Звездные мечты [Джун Зингер] (fb2) читать онлайн

Джун Зингер Звездные мечты

Посвящается папе и светлой памяти мамы

Когда Несса кружит по всему миру и ее прикосновение заставляет расцветать каждый терн, то какое место в этом мире остается для меня?

Вирджиния Вулф

ПРОЛОГ Голливуд, 1970

И снова в Голливуде день присуждения «Оскаров», сегодня вечером награда должна быть вручена и Биби Тайлер — специальный приз за ее вклад в киноиндустрию. Больше сорока лет она пишет о звездах, рассказывает об их деятельности, дружит с ними, советует им, случается, высекает в своих репортажах. Во многих случаях она содействовала их продвижению в звезды, и все это — своим мастерским пером. Много лет она королева на голливудской сцене, и вот сегодня вечером она наконец удостоится официального признания своих заслуг.

Она напомнила себе, что еще должна выбрать на этот вечер шляпку из своей коллекции. Каждая звезда должна иметь свой, что называется, отличительный знак, а она была знаменита своими шляпками.

Эти размышления прервал приход горничной.

— Мисс Тайлер, вас спрашивает какая-то молодая дама. Она говорит, что она журналистка и хочет получить интервью в связи с вашим награждением.

Биби задумалась. Почему бы нет? Не так уж часто ей доводилось давать интервью.

— Я предоставлю ей пять минут и приму в гостиной. Девушка рассказала, что она из Омахи, штат Небраска, готовится получить диплом по журналистике, что ее мечта — пойти по стопам Биби, стать репортером при звездах. Биби не могла не вспомнить, как некая пухленькая молодая девушка из Нового Орлеана, выросшая в бедной семье и вовсе не такая хорошенькая, приехала в Голливуд, чтобы покорить это прекрасное и знаменитое царство кино.

— Знаете, я была на первом присуждении «Оскаров» в 1928 году. Тогда Джанет Гейнор получила приз за лучшую женскую роль. Она произвела сенсацию в «Седьмом небе». У меня до сих пор мурашки пробегают по коже, когда я вспоминаю об этом.

Я была тогда совсем ребенком, начинающим репортером, на побегушках у Эда Петерсона, тогдашнего постоянного кинорепортера. Так вот, Эд в тот вечер был болен — я подозреваю, что на самом деле просто пьян, — но уже к следующему присуждению «Оскаров» я была постоянным кинообозревателем, а Эд вернулся обратно в Нью-Йорк.

В тот год — 1928-й — все репортеры и обозреватели пришли в Академию киноискусства, все они писали о тех, кто получал призы и за что, но я оказалась единственной, кто писал совсем о другом. Какие были великолепные туалеты, кто с кем пришел, у кого с кем были тайные романы в жизни, не говоря уже о тех маленьких скандалах, которые сопровождали присуждение наград. После этого… в общем, после этого я стала той, которая видела все эти мечты в стране кино и выставляла их в газете для всеобщего обозрения. Конечно, появлялись и другие — Лоуэлла, Хедда, но никто из них и близко не мог сравниться со мной по своему влиянию. Может быть, потому, что я сама искренно верила в ту мечту, каким было кино… и его звезды. Я видела много звезд, они появлялись и исчезали. Я присутствовала на множестве церемоний вручения «Оскаров». Я видела, когда награждали Мэри Пикфорд за «Кокетку», Ширер за «Разведенную», когда Кларк и Клодетт получали высшие награды за «Это случилось однажды ночью». Без ложной скромности скажу, что в этом была и моя заслуга. Я не могу вам сейчас поведать, как много рук мне пришлось вывернуть — вежливо, конечно, — чтобы люди проголосовали за Кинга, доброго и чудесного человека. О да, я видела, как побеждали Трейси и Дейвис, Джоан Фонтейн и Вивьен Ли, Кегни, и Гарсон, и Оливия де Хевиленд. Я видела, как маленькая дорогуша Оливия отвернулась, когда к ней поднялась, чтобы поздравить, ее сестра Джоан. Брандо, Тейлор, Бергман… Я видела всех их, когда они только начинали, брала их под свое крыло, если они хорошо вели себя, и не теряла из виду, пока они не получат свои «Оскары». Но сегодня вечером я сама поднимусь на помост и получу своего «Оскара».

— Вам уже давно причитается этот «Оскар», мисс Тайлер, — преподнесла ей комплимент девушка. — Вы блестящая представительница американской журналистики, фактически вы изобрели киножурналистику.

Биби не растаяла от этой похвалы, но она почувствовала к ней великодушное расположение. Она позвала горничную, распорядилась подать кофе, сандвичи и пирожные, а потом сказала:

— Вы хотели взять интервью. О чем именно, милочка, вам бы хотелось поговорить со мной?

— Я думаю, всем будет интересно прочитать о том, кто самая любимая звезда у Биби Тайлер и почему…

Биби улыбнулась!

— Трудная задача — выделить одну из множества. Вы же понимаете, я знала их всех — Пикфорд и Гарбо, Дитрих и Фэрбенкса, Трейси и Хепберн, Гейбла и Ломбард, сестер Беннет, Джоан и Конни, их красавца-отца, и они были красавицами. Барримор и Кэри… Джон Гарфилд и сестер Лэйн и еще многие, о некоторых из них, я уверена, вы никогда и не слышали. Я знавала Лиз Тейлор, когда она только начинала. Пришлось шлепнуть ее по руке, когда она вышла замуж за Эдди Фишера, разбив сердце бедняжке Дебби. Некоторые из них были великими актерами, а некоторые и выдающимися личностями. Одни были чрезвычайно красивы, другие просто хорошо сделанные копии. Вроде Рори Девлина. Вот о ком было не скучно писать! В жизни он был чуть ли не самым великим любовником в Голливуде. Сколько историй о нем я могла бы вам рассказать!

Но знаете, всего я никогда не рассказывала. Это один из главных секретов хорошего обозревателя — знать, когда можно рассказать что-то, а когда умолчать. Но Девлин был одним из самых красивых мужчин, которые когда-либо объявлялись в Голливуде, хотя и не был фотогеничен.

А теперь вот дочери Девлина — Кики Девлин и Анджела дю Бомон… Это девичья фамилия ее матери. Обе они, по случайному совпадению, будут сегодня на церемонии, обе выдвинуты на лучшую женскую роль. Такое, знаете, однажды уже случалось, когда Джоан Фонтейн и ее сестра Оливия были выдвинуты на премию в одном и том же году.

Некоторое время Кики Девлин была моей соседкой. Она жила вон в том громадном белом доме на той стороне улицы.

Мы были большими друзьями, я и сестры Девлин, и я всегда старалась ограждать их… в печати… старалась защитить, даже когда они ввязывались в неприятности, например, когда Кики… Ладно, словом, я относилась к ним, как к своим дочерям. Может быть, потому, что они из Нового Орлеана, как и я. Понимаете, я знала всю их семью. Даже Рори Девлина, или, лучше сказать, знала о нем. Тогда в Новом Орлеане все знали о Рори Девлине. Местная знаменитость. Он был на несколько лет старше меня, и казался мне самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. И я знала Мари дю Бомон, мать девочек Девлин, и Дезирэ, сестру Мари. Мы были ровесницами с Мари. Но, конечно, мы не были подругами. Она принадлежала к знати Нового Орлеана. Все знали дю Бомонов. А я… я была всего лишь бедной девочкой с другой стороны залива. — Биби улыбнулась. — Ладно, если кто и знает подлинную историю сестер Девлин, то это я. О внешних событиях — их очаровании, их красоте, мужчинах, за которых они выходили замуж… ну, практически все знают о подобных вещах. Но я знаю всю историю…

— О, мисс Тайлер, вы не расскажете мне о них, о сестрах Девлин, — всю историю?

Она на минуту задумалась. У нее еще оставалось время.

— Почему бы нет? Налейте себе еще чаю, дорогая, попробуйте эти замечательные маленькие пирожные. Это мои самые любимые…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Новый Орлеан, 1927 — 1937

— Эта история началась в Новом Орлеане, когда Мари дю Бомон решила выйти замуж за Рори Девлина. Это было в том самом году, когда я покинула Новый Орлеан — в 1927 году. Но я знаю все в деталях. Уже тогда я знала, как совать нос в чужие дела, чтобы раздобыть историю. Мари была еще та штучка. По-настоящему ее никто не знал. Все говорили, что, когда она встретила Рори Девлина, весь ее ум сразу вылетел в окошко, так она сходила по нему с ума. Кто мог ее осудить за это? Он был самым красивым, самым приметным мужчиной — во многом похожий на Кларка, пожалуй, даже еще красивее. У Кларка, знаете, были такие уши… А Мари, да, до того, как встретила Рори, была очень холодна. И красавица совершеннейшая. У нее были очень светлые волосы, прямо-таки серебряные, а ее глаза… да, они тоже были светлые. Очень странного цвета, бледно-зеленые.

Первым опрометчивым поступком, который совершила Мари дю Бомон в свои двадцать лет, было обручение с Рори Девлином, который унаследовал от своего отца его ирландскую фамилию, а от матери-каджунки^[1] — красоту и оливковую кожу. Для Мари это было непростое решение. Она находилась под сильным влиянием своей матери, а ее мать, Евгения Манар дю Бомон, была гордячка, с горячей креольской кровью, и она запретила Мари выходить за него замуж. Она говорила Мари, что он недостаточно хорош для нее: «В Новом Орлеане все знают, что он из себя представляет — за дешевой смазливой внешностью и такими же костюмами скрывается обыкновенный ирландский жиголо».

Когда Мари возражала, ссылаясь на то, что он архитектор, Евгения отвечала: «Что это за архитектор, у которого всегда пустой офис. Ни клиентов, ни клерков. Впрочем, это и не удивительно, архитектурой там никогда и не пахло. Все знают, что он зарабатывает на жизнь игрой, а когда проигрывает, то вытягивает деньги из своих женщин».

Так они спорили до бесконечности. Мари заявила матери, что, если не выйдет замуж за Рори Девлина, она умрет, на что мать возразила, что никто еще так легко не умирал. Но месяцы споров, угроз и лести со стороны матери разбились о неожиданно обретшую железную волю Мари. Ничто ее не поколебало. В конце концов у Евгении не осталось иного выбора, как дать официальное согласие на эту помолвку. А уж коли это случилось, в дальнейшем она действовала с характерной для нее энергией. С аристократической надменностью она проигнорировала слухи и сплетни, окружавшие эту свадьбу, которая должна была состояться в доме Манар дю Бомонов во Вье-Карре, доме, в котором принимали некогда будущего короля Франции.

Большинство старых друзей Евгении жили в Гарден-Дистрикт, который, хотя Евгения и отрицала это, был самым фешенебельным районом во всей округе. Но она по-прежнему оставалась жить в этом старом доме и во время своего замужества, и во время последующего вдовства, всегда выдавая сентенции вроде: «Когда герцог Орлеанский обедал здесь…», словно она сама присутствовала при том, как в восемнадцатом веке будущий король Франции в salle â manger^[2] изволил отведать дичи или танцевала с ним минуэт в salle de bal^[3].

Да, отремонтированный и подновленный, огромный старый дом Манар дю Бомонов был самым подходящим местом для свадьбы Мари дю Бомон.

1

Столы были сервированы на втором этаже дома, а в parterre^[4], в крытом зимнем саду, играл струнный оркестр. Облаченные в ливреи слуги один за другим вносили накрытые серебряными колпаками подносы с острыми креольскими кушаньями. В Новом Орлеане были такие, кто признавал только легкий стол после свадебной церемонии — со свадебным тортом, пирожными, сладкими ватрушками и шампанским, но мадам дю Бомон устроила настоящий банкет, сравнимый разве что с приемом в честь самого герцога Орлеанского.

Лангусты «Кардинале», устрицы «Пьер», креветки «Ремулад», омары «Биск», капуста «Мак», рис с устрицами. Затем появились дворецкие с еще более ароматными копчеными блюдами. Форель «Вероник», «Креп де ля Мер» и цыплята «Дюксель», корнуэльские куры в коньячном соусе, украшенные виноградом, индейки, благоухающие бренди и начиненные орехами пекан и устрицами. Свадебному пирогу предшествовали шоколадное суфле с ромом, домашнее мороженое, апельсиновое крем-брюле. А сияющую новобрачную многократно поздравляли французским шампанским из громадных винных погребов дю Бомонов.

Наверху в бальном зале гости танцевали чарльстон наряду с более серьезными вальсами под оркестр, играющий на открытой галерее, охватывающей фасад здания. Мари, очаровательная в своем старинном столетнем платье, затуманенными глазами смотрела на молодого мужа, вальсируя с ним по залу, в то время как на них с завистью взирала ее сестра Дезирэ. Дезирэ считала Рори Девлина самым сексуальным мужчиной в Новом Орлеане. Когда она видела, как муж ее сестры с его изумительными иссиня-черными волосами наклоняется к Мари, чтобы поцеловать ее в белую шейку, а затем бесстыдно и ниже, в ложбинку между пышных грудей… Выносить это было выше ее сил.

В ту ночь, когда новобрачные взошли на борт судна, отплывающего в Гавр, Дезирэ мастурбировала в постели, воображая, что это была ее свадебная ночь, что это смуглое лицо с блестящими черными глазами и злодейскими черными усиками прижимается к ее лону, что его мужской орган лишает ее девичества. И какие-то непонятные слезы стекали по ее высоким скулам.

Брачная ночь Мари была такой, как она себе представляла, и даже больше. Рори Девлин занялся с ней любовью так же искусно, как делал это раньше с сотнями женщин, способными куда больше оценить его опытность.

Мари читала в наставлениях для новобрачных, как протекает процесс дефлорации. В них описывалось, как невеста готовит себя к брачной постели, в то время как муж удаляется из спальни, чтобы там для вида выкурить сигарету или выпить глоток бренди. Когда он возвращается, невеста уже лежит под покрывалом. Но Рори Девлин никуда не выходил, он повел себя настолько умело, что Мари даже не смутилась, когда он сам раздел ее, затем покрыл поцелуями такие места ее тела, о чувствительности которых к ласкам она и представления не имела. Она даже не испытала боли в тот момент, когда он сделал ее женщиной. Когда ее тело затрепетало в волнах оргазма, она ощутила, как ее сердце учащенно забилось от любви и благодарности. И Рори Девлин был приятно поражен таким ответным жаром со стороны жены. Он не ожидал подобной страсти со стороны этой сдержанной, невинной девочки-женщины.

2

Уже через несколько часов после того, как судно покинуло порт, Евгения дю Бомон занялась документами по распоряжению своим имуществом, составленными несколько недель назад, когда планы замужества ее дочери еще только определялись. Если не считать нескольких не слишком дорогих ювелирных украшений и разных безделушек, она не оставила Мари в своем завещании абсолютно ничего. Имение «Розовая плантация» между Новым Орлеаном и Батон-Руж на Ривер-роуд, принадлежавшая Манар дю Бомонам еще задолго до продажи Наполеоном Луизианы, уже отошла к ее сыну Джулиану по завещанию его отца. Но особняк Манар дю Бомонов все еще оставался за ней, как и изрядная часть состояния дю Бомонов. Она должна была проинструктировать своего стряпчего, как все разделить между Джулианом и Дезирэ. Она хотела быть уверенной в том, что единственное, что получит Девлин из этого брака кроме Мари, будет приданое в пятьдесят тысяч долларов, завещанное ей отцом, Андре. (Она была убеждена, что это приданое уйдет на медовый месяц во Франции.) Кодекс Наполеона, лежащий в основе гражданского кодекса Луизианы, предоставлял мужу контроль над собственностью жены. Поэтому она должна предусмотреть, чтобы у Мари не было никакой собственности.

Евгения собиралась сообщить этой супружеской паре о лишении их наследства сразу после их возвращения, так что она получит возможность видеть их отчаяние. Но этот мерзавец-полукровка может в таком случае бросить Мари, а это, возможно, приведет к расстройству ее здоровья — она была такая хрупкая и душой и телом и часто оказывалась в постели от незначительного огорчения или слабости. Нет, решила, наконец, Евгения, сейчас лучше ничего не говорить, надо подождать, как будут развиваться события дальше. Она надеялась, что ей не придется сожалеть об этом решении.

* * *

По возвращении Мари и Рори поселились в городском доме дю Бомонов. Мари уже была беременна. Рори весьма пришлось по душе жить в таком великолепно обставленном доме. Именно этого и хотела Евгения — иметь возможность наблюдать за своим бедным ребенком, особенно в период ее беременности, и в то же время зорко следить за своим сомнительным зятем. Это будет для нее удовольствие — мешать ему в поисках своих маленьких радостей.

Что же касается Мари, то ей уже было ни до чего. Теперь ей приходилось расплачиваться за два месяца супружеского блаженства. Доктор велел ей лежать побольше в постели и запретил все физические нагрузки, в том числе и сексуальные.

Так они и проводили время — Мари в своей постели, а он за рутинными делами в офисе, а потом дома. Евгения дю Бомон решила слегка намекнуть ему на возможное в будущем лишение наследства, чтобы держать его на поводке и быть абсолютно уверенной, что он останется преданным, любящим Мужем весь период вынужденного воздержания.

Мари в свою очередь проводила дни в полной, сводящей все на нет апатии. Она лежала в постели, готовя обширное приданое для новорожденного, каждый предмет был ею тщательно вышит. Евгения большую часть времени сидела возле ее постели. Хотя сама она по слабости зрения уже не могла заниматься вышиванием, но с ее зычным голосом все было в порядке, и, в то время как дочь вышивала, она читала вслух — сначала газеты, а потом Библию.

Мари упрашивала ее:

— Maman, умоляю. Я никогда не считала, что Библия очень увлекательное чтение, к тому же все это я уже слышала раньше. Много раз. Я бы предпочла что-нибудь чуть более вдохновляющее.

Ее мать не могла оставаться без дела. Она отложила в сторону Библию и принесла взамен стопку возвышенных романов, которыми они обе наслаждались.

Дезирэ тоже включила в свой ежедневный распорядок развлечение своей младшей сестры. Хотя обе — и она, и Мари — посещали монастырскую школу, где их обучали вышиванию и шитью, она не любила эти занятия. Дезирэ не принимала участия в приготовлении вещиц для будущего младенца, но она была в курсе всех последних слухов. Дезирэ обладала исключительным даром притворства и умела весьма экстравагантно изображать всех знакомых, начиная от старухи Грегуар, ковыряющейся в помидорах на французском рынке, до знаменитой кокетки Консуэло ле Маис и даже старого замшелого провизора в аптеке Лазаруса.

В ее присутствии Мари всегда веселилась.

— Дези, без тебя я бы свернулась, как прокисшие сливки.

— А как у вас с Рори? Я слышала, как вы оба хихикали всю ночь, — спросила Дези, стараясь сохранить небрежный тон. Она всегда старалась выпытать детали супружеского блаженства от сдержанной Мари. — Это было божественно?

Мари призналась, что да.

— Настоящий экстаз?

— Ты начиталась этих дрянных романов, которых maman натащила в дом! — упрекала ее Мари. Но в конце концов она была вынуждена признать, что — да, конечно, настоящий экстаз.

Дезирэ уселась на кровати Мари, скрестив ноги.

— Расскажи, как все было, с самого начала.

Мари отказалась уточнять, что неизбежно привело к мольбам, подталкиваниям и щекотанью со стороны сестры.

— Выйдешь замуж — сама узнаешь! — со смехом отбивалась Мари.

— Да! Но если моя маленькая сестричка расскажет мне, я лучше подготовлюсь!

— Но это долг maman рассказать тебе, как ты должна подготовиться к встрече с твоим мужем.

Они обе зашлись в приступе хохота, когда представили Евгению дю Бомон, описывающую супружеские обязанности жены.

— Послушай, Мари, я вычитала в книге этой Женевьевы, что невеста ждет жениха в постели, в длинной ночной рубашке, которую она надевает, пока он дрожит в соседней комнате — Смех прервал это изложение. — Пожалуйста, не перебивай! Жених возвращается в халате и пижаме. Он отбрасывает в сторону халат, садится на постель. Теперь он должен взять подол ее ночной рубашки и нежно поднять ее, но до какого места? Вот тут я не понимаю, там не написано. Он поднимает рубашку до ее вздымающейся груди? Или ниже? Ответь мне! — потребовала Дези, сверкая глазами, но стараясь выглядеть спокойной. — И что было с пижамой? Он был в пижаме? Или уже снял? Когда? До того, как приподнял подол ночной рубашки, или после?

Мари схватилась за свой вздымающийся живот:

— Дези, замолчи, а то у меня случится выкидыш!

— Но ты не ответила мне! — настаивала Дези. — Как я должна вести себя в брачную ночь, если никто не говорит мне, что происходит с этим проклятым подолом этой проклятой рубашки?

— А что ты скажешь, если я сообщу тебе, что на мне вовсе не было никакой рубашки? — лукаво спросила Мари.

У Дезирэ рот раскрылся.

— Мари Девлин! Я тебе не верю! Только не ты! Мари что-то шепнула ей на ухо. Дезирэ заморгала.

— И голова закружилась? — спросила она. — Вот что эта дурочка Элен Пальсье сказала Женевьеве — она сказала, что голова кружилась и небо обрушилось прямо на ее постель!

Мари загадочно улыбнулась.

3

Рори Девлин был так запуган своей тещей, ее откровенными напоминаниями о возможном лишении наследства, что оставался абсолютно верен Мари в первые месяцы после женитьбы, если не считать, что три раза ускользал от новобрачной в Париже. Но в Новом Орлеане Евгения держала его под таким присмотром, что он вынужден был избегать своих старых друзей — городских игроков, любителей выпить; он не мог гульнуть, наскоро переспать с кем-нибудь.

Вместо этого он проводил долгие, тоскливые часы в своем офисе, читая публикации в журналах того рода, что лежат на столиках в парикмахерских и какие никто не приносит домой. Теперь, когда он был прикован к столу, у него даже появилось несколько клиентов, главным образом благодаря влиянию его тещи. Возможно, в глубине ее сердца тлела надежда, что, может быть, он еще сумеет как-то себя оправдать.

За исключением перерыва на обед, он не мог покинуть офис, потому что сюда то и дело под какими-либо предлогами наведывались эмиссары Евгении обоих полов. И действительно ли, что кто-то следил за ним из окна напротив? Была ли это всего лишь тень или фигура человека в дверях наискосок против его собственной двери? Когда он выходил из кабинета в туалет, расположенный в холле, ему казалось, что он слышит за спиной крадущиеся шаги.

Вначале он строил весьма радужные планы на свои обеденные перерывы — молодой мужчина в самом расцвете сил много чего может успеть за час или два. Но эти приятные надежды были быстро развеяны — Евгения дю Бомон ясно дала понять, что он должен обедать дома, у постели жены. Во время этих вынужденных приходов домой он заставлял себя развлекать Мари, пересказывая ей всякие услышанные сплетни и истории. Разумеется, он жаловался, что не может оторваться от своих дел и что эти скудные истории лишь немного развлекают при его тяжелой работе.

Естественно, все его вечера были целиком посвящены молодой жене. Он любил Мари, гордился ею, считал идеальной женой — если бы только не был принужден проводить с нею столько времени — все свое свободное время. Его вкусы были испорчены годами неразборчивых связей, и он нуждался в более пикантных блюдах, чем те, что могла ему предложить жена, даже если бы она очень постаралась. При этих обстоятельствах спокойные вечера стали для него невыносимым мучением. Он только и мечтал о том, как вырваться из всех этих самоограничений.

После единственной неудачной попытки скрыться как-то вечером из дома под предлогом деловой встречи, звучавшим фальшиво даже для него самого, Рори прекратил все усилия. В том единственном случае Евгения после допроса с пристрастием позволила Рори уйти, но быстренько послала одного из слуг, Абсалома, проследить за ним. Пожилому негру была дана инструкция: не прятаться, а только делать вид, что он хочет остаться незамеченным. В результате Рори настолько изнервничался, что, проторчав час в одиночестве в ресторане Антуана, вернулся домой и сказал, что его встреча не состоялась.

Даже в тех редких случаях, когда в дом к обеду приходили гости и Рори уже предвкушал возможность как-то отвлечься от монотонности будней, ему решительно заявляли, что это нечестно по отношению к бедняжке Мари — оставлять ее в одиночестве, а самому развлекаться за общим столом. Особенно тяжело ему было, когда появлялась Дезирэ и он слышал ее смех и болтовню с друзьями, доносящиеся снизу.

Поскольку все местные новости и сплетни Рори успевал пересказать Мари еще днем, за обедом, их совместные длинные вечера становились совсем скучными. Он обучил Мари всем карточным играм из своего богатого репертуара, и теперь они целыми часами играли в карты, перемежая их игрой в шахматы и триктрак, а также кроссвордами. В тех случаях, когда по настоянию Мари или Рори к ним присоединялась Дезирэ, вечера становились для него менее скучными и тягостными. Дезирэ была веселой, живой, кокетливой — в таком стимулировании Рори отчаянно нуждался. Когда в моду вошли короткие и обтягивающие платья, Дезирэ стала носить самое короткое и откровенное. И хотя предметом всеобщего увлечения стали мальчишеские фигуры, Дезирэ не переживала, что ее маленькие, но хорошо очерченные груди выступали более чем заметно. Дезирэ была олицетворением девушки, и в ее присутствии Рори испытывал хорошо знакомое ему напряжение в низу живота.

* * *

Что действительно как-то смягчало общую скуку, так это то, что Рори обучал Мари восторгам от сексуального удовлетворения с помощью пальцев. Так же как и в их первую брачную ночь, она снова изумила его. Он ожидал протестов от шока и стыдливости, но Мари мгновенно усвоила новые способы.

Все началось однажды вечером за бриджем. Рори внезапно бросил карты на стол. Не говоря ни слова, он, как был, в распахнутой белой рубашке и узких брюках, увлек ее в постель. Лежа рядом с ней, он стал бешено целовать ее в губы, щеки, шею, открывшуюся грудь. Потом он снял с нее рубашку и стал целовать ее груди, он сосал набрякшие соски до тех пор, пока они не восстали и не отвердели, а сама Мари учащенно не задышала.

Потом он стал водить рукой по белой, подрагивающей коже ее лишь чуть располневшего живота, пока его пальцы не зарылись в массу светлых шелковистых волос, покрывавших бугор Венеры. Он играл там пальцами, а сам жадно наблюдал за ее лицом, за тем, как раскрылись ее губы, как отяжелело дыхание, как затрепетало все ее тело, когда она достигла продолжительного, опустошающего оргазма.

Потом, когда Мари с закрытыми глазами приходила в себя, Рори расстегнул ширинку, извлек наружу свой набрякший фаллос, положил на него ее ладонь и знаком, молча, показал, как следует сжимать его по всей длине, пока он не стал горячим и твердым. Потом он взял ее вторую руку и точно так же показал, как надо массировать распухшие яички.

Через несколько минут Мари совершенно освоилась и сделала все уже без его наставлений. Она испытывала новое, совсем особенное чувство возбуждения, глядя, как он, лежа с закрытыми глазами, содрогается под ее прикосновениями.

— Давай, — тяжело прошептал Рори. Он грубо схватил ее руку, требуя, чтобы она довела его до взрыва. — Сильнее!.. Быстрее! — Когда Рори достиг своего пика, он обхватил ее тело и спустил струю молочной жидкости на ее мягкий белый живот.

Потом, расслабленно обнимая жену, он восхитился, как быстро чопорная Мари освоила эту игру. «Любая проститутка — женщина, а любая женщина — проститутка», — подумал он перед тем, как заснуть. Лежа рядом с ним, Мари довольно улыбалась. Она испытывала неясное ощущение победы, но над кем — не могла понять.

Эта схема развивалась дальше, и вечера стали для Рори более терпимыми. Он и Мари ужинали на подносе, который им приносил слуга, потом играли в карты. Каждый вечер карточные игры становились все короче, поскольку они спешили заняться более захватывающим развлечением.

Через несколько недель, когда мануальный секс также стал приедаться, Рори ощутил, что настала благоприятная пора перейти к более изощренным действиям. Он начал как обычно — целовал Мари в губы, шею, грудь. Потом, точно выверив степень ее возбуждения, спускался ниже. Он целовал теперь ее половые губы, сосал клитор, погружал язык в глубь влагалища, в то время как Мари стонала и бессознательно прижимала его голову к источнику своего возбуждения.

Почувствовав, как она взрывается под его ртом, Рори нанес последний, сильный удар языком и отпрянул. Когда Мари откинулась, восстанавливая дыхание, он сел на край постели и приказал ей!

— Слезай с кровати!

Она неуклюже приподнялась, потом встала в ожидании следующего приказа.

— Опустись на колени!

Мари все еще не понимала, чего он хочет, но повиновалась. Когда она встала на колени и увидела красный пульсирующий член, направленный ей прямо в лицо, она догадалась, чего он ждет от нее. Она открыла рот, скорее для протеста, чем для того, чтобы принять огромный орган, но вскоре взяла его по собственному желанию — сначала она сосала его осторожно, но потом все сильнее и сильнее. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять свою роль. Дразня его, она позволила себе выпустить член изо рта, но Рори схватил ее за волосы и восстановил положение. Она пожирала член, пока он не начал извергаться в ее рот. Когда она попыталась уклониться от терпкой, непривлекательной жидкости, Рори не позволил ей этого. Он твердо держал ее голову, вцепившись пальцами в копну светло-золотых волос, расставив ноги над ее плечами.

Наконец, он отпустил ее, провел в ванную и наклонил над раковиной. Потом помог подняться, нежно вымыл ее лицо и отвел обратно в спальню.

* * *

Он был теперь поразительно добродушен и приветлив по утрам со своей тещей, что бесконечно раздражало Евгению. Она чувствовала, что каким-то образом он обводит ее в той игре, в которую они оба играли. «Но как он сумел перехитрить меня?» — задумывалась Евгения. Она была уверена, что он не удирает из дома по вечерам. В чем же тогда дело?

Медленно текли недели, и новые сексуальные игры с Мари стали ему приедаться. Временами, когда он смотрел на обожающее лицо Мари, он испытывал невыносимое желание убежать. И тогда он сможет иначе взглянуть на Дезирэ. Он знал, что у нее на уме, — она была сучкой в течке.

Неделями Дезирэ подслушивала у дверей Мари и Рори, пытаясь уловить, чем они занимаются, чтобы заменить совокупление. Того, что она слышала, было достаточно, чтобы она стремглав мчалась в свою комнату и доводила себя до пика, но часто без удовлетворения. Иногда Дези по вечерам приходила к ним, торчала у них часами, извращенно представляя, чем они будут заниматься, как только она уйдет.

Дезирэ садилась на кровати, скрестив ноги так, что только Рори мог видеть, что под платьем у нее ничего нет, он мог видеть подвязки чулок на белых бедрах, и завитки треугольничка темных волос на лобке; только он мог уловить аромат ее настойчивого желания. Это был запах, который он узнавал сразу, запах, который возбуждал его.

Дезирэ не испытывала никакой вражды к своей сестре. Если не считать того факта, что Мари обладала мужчиной, которого хотела она, Дези любила ее. Если бы она могла запретить себе желать Рори, она бы так и сделала. Но она не могла думать ни о ком другом, кроме него.

Со времени вынужденного заточения Мари Евгения очень редко покидала дом. Она чувствовала, что стоит ей уйти, и какое-нибудь ужасное бедствие обрушится на семью. Но однажды ее пригласила старая приятельница, которой она просто не могла отказать. Перед уходом она предупредила Рори — и очень выразительно, — что Абсалом и Силия будут весь вечер наготове, если им что-нибудь понадобится. Рори понимал, что это означает, — если он вздумает покинуть дом, Абсалом потащится за ним, как в прошлый раз.

В тот самый момент, как Евгения оставила дом, закрыв комнату Мари, а Силия и Абсалом ужинали на кухне, в дверном проеме своей комнаты появилась Дезирэ, с видом проститутки с Бурбон-стрит. Она знала, что мать уйдет, и подготовилась к этому. Совершенно голая и сильно надушенная, она ждала, когда сверху спустится Рори. Когда он появился на лестнице и взглянул вниз, нужды в словах уже не было. Он набросился на нее в ту же секунду, как только за ними захлопнулась дверь ее комнаты.

В отличие от Мари, Дезирэ не нуждалась ни в каких инструкциях. Она сама расстегнула его брюки еще раньше, чем он увлек ее на пол. И в тот момент, когда его губы целовали ее, ее рот нашел его восставший член. Он охватил ее голову руками, когда она губами принялась нещадно вбирать его, и Рори негромко вскрикнул, почувствовав, как ее острые зубки прихватили его плоть. Дези ждала этого момента месяцы — одинокими ночами она мысленно представляла себе этот процесс. Они кончили на полу под дверью.

Позднее, когда Дезирэ ложилась спать, она подумала: «По крайней мере, я удержу Рори дома для Мари…»

4

Ровно через девять месяцев со дня свадьбы Мари родила маленькую девочку. Ребенок был миниатюрный и нежный, и спустя несколько недель стало очевидно, что она будет точной копией своей бледной, светловолосой матери. Вопреки упорным возражениям Евгении, Рори и Мари назвали ее Килки, по названию местности в Ирландии, где родился его отец и которое для Рори ассоциировалось с романтикой и красотой. Это имя быстро трансформировалось в Кики.

Через два месяца Мари снова была в положении. Она едва успела встать с постели. Ей потребовалось шесть педель отдыха, чтобы восстановить силы после рождения Кики, и она была очень истощена, когда доктор сказал, что ей снова надо лежать. Вторая беременность протекала еще тяжелее, чем первая. Она чувствовала большую слабость и была благодарна всем обитателям дома, кто находил возможность зайти и посидеть с ней. Доктор Эре, опасаясь выкидыша даже при условиях постельного режима, прописал ей лекарства, которые держали ее в полусонном состоянии.

Рори предпринимал полуискренние попытки развлекать ее по вечерам, по теперь Мари не выражала желания, чтобы ее веселили. Большую часть дня она проводила в полудреме, что только усиливало ее апатию. Она с трудом заставляла себя вечером держать глаза открытыми. Но как только Мари впадала в это состояние полуоцепенения, она ощущала на себе глаза мужа, нетерпеливо выжидающие, когда она отключится. Просыпаясь утром, прежде чем принять свою порцию таблеток, она мучилась страхами, раньше ей неведомыми, — смутное беспокойство, отчуждение от других обитателей дома, неопределенная боль отвержения и предательства.

Евгения взвалила на себя весь груз забот о младенце. Все домашние оказывали ей большую помощь, были приглашены лучшие няни, но она считала своим долгом лично присматривать за ребенком Мари, которого непрестанно мучили колики. Взмокшая сестра сбивалась с ног от крошки, которая плакала день и ночь, но только Евгения понимала, что нужно малышу. Душевно такая же бодрая, как всегда, она, однако, быстро теряла свою физическую энергию. Забота о трудном ребенке, управление огромным домашним хозяйством, французская кровь, старая закалка не позволяла ей передать ключи от хозяйства слугам, но все это, вместе взятое, было нелегкой задачей для женщины в ее годах.

У Евгении уже не было ни времени, ни сил следить за действиями своего зятя, его приходами и уходами. Пока Мари жила в смешанном мире полугрез, полуискаженной реальности, Рори с радостью вернулся к своей прежней жизни. Теперь его ленчи, длящиеся долгими часами, проходили в модных ресторанах, в окружении старых приятелей. После полудня он шел в места, где с удовольствием приветствовали и его приход, и его деньги, или посещал будуары дам, от которых он так долго был отлучен.

Вечера теперь стали много приятнее. Он мог быстренько поужинать с Мари, промурлыкать ей несколько ласковых слов, наградить ее несколькими поцелуями и выждать, пока она не уснет. К тому времени, когда он чувствовал себя свободным, мадам дю Бомон уже собиралась отойти ко сну, с жаром моля, чтобы ее внучка позволила ей спокойно поспать хотя бы несколько часов. Дополнительным призом к вновь обретенной свободе стала Дезирэ, чья дверь всегда была для него открыта, когда весь дом засыпал. Теперь она вела ревнивый подсчет его приходам и уходам и каждый раз грозила, что расскажет матери и сестре то, что уже все знали в Новом Орлеане — Рори Девлин вернулся к своей жизни обворожительного дебошира. Но он только смеялся над ней.

— Ты ничего не скажешь Мари. Начнем с того, что ты не хочешь причинить ей боль. А если ты и расскажешь ей что-нибудь, то для нее не составит большого труда сообразить, что, уж если я завел любовниц, ты должна быть среди самых желанных, chérie^[5]. Что же касается твоей maman, то она тоже быстренько сообразит, что ты сама не такая уж невинная. Она старая стерва, но вовсе не дура. И тогда ее несгибаемая гордость заставит ее выбросить тебя вон вместе со всем мусором, в том числе со мной.

Он правильно вычислил Дезирэ. Та решила: чем пытаться удержать его для себя одной, будет лучше появляться с ним открыто, и тогда никто не сможет их осудить. В конце концов, что может быть более естественным, чем появиться на людях с мужем сестры, заменяя его прикованную к кровати бедную жену?

* * *

После рождения второй дочери, Анджелики, Мари полностью ушла в себя. Рори, Евгения, Дези… Каждый задумывался по своей причине. Рори размышлял, знает ли она о его секретах. Дези беспокоило, знает ли сестра ее тайну. Евгения гадала, почему Мари проявляет так мало интереса к своим крошкам.

Только Мари знала правду, но не высказывала ее. Гордость и дочери было единственным, что имело теперь для нее значение, — это было все, что у нее осталось. Вначале она использовала свою физическую слабость для того, чтобы не встречаться лицом к лицу с правдой. Мари собрала все свои силы, чтобы подняться, наконец, с кровати, но на заботу о дочерях и на такую убогую вещь, как ее брак, уже ничего не осталось. Ей было легче предоставить матери заботиться о девочках и не думать о том, что ее замужество было актом саморазрушения. Постепенно она поняла, что муж не верен ей. Он не перестал заниматься с ней любовью, но делал это без страсти и легко, почти демонстративно отворачивался от нее. Мари не располагала доказательствами, но в глубине души знала это. Мать оказалась права. Рори Девлин женился на ней только по расчету — из-за ее положения в обществе, но главным образом — из-за денег, ее наследства.

Более того, она пришла к заключению, что он никогда не любил ее, никогда не желал ее так, как, к ее стыду, она все еще любила его, еще желала его.

Когда Мари глядела на него, ее кровь по-прежнему играла, сердце по-прежнему учащенно билось, ее глупое тело все так же томилось по его ласкам. Она все еще хотела его. Но она не могла, не имела права попытаться вернуть его, затащить в свою постель. Ее гордость была так же сильна, как ее вожделение. А все же она не могла развестись. Весь мир будет знать и смеяться, что Мари дю Бомон вышла замуж за человека, который был недостоин ее, человека, который опозорил ее тем, что обманывал тайком. Сейчас ей оставалось только одно: не замечать его присутствия. Она позволит ему жить в доме ее матери, спать на одной из двух кроватей, которые заменили одну двуспальную, разрешит ему быть отцом двух их дочерей. Но она не должна дотрагиваться до него и позволять ему дотрагиваться до себя. Для удовлетворения своего достоинства ей надо делать вид, что это она отвергла его.

И были малютки. Хотя они были плодом его чресел и ее лона, ранящим напоминанием ее собственной слабости, она отчаянно любила их. Но у нее не было сил, душевных и физических, чтобы самой заботиться о них. Когда-нибудь это положение изменится, и она сможет ухаживать за ними, выражать всю ту любовь, которую она питала к ним. Сейчас ее мать приглядывала за ними, и они, конечно, доставляли ей много хлопот. Кики была трудным ребенком, склонным к раздражительности, Анджелика, при видимом спокойном темпераменте, была очень капризна в еде и так легко простужалась, что требовала постоянного присмотра. У бедной maman от всех этих забот голова шла кругом.

Да, отчуждение от мира давало ей единственный шанс на спасение. Пока…

5

С годами бремя, взятое на себя Евгенией, не стало легче. Управляться с выросшими девочками восьми и семи лет было не легче, чем когда они были крохами. Мари не проявляла особого интереса к их развитию. Рори и Дезирэ продолжали выполнять обязанности семьи перед обществом, и время от времени Евгения, совсем издерганная, должна была напоминать себе, что Дезирэ не становится моложе и что ей нужно подыскать мужчину с подходящими средствами, характером, из хорошей семьи. Она сделала попытку поговорить с сыном, чтобы тот помог найти такого человека. Но у Джулиана были собственные трудности: он стремился сохранить «Розовую плантацию» в нынешние нелегкие времена. Хотя со времени накала кризиса прошло уже семь лет, Депрессия только углублялась, и не имело значения, что утверждал этот ужасный человек в Белом доме. Бедняга Джулиан все время должен был отражать нападки своей жены Одри, которая настаивала, чтобы он продал имение. Она рвалась покинуть Ривер-роуд, переселиться в Новый Орлеан и не оставляла Джулиана в покое.

Нет, было бы нечестно взваливать на Джулиана и эту дополнительную обузу. Она должна сама что-то сделать для Дезирэ. Ее старшая дочь уже хорошо перешагнула за двадцать пять и хотя по-прежнему оставалась красавицей, количество подходящих молодых людей вокруг изрядно поредело. Она сама часто твердила Дезирэ, что порядочные мужчины тянутся к благоразумным молодым леди, которые думают о своем будущем, а не к тем, которые, несмотря на нынешние фривольные времена, живут одним днем.

Если бы только Мари могла проявлять больший интерес к своим собственным детям, она, Евгения, могла бы уделить больше внимания Дезирэ. Может быть, она поехала бы с Дезирэ в Европу. Девушка… женщина ее происхождения и красоты несомненно произведет впечатление на графа, герцога, даже на принца. Но с этим надо поспешить. Все говорят, что в Европе нарастает беспокойство. Она должна поскорее съездить с Дезирэ в Европу, пока там не разразилось что-нибудь ужасное, а Дезирэ не стала слишком старой. Еще немного, и будет поздно. Слава Богу, она еще в состоянии позволить себе это, невзирая на кризис.

Но прежде чем отбыть в Европу, она должна найти способ вывести Мари из апатии. Но как? Оставить дом и Кики с Анджелой на странно равнодушную ко всему Мари и ее мужа было невозможно. Может быть, ей удастся найти врача — в Нью-Йорке или Чикаго, — который сумеет помочь Мари, сумеет пробудить в ней интерес к жизни.

Как ни ненавистно ей было это признать, но Рори Девлин оказался лучшим отцом, чем Мари матерью. Он играл с девочками, следил за их занятиями музыкой и танцами,приучал читать стихи и заучивать их на память, писал для них маленькие пьески и разыгрывал их, ходил па прогулки, говорил названия различных деревьев и цветов, отводил каждое утро в монастырскую школу, а после следил, как они делают домашние задания. Он часто брал их к своей матери в Байу-Теш, где девочки катались верхом, — это занятие им нравилось больше всего, после участия в спектаклях. Евгения приветствовала эти передышки, получаемые благодаря Рори Девлину, — она так нуждалась в отдыхе. Анджелика была послушным ребенком, но с Кики надо было держать ухо востро.

Девочки вели себя с отцом гораздо лучше, чем с ней. Даже Кики превращалась в маленькую куколку, когда появлялся Рори. Но иногда просто не верилось, что это юное создание может обладать такой сильной волей. Ее язычок! Mon Dieu^[6]! Даже монахини не могли вынести этого. Сколько раз они грозились, что исключат ее из школы. И они, конечно, сделали бы это, если бы не ее собственное влияние и бойкий язык Рори Девлина, который мог уговорить любую женщину, даже Христову невесту.

И все же ей не нравились отношения, сложившиеся между девочками и их отцом. Что-то настораживало ее — девочки соревновались за внимание отца так, словно были его возлюбленными. Кики, по натуре более агрессивная, даже отталкивала Анджелику, когда они бежали навстречу отцу. Но стеснительная Анджелика использовала всякие хитрости, чтобы отвлечь его внимание от сестры, — прежде всего свое хрупкое здоровье и положение «крошки» в семье. И это тоже было плохо, думала Евгения. Если не считать этого соперничества из-за отца, то было видно, что девочки любили друг друга. Кики приглядывала за младшей сестрой, а Анджела обожала старшую и подражала ей. Отдавая каждой должное, Рори Девлин не выделял никого, он называл Анджелу — «мой маленький ангел», а Кики — «моя большая девочка» и уделял обеим равное внимание.

Это все была вина Мари, решила Евгения. Если бы она взяла все в свои руки, они бы меньше были одержимы своим папочкой. Если бы они чувствовали больше внимания со стороны Мари, они бы и сами о себе лучше заботились.

Возможно, в этом и следовало искать ответ. Она должна решиться и поехать с Дезирэ в Европу, и тогда Мари не сможет больше оставаться в апатии, это заставит ее более активно действовать как мать, и тем самым она уменьшит постоянную потребность девочек во внимании отца. Может быть, все хорошо кончится, а Дезирэ заключит выгодный брак. Тогда она убьет сразу двух зайцев. Да, она должна заняться этим немедленно. На следующей неделе они вчетвером — она сама, Мари и обе девочки — собирались поехать с Джулианом и его семьей в имение. Там они пробудут неделю, а затем, по возвращении, она сразу займется подготовкой к отъезду.

* * *

Евгения рассказала Мари о своем решении, когда они возвращались с «Розовой плантации» в город. Мари сидела за рулем «Гудзона», и когда Евгения сообщила о своих планах — уехать в Европу, как только покончит со всеми приготовлениями, и что она, возможно, будет отсутствовать целый год, — та даже и бровью не повела. Евгения не могла понять, о чем она думает.

Поскольку Мари молчала, Евгения стала теребить ее, желая получить хоть какой-то ответ.

— Ты согласна, Мари, что я должна что-то сделать для Дезирэ?

— Все, что ты предлагаешь, всегда самое лучшее, maman.

— А ты способна позаботиться о девочках?

— Могу твердо обещать, что голодать им не придется.

— Я об этом и не думала. Меня волнует другое: ты сама справишься?

— Абсалом и Силия будут следить за домом и делать покупки. Джони будет готовить еду, Рори отводить девочек в школу и забирать домой.

— Но заботиться о девочках означает не только это, — заявила Евгения с некоторой обидой.

— Рори или Силия проследят, чтобы они совершали молитвы и будут брать их к мессе. Кики всегда успокаивается, если знает, что бабушки нет поблизости и некому подымать шум по поводу каждого капризного слова. И Анджела тоже будет сама есть все эти овощи, если никто не будет их запихивать ей в рот.

Потом, взглянув на мать, она спросила:

— А Дези знает об этой поездке? Может быть, она не хочет никуда уезжать?

Евгения ничего не ответила. Она размышляла, что скрывается за холодной и безмятежной внешностью ее дочери.

* * *

Поездка оказалась утомительной, воздух был плотным, горячим и влажным.

— Как только приедем, нам надо будет сразу принять ванну, — сказала Евгения девочкам, сидевшим на заднем сиденье.

— Нам? — невинным голоском переспросила Кики. — Ты разве заберешься в ванну вместе с нами, grand-mère^[7]?

Обе девочки захихикали, а когда машина остановилась, стремглав выскочили из кабины, обогнав мать и бабушку, — каждой хотелось первой встретиться с отцом.

Анджела бежала впереди и сразу кинулась к лестнице. Кики помчалась в библиотеку, но, увидев, что там никого нет, промчалась через холл в салон. Не найдя никого и в этой комнате, она вернулась в холл, и как раз в этот момент на верху лестницы показалась Анджела. Когда Мари и Евгения входили в дом, она крикнула вниз сестре:

— Папа и тетя Дези заболели. Они лежат вместе в постели тети Дези.

Мари и Евгения замерли в оцепенении, словно персонажи живой картины. Кики же быстро взлетела по лестнице вверх и ворвалась в комнату своей тети в тот момент, когда ее отец натягивал брюки, а Дези пыталась прикрыть простыней голые плечи.

Кики расхохоталась как сумасшедшая:

— Дурочка! — крикнула она сестре. — Они вовсе не заболели. Они занимались тем, что во дворе делают Бобо и Флаффи. Они делали ребенка!

Анджела сконфуженно наморщила лобик, в то время как Кики лишь передернула плечами.

— Я же тебе все про это объясняла, глупышка!

Кики выбежала обратно на площадку около лестницы и крикнула застывшим, безмолвным, уставившимся вверх Мари и Евгении:

— Они делали ребенка!

У Кики был победоносный вид, она явно гордилась тем, что уже все знает о таких вещах. Анджела отвернулась, ничего не понимающая, но расстроенная.

Мари первой пришла в себя и стала подниматься по лестнице. Мать глядела ей вслед. «Да… На этот раз Мари должна будет что-то сделать сама. Нет худа без добра. Может быть, из этого и получится что-то хорошее. Может быть, Мари оживет. Почувствует что-нибудь! Сделает что-нибудь!»

Мари прошла мимо теперь уже плачущей Анджелы и подпрыгивающей, с горящими от восторга глазами Кики, чувствующей, что происходит что-то драматическое, но повернула не направо, к комнате Дезирэ, а налево, к своей собственной. Она вошла в комнату, затворила за собой дверь и заперла ключом замок. Рори Девлин так и не появился в холле, а Евгения не трогалась с места. Во всем доме воцарилась гнетущая тишина, несмотря на шум, производимый двумя девочками.

Наконец Евгения очнулась и стала тяжело подниматься по ступеням, хватаясь обеими руками за железные перила и с трудом подтягивая вслед свое тело. Она приказала детям немедленно отправиться в свою комнату. Анджела повиновалась, а Кики стала упираться, и тогда бабушка буквально втолкнула ее в комнату и захлопнула дверь. Затем она вошла в комнату Дезирэ и увидела, что Девлин стоит перед зеркалом и причесывает волосы гребнем ее старшей дочери. Увидев Евгению, он очаровательно улыбнулся ей и нахально поднял брови. Рори был уже полностью одет. Евгения перевела взгляд с него на Дезирэ, которая лежала на постели, укрывшись с головой. Евгения передохнула, собираясь с силами. Она разберется с Дезирэ позже, а сейчас она уже знала, как следует поступить с Рори Девлином.

— Что ж, — сказал он, — я понимаю ваше замешательство, maman. И сочувствую вам. Я думаю, самое время вежливо распрощаться с вами, леди, чтобы не причинять вам дальнейших неудобств!

Рори поклонился сначала мадам дю Бомон, потом Дезирэ. Он слышал звук запираемой двери в его с Мари комнате. Он уйдет без своих вещей. Что же делать. И он должен уйти, не попрощавшись со своими дочерями. И как это ни прискорбно, тут тоже ничего не поделаешь. Он свяжется с ними, как только сможет.

— Возможно, мы еще встретимся, Дезирэ, — произнес он и, обойдя стоявшую в дверях тещу, вышел, мило улыбаясь.

Евгения кинулась за ним, начала колотить в спину кулаками. Рори, не обращая на это внимания, сбежал вниз по лестнице. В этот момент он услышал крик «Cochon^[8]!» и звук спускаемого курка. Он почувствовал укол в бок, пошатнулся, в то время как его теща бессильно обмякла на площадке около лестницы, сжимая в руке старый кавалерийский пистолет ее мужа. Это был один из пары изысканно отделанных пистолетов, находившихся в семье с незапамятных времен.

Вынув чистый, белоснежный платок с вышитыми инициалами, Рори приложил его к боку, где уже выступили капли крови. «Старая сука!» — равнодушно кинул он безжизненной фигуре на лестничной площадке, повернулся и вышел из дома.

Во всем доме слышны были теперь только всхлипывания Анджелы и отчаянный стук Кики в запертую дверь. Мари в это время лежала в пенной ванне. Дверь ванной комнаты была закрыта, и она не слышала выстрела. Между тем Дезирэ выскочила из комнаты, на ходу натягивая на себя рубашку. Она обогнула лежащую на площадке мать и перегнулась вниз через перила, думая обнаружить там упавшее тело своего любовника. Не увидев его, она сбежала по лестнице, распахнула дверь и закричала в тяжелый, душный послеполуденный воздух: «Рори! Рори! Подожди меня!» Но ответа не последовало. Улица была пустынна.

Поднявшись наверх, она прошла мимо лежащего на полу тела матери и даже не остановилась у комнаты девочек, откуда доносились истерические крики. Одевшись за несколько минут, Дезирэ бросила в сумку кое-какие вещи и, спустившись по лестнице, направилась к входной двери. Она должна найти его. Куда он может пойти без денег, без вещей? Скорее всего, он направится в Байу-Теш, где жила его мать.

Прошло не менее часа, когда Силия вернулась из Старого квартала, где она проводила знойный полдень — болтая, смеясь и попивая лимонад с приятельницами. Она увидела Евгению дю Бомон, лежащую без чувств, измученных девочек, заснувших на полу у двери, и Мари, закрывшуюся в своей комнате.

«Mon Dieu!» — все повторяла и повторяла Силия, вызывая доктора Эре, а, затем Джулиана с плантации.

6

Евгения дю Бомон вернулась домой из больницы парализованная и лишившаяся дара речи. Она не надеялась, что к ней вернется способность владеть телом и говорить. «У нее очень сильное сердце», — сказал доктор Эре. Было неясно, сообщал он это как простой факт или утешал. Ее нужно было кормить с ложечки, умывать, одевать и раздевать, и, если выдавалось время, говорить с ней и читать. По яркому блеску ее глаз можно было судить, что она понимает происходящее вокруг, несмотря на то что взгляд был не совсем естественным из-за парализованных мышц лица.

Джулиан смог получить от Мари очень скудную информацию, но дети помогли ему создать достаточно ясную картину происшедшего. Он размышлял, не страдает ли и Мари какими-нибудь физическими или душевными расстройствами. Она мало разговаривала и вела себя так, словно была не в себе. Он должен был согласиться с тем, что так она вела себя уже многие годы. Она даже не утруждала себя, чтобы приподняться и взглянуть на собственных детей.

Джулиан слышал, что Девлин и Дезирэ сбежали куда-то в Калифорнию. Этот сукин сын Девлин оставил на него свою полуидиотку жену и двух избалованных, вечно хныкающих дочек. Но еще больше Джулиан злился на Дезирэ, которая обрушила на него груз, от которого он никогда не сумеет освободиться, — парализованную Евгению. Он подумывал о том, чтобы послать за парочкой детективов. По крайней мере, он что-то мог бы сделать с Девлином, который, в конце концов, бросил своих законных отпрысков. Но когда он сказал об этом Мари, та очнулась от своего полудремотного состояния, пришла в дикую ярость и запретила ему даже думать об этом. Она угрожала, что в противном случае убьет себя и оставит на его руках своих сирот.

— Я не хочу видеть никого из них! — кричала она. — Я только об одном жалею, что maman не убила их обоих!

* * *

После того как для Евгении потянулись серые будни, Джулиан сообщил Мари, что должен вернуться домой.

— Ты собираешься оставить меня одну в этом доме с maman? Ты не можешь… Я не…

— Я должен вернуться к моей собственной семье и к плантации. Я не могу оставаться здесь долгое время. Больше я ничего не могу сделать для maman. Но я буду приезжать раз в несколько дней. В конце концов, ты можешь сама за ней не ухаживать. Слуги все сделают. Ты только должна немного разговаривать с ней и следить, чтобы все шло как следует. Следи за домашним хозяйством. Заботься о своих дочерях — вся ответственность за них теперь лежит на тебе. Девлин исчез, и ты даже не хочешь, чтобы я попытался отыскать его. Маман и так все эти годы делала много больше, чем должна была. Теперь все падает на твои плечи. Ты не можешь полностью предоставить детей заботам слуг. Им нужна мать. Ты увидишь, что способна справиться со всем этим без особых трудностей.

— Спасибо, Джулиан. Это очень благородно — оставить меня со старой, больной женщиной и этим старым домом. Я не смогу… Когда она смотрит на меня этими укоризненными глазами… это единственное живое, что у нее осталось. Если ты оставишь меня здесь одну, я возненавижу тебя до смерти. Я прокляну тебя, обещаю!

— Перестань болтать чепуху! Проклянешь! Если ты не возьмешь себя в руки, мы вынуждены будем отказаться от тебя! Черт побери, соберись, наконец! Веди себя как женщина и мать!

— Получи для меня развод!

— Господи… Когда? Сию минуту? Сейчас у нас есть другие проблемы. Сначала мы должны наладить нашу жизнь. Мы должны следить за домом, заботиться о maman. Развод может подождать. Может быть, этот негодяй еще вернется назад, когда хватит лиха и наголодается. Подождем и посмотрим, что будет дальше.

— Черт побери, Джулиан, я не хочу его возвращения! Я хочу развода! Помоги мне, помоги мне… — Она начала рыдать и причитать.

Джулиану было уже не по себе от всего этого, и он торопился поскорее убраться отсюда.

— Я помогу тебе, Мари, положись на меня. Обязательно помогу. Я добьюсь для тебя развода. Только потерпи несколько месяцев, и я обещаю, что непременно помогу тебе.

— Я хочу развода сейчас, Джулиан. Сей-час. И если ты не поможешь мне, я уеду и некому будет ухаживать за maman. Тебе придется переехать сюда и заботиться о ней или забрать ее к себе на плантацию. Одри, я уверена, будет счастлива, — добавила она с неприятной усмешкой и ледяным взглядом.

* * *

Они достигли соглашения. Джулиан обещал, что, если Мари возьмет на себя заботу о матери, домашнем хозяйстве и детях, он немедленно займется процедурой развода. Он предупредил ее, что на это потребуется немало времени — развод в Луизиане дело нелегкое.

— У тебя получится, Джулиан. Maman всегда говорила, что ты всегда знаешь, где собака зарыта.

Джулиан задумался, почему все ее слова вдруг приобретали такой зловещий смысл.

— Я сделаю все, что от меня зависит, дорогая. Я позабочусь и о церкви тоже.

Она презрительно улыбнулась:

— Не говори глупостей, Джулиан. Уж на церковь мне наплевать.

Перед отъездом в имение он, как и обещал, переговорил с юристами о разводе. Когда он уже собрался в дорогу и зашел попрощаться с матерью, Мари, стоя возле кровати, сказала со слащавой улыбкой и подчеркнуто растягивая слова:

— Ты ведь обязательно еще не раз навестишь нас? Почему она заставляет его чувствовать себя так неловко?

Когда он уже сидел в своем «корде», она помахала ему рукой и выкрикнула:

— Привози Одри и детей повидаться с maman,слышишь?

* * *

Едва машина скрылась из виду, Мари поднялась наверх к матери.

— Да, maman,ты оказалась права относительно Рори Девлина. Умная maman,глупая Мари. Это ведь то, что ты хотела бы мне сейчас сказать, maman?Убедиться, что была права? Ты стара, больна и беспомощна. Если ты была такая умная, maman,почему ты позволила мне быть такой дурой? И где были твои глаза, когда моя собственная сестра так бессовестно дурачила меня? Ладно, скажу тебе одну вещь, maman. Я перестала быть дурочкой. Я выйду из этого положения… Клянусь тебе!

Мари решительно взяла в свои руки управление домашним хозяйством. Она редко заглядывала в комнату Евгении дю Бомон, никогда не обращалась к старой женщине, если на то не было нужды. Ей было тяжело смотреть, во что превратилась ее мать, но она терпеливо выполняла свой долг. Она следила, чтобы слуги кормили ее, умывали, усаживали по утрам и укладывали вечерами. Она платила Абсалому, чтобы он сидел с матерью и читал ей Библию и газеты.

Она составляла меню на день и список необходимых покупок, но сама никогда не выходила за пределы сада. Она не хотела, чтобы люди смеялись над ней — глупой, брошенной женой. Один из слуг отводил девочек в школу, а она тщательно следила за их внешним видом. Похоже, что все получалось не хуже, чем когда этим занималась бабушка. И в самом деле, здоровье Анджелы улучшилось, спокойнее стала Кики. Она, похоже, поняла, что мать не станет считаться с ее капризами, и прекратила свои вспышки злости.

Понемногу Мари сблизилась со своими дочерьми. Они обе стали очень хорошенькими, каждая на свой лад. Анджела внешне очень походила на своего отца, но Мари ничего не имела против этого, поскольку в дочке не было ничего, напоминающего характер Рори. Кики тоже чем-то напоминала отца, но это не имело значения. Они были ее дочерьми, она любила их, хотела все сделать для них, и было не важно, кого они напоминали.

Кики и Анджела находились в замешательстве от происходящих событий, они были смущены и растеряны, хотя только Анджела позволяла себе показать это. Кики успешно делала вид, что легко относится к внезапному исчезновению любимого папочки и нынешнему состоянию бабушки, заботившейся о ней и которая сейчас оказалась прикованной к постели.

Но Кики не знала, как вести себя с матерью, она не знала, как реагировать на нее. С отцом у нее не было таких сложностей. С ним ее интуиция оказывалась взрослее ее возраста. Мари была для нее незнакомкой, и неожиданное проявление привязанности с ее стороны было принято Кики не без труда, не так легко, как Анджелой, которая лишь хныкала, понурив голову. Анджела была еще ребенком и ничегошеньки не знала. Она должна все рассказать Анджеле и заботиться о ней, особенно в школе, где та нелегко сходилась с девочками. Она любила сестру, и это было справедливо…

Анджела лежала ночью на спине и вела подсчет на пальцах. Раньше все шло в таком порядке: папа, Кики, grand-mère и maman. Теперь остались только Кики и maman, и она не знала, в каком порядке их следует ставить. Если бы только папа вернулся…

7

Джулиан с ноткой гордости в голосе сказал Мари, что расторжение ее брака свершилось. В конце концов, преодолев большие трудности, он добился этого.

— Ты теперь свободная женщина, Мари, и по-прежнему привлекательная. Со временем ты найдешь себе кого-нибудь. И этот дом всегда будет убежищем для тебя и твоих девочек. Даже если я и Одри переедем сюда жить. Но это случится еще не скоро.

— О чем это ты говоришь, Джулиан? Я не намерена оставаться в Новом Орлеане и в этом доме. И не намерена медлить. В жизни важны две вещи… кроме моих дочерей, разумеется. Гордость и деньги. И моя гордость не позволяет мне оставаться в этом доме и Новом Орлеане после всего, что произошло.

Джулиан вспыхнул:

— Но, Мари, ведь мы договорились — я добиваюсь для тебя развода, а ты остаешься здесь и ухаживаешь за maman. После ее кончины ты можешь уезжать куда угодно.

Она начала плакать.

— Джулиан, я должна уехать немедленно, иначе я задохнусь. Я не могу оставаться здесь. Я пленница в этом доме. Помоги мне уехать отсюда. Джулиан, пока я достаточно молода, чтобы найти кого-нибудь… и обрести настоящую жизнь. Передай мне сейчас мою долю наследства. Я верну ее, когда maman умрет.

— Но у тебя нет наследства, Мари. Разве ты не знаешь?

Она взмахнула рукой и ударила его по щеке.

— Что ты сделал, Джулиан? Украл мои деньги? Я знаю, что ты издержался, но предупреждаю — я не позволю тебе обобрать меня!

— Остановись, дурочка! Я ничего у тебя не отнимал. Пойди к Луи Партьеру. Он расскажет тебе — mamanлишила тебя всего, когда ты вышла замуж за Девлина. А теперь, когда ты освободилась от него, mamanфизически не в состоянии вновь включить тебя в свое завещание. У тебя ничего нет. Это я поддерживаю тебя и детей Девлина. Но я намерен передать тебе твою часть денег, несмотря на завещание мамы. После ее смерти. И заметь, я не обязан делать этого, но я сделаю. Я не хочу, чтобы ты и дальше так мучилась. Положись па меня.

Он обнял ее за плечи, но Мари оттолкнула его.

— Значит, мать лишила меня наследства. Забавно. Я чувствовала, что у меня есть какая-то серьезная причина презирать ее…

— Не говори так, Мари. Бог накажет тебя.

— Не беспокойся, Джулиан, я уже наказана.

Она выглянула в окно, за которым сгущались сумерки. Потом снова обернулась к нему.

— Ты сказал, что беспокоишься о том, что может случиться со мной. Тогда позволь мне уехать. Оставь себе все наследство, дай мне лишь столько, чтобы я смогла уехать. — Она опустилась на колени и обняла его ноги. — Пожалуйста, Джулиан, пожалуйста! К тому времени, когда она умрет, я буду слишком старой, слишком измученной.

«Она хочет оставить меня с парализованной старухой».

— Мари, встань. У нас есть договоренность. Я добился развода. Теперь ты должна оставаться с матерью, пока она не умрет. Она не протянет долго. И тогда я отдам тебе твои деньги полностью. Ты сможешь уехать куда угодно, хоть на край света.

— Ты не слышал ни слова из того, что я сказала, Джулиан. Я не могу ждать!

— Сможешь! Я не хочу выглядеть жестоким, но ты не оставляешь мне иного выхода. Кто-то должен оставаться с maman, и совершенно очевидно, что, кроме тебя, это сделать некому. И мне не надо напоминать тебе, что, если бы не ты, maman не лежала бы сейчас в таком состоянии.

Встревоженно он ходил взад-вперед и говорил больше для себя, чем для Мари.

— Может быть, я смогу найти Дези. Она нам кое-что тоже должна. Я скажу ей, что если она хочет получить свои деньги, когда maman умрет, то ей лучше вернуться и ухаживать за ней. Тогда ты будешь свободна и сможешь уехать.

— Ты не слушаешь, Джулиан, — устало произнесла Мари. — Я больше не могу ждать.

— Подожди хотя бы, пока вернется Дези. Я найду ее и заставлю вернуться.

Но Мари уже покинула комнату и не слышала его последних слов.

* * *

Как только Джулиан уехал, она открыла сейф в комнате матери. Там оказалось несколько ювелирных украшений и немного денег. Она должна немедленно продать драгоценности. Мари подошла к туалетному столику и открыла шкатулку со всякими «мелочами». Выходя из комнаты, она оглянулась и увидела, как женщина, сидящая в постели, смотрит на нее печальными темными глазами.

Мари вернулась к кровати.

— Я наговорила о тебе ужасные вещи, maman. И я искренне сожалею, что так оставляю тебя. Но ничего не могу поделать. Ты вырастила меня невинной и зависимой, а должна была быть строже и лучше защищать меня. Ты должна была найти способ удержать меня от брака с Рори, а если уж это не вышло, то надо было лучше смотреть за моим замужеством. Бедная мама, я знаю, что ты старалась.

Она быстро нагнулась и коснулась губами ее лба, затем вышла и закрыла за собой дверь.

Мари прошлась по дому и собрала все столовое серебро. Небольшие предметы она уложила в чемоданы, которые намеревалась взять с собой, но большие было сложно самой везти в Нью-Йорк. Она должна их пристроить здесь. Мари упаковала все в коробки и погрузила в машину. Несмотря на трудные времена, она была уверена, что покупатели на прекрасное старинное европейское серебро найдутся.

Она собрала всего лишь один маленький чемодан для себя и другой для девочек, и, когда они вернулись из школы, у нее все уже было готово. Без всяких объяснений она велела им сесть в машину и поехала на железнодорожный вокзал. Припарковавшись и оставив ключи в замке зажигания, она погрузилась с детьми и чемоданами в нью-йоркский поезд. Все оказалось даже проще, чем она представляла. Она улыбнулась. «Они все думали, что я не справлюсь».

Мари ни слова не сказала слугам, не оставила записки Джулиану. Даже если он узнает, куда она уехала, что он сделает? Он не может заставить ее вернуться назад и ухаживать за их матерью. Он не станет посылать за ней полицию из-за того, что она украла эти драгоценности, немного денег и столовое серебро. Он не может обрушить на семью еще один скандал.

«А как же справишься ты, Джулиан?»

* * *

Она усадила обеих девочек на двойное сиденье напротив себя. Анджела сидела возле окна и наблюдала, как исчезает из виду Новый Орлеан. По лицу ее катились слезы.

— Почему ты плачешь? — спросила ее Мари.

— Потому что мы уезжаем. Мы со всеми расстаемся, с grand-mere, с папой.

— Иди сюда, — произнесла Мари. — Сядь рядом со мной.

Анджела пересела к матери и прижалась к ней, пока та утирала ей слезы.

— Мы не оставляем твоего папу, — сказала Мари. — Он уже сам оставил нас. И ты это знаешь. — Она обняла хрупкое тельце девочки. — Он оставил нас давным-давно.

И тут, что было для нее вовсе нехарактерно, начала громко плакать Кики.

— Куда он ушел, maman? — всхлипывала она, вскочив со своего места и пытаясь втиснуться в узкое пространство сбоку от Мари.

— Я не знаю, — печально ответила Мари. — Никто не знает. Но ты должна вернуться на свое место, Кики, Здесь втроем не уместиться.

— Но ведь я тоже плачу, как Анджела.

Мари взглянула на нее с досадой и смущением.

— Хорошо, в таком случае можешь недолго посидеть у меня на коленях. А потом вы обе вернетесь на свои сиденья.

«Конечно, такой поворот событий для них труден», — подумала Мари. Даже для Кики, которая была далеко не такой чувствительной, как Анджела.

— Мы когда-нибудь снова увидим папу? — спросила Кики, пытаясь теснее прижаться к ней. Она перестала плакать.

— Может быть… — ответила Мари.

Кики криво улыбнулась:

— Ты уехала, чтобы найти себе нового мужа, мама?

Мари внимательно посмотрела на нее. Кики назвала ее не maman, а мама. «Кики уже приспосабливается», — подумала она. Тут зашевелилась Анджела. И она повернулась к младшей дочери.

— Что с тобой?

— Я хочу посидеть у тебя на коленях, maman. Можно я тоже сяду, как Кики?

* * *

Позднее, уже ночью, когда девочки лежали рядом на одной кровати, Анджела расплакалась. На сей раз ей утирала слезы Кики.

— Не плачь, ангелочек. Вот увидишь, скоро мы снова встретимся с папой.

— Когда, Кики?

— Скоро…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Нью-Йорк, 1937 — 1947

— В силу обстоятельств, да и по собственному желанию, Мари долгие годы пребывала фактически в заточении, — говорила Биби Тайлер своей молодой интервьюерше. — А все ее гордость. Понимаете, она всегда была очень гордой, еще до встречи с Девлином. А теперь, освободившись от унизительного замужества и выйдя из-под влияния своей матушки, она хотела жить своей жизнью во всей ее полноте и наслаждалась самой идеей независимости. Она по-прежнему нуждалась в каком-нибудь покровительстве для себя и своих дочерей. Мари знала только одну возможность найти это покровительство, поэтому она поехала с девочками именно в Нью-Йорк, где жил дядя Поль, брат матери, уехавший из Нового Орлеана еще до ее рождения.

Поль Манар познакомился и женился на какой-то Гертруде Бенедикт, когда приехал в Нью-Йорк по делам. Это был скороспелый роман — они поженились через несколько недель после первого знакомства. Манары, не признававшие протестантского венчания, отреклись от Поля. Бенедикты, однако, приняли Поля в свою семью, взяли его в свою страховую компанию, позволили ему обратиться в их епископальную веру и поселили молодую пару в городском доме в престижном районе. У Поля была большая семья из пятерых детей, все они, в свою очередь, удачно создали собственные семьи. Евгения, мать Мари, за все годы слышала о нем лишь два или три раза, и Мари полагала, что теперь он с радостью встретит ее.

Мари подсчитала — на деньги, вырученные от продажи серебра и драгоценностей, а также имея ту наличность, что у нее была, она сможет прожить года два, если, конечно, драгоценности уйдут по хорошей цене. К тому времени она надеялась удачно выйти замуж. Если это не получится, то придется искать поддержку где-нибудь в другом месте. Имея все это в виду, по прибытии в Нью-Йорк она сняла номер в маленьком приличном отеле в Верхнем Ист-Сайде, а потом позвонила дяде Полю.

1

Мари все рассчитала правильно. Когда Поль Манар услышал в телефонной трубке ее голос, он был глубоко тронут. Он настоял, чтобы она пришла к нему вместе с дочерьми, и созвал своих детей, чтобы те приехали познакомиться со своими кузинами из Нового Орлеана.

Мари изложила свою историю как впечатляющую трагедию всем Манарам — дяде, тете, кузенам, и кузинам, и их супругам.

К тому времени, когда она закончила, не осталось никого, кто бы не был тронут ее рассказом и не преисполнен к ней любовью. Поль Манар был вынужден снова вспомнить о молодом человеке, который влюбился в женщину не своего круга, и о цене, которую он заплатил за это, — разрыв семейных уз и лишение наследства. Он был настолько взволнован этой несправедливостью, от которой сам пострадал, и визитом своей несчастной племянницы, что даже не слишком ощутил сочувствие к своей больной парализованной сестре, которая осталась с одним сыном.

Он сразу решил, что заменит отца бедной девочке, которая так жестоко обижена судьбой и так наказана за то, что влюбилась и вышла замуж за негодяя, так оскорблена бесчестной сестрой и эгоистичным братом. Слишком много несчастий, слишком много! И, Господи, как же ошеломляюще она хороша! Старый человек, он, однако, еще не оставался безучастным к женской красоте.

Прежде чем Мари нанесла этот визит, она сделала то, чего не делала все эти годы, что была замужем за Рори Девлином. Ее волосы, всегда такие бледные, теперь отливали серебристо-платиновым блеском, популярным после Джин Харлоу. Длинные светлые ресницы она подкрасила тушью, отчего ее глаза стали, по мнению одного кузена, зеленые, как океан, а по мнению другого — синие, как небо. Она надела узкое черное платье, купленное в Нью-Йорке, которое, несмотря на свою длину, хорошо подчеркивало ее стройные ноги. Немного нарочитый очаровательный новоорлеанский акцент, никогда раньше не заметный в ее речи, усилил общее прелестное впечатление. Она обворожила всю семью, чего и добивалась. Все ее кузены и кузины — Поль-младший, Гектор, Кэтрин, Хелена и Бетси — были очарованы Мари, как и их отец. Тетя Гертруда немедленно подвела итог общей семейной реакции на участь их несчастной родственницы:

— Мы сразу должны найти ей мужа, и, думаю, это не составит большого труда. Претенденты обобьют нам все пороги.

Все кузины были в восторге от предстоящей охоты па будущего мужа.

— Это будет так весело!

— Мы сразу начнем тебя представлять нашим знакомым!

— А с этими двумя очаровашками проблем не будет вовсе!

И все посмотрели на Кики и Анджелу, которые сидели как две французские куколки в чопорных аккуратных вельветовых платьицах, с разноцветными ленточками в длинных волосах. Они сидели очень пристойно — руки на коленях, точно так, как сказала мама.

— Очаровательные! — воскликнула Бетси.

— Прелестные, — сказала Хелена.

— Да, обворожительные! — подтвердила Кэтрин.

Дядя Поль и тетушка Гертруда настояли, чтобы Мари и девочки немедленно переехали в их дом на Пятой авеню, и кузины с восторгом повторяли уже от себя идею переезда.

— Вам не следует останавливаться в отеле с двумя маленькими девочками, даже если он вполне респектабелен, — сказала Хелена.

— И это просто глупо — снимать и меблировать квартиру. Мы думаем, что вам не следует там долго оставаться, — заметила Кэтрин.

— Вы не успеете опомниться, как появится свой собственный дом, — произнесла Хелена.

— Еще соседями станем! — воскликнула Бетси, жившая со своим богатым, толстым мужем Гарольдом на Парк-авеню.

— Нет, я думаю, лучше купить дом на Бикман-плейс, — сказала Кэтрин, которая со своим респектабельным, лысым, но богатым Дональдом жила на Бикман-плейс.

— Я думаю, Мари понравится Грэмерси-парк, — вскричала Хелена, сама ненавидевшая этот район, но ее красивый, властный муж Стивен настоял, чтобы они жили именно там.

— Я думаю, сначала надо решить, за кого она выйдет замуж, а уже потом — где она поселится, — так заявила маленькая, энергичная жена Гектора, чье настоящее имя было Нэнси, но она с двух лет предпочитала откликаться на имя Нана.

Уже на следующий день кузины помогли Мари и ее детям перебраться в дом Манаров. Когда три сестры увидели, как мало одежды Мари привезла с собой, они в восторге воскликнули:

— Завтра первым делом мы отправляемся по магазинам. С самого утра!

Мари потупила взор и просто сказала:

— Я не знаю, сколько покупок могу сделать. Я уехала из дома почти без денег.

— Не волнуйся об этом, дорогая, — сказала Кэтрин. — Мама и папа будут счастливы обеспечить тебя гардеробом. В конце концов, ты не можешь отправиться на охоту без снаряжения.

Сестры горячо поддержали ее.

— Но я не знаю, могу ли я обратиться к ним с такой просьбой. — Мари неуверенно предложила: — Может быть, вы поможете мне продать эти вещи, тогда я сама получу какие-то деньги. — Она раскрыла один из своих чемоданов.

Когда сестры увидели фамильное серебро, они застонали от восторга.

— Мы не можем позволить, чтобы ты продала эти семейные вещи!

— Ты должна все это сохранить. Я знаю, что папа и мама оплатят счета за одежду. Но ты могла бы дать папе какую-нибудь небольшую вещицу как подарок. Он будет просто счастлив иметь какой-нибудь маленький предмет на память из своего прошлого, небольшую вещь из коллекции фамильного серебра Манаров, — благоговейным тоном произнесла Кэтрин.

— Ты так думаешь? Я с радостью подарю ему что-нибудь по-настоящему ценное. Дорогому дяде Полю! Вы такие добрые, девочки. Выберите себе тоже что-нибудь! Я настаиваю! В конце концов, это ведь часть и вашего наследства!

Все они восторженно тискали и обнимали Мари, а потом, едва скрывая жадность, накинулись на серебро.

2

Чтобы заключить подходящий брак, Мари потребовалось восемь месяцев и одна неделя. Когда было объявлено о помолвке Мари с Эдвардом Тейлором Уиттиром — президентом одного из ведущих брокерских домов, членом правления дюжины других престижных фирм, — кузины были преисполнены чувством радости и сопричастности в достижении поставленной цели. Они сделали все для своей нуждающейся кузины с Юга. Эдвард Тейлор Уиттир был богат, по-настоящему богат, и — никаких «новых» денег; эта особенность имела важное значение в том обществе, в котором они жили.

— К тому же он красив, — утверждала Бетси.

— Да, можно сказать, в своем роде, — добавила Хелена не очень уверенно.

— И очень видный — с этими прекрасными седыми волосами, — заметила Кэтрин.

— Да, седые волосы его очень выделяют, — согласилась Бетси, — хотя у Эдварда лишь немного поседели виски. Но это только подчеркивает его значительность, не так ли?

— Ты абсолютно права, — подтвердила Кэтрин, — никогда не следует полностью доверять мужчине, у которого на голове полно волнистых черных волос.

— Откуда вы знаете, что у Рори Девлина были волнистые черные волосы? — требовательно спросила Мари и вспыхнула, рассердившись на себя за то, что произнесла имя своего бывшего мужа.

— У меня и в мыслях этого не было, — запротестовала Кэтрин, — я только…

Бетси прервала ее:

— О, Мари, расскажи нам о Рори Девлине. Такое привлекательное имя.

— Нет, не могу… Я не могу говорить о нем, — твердо сказала Мари.

— Конечно, ты не можешь, — произнесла Кэтрин, остановив свою сестру взглядом. — Эдвард немного чопорный, Мари. Ты должна расшевелить его, — продолжила она, меняя предмет разговора.

Мари улыбнулась про себя. Как изумились бы кузины, если бы узнали, что ее собственная сестра Дези много лет называла ее чопорной, что ее южное очарование и живость появились у нее лишь немногим раньше, чем кольцо с шестикаратным бриллиантом на левой руке.

— Как удачно, что собственные дочери-близняшки Эдварда, Микки и Фликки, уже взрослые, замужем и не будут тебе обузой, — заметила Кэтрин.

— Господи! Я надеюсь, что Эдвард станет настоящим отцом моим девочкам. Я хочу послать их в лучшую школу-интернат. Мы будем все время разъезжать между городом и Территауном, поэтому я не могу отдать их в дневную школу.

— Ах, ты такая счастливица, Мари! Этот дом в Территауне… Стонингем… Он самый большой и красивый во всем штате — вверх по Гудзону, — сказала Бетси с ноткой зависти в голосе.

— Это действительно красивое место! Вы будете приезжать к нам на уик-энд, и мы станем устраивать веселые вечеринки. Но я не думаю, что стану проводить там все время. Это все равно что вернуться домой — там люди вынуждены жить на плантациях, хотя умирают от желания переехать в Новый Орлеан, вроде Одри, жены моего брата. — На мгновение Мари унеслась в мыслях далеко. — В любом случае я не собираюсь забиваться куда-то, как деревенская мышь, когда три мои дорогие кузины радуются жизни здесь, в большом городе.

* * *

Кузены и кузины решили, что церемония бракосочетания и прием гостей должны пройти в доме их родителей и, разумеется, за счет Манаров. Так будет правильно.

— Но тут есть одна проблема, — отметила Кэтрин. — Кто проведет церемонию бракосочетания? Ты католичка, а Эдвард — член епископальной церкви.

— Никакой проблемы! — коротко ответила Мари. — Я решила присоединиться к церкви Эдварда.

— Эдвард просил тебя об этом? — с интересом спросила Бетси.

— Нет. Я сама решила, что так будет лучше и для нашего брака, и для Кики с Анджеликой.

— Я полагаю, это очень благоразумно с твоей стороны, — сказала Кэтрин, — быть протестанткой более подходит для… — она не сразу подобрала слово, — элиты. Лично мне, дорогая, кажется, что быть католичкой это… немного сковывает. Я понимаю, что правильно почитать Папу, когда живешь в Новом Орлеане, но в Нью-Йорке…

— Если Кики и Анджела как падчерицы Эдварда Тейлора Уиттира будут протестантками, это тоже укрепит их положение в обществе, — добавила Хелена.

— Ты умница, — хихикнула Бетси, — если Кики и Анджела будут законными Уиттирами, то Микки и Фликки придется поостеречься!

* * *

Между собой кузины решили, что перед свадьбой должно быть заключено соглашение по финансовым вопросам. Когда Мари запротестовала, сказав, что стесняется обсуждать такие дела с Эдвардом, они заявили, что там, где замешаны деньги, не должно быть никакого смущения.

— Только люди без денег стесняются говорить о деньгах, — безапелляционным тоном заявила Кэтрин.

— Каждый должен заботиться о себе, — добавила Хелена. — У Микки и Фликки есть деньги их матери, но это не значит, что они не захотят попытаться получить и деньги отца тоже. Когда вдовец с детьми женится, всегда возникает такая проблема.

Было решено: ведение переговоров с Эдвардом, а возможно, и достижение соглашения со стороны Мари предоставить дяде Полю. Кузины пришли к мнению, что городской дом Эдварда должен быть записан на имя Мари, поскольку Стонингем-Мэнор никогда не может перейти к ней, как ко второй жене. Не будет ничего страшного, если они подумают, как быть с домом в Саутгемптоне. Возможно, он станет свадебным подарком Эдварда Мари.

— Собственность — таково название этой игры, — говорили они ей.

* * *

Дядя Поль удачно решил все финансовые проблемы, и свадьба обошлась без неожиданностей. В «Нью-Йорк таймс» о ней появилась заметка на две колонки, а затем новобрачные отправились в Европу — провести там медовый месяц. Кики и Анджела остались на это время с Хеленой и Стивеном.

Когда молодожены вернулись из свадебного путешествия, их ожидали два неожиданных подарка. Первым был чайный сервиз из севрского фарфора Евгении дю Бомон с поздравительным письмом от Джулиана и Одри. В письме Джулиан сообщал, что он прощает Мари то, что она забрала старинное серебро и фамильные драгоценности.

— Возможно, парень тем самым идет на мировую, — заметил Эдвард. — Быть может, он даже отдаст тебе без борьбы твою долю наследства. Он что-нибудь пишет о состоянии матери?

«Даже Эдварду хочется еще большего. Он тоже ждет смерти ее матери».

— Да, он сообщает, что у мамы все без изменений. Ни лучше, ни хуже.

«Maman из выносливых. Она, возможно, проживет до ста десяти лет и еще увидит Джулиана в гробу».

При этой мысли Мари захихикала. Теперь, когда она больше не нуждалась в деньгах матери, Мари желала ей долгой жизни. Вот повезет Джулиану!

Второй подарок прибыл из Калифорнии, от — черт бы его побрал! — Рори Девлина! Ну и наглость у этого человека! Это была небольшая бронзовая лошадка — он всегда питал слабость к лошадям. В приложенной записке Рори желал ей всего хорошего и надеялся, что, удачно выйдя замуж, она сможет простить ему слабость характера. Это не значит, что он не любил ее — он часто думает о ней с уважением и восхищением. Он упоминал, что не совершил ничего уж очень плохого и что его единственное желание — снова увидеть своих дочерей, если она смилостивится и позволит ему это. В письме он вложил чек на пятьсот долларов, которые, как он надеется, она потратит, чтобы побаловать Кики и Анджелу.

Когда Мари разорвала письмо и чек, губы Эдварда неодобрительно дрогнули.

— Ты сделала глупость. В конце концов, это деньги девочек. От их отца.

— Теперь ты их отец!

Эдварда словно толкнул вспыхнувший в ее аквамариновых глазах огонь. Откуда такой огонь в таких холодных глазах?

— Этот негодяй с его жалкими пятьюстами долларами никогда снова не влезет в их жизнь!

До этого Эдвард никогда не слышал такого тона и таких слов от своей очаровательной невесты с ее мягким голосом. Он просто не поверил своим ушам, когда она продолжила:

— Через неделю, когда он вернется со скачек или от одной из своих шлюх, он будет очень рад обнаружить, что эти пятьсот долларов по-прежнему лежат на его счету.

Обратив внимание на выражение лица Эдварда, Мари поняла, что ее муж все еще пребывает в шоке от того, что она порвала чек, и добавила:

— Он должен мне быть благодарен. Он вовсе не так процветает, как хочет, чтобы мы думали. Сомневаюсь, чтоего карьера в кино складывается успешно.

Впервые Мари призналась, что ей кое-что известно о карьере Рори Девлина в кино.

* * *

На самом деле Мари в одиночку и под большим секретом ходила в кинотеатры, показывающие низкосортные фильмы, в которых на второстепенных ролях снимался ее красавец-любовник и бывший муж. Она ожидала увидеть на экране красивую внешность и обаяние Рори. Для нее стало неожиданностью, что его привлекательность каким-то непонятным образом превратилась на экране в нечто нездоровое. Сексуальная притягательность, поразительная в живом Рори, была настолько вульгарной на экране, что он выглядел дешево и безвкусно… Она испытала ощущение, что было что-то безвкусное и в том, что она хотела его когда-то… И все еще хочет…

Нет, она не отрицала этого — она испытывала знакомое томление в лоне, чувствовала, как сильно бьется ее сердце, как быстро набухают и вздымаются соски. И она устыдилась себя. Она подумала о своих кузинах, о новых друзьях, о знакомых, которые, как и она, могут из любопытства скользнуть взглядом в темный зал театра, чтобы посмотреть на экранный образ экс-мужа прекрасной и элегантной Мари дю Бомон Уиттир и увидеть на серебристом экране это существо. Будут ли они желать его, как желала она, или только хихикать? Они, которые никогда не испытывали дрожь при одном его прикосновении?

Стремясь понять это, она снова и снова возвращалась в кинотеатр, чтобы опять увидеть его в роли негодяя, гангстера, картежного игрока на речных судах, мексиканского бандита; изредка в эпизодах встречалась Дези — в одной сцене, где она в вечернем платье сидела за столом в ночном клубе, она выглядела аристократкой, несмотря на ходившие о ней слухи. О, да, Мари их слышала, хотя никогда им не верила. В Нью-Йорке каждый слышит все, если вращается в определенных кругах. Ходили слухи, что Рори обращался с Дези плохо, что он продавал ее тело за наличные, когда только появился в Голливуде, а впоследствии расплачивался ею за полученные роли в кино и за карточные долги. Ужасная, противная история. Бедняжка Дези! Теперь она могла позволить себе пожалеть сестру — Рори ее предал так же, как когда-то предал Мари.

* * *

Эдвард был не из тех людей, кто тратит энергию на недовольство. Он расходовал ее только на практические цели.

— Когда девочки станут старше, — сказал он, — они захотят увидеть своего отца. И это будет естественно.

«Ох, Эдвард!» Если бы он так наивно не поклонялся ей, можно было подумать, что в его жилах течет вода, а не кровь. «А может, это ее южная кровь создает такое различие в их чувствах?» — думала она.

— Раньше я увижу его в аду, чем он встретится с кем-нибудь из дочерей! — выплюнула она.

Эти новые черты характера его жены приводили Эдварда в замешательство. По правде говоря, Мари изумила его уже в их медовый месяц. Он знал, конечно, что Мари — француженка, но все же оказался не готов к ее запросам. В ту ночь, когда он взобрался на нее, чтобы занять обычное положение «мужчина сверху» (втайне он хотел войти в нее сзади, но не посмел предложить это), Мари дотронулась до его мужского органа, взяла в смазанные кремом ладони и стала обжимать, потом она ласкала его яички и, наконец, взяла пульсирующий в близкой агонии фаллос в рот и долго массировала языком и внутренними сторонами щек, пока не извергла из него поток семени.

Это потрясло его, он не мог поверить такому удовлетворению. К сожалению, он не мог похвастаться чувственностью жены в своем клубе, иначе ему бы завидовал весь Нью-Йорк.

* * *

Эдвард не знал, что мотивом такого поведения его жены были вовсе не южная страстность, а простой опыт. Он забыл вторую черту французского характера — прагматизм. У Мари не было желания немедленно забеременеть, чтобы снова провести в неподвижности очередные девять месяцев. И ей вовсе не нравилась интимная близость с прижимающимся к ней рыхлым, белым, с синими венами телом Эдварда, его мокрые поцелуи, его неловкие ласки. Орально-пальцевая техника обеспечивала ей определенную удаленность от его тела. Это был не секс, а всего лишь техника. И между прочим, довести его до конца она могла таким способом в считанные мгновения.

Со временем она вынуждена была терпеть его ответные оральные ласки. Она не могла отказать ему, иначе он понял бы, что она не испытывает влечения к нему ни в физическом, ни в каком ином отношении.

К несчастью, ее тактика привела к результатам, совершенно противоположным ее намерениям. Ее ласки пробудили в Эдварде такой сексуальный аппетит, что деликатно, но настойчиво он стал предъявлять ей свои претензии по два-три раза в день. Она надеялась, что ему это скоро надоест и он успокоится. Но он, казалось, был очарован ее телом, исправно бормотал какие-то слова о светлых волосиках, которые служили необычным укрытием волшебного вместилища.

Мари твердо решила отучить его от себя. Но пока, отдаваясь ему, стонала, вскрикивала, извивалась, имитируя страсть. Только изредка позволяла она себе забыть обо всем, впасть в полузабытье, и тогда всплывало туманное воспоминание о парящей над ней голове с темными волнистыми волосами или белоснежных зубах, блестящих в сардонической улыбке.

3

Кики и Анджела были отправлены в пансионат в Массачусетсе под своей фамилией Девлин. Когда Эдвард впервые захотел с ними серьезно поговорить и изложил им свой план — удочерить их и дать свою фамилию, Анджела разразилась слезами, а Кики пришла в бешенство. Тогда Мари отвела Кики в сторону и, рассчитывая на ее ум, не свойственный детям в таком возрасте, объяснила ей, что если она хочет иметь в жизни все хорошее, то должна научиться слушать свою маму и понять, с какой стороны на хлеб намазывают масло. Поскольку ее собственный отец бросил ее, а Эдвард Уиттир собирается относиться к ней как к своей собственной дочери, ей лучше быть Уиттир, чем Девлин.

— Ты понимаешь, что я тебе говорю, Кики? — спросила Мари.

— Да, — ответила Кики. Она поняла, что, хотя отчаянно хочет сохранить отцовскую фамилию — это было все, что сейчас от него осталось, — будет лучше поступить так, как хочет ее мама. Ее отец пропал, а мама — здесь, и только она осталась у нее.

— А затем ты должна будешь помочь и Анджеле понять это.

После этого Кики подошла к Анджелике и сказала ей:

— В наших сердцах мы по-прежнему останемся Девлин — дочерьми нашего папы. Но все деньги у Эдварда, а у папы, я думаю, их вовсе нет. Как мы сможем куда-нибудь уехать, если у нас не будет никаких денег?

— Но я хочу моего папу! Я не хочу думать об этих дурацких деньгах! Зачем нам нужны эти деньги?

— Потому что без денег мы не сможем получить никаких удовольствий и делать то, что хотим. Для всего этого нужны деньги, много денег. Разве ты этого не понимаешь? Ты Можешь говорить Эдварду: «Да, сэр! Да, сэр!» — а про себя думать: «Пошел к черту!» Вот так мы должны себя вести.

Но Анджеле было трудно понять логику в словах сестры. Она продолжала плакать и кричать, что хочет остаться Девлин. Она не желает, чтобы ее отцом был Эдвард. Она хочет своего собственного отца. Мари старалась не обращать внимания на крики Анджелы. Откуда маленькой девочке знать, что для нее хорошо? Но Эдвард заявил, что пусть девочки пока остаются Девлин. Он полагал неразумным восстанавливать против себя Анджелу в самом начале их отношений.

Кики была довольна. Она сохранит фамилию своего отца, но при этом получается, что не она, а Анджела не уступила матери и расстроила ее. Но когда Мари начала утешать все еще рыдающую Анджелу, Кики поджала губы. «Почему-то Анджела всегда выигрывает», — подумала она.

Однажды Мари сказала девочкам, что они должны обязательно посещать протестантские службы в школе. Анджела кинулась в свою комнату с плачем, что никогда, никогда не станет этого делать, что она католичка. Кики в этот раз не нужно было уговаривать. Ее мама была протестанткой, значит, она тоже должна быть протестанткой. В конце концов, что с ней станется? Она вообще не любила ходить ни в какую церковь.

— Я буду протестанткой, а Анджела как хочет, — ответила Кики матери. — Я должна остаться Девлин из-за нее, но не собираюсь оставаться католичкой.

Мари не обратила на нее никакого внимания.

— Анджела иногда изумляет меня, — сказала она Эдварду, — такая упрямая…

«Наверное, это ее способ держаться за прошлое. Держаться за католицизм — это ее попытка удержаться за Рори…» — думала Мари.

Кики вздохнула: «Ей на все наплевать, кроме Анджелы. Она на меня вообще внимания не обращает».

— Так в чем же дело? — спросил Эдвард. — Пусть Анджела будет католичкой. А Кики, если хочет, станет протестанткой. Я знаю несколько семей, где члены исповедуют разные религии. Поскольку все они христиане, я думаю, не следует придавать этому слишком большое значение.

Мари подумала, а затем обернулась к Кики:

— Почему бы тебе не пойти и не взглянуть, как там твоя сестра. Посмотри, она еще плачет?

И Кики помчалась к лестнице.

* * *

В течение нескольких минут она с негодованием наблюдала, как Анджела, стоя на коленях и плача, истово молилась, перебирая четки. Потом, смахнув несколько слезинок со своих щек, Кики наклонилась к коленопреклоненной фигурке сестры.

— Знаешь, для восьми лет ты удивительно тупа. Разве ты не знаешь, что быть протестанткой гораздо легче, чем католичкой? Протестантам почти ничего не надо делать, только ходить в церковь по воскресеньям, и совсем не нужно ходить на исповедь.

Поскольку Анджела продолжала хныкать, Кики обняла ее и вздохнула. Анджела не виновата, что мама любит ее больше. Это потому, что она еще такой ребенок.

— Не плачь, Анджела. Все будет в порядке, вот увидишь.

* * *

В «Чалмерсе» девятилетняя Кики училась классом старше своей сестры, но по настоянию Мари их поселили в одной комнате. Она считала, что лишенные отца девочки нуждаются друг в друге. Кики легко приспособилась к новой обстановке, но Анджела каждую ночь по-прежнему плакала. А утром рассказывала Кики, что во сне видела папу.

— Сон не вернет его обратно. Но если ты обещаешь ничего не говорить маме, я скажу тебе секрет.

Анджела задумалась. Она не любила иметь секреты от матери, потому что если мама это узнает, то будет сердиться. Но в конце концов пообещала.

— Хорошо. Секрет в том, что наш папа кинозвезда!

— Ой, Кики! В самом деле?

— Это правда, умереть мне на этом месте! Когда мы здесь совсем обживемся, то нам разрешат ходить в кино. Это значит, что мы сможем отправиться в город и в субботу после полудня сходить в кинотеатр. И тогда мы сможем увидеть его в настоящем кино!

— Кики! Мне даже не верится!

— И знаешь что еще? Я об этом все время думаю. Когда мы вырастем, то отправимся в Голливуд и, может быть, станем, жить вместе с папой и тоже станем кинозвездами!

— Тогда сегодня вечером я буду молиться об этом. Чтобы мы скорее выросли, поехали в Голливуд, жили там с папой и стали кинозвездами — как он!

4

После благополучного прибытия девочек в школу Мари могла сосредоточиться на важных делах. Она должна была полностью все изменить в городском доме, после чего она хотела заняться поместьем в Стонингеме, а там наступит черед и дома в Саутгемптоне. Ей также хотелось обновить свой гардероб; у нее до сих пор имелась лишь одна шуба, купленная дядей Полем, в то время как ее кузины имели, по крайней мере, по пять шуб каждая. Кузины советовали ей начать подбирать коллекцию драгоценностей. У нее уже была основа — ей не потребовалось продавать драгоценности, которые она взяла у матери, кроме того, у нее было обручальное кольцо с бриллиантом, подаренное Эдвардом, и еще несколько подарков от семьи Уиттир. Кузины заверили ее, что Эдвард, без сомнения, будет добавлять что-нибудь к дням рождения и годовщинам, но будет неплохо, если и она сама время от времени будет покупать хорошие вещи.

— В конце концов, если дело дойдет до развода, то твое и останется твоим и не будет рассматриваться как часть совместного имущества, — заметила одна из кузин.

— И ты можешь начать прямо сейчас, пока муженек еще горяченький и не станет морщиться от того, сколько денег ты тратишь. Потом-то они все меняются, — советовала другая кузина.

Еще один маленький совет состоял в том, что надо быстренько заиметь ребенка до того, как брак остыл; такая возможность, в конце концов, никогда не исключается.

Мари заартачилась:

— Для чего мне нужен еще один ребенок? Слава Богу, я больше не католичка!

Но кузины убеждали:

— Тебе нужен наследник Уиттира, особенно сейчас, когда Эдвард еще не удочерил твоих дочерей. Это укрепит твое положение. Никто не сможет покушаться на твои права, если дело дойдет до развода или Эдвард скоропостижно скончается. Микки и Фликки попытаются вытолкнуть тебя, но если будет маленький Уиттир, особенно мальчик… Тогда…

Даже страшась новой беременности, Мари вынуждена была согласиться с их доводами.

— Но я оставалась в постели все время, пока носила девочек. И еще послеродовая меланхолия, которая затянулась на десять лет!

В дни, проведенные в Стонингем-Мэнор, Мари наконец склонилась к тому, чтобы родить Уиттиру наследника. Последовавшая вслед за ее новоорлеанским затворничеством жизнь в Нью-Йорке была такой интересной, что время мчалось незаметно. Хождения по магазинам, обеды, вечеринки, балы, рестораны не притупили ее острого желания иметь свой собственный дом. Нью-йоркский городской дом не давал ощущения покоя. Для этого требовались земли, холмистые лужайки, рощи, сады — то, что существовало за сотни лет до тебя и останется неизменным еще сотни лет. Обладание этим символизировало достоинство, рождало чувство гордости. Она никогда не испытывала таких чувств к дому во Вье-Карре, он был только лишь домом maman. Точно так же «Розовая плантация» была только имением Джулиана, хотя принадлежала семье ее отца целую вечность.

Но в Стонингем-Мэнор она чувствовала себя так, словно приехала к себе домой. Это был скорее замок, чем дом — сводчатые потолки, свинцовые рамы и прочая готическая экстравагантность. Такой дом делал его хозяйку королевой. Она проводила дни, бродя по комнатам, трогая обшитые панелями стены, проводила рукой по столам в бильярдной, подолгу сидела в оранжерее среди растений — из нее открывался поразительный вид на Гудзон; разглядывала художественную галерею с работами голландских мастеров.

В доме она обнаружила много исторических вещей — обюссоновский ковер, заказанный злосчастной императрицей Мексики Карлоттой, так никогда ей и не доставленный; императорский фарфор, супницы севрского фарфора, мраморный камин, отделанный позолоченной бронзой и вывезенный из какого-то французского замка. Были здесь и фрески на охотничьи темы, изготовленные в 1775 году. Ей не надоедало подолгу рассматривать каждую статуэтку, каждый гобелен. Она посидела в каждом кресле — от времен Людовика XVI, заказанного другой Марией, глупенькой, безрассудной, потерявшей свою голову на гильотине, — до кресла королевы Анны в библиотеке.

Мари часами прогуливалась по правильно разбитым французским аллеям, мечтала в японских садиках, расположенных на другом уровне, любовалась миниатюрным водопадом, впадавшим в небольшое озеро, гладила лошадей в стойлах и ездила верхом по залитым солнцем тропам. Она даже играла сама с собой в гольф, тихо напевая почти забытые французские колыбельные.

Мари Уиттир была влюблена. Всякое желание жить светской жизнью в Нью-Йорке испарилось — она бы только отрывала ее от этой земли, от этого дома. Мари осознала, что кузины были правы. Если она хочет, чтобы Стонингем был по-настоящему, безоговорочно ее, она должна дать жизнь сыну — Эдварду Тейлору Уиттиру IV.

5

После двух выкидышей и очередного утомительного и долгого пребывания в постели Мари, как и хотела, родила сына. В это время Америка находилась в состоянии войны, миллионы людей во всех уголках света были обречены на гибель. Дочери Эдварда — Микки и Фликки — унаследуют половину состояния своего отца, но никому не удастся отнять у нее Стонингем-Мэнор.

* * *

Эдвард не был слишком удивлен тем обстоятельством, что его жена больше не сможет сексуально быть полностью пригодной. Доктор категорически запретил ей еще иметь детей, и Мари все больше и больше отдалялась от него. Ему иногда даже казалось, что между ними вовсе и не было никогда интимной близости. Или все это ему померещилось? Она была прекрасна, как всегда, но неужели у нее и раньше был такой отрешенный взгляд? Он едва мог поверить, что это та самая женщина, которая смело ласкала его тело в первую же ночь их супружеской жизни.

Он старался по-философски относиться к этому. Она была матерью его сына, идеальной хозяйкой, элегантной красавицей, безупречной управительницей его поместья. Бесполезно и наивно — жаловаться на судьбу и ждать от жизни совершенства.

После рождения сына Мари получила поздравительное письмо из Нового Орлеана. Очевидно, так или иначе до Джулиана доходили вести о ней, подумала Мари после того, как быстро пробежала глазами письмо. А затем, с неожиданными угрызениями совести, она прочитала, что ее брат вынужден был расстаться с «Розовой плантацией». Жалуясь, он сообщал, как отчаянно сражался, чтобы сохранить это место для всей семьи. Мари поняла, что как опекун матери он вложил не только свои собственные, но и ее средства в попытки сохранить имение. Ничего не поделаешь — оно ушло в чужие руки. Он, Одри и дети переселились в дом во Вье-Карре. Во всем же прочем Джулиан рад, что находится вблизи матери в такое время, когда она особенно в нем нуждается.

«Ах, Джулиан! Какой же ты милый! Нет худа без добра. Зато ты можешь быть рядом с maman. Ты лицемер!»

Но были и другие поразительные новости. Похоже, Дези вернулась домой из Голливуда, чтобы восстановить свое здоровье. Мари громко расхохоталась. Джулиан так деликатно построил фразу, что создавалось впечатление, будто Дези просто уезжала куда-то на каникулы, во время которых заболела.

Мари уже раньше слышала от «друзей», что «кто-то» видел Дези в Калифорнии; говорили, что она превратилась в высохшую алкоголичку с больной печенью, весом всего килограммов сорок, к тому же пристрастившуюся к кокаину. «Бедная Дезирэ!» Конечно, эта история была явно преувеличена злобными языками. Мари вспомнила Дези в ее серебристо-белом платье в тот вечер, когда ее увенчали короной королевы Карнавала. Как же она была ослепительно хороша!

«Maman без изменений», — сообщал Джулиан. Было бы чудесно, если бы Мари смогла нанести им визит со своим мужем, маленьким сыном и девочками. Доктора не могут сказать, как долго maman еще протянет, это лучшее время для примирения, исцеления старых ран. Джулиан умоляет ее сделать это сейчас, пока не поздно.

Мари давным-давно простила Дези. Дези предала ее, но куда сильнее и ужаснее Дэзи сама себя наказала. Но при этом Мари не хотела видеть ее. Это будет слишком мучительно. Мари не могла даже представить, как увидит свою мать, то, что сталось с ней, — ведь и она сыграла свою роль в этой трагедии. Что же касается Джулиана, то его она не собиралась прощать, в ее глазах он был ничто — жалкая личность.

В действительности был только один человек, которого она никогда не простит, потому что из-за него не может простить себя, ибо она все еще хочет его.

* * *

Через несколько дней после получения письма от Джулиана Рори снова всплыл в ее памяти, хотя она постоянно пыталась забыть его. Рори Девлин прислал маленькому Эдварду одного из тех огромных плюшевых медвежат, что способны напугать ребенка до смерти. Для дочерей он прислал очаровательные золотые браслетики и такие же медальончики с камешками, соответствующими знаку зодиака, которые подходили для шейки восьмилетней девочки и запястья девятилетней.

«Неужели он впадает в старческий маразм? Ему бы догадаться взглянуть на себя в зеркало и сообразить, что его дочери уже подростки. Или он уже сам впадает в детство?»

С сардоническим юмором он сообщал ей, что зачислен в Вооруженные Силы своей родины и, если потребуется, будет защищать, не жалея себя, американский образ жизни. Рори вложил в письмо рекламный студийный снимок, где он принимал присягу с другими новобранцами, — все были по крайней мере на десять-пятнадцать лет моложе него. И опять она ощутила знакомую ей реакцию. Наступит ли когда-нибудь этому конец? Или это будет тянуться до последних дней ее жизни?

О Господи, если бы только он погиб где-нибудь смертью героя, чтобы она могла наконец обрести покой. И это было бы самое лучшее наследство, какое он только мог бы оставить своим дочерям.

«Так вот почему Дези наконец вернулась домой! Не потому, что она больна или устала, измотанная своей жизнью с ним, но только потому, что он оставил ее».

Мари стала читать дальше. Рори не знал, когда его отправят на фронт. («На фронт!» Эти слова он заимствовал из дешевых картин, в которых снимался.) Однако ему известно, что его отправят в Европу и он будет проездом в Нью-Йорке перед отплытием за океан. Он надеется, что это даст ему возможность увидеть своих маленьких девочек, возможно, в последний раз в своей жизни.

«Ну нет, Рори Девлин! Твои театральные штучки больше на меня не действуют!»

Она отбросила в сторону браслеты и медальоны, отвергнув их, как отвергала просьбу Рори увидеть девочек. Она не предоставит ему возможность предать их так же, как он предал ее. Она не допустит его вмешательства в их жизнь.

Она никому больше не позволит вторгаться в свою жизнь — ни maman, ни Джулиану, ни Дези. Все они лишь призраки. Для нее реальны только Стонингем-Мэнор, крошка Эдвард, Кики и Анджела.

«Так что, Рори Девлин, отправляйся на войну и умри там смертью героя. Это самое лучшее, что ты можешь сделать для своих дочерей… И для меня».

6

Мари читала постоянную колонку Биби Тайлер:

«Голливуд, март, 1943

Рори Девлин, любимец зрителей и один из самых храбрых граждан Фильмландии, добровольно записавшийся на военную службу сразу после нападения на Перл-Харбор, вернулся домой после нескольких месяцев пребывания в госпитале. Рори, чертовски красивому парню, не повезло при высадке в Северной Африке в ноябре прошлого года. Оказавшись среди первых наших парней, высадившихся на чужой берег, Рори был ранен гранатой, которая разорвалась в нескольких футах от того места, где он руководил подразделением специальной службы, снимавшей эту высадку. Великолепный Рори, широко известный по созданным им образам многих крутых парней, сейчас снова в Голливуде и готов предстать перед камерой, хотя еще не совсем оправился от ранения в правую ногу. На церемонии, состоявшейся на его старой студии, Рори была вручена медаль «Пурпурное сердце».

Мы знаем, что все наши читатели присоединятся к пожеланию Рори скорого выздоровления и скажут ему «спасибо» от всего сердца. А теперь, если вы хотите послать Рори свои собственные пожелания, пожалуйста, направляйте их другу Рори — Биби Тайлер в вашем распоряжении, — и я с гордостью перешлю их Рори Девлину, одному из лучших в Экранландии».

Сама не зная почему, Мари всхлипнула. Черт бы его побрал! Он даже не смог стать настоящим героем войны…

Негодяй!

* * *

Рори отослал «Пурпурное сердце» своим дочерям. У Мари не оставалось иного выбора, как отдать им медаль. Анджела горько плакала о своем папе, который был ранен, сражаясь за их страну, в то время как Кики бережно убрала медаль в свой ящик, под одежду. В конце концов, она была старшей папиной дочерью. Значит, она должна хранить эту награду для них обеих.

* * *

Немного спустя из Голливуда просочились и другие сообщения. Рори оказался выброшенным на берег, ролей для него не было. С одной стороны, у него осталась легкая хромота на правую ногу. Но что было хуже всего, режиссеры находили теперь, что у него «старомодная внешность», вроде как у куколок, украшающих свадебный торт. Гангстерские фильмы не снимались, только военные, но даже его полученное на войне увечье не могло сослужить ему службу. Он явно не обладал внешностью «паренька-соседа», который отправился защищать отечество ради маминого яблочного пирога. Не мог он играть ни противных япошек, ни эсэсовцев. Внешность Девлина более подходила для эпохи первой мировой войны, нежели второй.

Последнее, что прослышала Мари, — Рори сожительствует с престарелой звездой, которая проводила время за просмотром собственных старых фильмов. Глядя на экран, она жевала конфеты и теребила сальные белесые завитые волосы жирными, в кольцах, пальцами. По слухам, когда палец у нее становился слишком толстым для кольца, она звала кого-нибудь, чтобы снять его.

Самое печальное в этой истории заключалось в том, что Рори Девлин был всего лишь третьим в ménage à trois^[9], младшим третьим. Первым номером был черный шофер, который, помимо прочих обязанностей по дому, управлял «роллс-ройсом» хозяйки в ее редких поездках.

«Sic transit gloria»^[10].

Мари слегла в постель на четыре дня, на это время домашняя прислуга получила приказ не беспокоить ее.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Нью-Йорк, 1947 — 1948

Девушка нетерпеливо заерзала в своем кресле. Биби Тайлер улыбнулась.

— Я понимаю, вы умираете, так вам хочется узнать, что же было с девочками Девлин. Но я хочу, чтобы вы, дорогуша, видели и задний план, для того чтобы понять, как все у них складывалось.

Итак, в 1945 году война закончилась. В 1946 году Кики получила диплом школы «Чалмерс» и осенью поступила в колледж Вассар в Пафкипси, что ей было вовсе не по душе. Она пошла на это, только лишь чтобы угодить матери, но жаловалась, что и Пафкипси, и колледж — сплошная скука. Она хотела стать актрисой, и было неважно, что на это скажет мать. Мари, со своим снобизмом, смотрела на актрис сверху вниз.

Мари планировала, что, закончив «Чалмерс», Анджела тоже последует за Кики в Вассар. Мари решила, что летом 1947 года, когда Анджела получит диплом школы, а Кики вернется домой, она устроит в честь дочерей большой вечер. Обе девочки были прелестны в расцвете своей юности. Кики была очень красива, с бледно-золотыми, как у матери, волосами и фиолетово-голубыми глазами… Или они были зелено-голубые? Голубые глаза так легко меняют свой цвет…

Анджела была похожа на своего отца, с копной черных волос и желто-зелеными глазами — такие глаза еще называют кошачьими. Конечно, у Рори глаза были темнее, самые темные глаза, какие Мари когда-либо видела. Мари сама всегда тянулась к Анджеле, от нее исходило какое-то сияние. Но кто мог противостоять Кики? Та была само очарование. Уже в девятнадцать лет Кики выглядела как звезда.

1

Анджела глядела в окно вагона и с грустью размышляла. Никто не приехал на ее выпускные экзамены. Как лауреат поэтического творчества она прочитала свою собственную «Оду будущему». Родители других детей поздравляли ее; отец, ее настоящий отец, прислал телеграмму, но даже это не могло заслонить тот факт, что ее собственная мать и Кики отсутствовали.

Она никому не могла назвать истинную причину, почему никто из ее семьи не приехал. Кики была только что исключена из Вассара, и неудовольствие Мари этим было столь велико, что даже Эдвард ничего не мог поделать — Мари, разъяренная Кики, заточила себя в Стонингеме и не позволила Эдварду присутствовать на церемонии выпуска Анджелы. Как бы то ни было, но любопытствующие задавали вопросы.

Кики с радостью бы приехала, несмотря на то что впала в немилость. По телефону она сказала Анджеле, что не может вынести, что ее маленькая бедняжка Анджела останется одна в тот день, который так много значит для нее, хотя все это — «просто дерьмо».

— Мама говорит, что я должна оставаться в городе под замком, потому что я непослушная. Я утратила любовь нашей старушки Мари. Ладно, тебя, во всяком случае, она любит. Впрочем, какая разница?

— Но это не так, Кики! — запротестовала Анджела, хотя на самом деле она именно так и думала и даже мысленно стыдилась, что испытывала от этого какое-то удовлетворение.

— Нет, это так, но, Анджела, я уже говорила тебе, меня это не волнует. Этой даме не угодишь. Как бы то ни было, мне не велено появляться в Стонингеме, потому что она не хочет видеть меня, и я не могу поехать в Хемптон: там каждая собака уже знает, что я опозорила семью, и они скажут, что я пошла по стопам моего отца, который, конечно, известный баламут. Но тем не менее предостережение матери не удержало бы меня здесь и не помешало бы приехать к тебе, мой небесный ангел, если бы она не сказала, что, если я нарушу слово, никто из нас не получит наш вечер. Поэтому прости меня. И постарайся не переживать. Кого сегодня волнует это дурацкое окончание школы?

Анджела спросила, за что Кики исключили.

— Разве мама не говорила тебе?

— Нет. Она сказала только, что ты опозорила и Уиттиров и Манаров. Я удивлена, что она не прицепила сюда я дю Бомонов тоже. Когда я спросила, что случилось, она сказала, что лучше мне об этом какое-то время не знать, потому что я такая ужасная болтушка, что четырехлетний ребенок может вытянуть из меня правду. Ради Бога, что такое ты учинила? Может быть, тебя застали в постели с ректором или ты просто убила декана?

— Не стоит говорить об этом по телефону. Расскажу, когда увидимся. Давай побыстрее заканчивай свои выпускные экзамены, а потом приезжай в Нью-Йорк. Не отправляйся в Стонингем! Приезжай прямо сюда. Тогда у нас будет, по крайней мере, два дня, пока Мари схватит меня за задницу. О'кей? Значит, увидимся через два дня. Поторопись, Анджела, твоя сестра умирает от скуки. По-спе-ши…

Ее голос перешел в шепот, потом она повесила трубку.

Анджела понимала: ее обида на то, что семья не будет присутствовать на церемонии, — чистое детство. На самом деле это не имело никакого значения. Она и Кики получат свою вечеринку в честь окончания школы, а потом, осенью, она отправится в колледж. Но это уже будет не Вассар. Исключение из него Кики сделало это невозможным. Она полагала, что это будет и не Редклифф. Он считался более интеллектуальным, нежели престижным, и ее мать не будет считать его подходящим для нее. А ей не хотелось поступать вопреки желаниям матери. Это Кики, а не она была бунтарем. Конечно же, Кики очень нравилось быть бунтаркой.

Может быть, теперь она и Кики вместе поступят в какой-нибудь колледж, поскольку Кики потеряла свое преимущество перед ней в один год. Но кто может сказать, чего теперь захочет Кики. Она всегда интересовалась только драматической школой. Вероятно, она туда и будет поступать.

Кики играла все ведущие роли в спектаклях, которые ставили в «Чалмерсе», и получила титул «Актрисы класса». А ей, Анджеле, всегда давали только второстепенные роли, иногда даже без слов, но для нее это не имело значения. Ей не доставляло удовольствия нахождение на сцене, ее это даже мучило. В первый раз она пошла на это лишь потому, что в спектакле участвовала Кики, а быть рядом с ней для нее всегда было очень важно. Этот последний год без Кики стал для нее, пожалуй, самым тяжелым.

Именно от Кики шло все веселье и забавы, именно Кики тащила ее за собой, настаивала, что она должна иметь друзей и ходить на свидания. Конечно, когда она шла на свидание, самый хороший парень доставался Кики, в то время как она довольствовалась его приятелем. Это не было виной Кики — просто она всегда была самой популярной девушкой в «Чалмерсе» и дружила с самыми лучшими девушками, такими, как Сара Голд, Крисси Марлоу, Мэри О'Коннор, в то время как Анджела пользовалась репутацией книжного червя.

В одном отношении Кики очень походила на свою мать: она не любила думать, а еще меньше — говорить о том, что было, даже об их отце. На первых порах она мечтала о том, как они вырастут, будут жить с ним и сниматься в тех же фильмах, что и он. Но позже она уже говорила совсем другое: «Он сошел с экрана, Анджела, это факт. Мы с тобой должны жить своей жизнью, как это делает мама. Когда-нибудь мы еще увидимся с ним. Но сейчас мы должны просто расти и думать о нашем будущем».

И тем не менее именно Кики, узнав, что где-то идет одна из картин с участием отца, решила добиться, чтобы их отпустили в город. Если вы аккуратно готовили все уроки и не набирали замечаний, вам разрешали пойти в кино в очередную субботу. Это была поразительная удача, потому что Кики обязательно получала какие-нибудь замечания.

Но не Кики, а Анджела испытала разочарование от экранного образа Рори Девлина. Она не могла понять, почему он не играет такие роли, как Эррол Флинн или Тайрон Пауэр. Именно таким он всегда представал в ее воображении — галантным и храбрым, пускающим в ход свой кулак или меч для защиты прекрасной девушки, которая обмирала в его руках от любви и восторга. Вместо этого его всегда либо убивали, либо били резиновыми дубинками, либо казнили на электрическом стуле.

Кики же думала, что их отец просто «класс».

— Мне нравятся роли, которые он играет! Его герои — гангстеры — ничего не боятся. По-моему, он круче всех!

— А когда ты его видишь на экране, тебе не хочется плакать — оттого что он ушел и мы не можем видеться с ним?

— Я думаю, это просто здорово, что мы видим его на экране, раз уж не можем увидеть живьем. Что же касается того, что он ушел, он поступил так, как должен был. Пойми меня правильно. Я восхищаюсь мамой. Я думаю, она женщина красивая и достаточно крепкая. Но можешь ли ты реально представить маму рядом с папой? Вместе? Он должен был уйти. Он такой…

Однажды Кики пришла в голову идея. Она написала ему на студию, и вскоре от отца стали приходить чудесные письма. Мари Уиттир никогда не приходило в голову предупредить школу о возможности переписки между девочками и их отцом. Он даже высылал им чеки на небольшие суммы — десять долларов, двадцать пять, которые они получали наличными на городской почте.

— Никто не поверит, что мы можем быть счастливы так задешево. Я хочу сказать, что Эдвард и мама скупердяи. Во всей школе мы получаем самые маленькие деньги на карманные расходы, — заявила Кики, — но предупреждаю тебя, Анджела, не пытайся быть лучше меня перед мамой и не вздумай сказать ей об этих письмах и деньгах. Она задохнется от злости и немедленно положит этому конец. Так что лучше тебе об этом помолчать.

— Тебе нет необходимости говорить так, Кики Девлин. Я сказала, что буду молчать, и этого достаточно.

— Ох, не знаю. Я думаю, ты любишь выдавать меня маме, чтобы она тебя больше любила.

— Это самая большая ложь на свете, — произнесла задетая за живое Анджела. Она почти никогда ничего не говорила маме о Кики, разве только в интересах самой Кики, когда той грозили какие-то неприятности.

— Ладно, на этот раз не будем спорить, — рассмеялась Кики. — Кроме того, помни, что не только я, но и ты тоже получаешь письма и деньги от папы.

* * *

В своих письмах отец постоянно повторял, как сильно он их любит, и как мечтает снова увидеть, и что в один прекрасный день непременно постарается это сделать. А пока вместе с письмами посылает свои фотографии в разных ролях.

Это были счастливые времена для Анджелы — отец на экране и письма от него, полные любви. Но потом оказалось, что не так уж много выходило картин с его участием. Тогда он написал им, что готовится к новой потрясающей роли, поэтому отказался от участия в других фильмах. Ну, а затем он оказался в армии и писал им из разных мест и даже из госпиталя. Потом письма перестали приходить. Время от времени она и Кики обсуждали это, искали объяснение. Может быть, тут не обошлось без мамы, или еще что?

Анджела надеялась, что он приедет на ее выпуск. Это была ее тайная мечта. Она будет стоять на сцене, читая свою «Оду», и вдруг увидит его в аудитории — такого высокого, темноволосого, красивого, с его прекрасными зубами, сверкающими под усами, потом она устремится в его объятия, и он покроет ее поцелуями, она будет с гордостью представлять его всем девочкам, и все будут завидовать, что у нее такой красавец отец…

Частью этой мечты было отсутствие Кики — ей не придется делить его с сестрой. Она стыдилась этого желания — исключить Кики даже из мечты, хотя именно Кики заботилась о ней все эти годы в «Чалмерсе».

Но это были глупые мечтания. Откуда отец мог узнать о ее выпускной церемонии? Ни она, ни Кики не ведали, как сейчас с ним можно связаться. Но вскоре он вдруг дал знать о себе — она получила от него поздравительную телеграмму. Может быть, Кики знала, где он, а ей не сказала? Или мама связалась с ним каким-то образом и сообщила ему об этом?

Когда день выпуска был уже близко, кто-то спросил, приедет ли ее отец, и Мими Трувелл, эта жуткая сучка, которая знала все последние киношные сплетни, ответила за нее:

— Как он может приехать? Я только что читала, что он на юге Франции. Он там с тех самых пор, как эта старая, жирная неряха Марта Гретхен выгнала его из своего дома. Думаю, он слишком опустился, чтобы с ним спала даже она.

Окаменев, Анджела задумалась: правда ли это? Не по этой ли причине они так долго ничего не слышали о нем? Знала ли об этом Кики? Анджеле хотелось умереть. Жаль, Кики нет — она бы отшила Мими Трувелл. Она бы так задала ей, что та пожалела бы, что на свет родилась. Она должна сама дать Мими отпор, хотя и была в ужасе от услышанного.

— Ты злобная клеветница, Мими Трувелл! Тебе не следовало" бы распространять слухи, особенно ложные. И кто ты такая, чтобы называть кого-нибудь жирной, когда ты сама лохань с помоями!

— Иди ты знаешь куда, Девлин! Всем известно, что твой старик был любовником Гретхен, в очередь с ее шофером. Я думаю, что шофер одержал верх, и твой отец, поджав хвост, удрал на Ривьеру, чтобы найти себе другую старуху, согласную платить за то, чтобы ее трахали.

Анджела, совершенно ошеломленная, онемела. Она понимала, что должна придумать какой-то ответ Мими, но не могла. Она сумела лишь удержаться, чтобы не расплакаться у всех на виду, и просто отошла прочь, гордо неся голову, как ее учили. Она не побежала и не залилась слезами, пока не отошла подальше.

* * *

Выйдя на вокзале Гранд-сентрал, Анджела взяла такси и просидела на краешке сиденья все двадцать минут, что ехала до дома. Шофер предложил ей поднести чемоданы.

— Не надо, спасибо, — ответила она, — оставьте их у лестницы. Я хочу сделать кое-кому сюрприз.

Она дала ему хорошие чаевые и одарила одной из тех очаровательных улыбок, которые училась изображать, когда пребывала в одиночестве в своей комнате.

Анджела тихонько открыла дверь своим ключом в надежде, что не натолкнется на кого-нибудь из слуг. В доме было тихо, казалось, его покинули все обитатели. Она прошла на цыпочках по мраморному холлу, обогнула огромный круглый стол, стоящий в центре. Анджела заметила, что, хотя ее мать была в Стонингеме, стол, как и при ней, украшали белые цветы — Мари не любила многоцветные букеты.

Она заглянула в гостиную. Шторы были опущены, поэтому, несмотря на яркое солнце снаружи, в этой белой с розовым комнате было полутемно и прохладно. Неожиданный полумрак после яркого света на улице на мгновение ослепил ее. Но тем не менее в гостиной никого не было.

Двойные двери в библиотеку были закрыты. Анджела нерешительно нажала на одну ручку, но дверь оказалась запертой. Теперь она знала, что Кики должна быть там, — видимо, та оберегала свое уединение даже в безлюдном доме. Она не постучала — ей хотелось сделать сестре сюрприз. Анджела прошла в столовую. Обе эти комнаты — столовая и библиотека — были смежными, их стеклянные двери выходили на маленькую крытую террасу, проходившую вдоль одной из стен дома. Выйдя через дверь столовой, можно было войти в дом через дверь библиотеки.

Она на цыпочках прошла по террасе, медленно отворила прикрытую портьерой дверь в библиотеку и осторожно заглянула в щель, чтобы посмотреть, действительно ли Кики находится здесь. В комнате после залитой солнцем террасы казалось очень темно. Она заморгала, чтобы глаза привыкли к темноте. Багровые шторы и темные панели стен не облегчали задачу. Она могла разглядеть только неясные силуэты мебели. Неужели это Эдвард сидел у камина в кожаном кресле с подлокотниками?

«Он, должно быть, решил вздремнуть немного. И закрыл дверь, чтобы никто его не беспокоил». Да, сейчас она видела его голову, откинутую на спинку кресла. Глаза его были зажмурены, а рот полураскрыт. Анджела подавила желание хихикнуть. Он должен был бы храпеть. Но она не слышала храпа, только тяжелое дыхание. Изредка с его губ срывались слабые стоны. Должно быть, подумала Анджела, бедняге снится страшный сон. Ей самой часто снились кошмары.

Она уже была готова тихонько выйти из комнаты и оставить Эдварда с его дремотой, когда вдруг изумленно осознала, что в комнате присутствует и еще кто-то. Это была Кики, стоящая на коленях перед Эдвардом. Ее волосы отливали в полумраке серебром.

«О, Господи Иисусе, помоги мне!»

Кресло мешало Анджеле хорошо разглядеть, что происходит, но она видела, что лицо Кики было склонено к его коленям, своей головой она делала ритмичные движения, ее рот был раскрыт, а глаза пристально устремлены в лицо Эдварда.

«Мария, Матерь Божья, спаси нас всех!»

Анджела видела, как тело Эдварда дернулось и задрожало, стоны стали громче. «Я должна уйти отсюда».

Она закрыла дверь, осторожно вернулась на террасу и охватила ладонями лицо. «Что мне делать?»

Быстро пробежав через столовую, Анджела выскочила в холл, оттуда по лестнице поднялась в свою комнату. Она села за туалетный столик и начала яростно расчесывать волосы. И тут, словно вихрь, в комнату ворвалась Кики.

— Анджела, дорогая, наконец-то ты дома! Я так рада видеть тебя, крошка! М-м-м… М-м-м. — Она стала покрывать поцелуями лицо сестры.

Анджела отпрянула.

— Кики, я только что видела тебя, — сказала она, стараясь говорить спокойно.

Кики взглянула на нее:

— Я знаю. И я видела тебя.

— Кики Девлин! Как ты могла?

— Господи, Анджела, это всего только маленький минетик. Сущая ерунда.

— Только!

— Да. Только. Это не то, что заниматься сексом. Всего лишь маленькая услуга, чтобы отплатить Эдварду за то, что он сделал для нас, — худо-бедно он предоставил нам хороший дом, дал хорошее образование.

— Это совсем не смешно, Кики. Ты отвратительна! Как ты можешь говорить, что это не секс? И со своим собственным приемным отцом!

— Потому что это и в самом деле не то, что заниматься сексом! Он ничего не делал со мной. Я имею в виду, что трогал меня немного. Тут и там, но никогда не вводил его в меня!

— О Господи! Это звучит вульгарно! Как ты могла так поступить по отношению к матери?

— С моей точкизрения, я помогаю ей. Каждый раз, когда это делаю ему я, — от этого избавляется она. И поверь мне, это может убить ее, я этого вовсе не хочу. И знаешь, я получаю своего рода удовольствие, когда при этом искажается бесстрастное лицо этого старого негодяя.

— Я не верю, что мама когда-нибудь делала это!

— О Господи, да не будь же ты такой наивной! Черт возьми, я видела собственными глазами, как она это делала ему. Однажды я на них чуть не натолкнулась. Конечно, это было уже давно.

— А если мама наткнется на вас двоих, как я сегодня?

— Она и натолкнулась однажды.

— О Господи! И что она сделала?

— Вышла и закрыла дверь.

— И никогда не упомянула об этом? В это трудно поверить.

— О, ты же знаешь, как мама ненавидит сцены. Или же она подумала, что если признает этот факт, то должна будет вышвырнуть нас обоих, а она этого не хочет. А может быть, она облегченно вздохнула, что Эдвард находит это где-то на стороне и не беспокоит ее. К тому же это была всего лишь я, вот если бы вместо меня, испорченной, была ты, тогда, конечно, она бы взволновалась, — сказала Кики, с немалой дозой сарказма.

— Кики Девлин, ты лжешь. Мама никогда не заставала вас.

— Значит, лгу.

— Но почему, Кики?

— Потому что это была забавная выдумка о нашей старушке Мари. Можешь себе представить ее лицо, если бы это действительно случилось?

— Не хочу представлять этого. Кики, как ты могла сделать это? Я имею в виду, Эдварду? Как?

— Я уже говорила тебе. Это очень интересно — растормошить старого слабака. Кроме того, из-за денег. Мари и Эдвард так чертовски скупы. Я не могла больше выносить, что у нас было так мало денег на карманные расходы. Я не могла больше терпеть эту форму, что мы носили, черт побери. Особенно глядя на одежду Сары Голд. Четыре меховых манто! А Мари всегда говорила, что не подобает школьницам иметь слишком много денег! Господи, Анджела, мы вряд ли могли бы наскрести на кино, если бы слушались маму. Ты ведь не считала те несколько долларов, которые мы изредка получали от папы. А я всегда делилась с тобой деньгами, которые получала от Эдварда, хотя ты об этом даже не догадывалась. Когда мы шли покупать платья, разве я не уговаривала тебя купить самое дорогое? А когда я получила на Рождество воротник из бобра от дорогого старины Эдварда, кто еще получил такой же? Ты. А кто настоял на этом? Я. А этим летом, угадай, какие две сестры получат наконец свои собственные автомобили? Я устала оттого, что должна ждать, когда кто-нибудь подбросит меня в Хемптон, словно мы слуги. «Если нужно, Джефри, возьми «бьюик», но обязательно вернись к двум».

Она так совершенно сымитировала мать, что заставила Анджелу улыбнуться, несмотря на весь ее гнев. Потом Анджела спросила:

— Значит, ты делала это за деньги, совсем как…

— Ладно, можешь продолжить. Говори: совсем как шлюха. — Кики медленно выговорила это слово, дыша в лицо Анджеле. — Но это было не только за деньги. Я говорила тебе — это было забавно. Возбудить Эдварда. Насолить матери.

— Но почему тебе хотелось насолить матери?

— У меня есть масса поводов. Прежде всего, я подозреваю, что это Мари не позволяет папе общаться с нами. Еще одна причина, которая нравится мне больше всего, заключается в том, что меня бесит, когда мать всегда оказывает предпочтение тебе. На первом месте идет крошка братец Эдди, потом ты и только затем иду я. Последней. Черт!

— О, Кики, но это неправда!

— Нет, это так. Ты хорошая маленькая девочка. Мисс Невинность. Только не говори, что ты никогда не подлизывалась к ней. Даже в тот день, когда папа ушел из дома, ты изо всех сил старалась быть мисс Номер Один.

— О, Кики, нет!

— Ладно, отбросим это. Настоящая причина заключается в том, что это был эротический эксперимент, а я до этого не имела никакого эротического опыта. — Она хрипло рассмеялась.

Анджела хотела бы отбросить всю эту тему вообще. Слишком тяжело было даже думать об этом, слишком неприятно и отвратительно.

— Я никогда больше не смогу смотреть Эдварду в лицо, — сказала она. — Грязная старая свинья.

— Да брось ты. В действительности он совершенно безобидный. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Мне надоело об Эдварде.

Анджела с изумлением смотрела на сестру — вся эта история для нее ровным счетом ничего не значила. Кики даже удалось высмеять ее.

— Ладно. Давай вместо этого поговорим о том, почему тебя выкинули из Вассара.

— А ну их… Деревенщина. Ну кому охота болтаться в этом чертовом Пафкипси?

— Мне, вот кому. Ты знаешь, что я страшно хочу туда, но теперь это невозможно.

— На самом деле я оказала тебе большую услугу. Ску-ко-та!

— Ты мне так до сих пор и не сказала, за что тебя выгнали.

— О'кей. Была полночь, а у меня кончилось курево. Внизу в холле у нас есть автомат с сигаретами. Ну, я встала, спустилась вниз по лестнице, кто-то увидел меня и доложил об этом. Ну и…

— Тебя исключили только за то, что ты в полночь спустилась по лестнице?

— Видишь ли, к несчастью, я была голая. Портье заметил меня, а этот страж нравственности — деканша — увидела, что бедный негр уставился на меня… Бьюсь об заклад, что они выкинули меня только потому, что это он смотрел. Если бы это был белый, они были бы более снисходительны.

— Но почему? Почему ты спускалась вниз голой?

— Я лежала в постели и читала одну непристойную книжку. Я забыла название, но она очень откровенная. Понимаешь, очень жаркая. А в комнате тоже было жарко. Ну, и я сняла с себя одежду, потому что было душно, а когда ты без одежды, то легче обмахивать себя…

— Ты перестанешь дразнить меня?

— …ну, я умирала от истомы, а пачка была пустая. Я и спустилась в холл как была. Откуда я знала, что этот малый там подметает? Он так возбудился, что уронил свою метлу и совок, произошел ужасный шум, и старая ханжа Плимптон выскочила из своей комнаты и учинила настоящий скандал. Я думала, ее свезут в психушку. Ну, а потом деканша сказала, что я опозорила Уиттиров, — ты знала, что дочки дорогого Эдварда Фликки и Микки тоже учились в Вассаре? Потом она заявила, что теперь понимает, почему мой отец заслужил свою репутацию. Это уже было для меня слишком, и я трахнула старую дуру по башке ее собственной табличкой с именем на подставке. После этого они сами упаковали мои чемоданы и сказали, чтобы я убралась в течение часа, что будет для меня только к лучшему. — Она ухмыльнулась. — Ты не находишь, что отец тоже сделал что-либо подобное? Настоящая девлинская эскапада!

И тут Анджела задумалась: не было ли все это заранее рассчитано? Хотела ли Кики, чтобы ее исключили? Хотела ли она сравняться с отцом, заслужить его репутацию? Или просто разозлить мать?

— Что сказала мама?

— О! Она неистовствовала до тех пор, пока я не сообщила ей, какую пакость высказала деканша о папе. Тогда она заявила, что это была ошибка, что мы не сменили нашу фамилию и это целиком твоя вина. Поэтому она обозлилась и на тебя тоже, что, должна тебе заявить, было очень приятно слышать. — Анджела скривила губы, а Кики продолжала: — Потом она уехала в Стонингем в своем обычном состоянии, когда она вне себя, а перед этим запретила мне покидать дом. Полагаю, через несколько недель все утрясется и мы все отправимся на остров.

— Ладно, я не знаю, о чём ты думала, когда спускалась вниз голая, но я рада, что ты трахнула эту старую ведьму за пакость о папе. Если бы я была на твоем месте, то сделала бы то же самое.

— О нет! Ты бы не сделала! Ты бы взяла себя в руки, вскинула голову и с жалкой горделивой улыбкой молча удалилась. Это — твой стиль.

«Как ты права», — подумала Анджела.

— К черту все это! Не будем такими серьезными и нудными. Давай удерем куда-нибудь выпить. Как насчет «21»^[11]?

— А как насчет «Копа Лаундж»? — возразила Анджела, прекрасно зная, что ответит Кики.

— Ангел небесный, ты что, никогда не слышала? «Копа» — это только для поганых туристишек.

2

Стоя перед зеркалом, Кики обозревала себя в полный рост, и ей нравилось то, что в нем отражалось: грива серебристо-золотистых волос, сине-зеленые глаза, в которых светилось самолюбование. Она перебрала пальцами жемчужную нить с бриллиантовой застежкой. Анджела тоже взглянула на себя в зеркало.

— Кому пришла в голову идея преподнести нам жемчуг в качестве подарка по поводу выпуска? — спросила она. — Маме или Эдварду?

Кики довольно улыбнулась:

— А ты как думаешь?

— Тебе?

— Ты угадала, дорогая. А теперь скажи мне правду: разве выходил первый раз в свет кто-нибудь роскошнее меня в этом или любом другом году?

Анджела тронула облако черных волос, вгляделась внимательно в свои отраженные зеркалом широко раскрытые желто-зеленые глаза.

— Да, ты самая… Пока они не увидят меня. — И она показала Кики язык.

Они обе захохотали, и Кики подтолкнула ее бедром.

— Только помни, какой будет порядок, сестренка. Я номер один, а ты лишь номер два. Будь любезна, запомни, благодаря чьему очарованию мы получили эти жемчужные ожерелья. И, Анджела, не забудь поблагодарить дорогушу отчима за этот подарок…

— Как ты думаешь, я должна поцеловать его в лобик или в щечку?

— Осторожнее, драгоценная моя, не то я скажу тебе, куда именно.

* * *

Прием в честь первого выхода сестер в свет освещался в «Лайф». Его репортеры фотографировали все: украшенные цветастыми узорами пологи, желтые и белые маргаритки в серебряных вазах на расшитых маргаритками же скатертях, огромные блюда с холодной индейкой, запеченной уткой, тонко нарезанным ростбифом, ледяные скульптуры белых лебедей. Кики фотографировали чаще, чем Анджелу, — на репортеров, естественно, влияла ее большая живость. Они щелкали, когда случайно открылась красная подвязка на стройной ноге, когда она подносила кусок утки к губам конгрессмена от Калифорнии Дика Пауэра, при этом капнула ему на подбородок апельсиновым соусом; когда она столкнула в бассейн душу общества Рэнди Хаскелла; когда вела цепочку гостей в кубинской лонге по танцевальному залу. Прием прошел с огромным успехом — отчасти потому, что длился до шести часов утра, когда гостям подали на завтрак яичницу с черной икрой, а отчасти потому, что общее число гостей, оказавшихся в бассейне, достигло девятнадцати — это был рекорд сезона.

* * *

Через неделю после этого вечера в небольшой газетке «Уиспер» появилась фотография Анджелы. Ее сняли в саду, выглядела она очень грустной. Заголовок гласил: «Барышня убегает со своего первого бала». Статья под снимком называлась «Почему грустно на первом балу» и подробно раскрывала все детали жизни Рори Девлина, начиная с Нового Орлеана и последующей карьеры в Голливуде до его грязной истории падения в серую безвестность.

Кики оставила журнал раскрытым на этой странице и положила на то место, где Мари сидела за обеденным столом. Мари быстро прочитала статью, потом взглянула на Кики.

— Кто написал эту дрянь? — спросила она с яростью, словно Кики была ответственна за это.

— Там нет подписи, Мари. Они никогда не подписывают такие вещи. — Кики уже ознакомилась с публикацией.

— А кто сделал снимок? — удивилась Анджела. — Я даже не помню, как выходила в сад. И мы не приглашали фотографа из «Уиспера».

— Конечно, не приглашали, — отрезала Мари. — Он, должно быть, смешался с людьми из «Лайфа». Я готова свернуть им всем шею за эту фальшивку. Хорошо хоть, что люди, которых мы знаем, не читают эту дрянь.

Кики не замедлила разуверить ее:

— Очень трудно найти такого, кто не читает эту дрянь, Мари. Я лично всегда читаю. Там полно всяких забавных вещей. Хотя этот рассказ…

— Пожалуйста, прекрати называть меня Мари, Кики. Я нахожу, что это очень невежливо…

— Подожди минутку, — вмешалась Анджела. — Мне кажется, я знаю, кто сделал этот снимок. Помнишь такого высокого, темного парня, который все время ходил за мной по пятам? Я думала, что он из «Лайфа». Он выглядел очень приятно. Помнишь, Кики? Я еще сказала тебе, что он мне кого-то напоминает.

— Ради Бога, Анджела, ты прекрасно знаешь кого — он очень похож на папу.

Мари бросила на Кики острый взгляд, призывая ее замолчать, но та продолжала:

— Не отрицай, Анджела. Ты подумала, что он похож на папу, и начала вокруг него скакать, чтобы привлечь его внимание. Разве ты его не заметила, Мари? Он вылитый папа. А разве ты не видела, что Анджела из кожи вон лезла, чтобы он на нее посмотрел?

— Это неправда…

— О, нет. Он едва не свалился на тебя: так усердно ты путалась у него под ногами.

— Прекрати, Кики! Ты просто ревнуешь, потому что он снимал меня, а не тебя.

— Наснимал!

— Сейчас же перестаньте ссориться! Я не желаю больше слышать ни об этом мужчине, ни о фотографии! — оборвала Мари.

Но Анджела была слишком возбуждена, чтобы услышать ее.

— Я считаю, — сказала она, — что это великолепная фотография. И он сам великолепно выглядел. И я вовсе не старалась привлечь его внимание. Он стал снимать меня с той самой минуты, как вошел. Он должен был сделать массу…

— Ладно, а репортеры «Лайфа» сделали массу и еще одну массу снимков меня.

— А почему бы нет? Ты все время отплясывала, как цирковой пони.

Неожиданно Кики разразилась хохотом:

— Но я была очень привлекательна, не так ли? Ладно, мы должны взглянуть на светлую сторону вещей. История в «Уиспере» плюс статья в «Лайфе» делают наше появление в свете самым значительным событием. Можно быть уверенными, что нас вознесут, как Сару Голд и Мэри О'Коннор в прошлом году. Значит, когда я выйду на сцену, я уже буду известной…

В ответ на последние слова Мари бросила на дочь испепеляющий взгляд и вышла из столовой. Анджела смущенно засмеялась.

— Я не думаю, что наш выход в свет будет лучшим в году. Все говорят, что Чолли Никербокер выберет Джеки Бувьер, что он просто без ума от нее.

Теперь уже Кики в раздражении вышла из столовой, оставив Анджелу рассматривающей свою фотографию. Конечно, она сразу заметила этого фотографа. Как она могла его не заметить? Он был высок, худощав, темноволос и смугл. У него даже были усы. Единственное, чего у него не было, — это ослепительной улыбки.

* * *

Очень скоро после появления в «Лайфе» отчета о выпускном вечере сестер Девлин Мари получила весть от своего брата Джулиана. Он писал, что все — он, Одри и Дези — были рады увидеть, какими красавицами выросли девушки и какой прекрасной осталась сама Мари. Они все в восторге оттого, что все для них обернулось хорошо, что Мари так блистательно справилась с этой задачей — вырастить таких дочерей и так хорошо воспитать их.

«Но не благодаря тебе, Джулиан».

Они даже показали разворот в журнале maman — так писал Джулиан. Разумеется, она не могла ничего высказать, но все же он уловил блеск понимания в ее глазах, которые остались такими же острыми, благодарение Господу. Потом он все же слегка уколол ее. Он, Дези, Одри и его дети разочарованы, что Мари не сочла нужным пригласить их на прием. Они бы с радостью разделили гордость Мари своими девочками, и очень жаль, что, несмотря на счастливую судьбу, она не может найти в своем сердце желания простить, и забыть, и любить их так, как они любят ее.

Мари улыбнулась про себя, но скоро почувствовала неясную боль, прочитав дальше, что их старый дом в Вье-Карре Джулиан был вынужден продать Реставрационному обществу, а все они переехали в большой, красивый дом в Гарден-Дистрикт. Оставаться в старом доме было уже невозможно… Район совсем изгадился… Появились склады и прочее.

«Итак, это наконец свершилось. Старый дон, в котором обедал герцог Орлеанский, ушел в чужие руки. Спальня, белая с голубым. Салон с огромной хрустальной люстрой, где гуляла ее свадьба… Ладно, возможно, это к лучшему», — подумала Мари. Этот дом и его прошлое принадлежат истории. Гиды будут водить по нему посетителей и рассказывать его древнюю историю. Все это уже древняя история.

3

Это было лето гуляний, тенниса, плаванья под парусами, купания. Ленивые, жаркие дни. Вечеринки, танцульки, выпивки, флирт под звездами. Потом наступила осень, и Анджела уехала в Смит, а Кики сбежала.

* * *

Однажды вечером, когда Кики, Рэнди Хаскелл и Трейси Мэнсфилд бродили из одного злачного заведения в другое и прикидывали, чем бы заняться, Рэнди предложил полететь в Рино^[12], где он и Кики могли бы завязать узелок.

Кики рассмеялась:

— Этим летом ты сделал предложение половине Хемптона. Если никто из них не согласился, почему я должна? К. тому же ты уже стар, сколько тебе стукнет — тридцать пять? Все говорят, что ты здесь крутишься годами и разбрасываешь всем молоденьким девочкам предложения, словно пепел стряхиваешь.

— Что за гнусная ложь! — горячо запротестовал Рэнди. — Ладно, пусть не со мной, ну, а если это отмочите вы с Трейси, а я все обделаю за вас?

Трейси выпил еще больше, чем они.

— Почему бы нет? Я никогда раньше не был женат… И никогда не был в Рино.

После уик-энда, ушедшего на свадьбу и шумный загул, парочка вернулась в Нью-Йорк, чтобы обрушить эту новость на своих родителей.

Мари была ошеломлена.

— Почему из всех ты выбрала Трейси Мэнсфилда? У него нет ни гроша собственных денег, он никогда не работал, и мать держит его на коротком поводке. И у тебя даже не было нормальной свадьбы.

Но Кики оставалась беспечной.

— Я подумала, что ты устроишь нам маленький прием — человек на двести, не больше — и сделаешь хороший свадебный подарок. Я уверена — при таких обстоятельствах Мэнсфилды будут вынуждены ответить на твой подарок своим. На эти деньги мы купим хорошую квартиру, обставим ее, а потом Мэнсфилды подыщут своему сынуле подходящее занятие. Такое, чтобы он не перенапрягался, ты же знаешь, что Трейси слабенький.

— Это не ответ на мой вопрос, — настаивала Мари. — Почему ты вышла за него замуж? — Затем спросила точно так, как когда-то ее спрашивала мать. — Ты беременна?

— Боже упаси, мама, ты разве ничего не знаешь? Трейси «голубой».

— Ничего не понимаю.

— Ну, «гей», «гомик». Неужели не понимаешь, мама? В отеле мы все жили втроем — я, Трейси и Рэнди. У нас были двуспальные кровати, и. они спали вдвоем, а я спала одна на другой кровати. — Она разразилась хохотом. — Разве это не абсолютный восторг!

Мари пристально смотрела на свою дочь.

— Ты сошла с ума или как?

Кики пожала плечами:

— Я была пьяна, они были пьяны, и мы не могли придумать ничего лучшего. Тогда нам это показалось просто забавным.

— Я вижу, — сухо произнесла Мари. — Забавно! Как только Трейси объявится здесь, ты скажешь ему, что мы аннулируем брак, и отошлешь его обратно к его матери.

— Черт побери, одну минуту…

— Не употребляй, пожалуйста, в моем присутствии эти ужасные слова. Ты действовала под влиянием алкоголя, и этот брак недействителен. Это ясно. Чем больше мы будем тянуть, тем больше будут сплетничать. Это в любом случае плохо. Ты уже совершила глупость и испортила свою репутацию, и это так. Вся эта история не пойдет на пользу твоему будущему.

— Да придержи ты своих проклятых коней, Мари! Оставь мне мои заботы! Видала я это будущее в заднице!

* * *

Как и предвидела Кики, Мэнсфилды явились с кое-чем для Трейси. Ему дали должность в инвестиционной компании, которая принадлежала его семье, и он получил большой кабинет, в котором перекладывал бумажки. Его родители не имели ничего против отчима своей невестки Эдварда Уиттира и были весьма довольны, что их сын выгодно женился и они сбагрили его с рук. Он уже довольно сильно пил, а его «проблема» начинала становиться источником серьезных затруднений. Они были в таком восторге, что купили Кики и Трейси облицованный красным камнем дом на Восточной Шестьдесят пятой улице и обещали Кики положить на ее счет большую сумму, если она произведет на свет наследника — и чем скорее, тем лучше. В течение года Кики и Трейси оставались в браке; несколько раз тем или иным способом она давала понять, что беременна, и собирала подарки. Наконец, Кики решила, что это слишком тяжелый способ зарабатывать доллары, и вместо этого сообщила Мэнсфилдам, что готовится к разводу.

Она предложила родителям мужа на выбор два варианта — за то, что ей оставляют особняк и дают триста тысяч долларов наличными, она получит спокойный развод в Неваде. В ином случае будет шумный процесс в Нью-Йорке, где, конечно, единственным основанием явится супружеская измена, и она вынуждена будет представить недвусмысленные фотографии Трейси с Рэнди Хаскеллом и кучей других любовников, некоторые из них были отбросами общества. Ей бы очень не хотелось делать этого, потому что Трейси был одним из ее лучших друзей на всем свете, и она фотографировала лишь по его собственной просьбе. Конечно, она могла бы получить деньги на расходы, связанные с разводом, продав некоторые из этих фото в «Уиспер» или другое подобное издание, иметь дело с большинством которых ей просто ненавистно, поскольку дело касается ее собственной частной коллекции.

* * *

Кики благополучно получила развод в Рино, проведя в этом городе положенные шесть недель и занимаясь все это время конным спортом с мускулистым тренером по родео. Затем она поселилась в своем доме на Восточной Шестьдесят пятой улице, недалеко от Пятой авеню. Четверть миллиона долларов Эдвард по ее просьбе вложил в акции надежных компаний. Вскоре Кики объявила, что собирается на сцену. Ее приятельница по «Чалмерсу» Сара Голд занималась драматическим искусством в Новой школе со Стеллой Адлер, встречалась со множеством совершенно чудесных людей, особенно мужчин! А ведь это она, Кики, а никакая не Сара, была однажды избрана «Актрисой класса». Кроме того, никто не мог отрицать, что это у нее в крови.

Мари яростно запротестовала:

— Я запрещаю тебе это!

Но в конце концов Кики, как всегда, сделала именно так, как хотела. Она поступила в актерский класс и начала ходить на прослушивания. Кики сказала Анджеле, что, когда ей надоест играть роль школьницы в Смит, она может присоединиться к ней — у них масса удовольствий.

— Знаешь, — заметила она, — жизнь может быть ужасно нудной, если мы ее не будем подперчивать. — Потом добавила: — Конечно, когда есть деньги, это помогает. Вот почему, Анджела, ты должна, как я, любым способом заполучить свое собственное состояние.

Она даже сочинила маленькое стихотворение, празднуя свою победу над Мэнсфилдами.

— Хочешь послушать? Оно, конечно, не так красиво, как твоя поэзия, но зато подходит к случаю.

И она продекламировала:

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Нью-Йорк, 1949

— Кики была великолепна на сцене, — продолжала Биби Тайлер. — Ничего серьезного или крутого, как принято сейчас говорить, но в таких комедиях, где показывали приемы и салоны, она преуспевала. Знаете, как Конни Беннет, храни ее Господь. Она, конечно, была привлекательна, была рабой своих нарядов и очень ценила утонченность. Я знаю, ей поступали предложения поехать в Голливуд, но она любила Нью-Йорк, и там она имела успех. По части браков, как в жизни, так и на сцене, она имела дурную репутацию. Про нее говорили, что она ложилась в постель практически со всеми партнерами по главной роли. Теперь-то я уверена, что это преувеличение, но у Кики Девлин был действительно огромный аппетит и к жизни, и к любви.

Отзанимавшись в колледже Смит два года, Анджела решила перебраться в Нью-Йорк к своей сестре. Она думала заняться каким-нибудь искусством — она немного рисовала и немного писала стихи. Дело в том, что ей было одиноко в колледже. По характеру застенчивая, она всегда с трудом заводила друзей и в плане знакомств полагалась на свою сестру.

Мари, конечно, была против этого. У нее были свои соображения по поводу того, чем должна заниматься Анджела. Она считала, что место Анджелы рядом с ней и она должна делать то, что делают после дебюта в свете до тех пор, пока не найдут себе подходящую партию для замужества. Но иногда и Анджела могла быть упрямой и волевой, и к Кики она все-таки переехала, несмотря на возражения матери. Однако она совершенно не собиралась играть в театре. Для всех, кто имел к этому отношение, ее появление на сцене оказалось сюрпризом.

1

— Ты не слишком вырядилась для репетиции? — спросила Анджела, уставившись на гранатово-красную пышную юбку из тафты, блузку с глубоким вырезом — последнее приобретение Кики от Диора — и на туфли с «платформой» в четыре дюйма.

— Я оделась на коктейль, который будет сегодня в пять часов у Сторка. Помнишь? Званый вечер Эллисон Кулидж.

— Ах да, конечно… — неопределенно ответила Анджела.

— Ну что с тобой делать, Анджела? Я не потерплю, чтобы ты сидела дома, когда есть куда пойти и на кого посмотреть. Давай поторапливайся и одевайся. Я подожду тебя. Ты поедешь со мной на репетицию, а потом мы вместе отправимся на вечеринку к Эллисон. Кроме того, я хочу, чтобы ты посмотрела, как я поставлю на место эту английскую сучку Элену Барстоу. Они стали давать ей все самые лучшие реплики.

— Да, но ее роль, должно быть, самая большая, да?

— Ты безнадежно наивна. Ты думаешь, актерское мастерство только в том и состоит, чтобы выступать на сцене? Думаешь, именно так становятся звездой? Просто читая роль? Надо все держать в своих руках — все и всегда.

Приехав в театр, они очутились в атмосфере всеобщего отчаяния, у всех на лицах было выражение отрешенности. Оказалось, что Элена Барстоу ушла со сцены в припадке гнева, заявив, что она возвращается в Англию, где люди более цивилизованны, где актеры — настоящие джентльмены и где, самое главное, актрисы — настоящие леди.

Джадсон Смит, продюсер, подошел к Кики.

— Это из-за тебя и твоих штучек ушла Элена, — выпалил он сквозь свои влажные пухленькие губки. — Я предупреждал тебя, чтобы ты прекратила свои выходки. Надеюсь, теперь ты довольна. За две недели до нашего открытия в Бостоне…

— Ты меня упрекаешь! Ты обвиняешь меня из-за ее непрофессионального поведения? Я же извинилась за то, что пролила стакан воды ей на грудь! Она чуть в штаны не наложила. Боится, что американские критики разорвут ее на части; они бы точно это сделали. А собственно говоря, из-за чего столько шума? Ее можно заменить. Кто угодно может заменить Элену — даже девочка четырнадцати лет смогла бы. А что? Здесь вот моя сестра Анджела. Она бы справилась лучше этой уличной девки из Англии. Моя сестра уж не забыла бы свои реплики. Она все схватывает на лету!

Джадсон Смит уставился на Анджелу — по своей внешности она точно подходила на роль. Она была красива, утонченна, в ней чувствовалась легкая ранимость — противоположность непреклонной Кики.

— Ты действительно все быстро схватываешь, моя дорогая? — пролепетал он.

— Да… Думаю, что да… Но… — смущенно проговорила Анджела, поглядывая на Кики.

— Я говорила в принципе, — сказала Кики. — Я не предлагала, чтобы…

Джадсон Смит, Кен Сител, драматург, и Майлс Портер, режиссер, встали в круг и стали оживленно перешептываться. Потом режиссер подошел к Анджеле.

— А у вас есть какой-нибудь сценический опыт? — поинтересовался он.

— Только в школьных представлениях. Я…

— Хорошо. Тогда начнем с нуля. Не придется ломать дурные привычки. Вы не могли бы пройти одну сцену с Кики? Все, что от вас требуется — только прочитать текст.

— Но я не актриса. Я никак не смогу… — И она с мольбой в глазах повернулась к Кики.

В конце концов, и надо признать — без особого желания, Кики уговорила Анджелу прочитать одну сценку. Кики была уверена: ее сестра будет держаться скованно и ничего хорошего не покажет, но, учитывая, что Джадсон, Кен и Майлс винили ее в том, что Барстоу улетела в Англию, Кики заставляла себя действовать с энтузиазмом.

К концу дня Анджела почувствовала, что от этого начинания у нее слегка кружится голова. Она была потрясена всем происшедшим, и новое возбуждение ударяло в голову. Ей помогало то, что режиссер, казалось, полностью принял ее, был с ней чрезмерно любезен, галантен и учтиво поддерживал ее.

Кики была вне себя. Ситуация стала неуправляемой, и, кроме самой себя, винить в этом было некого. Черт возьми! Мало того что Анджела собиралась играть с ней в одной пьесе, так еще этот Майлс Портер вел себя так, будто в жизни не видел ничего более возбуждающего. Было ясно, что теперь все благосклонное внимание будет уделено Анджеле.

— Ну вот, Анджела. Сначала все это обаяние, застенчивая сдержанность, а потом строишь глазки Майлсу, — сказала Кики после того, как роль была окончательно отдана Анджеле.

Анджела напрасно возражала:

— Но это же ты предложила меня на роль. Я вообще ничего не делала…

— Конечно, — ответила Кики. — Только не пытайся потеснить меня на второй план — меня это очень огорчит. — И она не шутила.

— Не буду. Я даже не знаю, как это делается. Но ты пообещай мне одну вещь. Обещаешь, что ничего не прольешь мне на платье?

И они обе рассмеялись, но потом Анджела была удивлена и даже шокирована и обижена, когда Кики заявила, что ни при каких обстоятельствах имя Анджелы не должно появляться на афишах под фамилией Девлин.

— Но это моя фамилия, — возразила Анджела.

— Одной Девлин достаточно. Будет две — возникнет путаница.

— А помнишь сестер Лейн? Они выступали под одной фамилией. — Она всегда восхищалась Розмари Лейн и ходила на все ее фильмы.

— Правильно. Но только одна — Розмари — была настоящей звездой. Поправь меня, если я не права.

Поправлять было нечего, но все же Анджела готова была расплакаться. Это было страшно обидно — нельзя носить фамилию своего отца.

— Тогда какая у меня будет фамилия?

— Можно взять фамилию Эдварда. Анджелика Уиттир. В этом есть благородный оттенок, — произнесла она со злорадством. «Вот здорово, — подумала Кики, — устроить матери и Эдварду встряску, когда они узнают, что их фамилия ходит среди презренных огней Бродвея».

— Кики, но это так подло — заставлять меня брать фамилию Эдварда.

— А что, если взять фамилию матери — дю Бомон? Более красивой, аристократической фамилии и желать нельзя, правда? Анджела дю Бомон! Боже, как прекрасно, и звучит как вымышленное имя.

Анджела дю Бомон. Звучит неплохо. Но все же это не отцовская фамилия. В этом-то и была разница.

2

Отзывы были хотя и не восторженные, но хорошие. Пьеса оказалась забавной, а игра актеров — привлекательной. Кики Девлин играла неутомимо, выглядела обаятельно и, конечно, радовала глаз зрителя. Однако самой заметной фигурой на сцене, по единодушному мнению критиков, была Анджела дю Бомон с ангельской внешностью, чья интерпретация роли Виты была чувственной и озаряющей. Ей прочили яркое будущее.

Кики читала эти отзывы со смешанными чувствами. С одной стороны — но не это главное, — она гордилась за сестру. С другой — она была в ярости. Анджела превзошла ее еще раз — если не на сцене, то в жизни. Она поклялась себе, что больше никогда не будет играть с Анджелой в одной пьесе.

Анджела снова и снова смотрела на фото, помещенное в журнале «Лук». Ее запечатлели во время выхода на финал, и комментарии представляли собой хвалебные отклики по поводу художественного вкуса новой актрисы бродвейской сцены. Мелким шрифтом было названо имя фотографа — Ник Домингез; его фото было действительно великолепным. Анджела надеялась, что ее отец, где бы он ни находился, увидит ее в журнале и будет рад за нее.

* * *

Мари поздравила с хорошим выступлением обеих дочерей. Но вместо удовольствия от этой похвалы Кики переполняла злость. Как это похоже на мать! Когда выступала только она, Кики, мать относилась к этому неодобрительно. Но теперь, когда к ней присоединилась Анджела, Мари неожиданно решила, что быть актрисой все-таки можно, в конце концов, это не так уж и бросает тень на происхождение. Значит, именно Анджела повлияла на отношение матери. Получается, что она просто застрахована от неверных поступков.

Во время следующего вечернего спектакля на сцене произошел небольшой инцидент. Кики пила эль (для публики это было шампанское) и опрокинула бокал на грудь Анджелы дю Бомон. А потом, во время финальных выходов, Анджела дю Бомон постоянно выбирала такое место, чтобы закрыть собой Кики Девлин.

В тот вечер они сильно поссорились из-за своих «выступлений», а потом вместе смеялись, и в конце концов Анджела призналась, что последние два года, то есть все время, пока она училась в колледже, она тайно встречалась с мужчиной.

— Ах ты, хитрая лиса, — сказала Кики. — Кто он?

— Дик Пауэр.

— Дик Пауэр? Не могу поверить. Ты и в самом деле хитра — и все это за моей спиной.

Она впервые потеряла голову, увидев Ричарда Пауэра в танцевальном клубе Саутгемптона, когда ей было всего шестнадцать. Обстоятельства той встречи были весьма романтическими: шла война, она поехала на свой первый настоящий бал, и майор Ричард Пауэр, который был старше ее на десять лет, выглядел просто великолепно в форме летчика.

Заговорили они в буфете. На серебряном подносе осталось всего два бутерброда с устрицами под названием «Рокфеллер», и когда они одновременно потянулись за ними, он торжественно вручил ей предпоследний, оставив последний себе.

— Хорошо, — сказал он, проглотив свой. — А вы знаете, почему они так называются? — спросил он с серьезным видом.

— Думаю, что знаю, — честно призналась она. — Чтобы передать богатство самого блюда, устрицы приготовлены по-особому, роскошно.

— Неверно, — произнес он. — Такой способ приготовления впервые применили в Новом Орлеане. Кажется, старик Джон собирался отобедать в известном ресторане этого города, и повар хотел приготовить в честь старого пирата особое угощение. Он все перебрал в памяти, пока не остановился на новом рецепте с прослойкой шпината, — вероятнее всего, потому, что деньги господина Рокфеллера такие же зеленые, как шпинат, — отсюда и устрицы «Рокфеллер».

Она мило улыбнулась, глядя на него из-под пушистых ресниц.

— Я уверена, что вы правы. Но известно ли вам, что их неправильно подают?

Он наклонил голову.

— Как это неправильно?

— Устрицы «Рокфеллер» всегда подают на слое крупной соли, а эти — нет.

Он улыбнулся, молчаливо признавая ее осведомленность и повел ее в танцевальный зал.

Во второй раз они танцевали спустя два года — на вечере в честь отъезда сестер. Хотя Ричард Пауэр и сестры Девлин были едва знакомы, его имя было в списке желанных холостяков, по которому секретари, ведающие приемами, рассылали приглашения на вечеринки для молодежи. (Несмотря на то, что теперь он был новоизбранным конгрессменом от штата Калифорния, его семья имела владения в Ист-Хемптоне.)

Он пригласил Анджелу на танец, дав понять, что не докурить сигару можно только в исключительных случаях.

— Видите, как я ценю вас. Женщина — всего лишь женщина, а хорошая сигара — это нечто большее.

— Редьярд Киплинг, — сказала она. — «Помолвленные».

Он от души рассмеялся.

— Прекрасно! Рад слышать, что вы получили хорошее образование. Мне очень нравится, когда девушки образованны.

— Образованная леди заслуживает похвалы, — сказала Анджела с застенчивой улыбкой.

— Томас Джефферсон.

— Очень хорошо, сэр. Радует, что мужчина, которому предстоит быть политиком и благодетелем своего народа, тоже хорошо образован.

И снова он рассмеялся, оценивая ее острый ум.

Ей понравилось беседовать с ним, хотя в этот раз она не была так увлечена им, как в первую встречу, когда ей было шестнадцать. Дело в том, что ее внимание было приковано к симпатичному фотографу, который весь вечер оказывался неподалеку от нее. И, сравнивая внешность двух мужчин, она признавалась себе, что темноволосый смуглый фотограф был гораздо привлекательнее голубоглазого блондина Пауэра.

* * *

Спустя год Анджела и Дик Пауэр встретились еще раз.

Он только что покинул теннисный корт клуба «Медоу» и направлялся в раздевалку; в это время она наблюдала за его игрой и думала, стоит ли привлекать к себе его внимание. Он хорошо выглядел — высокий рост, красивый загар, необыкновенно белые зубы и улыбка, потому что матч выиграл он. И вдруг, хотя она не сделала ничего такого, чтобы он заметил ее, он подошел и сказал:

— Вам повезло, что вы не в городе.

Она сняла темные очки, посмотрела ему прямо в глаза.

— Почему?

Он показал на ее сигарету.

— В 1908 году был принят указ, запрещающий женщинам курить в общественных местах Нью-Йорка под угрозой штрафа или лишения свободы или и того и другого вместе.

— Вот поэтому я и курю здесь, а не в городе. В сборнике «Дамский этикет» 1923 года сказано: «Курить или жевать жевательную резинку можно, прогуливаясь за городом, но ни в коем случае в городе».

— Если вы обещаете не жевать табак или резинку, то, может быть, я угощу вас бокалом вина, если, конечно, вы достигли того возраста, когда это разрешено.

— Я обещаю… и мне разрешено. Знаете, как приходит пора выходить в свет, так и разрешается.

— Ну, тогда встретимся в баре.

— И с тех пор мы встречаемся, — призналась Анджела своей сестре. — В Вашингтоне, когда я училась, мы тоже встречались. Никто этого не знал. Конечно, я жила в «Мейфлауэре», и он никогда не заходил в мою комнату. Но теперь, когда я живу здесь, с тобой, мне не хочется играть в прятки и из всего делать тайну. Это глупо. В конце концов, я теперь актриса и нет причин прятаться.

Кики тут же посоветовала не ложиться с ним в постель.

Почувствовав себя задетой, Анджела произнесла:

— Тебе ли говорить такое? Ты спишь со всеми. Но ведь я и не… потому, что он даже не пытался. Интересно, почему? Думаешь, мне не хватает привлекательности? Ты прекрасно знаешь, что я ни с кем не спала.

— Ну, уже и пора бы, только не спи с тем мужчиной, на которого есть серьезные виды. Предположим, ты решила выйти за него. То, что ты еще не трахалась, придает этому особый оттенок. А мужчины вроде Дика Пауэра спят с каждой, кто попадет в их поле зрения и хочет этого, но никогда не берут в жены тех, с кем спят. В общем, если ложишься в постель с теми, кто имеет для тебя значение, значит, кое-что теряешь. Если хочешь трахнуться, спи с теми, кто для тебя ничего не значит, с теми, о которых ты мало что знаешь, кроме их тела. Посыльный в гостинице, бармен, таксист. А потом забудь, что они существуют. Если крутишь постельные дела с никчемными мужчинами, остаешься всегда свежей и привлекательной для тех, с кем выходишь в свет.

— Значит, ты просто гуляла с теми ребятами из городка, когда мы жили в «Чалмерсе»?

— Конечно, дурашка. А откуда можно почерпнуть какую-нибудь практику? Так что помни, если тебе действительно нравится Дик Пауэр, не позволяй ему заходить далеко. Все говорят, что он просто сластолюбец. А если спишь с таким типом мужчины, он никогда не воспримет тебя всерьез. Сластолюбец, пока трахается, не думает о той, с кем он это делает.

На лице Анджелы появилось выражение отвращения.

— Откуда ты знаешь, что он сластолюбец? Ты что…

Сначала Кики понимающе улыбнулась, потом ответила:

— Конечно, нет.

— Ах, я забыла, — раздраженно воскликнула Анджела. — Ты бы не смогла этого делать с ним, потому что он кое-что значит.

— Нет, на меня это правило больше не распространяется. Я была замужем. Разведенные могут заниматься этим с кем угодно. Но если бы я думала о замужестве, может, и не стала бы. Все зависит от конкретного случая.

— Значит, ты устанавливаешь себе такие правила, какие тебе удобны на данный момент, — проговорила Анджела с негодованием. — Тебя не поймешь. Но эти сплетни про Дика! Какая чушь! Про него так сплетничают, потому что он богач и из известной семьи. И все сплетничают про его отца, потому что он влиятельный человек, глава киностудии. Люди просто завидуют.

— Слушай меня. Я лично не поручусь за достоверность этих слухов, но подобные разговоры о нем ходят в разных местах. Когда я играла с Ритой Гловер в «Потерянной любви»… сейчас услышишь кое-что жареное… Он пару раз появлялся в ее гримерной. Это, конечно, ничего не значит. Но Рита ест мальчиков на завтрак и потом выплевывает косточки на обед. — Кики злорадно улыбнулась. — Но если ты о нем всерьез, я ничего не скажу Мари. У нее будет припадок. Она сильно-сильно рассердится на свою Анджелу, а ты ведь этого не хочешь сейчас, так?

— Перестань, Кики! Ты же знаешь, что я просто встречаюсь с ним. И ничего серьезного у меня к нему нет. Мне не нравятся блондины.

— Я знаю. Тебе всегда нравились мальчики, похожие на отца. Я помню, как еще в детстве ты выдумывала всякие штучки, чтобы обойти меня и стать любимицей отца.

Анджела промолчала. Она не пойдет на поводу у Кики. Кики всегда говорила так, словно Анджела стремилась завоевать расположение отца, а когда он ушел из семьи — расположение матери.

Может быть, Кики права. Может, поэтому прошло более двух лет, а она все думает о том фотографе — только потому, что он… Да, если это так, то ей надо проверить голову. Любая другая была бы счастлива иметь такого поклонника, как Дик Пауэр. С ее стороны было глупо думать о другом мужчине, которого она видела только раз, когда у нее был Дик Пауэр.

— Послушай, Кики, ведь все это несерьезно, — продолжала она повторять, — но если бы было всерьез, то почему мать была бы против? Дик — желанный мужчина и по положению в обществе, и материально.

— Перестань, Анджела. Ты же знаешь, как мать относится к католикам и особенно — к ирландским католикам.

— Это же смешно. Я до сих пор сама католичка, хотя и ты и мать не этой веры. Она знает, что я всегда думаю о церковном браке.

— Мне кажется, она всегда надеялась, что ты присоединишься к нам. И тебе должно быть известно, что, хотя она и плохо знает Пауэров, она их всех презирает. Она считает старика Пауэра совсем простым человеком. А ведь он занимается кинобизнесом, моя дорогая. Для нее нет ничего хорошего в том, что ее дочери в театре, а что уж говорить о киностудии? Я тебе повторяю: ходи с ним, только не говори Мари!

Но Анджела перестала встречаться с Диком. Она не предполагала, что ее мать будет до такой степени против их встреч. А вот Кики, должно быть, права. Вероятно, мать будет сильно возражать. Может быть, она сама и подозревала это с самого начала и именно поэтому скрывала, что встречается с Диком. Она боялась навлечь на себя гнев матери, ее немилость… Она просто не могла этого допустить.

3

К тому времени, когда их спектакль дышал на ладан,Кики пригласили в Голливуд. Ей предлагали контракт с компанией «Коламбия», и она решила принять его. Голливуд всегда был целью ее устремлений, несмотря на то, что у Мари от этого был приступ гнева. И даже мысль о том, что она будет скучать по Анджеле — вместе им жилось здорово, — не омрачала радости, что ей не придется теперь работать с ней в одном театре, особенно после того, как игра Анджелы получила восторженные отклики.

Анджела была безутешна.

— Как я буду жить без тебя? — уныло вопрошала она.

Кики смеялась:

— Я думаю, что замечательно. Майлс Портер хочет, чтобы ты играла в его следующей постановке. Он без ума от тебя. А ты можешь оставаться в моем доме и жить здесь. Что тебе еще нужно?

— Ты.

Кики была тронута.

— Послушай, если ты тоже хочешь в Голливуд — пожалуйста, но если обещаешь не сниматься в кино, — пошутила она.

Анджела улыбнулась:

— Хорошо. Если придет время и я почувствую, что не могу без тебя больше, я приеду в Голливуд и не буду сниматься. Обещаю.

— Молодец, — сказала Кики и чмокнула ее.

— Но я буду скучать без тебя, — несчастно пролепетала Анджела.

— Конечно, будешь. Ты должна скучать. Ведь я твой лучший друг, и, смотри, не забывай этого! Мы всегда будем лучшими друзьями — неважно, где буду я и где ты.

Незадолго до отъезда Кики в Голливуд Анджела заметила, что сестра составляет какой-то список.

— Что это? — спросила она.

Кики взглянула на нее и подмигнула.

— Что это означает? — повторила вопрос Анджела.

— Помнишь, когда мы жили в «Чалмерсе», мы делали списки кинозвезд, с которыми хотелось бы встречаться?

— Да. Ты этим и сейчас занимаешься?

— Не будь такой смешной. Тогда я была старшеклассницей, а сейчас мне за двадцать, и в этом списке кинозвезды, с которыми хотелось бы потрахаться!

Анджела усмехнулась:

— Кики! Нехорошо! Дай посмотреть.

Она хотела выхватить листок, но Кики отдернула руку.

— Нет! Сначала напиши свои список, и тогда, только тогда, мы их сравним.

— Хорошо.

Анджела села и целый час обдумывала, потом что-то писала и вычеркивала. Наконец она сказала!

— Мой готов.

— Хорошо. Давай. — Кики начала вслух читать список Анджелы. — Боже мой! Бинг Кросби? Гэри Купер! Ха! Я его всегда ненавидела. Уильям Холден? Он не очень ужасен, но уж точно не мечта девственницы.

— Слушай, если будешь подсмеиваться над каждым, кого я выбрала…

— Ладно, могу я тебе помочь, если ты выбрала таких субчиков? Алан Лэд. Ради Бога. Он ничего, но такой маленький. Пол Хенрейд… Ван Хефлин… Должна сказать, у тебя странный вкус.

Анджела выхватила свой список:

— Все. Я не дам тебе читать дальше. Давай свой.

— Ага. Я прочла всего… шесть из твоих, так что ты узнаешь только шесть моих.

— А всего у тебя сколько? Шестьдесят?

— Очень смешно. Ты готова?

— Не томи.

— Кларк Гейбл…

— Я могла бы догадаться.

— Что ты хочешь сказать?

— Все говорили, что отец был похож на Гейбла.

Кики с раздражением произнесла:

— Да что ты? Остальных читать или не надо?

— Давай. Пожалуйста.

— Эррол Флинн, Джилберт Роланд, Чарльз Бойер, Лоуренс Оливье, Рональд Колмэн, Луис Джордан… Хватит, уже семь. Одного раскрыла лишнего. Что ты на меня уставилась?

— За исключением Луиса Джордана и, может быть, Оливье, у всех остальных есть усы, и все они темноволосые и смуглые. Кики, ты говоришь, что я хочу мужчин, похожих на отца, но сама как раз таких и выбрала.

— Ну и что? — выпалила Кики.

— Кики, — угрюмо произнесла Анджела, — но ведь нельзя же заниматься любовью с собственным отцом.

— Ах ты сучка! — воскликнула Кики. — А ты-то каких выбрала? Полная противоположность отцу, что для меня означает только одно.

— Да? Ну, продолжай, — процедила Анжела сквозь зубы.

— Ты боишься своего чувства. Ты боишься инцеста!

— Какую дрянь ты говоришь! Боже, какая ты невыносимая. И совершенно не имеешь вкуса. Я рада, что ты уезжаешь в Голливуд. Там как раз твое место, среди других шарлатанок и химических блондинок.

— Химических! — Кики чуть не затрясло. — Ты знаешь меня всю жизнь, у меня всегда были такие волосы. Это уже слишком!

— Правда? Мать тоже считает, что ты их подкрашиваешь. Вот так!

— Вот ты и опять так поступила. Еще раз настроила мать против меня.

— Это ложь. Я никогда даже не пыталась этого делать!

Теперь Кики стихла.

— Нет, Анджела, — делала, и не один раз. Осознанно и нечаянно. И я думаю, это самое печальное. Можно сказать, что у нас нет отца, ты и я… и Мари — вот все, что у нас есть, ты и я…

В глазах у обеих сестер стояли слезы, и они бросились друг другу в объятия, испытывая стыд за мелочные упреки и гадости, которые наговорили в ссоре.

— Мы должны держаться вместе, Анджела. Даже когда я буду в Голливуде.

Но, обнимая сестру, Анджела не могла не думать о словах Кики, что она боится инцеста. Это ужасно, и она не была уверена, что сможет простить ее. Даже если Кики была права, и Бог знает, может, это так… но разве не встречалась она с Диком Пауэром, а он уж точно не похож на их отца… С какой точки зрения ни посмотреть. И потом, когда она почувствовала сдержанность в их отношениях, она выбросила его из головы только потому, что Кики сказала — этого не одобрит мать. А то, что она все время пыталась выиграть расположение матери, — в этом Кики тоже была права? Что я за человек? Может быть, я боюсь, что скажут люди о моих поступках?

В этот момент Анджела решила, что в будущем будет сама принимать решения, независимо от того, что подумают мать и Кики. Если захочет встречаться с Диком Пауэром, будет встречаться! Кто, кроме нее самой, знает, кто ей лучше подходит? А Кики поедет в Голливуд, несмотря на то что скажет мать. Кики всегда делала что хотела, и в конечном счете у Кики было больше радостей в жизни.

Со слезами на глазах Анджела поцеловала Кики и смотрела, как та садится в вагон. Да, она будет скучать! Везучая Кики! У нее в Голливуде будет славная жизнь — в ожидании ее приезда ей уже звонили десятки людей. А она будет сидеть вечерами в доме Кики, скучая по ней: одинокая и испуганная от этого одиночества. Но она не должна быть одинокой и испуганной — она может позвонить в Вашингтон Дику Пауэру. Если кто-нибудь и может утешить ее — так это Дик Пауэр. Он из тех, кто может утешить… Он точно знает, что ему нужно.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ Нью-Йорк, 1950 — 1951

— После пьесы «Городская девчонка», в которой играли обе сестры, их пути разошлись. Кики отправилась в Голливуд, Анджела осталась в Нью-Йорке. Я не знаю, у кого из них был больший успех. Вы знаете, Голливуд и Бродвей очень отличаются друг от друга. Кики стала сниматься на «Коламбии» у Гарри Коуна в романтической комедии. Я всегда считала, что Кики принадлежит к типу Конни Беннет, Кэрол Ломбард, что ее амплуа — это роли в элегантных романтических комедиях. По крайней мере, ее так приняли — как преемницу бедняжки Кэрол, которая погибла в авиакатастрофе во время войны. Говорили, что она стала преемницей Кэрол и по другой части, и тоже с Гейблом.

О ней ходило множество дурных слухов. И я половины из них не напечатала. Но если им верить, Кики переспала с большим количеством известных актеров. Я дружила с ней и предупреждала, чтобы она не сжигала свечу сразу с обоих концов. И что ей лучше следует высыпаться, чем торчать целые вечера у «Сиро» или отплясывать ча-ча-ча у «Гроува».

Но она определенно знала, как следует себя вести, чтобы ее имя почаще попадало в газеты. Она всегда сама себя «запускала», как теперь выражаются. Мы с ней были лучшими подругами, и она всегда звонила мне первой, прежде чем сделать что-нибудь, представляющее интерес для печати.

Анджела, наоборот, была более скрытной в отношении своих романов. Одно время она встречалась с режиссером Майлсом Портером, но все протекало довольно спокойно. На страницы газет ничего не попало. Затем она стала встречаться, причем открыто, с Ричардом Пауэром, конгрессменом от нашей собственной Калифорнии. Только она и Ричард знали об их тайных встречах еще до того, как она стала актрисой.

1

Кики прибыла в Голливуд с шиком. Ее уже ждал снятый дом — Бенедикт, над бульваром Сансет, и масса знакомых и друзей с востока. Ее поили и кормили, фотографировали и интервьюировали, приглашали на различные приемы в рестораны и клубы. Чтобы стать настоящей звездой, ей не хватало одного — сняться в первой картине.

Кики отправилась к Гарри Коуну, возглавлявшему «Коламбию». Создавая свой имидж звезды, она надела для этой встречи белое шелковое платье и черно-бурую лису. Ей говорили, что Гарри любит, когда его «звезды» и одеваются как звезды, а она страстно стремилась произвести на него такое впечатление, чтобы для успешного начала карьеры он сразу дал ей роль в хорошей картине со звездой в мужской роли в качестве партнера.

Но Гарри всего лишь протянул ей подушку.

— Это еще зачем? — удивилась она.

— Я не хочу, чтобы вы стояли на голом полу, как служанка.

Кики потребовалась минута, чтобы понять, чего он хочет. Потом она швырнула подушку прямо ему в лицо.

— Мистер Коун, — заявила она, — я много слышала о вас, но на этот раз вы ошиблись.

— Мисс Девлин, а я слышал о вас и вашем старике — Гарри Коун не ошибается.

— Мистер Коун, вы не на ту напали. У меня уже есть контракт с вашей студией, и я не с конкурса красоты мисс «Восточный Техас». Кики Девлин сама выбирает тех, кому делает минет.

— Мисс Девлин, вам тоже следует кое-что понять, Вы не Рита Хэйуорт.

Но больше он уже с ней так не разговаривал.

* * *

Она начала работать над картиной вместе с Биллом Холденом, милым и красивым мужчиной. Иметь его партнером было одно удовольствие. К сожалению, он был в списке у Анджелы, а не у нее.

Как-то приятельница Сюзан Дейвис предложила Кики пойти на одну частную вечеринку. Кики спросила, кто на ней будет.

— Брандо. Он еще не большая звезда, но очень красив.

— Я уже знаю Бада по Нью-Йорку. Я — пас.

— Вечеринка будет у Эррола Флинна, говорят, что Гейбл тоже собирается прийти.

— Правда? В таком случае можешь рассчитывать на меня.

Оба актера — и Флинн, и Гейбл — были в ее списке.

* * *

После того как все разошлись, Сюзан осталась о Гейблом, а Кики — с хозяином. Но хотя потолок спальни Эррола был покрыт зеркалами, что было очень сексуально, сам Эррол настолько накачался спиртным, что фактически сорвал весь спектакль; чтобы как-то продолжить сцену, он вынужден был понюхать что-то, и все равно у него ничего не вышло. Так и не кончив толком, он наконец пробормотал:

— В следующий раз, дорогая, все будет лучше.

«Дорогая, как же…» А где же та испепеляющая, бурная страсть, какую она представляла? Нет, в следующий раз, для надежности, это будет Гейбл, пообещала она себе. А она всегда добивалась того, чего желала.

* * *

Кларк действительно оказался особенным — он был воплощенной мечтой. Он вздымал высоко бровь, а глаза превращались в щелки, когда он улыбался, — ох, эта его обольстительная, дьявольская улыбка. Его взгляд был сардоническим, а в целом этот человек производил ошеломляющий эффект. Он был Король, и он возглавлял ее список.

* * *

Кики немножко влюбилась в Кларка и поклялась себе, что никогда и никому не откроет секрета, что Король отнюдь не был королем в постели.

* * *

После того как Биби Тайлер написала в своей колонке, что новичок на серебряном экране — Кики Девлин с нью-йоркской сцены — напоминает ей Ломбард, так сказать, является ее копией, особенно в жанре элегантной комедии, Гарри Коун умно решил занять Кики в «римейке»^[13] одной из картин с участием Ломбард и пригласил в качестве партнера Гейбла.

— У кого из нас более яркая роль? — спросила Кики у Гарри.

— Господи! Ты трахаешься с этим парнем. Так скажи мне: кто кончает первым?

Гарри был вульгарным, но, как ни странно, забавным.

Им не удалось заполучить Кларка, и это оказалось к лучшему. Она никогда не могла бы чувствовать себя близкой мужчине, который бы настоял на том, чтобы его имя в титрах стояло раньше, чем ее. А если бы картина оказалась бомбой, она бы никогда не смогла простить ему этого.

Вскоре они стали проводить вместе все свободное время; Кларк называл ее Ma, а Кики обнаружила, что интерес Гейбла к ней частично связан с ее происхождением и местом в обществе. Втайне мечтая попасть в «Ля Рю» или «Сиро», она старалась произвести впечатление энтузиастки верховой езды, рыбалки и охоты, находясь на ранчо Гейбла в Энсино. Но когда он предложил, чтобы они официально стали Ma и Па, она долго размышляла — и все же отказала ему. Она была влюблена в него больше, чем в кого-либо другого, и это было бы такой удачей — выйти замуж за легендарного Гейбла. Тысячу раз ей хотелось сказать «да», но что-то удерживало ее. Она говорила себе, что ни у кого не хочет быть на заднем сиденье, а Гейблу она всегда будет напоминать Кэрол.

Но расстались они друзьями, и это было хорошо. Она бы не перенесла, если бы произошло иначе. Все было таким горько-сладким — они поцеловались на прощание, и это был настоящий кинопоцелуй. Потом он поднял бровь, его глаза сузились, и он выдал ей свой знаменитый смущающий сардонический взгляд. Их поцелуй длился по крайней мере две минуты, и Кики смахнула набежавшие слезинки.

Она снова обратилась к своему списку. Оливье не было в стране. Колман хоть и производит хорошее впечатление, но встреча с ним нереальна. Она подумала о Бойере, а затем, громко рассмеявшись, вспомнила Билла Холдена. Вот была бы веселая шутка для Анджелы! А почему бы после Холдена не заняться Купером?

2

Кики была в городе, совершая рекламную поездку для «Возвращающегося к дому», когда Анджела обрушила на них обеих — мать и сестру — новость: она собирается официально объявить о помолвке с Диком Пауэром и, вероятно временно, оставить сцену.

Кики подумала, что сестра сошла с ума, если решила применять карьеру на мужчину, каким бы он ни был.

— Но это ты всегда хотела быть актрисой, а я хотела ею быть только потому, что ею хотела быть ты. Меня это не слишком заботит. Честно. Я собираюсь целиком посвятить себя Дику, стать его помощницей… И стать матерью, надеюсь.

Мари была взбешена — не тем, что Анджела временно оставит сцену, а ее помолвкой.

— Мне следовало пресечь это в зародыше, но я была убеждена, что у тебя хватит разума не принимать Дика Пауэра всерьез. Неужели ты не видишь, что он всего лишь амбициозный выскочка? Ты только приглядись к его семье. Я знала их, когда они еще жили здесь — до того, как его ужасный, грубый, ничем не выдающийся папаша стал большой шишкой в кино. Его репутация всегда была сомнительной, это совершенно аморальная личность. А яблочко от яблони недалеко падает. Это ужасный человек! Неужели ты думаешь, что он разрешил бы своему сыну жениться на тебе, если бы ты не была приемной дочерью Эдварда, с одной стороны, и одной из немногих социально безупречных девушек-католичек — с другой? Кроме того, тебя сейчас признала публика как театральную актрису. Политиканы нуждаются в такой известности. Но, конечно, ты должна будешь оставить сцену и стать идеальной женой. Да можешь же ты взглянуть дальше кончика своего носа? Им нужна не ты, а твой имидж!

— Нет ничего удивительного, что Кики так говорит, мама. Ты и она говорите одно и то же, только разными словами. Но у вас неправильное представление о Дике. Когда ты узнаешь его поближе, то убедишься в этом. Он очень добр, и он все знает, Он уравновешенный и сильный, и я чувствую себя с ним защищенной. Я знаю, что он будет заботиться обо мне.

Мари сделала нетерпеливый жест.

— Я только надеюсь, что не эта его профессиональная ирландская улыбка политикана, не его вьющиеся белокурые волосы и голубые глаза внушили тебе, что ты получаешь то, чем оно на самом деле не является. Ты глядишь в эти глаза, как влюбленная голубка, и видишь в них тепло и защищенность. А я вижу — амбицию, жадность и рисовку.

— Жадность? Рисовка? Да что за чепуха, мама! У меня нет ни гроша! У меня нет никакой власти. Что я могу предложить, кроме своей любви?

— Я уже сказала тебе — доброе имя и положение твоего отца. Твоя религия. И другие твои достоинства — красивая внешность, происхождение, хороший вкус, громкий успех как театральной актрисы.

— Если все эти качества сделают меня хорошей женой, то я рада, что обладаю ими. Кроме того, мама, ты все время говоришь о соответствии при выборе супруга. Почему ты не хочешь подумать, что Дик тоже может стремиться к тому же самому соответствию?

— Потому что я знаю тебя! И я хочу, чтобы ты была счастлива. — Мари смягчила свой тон. — А чтобы ты была счастлива, для тебя весьма существенно, чтобы тебя очень, очень любили. Может быть, это не так необходимо Кики, но это жизненно важно для тебя. О, моя дорогая, тебе необходим поэт, а не политикан.

Затем Мари выбросила последний козырь.

— Моя мать была против моего брака с твоим отцом, и я всю жизнь сожалею, что не послушала ее.

— О, мама! Разве ты не видишь, что я выхожу замуж за человека, ни в чем не похожего на папу!

«Чистая правда…» Мари опасалась этой слишком явной непохожести.

* * *

В определенном смысле Кики была согласна со своей матерью. Для всех, кроме ее сестры, которая все еще оставалась наивной школьницей, было очевидно, почему Дик Пауэр обхаживал Анджелу. Но если он в тот момент был тем, кого Анджела хотела, — та своего добьется. Кики верила в мгновенность удовольствия, а потом — горе неудачникам! — почти всегда следовал развод. Но хотя она и думала, что Анджела совершает глупость, меняя сцену на замужество, она испытывала некоторое облегчение от ухода сестры из театра. Она любила Анджелу, но не могла сказать, что безумно рада ее успехам па сцене. Прошло бы не так уж много времени, и Анджела тоже, вероятно, решила бы отправиться на побережье, чтобы попробовать себя в кино.

— В общем-то невелика беда, ты всегда сможешь получить развод… Сейчас не средневековье.

— Развод? — взвизгнула Анджела. — Но ты же знаешь мое отношение к этому!

— Дорогой ангел, каждый католик так говорит, пока это не произойдет. Когда тебе действительно потребуется или захочется получить развод, ты будешь к этому относиться иначе. Тогда все твои высокие принципы ничего не будут стоить.

3

До свадьбы оставалось совсем немного времени, когда каждая из сторон стала предлагать свои варианты свадебной церемонии. Дик Пауэр хотел угодить своему отцу, который желал, чтобы свадьба состоялась в Калифорнии, где знакомство молодой жены конгрессмена, метящего на губернаторское кресло, с местным обществом, имело бы определенный политический смысл. Большое церковное бракосочетание с приглашением шести или семи сотен гостей — вот что было у него на уме. Как только этот план был изложен, Мари немедленно наложила на него вето. Невеста должна выходить замуж вблизи от дома ее родителей. Каждый, кто хоть как-то знаком с традициями бракосочетания, знает это.

Лайем Пауэр проявил достаточно благоразумия при решении этого вопроса. Он очень вежливо предложил, что уж если свадьба должна состояться на востоке, то почему бы не провести ее в кафедральном соборе святого Патрика, а прием гостей устроить в одном из отелей в районе парка? А если Мари не нравится и эта идея, то почему не остановиться на Хемптоне, где у обеих семей есть свои дома?

Мари отказалась и от этих вариантов. Она и Эдвард не хотят и думать о каком-либо другом месте, кроме как о Стонингем-Мэнор, где можно устроить и церемонию, и прием. Ей хочется, чтобы все прошло в парке, в окружении красивой природы и аромата цветов. Ей так не нравятся эти церковные запахи.

Лайем Пауэр был обескуражен. Католическая свадьба — и не в церкви? О таком он никогда даже и не слышал. Мари сделала одну уступку: она предоставила ему право выбора епископа или кардинала, который проведет церемонию.

Больше всего в этот момент Анджела была одержима идеей, чтобы ее отец — ее настоящий отец, не Эдвард — повел ее к венцу.

— Пожалуйста, мама, ну пожалуйста! — молила она. — Я ни о чем больше не попрошу тебя до конца жизни!

— Даже если бы я согласилась на это, я не имею ни малейшего представления, где найти твоего отца. Я не понимаю даже, как ты можешь просить меня об этом. Я думаю, Анджела, что это очень эгоистично с твоей стороны — бередить старые, незажившие раны. Твой отец предал меня и бросил нас всех троих, — тебя и Кики точно так же, как и меня. Это я боролась за положение в обществе для вас обеих. Кроме того, Эдвард заслужил право вести тебя под венец. Он старался заменить тебе твоего отца, он давал тебе кров все эти годы, дал образование, и это он оплачивает все счета за свадьбу. — Анджела была так ошеломлена категорическим отказом матери, что готова была закричать: «О да! Эдвард вырастил нас… платил за нас… и позволил моей сестре сосать его член». Но, конечно, она этого не сделала.

Внезапно у Анджелы появилась идея. Лайем Пауэр! Возможно, он поможет ей отыскать отца, обрадуется возможности отплатить матери за ее отказ от проведения церемонии сначала в Калифорнии, а затем в соборе святого Патрика. А потом, раз уж Рори Девлин появится здесь, ее мать не сможет воспрепятствовать ему в исполнении своего отцовского долга.

Она позвонила Лайему Пауэру в Калифорнию, и он буквально заскрежетал зубами от обиды. Ему пришлась по душе сама идея унизить Мари, но он не может сделать этого. О Рори Девлине ходили очень плохие слухи, его появление может нанести Дику большой политический урон. Он объяснил Анджеле, что, хотя симпатизирует ее желанию видеть своего отца на свадьбе, он не сможет причинить неприятностей ее матери, она замечательная женщина, и это обязывает всех считаться с ее чувствами. И он надеется, что Анджела сама поймет, какого рода пойдут разговоры из-за присутствия ее отца.

Анджела не хотела смириться. Она знала, что не может обратиться за поддержкой к Дику: отказ отца предопределял его поведение. Но Кики в этот момент оставалась в Нью-Йорке, потому что ее контракт с «Коламбией» не был возобновлен и ее агент вел переговоры с другой студией. Анджела знала, что Кики так же, как и она, захочет, чтобы их отец приехал.

Кики с восторгом встретила это предложение. О да, она очень хочет, чтобы отец присутствовал на свадьбе, она немедленно наймет детективов для его поисков.

— Не волнуйся, — сказала она Анджеле, — мы найдем его. Какое наслаждение будет смотреть на все эти лица, когда он покажется! Ах, черт! Я готова биться об заклад, что от одного только вида папы в Мари снова вспыхнет огонь! Поверь мне, Мари еще способна хотеть его после всех лет жизни с Эдвардом. Ты только представь, как будет выглядеть Эдвард, этот престарелый любитель минетов. Да и Лайем Пауэр тоже! Гарантирую обалденное зрелище! Мы их всех уделаем! Нет, черт побери, ради такого удовольствия я разобьюсь в лепешку, но достану Рори Девлина!

* * *

Через десять дней Кики торжественно сообщила Анджеле, что она разыскала отца. Она даже говорила с ним по телефону, и, более того, он обещал присутствовать на свадьбе, чтобы вести свою младшую дочь под венец.

— Анджела, он даже заплакал! Ты можешь себе представить, что наш папа заплакал!

Рыдая, они кинулись в объятия друг друга.

— Спасибо тебе, Кики. Я знала, что ты меня не оставишь, — шепнула Анджела.

Кики решила не говорить Анджеле, что она сделала это больше для себя, чем для своей крошки сестренки, — и возможно, много больше.

4

Поскольку свадьба была назначена на начало августа, весь июль был посвящен приготовлениям, а также подготовке приданого. Кики отложила свои планы на лето, чтобы помочь Анджеле делать покупки и тем самым освободить Мари, которая целиком занялась организацией самой свадьбы.

— Я действительно хочу, чтобы мы делали покупки без Мари, тогда я смогу увеличить сумму денег, которую тебе выделили.

— Но я не хочу, чтобы ты тратилась на мое приданое!

— Ты с ума сошла! Я не собираюсь платить сама. Я лишь прослежу, чтобы ты обязательно израсходовала больше той скромной суммы, которую они тебе выделили.

— Мама сказала, что денег более чем достаточно.

— Фу! Я-то знаю, что Эдвард должен был стать более скупым после того, как ему перестали доставлять минетное удовольствие.

— Кики! Пожалуйста! Не напоминай об этом. Кроме того, я думаю, тут дело не в Эдварде, а в собственническом чувстве мамы.

— Ты имеешь в виду — мама заразилась этой пуританской этикой? Да, действительно плохо, что она перестала перебирать четки. Ты не находишь, что она не тряслась так над деньгами, когда была католичкой?

* * *

В начале июля галерея «Ула» на Мэдисон объявила об открытии выставки фотографий малоизвестного фотографа Николаса Домингеза. Экспозиция была названа «Первый выход в свет и на сцену».

Эта новость быстро достигла ушей Кики, и она отправилась осмотреть выставку, ничего не сказав Анджеле. Но после посещения галереи она тут же сообщила об этом Анджеле:

— Только не падай в обморок, золотце, но вся экспозиция посвящена тебе.

— Мне? Ничего не понимаю. Как может быть выставка моих фотографий, если я никогда никому не позировала? — Но затем, хотя и знала, что это невозможно, спросила: — А там нет… ну, обнаженных или чего-нибудь в этом роде?

Кики как-то странно взглянула на нее:

— Почему ты задаешь такой вопрос, если никогда не позировала для фото? Ты уверена, что ничего не знаешь об этом?

— Конечно, уверена. Я не знаю, почему задала такой вопрос. Я просто подумала, что если я ничего не знала о других фотографиях, то… может быть… Я не знаю.

Анджела была близка к тому, чтобы расплакаться.

— Ладно, к сожалению, должна сказать, что там нет фотографий с обнаженным телом. Но есть что-то вроде полуобнаженного. На тебе видна нижняя половинка купального костюма, спина голая, а спереди ты прикрываешься полотенцем. А теперь, признайся мне, Анджела дю Бомон Девлин: откуда могла взяться эта самая фотография?

— Не знаю, я просто не знаю, — простонала Анджела. — И кто такой этот Николас Домингез? Подожди… Такая подпись стояла под той замечательной фотографией в журнале «Лук». Помнишь, кто-то снимал меня на премьере «Городской девчонки». Господи! — Она прижала ладонь ко рту. — У меня такое чувство — готова поспорить, что это тот самый фотограф, что был на нашем выпускном вечере. Тот, что сделал снимок, опубликованный в «Уиспере».

— Откуда ты знаешь?

— Я сказала тебе — это лишь предположение.

— Я думала, ты знаешь его и всего лишь разыгрываешь невинность.

— Нет.

* * *

Она пошла с Кики посмотреть выставку. Кики так расписала ей это событие, что можно было подумать — туда стремится весь Нью-Йорк, но в этот послеполуденный час галерея была почти безлюдной. Жаркий летний день был не самым подходящим временем для посетителей, которых не слишком-то интересовала коллекция фотографий молодой актрисы. На одном снимке она была запечатлена верхом на лошади, на другом — на теннисном корте, на третьем — в вечернем платье. Одна фотография была сделана в театре — она улыбалась, глядя на сцену, где шел балетный спектакль. Наконец, она увидела ту фотографию, о которой говорила Кики, возможно, она была самая удачная — с обнаженными плечами и спиной, а спереди прикрытая полотенцем. Должно быть, ее сняли в Саутгемптоне, когда она загорала, не подозревая, что кто-то наблюдает за ней.

Анджела была разгневана. Почему этот Домингез избрал ее в качестве объекта целой выставки? И почему галерея была выбрана для такой выставки? Она не могла поверить, что для широкой публики эта экспозиция представляла какой-то интерес.

— Смотри, Кики, на этом снимке мы с тобой гуляем по Центральному парку. Ты когда-нибудь замечала, чтобы нас сопровождал человек с камерой?

— Нет. Если бы заметила, то обернулась бы к нему и стала позировать. Была бы замечательная реклама, — сказала Кики с ноткой зависти. «Везет же Анджеле!» Но почему этот Домингез выбрал Анджелу на их выпускном вечере? Анджела всегда была более беззащитна, невинна. Кики задумчиво взглянула на сестру. Неужели именно эти качества Анджелы так привлекают людей?

Чем больше Анджела рассматривала фотографии, тем большее впечатление они на нее производили. Снимки были превосходными, порой ей казалось, что они сделаны с какой-то любовью, что помогало ей выглядеть на них даже лучше, чем она была в действительности; на некоторых она смотрелась прямо-таки принцессой.

И тут Кики раздраженно сказала:

— Ты должна подать на него в суд. К сожалению, это принесет ему больше известности, чем он того заслуживает. Я полагаю, что ты знаменитость — ты же вроде играла на сцене.

— Что ты имеешь в виду «вроде»? — рассерженно спросила Анджела. Иногда Кики так ее раздражала.

— Ты была на сцене очень короткое время, а сейчас ушла…

— Это все разговоры, Кики, я не имею ни малейшего желания подавать в суд, и мне нравятся фотографии.

— В самом деле? — произнесла Кики. — Я-то думала, ты содрогнешься от мысли, что какой-то таинственный мужчина все время следует за тобой по пятам.

— Не могу сказать, что я содрогнулась. И почему ты использовала это слово — таинственный? Я думаю, он очень хороший фотограф.

— Анджела Девлин! Мне кажется, у тебя извращенное представление о популярности! Я думаю, что тебе льстит вся эта вульгарная выставка, как если бы он был тайным воздыхателем, который публично заявил о своей безрассудной страсти.

— Ну-ну! Продолжай, Кики! Только не говори, что ты не была бы польщена, если бы целую выставку посвятили тебе!

— Нет, не думаю. Я полагаю, что такая выставка — это дешево и вульгарно.

Но Анджела не поверила ей.

— Я бы хотела встретиться с этим Ником Домингезом. Я намерена оставить ему записку.

В памяти Кики мгновенно вспыхнул образ Домингеза, каким он появился на их выпускном вечере: высокий, темноволосый, красивый…

— Не думаю, что это следует делать. Это будет так… — Кики запнулась, подыскивая слово. — Мне кажется, мама найдет, что знакомство с этим человеком скомпрометирует тебя.

Разрываясь между желанием встретиться с Ником Домингезом и предостережением Кики, Анджела решила оставить все как есть. Позднее, спустя годы, она задумается — как могла бы сложиться ее жизнь, если бы она тогда не послушалась Кики. Она еще несколько раз возвращалась в галерею одна, пытаясь в самих фотографиях отыскать ключ к пониманию того, почему Ник Домингез создал эту коллекцию.

5

Вдвоем сестры обошли все магазины на Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улице. Гуччи, Бендель, Сакс, Бергдорф, Картье, а также Тиффани. Обручальное кольцо Анжелы было от Тиффани, и Кики настаивала, чтобы его обменяли па другое. Она находила, что бриллиант в нем слишком маленький, а обрамление не очень изящно. Все потому, что Дик не взял ее с собой, когда делал заказ, — тогда Анджеле не пришлось бы довольствоваться маленьким камнем и невзрачным исполнением. Но, как говорила ее мать, чего еще можно ожидать от выскочки?

Каждый такой поход за покупками они завершали посещением какого-нибудь модного бара. В тот день они решили зайти в Дубовый зал отеля «Плаза». Поднимаясь по ступенькам, они неожиданно увидели перед собой высокого темноволосого мужчину с камерой, направленной в их сторону. Когда он улыбнулся, сверкнули белоснежные зубы. Домингез! Он выглядел точно так же, как тогда, на их выпускном вечере, подумала Анджела. А почему, собственно, она считала, что он должен выглядеть как-то иначе?

Кики что-то злобно прошипела, и улыбка с его лица испарилась. Он неотрывно смотрел на Анджелу, которая замерла на месте. У него было странное выражение лица, ей показалось, почти умоляющее. Ей хотелось подойти к нему, поблагодарить за прекрасную выставку, но она не могла даже сдвинуться с места; Кики пришлось подтолкнуть ее и увлечь за собой сквозь вращающуюся дверь.

* * *

Они уже усаживались за стол, когда Кики высмотрела серебряную блондинку, сидящую рядом с Эрлом Уилсоном.

— Это Л. С. Поттер. Давай подсядем к ним и наедимся всеми последними сплетнями. Уилсон не такой уж любитель жареного, но Поттер знает все самые непристойные истории в городе.

— Нет. — Анджела покачала головой.

— Господи! Да перестанешь ли ты наконец трястись из-за этого болвана? Он никто. Всего лишь несчастный фотографишка в мире, полном фотографов. Только он еще к тому же больной. И ты тоже станешь больной, если будешь уделять ему внимание. Не вбивай себе в голову никаких бредовых мыслей только потому, что он похож на твоего отца. Черт его знает, может, он наш сводный брат, при отцовской репутации такое возможно. Что тогда?

— Кики, если ты немедленно не перестанешь нести эту чепуху, я уйду и никогда больше не буду разговаривать с тобой.

— Может, ты все-таки остынешь? Я ведь стараюсь спасти тебя от тебя самой. Кроме того, он никак не может оказаться нашим сводным братом. Я все разузнала о нем. Он родился в 1927 году в Бронксе, а я сомневаюсь, чтобы наш папочка когда-нибудь слышал о Бронксе.

— Ты наводила о нем справки? — спросила Анджела с недоверием в голосе. — Но почему?

— На тот случай, если ты проявишь к нему какой-то интерес.

— Кики, я помолвлена…

— Помолвки тем и известны, что лопаются. Я уже говорила — я не хочу, чтобы ты дурила себе голову этим типом только лишь потому, что считаешь, что в него вселилась душа твоего отца.

— Кики, ты замолчишь? Я совсем не дурю себе голову, хотя он очень красивый мужчина. Что же касается того, что он похож на нашего отца, то ни ты, ни я не имеем никакого представления о том, как наш папа выглядит сегодня. Разве не так?

Действительно ли Кики переживала, что она, Анджела, может завести роман или что-то в этом роде с Ником Домингезом? А если да, то что это — озабоченность или ревность? С Кики этого никогда нельзя было знать точно. Может быть, Кики и сама не осознавала до конца свои мотивы.

После того как они заказали свои напитки, Кики сказала:

— Если мы хоть на минуту можем перестать говорить об этом Домингезе, то у меня есть для тебя новости.

— Папа не придет на свадьбу? — вскричала Анджела. — Да?

— Успокойся. Мои новости не имеют никакого отношения к папе. И уж во всяком случае, это не плохие новости. Понимаешь, мне очень хочется соболье манто, но я не хочу покупать его сама.

Анджела изумленно уставилась на нее. Кики часто говорила, что если женщина хочет новое меховое манто, то надо завести себе нового мужа. Когда официант принес им заказанные напитки, она опорожнила свой бокал одним глотком.

— Ты хочешь сказать, что собираешься замуж? Так?

Кики пососала оливку из своего стакана и кивнула.

— Господи! Кто же на этот раз? Почему ты раньше ничего не сказала?

— Я не хотела отвлекать внимание от тебя.

— Да перестань же! Кто он?

— Я никому не говорила об этом, потому что приняла решение только вчера.

— Кто это?

— Угадай. Первое — он высокий. — Кики!

— Ладно. Второе — блондин с голубыми глазами.

— Хорошая подсказка. Годится для половины мужского населения Америки.

— Половина мужского населения не так ошеломляюще великолепна.

— Это тоже ключ к отгадке?

— Клянусь своей задницей.

— Ладно, можешь перестать играть в эти игры. Я. ничего не хочу знать, и не будем говорить об этом. Тебе действительно нравится это черное атласное платье с узким низом? Ты думаешь, этот стиль еще будет в моде?

— Он всегда будет в моде. Я купила почти такое же к своей свадьбе. Золотистый атлас. Мария, матерь Божья! Я собираюсь окрутиться второй раз, но так и не позаботилась, чтобы прийти на свадьбу в подходящем платье!

— Кажется, я уже сказала, что не хочу знать, кто он. Это означает, что я не собираюсь обсуждать твою свадьбу или твое свадебное платье, во всяком случае.

— Ладно, — рассмеялась Кики. — Он актер и живет в Голливуде.

— Он что, как ты выражаешься, кинозвезда?

— Если бы мы играли в «Двадцать вопросов», я должна была бы сказать «да» и «нет».

— Кики, я сейчас убью тебя, и тогда ты никогда не выйдешь замуж.

— Собираешься задать следующий вопрос?

— Он большая кинозвезда?

— Горячее. Должна сказать, самая большая.

Анджела задумалась всего лишь на мгновение.

— Брэд Крэнфорд?

— В самое яблочко! Как ты догадалась?

— Господи! Брэд Крэнфорд!

— Мы смываемся в Мексику, чтобы пожениться, послезавтра. И ты, Анджела дю Бомон, отправляешься со мной в качестве подружки невесты.

— Ты хочешь, чтобы я отправилась с тобой в Мексику?

— Почему бы нет? Я буду твоей подружкой, так что ты должна рассчитаться со мной за эту честь.

— А можно Дику тоже поехать?

— Если он не будет важничать.

— Дик не важничает, — сердито возразила Анджела,

— Даже чуть-чуть?

— Нет!

— Тогда о'кей. Он может поехать, если захочет.

— Но почему Мексика? Почему вы не можете пожениться здесь? Устроить настоящую свадьбу, как у меня. Ой, я придумала! Давай устроим двойную свадьбу! Если мы не станем медлить, мы можем…

— Ну, нет! Я не собираюсь снова делить с тобой внимание публики! Вспомни, что было в последний раз, когда я появилась вместе с тобой. Ты собрала все восторги. Кроме того, как можно еще раз вынести свадьбу с Мари? Подожди, то-то еще будет, когда она услышит, что я выхожу за Брэда Крэнфорда. Ее хватит удар. Никаких рекомендаций вообще, кроме славы самого обольстительного мужика в Америке. Кроме того, если я буду ждать до августа, то могу передумать. А я этого очень не хочу. Этот брак будет настоящей голливудской сказкой! В прессе шумиха поднимется. У нас с ним один и тот же агент, и мы оба собираемся работать на одной студии. Может быть, мы даже будем вместе делать картины — голливудская мечта, супружеская пара кинозвезд. Конечно, в титрах я буду первой. Брэд — он джентльмен.

— Ты никогда не говорила мне, что подписала контракт с новой студией.

— Наш агент только что завершил переговоры о контракте. Подожди, пока услышишь об этом, мир тесен, не так ли? А студия ни больше ни меньше как «ПИФ»!

— «Пауэр интернейшнл филмс»?

— Да, черт побери, разве это не бомба?

— Но никто ничего не говорил, и Дик тоже.

— Все закончилось всего лишь пару дней назад.

— Ты встречалась с отцом Дика?

— Нет. Я подписала контракт здесь, в Нью-Йорке. Но я уверена, отец Дика знает, что его студня заключила со мной контракт. Сомневаюсь, что на этой студии хоть что-то делается без ведома папочки Пауэра.

— Я тоже уверена в этом, — вздохнула Анджела. Потом она просветлела: — Но теперь, когда точно определилось, что ты возвращаешься в Голливуд, это означает, что мы будем проводить вместе массу времени. Когда я не буду находиться в Вашингтоне, то буду тоже жить в Калифорнии.

— Как я рада, — с некоторым сарказмом произнесла Кики.

Анджела почувствовала себя уязвленной.

— Ты не хочешь, чтобы мы были вместе?

— Господи, да я просто подразнила тебя. Конечно, я рада. Но дай мне одно обещание: ты не будешь пытаться стать кинозвездой.

— Кики!

— Разве ты можешь осуждать меня за это? С меня достаточно слышать со всех сторон: «Анджела такая прелесть», «Анджела такая умница», «Анджела настоящая леди». И все знают, что Мари отдает тебе предпочтение передо мной.

— А как насчет папы? Его любимицей всегда была ты! Разве не так говорили все в Новом Орлеане?

Кики чуть улыбнулась.

— Может быть. — Затем она решила проявить великодушие. — Но папа тебя обожал. Вспомни, как он называл тебя своим маленьким ангелом.

— О да, я помню. Ах, Кики, если бы я могла еще хоть раз услышать это от него.

— Ты еще услышишь это, крошка Анджела. Он приедет на твою свадьбу. Разве я не пригласила его для тебя?

«Для нас обеих».

— Да, дорогая, ты пригласила папу. Не знаю, что бы я делала без тебя.

— Просто запомни, что ты это сказала.

— Запомню обязательно. А теперь расскажи мне о своих планах. Где вы будете жить?

— У Брэда есть дом на Родео-драйв, а через улицу, почти напротив, живет Биби Тайлер. Разве не здорово? Она сможет давать информацию в газеты обо всем, что у нас будет происходить. Но дом сейчас ужасно декорирован: пластиковые розы и все такое. Первое, что я сделаю, — все в нем изменю. Ты сможешь мне помочь. Как только мы приедем в Голливуд, тут же начнем перестраивать мой дом, а потом я помогу в твоем. И мы начнем устраивать приемы. Ты же знаешь, Голливуд — это вечные приемы. Не тут, так там. Брэд говорил мне, что в городе существуют три общественных круга. Так сказать, А, Б и С. Не буду тебе объяснять, кто такие С — ты можешь представить! А люди категории А — это те, кого Мари приглашала бы к себе, если бы жила там. Джиджи Андерс живет на побережье, и она говорит, что А — вовсе не веселая публика. Они слишком высокомерны. Поэтому я полагаю, что самыми приятными людьми будут В. Мы не может спросить об этом Брэда, потому что, между нами говоря, он тоже немножко высокоморен. Знаешь, какое его настоящее имя? Алан Хоупберри^[14]. Разве это не писк?

— Ты была с ним в постели?

— Конечно, глупышка, я же говорила — если ты разведена, тебе дозволено все. Кроме того, я должна была быть уверена, что не попаду еще на одного педика. Один раз — это еще шутка, но дважды?

— Ты безумно влюблена в него?

— Что за дурацкий вопрос! Конечно, я безумно влюблена в него. Как там говорится: первый раз выходишь замуж из-за денег, второй раз — по любви?

Анджела прыснула:

— Есть и другой вариант: первый раз — по любви, второй раз — из-за денег.

— Ладно, в таком случае можешь сказать, что я до безумия влюблена в его деньги.

— Он так богат?

— До противности. Нельзя быть номером первым по кассовым сборам и не быть богатым. И все же, — добавила она задумчиво, — я никогда не буду такой богатой, как ты. Ты становишься членом одной из по-настоящему богатой семьи.

— Но у тебя есть твои собственные деньги. Я думаю, это очень важно.

— Дом, что я получила от Трейси? Семечки. А что до денег, которые я сама зарабатывала, так о них и говорить не стоит.

— Но теперь ты собираешься стать кинозвездой!

— А ты собираешься стать женой будущего губернатора Калифорнии!

— «Будущее» здесь ключевое слово. А это не одно и то же, чего уже добился сам по себе, — задумчиво заметила Анджела. — А ты всегда добивалась всего сама, Кики.

Кики положила ладонь на ее руку.

— Ты тоже будешь самостоятельной. Вот увидишь. Если, конечно, не позволишь этим ребятам Пауэрам подмять себя.

Онарассмеялась своей шутке. Но Анджела осталась серьезной.

— Значит, борьба будет, да?

— Ты должна быть сильной. Как я в делах со стариком Пауэром. В конце концов, я буду работать на него, а все говорят, что он самый большой сукин сын в шоу-бизнесе.

— До сих пор он был очень мил со мной.

— Конечно, до того времени, пока ты не бросишь ему вызов.

— Господи, не хотела бы я присутствовать, когда ты все скажешь матери.

— Тебе самой придется все рассказать матери, когда ты вернешься из Мексики. Брэд и я проведем неделю в Акапулько, затем Брэд улетит в Италию. Там у него съемки. На студию я пока ничего сообщать не буду.

— Ты хочешь сказать — я должна вернуться назад и выложить все один на один матери, в то время как вы с Брэдом будете заниматься любовью в Акапулько?

— Да, у тебя есть свой подход к матери, разве не так? Кроме того, Эдвард уже знает. Он поможет тебе сообщить ей эту новость.

— Ты сказала Эдварду?

— Да. Я хотела, чтобы до свадьбы он предпринял что-нибудь с моими деньгами. Вложил их в трастовую компанию на чье-нибудь имя или еще что-нибудь. Эдвард знает, что надо делать.

— Не понимаю.

— Каждый должен быть практичным, как бы он ни был влюблен. Откуда я знаю, как долго буду замужем за Брэдом? А в Калифорнии действуют законы об общности совместно нажитого имущества. Понимаешь? Когда мы разведемся, я получу половину его состояния, а если у меня ничего не будет, я не смогу отдать ему половину моего, верно? Я не выхожу замуж в спешке и намерена все сделать с умом. И в случае, если меня не окажется рядом, когда ты будешь разводиться с Диком, позволь мне…

— Я не хочу даже думать о таком!

— О'кей, но если ты решишь подумать, вначале повидайся со мной. Во всяком случае, первая вещь, которую я сделаю, вернувшись из Мексики, — это отволоку тебя к Мэгги Сэнджер.

— Но я… эту штуку ведь нельзя поставить… если ты еще…

— Ты хочешь сказать, что старина Дик не погружал в тебя пальчик?

— Кики, если ты будешь говорить непристойности, я уйду.

— Ох, молчу. В таком случае, прежде чем обращаться к Сэнджер, мы пойдем к доктору, и он тебе это прорежет.

— Ты с ума сошла?

— Многие молодые женщины, которые не имели удовольствия пройти обучение на заднем сиденье старого автомобиля, прибегают теперь к услугам умелых рук гинеколога. Должна признать, что это жалкая замена, но если врач срывает твою вишенку, это облегчает события первой брачной ночи, а у меня есть ощущение, что ты очень нуждаешься в таком облегчении. Анджела — это отличная идея, тогда первый раз пройдет у тебя легче и доставит больше удовольствия. А потом, ты сразу можешь вставить спираль, и это очень важно — поставить ее «до», а не «после». Я не хочу, чтобы ты забеременела в ту же самую минуту, как тебя впервые трахнут, и ты начнешь производить детей, как племенная корова.

— Дик хочет большую семью.

— Из политических соображений? В таком случае пусть он и рожает за тебя. Иначе твои титьки отвиснут до колен.

Анджела покачала головой:

— С каждой минутой ты делаешься все более невозможной. Но я не хочу вставлять спираль. Мы будем пользоваться безопасными днями.

— Да предохранят вас все святые. Могу только сказать — надеюсь, что ты и Дик всегда будете петь в одной тональности.

* * *

После очередного коктейля Анджела захихикала.

— Что смешного? — требовательно спросила Кики.

— Ты.

— В самом деле? Каким образом?

— Вспомни, как ты однажды сказала, что я подцепила мужчину, совершенно непохожего на папу, потому что опасалась совершить душевный инцест.

— Ну и что?

— Сообрази, за кого ты собираешься выйти замуж после того, как отказала Гейблу. Брэд Крэнфорд! Мы обе выходим замуж за мужчин с белокурыми волосами и голубыми глазами!

Кики была раздражена. Она не могла стерпеть, чтобы в разговоре последнее слово оставалось за Анджелой.

— Я сама уже размышляла над этим. Это очень похоже на правду, если быть совершенно честными. Например, взгляни на себя, с твоей маниакальной впечатлительностью от одного только смутного дьявольского присутствия Ника Домингеза. Я почти убеждена, что ты уже готова разорвать свою помолвку с Диком и броситься в его объятия…

Анджела мгновенно перестала смеяться.

— Кики, ты слишком серьезно к этому подходишь. К тому же ты пьяна.

* * *

Когда они входили в отель, было послеполуденное время, но солнце еще ярко светило. Сейчас, стоя у Центрального парка в ожидании, когда портье поймает для них такси, они заметили, что опускаются сумерки. Глаза Анджелы, помимо ее воли, обежали ближайшее окружение в поисках Ника Домингеза. Ей не хотелось, чтобы его камера застала ее врасплох, говорила она себе. Но Ника нигде не было видно.

В этот момент она встретилась взглядом с Кики. Знала ли Кики, о чем она думала? Казалось, Кики всегда читала ее мысли. Но догадывалась ли Кики, что Анджела вела себя так потерянно именно потому, что Домингеза нигде не было?

6

Все газеты только и писали об этом тайном бегстве, еще бы — это была первая женитьба суперзвезды Брэда Крэнфорда. И первой описала эту историю Биби Тайлер. Кики знала, что после церемонии обязательно позвонит именно ей. Биби никогда не простит ни ей, ни Брэду, если не получит эту сенсационную новость первой, а Биби, Кики это знает, может стать врагом, если ей провести против шерсти и изрядно подпортить ей карьеру.

Мари Уиттир не читала Тайлер, но было трудно не замечать все газеты, которые перепечатали заметку Тайлер, распространенную газетным синдикатом. А когда об этом передали и в вечерних новостях по телевидению, Мари с отвращением выключила телевизор. Она смотрела только телевизионные программы новостей, а теперь и они предали ее. После того как начались телефонные звонки с поздравлениями, Мари обернулась к Анджеле и сказала с горькой иронией:

— До твоей свадьбы осталась всего неделя, но Кики, кажется, украла у тебя все внимание публики.

Анджела посмотрела на мать, но, когда до нее дошел смысл сказанного, она всхлипнула.

— У тебя это прозвучало так, словно это было ее единственной целью.

— А разве нет? Она вышла замуж за «самого популярного киноактера Америки» — кажется, именно это выражение употребили газеты — всего за несколько дней до твоей собственной свадьбы с обыкновенным конгрессменом.

— Но Кики встречается с Брэдом Крэнфордом уже почти год, так она сказала.

— Ладно, твоя свадьба станет противоядием против всей этой шумихи, не так ли? Это заставит кое-кого задуматься, почему Кики решила узаконить свою маленькую скандальную связь именно в этот момент. И так умно было с ее стороны устроить это бегство с возлюбленным — она заработала невероятную популярность таким образом.

Для последних приготовлений к свадьбе Мари перебралась из Саутгемптона в Стонингем-Мэнор, а Анджела вернулась в Нью-Йорк дожидаться приезда своего отца и возвращения Кики из Акапулько.

* * *

Анджеле не хотелось думать о том, что мать по-своему права, объясняя ей желание Кики выйти замуж за Брэда Крэнфорда именно сейчас. У нее и так хватало забот, с которыми надо было управиться. Замужество было событием не только радостным, но и хлопотным; к тому же доставляла беспокойство непрекращающаяся борьба ее матери с Лайемом Пауэром, возникавшая по телефону каждый день из-за гостей, которых хотел включить в список Пауэр. Волновала также мысль, связанная с первой брачной ночью: подойдет ли она Дику с его опытом? Единственное, что утешало ее, это мысль о приезде отца.

Она ни с кем не делилась своими радужными ожиданиями по этому поводу, даже с Диком, который отказался сопровождать ее в Мексику, а теперь все время ворчал по поводу ожидаемого приезда отца. Она уже жалела, что рассказала ему об этом. Было бы лучше, если бы это стало для него сюрпризом, так же, как для ее матери и его родителей. Дик злился, что она пренебрегла мнением его отца, злился, что вынужден был дать ей обещание держать все в секрете. Наконец, он злился на них обеих, Анджелу и Кики, за то, что «они эгоистичны и не желают считаться с чувствами других» и что он «окажется втянутым в старый скандал», с которым он, с его тщательно оберегаемой репутацией, не имеет ничего общего. «И в целом все это возобновление отношений не принесет тебе ничего, кроме разочарования. Романтические переживания бесполезны, если у тебя все хорошо, и приносят беду, если у тебя все плохо. Вдолби же, наконец, в свою голову, что он уже больше не блистательный, великолепный Бог на белом коне из твоих грез. Скорее всего, он опустившийся развалина.

Я ни в чем не обвиняю ни тебя, ни Кики. Но она лучше ориентируется в этом мире, чем ты. Ты так долго считала эту ситуацию романтической, что не можешь дать ей правильную оценку. А Кики использует этот романтизм, манипулирует им… Она хочет поставить в неловкое положение меня и моих родителей и высмеять твою мать и приемного отца».

Анджела была ошеломлена, слушая то, что говорил ей Дик об ее отце и Кики. Она чувствовала, что он далеко не в восторге от Кики — находит ее слишком агрессивной и вызывающей. Но ее отец? Это все слухи и сплетни. Если бы он хоть раз увидел Рори Девлина, то убедился бы, насколько он замечательный человек.

* * *

Споры оказались напрасными. За два дня до свадьбы Кики вернулась из Акапулько, а за несколько минут до этого принесли маленький пакет с коротенькой запиской: «…он так хотел бы быть со своими маленькими девочками в день свадьбы Анджелы… об этом он всегда мечтал… с гордостью вести под венец своего маленького ангелочка… здоровье не позволяет ему сейчас приехать…» В маленькой коробочке был подарок — золотая брошь в виде лошади, с двумя бриллиантиками и рубином в головке.

Кики, приколов маленькую золотую лошадку к черному платью Анджелы, натянуто улыбнулась. Ей хотелось закричать:

«Так вот как этот сукин сын потратил деньги, которые я выслала ему на проезд!»

Но вместо этого она сказала:

— Что ж, мистер Конь смотрится очень элегантно на черном. — И вытерла слезы, скатившиеся из глаз Анджелы. — Я думаю, что папа не хотел ставить в затруднительное положение маму. Я полагаю, это правильное объяснение. Какая очаровательная брошь! У папы такой хороший вкус.

Кики извинилась и ушла в свою комнату. Даже не закрыв за собой дверь, она кинулась на кровать и разрыдалась в подушку. Анджела… Больно не ей одной…

* * *

Через час в голову Кики пришла блестящая идея. Почему бы Анджеле и Дику не изменить свои планы на медовый месяц и не полететь вместе с ней в Рим?

— Мы будем предоставлены самим себе и отлично проведем время. La dolce vita^[15] и все такое. И не переживай относительно интимной стороны. Брэд и я тоже хотим побыть наедине, так что у тебя будет достаточно времени натрахаться.

Идея показалась Анджеле грандиозной, но она сказала Кики, что это невозможно. Дик никогда не откажется от своего желания — провести медовый месяц у побережья Южной Калифорнии на острове, который недавно купил Лайем Пауэр, намереваясь продать свой дом в Хемптоне. Что же касается близких друзей, то Лайем признался — он устал от тамошнего высокомерного дерьма. В конце концов, он и его семья — калифорнийцы. Они должны устраивать свою жизнь в этом «золотом» штате, где его сын собирается стать губернатором.

Лайем Пауэр намеревался назвать свой остров «Мировое убежище Пауэра», в честь своей студии; он хотел там все полностью обновить. Говорили, что Валентино^[16] часто использовал этот остров как приют для своих любовных утех. Сейчас здесь имелся бассейн, теннисный корт, а также дом, построенный в девятнадцатом веке. Лайем предполагал построить на острове новый бассейн, новые теннисные корты, новую пристань и несколько домов для размещения всей семьи. Старый дом он решил предоставить молодоженам — где еще они смогут найти такое место для медового месяца. Уединенно, покойно… И Тихий океан во всем своем великолепии. Может быть, они пригласят приехать фотографа из «Лайфа» или какого-нибудь другого журнала и сделать несколько снимков конгрессмена и актрисы. На острове жила одна супружеская пара, смотритель и его жена, они обеспечат все необходимое молодой семье. Кроме того, Дик не может надолго отрываться от своих обязанностей, конгрессмен должен работать без передышки, а не болтаться по Европе среди разных декадентов-иностранцев. «Верно?» — требовательно вопрошал Лайем Пауэр, и никто не смел ему возразить.

— Но почему ты сама не можешь выбрать место? — спрашивала Кики. — Почему выбирает только Дик? Нет, даже не Дик, а этот старый черт. Надеюсь, я не совершила ошибки, подписав контракт с его студией, но, кто его знает, может, и ошиблась.

Пока Кики рассуждала о возможной ошибке, Анджела мучилась сомнениями. Кики была права. Отец Дика проявил наглость, указав, где им следует провести медовый месяц. И она была разочарована тем, как слепо Дик ему повиновался. Действительно ли Дик был папенькиным сынком? Почему он, по крайней мере, не посоветовался с ней? Почему не спросил, хочет ли она отправляться на этот остров? Возможно, ее Мать права и она вовсе не знает Дика по-настоящему.

Ладно, может быть, уединение на острове Пауэра поможет им наладить близкие отношения. На самом деле она сознавала, что проблема заключается не в том, где они проведут медовый месяц, а что они будут говорить друг другу между прогулками по океану под парусами и занятиями любовью. Что обсуждают новобрачные, когда пьют кофе за завтраком? Об этом не было написано ни в одной книге.

Действительно, до сих пор они почти никогда не оставались наедине, все время находились в компании других людей — в кино или театрах, ресторанах, клубах и на вечеринках, музеях и выставках; на официальных встречах — обедах, приемах и тому подобном. Даже на отдыхе, играя в теннис, прогуливаясь на яхте или купаясь, они обычно были в каком-то окружении.

Сомнения не давали ей покоя. Любит ли ее Дик? Или же они обе, как считала мать, готовы были залезть на дерево, лишь бы не выйти замуж за человека, похожего на их отца? Не совершала ли она ошибку? Или она начала сомневаться из-за разговоров матери и Кики? Но она не должна так поступать. И ее мать, и сестра были циничными женщинами. Если она не будет придерживаться своего собственного мнения, у нее не будет ничего.

7

Мистер и миссис Лайем Пауэр давали обед в честь невесты и ее близких в одном из отелей Территауна, где они остановились; по этому случаю они подарили Анджеле старинный бриллиантовый кулон. Анджела находила его очень красивым, но Кики назвала его «безвкусным». Мари, вернувшаяся поздно вечером в Стонингем, сухо заметила:

— Видимо, в семье Пауэров крупные бриллианты считают показухой. — И она выразительно перевела взгляд с обручального кольца Анджелы на кулон.

На туалетном столике Мари стояла шкатулка с драгоценностями, выложенная перламутром, — шкатулка Евгении, которую Мари привезла в Нью-Йорк, когда бежала из Нового Орлеана. Сейчас она намеревалась разделить ее содержимое между двумя молодыми женщинами в качестве свадебных подарков. Она все еще сердилась на Кики и поначалу, в назидание ей, хотела отдать все драгоценности Анджеле, но потом передумала. Она знала, что Кики не только никогда не простит ей этого, но затаит неприязнь и к Анджеле. Кики была такая — она не могла вынести, чтобы другие обладали чем-то, чего не было у нее. Мари не хотела вносить разлад между сестрами, который может сохраниться, даже когда ее самой уже не станет.

Узнав желание матери — разделить драгоценности поровну между дочерьми, Анджела запротестовала:

— Ты не должна отдавать все это нам, мама. Ты должна что-нибудь оставить себе.

Мари иронично улыбнулась:

— Нет. Я больше не нуждаюсь в наследстве дю Бомонов. Я теперь Уиттир. И чувствую себя как Уиттир. И ты, в конце концов… была… известна как Анджела дю Бомон. Ты и должна обладать драгоценностями дю Бомонов. И Кики, конечно, — добавила она вежливо.

Кики отметила это покровительственное замечание тем, что взмахнула своей белокурой гривой. Еще одно свидетельство, что ее мать всегда отдавала предпочтение Анджеле. Но право начать выбор Мари предоставила Кики.

Каждый предмет долго обсуждался. Глаза Кики сужались, взгляд становился острым при взгляде на вещи; Анджела же давала согласие на обмен любого изделия, которое нравилось Кики. Для нее это не имело особого значения, но сестра относилась ко всему очень серьезно.

Наконец шкатулка опустела, и Мари сказала:

— Ее я сохраню для себя. Может быть, эти драгоценности принесут вам обеим счастье в вашей дальнейшей жизни.

Склонная к сентиментальности Анджела всплакнула; Кики после слов матери произнесла:

— Я надеюсь, что ни на одной из этих вещей не лежит проклятье. Ведь они из Нового Орлеана, а в этом случае ничего нельзя знать точно.

Мари грустно улыбнулась:

— На вещах никогда не лежит проклятье. Только па людях.

Анджелика дю Бомон Девлин венчалась в свадебном платье своей матери. Мари сделала вид, что не знает, о чем речь, заметив лишь: «Это платье от Бергдорфа», что сестры нашли очень забавным. Когда она повторила эти слова по крайней мере раз двадцать, даже Кики надоело делать ей замечания, и она сама стала называть его: «это платье от Бергдорфа». Кики раздобыла платье из Нового Орлеана, написав жалостное письмо дяде Джулиану с просьбой прислать наряд для ее сестры — в виде свадебного подарка Анджеле, этой маленькой сентиментальной дурочке. Она написала, что платье, которое надевала ее мать, а до нее — Евгения, а до нее мать Евгении — очень много значит для Анджелы, с любовью вспоминающей дни, проведенные в Луизиане с дядей Джулианом и его семьей. Джулиан, надеясь, что Мари ответит приглашением ему и его семье, выполнил эту просьбу. Но Мари, конечно, ничего не сделала.

Церемония прошла в Стонингем-Мэноре. Кики Девлин Крэнфорд была подружкой невесты, а брат жениха Шон Пауэр — его шафером. К венцу невесту вел ее приемный отец Эдвард Уиттир, а Эдвард Тейлор IV, младший брат невесты, был «хранителем колец». Джулия Лауд, кругленькая, пухлая дочка сестры жениха Колин, была «девочкой с цветами». К несчастью, маленькая толстушка Джулия все время шмыгала носом, и Мари, раздраженно пожимая плечами, потом говорила, что этот ребенок смазал всю торжественность обряда.

Последующий прием состоялся в обширных садах Стонингема; обильное меню состояло из французских блюд — возможно, для того, чтобы подчеркнуть аристократическое происхождение невесты. К крайнему раздражению Лайема Пауэра, Мари рассказала большинству гостей, что Анджела родилась в том самом доме, где еще задолго до приобретения американцами Луизианы и, разумеется, задолго до того, как какой-нибудь Пауэр ступил ногой на американскую землю, принимали герцога Орлеанского.

На следующий день все колонки светской хроники дали подробное описание свадьбы. Некоторые газеты упомянули об отце Анджелы, который был когда-то и киноактером, и героем войны; подробно информировали об отчиме невесты; много места уделили жениху и его семье. К огорчению Кики, о ней было сказано только то, что она совсем недавно вышла замуж за Брэда Крэнфорда, знаменитость серебряного экрана. В газетах, разумеется, была помещена традиционная фотография невесты в ее подвенечном платье.

Среди всех изданий отличился «Уиспер». Он поместил снимок, на котором невеста, приехавшая в «Шерри Нидерланд»^[17] провести там свою первую брачную ночь, выглядела грустной и задумчивой. Жениха на снимке не было, а подпись гласила: «Не потому ли Анджела так печальна, что папочка Девлин не приехал на свадьбу с юга Франции». В заметке делался упор на карьеру Девлина: его происхождение, его репутацию любовника, его окончательное падение. Во всех деталях описывалось первое замужество Мари и развод — вся ее жизнь до второго брака. Прошлое конгрессмена Пауэра также было дотошно разобрано и перемыто по косточкам.

Анджела сама не видела статьи, так что не могла размышлять — делал ли этот снимок Ник Домингез или нет. Один приятель дал Кики газету, когда она уже садилась в самолет, отлетающий в Рим; Мари прислал номер анонимный доброжелатель.

* * *

После первой ночи в «Шерри Нидерланд» в Нью-Йорке молодожены вылетели на свой маленький остров неподалеку от Ньюпорт-Бич в Калифорнии, чтобы пронести там медовый месяц. Остров Пауэра располагался вблизи от материка и, хотя он был уединенным, вовсе не походил на необитаемый остров. Нынешний дом в два с половиной этажа был возведен переселившимся из Новой Англии судовым капитаном и с той поры многократно перестраивался. Теперь он походил на банку для соли, с площадкой и перильцами на крыше и еще чем-то, напоминающим испанскую миссию.

Дик, большой любитель истории, был влюблен в дом. Он сразу повел Анджелу показывать ей разные достопримечательности. Лестница, ведущая в холл, имела перила с шестью различными рисунками; утверждали, что все они были вырезаны моряками в море, а потом проданы строителям, когда суда возвращались в порт.

— Взгляни сюда, — Дик указал ей на верхушку колонны на лестнице, — это бутон расчета. Он вырезан строителем после того, как вся постройка была завершена, в манере, принятой в Новой Англии. Это означает, что владелец рассчитался со строителем и доволен его работой.

Он рассказал и об обоях в холле.

— Этот рисунок известен под названием «Прощание моряка».

Затем — о коллекции шкатулок.

— Все они привезены моряками дальнего плавания с Востока. Взгляни на эту искусную работу, — позвал он и показал коробку для пряностей из слоновой кости с Цейлона. — А теперь посмотри сюда — это модели судов, построенных в соседних городах на материке.

Анджеле нравился его энтузиазм. Но Дик имел привычку внезапно обрывать рассказ и уходить в сторону так, как угасает иногда звук в радиоприемнике. Это означало — она уже поняла, — что тема ему надоела и он готов заняться чем-то другим. Эта черта в его характере ее очень раздражала. Неужто ему все так быстро надоедает?

Неожиданно он взял ее за руку и увлек в комнату, которая называлась «комнатой невесты»; вероятно, первый владелец дома привел сюда свою молодую жену после свадьбы. Здесь они с Диком занялись любовью на большой, застланной розовым покрывалом кровати с пологом в самом романтическом стиле.

Сегодня все было не так, как в их первую ночь, когда Дик брал ее как атлет, сильно и быстро, не делая ни одного лишнего движения. Она, почувствовав тогда боль, непроизвольно выкрикнула, чтобы он остановился и был побережнее с ней, но Дик словно не слышал ее. Он полулежал на ней, неотрывно глядя в ее глаза, и качал безостановочно, как помпа, пока его орган не проткнул ее; он вбивал его вниз, потом полуизвлекал вверх, и снова опускал, не обращая внимания на ее стоны, пока не кончил. Затем он слез с нее и спросил самым обыденным тоном:

— У тебя был оргазм?

У нее хватило сил только на то, чтобы отрицательно покачать головой, и он показался скорее раздраженным, чем разочарованным. Фамильярно похлопав ее ладонью по голым ягодицам, Дик доверительно произнес:

— Это придет со временем, вот увидишь.

Сейчас же, на этой огромной кровати, он сначала два раза поцеловал ее, потом стал поочередно сосать ее груди и лишь затем занял позицию над ней. Он глубоко погружался в нее, потом выходил, снова погружался и снова выходил, глядя в упор ей в глаза, пока она не зажмурилась.

В этот раз он задал тот же вопрос:

— У тебя был оргазм?

И снова она была вынуждена дать отрицательный ответ. Он, задумавшись на миг, проговорил:

— Ты недостаточно расслабляешься. Заставь себя чувствовать…

Потом Дик своими крупными пальцами стал манипулировать ее клитором, по-прежнему неотрывно глядя в глаза; ощутив, что ее тело несколько раз содрогнулось, он спросил:

— Так лучше?

Смущенно Анджела пробормотала:

— Да.

Он ухмыльнулся:

— Хорошо. — Затем он встал с кровати — большой, мускулистый, с крепкими бедрами. — Пойдем поплаваем.

Они плавали, ели, играли в теннис на примитивном корте, ходили под парусом на ялике, катались по водной глади на лыжах до тех пор, пока не начинали чувствовать усталость. В теннисе Дику было трудно противостоять, хотя Анджела занималась этим видом спорта уже много лет. Они и раньше играли вместе, но только в паре. Один же на один он быстро обыгрывал ее, и вскоре они бросили это занятие.

Она не была любительницей парусного спорта, но решила скрыть это от него; больше всего она любила плаванье в старом бассейне, особенно если вытянуться на спине и подолгу лежать в холодной воде, медленно дыша и обсуждая с ним прочитанные книги. Еще ей нравилось сидеть на берегу и рисовать его портрет. Анджела привезла с собой кое-какие принадлежности для рисования, и это было бы чудесно, если бы он позировал ей, пока они болтали о том о сем. Но он мог высидеть лишь считанные минуты. Она успевала сделать всего несколько набросков, как Дик уже вскакивал и говорил:

— Давай прыгнем в океан.

Сама она предпочитала океану бассейн. Океан выглядел суровым, а уходящие далеко в воду скалы казались таинственными и угрожающими. И все же, когда он звал ее, она шла с ним.

Анджела пыталась читать ему стихи, когда они валялись на солнце, но едва она успевала произнести несколько строф, как он начинал ерзать, а потом поднимался на ноги и говорил:

— Пойдем в дом потрахаемся.

Раньше в разговорах с ней он никогда не употреблял подобных слов. Казалось, его шокировало, когда Кики произносила что-нибудь уж очень сочно. Теперь он изумлял Анджелу — на пляже Дик снимал свои трусы и пытался раздеть ее. Анджелу ужасало, что Роберто и Мария могут увидеть их из дома, но, как всегда, она делала так, как он хотел.

На четвертый день она вспомнила о подарке для него, который привезла с собой. Заметив, что однажды он цитировал ей Пруста, она купила в антикварном книжном магазине великолепное, в кожаном переплете, издание «В поисках утраченного времени» и хотела подарить на память о медовом месяце.

Он сидел у Кромки воды и что-то делал с лодкой, когда она принесла ему книгу. Он перелистал ее, потом произнес:

— Очень красивая книга. Спасибо.

— Тебе не нравится, — быстро сказала она.

— Нравится. Очень. Ты же знаешь, я читал ее. Много лет назад.

— Да. Я думала, что тебе хочется ее иметь. Но этот экземпляр предназначен не только для чтения. Его надо и рассматривать, как настоящее сокровище…

Ее голос умолк. Она ощутила неловкость, словно обманулась.

— Я уже сказал тебе: мне очень нравится.

Но Анджела была в замешательстве — она сделала ненужный, бесполезный подарок. Эта книга подходила поэту, но не человеку действия. И тогда она вспомнила слова матери — ей нужен поэт, а не политик.

Он почувствовал ее разочарование и обиделся. Дик не любил, чтобы от него чего-нибудь хотели.

— А чего ты ожидала — восторгов? Чтобы я вел себя, как один из этих педиков, друзей Кики? Чего ты от меня хочешь?

Она смотрела вниз, не в силах передать словами свои чувства. Ей казалось — если сейчас она заговорит, то обязательно заплачет.

— Но мне нравится эта книга, — сказал он. — Мне нравится то, что ты приложила такие усилия, чтобы найти ее для меня. Я ценю это.

Наступила пауза. Она все еще не могла произнести ни слова, и он почувствовал — надо сказать что-то теплое, нежное.

— Я всегда буду беречь ее.

— Я подумала, — медленно проговорила она, — что, может быть, мы будем ее вместе читать, обсуждать…

Он ухмыльнулся:

— Сейчас я больше предпочитаю трахаться, чем обсуждать Пруста. Разве Фрейд не утверждал, что природа женщины в значительной степени определяется ее половыми функциями?

Она грустно улыбнулась:

— Я верю, что, кроме этого, существует и нечто большее. Следует помнить, что женщина как индивидуальность может быть человеческим существом и помимо этого.

— Он делал ударение на слове индивидуальность, по-моему.

«На что намекает Дик? — подумала Анджела. — Что она не такая женщина, женщина с индивидуальностью?»

— Что вообще знал Фрейд о женщинах? — спросил ее Дик. — Он задавал вопрос: «Чего в действительности хочет женщина?» Очевидно, даже он не знал этого. Вот ты и скажи мне: чего ты хочешь?

Она не ответила ему, не могла ответить, потому что действительно не знала.

— Иди сюда, — позвал Дик и протянул ей руку. Он помог ей перелезть через планшир и трахнул прямо на скамье яла. Было жестко и неудобно, но, по крайней мере, романтично — заниматься любовью на борту шлюпки, решила Анджела. И на этот раз, во всяком случае, он не спросил ее, испытала ли она оргазм, и ей не пришлось отвечать, что не испытала.

На седьмой день их медового месяца объявились Колин — сестра Дика — со своим мужем Кейтом в сопровождении Хью и Полы Годфри. Кейт вел финансы семьи, а Хью был первым помощником Дика и, кроме того, лучшим другом со времен колледжа. Они закатились без предупреждения, прямо к обеду. Анджела была потрясена. «Как они так могли?» — кипела она, пока до нее не дошло, что Дик несомненно пригласил их заблаговременно.

— Неужели тебе так необходимы были партнеры по теннису, что ты не мог вытерпеть хотя бы еще неделю? — спросила она.

Дик, разыгрывая невинность, протестовал, но Анджела не верила ему.

Островное уединение было нарушено. Гости, рассевшись возле бассейна, с волчьим аппетитом поедали бифштексы, которые Дик жарил на гриле; пили, сплетничали и страстно обсуждали преимущества Эда Лопата перед Уорреном Спаном.

Сразу после обеда Анджела направилась в свою спальню.

— Я уверена, ты даже не заметишь моего отсутствия, к тебе ведь явилось такое подкрепление, — сказала она Дику ледяным голосом перед своим уходом.

— Может, ты перестанешь дуться, как ребенок? Я не знал об их приезде. Они просто свалились…

— Ты хочешь сказать, что они просто по-соседски заглянули на огонек? — спросила она с сарказмом, более присущим Кики, нежели ей.

— …и я должен был предложить им остаться, — закончил он, не обратив внимания на ее слова. — Подумай, здесь множество комнат. И они будут нас оставлять наедине столько, сколько мы захотим. Представь, что мы в Риме, как предлагала Кики. Мы бы имели Брэда и Кики…

— Но мы не полетели в Рим. Мы отправились сюда, значит, мы могли быть одни, — так я, во всяком случае, думала.

Кейт Хью, глядя, как Анджела поднимается по лестнице, отпускал двусмысленные шуточки из серии «только что поженились» насчет того, почему новобрачная нуждается в отдыхе. Колин и Пола, присоединившись к мужьям, тоже от души смеялись.

Наблюдая из окна, как они выбирали партнеров для парной игры в теннис, Анджела решила, что разделит это полуденное время с единственным безгласным собеседником — сама с собой. Она вытряхнула пилюльку из маленького белого пузырька, который ей предусмотрительно дала Кики, и вытянулась на шелковом стеганом одеяле. Это была старинная вещь, с ним была связана целая история. Мексиканская девушка сшила его для своего приданого, но ее жених был убит, сражаясь за Хуареса, и бедная девушка так никогда и не вышла замуж и никогда не воспользовалась этим одеялом. Но кто знает? Может быть, молодая мексиканка была счастлива? — с горечью подумала Анджела.

У нее не было привычки к транквилизаторам, и она заснула почти мгновенно. Ей снилось, что она опять — маленькая девочка, живущая в Новом Орлеане. Ее отец был там, и Кики. Они обе висли на нем, и каждая старалась перетянуть в свою сторону. Потом он оттолкнулся от них и исчез, а его место заняла Мари, и они стали вырываться из ее рук.

Гости пробыли на острове еще три дня, и почти все это время Анджела старалась быть одна. Сначала она беспокоилась, что подумают Колин и Пола о ее поведении, но потом махнула на это рукой. Она одна загорала на пляже, читала, делала зарисовки. По утрам она даже не вылезала из постели, чтобы не присоединяться к другим за завтраком на террасе. Шумные разговоры и всплески хохота раздражали ее каждое утро.

Наконец, они уехали, и Анджела подумала, что еще можно спасти медовый месяц — если она очень постарается. Но неожиданно Дик сообщил ей: их пребывание на острове заканчивается — что-то произошло, — и они должны уехать па следующее утро. Он сказал только: «Чрезвычайная ситуация, ты не поймешь». Больше ничего Дик объяснять не стал.

* * *

На пристани их ждал лимузин, и шофер довез их до Лос-Анджелеса. Всю дорогу они ехали в полном молчании. Первая остановка была у старой квартиры Дика в Западном Голливуде. Здесь Дик помог ей внести багаж, а сам отправился в свой офис.

Оставшись одна, Анджела бесцельно бродила по комнатам.

«Разочарование. Конец медового месяца. Начинается жизнь».

Апартаменты Дика, расположенные, по всеобщему мнению, в роскошном здании, были хороши для холостяка, подумала она, но недостаточно удобны для семейной пары. И во всяком случае, не так просторны, чтобы в них принимать кого-нибудь. Но, конечно же, они не станут здесь жить. Большей частью они будут находиться в Вашингтоне, куда им предстоит отправиться через пару недель. Она рассчитывает, что со временем они купят свой собственный дом в Лос-Анджелесе.

Проведя пальцами по столу в столовой, она заметила на них пыль. Значит, Дик не оставил прислугу. Квартира нуждалась в основательной уборке, но у нее не было настроения связываться сейчас с агентством по найму. Возможно, контора сможет прислать служанку… завтра. Но дел хватало и для нее самой. Все ее платья, книги, личные вещи, а также свадебные подарки уже были доставлены в ее отсутствие и ждали, когда их распакуют. Но пока она разберет лишь то, что потребуется для переезда в Вашингтон, рассудила Анджела.

Она отложила какие-то вещи для чистки, потом сложила целую кучу для отправки в ручную прачечную, которую еще предстояло найти. В квартире было слишком жарко, и она включила кондиционер; но это не помогло — надо будет сообщить об этом управляющему домом.

Анджела выглянула в окно. Солнце ярко светило, все вокруг было таким красивым, чистым, повсюду виднелись цветы. Она увидела группу людей, входящих в здание, — две девушки и двое мужчин над чем-то смеялись под полосатым навесом у входа. Она никогда до конца не понимала значение выражения «тихое отчаяние». Теперь поняла. Анджела кинулась к телефону и заказала Рим. И, чудо из чудес, она застала Кики на месте.

— Кики! — обрадовалась она, услышав ее голос — Когда ты возвращаешься?

— Анджела! Ты так скоро вернулась? Медовый месяц уже кончился?

— Да, Дику нужно было приехать. Что-то случилось.

— Ну и как вы провели старый добрый медовый месяц? Вы трахались в воде?

— Ой, Кики! — вскричала Анджела. — Я так рада слышать тебя. Конечно, мы занимались этим в воде. А когда ты возвращаешься?

— Брэд не сможет освободиться раньше, чем через две недели, а затем мы отправимся на несколько дней в Париж. Я знаю, что у Дика полно работы, но почему бы тебе не прилететь сюда одной? Рим божествен. Я встретила здесь самых божественных людей.

«Кики всегда встречает самых божественных людей».

— Я не могу уехать. Мы скоро отправляемся в Вашингтон. Кроме того, я должна заняться квартирой, здесь такой кошмар.

— Ладно, не унывай. Скоро увидимся. Не вешай нос.

«Ох, бедняжка Анджела. Похоже, у нее уже начались нелады».

Кики подумала, что все произошло слишком быстро.

— Просто я скучаю по тебе.

— Ладно, я вернусь в Калифорнию быстрее, чем ты узнаешь об этом. Я позвоню тебе из Парижа.

Анджела, повесив трубку, ощутила неприятное чувство зависти. У Кики всегда все получается так легко. Когда она вернется из Европы, ее будут ждать услужливые друзья, дом на Родео-драйв, карьера. Она станет кинозвездой, имеющей миллионы обожающих ее поклонников и с обожающим ее мужем в придачу.

А что имеет она? Нескольких знакомых и мужа, который даже не провел с ней до конца их медовый месяц. А она согласилась ради него пожертвовать своей карьерой. Ошибка? Анджела закусила губу. Что с ней? Замужем чуть больше недели и уже тоскует? Она ведет себя как обиженный ребенок.

Анджела решила занять себя, сделать то, что она могла сделать. Может быть, позвонить в бюро обслуживания или пойти осмотреть мебель? Затем она подумала о еде. Надо всего лишь приготовить для Дика вкусный ужин. Он будет удивлен и обрадован, обнаружив, что она умеет готовить. Она и в самом деле умеет все. Во время войны, когда невозможно было найти помощников по хозяйству, она и Кики научились множеству вещей. Они даже занимались фигурной стрижкой деревьев и кустарников в Стонингеме.

Приготовление ужина на двоих будет простым делом. Она начнет с устриц и продолжит настоящим новоорлеанским ужином. Где-то среди ее вещей должна быть поваренная книга, она купила ее несколько лет назад в Луизиане, в магазине подержанных книг. Тогда она пришла в восторг, увидев ее, это напомнило ей детство.

Анджеле пришлось выгрузить на пол все книги из картонных коробок, пока она разыскала нужную. Вот она — «Рецепты старой Луизианы». Она перелистала страницы, отыскивая рецепт блюда, приготовление которого не заняло бы слишком много времени. Poulet «Marengo»^[18]. Ей нравилось даже само название, словно скатывающееся с языка. Она выписала все то, что было необходимо: устрицы, шпинат, кусочки курятины, оливковое масло, зеленый перец, зеленый лук, чеснок, петрушка, белое вино, помидоры, маленькие луковицы. Но на кухне ничего не оказалось. Не было даже соли и перца.

Хорошо бы приготовить и овощи — настоящая креольская еда требовала наличия хоть каких-то овощей. Ей хотелось сделать тушеную окру^[19] с помидорами. Но где, скажите на милость, она найдет свежую окру в Западном Голливуде? Вместо этого Анджела решила приготовить помидоры, начиненные грибами.

На десерт надо будет придумать что-нибудь необычное. Суфле из шоколада с ромом? Объедение! Но его нужно держать в холодильнике всю ночь. Французский шоколадный пирог? Просто восхитительно! По рецепту требовались ванильные вафли. Ну, это достаточно легко. Решено: она сделает пирог. Анджела вписала в перечень для покупок еще несколько названий: вафли, яйца, взбитые сливки, сахар, несладкий шоколад, масло, миндаль.

Господи, эти покупки займут у нее половину дня, а ведь ей еще надо найти рынок.

* * *

Наконец ужин был готов. Пирог уже стоял в холодильнике, курица и овощи подогревались в духовке, устрицы покоились в серебряной вазочке — она была подарена ей на свадьбу. Было почти семь часов. Ее стол выглядел иллюстрацией к изданию «Город и деревня» — накрыт он был портихольской скатертью, уставлен серебряными подсвечниками и серебряными столовыми приборами с выгравированными на них буквами «Д» и «В», полученными от матери. Завершали эту красоту розы красного цвета, купленные на бульваре Голливуд.

Она быстро приняла душ и надела розовый атласный домашний халат, выбранный ей Кики. Широкий воротник и длинные полы, по мнению сестры, делали его очень удобным, чтобы сидеть на ковре перед камином. Это был отличный вид для снимка в каком-нибудь журнале, интересный для поклонников кино. К сожалению, здесь не было камина… И фотографа из журнала.

Она была готова, но где же Дик? Анджела снова взглянуть на часы. Семь тридцать!

В десять минут девятого он позвонил.

— Извини, что в наш первый вечер я отсутствую. Но у меня еще полно дел.

«Господи! Ну, выдавай свои заготовки!»

— Где ты?

— Я ужинаю в «Амбассадоре» с Майком Гроссом и Филом Мак-Кинли. Нам надо о многом договориться. Извини. Я хотел пригласить тебя поужинать в «Коконут Гоув». Ты можешь туда позвонить и отменить заказ? Я полагаю, у тебя найдется много дел в квартире, распаковка вещей и тому подобное. Я постараюсь быть не очень поздно.

Она позвонила в ресторан и отменила заказ, потом выключила духовку и выбросила еду. Ей не хотелось ее даже видеть. Приняв две пилюльки для уверенности, что не проснется, когда вернется Дик, Анджела легла.

Но она все-таки проснулась. Услышав звук ключа в замке, Анджела взглянула на часы, стоящие на ночном столике. Стрелки показывали десять минут третьего. Когда Дик вошел в спальню и позвал ее громким шепотом, она закрыла глаза и не ответила. Он лег рядом с ней и обнял. «Чувствует ли он, что я только притворяюсь спящей?» Он поцеловал ее, но она, сонно пробормотав что-то, повернулась на другой бок.

— Ты перестанешь притворяться? Это все равно не поможет.

Она снова произнесла что-то нечленораздельное.

Он повернул ее на спину и лег сверху. Она не шелохнулась, пока он трахал и кончал в нее. Сразу же после этого он заснул, а она даже не смыкала глаз, до боли и пальцах сжав подушку.

* * *

Дик ушел из дома, когда она еще спала. Он оставил ей записку, что улетает по делам в Вашингтон и будет отсутствовать три дня. Дик предлагал ей провести это время в его деревенском домике в Малибу. «Мама, и папа, и девочки будут рады видеть тебя», — писал он. Анджела подумала, что девочки, о которых он упомянул, — его сестры Колин и Лили, она совершенно не желала их видеть.

— У меня даже нет автомобиля, — с горечью сказала она сама себе, ощущая себя — это было забавно — пятым колесом всего лишь через несколько дней после свадьбы.

Она подошла к окну и выглянула на улицу. Было еще очень рано, но солнце уже палило вовсю, образуя белое горячее марево. Вчера все казалось таким свежим — цветы, пальмы. Конечно, в Малибу будет не так, как здесь, но у нее не было настроения общаться с матерью и сестрами Дика. В конце концов, они для нее в действительности чужие люди. «А что бы сделала Кики? — подумала она и заказала лимузин, чтобы отправиться в аэропорт.

* * *

Когда Анджела подъехала к дому в Саутгемптоне, она застала свою мать играющей в крикет с ее маленьким братиком.

— Давай! — командовала она сыну. — Забивай его!

В этот момент она заметила Анджелу. Поцеловав ее в щеку, Мари спросила:

— Откуда ты свалилась? Я не слышала, как подъехала машина.

— Ты была захвачена игрой, — улыбнулась Анджела.

— Я очень удивлена твоему приезду, Анджела. Разве ты не должна сейчас быть там на островке, у побережья Калифорнии?

— Мы уехали раньше срока. Какие-то официальные дела. Дик улетел в Вашингтон.

— А ты прилетела сюда, вместо того чтобы оставаться в Лос-Анджелесе или лететь с ним в Вашингтон? — Она взглянула дочери в глаза.

— Как видишь, мама, я здесь.

— Только, пожалуйста, не повышай голос.

— Извини… — Это она раздражена, и не винаее матери, что Анджела осталась в Лос-Анджелесе одна, без мужа. — Что у вас нового? Ты выиграла свой турнир по бриджу?

Мари снова взглянула на нее и некоторое время молчала, затем произнесла:

— Дядя Джулиан звонил. Бабушка умерла.

Она попыталась сохранить обычный тон, но голос подвел ее.

Анджела опустилась на траву. Ей хотелось заплакать, но слез не было. Мать казалась достаточно спокойной, хотя Анджела полагала, что на самом деле она с трудом сдерживает себя.

— Когда похороны? Я поеду с тобой. Ох, если бы Кики была здесь. Она бы тоже поехала с нами.

— Она бы могла? Я не еду. Я думаю, это не нужно после всех этих лет. Время вернуться назад для меня давно упущено. Но ты можешь поехать, если хочешь… Если ты считаешь, что потом будешь чувствовать себя лучше.

— Чувствовать лучше?

— Да. Иногда это помогает, если есть возможность попрощаться с человеком… или местом… или просто с каким-то периодом твоей жизни.

Что хотела сказать ей мать? Она не очень понимала, но спрашивать не хотелось.

— Ладно, подумай об этом. Если ты не поедешь в Новый Орлеан, то можешь пойти со мной и Эдвардом завтра на вечер к Лолли Рид в Мэйдстоун. Предполагается, что это будет самый важный прием сезона. Если только ты не считаешь, что кому-то может показаться странным, что ты ходишь на приемы без мужа так скоро после твоей свадьбы.

— Ты тоже так думаешь, мама? Это странно, что я здесь без мужа?

Мари опустила глаза и промолчала. Эдди потянул ее за руку:

— Мне надоело играть в крикет. Может, мы теперь пойдем поплавать?

«Кому какое дело, если я поеду на похороны? Бабушка умерла».

И все-таки она не готова распрощаться ни с тем периодом ее жизни, ни с кем-либо из людей того времени.

— Пойдем, Эдди, — сказала она своему маленькому брату, — пойдем в клуб и поплаваем.

— Но почему мы не можем пойти к океану? Мне там нравится больше, чем в старом клубном бассейне.

— Может быть, завтра, Эдди. Завтра мы пойдем купаться в океане.

Но в действительности она больше не была уверена в завтрашнем дне. В чем вообще она может быть уверена? А кто-нибудь может быть уверен? Можно ли полагаться на кого-то в твоих завтрашних днях? Нет, думала, она, скорее всего, нет. Надо полагаться на саму себя, как это делает Кики. Отцы, мужья — на них Кики не полагается. Она и без них должна стать звездой. С ними или без них, она все равно останется звездой. Везунья Кики.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ Вашингтон, Голливуд, 1951 — 1952

— Можно сказать, что первый год жизни в Калифорнии был для Анжелы более удачным, чем для Кики. Когда Кики вернулась из Европы со своим ненаглядным Брэдом Крэнфордом и въехала в этот огромный дом, прямо напротив меня через улицу, она не успела и оглядеться, как ее воткнули в дрянную картину под названием «Жена-дитя», которая с ужасным треском провалилась. Затем они захотели чтобы она снялась в картине под названием «Рио»; роль была явно написана для такой актрисы, как малютка Джени Пауэл или, может быть, Джоан Колфилд, но никак не для того искушенного типа, к которому принадлежала Кики. Кики, фыркнув, просто отказалась делать это, в результате студия оставила ее в простое. Так они наказывали актеров — временным отстранением от съемок. Лайем Пауэр, глава студии, был грозой актрис, которые отказывались делать то, что он хотел. Он был хуже, чем Джек Уорнер, и сколько историй я могла бы рассказать вам о нем! Кики была права, отказавшись от «Рио», — это было тухлое яйцо года, но отказ заморозил ее карьеру на долгие месяцы.

Анджела сделалась знаменитостью в Вашингтоне за один вечер. Она пробыла в столице всего несколько месяцев, как ее включили в список «Десяти, одевающихся лучше всех». Большинство женщин, стремящихся попасть в этот список, нанимали журналистов, чтобы добиться такой чести, и не дай Бог кому-нибудь написать что-то не так. В отличие от других, Анджела просто старалась быть примерной женой конгрессмена. Ну, конечно, не совсем рядового конгрессмена. Все находили, что они — особенная пара. Большинству вашингтонских пар не хватало их обаяния, их умения произвести впечатление, их окружения, не говоря уже о деньгах. Сколько жен конгрессменов выступали раньше на сцене или о чьем первом выходе в свет давал репортаж «Лайф»? Сколько жен конгрессменов могли выглядеть так, как выглядела Анджела Пауэр, когда она танцевала на вечере в платье от Баленсиаги? Она была как картинка, доложу я вам. И повсюду были картинки ее самой — например, когда она в розовом атласном узком платье от Баленсиаги и длинных белых перчатках приветствует шаха или когда она в белом шерстяном платье от Диора присутствует на официальном завтраке в «Мейфлауэр». К тому же Анджела была чудесная хозяйка. Все стремились попасть на ее званые обеды, которые славились изысканностью. У нее готовились лучшие блюда в городе, ее столы были настоящим шедевром, окружали ее избранные гости, не говоря уже о Кики и ее несравненном муженьке, красавце Брэде Крэнфорде, если они находились в городе. Конечно же, когда я приезжала в город, Анджела всегда включала меня в число приглашенных. Она говорила, что из всей пишущей братии, в Вашингтоне ли, в Калифорнии ли, я — единственная, кому она могла доверять.

Я была на том вечере в Белом доме, когда Гарри Трумэн пригласил Анджелу присоединиться к нему за роялем. Я специально приехала в Вашингтон, чтобы взять интервью у Анджелы; я написала материал о двух сестрах-актрисах, по-настоящему интересный материал, в котором я сравнила их разный образ жизни. «Лайф» тоже напечатал похожий материал в том же году, но уже позже — я была первой.

1

Пауэры арендовали небольшой, но элегантный дом в Джорджтауне, с очаровательным садом позади. Здесь были азалии, рододендроны, даже японские вишневые деревья с изысканными розовыми цветами. Все говорили, что, возможно, это самый красиво обставленный дом в Вашингтоне, хотя Кики считала, что чего-то здесь не хватало, это всегда было свойственно вкусу Анджелы. Очень хорошо, но чего-то не хватает. Это же относилось и к Мари. Собственные вкусы Кики были более яркими и бурными, может быть, ее больше коснулось пламя, так она говорила сама себе.

Сама Анджела хотела иметь собственный дом, предпочтительно деревенский дом в Вирджинии, где она могла бы содержать лошадь. Верховая езда была одним из немногих видов спорта, в которых она делала успехи. Анджела умела ездить верхом еще с тех пор, когда была маленькой девочкой. Но Дик и слышать не хотел разговоров о приобретении лошади. С него хватает и того, говорил он, что они содержат две резиденции. Во всяком случае, будет просто глупо покупать лошадь, когда он нацелился па губернаторский особняк в Сакраменто.

Каждый день жизни с Диком становился для Анджелы откровением. Вне брака трудно узнать, что из себя представляет мужчина, — что он спит в трусах, использует в день груду носовых платков, издает смешные звуки во сне; а иногда даже не закрывает за собой дверь, заходя в сортир. Анджела поражалась, как она могла выйти замуж за человека, о котором не знала ничего, кроме того, что он прекрасный танцор, очень хорошо играет в теннис, что он амбициозен и умен, склонен к цитированию и обладает крупными, блестящими зубами. Она даже не знала, каждый ли день он принимает ванну. Но одну вещь о нем она теперь знала: Дик Пауэр был хитрым.

Он мог целую минуту цитировать Оливера Уэнделла Холмса^[20]. Цитирование было его любимым спектаклем еще с детских лет. Она знала об этом его гостином трюке. Что было для нее новостью, так это то, что он мог за тридцать секунд сложить колонку из сорока пятизначных чисел. Это был трюк, но она не понимала, как он его проделывает. Он питал какое-то дьявольское пристрастие ко всяким подсчетам. Он требовал от нее не только сохранять все листочки с записью расходов, но и сидеть рядом с ним во время проверки этих расходов. Общий заголовок «Расходы по домашнему хозяйству» его не удовлетворял. Он ввел разделы: «Продукты: Консервированные. Свежие. Мясо и т. д. Средства для поддержания чистоты: Мыло. Бумажные полотенца. Политура для мебели…»

Она должна была находиться с ним, пока он складывал цифры, возвращаясь к каждой неточности. Он получал от этой процедуры настоящее наслаждение. Иногда во время этого они ссорились до тошноты. Но Анджела внушала себе, что эти перебранки не были такими уж плохими — они были формой общения, а преподаватель психологии в колледже Смит утверждал, что любая форма общения позитивна, будь это гнев или причинение боли, все равно.

Дик был особенно раздражен расходами на мебель. Если точнее, он бесился из-за этого. Однажды Анджела купила на аукционе столик-секретер. Она с гордостью выложила перед Диком сертификат и родословную этой вещи, поскольку в какой-то степени считала себя сведущей в антиквариате — предмете, с которым он был знаком меньше. Она сказала, что заплатить за такой секретер всего лишь тысячу восемьсот долларов было все равно что «украсть» его. Это слово — украсть — буквально вывело его из себя. Его и так румяное лицо стало совсем багровым.

Счет от художника-декоратора также привел его в крайнее раздражение, тем более что дом к моменту их переселения был внутри окрашен и оклеен новыми обоями, а полы отциклеваны и натерты.

— Полы и так были в превосходном состоянии, — кричал он, — зачем ты все делала заново?

— Они были ужасного грязно-желтого цвета, Дик. Это так вульгарно! Обюссоновский ковер просто откажется лечь на такой пол.

Ее ответ только распалил его ярость.

— А разве нам нужен обюссон, разве в самом деле нам нужен обюссон в арендованном доме? И какое значение может иметь цвет пола под обюссоном?

— По краям будет видно.

Неужели эти красивые белые зубы могли образовывать такой ужасный оскал?

А телефонные счета!

О, она знала, что женатые люди всегда бранятся из-за денег. Она не была такой уж наивной дурой. Но как мог Пауэр заводиться из-за такой обыденной вещи, как счета за телефон?

— Ты можешь не звонить Кики каждый день. Ты даже не должна звонить Кики каждый день, — наставлял он ее педантичным тоном. — Ты можешь звонить ей раз в неделю. А еще лучше, если она будет звонить тебе. Мы не можем позволить себе ежедневно звонить в Калифорнию. У нас нет специальной скидки, хотя, по слухам, твой отец владеет половиной компании «Бем».

— А есть такие слухи? Интересно, знает ли об этом мама.

— Не иронизируй, пожалуйста. Я не думаю, что двести пятьдесят долларов за звонки в Голливуд это так уж смешно.

Еще более мелочным он был, когда приходили счета за продукты. Она не могла поверить, как человек, что-то из себя представляющий, мог так опуститься, что хныкал из-за каждого куска сыра. Правда, что касалось пищи, у него были чисто деревенские вкусы, и он просто не понимал, что можно получать удовольствие от такого деликатеса, как свежая спаржа не в сезон и не по сезонной цене, или раки из Мэна, доставленные самолетом.

— Я, разумеется, весьма ценю твое усердие в организации у нас приемов, но ты видела у кого-нибудь, чтобы гостям за обедом подавали белужью икру или французское шампанское? Мы можем прекрасно обходиться своим вином, я сам из Калифорнии, где у нас целая винная индустрия, и знаю, что наши вина ничуть не хуже.

Насчет калифорнийских вин он был абсолютно прав. Тут нечего было возразить.

— И еще одна вещь, пока ты не увлеклась этими идеями о разных сортах вин, — я и цента не дам за твои рассуждения о правильно подобранной винной коллекции. Господи! Ох уж эти твои претензии!

Она хотела объяснить, что всего лишь желала упрочить его репутацию, сделать так, чтобы он гордился своим домом и своей женой, но раньше чем она успела открыть рот, он продолжил:

— И вот еще что. Почему мы не можем покупать продукты в местном супермаркете, как другие семьи? Джоан Дидрих покупает в супермаркете, и ее приемы почти так же хороши, как твои. Конечно, ее отец не был таким знаменитым скандалистом, но она старается все устраивать как можно лучше.

Это было жестоко. Это было больше, чем низость, это был удар ниже пояса. Эти подлые слова заставили ее разреветься и сделали невозможным дальнейшие возражения.

— Я думаю, у тебя неправильное представление о том, кто ты, и чем мы здесь занимаемся, и сколько денег имеется в нашем распоряжении. Прежде всего, политике противопоказана любая показуха. Ты должна попять — мы здесь не для того, чтобы производить на людей впечатление, подобно друзьям Кики.

Он таки упомянул Кики. Ни один их спор не завершался без того, чтобы Дик не вставил имя Кики.

— Но если быть честным, — набирал он обороты, — то в твоей экстравагантности есть отчасти и моя вина. Я не посвятил тебя во все детали нашего финансового положения. А факты заключаются в том, что доход, который мы получаем от трастового фонда, далеко не самый большой в мире. Это означает, что если ты будешь тратить деньги по своим меркам — три с половиной тысячи долларов за софу, триста долларов в месяц за телефон, — то я просто не смогу давать тебе столько денег. А все эти броские и дорогие духи! Подумай о своем имидже! А наша прислуга, Господи! Каких-то шесть паршивых комнат, а ты наняла двух слуг плюс садовник, уборщица. И ты постоянно покупаешь новую одежду. Никому и в голову не может прийти, что каждые несколько недель ты полностью обновляешь все постельное белье.

Вначале Анджела надеялась, что со временем он будет спокойнее относиться к деньгам, но он становился все нетерпимее. Если на десерт подавали клубнику по-романовски, он требовал, чтобы она сказала, сколько стоит клубника не в сезон.

— Ты делаешься невыносим! Я не собираюсь обсуждать стоимость клубники, — проговорила она и вышла из комнаты, дав понять, что это — не тема для обсуждения. Но истина заключалась в том, что она даже не знала, сколько стоит клубника, — она просто заказала ее по телефону, не спрашивая цену, но в этом она не могла сознаться Дику.

Да, она каждодневно открывала какие-то новые штрихи в характере своего мужа. Такие, например, как привычка работать по вечерам и не предупреждать об этом. Он дал ей понять, что если он не позвонил, что задержится, значит, у него не было на это времени.

Она училась. Она приспосабливалась. Она перестала требовать объяснений. Быть одной оказалось вовсе не так уж плохо. По крайней мере, было спокойно. Вечера, которые они проводили вместе с Диком, всегда были наполнены каким-то напряжением. Неспособный расслабляться, он нуждался в окружении людей, большом количестве людей. Постепенно она привыкла к тому, что у них не было «нормальной» супружеской жизни — этих драгоценных часов, проводимых вместе за разговором, когда вроде бы ничего особенного и не происходит, просто любящие люди рядом.

Но не все ее устраивало в этой жизни. Все чаще и чаще она думала о своей маленькой карьере, которая только-только начиналась. Может быть, она сделала глупость, что так легко рассталась с нею, пожертвовала ею во имя своего замужества.

Может быть, то, чего ей не хватало, было более важным, чем ее замужество… То, в чем она могла бы воплотить новые грезы… кто-то… маленький, кого можно держать в своих руках и напевать ему колыбельную.

2

Раскинувшись па дюжине маленьких белых атласных подушек в накрытой белыми атласными простынями кровати, Кики завтракала за белым, сплетенным из прутьев, переносным столиком и просматривала утренние газеты. Брэд, развалившись в белом атласном шезлонге, пил черный кофе с единственным кусочком тоста. Кики же с аппетитом уплетала сосиски, оладьи, яйца, успевая одновременно читать и обсуждать прочитанное.

— Я бы хотела, чтобы ты чего-нибудь съел, Брэд. А то я при тебе выгляжу ненасытной свиньей.

— Извини, дорогая, — сказал он виновато, — но ты ведь знаешь, что я должен следить за своим весом, когда работаю.

— Не сыпь мне соль…

Он тут же пожалел о своих словах. Он видел, что день ото дня она становилась все более нервной от продолжающегося простоя.

— Ты начнешь работать раньше, чем ты думаешь. Прошло всего несколько недель. Вот увидишь, Лайем Пауэр живо выведет тебя из простоя, как только найдет картину, в которой захочет занять тебя. Ты же знаешь эту историю о Гарри Коуне. Если он злится на кого-нибудь, то говорит; «Этот негодяй никогда больше не будет работать у меня!.. Пока он мне не понадобится». Они все такие — Майер, Селзник, все они такие.

— И все же готова поспорить, они не такие мстительные, как Пауэр. Готова поклясться. А как насчет Хьюза? Уверена, он не такой сукин сын. Я была дурой, что подписала контракт с «ПИФ». Почему ты позволил мне сделать это? Он вредит всей моей семье, особенно матери. Он обижен на нас, потому что знает, что мы лучше его. В ту самую минуту, когда Анджела сказала, что собирается замуж за Дика, я должна была понять, что нужно держаться подальше от этого старого негодяя, вместо того чтобы поставить себя в зависимое положение. Пауэр хочет контролировать все вокруг себя — политическую карьеру своего сына, наставлять Анджелу, как ей следует жить. /Глазом не успеешь моргнуть — раз, и ты в простое!

— Относись к этому проще, дорогая.

Кики была взвинчена до предела. Брэд полагал, что причина этого — ее высокое происхождение.

— Никто не собирается контролировать тебя, — сказал он, стараясь успокоить ее. — Кроме меня, конечно, — пошутил Брэд. — Серьезно. Студия имеет слишком важное значение для Лайема Пауэра, чтобы он мог позволить своим личным чувствам брать верх над интересами бизнеса. Ты большая звезда, и, я думаю, он не намерен, чтобы ты зря теряла время.

— Право же, не знаю. Он воткнул меня в это дерьмо, «Жена-дитя». Это была не только пустая трата времени, я была буквально распята. Ну что заставило меня согласиться на протяжении всей этой трахнутой картины носить косички? — Она запустила пальцы в копну своих волос — А может, он думает, что через меня будет держать в узде Анджелу?

Брэд покачал головой. Размышления Кики были слишком сложны для него. Она всегда приписывала людям какие-то сумасшедшие мотивы.

— Использовать тебя для контроля над Анджелой?

— Неважно, Брэд. У меня не такой добрый и простодушный ум, как у тебя. Вот почему я понимаю Лайема Пауэра. Во всяком случае, лучше, чем ты. Кроме того, — добавила она раздраженно, — ты никогда не перечил ему. Вот поэтому у тебя все так гладко складывается с ним. Ты делаешь все, чего он, черт бы его побрал, хочет от тебя.

— Но «ПИФ» мне очень многим обязан, — непонимающе произнес Брэд, — все мои фильмы дают огромные сборы. Я…

— Да? И ты тоже упрекаешь меня провалом «Жены-дитя»?

— Нет, конечно, нет, дорогая, я не имел в виду…

— Есть такая вещь — и ты это знаешь, — как поддержание, собственной карьеры, отбор картин для себя, стремление сделаться чем-то большим, чем обладателем хорошенького личика… — Она на мгновение остановилась, чтобы не задохнуться. — Вот, взгляни, что пишет в своей колонке Биби Тайлер: «…что за удачливая девушка эта крошка Лэйн Хэйман. Маленькая «Мисс Миссисипи» только что подписала семилетний контракт с Говардом Хьюзом. Говард говорит, что первую «звездную» роль маленькая «Мисс Миссисипи» получит в фильме «Женщина в белом», где ее партнером будет Кирк Дуглас». Я умираю по этой роли! Она словно написана для меня. Если бы Пауэр не был таким бессовестным негодяем, он мог бы меня сдать в аренду на «РКО» для этой картины.

— Хьюз подписывает контракты с девушками каждый день, но девяносто девять процентов из них никогда не получают свои картины, их не видят даже в массовках. Он содержит их в квартирах и домах по всему Голливуду якобы для того, чтобы сделать из них звезд, а на самом деле он просто спит с ними.

Кики фыркнула.

— Уж кто-то, а ты-то должен знать, что этим байкам верить нельзя. Вспомни лучше, что он сделал для Джейн Рассел.

Брэд хотел сказать, что Хьюз многие годы не давал Рассел сниматься, хотя те немногие фильмы, в которых публика ее видела, продолжают держаться на экранах, — но передумал. Он знал по опыту, что не сможет переубедить Кики.

— Почему бы тебе не расслабиться, дорогая, и просто не насладиться этой временной свободой? Давай, как только я закончу «Ее тайное прошлое», отправимся в Палм-Спрингс, поиграем немного в гольф. О'кей? Если хочешь, закатим шумную вечеринку и обязательно пригласим Биби Тайлер. Студии всегда ищут ее благосклонности, чтобы она прижала одни истории и, наоборот, опубликовала другие. Может быть, Пауэр обязан ей чем-то. А она любит, когда ее обхаживают…

— Это я знаю, — вздохнула Кики. — О'кей. Мы устроим вечеринку и пригласим старуху Биби. Может быть, Анджела тоже приедет, если сумеет вырваться из Вашингтона. Она так занята своей деятельностью в этом городе, что ни о чем другом не может и думать. Не знаю уж, кем она себя воображает — женой президента, что ли? — Кики хмыкнула.

3

После телефонного звонка, прозвучавшего в шесть утра, Брэд сразу уехал на студию, и Кики в одиночестве завтракала на террасе возле бассейна, сделанного в форме сердца. Она уже съела три тоста, каждый с толстым слоем джема. Она понимала, что ест слишком много. За время своего вынужденного простоя она уже набрала лишних пять фунтов веса, но были моменты, когда только еда, выпивка или шоколад помогали ей преодолеть депрессию, скуку. Ужины, коктейли, магазины, вечеринки — вот из чего стала состоять ее жизнь. А все, что она всегда страстно хотела, — это быть на виду, под юпитерами, перед камерой, быть звездой. Черт, черт, черт. Она должна придумать какой-нибудь способ, чтобы избавиться от этого контракта с «ПИФ», вырваться из рук этого старого негодяя. Если бы какая-нибудь студия очень захотела ее, она могла бы предложить выкупить ее контракт… Какая-нибудь студия, вроде «РКО». Кажется, она нравится Говарду. На недавнем вечере в «Сиро» — она готова была в том поклясться — это его нога прижималась к ее. Все говорят, что он с ума сходит от блондинок. Может быть, здесь и кроется выход для нее…

Она перевернула страницу утренней газеты и прежде всего пробежала глазами колонку Биби, которая сообщала новости из Вашингтона. «Ох, Бог ты мой!» — подумала Кики, прочитав, что ее маленькая сестренка играла на рояле с президентом, — дуэт со стариной Гарри! Вдвоем они исполнили джазовую трактовку «Женщины из Сент-Луиса». Кики внимательно разглядела приложенную фотографию. Анджела выглядела красивой, сияющей, без всякого сомнения. Чего бы она не дала за такой снимок! Вот это реклама! Тут Кики обратила внимание на свою руку, в которой она держала газету — рука дрожала. Кики почувствовала, как ее охватывает стыд за то, что она так ужасно завидует своей сестре.

«О Господи! Я должна что-то сделать! Может быть, я просто должна молча проглотить это дерьмо и попросить старого е…я дать мне работу. Нет! Черт побери, не могу! Я буду ждать год, если нужно — годы. Нет… я сделаю лучше. Я позвоню Хьюзу. Это мне не повредит. Приглашу его на ленч, на коктейль или что-нибудь еще…»

В конце концов, рассуждала она, это будет деловая встреча. О, это просто удача, что Брэд рассказал ей, как действует Говард, — что он всего лишь трахает женщин, с которыми подписывает контракты. Брэду легко об этом рассказывать. Он работает и получает от поклонников миллион писем в день…

Внезапно ее охватила тошнота. Она, выскочив из-за стола, кинулась в туалетную комнату. Господи! Это происходит с ней пятый день подряд, и уже десятый день задержка…

Она едва успела нагнуться к раковине туалета, как ее вырвало. Придется Говарду Хьюзу потерпеть несколько месяцев, подумала она. А какой сюрприз она преподнесет Лайему Пауэру!

Она вернулась на террасу и улеглась в шезлонг, размышляя, кому первому следует сообщить эту новость — матери, Анджеле, Брэду или… конечно, Биби Тайлер! Иначе Биби ничем не будет ей обязана!

* * *

— Да, дорогая, я очень, очень рада за тебя, — Кики повесила трубку и повернулась к Брэду, который, развалясь на белой софе, читал сценарий.

— Угадай, у кого еще должен быть ребенок? — У кого?

— У Анджелы, вот у кого!

— Вот так здорово, Кики. Значит, нашей маленькой Кики будет с кем играть — с кузиной того же возраста!

— Ты уверен, что у нас будет девочка?

— Ага. Такая же красивая, как ее мать. Эй! Вот будет здорово, если Анджела тоже родит девочку.

— Конечно. Снова Анджела и Кики.

Брэд внимательно взглянул на нее, не уверенный, что в ее словах не было сарказма.

— Полагаю, Анджела забеременела лишь потому, что это сделала я. Всю свою жизнь она старается повторить то, что я делаю.

— Но мне казалось, она давно хотела забеременеть.

Не обратив внимания на слова Брэда, Кики покачала головой:

— Она всегда старалась ступать по моим следам. Когда я пошла на сцену, она сделала то же самое.

— Но вначале она пошла в колледж.

Кики резко повернулась:

— Она не долго медлила, чтобы последовать за мной, разве не так?

— Теперь она оставила сцену, — сказал Брэд, стремясь угомонить ее.

— Ты не представляешь, какую известность ей это приносит.

— Если бы я не знал тебя лучше, Кики, то мог бы подумать, что ты завидуешь Анджеле.

— Я? Завидую Анджеле? Я обожаю Анджелу и всегда обожала. С той поры, когда она была еще ребенком. Я всегда оберегала ее. Но знаешь, она вполне может родить двойню — чтобы досадить мне.

4

«Лайф» посвятил целый разворот двум юным особам, о которых уже писал в 1947 году; с тех пор девочки Девлин стали: одна — кинозвездой, другая — женой конгрессмена. В статье сообщалось, что обе дамы находятся в положении; Кики Девлин Крэнфорд — па четвертом месяце, Анджела Девлин Пауэр — на третьем. Анджела Девлин Пауэр, в прошлом — актриса, была известна как Анджела дю Бомон.

Вначале Анджела не хотела, чтобы эта публикация была напечатана. Всего несколько месяцев назад она согласилась на одну статью о сестрах Девлин, которую написала Биби Тайлер, опубликовав ее в журнале «Звезды экрана», хотя Анджела на экране ни разу не появлялась. Она не хотела принимать участия в той статье, но Кики настояла. Теперь, когда «Лайф» изъявил желание сделать такой же материал, Кики опять настояла — она хотела использовать эту возможность для рекламы. Она сказала Анджеле, что та не должна быть эгоисткой. Дик тоже уговаривал. Ему хотелось этой публикации. Анджела не смогла противиться такому нажиму и согласилась, хотя присутствие фотографов и репортеров было не слишком желательно в этот трудный период ее жизни. Она уже готовилась к рождению ребенка — покупала приданое новорожденному, перекрашивала гостевую комнату дома в Джорджтауне в желто-белые тона под детскую, изучала перечни имен. Она возлагала на этого ребенка большие надежды — он должен вдохнуть теплоту в ее семейную жизнь.

Статья была сделана на контрасте между образом жизни сестер. Анджелу показали в ее доме в Джорджтауне; склоненной над цветами в саду; улыбающейся за приготовлением суфле на своей кухне — миссис Пауэр умеет прекрасно готовить; принимающей посла Индии — в узком белом атласном платье и белых перчатках по локоть; на балетном спектакле — в черном атласном платье. Была воспроизведена и ставшая знаменитой фотография, где Анджела и мистер Трумэн вместе играют на рояле в Белом доме.

Кики показали в клубе «Ракэ» в Палм-Спрингсе; возле плавательного бассейна около дома; на террасе ее особняка в Беверли-Хиллз; на премьере вместе со своим мужем-кинозвездой у «Громана»; хохочущей рядом с Розалиндой Рассел в «Чэсен»; танцующей на вечеринке в доме у кинодеятеля Чарли Госпана так вдохновенно, что ее юбка взлетела выше подвязок чулок; и над всем — снимок, где великолепный Брэд Крэнфорд подает своей жене завтрак в их белой спальне.

Не было ни одного дома в Вашингтоне, где бы на кофейном столике не лежал этот номер журнала. Но сравнительно немного людей видели на той же неделе выпуск «Пика», новой газетки, которая, среди прочих, поместила старую, выцветшую фотографию, изображавшую двух девочек, сидящих на лошади, и стоящего рядом с ними отца, актера-ветерана Рори Девлина. В статье рассказывалось, что сейчас Девлин бедствует где-то в Европе, и тут же строились спекулятивные рассуждения, возьмут ли теперь богатые и знаменитые дочери своего отца к себе.

Как только эта статья попала на глаза Анджелы, она позвонила Кики в Палм-Спрингс:

— Ты видела «Пик»?

— Да. Пошли его подальше.

— Как ты думаешь, где они достали этот снимок?

— Представления не имею. Бог с ним. Это не имеет никакого значения.

Кики и сама старалась выкинуть из головы этот снимок: рука отца твердо поддерживала Анджелу, до нее не дотрагиваясь вообще…

— Разворот в «Лайфе» великолепен, правда? Как тебе понравилась фотография моих ног? Ни за что не угадаешь, что мы обе беременны.

Анджела, стараясь быть объективной, внимательно изучала страницы журнала. Да, хотя у Кики срок был на месяц больше, ее беременность была абсолютно незаметна, даже на фото в купальнике, с обязательной улыбкой на лице. Анджела и сама улыбнулась, подумав, с какой завистью женщины по всей стране смотрят на эти снимки в «Лайфе», пытаясь представить самих себя в блистательном, беззаботном и великолепном мире сестер.

Потом она снова взяла «Пик» и еще раз взглянула на старую фотографию. Она поискала фамилию фотографа, но сообразила, что это глупо. Это очень старый снимок. И фамилия не играла никакой роли. Теперь, когда все события ее жизни регулярно освещались в прессе, ее фото часто помещали на обложках. Она поймала себя на том, что всегда искала подпись фотографа, и если находила имя Ника Домингеза, это ей льстило и забавляло. Но забавляло или нет, она должна была признать, что он присутствует в ее жизни… фотографируя ее, хотя она никогда не думала об этом в те моменты. И, забавно это или нет, она ловила себя на том, что ей хотелось бы встретиться с ним… поговорить.

В то же время ее изумляло, что она никогда не видела его, тогда как он часто умудрялся снимать ее, когда она была одна. Она выглядела на некоторых снимках неулыбчивой, грустной, но ни разу не было так, чтобы снимок ей не понравился. На фотографиях, сделанных Домингезом, ее лицо никогда не выражало гнева, недовольства или даже хмурости. На снимках Ника Домингеза она действительно казалась настоящим ангелом.

5

Все зимние месяцы, проведенные в Ки-Уэст вслед за каникулами, Мари хотелось быть поближе к дочерям, обсудить с ними различные проблемы их беременности, поговорить о том, будут это девочки или мальчики, даже поболтать о специальной одежде для матерей. Ей не нравился Ки-Уэст, может быть, потому, что слишком напоминал Новый Орлеан. В сотый раз она спрашивала себя, что делает в этом Богом забытом доме, которым Эдвард владел еще задолго до того, как они поженились. Именно Эдвард и настоял, чтобы они приезжали сюда каждый год. У него были друзья, которые проводили здесь зиму, и он находил, что местная светская жизнь больше отвечает его вкусам, нежели блеск Палм-Бич, где даже евреи находили пути проникнуть в общество Старой Гвардии. Но долго здесь Эдвард, разумеется, не оставался — он отправлялся в Нью-Йорк, а она должна была жить тут весь сезон.

Гостиная, где лениво вращался большой старомодный вентилятор под потолком, была, как всегда, закрыта от яркого солнца ставнями. Мари, сидя в кресле, распечатывала письмо, присланное мужем из Нью-Йорка. Оно было от ее брата Джулиана, но адресовано на этот раз не ей, а Эдварду. Она быстро прочитала письмо. Джулиан писал, что обращается прямо к Эдварду, потому что ни разу не получил ответа от своей сестры, которую так любит. Дела их семьи в Новом Орлеане идут не слишком хорошо. Похоже, что после того, как все утряслось, от матери осталось не так уж много денег, так как они не были вложены должным образом. Адвокаты плохо управляли имением, а все накопления были впустую потрачены в попытках спасти семейную плантацию.

Мари горько рассмеялась. «Он обвиняет во всем адвокатов, ведь это у него помутился рассудок, когда он вбухал все полученные деньги в эту плантацию».

Она читала дальше: он планировал, как все знают, отдать Мари полную треть от стоимости поместья, хотя maman исключила ее из своего завещания. К сожалению, после всех операций делить осталось нечего, поэтому, с учетом нынешней финансовой защищенности Мари, он считает, что на этом вопрос исчерпан. Нет надобности говорить, что он все еще несет финансовую ответственность за их сестру Дезирэ. Он обращается к Эдварду с просьбой уговорить Мари выслать обратно две трети их фамильных драгоценностей и серебра, которые она посчитала вправе взять с собой, уехав из Нового Орлеана, Разумеется, Эдвард понимает, что при нынешних обстоятельствах это было бы только справедливо. Он горячо надеется, что Эдвард сумеет уговорить Мари сделать это.

Мари заметила, что какие-либо личные комментарии ее мужа отсутствовали. Он просто переслал ей письмо. «Эдвард прекрасно знает, черт возьми, что я никогда этого не сделаю».

Разумеется, драгоценностей у нее давно не было — она все раздала своим дочерям, оставив только кое-что, совсем немного, из серебра, серебра Манаров и дю Бомонов. Но она не собиралась ничего из этого отсылать обратно.

Письмо завершалось просьбой: теперь Джулиан уже больше не плантатор, он занимается продажей ценных бумаг и будет рад, если Эдвард каким-либо образом воспользуется его услугами.

Мари подошла к огромному камину. Сколько времени прошло, и вот круг замкнулся. Maman умерла. И старый дом, и плантация ушли в чужие руки. Джулиан приторговывает ценными бумагами… Дези существует на милостыню Джулиана… Рори Девлин переживает тяжелые времена.

Мари взглянула в зеркало над камином. Она не так уж сильно изменилась. Ее волосы были по-прежнему серебристо-белокурыми, как у Кики, глаза такими же большими, на коже еще не было морщин. Она разорвала письмо Джулиана и бросила его в камин.

Что ж, в одном она была уверена. Эта зима будет ее последним сезоном в Ки-Уэст. Жизнь слишком скоротечна, чтобы проводить ее в тех местах, где не хочется быть. Она поняла это много, много лет назад. Она должна обратить свой взор на Палм-Спрингс, на Калифорнию.

6

Дик включился в гонку по переизбранию в конгресс, и Анджела, несмотря на свою беременность и усталость, оказалась очень занята всевозможными встречами. До весны еще было далеко, и зимняя погода ее угнетала. Ей хотелось уехать из Вашингтона. Она подумывала о том, чтобы отправиться во Флориду и побыть там с матерью, но решила, что для этого у нее неподходящее настроение. Она подумала также, что можно было бы некоторое время оставаться в Калифорнии, но не в той квартире в Западном Голливуде, которая ей не нравилась. Она сказала Дику, что останется с Кики.

Дик согласился с тем, что Анджела нуждается в передышке, что ей надо бы поехать на короткий отдых в Лос-Анджелес, и в то время, что она будет там находиться, она могла бы принять участие в его кампании, появившись несколько раз в обществе — на завтраках, ленчах, ну и тому подобное. Но почему бы ей не остановиться у его родни в Бель-Эр? У них там есть гостевой домик, и она будет чувствовать себя весьма комфортно. А может быть, она поедет в их поместье в Малибу? Он уверен, его мать будет в восторге, что она поживет с ней, может быть, там окажется и одна из его сестер. Очевидно, Дик не хотел, чтобы она была вместе с Кики из-за плохих отношений между своим папочкой и ее сестрой. Но это уже кинобизнес, он не имеет никакого отношения к их личной жизни. Или имеет? Как бы то ни было, это были только ее маленькие каникулы, и на этот раз она настояла на своем.

* * *

Это было прекрасное время — отдых с Кики и Брэдом. Никакого напряжения, никаких споров, никаких перебранок о бюджете и расходах на одежду. Было только ленивое времяпрепровождение возле бассейна, завтрак вместе с Кики в постели, в то время как Брэд, если был дома, сидел рядом, развалившись в шезлонге, и сплетничал вместе с ними. Были хождения по магазинам в Родео; обеды в «Дерби», когда возле них то и дело останавливались, чтобы поздороваться, знакомые; коктейли у Пеков, Стюартов или еще у кого-нибудь; обеды у «Сиро» или «Чэсен» — там, где, по мнению Кики, было веселее. Они или ходили на вечеринки, или устраивали их сами. Анджела нашла, что Кики устраивает их без всяких усилий — никаких размышлений над меню или перечнем вин, чтобы определить, какая марка из них дешевле, но чтобы такой не выглядела. Если Кики, например, решила подать фаршированных голубей в соусе из мадеры, она просто звонила в один из своих любимых ресторанов и говорила:

— Джорджо! — Людей, обслуживающих Кики, всегда звали Джорджо, Эмилио или еще как-нибудь в таком же роде. — Джорджо, завтра мне нужны фаршированные голуби. Нет, дорогуша, не говори мне, что ты не сможешь, ты знаешь, что я сделаю, — я объявлю всем, что мы их заказали, а ты не выполнил заказ. Это разорит тебя. Да, Кэри придет, и Дюк, ты ведь не хочешь расстраивать их, а? Да, дорогой, восемь тридцать будет в самый раз. И эти маленькие венские яблочные торты, которые ты так замечательно готовишь. Да. Да. Да. — И все шло как по маслу.

Или Кики решала устроить шашлык-барбекю возле бассейна в этот самый вечер. Она делала звонки, и только после того, как набиралось столько народу, сколько она хотела, объявляла повару: «Сделаем южноамериканский буфетик». Там были итальянские колбаски — и холодные, и горячие, чоризос^[21], бараньи отбивные, телячьи ребрышки, всевозможные салаты — и все было готово за несколько часов, словно по мановению волшебной палочки. Позднее, когда гости расходились по домам, они втроем — Кики, Брэд и Анджела — засиживались допоздна, перемывая всем косточки, и хохотали, пока у Анджелы не начинало колоть в боку. И как она завидовала Кики, что у нее есть Брэд — всегда такой общительный и добродушный, внимательный и любящий. Когда Анджела осознала, что завидует, она ощутила себя виноватой.

* * *

Кики скептически оглядела Анджелу в одежде для беременных и тоскливо произнесла:

— Не могу поверить, что в Вашингтоне ты бы была в десятке одевающихся лучше всех. Этот твой жуткий беременный комбинезон. О чем ты думаешь? Он годится для чаепитий в родительской ассоциации где-нибудь в Сан-Хосе или Фресно, но в Голливуде? Ты выглядишь как пришибленная Ребекка из «Фермы у Солнечного ручья».

После этих слов Анджела полностью сменила свой гардероб в период беременности. Кафтаны, сари, бархатные платья, скрывающие живот, широкие, размахаистые цветастые платья из шифона, расшитые накидки из тафты поверх удобных белых брюк. Она знала, что Дик полезет на потолок, когда увидит счета, но она так хорошо теперь проводила время, что даже не задумывалась над этим. Особенно когда узнала из газет, что по ходу предвыборной кампании он прилетал из Вашингтона в Калифорнию, но — невероятно — даже не позвонил ей.

Заметки в газетах, намекающие, что Дика часто видят в Вашингтоне с одной привлекательной женщиной, чей муж пребывает по делам то ли в Азии, то ли в Африке и которая даже сопровождала его в поездках по родному штату, вовсе не задели ее, во всяком случае, пока Кики не подсунула ей газету. Это было нормально для Вашингтона, когда какой-нибудь муж или жена сопровождал кого-нибудь, кто нуждался в сопровождении, где-нибудь вечером. Она знала, что такая же практика существует и в Голливуде. Но Кики не была уверена, что это ничего не означает.

— Это может что-то означать, а может и нет, — авторитетно заявила она. — Например, со стороны Дика было бы совершенно невинно, если бы он пригласил Лиз Уделли на ужин во французское посольство. Ты находишься здесь, а ее муж занят на этой Всемирной конференции по вооружению, и вы все такие хорошие друзья. Но это потрясающе удобно — ты здесь, и муженек там, — если между Лиз и Диком что-то есть. Это не означает, что он залез ей под платье, но и не значит, что этого не было. А если не было сейчас, то еще может случиться.

— Кики, но Лиз просто друг!

— Я бы хотела сказать, что, если так, — это совсем другое дело, но не могу. Все, что я могу сказать точно — когда их имена печатают рядом, это может быть невинно, а может и не быть. Это настоящий ребус, который бывает невозможно разгадать. Вроде колонки этой Хоппер: «Кто этот высокий, голубоглазый конгрессмен, которого видели в маленьком, уютном ресторанчике в Шеви-Чейз тет-а-тет с самой очаровательной, недавно разведенной секс-звездой серебряного экрана, приехавшей в город на бенефис? И где находится чуть-чуть беременная жена конгрессмена?» Понимаешь, что я имею в виду?

Глаза Анджелы наполнились слезами.

— Я знаю, что расстроюсь, спросив тебя об этом, но кто, как ты полагаешь, эта секс-звезда?

— Это, должно быть, Джина Гранг, не представляю, кого еще они могли иметь в виду?

— Он познакомился с нею в твоем ломе, когда мы были здесь в последний раз — воскликнула Анджела почти с упреком.

— О! Это мне нравится! Словно я виновата, что твой муж бегает на сторону!

Когда Анджела начала всхлипывать, Кики немедленно охватило раскаяние:

— Господи, да что может стоять за этой заметкой из сплошных намеков? Возможно, просто кто-то устраивает Джине рекламу и это все брехня. Может, они были вместе, а может, и нет.

— Ты хорошая утешительница, — с горечью сказала Анджела. — Может быть, это правда, а может быть, и нет.

— Я всего лишь пытаюсь помочь тебе. Разве я виню тебя, что нахожусь в простое? Это твой свекор, сукин сын, отстраняет меня от работы. Я могла бы получить чудесную роль в «Красоте и злодействе», если бы не он. Он мог бы даже сдать меня в аренду на другую студию за это, если бы не был таким мерзавцем.

— Но там уже снимается Лана Тернер.

— Будто я не знаю! Я положила глаз на эту роль после того, как не получила «Детективную историю». Я отлично подходила для нее, но роль отдали Элеонор Паркер.

— Я очень сожалею, что ты не получила эти роли, но не вижу, как… Знаешь, Кики, ты лучше подсчитывай, в чем тебе повезло… В конце концов, у тебя есть Брэд, он просто не надышится на тебя.

— О! С Брэдом все в порядке, но он такой обыватель. Добрый, но обыватель. Когда я приехала в Голливуд, то думала, что моя жизнь будет цепью диких вечеринок и оргий, и очень рвалась к этому. Вместо этого я вышла замуж за мистера Благочестие. Все, чего он хочет, быть чистым и аккуратным и иметь плоский живот. Он не курит, пьет только вино и всегда моет руки после посещения туалета.

Анджела захихикала:

— Кики, ты ужасна. Брэд милейший мужчина.

— Может быть, он и милейший мужчина, но он женился на мне из-за корыстных интересов, а вовсе не поодной только нежной любви.

— Корыстных интересов? Ты с ума сошла.

— Он женился на мне из-за моего аристократического окружения, если в таковое можно поверить. И я прихожу к заключению, что он не хочет, чтобы я работала. Если бы он настоял, я бы играла с ним как его партнерша, может быть, тогда я… Нет, он втайне хотел, чтобы я не работала и родила ребенка.

— Но… — запротестовала было Анджела.

— Позволь мне объяснить. Большинство мальчишек мечтают о том, чтобы вырасти и жениться на кинозвездах. Верно? Но не Брэд. Его отец был сезонным сборщиком фруктов. Они перебивались от урожая до урожая. И Брэд вырос, чтобы самому стать великолепной кинозвездой. Поэтому он не хотел жениться еще на одной звезде. У него другой сценарий завершения истории успеха. Бродячий мальчишка вырастает, становится богатым, красавцем кинозвездой и женится на одной из американских фей с общественным положением.

— Первое, чего захотел Брэд после свадьбы, — это не трахаться, но чтобы я полностью переделала весь дом. Это уже говорит о чем-то. А после рождения ребенка он хочет продать этот дом и купить еще более просторный в Бель-Эр. С еще большим участком. С римским бассейном и статуями, английским садом, теннисным кортом. И ты только представь, Брэд даже не слышал историй о нашем папе до того, как женился на мне. Если бы слышал, может быть, и не совершил этого.

— Да ну, Кики! Ты всегда приписываешь всем самые дурные мотивы. Рядом с тобой милый человек, который обожает тебя, — я хочу сказать, все видят, что он просто не надышится на тебя.

— Конечно, обожает. Ведь я воплощение всех его грез, к тому же великолепна в постели.

Анджела расхохоталась:

— Откуда ты это знаешь?

— Как откуда? Все так говорят!

Анджела снова рассмеялась:

— А я про себя так не думаю.

— Это потому, что у тебя еще мало практики.

— И я не собираюсь ее расширять. И хватит об этом, возмутительница спокойствия.

— Можешь расширить, и ты это знаешь. Если твой Дик может повсюду трахаться, то почему тебе нельзя?

— Значит, ты веришь всем этим историям? Еще десять минут назад ты утверждала, что не стоит слушать все эти сплетни.

— Слушай, Анджела. Дик Пауэр всегда был ходоком. Я предупреждала тебя. Забыла? В Саутгемптоне он перетрахал, полагаю, половину баб моложе сорока.

— Это было до того, как мы поженились. Он на десять лет старше меня. Но он бы не пошел на скандал теперь — ради своей репутации!

— Вот на это он и рассчитывает — люди будут говорить, что это невозможно, потому что он, дескать, не будет рисковать своей карьерой политика.

— Пожалуйста, Кики, — сказала Анджела, меняя позу, чтобы меньше давило на спину, — давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Об именах для детей. Если у нас будет мальчик, мы назовем его Дик-младший. А если будет девочка, то ума не приложу. Как тебе нравится Памела? Мне нравится.

— Пэм — это мило… Пэмми… Вполне. А если у меня будет мальчик, угадай, как я его назову?

— Брэд?

— Рори.

— Ох! — Анжела на секунду онемела. — Но ты не смеешь! Мама этого никогда не позволит!

— Мама не позволит? Или ты не позволишь? Это мой ребенок, и я назову его в честь моего отца: если захочу. Я думаю, что назову ребенка Рори, даже если будет девочка. Мне нравится, когда у девочек мужские имена. А тебе? Да, именно это я и сделаю, назову ребенка Рори, будет ли это мальчик или девочка, — сказала Кики, довольная тем, что это было ее решение, и только ее. — Но Ричард очень красивое имя, — добавила она великодушно, — и мне нравится Пэмми.

— Я не очень уверена в Памеле, — сказала Анджела, — после того как поразмыслила. Я думаю, мой ребенок будет девочкой. И я назову ее Мари.

7

В штабе предвыборной кампании Дика очень хотели, чтобы Анджела вернулась в Вашингтон и несколько раз сфотографировалась для прессы в своем положении. Поэтому она упаковала все свои новые платья и приготовилась к отъезду, а Кики предложила устроить прощальный ленч в «Поло Лаундж».

* * *

Кики и Анджела сидели рядом на одной из зеленых банкеток «Поло Лаундж», разглядывая приходящих и уходящих. По словам Кики в этом заключалась половина удовольствия от пребывания здесь.

— «Поло Лаундж» — мое любимое место для ленча, — сказала она сестре, заказав салат из крабов. — И конечно, не из-за еды — из-за окружения.

Анджела заказала оладьи с яблоками.

— Под окружением ты имеешь в виду эту искусственную пластиковую зелень?

— Не лукавь, Анджела, тебе это не идет.

— Но зелень действительно пластиковая.

— Но «Лаундж» известен как раз этой зеленью. В этом есть определенный шик. Это неотъемлемая часть тайны отелей Беверли-Хиллз двадцатых и тридцатых годов. Это… Голливуд!

— Понимаю, — ответила Анджела. — И тебе это действительно нравится? Все это. Кинобизнес. Голливуд, вся эта суета…

— О! Конечно! Я и представить не могу, чтобы жить в каком-то другом месте. Я принадлежу ему.

— Ты счастлива, если знаешь, чему принадлежишь, — грустно сказала Анджела.

Когда официант принес их еду, Анджела заметила, что Кики с жадностью смотрит на ее оладьи.

— Что с тобой?

— Эти оладьи. Они выглядят так соблазнительно, надо было заказать их вместо крабового салата.

— Хочешь, поменяемся?

— А, ничего, — отказалась Кики, словно Анджела получила перед ней какое-то преимущество. — Смотри… Туда. Это Грэйс Келли с Олегом Кассини. Она делает «Далеко за полдень» с Купером. — Ее настроение снова изменилось. — Я была бы превосходна в этой роли.

— Кики, не застревай на этом. Ты беременна, так что в любом случае не могла бы сделать ее.

— Но тогда я бы не была беременна. Что-нибудь предприняла бы.

— Кики!

Но внимание Кики уже переключилось на другое.

— Смотри… Это тот фотограф, который увлекся тобой, или ты увлеклась им. Он только что вошел.

Анджела медленно подняла глаза, в то время как ее пульс участился. Она почувствовала, как зарделись ее щеки, когда она встретилась с его взглядом и он улыбнулся ей. Ей захотелось поздороваться с ним. Интересно, подойдет ли он? Нет… Он подумает, что с его стороны это выглядело бы дерзостью. Она опустила глаза, размышляя, как ей вести себя. Она могла бы послать официанта к его столу, чтобы он присоединился к ним. Это было бы допустимо… Благоразумно. Но что на это скажет Кики?

— Я забыла рассказать тебе, — сказала Кики, беря оладышек с тарелки Анджелы, — что, когда ты так увлекалась своей ролью звезды в Вашингтоне, наш приятель-фотограф открыл здесь ателье и очень хорошо устроился. Он быстро становится Аведоном Порочного Запада. Он даже сделал Марлен. Полагаю, он больше не охотится для газет.

— Он не занимается этим уже давным-давно. Он…

— Ты его защищаешь, после того как он эксплуатировал тебя?

— Я не думаю, что это так. В самом деле, из всех моих фотографий, что он сделал, не было ни одной, которая была бы обидной.

— О! Значит, тебе нравится, что он фотографирует тебя? Тебе это льстит?

— Я не говорила этого. Я… — Нет, она не могла пригласить его к их столику. Теперь уже поздно даже улыбнуться ему или помахать рукой. «О, Кики, черт бы тебя побрал!»

— Ладно, я думаю, у него чертовски крепкие нервы, если он осмелился последовать за нами сюда и нарушить наше уединение.

Анджела нервно бросила быстрый взгляд в сторону Ника Домингеза, но он сейчас смотрел в другом направлении.

Анджела подумала, что ситуация становится невыносимой.

— Я думаю, мне пора уходить, Кики.

— Из-за него? Но мы даже не закончили наш ленч. Если кому-то надо уйти, пусть он и уходит!

Она подозвала метрдотеля.

— Не надо, Кики, пожалуйста! — Анджела встала и от смущения уронила свою сумку.

Метрдотель поспешил к ним, наклонился, чтобы поднять сумку, и повернулся к Кики:

— Да, миссис Крэнфорд? Чем могу быть вам полезен?

«Миссис Крэнфорд? Этот болван даже не знает, что он говорит с Кики Девлин!»

Разъяренная, она указал пальцем с ярко-красным маникюром:

— Я хочу, чтобы этот мужчина ушел отсюда!

Метрдотель вскинул брови:

— Э… Простите?

— Он ведет себя оскорбительно. Он ставит в неловкое положение мою сестру.

— Я… не понимаю…

— А что тут понимать? Моя сестра — это миссис Ричард Пауэр, жена конгрессмена. А этот мужчина смущает ее.

— Но что он делает, миссис Крэнфорд, каким образом смущает?

— Он ее фотографирует.

— Но я не вижу у него камеры.

На них уже все смотрели. Краем глаза Анджела видела, что Ник Домингез смутился и покраснел, хотя и старался держаться спокойно. И конечно же, у него не было никакого фотоаппарата.

— Кики, я ухожу!

— Нет! — Кики уже достигла высшей точки своей ярости. — Мы не уйдем, это он уйдет!

Анджела раскрыла свою сумку, вынула деньги, положила их на стол и направилась к выходу, увлекаемая своим животом. Ей надо было пройти мимо его столика, и она отвела глаза. Кики устремилась за ней. Проходя мимо Домингеза, она взмахнула сумкой и ударила ею его по левой щеке. Но он по-прежнему недвижно сидел, не отрывая глаз от меню и даже не взглянув на Кики.

Анджела промчалась через холл так быстро, что Кики на своих высоких каблуках еле поспевала за ней.

— Как ты могла? Как ты могла устроить такую сцену? — требовала ответа Анджела, так хлопнув дверью, что едва не сбила Кики.

Они стояли у подъезда, ожидая, когда служитель, встречающий и провожающий автомобили, подгонит их машину.

— Ты хотела уйти из-за него. Я сделала это для тебя.

— Для меня? Я хотела уйти, потому что ты начала закатывать сцену. Ты вела себя, как торговка рыбой!

Появился «роллс-ройс» Кики, и она обошла его на сторону водителя.

— Торговка рыбой! Как вам это нравится! Вот что я заслужила, пытаясь помочь тебе!

Служитель подал руку, и Анджела села в машину.

— Помочь мне? Как? Я не хотела, чтобы его выгнали. Ты захотела этого.

— Что ты имеешь в виду теперь? — Кики быстро вывела машина в сторону бульвара Сансет. — На что ты намекаешь?

— Ты относишься к этому человеку с ненавистью. Мне кажется, ты бесишься оттого, что он всегда фотографировал меня, а не тебя. Вот что я думаю. — Тут она в страхе замерла. — Кики Девлин, ты с ума сошла! Ты только что проехала на красный свет!

На следующий день Биби Тайлер писала в своей колонке:

«Те, кто находился во время ленча в «Поло Лаундж», недоумевали, что за скандал произошел, когда Кики Девлин Крэнфорд и ее сестра Анджела дю Бомон Пауэр (да, тот самый Пауэр), пулей вылетели из розово-зеленого зала после того, как. Кики ударила сумкой по лицу недавно здесь обосновавшегося кино- и фотохудожника Ника Домингеза, перед этим потребовав от метрдотеля Пепе, чтобы тот выгнал беднягу вон. Стыдно, стыдно, Кики! Милый Никки не мог сделать ничего ужасного, чтобы заслужить такое обхождение. Что же касается вас, Анджела, то не забывайте, что ваш муж борется за переизбрание (а до нас дошли слухи, что он собирается в 1954 году баллотироваться в губернаторы нашего прекрасного штата) и такое поведение может плохо отразиться на нем».

На следующий день Биби Тайлер получила с посыльным пакет. Внутрь был вложен скунс и записка: «Вонючке — вонючка».

8

Как и обещала, Кики назвала свою дочь Рори. Мари не возражала — на словах, во всяком случае. В это время она находилась в Палм-Спрингсе и занималась покупкой дома, пытаясь выбрать между испанской виллой и домом, стиль которого можно было бы выразить словами «ранчо в пустыне». Так как в глубине сердца она была традиционалисткой, то победу одержала испанская вилла.

Через месяц после того, как родилась Рори Крэнфорд, на свет появился Ричард Пауэр-младший и был быстро зарегистрирован для поступления в Стэнфорд. Сам Дик Пауэр заканчивал Йельский университет в Коннектикуте, но как будущий губернатор Калифорнии он полагал, что лучше будет послать своего сына в калифорнийскую школу. С точки зрения политической выгоды более всего подошел бы Лос-Анджелес, но, насколько знали Пауэры, туда не было предварительной регистрации.

Анджела, временно расположившаяся в гостевом домике у родственников мужа в Бель-Эр, была счастлива находиться в Лос-Анджелесе, так как они с Кики могли общаться и обмениваться новостями о своих крошках. Она уже давно простила Кики за ту ужасную сцену в «Поло Лаундж».

Но часто встречаться с Кики, как ей того хотелось, у Анджелы не получалось. Похоже, Кики была страшно занята, и не только своим ребенком. Однажды, когда Кики была у нее в гостях с Рори, Анджела громко высказала недоумение, как может Кики надолго оставлять новорожденного одного, пока сама разгуливает по городу.

Кики сделала глоток мартини.

— Ты даешь понять, что ты лучшая мать, чем я? Ладно, Анджела, я в этом уверена. Кроме того, ты лучшая дочь, лучшая жена, у тебя лучшее положение и вообще ты во всех отношениях лучше меня. Но что я могу поделать? Я должна иметь дело с такой менее совершенной особой, какая я есть.

— О, Кики, я вовсе не намекала, что ты не очень хорошая мать, я только сказала…

— Ой, не надо, Анджела. Я знаю, что ты ничего такого не имела в виду. Но в действительности я не оставляю дочурку одну. У нее есть няня, и, если я отсутствую долго, няня нервничает, так что я не могу себе это позволять так уж часто. Кроме того, Брэд с трудом отрывается от малышки, чтобы идти на работу. Он дрожит над колыбелью Рори, словно старая бабушка. Мистер Совершенный Муж превратился в мистера Совершенного Папочку. Ты этого не знала? Само совершенство. Совсем как ты. Представляю, какую пару вы могли бы составить вдвоем. — Она рассмеялась, но, увидев, какое выражение появилось на лице Анджелы, быстро добавила: — Шучу, шучу. Господи, да ты совсем утратила чувство юмора!

Анджела не была уверена, что Кики шутила, но сказала:

— Скажи мне, что заставляет тебя так вертеться?

— Все то же самое. По-прежнему стараюсь вырвать свой контракт у твоего трахнутого свекра. Я убеждена, он хочет прикончить меня. Они опять предложили мне несколько провальных ролей, зная, что я не смогу принять их. Но к тому времени, когда срок моего контракта истечет, я буду настолько вымотана, что нет разницы, взялась бы я за эти роли или оставалась в простое.

— Кики, я поговорю с ним.

— О, нет, не надо. Если он это узнает, он поймет, что добился своего, и это только воодушевит его. Ты разве не замечаешь, как он принюхивается к выражению твоего лица? Он пытается разрушить мою карьеру только для того, чтобы показать тебе, что он может сделать с тобой, если ты попробуешь сорваться с его поводка.

— А что Брэд? Он не пытается как-то вступиться за тебя? Ведь он самая большая звезда, какой располагает эта студня.

— Брэд хочет лишь спокойно довести до конца свой контракт с «ПИФ». Ему осталось всего около года, после чего он станет независимым. Будет подписывать контракты только разовые, на один фильм. Ты понимаешь, будущее за такими контрактами. Система «студия — звезда» с долгосрочными контрактами изжила себя. Возможно, я осталась единственной актрисой с долгосрочным контрактом. И единственной, кто не снимается в фильмах. Вот почему я ношусь повсюду, словно курица, которой отрубили голову, пытаясь заставить Говарда Хьюза нажать на Лайема Пауэра, чтобы тот продал ему мой контракт.

— Но ты только что сказала, что студии больше не будут заключать долгосрочных контрактов. Тогда почему Хьюз будет выкупать твой?

Кики посмотрела на Анджелу долгим, изучающим взглядом.

— Говард не похож ни на кого другого. Он не придерживается этих правил. Он особенный.

* * *

Тот, кто объявил Говарда Хьюза одним из самых великих любовников в мире, или сам являлся величайшим лжецом, или никогда не был с ним в постели, — так подумала Кики в тот день, когда Говард, лежа на ней, методично и деловито пытался достигнуть оргазма. Она уже решила, что на этом все и кончится, но лукавый Хьюз перехитрил ее.

— Возьми его, быстро! — дико закричал Говард, неожиданно выйдя из нее, и Кики, подчинившись, взяла нежными пальцами с накрашенными перламутровым лаком ногтями его пенис и начала работать…

— Стоп! Быстро!

Кики отпустила его орган в ожидании нового приказа, надеясь, что это будет не то, чего она опасалась. Но произошло все именно так.

— Перевернись, живо!

В этот раз Говард предпочел ее зад влагалищу.

Когда он вонзил в нее свой орган, Кики уткнулась лицом в подушку, чтобы унять слезы. Черт возьми, но Кики Девлин никогда не позволит себе расплакаться!

Каждый раз, когда он обещал, что переговорит с Лайемом Пауэром, ей казалось, что он не отступится от своего обещания. А затем он будет продвигать ее от одной грандиозной картины к другой, сделает ее величайшей звездой, какую когда-либо знал Голливуд, большей, чем Пикфорд, большей, чем Дитрих, большей, чем Гарбо. И никак не меньше, чем Тернер, — всегда говорила Кики, давая ему понять, что она не такая легковерная дурочка, за которую он, очевидно, ее принимает.

Но ситуация не менялась, и все это начинало ей надоедать. Тело Говарда не вызывало в ней ни малейшего вожделения, а его личность оказалась на редкость скучной. Она все размышляла, как ему удалось заслужить репутацию очаровательного любовника, даже принимая во внимание эту стаю будущих звезд, которые брали на веру все обещания своего блистательного будущего, а затем в ожидании звонка надолго оставались у своих телефонов…

Тут Говард внезапно снова вышел из нее, и она стала ждать очередной команды. Черт побери! На сей раз она не намерена брать его член в рот, после того как он, чтоб ему пусто было, побывал в ее заднем проходе.

— Вазелин! Живо!

Она знала, чего хочет этот извращенец. Взяв баночку с вазелином, которую Хьюз заранее вынул из прикроватной тумбочки, она смазала средний и указательный пальцы и ввела их ему в зад.

Никто не мог сказать, что Кики слаба в постели. Такой она продолжала оставаться и сейчас — она тоже кончила, а когда он вскрикнул и распластался на постели, она с мстительной ухмылкой так резко вырвала из него свои пальцы, что все там расцарапала длинными острыми ногтями.

Кики прошла в ванную, а когда вернулась обратно, на Говарде была надета его белая рубашка и тапочки, и больше ничего. Одеваясь, она сказала ему, что теперь — все, хватит. Больше никаких послеполуденных встреч в доме на Голливуд-Хиллз. Больше никакого секса и никаких гнилых, не сдерживаемых обещаний.

Говард смотрел на нее нервно, настороженно, предчувствуя какую-то хитрость, с помощью которой его так или иначе загонят в угол.

— Ладно, я женюсь на тебе, — сказал он наконец.

— Что? Ты с ума сошел? Я абсолютно счастлива замужем. Почему ты решил, что я хочу выйти за тебя замуж?

«Ах ты старый педераст!»

Говард заморгал.

— Этого все хотят, — затем, не обратив внимания на ее слова, увлеченно продолжал: — Во-первых, ты должна развестись с Брэдом. Но ты не должна открывать, почему разводишься с ним. Я не хочу, чтобы он думал, что я что-то имею против него. Но, разумеется, — рассуждал он, — в этот период мы не должны встречаться. А ты не должна оставаться в одном доме с Брэдом. Ты переедешь сюда на время бракоразводного процесса. Этот дом снят, но не на мое имя, ты не беспокойся. Меня ты видеть не будешь, но я буду каждый месяц все оплачивать.

Кики знала о том, что Говард снимал для разных красоток дома во всех концах города, оплачивал аренду, но иногда больше с ними ни разу не встречался; единственным условием для них было то, чтобы они ни с кем там не встречались.

— Говард, — твердо сказала Кики, — я не хочу выходить за тебя замуж. У меня нет желания переезжать в этот дом и разводиться с Брэдом.

Он никак не мог поверить ей до конца.

— Скажи мне только одну вещь, Говард. Ты когда-нибудь пытался выкупить мой контракт у Лайема Пауэра?

— Конечно. Он сказал, что ты никогда не будешь снова работать в этом городе.

По слухам, Говард должен был быть гением. Поэтому она спросила его:

— Что же, по твоему мнению, я должна делать?

— Как я понимаю, у тебя есть два варианта. Или ждать окончания контракта, или найти хорошего адвоката, самого лучшего, чтобы разорвать контракт.

Сидеть и ждать еще пять лет? За это время ее карьере придет полный конец! Она останется миссис Брэд Крэнфорд, женой и матерью, но Кики Девлин умрет.

— Ты можешь предложить адвоката?

Говард вздрогнул и стал вдруг подозрительным.

— Я? Я не знаю никаких адвокатов.

Кики вздохнула. Ну и дерьмо! Говард был вовлечен в большее количество судебных тяжб, чем любой другой человек.

Но он снова начал размышлять о своем:

— Если ты не намерена разводиться с Брэдом, то мы можем встречаться друг с другом. В субботу я уеду из города. Как насчет пятницы? В два часа? Здесь?

— Не хочу оскорбить тебя, Говард, но трахай себя сам!

— Ладно, тогда… может быть, я приглашу тебя и Брэда в пятницу вечером в «Сиро»?

* * *

Лоуэлла Парсонс написала в своей колонке, что она, Лоуэлла, искренне рада, что связь Говарда Хьюза с прелестной женой одного из самых красивых актеров-звезд в мире кино закончилась. Что же касается молодой матери, то эта дама, без сомнения, должна лучше вести себя, лучше знать Гови Хьюза и лучше относиться к личности самого приятного человека в мире кино.

Брэд обратил внимание Кики на эту публикацию.

— Как ты думаешь, кого Лоуэлла имеет в виду? — спросил он серьезно.

— Не знаю. Видимо, кое-кто доставил неприятности этой женщине. Возможно, она ревнует, что кто-то выдал одну из ее историй Биби. Или отдал Хоппер. Все, кто имеет дела с Говардом Хьюзом, обязательно извращенцы. Этот человек такое же извращение, как четырехдолларовая купюра.

— Откуда ты это знаешь, Кики? — Брэд смотрел ей прямо в глаза.

— Не будь смешным, Брэд. Это все знают. Ты что, не слышал историю о Говарде и Эрроле Флинне?

Он покачал головой.

Кики готова была задушить старуху Лолли. Откуда только эта старая сука разузнала ее историю? Разумеется, не от Говарда! Должно быть, она шпионила за всеми, кто появлялся возле дома, а потом подглядывала в окно.

«Бог ты мой!» А как же тогда все эти эксцентричные штуки, которые она проделывала, когда трахалась с Говардом!

* * *

Анджеле эту колонку показал Дик. Она прочитала и вопросительно посмотрела на него.

— Ты думаешь, что Лоуэлла имеет в виду Кики, да?

— Я не думаю. Отец взбешен. Он хотел ее взять за горло пунктом о морали, который есть в контракте, но боится вызвать новый скандал, который может плохо отразиться на мне.

— Господи, но почему он не может просто отпустить Кики? Ведь ей больше ничего не надо.

— Он никогда не пойдет на это.

— Почему? Почему?

Кики говорила, что Лайем Пауэр использует ее, чтобы держать на коротком поводке Анджелу. Осмелится ли Дик признать это?

— Что Кики сделала ему такого ужасного, что он хочет погубить ее?

— Хотя бы за одно то, что у нее слишком длинный язык. Она разносит пакости о нем по всему городу. Он никогда не забудет и не простит ей этого.

— Но она стала говорить так лишь после того, как он не позволил ей избавиться от этого контракта. А почему он и раньше к ней плохо относился?

Дик ничего не ответил, кроме того, что Кики дура и неосмотрительно показывает это.

— Я не верю в истории Лоуэллы. Она в половине случаев врет. Кроме того, там не названо никаких имен.

Дик покачал головой.

— От этого не отмоешься. Этот дом на Голливуд-Хиллз существует. И «роллс-ройс» Кики стоит возле него два-три раза в неделю. Рядом со старым разваливающимся «шевроле».

— Старый «шеви»? Ничего не понимаю.

— Хьюз пользуется им, пытаясь соблюсти секретность. У него целый парк таких старых «шеви», он сам водит их, чтобы никто не узнал его. Однако эти дряхлые «шеви» — самый знаменитый секрет в городе.

— Ох… — только и выговорила Анджела. Ей стало плохо, хотя она и раньше знала правду.

Дик коротко рассмеялся:

— Однако я думал, что Кики умнее. Студия Говарда уже давным-давно не выпускала ни одного фильма, пользующегося успехом. Чего ради она крутилась вокруг Хьюза, я не понимаю.

* * *

Когда Говарда Хьюза доставили в больницу настолько избитым, что он вынужден был провести там восемь дней, никто не напечатал об этом ни строчки — ни Парсонс, ни Хоппер, ни Биби Тайлер. Брэд Крэнфорд был всеобщим любимцем, а Хьюз не предъявлял никаких претензий. Он был человеком, стремящимся к сохранению своих секретов любой ценой.

9

В ноябре Эйзенхауэр одержал победу на выборах, победил и Дик Пауэр. В честь этой победы в доме Пауэра в Бель-Эр было устроено грандиозное торжество. Присутствовали люди, организовавшие его предвыборную кампанию, так же как и друзья-политики со всей страны; к ним прибавились друзья Лайема Пауэра из киноиндустрии. Приглашены были даже Брэд и Кики, хотя они не приняли приглашение.

Близилось Рождество. Мари уже обосновалась в своем новом доме в Палм-Спрингсе и пригласила дочерей приехать к ней на новоселье. Но Дик заявил, что на рождественские каникулы они должны ехать в Бель-Эр, такова семейная традиция. Он никогда не пропускал эти праздники, проводил их вместе с родителями даже во время войны. Если он нарушит традицию, это принесет несчастье, так он сказал Анджеле, которая по своей натуре была очень суеверна. Но можно пойти на компромисс: Рождество они проведут в Бель-Эр, а Новый год встретят в Палм-Спрингсе, когда ее мать уже будет открыто принимать гостей. Кики планировала отправиться в Палм-Спрингс еще до Рождества и оставаться там до наступления Нового года. У них с Брэдом был там собственный дом, она всех знала, и из множества праздничных вечеров они могли выбрать вечер на свой вкус. В самом деле, Хетти Вейс, к примеру, устраивала прием двадцать шестого, выписала на него стриптизерок из Вегаса, — значит, можно быть уверенным, что будет большой шум!

Несмотря на все эти праздничные пирушки, Анджела не получила большого удовольствия от Рождества. Она чувствовала себя не слишком уютно с семьей Пауэр, а разговаривать с Лайемом было вообще выше ее сил. С нетерпением она ждала двадцать восьмого, когда они должны были отбыть в Палм-Спрингс.

Утром двадцать восьмого Дик, посадив Анджелу, малютку и няню в лимузин, сказал, что сам не сможет выехать раньше вечера. У него целая папка бумаг, он должен отвезти их в городской офис и разобрать там все завалы перед своим новым сроком. Вечером раздался его звонок, и он сообщил, что самый крупный вкладчик его предвыборной кампании, Гарри Гордон, неожиданно свалился из Сан-Франциско; по этому поводу устраивается вечер в «Уилшире». Почему бы Анджеле не вернуться обратно в Лос-Анджелес, захватив с собой Брэда и Кики? Гарри будет счастлив видеть Брэда Крэнфорда на своем вечере.

Анджеле вовсе не понравилась эта идея. Дик злословил в адрес Кики по каждому поводу, а теперь был готов использовать ее мужа, чтобы польстить мультимиллионеру Гордону. Но Кики, которой уже наскучили вечеринки в Палм-Спрингсе, сказала, что она не возражает. «Какого черта? Вечер так вечер. Поедем».

После того как они покинули Гордона, Дик предложил им заглянуть на позднюю вечеринку в «Амбассадор» к его давнему приятелю Джейку Макфини. Джейка назначили послом в какую-то банановую республику, и он отмечал это событие.

Когда на следующее утро все проснулись в квартире Анджелы и Дика, Брэд вспомнил, что в этот день праздничную вечеринку устраивает его агент, и он считает себя обязанным появиться на ней. Брэд заверил Дика, что ему совершенно необязательно идти. Дик, находясь в праздничном расположении духа, ответил, что, конечно, они пойдут. Гулять так гулять; Брэд и Кики ходили на вечеринки Дика, теперь он должен пойти с Брэдом.

«Разве не так, Анджела?»

Анджела, потрясенная тем, как ладили в эти дни Дик и Кики, полностью согласилась. После вечеринки у агента выяснилось, что надо посетить праздничный вечер с буфетом у Пу-Патриции — Стэнфорд Гринберг. Пу была лучшей подругой Кики в Вассаре, пока ее оттуда не выгнали. Потом Пу вышла замуж за Нормана Гринберга, одного из самых известных юристов в мире кино.

В тот момент, когда они прошли через железные ворота марокканского замка Пу, до Кики дошло, что адвокат, в котором она нуждалась, чтобы сразиться с Лайемом Пауэром, находится здесь, у нее под носом, или, точнее, под носом Пу. Как она не подумала об этом раньше? Она должна видеть Нормана немедленно.

Но первой особой, которую Кики высмотрела в огромной гостиной с потолком из балок, была Джина Грант. Кики извиняюще шепнула Анджеле:

— Я очень сожалею, что мы пришли, дорогая. Если бы я имела хоть какое-то представление, что эта Джи-Джи окажется здесь, я бы, конечно, не…

— О ком ты говоришь?

— Джина Грант, проснись. Ты помнишь… вторая половина той заметки в колонке сплетен. Это она и есть — Джи-Джи.

— В том-то и дело, что мы никогда не знали точно, что это были Дик и Джина Грант, если ты помнишь, — едко заметила Анджела.

Кики пожала плечами, а Анджела краем глаза стала разглядывать Джину Грант. Анжела должна была признаться, что не заметить Джину Грант было трудно. В открытом красном платье без бретелек, под которым явно больше ничего не было, с рассыпающимися золотыми волосами, она невольно заставила Анджелу почувствовать себя едва ли не замарашкой.

Она видела, как Дик оживленно говорил с Джиной, но очень недолго. И если быть справедливой, он со всеми говорил в этой присущей политикам любезной манере.

Но Кики в этом отношении была менее сдержанна.

— Вот что всегда делает меня подозрительной — что он говорит с ней так небрежно, между прочим. Мне было бы спокойно, если бы он вел себя более возбужденно при виде такой роскошной шлюхи. Так бы повел себя каждый нормальный мужик.

— О, Кики, — слабо возразила Анджела, — у тебя никто не может выиграть; не имеет значения что.

— А я собираюсь выиграть, тем или иным путем, — сказала Кики и, словно пчела, прочертила среди собравшихся замысловатую линию, направляясь к дородному, но симпатичному Норману Гринбергу.

* * *

Обе пары вернулись в Палм-Спрингс тридцать первого. Дом Мари был украшен и освещен, готовый к празднику, который должен был начаться через несколько часов. Пока Кики помогала разобраться с цветами, Анджела направилась взглянуть на сынишку. Брэд и Дик наскоро выпили с Эдвардом, потом быстро переоделись в белые спортивные костюмы для короткой партии в теннис.

В тот момент, когда начали съезжаться гости, раздался звонок из Бель-Эр. Дик вернулся после разговора обеспокоенный. Заболела мама, сказал он, и никто не знает, насколько это серьезно. Папа сообщил, что у нее резко подскочило давление. Доктор уложил ее в постель, но она все время спрашивает о нем. Он ужасно сожалеет, что не может встретить Новый год с Анджелой и ее семьей, но у него нет иного выбора, как вызвать вертолет и вернуться в Лос-Анджелес.

— Это может быть действительно серьезно, — согласилась Анджела. — Если хочешь, я поеду с тобой.

— Нет-нет, я не хочу испортить тебе праздник. Постараюсь завтра вернуться. Если не смогу, я позвоню.

* * *

В пять минут после полуночи Анджела подняла трубку и набрала номер Бель-Эр. Она может поздравить Дика с наступлением Нового года хотя бы по телефону. И конечно, осведомиться о здоровье своей свекрови.

На там конце линии слышался шум — музыка, выкрики, звуки трубы, и Анджела не сразу поняла, что ей ответила сама свекровь. Голос ее звучал вполне здоровым. Анджела решила, что та немного выпила, когда услышала ее вопрос:

— Как там Дик, Анджела? У вас что-нибудь случилось?

— Нет, нет, все в порядке. И я рада, что вы чувствуете себя лучше, мама.

— Лучше? Лучше, чем когда, Анджела, дорогая?

* * *

Подумать только, она когда-то думала о Дике как о благородном короле Ричарде, Ричарде Львиное Сердце!

«О король Ричард! У тебя оказалось очень малодушное сердце! Ты просто грязная крыса!»

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ Территаун, Сакраменто, Голливуд, Ривьера, 1953

— Мне кажется, Анджела переехала в Сакраменто в 1953 году. Если меня не подводит память, тогдашний губернатор Калифорнии отказался от своего поста, чтобы работать в федеральном правительстве, с мистером Эйзенхауэром. Дик Пауэр был назначен на должность губернатора до следующих выборов, и в связи с этим он оставил свои занятия в палате представителей. Да, мне кажется, что я не ошибаюсь, это было именно так.

Анджела была прелестной «первой леди» нашего прекрасного штата. Когда они поселились в весьма обветшавшем калифорнийском «Белом доме» в Сакраменто и она стала выполнять свои обязанности, то смогла реализовать многие из своих разносторонних талантов. В то время началось движение «Сделайте свой вклад в Калифорнию», и Анджела продемонстрировала документальный фильм, в котором были показаны все достижения нашего гордого штата. Просмотр прошел успешно, и, хотя фильм первоначально был создан с коммерческой целью, его все же показали по телевидению как рассказ о достопримечательностях штата. Вся прибыль, естественно, пошла в местную казну.

Возвращаясь к прошлому, скажу: мне кажется, что год, когда Анджела приехала в Сакраменто, был годом, когда произошел тот ужасный скандал с Кики. Тот самый скандал, в котором был замешан один из самых известных адвокатов… Норман Гринберг. Мне даже пришлось покритиковать ее в печати… вот так-то!

1

Мари Уиттир вернулась в Территаун из Палм-Спрингса как раз во время весенней уборки.

Кладовые были вывернуты наизнанку; весь хрусталь — бокалы, рюмки — были перемыты так, что сверкали на солнце. Необходимо было вымыть и натереть все полы и протереть окна. Синяя гостиная на втором этаже нуждалась в новых занавесках. На каждую постель были положены свежие покрывала, которые она заказала, находясь в Палм-Спрингсе. Ее постель была застелена бледно-персиковыми шелковыми простынями — она просто обожала их!

Мари посмотрела из окна на снег, выпавший ночью, хотя уже близился апрель и скоро должна была наступить пора цветения нарциссов. Она подумала об Анжеле, живущей в губернаторском особняке в Сакраменто; ее дочь старалась не поддаваться чувству одиночества, пока ее муж не обращал на нее никакого внимания, занятый своими делами — законными и нет. И Кики! Как бы Мари не правилось, что Кики вышла замуж за Брэда Крэнфорда, она просто восхищалась этим мужчиной, — и было не так уж и важно, врожденный у него такт или приобретенный. Она надеялась, что у Кики хватит ума остаться с ним и ценить его.

Герман принес на подносе утреннюю почту. Она рассеянно перебирала ее, продолжая думать о дочерях. Ей хотелось бы остаться в Калифорнии, чтобы быть рядом с ними на случай, если она им вдруг понадобится. Но что она могла сделать? Эдди был в школе в Массачусетсе, он еще был совсем мальчик, ему тоже была нужна мать! И Стонингем! Она так любила его.

На глаза ей попалось письмо с обратным адресом из Нового Орлеана. Чей-то незнакомый адрес, не Джулиана. Ее сердце стало биться быстрее. Что это? У нее дрожали руки, когда она открывала конверт.

Она быстро просмотрела страницы, пока не дошла до конца длинного письма, написанного от руки. Там стояла подпись: «Твоя любящая сестра Дезирэ». Дези!

Мари поудобнее уселась в кресле.

«Моя дорогая Мари!

Ты, наверное, удивишься, получив от меня весточку. Я надеюсь, что шок не будет слишком сильным. Если честно признаться, то я столько раз поражала тебя, что иному хватит на всю оставшуюся жизнь. Мне кажется, чем меньше об этом вспоминать, тем лучше. По прошествии времени я могу сказать, что мне стыдно. Но, наверное, это звучит слишком неубедительно. Когда я села писать это письмо в первый раз, две недели назад, я поклялась себе, что ни за что не скажу этих слов. Я имею в виду: «Мне стыдно!» С тех пор я каждый день пыталась написать это письмо: ты можешь себе представить, какая трудная у меня была задача — что-то сказать, а что-то — нет.

Ты, наверное, удивляешься, зачем я вообще пишу тебе, если не хочу сказать: «Мне стыдно, прости меня!» — и еще раз попросить у тебя прощения?! Я не прошу, чтобы ты простила меня! Не только потому, что думаю — ты не простишь меня, но и потому, что теперь это не имеет никакого значения. Что сделано — то сделано, ничего изменить нельзя. Ничего из того, что случилось с нами, что я натворила.

Так зачем же я пишу тебе? Наверное, для того, чтобы поставить все точки над «i». Я вышла замуж, и мне хочется, чтобы ты это знала. Есть свободная ниточка в узоре наших жизней, и этот узор может быть нарушен, если я не скажу тебе о моем замужестве. Я уже устала от свободных нитей. В будущем я собираюсь стать более аккуратной личностью!

Я вышла замуж несколько месяцев назад. Не хочу ворошить старое и касаться неприятных моментов, мне просто хотелось бы рассказать тебе немного обо всем, что случилось со мной.

Я возвратилась из Калифорнии в 1942 году; мне кажется, что ты знаешь об этом, — когда Рори пошел в армию. К тому времени между нами уже почти все было кончено. Я не собираюсь обсуждать те пять лет, которые провела с ним. Кроме того, они и не были такими уж плохими, как ты могла об этом слышать. Рори, конечно, не герой, но и не жуткий тип, как о нем все говорили! Наша жизнь не была таким раем, как я ее себе представляла. То, что случилось со мной, — больше моя вина, чем его. Ты, возможно, слышала, что я пристрастилась к наркотикам. Все это неправда! Я немного баловалась некоторыми из них — в основном это был кокаин. Но мне было плохо от истощения, и я пила, все это и привело меня к болезни, как объяснили мне врачи. Но ад па земле для меня начался, когда я вернулась домой в Новый Орлеан — к Джулиану, Одри и maman, которая сидела в своей кровати и смотрела на меня такими глазами! Могу совершенно точно сказать, что maman умерла, так и не простив меня. И она была права! Только дурак мог простить меня, a maman могла быть кем угодно, но она никогда не отличалась глупостью! Я всегда отдавала ей должное.

Если тебе интересно узнать, как я поплатилась за мои преступления (мне кажется, что спустя столько времени тебя это не очень интересует), я могу сказать, что те годы, которые я провела с Джулианом и Одри, вполне стоили самого ужасного наказания!

Пару лет назад я решила, что мне пришло время встряхнуться и освободиться от них. Физически я была уже в состоянии начать трудиться, и я пошла работать в аптеку кассиром. (Я до сих пор работаю кассиром.) Я сняла меблированную комнату, работала весь день, вечером возвращалась в свою комнату — и все. Так протекала моя жизнь, не очень-то интересно, но я была свободна! И мне это доставляло радость.

Ты правильно догадалась — я вышла замуж за своего босса, Пьера Лазаруса. Как тебе нравится его имечко?! Да, он наполовину еврей. Maman, наверное, прокляла меня из могилы. Но я уверена, что Бог этого не допустит! Пьер очень милый и добрый человек, он прекрасно относится ко мне. Мне повезло, что он на мне женился, хотя maman, видимо, назвала бы наш брак мезальянсом. Но Пьер все знает и не осуждает меня. Он считает меня красивой! Прошло так много времени, когда говорили, что Дезирэ дю Бомон — красавица!

Пьер готовит лекарства по рецептам, а я веду бухгалтерию (у нас еще работают несколько человек, так как наша аптека достаточно большая). У нас прекрасная квартира недалеко от аптеки, потому что мы работаем допоздна. Как сказала бы maman, я стала принадлежать к мелкой буржуазии. Все не так уж плохо, поверь мне. Я сижу за кассой в черном платье (мне кажется, что так лучше), на мне надето жемчужное ожерелье, я ношу пучок. У меня длинные красные ногти и одеты четыре кольца. (Кассиры всегда следят за своими руками, делают маникюр и носят кольца. Ты когда-нибудь слышала об этом?) Я пользуюсь великолепными французскими духами, самыми лучшими, какие есть у нас в продаже!

Раз в неделю мы бываем в кино. Мы часто ходим к «Антуану» и в другие хорошие рестораны, как было в прежние дни. Можешь мне поверить — я счастлива! И Пьер тоже!

Вот я и рассказала тебе всю мою историю, Утренняя Красота, как мы говорили, когда были маленькими. Теперь я подошла к концу.

Я написала много храбрых слов по поводу того, что не буду просить у тебя прощения. Я также не прошу, чтобы ты пожелала мне счастья и удачи. Я знаю, ты не исповедуешь теперь католическую веру, а я не знаю, кто же я теперь. Наверное, никто. Но у меня такое чувство, сестренка, что Иисус возлюбит тебя, если ты не будешь больше ненавидеть меня.

Твоя любящая сестра Дезирэ.

Р.S. Я видела фото Кики и Анджелы, они просто прекрасны! Я не смогла удержаться и немного поплакала, когда смотрела на них. Совсем немного!»

Мари перечитала письмо и вытерла платком глаза. Затем она села за письменный стол и, взяв лист бумаги, написала:

«Дорогая сестра,

я не ненавижу тебя; я тебя простила; я желаю тебе всего наилучшего.

Мари».

Немного подумав, она порвала записку и спустилась в кладовую, где кипела бурная деятельность: четверо горничных мыли фарфор, бокалы, рюмки, чистили серебро.

— Герман, найдите, пожалуйста, большой деревянный ящик. Мне нужно отправить серебро. Я хочу, чтобы вы все очень хорошо упаковали, чтобы ничего не погнулось!

В свое время Мари подарила часть серебра, принадлежавшее семьям дю Бомон и Манар, — своим кузинам и дядюшке Полю, незадолго до его смерти. Все украшения она отдала своим дочерям, так же как и столовые приборы и блюда. Теперь у нее осталось примерно десять или двенадцать приборов старинного серебра, вазы, блюда и великолепные подсвечники. Она собрала все это вместе. Да, настало время прекратить вражду, как сказала Дезирэ, чтобы все возвратилось на круги своя!

Она написала адрес, куда нужно было переслать подарок, и отдала его дворецкому.

— Герман, все, что я отобрала, следует отправить по этому адресу.

— Абсолютно все, мадам?

— Да, это свадебный подарок!

Мари была рада, что Эдвард не присутствовал при ее «широком жесте», — она бы чувствовала себя очень глупо. Но она сделала этот широкий жест, и у нее было прекрасное ощущение!

2

Кики была намерена использовать Нормана Гринберга, делать что угодно, чтобы добиться своей цели, торговаться и… так далее. Но у Нормана Гринберга были свои представления, кто кого будет использовать. Кики Девлин была богатой и красивой блондинкой, но ему были не нужны ее деньги, а стройные тела стоили недорого в Голливуде. Дома у него была прекрасная жена — блондинка. Его не занимал секс, его интересовала собственная репутация, он мечтал, чтобы его признали гением среди адвокатов!

Он посчитал сложные отношения Кики с Лайемом Пауэром и студией «ПИФ» весьма перспективными для него, этонастоящая юридическая головоломка с захватывающим концом. Если они выиграют, он окажется в центре внимания. В этой истории присутствовал и сын Пауэра, губернатор штата и муж сестры Кики, по-своему известной личности. Анджела была центром всего, если только Кики не ошибалась насчет того, что старик Пауэр использовал ее, чтобы продемонстрировать Анджеле, на что он способен, если она вдруг решится выйти из-под его влияния. Кроме того, существовала и сама студия. Лайем Пауэр был главной фигурой, у него было большее количество акций; но были и другие держатели акций, чьи интересы были бы нарушены, если талант Кики Девлин — крупной звезды, приносившей доходы, — подвергался давлению со стороны Пауэра из-за его личных соображений.

В данной ситуации основным был вопрос: имеет ли студия юридические права не давать актерам работать и зарабатывать себе на жизнь, используя статью временного отстранения от работы, включенную в контракт, одновременно не разрешая работать им и в другом месте до истечения срока действия контракта.

Норман собирался проверить это в суде, причем не только в обычном, но, если потребуется, довести дело до Верховного суда. Он все равно не сдастся! Он должен добиться правильного решения! Может быть, ему удастся значительно изменить отношения между звездами и студиями. Все газеты по всей стране будут писать о нем, все будут интересоваться судебным иском, связанным с Голливудом.

* * *

— Вы хотите, чтобы он подал на вас иск? — спросила Кики. — Что-то я ничего не понимаю. Я хочу прервать мой контракт. Я считала, что это я должна предъявить ему иск!

— Единственно возможный вариант добиться для нас законного постановления по поводу правильности вашего отстранения от работы в студии и вытекающей из этого невозможности работать где-нибудь еще — это если вы сделаете картину в другом месте. И тогда пусть Пауэр возбуждает против вас дело. Мы станем вас защищать и будем надеяться, что суд все решит в вашу пользу. Они представят нам решение, что все, что вы делали, было в рамках закона, а его действия были незаконными, и вы будете свободны. Все очень просто.

«Просто? — подумала она. — Этот мужчина — простак. Он просто наивный дурачок».

— Но как я смогу сниматься в кино? Кто захочет делать картину со мной? Ни одна студия не станет со мной связываться. Они побоятся, что с ними будут судиться. Кроме того, они все заодно, чтобы было легче справляться с беззащитными актерами.

«Если он действительно с отличием закончил Гарвард, как он это утверждает, то почему же он не знает таких элементарных вещей?»

Норман улыбнулся:

— Нам не нужна студия. Мы будем иметь дело с независимым продюсером.

— И где же мы найдем независимого продюсера, который даст мне главную роль? Даже я прекрасно понимаю, что я не самая великолепная кинозвезда! Почему вдруг независимый продюсер захочет связываться со мной и иметь мои проблемы со студией?

Норман снова улыбнулся:

— Мы должны попытаться подставить Лайема Пауэра, поэтому мы организуем компанию, чтобы снять фильм. Нашу собственную компанию. Вашу компанию. «Девлин продакшнс» или лучше — «Крэнфорд продакшнс». Мы найдем сценарий и наймем режиссера. Нам также будет нужно найти хорошего актера на главную мужскую роль и достать денег под картину. Существует одна очень важная вещь — мы должны все делать в полной секретности до тех пор, пока не будем готовы к показу фильма, чтобы Пауэр не смог действовать и опередить нас.

— Вы говорите — хорошего актера-мужчину?

Он утвердительно кивнул.

— Как Брэд Крэнфорд?

Он снова кивнул головой:

— Как вы считаете, он на это пойдет?

— Да, я уверена, что он пойдет на это, если я попрошу его.

— Хорошо. Но пока не говорите ни слова Брэду. До тех пор пока у нас не будет сценария и места, где проводить съемки. Надо сделать так, чтобы никто не знал об этом как можно дольше.

Он откинулся назад в своем большом кресле и улыбнулся:

— Вот было бы здорово, если бы мы ко всему прочему сделали кассовую картину!

— Действительно здорово, — сказала Кики, все еще сомневаясь. Норман никак не реагировал на нее в сексуальном отношении; теперь он начал рассуждать о картине, где она будет играть главную роль, но с участием ее мужа.

— А зачем нам нужен Брэд?

— С его помощью мы сможем достать деньги.

Так вот в чем дело, используя только ее имя, денег они не получат!

— Черт возьми, как жаль, что мы не сможем привлечь вашу сестру! — Он засмеялся при мысли использовать Анджелу дю Бомон Пауэр, чтобы подсидеть Лайема Пауэра. — Вот что значит известное имя. Мы сможем достать миллионы! С Брэдом Крэнфордом и Анджелой дю Бомон Пауэр мы смогли бы заново снять «Унесенные ветром»!

— Интересно, а какую же роль я стала бы играть там? Мамушки или же тетушки Питтипэт? — грустно поинтересовалась Кики, но Норман Гринберг все смеялся и смеялся, он просто не мог остановиться.

— Я еще раз повторяю, Кики, — необходимо соблюдать совершенную секретность! Мы больше не сможем встречаться в моей конторе. Мне бы не хотелось, чтобы мои сотрудники знали, чем мы занимаемся. Вы должны начать читать пьесы, и романы, и все сценарии, которые присылают Брэду. А я начну заниматься организацией творческого процесса, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Я буду информировать вас. Я позвоню, когда мы сможем встретиться, и поищу место, где нас никто не сможет увидеть.

«Именно так, — подумала Кики, — чтобы никто не смог нас увидеть!»

Когда Норман позвонил ей, чтобы встретиться в маленьком мотеле в Голливуде, она подумала: «Ну наконец-то!» Кики представила, как пройдет встреча. Сначала немного деловых разговоров, потом робкое касание ее задницы или же поцелуй в шею. Нет, сначала — дело, потом — что-нибудь выпить, а уже потом — рука на заднице! Норман был похож на человека, которому сначала нужно выпить, а потом уже начинать лапать женщину.

Но Кики ошибалась. Она и Норман продолжали встречаться в мотеле, но, кроме деловых разговоров, там ничего не происходило. Ни бутылки джина, ни какого-нибудь «косячка» с марихуаной! Нормана возбуждал только их проект. Они еще ничего не сказали Брэду. Кики обсуждала с Норманом возможность того, что она сама сможет достать деньги и вложить свои собственные средства, попросив отчима помочь ей.

В тот вечер Норман проводил ее до машины. Он объяснил, что хочет привлечь деньги со стороны, что только глупец вкладывает свои собственные деньги, а ему не нужен глупый клиент. Он помог ей сесть в машину и поцеловал ее в лоб, и в этот момент рядом с ее машиной припарковался «порш», который был очень похож на машину Брэда… Затем человек, также похожий на Брэда, замахал пистолетом, и вдруг Норман Гринберг завопил и упал на колени. Кровь хлестала у него из паха, она просто била фонтаном.

— Боже! — завопила Кики. — Боже ты мой! Ты отстрелил ему яйца!

Парсонс, Хоппер и Тайлер, если бы они были в состоянии, постарались бы замять такую красочную историю. Брэд Крэнфорд был звездой, его по-настоящему любили многие люди, работающие в киностудии, начиная с глав студий и кончая осветителями и рабочими на съемочной площадке. Его любили даже газетчики, которые кормятся скандалами в кино. Но такую кровавую историю замолчать было невозможно!

Норман Гринберг со временем поправился, но никто так и не смог узнать — потерял ли он свою мужскую силу? Он не пожелал выдвигать обвинения, но окружной прокурор не захотел замять это дело, так как понимал, что эта история дает ему возможность прославиться: он может испортить репутацию Крэнфорда или же покрыть его славой. Признав свою вину, Брэд сумел избежать суда, который стал бы великолепным полем сражения для прессы.

В день вынесения приговора Брэду все умоляли Кики не присутствовать при этом.

— Мне нечего скрывать, я — невиновна! — гордо сказала Кики.

Она появилась там, одетая в великолепный белый костюм от Диора, с прекрасной песцовой накидкой. Она была воплощением американской мечты! Толпа поклонников, ждавшая Брэда Крэнфорда, начала свистеть и смеяться над ней. Брэду дали срок условно. Кто-то сказал, что «ПИФ» заплатила судье.

Они вернулись домой отпраздновать окончание процесса. Кики пригласила в гости сотню сочувствующих.

— Кики, как ты можешь? — спросила Анджела по поводу этого сборища.

— Почему бы и нет? Брэда не посадили в тюрьму, а я вообще невиновна! Норман Гринберг ни разу не коснулся меня даже пальцем, — она подумала и добавила: — Я его тоже не трогала. Ты мне веришь?

— Если ты так утверждаешь, то — да, Кики! А как насчет Брэда? Чему он верит?

— Он ничего не говорит. Он только заявил, что все уже кончено, и мы должны об этом забыть. — Кики разрыдалась. — Но ты же знаешь, что мы не сможем этого сделать. Так много всего случилось. И что самое обидное: что бы вы на самом деле ни думали, первый раз в жизни я действительно невиновна! Теперь со мной окончательно покончено в Голливуде. Здесь мне больше делать нечего.

— Не валяй дурака, Кики. Ты здесь можешь еще многое сделать… все можешь.

— Нет, — рыдала Кики. — Хочешь, я скажу тебе кое-что еще? Моя мать, моя собственная мать не сказала мне ни слова! Ну что ты тут скажешь?

Анджела ничего не могла придумать.

— Ты видишь, меня никто не поддерживает.

— Кики, я на твоей стороне. Правда!

— Нет, я так не думаю. Ты — на стороне Брэда и на стороне мамы.

Анджела беспомощно покачала головой.

3

Анджела на некоторое время уехала из Сакраменто и жила в гостевом домике в имении Пауэров в Бель-Эр. Кики, решившая отдохнуть в Европе, приехала попрощаться с ней. У нее было не самое лучшее настроение.

— Спасибо, Кики, что приехала. Я знаю, как ты ненавидишь приезжать сюда, и я тебя хорошо понимаю.

Кики подошла к окну:

— Они совсем рядом, не так ли?

Анджела приблизилась к ней, посмотрела на огромное каменное сооружение, стоявшее выше по холму.

— Ну, они чуть подальше отсюда, чем тебе кажется.

Она задвинула занавески, как будто вид дома Пауэров был ей так же противен, как и Кики:

— Сколько времени тебя не будет?

— Я не знаю, посмотрю. Сначала поеду в Швейцарию, потом в Париж. Мне нужны новые наряды!

— Как насчет Рори?

— Что насчет Рори? У нее есть нянька и отец. Анджела, у меня ничего не выходит. Я пытаюсь, правда. Но нет никакой надежды. Тебе хорошо говорить. Даже в качестве жены губернатора ты быстрее можешь сделать карьеру, чем я. Ты всегда занимаешься этими презентациями.

— Ну, Кики! Я делаю только коммерческие ролики или же ролики о достопримечательностях и природе.

— Все равно, ты что-то делаешь, во всяком случае, больше, чем я.

— Так ли? Если даже у тебя немного работы — у тебя все равно есть Брэд.

«А у меня… у меня есть Дик… Есть ли он у меня?

4

Кики вернулась из Европы через шесть недель и навестила сестру в Сакраменто.

— Я пробыла в Нью-Йорке несколько дней. Знаешь, Нью-Йорк тоже сильно изменился. Я считала, что Калифорния очень скучна, а Нью-Йорк, оказывается, еще более скучен. Мне кажется, что я все-таки предпочитаю Европу.

— Что? Ты бы предпочла жить там? — удивленно поинтересовалась Анджела. Она знала, как Кики любила Калифорнию.

— Понимаешь, я могла бы там работать. Итальянские фильмы так прекрасны!

— Ты же не знаешь итальянского.

— Я могу его выучить. Кроме того, мне только нужно выучить роль. И я бы могла сама дублировать эти фильмы для американского рынка. Все это очень важно. Американский рынок, я имею в виду.

— Ты так говоришь, как будто уже много думала об этом!

— Ну, когда я была в Риме, я встретила великолепного режиссера. Он просто гений. И у него есть своя студия.

— Я даже не знала, что ты была в Риме. Ты сказала, что едешь в Швейцарию, потом в Париж и…

— В Швейцарии такая тоска. Все эти ситцевые маленькие домики. Я провела несколько дней в Париже и потом решила поехать в Рим. Если в Европе что-то происходит в настоящее время, так это только в Риме! Великолепный город! Он не спит всю ночь. Город более космополитичный, чем Нью-Йорк. Черт возьми, после него Лос-Анджелес кажется городом, где всего одна корова, и та — старая! А мужчины! Анджела, они потрясающие! Рядом с ними ты чувствуешь себя настоящей женщиной! И этот режиссер, с которым я познакомилась, граф Витторио Роса. Вик! Сексуальный! Он такой сексуальный! Я уже долгие годы не видела такого сексуального мужчину. И он граф — королевская кровь! И богат. Помимо своей киностудии, у него есть деньги, которые были из поколения в поколение. Он, наверное, происходит от самих Медичи, — важно добавила Кики.

Анджела рассмеялась, уверенная, что Кики не знает, о чем она так важно рассуждает.

— Он высокий, темноволосый и очень красивый. Такой обходительный. У него усы, и он так приятно улыбается. Он поднимает одну бровь вверх, совсем как Кларк. Ты помнишь, как я сходила с ума по Кларку…

— Тебя послушать, так ты рассуждаешь, как влюбленная школьница, — грустно улыбнулась Анджела.

— Анджела, я чувствую себя, как влюбленная школьница!

— А как ты чувствуешь насчет Брэда, Кики? Тебе не кажется, что ты ведешь себя глупо? Вспомни про Брэда и Рори.

— Не начинай, Анджела.

— Хорошо, принимая во внимание, что ты замужняя женщина и мать, не кажется ли тебе, что ты ведешь себя несколько не по возрасту.

— Анджела, у тебя всегда одно и то же. Как только я говорю, что встретила мужчину, который внешне похож на отца и этого твоего фотографа…

— Моего?

— Ты всегда начинаешь биться головой о стенку.

— Но ты всегда говорила…

— Неважно, что я говорила. Мы теперь взрослые женщины. И если я вдруг встречу мужчину, который напоминает отца, ну и что? Папочка был очень красивым, и Вик тоже красавец! В чем дело? Ты что, настолько ревнива, что обязательно должна все испортить, если я только немного пофлиртовала с ним?

Анджела не хотела ссор. У нее было не то настроение, чтобы начинать выяснять отношения, поэтому она решила смягчить тон.

— И как проявил себя граф, ну, ты понимаешь в чем?.. — поддразнила она сестрицу.

Кики тоже не хотелось ссориться с Анджелой.

— Стыдно, стыдно, Анджела! Это на тебя непохоже. Я с ним не спала. Может, я сделаю это в следующий раз. Пойми, нельзя разрешать европейцу трахать тебя с первого раза. Это особенно касается итальянцев! Они могут тебя неправильно понять. Они вообще не уважают женщин, кроме своих матерей и сестер. Их они просто боготворят. Иногда они боготворят своих жен. Но если только те остаются дома и ни в чем им не мешают, оставаясь чистыми-пречистыми.

— Честное слово, Кики, у меня уже от тебя голова идет кругом! Он что, даже не пытался приставать к тебе?

— Конечно, он пытался. То, что я сопротивлялась, не оттолкнуло его. Наоборот, моя дорогая. Итальянцы воспринимают отказ как одну из форм поощрения ухаживаний. Они только начинают больше ценить женщину и прилагать больше усилий, чтобы ее завоевать. Игра начинает стоить свеч. В самом деле, для них почти всегда важна игра — ее стиль, нюансы, подводные течения; совсем как хорошо аранжированная музыкальная пьеса. Если они хотят тебя, от своего они никогда не откажутся. Никогда! Даже если осада займет двадцать лет.

Анджела рассмеялась, она хотела смеяться, хотела, чтобы рассеялось отчаяние, охватившее ее.

— Мне было бы интересно все это увидеть. Ты — через двадцать лет и граф Витторио, преследующий тебя, — тросточка в одной руке, лупа в другой, чтобы лучше видеть твою немеркнущую красоту!

— Не смеши. Мои прелести никогда не станут ухудшаться с возрастом, я просто этого не позволю. Существуют всевозможные подтяжки для лица и задницы, можно изменить форму груди, получить мощные витаминные инъекции в Швейцарии. Когда я снова поеду в Европу через пару месяцев, я, наверное, полежу в клинике, чтобы мне немного очистили кровь. И если ты не совсем дурочка, какой я тебя всегда считала, ты, конечно, поедешь со мной. Никогда не рано начинать бороться со старостью.

— Успокойся па секунду. Ты только что вернулась из Европы и уже планируешь еще одну поездку туда?

Они молча уставились друг на друга. Впечатление было такое, как будто они обе смотрели на один и тот же хрустальный шар. Обе могли прочитать на нем свое будущее, но ни одна из них не была готова говорить об этом.

— Поедем со мной, — сказала Кики тоном, который ей самой казался беспечным. — Тебе представится шанс поглазеть на моего сладострастного графа; будем жить в одной палате клиники, как это было в прежние дни в школе. Мы могли бы так хорошо провести время!

Анджела покачала головой:

— Мне кажется, что мы еще молоды для этого. Боже, Кики! Нам только чуть больше двадцати, если даже мы иногда чувствуем себя, как будто нам сорок лет!

— Послушай, неженка, мы не будем делать себе подтяжки! Просто несколько витаминных уколов. Я уже говорила тебе — девушка никогда не бывает слишком молодой, чтобы не начинать бороться с разрушениями, которые несет ей старость. Кроме того, ты должна знать: день, когда ты достигла половой зрелости, и был началом твоего старения! После этого мы уже пошли под горку! Как только у тебя начинается менструация, твоя кожа начинает обезвоживаться. Это и есть месть матушки-природы. Именно с этого момента ты должна начинать мастурбировать или трахаться. Когда ты достигаешь оргазма во время полового акта, то после этого кожа становится мягкой и эластичной.

— Ты подумай, оказывается, я постарела сразу после того, как мне исполнилось двенадцать лет, а я этого даже и не знала!

— Ты считаешь, что я тебя разыгрываю? Подумай о всех этих яйцеклетках, которые находятся в тебе и с каждой минутой становятся все старее и старее.

— О чем ты говоришь? Какие еще яйца?

— Когда рождается девочка, внутри ее находятся эти самые яйцеклетки, которые со временем могут стать детьми, — начала объяснять ей Кики, сразу же приняв менторский тон. — Каждый раз, когда у нее бывают месячные, она теряет зрелое яйцо, а остальные продолжают находиться в ней — они только стареют месяц за месяцем. — Кики захохотала, увидев выражение лица Анджелы. — Не так уж плохо для девушки, которую вышвырнули из Вассара в девятнадцать лет, правда? Ты, наверное, даже не подозреваешь, какая я умная, не так ли? Именно поэтому я решила родить Рори, когда я влипла!

— Ничего себе причина, чтобы родить ребенка!

— Послушай меня. Если ты, я подчеркиваю, если ты собираешься иметь еще детей, сейчас для этого самое лучшее время. Подожди! Забудь об этом! Что это я говорю тебе? Я просто увлеклась своей лекцией и своими глубокими познаниями! Если ты собираешься ходить с брюхом каждый год, тебе действительно вскоре понадобится делать подтяжку твоих сисек. Ты даже не можешь себе представить, как много женщин вынуждены делать подтяжку своего «подоконника» до того, как им стукнет тридцать пять!

Но Анджела уже не слушала, какую чепуху продолжала говорить Кики. Она думала о недавнем разговоре с Диком по поводу того, что ей уже пора обзаводиться другим малышом.

* * *

— Нам придется потуже затянуть пояса, — мрачно заявил Дик.

— Вот как? А почему? — Анджела рассеянно ковыряла свой омлет. Видимо, сейчас предстояло еще одно объяснение.

— Для этого существует несколько причин, — сказал он, жадно поглощая колбасу и яйца. — Первое, ты потратила тысячи, приводя в порядок эти развалины, которые к тому же принадлежат штату. Ты же знаешь, для этого не были выделены деньги из бюджета. Нам придется все взять на свой счет.

Анджела хотела сказать, что в этом полуразрушенном особняке было бы невозможно жить, если бы она не занялась его ремонтом. Но она решила промолчать, у нее не было сил, чтобы защищаться.

— Вторая причина — ты тратишь громадные суммы на наряды. Только счета за одежду за прошлый месяц могли бы всю жизнь содержать семью из десяти человек в Калькутте!

Тут уж она не смогла промолчать:

— Семьи в Калькутте не привлекают внимания общественности и прессы, за ними постоянно не наблюдают мелкие репортеры и не записывают, что на тебе было надето сегодня во время официального приема по тому или иному случаю! Тебе было бы приятно, если бы они написали, что миссис Ричард Пауэр посетила оперу и на ней было платье, которое она надевала в прошлом году, — она сделала паузу, пытаясь найти нужное слово. — То самое платьице, в котором она была, когда организовывали пьянку в честь прибытия короля Трансильвании?!

— Ах, как смеш-но! А ты знаешь, что на самом деле здесь смешного? Ты и твоя чертова сестрица, вы всегда считаете себя такими умными. Вы обе такие хитрожопые умницы! Черт возьми, почему ты должна есть омлет на завтрак? Ты все делаешь с такой претензией! Почему ты не можешь съесть просто яичницу, как это делают все остальные люди! Меня просто тошнит, глядя на это месиво, которое ты пытаешься съесть по утрам!

Она пристально посмотрела на него через стол. Он что, совсем сошел с ума и пытается навязать ей меню на завтрак? В это мгновение она бы с удовольствием воткнула вилку в его крупную красную руку!

Поняв, как она рассержена, он извинился:

— Прости, мне приходится о многом думать!

— Например, о чем?

— Нам надо бы завести еще ребенка!

— Если у тебя в последнее время не было минуты, чтобы оглядеться вокруг, могу напомнить — у нас недавно родился малыш!

— Нам бы не помешал еще один!

— Послушай, ты хоть слышишь, что ты говоришь? — в ужасе спросила она. — «Не помешает еще один» ребенок!

— Э, ладно, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Сейчас самое подходящее время, чтобы завести еще одного ребенка.

Она уставилась в тарелку. Ее омлет действительно выглядел совершенно неаппетитно! Дик наклонился к ней и заговорил тоном заговорщика:

— Папаша хочет материально поддерживать будущего младенца и будет нести за него всю ответственность!

Она, стараясь не расхохотаться, спросила:

— Ты имеешь в виду, что он собирается оплодотворить меня вместо тебя?

Дик откинулся назад в шоке:

— Твое чувство юмора становится с каждым днем все более вульгарным!

— Успокойся. Ты ведешь себя так, как будто я оскорбила самого папу римского!

— Я только хотел сказать, что папочка на наше имя вложит еще миллион в трастовую компанию, если у нас появится еще один ребенок.

— Вот как! Ты хочешь сказать, если у нас каждый год будет рождаться ребенок в течение десяти лет, то через десять лет мы будем иметь десять миллионов долларов? Может, нам стоит попробовать заработать эту сумму как-нибудь побыстрее? Миллион за беби этого года, а затем по нарастающей: следующий ребенок — «лимон» с половиной, следующий — два «лимона», и так далее? Мне становится очень интересно! А что мы получим, если я произведу близнецов?

В комнату вошла горничная и налила кофе. После того как она вышла, Дик закурил первую сигару и откинулся на спинку стула.

— Подумай об этом, ладно? Ты же сама жалуешься, что тебе все время не хватает денег. Может быть, мы даже будем в состоянии построить дом, именно такой, как ты пожелаешь!

— Ты говоришь, если я рожу еще ребенка, у меня будет свой собственный дом, в качестве вознаграждения. Нет малыша, нет дома, не так ли?

— Знаешь, ты с каждым днем становишься все больше похожей на свою сестру… звучишь, как тупая старая пила. — Потом он повторил, стараясь убедить ее: — Ты только подумай об этом, Анджела, прошу тебя!

Он начал снова зажигать свою сигару, и она заметила, что он пользуется спичками, а не золотой зажигалкой «Данхилл», которую она ему подарила на прошлое Рождество.

— Что случилось с твоей зажигалкой?

— Я, наверное, оставил ее в офисе.

Она обратила внимание па сюрреалистический рисунок на фирменной коробке спичек — полукруги красного, лилового и розового цветов. Анжела взяла коробку в руки. «Раунд-Ап. Лас-Вегас».

— Где ты взял такие спички?

Дик быстро облизал губы и пожал плечами.

— Ну, ты знаешь, как это бывает. Кто-нибудь положил коробок спичек… Я, видимо, подобрал их где-то. На прошлой неделе кто-то оставил спички из пивной на Аляске.

«Длинные объяснения. Слишком длинные».

После того как Дик ушел, Анжела позвонила его личной секретарше в офис, расположенный в здании Капитолия. Она действовала вслепую, просто что-то вызвало в ней подозрение.

— Лейла, губернатор Пауэр просил напомнить вам, чтобы вы проверили тот отель в Лас-Вегасе, если он сам забыл вас об этом попросить. Он думает, что оставил там свою золотую зажигалку.

— Вы правы, миссис Пауэр, он оставил ее в «Сэндс». Кстати, они уже позвонили и сообщили, что отправили ее почтой.

— Прекрасно, — ответила Анджела, пытаясь вложить в свой голос как можно больше энтузиазма.

Она положила трубку. Значит, это правда! Дик был в Лас-Вегасе. Ей он сказал, что в это время был в Вашингтоне.

— О чем ты думаешь? — Кики прищурилась. — Ты была где-то далеко. Ты не слышала ни слова, а я так много тебе сказала!

Анджела не собиралась говорить Кики об обмане Дика.

— Я думала о том, что ты не сказала ни слова ни о Рори, ни о Брэде. Как ты их нашла после своего возвращения?

Кики пожала плечами:

— Рори просто прелестна! А Брэд есть Брэд. Сладенький, как сахар, — как и раньше. Только сейчас он стал меньше улыбаться.

Она посмотрела на свои длинные ногти, покрытые лаком коричневого цвета.

— Я просто ничего не могу понять. Единственный раз в моей жизни, когда я была совсем ни в чем не виновата… Ты-то мне веришь или нет?

Анджела подбежала к ней и встала на колени рядом с ее стулом.

— Конечно, я верю!

— Что ж, тогда ты — единственная! Даже моя мать мне не верит, ты это знаешь?

— Кики, я уверена — она тебе верит. Мы разговаривали об этом.

— Когда?

— Да разве ты не знаешь? Пока ты была в Европе, мама приезжала сюда. Она купила здесь дом! Рядом с Коулом Портером, в Брентвуде.

— Никто мне ничего не сказал! Я кто здесь вообще? Падчерица? Золушка? Между прочим, зачем она купила дом в Брентвуде? Она только что купила дом в Палм-Спрингсе, и это кроме тех трех домов, которыми она уже владеет в Нью-Йорке!

— Может быть, для того, чтобы быть рядом со своими дочерьми.

— Вот как? Больше похоже на то, чтобы быть рядом с одной дочерью! Она хочет быть рядом с тобой.

— Она хочет быть близкой нам обеим.

— Ну конечно! Между прочим, я сомневаюсь, что эта дочь будет долго находиться вблизи от нее.

5

Анджела не раздумывала бы так долго — давать ли свое согласие на публикацию статьи и снимков в журнале «Нью-Йорк таймс мэгэзин», на которых они хотели показать отреставрированный губернаторский особняк в Калифорнии, — если бы не догадывалась, что фотографом будет Ник Домингез.

Ей очень понравились благородные и выдержанные снимки, сделанные журналом «Город и деревня» и запечатлевшие дом и саму Анджелу. Она понимала, что «Таймс» сделает совершенно другие снимки и другую статью, все будет по-другому. Но ее сейчас все настораживало, тем более что она была беременна — два месяца, и к тому же плохо себя чувствовала. Но Дик очень настаивал. Он сказал, что все займет не более двух дней и будет просто прекрасно, если с помощью рекламы их узнают и на Восточном побережье. Самому Богу известно, что администрация нуждается в хорошей рекламе! Он собирался баллотироваться в будущем году на пост губернатора, и ему хотелось бы, чтобы как можно больше людей видели, в каком состоянии теперь находится особняк.

В конце концов, у нее не было выбора. В тот день, когда она спустилась вниз, чтобы встретить журналистов и фотографа, она подумала, что упадет в обморок, — перед ней стоял Домингез. Она была женой губернатора и должна была держать себя в руках. Ей пришлось сделать вид, что она не знает этого человека, который стал так много значить в ее жизни. У Анджелы сильно забилось сердце. Действительно ли ее тянуло к этому человеку, размышляла она, или же это притяжение было из-за того, что он так очарован ею? Она так и не могла в этом разобраться.

При виде ее улыбки у него просто расцвело лицо. Анжела протянула ему руку таким жестом, каким королева протягивает ее своему возлюбленному, жаждущему коснуться этой руки губами.

Ник не поцеловал ей руку, он просто пожал ее, опустив в этот момент глаза, в которых светилось обожание. Думал ли он о той ужасной сцене в «Поло Лаундж»? Здороваясь с ней, Ник что-то произнес, но было понятно, что он просто счастлив видеть ее.

Анджела подумала, что он многого достиг в своей жизни. Начинал фотографом в этой дешевке «Уиспер», а теперь стал аккредитованным фотожурналистом, не говоря о его положении в Голливуде как художника-фотографа. Как его называла Кики — ангел-хранитель Развратного Запада?

Да, Ник был незаурядной личностью. Это чувствовала не только Анджела, это понимали и те люди, что пришли вместе с ним. Было такое впечатление, как будто они все отошли в сторону, признавая силу его таланта. Он быстро решал все проблемы, выбирая нужный формат фотографий, определяя направленность статьи. Анжела поняла, что ни о чем не будет жалеть, — все будет просто великолепно, и, конечно, намного превзойдет спокойный и уважительный тон очерка в журнале «Город и деревня». Статья в «Таймсе», без сомнения, отдаст должное ей самой и тому чуду, которое она совершила при реставрации особняка.

* * *

Все получилось именно так, как она и ожидала. Со всех уголков страны посыпались восторженные отклики. Дик был весьма доволен. Его имидж получил новый глянец.

После этой публикации Анджелу долгое время не оставляло радостное чувство удовлетворения, хотя понять — почему? — она не могла.

6

Трансатлантический звонок Кики из Сан-Ремо пробился рано утром. Анджела нетерпеливо ждала, когда же наконец кончится их разговор. Прошло уже три месяца с тех пор, как Кики уехала в Италию сниматься в фильме Витторио Росы, и все это время Анджела не разговаривала с нею.

Сидя у телефона и ожидая, когда их снова соединят, она выкурила несколько сигарет, выпила кофе, но одеваться не стала. Хотя прошло уже несколько недель со времени, когда у нее случился выкидыш, она все еще была в состоянии депрессии. Она чувствовала себя лучше только тогда, когда находилась с сыном, но обычно ее расписание не оставляло ей времени для этого.

Наконец, оператор прорвался и Анджела услышала голос Кики:

— Давай не будем больше зря тратить время, прежде чем нас снова разъединят. — Она говорила очень быстро. — На прошлой неделе мы закончили картину и сейчас на Ривьере празднуем ее окончание. Я поговорила с Виком, и он настаивает, чтобы ты присоединилась к нам. Здесь много всякого народа, кто-то приезжает, кто-то уезжает. Тебе будет здесь хорошо, ты отвлечешься от всех своих забот. Жизнь не кончается, когда бывает выкидыш. Кроме того, ты не имела права влипнуть так скоро после рождения беби. Это — плохо для твоих «потрохов». Наверное, поэтому ты и потеряла ребенка, ты еще не до конца окрепла! Твой сукин сын муж не имел права снова делать тебя беременной!

Анджела не могла вставить ни слова, чтобы защитить Дика, так как Кики продолжала палить без передышки:

— Ты должна просто забыть об этом. Ты можешь забеременеть в будущем году. А пока давай перемести свою задницу сюда. Мы тебя развеселим!

— Сколько ты еще будешь в Сан-Ремо? Если ты закончила картину на прошлой неделе, не следует ли тебе возвратиться домой? Брэд, наверное, скучает? Даже мама сказала, что надеется вскоре увидеть тебя. Она сказала, что ты нужна Рори.

— Не сходи с ума. За Рори очень хорошо ухаживают. Мы приехали сюда как раз в то время, когда присуждались премии Гран-при. Ты знаешь, Вик принимал участие. — Она захихикала. — Он был просто вне себя от бешенства, когда я дразнила его, что он проиграл. Здесь были все. Погода была просто жуть! Но никто не обращал на это никакого внимания. Половина народу была в таком подпитии, что они даже не поняли, кто же стал победителем. Жаль, что ты все это пропустила. В субботу и воскресенье никто не спал ни минуты. Все совершали челночные передвижения из бара в «Отель де Пари» на виллы, чтобы там упиться еще больше. В пятницу вообще случилось нечто! Угадай, что же было светлым пятном праздника? Вик всем продемонстрировал свой член!

Анджела хмуро произнесла:

— Мне кажется, этим обычно хвалятся только подростки.

— Дорогая, у тебя просто плохое настроение. Вик только что закончил картину. Бедный, он так устал. Он должен был выпустить пар, как-то снять с себя напряжение. Вот он и снял свои штаны! Анджела, дорогая, ты в таком ужасном настроении, что тебе ничего не кажется достаточно забавным. Прилетай ко мне, моя прелесть, па крыльях любви, и Кики заставит тебя смеяться. Тебе уже давно пора хотя бы на время покинуть Сакраменто. Уже июнь. Боже мой, а вдруг ты упадешь замертво завтра? Что же тогда все скажут? «Она умерла в июне в Сакраменто. Вот уж выбрала место и время!» — Анджела засмеялась. — Вот видишь. Тебе нужна твоя старшая сестренка. Немедленно начинай готовиться к отъезду. Сообщи мне, когда ты соберешься. Ты можешь прилететь в Ниццу, и мы заберем тебя оттуда.

— Мне бы очень этого хотелось, Кики, но я просто не знаю. Дик с ума сойдет от злости. Он всегда так волнуется по поводу всякой нежелательной рекламы… Вдруг я начну появляться среди разных любителей приключений и острых ощущений. Я боюсь, что он уже все спланировал далеко вперед и будет пытаться выставить свою кандидатуру на президентских выборах.

— Боже ты мой, Анджела, ты что, должна теперь всю свою оставшуюся жизнь прожить в предвкушении того момента, когда ты, может быть, окажешься в Белом доме?

— Я знаю, знаю, что все это чушь! Но он все равно волнуется, что меня могут увидеть в обществе этих принцев, графов и всяких пашей или паш, не знаю, как их обозвать. Ты ведь знаешь, что американская публика не очень-то любит подобные сообщения. А как на Ривьере насчет дам полусвета?

— Ах, моя дорогая сладкая задница, ты просто невозможна! Если ты имеешь в виду первоклассных проституток, то Ла Бетт Отеро отошла от дел около 1900 года вместе с дружком, принцем Уэльским! Ты можешь от меня лично передать Дику Пауэру, чтобы он шел и трахался сам с собой. Таким образом он не сможет никого обрюхатить! Ты ведь только что потеряла ребенка. Тебе необходим отдых и немного развлечений. Уезжай оттуда немедленно, ты меня слышишь? Немедленно! В конце концов, не могу же я жить здесь вечно. Меня ждут дома муж и малышка. По крайней мере, я надеюсь на это. Что же касается Дика, почему он не волнуется о своей плохой славе, когда заводит шашни, ты сама знаешь с кем?!

* * *

Дик, конечно, возражал, но совсем немного. Анджела решила, что на самом деле он, наверное, даже рад этому. Она подумала, что, вероятно, уже надоела ему со своей постоянной депрессией или же он просто ждал возможности самому сходить поразвлечься после ее отъезда.

— Только постарайся особенно не высовываться, — попросил он ее. — Ради Бога, сделай так, чтобы о тебе не упоминали газеты. Кики всегда вращается среди сумасшедшей компании. Может, Вик Роса и является гением в кинематографии, но все эти итальянские фильмы бывают достаточно свободными в сексуальном плане.

— Давай заключим договор: я постараюсь не попасть в газеты, если о тебе не будет упоминаний в газетной светской хронике.

— Что это значит?

Она, ничего не ответив, пристально посмотрела на него. Дик промолчал.

* * *

— Кариссима, нам пора ехать, или же твоя сестра останется одна в аэропорту.

— Иду, иду. Я просто старалась протолкнуть себе что-нибудь питательное в горлышко, прежде чем начну утешать моего бедного ангела!

Захватив тарелку с несколькими тостами, украшенными икрой, Кики уселась в низкую спортивную машину.

— Дорогая моя, какая у тебя ужасная привычка — ты всегда ешь эти рыбьи яйца на завтрак.

— Все едят яйца на завтрак. Разве я не нрава? — Кики осторожно сбросила крохотную капельку сероватого цвета со своего вишневого брючного костюма, сшитого из атласа. Ногти у нее были покрыты лаком серебряного цвета. Одной из прелестей жизни на Ривьере была возможность надевать великолепные декадентские наряды.

— Но не рыбьи же!

— Я всегда обожала икру. Вот это очень хороший сорт. Как он называется?

— Белуга, кариссима.

— Прекрасно, — заявила Кики, кончая есть тосты и облизывая пальцы.

Потом она поставила тарелку вниз и, обхватив его шею двумя руками, начала лизать его лицо, пока он вел машину.

Он оттолкнул ее и засмеялся:

— От тебя пахнет рыбой, дорогая!

— Тогда нам придется остановиться и выпить, чтобы заглушить этот запах.

— Пить еще слишком рано, мы не успеем встретить твою сестру.

— Мы быстренько, все займет у нас не больше минуты. Мне нужно выпить, чтобы прогнать рыбу дальше в желудок. Водку. Я должна, я должна… — Она ущипнула его за член.

— Прекрати сейчас же, ты развратница! Я весь пропахну этим запахом.

— Тебе это не так уж неприятно, не так ли, дорогой? — Она начала тереть его возбуждающийся член ладонью, быстрее и быстрее.

— Хорошо, хорошо, мы остановимся в Монте-Карло. — Не сводя глаз с дороги, он притянул ее к себе и сильно укусил ей губу.

— М-м-м-м, ты делаешь мне больно.

— Мы быстро выпьем в баре в «Отель де Пари».

Они ехали по авеню де Монте-Карло. Поток машин здесь двигался очень медленно.

— Остановись! — закричала Кики.

— В чем дело?

— Останови машину.

Вик пожал плечами и остановился.

Кики медленно вышла из машины и повернулась к белому «роллс-ройсу», который был припаркован перед меховым магазином «Рурор Уэйл».

Долгим и пристальным взглядом она посмотрела на человека, стоявшего около машины: это был высокий мужчина, одетый в белые фланелевые брюки и синий блейзер.

— Боже, Боже, — простонала Кики. — Милостивый Боже! Это — он. Это действительно он.

Вик, выбравшись из машины, подошел к ней и стал рядом.

— Кто этот человек? — спросил он, разглядывая мужчину.

У Кики по щекам текли слезы, она не видела, что Вик стоит около нее.

«Он так чудесно выглядит, он такой красивый! Все всегда говорили, что он развалина, что с ним все кончено. Это неправда. Он — великолепен!»

Да, он выглядел несколько постаревшим… но в хорошем смысле — более мужественным и холеным. У него был прекрасный загар, волосы — черного цвета, седины не было ни в волнистых волосах, ни в усах, ни на длинных баках. Она была настолько поражена его видом, что ей даже не пришло в голову — ведь у него могли быть крашеные волосы.

Все говорили неправду, что ему не везло. Он выглядел как богатый человек! Процветающий! Этот великолепный белый «роллс-ройс». «Что за совпадение! — подумала она. Как раз в тот день, когда прилетает Анджела!» Небеса были такими синими, а воздух — таким золотым, и она отыскала своего отца! Их отца! Потом — всего одно мгновение, только одно мгновение — ей стало неприятно, что она должна будет делить его с Анджелой и не сможет провести с ним весь день одна. Ей придется поделиться радостью общения с ним, как она всегда привыкла делать это.

Кики направилась в сторону отца, ускорив шаг.

— Остановись, кара миа!

— Пусти меня, идиот! Это мой отец! Это мой папочка!

— Подожди! Ты не понимаешь, в чем дело! Может быть неловкий момент!

И тут Кики усидела женщину, выходившую из мехового магазина с огромной коробкой. Это была старая, очень старая женщина с голубыми завитыми волосами. Она была полностью покрыта — по крайней мере, она производила такое впечатление — драгоценностями, которые вульгарно блестели и переливались на солнце… Старая, уродливая женщина. Ее отец, подпрыгнув от усердия, побежал ей навстречу, чтобы взять у нее коробку. Кики чуть не стошнило, когда она увидела, как он помогал ей сесть о машину, погладив при этом ее сморщенную задницу. Кики заметила, как он поцеловал ее, прежде чем захлопнуть дверцу машины. Потом, похромав, он сел на сиденье водителя, и Кики увидела, как старуха улыбается желтыми вставными зубами.

— Пойдем. — Вик нежно обнял онемевшую Кики и повел ее к машине.

— Но почему? — Кики начала жалобно плакать. — Почему?

— Она очень, очень богата. Это графиня Жанна Клод ля Шарбонн. Вдова, родилась в Штатах. Во Франции она занимается лошадьми. Здесь у нее есть замок в Кап-Ферра.

Он дал Кики свой платок, чтобы она могла вытереть глаза.

— Послушай, — сказала она Вику. — Пока моя сестра будет здесь, я не хочу, чтобы мы когда-нибудь столкнулись с ними. Я хочу, чтобы хотя бы она никогда не видела этого е… папашу.

— Мы будем очень осторожны. Теперь мы быстро должны забрать ее. Потом мы все втроем должны выпить, чтобы очиститься от скверны.

Да, у нее было горько во рту. Она просунула свою руку за пояс Витторио и начала продвигаться дальше.

— Прекрати, иначе мы попадем в аварию, — пробормотал он.

Но она уже расстегнула ему «молнию» на брюках и соскользнула на пол машины.

— Я предупреждаю тебя, что мы можем попасть в аварию, — выдохнул он, его дыхание стало резким и прерывистым.

— Черт с ним! — ответила Кики, пытаясь сделать так, чтобы он не выскальзывал из ее рта. — Чего ты-то выкобениваешься? Это меня пытается трахать в задницу ручка переключателя скоростей!

У нее снова покатились по щекам слезы.

«Будь ты проклят, папочка! Пусть тебя в аду черти трахают!»

7

Первое, что Витторио сказал Анджеле, — это как прекрасно, что он любит блондинок, иначе ему пришлось бы бросить Кики ради Анджелы.

Кики захихикала:

— Не принимай во внимание ни одного слова, которые он говорит женщинам. Все итальянцы говорят подобным образом, особенно итальянские киношники. Он совершенно не это имеет в виду.

— Надеюсь, что пет, — попыталась пошутить Анджела, но ей было неприятно, как по-хозяйски обращался с Кики этот итальянец.

«Бедный Брэд!»

Когда они прибыли на виллу в Сан-Ремо, Анджела, все еще в плохом настроении, подождала, когда Витторио не сможет ее услышать, и атаковала Кики:

— Почему он купил эту виллу здесь? Лазурный берег — более шикарное место!

— Потому что его семья владела этой виллой задолго до того, когда все узнали, что такое Лазурный берег. А потом, кто тебе сказал, что Итальянская Ривьера — не модное место? Магазины здесь такие же хорошие, тут расположены лучшие отели. Если ты приехала сюда, чтобы привередничать, то сразу поворачивайся и выкатывайся отсюда. Ты хотя бы подождала, пока не увидишь здесь все, а потом уже занималась критикой.

С большой неохотой Анджеле пришлось признать, что вилла была поистине великолепна. Мраморные полы, старинные ковры, зеркала впозолоченных рамах и позолоченные статуи, люстра с хрустальными подвесками размером с детский кулачок, картины семнадцатого века, и везде — работы Фаберже.

— У Вика есть не только этот дом, но и еще и яхта.

— Где она?

— Сейчас она стоит на причале в Монте-Карло. Мы ее там оставили вчера и вернулись на машине. На их яхтах никто не уезжает далеко. Они пользуются ими как гостиницей или как средством, чтобы подплыть еще к какой-нибудь яхте на прием.

— Мне это кажется очень дорогим и бесполезным времяпрепровождением и очень декадентским!

— Ага, декадентским, поцелуй меня в задницу! Ты просто в гнусном настроении. Я бы сказала — в сучьем, так мне кажется!

— Прости меня, Кики, что я так говорю, но мне не нравится, как ведет себя этот человек. Как будто ты принадлежишь ему. Ты ведь пока еще замужем за Брэдом.

— «Этот человек», как ты назвала его, собирается сделать меня самой популярной звездой в Европе!

— О, Кики, ты совсем не нуждаешься в нем, — грустно сказала Анджела. — Ты уже звезда! Ты всегда была ею!

— Кто это говорит? Я что-то не замечала этого в последнее время. Кроме того, между мною и этим мужчиной ничего нет. Ну, ничего серьезного, по крайней мере. Поэтому тебе лучше перестать вести себя как мисс Обиженная Порядочность, или я буду вынуждена врезать тебе по мордашке.

Они обе рассмеялись, но в их смехе была примесь грусти — Кики так не говорила с Анджелой со времен их детства.

— Ты посмотри на себя. — Кики вызывающе оглядела Анджелу с головы до ног. — Ты нарядилась, как школьная учительница, как старая дева из Де-Мойна. Боже, твое платье и шляпка! Кто сейчас надевает шляпки с цветами, если только не собирается на воскресную службу в церковь!

— Хочу тебе напомнить: когда я была в Вашингтоне, то считалась одной из самых модных женщин в Америке. Ты лучше на себя посмотри! Ходишь, как дешевая старлетка, в ярко-розовом атласном брючном костюме! Мама просто упала бы в обморок.

— Отличный, вызывающий костюм, не так ли? Мне такие костюмы очень нравятся! Мы обязательно купим тебе какие-нибудь сверхмодные туалеты, чтобы выдворить тебя из твоих сиротских одежонок!

— Должна сказать тебе, что перед тем, как мне уезжать, Дик предупредил меня, чтобы я не смела покупать себе ни одной вещи.

— Он тебя предупредил? Прекрасно, тогда нам нужно начать делать покупки! После рождения очередного ребенка и после каждого выкидыша женщине необходимо покупать новые наряды! А магазины в этом месте просто прекрасные, здесь даже есть «Картье».

— Это именно то, что мне нужно. Я покупаю несколько бриллиантов, и развод у меня в кармане.

— Вот как? Тогда нам нужно проверить — так ли это.

Анджела засмеялась, но потом сказала:

— Серьезно, Кики, когда ты собираешься возвратиться домой?

— Скоро. Когда Вик вернется в Рим. Но я говорю тебе — мне теперь придется летать туда и обратно. Я хочу играть во всех картинах Вика и не собираюсь гнить в Голливуде.

— Как насчет Брэда, Кики? Что будет с твоей дочкой? Что ты вообще думаешь о своей семье?

— Прекрати беспокоиться о моем замужестве. Как насчет твоей семьи? Как я понимаю, у тебя тоже не все гладко!

Анджела не ответила ей, но вид у нее был обиженный. Кики вздохнула:

— Ну вот, теперь я тебя обидела.

— Ты права. Если ты действительно хочешь знать, Кики, мне кажется, что ты вся на нервах. Это совсем не похоже на тебя.

— Черт побери! Давай прекратим этот нудный разговор. Тебе лучше поспать после дороги. Позже мы пойдем на коктейль в «Вилльфранш». Там будут присутствовать герцог и герцогиня. И сама Эльза! После этого мы будем ходить, ходить и ходить до шести утра. Так что я покидаю тебя, чтобы ты немного отдохнула. — Она уже собралась выйти из задрапированной золотистым бархатом спальни. — Хорошо отдохни, малышка!

— Подожди, Кики! Я тебе еще не рассказала о том, что мне пришло в голову во время полета. Я подумала: пока мы обе здесь, мы должны поискать отца. В конце концов, Ривьера не так велика, все эти поселки разбросаны друг рядом с другом. Пожалуйста, Кики, соглашайся! Ведь это прекрасная идея, ты со мной согласна?

Кики, избегая взгляда Анджелы, глядела прямо перед собой:

— Ты права… только я уже об этом думала и даже пыталась найти его. Но его здесь пет! Он, наверное, собрался и уехал… кто может знать, куда и когда он это сделал. — Помолчав немного, она добавила: — Послушай, Анджела, может, нам стоит забыть о нем, как ты считаешь? Он, наверное, именно этого и хочет, иначе за все эти годы он мог что-нибудь уже придумать, как-нибудь связаться с нами, не так ли? Мне кажется, что ему нужна неизвестность. Видимо, у него есть на это причины. Мне кажется, мы должны дать ему эту возможность. Пусть все идет, как шло до этого!

Кики пошла к двери. Что ж, по крайней мере, она не сказала правду Анджеле. Ту правду, с которой ей придется жить и дальше.

«Послушай, мама, я не такая эгоистичная, какой меня считаешь ты! Я позаботилась о моей младшей сестренке — ты же всегда говорила мне об этом!»

Внезапно она повернулась к Анджеле:

— Если ты хочешь знать, он — просто дерьмо! И мне страшно надоело говорить и думать о нем. Меня просто тошнит! Он ушел из моей жизни навсегда. Если бы я увидела, как он ползет по земле, я бы не помогла ему встать. Никогда не смей упоминать его имя при мне! Никогда!

Она в ярости захлопнула за собой дверь.

Анджела, сняв платье, легла па кровать, но, почувствовав прохладу, достала из чемодана халат и надела его. Откинув плотное стеганое покрывало, лежащее на кровати, она накрылась им до подбородка. Считается, что в этом месте самый мягкий климат в мире, но черт возьми, почему же везде такой холод? Как же она устала! Она — молодая женщина, но почему она все время чувствует себя такой усталой?

* * *

Анджела в какой-то мере могла понять Дика, когда он разозлился, увидев снимки, на которых Кики и Анджела голыми загорали на палубе «Фонтаны», яхты Вика Росы.

Эти фотографии появились в скандальных американских газетенках, после того как были опубликованы в дешевых изданиях в Италии. Анджела никак не могла понять, как кому-то удалось сделать эти снимки — в это время они были в открытом море.

Кики восприняла все абсолютно спокойно:

— Ты даже не можешь представить себе, как изворотливы здесь эти чертовы «папарацци». Ты можешь трахаться в темном закутке комнаты, забаррикадировавшись изнутри; в замке, окруженном рвом, — и они все равно получат свои снимки!

— Ты разговаривала с Брэдом? Он зол из-за этих снимков?

— Нет, Брэд почти никогда не злится! За исключением двух моментов. Но он прекрасно понимает, как обстоят дела в данном случае. Между прочим, а что мы такого сделали? Мы только лишь загорали и считали, что делаем это вдали от людей! Другое дело, если бы мы были в заливе, но ведь яхта была в открытом море. Кроме того, Брэд был слишком занят, рассказывая мне о Рори. Ты можешь себе представить, что солнце еще никогда не светило на ребенка более прекрасного, чем наша Рори!

— Он даже не упомянул об этих снимках?

— Почти! Подумаешь! Мы были обнажены только по пояс — никто не видел наши пиписьки!

— Кики!

— Сама — Кики! Ну и что сказал твой господин?

Анджела грустно засмеялась:

— Он был вне себя от ярости! Он заявил, что очень разочаровался во мне! И добавил, что считал меня леди, хотя ты, конечно, никогда не была ею!

Кики хмыкнула:

— Ты же понимаешь, меня это обижает страшно! Нечего ему на себя напускать вид святого — он сам весь истрахался с Джиной Грант.

— Не смей так говорить, — закричала Анджела. — У тебя нет никаких доказательств!

— Доказательств? — разъяренно произнесла Кики. — Я не хотела тебе ничего говорить, когда ты ждала ребенка, но теперь все расскажу. Эта девица с Беверли-Хиллз, которая делает мне педикюр, рассказала, что одна из ее клиенток присутствовала на приеме в Палм-Спрингсе несколько месяцев назад. Как ты думаешь, кто там был? Сама Джина Грант, а сопровождал ее — ты сама знаешь кто, и они оба уединились на час или около того. Я могу тебя уверить, что быстрый перепих в гостях еще не означает постоянной связи. Только вот что: подобные истории рассказывают уже довольно долгое время. Я не та чистая девушка, которая шлюху называет шлюхой, я прекрасно понимаю, что все кругом не без греха, но ты-то не занимаешься подобными вещами! И этот гад еще имеет наглость отчитывать тебя! Это уже слишком!

— Он хочет, чтобы я вернулась, — заметила Анджела.

— Из-за этих идиотских фотографий? Ты туда не поедешь! Черт возьми, ты только что приехала сюда. Кроме того, приезжает Зев Мизрахи. Он будет гостить у нас. Он и его подружка-шведка.

— Зев Мизрахи? Кто это?

Кики с жалостью посмотрела на нее:

— Ты вообще на каком свете живешь? Он, если можно так сказать, — человек-оркестр, крупный промышленник, самый крупный в мире. Но что самое главное — он также кинопродюсер из Израиля, получающий все призы на кинофестивалях. И самое главное — он богаче самого Господа Бога!

Анджела рассмеялась, радуясь, что Кики заговорила о другом, оставив в покое Дика.

— Он что, лучший продюсер, чем твой Вик? И богаче его?

Если Кики хотела подчеркнуть чье-то превосходство, все всегда было в превосходной степени — «самый большой», «величайший», «самый богатый».

— Ну, я не знаю, лучше ли он как продюсер, чем Вик. Он же не режиссер, он — продюсер. Но он явно богаче Вика. Хотя Вик гораздо красивее его и более сексуален! Но Зев Мизрахи весьма интересный мужчина и человек. Ты сама поймешь, что я имею в виду, когда встретишься с ним. Он — израильтянин, но взялся неизвестно откуда. Некоторые люди говорят, что он родился в Германии, но никто не знает этого точно. Он продюсер, но владеет половиной нефти в арабских странах. Мне кажется, он получил образование в Англии, но ходят слухи, что он был в это же время в Палестине в банде Штерна — доставлял оружие и продовольствие во время английской блокады. Сейчас, когда Германия снова поднимается на ноги, он и там начинает потихоньку действовать. Автомобильные заводы, строительство судов, сталь — словом, его занимает все, что приносит большую прибыль.

— Кики, по-моему, ты просто очарована этим мужчиной. Ты что, и на него тоже положила глаз? — посмеялась над ней Анджела.

— Нет, в этом плане он меня не интересует. Он очень странный, иногда даже неприятный. Прежде всего он — огромен и достаточно старый. И абсолютно лысый, вообще без волос. У него такое заболевание, ну, я не могу вспомнить, как оно называется, — когда у тебя выпадают все волосы.

— Алопеция, — подсказала ей Анджела.

— А, все равно, как оно называется. Тем не менее самая интересная вещь у Зева — это совсем не его деньги, а его репутация продюсера и его власть. Я не могу делать вид, что не люблю деньги, но они не самая важная вещь в моей жизни! У меня самой имеется достаточно денег. Меня возбуждают только две вещи — два «С»!

— Что ты имеешь в виду под двумя «С»?

— Секс и слава, моя дорогая сестренка!

— Я могу думать только об одной, по-настоящему важной для меня вещи.

— Вот как?

— Ты не можешь догадаться?

— Ты говоришь о любви, не так ли?

— Я думаю, что да.

Они обе помолчали, затем Кики, вставая, заметила:

— Хватит этих разговоров. Пойдем за покупками.

— Я не знаю, могу ли я тратить деньги после того, что сказал мне Дик?!

— Можешь, можешь! Все очень просто. Ты тратишь деньги, а потом говоришь ему: «Отъе…!» Вот и все. Попробуй и потом расскажешь мне о результатах.

Она так и сделает. Когда-нибудь!

8

На Анджеле был надет цветастый шифоновый брючный костюм, который Кики просто заставила ее купить. Костюм стоил пятьсот пятьдесят долларов. Магазин с удовольствием согласился прислать ей чек позже, потому что никто из их постоянных клиентов не имел с собой наличности и редко ходил с чековой книжкой.

— Этот костюм придает тебе потрясающий цыганский вид, так что… ты просто великолепна! Мне нравится, когда у тебя немного растрепаны волосы. Теперь тебе необходима пара золотых серег-колец, и образ будет полным!

— Да, мне тоже так кажется, — неожиданно согласилась Анджела. — Пойдем и сразу же купим серьги.

Кики засмеялась:

— Я всегда знала, что тебя только стоит подтолкнуть с самого начала, а потом будет трудно остановить. Но нам еще нужно купить платья для завтрашнего бала. Мы можем подыскать серьги после этого.

— Мне кажется, я слишком переусердствовала с бальным платьем. Двести пятьдесят долларов! Я не думала, что мне может понадобиться такое дорогое платье, я бы тогда привезла что-нибудь с собой. Я считала, что в Сан-Ремо нужен только купальный костюм и пара джинсов. Если бы я привезла платье с собой, я бы сэкономила деньги. — Анджела начала стонать, хитро поблескивая глазами.

— Ну это ж, это — Бальмен. И ты, конечно, не можешь идти на благотворительный бал в купальнике. Но нам пока придется отложить дальнейшее покупки. Зев Мизрахи может прибыть в любое время со своей подругой Лизой Олмсбург, шведской актрисой, если ее так можно назвать. Зев должен привезти с собой много разного народу. Например, баронессу фон Ловенхаус. Посмотрим, как ты найдешь ее! С ней будет ее маленький дружок — мне кажется, его зовут Гвидо или что-то в этом роде. С ними приедет Джонни Данхем, издатель. Баронесса — не немка, а англичанка, ее зовут Вайолет. Ее муж, барон, откинул копыта и оставил ее в трудном положений. Он был «король» вооружений. Что же касается маленького Гвидо, он живет с ней. Я слышала, что он маленького роста, но его петушок — длиной в целый фут.

Кики остановилась и подождала, думая, что Анджела отчитает ее за вульгарные выражения. Анджела сделала вид, что она возмущена, и Кики радостно продолжала:

— Гвидо был лакеем, служил у Хорти Стерджиса, того, что из филадельфийских Стерджисов, и, когда баронесса гостила у Хорти, она влюбилась в пипиську Гвидо!

Анджела не удержалась и засмеялась, потом задумчиво заметила:

— Ты знаешь, я ведь встречалась с Джонни Данхемом раньше. В Нью-Йорке. Он действительно очень приятный мужчина. Интересно, что он делает в такой компании?

— Развлекается. А ты что думаешь? Ты ведь тоже хороший человек, не так ли? А теперь и ты вращаешься среди этих людей и будешь проводить с ними какое-то время, и кто-нибудь обязательно поинтересуется: «Интересно, что делает в подобном обществе такая милая и порядочная Анджела Пауэр?

— Вот об этом я тоже спрашивала себя.

* * *

Анджела была поражена, когда увидела Лизу Олмсбург. Она ожидала, что приедет красавица, а Лиза Олмсбург оказалась просто жирной женщиной. Только эти слова правильно передавали ее внешность — у нее была необъятная грудь, широкие бедра и крупные тяжелые ноги. Единственной выдающейся чертой были ее льняного цвета волосы, которые ниспадали до талии. Она громко и хрипло смеялась и громко разговаривала на плохом английском. Если шведская актриса была сюрпризом для Анджелы, то Зев Мизрахи превзошел все ожидания! Хотя Кики подробно описала его, рассказала о его болезни, но все равно — спокойно реагировать на этого мужчину было невозможно. Он отличался таким крупным телосложением, какого Анджеле еще видеть не приходилось. Полное отсутствие волос в сочетании с огромной массой производило устрашающее впечатление. Он был похож на нубийского воина, только с белой кожей. Взгляд его светло-синих глаз, без ресниц и бровей, был очень неприятным. Его поведение было безупречным, и по-английски он говорил без всякого акцента.

Сразу стало заметно, что Вик обхаживает Мизрахи, иногда даже забывая о Кики. Видимо, деньги, власть и положение Мизрахи были для Вика важнее его связи с Кики. В этом не было никакого сомнения.

Глядя на Зева, Анджела решила, что он не так уж неприятен, несмотря на его физические недостатки. В нем была какая-то изюминка, и он прекрасно умел вести беседу.

Кики сказала Анджеле, что Мизрахи оставил свою яхту в заливе Монте-Карло, чтобы присоединиться к ним в Сан-Ремо, и при этом подробно описала яхту. Салоны, обитые красным бархатом; отделанная золотом мебель; олимпийский плавательный бассейн; картины, про которые сплетничали, что они исчезли из Франции во время войны.

— Тогда почему он приехал сюда со своими гостями? Если у него такая великолепная яхта, он вполне мог бы пригласить нас в свой плавающий дворец!

— Он приехал сюда, потому что Вик пригласил его, и он принял приглашение. Но если мы обе будем любезны с ним, он, вероятно, пригласит нас на свою яхту. Я слышала, что он часто принимает герцога и герцогиню на своей яхте.

— Ты только подумай, — насмешливо протянула Анджела.

— На тебя это не производит впечатления? Я слышала, что миссис Роберт Янг, из железнодорожных Янгов, построила дом в Палм-Бич только для того, чтобы принимать там Уиндзоров. Вот так-то! Но на Брэда Уиндзоры не произведут впечатления. Если бы ему предстояло выбирать, кого пригласить на ужин, он бы предпочел пригласить Хепберн и Трейси. Ты принимала некоторых видных политиков страны у себя дома. Если бы тебе нужно было выбирать, кого бы ты предпочла: людей из высшего общества, знаменитых кинозвезд или же политиков, известных во всем мире? — спросила у нее Кики, снова начиная играть в прежние игры.

— Я не знаю, никогда не думала об этом. А что бы ты выбрала?

— Я бы хотела всех, всех, как мужчин. Сначала по одному, а потом всех вместе. Одна огромная круглая кровать, и чтобы все они что-нибудь делали со мной одновременно!

От неожиданности Анджела так громко расхохоталась, что чуть не задохнулась. Отдышавшись, она заявила:

— Ты — жадина!

— Почему бы и нет? Если ты не желаешь чего-нибудь очень сильно, ты не получаешь ничего!

После этих слов Кики у Анжелы испортилось настроение.

— Ты так уверена в себе, Кики. Почему у меня этого нет? — грустно спросила Анжела.

— Деточка, я не знаю, когда ты начала неправильно вести себя. Может, тебе стоит попрактиковаться? Каждый день, когда ты просыпаешься, ты должна повторять снова и снова: «Я самая лучшая в мире! Я самая красивая! Я достойна всего самого лучшего!» Поверь мне, это гораздо лучше, чем читать молитвы на ночь!

— Молитвы, ты мне напомнила. Где здесь церковь? Мне нужно сходить на мессу.

— Она спрашивает, где здесь церковь? Конечно, здесь есть рядом церковь, если это все, что ты собираешься сделать с собой. Я тебе уже сказала — тебе нужно исповедовать мою религию, повторяя за мной: «Я самая замечательная! Я самая прекрасная! Я заслуживаю всего самого лучшего!»

— Ты действительно повторяешь это каждое утро?

— Конечно, повторяю. У меня выходит это естественным образом. Я развожу руки, задираю голову и начинаю орать: «Я великолепна, Боже! Сделай для меня все самое хорошее, и это самое хорошее все еще будет недостаточным для меня! Ты меня слышишь, Боже? Ничего не является слишком хорошим для меня!»

— Ты не боишься, что Бог тебя накажет за такое богохульство? За твое тщеславие и наглость?

— Не будь дурочкой! Я уверена, что со мной могут происходить только хорошие вещи. Если это не получается, я должна им немного помочь, стараться изо всех сил. Я считаю, что я очень религиозна! Я просто беру благословение Божие и пытаюсь действовать вместе с ним. Я должна была быть богатой, красивой и кинозвездой, и я продолжаю действовать от этой исходной точки.

— Но это не всегда срабатывает, не так ли?

— Да, так, но я стараюсь добиться поставленной цели.

— А если бы ты не была богатой и красивой?

— Я бы постаралась использовать другие мои качества. Я была бы умной, остроумной, я бы всех очаровывала, я была бы сильной.

«Кики действительно благословил Бог», — подумала Анджела. Кики знала кто она такая. Сама же Анджела сейчас стала менее уверенной, чем была в семнадцать лет. Она являлась матерью, женой… но этого совсем недостаточно.

— Интересно, если бы я не вышла замуж за Дика, что бы я тогда делала? Я, наверное, уже не стала бы играть. Я была бы никем и ничем. Кого интересует, жива ли я, кроме тебя и мамы?

— Как насчет Ника Домингеза? — поддразнила ее Кики.

— Ник Домингез! Почему ты вдруг вспомнила о нем?

— Я видела разворот в «Нью-Йорк таймс мэгэзин». Предполагалось, что статья будет об отреставрированном особняке губернатора. Но все фотографии, да и статья тоже — были о тебе. Она прославила тебя, — сказала Кики.

Анджела знала, что сестра права, но все же возразила:

— Какая глупость! Статья и фотографии действительно прекрасны, но они не…

— Этот человек просто с ума сходит по тебе! Великая любовь! — Кики поджала губы. — Все было бы очень романтично, если бы не было так грустно! Грустно и отталкивающе!

— Отталкивающе! Почему ты вдруг употребляешь такое слово?

Кики подняла брови и втянула щеки:

— Ты сама подумай об этом. Этот человек низкого происхождения, это совершенно ясно. Он начал работать в этой ужасной газетенке «Уиспер». Он был не кем иным, как подсматривающим мальчишкой с фотоаппаратом. Меня не интересует, кем он стал сейчас. Я имею в виду то, что неожиданно он стал весьма модным — художник! Боже ты мой! И весьма уважаемым. Из свиного уха не пошить шелковый кошелек! Никогда! Если даже он доживет до ста лет! И этот помоечный кот ослеплен тобой, он жить без тебя не может! Это более чем отталкивающе — это отвратительно, просто гнусно… и ты, ты этим довольна!

Внезапно, помимо ее воли, рука Анджелы хлестнула сестру по лицу.

— Ты просто ревнуешь, — заорала Анджела. — Ты не переносишь, если кто-то предпочитает меня, а не тебя!

Опомнившись, она зажала себе рот, ей стало стыдно. Прежде она никогда не делала ничего подобного — никогда не давала никому пощечину, и вдруг, неожиданно, она ударила — свою любимую сестру Кики.

— Ой, Кики, прости меня. Я не понимаю, как я могла это сделать. Все из-за того, что ты сказала. Просто…

Кики холодно улыбнулась, на ее лице горел след от удара Анджелы.

— Все нормально, я тебя прощаю! Ты просто не в себе. Я даже могу понять тебя. Тебе нужно как-то разрядиться, правда? Чтобы кто-то был виноват? Все из-за Дика…

Она ушла, и это было правильно. Анджеле захотелось еще раз дать ей по лицу!

* * *

Как бы она ни злилась на Кики, Анджела все равно чувствовала себя виноватой, и ей было стыдно. В последнее время она мечтала о Нике Домингезе: она представляла, как он занимается с ней любовью. И он был не единственный мужчина, с кем она связывала эти представления. С тех пор как она приехала на Ривьеру, она также мечтала и о Вике, хотя не одобряла его связи с Кики. Но было так понятно, почему Кики от него без ума. Вик Роса был очаровательным, умел смешить, он был красив. У него были такие же темные волосы и точеные черты лица, какие были у Ника Домингеза. Кроме того, он обладал необыкновенной сексуальностью, Этого у него нельзя было отнять!

9

Анджела поняла: прием гостей на Лазурном берегу означает то, что вы с ними ужинаете, ходите вместе с ними на вечеринки, играете в карты по вечерам, но в большинстве случаев от вас требуется оставить их в покое. Что касалось баронессы фон Ловенхаус и ее дружка Гвидо, то почти все свое время они проводили в спальне. Баронесса никогда не появлялась раньше того часа, когда подавали коктейли. Гвидо иногда выходил позагорать, но он никогда ни с кем не разговаривал, кроме баронессы, и только по-итальянски.

Зев Мизрахи и его подружка, прибыв на виллу, тут же начали скандалить. Из их комнаты доносился ужасный шум и крики. Вопли доносились со второго этажа вниз и через раздвигающиеся стеклянные двери — на террасу. Они орали и ругались на немецком, английском и иврите — тот еще коктейль! Кроме того, было слышно, как ломалась мебель и билась посуда.

Однажды Кики высказалась по поводу того, что бьются красивые вещи, но Вик остался невозмутимым.

— Ничего, — ответил я. — Я знаю, что они часто ругаются. Таким образом они выражают силу своей страсти! — Он улыбнулся. — Они оба — люди сильных страстей.

— Повтори это еще раз. Все говорят, что она затрахала своего мужа до смерти. По-настоящему!

— Кики, — остановил ее Вик, снова улыбаясь.

Анджела была поражена:

— Расскажи мне поподробнее об этом!

— Это правда, — Кики энергично замотала головой в качестве подтверждения. — Она была замужем за шведом, который, как говорят, не был так увлечен траханьем, как наша бедная Лиза. Она требовала, чтобы он ее трахал по шесть раз в день. Если рядом никого не оказывалось, кто бы мог помочь бедному Карлу, она начинала бить его до тех пор, пока он не подчинялся ей. Когда он окончательно ослабел, бедняжка, и не мог ничего сделать для нее, она поволокла его в Веве в клинику, где делают инъекции с живыми клетками животных. Я говорила тебе об этом, Анджела. Я слышала, что иглы при этом такие же огромные, как твоя рука, и ты можешь видеть всех этих розовых червяков, которые извиваются внутри…

— Кики, прекрати, меня тошнит!

— Простите. Ты хочешь дослушать до конца рассказ или не хочешь?

Вик слышал уже эту историю, но ему нравилось, как Кики передает все подробности.

— Конечно, моя дорогая, мы просто умираем и хотим знать все подробности. Я прав, Анджела?

— Да, я тоже хочу слушать, но, Кики, тебе обязательно нужно быть такой натуралистичной?

— Итак, доктор продолжал вводить всех этих розовых червячков в задницу Карлу. Я думаю, что он вводил их в задницу. Вик, как ты считаешь, он вводил их в задницу или нет?

— Весьма вероятно, кариссима.

— Но эти уколы не помогали его х… О, прости меня, Анджела, они не помогали ему хорошо выполнять свои мужские обязанности. Хотя к тому времени у него на лице не было ни морщинки!

Анджела не удержалась и захохотала.

В это время лакей принес на серебряном подносе серебряный чайный сервиз вместе с крошечными сандвичами.

— Анджелика, моя дорогая, разлей чай, а я доскажу историю.

— Да, Кики, продолжай, — подбодрил ее Вик.

— Прекрасно. Тогда Лиза поволокла его в другую клинику. Это была Лозанна, не так ли, Вик?

— Наверное, так. Я еще там не был, благодарю тебя, Господи!

— В этой клинике делали витаминные уколы с каким-то специальным ингредиентом, от которого вы становитесь таким сильным и отважным, что можете вскарабкаться на высокую гору и пойти на медведя с голыми руками. После этих инъекций вы можете трахаться часами, и Лиза посылала его в эту клинику так часто, что они, наконец, сняли дом неподалеку от нее. Карл продолжал трахаться и получать уколы, пока однажды, старательно трахая Лизу, так что ее задница вывернулась, можно сказать, наружу, он просто умер прямо на ней! Одна тайна остается неразгаданной: отчего же он умер — от уколов или от перебора в траханье? Общее заключение таково: у него лопнуло сердце, потому что он часто и по-разному трахал Лизу. Так или иначе, прощай, бедный Карл!

— Какая ужасная история, — заметила Анджела; ей было противно, но интересно. — Когда же умер бедняга Карл?

— Примерно пару лет назад.

— Как вы думаете, Зев и Лиза поженятся?

— Я сомневаюсь в этом, — ответил Вик с мудрой и знающей улыбкой. — Мужчины, подобные Зеву Мизрахи, не женятся на таких женщинах, как Лиза Олмсбург. Пусть эти крики, шум, ссоры не вводят вас в заблуждение. Зев Мизрахи прекрасно может контролировать себя. Ему может нравиться — как бы это поприличнее выразиться — немного побарахтаться в сене с женщиной, но он никогда на ней не женится!

— Может, он боится, что она и его пошлет делать эти уколы, — мрачно заметила Кики.

— Я никак не могу понять, чем она может привлекать мужчину. — Анджела покачала головой.

Кики захихикала:

— Вот этими бедрышками!

Витторио тоже засмеялся:

— Но европейские мужчины любят роскошные бедра, большие… — Он обрисовал руками что-то огромное. — Они считают это весьма сексуальным. Она очень темпераментная женщина, в этом тоже заключается некоторая притягательность.

— А она что, действительно делает лучший минет во всей Европе? — заносчиво спросила Кики, а Анджела просто не знала, куда спрятаться от смущения.

Вик сделал вид, что не слышал этого вопроса.

— Ты не рассказала Анджеле самую забавную часть истории, Кики: что сейчас сам Мизрахи купил прекрасный дом недалеко от виллы Ноэль. Мне кажется, дом находится недалеко от этих клиник.

— Чтобы тоже делать эти жуткие уколы? — поинтересовалась Анджела. — Витаминные или с теми живыми розовыми извивающимися «зверушками»?

— Мне кажется, что Зеву не нужны все эти уколы. Это весьма забавно, но я считаю: он это сделал из-за налогов. У него есть достаточно веские причины, чтобы жить в Швейцарии, — быть поближе к своим деньгам в Цюрихе, быть недалеко от необходимого вам врача, недалеко от лыжных трасс или же для того, чтобы срочно избежать высоких налогов в родной стране. Я не думаю, что Мизрахи катается на лыжах, — насмешливо закончил Вик.

— Но мне кажется, если бы он занимался лыжами, то делал бы это превосходно, как и все остальное, — заметила Кики, глядя на Вика, а не на Анджелу. — Мне кажется, Зев делает все гораздо лучше, чем все остальные, я не права, Вик, дорогой?

Анджеле показалось, что Кики поддразнивает Вика, видимо, он тоже это почувствовал, потому что встал со стула и произнес:

— Да, я тоже так считаю, Мизрахи прекрасно знает, как общаться с женщинами, и особенно с американскими женщинами, у которых острые язычки. Острый и злой язык — весьма непривлекательная черта, это даже хуже, чем широкие бедра. Теперь извините меня, я должен позаботиться, чтобы моему уважаемому гостю было удобно и приятно в моем доме.

Он резко вышел из комнаты. После его ухода Анджела обратилась к Кики:

— У меня такое впечатление, что Вику совсем не нравится Зев Мизрахи.

— Не нужно уметь читать мысли, чтобы сделать такое заключение.

— Зачем же он тогда пригласил его сюда?

— Боже! Анджела, вечная ты моя невинность! Из-за денег! Почему же еще? И из-за распространения моего фильма. Мизрахи контролирует киноиндустрию почти по всей Европе. Говорят, что под его контролем находится половина студий в Голливуде.

— Понимаю, — ответила Анджела, но сама подумала: что же она понимает?

— Я думаю, мне надо найти Вика и сделать так, чтобы у него поднялось настроение, как я это обычно делаю. — Кики подмигнула Анджеле и вышла из комнаты.

«Итак, — подумала Анджела, — Вик охотился за Зевом Мизрахи, а Кики — за Виком». Все было не так просто на этой Ривьере. Но она и не думала так, ведь правда?

* * *

Хотя отношения между гостями на вилле немного раздражали Анджелу, особенно когда она наблюдала, как Кики охотится за своим итальянским режиссером, ей нравилось, как проходили дни. Здесь все было самое лучшее — яркие краски цветов, моря и неба; они будили дремавшего в ней художника. Хотя Анджела не рисовала со школьных дней, она купила в Ницце набор пастельных карандашей, бумагу, небольшой мольберт и в один из дней пошла вниз к морю.

Она уже сделала три небольших этюда, сидя на пляже, когда Джон Данхем присоединился к ней.

— Я не буду вам мешать, — произнес он. — Я просто посижу и понаблюдаю за вами, если вы не возражаете. Пустынный пляж так хорош. Не удивительно, что люди покупают огромные пространства только из-за этой небольшой полоски земли вдоль моря.

— Да, но у меня уже есть компания. — Она показала ему набросок маленькой девочки, играющей в песке, пока два ее старших брата плескались в воде. Она робко подала ему рисунок, словно ожидая его оценки.

— Вы знаете, это просто прекрасно! Вы смогли уловить настроение маленькой девочки, как будто, копая песок, она не играет, а занимается серьезным делом.

Анджела была счастлива:

— Именно это я и хотела выразить. Ее увлеченность, когда она строит замки на песке! — Она отодвинулась в сторону, давая ему разглядеть еще один набросок, лежащий у нее на мольберте.

— С этим мне не повезло. Я считала, что Средиземное море — спокойное, но вода меняется ежесекундно. Каждый раз, когда я смотрю на нее, — она разная. Я в первый раз работаю с пастелью. Все не так просто, как я думала.

— Да, пастель дается нелегко.

Она вопросительно посмотрела на него.

— Когда-то я рисовал, — объяснил он. — Правда, я не был хорошим художником.

— Когда вы перестали заниматься этим? И почему?

— Я перестал заниматься живописью, когда понял, что я средний художник. Я учился в Париже, ходил по кафе, по многим местам, но так ничего и не добился. Проведя там пять лет, я решил, что все это не для меня. Вернулся домой, стал заниматься семейным бизнесом и понял, что мне это нравится.

Она быстро взглянула на него, пытаясь понять, действительно ли он говорит правду: ему нравится заниматься издательским делом и он не жалеет о прошлых увлечениях? Раньше она никогда так внимательно не смотрела на Джона Данхема и не обращала внимания на его внешность; а он выглядел весьма привлекательным мужчиной. Волосы у него были песочного цвета, достаточно длинные, узкое, с морщинками, лицо и карие глаза. Любая женщина с удовольствием заведет себе такого друга.

— И вы об этом не жалеете? — спросила его Анджела.

— О том, что перестал рисовать?

— Да.

— Я вам объяснил — я не был хорошим художником. За эти пять лет я не создал ничего выдающегося, у меня остались только воспоминания. Я прекрасно проводил в Париже дни и ночи, у меня были хорошие друзья, но в искусстве я ничего не добился. В издательском деле я могу гордиться своими успехами. А чем занимаетесь вы? Вы специально изучали живопись?

— Нет. Были только отдельные занятия, как это бывает, когда учишься, они шли параллельно с основной учебой. — Она смущенно засмеялась. — Я никогда ничего серьезно не изучала. Даже драматическое искусство, хотя могу назвать это своей профессией… бывшей профессией. Но я недолго занималась этим.

— Не нужно принижать свои успехи. Я видел вас в «Воскресном полдне» и считаю, что вы великолепно играли. Конечно, вы прелестно выглядите, но ваша трактовка роли Дженни была такой выразительной, что трудно было сказать, что же в вас лучше — внешние данные или духовный образ.

Анджела потеряла дар речи. Он сказал ей такую приятную вещь!

— Я всегда жалел, что вы оставили театр.

Руки Анджелы сделали беспомощный жест, который говорил больше слов.

Джон снова посмотрел на ее наброски.

— Вы — очень талантливая женщина. Мне кажется, из вас вышел бы прекрасный художник. Ваши наброски выражают глубокие чувства. Хотя я сам и не стал художником, но знаю, что могу увидеть Божью искру в работах других людей.

— Мне кажется, вы просто вежливый человек.

— Это не совсем так. Я не хочу, чтобы вы думали, будто я к вам снисходительно отношусь.

Анджела поверила ему:

— Скажите, что я сделала не так, когда писала воду? — Она показала набросок, с которым у нее возникли проблемы.

— Все дело в цвете. Цвет всегда ведет себя одинаково: работаете ли вы маслом, акварелью или же пастелью. Синие и зеленые цвета должны смягчаться, а красные и желтые — наступают и почти кричат! Фиолетовый цвет делает вид, что он очень скромен, тих, ненавязчив. Море содержит в себе огромную жизненную силу, а вы использовали только приглушенные тона. Вы в первый раз работаете пастелью, вам нужно много экспериментировать, чтобы понять, как можно использовать всю гамму цветов.

Он подошел к мольберту, взял карандаш и провел несколько линий на бумаге.

— Существует множество методов использования пастели: могут быть штрихи, отдельные точки и линии, жирная штриховка, или же ее можно раздробить и втирать пальцами или с помощью тряпки и палочки для растушевки. Вы можете рисовать пастелью даже кисточкой или же обмакнуть палочку настели в фиксатор и рисовать мокрым методом. Дега — а он был великолепным специалистом по работе с пастелью — на свои рисунки воздействовал паром, а потом работал с влажным слоем краски. Если вас действительно интересует рисование пастелью, я с удовольствием пришлю вам несколько книг, когда вернусь в Нью-Йорк. Мы издавали книги о Сера и Синьяке. Я могу сказать, что стоит попробовать пуантилизм. Даже Вермеер использовал этот метод в своих работах.

— Спасибо. Я была бы рада иметь эти книги.

Он взял в руки набросок двух мальчиков, играющих с большим мячом в воде:

— Мне этот набросок очень нравится.

— Хотите, я подарю его вам, — неожиданно произнесла Анджела, ей захотелось как-то отблагодарить его за все приятные слова, высказанные им в ее адрес. Потом Анжела вдруг смутилась — ведь она предлагала ему в подарок работу непрофессионала. У него дома вполне могли быть полотна Дега или Сера. Она смущенно засмеялась: — Как глупо! Почему вдруг?.. — и покачала головой.

— Мне бы хотелось иметь этот набросок, — проговорил он. — Я буду считать его самым дорогим подарком от моей любимой актрисы. Но вы должны подписать рисунок — я просто настаиваю на этом.

Она размашисто написала: Анджела дю Бомон. Ведь это было ее сценическое имя.

* * *

Через несколько часов они пошли к вилле вверх по дороге. Кики ждала их на террасе.

— Куда ты исчезла? Я уже собиралась посылать за полицией. Единственное, что остановило меня, — это боязнь международного скандала. Что вы вдвоем делали все это время?

— Мы разговаривали об искусстве, — ответил Джон, но, увидев, как Кики насмешливо скривила губы, добавил: — Мне жаль, но так оно и было.

Кики хищно усмехнулась и уже была готова к дальнейшему развитию этой темы, но потом передумала.

— Вам обоим следует быстро переодеться. Мими Дадли предлагает коктейли, потом мы будем обедать в этом забавном местечке в Антибе, сделанном под пиратское логово.

— Звучит весьма интригующе, — заметил Джон, улыбаясь. — Я буду готов через минуту. — И ушел в дом.

Кики внимательно посмотрела на Анджелу.

— А теперь расскажи мне всю правду. Что вы делали почти весь день? Я надеюсь, что-нибудь эдакое?

— Именно эдакое! Мы прекрасно побеседовали об искусстве и жизни. Мне жаль, я разочарую тебя, но, миссис Крэнфорд, если мужчина и женщина проводят вместе какое-то время, совсем необязательно, что они должны проводить его в постели!

— Да? Ну и хорошо! Он носит слишком узкие штаны. Я уже давно это заметила. Интересно, что бы это значило?

— Кики! Неужели тебе больше нечего делать, как изучать промежности мужчин, черт возьми?! — проговорила Анджела, тщетно стараясь, чтобы Кики своими намеками не испортила так хорошо проведенный день.

— Ладно, он все равно привлекательный мужчина.

«Да, ты права, — подумала Анджела. — Он — поэт».

10

Компания из пяти человек сидела в маленьком кафе на набережной; это все, что осталось от их большой компании: Вик, Кики, Анджела, Зев Мизрахи и Джон Данхем. Баронесса с маленьким Гвидо и десятью чемоданами от Виттона отправились в Коста-дель-Соль еще утром;

Лиза Олмсбург с пятью чемоданами от Виттона покинула виллу днем раньше. Она уезжала в такой ярости, что, вызвав такси, чтобы отбыть в Ниццу, даже не поблагодарила хозяина виллы и ни с кем не попрощалась, оставив за собой шлейф площадной брани. Все посчитали, что она уехала насовсем, но никто не осмелился спросить у Зева Мизрахи — почему она оставила виллу. Сам он ничего не сказал и совсем не выглядел хоть сколько-нибудь расстроенным. Наоборот, именно он настоял, чтобы они отправились в казино в Монте-Карло.

Он был очень внимателен к Анджеле; объяснил ей правила игры и дал фишки, чтобы она могла играть. Она быстро все проиграла и расстроилась. Неужели она ничего не может выиграть? Анджела начала играть сама с собой в тайную игру: если она выиграет хоть одну фишку, это станет хорошим предзнаменованием. Но она все время проигрывала.

Мизрахи, наоборот, постоянно везло. Он сказал Анджеле:

— Я всегда выигрываю.

Анджела поверила и позавидовала ему. Вероятно, чтобы тебе всегда везло, нужно обладать таким даром. У нее этого дара не было. Она считала глупой пословицу: везет в картах, не везет в любви. По ее мнению, если вам везло в игре, вам везло во всем!

* * *

Утром, когда они, прогуливаясь по улицам Канн, остановились посмотреть, что продается, Мизрахи настоял на том, чтобы на выигранные деньги купить Кики и Анджеле подарок. Увидев небольшой сувенир, который оказался золотым браслетом с маленькими рубинами, Анджела начала протестовать, но Мизрахи произнес:

— Если вы не присоединитесь к моей удаче, меня сглазите!

— Боже мой, Анджела, — громко прошептала Кики, любуясь браслетом, который она уже успела нацепить на руку. — Возьми этот браслет и перестань себя вести как монашенка!

— Пусть минует вас черный глаз, — сказала Анджела, протягивая тонкую руку, и Зев с довольным ворчанием застегнул на ней браслет.

* * *

Сейчас, когда они отдыхали за столиком в кафе, Анджела с сомнением разглядывала браслет. Что скажет по этому поводу Дик? Как она объяснит ему этот подарок? Скажет, что Кики получила такой же браслет? Что сам подарок ничего не значит? Дику это не понравится, он не удовлетворится ее объяснениями. Все закончится одним — Дик опять сделает неприятное замечание по поводу Кики и ее поведения с мужчинами.

Анджела повернула браслет вокруг запястья, как будто пытаясь отстраниться от будущих неприятностей. Подняв голову, она увидела, что Джон Данхем смотрит на нее с сочувствием, словно он прочитал ее мысли и понимает трудность положения, в котором она оказалась. А может быть, он тоже считает, что леди не должны принимать подарки от таких мужчин, каким был Зев Мизрахи. «Ну, если он думает именно об этом, черт возьми, может, ему тоже стоит несколько подрасти, — раздраженно подумала Анджела. — Век королевы Виктории давно закончился!»

* * *

Мизрахи заказал всем ленч. Он настоял, чтобы они попробовали суфле из омаров.

— Оно здесь такое же вкусное, как и в «Отель де Пари».

Не верилось, что в кафе, где они сидели, могут готовить легкое, воздушное суфле, но никто не мог спорить с Зевом Мизрахи.

Потом Зев потребовал, чтобы ему принесли перечень имеющихся у них вин. Официант просто назвал ему вина — все они были итальянскими, местными сортами. Зев заказал «Шато Лаффит Ротшильд» 1948 года. Когда официант развел руками, как бы говоря: «Я бы рад вам услужить, но у нас нет такого вина», — Зев начал грубо оскорблять его. Анджела в ужасе уставилась на свой браслет, она не могла поверить, что Зев может так себя вести.

* * *

В этой сцене Кики приняла сторону Зева. Анджела не знала, куда деться от стыда, в какой-то момент она посмотрела на Джона. Казалось, что ему было так же стыдно, как и ей. Наконец, официант принес какое-то местное итальянское вино, и Мизрахи,издевательски посмотрев на него, проговорил:

— Я так хотел доставить вам удовольствие, но этот кретин…

Потом он пригласил всех погостить на его яхте «Венера».

— К сожалению, я должен был быть в Нью-Йорке еще вчера, — отказался Джон.

Никто не стал его уговаривать. Но когда Анджела заявила, что через день или два она должна уезжать, Вик, Кики и Мизрахи стали настойчиво упрашивать ее остаться. Вик старался больше всех, и Анджела подумала: «В чем здесь причина? Возможно, он планировал, что они приятно проведут время вчетвером?»

Анджела выразительно посмотрела на Кики, которая, казалось, ничего не замечала и внимательно изучала свои ногти. Да, так оно и есть, поняла Анджела. Кики тоже участвует в этом заговоре. Ей стало так противно!

— Мне необходимо вернуться домой! Я слишком долго не видела моего сына, — произнесла Анджела. Она была потрясена предательством сестры.

— После того как мы проведем несколько дней на яхте, я могу доставить вас домой на моем личном самолете. Он такой же удобный, как и «Венера». Уверяю, вам там понравится! — Мизрахи взял ее за руку.

— К сожалению, я не могу остаться. Я и так пробыла здесь больше, чем собиралась. А тебе, Кики, — резко заметила Анджела, — уже давно пора вернуться домой к Брэду и Рори. Рори, наверное, не терпится увидеть свою мамочку! И Брэд… Брэд так предан тебе. Он такой хороший, — сказала Анджела, обращаясь к остальным присутствующим.

Ее слова совершенно не подействовали на Кики.

— Я уверена, Рори даже не заметила, что меня нет, — протянула Кики. — Тебе тоже не стоит торопиться домой. Ничего не изменится, когда ты вернешься. Все течет по старому руслу!

Зев пожал Анджеле руку:

— Если вы с нами не поедете, вы испортите нам все путешествие. Я просто настаиваю, чтобы вы присоединились к нам!

У него была спокойная, но властная манера убеждения. Анджела почувствовала себя словно под влиянием гипноза, она подумала — еще немного, и она подчинится ему. Она попыталась убрать свою руку, но не смогла сделать это.

Стараясь говорить спокойным голосом, она сказала:

— Мне кажется, вы можете прекрасно провести время и без меня. Я никогда не была занимательной персоной — существует много других людей, которые могут развлекать вас во время круиза. Кстати, эти люди готовы продать душу дьяволу, чтобы только быть приглашенными на вашу яхту, мистер Мизрахи!

— Какая вы вредная, Анджела. Вы обещали называть меня Зев. Вы мне это обещали уже раз десять! И все равно называете «мистер Мизрахи»!

— Простите, Зев. Но у меня нет возможности прокатиться с вами на яхте. Мой муж уже давно ждет, когда я вернусь домой!

В то время как они ели десерт — творожную запеканку с ромом, которую тоже заказал Зев, заявив, что они никогда еще не пробовали подобной запеканки, Анджела больше ничего не желала, как только выбраться из этого кафе. Уехать с Ривьеры, быть как можно дальше от этой гнусной троицы, особенно от Кики.

Ей в общем-то было наплевать на Вика и Мизрахи, но Кики? Она пыталась использовать Анджелу, да еще таким образом! Использовать сестру, чтобы добиться услуг от Мизрахи.

Зев опять взял ее руку и произнес:

— Если бы вы не были женой губернатора, какую великолепную звезду я мог бы сделать из вас! Я бы сделал вас самой яркой звездой континента, всех континентов!

Анджела довольно ухмыльнулась, глядя не на Мизрахи, а прямо на Кики. Она надеялась, что сестре не понравятся эти слова, что она будет злиться! Кики была не против, чтобы Анджела сияла где-то, но только не так ярко, как сама Кики.

Вдруг в ресторан вошли новые гости, видимо американцы. Анджела и Кики увидели Ника Домингеза одновременно и в то же время, как он увидел их.

У Анджелы от радости расширились глаза, когда Кики зашипела:

— Да как он посмел, этот мужлан, преследовать тебя!

— Не болтай ерунды! — разозлилась Анджела — какое право имела Кики обсуждать такие личные вещи перед почти незнакомыми людьми. — Я уверена, он не преследует меня. Он никогда не станет этого делать. Мы — друзья. Я тебе уже говорила об этом! Он, должно быть, находится здесь по делам и просто пришел на ленч с этими людьми, — прошептала она Кики, не желая, чтобы ее слышал Мизрахи, сидевший с другой стороны.

Она боялась, что Ник Домингез подойдет поздороваться к их столику и Кики станет оскорблять его, а Зев Мизрахи — дотошно рассматривать. Она встала и пошла ему навстречу.

— Что ты делаешь? — воскликнула Кики.

Она видела, как Анджела и Ник Домингез пожали друг другу руки, улыбаясь, как старые друзья, и обмениваясь фразами. Кики начала рассказывать Вику и Мизрахи, как Ник долгие годы преследовал Анджелу, довел ее почти до нервного срыва; как Анджела была вынуждена сделать вид, что он ее друг, чтобы как-то защититься от его преследований.

Порозовевшая Анджела вернулась за стол.

— Я была права, — выпалила она, стараясь предупредить дальнейшие замечания Кики. — Он выполняет задание. Он должен осветить встречу в…

— Анджела, никого не интересуют эти подробности. Мы все в курсе, что ему нужно. Он, наверное, шпионит за тобой! — Кики оглядела остальную компанию, подумав при этом: «Интересно, как она будет объяснять его присутствие. Она должна защищать его, чтобы защитить себя».

«Шпионит за мной? Неужели это правда?» — подумала Анджела. Неужели он видел ее на пляже в Сан-Ремо? Может, он наблюдал, как она играла в казино прошлой ночью вместе с Зевом Мизрахи? Заметил ли он ее утром, когда она заходила в ювелирный магазин под руку все с тем же Зевом Мизрахи? Не сделал ли он снимка, когда Зев надевал этот проклятый браслет ей на руку?

Она посмотрела на Ника, пока Кики продолжала болтать, и поняла, что все это неправда. После того как они, наконец, встретились и он сделал эти прекрасные фотографии ее самой и особняка, после того как она прямо взглянула ему в глаза, она точно знала — он ее друг и никогда ее не предаст, что бы ни говорила по этому поводу Кики!

Как прекрасно он выглядел в своих белых брюках и рыбацкой рубахе с открытым воротом, из которого виднелись темные вьющиеся волосы. Он сам мог быть средиземноморским моряком — смуглый, задумчивый, немного похожий на дьявола. Она подняла глаза и увидела, что Джон Данхем наблюдает за нею. Боже мой! Он что, читает ее мысли? Как же все стало сложно!

Через какое-то время к их столику подошел официант с толстой и приземистой бутылкой темного ликера.

— Вам прислал это мистер Домингез. — И показал наклейку не Мизрахи, а Анджеле.

Она радостно улыбнулась Нику через весь зал, благодаря его за подарок и как бы подтверждая, что он ей приятен, так же как приятно его внимание к ней. В это же время Мизрахи, обращаясь к гостям, сидевшим за столиком, говорил:

— Почему ее муж позволяет этому человеку так вести себя?

В этот момент он локтем сбил бутылку, она разбилась, и ее содержимое расплескалось во все стороны.

— Как это могло случиться? — воскликнула Анджела.

— Простите, — равнодушно заметил Мизрахи, подзывая слугу, чтобы он все убрал.

Казалось, что Кики была в восторге, Вик улыбался, а Джонни Данхем был вне себя от ужаса. Анджеле стало противно, она быстро посмотрела на Ника. Он опустил глаза, его лицо ничего не выражало. О чем он думал?

В который уже раз им мешали сблизиться. И опять виновата в этом была Кики. Она всегда была противницей их близких отношений. Но в этот раз у нее был мощный союзник!

Да, действительно, — пора домой!

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ Голливуд, Сакраменто, Милан, Веве, Монте-Карло, 1954 — 1957

— Следующие несколько лет были для сестер довольно бурными, — сказала Биби молоденькой журналистке. — То взлеты, то падения… Кики, не имевшая особого успеха в Голливуде, произвела настоящую сенсацию в итальянских фильмах у Витторию Росы. Он был талантливым режиссером; и их сотрудничество оказалось плодотворным. Анджела вскоре после своего выкидыша забеременела опять. Как я всегда говорю: «Бог дал, Бог и взял».

Дик Пауэр был очень доволен, когда она опять забеременела. Вы знаете, что значит для политика беременная жена. Огромный плюс. Однако я помню, что к тому времени в этом браке возникли некоторые проблемы, несмотря на то что они ждали ребенка. Ходили слухи о связях Пауэра с другими женщинами, особенно с одной блондинкой, кинозвездой, но, естественно, я ничего этого не печатала. Я никогда не печатаю подобные вещи, потому что считаю: если в браке имеются какие-то проблемы, сплетни только усложнят их, надеюсь, вы меня понимаете.

Что касается Кики и ее тесного сотрудничества с Росой, очень интересным мужчиной, то после скандала с Гринбергом… Да, ситуация была достаточно взрывоопасная для ее брака с душкой Брэдом Крэнфордом.

Кроме того, без конца появлялись истории о неожиданном появлении их отца, но я заявила: «Докажите мне это, и тогда я все напечатаю». Я никогда в жизни не печатаю того, что вызывает у меня хоть малейшее сомнение.

1

Самолет из Сакраменто, на котором летела Анджела, приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса вовремя, однако к его прибытию Кики опоздала. Она появилась лишь через полчаса.

— Кики, как ты могла заставить меня стоять и ждать здесь, после того как я бросила все на свете, поссорилась из-за этого с Диком и примчалась сюда, как только ты меня позвала?

— Кики очень извиняется, солнышко. Я не могла. Я говорила по телефону с Виком о последних приготовлениях и совершенно забыла о времени. Был такой бурный разговор. Не злись, киска. Я постараюсь исправиться, как только приедем домой. Я тебе приготовлю теплую ванну с бальзамом, чтобы ты расслабилась, и уложу тебя в постельку, чтобы бедная беременная крошка хорошенько отдохнула.

— Дик был просто в ярости. Он сказал, что если я потеряю и этого ребенка, то он убьет нас. То есть тебя и меня, а не себя и меня. — Она засмеялась.

— А-а, Дик вечно в ярости то из-за одного, то из-за другого. И почему из-за небольшого перелета у тебя должен быть выкидыш? Ведь врач не запретил тебе лететь на самолете?

— Нет, но он советовал мне, чтобы я была поосторожнее. Вообще-то, если бы ты не сказала, что я тебе действительно очень нужна, я бы не рискнула. Ужасно хочу увидеть Рори, не видела ее почти год. Она сильно выросла?

— Да нет, думаю, вполне соответствует своим двум годам. Но она — такая прелесть! Ее сейчас нет дома.

— Где же она?

— Брэд увез ее в Палм-Спрингс. Он с нее просто глаз не спускает.

— А когда они вернутся? Мне хочется с ними повидаться.

— Думаю, через пару дней будут здесь, — неопределенно ответила Кики.

— Так в чем дело? Ты ничего не сказала по телефону. Действительно что-нибудь срочное?

— Мы поговорим об этом, когда я доставлю тебя домой и уложу в постель, чтобы ты отдохнула. Ну-ка, держись! Сейчас мы прорвемся! — Кики резко выскочила из крайнего левого ряда и, быстро проскочив через три ряда, оказалась в правом, еле увернувшись от удара. Это, казалось, развеселило ее, и она добавила: — Через минуту будем дома. Только, пожалуйста, при мне никаких схваток, понятно? Боюсь, что сейчас мне с ними не справиться.

Через десять минут они остановились у дома Крэнфордов.

— Пошли сразу наверх.

Они вошли внутрь дома, где их ожидала экономка.

— Ханна, постель для миссис Пауэр уже приготовлена?

— Нет, мадам, я не знала, что миссис Пауэр сразу же ляжет. Сейчас поднимусь и все сделаю.

— Ничего страшного. Я сама сделаю. Возьмите лучше сумки. Анджела, ты поешь что-нибудь? Чай? Кофе? Чего-нибудь покрепче?

— Чай.

— Принесите чаю, Ханна, и виски со льдом.

Она отвела Анджелу наверх, в комнату, которую называла «Голубой комнатой».

— Пойду приготовлю для тебя ванну с пеной, а ты пока раздевайся.

— Я не хочу ванну. Просто немного полежу, а ты мне расскажи, в чем дело.

— Может быть, душ? Хороший горячий душ?

— Кики, что это на тебя нашло?

— Не нашло, а вошло — маленькое семечко.

Анджела какое-то время смотрела на нее, не понимая, потом спросила:

— Ты беременна?

— Да. Маленькая Кики немного залетела.

— Так это же здорово! Мы опять забеременели одновременно! — И тут, вспомнив, что Кики только что вернулась из Италии после съемок очередного фильма, задала вопрос: — И кто отец?

— Я так думаю, ты уже и сама это поняла. Поэтому я и хотела, чтобы ты поехала со мной в Мексику. Я развожусь и сразу же выхожу замуж.

— Значит, — произнесла Анджела, — между тобой и Брэдом действительно все кончено. Ой, Кики…

— Только не пугайся. Хорошо? Не надо охать и ахать. Брэд виноват не меньше меня. Я никогда не спала с Норманом, а Брэд этому не верил, и это действительно был конец.

— А когда Брэд избил Говарда Хьюза? Ты тогда тоже была не виновата?

Кики села на кровать рядом с Анджелой.

— Послушай меня внимательно. Я — твоя сестра. Ты — или на моей стороне, или против меня. Другого выбора у тебя нет. И если ты не на моей стороне, то можешь сейчас же катиться обратно и больше я тебя видеть не хочу! Если же ты на моей стороне, то принимай все и не говори мне — права я или нет и где я совершила ошибку. И поддерживай меня. Всегда!

В глазах Анджелы появились слезы.

— Кики, я же люблю тебя. Конечно, я на твоей стороне. Но разве это значит, что я должна видеть в Брэде врага?

— Да нет же, конечно, дурочка. Брэд никакой не враг. Брэд — молодчина. Собственно говоря, он тоже едет с нами в Мексику, чтобы ускорить процедуру развода. — Она погладила Анджелу по голове. — Просто нашему браку пришел конец, Анджела. Это случилось не сегодня. — По щекам Кики покатились слезы. — Когда чему-то приходит конец, то с этим нужно просто смириться и понять, что ничего уже нельзя сделать, и надо постараться выйти из этого с наименьшими потерями. Как с нашим отцом. Там было все кончено много лет тому назад, и нам пришлось с этим смириться, что мы и сделали.

— Анджела не ответила, и Кики повторила еще раз: — Разве не так? — Анджела кивнула, не в состоянии произнести ни слова. — Так что теперь я развожусь с Брэдом и выхожу замуж за Вика, он и является отцом ребенка, которого я ношу в себе. Мне кажется, он меня любит и сделает все, чтобы сделать меня счастливой, и даст мне возможность стать кинозвездой, как я мечтаю. Видишь, я стараюсь выйти с наименьшими потерями, а?

Анджела обняла сестру.

— Но Вик — католик, ведь так? А ты — протестантка, к тому же дважды разведенная…

В дверь постучала Ханна, а затем вошла с подносом, на котором стояли чай и виски для Кики. Она поставила поднос на столик у кровати.

— Налить?

— Нет, я сама. Спасибо, — сказала Кики.

Кики, налив Анджеле чаю, подняла свой стакан и сделала глоток.

— Я возвращаюсь в католичество. Ведь когда-то я была католичкой? И поскольку Святая Церковь не признает браков, заключенных вне ее, то она не может признать и моих разводов, не так ли? В соответствии с их догмами я девственница, впервые идущая к алтарю. Я впервые буду венчаться в церкви. Мексиканский священник обвенчает нас в какой-нибудь тихой мексиканской церквушке.

— И все?

— А что ты ожидаешь? Залпов орудий и салюта?

Кики встала, прошла в холл и, перегнувшись через перила, крикнула вниз:

— Ханна! Ханна! Принесите мне еще виски! Двойное! — Она подождала в холле, пока экономка принесла ей виски, затем прошла в комнату и закрыла за собой дверь. — Не хочу, чтобы она меня подслушивала. Она никогда меня не любила. Всегда обожала Брэда.

— Она знает, что ты уезжаешь?

— Я не вручаю письменных уведомлений прислуге, если ты это хочешь знать. Она видела, как я упаковываю свои вещи. Четыре кофра и двенадцать чемоданов. Совсем новые. Но я заплатила за них сама. Не думаю, чтобы с моей стороны было порядочно брать деньги с Брэда.

Затем неожиданно она вдруг сникла.

— Я должна была сделать это, Анджела. Судя по тому, как развиваются наши отношения, если бы я не забеременела от Витторио, то мне пришлось бы потратить годы, чтобы затащить его к алтарю, и еще неизвестно, захотел ли бы он меня тогда. Теперь, когда у нас будет ребенок, он ждет не дождется, чтобы нас связали узами брака. Я знала, что он не сможет отказаться от своего ребенка; Когда мужчина достигает определенного возраста, он начинает сожалеть, что у него нет наследника. Видимо, это связано с мужским самоутверждением и бессмертием. Короче говоря, Вик просто вне себя от радости из-за перспективы стать отцом. И, Анджела, я действительно влюблена.

— Ты ведь и Брэда тоже любила, — заметила Анжела.

— Я любила Брэда. Я и сейчас его люблю. Его невозможно не любить. Но в Вика я безумно влюблена. Это единственный мужчина, который волнует меня, который будит во мне такие чувства, что я готова выпрыгнуть из кожи, чтобы получить его прямо здесь и сейчас. Стоит мне только посмотреть на него, и меня всю трясет от желания — я готова спуститься на колени и брать в рот, готова распластаться и позволить делать ему со мной все, что он хочет. По ночам я просыпаюсь с мыслями о нем, и мне приходится сжимать подушку между ног.

Анджела слушала и чувствовала, как ее начинает охватывать волнение.

— Я имею право получить того мужчину, которого хочу, так же как и все остальные, разве не так? Разве не так? Я вышла замуж за… как его?..

— Трейси?

— Трейси. Он был просто случайный приятель. И кроме того, гомик. А Брэд — это очень хороший друг. Самый лучший. Но теперь я хочу выйти замуж, чтобы любить, как самая обычная американская девушка. Чтобы любить, и трахаться, и сосать до умопомрачения.

Анджела улыбнулась ей улыбкой, которая появилась у нее за последний год, — чуть горькой, иронической улыбкой.

— Ты выходишь замуж по любви, но в результате оказывается, что он еще и богат.

Кики рассмеялась:

— Ну, ты же знаешь мой девиз. «Коль, подруга, ты богата, лей на всех дерьма ушата, ну, а если ты бедна, съешь, голубушка, г…на!» — она, по-видимому, была очень довольна своим девизом.

— Но ты не была так уж бедна с Брэдом.

— Конечно, нет. Да и Вик не намного богаче. Кроме того, это не связано с деньгами… здесь… здесь другое. Пока наш брак с Брэдом продолжался, все было прекрасно, и Брэд — отличный парень, просто золото. Но, кстати, я тоже отлично себя веду в этой ситуации. Я не прошу у Брэда ничего — ни этого дома, ни дома в Спрингсе. Ни гроша. Единственно, что я беру из этого брака, так это свою одежду и драгоценности.

«Как это похоже на Кики — вспомнить о вещах и драгоценностях и — забыть о дочери», — подумала Анджела.

— А дочка? Ее не забудь.

— Нет, — бесстрастно ответила Кики. — Дочь не беру. Она остается здесь. Со своим отцом.

— Кики!

— Что я могу сделать? Так хочет Брэд. Он настаивает на этом. Это его единственное условие.

Анджела покачала головой.

— Кики! Кики! — запричитала она.

— Перестань повторять, как попугай: «Кики, Кики!» У меня не было выбора. Неужели ты это не понимаешь? Черт бы тебя побрал, если это так. О Боже! Это же не значит, что я ее больше не увижу, пойми это. Каждый раз, как я буду приезжать в Штаты, я буду с ней встречаться. И Брэд позволит ей приезжать ко мне. Ты же знаешь Брэда. Это же само благородство.

Анджела заплакала, сама не зная о ком. О Кики? О Рори? О себе?

— О, ради Бога. Я уже жалею, что попросила тебя приехать. Черт подери! Зачем я позвала тебя? Мне это не нужно. И ты мне тоже не нужна! Неужели ты не можешь понять, что я не могла иначе? Почему ты этого не понимаешь?

— Я понимаю… понимаю, — плакала Анджела. — Но, Кики, что скажет мама, когда узнает?

Кики посмотрела на нее с холодным безразличием:

— Почему бы тебе самой не сказать ей и не посмотреть на ее реакцию?

* * *

Летели ужасно. Не пропустили ни одной воздушной ямы, которые были в небе. За пятнадцать минут она дважды бегала в крохотный туалет — ее сильно тошнило.

Прошло всего пять дней с тех пор, как она улетела в Лос-Анджелес и вернулась обратно. За пять дней произошло так много событий — развод, свадьба, Брэд отправился с дочерью домой в Палм-Спрингс, Вик и Кики — в Италию. Прошло всего пять дней, и Анджела чувствовала, как с каждым днем у нее усиливается депрессия. Какая бы ни была на это причина, но Кики бросила дочь, и это было ее ошибкой.

Она старалась. Один Бог знает, как она старалась. В течение двух дней, пока они ждали приезда Вика, она пыталась переубедить ее.

— Не отказывайся так легко от своего ребенка, подумай о ней, не будь эгоисткой, — умоляла она Кики.

— Никакая я не эгоистка, — с присущей ей самоуверенностью и рассудительностью говорила Кики. — Вот если бы я просто бросила Рори на произвол судьбы, это было бы так. Но я оставляю ее на попечении отца. Отца, который обожает ее, проводит с ней все свое свободное время, который готов сделать для нее все на свете. Разве это называется бросать? И кроме того, мне не так уж легко и просто было принять это решение, как ты думаешь. Я сложила все, что у меня было, затем все, что я хотела, а затем то, что получу. Затем я вычла одно из другого, и плюсов оказалось больше, чем минусов.

Ты все терпишь, ну и что из этого хорошего? Что ты такого имеешь, с чем боишься расстаться? Ты хотела иметь человека, который принадлежал бы только тебе, который любил бы тебя без памяти, а кончилось тем, что ты вышла замуж за холодного, самовлюбленного мерзавца, который не прочь потрахаться с кем попало, лишь бы было шито-крыто, — и это исключительно из-за своего положения и своего имени, но никак не из-за тебя. Сукин сын, чья единственная страсть — карьера, — ты не занимаешь не только второго, но и третьего места в его жизни. И что у тебя остается? Раз в месяц выполнение супружеских обязанностей? Было бы лучше, если бы у тебя вообще никого не было.

Я не сомневаюсь, что ты действительно любила Дика, но все это прошло давным-давно. Так что теперь у тебя и этого нет. Тебя не любят, и ты не любишь. Ты хотела, чтобы у тебя был свой дом и своя земля, но у тебя нет ни того ни другого. Ты хотела, чтобы у тебя были деньги, чтобы тебе не приходилось отчитываться за каждый потраченный цент, а тебе отказывают даже в этом. Так что же у тебя есть? Крошка Дикки? Прекрасно. А еще-то что?

Подведи итоги, сестричка, дорогая. Что у тебя есть такого, что ты здесь сидишь и судишь меня, как Господь Бог? У тебя нет ни своего мужчины, ни любви, ни дома, ни денег, которые бы принадлежали тебе. Похоже, что у тебя в руках лишь большая дырка от бублика. Ты даже не можешь работать актрисой. О Боже! У тебя нет своей жизни, Анджелика! Даже у мамы есть все, что она хочет. Она не стала искать новой большой любви, как ты это прекрасно знаешь. Она имеет то, чего добивалась. И я собираюсь иметь то, чего хочу. И вместо того чтобы оплакивать меня, лучше бы подумала о себе. И если опять начнешь реветь, я тебе врежу. Пора повзрослеть! Пора повзрослеть!

Слова Кики жгли, как огонь, и Анджела ничего не могла возразить. Она сделала все, что ее просили. Как только прилетел Вик, Кики позвонила Брэду в Палм-Спрингс, и они сразу же поехали за границу. Брэд, как всегда, был любезен с Анджелой и почти так же дружелюбен. Он только делал все возможное, чтобы не оставаться наедине с Кики и даже с Анджелой. Она хотела каким-то образом утешить его, сказать, что она действительно хорошо к нему относится и что ее очень расстроило все происшедшее. Но Брэд с присущей ему тактичностью не дал ей такой возможности.

Он вел себя безупречно в отношении Витторио, который, к его чести, казался чрезвычайно смущенным данной ситуацией. А она была такой, что требовала от человека благородства. Анджела гордилась Брэдом, но боялась, что от боли и переживаний у нее разорвется сердце.

Теперь Кики была отделена от них океаном и целым континентом, а она осталась с тем, чему Кики дала такое точное определение — с большой дыркой от бублика.

В аэропорту ее встретил один из мелких чиновников, — как обычно, Дик не смог приехать. Когда он поздно вечером пришел домой, она ждала его в спальне, собираясь сообщить о последних семейных событиях, хотя и думала, что он назовет Кики холодной, бесчувственной сучкой и выразит сочувствие Брэду, которому он симпатизировал. Но он ее удивил. Он выслушал ее подробный рассказ, покачал головой и только сказал:

— Отлично! Теперь к нашим обычным счетам за телефон прибавятся и счета за международные переговоры.

Но он ошибся. Анджела наговорилась с сестрой так, что этого ей хватило на продолжительное время.

2

Тимоти Фрэнсис Ксавьер Пауэр родился двенадцатого октября, а Кики родила вторую дочь — Николь, Никки — в ноябре. Буквально через несколько часов после родов Кики позвонила и сообщила Анджеле, что Никки настолько же безобразна, насколько хороша Рори.

— Маленький тощий крысеныш с копной черных кудрей. Представляешь? Густые-прегустые волосы. Правда, медсестры говорят, они потом вылезут. Надеюсь, что нет, поскольку похоже, что это единственное ее украшение, бедная малышка. Сестра уже ухитрилась сделать ей что-то вроде прически с одним большим локоном на макушке. У нее такой забавный вид! Но Вик, разумеется, считает, что она — само совершенство. Он говорит, что она похожа на его мать, пусть земля ей будет пухом. «Пусть земля ей будет пухом» — это не мои слова, а слова Вика.

Может быть, прилетишь ко мне и взглянешь на мою уродинку? Пожалуйста, Анджела. Я так по тебе скучаю!

— Сейчас не могу, Кики. Все еще никак не оправлюсь после родов. Я чувствую себя такой уставшей, по полдня провожу в постели. Но скоро должна прилететь мама. Я только что говорила с ней по телефону.

— Бедная Мари. Когда увидит мою красотку, то, наверное, просто потеряет сознание от ужаса. Она решит, что с моей стороны очень неблагородно произвести на свет шимпанзенка… Она уже мне звонила и с восхищением говорила о твоем сыне.

Прошло всего несколько недель, когда Кики неожиданно позвонила Анджеле из пригорода Нью-Йорка.

— Что ты делаешь в Штатах? Я и представления не имела…

— Я здесь транзитом. Остановилась в мотеле… или гостинице — в общем, сама не знаю. Через пару часов улетаю на побережье. А сейчас сюда едет мама повидаться со мной, пока я не улетела. Я приехала, потому что почувствовала — мне необходимо увидеть Рори. И тебя тоже мне ужасно хочется увидеть. Когда прилечу в Лос-Анджелес, позвоню тебе. Ты сможешь прилететь в Сакраменто?

— Ну конечно. А Брэд знает, что ты приезжаешь?

— Нет. Я же говорила тебе, что все это было очень неожиданно. Хочу сделать им сюрприз. Смогу побыть здесь лишь несколько дней. К Рождеству я должна быть дома. Так что скоро увидимся. Жди звонка…

* * *

Но звонка не было и через неделю. Тем временем Анджела несколько раз звонила в дом Крэнфордов, но безрезультатно — экономка так ей ничего и не сказала. Наконец, в один из дней Кики позвонила ей из аэропорта Сакраменто.

* * *

Кики ужасно изменилась. Она всегда была помешана на тряпках, но никогда еще не одевалась так элегантно, с таким вкусом. Она действительно была похожа на иностранную кинозвезду! Ее платиново-светлые волосы были тщательно уложены в высокую прическу. На ней было манто из соболей до колен, прекрасно сшитый черный костюм и черная шелковая блузка. Однако она, как и в старые времена, набросилась на Анджелу, покрыла ее поцелуями и вела себя — или старалась вести — весело и непринужденно, как и всегда. Но в этот раз у нее это получалось не так удачно.

— О Боже, как же я устала, Анджела!

Это было первый раз, когда Кики признавала себя усталой и расстроенной.

— Как ты нашла Рори? Она выросла? Была рада тебя видеть? Как вел себя Брэд? Рад был повидаться с тобой? Он был достаточно… любезным?

— Подожди. — Кики засмеялась, но как-то невесело. — Да, все нормально. Рори заметно выросла и стала еще красивее. А болтает! Не переставая, как ее мамаша. Брэд был очень мил, ласков и добр.

— Так в чем же дело?

Кики откинулась на сиденье и закрыла глаза.

— Поговорим об этом позже. Сейчас я хочу приехать в твой дом, выпить ледяного мартини и посмотреть па твоих двух мальчиков. Не забудь, я еще не видела малыша. Я привезла для них кучу игрушек.

— Но Тимми всего два месяца с небольшим.

— Я знаю, но ведь скоро Рождество.

— Дика сейчас нет. Он уехал на конференцию на Гавайи.

Кики улыбнулась:

— В этой жизни есть и радости, не правда ли? А остальное не так важно.

Кики прекрасно держалась, пока возилась с маленьким Дикки и ворковала над младенцем, и лишь когда они поднялись наверх в спальню Анджелы и, надев халаты, расположились в ее огромной кровати с бокалами мартини в руках, она сникла и призналась, что ее приезд к дочери был ужасным.

— Но ты же видела Рори? Она была рада тебе?

— Как она могла быть рада? Она даже не знает, кто я такая! Она очень ко мне ласкалась — она такая ласковая девочка, — села ко мне на колени и заявила, что я очень красивая тетя. А затем, когда пришла эта актриса, как ее — Диана Лейн, Рори подбежала к ней и тоже назвала ее красивой тетей. Это было в Техасе.

— В Техасе?

— Ты что, так и будешь переспрашивать каждое мое слово? Ты всегда так делаешь, и это ужасно раздражает. Подожди минутку и все узнаешь.

— Прости. Но я не знала, что ты собираешься в Техас. Каким образом ты туда попала?

— Опять начинаешь? Ты можешь секунду потерпеть? Как только я приземлилась в Лос-Анджелесе, я тотчас помчалась к ним. Ханна держала себя так, как будто видела меня первый раз в жизни. Как будто я пришла торговать пылесосами. Она меня даже в дом не пустила. В мой дом! Спросила только: «Да, мадам, чем могу быть вам полезной?» Ну, я, — конечно, ворвалась в дом и потребовала, чтобы меня пустили к Рори. Но она сказала, что Рори там нет и Брэда тоже. Сначала я не поверила. Но все-таки в конце концов я выбила у нее информацию, у этой стервы! И ведь именно я нанимала ее в свое время!

Кики немного помолчала, переживая еще раз свой бурный разговор с экономкой, затем подлила себе мартини. Анджела нетерпеливо подтолкнула ее:

— Значит, она сказала, что Брэд и Рори находятся в Техасе?

— Нет. Она сказала мне, что они уехали в Сан-Вэлли.

— Сан-Вэлли? По-моему, ты сказала в Техасе.

— Опять начинается. Если ты еще раз задашь вопрос, я тебя просто прибью. Эта мерзавка сказала, что Брэд на несколько дней уехал кататься на лыжах в Сан-Вэлли и взял с собой Рори и няню.

— И что ты сделала после этого?

— Ты знаешь, из тебя получился бы неплохой комический персонаж.

Не обращая внимания на ее замечание, Анджела подсказала ей:

— Значит, ты поехала в Сан-Вэлли?

— О Боже! Да, я поехала в Сан-Вэлли. Это жуткая дорога. Ты помнишь? Мне пришлось лететь на этой двухмоторной развалюхе, и это было ужасно. Пока мы летели, меня выворачивало наизнанку. Затем нужно было найти транспорт, чтобы доехать до того места, где они жили. Наконец, мне это удалось, но со мной было почти двадцать пять килограммов багажа — подарков для Рори к Рождеству. Так вот, я приезжаю в домик, где они остановились, и узнаю, что Брэд действительно был там, но уехал. Я была просто в отчаянии. Представляешь — я одна в Сан-Вэлли, со мной огромный багаж — подарки и собственные вещи, солнце жарит, как летом, на солнечной стороне там вообще было больше тридцати градусов. Я в своем меховом манто вся мокрая от пота, а эти бездельники там катаются с гор. Я представления не имела, куда мог отправиться Брэд. Я чуть не плакала. Никогда в жизни мне не хотелось так выть, как тогда.

Анджела произнесла что-то сочувственное, и Кики продолжала:

— Потом я встретила Меллон. Только не помню, как ее зовут. Флоренс, что ли? Не помню. Во всяком случае, она сказала, что вроде бы Брэд отправился экскурсоводом куда-то на север, на водную экскурсию по какой-то дурацкой реке с группой других туристов. Я просто не знала, что делать. Эти путешествия продолжаются неделю! Так что я решила пробыть там пару дней и подумать, что делать дальше. Я купила лыжный костюм, взяла напрокат лыжи и тоже каталась с гор. Вообще-то там можно ездить и вверх, и вниз, и всегда можно найти новые трассы.

— Я тебя не понимаю, Кики. Как ты могла тратить время на то, чтобы кататься на лыжах, когда тебе надо было искать Брэда и Рори?

— Я просто каталась. Я также ходила в плавательный бассейн, почти все вечера проводила в «Дачин Рум». Знаешь, оркестр Миллера все еще там! Они играли эти старые мелодии. — Кики стала напевать припев из «Ты выглядишь прекрасно».

Анджела перебила ее.

— Почему же ты не связалась с агентом Брэда в Голливуде? Или с его менеджером? Они наверняка знали, где он.

— В конце концов я так и сделала. Но сразу мне это как-то и в голову не пришло, — с возмущением произнесла Кики — Так случилось, что я там встретила старых друзей. Там были Пьерпонты и Джимми с Глорией, и Гэри, и Рокки. А затем я неожиданно встретилась с Биллом Холденом! Ну что я могу сказать. Ты же знаешь, нам с Биллом есть что вспомнить… — Она сделала вид, что не заметила неодобрительный взгляд, брошенный на нее Анджелой. — А потом мне пришло в голову, что надо позвонить Мэрву Фридману. И он сообщил мне, что Брэда вызвали обратно, переснимать какие-то сцены из фильма, который они только что закончили, — это около Хьюстона. И я опять отправилась в путь, Не могу тебе передать, насколько тяжело было выбраться из Кетчума в Айдахо. Мне пришлось лететь на какой-то этажерке, которая не развалилась только чудом, в Солт-Лейк-Сити, затем пересесть на Хьюстон, потом я еще сотню миль ехала на машине и, наконец, поймала их всех — Брэда, Рори и Хейзел — это няня — в каком-то прицепе на краю города. Ночевали они в паршивом мотеле. И вот венец всего! Рори даже не помнит, что я ее мама!

Кики неожиданно замолкла и разрыдалась. Анжела обняла ее.

— Она еще совсем малышка. При каждой вашей встрече она будет все лучше и лучше запоминать тебя.

— И как, по-твоему, я смогу переносить все это? Я буду являться к ним, а она станет трогать мои волосы и говорить «красивая тетя». Потом она сказала то же самое актрисе, которая играет вместе с Брэдом. Я там провела целый день — вернее, полтора дня — с ней. Дала ей подарки, играла с ней, кормила ее. Но это так безумно тяжело. Так что я не выдержала и уехала. — Она ударила по подушке.

У Анджелы чуть было не вырвалось: «А что же ты ожидала?» — но она промолчала. Вместо этого она спросила:

— А как Брэд?

— Идеален. В этом ему не откажешь. Благородства в нем хватит на десятерых. Нет, серьезно. Поцеловал меня в щеку, обнял от души и сказал, что я могу оставаться сколько хочу, и даже заплатил за мою вонючую комнату в мотеле.

— Он… он с кем-нибудь встречается?

Кики пожала плечами.

— Эта Диана Лейн вела себя так, как будто он — ее собственность. Просто удивляюсь, почему Рори не зовет ее «мама», — добавила она с горечью.

— Ну что ж, — Анджела старалась говорить медленно и осторожно, выбирая слова, — в конце концов Брэд найдет кого-нибудь… а Рори еще совсем крошка…

— Давай, давай выкладывай, — сказала Кики, допивая свой мартини. — Ты хочешь сказать, Рори настолько мала, что готова назвать мамой любую женщину, на которой женится Брэд? Ты что же, считаешь, я об этом не думала?

— Но ведь Брэд позволит ей навещать тебя в Италии, когда она станет постарше, тогда и ты, и она, и Никки как следует сблизитесь.

— Ты действительно так считаешь?

— Разумеется, — заставила себя произнести Анджела.

— А как у тебя с Диком?

— Примерно так же.

— Так же паршиво?

— Пожалуйста, Кики, не начинай.

— Мне всегда говорили, что жизнь должна быть прекрасной, а не просто «примерно такой же».

— Дик говорит, что скоро мы построим собственный дом, так что сможем время от времени уезжать из Сакраменто, не останавливаясь в доме его родителей.

— Ну, это старая песня. Он, по-моему, слишком долго ее поет. А ты все еще развешиваешь уши.

Анджела пожала плечами.

— Что-то мы обе разнылись. Может быть, слишком много выпили?

— Нет, думаю, наоборот. Позови кого-нибудь из прислуги и пусть принесут еще бутылку.

— Я не знаю, Кики. Что они о нас подумают?

— О Боже, Анджела! Неужели тебя еще волнует, что про тебя думают? Ты здесь хозяйка. Дай-ка мне телефон!

— Я сама! Я сама! Ты действительно думаешь, что я боюсь собственной прислуги?

— Честно говоря, да.

Анджела взяла телефон и заказала еще одну бутылку мартини.

— Вот, пожалуйста. Как у меня получилось?

— Прекрасно! Скажи мне, ты получала какие-нибудь известия от Ника Домингеза?

Анджела напряглась.

— Нет, ничего. А почему я должна получать от него известия?

— Никаких твоих фотографий?

— Я ничего не видела.

— Разочарована?

— Кики!

— Ладно, прекратим этот разговор. Когда ты приедешь ко мне в Рим? Ты еще не видела мою Никки — эту несчастную уродочку! О Боже, мы с Брэдом просто выиграли в лотерее крупный приз, когда сделали Рори. Его гены и мои смешались и выдали нечто восхитительное. — Тут она разрыдалась.

3

Шла первая неделя июля. Анджела и Дик находились в Лос-Анджелесе в качестве почетных гостей Женского фонда Западного Лос-Анджелеса, собиравшего деньги для детей-инвалидов. Они остановились в гостевом доме в Бель-Эр, в поместье Пауэров. Через несколько дней Анджела собиралась уехать с сыновьями в Саутгемптон, навестить свою мать.

У Мари был строгий распорядок жизни. Как помнила Анджела, лето она всегда проводила в Хемптоне, осень — в своем любимом Стонингем-Мэнор, зиму — в Палм-Спрингсе, а весну — в Лос-Анджелесе, в своем доме в Брентвуде. Иногда она делала краткие визиты в Италию — навестить Кики и Никки. Анджеле всегда казалось, что Мари ездила туда, когда больше всего была нужна Кики. По крайней мере, ее мать не скучала, делала то, что ей хочется, хотя и не была особенно счастлива. У них с Эдвардом было «взаимопонимание», но они, казалось, никогда не бывали в одном и том же месте в одно и то же время. На своем втором этапе жизни Мари предпочла любви покой и чувство безопасности, и Анджела не раз думала — не сожалеет ли она о своем выборе.

Она сама выбрала любовь, что в общем-то звучало издевательски, если учитывать их отношения с Диком. Дело было даже не в том, что их брак постепенно превращался в пустоту, зашел в тупик. Больше всего тревожило чувство, что где-то ее ждет другая жизнь, интересная и полноценная, та, что придаст смысл ее существованию, если только она осмелится выйти из своей норы и поискать ее. Но она знала, что, в отличие от Кики, всегда была трусихой, у нее не хватит смелости сделать то, что требуется… Потребовать развода. За последние месяцы эти слова все чаще крутились в ее голове.

Но как она может развестись? Ведь брак был освящен церковью. И потом — у них есть дети, их отец был губернатором. Как супруга губернатора может с ним развестись? Как женщина-католичка может развестись с католиком — отцом ее детей? Кики говорила, что католики всегда выступают против разводов и абортов до тех пор, пока это им самим не понадобится. Может быть, как всегда, Кики была права.

Посмотрите на Кики сейчас. Звезда Рима! Успех, о котором она всегда мечтала! Эти легкие эротические кинокомедии, в которых она снимается и которые так хорошо удаются итальянцам. Даже Мари говорила, что фильмы очень занимательны и что Кики смотрится превосходно. Для нее это было полной неожиданностью. Теперь Кики была больше известна американским кинозрителям по иностранным фильмам, чем когда-либо. И кроме того, у Кики был Вик, человек, чем-то похожий на папу, и который, как говорит Кики, «заставляет меня чувствовать себя так, что я готова выпрыгнуть из кожи, чтобы его птичка влетела в мое маленькое гнездышко». О Боже! Сколько еще женщин могут сказать такое!

Она часто стыдилась своих тайных горьких мыслей. Ей и так было дано больше, чем многим другим. У нее были сыновья. Она жила в полном комфорте, имея большой штат прислуги, готовой удовлетворить ее любое желание. Как супруга губернатора, она пользовалась большим уважением, ее всюду приглашали. Вероятно, она должна была считать, что ей необыкновенно повезло, но внутренний голос все время говорил ей: «Тебе ведь нет еще и тридцати. А в твоей жизни нет тепла». О Боже, как ей хотелось тепла!

Перед отъездом на восток Анджеле нужно было утром сделать кое-какие покупки в Беверли-Хиллз. Дик застал ее, когда она уже собиралась выходить.

— Раз уж ты сегодня пользуешься машиной и будешь неподалеку от Уилшира, не забросишь туда кое-какие бумаги? Мне бы не хотелось отправлять их с курьером. — Она знала, что речь идет о частной конторе, занимавшейся финансовыми делами семьи Пауэр.

— Ну разумеется, — сказала она, натягивая белые эластичные перчатки и запихивая бумаги, которые он ей дал, в соломенную сумку. — Может быть, будут еще какие-нибудь поручения, поскольку уж я все равно еду в город? — спросила она с улыбкой, изо всех сил стараясь выглядеть веселой и ласковой.

— Да. Пожалуйста, оставь кое-что в магазинах, не забирай всего. Ты же знаешь, как только ты прилетишь в Саутгемптон, ты опять начнешь бегать по магазинам.

— Постараюсь, — спокойно ответила она. — Что-нибудь еще?

— Да. Сегодня вечером банкет в Ассоциации банкиров.

— Да? И что? — Присутствие на банкетах было ее официальной обязанностью.

— Мне бы хотелось, чтобы ты надела что-нибудь строгое… чтобы все было закрыто; я не хочу слышать неодобрительных отзывов. То платье, что на тебе было в прошлый раз, больше подходит для Кики — то, с открытыми плечами и с блестками.

— Слушаюсь, сэр. Оденусь скромно, как монашка. Еще что-нибудь? Будут еще какие-нибудь просьбы? — подчеркнуто вежливо спросила она.

— Да. Постарайся выказывать меньше сарказма и будь попокладистей. Не могу понять, что это на тебя нашло.

— На меня, как и в меня, мало что входит, особенно в последнее время, уж если честно.

Он несколько секунд смотрел на нее, как будто хотел сказать что-то значительное, но передумал и, покачав головой, пробормотал:

— Слышу голос твоей сестры…

* * *

Сначала Анджела хотела передать бумаги с шофером, но передумала и решила пойти сама и поздороваться там кое с кем. Она уже уходила, когда Джули Андерсон остановила ее:

— Ой, подождите, миссис Пауэр, мистер Ричмонд только что прислал счет для подписи. Похоже, губернатор случайно пропустил его, когда подписывал остальные счета. Может быть, вы сможете сделать это?

— Почему бы нет, — улыбнулась Анджела.

— Я не знаю, стоит ли вас беспокоить из-за этого.

— Все в порядке, Джули. Дайте мне взглянуть на него, и я поставлю подпись.

Счет был из магазина «Тиффани».

— Не помню, чтобы я в последнее время что-то покупала у «Тиффани», — произнесла она, бросив взгляд на счет.

— О Боже, — сказала Джули. — Может быть, он хотел сделать вам сюрприз, а я все испортила…

Счет был изнью-йоркского филиала, а не из магазина в Беверли-Хиллз, им был оплачен бриллиантовый браслет стоимостью в две тысячи двести долларов. К счету была прикреплена квитанция на получение, на которой каллиграфическим почерком было написано: Джина Грант.

Не удивительно, что с этим счетом возникли проблемы. Очевидно, Дик не хотел проводить его через контору, пытаясь найти иной способ оплаты.

Она взглянула на Джули, не сводившую с нее глаз.

— Все в порядке, Джули. Это не сюрприз, я только что вспомнила… Я сама делала эту покупку — просто из головы выскочило. Я подпишу. Только, будьте добры, пришлите мне копию, чтобы я не забыла включить его в свой список. Я обычно записываю все, что покупаю и где и кому что дарю.

— Ну конечно же, миссис Пауэр. Сейчас сделаю для вас копию. — И она бросилась из комнаты, обрадовавшись тому, что не доставила никому неприятностей.

«Так, теперь все абсолютно ясно. Больше никаких подозрений и предположений, — подумала Анджела. — Одни факты». Она не чувствовала ни удивления, ни злости. Только подумать! Две тысячи двести долларов за бриллиантовый браслет от Тиффани! Или это очень удачная покупка, или там мало бриллиантов. Даже Джине Грант не удалось много выжать из Дика Пауэра.

Она аккуратно положила копию в сумочку — эта бумажка может оказаться ее пропуском на свободу.

Когда водитель завел двигатель, около тротуара остановилось такси, и она увидела, как из машины вышел Ник Домингез. Ей захотелось крикнуть шоферу, чтобы он подождал, пока она выскочит и поговорит с ним, посмотрит в его глаза… Но момент был упущен. Машина набирала скорость, а Ник Домингез уже скрылся в дверях.

* * *

На банкет Анджела надела длинное вечернее платье с длинными рукавами и высоким оранжевым воротником. Она повернулась к Дику, повязывающему галстук, и мило улыбнулась.

— Ты не думаешь, что немного бриллиантов необыкновенно подошло бы к этому платью?

— Надень что-нибудь, если считаешь нужным. Я не очень-то разбираюсь в этих вещах. А вот ты известна своим безупречным вкусом, кроме того, это подтверждают и твои счета, — заметил он, довольный своим остроумием.

Она улыбнулась, как Чеширский Кот.

— Думаю, сюда бы подошел браслет с бриллиантами.

— Почему бы тебе не надеть эту безделушку, которую ты купила, когда в прошлом году отдыхала на Ривьере? По-моему, это золото? Да еще и с рубинами? — поддразнил он ее.

Анджела чуть не ударила его, чувствуя, как ей отвратительна его насмешливая самодовольная загорелая физиономия. Но она заставила себя улыбнуться.

— Нет, я думаю, сюда бы пошел небольшой браслет с бриллиантами. Что-нибудь тоненькое, не очень броское, с небольшим количеством камней.

Он внимательно посмотрел на нее, в его глазах появилось некоторое беспокойство. Он чувствовал, что она чего-то недосказывает.

— Надень что хочешь, — произнес он.

— И где же он? — спросила она, протянув руку.

— Кто он?

— Браслет с бриллиантами, который я сегодня надену, — спокойно проговорила она. — Я тебе его только что описала.

Он раздраженно посмотрел на нее и ничего не ответил.

— Или ты хочешь сделать мне подарок в следующий раз?

Она протянула ему счет. Дик взял бумагу и взглянул на нее. Щека его дернулась. Положив счет на стол, он продолжал одеваться.

— Это совсем не то, что ты думаешь. — Казалось, он был ничуть не смущен.

Анджела взяла счет, опять протянула ему.

— Ты не обратил внимания на прикрепленную квитанцию о вручении. Вот здесь, внизу. — Она ногтем указала на имя.

— Я ее видел и ничего не пытаюсь скрывать. Это премия Джине за то, что она сумела собрать деньги в фонд.

— В какой фонд?

— В Чикаго, точно не помню…

— И ты — ты лично покупаешь ей подарок в качестве премии за то, что она помогла собрать деньги в фонд в Чикаго? То есть это уже какой-то общенациональный фонд? Может быть, ты придумаешь что-нибудь более правдоподобное? У нас еще есть немного времени.

Он опять посмотрел на нее, вытирая рот тыльной стороной руки, и, казалось, взвешивал, стоит ли придумывать что-либо еще.

— Ну хорошо. Это я ей его подарил, — признался он. — Вообще-то между нами ничего серьезного не было. Но она считала, что было, и браслет — это что-то вроде прощального подарка, чтобы она от меня отстала. Я просто не знал, как от нее отделаться.

— Понятно. Прощальный подарок Джине. А что я получу в качестве прощального подарка? Думаю, я могу рассчитывать на что-нибудь более ценное, чем браслет за две с небольшим тысячи долларов, как ты считаешь?

Но он по-прежнему был невозмутим, все еще уверенный, что контролирует ситуацию. Усмехнувшись, он произнес:

— Идет. Ты получишь подарок. В знак примирения. Все, что хочешь, чтобы ты поняла, что я раскаиваюсь. Как насчет соболиного манто, как у Кики? Тебе всегда хотелось соболей.

— Нет, думаю, не надо. Может быть, немного позже я сама куплю себе соболей из денег, выделенных мне на содержание. После развода.

Но он продолжал улыбаться, не принимая ее слова всерьез.

— Ты хочешь меня наказать? Давай, давай. Я тебя не виню. Я так и знал, что так получится. Я был идиотом и признаю это. Просто она следовала за мной по пятам, бывала всюду, где не было тебя.

Последняя фраза «всюду, где не было тебя» была несколько выделена. «Хочет переложить всю вину на меня, — подумала Анджела. — Очень похоже на него».

— Она прилипла ко мне как банный лист. Однажды я немного перебрал, и все с этого началось. Но ничего серьезного не было. Она для меня ничего не значит. И этот браслет — это действительно прощальный подарок. Клянусь! Она была просто… просто подстилкой. — Он посмотрел на пол, затем опять на нее. — А ты всегда такая… такая холодная. Кажется, ты никогда не испытываешь радости от близости со мной, — продолжал он, оживляясь. — Я всегда хотел тебя, только тебя. — Он подошел и попытался обнять ее, но она вырвалась.

— Это не поможет, — проговорила она ледяным голосом и с горечью добавила: — Я так любила тебя… Но уже не люблю. Ничего не осталось. Ничего!

Внезапно он схватил ее и бросил на кровать. Анджела попыталась вырваться из-под него, но он придавил ее своим весом. Одной рукой он держал ее голову и покрывал лицо страстными поцелуями, другой — расстегивал «молнию» на брюках, потом он задрал ей платье и с силой вошел в нее, как будто это грубое проникновение могло решить все их проблемы. Он шептал ей в рот грязные слова, заполняя ее своим семенем.

После того как все кончилось, он слез с нее и пошел в ванную. Когда он вернулся, на его лице была его обычная обаятельная мальчишеская улыбка. Он вел себя так, словно между ними все было в полном порядке. Анджела близко подошла к Дику и плюнула ему прямо в лицо. Наблюдая, как исчезает его улыбка, она сказала:

— Если я забеременею, то убью и его, и тебя!

— Скажи мне, когда кончишь спектакль. Мы опаздываем, — произнес он, вытирая лицо.

— Я уже кончила. Мы оба кончили. Ты можешь это понять? Завтра я уезжаю в Саутгемптон и больше не вернусь. К тебе не вернусь. Это тебе ясно?

Однако он был спокоен. Неужели он ей не верил?

— Я ухожу от тебя, действительно ухожу. Я собираюсь получить развод. И этот браслет будет уликой против тебя. Я собираюсь развестись на основании твоей измены.

— А как насчет церкви? А сыновья? Ты хочешь, чтобы твоим сыновьям пришлось это пережить? Ты хочешь, чтобы они росли в атмосфере скандала, как росла ты сама? Сломай мою жизнь, и ты сломаешь их жизнь тоже. Ни за что не поверю, что ты способна сделать это по отношению к Дикки и Тимми из-за какого-то паршивого браслета. — Он говорил совершенно спокойно.

— Вовсе не обязательно устраивать скандал. Если ты просто отпустишь меня, я не буду говорить об измене, — ответила она с уже меньшей убежденностью.

— Не говори глупостей. Я не могу позволить тебе развестись со мной, — бесстрастно сказал он. — Это погубит мою карьеру. Мне придется бороться, если ты решишься на это. Но это будет твой выбор. Твой выбор и твои сыновья.

Он использовал против Анджелы ее же оружие. Она была слабым человеком, и ему удалось выиграть в этой схватке. Она ненавидела себя. Кики никогда бы не позволила, чтобы с ней так обошлись. Кики всегда делала первый ход и никогда не оказывалась в проигрыше.

Ей нужно этому учиться. Ей надо стать сильнее и… бездушнее. Ей нужно думать только о себе, о том, что хочется ей, что ей нужно. И все-таки придется немного подождать.

4

Из динамика раздался голос командира лайнера, сообщающий пассажирам, что через двадцать минут они произведут посадку. Он сообщил о погоде в Милане и пожелал счастливого пребывания в этом городе. Анджела стала вспоминать, сколько же раз она летала в гости к Кики? И сколько раз встречала Кики в аэропорту?

* * *

Сестры горячо обнялись — они не виделись почти год.

— Кики, дай я на тебя взгляну!

— Что ты хочешь увидеть? Морщинки у глаз? Не найдешь. Одно из преимуществ жизни в Милане — это близость к Швейцарии. — Анджела внимательно посмотрела на нее. — Не волнуйся, я ничего не делала… пока. Я просто пошутила.

— Да нет, я смотрю на волосы. Как ты могла остричь такие роскошные волосы?

У Кики была стрижка «под мальчика» — сзади светлые волосы едва доходили до шеи, косая челка почти закрывала один глаз.

— Неужели тебе не нравится? Похожа на уличного мальчишку, правда? Это последний писк. Сейчас вся провинция носит длинные волосы. Это так скучно. Может быть, и ты подстрижешься, пока ты здесь? Тебе еще не надоело ходить с одной и той же прической всю жизнь? Только для этого мы должны поехать в Рим. Что касается меня, то мне приходится ездить в Рим даже для того, чтобы сделать приличный маникюр.

Шофер помог им сесть в белый «роллс-ройс». Это была модель тридцатых годов, в машине были бар, телефон, вазы с розами. В каждой вазе находилась едва распустившаяся роза.

— Кики, тебя возит шофер? Ты ведь любишь водить машину сама, ты всегда сама водила, когда жила в Лос-Анджелесе.

— О, я воспользовалась этой машиной исключительно для того, чтобы произвести на тебя впечатление.

— Впечатление ты произвела, но это не твой стиль. Я всегда представляю тебя несущейся с бешеной скоростью в спортивной машине с полосами, как у гоночной. Но ты вообще не похожа на себя сегодня. На тебе даже пет соболей.

Кики расстегнула свой поплиновый плащ, и Анджела увидела подстежку из собольего меха.

— Ну что, так лучше? — спросила Кики.

— Безусловно. Мне бы не хотелось, чтобы ты менялась.

— Но я смотрю, моя сестричка тоже носит соболя. Что произошло? Как тебе удалось выжать это из мистера Жадюги? Это манто появилось в то же время, когда и браслет с бриллиантами?

— Я вижу, ты действительно не изменилась, все такая же язва.

— Разумеется. А чего это ты вдруг решила, что я должна измениться?

— Да нет. Немного изменилась. Совсем чуть-чуть.

— Да? И как же? — с вызовом спросила Кики.

— Не такая кипучая, как обычно. Ты стараешься, но в тебе этого уже нет. Появилась какая-то внутренняя серьезность.

— Должно быть, это Милан так на меня действует. Нет, в самом деле. Я и представить себе не могла, что жизнь здесь будет такой скучной. Если бы не поездки на выходные в Санкт-Мориц или в Рим, я просто не знаю, как бы я это выдержала. Боже, я бы отдала все на свете, чтобы пообедать в «Чэсен» или опять попасть на настоящий прием в Голливуде! Я помню, как однажды, на одном из таких приемов, Мэрилин Монро и Джейни Мэнсфилд спорили, у кого грудь больше. Это было нечто! А потом мы ходили на пляж, и многие там бегали голышом. Кроме Брэда, разумеется. И старика Боги, хотя он тоже там бывал, — представляешь, в смокинге! А потом другие ребята притворялись, что они полицейские, и все убежали, чтобы как-то прикрыться… — Она глубоко вздохнула.

— Но, Кики, ты всегда жаловалась, что тебе скучно в Голливуде.

— Я помню. Но это было до того, как я стала жить в Милане. Что я тогда знала о Европе? Ривьера. Париж. Лыжи в Швейцарии. Рим. Великолепные места. Но Милан? Мои собственные приемы — это такая тоска, что я сама на них чуть не засыпаю. Полная комната мужиков, говорящих о станках, фабриках, забастовках и налогах. — Она выглянула из окна. — Вот мы, наконец, и приехали. Это мой дом, если хочешь, можешь его так называть.

Анджела посмотрела вверх. Высоко в горах, великолепно вписываясь в окружающий пейзаж и похожий на парящую птицу, стоял дом, весь из стали, стекла и бетона, с навесной террасой; казалось, он был высечен из скалы.

— О Боже! Я ожидала увидеть итальянскую виллу. Что-то в стиле Возрождения, но только не это.

Кики опять глубоко вздохнула.

— Я знаю. Милан ничем не интересен, кроме того, что он является законодателем в области самой современной архитектуры. Говорят, что здесь работают лучшие архитекторы Европы. В Риме мы действительно жили ни вилле, это был фамильный дом Вика. Как он мне нравился! Все это богатство рококо…

— Богатство барокко. А рококо — это французский стиль. Он более изысканный, — поправила ее Анджела.

— Как я говорила — пока меня не перебили самым грубым образом, — я обожала тот дом. Я обожала Рим!

Они прошли к дому.

— Ну и что случилось? Почему ты уехала из Рима и переехала сюда? Ты мне никогда об этом не рассказывала. Разве в Милане есть кинопромышленность?

— Нет, конечно. То есть никакой другой, кроме «Мизрахи — Роса фильм компани», — с раздражением ответила Кики.

— О чем ты говоришь?

— Ладно, потом. Сейчас пойдем, посмотришь все остальное в этом миланском чудище. Ну и с племянницей, конечно, познакомишься.

— Мама говорила, что она очень умненькая.

— Если о ребенке нельзя сказать, что он хорошенький, говорят, что он умненький, а Никки уж точно призов за красоту получать не будет.

— Неужели внешность имеет такое большое значение?

— Очень даже. Как будет себя чувствовать Никки, когда узнает, что она — гадкий утенок — является сводной сестрой Мисс Вселенная?

Они вошли в дом и очутились внутри дворика с крышей из цветного стекла.

— Это центр дома, — сказала Кики. Здесь все напоминало джунгли, даже воздух был влажный, как в тропиках. — Весь дом построен вокруг него, — объяснила она. — Понимаешь, все окна в доме выходят сюда, во дворик, включая спальни на верхнем этаже.

— Так здорово, Кики! Очень красиво!

Они открыли полированные стальные двери и вошли в гостиную.

— О, Кики, это действительно очень красиво!

Вся мебель здесь была сделана в стиле артдекор — сплошные изгибы и углы, обитые темно-зеленым атласом; мраморные полы. Столовая была отделана сталью, стеклом и полированным хромом. В библиотеке стояли черные кожаные диваны; кресла, обитые замшей, стальные книжные шкафы и всевозможные оловянные безделушки.

— Не хочешь искупаться в бассейне? — спросила Кики; она все еще была в своем подбитом соболями плаще и, откинув полы, стояла, сунув руки в карманы черных брюк, — больше, чем когда-либо, похожая на мальчишку. — Он, разумеется, закрытый и с подогревом. Туда можно пройти прямо из гостиной.

— Ради Бога, только не сейчас, Кики. Я хочу познакомиться с Никки!

Они поднялись по стальной лестнице в детскую. Пожилая женщина и ее молодая помощница склонились над Никки, сидевшей в манеже необычной конструкции. Кики что-то сказала им по-итальянски, и молодая женщина, вытащив девочку из манежа, поставила ее на пол. Та постояла с секунду на месте, затем заковыляла к Кики.

Кики подхватила ее и расцеловала. У девочки были густые черные кудри, черные, как смородина, глазки и носик, немного великоватый для крохотного личика. Нижняя губка чуть отвисла. Кики передала малышку Анджеле.

— Ей повезло, что у нее богатый отец, потому что красоткой ее не назовешь.

— Перестань, пожалуйста! Она очаровательна. Такой пупсик! А какие кудри! Просто прелесть!

— Да, — протянула Кики. — Когда не могут придумать, что о ней сказать, говорят о ее кудрях.

Анджела ласково заговорила с девочкой, стараясь растормошить ее, однако та молчала.

— Она не станет разговаривать, — объяснила Кики. — Она вообще еще не говорит. Только «папа», когда видит Вика, а мне — ничего!

Пожилая женщина что-то тихо сказала Кики.

— Верни-ка эту мартышечку ее няням. Ей пора обедать.

— Почему бы нам самим ее не покормить? Мы еще толком не познакомились.

— Да ты что?! Они рухнут в обморок, если графиня будет сама кормить своего ребенка. Мы увидим Никки позже. Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

Комната для гостей была оформлена в черных тонах, кругом все сверкало хромом, стояли обитые замшей кресла, на полу лежал черный ковер, покрывало на кровати было из серой замши. Кики засмеялась, увидев выражение лица Анджелы.

— Не очень-то уютно. Пошли ко мне.

Комната Кики была веселее. Пол был покрыт бархатистым темно-розовым ковром, стены обиты розовым шелком, потолок выложен дымчатыми розоватыми зеркалами.

— Ну и как тебе?

Анджела засмеялась:

— Напоминает теплое розовое чрево.

— Она и предназначена для того, чтобы трахаться. Если, конечно, хозяин дома бывает здесь, чтобы трахаться.

— А где Вик?

— Одну секундочку. — Кики подошла к ванной, дверь которой была открыта, и что-то сказала девушке, протиравшей розовый мрамор. Когда та ушла, Кики пожаловалась: — Ей-богу, нельзя пойти пописать, чтобы здесь кто-нибудь не крутился. Прислуги в доме должно быть не менее двадцати человек. Можно и больше. Я не очень-то соблюдаю все эти правила. Мама обожает иметь много прислуги, но меня она просто бесит. Все здесь настолько запрограммировано. В Беверли-Хиллз у меня были Ханна и Карлотта. Если нужно было помыть окна, то Ханна и не спрашивала меня — она просто нанимала кого-нибудь. Если надо было натереть полы, она вызывала полотеров, и я даже не знала, кто там приходил. Если мы приглашали двадцать человек, Карлотта прекрасно справлялась, если же гостей было человек пятьдесят, то нанимали людей из ресторана. Никаких проблем. Здесь же даже у шофера есть помощник для мытья машин.

Кики бросилась на кровать, затем тут же вскочила и подошла к шкафу. Она нажала на кнопку, дверцы открылись, и Анджела увидела бар, отделанный розовым каррарским мрамором.

— Бурбон? — спросила Кики. — Мартини?

— А можно шампанского?

— Почему бы нет? — Кики нажала на другую кнопку, и открылась дверца холодильника. Вынув бутылку, она достала два бокала и вернулась на кровать. Кики поставила бокалы на розовое бархатное покрывало и разлила шампанское.

Анджела посмотрела на этикетку и вздохнула.

— Прекрасно. Тысячу лет не пила французское шампанское. Мы пьем только калифорнийское.

— Ну, это еще не самое страшное, — мрачно заметила Кики. — Относительно алкоголя.

— Так где же Вик?

— В Израиле.

— И что он там делает?

— Снимает фильм. Я думала, что говорила тебе. С этой израильтянской актрисой — Дорит Авнир.

— Но почему? Что происходит, Кики? Почему ты живешь в Милане, если тебе хочется жить в Риме? Почему Вик перенес студию сюда? И почему он снимает фильм в Израиле, вместо того чтобы снимать его здесь, с тобой?

— Могу ответить тебе только одним словом — Мизрахи. Самым черным днем в нашей жизни был день, когда Вик стал его партнером. Мы думали, что заключим договор и на этом все кончится, однако постепенно он стал все прибирать к рукам. Это он настоял, чтобы мы перевели студию сюда. Он сказал, что ситуация с рабочей силой здесь лучше, и с финансированием тоже, и я, как основная исполнительница в фильмах Вика, нахожусь в большей безопасности, поскольку здесь меньше вероятность похищения.

— Это действительно так?

— Вероятность похищения? Ну, в Риме всегда есть такая опасность. Но кто на это обращает внимание? Мне кажется, Мизрахи просто не хочет, чтобы мы жили своей собственной жизнью. Понимаешь ли, в Риме мы жили так, как хотели. У нас там были друзья, мы общались с другими киношниками. Это было здорово. Здесь — совсем другие люди, другой климат. И похоже, Вику здесь труднее найти тех людей, которые ему необходимы. Ему нелегко здесь работать, поэтому Мизрахи решил, что Вик должен сделать пару фильмов на его студии, в Хайфе.

— Но почему Вик обязан его слушаться?

— Потому что Мизрахи держит его на крючке, вот почему. Если он выдернет из-под Вика свою денежную подстилку, то мы, возможно, потеряем все. Это самый ловкий ублюдок на свете. Намного хитрее Вика, можешь мне поверить. Знаешь, у Мизрахи есть еще и автомобильный завод в Израиле. Если «Дженерал моторс» когда-нибудь станет иметь дело с «Мизрахи моторс», то «Дженерал моторс» перестанет существовать и в Дейтройте будет находится одна «Мизрахи моторс».

— И сколько вам нужно денег, чтобы освободиться от него?

— Теперь уж и не знаю. Миллионы. Дело не только в деньгах, тут еще замешаны какие-то юридические закавыки. Если даже Вику и удастся ценой невероятных усилий выбраться из этого союза, то Мизрахи все равно будет являться владельцем всего того, что произведет Вик в следующие двадцать лет.

— Ну хорошо, если Вику обязательно надо находиться в Израиле, то почему бы тебе не взять малышку и не отправиться туда же, чтобы быть с ним. По крайней мере, вы будете вместе. Какой смысл сидеть здесь одинокой и несчастной?

— Я ездила туда ненадолго, но что мне там делать? Друзей у меня там нет. Можно посмотреть больницы и школы, которые построены на деньги американских евреев, можно съездить в кибуци. А что еще? Эту дурацкую Стену Плача? Можешь поверить, от этого самой плакать хочется. Самое большое развлечение — магазины. Если, конечно, тебе нравится ходить по арабским лавчонкам и торговаться из-за дубленок, которые воняют тухлятиной. Можно еще купить серебряные украшения, если тебе нравится серебро. Города переполнены, по улицам едва можно пройти, а остальная часть страны — это камни и песок. У них даже нет телевидения. А в ресторанах подается турецкая еда. Это в еврейской стране! Ей-богу! В Нью-Йорке и на Беверли-Хиллз и то можно купить бутерброд с солониной, но только не в Израиле.

— У тебя просто дар представлять все в самом обворожительном свете. Ну, а какова настоящая причина?

— А как ты думаешь, приятно мне сидеть и смотреть, как мой муж снимает картину с этой израильтянской принцессой, пока я — актриса, которая должна быть величайшей звездой Европы, — сижу там и гнию, как куча навоза на грядке?

Анджела не ответила. Помолчав, она спросила:

— А как насчет студии Вика? Они снимают здесь какие-нибудь фильмы, в которых ты можешь играть?

— Они вовсю снимают. У Мизрахи здесь целая компания, выпускающая вестерны один за одним. Но если я снимусь хоть в одном из них, то подпишу себе этим смертный приговор. Ты действительно ничего не понимаешь в кинобизнесе, Анджела? Сыграй какую-нибудь не свою роль или дрянную роль, не соответствующую твоему положению, — и все, с тобой кончено, больше ни на что приличное можешь не рассчитывать.

— И сколько это может продолжаться? Чего хочет этот Мизрахи?

— Бог его знает. То есть он хочет одно из двух. Первое — полностью вытеснить Вика из дела и забрать все себе, а второе — он хочет тебя.

Анджела пролила шампанское.

— По-моему, я что-то не поняла.

— Прекрасно поняла. Мне кажется, Зев Мизрахи воспылал к тебе.

— Ты с ума сошла!

— Можешь мне поверить, я нутром чувствую это. Он только о тебе и говорит, просто помешан на тебе. Так же, как и тот фотограф. — Кики посмотрела на Анджелу со сдержанным восхищением. — И как это тебе удается? Чем ты их берешь?

Глаза у Анджелы расширились от возмущения.

— Чем я их беру? — закричала она. — Ты прекрасно знаешь чем — ничем! Ничем! Ты помнишь? Это ведь ты мне говорила, что вся моя жизнь — это дырка от бублика, что у меня ничего нет. И ты была права! А теперь ты имеешь наглость — нет, не наглость, глупость, говорить, что…

— Успокойся, пожалуйста. Ну прости. Весь дом тебя слушает. Ну, пожалуйста, успокойся.

— Разумеется. Я успокоюсь, чтобы ты и дальше могла делать свои дурацкие предположения.

— Анджела, это никакие не предположения.

— Хорошо, тогда скажи, что именно Зев Мизрахи говорит обо мне? — Она испытывала одновременно и отвращение и любопытство.

— Ничего особенного. Он просто постоянно говорит о тебе, всегда спрашивает о тебе, когда мы видимся. Он хочет знать обо всем — счастлива ли ты, что у тебя за муж, какие у вас отношения. У меня такое чувство, что он не только с удовольствием залез бы тебе под юбку, — я уверена, что он хочет на тебе жениться.

Анджела невесело засмеялась.

— Никто не хочет залезать ко мне под юбку. Даже мой муж. Даже…

— Даже кто?

— Никто.

— Но ты ведь собиралась что-то сказать?

— Нет. Прошу тебя, перестань. И давай прекратим этот разговор. Меня от него мутит.

— Хорошо. Давай прекратим. Я знаю, что мы сделаем, — мы сгоняем в Рим.

— Но я же приехала сюда не за тем, чтобы флиртовать и развлекаться, Кики, — сказала Анджела, расстроенная почти до слез. — Я приехала навестить тебя и Никки.

— Я знаю. Но Никки ты уже посмотрела, а вместе мы можем быть где угодно. Если мы останемся здесь, то просто свихнемся. Нет, мы поедем в Рим. Прямо сейчас позвоню Джино.

— А кто такой Джино?

— Друг. Друг и режиссер. Вообще-то он принц, самый настоящий, и не только по рождению, но и во всем.

— Что за друг, Кики? Хотя нет, не говори. Я не хочу этого знать.

— Ну а что, ты думаешь, я должна делать? Сидеть здесь в одиночестве и грызть от тоски свои аристократические ногти? Мне скучно. И одиноко!

— Но тебе вовсе не обязательно все время сидеть здесь в одиночестве. Ты уже целый год не была в Штатах. Почти полтора года, если быть точными. Почему ты не приезжала?

— Мне очень, очень тяжело приезжать в Соединенные Штаты. Я увижу Рори, а потом надо будет опять уезжать. Это слишком тяжело.

— Я знала, что так будет.

— Ну и молодец. — Они обе замолчали. Вдруг Кики вскочила. — Ладно, что толку сидеть и переживать? Сейчас позвоню Джино в Рим, скажу, что мы приезжаем. В Риме он знает абсолютно всех. Сводит нас на какие-нибудь приемы. И знаешь еще куда? В цирк!

— Терпеть не могу цирк.

— Про этот цирк ты так не скажешь. Это совсем другое.

Когда они уже собрались уезжать, Кики позвали к телефону. Она вернулась немного смущенная и взволнованная.

— Это Вик. Вообще-то хорошо, что мы еще не успели уехать. Его величество Мизрахи прознал, что ты здесь. Только не спрашивай каким образом. Так что мы все едем на выходные в Веве. Они с Виком прилетают туда из Израиля, и он присылает за нами свой самолет. Но не расстраивайся, дорогая, оттуда мы сразу отправимся в Рим. И не надо пугаться, ради Бога.

— Как же мне не пугаться, после того что ты мне здесь наговорила?

— Господи, ну что он может с тобой сделать? Без твоего согласия и участия? Кроме того, обещаю, что ни на минуту не оставлю тебя с ним наедине.

— Но почему я должна лететь в Веве только потому, что он поманил, Кики? Мне это совсем не нравится.

— Но это всего лишь на выходные. Тебе понравится его вилла. Ты же обожаешь искусство, а у него великолепная коллекция: Ротко, Пикассо, Шагал, у него даже есть одна картина Рубенса. А какие приемы! Можно подумать, что ты сидишь за столом с Людовиком Четырнадцатым — блюда из чистого золота, на всех предметах вензеля, как у Ротшильдов. Когда я была там прошлый раз, там были Чарли и Уна. Не понимаю, почему они сходят из-за него с ума, — лично мне он кажется скучным. Ну разумеется, Чарли и Зев о политике не говорят. Когда там подается рыба, то каждый ломтик лимона покрыт тонкой сеточкой. Анджела, ты меня слушаешь?

Анджела смотрела в пространство перед собой.

— Да, я тебя слышала. Лимонные дольки, покрытые сеточкой, чтобы они не высыхали и чтобы не выскакивали косточки, когда их выжимают.

— Анджела, дорогая, похоже, ты все знаешь. И уж Зев, конечно, знает, как приготовить настоящий мартини. Тебе дают персональный маленький хрустальный графинчик в серебряном ведерке, и стакан тоже, конечно, ледяной. Анджела, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь, Бога ради.

— Однажды Дик в ресторане «21» попросил стакан молока, и они принесли ему бутылку молока в серебряном ведерке со льдом. Мы тогда только начали встречаться.

— Пожалуйста, Анджела, перестань себя вести, как будто ты в трансе. Послушай, может быть, когда вернемся, поедем лучше в Лондон? Знаешь что? Мы остановимся в «Савойе», накупим шоколадных конфет «Фортнам и Мейсон» и будем их есть в постели. Ты помнишь, как мы поглощали конфеты коробками, лежа в постелях? А потом купим эти шикарные кашемировые шали «Сван и Эдгар» и еще пообедаем… Анджела, послушай меня. Ну ведь это только на выходные!

Сначала Кики сказала Анджеле, что этот Мизрахи хочет заполучить все, чем владеет Вик… или ее, Анджелу. А теперь они собираются в гости к Зеву Мизрахи. Кроме того, Кики старается уговорить Анджелу, что так на нее непохоже. Анджела не могла не вспомнить одно из высказываний Кики: «Купить можно абсолютно все, нужно только знать цену». Интересно, какова будет цена Кики?

Но выходные прошли на редкость спокойно. Анджела нервничала и все время была настороже, однако Мизрахи вел себя как исключительно гостеприимный и милый хозяин. И нельзя было отрицать, что условия у них были королевские, а сама вилла — это настоящая жемчужина.

Самую «ужасную» вещь Мизрахи произнес во время банкета в субботу вечером, когда за столом сидело много известнейших театральных звезд из Европы и Америки, и если его замечание и напугало кого-то, то только не Анджелу.

Внимательно глядя на ее густые черные волосы, уложенные в высокую прическу, па мягкую выпуклость груди, облегаемую изумрудно-зеленым вечерним платьем с обнаженными плечами, Зев Мизрахи произнес:

— Будь моя воля, то вы, Анджела дю Бомон, стали бы самой яркой звездой, которую только знал мир.

Анджела скромно опустила глаза, ни слова не ответив на его комплимент. Когда она опять взглянула на гостей, то увидела, что Кики пристально смотрит на нее.

* * *

По мере того как приближалось Рождество 1956 года, Анджела надеялась, что Кики обязательно прилетит, чтобы повидаться с Рори, но, когда праздник был уже совсем близко, Кики предупредила, что не приедет — просто не выдержит встречи с дочерью. Слишком тяжело видеть ее в течение нескольких дней, а потом опять уехать.

Но еще больше Анджела была удивлена, когда Мари, вместо того чтобы провести праздники с ней и ее мальчиками, в последнюю минуту решила отправиться в Италию.

— Но, мама, — возражала Анджела. — Я надеялась, что мы вместе проведем Рождество в Палм-Спрингсе.

— Я тоже надеялась провести это время с тобой, Анджела, но ты не думаешь о том, что Кики больше нуждается во мне? Только подумай, насколько ей тяжело быть в эти дни так далеко от Рори.

«А я мама? У Кики, по крайней мере, есть Вик. А кто есть у меня?»

Когда в январе умер Хэмфри Богарт и Кики, которая любила его и всегда рассказывала о нем забавные истории, не прилетела на похороны, а только лишь позвонила Бетти и высказала ей свои соболезнования, и Анджела, и Мари поняли, что Кики не шутила, говоря, что в ближайшие годы в Штаты не приедет. Анджела вспомнила о том, что было в Италии, о драме, которая разворачивалась между Кики, Виком и Зевом Мизрахи.

5

Когда Кики позвонила из Сан-Ремо по частному телефону, Анджела сняла трубку в своей спальне, соединяющейся со спальней Дика. Дверью между ними практически никогда не пользовались — разве только для того, чтобы обговорить какой-нибудь нейтральный вопрос. Единственной причиной, почему эта дверь вообще еще существовала, было то, что она не позволяла давать прислуге пищу для обсуждения супружеских отношений в семье Пауэр. Когда Анджела услышала последнюю просьбу Кики, она была рада, что никто больше не слышит абсурдной просьбы ее сестры.

— Я никак не могу поехать на Ривьеру на свадьбу Грейс Келли. Ты не понимаешь. Если губернатор Калифорнии и его супруга не получили официального приглашения — а мы его не получили, — то для нас присутствовать там просто невозможно. Это дурной тон и вопрос протокола. Что скажет Дик? И потом, у меня здесь есть другие обязательства.

— Пожалуйста, помолчи секунду и послушай. Мы с Виком буквально из кожи вылезли, чтобы добиться для тебя этого приглашения. Вик является старым приятелем принца, но все равно — это было очень нелегко. На церковной церемонии в соборе будет присутствовать шестьсот человек, я уж не говорю о приеме. То есть я хочу сказать, эти приглашения не раздавались кому попало! Ты даже не можешь себе представить, что здесь творится, — сюда съезжаются представители всех королевских домов Европы. Все гостиницы — «Отель де Пари», «Эрмитаж», все абсолютно — уже забронированы. Я слышала, что у вас на побережье пытаются выжать из бедняжки Грейс приглашение до того, как она уедет из Калифорнии. А у нас даже есть билеты на гала-представление в оперный театр. Оно будет проходить в день между гражданской и церковной церемониями. И множество людей, приглашенных на бракосочетание, не имеют приглашения туда! Из Парижа специально приезжают представители «Ланвен», чтобы сшить подвенечное платье для Грейс. А ты мне говоришь о каких-то своих обязательствах, каком-то идиотском протоколе и дурном тоне. Какого черта ты волнуешься о том, что скажет твой Дик? То есть, учитывая ваши отношения, какое все это имеет значение? Чем ты ему обязана? И уж если на то пошло, что он тебе сделает, если ты его не послушаешь? Разведется с тобой? Вот смеху-то будет! И вообще, — сказала она, пуская в действие решающий аргумент, — для тебя это прекрасная возможность раз и навсегда показать ему, что если он и заставляет тебя оставаться его женой и ты ради детей идешь на это, то это еще не значит, что ты обязана слушаться его во всем, и докажи ему, что ты имеешь право на свою жизнь. Поверь мне, ты имеешь на это право!

Как и всегда, под напором Кики Анджела заколебалась.

— И сколько времени это может продлиться?

— Молодец! Вот это настоящий разговор! Я тобой горжусь! Посмотри, первый официальный прием будет четырнадцатого. Этот прием дает Грейс со своими родителями. По-моему, он будет проходить в «Отель-де-Пари». Так что постарайся быть здесь тринадцатого. Само бракосочетание назначено на девятнадцатое — это значит, что двадцатого ты уже сможешь быть дома. Всего неделя.

«Это было бы здорово», — подумала Анджела. Ей хотелось как-то отвлечься, она устала все время думать о том, как ей положено себя вести.

— Хорошо. Я приеду. Но если Монако переполнено, как я вылечу оттуда девятнадцатого или двадцатого? Билеты, наверное, уже все распроданы.

— Ты, главное, выберись из дома и лети в Нью-Йорк. А из Нью-Йорка ты всегда сможешь вылететь, об обратных билетах позаботимся мы. У Витторио есть кое-какие связи. Ну, до встречи. Жду-целую-люблю!

* * *

В одном Кики оказалась права — Ривьера напоминала сумасшедший дом. Когда Кики с Виком встречали ее в Ницце, они с трудом пробрались сквозь толпу.

— Ты знаешь, сколько мы сюда ехали? Все шоссе забито — одна сплошная пробка. Никогда в жизни на Ривьере не было столько народу. Слава Богу, нам не надо ехать обратно в Сан-Ремо, — говорила Кики, стараясь перекричать шум машин.

Машина была с открытым верхом, и Анджела не была уверена, что правильно поняла сестру.

— Разве мы будем жить не на вилле в Сан-Ремо?

— Нет, дорогая, слишком сложно каждый раз пробиваться по этому шоссе в Монако и обратно. На всем побережье, начиная от Итальянской Ривьеры, забиты все гостиницы. Нам повезло, мы живем в гавани Монте-Карло, прямо напротив «Отель де Пари» и казино.

— Так ваша яхта в гавани? Это действительно отлично.

— Нет, моя дорогая. Здесь в гавани невозможно было найти место для стоянки. Наша яхта находится в Сан-Ремо.

— Тогда я ничего не понимаю. Как же мы можем жить в гавани Монте-Карло, если ваша яхта в Сан-Ремо? — Затем вдруг она все поняла. — О, нет, я не верю!

— Не веришь чему? — спросила Кики, повышая голос из-за гула машин.

— Мы что, будем жить на яхте Зева Мизрахи? Это так?

Кики вспыхнула:

— Ну да. Только давай сейчас не будем об этом. Я больше не могу орать, да и очень плохо слышно, что ты говоришь.

Анджела не знала, что ей делать. У нее было желание повернуться и уехать домой от своей сводни-сестры и своего зятя — такой же сводни. А как же быть с билетами на самолет? Как она объяснит Дику и всем остальным, почему сразу же вернулась? И гостиницы все переполнены. «Ох, Кики, ну как ты могла? Как ты могла так предать меня?»

Они молча ехали по празднично украшенным улицам. Анджела сердито отвернулась от Кики. Когда они, наконец, приехали в гавань Монте-Карло и вышли из машины, Анджела сказала:

— Я тебе этого никогда не прощу.

Нос Кики задрался вверх.

— Что не простишь?

— То, что ты меня так компрометируешь.

— О чем ты говоришь? Вик? — Она повернулась к мужу. — О чем она говорит?

Витторио только пожал плечами и повернулся, чтобы вытащить из багажника чемодан Анджелы.

— Надеюсь, ты привезла несколько вечерних платьев. Все будет очень, очень торжественно.

— Не говори мне о вечерних платьях.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Не будь занудой. Представления не имею, зачем мне нужно было тебя вытаскивать. Мне так хотелось, чтобы ты немного развлеклась. Я хотела, чтобы ты побыла со мной, мы так редко видимся. Что в этом ужасного?

Она поднялась на яхту, и Вик, отдав стюарду распоряжения насчет багажа, быстро скрылся.

— Ты представляешь, какой шум поднимется дома? Эта Хедда Хоппер, которая вечно распространяется насчет ужасных иностранных кинодеятелей, что она скажет, когда узнает об этом? Или Биби Тайлер? Или кто-нибудь еще? У Мизрахи весьма дурная репутация. Ты это сама прекрасно знаешь. И все это ставит меня в страшно неловкое положение — я являюсь его гостьей, а мой муж находится дома и занимается делами штата.

Кики фыркнула:

— Прости меня, но боюсь, ты слишком преувеличиваешь роль своей персоны. Здесь находится тысяча восемьсот двадцать пять журналистов и фоторепортеров, прибывших сюда, чтобы дать репортаж о королевской свадьбе, где невеста — известнейшая американская кинозвезда, но уж никак не для того, чтобы описывать твои поступки. Можешь мне поверить, им глубоко наплевать, куда пристроит свою задницу губернаторова жена. Здесь все забито представителями королевских домов. Или, может быть, тебя именно это и расстраивает? В чем дело, крошка Анджела? Обиделась, что никто не собирается тебя фотографировать?

Рука Анджелы поднялась, и во второй раз в жизни она ударила сестру по щеке.

Кики схватилась за щеку и неожиданно расплакалась.

— Ну что ты плачешь, Кики? — тихо спросила Анджела. — Ведь это совсем не из-за того, что я тебя ударила.

— Мне больно, — рыдала Кики — Мне больно из-за того, что моя единственная сестра так плохо обо мне думает. У меня просто сердце разрывается.

— А как насчет моего сердца? Мое сердце разрывается из-за того, что моя сестра не только предает меня, но еще и коварна впридачу.

Внезапно Кики перестала плакать.

— О Боже, как мне осточертела твоя манера из всего делать проблему. Я думаю, тебе просто обидно, что ты находишься здесь из-за того, что одна католичка-американка, настоящая кинозвезда, получила настоящего принца, а не какого-то вонючего политикана.

— Ну все, хватит! Я уезжаю! И больше я с тобой не разговариваю! Вели стюарду принести мои вещи обратно!

— Сама скажи! — Кики уже сникла, она держалась за щеку, которая начала распухать. — Мне нужен лед, — заныла она. — Ты только и думаешь о своих чемоданах. Ты эгоистка, Анджела. Никогда бы в жизни не подумала, что ты можешь быть такой эгоисткой. Я тут в лепешку разбивалась, чтобы ты смогла приехать и как следует развлечься, а теперь я себя спрашиваю: «Зачем, зачем все это?»

— Разве не для того, чтобы Зев Мизрахи мог переспать со мной, а вы с Виком соскочили с его крючка?

Теперь была очередь Кики поднять руку и залепить Анджеле пощечину.

Они обе пришли в ужас. Но тут Кики рассмеялась, хотя в ее смехе слышались истерические нотки.

— Ну все, теперь мы квиты.

— Да, — сказала Анджела. — Квиты.

— Квиты-биты? — спросила Кики, робко улыбаясь. Они говорили «квиты-биты» в детстве, когда дрались, а потом мирились.

Анджела немного помолчала, не зная, как ей быть, потом, наконец, она невесело улыбнулась.

— Квиты-биты, — произнесла она, и они пожали друг другу руки, как делали это раньше.

— Мы живем на «Венере», потому что это очень удобно, Анджела, и других причин нет. В конце концов, именно Мизрахи достал для тебя приглашения на церемонию и на все приемы. Мы просто не могли отказать, когда он пригласил нас на свою яхту.

Анджела перестала смеяться.

— Но ведь ты говорила, что приглашения достал Вик.

— Правда? Вообще-то мы пытались. Но у Зева уже были приглашения — для него самого и его гостей. И он настоял на том, что будет твоим кавалером. Что мы могли сказать? И в конце концов, какая разница, кто раздобыл приглашения?

— Ой, Кики, ты прекрасно знаешь, какая разница, — устало проговорила Анджела. — Это означает, что, пока Я здесь, он будет меня повсюду сопровождать, а я замужняя женщина. Все это неправильно поймут, особенно сам Мизрахи.

— Да все прекрасно понимают, что бывают такие ситуации. Никто к этому серьезно не относится — это просто удобно. И ты не можешь не согласиться, что Зев — настоящий джентльмен. Когда мы были в Веве, он хоть раз себе что-нибудь такое позволил? Хоть раз приставал к тебе? Он был идеальным, очень корректным хозяином, разве не так?

— Да, — неохотно согласилась Анджела.

— Ну и что ты тогда так переживаешь?

— Есть из-за чего. Во-первых, чего он хочет?

— Возможно, твоей любви. Не исключено, что и брака. Ну и что? Он же не может жениться на тебе, потому что ты уже замужем. И даже если бы ты не была замужем, он бы тоже не мог этого сделать без твоего согласия. Разве не так? Кроме того, эта яхта просто великолепна, правда?

Анджела бросила равнодушный взгляд на отделанную позолотой и красным бархатом комнату.

— К ней больше подходит слово «кричащая», или «безвкусная», или «вульгарная». Если не считать вот этого Утрилло.

Кики глубоко вздохнула:

— Пожалуйста, постарайся избавиться от своего дурного настроения. Постарайся проявить хоть минимум любезности. Атмосфера здесь и так не очень-то спокойная.

— Анджела! — В каюту ворвался Зев Мизрахи. Он был тщательно одет, хотя в одежде и присутствовала некоторая нарочитая «морская» небрежность. — Прошу вас извинить меня за то, что задержался и не приветствовал вас сразу же. Нужнобыло сделать последние приготовления. — Он взял ее руки в свои. — Вы оказали мне честь, согласившись принять мое приглашение.

Она слабо улыбнулась.

— Это вы оказали мне честь, прислав это приглашение.

«О Боже, какую чушь мы несем!»

— Позвольте мне показать вам свою «Венеру». — Он взял ее под руку, не обращая внимания на Кики, которая позвонила, чтобы вызвать стюарда. Ей необходимо было чего-нибудь выпить.

Мизрахи с гордым видом демонстрировал Анджеле роскошно отделанную яхту, где был даже плавательный бассейн; его дно было выложено красивыми узорами из мозаики. При нажатии на специальную кнопку поверхность бассейна закрывалась настилом, который мог служить танцевальной площадкой.

— А где вы прячете оркестр, когда пользуетесь бассейном? — с улыбкой спросила Анджела.

Зев озадаченно посмотрел на нее.

— Вы угадали. Я действительно приглашаю оркестр, когда устраиваю здесь приемы. Но в данном случае я допустил оплошность. Мне следовало бы пригласить оркестр на всю эту неделю, пока вы здесь будете. В следующий раз постараюсь быть повнимательней. Я, наверное, вас утомил — вероятно, вы хотите отдохнуть после дороги. Пойдемте, я вас провожу. — Он провел ее в «люкс», состоящий из гостиной, спальни, гардеробной и ванной; все здесь было отделано позолотой и красным бархатом, на стене висела картина Эль-Греко.

Анжела старалась не смотреть на Эль-Греко.

— Эти страдальческие глаза…

— Это мои личные покои, но мне хотелось, чтобы вы жили здесь, пока вы моя гостья, — признался Зев.

— В этом не было никакой необходимости. Я уверена, мне в любой каюте было бы удобно.

— Ну нет! Я не мог так рисковать.

Горничная уже распаковывала ее вещи, развешивая платья на обитых бархатом вешалках.

— Если вам что-нибудь понадобится — все, что угодно, — сообщите мне немедленно, — сказал Зев. — Ева будет вас обслуживать — это ваша личная горничная. А сейчас я вас покину, чтобы вы могли отдохнуть.

Анджела осмотрела комнату. Всюду были расставлены красные розы, в ярко-красном холодильнике стояла бутылка шампанского, на ночном столике красовалась ваза с фруктами таких необычайных размеров, — что плоды казались сделанными из воска, тут же стояли золотые тарелочки с орешками, шоколадными конфетами и финиками. Она усмехнулась. Первоклассный отель!

Горничная закончила развешивать ее платья.

— Мадам что-нибудь желает?

— Я бы выпила бокал шампанского, Ева. Пожалуйста.

* * *

Четырнадцатого числа они пошли на прием, который устраивали Маргарет и Джон Келли в честь своей дочери и принца. Предполагалось, что прием будет проходить в «Отель де Пари», однако возникли сложности с прессой, и торжество перенесли в помещение кабаре при казино, где легче было обеспечить безопасность присутствующих. Лакеи в ливреях стояли вдоль коридора, ведущего в кабаре, и проверяли пригласительные билеты, строго следя за тем, чтобы ни один репортер не проник внутрь. Все эти меры предосторожности для королевской четы успокоили Анджелу. Внимание прессы ей было нужно ничуть не больше, чем прославленной невесте.

Танцуя с Зевом Мизрахи под мелодичную музыку оркестра Эйма Барелли, Анджеле показалось, что он прижимает ее к себе чуть сильнее, чем это необходимо. Она вспомнила, как он представил ее принцу и Грейс, когда те встречали гостей, принимая поздравления: «Моя хорошая приятельница Анджела дю Бомон», вместо того чтобы сказать: «Миссис Пауэр, супруга губернатора». Может быть, она зря беспокоилась. Интересно, ей показалось, что Зев сделал упор на слове «моя»? Или в его словах действительно была хозяйская нотка?

Следующий вечер они провели на гала-концерте в Международном спортивном клубе. Анджела сначала решила, что им придется остаться на яхте, поскольку шел проливной дождь, а им надо было пройти метров двести пешком. Но она недооценила Зева Мизрахи — он предоставил им лимузин для того, чтобы преодолеть это расстояние.

В тот вечер все было прекрасно: балерина Тамара Туманова, певец Эдди Константайн и даже фокусник Чэннинг Полак. Однако все закончилось скандалом. Полицейский избил фотографа, а затем пошла общая свалка. И хотя ее это ни в коей мере не коснулось, ей стало не по себе. Почему-то у нее возникло чувство, что этот случай является дурным предзнаменованием и предвещает что-то нехорошее.

* * *

Гражданская церемония проходила в Тронном зале. Красный с золотым зал был украшен лилиями и белой сиренью. Над возвышением висел балдахин с крестом Монако. Анджела обратила внимание, какой был мрачный и пасмурный день. Плохое предзнаменование? Она посмеялась над собой — какой она стала ужасно суеверной. В день ее свадьбы сияло солнце — и чем все это кончилось? И вообще, за кого она больше переживала? За себя или за невесту?

* * *

Анджела уже закончила одеваться к гала-представлению в оперном театре, когда услышала стук в дверь. Горничная отворила, в комнату вошел Зев и тут же отослал девушку. Анджела, стоя у большого зеркала в белом атласном платье с обнаженными плечами, рассматривала высокую прическу, которую ей только что соорудила Ева.

— Анджела, вам надо поостеречься, а то вы просто затмите невесту.

— Грейс нечего опасаться. Она… она была… одной из самых красивых женщин Америки.

— Она никогда не могла сравниться с вами ни по красоте, ни по манерам.

Анджела не могла понять, что он хочет и зачем пришел в ее комнату.

— Я вижу, вы еще не надевали драгоценностей, — произнес Зев. — Очень хорошо! — Он вынул из кармана золотую цепочку, на которой висел крупный рубин. — Можно? — спросил он и застегнул цепочку на ее шее.

Совершенно ошеломленная, она смотрела на свое отражение в зеркале. В рубине, лежащем на ее груди, было каратов пять или шесть.

— Зев, — с трудом выговорила она. — Я не могу. Это очень мило с вашей стороны, но я просто не могу. Правда…

— Разумеется, можете. Это небольшой сувенир, подарок на память. Для самой дорогой гостьи. Я очень прошу принять и носить его. — Он усилил свою просьбу, положив руку на ее обнаженное плечо.

Она почувствовала, какая горячая у него рука.

— Это такая прелестная вещь, — продолжал он. — Только на вас она по-настоящему смотрится. Или, вернее, только прекрасное украшение может соответствовать вашей красоте.

Она приподняла пальцами камень. Ей понравилась его тяжесть. Она отпустила его, и он лег между ее грудей. Смотрелся он великолепно — ярко-кровавый цвет на фоне белой кожи. Да, ей очень хотелось оставить этот рубин. Она испытывала огромное желание обладать этим камнем.

«Если Дик может дарить браслеты с бриллиантами, то я могу принять этот рубин. Интересно, сколько бриллиантовых браслетов он подарил за время нашей семейной жизни?»

Да, она примет этот подарок!

— Спасибо, — сказала Анджела, коснувшись его щеки холодными губами. Это был ничего не значащий поцелуй, поцелуй, которым здороваются с приятелями на улице, просто знак благодарности. Сколько таких ничего не значащих поцелуев она раздала за свою жизнь? Но, очевидно, она совершила ошибку, поскольку Мизрах произнес:

— Позвольте вернуть долг? — И не дожидаясь ее согласия, поцеловал ее в губы многообещающим и нежным поцелуем.

На свое атласное платье Анджела накинула красный бархатный плащ. Кики увидела рубин, только когда они пришли в оперный театр и Анджела сняла плащ. Кики приподняла двумя пальцами камень на цепочке и слегка потерла.

— Ого! — прошептала она. — Очень красивый, — И довольно улыбнулась. Затем спросила: — А ты знаешь, что однажды Карузо, Шаляпин и Руффо пели здесь в одно и то же время?

Оркестр заиграл американский гимн, затем гимн Монако. Анджела смотрела на ложу принца, где он стоял рядом с Грейс. Грейс казалась очень счастливой и довольной. А почему бы и нет? Совершенно очевидно, она получила то, что хотела. «А что хочу я и получу ли я это?» — подумала Анджела.

Они выходили из театра. Принц и Грейс уже покинули здание, но толпа фотографов и репортеров все еще стояла у выхода. Одним из гостей в тот вечер был Ага-хан — хотя и сообщалось, что он заболел, — и Анджела подумала, что они хотят запечатлеть его на пленке. А может быть, Кики или еще какую-нибудь кинозвезду из Штатов? Может быть, Гэри Грант?

У выхода, опершись на одно колено, стоял какой-то фотограф; он нацелил свой фотоаппарат прямо на них обоих — на нее и Мизрахи, который, полуобняв Анджелу, помогал ей протиснуться сквозь толпу. Она ахнула, когда ее ослепила вспышка. А вдруг это Ник Домингез? Это было первое, что пришло в голову. Нет, конечно же, нет!

Затем — или ей это показалось? — Зев поднял руку и щелкнул пальцами. Она увидела, как из толпы появились четыре человека, по всей вероятности тоже газетчики. Они бросились к фотографу и уволокли его куда-то.

Не думая, она сердито сбросила со своего плеча удерживающую ее руку Мизрахи и побежала за этими четырьмя, расталкивая толпу. Она заметила, как фотографа поволокли по улице. Кики, Вик и Зев бросились за ней. В этот момент она увидела, как в переулке эти четверо избивают фотографа. Их кулаки ритмично опускались на его лицо, а когда он упал, они начали избивать его ногами.

При свете фонаря она поняла, что ошиблась, — это был не Домингез, это не его лицо было в крови. Но все равно она с криком бросилась на нападавших, размахивая кулаками, стараясь оттащить их. Они разбежались, и Анджела нагнулась к скорчившейся фигуре, лежащей на земле. К ней подошла Кики, которая с удивлением произнесла:

— Это не Домингез.

— Мне кажется, они убили его, — вскрикнула Анджела.

— Нет, он жив. Он шевелится. Вик и Зев сейчас вызовут полицию. Пойдем, Анджела, надо уходить отсюда, пока они не пришли, — просила Кики, поднимая сестру.

— Это сделал Зев, Кики! — громко зашептала Анжела. — Зев! Я видела, как он подзывал этих людей.

— Не говори ерунды! Зачем ему это делать?

— Ты помнишь тот случай, когда я была на Ривьере последний раз и он разбил бутылку ликера, которую прислал на наш стол Ник Домингез? Он решил, что этот человек — Домингез!

— Я тоже так подумала.

Анджела безуспешно пыталась вытереть кровь с лица мужчины своим крохотным платочком, но Кики остановила ее:

— Перестань, пожалуйста. Сюда уже едет «скорая». Все будет в порядке. Пошли скорее отсюда!

Вернувшись на «Венеру», они вызвали врача, и тот дал Анджеле успокоительное. Отдаваясь во власть вызванного лекарством оцепенения, она чувствовала, что проваливается… проваливается… лишь на одно короткое мгновение она поняла, что с самой первой секунды своего пребывания здесь она все время ожидала, что обязательно произойдет нечто ужасное, и вот теперь оно…

Все должны были собраться в соборе святого Николая в половине десятого для церковной церемонии. В восемь часов Кики пришла будить Анджелу.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно болит голова. Я не пойду. Идите без меня.

— Никуда я без тебя не пойду. Ты обязательно должна встать. Как это ты пропустишь такое событие? Сегодня — самая главная церемония.

— Мне наплевать. Мне все это осточертело. И вообще все это было ошибкой. Особенно прошлый вечер. Это Зев подстроил избиение этого фотографа. Это было так мерзко! Я не могу больше видеть этого человека. Мне от него тошно.

— Но, Анджела, он отрицает это. Никого из его людей там не было.

— Плевать. Я просто знаю, что это его рук дело!

— Даже если он это и сделал, то лишь для того, чтобы защитить тебя, уберечь от неприятностей.

— Мне мой муж тоже доставляет неприятности. Может быть, Зев сделает так, что и его изобьют?

Кики рассмеялась:

— Может быть, и сделает.

— Мне не смешно.

— Перестань забивать себе голову всякой ерундой. Забудь обо всем. Все тебя ждут. Будь умницей, одевайся и не порть всем праздник.

* * *

Все это было похоже на свадьбу из сказки. Мостовая и ступени, ведущие в церковь, были покрыты красным бархатным ковром. На белых колоннах покоился белый шелковый балдахин. Внутри собора с люстр свисали золотые корзины с белыми цветами, алтарь также был весь в цветах.

Невеста вышла рука об руку со своим отцом. «Сегодня — никаких отчимов. Это не для настоящей принцессы». На Грейс было атласное платье цвета слоновой кости, на голове — маленькая кружевная шляпка, расшитая жемчугом. За невестой вышла свита, затем его высочество в военном мундире. Свадебная церемония тянулась бесконечно. Анджеле всегда казалось, что все католические службы ужасно продолжительные. И теперь она просто не могла понять, как у нее хватало терпения когда-то на них присутствовать. Для чего? Ей хотелось уйти, как можно" скорее уехать из Монако. Голова ее кружилась. Кругом щелкали фото- и телекамеры, она задыхалась от аромата лилий, сирени и гиацинтов. От прожекторов лились потоки света и тепла. Господи, неужели это никогда не кончится?

Анджела чувствовала, что Зев, сидевший справа от нее, наблюдает за ней с тревогой. Она почти не смотрела на него в течение всего утра, не могла себя заставить сделать это. Кики, сидящая с другой стороны, прошептала:

— Говорят, она всю жизнь мечтала стать принцессой.

Да, она тоже слышала о том, что Грейс Келли всегда хотела стать принцессой. «Кажется, все добиваются того, чего хотят в этой жизни, — подумала Анджела, — только не я. Неужели они настолько умнее меня?»

* * *

Наконец все закончилось. Королевская чета вышла первой и села в экипаж; торжественная процессия двинулась по направлению к дворцу в Монако-вилль. После некоторого времени присутствующим также позволили покинуть собор.

Анджела старалась не думать о прошлом вечере, пыталась сосредоточиться на том, что говорила Кики, и не смотреть на Зева. Кики взяла ее за руку и крепко сжала. Поцеловав сестру, она прошептала:

— Успокойся. Придет и твоя очередь, если ты сама этого захочешь.

Затем они подошли к воротам дворца, и охрана в алых шляпах с перьями проводила их внутрь. Сначала за свадебный стол были усажены участники брачной церемонии, и лишь потом остальным гостям было позволено подойти к столам и барам, расположенным по всему внутреннему двору. Анжела не хотела есть, она лишь пригубила шампанское.

— Смотри, вон Эва! Пойду поздороваюсь, — сказала Кики. — Пойдем, Вик, я хочу вас познакомить.

Анджела, не желавшая оставаться наедине о Зевом, тоже было двинулась за ними, но Зев остановил ее.

— Мне бы хотелось извиниться за вчерашнее.

Анджела смотрела вниз, на мощеное покрытие дворика.

— Но ведь это не ваша вина. За что вам извиняться?

— Можете мне поверить, что ничего подобного не случится в ваш следующий приезд сюда.

Анджела холодно взглянула на него:

— Вы так уверены, что будет следующий приезд?

— Разумеется.

Она пальцами перебирала цепочку, на которой висел рубин, и думала, не стоит ли вернуть его.

Молодожены отправились в свадебное путешествие на яхте принца в этот же самый день. На берегу стояли толпы народа, провожая яхту до тех пор, пока она не скрылась за горизонтом. Сама Анджела улетала на следующий день на частном самолете Зева Мизрахи, и она не могла дождаться, когда же наконец наступит завтра.

* * *

Не прошло и недели после приезда Анджелы в Сакраменто, как она прочитала в колонке Тайлер о том, что Биби рада первой сообщить: одна из звезд Голливуда — Кики Девлин, в последние годы завоевавшая итальянский экран, будет сниматься в новой версии «Войны и мира». Этот фильм будет сделан на студии «Мизрахи — Роса». «Роса, мои дорогие, это самый настоящий муж Кики Девлин, граф, очень красивый мужчина, который и сам мог бы стать кинозвездой, — это для тех, кто этого еще не знает».

«Интересно, эта роль и есть те самые тридцать сребреников Кики?» — спрашивала себя Анджела, но ответа не находила.

6

День для Анджелы начался как обычно. Без четверти восемь горничная Анна принесла на плетеном подносе завтрак: апельсиновый сок, тосты, апельсиновый джем, одно яйцо, которое она не всегда съедала, и кофе в маленьком серебряном кофейнике. Иногда она завтракала в постели, но чаще сидела за небольшим столиком у окна, из которого были видны деревья; она использовала эти минуты, чтобы помечтать, подумать. Затем она просматривала свое расписание на день, принимала ванну и одевалась. Без четверти девять она шла к Своим сыновьям и следующие два часа проводила с детьми, иногда она выходила с ними в сад и играла там в мяч или качала их на качелях, расположенных в закрытой части парка и защищенных от любопытных взглядов рядом вечнозеленого кустарника. Без четверти одиннадцать она шла в свой кабинет на втором этаже и разбирала почту. Вскоре приходила Хелен О'Нил, ее секретарша. Они с Хелен отвечали на письма, которые в основном состояли из всевозможных приглашений.

В то утро взгляд Анжелы упал на простой конверт с надписью «Личное», без обратного адреса. Слово «Личное» было написано от руки и подчеркнуто четыре раза. Заинтригованная, она отложила все другие письма и, взяв конверт, приоткрыла его. В нем лежало несколько фотографий. Она бросила на них беглый взгляд и, извинившись перед Хелен, вошедшей в кабинет, пошла в свою спальню и заперла за собой дверь, так, чтобы никто не мог войти. Затем она подошла к двери, разделявшей их с Диком спальни, и также заперла ее. После этого она вытряхнула из конверта все, что там было, на кровать и сосчитала фотографии. Десять штук. И больше ничего.

С пересохшим ртом и трясущимися руками она разложила фотографии и внимательно разглядела каждую. На всех был снят Дик. На восьми из них он был с Джиной Грант, на одной — с какой-то брюнеткой экзотического вида, в ней было что-то азиатское. Ома не была в этом вполне уверена, потому что снимок был немного смазан. На десятой была блондинка, очень молодая и свежая.

Анджела перевернула снимки, на каждом стояла дата и место: «Апрель 1956, Лас-Вегас», «Январь 1957, Чикаго» и так далее.

У Джины Грант было прекрасное тело, отказать ей в этом было невозможно — большая, но высокая грудь, крепкие круглые ягодицы, очень плоский живот, совершенно плоский до самого паха. На двух цветных фотографиях было видно, что светлые волосы у нее всюду. Или, может быть, она специально их обесцвечивает? Одна фотография была особенно непристойной — на ней был снят возбужденный Дик, державший себя за член, как бы предлагая себя. При этом он еще улыбался.

На снимке с брюнеткой он сидел в каком-то типично гостиничном кресле, откинув голову, а она стояла перед ним на коленях. На другой фотографии Дик с Джиной были в позе, которая называется «Путешествие Кука», — Дик лежал перпендикулярно к Джине. Его губы прижимались к ее животу. Даже ниже. Его зад был задран. Дрябловат, с мрачным удовлетворением подумала Анджела. Были еще две фотографии, где они лежали «валетом».

К горлу подступила тошнота, и Анджела бросилась в ванную комнату.

«Кто же прислал эти фотоснимки? — подумала она. — Ник Домингез? Неужели он мог прятаться в чуланах, ванных комнатах, подглядывать сквозь гостиничные занавески, не очень тщательно задернутые? Похожи ли эти снимки на профессиональную работу такого фотографа, как Ник? И зачем он послал их ей после того, как собирал в течение, по крайней мере, нескольких лет? Может быть, Кики была права, говоря, что его интерес к ней имеет какой-то нездоровый характер? Может быть, он просто стремится разрушить ее мир? Но это могло произойти, если бы она ничего не знала о поведении своего мужа, если бы ее мир казался ей спокойным и прекрасным, но он был безвозвратно разрушен. А может быть, он сделал эти снимки и прислал их как ее друг, давая ей оружие, чтобы она использовала его в борьбе за свою свободу? Это означает, что он знает о ее борьбе и знает, что ей нужен союзник. В это она могла поверить — в его печальных эль-грековских глазах было столько понимания.

И о чем только думает Дик, если так неосторожен и забывает о своей «безупречной» репутации? А еще говорит, что его волнует скандал из-за развода. Это просто анекдот!»

Выйдя из ванной, она опять подошла к кровати, чтобы еще раз взглянуть на снимки. У нее возникло желание разорвать эту мерзость. Эти снимки могут уничтожить не только Дика, но их всех. Но нет, она не может их разорвать, она должна использовать их — она просто не могла больше оставаться с Диком. И он теперь может сколько угодно говорить о сыновьях и о том, как отразится развод на их судьбе. Теперь ничто не удержит ее от решительного шага.

Она взяла снимок Дика с блондинкой. Она была такой молодой и выглядела вполне невинной. Они оба лежали на спине, девушка сверху, и его руки обхватывали ее груди снизу. Губы Анджелы скривились в горькой усмешке. С ней он никогда не проявлял столько изобретательности и игривости.

Она сложила фотографии и торопливо запихнула их в ящик комода, завалив бельем. Ей захотелось отмыться от этой грязи, и она пошла принять душ.

Она сильно пустила воду и, пока горячая вода хлестала по ее телу, думала, как показать Дику эти снимки. Разумеется, она это сделает: покажет ему фотографии и посмотрит, как он будет изворачиваться.

Вдруг ей в голову пришла одна мысль: а что, если эти снимки сделаны вовсе не Ником? Может быть, их сделали по заказу Зева Мизрахи и он послал их, чтобы она… У него была власть, свои люди, возможность получить все, что он хочет. Может быть, он считает, что она не знает о похождениях Дика, и думает, что, узнав о них, она его бросит и… Нет, что-то она дала волю своему воображению. Это опасно! Нужно проявлять осторожность, все тщательно продумать. Она была уверена, что снимки прислал один из этих двоих. Но кто? Прислал ли их Ник как друг? Или Мизрахи как интриган? Они были единственными, кому все это было небезразлично. Небезразлично? Да, она была уверена, что для Ника Домингеза она была небезразлична.

Анджела вытерлась тяжелым махровым полотенцем с монограммой. В дверь постучали, но она не откликнулась. У нее не было ни малейшего желания общаться с Хелен или еще с кем-либо из прислуги. Ей необходимо было продумать свои действия, трезво все взвесить. Анджела так хотела с кем-нибудь посоветоваться, но, кроме матери и сестры, обратиться ей было не к кому.

Втягивать свою сдержанную, утонченную мать в это грязное дело она не могла. На Кики она была сердита и практически не разговаривала с ней после той поездки на Ривьеру. Друзья? У нее не было таких друзей, с которыми она могла бы обсуждать подобные вопросы. И все-таки ближе Кики у нее никого не было. На этот раз сестра обязательно поможет ей, потому что очень хочет с ней помириться, чтобы доказать, что действительно любит ее и сожалеет о том, что произошло во время бракосочетания Грейс Келли.

Интересно, можно ли рассказать Кики о фотографиях по телефону? У нее была своя частная линия, отдельная от общего коммутатора. Тем не менее она не была полностью уверена, что их разговор не подслушают. Может быть, вся эта линия прослушивается? Разговор могут услышать и телефонистки, которые нередко за определенную мзду передают наиболее пикантную информацию газетчикам.

Нет, она не может так рисковать. Она использует эти снимки для того, чтобы шантажировать Дика и добиться свободы, однако ей нужно защитить сыновей от скандала. Ситуация была очень деликатная. Ей необходимо вызвать сюда Кики, не сообщая никаких подробностей по телефону. Она может просто сказать: «Приезжай, ты мне нужна», и Кики приедет, даже если съемки в самом разгаре. В этом она не сомневалась.

В дверь опять настойчиво постучали. Наконец она откликнулась:

— Да?

— Анджела, это Хелен. Я жду вас в кабинете. Что-нибудь случилось?

— Нет, конечно. — Эта добросовестная Хелен иногда бывала чересчур навязчивой. Как она смеет без конца стучать в ее дверь?

— Я подумала, нам следует кое-чем заняться. Уже почти половина двенадцатого.

— Не сейчас, Хелен. Я отдыхаю.

— Да, но у вас в час обед с «Калифорнийскими женщинами» в пользу нуждающихся…

— Придется отменить.

— Но вы собирались там выступить…

— Ради Бога! Речь лежит на моем письменном столе — дайте ее кому-нибудь, и пусть ее прочитают. Я не хочу, чтобы меня беспокоили до конца дня. Можете это передать остальным.

Она услышала, как секретарша отошла от двери. Хорошо, что Дик в Капитолии, а то бы Хелен заставила его стучать ей в дверь и требовать, чтобы она пошла на этот обед.

Она подошла к двери и чуть приотворила ее, чтобы убедиться, что секретарша действительно ушла, прежде чем она станет звонить Кики. Сможет ли Кики уехать в середине съемок? Она заказала разговор с Миланом, не задумываясь над тем, какое там время. Утро? Вечер? Ей было все равно. Наконец, к телефону подошла экономка Кики и на ломаном английском объяснила, что Кики находится в каком-то труднопроизносимом месте. На смеси испанского и итальянского Анджела попросила передать Кики, если та даст о себе знать, связаться с ней.

В отчаянии Анджела подумала, что теперь ей придется действовать в одиночку, самой продумать, как поступать дальше. Во всяком случае, у нее есть в запасе несколько часов, чтобы подготовиться. Она знала, что Дик придет домой поздно — сегодня ему надо было присутствовать на каком-то официальном приеме.

* * *

Анджела нашла свою ночную рубашку из черных кружев, оставшуюся еще от ее приданого и которую она надевала только один раз. Анджела купила ее, поддавшись какому-то глупому порыву, потом забросила, поскольку та показалась ей слишком откровенной и вульгарной, такую вещь пристало носить любовнице или продавщице во время медового месяца. Но на самом деле она смущала ее, она чувствовала себя в ней так, как будто предлагала себя, как бутерброд, который для придания ему более аппетитного вида украшается зеленью и посыпается перцем.

Для сегодняшнего вечера все это подходило идеально. Ей надо было выглядеть соблазнительной и немного вульгарной. Она долго лежала в ванной, наслаждаясь ароматной теплой пеной, потом насухо вытерлась, предвкушая то, как сегодня вечером она осуществит свой план. Она надушила все тело — даже пальцы рук и ног, а затем надела ночную рубашку. Сейчас ей было жаль, что прозрачное одеяние так и пролежало невостребованным все это время. В нем она чувствовала себя привлекательной и соблазнительной. Кружева облегали ее грудь, сквозь них просвечивала нежная кожа, дразняще выглядывали розовые соски. Разрез доходил до ягодиц. То, что нужно, — она выглядела как шлюха экстракласса.

Покопавшись в ящике, Анджела нашла красный пояс для чулок, сохранившийся еще со времен ранней юности, когда такие вещи казались неприлично-заманчивыми. Она натянула нейлоновые чулки и пристегнула их черными резинками, прикрепленными к поясу. Последний штрих — красные атласные туфли на высоком каблуке.

Открыв дверь, соединяющую спальни, она зажгла одну лампу, так, чтобы большая часть комнаты оставалась в тени. Затем вернулась в свою спальню и достала кипу пластинок — все старые, сентиментальные мелодии, которые она очень любила: «Если б я любил тебя…», «Пленник любви»…

Анджела поставила в ведерко со льдом бутылку шампанского. Лед почти растаял, но это не имело значения. Унося ведерко в комнату Дика и ставя его на тумбочку у кровати, она подпевала пластинке, стараясь вспомнить слова.

«Цветы, — подумала она. — Обязательно должны быть цветы». Бросившись в свою комнату, она схватила вазу с тюльпанами и нарциссами, стоящую у нее на туалетном столике, принесла ее в комнату Дика и поставила рядом с ведерком с шампанским. Тюльпаны и нарциссы — не самые сексуальные цветы, но других у нее не было.

Анджела вернулась в свою комнату, вытащила снимки и разложила их на своей кровати. После этого она прошла в комнату Дика, легла на кровать и стала ждать.

Спустя некоторое время снизу донеслись голоса. Дик желал кому-то спокойной ночи. Горничной? Экономке? Затем он поднялся по лестнице и прошел через зал. Было слышно, как он стучит в дверь ее спальни, затем, немного подождав, он что-то пробормотал и подошел к двери своей комнаты. Он отворил ее и, увидев на кровати Анджелу, ахнул от удивления. Затем быстро закрыл за собой дверь.

Она улыбалась ему самой обворожительной улыбкой, на какую была способна, и он улыбнулся ей в ответ, подходя ближе.

— Что все это значит? — спросил он недоверчивым голосом.

От его взгляда ничего не ускользнуло: ни кружевная ночная рубашка, сквозь которую просвечивала грудь, ни черные нейлоновые чулки, ни пояс с резинками, ни длинный разрез. Она встала с кровати и прижала свой палец к губам, заставляя молчать. Затем обхватила его за шею и поцеловала, проникая языком в его рот, трогая его язык. Руки Дика скользнули по ее телу, зубы слегка прикусили ее язык. Пальцы, лаская, потянулись к ее разведенным бедрам. Вздыхая, издавая, стоны, что-то бормоча, она позволила ему проникнуть в нее пальцами.

Анджела стала медленно раздевать его, пока он целовал ее губы, уши, шею, плечи. Она сняла с него рубашку, расстегнула «молнию» на брюках, затем просунула руку в отверстие и стала нежно поглаживать его, лишь слегка касаясь пальцами. Она не хотела, чтобы он быстро возбудился.

Дик сел на край кровати, пока она снимала с него брюки, затем трусы. Опустившись на колени, она стала целовать его бедра, оставляя на коже влажные следы, однако не дотрагиваясь до его фаллоса. Он откинулся назад и тихо стонал. Затем он потянул к себе ее голову, вцепившись пальцами в волосы и стараясь воткнуть свой член ей в рот, но она покачала головой и засмеялась.

Анджела легла на пол, раздвинув ноги и подняв колени. Наступила ее очередь. Он будет делать с ней все то, что проделывал с теми, другими женщинами. Запах ее тела возбуждал его. Он зарылся лицом в ее лоно, лаская его языком. Когда Анджела получила свое, она оттянула его голову за волосы, потом перевернулась и встала на четвереньки. Он задрал ей рубашку и, увидя ее обнаженные ягодицы, попытался взять ее сзади.

— Нет! — Она показала, чего хочет от него. Потом он опять попытался войти в нее, но она уползла, довольно смеясь. Дик бежал за ней на четвереньках, терпение его уже было на пределе, он был готов взять ее силой.

Анджела поднялась и налила вина. Протянув ему бокал, отпила из своего. Он залпом выпил шампанское и наполнил бокал снова. Затем осушил его и взял бокал из ее рук. Дик потянул ее на кровать, но Анджела опять оттолкнула его и впервые за вечер обратилась к нему:

— В другой комнате — там все приготовлено.

Взяв шелковый поясок от ночной сорочки, Анжела показала, что хочет, чтобы Дик отвел назад руки. Он задержал дыхание, когда она связывала ему сзади запястья. Когда его руки были крепко связаны, она стала дотрагиваться до него, лаская дразнящими движениями, мяла его яички… Он издавал тихие стоны. Улыбнувшись прямо ему в лицо, она произнесла:

— Пойдем.

Когда он нетерпеливо проследовал за ней в спальню, она подвела его к кровати и захохотала:

— Не торопись, внимательно посмотри на каждую из них и скажи, кто возбуждает тебя сильней всего?

Он взглянул на снимки, как бы не веря своим глазам, потом с яростью и изумлением посмотрел на нее. Дик попытался развязать руки, но, прежде чем ему это удалось, она собрала все фотографии и спрятала их за спину. Освободив руки, он подошел к ней.

— Отдай мне эти снимки, ты, стерва!

— Нет, ты их не получишь. Они мои! Еще один шаг, и я закричу так, что подниму весь дом. Дверь не заперта. Все прибегут сюда и увидят эти снимки. Давай, попробуй!

Глаза его сузились, он взглянул на дверь.

«Хочет убедиться? Проверить, действительно ли она не заперта? Или хочет ее запереть?»

— Если только подойдешь к двери, я начну кричать! Давай! Можешь проверить!

Он замер, пытаясь оценить ситуацию. Возбуждение его прошло, вид у него был нелепый, член съежился и обвис. Она опять рассмеялась резким смехом.

— Можешь оставить себе эти снимки, — проговорил он. — Какой тебе от них прок? Ты же не будешь демонстрировать их в суде. Уж только не ты, — фыркнул Дик. — Я всегда подозревал, что ты трахаешься с этим вонючим фотографом Домингезом, госпожа Святоша. Ты заставила его сделать эту грязную работу. Ну и что ты от этого получишь? Только попробуй использовать эти снимки. У меня тоже кое-что имеется на тебя и твоего безволосого приятеля.

— Между нами абсолютно ничего нет. — Смех ее прервался.

— Вбей себе в голову раз и навсегда — ты никуда не уйдешь. Тебе некуда уходить, если только ты не собираешься уйти, бросив своих детей, потому что у тебя кишка тонка использовать эти снимки. И даже если ты пойдешь на это, я найду десяток экспертов, которые поклянутся, что это фальшивка.

Он прошел в свою комнату, захлопнув дверь. Она бросилась за ним и заперла ее, услышав в этот момент его издевательский смех. Сев на пол около двери, она прислушалась и поняла, что он говорит по телефону. Интересно, с кем он собирается консультироваться?

«Кики, ну почему ты не звонишь? Мне так нужна твоя помощь. Я не могу справиться с этим одна. Мама… Может быть, мама сможет мне помочь? Если только она не побоится скандала. И Эдвард. Мама сможет сделать так, чтобы Эдвард помог мне. Если только она согласится. Я должна сделать так, чтобы она поняла, что должна мне помочь. Щепетильная Мари. Она с отвращением отнесется ко всей этой грязи».

Анджела взяла свою черную сумочку из крокодиловой кожи, сделала прорезь в шелковой подкладке, засунула туда снимки и опять зашила дыру. В школе при монастыре ее учили делать очень аккуратные швы.

* * *

Анджела почти не спала в эту ночь. Утром она слышала, как Дик спустился вниз к завтраку и в это время к нему пришел Пат Хэггерти, один из его доверенных лиц. Пат остался завтракать с Диком в столовой. Она молилась Богу, чтобы они потом не скрылись в кабинете Дика, как это нередко бывало. Но спустя полчаса они вместе уехали на лимузине. Слава Богу!

Уже одетая, она поспешила вниз. Не говоря никому ни слова, она быстро прошла к гаражу и села в машину, отказавшись от услуг шофера. Если ей повезет и не будет проблем с дорожным движением, то она будет в Брентвуде к трем часам. Слава Богу, ее мать сейчас находится в Калифорнии.

* * *

Она въехала в мощенный кирпичом дворик и, выскочив из машины, побежала к дому. И зачем она бежала? Уж если она приехала, несколько минут не имели большого значения.

Анджела нашла свою мать в зимнем саду, та опрыскивала водой папоротники.

— Мама!

— Ты такая бледная, Анджела! Откуда ты? — В ее голосе слышалась тревога.

— Я приехала повидаться с тобой, мама. Я очень рано выехала сегодня.

— И ты не привезла детей?

— Нет. — Анджела поежилась. — Здесь так холодно.

— Да, сегодня довольно прохладно. Пойдем в утреннюю комнату. Там разожжен камин.

Утренняя комната была обставлена мебелью, обитой блестящей белой тканью с желтыми и кремовыми цветами, и имела веселый вид. Горящий здесь огонь немного согрел Анджелу.

— Ты что-нибудь ела сегодня?

Анджела покачала головой:

— Я не останавливалась, чтобы пообедать. Но я не хочу есть.

— Тогда попьем чаю с бутербродами, чтобы ты продержалась до ужина. — Она вызвала свою горничную-шведку и попросила ее принести чаю, бутерброды и несколько пирожных.

— Так что же произошло, Анджела? Я вижу, что-то случилось. У вас, мои девочки, вечно что-то происходит, но должна сказать, Кики всегда удается выпутаться из всего с максимальной для нее пользой.

— Да, это так. О, как я хочу, чтобы она была здесь! — По ее лицу покатились слезы.

— Ты не ребенок, чтобы плакать, Анджела. Расскажи мне о своих неприятностях.

— Мама, я хочу получить развод.

— Я не удивлена. — Мари торжественно кивнула. — Только я не знала, как долго это протянется. Но ты должна быть абсолютно уверенной, Анджела. Разводы — неприятное дело. Из-за этого пострадают и дети, и твоя репутация, и репутация Дика. Будет много грязи. Ты готова выдержать скандал, все эти сплетни в прессе?

— Ну ты же выдержала все это. Ты ведь развелась с отцом.

— Да, но у меня была другая ситуация. Не забывай, я не была известной личностью, мой муж не был губернатором. Кроме того, у меня просто не было выбора — меня бросили с двумя детьми без копейки денег на милость моего брата. Мне ничего другого не оставалось делать, как развестись.

— Мне тоже ничего другого не остается, мама.

* * *

В комнату, постучав, вошла горничная, неся в руках поднос — на нем стоял серебряный чайник, датский «королевский» фарфор, тонюсенькие бутерброды на черном хлебе без корочек. Мари говорила, что есть белый хлеб — это варварство, цивилизованные люди не должны себе это позволять. Анджела всегда поражалась, каким образом ее мать приходила к таким выводам и постоянно им следовала. Мари была поразительно уверенным в себе человеком! Почему же у нее, ее дочери, не было этого качества? А вот у Кики это было.

Когда горничная вышла, Анджела опустилась на пол и положила голову матери на колени.

— Помоги мне, мама, помоги мне! Я сама не справлюсь!

Мари вспомнила другую девушку, которая так же обхватывала колени своего брата. Как она умоляла Джулиана помочь ей…

— И что бы ты ни думала, мама, не говори о детях. Я не могу жить только для них. Я не могу оставаться с Диком даже из-за детей! — Она разразилась рыданиями.

Мари гладила ее по густым растрепанным волосам. Ей хотелось нагнуться, зарыться лицом в эти волосы, так похожие на волосы ее отца, почему-то всегда немного пахнущие жасмином. Неожиданно комната наполнилась запахом Нового Орлеана. Как жестоко, что спустя много лет ее беспокоит этот призрак из прошлого — запах буйных цыганских волос ее собственной дочери! Она постаралась взять себя в руки.

— Хорошо, если тебе нужна помощь, давай лучше поговорим об этом, — энергично произнесла она.

Анджела подняла заплаканное лицо.

— Так ты действительно мне поможешь?

— Ну конечно. Ты пришла ко мне за помощью и думаешь, что я тебе откажу?

— Я думала, может быть, сама идея развода оттолкнет тебя — скандал и все, что с ним связано. Я знала, что ты смогла преодолеть в случае с Кики, но со мной? Я просто не надеялась.

— Если я смогла поддержать Кики, то смогу все сделать и для тебя. Я — твоя мать, Анджела, и ничто не помешает мне сделать то, что нужно. Я не боюсь ни Дика, ни его отца. Меня пугает только одно — что ты несчастлива.

«А может быть, я боюсь, что в конце концов ты возненавидишь меня, как я возненавидела свою мать. Да, она пыталась помочь мне, как и я хочу помочь тебе, но она все-таки позволила мне выйти замуж за Рори Девлина, а затем молчала все те годы, когда он унижал меня так, как только может мужчина унижать женщину. Я старалась отговорить тебя от брака с Диком Пауэром, но все же я согласилась на него. Но я уже достаточно молчала. Я не буду ждать, как ждала моя мать, пока вокруг нас не рухнули стены».

В глазах Мари стояли слезы, и Анджела была поражена этим. «О Боже, Кики никогда в жизни не поверит этому. Мама плачет!»

— А Эдвард, мама? Он тоже поможет нам?

— Эдвард не очень хорошо себя чувствует в последнее время. Как ты знаешь, сейчас он во Флориде. Но все равно ты можешь рассчитывать на его поддержку, я в этом уверена. Эдвард сделает все, что я его попрошу. Теперь скажи мне: ты разговаривала о разводе с Ричардом?

— Да, несколько раз. Но он не желает слушать об этом, считая это моей детской причудой. Он говорит о детях и о церкви. Ему глубоко наплевать на церковь, но он притворяется, что это его волнует, что развод испортит жизнь мальчикам. Но на самом деле его волнует только собственный престиж и репутация. Ну и карьера, конечно, тоже.

— Да, это безусловно его очень заботит. — Мари секунду помолчала, задумавшись. — Я хочу быть уверенной в том, что ты полностью отдаешь себе отчет о последствиях развода, от чего ты отказываешься. Сейчас ты находишься в центре событий. Может быть, если бы я попала в Белый дом, то с отвращением отнеслась бы к этому аквариуму, но ты и Кики… И конечно, нельзя забывать о детях.

— Мама, я в отчаянии! В моем положении я не могу бесстрастно рассуждать, что хорошо или плохо для детей, что я приобрету или потеряю. Мне нужно подумать о себе самой. Я так несчастна! Я… — Голос ее осекся.

— Это из-за его неверности?

— Значит, ты об этом знаешь? Ты слышала об этом?

— Так, ходили слухи. — Она поморщилась от отвращения. — Однако женщины как-то мирятся с неверностью. Если бы этого не было, то разводов было бы больше, чем жен.

— Я тоже мирилась с этим, притворялась, что ничего нет. Но больше не могу. У меня есть снимки. Мама, это не просто измена, это… это что-то особенное. Но я их тебе не покажу. Они слишком отвратительные.

— Снимки? Кто тебе дал эти снимки? Ты что, нанимала детектива?

— Они пришли по почте. Я не знаю, кто их прислал.

Мари внимательно посмотрела на нее.

— Ты действительно не знаешь?

— Могу только догадываться. Но это не имеет значения. Вообще-то я не намерена их использовать, может быть, только в самом крайнем случае, если меня вынудят и у меня не будет выбора. Но дело даже не в неверности Дика — это чувство пустоты, холодность в отношениях, отсутствие простого человеческого контакта. Дело не только в том, что я его больше не люблю, просто он никогда-никогда не любил меня. Никогда! И ты знала об этом, мама. Ты предупреждала меня. Почему, ну почему я тебя не послушала? Как может жить человек без любви, мама?

Вспомнив об Эдварде, она замолкла и покраснела.

— Ой, мама, прости…

— Не за что прощать. Понимаешь, когда я выходила замуж за Эдварда, я прекрасно понимала, что делаю. Я не искала любви. К тому времени мне было более чем достаточно любви.

Анджела погладила мать по щеке.

— Ведь ты любила отца, правда? Очень сильно?

— Да, очень. Может быть, настолько сильно, что я не могла, не могу полюбить никого другого. Но я знаю, что у тебя совсем не так. Тебе нужна любовь.

— Да, мама. Очень, очень! Я так рада, что ты понимаешь меня. У меня никогда не было своего дома. Я отказалась от карьеры и ничего не получила взамен. Ты же видишь, что это так, ведь правда? Что я больше не могу так жить? — И она разрыдалась — горькие сухие рыдания сотрясали все ее тело.

Мари стала успокаивать Анджелу, встревоженная ее состоянием.

— Да, я вижу это, Анджела. Конечно, вижу. И тебе не нужно сегодня возвращаться домой, переночуешь у меня. Завтра поедешь домой, заберешь детей и вернешься сюда. А потом начнем действовать. Тогда все и закрутится.

Анджела нервным движением отбросила с лица волосы.

— Но если я вернусь за детьми, он не отпустит меня.

— Разумеется, отпустит, он не в силах остановить тебя. Но ты не можешь сделать одного — оставить дома детей, надеясь, чтозаберешь их через несколько дней. Тогда они могут предъявить тебе обвинение в том, что ты их бросила. Возвращайся завтра, притворись, что все нормально, что ты его простила. Скажи, что хочешь провести несколько дней с детьми у меня. Возьми немного вещей. Ты сама увидишь, это будет нетрудно. А теперь позвони домой. Попроси передать, что ты здесь и вернешься завтра.

Получалось, что все не так уж и сложно. Конечно, будет проще, если она притворится, что простила Дика, чтобы можно было уехать с детьми без особых осложнений. Но как только она уедет, она просто перестанет с ним разговаривать и скажет одну фразу: «Пусть он имеет дело с моими адвокатами». О Боже, какое счастье — никогда больше с ним не разговаривать!

— О, мама, просто не могу поверить, что это так просто. Что с сегодняшнего дня — нет, с завтрашнего… и все! Так быстро!

— Если уж ты на что-то решилась, то надо действовать быстро, как можно быстрее. Действовать решительно. Я это уже давно поняла.

— Ты имеешь в виду ту ночь в Новом Орлеане? Да, я все это помню, — тихо сказала Анджела. — Я часто думаю об этом. Как я уезжала от отца, как стучали колеса вагона «про-щай, про-щай», оставляя отца где-то далеко.

— Только отца там не было, его там не было уже давно. Поезд увез его от тебя задолго до этого.

— Я знаю, мама, я знаю. Я об этом тоже думала.

— Ну ладно, Анджела, это все в прошлом. Скоро мы выпьем за твое будущее. Как только покончим с этим разводом, ты сможешь оставить детей у меня и поехать путешествовать. Может быть, навестишь Кики.

— Ой, мама! Если бы я только знала, какая ты у меня замечательная! Мне бы так хотелось, чтобы и Кики была здесь, чтобы мы были здесь все втроем. Я пыталась прошлым вечером связаться с ней, но ее экономка сказала, что она куда-то уехала.

— Да, я знаю. Она все еще работает над «Войной и миром», — объяснила Мари. — Она сейчас в Югославии. Я разговаривала с ней на прошлой неделе. Надеюсь, что фильм будет иметь тот успех, о котором она так мечтает. Кики говорила, что фильм сделает ее самой большой звездой Европы, и тогда Голливуд станет умолять ее вернуться. Я думаю, она на это и рассчитывает. И очень надеюсь, что она добьется своего в Европе.

— А что тогда будет с Виком и Никки, если она насовсем вернется сюда? — спросила Анжела. — Но будет прекрасно, если мы все опять будем вместе, ведь правда? Малышка Рори и Никки, и Кики, и мы — мы все — ты, я и мои мальчики…

Она даже не обратила внимания, что в этой компании не нашлось места ни для одного мужчины.

7

Как только она переступила порог особняка, все то чувство безопасности, которое она испытала у матери, моментально испарилось. Экономка сообщила ей, что прибыл мистер Лайем Пауэр и что он останется с ними ужинать. Они с губернатором сейчас находятся в библиотеке и просили сказать им, когда приедет Анджела.

«Так, значит, здесь находится отец Дика», — подумала она, и это ее испугало.

Ну хорошо, она притворится, что успокоилась, что все уже позади и никаких особых вопросов для обсуждения с папой Пауэром не имеется. Она стала подниматься по лестнице.

— Не надо им мешать, миссис Питерс. Я вскоре зайду к ним.

— Мистер Пауэр сказал, чтобы я сообщила ему в ту же самую минуту, как вы войдете в дом, миссис Пауэр.

«Черт бы тебя побрал!»

— Хорошо, миссис Питерс. Можете сказать мистеру Пауэру, что я приехала и спущусь к ним, как только переоденусь.

— Да, мадам. Я сказала повару, что сегодня вы будете ужинать втроем. Это так? Больше вы никого не ожидаете?

— Нет, больше никого. Если что-нибудь изменится, я дам вам знать.

— Я советовалась с мисс О'Нил, и мы решили, что мистеру Пауэру, я имею в виду отцу губернатора, понравится баранина в мятном желе с запеченным картофелем и пюре из зеленого горошка…

«Господи Иисусе! Ты когда-нибудь заткнешься?»

— Просто прекрасно, миссис Питерс. Я уверена, что мистеру Пауэру все это очень понравится. Он всегда говорил, что молодая баранина — это его самое любимое блюдо.

— А как насчет пюре из горошка?

«Боже! И пюре из мышьяка на отравленном фиговом листе на десерт».

— Очень хорошо.

— А что бы вы хотели на десерт? Повар уже приготовил клубничный торт.

— Прекрасно. Я бы тоже попросила его это приготовить. — Она повернулась и пошла наверх, прекращая дальнейшие разговоры.

Из кабинета вышла Хелен О'Нил.

— О, вы наконец приехали. Я ждала вас.

Анджеле показалось, что в словах секретарши звучал упрек. Почему это она решила, что Анджела дю Бомон должна перед ней отчитываться?

— Вам нужно подписать несколько писем, Анджела. И мне хотелось спросить вас кое-что о проекте. Оклендского детского центра. Еще имеются три приглашения, они требуют немедленного ответа — да или нет. Вы не могли бы на них взглянуть?

— Завтра, Хелен. Вам не стоило задерживаться так поздно. Почему бы вам не пойти сейчас домой и не отдохнуть?

— Я не имею ничего против, чтобы поработать лишний часок-другой.

— Это очень любезно с вашей стороны, Хелен, но в этом нет необходимости. И сегодня мы ужинаем раньше.

— Ну хорошо, — неохотно ответила Хелен. — Тогда я прощаюсь. — Она повернулась, собираясь пройти в кабинет.

— Да, Хелен, кстати, моя сестра мне не звонила?

Хелен обернулась, вздернув бровь:

— Насколько я знаю, нет. А вы ждали от нее звонка?

«Опять началось. Вечно она сует нос не в свое дело».

— Нет, нет, ничего особенного. Спокойной ночи, Хелен.

Анджела, не торопясь, приняла душ. Затем надела длинную белую шерстяную юбку, черный джемпер и стала расчесывать волосы, пока они не легли так, как хотела она. Она заглянула в детскую: Тимми уже спал, а Дикки купался. Он пожаловался, что целый день не видел ее. Анджела пообещала, что весь следующий день проведет с ними. Она поговорила с няней, спросив, чем сегодня занимались мальчики. У няни тоже был осуждающий вид. «Неужели все в этом доме против меня?»

Анджела приказала подать ужин. Это поторопит старика. Они поужинают, она будет притворяться, что у них все в порядке, и, даст Бог, он быстро уедет.

Ужин длился бесконечно. Лайем Пауэр развлекал их рассказами о жизни киношников, которых она не знала, и случаями из жизни, происшедшими лет двадцать или тридцать тому назад. Дик громко смеялся над забавными эпизодами и задавал всевозможные вопросы по поводу мельчайших подробностей. Анджелу всегда поражало, что его интерес к этим деталям был неподдельным и совершенно искренним. Однако сегодня у нее было таксе ощущение, что эти двое ведут какую-то игру, пока она сидит с ними абсолютно беспомощная, не зная, что они задумали.

Анджела почувствовала, что смертельно устала. Переживания, длительная поездка на машине, бессонная ночь притупили ее восприятие. Она не могла понять их разговор и все ждала, когда наконец наступит решающий момент. У нее не было больше сил выносить все это. Ничего, избавление было близко, осталось подождать до послезавтра.

Они уже приступили к десерту. Скоро она извинится и выйдет, оставив Дика с отцом пить кофе, бренди и курить. У нее был достаточно убедительный предлог для того, чтобы уйти, — усталость. Может быть, ей удастся обвести вокруг пальца папу Пауэра, если она останется с ним наедине. Интересно, поверил ей Дик, что их конфликт исчерпан, что она отказалась от мысли о разводе и готова помириться?

Горничная подала клубничный торт. Анджела не притронулась к сладкому, она ждала, пока мужчины закончат ужин и принесут кофе, сигары и большой серебряный подсвечник, служивший зажигалкой. Развязка приближалась — Дик знал, что запах сигар вызывает у нее тошноту. Он зажжет сигару и, когда она извинится, произнесет свою обычную фразу о привередливой супруге, которая не переносит дыма. Анджела всегда являлась для него неиссякаемым источником шуток перед гостями. Причем эти шутки всегда были смешаны с презрением; деликатность не относилась к достоинствам, пользующимся его уважением.

Лакей принес кофе, бренди, сигары, серебряный подсвечник. Она встала.

— Папа Пауэр, извините меня, пожалуйста, я ужасно устала и собираюсь лечь спать. Вы можете покурить. Я увижу вас завтра? — спросила она, наклоняясь, чтобы поцеловать его в щеку. — Или вы сегодня возвращаетесь в Лос-Анджелес? — «Пожалуйста, скажи, что уезжаешь сегодня!»

Прежде чем отец успел что-либо ответить, Дик поднялся со своего места.

— Я думал, ты немного поразвлекаешь папу, Анджела. Я иду в свой кабинет. Сейчас ко мне приедет Пат Хэггерти, нам надо поработать — необходимо к четвергу закончить одну работу.

— К четвергу? — тупо переспросила она.

— Да. В четверг я лечу в Японию. — Он улыбнулся. — Разве ты не помнишь? Это торговый договор, над которым мы работали вместе с банками здесь и в Токио. И ты тоже должна лететь со мной. Я тебе об этом говорил. Ты забыла? Вижу по лицу, что так и есть. Ну ничего, это не имеет значения, у тебя впереди еще целый день, чтобы подготовиться. Так что побудь пока здесь и поболтай с папой, а я подойду попозже.

Он решил, что Анджела полетит с ним в четверг в Японию. Она даже не успела сказать ему, что собирается с детьми навестить свою мать. Что же ей делать? Она-то думала, что все уже решено. Анджела могла поклясться, что до этого он ни слова не говорил ей про поездку в Японию. Но ничего, это ничему не помешает. Может быть, так будет даже лучше. В четверг она скажет, что заболела и не может встать. Тогда ему придется уехать без нее, а как только он уйдет, она сразу уложит свои вещи и уедет вместе с детьми. Правда, это будет даже лучше, чем она предполагала. Ей нужно только продержаться сегодня вечером и завтрашний день.

Дик вышел из комнаты. Вид у него был такой, словно вчерашней ссоры не было вообще, хотя расстались они врагами. Ее последними словами, обращенными к нему, были слова о разводе, о том, что ничто не помешает ей развестись с ним, и все же он запланировал эту совместную поездку. Во всяком случае, он был уверен, что она поедет с ним. Значит, у него тоже есть какой-то замысел. Должно быть, он собирается действовать с позиции силы. Был ли источником этой силы папа Пауэр, сидящий здесь с таким благодушным и спокойным видом?

«О Боже милостивый, мне придется пережить это. Это будет не так-то просто. Нет… я должна быть сильной».

Она повернулась к старику, улыбнувшемуся ей.

— Ну что ж, я выпью с вами кофе, папа Пауэр, а потом пойду лягу. Иначе, боюсь, начну зевать прямо перед вами.

Он откинулся в кресле и зажег сигару.

— Тебе нужно лучше следить за своим здоровьем, Анджела. Такая молодая женщина, как ты, не должна переутомляться. Лично я все время делаю витаминные инъекции, они дают потрясающий эффект. Начинаешь себя чувствовать, как молодой козлик, — ты понимаешь, что я хочу сказать.

«Лучше не буду думать о том, что ты хочешь сказать».

— Может быть, хотите еще клубничного торта с кофе?

— Нет, нет, мне довольно. Но ты очень заботливая девочка, Анджела. Распорядилась, чтобы приготовили мои самые любимые блюда. Ты прекрасная хозяйка. Я очень это ценю. Я всегда говорил об этом Дику.

Она изобразила улыбку, прекрасно понимая — он знал о том, что не Анджела составляла меню. Она ждала, что он скажет.

— Дик рассказал мне, что произошло вчера вечером. — Тон его голоса совершенно не изменился.

Она лучезарно улыбнулась.

— А, это была дурацкая ссора. Сейчас все нормально.

— Ты от него никуда не уйдешь, и ты это отлично знаешь, — заявил он, не обращая внимания на ее слова.

Сердце ее заколотилось.

— Я же сказала вам, что это была просто ссора, и все уже забыто.

Тон его по-прежнему оставался ровным.

— Не надо разыгрывать передо мной спектакль. Ты не изменила своего решения. И с того момента, как вернулась от матери, ты все время притворяешься. Но в одном ты права — ты действительно обо всем забудешь. Все это будет забыто и похоронено. Я полагаю, что ты действительно была немного не в себе, если так расстроилась из-за такой ерунды, из-за пустяка, который ничего не значит. После того как вы с Диком вернетесь из Японии, тебе нужно будет немного отдохнуть. Куда-нибудь уехать, совсем одной — без Дика, без детей. Может быть, поехать на остров.

Она забыла об осторожности.

— Небольшой отдых не вернет утраченных чувств, — вырвалось у нее, но она тут же пожалела о сказанном. Она знала, что не следует восстанавливать против себя этого мерзавца, — это не помогло Кики и сделало невозможной ее карьеру в Голливуде.

Слегка смягчив тон, она произнесла:

— Я не хотела обидеть вас, папа, но это наше дело, оно касается только Дика и меня. Я понимаю, что вы беспокоитесь за Дика, это вполне естественно, но это настолько личный, настолько болезненный вопрос, что я действительно не могу обсуждать его с вами. — Своим тоном она постаралась показать ему, что разговор окончен. Затем она встала со стула, как бы демонстрируя, что больше им говорить не о чем.

— Сядь! — неожиданно рявкнул он.

Она села, пораженная ожесточенностью его голоса.

— Не заговаривай мне зубы о том, что ко мне это не имеет никакого отношения! Очень даже имеет! Мой сын — это часть меня! Меня! И я повторяю тебе, что в политике не должно быть скандалов! — Он осушил рюмку с бренди и налил еще. — А теперь успокойся, милочка, и веди себя хорошо, и тогда все будет прекрасно.

Анджела с ужасом смотрела на него — он разговаривал с ней, как с дешевой актрисочкой на площадке. Но она не была дешевой актрисочкой. «Мне совершенно не обязательно слушать его. Мне не…»

Но вслух она произнесла:

— Ничего не будет прекрасно. Этот брак для меня невыносим. Я больше не могу так жить! И не буду!

— Если ты говоришь о мелких грешках Дика, то он исправится. Мы с ним обсудили это, и он готов…

— Не смейте говорить мне о его «мелких грешках», само звучание этих слов — уже оскорбление! Весь этот брак — оскорбление! И больше я не собираюсь с вами это обсуждать. — Она опять решительно поднялась, чтобы идти.

На этот раз он тоже встал и толкнул ее на стул.

— У каждого мужчины есть свои маленькие тайны — именно это и является признаком настоящего мужчины. Дик — здоровый, энергичный молодой человек. Если бы ты была настоящей женщиной, он бы не шлялся. И не надо на меня так смотреть — ты не маленькая провинциальная девчонка, так что со мной этот номер не пройдет. Но, во всяком случае, теперь все будет по-другому. Дик обещал мне, что больше никогда…

— Мне плевать, что он вам обещал. — Она старалась не повышать голос, чтобы прислуга не слышала больше того, что уже узнала. — Этот брак не может продолжаться по ряду причин. Первая — потому что он не любит меня. Вторая — я не люблю его больше. И лишь третья — его «грешки», как вы мило это назвали. Есть и еще кое-что — ко мне никогда не относились как к жене, как к женщине, как к человеку. Я просто была вполне приличной рабыней-наложницей. У меня никогда не было настоящего дома. Я вынуждена была просить у него каждый цент и потом за него отчитываться. Я сейчас живу ничуть не лучше, чем когда была школьницей. И все это не имело бы никакого значения, если бы у нас была настоящая семья. Но ведь этого нет! Я не вижу причин продолжать эту комедию. Я понимаю, зачем этот брак нужен Дику, но мне еще пока никто не объяснил, что получаю от него я. А все потому, что это невозможно сделать, потому что для меня в этом браке нет ничего. Это не жизнь! И мне все равно, что вы здесь скажете. Вы не можете заставить меня остаться. Я не принадлежу Дику, я не его рабыня, которую он может использовать для своих нужд. Я ухожу, и я добьюсь развода, — совершенно спокойно проговорила Анджела.

Он сидел, попыхивая своей сигарой, ласково улыбаясь ей, как будто она была капризной и своенравной девчонкой. Наконец, он заговорил:

— Может быть, хочешь еще облегчить душу, Анджела? Ну что ж, давай. Выкладывай все.

— Мне больше нечего сказать, кроме того, что те фотографии, которые у меня есть и о которых, я знаю, вам говорил Дик, не будут использованы, если только меня к этому не вынудят обстоятельства. А теперь, может быть, вы позволите мне пойти и лечь?

Улыбка исчезла с его лица.

— Одну минутку, мадам. А вот теперь ты меня послушай внимательно, потому что повторять свои слова я не собираюсь. Ты никуда не уйдешь. Если только не хочешь, чтобы от твоей репутации не осталось и мокрого места, или если ты хочешь еще раз увидеть своих мальчиков.

На этот раз улыбнулась она.

— Не надо меня пугать. Если мне это будет необходимо, я действительно использую те снимки, и вы это знаете.

Он покачал головой.

— Я найду сорок экспертов, которые подтвердят, что они — фальшивка. А если потребуется, то и сотню.

— У меня тоже есть свои эксперты, — произнесла Анжела. — Моя мать и отчим помогут мне получить этот развод. Они будут во всем поддерживать меня. Я знаю, что правит этим миром, мистер Пауэр. Деньги. За деньги можно купить все. И вы должны знать это лучше, чем кто бы то ни было. И мой отчим готов потратить на это столько, сколько будет нужно мне. И как вы прекрасно знаете, Уиттиры были богаты, когда ваш отец еще только крутил штурвал. Если начнется борьба, Эдвард вам ни в чем не уступит. Удар за удар.

— Молодец, Анджела Девлин. — Особый упор он сделал на «Девлин», это послужило для нее предупреждением, что он собирается делать. — Ну конечно, ты всегда очень важничала. А почему бы нет? Все знают, какую известную фамилию ты носишь. Если ты еще не в курсе последних событий, то немного просвещу тебя о твоем папочке. Он уже больше не живет за счет богатых шлюх на Французской Ривьере. Насколько я понимаю, он уже недостаточно презентабелен для этого.

Анджела закрыла уши руками и побежала к двери. С неожиданной для пожилого человека живостью Пауэр вскочил и, обогнав ее, загородил дверь спиной.

— Я еще не закончил. И советую тебе убрать руки, чтобы мне не пришлось вопить на весь дом, так, чтобы все слышали. — Он с силой отвел ее дрожащие руки от головы. — Теперь он подбирает старых педерастов и обслуживает их за пять или десять долларов за сеанс. Как я понимаю, эти старые потаскуны не столь разборчивы, как богатые пожилые дамы. Я полагаю, тебя волнует состояние его здоровья? Ходят различные слухи. Одни говорят, что у него сифилис, другие — что он наркоман. Он употребляет морфий, насколько мне известно. Я не стал выяснять, какая из двух версий соответствует действительности, но думаю, не представит труда это уточнить.

Он повел Анджелу к стулу, и она не сопротивлялась, опустившись на стул, как тряпичная кукла.

— А теперь я тебе кое-что объясню о власти и деньгах. Я и не думал, что ты так наивна. Давай начнем с денег. Здесь ты права, деньги — это власть. Чем больше денег, тем больше власти. Но власть — это не всегда деньги. Иногда власть — это нужные связи или просто умение разбираться в людях и правилах игры. У меня есть связи — сверху донизу и во все стороны. Если сложить мои деньги, мои связи и мое умение разбираться в людях и правилах игры, то я неуязвим. — Его голос опустился до драматического шепота. — Нет такой игры, в которой бы я не разбирался. Не существует ничего такого, чего бы я не добился, если бы захотел. И если сопоставить мою власть и деньги с деньгами твоего отчима, то я вас всех просто уничтожу! — Он перевел дыхание. — Ты же видела, что я сделал с твоей сестрой. Выставил ее из страны, разве не так?

Я найду сотни человек, которые подтвердят, что ты еще большая потаскуха, чем твой папаша, и это будут почтенные люди — судьи, сенаторы, — все те, чьи имена произносятся с уважением. И они сделают то, что я и прикажу, потому что они знают — я могу уничтожить и их. Когда мы с тобой покончим, ты будешь считать, что легко отделалась, если у тебя не только заберут детей, но и посадят в дурдом…

Ты говоришь, у тебя есть фотографии? Ну что ж, у меня тоже есть фотографии твоего очень богатого, цветущего отчима, которые сильно пошатнут основание его биржевого дела. Вот, например, одна из них, где его член сосет другой представитель этой блистательной семьи Девлин — твоя сестра, падчерица Эдварда, актриса, дама из высшего общества, графиня и шлюха — Кики Девлин Роса!

«Но как он смог узнать про это? Возможно, видел кто-нибудь из прислуги, а затем рассказал ему. Но фотография? Он лжет насчет фотографии!»

— Вы лжете! — закричала она.

Он прижал палец к губам.

— Тихо, моя дорогая, — прислуга. Они же слышат все, а потом могут кое с кем поделиться своими знаниями. Мне нет необходимости лгать. Просто надо знать нужных людей. Хочешь услышать еще кое-какие семейные сплетни? Как насчет Мари дю Бомон Девлин Уиттир? Я знаю про нее очень интересную историю. Такая изысканная дама, как все про нее говорят, безупречная репутация, которая тем не менее получает дозу от одного доктора в Палм-Спрингсе, за что и расплачивается своим телом. Очень занимательно, правда?

Анджела вскочила, стуча кулаками по его груди.

— Вы все лжете, вы — мерзавец!

Он оттолкнул ее.

— Можешь мне не верить. Пойди и спроси свою мать. И даже если она будет все отрицать, то ты все равно будешь сомневаться, правда ли это? Но все остальные поверят. Всем так нравится верить в подобные вещи. А у меня есть связи с самыми популярными газетчиками в Голливуде. Они многим мне обязаны! Они напечатают все, что я им скажу.

«Они напечатают все, что я им скажу!» Анджела не сомневалась в этом. Она знала, что это правда. Она заплакала и плакала все сильнее, чувствуя полную беззащитность перед ним.

— Так что, моя дорогая, давай больше не будем говорить о разводе. А сейчас мне надо уезжать — меня ждет самолет. Сегодня я возвращаюсь в Лос-Анджелес. Вытри слезы, возьми себя в руки, иди к себе и хорошенько выспись, так, чтобы в четверг ты смогла полететь с Диком. Ты же не хочешь подвести его? Но не волнуйся, малышка. Я поговорил с Диком, и с сегодняшнего дня он будет примерным мальчиком. Он обещал это мне, и больше не будет никаких неблагоразумных поступков, и, чтобы доказать тебе, что я вовсе не такой уж негодяй, я прослежу за тем, чтобы у тебя был свой дом в Бель-Эр прямо рядом с нами. Как тебе эта мысль? Я всегда очень тебя любил, Анджела. В тебе чувствуется настоящая леди.

Ну все, кончай. Возьми себя в руки и успокойся, пока тебя никто не видел. Ты же знаешь, как люди любят болтать, особенно прислуга. И завтра утром первым делом поцелуй за меня этих двух маленьких негодяев. Черт побери, ведь Тимми ужасно похож на меня. Да, я чуть не забыл — я привез для тебя небольшой подарок. Купил его пару дней назад.

Он достал из нагрудного кармана небольшой сверток и вынул из него тонкий браслет, украшенный примерно двадцатью небольшими бриллиантиками и несколькими сколками изумрудов в центре.

— Это от Картье, — сказал он, протягивая его ей, и, улыбнувшись, покачал головой: — Неужели ты действительно думаешь, что мы тебя отпустим? При том, что в пятьдесят восьмом году будут выборы губернатора, а в шестидесятом — президентские выборы?

«О Боже, ну почему я не могу убить его? Ну почему? Почему? Это несправедливо».

Она не взяла браслет, и он кинул ей его на колени. Анджела тупо уставилась на браслетик.

— Как только я его увидел, я сказал себе — это то, что подойдет Анджеле… изящный, элегантный, такой, как она сама.

Он вышел из комнаты, но она еще некоторое время сидела одна. Постучала и вошла горничная.

— Можно убрать со стола, миссис Пауэр?

— Да. — Анджела с усилием поднялась со стула, держа браслет в руке. Она не забыла сказать «спокойной ночи», хотя это и потребовало от нее значительных усилий. Горничная с любопытством смотрела на нее, и Анжела отвернулась.

С трудом, еле волоча ноги, она стала подниматься по лестнице. Внизу появилась экономка.

— Вы уже ложитесь, миссис Пауэр?

Анджела без всякого выражения взглянула на нее.

— Да, я ложусь. Спокойной ночи.

— Я уже велела Кларе приготовить вам постель. Я так и думала, что вы ляжете пораньше.

«Правда? Ты наверняка слышала каждое слово в столовой, ведь так? Шпионка, шпионка и еще раз шпионка».

— Почему это вы решили, что я лягу пораньше, миссис Питерс? — спросила она.

— Ну, у вас был тяжелый день. Ведь у вас действительно был тяжелый день, вы рано встали. Ехали из самого Лос-Анджелеса! Я была уверена, что вы просто с ног валитесь.

— Да. Я действительно валюсь с ног.

— Тогда спокойной ночи. Желаю приятного сна.

Лампы в ее спальне были зажжены, шторы задернуты, окно чуть приоткрыто, чтобы впустить в комнату немного свежего ночного воздуха. Покрывало было снято, а атласное одеяло чуть откинуто. Комната выглядела уютной, теплой, удобной. «Какая насмешка!»

«О Боже, что же мне делать?! Знаю только одно — мне необходимо найти замену миссис Питерс».

В дверь постучали.

— Да? — уставшим голосом откликнулась она. Они никогда не оставят ее в покое.

— Это Клара, мадам. Может быть, вам что-нибудь нужно? Приготовить вам ванну?

— Нет. Спасибо.

— Спокойной ночи, мадам. Она заставила себя ответить:

— Спокойной ночи, Клара.

Анджела разделась и наполнила водой мраморную ванну в старомодной, отделанной белым кафелем ванной. Она опустилась в теплую пенистую воду, надеясь, что горячая ароматная вода хотя бы немного смоет усталость и тревогу. Но облегчения не наступило. Она медленно вытерлась и надела белую хлопчатобумажную ночную рубашку и халат.

Надо было позвонить матери и сказать ей, чтобы она забыла обо всех их планах. Мама, конечно, захочет, чтобы она все объяснила, но сегодня она просто не в состоянии это сделать. Когда-нибудь она ей все расскажет, но только не сегодня.

Когда Мари подошла к телефону, Анджела услышала беспокойство в ее голосе. «Бедная мама. Она расстроена гораздо больше, чем показывает».

— Мама… все, о чем мы с тобой говорили… забудь об этом, просто забудь и все.

— Анжела! В чем дело? Что случилось, почему ты передумала?

— Я не могу об этом говорить.

— Вы с Диком помирились? Причина в этом?

— Нет. Не помирились. Но я должна остаться. Когда я приехала, здесь был отец Дика.

— Ну и что?

— Он специально прилетел, чтобы поговорить со мной.

— Ну и что? Все равно мы должны осуществить наш план.

— Нет, мама. Он мне достаточно убедительно показал, что такое власть. А у него она есть. Я не могу получить развод. У него есть власть!

— Перестань, Анджелика, и объясни мне, что произошло.

— Мама, я не могу сейчас говорить об этом. Просто поверь мне. У него есть власть, и я не могу получить развод. Спокойной ночи, мама. Постарайся не волноваться. — Она повесила трубку.

Она не знала, правда ли то, что Лайем рассказал о матери и об отце. Но о Кики и Эдварде он действительно знал правду, даже если у него и не было никаких снимков. Анджела была уверена, что он вполне может сделать все то, что говорил. И он мог сделать так, что они напечатают все что угодно, независимо от того, правда это или нет.

Она взяла браслет, который лежал на кровати. Мелкие камушки в металле — ни одного более пли менее крупного бриллианта. Сколько камней, расположенных так, что производили впечатление чего-то настоящего. Совсем как ее брак.

На ее губах появилась горькая улыбка. Ни отец, ни сын не очень-то разорялись на браслетах.

«Ох, папа, папа! Нет, не буду думать об отце. По крайней мере, не сегодня. Болтается по улицам в поисках… нет, не надо! И он врал про маму! Она сильный человек, чтобы стать наркоманкой, и никогда бы не вступила в близкие отношения с каким-нибудь мерзавцем… доктором, лишь для того, чтобы… Он лжет! Я знаю это. Гнусный, мерзкий тип! И использует всех этих женщин как своих шпионок — эту скользкую миссис Питерс. Черт бы ее побрал! И еще эта Хелен О'Нил!»

Если бы Кики услышала о якобы существующей фотографии, на которой она с Эдвардом была изображена в компрометирующей позе, то она хохотала бы до упаду. Если бы Кики увидела этот браслет со сколками бриллиантов, то смеялась бы еще больше.

Анджела опять разрыдалась.

«Но я твердо знаю одно. Я больше никогда в жизни не буду спать с Диком Пауэром, даже если проживу сто лет и все эти годы мне нужно будет жить с ним. Клянусь!»

Она пошла в ванную комнату и взяла из флакона две таблетки валиума. Налив воду в стакан, она проглотила их. Немного подождала, размышляя, не принять ли еще одну таблетку.

Анджела легла на кровать и зарылась головой в подушку. Она подумала, как было бы хорошо заснуть и не проснуться, но тут она вспомнила о сыновьях. Это было бы ужасно для них. Она почувствовала, как погружается, проваливается куда-то.

Зазвонил телефон. Анджела протянула руку, нащупывая трубку:

— Да? Алло?

Небольшая пауза, затем послышался голос Кики.

— Анджела! Как ты там? Я в Югославии. Здесь просто прекрасно. Это будет великолепный фильм. Ты даже не представляешь, кого я здесь встретила, — представляешь, в центре Югославии?… Анджела, ты меня слушаешь?

— Да, но я не могу сейчас разговаривать.

— Почему? Ты не одна? В чем дело? У тебя какой-то странный голос.

— Нет, нет. Просто я очень хочу спать, я не в состоянии разговаривать.

Она повесила трубку и через несколько минут уже видела сон.

* * *

По телевизору все время показывали одну и ту же картинку, снова и снова: Дик сходит с американского самолета со своей красавицей женой, бывшей актрисой; вот губернатор приходит в банк. Кругом масса народа. Служба безопасности, полицейские, студенты. А затем кадр: американский губернатор лежит на тротуаре мертвый.

Анджела и Кики сидят наверху в доме в Бель-Эр, они без перерыва смотрят телевизор. Время от времени они смеются и переговариваются шепотом. Входит рыжеволосая девушка и спрашивает их:

— Почему вы все время смотрите телевизор? Это ужасно.

Они хохочут над ней и корчат гримасы. Кики говорит:

— Лайем Пауэр тоже смотрит. Там, внизу. Почему же ты не требуешь, чтобы он прекратил?

Рыжеволосая в шоке, она уходит.

— В этом черном платье она похожа на черную ворону, — произносит Кики. — Они все похожи на черных ворон.

— Мы что, тоже похожи на черных ворон?

— Не говори глупостей, — отвечает Кики. — Мы в своих черных платьях выглядим элегантно. Я внизу видела Ника. Он очень хорош в своем черном костюме.

Анджела нежно улыбается.

— А Дик? Дик тоже очень хорош. Лежит так спокойно. Правда ведь, он интересный мужчина? Тебе не кажется, что он прекрасно смотрится в этом черном ящике?

— У него очаровательная улыбка. И красивые глаза. Только они закрыты. Но ресницы очень хороши. Но в постели он не гигант. — Кики что-то шепчет на ухо Анджеле, и они обе покатываются со смеху.

В комнату входит Ник, и Анджела протягивает ему руку. Он целует ее. Она подмигивает Нику, но у того несколько смущенный вид.

— Пойдемте, — говорит человек в черном костюме. — Все. Пора идти. Поторапливайтесь и идите по очереди. Кто первый?

— Я первая, — говорит Анджела. — Разве не я первая, как ты думаешь, Кики?

— Ну конечно. Ты должна быть первой.

— А я — вторым, — говорит Шон, брат Дика.

— Разве не дети должны быть вторыми? Ведь он их отец, — возражает ему Анджела.

Вмешивается Кики:

— Я хочу быть второй и стоять рядом с тобой, Анджела.

— Хорошо, Кики, ты возьмешь детей и будешь идти вместе с ними, и вы все трое будете вторыми.

— Ну хорошо, тогда я буду третьим, — говорит Шон.

— Нет, ты будешь четвертым, третьей буду я, — с обидой говорит Бонита, мать Дика. — В конце концов, ты только его брат.

Наконец, все выстраиваются в процессию позади Анджелы и уже готовы двинуться. Процессия очень длинная и тянется по всему зданию и лестнице.

— Можно начинать, — говорит Лайем Пауэр. — Я пойду первым.

— Нет, первой пойду я, — говорит Анджела.

— Это ты так думаешь! Пойду первым я, и разговор окончен.

— Но подождите, — говорит Анджела. — Мы еще не можем похоронить Дика. Мам нужно подождать папу. Разве вы не знаете, что нам нужно дождаться папу?

И все торжественно повторяют за ней:

— Да, мы должны дождаться папу.

Сквозь сон Анджела слышала, как зазвонил телефон. Пытаясь проснуться, она взяла трубку, из которой опять послышался голос Кики.

— Анджела? Я волнуюсь из-за тебя. Мне не понравился твой голос. В чем дело? Что-нибудь случилось?

Анджела отвела трубку от уха. Ей снился какой-то ужасный сон, подумала она, но не могла вспомнить, что именно ей снилось.

8

Придя на следующее утро на работу, Хелен О'Нил увидела Клару, горничную, стоявшую у дверей спальни Анджелы. Поднос с завтраком стоял на столике рядом.

— В чем дело, Клара? — Хелен взглянула на часы. — Уже без десяти девять. Поздновато для завтрака. Почему ты не отнесла ей поднос?

— Не знаю, что и делать, мисс О'Нил. Я стучу-стучу. Я всегда стучу, прежде чем войти. Иногда миссис Пауэр хочет поспать немного подольше, и тогда она просит меня прийти позже. А сегодня утром она не отвечает. Но мне кажется, я слышу ее голос. Она не спит. По-моему, она плачет…

Хелен прислонила ухо к двери и услышала плач. Она несколько раз постучала в дверь, но Анджела не отвечала. Немного поколебавшись, Хелен сказала горничной:

— Надо ее поднять.

Она толкнула дверь, которая оказалась открытой. Они увидели, что Анджела лежит навзничь на кровати и рыдания сотрясают все ее тело. Секретарша бросилась в комнату и подбежала к кровати; горничная медленно последовала за ней:

— Нужно нести поднос, мисс О'Нил? Позвать миссис Питерс?

— Помолчи немного, — велела она горничной. — Анджела? Что-нибудь случилось? Вы больны?

Анджела смотрела прямо перед собой и плакала не переставая.

— Анджела, у вас что-нибудь болит? Чем я могу вам помочь?

Ответа не последовало.

— Может, выпьете немного кофе? Вам станет полегче. Клара, принеси миссис Пауэр чашечку кофе.

Горничная выбежала в холл. Хелен села на край кровати. Она погладила Анджелу по голове и ласково заговорила с ней. Когда горничная принесла кофе, Хелен взяла чашку и попыталась уговорить Анджелу съесть и выпить немного. Но Анджела словно не замечала ее. Секретарша поднесла чашку к ее губам, но та отвернулась и закрыла глаза.

Хелен поставила чашку на блюдце и обратилась к горничной:

— Послушай меня внимательно, Клара. Ступай вниз в кабинет мистера Пауэра и попроси его прийти сюда. Больше ни с кем не разговаривай. Если у мистера Пауэра кто-нибудь есть, то попроси его поговорить с тобой наедине.

Горничная, казалось, нервничала и не понимала, что делать.

— Ладно, — сказала Хелен, — Я сделаю это сама. А ты оставайся здесь с миссис Пауэр. Просто сиди здесь и пытайся ее успокоить. Погладь ее по голове или сделай еще что-нибудь.

Горничная смотрела на нее с испуганным видом, стоя в нерешительности.

— Ну, давай, давай! — Хелен слегка подтолкнула ее. — Сядь на кровать. Возьми ее за руку. Не надо ничего бояться. Бога ради. Она тебя не укусит. Я сейчас вернусь.

— Пожалуйста, побыстрее, мисс О'Нил. Я не знаю, что делать.

— О Боже! Просто сиди, и все. Я не уверена, что она вообще тебя видит или понимает, что ты здесь.

Дик Пауэр вбежал в комнату, сопровождаемый Хелен. Клара тут же вскочила и отступила назад.

— Можешь идти вниз, Клара, но ничего никому не говори. Ты меня поняла? Никому! И принеси сюда этот поднос с завтраком, прежде чем уйдешь, — сказала ей Хелен.

Дик стоял немного поодаль от кровати, как будто у его жены была какая-то заразная болезнь.

— Хелен, вы не подождете в холле? И пожалуйста, закройте дверь.

После того как Хелен закрыла дверь, Дик подошел поближе к Анджеле.

— Еще одно представление? Ты прекрасно знаешь, что это тебе не поможет.

Анджела не отвечала. Она продолжала рыдать, не открывая глаз.

— Отвечай, пожалуйста, ради Бога! И перестань плакать! Весь дом через пять минут будет в курсе. — Он погладил ее по волосам. — Пожалуйста, возьми себя в руки. Тебе действительно станет плохо. Нужно подумать о детях. — Он осторожным движением потрогал ее лоб, отодвигая влажные пряди с лица. Но никакой реакции не последовало. В течение нескольких минут он смотрел на нее, не зная, что делать. Наконец он подошел к двери. — Хелен, зайдите сюда, пожалуйста. Мне кажется, она больна. Может быть, переутомление. Нужно вызвать врача и дать ей успокоительное. Думаю, лучше всего позвать доктора Пинцера. Но вначале, будьте добры, свяжите меня с Патом Хэггерти. Не говорите, в чем дело, просто скажите, что он мне срочно нужен. А затем позвоните доктору Пинцеру. И скажите ему, что Анджела больна. Больше ничего не говорите. Попросите прийти немедленно. Это понятно? Когда всем позвоните, идите вниз и ждите, когда придут Пат и доктор. Я хочу, чтобы вы лично провели их наверх, как только они прибудут. Понятно?

Хелен направилась к двери, чтобы пойти в свой кабинет.

— Нет, идите в другую комнату и звоните по моему частному телефону. Подождите минутку. Прежде чем будете звонить доктору или Пату, постарайтесь связаться с моим отцом. Если не сможете связаться сразу, передайте, чтобы он немедленно мне позвонил.

Хелен взяла с подноса кусочек тоста и, откусывая от него, пошла в соседнюю комнату. Дик будет еще раз выдвигаться в губернаторы, а там, глядишь, начнется борьба за президентское кресло. Если она хорошо себя проявит в столь чрезвычайной ситуации, кто знает, что может произойти в будущем?

* * *

— Дик, я дам ей успокоительное, так что она будет спать несколько часов. По крайней мере, она перестанет плакать и немного отдохнет. Я приду попозже, когда кончится действие лекарства, и тогда посмотрим, как она будет себя чувствовать. Как вы говорите, это может быть нервное переутомление, и все пройдет после хорошего отдыха. Или, возможно, это какая-то форма истерии, тогда это может продлиться день-два. Когда я вернусь, можно будет сказать поточнее. Если она перестанет рыдать, мы сможем поговорить с ней и я смогу определить, насколько ее положение серьезно. Тогда и будем решать, что делать. Может быть, понадобится сиделка. Или внутривенное питание, если мы не сможем заставить ее есть и пить. Возможно, даже больница, если это затянется. Но сейчас нет смысла об этом говорить. Возможно, это просто небольшой нервный срыв, Анджела всегда была немного эмоциональной. Пусть около нее кто-нибудь побудет сегодня, а я подойду попозже.

— Хорошо, Дэвид. Спасибо, что пришли так быстро. Я очень ценю это. Я попрошу побыть с ней Хелен. Я могу рассчитывать на ее молчание. И кроме того, она очень привязана к Анджеле. Мне бы хотелось, чтобы об этом знало как можно меньше народу. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Ну, разумеется. Конечно. Я зайду часиков в пять-шесть. Если действие лекарства прекратится раньше, вызовите меня.

* * *

— Сегодня я буду работать здесь, Хелен, мало ли что. Если Анджела проснется, дайте мне знать сразу же. Если нет, просто посидите с ней и никого не впускайте. Если вам что-нибудь понадобится, попросите Клару принести. Я надеюсь, эта дуреха сумеет держать язык за зубами. Я постараюсь запугать ее, как смогу, но вы же знаете эту прислугу. Каждый раз, когда я ей что-то говорю, у нее такой вид, что она вот-вот хлопнется в обморок. И если кто-нибудь будет звонить по личному телефону Анджелы, то говорите всем, что ее нет дома, и спросите, что передать. Это относится также и к ее матери и сестре, к ним особенно. Главное, чтобы они не догадались, что что-то случилось. Одно неосторожное слово, и они налетят на меня.

Хелен кивнула:

— Не волнуйтесь, все будет в порядке.

— Мне очень жаль, Дик, но сейчас, когда действие лекарства закончилось, я не вижу никакого улучшения. Она все время рыдает и ни на что не реагирует. Я сомневаюсь, что она понимает, где находится. Я сделаю ей еще один укол, чтобы она проспала ночь. Мне бы хотелось, чтобы утром ее осмотрел мой коллега, Боб Причард. Очень хороший специалист. Я думаю, нам необходима консультация психиатра.

Лайем Пауэр, прибывший за несколько минут до него, нахмурился.

— Нам бы не хотелось начинать с психиатров. Стоит только с ними связаться, потом вовек не отвяжешься. Они месяцами будут тянуть эту резину. Я считаю так — пусть она поплачет. Когда ей надоест плакать, она перестанет.

Дик выслушал его и затем повернулся к врачу:

— А что вы думаете, Дэвид? Может быть, пока подождем кого-нибудь приглашать?

— Я не считаю себя достаточно квалифицированным в этой области, чтобы решать такой вопрос один, Дик. Мне кажется, положение гораздо серьезнее, чем мы предполагаем. Но я могу предложить и другой вариант. У меня есть связи с небольшой клиникой неподалеку от города, «Стоу клиник». У них в штате имеется психиатр, хотя, строго говоря, это не лучшее место. То есть даже если какая-то информация и просочится, то мы всегда сможем отрицать нервный срыв. Мы всегда сможем сказать, что это… ну, я придумаю, что именно мы сможем сказать. Завтра утром ее необходимо будет туда перевезти.

— А что ты думаешь, папа?

— Почему бы не подержать ее несколько дней здесь и посмотреть, как пойдут дела? Никто не плачет вечно. У нее это пройдет. Не вижу смысла связываться с психиатрами или больницами.

Доктор покачал головой:

— Извините меня, но я не могу оставить ее в таком положении. Это будет абсолютно безответственным решением.

— Но вы же можете все время давать ей успокоительное? Это заставит ее молчать и лежать тихо, — проворчал старый Пауэр.

— Боюсь, что не могу давать ей успокоительное в таком количестве без консультации с кем-либо, кто лучше меня разбирается в подобных вещах. Я настоятельно советую вам обратиться к психиатру или отправить ее в клинику.

— Я думаю, что не нужно держать ее здесь, папа. Все в доме знают, что что-то произошло. И чем дольше мы будем держать ее взаперти, тем хуже это будет выглядеть, когда вся история выйдет наружу. А она обязательно выйдет наружу — слишком много людей в курсе.

— Ладно. Тогда увозите ее отсюда к черту, — согласился Лайем. — Это будет лучше, чем если сюда начнут ходить психиатры. Но если вы собираетесь увозить ее, то сделайте это сегодня ночью. Будет меньше разговоров. И тогда ты сможешь поехать в Японию, как и намечал.

Доктор с явным облегчением подошел к телефону:

— Я позвоню в клинику и обо всем договорюсь. И не волнуйтесь. У них есть своя машина, она без опознавательных знаков — просто пикап темного цвета. Я сделаю ей еще одну инъекцию успокоительного, и мы спокойно доставим ее туда.

В дверь постучали. Дик отворил.

— Да, Хелен, что случилось? Анджела пришла в себя?

— Нет, Дик. Просто опять звонила мать Анджелы. Она догадывается, что что-то случилось. Она просила передать, что если Анджела ей не позвонит в ближайшие полчаса, то она сегодня же приедет сюда. Чувствуется, что она очень взволнована.

— И что ты думаешь, папа? Нужно ли мне ей позвонить и сказать, чтопроизошло!

— Черт! Эта старая сука! Позвони ей и скажи что-нибудь. Только не говори правды. Скажи, что Анджела не очень хорошо себя чувствует и доктор дал ей успокоительное. Сегодня она нам здесь не нужна! — сказал Лайем сыну. — Скажи ей, что это обычная простуда.

— Я постараюсь. Я постараюсь, но не думаю, что мне это удастся.

Черный пикап приехал за Анджелой в девять часов вечера. В одиннадцать в черном лимузине шофер привез Мари. Дик с отцом были почти уверены, что она приедет, и приготовились к этому. Дик сам открыл ей дверь и быстро провел в библиотеку.

Мари Уиттир смотрелась по-королевски в своем длинном манто из русской каракульчи, облегающем ее стройную фигуру; ее светлые волосы были уложены в тугой узел. Лайем Пауэр не мог не признать, что она была необыкновенно хороша. «Она выглядит не старше своих дочерей и уж во всяком случае, — подумал он, — на мой взгляд, намного лучше».

— Так, вы, ублюдки, — произнесла Мари, несмотря на грубые слова, она все равно выглядела по-королевски, — может быть, вы скажете мне, что здесь происходит? Что вы сделали с моей дочерью?

Старший Пауэр довольно хихикнул, восхищаясь ее прямотой. Дик бросил на него сердитый взгляд, тяжело вздыхая. Он знал, что предстоит сложный разговор. Как можно деликатнее он сообщил ей о случившемся, ожидая взрыва.

— Значит, вы ее заперли? Изолировали в каком-то непонятном заведении, чтобы она вам не мешала? Чтобы сидела тихо и не могла развестись с тобой? И что ты собираешься делать дальше? Прикинуться, что она сошла с ума, и позволить этим мерзавцам накачать ее всякой дрянью, пока она действительно не помешается? Это что? Эпизод из ваших дешевых фильмов? Вы думаете, что я буду спокойно стоять в стороне и смотреть, как вы это проделываете? Мое бедное дитя! Кто бы мог подумать, что вы — два грязных подонка — попытаетесь проделать такую штуку.

Лайем рассмеялся, как будто Мари сказала что-то необыкновенно смешное.

— Погоди, погоди, Мари! Я, конечно, понимаю, что ты расстроена, — это действительно может расстроить кого угодно. Я был здесь и видел бедняжку, она такая… такая… она могла только плакать. Я сам ужасно расстроился, поверь мне. Давай, Мари, присаживайся. Не будешь же ты стоять здесь вот так всю ночь — это ничему не поможет. Дик, приготовь Мари что-нибудь выпить.

— Я не хочу ничего пить. Я хочу видеть Анджелу! И сейчас! — В ее голосе послышались угрожающие нотки.

— Вы городите чепуху, — произнес Дик. — Неужели вы действительно считаете, что мы могли сделать такую глупость, как представить Анджелу больной, если бы этого не было на самом деле. У нее что-то вроде нервного срыва. Мне очень жаль. Жаль гораздо больше, чем вы, возможно, думаете, но это так. Можете поговорить с доктором Пинцером. Ему-то вы поверите или тоже нет?

— Вашему-то доктору? — фыркнула Мари. — Почему я должна ему верить больше, чем вам?

Лайем широко улыбнулся и с восхищением покачал головой:

— Ну это уже чересчур!

— Я абсолютно вам не доверяю, вы способны на все, Я поверю только своим собственным глазам. Я хочу видеть Анджелу сейчас же! Сию минуту!

Дик с трудом сдерживался.

— Сегодня ее нельзя увидеть. Мы не можем заявляться в клинику среди ночи и перевернуть там все вверх дном. Неужели нельзя подождать до завтра? Можете переночевать здесь и сразу же с утра поехать туда. Даю вам честное слово. Сейчас она все равно спит — ей дали успокоительное. Вы все равно ничего не сможете узнать.

— Я сейчас же отправляюсь туда — с вами или без вас. Думаю, вам лучше позвонить в клинику, чтобы они были готовы к моему приезду. И предупредите, что я собираюсь провести ночь в палате с моей дочерью. Если она еще находится под действием лекарства, то я буду рядом с ней, пока она не придет в себя. А заодно и посмотрю, что именно ей вкалывают. И если вы не позвоните им и не попросите их впустить меня, то я прямо отсюда иду в полицию и попрошу их сопровождать меня. А утром я соберу адвокатов с постановлением о том, чтобы мою дочь немедленно выпустили. Что вы на это скажете? Или вы звоните в клинику, или я иду в полицию!

Лайем опять засмеялся. Она действительно была женщина что надо. Нужно было отдать ей должное — она умела драться. И она сражалась тем же оружием, что и он.

— Лучше позвони, сынок. Я думаю, в своем заведении они привыкли к таким вещам. А когда будешь звонить, попроси их поставить в палату к Анджеле еще одну кровать для Мари. Мы должны быть уверены, что ей будут обеспечены хорошие условия. Мы поедем с вами, Мари, чтобы убедиться, что вам предоставили все необходимое. В конце концов, мы — одна семья.

Проведя ночь в клинике, Мари увидела все, что она хотела увидеть. Анджела не разговаривала с ней; Мари даже не была уверена, что она вообще заметила ее присутствие. Но она все время сидела рядом с дочерью, пока приходили и уходили врачи. Она спрашивала их о состоянии дочери, но они говорили только, что необходимо немного подождать и понаблюдать за ней.

В конце дня приехал лимузин губернатора, чтобы отвезти Мари домой. Лайем сидел у телевизора и смотрел выпуск новостей. Он встал, чтобы поздороваться с ней.

— Я рад, что вы приехали и сможете поужинать со мной, — сказал он. — Терпеть не могу ужинать один. И потом, так приятно, когда напротив сидит красивая женщина. Это улучшает пищеварение.

— Я приехала сюда не для того, чтобы улучшать ваше пищеварение. В вашей клинике меня вполне прилично покормили. Я приехала поговорить с Диком, поскольку у него в течение целого дня не нашлось времени заехать в клинику и посмотреть, как чувствует себя его жена. Где он?

Лайем сообщил Мари, что Дик вылетел в Японию сегодня утром и пробудет там несколько дней.

Мари горько улыбнулась.

— Вчера он отправил жену в клинику, а сегодня — опять за работу, как обычно.

Лайем Пауэр слишком устал, чтобы продолжать играть роль добродушного старика.

— Дик — губернатор, — резко произнес он. — И ему надо выполнять свои обязанности, ехать туда, куда зовет его долг. Жизнь не может остановиться из-за того, что ваша дочь настолько избалована, что сваливается с нервным расстройством, если не может получить того, чего хочет.

— Значит, вы это себе так представляете? Все очень просто, по-вашему? Ну что ж, поскольку ваш сын ничего не желает предпринимать, то придется мне этим заняться, и я сделаю то, что считаю необходимым, без консультаций с вашим сыном. Я собираюсь договориться, чтобы Анджелу перевезли в «Пейн Уитни» в Нью-Йорке, где она получит надлежащий уход и лечение.

— Нью-Йорк? Об этом не может быть и речи. И только не пойте мне эти песни про судебное постановление! — Однако, несмотря на суровый тон, он был обеспокоен.

— Да, в Нью-Йорк. Там лучшие доктора, и они смогут ей помочь. Может быть, вас и устраивают третьесортные коновалы, но моя дочь должна получить первоклассное лечение.

— Вы прекрасно знаете, что произойдет, если вы отправите ее в Нью-Йорк. Там на нее набросится целая стая журналистов, которые будут все вынюхивать. А какой будет скандал? Вы действительно хотите, чтобы они распространили про вашу дочь все это дерьмо? — Он намеренно употребил грубое слово, чтобы добиться большего эффекта. — Вы действительно думаете, что для нее будет лучше, если скандальный «Уиспер» или сплетница «Секрет» напечатают на первой странице ее фотографию, где у нее будет безумный вид?

По лицу Мари он понял, что на этот раз выиграл. Одержав победу, он мог позволить себе опять проявить доброжелательность.

— Вы, конечно, можете сами за всем следить. Так же, как и я. Можете приезжать в любое время и наблюдать, как идут дела. Доктор Пинцер не думает, что положение очень тяжелое. Он считает, что Анджела довольно скоро встанет на ноги. Ну, а если и через некоторое время не будет заметных улучшений, то, возможно, придется что-нибудь предпринять. Может быть, отправить ее в Лос-Анджелес.

Мари немного подумала.

— Хорошо. Я согласна. Но я постоянно буду здесь, я вас предупреждаю. А сейчас я возьму детей. Пока Анджела в больнице, а Дик без конца разъезжает, я должна быть уверена, что дети находятся под присмотром.

Лайем, поразмыслив, решил, что не стоит выпускать детей из своих рук.

— Дикки ходит в подготовительный класс здесь, и вы знаете, как плохо при таком положении менять у детей режим. Хватит того, что их матери нет с ними.

Мари помолчала, раздумывая, — в том, что он говорил, был смысл.

Пауэр продолжал.

— Здесь есть кому присмотреть за детьми — у них есть няня, потом миссис Питерс. Да и Хелен О'Нил — очень толковая женщина. Все будет в порядке, Мари. Все обойдется. Я прослежу за этим, можете мне поверить. А теперь, как насчет того, чтобы поужинать со мной? Я бы очень оценил такое общество.

— Я согласилась оставить Анджелу в этой клинике, по крайней мере пока, и оставить с вами детей, но я хочу, чтобы вы все поняли правильно. Вы меня не проведете, ублюдки! Вы выгнали одну из моих дочерей из страны и довели мою вторую дочь до нервного срыва. Я этого вам никогда не прощу, и вы ответите за все перед судом. Я вам это обещаю.

Лайем Пауэр не сомневался в ее словах.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ Палм-Спрингс, Сакраменто, Брентвуд, 1958

— Голливуд был в полном отчаянии из-за болезни Анджелы. Хотя она уже давно нигде не снималась, к ней относились как к своей. Она была актрисой до того, как вышла замуж за Дика Пауэра, а затем была женой конгрессмена от нашего родного округа, ну а потом, конечно, стала первой леди нашего штата, став женой губернатора. Да, Голливуд считал Анджелу одной из своих дочерей. Кроме того, она всегда была одной из самых очаровательных и приятных женщин, какую только можно себе вообразить, — утонченная, с аристократическими манерами. Все так говорили, особенно Ник Домингез, наиболее известный фотограф города. Он мною раз фотографировал ее.

Было много разговоров о причине нервного расстройства Анджелы, я, разумеется, тоже участвовала в этих разговорах, однако никогда ничего такого не напечатала. Конечно, у меня было свое собственное мнение обо всем этом. Все знали, что брак ее не особенно удачен, но только Хедда что-то писала об этом в прессе.

Что касается Кики, то ее актерская карьера в Италии развивалась очень успешно, пока ее муж не связался с этим иностранцем Зевом Мизрахи. Мизрахи стал снимать Кики в итальянской киноэпопее «Война и мир». Единственное, что я могу сказать, это то, что русская литература не для итальянцев, если вы меня понимаете. В Голливуде вариант «Войны и мира» Мизрахи восприняли как полный провал. Этот фильм стал посмешищем во всем мире.

Весь Голливуд ликовал, когда Анджела почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы покинуть лечебницу…

1

— Кики, ну пожалуйста, стань сама собой! Почему бы тебе не обращаться со мной, как всегда?

— Но, дорогая моя, что я делаю такого, чего не делала раньше?

— Ты слишком заботлива и осторожна, как будто я сделана из стекла. Ты больше не дразнишь меня и не орешь, и не говоришь, как мне поступать для моего же блага, как ты всегда делала с самого детства. Я совершенно такая же, как и была всегда, или почти такая же.

— Я это знаю. Вообще-то ты выглядишь просто прекрасно, как никогда. Кожа великолепная, глаза ясные и блестящие, а фигура вообще сногсшибательная, может быть, тебе не мешало лишь чуть-чуть поправиться.

— Ну должно же было все это лежание в кровати принести пользу. Ох, сколько же я проспала! И здесь, в Палм-Спрингсе, я уже нахожусь целых три недели и только и делаю, что жарюсь на солнце. Мама просто не позволяет мне вставать с этого шезлонга. Даже на прошлой неделе, когда приехали ребята.

— Почему мальчики не остались погостить подольше? Почему они приехали только на неделю, когда почти целый год…

— Дикки надо идти в школу. А через пару недель я тоже поеду… домой, если можно это так назвать.

— Это действительно тебя так сильно пугает, малышка? Возвращение?

— Да, пожалуй, немного. Да нет, довольно сильно. Но доктор Престон говорит, что я не должна об этом думать. Я не должна думать ни о следующей неделе, ни о следующем месяце. Я должна жить только сегодняшним днем.

— А что доктор Престон прописал для твоего брака? Что он предлагает делать с Диком?

— Кики, доктор Престон не консультант по вопросам семьи, но он говорил мне, что разговаривал с Диком и сказал ему, что для моего душевного здоровья лучше всего будет развестись, однако ему не удалось уговорить. Дика дать мне развод.

Кики присела на край ее стула.

— Как только у Дика хватает совести?..

— Доктор Престон сказал, что Дик после президентских выборов в 1960 году отпустит меня, если проиграет. Сама я в это не верю. Я думаю, он все равно не захочет оставить меня, потому что останется губернатором, но он так сказал. И он также сказал, что если победит на президентских выборах, то отпустит меня после четырех или восьми лет работы в этой должности.

— Ты, конечно, не согласилась?

— Доктор Престон понял по словам Дика так, что тогда они заберут детей под предлогом моей психической неуравновешенности…

— Вот подонок! Настоящий сукин сын! Мерзкий, вонючий ублюдок… И что сказал на это доктор Престон? Он, наверное, был шокирован?

— Да нет. Мне кажется, психиатры не бывают шокированы. Они привыкли иметь дело с людьми разного склада, разного характера… даже если эти характеры ужасны. Так что доктор Престон сказал, что, поскольку в настоящее время я не могу разорвать этот брак, мне придется принять его как данность, примириться с ним. Он от моего имени договорился с Диком, что это будет фиктивный брак. То есть я не буду спать с ним, я просто буду жить с ним в одном доме и иногда появляться вместе на официальных мероприятиях. Никаких личных контактов. Ничего такого. И я могу жить своей собственной жизнью, естественно, так, чтобы не было никаких публичных скандалов. Доктор Престон — просто необыкновенный человек, добрый… понимающий.

— Не слишком ли он хороший? Скажи мне, пожалуйста, а ты чуть-чуть не влюбилась в доктора Престона, ну, самую малость? Я считаю, это вполне нормально, когда твой психиатр тебя возбуждает.

— Кики!

— Хорошо, молчу, больше ни слова. — Она закрыла рот руками, однако через секунду отвела их. — А можно задать один маленький вопросик? Он темноглазый, смуглый брюнет с усиками?

Анджела встала с шезлонга.

— Пожалуй, я пойду искупаюсь. Не хочешь со мной, сестричка дорогая?

— Ты же знаешь, терпеть не могу, когда я мокрая… снаружи, конечно.

Анджела с притворным ужасом покачала головой, натянула купальную шапочку, нырнула в бассейн и, проплыв несколько кругов, вылезла обратно. Она набросила на себя купальный халат и опять опустилась в шезлонг.

— Послушай, Анджела, я хочу у тебя спросить еще кое-что.

— Да?

— Я просто хочу спросить: ты с ним не говорила об отце?

— Ну конечно же, я говорила с ним о папе. Но это не значит, что я должна передавать весь этот разговор тебе, — сказала она с явным вызовом.

— А Ник Домингез? Ты о нем говорила?

Анджела холодно посмотрела на сестру:

— Почему я должна была говорить о нем?

— Значит, нет?

Анджела смотрела прямо перед собой, ничего не отвечая. Они некоторое время сидели в молчании. Затем Кики сказала:

— Если ты хочешь, чтобы я еще немного побыла здесь и поехала с тобой в Сакраменто, то я могу.

Анджела вскочила и обняла ее.

— Правда? Сможешь? Это будет здорово. Мне так хотелось, чтобы ты поехала со мной, но я стеснялась попросить, думала, что это будет уже слишком.

Кики хитро улыбнулась:

— Может быть, ты сначала хотела спросить доктора Престона. То есть спросить его, нужно ли это делать?

— Нет, я не буду его спрашивать. Он может сказать, что ты для меня будешь вроде костылей и что мне надо учиться обходиться без них. Так что я его и спрашивать не буду! Я только не знаю, могу ли принимать от тебя такую жертву. Я знаю, как тебе тяжело жить в Калифорнии и не видеться с Рори. Кики, почему ты ее не навещаешь?

— Нет. Этого не стоит делать. Если я ее увижу, то мне будет еще хуже. Я просто не переживу, если увижу ее и буду знать, что опять придется расстаться.

— А Брэд? Вы с ним общаетесь?

— Да. Он время от времени пишет мне, сообщает, чем занимается и что умеет делать Рори. Присылает фотографии.

— А как Вик с Никки? Вик не очень расстроится, если ты погостишь в Сакраменто?

— О, Вик слишком занят своими киношными делами, чтобы замечать, что я делаю. Он сейчас опять в Израиле, снимает вестерны с еврейским акцентом, представляешь? После нашего провала с «Войной и миром» он просто как побитая собака.

Анджела ничего не ответила. Мать говорила ей, что киноэпопея с треском провалилась.

— Иногда мне кажется, Мизрахи хотел, чтобы фильм провалился, — сказала Кики.

— Какая чепуха. Зачем ему это? В конце концов, на карту поставлена его репутация, да и стоило это не один миллион.

— Если точнее, то двадцать восемь. Это такой хитрый тип. Никто не знает, что у. него на уме. Может быть, ему было нужно потерять деньги, чтобы не платить налоги. Я знаю только одно — с того момента, как мы связались с этим человеком, все пошло к черту. Все! Моя карьера, мой брак. Я даже позволила ему уговорить себя… А, ладно. Что толку теперь говорить?

«О чем чуть не проговорилась Кики?» — подумала Анджела. О том, что она позволила уговорить себя использовать свою сестру в какой-то игре? Но почему? И для чего? А, все это уже быльем поросло…

Кики нервно рассмеялась:

— Он был просто в ярости, когда узнал о твоей болезни.

— Что значит «в ярости»? Очень странная реакция. И какое ему до этого дело?

— Он считает, что ему есть до этого дело. Он считает тебя своим очень близким другом. И он страшно зол на Дика. Он говорит, что это Дик довел тебя до нервного расстройства. Он считает, что Дик — это просто чудовище, которое ужасно плохо обращается с тобой.

— Правда? — сухо спросила Анджела. — Интересно, откуда у него такие сведения? Кики, неужели ты могла обсуждать с ним мои отношения с мужем?

Кики покраснела:

— Прости, Анджела. У него просто талант вытягивать из людей любую информацию. Ей-богу, я не хотела… А потом, он настаивал на том, чтобы навестить тебя в лечебнице. Я его отговорила от этой затеи, но с большим трудом. Он очень хотел забрать тебя из клиники и отвезти к своим врачам в Швейцарию. Его еле-еле удалось отговорить от этого.

Анджела не могла сдержать смех:

— Не могу поверить, что такой разговор мог состояться. Каким образом он бы смог добиться разрешения для этого? Он, фактически посторонний мне человек…

— Ну знаешь, если бы ты видела, как мама сидит с Зевом голова к голове, то не подумала, что он посторонний.

Анжела побледнела:

— Мама и Зев Мизрахи? Каким образом это произошло?

— Ну, понимаешь, пока ты была в клинике, я моталась между больницей и Европой. А Зев настаивал, чтобы я пользовалась его личным самолетом. С ним всегда так — сначала принимаешь какую-то его услугу, а потом он уже распоряжается твоей жизнью, до того как ты это сама начинаешь понимать. Прежде чем я поняла, что происходит, он настоял, чтобы поехать со мной. И он встретился с мамой. Фактически это мама уговорила его не посещать клинику. Она сказала ему, что это будет неприлично. Мари произвела на Зева очень сильное впечатление. Мари обворожила Зева, а Зев обворожил Мари. Стэнли и Ливингстон — мгновенно вспыхнувшая симпатия. Мари даже пригласила его погостить у нее в Брентвуде.

— О чем ты говоришь, Кики? Мама и Мизрахи?..

Кики весело рассмеялась:

— Это было бы действительно нечто! Но нет, ничего подобного. По крайней мере, я так не думаю. — Она помолчала. — Мне кажется, Мари считает, что Зев — это тот человек, который сможет справиться с Лайемом Пауэром.

— Мне бы действительно хотелось понять, что происходит, — взволнованно произнесла Анджела. — Мама мне ни слова об этом не говорила.

— Да ты не расстраивайся. Если Мари и затеяла какую-то игру с Зевом Мизрахи, то кто мы такие, чтобы вмешиваться? Я полностью доверяю Мари. Я знаю, что она сумела отговорить его не приезжать сюда, в Палм-Спрингс, чтобы повидать тебя.

— О Боже! Неужели он собирался сделать это?

— Да, он пытался. Но Мари сказала ему, что это не самая удачная его мысль. Они стали такими хорошими друзьями, что Зев прислушивается к ней. Может быть, ей удастся уговорить Зева отпустить Вика из своих когтей. Если кто-то и в состоянии это сделать, то только Мари. Единственное — я боюсь, что она не станет сейчас заниматься моими проблемами. Думаю, сейчас она в состоянии думать только о тебе.

— Кики, ты опять начинаешь?

Но на самом деле она и не очень-то думала о том, что ей сказала Кики.

«Не буду думать о том, что мама и Мизрахи подружились. Доктор Престон говорит, что я должна думать только о приятном. Только о чем-нибудь хорошем. Я буду думать о том, как хорошо лежать на солнце. Как хорошо, что здесь со мной Кики. Что она поедет со мной домой. Как хорошо, что я опять буду с Дикки и Тимми! Как здорово будет поехать с Кики по магазинам и накупить себе новых тряпок. Как прекрасно, что никто не осмелится орать на меня из-за того, что я потратила слишком много денег. Как хорошо знать, что мама — на моей стороне. А о папе я не буду думать. Я не буду думать и о Дике. Я не буду думать о… Нет, я даже имени его не буду произносить. Я не буду думать о Зеве Мизрахи. Я буду жить только сегодняшним днем».

2

Дик вышел, чтобы приветствовать ее по возвращении домой. Анджеле показалось, что он немного постарел. Подбородок стал тяжелее, около глаз появились морщины, которых она раньше не замечала.

Ее встречали очень торжественно. На улицу вышла вся прислуга и весь обслуживающий персонал. Дик поцеловал ее в губы, он наверняка это заранее продумал. Поцелуй в щеку после многомесячного отсутствия жены показался бы окружающим чересчур сдержанным проявлением чувств. Он даже чмокнул Кики в щеку. Все говорили ей, как они рады видеть ее дома, Хелен О'Нил сказала ей, что она прекрасно выглядит. Анджела быстро пошла наверх, где ее ждали мальчики.

Она виделась с ними всего две недели тому назад в Палм-Спрингсе, но ей казалось, что прошло уже очень много времени.

Экономка приготовила для Кики комнату в дальнем крыле. Казалось, это так далеко от ее собственной комнаты, а она еще боялась ночи, хотя и считалась выздоровевшей. Нет, «выздоровевшей» было не очень подходящим словом, больше бы подошло слово «выздоравливающая».

Доктор Престон говорил, что она не должна все время думать о разных вещах, таить что-то в себе. Она должна высказывать свои мысли, защищать себя и отстаивать свои желания. Поэтому, несколько позже, когда они втроем сидели в библиотеке и пили коктейль перед ужином — она, Кики и Дик, — Анджела заговорила о том, как им устраиваться на ночь. К ужину были приглашены Пат Хэггерти и его жена Силия; Дик, по всей вероятности, пригласил своего старого друга и помощника, чтобы смягчить напряженность первого вечера, и Анджела хотела решить этот вопрос, прежде чем они приедут.

— Мне бы хотелось, чтобы Кики спала в одной комнате со мной, пока она будет здесь. Я подумала: мне прежде стоит сказать об этом тебе, а уж потом миссис Питерс, чтобы не возникло недоразумений. — Она не знала, как ей лучше выразить свою мысль, ей вообще было очень трудно разговаривать с ним. Гораздо труднее, чем раньше. С того момента, как она оказалась дома, она избегала обращаться к нему. Даже сейчас, когда она говорила с ним, ее всю трясло. Она думала, что сможет преодолеть отвращение, которое испытывала к нему. Доктор Престон говорил ей, чтобы она постаралась быть как можно более безразличной к нему. Он говорил, что множество супружеских пар сохраняют свой брак, только оставаясь безразличными друг к другу.

Дик вспыхнул:

— Мне бы не хотелось тебя расстраивать, Анджела. Я хочу, чтобы тебе было удобно и легко. Но будет весьма странным, если не сказать большего, если Кики будет жить в твоей комнате. Что подумает прислуга, если после столь долгого отсутствия ты будешь спать с сестрой? Кроме того, мне хотелось сказать тебе еще кое-что… — Он взглянул на Кики, как бы раздумывая, стоит ли говорить в ее присутствии.

— Я никуда не собираюсь выходить, — предупредила Кики, — так что давай выкладывай.

Анджела чувствовала, что вот-вот расплачется. Он нарушал джентльменское соглашение, которое они заключили — не вести никаких сугубо интимных разговоров.

Дик опять покраснел.

— Это не то, о чем ты думаешь, Анджела, и я вовсе не собирался просить тебя выйти из комнаты, Кики, — сказал он с некоторым раздражением. — Мне просто нужно было сказать тебе, Анджела, вернее, объяснить, что в Нью-Йорке проводится конференция губернаторов. Я должен там выступать… — Он замолчал, затем продолжил: — Мне надо вылетать завтра. При данных обстоятельствах я бы не поехал, но дело в том, что я делаю основной доклад. Ты же это понимаешь. И может быть, все к лучшему. Это даст тебе возможность немного привыкнуть здесь без меня. После того как я уеду, Кики может перебраться в мою комнату. Это будет выглядеть вполне пристойно.

Анджела почувствовала такое облегчение, что у нее даже голова закружилась. Он уедет на несколько дней — это даст ей передышку. Она знала, что ей нельзя злиться, ненавидеть — это саморазрушающие чувства, ей об этом говорил доктор Престон, но она ничего не могла с собой поделать. Теперь Дик уедет на несколько дней. Это было больше того, на что она могла рассчитывать.

— И надолго ты уезжаешь? — спросила она тихо, стараясь не смотреть на Дика, ходившего взад и вперед по комнате, чтобы скрыть волнение.

— Думаю, дней на пять; если хочешь, еще не поздно сделать так, чтобы и ты смогла поехать. — Он посмотрел на Кики и вежливо добавил: — Кики тоже может поехать.

— Нет, нет, я не могу, — ответила Кики. — Я останусь здесь, и Анджела тоже.

Анджела с благодарностью посмотрела на Кики, затем проговорила:

— Нет, спасибо. Я не могу оставить мальчиков — я их почти не видела.

— Мне кажется, я слышу голоса Пата и Силии, — сказал Дик, обрадованный тем, что может выскочить из комнаты.

Поздно вечером, когда все уже легли спать, Кики прошмыгнула в комнату Анджелы. Они захихикали в темноте.

— Я чувствую себя, как школьница, когда мы собирались у кого-нибудь, после того как гасили свет. А где вино? Ты думаешь, ничего не случится, если мы зажжем одну лампу, чтобы налить вино? И отгадай, что я принесла?

— Шоколадные конфеты? — предположила Анджела.

— Ну и ну! И как это ты догадалась?

Анджела спокойно провела ночь с Кики, лишь один раз она проснулась из-за того, что видела сон. Сон был вполне приятный. Ей снилось, что она исполняет какой-то танец с Ником Домингезом, причем они оба одеты в черное трико и танцуют балет. Современный балет.

После того как Дик улетел в Нью-Йорк, Анджела сразу же стала думать о том времени, когда он вернется, а затем Кики уедет, а потом начнется предвыборная кампания. Как она со всем этим справится? Советы доктора Престона были одно, а реальная действительность — совсем другое.

— А вдруг я не справлюсь со всем этим, Кики? Вдруг все это будет слишком тяжело для меня? Я ужасно боюсь, что у меня опять начнется нервное расстройство.

— Ты же сама говорила мне, что доктор Престон велел тебе жить только сегодняшним днем. Ведь правда? Вот так и живи. Кто знает, что произойдет? Иногда судьба вмешивается и все переворачивает. Может быть, подружка Дика забеременеет и устроит такой скандал, что ему придется развестись с тобой и жениться на ней. Может быть, я и стану той маленькой пташкой, которая прощебечет эту мысль ей в ушко.

— Ой, Кики, я серьезно.

— Ну, мы что-нибудь придумаем. Но ты живи одним днем. И перестань все время думать об этом вонючем ублюдке. Может быть, слетаем в Лос-Анджелес за покупками?

— Нет, Кики. Я хочу побыть с мальчиками.

— Ну ладно. А может быть, на один денек смотаемся в Сан-Франциско?

— Да нет, Кики. Ей-богу, совершенно нет настроения.

— Хорошо. А может быть, разденемся до трусов и начнем бегать по крышам, чтобы шокировать соседей?

— Ой, Кики, как же я тебя люблю… ты такая… такая замечательная. Я правда постараюсь отвлечься. Честное слово.

* * *

Когда на выходные приехала Мари, Кики отозвала ее в сторону.

— Мари, надо что-то делать с Анджелой. Она очень старается, но ей безумно трудно. Они ее выпустили из этой поганой лечебницы, но она еще далеко не здорова. И если мы что-нибудь не придумаем, то она опять свалится с нервным расстройством. Дик Пауэр — это чудовище, самое настоящее чудовище, потому что держит ее тем, что грозится отобрать детей или объявить психически неполноценной. Черт! Поверь мне, я просто не могу сидеть сложа руки, но я не знаю, как ей помочь.

— Мы что-нибудь придумаем. Не сомневайся!

— Мари! Ты уже что-то придумала? У тебя есть какой-то план?

— Я обещала Анджеле, что помогу ей, и я выполню свое обещание. Но ты должна сделать для меня одну вещь, моя дорогая Кики.

— Да, Мари? И что?

— Перестань называть меня Мари. Я все-таки твоя мать.

«Может быть, я и называла бы тебя так, если бы ты помнила, что ты и моя мать, а не только Эдди и Анджелы… драгоценной Анджелы. Черт побери!» Дело в том, что Анджела действительно была драгоценной.

3

Анджела с нетерпением ожидала приезда Кики. Она хотела поехать в аэропорт с Мари и шофером Генри, но мама настояла, чтобы она ждала в доме в Брентвуде и за это время немного поспала. Анджела в этот день приехала из Сакраменто, и мама все еще обращалась с ней, как с больной, и хотела, чтобы она побольше отдыхала.

Прошло уже три месяца с тех пор, как они расстались с Кики. Когда Кики жила у Анджелы в Сакраменто, она получила приглашение сниматься в кино в Чехословакии и, обрадовавшись этой возможности, поспешно уехала.

— Это обычный дешевый фильм, — объясняла Кики, — и возможно, будет идти только в Чехословакии, но что мне делать? После того провала у меня особых шансов нет. Сплошная «война без мира».

— Почему бы тебе не подождать, пока Вик не сделает фильм с тобой? — спросила ее Анджела.

— Боюсь, мне придется ждать до тех пор, пока не поседею. Зев не даст Вику снять картину со мной. Мари говорит, что поработает с Зевом. Но кто знает, что выйдет из этого союза нечестивых?

* * *

Кики стремительно вошла в дом, за ней шли Мари и шофер, увешанный пятью одинаковыми чемоданами. У Кики была новая прическа — шапка мелких кудряшек и локонов.

— Мне ужасно нравятся твои волосы! — воскликнула Анджела, дотрагиваясь до них. Кики заметила, как дрожит ее рука.

— Не слишком буйная у меня голова? Это называется «итальянская стрижка». У Лиз Тейлор такая же.

Мари прошла к себе, и Анджела предложила:

— Пошли наверх. Мама разместила нас в одной комнате. Будем чувствовать себя девочками. Разве плохо, когда тебе опять шестнадцать и семнадцать?

Войдя в комнату, Анджела бросилась на кровать.

— Правда веселенькая комната? — Солнце заливало комнату, отделанную в бело-желтых тонах, но Кики показалось, что голос сестры звучит безжизненно, тускло.

— Лично я отправляюсь на курорт в ванную. Пошли со мной?

— Что, прямо сейчас? — устало спросила Анджела.

— Надо ловить момент, — ответила Кики, сбрасывал одежду. Вбежав в просторную ванную, она повернула краны в большой, утопленной в полу ванне, выложенной желтым кафелем, и глядела, как из кранов бьет вода.

— Давай, залезай. Кто последний залез, тот тухлятину съест, — заявила она, сидя по самый подбородок в воде.

Анджела осторожно ступила в воду.

— Ты всегда жульничала.

— В войне и мире между сестрами не может быть жульничества. — Кики внимательно посмотрела на Анджелу и подумала, что та ужасно похудела. Еще пару килограммов, и от нее вообще ничего не останется. — Ну и как жизнь, сестренка?

Услышав обращение из их прежней жизни, Анджела грустно улыбнулась.

— Как-то одиноко — Дикки в школе. Только я и Тимми… Да и Тимми полдня проводит в детском саду. Есть еще, конечно, Хелен О'Нил — это моя постоянная компания. — Анджела закатила глаза. — Но она немного растеряла свой пыл. Ты же знаешь, что в этом году Дик собирается переизбираться, и ей очень хочется в этом поучаствовать, как я понимаю. Я ей не ставлю это в вину. Наверное, для одинокой дамы гораздо интересней ездить по всему штату и быть окруженной большой толпой народа, чем сидеть в старинном викторианском особняке и охранять чокнутую бабу. Но, может быть, ей повезет в 1960-м. Дик собирается принять участие в президентских выборах, и, похоже, все считают, что у демократов будут неплохие шансы после того, как Эйзенхауэр сойдет со сцены.

Кики серьезно посмотрела на нее:

— Ты хочешь сказать, что действительно можешь стать Первой Леди?

— Господи, я молюсь лишь об одном — чтобы этого не было! Конечно, такая возможность есть, но ведь сначала будут предварительные выборы и только потом сами выборы. И даже сторонники Дика говорят, что у Джона Кеннеди в шестидесятом больше шансов стать любимцем партии. Но кто знает? К тому времени уже появятся десятки других, которые начнут борьбу… Во всяком случае, я в этом не участвую. Мы договорились, что я в его кампании не буду участвовать. Никогда. Ни сейчас, ни потом. Между прочим, Дик на эти выходные приехал в город, он проводит здесь свою кампанию. Остановился в «Беверли Уилшир».

— И что говорит доктор Престон?

— Он тоже согласен, что я не должна участвовать в кампании. Даже если у меня хватит сил. Он считает, что я должна жить своей собственной жизнью. Что я должна думать о том, что когда-нибудь опять стану сниматься. — Анджела невесело рассмеялась. — Он не понимает, насколько это нелепо. Представляешь — жена губернатора или еще смешнее — жена президента — снимается в кино? Не говоря уже о том, что я ни физически, ни морально ничего не могу делать. Этот врач живет в другом мире. Он не понимает, сколько сил и энергии требует профессия актрисы. Понимаешь, он очень серьезный человек. Он считает, что важны только медицина и психиатрия. Остальное — это все так, игры. Для него профессия актера — это значит быть звездой, это просто исполнение сказочной мечты.

— Да, мечты! А что говорит этот важный господин, мистер Дик, как он относится к идее доктора Престона?

— Я никогда с ним это не обсуждала. Мы вообще ничего не обсуждаем. Если мы и разговариваем друг с другом, то только на публике. Иногда он бросает на меня взгляд — что-то вроде предупреждения, как бы говоря: «Веди-ка себя как следует, мадам, а не то живо отправишься в свою лечебницу».

На лице Кики отразилось возмущение и презрение.

— Кто бы мог подумать, что Дик может быть таким хамом?

— Ну ладно, хватит обо мне. Расскажи лучше, как ты сама живешь. Как у вас с Виком?

— Прекрасно. Просто прекрасно.

— Что-то не слышу энтузиазма в твоем голосе.

— Мы много времени проводим врозь, а когда встречаемся, то все уже не так, как было раньше. Ты понимаешь — жизнь идет и все меняется. Люди тоже меняются. И за это я, конечно, должна благодарить этого еврейского Гитлера, — сказала она, гневно блестя глазами.

У Анджелы навернулись на глазах слезы. «Мы обе родились под несчастливой звездой. Кики и я. Почему все так получается?»

— Как моя племянница? Так жаль, что я не могу увидеть ее.

— К сожалению, внешне ничуть не изменилась. По-прежнему похожа на мартышку. Подросла немного и всюду лазает, как обезьянка. Очень ловкая и умненькая.

— Жаль, что ты не привезла ее.

— Вик никуда не разрешает мне ее брать с собой. Даже не позволяет увозить ее, когда я живу в римской квартире.

— В римской квартире? Я и не знала, что у тебя там квартира.

— Да так, небольшая берлога. Я иногда сбегаю туда на пару дней. А почему бы тебе не привезти своих мальчиков на лето в Сан-Ремо? Мы бы провели там время с твоими ребятишками и моей обезьянкой.

Анджела нетерпеливо взмахнула рукой:

— Я придумала! Почему бы тебе не попросить Брэда отпустить в Сан-Ремо и Рори? А я бы привезла ее с собой.

Кики возмущенно посмотрела на нее.

— Но ты же обещала не говорить про Рори. Ты понимаешь, что я не хочу говорить о ней!

— Но ведь ты не видела ее с тех пор, как уехала из Техаса. Это же дико. Ей уже шесть. Ты же не можешь…

— Я знаю, что я могу и что не могу. Я не могу ее видеть, и на этом кончим. Все! Разговор окончен!

Раздался стук в дверь, а затем вошла Мари.

— Вы что, так и собираетесь провести в воде целый день, а я буду сидеть одна?

— Мари, старушка, раздевайся и иди к нам!

— Спасибо, но нет, Кики, — казалось, она чем-то смущена. — Я вот думала… Может быть, пройдемся по магазинам? Почему бы вам не одеться, и мы сразу отправимся?

— Господи, Мари, я только что с самолета, а у Анджелы такой вид, что она вот-вот упадет в обморок. Может быть, сходим в магазин завтра?

— Да, но мне нужно кое-что купить.

— Ну и почему бы тебе не сделать это одной, без нас, а мы потом посмотрим, что ты купила.

— Нет, мне хочется, чтобы вы пошли со мной. Я настаиваю…

Кики и Анджела обменялись взглядами. Никогда прежде их мать не настаивала, чтобы они ходили с ней по магазинам. Но прежде чем сестры смогли что-нибудь ответить, они услышали нетерпеливый стук в дверь спальни.

— Боже! — воскликнула Кики. — Еще один посетитель. Почему бы не пригласить его присоединиться к нам. Здесь места хватит еще для нескольких человек.

Мари открыла дверь и увидела экономку Глэдис, которая была вся в слезах. Мари сразу же сжалась.

— Да, Глэдис, в чем дело?

— Миссис Уиттир, может быть, вы выйдете сюда, в холл?..

— Я слушаю, — произнесла Мари, выйдя в холл и закрывая за собой дверь. — Что, Глэдис? — Голос ее звучал очень сдержанно.

— Это о мистере Пауэре, миссис Уиттир… губернаторе, — всхлипнула женщина.

Мари положила руку на плечо экономки.

— Тихо, тихо, Глэдис. Так что с губернатором Пауэром?

— Я отдыхала у себя в комнате после обеда… — Казалось, ей трудно говорить.

— Продолжай, Глэдис.

— Это показали по телевизору… специальное сообщение… я уже собралась смотреть свою передачу… я всегда смотрю…

— Так что с губернатором?

— Он умер, миссис Уиттир! Бедняга умер!

Выражение лица Мари не изменилось. Она приложила палец к губам и, указав на дверь, сказала:

— Тихо, Глэдис. Так что произошло?

— Я не знаю точно, миссис Уиттир. Сказали, что он упал из окна. Я не все слышала. Я хотела рассказать вам и не дослушала до конца. Все, что я слышала, это — что он был в своем номере в «Беверли Уилшир» в Беверли-Хиллз, собирался пойти вниз на пресс-конференцию и выпал с двенадцатого этажа. Он разбился насмерть! — Она вытащила большой носовой платок из кармана и громко высморкалась. — Я думаю, вы сами скажете миссис Пауэр. Поэтому и побежала сюда. Бедняжка, она и так себя неважно чувствует.

Мари обняла экономку.

— Да, мы все должны держаться ради Анджелы.

— И эти бедные малыши. Потеряли отца — такого молодого и красивого… — Она опять всхлипнула.

— Да… да. Глэдис, теперь мне нужно пойти к ней. Пожалуйста, постарайтесь успокоиться. — Мари вынула свой платочек — крохотный батистовый квадратик, и промокнула глаза. — Э… они не говорили, мистер Пауэр был там один, Глэдис?

— Я не знаю, миссис Уиттир. Я рассказала все, что слышала.

— Думаю, мы скоро узнаем подробности, — с печалью в голосе произнесла Мари. — Я должна пойти и сообщить об этом Анджеле. И будьте добры, принесите из моей комнаты маленький телевизор.

— Да, конечно. И скажите миссис Пауэр… скажите, что я ей очень сочувствую.

— Ну, конечно, Глэдис. Конечно. — Она слегка похлопала женщину по плечу. — Принесите, пожалуйста, чай и графин с коньяком.

Она поправила юбку и уже было собралась открыть дверь в свою спальню, как раздался звонок телефона.

— И мы пока не будем подходить к телефону, Глэдис. Если, конечно, это не касается детей.

Она вернулась в спальню, а затем прошла в ванную и сообщила дочерям ужасную новость.

4

Семья Пауэр и люди, близкие губернатору, находились на первом этаже губернаторского особняка и принимали посетителей, а Анджела, с сидящей рядом с ней Кики, принимали соболезнования на втором этаже. Мари успевала повсюду: смотрела за детьми, давала распоряжения по дому — настоящий ангел-хранитель.

— Как я буду рада, когда все это наконец закончится и мы сможем уехать отсюда в Сакраменто, — сказала Кики в короткий перерыв между посетителями. — Я все-таки не пойму, почему все сидят здесь, если похороны будут проходить в Лос-Анджелесе.

— Ну, ты же знаешь, все должно идти по правилам, — с упреком произнесла Анджела. — Ведь Дик — губернатор… был губернатором, — поправилась она. — Поэтому тело должно быть выставлено для торжественного прощания в здании Капитолия, и официальные соболезнования мы должны принимать здесь. И я очень хочу, чтобы все шло как положено… — Она заплакала. — Ради мальчиков, Кики. Он был их отцом, и я хочу, чтобы они гордились…

— Ну, разумеется, разумеется, — быстро проговорила Кики. О Боже, Анджела представляла из себя комок нервов и каждую минуту была готова разрыдаться. Можно было подумать, что этот несчастный случай не являлся наилучшим выходом из ее положения.

— Должна тебе сказать, что эти пауэрские бабы — это просто свора! Ей-богу, они похожи на стаю ворон, — ухмыльнулась Кики, стараясь развеселить Анджелу.

Но вместо того чтобы рассмеяться, Анджела как-то странно на нее посмотрела.

— Ты это говорила и в прошлый раз, Кики.

— Что ты имеешь в виду «в прошлый раз»? Я не помню, чтобы я когда-нибудь это говорила. Когда это было?

— Я не знаю… — Анджела сдвинула брови. — Ах да! Я вспомнила! Это было во сне, — сказала она, успокоившись, что вспомнила. — Ты произнесла почти те же самые слова.

Кики облегченно вздохнула.

— Ну ладно, забудь свои страшные сны. Теперь ты будешь видеть только хорошие.

— Скоро все это кончится. Завтра отпевание. А потом похороны. Ты считаешь, я правильно решила насчет семейного склепа в Лос-Анджелесе?

— Совершенно правильно. Именно там он и должен лежать. — Затем, еще раз пытаясь отвлечь Анджелу, она произнесла:

— Мне кажется, Шон выглядит ужасно. Он был такой красивый. Лично мне он всегда казался самым красивым из братьев.

— Но Дик был очень хорош собой, — заступилась Анджела за покойного мужа.

— Согласна, — поддержала ее Кики. — У него была чрезвычайно приятная улыбка — если, конечно, не знать, насколько она лицемерна.

— Мне нравилась его улыбка. Я просто таяла, когда видела ее… раньше. Впоследнее время Дик немного растолстел, у него появился животик. Ты не заметила это, когда видела его в последний раз?

— Да, заметила. Но этого можно было ожидать. Животик у него всегда намечался.

Анджела с подозрением взглянула на нее.

— Где это ты могла видеть его голый живот?

Кики задумалась.

— Должно быть, я видела его в плавках.

— Кики, может быть, ты мне не все рассказала? Может быть, есть еще что-нибудь, что ты хочешь сообщить мне? — настаивала Анджела.

Кики смущенно поглядела на сестру.

— Это было так давно — задолго до того, как ты стала с ним встречаться, — хихикнула она. — Боже, мне еще не было и шестнадцати…

Эти слова вызвали в Анджеле гнев, хотя она понимала, насколько это глупо сейчас. Она была раздражена и возмущена.

— Почему же ты мне не сказала об этом, Кики? Это просто возмутительно с твоей стороны.

— Что возмутительно? Делать это с Диком? Или не сказать об этом тебе? Если бы я тебе сказала, это только бы расстроило тебя. Причем совершенно напрасно. А если иметь в виду, что я спала с Диком, когда мне было шестнадцать, то откуда я могла знать, что у тебя хватит ума выйти за него замуж?

— Ну что ж, спасибо тебе огромное.

— Я же предупреждала тебя о том, что он за человек, разве не так? — допытывалась Кики, однако она видела, что у Анджелы меняется настроение.

— Это ужасно — то, о чем мы сейчас говорим. Пожалуйста, Кики, давай прекратим. Я хочу, чтобы у меня о Дике остались только хорошие воспоминания.

— Но почему? Как ты можешь? После всего того, что он с тобой сделал? Я не понимаю, зачем это лицемерие? Смерть ничего не меняет.

Но Анджела не слушала ее. Кики видела, что сестра закрыла глаза, сложила руки, а губы ее зашевелились, произнося тихую молитву. Быстрая смена настроения Анджелы начинала тревожить Кики. Неужели она действительно больна?

Люди приходили и уходили.

— Тебе нравится Грег Лейн? — спросила сестру Анджела, когда ушел адвокат семьи Пауэр, выразив им свое соболезнование.

— Довольно интересный, но уж очень важный, — ответила Кики, пытаясь изобразить на лице его выражение. — Кажется, он к себе настолько серьезно относится, что даже никогда не трахается.

Анжела фыркнула:

— У него двое детей.

— Ну и что? Два раза трахнулся и получил двоих детей. Больше ничего и не надо.

Анджела фыркнула:

— Ты знаешь, что он душеприказчик Дика?

— Боже! Тогда у тебя могут быть проблемы. Он не из тех, кто хочет облегчить твою жизнь, можешь мне поверить.

— Не хочу сейчас об этом думать. — Затем, отвлекаясь, Анджела спросила: — А ты когда-нибудь спала с Шоном. Ты общалась с ним на студии, ведь так?

— Анджела, ты что? Ты действительно думаешь, что я сплю с каждым мужчиной, которого знаю? И потом, я бы не стала спать с братом Дика, особенно после того, как ты решила выйти за него замуж. Это было бы… каким-то кровосмешением — инцестом!

Анджела хихикнула, ее рассмешило объяснение сестры, но тут она увидела, как с противоположной стороны комнаты хмурится мать.

— Т-ш-ш-ш! — упрекнула она Кики. — Мама делает нам знаки. Люди подумают, что я чудовище… что на самом деле я ничуть не переживаю.

«А я переживаю? Ну конечно же. Ради детей».

Всю ее охватило возбуждение. «Свободна… свободна… свободна!» Она стыдилась своих чувств, но ничего не могла с этим поделать.

— Ого! Смотри, сюда опять идет Грег Лейн. Легок на помине. Пожалуй, я отойду ненадолго.

— Нет, Кики, не уходи. Не оставляй меня с ним наедине.

— Я лишь на секундочку отлучусь — посмотрю, что происходит внизу.

— Ты думаешь, я должна с ним поговорить? Наверное, да, — ответила Анджела сама себе. — Я должна быть любезной. Как ты считаешь, Кики, я проявляю достаточно любезности?

— Конечно. Ты просто великолепна.

Грег Лейн кивнул Кики:

— Может быть, вы извините нас. Мне необходимо поговорить с Анджелой наедине.

— Надеюсь, вы не собираетесь говорить с ней о деньгах. Это не самое подходящее время для разговора об этом.

На лице Грега появилось обиженное выражение.

— У меня не было намерения обсуждать сегодня финансовые вопросы.

— Да уж, пожалуйста, не надо. Анджела и так вот-вот упадет в обморок. Я сейчас вернусь, Анджела, дорогая, в случае, если я тебе понадоблюсь. — Она бросила притворно-грозный взгляд на адвоката. Анджеле стало смешно, но засмеяться она не осмелилась.

— Как держится мама Пауэр, Грег?

— Мне кажется, неплохо, но они не хотят, чтобы она присутствовала на похоронах.

— Это ужасно. — Она заплакала.

Казалось, адвокат глубоко ей сочувствовал.

— Вы держитесь молодцом. Осталось еще немного, постарайтесь продержаться.

— Есть ли еще какая-нибудь информация о причине его… смерти?

— Окончательного заключения пока нет, но мы думаем, что следствие придет к выводу, что это несчастный случай — видимо, Дик открыл окно в своей комнате настежь, потому что было жарко и душно, затем у него закружилась голова и он упал… или за что-то зацепился и упал. Но дело в том, что в течение пяти минут он был один в комнате. Лайем не принимает эту версию — он считает весьма странным, что случай произошел именно в то время, когда Дик был один. Лайем настаивает на продолжении следствия, он утверждает, — Грег понизил свой голос до шепота, — что это политическое убийство.

— О Боже! — Анджела закрыла лицо руками. — Но почему? Кто? Это какая-то чепуха!

— Не большая чепуха, чем утверждение, что он специально выпрыгнул из окна.

— Вы хотите сказать, что это могло быть самоубийство?

Грег кивнул. Анджела вдруг вся обмякла, и Грек подхватил ее. Подбежала Мари.

— Что здесь происходит? — возмущенно спросила она. — Что вы ей такое сказали?

Мари потребовала, чтобы Анджела немедленно легла в постель, однако та отказалась. Грег Лейн, пожелавший поскорее уйти, быстро объяснил, зачем он подходил к Анджеле, до того как они стали обсуждать причину смерти Дика. Не изменит ли Анджела свое решение и не разрешит ли присутствовать детям на похоронах? Лайем и остальные члены семьи хотели бы этого, учитывая то положение, которое занимал их отец.

Мари заявила, что об этом не может быть и речи. Такие маленькие дети не должны присутствовать на похоронах. Они могут быть на погребальной мессе. Анджела хотела этого.

«Самоубийство? — подумала Анджела. Это было невероятно. — Нет, конечно же, это был несчастный случай. Все остальное — чепуха».

Шон Пауэр подошел к Анджеле:

— Ты не оставишь нас, Кики?

— Почему это? — возмущенно спросила та. Она не собиралась подчиняться этому мерзавцу, он тоже был из этой семейки, доставившей ей в жизни много огорчений. — О чем вы хотите разговаривать? Я думаю, лучше побуду здесь. Вероятно, Анджеле понадобится моя защита.

Анджела бросила на Кики взгляд, означающий, что та заходит слишком далеко. Она обратилась к Шону:

— Все в порядке. Можешь говорить обо всем в присутствии Кики.

— Мы… то есть папа… он знает, что ты с мальчиками собираешься после похорон поехать к своей матери в Брентвуд. Я… мы… немного разочарованы таким решением. Мы думаем, что нам нужно быть всем вместе в Бель-Эр после всего случившегося. Очень многие хотели бы выразить свои соболезнования и после похорон — те, кто не смог сделать этого раньше, — и мы… папа… мы думаем, что было бы лучше, если бы мы принимали посетителей вместе.

— Мне очень жаль, Шон, но мне будет удобнее у матери.

— Мы надеялись, что ты считаешь второй дом в поместье своим домом. Вы с Диком и ребятами часто останавливались там. Мама и папа хотят, чтобы ты жила там с детьми. Он был твоим домом…

«И хватает же у них совести!»

— Нет, Шон, он никогда не был моим домом. Мы иногда жили там, но он никогда не был моим домом. А теперь — это все, что ты хотел мне сказать?

— Но они хотят, чтобы ты жила там, Анджела, — они будут заботиться о тебе.

Анджела покачала головой. Неужели они не понимали, насколько сильно ее желание избавиться от них? Неужели Лайем не понимает, как она его ненавидит? Неужели он считает, что она забыла или простила ему тот разговор, который произошел между ними накануне той ночи, когда она заболела? Неужели он не считает себя, хотя бы частично, виноватым в ее болезни? Сколько же наглости надо иметь!

Однако Шон продолжал настаивать:

— Поживи с нами хотя бы пару недель. Будет странно выглядеть, если время траура мы проведем по отдельности: в Брентвуде и Бель-Эр. Послушай, Анджела, у тебя перед нами тоже есть определенные обязательства.

Но Анджела была непреклонна, невозмутима и спокойна. Улыбнувшись, она отрицательно покачала головой. В конце концов Шон в бешенстве вылетел из комнаты, и Кики с удовольствием заметила:

— Здорово! Ты действительно поставила его на место. Как бы мне хотелось, чтобы Лайем Пауэр визжал, как резаная свинья!

— Кики, ты не посмотришь, собралась ли Анджела? Я пойду взгляну, готовы ли няня с ребятами, — сказала Мари, мысленно перебирая все, что еще необходимо сделать, и заодно оглядывая Кики. — Пожалуйста, сотри немного помаду. Мы должны выглядеть хорошо, но не вызывающе.

— Мари, Бога ради! Вся эта затея с поездом в Лос-Анджелес абсолютно нелепа! Траурный поезд в шесть утра с гробом и все мы, одетые в траурные одеяния, — как персонажи плохого фильма! К тому времени, как мы прибудем в Лос-Анджелес, мы будем похожи на переваренную овсянку.

— Перестань ныть, дорогая. Тебе идет черный цвет. Ничто так не идет блондинкам, как черное.

— Спасибо, тогда я надену белое.

— Можешь носить белое все лето. Приезжай к нам па восток, и мы проведем все лето вместе в Саутгемптоне, хорошо?

— Ну, может быть, на пару недель. Я надеюсь, что Анджела с ребятами приедет в Сан-Ремо. Было бы здорово, если бы ты тоже смогла приехать.

— Ну ладно, у нас еще будет время об этом подумать. А пока пойди посмотри, что делает Анджела. Внизу ждут машины, чтобы доставить нас к поезду. Мы должны быть там примерно через полчаса.

— Я все равно не понимаю, почему Анджела не может облегчить свою и нашу участь, полетев на самолете. Или, по крайней мере, можно поехать на машинах, как простые смертные. Железная дорога — это ужасно! Постановка спектаклей — это скорей в духе Лайема Пауэра, чем Анжелы.

— Да нет, идея с траурным поездом принадлежит Анджеле. Ты это прекрасно знаешь. Ей кажется, что это торжественно и красочно. Лично мне это кажется немного слащавым или, как вы, девочки, иногда выражаетесь — «красивенько», однако Анджела всегда была романтической натурой. Так что, будь добра, посмотри, готова ли она. И поторопись!

Кики испустила театральный вздох.

— Иду, Мари, иду. И не нужно на меня давить!

Кики вошла в комнату Анджелы, но в ней никого не было. Она прошла в ванную, но там тоже никого не оказалось. Неожиданно она услышала крик из соседней комнаты — комнаты Дика. Кики бросилась туда и увидела, что ее сестра сидит на полу около книжного шкафа с открытой книгой на коленях. Она раскачивалась и тихо ритмично рыдала.

«Боже! Что теперь?»

— Анджелика Девлин, что ты делаешь здесь на полу? Вставай! Пора ехать, — она специально говорила очень резко.

Анджела подняла глаза:

— Но, Кики, король Ричард мертв!

«Опять с ней это, — подумала Кики. — Она чувствует себя виноватой из-за того, что смерть Дика принесла ей облегчение. Но ведь это самое неподходящее время для того, чтобы сорваться. Как мне теперь быть? Боже, сделай так, чтобы она не сорвалась сейчас. Анджела, умоляю тебя!»

— Ричард мертв, Анджела, но он никогда не был королем.

— Нет, был. Когда-то я его так называла. Король Ричард! Когда мы еще только были помолвлены, мы часто цитировали Шекспира, и я всегда называла его «король Ричард».

— Ну брось, Анджела, это было так давно. Он уже давно не король. Просто один из множества неверных мужей.

— Посмотри на этот отрывок, Кики. Это из «Короля Ричарда Второго». — Она протянула книгу Кики, и, поскольку Кики не стала ее брать, Анджела начала читать сама:

Кики перебила ее:

— Встань, Анджела! Я не желаю слушать этот бред.

Однако Анджела продолжала:

Ты слышишь? «А кто-то был супругами отравлен»! — завыла она. Кики села на пол рядом с ней.

— Замолчи! Замолчи сейчас же! Прекрати истерику! — Она сильно встряхнула Анджелу за плечи. — Возьми себя в руки, а то отправишься обратно в клинику. Ты меня слышишь?

Вой Анджелы сменился тонкими тихими вскриками, однако, она продолжала настаивать на своем:

— Здесь еще есть… Я хочу прочитать это тебе.

— Если я позволю тебе прочитать это, ты обещаешь, что возьмешь себя в руки? Я тебя предупреждаю: этот старый хрен Пауэр только и думает о том, как бы заграбастать своими скользкими лапами твоих детей. Только дай им такую возможность, и они упекут тебя и отберут детей. Ты меня слышишь?

— Только дай мне закончить. Ну пожалуйста, Кики!

— Хорошо, но я хочу, чтобы потом ты пошла в ванную, умылась, подкрасилась и спустилась вниз. Этот чертов поезд отправляется через несколько минут. И тебе необходимо там находиться, изображая благородную даму для простого народа. Ты это понимаешь? Если ты сейчас сорвешься, то все потеряно. Продержись немного, и весь мир станет принадлежать тебе. Все зависит от тебя!

— Я сделаю все, что нужно, Кики, я клянусь. Только позволь, я прочитаю тебе эту строфу:

К тому времени, как Анджела закончила читать, она уже совсем успокоилась. Поднявшись на ноги, она положила книгу на полку, затем расправила подол своего черного платья и улыбнулась Кики.

— У меня все нормально, нет, честное слово. — Через минуту буду готова.

Она умылась и привела себя в порядок, слегка наложив тени и подкрасив ресницы.

— Как ты считаешь, надо немного подрумяниться?

— Чуть-чуть.

Она положила немного румян на щеки и растерла их.

5

Анджела, вся одетая в черное, сидела в гостиной, отделанной в изысканных бледно-желтых тонах; перед ней непрерывным потоком шли посетители; ее близкие все: время были с ней, стараясь отвлечь от грустных мыслей. Всем распоряжалась Мари — хозяйка дома; Кики вела непрекращающуюся беседу с пришедшими, брат Эдди предлагал сыграть в шахматы, а два ее сына носились по комнатам, возились и играли. Но тем не менее она все время думала об одном: что она будет делать и как жить дальше после того, как Кики вернется к себе в Италию, о чем она ежедневно говорила, когда и Эдди, и мама вернутся к своей прежней жизни на востоке? Конечно же, мать настаивала на том, чтобы она с мальчиками тоже поехала с ней в Саутгемптон летом. А что делать потом, когда кончится лето? Кики очень хотела, чтобы она приехала в Италию. Они бы отдохнули в Сан-Ремо, Риме или еще где-нибудь. У Кики тоже есть масса свободного времени. Похоже, что у нее сейчас длительный простой.

— Но, Кики, я же не могу всю жизнь жить как кочевник, мотаясь с места на место. Мне нужна какая-то определенность, я хочу стабильности. Мне нужно…

— Еще успеешь. О Боже, ведь прошло так мало времени, с тех пор как ты избавилась от этого…

— Кики! Прекрати! Когда-то я любила этого человека, и теперь, когда его нет, я не хочу…

— Ладно. Прошло совсем немного времени с тех пор, как ты стала вдовой. Так лучше?

— Кики, мне бы хотелось вернуться в театр.

— Понятно. — «Значит, все опять повторится». — Это будет совсем не так просто, как ты думаешь. Ты полагаешь, что стоит тебе лишь щелкнуть пальцами, как Анджела дю Бомон сразу же воскреснет? Не забывай, прошло немало времени, и тебе уже почти тридцать. Ты отсутствовала слишком долго. Может быть, ты уже не годишься для театра. — В голосе ее чувствовалась горечь. — Возможно, мы уже обе не годимся. Так или иначе, но цветочки слегка увяли…

Этот разговор расстроил и саму Кики, и она оживилась лишь тогда, когда в дверях возник очередной посетитель.

— Анджела, Кики, у нас гость! — воскликнула Мари, с радостным видом входя в комнату. — Принимайте…

Кики бросилась к Брэду, обхватив его за шею и прижимаясь к нему всем телом.

— Это самое лучшее, что произошло с тех пор, как умер Дик, — прошептала она ему в ухо.

Брэд, привыкший к экстравагантным выходкам своей бывшей жены, рассмеялся:

— Даже я не знаю, как относиться к подобному замечанию.

— Это будет зависеть от того, как ты на это посмотришь. Вот я смотрю на тебя и понимаю, что ничего лучшего я не видела уже много лет — ну, по крайней мере, месяцев.

Брэд поцеловал Анджелу.

— Мне очень жаль, что я не присутствовал на похоронах, но я приехал, как только смог вырваться.

Затем он повернулся к слегка отступившей назад Кики, которая хотела задать ему один вопрос и в то же время боялась сделать это. Он широко улыбнулся ей улыбкой Деда Мороза, принесшего мешок с подарками.

— Там внизу кто-то есть. Я думаю, она немного оживит вас всех. — Кики, побледнев, села, не произнеся ни слова. — Так что, привести ее сюда?

— Ты дерьмо, Брэд, если ты это сделал, не предупредив меня.

— Брэд, ради Бога, — сказала Анджела, чувствуя, как по ее щекам катятся слезы. — Не стой здесь — сейчас же веди ее сюда!

Пока Брэд отсутствовал, Кики сидела с окаменевшим лицом. Через несколько минут он вернулся с дочерью, вылитой Кики, — у нее были светло-пепельные волосы, волнами спадавшие до пояса, чуть раскосые зеленые глаза, маленький, изящной формы носик. Одета она была в розовое платье с длинными рукавами и белый накрахмаленный передник с оборками.

— Брэд, дерьмо собачье, ну зачем ты одеваешь мою дочь в эти старомодные сборки-оборки? — В голосе Кики слышались истерические нотки.

Брэд улыбнулся.

— Рори, поцелуй бабушку. — И маленькая девочка послушно подставила свое личико Мари, наклонившейся, чтобы ее обнять. — А теперь дядю Эдди. — Эдди тоже ее обнял. — И тетю Анджелу.

Рори подбежала, чтобы поцеловать Анджелу, затем подошла к оцепеневшей Кики.

— Мамочка! — сказала она и забралась к ней на колени. — Я знаю, что ты — моя мамочка, потому что ты похожа на свой портрет. — Она обхватила ручонками все еще неподвижную Кики. — Мамочка, а у тебя есть мой портрет?

Кики притянула к себе ребенка и разразилась потоком слез. Она раскачивалась взад и вперед, прижимая к себе девочку, как будто желая удержать ее навсегда.

— О Боже, Брэд! Ты действительно негодяй!

Через некоторое время Анджела пошла и привела Дикки и Тимми. «Этот день Кики не забудет никогда», — подумала Анджела. Она жалела только об одном — что он не может длиться вечно.

Мари пригласила Брэда остаться у них на несколько дней, однако он с сожалением отказался, предложив оставить Рори до тех пор, пока Кики не уедет в Европу.

— Нет, — покачала головой Кики, и все недоуменно посмотрели на нее. — Я поеду с тобой — вот что я сделаю. Ты, Рори и я — мы все втроем едем домой в Родео-драйв. Я немного поживу там.

Лицо Брэда выражало удивление. Мари подняла брови, однако ничего не сказала. Анджела издала что-то вроде стона, и мать положила ей руку на плечо, как бы успокаивая.

— Пусть она едет, Анджела. С тобой все будет в порядке.

«Мама считает, что я боюсь за себя», — подумала Анджела, но дело было не в этом. Она вспомнила о Никки в Милане, ожидающей возвращения своей матери.

* * *

Мари нашла Анджелу в саду, где та наблюдала, как Тимми и Дикки играют в прятки со своим дядей Эдди.

— Вообще-то тебе совсем не обязательно встречаться с ним. Ты вправе не принимать журналистов.

— О ком ты говоришь, мама? — Но, произнося эти слова, Анджела уже знала, о ком говорит ее мать. — Это… это Ник? Ник Домингез? Он здесь?

— Да, Глэдис говорит, что он пришел. Но ты можешь и не принимать его. Будет даже лучше, если ты так сделаешь.

«Не принимать его?» Но она все время ждала его, она знала, что он придет. Она была в нем уверена и с нетерпением ждала этого мгновения.

— Но я хочу видеть его, мама. Он мой друг.

* * *

Анджела быстро пошла навстречу Нику и взяла его за руку. Приветствуя его, она сказала, что прошло так много времени с тех пор, как они виделись в последний раз. Он улыбнулся ей улыбкой, осветившей его обычно печальное лицо, и в глазах появилось выражение, которое делало его близким Анджеле.

— Я часто думал о вас, — произнес Ник. — Часто думаю о вас, — поправился он. — Я пришел выразить свое соболезнование.

«А еще почему?»

— Я знаю, — сказала Анджела. — Спасибо вам, — произнесла она и подумала о фотографиях, которые недавно вынула из своей сумки и сожгла. Она была уверена, что это он прислал их ей, видимо, полагая, что она сможет как-то воспользоваться ими. Но теперь она уже сомневалась в этом. Снимки были настолько безобразными и не вязались с Ником Домингезом, человеком благородной души, художником и поэтом. Ох, как бы Кики смеялась, если бы была здесь и узнала, о чем она думает! «Ник Домингез — поэт? Ну уж конечно!» А, да что Кики понимает в поэтах?

Анджела была рада, что сестры здесь нет. Она обязательно испортила бы этот день, как это бывало и раньше.

— Ко мне обращались, чтобы я сделал фоторепортаж о жизни губернатора: о его повседневной жизни, о его семье — о вас и ваших сыновьях, но я отказался.

— Почему?

— Боялся, что вы обидитесь. Можете подумать, что я на этом зарабатываю…

— Нет, я бы не обиделась. Я абсолютно уверена — что бы вы ни делали, вы все сделаете с отменным вкусом, так что я скорее гордилась бы этим.

Он невесело засмеялся, и она подумала: «Как же он хорош, когда смеется».

— Вообще-то я немного покривил душой, сказав, что отказался только из-за того, что не хотел обижать вас, — проговорил он. — Истинной причиной послужило то, что я не хотел делать фоторепортаж о вашей жизни с губернатором. Мне приятней было думать о вас, не связывая с ним.

Его слова несколько смутили ее; она не поняла — это был намек или дерзость? Дерзость после стольких лет почтительной сдержанности?

Они проговорили весь день о самых разных вещах, абсолютно несущественных. То, что имело для них значение, не требовало слов — все передавалось глазами, интонацией. Наконец, Ник, с видимой неохотой, поднялся, чтобы идти. Она не хотела, чтобы он уходил. Но как она могла остановить его — ведь она была вдовой всего две недели.

— Я очень рада, что вы пришли, — сказала Анджела.

— Я не был уверен, нужно ли это делать, однако решил попытаться.

— Вы еще придете? — Теперь уже она проявляла активность. Анджела чувствовала, как все ее тело стремится к нему, и старалась сдерживаться, боясь выдать свои чувства.

Он протянул ей руку, а его глаза с надеждой посмотрели на нее. Она поняла его немой вопрос.

— Скажите — когда? — произнес он. — И если я могу что-нибудь для вас сделать, только скажите. Пожалуйста!

Грегори Лейн пришел к Анджеле, желая обсудить с ней вопрос о наследстве.

— Я знаю, что еще рановато говорить с вами о финансовых проблемах, но, как я понял, вы собираетесь на некоторое время уехать на восток, а поскольку все мы в курсе ваших отношений с покойным мужем, то нет смысла из-за ложной деликатности откладывать этот разговор. Я подумал — мы могли бы сейчас все обговорить, чтобы вы понимали свое положение. Короче говоря, Дик оставил состояние почти в восемьсот тысяч долларов.

— Но здесь какая-то ошибка. Мы имели примерно столько… так говорил Дик, до того, как родился Тимми, и я очень хорошо помню, как Дик сказал, что Лайем… его отец, дарит нам — как подарок ребенку — миллион долларов…

Грег Лейн покачал головой:

— Вы чего-то не поняли. Когда родился Тимоти, Лайем назначил вам ежегодный доход по процентам с миллиона долларов, однако сама сумма никогда вам не передавалась.

Анджела промолчала, лишь на лице у нее появилась горькая напряженная улыбка.

— Но у вас нет оснований беспокоиться о будущем сыновей. Кроме того, что они получат долю из наследства Дика, они также включены в завещание Лайема. Что касается состояния Дика, то оно делится на три равные части между вами и детьми. Каждый из вас получает треть. Все имущество управляется по доверенности. Вы будете получать доход от трети основного капитала. Расходы на детей будут оплачиваться из процентов от их доверительного капитала. Вы не имеете права распоряжаться основным капиталом — ни своим, ни капиталом детей. Если вы повторно выходите замуж или в случае вашей смерти, ваша доля переходит к детям.

И тогда Анджела поняла, что ее обманули.

— Вы говорите, Грег, что я могу получать лишь проценты с трети капитала. Поскольку я не имею права распоряжаться основным капиталом, то фактически он мне не принадлежит.

Выражение лица Грега Лейна не изменилось.

— Если хотите, можно сказать и так. После уплаты налогов капитал несколько уменьшится, однако страховка примерно покроет эту разницу. Могу вам сказать, что лично вы будете получать примерно двадцать — двадцать пять тысяч в год. Но поскольку все расходы на детей, включая их образование, оплату няни, питание и прочее будут оплачиваться из их собственных денег, ваши деньги будут только вашими. Все счета, связанные с расходами на детей, вы должны представлять в нашу контору, и мы будем их оплачивать.

Анджела была потрясена, узнав, как мало у нее денег. В смятении она спросила:

— Если мне нельзя воспользоваться основным капиталом, то я даже не смогу купить дом. Где же нам жить?

Этот вопрос не смутил Грега — он был готов к нему.

— Анджела, у вас есть выбор. Вы можете жить в доме в поместье Пауэров, где вы с Диком и мальчиками иногда останавливались. Этот дом ждет вас. Ну, а если вы этого не захотите… — Он развел руками. Она отрицательно покачала головой. — Если вы надумаете снимать жилье, я думаю, мы смогли бы устроить так, что часть оплаты шла бы из денег мальчиков.

— Извините меня, Грег, я думаю, мне сначала следует посоветоваться со своим адвокатом. Я вас очень попрошу прислать мне копию завещания и всех других необходимых документов. Мне кажется, я могла бы оспорить завещание, так, чтобы все деньги целиком принадлежали мне, без всяких оговорок и условий. Вы не можете не понимать, насколько это неудобно — получать свои деньги только при посредничестве вас или другого доверителя.

— Надеюсь, вы понимаете, Анджела, что моим долгом и обязанностью является охрана и защита желаний моего покойного друга. — Он поднялся и протянул ей руку. Она не пожала ее, и он заметил: — Очень многие были бы рады, получая лично на себя двадцать тысяч долларов в год. Не учитывая налоги, разумеется. Если же вы все-таки предпочтете обратиться в суд, вы поставите себя в сомнительное положение — за право получить все деньги вам придется выступать против своих собственных детей, поскольку лишь они являются наследниками по завещанию. Я сильно сомневаюсь, чтобы вам захотелось начать дело «Анджела Пауэр против Тимоти и Ричарда Пауэров».

Он взял свой портфель и пошел к двери. На пороге он повернулся и добавил:

— В любом случае, когда будете говорить с адвокатом, не забывайте о том, что здесь имеются и некоторые нюансы. Помните об этом, если решитесь обратиться в суд.

Неужели он намекал на ее нервное расстройство?

«Опять угрозы. Еще один урок власти Пауэров».

Анджела передала этот разговор матери, которая сразу же решила:

— Мы будем оспаривать завещание. Я считаю, что ты имеешь право на треть наследства без всяких оговорок.

— Нет, мама. Я не буду этого делать. Грег был прав. Я не желаю вести борьбу со своими собственными детьми.

Мари не ответила, выражая тем самым свое согласие с ее позицией.

— И все же я не понимаю, как смогу прожить на эти деньги. Даже если они выделят мне достаточную сумму, чтобы снять дом или квартиру, мне будет нужна прислуга, горничная, кухарка. Они будут оплачивать няню, но у меня не будет денег даже на такси.

— Тебе не следует об этом беспокоиться. Я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

— Но я же не ребенок, я взрослая женщина. Я хочу сама строить свою жизнь. Жить не на пособие, которое мне будут выдавать — на кино и сласти. Я не хочу ничего ни у кого брать. Я хочу лишь получить то, что принадлежит мне. Я заслужила это!

— Ах, Анджела. Мы всегда в конце концов что-то у кого-то берем, так или иначе. И когда мы берем, надо что-то и отдавать.

Вскоре без всякого предупреждения приехала Кики и заявила, что немедленно вылетает в Италию. Когда они начали спрашивать ее о том, что произошло между нею и Брэдом и Рори, она только сказала, что Рори — это мечта любой матери. А что касается Брэда, то он — тоже мечта, причем недостижимая.

— Как это понимать, Кики? — с недоумением в голосе спросила Анджела.

— О Господи Боже мой! Оставь меня в покое! Неужели непонятно, что иногда к человеку не нужно приставать? Я это знаю, и я убираюсь отсюда к черту и советую тебе делать то же самое. Если хочешь, можешь поехать со мной в Италию. Или вернуться обратно в Нью-Йорк. Но делай хоть что-нибудь! Калифорнийский сон окончен, неужели ты этого не видишь?

Она больше ничего не сказала, но Анджела поняла, что она должна делать. Да, она уедет из Калифорнии. Она вернется в Нью-Йорк и постарается опять попасть в театр. Она сможет жить в доме матери или Кики. Это действительно будет началом новой жизни.

Итак, Кики улетела в Италию, а Анджела собиралась уехать на лето в Саутгемптон. Но тут появился неожиданный гость. Зев Мизрахи возник на пороге дома в Брентвуде в тот день, когда Мари поехала в Беверли-Хиллз за покупками. Зев прибыл для того, чтобы выразить Анджеле свои соболезнования по поводу утраты мужа, причем сделал это в необычайно напыщенной манере, выражаясь прекрасным английским языком, которым владел в совершенстве, несмотря на свое иностранное происхождение. К тому же ему было что сказать.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ Палм-Спрингс, Милан, Париж, Лондон, 1959 — 1960

— Можете себе представить, как восприняли в Голливуде смерть Дика Пауэра. Лайем Пауэр был так потрясен, что ушел с поста президента «ПИФ», передав компанию своему сыну, Шону. У него появилась навязчивая идея узнать всю правду об обстоятельствах гибели сына, он так и не поверил официальной версии, что это был несчастный случай. Можете себе представить, какие распространились слухи! Я не принимала в этом участия. В своих статьях я никогда не занималась политикой, как это делала Хедда. Она не выносила коммунистов и всегда в свои замочные скважины видела розовых, если вы понимаете, что я имею в виду. А Лоуэлла! Она всегда все видела в том же свете, что и ее босс, Вилли Херст, если вы меня понимаете. Естественно, уж он-то любил политику. Но он не мог позволить себе говорить о скандалах — не с его личной жизнью…

Но мы все так сочувствовали бедняжке Анджеле и ее милым малышам. В то тяжелое время опорой для Анджелы была Кики и, конечно, Мари. Они очень ее поддерживали, а то, что за этим последовало, было, по меньшей мере, отвратительным.

1

Мари завтракала на своей террасе в Палм-Спрингсе с видом на бассейн, в котором она изредка плавала. Просмотрев утреннюю почту и не найдя в ней ничего интересного, она взяла номер «Люди в новостях» и начала лениво перелистывать страницы. Журнал приходил каждую неделю, и, хотя его уровень был выше дешевых бульварных изданий, Мари никому не говорила, что читает его. Она бы даже сделала вид, что не имеет ни малейшего понятия, откуда он, если бы его принесли в присутствии гостя. Внезапно она вздрогнула от удивления, выплеснув из чашки немного сладкого миндального чая на розовый крепдешиновый пеньюар. Со страницы журнала ей улыбалось знакомое лицо — лицо, которое она пыталась изгнать из своей памяти. Рори Девлин!

Внутри у нее все сжалось, сердце заколотилось, а где-то в глубине возникло то желание, признаться в котором для нее было невыносимым.

О, как ошибаются авторы светских хроник! Этот Рори Девлин вовсе не выглядел как жалкая бывшая знаменитость. На фотографии был изображен все еще поразительно красивый мужчина в цилиндре и фраке, с цветком в петлице и язвительным выражением темных глаз. Он ослепительно улыбался, стоя на ринге в Лоншампс рядом со своей новоорлеанской кобылой Белль, победительницей парижского Гран-при.

Позабыв о завтраке, Мари принялась с жадностью читать текст. Журналист, написавший статью, сумел мастерски вместить в нее много фактов из жизни Рори: «звезда» Голливуда тридцатых годов; герой войны; бывший муж Мари дю Бомон Уиттир; отец итальянской кинозвезды графини Кики Девлин Роса и Анджелы дю Бомон Пауэр, бывшей актрисы и вдовы покойного губернатора Калифорнии. Бывший идол киноэкрана женат на графине Жанне Клод ля Шарбонн, урожденной Алисе Мазурски, из Скрантона, штат Пенсильвания.

«Женат!»

* * *

«В настоящее время супружеская пара живет в своей парижской квартире Шато-дю-Бума в восточном предместье столицы. Время от времени они также бывают в своем замке в Кап-Ферра или путешествуют с любимыми скаковыми лошадьми в Ипсом-Даунз, Черчилл-Даунз, на ирландское дерби, или в Англию, в королевский Аскот, или, как вы видите в данный момент, в Бума-де-Болонь, чтобы опять выиграть в Лоншампс…»

* * *

Полное смятение чувств: горечь, вкус которой был на языке; тошнота, поднимающаяся к горлу; ощущение утраты такое сильное, что она почувствовала слабость; и все же гордость еще была. Как феникс из пепла, Рори Девлин восстал из пропасти, куда был низвергнут, восстал, чтобы одержать еще одну победу. В ней опять запылал огонь физического желания, воспламенившийся тридцать лет назад в девственной невинности и слишком поспешно разгоревшийся; Мари разрыдалась от мучительной безысходности.

Удалившись в спальню и вызвав в памяти ощущение их близости, испытанное ею тридцать лет назад, она испытала оргазм. Она опять заплакала. Желание ушло, но ощущение пустоты осталось.

Зазвонил телефон. Подняв трубку, Мари услышала иностранную телефонистку, сообщившую, что ей звонят из Парижа.

Париж? Она была не в состоянии ни о ком думать… кроме Рори Девлина…

— Алло?

— Мама, это Анджела.

— Анджела! Я думала, что ты в Нью-Йорке! Что ты делаешь в Париже?

2

Кики только что вернулась из Рима в Милан, и, как это обычно случалось после нескольких дней ее отсутствия, на нее набросилась домоправительница:

— Николь уже три дня лихорадит, графиня.

— Какая температура? Ну ладно. Я сама измерю. Вы вызвали врача, дотторе?

— Си. Он сказал, что это только раффредоре. Но она плачет и зовет свою мадре.

— Хорошо. Через минуту я навещу ее.

Она оглядела стопку накопившейся почты. Обычный мусор: журналы из Америки — «Вог», «Люди в новостях», «Лайф», «Тайм»; журналы из Франции — «Пари-мач», «Элль», «Лей»; лондонские газеты.

А вот список телефонных звонков.

Кики бегло взглянула на него.

— Граф звонил? А моя сестра?

— Си. Конте есть в Хайфа. Сорелла, синьора Пауэр, в Париже.

— Моя сорелла — она звонила из Парижа? Вы уверены?

— Си. Я есть уверен. Я ей сказал, что вы есть в Рома. Она оставила номер в Париж. Она говорит, вы звонить ей там.

— Париж? Вы уверены, Амелия?

Женщина выглядела оскорбленной.

— Си. Я есть уверен. Номер есть там!

Кики начала набирать номер телефона, затем остановилась. Сначала надо навестить Никки. Она пошла к лестнице, затем, вспомнив, спросила:

— Конте ничего не просил передать?

— Си. Он говорит, вы не звонить. Он приезжать домой.

— Он приедет домой? Вы уверены?

— Я есть уверен!

* * *

Пройдя к дочери, Кики увидела, что домоправительница, как обычно, преувеличивает: у Никки был насморк, ничего больше. Кики в ярости закричала вниз:

— Амелия! Принесите сюда почту! Поскорей! И список тех, кто звонил! Побыстрей! Вы меня слышите, Амелия!

— Си! — прокричала та снизу. — Я не глухой! — Отнести почту и список она отправила горничную, не желая снова общаться с контессой.

Кики заказала разговор с Парижем, и ей сказали, что придется подождать тридцать минут. Здесь все по-старому. Она тяжело вздохнула и приготовилась ждать, снова просматривая список: из Палм-Спрингса звонила ее мать. Но она подождет звонить матери, пока не переговорит с Анджелой.

Она перебрала стопку писем и, не вскрывая, отодвинула их в сторону, потянувшись за номером «Люди в новостях». Живя за границей, она всегда жадно следила за тем, что происходит в штатах, хотя не хотела признаваться в этом даже самой себе. Она быстро перелистывала страницы, просматривая фотографии. Внезапно она увидела лицо отца. На мгновение Кики подумала: «Бог мой! Мне следует покончить с наркотиками. Но нет, это действительно ее отец! Черт его побери!» С того дня, как она увидела его в Монте-Карло с отвратительной старой ведьмой, она старалась вообще не думать о нем. И вот он опять! Собственной персоной! Живет и здравствует!

Вытащив из крошечного бара бутылку, она налила себе бренди, сделала глоток и вгляделась в фотографию. «Да, папа, ты действительно выглядишь неплохо. Красив, как всегда, подонок!»

Читая текст, она начала улыбаться. Закончив, рассмеялась и залпом допила бренди. Итак, он женился на этой богатой старухе. Тем не менее он вновь был наверху, и положение его было устойчивым. Наверное, он вовсю трахает старую каргу, надеясь, что она скоро отойдет в мир иной и тогда он выйдет настоящим победителем. Молодец, папаша. «Как отец ты всегда был барахло, но за способность к выживанию тебе надо поставить отличную оценку!»

Возможно, родственная кровь проявится и в ней. Может быть, и она сможет так же, как отец, прийти к победе после поражения! Может быть, она сможет пережить все свои ошибки; может быть, она даже преодолеет тот хаос, в который превратил ее замужество эта сволочь Мизрахи. Она бросит наркотики, станет меньше пить, перестанет сниматься в этой дряни, в которую ее втянул Джино…

Черт побери! Она тоже вернется на первые роли! Она, как и отец, выйдет победителем!

Раздался звонок телефона. Это был Париж.

— Анджела! Что тебя занесло в Париж? Ты никогда не говорила, что собираешься в Европу.

Сначала Кики подумала, что ослышалась, но Анджела повторила:

— У меня медовый месяц, Кики. Вчера я вышла замуж за Зева Мизрахи.

3

Едва войдя в квартиру, Мари набросилась на Анджелу:

— Зачем ты это сделала? Как ты могла это сделать? Как ты могла выйти за такого человека, как Зев Мизрахи, и так быстро после того, как избавилась?.. Я не поверила тебе, когда мы говорили по телефону. Я думала, ты дразнишь меня. Я подумала, что сплю и вижу кошмарный сон. Скажи, что это кошмарный сон, Анджела… отвратительная шутка.

— Ты сама скажи мне, мама. Ты об этом знаешь больше, чем я.

— Я не знаю, о чем ты говоришь. Расскажи все по порядку.

Анджела могла начать с того дня, когда Зев пришел выразить свое соболезнование. Странно, но это был один из тех редких случаев, когда Мари именно в этот момент уехала куда-то, оставив ее одну. Сначала Анджела подумала, как мило было со стороны Зева Мизрахи проделать весь этот путь из Европы или еще откуда-то, где он находился, только для того, чтобы сказать, как он огорчен известием о смерти Дика. Но несколькими минутами позже он предложил ей стать его женой. Она была потрясена, как он мог думать, что мысль о замужестве с ним могла прийти ей в голову. Анджелу шокировало то, что несомненно воспитанный человек не мог говорить об этом спустя всего несколько дней после того, как она похоронила мужа. И она почувствовала отвращение. О, такое отвращение…

— Я нахожу этот разговор неприятным, господин Мизрахи, — сказала она, но он рассмеялся. Рассмеялся!

— Я предлагаю тебе руку и сердце, а ты снова называешь меня «господин Мизрахи»?

— Мой муж умер всего несколько дней назад, господин Мизрахи, и я нахожу этот разговор в высшей степени оскорбительным.

— Я согласен, Анджела. И если бы у меня было больше времени, я бы наверняка подождал, чтобы соблюсти приличия, — уж во всяком случае, до следующей недели. Но я занятой человек, и мое время расписано. Говоря по правде, завтра утром я должен быть в Бухаресте. Поэтому извини меня, если я обхожу некоторые правила приличий.

— Я считаю, если вам нужно быть утром в Бухаресте, то уходите сейчас. У меня больше нет никакого желания обсуждать с вами это.

— Я не уйду отсюда, пока мы не назначим дату свадьбы.

Она посмотрела на него, не веря собственным ушам, и надменно произнесла:

— Что заставляет вас думать, что я когда-нибудь сделаю этот шаг, и особенно сейчас, когда я в трауре?

— Дорогая, тебе вовсе не нужно передо мной притворяться. Я знаю, что ты не скорбишь о покойном муже. Об этом знает и твоя мать, и я. В конечном итоге мы трое являемся участниками этого соглашения. Мое содействие в решении твоей… проблемы, то, о чем просила твоя мать, в обмен на твою руку, прошу извинить за такое старомодное выражение…

Ее первым желанием было броситься к матери, посмотреть ей в лицо, увидеть на нем выражение ужаса, услышать, как она назовет Зева Мизрахи лживым негодяем. Она с мольбой обратится к Мари: «Это правда? Ты действительно просила этого ужасного человека убрать отца моих детей? Ты предложила этому страшному человеку мою руку?» — И мать успокоит ее, и они вместе посмеются над этой мерзкой и нелепой историей.

Но инстинктивно Анджела поняла, что это правда. Ее мать заключила сделку с дьяволом. Кики говорила ей, что Мари с Зевом стали близкими друзьями, что в течение всего времени ее пребывания в клинике они часто встречались, чтобы вместе попить чаю, пропустить стаканчик, поужинать или просто поговорить. Ее утонченная мать и Зев! Только одно это могло объяснить подобную дружбу.

Тем не менее ей не хотелось в это верить. Это было единственное, что она могла сделать.

— Что за смехотворная история! Она бы меня рассмешила, если бы не была такой отвратительной и злобной. Вы, наверное, сошли с ума, господин Мизрахи. Я считаю, вам лучше уйти, пока я не вызвала полицию. Они наверняка поместят вас всумасшедший дом.

Продолжая сидеть на своем месте, Зев улыбался с выражением бесконечного терпения на лице.

— Если бы ваша история была правдой, если бы моя мать сделала это — чему я ни на секунду не верю, — все, что я могла бы сказать, это то, что вы оба страшно заблуждались… если полагали, что я одобрю это… это… О Боже мой! Я не могу поверить этому! Признаю, я не любила мужа, но миллионы женщин находятся в той же ситуации и не прибегают к… Он был отцом моих детей. Меня… меня ужасает даже мысль. — Голос ее дрогнул, и, не в состоянии продолжать, она разрыдалась, а он все сидел.

Она понимала, что не должна плакать, — он должен видеть, что она сильная и способна контролировать свои чувства, что ни за что на свете не станет считать его предложение серьезным. Она должна сказать ему это и выпроводить из дома до прихода матери. Она не вынесет, если при этом будет присутствовать мать.

— Я ничего не знаю об этом соглашении, об этой сделке, господин Мизрахи, если она действительно существует. Ничего не зная о ней, я не имею никаких обязательств по отношению к вам. — «Какие глупые, официальные слова. Слова из девятнадцатого века». — Пожалуйста, господин Мизрахи, уходите сейчас же и давайте забудем, что этот разговор когда-либо имел место. По правде говоря, мне трудно поверить в это. Я все время думаю, что это страшный сон.

Он почти добродушно рассмеялся, от этого смеха у Анджелы кровь застыла в жилах — ей была бы понятней его ярость. Их разговор очень живо напомнил ей другой, с Лайемом Пауэром, состоявшийся в ночь перед ее нервным срывом.

— Я что, произвожу на тебя впечатление человека, который заключил бы сделку, выполнил свою часть соглашения, а затем, когда другая сторона уклонилась от своих обязательств, уполз бы в сторону, как побитая собака, с поджатым хвостом?

«Нет, конечно, нет», — подумала Анджела с вызывающим тошноту страхом. Как глупо с ее стороны надеяться, что Зев отступит и ничего не будет требовать. Сейчас он раскрыл перед ней свои карты.

Анджела поняла — Зев подстроил так, что ее мать оказалась замешана в этом деле. И конечно, Зев Мизрахи постарается, чтобы весь мир узнал о проблемах ее отца Рори Девлина и его разгульном образе жизни самые омерзительные детали. Он постарается, чтобы эти разоблачения принесли страдания всем членам семьи — а у Девлина растет четверо внуков. А каково будет Кики? И если Анджела согласится с его желаниями, он, возможно, позволит слабовольному мужу Кики выйти из их компании и не разорит его окончательно.

Анджела уступила, и они назначили дату своей свадьбы.

— Ведь это ты, мама, заключила соглашение с Зевом. Я только выполняла его условия. — Дрожащими пальцами Анджела зажгла сигарету.

— А когда ты узнала? О соглашении?

— Когда Зев пришел выразить соболезнование после похорон Дика. К счастью или к несчастью, тебя в тот день не было дома.

— Но несмотря на это, ты не посоветовалась со мной! Это непостижимо! Как ты могла поступить так?

— Ой, мама! Прежде всего, как ты могла так поступить со мной? И даже если ты сделала так, как ты могла скрыть это от меня? Разве ты не знала, что Зев Мизрахи потребует вернуть долг?

«Неужели за ошибки одних всегда должны расплачиваться другие?» — в отчаянии подумала Мари. Господи, сколько еще будет дитя отвечать за грехи родителей?

Потрясенная, она в изнеможении села.

— Я все откладывала, надеялась, что Зев сможет понять, что ваш брак — нелепость, и никогда не придет к тебе; и ты никогда не узнаешь… Да, я сделала ошибку, не сказав тебе, Анджела, но ты совершила еще более ужасную ошибку, не посоветовавшись со мной. Я никогда не обещала ему, что ты за него выйдешь. Я лишь намекнула, что он должен что-то предпринять насчет… Я никогда ничего определенного ему не говорила, неужели ты не понимаешь? Я никогда не планировала, чтобы ты… Я была уверена, что ты не сделаешь этого. Обманщица? Да! Безжалостная? Конечно. Но у меня нет угрызений совести, что я действовала безжалостно, я хотела избавить тебя от… И у меня не было угрызений совести, что я обманывала Зева Мизрахи. Таких мужчин, как он, Анджела, нужно использовать, а не выходить за них замуж!

«Нет, мама. Никто не использует таких, как Мизрахи. Они всегда используют других».

— Мама, ты еще всего не знаешь. Ты была замешана в этом. Он заявил, что, если я не соглашусь, он сделает так, что тебя привлекут к ответу. Он сказал, что сам останется вне подозрений, и что только ты…

— Ой, Анджела, Анджела… — запричитала Мари. — Он никогда не смог бы сделать этого! Выполнял все он. Я только делала туманные намеки. По существу, я никогда ни о чем не просила его — он говорил, я слушала, делала предположения. Или наоборот. — Мари прикоснулась носовым платком сначала к губам, потом к горлу. — Своим молчанием я намекала на то, что, возможно, одобряю его планы. Видимо, из-за моего молчания он предположил, что я согласна. Это единственное, в чем заключалось мое соучастие.

«Молчаливое соучастие». Анджела с тоской подумала, сколько миров опрокинулось благодаря молчаливому соучастию, но все это сейчас не имело значения.

— Дело в том, мама, что я поверила ему. И сейчас верю. Он смог это сделать с тобой. Он смог вовлечь тебя и не испортить при этом собственную репутацию. Он способен на все что угодно. Я вижу это.

Не было смысла рассказывать матери все, что сказал Зев — про отца, Кики и Вика. В конце концов, как говорилось в ее детских комиксах, подлое деяние свершилось.

Тишину, в которой сидели мать и дочь, нарушил звонок телефона, заполнивший квартиру. В комнату вошла горничная.

— Вас спрашивает месье Мизрахи, мадам.

Анджела вышла в другую комнату к телефону. Когда она вернулась, Мари схватила ее за руку.

— Еще не поздно. Летим обратно вместе со мной, Анджела. Мы попытаемся через суд лишить твой брак законной силы, а если не выйдет, постараемся получить развод.

— Нет, мама. Я говорила тебе — я верю, что Зев способен выполнить свои угрозы в отношении тебя. И ты тоже знаешь, что он из себя представляет. Он никогда не даст мне развод. И я смогу отделаться от него только тогда, когда он сам захочет отделаться от меня. Единственное, что мне сейчас остается, — это молиться, чтобы это время пришло поскорей.

Бедная Мари была так расстроена, что Анджеле стало ее жалко. Она погладила волосы матери.

— Все в порядке, мама. Все обойдется. Непременно обойдется. У меня больше не будет нервных срывов. Обещаю тебе.

— Я так хотела помочь тебе. Я так хотела, чтобы ты была счастлива. А сейчас ты оказалась в еще худшем положении.

— Пожалуйста, мама, не надо. Я знаю, что ты желала мне счастья. Я знаю, знаю…

Мари и смеялась и плакала.

— И ты вышла даже не за католика, — произнесла она нелепую фразу. — Малышка Анджела, которая так дорожила своей католической верой! Помнишь, когда я вышла замуж за Эдварда, как я хотела, чтобы вы с Кики стали протестантками? Ты так плакала.

— Я помню, мама. Это было миллион лет назад, и я тогда была ребенком… Это Зев только что звонил. Я ему сказала, что ты здесь. Похоже, он ожидал твоего прихода. Сказал, что скоро придет и повезет нас ужинать к «Максиму».

Казалось, Мари не слышала ее.

— А как же дети, Анджела?

— Что — дети? Они в школе-пансионате в Нью-Йорке.

— Боже мой! Тимми всего пять лет.

— Они и пятилеток принимают, мама, — проговорила Анджела и заплакала.

— Ты привезешь сюда детей?

— Нет. Сюда — нет. Мы пробудем в Париже всего несколько недель. Думаю, что отсюда поедем в Швейцарию.

— Ты их отдашь в школу там?

— Не знаю. Мне нужно посмотреть. Не беспокойся о мальчиках, мама, я буду с ними видеться. Каникулы, праздники. Я все время буду то тут, то там. Думаю, что буду много путешествовать.

Мари постаралась взять себя в руки.

— Ну, кажется, говорить больше не о чем?

— Куда ты, мама?

— В гостиницу. Отдохнуть. Утром я улетаю обратно. Эдвард плохо себя чувствует — мое место рядом с ним. Это мой долг.

— Да, думаю, что ты права. Ты ведь тоже заключила сделку, не так ли?

— Мне нужна была уверенность в завтрашнем дне. Для себя, для дочерей. Я считаю, что в жизни мы часто заключаем сделки. Я надеялась, что заключенная мною сделка освободит моих дочерей от этого. Я так хотела, чтобы у тебя была хорошая жизнь… любовь. И конечно, у Кики, если она сама для себя этого захочет. Но я знала, что ты, Анджела, нуждаешься в настоящей любви…

— Пожалуйста, побудь еще, мама. Зачем тебе идти в гостиницу? Пожалуйста, останься со мной…

— Я не могу остаться здесь, Анджела, и видеть тебя рядом с этим человеком.

— Пожалуйста, мама… хоть немножко. Я даже не показала тебе квартиру. Она так красиво отделана, — умоляла она. — И то, что я купила в салонах… мою шиншилловую шубу… — Анджела всхлипнула. — Пожалуйста, мама, останься еще немножко… поцелуй меня… пожелай мне счастья… Мама, мне так страшно…

4

— Я надеялась застать маму, — недовольно сказала Кики. — Она могла бы меня дождаться. Я же сказала ей, что постараюсь приехать как можно скорее.

— Для нее было слишком мучительно оставаться со мной. И она хотела быстрее вернуться к Эдварду.

— Ну конечно, я могу понять, что она не могла видеть тебя вместе с Зевом.

— Пожалуйста, Кики, не начинай.

— А что ты хотела, чтобы я сказала? Поздравляю самую большую дуреху из всех, что произвел на свет двадцатый век? Тебе повезло! Ты пережила свой нервный срыв и своего Дика Пауэра. Ты вышла в дамки, и впереди открывался светлый путь. И вот ты идешь и совершаешь такую глупость — нет, не глупость — такое преступление. Если бы они только что не выпустили тебя из этой психушки, я бы посоветовала тебе проверить свою головку. Выйти замуж с такой неприличной поспешностью — дорогуша моя, еще тело не успело остыть. Мне-то самой наплевать, но я думала, что ты заботишься о соблюдении приличий.

— Зев торопился.

— Держу пари, что так! Чтобы ты не успела подумать и сообразить, какую непоправимую ошибку совершаешь!

— Почему ты думаешь, что я сделала ошибку? В конце концов, я сейчас богатая женщина, — произнесла Анджела с самоиронией. — Разве не Кики Девлин говорила мне: «Коль, подруга, ты богата…»

— Да, конечно, я говорила это. Но к этому я могла бы добавить еще одно слово, которое тебе вряд ли понравится.

Сначала Анджела не поняла, но, когда до нее дошло, что та имела в виду, она пришла в бешенство.

— Какое ты имеешь право? И это говоришь мне ты? А ведь я сделала это и для тебя, Кики Девлин Роса! — выкрикнула она, ослепленная яростью.

— Что ты имеешь в виду — для меня?

— Он сказал, что если я выйду за него, он отпустит Вика! Он освободит Вика от обязательств! Ты все время твердила, что Зев Мизрахи разрушает твой брак тем, что не дает вам быть вместе. Я хотела, чтобы ты была счастлива.

— Ой, Анджела, какая же ты глупая: разве ты не знала, что уже слишком поздно спасать мой брак? Он разбился на много осколков. И их уже вместе не собрать. Сейчас я пытаюсь сохранить осколки, только осколки. Бедняжка Анджела, если ты вышла за Зева Мизрахи, чтобы спасти меня, то ты вышла за него зря!

Анджела посмотрела на нее невидящим взглядом.

— Нет, не зря. Сожалею, что опоздала спасти твой брак, но ты была только частью сделки… Зев предложил мне выйти за него замуж через несколько дней после похорон. Он рассказал мне, что он для меня сделал, как… — Она не могла заставить себя произнести нужные слова. — И как мама благословила его за это.

Кики попыталась что-то сказать, но Анджела продолжала:

— Мама дала обещание, что я буду принадлежать ему, когда все… будет кончено — когда дело будет сделано. Он заявил, что Мари замешана в этом и что он сделает так, что ее выдадут суду, а он сам останется вне всяких подозрений. Я поверила ему. Мама говорит, что он не смог бы ничего сделать, но я ему верю. Я знаю, как действуют подобные ему люди. И он сказал, что в тот день, когда я стану его невестой, он отошлет Вика домой, к тебе. Это правда? Вик от него освободился?

— Да, хочешь — верь, хочешь — нет, — с горечью произнесла Кики.

— Но это еще не все… еще отец. Он мне сказал, что отец на Ривьере, что он пьяница, наркоман, что он продает свое тело мужчинам за несколько долларов. Он пригрозил, что сделает достоянием прессы всю эту… грязь. Я не могла позволить ему сделать это. Ради себя, ради тебя, ради мамы и ради моих сыновей и твоих дочерей. Даже ради самого отца. Я не могла допустить, чтобы он унизил его.

Кики закрыла лицо руками.

— Анджела, это тоже неправда! С отцом все в порядке.

На лице Анджелы снова появилось злое выражение.

— Что ты говоришь? Сначала мать убеждает меня, что Зев никогда не смог бы впутать ее в это дело. Потом ты сообщаешь, что слишком поздно спасать твой брак. А теперь ты заявляешь, что с отцом все в порядке и я зря продала себя? Я знаю, в отношении отца — это правда.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что отец Дика сказал мне то же самое. Он тоже пригрозил рассказать о папе, когда я захотела развестись с Диком. Это должно быть правдой. Зев и Лайем Пауэр говорили о нем абсолютно одинаково!

Кики подошла к своему чемодану и вытащила из него журнал «Люди в новостях».

— Вот. Я привезла показать это, потому что думала — тебе будет приятно. Шутка! — Перелистав страницы, она нашла ту, на которой была фотография их отца. — Сама посмотри.

Анджела почти вырвала журнал из рук Кики. Она внимательно изучила фотографию и дважды прочла текст.

— Мы можем сейчас поехать повидаться с ним, если тебе это поможет, Анджела, — тихо произнесла Кики. — Если он в Париже и…

Анджела посмотрела на Кики горящими глазами.

— Поехать повидаться с ним? — выкрикнула она. — Если я его увижу, то убью его.

Кики была поражена.

— Я думала, ты будешь рада, что у него все в порядке. Мне самой на него наплевать. Но я не понимаю, почему…

— Я ненавижу его! О Господи, помоги мне, так его ненавижу! Все эти годы я любила его и прощала ему то, что он не видится с нами, не делает усилий связаться. Я предполагала — он слишком любит нас, чтобы позволить нам увидеть, что он уже не красив, что дела его уже не столь успешны. А когда Лайем Пауэр рассказал мне о нем всю эту грязь, я от всей души пожалела его. Я простила его за то, что он был таким, и пожалела его. От всей души. Но посмотри, что здесь написано: он женился на этой женщине в пятьдесят шестом году. Когда отец Дика грозился разоблачить его, он уже выбрался из того болота, в котором когда-то был. У него были деньги, его лошади участвовали в скачках, он путешествовал — такой красивый и удалой, вероятно, у него были любовные интрижки, он наслаждался жизнью, — и все же не связался с нами! Ему никогда не приходило в голову, что, может быть, он все еще нужен нам, и мы бы обрадовались, узнав, что он жив и здоров и что дела у него идут великолепно!

— Ты хочешь сказать, что могла бы его простить, когда он был повержен на дно, но не сейчас, когда он выкарабкался из этой грязи?

— Разве ты не видишь, что он сделал с нами? Если бы он был хорошим отцом, если бы он поддерживал с нами хоть какую-нибудь связь, я могла бы просто посмеяться над лживыми россказнями отца Дика. Я бы знала, что все, что говорил этот старик, — ложь. Я бы нашла в себе смелость противостоять его угрозам. Возможно, у меня никогда бы не было нервного срыва. Маме не пришлось бы обращаться за помощью к Зеву. Сейчас я была бы свободной — свободной…

На этот раз Кики не нашлась что сказать.

— А ты, — продолжала Анджела, — ты могла бы найти счастье с Брэдом, если бы только не гонялась за кем-то, напоминающим тебе о…

— Замолчи! Я не хочу слушать это фрейдистское дерьмо. Я не перекладываю на отца свои ошибки. Он достаточно совершил и своих. Я сама буду отвечать за собственные ошибки, и я не хочу, чтобы мои дочери обвиняли меня в своих ошибках.

— Но они будут — обязательно! И будут правы! Ты отвечаешь за то, какими они вырастут. А все началось с него! — Прижав ладонь с вытянутыми пальцами к журнальной странице, она вырвала и скомкала ее — все одним движением. — Никогда не упоминай мне его имени. Если бы мир внезапно сошел с ума и назвал его Богом, я бы и тогда не захотела слышать его имя!

Кики села на диван рядом с Анджелой, обняла ее и прижала к своей груди. Так они сидели, не произнося ни слова. Наконец, Кики предложила:

— Пойдем пообедаем и попробуем поднять настроение. Это все, что мы сейчас можем сделать.

— Да, это все, что мы сейчас можем сделать.

Они пошли обедать в «Ритц», и метрдотель тут же посадил их, увидев, что это те самые прелестные и знаменитые сестры-американки — новая миссис Мизрахи и мировая кинозвезда Кики Девлин. Их приход вызвал в ресторане всеобщее оживление. Даже здесь — среди богатых и именитых, прекрасных и элегантных — женщины из семьи Девлин заставляли обращать на себя внимание.

— Платить придется тебе, Кики. У меня денег нет.

— Неплохо. А я-то думала, что сестра-богачка у нас теперь ты. Где же все эти миллионы Мизрахи?

— Я только подписываю счета на покупки. До сих пор у меня не было и доллара наличными. Я даже не знаю, носит ли при себе наличные Зев. Но если у тебя тоже нет денег, то я могу записать наш обед на счет Зева.

— Не беспокойся. Я испытываю особое наслаждение оттого, что угощаю миллиардершу, но все-таки надеюсь, что ты не собираешься превратиться в одну из этих богатых старых скряг.

— В скрягу — может быть, в старую — никогда!

Они рассмеялись, отчаянно пытаясь развеселиться. Официант, разносящий напитки, принес бутылку вина и показал этикетку Анджеле, которая рассеянно кивнула. Он откупорил бутылку и налил в ее бокал немного вина. Она попробовала и опять кивнула. Наполнив оба их бокала, он отошел.

— После этого маленького представления я действительно позволю тебе записать обед на счет Зева. Не вижу, почему я должна платить за подобное сумасбродство, — сказала Кики, большими глотками осушая бокал. — Скажи, Анджела, вы с Зевом заключили брачный контракт?

— Ты имеешь в виду, сколько денег я получу, если мы разведемся или…

Кики кивнула.

— Нет.

— Глупышка! Это самое меньшее, чего тебе следовало потребовать.

— Уверяю тебя, Кики, в данной ситуации это было самое последнее, о чем я думала. Ты считаешь, я могла торговаться из-за денег, когда вся моя жизнь превратилась в сплошной кошмар? — Она заговорила во весь голос.

К их столику подошел официант, и они замолчали, ожидая, когда он закончит сервировать салаты. После того как он ушел, Кики спросила;

— Ну и как оно?

— Ты имеешь в виду замужество?

— А ты что, думала, я имею в виду закуски?

— Ну, за несколько дней в Париже я купила пять шуб, кучу платьев, и Зев подарил мне изумительное ожерелье из бриллиантов с изумрудами. Ты это имеешь в виду?

— Я говорю серьезно, а ты издеваешься. За что ты ополчилась на меня?

Анджела осушила третий бокал.

— Я не могу не думать о том, что, если бы ты не познакомила меня с Зевом Мизрахи, я бы не попала в эту переделку, не была бы связана с человеком, которого ненавижу, и Дик был бы жив.

— Но ты и Дика ненавидела, не правда ли?

Официант принес еще одну бутылку вина и начал показывать этикетку, чтобы опять повторить весь ритуал разливания.

— Просто налейте, и все, — скомандовала Кики, что он и сделал, а затем удалился.

— Ты и Дика ненавидела, да? — повторила она.

— Кики! — простонала Анджела. — Я не хотела его смерти! Кто, ты думаешь, я такая? И ты что, действительно думаешь, что мне сейчас лучше?

— Ах, Анджела, если бы я только знала, к чему все это приведет, я бы никогда не сделала этого, поверь мне. Ты мне веришь, да? Кроме того, лапа этого чудовища оставила на моей жизни след больший, чем царапины. Господи, как я жалею, что мы с тобой о ним однажды встретились.

Наступила мрачная тишина, они ничего не ели, а только продолжали пить вино.

— А как секс? — спросила, наконец, Кики.

По лицу Анджелы разлился розовый румянец.

— Пожалуйста… — запротестовала она.

— «Пожалуйста», — поддразнила ее Кики. — Мы говорили о сексе миллион раз. Почему ты сейчас разговариваешь со мной как невинная девочка?

— Потому что я не хочу говорить об этом.

— Почему?

— Потому что я не могу! Это слишком ужасно. Особенно первая ночь.

— Бедняжка Анджела. Что он делал?

— А как ты думаешь? — с возмущением спросила Анжела. — Это настоящее животное.

— Что он делал?

— Он заставлял меня делать то, что я никогда даже… — Она посмотрела на свою несъеденную пищу. — Еще и еще… и так далее…

— Он что, все время…

Анджела оглянулась посмотреть, не слышал ли кто-нибудь Кики.

— Да, — прошептала она. — Как я и сказала. Еще, и еще, и еще.

— Тогда это какие-то препараты или наркотики, — со знающим видом заявила Кики.

— Он действительно принимал кокаин. Он и меня заставил его вдыхать. Кики, он даже его посыпал на… — Наклонив голову ближе к уху сестры, она зашептала.

Кики закивала головой.

— Ты?

— Да, — ответила Анджела, помрачнев. — На следующую ночь он надломил у меня под носом несколько ампул. Я попыталась отказаться, но он и слушать не стал. Я почувствовала себя так, как будто у меня внутри все взрывается, там, внизу. Я испытала… — Она опять наклонилась к уху Кики.

Кики мрачно кивала.

— И все-таки, чтобы мужик его возраста был в такой готовности, наверняка потребовалось нечто большее. Держу пари, что он колется, — задумчиво произнесла она.

— Ты говоришь о тех уколах, что…

— Я знаю массу людей, которые прибегают к ним. Как в той истории, что я тебе рассказывала о его бывшей подружке Лизе и ее муже. Помнишь? Вот это скорость. Если бы он не кололся, он бы так быстро не мог опять и опять…

— Он мне сказал, что ему только пятьдесят девять.

— Конечно. Столько же и бабушке Моисея. Это единственное утешение. Пятьдесят девять или шестьдесят девять, при таком напряжении он долго не протянет, не успеешь опомниться, как опять будешь вдовой.

* * *

Они возвратились в квартиру, и Анджела вытащила купленные ею вещи.

— Скоро тебе для всех этих тряпок потребуются отдельные комнаты.

— Зев в доме в Веве сейчас оборудует комнату в два раза больше этой, специально для моего гардероба. На всех стенах будут полки для сумок, обуви, кофт и всего прочего. А остальная часть комнаты будет заполнена вращающимися вешалками для платьев, пальто и шуб.

— Как замечательно! Анджела, а ты уверена, что все это дерьмо о маме, обо мне и отце действительно именно та причина, почему ты вышла за Зева? Ты уверена, что мы не были просто предлогом, с помощью которого* ты убедила себя? Может быть, было что-то, в чем ты даже самой себе не можешь признаться — что ты вышла за него ради всего этого? — Она развела руками.

— Как ты смеешь? После того, что ты мне сделала? Ведь это ты познакомила меня с Зевом! Из-за тебя я попала в эту ситуацию, а у тебя хватает наглости унижать меня, намекать, что я вышла за него из-за денег!

Кики заплакала.

— Я никогда не хотела, чтобы ты вышла за него! Клянусь! Я думала, ты его подурачишь, мы его подурачим. Кто бы мог подумать, что ты станешь вдовой и сразу выйдешь за него? Если бы ты только посоветовалась прежде со мной, ты думаешь, я допустила бы это? Ни за что па свете. Я бы сперва его убила. Разве ты этого не знаешь? — Она взяла пустую бутылку из-под коньяка и помахала ею в воздухе. — Давай еще одну такую!

Анджела позвонила горничной. После того как та принесла новую бутылку и удалилась, Кики сказала:

— Анджела, ты должна уйти от него! Сейчас все выяснилось, и нет причины, которая бы мешала тебе сделать это. Он лгал об отце. В отношении Вика все это уже не имеет значения. И ты должна понять, что вся эта чушь о причастности мамы к смерти Дика — блеф чистейшей воды. К тому же, кто знает, возможно, и сам Зев не имел никакого отношения к смерти Дика, — может быть, он просто приписал себе этот поворот событий. Держу пари, что так. Анджела, оставь его!

Анджела кисло улыбнулась.

— Ты всегда мне говорила, что я наивная глупышка, но теперь глупышка — это ты. Разве ты не понимаешь, что Зев способен на все что угодно? Возможно, Дика убрал и не он, но я верю, что это мог быть он. Я верю, он способен уничтожить любого, кого только захочет. Сейчас уже не имеет значения, почему я вышла за него, были ли эти причины весомыми или нет. Я боюсь будущего — того, что он может сделать, если я уйду от него, И я еще боялась Лайема Пауэра! Его угроз! Каким мелким все это кажется сейчас по сравнению с тем, что может сделать Зев Мизрахи! Я напрасно слушала Дика и его отца. По сравнению с Зевом они были просто сосунками. Они пугали, а я им верила. Но Зев Мизрахи! Уж он не блефует… Но хоть я и не могу уйти от него, я тебе заявляю, что буду терпеть его. До тех пор, пока ему не надоем. Я выдержу — и с ума не сойду! Буду бороться! Найду выход!

Подбежав к Анджеле, Кики горячо ее обняла.

— Я тебе помогу, обязательно. Клянусь! Ты держись! Мы найдем выход… так или иначе.

* * *

— Мы собираемся поужинать в «Тур д'Аржане». Когда я упомянула, что ты здесь, Зев сказал, что закажет столик и пригласит для тебя какого-то адвоката, его зовут Поль… фамилию не помню.

Кики была немного пьяна.

— Я сказала тебе, что не могу остаться, Анджела, разве не так. Анджела? Я сказала, что мой бедненький брак разбился на ма-а-аленькие кусочки. Разве мне не нужно ехать домой и пытаться их склеить? Мне нужно ехать домой, ведь правда же? К моей малышке?

— Ты поедешь, Кики. Завтра. Ты можешь до завтра подождать. А вечером мы развлечемся. Пожалуйста, Кики. «Тур д'Аржан» — лучший ресторан во всем Париже. Из зала на верхнем этаже видна Сена и Нотр-Дам.

— Ах, Анджела, кому это интересно.

— Кики, ты сказала, что будешь поддерживать меня! Я всего-навсего прошу тебя провести со мной один вечер.

Кики вздохнула.

— Хорошо. Один вечер. Если бы только я смогла раздобыть мышьяка, я бы всыпала ему в суп. Если бы только я знала здесь какого-нибудь фармацевта! — Потом она хихикнула. — Разве не было бы забавно, если бы ему могли подсунуть шпанскую мушку?

* * *

К ужину, атмосфера которого оказалась весьма сдержанной, Кики протрезвела, но выглядела мрачной. Приглашенный Зевом адвокат почти все время молчал, как будто пришел для того, чтобы мысленно записывать происходящее. Анджела сидела с опущенными глазами, не в силах смотреть в глаза окружающим ее людям. Только Зев чувствовал себя непринужденно, был любезен, словоохотлив. Когда Кики с некоторым вызовом сказала что-то о том, что Анджела приедет навестить ее, Зев ответил:

— Анджела будет слишком занята для того, чтобы делать визиты.

— Занята чем? — спросила Кики.

— Съемками в фильмах, конечно же. Она будет ездить по всему свету.

Кики вытаращила на него глаза, так же как и Анджела, которую тоже удивили слова Зева.

— Анджела дю Бомон будет великой кинозвездой. Более великой, чем Лорен. Что может Понти, могу и я, — только в десять раз лучше. Она будет более великой, чем Гарбо. К тому же ее первой картиной будет «Анна Каренина». После этого мы посмотрим, возможно сделаем «Мадам Бовари». Она сыграет все самые значительные женские роли. У нее будет собственная компания «Анджела продакшнс». Как ты смотришь на это в качестве свадебного подарка, дорогая?

Анджела покачала головой.

— Не знаю, что и сказать, — наконец, произнесла она, думая о своих сыновьях.

Зев повернулся к Кики:

— А ты что скажешь, дорогая Кики?

Кики скупо улыбнулась, глядя на Анджелу.

— Я бы сказала, что моя сестра сделала блестящую партию.

Перед Анджелой стоял голый Зев. Ей было неприятно смотреть на это безволосое тело с огромной лысой головой, с нелепо увеличенным фаллосом, она с трудом сдерживалась, чтобы не выказать свое глубокое отвращение. Он ущипнул сосок ее правой груди, и она задохнулась от боли.

— Ты не поблагодарила меня должным образом за то великое будущее, которое я для тебя создаю.

— Как я смогу видеться со своими сыновьями, если буду сниматься в фильмах, разъезжая по всему свету? Мне необходимо видеть моих мальчиков.

— Ты будешь с ними видеться в промежутках между фильмами. Разве встал бы я между тобой и твоими детьми? — Он засмеялся, нежно, но настойчиво прижимая к себе ее лицо.

Она отодвинулась от него на другую сторону огромной кровати.

— Зачем я тебе нужна? Не могу поверить, что только для того, чтобы сделать из меня великую звезду. Зачем ты заставил меня выйти за тебя?

Он вновь рассмеялся, опять потянувшись к ней.

— Разве ты не слышала о замечательном наваждении? Почему Цезарь хотел Клеопатру? Почему Эдуард отказался от трона? Наваждение, дорогая, наваждение.

«Наваждение? То, что Кики однажды сказала о Нике Домингезе — что я была его наваждением». Ее глаза наполнились слезами. «Ник Домингез — такой добрый человек. Что он думает о ней теперь? Возможно, то же самое, что и ее сестра Кики».

— По ком ты плачешь? — спросил Мизрахи, разжимая ей рот так, чтобы она могла взять его. — По мне, мой ангел? Ах, ах, да… по мне и моем замечательном наваждении… да… да, ах… да!

5

— Ой, Кики, Кики, как я рада видеть тебя, — Анджела почти с отчаянием обняла ее. — Кажется, прошла целая вечность. Сколько времени ты проведешь со мной в Лондоне?

— Не знаю точно. Посмотрим. Пару дней, может быть. Как долго будет отсутствовать Зев?

— Подожди секунду. — Анджела закрыла двустворчатые дубовые двери. — Знаю, что похожа на параноика, но уверена, что слуги подслушивают. В Веве они это делают. Зева не будет четыре дня. Во всяком случае, так он мне сказал. Я ему просто благодарна, что он не заставлял меня с ним ехать.

Кики села на софу и огляделась.

— Я не так себе здесь все представляла. Думала, увижу что-то типа артдекор. Не ожидала, что на Мейфер будет стиль английской сельской усадьбы.

— Почему нет?

— Не знаю почему. Просто я ожидала увидеть более городской стиль.

— Ну, это стиль английских замков. Полагаю, его систематизировала леди Сибил Коулфакс. Этот эксминтерский ковер был первоначально сделан для…

— Хорошо, хорошо. Зачем нам, черт возьми, обсуждать в деталях оформление интерьера?

— А почему нет, Кики? Почему мы хотя бы иногда не можем поговорить о простых и нормальных вещах, как другие люди?

— Ну, во-первых, мне наплевать на твою квартиру и на то, как она оформлена. А тебе?

— Тоже. Не могу сказать, что меня это волнует.

— Поэтому давай сменим тему. Как тебе нравится Лондон?

— Нравится, не нравится. — Анджела пожала плечами, — я никогда раньше не осознавала этого, но если это не твоя страна, то все они похожи одна на другую. И я никогда не буду чувствовать себя в Европе, как дома.

— Дом — это то место, где можно не пользоваться спиралькой, сестричка, — тихо сказала Кики, но было очевидно, что ей это неинтересно. — Ну, и как оно — быть представленной при дворе?

Анджела пожала плечами.

— Скука. Ее величество спросила меня: «И как вам нравится Лондон?» А я ответила: «О, очень». На что она сказала: «Очень рада слышать!»

— То есть на тебя королева не произвела впечатления?

— Меня не волнует встреча с ней. Единственно, чего я хочу, — это увидеть моих сыновей. Только подумай, Кики, я уже пять месяцев их не видела. После того как мы все закончили в Финляндии, я надеялась, мы поедем в Штаты. Но Зев сказал, что нужно переснять несколько сцен в Югославии. Ах, зачем мне все это? Ты знаешь эту историю. Канны… Рио… а теперь Лондон. Мама, слава Богу, постоянно навещает мальчиков, но отказывается приехать ко мне. Она заявила, что не сможет вынести этого.

— Ты слишком много жалуешься. Правда, не стоит. Это даже неприлично.

Анджела с трудом поверила собственным ушам — это после всех тех лет, когда Кики постоянно изливала перед ней свои жалобы.

— Я слышала, весь Голливуд обезумел от восторга, увидев твою «Анну», — проговорила Кики с легкой издевкой в голосе.

«Ах, вот оно что, — подумала Анджела. — Кики трудно смириться с моим успехом в «Анне».

— Для меня это не имеет никакого значения, Кики. Я никогда особенно не жаждала сниматься. Мне нравилось играть на сцене, но даже это было для меня просто забавой. Для меня сейчас важно только одно — это мальчики. И возможность поехать домой. Ах, Кики, — взмолилась она, — разве ты не видишь, что это для меня не главное? Я просто несчастна. Разве может что-то иметь значение, если я вынуждена жить с Зевом, каждую ночь терпеть его ласки? Разве можно быть счастливой, не имея свободы? Без этого ничто не имеет значения. Ничто! Ни что ты звезда, ни одежда, ни драгоценности. А теперь Зев заявляет, что он купит мне дом здесь, в Англии, в сельской местности. Поместье в Линкольншире, чтобы мы могли держать лошадей. Кому это нужно? Я проведу там несколько дней, а что потом? Я не смогу быть там достаточно долго, чтобы мальчики могли пожить со мной. Прежде чем мне удастся привезти их туда, я опять уеду. В следующем месяце я начинаю сниматься в новой картине.

— Вот что. В какой?

— «Камилла».

— А кто Арманд?

— Ты ничего не слышала, что я тебе говорила, да? Кики, я погибаю! Я умираю! А ты спрашиваешь, кто в роли Арманда…

— Ах, сестренка, я просто пытаюсь отвлечь тебя! У меня сердце истекает кровью! Я готова убить его, правда! — Она горячо обняла Анджелу и задумалась. — А где вы будете снимать «Камиллу»?

— А что?

— Так, ничего. Кто знает, может быть, я чем-то смогу помочь. Мне нужно знать, как с тобой связаться.

— Пока я не знаю точно. Думаю, часть сцен будет сниматься в Швейцарии. Тогда мы будем жить в доме в Веве. Если будет так, то ты приедешь к нам погостить? Пожалуйста! Сможешь ведь, правда? А у тебя есть какие-то рабочие планы?

Кики уныло усмехнулась.

— Та мелочевка, в которой я в последнее время снимаюсь, обычно делается дня за три, поэтому поездка не будет проблемой. Но Зев очень ясно дал мне понять, что в его доме мне рады не будут. Что будем делать, если он прикажет мне убираться?

— Не будем слушать его. Ты должна приехать, Кики. Я так одинока. И знаешь, что еще? Куда бы я ни поехала без Зева, он каждый раз нанимает кого-то шпионить за мной. Меня постоянно кто-то сопровождает. Со мной всегда его люди. Я себя чувствую не звездой, а заключенной.

— Похоже, что ситуация действительно становится все хуже и хуже. А мы-то думали, как ужасен Лайем Пауэр. Послушай, а выпить здесь найдется, или Зев, уезжая, запирает всю выпивку?

Анджела сквозь слезы улыбнулась.

— Спиртное вон там. Приготовь нам побольше мартини, Кики. Он у тебя получается лучше, чем у кого бы то ни было.

— Конечно. У меня действительно много чего получается лучше, чем у других, ведь так? Я даже трахаться умею лучше других. Все так говорят.

Анджела засмеялась, развеселившись.

— Он, Кики, как хорошо, что ты здесь. Но я все говорю о своих бедах и даже не спросила, как обстоят дела у вас с Виком. И как Никки?

— Она с каждым днем становится все смышленей. Простой гений. Счастье, что так, потому что выглядит она, как дочь Кинг-Конга.

Анджела запротестовала, а Кики улыбнулась.

— Я шучу. Она не совсем уж дурнушка. Не такая красотка, как Рори, но и не страшила. Но при всем том, что Рори хороша собой, она тоже не глупышка. Разве ты тогда, увидев ее у мамы, не поняла, что она очень умненькая?

— Да. Очень-очень умненькая. И у нее к тому же хорошие манеры. Она действительно очень хорошо воспитанная девочка. Ты должна быть такой гордой… — Анджела замерла, осознав свою бестактность. — Ты знаешь, когда ты уехала вместе с Брэдом и Рори, я была уверена, что вы помиритесь.

Кики невесело усмехнулась;

— Я и сама так думала.

— Я всегда спрашивала себя, что могло случиться?

— Мы великолепно провели пять дней. Находиться рядом с Рори было райским блаженством. Но чего-то не хватало. Сначала я думала — дело в Брэде, что он не испытывает ко мне прежних чувств, что он никогда не простит, что я ушла от него к Вику. Но потом я поняла, что, видимо, дело было и во мне. Я не могла полностью отказаться от Вика. И конечно, от Никки. Я все время думала, как здорово было с Виком заниматься сексом я что сам вид его возбуждал меня; по сравнению с ним Брэд какой-то пресный.

— А сейчас?

Кики вручила ей мартини.

— Похоже, что у нас ничего не получится. И это еще мягко сказано. Итак, что еще у тебя нового? Что еще из своих приобретений ты можешь мне показать? Новые шубы? Ты уже все скупила в ювелирных магазинах Швейцарии, Лондона и в других местах?

— Нет, мне не разрешается покупать себе драгоценности.

— Значит, Зев в довершение к остальным своим качествам становится также и прижимистым?

— Нет, я могу тратить сколько угодно денег на одежду, меха, мебель, слуг, на все, кроме драгоценностей и живописи. Он говорит, что хочет сам дарить мне драгоценности. Ну, это я могу понять. Однако что касается живописи — это настоящая загадка. Он настаивает на том, чтобы лично покупать картины. Если мне понравится картина, даже если это просто декоративная безделица, я должна сказать ему, и он купит ее сам. Это действительно для меня загадка, потому что я знаю — здесь дело не в деньгах.

— Такой умной девочке стыдно не понимать очевидных вещей. А то, что он делает, вполне очевидно. И дело тут как раз в деньгах. Ты можешь закупать сколько угодно одежды и мехов, нанимать хоть десяток парикмахерш на полный рабочий день или что-то в этом духе. А сколько все это будет стоить в конце года? — Кики сложила колечком большой и указательный пальцы. — Платье за пять тысяч долларов — после того как ты его раз надела, стоит пять центов. Независимо от того, сколько ты потратила, в смысле обладания реальными средствами ты на нулях. Однако драгоценности, живопись, антиквариат — это вложение капитала. Они являются имуществом, поддающимся оценке. Если Зев покупает все это на свое имя и оформляет страховку тоже на свое имя, то они являются подарками тебе только по названию. По закону владеет ими он. Он делает все так, чтобы у тебя ничего не было. Ты теперь даже не получаешь доходов от имущественного фонда Дика. А быть бедным — это значит быть слабым.

В глазах Анджелы зажегся огонь.

— Конечно же! Ты права. У меня никогда не бывает наличных денег.

— Бог мой, неужели у тебя нет денег даже на такси или несколько франков, чтобы дать на чай в туалете?

— Да, несколько франков у меня есть, но в такси я никогда не езжу. Зев утверждает, что пользоваться городским транспортом для меня небезопасно. Полагаю, что в какой-то степени он прав, но мне не разрешается и самой водить машину. У меня есть шофер, который к тому же и мой телохранитель. Между тем Зев ездит сам — себе он шофера брать ни за что не желает. Думаю, истинная причина, почему меня возит шофер, — это чтобы Зев всегда знал, куда я без него езжу.

— Совместная жизнь с Мизрахи выглядит очаровательной. Давай-ка выберемся отсюда, хоть ненадолго. Пошли пообедаем. Хочу подкупить, пока я здесь, парочку шифоновых моделей от Хартнелла.

Анджела наморщила нос.

— Модели Хартнелла носят только престарелые аристократки.

— Хартнелловская модель, возможно, и выглядит по-старушечьи на старушке, дорогуша, но на Кики Девлин прозрачный шифон без лифчика будет неотразим!

Анджела поцеловала ее:

— Я знала — когда ты появишься, все покажется не таким уж плохим!

— В конце концов все наладится. Увидишь. И знаешь, что еще? Мы не поедем в твоей машине с шофером. Когда рядом есть сестра Кики, чтобы заплатить по счету, ты поедешь с шиком — в такси! Ты когда-нибудь слыхала о такой роскоши?

* * *

Водитель такси попросил автограф у Анджелы дю Бомон, и та с радостью выполнила его просьбу. Когда они вышли из машины, Кики заплатила ему точно по счетчику.

— Кики, ты ему не дала на чай! — воскликнула Анджела.

— Конечно, нет. Он не попросил моего автографа, а я снимаюсь дольше твоего. Независимо от того, что ты, милочка, думаешь, я все еще знаменитая Кики Девлин.

При входе в ресторан толпа девочек подростков окружила Анджелу с просьбой дать автограф. Они жаждали потрогать ее, выражали свое восхищение, называли Анджелой. Анджела снисходительно ставила подпись, отвечала на вопросы, болтала с девочками.

Кики, оставленная без внимания, пробормотала:

— По-видимому, звездой делает и одна картина.

Пытаясь привлечь внимание девочек к Кики, Анджела воскликнула с энтузиазмом:

— Уверена, что и Кики Девлин захочет дать вам свой автограф, не правда ли, Кики?

Вся группа поклонниц посмотрела на Кики, пытаясь сообразить, кто это. Рыжеволосая девчушка спросила:

— А в какой картине вы снимались?

Другая заметила:

— Я вспомнила. Это вы пару лет назад играли в «Красных песках»?

* * *

Метрдотель «Мирабели» вытянулся в струнку:

— Мисс дю Бомон! Как мы рады! — И повел их к лучшему столику.

* * *

Кики обиженно дулась:

— Я не голодна.

— Попробуй ри-де-во с соусом «Перигурдин», Кики. Я ела это здесь несколько дней назад, на вкус что-то божественное.

— Нет, спасибо, у меня пропал аппетит.

— Но, Кики, «Мирабель» — один из самых лучших ресторанов в мире.

— Возможно, у них и есть репутация, но что такое в конечном счете репутация? Если на следующей неделе откроется новая забегаловка, ресторан «Мирабель» будет подобен номеру газеты недельной давности, независимо от того, насколько важным и значительным он был прежде. Просто держи это в памяти, когда ведешь себя как большая и важная звезда!

— Кики! Ты несправедлива!

— Ну и что? Мне повесят медаль, если я буду справедливой? Два года назад Кики Девлин была самой справедливой в мире.

— Кики, я говорила тебе — это не имеет никакого значения. Самое важное — это счастье в личной жизни.

— Мало ли что ты говоришь. Я возьму отбивную из молодого барашка. Англичане только это и умеют готовить как следует.

Анджела посмотрела на список вин.

— Что ты думаешь насчет «Ле Шевалье-Монтраше»?

— Звезда у нас ты. Заказывай, и я буду пить все, что закажешь. Ну как, не правда ли, я — сама любезность?

— Да ну тебя, Кики. Ты что, только об этом и собираешься весь день говорить? Шутить о том, что я стала звездой? Ты обещала поговорить о моих проблемах, о том, что я могу сделать в отношении Зева…

— Хорошо. Мы поговорим о твоих проблемах. Как у тебя сейчас обстоят дела с сексом?

— Кики!

— Расскажи мне о своей сексуальной жизни. Это важно!

— Все no-старому. Ужасно. Ну, не совсем по-старому, Это теперь происходит не так часто, как вначале, но по-прежнему отвратительно. Иногда я так отчаиваюсь, что хочу убить себя.

— Не так часто, как раньше?..

— Ну, сначала это было постоянно. Сейчас только четыре или пять раз в неделю.

— Ну, и как оно?

— Господи, Кики! Сжалься!

Кики надула губы.

— Я задаю вопросы, потому что у меня на это есть причины, а не из-за похотливого любопытства. Мне надо оценить ситуацию. Он может это делать? И не один раз? И долго может продолжать?

— Да! Часами! Иногда мне кажется, что единственное, чего я хочу — это перевернуться и умереть!

— Понятно. Значит, он все еще колется, но, поскольку занимается с тобой несколько реже, чем раньше, вероятно, он сокращает число инъекций. Очевидно, не желает слишком истощать себя.

— Я не анализировала. Стараюсь об этом совсем не думать.

Они замолчали, пока официант разливал вино. Как только он повернулся, чтобы отойти, Кики нетерпеливо заметила:

— Говорю тебе, это как раз то самое! Он этого сока жизни вкалывает себе до умопомрачения, так, чтобы играть роль жеребца-производителя. И в этом суть моего плана.

— Плана?

— Ты будешь… — Кики по-театральному понизила голос, затем стала ждать, пока официант им все подаст, потом — пока его помощник не сменит грязную пепельницу на новую. — Бог мой! — пробормотала она, когда еще один официант стал подливать воды в хрустальные бокалы. Она продолжила: — Ты будешь… — Тут она еще раз сделала паузу для усиления эффекта, — затрахивать его до смерти!

Анджела была разочарована.

— Ты и в прошлый раз говорила нечто похожее, и ничего не изменилось. Кроме того, уж если на то пошло, это он затрахивает меня до смерти!

Кики в изумлении поглядела на свою сестру.

— Ты действительно произнесла это слово. Должно быть, в первый раз в жизни! Дело в том, что, хотя он и затрахивает тебя до смерти, ты в состоянии вынести это. Все, что тебе надо сделать, это откинуться на спину и терпеть. В прошлый раз я сказала об этом в шутку. Сейчас я абсолютно серьезна. Зеву, для того чтобы привести себя в состояние готовности и так активничать, очевидно, необходимы эти уколы, точно так же, как и мужу его старинной подружки, Лизы Олмсбург. Она была так ненасытна, что тому приходилось делать инъекции, о которых я говорю, — предполагается, что это витамины, но на самом деле это наркотические стимуляторы, — до тех пор, пока его не прикончил инфаркт. Это ты и должна делать с Зевом. Оттрахать ему все… — в переносном смысле, конечно.

Анджелу не убедили слова Кики.

— Он наверняка знает эту историю с мужем Лизы лучше тебя. Он не заподозрит, что у меня на уме, если я стану говорить, чтобы он делал эти уколы?

— Ты ничего не будешь ему говорить. Ты слишком наивна, чтобы иметь понятие о подобных вещах. Просто ты будешь такой дерзкой и дразнящей, что Зев станет еще большим жеребцом, чем он был до сих пор. Ты будешь носить только самое сексуальное белье. Ты будешь более соблазнительной, станешь горячее отвечать на его ласки и сама будешь в них агрессивной, так, чтобы бросить вызов мужской силе Зева. Ему придется удовлетворить аппетиты своей милой молодой женушки ради удовлетворения собственной гордости, но молодая женушка будет требовать еще и еще. Поняла мою мысль? Это сработает, если ты будешь действовать активно. Ты должна вложить в это все силы и эмоции.

— Не знаю, смогу ли. Господи, как я это вынесу?

— Вынесешь. Только подумай о награде, которую получишь. Ты освободишься! И будешь богата! Что может быть лучше богатства и свободы?

— Поездка домой. Я хочу поехать домой и быть опять с моими сыновьями, быть независимой, хозяйкой собственной судьбы… Вот моя мечта.

— И между прочим, получить «Оскара» за свою следующую картину, мисс Звезда?

— Ой, Кики! Ты несносна! Ты только об одном и думаешь! Ты действительно несносна.

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ Рим, Веве, Нью-Йорк, 1961 — 1963

— Никто не мог понять, почему Анджела вышла замуж за Зева Мизрахи. Во-первых, он был гораздо старше ее. Во-вторых, его репутация. Когда она выходила за Дика Пауэра, каждый сказал бы, что он ей подходит во всех отношениях — и в социальном плане, и финансовом, и по внешней привлекательности. Но Мизрахи? В Голливуде были две основные версии касательно этого брака. Одни думали, что она это сделала из-за денег. В конце концов, после смерти Дика Пауэра у нее их было не так уж много. Были и такие, кто считал, что она пошла на это, чтобы сделать карьеру. Ведь сделал же из нее Мизрахи звезду. Она стала ею после первой же картины «Анна Каренина». Иногда, знаете ли, достаточно и одной картины. Ее выдвинули на «Оскара» за роль Анны. Кажется, это было в 61-м. Но она не получила премии. По-моему, в том году ее получила София. Гораздо лучше я помню более ранний период. В 1928 году победила малышка Джанет Гейнор…

Все говорили, что Анджела своим успехом утерла нос сестре. Но Кики нельзя осуждать за ее чувства. Собственная ее карьера буксовала, так же как и брак с этим итальянцем.

Мари, как я слышала, была чрезвычайно расстроена замужеством Анджелы. По-моему, она так и не съездила в Европу навестить ее. Но в то время она очень сблизилась с Кики. Она ухаживала за своим больным мужем, а также приглядывали за детьми Анджелы, потому что сама Анджела не могла часто видеться с ними.

Это было загадкой для всех. Она всегда была такой преданной матерью. Из-за этого она потеряла большую часть симпатий, но, может быть, она была в безвыходном положении. Я всегда говорю, что часто никто не знает, что происходит за чужой дверью. И если уж кто-то и понимает это, так это я, после того как прожила сорок лет в нашем дорогом Голливуде.

1

— Как тебе удалось вырваться? — Кики спросила так, как будто ее сестра перебежала из-за Железного занавеса.

— Это было нелегко.

— Хорошо, прежде чем ты мне все расскажешь, давай я налью чего-нибудь.

— Ты по-прежнему так же много пьешь, Кики? Мне показалось, ты говорила, что…

— Эй! Забыла? Я старшая. Не хочу слышать о том, сколько я пью. Что ты будешь?

— Ничего, — чопорно ответила Анджела, всем своим видом выражая упрек.

— Хорошо, а я только выпью кампари. Ведь это не очень плохо, да? Ну, рассказывай. — Она села рядом с Анджелой на низкую белую софу. — Как ты все-таки ускользнула?

— Мы только что закончили съемки «Камиллы», и предполагалось, что я буду отдыхать в Веве, но, конечно, были запланированы интервью для прессы. Зев всегда был рядом, представляя нужную оркестровку. Но затем ему внезапно пришлось выехать в Израиль. Сначала Он настаивал, чтобы я ехала с ним, но я начала реветь, как истеричка, уверяя его, что у меня физическое истощение. После его отъезда упаковала единственную сумку, надела темные очки и приказала Джэну, моему шоферу-телохранителю, ехать в Милан. Проще простого — не дала ему возможности кому-либо позвонить. Просто сказала: «Садись в машину и поехали». Как бы то ни было, когда я приехала в Милан и тебя там не оказалось, велела Джэну ехать дальше. И вот я здесь!

Я дала ему маленький отпуск. Велела поехать немного поразвлечься, но думаю, он побежал в ближайшую телефонную будку и сейчас, наверное, слоняется где-нибудь возле дома, старается не выпустить меня из поля зрения. Я не виню его за это. Это его работа, а ему и так достанется, ведь он позволил знаменитой Анжеле дю Бомон в течение нескольких часов находиться без присмотра.

Кики встала, чтобы снова наполнить свой бокал.

— А «Камилла»? Как дела с ней?

— Хорошо. Отснятый материал смотрится великолепно. Я считаю, будет большой успех.

Кики, не отходя от черно-желтого бара, одним глотком осушила бокал, затем налила еще.

— Конечно же, — она обернулась, улыбнувшись, — картины с Анджелой дю Бомон всегда проходят «на ура».

— Кики! — с обидой произнесла Анджела.

— А что я такого сказала? Только правду. И что в этом плохого? «Анна Каренина» пользуется огромным успехом, ведь это так? Она уже несколько месяцев не сходит с экрана во всем мире. И с «Камиллой» так же будет.

— Я тебе говорила, Кики, мне это абсолютно все равно. Моя жизнь отнюдь не такая счастливая. Я глубоко несчастна, и только это для меня и важно.

Кики опять села рядом с ней.

— Ну, тогда расскажи, как осуществляется наш маленький план?

— Я делаю все, как ты мне сказала, но ничего не происходит.

— Что не происходит? Он тебя не трахает или это не ведет ни к каким последствиям?

— Я выполняю все, что ты велела, — веду себя как настоящая проститутка, и он все это глотает. Его приводит в восторг, что я так ценю его мужское мастерство. Однако, по-моему, это не причиняет ему никакого вреда. Он похож на быка, и нет никаких признаков того, что он слабеет.

— Не понимаю! Тебе просто надо лучше стараться, действовать более энергично. Он не сможет выдержать этого.

— Думаю, я сорвусь раньше его.

— Не сорвешься! У нас в семье все здоровые и сильные. Ты сможешь сделать все что нужно! — Но Кики вовсе не была так уверена, как пыталась это показать. После минутного размышления она заметила: — Считаю, что мама в отношении этого была права.

— Ты всегда говоришь загадками, — раздраженно пожаловалась Анджела. — В отношении чего была права мама?

— Она мне однажды сказала, что нужно быть дураком, чтобы мужскую работу давать делать ребенку.

— К чему ты это говоришь?

— К тому, что пришло время, когда кто-то должен заняться этим более энергично и эффективно.

— Полагаю, бесполезно спрашивать тебя, что ты сейчас имеешь в виду.

— Просто запомни, ангел мой, что все загадки можно разгадать. Или считается, что их можно…

* * *

— Кому ты звонишь? — спросила Анджела Кики, набирающей чей-то номер.

— Своему продюсеру Джино Ринальди. — Линия была занята, и она повесила трубку. — Я решила, что вечером мы куда-нибудь сходим. Джино будет счастлив сопровождать нас — в конце концов, это ведь величайшая звезда на кинематографическом небосклоне, мисс Анджела дю Бомон. Пока ты в Риме, тебе лучше поступать так, как поступают все римляне. И пока ты не слышала итальянского рока, считай, что ты ничего не слышала!

Она еще раз набрала номер.

— Все еще занят, — произнесла она, вешая трубку.

— Кики, почему ты делаешь картины именно с этим Джино Ринальди? Почему ты не работаешь с Виком?

В смехе Кики прозвучала какая-то жесткость.

— Во-первых, дорогая моя, Вик — это цыпленок, который бегает по двору с отрубленной головой. После того как Зев наконец выпустил его, у него осталось жалкое подобие студии. И Вик штампует эти итальянские дешевки, отчаянно стараясь делать то, что наверняка будет иметь коммерческий успех. Он говорит, что снимать что-либо более высокого качества слишком рискованно. А кто, ты думаешь, снимается в этих любовных историях для подростков? Шестнадцатилетние проститутки в узеньких бикини. Даже я признаю, что не подхожу для этого. Да, я, как могла, убеждала Вика перевести свою проклятую студию обратно в Рим, и он так и собирается поступить. Но я хотела, чтобы он делал настоящие картины. Картины социальной значимости, картины, которые производят впечатление! Италия созрела для этого. Картины, которые бы могли возвратить Вику его имя, не говоря уже о имени его жены. Или даже хорошую комедию, в духе Феллини или де Сика. Какой-нибудь лакомый кусочек для актрисы. Но он совершенно пал духом.

— И ты работаешь у Джино Ринальди, который делает…

— Грубые сексуальные поделки, — закончила за нее Кики.

Прежде чем сказать что-то, Анджела провела языком по губам. Кики становилась такой обидчивой, когда начинали обсуждать ее карьеру.

— Кики, они только одной ступенькой выше…

— Порнографии? Ты это собиралась сказать? Ну нет, это не так. Может быть, они, как бы это лучше выразить, дерзкие, но они представляют искусство будущего. Джино по-настоящему авангардный художник. В его картинах нет ничего плохого. И это не преступление, если позволить людям украдкой взглянуть на то, что обычно скрывается. Через пару лет все картины будут делаться именно так. Честно! Кроме того, ты думаешь, я бы снималась в этом дерьме, если бы у меня были лучшие предложения? Никто не умоляет меня сниматься в новых версиях ролей Гарбо. Никто не тратит миллионы долларов на то, чтобы сделать из меня мировую кинозвезду.

Анджела молчала. Отвечать было нечего. Кики снова подняла телефонную трубку.

— Джэн наверняка последует за нами, — сказала Анджела. — Он расскажет Зеву, куда и с кем я поехала. Не говоря уже о толпе фоторепортеров, которые обязательно заснимут ее улыбающейся кому-то, кому она улыбаться не должна. Но этого она Кики не сказала, та обидится, если услышит даже намек на то, что здесь, в Италии, у нее дома, будут фотографировать Анджелу, а не ее.

— К черту Джэна, к черту Зева! К черту всех, но особенно Зева!.. Алло, Джино? Это Кики. Угадай, кто к нам приехал и хочет хорошенько поразвлечься сегодня вечером? — заинтриговала она его. — Моя сестра, звезда Анджела дю Бомон!

2

На ужине присутствовало около тридцати человек, в основном европейцы, для разнообразия было приглашено и несколько американцев. Представителей из мира кино среди гостей было совсем немного. Зев не очень любил общаться с ними в неофициальной обстановке. Но сегодня после ужина должны были показать «Ниночку», и среди собравшихся были: Орсон; Чарли и Уна, живущие по соседству; Билл Холмен; Сэзетт Делэн, французская манекенщица. Среди приглашенных были и бездомные титулованные особы, скитавшиеся по континенту с курорта на курорт: княгиня Эва Гонзалес; барон фон Вульф; бледный и худосочный герцог Уотербери со своей такой же, как и он сам, худой и бледной женой; Фрэнсис Энтони, представитель исчезающего племени международных игроков в поло…

После бренди и ликеров всех провели в кинотеатр, расположенный ниже первого этажа виллы.

— Сегодня в программе двойной показ, — сказала Анджела гостям. Анджела выглядела по-королевски в бархатном платье рубинового цвета, прекрасно гармонирующем с ожерельем из рубинов и жемчуга, которое Зев преподнес ей накануне в честь окончания «Ниночки».

— «Ниночку» покажут после другой картины, которая и для меня будет сюрпризом.

Гости расселись по местам, и Зев дал знак, чтобы начинали фильм. В тот момент, когда на экране появилось название фильма «Незваные гости», а под ним имя продюсера — Джино Ринальди, — Анджелу охватила сильная тревога. Она вопросительно посмотрела на Зева, но он только улыбнулся и взял ее за руку.

Пошли титры, и появилось имя главной героини: Амората. На вопрос Фрэнсиса Энтони, кто это, Зев ответил, что она обладает поразительной, непохожей на других, индивидуальностью и редкой красотой. После длинного списка имен актеров, которые были слишком фантастическими, чтобы быть настоящими, началась картина, и с вызывающим тошноту чувством Анжела поняла, что ее тревога была не напрасной: она увидела, что Амората — это Кики!

Теперь она уже наверняка знала, что за картину они увидят на экране и что это будет не просто очередная буффонада Джино Ринальди.

Зрители, сидевшие в зале, начали шептаться, узнав появившуюся в первой сцене Кики, которая неторопливо раздевалась в шикарно обставленной спальне. Затем произошла смена сцен, и они увидели то, что, по всей вероятности, было первым этажом огромного замка в итальянском стиле. Внутрь него прошествовала группа, похожая на шайку воров, — гротесковые людские фигуры, так популярные в итальянском кино: карлики, одноглазый, толстуха с лицом, изъеденным, по-видимому, проказой, всевозможные дебильные уродцы и, наконец, негр гигантских размеров — африканский принц в тюрбане и одежде своего племени. Анджела инстинктивно поняла, что сейчас произойдет. Она начала подниматься со своего места, но Зев крепко держал ее. Остальные тоже все поняли, потому что по залу волной прокатился шепот и хихиканье.

Сначала шайка перевернула все вверх дном на первом этаже, побросав в свои мешки серебряные, бронзовые и другие предметы. Они сделали это быстро и по-простому, без всяких ненужных движений. Вскоре вся эта ужасная команда направилась наверх. Они заходили в одну спальню за другой, хватая ценные вещи, пока, наконец, не пришли в ту спальню, где находилась героиня картины, возлежавшая без всякой одежды на обитой атласным шелком кровати, поглаживая груди и издавая сладострастные стоны.

Увидев изнемогающую от страсти хозяйку дома, шайка приблизилась к кровати, вовсю ухмыляясь и с вожделением пялясь на нее, в то время как она сама пронзительно закричала от ужаса. Негр вытащил из сумки веревки, цепи и плетки. Распластав вопящую Аморату, они привязали ее к кровати. Все ее тайное было открыто чужим взорам. Анджела была уверена, что ее сейчас стошнит. Негр сорвал с себя свой балдахин, обнажив умащенные маслом великолепные мускулы и гигантский член. Оставшись только в своем шелковом тюрбане, он поднял черную, сплетенную косичкой плеть, а все остальные чудовища встали перед обнаженными органами беспомощной женщины.

Анджела почувствовала прилив настоящей тошноты. Она вырвала свою руку из руки Зева и убежала из комнаты.

«Кики! Кики! Черт тебя подери! Как ты могла так поступить со мной?»

Но, конечно, Кики не хотела ее обидеть. Вовсе нет. Бедняжка Кики издевалась сама над собой. Во всем был виноват Зев; он показал этот отвратительный фильм, чтобы наказать их обеих — но за что?

3

Первые слова, которые сказала Кики, приехав на виллу четы Мизрахи в Швейцарии, были:

— Ну и как поживает мой любимый своячок? По всей видимости, он все еще не отдал концы от всего этого траханья?

— Ш-ш-ш! — Анджела оглянулась посмотреть, не подслушивает ли кто-нибудь. — Он в Цюрихе, но скоро вернется. Что ты будешь делать с шофером? Он поедет обратно в Рим или как?

— Нет, Милко какое-то время побудет здесь. Он поведет машину в Рим только после того, как отвезет меня в аэропорт, где начнется заключительная часть моего судьбоносного вояжа. А пока размести его где-нибудь. Я подумывала о том, чтобы взять Милко с собой в Соединенные Штаты, но решила, что это все усложнит. Это Торо говорил: «Упрощайте! Упрощайте!» или Эмерсон?

— Не понимаю тебя. Почему тебе вообще пришло в голову брать его с собой в Штаты?

— Он парень на все руки, и мне удобно, когда он рядом. Он очень многое умеет делать хорошо. — Она подмигнула Анджеле.

— О Господи Боже мой, — сказала Анджела с возмущением, смешанным с чувством отвращения. — Тебе все еще не надоели эти омерзительные…

— Ах, перестань, Анджела. Ты теперь звезда с мировым именем. Тебе не пристало быть, как раньше, институткой. Я говорю тебе: Милко — умелец на все руки, и иметь его рядом удобно. Он может делать все что угодно. Он просто великолепно обращается с машинами.

— У него гнусный вид.

Кики расхохоталась:

— Гнусность — это как себя ведешь, а не как выглядишь.

— Где ты его нашла? В прошлый раз, когда я тебя видела, у тебя был другой шофер, так ведь?

— Я подцепила Милко в Триесте. Он югослав. Они очень талантливые люди.

— Не сомневаюсь в этом, — кратко заметила Анджела.

С тех пор как она стала свидетелем того, как Кики попробовала свои силы в порнографии, она гораздо менее терпимо относилась к интересам и забавам своей сестры, чем это было раньше. Но она отогнала от себя раздражение. В конце концов, это Кики, которая после сыновей и матери для нее самый близкий человек, самый лучший друг.

— Я была потрясена твоим звонком. Я никак не могу этому поверить. Ты действительно навсегда уезжаешь домой?

— Да. Это так. Более того, я уже все вещи отправила. У меня в машине только несколько сумок.

— Но что тебя привело к этому? Я считала, что у вас с Виком дела наладились.

— Перед тем как ты начнешь меня трясти, нельзя ли у тебя попросить ма-а-а-ленькую стопочку? И где в этом чертовом доме мы можем спокойно поговорить?

Они отправились в туалетные комнаты Анджелы, где размещались солярий, сауна, терраса для загорания нагишом, а также круглая, утопленная в пол ванна, в которую вело несколько ступенек.

— Здесь мы можем разговаривать. Я специально прочла несколько книжек, а затем целых два дня искала здесь жучки. Тут все чисто. Теперь я, наверное, могу выступать в качестве специалиста по обнаружению подслушивающих устройств.

Кики пришла в восторг:

— Какая прелесть! Я безумно рада, что ты стала такой предприимчивой. Эй! Считаю, мне не помешает принять ванну, пока мы с тобой беседуем.

Она разделась, а Анджела тем временем наполнила ванну, набросав в воду, от которой шел пар, различных порошков и добавив туда многочисленные лосьоны.

— М-м-м… хорошо, — бормотала Кики, погружаясь в пахучую пену. — Почему бы тебе не присоединиться ко мне? Мы могли бы потереть друг другу спинку.

— А почему бы и нет? — Анджела сбросила пеньюар и присоединилась к Кики.

— Ты понимаешь, именно Зев меня окончательно довел. Сначала он разрушил мой брак, удерживая Вика вдали от меня и заставляя его делать картины без моего участия. Затем он довершил дело с помощью кувалды. — Она вздохнула. — А кувалдой стал мой дебют в роли Амораты в «Незваных гостях».

— Нет, Кики, — энергично покачала головой Анджела. — Да, знаю, тебе будет легче, если ты переложишь вину за «Незваных гостей» на Зева, — Анджела почти с ожесточением терла спину Кики губкой, — по это ведь не соответствует истине. Эту грязную поделку сделали вы с Джино. Зев только показал ее нашим гостям, что было отвратительно, но не он сделал ее и не он заставлял тебя в ней сниматься. Ты профессиональная актриса, у которой есть имя. То, что ты снималась во всех других «творениях» Ринальди, уже само по себе было ужасно, но «Незваные гости»? Эта грязь?

— Прежде чем тебя совсем занесет, дай мне объяснить кое-что. Тебе легко говорить. Как актриса ты добилась всего. Ты на гребне. — Анджела попыталась запротестовать, но Кики продолжала: — А я в луже. И вот Джино говорит, что собирается снимать авторский фильм, который станет настоящей революцией в киноискусстве. Если я ему дам возможность снимать, как он хочет, буду делать все, что он скажет, тогда впоследствии он сделает разумный монтаж, вырежет тот материал, который можно отнести к порнографии, а то, что останется, станет исследованием женщины и того, что с ней происходит, после того как она подверглась насилию, ввергнувшему ее в конечном итоге в состояние полной деморализации как человеческого существа. Разве ты не понимаешь? Я думала, что картина будет в стиле, ну, может быть, Ингмара Бергмана — грубый материал в художественной обработке, а не грязная поделка! Но какими бы ни были намерения Джино до того, как это все свершилось, твой супруг узнал о картине, а потом, конечно, он узнал, сколько стоит Джино, и заплатил ему. У всех Джино в этом мире есть своя цена. А в результате на полу монтажной осталось то, что было искусством, а вся грязь вошла в картину.

Потянувшись за полотенцем, Кики вышла из ванной.

— Я стала жертвой жадности Джино и махинаций Зева… а не участницей всего этого.

Анджела, выйдя следом за ней, обмоталась потуже халатом, испытывая внезапный холод.

— Кики, Кики, — с горечью проговорила она и заплакала.

— Думаю, сейчас надо пойти в сауну, — предложила Кики. — Выпарить из себя немного отравы.

Они растянулись на деревянных скамьях: Кики — на верхней, все еще плачущая Анджела — на нижней.

— Зев сейчас прокатывает эту картину по всей Европе. Я только надеюсь, что она не дойдет до Америки, но, по-моему, надежды на это мало. Возможно, в эту самую минуту она идет в Нью-Йорке на Сорок второй улице. Ты знаешь, что мне заявил Вик: «Твой чрезмерные излишества стали слишком чрезмерными даже для меня». Ты можешь этому поверить? И это после того, как именно он первым стал гоняться за Зевом. Понимаешь? Если бы он не связался с Зевом, то и я бы не связалась с Джино.

Все еще плача, Анджела заметила:

— Тебе следовало бы объяснить ему.

— Я и сделала это. Но он был так оскорблен. Все уже сгнило. Наш брак исчерпал себя!

Тут Кики заметила, как сильно плачет Анджела, и испугалась. В прошлый раз именно так начинался ее нервный срыв. Нагнувшись вниз, она склонилась к ней.

— Не плачь, Анджела. Все будет в порядке.

— Нет. Не будет. То, что он сделал с моей жизнью, уже само по себе плохо, но разрушить и твой брак… Это уже слишком, слишком…

— Все в порядке, Анджела. Вик, по правде говоря, был не так уж и хорош. Он не был необыкновенным, — тихо с горечью произнесла она.

Анджела перестала плакать.

— Ты говоришь правду? — Она не могла поверить, что Кики сказала это.

— Да, правду… Это не Брэд… Вот Брэд — это было что-то! Я была одурачена… Ах, черт побери! Я была одурачена слишком многим.

Анджела выпрямилась на скамье.

— Тогда я одного не могу понять. До того как я вышла замуж за Зева, ты говорила, что Зев использует тебя с Виком, чтобы вы оказывали давление на меня, потому что он хочет получить меня. Но теперь же, помилуй Господи, он получил меня. Почему же тогда он не перестал разрушать твой брак? Зачем он купил фильм Джино и прокатывает его? Он что, из чистой злобы захотел унизить и тебя, и Вика?

Кики была удивлена.

— Разве ты все еще не поняла этого? Зев хотел, чтобы Вик выбросил меня и чтобы я вернулась в Америку. Не понимаешь? Он хочет, чтобы ты в Европе осталась совсем одна, без нас — без меня, мамы, мальчиков. Он хочет, чтобы у тебя никого, кроме него, не было!

— О Господи! — Анджела была испугана больше, чем когда-либо. — Кики, не уезжай! Разве ты не можешь жить в Париже? Держу пари, ты могла бы сниматься во Франции. Ты знаешь французов, им наплевать на «Незваных гостей». Ты могла бы там работать.

— Нет, я не могу оставаться в Европе. Это часть нашего с Виком соглашения. В Италии он не может развестись со мной. Я пообещала вернуться в Штаты и развестись с ним там.

— А если ты не сделаешь этого?

— Тогда он в Италии через суд добьется решения о раздельном проживании, и я ничего не получу. Ни одного цента. В моих интересах схватить все, что мне причитается, и убраться. Мертвую лошадь плетью не поднимешь. И по правде говоря, мне уже порядком поднадоело в Европе и от европейцев просто тошнит. Я действительно готова вернуться домой. Я соскучилась по бутербродам с горячими сосисками, яблочному пирогу и черничным лепешкам.

— А как же Никки? Ты ни слова не сказала о Никки.

— Ни слова, правда? — Она встала. — С меня хватит этой душегубки. У меня все ссохлось. — Не ожидая Анджелу, она вышла из сауны и встала под душ. Анжела последовала за ней.

— Кики! — повысила она голос, чтобы перекричать шум падающей воды. — Ты не имеешь права отказываться от собственной дочери! Ты просто не имеешь права делать это еще раз!

Кики вышла из-под душа, накинула махровый халат и замотала волосы полотенцем. Анджела проделала то же самое.

— Кики?

— Бог мой, Анджела! Ты что, не понимаешь? Я ничего не могу сделать, абсолютно ничего. У Никки итальянское гражданство. А Вик — итальянец, у него старинное родовое имя, все еще достаточно влиятельное. А я разведенная жена — американка, которая совершила аморальные действия. У меня нет ни малейшего шанса получить опекунство. Все, что я могу сделать, — это подобрать все свои игрушки, то есть деньги, которые удастся заполучить, и уматываться!

— И ты бросаешь меня и Никки…

— Никки?.. Да.

— Почему ты это так представляешь? Ты ведь и меня бросаешь!

— Думаю, что нет. Я вынуждена оставить Никки, но тебя я не бросаю. Просто не задавай слишком много вопросов и, ради Бога, перестань реветь. Я не хочу, чтобы ты заболела на моих глазах, слышишь? Поскольку в солярии нет жучков, пошли посидим там немного. Ты дашь мне выпить, а я поплачу за нас обеих.

* * *

— Зев все еще сам водит машину?

— Да, но…

— И он не берет тебя с собой, когда уезжает с виллы в город по делам?

— Иногда берет. Зачем все эти вопросы?

— Ты сказала, он сегодня возвращается. Завтра он уедет?

— Не уверена. Не знаю… Нет, я знаю, вспомнила: у него действительно на завтра в Женеве назначена встреча, в банке. Я слышала, как он говорил, что будет там.

— Хорошо.

Отвечая на вопросительный взгляд Анджелы, она сказала:

— Просто я не хочу попадаться ему на глаза, вот и все. Если бы он весь день провел дома, я бы тогда не вылезала из постели. Боюсь, если увижу его, у меня появится искушение выцарапать ему глаза.

— Кики, ну что мне делать?

— Посмотрим. Сообразим что-нибудь… Это я впутала тебя во все это, мне и думать, как избавить тебя от этого. А ты думай только об одном — если бы я не впутала тебя во все эти неприятности с Зевом, ты бы не стала великой кинозвездой.

* * *

Утром следующего дня Анджела в халате, с белым как мел лицом вбежала в спальню, где лежала спящая Кики, — на ее тонком лице было выражение умиротворенности. Анджела стала трясти ее, пытаясь разбудить.

— Кики! Проснись! Проснись!

— Боже! Что? Пожар?

— Кики! Зев мертв. Только что здесь была полиция. Машина Зева съехала в кювет метрах в полутораста от ворот усадьбы. Это так странно. В проходной сидело четверо охранников, и Зев умер всего в ста метрах от них. Я просто не могу в это поверить! Зев мертв!

Кики сонно улыбнулась.

— Я снова заберу тебя домой… — промурлыкала она.

— Кики?

— Да. Только вот что. Тебе придется перестать постоянно произносить мое имя таким тоном. Это становится скучным…

4

Они прибыли в Нью-Йорк в день тридцатичетырехлетия Анджелы и сразу же направились в городской дом Кики, который был подготовлен к их возвращению. Так как это был день рождения Анджелы, а Кики не терпелось начать светскую жизнь, она стала настаивать, чтобы отпраздновать этот вечер в «Эль-Морокко». Анджела запротестовала: она совсем не в том настроении, чтобы развлекаться. К тому же ее, как обычно, окружит толпа, и как это будет выглядеть? Она всего две недели, как стала вдовой. И Кики, позвонив нескольким знакомым, пошла без нее.

Оставшись одна дома, Анджела стала размышлять, не совершила ли она ошибки, вернувшись в Нью-Йорк и поселившись у Кики. Возможно, ей следовало ехать, как она и намеревалась, прямо в Лос-Анджелес: в прошлом году она перевела сыновей туда в школу и могла поселиться в доме матери в Брентвуде, пока не выяснится ее финансовое положение. За эти две недели, прошедшие со времени смерти Зева, она получила разные предложения — от менеджеров, агентов, студий, независимых продюсеров. Она еще не могла об этом думать, хотя, вероятно, очень скоро ей и придется заниматься этим из финансовых соображений. Хотя швейцарские юристы заявили, что пока не могут дать ей какой-либо информации о состоянии Зева, у нее уже появилось ощущение, что она не станет богатой наследницей. Может быть, она и была блистательной звездой Зева Мизрахи, его замечательным наваждением, однако наверняка не была его великой любовью. Кики уже наняла для нее целую армию юристов; тем не менее Анджела была уверена, что скоро ей придется взяться за работу, если только ее не устроит жизнь на иждивении своей матери и Кики.

Ирония судьбы заключалась в том, что она, жена человека, считавшегося одним из самых богатых в мире, имела в своем распоряжении только лишь чемоданы, набитые одеждой, и несколько побрякушек — те драгоценности, которые не были в сейфе Зева, — и все. Она даже не знала, что стало с деньгами, которые она заработала на «Анне Карениной», «Камилле» и «Ниночке». Слава Богу, что скоро будет готова к прокату последняя картина, которую она сделала. Она наверняка получит с этого какое-то количество денег. Но, конечно, ей очень скоро снова придется работать, и лучшим местом для этого будет Калифорния. Однако Кики так настаивала, чтобы она поселилась вместе с ней.

— В настоящий момент это единственно правильное решение. Конечно, тебе нужно навещать Дикки и Тим-ми, но, пока ты не привыкнешь быть свободной женщиной, оставь их в калифорнийской школе. Тебя, вероятно, забросают предложениями, но тебе не нужно торопиться и следует все выбирать очень тщательно. Не забывай — ты не очень-то привыкла к тому, чтобы самой принимать решения.

— Но теперь, когда я свободна, мне надо создать для мальчиков настоящий дом.

— Ты создашь, обязательно. Ты даже можешь создать для них настоящий дом здесь, в Нью-Йорке. Ты можешь отдать их в здешнюю школу, ведь так? Господи, здесь места всем хватит, а я не хочу быть одна. Мы ведь всегда хотели быть вместе, да?

— Но почему Нью-Йорк? Почему не Лос-Анджелес? Там Рори, и теперь, когда ты…

— Давай, говори. Теперь, когда я потеряла Никки…

— Ну… да. И Брэд. Ведь вы же в прошлый раз почти помирились. Подумай об этом, Кики. Это было бы великолепно!

— Я об этом думала, но сейчас не могу туда возвращаться. Не теперь, когда меня преследуют неудачи, когда я покрыта позором. И никто там ко мне даже близко не подойдет, чтобы не испачкаться. Я слыхала, там многие познакомились с «Незваными гостями». Их нельзя не заметить, как дерьмо на постели. А ты знаешь, какие они там, в Голливуде, провинциалы. Биби Тайлер и вся ее шайка мне прохода не дадут, воинствующие святоши! Нью-йоркские театральные деятели гораздо более терпимы. Им наплевать, что ты там совершила. Если у меня и есть какой-то шанс быть актрисой, то только здесь. Когда я искуплю содеянное, я вернусь, увижу Рори… и Брэда… Что же касается тебя, ты можешь делать что угодно — играть в кино, театре; ты можешь выбирать. И я не собираюсь умолять тебя оставаться со мной. Если хочешь возвратиться в Лос-Анджелес и оставить меня в Нью-Йорке в одиночестве, тогда возвращайся, — со злобой произнесла она. — Может быть, ты просто не хочешь жить у меня из-за моей скандальной репутации? Чтобы из-за общения со мной не стали плохо думать и о тебе?

— Ну что ты, Кики, какой бы скандальной она ни была, я тебя люблю. — Анджела обняла ее.

— Тогда решено. Мы останемся в Нью-Йорке, пока наша жизнь не придет в норму, хорошо?

Конечно, она не могла оставить Кики в одиночестве — не теперь, когда та оказалась в таком трудном положении после всего, что Кики действительно для нее сделала.

Все сожаления о смерти Зева и чувство вины оттого, что сожаления не было, быстро испарились, когда до Анджелы дошла информация от швейцарских юристов. Даже после своей смерти Зев сыграл с ней последнюю злую шутку.

За исключением нескольких особых распоряжений в пользу жены, все вклады и капиталовложения Зева Мизрахи во всем мире были оставлены фонду Мизрахи с тем, чтобы щедрые дары раздавались благотворительным организациям Швейцарии и Израиля — па нужды образования, медицины и культуры. Туда же должна была быть включена даже личная собственность Мизрахи, все его художественные ценности, включая и те, которые находились на борту «Венеры», — они должны составить основу коллекции музея, который будет построен в Хайфе и станет называться музеем изящных искусств Мизрахи. Квартиры в Лондоне, Париже и Нью-Йорке были арендованы, а дом в Веве станет институтом медицинских исследований Мизрахи. Дом, который он купил якобы для Анджелы в Линкольншире, станет институтом содействия развитию ирландской культуры Мизрахи. То, что у него было тонкое чувство юмора, он подтвердил тем пунктом завещания, который превращал его дом в пригороде Мадрида в институт содействия развитию Маррано.

Что же касается завещательных распоряжений в пользу его дорогой жены, то это были: заброшенная медная шахта в Мехико, находящаяся на краю банкротства, южноамериканская авиалиния, нефтяные скважины в Персии, в которых уже давным-давно не было нефти. Самой забавной шуткой оказалась передача ей «Венеры» без всего того, что находилось внутри, учитывая, что для годового содержания яхты нужна была сумма в миллион долларов. Единственное, на что могла надеяться Анджела, это то, что ей удастся продать яхту прежде, чем та придет в негодность без надлежащего обслуживания. Анджеле устанавливался годовой доход в десять тысяч долларов, «который обеспечит моей любимой жене приличное существование, когда она начнет оспаривать в судах это завещание». Да, это был Зев — даже из могилы он подсмеивался над ней.

На ее вопрос о драгоценностях, которые хранились в сейфах Мизрахи, ей ответили, что драгоценности принадлежали не ей, а Зеву и поэтому тоже считаются частью его состояния. Тем не менее они все же добавили, что ей будет разрешено взять себе те из драгоценностей, которые были при ней. Так как она хранила их в сейфе собственной спальни, они смогут объяснить это как косвенное согласие мистера Мизрахи считать их ее собственностью.

Ей также сообщили, что, хотя ее последний фильм «Гедда» был подготовлен к прокату и скоро выйдет на экраны, все права на него принадлежат фонду Мизрахи, так же как и сама студия Мизрахи со всей ее фильмотекой. Если у мисс дю Бомон есть какие-либо претензии в отношении оплаты или компенсации за те роли, в которых она снялась в любом из четырех фильмов, ей следует дать указание своим юристам предоставить ее контракты или соглашения, чтобы подтвердить ее претензии, и надлежащая компенсация будет обеспечена.

Конечно же, у нее таких контрактов и соглашений не было. Зев говорил ей сниматься, и она снималась. У нее была смутная догадка, что киностудия принадлежит ей и где-то существуют банковские счета на ее имя. Конечно, ее юристы предъявят иск по завещанию о ее доле в фильмах, в которых она снялась, однако потребуются годы для прохождения дела через международные суды, к тому же это исключительно сложный случай. Если бы в качестве основных получателей выступали физические лица, то можно было бы прийти к справедливому соглашению, но благотворительные организации, по сути своей являющиеся национальной принадлежностью… нет, это очень трудно. Юристы между тем требовали огромных гонораров.

— Конечно, — сказала Кики, — потребуются годы для этой тяжбы между юристами. Они думают, что к тому времени они смогут забрать большую часть твоих денег, а ты настолько измотаешься, что и не пикнешь. Как сказал Шекспир о законниках? Разве он не сказал, чего-нибудь умненького?

— Да, по-моему, в «Генрихе VI». «Давайте первым делом всех перебьем законников».

— М-м-м… над этим стоит подумать, да? Ну, сделать ничего нельзя, остается только дать этим подонкам вести дело и, пока они это делают, забыть о нем. По крайней мере, Зев все-таки оставил тебе что-то — он сделал тебя звездой. И вот еще одна утешительная мысль — Зев обманул тебя, и меня он обманул, но в конце-то концов, кто кого больше обманул? Он мертв, а мы живы…

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ Голливуд, Нью-Йорк, 1964 — 1966

— Все мы были потрясены, когда Анджела дю Бомон опять стала вдовой. И когда вышло наружу это дело с завещанием Зева Мизрахи, у людей, конечно же, заработали языки. Не могу даже сказать, сколько у меня было телефонных звонков от тех, кто хотел знать всю правду об этом. Но я не говорила и того, что знала. Даже тогда, когда на меня стал давить мой дорогой босс, Адольф Гуттенхаймер, издатель «Лос-Анджелес диспэч». Некоторые секреты ведь священны, хотя я утверждаю, что прежде всего ответственна перед своим читателем.

Киношная братия была задета и разочарована, когда Анджела поехала жить в Нью-Йорк, вместо того чтобы вернуться в Лос-Анджелес, который был ее настоящим домом. Это Кики захотела, чтобы она ехала в Нью-Йорк, а Анджела подчинилась. По правде говоря, не удивительно, что Кики не захотела здесь показываться, имея в виду ту позорную картину, которая шла в особых кинотеатрах во всех домашних просмотровых залах от Беверли-Хиллз до Малибу. А у нее ведь росли две очаровательные девочки. Это был тот единственный случай, когда я таки отхлопала ее по попке в нашей газете.

Похоже, что в услугах Кики киноиндустрия больше не нуждалась. Многие считают, что Голливуд — это только секс, скандалы и наркотики, то есть безнравственный образ жизни, — но в таких вещах мы очень похожи на любую другую группу американского населения. У нас тоже есть моральные принципы, и мы хотим, чтобы наши люди вели себя как приличные, законопослушные граждане, а когда они не делают этого, мы сами караем их.

— Ну, Нью-Йорк ли, Голливуд ли, Анджела дю Бомон все еще являлась известной звездой и была завалена предложениями. Казалось, она будет пользоваться большим спросом и станет много работать. Трудное положение было у Кики, которая и правда обладала замечательным актерским талантом. Что-то она будет делать теперь?

1

Вскоре после того, как они поселились в Нью-Йорке, Анджела полетела в Калифорнию, чтобы забрать своих детей из школы и перевезти их на Восточное побережье. Она безумно радовалась возможности ежедневно видеться со своими мальчиками. Так как приближался конец семестра, она решила подождать окончания учебного года в Лос-Анджелесе, остановившись в доме своей матери в Брентвуде. Мари в то время находилась в Стонингеме, ухаживая за Эдвардом, который перенес инсульт и был почти полностью парализован.

С того дня, как Анджела поселилась в Брентвуде, имея только горничную, ее стали осаждать с предложениями, и она была вынуждена нанять помощников: секретаря, отвечающего на телефонные звонки и приходящую корреспонденцию; пресс-секретаря для рассмотрения предложений о возможности интервью; секретаря для чтения сыплющихся на нее, как снег, сценариев; и наконец, агента, который представлял бы ее интересы и помогал при рассмотрении разнообразных предложений, поступающих к ней. Звонили друзья, ее приглашали на приемы, и искушение остаться здесь и принять наиболее привлекательное из предложений на киносъемки было крайне велико. Однако постоянно раздавались телефонные звонки Кики, которая требовала, чтобы Анджела вернулась.

* * *

Почти ежедневно она думала о Нике Домингезе, не зная, звонить ему или нет. Она помнила, как он сказал, что будет ждать ее звонка, но это было сразу же после смерти Дика и до того, как она вышла замуж за Зева. Она спрашивала себя, может быть, время для этого ушло? Однажды он все-таки позвонил ей, но ее не было дома, и секретарь передал его слова: он уезжает по делам за границу; после возвращения он позвонит ей. Она почувствовала такое разочарование, что чуть не разрыдалась. Неужели опять она упустила подходящий момент? И, черт возьми, если его действительно влечет к ней, почему он так долго не звонил? Ему не следовало ждать, пока она ему позвонит. Он что, боится ее? Ее, которую никто из мужчин никогда не боялся?

Пока она готовилась к своему отъезду в Нью-Йорк, ее уговорили сняться в эпизоде картины старого друга, режиссера Гарри Гриксби, и, как только Биби Тайлер возвестила об этом в своей колонке, ей позвонила разгневанная Кики.

— Ты что, с ума сошла!Ты звезда, если ты еще помнишь об этом! Зачем ты взялась за эпизодическую роль?

— Чтобы сделать любезность Гарри, который сказал, что мое имя в титрах окажет ему неизмеримую помощь, а еще потому, что я получила от этого удовольствие, и потому, что за три дня съемок они заплатили мне сто пятьдесят тысяч долларов. Поверь мне, я была счастлива получить их, даже если здесь никто не подозревает, что я и в самом деле отчаянно нуждаюсь в деньгах.

— Отчаянно? Ты уверена, что употребляешь то слово? Я бы дала тебе все, что нужно. Так же, как и мама. Ты уверена, что не употребляешь этого слова в качестве оправдания, потому что не можешь вынести и нескольких недель, если не будешь в центре внимания?

— Кики, — сказала Анджела с мягким упреком.

«Бедняжка Кики! Должно быть, ей тяжко приходится в Нью-Йорке, когда все ее попытки найти работу заканчиваются ничем».

— Удача улыбнулась, Кики?

— Как тебе сказать, я здесь пробовалась на роли в нескольких местах. Ты знаешь: «Не звоните нам, мы вам…» В общем, я бы сказала, что никто не ждет моих звонков.

— Я посмотрю, может быть, я здесь что-нибудь смогу для тебя сделать. У меня есть агент, Пат Дрей…

Кики оборвала ее на середине имени:

— Этот сукин сын? Зачем ты с ним связалась? Нет уж, спасибо, ни за что.

— Ну ладно, все изменится. Вот увидишь!

— Конечно. Будешь еще меня сказками потчевать?

— Кики, я ездила навестить Брэда и Рори…

— Кто тебя об этом просил?

— Кто? Брэд. Он меня пригласил на ужин.

— Ой, неужели? Ужин при свечах и с розами на столе?

— Кики, ты действительно невозможный человек! Мы с Брэдом друзья, и мне, по правде, так сильно хотелось повидать Рори.

— Ну, и?.. — резко спросила Кики.

— Она очаровательна. Просто очаровательна. Душечка. И неизбалованная. Знаешь, Кики, она задала мне тысячу вопросов о тебе. Я ей сказала — им обоим сказала, — что ты скоро приедешь навестить их.

— Зачем ты это сделала?

— Потому что я считаю, это то, что ты должна обязательно сделать. Брэд говорит о тебе только самое хорошее. Думаю, он все еще тебя любит. — По правде говоря, Анджела не была уверена, действительно ли это любовь или просто врожденная тактичность Брэда. Но пускай Кики сама определит это. Ей хуже не будет, если она займется этим. Самое меньшее — она увидится со своей дочерью, ну, а самое большее… ах, какой счастливый конец!

— Я подумаю над этим. А пока что, когда ты возвращаешься? У меня много новых друзей, которые бы хотели с тобой познакомиться.

— Да? Кто они? — Почему-то внутри у Анджелы все ощетинилось.

— Я здесь развлекалась, со мной были Энди Уорхол, Эди Седжуик… Беби Джейн, Марио… он уж слишком, правда. И Вива… все они развеселая публика.

— Не сомневаюсь, — сухо проговорила Анжела.

— Ха-ха. Не звучит ли здесь нотка высокомерия?

— Конечно, нет. Но я слышала, что Эди принимает очень много наркотиков. Ты знаешь, ее семья живет здесь, в Санта-Барбаре… Кики, я надеюсь, ты будешь осторожной.

— Ты на самом деле проявляешь высокомерие. Бог мой, когда ты такая ханжа, меня от тебя тошнит.

— Думаю, нам пора прощаться, Кики. До скорого свидания. — Как бы Кики ее ни провоцировала, она не сорвется.

— Энди Уорхол — великий художник, независимо от того, что ты думаешь! — пронзительно закричала в трубку Кики. — Художник с большой буквы, не то что твой друг-мазила Домингез.

— Сдерживай себя, Кики. Ты переходишь все границы.

— Ой, перестань, Анджела. Ты что, действительно думаешь, я проглочу всю эту чушь о том, что ты ожидаешь конца учебного года? Ты с таким же успехом могла бы его дожидаться и здесь. Тебя удерживает там мужчина, и меня тошнит от одного его имени!

Анджела положила трубку и досчитала до десяти, а потом она сделала то, что имела обыкновение делать — она заплакала. Это было единственное, что она могла сделать, пытаясь как-то оправдать поведение Кики. Как она могла произносить такие мерзости и особенно о таком приятном человеке, как Ник? В будущем, если Кики когда-либо произнесет его имя, она, черт возьми, расскажет ей всю правду! Она скажет: я очень давно не видела Ника Домингеза, но я очень много думаю о нем. И сейчас, и раньше. Все то время, пока я была замужем за Зевом. Иногда, когда Зев занимался со мной любовью, я могла это вынести, только воображая, что со мной Ник… И пускай Кики подумает над этим!

Она импульсивно взяла телефонную трубку и, набрав номер голливудской студии Ника, спросила, когда он приедет. Секретарша сообщила ей, что точная дата возвращения мистера Домингеза в Соединенные Штаты неизвестна. Однако вначале он посетит Нью-Йорк. Он ведь постоянно живет то на Восточном, то на Западном побережье. Дать ей номер в Лондоне, по которому его можно найти?

Поколебавшись, секунду, Анджела повесила трубку. Но в ту ночь в спальне Мари, отделанной атласом и шелком персикового цвета, она видела его во сне. Или, по крайней мере, Ник был героем сна в самом начале. Но внезапно он превратился в Рори Девлина! И тогда она проснулась. Это было странно. В последние месяцы она часто думала о Нике и совсем не вспоминала отца.

2

Анджела вернулась в Нью-Йорк вместе с мальчиками и записала их в школу рядом с Тэрритауном. Сначала она хотела определить их в школу в Манхэттене, но, учитывая теперешние настроения Кики, это было не самой лучшей идеей. Школа «Радди» находилась достаточно близко, и она сможет с ними часто видеться, так же как и ее мать.

Возвратившись однажды домой после обеда с Майлсом Портером, Анджела увидела, что все еще одетая в халат Кики сидит в гостиной и пьет.

— Чем ты занималась? — спросила Кики.

Анджеле не хотелось рассказывать Кики о своих хороших новостях в то время, как та пребывала в депрессии, но избежать этого было невозможно.

— Я обедала с Майлсом Портером. Он предложил мне роль в «Лисичках», и я согласилась. Для меня это будет нечто совершенно новое… увлекательная, целиком захватывающая работа. Я… — Она остановилась на полуслове, заметив выражение лица Кики. — На нем была написана почти что… угроза.

— Я в течение многих недель пыталась получить эту роль.

Анджела ужаснулась:

— Но я и понятия не имела. Майлс мне ничего не сказал.

— Возможно, Майлс и не знал этого, хотя я сомневаюсь. Я проводила работу над Торнтоном Уайтом, их спонсором. Очевидно, времена переменились, — Кики усмехнулась, — и сейчас не важно, с кем спишь. Или ты спала с Майлсом?

Анджела была вне себя от ярости.

— Конечно, нет! Сегодня я увидела его первый раз за много лет. Кики, почему ты ничего не сказала? Я не знала, что ты хотела получить эту роль. Если бы ты сказала, я бы никогда, ни за что на свете не согласилась. Я буду настаивать, чтобы ты тоже в ней играла. Я буду…

Кики рассмеялась пьяным смехом:

— Какую роль ты попросишь для меня? Дочери-подростка? Твоей дочери-подростка? Нет, конечно же, нет. Знаю — Берди, старой опустившейся пьяницы. В этой роли ты меня видишь?

— Ой, Кики, конечно, нет. Я сказала не подумав. Ну, хорошо, я откажусь от роли. Позвоню Майлсу и скажу, что передумала.

— Не беспокойся. Почему они вдруг решат дать ее мне после планов на тебя? Я ведь не большая звезда. Кроме того, я, по правде говоря, не нуждаюсь в твоей благотворительности. — Кики ухмыльнулась. — Кто знает? Может быть, ты выиграешь «Тони». Такая ханжа, как ты, в роли такой энергичной женщины, как Регина, — в этой комбинации все что угодно может произойти. Как бы то ни было, я здесь сидела и придумала вот что — я еду на Западное побережье. Может быть, там мне улыбнется удача и кто-то предложит мне роль. В конце концов, Голливуд остается Голливудом, и Италия не единственное место, где делаются порнофильмы, ведь так?

Кики не знала, кого она хочет ранить больше — Анджелу или себя.

— Не делай этого, Кики. Все переменится. Ты знаешь, так всегда бывает.

— Ах! Но не всегда все меняется к лучшему. Конечно, для тебя оно меняется.

Анджела больше ничего не сказала; злость Кики по отношению к ней можно было понять, но трудно принять. Она была рада, что Кики на какое-то время уедет.

— Ты остановишься в доме мамы?

— Не смеши меня, — ответила Кики. — Ведь Рори и Брэд все еще живут в моем прелестном доме на Родео. Зачем мне останавливаться где-то еще?

«Ладно, — размышляла Анджела, — все не так уж и плохо. Хотя Кики и плетет еще свои интриги, но она не целиком отдает себя этому».

3

Анджела начала репетировать «Лисичек», а Кики почти два месяца не было в городе. Она приехала после окончания каникул.

— Что-нибудь не так, Кики? Когда ты перестала звонить, я подумала, что все идет тип-топ… что, может быть, вы с Брэдом…

— Ну, для начала, как только я разместилась в своем доме, Брэд тут же у меня под носом его продал. Можешь себе представить! Он поменял этот очаровательный дом, который я практически перестроила и отделала, па чертово ранчо в Малибу. Наш герой собирается теперь разводить лошадей. И с ним Рори, моя прелестная куколка, одетая в джинсы и клетчатую мужскую рубашку.

Анджела нахмурилась.

— А чем так страшно Малибу? И по какой причине…

— Речь не идет о доме на морском побережье, как у Сары Голд Росс. Вот у кого, черт возьми, настоящее поместье в духе южных штатов, оно как будто вышло из «Унесенных ветром». Ранчо Брэда находится в горах.

— Ну и что? Ты все еще не поняла, что на ранчо можно быть такой же счастливой, как и в фешенебельном особняке на Беверли-Хиллз? А Рори уже не маленькая девочка.

— Подожди. Ты еще не знаешь самого плохого. Отношение Брэда ко мне изменилось. Он говорит, что не уверен, можно ли мне доверять. Чего этот сукин сын не говорит, так это того, что он перестал испытывать ко мне физическое влечение. В конце концов, я уже не так молода.

— Ты несешь чушь, Кики. Я это понимаю так: Брэд хотел сказать, что он обижен и не хочет торопиться… хочет убедиться, что ты его не…

— Откуда, черт возьми, ты знаешь, что он хотел сказать? Ты что, там была?

— Почему ты не осталась там еще немного? Здесь ведь задет и вопрос будущего Рори.

— Рори — дочь своего отца. Она предпочитает его мне.

— Надеюсь, ты не предлагала ей сделать выбор. Конечно же, сейчас она выбрала бы Брэда. Он оставался с ней, пока ты…

— Замолчи! Слышишь? Замолчи! Ты, черт возьми, не знаешь, о чем говоришь. Я не собираюсь сидеть и ждать, пока этот ублюдок решит, как ему себя вести в отношении меня. Только не Кики Девлин! Также я не буду унижаться перед сопливой дурочкой, которой надо просить у папочки разрешения на то, можно ли ей любить свою мать. Черт побери! Она должна любить меня, а не ждать, пока ей разрешат!

— Тебе придется подождать. Смотри, мои Дикки и Тимми все еще злятся на меня за то, что я оставляла их здесь все то время, пока была замужем за Зевом. И по правде говоря, я не виню их за это. Мы должны быть рядом со своими детьми, чтобы заслужить их любовь.

— Ой, неужели? А когда они будут заслуживать нашу любовь?

— Ну, сейчас ты говоришь глупость. Ты обижена, я знаю. Дай всему время.

* * *

Несколько дней спустя Анджела увидела, как Кики играет с чем-то, что было похоже на две тряпичные куклы.

— Они похожи на самодельные куклы, с которыми мы играли, когда были детьми. Где ты их взяла?

Кики улыбнулась с легким раздражением.

— Я их сама сделала. — Она показала одну из них. Кукла была сшита из белого простынного материала, у нее было нарисованное лицо и сделанные из ниток волосы, одета она была в грубо сшитую одежду. У куклы были черные волосы и черные усы.

— Для кого ты их сделала? — озадаченно спросила Анджела.

— Глупышка, ты что, не узнала моего красавца бывшего, Вика Росу? А эта? — Она потрясла другую куклу, у которой были желтые волосы из шерсти, а вместо глаз — голубые кружочки.

— Брэд?

— Дайте женщине больше красавчиков! — воскликнула Кики. — А вот я возьму себе побольше булавочек. Смотришь? — Она открыла коробку с булавками и, взяв одну, вонзила ее в руку игрушечного Вика.

Анджела несколько неуверенно засмеялась.

— Ну вот ты и до этого уже дошла, Кики! Совсем обезумела!

— Я знаю, есть какое-то заклинание, которое мне сейчас надо продекламировать; ну, я буду произносить свое собственное заклинание. Как забавно. Хочешь, я и тебе сделаю куклу для втыкания булавок? Дик, так же как и старина Зев, мертвы. А как насчет Ника Домингеза?

Анджела повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

* * *

Через два дня Кики позвонила в Рим и поговорила g Никки. Повесив трубку, она пришла к принимавшей ванну Анджеле. Кики заливалась почти истерическим хохотом.

— Отгадай, что случилось? Никки мне сказала, что не далее как вчера ее папа поехал кататься на лыжах, и… ты подумай…

— Только не говори мне, что он что-то себе сломал!

Кики хохотала так сильно, что едва могла выговорить слова.

— Он сломал руку! Как тебе это нравится?

У Анджелы перехватило дыхание.

— Боже мой! — Кики вытерла слезы с глаз. — Я так сильно не смеялась не знаю уже сколько времени. Вероятно, с тех пор, как моя первая картина завоевала успех. Мне кажется, надо поработать над моим игрушечным Брэдом.

У Анджелы опять перехватило дыхание.

— Ой, Кики, не надо! Только не Брэд! — взмолилась она.

Кики рассмеялась.

— Боже мой, я действительно заставила тебя поверить в это. — Затем она посерьезнела. — Нет, Анжела, конечно же, не Брэд. Только не Брэд.

* * *

На следующий день Анджела с облегчением обнаружила обеих кукол в мусорном ведре. Однако она не знала, выбросила ли их Кики потому, что ей надоела детская игра, или потому, что верила во все это и сама испугалась.

4

Кики не присутствовала на премьере «Лисичек». Она снималась в авангардном фильме, режиссером которого был ее новый друг Энди. Анджела горячо возражала против этого.

— Как ты думаешь, что тебе это даст, Кики? Для твоей карьеры ровным счетом ничего. Разве ты этого не понимаешь?

— Это ведь реклама, разве не так?

— Но это не та реклама, которая тебе нужна.

— Это поможет улучшить мою репутацию. — Среди кого? Где?

— В дискотеках, дорогая моя. Не всем суждено быть Региной на театральных подмостках, поэтому мы довольствуемся тем, что есть.

Анджела посмотрела на Кики, одетую в черные колготки и зеленое мини с блестками. На ее покрытом белой пудрой лице выделялись накрашенные голубым электриком веки, вверх от глаз к волосам уходили черные дуги. Анджела спросила себя, что подумала бы сейчас о Кики их мать.

— Тебе так уж необходимо работать сегодня вечером, Кики?

— Мы всегда снимаем по ночам.

— Но разве ты не можешь пропустить один раз, чтобы пойти на мою премьеру?

— Нет, не могу, Ален говорит, что сегодня как раз подходящая луна. И все они разозлятся, если я твою пьесу предпочту их фильму. Но не волнуйся — я уверена, ты будешь окружена друзьями, сторонниками, почитателями и поклонниками.

— Но рядом не будет никого из родных, Кики. А ты ведь знаешь, как это много для меня значит.

— Ну, ты могла бы взять с собой Тимми и Дикки, разве не так?

— Они с мамой приедут в субботу вечером. Я не захотела ломать их школьное расписание.

— Ага, понятно! — ласково улыбнулась Кики. — Мы не можем ломать школьное расписание мальчиков, но мы находим возможным ломать расписание Кикиных съемок. Ты становишься очень эгоистичной, Регина. Но не отчаивайся. Может быть, там появится старина Ник, чтобы тебя сфотографировать. Хотя, может быть, и не появится…

* * *

Премьера — и она нервничала, была напряжена, ее даже слегка подташнивало. Однако, выходя на сцену, она получила одобрительную овацию, и ее семь раз вызывали на «бис», после чего она побежала в свою гримерную — посмотреть, кто пришел к ней за кулисы. Но это был не Ник, которого она ждала, а Джонни Данхем; Джонни и сопровождал ее в «Сарди» на банкет по случаю премьеры.

5

Анджелу приободрило присутствие на приеме Джонни Данхема — он был ее знакомым из прошлой жизни. Это был удивительно приятный и милый человек, с которым она подружилась в один из тяжелых периодов своей жизни.

В тот вечер все восторженно отзывались о ее работе; по общему мнению, Анджела дю Бомон могла воплощать значительные образы как па сцене, так и на киноэкране, на котором гораздо больше ценились ее блеск и красота.

После того вечера Джон сопровождал ее повсюду: на частные вечеринки, ужины в клубах, на апрельский парижский бал в «Уолдорфе» и, когда позволяло ее рабочее расписание, в оперу и театр. Они не были любовниками, но только из-за того, что Джон не проявлял инициативы, потому что Анджела решила, что, если он ее захочет, она уступит его ухаживаниям.

Она не получала никаких известий о Нике Домингезе и была этим обижена. По крайней мере, он мог позвонить и поздравить ее с успехом или приехать, чтобы увидеть ее в спектакле. Она уже не знала, что и думать. Может быть, ее брак с Зевом уничтожил в нем все те чувства, которые он к ней испытывал. Или, может быть, теперь, когда она стала звездой, он решил, что уж наверняка не подходит ей. Видимо, пришло время, сказала она себе, выбросить его из головы и из своей жизни. Она забудет его так же, как забыла отца.

Анджела жаждала настоящей любви, физической близости. Она знала двух мужчин и испытала любовь только к одному и только в течение короткого времени. Она не думала, что влюблена в Джона. Она не чувствовала того восторга, который испытывала вначале по отношению к Дику, но тогда она только-только начинала чувствовать, а восторг — это удел молодых. Она не думала о Джоне постоянно, как о Нике Домингезе. Но, по крайней мере, он был реальностью, а не романтической мечтой. И он был подходящим поклонником — можно было даже сказать, желанным поклонником. Джона одобряла даже ее мать; Кики не говорила о нем гадостей, кроме замечания, что у нее мог быть кто-нибудь и классом повыше.

Когда Джон пригласил ее поехать отдохнуть с ним на несколько дней, она согласилась.

— У моего друга дом на севере штата, имение называется «Лунное озеро». Как тебе это нравится?

— Звучит романтично, — ответила она. — Холодно, но романтично.

— Я согрею тебя.

Она пришла в восторг. Разве не эти слова говорили восемнадцатилетние мальчики, когда ты им жаловалась, что замерзла? Она словно опять стала молодой.

— Когда мы поедем?

— Сразу же после твоего спектакля в субботу вечером. Таким образом, у нас будет воскресенье и почти весь понедельник.

* * *

— Тут и лошади есть! Ты мне не говорил! Это так увлекательно! Целую вечность не ездила верхом. Как мило с твоей стороны сделать мне такой сюрприз.

— В этом и была основная идея — показать тебе, какой я милый.

— Когда мы поедем кататься?

— Сейчас два часа ночи. Ты сможешь потерпеть до завтрашнего дня?

Она расхохоталась.

— Думаю, да.

Они прошли внутрь дома; он был по-деревенски простым, но удобным; перед камином, в котором горел огонь, лежала меховая шкура, повсюду были мягкие диваны.

— Кто зажег огонь?

— В доме поддерживает порядок одна супружеская пара, они также ухаживают за лошадьми, но живут в другом месте. — Он взял обе ее руки в свои, поцеловал сначала одну, потом другую, затем потянул поближе к камину.

Анджела растянулась на меховой шкуре.

— Мило, — произнесла она.

Комната была окутана в полумрак, свет исходил только от огня в камине. Он принес ей бокал бренди, они выпили и поцеловались. Разгоряченная, с головой, слегка кружившейся от бренди, Анджела заметила:

— Моя сестра сказала бы, что эта сцена полна слащавой сентиментальности.

Он наклонился к ней:

— А что скажет Анджела?

— Анджела скажет: «Очаровательно». Очаровательно, очаровательно, очаровательно… — И так оно и было.

Он бережно раздел ее, затем разделся сам. Его ласки были неторопливыми, нежными и утонченными. Его тело сливалось с ее телом, они любили друг друга, отдавались и наслаждались. Позже Джон произнес классическое:

— Я тебя люблю.

А она ответила:

— Спасибо.

— Думаю, пришло время попросить твоей руки, чтобы жить в счастье до старости.

Она предполагала, что, возможно, он скажет: «Я тебя люблю», но была не готова к его предложению выйти за него. Не готова, совсем не готова.

— Мне бы очень хотелось сказать «да».

— Почему же ты не можешь это сказать?

— Я думаю, что не готова, Джон. И не знаю, когда буду готова. И не уверена, что вообще буду готова. — Ее охватила грусть. Ах, как ей нравилась его фраза; «…чтобы жить в счастье до старости».

— Но я чувствовал твою любовь.

— Да, я не могу сказать, что не испытываю к тебе любви. Но, мне кажется, это не та любовь, которая мне нужна, видишь ли…

Она знала, что это была не та любовь, о которой она мечтала всю свою жизнь.

* * *

Позднее она часто думала о том, что сказала Джону. Много раз после этого она спрашивала себя, почему не ответила «да». Сделать это было так просто, а жизнь с Джоном была бы так хороша. Не совершенна, но хороша. «Почему не совершенна?» — задавала она себе вопрос и не находила ответа. Может быть, она так же, как и Кики, была неспособна найти полное удовлетворение ни в чем и ни в ком? Может быть, они обе все еще оглядывались назад? Может быть, в их жизни все еще оставалось слишком много призраков?

Она хотела, чтобы они с Джоном оставались друзьями, любовниками, но ему нужно было не меньше, чем вся ее жизнь, и винить его в этом она не могла. Сама она в своих отношениях довольствовалась меньшим, и это оставило у нее в душе горькое чувство.

6

Вышел на экраны авангардный фильм Кики — и он не то чтобы не получил хороших отзывов, — было впечатление, что его просто никто не посмотрел. Во всяком случае, никто из тех, с мнением кого Кики считалась. Отзывов не было ни в одном из сколько-нибудь значительных изданий. Несколько заметок появилось в авангардных газетах и журнальных изданиях, восхищающихся Уорхолом, но в целом картина исчезла из поля зрения, не оставив ни малейшего следа. Что же касается публики, то для нее гораздо интереснее было читать об ужимках всей этой братии, чем на них смотреть.

— Так, еще одно фиаско в жизни и любовных похождениях Кики Девлин, — сообщила Кики, убирая в шкаф мини с блестками и выбросив на помойку черные колготки. — Ну, я к этому уже привыкла.

Она перестала ходить на свои сборища, которые начинались после полуночи.

— Девушке больше пристало думать о своем отдыхе, чтобы сохранить внешность, — заявила она, сократив на какое-то время потребление спиртного.

Вскоре она объявила:

— Поеду-ка я в Европу, пришло время для пластической операции. После тридцати пяти начинается средний возраст, а нам обеим уже больше тридцати пяти, — сказала она с явной нервозностью, постукивая пальцами по журнальному столику. — Поехали со мной, Анджела.

— Сейчас не могу. Но если ты подождешь, пока мы отыграем «Лисичек», я составлю тебе компанию.

— Нет, я не могу ждать. Мне нужно ехать сейчас.

В голосе Кики была какая-то настойчивая жажда действия, и Анджела спросила себя, чем она могла быть вызвана.

— Пока я буду в Европе, я могла бы видеться с Никки.

— Ну конечно же, Никки. Почему ты просто не скажешь, что хочешь повидаться с Никки, а выдаешь мне всю эту чушь о том, что тебе нужно сделать подтяжку?

— Я ведь могу все это совместить, не так ли? — спросила Кики, куря сигарету и пытаясь унять дрожь в руках.

Анджела встретила Кики в аэропорту Ла Гуардия на арендованном лимузине. Результаты подтяжки были едва заметны, и настроение Кики оставляло желать лучшего.

— Ты когда-нибудь ощущала себя в роли лишнего багажа? — спросила Кики.

— Конечно. Но что ты вкладываешь в это?

— Ну, во-первых, Вик. Ему даже по старой дружбе не захотелось со мной переспать. Практически тотчас же, как только я приехала, он упорхнул в Сан-Ремо, оставив меня один на один с доктором Франкенштейном.

— А кто этот доктор Франкенштейн?

— Моя одиннадцатилетняя дочь Никки. У нее есть маленькая лаборатория, где она проводит эксперименты. По правде говоря, мне было страшно спрашивать какие. Я испугалась, что она решит, что ее следующим подопытным кроликом должна стать я. Бог мой! Что за ребенок! Какая голова! Она снисходительно разговаривала со мной на таком английском, которому бы позавидовал гарвардский профессор. Мы ходили в рестораны, и заказывала всюду она, потому что не доверяла моему итальянскому. Если кто-то на нас начинал смотреть, она отворачивала голову — так она стеснялась своей недостаточно интеллектуальной матери-американки. Мы ходили по магазинам, и, когда я выбирала что-нибудь для нее или для себя, она закатывала глаза к небу. В конце концов все выбирала она.

— Похоже, она просто восхитительна. Почему ты не хочешь признать, что наслаждалась временем, проведенным с ней?

— Да, я получила своеобразное удовольствие. Если смириться с тем, что твое присутствие терпят. — Кики рассмеялась.

— И похоже, она тоже наслаждалась твоим обществом. Тебе повезло, Кики, что она не ненавидит тебя.

— Ненавидит меня? Почему, черт побери, она должна меня ненавидеть? Что я ей сделала? Это ведь ее отец меня вышвырнул. Это мне нравится — ненавидеть меня! Что, черт возьми, она о себе понимает? Эта малявка! — Она улыбнулась покачивая головой.

Посмотрев из окна на городские улицы, Кики произнесла:

— Все выглядит серым и мрачным, правда? Боже мой, как бы мне хотелось вернуться в Калифорнию. Там я не испытывала депрессии… ведь так?

— Иногда. Только иногда.

— Хорошо, расскажи-ка мне, что у нашей звезды па повестке дня? Что ты собираешься делать теперь, когда вы отыграли «Лисичек»?

— Мне предложили роль в «Карточном домике».

— На сцене?

— Да.

— И что? Ты собираешься за нее взяться?

— Кики, если ты хочешь возвратиться в Калифорнию, я откажусь от роли. Мы вместе возвратимся.

Кики положила свою руку на руку Анджелы:

— Ты добрая, сестричка. Ты хороший человек, это точно. Но я не готова к Голливуду. Пока нет.

Она опять выглянула из окна:

— Бог мой, там так серо. Знаешь, наркотики помогают справиться с этой маленькой проблемой. Сумеречная депрессия. Даже не знаю, нужно ли мне было ездить в ту швейцарскую клинику и избавляться от этой привычки. Ты знала, что это было причиной — настоящей причиной, почему я туда ездила?

— Мне кажется, я догадывалась об этом. Полагаю, я самой себе не хотела в этом признаться. Трусила. А могла бы помочь. Во всяком случае, я считаю, ты поступила мужественно, когда не спряталась от своей проблемы, постаралась ее решить и сделала это одна, без чьей-либо помощи.

— Черт! Сейчас я как раз не уверена, что не хочу испытывать зависимости от наркотиков. Не знаю, действительно ли мне хочется смотреть на мир без очков розового цвета.

— Ну, Кики! Все будет хорошо.

— Все будет хорошо для тебя. А для меня? Посмотрим…

— Кики, тебе еще нет и сорока. Жизнь не кончена…

Кики улыбнулась.

— Спорим, ты даже не заметила моей подтяжки. — Она повернулась в профиль. — Как твое мнение?

— Я заметила. А ничего не сказала только из-за черной зависти. Как же, ведь ты сбросила двадцать лет!

Кики рассмеялась:

— Это сделало бы из меня приманку для уголовников. Даже моя дорогуша сестричка не осмелилась бы так далеко зайти. Ты что, хочешь сказать, я выгляжу шестнадцатилетней?

— Прекрасные шестнадцать лет!

— И, Бог мой, еще нецелованная!

«Если бы только я могла найти какой-нибудь способ для нас обеих, чтобы двигаться вперед. Требуется-то всего лишь оттолкнуться и прыгнуть! Почему все так сложно?»

7

Когда, наконец, от телепрограммы «Вечер в театре» пришло предложение, Кики так и не узнала, что все это было сделано с подачи Анджелы, что это она заключила соглашение с исполнительным продюсером Томом Хоппером: они давали Кики роль Патриции в оригинальной телепьесе «Золотой вечер», а Анджела соглашалась сделать для них «Карточный домик» после того, как отыграет его в театре.

Кики очень волновалась, решая, принимать ли ей предложение, но Анджела заметила, что она в восторге.

— Ну, не знаю, браться ли мне за это. Патриция — это довольно поверхностный персонаж, как ты думаешь?

— От твоей игры зависит, насколько будет интересен ее образ. Ты можешь это сделать лучше, чем кто-либо. Ты помнишь сцену смерти матери, когда Патриция говорит о том, как ее всегда раздражал сухой и частый кашель умирающей? Ты можешь показать, что, хотя ее слова и кажутся безжалостными, в глубине она по-настоящему потрясена.

— Да, полагаю… думаю, что это правильная трактовка — на первый взгляд она поверхностна, но в глубине — как «В тихом омуте…». Я только жалею, что режиссером будет Херд Филлипс. Он такое ничтожество.

— Вовсе нет. Он выиграл «Эмми» за «Иди напрямик».

— Я этого не помню.

— Это факт.

— Не знаю. Не будет ли это потерей имиджа — работа на телевидении после театра и кино?

— Все так делают, Кики.

— Не знаю. Большинство начинают на телевидении, а затем снимаются в кино. Джордж Скотт. Рейнолдс. Даже кое-кто из мыльных опер.

— Ну, ладно. Ты будешь так хороша в «Золотом вечере», что они будут умолять тебя вернуться в кино.

— Думаю, это может произойти.

— Конечно, может.

* * *

Сразу же начались неприятности. Предполагалось, что все съемки, от начала до конца, займут три недели. Кики тут же встала на дыбы, и ей сказали: «Это телевидение, мы так работаем». Отсутствовала специальная «звездная» гримерная, не было никаких поблажек капризам и жалобам на то, как много лучших реплик передано то тому, то другому. Отсутствовал индивидуальный парикмахер и гример, который занимался бы только мисс Девлин. И наконец, кто-то съязвил: «Возможно, так работают в Италии, когда снимает мистер Ринальди, но здесь у нас все по-другому».

На следующий день после появления «Золотого вечера» в эфире несколько телекритиков дали рецензии на него, другие писали о «Вечере с Фредом Астером». Такова специфика телекритики — нужно втиснуть все. Хвалили режиссуру мистера Филлипса, и все сошлись на том, что Кики Девлин все еще великолепно выглядит, хотя, похоже, роль эта не для нее.

День или два Кики пребывала в грустных размышлениях, затем решила, что пора опять посетить Западное побережье. Старый друг — во всяком случае, они были друзьями в хорошие времена — получил пост вице-президента постановочного отдела в компании «Коламбия», и терять ей было нечего. Кроме того, ей хотелось посмотреть, как там дела у Брэда и Рори.

— Это вовсе неплохая идея, — сказала Анджела. — Когда ты едешь?

— Думаю, через пару недель. Не терпится избавиться от меня?

— Конечно. Я бы хотела, чтобы ты завтра уехала.

Позднее Анджела пожалела, что именно так и не произошло.

8

Кики заявила, что перед отъездом в Голливуд хочет пойти на бал-маскарад Трумэна Капоте. Она не могла его пропустить — это было главное событие года.

Анджеле не хотелось идти на пего, но Кики настаивала:

— С тех пор как ты порвала с Джонни, ты практически не выходишь из дома. Может быть, ты и святая Анджела, но пока что, слава Богу, еще не стала монашкой. Тебе нужно снова появляться на людях. Ты никогда не слышала, что, если не будешь этим пользоваться, все окостенеет?

На балу в «Плазе» было более пятисот человек, все были одеты в черное, белое либо черно-белое. Многие приехали с Западного побережья. Позднее Кики таки вспомнила в точности, кто из этой голливудской группы — Фрэнк и Миа, или Фонда, или Винсент Минелли с женой, или Мэтхаус, — кто из них сказал ей, что у Брэда есть молодая подруга, очень молоденькая: Ее охватила тревога, а потом гнев. Она отправится на побережье, как только сможет добраться до самолета, и кому-то вырвет все волосы. А пока что она напилась, чтобы легче это снести.

Остальная часть вечера предстала перед Кики, как в тумане. Действительно ли Гэлбрэйт танцевал по всему залу в обнимку с канделябром? Действительно, что Миа всю ночь без передышки танцевала твист? А она сама танцевала с Биллом Бакли? Она помнила, что да, но неужели Бакли танцевал рок-н-ролл? Правда ли, что агенты секретной службы всю ночь искали потерянную маску Линды Берд Джонсон? Ей казалось, что она помнит, как пила шампанское «Тейтинджер», бокал за бокалом, ела куриное рагу в вишневом соусе и спагетти «Болоньезе». В одном она была абсолютно уверена — она видела свою сестру Анджелу за одним столом с Норманом Мейлером, Филипом Ротом и Артуром Шлезингером, а та, как ни странно, увлеченно беседовала с Ником Домингезом! Она не могла поверить! Все как бешеные добиваются ее внимания, суетятся вокруг нее, а она сидит и смотрит в глаза Домингеза, как влюбленная голубка. Хороню же, завтра она улетит в Лос-Анджелес, но до этого она раз и навсегда примет меры в отношении Домингеза!

В ту ночь Кики так и не пошла домой. Когда на следующий день она проснулась в гостиничном номере рядом с миловидным мальчиком, она даже не подумала узнать, кто это. Только после того, как, натянув на себя свой костюм — черное платье в стиле 20-х годов, расшитое белыми бусинами, — она спустилась в вестибюль, ей стало понятно, кто это «Уолдорф». Она вспомнила, что должна сегодня лететь в Калифорнию, но сначала ей нужно сделать что-то другое — ей надо повидаться с Ником Домингезом! Она знала, что его нью-йоркская студия расположена на пересечении Пятидесятой и Мэдисон, и кто-то ей сказал, что его квартира находится прямо над студией и галереей. Так она всю ночь практически была над ним! Или, может быть, это делала ее сестра? Эта глупенькая и наивная Анджела! Она должна спасти ее; ей надо удержать Анджелу и не дать ей совершить еще одну ошибку.

* * *

Было рано, и галерея была пустынна. Кики сказала администратору, что ей нужен мистер Домингез. Та вытаращилась на нее, словно перед ней была какая-то эксцентричная особа, только из-за того, что она была так одета. Неужели она никогда не видела людей в вечерних платьях? Она что, не знает, с кем разговаривает?

«С Кики Девлин, дружочек, надо уметь себя вести».

Кики одной рукой пригладила свою прическу «паж» — перед выходом из номера она забыла причесаться.

— Извините, мадам, мистера Домингеза в настоящее время нет на месте. Вы можете позвонить попозже. Или оставьте свою карточку.

— Я что, выгляжу так, как будто у меня портфель с визитками?

— Я не знаю, не уверена. Вот. — Девушка подтолкнула в ее сторону блокнот. — Почему бы вам не оставить свой номер, а я позабочусь о том, что мистер Домингез получит его, как только появится, — встав, она извинилась и ушла в другую комнату.

Сразу же у входа в одном конце галереи Кики заметила черную железную винтовую лестницу. Порадовавшись собственной хитрости, она произнесла в направлении другой комнаты;

— Спасибо. Я попозже зайду. — И, сняв туфли, побежала вверх по лестнице.

Наверху было темно. Привыкнув к темноте, Кики различила две комнаты. Она подумала, что комната, в которой она стояла, была гостиной или кабинетом. А следующая комната, вероятно, спальня. Может быть, он там сейчас и спит — все окна были плотно занавешены и не пропускали света. Может быть, и Анджела с ним? Следует ли ей ворваться в спальню, сдернуть все покрывала, обозвать Анджелу дурой, а его — презренным грязным животным, недостойным жить рядом с людьми? Мужчины! Все они были недостойными, вся эта братия, начиная с Рори Девлина… а потом Эдвард Уиттир… Пауэр и Мизрахи… Вик Роса и Брэд Крэнфорд… особенно Брэд Крэнфорд и Ник Домингез!

На ощупь поискав выключатель, она нашла его. Вспыхнувший свет на секунду ослепил ее, и у нее закружилась голова. В комнате было мало мебели: белый диван, белые стулья, черные подушки, и везде — фотографии Анджелы всех размеров. Огромные черно-белые фотографии на белых, покрытых лаком стенах, — самые прекрасные фотографии из всех, когда-либо ею виденных. Контрасты сияния и мрака; лучи света, подобные кинжалам; свечение белоснежной щеки, как бы бритвой вырезанное в черноте; переливы света; черное облако волос; гибкое, облаченное в белый атлас тело, как бы вырезанное из черного дерева. Это было более чем искусство — это была поэзия… Где, когда он сделал эти фотографии? Неужели такую красоту можно было создать из кусочков и обрезков фотографий, сделанных скрытой камерой в тайне от той, которая была изображена на них? Может быть, он их создал, не фотографируя своего объекта как такового? Каким волшебством обладал он в своей лаборатории? Какие чудеса он мог еще творить? К каким вершинам могло привести его наваждение? Ведь у него наверняка есть наваждение — эта комната была алтарем богини.

Сначала ее охватил ужас. Могла ли Анджела чувствовать себя в безопасности, где бродит маньяк, сумасшедший, навязчивой идеей которого был ее облик?

Потом она почувствовала гнев и презрение. Как он смеет? Этот выскочка из Восточного Бронкса, выбившийся из грязных бульварных изданий, — как смеет он домогаться ее сестры, представительницы семей дю Бомон, Манар, Девлин?

Затем ужас, гнев и презрение уступили место вопросу, почему это произошло. Почему объектом своей страсти Ник Домингез выбрал ее сестру? И по мере того как она осознавала силу этой страсти, где-то глубоко в ней начало зарождаться возбуждение.

Она вбежала в спальню, но там никого не было. Ее охватило разочарование. Здесь, в этой по-монашески простой комнате, также висели фотографии. Потом она услыхала, как открылась и закрылась наружная дверь, и, повернувшись кругом, столкнулась с Ником. На его лице не было и следа удивления, не было даже тревоги из-за того, что она пробралась к его алтарю. Не было и гнева. Он не сказал ни слова, просто молча кивнул в сторону двери, показав ей, чтобы она убиралась.

Ее снова охватил гнев, вызванный его поведением. Он оскорбил ее тем, что не проронил ни слова, как будто она была низшим существом, не заслуживающим даже гнева. Ее взбесило отсутствие у него интереса к ней. Что бы сделал этот человек, творивший божественное из бумаги, фотопленки и черно-белых контрастов, если бы обнаружил здесь ее сестру? Может быть, он встал на колени, чтобы поцеловать подол ее платья?

Ее захлестнула ярость, а вместе с яростью пришло желание — примитивное и ничем не прикрытое страстное желание; а она не умела гасить желание, она этого никогда не делала.

Она сбросила с себя свое платье, которое осталось лежать на полу вместе с лифчиком из черного кружева и шелковыми трусиками. Однако Ник Домингез смотрел не на ее тело, а ей в лицо, сверля своими темными глазами. Что они говорили, эти глаза? Постичь этого она не могла.

Упав на колени, она подползла к нему — он стоял в дверном проеме между гостиной и спальней. Она прижалась лицом к низу его живота, но опустившаяся на ее голову рука оттолкнула ее. Хотя толчок не был сильным, она тем не менее потеряла равновесие и упала навзничь. До того как он повернулся и вышел, она почувствовала на себе его взгляд. Было ли это презрение? Сочувствие? Черт его побери на веки вечные!

Минуту или две она продолжала стоять на коленях, глядя на закрытую дверь. Затем, надев на себя одежду почти так же быстро, как до этого сняла ее, она бросилась вниз по винтовой лестнице и выбежала через парадную дверь галереи.

* * *

Она спешила домой. Ей нужно сегодня же улететь из Нью-Йорка, и она должна предупредить Анджелу о Домингезе. Трудно даже вообразить, что может сделать этот человек. Человек, одержимый такой навязчивой идеей, может в любое время впасть в исступление. Она бежала по первому этажу своего дома, выкрикивая имя сестры, и Анджела показалась на лестничной площадке второго этажа.

— Кики, я здесь, наверху. В чем дело?

Кики побежала по лестнице, но пошатнулась, как бы потеряв способность двигаться дальше. Анджела сбежала по ступенькам и помогла ей подняться наверх.

— Кики, что случилось? Куда ты делась вчера после бала? Ты не больна?

— Я ходила повидаться с ним — с твоим Ником Домингезом!

— Но зачем? Мы с ним все вчера вечером уладили.

— Я хотела сказать ему, чтобы он держался подальше от тебя.

— Зачем тебе понадобилось вмешиваться? Какое право ты имела вмешиваться? Как ты смела?

— Потому что он тебе не подходит. А я вчера видела вас двоих вместе. Ты смотрела на него, как будто это было второе пришествие Христа.

— Какое тебе дело? Кто ты такая, чтобы выступать в роли судьи?

— Я тебе скажу, какое мне дело. Я видела, как ты всю жизнь себе испортила из-за двух мужчин, сделав два раза неверный выбор. Ты так одурманена им, что не соображаешь, что делаешь!

Анджела попыталась что-то сказать, но Кики перебила ее, кипя от бешенства.

— Мне нужно было выручить тебя из беды, ведь так? А ты теперь хочешь этого… этого ненормального… с его манией! Он не для тебя! Ты Анджела дю Бомон, Анджела Девлин, а он — никто! Он меньше, чем никто. Он человек третьего сорта, точно так же, как твой…

— Ах, Кики, он любит меня так, как меня никто никогда не любил. Ни Дик, ни Зев, никто. Он обожает меня, разве ты не понимаешь? Кики, разве не мечтает любая женщина о том, чтобы ее вознесли на пьедестал? Он любит меня сильнее, чем я когда-либо мечтала. И, Кики, я хочу этой любви! Я жажду ее, ох, как я жажду ее! И она у меня будет!

— О, ты считаешь, что у тебя может быть все, не так ли? Положение звезды. Романтическая любовь. Но этого не может быть. Ты не можешь иметь все!

— Кики, — прошептала Анджела. — Ты что, действительно думаешь, что у меня было все? И ты, именно ты, мне это говоришь!

— Ну конечно, ты хочешь иметь все. Все, что было у меня! Сначала папа. Ты постаралась отнять его у меня. А потом, когда он ушел, — мама. Тебе всегда было необходимо и у нее быть на первом месте. Потом я начала работать в театре, и ты позаботилась, чтобы и там взять верх надо мной. А затем я стала кинозвездой, но ты стала тоже знаменитой кинозвездой. Что же касается Ника, ты хочешь его просто потому, что он напоминает тебе о твоем отце. Ну так вот, ты его не получишь! Ты сама так выразилась: нельзя трахаться с собственным отцом!

— Кики! — Анджела схватила ее за плечи. — Кики! Что там произошло?

Ярость Кики, казалось, улетучилась, и теперь она стояла, вялая и апатичная, отвернув свое лицо от Анджелы.

— Что, Кики? — повысила голос Анджела. — Что случилось?

— Ничего. Ничего не случилось, черт возьми. Мы почти не разговаривали. — Она все еще никак не хотела смотреть на Анджелу.

Анджела, руки которой еще оставались на плечах Кики, потрясла сестру.

— Посмотри на меня, Кики!

— Я была наверху… в его квартире. И это какая-то ненормальность. Везде твоифотографии… крупные планы… в этом что-то болезненное!

— Что ты сделала, Кики? Что произошло между вами? Что ты сделала, Кики? — выкрикнула Анджела.

— Что, ты думаешь, я сделала? Что, ты думаешь, произошло? Ты боишься, что я трахнула твоего драгоценного Ника? — Она вырвалась из рук Анджелы.

Анджела тупо смотрела на нее, все еще не уверенная в том, что между ними произошло.

— Мне кажется, я бы убила тебя…

— Не будь дурой! Ты всегда была дурой, всегда, всегда. Я велела ему держаться подальше от тебя. Я ему сказала, что дело в классовых различиях, что такая женщина, как ты, не может иметь ничего общего с таким мужчиной, как он. И я, чтобы там ни было, говорила это вполне серьезно. Я действовала в твоих интересах…

— Я тебе не верю. Не верю тебе и думаю, что никогда больше не захочу с тобой разговаривать. Когда ты вернешься из Калифорнии, меня здесь не будет, Кики… никогда больше не будет.

* * *

Верная своему слову, Анджела переехала из дома Кики в собственную квартиру. Она не знала, чему верить. Действительно ли что-то произошло между Ником и Кики? Или Кики, как она и сказала, просто велела ему держаться подальше от нее? Ей хотелось пойти и спросить его, но она не могла заставить себя сделать это. Почему он сам не пришел успокоить ее, сказать ей, что любит ее? Являлось ли его молчание каким-то знаком? Или, может быть, он принял слова Кики близко к сердцу и поверил, что недостаточно хорош для нее? Она подождет. Проявит терпение. Но затем она спросила себя: если Ник придет и расскажет ей нечто отвратительное о Кики, кому тогда верить? Возможно, ей действительно не хотелось слышать правду.

Она считала проходящие месяцы. Один месяц… два месяца… три месяца… Она все еще не имела вестей ни от Ника, ни от Кики…

9

Анджела нашла мать сидящей в солярии: сквозь огромные окна та смотрела на выпавший вчера снег.

— Как насчет света? — спросила Анджела, включая лампу на столике.

— Анджела! Ты меня испугала. Ты что, по такому снегу сама вела машину?

— Нет, я не на машине. Утром я приехала поездом, чтобы повидаться с мальчиками. А сюда взяла такси. Почему ты сидела в темноте?

Мари улыбнулась.

— Я даже не заметила, что стемнело. Час назад, когда я сюда пришла, было светло. Так ты приехала на поезде? И тебя не узнали? Не приставали?

Анджела, засмеявшись, покачала головой.

— Я была в этой шляпе — моя шляпа в стиле Греты Гарбо — и темных очках. А поезд был почти пустым. Кроме того, в последнее время я работала в театре. А это не такая большая известность, какую получаешь, работая в кино. Что ты делала, мама? Просто сидела и смотрела на снег?

— Да. Я вспоминала ангелов, которых вы, девочки, бывало, лепили из свежевыпавшего снега, — какими они были хрупкими.

— Как Эдвард?

— По-прежнему. По-прежнему, как всегда.

— Не понимаю, почему ты не везешь его во Флориду или Калифорнию. Похоже, у тебя депрессия, мама. Солнышко тебя подбодрит.

— Эдварду здесь нравится больше всего.

— А тебе, мама?

— Зимой мне Стонингем не стал нравиться, как раньше. Возможно, я и правда переросла Стонингем.

— Так почему же ты не возьмешь и не уедешь?

— Так просто? Бросить Эдварда?

— Нет, мама, не бросить. Поместить его в лечебницу, где, возможно, он будет получать лучший уход, чем здесь. Он, что бы там ни было, уже вне всего этого. Ты ведь знаешь, это не будет выглядеть, как будто ты его бросила.

— И все же будет… в достаточной степени, это будет так. Это дом Эдварда. Ему здесь хорошо. Если даже он, как ты говоришь, и вне всего этого, эта атмосфера придает ему какое-то чувство уверенности, как-то поддерживает его.

— А как же ты, мама? Ты последние несколько лет привязана к этому месту почти как пленница. Это несправедливо. Ты еще молода. Взгляни хотя бы на свои волосы — они такого же цвета, что и у Кики.

Мари засмеялась.

— И тебе не стыдно, Анджела, быть такой наивной дурочкой. Ты же актриса. Я уже давным-давно раз в месяц подкрашиваю волосы. — Затем она посерьезнела. — Я выплачиваю долг, Анджела. Мне в этом году будет шестьдесят, и прошло время мечтаний и желаний… но у меня остались гордость и честь. А гордая женщина всегда платит свои долги.

— Что ты можешь быть должна Эдварду, чего ты еще с лихвой ему не выплатила?

— Когда я выходила за Эдварда, мы заключили соглашение. Он мне дает то, в чем я нуждаюсь; я ему дам то, чего он хочет. По правде говоря, я так и не выполнила условия. Я никогда не любила его, но, выходя за него, сделала вид, что люблю. В этом заключалась ложь — это было так же лживо, как… сейчас это уже не имеет значения. Но тем не менее Эдвард остался верен своей стороне соглашения — он дал мне все то, на что я рассчитывала. И теперь я должна отплатить ему тем же, дать ему утешение, поддержку и верность. Все просто.

«Нет, мама, не так уж и просто».

В ее памяти возникла сцена: тот летний день… Кики на коленях у кресла сидящего Эдварда… На какую чашу весов нужно было положить это? Где была его верность?

Однако сейчас, двадцать лет спустя, было не время говорить об этом. В их жизни было столько горечи — ее хватит на все оставшиеся годы.

— И ты так и собираешься сидеть здесь, год за годом?

— Да. Думаю, что да. Пока не выплачу весь свой долг. Или пока я буду в состоянии ухаживать за Эдвардом. Видишь ли, Анджела, я выплачиваю и еще один долг. Была одна постель, у которой я должна была сидеть, но не сделала этого.

— Как бы то ни было, ты выставляешь все в таком ужасном свете.

Мари сделала попытку рассмеяться.

— Вряд ли это так. Здесь не тюрьма. И, как ты знаешь, у меня было больше того, что имеют многие.

— Материальные ценности! У тебя никогда не было…

— Любви? Но я люблю тебя, и Кики, и Эдди. А та любовь, о которой ты говоришь… ну, у меня в течение долгого времени было и это. Видишь ли, у меня была эта любовь, даже если ее и не было у твоего отца… Кроме того, не каждому суждено иметь в своей жизни «великую» любовь, Анджела. Не каждый может справиться с такой любовью. Ты можешь? У тебя все есть, чего ты хочешь, Анджела?

Такой прямой вопрос заслуживал прямого ответа.

— Нет, не все, мама. Есть кто-то, кого, мне кажется, я очень хочу, но думаю, ты бы его не одобрила.

— И тебя удерживает от того, чтобы быть вместе с этим человеком, только мое неодобрение?

— Нет. Не только это. Не совсем. Все сложнее.

— Эта любовь… этот человек… это Ник Домингез?

— Откуда ты знаешь?

— Я просто предположила. Я догадываюсь об этом.

— Вот видишь, мама, ты не одобряешь. Ты всегда говорила, что муж и жена должны подходить друг другу. Я полагаю, никто бы не сказал, что Ник Домингез подходит мне. Во всяком случае, не Кики.

— Кики? Кики что, замешана в этом?

Анджела вздохнула:

— Боюсь, что да. Кики сказала, что он мне не подходит. Что он ненормальный, психически неполноценный — только потому, что он поклоняется мне издалека. — Она слегка усмехнулась своим словам.

— Ах! Как романтично! Чтобы тебе поклонялись издалека. Помню, я так думала о твоем отце, что прежде чем он познакомился со мной, он мне поклонялся издалека. Но я ошибалась.

— В настоящий момент, мама, мне бы больше хотелось, чтобы он поклонялся мне с близкого расстояния.

— Я думаю. Тогда вот в чем проблема — Кики. Значит, она считает, что он тебе не подходит.

— Частично. Кики всегда намекала, что меня влечет к нему, потому что он напоминает мне отца.

— А это так?

— Да, это так. Ты его видела единственный раз на вечере, посвященном нашему выпуску, а это было очень давно. Да, он несколько напоминает отца, внешне. Не думаю, что каким-либо другим образом. Но откуда мне знать? Я ничего не знаю о своем отце, кроме нескольких детских воспоминаний, которые, возможно, не точны, — сказала она с иронией.

— Итак, он каким-то образом напоминает тебе отца? Значит, он должен быть очень красив. Твой отец до сегодняшнего дня остается самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. Я всегда думала, что ты вышла за Дика, потому что он был так не похож на твоего отца, и внешне, и во всех других отношениях.

— То же самое сказала и Кики.

— Но думаю, это было потому, что бессознательно ты понимала, что твой отец не из тех, на кого можно положиться, с кем можно быть уверенным в завтрашнем дне, и ты решила, что, если выйти за кого-то, непохожего на твоего отца, тогда сразу же получаешь и стабильность, и уверенность. Но твой брак не принес тебе счастья, ведь так?

— И что ты хочешь сказать, мама? — нетерпеливо спросила она.

— Я хочу сказать, что внешность не имеет значения. Является ли он тем, кого ты хочешь, кто тебе нужен, — вот что имеет значение. Именно так нужно решать.

— Мама, ты что, высказываешь одобрение?

— Анджела, скоро тебе будет сорок. А мне через несколько месяцев исполнится шестьдесят. У тебя было столько неудач, два ужасных замужества, а ты сидишь и говоришь мне, что любишь этого человека, а он любит тебя — поклоняется тебе, — ты что думаешь, я посоветую тебе еще двадцать лет сидеть и ждать кого-то, у кого будет более высокое происхождение? Помню, как-то давно я сказала тебе, что мне хотелось бы для тебя нежного, топко чувствующего человека — поэта. Черт возьми, Анджела, он поэт?

— Да, мама! Думаю, что да!

— Ну, тогда Кики была права относительно тебя. Ты действительно глупышка! А ты, должно быть, думаешь, что я еще большая глупышка, чем ты. — И она высморкалась в бумажную салфетку. — Ну что, будем готовиться к ужину или ты что-то еще хочешь обсудить?

— Да, мама. Боюсь, что да. Видишь ли, мы с Кики, накануне ее отъезда в Калифорнию, ходили на бал Трумэна Капоте. Там мы встретились с Ником, и я полагала, что после того вечера мы… Но что-то случилось, что-то ужасное произошло после этого — на следующее утро, когда Кики пошла к нему и сказала, чтобы он держался подальше от меня.

Мари устало закрыла глаза.

— Что сделала Кики?

— Не уверена, но думаю, что знаю… я чувствую это.

— Разве ты не переговорила об этом с Ником? Не спросила его, что случилось? — Голос Мари стал резким.

— Нет. Я не смогла. А он мне так и не позвонил. Его молчание убеждает меня, что…

— Может быть, он ждал, что ты придешь к нему, Анджела… показать, что доверяешь ему… уверена в нем.

— Я не могла сделать этого, мама. Видишь ли, я не поверила Кики, когда она сказала, что ничего не произошло. Но в то же время, если бы я пошла к Нику, поверила бы его, а не ее словам, — тогда бы я отвергла ее, свою собственную сестру, свою Кики. Я не могла сделать этого, даже если я и не могу ее простить.

— Анджела, неужели за все эти годы ты так ничему и не научилась? Ты не отвергнешь Кики, если будешь верить в кого-то. Безусловно, у Кики есть недостатки, масса недостатков… у нее нет душевного равновесия. Но у нее есть масса замечательных качеств. Нам нужно принимать ее со всеми ее недостатками и прощать ее. Она не несет за них полную ответственность. Ей пришлось выдержать много испытаний. Ей было очень и очень тяжело без отца. Она так его любила.

Анджела выпрямилась:

— Я знаю, мама, что ей было тяжело. Но ведь и мне было тяжело!

— Нет, не так тяжело. Кики никогда не была такой сильной, как ты.

Анджела, широко раскрыв глаза, удивленно посмотрела на свою мать.

— Но я всегда думала, что из нас двоих сильной была Кики, мама. Для меня… именно она и была.

Мари отрицательно покачала головой.

— Это его вина, мама. Если бы только он приходил нас навещать, когда мы росли, тогда бы мы не придумывали о нем столько фантазий. Но мы обе так тосковали о нем, что он в нашем сознании был божеством, — и это исказило наш взгляд на мир.

Глаза Мари наполнились слезами.

— Тогда, должно быть, это мой грех. Видишь ли, когда вы были маленькими, ваш отец действительно пытался навещать вас. Это я тогда не дала ему делать этого. Я считала, что это для вашего блага, но, по сути, это было не так. Я так поступала из чувства злобы, чтобы отомстить… и нанесла вред вам. Возможно, до такой степени, что вы обе, став взрослыми, не можете быть счастливыми.

Анджела закрыла глаза от охватившей ее боли, она могла думать только о том, что бы было, если бы у нее и Кики были нормальные отношения с отцом. Затем она подумала о том, какую боль испытывает Мари, и проговорила:

— Не осуждай себя, мама. А где был он, когда мы выросли, когда ты больше не могла запретить ему видеться с нами? Мы все еще нуждались в нем, быть может, даже больше, чем когда были маленькими.

— Ну, к тому времени он оказался в самом низу — орел, потерявший способность парить в воздухе. Для него наступили тяжелые времена, думаю, ему было стыдно. Он не мог вынести, чтобы вы видели его в таком состоянии.

— А после этого? Когда он снова стал на ноги? После того, как он женился на той женщине?

— Кто знает? Может быть, ему все еще стыдно. Возможно, было слишком поздно. Может быть, слишком много лет прошло. — Она горько заплакала.

Анджела наклонилась вперед, чтобы погладить и утешить мать.

— Не плачь из-за него, мама, пожалуйста.

— Не из-за него, Анджела. И не из-за себя, тоже нет. Это из-за Кики, моей бедной девочки… Как она из-за нас страдала, из-за твоего отца и меня.

Анджела была в замешательстве.

— Но ведь я тоже страдала. А из-за меня ты не плачешь? Кики всегда говорила, что я твоя любимица, и, должна признаться, я тоже так думала.

— Я вас обеих любила… одинаково. Но мать по-разному относится к своим детям, к их индивидуальности. Ты как мать должна понимать это. А Кики все еще нуждается в помощи, она все еще страдает. Ты же, Анжела, — и я испытываю гордость, говоря это, — стойко перенесла все, трудности не сломили тебя. Ты крепко стоишь на ногах и со всем можешь справиться. Повидайся с Ником, Анджела. Не жди, пока он придет к себе. Возможно, он ждет, чтобы ты показала, что веришь ему. Повидайся с ним, верь в него. А Кики… прости ее и постарайся ей помочь.

Протянув руку, Анджела дотронулась до руки матери:

— Я постараюсь. А где она? С Брэдом и Рори?

Мари в изумлении посмотрела на нее:

— А что, она должна быть там? От нее не было известий с тех пор, как она уехала в Калифорнию… когда это было?.. Три месяца тому назад. Я не придала этому значения. Подобное поведение не так уж необычно для Кики. Но дело в том, что с Рори-то я разговаривала по телефону и она ни словом не упомянула, что Кики с ними.

10

Анджела вернулась в свою квартиру в «Дакоте». Она бродила по огромным комнатам с высокими потолками, думая о том, что можно сделать. Потом, взяв телефон, она позвонила сначала Брэду, а затем всем знакомым, знавшим Кики. Было забавно, что даже здесь прошлое сыграло свою роль. Сара Голд Росс, одна из лучших подруг Кики в «Чалмерсе», свела ее с Джинни Фербуш Финкельстеин, тоже учившейся в «Чалмерсе», и именно Джинни дала ей номер «Дома космоса» на бульваре Сансет, где можно было застать Кики.

Захочет ли Кики говорить с ней? Ну, если нет, она помчится туда на следующем же самолете, а перед этим извинится перед Майлсом и скажет ему, что не сможет сейчас начинать репетиции новой пьесы, что ей придется отложить их на неделю или две. Но Кики, подойдя к телефону, говорила так, как будто между ними ничего не произошло, и они никогда не обменивались друг с другом резкими словами. «Это свидетельствует об истинном благородстве Кики», — подумала Анджела.

— Кики, куда я только тебе не звонила! Не могу поверить, что твое место жительства действительно так называется. Это что, гостиница?

— Нет, это храм. Я пытаюсь вступить в контакт с собой. С реальной мной. Отделаться от всего дерьма. Пытаюсь добраться до своей души и изгоняю всех тех демонов, которые долгие годы меня преследовали.

— А что произошло с Брэдом и Рори? Я все это время думала, что ты с ними.

— Они меня не хотят, Анджела. Это суровая правда. Сплетня, которую я слышала о Брэде и той девушке, верна. Ей всего-навсего восемнадцать. Ты можешь в это поверить? Она не просто молодая девица, а девица-хиппи, проповедующая необходимость возвращения к земле. Она носит длинные платья и заплетает косы. У нее есть характерная черта: она помешана на всем, идущем от земли, на выращивании собственной пищи, и Брэд полностью воспринял весь этот идиотизм. Он покупает в Орегоне какую-то землю. Они собираются выращивать овощи на органических удобрениях или что-то в этом духе. И он собирается на ней жениться! Мой Брэд! — Кики заплакала. — Мой Брэд! Как только закончится ее бракоразводный процесс. Как тебе это нравится? — Она перестала плакать. — Дитя природы, и в восемнадцать лет уже разведена. Кажется, ее муж был материалистом, а это так ужасно. Меня вот-вот стошнит от всего этого! А сейчас они и Рори хотят заставить верить в это. Она ест только овощи, и какие-то похожие по вкусу на орех яйца, способствующие плодородию, и она тоже носит косички и платья до щиколотки. Бог мой! Это-то больней всего — видеть Рори, похожую на какое-то чудище. Тогда-то я не выдержала и заявила Брэду, что подам в суд, чтобы возвратить себе опекунские права. Знаешь, что сказал этот ублюдок? Поскольку Рори четырнадцать лет, она достаточно взрослая, чтобы иметь право свободного выбора, и он разрешит ей самой выбрать. Он тут же спросил ее, с кем она предпочла бы жить. А она сказала: «Кики, — она называла меня «Кики», а не «мама», — Кики, ты моя мама, и я люблю и уважаю тебя, но, по правде говоря, я тебя не очень хорошо знаю. И мне трудно ответить на вопрос, хочу ли я жить с тобой. Я уверена, что ты хороший и интересный человек, но я чувствую, что мое место рядом с отцом и с Келли». Келли — это та хиппи. Потом она сказала что-то насчет того, что надеется узнать меня получше. Ты можешь этому поверить? Ну так вот, меня не нужно бить по голове, чтобы я поняла — меня не хотят. Я убралась оттуда. Несколько недель после этого ударяла по спиртному. Я дошла до ручки, даже не осознавала, где я.

Однажды проснулась в доме Сары Росс аж в Малибу. Она рассказала, что увидела, как я брела, словно ощипанная кошка, вдоль прибрежной автострады. Остановив машину, она подобрала меня и отвезла домой. Я жила у нее больше двух недель. Не знаю, что бы со мной случилось, если бы Сара в тот день не взяла бы меня с собой. Возможно, меня бы нашли мертвой на каком-нибудь пляже или…

— Слава Богу, что есть на свете Сара!

— Сейчас, конечно же, Сара злится на меня из-за Джинни. Ты помнишь Джинни из «Чалмерса»?

— Да. Это она мне сказала, где тебя можно найти.

— А… Ну вот, почувствовав себя лучше, я уехала от Сары и поселилась у Джинни. А Сара говорит, что Джинни любит заниматься всякими нехорошими вещами. Извращенческое дерьмо! Все эти мерзости! Но как раз Сара сама и есть с извращениями… она изменилась… она уже просто не на уровне. Во всяком случае, Джинни посоветовала мне попытать счастья в «Доме космоса», сказала, что там мне помогут. И, Анджела, ты не поверишь, за то время, пока я здесь, я стала другим человеком. Я обрела душевное равновесие! И ты уж мне поверь, в сегодняшнем мире это не так-то просто.

— Кики, как долго ты собираешься там оставаться?

— Я сейчас точно не знаю.

— Послушай, Кики, я вылечу повидаться с тобой, как только подберу подходящий рейс. Хорошо?

— Конечно. Почему нет? Я хочу, чтобы ты приехала сюда и нашла ответы на некоторые вопросы. Для тебя это тоже будет возрождением.

Анджела попыталась отшутиться, хотя была страшно обеспокоена.

— Я думаю, что мне, по правде говоря, не хочется все опять поднимать.

Но Кики восприняла ее слова серьезно.

— Это потому, что ты совершила так много космических ошибок. Это случилось не по твоей вине. Тобой всегда двигали внешние, космические силы…

11

«Дом космоса» был старым и ветхим голливудским особняком, жалким остатком, напоминающим о днях славы давно забытой звезды. После того как Анджела позвонила, дверь открыла сама Кики, повернув дверную ручку. Кики бросилась обнимать и целовать ее.

— Я так счастлива, что ты здесь.

Анджела почувствовала облегчение, увидев, что ее сестра хорошо выглядит. Глаза ее были блестящими, а кожа светилась.

— Анджела, входи, дорогая, и познакомься с Вероникой, основательницей «Дома космоса».

* * *

Вероника, рыжеволосая женщина с прекрасными формами, была одета в свободное платье из шифона, так же как и Кики, и еще несколько молодых женщин, которые, как видела Анджела, появлялись из комнат и вновь заходили в них.

— Я совсем не вижу мужчин, — заметила она Кики.

— Нет, конечно же, нет. Они бы помешали очищению духа.

«Кики без мужчин? В кои-то веки?» — подумала Анджела, еще больше встревожившись.

— Мы собираемся открыть филиал «Дома космоса» в Нью-Йорке! — с воодушевлением сказала Кики. — Вероника будет хозяйкой, а я ее первой помощницей.

— А чем вы все-таки занимаетесь? — спросила озадаченная Анджела. — Конкретно, я хочу сказать.

— Мы вступаем в контакт с нашим настоящим существом и изгоняем наши вредные вибрации. У тебя никогда бы не было всех твоих проблем, если бы ты больше знала о духах перевоплощения, которые стараются тебе навредить.

— О Бог мой! Кики! — Анджела нарочито рассмеялась. — Духи перевоплощения?

— Я не шучу, Анджела. Я вполне серьезна. Моя жизнь стала для меня откровением. Вероника открыла мне целый новый мир.

— Мы были только инструментами, Кики. Тебя возродили твои вибрации, твои собственные кармы, привлеченные из космоса, — приговаривала Вероника.

— Понимаешь? — восторженно обратилась Кики к Анджеле. — С сегодняшнего дня все для нас обеих изменится. Я открыла секрет. Все это время я думала, что сама делала свои ошибки, сама была причиной своих проблем в отношениях с мужчинами. Сама. Теперь же я знаю, что причиной всего, что происходит с нами, является не то, что внутри нас, а внешние силы, вибрации, духи перевоплощения, стремящиеся направить в нас зло, о котором мы даже и не знаем, — из-за тех событий, которые произошли, возможно, сотни лет тому назад. Нам нужно разрушить их чары и побороть их.

«Матерь Божья!» Анджела не могла поверить, что это говорит Кики.

— Побороть духов перевоплощения? — поддразнила она. — Ну, Кики, ты даешь.

— Именно так. Как только мы победим этих духов, которые отравляют наши вибрации, мы обретем контроль над самими собой. До тех пор пока мы не изгоним эти силы, Анджела, мы будем оставаться их жертвами — они будут нами управлять, направлять в нас зло.

Анджела попыталась собрать всю свою собственную энергию, чтобы ответить Кики, разрушить чары, которыми одурманила ее Вероника. В тот момент, когда она собиралась попросить Веронику оставить их наедине, Вероника, как будто читая ее мысли, плавно подошла к ней и, опустившись на диван справа от нее, взяла ее руку в свою, сильную и прохладную.

— Мы поможем и тебе, Анджела. Мы знаем, через что ты прошла. Мы освободим тебя.

Анджела резко вырвала свою руку из руки Вероники.

— Что ты знаешь о том, через что я прошла? — холодно спросила она.

Вероника и Кики обменялись сочувствующими взглядами.

— Конечно же, мы знаем. Мы медитировали о твоих проблемах, твоих прошлых ошибках. Не суди себя. Мы поможем тебе разрешить все твои проблемы.

— У меня нет проблем, с которыми я не могла бы справиться. Видите ли, я беру на себя ответственность за свои прошлые ошибки, но они остались в прошлом. Они меня многому научили, и я, только я сама управляю своей судьбой.

Вероника и Кики улыбнулись, покачивая головой, как будто Анджела была не слишком смышленым ребенком. Подняв руку, Вероника театрально указала пальцем на Анджелу:

— У тебя внутри злой дух!

Анджела громко рассмеялась:

— Злой дух? Ты имеешь в виду — демон?

— И этот злой дух — Ник Домингез! — с торжеством в голосе закончила Кики.

Анджеле захотелось встать и уйти, но она не для этого прилетела с другого конца страны, чтобы вот так в отвращении бросить Кики, как бы ей ни хотелось этого сделать.

— А иногда этот злой дух приобретает обличье Рори Девлина! — произнесла Кики.

— Ты хочешь сказать, что злой дух — это они оба? Ник и папа?

— Если ты можешь меня спокойно выслушать какое-то время, я продолжу, — ворчливо заметила Кики.

«Ну, по крайней мере, это похоже на Кики».

— Твой злой дух — Абигор. Абигор — демон, князь Тьмы. Он, как правило, появляется в обличье красивого наездника. Но он может принимать и другие формы и обличья. Сначала Рори. Потом Дик. А затем Зев. Разве ты не понимаешь, что не имело значения, за кого ты выходила замуж? Это мог быть Рори, Дик или Зев. Теперь это Ник. Черная тень! А тебе нужно освободиться…

* * *

Анджела спросила себя, сколько денег отдала Веронике Кики. Хотя, пожалуй, было слишком поздно беспокоиться об этом. Ей надо забрать отсюда Кики прежде, чем той будет нанесен еще больший вред. Разрушить чары, которыми ее околдовала Вероника. Но как?

Она приехала, когда калифорнийское солнце было в зените. Сейчас было темно, но никто не пошевелился, чтобы включить хоть какой-то свет. Затем было зажжено несколько свечей, и пришли ученицы, неся освежительные напитки и одаривая всех безжизненными улыбками любви.

— Отведай это, — сказала Кики, — и оно поможет тебе видеть все в более ясном свете. Ты увидишь цвета, которых раньше не видела… формы и звуки, и…

— Кики! — резко оборвала ее Анджела. — Всего несколько месяцев назад ты сказала, что больше не будешь ничего принимать, что ты…

У Кики широко раскрылись глаза.

— Ой, но это не то же самое. Это… — она подняла вверх стакан, — только путешествие по морю просвещения.

* * *

Теперь Анджела по-настоящему перепугалась. Все это — космос, Вероника, то, что глотала Кики, — было слишком серьезным, чтобы она могла ему противостоять. Сначала ей нужно выбраться отсюда — подумать, как действовать, заручиться помощью. Так или иначе ей нужно вытащить отсюда Кики.

Она вызвала такси, чтобы добраться до гостиницы «Беверли-Хиллз». В такси она устало откинулась на сиденье. Этот день был очень длинным, самым длинным из всех тех, которые она помнила. В канун Нового года Кики всегда ей говорила:

— Новый год, сестричка. Можно начать все сначала. Ну же, давай свершим что-нибудь великое.

— Великое, — прошептала Анджела. — В этом году мы совершим самое великое, Кики! — пообещала она.

* * *

Как только коридорный вышел, Анджела сбросила с себя одежду, оставив ее лежать на полу. Она залезла на огромную кровать, слишком усталая даже для того, чтобы надеть ночную рубашку. Она не знала, как ей убедить Кики бросить все это. Весь день она пыталась это сделать, но ей так ничего и не удалось. Возможно, Кики нужен психиатр. Однако доктор Престон говорил, что человек должен сам захотеть психиатрической помощи, чтобы ему можно было помочь. Их мать! Да. Мари могла помочь, как никто другой. Но Мари просила ее позаботиться об этом, и она хотела сделать это для Кики сама. Это было важно для нее. Она обратится к Мари, только если все остальное ни к чему не приведет.

Был еще Брэд. И он наверняка придет на помощь Кики. Он хороший человек. Но ответит ли теперь Кики на его внимание? Она была переполнена враждебностью в отношении него и к тому же презирала его теперь, когда он подумывал о женитьбе на этой восемнадцатилетней девушке.

Она подумала о Вике. Ответит ли он на призыв о помощи Кики? Она была не уверена в этом. Не была уверена и в том, прислушается ли Кики к его мнению. Их взаимоотношения настолько ухудшились, что они перестали уважать друг друга.

Осталась Рори. Если бы можно было достичь какого-либо примирения между Кики и Рори… и Никки… Да, вот оно! Если бы только ей удалось осуществить это. Анджела радостно рассмеялась. Она точно знала, что нашла ответ. Все, что ей нужно сделать, это убедить Брэда и Рори. Она поедет к ним тотчас же, как только рассветет. Ах, если бы только ей удалось сделать это, помочь Кики, которая столько раз помогала ей самой, тогда ничто уже больше не покажется ей слишком трудным, даже ее собственная жизнь.

Проснувшись в незнакомом месте, Анджела тщетно пыталась вспомнить, что она видела во сне. Она посмотрела на свои часы, лежавшие на ночном столике, — было еще только семь. У нее была масса времени, до девяти она не могла ехать к Брэду и Рори. Взяв телефон и заказав завтрак, она откинулась на подушки, испытывая радость из-за того решения, к которому пришла ночью. Сегодня же она займется проблемой Кики, и все будет хорошо, она чувствовала это где-то глубоко внутри себя. А потом она возьмется за свою собственную жизнь.

Кики была права в одном — в жизни Анджелы действительно было две тени, Ник и ее отец. Ник был не только ее прошлым, но и настоящим. Она вернется и поговорит с ним об их будущем. Что же касается отца, то он остался в прошлом. Мать просила ее простить его, сказала, что так будет лучше для нее. Ладно, она постарается. Но она не задала своей матери один вопрос, когда-нибудь она его обязательно задаст. «Простила ли сама Мари Рори Девлина?»

Анджела повидалась с Рори и Брэдом и, переговорив с ними, позвонила в Рим. После этого звонка она почувствовала такую уверенность в том, что все разрешится хорошо, что заказала себе билет на дневной нью-йоркский рейс, твердо решив все выяснить с Ником.

Анджела в третий раз повернула соединенную со звонком дверную ручку, но тем не менее никто не открывал дверь. Черт возьми, где они? Она еще раз нетерпеливо подергала ручку, и дверь распахнулась. «Пожалуйста, Кики, будь дома!»

Войдя в большую белую комнату, она осмотрелась. Прозрачные белые занавеси слегка шевелились на легком ветерке. В комнате было несколько учениц, они танцевали, покачиваясь в своих свободных одеждах, совершая какой-то грациозный обряд, и совсем не замечали ее. Они что, были здесь всю ночь?

— Кики! — выкрикнула она, но ответа не последовало.

Танцующие женщины даже не повернулись к ней. Может быть, они танцевали во сне или в каком-то трансе.

Она решила, что, вероятно, Кики еще спит, и бросилась вверх по лестнице. Она побежала по коридору, заглядывая во все комнаты. «Кики, ради Бога! Где ты? Пожалуйста, Матерь Божья! Пожалуйста! Пусть Кики будет здесь!»

Почувствовав тошноту, она ощутила, что когда-то уже видела все это. Она это однажды делала… давным-давно… бежала по лестничному пролету, по коридору, заглядывая в комнаты.

Да, все это уже с ней было. Бог мой, да! Сплетение тел на кровати; белая кожа, белые тела. Это было, когда в ее жизнь вошел этот кошмар — и в первый раз развалилась на части ее жизнь. Тогда на белой подушке лежали две темноволосые головы. Сегодня одна из них была блондинкой, а другая ослепляла великолепием пышных рыжих волос…

«Кики! Кики!» Но крик замер у нее в горле.

Так опять начался этот кошмар, и так умерла новая мечта. Она побежала обратно по коридору, вниз по лестнице и вон из «Дома космоса».

12

Анджела, не дожидаясь водителя, сама вытащила из такси два чемодана. Накинув на плечи пальто, она побежала в зал. У билетной стойки служащий, взяв ее багаж, выписал билет, и она нацарапала чек. Молодой человек, улыбнувшись, поднял голову, чтобы пожелать мисс Анджеле дю Бомон счастливого пути и предупредить, что до окончания посадки осталось всего пять минут. Улыбка сошла с его лица, когда он увидел, что по ее щекам бегут слезы.

Она бегом побежала к самолету, но перед тем как вручить стюардессе свой билет, остановилась как вкопанная. Что она делает? Убегает? От кого? От Кики? Кики, которая поддерживала и лелеяла ее, утешала в тяжелые времена? Положим, Кики несовершенна… а кто обещал ей совершенство? Она подумала о девушках, которые танцевали в полутрансе в большой белой комнате «Дома космоса», приковав свои взгляды к какой-то невидимой мечте, не существующей в реальности; на их лицах играли рассеянные и какие-то поддельные улыбки. Бога ради, а где же их сестры?

Она повернулась и направилась к выходу. Служащий у входа прокричал ей вслед:

— Мисс дю Бомон, ваш самолет сейчас идет на взлет…

Она одарила его своей театральной улыбкой и помахала.

— Сегодня будут и другие рейсы, не так ли? Днем… вечером…

Ник ждал так много лет. Он сможет подождать еще несколько часов.

* * *

На этот раз дверь открыла светловолосая девушка с ангельским лицом, церемонно пригласила ее войти и провела в белую комнату, где Вероника и Кики, склонив друг к другу головы, пили чай и разговаривали.

Кики показала Анджеле рукой на стул.

— Мне было любопытно, когда ты появишься. Мы с Вероникой как раз говорили о тебе. Мы решили, что…

— Кики, мне надо с тобой поговорить.

— О Господи! — жалобно произнесла Кики. — Ты опять начинаешь? Я тебе сказала, Вероника может слушать все.

— Кики, у меня есть для тебя новости, но ты их не услышишь, пока мы не останемся одни. Ты меня поняла?

— Да, кто-то к старости становится очень властным. Ну хорошо. — Кики, наконец, улыбнулась и с умоляющим видом повернулась к Веронике.

Вероника неохотно встала.

— Позови меня, дорогуша, — обратилась она к Кики, — если я тебе понадоблюсь. Я здесь только для того, чтобы служить…

— Ты и правда знаешь, как разрушать хорошие кармы, — проворчала Кики. — Что это за великие новости, которые не должна слышать Вероника?

— Я была в Малибу, Кики. Я говорила с Рори.

— Ты что? Зачем, черт возьми, ты это сделала?

— Потому что я хотела поговорить со своей племянницей. Это так ужасно?

— Хорошо, хорошо. Что нового? Брэд что, сломал свою чертову шею? Или малышка Келли сыграла в ящик?

— Господи, постижение тобой новых духовных истин отнюдь не привело к улучшению ни твоего настроения, ни твоего словарного запаса.

— Послушай, Анджела, если у тебя есть что мне сказать, пожалуйста, говори. Я пыталась помочь тебе. Хотела, чтобы ты обрела душевное равновесие и освободилась здесь от прошлого, как это сделала я, но ты не захотела, чтобы тебе помогли. Поэтому скажи мне, что ты хотела сообщить, и уматывайся.

— Кики, я чудесно поговорила с Рори. Она такая очаровательная, и у нее такой сильный характер — она уже вполне зрелый человек.

— Уж я-то заметила. Но ей не хочется быть моей дочерью… Она только…

— Замолчи, Кики! Хоть один раз помолчи и послушай! Рори мне сказала, что самое большое, чего бы она хотела, это чтобы ты, ее нежная, очаровательная мама, заехала бы за ней и повезла ее в Рим, чтобы она познакомилась с сестрой, которую никогда не знала… и чтобы вы все трое — ты, Рори, Никки — пожили немного вместе, любя друг друга. — Она остановилась и заплакала. «Черт возьми!» Именно в этот раз она дала себе слово, что не будет плакать!

Кики, открыв рот, изумленно смотрела на нее, не произнося ни слова.

— Кики, возможно, это твой последний шанс, — всхлипнула Анджела. — Умоляю, не упусти его!

Кики, одной рукой закрывая рот и широко раскрыв глаза, сползла с дивана и на коленях подползла к сестре.

— Анджела, ты это серьезно? Ты уверена? Она сказала, что поедет со мной? И Брэд разрешит ей поехать?

Анджела кивнула головой:

— Она ждет тебя… как раз в эту минуту. И кто-то еще ждет… в Риме.

Кики уткнулась лицом в колени Анджелы.

* * *

— Ты мне поможешь упаковаться или будешь сидеть здесь и улыбаться, как Чеширский кот?

— А как же Вероника, Кики? И «Дом космоса»? Ты собираешься вот так просто их бросить? — Анджела хотела услышать, как она скажет это.

Взглянув на нее, Кики опустила глаза.

— Все это было ради того, чтобы чем-то заняться, — пробормотала она, смутившись, — пока не появится что-то еще. — Она оживилась. — Кроме того, ты себе не представляешь, как мне надоели эти чертовы балахоны. — Она подбросила в воздух одеяние из шифона. — Ах, какое облегчение снова стать шикарной Кики Девлин! — Поправив воротник своего белого пиджака, она посмотрела в зеркало и встретилась взглядом с Анджелой. — Эй! Как мне тебя благодарить?

— Не надо. Сестер никогда не надо благодарить.

— Ах, Анджела… — В глазах Кики, ставших огромными от охвативших ее чувств, появились слезы. — Почему тогда, почему?

— Я читала в книге, Кики, что взаимоотношения между сестрами, возможно, самые сложные и трудные из всех отношений между людьми. А у нас, у тебя и у меня, были такие проблемы, с которыми большинству сестер не приходится сталкиваться. Соперничество в отношениях с отцом не так уж необычно, но потом он нас бросил, и мы, еще не обретя уверенности в себе, стали поневоле соперничать за любовь нашей матери. Она мне сказала, что всегда любила нас одинаково, но откуда нам было знать это? А затем все так запуталось. Когда я увлеклась Ником Домингезом, а он — мной, тебе казалось, что я в конечном итоге опять окажусь как бы с папой. Мне никогда по-настоящему не нравился Вик, он у меня вызывал ненависть, и я даже не понимала почему. Я считала — из-за того, что он заменил Брэда, которого я обожала. Но это было по той же причине, по которой ты не хотела, чтобы я получила Ника. А потом все перенеслось на нашу профессиональную жизнь и… — На лице Анджелы появилась умоляющая улыбка.

— Когда это ты стала такой умной, сестренка?

— У меня всегда был хороший учитель.

— Возможно, все, что ты говоришь, и правда, Анджела, но я всегда любила тебя, несмотря ни на что. Ты ведь это знаешь, да?

— Ты доказала это много, много раз.

— Хорошо. Я рада. Эй, между прочим, тебя машина ждет, ваше величество Звезда?

— Нет, Кики, не ждет. Нам придется вызвать такси. Два такси.

— Два такси? Зачем? Разве ты со мной не поедешь в Малибу?

— Нет. Думаю, ты справишься в одиночку — без моей помощи.

— Ладно, постараюсь. А куда ее величество направляется?

— Мне нужно успеть па рейс обратно в Нью-Йорк. У меня свидание.

— Он?

— Да, он.

Кики робко улыбнулась:

— Я рада.

— Кики, Мари просила передать тебе одну вещь.

— Да? Что она сказала?

— Она сказала, что, когда ты будешь в Европе, почему бы тебе не проведать там кое-кого. Похоже, она считает, что это будет полезно для твоего состояния. Ты знаешь реплику «забудь и прости»?

— Мари говорила о том, о ком мы думали? — недоверчиво спросила Кики. — О нем?

— Да, Кики, о нем. И я тебе еще кое-что хочу сказать. Мама рассказала мне, что он делал попытки увидеться с нами, но она не разрешала ему.

— Понятно. Я всегда подозревала нечто подобное. — Она задумалась на несколько секунд, а затем сказала: — А как насчет Мари? Она-то его простила?

— Не уверена. Но я как-нибудь спрошу ее.

Они стремились убраться подальше от «Дома космоса», поэтому ждали свои такси на бульваре Сансет. Солнце начинало опускаться над горизонтом.

Кики нервно пригладила волосы.

— Как я выгляжу?

— Ты выглядишь как… звезда!

Лицо Кики озарилось улыбкой.

— Тебе стоит поверить в это. Знаешь, если отбросить всю эту сентиментальную чушь, я всегда, черт побери, была лучшей актрисой, чем ты.

Анджела расхохоталась.

— Хочешь пари?

Подъехало такси.

— Бери его, Кики. Я подожду. У меня полно времени, я на рейс не опаздываю.

— Ты уверена? — спросила Кики, направляясь к такси и послав Анджеле воздушный поцелуй.

Водитель такси выскочил из машины, чтобы открыть дверь.

— Эй! — сказал он. — Я вас знаю. Вы та итальянская кинозвезда…

— Боюсь, что нет, приятель, — ответила Кики, подмигнув Анджеле. — Я просто маленькая старушенция из Нового Орлеана!

ЭПИЛОГ Голливуд, 1970

— Боже мой, — сказала Биби Тайлер своей гостье. — Уже поздно. Церемония награждения, как вы знаете, здесь начинается рано — это для удобства телезрителей на Восточном побережье. Мне надо одеваться.

— Ой, но вы мне не рассказали, чем все кончилось, — счастливый ли был конец? Я знаю, за кого вышла Анджела, но…

Биби Тайлер величественно улыбнулась:

— Я думаю, вам самой надо все выяснить. Знаете, что я собираюсь сделать? Я собираюсь взять вас сегодня вечером с собой.

— Но как вам это удастся? Разве мне не нужно приглашение?

Биби Тайлер засмеялась:

— Мы найдем для вас место. Никто никогда не подвергает сомнению решения Биби Тайлер.

— Но я не одета для церемонии.

— Ах! Но ведь Голливуд — это страна чудес, не правда ли? Какой у вас размер? Мне всего-навсего нужно только позвонить в свой любимый магазин, своей любимой продавщице, и через полчаса будут доставлены любые платья на выбор.

* * *

— Друзья, эта наша обычная церемония вручения премии «Оскара» в Голливуде, и здесь с нами сегодня все знаменитости, — сообщает ведущий Ральф Дональдо по мере того, как у парадного подъезда здания один за другим останавливаются лимузины.

Дональдо по очереди представляет звезд, которые проходят внутрь: Тейлор… Грант… Уэйн… Брэд Крэнфорд со своей женой Келли. Время близится к началу, но тем не менее некоторые из выдвинутых на соискание премии еще не прибыли. Вскоре у подъезда останавливается еще один лимузин, из которого появляются два молодых человека, а за ними очень красивый мужчина сорока с лишним лет с пышной шевелюрой черных с сединой волос. Все трое помогают выйти из машины Анджеле дю Бомон, они обращаются с ней так бережно, как будто она нежный цветок.

Она не очень расположена разговаривать с Ральфом Дональдо, но он настойчиво проталкивается к ней со своим микрофоном.

— Всего несколько слов для наших зрителей, мисс дю Бомон, — умоляет он.

Анджела смеется.

— Учитывая мое положение, — она придерживает руками свой сильно выдающийся вперед живот, — вам лучше называть меня миссис Домингез. Вот мой муж, Ник, — она вытаскивает его вперед из толпы, — а это мои сыновья, Тим и Дик.

— Мистер Домингез — выдающийся голливудский фотограф, — поясняет Дональдо телезрителям. — Сегодняшняя церемония имеет для вас особое значение, Анджела, — вы с сестрой боретесь за получение приза за лучшую женскую роль.

Анджела улыбнулась, снова положив руки на живот.

— Я собираюсь получить свой большой приз месяца через три, — пытаясь делать вид, что не придает большого значения конкуренции за «Оскара», она тем не менее сжимает руку Ника, чтобы как-то ослабить напряжение. Сегодня для нее, возможно, последний шанс получить его. Не так часто актрисам, которым уже за сорок, предлагают роли, подобные той, которую она сыграла в «Одрине». Как долго еще сможет она играть очаровательных и ранимых женщин, изнемогающих от любви? И действительно ли она имеет актерский дар, как Кики, которая способна сыграть роль, за которую ее выдвинули на «Оскара»? Женщина с улицы, пятидесяти с лишним, некрасивая, битая жизнью, утратившая всякую надежду. Хватит ли у нее смелости взяться за подобную роль?

* * *

Они усаживаются вокруг большого стола, некоторые места еще не заняты, и сейчас видно, чтоАнджела нервничает. Положив свою руку на руку Анджелы, Ник говорит:

— Я звонил в представительство авиалинии. Их самолет приземлился десять минут назад, и скоро они должны быть здесь, а ты знаешь, тебе нельзя волноваться.

Она чувствует себя, как обманщица. Ник считает, что она нервничает только по поводу прибытия Кики с девочками и… из-за него. И хотя волнение из-за того, что она увидит наконец отца, почти невыносимо, это еще не все. Она не призналась Нику, как много для нее значит сегодняшний приз, ей стыдно признаться, как много он для нее значит, ведь она должна быть благодарна за то, что у нее есть Ник, ее сыновья и ребенок, который вот-вот родится, и это после того, как она уже отчаялась забеременеть.

— Обещаю, что отправлюсь спать, как только закончится церемония, — говорит она, пытаясь успокоить его. — Они не сказали, он?.. Я так боюсь, что в последнюю минуту он передумал.

Ник качает головой:

— Они только сказали, что мисс Девлин и все, кто с ней, едут сюда.

— Я рада, что мамы сегодня нет. Я бы не хотела, чтобы ей пришлось, ну, ты знаешь… увидеть его, когда ты в центре внимания.

И она думает о своей матери, которая сейчас в Нью-Йорке и смотрит церемонию награждений по телевизору. «За кого она сегодня болеет? За меня или сестру?»

Наблюдая за входом в зал, Анджела жалобно говорит:

— Я только знаю, что Кики влетит сейчас сюда, вся с ног до головы как настоящая звезда, может быть, в золотом платье из парчи, в накинутой на плечи белой норке, а я здесь сижу, как матушка Хаббарт, в платье для беременных. — Ник и сыновья тут же говорят ей, как восхитительно она выглядит.

* * *

Раздаются приглушенные голоса, и все смотрят, как в зал стремительно входит сногсшибательная женщина с двумя девушками. Одна из девушек, блондинка, потрясающе красива. У темноволосой девушки внешность «очень» интересная. Все трое одеты не в вечерние платья, а в миди, на ногах — блестящие сапоги.

Анджела отчаянно напрягает глаза, но больше никого с ними нет: Кики с разделенными на прямой пробор, обрамляющими лицо волосами, — снова новая прическа, — и две девочки. Направляясь к столику сестры, Кики смеется и машет рукой всем сидящим в зале, посылая им воздушные поцелуи. Дочери понимающе улыбаются друг другу, наблюдая, как их мать играет роль звезды. Подбежавший к ним Брэд Крэнфорд несколько раз целует свою дочь и обнимает бывшую жену.

Анджела плачет от разочарования и напряжения. Он так и не появился. В довершение она просто уверена, что сегодня выиграет Кики. Сквозь слезы она говорит Нику:

— Кики не может без того, чтобы не привлечь к себе внимания.

И вот Кики уже за столом, и все целуются. Тим и Дик суетятся вокруг своих двоюродных сестер, а Кики, обнимая своего шурина, шепчет на ухо сестре:

— Не плачь, малышка Анджела. Он здесь! Он просто не смог заставить себя прийти сюда сегодня вечером, но он ждет тебя… у тебя дома!

И вот уже Анджела начинает плакать по-настоящему, и все удивляются, что могла одна сестра сказать другой, чтобы вызвать ее слезы. А Кики, повернувшись к Нику, встревоженному состоянием своей жены, пожимает плечами.

— Я просто ей сказала, что, если она у меня сегодня выиграет, я задам ей хорошую взбучку.

* * *

Биби Тайлер, выйдя получать свою награду, произносит длинную речь, превознося до небес голливудскую легенду и ту «крошечную» роль, которую она сыграла в ее создании. Затем она снова садится, гордая и взволнованная своим вкладом в сегодняшнюю церемонию.

— А за кого вы болеете, мисс Тайлер? — спрашивает ее сидящая рядом молодая женщина. — Вы мне так и не сказали. Кики, Анджела… или кто-то еще?

— Конечно же, Кики Девлин!

— Но почему? Я думала, вам очень нравится ее сестра. Вы мне говорили, какая она милая.

Биби Тайлер с негодованием смотрит на девушку.

— Они ведь не соревнуются в том, кто милее. Это награда за актерское мастерство. В этом году Кики Девлин превзошла всех, ей не было равных. Вот она сидит — красотка, несмотря на свои сорок с лишним лет, очаровательная женщина с божественной фигурой. Тем не менее в интересах искусства она не гнушается появиться на экране уродливой, обезображенной женщиной и делает это так убедительно и с таким даром, на который мало кто способен. Я слыхала, что для того, чтобы лучше сыграть роль, она жила на улицах Рима, спала на скамейках, подвергала себя всем опасностям и неудобствам уличной жизни. Какая преданность делу! Очень сомневаюсь, чтобы ее сестра была на такое способна. Я вовсе не умаляю достоинства Анджелы. Она способная и очаровательная актриса. Но Кики — наверное, к ней можно употребить слово «вдохновенная». Думаю, игра… смысл всей ее жизни. Для нее это всегда значило больше, чем для Анджелы. И ей пришлось преодолеть множество препятствий. Ей очень часто не везло, и она делала много ошибок. Но она была… неукротима! В этом ей нужно отдать должное. Обе девочки заслуживают большой похвалы. Они обе повзрослели, и я горжусь, что в нашем кинематографе работают такие актрисы. Как бы то ни было, «Людской плач» — картина, за роль в которой Кики выдвинули на премию и сама выдвинутая на соискание премии «Лучший фильм года», — без Кики никогда бы не получилась. Как бы ни было, она… Ой, вон там появился герцог… Ш-ш! Потом поговорим.

* * *

Кики и Анджела смотрят через стол друг на друга, и с их лиц медленно исчезают улыбки. Кики рукой отводит назад волосы. Да. Она хочет получить эту награду… любой ценой… да, и даже за счет Анджелы. Сегодняшняя победа будет искуплением грехов в глазах всего этого чертова мира, и она заслуживает этого.

Анджела ерзает на стуле. Она отводит глаза от глаз Кики. Внутри у нее все сведено нервной судорогой. Ей так необходима сегодняшняя награда. Все эти годы, несмотря на кинематографические победы, в глубине души она подвергала сомнению свои актерские способности. Сегодня она могла бы получить доказательство своего таланта.

* * *

На сцену выходит Джон Уэйн, чтобы назвать актрису-победительницу. Он, как это принято, шутить, но атмосфера в зале очень напряжена, может быть, более, чем обычно. Наконец, он вскрывает конверт.

Кики и Анджела снова встречаются взглядами.

— И награда присуждается… — Анджела сжимает руку Ника, а Кики напряженно смотрит вниз, па свои колени. — Гленде Джэксон! За роль в фильме «Влюбленные женщины»!

Сестры смотрят друг на друга, ошарашенные и разочарованные, — они как будто позабыли, что, кроме них, на эту премию выдвигались еще и другие. Внезапно они начинают хохотать. Они все смеются, пока всех сидящих за их столиком не охватывает безудержный смех.

— Ах, я так разочарована, я так хотела, чтобы победила Кики, — говорит Биби Тайлер своей молоденькой подруге.

— Похоже, что она-то как раз и не так уж разочарована. Посмотрите туда. Они с Анджелой хохочут как безумные. Ну, пожалуйста… расскажите мне о картине «Людской плач».

— Кики все это сделала для своего бывшего мужа Витторио Росы, хотя отношения между ними были и не из лучших. Видишь ли, он оказался в очень плохой ситуации. За многие годы не сделал ни одного успешного фильма. У Кики хватило ума разглядеть, что у этого фильма есть большие возможности. Речь там идет о социальных проблемах — разводе, абортах и трудностях, с которыми сталкивается работающая женщина. Слишком серьезный материал для современной картины, особенно в Италии. Витторио боялся браться за нее и не мог достать на съемки денег. Но Кики была настроена оптимистично. Она даже согласилась сыграть главную роль, хотя это было полнейшим отступлением от всего, что она делала до сих пор. Ну вот, Кики добилась от Брэда Крэнфорда, у которого собственная киностудия, чтобы он поддержал картину, выделил на нее средства, поэтому, по сути, это итало-американский фильм, выпущенный «Крэнфорд — Роса фильм компани», — этим образованием, созданным, как мне кажется, только для производства одного фильма. А после того как картина была закончена, она изо всех сил рекламировала ее. И хотя она и не получила «Оскара» — она настоящая актриса и настоящий друг!

* * *

Церемония заканчивается. На сцену поднимается Джек Леммон, чтобы вручить последний приз за «Лучший фильм», он произносит несколько шуток, и по залу прокатывается смех. Уж такой это вечер. Джек вскрывает конверт и объявляет:

— «Людской плач»… «Крэнфорд — Роса фильм компани». Витторио Роса, продюсер. Мистер Роса не смог сегодня здесь присутствовать. Приз за него получит Кики Девлин!

Кики идет на сцену, а весь зал, встав, аплодирует ей. Она ведь, в конце концов, блудная дочь Голливуда.

Кики принимает золотую статуэтку и, помахивая ею, поднимает высоко над головой.

— Кто сказал, что Кики Девлин не может получить «Оскара»? — И аудитория взрывается от хохота.

— Видите, вон там моя сестра… она смеется… Знаете, почему она смеется? Потому что ей опять удалось обскакать меня. Только представьте себе! В ее возрасте она опять станет мамой! — И зал аплодирует.

— Ну вот. Вик мне велел сказать, если это все-таки произойдет, спасибо вам всем. А я хочу поблагодарить Вика за то, что он дал мне сняться в своей самой совершенной картине. Вик, как вы знаете, мой бывший муж. А они, знаете ли, самые лучшие мужья, эти бывшие. Если сомневаетесь, взгляните на Брэда Крэнфорда, вон он там сидит, без него мы никогда бы эту картину не сняли. Это еще один мой бывший муж, и он просто великолепен, не так ли? — Зал бешено аплодирует. Брэд Крэнфорд — всеобщий любимец.

— И пока я здесь и все еще держу «Оскара» Витторио Росы, я также хочу поблагодарить дочь Витторио Росы, Никки, которая к тому же и моя собственная дочь. И, уж ладно, выскажу все, скажу спасибо сестре Никки, Рори Крэнфорд. Хочу также поблагодарить свою сестру за то, что она была со мной, когда я в ней нуждалась… и просто за то, что она есть. — У Кики перехватывает голос, и зал замирает. Потом она продолжает: — Но я не собираюсь упоминать ее имени. От меня ей не будет никакой бесплатной рекламы. — Зал разражается хохотом.

Ник Домингез пожимает руку своей жены.

— Она проиграла «Оскара», — шепчет он ей, — но превратила этот вечер в триумф… для вас обеих.

— И чтобы не забыть упомянуть очень важного и любящего меня человека, я хочу сейчас это сделать. Мой друг — Биби Тайлер, которая в своей колонке расхваливала «Людской плач», что в значительной степени обеспечило картине успех. Забавно то, что я считала, — она это делает для меня из дружеских чувств, чтобы как-то искупить все те времена, когда она направляла на меня свой прицельный огонь. — Зал одобрительно хлопает в ладоши. — Однако, когда я ей это сказала, она оскорбилась и заявила мне, что никогда не использовала свою колонку в личных целях, что она хвалила картину только потому, что верила в ее достоинства. Ну что бы то ни было, дружба или справедливость, спасибо тебе, Биби Тайлер.

Биби Тайлер высоко поднимает голову, смахивает с ресниц слезы и важно кивает.

— Мне здесь делают знаки, чтобы я закруглялась, но это такое удовольствие, и кто его знает, когда я опять здесь окажусь, поэтому я еще хочу поблагодарить свою маму, Мари дю Бомон Уиттир, и отца, который сегодня вернулся домой… — У нее перехватывает голос. — …Звезду кинематографа Рори Девлина!

Кики Девлин покидает сцену в сопровождении грома аплодисментов, и многие из сидящих в зале бросаются вперед, чтобы поздравить ее. Наконец, когда все окончено, вперед выходит Анджела дю Бомон и берет сестру за руку.

— Кики, пошли домой, к папе.

«Я любила тебя, Кики, и я ненавидела тебя, но я никогда, никогда так не гордилась тобой. И я никогда не была так горда собой. С прошлым наконец-то покончено, и я горжусь тем, что мы с тобой сестры Девлин…»

Примечания

1

Лица смешанной европейской, негритянской и индейской крови.

(обратно)

2

Обеденный зал (фр.).

(обратно)

3

Танцевальный зал (фр.).

(обратно)

4

Партер (фр.) — в данном случае цокольный этаж.

(обратно)

5

Дорогая (фр.).

(обратно)

6

Боже мой (фр.).

(обратно)

7

Бабушка (фр.).

(обратно)

8

Свинья (фр.).

(обратно)

9

Любовь (или жизнь) втроем (фр.).

(обратно)

10

Так проходит слава (лат.). Оборванная латинская пословица «Так проходит мирская слава».

(обратно)

11

Ресторан в Нью-Йорке, популярный в среде артистической богемы.

(обратно)

12

Город Рино в штате Невада известен своим весьма либеральным брачным законодательством, чем привлекает со всей Америки жаждущих быстро заключить или расторгнуть брак.

(обратно)

13

Буквально: «пересъемка», фильм-повтор уже существующего фильма, часто известного и популярного.

(обратно)

14

Морошка (ягода).

(обратно)

15

Сладкая жизнь (ит.).

(обратно)

16

Рудольф Валентино — один из самых знаменитых романтических актеров немого кино Америки.

(обратно)

17

Фешенебельный отель на Пятой авеню в Нью-Йорке.

(обратно)

18

Цыпленок «Маренго» (фр.).

(обратно)

19

Овощ африканского происхождения семейства мальвы.

(обратно)

20

Известный американский поэт и прозаик XIX в.

(обратно)

21

Густо сдобренные специями и чесноком свиные сосиски.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ Голливуд, 1970

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Новый Орлеан, 1927 — 1937

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Нью-Йорк, 1937 — 1947

  1

  2

  3

  4

  5

  6

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Нью-Йорк, 1947 — 1948

  1

  2

  3

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Нью-Йорк, 1949

  1

  2

  3

ЧАСТЬ ПЯТАЯ Нью-Йорк, 1950 — 1951

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ Вашингтон, Голливуд, 1951 — 1952

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ Территаун, Сакраменто, Голливуд, Ривьера, 1953

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ Голливуд, Сакраменто, Милан, Веве, Монте-Карло, 1954 — 1957

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ Палм-Спрингс, Сакраменто, Брентвуд, 1958

  1

  2

  3

  4

  5

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ Палм-Спрингс, Милан, Париж, Лондон, 1959 — 1960

  1

  2

  3

  4

  5

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ Рим, Веве, Нью-Йорк, 1961 — 1963

  1

  2

  3

  4

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ Голливуд, Нью-Йорк, 1964 — 1966

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

ЭПИЛОГ Голливуд, 1970

*** Примечания ***