КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124645

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Зона для Сёмы–Поинта [Виктор Николаевич Доценко] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ЗОНА для Семы–Поинта


ПРЕДИСЛОВИЕ


Если по предыдущей книге «Близнец Бешеного» уважаемому Читателю уже довелось познакомиться с моим новым героем, Серафимом Кузьмичом Понайотовым — по прозвищу Сема–Поинт, Автор просит извинения за краткое напоминание об основных событиях предыдущей книги о нем. Делается это для тех, кто впервые знакомится с новым героем.

Итак, Понайотов Серафим Кузьмич родился четвертого ноября тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. До трех лет он проживал с матерью в Сухуми, потом, после смерти дедушки маленького Серафима, они с матерью переехали в Омск в дедушкин дом, который он оставил своей дочери и своему внуку в наследство.

Мать — Галина Ивановна работала ветеринаром и омском зверинце и умерла, заразившись от одного из своих подопечных, когда Серафиму едва исполнилось одиннадцать лет.

Сема занимался спортом, подавал большие надежды в легкой атлетике. После смерти матери, в связи с отсутствием родных, социальные органы определили его в омский детский дом, имеющим дурную репутацию, где ему пришлось пройти серьезные жизненные перипетии.

В один из самых трудных моментов сиротливого детства Сема встретил своего будущего Учителя — японского самурая Такеши, прошедшего через тяжелые испытания в советских лагерях. Он‑то и стал главным наставником Семы не только в познании жизни и становлении его характера, но и помог ему овладеть рукопашным боевым искусством, научил его в совершенстве владеть своим телом, своей энергетикой.

Прошло несколько лет, и Сема не только перенял от Такеши его знания, но и во многом даже превзошел своего Учителя. А вскоре Такеши посвятил его в систему некоего Мирового братства…

Вскоре к Семе пришла любовь. Затем армия, спецназ, Афганистан, ордена и медали, серьезное ранение. После выздоровления Сема вернулся в Омск. Работа, общежитие, подготовка к свадьбе со своей любимой Валентиной. И вдруг — вероломная подстава оборотня в милицейских погонах, за которой последовал арест, а затем и трагическая смерть невесты…

Следственная тюрьма… Страшные испытания, которые обычному человеку вынести невозможно… Пресс–хата в следственной тюрьме. И, наконец, осознание своего предназначения в местах лишения свободы (тогда Сема еще не знал, что это станет и предназначением для всей его жизни): он с гордостью и явным вызовом объявил всему миру — «Я — Сема–Поинт!..»

И это прозвучало как реальная угроза всем подонкам на земле…


Первая книга о Семе–Поинте — «Близнец Бешеного» — заканчивается так:

«Четыре с лишним месяца длилось следствие. Несмотря на усилия не самого плохого адвоката, которого нанял ему Данилка, доказать, что он «не верблюд» и все было совсем не так, как представляют органы следствия, не удалось. В его кармане, действительно, обнаружены две дорогие старинные монеты из коллекции взломанной им квартиры, а если говорить про отпечатки, на которые ссылался адвокат, это оказалось и вовсе не существенным.

К еще большему несчастью для Серафима, в тот год была очередная кампания по защите имущества советских граждан, и судья вынес довольно суровый для него приговор: шесть лет усиленного режима!

А далее произошло и вообще нечто непонятное…

После вынесения приговора Серафим с помощью адвоката написал кассационную жалобу и стал ждать ответа, но, не получив его, был отправлен на одну из местных сибирских зон. После отсидки нескольких недель, Серафима вдруг вызывают в кабинет начальника колонии. В его кабинете, кроме хозяина кабинета, находился мужчина в штатском, представившийся прокурором по надзору.

— Понайотов? — спросил он.

— Серафим Кузьмич, сто сорок пятая статья, часть вторая, шесть лет усиленного режима! — привычно ответил Серафим.

— Пришел ответ на вашу кассационную жалобу… — торжественно провозгласил мужчина и сделал эффектную паузу.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — безразличным тоном констатировал Серафим.

— Не угадали, товарищ Понайотов, — с улыбкой возразил мужчина в штатском. — Вот ответ из суда города Омска, — он снова сделал паузу, посмотрел на Серафима и зачитал: — «Освободить из‑под стражи, в связи с прекращением уголовного преследования за недоказанностью…»

— Вы что, так шутите? — не поверил своим ушам Серафим.

— Здесь не принято ТАК шутить! Вы — свободны, товарищ Понайотов!

Серафим готов был плясать от радости: он едет домой. Правда и справедливость восторжествовали!

Однако радость оказалась преждевременной: Серафим вышел из ворот колонии и добрался до остановки, чтобы ехать в город, сел в автобус. В нем его снова задержали сотрудники милиции.

— За что, гражданин начальник? — удивленно спросил Серафим старшего группы задержания.

— Ты чего невинным прикидываешься? — он достал из кармана листовку, в которой был его портрет и надпись: «Из мест лишения свободы бежал особо опасный преступник!»

— Я не бежал: меня освободили! — возразил Серафим и предъявил ему справку об освобождении.

— Отличная подделка! — ухмыльнулся тот, затем сунул ее в карман, после чего шепотом проговорил Серафиму на ухо: — Меня просили передать тебе, Понайотов, что «ты прав: счетчик включен и часы тикают!»

— Кто просил?

— Тебе лучше знать! — загадочно ответил тот и скомандовал: — В машину его!

Вскоре Серафима снова привезли в следственный изолятор. На этот раз его, действительно, обвинили… в побеге из мест отбывания наказания?!!

Следствие было не долгим, и, через месяц с небольшим, к его шестилетнему сроку добавили еще три года за побег. Кроме того, судья, вместо усиленного режима, резонно рассудив, что Понайотов уже побывал в местах не столь отдаленных, добавил в приговор изменение в режиме содержания: «с отбыванием в колонии строгого режима» …


Конечно же, Серафим едва ли не каждый день писал из тюрьмы письма матери своей любимой, пытаясь этими посланиями поддержать ее. И не понимал, почему она ему не отвечает.

А Марина Геннадиевна даже не знала о существовании его писем: она лежала в больнице. И прошло более полугода, прежде чем ее выписали, написав в медицинском заключении приговор ВТЭК: инвалидность второй степени.

Когда она вернулась домой и обнаружила в почтовом ящике стопку писем жениха своей дочери, Марина Геннадиевна проплакала над ними несколько часов, читая в них слова поддержки. Потом все‑таки написала ему ответ, но, не желая

травмировать, решила не вдаваться в излишние подробности ее смерти: Валечка умерла, мол, от горя, когда узнала об аресте жениха.

Получив это послание еше в тюрьме, до второго суда, Серафим долгое время не мог прийти в себя: едва ли не неделю не притрагивался к пище, не спал и лишь иногда пил воду. Неужели соседские бабушки Валечки все выдумали, когда рассказывали Никитичу эти небылицы? И на самом деле в смерти любимой Валечки виноват он сам.

Камерные соседи–сидельцы старались не обращать на него внимания, особенно после того, как один из них попытался заговорить с ним. Серафим лишь на секунду поднял на него глаза, и того мгновенно так скрючило, что он с трудом дополз до своей шконки…


Но все, что с ним происходило в местах не столь отдаленных, это уже другая история, с которой уважаемый Читатель встретится в следующем романе Автора…

От всей души Автор хочет пожелать своим Читателям получить удовольствие от знакомства с новой книгой.

Уверяю, что она вас не разочарует!

И называться она будет:

«Зона для Семы–Поинта»


Моему годовалому сыну — Посвящается,

Миша, стань непобедимым, как мой Герой


(обратно)

Глава 1 ОСМЫСЛЕНИЕ СВОЕГО МЕСТА В ЖИЗНИ Часть 1


Смерть любимой настолько поразила Сему–Поинта, что он ушел в себя, и ему совершенно ничего не хотелось: не было никаких ощущений кроме постоянно ноющей боли.

После вступления приговора в силу Сему–Поинта перевели из СИЗО в пересыльную тюрьму. Конечно, он бы с огромным удовольствием остался бы один, но это возможно было только в одиночке, а в тюремной камере, где с тобой «парятся» еще семь несчастных сидельцев, это было исключено при всем желании.

Единственно, чего ему удалось, это занять блатное место на нижней шконке у окна и спрятаться за ширмой, сооруженной из двух простыней. Это и стало местом его уединения, а это, можете поверить на слово, при хорошем воображении и фантазии, было очень даже ничего для тюремных условий.

Окружающие Сему–Поинта коллеги по несчастью не понимали, что творится со странным сокамерником, но о нем с предыдущего СИЗО тянулся такой шлейф опасных слухов, что они его побаивались и старались не только не задевать, но даже и разговаривали при нем вполголоса.

Правда, случались моменты, когда между кем- то из сидельцев происходили столкновения по разным причинам, и они принимались выяснять отношения, но это продолжалось лишь до тех пор, пока поднятый ими шум не начинал доставать терпение Семы–Поинта. Он тут же выглядывал из‑за своей ширмы, шумиха и базар мгновенно обрывались, словно по мановению волшебной палочки.

Почему? Дело в том, что буквально на второй день появления в этой камере Семы–Поинта, произошел случай, который навсегда отбил охоту у сокамерников связываться со странным «пассажиром».

Вкинули к ним в камеру новенького сидельца: его замели менты по банальной «бакланке».


Автор поясняет, что «бакланкой» в местах лишения свободы называют статью за хулиганство в общественном месте, то есть это была статья 206 УК РСФСР. «Баклан» за колючей проволокой синоним хулигана.


И этот парень получил три года по второй части именно этой статьи за хулиганство.

Это был здоровенный, этакий квадрат мяса, по имени Василий: под метр восемьдесят пять ростом и под сто килограммов веса. На воле он занимался гиревой гимнастикой. А инцидент произошел в ресторане: Василий подрался из‑за своей девчонки с парнями с соседнего столика, которым захотелось поприставать к ней со своими ухаживаниями.

Их было четверо внушительных бугаев к тому же изрядно поддавших, а Василий один, но он тоже был выпивший, да к тому же с очень дерзким характером. Короче говоря, когда в ресторан ворвался вызванный официантами наряд милиции, все четверо приставал корчились на полу, а Василий, под горячую руку, едва не врезал и первому, попавшемуся под руку менту, но успел вовремя остановиться, а то срок получил бы еще и по статье «оказание сопротивления сотрудникам милиции при задержании…»

Появившись в камере, и наслушавшись, видать, в КПЗ баек про то, как должно вести себя новичку в тюрьме, Вася сразу решил представиться обитателям камеры этаким суперменом, с которым лучше не связываться. А в местах не столь отдаленных и не таких Шварценегерров видели, и не таких Сталлоне ломали на раз–два. Слово за слово и вот уже ситуация перешла на оскорбления: казалось, еще мгновение и вспыхнет кровавое побоище.

И вдруг прозвучал голос, который был знаком всем проживающим в этой камере:

— А ну, земляки, кончай базар!

Сказано было негромко, словно и не для сидельцев вовсе, но этот тембр голоса оказался настолько внушительным, что, вероятно, все участники конфликта мгновенно позабыли не только о противостоянии между собой, но даже и о том, с чего оно началось.

Все, кроме дерзкого новенького, осужденного по «бакланке» Василия.

Он стоял спиной к шконке, где лежал Сема-Поинт, а потому не мог видеть того, кто выглянул из‑за ширмы. Но те, с кем он сцепился, неожиданно для Василия тут же примолкли, однако их настороженные взгляды были направлены не на него, а за его спину.

Василий машинально обернулся, чтобы узнать на кого они уставились, и встретился со взглядом незнакомого ему парня. Тот показался ему настолько невзрачным, что он уже хотел сорвать на нем свое настроение, сделать его «козлом отпущения», даже попытался шагнуть в его сторону, но неожиданно ощутил такое странное беспокойство, а в ногах такую свинцовую тяжесть, что даже на мгновение остановился. Но потом лишь на характере вновь двинулся вперед на незнакомца. Когда между ними осталось немногим более метра, Сема–Поинт резко выкинул ему навстречу свою правую руку ладонью вперед и громко выдохнул всей грудью.

Несмотря на то что его рука замерла в нескольких сантиметрах от тела Василия, со стороны могло показаться, что Сема–Поинт его ударил. Тело Василия резко качнулось назад, и он, с трудом устояв на месте, неподвижно застыл и с какой‑то беспомощностью осмотрелся по сторонам. Его взгляд был даже не столько беспомощным, сколько жалким.

Василий вдруг ощутил, что позабыл обо всем на свете. Он не понимал, где сейчас находится, что с ним произошло и как оказался здесь, среди незнакомых ему людей. Сердце как‑то странно защемило, а ноги стали такими ватными, что казалось, они сейчас подломятся и он кулем рухнет на пол.

В этот момент ему вдруг захотелось так нестерпимо сильно спать, словно он не спал несколько суток. Это желание было столь непреодолимой силы, что Василий, ни слова не говоря, молча подошел к своей шконке, и действительно, кулем свалился на нее, и тут же захрапел, а Сема–Поинт спокойно скрылся за своей импровизированной ширмой.

Обитатели камеры были настолько поражены непонятным поведением строптивого новичка, что, многозначительно переглянувшись, недоуменно покачали головами и разошлись по своим местам. А Мишка Косой со своими приятелями отошел в сторону, и они о чем‑то поговорили вполголоса, потом их старшой как‑то странно посмотрел на ширму, за которой скрылся Сема–Поинт, затем на мгновенно заснувшего Василия.

— Интересно, чем он его ударил, что тот кулем завалился на шконку? — задумчиво проговорил он как бы самому себе под нос.

Кстати сказать, многие сокамерники пытались понять, не только чем, но и куда Сема–Поинт ударил Василия, что такой бугай с трудом устоял на ногах, а потом стал искать пятый угол, словно попал в нокдаун? И кто‑то из них решил обязательно осмотреть его грудь, чтобы отыскать след удара.

После этого случая авторитет и уважение Семы-Поинта возросли еще больше. Конечно, были и сомневающиеся, но никто из них не решился на проверку своих сомнений сразу, благоразумно оставив это как бы на «потом».

Теперь ни одно мало–мальски важное событие не могло пройти мимо внимания Семы–Поинта: с ним стали советоваться, причем не только его сокамерники, но и другие обитатели пересыльной тюрьмы, правдами и неправдами сумевшие переслать ему «маляву» или пообщаться лично.

И необходимо заметить, что его советы всегда оказывались не только полезными, но и чаще всего были как нельзя ко времени и к месту.

Один из любимых жизненных постулатов Семы–Поинта гласил:

«Живите долго, ребята, но живите мирно, и давайте жить другим!»

Сема–Поинт отлично понимал, что нужно осторожно пользоваться знаниями, полученными от своего Учителя. Он немного корил себя за то, что допустил некоторый промах, воспользовавшись энергетическим бесконтактным ударом при столкновении с Василием. Еще хорошо, что никто толком ничего не рассмотрел и не понял: все, конечно же, не без помощи самого Семы-Поинта, были уверены, что контактный удар все- таки был.

Однако этот случай заставил Сему–Поинта быть внимательнее: в местах не столь отдаленных любая ошибка может дорого обойтись в будущем.

Начинался другой виток жизни Семы–Поинта — тюремной, со своими неписаными законами и со своими правилами. А ведь недаром в народе

существует такая поговорка: в чужой монастырь со своим уставом не ходят…

И Сема–Поинт снова уединился за своей ширмой, чтобы проанализировать свое новое положение, в котором он очутился по чьей‑то злой воле.

Постепенно его сморило, и он воспарил в царство Морфея…


(обратно)

Глава 2 Точнее сказать — главка 1–й сон Семы–Поинта — «ДЕТСТВО СЕМЫ, ИЛИ САВВЫ?»


И приснился ему сон, в котором он был совсем еще маленьким. Но это был странный сон, в котором не было того, что у Семы было на самом деле в его жизни.

Странность заключалась и в том, что сон был прерывистым, не очень стройным и последовательным, но столь узнаваемым и желанным, что просыпаться ему совсем не хотелось…


Вот он, совсем еще маленький, плескается на море в окружении двух любящих его людей. Удивительно красивой яркой блондинки и стройного шатена с красивыми и правильными чертами лица аскета- воина. Несмотря на то что лица этого мужчины и этой женщины были незнакомы Семе, ему казалось, что он всегда знал их, что они всегда были рядом и всегда беззаветно и с нежностью любили его…

Вот они взбираются по бездорожью к горной вершине. Неожиданно Сема подворачивает ногу. Мужчина сажает его себе на плечи и несет его все выше и выше, а красивая блондинка идет рядом и нежно гладит опухшую лодыжку. Маленькому Семе больно, но прикосновения нежных женских рук действуют столь успокаивающе, что боль куда‑то уходит и все трое заливисто смеются: им хорошо вместе!..


А вот они едут в какой‑то легковой черной машине по извилистой дороге. За рулем легковушки тот самый моложавый мужчина, но он почему‑то одет в черную военную морскую форму капитана второго ранга.

Сема сидит на коленях у блондинки и почему‑то называет ее «мамой», а она почему‑то не возражает и с нежной лаской прижимает его худенькое тельце к своей пышной груди. От женщины пахнет материнским молоком и какой‑то свежестью.

От ее нежности Семе кажется, что он самый счастливый человек на свете. А еще ему кажется, что его счастье будет вечным! Разве может кто- нибудь помешать ему быть счастливым ?..

Однако его маленькое сердце неожиданно защемило, словно предчувствуя какую‑то беду. Осознать свое предчувствие Сема не успел: нежные руки молодой блондинки вдруг стали сильнымии куда только делась их нежностьи резко выкинули его из машины на полном ходу


А дальше следует какой‑то калейдоскоп мелькающих картин, ужасных своим изображением…


Сема падает на мягкую землю кювета…


На мгновение теряет сознание от резкой боли в руке…


Когда приходит в себя, видит горящую машину, в салоне которой тщетно пытается выбраться из‑под рулевой колонки назад капитан второго ранга. Мужчина хочет помочь блондинке выбраться из машины, но ее дверь заклинило. Еще мгновение и ему удалось бы вытащить свое тело из‑под рулевой колонки, но…

Как раз этого мгновения и не хватило…

Раздался мощный взрыв, и машину мгновенно охватило огромное пламя…


— Мама! Мамочка! Мне больно! — истошно закричал маленький Сема.

Он пытался утихомирить боль в сломанной руке, укачивая ее второй рукой. В этот момент он напоминал кормящую мать, укачивающую своего ребеночка…


Над Семой склонился какой‑то седовласый мужчина, который принялся осматривать его руку.

— Милая! — крикнул он дородной пожилой женщине с добрыми глазами и пухлыми губами. — У мальчика перелом предплечья, срочно найди какую- нибудь ветку вместо шины и захвати бинты: нужно спасать мальчику руку…

— Больно мне, больно! — продолжал стонать Сема.

— А тебе сколько лет, мальчик? — ласково поинтересовался пожилой мужчина.

— Три и еще поло…ви…на, — сквозь рыдания выдавил из себя Сема.

— А как тебя зовут, мальчик! — седовласый мужчина продолжал вопросами отвлекать мальчика от боли, не желая останавливаться от колдовства над больной рукой маленького мальчика.

— Сав…вуш…как… — хныкая, ответил Сема.


«Почему Саввушка, меня зовут Сема!» — хотел закричать Сема–Поинт и тут же проснулся.

Оглянувшись по сторонам, Сема–Поинт осознал, что он уже далеко не маленький мальчик и находится вовсе не в кювете южной дороги, а в тюремной камере.

Постепенно воссоздав сон, который он только что видел, Сема–Поинт удивленно покачал головой:

«Что это за люди в его странном сне? Почему лицо блондинки мне кажется таким родным и близким? Ведь я никогда в жизни не видел этой женщины! И кто этот мужчина? Морской офицер… Какой‑то капитан второго ранга! Почему мне было так покойно сидеть на его руках? Господи! Почему во сне я назвался именем Саввушка? Кто такой Саввушка? Этот сон наверняка хочет что‑то мне подсказать… Но что? Почему мне во сне было так хорошо с этими, совершенно незнакомыми мне, людьми? Господи! Помоги мне!»

Однако никакой подсказки! И Сема–Поинт неожиданно прикоснулся к своему предплечью, где Учитель поставил знак удлиненного ромба. Вскоре ладонь ощутила тепло, а потом жжение, на коже ярко осветился голубым светом знак удлиненного ромба.

— Помоги, Учитель! — шепотом взмолился Сема–Поинт, и в тот же момент в его мозгу прозвучал голос Учителя:

— ВРЕМЯ ДЛЯ ОСОЗНАНИЯ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО ПОКА НЕ ПРИШЛО! НАБЕРИСЬ ТЕРПЕНИЯ, БРАТ МОЙ, И ТЕБЕ ОТКРОЕТСЯ ИСТИНА…

— Но Учитель… — попытался возразить Сема-Поинт, но Учитель голоса больше не подал…


(обратно)

Глава 3 ОСМЫСЛЕНИЕ СВОЕГО МЕСТА В ЖИЗНИ Часть 2


В связи с тем что Сема–Поинт не стал писать кассационную жалобу, через десять дней приговор вступил в силу, и он стал дожидаться отправки на этап в зону.

Время тянулось медленно, и все дни были похожи друг на друга, словно единоутробные братья-близнецы. Его отношения с обитателями тюрьмы, как говорилось ранее, оставались нейтральными до того момента, пока кто‑то из них не переходил черту его терпения. Как только кто‑то допускал подобную вольность, Сема–Поинт мгновенно взрывался, и горе тому, кто оказывался в такой момент в зоне его контакта. Сокамерники довольно быстро осознали, что странного незнакомца лучше не задевать, если тебе важно свое собственное здоровье.

В народе говорят, что человека королем делает его окружение, свита. В случае же с Семой–Поинтом все оказалось по–другому: Сема–Поинт сделал себя королем сам, своими делами, своими советами.

Вначале это было чисто автоматически, в силу жизненной необходимости, чтобы заставить окружающих оставить его в покое. Но с каждым днем, все больше и больше размышляя о жизни вообще, о своей жизни в частности, о своем предназначении в этой жизни, анализируя высказывания своего Учителя Такеши, Сема–Поинт все больше и больше склонялся к мысли, что высшие силы намеренно подвергают его этим испытаниям. И, вполне вероятно, для того, чтобы подготовить его для решения более серьезных задач в будущем.

Но главную свою задачу Сема–Поинт видел в том, чтобы всегда оставаться на стороне сил Добра. И чтобы ни произошло, под каким соусом бы ни преподносилось ему что‑то для убеждения, чтобы он поступил по–другому, Сема–Поинт поклялся самому себе, что никогда не станет помогать Злу даже во имя самой высокой справедливости.

Довольно часто собственные размышления его заводили в тупик. Как можно быть на стороне Добра, если ты сам находишься среди преступников, то есть вращаешься в самом эпицентре Зла? И как же ты сможешь противостоять Злу в таких условиях?

После долгих, мучительных поисков ответов на эти, как казалось в то время, тупиковые вопросы, Сема–Поинт постепенно пришел к выводу, что для того чтобы успешно бороться со Злом на его собственной территории, необходимо слиться с окружающей средой, стать своим среди чужих, то есть мимикрировать, слиться с окружающей средой, уподобившись хамелеону. И не просто стать своим, а ему необходимо завоевать авторитет среди элиты криминального мира. И чем больший авторитет будет им завоеван, тем больше возможностей будет у него в борьбе со Злом.

А кто является авторитетом в криминальном мире?

Вор в законе!..


Здесь необходимо сделать небольшое отступление, чтобы Автор мог посвятить уважаемого Читателя в суть иерархической лестницы криминального мира.

Самое низшее звено это так называемые «быки» или «солдаты», а иногда их, довольно цинично, называют «мясом». Как правило, в эту группу входят сильные, жестокие и довольно ограниченные накачанные парни, которые не имеют собственного мнения, не должны, да и не могут размышлять, и обязаны только исполнять приказы своих командиров.

В свою очередь «быки» тоже делятся на определенные категории. Есть просто боевики, которые тупо исполняют приказы: они используются для того, чтобы грабить, избивать, запугивать при помощи физического воздействия жертву или просто выкрасть жертву и сделать все возможное, чтобы жертва согласилась на выдвигаемые требования. Это может быть и «добровольная» передача недвижимости или автомобиля, фирмы, завода либо денег.

Другая категория — более высшая каста «быков» — это профессиональные убийцы. С этой категорией не все так просто. Чаще всего профессиональными убийцами становятся бывшие военные, снайперы или спортсмены. В конце концов каждый из них постепенно начинает осознавать, что чем больше «объектов» он уничтожил, чем больше среди этих «объектов» встречалось известных имен, тем большая вероятность того, что вскоре на него самого откроется сезон охоты. Почему? Очень просто: любой мало–мальски здравомыслящий заказчик того или иного убийства вряд ли захочет иметь против себя мину замедленного действия.

Именно поэтому зачастую исполнителя убирают в тот же момент, как только тот выполняет свою работу. Иногда, если «объектом» является очень известный политик или бизнесмен, могут задействовать несколько эшелонов исполнителей. Главного исполнителя убирают вторые исполнители а их, в свою очередь убирают третьи исполнители, а то подключают и четвертых. Все делается для того, чтобы все запутать настолько, чтобы было невозможно выйти на «заказчика».

Однако продолжим взбираться по иерархической лестнице криминала…


Как было сказано ранее, «быки» подчиняются своим «бригадирам», которые и доносят до них приказы старших авторитетов, которым «бригадиры», и подчиняются.

«Бригадиром» может быть назначен человек, которому доверяет авторитет, которым может быть Положенец или Смотрящий. Это может быть и человек из близкого окружения, а может быть и отличившийся «бык».

Положением или Смотрящим может стать тот, кого выделил Вор в законе. В свою очередь, Авторитетом может стать почти любой уважаемый в криминальном мире человек, сумевший подчинить себе несколько криминальных бригад.

Ранее Авторитет обязательно должен был иметь опыт судимостей и сумевший зарекомендовать себя среди криминальных авторитетов колоний, в которых он и отбывал наказание.

В настоящее время понятие Авторитет довольно сильно девальвировалось и Авторитетом может стать даже тот, кто ни разу не окунался в места лишения свободы. Достаточно быть сильным, дерзким, бесстрашным и беспощадным.

К примеру: некто «X» сколотил вокруг себя несколько бесшабашных ребятишек, совершил с их помощью пару–тройку дерзких ограблений. Потом организовал несколько наездов на коммерсантов, а еще лучше на членов из мелких криминальных группировок, нагнал страху на бизнесменов–одиночек, проживающих на его территории, и постарался, чтобы весть об этих «подвигах» охватила как можно большее число обывателей. А ведь давно известно, у страха глаза велики!

Еще великий Крылов писал: «Ах, Моська, знать она сильна, коль лает на Слона!»

Постепенно весть о дерзких лихих ребятишках, которыми руководит горелый, меченый, бешеный или еще какой‑то там авторитет с громким прозвищем, облетает местность, обрастая все более страшными подробностями, и вот уже к этой «бригаде» начинают тянуться те «братки», лидеры которых оказались более инертными, более слабыми.

Новоиспеченная «бригада» становится все более многочисленной, а значит, и более дерзкой, способной выполнять все более серьезные задачи. Приходит момент, когда уважаемые Воры данного региона обязаны как‑то отреагировать на появление свежеиспеченной «бригады». Либо потому, что начинает падать их собственный авторитет, а значит, и прибыли их деятельности, либо из страха, что они могут сами попасть под жернова новоиспеченной группировки. В таких случаях, когда упущено время и новенькая группировка разрослась до размеров, когда игнорировать ее становится невозможно, существует два пути разрешения ситуации: первый путь — мирный.

К примеру, назначается встреча лидеров заинтересованных группировок, то есть забивается «стрелка». И на этой «стрелке» лидеры пытаются договориться о разделении территории и сфер влияния, а также о том, кто и сколько должен «отстегивать» в «общак».

«Общаком» называется тайная криминальная касса, из которой осуществляется подпитка криминального движения в местах лишения свободы, оплата адвокатов, следователей, прокуроров, даже судей, да и любого служителя судебной системы, чтобы вытащить из неприятностей попавших в них «братков». Иногда «общак» используется и для оплаты киллеров, которые убирают неугодных свидетелей или же несговорчивых служителей Фемиды…

Воровским общаком, так называемой воровской кассой, рулит и отвечает за нее Смотрящий, назначенный Вором в законе.


Если на назначенной «стрелке» договоренности устраивают обе стороны, то можно обойтись без жертв и крови. Впрочем, это совсем не означает, что на этом противостояние и закончится. Пройдет время и один из лидеров наверняка захочет подмять под себя второго. Два сильных зверя не могут сосуществовать на одной территории: это закон тайги, закон выживаемости подвида. Этот закон действует и в саванне, когда на территории одного прайда может существовать только один лев.


Автор не откроет Америки, если обратит внимание Читателя, что, как правило, мирный путь выбирается в самых крайних случаях и только лишь от слабости обеих сторон: старая бригада не верит в свои силы, а новая еще не обросла мышцами. И те и другие пытаются оттянуть время, чтобы собраться с силами и по–взрослому разобраться со своим соперником. Вывод напрашивается сам собой: рано или поздно, а силового пути разрешения этого противостояния между ними не избежать. И при этом выживет сильнейший из Авторитетов!

Но при силовом решении конфликта существует множество различных путей. Самый кардинальный путь — физическое устранение основной части «бригады» противника. Как говорится, устранил противника и живи, как тебе заблагорассудится.

Другой путь — устранение непосредственного руководства «бригады» противника. Этот путь более соблазнительный и менее затратный: убрал руководство — и прибрал его «быков» в свою бригаду.

Третий путь самый финансово–затратный: перекупить среднее звено бригады противника и склонить к тому, чтобы они сами устранили свое руководство, то есть склонить их к предательству. Но кто может дать гарантию, что и против тебя не найдется кто‑то, кто заплатит больше?..


Однако вернемся к иерархии криминального мира.

Территориальные авторитеты подчиняются своему Смотрящему, назначенному Вором в законе. К примеру, вся Москва поделена на небольшие условные районы, во главе которых стоит уважаемый Вор в законе, но чаще всего его роль выполняет назначенный им Смотрящий. В свою очередь эти условные районы объединены в условные административные территории, во главе которых обязательно рулит свой Смотрящий. Наконец, имеется Вор в законе, с которым считаются остальные и который разрешает все конфликты, связанные с Москвой. Это очень серьезный, всеми уважаемый Вор в законе, который избирается и утверждается решением большинства воровской сходки.


В момент написания данной книги Воров в законе, по данным различных ведомств и правовых структур, на всей территории бывшего Советского Союза насчитывается примерно от восемьсот человек до тысяча двести. А если учесть тот факт, что в последнее десятилетие более четырехсот человек приобрели «шапку Вора в законе» за деньги, по мнению Автора, сейчас в России вряд ли наберется даже пятисот по- настоящему уважаемых Воров в законе.

Человек, купивший звание Вора в законе, презрительно зовется в криминальной среде апельсином. Не трудно догадаться, что основная часть так называемых апельсиновых Воров — выходцы с Кавказа.

В последние шесть–семь лет в России количество Воров в законе из Грузии очень сильно возросло. Им пришлось бежать из своей страны, чтобы не попасть под зубодробительный Указ грузинского президента об усилении борьбы с преступными Авторитетами, когда арестовывали Воров по всей Грузии только за то, что человек называл себя Вором в законе, или прибегая даже к фальсификации причин ареста.

Оказавшись же в России, с ее необъятными просторами, они тут же принялись за освоение этих просторов, постепенно сливаясь с российскими криминальными структурами. Грузинские Воры в законе прибыли в новую страну, естественно, не с пустыми руками и начинали не с «чистого листа».

Все бывшие республики Страны Советов, распавшись на самостоятельные государства, обрели самостоятельность только де–юре. Криминальные же структуры и не собирались ломать десятилетиями налаженные связи, тем более что криминальные выходцы с Кавказа приехали в Россию со значительным капиталом. Есть старые налаженные связи, в наличии первоначальный капитал, оставалось только правильно распорядиться этим капиталом, чтобы тот стал приносить существенные дивиденды и в чужой стране.

Конечно, поначалу российские криминальные структуры не задумывались над тем, на какие проблемы они обрекают самих себя, соблазнившись на сладкие речи и хлебосольство приезжих кавказских «авторитетов», швыряющихся серьезными деньгами направо и налево, а когда спохватились, задумались и захотели все отыграть назад, оказалось уже

поздно, и безболезненными методами уже никак не обойтись.

Поначалу без мыла влезть под кожу, во время поддакивать и делать вид, что переживает всем твоим бедам. Сытно угощать в ресторане, подливая и подливая алкоголь, а когда ты настолько привыкаешь к человеку, что начинаешь советоваться с ним по любому поводу, тут‑то тебе и показывают зубки, ехидно приговаривая: отрабатывать нужно или ты думал, что на тебя тратят такие «бабки» за красивые глазки?

Подобным образом внедряются в незнакомую среду криминальные структуры всех стран.

Итальянская мафия, китайская триада, японская якудза, естественно, так поступают и криминальные авторитеты с Кавказа: зачем велосипед изобретать, когда все отработано до мельчайших подробностей?

Никогда не нужно забывать старую народную мудрость: бесплатный сыр бывает только в мышеловке! Но всей вероятности, эта, набившая оскомину, истина, никогда не заставит задуматься каждого индивидуума на земле.

«Авось пронесет, и меня уж это точно не коснется!»

Наверняка в этом уверены девяносто процентов людей. Такое впечатление, что пирамиды, типа «МММ» и ему подобные, никогда не исчезнут и всегда найдутся люди, которые снимут с себя последнее, с неуемным желанием быстро разбогатеть.

Грустно все это, друзья, ох, как грустно…

И самое страшное, что даже в криминальном мире остро существуют разногласия между этническими группировками.

Автора несказанно удивляет, что никто из многонациональных правителей и народных лидеров даже не пытается заглянуть и внимательно изучить опыт исторического прошлого Человечества.

Более тысячи лет (!) великолепно процветала Византийская империя, во многом опередив даже третью Римскую империю. Вы можете себе представить, что Византийская империя ежегодно добывала более четырехсот тонн золота! А как расцвели разнообразные искусства, ремесла, какие удивительные мастера появились в империи. Казалось, что это благолепие и расцвет никогда не закончатся. И что? Стоило каким‑то умникам вытащить на свет идею превосходства той или иной нации над другими, как Византийскую империю начали сотрясать междоусобные этнические войны.

Раздираемая межэтническими распрями и противоречиями, империя стала слабеть все больше и больше, и вскоре ослабла настолько, что была завоевана мусульманскими племенами. Тысячи лет расцвета канули в Лету.

Посмотрите, что происходит в России сейчас. Крупные города все больше наводняются всевозможными этническими диаспорами: грузинские, азербайджанские, чеченские, татарские, а в последнее время оказалось мало своих бывших республик — всё больше стало появляться посланцев из дальнего зарубежья — китайцев, японцев, вьетнамцев…

А вы исследуйте внимательнее Дальний Восток: такое впечатление, что еще несколько лет и он станет просто китайским.

Однажды Автор проснулся в холодном поту: приснилось, что он выходит из своего дома на Тверскую улицу, а она вся сплошь завешана рекламой с иероглифами, а улицы сплошь забиты китайцами.

У Автора имеется твердое внутреннее ощущение, что это не такая уж и фантастика.

Господи, да сколько же можно наступать на одни и те же грабли?..

Россияне, одумайтесь, пока еще не стало поздно! Одумайтесь, если вы не хотите, чтобы ваши потомки вместо русского языка не обязаны были бы изучать китайские иероглифы…


Мы нисколько не задумываемся, что наши рынки сплошь завалены дешевыми товарами китайского производства. С этим еще можно было бы мириться: производи конкурентно продаваемые вещи не только хорошего качества, но и дешевые, и придет время, когда народ будет покупать то, что выгодно не только для глаза и кошелька, но и для здоровья своего и своих детей. Это здоровая конкуренция. Но когда мелкие китайские производители, чтобы быстрее вернуть свои затраты с как можно большей прибылью, прибегают к запрещенным законом методам, используя для изготовления тех же самых детских игрушек вредное для здоровья сырье, это уже никуда не годится.

Здесь нужно бить во все колокола, потому что речь идет о здоровье российской нации, российского народа. В этом случае нужно жестко и беспощадно употребить и власть и закон, чтобы предотвратить насилие и издевательство иностранного государства над собственным народом. И никаких реверансов и лживых пониманий свободы слова, а также извращенного отношения к добрососедству! Эти лжелозунги не должны подниматься на щит «дерьмократами» различного толка. Иначе будет поздно.

Мы не имеем право на эксперимент со своим народом! Такую ошибку не исправишь в одночасье: для этого нужны десятилетия, а может быть, и века, а потому страдать будут не только наши дети, но и наши внуки, и наши правнуки…


Однако вернемся к нашему повествованию…


(обратно)

Глава 4 САНЯ ОМСКИЙ


Сема–Поинт, конечно же, понимал, что в тюрьме есть свой Смотрящий, который вряд ли будет долго мириться с тем, что на его территории появился человек, с которым по разным вопросам советуются другие сидельцы в обход его самого. Кто из Смотрящих потерпит такое? Рано или поздно, а ему придется встретиться с Семой–Поинтом, хотя бы ради интереса, чтобы самому во всем разобраться. Познакомиться, пощупать, чем тот дышит, нужно ли принимать всерьез его возрастающую популярность, и только после этого принимать решение.

Что ж, Сема–Поинт готов к этой встрече, с которой Смотрящий вряд ли задержится надолго!

И действительно, буквально через неделю после его размышлений, кормушка их камеры резко распахнулась.

Безразличный голос дежурного прапорщика выкрикнул его фамилию:

— Понайотов!

Выглянув из‑за самодельной ширмы, Сема- Поинт привычно отрапортовал:

— Серафим Кузьмич, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения, сто сорок пятая, часть вторая, сто восемьдесят восьмая, часть первая, девять лет строгого режима.

— Слегка! — произнес вертухай, давая этим понять, что вызываемого поведут для свидания с кем‑то.

Сема–Поинт медленно подошел к двери:

— С кем встреча‑то? — поинтересовался он, наклонившись к кормушке. Узнаешь, — коротко буркнул вертухай.

— Не темни! — тихо заметил Сема–Поинт и пристально взглянул в его глаза.

— И не собирался даже, — тут же, подчиняясь его энергетике, ответил прапорщик, суетливо гремя засовами, потом шепотом добавил с явным уважением в голосе: — Серега Младой хочет пообщаться с тобой, — он приоткрыл дверь. — Руки за спину, выходи!

Сема–Поинт боком протиснулся в узкую щель. Приваренная сверху цепь служила ограничителем для безопасности, не давая двери распахнуться настежь и выпустить сразу нескольких зэков: только по одному. Прапорщик хлопнул дверью, прогремел замками, после чего закрыл кормушку на засов.

— Что за фрукт этот твой Серега Младой? — продолжил свой допрос Сема–Поинт.

— Серега Младой Смотрящим здесь на тюрьме значится совсем недавно: чуть более года. Он родной брат Сани Омского, который и рулит за городом. Саня Омский очень уважаемый Вор в законе, — уважительно добавил прапорщик. — Не знаю, насколько эти сведения правдивы, но люди поговаривают, что Саня Омский один из самых богатых людей Сибири. Он якобы имеет свою долю в нефтяном бизнесе, несколько магазинов, пару звероферм, с десяток заправочных станций, да и в Москве у него большие связи…

— А разве может Вор в законе заниматься коммерцией? — удивился Сема–Поинт.

— За что купил, за то и продаю! — обидчиво пробурчал прапорщик и добавил: — Я знаю, что Вора в законе много чего ограничивает в их воровских понятиях. Например, Вор не может заниматься коммерцией ни в коем случае, но наверняка же может крышевать или консультировать фирмы, коммерсантов, а там кто его знает…

— Что еще? — с интересом спросил Сема-Поинт.

— Вор не имеет права обзаводиться семьей, владеть недвижимостью, работать в государственных структурах, да и вообще работать. Не может служить в армии. Не может общаться с ментами… — прапорщик ехидно усмехнулся и добавил: — Много чего не может, а ты говоришь…

Неожиданно спереди послышался стук ключей, что означало: им навстречу кого‑то ведут. Мысленно Сема–Поинт приказал прапорщику перестать говорить, а сам быстро вновь «просканировал» его мысли.

К большому сожалению, прапорщик не обладал достаточными сведениями о криминальных братьях: он уже почти все рассказал вслух, но и этих скудных знаний хватило для того, чтобы Сема-Поинт мог достойно присутствовать на ознакомительной встрече с братом Вора в законе…


Продажный прапорщик был совершенно искренен, когда суважением произносил вслух имя Сани Омского.

Саня Омский довольно долго шел к тому, чтобы заслужить уважение среди Воров Сибирского региона. И очень гордится тем, что к его слову внимательно прислушивается криминальное сообщество в столь богатом сибирском городе, каким является Омск.


Автор уверен, что Омск не только числился, но и на самом деле является крупным промышленным городом Сибири, можно сказать, ее столицей, он как бы соединяет Европу и Азию. И город расположен на такой параллели, что годовая амплитуда температурных колебаний Омска часто доходит до девяноста градусов. То есть, как летом температура может подняться до плюс сорока пяти градусов, так и зимой могла опуститься до минус сорока пяти градусов.

И, несмотря на такие резкие температурные колебания, сухой климат предоставляет его жителям отличную возможность почти не болеть простудными заболеваниями. Это как бы естественное природное закаливание: бросает то в жар, то в холод.

Наверно, большой революционный поэт Владимир Маяковский, говоря о том, что нужно делать «гвозди из этих людей», имел в виду именно сибиряков, а вовсе и не коммунистов.

А в Великую Отечественную войну существовала легенда, выдуманная фашистами:

«Где не пройдет пехота, пройдут моряки, где не пройдут моряки, пройдут разведчики, а где не пройдут разведчики, прошелестит сибиряк, но уж если не прошел сибиряк, то не пройдет никто!..»


Прежде чем стать Саней Омским, он был просто Сашей, мальчиком, которым родители, простые заводские работяги, перестали интересоваться с того самого момента, как только родился его младший брат. Все их внимание и заботы перешли на маленького Сергея.

Саша не озлобился такой перемене в отношении родителей к себе: раз и навсегда он сказал себе:

«Сережа маленький, беспомощный и нуждается в помощи не только папы и мамы, но и своего старшего брата, то есть меня!»

Это настолько вошло в его сущность, что он считал этот постулат едва ли не самым главным в своей жизни.

Несмотря на молодость, он сразу понял, что если ты хочешь чего‑то иметь, нужно добиться положения или, по крайней мере, больших денег. После окончания седьмого класса Александр решил, что взял от школы все, что можно, а потому учиться далее нет никакого смысла. Не имея за плечами никакой профессии, тем более житейского опыта, но желая вкушать все прелести жизни, он примкнул к одной уличной банде.

Но как только понял, что эти ребята, кроме желания верховодить и унижать близких, не имеют никаких устремлений, он, после долгих и мучительных размышлений, решил попробовать воровать. Но для этого нужно было научиться у опытных воров, но с такими умельцами пока встретиться никак не удавалось. И вскоре молодой Александр попался в руки правосудия, но по малолетству был направлен в колонию для малолетних преступников, но за год до освобождения, в связи с совершеннолетием, был переведен во взрослую колонию.

Отбыл там лишь полгода и, выйдя на свободу, вновь взялся за старое, вскоре снова попался и на этот раз получил свой первый «взрослый» срок — три года в колонии на этот раз строгого режима. Там, встретив опытных криминальных учителей, быстро набрался от них опыта и, выйдя на свободу, сумел продержаться на воле более пяти лет. За эти годы сумел сколотить вокруг себя верных соратников, и с ними воровал, чистил квартиры советских граждан. А однажды, решив, что готов на более серьезные «подвиги», решился пойти на взятие банка, но был арестован с огромной, по тем временам, суммой денег: полмиллиона рублей! Ну, а банк списал на его преступление более, чем два с половиной миллиона.

В результате новый срок, на этот раз уже семь лет строгого режима. Во время отбывания того срока Александр окончательно понял, что воровать по мелочам, а получать по полной программе — просто нерентабельно.

К моменту освобождения Александр превратился в настоящего криминального уважаемого Авторитета, и его слово стало весомым даже для более опытных представителей криминального мира. И Воры, разговаривая о нем, употребляли такие слова, как «Саня — близкий, порядочный человек», а это говорило о многом. Именно поэтому многие Воры уже готовы были принять его в свою воровскую семью.

К Сане обращались люди за помощью в разрешении того или иного вопроса, для улаживания того или иного конфликта. Постепенно авторитет Александра вырос настолько, что на очередной, третьей по счету, командировке, в одной из самых беспредельных зон Соликамска, в возрасте двадцати пяти лет, воровская сходка безоговорочно приняла решение короновать его в Вора в законе.

Безоговорочно потому, что за него веское слово, во время его подхода воровской сходке, сказал один из самых уважаемых Воров в законе, как Вася- Бриллиант. Он коротко, но емко представил Саню, рассказав о его жизненных поступках в зоне и на свободе. При этом четко и неоднозначно произнес, что этот человек необходим воровской семье. Вася–Бриллиант — Вор старой формации, приверженец старых воровских традиций, и именно этот Вор стал для молодого Сани самым уважаемым и почитаемым человеком в воровском мире, благодаря которому он и перенял дух старых воровских традиций.

Здесь необходимо заметить, что многие из Воров, участвующих в подходе Александра, знали его лично по его поступкам, как в местах лишения свободы, так и на свободе, и потому высказались за его принятие в их воровскую семью.


Автор поясняет, что на воровском жаргоне «подходом» называется представление на воровской сходке каким‑либо вором честного фрайера, как кандидата для коронования в воры.


И на этот раз, при освобождении из колонии, Саню Омского уже ожидало очень много людей криминального мира.


Автор хочет отметить, что через много лет, когда ворвались девяностые годы, произошло столкновение между Ворами старых воровских традиций и молодыми ворами новой формации, желающих жить богато, иметь заводы, пароходы и огромные счета в банках. А кроме того, поменялось отношение самих Воров к некоторым исконным воровским традициям: гораздо спокойнее стали относиться к тому, что некоторые Воры обзавелись семьями, принялись обзаводиться недвижимостью, счетами в банках.

Автор прекрасно помнит, что именно в начале девяностых годов Воры новой формации и принялись всерьез заниматься коммерцией, обзаводиться недвижимостью, открывать фирмы, срастаться с нефтяным, земляным, лесным и водочным бизнесом…

И то, что Автор иногда позволяет себе искажать временные параметры того или иного события в криминальном мире, это не от его незнания предмета обсуждения, и вовсе не от того, что Автора подвела память, а для лучшего понимания проблемы Читателем…


В этом противостоянии Александр оказался уважаемым и теми и другими Ворами: с одной стороны, он был еще относительно молод, полон сил и ничто человеческое ему не было чуждо. К примеру, он считал, что новое время диктует свои законы даже в воровских понятиях. Тем не менее, с другой стороны — Саня свято уважал и чтил старые воровские традиции.

И когда в очередной воровской разборке (ходили упорные слухи, что здесь не обошлось без участия армянской группировки), убили Ваньку–Соломона, смотрящего по Омску, воровская сходка, небывалый случай, однозначно! выдвинула Александра, который и должен был разрулить сложную ситуацию в столице Сибири. Именно с того времени Александр и стал Саней Омским.

Народная молва гласит, что Саня Омский не стал ждать, когда с ним произойдет то же самое, что и с Ванькой–Соломоном, а потому он первым нанес упреждающий удар. Как только некие «доброхоты» из армянской группировки, едва ли не открыто предложили ему не вмешиваться в армянские дела, он, обещая подумать, тут же собрал группу самых проверенных ребятишек и, выждав удобный момент, расстрелял всех известных армянских лидеров, сразу дав понять, кто главный в городе. Позднее, примерно через год с небольшим, точно таким же методом он расправился и с цыганской группировкой.

Под его началом город постепенно принялся очищаться от неоправданных криминальных разборок, стало меньше беспредела в отношении простых жителей, причем как со стороны криминальных структур, так и со стороны ментов. И коммерсанты, ощутив стабильность работы в бизнесе, безо всякого страха всего лишиться, сами стали вкладывать большие деньги в развитие своих фирм и безропотно отчисляли оговоренный процент в пользу воровского общака. А некоторые и просто делили полномочия в своих фирмах с близким человеком Сани Омского, соглашаясь на то, чтобы коммерческим директором становился его человек. Это для коммерсантов оказывалось гораздо выгоднее, чем в одночасье потерять все нажитое непосильным трудом.


(обратно)

Глава 5 СЕРЕГА МЛАДОЙ


Откровенно говоря, Сема–Поинт был уверен, что Серега Младой, брат одного из самых уважаемых Воров в законе, одного из главных криминальных авторитетов города, совсем еще молодой парень. Случайно залетел за колючую проволоку по какой- то там мелочовке и был пристроен своим авторитетным братом на теплое местечко в пересыльной тюрьме. Но в действительности все оказалось совсем не так.

Прапорщик, остановившись перед дверью, нерешительно постучался и только после того, как услышал четкое хозяйское «войдите», сунул ключ в замок, дважды повернул его и тихонько приоткрыл дверь.

И только после этого негромко и подобострастно спросил, вернее сказать, поинтересовался:

— Можно, Сергей Данилович? — при этом он даже не пытался заглянуть внутрь камеры.

— Пусть войдет, — донесся красивый уверенный баритон из‑за дверей.

И прапорщик, сделав шаг в сторону, пропустил внутрь Сему–Поинта.

Камера, если можно назвать камерой вместительное помещение примерно в сорок квадратных метров. Оно было странным и, при всей аскетичности, достаточно комфортным, тем более учитывая, что там проживал лишь один сиделец. В ней имелся даже небольшой бар, отгороженный стойкой с тремя высокими металлическими стульями. На полках бара стояло несколько бутылок дорогих коньяков, виски, красные и белые вина, а также баночное пиво из Голландии.

Отдельно была выгорожена кухонька с настоящей электроплитой с двумя конфорками. Но более всего поражал отдельный туалет, скрытый занавеской. Он был выложен черным «кабанчиком» на полу, а стены, покрыты чешским кафелем с рисунками на темы из античной жизни.

В дальнем углу стоял небольшой гостевой столик с двумя креслами. Напротив, в нише, выдолбленной в мощной стене, был встроен телевизор–двойка «Сони» с кассетным видеомагнитофоном. По тем временам довольно дорогое удовольствие. Справа от него возвышалась стопка видеокассет с американскими боевиками. Бросалась в глаза и богатая икона с горящей под ней лампадкой.

В противоположном углу возвышалась широкая кровать с деревянными резными спинками, сотворенными, скорее всего, местными умельцами. Она была отгорожена самодельной деревянной ширмой, обшитой китайским шелком, на котором золотыми нитками были вышиты причудливые драконы.

Рядом с кроватью стояла тумбочка из красного дерева, на ней красовалась массивная пепельница из оранжевого стекла. Причудливой формы края, словно лепестки хризантемы, распластались в разные стороны, словно некие щупальца осьминога.

Вся мебель элитной камеры была вполне скромной и обита хорошим кожзаменителем, и она явно изготовлялась здесь же в тюремных столярных мастерских.

Хозяин «камеры» восседал в одном из двух уютных с высокой спинкой утопающих кресел, стоящих у гостевого столика, и увлеченно следил за приключениями Рэмбо на телеэкране. На вид ему было немногим за тридцать. Ухоженная стрижка с узенькой прядью седых волос, атласный халат благородного стального цвета, накрахмаленная рубашка, холеные руки с массивным золотым перстнем делали его похожим на итальянского мафиози, и только огромный нос картошкой немного портил вид настоящего аристократа.

Постояв несколько секунд исключительно для проформы и не дождавшись хоть какой‑то реакции со стороны хозяина помещения, Сема–Поинт, молча и чуть нагловато, опустился в кресло напротив Смотрящего и принялся спокойно, но цепко, осматриваться вокруг.

Несмотря на отвлекающие звуки из телевизора, Семе–Поинту довольно легко удалось сканировать мысли Сереги Младого. Может быть, потому, что они находились в закрытом помещении одни, а может быть, хозяин камеры оказался легко читаемым для Семы–Поинта:

«Дерзкий, но не наглый, себя уважаешь, не лезешь с вопросами…

…Интересно, откуда ты такой взялся?..

…Сема–Поинт… гм…

…Многозначительная «погремушка»!..

…Говорят, ты в беспредельной хате на тюрьме порядок навел…

…Странно, и чем только берешь…

…На вид и не скажешь, что можешь что‑то…

…Да и здесь на тюрьме тоже стараются тебя не задевать…

…Говорят, от одного твоего взгляда даже самые непокорные смирными становятся… Во что мне не очень верится…

…Ладно, посмотрим, чем ты, землячок, дышишь, а главное на кого!..

…Интересно, ты так свободно себя ведешь по собственной глупости или за твоей спиной кто‑то стоит?.. Но кто?..

…Нужно будет забросить «маляву» в народ: вдруг кто‑то, что‑то знает или слышал что‑то…

…Глаза голубые, взгляд открытый: такой, как ты, не будет держать камень за пазухой — открыто выскажется, если что…

…Есть в тебе, парень, нечто такое, что заставляет относиться к тебе с уважением…

…Ладно, не будем горячку пороть, посмотрим…»


Невозмутимо встав с кресла, Серега Младой, не глядя на собеседника, подошел к телевизору, выключил его, вернулся и вновь опустился в кресло.

Потом медленно поднял немигающий, пронизывающий взгляд на своего гостя и принялся безапелляционно, можно сказать даже нагло, осматривать его с ног до головы.

Сема–Поинт казался настолько спокойным, словно все происходящее его совсем не касалось: ни один мускул не дрогнул на его лице. Но это было не только внешнее спокойствие, но и внутренне он ощущал себя также невозмутимо, словно перед ним сидел не негласный «хозяин тюрьмы», а обычный коллега по несчастью.

Семе–Поинту было абсолютно наплевать на карикатурное поведение этого моложавого мужика, не наигравшегося в юности и видно до сих пор продолжающего играться «в шпионов и мафиози». Со стороны создавалось впечатление, словно Серега Младой копирует какого‑то киношного персонажа из западного боевика. В голове Семы–Поинта неожиданно промелькнуло: будет совсем смешно и грустно, если Серега Младой возьмет и да заговорит вдруг тоном Крестного отца.

Если поначалу Семе–Поинту его поведение было чем‑то даже симпатичным, то вскоре оно начало раздражать, и он решил положить этому конец:

— Что, не нравлюсь? — с вызовом спросил он.

— Не нарывайся, земляк! — недовольно заметил Серега Младой, после чего снова, не мигая, уставился на гостя в упор, словно хотел переглядеть гостя.

— А то что? — с вызовом бросил Сема–Поинт.

— Молодой, дерзкий и… — неожиданно Серега Младой резко сменил тон и примирительно добавил через небольшую паузу: — И не очень разумный…

— Это почему же я не разумный? — чуть заметно усмехнулся Сема–Поинт, с удовлетворением отметив смену настроения собеседника. — Не потому ли, что здесь на пересылке достаточно одного твоего слова, чтобы меня здесь же и закопали? Не так, что ли? Вон, даже прапор растекается перед тобой, словно говно по асфальту…

— А ты смышлен не по годам, — тихо, с чуть заметной улыбкой, отметил собеседник и дружелюбно протянул руку, — Серега Младой!

— Сема–Поинт! — представился он, отвечая крепким рукопожатием.

— «Поинт»? — переспросил смотрящий.

— Погоняло не глянется, что ли?

— Ну, почему? — пожал тот плечами и не без ехидства добавил: — Классная «погремуха»! — и тут же вновь смягчил тон вопросом: — Со смыслом, не так ли?

— Со смыслом, — согласно кивнул Сема–Поинт. — Остается понять каким и для кого?

— И какой же смысл ты вложил в него? — поинтересовался Смотрящий и не удержался: блеснул знанием английского языка: — Точка, конец или звиздец? Только вот кому?

— А это‑то как раз и совсем просто: кто как сам для себя понимает, — хитро прищурился Сема- Поинт.

— Да, действительно, в этом что‑то есть, — чуть подумав, задумчиво согласился хозяин камеры.

— Что, Сергий, пытаешься понять: есть ли смысл иметь со мной дело? — неожиданно в лоб спросил Сема–Поинт и сам же ответил: — Можешь поверить, есть!

Чуть подумав, Серега Младой с неожиданным задором вдруг воскликнул:

— Да ты никак решил поиграть со мною в детскую «отгадайку»? — он совсем по–детски рассмеялся, резко рубанул своей широкой ладонью по воздуху и решительно воскликнул: — А давай попробуем! — вновь прищурился, пожевал пухлыми губами и прямо спросил: — И о чем же я сейчас думаю?

Сначала Сема–Поинт не хотел раскрывать свое умение читать мысли собеседника, но потом подумал, что если понадобится, он всегда успеет стереть из его памяти весь разговор или то, что не понравится.

— Что ж, слушай! Сейчас тебе очень хочется понять, откуда я такой взялся? С одной стороны, тебя забавляет мое наглое поведение, с другой — раздражает, но при всем при этом, одновременно и настораживает: вдруг за мною кто‑то стоит, и ты пока еще не решил, что со мной делать и как со мной себя вести. С одной стороны, тебя, как Смотрящего, никакие устраивает, что на твоей территории появился какой‑то странный незнакомец, с которым сидельцы советуются и помощи просят, минуя тебя, с другой — тебе стало интересно: и что это за новичок такой здесь отирается?

В глазах Сереги Младого пробежали хитрые «чертики».

— Может, ты еще и отгадаешь, какое решение я приму в отношении тебя? — усмехнулся он.

— Я не гадалка! — резко оборвал Сема–Поинт, — я просто знаю! Сначала ты попытаешься определить: кто за мной стоит. И если это серьезные авторитетные люди, то будешь решать: договариваться со мной или начать воевать, — потом тихо, но очень четко продолжил: — Конечно, Сергий, ты можешь принять любое решение, можешь даже попытаться меня физически убрать… — он чуть усмехнулся.

— Попытаться? — заметив иронию, с вызовом переспросил Серега Младой.

— Бесплатный совет хочешь? — серьезно спросил вдруг Сема–Поинт, не обращая внимания на его иронию.

— Валяй, — со снисходительным интересом бросил тот.

Серега Младой вдруг ощутил, что ему действительно интересно общаться с этим незнакомцем: это как раз то, что ему давно так не хватало. До оскомины надоели эти пустопорожние базары и разводы глупых ситуаций.

Серега Младой вдруг почувствовал, что этот парень все больше начинает ему нравиться, причем и сам не понимал, почему это происходит: обычно он не был таким сентиментальным.

— То ли еще будет! — подмигнул вдруг Сема- Поинт.

Смотрящий бросил на него быстрый, удивленный взгляд:

«Я что «вслух» подумал или этот парень может читать мысли?» — подумал он.

— Умный человек любую, даже самую проигрышную ситуацию постарается повернуть в свою пользу, — нравоучительно пояснил Сема–Поинт, как бы перебивая непрошенные мысли собеседника, — а теперь, если не возражаешь, выслушай мой совет. Твоя «шапка» Смотрящего лично меня, Сергий, ни с какого бока, не согревает: не нужна она мне и все тут! Как говорится, не мой это уровень.

Сема–Поинт специально высказался двусмысленно: пусть Смотрящий сам догадывается, что его гость имеет в виду. То ли что Сема–Поинт не дорос еще до такой чести, чтобы быть Смотрящим, то ли награда не слишком для него почетна…

Сема–Поинт выдержал небольшую паузу, словно предоставляя возможность собеседнику подхватить дискуссию, а когда тот промолчал, продолжил:

— А потому, поверь, я тебе не соперник, а независимый человек со стороны, который готов временно, пока не отправлен на этап, поиграть за твою команду, то есть принести тебе несколько бесплатных очков в борьбе за власть и уважение в тюрьме, за которой ты присматриваешь… — Сема-Поинт постарался говорить убедительно.

— Бесплатных? — недовольно нахмурился Серега Младой и добавил с апломбом: — Могу и заплатить!

— Не сомневаюсь нисколько, — примирительно кивнул Сема–Поинт, — но мне от тебя ничего не нужно…

— Совсем? — недоверчиво спросил тот.

— Совсем! — твердо заверил Сема–Поинт.

— Тогда в чем здесь твоя польза? — непонимающе нахмурился Серега Младой. — Бесплатно даже чирей не вскочит: простудиться нужно! — ухмыльнулся он.

— Понимаешь, Сергий, мы с тобой вроде бы играем на одном поле, в одну игру, но перед нами стоят разные задачи… — попытался объяснить Сема–Поинт.

— И какие же задачи я ставлю перед собой? — в голосе Смотрящего появилось явное раздражение.

— Ты действительно хочешь услышать независимый взгляд со стороны? — спросил Сема–Поинт.

— Хочу!

— Что ж, слушай! — заводясь, воскликнул Сема-Поинт. — В свое время ты окончил политехнический институт, подавал отличные надежды, однако… — Сема–Поинт сделал многозначительную паузу.

Смотрящий нетерпеливо дернулся.

Не обращая внимания на его нетерпение, Сема-Поинт повторил несколько раз:

— Подавал, подавал, подавал…

— Пластинку заело, что ли? — оборвал тот.

И вновь Сема–Поинт никак не среагировал на его дерзкий вопрос:

— То есть ты слишком долго числился «молодым специалистом», и тебя это устраивало до тех пор, пока ты сам не понял, что уже вырос из категории «молодых и перспективных». Если раньше тебя вполне устраивало, что все вокруг считали тебя «перспективным, подающим надежды работником». То позднее, когда возраст перевалил за тридцать, а ты все еще не сделал никаких существенных открытий, за которые можно было бы гордиться, ты сорвался и по–черному запил, пытаясь утопить свои комплексы на дне алкогольного угара…

Серега Младой с интересом слушал, даже не пытаясь скрыть своего искреннего удивления.

— Если коротко обозначить твое состояние в тот момент, — продолжил Сема–Поинт, — то ты просто пересидел в молодых. Говоря языком спортсменов: перегорел на старте. Ты вроде бы готов рвануть вперед, а старт все откладывается и откладывается. Но если у спортсменов старт откладывается по причинам, независящим от самих спортсменов, то свой старт ты откладывал и откладывал сам, вот ты не только перегорел, но и сорвался в алкогольном угаре.

Сема–Поинт постоянно следил за тем, как реагирует на его слова собеседник: пока его реакция нравилась. В какой‑то момент он даже подумал, что Серега Младой вполне может стать его преданным сторонником.

И он с удовольствием продолжил:

— В молодости тебе все легко доставалось: отличная память, хорошие мозги, но к тому, чем тебя наградила сама природа, не хватало только одного, но весьма существенного ингредиента. Чтобы можно было изобрести какой‑нибудь полезный продукт: ТРУДОЛЮБИЯ. И если раньше тебя выручали природные данные и феноменальная память, то сейчас нужно было пахать, постоянно развиваться всесторонне, знакомиться с новинками в области, в которой ты работал, а тебе не хотелось, а попросту сказать — было лень работать. А тут еще перед глазами и пример старшего брата, который, в отличие от тебя, звезд с неба не хватал, да и природа его обделила: не дала такой памяти, как у тебя, но несмотря на тюрьмы, ему все удавалось… — Сема–Поинт взглянул на собеседника.

Тот выдержал взгляд — не отвернулся, однако промолчал, хотя его явно подмывало о чем‑то спросить своего визави.

— И в какой‑то момент, — продолжил Сема- Поинт, словно размышляя сам с собой, — ты вдруг стал задумываться: как же так получается, что ты, окончив институт с отличием, работаешь простым инженером и еле–еле сводишь концы с концами. В то время как у старшего брата, который звезд с неба не хватал, да к тому же, отсидевший несколько сроков в местах не столь отдаленных, все в полном порядке. Кстати, с семьей тебе тоже не повезло: женился вроде бы по любви, ребенок родился, сынок Константин, а семьи‑то никак и не получилось. Да–да, не о том мечтала влюбленная в тебя однокурсница Анастасия! Поначалу все подружки завидовали ей, вон какого парня себе отхватила! Не только красив, но и перспективный работник. Пара–тройка лет и докторскую диссертацию защитит, а там, глядишь, и звание профессора не за горами.

Смотрящий опустил глаза: этот незнакомец словно рентгеном высветил всю его жизнь, заставил заглянуть в самые укромные уголки его памяти.

Сема–Поинт отлично понимал, что происходит на душе Сереги Младого, но даже в мыслях не хотел щадить его самолюбие:

— Но годы шли, а никаких продвижений по службе не было, — продолжил он свое психологическое разоблачение собеседника. — Начались семейные ссоры, все чаще и чаще хотелось найти родственную душу, которая пожалела бы тебя, по головке погладила. Но такого человека, на постоянной основе, не находилось: недели, максимум, двух, хватало любой, даже самой глупой бабенке, на то, чтобы разобраться в твоем характере и нежелании делать что‑либо не только для кого‑то, но даже и для себя самого. А тут еще все окружающие тыкают примером старшего брата, который все время перед глазами, у которого не то, что института, среднего образования‑то никогда не было! А вот, видишь ли: раскрутился так, что и на тачке ездит, и уважаем всеми и денег — «куры не клюют» — живет себе припеваючи и в ус не дует. И ты вдруг подумал, а ты, Серега, чем хуже? И все эти укоры жены и лжеприятелей в какой‑то момент настолько достали, что тебя, Серега, задушила, настоящая жаба.

Сема–Поинт вновь сделал паузу и вдруг резко, словно из пистолета, бросил ему в лицо, чеканя каждое слово, словно обвиняя собеседника:

— Постепенно в твоем воспаленном мозгу и родилась мысль, которую взращивало все твое пьяное окружение: тебе захотелось убить брата. Почему? Да ты и сам толком не знал: хочется убить и все тут!..

Серега Младой, явно не ожидая такого поворота в разговоре, дернулся, даже вскочил с кресла, с явным желанием броситься на своего гостя, чтобы порвать его в клочья, но единственное, что он успел, это выпалить:

— Это неправда!

Но это вырвалось из него столь неуверенно, что он так и застыл с открытым ртом, словно был остановлен партнером по детской игре в «замри!»

Внезапно Сергею пришло в голову, что этот странный незнакомец прав на все сто процентов, а если так, то злиться‑то он должен только на самого себя. Он не знал, что делать: говорить самому или слушать этого странного парня. С одной стороны, ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда за свою никчемно прожитую жизнь, за свои страшные мысли убить брата, но, с другой стороны, ему вдруг захотелось выговориться, излить свою душу.

С ним произошло то, что обычно происходит с людьми, волею судьбы оказавшимися в одном купе поезда, следующего на дальнее расстояние.


Автор это называет «синдромом попутчика».

Близким людям не всегда откроешься и поделишься своими личными проблемами, а незнакомому человеку, с которым, возможно, никогда больше не увидишься, с большим удовольствием расскажешь обо всем, даже самом сокровенном. Вроде бы поделился, рассказал и скинул с себя груз, который носил в себе долгие годы, скрывая даже от самого себя. Облегчился, так сказать…


Сема–Поинт, не мигая, всматривался в глаза Сереги Младого, пока в них не появилось просьба выслушать его.

— Теперь ты все о себе понял? — едва ли не шепотом спросил Сема–Поинт: — Кивни, если понял?

Серега Младой тут же резво закивал головой и Сема–Поинт взмахнул рукой.

Серегу Младого сразу отпустило, его мышцы расслабились, он виновато вздохнул, и ему действительно захотелось излить свою душу этому незнакомому парню:

— Ты прав, земляк, в то время меня всё и все так достали, что сначала даже захотелось покончить с собой. А когда духу не хватило, и я осознал, что я в душе трус, меня охватила такая злость, причем не столько на окружающих, сколько на себя самого, что почему‑то я пришел к выводу, будто бы во всем виноват мой старший брат. Ведь гораздо проще обвинить кого‑то, чем самого себя, тем более в алкогольном непросыхании. Вот я тогда и продал какие‑то тряпки, магнитофон и бросился на поиски пистолета. Почему‑то я решил, что убить кого‑то из пистолета гораздо проще. Да видно, масло не было еще разлито на рельсах…

Сема–Поинт чуть усмехнулся: надо же, даже Булгакова цитирует!

Но Серега Младой ничего не заметил и продолжил свою исповедь:

— Но, видно, сам Бог отвел меня от этого ужасного поступка. С этим злосчастным пистолетом я в такую задницу попал, что мог оказаться лет на пять в местах не столь отдаленных. Ствол‑то паленым оказался: на нем было столько трупов, что… — он глубоко вздохнул и махнул рукой. — Тогда‑то и подключился Саша, случайно прознавший про мою беду. Не знаю, сколько он заплатил ментам и судьям, но в тот раз мне дали условное наказание. То есть Саня в буквальном смысле за уши вытащил меня из той задницы. Кстати, это был уже не первый случай, когда он бросался спасать меня, не требуя ничего взамен. Вытащил меня, когда я по пьяни залез в киоск, потом отмазал меня, когда я украл в магазине бутылку марочного коньяка. Но для меня именно тот момент, когда я готовился его убить, а он пришел на помощь, было дико осознавать. Это оказалось столь неожиданным и непосильным для меня психологическим грузом, что я не выдержал его тяжести и спросил брата:

«Санек, ну зачем ты мне помогаешь, причем уже не в первый раз?»

Саня долго смотрел мне в глаза, и в его взгляде была такая вселенская тоска, в них было столько боли, что у меня самого сердце защемило. А он, помолчав немного, серьезно и просто ответил, что ближе меня у него никого нет на всем белом свете. Не знаю, что со мной произошло в тот момент, но я вдруг не выдержал и горько расплакался, причем плакал впервые в жизни, и признался ему в том, что готовился его убить. Потом встал перед ним на колени и принялся умолять его простить своего непутевого брата…

— Да, в тот момент, вероятно, ты и переродился, — со вздохом облегчения заметил Сема–Поинт и совсем тихо добавил: — Уверен, это были слезы очищения! Что ж, лучше поздно, чем никогда!

— Да, именно тогда я и понял, что в моей жизни есть близкий человек, ради которого я пойду на смерть и никогда его не предам…

Сергей говорил спокойно, без ложного пафоса, и его словам почему‑то верилось.

— И когда, твоего брата решили подставить противники, кстати, с тем самым пистолетом, который ты и приобрел, ты, нисколько не задумываясь, подставился сам. Подставился в тот момент, когда твоему брату мог грозить большой срок. Ты был уверен, что твой брат не виновен, но что ему никак не отвертеться перед ментами, а потому, не раздумывая ни секунды, всю вину взял на себя. Нет–нет, да тебя посещала мысль сожаления, что ты получил срок ни за что, но позднее, когда тебе случайно стало известно, что твой брат именно за тебя и приказал убить человека, который специально пытался подставить сначала тебя с паленым стволом, а потом и твоего брата. Тогда‑то ты вдруг и осознал, что за все нужно платить. И сейчас ты твердо уверен, что отбываешь срок, если и не за собственное преступление, то за то, что в свое время вел недостойную жизнь, не так ли?

— Да, землячок, ты прав, — с горечью согласился Смотрящий. — За все свои грехи нужно платить, и сейчас я плачу за то, что нагрешил ранее. Так что я отбываю не чужой, а свой срок! — он повернулся в сторону иконы и перекрестился.

Он был столь естественен и убедителен, что подозревать его в некой рисовке и браваде не хотелось.

— Вероятно, именно в тот момент, когда ты встал на защиту своего брата, прекрасно понимая, что тебя ждет лишение свободы на долгие годы, ты наконец‑то и стал настоящим братом Сане, не так ли, Сергий?

— Я в этом уверен на все сто, — согласно кивнул Смотрящий. — А брат и здесь не оставил меня своим вниманием: он обратился к уважаемым Ворам с предложением сделать меня Смотрящим здесь, на пересылке. Он сказал за меня слово, и теперь я не имею права, даже в малом, подставить его…

— Вот что, Серега, ты держись своего брата, — тихо заметил Сема–Поинт. — Конечно, у него нет такого образования, как у тебя, но в его мозгах много житейской мудрости, которая и помогает ему находить правильные решения в самые трудные моменты.

— И откуда ты такой взялся? — задумчиво спросил вдруг Серега Младой.

— Это, конечно же, чисто риторический вопрос, — усмехнулся Сема–Поинт.

— Нет, ты скажи мне, откуда ты, с такими подробностями, знаешь о моей жизни? — настойчиво спросил тот.

— А ты что, считаешь свою жизнь уникальной? — покачал головой Сема–Поинт.

— Ты хочешь меня убедить в том, что таких людей, как я много, и ты чисто эмпирическим путем сделал выкладку моей жизни? — ехидно усмехнулся Серега Младой.

— Послушай, Сергий, что ты хочешь от меня услышать: правду, в которую ты никогда не поверишь или часть правды, перемешанную с ложью, но которая тебе будет близка по духу и будет правдоподобно выглядеть? — в лоб спросил Сема–Поинт.

— Но ни первой правды, ни второй полуправды проверить будет нельзя, — как бы констатировал тот.

— Точно! — согласно кивнул Сема–Поинт.

— Вот смотрю на тебя и никак не пойму: ты и впрямь такой смелый, или и вправду готов ответить за свои слова? — действительно не понимал Смотрящий.

— А ты как думаешь?

— Да вот, думаю…

Серега Младой пристально посмотрел несколько минут в глаза собеседника, пытаясь понять, чем этот парень так привлекает его? Казалось, что перед ним не молодой парень, а многоопытный старец, вещающий мудрые слова.

И вдруг задал вопрос, который, честно говоря, Сема–Поинт никак не хотел услышать от него:

— Ответь мне, как ты относишься к Перестройке?

— Чего это тебя на политику вдруг потянуло? — удивился Сема–Поинт.

— Потом скажу, сначала ответь!

Сема–Поинт несколько минут смотрел ему в глаза, пытаясь понять: шутит он или всерьез спрашивает, и вдруг пришло в голову, что в мозгу Сереги Младого действительно давно крутится важный вопрос, для его понятия, о том, в какой стране он живет.

А потому Сема–Поинт решил всерьез поделиться своими мыслями:

— Поначалу, когда Горбачев замутил эту Перестройку, подумал, неужели к власти в России пришел руководитель, который печется о своем народе? Но когда он допустил первый прокол с запретом на алкоголь, понял, что с русским народом такое насилие не пройдет. Русский человек может вытерпеть многое, на многие лишения пойдет: на голод, холод, бедность, но только ему нельзя запрещать пить водку! Я понял, что Горбачев простой популист, который хочет добиться уважения своего народа любыми, причем совершенно неважно какими, путями! Но пройдет какое‑то время, и народ быстро отрезвеет от звонких, но пустых, ничего не созидающих, лозунгов, сдаст его со всеми потрохами и откажется от него! С начала Перестройки прошло около трех лет и что? Да ничего! Как не было ничего в магазинах жрать, так и нет! — с каждым словом в голосе Семы–Поинта все больше проявлялись нотки обвинения. — Ты не слышал последнюю народную мульку?

— Какую?

— «Девки стонут, девки плачут!

И не знают, как им быть?

Мишка может только нАчать,

Но не может углубить!»

— А что, здорово! У нас самый талантливый народ в мире! — с пафосом воскликнул Сергей Младой.

— И очень терпеливый! Народу жрать нечего, а Горбачев и его клика все митингуют и митингуют! Как сказал один великий русский мыслитель: «Доколе?»

— Это надо же! — с удивлением воскликнул Серега Младой, — ты хотел узнать, почему меня на политику потянуло? Знаешь, Сема, ты очень напомнил мне одного человека, с которым я пересекся однажды на одной пересылке. Он из Москвы. Не знаю, насколько правда, но говорят, он закончил ВГИК, и погоняло у него соответствующее: Режиссер.

— И чем мы с ним похожи? — заинтересовался Сема–Поинт.

— Да он даже теми же словами говорил о Перестройке и Горбачеве, что и ты! Говорил, что этот Меченый просто морочит народу голову и у власти ему долго не продержаться! — воскликнул Смотрящий. — Не веришь? Думаешь, выдумываю? — он вдруг быстро встал, подошел к тумбочке, достал из нее потрепанную тетрадку, торжествующе поднял над головой и провозгласил голосом древнегреческого мыслителя: — Эврика!

— Что это? — не понял Сема–Поинт, кивнув на блокнот.

— Режиссер этот тогда много стихов своих нам читал, и несколько, которые мне больше всего понравились, мне удалось записать! Жалко, что опасно было записать стихи о Ленине: там такое, что Режиссера более двухсот суток в ШИЗО продержали!

— Восточная мудрость гласит: «Мертвого льва может пнуть даже заяц!»

— Мертвого? — встрепенулся Серега Младой. — А как же вечный постулат: «Ленин живее всех живых!»?

— В логике тебе не откажешь. Сдаюсь! — улыбнулся Сема–Поинт и поднял руки над головой. — И что там было в тех стихах, что менты его гнобили столь жестоко?

— Помню только некоторые, из последних строк:


Ну, ничего, придет пора —
Тебе наш вождь велеречивый,
И пнет в твой лоб плешивый!..

— Жестоко, — только и нашелся, что сказать Сема–Поинт.

Ему вдруг показалось, что его душу окунули во что‑то неприятное, мерзкое.

— Если ты не против, то я зачитаю тебе парочку из его творений?

— С интересом послушаю! — не совсем уверенно кивнул Сема–Поинт.

— Ну, слушай! — Серега Младой быстро полистал блокнот и начал читать с выражением:


Отечество в опасности! На митинги, друзья!
Удар наносят Гласности, нам больше ждать нельзя!
Задушат демократию, в ГУЛАГ загонят нас,
И вновь, как прежде партия зовет рабочий класс!
Зовет дружины красные на бой с интеллигентами,
Они, дескать, опасные — отбросим сантименты мы!
И для борьбы с врагами сплоти ряды карателей,
Знамена расчехлим, в концлагеря мечтателей,
Как встарь, определим!
И больше всех стараются бандиты с партбилетами:
На Ельцина бросаются, расправою грозят!
Гидасковы, Андреевы и тысячи других…
На щит поднимут Берию, Вождей им дорогих…»

Он победоносно взглянул на собеседника:

— Ну, как?

— Ты прав, готов подписаться под каждым его словом! — серьезно согласился Сема–Поинт.

— А вот еще…


Душа болит, в смятенье ум: похоже, кончилась игра!
Уж Перестройки шумный бум не принимают на «ура!»
Как мыльный шарик невесом:
Вдруг лопнул миф о жизни сладкой!
ЦК с законом в унисон нас бьют по–прежнему украдкой!
Схожу с ума, теряя разум: ДОКОЛЕ можно издеваться?
И сколько будет тугодум над Человечеством смеяться?

Ни комариные укусы, ни мед в устах Секретаря,
Не изменяют наши вкусы. Пугают СПИДом лекаря!
И льют на мельницу сиропом, и шьют саван на род людской.
И ностальгия по холопам их возвышает над толпой.
Пусть никакие обещанья, посулы, просьбы, указанья —
Нас в заблужденье не введут! Лишь в баснях добр медведь!
И лгут партийные изданья. Нас к благоденствию зовут.
Но будьте бдительны!
И впредь не подчиняйтесь приказаньям!
На перепутье двух дорог ищите только третью!
Ложь не пускайте на порог, иль биты будете вы плетью!
Я знаю — риск велик и новое — пугает!
Но долгожданный счастья миг борьбу предполагает!

Закончив читать, Смотрящий задумчиво посмотрел Семе–Поинту в глаза и через паузу, словно давая собеседнику поразмыслить, вновь воскликнул:

— А? Каково сказал этот Режиссер? Откуда в человеке столько мудрых мыслей? Кажется, что он заглядывает в твое нутро и выворачивает твою душу наизнанку!

— Да, действительно, круто! — с некоторой печалью заметил Сема–Поинт.

Ему вдруг так захотелось, чтобы его мысли о Горбачеве никогда не подтвердились в будущем, что даже скулы свело. Но сам тут же мысленно заметил: «К сожалению, это невозможно! Человека, столько лет варившегося в партийных кругах, невозможно исправить! Как говорят в народе: «Черного кобеля не отмоешь добела!»

А Серега Младой, все еще находясь под впечатлением стихов, задумчиво проговорил:

— Мне кажется, что только теперь я понял, почему к тебе братва так тянется! Ты, Сема, как тот большой удав Каа из сказки о Маугли — вроде бы и страшно с тобой, а душа сама к тебе навстречу тянется, — потом тихо добавил: — Ладно, вскрытие покажет… — а громче спросил, словно ставя точку в серьезном разговоре: — Что будешь? Коньяк, водку?..

— И пиво тоже! — Сема–Поинт весело рассмеялся…

Первый тост предложил хозяин:

— Давай выпьем за то, чтобы каждый из нас не разочаровался от сегодняшнего нашего знакомства!

— Очень многозначительный и емкий тост, — заметил Сема–Поинт и добавил: — Я только «за»!

Они чокнулись, быстро выпили, закусили.

Потом слово взял Сема–Поинт:

— Между первой и второй — промежуток небольшой! Давай выпьем за наших врагов!

Сергей Младой недоуменно нахмурился.

Сема–Поинт хитро улыбнулся и продолжил:

— Пусть у них будет много денег, богатые квартиры, особняки, шикарные машины, огромные счета в швейцарских банках, и каждый день пусть они судорожно набирают три коротких телефонных номера: 01, 02 и 03…

— Ну, ты и даешь! Жестоко, но справедливо! — Серега Младой весело расхохотался: — Это надо же так придумать! Теперь всегда буду провозглашать этот тост среди босяков!..


После этого они еще около двух часов посидели за столиком, травя анекдоты и забавные истории, то ли прочитанные где‑то, то ли услышанные от кого‑то…

На прощанье Сема–Поинт все‑таки решил кое- что стереть из его памяти, чтобы Серега Младой не ощущал себя виноватым перед самим собой, раскрыв постороннему человеку весьма сокровенные тайны своей жизни…

Как бы там ни было, но они расстались в этот день вполне довольные друг другом…


(обратно)

Глава 6 Я — НЕ БЕШЕНЫЙ!


Дежурный прапорщик, все это время терпеливо дожидавшийся Сему–Поинта за дверью, не выказал никакого неудовольствия, когда его сопровождаемый вышел наконец от Смотрящего. А когда учуял запах алкоголя от Семы–Поинта, сделал вид, что никакогонарушения не замечает.

Когда они шли по коридору, им навстречу другой дежурный вертухай вел какого‑то молодого мужчину лет тридцати пяти. Правая сторона его лица была малинового цвета. Может быть, от ожога, а может, это было родимое пятно.

То ли оба прапорщика задумались о чем‑то, то ли поленились, а может, и Судьба так распорядилась, но ни тот ни другой не постучал ключами по железным перегородкам между корпусами, и получилось так, что их сопровождаемые столкнулись нос к носу, а это, как известно, запрещено правилами внутреннего распорядка.

Скользнув по парню с отметиной на лице, Сема- Поинт отвернулся: тот ему был явно незнаком

В свою очередь парень с малиновым пятном, взглянув на Сему–Поинта, поначалу вроде бы тоже отвернулся, но тут же встрепенулся и снова уставился на него, словно увидел перед собой страшное привидение.

Застыв в полной прострации, он неуверенно прошептал себе под нос:

— Бешеный… — и тут же радостно закричал во весь голос: — Бешеный!!!

Сема–Поинт вновь взглянул на него, недоуменно покачал головой и тихо заметил:

— Ты, верно, ошибся, земляк…

Однако тот словно ничего не хотел слышать и уверенно твердил свое:

— Ты чо, Бешеный, это же я — Костя Меченый! Мы с тобой парились на Одной командировке!

— Я ж говорю, что обознался ты, земляк: я — первоходок! — снова возразил Сема–Поинт.

Оба прапорщика с интересом переводили взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит.

— Ты чего мне горбатого лепишь, Бешеный? — взорвался Костя Меченый. — Тоже мне, первоходок нашелся! — ехидно хмыкнул он. — Может быть, еще скажешь, что мне во сне привиделось, как ты ментов тогда поломал на Бутырке?..

— Слушай, земляк, — тихо, но четко проговорил Сема–Поинт, тщательно выговаривая слова и, не мигая, уставившись в его глаза: — Говорю тебе, ты меня с кем‑то явно путаешь! Я тебя вижу впервые, и ни на какой командировке, тем более в Бутырской тюрьме, я ранее не сидел, это мой первый срок. Понимаешь, ты, Костя Меченый, или как тебя там, впервые меня сейчас окрестили, впервые!

Костя Меченый вдруг странно и внимательно посмотрел в глаза Семы–Поинта, и в его голове неожиданно промелькнула простая мысль: «А что если Бешеный «сухарится», то есть выдает себя за кого‑то другого и совершенно не заинтересован в том, чтобы его кто‑нибудь узнавал как Бешеного?»

Оба прапорщика продолжали наблюдать за странным поведением своих подопечных.

— Федор, ты что‑нибудь понимаешь? — спросил тот, что сопровождал Костю Меченого.

— А должен? — глядя глуповатым взглядом, спросил тот. — Слушай, Иван, может, твой мужик обознался и мой прав? Тем более что он действительно первый срок тащит. Я смотрел его документы и знаю, что его сейчас окрестили за побег…

— Ты сам‑то себя слышишь? — усмехнулся Иван и повторил его слова: — «Окрестили за побег!» А это значит, что он сидит не впервые, не так что?

— Вроде так, — озабоченно наморщил лоб Федор, но тут же снова возразил: — Но окрестили‑то его только в позапрошлом месяце, а значит, и сидел‑то он всего ничего, вот и выходит, что мой говорит правду, а твой обознался! — рассудительно добавил он и победоносно взглянул на соперника в споре.

— Чтобы Костя Меченый обознался? — усмехнулся Иван. — Нет, здесь что‑то не так, — задумчиво промямлил он, глядя на своего подопечного.

А тот вдруг неожиданно поморщился, словно от зубной боли, и, недоуменно пожав плечами, неожиданно поменял свое мнение, согласно кивая головой:

— Может, ты и прав, земляк! Просто похож ты очень на одного моего приятеля: пару лет назад, на прошлой командировке, парились вместе. Ты, земляк, не держи на меня зла: мало ли кому что привидится! — попытался он снивелировать допущенную, как ему казалось, оплошность.

— Всякое бывает, — отмахнулся Сема–Поинт и повернулся к своему прапорщику. — Ну что, Федор, пошли, что ли?..


Вернувшись в свою камеру, Сема–Поинт, ни на кого не глядя, молча прошел к своей шконке, скинул кроссовки и скрылся за импровизированной ширмой–простыней. Сейчас ему нужно было проанализировать случайную встречу с совершенно незнакомым ему зэком. У парня была такая характерная отметина на щеке, что забыть его лицо было невозможно.

Сема–Поинт сразу понял, что тот не играет и действительно уверен, что встретил своего старого приятеля. А это могло означать только одно: Сема- Поинт действительно очень похож на какого‑то там Бешеного. Может, правду говорят ученые о том, что у каждого человека в мире имеется свой двойник. Но если это так, то что, лично ему, дает это открытие?

«Стоп! Не спеши, Серафим, давай по порядку! Имеется некий парень, похожий на тебя как две капли воды. Это, во–первых! Парня этого кличут Бешеным, что явно говорит о его вспыльчивом характере. Я тоже могу завестись с полуоборота.Ментов каких‑то поломал, значит, обладает искусством драться. Может быть, служил в спец- войсках, воевал, как и он сам. Исходя из мыслей Кости Меченого, Бешеного он давно не видел, а судя по его испуганному виду, явно считал его погибшим. Если это так, то почему Костя Меченый был так напуган? Вроде бы он был искренне рад видеть его живым, а значит, тот действительно был ему приятелем. Но почему такой испуг? Такое впечатление, что Костя Меченый знает что‑то такое, о чем он не успел «услышать» из его мыслей. Интересно, о каком побеге промелькнуло в его голове? О том, в который ушел сам Меченый, или о том, в какой ушел его приятель Бешеный? Но если они были приятелями, то почему испуг при виде его? Объяснение может быть только одно: этот Бешеный перешел дорогу каким‑то силам, которые вызывают страх у такого, как Костя Меченый» …

И Сема–Поинт понял, что ему обязательно нужно еще раз пообщаться с этим Меченым. Для чего? Чтобы разобраться и только после этого принять нужное, правильное решение. Сейчас Сема–Поинт понял, что господин Случай не зря столкнул его с Меченым, который узнал в нем какого‑то Бешеного. Вполне возможно, что это какой‑то знак для него, но какой?

Размышляя над всем этим, Сема–Поинт, при всем кажущемся безразличии к коллегам по несчастью, внимательно следил за своими соседями по камере в щель между простынями. От его внимания не ускользнул тот факт, что один из старожилов камеры, парень лет тридцати, по прозвищу Мишка Косой, по пьяни ограбивший небольшой магазинчик, едва Сема–Поинт отошел от дверей, тут же бросился к кормушке и принялся о чем‑то расспрашивать дежурного прапорщика, во всю жестикулируя руками.

Разговор был настолько тихим, что услышать что‑либо было невозможно. Тем не менее Сема-Поинт сразу понял, что Мишка Косой пытал вертухая о нем самом. Это подтвердилось и дальнейшими действиями Мишки Косого. Когда кормушка захлопнулась, а Мишка Косой, тоже ожидающий этапа и осужденный за то ограбление на восемь лет строгого режима, сразу собрал вокруг себя троих членов своей «семьи» и что‑то быстро начал им рассказывать, нет–нет, да и бросая взгляды в сторону шконки Семы–Поинта.


Автор поясняет, что «семья» в местах лишения свободы — это несколько человек, сблизившихся по духу и мировоззрению, и сплотившиеся в единый коллектив уважающих друг друга. Все вопросы в такой «семье» решаются коллегиально, но имеется и свой вожак, то есть старшой, к мнению которого, как правило, прислушиваются остальные.

Члены «семьи», в любой ситуации, поддерживают друг друга, встают на защиту интересов каждого, даже с помощью физической силы, поровну делятся между собой всем, что покупают в тюремном магазине или получают в «дачках», присылаемых родственниками.

Именно в таком сплоченном коллективе гораздо проще выжить за колючей проволокой. Одиночке выжить много труднее, особенно если такой одиночка не обладает даром дипломатии и не способен обходить острые углы в экстремально–опасных ситуациях.

Бывали случаи, хотя и редкие, когда такая «семья» успешно противостояла даже признанным тюремным Авторитетам.


Сема–Поинт с интересом наблюдал за их незапланированным собранием.

Парни слушали Мишку Косого внимательно, согласно кивая головами. Когда тот закончил свой рассказ и о чем‑то спросил их, они дружно закивали в знак согласия. После этого Мишка Косой подошел к оконной решетке и прошуршал там, среди пакетов со съестными припасами их «семьи». Отобрав несколько наименований, он все тщательно завернул в газету, затем подошел к шконке Семы- Поинта.

Остальные сидельцы камеры с любопытством наблюдали за ним.

— Земляк, можно с тобой пообщаться? — тихо спросил Мишка Косой, обращаясь к закрытой простыне.

— О чем? — поинтересовался Сема–Поинт, не высовываясь наружу. — Совет нужен, что ли?

— Да нет, земляк, просто наша «семья» решила угостить тебя из полученной накануне дачки, — чуть смущаясь, ответил Мишка Косой.

— В честь чего это вы так решили? — Сема- Поинт притворился, что не понимает его.

— Ни в честь чего‑то особенного, а просто так, как говорится, уважения для… — пожал тот плечами.

Чуть помедлив, словно раздумывая, Сема–Поинт приподнял простыню, и Мишка Косой вежливо положил перед ним бумажный пакет.

— Вот угостись от нашего стола, чем Бог послал, — сказал он и вопросительно взглянул на него.

Не говоря ни слова, Сема–Поинт развернул сверток и увидел там кусок копченой колбасы, сырок «Дружба», добрый ломоть дефицитного в местах лишения свободы белого хлеба, луковицу и пару ноготков чеснока: настоящий деликатес в тюрьме из‑за постоянной нехватки витаминов.

— Хорошо, — коротко ответил Сема–Поинт, давая этим понять, что подарок им принят, после чего опустил назад простыню и скрылся за ней.

Мишка Косой довольно хмыкнул и тут же вернулся к своим приятелям.


Автор хочет пояснить: это подношение не было формальным: каждый из этих продуктов особо ценится за колючей проволокой, а одним ноготочком чеснока вполне можно было пару дней натирать корочку хлеба всем четверым, хотя бы немного скрашивая безвкусную тюремную баланду «вольным запахом». В любом случае Сема–Поинт оценил это подношение, хотя и сразу понял, что оно напрямую связано с тем, что ему была оказана честь встретиться с самим Смотрящим. Дежурный прапорщик во всех красках расписал эту встречу и то, что Смотрящий его встретил не только со всеми почестями, но и то, что никаких репрессивных последствий для строптивого новичка с его стороны не последовало, Рассказал даже то, что Смотрящий выпивал с ним коньяк.


В этом Сема–Поинт не ошибся, но он не знал, что неожиданная встреча с Костей Меченым в тюремном коридоре не прошла незамеченной, и прапорщик Федор, который водил Сему–Пойнта к Сереге Младому, тут же поспешил к Смотрящему, чтобы все рассказать.

Осторожно постучав в дверь, прапорщик приоткрыл кормушку.

— Чего тебе, Федор? — недружелюбно спросил Смотрящий: он очень не любил, когда его беспокоили по пустякам.

— Информация есть, — многозначительно ответил тот.

— Сколько стоит твоя информация? — с усмешкой бросил Серега Младой.

Сам решишь, сколько, — хитро прищурился Федор.

Однажды он уже обжегся на своей жадности: запросил больше, чем нужно, и в результате ничего не получил.

— Ладно, не обижу: говори! — заверил Серега Младой, даже в голосе не выказывая своей заинтересованности.

— После того как я повел твоего гостя назад в камеру, нам на пути встретился один зэк, который утверждал, что знает Сему–Поинта…

Слова прапорщика заставили чуть напрячься Смотрящего: на ловца, как говорится, и зверь бежит. Чуть подумав, он, как можно безразличнее, пожал плечами, словно взвешивая: нужна ли ему эта информация.

— И что тебя насторожило? Ну, знает и знает: в чем тут фишка? — недоуменно спросил он.

— А фишка в том, что он‑то его узнал, а тот — в полный отказ пошел!

— Кто тот? Кто он? — раздраженно оборвал его, Серега Младой.

— Того, кто узнал Сему–Поинта, кличут Костей Меченым, и он, когда столкнулся с ним, стал говорить про то, как они сидели вместе, а Сема–Поинт ему на это и говорит: обознался ты, мол, земляк, я по первой ходке иду… — взахлеб рассказывал Федор.

— И что еще?

Прапорщик вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

— Да, вот еще что: Костя Меченый называл его Бешеным!

— Ты уверен? — нахмурился Смотрящий: показалось, что ему уже ранее приходилось слышать это прозвище.

— Гадом буду! — перекрестился прапорщик. — Бешеным он его называл, это точно!

— И что потом?

— А что потом, — прапорщик пожевал губами, — Сема–Поинт вдруг уставился на него в упор и говорит: ты, мол, парень, обознался, вижу тебя впервые, и ранее никогда не был на командировках. Мол, это моя первая ходка!

— И что Меченый?

— А Костя Меченый вдруг покачал головой и сказал, что да, наверное, он ошибся: мол, похож на его приятеля очень… — прапорщик преданно уставился на Смотрящего.

— И все?

Прапорщик наморщил лоб, пытаясь вновь и вновь проиграть в памяти весь разговор Кости Меченого с Семой–Поинтом. И вдруг вновь стукнул себя по лбу:

— Вспомнил! — он обрадовался так, словно нашел миллион долларов.

— Говори!

— Костя Меченый напомнил ему о том, как он, на той командировке якобы поломал каких‑то там ментов! — пояснил Федор.

— И что тот?

— А тот все твердит одно и то же: я ни я и лошадь не моя! А сам, между прочим, уже второй срок получил: за побег! Правда, сидел совсем ничего: пару недель каких‑то, и в побег ушел, — прапорщик победоносно взглянул на Серегу Младого, явно ожидая поощрения.

Смотрящий вытащил пару десяток и протянул вертухаю, потом спросил:

— Стакан водяры накатишь?

— Почему нет? Если нальешь, — довольно хмыкнул тот, пряча деньги в карман…


Поначалу Серега Младой хотел сразу вызвать к себе этого Костю Меченого, но подумал, что не стоит горячку пороть. Первым делом нужно обо всем спокойно поразмыслить.

Во–первых, Серегу Младого смущало, что Меченый, вначале уверенный, что узнал в Семе–Поинте какого‑то там Бешеного, так быстро пошел на попятный.

Во–вторых, Смотрящий решил разобраться, откуда ему самому известно погоняло «Бешеный»? Не могло же оно просто так, ни с того ни с сего, всплыть в памяти.

И, в–третьих, почему этот Сема–Поинт говорит, что у него первая ходка, хотя уже сидел, и второй срок получил за побег? Что‑то здесь явно не сходится…

Когда прапорщик ушел, Серега Младой еще и еще раз проанализировал полученную от него информацию. Кроме того, он, вспоминая общение со странным новеньким, все больше приходил к мысли, что не мог такой человек, как Сема–Поинт, проколоться на такой ерунде. Но и Костя Меченый не мог, ни с того ни с сего, узнать в незнакомце своего давнего приятеля.

Тогда что? Если Сема–Поинт не врет, то врет Меченый? А если и он не врет, то что?

Серега Младой принялся быстро ходить по своей «камере» из угла в угол. Неожиданно он резко остановился как вкопанный. А может быть, все гораздо проще: обыкновенное стечение обстоятельств? Просто Сема–Поинт действительно оказался очень похож на этого Бешеного. Но для полной уверенности, что это и является истиной, необходимо повидаться с первоисточником, то есть с Костей Меченым.

Он нажал на кнопку вызова, проведенную специально на пульт дежурного по корпусу.

Через минуту старший прапорщик открыл кормушку:

— Какие‑то проблемы? — спросил он.

— У меня — никаких проблем нет и быть не может! — сухо заметил Смотрящий, — Что, Федор уже сменился?

— Да, полчаса назад: может, я могу чем‑то помочь?

— Можешь… — кивнул Смотрящий. — Ты, вот что, Саныч, приведи‑ка мне Костю Меченого.

— Это что, фамилия такая? — не понял тот.

— Это его погоняло, — теряя терпение, ответил Серега Младой. — Ты чего, Саныч, контингент свой не знаешь?

— Извини, Серега, задумался.

— Какой я тебе Серега? — вспылил Смотрящий. — Для тебя я Сергей Данилович.

— Да, конечно, Сергей Данилович, — миролюбиво согласился тот. — Сейчас доставлю Меченого. Перед этим ему сказать нужно что‑нибудь?

— Ничего говорить не нужно, скажи просто: я, мол, вызываю для разговору…

Не прошло и часа, как Костя Меченый уже входил в камеру Смотрящего.

— Сан Саныч сказал, что ты хочешь меня видеть, — без тени беспокойства проговорил Костя Меченый, с интересом осматривая помещение.

— Ты ж вроде как бы «москвач», как сюда‑то занесло? — поинтересовался Серега Младой.

— Во–первых, не из Москвы я, а из Подмосковья: есть такой небольшой город под Москвой — Копотня называется, может, слышал?

— Даже бывал там, с вашим Рокотом встречался, перетирал с ним кое‑что.

— Отошел Темка–Рокот в мир иной, — со вздохом поморщился Костя Меченый.

— Замочили? — насупился Смотрящий.

— Нет, цирроз печени свалил, — Меченый пожал плечами, словно говоря: все там будем.

— Что ж, давай помянем: хорошим братишкой был, правильным, не гнилым пацаном был, — хозяин камеры направился к бару.

— Пацаном? — подхватил с досадой гость. — Он уже полтинник в прошлом году разменял, — потом догадливо ухмыльнулся: — Проверяешь, что ли?

— Зачем мне тебя проверять: за тебя люди уже слово сказали? — спокойно ответил Смотрящий, — пацаном я назвал его в босяцком смысле, — он плеснул водки в две граненые рюмки и предложил: — Пусть земля ему пухом будет.

Они выпили, не чокаясь и не закусывая. Потом, по знаку Сереги Младого, Костя Меченый опустился в кресло и приготовился слушать своего визави.

Смотрящий присел напротив и смотрел мимо гостя отсутствующим взглядом. Создавалось впечатление, что он хочет о чем‑то спросить, но не знает, как начать.

Косте Меченому некуда было торопиться, а потому он продолжил озираться по сторонам, впервые оказавшись в такой камере.


Серега Младой действительно не знал, с чего начать разговор: незадолго до прихода Кости Меченого ему сообщили одну информацию, которая сразу напомнила ему о том, когда он услышал прозвище Бешеный. В тот день он гостил у брата в Москве, у которого была назначена важная встреча с несколькими Ворами из пяти регионов Сибири. На этой встрече Саню Омского попросили быть третейским судьей.

Серега сказал брату, что может уйти и спокойно погуляет по Москве, чтобы не мешать встрече, но Саня Омский твердо заметил:

— Нет, братишка, пора мне тебя знакомить с авторитетными людьми.

— Еще ляпну что невпопад, — попытался возразить Сергей.

— А ты слушай больше и говори только тогда, когда тебя спросят: сам инициативу не проявляй! Среди братьев моих инициатива может быть наказана! — посоветовал старший брат и тут же подмигнул: — Но мне кажется, до расспросов дело не дойдет: виноватым будет не до расспросов, — и рассудительно добавил: — Виноватому нужно вину свою загасить.

Старший брат оказался прав: почти все время гости оправдывались друг перед другом и предлагали разные варианты, чтобы отмазать одного из своих близких, который не по своей вине попал в переплет. Если Сереге не изменяет память, то вина того парня заключалась в том, что он поручился за своего родственника, а тот его подставил. К счастью, сумма подставы оказалась не столь внушительной, и вскоре стороны, благодаря уму и таланту Сани Омского, пришли к мировому соглашению. Причем каждый из гостей был уверен, что именно он отделался гораздо меньшими затратами, чем его противник.

Позднее старший брат, которому, как одному из авторитетных Воров Сибири, и было поручено развести ситуацию, заметил, что если бы гости поторговались, то отделались бы еще меньшими суммами.

В этом и состоял весь секрет Сани Омского: он мог так законопатить мозги каждой из спорящих сторон, что в конце беседы каждая сторона оставалась довольной и была уверена, что получила больше дивидендов, чем задумывала до этой встречи.


Своего брата Серегу Саня Омский представил гостям после того, как договаривающиеся стороны «ударили по рукам»:

— А это мой младший братишка, Серегой кличут: прошу любить и жаловать, — с улыбкой представил он и уже серьезно добавил многозначительным тоном: — Если он когда‑нибудь придет от моего имени, прошу верить, как мне самому.

Каждый из гостей крепко пожал Сереге руку, и один из них неожиданно предложил:

— Если тебя еще не крестили, то предлагаю для тебя отличное погоняло — Серега Младой.

Братья переглянулись: Серега пожал плечами, а старший брат подмигнул:

— А что, мне нравится! Решено: пусть с этого дня ты будешь Серега Младой! — провозгласил он, а потом шутливо воскликнул: — Отдай своему крестному пайку сахара!

— А можно, вместо сахара шоколад? — смущенно спросил Сергей и тут же пояснил еще больше смущаясь: — Сахара в доме нет…

Присутствующие весело рассмеялись, и эта непосредственность младшего брата принимающего Вора разрядила обстановку, и далее встреча пошла непринужденно и даже весело.

Серега Младой уже не помнил, кто из криминальных гостей завел разговор о какой‑то командировке, на которой отбывал наказание один из его приятелей, но именно в связи с этой командировкой и всплыло прозвище Бешеный. И в том разговоре речь пошла о его побеге с каким‑то Угрюмым и Тихоней. А дальше Сергей почти ничего не помнит: очень здорово перепил в тот вечер. Так, разрозненные эпизоды: кто‑то погиб, кто‑то выжил.

Однако было и нечто, что твердо осело в памяти Сергея из того разговора. Дело в том, что те двое, ушедшие в тот побег с Бешеным, незадолго до побега и прибыли в зону. Оказалось, для того, чтобы убить именно его — Бешеного.

Кстати, именно с той воровской сходки Серега Младой и дал себе слово «знать меру» не только в алкоголе, но и вообще в жизни.


Глядя на своего гостя, Серега Младой действительно не знал, о чем его спрашивать после своих воспоминаний. Даже хотел не поднимать тему Бешеного, но неожиданно переменил решение:

— Мне стало известно, что ты вроде бы парился вместе с Бешеным, — как бы самому себе проговорил Смотрящий.

Он уже давно пришел к выводу: чем меньше показываешь собственную заинтересованность в деле другим, тем больше правдивых сведений от них получаешь.

— Ты о том парне, в котором я увидел его? — спросил тот и тут же пояснил: — Мне просто показалось, что это Бешеный!

— Действительно показалось или это все‑таки был Бешеный? — резко переспросил Серега Младой.

— Если честно, то этот парень, Сема–Поинт, кажется, так похож на Бешеного, во всяком случае, так мне показалось в первый момент, что я всерьез подумал, что действительно вижу перед собой привидение, или двойника Бешеного! — ответил Костя Меченый.

— Почему привидение? — встрепенулся Смотрящий.

— Так я слышал, что вскоре после побега Бешеного с зоны продажные менты его завалили, — пояснил тот.

— Уверен? — насупился Серега Младой.

— Так говорили уважаемые люди, — пожал плечами Меченый, предоставляя своему собеседнику самому решать: правдивые эти слухи или нет.

— Скажи, неужели Сема–Поинт столь сильно похож на Бешеного, что даже ты его спутал с ним? — искренне удивился Смотрящий.

— Не то слово: похож! Да словно одно лицо! Только… — он скривил лицо, наморщил брови, словно пытаясь лучше освежить в памяти его лицо, — я бы сказал, что он моложе, что ли, да и шрама на щеке нет… — потом решительно добавил: — Нет, это не Бешеный! Скажу так: похож как две капли воды, и тем не менее это не Бешеный! А что, есть тема для базара? — прямо спросил Костя Меченый.

— Да нет, — отмахнулся Смотрящий, — меня не Бешеный интересует, а этот Сема–Поинт! Хочется понять, какое у него нутро, чем дышит, под кем стоит?

— Есть виды на парня? — догадливо предположил тот.

— Возможно, — задумчиво кивнул Серега Младой.

— Если тебе интересно мое мнение, то скажу: этому парню, лично я, доверился бы нисколько не задумываясь! — уверенно заявил Меченый.

— Ладно, Меченый, спасибо и за то, что откликнулся на приглашение, и за то, что высказал свое мнение: давай еще по одной булькнем и разбежимся.

— Не на чем! Если что, приглашай к себе, обращайся: помогу, чем смогу…

— Непременно! — задумчиво кивнул Серега Младой, он уже полностью ушел в свои мысли.


Встреча с Костей Меченым, его твердое мнение об этом незнакомце, вконец убедили Серегу Младого в том, что Сема–Поинт относится к тем людям, которыми не только разбрасываются, но и стараются держать в своем окружении. Таких людей лучше иметь среди своих друзей, нежели среди врагов…


(обратно)

Глава 7 2–Я ВСТРЕЧА С СЕРЕГОЙ МЛАДЫМ


Трудно предположить, какую жизнь хотел построить Серега Младой своему новому знакомому в своей тюрьме, если бы уже через неделю после встречи с ним Сему–Поинта не вызвали на этап. Узнав об этом за восемь часов до его отправки, Серега Младой решил с ним встретиться. И эта встреча очень многое определила в дальнейшей судьбе нашего героя.

Минут через тридцать после просьбы Сереги Младого к дежурному прапорщику привести к нему Сему–Поинта его впустили в уже знакомую ему дверь камеры Смотрящего.

— Мир твоему дому, уважаемый Сергий! — проговорил Сема–Поинт, переступая порог его убежища.

— И тебе не болеть, приятель! — дружелюбно отозвался хозяин камеры. — Прошу, — указал Серега Младой на знакомое кресло.

Оно стояло перед гостевым столиком, словно специально накрытым для какого‑то торжества. Армянский коньяк, бутерброды со сливочным маслом и черной и красной икрой, семга, балык и ваза с фруктами.

— Чем вызвана такая честь вновь лицезреть столь уважаемого человека? — не без иронии поинтересовался Сема–Поинт, даже не взглянув на богато накрытый стол.

— Все очень просто, Сема–Поинт, — улыбнулся Серега Младой. — Никаких тайных мыслей, поверь! В первую нашу встречу, ты, чисто по–человечески, пришелся мне по душе, а потому мне и захотелось проститься с тобой по–человечески и также по- человечески пожелать счастливого пути.

— То есть как проститься? — недоуменно переспросил Сема–Поинт. — С чего вдруг?

— Да, проститься, земляк, проститься, — подтвердил смотрящий и добавил: — К сожалению, сегодня вечером тебя отправляют на этап.

— К сожалению? — удивился Сема–Поинт. — Почему к сожалению?

— Здесь редко можно встретить умного человека, а потому и хотелось пообщаться больше, чем определено обстоятельствами, — со всей серьезностью ответил тот.

— Судя по твоему уверенному тону, мне не следует спрашивать, насколько верно то, что меня наконец‑то отправляют на этап, — заметил Сема- Поинт.

Он сразу понял, что Смотрящий обладает точной информацией, кроме того, удалось «подслушать» и его мысли о его отношении к нему.

Потому он и спросил:

— Однако рискну предположить, что тебе, коль скоро ты проявил внимание к моей скромной особе, известен и конечный пункт моего маршрута?

— Я ж не зря говорил, что передо мной умный человек, — хитро подмигнул тот. — Присаживайся! Угостись, чем Бог послал! Дорога дальняя предстоит: когда еще придется попробовать вольной пищи.

Сема–Поинт не относился к числу тех людей, которых нужно уговаривать или повторять дважды хорошее предложение. Он сразу плюхнулся в кресло, однако к пище притрагиваться не торопился.

— Ты прав, земляк, я действительно знаю, на какую командировку тебя определили…

— И как командировка, ништяк? — с некоторой иронией спросил Сема–Поинт.

— Честно сказать, отношение к этой командировке у меня двойственное, — не обращая внимания на его тон, отвечал Серега Младой. — С одной стороны, зона вроде бы вполне сытая: с воли греется нормально, менты вроде бы не борзеют, дышать дают. Короче, не красная она…

— Раз командировка не «красная», то и люди на ней правильные найдутся, не так ли, Сергий Данилович? — резонно предположил Сема–Поинт.

— Ко мне можешь обращаться просто Сергей: тебе можно, — предложил вдруг Смотрящий.

— Благодарю за оказанную честь, — серьезно проговорил Сема–Поинт и тут же предложил: — Тогда и ты ко мне можешь обращаться Сема.

— Вот и первый тост произнесен, — Смотрящий быстро плеснул по рюмкам коньяк. — За то, чтобы по–настоящему нам с тобой на «ты» перейти!

— За сказанное! — Сема–Поинт встал с кресла, за ним поднялся и хозяин стола, они перекрестили свои руки, выпили и соприкоснулись по–мужски: щеками друг к другу.

Закинув вдогонку коньяку дольку лимона, Сема-Поинт сложил бутерброды с красной и черной икрой воедино, сверху украсил его двумя дольками лимона, и с удовольствием принялся жевать это пищевое многоэтажное сооружение.

Смотрящий одобрительно кивнул, но сам не последовал его примеру: у него был хронический гастрит, и не все из пищи на столе было полезным для его желудка.

— Как говорит народная мудрость: в здоровом теле — здоровый дух, кто хорошо ест, тот хорошо и работает! — заметил он, вновь разлил коньяк по рюмкам и заговорил с кавказским акцентом: — А теперь хочу предложить поднять эту маленькую рюмку с отличным армянским коньяком за твою новую командировку! Со своей стороны, заверяю, что скажу за тебя нужное слово перед уважаемыми людьми, — Смотрящий протянул руку с рюмкой навстречу Семе–Поинту.

— Что ж, Сергий, благодарю и хочу заверить тебя, что твое доверие для меня очень много значит! — ответил он, затем чокнулся, опрокинул коньяк в рот, вновь бросил к нему вдогонку дольку лимона, пожевал, не морщась, и только после этого, поставив рюмку на столик, спросил: — А какое производство на той командировке?

— Основное — школьная мебель, причем полный цикл. От покрытия шпоном плит ДСП до непосредственной сборки столов, шкафов, тумбочек! Мужики нормально зарабатывают: и на карточку кладут, и братве не забывают подкидывать на общак, — он сделал паузу, потом задумчиво спросил, глядя в глаза собеседнику: — Ты вот что скажи мне, Сема, какие у тебя планы на жизнь нашу грешную?

— Знаешь, Серега, коль скоро мы перешли на «ты», то давай и спрашивать прямо в лоб, а не ходить вокруг да около, — предложил Сема–Поинт.

— Согласен! — рассмеялся Смотрящий и спросил прямо: — Ты кем хочешь пойти по этой жизни: простым работягой, одиночкой или же в наши ряды вольешься? Если не готов ответить сразу, то подумай немного!

— Я уже подумал! — твердо заверил Сема–Поинт. — Конечно, мне больше нравится работать одиночкой: ответственность лежит только перед самим собой, да и заботиться нужно только о самом себе, но жизненные реалии, в которых я оказался в настоящее время, говорят о том, что волку–одиночке выжить при данных обстоятельствах гораздо труднее. Именно поэтому думать мне почти не пришлось. Народная мудрость гласит: из двух зол выбирают наименьшее.

Сема–Поинт говорил спокойно и уверенно, словно действительно все весьма тщательно обдумал.

— Вот я и принял решение, влиться в ваши ряды, — подытожил он и тут же добавил: — Почему именно в ваши, отвечу? Суки продались раз, продадутся и в другой раз, а я терпеть ненавижу тех, кто предает своих! Я бы не сказал, что в ваших рядах все чинно и благородно, но вы к правде находитесь гораздо ближе, чем другие, и это меня вполне устраивает! Итак, как ты первый, кто слышит о принятом мною решении, хочу именно тебя и посвятить в одну, очень важную, подробность… — он запнулся, сделал паузу и внимательно взглянул на собеседника.

Серега Младой с интересом смотрел на него, чуть наморщив лоб.

— Точнее сказать, — решил поправиться Сема- Поинт, — не подробность, а условие, которое я поставил для себя самого и поклялся твердо следовать в своей жизни этому условию или, если понятнее, принципу.

— И что же это за условие?

— Никогда и ни при каких условиях не помогать Злу и несправедливости! — ответил Сема–Поинт.

В первый момент для Сереги Младого его слова прозвучали столь пафосно, что ему подумалось, будто бы его собеседник, в лучшем случае, шутит, а в худшем — издевается. Однако, взглянув в глаза Семы–Поинта, он понял, что у того даже и в мыслях не было шутить.

Конечно, Серега Младой понимал, что слова Семы–Поинта звучат несколько наивно: невозможно весь мир взять и запросто разделить только на белое и черное, только на Зло и Добро, ведь кроме черного и белого цветов есть все цвета радуги, да еще и оттенки, но это, скорее, был его юношеский максимализм, чем заблуждение. С опытом наверняка придет осознание, что каждая жизненная ситуация диктует свои особые условия и требует вносить свои коррективы. Тем не менее говорить сейчас об этом Семе–Поинту было неуместно, пустым сотрясением воздуха: он вряд ли услышит его.

Серега Младой сразу понял, что такие люди, как Сема–Поинт, встречаются очень редко: возможно, один на миллион. Они тверды в своих решениях и могут их поменять только в одном случае: если сами захотят этого.

А потому вслух Смотрящий сказал не совсем то, что он сам думал, а то, что захотел услышать его собеседник:

— Похвальное стремление всегда оставаться на стороне сил Добра, — с уважением заметил он.

— А на самом деле подумал: «С такими мыслями этот парень набьет себе много синяков и шишек!» — с иронией подхватил Сема–Поинт.

Серега Младой не стал ни возражать его словам, ни подтверждать их: он просто перевел разговор на совсем другую тему:

— Я очень рад, что ты решил выступить на нашей стороне, на стороне тех босяков, которые хотят, чтобы и за колючей проволокой люди чувствовали себя людьми, а не быдлом, и не скотом! Не скрою, прежде чем пригласить тебя для этого разговора, я обратился к уважаемым людям, которые слышали про тебя, но никто из них не сказал о тебе ни одного дурного слова.

— Иных уж нет, а те далече! — недобро ухмыльнулся Сема–Поинт.

Но Серега Младой либо не заметил тона собеседника, либо не захотел заметить его:

— Я не знаю, как это ты делаешь, но то, что у тебя есть Божий дар чувствовать людей, это здорово! — сказал он, потом, чуть подумав, тихо проговорил: — Честно говоря, не позавидую тем людям, которые захотят пойти против тебя…

— Спасибо, конечно, на добром слове… — кивнул Сема–Поинт, затем плеснул по рюмкам коньяка и проникновенно провозгласил: — За то, чтобы никто из нас: ни ты ни я, не огорчился в будущем тому обстоятельству, что когда‑то мы познакомились друг с другом!

— Здорово сказал! — дрогнувшим голосом произнес Смотрящий, после чего чокнулся, залпом опрокинул коньяк в рот, заразительно крякнул и весело добавил: — Хороший ты пацан, правильный, есть в тебе что‑то такое…

Серега попытался найти нужное слово, но оно никак не приходило ему на ум, и вдруг его неожиданно осенило: он хлопнул в ладоши и воскликнул, довольный, что нашел подходящее определение:

— Настоящее! Вот точное определение моих ощущений! Точно, ты — настоящий! — повторил он и добавил: — Вот, что я хотел сказать!

— Ты тоже настоящий, — с улыбкой заметил Сема–Поинт.

— Ты прекрасно понял, что я имею в виду, — казалось, он сейчас обидится. — Ладно, поясню для слабо развитых, — Сергею явно захотелось точнее донести до собеседника то, что он осознал сам: — Например, я твердо убежден в том, что ты относишься к той породе людей, кто всегда держит данное ими слово. Ты никогда не предашь близкого человека. А кроме того, ты из тех немногих людей, которых невозможно сломать психологически, или кто‑то со стороны смог бы попытаться навязать тебе свое мнение…

— Ладно, сдаюсь: я все понял, — Сема–Поинт шутливо вскинул руки вверх и зашелся в хохоте, но потом резко оборвал сам себя и вдруг спросил: — Ты можешь организовать мне встречу с Костей Меченым?

— Зачем тебе? — удивился Серега Младой, потом прищурился. — Уж не вспомнил ли ты, что знавал этого пацана и раньше?

— Нет, не вспомнил, более того, точно уверен в том, что никогда ранее с ним не встречался, но мне очень хочется узнать подробности о человеке, с которым тот меня спутал! — честно признался Сема–Поинт и тут же спросил: — Но откуда ты знаешь о нашей с ним встрече? — и догадливо хлопнул себя по лбу: — Прапор уже успел доложить?

— Угадал, — согласно кивнул Сергей. — А про Бешеного я уже все узнал: через некоторое время после общения с Костей Меченым, Бешеного что‑то подтолкнуло к побегу и он сделал ноги, а позднее, как сообщили правильные люди, он погиб от рук продажных ментов…

— Погиб? — с огорчением вырвалось у Семы- Поинта: несмотря на то, что он никогда не слышал о своем двойнике, он искренне огорчился сведениям о его гибели.

— Погиб, — кивнул Сергей, — но меня настораживает, вернее сказать, удивляет тот интереснейший факт, что в тот злополучный побег Бешеный ушел с двумя своими «торпедами» …

— «Торпедами»? — переспросил Сема–Поинт.

— «Торпедой» называют у нас того, кто послан, чтобы замочить определенного клиента… — пояснил Сергей.

— А что они говорят?

— Кто?

— Ну, эти «торпеды»?

— Обе «торпеды» погибли и уже никогда ничего не скажут, — скривил губы Смотрящий.

— Жаль…

— Ладно, Бог им судья! — заметил Сергей.

— Согласен!

— Ты как тот Герасим: на все согласен! — подмигнул Сергей.

— Уверен? — нахмурил брови Сема–Поинт.

— Да шучу я, шучу! — добродушно усмехнулся Смотрящий.

Затем, чуть подумав, он, с некоторыми чертиками в глазах, поинтересовался:

— Ты мне вот что скажи: ты что, действительно, морально поломал убийц в той тюрьме, где сидел до суда, и навел порядок в одной из пресс–хат? — неожиданно перешел на другую тему Сергей. — Или это одна из легенд о тебе, которая запущена твоими доброжелателями?

— А ты как думаешь? — хитро прищурился Сема–Поинт.

— Я привык верить своим глазам, а не слухам, — уклончиво ответил Смотрящий.

— То есть ты хочешь убедиться на собственном примере в моих способностях? — улыбнулся Сема- Поинт.

— А ты что, против этого?

— Я только «за»! — пожал он плечами. — Но ты что, действительно, предлагаешь проверить мои способности на тебе самом или я что‑то не так понял? — он хитро прищурил глаза.

Серега Младой задумчиво посмотрел на собеседника и вновь ответил вопросом:

— Неужели такой спец, как ты, прошедший войну в Афганистане, награжденный не раз за боевые действия, не имеет в заначке каких‑то примочек, чтобы закрыть тему недоверия?

В этот момент Сема–Поинт понял, что если он подтвердит, что служил в армии и даже воевал в Афганистане, то это навсегда закроет ему путь к высшему криминальному званию. А если начнет отрицать и потом вдруг все откроется, то станет еще хуже: могут и наказать. Пока нужно «стереть» из памяти Сереги Младого информацию об его службе в армии и об Афганистане. Но сначала Семе–Поинту захотелось выяснить, из каких источников Сереге известны подробности из его биографии?

— Откуда ты знаешь про Афган? — спокойно поинтересовался Сема–Поинт.

— Я же говорил тебе, что попросил кое–кого из знакомых сообщить подробности из твоей жизни до ареста. Наверно, какой‑то человек и порылся в твоей анкете, — ответил Сергей, потом, сделав паузу, добавил: — Более того, я знаю даже то, что твоя невеста погибла при очень странных обстоятельствах…

В этот момент в голове Сереги Младого промелькнуло: не зря ли он заговорил о трагической судьбе невесты Семы–Поинта? Во взгляде Семы–Поинта он ощутил такую боль, что у него самого защемило сердце, и он пожалел о своем вопросе.

— Может, тебе известны и подробности ее смерти? — мгновенно осипшим голосом с волнением проговорил Сема–Поинт.

— Пока, нет, но… — Смотрящий сделал многозначительную паузу.

— Сергей, мне очень важно знать обо всех, даже самых незначительных подробностях ее гибели, — тихо проговорил он и даже наклонился вперед, как можно ближе к его лицу, словно хотел этим жестом показать своему собеседнику, насколько важна эта просьба для него.

— Давай договоримся о следующем: я никогда ничего не обещаю до тех пор, пока не уверен, что смогу это обещание выполнить, но тебе все же обещаю, что постараюсь сделать все возможное и даже невозможное. И поверь, если что‑то удастся узнать о гибели твоей невесты, то ты будешь первый, кто узнает об этом! А теперь вернемся к нашим баранам, — многозначительно заметил он.

— О чем ты? — не сразу врубился Сема–Поинт, уйдя в мысли о своей любимой. — A–а, ты о моих способностях в рукопашных единоборствах и других моих способностях?

Именно в этот момент Сема–Поинт и стер из его памяти информацию о службе в армии и о своем участии в войне в Афганистане.

А потом продолжил:

— У меня был классный Учитель, звали его Такеши, и родом он был из Японии. Он меня и научил всему, чем я обладаю сейчас. Но ты уверен, что хочешь увидеть своими глазами мои способности? — он ухмыльнулся.

— Уверен!

— Что ж, смотри! Только у меня есть одна просьба…

— Какая?

— Не рассказывай кому‑либо о том, что увидишь сейчас… — многозначительно проговорил Сема- Поинт.

— Почему? — не понял Смотрящий.

— Подумают, что ты врешь, а значит, может пострадать твоя репутация, — пояснил он.

— Я сам решу: о чем мне рассказывать, а о чем умолчать! — упрямо заявил Сергей.

— Дело твое, конечно, но я тебя предупредил, — Сема–Поинт пожал плечами и сказал: — А теперь смотри!

Он встал, взял со стойки бара граненый стакан и протянул его собеседнику.

— И что? — не понял тот.

— Он целый, нет на нем каких‑либо трещин? Осмотри его внимательно.

— Целый и что? — повертев стакан, недоуменно спросил Серега Младой.

— А теперь вытяни руку в сторону, — предложил Сема–Поинт.

— Для чего? — не понял тот.

— А вот для чего, — на вытянутую ладонь Смотрящего Сема–Поинт поставил стакан.

Тот явно ничего не понимал и даже подумал: не разводит ли его новый знакомец, но любопытство пересилило. Он вытянулся во фрунт, снова внимательно осмотрел стакан, после чего тщательно установил стакан на ладони и осторожно снова отвел руку в сторону.

Сема–Поинт занял место напротив Сергея, в двух шагах от него, проделал несколько пассов руками. При этом он одновременно делал дыхательную гимнастику всей грудной клеткой, настраивая всю свою энергетику на выполнение определенной задачи. Потом замер на мгновение, сосредоточился, уставившись на стакан не мигающими глазами. В этот момент вся его фигура напоминала натянутый лук.

Смотрящий недоверчиво наблюдал за странными телодвижениями своего собеседника и был уверен, что ему сейчас покажут какой‑то фокус. Он даже хотел спросить о чем‑то, но не успел.

В этот момент Сема–Поинт трижды качнул правой рукой взад–вперед, сгибая ее в локте, и вдруг резко выкинул руку ладонью вперед в сторону стакана. Его ладонь неподвижно замерла в паре сантиметрах от злополучного стакана.

Смотрящему показалось, что его руку словно обожгло каким‑то пламенем, причем столь сильно, что он с большим трудом вытерпел этот жар, чтобы не дернуть рукой со стаканом. После чего недоуменно взглянул на своего собеседника, потом на стакан, который спокойно продолжал стоять на его ладони. И уже хотел задать сакраментальный вопрос:

«И что дальше?»

Как вдруг граненый стакан развалилсяпрямо на его глазах на мелкие кусочки, словно в него выстрелили пулей или бросили камень. Это оказалось для Сергея столь необычным, удивительным, непонятным и неожиданным, что создалось реальное впечатление, что его глаза сейчас же вылезут из глазниц.

— Как… Как… Как это ты сделал? — с благоговейным ужасом пролепетал он.

— Теперь ты понял, почему не следует никому рассказывать о том, что ты сейчас увидел? — не отвечая, поинтересовался у него Сема–Поинт.

Смотрящий поднес к глазам ладонь с кучкой стекляшек, оставшихся от стакана, словно еще раз желая убедиться, что это действительно осколки, а не его галлюцинация. Но осколки, осыпавшиеся с ладони на пол от движения рукой, не оставляли у него никаких сомнений, что стакан реально лопнул на мелкие кусочки.

— Но как такое может быть? — беспомощно прошептал Сергей.

Он переводил взгляд с осколков на своего странного собеседника, который вызывал у него двойственное чувство: с одной стороны — неподдельное восхищение, с другой — непонятный страх. Ему хотелось понять: не спит ли он?

— Теперь ты понимаешь, что может произойти с живой тканью человека, если я направлю свою энергию на нее? Ты же ощутил жжение в руке? — спросил Сема–Поинт.

— Еще как ощутил! — воскликнул Сергей и с явным восхищением взглянул на собеседника. — Господи! Расскажи кому об этом — точно не поверят!

— Вот! Именно об этом я тебя и предупреждал! — с улыбкой подхватил Сема–Поинт.

— Не понимаю! — воскликнул вдруг Серега Младой.

— Чего ты не понимаешь? — удивился Сема.

— Не понимаю: как ты, с такими уникальными способностями, смог оказаться в тюрьме? — недоуменно качал головой Смотрящий.

— А что я должен был, по–твоему, делать? Взять и завалить всех ментов, пришедших меня арестовывать, после чего пуститься в бега? — Сема–Поинт собрал морщины на лбу в кучу. — И сколько пришлось бы бегать? Год, десять или всю оставшуюся жизнь? Или ты можешь предложить другой вариант?

— А зачем тогда сам в побег пошел? — спросил вдруг Смотрящий.

Никуда я не пошел, — выдохнул Сема–Поинт.

— Как не пошел, если тебя осудили за побег? — с удивлением воскликнул хозяин камеры.

— А вот и еще одно дело, в котором мне предстоит разобраться, — тихо проговорил он, и желваки от злости заходили на его скулах.

Заметив его состояние, Сергей догадался, что сейчас собеседника лучше не трогать, не бередить его старые раны. Судя по всему, не все так просто было в жизни у этого странного парня. И для себя он решил, во что бы то ни стало, помочь Семе- Поинту узнать подробности не только гибели его невесты, но и узнать, что на самом деле произошло на местной зоне, куда он был отправлен по этапу. Не верилось, что такой парень, как Сема–Поинт, мог, ни с того ни с сего, рвануть вдруг в побег, не отсидев и месяца на зоне. А если бы и решился, то его вряд ли смог кто‑либо остановить, это, во- первых, а во–вторых, Сема–Поинт не стал бы сейчас

отказываться, что ушел в побег по собственной инициативе.

На той командировке, если ему не изменяет память, рулит Никола–Могила. Он получил свое прозвище за трехлетний стаж работы могильщиком на городском кладбище. Может, у Семы–Поинта непонятки какие‑нибудь начались на его командировке? Если так, то какие непонятки?

Но Серега Младой допускал мысль и о том, что во всех его бедах не обошлось без участия ментов: слишком много непонятного вокруг Семы–Поинта.

Смотрящий перевел взгляд на собеседника, чтобы о чем‑то спросить его, но в этот момент Сема–Поинт неожиданно сам заговорил:

— Знаешь, Серега, а ты не мог бы связаться по своим каналам со Смотрящим той зоны, откуда я якобы в побег ушел: вдруг им что‑нибудь известно? — потом серьезно добавил: — Хотя лично я твердо уверен, что здесь явная ментовская прокладка.

Сергей с удивлением бросил быстрый взгляд на собеседника: этот парень, кажется, действительно, угадывает мысли того, с кем разговаривает!

Трудно предположить, чем бы закончился этот разговор, если бы в дверь камеры кто‑то не постучал…

В тот момент этот стук показался обоим несколько зловещим…


(обратно)

Главка 8 2–й сон Семы–Поинта — «АФГАН — ПЕРВЫЕ ДНИ»


Перед тем как Сему–Поинта вызвал прапорщик, чтобы отвести его к Сереге Младому, Сема–Поинт, утомленный постоянными размышлениями, неожиданно заснул беспокойным сном.

И приснился ему Афганистан…


Это были самые первые дни появления Серафима Понайотова на войне. Все его однополчане были молоды и неопытны. Никто из них не знал, как себя вести в боевых действиях? Где находится враг, которого нужно опасаться? Да и откуда им, молодым парням, можно было узнать о войне?

Да, они читали книги, смотрели кинофильмы о Великой Отечественной войне, но та война совершенно отличалась от войны в Афганистане. В Афганистане в первое время терялись даже опытные офицеры, успевшие побывать на войне страшных сороковых годов.

Война в Афганистане была совсем другая война. В афганской войне нужен был свой, собственный опыт ведения войны. И полегло очень много молодых сильных парней, прежде чем на собственной шкуре им удалось приобрести этот опыт.

Серафим, как говорится, никогда не нюхавший пороху, тоже ничего не знал про войну, на которой он очутился как воин–интернационалист. Да, в отличие многих своих сослуживцев, Серафим был более развит физически, мог легко передвигаться по горам, мог предвидеть опасность, но он не знал главного: как прятаться от этой опасности? Как переучивать свое нутро, чтобы не доверять никому? Но когда рядом погибали его друзья, причем не по собственной неосторожности, а потому что всецело доверяли афганским консультантам, а те попросту их предавали. Когда их командиры оказывались самодурами и отдавали приказы, за которые нужно было бы сразу расстреливать, а не выполнять их, Серафим понял, что такое понятие, как доверие, слишком дорогое удовольствие на афганской войне.

Доверять можно только самым близким, не раз проверенным друзьям, получше всего, верить только самому себе, верить только в собственные силы, особенно в тот момент, когда ты попал в беду. Не нужно ждать, что к тебе придет помощь: сосредоточь все свои силы, подключи весь свой разум и попытайся сам отыскать выход из тупиковой ситуации.

Серафиму как раз и приснился его первый бой в чужой стране. В составе одного отделения командир дивизии отправил их в разведку, вызывая огонь на себя. В их задачу входило углубиться на пятнадцать километров в глубь территории противника и при встрече с ними вызвать огонь на себя и нанести на карту места скопления противника, их количество, наличие и расположение вооружения, боевой техники, транспорт, средства артиллерийской защиты.

По направлению их разведки, к счастью, почти не было равнины, только гористая местность, в которой легко можно было укрыться от неожиданной засады противника. Возглавлял их разведгруппу совсем молоденький лейтенант, которого все считали опытным бойцом: он воевал уже второй месяц в Афганистане.

Но Серафим видел, что глаза этого лейтенантика испуганно бегают из стороны в сторону, и он явно не знает, как командовать вверенными ему бойцами. К их счастью, они прошли треть пути и не встретили никакого противника. Лейтенант приказал расположиться на небольшой привал, чтобы перекусить, отдохнуть и с новыми силами двинуться дальше по маршруту. Он был столь растерян, что даже не приказал выставить охранение вокруг их группы.

Получилось так, что Серафим оказался чуть выше на скале остальных солдат их группы, и он, осмотревшись вокруг, неожиданно увидел своих сослуживцев, которые лежали словно на ладони, уверенные, что они в безопасности. А Серафиму вдруг пришло в голову, что если чуть выше по скале над ними окажется пулеметчик, то за пять минут от их разведгруппы не останется никого в живых.

Эта простая мысль столь поразила, что Серафим тут же обратился к лейтенанту:

— Товарищ командир, можно мне взять пару солдат и проверить нашу высотку?

— Ты что, не слышал приказа отдыхать? — недовольно буркнул тот и хотел отвернуться, но Серафим оказался настойчивым и достаточно дипломатичным:

— Я не устал, товарищ командир! — бодро ответил он.

— Ладно, валяй, только через час мы снимаемся и двигаемся в этом направлении, — он махнул рукой, — если отстанете, догоняйте! — он снова устало прикрыл глаза, и тут же добавил, не открывая их: — Рацию с собой захватите!

— Слушаюсь, товарищ командир! — Серафим повернулся и тихо позвал своих, самых проверенных друзей: белоруса Алексея Гапанюка и грузина Васо Гуджуани.

— Что, Сема, без нас и война не война? — со вздохом поинтересовался Гапанюк.

Но его тут же перебил Васо:

— А ты что, Леха, у меня такое впечатление, перетрудился совсем? Наш товарищ хочет встряхнуть нас, зовет с собой кости размять, а ты что, недоволен? — с большим грузинским акцентом встрял он.

— А я чо, я не чо! — тут же ответил Алексей и бодро вскочил на ноги.

— Рацию не забудь! — заметил Серафим.

— Так точно, товарищ командир! — с чуть заметной иронией подхватил Гапанюк и накинул ремни рации на плечи…


Через полчаса сложного карабканья по отвесным скалам они забрались едва ли не на самую вершину их высотки, и как только Серафим осторожно высунулся для осмотра местности, он тут же коротко бросил:

— Леха, сообщи командиру, что их окружают! Васо, к бою! Делай, как я! — не мешкая бросил вниз гранату и открыл яростный огонь из автомата.

Васо сразу поддержал его огнем из двух автоматов, а вскоре, сообщив по рации информацию об окружении, к бою подключился и Гапанюк. Бой был коротким и безжалостным. Душманов было около полутора десятков человек и кроме автоматов, они были вооружены гранатометами. Из них уцелело лишь двое или трое, которые, сломя голову, бросились врассыпную, побросав все свое вооружение…


Когда Серафим, со своей группой вернулся к основной разведгруппе, из его груди вырвался нечеловеческий вопль отчаяния. Перед его глазами открылась картина, которая возникла в его мозгу незадолго до обращения к лейтенанту. К счастью, благодаря тому, что они втроем успели подняться к вершине и открыть огонь первыми, больше половины разведгруппы остались в живых, но среди погибших оказался и лейтенант.

Командование остальными ребятами Серафим взял на себя, выполнил задание комдива, по пути уничтожив еще одну группу душманов и более не потеряв ни одного солдата.

В тот же день, ознакомившись с рапортом Серафима, комдив присвоил ему звание старшего сержанта и назначил командиром разведгруппы. За выполнение этого задания и уничтожение более двух десятков вооруженных до зубов противников, Серафим был награжден первым орденом Красной Звезды…


(обратно)

Глава 9 ПОДЛОСТЬ ЛЕШКИ–АРТИСТА


На стук Серега Младой подошел к открытой кормушке:

— В чем дело, Федор? — недовольно спросил он.

— К тебе просится Сиплый, смущенно проговорил дежурный прапорщик.

— Чего он хочет? — наморщил брови Серега Младой.

— Говорит, что ему нужно побазарить с вами по важному делу…

— Ты ему говорил, что я сейчас не один?

— Нет! А что, должен был?

Смотрящий задумался. Сиплый — одна из «шестерок» группировки, которую возглавляет Лешка Долгополов, по прозвищу Лешка–Артист. До назначения Сереги Младого Смотрящим тюрьмы, именно Лешка–Артист верховодил в ней, а потому спал и мечтал стать ее смотрящим. Его основной деятельностью на тюрьме были наркотики, путь которым он проложил через свои давние ментовские связи. Конечно, ему можно было предъявить связи с ментами, но он так все четко обустроил, что доказать эти связи, пока не удавалось.

Конечно же, не трудно догадаться, что многим его помощникам и тем, кто зарабатывал на наркотиках, в том числе, Сергей твердо уверен, и продажным ментам, и не понравились новые порядки, которые стал насаждать на тюрьме новый смотрящий. А самыми непримиримыми врагами Сереги Младого стал Лешка–Артист и его ментовская крыша. Почему? Да потому, что их доходы резко упали: всякий раз приходилось искать и протаптывать все новые и новые «трафики» поставки наркотиков на тюрьму.

В свою очередь Серега Младой, получая из воровского общака подогрев, в том числе и наркотики, делил их поровну между сидельцами, естественно, безо всякой оплаты.


Автор знает не понаслышке, что в те времена у Воров было неписаное правило: если сам колешься, то это твое, сугубо личное дело, но вовлекать других, тем более зарабатывать на наркотиках, было против воровских традиций.


И Серега Младой, Воспитанный, как и его старший брат, Саня Омский, на старых воровских традициях, конечно же, был ярым противником наркотиков: единственно, с чем он мог еще хоть как‑то мириться, была «травка». И все попытки старой группировки продолжить снабжение тюрьмы тяжелыми наркотиками за деньги жестко пресекались новым смотрящим, а виновные строго наказывались финансово.

Интересно, что на этот раз придумал Лешка- Артист, подсылая к нему свою «шестерку»? Если не встретиться с этой «шестеркой», то могут подумать, что Серега Младой боится их, а значит, дает слабину.

Серега понял, что отменить с ним встречу, он не может, но что делать с Семой–Поинтом? Не станет же он предлагать ему уйти на время, чтобы потом снова встретиться? Не по–пацански это как‑то! Почему‑то Сереге Младому хотелось продолжить общение с этим странным парнем и не откладывать его на потом, тем более что потом может отложиться на очень долгое время: сегодня Сема–Поинт уходит на этап.

В этот момент к нему на помощь и поспешил сам Сема–Поинт, который вдруг заметил:

— Вижу, что ты не очень обрадован встрече с этим Сиплым, не так ли? А встречаться нужно: как говорится и хочется, и колется, а выход один? А коль нет альтернативы, то чего тут думать? Зови этого Сиплого! — предложил он. — Что касается меня, то ему не обязательно знать, что кроме тебя кто‑то еще есть в камере. Здесь найдется какое‑нибудь укромное местечко, чтобы твой нежданный гость меня не увидел?

— Только если за ширмой, — неуверенно предложил Серега Младой.

Он уже нисколько не удивился интуиции своего собеседника и лишь пожал плечами.

— Вот и ладненько, — улыбнулся Сема–Поинт и заметил: — На всякий случай хочу спросить тебя: мне вмешиваться в разговор, если что?

— Если что? — не понял тот.

— Мало ли как может повернуться ваш с ним базар, — многозначительно заметил Сема–Поинт.

— Думаешь, что этот пес может попытаться укусить меня? — задумчиво спросил Сергей.

— Нужно всегда быть готовым ко всяким неожиданностям! — резонно заметил Сема–Поинт.

На самом деле сейчас Серега Младой услышал слова, которые зудели и в его собственной голове. А в народе недаром говорят, если одна и та же, даже самая странная и глупая мысль пришла одновременно в две головы, то стоит задуматься о серьезности этой мысли. Неужели Лешка–Артист все‑таки решился перейти к активным действиям?

Вряд ли: он же прекрасно понимает, что любая война сейчас приведет к нарушению хлипкого равновесия, достигнутого столь жестокими потерями с обеих сторон. Более года назад, когда Серега Младой впервые появился на этой тюрьме и был представлен авторитетным людям как новый смотрящий, Лешка–Артист, не сумевший перетянуть его на свою сторону, начал открытое с ним противостояние.

Это противостояние продлилось несколько месяцев, и было много существенных потерь с обеих сторон, причем как финансовых, так и физических. И только тогда, когда заточкой убили помощника Кума (Серега Младой давно подозревал его в крышевании Лешки–Артиста) — капитана с многоговорящей фамилией — Паскудин, который и, действительно, «крышевал» группировку Лешки- Артиста, состоялась сходка, на которой и было принято решение об их перемирии.

В ту знаменательную сходку влиятельные Воры и криминальные Авторитеты и приняли решение существенно уменьшить влияние Лешки–Артиста на тюрьме, открыто предупредив его, что тот ходит по краю пропасти и в любой момент может упасть в нее.

Но главной своей победой Серега Младой посчитал то, что в тюрьме запретили продажу тяжелых наркотиков: только «травку» можно было продавать, да и то, по разумным ценам.


Да, в те времена среди криминальных структур еще было много тех Воров, кто резко восставал против тяжелых наркотиков, и, уж во всяком случае, не один Вор в законе не стал бы заниматься наркотиками для собственного обогащения.


Конечно, Серега Младой прекрасно понимал, что Лешка–Артист не из тех авторитетов, кто сам добровольно откажется от таких шальных денег, которые ему приносила торговля наркотиками. Да, под давлением воровской сходки он вынужден был пойти на уступки. Вернее сказать, вынужден был сделать вид, что подчиняется решению воровской сходки. Однако думать, что это решение принято Лешкой–Артистом с благодарностью, было бы верхом глупости.

Что ж, если Сиплый послан им, чтобы прощупать настроение Смотрящего, это одно, а что если для чего‑то более радикального? За Сиплым давно ходит дурная слава вестника беды. Поговаривают, что за ним тянется несколько трупов, но доказанных — ни одного.

Самая тяжелая статья, по которой он отсидел восемь лет — разбой с применением холодного оружия. Тогда он еще смог легко отделаться, получив восемь лет строгого режима. А потому что пострадавший умер через сутки и в больнице, поэтому сто вторая статья отпала, а уголовное дело переквалифицировали в сто восьмую статью, то есть более тяжелая статья за умышленное убийство отпала автоматическими его судили за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть пострадавшего.


— Знаешь, Сема, ты встань за ширму и послушай, о чем пришел со мною базарить этот Сиплый, — продолжая витать в своих мыслях, проговорил Серега Младой. — А действовать предлагаю исходя из ситуации. Собственно говоря, мне кажется, не мне тебя учить, ни тебе меня слушать! — Смотрящий неожиданно подмигнул, улыбнулся и даже сделал попытку весело воскликнуть: — Будем живы — не помрем! Как ты сам‑то смотришь, Сема–Поинт?

Однако веселья у него не получилось: улыбка оказалась натянуто–кривой и фальшивой, а лицо напряженным, да и взгляд напряженно–задумчивым.

Сема–Поинт, реально ощутив его тревогу, решил не разубеждать его беспокойства: пусть Серега лучше останется в напряжении, а значит, будет готов к любой неожиданной провокации, чем расслабится и не успеет среагировать на какую‑нибудь пакость со стороны Сиплого.

Сема–Поинт согласно кивнул Сергею и скрылся за ширмой, настроившись на любое паскудство со стороны нежданного гостя. Но главное настроился на то, чтобы попытаться «прослушать» мысли Сиплого.

Смотрящий подошел к двери и негромко бросил в открытую кормушку:

— Вот что, Федор, ты впусти Сиплого, но предупреди, что у него будет десять минут, не более.

— Как скажешь, Сергей Данилович, — с подобострастной улыбкой ответил тот.

Вскоре скрежетнул ключ в замке и в дверь протиснулся худой мужичок лет сорока. У него была сгорбленная фигура. Его маленькую головку, болтающуюся на тонкой шее, украшали круглые щелочки, похожие на поросячьи, бесцветные глазки, которые суетливо бегали из стороны в сторону.

Вообще если честно говорить об этом персонаже и не щадить его, то сразу нужно заметить, что он вызывал чувство омерзительной брезгливости, вызывал даже тошноту при первом же взгляде на него. Его голос был столь мерзопакостным и скрипучим, а руки липко–потными и вонючими, что даже после кратковременного общения с ним, хотелось тут же встать под душ и долго–долго смывать с себя грязь, которая, казалось, облепила тебя с ног до головы.

— Ну, и какое важное дело у тебя может быть ко мне? — не скрывая брезгливости, спросил Серега Младой, вальяжно развалившись в кресле.

— Не гони лошадей, Серега! — с мерзкой визгливостью скрипуче воскликнул Сиплый, а в его голосе явно послышалась некая бравада.

— Какой я тебе Серега? — сразу взорвался Смотрящий, не желающий терять на вонючего гостя свое время.


В этот момент Сема–Поинт и почувствовал реальную угрозу, исходящую от Сиплого. В небольшую щель ширмы ему удалось заметить и напряжение во всей его фигуре, и неестественное положение левой руки, которую тот не вынимал из кармана куртки. Сначала подумалось: может, Сиплый должен сообщить нечто неприятное для смотрящего, потому нервничает и от этого наглеет, но тут же Сема–Поинт «услышал» его мысли:


«Ну что, Сиплый, пора кончать с этим выскочкой!..

Сейчас я ткну тебе в сердце заточкой из электрода…

И с твоего холеного лица навсегда сотрется твоя нахальная ухмылка!»


Между Сиплым и Серегой Младым было около двух метров. А от ширмы, за которой схоронился Сема–Поинт, до Сиплого более четырех метров. Вот и выходило, что Сема–Поинт, при всем своем желании, никак не успевает встать между ними и никак не сможет защитить Серегу от внезапного нападения.

Все эти мысли стремительно пронеслись в голове Семы–Поинта в какие‑то мгновения.

Быстро осмотревшись по сторонам, Сема–Поинт ничего из того, что могло помочь ему предотвратить неизбежное, не обнаружил. Он уже хотел, было, в открытую броситься вперед, а там будь что будет, но в этот момент он вспомнил про массивную пепельницу из оранжевого стекла, которую видел в свое первое посещение этой камеры. Оглядевшись с надеждой, Сема–Поинт, действительно, увидел эту пепельницу, и, не раздумывая ни секунды, мгновенно схватил ее правой рукой, чтобы метнуть ею в Сиплого…

И в тот же момент, буквально в какие‑то доли секунды, перед его глазами пронеслись возможные последствия этого броска. Перед его глазами как бы пронеслись кадры из возможного фильма.


«Вот Сиплый выхватывает руку с заточкой из кармана…

Вот он выпрыгивает в сторону Сереги Младого…

Вот Сема–Поинт резко взмахивает рукой…

Вот пепельница, словно выпущенная мощной катапультой, напоминая космический НЛО, стремительно летит в сторону Сиплого…

Два объекта, с одной стороны пепельница, с другой — фигура Сиплого, летят навстречу друг другу, и не было никакой силы, которая сумела бы помешать этой встрече.

Как бы со стороны Сема–Поинт наблюдал за тем, что могло произойти дальше:

Кто доберется первым: Сиплый до Сереги Младого? Или необычный снаряд, пущенный умелой рукой Семы–Пойнта, первым настигнет Сиплого?

И вот, когда до жертвы Сиплого, то есть до Сереги Младого, оставалось бы не более полуметра, торчащие во все стороны острые ребра тяжелого стекла впились бы в висок убийцы.

Удар бы оказался столь сильным, что Сиплый даже не успел бы чего‑либо понять и ощутить, как его череп лопнул бы, словно яичная скорлупа, и мозги разлетелись бы во все стороны.

А далее, по инерции бесчувственное тело Сиплого пролетело бы в воздухе еще более метра: рука с заточкой по той же инерции уткнулась бы в спинку кресла и вонзилась бы в него наполовину, а тело Сиплого медленно сползло бы на бетонный пол камеры и больше уже не шевелилось бы.

Но могло произойти и совсем другое, абсолютно непредвиденное: заточка могла вонзиться в шею Сереги Младого, и в камере могло бы оказаться два трупа. И дальнейшую судьбу Семы–Пойнта не мог спрогнозировать даже сам Бог…»


Именно поэтому Сема–Поинт решил сделать вроде бы все то же самое, однако внес небольшую поправку в направлении своего броска: он запустил пепельницу не в голову Сиплого, а в руку с заточкой, чтобы исключить всякую случайность и с гарантией спасти Смотрящего.


Все произошло столь стремительно, что Серега Младой даже не успел ничего толком сообразить. Словно в кадрах замедленного кино, он медленно привстал со своего кресла, проследил за парящей в воздухе тушей Сиплого, в руке которого увидел заточку. В какой‑то момент Сереге Младому показалось, что еще мгновение и эта страшная заточка воткнется в его грудь, и он ничего не сможет сделать.

В этот момент в руку Сиплого, сжимающую заточку, вонзилась пепельница, пущенная Семой-Поинтом. Заточка вылетела из руки и воткнулась в спинку кресла, а Сиплый, потеряв равновесие, рухнул на пол, и его голова прямо виском ударилась об острый угол журнального столика. Кровь хлынула из раны, а его тело бессильно откинулось на спину. Судя по его сразу остекленевшим глазам, Сиплый умер мгновенно, даже не успев сообразить, что с ним произошло.

Серега Младой взглянул на его мертвое тело, машинально, но брезгливо стряхнул со своего халата не существующую соринку, и только потом повернулся к Семе–Поинту, который уже вышел из‑за ширмы, наклонился над телом Сиплого и спокойно ощупал пульс на его шее.

— Готов! — констатировал он.

— Ты знаешь, что ты сейчас сделал? — голос Смотрящего заметно дрожал, впрочем, как и его руки.

— И что же я сделал? — как можно спокойнее поинтересовался Сема–Поинт.

— Господи, да ты же спас мне жизнь! — с пафосом воскликнул Серега Младой.

— Не преувеличивай, Серега: просто вовремя сработала моя реакция, но главное, что на месте оказалась твоя пепельница, — вполне серьезно ответил Сема–Поинт.

Создавалось впечатление, что все вышло настолько случайно, что его заслуги в этом спасении нет никакой.

Однако Серега Младой, к счастью, был совсем другого мнения:

— Теперь ты самый близкий для меня, конечно же, разумеется, после моего брата, человек! — проникновенно воскликнул он.

Кажется, Смотрящий даже не собирался обращать внимания на сказанное собеседником ранее.

— Я в неоплатном долгу у тебя, и ты можешь просить у меня все, что хочешь! — продолжил он, и тут же с огорчением добавил: — Все, кроме, конечно же, той свободы, о которой ты сам мне и говорил!

— Погоди, — попытался остудить его пыл Сема-Поинт.

Сейчас, внимательно проанализировав совершенное, Сема–Поинт несколько растерялся: убить убийцу дело, конечно же, святое и справедливое, но у судей может оказаться совсем другое мнение.

— И что же мы будем делать с телом этого Сиплого? Честно говоря, мне вовсе не хочется увеличивать срок своего отбывания за колючей проволокой, тем более из‑за такой мерзкой падали, как этот Сиплый! — прямо высказал Сема–Поинт.

— Не волнуйся, Сема, это уже не твоя забота, — успокаивающе обнадежил Смотрящий, после чего подошел к кормушке и осторожно постучал в нее.

— Сейчас открою! — тут же отозвался дежурный прапорщик: его голос сразу выдал его волнение, а руки тряслись настолько, что он не без труда распахнул кормушку. — Слушаю, тебя, Сиплый!

— Это я тебя слушаю, сучий ты потрох! Я — Серега Младой! А ну, наклонись пониже! — со злобой процедил сквозь зубы Серега Младой.

— О чем ты, Сергей Данилович? — испуганно залепетал тот, осознав, что сам себя выдал, но другого выхода у него не было, и он наклонился к самой кормушке.

— Сколько «бабок» ты получил за то, чтобы безо всякого шмона пропустить ко мне Сиплого? — и серьезно предупредил: — Будешь мне тут горбатого лепить, закопаю рядом с ним!

— Пять тысяч получил от него, — тихо пролепетал вертухай.

— Ого, целые «Жигули» захотел срубить на моей смерти! Ты же, Федя, давно мечтал о «Жигулях»… А? Не так ли, мент ты поганый?

По тону голоса Сереги Младого Федор понял, что жадность вновь сгубила его. Словно подкошенный, он рухнул на колени перед кормушкой и сразу же успел рассмотреть в нее лежащее на полу камеры тело Сиплого, из головы которого обильно текла кровь.

Прапорщик сразу понял, что произошло:

— Не губи, отец родной! — истошно закричал он, понимая, что его может ожидать такая же участь. — Этот Сиплый так мне мозги запудрил, что мне даже в голову не пришло, что он задумал против тебя что‑то нечистое! Прости меня, что хочешь сделаю для тебя, Сергей Данилович, только не губи! — причитал он, пытаясь хоть как‑то оправдаться.

Серега Младой схватил прапорщика за грудки.

— Вот что, гондон гнойный, меня не только не интересуют твои вонючие оправдания, но даже нисколечко и не интересно, как ты будешь выкручиваться перед своими ментами. А потому даю тебе полчаса на то, чтобы ты не только убрал из моей камеры эту мразь, но и вычистил ее так, чтобы и следов никаких не осталось! Ты понял, петух ты затраханный? И не дай тебе Боже хоть кому‑то проболтаться о случившемся или кто‑то когда‑нибудь обнаружит тело Сиплого! Порву, как грелку! Помни, полчаса и ни секундой больше! Ты понял? — он взглянул на свой золотой «ROLEX» и угрожающе бросил: — Время пошло!

Я все понял! — прапорщик едва не плакал, но уже с облегчением догадался, что самое страшное для него осталось позади.

Во всяком случае, именно так этот продажный мент понял в тот момент и, конечно же, ошибся…


Забегая вперед, Автор посвящает Читателя в то, какие последствия произошли позднее, благодаря этому неудавшемуся покушению.

Во–первых, продажный прапорщик Федор поплатился тем, что попал под колеса международной фуры и скончался на месте. Несколько «случайных» свидетелей показали, что несчастный бросился под колеса сам. Сотрудники отдела медэкспертизы обнаружили в его крови огромное содержание алкоголя и дело, конечно же, закрыли.

Во–вторых, восторжествовала справедливость и в отношении Лешки–Артиста, который и был инициатором данного покушения: его нашли повесившимся в собственной камере. Никто, естественно, ничего не видел и ничего не слышал.

Такое иногда случается в местах лишения свободы: человека эмоционально припирает настолько, что он решает по–тихому удалиться в мир иной. Но вот то, почему его обнаружили не только повесившимся, но еще и с отрезанным ухом и языком, внутреннее расследование никак не смогло установить. Не мог же самоубийца сам сотворить такое с собой? А если кто‑то помог, то кто?

Следователи, так и не найдя никаких следов и улик присутствия кого‑то постороннего, вопреки здравому смыслу и какой‑либо логике, хотя бы и притянутой за уши, благополучно приписали честь отрезать ухо и язык — самому повесившемуся.

Однако те, кому нужно было, сразу поняли, что смерть Лешки–Артиста была ничем иным, как местью за покушение на Серегу Младого, а отрезанные язык и ухо — предупреждение остальным недовольным. Дело в том, что несчастный прапорщик Федор, пропустивший Сиплого к Сереге Младому, не смог сохранить в тайне его смерть: слишком много посвященных людей оказалось в этом деле. И слухи мухой пронеслись по всей тюрьме.

Однако тело так и не обнаружили: прапорщик настолько испугался угроз Смотрящего, что самолично выдолбил в бетонном подвале тюрьмы яму, бросил в нее тело Сиплого, засыпал его, а потом еще и залил сверху бетоном.

Тем не менее все зэки тюрьмы резонно ожидали ответного хода Смотрящего, который и не заставил себя ждать…

В–третьих, неудавшееся покушение и вмешательство Семы–Пойнта, которое и помогло Сереге Младому остаться в живых, внесло коррективы в его собственную отправку на этап.

Дело в том, что сразу после покушения Сергей сообщил своему влиятельному брату о попытке убить его, и о том, кто спас его. И Саня Омский, конечно же, моментально отреагировал: он тут же принял решение познакомиться со спасителем своего брата, чтобы хоть как‑то отблагодарить его…


Так Судьбе было угодно, чтобы Сема–Поинт принял личное участие в спасении жизни Смотрящего тюрьмы, родного брата самого Сани Омского…


(обратно)

Глава 10 ДВА ВОРА


Неизвестно каким способом, какими путями, скорее всего, используя финансовые средства и свое авторитетное положение, но Сереге Младому удалось уболтать старшего Кума тюрьмы отложить отправку Семы–Поинта до следующего этапа.

И уже на следующий день в камере Сереги Младого, за богато накрытым столом, собралась незапланированная воровская сходка. Сбор произошел по просьбе Смотрящего города: Сани Омского. На этой сходке присутствовали: сам Саня Омский, Смотрящий пересыльной тюрьмы, его брат — Серега Младой и двое коронованных Воров из самой столицы — Юра Пега и Хабаровский Джем.

Нужно отметить, что двое, перечисленные последними, приехали не специально ради этой сходки, а просто потому, что их пригласил Саня Омский, у которого они находились в настоящее время в гостях, параллельно решая серьезные дела своих регионов, связанные с Сибирским регионом.

Один из них был очень уважаемый Вор в законе — Юра Пега. Под его неусыпной заботой находился довольно большой район Подмосковья. И главной его головной болью было несколько десятков бензозаправочных станций: первые коммерческие АЗС, появившиеся в Подмосковье. Они каждодневно и бесперебойно требовали заполнения своих хранилищ топливом разных сортов. Именно с этой головной болью Юра Пега и навестил Саню Омского, чтобы как раз и договориться о бесперебойном снабжении бензозаправочных станций на подотчетной ему территории.

Вторым из коронованных криминальных особ был Хабаровский Джем. Не трудно догадаться, что он представлял Дальневосточный регион страны, но проживал и руководил им из Москвы. С Саней Омским его связывала давняя дружба: еще с зоны Соликамска, где они вместе тащили свой срок. Именно Хабаровский Джем вместе с Васей Бриллиантом и явились инициаторами подхода молодого Александра воровскому сообществу. Если до этого подхода они общались друг с другом время от времени, то после успешного коронования Александра в Вора в законе они стали видеться чаще и плотнее.


Автор еще раз поясняет, что «подходом» воровское сообщество называет процедуру представления воровской семье нового кандидата на звание Вора в законе. Сначала воровской сходке новичка представляет, то есть «делает подход», какой‑нибудь Вор в законе. Потом воровское сообщество лично знакомится с новичком, задавая ему любые вопросы, на которые он обязан правдиво ответить. И если ни у кого не возникает сомнений по поводу новичка, его коронуют в Вора в законе.


Сейчас у Хабаровского Джема не было особых проблем личного характера, которые нужно было бы решать с Саней Омским, И потому он, во–первых, просто приехал, чтобы повидаться со старым приятелем, во–вторых, за компанию с Юрой Пегой, с которым, в свое время, тоже парился на одной командировке, где и сдружился, и уже, в–третьих, чтобы выполнить просьбу одного московского криминального Авторитета — Толика- Гашиша. Ему Хабаровский Джем обещал, что во время поездки в Сибирь попробует переговорить с Саней Омским: может, тот в свою очередь помирит Лешку–Артиста с Серегой Младым. Правда, при этом заметил, что никаких гарантий давать не собирается.

Хабаровский Джем, конечно же, знал о противостоянии Лешки–Артиста и младшего брата Сани Омского и был, разумеется, всецело на стороне последнего, но отказать впрямую Толику–Гашишу, как человек осторожный, не мог.

Всем было известно, что Хабаровский Джем был очень и очень осторожным Вором и никогда и никому не давал обещаний твердо, без каких‑либо оговорок: его обещания озвучивались настолько витиевато, что при расставании его собеседник не знал, что и думать. Вроде бы ему и не отказал Хабаровский Джем, но и твердого «да» не сказал.

С Толиком–Гашишем Хабаровского Джема ничего не связывало, кроме обычного знакомства: вроде бы и говна не делали друг другу, но и ничего хорошего не было ни в прошлом ни в настоящем.


Автор не раскроет секрета, напомнив уважаемому Читателю, что в любом сообществе к человеку, который часто обещает и не всегда выполняет свои обещания, относятся много хуже, чем к человеку, который никогда не обещает, но иногда все‑таки что‑то делает.

Кроме того, Автор хочет кое‑что пояснить в отношении появляющихся в его произведениях героев. В основной своей массе все эти герои — плод воображения Автора, но бывают редкие исключения, когда какой‑то из героев имеет своего реального прототипа в реальном мире.

Именно таким героем является и Хабаровский Джем…

Его паспортные имя и фамилия — Евгений Васин. Он родился в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. Еще молодым его короновали в Вора в законе и стали называть Хабаровским Джемом, хотя его родным городом был Комсомольск–на–Амуре. К одному из своих дней рождения он попросил Наталью Штурм написать песню о своем любимом городе. И на праздновании Дня города Наталью Штурм восемнадцать раз заставляли повторять в живую эту песню.

Если попытаться сравнить Хабаровского Джема с кем‑нибудь из легендарных личностей в воровском сообществе, то сразу возникает имя Отарика Квантришвили. Его называли Крестным отцом Москвы, а Евгения Васина — Крестным отцом Дальнего Востока.

Они и внешне были очень похожи: оба представительные, крупные. Отарик был чисто кавказской внешности, а Хабаровский Джем — настоящий представитель русского мужика.

Хабаровский Джем обладал целым рыболовецким флотом: он имел более десяти судов, которые охранялись в походах отлично вооруженными катерами. Он много занимался благотворительностью: строил церкви, детские дома, помогал всем, кто нуждался в его помощи. Именно поэтому его уважали разные слои общества: от простых людей до людей искусства, политиков и государственных деятелей.

При жизни Хабаровский Джем часто говорил, что он не умрет естественной смертью, а его убьют свои же, близкие ему люди. И настолько уверовал в это, что абсолютно пофигистски относился к своему здоровью: нещадно много курил, был невоздержан к алкоголю.

Евгений Васин ошибся: через несколько лет после коварного убийства Отарика снайпером из винтовки с оптическим прицелом, когда тот выходил из Краснопресненских бань, в две тысяча первом году Евгений Васин умер от рака легких.

Автор уверен, что количество людей, приехавших проводить в последний путь ушедшего из жизни человека, весьма красноречиво говорит о том, каким покойный был при жизни?

Чем больше людей провожают тебя в последний путь, тем более уважаемым человеком ты был при жизни.

Отарика провожали тысячи и тысячи людей со всего постсоветского пространства, среди которых были и политики, и артисты, и, конечно же, Воры в законе. Говорят, что и последние проводы Хабаровского Джема, по количеству провожавших людей и по шествию лиц, известных всей стране, весьма напомнили всем присутствующим похороны Отарика.


Что же касается отношений Лешки–Артиста и Толика–Гашиша, то у них были очень серьезные дела, завязанные на доставках наркотиков и на больших потоках денег, связанных с оборотом этих же наркотиков.

Приехав в столицу Сибири, Хабаровский Джем, как и подобает настоящему рачительному хозяину и просто умному человеку, не стал терять время даром. Он старательно прислушивался, приценивался, присматривался, чтобы в будущем, если понадобится что‑либо для себя и своего региона в Сибири, не плавать в возникших вдруг вопросах, а быть в курсе любой проблемы, связанной с Сибирью и сибиряками.

Правда, как человека весьма деятельного, его несколько тяготило то, как в Сибири делаются дела: неторопливо, с чувством, расстановкой и с дотошностью, сибиряки вникали во все даже самые незначительные детали. Создавалось впечатление, что здесь, в Сибири, жизнь почти не двигается вперед, а стоит на месте. И это его довольно сильно раздражало. Но сейчас, когда Саня Омский рассказал ему о покушении на своего брата — Серегу Младого, Хабаровский Джем несколько взбодрился, предвкушая серьезные разборки в той самой тюрьме, где находился и предмет его возможного внимания — Лешка–Артист.

Как говорилось ранее, Хабаровский Джем давно слышал о неприязненных отношениях Сереги Младого и Лешки–Артиста и после новости о дерзком покушении на него, конечно же, всерьез задумался, насколько ему важны взаимоотношения в дальнейшем с Толиком–Гашишем? У Хабаровского Джема было правило: делать кому‑то только тогда, когда тебе это ничего не стоит! Собственная рубашка ближе к телу…

Он очень порадовался своей дальновидности в том, что не стал ничего конкретного обещать Толику–Гашишу. Он вообще презрительно относился к тем, кто хоть каким‑то боком пытается заигрывать с ментами, а Лешка–Артист в последнее время обнаглел настолько, что даже и не пытался скрывать своих с ними контактов.

Сейчac, после покушения Сиплого, близкого Лешки–Артиста, на родного брата одного из самых уважаемых Воров Сибири, Хабаровский Джем сразу решил, что сохранять нейтралитет, при данных обстоятельствах, он даже и не подумает. Это был тот редкий случай, когда каждый из посвященных людей должен, точнее сказать, просто обязан, принять чью‑то сторону, причем незамедлительно. Даже нейтралитет или какая‑либо ссылка на незнание могут грозить тяжелыми последствиями. А то, что стало камнем преткновения двух группировок в пересыльной тюрьме, то есть наркотики, то Хабаровский Джем, как и все воры старой формации, к ним относился с очень большой настороженностью. Прибыли в наркобизнесе, конечно, огромные, но риск настолько велик, что может получиться так, что и с жизнью можно расстаться, а тогда уже не нужны будут никакие, даже громадные, деньги.

Тем более что сам он никогда не кололся, и дел по ним у него никаких не было, а потому, пообещав Толику–Гашишу оказать, по возможности, поддержку его протеже — Лешке–Артисту — он не то, чтобы лукавил, но сразу решил для себя, что встревать против Сереги Младого не будет ни в коем случае. Однако попытается во всем разобраться, понять, а потом и сделает для себя выводы в отношении Толика-Гашиша: слишком много проблем у него в последнее время, причем от собственной жадности и глупости.

Узнав о неудавшемся покушении, Хабаровский Джем сразу понял, что на этот раз сама судьба предоставляет ему однозначно и прямо заявить Толику–Гашишу о том, что между ними больше ничего не будет! Никаких дел! А к младшему брату Сани Омского, Сереге Младому, отношение с его стороны будет еще теплее.

Почему так резко? Да потому, что на самом деле никому из противников и их подельников, кроме самого Лешки–Артиста, смерть Смотрящего не была нужна. Это было понятно даже рядовому сидельцу, непосвященному в игры криминальных авторитетов. Убей Сиплый недавно назначенного Саней Омским смотрящего тюрьмы, и все могло оказаться, как это ни странно, гораздо сложнее и кровожадней для всех не только в тюрьме, но, вполне возможно, и во всем Сибирском регионе.

Хлипкий нейтралитет мгновенно бы нарушился, и началась бы настоящая война, в которой не было бы безоговорочных победителей потому,что обе стороны понесли бы и весьма серьезные финансовые потери и потери в людских ресурсах, а Сане Омскому пришлось бы вновь налаживать свой пошатнувшийся авторитет.

Ни для кого не секрет, что на убийство близкого человека, даже обычного Авторитета, не говоря уже о родном брате такого уважаемого Вора, каким являлся Саня Омский, мог решиться либо сумасшедший, либо тот, за кем стоят мощные силы. И от этих мощных сил и могло быть получено «добро» на физическое устранение тюремного Смотрящего, назначенного Вором в законе.

Судя по всему, в случае с Лешкой–Артистом, можно уверенно говорить о первом «либо»: он тупо рискнул, не просчитав все «за и против», и проиграл даже свою собственную жизнь!


Автор напоминает: криминальный мир — очень жестокий мир, который не прощает даже маленьких ошибок, не говоря уж о такой ошибке, как убийство криминального Авторитета. Именно поэтому там, за колючей проволокой, существует неписаное, но неукоснительное правило: за каждое свое слово, даже сказанное неосторожно, нужно отвечать по полной программе!

Отговорки, типа не знал, не подумал, не проверил или ошибся — не принимаются во внимание.

И Автор уверенно заявляет, что именно это правило справедливо, во всех отношениях и в обычной жизни. Ответственность за каждое свое произнесенное слово должна быть для каждого человека, а не только для членов криминального мира!


На той сходке Саня Омский заручился поддержкой уважаемых Воров, а потому сразу же и приступил к решительным действиям…


(обратно)

Глава 11 ВСТРЕЧА С САНЕЙ ОМСКИМ


Сему–Поинта вызвали из камеры, но не «с вещами», как он ожидал, уверенный, что его отправляют на этап: его выдернули «слегка», то есть на встречу с кем‑то.

— К кому на этот раз? — поинтересовался он у дежурного прапорщика.

— Ты знаешь! — многозначительно ответил тот.

И Сема–Поинт догадался, что его снова ведут к

его новому знакомому. Когда он протиснулся в уже знакомую дверь, внутри, кроме Сереги Младого, он увидел невысокого, плотного телосложения, мужика лет под сорок, не меньше. Он был одет в костюм известной итальянской фирмы, который ему очень шел. То ли он сам обладал хорошим вкусом, то ли рядом с ним был человек, который следил за его внешним видом.

По каким‑то чуть заметным характерным чертам его лица Сема–Поинт сразу догадался, что видит перед собой старшего брата Сереги Младого — Саню Омского. Несмотря на его не очень презентабельную фигуру, в его облике, особенно во взгляде умных глаз и огромных ладонях–лопатах, на фалангах пальцев которых были наколоты разнообразные перстни, говорящие о количестве ходок. Сема–Поинт насчитал четыре таких перстня.

В облике этого человека было нечто такое, что сразу привлекало внимание и вызывало удивительное ощущение доверия к этому, совершенно незнакомому, человеку.

Взглянув на Сему–Поинта, тот окинул его каким- то странным взглядом, в котором читалось явное удивление.

— Странно, — чуть слышно вымолвил он, но тут же встряхнул головой и сказал: — Честно говоря, после того что услышал о тебе от брата, я ожидал увидеть огромного бугая с кулаками–кувалдами, — он добродушно улыбнулся и протянул ему свою ладонь–лопату, — Саней меня зовут.

— А меня Семой, — в тон ему представился Сема–Поинт, отвечая на крепкое рукопожатие: — Честно говоря, и вас я представлял себе несколько другим, — добавил он без тени подобострастия.

— Надеюсь, не хуже? — подмигнул тот.

— Во всяком случае, не намного, — шутливо ответил Сема–Поинт.

— Спасибо тебе за брата! — стирая с лица улыбку, серьезно поблагодарил Саня Омский.

— Я сделал то, что могли сделать многие на моем месте: очень мне не нравится, когда нападают исподтишка, предательски! — высказался он, нисколько не смущаясь авторитета своего собеседника.

— Насколько мне удалось узнать, тебя отправляют на командировку, где Смотрящим мой хороший знакомый — Федя–Корыто…

— Корыто? — с некоторым удивлением переспросил Сема–Поинт.

— Фамилия у него Корытин, вот и прижилось это странное погоняло, — пояснил Саня Омский. — Я запущу ему «маляву», чтобы принял тебя по–человечески.

— А нужно ли? — с сомнением спросил Сема-Поинт, — Я и сам смогу за себя сказать, если что.

— Нисколько не сомневаюсь, — кивнул тот. — Но, как говорится, во–первых, долг платежом красен…

— Вы ничем мне не обязаны, — заметил Сема- Поинт.

— Во–вторых, наслышавшись о твоем характере, мне не хотелось бы, чтобы у Феди–Корыто с твоим появлением начались какие‑нибудь непонятки на зоне, — никак не реагируя на его замечание и продолжая улыбаться, спокойно продолжил Саня Омский.

— Я и не собирался там воду мутить, — вставил Сема–Поинт.

— Не о тебе речь, — улыбнулся тот. — У Феди-Корыто характер вспыльчивый, иногда он даже не контролирует самого себя: не понравишься чем‑то, вот и захочет потягаться, у кого член толще. А ты ж никому не спустишь несправедливости, тем более в отношении самого себя, не так ли? — с добрым прищуром заметил Саня Омский.

— А вы психолог, — одобрительно заметил Сема-Поинт.

— Разным доводилось быть, и психологом тоже, — отмахнулся тот безо всякой рисовки. — Иногда с такими фруктами приходится встречаться, что держи ухо востро.

— А вы как думали? Это жизнь, — философски проговорил Сема–Поинт. — О чем вы сейчас столь напряженно размышляете? — неожиданно спросил он.

— Что, так заметно? — поморщился собеседник.

— Не очень, но… — пожал плечами Сема–Поинт.

— Ранее такого не наблюдалось: это ты меня так расслабил, — сделал свой вывод Саня Омский.

— Это плохо?

— Смотря для кого, — хитро подмигнул тот, потом пояснил: — Я действительно сейчас всерьез размышляю и вот о чем. Ко мне вот–вот придут уважаемые братишки…

— И нет уверенности в том, что вы должны меня им представлять? — предположил Сема. — Нет проблем! Жизнь впереди долгая: придет время — познакомимся или… — он сделал паузу и добавил: — …Или не познакомимся! Говорится, как масть ляжет!

— Масть ляжет так, как сдаст карты настоящий игрок! — возразил Саня Омский. Он взмахнул рукой и решительно произнес: — Я думаю, что это знакомство окажется полезным для всех, — потом тихо добавил как бы самому себе: — …Вполне возможно, что в самом близком будущем… Решено, присаживайся на почетное место, — кивнул он на кресло за круглым столом.

— А на нечетное место кто сядет? — шутливо поинтересовался Сема.

— Все зависит от того, как вести себя будет человек, — в тон ему ответил Саня Омский…


Через пятнадцать минут в камеру впустили двух мужчин, тоже одетых в богатые костюмы и дорогие галстуки, на руке каждого красовался золотой «ROLEX». И у того и у другого левую руку, в отличие от Сани Омского, украшали не наколотые, а настоящие массивные золотые перстни.

— Прошу знакомиться, — церемонно предложил Саня Омский. — Эти два весьма уважаемых человека, мои братья: Юра Пега из Подмосковья и Хабаровский Джем, — коротко представил он, затем повернулся к Семе: — А это человек, благодаря которому мы сейчас и собрались, — потом, после небольшой паузы, произнес: — Сема–Поинт! — и многозначительно добавил: — Порядочный человек!

— Тот, благодаря которому удалось избежать кровавых разборок на пересылке! — подытожил Хабаровский Джем. — Что ж, искренне рад знакомству! — несмотря на чуть выраженную худобу, он выглядел крепким мужчиной, и у него было довольно сильное рукопожатие, которым, судя по всему, он часто пользовался.

Однако Сема не только выдержал его рукопожатие, но еще и достойно ответил на него.

— Ничего! Цепкий парнишка! — одобрительно отметил Хабаровский Джем и пояснил: — На рудниках пришлось много корзин с рудой наверх потаскать…

— Корзин с рудой? — с удивлением переспросил Сема–Поинт.

Он был уверен в том, что никто не может заставить Вора работать на зоне.

— Ну да, более трех месяцев мне пришлось подергать веревки с корзинами с рудой наверх, до кровяных мозолей натер ручонки‑то… — спокойно кивнул тот.

— Для чего? — никак не мог понять Сема.

— «Зеленый прокурор в дорогу позвал!» — ответил вдруг Хабаровский Джем и добродушно рассмеялся, довольный тем, что сумел заморочить голову незнакомцу…


Автор поясняет, что фраза «зеленый прокурор позвал в дорогу» означает в местах не столь отдаленных, что кто‑то решил уйти в побег.


— Так это был подкоп!

Сема–Поинт сделал вид, что только что догадался, о чем говорит Хабаровский Джем: ему пустяк, а собеседнику наверняка приятно…

Подтвердить его слова Хабаровский Джем не успел, прервали: в дверь кто‑то постучал.

Серега Младой быстро подошел к кормушке, словно ожидая каких‑то новостей:

— Слушаю тебя, Сан Саныч! — тихо бросил он, склонившись к распахнутой кормушке.

О чем ему сообщил дежурный прапорщик, слышно не было, но сразу же после того, как захлопнулась кормушка, Серега Младой повернулся к присутствующим и чуть виновато проговорил:

— Извините, но мне нужно срочно кое‑что перетереть с братом!

— Что‑то случилось? — сразу насторожился подмосковный Вор Юра Пега: он был большим противником каких‑либо неожиданностей.

— Ничего не случилось: просто поступила информация, о которой и просил узнать Саня, — заверил Серега Младой.

Они с братом удалились в дальний угол, и младший брат, не желая откладывать, быстро сообщил Сане Омскому только что полученное сообщение, переданное через прапорщика, после чего они вернулись к столу.

— Судя по напряженно улыбающейся физиономии нашего брата, новость так себе? — предположил Хабаровский Джем.

— Плохих новостей не бывает, бывает плохое отношение к новости, — философски возразил Саня Омский, продолжающий о чем‑то усиленно размышлять.

Он настолько ушел в свои мысли, что морщины на его лбу вздулись и собрались в единый пучок, но уже через пару минут они разгладились.

Юра Пега вздохнул и с облегчением выдохнул.

А Саня Омский весело воскликнул:

— А все не так уж и плохо складывается! — после чего повернулся к своим приятелям и сказал: — Полученные сейчас сведения касаются новой командировки, куда отправят нашего бесстрашного героя, но об этом давайте поговорим позднее…

После этого замечания авторитетные люди пообщались между собой на темы, которые касались этой тюрьмы и того, что в ней происходит. После короткого обсуждения сошлись на том, что Серега Младой, как Смотрящий, по понятиям разобрался с теми, кто был замешан в покушении на него. И держит правильный курс для выправления ситуации в тюрьме после последних событий: не обижает арестантов, с уважением относится к «босякам», а потому никаких претензий к нему члены сходки не имеют.

Единственное пожелание было высказано подмосковным Юрой Пегой; он сказал:

— Мне кажется, что тебе, Серега, не хватает тропок, по которым можно общаться с волей.

— С волей у нас налажены очень хорошие контакты, — возразил Серега Младой.

— Хорошие контакты? — с некоторым сомнением переспросил Юра Пега.

— А разве не так? — сам спросил Сергей.

— Скорее, я бы сказал, неплохие, — поправил его подмосковный Вор. — Вы, братья, отлично знаете мое отношение к ментам, однако есть моменты, когда, для пользы босяков, уж поверь мне на слово, нужно уметь договариваться с ними. Я не говорю, что этим ты, как Смотрящий, должен заниматься лично, но если бы кто‑то из твоих близких прикормил какого‑нибудь мента, а лучше двух, да еще с погонами, да еще с двумя просветами, то дачки бы мухой на тюрьму прилетали! И нигде не задерживались! — пояснил он, — А когда тюрьму не морозит — жизнь сидельцев становится веселее!

— Может, стоит напомнить тебе про недавний случай с младшим Кумом, с которым контактровал Лешка–Артист? — ехидно усмехнулся Смотрящий.

— Я о нем прекрасно помню, но, при всем при том, того мента, прежде чем он отошел в мир иной, фрайера очень хорошо подоили, — не очень уверенно проговорил Юра Пега, явно озвучивая чужое мнение.

— Подоили? — усмехнулся Серега Младой. — Тебя, дорогой Юрий, явно ввели в заблуждение. Если подсчитать все правильно, по понятиям, то еще вопрос, кто кого подоил! Причем жадность этого продажного мента росла непомерно с каждым днем, как росли и его аппетиты: словно на дрожжах! — с трудом сдерживаясь, недовольно возразил Серега Младой.

— Ладно, здесь, на месте, тебе, как Смотрящему, наверняка виднее, — мгновенно согласился Юрий, перехватив недовольный взгляд старшего брата Смотрящего.

Для Семы–Поинта все заметнее проявлялось отношение членов воровской сходки к Сане Омскому. Именно он был за этим столом лидером: несмотря на то, что говорил вроде бы мало, его слова всякий раз оказывались весомыми и как нельзя более кстати. А иногда, как сейчас, достаточно было его недовольного взгляда, чтобы человек тушевался и давал задний ход.

Вот и в этот раз, чтобы поставить точку в наметившемся споре, Саня Омский дипломатично заметил:

— Мне тоже претит, когда кто‑то из моих братьев вынужден связываться с ментами, даже на зоне, когда те вроде бы сами идут на контакт. Конечно,

предложение Юры Пеги, братишка, хоть и старо как мир, однако это только совет и ничего более. И тебе самому решать: прислушиваться к нему или тут же забыть.

Вроде бы и не одобрил никого из них, но и не сказал ничего обидного, и этим поставил точку в их непростом разговоре…


(обратно)

Глава 12 НЕОЖИДАННАЯ ИНФОРМАЦИЯ


Саня Омский повернулся к Семе–Поинту:

— Вот что, земляк, только что получив информацию, я тут поразмышлял немного над нею, проанализировал и то, что рассказал о тебе мой братишка, и то, что сам узнал о тебе, и решил за тебя нужные слова сказать уважаемым людям. Мне кажется, что из тебя может получиться порядочный фрайер по нашей жизни, — он вопросительно и пронизывающе взглянул ему в глаза.

Семе–Поинту показалось, что Саня Омский хочет в последний раз в чем‑то убедить самого себя.

— Благодарю, конечно, за оказанное доверие, — Сема–Поинт изобразил на лице некоторое смущение. — Но, может быть, пусть все идет как идет? Как говорил мой Учитель:

«ВРЕМЯ ОБМАНУТЬ НЕВОЗМОЖНО: ОНО И ТОЛЬКО ОНО ПОМОЖЕТ ПРАВИЛЬНО РАЗОБРАТЬСЯ В ТОМ, КТО ЕСТЬ КТО. ИБО ИЗОБРАЗИТЬ ИЗ СЕБЯ МОЖНО ДАЖЕ КОРОЛЯ, НО БЫТЬ КОРОЛЕМ ПОСТОЯННО МОЖЕТ ТОЛЬКО НАСТОЯЩИЙ КОРОЛЬ!»

— Я бы посчитал огромной для себя честью познакомиться с твоим столь мудрым Учителем! — с восторгом воскликнул Саня Омский, внимательно выслушав умные мысли Учителя Семы–Поинта.

— К великому сожалению, мой Учитель ушел к своим предкам, — тихо ответил Сема–Поинт, подняв глаза к небу.

— В таком случае, братишки, давайте помянем этого мудрого человека: мир его праху! — предложил: Хабаровский Джем.

Серега Младой, на правах хозяина стола, быстро разлил по рюмкам водку.

После того как все молча выпили, Саня Омский продолжил свою тему:

— Ранее мы говорили, что ты поедешь в командировку, где смотрящим рулит Федя–Корыто.

— Да я помню.

— Сейчас, в связи с тем, что тот этап ушел без тебя, нам удалось подсуетиться и мне только что сообщили, что тебя отправят тоже не на плохую командировку. На «двойку»! Она хоть и полуголодная: народу много, а работы мало, но есть и положительная сторона и заключается в том, что она тоже не «красная»… во всяком случае пока…

— Хоть что‑то! — улыбнулся Сема–Поинт и тут же спросил: — А какое там производство?

— Основное — тоже мебель, только офисная, но есть две свои собственные сувенирные мастерские: одна — по дереву, другая — по металлу, а кроме того, мастерская по пошиву джинсов. Кстати, на этой командировке, с большим сроком в кармане, чалится настоящий мастер–кузнец, который отличные ножи мастырит, сталь — не хуже тебе дамасской! Во всяком случае, водопроводную трубу перерубает только так: с единого удара!

— Что ж, неплохо! — согласно кивнул Сема-Поинт и добавил: — Главное, что зона не «красная», то есть не ментовская, а значит, и люди нормальные есть.

— Порядочные фрайера везде имеются, — Саня Омский неожиданно брезгливо поморщился и почесал затылок. — Только вот Смотрящий там совсем недавно, а главное неожиданно для сидящих здесь братьев, поменялся… Освободился по болезни, и на его место один уважаемый Вор поставил… — он недовольно цыкнул сквозь зубы и глубоко вздохнул. — Короче, Смотрящим стал… — он бросил взгляд на Хабаровского Джема и с трудом выдавил сквозь зубы: — …Кемеровский Винт!

И у того последовала реакция, которую явно и ожидал Саня Омский: при озвученном погоняле Хабаровский Джем недоуменно вскинул глаза на Саню Омского, уверенный, что ему показалось.

— Что? — невольно воскликнул он.

— Да–да! — подтвердил Саня Омский. — Ты не ослышался, братишка, именно Кемеровского Винта и поставили рулить в той зоне. Во всяком случае, пока! То есть поставили того, кого ты, в свое время, обвинил в крысятничестве! Я уверен, что Леха–Вагон, наш братишка, просто не в теме, и ему откровенно запарили мозги!

— Но как могло такое случиться? Неужели Леха-Вагон не слышал, в чем я обвинил эту крысу? — воскликнул пораженный собеседник: он явно никак не мог согласиться с услышанной новостью. — Это надо же! Крысу ставить Смотрящим? Да как могло такое произойти? Там что, криминальный мир с ума сошел, что ли? Или чисто конкретных людей там не осталось?

— По полученным сведениям, существует две версии: одна — официальная, а вторая — добыта моими близкими… — Саня Омский хитро прищурился. — Какую озвучивать?

— Озвучивай обе! — бросил Хабаровский Джем. — И начни с официальной!

— Как скажешь, братела, — кивнул Саня Омский. — По официальной версии, от твоего обвинения в крысятничестве воровского общака этой гниде удалось отмазаться.

— Как? — возопил Хабаровский Джем. — Я же его с поличным застукал!

— А он предоставил свидетеля, который и подтвердил его версию о том, что деньги им взяты из общака не для собственных нужд, а для того, чтобы отмазать какого‑то бедолагу от срока, — пояснил Саня Омский.

— Да это же полная чушь! — эмоционально возразил Хабаровский Джем, с раздражением вскакивая из‑за стола. — Где он нашел этого свидетеля? Кто он? Хочу с ним побазарить! А также Леха–Вагон: пусть он тоже скажет слово! — настроен он был решительно.

— Свидетель — близкий и правильный фрайер: Васька–Бацила, — Саня Омский покачал головой. — Говорят, что он чисто конкретно подтвердил слова Кемеровского Винта и тоже в присутствии правильных пацанов, но… — он сделал паузу и недовольно поморщился, — …поговорить с ним уже никак не удастся: так получилось, что на следующий день, после того разговора, Васька–Бацила погиб в автомобильной аварии…

— А Леха–Вагон? — напомнил Хабаровский Джем.

— С Лехой–Вагоном тоже проблемы: он в реанимации лежит, в коме! Три пули получил в одной разборке и одну из них — в голову! Врачи говорят, что шансов у него нет никаких!

— Это же надо, как вовремя! — Хабаровский Джем ехидно рассмеялся. — Вор, поставивший Винта смотрящим — в реанимации, Васька–Бацила погиб, а кто же подтвердил слова Васьки–Бацилы? Неужели те самые правильные пацаны, о которых ты упоминал? — и тут же вдруг воскликнул: — А эти конкретные пацаны, случаем, не погибли в той же аварии, что и сам свидетель?

— Как ни странно, но ты угадал! — недовольно кивнул Саня Омский. — Это‑то и меня беспокоит: свидетель подтверждает его слова и тут же отправляется в мир иной! А за ним следуют и те, кто присутствовал при его свидетельстве, да еще Леха-Вагон при смерти…

— Погоди! Если погиб и свидетель и те, при ком он говорил, то кто же донес его «правду» до людей? — удивился Хабаровский Джем.

— В том‑то вся и фишка, которая меня никак не устраивает, — недовольно покачал головой Саня Омский, — единственным, кто остался в живых, не считая, конечно же, самого Кемеровского Винта, оказался его близкий приятель — Пашка–Гнус…

— Это же надо, как все стройно сложилось у этой гниды… — снова съехидничал Хабаровский Джем, — Стоп! — он вдруг хлопнул себя по лбу: — А не кажется ли тебе, что они сначала погибли, а потом эта мразь и прикрылась ими, как говорится, скинула на них весь прикуп?

— Все может быть, — согласился Саня Омский. — Но как это докажешь?

— Неужели эта мразь думает, что ему все спокойно сойдет с рук? — у Хабаровского Джема даже зубы скрипнули от злости.

Семе–Поинту показалось, что Хабаровский Джем готов тут же отправиться навстречу с Кемеровским Винтом, чтобы вывести его на чистую воду или просто замочить.

— Погоди, братишка, не суетись! — остановил его Саня Омский. — Если ты ринешься устраивать разборку с ним не подготовленным, то некоторые могут подумать, что ты просто сводишь с Винтом личные счеты, а это именно то, на что и рассчитывает этот гондон штопаный! Нет, здесь нужно сделать все настолько тонко, чтобы даже комар носа не подточил, чтобы ни у него, ни у тех, кто его поддерживает, не оказалось ни одной зацепки, чтобы вновь выскользнуть. И мне кажется, точнее сказать, я уверен, что мне удалось найти классный выход из создавшейся ситуации! — Саня Омский, с видом победителя, осмотрел сидящих за столом коллег.

— Засвети масть! — предложил Юра Пега.


Автор поясняет, что выражение «засветить масть» пошло от картежных игр и означает — «показать карту». В данной трактовке — Юра Пега попросил рассказать о своем плане…


Ни слова не отвечая на его вопрос, даже не глядя в его сторону, Саня Омский выразительно уставился на Сему–Поинта.

— А что, в этом что‑то есть, — задумчиво проговорил Юра Пега, сразу догадавшись, что имеет в виду Саня Омский, после чего перевел взгляд на Хабаровского Джема.

Тот смотрел скептически и безо всякого энтузиазма, явно не врубаясь.

— Может быть, мне кто‑нибудь объяснит, о чем здесь идет речь, коль скоро это касается непосредственно меня? — спокойно поинтересовался Сема–Поинт.

Конечно же, он сразу понял, куда клонит Саня Омский, но решил лишний раз не показывать своего умственного превосходства, чтобы кто‑то не подумал, что собеседник слишком умный. Ведь со стороны кто‑нибудь мог воспринять это как его превосходство над собеседником: зачем же дразнить человеческие слабости?

— Ты тоже еще не догадался, о чем я намекаю? — спросил Саня Омский Хабаровского Джема.

— Пока нет, — буркнул тот.

— Не можем же мы с тобой так просто все спустить этой крысе, не так ли? — спросил Саня Омский, со злостью прищурив глаза.

От этого прищура брата Сани Омского и Хабаровского Джема чуть передернуло, заставило напрячься. И только Сема–Поинт и Юра Пега никак не отреагировали на этот прищур. Ну, про Сему-Поинта все было понятно.

А что же касается подмосковного Вора, то он был из тех людей, кто пока не сталкивался с подобной ситуацией. С ситуацией, когда Саня Омский, при всей незначительности внешнего вида, одной своей дерзостью и какой‑то внутренней энергетикой и уверенностью мог в миг сломать дух своего противника, безоговорочно подчинить себе его волю.

— Пусть даже и не мечтает! — эмоционально воскликнул Хабаровский Джем. — Но я не понимаю, при чем здесь наш новый знакомец?

—Ты помнишь мерзопакостный характер этой крысы, — словно размышляя вслух, продолжил старший брат хозяина камеры. — Он всегда действует исподтишка и любит зарабатывать очки на новеньких, — Саня Омский многозначительно взглянул в глаза Хабаровскому Джему.

— Ты думаешь, что он клюнет на Сему–Поинта? — неуверенно переспросил он.

— Уверен, что клюнет! Тем более если пустить в народ слух, что Сема–Поинт твой протеже!

— Стоп, земляки! — остановил вдруг Сема- Поинт.

Все присутствующие, словно по команде, взглянули на него.

— Честно говоря, мне совершенно не по душе, что меня пытаются сосватать без моего согласия, — прямо заявил Сема–Поинт.

Уже немного изучив характер Семы–Поинта, Серега Младой чисто интуитивно понял, что его спаситель говорит достаточно серьезно для того, чтобы не отмахнуться, а прислушаться к его словам. И чтобы хоть как‑то разрядить напряженную обстановку, он встал, подошел к Семе–Поинту, дружески положил руку ему на плечо и присел рядом на спинку кресла.

— Не ершись, землячок! — дружелюбно заметил он. — Просто у моего брата манера такая: он любит рассуждать о сложных ситуациях вслух. Это просто рассуждения, анализ, которые, конечно же, ничего не стоят без согласия заинтересованных сторон. Ему и в голову не приходило хоть как‑то покуситься на твою самостоятельность или же твою независимость, я прав, братишка? — повернулся он к своему старшему брату.

— Господи, конечно, прав! — искренне воскликнул Саня Омский. — Поверь, земляк, мой Сережка прав на все сто, тысячу процентов: я действительно люблю обыгрывать свои мысли вслух, когда ничего не приходит в голову. Озвучишь их, и все вроде бы сразу становится на свои места. И если тебе показалось, будто бы я за тебя все решил: поверь, это совсем не так! Серега Младой рассказывал о твоем главном принципе: никогда не помогать и не вставать на сторону Зла, я правильно донес твою мысль?

— Да, это мой принцип! — согласно кивнул Сема–Поинт.

— Всецело одобряю! И предлагаю перейти на «ты»! — Саня Омский протянул ему руку и крепко пожал. — Вот и ладненько! — добавил он и продолжил: — Так вот, у Кемеровского Винта, в отличие от тебя, отсутствуют полностью какие‑либо принципы. Точнее сказать, у него есть только один принцип, который касается только его собственного Я. Ради себя, любимого, ради безопасности своей собственной задницы и безопасности своего положения, он может пойти на самую низкую подлость! И мне показалось, что ты, при своем главном принципе не вставать на сторону Зла, именно тот человек, который и сможет остановить этого подонка!

— Да, но… — попытался что‑то сказать Сема- Поинт.

Однако Саню Омского было уже не остановить:

— Конечно, у тебя может возникнуть мысль, что мы с Хабаровским Джемом имеем к этой крысе что‑то личное и только потому хотим с ним расправиться. Это совсем не так, вернее сказать: это не совсем так. Личная неприязнь, конечно же, имеет место быть, но ты можешь поверить на слово, что она же возникла не на пустом месте. Ты уже слышал, на что может решиться пойти эта скотина! Чтобы прикрыть свою задницу, он уже приказал убить нескольких человек! Дорогой Сема, ты даже не можешь себе представить, скольких людей эта гнида отправила на тот свет ранее, чтобы достичь своей цели! А как он хитер, скотина! Да если бы не мы с Джемом он бы давно нахлобучил на себя шапку Вора в законе! И тогда, чтобы вскрыть этот нарыв, нужно было бы подключать такие силы, что мало бы не показалось. То есть были бы очень серьезные сложности: просто так убить Вора в законе нельзя, нужно не только согласие воровской сходки, но еще и согласие Вора, который сделал его подход!

— А сейчас? — спросил Сема–Поинт. — Он же Смотрящий, а это звание, насколько я понимаю, звание Положенца, или я чего‑то не понимаю?

— И да и нет, — как от зубной боли поморщился Саня Омский. — Для Кемеровского Винта сейчас звание Смотрящего как бы последнее испытание,

после которого он и смог бы претендовать на коронацию, — пояснил он и добавил: — При условии, конечно, если ему удастся достойно пройти это испытание и не допустить косяков.

— Как у вас все запущено, — Сема–Поинт с улыбкой покачал головой, потом, после небольшой паузы, решительно спросил: — И какую же роль ты определил мне по своему плану?

— Я был уверен, что ты, Сема, нас поймешь, — улыбнулся Саня Омский. — А еще я уверен, что ты и сам обо всем уже догадался, не так ли?

— Если только в общих чертах, — осторожно согласился Сема–Поинт.

— Для того чтобы понять и вникнуть в детали, как мне кажется, тебе, земляк, нужно лучше узнать о той мрази, с которой тебе придется иметь дело.

— Согласен: своего врага нужно знать гораздо лучше своих друзей! — кивнул Сема–Поинт.

— Как ты уже слышал, Кемеровский Винт, что змей подколодный: любит нападать исподтишка, но это при условии, если он ощущает перед собой сильную личность. Слабого человека он затюкает, подомнет под свое влияние сразу, нисколько не раздумывая, и глазом не моргнет. Вероятно, именно поэтому он любого новичка, при первой же встрече, сразу берет в оборот, чтобы проверить на вшивость. Именно на этом и строится весь мой план, который…

— Можно мне? — прервал его Сема–Поинт, предлагая продолжить самому.

— Очень интересно послушать твои догадки, — вновь улыбнулся Саня Омский и согласно кивнул: — Что ж, валяй, земляк!

— Здесь может быть два варианта развития событий, — начал Сема–Поинт. — Узнав обо мне, Кемеровский Винт сразу захочет, как говоришь ты, проверить меня на вшивость. Если он устроит провокацию, то я нисколько не боюсь ее…

— Я уверен, что он будет действовать более прямолинейно: подошлет своих «быков» и попытается сразу сломать тебя физически! — перебил Хабаровский Джем.

— Я тоже так думаю, — согласился Саня Омский. — Но давай дослушаем нашего нового знакомца! — он кивнул Семе–Поинту, предлагая ему говорить дальше.

— Сразу отвечаю на ваше замечание: если он начнет со своих «быков», то меня это устроит как нельзя лучше, — спокойно и уверенно заявил он. — Это сразу даст мне право на жесткий ответ, который Кемеровский Винт даже в мыслях не допускает. Но мне кажется, исходя из того, что я услышал о нем, он не рискнет в открытую бросить мне вызов, зная о том, кто стоит за моей спиной.

— А ты знаешь, Сема‑то прав! — неожиданно согласился Саня Омский.

— А второй вариант? — чуть подумав, спросил Хабаровский Джем.

— А второй вариант как раз и заключается в том, что никто не должен знать, что я представляю ваши интересы, — заявил Сема–Поинт.

— Исключено! — сразу возразил Саня Омский.

— Почему? — не понял Сема–Поинт.

— Да потому, что я уверен, что о тебе уже пошла малява с сегодняшним этапом, с которым ты должен был уйти, — пояснил Саня Омский и с уважением добавил: — Тюремное радио работает быстрее обычного, и рано или поздно, но информацию о тебе эта мразь все‑таки получит. А посему у меня имеется другое предложение, которое, в принципе, не противоречит и твоему замыслу, земляк…


Сема–Поинт с интересом вслушивался в слова Сани Омского, отлично понимая, что его опыт ему сейчас необходим, как воздух. Он уже знал, что Саня Омский не единожды окунался за колючую проволоку и имеет бесценный опыт жизни в местах не столь отдаленных, а потому впитывал каждое его слово, пытаясь Пропустить его слова, его советы через призму своего восприятия, чтобы лучше прикипеть к ним, слиться с ними, сделать своими собственными.


И Саня Омский принялся посвящать в свой план всех присутствующих:

— Так вот, слушайте, что я придумал. Дело в том, что здесь, на тюрьме, парится один мой давний приятель, на кого я могу положиться, как на самого себя…


(обратно)

Глава 13 ЛЮБОВЬ, СТРЕСС, ПЛАН


История умалчивает о том, сколько денег потратил Серега Младой для того, чтобы воплотить в жизнь план, задуманный Омским Саней.

Во–первых, через пару дней после воровской сходки Сему–Поинта вывели в коридор. Вывели не просто так, а именно в тот момент, когда мимо проводили какого‑то сидельца. Они должны были визуально познакомиться друг с другом. Предупрежденный заранее, Сема–Поинт, впрочем, как и тот, которого вели мимо, быстро и очень внимательно изучили друг друга.

Не без удивления Сема–Поинт обратил внимание на то, что парень, с которым его сейчас знакомили с подачи Сани Омского, оказался не только одного с ним возраста, но даже внешне они чем‑то были похожи друг на друга. Почему‑то Сема–Поинт вспомнил как среагировал Саня Омский, впервые взглянув на него, и догадался: это сходство поразило и его самого.

А еще ему подумалось, если до встречи с этим незнакомцем, так сильно похожим на него, он скептически отнесся к плану Сани Омского и мало в него поверил, то сейчас пришло твердое убеждение, что все может получиться.

Именно поэтому Сема–Поинт, взглянув на незнакомца, и принял решение всерьез придерживаться плана, придуманного Саней Омским.

Чуть заметно поприветствовав глазами один другого, они разошлись восвояси, чтобы встретиться снова уже на этапе. Тем не менее ни тот ни другой не знали, что жизнь внесла свои коррективы, и они, из‑за внезапно полученной информации Саней Омским, обязаны были встретиться еще раз до отправки на этап, но эта встреча не состоялась из‑за халатности дежурного прапорщика.

Как говорится, в его Судьбу вновь вмешался человеческий фактор.

Эта встреча должна была стать вторым этапом по воплощению в жизнь плана Сани Омского. Он заключался в том, что Сему–Поинта, за несколько дней до отправки на этап, перевели в другую камеру. Во время этого перевода его новый визуальный знакомец и должен был сообщить Семе–Поинту внеочередную информацию, полученную от Сани Омского.

Однако дежурный прапорщик, который и должен был осуществить перевод Семы–Поинта, совсем чуть–чуть замешкался по дороге к нему. Не смог пройти мимо дородной моложавой женщины дежурной медсестры из тюремной санчасти. Он давно имел на нее виды и использовал любую возможность, чтобы пофлиртовать со своенравной девушкой.

Это никак незапланированное отвлечение и не позволило встретиться Семе–Поинту и его задуманного двойника еще раз до отправки на этап, чтобы получить от него нужную информацию.

Второй вертухай, который переводил виртуального знакомца на место Семы–Поинта, так и не дождавшись их встречи, решил уйти и сунул незнакомца в ту самую камеру, где ранее находился Сема–Поинт, и какие последствия этой небрежности ожидали обоих участников плана Сани Омского, еще предстояло осознать, причем в самом ближайшем будущем.

Эта странная рокировка казалась странной только для непосвященных в план людей. И нужна она была для того, чтобы ненадолго смешать все карты Кемеровского Винта. Получив информацию по тюремной почте, он наверняка станет разбираться, кто из прибывших на зону зэков с нового этапа и является Семой–Пойнтом. А это будет не так просто, тем более когда с этапом придут из одной тюрьмы несколько зэков, и, естественно, пройдет какое‑то время, которого обычно так не хватает при импровизированном плане.

Спокойно миновали на пересылке еще четыре ничем ни примечательных дня. В эти дни Сема- Поинт старался как можно более точно исполнять несвойственную ему роль. В новой камере он никак не проявлял своей активности, старался жить тихо, неприметно: ни с кем не разговаривать, и не общаться. Он как бы ушел в себя и жил в своем мире воспоминаний.

Это оказалось не таким уж и трудным времяпровождением: камера, куда его перевели, незадолго до этого была расформирована и вновь скомпонована, но уже новыми сидельцами. И они, надерганные из разных камер, пока еще не успели сорганизоваться, сплотиться в мини–коллективы, а потому сидели спокойно, без каких‑либо эксцессов, если не считать попытку одного молодого строптивого парня, попытавшего навязать свое понимание отбывания в пересыльной камере остальным сидельцам.

Однако там, к счастью, нашлись опытные бывалые люди, которые быстро утихомирили активность этого юного «пионера», который моментально осознал, что идти против коллектива себе дороже и не безопасно для собственного здоровья. Все равно, что писать против ветра. А еще нужно заметить, что в пересыльной тюрьме, когда в камерах большая текучка: одни осужденные приходят в ожидании этапа, других отправляют на этап, затеряться очень легко.


В отличие от Семы–Поинта, у его как бы «двойника» была совсем другая задача. Он прошел на шконку с ширмой–простыней, за которой и находился Сема–Поинт, молча, со склоненной головой. Все эти четыре дня он почти не выходил из‑за ширмы, отказывался от ежедневных часовых прогулок. И лишь иногда, когда появлялось желание навестить туалет, выходил из‑за простыней, справлял естественные нужды и снова возвращался на свое место. Сокамерники, привыкшие к нелюдимости Семы–Поинта, не заметили подмены и старались не замечать его новой странности, и лишь однажды Мишка Косой попытался заговорить с ним, чтобы попросить у него совета, но «двойник» недовольно пробурчал что‑то нечленораздельное, и Мишка Косой сразу ретировался, чтобы не навлечь на себя недовольство Семы–Поинта.


Сам Сема–Поинт провел эти дни в мыслях о своей несчастной любимой, трагически оборвавшей свою жизнь. Нет, это не значит, что он только сейчас вспомнил о ней: он ни на минуту не забывал свою счастливую и одновременно несчастную любовь. Однако психика человека буквально с самого раннего младенчества, как бы с молоком матери, устроена так, что самые страшные стрессовые ситуации загоняются в очень дальние уголки памяти, чтобы хотя бы в первое время успокоиться, не сломаться, и не сойти с ума.

Наверно, именно сейчас, когда мозг Семы- Поинта был относительно свободен от повседневного напряжения: в местах лишения свободы расслабляться нельзя. Каждую минуту, каждый миг он должен быть готов к отпору, к провокации. Любой, даже самый мирный разговор, на постороннюю, не личную, тему, когда может быть затронута честь, повернется так, что и сам будешь не рад. Или сама тема может просто не понравиться, или то, что к пристрастию собеседника относятся индифферентно, короче говоря, любое слово, неожиданно может повернуться собеседником так, что хоть сразу в лоб бей или тебе в лицо кулак прилетит, а то и заточка в бок.


Какие воспоминания приходят на ум человеку из собственного прошлого? Конечно же, те, о которых приятно вспоминать!

Вот и Сема–Поинт вспоминал самые счастливые моменты с момента их первого знакомства.

Вот они, радостные и счастливые, плещутся в теплых водах могучей сибирской реки, когда его рука, случайно или нет, прикоснулась ее прохладной кожи.

Вот первое вроде бы дружеское объятие, во время которого так сильно забились их сердца, а тела одновременно вздрогнули, и они застыли, не представляя, что делать. Да и дышали‑то в этот момент через раз.

Вот они гуляют по городу, то вечернему, то ночному, то утреннему. Идут и не замечают никого вокруг. Так они могли гулять часами, забывая о воде, пище, обо всем на свете. Они шли рядом, прижимаясь друг к другу плечами и не отрываясь, влюблено глядели в глаза друг друга, не в силах оторваться от них даже на миг, даже на мгновение. И это прекрасное занятие нисколько не надоедало им.

Именно в то, благословенное самим Богом, время, Сема понял смысл древней сказки любящих сердец.

А произошла эта история в те древние времена, когда семейная жизнь и семейные устои еще только зарождались на Земле.


Приказал наш Всевышний своим помощникам собрать все яблоки на Земле, разрезал все собранные яблоки пополам и силою своего Духа и Разума раскидал эти половинки по всей Земле, чтобы каждая из половинок поровну досталась юноше и девушке.

После чего собрал наш Всевышний этих юных отроков и сказал им свое Главное Слово:

«Каждый из вас, дочери и сыны мои, должен отправиться в путешествие по Земле, чтобы встретить там свою единственную половинку, предназначенную только вам.

И если половинка, найденная вами, сойдется воедино с вашей половинкой, и эти половинки превратятся в единое целое, то их обладатели станут самыми счастливыми и любящими из живущих на Земле людей!

Однако, дети мои, не думайте, что отыскать свою половинку так просто: могут пройти годы и годы, прежде чем вы сможете отыскать свои половинки.

Но, может быть, случится и такое, что кому‑то из вас, дети мои, на эти поиски не хватит и всей жизни…»


Сема был твердо уверен в том, что ему несказанно повезло в жизни, когда он встретил свою любимую Валечку. Порой, в те времена, когда они встретились, Семе казалось, что его сердце может взорваться от избытка переполняющих его чувств. Но сейчас ему кажется, что тогда, порой, в его голову неожиданно приходила страшная мысль о том, что настоящее счастье так долго продолжаться не может: словно уже в то счастливое время Сема предчувствовал беду. И именно в такие моменты он был уверен в том, что все кончится трагически.

Конечно, влюбленный Сема изо всех сил боролся с этими мыслями, гнал их от себя прочь. Сема буквально насильно внушал себе, что все его страхи беспочвенны, навеяны им самим глупыми предубеждениями. Он старательно загонял эти свои страхи в самый дальний угол сознания, однако так и не смог совсем избавиться от них.


Автор вспомнил о народном поверье: как бы ты не ожидал, не готовился к возможной трагедии, она все равно окажется для тебя неожиданной.


Когда Сема получил в СИЗО известие о гибели своей любимой Валечки, которое доставил ему старший прапорщик Никитич, то едва не сломался: ему просто не хотелось больше жить. Сема был твердо уверен в том, что именно он виноват в ее гибели, привлекая эту смерть своими глупыми мыслями. И он с огромным трудом, очень медленно, шаг за шагом, выходил из депрессии, из тупика, в который сам себя и загнал. Теперь он пытался учиться жить без своей любимой Валечки.

И при всем при этом, довольно часто Сема ловил себя на мысли, что тот или иной шаг, или решение, он принимает, задавая самому себе один и тот же вопрос: а как на это посмотрела бы его любимая Валечка?

Да, конечно, пройдет время, и боль утраты утихнет, но память сохранит все удивительные и счастливые моменты из их совместной, хотя и короткой как миг, как мгновение, жизни, их любви.


У Автора есть одно правило, выработанное опытом близких и знакомых и проверенное опытом своей собственной жизни, которым он и хочет поделиться со своим уважаемым Читателем.

Это правило Автор называет «правило стресса».


Предположим, что у кого‑то из Читателей происходит стрессовая ситуация. Что хочется делать в первый момент? Рвать и метать, плакать или мстить! Не так ли? Причем совершенно неважно, что привело к этой стрессовой ситуации: маленькая беда или настоящая трагедия.

Автор предлагает рассмотреть обе ситуации: и мелкую и глобальную.


Представьте мелкую ситуацию.

Допустим, вы едете в общественном транспорте и кто‑то, случайно или не случайно, наступает вам на «любимую» мозоль.

Как вы реагируете на причиненную боль?

В лучшем случае чертыхнетесь про себя, мысленно обзовете виновного последними словами и постараетесь сдержать внешние проявления своих негативных эмоций. А в худшем случае начинаете кричать, оскорблять виновного, стараясь высказать вслух все, что вы о нем думаете.

И что в результате? И в первом и во втором случаеиспорченное настроение на весь день, а возможно, и на неделю.


А теперь рассмотрим глобальную для вас ситуацию — вашу личную трагедию.

Не дай Бог, конечно, но предположим, что…

Умер ваш близкий человек: друг, приятель, любимая или ваш родственник.

Какую реакцию можно ожидать от вас?

Все зависит от вашей эмоциональной подготовленности к жизни, от вашего опыта.

Одни начинают плакать, стенать, рвать на себе волосы, думать, что жизнь окончена!

Другие уходят в себя, впадают в запой, не хотят никого видеть, винят в этой смерти себя, свою невнимательность к жизни покойного.

Похожие ситуации, неправда ли?


И вот Автор хочет заверить уважаемого Читателя:

При возникновении любой, хоть мелкой, хоть глобальной стрессовой ситуации, задайте себе вопрос — как вы будете себя ощущать и переживать эту ситуацию завтра? Послезавтра? Через неделю? Через месяц? Через год? Через пять? Десять лет?

В случае с «любимой» мозолью Автор уверен, что Читателю будет достаточно перечислить «завтра» или «послезавтра».

Сложнее с личной трагедией, когда невозможно вернуть время вспять, когда утрата невосполнима, и забыть ее невозможно: это Смерть!

Для одних мало будет и года, для других не хватит и десяти лет. Нет, это совсем не означает, что через год, через пять или десять лет человек, столкнувшийся со смертью, будет переживать ее точно так же, как и в тот момент, когда узнает об этой смерти. Конечно, переживание от потери близкого человека останется, но это уже не будет восприниматься столь остро и трагично, как в первый день. Это будет просто светлая память об этом человеке, память о его нежности, внимании, о его прекрасных глазах, заботливых руках, о его незабываемом запахе и обо всех вещах, к которым он прикасался…

Автор уверен, что если уважаемый Читатель научится мысленно переноситься во времени, отвечая себе на вопрос: будет ли он так убиваться по утрате через год, два, пять, десять лет, он обязательно остановится на том сроке, когда сможет не только конструктивно относиться к неизбежному, но и лучше сохранит свое здоровье, свою психику…


А по поводу того, что природа старается поддержать человека, предоставляя ему некую форму защитных функций, то, как говорится, и, слава Богу: принимайте это с должным уважением и благодарностью.

Наверняка есть много примеров и у уважаемого Читателя, когда собственный ребенок или ребенок ваших знакомых, который, случайно или нет, узнав о смерти любимого животного, тем более близкого человека, не плачет, а отвлекает свое внимание на что угодно, лишь бы не думать об этом страшном событии.

Это вовсе не означает, что все дети толстокожие по природе и им нет никакого дела до смерти: пройдет время, и осознание страшной потери придет. Придет и будет море слез, буря рыданий, но это будет потом, когда детский организм и детская психика будут готовы к этому осознанию, когда слезы не будут столь горькими.

Автор считает великим изобретением Человечества — мира страшных сказок, всякого рода страшилок о различной нечисти, всевозможные ужастики. Этот ирреальный мир фантазий помогает ребенку закалить его психику, помогает ему лучше подготовиться к реальной жизни…

Однако вернемся в мир наших героев…


(обратно)

Глава 14 СЕМЕОН ПАНТЕЛИХИН


В отличие от Семы–Поинта, у его, навязанного ему Саней Омским, двойника была совсем другая задача…


Вероятно, здесь и пришло время раскрыть уважаемому Читателю некоторые подробности жизни этого парня.

Как ни странно, но его имя как бы тоже несколько пересеклось с именем Семы–Поинта — Серафим Понайотов, а его звали Семеоном, а фамилия — Пантелихин. Что оказалось немаловажным совпадением, если у кого‑то возник бы нежелательный вопрос, почему у Семеона Пантелихина прозвище — Сема–Поинт?.. Хоть и притянутые за уши, а все же чуть пересекаются имя–отчество с прозвищем.


Семеон родился в довольно обеспеченной семье: отец — начальник управления коммунального хозяйства города, мать — инженер водоканала, защитила докторскую диссертацию, числится на хорошем счету у руководства города.

Родители были настолько увлечены своей карьерой, что Семеон почти все время был предоставлен самому себе, несмотря на то, что у него была нянечка, исполнявшая и должность кухарки, и домоправительницы. Однако эта мягкая, добрая женщина, напоминающая няню Пушкина — Арину Родионовну, никак не могла уследить за маленьким шустрым Семеоном, и лишь перед сном овладевала его детским существом, и передавала ему свою доброту и нежность, рассказывая добрые сказки, милые истории из жизни рыцарей и благородных дворян.

У Семеона были хорошие природные данные: отличная память, уживчивый характер, умение мыслить стратегически, неукротимая всеядность в познании жизни и окружающих его людей.

Несмотря на то что он был лидером по определению, его мягкий характер нуждался в кумире, в лидере. Ему обязательно нужно было иметь рядом человека, ради которого он бы мог перевернуть горы. Ему обязательно хотелось брать с кого‑нибудь пример. Вероятно, именно поэтому он был в постоянных поисках такого лидера. И этот лидер, по мнению Семеона, просто обязан был быть всеми уважаемым человеком, он обязан был быть вожаком, за которым многим людям захочется отправиться хоть на край света, причем не раздумывая ни секунды.

С самого детства маленький Семеон мечтал стать кем‑то значительным, знаменитым, узнаваемым поклонниками популярным человеком, одним словом — героем или гением, но обязательно всемирным любимцем!

То он видел себя военным летчиком, сбивающим всевозможных врагов на своем истребителе, то он уже бесстрашный пожарный, спасающий жизни несчастных погорельцев, а теперь он уже музыкант, на концерты которого набиваются полные залы прекрасных поклонниц. А вот он спортсмен, чемпион Олимпийских игр, побеждающий всех своих соперников направо и налево…


Нет, его поиски самого себя нельзя было назвать метаниями недоросля или просто блажью подростка. Семеон менял свои пристрастия как раз под воздействием кумиров, неожиданно возникающих на его жизненном пути. И всякий раз получалось так, что очередной его кумир оказывался настолько ярким, что Семеон отказывался от предыдущего кумира безо всякого сожаления, и всерьез бросался в освоение очередного таланта своего увлечения. И нужно отдать ему должное: всякий раз он занимался своим новым делом с полной отдачей, нисколько не щадя ни своего здоровья, ни своих сил.

А природа наделила его такими качествами, что очередной его тренер или учитель, перед которым Семеон начинал преклоняться, пророчил ему прекрасное будущее в том, чем он занимался в тот момент с этим кумиром.

Вот, чего удалось достичь Семеону к своим двадцати двум годам:

Выполнил норму мастера спорта по самбо.

Почти без акцента, как настоящий лондонец, овладел английским языком.

С успехом окончил курсы актерского мастерства, и после окончания был одним из тех немногих выпускников, кого сразу позвали в основную труппу городского драматического театра, однако он отказался.

К тому времени Семеон уже всерьез увлекся Битлами и великолепно овладел мастерством игры на шестиструнной гитаре, параллельно занимаясь авторской песней. Он буквально до дыр заездил пластинку великого Элвиса Пресли.

Это музыкальное сокровище тайно привез из‑за границы его номенклатурный отец.

Трудно сказать, какое будущее было уготовано этому талантливому пареньку, если бы однажды судьба не свела его с Саней Омским.

Тюремная романтика, жалостливые песни о несчастной любви вора к богатенькой девушке, трогательные истории из воровской жизни, когда отец–прокурор обязан вынести приговор вору и убийце, который на самом деле, его родной сын, которого отец–прокурор потерял в детстве. И, конечно же, увлекательные истории–приключения из криминальной жизни — все это затянуло парня настолько, что Семеон всецело отдался этой уголовной романтике.

Именно в лице Сани Омского он наконец нашел человека, которого любили и боялись окружающие, человека, который никогда не предавал, всегда заботился и ценил его самого не только за его талант, но и как человека.

А Сане Омскому, действительно, искренне нравился этот талантливый паренек: его проникновенные песни, исполняемые бархатистым голосом, виртуозная игра на гитаре просто завораживали его, и он мог часами слушать его. Семеон был для Сани Омского некой психологической отдушиной, когда можно было забыться, уйти от мерзкой действительности, от предательства и хамства, уйти в мир грез, в мир любви, и у него даже в мыслях никогда не было использовать Семеона в своих криминальных делишках.

Но Семеону было мало слыть психологическим талисманом своего очередного кумира: он хотел жить его жизнью, участвовать во всех его начинаниях, быть постоянно рядом. И чем опаснее могли быть эти начинания, тем больше это заводило увлекающуюся натуру Семеона. Он безоговорочно и навсегда принял правду жизни Сани Омского.

Тем не менее после долгих настойчивых уговоров, Саня Омский наконец‑то сдался и все‑таки взял Семеона на одно, довольно простое и вовсе не опасное, как ему казалось в тот момент, дело. А чтобы максимально обезопасить своего любимца, поручил ему самое простое задание: стоять «на атасе» …

Но…

Человек полагает, а Бог располагает. Казалось, Саней Омским все было настолько продумано и просчитано до мелочей, что никаких случайностей произойти не могло.

Но как можно просчитать или предугадать человеческий фактор?

Как можно было просчитать такую случайность, как ту, что у хозяина квартиры, которую они и решили обнести в тот злополучный день, неожиданно так сильно разболится голова, что он на три часа раньше вернется домой?

Но случилось то, что случилось…

Семеон, вовремя заметив возвращающегося с работы хозяина, условным свистом предупредил Саню Омского, которому с подельниками удалось вовремя скрыться, прихватив краденые вещи, но самому Семеону сбежать не удалось: по иронии судьбы, он был схвачен тем самым человеком, от которого он спас своего кумира, то есть хозяином квартиры.

Вскоре состоялся суд. Семеон, в лучших воровских традициях, никого не выдал и получил три года тюрьмы. Саня Омский не бросил своего любимчика на произвол судьбы, а проявил трогательную, для уголовника, заботу, и первое отбывание срока в местах не столь отдаленных для Семеона оказалось легким и вполне сытным.

Отсидев два года из трех отмеренных судом, Семеон вышел на свободу с приличным опытом арестанта старых воровских традиций и уверенно закалился для будущих криминальных баталий.

Саня Омский умел быть благодарным человеком и по достоинству оценил преданность Семеона. При освобождении его ожидали: квартира, девятая модель «Жигулей» и хорошие подъемные на первое время. Казалось, что еще нужно, чтобы бывшему зэку можно было начать новую жизнь. Однако Семеон уже всерьез был отравлен воровской романтикой и не представлял своей жизни без опасных приключений.

Вскоре он схлопотал для себя еще один срок, и на этот раз суд отмерил Семеону уже пять лет за нападение на инкассатора, и лишь потому получил так мало, что тот инкассатор, вступивший в схватку против нападавших на него людей, выжил, отделавшись неопасным для жизни ранением.

Отсидев два с половиной года, Семеон освободился, но уже через год ему снова не повезло: он был пойман за преступление, совершенное им всего лишь за десять минут до задержания. Пострадавшая оказалась сильной женщиной и быстро пришла в себя после удара по голове: на ее крик отреагировали проходящие мимо сотрудники милиции. Они успели схватить, пытающегося скрыться, Семеона.

И теперь уже самый справедливый советский народный суд отмерил ему семь лет за грабеж. Именно на этом сроке Семеон и оказался в пересыльной тюрьме, где смотрящим был Серега Младой, родной брат его криминального кумира.

Спокойно дожидаясь отправки на этап, он даже и в мыслях не держал, что здесь не только встретится со своим авторитетным кумиром и наставником, но и получит от него исполнение главной роли в разработанном им плане. Когда Саня Омский предложил ему эту игру, Семеон не раздумывал ни секунды: согласился с благодарностью, несмотря на предупреждение, что эта роль может оказаться опасной, во всяком случае, первые удары достанутся ему.

По жизни всегда играющий всевозможные роли, авантюрист по натуре, Семеон с ностальгией вспоминал о своей учебе актерскому мастерству и всегда лелеял мечту сыграть главную роль на сцене. Но так как этого пока никак не получалось и вряд ли когда могло произойти, он подумал, что предложенная роль Саней Омским может оказаться гораздо интереснее, чем на театральных подмостках. Почему? Потому что играть нужно не заученную раз и навсегда роль, а импровизировать по ходу жизненных обстоятельств, самостоятельно принимать решения и сразу видеть результат.

А элемент опасности, о которой сразу предупредил Саня Омский, лишь только подогрел интерес Семеона к делу, добавил адреналину.

Когда его наставник посвятил его в главную задумку плана, Семеону сразу захотелось познакомиться с Семой–Поинтом, личность которого он и будет имитировать. Он пытался представить его по рассказу Сани Омского, нарисовать его портрет, но когда увидел Сему–Поинта в коридоре, в первый момент был даже несколько разочарован. В своих мыслях он представлял Сему–Поинта, похожим на Сталлоне или Шварцнеггера, а увидел перед собой довольно невзрачную личность невысокого роста, со среднестатистическим развитием мышечной массы.

Но уже на второй секунде этого странного знакомства был обескуражен его открытым честным взглядом синих глаз, и в этом взгляде ощутил такую силу, такую энергетику, что ему захотелось познакомиться поближе с этим парнем, открыть

ему свою душу и услышать от него какие‑нибудь одобрительные слова поддержки.

А уже на третьей секунде Семеон интуитивно почувствовал, что этот парень никогда и никого не предаст, и лично он готов ему довериться во всем. Семеон был уверен, что они подружатся, и уже готов был последовать за ним, куда бы тот не позвал его. И очень ждал еще одной встречи во время перевода из одной камеры в ту, где сидел Сема–Поинт.

Незадолго до этого Саня Омский передал ему условную фразу и имя одного человека, к которому Сема–Поинт должен будет обратиться в случае возникновения сложного момента или тупиковой ситуации в колонии, куда их отправят по этапу.

Но та встреча, как уже знает уважаемый Читатель, не состоялась из‑за человеческого фактора, и Семеон терзался от неизвестности…


Ни Семеон, ни Сема–Поинт не могли и подумать, что против них, точнее сказать, против Семы–Поинта, появился еще один грозный и весьма подлый противник, привыкший действовать исподтишка…

В то время, когда наши герои всячески пытались следовать плану Сани Омского, Некто, знакомый Читателю ранее, всеми фибрами души просто мечтал физически изничтожить Сему–Поинта…

И этим Некто был капитан Будалов…


(обратно)

Глава 15 ПОДЛЫЙ ПРОТИВНИК


Как‑то, заступив утром на смену, Николай Будалов набрал номер телефона своего приятеля — майора Баринова, старшего Кума СИЗО, где до суда парился Сема–Поинт:

— Майор Баринов, слушаю вас! — откровенно сонным голосом отозвался тот и даже зевнул на последнем слове.

— Привет, дружище, не выспался, что ли, или совесть замучила? — ехидно поинтересовался капитан Будалов, занявший к тому дню должность заместителя начальника оперативного отдела.

— Привет, Коля, — никак не реагируя на грубую шутку, отозвался майор, но спокойно добавил: — С совестью у меня все нормально: просто дежурство было неспокойным. Можешь себе представить, за ночь две попытки суицида, да еще и драка на хозяйственном блоке! Пока разобрался с одним, с другим и с третьим, утро наступило, — он откровенно зевнул. — Пяти минут не поспал, черт бы их побрал, этих говнюков! Не могли днем отойти в мир иной!

— Придешь домой — отоспишься, — пообещал капитан Будалов и задал вопрос, ради которого он и позвонил: — Ты лучше скажи, как там наш подопечный? Небось уже добрался до зоны и там его взяли в оборот? Твой дятел еще не отозвался?

— Ой, Коля, извини, совсем заработался: забыл тебе позвонить, — виновато проговорил майор.

— Что‑то не так? — сразу насторожился Будалов, интуитивно ощутив появление на горизонте каких- то неприятностей.

— Твой Сема даже и не выезжал еще никуда и наши хлопоты по той колонии, куда он должен был прийти этапом, оказались пустыми! — выпалил Баринов.

— Почему мой? Наш, Серега, наш! — недовольно поправил капитан, и тут же до него дошло. — Как не выезжал? Как это пустыми хлопотами?

Будалов настолько растерялся от этой новости, что его голову вдруг посетила мысль, которая в тот момент казалась совсем ни к месту:

«Значит, не даром ему такой страшный сон приснился!» — ни с того ни сего подумал он.

— Ему что, приговор отменили, что ли, или натворил опять что‑то в тюрьме? — с иронией спросил он.

— Ничего он не натворил! — зло выдавил из себя Баринов. — А не выезжал потому, что вмешался сам господин Случай!

— Что еще за Случай такой? — не понял капитан. — Ты можешь все толком объяснить?

— Ты что, ничего не слышал? — удивился майор.

— О чем я должен был услышать?

— О том, что произошло на пересылке…

— Если ты имеешь в виду странную смерть Лешки–Артиста, то какое отношение может иметь смерть какого‑то зэка к нашему подопечному?

— Начнем с того, что смерть Лешки–Артиста не единственная, случившаяся в эти дни на пересылке, — Баринов сделал паузу: — Сначала странным образом, из собственной камеры, исчезла его «шестерка» — Павел Суходрев, по кличке Сиплый. Все зэки уверены, что Сиплого подослал Лешка–Артист, чтобы тот расправился со Смотрящим пересылки. И вдруг тот сам и пропадает! Все попытки отыскать либо его самого живого, либо его тело, ни к чему не привели, и я уверен, что и не приведут! — убежденно заверил майор.

— Откуда такая уверенность? — машинально поинтересовался Будалов, уйдя в свои мысли.


Дело в том, что весть о смерти Лешки–Артиста капитана Будалова не столь сильно взволновала, хотя у него с ним и были кое–какие дела, а вот исчезновение Сиплого его действительно напрягло всерьез. Сиплого капитан давно уже использовал в качестве личного стукача на пересыльной тюрьме, и тот его постоянно снабжал важными сведениями об окружении Лешки–Артиста, о его планах, помогая держать нос по ветру.

Теперь понятно, почему Сиплый столько дней не выходит с ним на связь.

Размышления Будалова были прерваны монотонным голосом Баринова, донесшимся как бы издалека:

— … А потом погиб под колесами фуры еще и прапорщик, который был последним, кто общался с Сиплым: по моим сведениям, именно этот прапорщик и отводил Сиплого на встречу с этим Смотрящим. И если связать воедино все три смерти, то это наводит на определенные размышления…

— Ты не темни, майор! — мгновенно взорвался Будалов. — Говори, что удалось вытянуть из твоих стукачей, или ты хочешь меня убедить в том, что все это случайность? Неужели твоих возможностей и веса не хватило на то, чтобы нашего подопечного, несмотря на эти смерти, отправили в колонию, где мы подготовили для него «хорошую» жизнь?

— От тебя ничего не скроешь, — вздохнул майор. — Судя по всему, Лешке–Артисту захотелось подгрести под себя все поставки наркотиков в тюрьме и поэтому он решил расправиться со Смотрящим…

— И что? — никак не мог понять Будалов.

— А ты что, забыл, кто стал смотрящим на пересылке? — ехидно спросил Баринов.

— Серега Младой и что? — машинально ответил капитан и тут же воскликнул: — Господи, да он же брат Сани Омского!

— Вот именно, брат Сани Омского, который каким‑то странным образом и решил взять под свою опеку нашего подопечного! — пояснил майор.

— И что? — недовольно буркнул Будалов. —Разве нас с тобой когда‑нибудь мог остановить даже самый важный криминальный авторитет?

— Разные бывали ситуации, — осторожно произнес майор. — Если бы Лешка–Артист сумел исполнить свою мечту, Сиплый смог бы замочить Серегу Младого, тогда бы и у нас все прошло без сучка и задоринки: Сани Омскому было бы не до нашего подопечного. Но при данном раскладе, лично я, ни за какие коврижки не рискну пойти против самого Сани Омского! Мне пока жизнь моя дороже, чем твои амбиции в отношении твоего Семы–Поинта!

— Моего Семы–Поинта? — снова взорвался Будалов. — Ты забыл, что мы с тобой приняли совместное решение по его душу? Сов–мест–ное! — добавил он по складам.

— Приняли вместе, согласен, однако всю грязную работу приходилось выполнять мне! — не без обиды заметил Баринов.

— И каких же результатов ты сумел добиться? — ехидно бросил капитан.

— Не моя вина, что твой подопечный оказался таким заговоренным! Вспомни, чего только я не пытался с ним сделать: и к убийцам кидал, и в пресс–хату закидывал, и своих спецов подсылал, и что? Как с гуся вода! — с огорчением признался Баринов.

— И что, мы теперь должны расписаться в собственном бессилии? — снова завопил Будалов.

— Мне пришла тут за ночь одна мысль, но она должна устаканиться, — обнадежил майор.

— Может, все‑таки поделишься?

— По моим сведениям, твоего «любимчика» должны отправить в колонию, где смотрящим Кемеровский Винт! — в его голосе послышались торжествующие нотки.

— Винт стал Смотрящим зоны? — невольно воскликнул Будалов: эта новость действительно взъерошила все его мысли. — А как же обвинения Хабаровского Джема в крысятничестве?

— Ему, к счастью, пока удалось их отмести!.. Правда, оправдания хлипкие, но…

— Не пойму, чему ты так радуешься? — удивился Будалов и тут же хлопнул себя по лбу: — Господи, совсем забыл: Кемеровский Винт — это же твой личный стукачок!

— Да, в свое время я не даром потрудился и потратился, чтобы подставить его в одном уголовном деле. А потом, когда тот понял, что может загреметь на полную катушку, сам приполз ко мне, и я оказался благородным: протянул ему руку помощи, — довольно усмехаясь, с удовольствием вспомнил Баринов. — И вместо «вышки», Винт получил пятнашку!

— Так это же совсем другое дело! — обрадовался капитан. — Теперь остается только напомнить о должке Кемеровскому Винту: пусть отрабатывает!..

— Именно этот вариант я сейчас и разрабатываю! — заверил Баринов. — Только у меня предложение, давай не будем горячку пороть! Вдруг снова что‑то не срастется, а мы с тобой новые траты понесем!

— Новые? О чем ты говоришь? — не врубился Будалов.

— А ты думаешь, что так просто было расчистить Винту путь к Смотрящему и убрать его лжесвидетеля — Ваську–Бацилу и его приятелей? Так что все вылилось для нас с тобой в кругленькую сумму, — прямо заявил Баринов.

— Ладно, сочтемся! — сразу согласился капитан, понимая, что за свою безопасность нужно платить. — Наметки твоего плана мне пришлись по душе! — одобрил Будалов. — Ты подумай о его воплощении, а главное, о конечном результате! Со своей стороны, и я подумаю, а потом встретимся, обменяемся своими задумками и примем решение…

— Да, срок у него вполне достаточный, чтобы мы могли спокойно подготовиться и нанести решающий удар!..


Снова над головой нашего героя сгустились тучи: Зло не дремлет и для встречи с ним нужно быть постоянно быть готовым…


(обратно)

Глава 16 НЕОЖИДАННАЯ ПОДДЕРЖКА


И вскоре наступила долгожданная дата, когда в камере, где находился Сема–Поинт, раздался скрежет замков, и распахнулась дверь. Дежурный корпусной сначала вызвал одного сидельца, потом, совершенно неожиданно для Семы–Поинта, назвал фамилию Семеона.

Но об этом мы поговорим несколько позднее.

А сейчас, после выполнения обычного ритуала, дежурный офицер буднично объявил:

— С вещами!


Автор поясняет, что фраза дежурного «слегка» говорит о том, что вызываемого вызывают на какую- то встречу: с начальством тюрьмы, с адвокатом или прокурором, а фраза «с вещами» в тюрьме говорит о том, что сидельца выдергивают из камеры, и он уже не вернется в нее, по крайней мере, в этот день. Почему? Существует несколько вариантов:

Во–первых, осужденного могут выдернуть из камеры, чтобы перевести в другой город, другую тюрьму для исполнения следственных экспериментов по вновь открывшимся обстоятельствам в его уголовном деле.

Во–вторых, человека могут отправить на этап, чтобы он смог отбывать срок на зоне, в которую его должна отправить спецчасть пересыльной тюрьмы.

В–третьих, был еще так называемый «кумовской» вариант. Это когда любого зэка могли перевести из камеры в другую камеру по распоряжению старшего Кума, «из оперативных соображений».

Наконец, четвертый вариант можно с уверенностью отнести к фантастическому, то есть нереальному варианту, редко случающемуся в обычной жизни. Это когда судебными органами принято решение об его освобождении.


В случае с Семой–Поинтом не было никаких сомнений, что его отправляют на этап. Сема–Поинт уже с самого раннего утра знал об этом. Весточку об отправке на этап ему прислал Серега Младой. Ранним утром, сразу после ежедневной утренней проверки–переклички дежурным прапорщиком, его напарник вдруг вызвал Сему–Поинта к кормушке и протянул ему вместительный самодельный баул с какими‑то вещами.

— Что это? — удивился Сема–Поинт.

— Не знаю, но думаю, что вещи, — невозмутимо ответил прапорщик.

— От кого? Где расписаться?

— Расписываться не требуется, а что касается второго вопроса, то я уверен, что там имеется послание и тебе станет понятно, от кого, — кивнул тот на баул.

— А ты не знаешь? — Сема–Поинт пристально взглянул в его глаза.

— Это подарок от Сергея Младого, — прошептал прапорщик и насильно сунул баул в кормушку, после чего тут же торопливо захлопнул ее.

— Что, грев скрытки подогнали? — спросил один из сокамерников, шконка которого была расположена ближе всего к выходу.

Это был тот самый «пионер», который пытался навязать собственные порядки в этой камере при первом своем появлении. Именно с тех пор к нему и прилипла кличка — Сохатый Пионер, потом второе слово отпало, и остался Сохатый.


Автор поясняет, что «грев с крытки» в местах лишения свободы означает «посылку с крытой тюрьмы». В такой тюрьме осужденные приговорены к особому режиму и сидят в камерах, а не в бараках, как на зоне и, конечно же, их выводят на прогулки лишь на два часа в сутки. Работать в крытой тоже могут, но тоже в тюрьме, хоть и в другом помещении, но могут работать и в собственной камере, допустим, клеить конверты.

Ни для кого не секрет, что криминальное сообщество «подогревает» своих собратьев в крытых тюрьмах, из уважения к их криминальным заслугам, гораздо лучше, чем на других режимах, а потому те, в свою очередь, иногда делятся со своими собратьями из других режимов и чаще всего со строгого. С общим либо усиленным режимами почти не делятся: за редким исключением и то во время совместного этапа.

Довольно часто выражение «подогнали грев с крытки» используется зэками с иронией и сарказмом.


— Как ты догадался? — в тон ему ответил Сема- Поинт.

— Поделишься! — не отвечая, нагло бросил Сохатый.

— Если продуктами или сигаретами — не вопрос, — согласно кивнул он.

— Ништяк! — довольный сокамерник, плотоядно уставившись на баул, в предвкушении радостно потер ладошками и даже сглотнул слюну.

Он хотел было уже броситься вслед за счастливчиком, но Сема–Поинт охладил его пыл:

— Не гони лошадей, земляк, дай сначала самому разобраться что, почем и откуда! — остановил он.

— Не тяни только! — казалось, Сохатый уже считал посылку едва ли не своей собственностью.

Парень вернулся к своей шконке, но ложиться не стал, продолжая внимательно наблюдать за Семой-Поинтом. Увлекся настолько, что даже не замечал недовольных взглядов, которые бросал на него один из бывалых сокамерников.

Сема–Поинт расстегнул молнию баула, сшитого из плотной матерчатой ткани, и сразу увидел «ма- ляву», лежащую сверху вещей.

Записка действительно была от Сереги Младого:

«Привет, землячок! Сегодня тебя отправят по этапу, и нам захотелось подогреть тебя на прощанье. Насколько нам известно, тебя взяли пустым, а подогнать грев некому. А на зоне все так дорого стоит…

Эти тряпки помогут тебе на первых порах, а потом и вовсе у тебя будет все в шоколаде. Постарайся их оставить себе, не дари никому: самому пригодится на черный день!

Удачи тебе и всех самых наилучших пожеланий от всех нас.

С уважением С. М.»

Сема–Поинт достал спички и тут же сжег «маляву»: слишком уж откровенной она была. Даже не посвященного человека могла натолкнуть на размышления и заинтересовать своими откровенными подсказками.

Интересно, прапорщик заглянул в нее? Вряд ли: после тех трагических событий, когда исчез прапорщик Федор, подставивший Серегу Младого, менты немного поутихли, стали осторожнее, не рискуют понапрасну.

Что имел в виду Серега Младой, написав: «Постарайся их (наверное, имеются в виду присланные вещи) оставить себе: самому пригодится!»? Не «пригодятся, а пригодится», причем «…на черный день!»

Собственно говоря, не такой уж это и бином Ньютона: скорее всего, речь идет о чем‑то затаренном в самих вещах: наверняка в них есть тайник или тайники. Ладно, потом, когда припрет всерьез, он и пороется!

Продолжая размышлять, Сема–Поинт принялся доставать из баула подарки Сереги Младого.

Во–первых, новый милюстиновый костюм черного цвета, простроченный двумя джинсовыми строчками.


Автор поясняет, чтобы Читателю было понятно: этот «вольный» костюм тоже являлся рабочим, но те, что выдавались в тюрьме и на зоне, то есть от Хозяина, были сшиты из самого дешевого материала серого мышиного цвета, который постоянно мялся и настолько был непрочным, что уже через месяц превращался в самую настоящую тряпку.

Если Читатель бывал на стройке, на заводе или фабрике, то наверняка обратил внимание на то, во что, обычно, одет мастер или прораб этой стройки, завода или фабрики: в черный костюм–робу из плотного материала.


Именно такой костюм и прислал Серега Младой. Но это было не все. Кроме этого костюма, в бауле находилась новая цигейковая шапка черного цвета, коричневые шерстяные носки, меховые черные кожаные перчатки, яловые сапоги и запечатанный блок сигарет с фильтрами «Ява», что уже, в те времена, само по себе являлись роскошью. Обычно зэки курили простенькие, самые дешевые, сигареты без фильтра: «Прима», «Север», «Дукат», а то и кубинские сигареты — крепкие и вонючие.


Автор честно признается, что уже и не помнит названия этих кубинских сигарет, но их было два.

Однако Автор хорошо помнит байку, пущенную в народ сидельцами–шутниками, о том, как производились кубинские сигареты.

Сначала из листьев табака, в ручную, скручивались сигары. Во время их изготовления на пол с листьев табака, осыпались крошки, и в конце каждой смены рабочие подметали пол на фабрике и этим мусором набивали сигареты, которые и драли горло согражданам стран социализма.


Неугомонный Сохатый, внимательно наблюдавший за изучением Семой–Пойнтом содержимого баула, даже рот раскрыл от изумления:

— Ничего себе, грев! — заметил он. — Так может только мамка родная заботиться о своем дитятке.

— Как видишь, ничего съестного в дачке нет, — спокойно констатировал Сема–Поинт.

— Может, поделишься этим богатством? — никак не унимался парень.

— А может, Сохатый, тебе и ключи от квартиры, где деньги лежат еще отдать? — усмехнулся Сема- Поинт.

— А чего это ты борзеешь? — стал заводить сам себя этот парень. — Забыл, что в тюрьме делиться нужно!

— А ты что, сват мне, а может, братом приходишься, да я не знаю? С какой стати я должен с тобой делиться? — как можно спокойнее ответил Сема–Поинт.

— Не умеешь, научим, не хочешь, заставим! — угрожающе процедил тот сквозь зубы.

В его голосе действительно слышалась явная угроза. Казалось, не хватает маленькой искорки, чтобы тот набросился на Сему–Поинта.

Сема–Поинт, забыв про осторожность, уже приготовился дать достойный ответ этому наглецу, но не успел: вмешался один из бывалых зэков, который и бросал недовольные взгляды в сторону парня.

На вид ему было немногим за сорок лет, но, видно, жизнь его изрядно потрепала: у него был туберкулезный цвет кожи, да и изрядная худоба говорила о том, что ему часто доводилось недоедать и нести лишения.

Он вдруг жестко обратился к этому заедающемуся сокамернику:

— Слушай, сявка подзаборная, ты чего это своей пастью невпопад щелкаешь? Земляк получил посылку от родственников, и это грев, который ему наверняка на этап собирали, а ты хочешь распотрошить его? С какой стати, Сохатый? Ты что, имеешь что‑то предъявить ему или он тебе должен по жизни? А может, ты попутал чего? — несмотря на жесткие выражения, его голос был спокойным, уверенным и лишь частая жестикуляция рук, пальцы которых были сплошь в кольцах–наколках, выдавали его раздражение.

Каждое свое слово он выговаривал жестко, как бы заранее обвиняя Сохатого в допущенном косяке, даже не пытаясь скрывать Своего недовольства.

— Да нет, Филя, просто я хотел для общества подсуетиться… — мгновенно стушевался тот, отлично понимая, что вновь закосорезил, пытаясь наехать на незнакомца с баулом.

— А тебя что, Сохатый, общество просило об этом? А может, у тебя есть особые полномочия, а мы просто о них ничего не знаем? — ехидно заметил Филимон.

— Нет, но я… — тот заметно стушевался и не знал, что ответить.

— А если нет, тогда ты, сявка молдавская, закрой свой поганый рот, сиди в своем стойле, посапывай в две дырки и не суй свой нос, куда тебя не просят, понял! — резко, с нескрываемой злостью, оборвал Филя.

Почему «сявка молдавская»? Видимо, молдаване чем‑то ему насолили в прошлом…

Ни слова не ответив, Сохатый опустил свою физиономию к полу. Не поднимая глаз, подошел к своей шконке и быстро взобрался на второй этаж. Потом, молча, улегся и отвернулся лицом к стене.

А Филимон повернулся к Семе–Поинту:

— Судя по всему, земляк, тебя сегодня на этап выдернут… — дружелюбно заметил он.

— Похоже на то, — кивнул Сема–Поинт.

Затем распаковал блок сигарет, вытащил из него две пачки, внимательно осмотрел их фабричную упаковку: не нарушена ли? Вдруг именно в этих пачках сигарет и запрятан тайник Сереги Младого!

После чего вышел на середину камеры, бросил их на общий стол и объявил:

— Это на общак! Курите на здоровье!

— Вот это по–нашему! — одобрительно заметил Филимон.

Как ни странно, но никто из сокамерников не рискнул подойти и угоститься сигаретой: тем самым они как бы признавали лидерство бывалого Филимона.

А тот, словно воспринимая это как должное, кивнул Семе–Поинту присесть рядом, и когда тот опустился на его шконку на первом ярусе, спросил:

— По первой ходке чалишься?

— По первой.

— А почему сразу на строгий режим окрестили: статья тяжелая, что ли?

— Так получилось, — не вдаваясь в подробности, ответил Сема–Поинт.

— Понятно, — кивнул тот, соблюдая негласное тюремное правило, по которому любой зэк имеет право говорить о себе только то, о чем сам хочет сообщить, потом тихо шепнул, — Все будет о’кей, братишка! — он дружелюбно подмигнул и многозначительно добавил шепотом: — Вместе этапом пойдем!


В его мыслях Сема–Поинт «прочитал», что Филимон является близким Сереги Младого: ничего о Семе–Поинте толком не знает, но готов за него вступиться в любой момент. Да и на этап он отправился только по просьбе Сани Омского, чтобы прикрыть, в случае чего, Сему–Поинта. А для того чтобы отправиться на этап вместе с ним, сознался в якобы совершенном преступлении. Причем рядом с городом, где он якобы и ограбил магазин, и рядом с которым как раз и находится колония, куда и направили Сему–Поинта.


Мысленно поблагодарив Смотрящего, Сема-Поинт шепнул:

— Рад знакомству, земляк! — и обнадеживающе добавил: — Надеюсь, подружимся!

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Филимон и еще тише спросил: — Я могу тебя Семеоном называть?

— А ты как думаешь? — на этот раз подмигнул уже Сема–Поинт.

Он специально ответил уклончиво: если Филя посвящен Серегой Младым или Саней Омским в их план, то он сам ответит на этот вопрос, а если нет, то Сема–Поинт остается чистым в отношении него, и никто не сможет предъявить ему, что он специально ввел Филимона в заблуждение ил и обманул, назвавшись чужим именем.

На самом деле Семе–Поинту было приятно узнать, что Саня Омский наверняка вместе со своим братом смотрящим позаботился о том, чтобы он не появился на зоне настоящим чмошником. Их передача оказалась как нельзя кстати: за несколько месяцев нахождения под следствием одежда и обувь, в которых его и арестовали, сильно поизносились. Иногда, когда было холодно, приходилось даже спать не раздеваясь.

Однако Саня Омский, как оказалось, позаботился не только о его одежде, но еще и о том, чтобы подстраховать Сему–Поинта во время этапирования на зону: наверняка это его идея отправить с его этапом Филимона.

Этот мужичок не так прост, как может показаться на первый взгляд. В нем чувствовалась внутренняя уверенность, а судя по многочисленным наколкам перстней на пальцах, сразу было ясно, что у него ходок, как грязи. Он четко ориентируется в криминальном мире, ботает по фене, знает с кем и как разговаривать. Умеет быть не только дипломатичным, но и вполне жестким, когда понимает, что без этого никак невозможно обойтись.


Не прошло и двух часов с момента, когда Сема-Поинт получил посылку от Сереги Младого, как вновь заскрежетали замки дверей в камеру, и на этот раз в нее вошел старший дежурный по корпусу, моложавый капитан туберкулезного вида. Рядом с ним в дверь протиснулся старший прапорщик.

Капитан держал в руке пластиковую дощечку, на которой было что‑то расписано карандашом.

— Ружейников! — зычно выкрикнул капитан, несмотря на то, что камера была небольшой, и вполне достаточно было говорить обычным голосом.

— Филимон Сергеевич, тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, статьи сто сорок четвертая, часть вторая, сто сорок шестая, части первая и вторая. Общий срок — четыре года строгого режима, — привычно вяло оповестил тот о своих криминальных подвигах и даже зевнул, открыто выказывая свое явное неуважение к капитану.

Но капитан никак не среагировал на это и вдруг в упор уставился на пластиковую доску, потом на прапорщика, снова на доску, потом раздраженно спросил его:

— А здесь ты что нацарапал? Ничего не разберешь! Как курица лапой!

Прапорщик заглянул в пластиковую доску и неуверенно произнес:

— По… По… Па… Пантелихин… — наконец выговорил почти шепотом и неуверенно добавил: —… Кажется…

— Точно или кажется? — грозно вопросил капитан.

— Точно, — кивнул тот, но его голос был еще более неуверенным и он снова добавил: — …Кажется…

— Пантелихин! — махнув рукой, выкрикнул капитан.

Уверенный, что он сейчас услышит свою фамилию, Сема–Поинт не сразу сообразил, что вся эта игра прапорщика с плохо написанной фамилией, проделана с подачи Сани Омского. Это осознание длилось какие‑то доли секунды, и никто из сокамерников не успел заметить его замешательство.

И лишь Филимон чуть заметно всезнающе улыбнулся.

А Сема–Поинт решительно выпалил:

— Семеон Тихонович… тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения… Статья сто сорок шестая, часть вторая, семь лет строгого режима! — без запинки отрапортовал он.

Мысленно он порадовался тому, как вовремя он «прочитал» мысли настоящего Семеона. У него были сомнения в отношении года рождения своего имитатора, и он решил пойти на риск — назвал год собственного рождения..

Но, видно, капитану было не до того, чтобы сверять названный год рождения Семой–Поинтом, с тем, который был указан в карточке. А может быть, Сема–Поинт просто угадал год рождения Семеона.

— С вещами! — торжественно объявил корпусной и первым вышел из камеры.

Быстро скрутив в рулон свои постели, Сема- Поинт и Филимон сунули их под мышку одной руки, второй рукой подхватили свои баулы и направились к выходу.

Но Филимон с полпути вернулся к столу, взял одну пачку сигарет «Ява» и сказал:

— Так будет справедливо, земляки: на этапе труднее с курехой, чем дома! — пояснил он, затем дружелюбно произнес важное напутствие: — Ну, что, земляки, желаю вам без эксцессов дожить до окончания срока и не заболеть чахоткой! Пока, земляне!

— Удачи всем! — подхватил Сема–Поинт, и они вышли из камеры, с большим трудом протиснувшись в узкий проход, ограниченный цепью.

Сема–Поинт, радуясь, что так ловко выкрутился с проверкой, вдруг подумал о том, что здесь, на пересыльной тюрьме, Серега Младой сумел подстраховать его в этом отношении, но как будет происходить позднее, когда конвоиры будут чужие? Ведь таких ситуаций во время этапирования будет не одна и не две: и в автозаке, и при посадке в вагон, и внутри вагона, да и позднее, во время прибытия в зону.

Казалось, что выхода нет, но все устаканилось при первой же перекличке при посадке в автозак: рядом с ним оказался настоящий Семеон, который обнадеживающе подмигнул ему. И как ни странно, но все произошло быстро и незаметно: начальник конвоя даже бровью не повел, когда Сема–Поинт ответил ему вместо Семеона. И Сему–Поинта это ободрило и обнадежило настолько, что он совсем успокоился.

Тех, кто отправлялся на этап, в просторной камере на сборке собралось человек пятнадцать. Каждому из этапников выдали по шесть селедок, по небольшому кулечку с сахаром и по пять буханок черного хлеба.

— Через пять суток будем на месте! — уверенно заметил Филимон, имея большой опыт в подобных этапированиях.

— По количеству пайки определил? — попробовал догадаться Сема–Поинт.

— По количеству выданного хлеба, — поправил тот: — Одна буханка на сутки…

— Да, с такой пайки не разжиреешь, — уныло поморщился Сема–Поинт.

— Прекратили базар! — резко оборвал розовощекий майор, то ли Кум, то ли дежурный помощник начальника тюрьмы.

— Это не базар, гражданин начальник, это мысли вслух! — встрял в перепалку с ним Семеон.

— Про себя мысли! — парировал майор.

— А про меня не написано! — ответил Семеон и все осужденные весело заржали.

— Ладно,повеселились немного и будет, — миролюбиво заметил тот, желая поскорее отделаться от убывающих из тюрьмы осужденных, потому торопливо скомандовал: — Осужденные, по одному, к выходу!..

Так начался этап на новое место отбывания срока Семы–Поинта…

Две «Черных Маруси» не без труда вместили полтора десятка этапников: у многих были огромные баулы, набитые телогрейками, зимней одеждой и съестными припасами.

Как только все разместились и машины двинулись вперед, Сема–Поинт, откинувшись спиной на стенку фургона, прикрыл глаза и постепенно провалился в глубокий сон…


(обратно)

Главка 17 3–й сон Семы–Поинта — «ДЕТДОМ»


И приснился ему его первый день появления в детском доме…

Маленький Серафим только что соскочил с детдомовской полуторки с небольшим чемоданчиком, в котором находились его нехитрые пожитки. Новенького тут же окружили маленькие жильцы детского дома.

Несколько минут их глаза изучающе осматривали Сему с ног до головы, мгновенно отмечая и его приличный костюмчик, и его почти новенькие ботинки: ни у кого из них таких не было, да и одеты они были все в одинаковую форму, сшитую из самого дешевого материала. Но более всего их внимание было отдано чемоданчику новенького, который тот крепко держал в руке: это был непростой чемоданчик, а обитый блестящими уголками.

Небось, папка подарил на день рождения?недобро спросил конопатый паренек.

— У меня нет папки! — нахмурился Сема.

— Тогда мамка! — подхватил тот.

— У меня и мамки нет! — тихо прошептал Сема и со вздохом опустил голову.

— Сирота, что ли? — недоверчиво спросил конопатый.

— Выходит так… — кивнул Сема.

— Тогда откуда такой чемоданчик? — с завистью спросил вдруг тот.

— Мама с ним на работу ходила, пока… не умерла! — на глазах Семы появились непрошеные слезы.

— И чего привязались к пацану? Дайте ему в себя прийти! — вступился вдруг за новенького паренек, у которого не было одного переднего зуба и почты каждый его звук сопровождался забавным присвистом, он похлопал Сему по плечу и протянул руку: — Федором меня зовут…

— А меня Семой…отвечая на рукопожатие, ответил Сема, и спросил: — Чего они пристали?

— Не обращай внимания: здесь всех новеньких так встречают… Пошли, покажу тебе наш детский дом… — он обнял его за плечи и повел в сторону самого большого строения.Знаешь, Сема, как только ты получишь детдомовскую форму и сандалии, свой костюмчик и ботинки ты спрячь в чемоданчик…

— Зачем это? — удивился Сема.

— Хочешь, чтобы тебя шпыняли? Зачем выделяться? Или не понятно?совсем по–взрослому ответил Федор.

— Не понятно!упрямо заявил Сема.

— Если не понятно то, о чем я толкую,он пожал плечами, — то сними для того, чтобы одевать только по праздникам: когда еще такую одежду кто купит… — Федор, несмотря на малый возраст, нашел правильный психологический подход к новичку, который чем-то пришелся ему по душе.

— Ну, если так… — нехотя протянул Сема и неожиданно спросил: — А зачем ты за меня вступился? Ведь у меня ничего нет…

Федор посмотрел ему в глаза, пытаясь понять: шутит новичок или нет, а когда понял, что нет, недовольно бросил:

— А ты что, привык к тому, что с тобой дружат только за что‑то?

Сема ничего не ответил и снова виновато опустил глаза книзу: впервые ему был так стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю. Вероятно, именно в тот момент он и дал себе слово, что никогда не будет дружить с кем‑то за что‑то.

Он взглянул на Федора и тихо сказал:

— Спасибо тебе, Федя!

— За что? — удивился тот.

— За то, что ты… — он запнулся, пытаясь отыскать подходящее слово, но оно никак не находилось, и он выпалил: — Такой!

— Какой? — хитро улыбнулся Федор.

— А такой! — Сема рассмеялся и шутливо ткнул его в грудь указательным пальцем.

— Догоняй, друг Сема! — выкрикнул Федор и, весело рассмеявшись, устремился к входу в здание…

— Погоди! — выкрикнул Сема и …


Проснулся оттого, что затекла шея…


(обратно)

Глава 18 НА ЭТАПЕ


В «воронках» ехали чуть более часа и вскоре остановились, судя по специфическим звукам, на железнодорожном вокзале. По одному, выкрикивая фамилии, их высадили на перрон, в самом конце огромного состава.

Перрон плотным кольцом оцепили автоматчики с немецкими овчарками, которые постоянно лаяли только на спецконтингент. Бывалые зэки поясняли, что у зэков специфический запах, на который специально и натаскивают сторожевых собак.

Кроме автоматчиков, чуть поодаль, прямо за их цепью, стояли цивильные горожане. Их было с десяток, не более. В основном пожилые мужчины и женщины.


Автор уверен, что эти люди наверняка не понаслышке были знакомы и с «воронками», и с автоматчиками, и с овчарками. Кто‑то сам прошел лагеря и тюрьмы, у кого‑то в места не столь отдаленные окунались родственники.

В те времена довольно расхожей была фраза, наверняка рожденная в недрах правоохранительных органов:

«Половина людей уже сидит в местах не столь отдаленных, а другая половина ПОКА ЕЩЕ находится на свободе!»

Эти люди стояли единой стеной и молчаливо взирали на происходящее. Судя по их недвусмысленным взглядам, сразу становилось ясно, кому они сочувствуют, а на кого взирают с презрением.


— На корточки! Сели на корточки! — просипел простуженным, а может быть, и осипшим от вчерашнего перепоя, голосом начальник конвоя, отвечающий за доставку осужденных, после чего прохрипел: — Шаг влево, шаг вправо считается, как и прыжок вверх, за побег, и огонь открывается конвоем без предупреждения!

Его гортанный, противный, да к тому же еще и осипший голос, сопровождаемый окающим акцентом, взбаламутил овчарок, и те принялись лаять неистово, до хрипоты.

В положении «на корточках» осужденных промурыжили более часа: начальник конвоя, доставивший осужденных на вокзал, долго сверял документы с начальником конвоя, принимающего этих осужденных.

Наконец, все у них сошлось, и начальник конвоя принимающей стороны, упитанный коротышка-капитан, громко скомандовал с окающим акцентом:

Внимание! Всей группе осужденных приготовиться к посадке в вагон! Слушать команды офицеров и не допускать никакой самодеятельности!

В этот момент громко прозвучал автомобильный гудок и к перрону подъехали еще четыре «Черных Маруси».

Коротышка–капитан бросил взгляд на свои часы, чертыхнулся с досады, потом вновь осмотрел первую группу, с которой, хотя и с трудом, уже разобрался, хотел уже отменить приказ об их посадке, но тут увидел спешащего к нему стройного майора из первого «воронка»: судя по всему, начальника конвоя, сопровождающего вторую группу.

Коротышку–капитана почему‑то задели за живое его до блеска начищенные сапоги и отутюженная форма, но он терпеливо решил дождаться, что тот скажет в оправдание их опоздания.

Товарищ капитан, в пробку попали, потому и опоздали! — виновато пояснил тот.

И эта «школьная» отговорка вконец вывела из себя осипшего капитана:

Опоздали, значит, ждите своей очереди! — злорадным голосом отрезал он.

Но, товарищ капитан… — воскликнул майор, уверенный, что сумеет уболтать капитана и тот ему не откажет.

Нет, товарищ майор! — ехидно усмехнулся капитан. — Ждите своей очереди: я не могу держать группу, которая прошла процедуру проверки документов и ожидает посадку в вагон! — оборвал капитан, подумал, что чуть зарвался, так разговаривая со старшим по званию, и миролюбиво пояснил: — У меня нет лишних автоматчиков для охраны!

Среди осужденных прошелестел одобрительный рокот: все давно уже устали сидеть на корточках и рады были как можно быстрее оказаться в вагоне.

Осипший капитан, бросив недовольный взгляд на сидящих на корточках осужденных, громко прохрипел:

Внимание, осужденные первой группы: внимательно выслушайте порядок посадки в вагон. Как только я называю чью‑то фамилию, вызванный тут же выкрикивает свои имя, отчество, год рождения и срок, после чего быстро приподнимается, подхватывает свои вещи, и мухой, на своих полусогнутых, бежит к вагону, поднимается в вагон и дальше слушается старшего прапорщика, который и определит ему место следования в вагоне!

Напоминаю, с конвоирами не разговаривать: запрещено!

Ни с какими просьбами не обращаться: запрещено!

Подниматься во весь рост: запрещено!

За подобные нарушения незамедлительно последует наказание!

Что, приговорите к расстрелу? — насмешливо бросил кто‑то из осужденных.

Можно и к расстрелу при попытке к бегству, — невозмутимо просипел капитан. — Но пока я добрый, нарушителя ожидает карцер–стакан со всеми последствиями данного наказания! Есть желающие? — он обвел осужденных грозно–ехидным взглядом. — Нет? Я так и думал! — удовлетворенно ухмыльнулся он.

В этот момент он заметил группу граждан, стоящих за цепью автоматчиков. В их взглядах он ощутил столько ненависти, что даже безотчетно вздрогнул, потом посмотрел на старшего лейтенанта, начальника группы автоматчиков, хотел что‑то попросить его, но во время передумал и повернулся к своему помощнику, который держал в руках пятнадцать личных дел осужденных, отправляющихся на этап.

Тот с готовностью протянул первую папку, и капитан выкрикнул первую фамилию…

Началась рутинная посадка в вагон, специально оборудованный для перевозки осужденных.


Автор попытается посвятить Читателя, на что похож вагон для перевозки заключенных. Нет, это была не теплушка для перевозки скота, в которой соорудили трехэтажные нары и посередине поставили печку–буржуйку. Именно в таких теплушках и перевозили заключенных еще во времена Столыпина, а позднее и ГУЛАГа. С тех дореволюционных времен вагоны для перевозки заключенных и прозвали в народе «столыпинскими».

Но сейчас перед ними стоял нормальный вагон, переделанный из обычного пассажирского вагона.

Такие вагоны напоминали почтовые: в них также не было окон, а если и были, то только с одной стороны. То есть со стороны перрона, противоположной от той, где ехали осужденные. Но и они, укрепленные решеткой, были плотно закрашены краской под цвет вагона. В них, как и в любом обычном пассажирском вагоне, с одной стороны был коридор, а с другой — своеобразные купе. Такие же трехэтажные полки, а внизу в стене был вмонтирован небольшой столик.

Отличие заключалось в том, что вторые полки соединялись между собой откидной полкой и образовывали своеобразные нары, на которых при желании конвой мог загнать до семи осужденных. На третьих полках могли ехать двое, внизу были сидячие места, и там набивали до десяти страдальцев.

Итого, в одном «купе» «столыпинского» вагона конвой мог загнать до двух десятков спецконтингента, а в особых случаях, когда не хватало мест, а везти было нужно, то и намного больше.

Духота, вонь от давно немытых тел, вонь от естественных человеческих испражнений и, конечно же, отсутствие какой бы то ни было вентиляции, все это доводило некоторых, наиболее ослабленных осужденных, до инфаркта. Но кто обращал на это внимание?

Конвой отвечал только за количество заключенных, которых он принял во время загрузки: сколько голов принял, столько голов и должен сдать по прибытии к месту назначения. За болезни или даже смерть особой ответственности конвойные не несли, тем более что фельдшер, иногда сопровождающий осужденных, подписывал все, что было нужно начальнику конвоя для того, чтобы отмазаться перед проверяющим начальством.

Хуже всего было тем осужденным, которым приходилось ехать по этапу вместе с туберкулезниками. Возможности везти больных изолированно были столь мизерны, что неделями, а то и месяцами, дожидаться медицинского сопровождения с отдельными боксами никто не хотел, и на больных просто закрывали глаза.

Никому из тех, кто принимал подобные решения, а это, как правило, были начальники конвоя, и в голову не приходило, что, засовывая больных к здоровым людям, он рискует тем, что чахоткой могут заразиться и солдаты, охраняющие осужденных, да и он сам, и его дети, и внуки. Пропущенная им зараза, может бумерангом вернуться и к его родным.

Однако продолжим описание «столыпинского» вагона.

Вместо дверей, которыми были снабжены обычные пассажирские купе, там были укреплены раздвижные двери, сваренные из прочной железной решетки, чтобы дежурный конвоир, круглосуточно обходя вагон, мог просматривать и следить за тем, что происходит в отдельных «купе».


Несмотря на предупреждение капитана, Филимону как‑то удалось договориться со старшим прапорщиком, распределяющим этап по местам, и они: сам Филимон, Сема–Поинт и Семеон, оказались в одном «купе». Кроме них в «купе» посадили еще восемь человек. Сема–Поинт хотел было занять места внизу, но бывалый зэк, Филимон, резонно заметил, что трое суток спать сидя малоприятно: гораздо удобнее спать лежа, а потому он и предложил занять место на втором ярусе.

И занять нужно быстрее, пока не начали сажать второй замес зэков! — заметил он.

— Думаешь, нас еще могут уплотнить? — спросил Сема–Поинт.

Смотря сколько зэков понабивали в «воронки», могут и в вагон как сельдей в бочки нашпиговать!

Но быстрее расположиться на выбранных местах им не удалось: всех по одному конвой принялся выдергивать в отдельное «купе», чтобы там досконально прошмонать все их вещи.

Когда тебя дернут на шмон, не жадничай: отдай четыре пачки «Явы» тому, кто будет обыскивать, — тихо прошептал Филимон Семе–Поинту.

С какой стати? — нахмурил тот брови.

А чтобы всего не лишиться, — пояснил Филимон. — Понравятся ему твои сапоги и перчатки, докопается к чему‑нибудь, и заберет их себе, и ничего и никому ты не докажешь!

Но это же самый настоящий беспредел, нарушение всяческих, даже ментовских, законов! — возмутился Сема–Поинт, — они что, Бога не боятся?

Это вологодский конвой: самый жадный и беспредельный из всех конвоев! Тащат все, что под руку попадется! — пояснил тот и с усмешкой добавил: — Видно, они и с Богом сумели договориться…

А вот этого они не хотят? — Сема–Поинт рубанул ладонью по изгибу своего локтя. — Член им от пожилого зайца! — он действительно разозлился не на шутку.

Смотри, тебе виднее, земляк! — не стал с ним спорить Филимон.

Сему–Поинта дернули на шмон во второй десятке первой группы осужденных, уже загруженных в вагон.

Когда Сему–Поинта ввели в «купе», где велся обыск, там его встретил упитанный сержант с пухлыми розовыми щеками. У него были маленькие глазки зеленого цвета и ладони–лопаты, словно специально отращенные, чтобы ими ловчее было загребать чужое. Но самым запоминающим в его внешности, конечно же, были его огненно–рыжие кудри, торчащие во все стороны.

На столике беспорядочно лежали вещи, ранее отобранные сержантом у осужденных: разнообразные зажигалки, самодельные ручки, наполненная жидкостью грелка, скорее всего в ней была водка. Кроме того, виднелась золотая цепочка с золотым крестиком, какая‑то шкатулка, наверняка сделанная тюремным умельцем, позолоченные часы и даже деньги: несколько пятидесятирублевых купюр.

Купюры были столь тщательно сложены в тонкие полоски, что их явно обнаружили либо в швах одежды, либо в корешках книг с твердым переплетом.


Запрыщенные вещи есть? — с характерным окающим акцентом спросил сержант, даже не поднимая на Сему–Поинта своих зеленых глаз.

Запрещенные? — спокойно переспросил Сема–Поинт и добавил: — А что к ним относится?

Огнестрельное оружие, холодное оружие, деньги, драгоценные камни, драгоценные металлы, наркотики, алкоголь, — терпеливо перечислил тот, бесцеремонно вытряхивая все вещи из баула Семы–Поинта.

А мозги относятся к холодному оружию? — на полном серьезе поинтересовался он.

Каки таки мозги? Каки мозги? Причем здеся мозги? — растерялся сержант, впервые подняв взгляд на странного осужденного, да так и застыл с блоком сигарет в руке и с широко раскрытым ртом.

Именно этого и добивался Сема–Поинт: он пристально уставился в его глаза и мысленно приказал:

«Мои вещи уже просмотрены тобой! Ничего нужного и полезного для тебя у меня нет! Сложи все вещи в баул и скажи напарнику, что все в порядке: пусть отведет меня на место!»

Словно сомнамбула сержант молча сложил вещи Семы–Поинта в баул и туда же принялся складывать вещи, отобранные у других осужденных, в буквальном смысле расценив приказ Семы–Поинта: «Сложить все вещи в баул!»

Очень хотелось Семе–Поинту не останавливать сержанта в его рвении, но он прекрасно понял, что даже если он полностью сотрет память сержанта, его напарник начнет его донимать расспросами: куда делись вещи, которые они отшмонали? А то и вновь решит произвести повторный обыск. Поэтому Сема–Поинт удовлетворился двумя пятидесятирублевыми купюрами и зажигалкой, резонно предположив, что пропажа одной зажигалки из пяти и двух купюр из шести или семи окажется незаметной для конвоя.

Когда Сему–Поинта вернули к его приятелям, Филимон спросил:

Ну, как шмон?

Нормально! — подмигнул Сема–Поинт, незаметно засветив ему пятидесятирублевую купюру.

Что, ловкость рук и никакого мошенничества? — понимающе улыбнулся Филимон. — Это надо же! Стянуть из‑под носа мента, производящего шмон, деньги, это уметь надо! — он явно восхищался Семой–Пойнтом, уверенный, что тот просто украл купюру.

Сема–Поинт не стал разубеждать его, но заметил:

Какое тут умение? Просто повезло: сержант не во время отвлекся, а я сунул деньги в карман.

А как сигареты?

И сигареты на месте!

Ну, ты и жучара! — одобрительно воскликнул Филимон. — Держи пять! — протянул он руку.

Отдашь десять! — вновь подмигнул Сема-Поинт, отвечая ему рукопожатием.


К счастью, предположения Филимона не оправдались, и к ним никого более не только не подселили, а к тому же на одной из остановок из их «купе» выдернули двух зэков, которые были вызваны для проведения следственного эксперимента. Стало намного свободнее.

Кроме жадности, конвой к тому же был еще и ленивым.


По всем правилам перевозки осужденных по железной дороге, конвоиры были обязаны не менее двух раз водить их в туалет и раздавать питьевую воду через каждые четыре часа, причем один раз в сутки — кипяток. Но эти правила, по всему, были явно написаны не дня вологодского конвоя, и злостно предавались ими игнору.

Не в силах терпеть, некоторые использовали полиэтиленовые пакеты, чтобы сходить по малому. Пакеты рвались, и в вагоне как правило сильно воняло мочой.


К концу первого дня поездки едва не дошло до настоящего бунта в вагоне, и чтобы утихомирить и успокоить недовольных зэков, начальник караула твердо пообещал, что водить и поить их будут, согласно «утвержденным правилам для перевозки осужденных». Нужно заметить, что свое слово он сдержал, и более эксцессов с водой и туалетом не было.

Во время следования по этапу Семе–Поинту пару раз удалось уединиться с Семеоном и кратковременно пообщаться. Эти общения были хоть и короткими, но полезными для них обоих.

В первый раз они устроились в дальнем уголке второго яруса, воспользовавшись тем, что остальные увлеклись приготовлением чифиря.


Автор считает приготовление чифиря самым настоящим священнодействием для зэков и столь занимательным, что пришел к выводу о необходимости рассказать об этом своему Читателю.

На вопрос, что нужно иметь в наличии для того, чтобы заварить чай, ответит любой, даже самый маленький ребенок. Нужна емкость, где можно будет вскипятить воду и заварить чай, также вода и, самое главное, непосредственно чай, то есть заварка. Наливай в емкость воду, ставь емкость на плиту, доведи воду до кипения и сыпь заварку в кипяток. После чего дай чаю завариться, выстояться, и разливай по стаканам. Как говорится, все проще простого.

А как это можно заварить чай в дороге, причем зэку, который не имеет при себе нагревательных приборов, не имеет достойной емкости, испытывает трудности даже с водой?

Тут‑то и подключается русская смекалка. Для емкости используют алюминиевую кружку или миску, в которую постепенно собирается вода, которую отрывают от себя все участники процесса. Итак, заварка есть, емкость есть, вода есть. Остается решить, как довести воду до кипения? Для этого, как минимум, нужен огонь. Если есть спички или зажигалка — уже пол–дела. У попутчиков нашего героя были спички, и даже зажигалка, свистнутая Семой–Пойнтом у сержанта. Остается разжиться «дровами», на которых и можно будет вскипятить воду.

В качестве «дров», в таких экстремальных ситуациях, как камера или вагон, используется любая материя, желательно плотная: чем плотнее материя, тем больше уверенности, что огня окажется достаточно, чтобы вода закипела.

И вот, представьте реальную ситуацию в вагоне. Разводить огонь запрещено категорически: за нарушение последует наказание, а главное, менты все реквизируют. И это самое страшное наказание!

Второй ярус — очень удачное место для приготовления чифиря. Во–первых, высоковато, и ментам, чтобы рассмотреть, что там происходит, нужно приподниматься на цыпочки. Во–вторых, на втором ярусе такая скученность зэков, что среди их тел легче укрыть от глаз ментов огонь.

И вот все готово: вода налита, порция заварки приготовлена и в любой момент может быть брошена в кипяток. Из одежды, которую кто‑то из участников выделил на «дрова», нарывают широкие полоски материи. Материалом могут служить и пиджак, и куртка, и штаны, а порой и дорогое пальто. Свертывают эти полоски в жгуты, и один зэк, обмотав руку, чтобы не обжечься, держит кружку за ручку, а другой зэк поджигает жгут и держит огонь точно под дном кружки. Догорает один жгут, поджигается другой, и так до тех пор, пока вода не закипает.

Здесь важно, чтобы «дровами» занимался зэк с опытом. Огонь не должен коптить, должен быть прямым, а пламя должно быть ярким, белым и ровным. А когда вода закипит, зэк, занимающийся огнем, должен ловко затушить его, чтобы материя не затлела, не пошел дым, а значит, и запах, который сразу привлек бы внимание ментов.

Потом засыпается заварка, закрывается сверху чем‑нибудь плотным, и все ждут, пока заварка не заварится до чифиря. Настоящий чифирь, когда пятидесятиграммовая пачка чая засыпается на пол–литра воды.

Когда чифирь хорошо заварится, его размешивают, чтобы опустить нифиля, то есть чаинки, на дно, и приступают к употреблению. На московской земле каждый зэк, участвующий в питии чифиря, делает по три глотка и передает кружку по кругу, в других регионах по два глотка.


Пока все попутчики занимались чифирем, Семе–Пойнту и Семеону удалось спокойно пообщаться.

— Я очень рад тому, Сема, что именно мне Саня Омский доверил роль изображать твоего двойника! — шепотом говорил Семеон. — Я думаю излишне говорить, что во мне ты обрел самого преданного друга и о том, что я четко знаю, как себя вести на этапе и в зоне. Во время переклички мы будем все время рядом, и никто не догадается, кто из нас кто! Во всяком случае, до тех пор, пока мы не окажемся в зоне, и нас не расколет Кемеровский Винт.

Я тоже рад нашему знакомству и надеюсь, что о своих добрых словах тебе не придется когда‑либо пожалеть! — также шепотом заверил его Сема-Поинт, после чего спросил: — Мне передали, что мы должны были встретиться при переводе из одной камеры в другую: какую информацию ты должен был мне передать?

Все, что я должен был тебе сказать, это описать внешность человека, к которому ты можешь обратиться за помощью в зоне в самую трудную минуту. И назвать его имя и пароль, с помощью которого ты и сможешь заговорить с ним. По паролю он сразу поймет, что ты от Сани Омского, и будет верить тебе, как самому себе. Когда наша вторая встреча не состоялась, Саня Омский, на всякий случай, продублировал эту информацию и затарил ее в вещах, которые тебе передали перед этапом. Там текст хоть и зашифрован, но Серега Младой заверил, что ты легко его расшифруешь, но если ты хочешь, я сейчас опишу и его внешность, и скажу его имя, и назову пароль?

Не стоит, — возразил Сема–Поинт и заверил: — Сам расшифрую!

Как скажешь, — согласно кивнул Семеон.

После этого они договорились, что общаться будут как можно меньше и только в силу необходимости, чтобы поддержать версию о том, что он — Сема–Поинт, а тот, в свою очередь, является Семеоном…

Во второй раз они уединились следующей ночью, когда остальные попутчики крепко уснули.

Тихим шепотом Семеон сообщил:

Есть одна тема, которую мне хочется с тобой перетереть!

Я готов! — отозвался Сема–Поинт.

Я многое слышал о тебе от Сереги Младого и от Сани Омского, но мне хочется услышать от тебя некоторые подробности того, что происходило в СИЗО? Говорят, ты и в пресс–хате побывал, и веселых мальчиков к тебе подсылали, и к убийцам тебя подсаживали…

Было и такое, — кивнул Сема–Поинт. — Что тебя конкретно интересует?

Именно конкретные вещи меня и интересуют! — подхватил Семеон. — Мне не хочется проколоться на мелочах: вдруг кто‑то захочет поинтересоваться, к примеру, фамилиями тех, кого ты согнул в тех камерах?

Надеюсь, что память у тебя хорошая, — улыбнулся Сема–Поинт.

До сих пор не жаловался!

Тогда слушай…

И Сема–Поинт очень подробно, с именами и фамилиями, рассказал едва ли не о каждом дне своего нахождения в СИЗО во время следствия…


(обратно)

Глава 19 МАЙОР БАРИНОВ


После разговора со своим приятелем Будаловым, майор Баринов понял, что он с ним столь пл отно повязан, что его робкая попытка самоустраниться была расценена даже им самим, лишь как акт отчаяния. Эта попытка, а он был в этом твердо уверен, ни к чему не могла привести.

Он проклинал тот день, когда через много лет после учебы в Омской школе милиции он встретился со своим однокурсником Будаловым. Но до этой встречи его жизнь тоже нельзя назвать благополучной. Нет, поначалу все в его жизни складывалось прекрасно и удивительно, и не только он, но и все сослуживцы были уверены, что ничто не сможет, в хорошем смысле, его остановить. И вполне возможно, что если бы он не влюбился в Елизавету, то вся его жизнь и могла стать сплошным праздником, и он наверняка в будущем стал бы уважаемым генералом, но… человек полагает, а Бог располагает!

К тому времени, когда и произошли те роковые события, диаметрально изменившие его жизнь, новоиспеченный капитан милиции, обмывал свое новое назначение. Как и заведено было среди омских сотрудников милиции, любое событие, даже совсем незначительное, они отмечали в «Поплавке». В этом популярном и любимом среди горожан ресторане, построенном прямо на водах Иртыша.


Автор может с большой долей уверенности предположить, что это был первый дебаркадер в стране, в котором разместился ресторан. И в этом была заслуга Владимира Семеновича Доброквашина, простого школьного учителя физкультуры городка нефтяников. В свое время Владимир Семенович был чемпионом Украины по плаванью, но когда произошла ужасная автокатастрофа, унесшая жизнь его семьи, он принял решение круто изменить свою судьбу. Владимир Семенович уехал в главный сибирский город Омск и устроился учителем физкультуры в обыкновенную районную школу.

Но недаром говорят, если человек талантлив, то он талантлив во всем. На базе школы Владимир Семенович создал команду по легкой атлетике, в которую был влюблен с самого детства. С этой командой выиграл первенство города, потом зональное первенство, а потом на первенстве школьников СССР его команда стала призером страны.

В той самой школе он построил первый в городе резиновый бассейн, а когда разработал уникальное сооружение на Иртыше и получил поддержку городских властей, сам и воплотил строительство ресторана на воде в жизнь.

Однако продолжим наше повествование.


Сергей Баринов родился в благополучной и вполне обеспеченной семье. Мать закончила искусствоведческий факультет Ленинградского института театра и кино. Отец дослужился до погон полковника милиции и до самой пенсии числился отличным следователем, а за два года до ухода на заслуженный отдых уже стал следователем по особо важным делам. И не мудрено догадаться, что маленький Сережа, постоянно слышавший рассказы отца о своей работе, загорелся настолько, что тоже решил посвятить себя работе в милиции, благо, что здание Высшей школы милиции находилось в пяти минутах ходьбы от дома.

Поступил Сергей легко, сдав все экзамены на «отлично». Так же легко и с охотой учился, и с большим удовольствием постигал премудрости оперативной работы, все свое свободное от учебы время, проводя в отделе своего отца.

После окончания Высшей школы милиции, получив красный диплом, что давало ему право свободного выбора, Баринов, конечно же, пошел по стопам отца, однозначно остановившись на оперативной работе. Все педагоги, у которых Сергей обучался, в один голос пророчили ему славную и быструю карьеру по служебной лестнице.

Сергей был статным красавцем, душой компании, любимцем девушек. Он обладал хорошей памятью, острым аналитическим умом, нетрадиционным подходом к решению любой, порученной ему или возникающей в силу обстоятельств, задачи. В первые дни, когда Баринов появился на работе, все коллеги–мужчины, обращались к нему по имени, причем обязательно с уменьшительноласкательной окраской — Сережа, а женщины–сотрудницы и того лучше — Сереженька.

Однако не прошло и полугода, как он за столь короткое время уже успел раскрыть несколько безнадежных дел. И это обстоятельство помогло Сереже и Сереженьке, как‑то совсем незаметно, превратиться в Сергея Ивановича. Причем по имени–отчеству к нему обращались даже те сотрудники, которые были намного старше не только по возрасту, но и по званию.

Уже через год после начала работы в оперативном отделе Сергей Иванович Баринов получил свое первое повышение и из лейтенанта превратился в старшего лейтенанта. А еще через два года он стал капитаном.

Для понимания малосведущих людей в том, как присваиваются воинские и милицейские звания, необходимо отметить, что Баринов превратился из лейтенанта в капитана в два с половиной раза быстрее, чем кто‑либо другой на его месте. А капитанские погоны позволили ему возглавить оперативный городской отдел милиции. Поговаривали, что никто не будет сильно удивлен, если уже через несколько лет Баринов станет генералом и возглавит милицейское управление города.

Эти слухи еще больше укрепились после того, как капитан Баринов познакомился с дочерью генерала Астахова, в то время и рулившего всей городской милицией.

Елизавета была единственной, а потому и горячо любимой, дочерью генерала. Девочке только–только исполнилось семь лет, и она пошла в первый класс, когда у нее трагически погибла мать. Погибла совершенно по–глупому, причем в тот день, когда они с мужем решили отметить поступление в первый класс Елизаветы. Не очень и много выпив шампанского, женщина неожиданно для всех утонула в Иртыше. Неожиданно потому, что она прекрасно плавала и в молодости даже входила в число призеров по плаванию Сибири.

Зная о том, как она прекрасно дружит с водой, никому из гостей и в голову не могло прийти, что с ней что‑то может случиться как раз на воде. Ее отсутствие обнаружили спустя лишь час после того, как она отправилась к реке, чтобы окунуться. Сентябрьская погода стояла отличная, солнечная, вода прогрелась, аж! до двадцати градусов!

Что могло произойти с мастером спорта по плаванию в такой ситуации?

Некоторые из гостей, когда обнаружили отсутствие Марины в компании, даже предположили, что она по–тихому исчезла, чтобы приготовить своим гостям какой‑нибудь сюрприз. Сюрпризы хозяйка торжества очень любила, и они всегда с радостью принимались гостями, так как чаще всего они были не только неожиданными, но и милыми.

Все всполошились только тогда, когда на берегу обнаружили ее платье и туфли. Начались поиски, звали, выкрикивали ее имя, но все оказалось тщетным.

В момент разгара поисков приехал наконец ее муж, задержавшийся на работе. Он безумно обожал свою жену и души не чаял в дочке.

К тому времени Константин Васильевич имел звание полковника и был первым заместителем начальника милиции города. Он сразу вызвал поисковую группу, водолазов, которые искали женщину не за страх, а за совесть. Тело Марины удалось обнаружить в пятнадцати километрах вниз по течению Иртыша лишь к вечеру следующего дня, и это можно было считать настоящим везением: просто защелка в ее волосах попала в звено цепи, на которой удерживалась лодка на берегу. И первое, что бросилось в глаза, когда женщину вытащили на берег, на ее лбу зияла внушительная рана от удара каким‑то тяжелым и тупым предметом.

В первый момент выдвинули версию, что женщину убили: ударили чем‑то тяжелым по голове и столкнули в воду. Но тщательно проведенная экспертиза доказала, что женщину никто не убивал: она сама, решив искупаться, успела уверенно доплыть даже до середины реки. Работники следствия отыскали свидетельницу, которая и видела ее заплыв до того момента, пока не появился речной трамвай. Этот трамвай перекрыл свидетельнице полосу обзора и скрыл от ее глаз плывущую женщину. Пока трамвай проходил мимо, свидетельница отвлеклась на своих детей и не видела, что произошло с пловчихой дальше.

А дальше, по мнению следствия, с очень большой долей вероятности, могло произойти следующее: проплывавший мимо речной трамвай взбаламутил воду и поднял на поверхность реки бревно–топляк, с которым женщина и столкнулась. Рану тщательно исследовали и однозначно доказали, что она произошла от столкновения именно с бревном, и эксперты уверенно подтвердили выводы следствия.

Удар оказался столь сильным, что женщина, потеряв сознание, сразу пошла ко дну, и у нее не было не единого шанса остаться в живых.

Безумно любивший свою жену, безутешный вдовец, похоронив любимую, всю свою любовь, все заботы перенес на дочь.


В народе говорят, что много любви к детям не бывает: сколько Бог дает, то и хорошо!

Однако Автор считает это мнение весьма спорным. Довольно часто, когда ребенок в семье один, и вся родительская любовь достается ему одному, не говоря уже о случае, при котором с ребенком, по каким‑то причинам, остается только один родитель, такой ребенок, как правило, вырастает избалованным и капризным эгоистом. Ни при каком жизненном опыте, в его распланированной и тщательно охраняемой родителями жизни, которую они оберегали любыми способами, стараясь, чтобы ребенок ни в чем не нуждался, никогда не могло возникнуть жизненных столкновений и коллизий, которые должны были закалить характер ребенка, подготовить его к своей, самостоятельной жизни.

У такого ребенка, как правило, не бывает опыта заботы о своем ближнем, его не научили делиться любимой игрушкой с братом, сестрой, друзьями, ему не было нужды делиться с ними любимыми лакомствами.

Безотчетно это понимая, такой родитель пытается заполнить образовавшиеся пустоты в воспитании и характере своего ребенка. Приобретая ему какую- нибудь зверушку или дорогую игрушку, такой родитель искренне надеется, что эта зверушка или игрушка, каким‑то мифическим образом, поможет ему стать добрым и заботливым.

Нет, тысячу раз нет! Никакая игрушка, пусть даже самая совершенная и напичканная электроникой, никакая собачка, кошечка или хомячок, не смогут заменить маленькому развивающемуся человечку опыта общения с человеком, пусть даже и таким же, как он, маленьким.

Только через собственное познание, методом проб и ошибок, маленький человечек набирается опыта и постепенно превращается во взрослого человека, способного отвечать за свои поступки, способного сопереживать своему ближнему, и быть ответственным за тех, кого приручил. В противном случае родительская любовь становится не только слепой, но, порой, и опасной для будущей жизни ребенка–одиночки, рано или поздно превратившегося уже во взрослого эгоиста.

Автор не уверен, что учеными ведется долгосрочная статистика о жизни подобных детей. Но, исходя из собственного опыта и опыта своих знакомых, Автор вывел интересную, хотя и довольно печальную закономерность. За редким исключением, у таких детей-одиночек жизнь может складываться в одном из двух направлений.

Первый случай, когда ребенок, вырастая под постоянной заботой любящего родителя, настолько срастается с ним духовно и морально, а иногда и физически, что уже не представляет жизни без него, и потому никак не может обзавестись собственной семьей. А если и обзаводится, то вскоре следует развод и возвращение в привычную атмосферу эгоистичной, но такой сладостной родительской любви.

Второй случай не очень сильно отличается от первого. Разница лишь в том, что, повзрослев и пожелав стать самостоятельным, такой ребенок, отправившись в свободное плавание, совершенно не подготовлен к подобной самостоятельной жизни. У него отсутствует такое человеческое понятие, как ОБЩЕЖИТИЕ с близким человеком, когда он обязан считаться с желаниями другого человека, постоянно искать компромиссы, чтобы сохранить семью и любовь, если таковая есть.

Но если ты не умеешь или не хочешь отдавать, не хочешь делиться, как ты можешь требовать от кого- то, чтобы отдавали или делились с тобой?

Постепенно накапливаются обиды, острее ощущается нетерпимость к супругу, исчезает желание сглаживать острые углы и в какой‑то момент нарыв обязательно лопается. И вместо того, чтобы начать лечить источник возникновения этого нарыва, люди пытаются лечить сам нарыв. И снова происходит срыв, недопонимание.

Наконец, не в силах больше идти на уступки и терпеть, происходит развод и «девичья фамилия». Потом следуют поиски нового партнера, но и с ним никаких сдвигов: все происходит по той же самой схеме.

И во всех грехах эти люди обвиняют не самих себя, не своего родителя, а своих партнеров. В конце концов « в голову приходит Спасительная мысль: вернуться туда, где всегда было так хорошо!

И великовозрастный мужчина или женщина машет на себя и свою жизнь рукой и возвращается под крыло любящего родителя…


Елизавета являлась очень характерным примером всему вышесказанному. Она была долгожданным и поздним ребенком. И с самого рождения девочка ни в чем не знала отказа. Стоило ей заикнуться, что она хочет то или иное, как любящие родители мгновенно бросались исполнять ее желание. Ей ни в чем не было отказа до самой смерти матери, а после ее смерти всю свою любовь отец перенес на дочку, и постепенно эта любовь стала просто назойливой, а потому нисколько не ценимой девушкой.

И в школу, и в институт, когда она поступила на экономический факультет политехнического института, ее возила служебная «Волга», а на третьем курсе Елизавете вдруг захотелось иметь собственную машину: разве мог любящий отец отказать своей любимой единственной дочери?

Но не покупать же девочке «Жигули» или даже «Волгу»? В результате, используя свои связи, отец приобрел для своей любимой дочери «Фольксваген» ядовито–оранжевого цвета. По тем временам это считалось очень круто!

Подруги откровенно завидовали удачливой Елизавете, которой как бы сама жизнь все приносила на блюдечке, почти все парни курса пытались завоевать сердце своенравной красавицы, но Елизавета была столь привередливой, что ни один претендент ее не устраивал.

Как‑то, находясь под воздействием алкоголя и хорошего настроения в теплой компании, Елизавета отдалась пареньку, с которым познакомилась на этой же вечеринке. Испытав боль и сладострастие, в первые минуты после потери девственности Елизавета долго молчала, пытаясь понять, что же в ней изменилось. Она была уверена, что ДОЛЖНО было измениться! А когда не ощутила ничего особенного и лишь раздражение оттого, что так бездарно рассталась с детством, она попыталась найти для себя хоть какие‑то оправдания в собственных глазах. Но не найдя таковых, разозлилась сначала на себя, а потом перенесла злость на несчастного парня.

Она вдруг холодно заявила:

— Ты меня изнасиловал, и ты за это поплатишься!

Никакие слова оправдания и мольбы о прощении бедного парня не заставили смягчиться холодное сердце красавицы: она написала заявление в милицию, обвинив его в изнасиловании.

До последней минуты он был уверен, что с ее стороны это шутка, розыгрыш: не могла же девушка, после слов любви, обвинить его в изнасиловании? И лишь когда его арестовывали настоящие сотрудники милиции, парень неожиданно все осознал, и это ее вероломство настолько поразило его, что он попросту замолчал. Несчастный парень молчал во время следствия, молчал во время суда, отказался от последнего слова и только тогда, когда суд приговорил его к семи годам лишения свободы, он, глядя ей прямо в глаза, тихо бросил:

— Будь ты проклята, змея подколодная! Запомни: Бог еще накажет тебя!

Во время всего судебного заседания Елизавета сидела с гордо поднятой головой и на ее лице постоянно сияла торжествующая улыбка. Ей нравилось быть в центре внимания и знакомых, и прессы, и просто посторонних людей. Но когда она услышала проклятья невинно осужденного человека, которого она, по собственной прихоти и капризу, отправила в тюрьму, в его голосе Елизавета почувствовала нечто такое, что впервые ей расхотелось улыбаться, ее лицо исказилось в испуге, а в ее глазах прочитался явный страх.


Забегая вперед, Автор хочет рассказать о том, во что вылились проклятия невинно осужденного парня.

Автор уверен, что ничего в мире не происходит случайно, и совершенное Зло всегда возвращается к тому, кто это Зло запустил в мир. Так случилось и с Елизаветой: не прошло и полутора десятков лет после того, как Елизавета отправила невиновного человека за решетку, Зло, выпущено ею, вернулось и к ней самой.

Несмотря на все усилия своего отца, вышедшего к тому времени на пенсию, а также его былые заслуги перед органами внутренних дел и его ордена и медали, Елизавету осудили на десять лет лишения свободы, с отбыванием срока в колонии–поселении. За что?

Как‑то, управляя в нетрезвом состоянии своей машиной,Елизавета врезалась на большой скорости в толпу людей, ожидающих на трамвайной остановке. Погибло пять человек, из которых трое оказались детьми дошкольного возраста!


Но это произошло ровно через десять лет после его проклятья, а через год после суда, Елизавета познакомилась с Сергеем Бариновым.

Их первая встреча произошла как раз в тот день, когда Баринов и отмечал свое назначение на должность начальника оперативного отдела УВД города. Виновнику торжества хотел представить свою красавицу–дочь начальник управления внутренних дел генерал Астахов, который и озвучил на этой вечеринке приказ о его назначении на новую должность, но Елизавета, в силу своей привычки, опоздала к началу торжественного мероприятия.

Эффектная красавица появилась в самый разгар веселья, когда уже было произнесено несколько поздравительных тостов в честь нового начальника оперативного отдела. Все взгляды присутствующих моментально устремились на вошедшую девушку с пышной прической, наверняка сооруженной у дорогого мастера. И многие смотрели с откровенной завистью.

Она была одета в шикарное красное платье- колокольчик: последний писк моды того сезона. Огромный белый бант, красиво уложенный на пышной груди, выгодно оттенял ее красивые формы. Сильно приталенное платье отлично подчеркивало ее хрупкую фигурку, а длина была ровно такой, чтобы не укрыть от глаз мужского населения, а наоборот: обратить их внимание на ее стройные ножки, укрытые колготками в сеточку и красными туфлями–лодочками.

Сергей Баринов никогда до этого не только не был знаком, но даже не видел Елизавету, тем более даже и в мыслях не предполагал, чьей дочерью она является.

Но стройная красивая брюнетка, появившаяся столь эффектно на его торжестве, сразу запала в душу новоиспеченного капитана. А ее томный взгляд был обращен на него.

И капитан почему‑то решил, что это сама Судьба подает ему знак, и потому сразу бросился ей навстречу:

— Приветствую вас, милая незнакомка! — торжественно провозгласил он и галантно склонился к ее руке с поцелуем. — Меня Сергеем зовут, а вас?

— Елизавета, — машинально ответила девушка.

После чего оценивающим взглядом бесцеремонно осмотрела его с ног до головы. Перед ней стоял симпатичный молодой парень, которому очень шла милицейская форма и новенькие погоны капитана. Она, конечно же, заметила откровенные взгляды женского населения и сразу решила воспользоваться его вниманием к себе, в упор уставившись на него своими огромными глазами.

Сергея это смутило, и он, чтобы скрыть смущение, попытался отвлечься новым вопросом:

— Вас кто‑то здесь встречает?

— Конечно! — она усмехнулась и хитро прищурилась, — вы! — потом кокетливо спросила: — Или я ошибаюсь?

Так, уже с первой минуты, Елизавета поставила его в тупик, чисто с женским коварством расставив ловушку: Сергей и в самом деле встречал в этот момент именно ее, но он‑то хотел получить ответ совсем на другой вопрос: к кому девушка пришла? Он не мог поверить, что такая красавица может быть одна.

— Нет, вы не ошиблись: я действительно встречаю вас и очень надеюсь, что и Я не ошибся! — ответил Сергей, намеренно или нет выделив слово «Я».

Вероятно, он и сам не понял, что его ответ прозвучал не только самонадеянно, но и довольно дерзко.

Тот, кто хорошо знал Елизавету, из тех, кто находился на этом празднике и слышал весь их разговор, был уверен, что сейчас девушка его так отбреет, что парень сгорит от стыда, и ему и бриться не придется. Но Елизавету так позабавил ответ этого статного красавца, что она сделала вид, что не поняла его дерзости. Она решила, во что бы то ни стадо, завоевать его сердце, однако себе самой пообещала, при случае, вернет эту дерзость с лихвою.

— Сергей, вы сказали? — переспросила Елизавета и загадочно поинтересовалась: — Уж не вы ли являетесь виновником торжества?

— А вы откуда это знаете? — удивился Сергей.

И тут девушка наклонилась к его уху и томно прошептала:

— Так у вас на лбу написано, что вы и есть именинник! — сказала и тут же неожиданно залилась в хохоте.

Она смеялась столь заразительно, что ее смех подхватили почти все присутствующие.

— У вас такой удивительный голос, что я готов слушать его вечно! — он произнес это столь торжественным голосом, что это прозвучало, как признание.

— Пойдемте танцевать! — вдруг предложила красавица.

Сергей покраснел от неожиданного приглашения и беспомощно оглянулся: у оркестра как раз был перерыв, а это могло сорвать его планы.

И Сергей, чтобы как‑то скрыть свое смущение, громко воскликнул:

— Маэстро, музыку!

На его счастье музыканты уже оказались на месте и тут же заиграли вальс.

— Вы умеете танцевать вальс? — спросила Елизавета, и ее глаза вновь хитро блеснули.

— Я все умею! — пересохшими от волнения губами выдавил он, сразу подхватил ее за талию, и они закружились в красивом танце.

Они были такой красивой парой и настолько подходили друг другу, что все присутствующие встали вокруг них полукругом, наблюдая за их легким скольжением в вальсе. Женское население завидовало партнерше, а мужское — виновнику торжества.

Когда музыка закончилась, они остановились, но рук своих не разжимали и не хотели выпускать друг друга из своих объятий. Они стояли и, не мигая, смотрели в глаза друг другу.

Трудно сказать, сколько бы продлились эти «переглядки», но в этот момент рядом раздался чей‑то голос:

— Что, уже познакомились? — спросил он.

Этот голос Сергею был хорошо знаком: он тут же отпустил партнершу и вытянулся по стойке «смирно»:

— Так точно, товарищ генерал! — виновато выпалил он.

— Оставьте субординацию и свои реверансы, Сергей, это твой праздник, — добродушно бросил генерал и добавил: — А это моя дочь!

— Ваша дочь? — с ужасом воскликнул Сергей.

— А что, ты против? — улыбнулся генерал, явно довольный произведенным эффектом.

— Я? Нет, что вы? Я за! — с глупой улыбкой тут же возразил капитан.

— Вот и хорошо! Веселитесь, а у меня есть дела! — стерев с лица улыбку, заметил генерал, потом чмокнул дочь в щеку и пошел к выходу…


С этого вечера и началась странная «любовь» между Сергеем и Елизаветой: когда один человек безрассудно любит, а другой только позволяет себя любить и всячески унижает того, кто любит.

Девушка относилась к Сергею, как к вещи, которой можно любоваться пять минут, потом взять и вытереть об нее ноги. Создавалось впечатление, что Елизавета, издеваясь над Сергеем, ловила настоящий кайф. И чем больше она заставляла его страдать, тем больше получала удовольствия.

Разумом Баринов понимал, что она не успокоится на этом: с каждым днем ее издевательства становились все изощреннее и обиднее, но сердце отказывалось верить и продолжало надеяться, что девушка образумится и полюбит его чистым и светлым чувством.

А она, как опытная стерва, все время держала его на коротком поводке и как только начинала чувствовать, что он вот–вот может взбрыкнуть и соскочить из‑под ее влияния, тут же принималась ласкать его и давать обещание стать его женой. Но как только он размякал, начинал сюсюкать и признаваться в «вечной» любви, снова отталкивала его от себя, откладывая бракосочетание на неопределенный срок.

Полностью погрузившись в свои личные, проблемы, Сергей запустил работу и если бы не покровительство генерала, давно бы слетел с должности, а с него, как с гуся вода, более того, подошел срок и Сергей благополучно превратился из капитана в майора. Подчиненные стали перешептываться, злословить за спиной, но рискнуть пойти против будущего зятя всемогущего тестя никто не решился.

Но, как в народе говорят, как бы веревочке не виться, а конец обязательно придет. И наступление этого конца ускорила сама дочь генерала.

Однажды Елизавета, сильно поднабравшись алкоголя и усугубившись изрядной долей героина, вдруг вытащила пистолет из кобуры Сергея и принялась палить во все стороны. С одной стороны, к счастью, все это происходило в ее собственной квартире, подаренной любящим отцом, и вполне можно было все уладить, не раздувая общественного резонанса, но, с другой стороны, к несчастью, одной случайной пулей раздробило колено одного из гостей. Ситуация усугублялась еще и тем, что этот гость, во–первых, был подчиненным офицером Баринова, во–вторых, его отец работал в районной администрации, а в–третьих, спал и видел Елизавету своей девушкой.

Находясь под дурманом, Елизавета, не понимая, что она совершила преступление, истерично хохотала и никак не могла остановиться. Чтобы как‑то привести девушку в чувство, Сергей впервые сорвался и надавал ей пощечин. Елизавета действительно сразу отрезвела и, увидев стонущего парня и кровь, хлеставшую из простреленной ноги, в которую сама же и выстрелила, вдруг разрыдалась, но уже через секунду, видно сообразив, чем это может грозить ей, бросилась звонить своему всемогущему отцу.

— Папа, Серега избил мои щеки, — сквозь рыдания говорила она…

— За что, милая? — недовольно спросил генерал.

— Кажется, я стрельнула в Толика… — сквозь рыдания лепетала она, пытаясь удержать в голосе мысль. — Ой, папа, он так плачет: вызови доктора!

Из ее причитаний генерал единственное, что понял: ее любимая дочь совершила нечто такое, за что ее могут отправить в тюрьму. Почему‑то генерал был уверен, что дочь застрелила какого‑то Толика. Нужно срочно что‑то делать! Во–первых, он позвонил своему приятелю–хирургу и договорился, что подхватит его через десять минут: пусть захватит с собой сумку с медицинскими инструментами. Во–вторых, набрал помер бывшего своего однокашника — следователя прокуратуры. Не вдаваясь в излишние подробности, сказал, что дочка попала в беду и ему нужна его помощь.

Главное нужно было решить как‑то проблему с тем беднягой, которого подстрелил а дочь; может, он еще жив? К счастью, Анатолий действительно был жив, и генерал Астахов лично провел с ним беседу. И, как было сказано ранее, этот Толик был так давно и безнадежно влюблен в Елизавету, что генерал воспользовался этим, чтобы загасить конфликт, и дал ему генеральское слово поженить их в самом ближайшем будущем. Елизавета попыталась что‑то возразить, но генерал так рыкнул на дочь, что она мгновенно заткнулась.

В итоге шума удалось‑таки избежать: раненый Толик взял всю вину на себя, сделав признание, что сам неосторожно выстрелил себе в колено, и следователи, не без помощи генерала, дело благополучно закрыли. Пострадавший получил приличное приданое, и в придачу исполнилась его давняя мечта: он женился на взбалмошной Елизавете.

Вот и получилось, что Елизавета оказалась наказанной женитьбой на парне, которого презирала с детства. Сам Баринов тоже пострадал, как хозяин пистолета: чтобы не дать ход служебному расследованию в отношении Сергея, генерал убрал его не только с должности начальника отдела, но и вообще, с оперативной работы, предложив ему взамен должность заместителя начальника СИЗО по оперативной работе. Причем по одному из условий новоиспеченного жениха генеральской дочки, Сергей должен был навсегда забыть имя Елизаветы и обходить ее стороной.


Забегая вперед, заметим, что молодая семья просуществовала недолго: через полтора года, при неизвестных обстоятельствах, муж Елизаветы покончил жизнь самоубийством, выбросившись с балкона двенадцатого этажа собственной квартиры. Кроме травм от падения в его голове обнаружили смертельное ранение из его собственного служебного пистолета.

Поговаривали, что до самоубийства его довела супруга, изменявшая ему направо и налево. Но были и такие, кто шептал, что его убила сама Елизавета.

Никакой записки покойный не оставил, и дело закрыли под тем предлогом, что смерть произошла из‑за неосторожного обращения с огнестрельным оружием. Мол, вышел офицер на балкон и принялся чистить свой табельный пистолет, а тот возьми и выстрели, а несчастный возьми, да и упади с балкона! Боясь мести всесильного генерала, никто не стал задавать излишних вопросов.

Так и стал Сергей Баринов старшим Кумом тюрьмы, откровенно радуясь тому, что так легко отделался от своей безрассудной и погибельной любви. Узнав о странном самоубийстве мужа Елизаветы, Сергей подумал, что вполне мог оказаться на его месте.


Однако на том злополучном торжестве, когда он отмечал свое назначение на новую должность, кроме знакомства с роковой красавицей Елизаветой, свершилось еще одно событие, которому в то время Баринов не придал особого значения и которое в последствии проклял навсегда: он встретил того, с кем учился когда‑то в Высшей школе милиции…


Автор в который раз убеждается в народной мудрости, одна из которой гласит: когда пришла беда — отворяй ворота! А другая, вдогонку, будто в насмешку ей, вторит: беда никогда не приходит одна!

Сначала знакомство с роковой женщиной, которая вихрем ворвалась в его жизнь и едва не сломала ее, потом встреча со старым однокашником по Высшей школе милиции — Николаем Будаловым. И если от знакомства с Елизаветой Сергей выбрался с наименьшими потерями, отделавшись потерей должности и любимой работы, то встреча со старым однокашником круто изменила его жизнь и превратила его из честного сотрудника правоохранительных органов в продажного мента, оборотня в милицейских погонах.

А человек, которого насильно заставили изменить своим идеалам, своим принципам, предать все то, во что свято верил, много опаснее того, кто всегда был с гнилым душком. Недаром история имеет примеры, когда работники органов безопасности, перейдя на сторону врага, превращались в самых жестоких врагов власти, которой они служили, и лично расстреливали своих бывших товарищей и коллег.


(обратно)

Глава 20 НИКОЛАЙ БУДАЛОВ


Николай Будалов, в отличие от своего однокурсника, учился с большой неохотой, да и учиться в школу милиции пошел только для того, чтобы, во- первых, откосить от армии, а во–вторых, избежать тюрьмы. Его отец Григорий был потомственным алкоголиком и пьяницей едва ли не в третьем поколении. Из всех отпрысков Будалова, по мужской линии, ни один не ушел из жизни собственной смертью: кто умер от запоя, кто был убит собутыльниками, а кто скончался в страшных муках от цирроза печени.

Его мать, с простым именем Алевтина, работала в привокзальном буфете, была скромной забитой женщиной, с весьма невыразительной внешностью, на которую не западал даже самый горький пропойца. Единственно, чем могла гордиться Алевтина, своей стройной, несмотря на роды, девичьей фигуркой. Очень часто, со спины к ней обращались, как «девушка, можно вас спросить?» Но она всегда была одета в такие балахоны, что разглядеть ее точеную фигурку можно было лишь на пляже, на который ходить у нее времени никогда не было.

До двадцати с лишним лет она оставалась девственной, и первый же мужчина, под пьяным угаром переспавший с ней, а этим мужчиной и был Григорий — отец Николая, и стал ее мужем.

А все произошло случайно: кто‑то из приятелей-собутыльников Григория предложил ему зайти к одной «серой мышке», которая была сиротой, чтобы раздавить бутылку водки. Не часто балуемая мужским вниманием, хотя бы и меркантильного свойства, Алевтина засуетилась, накинула на себя лучшее платье и выставила на стол свои чудные пирожки с черешней. Видно, пирожки Григорию так сильно пришлись по душе, что он, под воздействием алкоголя и хорошего расположения духа, заболтав молодую хозяйку, увел ее в спальную комнату.

Проснувшись ранним утром в объятиях Алевтины, ничего приятного он не ощутил. Однако, взглянув на нежное хрупкое существо с точеной фигуркой, лежащее рядом, сразу вспомнил, что ночью лишил ее девственности, и доказательство, в виде кровавого пятна, тут же обнаружил на белоснежной простыне. Неожиданно в нем вдруг проснулась такая нежность к девушке, на четырнадцать лет моложе его, что он принялся ласкать и покрывать поцелуями ее бархатистую кожу. Девушка проснулась, обвила его шею своими маленькими ручками, и они вновь слились в любовных играх. Только на этот раз, кроме боли,

Алевтина испытала некую дрожь во всем теле и приняла ее за любовь.

Они стали изредка встречаться, и всякий раз все заканчивалось постелью и страстными объятиями. Через пару месяцев она, смущаясь и краснея, объявила о своей беременности. К удивлению приятелей, Григорий не стал долго раздумывать и женился на ней: Алевтина была нежной, преданной, отличной хозяйкой, а кроме того, терпеливой женщиной. Ни для кого не было секретом, что Григорий уже на следующий день после свадьбы, сильно избил Алевтину, а позднее, когда понял, что она никогда никому не пожалуется, стал избивать ее регулярно, вымещая на бедной женщине свои жизненные неурядицы.

Когда маленький Коля подрос, Григорий ни разу не только не запретил сыну садиться за стол, когда кто‑нибудь из его приятелей выпивал у них в доме, а часто сам подзывал его присесть рядом. А это случалось столь часто, что вскоре Николай на равных с взрослыми дядями, даже не морщась, мог влить в свой молодой организм даже полный стакан водки на едином дыхании.

Когда Николаю исполнилось пятнадцать лет, отца постигла участь многих мужчин рода Будалова: Григорий умер от цирроза печени. И после смерти ненавистного мужа, постоянно унижавшего и избивающего ее, Алевтина, словно очнувшись от заколдованного сна, неожиданно расцвела, словно бутон розы в ясную весеннюю пору. У нее появилась куча поклонников, но она, к удивлению всех подруг, более ни с кем не захотела связывать свою жизнь. Имея горький опыт замужества, Алевтина была уверена, что все мужики алкоголики и драчуны.

Всю свою невостребованную чувственность Алевтина перенесла на сына и в какой‑то момент настолько увлеклась в игру с ним в материнскую любовь, что однажды, поддавшись на уговоры сына, выпила с ним добрый бокал портвейна «Агдам», отмечая его пятнадцатилетие. До этого, в последний раз Алевтина выпила лишь на свадьбе, да и то лишь бокал шампанского, когда новоиспеченный муж в пьяном угаре впервые избил ее на следующее утро. С того дня Алевтина поклялась не пить и молчаливо терпела все пьяные выходки своего мужа. Терпела ради единственного сына, единственного близкого человека, в ком души не чаяла.

Выпив с сыном в день его пятнадцатилетия, она не заметила, как ее потянуло на «подвиги», и утром женщина проснулась в объятиях своего любимого сына. Толи в пьяном угаре, то ли подвели плотские фантазии, то ли давнее отсутствие мужской ласки так подействовало на жаждущее любви тело. Но утренние воспоминания о ночи были столь сладострастными, что Алевтина не раздумывая ни секунды, принялась нежно прикасаться пальчиками к бархатистой коже на молодом красивом теле спящего сына. У него была такая нежная кожа, что, лаская ее, она получала такой оргазм, какого у нее никогда не было с покойным мужем.

А Николай, еще не протрезвев до конца, легко поддался ласкам своей матери: его тело еще не успело остыть от ночных нежностей и отлично помнило некоторые моменты их бурной ночи. До этого у него были попытки близости с женщинами и довольно много, но ни с одной из них у него так ничего не получалось: его приятель никак не хотел вставать во всеоружии и помогать ему в его желании. И всякий раз Григорий, пробуждаясь с новой очередной потаскухой, не испытывал ничего кроме омерзения и пустоты, и едва продрав глаза тут же исчезал прочь, чтобы его не стошнило.

Все чаще Николаю казалось, что в том, что его плоть никак не хочет отозваться на его позывы, его собственная вина, но постепенно во всех своих неудачах стал винить женское «отродье», именно так он отзывался обо всех женщинах. И никак не мог понять, что в нем не так, почему его приятель не хочет реагировать на женщин?

Да, иногда он ловил себя на мысли, что его мать — красивая женщина, а ее фигурка столь точеная, что действительно напоминает девичью, и он никак не мог налюбоваться ею. Тем не менее ему и в голову не могло прийти, что у него с матерью может произойти настоящая близость, какая бывает у мужчины и женщины.

После утренних ласк матери, когда он с головой окунулся в них, Николай испытывал разные ощущения: с одной стороны, он вдруг впервые ощутил себя настоящим мужчиной, но, с другой, неожиданно начинал испытывать такой необъяснимый стыд, что в какой‑то момент он неожиданно сорвался и принялся кулаками охаживать бока своей несчастной матери. Бил и не мог понять, почему он испытывает не горечь, не стыд, не вину, а истинное наслаждение: в какой‑то момент он даже ощутил настоящий оргазм, извергнувшись прямо на ее хрупкое тело бурным потоком порока.

Но сама Алевтина его побои расценила как проявление настоящих чувств. Из серии народных сказок типа: бьет, значит любит!

Это было для нее настоящим смятением чувств. Во время его избиения Алевтина тоже несколько раз испытала настоящий оргазм, извергнувшись бурным потоком страстного нектара.

Кровь из носа, синяк под глазом, все тело в синяках, а Алевтина счастливо смеется и на разные лады повторяет, поворачивая ему то одну щеку. То другую:

— Так, милый мой! Еще, любимый! Сильнее! Еще! Еще! Бей меня! Бей!

Ее все еще молодое стройное тело извивалось от страданий и сладострастия, а разбитые губы, не чувствуя боли, продолжали и продолжали расцеловывать все его тело: от макушки до его плоти и его пальцев на ногах.

Наконец, усталость взяла верх, и они провалились в царство Морфея, забывшись в глубоком сне. Когда же Алевтина проснулась, то сына рядом не обнаружила, но воспоминания о пережитой страсти отвлекли от горестных мыслей о том, что тот просто сбежал, и она, быстро прибравшись, наведя чистоту и замазав синяки косметикой, счастливая ушла на работу.

В эту ночь Алевтина поняла, что вся ее жизнь с этого момента будет принадлежать ее любимому сыну! По всей вероятности, она интуитивно ощущала, что эта страсть послана ей, если и не самим Богом, то проведением точно. И эта страсть не продолжится долго: почему‑то она была в этом твердо уверена и потому всякий раз отдавалась своему сыну, как в последний раз.

Но у Николая, когда он протрезвел полностью, возникли совсем другие ощущения. Жалость к себе, ненависть к матери, ненависть ко всем женщинам на земле, желание все крушить, ломать, и при всем при этом его мысли нет–нет да возвращались к прошедшей ночи, вспоминались наиболее страстные моменты. Конечно, он гнал прочь эти мысли, пытаясь вызвать в себе настоящую ненависть к той, которая, как ему казалось, использовала его только лишь для того, чтобы получить удовольствие для самой себя.

Да, он прекрасно понял, какое удовольствие, какую страсть к нему испытывает его мать! Именно эти ощущения и побудили его к избиению: он даже не понял, что ревновал мать к самому себе. Как ни странно, однако, причиняя боль той, которая дала ему жизнь, Николай вдруг почувствовал, что эти ее страдания его возбуждают даже больше, чем непосредственное обладание. И чем больше, чем сильнее он бил мать, тем более сильные ощущения испытывал сам.

— Господи, за что? Почему ТАКОЕ со мною происходит? — вопрошал он, но не получал ответа.

Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда, сбежать, уйти, куда глаза глядят, но разве от себя уйдешь?

— Шлюха! Проститутка! Блядь! — в полном бреду выкрикивал он во весь голос.

Он изо всех сил пытался возненавидеть мать так, чтобы даже в мыслях ему больше не хотелось ее ласк. Но неожиданно для себя самого вся его ненависть перекинулась не на мать, а на всех женщин на земле.

«Они виноваты! Именно от них все беды! Проститутки! Бляди! Ведь ни одна из этих мерзких женщин ни разу не смогла возбудить моего мальчика! Только мать, собственная мать, сделала меня мужчиной! Сдвинула его жизнь с мертвой точки! Но я не могу, не должен жить со своей матерью, как с любовницей! Не могу!!!»

И как только он это понял, то купил по дороге «бухла» и пошел к своим приятелям, где всегда можно было найти и приют, и постель, и бабу под бок. Надравшись до посинения, Николай подхватил какую‑то незнакомую ему пышку и потащил в кровать, по дороге срывая с нее одежду. Потом, едва успев скинуть с себя штаны, он повалил на кровать ничего не понимающую женщину и со всей ненасытностью попытался ворваться в нее до конца, до соприкосновения тел, чтобы лязгнули их тазовые кости. Ему даже показалось, что он сделал это, но, увы, это оказались лишь его пустые фантазии.

Его приятель никак не захотел воплощать эти фантазии в реальность: он просто, как и всегда, не захотел встать. Николай мял и кусал пышные груди, хлопал по упругим ягодицам девицы, но все было тщетно: приятель никак не желал реагировать. Его грубые ласки доставляли ей сильную боль. Девица кричала, пыталась оттолкнуть, но его сильные руки и цепкие пальцы не давали ей даже шевельнуться.

А ему хотелось все больше и больше истязать ее. Ее крики и сопротивление лишь подстегивали его похоть и желание к насилию. Он уже был в полной власти своей похоти, возникшей лишь в его мозгу, и никто и ничто не могло помешать ему.

Вот он сунул плоть между мясистых ягодиц, думая, что это поможет, но в ее пышной попе побывало столько народу, что впору было в нее нырять вперед головой.

— Какая же ты потаскуха! — взревел он и, обхватив девицу за подбородок, ткнул ее лицо к собственной плоти. — Соси, сука! Соси, а то задушу, падла!

И девица спасительно обхватила губами его обмякшую плоть, в надежде, что если она постарается и сумеет доставить ему удовольствие, то он успокоится, перестанет ее бить, истязать, и отпустит ее. Но не тут‑то было: все ее попытки, ласки и прикосновения никак не могли заставить его возбудиться.

А он, продолжая охаживать ее тело кулаками, приговаривал:

— Соси, сучка! Соси!

В какой‑то момент девица, не выдержав побоев, допустила ошибку, которая могла стоить ей жизни: она выкрикнула с отчаянием, сквозь рыдания:

— Да что я могу: он же висит, как тряпочка, и никак не хочет вставать!

— Тряпочка? Ты назвала моего приятеля тряпочкой? Ах, ты проблядь! — мгновенно взревел он и со всей силы вогнал в ее промежность ладонь и начал пальцами терзать ее плоть изнутри.

Девица закричала от боли, и в этот раз на ее крик откликнулся хозяин квартиры. Вбежав в комнату, он, увидев безумные глаза приятеля, догадался, что с ним что‑то не так, и вырвал из его рук несчастную девицу.

— Вали отсюда, пока он тебя вообще не прибил! — крикнул он ей, изо всех сил пытаясь успокоить Николая.

— Я сейчас ментов позову! — рыдая в голос, пригрозила девица, потом быстро подхватила свои тряпки и ринулась к выходу.

Но ей не повезло и в этом: последние ее слова услышал третий собутыльник, вошедший в этот момент в комнату. И не раздумывая ни секунды, отреагировал мощным ударом кулака: сбил девицу с ног. Он не раз страдал от ментовского беспредела и так их возненавидел, что при одном лишь намеке на то, что кто‑то может обратиться к ним за помощью, мгновенно выходил его из себя, и у него сносило башку.

— Ты что сказала, шлюха подзаборная! Ментов она позовет! Да я тебя замочу здесь, шалава мокрожопая! — приговаривал он, без устали опуская на ее тело свои кулаки и пиная по мясистым бедрам.

Он пинал несчастную девицу до тех пор, пока та не потеряла сознание.

Выместив на несчастной свою злость, он, как‑то сразу успокоившись, повернулся к приятелям:

— Чего это с ней? — удивленно спросил он. — Как наскипидаренная под хвостом кобыла бросилась к выходу, угрожая вызвать ментов!

— Не понравилось, как ее Колян трахает! — не вдаваясь в подробности, ответил хозяин квартиры и внимательно взглянул в глаза Николая. — Как ты, Колян?

— Нормально, а что? — он уже тоже пришел в себя и мутным взглядом осмотрелся вокруг, но, увидев голую задницу девицы, истекающую кровью, брезгливо сплюнул И зло бросил: — Ишь, сука гнойная, мокрощелка вонючая, еще будет меня учить, как и кого мне трахать! — спокойно застегнув ширинку, он прямо из горла отпил добрую половину портвейна и проговорил в пустоту: — Пойду я, пожалуй…

Приятели переглянулись и не стали его останавливать…


Николай, оказавшись на улице, неожиданно для себя вдруг подумал, что все время его мысли крутятся около своей матери. Тогда, проснувшись утром после бурной ночи, он ощутил такой стыд, что захотелось сбежать куда глаза глядят, а сейчас, после того как не получил никакого удовольствия от уличной шлюхи, он вдруг понял, что никогда больше не получит удовольствия от тех женщин, которые уже с кем‑то ранее спали. К нему пришло осознание, что ему хочется девственной чистоты, но где ее взять?

И ему вновь захотелось ощутить в своих объятиях ту запретную, но столь желанную, женщину, которая принималась дрожать от собственных к нему прикосновений.

— Неужели я урод какой‑то? — шептал его внутренний голос. — Имею свою мать и получаю от этого такое… — Николай даже не сразу нашел точное определение своим чувствам, — …наслаждение, что кажется, больше никогда ничего подобного уже ни с кем не будет!

Не раздумывая о своих переживаниях и терзаниях, он устремился к той, которая его ждала, к той женщине, которая навсегда останется для него самой чистой и самой непорочной и желанной женщиной.

Не прошло и двух с половиной лет, как его мать в одночасье скончалась. По всей вероятности, ощущения, которые она испытывала от близости с сыном, заглушили те страшные боли, которые она испытывала от рака матки. Алевтина ушла из жизни быстро, тихо и незаметно: как‑то уснула после одной бурной ночи с сыном и более не проснулась. Ушла из жизни спокойной и счастливой.

Потеряв самое дорогое в своей жизни, Николай сорвался, ушел в запой и продолжал вымещать свою злость на всех женщинах, с которыми его сводил случай. Однажды несколько переусердствовал, и женщина едва не скончалась от его побоев, но успела накатать на него заявление в милицию. Если бы не ее фривольный образ жизни: наркотики, пьянство и многочисленные мужики, его бы арестовали сразу, а так дали подписку о невыезде…

Но кто‑то из опытных приятелей посоветовал ему срочно уйти в армию, чтобы не окунуться за решетку. Однако Будалова служба в армии никак не устраивала, и после некоторых раздумий, он решил поступить в Высшую школу милиции. Николай резонно рассудил, что, став сотрудником правоохранительных органов, он сразу перейдет в разряд неприкасаемых. Никто не посмеет смеяться над ним, и он сам сможет командовать и указывать, кому и что делать!

Николаю повезло: в тот год был недобор в Высшей школе милиции и его на экзаменах просто вытянули. Учился он не шатко не валко, с грехом пополам переходя с одного курса на другой.

Нужно заметить, что педагоги, особенно старшего возраста, жалели сироту и довольно часто прощали его слабую подготовку. Они были уверены, что его упрямство, настырность и прямота в суждениях помогут ему в оперативной работе. Никто из них не направил его к психиатру, который легко бы обнаружил в нем сексуальные отклонения.

Тем не менее, как это не может показаться странным, эти педагоги оказались отчасти правы. После получения диплома, несмотря на то, что он оказался единственным, кто не получил звание лейтенанта после окончания учебы, его, младшего лейтенанта, распределили во вновь созданный секретный отдел в Новосибирске. Этот отдел был новым веянием вновь назначенного министра внутренних дел, который пришел из Комитета госбезопасности и был уверен, что создание подобного отдела является очень насущной проблемой времени. Этот отдел должен был заниматься внедрением сотрудников в уголовную среду под легендой.

Нужно заметить, что это нововведение оказалось не такой уж и безрассудной затеей: за недолгое время существования этого спецотдела, им удалось не только раскрыть, но и предотвратить много чудовищных преступлений не только против государственной собственности, но и против личности. За три года работы под прикрытием, Николаю было легко ориентироваться в криминальной среде, и он, втеревшись в доверие к очередному главарю банды, спокойно сдавал его и его окружение с потрохами своим коллегам.

Когда отдел, благодаря следующему министру внутренних дел, расформировали, Николай вернулся в свой родной город уже в чине капитана. Немного проработав участковым, он был приглашен в следственный отдел. Вернувшись в родные пенаты, Николай твердо знал, что он никогда не сможет стать честным сотрудником правоохранительных органов. Будалов уже вкусил прелести двойной жизни, когда можно было безнаказанно творить беззаконие, прикрываясь своим иммунитетом сотрудника милиции. Он без зазрения совести морочил голову своим сослуживцам и всякий раз выпячивал именно свои заслуги перед начальством.

Интуитивно Николай понимал, что ему крайне необходимо обрастать связями, нужными людьми, причем в разных сферах жизни.

Именно в то время случай свел Николая с его однокашником по школе милиции — капитаном Бариновым. Нельзя сказать, что они во время учебы были близкими друзьями, скорее наоборот: «Привет!.. Привет!», однако чувство ностальгии к прекрасным годам учебы как‑то сразу объединило их, даже сблизило. Но Будалов мгновенно ощутил чувство зависти к бывшему однокашнику. Его уважали сослуживцы, он уже был назначен начальником оперативного отдела, да еще и невеста — дочь первого заместителя начальника управления. Как тут не позавидовать?

И Будалов решил внести некоторые поправки в жизнь Баринова. Именно при его участии Елизавета, постоянно подзуживаемая ехидными словами Будалова, и схватилась за пистолет своего жениха.

Именно с подачи Будалова, отец Елизаветы, чтобы прикрыть преступление дочери, предложил раненому Толику женитьбу на ней.

Именно с его подачи, генерал Астахов перевел Баринова с оперативной работы на должность старшего Кума СИЗО. Зачем? Все очень просто: в силу специфики своей оперативной работы, Будалов оброс криминальными связями в том СИЗО, но одно дело, когда ты имеешь контакт с криминальными, пусть и уважаемыми авторитетами, и совсем другое дело, когда ты в близких отношениях с одним из руководителей этого СИЗО.

И когда все его интриги воплотились в жизнь, Николай, как «самый преданный друг», бросился утешать Баринова, и настолько влез ему в душу, что тот даже и не заметил, как попал под его плотное влияние.

Еще больше их сблизил случай, который и подготовил сам Будалов, чтобы еще плотнее связать его судьбу со своей. Через свои криминальные связи он все подстроил так, что Баринову грозило увольнение, и это в лучшем случае, а в худшем — приличный срок.

Якобы случайно узнав о случившейся неприятности с приятелем, Будалов предложил ему свою помощь и, естественно, легко урегулировал инцидент, сдав настоящего виновного зэка, которого сам и уговорил на подставу старшего Кума, пообещав ему уменьшить срок наказания. Свое обещание Николай, конечно же, не думал выполнять, о чем прямо тому и заявил.

Осознав, что он ничего не докажет, этот зэк смирился со своей участью и получил весомый добавок к сроку.

Так Баринов и стал должником Будалова, искренне уверовав в то, что тот помог ему бескорыстно, а потому был готов оказать любое содействие своему «спасителю».


За годы работы под прикрытием у Николая постепенно прошла боль от смерти матери, но ненависть к женскому полу не только осталась, но и превратилась в навязчивую идею. Никак не получая удовольствия от близости с женщиной, в своей голове Будалов все сильнее взращивал мысль, что он сможет получить удовольствие только от молодой и непорочной девушки. Эта мысль стала столь навязчивой, что жужжала в его голове постоянно.

И когда он столкнулся в гастрономе с Валентиной, девушка показалась ему настоящим ангелом чистоты. Она была столь прекрасна, что у него и в мыслях не было сразу затянуть ее в постель: ему просто хотелось познакомиться, пообщаться, даже поухаживать, максимально оттягивая сладострастный момент обладания. Но стоило ей отказать ему, да еще в грубой форме, это моментально задело его ранимую психику. Ему, во что бы то ни стало, было необходимо доказать самому себе, что он еще что‑то может, как мужчина.

И он, во что бы то ни стало, будет обладать этим нежным созданием! И сделает ради этого все возможное и даже невозможное!

Узнав о наличии жениха девушки, Серафиме Понайотове, Будалов навел о нем справки и понял, что жених — это реальная сила, которая может помешать воплощению его собственных амбиций. Они любят друг друга, Серафим бывший вояка из Афганистана, а они же все со снесенной башней и исковерканной психикой! А потому, не долго думая, решил устранить соперника со своего пути…


Автор напоминает, что о том, что произошло далее, уважаемому Читателю уже известно из предыдущего романа «Близнец Бешеного».


Когда Будалов сумел устранить жениха, отправив его за решетку, а потом и воплотил свою мечту в реальность, насытив свою низменную похоть, изнасиловав непорочную Валентину, он неожиданно столкнулся с тем, что никак не мог предположить даже во сне. Несчастная девушка, с огромным трудом пережив страшные истязания Будалова, не выдержала позора, не смогла появиться перед любимым грязной и истоптанной, а потому и покончила с собой, повесившись в собственной ванной. А это никак не входило в планы милицейского оборотня: жених наверняка предпримет все возможное, чтобы отыскать убийцу и отомстить!

А когда имеется хотя бы один шанс из тысячи, что он сможет это сделать, до Будалова дошло, что вся его карьера может рухнуть в одночасье, и он сам может даже оказаться в местах не столь отдаленных. Тогда‑то он и решил расправиться с неугомонным женихом уже чисто физически.

При помощи своего приятеля Баринова, который считал себя его должником, Будалов всеми способами пытался расправиться с Понайотовым прямо в СИЗО, но… видно, сам Бог встал на защиту невиновного, и все попытки двух милицейских оборотней оказались тщетными: они терпели неудачу за неудачей!

Но Будалов не был бы Будаловым, если бы опустил руки и сдался. Любое противодействие воплощению своих замыслов лишь распаляло его амбиции, заставляло придумывать все новые и новые схемы по уничтожению противника, который мог разрушить всю его жизнь.

Будалов отлично понимал, что каждая его неудача приводит к тому, что противник получает новые доказательства того, что в смерти его невесты не все так просто, а потому уже и не мог остановиться.

Понимал Будалов и то, что его соперник, неожиданно получив серьезную поддержку важного криминального Авторитета, все очень усложнил: Вор в законе есть Вор в законе, и с ним не так‑то просто разобраться.

Понимал Будалов и то, что с каждым днем шансов уничтожить опасного жениха, становится все меньше и меньше.

И Будалов решил действовать более решительно и не жалеть ни личных средств, полученных не совсем легальным путем, ни административных ресурсов.

После долгих размышлений, после того как сорвалось направление в нужную ему зону, продажный капитан пришел к выводу, что реальную помощь в уничтожении опасного противника может оказать Кемеровский Винт. К которому, на его счастье, и решил отправить Сему–Поинта Саня Омский, очень уважаемый Авторитет в криминальных кругах.

Кемеровский Винт настолько увяз в опасных связях с его приятелем Бариновым, что он сделает все возможное и невозможное, чтобы об этих связях не стало известно в криминальных кругах. Как говорится, он повязан с Бариновым столь плотно, что без мыла не соскочит.

При любой попытке соскочить, можно будет шепнуть кому надо, и его замочат свои же люди: криминальный мир не прощает предательства, тем более если оно завязано на связях с ментами. Приговор моментально выносится и приводится в исполнение незамедлительно! То есть Кемеровский Винт связан с Бариновым самой прочной цепью: страхом собственной смерти, а это самая сильная гарантия, что он пойдет на все, чтобы остаться в живых.

Придя к такому выводу, Будалов позвонил Баринову:

— Да, майор Баринов! — сразу отозвался тот.

— Привет, майор, нужно повидаться! — сухо проговорил Будалов.

— Где и когда?

— Сегодня, в семь вечера, на нейтральной территории, — коротко бросил капитан и положил трубку.

Под «нейтральной территорией» подразумевался ресторан «Поплавок», точнее отдельное помещение, специально выделенное для тех, кто не только желает уединиться, но и хочет быть уверенным, что им никто не помешает.

У Будалова были хорошие отношения с директором ресторана, и у него не было проблем, чтобы занять этот уютный зальчик в любое время, но сегодня была пятница и зальчик могла зарезервировать какая‑нибудь влюбленная пара, а потому капитан решил подстраховаться и позвонил директору ресторана, Спартаку Нинидзе:

— Приветствую тебя, генацвале! — вежливо проговорил он, услышав характерное:

— Слюшаю вас!

Он тихо бросил:

— Это я, дружище!

— О, Николя, рад слышать тебя, друг! Какими судьбами? — радушно воскликнул тот.

— Сегодня, в семь вечера, мне нужна твоя VIP- каюта!

— Один будешь или как? — голос директора сразу стал деловым.

— Или как!

— Накрывать по полной?

— Конечно!

— Не обижайся, друг, но могу я поинтересоваться, надолго ли думаете зависнуть в моем заведении?

— Ай, Спартак, ты в своем репертуаре, — рассмеялся Будалов. — Я отлично помню, что в пятницу твой ресторан загружен под завязку, а потому не буду слишком злоупотреблять твоим гостеприимством: час, от силы, два, и мы разбежимся! — заверил Николай.

— Ты же знаешь, Николай, что ты всегда самый важный гость в моем заведении! — радостно воскликнул хозяин ресторана.

Он явно обрадовался тому, что ему не придется ломать голову, куда усаживать тех, кто заранее зарезервировал VIP–каюту.

Ровно в семь вечера Баринов постучал в дверь VIP–каюты и, не дождавшись ответа, открыл дверь: Будалова еще не было, но огромный стол, накрытый на двух персон, ломился от изобилия. Сергей Иванович вошел, присел слева от входа и приготовился терпеливо ждать: Будалов обычно опаздывал на тридцать, а то и сорок минут. Но в этот раз он вошел через минуту после Баринова.

— Привет, дружище! — сказал он и присел напротив.

— Что‑то случилось? — сразу нахмурился Баринов: он привык к тому, что хорошее настроение Будалова может означать совсем другое.

— С чего ты взял, дружище? — радушно спросил Николай.

— Показалось!

— Креститься нужно, когда кажется! Давай разливай, а то водка остынет!

Когда они молча выпили, плотно закусили, капитан тихо проговорил:

— Я тут подумал на досуге над твоими предложениями и решил его поддержать!

— О чем ты? — не понял Баринов.

— Нужно по полной программе использовать твоего Кемеровского Винта…

— По полной? Это как?

— Он должен убрать нашего подопечного, но убрать так,чтобы все выглядело, как несчастный случай!

— Легко сказать… — уныло протянул майор.

— Но в чем здесь трудности, когда есть нужные и весомые аргументы! — ухмыльнулся Будалов.

— Какие еще аргументы? — снова не понял майор.

— А вот какие! — Будалов вытащил из внутреннего кармана пиджака увесистую пачку сторублевых банкнот. — Здесь — десять тысяч!..

— Что ж, аргументы действительно нужные и весомые! — согласился Баринов и быстро смахнул пачку, сунув ее себе в карман…


И снова над нашим Героем сгустились тучи: враги не дремлют и придумывают все новые и новые козни, чтобы уничтожить нашего Героя…


(обратно)

Главка 21 4–й сон Семы–Поинта — «ЕГО ЛЮБОВЬ»


А Сема–Поинт ни о каких врагах в этот момент и не думал: удобно устроившись на второй полке, он уткнулся головой в свой баул и быстро «улетел» в не очень далекое прошлое. В то прошлое, когда он был самым счастливым человеком на земле…


Серафим только что вернулся к своей любимой из Афганистана ЖИВЫМ! Да, раненым, но ЖИВЫМ и вполне ЗДОРОВЫМ! Каждый день на войне Сема думал о ней, мечтал о том, как они будут счастливы и какими красивыми детьми они обзаведутся. Серафим всерьез думал о мальчике и девочке. Он очень хотел, чтобы девочка была похожа на его любимую Валечку, и даже назвать ее хотел похожеВалерия, Лера, Лерочка! А сын должен был стать точной его копией, а имя для него он придумал самое, что ни на есть русскоеСвятослав! Святослав Серафимович! Звучит?

В тот день Валечка встречала его в аэропорту. Он специально не сообщил ей точную дату прилета, хотя и знал ее, но ему так хотелось сделать любимой сюрприз:

«Прилетает, приобретает самый большой букет ее любимых алых роз, ловит частника на розовом лимузине, подъезжает к ее окнам и начинает сигналить до тех пор, пока Валечка не выглянет в окно. Выглянет, чтобы обнаружить под своими окнами роскошный розовый лимузин и с удивлением спросить:

— К кому приехала эта роскошная машина? Что за принцесса, ради которой приехал какой‑то человек, словно принц на бригантине с розовыми парусами?

И тут он выходит в белоснежном костюме с огромным букетом алых роз и говорит ей:

— Любимая Валечка, я приехал за тобой!..»

Он столько раз рисовал эту картину в своих мечтах, что когда он вышел из самолета и увидел, как по летному полю к нему, словно на крыльях, в роскошном голубом платье, развевающемся на ветру, бежала его Валечка, на глазах которой застыли слезы счастья, он моментально забыл обо всем. О розовом лимузине, о белоснежном костюме, даже об алых розах. Он даже забыл о том, что на нем потертая гимнастерка, хоть и украшенная двумя орденами и медалью «За боевые заслуги», и видавшие виды кроссовки. Отбросив свой огромный рюкзак в сторону, Серафим бросился к ней навстречу. Он бежал так быстро, что казалось, обгонял даже ветер. И все равно ему казалось, что расстояние между ними сокращалось столь медленно, словно все происходило в замедленном кино.

Десять метров, пять метров, два мета, метр и… они столкнулись, Серафим подхватил ее на руки и закружил, закружил ее под звуки вальса, который звучал у обоих в груди.

Это была столь умилительная картина, что все прилетевшие с ним пассажиры, а среди них были и военные, застыли в восхищении и вдруг зааплодировали им, словно зарубежным звездам эстрады.

— Как? Почему? Откуда?продолжая кружить Валечку, кричал Серафим, стараясь перекричать шум взлетающего самолета.

— Не понимаю! — смеясь, отвечала она. — О чем ты спрашиваешь меня?

— Я же не написал, когда прилечу!

— Да, не написал,кивнула девушка, и ее глаза были залиты счастьем и радостью.

— Тогда как ты узнала? Угадала, что ли? — удивился Серафим.

— Нет, я каждый день приходила сюда в течение двух недель: меня уже знают все смены аэропорта и потому пустили на летное поле…

— Милая, родная моя, как же я люблю тебя!он нежно прикоснулся к ее губам и тихо прошептал:Дочка будет похожа на тебя, и звать ее будут Валерией!

— Согласна!радостно воскликнула Валечка.

— А сын… — начал он, но она перебила его:

— А сын должен быть точной твоей копией и имя ему будет Святослав!

— Откуда ты знаешь? — удивился Серафим.

— Ты мне сам сказал!

— Когда?

— Во сне, милый…

— Согласен! — воскликнул он и в тот момент он был уверен, что все ими задуманное воплотится в жизнь…

— Сема, твой рюкзак! — проговорил кто‑то за их спиной.

Он повернулся и увидел завистливый взгляд Васо, на его груди красовался орден Красного Знамени.

— Познакомься, Валечка, это Васо, мой друг, однополчанин и человек, который вынес меня с поля боя и этим…

— Перестань, командир! — смутился Васо. — Если бы я раньше видел эту красавицу, то я десять раз бы вынес тебя с поля и лучше сам закрыл тебя от пули!в чисто грузинском стиле начал Васо: казалось, что сейчас он произнесет тост.

— Спасибо вам, Васо! — тихо проговорила Валечка и на ее глаза навернулись слезы.

— Вай, зачем на таких красивых глазах эти слезы! Все хорошо, Валечка! — И закричал во весь голос, подкидывая вверх свою выцветшую пилотку: — Мы вернулись живые!

— Вы с нами, Васо?спросила Валечка.

— Нет, счастливые мои! У меня рейс на Тбилиси через полчаса: на земле моей Грузии ждет меня моя красавица–Тамара! — он крепко обнял их обоих и поспешил в сторону транзитного выхода.

Но вдруг остановился, махнул рукой, залез в свой рюкзак и вытащил из него бутылку шампанского:

— Вы такие счастливые, что мне захотелось поднять шампанского в вашу честь! — выкрикнул он, и пробка вылетела из бутылки…

— Пути не будет!проговорил какой‑то седовласый мужчина.

— Отец, не нужно верить в глупые приметы! — воскликнул Васо и протянул Валентине бутылку.

— А как же твоей невесте? — рассмеялась Валентина.

— Моей любимой Тамаре я подарю всю Грузию! — ответил Васо…


Даже во сне сердце Серафима больно заныло: Васо погиб через две недели после их расставания в аэропорту, в автомобильной катастрофе: о его гибели сообщили его родители, а вскоре ушла из жизни и его любимая Валечка…

Вот и не верь в народные приметы!

Боже, как же несправедлива жизнь!!!


(обратно)

Глава 22 КОНЕЦ ЭТАПА


К удивлению всех опытных зэков, не раз прошедших настоящие испытания во время этапирования к месту назначения, прошло более четырех суток и состав, который тащил их вагон к месту назначения, прибыл, наконец, в оренбургские степи.

Дело в том, что, как правило, подобные этапы, на такие долгие расстояния, как, к примеру, из Сибири в Оренбургскую область, словно специально, шли самым неудобным маршрутом, причем обязательным транзитом через Москву, то есть путь проходил почти через всю страну. Такие этапы, хотя бы раз, останавливались в одной из пересыльных тюрем, из тех, что встречаются по пути следования. И обычно такой тюрьмой становилась Владимирская тюрьма.


Автор, на правах осужденного прошедший Владимирскую тюрьму в качестве пересыльной, хочет немного рассказать об этой тюрьме.

В те времена, которые описываются в данном романе, Владимирская тюрьма славилась настоящим беспределом, как со стороны ментов, так и со стороны отбывающих там срок местных уголовников. И всем заключенным, переночевавшим одну или две ночи на Владимирской пересылке, оказывалось вполне достаточно, чтобы не только не поминать эту тюрьму добрым словом из‑за отношения к ним конвоя и местных уголовников, но еще и расстаться в ней со своими вещами, повезет еще, если не со всеми.

Когда грабят менты, с этим зэки еще могли как‑то смириться: где найдешь управу на представителей власти, тем более во время этапирования? Но когда оборзевшие местные уголовники насильно отбирают у этапников вещи, продукты, одежду, это не лезло ни в какие ворота. И очень часто приходилось разбираться по воровским понятиям. И в таких случаях обычно везет тем этапам, где среди них присутствует какой‑нибудь уважаемый представитель элиты криминальной среды: Положенец, а еще лучше — Вор в законе. Однако и они не всегда могут оказать помощь пострадавшим от беспредела.

К примеру, такому третейскому судье приходится закрывать глаза на то, когда местные осужденные, правдой или неправдой, кого‑то, из вновь прибывших зэков с этапа, смогли уболтать и заставить поиграть в карты. Тот садится играть, как бы от скуки, на первых раздачах ему дают немного выиграть, вовлекая и возбуждая в нем азарт, а потом, естественно, его раздевают до последней нитки.

В подобных случаях никто и по понятиям не сможет ничего предъявить тем, кто обобрал простых зэков–лохов — и главным аргументом являлся: «насильно никто его не заставлял в карты играть!» И что на это можно возразить? Ничего!

Не правда ли, ситуация сильно напоминает обыкновенный лохотрон?


Нашему герою повезло: этап, которым он был отправлен, попал под так называемую «зеленую волну» и, нигде не останавливаясь, проследовал до самого конечного пункта назначения без единой остановки в местных пересыльных тюрьмах. То есть до самого Оренбурга, а потом их вагон продержали в тупиковой ветке несколько часов, подцепили к другому тепловозу, похожему на «кукушку», и медленно дотащили до Новотроицка, где их уже ожидал конвой из двух «воронков». Один «воронок» приехал за Филимоном, которого этапировали для проведения с ним следственных действий в одной из местных тюрем, во второй загрузили одиннадцать оставшихся осужденных.

Когда выкрикнули фамилию Филимона, он быстро подхватил свой рюкзак и повернулся к Семе–Поинту:

— Ну, что, землячок, добрались наконец и вроде бы без потерь! — А потом, через небольшую паузу, неуверенно добавил: — Во всяком случае, пока…


Позднее, вспоминая эти его слова, Сема–Поинт понял, что они оказались пророческими именно в отношении самого Филимона…


Филимон радушно улыбнулся и еще раз добавил, на этот раз вполне уверенно:

— Думаю, что у тебя все будет нормалек!

— Не сомневайся, дружище: твоими молитвами! Как‑нибудь прорвемся!

Сема–Поинт быстро осмотрелся и, воспользовавшись секундным отвлечением начальника конвоя, протянул Филимону руку для прощания, а когда тот ответил на его рукопожатие, быстро сунул в его ладонь одну из пятидесятирублевых купюр, скоммунизденных во время шмона.

— Это тебе на дорожку! — шепотом проговорил он, и дружески похлопал его по плечу.

При этом Сема–Поинт неожиданно ощутил такую тоску, словно предчувствуя какую‑то непоправимую боль потери близкого человека.

— Может, не стоит: на новом месте «бабки» тебе могут больше пригодиться, — попытался возразить Филимон.

— Я себя тоже не обидел! — Сема–Поинт, стараясь отвлечься от грустных мыслей, хитро подмигнул ему, выразительно похлопал рукой по карману.

— Ну, ты и жучара, дружище! — рассмеялся Филимон, после чего крепко обнял его за плечи и с грустью прошептал» — Хороший ты пацан: очень не хочется затеряться в этом дурацком мире…

В его голосе тоже ощутилась такая тоска, что у Семы–Поинта защемило сердце.

А мы и не потеряемся, — не очень уверенно проговорил он. — Это скала со скалой может встретиться лишь при землетрясении, а человек, если захочет, может встретиться в любой момент!..

— Хорошо бы! — словно прощаясь, с тоскливой грустью проговорил Филимон и медленно направился к выходу.

Его сгорбленная поникшая фигура так и врезалась в память Семы–Поинта. В тот момент его мозг, словно предвидя трагедию, заострил на этом уходе Филимона его внимание.


Забегая вперед, нужно сказать, что Филимон, как и сам Сема–Поинт, словно действительно предчувствовал что‑то. Буквально через два часа после того, как Филимона поселили в камеру следственного изолятора, его живот неожиданно так нестерпимо скрутило, что дежурный по продолу вызвал тюремного врача, совсем еще молодого терапевта. Тот, не разобравшись в диагнозе, сделал обезболивающий укол, но дикие боли продолжились, и молодой доктор обратился за помощью к своему наставнику по институту.

На его счастье, старый хирург дежурил в тот момент и сразу же приехал в СИЗО. Едва ощупав несчастного Филимона, он сразу приказал везти его в операционную палату своей больницы. А потом повернулся к своему молодому коллеге:

— К сожалению, плохо я тебя учил, Сергей Павлович, у твоего подопечного — прободная язва желудка! Не определить ее при таких острых показаниях… — старый доктор поморщился и развел руками: — Можно, конечно, надеяться на чудо, но… — с огорчением покачал головой, — время, кажется, уже упущено…

— Упущено? Но учитель, я же все делал, как вы учили! — чуть не плача воскликнул тот.

— Все, кроме одного, — вздохнул старый доктор.

— И что же? — с болью воскликнул молодой.

— Вы, Сергей Павлович, пропустили такой момент, как резкое повышение температуры, а через некоторое время — такое же резкое снижение температуры, а это о чем должно было сказать вам? — спросил старый доктор.

— Господи, о перитоните! — обреченно выдавил Сергей Павлович, и шепотом добавил: — Как все глупо…

— Да, молодой человек, все это говорило о перитоните, а потом была еще одна подсказка: резкое снижение температуры и вроде бы резкое улучшение состояния больного. Сам организм больного прямо сказал нам, медикам, что больной просто устал бороться, и иммунная система дала сбой!

— И что теперь мне делать, учитель? — его руки тряслись от волнения и переживания.

— Вам, Сергей Павлович, теперь остается только одно: молить Бога, чтобы несчастный дожил до операционного стола!

— А потом?

— А потом все в руках у Всевышнего…


Филимон не только дожил до операции, но даже и прожил еще два часа после нее, и пятьдесят рублей, всунутых Семой–Поинтом, помогали ему избавляться от болей до самой своей кончины. И он до самого последнего вздоха поминал своего подопечного добрым словом. Дело в том, что за эти деньги он сумел не только приобрести несколько ампул морфия, но в какой‑то момент уговорил сестричку, которая дежурила у его кровати, взять себе оставшуюся сумму, а взамен попросил дать ему листок бумаги, ручку и конверт. Быстро набросав небольшой текст, он сложил листок в конверт, написал на нем адрес и попросил сестричку отправить его по почте. Чуть пококетничав, девушка согласилась, взяла конверт в руки.

Больной счастливо улыбнулся, крепко пожал ее руку и тут же замер в неподвижности. Медсестра быстро наклонилась к нему, попыталась нащупать на его шее пульс, но тот не прощупывался: Филимон скончался тихо и мирно, а на его лице так и застыла блаженная улыбка полного покоя.

Медсестра прочитала адрес на конверте и тут же вздрогнула: это был адрес колонии, в которой дежурным доктором работал ее жених…

Обещаю, что твое письмо дойдет до адресата уже сегодня! — словно клятву произнесла девушка…


Когда вновь прибывших загнали в «воронок», мотор натужно заурчал, и машина двинулась вперед, один из бывалых зэков, не очень уверенно заметил:

— Кажется, нас на «четверку» везут…

Сидящий с ним пожилой мужичок с двумя золотыми фиксами мягко возразил:

— Не–е-е, на «четверке» я был с пятилетку назад, на нее дорога совсем в другую сторону ведет, скорее всего, нас на «двойку» закинут, — добавил он уверенным голосом, потом глубоко вздохнул и недовольно покачал головой, но ничего не сказал.

— И как там, на «двойке», жить‑то можно? — спросил первый, сразу согласившись с его мнением.

— Жить везде можно, — многозначительно произнес собеседник: — Важно — как жить?

— И все‑таки ты скажи, какая жисть‑то на этой «двойке»? — не отставал первый. — Есть ли работа? Не морозят менты, не борзеют понапрасну?

— Насколько я помню, как‑то мне говорил мой землячок, отпарившись на «двойке» целую семилетку от звонка до звонка, менты там хоть и не морозят, да командировка‑то очень полуголодная…

— Что, работы нет?

— Работа‑то есть, да народу много: вот на всех и не хватает… — пояснил мужик с фиксами.

— И что за работа?

— Мебель для предприятий стряпают, да небольшая швейка имеется: джинсы рабочие строчат.

— А менты как, не борзеют? — повторил он свой вопрос.

— По–разному слышал… — осторожно заметил тот. — Раньше‑то эта зона общего режима была, а когда ее вдруг перевели на строгий, а ментов не заменили, много чего те натворили. Ведь разница большая между режимами‑то, а значит, и подход к спецконтингенту должон быть разный: если раньше они «пионеров» охраняли — одно, а потом бывалые люди пришли, а это совсем другое! Разве можно их равнять‑то под одну гребенку и спрашивать одинаково? Раньше мент гаркнет во глотку и «пионеры» только что в штаны не накладывают, а на строгаче не забалуешь: могут и в ответку получить такое, что мало не покажется! Слышал я, что едва–едва до серьезной бузы на «двойке» не дошло: заместителю по режиму пикой бок проткнули, а его помощнику полголовы топором снесли. Из самой Москвы приезжали разбираться! Хозяина заменили, Кума старшего скинули, даже замполиту по шапке дали… С большим трудом выправили положение‑то, а ты говоришь беспредел… Беспредел беспределу рознь! — он вдруг поморщился от боли в спине и, тихо охнув, добавил: — Ох, грехи наши тяжкие…


В зону их привезли, когда уже стемнело. Начальник конвоя не стал заморачивать голову себе и своим подчиненным и легко договорился с ДПНКа — дежурным помощником начальника колонии — майором Загоруйко, чтобы автозак пропустили прямо в зону.

Майор, старый больной мужичок, отбывающий на этой зоне последние полгода до пенсии, особо не сопротивлялся: пятница подходила к концу, а его дежурство заканчивалось утром. Вот и скинул всю работу по приему нового этапа на своего сменщика: все равно до понедельника вновь прибывшие осужденные будут париться в карантинном бараке, зато он в выходные на рыбалку успеет смотаться.

Быстро пробежавшись по личным делам вновь прибывших осужденных, и не найдя в них тех, кто прибыл с «красной полосой», майор передал личные дела врачу колонии.


Автор хочет пояснить, что «красная полоса» на личном деле осужденного означает, что ее владелец либо склонен к побегу — СКП, либо склонен к симуляции — СКС, а те, у кого стояли две красные полосы, означали склонность к суициду или и того хуже: обладает специальными навыками самообороны и нападения. И ко всем тем, кто имел такие отметки, было особое внимание. Они сразу же попадали под строгий круглосуточный надзор, а тех, кто имел две полосы, проверяли ежечасно, а осужденных с навыками в боевых искусствах обязаны были сопровождать не менее трех конвоиров.

Необходимо заметить, что это столь сильно осложняло жизнь осужденных на зоне, что многие быстро «исправлялись» и всеми правдами и неправдами старались добиться отмены подобных отметок.


После того как моложавый, стройный доктор колонии, жених медсестры, на руках которой скончался Филимон, не нашел среди вновь прибывшего этапа инфекционных больных, он зашел в кузов «Черной Маруси» и обратился к новеньким:

— Больные или травмированные есть? — спросил доктор скорее для проформы.

Никто не отозвался, и тот вернул дела ДПНКа:

— Моя миссия закончена, — хитро улыбнулся он и сразу же пошел прочь.

— Счастливчик, — вздохнул майор, взглянул на стопку дел, потом на своего помощника и решительно произнес: — Выводи вновь прибывших на свет божий!..

И как только вновь прибывших зэков построили перед ним, ДПНКа устало произнес:

— Вы прибыли для отбывания срока в ИТУ-2 Оренбургской области. Кому посчастливится, тот получит работу, а кто‑то будет просто лапу сосать! А ты, мужик, не криви губы‑то: я тебя сюда не звал! Так что, если кто‑то недоволен, то свое недовольство можете сунуть себе, знаете куда! — безо всякой злобы привычно закончил пожилой майор…

При первом же взгляде на территорию колонии при выходе из «воронка», зэки могли сразу заметить, что колония уже успела перейти на локальные зоны.


Автор обязан пояснить, что понятие «локальная зона», «локальный участок» или «локалка» появилось где‑то в начале восьмидесятых годов. И постепенно почти все колонии, за исключением лесных, где «локальные зоны» входили в противоречие с выводом бригад на делянки.

Каждый отряд, каждое строение в колонии, где «локальные зоны» прижились — все были огорожены высокими металлическими заборами. Столовая, банно–прачечный комплекс, клуб, библиотека, бытовые мастерские, и даже административный корпус, все они были огорожены прочными заборами, и у каждого локального участка имелся собственный проход и свой дежурный «локальщик», который и пропускал на подотчетную ему территорию по специальным пропускам, выданным руководством колонии.

И эти пропуска, особенно в первое время появления локальных участков, являлись вожделенной мечтой любого зэка. Это было особой привилегией, которой пользовались доверенные осужденные.

Автор вспоминает, что когда он получил от замполита разрешение на получение такого пропуска на правах заведующего клубом, то выточил специальную фанерку, попросил замполита написать на ней текст разрешения и расписаться. После чего залил эту фанеру полиэфирной смолой и соорудил к ней самодельную булавку, которой и прикреплял пропуск на грудь, чуть ниже бирки, на которой были указаны ФИО, отряд и номер бригады.

Буквально через неделю вся блатная элита колонии обзавелась подобными пропусками! Так что можно сказать, что ваш покорный слуга был первым, кто придумал VIP–пропуска…

Это была свобода передвижения по всей колонии без ограничений!

Особо нужно заметить, что между теми, кто имел право выдавать такие пропуска: старший Кум, заместитель начальника по режиму, начальник спецчасти и замполит, шло настоящее противостояние, доходящее до абсурда.

К примеру: разозлился чем‑то старший Кум на заместителя по режиму и заблокирует его пропуска для свободного передвижения по территории колонии. А, как правило, сами локальщики находились в подчинении именно Кума. Волей не волей, а приходилось изгою идти на поклон: чтобы дело не страдало. И так до следующего столкновения.

Но была и элита среди осужденных, которая в подобных пропусках не нуждалась. К ней относился старший нарядчик колонии, дневальный штаба, шеф–повар, иногда заведующий клубом, художник колонии, заведующий библиотекой, начальник пожарной части, завхозы отрядов и, негласно, дневальный старшего Кума. Их все знали в лицо и пропускали безоговорочно.


Несмотря на имеющиеся в колонии локальные зоны, ограничивающие свободу передвижения заключенных по территории колонии, новый этап встречали с десяток зэков.

Судя по чистой одежде и начищенным сапогам, это как раз и была своеобразная элита колонии: старший нарядчик, завхозы, «кумовские» и те, кто имел особый статус в колонии.

Старший нарядчик выделялся и более дорогим костюмом и белым шарфиком, небрежно наброшенным на шею, и даже офицерскими сапогами, в которые можно было смотреться, как в зеркало. Быстро осмотрев вновь прибывших, он поморщился: то ли приходил, чтобы знакомых встретить, то ли внешний вид новеньких не понравился, он тут же удалился, сопровождаемый двумя своими помощниками — «шестерками».

ДПНКа тщательно сверил каждого из новеньких по обычным данным и по фотографиям из личного дела, потом приказал старшему прапорщику с помощниками произвести шмон этапа, после чего снова взглянул на личные дела новеньких, потом снова на старшего прапорщика, ему явно не хотелось заниматься вновь прибывшими зэками в свой предвыходной день. А кому такое захочется?

И майор обратился к старшему прапорщику:

— Вот что, Прокопьевич, отправь‑ка ты их в карантинный барак, пусть до понедельника яйца свои там погреют, а у меня еще дела есть на промзоне, — он вспомнил, что там его ждет уникальный нож мастера.

ДПНКа повернулся и быстро направился в сторону проходной на промышленную зону.

После того как майор ушел, доверив заниматься с новым этапом старшему прапорщику, новеньких окружили встречающие зэки из местной элиты: по всей видимости, с оставшимися представителями администрации они не очень‑то и считались. А те, в свою очередь, делали вид, что они ничего не замечают.

Худой мужчина лет сорока, с землистого цвета лицом и многочисленными наколками на руках, спросил, обращаясь к этапу:

— Пензенские есть?

— Ну, я из Пензы, — угрюмо отозвался молодой парень лет тридцати.

— По какой ходке пришел? — продолжил расспрашивать тот.

— По третьей, а что? — парень отвечал неохотно, ему явно не нравились расспросы незнакомца.

— По каким статьям чалился ранее? — не унимался старожил.

— Кражи и грабеж, а что?

— С кем дружбу водил?

— С Костей–Уралом, с Толиком–Косьяном, с Рыжим Сынком… — перечисляя, парень выпаливал имена с гордостью: мол, не того ты проверяешь.

— Значит, и Сеньку–Трака знаешь? — как бы между прочим, поинтересовался мужик.

— Слушай, земляк, — понизил вдруг голос парень и склонился прямо к лицу пытливого мужика. — А ты, случаем, не цветной? — в лоб спросил он.

— Чего ты буравишь? — с пол–оборота завелся тот.

— А то, что Сенька–Трак уже с год, как с Богом общается! Так что ты, мужик, очень гнилую пробивку используешь! — его глаза смотрели недобро.

— Не держи зла, земляк, — тут же миролюбиво заговорил тот. — Должен понимать, что не всем доверять можно.

— Не всем, и я согласен, но и встречать сразу в штыки любого не стоит: мало ли на кого наткнешься? Понапрасну прикрылся именем — ответ держать будешь: я так понимаю, — парень несколько смягчился.

— Как кличут‑то?

— Чижом меня нарекли!

— Господи, Чижик? — всплеснул тот руками. — Слышал о тебе много чего славного. А меня люди прозвали Васькой Карданом! — он протянул руку земляку.

— Васька Кардан? — удивился парень. — А я слышал, что тебя менты завалили года два тому назад…

— Слухи о моей смерти оказались преждевременными! — он подмигнул.

И только после этого Чижик ответил на его рукопожатие.

— На распределении просись в четвертый отряд, на нас швейка лежит, — шепнул Васька Кардан.

— А ты кто, завхозом там, что ли? — настороженно спросил Чижик.

— Нет, я просто так: погулять вышел, — тот хитро подмигнул, потом достал из кармана пачку чая. — Чифирем побалуйтесь в карантинке, а завтра я еще навещу: подгоню что‑нибудь вкусненькое…


Подобные вопросы и проверки всегда сопровождали всех вновь прибывших с этапа на любой зоне. Вопросами закидывают со всех сторон, и очень редко, кому из новеньких эти вопросы приносят радость.

Зэки, прибывшие с этим этапом, стояли отдельной кучкой и хмуро поглядывали на старожилов, не очень охотно и односложно отвечая на их вопросы.

Сема–Поинт и Семеон стояли хотя и рядом, но чуть обособленно от остальных. Как ни странно, но к ним никто не обратился с вопросом и даже не смотрел в их сторону, словно их вовсе и не было. То ли они обладали маловыразительными фигурами, а потому не внушали уважения, то ли не решались заговорить с теми, кто стоял отдельно от остальных: вдруг что‑то не так с их ориентацией?

Никто из встречавших зэков не догадывался, что Сема–Поинт специально сделал так, чтобы они с приятелем исчезли на время из поля внимания встречавших.

Тем не менее Сема–Поинт заметил быстрый и цепкий взгляд одного невзрачного мужичка лет тридцати пяти. Худющий, как глиста, с кожей, покрытой сплошь угрями и чирьями, он тоже стоял в стороне от остальных и даже не пытался принять участие в знакомстве с новенькими. Он столь явно выказывал свое безразличие, что это сразу бросалось в глаза. Свой быстрый оценивающий и цепкий взгляд он бросил на Сему–Поинта и на Семеона.

Причем это было его второе проявление к ним внимания. В первый раз он среагировал на них, когда они показались в дверях «воронка». Почему‑то на его лице появилась некоторая растерянность.

Скользнув по их лицам во второй раз, он неожиданно наткнулся на пронизывающий взгляд Семы–Поинта и тут же, словно ощутив опасность, отвел глаза в сторону.

Сема–Поинт шепотом спросил Семеона, кивнув в сторону тощего мужичка:

— Ты знаешь эту мерзкую и очень гнусную рожу? — и даже брезгливо передернул плечами.

— Впервые вижу, — так же шепотом ответил Семеон.

Хотя они и старались общаться незаметно, угрястый мужик оказался глазастым: заметил, что говорят о нем, и это явно насторожило его. Он тут же повернулся и медленно зашагал в сторону какого‑то жилого барака.

— Мне кажется, что это первая нас пробивка, — задумчиво проговорил Сема–Поинт.

— А мне кажется, что я догадываюсь не только, кто его послал, но и кто он, — хитро прищурился Семеон.

— Вот как? И кто же?

— Мне описывали портрет этого слизняка, и ты правильно дал ему определение: гнусная рожа…

— Пашка–Гнус! — догадливо воскликнул Сема-Поинт.

— Точно! — кивнул Семеон, — такое впечатление, что просто срисовали для меня его портрет!..

— Что ж, должен заметить, что первый контакт прошел достаточно удачно! — констатировал Сема- Поинт.

— Да, этот слизняк в полной прострации, такое впечатление, что он даже испугался, — предположил Семеон, — интересно, что он Винту скажет…

— Не уверен на все сто, но мне кажется, что уже сегодня нам станет известно о том, что этот Гнус скажет своему хозяину… — задумчиво проговорил Сема–Поинт.

— А мы достойно подготовимся к встрече! — подхватил Семеон и у него даже глаза заблестели.

— Не гони волну, приятель! — осадил его Сема-Поинт. — Вполне возможно, что к нам захотят сначала присмотреться…

Сема–Поинт не мог сказать Семеону, что в глазах Пашки–Гнуса он прочел не испуг, а неуверенность: он явно не знал, что ему делать. А значит, он не станет торопиться и предпринимать активных действий, а просто присмотрится, чтобы определить, кто из них Сема–Поинт. Вполне возможно, это не первый этап, который встречает Пашка–Гнус: наверняка им уже был допущен какой‑то прокол, за который ему и намылил холку Кемеровский Винт.

Прав он или нет, а Сема–Поинт решил особо не напрягаться, но и совсем не расслабляться.

Вскоре вновь прибывший этап привели в карантинный барак, где их встретил завхоз карантинки: высокий стройный парень лет тридцати. У него, несмотря на правила содержания осужденных, черные волосы были несколько длиннее положенных. Тщательно отутюженная черная роба, еле уловимый запах дорого мыла и хорошо выбритые щеки говорили о его чистоплотности и финансовых возможностях.

Внимательно осмотрев новеньких, он чуть дольше задержался на лицах Семы–Поинта и Семеона:

— Братья, что ли? — удивился завхоз.

— Ага, братья–разбойники! — весело ответил Семеон.

— Мы даже не родственники, — вставил Сема- Поинт.

Он выразительно пожал плечами, как бы говоря: «Такое бывает!»

— Ну–ну! — завхоз вдруг радушно улыбнулся. — Привет, земляки! Все меня кличут Тимкой–Бесом. Я — завхоз карантинки, а в понедельник вы придете ко мне на склад получать вещи: одежду, матрасы, подушки, постель! Вас — едва ли не втрое меньше, чем мест в карантинке, а потому сами решайте, на каких шконках вам спать! Вопросы?

— Так мы что, до понедельника будем здесь париться? — спросил кто‑то. — И выходить в зону нельзя?

— Точно так: гулять и курить можно только в пределах локального участка!

Тимка–Бес все говорил и отвечал на вопросы спокойно: просто ставил в известность.

— А питаться как будем? — поинтересовался Семеон.

— Питание будет доставляться прямо сюда, в том числе и горячие блюда. Сегодня ужин уже закончился, поэтому позднее получите его сухим пайком: по пайке хлеба, по банке кильки в томате на двоих, по порции сахара и пачку чая на всех. Кто объединится для чифиря, возьмете у меня «машинку» и пол- литровую банку. Мой совет, если у кого‑то имеется собственная замастыренная «машинка», то советую сразу выбросить: у нас здесь строго с этим!


Автор поясняет, что «машинкой» в колонии называется самодельный кипятильник, сделанный из двух половинок лезвия, кусочка дерева или эбонита между ними и двух кусков провода. Два конца провода подсоединяются к разным кускам лезвия, а другие концы вставляются в розетку. Эта конструкция сильно гудит, не очень долго работает, но вода вскипает очень быстро.


Меж тем Тимка–Бес продолжил свой инструктаж:

— Если кому‑то постираться нужно или погладить что‑то, то по куску мыла можно получить прямо сейчас, впрочем, как и утюг, лично у меня по списку!

— А когда сухой паек получим? — спросил совсем старенький мужичок, сильно похожий на бомжа.

— Что, отец, проголодался или у тебя по расписанию ужин? — усмехнулся завхоз.

— Да, кишка кишке фигу кажет: второй день как маковой росинки во рту не было, — не обижаясь на шутку, пояснил старик.

— А что, разве с тобой никто не поделился? — удивился завхоз: на этапе, как правило, таких стариков стараются подкармливать.

— Так он не с нами пришел: подсадили уже здесь, в городе, — пояснил кто‑то.

— Так ты, выходит, отец, из местных будешь?

— Почему буду? Я — есть! Но ты прав, сынок, из‑под Оренбурга мы, деревня Подгумново, — кивнул тот.

— И сколько годков тебе натикало?

— Так уже… — он собрал на лбу все морщины в кучу, пытаясь высчитать, сколько он прожил на этой земле, потом неуверенно ответил: — Семьдесят девятый мне, однако… кажется…

— Так он, видно, и Ленина видел! — усмехнулся молодой парень с оттопыренными ушами.

— Не видел — опоздал, — с огорчением вздохнул старик.

— Куда опоздал? — не понял тот.

— Так проездом его поезд останавливался в наших краях, он даже на митинге выступал с речью о продразверстке, да я, малец совсем еще, бежал изо всех сил на станцию, да опоздал на эту встречу …

Старик говорил столь уверенно и спокойно, словно рассказывал о том, как в детстве ходил в лес по грибы и по ягоды.

Во всяком случае, никто из присутствующих не возразил ему, и многие сидели раскрыв в удивлении свои рты:

«Это надо же, самого Ленина мог увидеть!»


Автор помнит время, когда люди с уважением относились к тем, кто стоял у истоков нашей Революции. Уже одно то, что кто‑то МОГ увидеть самого Ленина, уже казалось настоящей фантастикой и вызывало у многих некий трепет в груди! Как жалко, что сейчас, в новом веке, у молодежи исчез этот трепет, уважение к истории своей страны, уважение к заслуженным людям, которые, и в этом все были уверены, избавили нашу страну от рабства и нищеты, заставили другие страны уважать Советский Союз.

Да, машина советской пропаганды работала на полную мощность. Было твердое ощущение, что если Партия укажет на белое и заявит, что это черное, все примут этот постулат безоговорочно!

Автор хорошо помнит те далекие времена, помнит, как моя мама, довольно настрадавшаяся от сталинских времен, навзрыд рыдала, когда сообщили о смерти «Вождя всех времен и народов». Помнит, с каким трепетом простые люди произносили имя Великого Вождя. Даже для них, несчастных страдальцев от Советской власти, имена Ленина и Сталина казались священными.

В те времена в народе ходила твердая уверенность, что если бы Ленин был жив, то все жили бы на много счастливее и богаче.

Однако Автор уверен, что некоторые народные страдальцы специально запускали байки и легенды о «Великом Ленине».

Из уст в уста передавались такие крылатые фразы:

«Встань, Ильич, Россия голодает!»

«Проснись, Ильич, начни страной рулить!»

А сколько анекдотов было на тему Ильича?

Автор уверен, что если бы народ знал истинную правду о наших «Великих Вождях», то он бы давно устроил революцию и скинул бы зажравшихся руководителей с постов. Не уверен, что сразу стало бы все лучше в стране, но то, что мы быстрее бы возродились, уверен на все сто! Как и уверен в том, что семейство братских республик в то время наверняка бы не распалось!..


— На сколько окрестили‑то и за что? — машинально поинтересовался завхоз.

— Так я уже шостый раз по двести девятой падаю за колючку‑то… — снова вздохнул старик.


Автор напоминает, что по двести девятой статье могли посадить любого, кто не работал и не имел хотя бы временной прописки. Именно тогда и появилась аббревиатура БОМЖ — человек Без Определенного Места Жительства. Освободившийся попадал в некий замкнутый круг: прописки нет, а значит, не берут на работу, а прописку не дают потому, что человек не работает, а значит, снова тюрьма, как правило, на год.

Выходит на свободу, потыкается по инстанциям и снова — на год в тюрьму!..


— О, да ты рецидивист, батя! — ехидно бросил ушастый.

— Так мне на суде так и сказали, — на полном серьезе подтвердил старик.

— Ладно, отец, потерпи немного: скоро наешься… — заверил завхоз и вышел из секции…


Вновь прибывшие зэки разбрелись по жилому бараку. Нижних мест было действительно больше, чем новеньких, а потому никакой сутолоки в дележке не замечалось: каждый устраивался на то место, какое ему показалось удобнее.

Сема–Поинт с Семеоном заняли рядом стоящие две нижние шконки, расположенные у дальнего от входа окна.

Не успел Сема–Поинт расстелить постельные принадлежности, выданные завхозом, и распластаться на выбранной им шконке, чтобы отдохнуть от нудного сидения в «Черной Марусе», как дверь в жилом помещении широко распахнулась.

На пороге стоял завхоз, в его глазах была тревога. Он выразительно взглянул на Сему–Поинта, потом обвел глазами новеньких, показал рукой, как он ест, потом растопырил пальцы, дважды взмахнул ими и после этого мотнул головой в сторону выхода.

Сема–Поинт согласно кивнул головой.

Из короткой пантомимы, выразительно исполненной завхозом, Сема–Поинт понял следующее: после того, как он накормит новеньких, через десять минут он ждет его в своей каптерке…

Чисто интуитивно Сема–Поинт ощутил некую тревогу: что‑то явно случилось, но что? Завхоза карантинки, до прихода в эту колонию, он никогда не видел, общих знакомых вроде тоже не наблюдается… тогда почему у завхоза такое смятение в глазах? Словно кто‑то умер…


(обратно)

Глава 23 ДВА «ЗАКЛЯТЫХ» ПРИЯТЕЛЯ


Тот прыщавый, о ком говорили наши герои, действительно и был Пашка–Гнус.

С Пашкой–Гнусом Кемеровского Винта связывали очень давние отношения и тянулись они еще с самой малолетки, куда несовершеннолетний Павел залетел не по собственной глупости, а потому, что его туда отправила мачеха.

Мать непокорного Пашки–Гнуса умерла тогда, когда ему было только лишь четыре годика, и звали его в то время просто Павликом. Его отец, старший звеньевой прокатного стана, после смерти жены беспробудно запил с горя, и, видно, так бы и сгубила его водка, если бы ему на пути не встретилась черноокая хищница, приехавшая из далекой российской глубинки в промышленный сибирский город Кемерово.

После того захолустья, в котором она жила до восемнадцати лет, город Кемерово показался ей таким огромным, что она любыми путями решила закрепиться в нем и, во что бы то ни стало, обзавестись собственной жилплощадью.

Устроилась на завод разнорабочей, получила комнату в общежитии и откровенно завидовала тем, кто после работы возвращается к себе, в свой собственный дом. И эта зависть была столь сильной, что она так и стреляла своими черными глазами по сторонам, пытаясь найти такого свободного мужика, который обладал бы столь вожделенной жилплощадью и мог бы сделать ее совладелицей.

Так минуло около года в поисках, но она никак не могла встретить того единственного, который бы обладал такой площадью. Нужно отдать этой, не по годам хитрой, девице должное: несмотря на молодость и отсутствие житейского опыта, ей достало природного ума, чтобы в этих поисках не пойти по пути наименьшего сопротивления и не искать своего счастья только через постель.

Причем нужно заметить, что ее молодость и стройная фигурка, при не лишенной обаяния внешности, притягивали многих особей мужского пола, и они были бы не прочь покувыркаться с ней в постели, но она была столь категорично настроена, что постепенно о ней молодые люди стали говорить прямо в лицо:

«Строишь из себя незнамо кого! Подумаешь, цаца тут нашлась! Не буду на тебя время свое даром тратить: и без тебя баб на мой век хватит!»

На нее такие разговоры окружающих парней нисколько не действовали: Агафья терпеливо ждала своего часа, уверенная, что и на ее улице будет праздник, а тогда она еще сумеет показать себя! И недаром в народе говорят:

«Свято место пусто не бывает!»

Однако в случае Агафьи, в прямом и переносном смысле, гораздо точнее подходят другие народные поговорки:

«Свинья всегда грязи найдет!» или «На любую уздечку найдется своя лошадь!»

Однажды, возвращаясь после второй смены поздним летним вечером с работы, Агафья увидела лежащего в канаве мужика. На вид ему было за сорок, но одет был вполне прилично. И девица задалась резонными вопросами:

«И почему это такой мужичок лежит в канаве пьяный? То ли с женой поругался, то ли горе у него какое‑то? А может, сознание потерял?»

Агафья повернула его на спину, прислушалась и, ощутив его хриплое дыхание, легонько похлопала его по щекам:

— Вставай, мужик! Вставай! — при этом с некоторым участием несколько раз повторила.

Наконец тот открыл глаза, прищурился и неожиданно дернулся в испуге:

— Чур меня, чур! Уйди от меня ведьма! — и он замахал руками, словно желая защититься от какой-то напасти.

По всей вероятности, ее огромные черные глаза вызвали в нем такую ассоциацию, что даже испугали, а может, и «белочка» его навестила: кто знает, что может померещиться спившемуся от горя человеку.

— Я не ведьма, — мягко возразила девушка и смущенно добавила: — Меня Агафьей зовут.

— Агафьей? — повторил он и вдруг глуповато улыбнулся. — Надо же, так звали мою бабушку… — и тут же пьяно всхлипнул: — Царствие ей небесное!

— А вас как?

— А меня Родькой кличут! А сына моего Павликом зовут! — выпалил он.

— А жену? — машинально спросила девица.

— А жинка моя померла… четыре года как… — он пьяно икнул и вновь всхлипнул.

И ей вдруг стало его, чисто по–женски, так жалко, что Агафья принялась решительно поднимать его на ноги. В тот момент у нее и в мыслях не было завладеть его сердцем, да и упоминание о сыне, честно говоря, смущало: как никак, а лишняя головная боль в будущем.

— Ты где живешь‑то,добрый человек? — участливо спросила Агафья.

Родион вдруг внимательно взглянул на девицу и удивленно пожевал губами, явно не узнавая:

— А ты кто?

— Забыл уже, что ли? — нисколько не обижаясь, улыбнулась девица и повторила: — Агафья я, Агафья!

— Агафья, помню… — совсем по–детски произнес он.

— Куда тебя отвести? У тебя дом‑то есть?

Последний вопрос, видимо, его чем‑то задел:

— Я не бомж, там, какой! У меня есть и работа на заводе, и квартира двухкомнатная! Вот! — с неким апломбом ответил мужик и махнул рукой в сторону. — Там… на той улице!..

Как‑то так получилось, что Агафья довела его до самой квартиры, увидела в ней некий хаос в связи с отсутствием женской руки. Убедившись, что сын его видит третий сон, она засучила рукава и решительно навела в квартире порядок: прибрала раскиданные вещи, вымыла гору грязной посуды, вымыла полы и…

С того дня осталась в доме сначала просто как добровольная помощница, как говорится, из‑за сострадания, но постепенно превратилась в любовницу, причем по собственному разумению, а вскоре и вообще — стала и полноправной хозяйкой в его квартире. Не прошло и двух лет, как ей удалось уболтать своего гражданского мужа официально жениться на ней. А еще через полгода уговорила своего благоверного, после ежедневной долбежки его мозга, о том, что:

«Твой‑то сын совсем от рук отбился, и милиция каждый день к нам шастает: ни дня покою от них нет! Ведь сил уже никаких не хватает!»

Благоверный наконец сдался и согласился на то, чтобы отправить «непокорного Пашку» в детский специальный интернат для трудных подростков.

А добила она его последним аргументом, многозначительно кинув ему в сердцах:

«Пока он дом не поджег!»

Такого вероломства, совсем еще подросток Павел, никак не ожидал от своего отца. А потому, из чувства протеста и ненависти ко всем окружающим, принялся отрываться на всю «ивановскую»: драться со всеми детьми, воспитателями, даже с педагогами. Он начал нюхать краски, клей, пить денатурат, воровать и вскоре, как и следовало ожидать, его перевели из интерната для трудновоспитуемых подростков в колонию для несовершеннолетних преступников. Именно там Павел и встретился с Аполлоном Коровиным (дать такое имя прыщавому пареньку можно было только в насмешку). Тем не менее, он и стал будущим Кемеровским Винтом — смотрящим «двойки».

Их сблизили, как ни странно, не только маловыразительные внешности каждого: у обоих были крупные носы, угрястая кожа, угловатые фигуры и при этом длинные, как у обезьян, руки с огромными ладонями, не только всеобщая нелюбовь к ним окружающих: как близких, так и просто знакомых, но и похожие судьбы в детстве.

Как и Паша, Аполлон тоже остался без родителей, с той лишь разницей, что от него собственная мать отказалась еще в родильном доме сразу после родов. После дома малютки, детский дом, потом интернат, а когда он, не выдержав постоянных издевательств, как со стороны детей, так и со стороны взрослых, объявил всем войну, от него быстро избавились, сбагрив его в специнтернат для трудных подростков. А потом, после очередных преступных шалостей, очередь пришла и колонии для малолетних преступников.

Аполлон, точно так же, как и Паша, все детство с трудом выносивший насмешки от сверстников, затаил обиду на весь белый свет. Он с тоской бросал взгляды на девушек, но внутренне, критично относясь к собственной внешности, всегда сознавал, что ни одна из них не позволит с ней даже заговорить, а не то чтобы позволить что‑то большее.

Когда в их отряд пришел Павел и Аполлон увидел еще более уродливого и нелюбимого человека, чем он сам, то автоматически потянулся к нему и взял под свою защиту. Они моментально ощутили родство душ, что сразу заставило сблизиться их, и старожил Аполлон стал с энтузиазмом заботиться о новеньком.

Аполлон никогда не славился физической силой, но все знали, что он был готов на любую пакость для достижения своей цели. А чтобы отомстить, мог и в спину нож воткнуть.

Исподтишка он мог такого натворить, что многие предпочитали с ним просто не связываться, как говорится:

«Не тронь говно, оно и вонять не будет!»

Эти двое изгоев нашли друг друга, и, естественно, Павел, которому всегда не хватало внимания и дружеского участия, сразу воздвиг своего нового приятеля на пьедестал. Для него Аполлон стал самым–самым лучшим человеком на свете: ради него он готов был даже убить!

Позднее, именно таким способом, Павел и доказал свою преданность Аполлону, самодельной заточкой зарезав парня, который позволил оскорбить Аполлона при всех воспитанниках детской колонии. Буквально на следующее утро после оскорбления несчастного паренька колонисты обнаружили мертвым: он лежал в собственной постели с перерезанным горлом. Крови вытекло столько, что она просочилась даже сквозь ватный матрас. Эта кровь произвела столь страшное впечатление на колонистов, что несколько дней они подавленно слонялись из угла в угол, пытаясь прийти в себя.

Конечно, все ближайшее окружение сразу догадалось, кто убил парня, но доказать его вину не удалось, а Павел, на все настойчивые просьбы педагогов и следователей признаться, стоически отвечал:

«Спал! Ничего не видел, ничего не знаю!»

Следов никаких он не оставил, а расколоть его не удалось, и после тщетных попыток ментам пришлось отцепиться от парня и отправить дело в разряд «висяков».

Но с того дерзкого, почти ритуального, убийства эта странная парочка сблизилась столь плотно, что многие непосвященные, вновь прибывшие, колонисты были уверены, что они являются родными братьями. А после того как они вдвоем ограбили кабинет врача, похитив из него снотворное и транквилизаторы для продажи более взрослым парням, им обоим дали по три года, и ровно через семь месяцев, по достижении ими совершеннолетия, приятелей отправили на взрослую зону.

Вполне возможно, что так, поддерживая друг друга, им бы спокойно и удалось досидеть не только до окончания своего срока, но и найти мирные приложения своих сил, если бы не бескрайние амбиции Аполлона, постоянно подпитываемые восторженными дифирамбами приятеля.

Кстати, к тому времени за ним закрепилось прозвище Пашка–Гнус. Вначале он обижался, но позднее, когда его открыто стали побаиваться окружающие, предпочитая с ним лучше не связываться, сам с гордостью представлялся:

«Пашка–Гнус!»

И радовался проявлению двойственных чувств на эти слова: с одной стороны — чувства брезгливости, с другой — неприкрытое чувство страха.

За годы отбывания срока Пашка–Гнус научился пользоваться этими чувствами и получал настоящий кайф, когда любое мерзкое преступление приписывалось ему. В редкие месяцы вольной жизни он с гордостью и особым чувством ответственности выполнял щепетильные поручения своего приятеля, при этом умело избегал любых подозрений на свой счет и легко уходил от ответственности.

Но его вожаку, с явным синдромом Наполеона, хотелось большего, а потому он задумал перестать быть простым грабителем, вором на подхвате или исполнителем чужой воли: ему захотелось занять более высокую ступеньку в криминальном мире. Аполлон задумал подгрести под свое влияние хотя бы какую‑то территорию, чтобы ему и никому другому подчинялись окружающие.

Его главной, самой вожделенной, мечтой было заполучить шапку Вора в законе, но он понимал, что для этого нужно не только заручиться рекомендациями уважаемых Воров, но и самому заслужить уважение в криминальном мире. Вроде бы все к этому и шло, но однажды произошла ситуация, когда ему самому пришлось убить женщину, да к тому же беременную. Менты его быстро вычислили, и ему грозила высшая мера наказания.

Тогда‑то к нему и пришел следователь Баринов, который его специально и подставил с этим убийством. Пришел и предложил работать на него, и тогда он сделает все так, что Аполлон отделается хоть и большим сроком, но останется в живых, а Баринов станет его крышей: в противном случае — расстрел!

Конечно же, Аполлон, будучи весьма трусливым человеком, выбрал жизнь! Баринов не обманул и вскоре, не без его помощи, Аполлон стал Кемеровским Винтом, а еще позднее Баринов помог физически устранить с его пути тех, кто мог помешать занять пост смотрящего «двойки». Да, для этого пришлось пойти на серьезные преступления против криминального сообщества, за которые это сообщество могло спокойно оторвать все, что отрывается, но Винт уже встал на путь предательства, и другого пути, ведущего назад, у него не было.

Особенно Кемеровский Винт увяз после того, как Баринов помог ему не только с якобы свидетелями, выступившими против обвинения Хабаровского Джема в крысятничестве воровской кассы, но и с их последующим устранением.

Баринов отлично понимал, что чем выше он продвинет своего стукача, тем большими возможностями он сам станет обладать с его помощью, а потому и стал активно действовать в этом продвижении. И первой ступенькой было место Смотрящего колонии.

Конечно, Баринову было бы гораздо проще иметь стукача смотрящего в его собственной тюрьме, однако, поразмыслив и тщательно все взвесив, старший Кум пришел к выводу, что иметь Смотрящим своего человека в колонии гораздо более выгодно.

Самым трудным было подобрать фигуру уважаемого Вора, который бы согласился поставить Кемеровского Винта Смотрящим колонии. И вдруг сам господин Случай помогает им в этой, казалось, тупиковой ситуации. В одной из перестрелок погибают несколько боевиков из двух разных группировок, а среди их трупов Баринов, вызванный на место происшествия своим приятелем Будаловым, узнает весьма уважаемого Вора в законе старой формации, из так называемых «синих» Воров, известного в криминальном и милицейском мире, как Леха–Вагон.

Старший Кум мгновенно сообразил, что этот Вор, несмотря на свою смерть, еще может сослужить полезную службу в его замыслах по продвижению Кемеровского Винта к вершине криминального мира. И Баринов припрятывает его тело в морге под вымышленным именем до нужного момента.

Потом один умелец из криминального отдела подделывает почерк Лехи–Вагона и пишет его обращение к криминальному сообществу, а в воровской мир был запущен слух о том, что Леха–Вагон взял под свою опеку Кемеровского Винта. А несколько позднее, на одну из воровских сходок пришла от Лехи–Вагона та самая «малява», состряпанная самим Бариновым.

В том послании уважаемый Вор четко Обосновывает, почему не имеет возможности личного присутствия на сходке и просит обнародовать перед братской семьей свою волю о назначении Кемеровского Винта Смотрящим «двойки» на место освободившегося на волю Коляна–Кольчуги.

Уверенный, что обязательно всплывет тема Хабаровского Джема в обвинении Винта в крысятничестве, Баринов организовывает смерть Васьки–Бацилы с двумя близкими ему людьми, которые якобы и были очевидцами написания «малявы» Лехой–Вагоном, а в качестве подтверждения их слов как раз и пригодился Пашка–Гнус, якобы присутствующий при всех этих переговорах.

Тогда у многих присутствующих на сходке, конечно же, возникли сомнения, но опровергнуть их оказалось некому, а Хабаровский Джем по каким‑то техническим причинам не был приглашен на эту сходку. Потому и решили условно согласиться с предложением Лехи–Вагона и вернуться к этому вопросу, когда заинтересованные лица могут сказать свое веское слово.

Так Кемеровский Винт и стал Смотрящим на «двойке», а Пашка–Гнус — его правой рукой.

Баринов, конечно же, сознавал хлипкость позиции своего подопечного, а потому время от времени подкидывал ему темы для поднятия его авторитета в колонии в качестве смотрящего. Сделать это ему было не столь сложно: на «двойке» старшим Кумом был его двоюродный племянник — Константин Спесивцев, прозванный зэками «Пес не пес, но спеси много!», но более всего прижилось второе: «Спесивый наш!»

Кроме родственных чувств их связывало и то, что Спесивцев был весьма обязан Баринову в своем продвижении по службе. Кстати, с подачи Баринова, племянник, с погонами старшего лейтенанта, и занял майорскую должность старшего Кума «двойки», и уже через полгода получил звание капитана.

Именно через своего племянника Баринов договаривался, чтобы тот давал «зеленый коридор» для проноса наркотиков, денег, предоставлял свидания тому, кому изначально было не положено, а иногда сдавал имена «стукачей», правда, отработавших свой срок или тех, кто был на грани провала. Как бы там ни было, но у Кемеровского Винта на зоне появились свои почитатели. А Баринов лишний раз убедился в своей прозорливости: на расстоянии, когда не имеешь личных контактов со своим стукачом, гораздо безопаснее рулить ситуацией. Безопаснее не только для дела, но и для самого стукача.


Наиболее дотошные читатели могут задать резонный вопрос: почему Баринов для устранения Семы–Поинта не использует своего племянника? Казалось, чего проще: Константин Спесивцев — старший Кум колонии, куда и направляется Сема–Поинт: как говорится, ему и карты в руки.


Сначала об этом подумал и сам Баринов, но все тщательно взвесив и проанализировав, он решительно отказался от столь заманчивой мысли. Почему? Да потому, что Баринов, при всей своей сволочной натуре, как ни странно, щепетильно относился к понятию родства. Порой до сентиментальности.

В отличие от своего приятеля Будалова, Баринов, на уровне интуиции, понимал, что Сема–Поинт не из тех людей, с которыми запросто можно расправиться. С ним еще придется повозиться не один месяц, а может быть, и не один год. Именно поэтому, не желая подставлять своего племянника, у которого вся жизнь еще впереди, Баринов, решив использовать Константина вслепую, ставку сделал на Кемеровского Винта. Как говорится, случись что с ним: не жалко!

А что касается Константина Спесивцева, то о нем он даже Будалову ничего не сказал. Да и вообще, об этом родстве, как они с племянником и договорились, никто ничего не знал.

Разработав с Будаловым план по устранению Семы–Поинта, Баринов и отправил то предупреждающее послание Кемеровскому Винту, стараясь написать так, чтобы никто ничего не понял, а его стукач понял. Естественно, что имени Семы–Поинта он назвать никак не мог и понадеялся на то, что «племянник» его сам вычислит.


И, конечно же, после получения информации от Баринова о приходе в зону опасного заключенного, Кемеровский Винт на встречу с новым этапом, конечно же, и послал своего преданного приятеля — Пашку–Гнуса.

А все дело заключалось в том, что примерно за две недели до прибытия в колонию наших героев, из городской больницы, где имелось специальное охраняемое конвоем отделение, в котором пользовали осужденных, Кемеровский Винт как раз и получил ту неожиданную «маляву».

«Малява» была написана так, что непосвященный мог решить, что это послание о простых житейских делах, но Кемеровский Винт сразу расшифровал его.


Оно гласило:

«Привет, племянник! Как здоровье? Как жизнь сермяжная? Небось, суровая правда жизни заставляет задуматься о Вечном? Не тушуйся, живи по нашим правилам и все будет нор малек! И запомни: любой долг платежом красен!

Вот–вот на твою грешную землю прибудет некий Миссия из земель Ермака, и это может нарушить правильный порядок вещей не только на твоей земле, но и заденет благополучие уважаемых людей.

Слово должен нести только Бог, а не простой смертный! И это равная заповедь, которую ты обязан помнить всегда! Уверен, что ты сумеешь вернуть этого словоблуда в лоно к Богу, но это возвращение должно быть, как невинным, так и обыденным! Но будь осторожен: за ним известно много чего опасного!

Да воцарится мир на твоей земле!

Не упусти свой шанс, племянник.

Твой Дядя».


Кемеровский Винт сразу понял, что послание пришло от бывшего его шефа, старшего Кума — Сергея Баринова, которому он обязан своей жизнью. В свое время майор, договариваясь о будущих контактах, сказал, что свои послания он будет направлять ему, обращаясь как к «племяннику», а подписываться будет как «Дядя». Кстати, мысль о племяннике и дяде возникла не случайно, а в силу того, что Константин Спесивцев был действительно его племянником и в случае безвыходной ситуации, сложившейся случайно, всегда можно будет использовать это обстоятельство.


Из вполне скромного текста послания Кемеровский Винт понял главную мысль: к ним в колонию, из Сибири, должен прибыть некто, кто очень мешает уважаемым людям. Мешает настолько, что ему приказывается отправить его к праотцам, но так, чтобы его уход выглядел, как несчастный случай. Но при этом Баринов предупреждает, что этот человек очень опасен.

Ослушаться и не выполнить этого приказа, Кемеровский Винт никак не мог: он отлично знал, чем это могло закончиться для него. Да и в послании об этом недвусмысленно намекнули, заметив о «последнем шансе».

Не вдаваясь особо в подробности полученной информации, Кемеровский Винт лишь сказал своему преданному помощнику — Пашке–Гнусу, что к ним в зону из Сибири должен прийти мужик, который очень опасен для их существования на зоне и за ним числится много трупов. И с того дня Кемеровский Винт посылал Пашку–Гнуса встречать каждый новый этап, чтобы как можно раньше попытаться определить их цель и разработать план по его устранению.

Пашка–Гнус очень хорошо знал своего хозяина, а потому был несколько удивлен тому, что Кемеровский Винт так сильно нервничает. Он не стал ни о чем его расспрашивать, но решил держать ухо востро, встречая каждый этап.

Еще когда Пашка–Гнус пришел в первый раз по его поручению для проверки вновь прибывших, он быстро пробежался глазами по вновь прибывшим, и сразу выделил двух молодцов, которые существенно выделялись на фоне остальных новеньких.

Один из них оказался родом из Подмосковья, и это обстоятельство повлияло на то, чтобы вычеркнуть его из числа возможного претендента на их цель.

А второй как раз и был родом из Сибири. Он был дерзок, держался независимо, физические данные говорили о том, что он не чужд занятию спортом. Да и прозвище у него было под стать владельцу: Сибиряк. Только позднее все узнали, что это не прозвище, а его фамилия.

Не посоветовавшись с Кемеровским Винтом, Пашка–Гнус, как только этап отправили в карантинный барак, дождался ночи, прихватил с собой трех внушительного вида «быков» и отправился на разборку.

Все вновь прибывшие мирно досматривали второй сон. Бодрствовал лишь завхоз карантинного барака, заранее предупрежденный об их приходе.

— И где спит этот Сибиряк? — спросил Пашка- Гнус завхоза.

— Надеюсь, что у меня проблем не будет после вашего с ним общения? — поинтересовался тот.

— А ты сам выбери, какие проблемы для тебя хуже: те, которые могут появиться после нашего ухода или те, которые появятся от того, что ты не оказал содействие близким Кемеровского Винта?

— Ты что, мне угрожаешь? — недовольно нахмурился завхоз.

— Ну, что ты, земляк! — тут же вскинул руки Пашка–Гнус и постарался изобразить на лице само добродушие. — Я — мирный человек и никогда никому не угрожаю: только советую, не больше!

— То‑то же! — согласно кивнул завхоз.

Однако, зная о мерзопакостной душонке Пашки–Гнуса, решил с ним не расслабляться и добавил:

— Сибиряк спит в левом ряду, на нижней шконке, сразу при входе в барак!

И когда те двинулись к входу, завхоз последовал за ними.

Видимо, роли каждого из «быков» были распределены заранее: первым подошел рыжий крепыш, который профессионально обхватил голову Сибиряка в спортивный захват.

Парень тут же проснулся и совершенно спокойно спросил:

— В чем проблемы, земляки?

— Проблема — это ты сам! — ехидно бросил Пашка–Гнус и чуть заметно кивнул двум оставшимся «быкам».

Молча, словно роботы те принялись беспощадно обрабатывать своими огромными кулаками- кувалдами бока Сибиряка. Тот пытался сопротивляться, извивался своим мощным телом, но рыжий крепко удерживал его за шею.

— Вы что, сбрендили совсем, что ли? — парень не на шутку разозлился: — Да я ж вас потом по одному выловлю и каждому башку откручу, как щенкам! — его взгляд упал на Пашку–Гнуса. — Ты, сморчок недоношенный, скажи, за что такое внимание ко мне? — хрипло выдавил он из сдавленного замком горла.

— Говорят, за тобой много трупов числится? — прищурился Пашка–Гнус.

— Каких трупов? Нет, у кого‑то точно крыша поехала! Я — простой «баклан»: второй срок по хулиганке схлопотал! Чокнутый мокрожопик! — выкрикнул Сибиряк.

Но рыжий, по знаку Пашки–Гнуса, тут же сдавил его горло сильнее, и парень понял, что еще чуть- чуть и он потеряет сознание. Из последних сил он изловчился, ногами скинул с себя одеяло, затем наотмашь правой ногой сбил одного из боевиков ударом в челюсть, второму коленом разбил нос, и кровь хлынула столь сильно, что тот мгновенно вывалился в осадок.

Сибиряк напряг пресс, резко вскинул ноги на себя и, собрав последние силы, обеими ногами ударил ими вслепую. Рыжий был чуть сзади и Сибиряк его не видел. Тем не менее удар пришелся точно в голову рыжего, тот отпустил руки, и его мощную тушу откинуло назад. Не мешкая ни секунды, Сибиряк вскочил на ноги и схватил за грудки тщедушную фигуру Пашки–Гнуса.

— Говори! — бросил он ему в лицо.

— Что говорить? — испуганно переспросил Пашка–Гнус.

— Кто послал и зачем?

— Тебе, земляк, лучше об этом не знать! — Пашка–Гнус уже успел взять себя в руки, и он решил показать зубы. — Отпусти, «баклан» несчастный, или тебя сегодня же закопают!

— Прежде чем меня закопают, я тебе шею сверну и скажу, что так и было! — Глаза Сибиряка сверкали ненавистью и злостью: он действительно сжал его горло одной правой рукой и тот сразу захрипел.

Казалось, еще мгновение и Пашка–Гнус встретится со своей матерью, но во время подскочил завхоз карантинки, который с интересом следил за всем процессом столкновения.

— Сибиряк, отпусти его! — как можно спокойнее проговорил он. — Зачем тебе лишний добавок к сроку? — потом наклонился к самому лицу Пашки- Гнуса: — А ты ничего не попутал? Чем вам не угодил этот «баклан»?

Тот пытался что‑то ответить, но желание жить было сильнее и он, словно рыба, выброшенная на берег, судорожно пыталась хватать воздух ртом.

— Ослабь ему горло, пусть скажет! — попросил завхоз Сибиряка.

Тот ослабил свой хват, сдавливавший горло Пашки–Гнуса и выдохнул ему в лицо:

— Говори!

Прокашлявшись, Пашка–Гнус наконец выдавил из себя:

— «Малява» пришла, что этот «баклан» — стукачок!

— Ты ж говорил, что за ним трупы? — напомнил завхоз.

— И трупы тоже, — моментально подхватил он.

— Ой, не нравится мне все это… — задумчиво проговорил завхоз и добавил: — Вот что, давайте свои разборки вы проведете в зоне, а не здесь, в карантинке! А сейчас — расход!


Автор поясняет, что «расходом» в местах лишения свободы называют момент окончания любых действий: хоть мирных, хоть — боевых.


Завхоз снова повернулся к Сибиряку:

— Отпусти его, земляк!

Чуть подумав, тот кивнул, разжал руку на горле, но толкнул Пашку–Гнуса в грудь и угрожающе бросил:

— Держись от меня подальше: проживешь дольше!

К этому моменту «быки» чуть оклемались и стали подниматься на ноги.

— Пошли отсюда! — сказал им Пашка–Гнус, презрительно сплюнув в их сторону, и пошел к выходу.

Но его догнал завхоз:

— Слушай, Паша, ты уверен, что это тот, о ком говорилось в «маляве»? Там что и его фамилия стояла?

— А как его фамилия? — спросил вдруг Пашка- Гнус.

— Сибиряк! — ответил завхоз с удивлением: по глазам собеседника он уже понял, что Пашка–Гнус действительно что‑то попутал. — Никогда не спеши, чтобы не нарваться на непонятки! — тихо заметил завхоз и пошел назад в жилую секцию, чтобы успокоить Сибиряка.


А Пашка–Гнус, догадавшись, что его подвело странное стечение обстоятельств: кто мог подумать, что Сибиряк не прозвище, а фамилия? Тем не менее он был сильно раздосадован. Да, ему было обидно, что какой‑то там «баклан» заставил его так испугаться, что он едва не обделался, но еще больше он переживал о том, как оправдается перед своим хозяином. Что, если этот Сибиряк, в чем он уже даже не сомневается, действительно не при чем? С чего он решил, что Сибиряк и является тем самым человеком, о котором говорил Кемеровский Винт?

И черт его дернул ляпнуть завхозу про стукача? Нет, Пашка, ты слишком расслабился: мозги перестал подключать! Ладно, ничего страшного пока не произошло, но впредь нужно быть осторожнее…

Решив на этом и остановиться, Пашка–Гнус в сопровождении побитых «быков», отправился докладывать хозяину о случившемся…


(обратно)

Глава 24 ЗАМПОЛИТ ДОБРОЛЮБОВ


Карантинный барак состоял из нескольких помещений для разных нужд кратковременного проживания.

Во–первых, сам жилой отсек с двухэтажными нарами, был рассчитан на прием сразу тридцати новеньких зэков.

Во–вторых, из нескольких подсобных помещений: умывальной комнаты на десять кранов, туалета на пять «очков» и небольшой комнатки с паровым отоплением, где зимой и весной можно было просушить влажную одежду.

Между входом в помещение и входом в жилой отсек располагался небольшой коридорчик с вешалкой по всей стене, где можно было снять верхнюю одежду после того, как вернулся с прогулки или перекура на территории локального участка.

Завхозом карантинного барака был Тимур Селиванович Карташов, прозванный соратниками — как Тимка–Хитрован. Это прозвище он получил за воплощение хитроумных планов в воровстве и обмане, как покупателей, так и продавцов.

Он родился и провел свое детство в Москве, но не появлялся в родном городе уже более пятнадцати лет не потому, что не хотел, а потому, что он, как скатился на криминальную дорожку, так постоянно и отбывал наказания, иногда прерываемые краткосрочными появлениями на свободе. И его, в местах не столь отдаленных, уже давно перестали ассоциировать с «москвачами», которых не жаловали ни на одной местной зоне страны.


По мнению Автора, на всех местных колониях страны посланцев столицы считали заносчивыми и хвастливыми болтунами. Дело в том, что москвичи, в силу того что их детство проходило в столице, чаще оказывались более начитанными, а точнее сказать, более информированными, не в силу собственной любознательности, а потому что жизнь заставляла.

Москвичи могли иметь больше информации не только с экрана телевизора, но и из разговоров «на кухне» или за «рюмкой» чая в уличной забегаловке, в которой можно было с одинаковым успехом познакомиться и с бывшим ученым и даже с преподавателем физики. Да и вся политическая жизнь страны, именно в столице, была словно на ладони, под пристальным вниманием ее жителей.

Волей–не волей, имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит. Вот москвичи и слышали и видели все, что происходит, как в простой, обыденной жизни, так и в политике, в которой «разбирались» абсолютно все, от домохозяек до светских львиц.

Точно так все футбольные болельщики разбираются в футболе, где на трибунах только и слышишь:

«Ну, куда ты пасуешь? Да я бы лучше смог!»

Неправда ли, до боли знакомые слова? Но это в футболе, а если такой «всезнайка» с умным видом размышляет обо всем: начиная с того, как лучше пожарить глазунью и заканчивая Космосом и политикой во всем мире? И такими «всезнайками» как раз и были москвичи.

И они, попадая в места не столь отдаленные, всем, о чем слышали, и о том, или думали, что видели, делились с коллегами–сидельцами, при этом, конечно же, привирая и хвастаясь:

Мол, «я чуть ли каждый день с Алкой Пугачихой в троллейбусе ездил, а с Вячеславом Тихоновым — в метро постоянно сталкиваюсь… Говорит, как ты, мол, Юра, Вова, Леша поживаешь? Отвечаю, хорошо, Слава, твоими молитвами!..»

Естественно, подобное не могло не раздражать местных невольников, которые действительно слаще морковки ничего в жизни не едали. А что они могли видеть в своем захолустье, если уже с утра накачивались бормотухой и не просыхали месяцами?

И, завидуя черной завистью, местные страдальцы в сердцах бросали москвичам:

— Если ты такой умный, то почему такой бедный? Почему тогда тоже сид ишь за решеткой? — и резонно вопрошали подобного «москвача», — Почему не обратишься к своему другу Тихонову, который может и у самого министра МВД тебя отмазать?

Тем не менее и зависть, и ненависть, а также желание услышать столичные новости — все это заставляло хотя бы на время смирить гордыню периферийного сидельца перед столичным жителем, чтобы сначала выслушать байки очередного «москвача», а потом выдавать эти байки за истории из собственной жизни:

«А тут как‑то я еду по Арбату и вдруг вижу… Знаете кого? Никогда не догадаетесь! Самого Василия Ливанова! Да–да, того самого, который играл Шерлока Холмса!.. Идет под руку с этой, как ее? Ну, еще в Тихом Доне Аксинью играла… красавица такая… Ее в фильме Мелихов трахал… Во, Быстрицкая!.. Точно, Быстрицкая!.. Идут, значит, по Арбату, обжимаются вовсю, и никого не стесняются… На всех им наплевать!..»


Залетев по малолетке на воровстве (не много, не мало, а он умудрился стащить из кабинета директора школы его кошелек с двумястами рублями, и хрустальную вазу, подаренную ГОРОНО за победу команды десятиклассников в математической олимпиаде города), Тимка–Хитрован был направлен в специнтернат для трудных подростков. Однако умудрился раскрутиться и там, то есть увеличить свой срок, и его отправили в колонию для несовершеннолетних.

Что он натворил? Он не только сумел найти на воле покупателя и получить у него половину суммы в счет будущей сделки, но и вынести товар из школы, чтобы загнать его уже второму покупателю по дешевке всю партию новеньких бушлатов.

Эти бушлаты были пошиты и присланы в детскую колонию, в качестве подарков воспитанникам, моряками, взявшимися опекать специнтернат для трудно–воспитываемых подростков.

И суд, добавив ему три года, перевел его в колонию для малолетних преступников. Но вскоре, как только ему исполнилось восемнадцать лет, его перевели во взрослую колонию.

И вместо того чтобы образумиться, как говорится, первый опыт взрослого наказания не стал учителем Тимки–Хитрована, не заставил его задуматься о своей дальнейшей жизни: вскоре он и там, уже на взрослой колонии, вновь совершил, как всегда, остроумную кражу. Он сумел впарить совершенно новенькую «Волгу» вольному мастеру механического цеха, где он работал сортировщиком. И какую «Волгу»? Ее только что получил по разнарядке из Главка сам Хозяин колонии!

И за это преступление Тимка–Хитрован получил очередной, причем весьма ощутимый, добавок к своим двум предыдущим срокам, которые он не смог вовремя погасить.

На «двойку» он принес уже восемь с половиной лет! И вполне вероятно предположить, что он так бы и продолжал воровать, но в его судьбу неожиданно вмешался вновь назначенный в колонию на должность замполита Иннокентий Добролюбов.

Новый замполит, изучив «подвиги» Тимки–Хитрована по его личному делу, решился провести с ним эксперимент. С некоторой долей вероятности можно предположить, что замполит обратил на него особое внимание и как к земляку.


Этот молодой старший лейтенант носил многоговорящую для русского человека фамилию Добролюбов, да к тому же и исконно русское имя Иннокентий, а вдобавок и отчество Селиверстович.

Трудно сказать, легенда это или нет, но в их семье, из поколения в поколение, передается мысль о том, что они являются прямыми потомками того самого Николая Александровича Добролюбова, великого критика и утописта, считающего главными определяющими критериями общества — разум и просвещение.

Может быть, Иннокентий, посвященный в эту семейную тайну, изучил труды великого однофамильца, и с самого детства решил стать учителем, чтобы нести людям «доброе, разумное и вечное». А может быть, у него была природная тяга к педагогике, но вполне возможно, и то и другое, как бы там ни было, но он решительно выбрал для своего поступления — Московский педагогический институт имени Ленина, да еще и отделение психологии.

Иннокентий был настолько фанатичен и предан своему призванию, что, получив красный диплом, который давал ему право работать где угодно, неожиданно для всех своих педагогов и однокашников подал документы в управление кадров МВД СССР. Он очень хотел работать по линии министерства внутренних дел, чтобы помогать заблудшим или оступившимся душам вернуться на путь истинный.

Как тут не задуматься о вмешательстве генов далекого предка славной фамилии?

Начальник управления кадрами министерства внутренних дел не стал докапываться до первопричин столь странного поступка молодого парня, а просто направил его в отдел по работе с трудными подростками.

Буквально за один год усиленной работы нового сотрудника, участок, который ему доверили, перешел из разряда отстающих коллективов в передовые. И к ним в отдел часто начали присылать молодых сотрудников, не только с других городов, но даже и из других республик. Как говорится, для обмена опытом и повышения квалификации.

Однажды их отдел навестила комиссия из Главка МВД СССР, среди членов которой был и представитель Главного управления исправительно–трудовых учреждений — ГУИТУ, полковник Семилетов. После знакомства с работой отдела, этот полковник неожиданно заметил, что именно в местах лишения свободы не хватает таких специалистов-энтузиастов, фанатов своего дела, каким является Иннокентий Добролюбов, и на прощанье оставил ему свои координаты.

Ну, сказал и сказал! Но мысль полковника Семилетова настолько застряла в мозгу Иннокентия, что он, промучившись ею около месяца, обратился- таки к тому самому полковнику с просьбой о содействии в его переводе в ГУИТУ:

— Леон Константинович, вас беспокоит лейтенант Добролюбов! Помните такого? Вы еще приезжали к нам в отдел с инспекцией…

— Как же, как же, отлично помню вас, лейтенант! — сразу воскликнул Семилетов. — Неужели надумали работать в нашей системе?

— Надумал.

— Вот и славненько! Но, надеюсь, вы не будете требовать, чтобы я вас, как получившего «красный» диплом, оставил в Москве и предоставил вам квартиру, а, лейтенант?

— Во–первых, квартира в Москве у меня есть, а во–вторых, я нисколько не держусь за столицу: для меня главное — приносить пользу для своей страны! — с пафосом произнес потомок великого утописта Добролюбова.

— Похвально, очень похвально! — улыбнулся полковник. — Оставьте свои координаты и ждите сообщений…


Не прошло и двух недель, как Добролюбов получил не только внеочередное звание старшего лейтенанта, но и предложение занять должность замполита в той самой колонии, в которой позднее и оказались герои нашего повествования.

За год до назначения Иннокентия Добролюбова, во избежание более серьезных последствий, из данной колонии были уволены многие руководящие офицеры из ее администрации.

Среди уволенных несчастных: начальник колонии, его заместитель по оперативной работе — старший Кум, заместитель начальника по режимной части, а также и замполит, которого уволили с формулировкой, как «не сумевшего направить работу коллектива в нужное политическое русло…»

«Взявшись за гуж, не говори, что не дюж!» — гласит русская народная мудрость.

И Иннокентий не стал долго раздумывать над предложением и держаться за столицу, а потому собрал свои нехитрые пожитки в небольшой чемодан и отправился в далекую от Москвы Оренбургскую область.

С его приходом в колонии довольно много чего изменилось в лучшую сторону не только в отношении дисциплины среди спецконтингента, но среди ее сотрудников, которые стали даже опаздывать в два раза меньше. .

Кроме того, Иннокентий в буквальном смысле из ничего поднял художественную самодеятельность в колонии, нашел подходящую кандидатуру на должность заведующего клубом. На воле тот мужчина окончил институт культуры и пару лет проработал заведующим сельским клубом, пока по пьянке не загнал аккордеон своему соседу, с которым и пропил вырученные деньги.

А также замполит сумел отыскать спонсора для приобретения духовых эстрадных музыкальных инструментов и приличной ударной установки для колонии.

К тому же Добролюбов добился, чтобы в расписании колонии, в отделе — свободное время, каждое воскресенье и каждый праздник в клубе показывали добрые и полезные для размышлений о будущем фильмы. И лично сам ездил в область, чтобы проследить за репертуаром получаемых для просмотра в их колонии кинокартин.

Будучи большим ценителем кино, Иннокентий хотел, чтобы в их колонии репертуар был как можно более разнообразным: комедии, детективы, мелодрамы, фильмы, снятые по произведениям русских классиков.

И впервые, за более чем полутора десятков лет существования данной колонии, Добролюбову удалось пробить существенные субсидии на обновление ассортимента книг библиотеки колонии.

Поначалу все его усилия, как водится, наталкивались на серьезное сопротивление со стороны не только старшего Кума, и заместителя начальника по режиму, но даже и со стороны самого начальника колонии. Все изменилось, когда на специальных творческих конкурсах района и всей Оренбургской области все чаще в тройку сильнейших стала попадать их колония. Начальник начал получать похвальные грамоты, премии, благодарности от вышестоящего начальства, а потому быстро поменял свое мнение и стал всерьез всячески поощрять начинания молодого замполита.

Ощутив столь мощную поддержку, молодой замполит принялся по полной программе использовать свои знания, полученные по прямой своей профессии в институте. Он тщательно изучал личные дела особо непокорных осужденных и старался отыскать в каждом из них положительные качества. Он умел терпеливо выслушивать их беды, вникать в них до самой сути и разбираться в первопричинах, которые подтолкнули их на путь преступления.

Как‑то на глаза Богомолова попало дело Тимура Селивановича Карташова, по прозвищу Тимка-Хитрован. После того как замполит внимательно изучил его, он пришел к совершенно неожиданному выводу, что этому парню, почти всю сознательную жизнь не видевшего вольной жизни, не хватает собственной ответственности!

Да и откуда было ей взяться?

За него всегда решали чужие люди: в школе, на малолетке, в колонии.

Куда ему нужно идти? Где он должен стоять? Что должен есть? Где ему положено спать?

Мысль‑то хорошая и правильная, но где можно проверить его самостоятельность?

Как заставить стать ответственным человека, отбывающего наказание за воровство?

Ведь такие качества характера, как ответственность и самостоятельность, воспитываются с самого детства.

Замполит долго искал место, на котором Тимка-Хитрован смог бы наверстать упущенные качества в детстве и достойно проявить себя.

И вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль:

А что если его назначить заведующим вещевым складом?

Конечно, это риск: назначить человека, осужденного за воровство, материально–ответственным работником.

И старший Кум, и заместитель по режиму встретили его предложение ехидным смехом: «пусти козла в огород…» — самое безобидное выражение, из отпущенных ими фраз в тот момент.

Выразил некоторые сомнения даже сам начальник колонии, но после настойчивых аргументаций заранее подготовленного замполита, полковник все‑таки сдался и дал‑таки ему «добро» на проведение эксперимента, но честно предупредил, что вся ответственность лежит на нем.

И главным аргументом, который окончательно и добил начальника колонии, и заставил подписать докладную замполита, стала брошенная замполитом в сердцах фраза о том, что его заместители, по оперативной работе и по режиму, объединились против его эксперимента лишь потому, что каждый из них хотел бы поставить на эту должность свою кандидатуру!

— Ладно, Иннокентий Селиверстович, давай приказ — подпишу, — согласился полковник, оставшись с замполитом наедине в кабинете, — но помни, что в лице моих замов ты обрел весьма серьезных противников! Не боишься, что они тебя скушают? — без обиняков спросил начальник колонии Черемных Валентин Прокопьевич.

— Волков бояться — в лес не ходить, товарищ полковник! — философски заметил старший лейтенант. — Я не лезу в их разборки, не мешаю их внутренним играм, не меряюсь с ними: у кого и что там толще! Да, признаюсь я откровенно, не люблю «стукачей», но это совсем не означает, что их не должно быть в нашей колонии! Но я — замполит, являюсь как бы врачевателем больных душ, и потому готов выслушать любого, кто придет ко мне со своими проблемами или даже бедой! Хоть Вора в законе, хоть «обиженного», — и тут же тихо прошептал, наклонившись ближе к начальнику: — А что касается ваших заместителей, то прошу вас, не беспокойтесь, товарищ полковник: не скушают — подавятся!

— А знаешь, капитан, ты мне определенно начинаешь нравиться, — улыбнулся Черемных.

— Вы оговорились, товарищ полковник, я пока еще не капитан, — возразил Иннокентий.

— Вот именно, товарищ Добролюбов, пока! А с начальством не спорят! — полковник хитро подмигнул и достал из ящика стола новенькие погоны. — Готовил для тебя сюрприз к Празднику Победы, но… уверен, что в нужный момент ты сумеешь сделать соответствующие круглые глаза, что впервые об этом слышишь, когда я при всех вручу тебе погоны во время торжественного вечера? А сейчас, поздравляю тебя, товарищ капитан, как говорится, тет–а-тет!

— Служу Советскому Союзу! — выпрямившись по стойке «смирно», тихо, но торжественно произнес Иннокентий: в этот момент он четко почувствовал свою необходимость и полезность в этом не простом мире.


С назначением Тимки–Хитрована на должность заведующего складом колонии, замполит Добролюбов угадал на все сто процентов.

На вещевом складе, вероятно впервые со времени его открытия, был наведен такой порядок, что Тимка–Хитрован мог бы с закрытыми глазами найти в нем любую вещь. А вскоре, когда освободился дневальный карантинного барака, замполит Добролюбов, воспользовавшись тем, что полковник Черемных находился в командировке и вместо себя оставил исполняющим обязанности начальника колонии его, взял да и назначил Тимку–Хитрована рулить еще и карантинным бараком. А во временном приказе по колонии, вместо дневального обозвал его завхозом карантинки.

Когда начальник колонии приехал и «доброхоты» поспешили ему доложить о новом, как они выражались, «экскрименте» замполита, он сразу вызвал Добролюбова «на ковер». Однако вместо разноса, как предполагали противники, полковник, выслушав доводы своего заместителя пополитиковоспитательной работе, неожиданно встал на его сторону и одобрил его решение совместить должности завскладом и дневального карантинки.

Во–первых, для экономии заработной платы, что немаловажно, во–вторых, вновь прибывшие в колонию зэки «красной нитью» связаны с вещевым складом. Черемных даже согласился на то, чтобы внести в штатное расписание новое название должности и дневальный стал завхозом, о чем в тот же день и был объявлен приказ.

Совпало так, что тот день как раз и оказался днем, за которым следовал Праздник Победы. И полковник в присутствии всей администрации колонии торжественно вручил замполиту погоны капитана.

— Поздравляю, товарищ капитан! — торжественно произнес полковник Черемных.

— Служу Советскому Союзу! — не менее торжественно, но более громко, выпалил Добролюбов.

— Вот товарищи, с кого нужно брать пример! — серьезным голосом произнес полковник. — Вместо подковерных игр в колонии и желания показать, кто круче и у кого толще, капитан Добролюбов тихо и спокойно делает свою работу, которая высоко оценивается не только мною, но и высшим руководством нашего ведомства! Еще раз поздравляю вас, товарищ капитан, с новой звездочкой, а весь наш коллектив с Великим Праздником Победы нашего народа в войне с фашистскими оккупантами! Ура, товарищи!..


(обратно)

Глава 25 ТИМКА–ХИТРОВАН


С Тимкой–Хитрованом Иннокентий Добролюбов угадал и во второй раз, вернее, не угадал, а точно прочувствовал, что его подопечный несколько заскучал на своей должности. А дело в том, что новоиспеченный завскладом, наладив четкую работу своего участка, действительно откровенно заскучал: рутинное болото просто выматывало его, столь деятельного парня. Никакого общения, никакого движения: предыдущий день ничем не отличался от последующего. Основная нагрузка ложилась только на те дни, когда подходил срок обмена изношенной одежды или постельных принадлежностей.

Да, должность заведующего складом была блатной и, как правило, относилась к тем должностям, которые назывались «кумовскими». Почему «кумовскими»? Да потому что почти все блатные должности находились в ведении заместителя начальника по оперативной работе, то есть старшего Кума колонии.

Тимка–Хитрован, порядочно отсидев в местах не столь отдаленных, отлично понимал, что долго удержаться на этой должности можно только двумя путями: либо стучать на всех и вся, либо сделать так, чтобы все противоборствующие стороны руководства колонии ощутили его полезную работу. Стучать он не мог: это противоречило его жизненным принципам. А потому он понял, что должен стать незаменимым, полезным для всех, чтобы его оставили в покое. Но эту полезность особенно должны ощутить две главные противоборствующие стороны: оперативники и сотрудники по режиму.

Короче говоря, он обязан стать нужным и незаменимым, как для одних, так и для других.

Конечно, первое время то старший Кум, то заместитель по режиму просто заколебали своими проверками его участка работы, но когда им так ничего и не удалось обнаружить, они решили по-тихому подбросить ему компромат, при помощи которого сам начальник колонии не решился бы вмешиваться в «оперативные» дела и защищать замполита.

Но Тимка–Хитрован за долгие годы отсидки слишком хорошо изучил методы работы оперов и режимников, а потому в сложившейся ситуации придумал единственный выход, который мог помочь ему не только сохранить свою должность, но и избавиться от усиленного надзора над своей персоной с обеих противоборствующих сторон. Он взял и столкнул лбами оперативников старшего Кума и сотрудников заместителя по режиму.

Причем он проделал это столь виртуозно и тонко, что каждый из противников был твердо уверен, что именно противоборствующая сторона первой нарушила негласный нейтралитет. И этим Тимка–Хитрован надолго поссорил между собой два конфликтующих между собой ведомства. Причем каждый из них был твердо уверен, что Тимка- Хитрован работает именно на него и ни на кого другого.

Да, недаром его окрестили Хитрованом!

Конечно, Тимке–Хитровану приходилось вертеться на грани фола и, как говорится, ходить по лезвию бритвы, но это ему как раз и нравилось. От этого он получал настоящий кайф! Да, он часто пытался сохранить, в крайнем случае, хотя бы нейтралитет, и, нужно отметить, иногда ему это неплохо удавалось.

Но кроме ментов были еще и собственные течения внутри спецконтингента, а с ними уже все обстояло гораздо серьезнее. Здесь нужно было быть столь осторожным, чтобы, как говорится, и комар носа не подточил.


Автор уже рассказывал ранее о специфике жизни в местах не столь отдаленных. Порой за колючей проволокой от просто плохого настроения: не выспался или с кем‑то цепанулся, может зависеть не только чье‑то здоровье, но даже и человеческая жизнь.

К примеру: старший нарядчик не всегда ладит с шеф–поваром, а заведующий клубом часто недолюбливает заведующего библиотекой, и между ними, едва ли не открыто, ведется война, вспыхивает ревность к отношениям замполита и его соперника, который, как ему показалось, неожиданно проявил к тому большее внимание, чем к его особе.

Да иногда даже и завхозы отрядов между собой пытались что‑нибудь делить: возможность первым получить у шеф–повара пайки на отряд, получить лучшие постельные принадлежности, мыло на складе, быть вызванными первыми на просмотр фильма, да мало ли еще чего?

А все эти недоразумения и столкновения между ними часто провоцировались самими ментами, которые специально старались выделять сначала одного, потом другого из противников, используя старое как мир правило: разделяй и властвуй.

Дело в том, что в местах лишения свободы личные отношения очень много значат, и они всегда связаны с привилегиями, которыми может обладать тот или иной заключенный в колонии.

Привилегия за колючей проволокой то же самое, что деньги на свободе: ни первого, ни второго много не бывает — хочется все больше и больше!

«Всяк человек слаб и ничтожен!»

Так сказал один из великих русских классиков.

Вероятнее всего, он имел в виду человеческие слабости, до поры до времени, скрываемые даже от самого себя.

Автор считает, что в замкнутом, то есть лишенном свободного общения с внешним миром, коллективе все человеческие слабости обостряются до наивысшего предела накала человеческих страстей.

Ведь любой коллектив: будь то детские ясли, средняя школа, высшее учебное заведение, армия, тюрьма — все они являются полноценными коллективами. И все эти обособленные, то есть замкнутые в ограниченном пространстве, коллективы — и являются сутью самой страны, ее обнаженным срезом, с единственным дополнением: все пороки, присущие данной стране, данной нации, обнажаются до максимального предела в подобном замкнутом коллективе.

Особенно в таком коллективе, в котором насильно насаждается дисциплина и порядок, наиболее и склонен к насилию. Прошу извинить за тавтологию.

И такими замкнутыми коллективами, где нервы обнажены до самого предела, порой до настоящего взрыва, являются армия и тюрьма! Первый страшен тем, что официально обладает оружием, второй тем, что таким людям нечего терять, кроме своих цепей!

Тимка–Хитрован и замполит, если подходить с философской точки зрения, были яркими представителями двух противоборствующих классов: условного класса угнетателей и условного класса угнетаемых. Однако и тот и другой переросли свое окружение, это уже были люди новой формации, с новым, развитым мышлением.

Таких людей, выделяющихся из общей массы, как правило, не принимает коллектив, их не понимает начальство. Эти люди четко видят, что старые правила безнадежно устарели, и всячески пытаются внести что‑то новое, улучшить жизнь, быт, наладить контакт, найти компромисс с условным противником. Лих воспринимают в штыки: «Умный такой, что ли?» или «Тебе что, больше других нужно?», «Чего ты лезешь поперек батьки в пекло?»

А такие люди нового мышления даже не пытаются ставить себя выше других людей, они вовсе не хотят насильно кого‑то переделать, кому‑то насильно навязать свое мнение. Такие люди твердо уверены, что не сила, а красота, терпение и умение правильно донести до других свою мысль, сделают мир чище, богаче, более наполненным.

Они уверены, что каждый человек должен заниматься только тем, к чему у него лежит душа и сердце, тем, что только он делает лучше всего. Иначе и не должно быть! Если какой‑то винтик в системе не подходит к гайке, вся система может застопориться, а то и вообще сломаться…

Таких людей смело можно назвать новаторами, людьми новой формации. Именно такие люди двигают науку, культуру и искусство вперед. Для таких людей главное — прогресс!

Это совсем не означает, что все они являются бессребрениками, и деньги для них ничего не значат. Конечно же, нет! Но для таких людей деньги — не средство обогащения для воплощения мечты: ничего не делать и все иметь. Нет, для таких людей деньги — средство для достижения какой‑нибудь, обязательно высокой, цели!

Конечно, можно долго и нудно перечислять такие цели, но можно и сказать одной фразой — в конечном итоге, задача таких людей — сделать мир лучше!


Однако, вернемся к нашему повествованию…


Не прошло и часа после того, как завхоз карантинки просветил вновь прибывших о правилах проживания в карантинном бараке, он, вновь выстроив новеньких зэков в проходе между двумя рядами двухэтажных шконок, внимательно осмотрел присутствующих.

После чего обратился с вопросом к вечно голодному старику с чуть заметной иронией:

— Ну, что, батя, не умер еще от голода?

— Так живу пока еще, — тяжело вздохнул тот.

— Вот и хорошо, — завхоз перевел взгляд на парня из Пензы. — Мне кажется, что кто‑то не понял моего предупреждения о том, что с нашего локального участка выходить нельзя ни в коем случае!

— А почему ты на меня так смотришь? Я и не выходил никуда! — с вызовом возразил тот.

— Ты, кажется, на имя Чижик отзываешься? — никак не реагируя на его ответ, спросил Тимка-Хитрован.

— Да–а-а, меня Чижиком зовут, — парень был явно удивлен тому, что завхоз знает его прозвище.

— Не тушуйся, земляк, — улыбнулся завхоз, — я очень люблю читать журнал «Хочу все знать». — Он хитро подмигнул.

— Я и не тушуюсь: просто непривычно как‑то, — искренне признался тот. — Тебя ж вроде не было, когда нас принимал ДПНКа?

— Не было, — согласился завхоз.

— Тогда откуда знаешь о моем погоняле? — то ли спросил, то ли подытожил Чижик.

— Все очень просто: мы с Васькой Карданом кентуемся, — пояснил завхоз. — А потому повторяю в последний раз: выходить с локального участка карантинки категорически запрещается, если, конечно, кто‑то из вас не хочет до понедельника в ШИЗО попарится, и локальщика не вздумайте подкупать, — он выразительно взглянул в глаза Чижика.

Парень виновато их опустил: он действительно пытался договориться с локальщиком.

И завхоз продолжил;

— Поймите, тот примет ваше подношение, наобещает с три короба, а потом бац! Ментовской расход!


Автор должен пояснить, что «ментовской расход» — это когда менты что‑либо сорвали: то ли встречу, то ли передачу чего‑то важного, то ли блат–хату накрыли, то ли сделку накрыли и забрали деньги или товар.

При таком раскладе ни одна из сторон не несет ответственности перед другой стороной: это негласное правило в криминальных кругах, то есть так называемое форс–мажорное обстоятельство, которое прекращает все претензии друг друга. Иногда непорядочные люди используют это в своих корыстных целях, чтобы присвоить то, что им не принадлежит, но ссылаются на «ментовской расход»!

«Ментовской расход», — какие могут быть претензии?


— Понятно, — с явным огорчением вздохнул Чижик.

— Ты не волнуйся, земляк: я же не сказал, что вас запрещено навещать? — завхоз хитро усмехнулся.

— Как к тебе обращаться? — спросил Чижик.

— По–всякому откликаюсь: можно завхоз, можно земляк, а погремуха моя — Тимка–Бес, — и добавил: — Так люди прозвали, — потом снова внимательно осмотрел новый этап, на мгновение остановил взгляд на Семе–Поинте, и чуть заметно подал ему знак глазами, как бы подтверждая раннюю договоренность.

Сема–Поинт тоже подтвердил свое согласие едва заметным наклоном головы.

А завхоз продолжил:

— Судя по всему, вы без каких‑либо проблем спокойно разобрались с местами, тем более что все места равнозначные и блатных мест нет. Да, вот еще: забыл сказать одну вещь, если кто‑то беспокоится за сохранность своих вещей, то их можно сдать ко мне в каптерку, а нет беспокойства, то можно сложить их под своей шконкой! Еще вопросы?

Никто ничего не спросил, и завхоз махнул рукой:

— В таком случае подходите по одному к моей каптерке и получите продукты на ужин…

После того как все получили свои порции сухого пайка, они принялись за приготовление ужина.

Несчастный старик, в буквальном смысле уничтожив полученную им пайку в какие‑то минуты, бросал по сторонам завистливые взгляды на ушастого парня, с которым ему пришлось поделить банку кильки.

— Ну, ты, старый, и проглот! — недовольно заметил его вынужденный напарник.

— Не проглот я, сынок, — мягко возразил тот. — Просто солитер во мне сидит и все сжирает изнутри: потому я все время и голодный хожу, — он даже всхлипнул.

Не выдержав сам, а также и перехватив злой взгляд Чижика, Сема–Поинт решил разрядить обстановку: взяв оставшийся кусок хлеба, оставшуюся от своей порции кильку, он отнес старику.

— Вот спасибо тебе, сынок! Спасибо преогромное тебе, спаситель ты мой! — несчастный старик просто заворковал от счастья и тут же принялся судорожно впихивать принесенное себе в рот.

— Да он же больной на всю голову, а ты его жалеешь! — недовольно бросил вслед Семе–Поинту ушастый, который назвал несчастного старика проглотом.

Сема–Поинт вернулся, наклонился и уставился в его глаза:

— Мне бы очень хотелось взглянуть на тебя в возрасте этого старика, — тихо заметил он, не мигая глядя в его глаза. — Вполне возможно, если ты и доживешь до его возраста, ты будешь писаться и какать под себя в кровати, а от пролежней у тебя сгниет мясо до самого позвоночника, но ухаживать за тобой будет некому, потому что ты никого не любишь, кроме себя, и ты так и сдохнешь, одиноким и никому не нужным, весь в говне и моче провонявший…

Картина, описанная Семой–Поинтом, была столь ужасной и омерзительно–красочной, что в жилой секции воцарилась мертвая тишина. Было такое впечатление, что каждый из присутствующих примерил на себя описанное будущее.

Но более всего эти описанные картины вникли в душу ушастого, который испуганно захлопал глазами, силился что‑то сказать, но не мог вымолвить ни слова и лишь хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

— Никогда не смейся над убогими, ибо и тебя может не миновать чаща сия! — философски подытожил Семеон.

Сема–Поинт покачал головой, наконец‑то отвел глаза от ушастого в сторону и парень сразу молча уткнулся глазами в кильку.

В этот момент в голове ушастого медленно прошел какой‑то мыслительный процесс, после которого он отломил небольшой кусочек хлеба от своей пайки, положил на него небольшую кильку из собственной порции и протянул старику.

Для того это было столь удивительным, что он не сразу решился взять подношение ушастого, а когда взял, тихо пролепетал:

— Спасибо, сынок, — и тут же вкинул в рот свалившийся нечаянно кусок пищи.

— А у тебя, мужик, не все потеряно, — отметил Семеон того, кто поделился со стариком, заметив, что Сема–Поинт встал со шконки, спросил: — А ты куда это, приятель, до ветру, что ли?

— Да, нет, завхоз попросил подойти к нему в каптерку…

— Когда? — удивился Семеон.

— Еще в тот раз…

— Тебя не напрягает это? Ты ж его совсем не знаешь, — Семеон явно был недоволен неожиданным приглашением. — Может, мне с тобой пойти?

— Не беспокойся, все будет о’кей! — подмигнул Сема–Поинт.

— Хорошо, как скажешь, — Семеон пожал плечами, но, дождавшись, когда Сема–Поинт выйдет из жилой секции, тут же направился вслед за ним: мало ли чего?..


Подойдя к двери каптерки, Сема–Поинт осторожно постучал и спросил:

— Можно?

— Да, входи, — глухим голосом ответили из‑за дверей.

Сема–Поинт распахнул ее настежь. В небольшой комнатке у самого окна стоял малогабаритный столик, за которым сидел завхоз спиной к улице. Перед столом стояла табуретка. Одна стена комнаты была сплошь усыпана дверцами встроенных шкафов–ячеек. На каждой дверке ячейки стоял порядковый номер и были укреплены шпингалеты. Именно в этих ячейках и хранились вещи вновь прибывшего этапа.

Перед завхозом стояла стеклянная полулитровая банка с крышкой. В вазочке горкой навалены дешевые конфеты–подушечки. В пепельнице кучка пепла от сгоревшей бумаги.

Глаза завхоза тупо уставились в одну точку перед собой. Семе–Поинту показалось, что они были на мокром месте. Так могут плакать только сильные духом мужчины, которые столкнулись с трагической потерей кого‑то из близких.

— Что‑то случилось? — едва не шепотом спросил у него Сема–Поинт.

Завхоз не ответил, словно ничего не слышал: он продолжал смотреть застывшим взглядом в никуда.

— Извини, земляк, может, я не во время и мне лучше уйти? — снова спросил наш герой, на этот раз чуть громче.

Завхоз медленно поднял взгляд на него и какое- то время как бы пытался вникнуть в суть вопроса и понять, кто перед ним стоит и о чем спрашивает, потом вернулся от своих мыслей к действительности, покачал головой, словно китайский болванчик, и кивнул ею на свободную табуретку.

— Присаживайся, земляк, — бесцветным голосом предложил он.

Сема–Поинт опустился на табуретку и не стал допытываться от него ответа. Так они просидели несколько минут при полном молчании, глядя друг на друга почти не мигая, пока хозяин кабинета не прервал их молчание:

— Как все глупо! — с надрывом воскликнул он.

Сема–Поинт вдруг «услышал» его мысли:


«Эх, дружбан, дружбан, как нечестно ты поступаешь со мною…

Ведь обещал и клялся, что мы никогда не бросим друг друга…

Обещал, а сам взял и бросил меня!..

Господи, о чем я базарю?

У меня что, глюки начались?

Его же нет!..

Нет, и я уже никогда его не услышу!..

Мы же с тобой, Филя, столько всего испытали, прошли через такие препоны, что другим и во сне никогда не приснится…

Интересно, что это за пацан передо мною?

Я что‑то не припомню случая, чтобы ты, Филя, за кого‑нибудь такие добрые слова говорил…

Разве только обо мне, да и то давно уже…

Вот и выходит, что слова‑то эти искренние!..

А искренние слова, да еще высказанные перед смертью, на вес золота ценятся!..

А потому, Филя, твои слова для меня — закон!

И я все сделаю, чтобы твоему приятелю яму не вырыли…»


Едва услышав имя, которое озвучил в своих мыслях Тимка–Бес, Сема–Поинт невольно вздрогнул, и его охватило неприятное предчувствие, возникшее еще в тот момент, когда он увидел потухший взгляд завхоза более часа назад на пороге в жилую секцию. Сейчас тревога еще больше усилилась, и он вдруг понял, что вот–вот ему придется услышать о какой‑то страшной, непредвиденной трагедии, судя по «кровоточащей» боли, случившейся только что.

Сема–Поинт уже понял, о ком пойдет речь, но изо всех сил гнал свою догадку прочь, не желая получить информацию, которая подтвердит его догадки. И эту информацию он совсем не жаждал услышать. Да, с этим человеком они были знакомы лишь несколько дней, но бывает, что и часа, а то и одного взгляда, одного слова, оказывается вполне достаточно, чтобы ты поверил почти незнакомому человеку, с которым тебя, случайно или не случайно, столкнула Судьба.

Именно к таким людям относится и Филимон, с которым при первом же звуке его голоса на душе становилось светло, тепло и уютно. С первой же минуты он вселял уверенность в собственные силы близким и друзьям, но врагам наоборот: становилось не только неуютно, но охватывал какой‑то животный страх, а нечестных людей — охватывали настоящие паника и ужас.

Нечестному человеку казалось, что Филимон видит их вранье насквозь, а выслушивает лишь для того, чтобы вранья скопилось как можно больше, и можно было больнее ткнуть этим враньем прямо в лицо вруну.

— Только что получил «маляву» от своего кента, с которым мы не один пуд соли вместе скушали, — тихо произнес завхоз, но в конце его голос дрогнул, и он снова замолчал.

Сема–Поинт терпеливо ожидал продолжения разговора: он уже успел «прочитать» мысли завхоза карантинки о том, что он только что получил от Филимона предсмертное послание, в котором тот просил своего приятеля прикрыть его — Сему, как он сам прикрывал его.

Сема–Поинт отлично ощущал его состояние всей своей душой, а потому понимал, что сейчас любое слово, даже слово участия, может вызвать еще более сильную боль утраты.


Почему‑то Автору кажется, что в такие моменты, когда кто‑то уходит из жизни, близкие люди покойного не вникают в суть слов, которые им говорят близкие и знакомые: они могут слышать только интонацию, мелодию звуков окружающего мира.

Видимо, именно для этого, чтобы хоть как‑то притупить боль утраты, у некоторых народностей существует обычай приглашать для отпевания своих близких профессиональных плакальщиц.


— Ты молодец, земляк: хорошо молчать умеешь, — одобрительно заметил хозяин комнаты, но тут же решил поправить самого себя: — Нет, не молчать, а слушать! — он снова покачал головой, потом пожевал своими губами: — Даже и не знаю, земляк, с чего начать… Как странно получить послание от человека, которого уже нет в списке живых! Словно привет получил с того света! — он вздохнул, поморщился, потом сунул руку куда‑то за спинку стола, уткнувшегося к стене, и вытащил оттуда самодельную плоскую стальную фляжку, отвинтил крышку. — Помянем хорошего человека, нашего с тобой общего знакомого, который сегодня покинул нас и ушел в лучший мир! — торжественно произнес завхоз.

— О ком это ты говоришь? — едва не шепотом спросил Сема–Поинт.

— Филимон скончался! — выдохнул Тимка-Хитрован.

— Филимон? — невольно воскликнул Сема- Поинт, все еще надеявшийся, что это говорится о ком‑то другом. — Надеюсь, что ты говоришь не о Филимоне Ружейникове? — едва не по складам по­вторил он.

— Как раз о нем и говорю…

Да мы же с ним всего несколько часов как расстались! — все еще пытался опровергнуть услышанную правду. — Что случилось? Убили, что ли? — Сема даже не пытался играть, он действительно был искренен в своем проявлении чувств, и его переживания были перемешаны с болью и горечью.

— Да у кого могла рука подняться на такого человека? — с пафосом воскликнул собеседник. — Порвал бы такую суку, как грелку! Зубами бы горло перегрыз! — добавил он со злостью. — Прободная язва его достала, писал, что вроде бы и операцию сделали, и боли прошли… А–а-а! — он махнул рукой и протянул фляжку собеседнику. — Давай помянем Филю!

Сема–Поинт взял фляжку и тихо сказал:

— С этим человеком я был знаком, к моему большому сожалению, совсем недолго, но успел с ним сдружиться так, словно мы знали друг друга всю жизнь!

Он поднялся со стула, подождал, пока поднимется и собеседник, после чего закончил свою поминальную речь дежурной фразой, подобающей данному случаю:

— Филя, пусть земля тебе будет пухом! — сделал глоток и вернул фляжку Тимке–Хитровану.

Который подхватил его речь:

— Дорогой мой дружбан, я уверен, что ты сейчас слышишь нас, твоих друзей! Уверен, что тебе там гораздо лучше, чем нам. Я всегда говорил, что в моей жизни ты занимаешь самое важное место! Ты был единственным человеком, которому я верил безоговорочно, и ты ни разу не заставил меня засомневаться в тебе! Да, нетерпимо больно терять близкого человека…

Он сделал небольшую паузу, вероятно вспомнив что‑то связанное с покойным, потом продолжил:

— Но память о тебе, дорогой мой Филя, навсегда сохранится в моем сердце! — его голос предательски дрогнул, и чтобы скрыть охватившее его волнение, он сделал небольшую паузу, и уже совсем пересохшим ртом добавил: — Спи спокойно, мой друг! Пусть земля будет тебе пухом!

Потом завхоз отпил большой глоток из фляжки, коротко кашлянул: видно не в то горло попала водка, и медленно опустился на свой стул.

Сема–Поинт тоже присел на табуретку, и они несколько минут помолчали, как и полагается после поминального тоста.

Не говоря ни слова, Тимка–Хитрован вытащил из стола плитку шоколада «Золотой колос», поломал ее, прямо в обертке, на небольшие кусочки, осторожно разорвал обертку и положил на середину стола. Так же молча, он достал с полки над головой эмалированную кружку, снял с банки крышку, помешал ложкой чифирь, опуская нифиля на дно, потом плеснул заварку в кружку, вылил ее назад в банку, и эти манипуляции проделал трижды. Потом прикрыл банку крышкой, давая нифилям опуститься уже самостоятельно, подождал с пол минуты, открыл банку и налил из нее в кружку уже чистого чифиря без нифилей.

— Ты как к чифирю относишься? — спросил он собеседника.

— Нормально, — кивнул Сема–Поинт.

— Тогда начинай, — предложил завхоз, придвинув к нему кружку. — И шоколад бери, не стесняйся… Кстати, меня Тимкой–Хитрованом кличут!

Сделав пару глотков, Сема–Поинт перехватил кружку другой рукой и протянул ее ручкой к хозяину каптерки. Этим жестом он подчеркнул особое уважение к собеседнику. Завхоз тоже сделал два глотка и точно также, ручкой вперед, протянул кружку Семе–Поинту.

— А почему ты всему этапу назвался Тимкой-Бесом, — поинтересовался Сема–Поинт.

— А–а… — отмахнулся завхоз. — Чтобы не объяснять почему Хитрован! Да и звучит опаснее… — он хитро ухмыльнулся.


Допив первую порцию чифиря, они закусили шоколадом, и только после этого Тимка–Хитрован спросил:

— А ты знал, как друзья называли за глаза Филимона?

— Откуда, нет, конечно!

— Пулемет! — он улыбнулся и добавил: — Филя-пулемет!

— Почему пулемет? — удивился Сема–Поинт.

— Ну не ружьем же называть такого человека, как Филимон?

Тимка–Хитрован ответил столь просто и уверенно, словно, действительно, это было аксиомой, не требующей особого доказательства.

— Резонно, — согласился Сема–Поинт.

— Послушай, земляк, — завхоз вдруг понизил голос: — Несколько дней тому назад, когда пришел предыдущий этап с новыми зэками, карантинку кое-кто навестил и попытался кое с кем разобраться прямо здесь… — Тимка–Хитрован перешел на шепот.

— Парень выжил? — нахмурился Сема–Поинт и на его скулах заходили желваки.

— Не переживай! Сибиряк не только выжил, но и вломил этим гориллам по полной программе, — завхоз злорадно усмехнулся.

— Сибиряк? — переспросил Сема–Поинт. — Откуда он? Как его фамилия?

— Сибиряк и есть его фамилия! — повторил завхоз и хитро подмигнул.

— Понятно, его попутали с прямым углом? — хмыкнул Сема–Поинт.

— С каким углом? — не понял собеседник.

— Анекдот такой есть:


«Стоит шеренга солдат. Перед ними — старшина, который и говорит им:

— Так вот, солдаты, на основании вышесказанного мною, можно заключить, что вода кипит при девяноста градусов!

Один солдат вскидывает руку.

Старшина:

— Слушаю тебя, солдат!

— Товарищ старшина, а нам в пятом классе учительница говорила, что вода кипит при ста градусах! — выпалил солдат.

Старшина морщит лоб:

— Минуту… — вытаскивает из кармана гимнастерки блокнот, долго листает, потом довольно тычет пальцем в надпись и вскрикивает:Точно, солдат! Вода кипит при ста градусах, это я спутал с прямым углом!..»


— Спутал с прямым углом? — завхоз скорчил физиономию от смеха и вдруг зашелся в хохоте, повторяя раз за разом: — Вода кипит… спутал с прямым углом… в пятом классе… Ну, умора! — потом резко оборвал смех и серьезно сказал: — Спутал‑то спутал, но ты поверь мне, все очень серьезно. Тот, кто привел «быков» для разборки, говорил, что его хозяин «маляву» получил, и в ней говорится о том, что кто‑то должен прийти на «двойку» и за ним вроде бы много трупов числится, а еще говорит, что он вроде бы стукач!

— И что здесь — правда, как ты думаешь? — спокойно спросил Сема–Поинт.

— Лично мне кажется, что здесь во всем ложь! — твердо ответил Тимка–Хитрован.

— С чего вдруг такой вывод?

— У того, кто говорил об этом, слишком глаза воровато бегали, а это значит, что он врал в тот момент!

Сема–Поинт плеснул из банки в кружку чифиря, глотнул пару раз и протянул кружку собеседнику.

Тимка–Хитрован молча взял чифирь, сделал два глотка, вернул кружку и тихо сказал:

— Мне кажется, что тебя кто‑то с воли заказал…

Сема–Поинт отхлебнул чифиря, протянул кружку хозяину комнаты, но когда тот отказался, выразительно рубанув ребром ладони по своему горлу, поставил кружку на стол.

Сема–Поинт продолжал молча смотреть на собеседника, уверенный, что тот сам продолжит рассказывать о своих догадках, тем не менее решил чуть подтолкнуть разговор:

— А этот вывод, откуда возник? Есть что сказать или так, наобум ляпнул? — прямо спросил он.

— Ты всегда такой прямой или только мне так повезло? — в его голосе почувствовалась некая обида.

— Извини, люблю впрямую говорить с теми, кому доверяю, — откровенно ответил Сема–Поинт.

— Что ж, благодарю за доверие! — смягчился тот. — А по поводу заказа с воли скажу так: во-первых, интуиция. Во–вторых, они слишком суетятся и спешат вокруг этого дела, словно боятся не выполнить полученное задание. Наконец, в–третьих, я умею из любой, даже самой, на первый взгляд, никчемной информации выжимать полезные, а значит, драгоценные капли познания.

— Очень полезное умение, — одобрительно отметил Сема–Поинт и, после недолгих размышлений, высказал то, что он сам думает: — Хоть и не знаю, как ты догадался или вычислил, но тема заказа с воли и у меня стоит на первом месте! Так ты говоришь, что они слишком спешат и суетятся?

— Вот именно! И мне кажется, что ты даже знаешь имя заказчика, — уверенно вставил Тимка-Хитрован.

— Скажем так: все больше начинаю не сомневаться в его имени, — он попытался улыбнуться, но тут же нахлынули воспоминания о любимой Валечке, которые захлестнули настолько, что он стиснул так зубы, что казалось, вот–вот лопнет кожа на скулах.

— Эко, тебя приперло при одном лишь воспоминании, — наморщил лоб Тимка–Хитрован. — Даже не хочется представлять, чтобы ты с ним сделал, окажись он сейчас рядом…

— Кстати, того, кто приводил «быков» для разборки, случаем не Пашкой–Гнусом кличут?..


(обратно)

Глава 26 ПАШКА–ГНУС


А Пашка–Гнус, о котором нет–нет, да вспоминал Сема–Поинт, в это время размышлял, рассказывать или нет своему хозяину о неоправданном проколе с Сибиряком?

Ну, хорошо, на первых порах можно сослаться на случайность. Действительно, кто мог предположить, что мужик, подошедший по всем параметрам на звание их цели, не является Сибиряком по месту проживания, а на самом деле является его просто настоящей фамилией?

Есть, конечно, старый, но такой действенный способ, чтобы отвлечь Кемеровского Винта от каверзных вопросов и последующих нахлобучек. Его хозяин всегда с большим интересом выслушивает доклад о новостях: о том, что творится на подотчетной ему территории. Но наибольшее удовлетворение он получает тогда, когда узнает о каких‑нибудь начавшихся дрязгах между теми, кого можно отнести к блатной элите колонии.

Зная об этой слабости, Пашка–Гнус, появившись в этой колонии, первым делом наладил в ней собственную сеть стукачей и агентов, которые сообщали ему даже о самых малоприметных столкновениях или непонятках между представителями элиты колонии.

Сегодня как раз суббота, то есть тот день, когда его осведомители, каждый в свое определенное ему время обязан спешить на встречу с Пашкой–Гнусом. Кстати, чаще всего они спешили не только из страха за свою шкуру, но и потому, что Пашка–Гнус был благодарным работодателем и щедро одаривал каждого своего агента за полученную полезную информацию негласной валютой в местах не столь отдаленных.

Такой негласной валютой в местах не столь отдаленных являлся обыкновенный чай.


Автор хочет напомнить своим Читателям, что в те времена, когда пачку чая можно было официально приобрести в ларьке или магазине колонии лишь в единственном числе, да и то на целый месяц, чай являлся самой ходовой и разменной монетой в местах не столь отдаленных. В то время каждый просто работающий зэк мог отовариться в магазине колонии только на пять рублей в месяц.

За хорошую переработку обязательной нормы хозяин мог добавить к этим пяти рублям еще два рубля. Итого — семь рублей. Если работающий еще и носит повязку, то есть состоит в одной из «красной» секции, старший Кум может добавить еще два рубля. Итого — девять рублей. А если тот же зэк еще и в самодеятельности участвует, то замполит может добавить еще два рубля. Итого — одиннадцать рублей в месяц! Больше одиннадцати никто не получал. Однако Автор должен заметить, что одиннадцать рублей являлись официальным потолком так называемой зарплаты. Но были еще и скрытые поощрения от того же старшего Кума, от заместителя по режиму, от замполита, даже от начальника цеха, который хочет перевыполнения производственного плана.

Каким образом? Да очень простым: покупает из собственного кармана пачки чая и поощряет того, кто приносит ему наибольшую пользу для его работы, для участка, за который он отвечает. Находились хитрецы, которые умудрялись на одной информации, чаще всего только с виду правдивой, получать дополнительный чай из двух, а то и из трех источников…


В то время пятидесятиграммовая пачка чая, как правило — азербайджанского или грузинского первого сорта, иногда — второго сорта, официальной стоимостью в тридцать восемь копеек в магазине, в колонии стоила один рубль.

Чтобы Читатель мог иметь представление о ценовой политике за колючей проволокой, Автор сообщает некоторые цены за те или иные вещи, которые можно было приобрести в колонии.

Конечно, в разных колониях цены были разные, но разница не имела столь существенного значения, чтобы останавливаться на ней в данных пояснениях.

За одну заварку, а это где‑то с полпачки чая, можно было приобрести хозяйскую, зоновскую робу в хорошем состоянии, то есть, как бы сейчас сказали, товары сэконд–хэнда.

За пачку чая можно было обзавестись такими хозяйскими товарами, как телогрейкой или кирзовыми сапогами, или двумя пачками сигарет без фильтра.

За две пачки вам достанется уже новая хозяйская телогрейка или новые кирзовые сапоги.

А за три пачки можно выторговать вольную робу или вольную телогрейку.

А за четыре пачки в некоторых зонах можно было приобрести и настоящие яловые, офицерские сапоги в приличном состоянии.

Да что там говорить, за одну лишь заварку чая можно было, если у кого‑то была в этом нужда, поразвлечься с какой‑нибудь «Машкой», «Маргаритой» или «Нинкой» из стойла «девочек».

Чтобы в будущем не останавливаться на этом термине, Автор хочет пояснить, что «девочки» в местах не столь отдаленных, совсем не те девочки, о которых говорят на свободе.

За колючей проволокой существует несколько градаций категории лиц, каждая из которой имеет собственное определение. Об элите в колонии Автор уже давал пояснения ранее: в основной своей массе элита в колонии относится к так называемой «красной» или «цветной», то есть ментовской категории.

А к воровской, криминальной категории, относятся Воры в законе, Смотрящий и их окружение: «быки», шерстяные и просто сочувствующие им одиночки. Очень часто людей этой категории называют в местах не столь отдаленных «отрицаловкой»: из‑за того, что они отказываются не только работать, но и заниматься каким‑нибудь общественно–полезным трудом в местах не столь отдаленных.

Следующая категория, причем самая многочисленная, — это простые работяги, то есть простые мужики. Они никуда и ни во что не лезут, а просто работают и зарабатывают поощрения не за особые отношения с администрацией, а за хорошую работу, однако стоит администрации нарушить их права, как они могут спокойно влиться в ряды предыдущей категории, с которой они, чаще всего добровольно, реже — принудительно, делятся своими трудоднями.

Ни для кого не является секретом, что воровской общак пополняется не только с воли, но и за счет мужиков. Именно поэтому мужик находится под особым покровительством криминальных структур, и его никто не может тронуть понапрасну, за это можно ответить по полной программе!

И наконец самая незащищенная категория: это так называемая категория «обиженных», «девки», еще их называют «опущенные». Это особая каста неприкасаемых, отбросы за колючей проволокой. Они живут обособленно, собственной отдельной кучкой. У них своя посуда, особо помеченная, которую они моют сами и держат ее отдельно от общаковой посуды. Из их посуды ни один зэк, из другой категории, не имеет права, не только есть, но даже прикасаться к ней. У них никогда никто, кроме своих же «опущенных», не возьмет ни сигарету, ни одежду, ни тем более пищу.

К этой категории относятся педерасты еще по свободе, либо те, кого «опустили» в местах не столь отдаленных за допущенный косяк, цена которому становится задница виновного. Причем нужно заметить, что за допущенный серьезный косяк должен ответить любой зэк: хоть мужик, хоть блатной, хоть и Вор в законе. Правда, Вор в законе, если его обвиняют в чем‑то серьезном, должен держать ответ перед своими братьями, а все остальные обязаны держать ответ на месте.

Никто не имеет права поднять руку на Вора в законе, тем более убить его. За это может спросить даже тот его брат, который с ним мог даже не ладить при жизни.

Автор должен признаться, что если он стопроцентно не уверен в какой‑то истории, услышанной им где‑то, то это Автор называет легендой.

К примеру, существует устойчивая легенда, что Вора в законе, если доказан его непоправимый косяк перед воровским сообществом, может убить либо он сам себя либо кто‑то из его братьев вызывает его на смертельный поединок.

Однако Автор уверен, что Вора в законе действительно никто и никогда не убивал, потому что при выдвижении против него обвинения его вызывают на толковище, так называется воровской суд, типа суда чести, и если там доказывается его вина, то такого Вора раскороновывают и изгоняют из воровской семьи. Он перестает быть вором в законе и с ним поступают на общих основаниях.

Звание Вора в законе — пожизненное. И лишиться его можно только на воровском толковище. Правда, бывают и исключения. Вор в законе, по причине болезни или старости, а то и изменения в профессии, может сам обратиться к воровскому сообществу и попросить своих братьев освободить его от этого звания. Как правило, воровская «семья» идет такому брату навстречу и он становится «прошляком», то есть Вором в законе в прошлом. Это звание является почетным. И если когда‑то появляется нужда воровского сообщества, то «прошляка», который никак не запятнал свое имя за время отречения от звания, могут вызывать на воровской сход, чтобы с ним советоваться и узнать его мнение по тому или иному Вопросу.

У Автора есть близкий приятель, который и является таким «прошляком». Это — Генрих Сечкин, бывший Вор в законе по прозвищу Сека. Это человек просто уникальный во многих жизненных проявлениях.

Генрих отбывал до звонка все свои сроки, отмеренные ему судом, почти при всех Генеральных секретарях Коммунистической партии: от Сталина до Брежнева. Потом стал классным гитаристом и написал нетленную песню «Постой паровоз, не стучите колеса».

Позднее, стал известным журналистом, в какой- то момент решил всерьез заняться этим делом, а потому обратился к своим криминальным собратьям с просьбой снять с него воровское бремя, и те пошли ему навстречу. Так он и стал уважаемым «прошляком», с которым советуются до сих пор его криминальные собратья.

При самом первом нашем знакомстве Генрих поведал мне об одном страшном событии из своей криминальной жизни.

Однажды, отбывая очередной срок в таежном ГУЛАГе, Генриха позвал в дорогу «зеленый прокурор», хотя в данном случае нужно было назвать его не «зеленым», а «снежным прокурором», так как это происходило зимой. И в напарники к нему напросился еще один Вор в законе. А в побег, как правило, бегут с «бычком», который исполняет роль не только носильщика и мальчика на подхвате, но и в особые моменты его используют, как это не страшно звучит, в качестве пищи.

А в этом побеге количество мест было ограничено, а потому в побег ушли два Вора в законе. Тайник для побега устроили в огромном стволе дерева, выдолбив сего сердцевину.

Тайга. Зима. Волки. Двести–триста километров до ближайшего населенного пункта. Два Вора в законе бодрствовали по очереди, чтобы не дать волкам съесть их скудные припасы.

Однажды была очередь дежурить напарнику Генриха, а он заснул, и они лишились всех съестных припасов: волки не оставили ничего. Их ждала гарантированная смерть от голода.

Решили бросить жребий: кому оставаться в живых, но виновный в потери припасов не захотел испытывать судьбу и, чувствуя себя виноватым, поступил благородно — сам заколол себя, тем самым он обеспечил своему собрату возможность выжить.

Генриху действительно удалось выжить и на воровской сходке, выслушав его отчет о том, как погиб их криминальный собрат, Секу признали невиноватым в его смерти, но с тех пор на животе Генриха выколота могила с именем погибшего Вора и надпись: «Спи спокойно, мой дорогой друг!»


Но вернемся к продолжению темы об «опущенных» в колонии.

К примеру, какой‑то блатной сел играть в карты и проигрался в пух и прах, а платить нечем. Ему выделяется определенный срок возврата долга и если его покрытие не происходит по его вине, его «опускают». Чаще всего таких «опускают» не прямой обработкой его задницы, а просто проводят членом по его губам. После этого он переходит в стойло «обиженных» и очень часто такие «опущенные» блатные становятся вожаками «обиженных».


А теперь продолжим о ценах за колючей проволокой…


Те, кто никогда не бывал «за колючкой», под воздействием пропаганды, уверены, что водку в местах лишения свободы купитьнельзя. А вот и неправда! Можно! Еще как можно! Только стоимость одной поллитровки, вместо двух рублей двенадцати копеек, как в государственном магазине, будет стоить двадцать пять рублей! Точно также в местах лишения свободы можно купить любой наркотик, приобрести даже золото или драгоценный камень, нелегально пронесенный в колонию. Только цены будут в несколько раз дороже, чем на свободе.

Автор хочет рассказать о случае, произошедшем в то время, когда по его сценарию снимали кинофильм «…по прозвищу «Зверь».

Весь технический персонал киногруппы решил подзаработать, воспользовавшись тем, что спецаппаратуру фильма, при въезде на съемки в колонию, особо не обыскивали.

Вот они и набрали водки и принялись торговать ею в зоне. Но кто‑то настучал «ментам» и лафа прекратилась, а шмон увеличился на несколько часов, существенно сократив время съемок…

Нужно особо отметить, что эти цены о которых говорилось выше, существенно менялись, если колония специально начинала морозиться ментами или если, по какой‑то причине, происходил сбой со снабжением табаком и сигаретами.


Автор отлично помнит, как в то время, когда он отбывал отмеренный судом срок, сгорел филиал московской фабрики «Ява», которая снабжала пенитенциарные учреждения. В одной из таких колоний Автор как раз и сидел, и эта колония в течение нескольких месяцев не получала никаких табачных изделий.

Махорка, к которой раньше курильщики относились с некоторым пренебрежением и даже презрительностью, мгновенно превратилась в самый вожделенный продукт для курящего человека. И какой‑нибудь зэк, получивший посылку из своей деревни с килограммом махорки, мгновенно становился лучшим другом всех окружающих его курильщиков.

В те времена, когда случились перебои с сигаретами, зэки, давясь и натужно кашляя, скручивая «козью ножку» из клочка газеты, курили сухую траву, а стоимость пачки сигарет подскакивала до двух, а то и до трех пачек чая любого сорта.

Так что в колонии, как и на свободе, действуют экономические правила: «спрос образовывает цены и рождает предложение» …


Пашка–Гнус взглянул на часы, висящие при входе в жилую секцию, и тут же направился в сушилку, которая в летний период использовалась в качестве склада для сломанных кроватей и тумбочек. Именно эта комнатушка, расположенная в самом конце коридора, и была, в летнее время, его явочным помещением, где Пашка–Гнус и встречался со своими агентами. Судя по времени, первым должен был появиться шнырь помещения нарядной — Солодовников Сергей, по прозвищу Серый.


Шнырь или уборщик нарядной является очень важной фигурой. При нем происходят все мало–мальски важные события, происходящие в колонии.

Выше уже говорилось: имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит!

В полной мере в данном случае действует правило человека в форме, то есть человека, который при должности и постоянно мозолит глаза окружающим его людям. К такому человеку окружающие привыкают настолько, что просто перестают обращать на него внимание: он как бы становится частью мебели, привычной для глаза.

Кто станет обращать внимание на стол или стул?


Для чистоты эксперимента Автор предлагает:

Уважаемый Читатель, попробуйте описать, если вас вдруг кто‑то попросит, внешность почтальона, официанта или уборщика? Автор уверен, что вряд ли у кого из вас получится, если только кто‑то из вас не обратит свое, особое внимание, на симпатичную официантку или красавицу почтальона. А это столь частный случай, что нет смысла на нем останавливаться…


Пашка–Гнус потратил много сил и средств, чтобы заполучить шныря самой нарядной в свои сети. Подкупить и перетянуть предыдущего шныря нарядной на свою сторону, никак не удавалось: он был слишком пуглив, да еще и глуповат к тому же.

После нескольких неудачных попыток Пашка- Гнус пришел к весьма «оригинальному» выводу: если не удается перекупить человека при должности, нужно заменить этого человека и поставить своего человека на его место.

А кому можно доверять в местах лишения свободы? Конечно же, своему земляку, решил Пашка–Гнус. Рассмотрев внимательно каждую кандидатуру зэков первого отряда, то есть отряда, в котором числилась вся хозяйственная обслуга колонии, Пашка–Гнус остановил свой выбор на Сергее Солодовникове. А для того чтобы у того никогда уже даже в мыслях не появилось желание соскочить с его крючка, Пашка–Гнус провел сложную, но весьма эффективную, комбинацию.

После этой комбинации Сергей, или как его стал называть Пашка–Гнус, Серый, либо просто обязан был работать на Пашку–Гнуса, либо его быстро «опустили» бы за долги, которые, конечно же, и возникли при содействии людей Кемеровского Винта. Когда Серый заигрался настолько, что долг стал неподъемным для него, Пашка–Гнус благополучно объявил Серому о том, что его долги перекуплены им — Пашкой–Гнусом, и теперь его судьба зависит оттого, насколько Серый окажется благоразумным, и прямо в лоб предложил ему немедленно решить.

— Или ты, Серый, будешь работать на меня, или ты, как тебе, конечно же, ясно, переместишься в стойло «обиженных»!

И Серый, который сразу догадался — кому он обязан проигрышем, просто вынужден был принять условие Пашки–Гнуса, а потому он не долго думал и сразу сам задал вопрос:

— Что я должен буду делать?

И Пашка–Гнус очень доходчиво объяснил, что от него требуется…

Тем не менее как человек мстительный, но терпеливый, Серый затаил на Пашку–Гнуса злобу и дал сам себе слово, что когда‑нибудь вернет должок с лихвою.

А Пашка–Гнус, как слишком самоуверенный человек, решил, что Серый никогда даже рта не посмеет раскрыть без того, чтобы не испросить у него разрешения…


Увидев Серого, осторожно переступившего порог комнатки, Пашка–Гнус приторно–слащавым голосом заворковал:

— Здравствуй, мой родной человечек! Как твое драгоценное здоровье? Не мучает ли совесть во сне? Хватает ли времени на прием духовной пищи?

— Спасибо, твоими молитвами, Пашенька! — в тон ему ответил Серый.

— Ну и хорошо! Ну и ладненько! — Пашка–Гнус тут же стер с лица улыбку и тихо спросил: — Что новенького в нашей епархии? Как поживает шеф твой? Животиком не мучается ли?..


(обратно)

Глава 27 СТАРШИЙ НАРЯДЧИК


Конечно, Пашка–Гнус спрашивал о старшем нарядчике, единственном человеке, который подчинялся только начальнику колонии, и не боялся ни старшего Кума, ни тем более заместителя по режиму.

Аркадий Грегоров, по кличке Грек, тридцативосьмилетний видный мужчина, отбывал срок за убийство своего партнера по бизнесу.

Да и кто бы на его месте смог простить такое предательство?

Аркадий буквально с нуля поднял строительную фирму. А когда его фирма чуть–чуть поднялась на ноги и стала потихоньку зарабатывать, в какой‑то момент она потребовала расширения. И Аркадий, понимая, что для нормальной прибыли нужны вливания, взял большой краткосрочный кредит в банке под строительство многоэтажного жилого дома под выигранный их фирмой тендер подряд у правительства города. Подряд был столь выгодным, что его фирма могла бы уже через год рассчитаться со всеми своими долгами, но…

Но его предала его правая рука: парень, с которым он проработал почти десять лет и которому доверял, как самому себе, подобрав его почти с помойки. На предыдущей его работе он попал под сокращение и за долги по кредиту у него банк отобрал квартиру. Так он оказался на улице. Аркадий пожалел беднягу, взял к себе помощником, снял для него однокомнатную квартиру, заботился, как о собственном брате, а тот взял и в наглую присвоил огромную сумму, а виновным выставил своего благодетеля.

Не желая верить в то, что его помощник сознательно пошел на предательство, Аркадий попытался воззвать к его совести, предложил ему вернуть украденные деньги и обещал не только не мстить за содеянное зло, а даже сохранить за ним его должность и проценты.

Но его помощник рассмеялся и ехидно заявил:

— По пятницам милостыню не подаю!

— Ты что, сбрендил, Леша? — Аркадий все еще надеялся на то, что это розыгрыш, шутка.

— Ты не говори так со своим родственником, — он вдруг ехидно и очень мерзко ощерился и бросил ему в лицо: — Жалко, что ребенок, которого ждет Лена твой, а не мой, — после чего взял и бросил ему в лицо разорванные трусики Елены.

Грегоров сразу узнал их: только вчера утром он подарил ей это эксклюзивное белье, заказанное в самом дорогом бутике Парижа, к годовщине их свадьбы.

И Аркадия просто заклинило: он не выдержал такого подлого вероломства со стороны своего помощника, сунул руку в ящик стола, выхватил оттуда пистолет, стреляющий резиновыми пулями, и выстрелил из него прямо в лицо этой сволочи, да так «удачно» попал в глаз, что тот скончался на месте.

Аркадий был приговорен к высшей мере, но через год ожидания в одиночной камере его помиловали и заменили высшую меру пятнадцатью годами строгого режима, плюс пять лет поражения в правах.


Автор поясняет, что между собой зэки называли этот пункт приговора «получить по рогам», то есть после окончания срока освобождающийся должен был еще пять лет находиться под надзором в определенном властями поселении.


Отсидев более половины срока без нарушений режима содержания, Грегоров стал работать шеф-поваром колонии. Но однажды, что стало неожиданным для всех в колонии, после возвращения из ПКТ, куда его закрыл старший Кум по ложному обвинению, взял и зарезал своего помощника, в котором до этого просто души не чаял и оберегал как родного брата, проникшись к его нелегкой судьбе.

«Везет» же Аркадию с выбором друзей!

Его новый приятель получил довольно приличный срок ради своей любимой девушки. Его помощник пошел на грабеж супермаркета, чтобы раздобыть деньги на их свадьбу. Грабеж прошел удачно: подельникам удалось скрыться, поделить куш. Свадьбу сыграли, год счастливо прожили, но вдруг поймали на другом преступлении его подельника, с которым они и ограбили супермаркет, и тот, чтобы чуть скостить себе срок, сдал его с потрохами.

Что натворил убитый такого, за что так беспощадно расправился с ним его шеф и благодетель? Никто долго не мог узнать правду и оставался в неведении в отношении его преступления.

Это была темная история, и слухи ходили разные: некоторые были убеждены, что убитый сам виноват. Зарвался настолько, что грубо оскорбил своего шефа. А кто говорил, что Аркадий постоянно избивал парня и тот, не выдержав издевательств, решил оказать ему сопротивление, и шеф–повар его зарезал как свинью.

В реальности все оказалось гораздо проще и омерзительнее: его помощник, чтобы получить личное свидание (всего лишь?!.) со своей молодой женой, с подачи старшего Кума, согласился подставить, то есть предать своего благодетеля. И Аркадию не только грозил срок за хищение социалистической собственности, но и обвинение со стороны криминального мира в крысятничестве.

Дело в том, что во время всеобщего шмона колонии его помощник согласился на предложение старшего Кума подставить своего шефа. К нему от Смотрящего колонии должен обратиться один из его приближенных людей, который попросит спрятать на кухне часть воровской кассы. К такому иногда прибегал криминальный мир, когда не было иной возможности сохранить воровскую кассу: как правило, кухню не обыскивали, доверяли шеф–повару, который, чаще всего, и работал на старшего Кума. Но Аркадий решительно отказался стать у старшего Кума «стукачом» и тот решил его подставить.

Но помощник шеф–повара, не только подставил своего шефа с частью воровского общака, но ко всему прочему, еще и продал на сторону два ящика с банками говяжьей тушенки, чтобы приобрести хороший подарок для жены к их свиданию.

Конечно, Автор уверен, на многое можно пойти ради любви: на грабеж, на воровство, даже на убийство, но только не на предательство своего близкого человека! Тем более того, кто почти стал тебе братом!

Но именно это помощник шеф–повара и сделал, при этом он заявил ментам, что он, не только об этих исчезнувших ящиках с тушенкой понятия не имеет, но и о том, кому принадлежит найденная приличная сумма денег на пищевом складе. Тем не менее почти открытым текстом намекнул, что, скорее всего, они принадлежат его непосредственному начальнику, то есть шеф–повару. Короче говоря, взял и сдал своего благодетеля со всеми потрохами, указав ментам место тайника с деньгами и заверив, что именно шеф–повар спрятал там эти деньги.

Естественно, менты тщательно скрывали свой источник получения информации о том, где находился временный тайник воровского общака. Но это не оказалось тайной для Аркадия: дело в том, что от пищевого склада имелся только ОДИН ключ, который, на короткое время, он давал своему помощнику для уборки после рубки мяса. Так что вычислить предателя не составило труда.

Но вполне естественно, что Аркадия старший Кум обвинил и в краже тушенки и хранении запрещенных предметов (денег) на своем рабочем месте. Шеф–повара закрыли в ПКТ, и его ждал самый гуманный советский суд.

Но Аркадию повезло: в то время в ПКТ находился Вор в законе — по прозвищу Толик–Аркан. Он тщетно ожидал решения своей судьбы: то ли его выпускают в колонию, то ли отправляют на новый этап. Почему‑то старый Вор поверил объяснениям шеф–повара и передал свое веское слово уважаемым людям колонии, которые быстро раскололи стукача и заставили его написать повинную ментам. А Аркадий, с которого сразу же сняли обвинение, решил наказать стукача по законам, существующим за колючей проволокой: самолично зарезал «кукушку».

Какая разница, за что получать свой добавок? Тем более за убийство зэка за колючей проволокой приговаривали максимум на три–четыре года, а за хищение социалистической собственности можно было получить и все пять.

По крайней мере, этой кровью он очистил свое имя в глазах тех, с кем ему придется жить еще долгие годы, а часть воровской кассы, изъятой во время шмона, криминальный мир объявил «ментовским расходом».

К своему сроку Аркадий получил добавок в виде трех с половиной лет и уже через год после суда начальник колонии назначил его старшим нарядчиком, а когда получил приказ возглавить «двойку», с собой забрал и Грегорова.

У Аркадия не было друзей, а после предательства своего помощника, он решил тем более никого не впускать к себе в душу и с каждым держаться на расстоянии. И его можно было понять: после двойного предательства близких ему людей, как на воле, так и в колонии, кому он мог верить? Но Аркадий к тому же был очень молчаливым и с виду весьма угрюмым человеком, а потому никто и не пытался заслужить его доверия. Однако нужно отдать ему должное, с приходом на «двойку» нового старшего нарядчика в колонии стало гораздо больше порядка, чем до него.

К воровскому миру Аркадий относился хотя и без особой симпатии, но вполне снисходительно. И даже пару раз встречался с бывшим Смотрящим, Коляном–Кольчугой, чтобы помочь ему решить кое–какие его личные проблемы, пока тот не ушел с зоны, освободившись по окончании срока, отмеренного ему судом.

Однако нового Смотрящего — Кемеровского Винта — Аркадий откровенно не жаловал, а некоторые из зэков были просто уверены, что он его просто ненавидит.

Но и здесь истоки такого отношения к новому Смотрящему оказались вполне объяснимыми. Полковник Черемных, к которому Аркадий относился с большим уважением, как‑то, общаясь с ним, проговорился о своих подозрениях в отношении Кемеровского Винта, и более всего не поверил странным смертям разнообразных свидетелей, предшествующих его назначению смотрящим «двойки», а также его обвинению в крысятничестве воровского общака.

Поначалу Аркадий, прошедший такое же обвинение, хотел сблизиться с «товарищем по несчастью». Но один из старых уважаемых криминальных Авторитетов, в разговоре с кем‑то из своих близких, проговорился, что лично он не верит в невиновность Кемеровского Винта. Этот старый босяк был уверен, что правда еще всплывет наружу и кому‑то сильно не поздоровится. Эти слова услышал шнырь нарядной и поспешил рассказать о них своему шефу.

Этих сомнений оказалось вполне достаточно, чтобы Аркадий вычеркнул Кемеровского Винта из списка тех, с кем ему хотелось бы общаться, тем более оказывать помощь.

Долгое время Грегорова называли Арканом, как производное прозвище от его имени, но с того времени, как к ним в колонию едва не спустили старого Вора в законе — Толика–Аркана, посчитали, что два Аркана слишком много для одной зоны.

А это и был тот самый Толик–Аркан, благодаря которому Грегорова и реабилитировали в глазах криминального мира.

Толика–Аркана администрация колонии долго раздумывала: выпустить его в колонию или нет? Но вовремя одумалась: старого Вора продержали в ПКТ около двух месяцев, никак не решаясь выпускать его в зону. А когда уже хотели вроде бы выпустить, старший Кум получил от своего стукача информацию, что на зоне из‑за Толика–Аркана вот-вот должна начаться буза. Сначала зэки объявят голодовку, требуя, чтобы его опустили в зону, а если голодовка не подействует, то пойдут и на открытое противостояние с администрацией.

Не желая испытывать судьбу, старший Кум уговорил спецчасть, и неугодного Вора быстро сплавили по этапу в другую колонию: пусть о нем у других болит голова.

Но именно с тех пор Грегорова перестали называть Арканом, а закрепилось за ним новое прозвище — Грек — на этот раз прозвище было производным от его фамилии.

Аркан–Грек старался не вмешиваться в междоусобные распри между «красным» и воровским миром, но только до той поры, пока эти распри сами не вмешивались в круг его обязанностей или лично не задевали его интересы. Тогда он давал решительный отпор.

Грегоров был открыто–прямым человеком и всегда сам привык разрешать все проблемы и конфликты, встающие на его пути.

В первое время, когда он только–только появился в зоне, его пытались подгрести под себя и старший Кум, и заместитель по режиму, и даже один крутой ДПНКа, имеющий связи в областном управлении внутренних дел. И это столь доставало и нервировало Аркана–Грека, что он однажды взял и неожиданно назначил всем троим встречу у себя в нарядной. Причем каждый из приглашенных гостей знал, кто будет на этой встрече. Для всех троих это оказалось столь неожиданным, что они решили явиться на встречу.

Когда вся троица явилась к точно назначенному сроку к дверям в нарядную, из кабинета начальника колонии, расположенного прямо напротив нарядной, появился Аркан–Грек и уважительно предложил:

— Прошу вас! — и отошел в сторону, как бы предлагая войти пришедшим в кабинет начальника колонии.

Не понимая, что происходит, но уверенные, что их приглашает сам полковник, офицеры молча вошли. Вошли, и с большим трудом удержались от восторженных возгласов: длинный стол, за которым начальник колонии обычно проводил оперативки, был накрыт на троих, и был богато уставлен дефицитными по тем временам копченой колбасой, фруктами, овощами, дорогим армянским коньяком, водкой и грузинским вином. А на месте начальника колонии стояла одна лишь рюмка, уже наполненная прозрачной жидкостью, похожей на водку, а рядом с ней — ломтик хлеба с кусочком селедки.

Быстро переглянувшись между собой, троица нерешительно остановилась в проходе. Они все еще были уверены, что их собрал сам начальник колонии для проведения какого‑то торжества.

Но Аркан уверенно опустился на место начальника и спокойно предложил:

— Вы садитесь, не стесняйтесь: гражданин полковник сегодня занят, а больше здесь никого не предвидится! Так что нам никто не помешает!

Трое старших офицеров колонии снова переглянулись, пожали плечами, и, чуть помедлив, нерешительно принялись занимать места: в их глазах можно было прочитать явное любопытство.

— Этот накрытый стол — моя попытка предложить вам нейтралитет между мною и вами. Вы делаете и решаете свои задачи, и я в них не вмешиваюсь, но и вы не мешаете мне решать свои проблемы и выполнять свою работу… Как, договорились? — ровным голосом поинтересовался Грегоров.

— Я — согласен! — тут же воскликнул ДПНКа, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не наброситься на припасы.

— В принципе, и я не против мира! — без особого энтузиазма заметил заместитель по режиму.

— А если кто‑то не согласен? — неожиданно нахмурился старший Кум.

Капитан Спесивцев был еще совсем молод, а потому и не в меру строптив: он еще не приобрел жизненного и профессионального опыта своего дяди Баринова.

— А если кто‑то не согласен с моим предложением, то в моем лице он встретит человека, который дважды мир никому не предлагает! — спокойным, но довольно жестким тоном произнес Аркан–Грек и взглянул на капитана. — Так вы что, против моего предложения? — в лоб спросил он.

— С чего ты взял, Аркадий? — мгновенно улыбнулся старший Кум. — Но мне все же хочется задать тебе всего лишь один вопрос…

— Готов ответить на любой! — усмехнулся Аркан.

— А товарищ Черемных в курсе того, что ты воспользовался его кабинетом в его отсутствие? — капитан даже не попытался скрыть своего ехидства в голосе.

— Если вам так интересно, гражданин капитан, то вы можете сами об этом поинтересоваться непосредственно у самого гражданина полковника! Набрать его номер? — Грегоров взял трубку центрального пульта.

— Нет–нет! — тут же замахал рукой старший Кум. — Это я поинтересовался так, из чисто спортивного интереса!

— Что ж, в таком случае будем считать официальную часть нашей встречи оконченной, и присутствующие, если ни у кого нет других вопросов, могут приступать к более приятной части нашей встречи! А чтобы снять некоторую напряженность с ваших лиц, хочу довести до вашего сведения следующее: на этом этаже нет ни одного постороннего лица, и на время трапезы вы можете быть совершенно спокойны и не поглядывать на часы. Кроме того, если кто‑то, несмотря на договоренность, все‑таки решится меня сдать по причине выпитого алкоголя, сразу хочу предупредить: бесполезно! В моей рюмке — простая водопроводная вода! — он хитро улыбнулся и добавил: — По окончании застолья вас ждет хозяйская «Волга», которая и развезет каждого из вас до вашего дома…

Последние слова совсем добили неугомонную «троицу». Мало того, что для них шоком оказался богато накрытый стол в кабинете самого начальника колонии, который никогда и никому не доверял ключи от своего кабинета, так он еще и дал согласие на то, чтобы его машина довезла их до дома.

Каждый из этой троицы сделал вывод, что старшего нарядчика и начальника колонии связывает нечто большее, чем просто уважение между подчиненным и начальником. И будет разумно действительно согласиться на невмешательство в дела друг друга…

Но вернемся к Серому, шнырю старшего нарядчика, который пришел на субботнюю встречу с Пашкой–Гнусом.

— С Греком все нормально, — ответил Серый. — А что касается свежих новостей в отношении Грека, то мне кажется, у него всегда все будет нормально.

— Что ты имеешь в виду? — сразу насторожился Пашка–Гнус. — Или ты хочешь сказать, что Грек стал работать на «красных»?

— Я этого не говорил! — сразу возразил ему Серый.

— Ты прекрати мне тут загадки загадывать! — недовольно прошипел Пашка–Гнус. — Если есть что, говори прямо!

— Несколько дней назад меня вызвали задолго до утреннего развода в нарядную, редко, но так пару раз было, чтобы я успел убрать нарядную до прихода начальства…

— Говори точнее: когда, где, куда?

— В прошлую пятницу это было… — наморщил лоб Серый.

—Что было‑то?

— Точнее, в субботу!

— Так в пятницу или в субботу? — с трудом сдерживался Пашка–Гнус.

— В пятницу ЭТО было, а меня вызвали часов в шесть утра в субботу…

— И что? — нетерпеливо бросил Пашка–Гнус.

— Когда я пришел, то в нарядной была такая чистота, словно там только что прибрались.

— Не тяни!

— Я и не тяну, рассказываю по порядку, чтобы понятно было, — пояснил Серый. — Я к ночному дежурному, каптерка которого на первом этаже находится: в чем, мол, дело, земляк, в нарядной‑то чисто? Зачем вызывал, мол, понапрасну? А тот протягивает мне ключи, но не отдает мне, а говорит, что чистоту нужно навести не в нарядной, в кабинете Хозяина колонии. Потом кивнул идти за ним на второй этаж. Поднимаемся, открывает он кабинет полковника… — шнырь замолчал и многозначительно уставился на него.

— Ты будешь говорить или театр будешь тут ломать передо мной? — по–змеиному прошипел Пашка–Гнус. — Говори, чего ты там увидел?

— Кто‑то в кабинете Хозяина попировал по- взрослому! Прикинь: коньяк, вино, водка, икра красная, фрукты, рыбка дорогая…

— Тебе‑то досталось? — задумчиво ухмыльнулся Пашка–Гнус.

Он пытался понять, в честь чего приключилась сия вечеринка в пятницу, да еще в кабинете начальника зоны, который в пятницу ушел едва ли не сразу после обеда? Может, он по–тихому вернулся и повеселился с кем‑то от души? Стоп, но на что намекал Серый, говоря о том, что у Грека ВСЕГДА будет все нормально?

— Слушай, Серый, — едва ли не ласково заговорил он, — у меня такое впечатление, что ты знаешь гораздо больше, чем говоришь, я прав? Ночью что, Хозяин оттягивался?

— Если бы, — хитро ощерился шнырь, радуясь тому, как нервничает Пашка–Гнус, а потому не спешил, растягивал удовольствие.

— А по бестолковке своей получить не хочешь? — истерично взвизгнул тот.

— Ну вот, чуть что, руки распускать, — Серый сделал вид, что обиделся.

— А ты не тяни, — чуть смягчился Пашка–Гнус. — Никто тебя бить не собирался, это я так, для профилактики! Рассказывай дальше!

— Если коротко хочешь, то ночью в кабинете Хозяина гулял совсем не он…

— А кто?

— Поначалу ночной молчал как партизан, но я пообещал ему пачуху вышака и он сдался, — Серый выразительно замолчал.

— Вот, держи! — Пашка–Гнус сунул ему пачку азербайджанского чая высшего сорта.

— Совсем другое дело! — обрадовался Серый. — Компашка подобралась что надо! Прикинь: старший Кум, зам по режиму и ДПНКа–Пончик… — он вновь оборвал сам себя.

— И все? — Пашка–Гнус был явно разочарован.

— Все да не все! — парня в буквальном смысле распирало от удовольствия.

— Нет, пора тебя бить!

— Ударь и не узнаешь, кто был четвертым! — пригрозил Серый и выжидающе взглянул на него.

— Ладно, не бери в голову, земляк! — Пашка–Гнус уже понял, что он сейчас узнает нечто важное, а потому впервые решил поощрить своего информатора заранее и протянул ему вторую пачку чая.

Серый тут же сунул пачку в карман, и принизил голос до шепота:

— А четвертым в компании как раз и был… Грек!..


(обратно)

Глава 28 ПОЛКОВНИК ЧЕРЕМНЫХ


Никому из присутствующих на той странной вечеринке в кабинете Хозяина колонии и в голову не могло прийти, что Аркадий является родственником самого полковника Черемных. А оказалось, что он не просто дальний родственник, а женат на двоюродной полковничьей сестре, которая, кстати, была ему как родная дочка. И за изнасилование которой Аркадий тогда и убил своего бывшего напарника по бизнесу.

Если Аркадий мог простить помощнику кражу денег фирмы, то простить такого подлого и мерзкого коварства своему бывшему другу, которому доверял, как самому себе, не смог!


Да и скажи, Читатель, кто бы из вас смог?


Но именно полковник Черемных и уговорил Аркадия не рассказывать и даже не упоминать, во время следствия и на суде, об изнасиловании его сестры, чтобы не портить ей молодую жизнь.

Он тогда прямо сказал Аркадию:

— Ведь тебя, Аркаша, все равно посадят в любом случае и дадут немалый срок, а у нашей с тобой Леночки еще вся жизнь впереди… Или ты не любишь ее?

Но Аркадий беззаветно любил жену и с первого дня знакомства относился к ней столь трепетно и с такой теплотой, что боялся даже пылинки с нее сдувать.

За шесть лет супружества он ни разу не повысил на нее голос, а потому он и ответил чисто по- мужски:

— Я очень люблю свою жену и не хочу портить ей жизнь! Зачем страдать обоим, если можно страдать одному? Так что, товарищ полковник, можешь быть уверен на все сто: я ни слова не скажу о том, что сотворил этот подонок с нашей Леночкой!

Однако и младшая сестренка полковника искренне любила Аркадия и всем окружающим не стеснялась говорить о том, что каждый день благодарит Бога за то, что встретила своего Аркадия.

К помощнику своего мужа Алексею Леночка относилась как к его младшему брату: всегда была приветлива, радушна и гостеприимна. В тот роковой день у них с Аркадием как раз намечалось празднование годовщины их свадьбы.

Леночка носилась по дому в хлопотах по подготовке к празднику, когда к ним в дом явился помощник Аркадия — Алексей. Леночка никого не ждала и была одета по–простому, в коротенький домашний халатик, а на голове был художественный беспорядок, который трогательно смотрелся на ее симпатичной головке.

— Тебе чего, Лешенька? — спросила Леночка, не отрываясь от хлопот по дому.

— Вот, Аркадий попросил вам передать, — Алексей протянул ей два огромных полиэтиленовых пакета с разнообразными вкусностями. — А еще он просил передать, что задержится на час: неожиданно приехали партнеры из Японии и придется уделить им какое‑то внимание, — пояснил Алексей.

При этом его глаза безотрывно смотрели с нескрываемым вожделением на чуть приоткрывшуюся из‑под халатика красивую молодую женскую грудь.

Он только что встречал вместе со своим шефом их японских партнеров по бизнесу и, конечно же, не посмел отказаться выпить с ними шотландского виски за знакомство. Его шеф Аркадий с пренебрежением относился к алкоголю, и поэтому отдуваться пришлось ему, как помощнику Генерального директора фирмы.

Одна рюмка, другая, потом они сопроводили гостей в отель, где выпили еще по одной, а потом Аркадий приказал ему забрать из его машины пакеты для семейного торжества и отвезти их жене.

В жену шефа Алексей всегда был тайно влюблен и всякий раз выжидал момента, когда он якобы нечаянно смог бы прикоснуться к ее платью, ощутить аромат ее духов, да просто перехватить взгляд ее зеленых глаз. Иногда он настолько уходил в свои мечты о жизни с ней, что мог не заснуть до самого утра, прижимая к лицу ее платочек, выкраденный им, по случаю, из ее сумочки. Ее запах, исходящий от платочка, был столь осязаем и насыщенным, что он по нескольку раз извергался бурным потоком страстного нектара и менял за ночь не одни трусы.

В своих мечтах он твердо верил, что придет время и Леночка увидит и осознает, с кем она связала свою судьбу, поймет, что совершила ошибку, и обратит внимание на того, кто ее боготворит с первого же взгляда, с того уникального дня, когда он впервые увидел ЕЕ.

Нет, он никогда не заходил в своих мечтах за грань дозволенного приличиями. Но в тот день как‑то все совпало: он, изрядно накачанный алкоголем, соблазнительно открывшаяся грудь, стройные женские ножки из‑под коротенького халатика, манящий запах ее тела. Влажные губки так соблазнительно воркующие что‑то. Да еще и ее нежное прикосновение к его руке, когда она забирала у него пакеты. В момент этого соприкосновения через все его тело пробежал такой электрический заряд, словно его действительно ударило током.

От этого прикосновения он замер, не в силах сдвинуться с места, не мигая, уставился на ту, которую тайно обожал и вожделел каждую ночь. Словно сомнамбула Алексей двинулся за ней в гостиную, не отрывая взгляда от сексуально вздернутых ягодиц женщины.

Когда Елена, положив пакеты на стол, повернулась к нему, чтобы спросить его о чем‑то, с ее лица радужная улыбка мгновенно стерлась, словно по рисунку прошлись ученическим ластиком: она сразу обратила внимание на его совершенно безумный взгляд, все, конечно же, поняла и страшно испугалась. Нет, как не странно, она напугалась не за себя, а за него. Она подумала, что с ним случился приступ.

— Что с тобой, Леша? — мгновенно пересохшими губами спросила хозяйка дома.

Помощник не ответил, а просто двинулся к ней навстречу, глядя на нее безумными, остекленевшими и от этого страшными глазами. Вполне возможно, что если бы он не совершил сегодня уже одно преступление, если бы не был бы накачан алкоголем, если бы ее грудь не была так соблазнительна, то наверняка бы одумался, но…

Слишком много «если»!… Допустим, одумался в тот день, но когда‑нибудь нарыв наверняка бы вскрылся!..


А все действительно началось с самого утра, когда Алексей, появившись в кабинете шефа на полчаса раньше хозяина, обнаружил сейф своего шефа незапертым.

Вполне вероятно, накануне вечером Аркадий был столь утомлен трудным днем: постоянные встречи, переговоры, что просто забыл закрыть сейф.

В мозгу Алексея мгновенно пронеслось:

«Сама Судьба предоставляет мне шанс! С большими деньгами Елена быстро полюбит и меня!»

И он, быстро набрав личный код шефа на его компьютере, перевел на свой секретный счет в оффшоре, почти всю наличность со счетов фирмы. Алексей не боялся быть пойманным, он знал, что подозрение упадет на Аркадия: только он знал код доступа к банковским счетам фирмы. А тут еще и такой уникальный случай: шеф сам посылает его к его любимой Елене…


Сейчас, находясь наедине с предметом Своей страсти, Алексей ощущал себя всесильным, едва ли не самим Богом, человеком, от одного взгляда которого Прекрасная Елена окаменела настолько, что не в силах была сдвинуться с места, да просто пошевелиться. Алексей подошел, готовый к ее яростному сопротивлению, но женщина действительно не двигалась: от испуга все ее тело застыло, а мышцы в буквальном смысле одеревенели, а помощник расценил ее неподвижность, как согласие к своим решительным действиям.

И Алексей не заставил себя ждать женщину. Он действовал, словно робот: взял и резким нахальным движением сорвал с нее халатик, но и после этого она даже не шевельнулась, словно действительно окаменела.

А его глазам открылись розовые соски на такой соблазнительно упитанной, налитой, словно спелое яблоко, груди, тонкая талия над крутыми бедрами, что у него даже дух захватило. И вдруг на одном из сосочков он увидел просочившуюся капельку материнского молозива.

Дело в том, что Елена только сегодня утром узнала о своей трехмесячной беременности: исчезновение менструации она расценила как простую задержку и протянула так долго, что когда все‑таки решила посетить женскую консультацию, с удивлением узнала, что она уже беременна на третьем месяце. Это было для нее такой радостью, что Елена захотела преподнести сюрприз своему любимому мужу именно сегодня, в годовщину их свадьбы. Ведь Аркадий столько лет был одержим одной идеей, и только о ней и говорил: он мечтал иметь собственного ребенка буквально с первого дня знакомства.

Эта полупрозрачная капелька на розовом сосочке настолько возбудила подонка, что он вдруг, словно вампир, впился губами в этот сосок и стал грубо высасывать из него горьковато–сладкую жидкость, постанывая от страсти. А женщина, никогда в жизни не сталкивающаяся с подобной грубостью, неожиданно потеряла сознание и кулем осела перед ним на пол.

Но это лишь подстегнуло насильника: он разорвал на ней ажурные трусики и нетерпеливо принялся расстегивать свои брюки. И как только ему удалось освободить из плена своего приятеля, и он уже хотел ворваться им в ее соблазнительную пещеру, как неожиданно разочарованно замер на миг: он понял, что ни за что не успеет донести своего приятеля до ее кучерявых зарослей — расплескает нектар по дороге. А потому, резко поднявшись на колени, сунул уже плюющуюся нектаром плоть женщине в рот: он уже находился во власти собственного желания и прочь отбросил сантименты.

Женщина была в глубоком обмороке и ничего не чувствовала, но когда жидкость заполнила все пространство ее рта, Елена, чтобы не задохнуться, инстинктивно проглотила жидкость и тут же закашлялась.

— Все хорошо, любимая, все хорошо! — дрожа от страсти, приговаривал он. — Теперь ты находишься под моей защитой! Теперь я так богат, что ты, Леночка, никогда ни в чем не будешь нуждаться!

Неустанно качая обмякшей плотью взад–вперед и тиская словно теннисный мячик, ее налившуюся грудь нетерпеливыми грубыми пальцами, он ждал, когда его приятель вновь наполнится энергией.

И когда тот постепенно снова набрал силу и вздыбился от страстного нетерпения, он быстро соскользнул вниз и принялся ласкать пальцами между ее нижних губ. И как только они набухли кровью и обильно смазались соком страсти, его приятель нетерпеливо ворвался между ними, уткнулся в переднюю стенку ее матки, замер на мгновение, как бы прислушиваясь к своим ощущениям, и медленно двинулся назад. А его губы впились в ее сосок, и негодяй принялся, словно пресмыкающееся животное, высасывать из нее и втягивать в себя горьковатую жидкость материнского молозива.

Елена вдруг глухо застонала и чуть приоткрыла глаза. Сначала она увидела перед собой чьи‑то налитые кровью глаза. Женщина ничего не могла понять: что происходит? Кто этот мужик? Почему, она лежит на полу? Что с ней? Отчего у нее оголенная грудь? Неожиданно пришло в голову, что ей стало плохо, и она просто потеряла сознание, а этот мужчина помогает ей прийти в себя: делает искусственное дыхание.

И тут Елена узнала помощника своего мужа:

— Что случилось, Алеша?

Но парень уже ничего не соображал, а продолжал Качать своим насосом между ее ног и больно впиваться в ее тело: губы, грудь, шею…

И до нее дошло, что парень ее просто насилует!

Она ощутила себя столь омерзительно, что громко вскрикнула:

— Господи, ты что делаешь? — и попыталась оттолкнуть его, скинуть с себя.

Но насильник был намного тяжелее, сильнее, да еще, чтобы не дать ей позвать на помощь, сдавил ее горло своими цепкими пальцами и перекрыл доступ кислорода в легкие. Женщина вновь потеряла сознание, а он, ни на миг не останавливаясь, довел до конца свое желание и извергнулся бурным потоком…


Когда Аркадий вернулся с работы, помощника, конечно же, уже не было, Елена успела привести себя в порядок и ничего не рассказала ему о страшном предательстве его Алексея, не рассказала даже о своей беременности и все сделала, чтобы праздник прошел на славу, и ничто не омрачило лицо ее супруга. И только под утро Елена призналась ему, что беременна. Невозможно себе представить радость Аркадия, который готов был прыгать до самого потолка. А придя на работу и узнав об исчезновении денег со счетов фирмы, он даже был готов простить своего помощника, уверенный, что тот просто оступился: как говорится, черт попутал! Но парень зарвался и не только оскорбил своего благодетеля, но и цинично признался в изнасиловании его любимой жены!

Если бы во время следствия или даже на суде вскрылась правда об изнасиловании, то максимум, который грозил Грегорову — десять, а то и пять лет усиленного режима. Но Аркадий дал слово своему родственнику — полковнику Черемных, которому обо всем рассказала Елена — скрыть историю с изнасилованием. Именно полковник и уговорил его дать ему слово, что он никогда не заикнется об этом изнасиловании, и Аркадий сдержал его даже в тот момент, когда суд приговорил его к высшей мере наказания — к расстрелу.

Чувствуя вину перед зятем, полковник Черемных сделал все возможное, чтобы добиться отмены «высшей меры наказания». А потом и организовал для него направление для отбывания срока в той колонии, где он и был начальником.

А когда его внезапно перевели на проблемную «двойку», сумел забрать вместе с собой и своего родственника, сославшись на то, что «двойка» достаточно трудная колония, находящаяся на грани расформирования, коллектив сотрудников — новый, а потому ему просто необходимы люди, которым он может доверять на новом месте. Начальство с его доводами согласилось и дало «добро» на перевод.

Полковник Черемных относился к той вымирающей категории людей, у которых было трепетное отношение к порядочности, к чести. И его, без натяжки, можно было безоговорочно отнести к числу честных и порядочных трудоголиков.

— Черемных не был кадровым военным, не заканчивал высшего специального милицейского образования. После окончания средней школы Валентин закончил МВТУ имени Баумана и ему пророчили успешную карьеру ученого в области космоса.

Уже на первых курсах студент Черемных написал работу, которую высоко оценил академик Кристи, у которого он посещал факультативный семинар. На этом семинаре речь шла о транспортах, двигающихся на воздушных подушках. По тем временам это была особо секретная тема разработок, а потому все, кто имел к этой теме отношение, находились под особым контролем Первого отдела.

Но когда до получения диплома оставалось несколько дней, и все руководство конструкторского факультета МВТУ имени Баумана было уверено, что кто‑кто, а уж Валентин Черемных не только получит «красный» диплом, но его и непременно пригласят работать в группе академика Кристи, все их предположения рухнули в одночасье. Совсем неожиданно Валентин получил обычный, «синий», диплом, несмотря на то, что он защитился на «отлично» и не имел ни одной «четверки» за все время учебы в училище имени Баумана.

Валентин Черемных ничего не понимал и был уверен, что это просто какая‑то техническая ошибка сотрудников экзаменационной комиссии и уже подготавливал письменный протест на имя председателя экзаменационной комиссии института, как его неожиданно вызвал к себе декан конструкторского факультета.

Когда Валентин вошел в его кабинет, то сразу догадался: случилось что‑то серьезное. Профессор отводил взгляд в сторону, словно стесняясь смотреть ему в глаза.

У Валентина все похолодело внутри, и он стоял молча, переступая с ноги на ногу. Молчание затянулось на несколько минут и это становилось все утомительнее для них обоих.

Наконец, профессор виновато поднял взгляд на выпускника:

— Понимаете, товарищ Черемных, вы были у нас одним из самых лучших студентов на факультете… — декан сделал паузу, словно подыскивая нужные слова, — но было… решено… — он выразительно посмотрел наверх, — …что вы недостойны «красного» диплома… Более того, работать вас направляют в Комсомольск–на–Амуре…

— В Комсомольск–на–Амуре? — машинально переспросил Валентин и тут же с удивлением воскликнул: — Но там же нет ни одного предприятия, связанного с моей специальностью…

Валентин все еще продолжал верить в какую‑то мифическую ошибку, допущенную кем‑то в отношении него.

Профессор выразительно развел руками, наклонился и тихо прошептал ему на ухо:

— Вас лишили допуска… — затем суетливо протянул ему документы идиплом. — Надеюсь, у вас все сложится… — он тяжело вздохнул, недовольно крякнул, злясь на самого себя, и резко опустился в свое кресло…

Только теперь Валентин все понял: его лишили допуска секретности, что автоматически вычеркивало его из профессии. Конечно, он мог остаться в этой профессии чисто номинально, на преподавательской работе, к примеру, в средней школе преподавать физику, но это был потолок для его карьеры, который его никак не мог устроить.

Валентин был в таком трансе, что не знал, что делать, куда бежать, к кому обратиться. И тут мозг выудил из его памяти одно имя из далекого детства: Валентин вспомнил о своем приятеле, с которым они выросли в одном дворе и провели детство до самого поступления в институт. Валентин поступил в Бауманское училище, а его приятель — в Омскую школу милиции, то есть пошел по стопам своего отца, который, к тому времени, уже был назначен первым заместителем министра МВД.

Пару недель назад они встречались, посидели в ресторане, отмечая защиту дипломной работы Валентина, и Александр, уже ставший капитаном милиции, и успевший занять пост начальника отдела ГУИТУ, как бы в шутку сказал ему:

— Послушай, дорогой Валентин, ты что, хочешь всю жизнь корпеть над чертежами и заработать на старости лет рак легких? — и неожиданно предложил: — Иди к нам работать!

— К вам? Охранять преступников? — невольно воскликнул Валентин с некоторой брезгливостью.

— Охранять преступников есть кому, — недовольно скривился Александр. — Перевоспитывать и возвращать стране достойных строителей коммунизма— вот задача грамотных и честных сотрудников нашего управления, для которых такие понятия, как патриотизм и Родина не пустые звуки! — несмотря на пафос, было заметно, что молодой капитан искренно верит в то, о чем говорит.

Не желая обижать своего друга детства, Валентин перевел разговор на другую тему. Но сейчас, вспоминая их разговор, Валентину уже не казалось, что работа, которой занимается Александр, унизительна и неблагодарна. Действительно, кому‑то же нужно заниматься и перевоспитанием оступившихся людей? И чем больше он размышлял на эту тему, тем больше ему хотелось попробовать использовать свои силы совершенно в другом качестве. Ему неожиданно пришло в голову: а что если этот поворот в его Судьбе не простая случайность, а знак, поданный ему свыше?

Короче, Валентин взял и позвонил Александру и тот, услышав в голосе его нерешительные сомнения в правильности своего решения, сразу поддержал его и активно включился в его профессиональное обустройство. Обратился к отцу, который, к счастью, всегда относился к их дружбе положительно и частенько ставил сыну Валентина в пример. Тем не менее должность обязывала, и генерал навел о Валентине справки в институте, получил положительные отзывы, с одной стороны, и странные недоговоренности — с другой. Копнул глубже и узнал, почему прокатили парня с «красным» дипломом.

Кто‑то из дотошных сотрудников спецотдела, узнав о том, что фамилия Черемных встречается в царских бумагах, на всякий случай перестраховался и вычеркнул Валентина из списка студентов, допущенных к работе с секретными материалами.

По существу, единым росчерком пера этот бездушный чиновник перечеркнул судьбу Человека!

Кто знает, может, он лишил страну еще одного Королева или Туполева.

С большим трудом, сдержавшись от того, чтобы не пройтись «по матушке», первый заместитель министра понял, что добиться отмены заключения заместителя начальника Первого отдела возможно, но только чисто теоретически. По существу, никто не решится отменить это решение: вдруг в дальнейшем что‑то произойдет? А потому генерал даже не стал и пытаться: плюнул и предложил Валентину встретиться у них дома.

И как только приятель его сына переступил порог их квартиры, сам вышел к нему навстречу.

— Ты посмотри, как возмужал наш Валентин! — воскликнул отец Александра, похлопывая Валентина по плечам: парень был едва ли не на голову выше него, да и в плечах Бог его явно не обидел.

— Так получилось, — смущенно улыбнулся тот

— Ладно, пока мать с сыном хлопочут по хозяйству, пойдем поговорим по–мужски! — и как только они оказались вдвоем в его кабинете, генерал сказал: — Александр просит, чтобы я организовал тебе направление для работы в ГУИТУ.

Он внимательно посмотрел ему в глаза, но Валентин выдержал и не отвел взгляда в сторону.

— Как ты понимаешь это для меня, как первого заместителя министра МВД, не проблема, но мне хочется узнать от тебя лично, чего ты сам хочешь? — продолжил генерал. — Не является ли это решение жестом отчаяния?

— Думаю, что вы в курсе того, что меня лишили допуска, — прямо сказал Валентин.

— В курсе, в курсе, — генерал вдруг подмигнул. — У нас тоже имеется свой Первый отдел, который осуществляет допуск, но это уже моя забота, — он вопросительно взглянул на него. — Я же не думаю, что ты спал и видел во сне, как бы тебе стать милиционером?

— Вы правы, товарищ генерал!

— Отставить субординацию: если ты забыл, то меня зовут Арсений Петрович.

— Не забыл! — возразил Валентин. — Вы правы, Арсений Петрович, я мечтал стать ученым, мечтал строить корабли для космоса, но так уж получилось, что судьбе было угодно, чтобы я стал помогать вернуться в строй оступившимся людям, помог им стать полезными членами общества, своей страны…

— Узнаю мысли своего сына, — улыбнулся генерал.

— Это плохо?

— Это могло быть плохо, если бы эти слова шли не от души, а в силу необходимости уговорить кого- то, к примеру меня, что‑то сделать! — прямо ответил Арсений Петрович.

— Вы считаете, что я мог пойти на такое? — с обидой заметил Валентин.

— Ну, дорогой Валентин, если бы я так считал, то давно закончил этот разговор. И должен отметить, что мне приятно, что приятель моего сына твердо стоит на ногах и не пеняет на судьбу, а смело идет вперед, пытаясь найти свое призвание на другом поприще. Вот что я предлагаю: сначала возьму тебя своим помощником по координации работы министерства с ГУИТУ, а ты, параллельно с работой, окончишь курсы повышения квалификации, а потом посмотрим, к чему у тебя будет лежать душа. Как ты на это смотришь?

— Конечно, положительно! — воскликнул Валентин.

— В таком случае, товарищ старший лейтенант, завтра к восьми часам утра ты должен быть с документами у меня в приемной! — чуть заметно улыбаясь, подытожил генерал и добавил: — Не забудь сделать фотографии для документов…

— Слушаюсь, товарищ генерал! — вытянувшись по стойке «смирно», четко ответил Валентин.

— Настоящий военный! — одобрительно заметил генерал и тут же спросил: — Ты семейный?

— Пока нет, товарищ генерал! — чуть смущенно ответил Валентин.

— Ты не тяни с этим делом: настоящего офицера должны дома ждать любящая заботливая жена и дети, которые продолжат твой род!.. — серьезно заметил генерал и весело спросил: — Все понял?

— Так точно, товарищ генерал: как только, так сразу! — воскликнул Валентин…


Валентин Черемных был исполнительным, пунктуальным и достаточно требовательным работником. И очень хорошим семьянином. До тридцати лет, занимаясь карьерой, ему было не до женщин, но после того, как первый заместитель министра взял его к себе помощником, а особенно после его слов- пожеланий о жене и детях, задумался по–взрослому. Действительно, не пора ли ему влюбиться? А он был такой человек, что если ставил перед собой цель, то старался быстрее воплотить ее в жизнь…

Свою любовь он нашел, как говорится, не отходя от кассы, на службе. Старший лейтенант Любовь Черновицкая работала, как раз в злополучном месте: в Первом отделе. Валентин пришел оформлять свой допуск и… влюбился с первого взгляда. А когда узнал, что имя черноокой девушки с огромной косой — Любовь, а ее фамилия перекликается с его собственной фамилией, решил, что сама Судьба послала ему эту красавицу. Через пару месяцев они поженились, а вскоре у них родилась Леночка, а еще через год Наташа. Службу Люба не оставила и как только девочек можно было направить в детский сад, сразу вернулась в любимый отдел, а когда Валентина назначили начальником «двойки», не задумываясь ни минуты, отправилась с ним на новое место работы и возглавила там спецотдел уже в чине майора…


Служебный рост Валентина был стремительным: уже через три с половиной года он стал майором, успел защитить диссертацию на тему «Воспитание осужденных при психологически–неустойчивых условиях жизни в семье».

Защитился на отлично, получил степень кандидата и внеочередное звание подполковника, по своей личной просьбе был назначен на должность заместителя начальника по политико–воспитательной работе знаменитой Бутырской тюрьмы. Потом после того как начальник, желая избавиться от серьезного конкурента, написал отличную аттестацию на Валентина с предложением его перевода на самостоятельную работу, ему предложили должность начальника колонии строгого режима, а позднее, повысив в звании, и предложили возглавить ту самую проблемную «двойку».

Полковник, конечно же, понимал, что колония «двойка» весьма опасный, по существу, двоякий шанс для него: либо он сломает на ней шею, либо сможет доказать всем, что он чего‑то стоит в этой жизни.

Это как в его любимом сопромате, про который у них в Бауманском училище говорили: «Сдашь сопромат — жениться можешь!», то есть назначение начальником на «двойку» — своеобразное его испытание на прочность характера и профессиональных качеств.

Конечно же, полковник понимал и то, что, взяв под свою плотную опеку своего родственника, он серьезно рискует: стоит начальству прознать об их родстве, он может не только погоны потерять, но и работу вообще. Однако поступить иначе он не мог: так он был воспитан с самого детства. Он был человеком чести, и для него понятие чести было гораздо выше всего остального. Он был ответственным за Аркадия с того самого момента, когда попросил _ его скрыть правду об изнасиловании собственной жены, а такое испытание может пройти только настоящий мужик!

И Валентин таким мужиком и оказался: рискуя не только свободой, но даже собственной жизнью, он дал полковнику слово молчать. Разве он, носящий высокое звание советского офицера, может его предать? Конечно же, нет!

Не говоря уже о том, что его сестра Леночка продолжает безумно любить Аркадия, с нетерпением ждет его возвращения и одна растит их дочку. Нет, он обязан сделать все, чтобы Аркадий как можно быстрее вернулся к жене и дочери. Это будет справедливо не только для Аркадия, который изначально мог получить совсем другой срок, более меньший, чем сейчас, но справедливо и перед родителями Елены, которым он, полковник Черемных, незадолго до их трагической гибели в железнодорожной катастрофе, поклялся всячески оберегать их дочь, заботиться о ней, стать ей как бы вторым отцом…


(обратно)

Главка 27 5–й сон Семы–Поинта — «УЧИТЕЛЬ»


Выйдя из каптерки завхоза карантинного барака, Сема–Поинт нос к носу столкнулся с Семеоном, который неожиданно показался из‑за углубления в стене.

— Все в порядке? — спросил он.

— Бдишь? — вздохнул Сема–Поинт.

— Что‑то случилось? — нахмурился Семеон, сразу ощутив какую‑то тяжесть в голосе приятеля.

— Филимон умер… — выдохнул Сема–Поинт.

— Как умер? — не понял тот. — Убили?

— Прободная язва, — не вдаваясь в излишние подробности, ответил Сема–Поинт. — Ты извини, но мне нужно побыть одному …

— Здесь? — удивился приятель.

— Сам на сам, — отмахнулся он и медленно направился к входу в жилую секцию.

Подойдя к своей шконке, Сема–Поинт рухнул на нее, не раздеваясь, и быстро удалился в царство Морфея…


Он перенесся в какой‑то ярко–зеленый лес, буквально засыпанный разнообразными цветами, удивительных раскрасок и невиданных им до селя размеров и форм. Казалось, что Сема–Поинт очутился в каком‑то сказочном, совершенно нереальном мире, словно созданном неким волшебником, обладающим странным чувством юмора: эти цветы были не только разнообразны, но и обладали неким свойством менять свои формы буквально на глазах.

Сема–Поинт стоял в этом сказочном лесу и перед ним, на небольшом пне, восседал седовласый старец и медленно раскачивал свой корпус взад–вперед, будто китайский фарфоровый болванчик. Его глаза были прикрыты, а губы что‑то шептали себе под нос: то ли молитву какую, то ли некий приворот. Наконец, когда, по его мнению, тот, кому были предназначены молитва или приворот, услышал их и принял, старик прекратил раскачивать свой корпус и медленно приоткрыл свои голубые, почти обесцвеченные от старости глаза.

И начал говорить монотонным голосом, который, казалось, достигал до самой сути его сознание.

У МЕНЯ НЕТ И УЖЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТ СОБСТВЕННОГО СЫНА… И ТЫ ДЛЯ МЕНЯ НЕ ПРОСТО ЛЮБИМЫЙ УЧЕНИК… — вдруг почудилось, что голос старца стал глухим, словно его горло неожиданно пересохло от охватившего волнения. — Я ТЕБЯ СЧИТАЮ СВОИМ СЫНОМ…

— У меня нет матери и я не помню своего родного отца… — тихо заговорил Серафим и еще тише, но торжественным голосом произнес: — Вы, Учитель! Именно вы заменили мне отца! — и тут его голос несколько дрогнул: — Спасибо, Учитель! Для меня большая честь иметь такого отца, как вы, Учитель! — Серафим почтительно опустился перед старцем на левое колено и склонил перед ним свою голову.

Чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, старый Такеши отвернул голову в сторону от ученика.

Почему в моей груди так тяжело, Учитель? — неожиданно воскликнул Серафим.Так тяжело, словно вы со мною прощаетесь? Причем навсегда!

СЫН МОЙ, Я НАУЧИЛ ТЕБЯ ВСЕМУ, ЧТО УМЕЛ НЕ ТОЛЬКО Я САМ, НО И ПРЕДКИ МОЕГО ДРЕВНЕГО РОДА. ТО ЕСТЬ МНЕ ВСЕ-ТАКИ УДАЛОСЬ ПЕРЕДАТЬ ИМЕННО ТЕБЕ ВСЕ ТО, ЧТО РОДНОЙ ОТЕЦ ОБЯЗАН БЫЛ ПЕРЕДАТЬ СВОЕМУ СТАРШЕМУ СЫНУ!

Старец вновь начал покачивать своим туловищем и через некоторое время продолжил доносить до Серафима свои слова:

ТЫ ДОСТОЙНО ОВЛАДЕЛ ИСКУССТВОМ И МАСТЕРСТВОМ НАСТОЯЩИХ САМУРАЕВ, КОТОРЫЕ ОХРАНЯЛИ ВСЕХ ЯПОНСКИХ ИМПЕРАТОРОВ. ТЫ НАУЧИЛСЯ УКЛОНЯТЬСЯ НЕ ТОЛЬКО ОТ РАЗЯЩЕГО КЛИНКА ПРОТИВНИКА, НО И ОТ ЛЕТЯЩЕЙ ПУЛИ, ВЫПУЩЕННОЙ ПРЕДАТЕЛЬСКОЙ РУКОЙ. ТЫ МОЖЕШЬ ПРИНЯТЬ ДОСТОЙНЫЙ БОЙ С ПОЛУТОРА ДЕСЯТКОМ ОБУЧЕННЫХ БОЕВЫМ ИСКУССТВАМ ПРОТИВНИКОВ. ТЕБЕ, СЫН МОЙ, ДАНО, СЛОВНО ПАНТЕРЕ, ОТЛИЧНО ВИДЕТЬ В ТЕМНОТЕ И ВЕСТИ БОЙ С ЗАВЯЗАННЫМИ ГЛАЗАМИ. НО И ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ, ЧЕМ ОБЛАДАЕШЬ ТЫ, СЫН МОЙ! ТВОЙ ОРГАНИЗМ НАХОДИТСЯ В ПОСТОЯННОМ РАЗВИТИИ, И МНЕ УДАЛОСЬ ЗАЛОЖИТЬ В ТЕБЯ ПРОГРАММУ, БЛАГОДАРЯ КОТОРОЙ ЭТО РАЗВИТИЕ СТАНЕТ ПОСТОЯННЫМ…

Серафим вопросительно взглянул на седовласого старца, желая услышать его пояснения.

И Учитель терпеливо продолжил доносить до него свои мудрые мысли:

ПРОЙДЕТ ВРЕМЯ, И ТЫ СМОЖЕШЬ ЧИТАТЬ МЫСЛИ ПРОТИВНИКА, А ЕСЛИ ПОЖЕЛАЕШЬ, ТО И ЛЮБОГО, КОГО ПОЖЕЛАЕШЬ УСЛЫШАТЬ, И СМОЖЕШЬ НЕ ТОЛЬКО ОПЕРЕЖАТЬ ЕГО НАМЕРЕНИЯ И ДЕЙСТВИЯ, НО И СМОЖЕШЬ ЛИШЬ ОДНОЙ СВОЕЙ СИЛОЙ ВОЛИ ЗАСТАВЛЯТЬ ЕГО БЫТЬ ПОСЛУШНЫМ ТВОЕМУ ГОЛОСУ, ДАЖЕ ПРОСТО ТВОИМ МЫСЛЯМ. ПРИЧЕМ, С ПОМОЩЬЮ ТОЙ ЖЕ СИЛЫ ВОЛИ, БЕЗ КАКИХ–ЛИБО ПРИКОСНОВЕНИЙ, ТЫ ОСОЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ СИКЭЦУ–ДЗЮЦУ, ОЗНАЧАЮЩЕЕ «НЕВИДИМОЕ КАСАНИЕ СМЕРТИ». БЛАГОДАРЯ ЭТОМУ ПОЗНАНИЮ, ТЫ СМОЖЕШЬ ЗАСТАВИТЬ ЗАБОЛЕТЬ ЛЮБОЙ ВНУТРЕННИЙ ОРГАН ПРОТИВНИКА, ЧТОБЫ ТОТ, ВЫЙДЯ ИЗ СТРОЯ, ПЕРЕСТАЛ РАБОТАТЬ, И В НАЗНАЧЕННОЕ ТОБОЙ ВРЕМЯ УМЕР, А МОЖЕШЬ ПОСЛАТЬ МГНОВЕННУЮ СМЕРТЬ СВОЕМУ НЕДРУГУ…

— Да, Учитель, я помню! — благодарно воскликнул Сема–Поинт. — Все это вы вложили в меня…

— ТЫ СМОЖЕШЬ ЗАЖИВЛЯТЬ РАНЫ НЕ ТОЛЬКО НА СВОЕМ ТЕЛЕ, НО И НА ТЕЛЕ СВОИХ БЛИЗКИХ, — продолжил Такеши монотонным голосом,ОДНАКО ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ОТ МЕНЯ ЗНАНИЙ, ТЫ, СЫН МОЙ, СМОГ СУЩЕСТВЕННО ПРОДВИНУТЬСЯ ДАЛЬШЕ МЕНЯ: ПРИДЕТ ВРЕМЯ, И ТЫ СМОЖЕШЬ ТО, ЧТО ДЛЯ МЕНЯ ТАК И ОСТАЛОСЬ НЕДОСТУПНЫМ…Учитель с грустью вздохнул всей грудью, вспомнив о своей умершей жене, — ТЫ СМОЖЕШЬ ВОЗВРАЩАТЬ К ЖИЗНИ БЕЗНАДЕЖНЫХ БОЛЬНЫХ, ВЫЛЕЧИВАЯ СВОЕЙ ЭНЕРГЕТИКОЙ, ПОВРЕЖДЕННЫЕ БОЛЕЗНЬ Ю, РАНЕННЫЕ НОЖОМ ИЛИ ПУЛЕЙ, ОРГАНЫ. И ЕЩЕ, СЫН МОЙ…Учитель сделал паузу и продолжил, покачивая корпусом, — САМА ПРИРОДА ЗАЛОЖИЛА В ТЕБЯ ТО, ЧТО УМЕЛ ДЕЛАТЬ ЛИШЬ ОДИН ПРЕДОК ИЗ НАШЕГО ДРЕВНЕГО РОДА, АКИМУРА ТАКЕШИМОЙ ПРАПРАДЕДУШКА! ВЕРЬ МНЕ, СЫН МОЙ, СВОЕМУ СТАРОМУ УЧИТЕЛЮ, ПРИДЕТ ТО ВРЕМЯ, КОГДА ТЫ СМОЖЕШЬ, С ПОМОЩЬЮ ГИПНОЗА СТАНОВИТЬСЯ НЕВИДИМЫМ ДЛЯ ЛЮДЕЙ, А С ПОМОЩЬЮ КОСМОСА СМОЖЕШЬ ПЕРЕМЕЩАТЬ СВОЙ ДУХ В ПРОСТРАНСТВЕ!..

— И когда придет это время? — поинтересовался Серафим.

— ТОЧНО НЕ СКАЖЕТ ДАЖЕ САМ БОГ,задумчиво ответил Учитель, — ЭТО ПРОИЗОЙДЕТ НЕ РАНЬШЕ, ЧЕМ ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БУДЕШЬ ГОТОВ К ТОМУ, ЧТОБЫ ПРАВИЛЬНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЭТИМИ ЗНАНИЯМИ, ЭТИМИ УНИКАЛЬНЫМИ СПОСОБНОСТЯМИ!..

— И как я должен готовиться к этому, Учитель?

— САМОЕ ГЛАВНОЕ: ТЫ ДОЛЖЕН НАБРАТЬСЯ ЖИЗНЕННОГО ОПЫТА ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ СЕРЬЕЗНЫЕ ЖИЗНЕННЫЕ ИСПЫТАНИЯ. И ЧЕМ СЕРЬЕЗНЕЕ, ОПАСНЕЕ БУДЕТ ИСПЫТАНИЕ, ТЕМНА БОЛЕЕ ВЫСОКУЮ СТУПЕНЬКУ ТЫ ПОДНИМЕШЬСЯ В СВОЕМ РАЗВИТИИ, В СВОИХ СПОСОБНОСТЯХ И В СВОИХ ВОЗМОЖНОСТЯХ…

— Как говорится, «через тернии к звездам!»Серафим усмехнулся и с печальной грустью добавил:Но это же так долго…

— ТЫ БЫСТРО УЧИШЬСЯ, СЫН МОЙ!с улыбкой возразил Учитель, а серьезно добавил едва ли не шепотом: — ПО МНЕ ТАК ЛУЧШЕ БЫ ТЕБЕ ВООБЩЕ ОБОЙТИСЬ БЕЗ ЭТИХ ИСПЫТАНИЙ…

— А вы меня научите? — словно не услышав последних слов Учителя, спросил Серафим.

Потомок древнего рода Ясабуро ненадолго задумался и с некоторой грустью, спросил:

— ЧЕМУ ЕЩЕ ТЕБЯ МОЖЕТ НАУЧИТЬ СТАРЫЙ ЯПОНЕЦ?

— Жизни, Такеши–сан! — выпалил Серафим.

— ЖИЗНИ… — задумчиво повторил Учитель и с сомнением покачал головой, — ЖИЗНИ НАУЧИТЬ НЕ СМОЖЕТ ДАЖЕ САМЫЙ МУДРЕЙШИЙ ИЗ МУДРЕЙШИХ МУДРЕЦОВ: ЖИЗНЬ САМА УЧИТ НАС МУДРОСТИ. ПРИРОДОЙ В ТЕБЯ, СЫН МОЙ, ЗАЛОЖЕНО МНОГО ХОРОШЕГО: ПРИСЛУШИВАЙСЯ К СВОЕМУ СЕРДЦУ, И ОНО ВСЕГДА ПОДСКАЖЕТ ТЕБЕ ПРАВИЛЬНЫЙ ПУТЬ… — старый Учитель вздел к небу руки и торжественно провозгласил:СОЛНЦЕ!опустил руки ниже, — ВОДА! — направил их совсем вниз, — ЗЕМЛЯ! — затем обвел руками вокруг себя, — И ДЕРЕВЬЯ! ВСЕГДА ПОМОГУТ ТЕБЕ ВОССТАНОВИТЬ ЗАТРАЧЕННЫЕ СИЛЫ! ИДИ И ЖИВИ ДЛЯ ЛЮДЕЙ, ДЛЯ СВОЕЙ СТРАНЫ! ОНИ НУЖДАЮТСЯ В ТВОЕМ УЧАСТИИ, В ТВОИХ УНИКАЛЬНЫХ ВОЗМОЖНОСТЯХ И ЗНАНИЯХ!

— Скажи, Учитель, где более всего понадобятся мои способности? — обратился к Учителю Серафим.

ПОМНИШЬ, КАКОЙ СОВЕТ Я ДАЛ ТЕБЕ РАНЕЕ? — улыбнулся Такеши.

— Прислушиваться к своему сердцу, — тут же ответил он.

ВОТ ИМЕННО! ТВОЕ СЕРДЦЕ И ПОДСКАЖЕТ ТЕБЕ НЕ ТОЛЬКО ПРАВИЛЬНЫЙ ПУТЬ, НО И ПОМОЖЕТ ПРИНЯТЬ ПРАВИЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ! — заверил старый японец.

— Но когда это произойдет?

КАК ТОЛЬКО ТЫ САМ СОЗРЕЕШЬ ДЛЯ ТАКОГО РЕШЕНИЯ! — заметил Учитель.

— Намекните, Учитель!

ТЫ МОГ СТАТЬ КЕМ УГОДНО: ВЕЛИКИМУЧЕНЫМ, ЛУЧШИМ В МИРЕ СПОРТСМЕНОМ ИЛИ ПОПУЛЯРНЫМ АРТИСТОМ, НО МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ТЕБЕ, К СЧАСТЬЮ, УГОТОВАН ДРУГОЙ ПУТЬ…

— Какой, учитель?

ТЫ ПРИЗВАН САМИМ ВСЕВЫШНИМ ОЧИЩАТЬ ЗЕМЛЮ ОТ ПРЕСТУПНИКОВ И НЕГОДЯЕВ ВСЕХ МАСТЕЙ! И ТЫ ДОЛЖЕН БОРОТЬСЯ СО

ЗЛОМ ВО ВСЕХ ЕГО ПРОЯВЛЕНИЯХ! Я УВЕРЕН, ЧТО ЭТО И ЯВЛЯЕТСЯ ТВОЕЙ ГЛАВНОЙ ЗАДАЧЕЙ ПОЯВЛЕНИЯ НА СВЕТ!голос Учителя крепчал с каждой минутой, словно он призывал своего любимого ученика к главной битве, — ТЫ ГОТОВ К ЭТОМУ, СЫН МОЙ? — торжественно вопросил он.

— Да, Учитель, я готов! — прижав правую руку к сердцу, ответил Серафим.

ПОМНИ, СЫН МОЙ, НЕРЕДКО ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ РЯДИТЬСЯ В ОДЕЖДЫ ВРАГА, СТАТЬ ВРАГУ ДРУГОМ, ЧТОБЫ ЗАСТАВИТЬ ЕГО ДО КОНЦА ДОВЕРИТЬСЯ ТЕБЕ! ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО, ЧТО ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ ДОЛГОЕ ВРЕМЯ ЖИТЬ СВОИМ СРЕДИ ВРАГОВ! ТЫ ГОТОВ К ЭТОМУ, СЫН МОЙ?

Да, Учитель, я готов! — рефреном повторил Серафим.

В ТАКОМ СЛУЧАЕ, ИДИ В МИР С БОГОМ В СВОЕЙ ГРУДИ! Я ОТПУСКАЮ ТЕБЯ!.. ПРОЩАЙ, СЫН МОЙ! — голос старого японца дрогнул.

Учитель вдруг растворился в воздухе, словно некий Дух Святой, а краски этого волшебного леса вдруг померкли, и все вокруг стало серым и тоскливым…


Серафиму очень не хотелось открывать глаза: он знал, что обнаружит себя лежащим на шконке карантинного барака.

Но теперь, после этого удивительного сна, в котором он повстречался со своим старым Учителем, в его голове многое прояснилось, и он был уверен, что старый Такеши являлся ему не просто так. Учитель предупреждал его о нависшей над его жизнью опасности.

Но, как говорил Учитель:

«ПРЕДУПРЕЖДЕН, ЗНАЧИТ ВООРУЖЕН!»


Серафим взглянул вверх и торжественно прошептал:

— Спасибо тебе, Учитель!

И в тот же момент ему показалось, что легкий и очень нежный ветерок прикоснулся к его лицу и тут же унесся прочь…

Серафим был уверен, что это был знак Учителя…

(обратно)

Оглавление

  • ПРЕДИСЛОВИЕ
  • Глава 1 ОСМЫСЛЕНИЕ СВОЕГО МЕСТА В ЖИЗНИ Часть 1
  • Глава 2 Точнее сказать — главка 1–й сон Семы–Поинта — «ДЕТСТВО СЕМЫ, ИЛИ САВВЫ?»
  • Глава 3 ОСМЫСЛЕНИЕ СВОЕГО МЕСТА В ЖИЗНИ Часть 2
  • Глава 4 САНЯ ОМСКИЙ
  • Глава 5 СЕРЕГА МЛАДОЙ
  • Глава 6 Я — НЕ БЕШЕНЫЙ!
  • Глава 7 2–Я ВСТРЕЧА С СЕРЕГОЙ МЛАДЫМ
  • Главка 8 2–й сон Семы–Поинта — «АФГАН — ПЕРВЫЕ ДНИ»
  • Глава 9 ПОДЛОСТЬ ЛЕШКИ–АРТИСТА
  • Глава 10 ДВА ВОРА
  • Глава 11 ВСТРЕЧА С САНЕЙ ОМСКИМ
  • Глава 12 НЕОЖИДАННАЯ ИНФОРМАЦИЯ
  • Глава 13 ЛЮБОВЬ, СТРЕСС, ПЛАН
  • Глава 14 СЕМЕОН ПАНТЕЛИХИН
  • Глава 15 ПОДЛЫЙ ПРОТИВНИК
  • Глава 16 НЕОЖИДАННАЯ ПОДДЕРЖКА
  • Главка 17 3–й сон Семы–Поинта — «ДЕТДОМ»
  • Глава 18 НА ЭТАПЕ
  • Глава 19 МАЙОР БАРИНОВ
  • Глава 20 НИКОЛАЙ БУДАЛОВ
  • Главка 21 4–й сон Семы–Поинта — «ЕГО ЛЮБОВЬ»
  • Глава 22 КОНЕЦ ЭТАПА
  • Глава 23 ДВА «ЗАКЛЯТЫХ» ПРИЯТЕЛЯ
  • Глава 24 ЗАМПОЛИТ ДОБРОЛЮБОВ
  • Глава 25 ТИМКА–ХИТРОВАН
  • Глава 26 ПАШКА–ГНУС
  • Глава 27 СТАРШИЙ НАРЯДЧИК
  • Глава 28 ПОЛКОВНИК ЧЕРЕМНЫХ
  • Главка 27 5–й сон Семы–Поинта — «УЧИТЕЛЬ»