КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706104 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Секс, наркотики и экономика. Нетрадиционное введение в экономику [Диана Койл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Диана Койл СЕКС, НАРКОТИКИ И ЭКОНОМИКА Нетрадиционное введение в экономику

Выражение признательности

Я с удовольствием занимаюсь экономикой уже почти двадцать пять лет, поэтому в первую очередь я благодарю своих учителей, в особенности Питера Синклера, Бена Фридмана, Марка Уотсона и многих других замечательных экономистов, которые работали в Оксфордском и Гарвардском университетах в конце 1970-х — начале 1980-х годов.

Я благодарна также следующим людям, помогавшим мне своими советами и рассказами в написании некоторых частей этой книги, среди них: Чарльз Бин, Алан Бадд, Эдисон Коттрелл, Ник Крафтс, Парта Дасгупта, Мегхнад Десаи, Ричард Фриман, Дэвид Хендри, Гарольд Джеймс, Диэн Джулиус, Мервин Кинг, Пол Клемперер, Пол Кругман, Ричард Лайард, Ричард Портес, Дэнни Ква, Аманда Роулатт, Ромеш Вайтилингам и Тони Венеблз, Центр экономических показателей Лондонской школы экономики любезно предоставил материалы для моего исследования. Безусловно, ответственность за все ошибки и упущения полностью лежит на мне.

Книга не смогла бы выйти без помощи Майлза Томпсона, Виктории Ларсон, всех сотрудников издательства Texere и моего агента, Сары Менгак, которые всемерно вдохновляли и поддерживали меня. Отдельную благодарность я выражаю Питеру Дугерти за все его ценные советы.

Мои благодарность и любовь всегда с Рори, Адамом и Руфусом.

Введение. Почему экономика лучше здравого смысла

Многим может показаться, что писать книгу с целью популяризации экономики — это чрезвычайно амбициозный проект. Эта тема непривлекательна по многим причинам.

Основная причина состоит в том, что экономика может показаться очень мрачной — ведь недаром почти сразу после своего появления в конце 18 века она заслужила название «мрачной науки» — благодаря одному из первых экономистов Роберту Мальтусу, предсказавшему неизбежный массовый голод. Обычные темы для обсуждения выглядят довольно удручающе: экономический спад, безработица, долги, голод, бедность и т-д.

С одной стороны, непопулярность экономики абсолютно безосновательна. Ведь её цель состоит в том, чтобы расширить спектр возможностей и выбора, доступных каждому человеку в повседневной жизни, а также в том, чтобы помочь как можно большему числу людей достичь благополучия. Экономика стремится обеспечить более высокое качество жизни во всех аспектах, а не только в финансовом.

Но, с другой стороны, репутация экономики вполне заслуженна. «Зарабатывание» непопулярности — это почти что смысл существования экономистов, этих противных реалистов общественных наук. Экономисты — единственные люди, которые предупреждают нас о трудном выборе и компромиссах. В соответствии с пословицей, гласящей, что «бесплатный сыр бывает только в мышеловке», выбор одного действия означает отказ от другого — чем больше потратишь сегодня, тем меньше потратишь завтра. Поэтому экономистов зачастую считают индивидуалистами. Более того, для своих предсказаний они используют научный подход и большое количество сложных вычислений.

Многие экономические принципы, кроме того, идут вразрез с интуицией или противоречат здравому смыслу. Разве сокращение фермерских субсидий сделает фермеров богаче? Способны ли финансовые рынки уменьшать риск? Импорт для экономики страны лучше, чем экспорт? С какой же планеты спустились эти экономисты?

По сути, экономика — это скептицизм, применённый в отношении человеческого общества и политики. Экономисты постоянно задают вопросы: почему это происходит, правильно ли это заявление, будет ли работать предложенная политика, кто получит от этого выгоду? Эта наука родилась в эпоху Просвещения, 250 лет назад. Это — течение мысли, в основе которого лежит поклонение силе разума, сформировавшее современную науку и демократию. Дэвид Юм, философ 18 в. и один из отцов-основателей экономики, в подзаголовке к своему великому труду «Трактат о человеческой природе» (Treatise of Human Nature) описал этот подход как «попытку ввести экспериментальный метод умозаключений в сферу морали».

Эта книга должна показать, что экономика в своей основе является особым подходом к пониманию мира, который можно использовать практически в любой ситуации, затрагивающей отдельных людей, компании, отрасли промышленности и государства. Это образ мыслей, который предполагает большое уважение к эмпирическим фактам, к изучению графиков и данных и определение того, что эти факты означают. Осознание того, во что стоит верить, не только приносит интеллектуальное удовлетворение, но и даёт уникальную возможность понять, какая политика и какие стратегии будут способствовать лучшему функционированию общества. Ни одна другая наука не способна достичь подобного прагматизма.

Экономика, помимо всего прочего, предполагает, что люди рациональны, в том смысле, что они, в целом, действуют в своих интересах. Эта идея доведена до крайности в формальной экономике, основанной на вычислении поведения отдельных «агентов», которые больше похожи на Мистера Спока из сериала Star Trek, чем на настоящих, эмоциональных и не отличающихся логичным поведением людей. И всё же, это хорошее рабочее предположение. Конечно, в реальной жизни люди не всегда рациональны, но если вы собираетесь утверждать, что они постоянно действуют в ущерб собственным интересам, то вам лучше запастись убедительными доказательствами.

Так, например, когда происходит обвал на фондовой бирже, люди смеются над экономистами, которые считают, что инвесторы ведут себя рационально, а финансовые рынки эффективны, — потому что в этом случае непонятно, почему компания дот-ком, стоившая вчера 10 млрд. долл., на следующий день стоит всего лишь несколько сотен миллионов долларов? Как могут новости вызвать пятипроцентный спад в стоимости корпоративной Америки за один день? Нет сомнения в том, что психология и социология лучше всего могут объяснить происходящее на фондовом рынке. Однако всегда стоит обращать внимание на обычно (но не всегда) бесконечные слова о том, что в ценах на акции должна быть учтена будущая рентабельность компании на основе сегодняшних данных. Иными словами, надо делать скидку на тот факт, что имеющиеся в наличии деньги стоят гораздо больше потенциальных доходов. Небольшое изменение в ожидаемом росте прибыли через 10 или 20 лет может оказать серьёзное влияние на сегодняшнюю оценку. Более того, есть глубокий смысл в словах экономистов о том, что инвесторы рациональны и поэтому будут использовать любые возможности для получения стабильной прибыли. Ведь очень немногим инвесторам удаётся «обогнать рынок» на сколько-нибудь длительный срок.

Аналогично этому, люди не женятся по чисто экономическим причинам — хотя, конечно, не всегда. Однако составленная экономистами модель, в соответствии с которой люди выбирают или бросают своих партнёров, чтобы увеличить доходы, может пролить свет на такие явления, как матери-одиночки. Выплаты социальных пособий и низкий уровень доходов живущих в городах отцов полностью объясняют тот факт, что подобный вариант стал разумным с финансовой точки зрения и приемлемым — с общественной. Или другой пример: растущие различия между домашними хозяйствами, где оба супруга хорошо зарабатывают, и теми, где оба члена семьи зарабатывают плохо или не зарабатывают вообще. Это является основным объяснением усугубления неравенства доходов, при котором всё большее количество женщин устраивается на оплачиваемую работу вне дома. Люди, имеющие возможность много зарабатывать, благодаря своему образованию и воспитанию, смогут найти спутников жизни, равных себе, потому что они сами могут больше предложить. Экономическое объяснение никогда не является единственным, но оно создаёт основу для политических и социальных объяснений.

Некоторые критики, как в экономической среде, так и за её пределами, говорят о том, что подобное внимание к рациональному поведению означает, что использование сложных математических методик зашло слишком далеко. Академическим учёным, занимающимся другими социальными и гуманитарными науками, не нравятся попытки применить научный метод к человеческому обществу и культуре, особенно, если это приводит к нежелательным (с их точки зрения) выводам. Другие полагают, что необходимая для получения в академической экономике каких-либо результатов формализация с использованием моделей, основанных на нереалистичных предположениях, не только не подходит для понимания мира, но и просто отпугивает многих потенциальных студентов. Они предпочитают реализм учебных курсов в бизнес-школах или подлинную специальную терминологию естественных наук.

Для профессиональных экономистов работа с упрощёнными математическими моделями, которые изолируют определённые вопросы, позволяет понять что-то новое. Но — и это большое «но» всегда существует — они должны понимать, что означает полученный результат. Экономисты должны уметь объяснять свои находки широкой аудитории, иначе может возникнуть подозрение, что они сами не всё до конца понимают. Ведь это, в конце концов, общественная наука, открытия которой имеют общественное значение.

Я хочу показать, что экономика — это не просто набор знаний по определённым финансовым вопросам. Это образ мыслей, затрагивающий любые вопросы. Может существовать экономика чего угодно — брака, спорта, преступлений, транспортировки наркотиков, образования, кино, и даже, да-да, даже секса. Экономика представляет собой один из путей к пониманию человеческой природы и — благодаря аналитической точности — один из самых прозрачных.

Я не хочу сказать, что всегда можно прийти к однозначным выводам. В экономике мало вещей, которые либо правильны, либо неправильны. Если страна импортирует товаров и услуг больше, чем экспортирует, то с финансовой точки зрения она и капитала импортирует больше, чем экспортирует, — дефицит платёжного баланса должен быть компенсирован за счёт внутренних инвестиций, осуществляемых в иностранной валюте.

Валовой внутренний продукт страны (ВВП) всегда рассчитывается, как сумма его компонентов. Если вступить на более тонкий лёд и перейти от определений к предположениям, то можно сказать, что если какого-то продукта не хватает или он пользуется высоким спросом, то цена на него обычно растёт. Низкие процентные ставки необыкновенным образом стимулируют инвестиции. Однако, за исключением этих основ, многие экономические утверждения обычно противоречивы.

Дело в том, что для разработки правильной политики, той, что будет учитывать интересы граждан, почти всегда приходится сравнивать затраты и прибыль, а это вопрос опыта. Поэтому в некоторых главах этой книги вы, возможно, и не найдёте однозначных решений; ведь ответ в разное время и в различных странах может оказаться разным. Иногда экономисты приходят к общему согласию по эмпирическому вопросу. Иногда им это даётся с трудом, потому что в статистике часто встречаются ошибки измерения, и выяснение причин и последствий становится настоящей проблемой в сложном и меняющемся мире. Более того, анализ объектов общественного интереса часто приводит к компромиссам между конкретными группами людей. А поскольку эмпирическое доказательство не всегда становится решающим, разным заинтересованным группам легко выдвигать противоречивые заявления.

Экономика — это действительно глубоко политическая наука. Старое название экономики («политическая экономия») — более подходящий термин, чем «экономика», несмотря на старомодное звучание этих слов. Как мы видели в случае столкновений между разными школами прошлого, экономисты часто приходят к противоречивым выводам в зависимости от собственных политических предпочтений. Например, две конкурирующие экономические школы, которые часто называют «монетаристской» и «кейнсианской», предлагали противоречивые объяснения застоя 1970-х годов — ужасного сочетания медленного отрицательного роста и высокой инфляции. Монетаристы были консерваторами, а кейнсианцы придерживались прогрессивных политических взглядов. Сам факт существования конкурирующих школ доказывает сложную природу экономики как науки. С другой стороны, что бы ни происходило в мире, будь то экономический спад, технологический бум, высокая инфляция, дефляция или глобализация, всегда надо держаться на плаву.

Так почему же стоит заниматься экономикой, если она меняется вместе с миром, а её выводы столь зависимы от стратегии, осуществляемой экономистами? Для начала, скажем, что каждый, кто хочет сделать этот мир лучше, должен уметь рассуждать как экономист. Независимо от того, выступаете ли вы за глобализацию и торговлю или против них, считаете ли вы бедность неизбежной или отвратительной, думаете ли вы, что в тюрьмах слишком много или слишком мало заключённых, экономика позволит вам собрать все необходимые доказательства и аргументировать своё мнение. Это важно, если вы хотите всё делать правильно, и это имеет значение, поскольку общественное мнение влияет на государственную политику. Если бы больше людей могли постичь экономику, то, возможно, не было бы такого сильного расхождения во мнениях. Ведь, как показывают опросы общественного мнения, большинство граждан выступает одновременно за очищение окружающей среды и за снижение налогов на топливо, за понижение общего уровня налогообложения и в то же время за улучшение общественных услуг. Многие требуют закрыть нелегальные компании, но при этом они хотят покупать одежду по как можно более низким ценам.

Более того, некоторые самые интересные открытия в экономике происходили в процессе изучения более конкретных вопросов, затрагивающих один из аспектов общей экономики или микроэкономики, — например, при изучении вопроса, как систематизировать выплаты социального пособия, чтобы создавать людям стимулы для поиска работы, или при рассмотрении причин и методов осуществления инноваций в компаниях. Здесь наблюдались поистине примечательные научные открытия, которые внесли свой вклад в понимание общих проблем.

Подробные экономические доказательства важны при решении практически каждого вопроса государственной политики в тех случаях, когда успех зависит от торжества реализма над идеализмом. Война против наркотиков? Здесь нельзя игнорировать возможности махинаций с доходами, которые эта война создаёт для организованной преступности. Гарантированное электроснабжение в условиях постоянно растущего спроса? Будут ли горящий свет или полное отключение электричества зависеть от тех цен и инвестиционных возможностей, которые появляются у компаний коммунальных услуг. Охрана исчезающих видов животных? Кампании и политические меры будут эффективными, только если они учитывают дополнительные финансовые издержки отрасли и расходы, связанные с охраной окружающей среды.

Экономика является центральным элементом государственной политики и главной темой всех новостей. Она влияет на нашу повседневную жизнь. Она важна для наших личных интересов. Всех волнует, сколько налогов берёт себе государство, все компании хотят знать, какой спрос на свои услуги им придётся удовлетворять и какое жалование выплачивать, а каждого работающего человека заботит вопрос, как лучше накопить средства для оплаты обучения и на пенсию по старости.

В итоге получается, что каждому информированному и активному гражданину надо понимать экономическое мышление. Чем больше людей смогут скептически думать и взвешивать аргументы по каждому вопросу государственной политики, тем здоровее будет наше демократическое общество и тем богаче будут наши страны.

Кроме того, это интересно и весело. Если только вы не отшельник, которого совершенно не интересует внешний мир, то использование экономических принципов каждый день будет открывать вам новые стороны жизни. Экономика делает почти каждую статью в газете потенциально интересной. Она вдыхает жизнь в скучные таблицы с цифрами и абстрактные графики.

Возьмём самый скучный пример — актуарные таблицы рождаемости, смертности и ожидаемой продолжительности жизни. Они отражают картину старения населения и свидетельствуют о начинающемся сокращении рабочей силы на Западе. Достаточно применить лишь небольшие экономические знания, чтобы превратить эти неинтересные колонки цифр в живые сценарии. Возьмём, к примеру, вопрос, придётся ли значительно повысить налоги, чтобы оплатить растущие расходы на социальное страхование пожилых людей? Высокие налоги всегда провоцировали восстания и революции. Возможно, странам, традиционно враждебно относившимся к иммиграции, таким как Германия или Япония, придётся начать ввозить молодых работников из более бедных стран с большим количеством рабочей силы. Это событие будет иметь огромные политические и культурные последствия. Для того чтобы этого избежать, возможно, стареющие богатые страны начнут бороться со снижением численности населения, например путём увеличения продолжительности рабочего дня или разработки технологий, позволяющих повысить производительность труда сокращающейся рабочей силы. При этом необходимо учитывать, что в прошлом население стран с развитой экономикой всегда росло. В связи с этим, таблицы, возможно, объяснят доминирующую роль Китая в глобальной экономике 21 века. Это серьёзные вопросы и совсем не скучные.

Экономика, таким образом, будет вам интересна, чем бы вы ни занимались и что бы вас ни волновало. Моя задача состоит в том, чтобы пролить новый свет на экономику и предложить освежающий «аперитив», который не только удовлетворит изысканные вкусы, но и подвигнет некоторых читателей к дальнейшей «дегустации».

Первая часть книги рассматривает ряд сфер, которые, на первый взгляд, трудно связать с экономикой. Здесь я просто показываю, что экономика предлагает доскональное исследование практически любых вопросов, возникающих в повседневной жизни. Затем следует часть, посвящённая вмешательству государства в экономику. Она прольёт свет на множество сложных вопросов государственной политики, которые интересуют всех нас. В третьей части я обращаюсь к изменениям структуры экономики, к тому, как компании и целые отрасли процветают и умирают, сталкиваясь с новыми технологиями. Четвёртая часть рассказывает о некоторых глобальных вопросах, которые вызывают наибольший отклик у читателей, и о том, где именно роль экономики становится наиболее важной. Даже если мы напрямую не ощущаем на себе их влияние, они всё же изменяют жизни нескольких миллиардов бедных людей. Пятая часть посвящена некоторым традиционным темам макроэкономики, таким как инфляция и экономический рост. Многие считают эти вопросы чисто экономическими, но я хочу показать, что в них заложен гораздо более глубокий смысл. Но даже такой обширный круг тем может лишь частично обрисовать масштабы применения экономики, которая, в конце концов, является человеческой жизнью в её восхитительном и бесконечном разнообразии.

Книга заканчивается более общей главой, посвящённой экономике как науке, глоссарием терминов, которые необходимо знать для использования экономического образа мышления, а также предметным указателем понятий, использованных в книге. При первом упоминании в тексте эти понятия выделены жирным шрифтом.

Часть I. Секс, наркотики и рок-н-ролл

Экономика действительно применима ко всему
Задача этого раздела — показать, что экономические законы действительно применимы ко всему в жизни, включая и те вещи, которые, как показывает опыт, больше всего интересуют людей.

Эти первые главы рассказывают про обычные возбуждающие сферы деятельности, такие как спорт, секс и все виды отдыха, вредные для здоровья. Но экономика присутствует во всём, о чём вы только можете подумать: от вышивания до рыбалки, от стрижки до открытых горных работ. Причина того, что это ближе к экономике, чем к другим видам анализа, состоит не в предмете исследования, а именно в способе анализа.

Глава 1. Секс

Хорошего много не бывает
Секс продаётся. Английские бульварные газеты, доставляемые в миллионы домов, знамениты фотографиями полуголых женщин. Полки магазинов скрипят под весом журналов, предназначенных только для совершеннолетних. Количество порнографических фильмов растёт из года в год с удвоенной скоростью. Порнография добилась успеха в Интернете, и, похоже, является одной из верных дорог к прибыли для интернет-компаний (так называемых дот-комов).

Короче говоря, секс — это большая индустрия с многомиллиардным оборотом в евро, фунтах стерлингов или долларах и огромной базой рабочей силы. Хотя, по официальным данным, эта сфера не считается отдельной отраслью, по своему объёму она примерно равна сектору электротехники. Она привлекает в качестве работников удивительно разных людей. Например, хорошенькая девушка-сержант, позировавшая для газеты TheSun лишь в некоторых частях своей формы, или официальный представитель премьер-министра Великобритании, писавший в прошлом истории в эротические журналы. (И это, действительно, правда.)

В то же время один экономист, изучавший (так он, по крайней мере, говорил) масштабы проституции, пришёл к выводу, что нас должно удивлять не то, что так много женщин становятся проститутками, а то, что их так мало. Ведь почасовой тариф здесь во много раз выше, чем при других способах заработка, за исключением, возможно, зарплаты женщин-адвокатов и менеджеров-консультантов высшего ранга, короче говоря, — других профессионалов. (В Великобритании, по последним данным, тариф составляет 1 фунт стерлингов за минуту, по сравнению с легальной минимальной зарплатой в 0,06 фунтов стерлингов за минуту.) Кроме того, график работы здесь свободный, и вы можете работать на дому. Так почему же ещё большее число женщин не работает проститутками?

То же относится и к другим направлениям секс-индустрии. Если это настолько выгодно, то почему не увеличивается количество журналов и проституток? Можно было бы получить заманчиво высокие прибыли и небывало высокие уровни заработной платы.

Тем не менее, последний номер Economic fournaly посвящённый этой теме (в нём приведено много уравнений, и почти нет фотографий), писал: «В контексте сексуальных услуг экономическая теория в определённой степени полезна, но основная роль остаётся за неэкономическими стимулами (или препятствиями)».

И всё же экономика способна помочь разобраться в секс-индустрии. Многие её участники, не сознавая того, действуют по экономическим законам. Всё связано с вопросами спроса и предложения. Это — основные понятия экономики.

Начнём с предложения на рынке сексуальных услуг, Часть анализа просто повторяет ситуацию с незаконным оборотом наркотиков. Государственные запреты не дают возникнуть конкуренции и приводят к сохранению высокого уровня доходов. Поэтому в странах, где, например, проституция запрещена, это во многом объясняет загадку таких больших доходов от порнографии. Это относится и к жёсткому порно, и к материалам для педофилов. Запреты ограничивают предложение, что выгодно для общества, так как потребление подобных товаров приводит к отрицательному воздействию на остальную часть общества. Но в то же время они увеличивают доходы преступных предпринимателей за счёт потребителей этой продукции, которые в другой ситуации могли бы иметь больший выбор и платили бы меньшие деньги.

Ситуация с легальной порнографией совершенно иная. Возможно, эти рынки секс-услуг не так похожи на рынки других товаров, например конфет, а работники, скажем, — на водителей автобусов.

Возьмём, для примера, рынок труда в секс-индустрии, рынок, который, в свою очередь, определяет предложение услуг, предоставляемых потребителям. Традиционный рынок труда разделён на сегменты, потому что люди хотят работать недалеко от дома и обладают определёнными навыками, которые сложно изменить. Но в случае индустрии порнографии вы редко услышите жалобы на нехватку квалифицированных работников. Действительно, мы все, возможно, думаем, что сможем это сделать; если придётся, ведь в конце концов (как мне говорили), есть журналы, которые просто печатают любительские фотографии, присланные читателями. Поэтому маловероятно, что именно недостаток квалификации сохраняет зарплаты секс-индустрии на гораздо более высоком уровне, чем в соседних магазинах, офисах и заводах. Однако может существовать неэластичное предложение рабочей силы, возникшее из-за социальных предрассудков по отношению к работе в этой сфере. Это означает, что поступление рабочей силы не слишком сильно зависит от изменения зарплаты и что для увеличения количества доступных работников при росте спроса потребуется очень большой рост зарплаты.

Второй вариант состоит в том, что рынок труда для работников секс-индустрии похож на ситуацию заведомо короткой карьеры, такой, как, у спортсменов, танцоров или продавцов ценных бумаг, у которых схема оплаты позволяет им получать высокие доходы, но в течение довольно короткого периода. Поэтому умная кинозвезда откладывает большую часть своего дохода, чтобы обеспечить получение пенсии в течение длительного периода. Таким образом, высокие цены на продукцию секс-индустрии могут отражать высокие расходы, в том числе и на выплату зарплаты.

Другой фактор, влияющий на предложение, состоит в том, что хотя, на первый взгляд, не существует никаких традиционных барьеров для прихода в эту индустрию, таких, как необходимое наличие большого капитала, естественные монополии, государственное регулирование или обладание особым ноу-хау, здесь есть менее традиционные препятствия. Криминальная сторона рынка и рэкет отпугивают некоторых потенциальных предпринимателей, ведь это довольно жестокий бизнес, так как большая его часть незаконна. Других же отпугивают социальные предрассудки.

Как насчёт спроса? Природа спроса в секс-индустрии, так же как и природа предложения, несколько отличается от спроса на любом другом рынке.

Конечно, существует большая дифференциация продукта. Одна из её причин заключается в том, что желание потребителей сохранить неприкосновенность частной жизни не позволяет сравнивать цены, как это происходит в ситуации нормального рынка с конкуренцией. Кроме того, рынок очень сильно сегментирован благодаря различиям индивидуальных вкусов. Другими словами, получить сексуальное удовлетворение — это не то же самое, что пойти в продуктовый магазин, где указаны все цены, и выбрать самый дешёвый суп. Согласно учебникам, такие направления, как порнография, проституция и другие сферы секс-индустрии, являются монопольными конкурентными рынками. «Продукция», предлагаемая в каждой сфере данного бизнеса, отличается по небольшому числу характеристик (например, в зависимости от того, предпочитаете ли вы школьниц или зрелых дам?), и разные категории потребителей сталкиваются с довольно разными ценами.

Существуют доказательства того, что разброс цен очень велик. Например, исследования цен на услуги английских проституток показали, что местосположение, продолжительность и специальные услуги в значительной мере влияют на общую стоимость. Женщины могут брать гораздо больше денег за работу в отелях или дома у клиента, за длительное времяпрепровождение с клиентом и за услуги, обозначаемые как «экзотические» и включаемые в качестве переменных в регрессионные уравнения, составляемые экономистами. Очевидно, что предоставление некоторых услуг довольно ограничено, и к подобным женщинам клиенты часто приходят снова, несмотря на высокие тарифы. Поэтому взаимосвязь спроса и предложения может объяснить, почему секс-индустрии удаётся так успешно заставлять своих клиентов расставаться с деньгами.

Интернет, по всей вероятности, изменит структуру некоторых сегментов рынка сексуальных услуг, так же как он изменил рынки многих других товаров и услуг. Благодаря Интернету стать предпринимателем в секс-индустрии стало дешевле, проще и не так страшно. Кроме того, с появлением Интернета стало дешевле и проще покупать порнографию. А это увеличило и спрос, и предложение. По сути, порноиндустрия и Интернет-индустрия вместе усилили желание потребителей скачивать порнографические материалы, а это помогло Интернету так быстро проникнуть в столь большое количество семей.

Некоторые посещения порносайтов могут оказаться случайными, как это было со мной, когда я пыталась найти веб-сайт зарубежного политического журнала Foreign Affairs. Многие родители и работодатели устанавливают программы, которые ограничивают рост таких посещений, хотя они не всегда хорошо работают. Одна известная программа-фильтр блокирует доступ к сайту фортепьянной музыки — бог знает, что подумали программисты про слово arpeggio. В любом случае, где-то уже живёт экономист, пытающийся оценить влияние Интернета на доходы от порнографии.

Первые данные свидетельствуют о том, что Интернет оказал огромное воздействие на предложение порнографии и что сейчас его потенциальные возможности столь велики, что позволяют сократить доходы при продаже печатных изданий для взрослых. Торговая статистика показала, что в Великобритании тираж порнографических журналов в 1997 г. составил 1,5 млн., а к 2000 г. упал до 1,1 млн, экземпляров. И это падение продолжается, несмотря на снижение цен. Прибыли от порножурналов упали, предположительно, с 5 до 3,4 млн. фунтов стерлингов за тот же период. В таком случае не удивительно, что два крупнейших британских издателя в 2001 г. продали свои доли в таких журналах. Один сосредоточился на порно по кабельному телевидению, другой — в Интернете. Аналогичным образом Интернет может привести к исчезновению и некоторых других видов печатных изданий, которые в прошлом получали большие прибыли благодаря особенностям спроса и предложения, например, академические журналы.

Однако, хотя кризис в предоставлении услуг, вызванный Интернетом, оказал отрицательное воздействие на доходность, секс по-прежнему остаётся растущим рынком. Конечно, одной особенностью секс-индустрии является тот факт, что большинство потребителей — мужчины, таким образом, этот рынок получает прибыль только от половины человечества. Но какого бы пола ни были потребители, они покупают всё больше и больше порнографии, по мере повышения среднего уровня доходов. По-видимому, эластичность спроса по доходу в этой сфере превышает единицу, другими словами, затраты на секс-индустрию растут быстрее, чем общий уровень доходов. Порнография, по сути, представляет собой предмет роскоши. В этом она похожа на многие виды отдыха, в том числе и походы в кино, рестораны, спортзал, на бейсбол и т. п., спрос на которые быстро вырос с тех пор, как наши общества стали богаче. Когда рабочий день был длинным, труд тяжёлым, а зарплата низкой, не у многих были средства и желание позволить себе такую роскошь, как порнография или поход в стиптиз-бары. Теперь, когда у нас появилось гораздо больше и свободного времени, и денег, всё изменилось.

Развлечения становятся всё более важной частью современной экономики, о которой не стоит забывать тому, кто собирается начать своё дело. Конечно, спрос на основные продукты питания и жильё сохранится, но в нашем процветающем обществе значительно расширятся рынки, где спрос растёт быстрее, чем доходы. В эту категорию входят как традиционные предметы роскоши — например, эксклюзивная одежда, вместо дешёвых футболок, — так и всевозможные услуги. И это не только образование и здравоохранение, отели и рестораны, но и целый ряд других сегментов отрасли развлечений, которые в статистике принято называть «личными услугами». Под этим термином подразумеваются личные тренеры, маникюрши, ароматерапевты, консультанты и т. д., в это число входят и работники секс-индустрии, поскольку секс люди также считают развлечением.

Глава 2. Незаконный оборот наркотиков

Это — экономика, парень!
Все помнят, как в ходе своей первой предвыборной кампании на пост президента Билл Клинтон признался, что, когда был студентом, курил марихуану, но при этом не затягивался. Я сделаю противоположное признание: я никогда не курила её, но вдыхала на студенческих вечеринках, где курили другие, а вся комната была наполнена характерным едким дымом. Лично я никогда не принимала никакие запрещённые наркотики по чисто экономическим причинам. Я была бедной студенткой и могла либо заплатить 1,99 фунтов стерлингов за бутылку вина, пусть и не самого хорошего, либо платить гораздо больше денег за запрещённое вещество, которое действовало на тех, кто его принимал, почти так же, как алкоголь на меня. Время шло, я разбогатела и просто перешла на вино за 3,99 фунтов стерлингов за бутылку.

Некоторым не нравится то, что государственная политика борьбы с наркотиками строится только на морали, на утверждении, что наркотики — это просто плохо. На этом принципе и основана «война» с наркотиками, ведущаяся в США, Великобритании и других европейских странах. Однако большинству людей не обязательно смотреть фильм Стивена Содерберга «Траффик», чтобы понять, что у политики абсолютной нетерпимости нет будущего в условиях, Когда так много граждан наших стран употребляют незаконные наркотики. Закон, который в какой-то момент жизни нарушается более чем одним человеком из пяти (одним из трёх американцев в возрасте от двадцати лет), и при этом никто из друзей о нарушениях не сообщает, считается неудачным законом.

Существуют три философских подхода к борьбе с наркотиками. Первый подход представляет собой идеальную модель общества, свободного от наркотиков. Этот подход вдохновляет на борьбу с наркотиками. Сторонники второго подхода считают употребление наркотиков болезнью и, соответственно, предполагают, что недостаточно просто бороться с этим, необходимо обеспечить наркоманов медицинским лечением и социальными программами. Третий подход основан на доктрине о свободной воле, которая предполагает, что люди могут употреблять всё, что они хотят, лишь бы это не причиняло вред другим. На практике наша терпимость по отношению к друзьям, родственникам и знакомым, употребляющим наркотики, означает, что политики не могут игнорировать этот принцип, даже если он им и не нравится.

Экономика может помочь пролить свет на философские и политические споры. Ведь, в конце концов, это работа рынка, на котором государственные запреты имеют совершенно предсказуемые последствия. Соответственно, важны не только вопросы, связанные с ценами, но и все неэкономические соображения, используемые в государственной политике по борьбе с наркотиками.

Мы не обладаем большим количеством достоверной информации относительно незаконной торговли, но мы можем обсуждать то, что нам известно. Употребление наркотиков всегда было неотъемлемой частью человеческой жизни. Древние греки употребляли опиум, ацтеки — мескалин и марихуану. Люди принимали наркотики в том или ином видена протяжении всей письменной истории. Постоянные попытки правительства запретить это являются феноменом 20 в., продуктом кампаний за мораль, характерных для Викторианской эпохи. Безусловно, самой знаменитой их них стала принятая в 1920-е годы 18-я поправка к Конституции США, запретившая распитие ликёров. Этот запрет восходит к кампаниям за трезвость Викторианской эпохи, в рамках которых пропагандировались такие безалкогольные напитки, как настойки из сарсапарели (кустарник из семейства лилейных), одуванчиков и лопухов. Они сильно отличаются от того, что молодёжь предпочитает пить сегодня, например от модных коктейлей с водкой или слабоалкогольных напитков (пиво, сухое вино и др. напитки под общим названием alco-pops).

В наши дни многие хотя бы раз в жизни пробовали незаконные наркотики — это примерно половина жителей западных стран, — не говоря уже о миллионах постоянных потребителей алкоголя, табака и кофеина. Часто употребление запрещённых веществ — это не более чем юношеский опыт. По данным исследований, три четверти или четыре пятых тех, кто попробовал запрещённые наркотики, получили свои первые дозы бесплатно, на вечеринке или в клубе. Дилеры стараются создать клиентскую базу, раздавая пробные дозы, аналогично тому, как производители стараются построить рынок для определённого шампуня или супа. Исследования — которые, по всей вероятности, дают заниженные данные, — показали, что примерно треть американских совершеннолетних пробовала так называемые «лёгкие» наркотики, такие как марихуана, а среди студентов колледжей это количество увеличивается до 50 %. В Германии и Швейцарии доля населения, употреблявшая за свою жизнь незаконные наркотики, составила 20 %. Разве могут все эти люди быть преступниками в прямом смысле этого слова? Многие из нас не считают, что странная смесь, которую мы курили в колледже, затягиваясь или нет, делает кого-то преступником или просто плохим человеком.

Более того, немногие становятся пожизненными наркоманами или приобретают зависимость. Те же исследования показывают, что хотя 17 % жителей Швейцарии пробовали наркотики, лишь 2 % принимали что-нибудь за последний год. Потребление наркотиков резко сокращается среди людей старше 30 лет. Так называемые «мягкие» (или «лёгкие») наркотики, в отличие от «жёстких» (или «тяжёлых»)[1], не вызывают привыкания, хотя многие люди всё равно избавляются от этой привычки. Исследования, проведённые среди ветеранов войны во Вьетнаме, показали, например, что многие из них принимали героин в Южней Азии, но подавляющее большинство самостоятельно отказалось от него по возвращении домой. По данным Американского национального обследования домашних хозяйств по вопросу о злоупотреблении наркотиками, зависимость приобретает один из трёх, принимающих героин, — это довольно высокий процент, но всё-таки ниже, чем четыре пятых зависимых курильщиков.

С другой стороны, хотя многие незаконные наркотики не вызывают физиологического привыкания, спрос на них со временем растёт. Поскольку цены в последнее время имели тенденцию к снижению, данный факт может свидетельствовать о росте предложения. Однако вред здоровью наносят все наркотики (в том числе и разрешённые), поэтому их приём влечёт за собой дополнительные расходы для системы здравоохранения и приводит, возможно, к снижению производительности труда. Исследования показывают, что рост розничных цен на героин, один из наиболее летальных наркотиков, привёл к снижению количества вызванных им смертей. Однако противозаконный характер этого бизнеса приводит к тому, что большая часть наркотиков оказывается низкого качества или сфальсифицированной, и зачастую именно это убивает наркоманов, а не сами наркотики.

Все знают, что мировой рынок незаконных наркотиков огромен, но ни у кого нет определённых данных, поскольку не известны ни точные объёмы продаж, ни цены. По международно признанным данным ООН, оборот этого рынка составляет 400 млрд. долл. (что превышает оборот мировой нефтяной отрасли), в индустрии работают около 20 млн-человек, и обслуживаются от 70 до 100 млн. потребителей, Почти половина этих потребителей живёт в США, которые представляют собой самый большой рынок наркотиков и других товаров. Большая часть из 50 стран, производящих и экспортирующих незаконные наркотики, очень бедна, и зачастую выращивание и сбор этих культур являются единственным источником доходов. Возможно, к значительному росту производства наркотиков в развивающихся странах привело сочетание высокой потенциальной прибыли этой отрасли с такими экономическими проблемами, как падение цен на товары и тяжёлое бремя внешнего долга. Многие крупные производства находятся в местах военных конфликтов (например, в Колумбии, Бирме или Афганистане), хотя и не ясно, является это причиной или следствием торговли наркотиками.

Поскольку такие факты широко распространены, давайте посмотрим на проблему с экономической точки зрения. На любом рынке есть спрос и предложение. Законы могут регулировать как спрос, так и предложение, и даже в таких либеральных, по общему мнению, странах, как Нидерланды, с 1970-х годов ужесточили политику запретов по отношению к обоим этим видам. Обычно за поставку наркотиков полагается более суровое наказание, чем за их употребление, и страны по-разному подходят к наказанию тех, кто принимает наркотики.

На различных рынках действуют разные цены — в зависимости от уровня конкуренции между поставщиками. Например, в 1993 г. цена за грамм героина колебалась от 43 долл. в Нидерландах до 196 долл. в Швейцарии. Вступление в силу запретов на определённые виды наркотиков во многих промышленно развитых странах привело к ограничению конкуренции среди поставщиков подобных веществ. Во многих случаях наблюдается если не монополия на поставку, то что-то очень близкое к ней, и поддерживается это ужасным насилием и жестокостью. Противозаконность приносит такие большие прибыли на этом рынке, игра здесь стоит свеч — вспомните о миллиардах долларов прибыли легальной фармацевтической индустрии и увеличьте её в несколько раз, тогда вы получите представление о масштабах этой отрасли. Как это ни странно (хотя в рамках экономического мышления это выглядит вполне нормально), получается, что чем строже запреты, тем выгоднее становится бизнес, потому что с рынка вытесняется конкуренция. В результате законы и таможенники помогают самым настойчивым и жестоким поставщикам убирать из игры своих конкурентов.

Таким образом, есть полное основание говорить о том, что политика абсолютных запретов, которую поощряют правительства большинства стран, импортирующих незаконные наркотики, создала параллельную экономику, находящуюся под контролем организованной преступности. Доходы, создаваемые при торговле наркотиками, необходимо отмывать, таким образом расширяется влияние бандитов в других, законных видах деятельности. Это тоже глобальная экономика. По мнению многих экспертов, начиная с сотрудников ООН и кончая Мануэлем Кастеллсом, уважаемым социологом из Беркли, растущее влияние криминальных многонациональных компаний может подрывать деятельность легальных демократических институтов. Это влияние не позволяет развивающимся странам стремиться к большему процветанию посредством традиционной экономики и политического прогресса. Зачем им всё это, если есть источник лёгкого дохода для их фермеров, из которого получают щедрые взятки коррумпированные чиновники и политики, «закрывающие глаза» на подобнуюторговлю? Если они уничтожат посевы, то получат огромную головную боль, связанную с поиском альтернативного заработка для беднейших крестьян. Не удивительно, что вопрос, как отучить афганских фермеров от выращивания опийного мака, является самым сложным вызовом при восстановлении разрушенной экономики страны.

Более того, запреты делают преступниками и продавцов, и покупателей. Высокие цены заставляют многих наркоманов идти на преступления, для того чтобы получить деньги для покупки дозы, хотя в этой среде преступления могут считаться вполне нормальным и социально приемлемым явлением. Наркоманы должны находить средства для удовлетворения своей потребности в наркотиках. Немецкие и американские исследователи выяснили, что примерно одна пятая часть средств, необходимых наркоманам, зарабатывается законным образом, более трети поступает от распространения наркотиков, а остальное добывается разными криминальными способами, например, кражами со взломом, разбоем или проституцией. Очень большой процент преступлений против частной собственности связан с наркотиками. Употребление наркотиков, безусловно, является одной из сложных социальных проблем, которые «отгораживают» городские гетто стеной нищеты и насилия.

С другой стороны, высокие цены помогают ограничивать спрос. Если бы незаконные наркотики были гораздо дешевле, или если бы правовое наказание было менее суровым, то количество наркоманов было бы гораздо больше.

Как же тогда мы можем уравновесить достоинства и недостатки разных политических методик? Предположим, что правительство будет вынуждено смягчить политику в отношении таких «мягких» наркотиков, как марихуана, разрешив индивидуальное употребление её небольших количеств и выдав лицензии поставщикам. Преимущество подобной ситуации состоит в том, что отмена серьёзных правовых санкций приведёт к увеличению количества поставщиков и уменьшению влияния криминальных группировок. Упадут розничные цены. Будет меньше работы для полиции — как в отношении поставщиков, так и в отношении наркоманов, — соответственно, можно будет сократить бюджет полиции. Уменьшится социальный ущерб от воровства и насилия. Улучшится здоровье наркоманов, так как появится возможность контролировать уровень качества наркотиков. Кроме того, правительство сможет увеличить свои доходы благодаря налогам и лицензированию законной торговли.

Однако, наряду с преимуществами, появятся и недостатки. Низкие цены могут привести к увеличению спроса, и, возможно, из-за этого появятся новые наркоманы. Это, возможно, окажет отрицательное воздействие на состояние здоровья и производительность труда наркоманов. (Данные, свидетельствующие о том, что наркотики приводят к снижению работоспособности, немногочисленны, а кто-то считает, что они оказывают прямо противоположное действие.) Некоторые великие писатели и художники были известными пьяницами, и, поговаривают, что кино- и телеиндустрия была бы ничем без кокаина.) Некоторые эксперты считают, что разрешение принимать «мягкие» наркотики приведёт к тому, что большее количество людей начнёт употреблять сильнодействующие. А это сделает недостатки подобной политики ещё заметнее.

В мире проводилось несколько экспериментов с политикой, альтернативной всеобщей борьбе с наркотиками, и их результаты наводят на размышления. В одном исследовании, проведённом Центром исследований экономической политики, сравнивалось употребление героина в Великобритании и Нидерландах. В Нидерландах употребление наркотиков по-прежнему запрещено, в том числе и марихуаны. Но в отношении обладателей небольших количеств вещества применяется довольно либеральная политика, позволяющая продавать маленькие дозы марихуаны в специальных кафе. Таким образом, кафе в Амстердаме являются главными туристическими достопримечательностями, наряду со знаменитыми кварталами красных фонарей и каналами. Подобный либерализм в Нидерландах сочетается с обычным строгим режимом в отношении тех, кого поймали на импорте или экспорте наркотиков, с большими штрафами и строгим тюремным заключением.

Экономисты выяснили, что в 1983–1993 гг. 1 грамм героина стоил в среднем в Нидерландах 28 фунтов стерлингов, по сравнению с 74 фунтами стерлингов в Великобритании. В то же время уровень преступности, связанной с наркотиками, в Нидерландах был ниже, и гораздо меньшее, чем в Великобритании, количество молодёжи употребляло различные наркотики. Кроме того, наркоманам предоставлялась медицинская помощь. К 1995 г. в Нидерландах доля, смертей, связанная с наркотиками, составляла 2,4 млн. жителей, по сравнению с 9,5 млн. во Франции, занимающей второе место. В Нидерландах даже открыли для наркоманов дом престарелых. Таким образом, если подходить к голландскому эксперименту с позиций ухудшения национального здоровья и увеличения полицейских расходов, то он показал, что от более либерального режима можно получить неплохую выгоду. Поэтому, не удивительно, что в конце 2001 г, правительство Великобритании объявило о введении в действие системы управления в отношении марихуаны, которая аналогична той, что, принята в Нидерландах.

Другой эксперимент, проведённый в консервативном швейцарском городе Цюрихе, тоже даёт пищу для размышлений. Цюрих — настолько же строгий и сдержанный город, насколько Амстердам — свободный. Однако, несмотря на жёсткую репрессивную политику, в 1987 г. наркотики продолжали продаваться, и их открыто принимали в печально известном Нидл Парке (Парке Иглы) позади здания главной железнодорожной станции. Место это было неприятное, количество наркоманов с подорванным здоровьем росло, а поставки контролировались группировками, предлагавшими наркотики школьникам по особо низким ценам. Высокие прибыли приводили к тому, что рынок пытались захватить новые крупные группировки, а новые выходцы из Ливана, Албании и Африки начинали борьбу за передел рынка. Уровень преступлений против собственности, совершённых наркоманами для покупки дозы, рос с неимоверной быстротой. Полиция закрыла парк, но всё это просто переместилось на старую пустующую станцию.

В 1994 г. городские власти решили опробовать новый подход. Теперь они предоставляли небольшие порции героина зарегистрированным наркоманам, которые должны были принимать наркотики в специальных офисах и соглашаться на медицинское или психологическое лечение. Полиция же продолжала громить других поставщиков, но более либерально относилась к употреблению наркотиков в частных домах и на частных вечеринках. Новая политика принесла успех. Так, например, здоровье закоренелых наркоманов в значительной степени улучшилось. Более половины зарегистрированных пациентов получили постоянную работу, а подавляющее большинство тех, кто раньше воровал для того, чтобы оплатить дозу, прекратили это делать. В декабре 1996 г. жители Цюриха единодушно проголосовали на референдуме в поддержку этой политики.

Либерализация законов принесла успех и в Великобритании, где показатели употребления наркотиков были самыми высокими в Европе. В 2002 г. правительство практически исключило из числа уголовно наказуемых дел приобретение марихуаны для личного пользования, начало эксперименты по медицинскому применению этого наркотика и развернуло дебаты по поводу присвоения экстази статуса «мягкого» наркотика.

Экономические предпосылки для государственного вмешательства в злоупотребление наркотиками состоят в том, что вред здоровью и социальные проблемы, возникающие в связи с потребительским выбором на частном нелегальном рынке, приносят обществу в целом издержки, намного превышающие частные выгоды, удовольствие отдельных наркоманов или прибыли наркодилеров. Этот феномен известен как внешние эффекты (экстерналии). Термин означает, что поведение отдельного человека или группы лиц оказывает воздействие на других людей. Ситуация с внешними последствиями предлагает классическое обоснование для вмешательства государства в работу рынка, гак как выбор отдельных людей приводит к совершенно неидеальным результатам — в нашем случае, к слишком большому потреблению незаконных наркотиков. Другими примерами внешних эффектов могут служить шумные вечеринки, езда на машине в переполненном городе или даже употребление разрешённых наркотиков.

Существующие на сегодняшний день решения этого вопроса в большинстве западных стран состоят в полном запрете хотя бы сильнодействующих наркотиков. Этот запрет действует и на другие внешние эффекты. Например, запрещено или ограничено использование некоторых загрязняющих веществ. Но хотя довольно просто заметить, что данная конкретная фабрика выбрасывает токсические вещества в окружающую среду, не так легко вести учёт передачи небольшой переносной продукции из большого количества источников. Если использовать термины логистики, то запрещение наркотиков чем-то похоже на запрещение ввоза любых небольших переносных продуктов, например сыра. Запрет на сыр может* привести его любителей в такое отчаяние, что они будут готовы платить большие деньги, таким образом, контрабанда этого продукта станет выгодным делом. Но, возможно, таможенные пошлины на сыр, немного повысившие его розничную цену, не являются поводом для беспокойства и отказа от этого продукта. Кроме того, правовое обеспечение подобного запрета обошлось бы дорого. Вот почему американские войны против наркотиков оцениваются в 35–40 млрд. долл. в год и являются причиной одного из десяти арестов по всей стране.

Таким образом, другой подход к прекращению внешних эффектов состоит в установлении на наркотики высоких налогов. Именно это делает английское правительство в отношении табака и алкоголя. Оба продукта облагаются очень высокими налогами и приносят национальной казне более 14 млрд. фунтов стерлингов в год. Более половины розничной цены бутылки вина уходит правительству в виде налоговых поступлений.

Высокие налоги обусловлены увеличившимися расходами на здравоохранение, к которым приводит употребление табака и алкоголя. Правительству хотелось бы иметь дело с трезвой и аккуратной рабочей силой. Но повышение налогов имеет предел, и, поскольку существующие налоги высоки, полиция всё-таки нужна. Человеческая привычка уклоняться от налогов почти столь же древняя, сколь и любовь к наркотикам. По данным Лондонского института налогово-бюджетных исследований, спрос на алкогольные напитки и сигареты сильно реагирует на изменение цен, так как получается, что налоги на спиртные напитки (кроме пива и вина) и на табак сегодня настолько высоки, что дальнейшее их повышение приведёт к сокращению объёмов легальных закупок, а, следовательно, и налоговых поступлений. По сути, правительство уже настолько повысило акцизные сборы, что привело некоторых покупателей этих «разрешённых наркотиков» в руки бутлегеров, вызвав, тем самым, рост преступности и сокращение налоговых поступлений. Кроме того, благодаря более низким ценам, установившимся на чёрном рынке, потребление также увеличивается. Существует определённый уровень розничных цен, с учётом налогов, при котором налоговые поступления достигают своего максимума, а спрос ограничивается. Такая налоговая политики была бы правильной и в ситуации с такими наркотиками, как марихуана, если бы их легализовали. То, насколько высоким может быть уровень налогов, определяется опытным путём и зависит от размера потенциального рынка, затрат на сбыт наркотиков и, что важнее всего, — от ценовой эластичности спроса, т. е. того, как сильно спрос реагирует на небольшие колебания цены. Однако потребление марихуаны было бы гораздо меньше, преступность и затраты на полицию ниже, а налоговые поступления выше, если бы этот наркотик был легализован, но облагался бы такими же высокими налогами, как и алкоголь.

Во всём этом много «может быть». Отчасти это объясняется тем, что сложно собрать данные, экономисты не могут дать точных оценок преимуществ и недостатков различных методик, а результаты экспериментов в Швейцарии и Нидерландах горячо обсуждаются. Однако экономически обоснованный анализ издержек и прибыли в недостаточной мере учитываются в политических дискуссиях, хотя такие убеждённые противники наркотиков, как я, видят, что инстинктивная реакция политиков, состоящая в том, чтобы в целеустремлённой борьбе с наркотиками не делать никаких послаблений, во многом срабатывает против интересов общества. Запреты отражают сильную убеждённость многих избирателей и политиков в этом вопросе. И всё же, это стыдно. Дело не в том, что политические деятели прикладывают мало усилий, чтобы решить эту проблему, — официальные лица из Горизонтальной рабочей группы по наркотикам при Директорате внутренних дел и юстиции Европейского союза[2], возможно, являются самыми компетентными специалистами по этому вопросу, — а в том, что отдельные варианты политики, которые предусматриваются правилами, не имеют смысла. Дуновение экономического прагматизма сняло бы дурманящую дымку с беспомощной политики по борьбе с наркотиками.

Глава 3. Рискованный бизнес

Почему большинство подростков не ведут себя как экономисты
Многим подросткам нравится рисковать. Незащищённый секс, незаконные наркотики, а также такие разрешённые, но вредные наркотики, как табак или алкоголь, быстрая езда на автомобиле, преступность — этот длинный список вызывает тревогу. Поведение подростков беспокоит их родителей и профессиональных экономистов потому, что в этом возрасте они должны были накопить уже достаточно знаний. Пятнадцатилетние примерно представляют себе последствия своих поступков. Они осознанно идут на риск и делают выбор, который точно может сыграть не в их интересах: табак убивает, незащищённый секс приводит к беременности и болезням.

Понятно, почему это беспокоит их родителей. Причина, по которой рискованное поведение беспокоит также и экономистов, состоит в том, что это подрывает саму основу экономики: рациональный выбор. Это означает, что даже располагая доступной информацией, люди всё равно будут действовать в своих интересах. Конечно, они не всегда могут обладать полной информацией. И их собственные интересы могут совершенно свободно трактоваться. Но они, по крайней мере, не должны планомерно разрушать своё будущее или вредить себе. Характеризуя поведение людей, экономисты считают, что они делают выбор, основываясь на достижении максимальной ожидаемой полезности. Это значит, что, как и Мистер Спок, герой «Звёздного пути» (Star Trek), мы должны оценивать имеющуюся у нас информацию и делать логичный выбор. Все мы знаем из опыта собственных ошибок, которые мы совершали, будучи влюблёнными, напуганными или в условиях опасности, что это, конечно, преувеличение рациональности человека, однако общее утверждение, что люди сами лучше знают свои интересы, выглядит вполне правдоподобным. Любое другое предположение выглядит неприятно покровительственным; каждый человек лучше других знает о своих предпочтениях.

К сожалению, дерзкая смелость подростков ставит под сомнение утверждение о том, что люди ведут себя рационально, потому что многие их поступки полностью противоречат их же интересам, а иногда они даже сами это понимают. Так же на людей действует кризис средних лет, когда они превышают скоростной режим на дорогах, или вредные привычки, такие как азартные игры или алкоголизм, в любом возрасте. Настоящее беспокойство вызывает не благополучие нерациональных людей, а то, что подобные исключения подрывают очень мощные экономические инструменты, данные нам для анализа и решения всех видов других политических проблем. Ведь если экономический анализ даёт сбой в некоторых сферах человеческого поведения, то, как мы можем быть уверены в его использовании в других сферах? Например, многие люди сильно сомневаются в том, что рациональность может служить объяснением для решений инвесторов на финансовых рынках.

К счастью, некоторые исследователи начали согласовывать экономические принципы с поведением, которое вряд ли было бы понятно мистеру Споку. Таким образом, им удаётся сохранить большие возможности и проницательность экономического анализа. Для этого им пришлось обратиться к другим дисциплинам, в основном к психологии.

Сочетание этих двух наук, так называемая «поведенческая экономика», предлагает более эффективные аналитические рамки, чем экономика и психология в отдельности. В то время как психология помогает понять, почему люди ведут себя так, а не иначе, экономика особенно полезна при создании государственной политики для помощи жертвам собственного глупого выбора и для работы с более широкими социальными последствиями их поступков.

Существует множество доказательств того, что экономические принципы всё-таки применимы к некоторым сторонам рискованного выбора. Например, если цены на табак или марихуану повышаются, спрос сокращается. Или примеры из другой сферы: когда рынок труда стабилен, существует много вакансий; когда возникает риск заражения такими передаваемыми половым путём заболеваниями, как СПИД, подростки с большей готовностью используют презервативы. Таким образом, если есть малейшие признаки того, что человек соотносит издержки и прибыль, то перед нами уже процесс рационального принятия решений. Более того, психологические исследования показывают, что подростки и взрослые одинаково относятся к будущим последствиям своих поступков. В среднем, они в той же степени осознают риск, могут оценить потенциальные возможности и неодобрительно относятся к негативным последствиям употребления наркотиков или азартных игр. Подростки не более уверены в своей неуязвимости, чем взрослые, — это качество мы проносим через всю свою жизнь.

Таким образом, различия состоят не в том, насколько хорошо или плохо разные группы оценивают риск, а в их склонности к рискованному поведению. Хотя люди в целом недостаточно адекватно оценивают риск, подростки, как и некоторые мужчины средних лет, рискуют с большей готовностью. Попытки подростков сформировать свою независимую индивидуальность являются частью перехода во взрослую жизнь, а люди, испытывающие кризис средних лет, стараются вспомнить молодость. Таким образом, для объяснения предпочтений разных групп необходима психология.

Однако мы всё равно довольно плохо оцениваем риск. Поэтому даже самые хладнокровные из нас периодически отклоняются от идеала рационального выбора. Во-первых, человечество склонно получать удовольствие немедленно, даже в ущерб будущему удовлетворению. Характеризуя наш психологический портрет, экономисты сказали бы что, наши предпочтения непоследовательны во времени. Результаты, которые мы предпочитаем в момент между настоящим и будущим, совершенно не соответствуют тому, что нам захочется, когда мы, наконец, доберёмся до будущего.

Это может быть довольно очевидным. Например, наркоманы прекрасно понимают, что предпочли бы не подвергать себя тому же риску в будущем, но не могут перестать искать сиюминутного удовольствия. Проблема заключается скорее в недостатке самоконтроля, чем в плохой оценке риска. Безусловно, существуют разные уровни самообмана. Некоторые алкоголики даже не признаются в том, что у них есть проблемы, в то Бремя как другие пытаются контролировать своё поведение, вступая в общества анонимных алкоголиков.

Второй пример систематического отклонения от рационального выбора состоит в том, что многие плохо представляют себе, как они отнесутся к разным результатам в будущем или какую полезность связывают они с разными возможностями. Когда ты молод, невозможно понять, что с возрастом у тебя будут другие предпочтения, что в пятьдесят лет стабильная работа и хороший дом будут привлекательнее, чем курение марихуаны с друзьями на углу улицы, Это называют смещением будущих планов в предпочтениях человека. Когда-то все мы были такими.

Сегодня мы все знаем, как сложно действовать в соответствии с будущими предпочтениями: каждый, кто идёт в магазин, когда ему хочется есть, знает, что невозможно выйти оттуда без разнообразных лишних вещей, как правило, не слишком полезных, которых не было в списке покупок. Гораздо менее банальный случай — самоубийство, являющееся крайним примером неспособности предсказать будущее благополучие, а точнее неспособности верить, что когда-нибудь в будущем станет не так плохо, как сейчас.

Действительность такова, что молодые люди в большей степени стремятся к немедленным удовольствиям, чем люди старшего возраста. И они плохо предугадывают свои будущие предпочтения. В этом есть смысл: опыт действительно даёт нам ценные уроки. В итоге, молодёжь больше, чем кто-либо, склонна отступать от рационального.

Причиной всего этого является недальновидность, которая, в результате, приводит к злоупотреблениям рискованным поведением в целом, в особенности среди молодёжи. Подростки сталкиваются с возможностями и издержками, объективно отличающимися от тех, что достаются взрослым. В отличие от взрослых, по утрам они не страдают от последствий бессонной ночи, когда надо идти на работу, чтобы не потерять место. Они получают гораздо больше удовольствия, когда производят впечатление на себе подобных (хотя, конечно, некоторые люди, кажется, никогда не вырастают из этого состояния «отсутствия безопасности»).

В риске есть даже своего рода рациональный фатализм, мысль, что если вы решаетесь на что-то, то последствия уже не важны (двум смертям не бывать, а одной не миновать). Они никогда не делают всё возможное, чтобы взвесить свои шансы, посмотреть на будущие результаты по-другому. Поэтому подростки часто выбирают риск.

Всё это означает, что привычные экономические инструменты с лёгкостью можно изменить так, чтобы они учитывали психологическую склонность к получению немедленного удовольствия и непониманию будущих предпочтений. Мы можем объяснить, почему подростки и другие люди, не проявляют больше здравого смысла, и при этом в нашем экономическом анализе мы будем опираться на принципы рационального выбора и достижения максимальной полезности.

Однако большим возможностям экономических принципов угрожает ещё несколько факторов.

Одна из них — важность базисных уровней. Людей больше волнуют не абсолютные, а относительные показатели, т. е. отклонения их доходов, курса акций или других экономических показателей от базисных уровней. Кроме того, люди чаще стараются избегать потерь, чем получать прибыль, — по сути, в два раза чаще. Поэтому при оценке ожидаемой полезности от будущих возможностей будет наблюдаться асимметричное распределение относительно сегодняшней точки отсчёта.

Кроме того, существуют отклонения от существующего положения («статус-кво») или эффект вклада. Всё, что уже имеется в наличии ценится гораздо больше, чем потенциальные приобретения. Другими словами, лучше синица в руке, чем журавль в небе.

Кроме того, существуют доказательства того, что снижение оценки ценности связано с дополнительными доходами и другими показателями благополучия. Так, разница между 100 долл. и 200 долл. ценится гораздо выше, чем разница между 1100 и 1200 долл. Это называется уменьшением предельной чувствительности. В этом есть смысл, если речь идёт о сумме еженедельного дохода, но в других ситуациях подобное заключение может быть ошибочным, например, в случае пользы от употребления наркотиков. Это может привести к тому, что человек после первого раза постепенно станет недооценивать риск.

Встречаются и совершенно бескорыстные люди, ставящие перед собой социальные цели, которые не имеют никакого отношения к их собственным интересам, а иногда и сокращают их доход. Таким образом, полезность для каждого отдельного человека может зависеть и от выгод окружающих, а не только от извлечения максимально возможной ожидаемой полезности для них лично.

И последний, но не менее важный фактор: существуют прямые свидетельства тому, что в целом мы очень плохо формируем связные суждения о вероятности возможных будущих результатов. Например, все мы гораздо больше беспокоимся о маловероятных опасностях, таких как авиакатастрофы, чем о том, что нас может сбить машина при переходе улицы, а это — более вероятное событие.

Всё это приводит к постоянным проблемам при использовании традиционного экономического подхода, при котором рациональные индивидуумы делают выбор с целью получения максимально возможной ожидаемой полезности. Исследования в этой сфере находятся ещё на самой ранней стадии. Модель рационального выбора легко может включить в себя неопределённость, полное отсутствие понимания будущего. Гораздо сложнее сделать так, чтобы она принимала в расчёт постоянные ошибки в оценке риска или возможность появления одного результата, а не другого. Однако поведенческая экономика начала объединять большие аналитические возможности экономического моделирования с реализмом психологических данных для предсказания возможной реакции людей на различную политику.

Поможет ли это нам убедить подростков не рисковать так глупо? Сомневаюсь. Но это может помочь найти ответы на такие политические вопросы, как: стоит ли раздавать бесплатные презервативы или спринцовки; каким должен быть размер социального пособия, которое следует выплачивать матерям подростков. Умная политика будут учитывать то, как молодые люди оценивают ожидаемую будущую полезность. Например, в штате Калифорния одно время развешивали плакаты с изображением брошенной сигареты, призывавшие молодых людей бросить курить и объяснявшие это тем, что сексуальные расстройства, полученные в результате курения (маловероятный исход), повлияют на их жизнь гораздо сильнее, чем отдалённый риск заработать рак лёгких или другое заболевание, связанное с курением (более вероятный исход).

Предположение о рациональном поведении лежит в основе большинства экономических теорий и превращает экономический анализ в эффективное средство для рассеивания тумана, путаницы и сложности в окружающем нас мире. Тем не менее, хорошие экономисты всегда помнят, что поведение не может быть полностью рациональным, и что в этом случае для полного понимания окружающих нас людей нам придётся обратиться к другим дисциплинам, таким как психология и история.

Глава 4. Спорт

Это лучше, чем секс
Нет ничего более волнующего, чем удар битой по мячу. Так, по крайней мере, говорит мой муж. И речь идёт не об извращённых сексуальных играх с хлыстом и кожаными трусами, о которых он узнал в своей частной английской школе, а о крикете — о традиционной бите, удар которой направляет традиционный мяч из красной кожи в дальний конец поля. Нет ничего более захватывающего, за исключением, пожалуй, криков толпы, когда какой-то огромный неандерталец падает в грязь за белой линией, сжимая в руках овальный мяч. Или возьмём пенальти во время матча Кубка мира между Англией и Германией, двумя странами, обречёнными вечно отыгрываться за прошлые битвы, по крайней мере, в головах пьяных толп футбольных болельщиков. Да, это спорт. Многие считают, что это очень увлекательно.

Однако тот, кто смотрит по телевизору футбольный чемпионат «Супер Боул» или Олимпийские игры, возможно, не осознаёт, насколько спорт тесно связан с экономикой. Это, безусловно, большой бизнес, особенно в США. По оценкам Европейской комиссии, торговля во всех связанных со спортом сферах составляет 3 % от мировой торговли. В расцвете своей карьеры Майкл Джордан зарабатывал 30 млн. долл. в год за игру в баскетбольной команде «Чикаго Буллс» и в два раза больше — за поддержку продукции. И это всего лишь одна спортивная знаменитость и всего лишь одна компания спортивной одежды. По общим оценкам, совокупные доходы от спорта могут составить 6 % от ВВП стран Запада, включая доходы от продажи спортивной одежды, доходы от телевидения и рекламы, связанных со спортом, или от азартных игр, а также от посещения людьми спортивных соревнований. Это больше, чем сельское хозяйство или автомобилестроение.

Таким образом, даже для тех, кто, как я, ненавидит смотреть спортивные соревнования, спорт (любые его виды) представляет интерес. Индустрия спорта, по сути, представляет собой прекрасный испытательный полигон для экономики. В этой сфере нет недостатка в статистических данных о результатах работы и интересных особенностях структуры рынка труда и отрасли. В то время как одним людям спорт нравится как отражение вечной борьбы между людьми и поиска смысла жизни, другие предпочитают рассматривать его как проявление фундаментальных экономических принципов.

Действительно, огромные деньги прокручиваются в таких видах спорта, как бейсбол, баскетбол, американский футбол и хоккей на льду в США; европейский футбол; японский бейсбол. Только несколько команд стали поистине мировыми брендами, например «Янкиз» или «Манчестер Юнайтед», и лишь немногие игроки, такие как Майкл Джордан или Тайгер Вудс, стали мировыми знаменитостями. Название японской бейсбольной команды я не смогла бы назвать, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Структуры команд и лиг в каждом конкретном случае свои, может различаться и организация трансляций. Спортивные традиции страны тесно переплетены с её культурой и историей. Поэтому сильно различаются и институциональные особенности. Тем не менее, два аспекта делают интересными любые виды спорта. Один из них— функционирование рынка труда, где можно определить, насколько эффективно действует каждый игрок и сколько он (или она) зарабатывает. Другой аспект — это отраслевая структура бизнеса, при которой фирмы (команды) должны поддерживать успех своих конкурентов, чтобы соревнования было интересными. Лига, в которой год за годом выигрывает одна и та же команда, ужасно скучна, поэтому более слабые команды или игроки должны быть достаточно профессиональны, чтобы обеспечить более сильные команды и знаменитых игроков необходимыми зрителями.

Давайте сначала посмотрим на рынок труда. Сейчас любой помешанный на спорте паренёк знает, что если стать лучшим спортсменом (или, что гораздо реже встречается, «спортсвумен»), это может открыть дорогу к невероятному богатству и славе. По уровню возможных доходов спортивные герои иногда превосходят, звёзд Кино и шоу-бизнеса. Всё это рынки труда, на которых действуют законы экономики суперзвёзд. Этот эффект был впервые обнаружен экономистом Шервином Роузеном в отношении индустрии развлечений и позднее перенесён на спорт, а идея впоследствии стала известна как феномен «победителю достаётся всё». Звёзды кино и спорта выкладываются на все сто, и объём их работы не зависит от размера аудиторий, Дэвид Бекхам играет в матче за «Манчестер Юнайтед», который смотрят 20 млн. телезрителей, не хуже, чем когда зрителей всего миллион или нет ни одного. Конечно, чем больше аудитория, тем лучше. При поиске спортивных талантов действует тот же впечатляющий эффект экономии от масштаба, что и в мире массмедиа при поиске актёрских или вокальных талантов. Более того, зрителям приятнее смотреть на звёзд, чем на никому не известных людей, потому что они знают, сколько те получают. Вы не рискуете быть разочарованы, как в случае с новичком. Поэтому условия спроса лишь усиливают эффект суперзвёзд.

Чем больше вырастали доходы от трансляций спортивных соревнований, тем сильнее становился эффект суперзвёзд. Зарплаты лучших игроков во много раз превосходили среднюю зарплату. Этот эффект действует в любых видах спорта: не только в командных, например в футболе или бейсболе, но и в индивидуальных видах, таких как теннис и гольф.

Это объясняет, почему отчёт лондонской аудиторской фирмы Deloitte&Touche показал, что зарплата игроков поглотила практически все дополнительные средства, которые английские футбольные клубы Премьер-Лиги получили от доходов за телевизионные трансляции. В 1999–2000 гг. Клуб «Манчестер Юнайтед» потратил на выплату зарплат 45 млн. фунтов стерлингов, из них 2,8 млн. фунтов получил его самый высокооплачиваемый игрок. Самый высокооплачиваемый игрок Лиги получил 3,6 млн. Фунтов. Клуб «Манчестер Юнайтед» мог себе это позволить, но менее крупные клубы тоже были вынуждены платить своим игрокам более высокие зарплаты, и многие понесли убытки. Убытки Лиги в целом до выплаты налогов составили в тот год 34,5 млн. фунтов. Аудиторы посоветовали платить звёздам очень большие деньги, но урезать зарплату всей остальной команде.

Многим такие высокие гонорары кажутся неприличными. И это мнение существует давно. В 1929 г. «Малыш» Рут заработал 70 тыс. долл. Когда журналист спросил его, каким образом он получил больше денег, чем президент США, он сказал примерно следующее: «У меня был более удачный год». И всё же на фоне тех десятков миллионов долларов, которые получают современные спортивные звёзды, доходы «Малыша» Рута кажутся довольно скромными. Разве не становится всё более сложным объяснять такие высокие гонорары, в то время как учителя и медсёстры получают так мало? Что может сказать соотношение зарплаты Тайгера Вудса и учителя о наших искажённых общественных ценностях?

По сути, совершенно ясно, что наши общества ценят здравоохранение и образование гораздо больше, чем спорт. В США расходы на каждую из этих сфер в общем объёме ВВП по меньшей мере в два раза превышают расходы на спорт и значительно выше, чем во многих других странах-Многие родители ежегодно тратят тысячи фунтов стерлингов или долларов на школы и колледжи, но ни за что не захотят тратить столько же на посещение бейсбольных матчей или просмотр платных телевизионных передач о соревнованиях боксёров.

Разница в заработной плате учителя и Тайгера Вудса объясняется не различием в общественной оценке их вклада, а экономией от масштаба, которая имеет место в этих уважаемых профессиях. Это происходит в основном благодаря технологиям (эффект со стороны предложения) и, возможно, отчасти потому, что мы больше склонны боготворить героев спорта, чем преподавателей. До тех пор, пока талантливые и умные учителя не смогут общаться с массовой аудиторией с помощью Интернета или телевидения, доходы отдельного учителя будут ограничены количеством детей, которое может поместиться в одном классе. И действительно, некоторые преподаватели университетов обладают статусом знаменитости и соответственно получают гораздо больший доход, чем их коллеги. Преподаватель-автор удачного учебника или газетных статей и популярных книг является прекрасным примером «экономики звёзд» в образовании. Возможно, стоимость единицы продукции на одного потребителя в образовании такая же, как и в спорте, но лучшие спортсмены могут получить гораздо большую аудиторию, чем лучшие преподаватели. Спорт — это бизнес с низкой наценкой и большими объёмами.

Пример со спортом показывает не то, что в нашей экономике неправильно оцениваются различные виды деятельности, а скорее то, как хорошо работает рынок труда. Гонорары спортсменов персонифицированы и зависят только от их личных достижений. В этом спорт полностью отличается от любой другой отрасли, где суммы заработной платы охватывают большие категории людей и где очень сложно вычислить, какова производительность труда отдельного человека или отдельной группы. Даже если мы располагаем данными об индивидуальных уровнях оплаты, производительность труда должна вычисляться с учётом таких показателей, как квалификация, опыт работы или семейное положение. Что касается спортивных звёзд, то здесь существуют объективные показатели для измерения результатов каждого спортсмена.

Действительно, приятные для экономистов новости состоят в том, что лучшие игроки получают сегодня самые высокие гонорары! И это несмотря на то, что рынок труда в большинстве видов спорта недостаточно конкурентен и открыт, по крайней мере, после первоначального подписания. Например, до недавнего времени американские профессиональные команды заключали долгосрочные эксклюзивные контракты с игроками, в которых оговаривалось исключительное право переводить игроков в другую команду. В европейском футболе перевод (трансфер) игрока до сих пор связан с выплатой больших выкупов одних клубов другим. Европейские спортивные чиновники наконец приступили к обсуждению этой системы. Ни в одной другой индустрии, кроме Голливуда, работодатели не могли так долго присваивать человеческий капитал своих служащих. Недавний переход на систему индивидуальных контрактов в американском спорте доказал, что зарплата становится выше, если права на достижения игроков принадлежат им самим, а не работодателям.

Данные о профессиональном спорте в США также свидетельствуют о существовании в 1960-е и 1970-е годы очевидной расовой дискриминации в оплате, которая практически исчезла к 1990-м годам. Объяснение подобных изменений, по-видимому, состоит в том, что в эти годы фанатам перестала нравиться идея смешанных команд — ведь до 1947 г. в бейсболе были только белые игроки, — и они были готовы ходить на игры таких команд только при более низких ценах за билеты. (Но это продолжалось только до определённого момента, поскольку фанатам всё-таки хочется, чтобы их команда выигрывала.) К 1990-м годам фанатов перестал волновать этот вопрос, мода на дискриминацию у болельщиков в американском спорте «испарилась», что могло послужить толчком к более широким изменениям в отношении общества к расовым проблемам. Недавние исследования показали, что команда, выплачивающая те же взносы в фонд заработной платы, что и её конкурент, но использующая больше чёрных игроков, будет иметь лучшие экономические показатели. Другими словами, команды могут платить меньшие деньги за равноценные способности, если игрок не белый.

С появлением в спорте теории «свободной воли» гонорары спортсменов могли бы вырасти, но в то же время у команд стало меньше стимулов вкладывать средства в таланты. Как и во времена первых киностудий Голливуда, команды раньше могли тренировать неизвестных игроков и вначале терпеть большие убытки от многих из них, но затем они компенсировали вложения наградами, когда им наконец удавалось раскрутить сильную новую звезду. Согласно теории «свободной воли», игроки как команда выступают лучше, но как мы знаем, некоторые играют гораздо лучше, чем остальные. Остальные могут совершенно не иметь успеха.

Всё это может сделать стремление к карьере спортивной звезды ещё более рискованным предприятием, чем когда-либо раньше. Чтобы добиться успеха в спорте, нужны годы упорной работы, при этом высок риск неудач, травм и просто невезения; но возможность получить действительно высокий доход, похоже, действительно уменьшается. Знаменитости будут играть лучше, но их становится всё меньше, а обычный средний игрок будет играть хуже.

Ещё не ясно, сократит ли это в будущем количество потенциальных спортсменов. Качество в спорте повышалось, но и оно может уменьшиться, если сократится количество потенциальных спортсменов. Недавно американские вла дельцы команд использовали подобные аргументы, борясь с решением ограничить рост гонораров для ведущих игроков, независимо от того, состоят они в данной команде или являются самостоятельными игроками. И это ещё одно уникальное явление на рынке труда.

Раньше в защиту старой системы резервных контрактов говорили, что свободная конкуренция на спортивном рынке труда позволит богатым командам захватить всех лучших игроков, что сделает соревнования совершенно скучными, потому что они всегда будут выигрывать. Однако известная экономическая теорема, впервые выдвинутая Рональдом Коузом, гласит, что с точки зрения экономической эффективности не важно, кому принадлежит право собственности — в нашем случае, право собственности на человеческий капитал игроков, — потому что каждый владелец хочет получить максимум прибыли. Распределение ресурсов в любом случае должно быть одинаковым. До тех пор, пока команды могут свободно торговать игроками, игроки будут переходить туда, где они могут создать максимальную рыночную стоимость, как если бы они самостоятельно конкурировали непосредственно на рынке труда. Теорема Коуза[3] в большей или меньшей степени действует в некоторых видах спорта. В этих случаях нет доказательств, что уровень качества команды поднялся по сравнению с прошлым. В других же видах, например в высшей бейсбольной лиге (как сказали мне рассерженные фанаты), возник ощутимый разрыв между лучшими игроками и рядовыми.

Тем временем, спортивные франшизы (лицензии) продаются за всё большие деньги, таким образом, их ценность увеличивается, несмотря на большие взносы в фонды заработной платы. Поэтому, последние соглашения о заработной плате между владельцами можно расценивать только как попытку получить обратно некоторые виды экономической ренты, которые когда-то были им доступны и которые они потеряли с приходом теории «свободной воли».

Таким образом, уже по крайней мере две сферы оказались интересными с экономической точки зрения, а ведь мы не затрагивали увлекательную историю отраслевой структуры профессионального спорта. Команды не совсем похожи на компании из любой другой сферы бизнеса. В отличие от большинства обычных компаний (от Microsoft до уличного кафе), которое хотело бы уничтожить конкуренцию, спортивным командам монополия совсем не подходит. Им нужны конкуренты, и они должны быть достаточно квалифицированными, чтобы соревнование между ними было интересным. В противном случае потенциальные зрители будут вместо спортивных программ смотреть телешоу «Большой брат»[4] или «Слабое звено» (боже мой, ведь телекомпаниям гораздо дешевле купить такое шоу, чем оплачивать право на трансляции крупных спортивных событий). Если футбол или бейсбол в 20 в. были эквивалентами римских гладиаторских боёв, то в 21 в. эти ужасные состязания личностей могли бы найти себе новый аналог, если профессиональный спорт станет слишком скучным.

Антимонопольная политика, применяемая в США в отношении профессионального спорта, долго не могла определить, следует ли расценивать спортивные команды как отдельные компании, которые должны участвовать в конкуренции, но на самом деле сговорились между собой, или, напротив. Лига — это единая организация, результатом деятельности которой является конкуренция между командами. В этом случае конкуренцией следует считать отношения между разными лигами и разными видами Спорта. (ВСША команды в данный момент времени соревнуются только в одном чемпионате, а в Европе, как правило, в нескольких одновременно: в лигах и кубках, международных и домашних.) На практике, широкое распространение получила последняя точка зрения, вместе с рядом важных антимонопольных исключений, которые должны, например, разрешить коллективную продажу телевизионных прав или позволить владельцам заключать коллективные соглашения по структуре оплаты. Аналогичным образом, в Великобритании Суд по ограничительной практике (U.K’s Restrictive Practices Court) согласился с предложениями Премьер-Лиги и позволил ей коллективно продавать права на трансляцию матчей своих команд, поскольку это будет поддерживать финансовое равенство между клубами и помешает лучшим клубам забирать себе большую часть потенциальных прибылей от телетрансляций при заключении сепаратных сделок с телекомпаниями.

Поддерживают ли такую непропорциональность фанаты — спорный вопрос, эмпирический вопрос. Поскольку многие из них, по всей вероятности, стремятся поддерживать лучшие команды и хотят, чтобы они постоянно выигрывали, то общее благосостояние может быть улучшено с помощью скорее меньшего равенства между командами, чем большего. Конечно, болельщики слабых команд со мной не согласятся, ведь невозможно основываться только на теории. Однако страстный поклонник футбола и экономист (что друг другу совсем не противоречит) Стефан Жиманский обнаружил снижение посещаемости матчей Кубка Английской футбольной ассоциации, на которых неравенство лишь усилилось, по сравнению с матчами Лиги, где структура, характерная для лиги, подразумевает игру примерно одинаковых команд.

Если это утверждение верно, то тогда — при условии, что соревнования считаются продукцией отрасли, а не усилий отдельных команд, — команды будут вместе создавать добавленную стоимость игры и, возможно, будут дополнять друг друга. Потребителей волнует качество продукта, т. е. спортивных соревнований. Понятно, что если более слабые команды не получают выгод от добавленной стоимости, в создании которой они участвуют, — если существуют внешние эффекты в структуре ценообразования, состоящие в том, что частные выгоды отдельной команды меньше, чем общественные выгоды отрасли в целом, — то у них не будет достаточных стимулов для участия в соревнованиях. Они не будут вкладывать средства в повышение своей квалификации, чтобы сохранить интерес зрителей к соревнованиям.

Экономисты пока не нашли однозначно хорошего пути к решению этой проблемы внешних эффектов. Американский вариант выплаты заработной платы направлен на сглаживание конкуренции между слабыми и сильными командами, но в ущерб лучшим. В европейском футболе решением стал перевод слабых команд в низшие лиги в качестве наказания, что приносит ощутимое сокращение доходов. Эта сфера предлагает огромное количество тем для будущих магистров и докторов философии.

В связи с этим, роль телекомпаний в спорте — это ещё один вопрос, постоянно требующий решения. Влиятельные силы на профессиональном футбольном рынке, среди которых клуб «Манчестер Юнайтед», без сомнения, стоит на первом месте, увеличивают своё взаимодействие с влиятельными силами на рынке телевещания. Прибыли телевидения являются основным источником роста доходов спортивной индустрии. Например, в 1990-е годы стоимость прав на трансляцию матчей американского профессионального футбола в реальном выражении выросла вдвое— в основном после 1997 г., когда CBS снова вступила в игру после истечения срока действия предыдущих контрактов (на 1994–1997 гг.), которые у них отобрала у неё компания Fox.

Аналогичным образом, стоимость телевизионных прав на футбольные матчи английской Премьер-Лиги выросла с 220 тыс, фунтов стерлингов за прямую трансляцию матча по контракту, вступившему в силу в 1986 г., и 640 тыс. фунтов стерлингов по контракту, вступившему в силу в 1992 г., до 2,79 млн. фунтов стерлингов по контакту на четыре года, который Лига подписала в 1997 г. с кабельной и спутниковой компанией Bsky B. Однако конкуренция между телекомпаниями за право показывать спортивные программы, которые привлекут большое количество зрителей, зашла слишком далеко. Другая телекомпания, ITV Digital, решила, что она погорячилась, заплатив 315 млн. фунтов стерлингов за право показывать менее популярные матчи Национальной футбольной лиги. Выплатив футбольным клубам только 137 млн. фунтов стерлингов из тех, на которые они рассчитывали, её владельцы решили объявить о банкротстве, и это стало настоящей финансовой катастрофой для многих клубов, уже пообещавших игрокам высокие гонорары. Ещё не понятно, каковы будут долгосрочные последствия этого события для уровня доходов телекомпаний и заработной платы знаменитых игроков.

Так что эти «дикие территории» ждут пионеров-исследователей, которые заявят свои права. Если неопределённость относительно влияния конкуренции на структуру спорта существует, то при взаимодействии с далёкой от идеала конкурентной телевизионной индустрией она удваивается. Это является предметом серьёзного беспокойства для Европы, где не так много граждан (за исключением моего мужа и нескольких других отчаянных фанатов крикета) думают о каком-либо другом виде спорта, кроме футбола, и где рынок телевещания более сконцентрирован, чем на другом берегу Атлантики. Но на обоих континентах индустрии спорта достаточно политического влияния, чтобы освободиться от обычных мер антимонопольного законодательства. Может ли это быть справедливым? Не для экономиста, и даже не для того, кто совершенно не любит спорт.

Глава 5. Музыка

«Бароны-разбойники» новой экономики
В мае 2001 г. Бобу Дилану исполнилось 60 лет. В старом документальном фильме, который компания ВВС показала по случаю празднования дня рождения великого певца, молодой Боб — ну, тогда ему было около 40 лет — говорил: «Когда я начинал, музыкой нельзя было зарабатывать деньги. Если вам удавалось просто обеспечить себя, ваши дела уже шли хорошо».

За последние 20–30 лет музыкальный бизнес сильно изменился. Конечно, появилось много новых групп, не таких хороших, как старые группы, нравившиеся мне в молодости. В те времена мой отец говорил, ругая Дилана и Боуи, а также группы The Clash и Roxy Music, что молодёжь слушает полный вздор.

Технологии прослушивания музыки тоже изменились. Когда мы с мужем вспоминали любимые пластинки, наш Десятилетний сын спросил: «А что такое пластинки?» Для него они были таким же реликтами, какими проигрыватели на 78 оборотов или граммофоны с большими трубами были для нас. Мы стали свидетелями появления новых средств вещания, устройств для приёма и воспроизведения, новых форматов. К телевидению и радио добавился Интернет, большие радиоприёмники уступили место переносным транзисторам, персональным стерео- и CD-плейерам, а потом и крошечным МРЗ-плейерам. На протяжении всех этапов захватывающего технического прогресса музыкальная индустрия всё росла и росла.

В соответствии с отраслевыми данными, оборот мирового музыкального рынка в 2000 г. составил 38,5 млрд. долл., т. е. на 1 % больше по сравнению с 1999 г. Большая часть принадлежит США, где объём продаж составил 14,3 млрд. долл. (Япония занимает отдалённое второе место с объёмом продаж, составляющих половину от 37 %-ной доли США, за ней следуют Великобритания и Германия. Остальные рынки не настолько велики, чтобы обращать на них внимание). Однако Американская ассоциация звукозаписывающих компаний (Recording Industry Association of America— RIAA) в 2000 г. доложила о небольшом сокращении объёмов продаж по сравнению с 1999 г. — из-за снижения продаж альбомов на кассетах и CD.

Потребители почти полностью отказались от кассет, чья доля на рынке сократилась с 50 % в 1990 г. до 4,9 % в 2000 г., в то время как доля CD выросла с 38,9 % в 1990 г. до 89,3 % в 2000 г. Однако RIAA отметила «значительное» увеличение в объёмах прямых продаж с Интернет-сайтов студий грамзаписи. Продажи в режиме «онлайн», в особенности такие системы обмена файлами, как Napster, нанесли серьёзный ущерб объёмам продаж CD-альбомов, сократившихся в 2000 г. на 38,8 % после тройного роста в 1995–1999 гг. «Свободный доступ в Интернет, видимо, оказал серьёзное воздействие на рынок продаж альбомов», — сообщалось в годовом отчёте Ассоциации. Разве есть сомнения в том, что доступ к музыке в режиме «онлайн» и хранение информации на таких портативных устройствах нового поколения, как МРЗ-плейеры может стать новой волной?

Следует отметить, что наряду с форматами изменилась и структура отрасли, хотя это и не так заметно. Вместо того чтобы уменьшаться, подобно технологическим компаниям, музыкальные компании всё росли и росли. Таким образом, основное изменение в структуре отрасли состояло в усилении рыночной концентрации. Небольшие независимые звукозаписывающие компании стали очень малодоходными, как никогда раньше; музыкальный бизнес сосредоточен в руках нескольких гигантских глобальных корпораций, таких как Sony, Bertelsmann и EMI. Даже некоторые, на первый взгляд, независимые звукозаписывающие студии находятся в полной или частичной собственности больших корпораций и служат им каналами поиска новых талантов.

Немногие артисты могут оказывать влияние на музыкальные корпорации. Одна или две мегазвезды являются исключением, подтверждающим правило. Пример тому — Дэвид Боуи, который смог занять деньги, выпустив облигации на международные рынки капитала, и погасить задолженности инвесторам из средств, полученных от его ретроспективного каталога (бэк-каталога). Однако немногие знаменитости обладают достаточной популярностью, чтобы быть «большим бизнесом в себе», т. е. субъектом права, выступающим от собственного имени.

С другой стороны, в настоящее время всё большее количество артистов имеет небольшой бизнес, ведь они сами продвигают себя в отрасли. Для них гораздо дешевле и проще записать собственную песню в студии и распространить её в Интернете. Но таким артистам-одиночкам не хватает профессиональных маркетинговой мощи, необходимой для превращения замечательной песни в хит. RIAA подтверждает эту информацию. В статье о стоимости записи CD-диска, опубликованной на сайте Ассоциации, говорится: «Маркетинг и реклама являются, по-видимому, самой дорогой частью современного музыкального бизнеса». Именно масштабы деятельности по продаже артистов и придают корпорациям их влияние и мощь.

Это не совсем тот же эффект масштаба, что принёс «баронам-разбойникам» американской индустрии конца 19 века их сказочное богатство и влияние. Тогда для строительства железных дорог или производства стали были нужны большие капиталы. Но ситуации очень схожи. Сегодня для создания поп-звезды или увеличения популярности любой ценой тоже нужны большие деньги. Эффект суперзвёзд действует как в случае спортивных звёзд, так и в случае поп-звёзд.

Как вы помните, этот термин означает, что аудитория предпочитает иметь дело со звёздами и не рисковать с неизвестными, и её предпочтения могут быть удовлетворены, если предельные издержки на передачу материала известного исполнителя будут ниже, чем стоимость новых технологий, которые для этого использовались. В условиях современных массмедиа прибыль от того, что вы являетесь звездой (или создали звезду) во много раз увеличилась. Поэтому, наряду с тем фактом, что новые технологии практически свели к минимуму расходы по записи музыки, важность маркетинга и рекламы означает, что эффект экономии от масштаба существует скорее в сфере распределения и маркетинга, а не в сфере производства; это экономия на масштабе со стороны спроса, а не со стороны предложения. Но это крупная экономия. Музыка— это одна из основных отраслей авторского права (наряду с издательским делом, программным обеспечением, дизайном и кино), которые в совокупности составили в 2000 г. 5 % ВВП США — больше, чем любая другая индустрия, в том числе автомобилестроение и продажа автомобилей. Во всех отраслях авторского права действует эффект суперзвёзд. Крупные корпорации в этих секторах похожи в наши дни на «баронов-разбойников» нефтяных и сталелитейных отраслей, работавших в тяжёлых условиях промышленной экономики сто лет назад.

По сути, стремление к господству в отрасли усилилось по сравнению с началом 20 века. Современные компании хотят завладеть мировым рынков целиком. Технический прогресс сделал производство и распространение музыки очень недорогим процессом. После оплаты работы бэк-вокала и звукорежиссёров вы потратите небольшую сумму на тиражирование CD и почти совсем ничего на их распространение через Интернет. Наиболее эффективно производство в больших масштабах. В идеале компания Warner Brothers хотела бы, чтобы каждый человек на планете купил следующий альбом Мадонны, потому что превращение её в звезду стоило определённых денег, а текущие расходы на продажу её песен очень низкие. Она испытывает на себе эффект экономии от масштаба огромной силы.

Музыкальные компании используют свою монопольную власть для того, чтобы назначать цены, значительно превышающие предельные издержки, а остаток распределяют между авторскими гонорарами (роялти), бюджетом маркетинга и прибылями (по возрастанию). Компании могут пользоваться своей монопольной властью, возникающей благодаря масштабам производства, для назначения разных цен для разных видов покупателей. На национальных рынках ценовая дискриминация является самой распространённой формой (хотя в некоторых регионах она и запрещена) — Цена CD такой популярной группы, как U2, в конце 2000 г. варьировала от 12 долл. в Нью-Йорке, до 13 долл. в Мадриде, 16 долл. в Амстердаме и 19 долл. в Лондоне.

Тогда не удивительно, что портал Napster и аналогичные Интернет-службы, позволяющие скачивать файлы и обмениваться ими (свопинг), стали столь популярными. По сути, технологии, которые подталкивают музыкальные компании к росту и занятию господствующей позиции на рынке, могут оказаться причиной их поражения. Пока не понятно, как установится баланс рыночной власти корпораций и потребителей — это будет зависеть от законов, которые поддерживают обладателей авторских прав, и технологий, подрывающих возможности защиты продукции, охраняемой авторским правом. Но у поклонников музыки ещё есть надежда. Музыкальная индустрия — одна из тех отраслей, где технологические инновации могут вызвать переворот на рынке. Технологии высвобождают то, что знаменитый экономист Йозеф Шумпетер назвал «созидательным разрушением» — период великих перемен, которые убивают одни компании и дают жизнь другим. Это представляет настоящую проблему для стратегии бизнеса.

Музыкальные фанаты обнаружили, что могут хранить музыку на жёстких дисках своих компьютеров в виде МРЗ-файлов и обмениваться ими через серверы Napster с другими людьми. Вдруг стало возможным создавать огромные библиотеки бесплатной музыки. Если вы услышали песню, и она вам понравилась, вы можете просто скачать её и не платить почти 20 долл. за CD, где кроме этой песни будут и другие. К концу 1999 г. порталом Napster пользовалось более миллиона человек в месяц.

Именно в это время RIAA подала в суд на портал Napster, тем самым непреднамеренно организовав ему рекламу. Год спустя порталом пользовались 9 млн. человек в месяц, не говоря уже о таких службах свопинга файлов, как Gnutella, Freenet, Aimster и Open Nap, из которых одни использовали центральные серверы, а другие нет. RIAA заявляла, в основном от лица таких знаменитостей, как группа Metallica, что портал Napster лишает исполнителей законного вознаграждения за их творчество. «Почему, — говорили они, — кто-то должен бороться за создание своего имени, ездить на утомительные гастроли, много работать над альбомами, принимать столько наркотиков, заниматься любовью с поклонницами каждую ночь (последнее они, конечно же, не упоминали), если денежное вознаграждение сокращается из-за незаконного нарушения авторских прав, когда молодёжь бесплатно скачивает музыкальные файлы и обменивается ими через Интернет?» В итоге суд удовлетворил иск RIAA и постановил, что портал Napster нарушает закон об авторских правах. Сам портал Napster с февраля 2001 г. пытается получить легальный статус, для этого он подписал соглашение с корпорацией Bertelsmann о том, что доступ к скачиванию файлов будут иметь только оплатившие эту услугу пользователи. Компания всё ещё существует, но не процветает. В мае 2002 г. корпорация Bertelsmann обеспечила срочную финансовую реструктуризацию портала.

Что же будет с 50 млн. молодых любителей музыки, привыкших с детства обмениваться файлами по Интернету? Пожмут ли они просто плечами и вернутся ли к покупке привычных CD, большинство песен с которых они не слышали, а кроме того у них не будет возможности компоновать музыкальные произведения, которые они покупают, по своему вкусу? Понравится ли им идея снова платить 20 долл. за каждый заранее скомпонованный диск? Задать эти вопросы — значит ответить на них. Как показали отраслевые данные, которые я приводила ранее, Napster и аналогичные службы практически уничтожили рынок CD-альбомов (хотя в 2000 г. в Америке было продано 56 млн. штук, Столько же, сколько и пользователей Napster). В случае с Napster музыкальная индустрия объявила войну своим лучшим потребителям. Даже если снисходительно отнестись к происходящему, действия корпораций кажутся совершенно неуклюжими.

Портал Napster давал своим пользователям две действительно ценные вещи. Во-первых, бесплатную музыку. Во-вторых, выбор. Потребителям обычно нравятся и более низкие цены, и дополнительный выбор.

Отрасль могла бы пойти другим путём, не отказываясь при этом от защиты авторских прав, если бы признала, что потребители предпочитают новые методы распространения, ставшие возможными с появлением новых технологий. Она Могла бы принять идею продажи песен в Интернете, возможно, с платной регистрацией, возможно, за небольшую сумму за песню. Конечно, музыкальным фанатам нравится бесплатно получать песни, но большинство согласилось бы. Платить небольшие деньги за возможность легально скачивать файлы и обмениваться ими. Вероятно, можно было бы раздавать их на сайтах звукозаписывающих компаний, чтобы привлечь внимание покупателей к полным CD-альбомам. Ведь CD-альбомы составляют лишь малую долю объёма продаж отрасли: 222 млн. долл. из 14,6 млрд. долл., или 1,5 % рынка в самые успешные годы.

Подобная стратегия, возможно, принесла бы музыкальной индустрии меньшие прибыли, чем продажа дорогостоящих CD на рынке, защищённом от конкуренции и не имеющем другого доступа к музыке. Но грустный факт из жизни музыкальных «баронов» таков: сейчас есть альтернативные способы доступа к музыке, и никто из них ничего не может с этим сделать. Популярные технологии — а 50 млн, подписчиков Napster показывают, что они популярны, — не исчезнут, пока не появятся новые. Несколько новых музыкальных Интернет-компаний запустили абонентские службы, которые поддерживаются, в основном, такими крупными корпорациями, как Vivendi и Sony. Napster упоминался во многих изданиях, но в будущем мы увидим, что он лишь верхушка нового огромного айсберга.

Возможно, в отрасли могли бы понять, что скачивание файлов и обмен ими увеличивают спрос на музыку. Потому что свободный доступ к некоторым песням в режиме «онлайн» может, в итоге, поднять уровни продаж, позволив пользователям послушать тех исполнителей, чьи альбомы они никогда бы просто так не купили, но, послушав, поймут, что это им нравится. Другими словами, свободное скачивание файлов— это аналог бесплатных пакетиков с шампунем или кремом для лица, которые производители раздают вам, чтобы вы покупали их марку, или даже бесплатных пробных CD, прикреплённых к журналам или газетам. (Это тоже работает. Я, например, купила альбомы нескольких популярных групп, которые раньше считала слишком молодыми и модными для себя.) Это эффективный маркетинговый метод, давно проверенный на практике.

Худшие опасения крупных корпораций почти полностью преувеличены. В прошлом уже возникали технологии, угрожавшие доходам от авторских прав. Высказывания против радио были очень похожи на то, что сейчас говорят про скачивание файлов из Интернета. Считалось, что свободная трансляция не позволит музыкантам и певцам зарабатывать на жизнь. Фотокопировальные машины считали смертельной угрозой книгоиздательству, а видеомагнитофоны, как ожидалось, должны были подорвать киноиндустрию. Но в каждом случае, когда потребители оценивали конечный продукт, вопрос вставал о распределении доходов, а не об их наличии. Более того, всегда получалось, что падение цен на тиражирование творческого результата, будь то актёрская игра, музыка или слова, приносило выгоду крупнейшим компаниям и крупнейшим звёздам, потому что это создавало и поддерживало спрос.

Интернет действительно всколыхнул волну оптимизма относительно возможности устранить всех посредников между исполнителями и их аудиторией. Хотя с технической точки зрения это выполнимо и недорого, создание спроса на отдельных исполнителей — довольно дорогостоящее занятие, поэтому звукозаписывающим компаниям, выступающим в качестве посредника между исполнителем и слушателями, в ближайшее время ничего не грозит.

Однако Интернет представляет реальную угрозу существующей в музыкальной индустрии системе распространения. Правда, в отрасли всё равно будут придерживаться грубых тактических методов для защиты «статус-кво». Последние имеющиеся данные Международной федерации фонографической индустрии (International Federation of Phonographic Industries— IFPI) показывают, что объёмы музыкальных продаж по всему миру в 2001 г. упали на 5 %, причём спад произошёл во многих странах, включая США. Не сложно понять причину этого спада. Мониторинговые компании сообщают, что после Napster возникли ещё десятки новых служб для скачивания файлов и обмена ими. По последним данным, одна программа, позволяющая обмениваться файлами, за неделю была скачана 3,2 млн. раз, и 5,3 млн. пользователей предлагали копию песни группы Linkin Park «Hybrid Theory». В отрасли хотят, чтобы законодатели сделали незаконной продажу устройств, записывающих музыку на CD и позволяющих копировать незакодированные песни и фильмы. Они требуют ужесточения мер против «пиратов», обосновывая это тем, что нет другого способа защитить права на интеллектуальную собственность и обеспечить оплату музыкантов и певцов.

Но других способов урегулировать систему платы за музыку не так уж и мало. Шумиха вокруг нарушения авторских прав и пиратства — лишь отвлекающий манёвр. В будущем система платы за музыку должна будет отличаться от привычной для отрасли модели, когда потребители вынуждены платить за альбом из десятка песен довольно большие суммы денег. Возможно, это приведёт к сокращению маржи прибыли (сложно представить, что это увеличит прибыль). В этом случае корпорациям придётся постараться, чтобы увеличить размеры рынка.

За любыми институциональными структурами стоят люди, в чьих интересах сохраняются эти структуры. То же происходит и с записанными CD. Продажи песен в режиме «он-лайп» не будут хорошей новостью для этих людей, среди которых встречаются производители, владельцы магазинов, продающих CD, и звукозаписывающие компании, не желающие приспосабливаться. Группа Meta Uica заявила, что практика скачивания файлов и обмена ими (свопинга) может помешать им создавать новые песни, так что всеобщее переселение в Интернет будет вредно и для них, и для их поклонников. Однако производители МРЗ-плейеров и компьютеров, которые могут записывать музыку на CD, лишь получат от этого выгоду. Это будет выгодно и звукозаписывающим компаниям, и исполнителям, которые решат продавать через Интернет отдельные песни за небольшие деньги. Многие потребители тоже выиграют от этого.

Таким образом, музыкальная индустрия стоит перед выбором: позволить потребителям делать то, что они хотят, или преследовать по закону каждого, кто будет так делать. Это сложный выбор. Отрасль до сих пор склонна принимать жёсткие меры по отношению к потребителям. Но обычно от новых технологий получают пользу покупатели, а не компании, хотя, как показывает недавний опыт с «баронами-разбойниками», для достижения этих целей предстоит пройти через борьбу.

Глава 6. Продовольственные «войны»

Помогаем неудачникам выигрывать
Если бы правительство предоставило многомиллиардные субсидии производителям зажимов для бумаги, и им удалось бы получить столько же дополнительной прибыли за счёт того, что правительство ограничило бы импорт более дешёвых зажимов для бумаги, то, как вы можете догадаться, они были бы очень довольны состоянием своего бизнеса. Им было бы ещё лучше, если бы субсидии от налогоплательщиков поступали бы в форме гарантированной минимальной цены на зажимы для бумаги, которая превышала бы стоимость их изготовления. А если бы это означало, что горы нереализованных зажимов для бумаги заполонят заводы по всей стране, и правительству придётся платить производителям за то, чтобы они не делали больше зажимы для бумаги, то было бы ещё лучше получать деньги за безделье.

Конечно, применять такую политику в отношении производителей зажимов для бумаги было бы безумием. Однако большинство из нас считает, что в случае с фермерами, это имеет смысл.

Немногие осознают масштабы поддержки сельского хозяйства и его практически полной защиты от международной конкуренции. В Европейском союзе прямые субсидии сельскому хозяйству от налогоплательщиков составляют примерно 60 млрд. евро в год, кроме того, фермеры получают дополнительное скрытое финансирование от потребителей, в размере более чем 60 млрд. евро в год, потому что ограничения на импорт позволяют фермерам держать цены на треть выше мировых. Этих денег было бы достаточно, чтобы купить для каждой из 45 млн. европейских коров билет первого класса на рейс вокруг света. В США размеры государственной поддержки равны 100 млрд. долл. в год, или примерно 370 долл. на человека. Общая сумма финансирования сельского хозяйства Организацией экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) равняется 300 млрд. долл. в год. Это больше, чем ВВП всей Африки. Эта сумма превышает ежегодные прибыли 25 крупнейших мировых компаний, начиная с General Electric, Home Depot и кончая Philip Morris. Ни одна другая отрасль не финансируется в таких объёмах. По сути, все прочие отрасли, вместе взятые, не получают такую государственную поддержку, как сельское хозяйство.

Не удивительно, что искусственно поднятые, поддерживаемые государством цены на сельскохозяйственные продукты, привели к перепроизводству — это довольно закономерный экономический результат. Рыночная цена любого продукта определяется стоимостью или соотношением спроса и предложения, но если правительство готово платить по ценам выше рыночных, то производители будут поставлять продукции больше, чем потребители захотят купить по такой высокой цене.

Результатом перепроизводства в сельском хозяйстве становится избыток различных продовольственных товаров, начиная от овец и кончая сахарной свёклой. Например, поголовье овец в Великобритании до последней эпидемии ящура достигало 21 млн. овец, т. е. на трёх человек приходилась одна овца. В Новой Зеландии недавно полностью отменили финансирование овцеводов, но в стране соотношение овец и людей всё равно было больше, чем 1:1. Страны Европейского союза больше не производят масло, общий вес которого превышает, суммарный вес населения Австрии, как это было в начале 1980-х годов, но это лишь потому, что по условиям Общей сельскохозяйственной политики страны начали платить фермерам за то, чтобы они вместо производства слишком большого количества, не производили вообще ничего.

Другими словами, сельское хозяйство, которое составляет 1 % ВВП Великобритании и 3 % — Италии (т. е. не так много) поглощает денежные субсидии, равные 38 % от общего объёма своей продукции в Европе. В США, где средние прибыли выше, потому что фермерские хозяйства больше и могут пользоваться преимуществами экономии от масштаба, сельское хозяйство всё равно получает субсидии в размере 22 %.

Из чьего кармана выплачиваются эти субсидии? Из нашего, т. е. налогоплательщиков и покупателей продовольствия. По сути, цены на продовольственные товары облагаются 25–35 % налогом именно из-за государственных схем поддержки цен и ограничений импорта. Поясню: без специальной протекционистской политики в отношении сельского хозяйства одна семья платила бы за бакалею не 100 долл., а 75–80 долл.

Так почему же фермеры постоянно жалуются, что они находятся на грани банкротства? И если многие из них действительно испытывают трудности, то, что нужно для того, чтобы поставить этих неудачников на ноги?

Ответ на первый вопрос состоит в том, что сельское хозяйство представляет собой сложный бизнес по одной простой причине: слишком много фермеров. Шахтёры, сталевары и работники судостроительных верфей также прошли через этот мучительный опыт: в последние десятилетия их было слишком много. Кроме того, сельское хозяйство в США и Европейском союзе разделено на большие агробизнесы, которые процветают благодаря экономии от масштаба и огромным субсидиям, и небольшие фермы, которые не могу конкурировать на тех же условиях, несмотря на все субсидии. Крупные фермы не нуждаются в подаяниях, а небольшие фермы они не спасут.

Отрасли приходят в упадок из-за изменений спроса и предложения. С точки зрения предложения изменились сельскохозяйственные технологии, появились новые более интенсивные методы ведения хозяйства и новые более продуктивные сорта культур (генетически изменённые: раньше — старым способом гибридизации, а в будущем — с применением высоких технологий). Увеличение продуктивности в сельском хозяйстве означает, что то же количество зерна или свинины или какой-нибудь другой продукции можно будет получить, затратив меньше усилий, меньше земли. Вот почему сейчас на земле в странах ОЭСР работает лишь 1–5 % населения, по сравнению с 25–50 %, — в прошлом веке. Кроме того, технический прогресс и сокращение затрат на перевозки привели к тому, что недорогие товары из других стран могут конкурировать с продукцией местных производителей — если им не мешают торговые ограничения.

С точки зрения спроса следует отметить, что в значительной мере изменились вкусы потребителей. У покупателей по всему миру появились более разнообразные вкусы, они привыкли к тому, что почти все товары доступны круглый год. Немногим понравится идея есть только то, что выращено рядом с домом и в прилегающей местности, как предлагают некоторые защитники окружающей среды. В довоенные годы даже бананы считались экзотической роскошью, а сейчас всевозможные тропические фрукты можно встретить повсюду. Приготовление суши превратилось в мировую отрасль, а модифицированная индийская кухня стала главной в Великобритании, для чего потребовался импорт специй и овощей. Разве кому-нибудь в Великобритании захочется вернуть печально известные национальные блюда из пережаренного мяса и варёной капусты? Или перестать есть бананы и лимоны? Думаю, что нет. Теперь потребители привыкли к более разнообразным продуктам, несмотря на искусственно высокие цены на ввозимые продовольственные товары.

Все эти изменения произошли на фоне слабой либерализации сельскохозяйственной торговли. В странах ОЭСР десятилетиями не смягчались ограничения на импорт сельскохозяйственной продукций. Это было настоящим яблоком раздора для развивающихся стран, которые всё упорнее настаивали на том, чтобы либерализация торговли в будущем затронула и сельское хозяйство. Их протесты вынудили участников торговых переговоров, проходивших в рамках саммита ВТО в ноябре 2001 г. в Дохе, Катар, внести в список обсуждаемых вопросов тему о снижении уровня протекционизма. Споры по поводу продовольственной продукции разгораются часто, в особенности между США и Европейским союзом — двумя сторонами, правительства которых больше всех используют политику протекционизма в отношении сельского хозяйства.

Спад в сельском хозяйстве Европы и Северной Америки продолжается так долго из-за того, что в этих странах всё ещё высоки уровень государственной защиты от импорта и потенциальные объёмы внутреннего избыточного производства. Конечно, тому есть политические причины. После Второй мировой войны принцип самообеспеченности продовольствием стал практически аксиомой, по крайней мере для голодавших сразу после 1945 г. европейских государств. Еда, кроме того, занимает важное место в культуре каждой страны. Это может быть вопрос разных вкусов, глубоких религиозных верований или общественных ритуалов. И даже ресторанам McDonald's приходится приспосабливать своё меню к традициям разных стран.

Во всех странах фермеры являются ещё и влиятельной политической силой, продвигающей свои интересы разными методами, начиная с эмоционального шантажа при проведении различных кампаний и кончая сбрасыванием навоза на Елисейских полях. Небольшие объединения и фокус-группы часто являются самыми эффективными лоббистами, особенно если их символом на телевидении становятся симпатичные ягнята или золотые степи. Подобные картины находят отклик в сердцах гораздо лучше, чем седовласый экономист в очках, где-то в облаках стучащий на компьютере. Так они добиваются большего успеха, потому что каждый искренне восхищается тем, как небольшие фермерские хозяйства пытаются сохранить наше сельское наследие, в то же время производя высококачественную еду. Однако это не должно помешать нам понять, что прибыльное индустриальное сельское хозяйство совершенно не нуждается в налоговых поступлениях из нашего кармана.

Более того, государственные субсидии оказывают большое влияние на фермеров, потому что эти преимущества не исчезают с появлением конкурентов. Если бы производители зажимов для бумаг получали государственные субсидии, то в этот бизнес пришло бы много новых компаний, и они сбили бы цены. Но при более или менее постоянном количестве сельскохозяйственных угодий и фермеров, новичков в сельское хозяйство не привлечёт даже щедрость налогоплательщиков.

Однако сложно поверить в то, что соответствующая государственная политика так мало изменилась за последние полвека. Рекомендации экономистов по сельскохозяйственной политике 21 века просты, но радикальны. Либерализовать торговлю; отменить абсурдно огромные субсидии; и, если всё-таки приходится обеспечивать работников сельского хозяйства, пока они, как и все в стране, не привыкнут к коммерческой действительности, то выплачивать им субсидии с тем, чтобы они делали что-то, что на самом деле необходимо потребителям, например, управляли заповедниками или проводили занятия по гольфу.

На первом месте должна быть торговля. То, как экономисты относятся к торговле, кажется большинству людей странным и нелогичным. Здравый смысл подсказывает, что экспорт лучше, чем импорт. Экономисты говорят, что это неверно: прибыли от международной торговли возникают благодаря возможности импортировать больше продукции по меньшим ценам. Здравый смысл гласит, что страны соревнуются между собой за увеличение объёма экспорта. Эта же идея подкрепляется разнообразными «круглыми столами» по вопросу конкуренции. Экономисты говорят, что от торговли выигрывают все страны, проигравших здесь не бывает. По сути, даже хорошо быть единственной страной, ослабляющей торговые ограничения, потому что при более дешёвом импорте вырастет благосостояние потребителей. Если вам придётся сравнивать страны «круглого стола», то критерием сравнения в лучшем случае будет что-то вроде дохода на душу населения или индекса развития человеческого потенциала.

Подобные противоречивые мнения возникают в результате того, что экономика всё больше занимается вопросами благосостояния отдельных людей, а не, скажем, развития большой автомобильной индустрии или самых богатых в мире фермеров.

Как отметил в своей книге «Исследование о природе и причинах богатства народов» (The Wealth of Nations) Адам Смит, было бы совершенно реально выращивать виноград в парниках и делать вполне приличное бургунское вино в Шотландии, но никто не видит смысла в запрете или обложении налогом ввоза в Великобританию вина из Франции, потому что производить его дома была бы слишком дорого. Так что шотландцы экспортируют виски, а французы — вино.

Основной принцип международной торговли состоит в том, что страны должны экспортировать ту продукцию, в которой они обладают сравнительным преимуществом. Это ещё одно из фундаментальных понятий экономики. Если стране А лучше удаётся делать обувь, а не одежду, а стране Б — одежду, а не обувь (даже если страна А делает и то, и другое лучше страны Б), то страна А должна экспортировать обувь, а страна Б — одежду. Международная специализация гарантирует эффективность мирового производства и низкие цены, что выгодно для потребителей обеих стран.

Международная торговля — это просто средство для получения доступа к технологиям и ресурсам другой страны в наиболее выгодном сочетании с вашими. Торговля — это практически беспроигрышная сделка для потребителей, т. е. для людей. Для нас с вами.

Конечно, внутренние производители продукции, в которой другие страны обладают сравнительным преимуществом, относятся к этому по-другому. Часто они говорят о том, что их отрасли для сохранения рабочих мест необходима защита от «несправедливо» дешёвого импорта, ведь они не могут снизить цены до уровня продукции, произведённой в кустарных мастерских или выращенной на плантациях за границей.

Однако именно дешёвая рабочая сила, имеющаяся в больших количествах, и является сравнительным преимуществом многих развивающихся стран. Они должны специализироваться на экспорте такой трудоёмкой продукции, как ткани или свежие овощи, так же как богатые страны должны специализироваться на продукции и услугах, требующих больших капиталовложений и квалификации. Если развивающиеся страны не разовьют свою экономику, они навсегда останутся на уровне доходов от дешёвой рабочей силы. Им очень будет не хватать волшебной закономерности: чем больше они экспортируют, тем быстрее растут, и тем быстрее в будущем поднимется уровень заработной платы.

Небольшие европейские страны, в которых мало земли и велика численность населения, конечно, не имеют сравнительного преимущества в сельском хозяйстве. Совсем другое дело — выращивать хлеб в Северной Америке, но американцы и канадцы тоже получили бы больше прибыли, если бы условия импорта многих сельскохозяйственных продуктов были бы облегчены.

Если в промышленно развитых странах спор выиграют сторонники протекционизма, то они действительно сохранят рабочие места на заводах и фермах, которые могли бы закрыться, но за это заплатит каждый потребитель, покупающий их продукцию. Кроме того, это помешает созданию новых рабочих мест. Наложение ограничений на торговлю защищает одних граждан в ущерб другим. Из-за них поднимаются цены, люди покупают меньше товаров, у потребителей остаётся меньше средств на другие расходы, а темпы роста экономики замедляются. Издержки могут быть значительными — в зависимости о того, что именно защищают, но они обычно рассеяны и почти недоступны простому взгляду, в то время как увидеть 5 тыс. рабочих мест, которые могут исчезнуть, если некая компания обанкротится из-за конкуренции с иностранными коллегами, или небольшие фермы, которые пойдут ко дну, очень просто. Общие аргументы о преимуществах торговли и привлекательности протекционизма можно применить к сельскохозяйственной продукции, как и к любой другой. Замените сельскохозяйственные продукты, скажем, на виски и вино или на обувь и одежду, рассуждения останутся прежними. Чем зерно или масло отличаются от обуви или машин? Единственно возможным аргументом могла бы быть продовольственная безопасность, но современный мир давно прошёл стадию самообеспеченности продовольствием. Это было особенно важно для таких стран, как Англия, когда вражеские немецкие подводные лодки блокировали вход в порт. Но, кажется, подобная морская война вряд ли повторится.

Таким образом, фермеров надо отучать от государственных ограничений на импорт. Мы бы меньше платили за наше продовольствие — это особо оценили бы семьи с низкими доходами, в которых затраты на продукты составляют половину их бюджета, — и могли бы больше тратить на услуги и продукцию, производимую в других странах. А как же прямые сельскохозяйственные субсидии? Почему фермеры должны получать государственной помощи больше, чем все другие отрасли вместе взятые, особенно когда типичный фермер — это обеспеченный бизнесмен, а не голодающий крестьянин?

Ответ — «нет», и не только потому, что эти средства можно использовать с большей пользой. Фиксированные цены вредят и самим фермерам. Они позволили сохранить некоторые менее прибыльные фермы и обеспечили перепроизводство многих сельскохозяйственных продуктов. В своей отчаянной попытке получить прибыль в условиях гиперконкуренции фермеры пришли к интенсивным способам ведения хозяйства, наносящим огромный ущерб окружающей среде. В особенности, это касается Западной Европы, где не доступен эффект экономии от масштаба в его географическом понимании, которым пользуются фермы на Среднем Западе США и некоторых странах Латинской Америки и Восточной Европы.

Безнадёжный поиск новых конкурентных преимуществ в отрасли, где слишком большое количество производителей живут благодаря средствам налогоплательщиков, привёл к усиленному использованию сильнодействующих химических удобрений. Возможно, именно это стало причиной эпидемии коровьего бешенства (губчатой энцефалопатии), которое распространилось из-за того, что фермеры настояли на использовании дешёвых кормов для скота. Спрос на такие корма был удовлетворён за счёт изготовления костной муки из инфицированных туш погибших овец. Аналогичным образом эпидемия ящура в Англии осложнилась из-за того, что фермеры сгоняли тысячи животных со всей страны на централизованные оптовые базы и скотобойни и на другие фермы, чтобы их хозяева могли заявить, что у них большие стада, а значит, они могут рассчитывать на большие государственные субсидии.

Отмена субсидий для фермеров, безусловно, приведёт к тому, что многие выйдут из агробизнеса. Но именно это и требуется.

Чтобы облегчить людям переходный период, связанный с бесконечной реструктуризацией отрасли, которая происходит сейчас в экономике, следует воспользоваться государственными фондами. Поэтому нет сомнения в том, что налоговые поступления, которые раньшеиспользовали для поддержки фермеров, потребуются для того, чтобы убедить фермеров по-другому использовать свои земли или, например, продать их лесничествам и национальным паркам, а также для того, чтобы организовать переобучение тех, кого затронут эти изменения, и помочь им найти другую работу. Цены на землю упадут сразу после отмены субсидий, и, возможно, благодаря этому станет выгодно выплачивать одноразовую компенсацию, хотя бы просто в качестве политического хода. Правительства, возможно, захотят финансировать различные мероприятия в сельской местности — например, сохранение дикой природы по экологическим соображениям. Безусловно, при использовании государственных фондов будут совершены ошибки, но они будут гораздо менее дорогостоящими.

Есть надежда, что фермеры и другие покупатели земли займутся действительно прибыльным бизнесом, а не будут просто «доить» государство. Другими словами, сельскую местность будут использовать для таких видов деятельности, которые связаны с предпочтениями людей и за которые они будут готовы платить деньги. Доля туризма в ВВП, помимо всего прочего, превышает долю сельского хозяйства (в Великобритании это более 6 %, по сравнению с 1 % сельского хозяйства) и продолжает быстро расти.

В итоге, если вы считаете, что сельское хозяйство нуждается в такой серьёзной финансовой поддержке от налогоплательщиков и потребителей, в то время как производство стали, судостроение или горная промышленность нуждаются в меньшей поддержке, вам придётся привести неэкономические аргументы для того, чтобы отстоять своё мнение. Национальная безопасность здесь вряд ли подойдёт, потому что многие страны позволили себе потерять накопленный запас знаний в судостроении, и, если в будущем им потребуется новый военный корабль, им придётся покупать его у других государств. (Двадцать лет назад сами фермеры не слишком поддерживали закат горной промышленности или судостроительной отрасли.)

В заключение хочу сказать, что дальнейшая поддержка фермеров сводится к банальному удовлетворению интересов определённой группы. И к незнанию. Немногие понимают, насколько поднимается цена на выращенное ими продовольствие из-за сельскохозяйственных субсидий. Разве нам и правда так приятно платить фермерам за наши продукты на треть больше их реальной цены? Подумайте, чтобы вы сделали с 25–50 долл. в неделю. Посмотрим, измените ли вы своё мнение относительно того, насколько велики должны быть субсидии сельскому хозяйству.

Часть II. Зачем нужны правительства

Общественные блага, внешние эффекты и налоги
Большинство экономистов, как и простых граждан, обеспокоено вопросами государственной политики или, другими словами, им интересно, что делает правительство. Правительство (государство) играет важную роль в нашей жизни, и эта роль постоянно изменяется и ничуть не уменьшается. Напротив, государственная политика всё больше влияет на формирование организационной структуры, в которой мы работаем и занимаемся бизнесом.

В главах данного раздела рассматриваются некоторые важные и актуальные примеры того, что именно делает правительство, для этого используются механизмы анализа, которые можно применить к разным видам политики. Задача состоит в том, чтобы показать, что экономика может обратить наше внимание на некоторые действительно глупые вещи, которые люди — политики или эксперты — иногда говорят о государственной политике.

Глава 7. Инфраструктура

Но я никогда не езжу на поезде!
Должно ли государство владеть и управлять железными дорогами? В континентальной Европе очевидный ответ будет «да», а в США — «нет». Английская система железных дорог, которая когда-то была государственной, а теперь перешла в частное владение, похоже, позаимствовала у двух вариантов худшее. Здесь вам предлагают гарантированные задержки и сбои, плюс чрезвычайно высокий риск погибнуть в аварии — и всё это по высокой цене. А споры по поводу того, следует ли передать железные дороги снова в государственную собственность, всё ещё продолжаются.

Железная дорога является хорошим примером того, как сложно понять, что именно государство может делать лучше, чем частный сектор. Теоретически всё довольно просто. Государство всегда вступает в игру при проявлениях неэффективности рыночного механизма (market failure). Если частный сектор не производит достаточного количества определённой продукции или услуг, потому что общественные выгоды (social gains) превышают любые возможные частные выгоды, то государство должно вмешаться. В случае таких крупных проектов, как строительство национальной сети железных дорог или строительство тоннеля под Ла-Маншем, компании частного сектора не могут за разумный срок возместить свои инвестированные средства за счёт оплаты своих услуг. Мотивация частного сектора, а значит и необходимость государственного вмешательства, скорее всего, будет различной в зависимости от страны и эпохи. Может возникнуть дополнительная мотивация, например, социальная справедливость в предоставлении бесплатных или субсидируемых государством общественных благ, таких как защита или образование людей, которые не могут сами себе это позволить. Но основной аргумент в защиту повышения и использования налогов состоит в существовании внешнего эффекта, который связан с тем, что на рынке некая услуга предоставляется не в достаточном объёме.

Однако, на практике, список видов деятельности, которыми занимается государственный и частный сектор, сильно отличается. Объём государственного вмешательства в богатых странах ОЭСР значительно варьирует в диапазоне от масштабов, характерных для США, до масштабов, принятых в Швейцарии, причём во всех случаях экономики процветают. Более того, со временем изменяются границы этого вмешательства. Несколько европейских государств последовали примеру Великобритании и провели приватизацию некоторых национализированных отраслей, при этом правительство перестало обеспечивать (но не перестало регулировать) их деятельность. В то же время в других сферах влияние государства, наоборот, усилилось, в основном в новых или быстрорастущих видах социального обеспечения, таких как жилищное строительство, пособия по болезни и пенсии. Таким образом, граница между государственным и частным отражает предпочтения избирателей и исторические случайности, а не объективную оценку любых проявлений неэффективности рыночного механизма или чистую идеологию.

Однако всё вышесказанное не означает, что при определении этой границы не применяются экономические принципы. Многолетний опыт плановой экономики в странах за «Железным занавесом» отчётливо показал, что государственный сектор действительно плохо работает в некоторых сферах. Государство не может изготовить нужное количество пар обуви нужного цвета и размера. Оно не может внедрять новые технологии в сектор бытовых приборов. Ему довольно трудно производить достаточное количество хлеба и овощей. Во многих странах Восточного блока правительство запретило джаз, художественную литературу и другие популярные виды искусства, за приобщение к которым потребители готовы платить деньги. В этих странах практически у всех есть квартиры, но их качество оставляет желать лучшего. Этот список можно продолжать до бесконечности.

С другой стороны, опыт коммунизма показал, что правительство может обеспечить очень высокий уровень образования и здравоохранения, научных исследований и развития и популяризации высококлассного спорта, а также таких высоких искусств, как балет и опера. Общественный транспорт в докапиталистической Восточной Европе был дешёвым и ходил исправно, его качество было вполне хорошим. Всё это сохранилось и поныне. Каждый англичанин, часами ожидающий сегодня пригородный поезд на грязной станции, может только с завистью думать о трамваях в Будапеште или о метро в Праге, настолько заметным оказался упадок приватизированных секторов британской системы.

Железнодорожная система — это хороший пример инфраструктуры, физического скелета экономики. Национальная инфраструктура состоит из дорог, систем водоснабжения и канализации, управления воздушным движением, телефонных и электрических кабелей, каналов, мостов и дамб, воздушных перевозок, радиомачт и мачт сотовой связи, больниц и школ, парков, скамеек, картинных галерей и многого другого. Почти всегда что-то находится в собственности и под управлением государства, что-то — практически всегда в руках частных владельцев, но под тщательным контролем государства. Всё это становится предметом споров избирателей. Если я никогда не езжу на поездах, то почему мне должно нравиться, что правительство финансирует сеть железных дорог? Те, у кого нет детей, считают, что обеспечение образования менее важно, чем поддержка здравоохранения, а пожилые люди всегда хотят получать большие пенсии. Однако от товаров и услуг, которые, по всеобщему мнению, должны быть в частных руках, все эти примеры отличает наличие важных внешних эффектов (экстерналий).

Внешние эффекты могут быть разных видов и требовать разного рода государственного вмешательства. Некоторые товары и услуги являются естественными монополиями. Например, совершенно неэффективно использовать более одного набора уличных фонарей на каждой дороге или устанавливать через реку более одной плотины ГЭС или протягивать более одного электрического кабеля в каждый дом или прокладывать более одного набора рельсов по одной и той же линии. Дублирование будет либо физически невозможно, либо просто неэффективно — благодаря существованию такого сильного эффекта экономии от масштаба со стороны предложения, как в случае упоминавшихся примеров, или спроса, как в случае с сетевыми внешними эффектами, действующими в телефонной системе. Ведь телефон тем полезнее, чем большему количеству людей вы можете позвонить.

Потребление некоторых общественных товаров и услуг не предполагает конкуренцию: если я гуляю в парке, это не мешает вам делать то же самое, таким образом, дополнительные затраты на ещё одного посетителя равны нулю. При нулевых предельных издержках экономически эффективная цена равна нулю, и до тех пор, пока в парке не станет действительно много народу, его владельцам бессмысленно брать с меня плату за каждое дополнительное посещение. Покрыть фиксированные расходы на покупку цветов или выплату заработной платы служителям парка лучше всего с помощью фиксированных сборов, например годовых членских взносов или местного налога. Но определение уровня этих сборов, зависящего от количества услуг в парке, — это, по сути своей, коллективный процесс. Он зависит от всех потенциальных посетителей парка. Парки — это один из примеров общественных благ (товаров).

Наконец, при использовании некоторых товаров и услуг люди сталкиваются друг с другом, и это невозможно предотвратить. Транспорт и дороги являются хорошим примером подобных неисключаемых благ. Часто они оказываются перегружены, и каждый последующий пользователь увеличивает неудобство для окружающих в виде задержек, ухудшения обстановки на дорогах и транспорте, лишнего бензина и т. д. Могут возникать экологические внешние эффекты, например загрязнение. Однако «лишних» пользователей не всегда можно исключить. Установление специальных цен в час пик и в обычное время позволяет отделить тех, кто высоко ценит своё время и пространство (к ним относятся, например, путешествующие поездами бизнесмены), от туристов; а коммерческих потребителей электричества — от домашних хозяйств. Новые технологии позволяют взимать с пассажиров повышенную плату за проезд через город в час пик. Но помимо подобных приблизительных стратегий (которые, без сомнения, будут расширены и усовершенствованы с помощью новых технологий), нет возможности заставить людей понять, что они так высоко ценят быстрый проезд, потому что они за него больше платят. Однако определить, насколько отдельный человек ценит какую-либо услугу, невозможно, и нет оснований полагать, что рынок сможет предоставить некую услугу в необходимом для общества объёме.

Как показали примеры, внешние эффекты многообразны. Благодаря появлению новых технологий, меняются и способы разрешения сложных ситуаций. А разные страны всегда выбирают разные решения.

Однако существуют три основных принципа, которые используются постоянно.

Во-первых, правительство почти всегда может получить ссуду с меньшими процентами, чем заёмщики частного сектора. Стоимость денежных средств для проекта, финансируемого государством, будет ниже, чем для проекта частного сектора, поскольку государство может решать эти проблемы с помощью повышения налогов (которые всё же приводят к неэффективности экономики) или с помощью займов на рынке капитала. Это происходит потому, что ссуда государству менее рискованна, так как инвесторы рассчитывают на возможности правительства поднять налоги для выплаты процентов. Национальное или федеральное правительства редко не выполняют свои платёжные обязательства, в отличие от местного правительства, а тот факт, что государственные ценные бумаги не связаны с высоким уровнем риска, означает, что инвесторов вполне устраивают низкие процентные ставки на одолженные правительству средства. Таким образом, государственное финансирование крупного инвестиционного проекта, при котором общественные доходы превышают частные, всегда будет более привлекательным вариантом.

Во-вторых, правительство почти всегда управляет делами хуже, чем частный сектор. Его «клиенты» (хотя обычно им дают имена, отражающие их беспомощное положение, например, пациенты, ученики, пользователи или претенденты) обычно не могут отказаться от покровительства государственной монополии. Нет и каких-либо стимулов для служащих работать более эффективно. Работники государственного сектора получают меньшие деньги, а потому иногда обладают меньшей квалификацией и активностью, по сравнению со служащими частного сектора, не говоря уже о том, что они не столь едины и часто прибегают к забастовкам. В отличие от компании, работающей в условиях рынка, компании под управлением государственных чиновников, как правило, не хватает диверсификации и оперативного обмена информацией, а также готовности понять, что надо расширять успешную деятельность и останавливать убыточную. Бюрократия обычно не позволяет государственным компаниям признавать свои ошибки. Кроме того, во многих западных демократических странах в государственном секторе сложилась обширная сеть коррупции, которая, иногда оказывается сильнее коррупции в частном секторе.

В-третьих, если возникает серьёзный общественный внешний фактор, то правительству так или иначе приходится вмешиваться — либо напрямую предоставляя необходимую услугу, либо контролируя того, кто её должен обеспечить. В качестве примера вспомните смешанную систему государственного-частного образования. Демократическое правительство — это механизм, позволяющий нам разрешать социальные конфликты, в том числе и созданные внешними экономическими эффектами; согласовывать интересы водителей и велосипедистов, родителей и пенсионеров, и это — лучший механизм. Существование внешних социальных эффектов объясняет то небольшое (по всему миру) количество проектов инфраструктуры, находящихся на частном финансировании и в управлении (хотя есть много примеров сервисных компаний, которыми руководят и частный, и государственный сектор, а также случаев заключения государством контрактов с субподрядчиками). Хотя для правительства не установлен минимальный объём государственной собственности, мысль о том, что государственное вмешательство в экономику следует радикальным образом сократить, не учитывает потребность соотнесения различных интересов с помощью государственного регулирования.

Совершенно очевидно, что организовать правильное регулирование очень сложно. Нехватка электричества в Калифорнии в 2000 г. — хороший тому пример. Компании-производители электроэнергии не смогли обеспечить подачу электричества в необходимом объёме в разгар интернет-мании, и в штате несколько раз отключали электричество и ограничивали уличное освещение. Хотя понятно, что компании находились в конфронтации с правительством штата, понятно и то, что правительство штата пыталось достичь невозможного: оно наложило ограничения на рост розничных цен на электроэнергию именно тогда, когда спрос вырос, а цены на нефть резко поднялись. Компаниям — производителям электроэнергии просто запретили поднимать свои расходы или отвечать на повышение спроса естественным для них путём — через повышение цен, учитывая фиксированные объёмы их мощностей. Этот случай является хорошим примером тому, что правительство должно согласовывать разные, а зачастую и противоречивые интересы, например интересы потребителей электроэнергии (многие из них являются избирателями Калифорнии) и инвесторов компаний — производителей электроэнергии. Хотя калифорнийские власти прекрасно разбирались в политике, им неплохо было бы обладать и экономическими знаниями.

Государственное регулирование настолько сложно, что по этой теме написано немало экономической литературы. Но существует много причин, почему следует оставлять компании-производители электроэнергии и телекоммуникационные компании в частном владении, но под государственным контролем. Тот факт, что коммунальные предприятия, находящиеся в государственной собственности и под бюрократическим надзором, предоставляют некачественные услуги, стал причиной, по которой в Великобритании в 1980-е годы правительство консерваторов во главе с Маргарет Тэтчер провело приватизацию. Во многих случаях приватизация повысила качество услуг и позволила внедрить новые технологии. Лучшим примером здесь может служить телефонная система. В прошлом англичанам приходилось неделями и даже месяцами ждать подключения к телефонной линии, соседи часто пользовались одной линией, а тарифы были довольно высокими. (Конечно, всё было не так плохо, как в Гане, где людям приходится ждать своей очереди на подключение от государственных телефонных компаний по 75 лет!)

Компания British Telecom (ВТ) за первые десять лет своего существования в качестве частной компании достигла огромного успеха и во многом способствовала экономическому росту страны. Возникновение конкуренции между частными компаниями-производителями электроэнергии также привело к снижению цен для потребителей, повышению уровня инвестиций и качества предоставляемых услуг.

Однако в других отраслях эти меры не принесли особого улучшения. Так, некоторые водопроводные компании не смогли обеспечить подачу воды в засушливый летний период и очистку рек и водохранилищ. Пассажиры железных дорог получили более обходительное обслуживание, но финансирование железнодорожной сети упало до катастрофически низкого уровня, поскольку компаниям было невыгодно осуществлять техническое обслуживание и обновлять рельсы и сигнальное оборудование. Всё это немедленно отразилось на количестве аварий с летальным исходом, произошедших в 1990-е годы.

Но и успех не был абсолютным, потому что сейчас возникает вопрос, насколько эффективным было государственное регулирование. Так, например, по сравнению с США тарифы на местные переговоры остались в Великобритании на высоком уровне, потому что компанию ВТ, в прошлом бывшую государственной монополией, никто не мог заставить открыть для конкурентов на приемлемых условиях местные линии связи — эту естественную монополию последнего куска провода, связывающего дома потребителей с основной сетью.

Что касается неудач, то предложение о национализации железных дорог теперь уже не удивит и не насторожит большинство англичан, и когда-нибудь это произойдёт. Интересно, что некоторые водопроводные и энергетические коммунальные предприятия начинают практику разделения своего бизнеса на регулируемые и нерегулируемые части, с тем чтобы было легче получать финансирование для регулируемой сферы бизнеса, а нерегулируемой позволить воспользоваться более широкими коммерческими возможностями. Так, например, компания Welsh Water создала некоммерческую компанию водоснабжения, а компания British Gas отделила регулируемый бизнес газоснабжения от своей прочей деятельности. Телефонная компания ВТ недавно объявила об аналогичных планах.

Приватизация представляет для нас интерес, потому что после неё происходит широкомасштабное смещение границы между государственным и частным сектором. Но эта граница в каком-то смысле отодвигается на прежнее место. Переход собственности коммунальных компаний и фирм, обеспечивающих развитие инфраструктуры, или даже их управления из государственного сектора в частный был лишь видимым. Эти компании — особенные, и потому они не могут быть похожи на любые другие компании частного сектора.

Система железных дорог, в данном случае, представляет собой хороший пример так называемого «кейс-стади[5]», поскольку она была создана частным сектором, а в США железные дороги до сих пор находятся в руках частных компаний, хотя и при активном вмешательстве государства. Великобритания построила свою сеть железных дорог в середине 19 в. Её примеру последовал весь остальной мир. На фондовом рынке спрос на акции британских и зарубежных компаний резко вырос. Средства, полученные на Лондонской фондовой бирже, уходили на финансирование большей части первых мировых сетей железных дорог. Этот «пузырь» лопнул в 1848 г., и многие инвесторы так и не получили назад средства, вложенные в новые технологии, которые, без сомнения, ускорили бы экономический рост в стране, развивающей сеть железных дорог. В чём-то та ситуация напоминает бум с акциями интернет-компаний в 1999–2000 гг. Инвесторы рискнули вложить свои средства в надежде, что в будущем получат прибыль. На фондовом рынке поступили так, как и полагается, и направили средства в быстрорастущий сектор, который обещал высокие прибыли.

Однако в случае железных дорог это принесло выгоду скорее обществу, чем частным предпринимателям. Так, например, железные дороги помогли в развитии городских рынков, потому что свежие продукты теперь можно было привозить в города издалека. Лондону теперь были не нужны большие стада коров для обеспечения города молоком, ведь можно было привезти его на поезде. Но все эти побочные выгоды для общества могли исчезнуть из-за тарифов на железнодорожные перевозки. Прибыли железнодорожных компаний не вызывали энтузиазма, и курсы их акций упали.

В результате Великобритания осталась с обширной, но приносящей мало прибыли сетью железных дорог, которую после Второй мировой войны национализировало правительство лейбористов. При государственном управлении она стала весьма прибыльной и начала поглощать львиную долю государственных субсидий. А финансирование обновления рельсов и подвижного состава происходило из средств налогоплательщиков. Но большие субсидии в 1968 г. привели к сокращению расходов, когда закрыли все малоиспользуемые ветки, потому что многие могли позволить себе купить автомобиль.

Так что к тому моменту, когда партия консерваторов решила в 1996 г. приватизировать компанию British Rail, в ней утвердилась практика постоянных сокращений расходов, недостаточных инвестиций, плохого управления и неприятных производственных отношений. Продажа акций частному сектору не принесла правительству большой прибыли. Напротив, ему пришлось выплатить большие суммы инвесторам, чтобы соблазнить их на покупку акций новых железнодорожных компаний и заставить эти компании приобрести лицензии (франшизы) на услуги в других сферах этой сети. Была создана отдельная компания Railtrack, которая отвечала за обслуживание путей и инвестиции. Даже теперь правительство было вынуждено вкладывать большие средства в железнодорожную систему, потому что было понятно, что без государственных субсидий частные компании не смогут обеспечить достаточное финансирование стандартных услуг, необходимых населению.

Противоположная ситуация сложилась в США. Американские железнодорожные компании были созданы частными владельцами, хотя и не без открытой поддержки со стороны государства в виде удачных сделок по покупке земель или грантов. Эти компании всегда оставались частными. Сегодняшние компании возникли в результате нескольких слияний и работают как географические монополии, потому что конкурировать им приходится только с системой скоростных дорог. Американская автомобильная культура, дешёвый бензин, обширная система скоростных дорог, больше которой только американская система воздушных перевозок, говорит о том, что железные дороги никогда не были столь же важны, а их позиция монополиста так же сильна, как в маленьких густонаселённых странах Европы. В Америке их дополнительные выгоды для общества гораздо меньше, чем в Европе. По сути, если бы история развивалась по-другому, и технология двигателя внутреннего сгорания появилась раньше, чем технология железнодорожных перевозок, то в Америке так никогда и не появились бы железные дороги.

Другая ситуация наблюдается и в континентальной Европе, где правительству и в голову не приходило, что не стоит финансировать железные дороги, чтобы обеспечить спрос на услугу. Похоже, что при небольшой площади, переполненных городских дорогах и низких уровнях дохода в Европе всегда были бы железные дороги, даже если бы рядом существовали дороги и автомобили. В настоящее время в большинстве европейских стран ходят быстрые и чистые поезда, инвестиции поступают в достаточном объёме, и существует разветвлённая сеть, которая никогда не принесёт коммерческой прибыли, но позволит всем жителям Европы пользоваться доступными железными дорогами. Приватизация железных дорог никогда не входила в планы континентальных правительств.

Безусловно, положение Великобритании посреди Атлантического океана, не слишком удобно. Должна ли она теперь встать на путь США и согласиться на небольшую, но, в конечном итоге, прибыльную частную систему железных дорог? Подобная система не сможет работать по всей стране и, возможно, будет даже меньше сегодняшней. Ведь прибыль приносят ветки, по которым пассажиры приезжают в города и которые связывают большие города. Часть грузов и пассажиров, возможно, будет транспортироваться не по железным дорогам, а по обычным магистралям.

А может быть последовать примеру Европы? Для этого придётся признать, что для большой и более конкурентоспособной сети железных дорог необходимо государственное финансирование, так как частные доходы меньше общественных, а значит неизбежно возникновение государственной собственности или тщательного регулирования качества предоставляемых услуг.

Общественное недовольство сложившейся в Великобритании ситуацией позволяет предположить, что избиратели предпочтут европейский вариант решения проблемы. Это, безусловно, полностью совпадает с моей идеей о том, что общественная выгода от железных дорог гораздо больше, если альтернативные способы перемещения, например шоссейные дороги, по географическим или историческим причинам не конкурируют с железными дорогами напрямую. Великобритания — это тоже небольшая густонаселённая страна, с большим количеством дорог. Автомобили связаны с большими частными и общественными издержками.

Это обращает наше внимание на более широкую проблему. Граница между государственным и частным секторами всегда будет прозрачной. В любом случае, в каждой стране неизбежно влияние истории. Когда об этом говорят, то часто используют термин «зависимость от пути». Кроме того, границы со временем изменяет и технический прогресс. Например, мобильные телефоны сделали стационарную телефонию не такой безоговорочной естественной монополией. В Африке с 2001 г. появилось больше сотовых телефонов, чем стационарных, потому что новые технологии дали людям возможность обойти неэффективную монополию государственных телефонных линий. Кредитные карточки с микропроцессором и электронные системы слежения позволили останавливать на дороге нужных водителей. Факсы и электронная почта создали конкуренцию прежней монополии почтовой системы. Общественные выгоды определённой услуги могут измениться по другим причинам, например, из-за изменения оценки экологических внешних эффектов или появления альтернативной услуги, такой как хорошие дороги, — в ситуации с сетью железных дорог.

Одно дело понять, где провести границу между деятельностью исключительно частного сектора и той, что требует государственного вмешательства в виде владения акциями или регулирования. Другое дело понять, как управлять государственными компаниями или регулировать деятельность частных компаний, связанных с внешними социальными эффектами. Это не так сложно. В создании структуры регулирования есть множество юридических ловушек, касается ли это регулирования поставок электроэнергии в Калифорнии или телекоммуникационных компаний в Великобритании. Возможно, не получится дать однозначный ответ, потому что предоставление услуг, связанных с большим количеством внешних эффектов, подразумевает разнообразные цели и неизбежные вопросы. Более того, несмотря на обширные исследования по этой теме, мы всё ещё не располагаем данными о том, какие организационные структуры хорошо работают в компаниях, управляемых государством и подчиняющихся государственному регулированию, а какие нет.

Конечно, приватизация была весьма успешной, ведь получилось, что при росте эффективности потребители платят меньше за лучшее качество. Примером тому могут служить многие телекоммуникационные компании, производители газа и электроэнергии в Великобритании и Швеции, компании по водоснабжению во Франции и многие другие промышленные корпорации, находившиеся в собственности правительств европейских стран, которые занимались всем — от страхования до нефтедобычи. Этот успех зависел и от дальнейшего правильного регулирования отрасли, как в случае с энергией и телекоммуникациями.

Несмотря на примеры благоприятного исхода, приватизация в Великобритании, попыталась дать ответ на второй вопрос (о том, как правильно руководить предприятием) и нашла ответ на первый вопрос (об определении границы между государственным и частным секторами). Тем не менее, это был лишь частичный успех. Урок английской приватизации показал, что внешние эффекты могут быть слишком тяжелы для частного сектора, а для предоставления качественной инфраструктуры и услуг всегда будет необходимо государственное финансирование в виде налоговых поступлений.

Глава 8. Предпосылки введения энергетических налогов

Счёт на табло: промышленность — 5, окружающая среда — 1
Экономику часто называют мрачной наукой, но никто не может превзойти по мрачности защитников окружающей среды. Предсказания катастроф и кризисов — это смысл их существования, потому что, если на мир не надвигается экологический кризис, то кто же тогда обратит на них внимание. По сравнению с ними экономисты производят гораздо более приятное впечатление. Они считают, что метафорические бомбы с часовым механизмом (экологические, демографические или какие-нибудь ещё) никогда не взорвутся, потому что человечество и экономика, отвечая на растущее давление, постоянно перестраиваются.

Примером подобного расхождения между экологическим пессимизмом и экономическим оптимизмом было знаменитое пари, заключённое в 1980 г. между Полом Эрлихом, биологом и активным защитником окружающей среды, и Джулианом Саймоном, знаменитым специалистом по свободному рынку. Современное движение защитников окружающей среды (инвайронментализм), возможно, началось именно с публикации в 1972 г. его работы под названием «Пределы роста» (The Limits to Growth), в которой предсказывалось, что при существующих темпах выработки невозобновляемые природные ресурсы истощатся в течение ближайших 100 лет. В этот момент экономические системы потерпят крах, и повсюду воцарятся безработица и голод, а уровень смертности взлетит вверх. Более того, даже если мы найдём другие ресурсы, запасы которых вдвое превышают имеющиеся сейчас, то последующий рост приведёт к неконтролируемому загрязнению окружающей среды, экономическим и социальным катастрофам, массовой 6езработице и т. д. Этот подход получил большую поддержку, и в первой половине 1970-х годов цены на нефть резко подскочили. В то время все считали, что через пятьдесят лет мировые запасы нефти закончатся.

Вот почему Эрлих был уверен в своём выигрыше, когда заключал с Саймоном пари о том, что через десять лет цены на пять металлов с учётом инфляции повысятся. Он сказал, что цены вырастут в совокупности на 1 тыс. долл.: по 200 долл. за медь, хром, никель, олово и вольфрам. На самом же деле, цены на указанные металлы в период 1980–1990 гг. сократились вдвое, а общая сумма в 1 тыс. долл. в 1990 г. стоила меньше даже без учёта инфляции. Цена на металлы колебалась между 56 и 193 долл. Эрлих отправил Саймону чек на сумму 576,07 долл., заявляя, что подобное специфическое пари было не слишком важным. Один из его аргументов состоял в том, что спрос на некоторые металлы упал. Именно об этом и говорил его оппонент.

Оба говорили о том, что если спрос на товар растёт гораздо быстрее предложения, то цена поднимается. Эколог остановился на этом утверждении. Предположение же экономиста, позднее подтвердившееся, состояло в том, что в ответ изменится и поведение людей. Высокие цены сами по себе сократят спрос. Они побудят поставщиков производить большее количество — добывать больше руды или искать новые запасы, — потому что убыточное прежде производство станет прибыльным. Это подвигнет остальных предпринимателей на поиск альтернативы дефицитным товарам и на освоение новых технологий. Так, в телефонных кабелях медь заменили стекловолокном, на автомобили больше не ставят дорогие хромированные детали и т. д. Хотя в краткосрочной перспективе количество специфического товара может, быть ограниченным, в долгосрочной перспективе способность человечества к адаптации и изобретательности делает ресурсы практически бесконечными.

Таким образом, экологи в своих часто вызывающих раздражение призывах к монополии высоких моральных принципов не всегда правы. Я бы даже сказала, что обычно они не правы. Большинство из них ничего не знает о фундаментальных экономических принципах, и это их совершенно не беспокоит. Подобная безграмотность обрекает многие их политические советы на провал.

Однако это не значит, что они не нравы всегда. Ведь вполне возможно, что изменение климата происходят из-за человеческой деятельности, а точнее из-за использования энергии, в результате которого в атмосферу выбрасывается двуокись углерода (СО2). Окружающая среда слишком сильно загрязнена, и это наносит вред здоровью и благополучию человечества. Большинство экономических инноваций продолжает реализовываться, а об их влиянии на окружающую среду и не задумываются. Другими словами, экономисты не замечают некоторые экологические внешние эффекты, вызванные экономической деятельностью, до тех пор, пока движение «зелёных» вновь не привлечёт внимание общества к этому вопросу.

Ирония состоит в том, что загрязнение окружающей среды является хрестоматийным примером внешних эффектов. Фабрика, выбрасывающая в атмосферу загрязняющие вещества, перекладывает на окружающих материальные затраты, во много раз превышающие расходы владельцев, которым не приходится платить за это. Так, например, из-за загрязнённого воздуха, вызывающего многие виды астмы, падают цены на дома вокруг фабрики, и домовладельцам приходится, таким образом, «платить» за загрязнение окружающей среды. Домашним хозяйствам и предприятиям, расположенным на этой загрязнённой территории, приходится много платить за очистку воды из загрязнённых рек и водоносных горизонтов. Доля виновной фабрики в затратах на очистку мизерная. Поскольку фабрика не оплачивает внешние издержки, то она продолжает «перепроизводство» загрязняющих веществ, а все связанные с этим расходы перекладывает на потребителей.

Окружающую среду загрязняют не только фабрики и электростанции. Все домашние хозяйства выбрасывают огромное количество отходов, а водители индивидуальных транспортных средств производят огромное количество выбросов в атмосферу. От пролетающих над нами самолётов и водителей, включающих на полную громкость радио на дорогах, исходит шумовое загрязнение. Жители города Таксон, шт. Аризона, жаловались на световое загрязнение от электрического освещения по ночам. Каждый из нас осложняет жизнь окружающим, если приходит в многолюдные места, присоединяется к дорожным пробкам или посещает переполненные картинные галереи.

Существует ещё один известный пример проявлений неэффективности рыночного механизма, которые отражаются на состоянии природной среды. Это — трагедия общественной собственности. Почему в мире численность косяков некоторых океанских видов рыб сократилась до опасного уровня, но при этом нет недостатка в цыплятах? Ответ таков: рыба принадлежит всем, а куры — частным владельцам. Если бы вся рыба в океане принадлежала какому-нибудь мировому диктатору, он бы стал следить за тем, чтобы не было чрезмерного вылова рыбы, чтобы сохранить ресурсы для будущих продаж. Он повысил бы цены, потому что ему приходилось бы вкладывать средства в поддержание численности ресурса с идеально неэластичным предложением.

У частных рыболовов нет причин ловить меньше рыбы, потому что их участие в проблеме невелико. Если несколько рыбаков добровольно сократили бы свой улов, это не решило бы проблему, а сами они пострадали бы от того, что другие рыбаки «проехались бы за их счёт» (т. е. воспользовались бы их самоограничениями).

Таким образом, государства должны вмешаться и установить квоты для рыбаков каждой страны, но даже этого будет недостаточно, потому что государства борются за национальные интересы, а не за глобальные общественные интересы. При дальнейшем сокращении поставок рыбы в действие вступит механизм цен, при котором высокие цены приведут к сокращению потребительского спроса. В идеале цены должны стать ещё выше, чтобы полностью отражать общественные издержки от исчезновения рыбных косяков.

Экологические внешние эффекты встречаются повсюду. В мире нет рынка свежего воздуха или тихих пустых улиц, или разнообразия биологических видов. (Сколько бы вы заплатили за сохранение конкретных видов насекомых из тропического дождевого леса?) Данные о масштабах внешних эффектов собирают правительства очень небольшого числа стран. Национальное статистическое агентство Великобритании ежегодно публикует отчёт о данных со спутников с целью определения масштабов различных видов воздействий на окружающую среду, но для этого требуется ещё больше точных данных. Экологическая политика страдает от нехватки надёжной и точной информации.

Что же должно государство делать с этими внешними эффектами? Можно запретить выбросы различных загрязняющих веществ сверх предельно допустимого уровня. Однако важно установить правильный уровень. Полный запрет может привести к тому, что затраты будут во много раз превышать масштабы экологических внешних эффектов — например, в настоящее время только атомные электростанции (АЭС) могут производить энергию без каких-либо выбросов в атмосферу, причём по цене, приемлемой для потребителей. Однако прямое регулирование — это лишь одно из решений.

Экономисты предпочитают альтернативный подход, который вынудит компании-загрязнители взять на себя внешние затраты и подключит к решению проблемы рыночные силы. Он подразумевает использование так называемых экономических инструментов, т. е. налогов, субсидий и торговли квотами на выбросы.

В качестве примера рассмотрим государство, которое, в соответствии с Киотским протоколом за декабрь 1997 г., собирается сократить выбросы парниковых газов своих компаний и потребителей. Отдельные страны обязались сократить на 30 % выбросы в атмосферу углекислого газа по сравнению с возможными будущими показателями, определяемыми с учётом существующих тенденций. (Страны Европейского союза сократили выбросы в среднем на 11,5 %, по сравнению с 24,5 % — в США. Не удивительно, что первым президентским решением Джорджа В. Буша стал выход из этот соглашения, вызвавший возмущение европейцев.)

Страны, подписавшие Киотский протокол, договорились об использовании новой схемы торговли квотами на выброс парниковых газов. Компании должны устанавливать целевой уровень выбросов ниже существующего, но если им удаётся понизить уровень своих выбросов ниже целевого, то они могут продать излишки той компании (стране), которая достигла своего целевого показателя или превысила его. Стоимость разрешения на дополнительные выбросы должна устанавливаться рынком. Самое большое сокращение выбросов двуокиси углерода было бы достигнуто там, где квоты были бы самыми дешёвыми, что позволило бы добиться суммарного глобального целевого показателя с наибольшей эффективностью по затратам. Киотская схема основывалась на успешной американской схеме торговли квотами на выбросы двуокиси серы, которая действовала с 1995 г. в рамках Программы по кислотным дождям и Схемы торговли квотами на выбросы окислов азота и серы в Южной Калифорнии.

США первыми использовали продажу квот. Европейские правительства пытались придерживаться практики налогообложения. В течение 1990-х годов девять стран предложили или ввели свои варианты налогообложения энергоносителей, которое должно было поднять цены на энергию и тем самым учесть расходы, связанные с выбросами СО2 и других парниковых газов, возникающими при её производстве. Первыми энергетический налог начали использовать Норвегия, Швеция, Финляндия, Дания, Австрия и Нидерланды, их примеру последовала Великобритания (где его назвали «налогом на изменение климата» — в отчаянной попытке повысить популярность этого налога среди компаний, вынужденных его выплачивать). Последними его приняли Италия и Германия.

У энергетического налога на изменение климата есть три преимущества. Во-первых, он работает с помощью механизма цен и, таким образом, более эффективен, менее разрушителен и проще вуправлении по сравнению с прямым регулированием, хотя установление эффективных налоговых ставок представляет собой сложную проблему. Во-вторых, благодаря этому налогу компании начнут со временем использовать более энергосберегающие технологии. И, в-третьих, в качестве дополнения, он может послужить для многих компаний сигналом к тому, что надо серьёзно относиться к охране окружающей среды при планировании долгосрочных инвестиций.

Существуют два способа использования энергетического налога. Первый способ предполагает облагать налогом использование электроэнергии компаниями и частными потребителями (для бытовых нужд) и взимать определённую сумму за использованный Квт/ч. Второй вариант (специально для политиков, которые боятся взимать налог со счетов за электричество каждого избирателя) предусматривает применять эту систему к поставщикам электроэнергии, что, в конечном итоге, всё равно перейдёт на потребителей. Это — так называемый «нисходящий налог», который проще контролировать, так как поставщиков электроэнергии меньше, чем конечных потребителей. С другой стороны, он меньше влияет на изменение поведения потребителей в отношении энергосбережения, так как его действие будет не столь заметно. Ставки налога можно установить и в зависимости от типа топлива, используемого для получения энергии, а также от уровня содержания углерода, поскольку именно углекислый газ считается основным парниковым газом.

В Великобритании был применён вариант работы только с промышленными и коммерческими компаниями, который не учитывал частных потребителей электроэнергии. Облагать налогами использование электричества в домах было нецелесообразно с политической точки зрения. Правительство лейбористов, напротив, унизило своих предшественников-консерваторов, отменив этот налог на том основании, что он был чрезвычайно несправедливым. У бедных семей на электричество уходила большая доля их бюджета, чем у богатых, и налог на бытовое топливо посчитали чрезвычайно регрессивным.

Тем не менее, ограничения на взимание энергетических налогов вызвали большое недовольство среди компаний, даже несмотря на то, что их доходы снова выросли благодаря сокращению других налогов на деловую деятельность. Ведь объёмы электроэнергии, потребляемой для домашних нужд, превышают её объёмы, используемые в обрабатывающей промышленности, и составляют примерно треть от общенационального потребления электроэнергии. Самым активным промышленным потребителям электроэнергии показалось совершенно несправедливым то, что им придётся платить больше, и они потребовали специального освобождения от налогов, которое отражало бы их потребности в электроэнергии. Они не поняли, что задача как раз и состояла в том, чтобы ограничить подобное избыточное использование электроэнергии. Я знаю один печальный пример, когда местному музею пара пришлось поднять плату за просмотр их замечательной коллекции действующих паровых двигателей 18–19 вв.

Энергетическая отрасль Великобритании предпочла бы воспользоваться американской схемой торговли квотами. К тому же склонны и инвестиционные банки Лондона, которым нравятся принципы работы нового рынка. Но многие европейские государства не решаются прибегнуть к практике торговли квотами — из-за недостатка опыта использования подобных схем и отсутствия американской любви к рыночным решениям.

Другим примером экологического налога является налог на бензин. В разных странах взимают разный налог: от 22 % от его оптовой цены в США до 58 % в Ирландии (занимающей второе место среди промышленно развитых стран) и 76 % — в Великобритании. В октябре 2000 г. водители грузовиков парализовали жизнь во всей Великобритании, заблокировав оптовые склады бензина в знак протеста против продолжающегося повышения налогов на топливо. Этим они добились приостановки повышения этого налога на следующий год. Но правительство пошло на другие меры: понижение налогов на более «чистые» разновидности бензина. Например, налог на топливо со сверхнизким содержанием серы на 3 пенса за литр ниже налога на обычное топливо. Изначальная разница в один пенс за литр, установленная в 1997 г., была слишком мала, чтобы нефтяные компании были заинтересованы в повышении степени очистки топлива, однако вскоре после увеличения разницы до 3 пенсов в 1999 г. доля топлива со сверхнизким содержанием серы увеличилась на рынке с 20 до 100 %. Это подвигло правительство повысить разницу в налогах и на другие виды топлива, в том числе и на жидкий нефтяной газ и сжатый природный газ. Предполагалось, что это позволит в дальнейшем перейти на использование топлива со сверхнизким содержанием серы в недизельных двигателях, когда в 2002 г. появятся первые новые машины с подобным двигателем.

Наиболее эффективные экологические инструменты позволяют определить внешние эффекты и создать налоговую схему или любой другой механизм, который напрямую будет заниматься нарушением баланса на рынке. Косвенные методики в любом случае будут неэффективны. Так, например, многие специалисты говорят о том, что свободная торговля не столь хороша, так как она игнорирует различные расходы, связанные с нанесением ущерба окружающей среде, в особенности энергию, использованную для перевозки грузов на дальние расстояния. Кроме того, свободную торговлю подвергают критике за то, что компании переносят производства в развивающиеся страны, где допустимые уровни загрязнения гораздо выше. История знает ужасные примеры работы многонациональных компаний в странах с высокими допустимыми уровнями загрязнения, такие как печально известный несчастный случай на заводе Union Carbide в г. Бхопале (Индия).

Таким образом, защитники окружающей среды хотели бы ограничить торговлю или, по крайней мере, включить в торговые соглашения пункты об экологических стандартах. Но торговля приносит потребителям огромные экономические выгоды, и её ограничение означало бы потерю некоторых из них: в результате могут возникнуть большие альтернативные издержки. Более того, свободная торговля приведёт к перемещению производства на те территории, где достигается наибольшая эффективность использования ресурсов, что в результате будет способствовать более эффективному и менее затратному использованию природных ресурсов на глобальном уровне. Однако если всё-таки можно говорить о том, что использование энергии для перевозок вредит обществу в форме различных выбросов парниковых газов, и это не отражается на стоимости перевозок, то с политической точки зрения будет правильно поднять цену на энергию, обложив её налогами. Это позволит справиться с внешними эффектами, не прибегая к дополнительным и неизвестным экономическим издержкам от ограничения торговли.

В целом, экологические проблемы следует решать экологическими методами, а не торговыми или инвестиционными. Но экономические инструменты могут оказаться более эффективными для решения экологических проблем.

Однако защитники окружающей среды редко во всеуслышание высказываются в пользу повышения налогов. Они знают, что это совсем не по душе избирателям. В США даже в большей степени, чем в Европе, дешёвая энергия является одной из основных потребностей населения. Ведь политики из Калифорнии не позволят компаниям-производителям электроэнергии установить высокие розничные цены на электричество после того, как расходы на его производство выросли одновременно со скачком цен на нефть в 2000 г. В тот год, когда повысились цены на нефть, водители грузовиков блокировали заправочные станции и склады в Европе, чтобы обратить внимание властей на высокие налоги на бензин, продающийся на бензозаправках. Это означает, что защитники окружающей среды решили ставить перед собой более мягкие политические цели, такие как свободная торговля, на основании которых они могли бы объединить профсоюзы и промышленных лоббистов. Это гораздо проще, однако указывает на то, что «зелёным» не удалось убедить общественность в том, что мы используем слишком много энергии.

К сожалению, экономические аргументы не всегда пользуются популярностью. Они предлагают слишком жёсткие и ясные действия. Например, одним из камней преткновения при составлении Киотского соглашения об изменении климата был вопрос о степени участия развивающихся стран в сокращении выбросов в атмосферу. Представители развивающихся стран говорили, что именно промышленно развитые страны несут ответственность за большую часть выбросов парниковых газов в мире, и именно они должны взять на себя основную долю сокращения, поскольку если заставить бедные страны понизить текущие уровни выбросов, то они не смогут развивать промышленность и никогда не достигнут уровня жизни западных государств. Поэтому, по мнению развивающиеся стран, пункт об их участии в сокращении выбросов звучит лицемерно и для них неприемлем. Однако с другой стороны баррикад кажется совершенно необходимым не позволить миллиардам бедных ещё больше увеличить выбросы в атмосферу.

У этой, на первый взгляд, неразрешимой дилеммы есть экономическое решение: торговля квотами на выбросы. Выделить, согласно международному соглашению, каждой стране определённое количество квот, которые в сумме будут составлять общий допустимый уровень и будут сокращаться из года в год, с дипломатической точки зрения считается сложным, но вполне возможным. Тогда бедные страны смогут выбирать между увеличением объёмов экономической деятельности, загрязняющей окружающую среду, и продажей квот на выбросы богатым странам, которые смогут меньше заботиться о сокращении выбросов. Бедные страны выиграют в любом случае, а мировой объём выбросов постепенно будет сокращаться.

Однако многие защитники окружающей среды считают использование любых рыночных механизмов аморальным. Схожее с этим предложение Всемирного банка, которое было опубликовано в его исследовательском докладе и предполагало перевод загрязняющих производств в развивающиеся страны, вызвало бурное возмущение среди сторонников экологического движения.

Но именно это происходит, когда западные производители перемещают заводы в Восточную Азию и Латинскую Америку, и не только потому, что в этих странах дешёвый рабочий труд, но и потому что в них дешевле загрязнять окружающую среду, поскольку в развивающихся странах государственное регулирование выбросов значительно слабее. Каждый получает то, что он хочет: одни государства — искомый свежий и чистый воздух, другие — растущую промышленность.

Действительно, существует взаимосвязь между уровнем ВВП на душу населения и показателями чистоты окружающей среды (качеством воды и воздуха и уровнями загрязнённости). В богатых странах природа чище. И это не удивительно, ведь, когда людям не приходится заботиться о еде и жильё, они начинают думать об окружающей среде. Конечно, в развивающихся странах существуют серьёзные экологические проблемы, например нехватка чистой воды, эрозия почв или суровые погодные условия. Кроме того, промышленность в развивающихся странах отличается меньшей энергетической эффективностью и загрязняет атмосферу сильнее, чем западные заводы, на которых действуют более высокие технологические стандарты. Таким образом, существует вероятность, что состояние окружающей среды в этих странах, только вступающих на путь экономического роста, ухудшится раньше, чем у них появятся возможности решать экологические проблемы. Но сама по себе охрана окружающей среды — это предмет роскоши, который люди могут себе позволить по мере роста своих доходов. Возможно, в развивающихся странах экономический рост (т. е. когда становится всё больше процветающих людей) станет обязательным требованием для принятия высоких экологических стандартов. Если так, то экономисты из богатых стран ошибаются, делая высокие экологические стандарты обязательным условием для разрешения бедным странам развивать свою экономику.

Помогут ли подобные аргументы защитникам окружающей среды? Сомневаюсь. Экономика и охрана окружающей среды (инвайронментализм) слишком отличаются по своим философским принципам, которые лежат в их основе.

Экономика — это эмпирическая наука. Она ищет политические законы, которые приносят измеримые выгоды. Важно то, что работает. Конечно, в экономике сильна идеология, но мировоззрение экономистов возникло из скепсиса эпохи Просвещения. Хороший экономист всегда открыт переменам. Однажды Джон Майнард Кейнс в ответ на обвинение в непоследовательности сказал: «Когда меняются факты, я меняю своё мнение. А Вы, сэр?»

Движение в защиту окружающей среды (инвайронментализм) появилось в 19 в. в результате реакции романтизма на рациональный подход. Оно скорее идеалистично, чем скептично. Поэтому некоторые его постулаты догматичны (по крайней мере, с точки зрения экономиста). Один пример: защитники окружающей среды считают, что использование пестицидов всегда вредно. Почему? Потому что во фруктах, почве и грунтовых водах остаются канцерогенные остаточные количества пестицидов. Кроме того, благодаря им фрукты выращиваются в достаточных количествах и становятся дешевле, а значит, люди охотнее их покупают. Это, в свою очередь, может привести к росту заболеваемости раком. Для экономиста здесь всё упирается в конкретные данные. Действительно ли растёт или падает уровень раковых заболеваний, связано ли это с использованием пестицидов? Существуют ли другие вероятные причины возникновения этих форм рака? Сколько их? Возможно, защитники окружающей среды правы в своих предположениях, но они должны приводить в качестве доказательств эпидемиологические данные, а не голословные утверждения. Аналогичным образом, в соответствии с экологической догмой, повторная переработка бумаги и стекла считается правильной практикой. Возможно, это и так, но большое количество поставщиков дешёвых переработанных материалов приведёт к тому, что у производителей стекла и бумаги не будет стимула высаживать деревья или разрабатывать альтернативные способы упаковки товаров.

Воздействие человека на планету неизбежно. Но обеспечить положительное влияние очень сложно. Фундаментальный принцип экологии, который гласит, что любое человеческое воздействие наносит природе неприемлемый ущерб, практически равен утверждению в защиту нулевой экономической деятельности. Даже взгляды менее радикальных «зелёных» могут повлиять на всех нас как на покупателей, хотя о них редко говорят вслух.

Любые действия всегда имеют альтернативные издержки. Если экономическая деятельность часто игнорировала ущерб, наносимый окружающей среде, то защитники окружающей среды часто не принимали во внимание экономические издержки своих предложений. Подобные издержки есть даже в самых безобидных случаях. Заменить поездки на машине велосипедами или пешими прогулками? Это потребует затрат времени, которое можно было бы потратить на другие вещи.

Романтические идеалы или рациональный выбор? Мне не кажется, что есть перевес в одну из сторон. Но, как и многих других экономистов, меня волнует состояние окружающей среды, поэтому я надеюсь, что правительства будут разрабатывать свою экологическую политику на основе экономических принципов. И я с радостью буду платить энергетический налог.

Глава 9. Аукционы

Кто блефует?
В 1990 г., как раз когда пошёл на спад экономический бум 1980-х годов, на аукционе была продана картина Винсента Ван Гога «Портрет Д-ра Гаше» за баснословную сумму — 82,5 млн. долл. Если вас не смущает такая высокая цена, и вы хотите приобрести картину одного из художников-импрессионистов, то вам, возможно, стоит отправиться на один из тех аукционов, которые проводятся домами Кристи или Сотби, где вежливый служащий с молотком в руке начинает торги с шестизначной суммы. Аукционы давно используются для продажи редких предметов соревнующимся между собой потенциальным покупателям.

Долгое время на аукционах продавали долгосрочные казначейские обязательства, финансовые инструменты, покрывающие государственные займы. Это прозаичные мероприятия, гораздо менее эффектные, чем аукционы произведений искусства. Зачастую, это просто передача документов по факсу. И всё же в экономической среде снова стало модно проводить аукционы — в основном благодаря расширению спектра радиоволн и мобильных телекоммуникаций. Радио — это хороший пример ценных и дефицитных активов, так же как и работы художников-импрессионистов.

Ещё в 1989 г. некоторые страны стали продавать с торгов лицензии на радиовещание на определённых волнах. Первыми были Великобритания, Новая Зеландия, Греция и Индия. Но они не добились особого успеха, а некоторые и вовсе потерпели политическое фиаско. Аукционы не приносили прибыль до тех пор, пока в июле 1994 г. Федеральная комиссия по коммуникациям США не выставила на аукцион, организованный экономистами, 10 национальных лицензий на узкополосные каналы для услуг персональных коммуникаций (personal communications services — PCS). Более крупные торги по покупке лицензий на вещание на широкополосных каналах для PCS прошли 5 декабря 1994 г. и 13 марта 1995 г. и принесли доход в 7 млрд. долл. К 2001 г. Федеральная комиссия по коммуникациям получила от 32 аукционов по продаже радиочастот 32 млрд. долл. прибыли. В последнее время правительства разных стран последовали примеру американских властей в организации тендеров на получение лицензий для телекоммуникационных компаний. Соответственно, они стали чаще прислушиваться к экономистам в вопросах организации торгов.

Данные по аукционам на получение права вещания на радиочастотах неоднозначны по всему миру, а иногда и противоречивы. Одним правительствам удалось собрать удивительно большие суммы, другим — удивительно малые. По результатам одних аукционов сформировался конкурентный рынок; по результатам других возникли монополии, ущемляющие интересы потребителей. Государства всегда предпочитают проводить аукционы первого вида, компании — второго. Столкновение интересов неизбежно, потому что на торги выставляется право, известное как экономическая рента, т. е. право присвоения дохода, получаемого в результате обладания редким активом. По своей сути, это похоже на доход, который владельцы земли получают от арендаторов.

Одни из самых противоречивых за последнее время торгов были проведены в марте-апреле 2000 г. британским правительством. На продажу выставлялись права на использование радиочастот для так называемых мобильных услуг третьего поколения (third generation — 3G). В тот год все европейские торги, так или иначе, затрагивали стандарт третьего поколения мобильной связи UMTS, так как правительства многих стран, помня об успехе предыдущих поколений мобильной связи, хотели воспользоваться всеми техническими преимуществами единого на всем континенте стандарта.

С точки зрения британских налогоплательщиков продажа пяти лицензий была огромным успехом, ведь это позволило получить 22,5 млрд. фунтов стерлингов, т. е. более 5 % от годовых расходов на государственные нужды. Этих средств хватило бы на строительство 400 новых больниц. О двух профессорах, руководивших проведением тендера, писали все газеты. Для экономистов это головокружительный успех.

Торги проводились на пике экономического воодушевления, когда курсы акций технологических компаний занимали высокие позиции, но задолго до того, как все эти компании осознали, что слишком много потратили на приобретение лицензий, и теперь у них нет средств для дальнейшего вложения в услуги. Даже наследникам Риоэя Сайте (Ryoei Saito), японского магната, купившего картину Ван Гога в разгар предыдущего инвестиционного бума, пришлось после его смерти продать её по более низкой цене. Телекоммуникационные компании предупреждали о том, что если лицензии будут дорогими, то цены на мобильные услуги повысятся. Хуже того, некоторые аналитики предупреждали о возможных ошибках в стандартах третьего поколения и предсказывали, что прежде чем в отрасли создадут необходимую для них инфраструктуру, их место займут более совершенные технологии. Один из аналитиков (долгое время работавший на British Telecom, крупнейшую в Великобритании телефонную компанию, в прошлом бывшую государственной монополией), назвал тендер «примером настоящего безумия». Ведь компании потратили так много денег. Но их жалобы не надо воспринимать буквально. Возможно, они были правы в своих предсказаниях о том, что мобильные телефоны третьего поколения никогда не окупятся, но виной тому технологии, а не экономисты. Чтобы понять, почему, давайте взглянем на теорию торгов.

Если правительство хочет распределить лицензии, оно может попросить компании предоставить предложения и бизнес-планы и выбрать наиболее подходящую из них, работа которой в ближайшее время будет устраивать потребителей. Иногда это называют «конкурсом красоты». И понятно, почему. Правительство может провести аукцион, чтобы воспользоваться преимуществом торгов, которые позволяют понять, как соперники оценивают данный бизнес, и выбрать лучшую компанию для ведения этого бизнеса. Политикам больше нравятся «конкурсы красоты», потому что у них остаётся большая свобода действий, но именно по этой причине вечно сомневающиеся экономисты предпочитают проводить аукционы.

Существует множество вариантов проведения аукционов, два из которых считаются классическими. Аукционы произведений искусства — это аукционы прямого типа (участники постепенно поднимают ставки), они проводятся в несколько раундов, при этом участники знают о том, какие ставки были сделаны ранее. Аукционы по продаже 3G-лицензий, проведённые в Великобритании, относятся именно к этому варианту. Другой вариант — приватный аукцион, заявки на который подаются в запечатанных конвертах, и участники которого не знают о предложениях соперников. Но есть множество других вариантов. На одних все участники платят минимальную цену, на других — ту, которую каждый из них назначил. На многих аукционах по продаже долгосрочных казначейских обязательств выигравшие участники выплачивают те суммы, которые они предложили за определённое количество ценных бумаг (дискриминационный аукцион). По другим правилам участники платят единую минимальную из выигравших цен (аукцион единой цены, или голландский аукцион). Этот вариант часто используется в ситуации, когда на торги выставляются несколько единиц стандартного товара, например электричества.

У всех видов аукционов есть свои «за» и «против». Аукцион с несколькими раундами позволяет участникам договориться между собой. В ходе первых раундов они могут обозначить свои намерения. Так, например, в 1997 г. в США аукцион по продаже лицензий на радиочастоты принёс вместо ожидавшихся 1,8 млрд. долл. лишь 14 млн. долл. Отчасти это можно объяснить тем, что участники этого аукциона использовали последние три цифры своих многомиллионных предложений, чтобы указать количество областей, на работу в которых они хотели бы получить лицензии. Подобные «переговоры» невозможны в условиях приватных аукционов.

У прямых аукционов с несколькими раундами тоже есть свои недостатки. Слова о том, что аукцион выигрывает компания, которой больше всего нужна победа, не верны. На самом деле, происходит совершенно обратное, и прямые аукционы приносят высокий доход государству (если не составляются заговоры) и способствуют повышению эффективности производства. Однако они менее привлекательны с точки зрения других участников аукциона. Прямой аукцион может стать неинтересным даже для компании, которая могла бы его выиграть, так как в случае победы у этой компании может возникнуть подозрение, что она отдала слишком большую сумму за то, что никто и не ценит больше её. А вдруг она ошиблась в оценке предполагаемой прибыли? Это называется «муками победителя».

На практике мук победителя не бывает, и это правильно. Ведь все участники аукциона знают о возможности развития такого сценария. А значит, опасность «мук победителя» заставит участников осторожнее торговаться, в результате чего цена будет ниже. Это особенно верно в ситуации, когда участники аукциона знают, что у одного из них есть большое преимущество. Так, например, в торгах 1995 г. З получение лицензии на работу мобильной связи в Лос-Анджелесе участвовала компания Pacific Telephone, хорошо известная в этом регионе и обладавшая потребительской базой благодаря своим услугам стационарной телефонии. Были и другие участники, но торги быстро закончились, и цена была довольно низкой. Все знали, что лицензия должна принадлежать компании Pacific.

«Муки победителя» характерны и для приватных аукционов. Однако в данном случае дополнительные сомнения означают, что у слабых участников аукциона — небольших компаний, фирм, не занимающих солидного положения в отрасли, зарубежных компаний — появляется больше шансов на победу. Поэтому в аукционе смогут принять участие больше компаний, что важно в ситуации, когда правительство старается усилить конкуренцию в отрасли.

Таким образом, получается, что прямые аукционы позволяют собрать больше средств, и лот отходит к тому участнику, который отдал за него больше денег. С одной стороны, их участники чаще заключают между собой соглашения, поэтому аукционы менее привлекательны для новых участников. Приватные аукционы являются полной противоположностью. Аукционы, объединяющие в себе лучшие принципы обоих видов, известны как «англо-голландские аукционы». Они проводятся в несколько раундов (по модели прямого аукциона), пока не останется только два участника. Они делают закрытые предложения, причём суммы не должны быть ниже последней ставки предыдущих раундов. Это позволяет получить высокую прибыль и подстёгивает конкурентов, которые знают, что благодаря такой системе «решающей встречи» (play-off) один из них имеет шанс перебить ставку лидера торгов.

Однако правительство может формировать структуру конкуренции в отрасли и иными способами. Так, например, в случае телекоммуникационных компаний основным инструментом является количество выдаваемых лицензий.

Можно выставлять на аукцион небольшие диапазоны частот, с тем чтобы победители аукциона в дальнейшем могли продать их и организовать вещание в большом диапазоне. Достоинство этого подхода в том, что это рыночное решение. К сожалению, в условиях такой сетевой отрасли с фиксированными расходами, как телекоммуникации, потребители могут посчитать подобное рыночное решение монополией, ведь на рынке останется слишком мало конкурентов. Другой вариант, который использовало правительство Великобритании на ЗG-аукционе в 2000 г., состоит в том, что количество лицензий, выставленных на торги, превышает количество игроков отрасли, а значит, каждому участнику обязательно достанется лицензия. Это гарантирует появление ещё одного нового участника.

При этом надо помнить, что ситуации отличаются друг от друга и требуют пересмотра принципов организации торгов. Правительство Нидерландов выставило на торги такие же лицензии, как и в Великобритании, повторив организацию аукциона в мельчайших деталях, в том числе и в количестве лицензий (пять). К сожалению, в Нидерландах в этой отрасли было не четыре основных компании, а пять. Это и привело к неудаче. Потенциальные участники аукциона понимали, что, скорее всего, не смогут в одиночку выиграть торги. Поэтому они подписали договоры о сотрудничестве с крупными компаниями. Аукцион принёс 1,65 млрд. фунтов стерлингов вместо 6 млрд. фунтов стерлингов[6], которые правительство Нидерландов предполагало получить, основываясь на опыте Великобритании.

В Германии правительство предпочло продавать небольшие части диапазона и позволить рынку самому определить структуру отрасли. У семи участников аукциона был выбор: основные игроки могли поднять цены, принеся тем самым доход государству, но, создав более концентрированную отрасль, или они могли довольствоваться небольшими лицензиями по более низкой цене, но в отрасли появилось бы больше конкурентов. Правительству повезло, потому что компании совершили ошибку. Таким образом, правительство получило высокие доходы и рынок телефонных услуг из шести компаний. Основные игроки аукциона подняли цены, но не вытеснили с торгов слабые компании. Как сказал один из британских организаторов аукционов: «Сложно составить мнение о противниках, для которых это поведение является рациональным». Организаторы аукционов, как и другие экономисты, идеалистично полагают, что все ведут себя рационально.

Но давайте вернёмся к первоначальному вопросу: был ли ЗG-аукцион, проведённый в Великобритании, успехом? Правительство получило много денежных средств. Сформировался рынок, состоящий из пяти сильных конкурентов. Но испытывали ли участники «муки победителей»?

Аргумент в пользу аукциона, а не «конкурса красоты» состоял в том, что правительство и его эксперты совершенно не представляли себе, сколько может стоить лицензия на телефонию третьего поколения, в то время как компании, предоставляющие эту услугу, могли бы сказать реальную цену. Но в условиях быстро изменяющегося мира технологий, возможно, бессмысленно надеяться на то, что руководители компаний действительно смогут это сделать (хотя должны были бы). В лучшем случае, они могли бы предположить стоимость других выставляемых на продажу лицензий.

Возможно, в этом случае больше подошёл бы «конкурс красоты» в сочетании с налогообложением будущих прибылей. Это не только стимулировало бы компании продолжать инвестиции, но и принесло бы государству высокие доходы. Правительство смогло бы само выбрать счастливчиков, но, введя налог на высокие прибыли в будущем, не позволило бы им заплатить за эту привилегию слишком малую сумму. Этот вариант оправдал надежды в случае продажи лицензии на разработку нефтяных и газовых месторождений в Северном море. Сторонники налога на прибыль часто приводят этот пример. Лицензии были выставлены по низким ценам на тендер («конкурс красоты»), но доход, полученный с налогов на прибыль, составит более 250 млрд. фунтов стерлингов или, в пересчёте на сегодняшние деньги, более 4 тыс. новых больниц.

Однако лицензии на добычу нефти отличаются от лицензий на использование радиочастот. Поэтому их сравнение не совсем корректно. Цена на нефть устанавливается на мировом рынке, и налог, который платят компании, ведущие разработки на Северном море, не влияет на стоимость добываемой нефти. Существование мировых цен делает расчёты прибыли, облагаемой налогами, простой процедурой. В случае с телекоммуникационным рынком страны ситуация совершенно иная. Здесь цены устанавливают компании, и они могут просто переложить налог на потребителей.

Однако нет сомнений, что жалобы телекоммуникационных компаний не уменьшились бы, если бы вместо аукциона по продаже лицензий на использование радиочастот был введён налог на прибыль от мобильной телефонии третьего поколения. С точки зрения разработки организационных мер, правильнее сравнивать не аукцион и тендер, а аукцион и тендер с налогом на прибыль. Хотя, я уверена, что жалобы остались бы прежними: цены для потребителей повысились бы, а новые инвестиции не поступали бы в отрасль, для которой инновации — это залог существования.

В результате можно было бы предположить, что телекоммуникационные компании устали от настойчивых попыток правительства перенести экономическую ренту с корпораций на плечи налогоплательщиков. Ведь телекоммуникационные компании Великобритании никогда раньше не платили такие большие деньги за использование радиочастот. В США многочисленные аукционы принесли правительству такие же высокие прибыли, как и ЗG-аукцион, но американские компании уже привыкли к такой практике.

Сложно представить, что при наличии на британском рынке пяти операторов, телекоммуникационные компании смогут воплотить свои угрозы относительно того, что они поднимут цены или сократят объёмы инвестиций, чтобы покрыть расходы на покупку лицензий. По данным отчётов Федеральной комиссии по коммуникациям США, если с экономической точки зрения инвестиции имеют смысл, они сохранятся. Единственный риск состоит в том, что компания, первая купившая лицензию, может обанкротиться. Тогда может пройти некоторое время, пока кто-нибудь ещё рискнёт вкладывать средства. На британском рынке телекоммуникаций слишком много конкурирующих операторов, а мобильная телефония третьего поколения будет конкурировать с традиционными линиями, мобильными услугами предыдущих поколений и новыми технологиями, такими как местные услуги и услуги радиосвязи небольшого радиуса действия (технологии четвёртого поколения (4G) и Bluetooth).

Тоннель под Ла-Маншем тоже не смог компенсировать все первоначальные капиталовложения из-за конкуренции со стороны паромов, курсирующих между Англией и Францией. Владельцы тоннеля могут требовать только ту плату, которую одобрит рынок. За всё заплатили акционеры компании Eurotunnel, строившей туннель. Или, более прозаичный пример: плата за аренду квартиры зависит от спроса и предложения, а не от того, сколько владелец заплатил за неё вначале.

За ошибки технологий третьего поколения, если таковые будут, заплатят именно акционеры телекоммуникационных компаний. Ведь мы ещё не знаем, будет это успехом или неудачей. Меня настораживает то, что в прессе начали появляться сомнения относительно технологий третьего поколения, и исходят они от компаний, которые только что потратили на эти технологии целое состояние. Причём всё это происходит во время подготовки к всеобщим выборам. Если отрасль не добивается улучшения условий лицензирования, то я — художник-импрессионист.

При управлении высокотехнологичным бизнесом, таким как телекоммуникационная компания, ошибки возникают чаще. Это связано с техническим и коммерческим риском. Но на риск должны идти компании и инвесторы, а не налогоплательщики. Возможно, компании мобильной связи неправильно поняли это утверждение. Но даже если это так, налогоплательщики совершенно не обязаны финансировать следующую рискованную операцию. Правительства правы в том, что они предпочитают аукционы. Ведь компаниям приходится платить за нужные лицензии. Организация аукционов представляет собой огромную область для исследований, и становится очевидным, что в прошлом одни аукционы хорошо зарекомендовали себя, другие не очень. Однако получается, что как в теории, так и на практике аукционы экономят средства налогоплательщиков, а если они правильно организованы, то могут помочь потребителям обеспечить конкуренцию в условиях рынка, склонного к формированию монополий.

Глава 10. Перераспределение налогового бремени

Налоги платят только обычные люди
Налоги никогда не бывают популярны. Никому не нравится, когда государство забирает часть его зарплаты или когда приходится больше платить в магазине из-за налога с продаж. Поэтому политики изо всех сил стараются подсластить пилюлю. Подоходный налог повышают редко, потому что это сразу становится заметным. Налог с продаж и налог на имущество тоже слишком заметны для покупателей и владельцев домов. Гораздо проще поднять налоги, которые не приходится платить отдельным избирателям. Например, корпоративные налоги или налоги на имущество фирмы. Подобная логика означает, что корпорации будут бороться за смягчение налогового бремени компании. Это — решительные меры, но безграмотные с экономической точки зрения, потому что компании не платят налоги. Их платят обычные люди. Разные люди, в зависимости от того, о каком именно налоге идёт речь, хотя иногда довольно сложно понять, кто именно платит. Виной тому так называемое перераспределение налогового бремени.

Существует множество примеров того, как налоги на прибыль предприятия незаметно перекладываются на совершенно неожиданные категории людей. Например, в 1997 г. правительство Великобритании получило большой объём денежных средств, отменив налоговый кредит, который пенсионные фонды получали за налог, удерживаемый с дивидендов компаний, акциями которых они владели. Отразить это на бумаге довольно сложно, и понятно, почему об этом почти не говорят в прессе. Кого волнуют изменения в принципах налогообложения крупных инвестиционных фондов? Но это привело к тому, что отчисления в пенсионные фонды стали облагаться 23 %-ным налогом. Спустя несколько лет, когда бухгалтеры посоветовали людям увеличить свои сбережения, чтобы компенсировать дефицит средств, им этого сделать не удалось.

Возможность перераспределения многих налогов на прибыль предприятия зависит от характера рынка. Всё зависит от того, насколько спрос и предложение чувствительны к изменению цены. Другими словами, эластичность предложения и эластичность спроса определяют то, насколько изменятся цена и количество проданного товара при обложении его налогом. Обычно компании могут переложить некоторую часть налогов на плечи покупателей, так же как и в случае со многими издержками. Если спрос эластичен настолько, что объёмы продаж резко падают при повышении цен, то они смогут переложить на покупателей меньшую долю налогов, чем в том случае, когда спрос неэластичен. Спрос на сигареты неэластичен, потому что курильщики зависимы, а спрос на яблоки эластичен, потому что если цены поднимутся, то люди будут вместо яблок есть груши. Компании смогут переложить небольшую долю налогов и в том случае, если предложение настолько эластично, что при повышении цен оно тоже резко увеличивается. Это происходит на рынках с сильной конкуренцией, например в секторе парикмахерских услуг, где многие компании стремятся завоевать клиентов. На рынках с меньшей конкуренцией компании, напротив, могут ограничить предложение, сохраняя высокие цены. Они могут переложить на плечи своих покупателей большую долю налогов.

Так, например, компании-монополисты могут, если захотят, спокойно переложить налоги на свои доходы на своих же клиентов, которые, возможно, будут покупать меньше, но всё равно останутся, потому что пойти им больше некуда. На рынке с развитой конкуренцией компаниям трудно компенсировать рост налогообложения с помощью цен, потому что это откроет рынок для новых участников. В этом случае низкие прибыли приведут к тому, что акционеры будут получать меньшие дивиденды. Компания может предпочесть сократить другие издержки, например, перенести налоговое бремя на сотрудников, уволив часть из них или урезав заработанную плату, или — на поставщиков, установив более низкую закупочную цену. В результате платят клиенты, акционеры, сотрудники — т. е. обычные люди разных категорий.

Непонимание условий перераспределения налогового бремени привело к удивительно некорректным политическим действиям. Самым ярким примером явилось судебное разбирательство 1998 г. между штатами и производителями сигарет, названное «великой победой для некурящих американцев и для курильщиков, подвергавшихся риску заболевания», которое закончилось справедливым наказанием для корпораций.

На первый взгляд, этот процесс никак не связан с налогами. Ведь мы просто разгромили злодеев, продававших смерть, не так ли? Нет, не так. Убеждение в том, что компании, а не люди платят налоги, мешает, в этом случае, установить настоящих проигравших. Табачный процесс — это прекрасный пример того, как важно внимательно относиться к любым новостям, чтобы понять, что именно они означают. Кроме того, с его помощью мы сможем лучше понять условия перераспределения налогового бремени.

В газетных статьях то, что привело к повышению национального налога на 35 центов с каждой пачки сигарет, никогда не называли своим именем, об этом всегда говорили как о «возмещении ущерба» или «платежах по урегулированию расчётов». Однако в результате того, что производителей сигарет обязали выплатить 206 млрд. долл., налог пришлось платить курильщикам — т. е. именно тем людям, которым, по идее, предназначалась компенсация. Сами табачные компании должны были выплатить только 2,4 млрд. долл. (эта сумма была распределена между ними в соответствии скорее с оценкой их доли на фондовом рынке, чем их относительной виной в убийстве или нанесении вреда курильщикам).

Как такое стало возможным? Просто никому не было выгодно раскрывать правду. У штатов были все основания для того, чтобы жёстко обойтись с табачными компаниями. Компании могли притвориться, что они пострадали, хотя, по сути, они продали своих клиентов в обмен на защиту от более крупных судебных разбирательств (таких, как иск со стороны Medicaid, программы медицинской помощи неимущим, действующей на уровне отдельных штатов). Адвокаты, занимавшиеся этим делом, в течение пяти лет получали гонорар из расчёта 750 млн. долл. в год и ещё 500 млн. долл. в год бессрочно — по оценкам, приведённая стоимость этих гонораров (это сумма выплат, которая увеличивается в зависимости от того, насколько быстро её получат; ведь люди предпочитают получать деньги скорее раньше, чем позже) составила 8 млрд. долл. (В 1997 г. в ходе дискуссий по поводу Федерального табачного соглашения (Federal Tobacco Settlement), которое впоследствии распалось, Сенат постановил, что гонорар адвокатов не должен превышать 4 тыс. долл. в час, но вскоре это постановление отменили.)

В результате производители сигарет, предприняли повышение цен на свою продукцию, основанное на тайном сговоре, для того, чтобы потребители обеспечивали погашение всех судебных исков — к радости адвокатов, истцов и ответчиков (и, в особенности, адвокатов). Это стало возможным, потому что рынок сигарет — это олигополия, в которой четырём основным компания принадлежат 98,6 % от общего объёма продаж, пятой компании— 1,3 % продаж, а сотня остальных делит между собой 0,1 % продаж. В конце концов, в этот бизнес трудно пробиться. Реклама сигарет жёстко ограничена, а с 1971 г. на радио и телевидении полностью запрещена. Представьте себе степень общественного возмущения, если новая компания-конкурент объявит о своих планах заняться — помимо производства полуфабрикатов кондитерских изделий или газированных напитков — ещё и сигаретами. В результате эта отрасль стала безумно прибыльной, даже в условиях такого притеснённого рынка, как американский (и европейский). Прибыли, полученные как часть объёма продаж четырёх крупных табачных компаний (Philip Morris, RJR, британская компания Brown & Williamson и Lorillard), в 1997 г., т. е. за год до Соглашения, колебались от 26 % до 45 %.

Курильщики, помимо всего прочего, зависимы, поэтому эластичность спроса поценам на сигареты очень низкая. Высокие цены приведут лишь к небольшому сокращению спроса. Кроме того, у курильщиков наблюдается приверженность определённым маркам сигарет, в зависимости от их собственных вкусов. Только один из десяти курильщиков меняет в течение года марку сигарет.

При таком неэластичном спросе отрасль приносила бы ещё большие прибыли, если бы компании могли вместе устанавливать цены. В 1997 г., до Соглашения, из 1,90 долл. за пачку 34 цента составлял налог штата, 24 цента — федеральный налог, 46 центов — маржа дистрибьюторов и продавцов, 23 цента — расходы на маркетинг, 20 центов — производственные расходы, 10 центов — прочие расходы, и 33 цента — прибыль. Введение дополнительного налога, установленного в рамках Соглашения (в среднем 35 центов), было бы эквивалентно повышению цены до того уровня, который могла бы установить монопольная компания. Понижение объёмов продаж повлияло бы на прибыль компаний, но не значительно — потери составили бы 1 млрд. долл. из общей суммы 8 млрд. долл. за год. По сравнению с возможной альтернативой в виде банкротства в результате многочисленных исков, условия Соглашения казались вполне приемлемым поворотом событий. В то же время, повышение цен позволило бы получить 13 млрд. долл. прибыли от налоговых поступлений, которые можно было бы выплатить адвокатам. И погасить счета за медицинское страхование курильщиков.

Покупатели платят не только за увеличение налога на табак, бедные покупатели несут ещё более тяжёлое бремя. Сигареты — это непрестижный товар: по мере роста доходов люди курят меньше. Таким образом, налоги на сигареты в значительной степени регрессивны, т. е. они гораздо выше для потребителей с низким доходом. Люди, зарабатывающие менее 30 тыс. долл. в год, по результатам табачного Соглашения, возможно, будут платить федеральных налогов на 9 % больше.

В этой удивительной истории есть ещё один неожиданный поворот. Пятая по значению компания на рынке — Ligget — по результатам Соглашения зарабатывает в год почти 400 млн. долл. Она предоставила адвокатам истцов секретные отраслевые документы и смогла доказать, что их обнародование приведёт к тому, что новое увеличение налога не будет распространяться на компанию Ligget. Понятно, что дать одной из пяти фирм-производителей преимущество в 35 центов на продукт, производство которого стоит 20 центов, весьма проблематично, поэтому освобождение от налога распространялось только на 3 % доли рынка. Но это более чем вдвое превышало долю Ligget на рынке в 1998 г. Компания могла бы получить премию за помощь в изменении хода законодательной борьбы против табака, но ежегодное вознаграждение в виде четырёхкратной доли на рынке, кажется мне достаточно щедрым.

Джереми Баллоу и Пол Клемперер, два экономиста, которые провели замечательную работу по упразднению Табачного соглашения, сделали несколько радикальных предложений, которые, по их мнению, были более целесообразны с экономической точки зрения и с позиций здравоохранения. Одно из них состояло в том, чтобы продавать лицензии на изготовление сигарет, сократив тем самым количество сигарет, выпускаемых ежегодно, и количество выкуриваемых сигарет. Общее потребление сигарет в США достигло своего пика в 1981 г., а количество сигарет в расчёте на человека — ещё раньше, в 1963 г., но сокращение потребления происходит очень медленно. Лицензии на изготовление позволят государству строже контролировать курение, а это может быть расценено как незаконное нарушение свободы выбора. Но с началом действия Табачного соглашения государство уже и так строго контролирует цены. Поэтому большой разницы в подходах нет.

Второе предложение заключается в том, чтобы правительство купило американский табачный бизнес — по сути, провело его национализацию, — собрав необходимые для этого средства из налогов. Это позволит отдалить руководителей и акционеров табачных компаний от дел. Налогоплательщики, в том числе и курильщики, смогут воспользоваться мегаприбылями отрасли. Баллоу и Клемперер говорили и о том, что в данной ситуации выиграет и система здравоохранения, так как национализированная сигаретная отрасль быстрее потеряет потребителей: «При наличии государственной монополии на какой-либо товар правительство может лишить этот товар привлекательности и сделать его неприятным для покупателя».

К сожалению, время радикальных шагов прошло. Политики не захотят разрушать Соглашение, которое они так долго создавали. Не ясно, выиграют ли от этого адвокаты, для которых радикальные предложения совершенно бесполезны. Ведь одним из уроков, полученных в ходе применения Табачного соглашения, было осознание власти американских профессиональных юристов. По сути, это может быть единственным исключением из общего принципа, с которого я начала главу о том, что только простые люди платят налоги. Адвокаты, конечно, тоже платят налоги.

Глава 11. Военные игры

Государство поступает так, как оно должно поступать
С момента катастрофы 11 сентября 2001 г. оборона стала основным приоритетом государственной политики. Защита страны является классическим примером общественного блага, обеспечиваемого государством. Даже самые яростные сторонники свободного рынка — а точнее, именно эти яростные сторонники свободного рынка — считают, что для содержания армии правительство должно собирать достаточное количество налогов. Однако при решении простой, на первый взгляд, задачи по обеспечению необходимого финансирования национальной безопасности возникают сложные вопросы.

Оборона — это та сфера, где сталкиваются интересы внешней политики и экономический анализ. Для того, чтобы обеспечить получение дорогостоящих вооружений, тем, кто их использует, нужна не только военная, но и коммерческая стратегия. Везде, где важна стратегия, будь то оборона или менее смертельные сферы бизнеса, возможный исход можно предсказать с помощью теории игр. Это не слишком весёлая, но увлекательная и эффективная методика, позволяющая понять поведение людей в ситуациях, когда «игроки» действуют отнюдь не в условиях статичного рынка с идеальной конкуренцией, работающего в соответствии с основными экономическими теориями.

Одним из простейших примеров может служить знаменитая дилемма заключённых, когда двух преступников допрашивают отдельно и обещают смягчить наказание, если они выдадут своего коллегу. Если ни один из них не оговорит другого, оба получат по пять лет тюрьмы. Если один расскажет все подробности, он получит только год, зато его напарник десять лет, но если всё расскажут они оба, то каждый из них получит по десять лет. Таким образом, худший результат — это вариант, в котором они оговаривают друг друга.

Игры реальной жизни гораздо сложнее. Теория игр занимает важнейшее место в анализе различных стратегических проблем, в том числе и обороны. Это самый лучший способ проникнуть в сознание ваших врагов и предсказать их действия. Как гласит эпиграф к фильму «Игры разума» (A Beautiful Mind): «Математика выигрывает войны».

И всё же, давайте начнём с основных вопросов национальной безопасности. Например, надо ли производить всё оружие самим или можно его импортировать? Национальный военно-промышленный комплекс гарантирует стабильные поставки и контроль технологий, не говоря уже о потенциальных коммерческих преимуществах.

Однако производить сложные системы вооружений очень дорого, поскольку это связано с большими объёмами научных исследований и разработок. По причине того, что большая доля затрат — это первоначальные фиксированные расходы на разработку и тестирование опытных образцов, в оборонной промышленности очень важен эффект экономии от масштаба. Чтобы представить себе, о каких суммах идёт речь, скажу, что на разработку новой ракеты «воз дух-воздух» уходит от 1,5 до 2 млрд. долл. США — это единственная в обозримом будущем сверхдержава, которая сама разрабатывает оружие, но европейским странам выгоднее организовать совместное производство или просто импортировать оружие.

Если страна предпочитает производить оружие, а не импортировать его, возникает следующий вопрос: должна ли она разрешать экспорт в страны Третьего мира для частичного покрытия издержек. Ведь, в конце концов, производить оружие в больших количествах гораздо выгоднее. Государства и их коммерческие партнёры, разработавшие дорогую систему, вооружений, находятся в позиции монополии и могут получить неплохую прибыль — до тех пор, пока другие страны пользуются их оружием и технологиями. Подобные решения становятся всё более сложными, потому что всё большее количество военных технологий используются в коммерческих целях, например Система глобального позиционирования (Global Positioning System — GPS). Эта технология использует информацию, получаемую со спутников, для определения точного местонахождения на поверхности Земли. Ею воспользовались производители автомобилей. Даже экспорт программ электронной почты когда-то был запрещён, потому что в Управление национальной безопасности США не хотели, чтобы иностранцы могли шифровать свои сообщения с использованием (тогда) шпионских методов, разработанных американскими компаниями.

Соотношение мнений относительно разных видов вооружений различается. В случае с оружием массового уничтожения, или так называемым «негуманным оружием» (как будто бывает гуманное), например, фугасов, вопросы безопасности и морали, по совершенно очевидным причинам, перевешивают экономические аргументы. Например, ядерные державы осторожно относятся к идее помощи другим странам в разработке аналогичных технологий; немногие страны, обладающие бактериологическим оружием, считают возможным экспортировать его. Кроме того, существует ещё и реальная угроза того, что бактериологическое и химическое оружие попадёт в руки террористов. Поэтому правительства накладывают сверхстрогие запреты на экспорт такого оружия. (Как показал суд над тремя британскими бизнесменами, продавшими в Ирак большую трубу, по-прежнему сложно понять, что именно запрещать. Правительство утверждало, что она была частью суперпушки. Бизнесмены, в итоге, выиграли процесс, доказав, что это была просто труба.)

С другой стороны, торговлю лёгкими вооружениями, например, винтовками и пулемётами, от которых в вооружённых столкновениях чаще всего и погибают люди, очень сложно контролировать. Легальный и нелегальный рынки довольно велики, и многие страны всё равно производят собственное оружие лёгкого калибра, потому что технологии довольно просты, а изготовление не слишком дорого. Зачастую в некоторых конфликтах используют более простое оружие местного производства. Например, участники резни в Руанде предпочитали мачете.

Таким образом, с экономической точки зрения интерес представляет торговля оружием, находящимся между этими двумя категориями, например, торговля самолётами и военными кораблями, ракетами, танками, тяжёлой артиллерией и т. д. Часто к ним прилагаются такие услуги, как обучение и обслуживание, составляющие наиболее прибыльную часть контракта. Секретность подобных договоров означает, что нет точных данных о торговой статистике. Однако по некоторым оценкам, пять постоянных членов Совета Безопасности ООН (США, Китай, Россия, Франция и Великобритания) осуществляют 85 % мировых поставок оружия. США экспортирует примерно 15 % своей продукции, Великобритания 25 %, Франция — 20 %. Примерно 80 % продаж направлены в небольшие или бедные страны, в особенности в конфликтные регионы развивающихся стран.

Это означает, что статус страны как экспортёра или как импортёра оружия обусловлен геополитическими факторами. Но есть и экономические факторы. Даже самые бедные страны изготавливают оружие лёгкого калибра и обмундирование для своих армий. Очень богатые и очень большие страны самодостаточны в вооружении, но некоторые занимаются экспортом крупных систем вооружений. Таким образом, основной спрос на импорт оружия исходит от стран со средним уровнем ВВП, которого не достаточно, чтобы производить собственное оружие, но достаточно, чтобы хотеть чего-то более мощного, чем пулемёт.

Однако имеющиеся у нас данные говорят о том, что спрос на импорт оружия значительно сократился со времён холодной войны, а за пределами таких стран, как Восточная и Средняя Азия, практически полностью исчез. Падение цен и жёсткая конкуренция за заключение контрактов указывает на массовое перепроизводство оружия. Учитывая размеры субсидий, которые государство выплачивает производителям оружия и которые следует сравнить с прибылями производителей — для того, чтобы оценить экономическую выгоду для государства, возникает сомнение, что производство и продажа оружия приносят положительный доход. Ситуация чем-то напоминает ухудшающееся положение отраслей «Ржавого пояса» (Rust Belt) (сталелитейная промышленность или кораблестроение), только здесь она осложняется стратегическими и политическими вопросами. Конечно, в США и Европе предпринимались многочисленные попытки слияний для того, чтобы сократить перепроизводство. Получить желаемые прибыли не позволяет законодательство, которое запрещает продажу крупных систем вооружений ряду потенциальных покупателей.

Проблема, стоящая перед производителями, довольно проста: как получить прибыль в условиях жёсткой конкуренции, многочисленных законодательных ограничений, но при наличии рынка, защищённого от конкуренции, в лице собственного правительства, шансов получить хорошие субсидии от налогоплательщиков с учётом недорогого экспортного кредита, фондов для исследований и разработок (НИОКР) и т. д. Перед правительствами стоит другая задача. С помощью торговли оружием они хотят добиться нескольких противоречащих друг другу целей.

Одна из целей — усилить национальную безопасность. Это связано с большими затратами на вооружение. Но если страна тратит много средств на оружие, может возникнуть нестабильное военное положение, потому что соседи и враги не будут чувствовать себя в безопасности. Другими словами, возникнет внешний эффект. Если страна вкладывает много денег в вооружение в условиях гонки вооружений, то её положение может быть стабильным с военной точки зрения, но при этом на армию будет тратиться гораздо больше средств, чем на больницы или школы. А это неэффективно. Вот почему политики иногда предпочитают усилить контроль над вооружениями. И не только потому что это может спасти многие жизни, но и потому, что меньшие затраты на оборону более эффективны с экономической точки зрения.

Если соседние страны объединяются в союз, как это сделали страны Западной Европы после 1945 г. (а не до), то страны с самым большим оборонным бюджетом обеспечивают общественные блага другим странам, находящимся в сфере действия их оборонной системы. Но это может привести к тому, что некоторые страны будут жить за чужой счёт, тратя на собственную оборону меньше средств и экспортируя произведённое ими оружие (хотя с усилением политической интеграции европейских стран это всё меньше будет похоже на жизнь за чужой счёт).

Другая цель, стоящая перед правительством, совпадает с целью производителей оружия. Она состоит в создании прибыльного бизнеса по экспорту оружия, который позволит сократить размеры необходимых субсидий и сохранить рабочие места в определённых регионах страны. В военно-промышленном комплексе господствуют несколько крупных компаний. Кроме того, они испытывают на себе сильное действие экономии от масштаба, о которой уже говорилось ранее. Другими словами, этот рынок является олигополией, а для некоторых категорий оружия — и монополией. Компаний, производящих танки, атомные подводные лодки или истребители, не так много. В таких отраслях доходы можно увеличить, только сократив выпуск продукции и подняв цены.

К сожалению, как показывает история, сложно контролировать вооружение. Желание убивать своих и чужих граждан слишком велико. Олигополии, как правило, нестабильны. Организация ОПЕК, картель производителей нефти, хороший тому пример. Начиная с 1970-х годов, им удавалось поддерживать постоянное повышение цен на нефть, ограничивая её выработку. Это продолжалось примерно десять лет. В 2000 г. им удалось ненадолго возродить эту успешную политику. Но, несмотря на то, что все члены ОПЕК понимают, что подобные меры повышают их прибыли, в большинстве случаев им не удаётся ограничивать объёмы выработки нефти. Существует большой соблазн воспользоваться тем, что все члены Организации сокращают свою выработку, и увеличить собственную, сохраняя всё ту же высокую рыночную цену. Но как только кто-нибудь решит увеличить свои объёмы добычи нефти, цена тотчас же упадёт и вся структура распадётся.

У производителей оружия есть такой же соблазн продавать по ценам ниже, чем у своих конкурентов, особенно в условиях сокращающегося рынка, на котором все договоры держатся в тайне. (Ведь цены на нефть постоянно показывают по всему миру. Сложно скрыть малейшее изменение в спросе и предложении.)

Таким образом, даже на чисто коммерческом уровне и продавцы, и покупатели оружия ставят перед собой довольно сложные стратегические задачи. Важность теории игр становится ещё более очевидной, если мы обратимся к военным задачам. Хотя обычно все участники только выигрывают от сотрудничества, а не от конкуренции (причём иногда один уравновешивает другого), всегда появляется соблазн отказаться от сотрудничества. Особенно это касается военного вооружения. Даже некооперативная игра может привести к балансу сил. Однако равновесие на рынке оружия часто бывает неустойчивым, а это в условиях гонки вооружений приводит к войнам.

Соглашение о противоракетной обороне (ПРО), действовавшее во времена холодной войны, было стабильным из-за угрозы взаимного уничтожения. Если бы одна сторона применила в отношении другой атомное оружие, она непременно была бы атакована в ответ. Цена — уничтожение крупных городов, населения и экономики — была достаточно высока, чтобы СССР и США не начали атомную войну. Однако обеим странам приходилось тратить огромные деньги на атомное оружие, чтобы поддерживать видимую угрозу. Равновесие было стабильным, но неэффективным, как в случае любой гонки вооружений. Беспокойство по поводу предложения президента Джорджа Буша о Национальной противоракетной обороне США (National Missile Defense) вызвано не возвратом к неэффективным затратам на оборону, а страхом, что новое равновесие не будет стабильным.

Пока что мы считали, что значимые политические единицы при анализе военных конфликтов — это национальные государства. Однако большинство сегодняшних конфликтов — это гражданские войны. По данным Стокгольмского института исследования мира, в 1999 г., в мире произошло 25–27 крупных конфликта. Большинство из них разгорается в развивающихся странах. Это вполне предсказуемо, если взглянуть на данные о том, какие страны экспортируют, а какие импортируют оружие. При анализе гражданской войны рассматриваются различные этнические и религиозные группы.

На первый взгляд, то, что беднейшие страны тратят свои ресурсы на военные действия и печально, и непонятно. Почему эти регионы настолько нестабильны? Возможно, причина в том, что от них не исходит реальная угроза атомной зимы для всей планеты? Этот аргумент всегда препятствует началу войны. Конечно, никому не хочется, чтобы такая угроза была в руках кого-то, вроде иракского лидера Саддама Хусейна.

В некоторых развивающихся странах войны ведутся за право обладания природными ресурсами — алмазами, нефтью или водой. Изобилие природных ресурсов обычно приводит к серьёзным конфликтам. Однако к тому же приводит и крайняя нищета, так как она сокращает прямые военные затраты. Если не уничтожаются инфраструктура и сельское хозяйство, если солдаты получают низкую зарплату за свою работу, то альтернативные издержки от смерти и разрушений невысоки. Альтернативные издержки — это один из методов сравнения реального результата с тем, который мог бы быть, и в таких случаях экономический потенциал в мирное время не намного лучше экономического положения во время конфликта. Таким образом, слабая вера в будущее приводит к более серьёзным конфликтам, по сравнению с ситуацией, когда людям есть что терять. Последние исследования, проведённые Всемирным банком, показали, что такие экономические показатели, как бедность, медленный экономический рост, упадок экономики или зависимость от основных видов сырья, являются лучшими предвестниками войны, чем политические и этнические факторы. И наоборот, рост и процветание обычно сочетаются с миром и соблюдением прав человека и политических свобод.

Однако методики теории игр можно использовать и в случае межэтнических или иных межклассовых конфликтов. В стране с разными группами интересов существуют два способа поддерживать мир. В первом случае правительство тратит много денег на вооружение, а значит, потенциальные мятежники должны будут сами потратить много средств, чтобы выиграть войну. Такие военные режимы могут быть стабильны, даже если они экспроприируют национальные ресурсы в больших масштабах, заставляя мятежников задуматься о попытке свержения правительства. Однако это вряд ли желаемый результат. Во втором случае правительство, столкнувшись с мятежниками, которые вполне могут его свергнуть, может решить не тратить много средств на оборону, а пообещать отдать часть национальных ресурсов мятежникам. Если они смогут убедить всех в правдивости своих обещаний, им удастся избежать гражданской войны. Однако количество гражданских войн показывает, что вера в подобные обещания в странах с различными группировками недостижима.

Со времён окончания в 1989 г. холодной войны количество гражданских войн резко увеличилось. Создаётся впечатление, что после исчезновения угрозы всеобщей атомной катастрофы, потенциальные издержки войны сократились. Поэтому, хотя затраты на оружие упали по всему миру, а это говорит о том, что военные игры становятся более эффективными с точки зрения затрат на оборону, стабильность создавшегося положения вызывает сомнения. План Национальной противоракетной обороны США чрезвычайно не нравится руководителям стран НАТО, но, возможно, президент Буш прав в том, что беспокоится об отношениях между другими странами.

А, возможно, и нет. Экономика не может дать ответы на столь сложные геополитические вопросы. Но она может предложить методы, такие как теория игр или анализ отраслевой структуры при наличии экономии от масштаба, которые могут прояснить важные аспекты деятельности правительств и производителей оружия. Здравый смысл подсказывает, что все мы должны жить в мире и гармонии, а поскольку мы так не живём, то нам понадобятся любые объяснения того, почему и кем на вооружение тратятся такие огромные средства.

Часть III. Новые технологии

Как бизнес справляется с переменами
О том, что делает правительство, рассказывается и в части IV, а здесь, в части III, мы сосредоточимся на бизнесе в период великих перемен. Новые технологии, безусловно, изменяют условия работы политиков, компаний и людей. Современные новые технологии особенно интересны с точки зрения экономического анализа.

Однако даже без таких великих технологических открытий, как паровая тяга или компьютерная революция, экономика находится в состоянии вечного изменения, которое иногда называют «созидательным разрушением». Старые отрасли приходят в упадок, новые появляются в совершенно других сферах и дают работу совершенно другим людям. Экономика и эмоции часто вступают в противоречие, появляются победители и побеждённые — и бесполезно угадывать, кто обычно добивается успеха.

Глава 12. Кино

Почему субтитрам нужны субсидии?
Популярный фильм «Дневник Бриджит Джонс» (Bridget Jane's Dairy) финансировался тремя кинокомпаниями: французской Canal Plus, независимой британской Working Title и представляющей Голливуд компанией Miramax. Конечно, успех этого фильма сильно отличался от множества других коммерческих успехов. Героиню играла малоизвестная актриса, главные мужские роли исполняли тоже не самые популярные актёры. Фильм был снят по мотивам бестселлера, который, в свою очередь, основывался на мате риале колонки английской газеты, поэтому в нём почти не было голливудских штампов. За исключением одного единственного! Действие происходит в период между двумя празднованиями Рождества, показана зимняя Англия, запорошенная пушистым белым снегом. Читатель, в Англии на Рождество практически никогда не идёт снег!

Господство голливудских ценностей и американской культуры в мировой киноиндустрии, и даже в таком фильме как «Бриджит Джонс», объясняет, почему интеллектуалам гораздо больше нравится европейское кино. Это — признак инакомыслия и утончённости. Прекрасные обнажённые французские актрисы — фантастика! Субтитры — великолепно!

Разногласия между коммерческим голливудским и европейским кино зачастую сильно преувеличены, ведь эти две традиции существуют благодаря друг другу. Но даже несмотря на это, правительства Франции постоянно яростно отстаивали своё право на защиту французских фильмов, сокращая до минимума объём американских фильмов в местных программах на телевизионных каналах, а также специально поддерживая проходящие периодически переговоры между ЕС и США, нацеленные на защиту европейской киноиндустрии от титанов Голливуда. Французы называют это «культурной исключительностью». Но существует ли экономическое объяснение подобной «культурной исключительности» в условиях свободной торговли. Ведь условия для взаимовыгодной свободной торговли относятся к фундаментальным экономическим принципам.

Предпочтения аудитории ясно показывают, что эти доводы применимы к киноиндустрии, как и к любой другой отрасли. Печальная действительность такова, что, несмотря на тревогу интеллектуалов, большинство кинозрителей Франции и других стран предпочитает непонятным и претенциозным национальным фильмам популярные голливудские блокбастеры. В Великобритании так же любимый режиссёрами социальный реализм продаётся гораздо хуже американских хитов. Наркоманы, умирающие на лестницах в заброшенных домах в кинопроектах Северной Англии, или блестящие приятные романтические и многобюджетные приключенческие фильмы? Выбор очевиден. Конечно, некоторые национальные фильмы пользуются успехом, но зрители однозначно выбирают Голливуд.

В таком случае вы можете спросить, как европейские политики обосновывают подобный протекционизм в отношении собственной культуры. Без сомнения, свободная торговля принесёт выгоду и в сфере культуры, так как обеспечит потребителям широкий выбор по самым низким ценам.

Хотя я и сторонница свободной торговли, но считаю, что в политике «культурной исключительности» есть смысл. С одной стороны, речь идёт о культуре, и это — не что иное, как неэкономическое описание определённого вида внешних эффектов, а с другой стороны, это — экономия от масштаба.

В классической теории торговли сказано, что взаимная выгода от увеличения обмена возникает при условии, что в отрасли нет значительной доходности при производстве в больших масштабах, а первоначальные издержки (инвестиции) при открытии производства невелики. Если использовать обычную экономическую терминологию, то здесь, по-видимому, действует закон убывающей доходности от масштаба, согласно которому выпуск дополнительных единиц продукции стоит дороже, не дешевле. В подобных условиях рыночные механизмы приводят к тому, что небольшое становится конкурентоспособным, что мелкие производители будут работать эффективнее крупных. В итоге производством занимаются только изготовители, несущие наименьшие затраты, а страны специализируются каждая в своей отдельной отрасли.

Двести лет назад так и было. Международная торговля состояла в основном из сельскохозяйственных товаров и предметов первой необходимости. Фермеры всегда использовали вначале лучшую землю, поэтому, когда они переходили к менее плодородной почве, в действие вступал закон убывающей доходности. То же происходило при выработке самых богатых месторождений золота. Англия могла специализироваться на капусте, Ирландия — на картофеле, а Франция — на вине. Те же принципы применялись во многих традиционных отраслях обрабатывающей промышленности, таких как текстильная и обувная.

Однако сторонники классической теории торговли, такие как Дэвид Рикардо, не задумывались о Голливуде или даже возможности появления массового производства или сборочного конвейера в обрабатывающей промышленности. В случае с изготовлением большинства товаров обрабатывающей промышленности владельцы сталкиваются с высокими первоначальными издержками (инвестициями) при открытии производства и, соответственно, с экономией от масштаба. Затраты на научно-исследовательские работы (НИОКР), дизайн, тестирование нового автомобиля, самолёта или нового лекарства чрезвычайно высоки. В подобных отраслях наблюдается возрастающая доходность от масштаба. Этот закон возрастающей доходности от масштаба действует и в новых отраслях, где предельные затраты на производство дополнительных единиц товара совершенно незначительны. Пример тому — бизнес, связанный с разработкой программного обеспечения.

В основном современная международная торговля состоит из обмена между развитыми странами такими промышленными товарами, как автомобили, стиральные машины или фармацевтические препараты. Однако существует определённая степень специализации. В разных секторах лидируют различные страны, старающиеся сохранить свои позиции. Особенно это касается высокотехнологичных или передовых отраслей, в которых действует экономия от масштаба. Понятно, что подобная специализация сложилась исторически и что страны могут развивать определённые отрасли при отсутствии очевидных запасов природных ресурсов. Например, Япония производит большое количество автомобилей и стали, хотя природных ресурсов — железа и энергии — у неё мало. Великобритания же до сих пор выпускает машины только потому, что несколько первых изобретателей раннего периода развития автомобилестроения на основе двигателя внутреннего сгорания были англичанами.

При наличии возрастающей доходности от масштаба рыночные силы могут создать разные варианты мировой экономики — в зависимости от многих возможных комбинаций входных параметров, зависящих от исторических случайностей, потому что сложно вытеснить конкретную страну из её исторического сегмента рынка, где она когда-то лидировала. Кроме того, невозможно с уверенностью выделить самый эффективный из вариантов. Возрастающая доходность показывает, что всё зависит от того, какого размера достигают отрасли, традиционные для данной страны, и когда это происходит.

Традиционные выводы теории торговли можно применять и в реальном мире. Промышленно развитой стране не выгодно производить практически всё, что она сама потребляет, потому что для этого придётся распределить рабочую силу между несколькими разными отраслями. Более того, любой стране выгодно, чтобы её торговые партнёры были столь же успешны в разных отраслях промышленности, потому что тогда они будут богаты и создадут большой рынок для сбыта её продукции. Бедные и изолированные страны не могут стать хорошими торговыми партнёрами, в отличие от богатых и интегрированных. И все будут постоянно получать доходы от торговли. Возможно, потенциальные прибыли от мировой торговли вырастут именно благодаря возрастающей доходности многих отраслей.

Теоретики отметили одно препятствие, возникающее при возрастающей доходности, которая стала характерной чертой современной экономики. Это препятствие заключается в том, что в некоторых случаях торговля не должна быть взаимовыгодной. Потому что от возрастающей доходности выигрывают крупные производители, обычно расположенные в определённых странах. Могут возникнуть конфликтные сферы, в которых успех компании одной страны может нанести вред другим странам. Подобные конфликты могут возникнуть между очень схожими странами, например, странами ЕС и США. Самый яркий пример — производство самолётов, а точнее, соревнование между компаниями Boeing и Airbus.

Другой пример — киноиндустрия. Экономия от масштаба здесь несколько отличается. Она не проявляется в производстве, ведь вокруг полно малобюджетных фильмов. Затраты на съёмки фильма всё ещё сокращаются, благодаря технологическим новинкам вроде фантастического программного обеспечения iMovie компании Apple. Эффект экономии от масштаба возникает при покупке кинозвезды, маркетинге и распространении, так же как и в случае спорта и музыки. Никто не может снять кино в качестве бесплатного развлечения, но лишь немногие могут превратить свой талант в коммерческий успех.

Кроме того, я скептически отношусь к многочисленным заявлениям различных лоббирующих групп о том, что их случай особенный, и они нуждаются в защите от заграничных конкурентов. Хотя теоретическое обоснование их требований, возможно, и существует, я убеждена, что оно сильно отличается от того, чего хотелось бы профессиональным заинтересованным группам. Несмотря на то, что в теории использование экономии от масштаба позволяет достичь большей эффективности и более высококачественных результатов, выгода, полученная от конкуренции, указывает и на другой вариант. Вопрос о том, находится ли данная отрасль в конфликте с торговыми партнёрами, решается опытным путём, но его часто используют в корыстных целях богатые и влиятельные корпорации и политики. В конце 1980-х годов некоторые экономисты с энтузиазмом отнеслись к идее управления торговлей, в соответствии с которой следовало выяснять, каким отраслям необходима государственная поддержка для использования экономии от масштаба или для защиты от конкурентов, которые способны их эксплуатировать. Но когда они поняли, что подобная идея дала политикам и влиятельным корпорациям новые возможности действовать в ущерб общественным интересам, их энтузиазм поутих.

Но в случае с кино я бы не была столь категорична в отношении положения европейской киноиндустрии. Возможно, это исключение из правила, гласящего, что свободная торговля всегда хороша. Весьма вероятно, что крупные голливудские студии имеют большое преимущество перед своими европейскими конкурентами даже на европейском рынке — благодаря обширному эффекту возрастающей доходности от масштаба. Голливуд занял подобное положение, потому что США, сами по себе, являются крупнейшим англоязычным рынком в мире, в то время как европейский рынок разделён на несколько языков, хотя киноиндустрия исторически начала своё существование именно здесь. Масштабность Голливуда приведёт к тому, что он всегда будет обходить английские, французские или итальянские фильмы по кассовым сборам. Тем не менее, господство американских фильмов не всегда полезно для экономики Англии или Франции — или для их культуры.

Дело не в том, что доходы от фильмов составляют значительную долю международной торговли и ВВП. Но общественная выгода от наличия собственной киноиндустрии, возможно, перевешивает частную. Вклад в национальную культуру превышает частное удовольствие кинозрителей от просмотра кино с чахоточными звёздами или тощими шотландскими наркоманами. Другими словами, существуют внешние эффекты, связанные с культурой, — выгоды, которые невозможно получить с помощью рыночных сил.

Экономисты с трепетом упоминают в спорах о столь туманном и противоречивом вопросе, как культура. Некоторые совершенно не согласны с этим аргументом. Однако здесь я привела доводы, которые вам следует использовать, чтобы убедить других экономистов в необходимости специальной защиты европейского кино от совершенно свободной торговли. Другими словами, недостаточно просто сказать, что киноиндустрия — это часть национального культурного наследия. Защитники фильмов с субтитрами должны сделать что-то более значимое.

Ведь в странах с развитой экономикой культура, как бы её ни определяли, является одним из экономических ресурсов. Если доля ВВП, создаваемая творческими отраслями, Возрастает, то творчество и новые идеи будут очень важны.

Невозможно точно определить, где возникают эти идеи, но живую и уникальную культуру обязательно следует использовать.

Лично мне кажется, что вечерний просмотр фильма с субтитрами — это такая же сложная работа, как многочасовая работа с компьютером. Одно можно сказать с уверенностью: в Голливуде лучшие спецэффекты, но здесь не следует искать интеллектуальные темы.

Глава 13. Сети

«Программа совершила недопустимую операцию, и будет немедленно закрыта»
Это только одно из сообщений, которые довольно часто показывает мне компьютер. И то, если мне повезёт. Чаще всего он просто отключается, даже не побеспокоившись предупредить меня о том, что надо сохранить работу.

Это одно из многочисленных разочарований современной жизни. Но почему? Почему мы пассивно продолжаем использовать программное обеспечение, которое отнимает у нас столько времени и приводит к повышению кровяного давления?

Короткий ответ таков: я использую программу, потому что её используете вы и все остальные. Для компании Мiсrоsоft подлинным коммерческим успехом было то, что её программное обеспечение стало практически всеобщим стандартом операционных систем и таких прикладных программ, как электронные таблицы, слайдшоу (последовательность кадров при презентации) или текстовые редакторы. Не говоря уже о её печально известной попытке захватить рынок интернет-браузеров за счёт компании Netscape. Министерство юстиции США посчитало, что компания зашла слишком далеко.

Господство компании Мiсrоsоft — это классический результат феномена сетевых внешних эффектов, который всё чаще и чаще встречается в экономике. Сеть — это набор соединений, объединяющих людей и оборудование. Одна из таких сетей — это Интернет, который можно сравнить с сетью железных дорог или телефонной сетью. Некоторые сети менее очевидны: например, банковский автомат связывает людей и денежные средства в банках. Деньги это ещё один пример: мне бесполезно использовать раковины каури[7], если вы используете в качестве средства обмена коров.

В промышленно развитых странах доля сетевых товаров в общем объёме экономики постоянно растёт, в том числе в таких секторах, как информационные технологии коммуникации, сфера развлечений и финансы. За последние 25 лет доля этой категории товаров в ВВП стран резко увеличилась.

Сетевые товары не похожи на традиционные товары и услуги, например, на пончики или стрижку волос. Никому не нужен телефон как таковой. Ценность для потребителя представляет телефон плюс связь с другим телефоном. А лучше — с множеством телефонов. Чем больше людей подсоединено к сети, тем привлекательнее она для потребителей. Это и есть сетевой внешний эффект. Допустим, у вас есть 10 телефонов с 90 потенциальными контактами между пользователями. Добавьте ещё одного пользователя, и у вас появится ещё 20 потенциальных контактов. Если вместо 100 пользователей у вас будет 101, то добавится ещё 200 контактов.

У традиционных товаров есть свои заменители: если при имеющемся доходе я покупаю больше единиц чего-то одного, то получу меньше чего-то другого. Сетевые товары служат дополнением друг друга: телефон без другого телефона и контакта с другими пользователями бесполезен, компьютер не обходится без принтера, ziр-драйвера, подключения к Интернету и т. д. Ценность сетевых товаров тем выше, чем больше единиц товара продано. Сетевые внешние эффекты — это, по сути, экономия от масштаба со стороны спроса.

Более того, стоимость многих сетевых товаров значительно снижается по мере их продажи, потому что для них характерна также экономия от масштаба со стороны производства. Например, при разработке программного обеспечения практически все затраты связаны с начальным написанием программ и маркетингом. Выпуск дополнительных копий и их распространение обходятся очень дёшево. Поэтому, если разработчик может продать миллион копий вместо ста тысяч, то средние стоимость и цена будут гораздо ниже. То же можно сказать и о любых высокотехнологичных сетях, требующих основательных предварительных разработок и исследований.

Наличие экономии от масштаба со стороны спроса, а иногда и предложения означает, что сетевые отрасли могут быть склонны к монополии. Экономия от масштаба приводит к тому, что новым конкурентам сложно пробиться на рынок — как это происходит в нефтехимической и промышленности и самолётостроении.

Более того, как в случае с любыми внешними эффектами, наличие сетевых внешних эффектов означает, что количество товара, произведённого частным образом, не будет полностью удовлетворять общественные потребности. Если производители не могут получить выгоду от большей сети, они сократят производство. Это происходит и в условиях идеальной конкуренции, и при монополии. На самом деле при монополии может сформироваться даже меньшая сеть, потому что монополист может увеличить прибыли, сокращая поставки. Для потребителей конкуренция будет выгодна даже в таких обстоятельствах.

Всё это так, до тех пор пока монополист не найдёт другого способа компенсировать сетевые выгоды. Этого можно достичь, установив разные цены для разных клиентов. Например, если для фирм связь важнее, чем для частных лиц, то компания может установить для них повышенный тариф. При таких условиях и любой структуре отрасли сети, скорее всего, будут слишком небольшими. Во многих случаях может понадобиться сеть со всеобщим охватом. Например, телефоны особенно полезны, если вы можете связаться с абсолютно любым человеком, с которым вам надо поговорить. Как показывает рост числа вторых и третьих линий, ISDN, широкополосных линий и мобильных технологий, наш спрос на телефонную связь ничем не ограничен.

Идеал многих коммуникационных сетей — абсолютный охват. Но встречается это редко. Даже компания Microsoft, несмотря на сильную монополию и стремление к мировому господству, хочет, чтобы Windows и Office стали вездесущими, только если каждый заплатит за них в достаточной мере, а платить приходится довольно много.

От многих провайдеров основных телефонных услуг (в прошлом довольно часто бывших государственными монополиями)требуют сделать линии доступными для каждого, кто платит за это. Однако в большинстве случаев государство не помогает расширить зону покрытия сети, поэтому провайдеры обычно ограничиваются предоставлением потребителям максимально возможных выгод от пользования сетью.

Это можно сделать, усовершенствовав технические стандарты. Если задуматься о вездесущем характере технических стандартов, то станет понятно, почему так много товаров и услуг связано с сетями. Причиной споров за установление стандартов для некоторых новых продуктов являются огромные прибыли и коммерческие катастрофы, а история технологий полна случайностей. Технологический захват обеспечил получение преимуществ фирмой Мiсrоsоft вместо Apple; видеокассет VHS+ вместо Betamax (кто об этом сейчас помнит?); а также выбор в пользу: бензинового двигателя; напряжения, под которым электричество подаётся в наши дома; формы вилок электроприборов; раскладки клавиатуры QWERTY, которую мы, англоговорящие, по-прежнему используем, потому что все научились быстро на ней печатать; размера резьбы и т. д. Как видно из этих примеров, исторические случайности во многом определяют то, какие технологии и компании достигают успеха. Кроме того, чрезвычайно важным может оказаться создание на рынке критической массы нового продукта. Сочетание преимущества первопроходца и важности его подкрепления большой клиентской базой объясняет, почему многие интернет-компании были согласны так долго терять большие деньги. Это некая начальная цена, свойственная многим новым товарам, например, печенью с запахом зелёного чая или новому виду сыра или, что более важно, новым технологическим компаниям. Как выяснилось, многие интернет-компании ошибались, думая, что, тратя кучу денег, они купят потребителей и гарантированно добьются успеха. Однако по onbnds некоторых выживших (вспомним о компании Amazon) судьи совещаются до сих пор.

Тактика первопроходца, безусловно, работала и в прошлом, когда множество компаний создавали абсолютно новые технологии (в отличие просто от использования технологий, например, Интернета). Например, в 1880-е и 1890-егоды многие производители электрического оборудования предлагали бесплатное электричество, чтобы привлечь покупателей. Благодаря этому компания Westinghouse смогла сделать стандартом передачи электрического тока и оборудования переменный ток, а не постоянный. А ставшая в результате возможной безопасная передача электрического тока на большие расстояния способствовала распространению использования электричества.

Иногда, как в случае с международными телекоммуникациями, государства совместно выбирают стандарты. С целью создания континентального рынка для развития нового продукта правительства европейских стран установили GSM в качестве стандарта связи для мобильных телефонов, в то время как США выбрали другой стандарт. Часто говорят, что именно выбор единого стандарта стал основной причиной успеха европейских компаний сотовой связи, хотя немаловажную роль здесь сыграли и высокие цены на услуги стационарных телефонных линий в Европе (наследие прежних государственных монополий).

Частным компаниям, возможно, имеет смысл устанавливать совместимые стандарты. Они все выиграют от общего стандарта, если совместимость значительно увеличит объёмы рынка. Во многих случаях происходит именно так. При наличии сетевых внешних эффектов сотрудничество между компаниями скорее пойдёт на благо клиентам, чем повредит им, так как это будет способствовать созданию обширного рынка, в рамках которого компании будут конкурировать между собой на принятых условиях.

С другой стороны, если это большие компании, то им было бы выгоднее установить собственный стандарт и попытаться монополизировать рынок. Эти противодействующие силы стали особенно заметны в отрасли, связанной с разработкой программного обеспечения, с ростом движения «открытых программных средств» и разработкой операционной системы Linux, составившей конкуренцию Microsoft.

В отличие от компаний, потребителям, несомненно, выгодна полная совместимость. Ничто так не приводит в отчаяние, как невозможность открыть или отправить файл по электронной почте или считать CD-ROM, если оказывается, что он не работает с вашей операционной системой. Возможно, правительствам следует распространить действие международных технических стандартов с телекоммуникационной отрасли на компьютерную, потому что со временем эти сферы становится всё сложнее и сложнее разграничивать.

Некоторые экономисты полагают, что обязательное лицензирование программного обеспечения и других оригинальных технических знаний лучше всего помогает стимулировать конкуренцию в сетевых отраслях. Другие считают это драконовскими и совершенно необязательными мерами, так как, по их мнению, есть иные способы усилить конкуренцию в области высоких технологий, о которых уже говорилось ранее.

Без легального контроля может возникнуть несовместимость. Как показывали примеры прошлых технологических первопроходцев, каждая компания, соперничающая за установление стандарта, может получить большие прибыли. Первой, а при наличии экономии от масштаба и самой крупной, компании в определённом сетевом бизнесе нет смысла договариваться о совместимом стандарте — до тех пор, пока её собственный стандарт всех удовлетворяет. Если её технологии плохи, то преимущество перейдёт ко второму игроку отрасли, у которого появится шанс научиться на ошибках первопроходца. Но если предположить, что компания-первопроходец использует достаточно хорошие технологии, то она предпочтёт на них опираться и дальше, выдав в последствие лицензии на свой собственный стандарт любому потенциальному конкуренту.

Однако лучше, конечно, уничтожить всех конкурентов сразу. Именно поэтому сетевые отрасли часто называют естественными монополиями. По этой же причине они так раздражают государственные антимонопольные структуры.

Для примера возьмём компанию Мiсrоsоft. Её защитники говорили, что господство Мiсrоsоft не наносит вреда обществу. «В конце концов, — как они говорили, компания разработала фантастический продукт, который принёс прямую выгоду потребителям (потому что они все его использовали) и смогла создать рынок, которого не существовало до 1980 г.». Более того, цена на этот продукт со временем падала. Кроме того, по словам представителей компании, существовала реальная угроза конкуренции со стороны совершенно новых технологий, которые подрывают использование операционных систем для персональных компьютеров.

Их оппоненты говорили о том, если бы на рынке существовала конкуренция, то качество продукта было бы выше, а цена ниже. Но поведение Мiсrosоft не позволяло ей сформироваться. Тот факт, что потребители могли купить хорошее программное обеспечение, не значит, что при другой структуре рынка они не купили бы лучшее программное обеспечение за меньшие деньги.

И компания Microsoft, и Министерство юстиции США приводили весомые доводы. Проблема конкуренции в сетевых отраслях действительно сложна. Потребители на самом деле выигрывают от общего стандарта, установленного правительством или господствующей компанией, так как он способствует увеличению размеров и повышению ценности сети для потребителей и предохраняет их от выбора неудачного в техническом и маркетинговом отношении стандарта.

Но общие стандарты не возникнут на рынке с идеальной конкуренцией. Это может произойти только в том случае, если ни одна из компаний не будет считать, что превосходит других по оперативности, качеству продукции или первоначальной доле на рынке. На практике это происходит довольно редко.

В связи с этим, возникновение господствующей компании с собственным стандартом принесёт потребителям значительную выгоду. Хорошим примером здесь также может служить электричество. В 1896 г. компании Westinghouse и GE заключили договор о совместном использовании патента на пятьдесят лет, создав монополию двух конкурирующих компаний в отрасли электрооборудования. Но поскольку с целью создания рынка своего оборудования они предоставили по низким ценам электричество, и в результате произошёл значительный скачок в развитии системы передачи электрического тока, то вряд ли можно сказать, что монополия этих двух компаний нарушила государственные и общественные интересы.

Но даже в этом случае, как мы уже видели, сеть, созданная монополией (или небольшой олигополией), будет иметь меньшие размеры, чем хотелось бы, так как компания-монополист будет ограничивать продажи, поднимая цены для того, чтобы увеличить свою прибыль. В таком случае обществу будет полезно, если государственные органы, контролирующие конкуренцию, потребуют от монополиста выдать конкурентам лицензии на свою технологию (на условиях непрепятствования а вычислить возможные тарифы здесь будет довольно сложно). Это будет способствовать увеличению размера сети. Потребители могут выиграть и от дробления монополии (именно таким было одно из решений по делу Мiсrоsоft), а могут и пострадать. Это зависит от того, какие части сети принадлежали каким компаниям. Например, в случае с городской телефонной сетью, отделение междугородних звонков nr местных и появление конкуренции среди междугородних операторов, конечно, принесло пользу потребителям. Последний важный метр соединительного кабеля к домам и компаниям — это естественное узкое место, потому что стоимость всех этих проводов такая высокая, что они не могут быть продублированы потенциальным конкурентом. Именно этим можно объяснить столь высокий уровень регулирования местных телефонных сетей. С другой стороны, создать конкуренцию среди междугородних операторов связи оказалось довольно просто, хотя уровень тарифов за соединения с местными сетями остаётся спорным моментом, который все трактуют по-разному.

Конечно, оказалось, что господство местных телефонных компаний тоже уязвимо. В настоящее время беспроводные технологии конкурируют с проводными. В Европе и во многих развивающихся странах, где проводные телефонные сети плохо развиты и неэффективны, мобильные технологии составляют им реальную конкуренцию. Темпы технического прогресса также могут ослабить влияние доминирующих компаний на рынке. Некоторые экономисты считают, что именно это обеспечит эффективную конкуренцию в сетевых отраслях, всплеск «созидательного разрушения» во времена стремительного технического прогресса. Как известно, появление Интернета практически застигло Билла Гейтса врасплох, но настоящей технологической проблемой для компании монополиста в секторе операционных систем для персонального компьютера стал спад в использовании этих вездесущих персональных компьютеров.

Подобные технологические скачки ещё могут произойти. Некоторые технические эксперты сравнивают персональные компьютеры и лэптопы[8] с появившимися начале 20 века универсальными электрическими моторами, которые покупали для домашних хозяйств. Домохозяйка того времени обычно использовала этот мотор для всей бытовой техники. Но, в конце концов, каждый электроприбор стали выпускать с собственным внутренним мотором, и потребители просто забыли о том, как работать с электромоторами. Аналогичная ситуация, возможно, сложится с карманными цифровыми секретарями/ мобильными телефонами/ устройствами для электронной почты, ТВ/DVD/СD-RОМ-плейерами и «умной» бытовой техникой. Компьютерные мощности будут распределены между устройствами связи, средствами развлечения и бытовыми приборами, или, другими словами, будут использоваться для специальных целей, что сделает многофункциональный персональный компьютер ненужным.

К сожалению, организации, регулирующие конкуренцию, не могут рассчитывать на то, что технический прогресс делает работу за них, хотя то, сколько времени компания занимала господствующее положение в отрасли, может подсказать, будет ли она злоупотреблять своей монополией или нет. Компания Веll (в прошлом — АТ&Т) господствовала в американской телефонной сети более полувека. Вначале она была оператором междугородней связи с лучшими технологическими возможностями в стране, но вскоре столкнулась с жёсткой конкуренцией на рынке местной связи. В соответствии с выбранной ею тактикой, она отказывалась подключаться к местным конкурентам, вытесняла их с рынка, предлагая своим клиентам лучшее обслуживание, если те будут пользоваться услугами и местного представительства компании Веll, и её междугородней связью. В случае с телефонной связью именно проведённое государством дробление монополий в США и других странах проложило дорогу развитию мобильной телефонии, а не наоборот. Когда правительство обеспечивало прибыльность монополии стационарных сетей, у компаний не было сильных стимулов изобретать мобильные телефоны, хотя все технологические элементы тогда уже существовали. Конкуренция в любой отрасли — это акт политической воли и коммерческого и технического давления, поскольку правительства обеспечивают ровную работу рынка. Это тем более справедливо в случае сетевых отраслей, склонных к естественным монополиям и к эффектам технологического захвата, обеспечивающего получение преимуществ фирмами-первопроходцами.

Более того, сетевые отрасли становятся всё более и более важными. Отчасти это зависит от характера последнего этапа технического прогресса. В основном он затронул компьютерную и коммуникационную отрасли, которые по своей природе подвержены сетевым внешним эффектам. Существует множество примеров формирования сети, среди них — постоянный обмен сообщениями между членами АOL[9] или еВау, завоевавший популярность у продавцов с ростом количества привлечённых покупателей, и наоборот.

Но кроме этого, став богаче, мы тратим всё большую часть своих доходов на сетевые товары — от финансовых услуг до кабельного телевидения; от программного обеспечения до путешествий. Эта тенденция сохранится по мере развития международных связей. Например, чем больше людей будут путешествовать из страны в страну по службе, тем больше вероятность того, что образование также будет подвержено сетевым внешним эффектам как обмен идеями. Я думаю, что сетевые внешние эффекты могут затронуть и денежные валюты, т. е. может возникнуть естественная монополия мировых денег. Остаётся только надеяться, что Билл Гейтс не захочет ввести Мiсrоsоft и на этот рынок.

Глава 14. Интернет

Экономика «дот-бомб»
Казалось бы, так называемый «мыльный пузырь» интернет-компаний (дот-комов) лопнул довольно давно. Пару лет фондовый рынок был охвачен одним из тех видов лихорадочного возбуждения, которые наблюдались на пороге нового тысячелетия. Эта «интернет-лихорадка», продолжавшаяся до марта 2001 г., была связана с резким подъёмом акций компаний, работающих в области высоких технологий. Силиконовая долина кипела. Количество первоначальных публичных предложений акций (IPO) выросло с 262 в 1998 г. до 500 в 1999 г. и 2000 г. Многие компании были способны печатать собственные деньги в виде акций, которые они могли использовать для захвата других компаний. В разгар эпохи «мыльных пузырей» в Америке каждые 10 минут появлялся новый миллионер. К сожалению, многие из них не перевели своё бумажное богатство в более стабильные формы. Потому что любой подъём заканчивается спадом. А в 2001 г. индекс NASDAQ упал на две трети. Поток IPO иссяк. Сказка дот-комов закончилась.

Однако любому опытному человеку, пережившему несколько взлётов и падений экономики, совершенно очевидно, что откат настолько же преувеличен, как и первоначальный энтузиазм. В этом и состоит сущность фондовых рынков: они склонны преувеличивать изменения реальных экономических тенденций. Для того чтобы объяснить некоторые резкие взлёты и падения курсов акций, даже не надо обращаться к иррациональному поведению инвесторов. Основной механизм дисконтирования ожидаемого роста прибыли в далёком будущем, с учётом того, что мы больше ценим текущие доходы, чем те доходы, которые мы можем получить через 10 лет, означает, что небольшие изменения в ожиданиях на будущее приводят к большим изменениям в текущих оценках. Кроме того, наблюдается эффект совершенно противоречащей здравому смыслу истерии, когда всех нас заражает энтузиазм в отношении новой идеи, а на смену ему приходит глубокое разочарование, когда оказывается, что эта идея, в конце концов, не так уж и хороша.

Таким образом, лопнувший мыльный пузырь фондового рынка не предрекает неудачи для всех обладателей бизнес-плана, связанного с интернет-компаниями. Экономисты всё ещё с энтузиазмом относятся к Интернету. Они надеются, что Интернет будет способствовать улучшению работы рынков, потому что с его помощью люди смогут быстрее и дешевле находить информацию по таким вопросам, как цены на продукцию и имеющиеся вакансии. Более того, накопилось достаточное количество свидетельств резкого повышения эффективности американской экономики с середины 1990-х годов, которое убеждает многих экономистов в том, что новые технологии действительно способны ускорить рост экономики. Другими словами, они закладывают основы будущего процветания.

Тем не менее, опыт краха дот-комов означает, что для коммерческого успеха необходим другой бизнес-план. Предприниматели больше не могут рассчитывать на то, что венчурные капиталисты будут финансировать компанию, которая будет несколько лет подряд нести огромные убытки, поскольку эти венчурные капиталисты больше не могут рассчитывать на то, что они быстро получат назад свои деньги, благодаря IPO.

Каким бы странным это теперь ни казалось, но раньше считалось, что ключом к успеху амбициозных дот-комов была потеря огромных средств. Объяснялось это тем, что создание обширной клиентской базы и удержание этих клиентов позволят компании пользоваться преимуществами положения первопроходца. Если вы смогли завоевать покупателей, и они сохранили приверженность вашему бренду, то было практически безразлично, что вы продаёте. Эта стратегия сработала в случае с компанией Amazon, которая год за годом работала в убыток себе для того, чтобы продолжить переход компании от простой продажи книг и стать одним из самых известных Интернет-брендов. Многие предприниматели думали, что они смогут повторить её подвиг.

В результате, инвесторы устали от компаний, которые постоянно теряли деньги, особенно от тех, кто больше всего «преуспел» в этом. И это оказалось неизбежным. В конце концов, насколько велика может быть экономическая выгода от положения первопроходца на интернет-рынке узоров для вязания? Однако всё это не означает, что стратегия «несения больших убытков» была совершенно бессмысленной. Интернет действительно обладает некоторыми специфическими особенностями, которые влияют на экономические основы бизнеса в режиме «онлайн».

Одна из подобных особенностей бизнеса в режиме «онлайн» состоит в том, что в Интернете и в информационном бизнесе в целом постоянные издержки высокие, а предельные издержки (или стоимость изготовления одной дополнительной единицы продукции) — низкие. Дорогостоящим является изготовление первого экземпляра продукции, будь то программное обеспечение, игры в режиме «онлайн» или информационные товары более широкого свойства, такие как лекарства, требующие проведения серьёзных научных исследований, или самолёты, для которых необходим большой объём конструкторских работ. Именно поэтому здесь издержки первичны и требуют больших вложений квалифицированного труда. Однако изготовление последующих единиц продукции обходится очень дёшево или вообще ничего не стоит, как в случае с новыми копиями программ или интернет-книг. Их можно скопировать с помощью компьютеров и других устройств. И это стоит дёшево. Другими словами, с точки зрения предложения для информационного бизнеса характерно увеличение прибыли за счёт экономии на масштабе.

Очевидно, что Интернет — это ещё и сеть, а особенность сетей состоит в том, что в них действует экономия от масштаба со стороны спроса, принадлежащая к внешним сетевым эффектам, о которых мы говорили в предыдущей главе. Многие интернет-компании могут с успехом воспользоваться вариантами тактики, применявшимися в старых сетевых отраслях, таких как телекоммуникационная, и установить технические стандарты, которые станут нормой и помогут, тем самым, удержать клиентов.

Мы уже можем сделать много стратегических выводов для руководителей интернет-компаний. Во-первых, преимущество может быть настоящим, а не разрекламированным, но оно зависит от возможностей установить такие технические стандарты, которые сделают переход клиентов к конкурентам слишком дорогостоящим. Таким образом, компании, разрабатывающие программное обеспечение, и операторы мобильной связи могут разумно тратить деньги, чтобы стать лучшими и крупнейшими (вспомните, как серьёзно относилась компания Мiсrоsоft к вытеснению компании Netscape с её позиции первопроходца в сфере разработки браузеров[10]!). Но совершенно не обязательно, что подобная стратегия принесёт успех продавцу, работающему в режиме «онлайн», потому что покупатели могут легко перейти из одного «магазина» в другой.

Однако высокие расходы на маркетинг и приобретение клиентов имеют и другие возможные объяснения. Структура информационных отраслей такова, что, работая в больших масштабах, они получают сразу несколько преимуществ. Эти преимущества связаны с важностью таких понятий, как бренд и репутация.

При имеющейся структуре затрат информационных компаний ценовая политика должна во многом отличаться от политики компаний, на которые опирается «старая» экономика. Высокие первоначальные затраты — это необратимые затраты (затраты прошлого периода), т. е. те расходы, которые не обязательно будут возмещены. (Для того чтобы понять причины этого явления, вспомните железнодорожный тоннель под Ла-Маншем, связывающий Великобританию и Францию.) Потребителям безразлично, сколько средств ушло на строительство, и как быстро акционеры вернут свои инвестированные средства. Им важно лишь то, на сколько билет на поезд дороже билета на паром.) Точно так же низкая удельная стоимость[11] продукции (или её воспроизведения) означает, что на производственные мощности или потенциальные продажи не накладываются никакие естественные ограничения.

В идеале компании Мiсrоsоft хотелось бы продать копию своего программного обеспечения (Мiсrоsоft Office) каждому человеку на свете. Но возникает вопрос, какую установить цену? Традиционное правило большого пальца (стоимость плюс Х%, где изменения Х определяются характером отрасли) невозможно эффективно использовать, если стоимость очень низкая. Цены надо устанавливать в зависимости от того, насколько покупатель ценит товар. В качестве критерия здесь следует использовать представление о том, что принесёт рынок. В идеале, каждый покупатель должен платить за товар или услугу столько, сколько, по его представлению, они стоят, но на практике ценовая дискриминация носит более приблизительный характер.

Среди существующих вариантов ценовой дискриминации[12] есть следующие: предоставление разных версий компаниям и частным пользователям; назначение разных цен на печатные и электронные версии отчётов; на программное обеспечение на СО и в режиме «онлайн»; рассылка регулярным покупателям одного вида продукции купонов, дающих право на скидки на другую продукцию; продажа одной и той же информации с разными промежутками времени — например, доступ к курсам акций может быть мгновенным или с пятиминутной задержкой; изготовление товара на заказ, как это происходит с обувью компании Nike и компьютерами компании Dеll; и т. д. Компания, торгующая через Интернет, без проблем составит подробную базу данных, которая поможет определить целевую аудиторию покупателей.

К сожалению, ситуация с многими информационными товарами осложняется ещё и тем, что люди зачастую не знают их ценность для себя, до тех пор, пока не купят их. Это «товары опыта». Надо прочитать большую часть книги или газеты, просмотреть большую часть кино или запустить программу, прежде чем понять, нравится вам это или нет. Поэтому издатели информации часто предлагают образцы — демонстрационные версии, первые главы, пару бесплатных статей, выдержки из документа. Но поскольку в первые годы существования Интернета доступ к большей части информации был свободный, то до сих пор остались потребность в свободном доступе и стойкое нежелание платить за него. Так, например, среди издателей газет и журналов только самым сильным брендам, таким как Тhe Wall Street Journal или Тhe Economist, удалось установить существенную плату за подписку на получение издания в режиме «онлайн». Многие издания открывают свободный доступ только для отдельных статей. Даже такому популярному автору, как Стивен Кинг, не удалось получить плату от 75 % читателей, скачавших себе первые главы его интернет-книги, поэтому он прекратил свой эксперимент по электронному изданию.

Тот факт, что большинство информационных товаров — это «товары опыта», является, тем не менее, ещё одним поводом для усиления бренда. А это обычно связано с большими вложениями в рекламу и маркетинг. Покупатели с большей готовностью пойдут на риск и потратят деньги на опыт, если они знают, что у компании, предлагающей его, хорошая репутация или, другими словами, хороший имидж бренда. Если многие покупатели разочаровались, то это означает, что репутация погублена.

Большая роль репутации отчасти объясняет, почему не оправдываются прогнозы относительно того, что Интернет устранит таких посредников, как агенты по недвижимости или страховые маклеры. Покупателям нужна поддержка на случай, если сделка не удастся, уверенность в том, что кто-то следит за соблюдением их интересов и готов выслушать их жалобы. Более того, покупатели могут просто утонуть в море имеющейся информации. Специальные программы (bots[13]), исследующие рынок и сравнивающие цены, далеки от совершенства, так как соревнуются с розничными торговцами, которые не хотят облегчить процесс сравнения цен. Иногда проще обратиться к маклеру или посреднику.

Избыток информации означает, что компании должны привлекать и удерживать внимание потребителей. Герберт Саймон, лауреат Нобелевской премии по экономике, давно сформулировал эту проблему следующим образом: «Обилие информации создаёт недостаток внимания» Вот почему самые посещаемые веб-сайты — это поисковые системы, которые плавают в океанах Интернета и вылавливают нужные нам крупицы информации.

По оценкам Школы информационных систем и систем менеджмента университета в Беркли (Калифорния) за один только 1999 год объём предоставленной информации составил 1–2 экзабайта (1 экзабайт равен 1024 петабайт, а 5 экзабайт хватит, чтобы записать сказанные за всю историю человеческого рода слова). Это эквивалентно 250 мегабайт на каждого человека, живущего на Земле (т. е. 250 коротких рассказов, 125 фотографий или 12,5 полностью записанных дискет на человека). В эти данные не включена информация, предоставленная в тот год в цифровом формате, но сохранявшаяся постоянно, такая, например, как электронная почта. В отчёте говорилось, что в тот год было написано 610 млрд. сообщений, для хранения которых понадобилось бы примерно 11285 терабайт, что в тысячу раз превысило бы собрания книг Библиотеки Конгресса США. Но люди всё равно потребляют то же количество информации, что и прежде, так как существуют ограничения связанные со временем и физиологией. Интернет не изменил ни производство, ни потребление информации, но он радикально изменил её передачу и способ доступа.

Кроме того, благодаря Интернету компании получили возможность обеспечивать индивидуальный подход (customize) при взаимодействии со своими перегруженными информацией клиентами. Они могут создать подробную клиентскую базу данных и на её основе направлять ориентированные на конкретного потребителя рекламу и специальные предложения. Хотя, это — просто теория. Похоже, никто не говорил об этом онлайновым распространителям порнографии, которые до сих пор предпочитают рассылать свою рекламу случайным адресатам, если это можно так описать. Или я действительно одна из тех избранных, кому постоянно приходят письма от сети BESTMEGA WEB с предложениями поучаствовать в сенсационном эксперименте MEGA (PLUG INTO А MEGA SENSATIONAL EXPERIENCE). Короче говоря, понятно, почему многие дот-комы и их инвесторы считали разумным тратить так много средств на первоначальную разработку продукции, маркетинг и репутацию. Но где же многие из них оступились?

Иногда они забывали, что расходы могут быть оправданы только быстрым ростом клиентской базы, а, следовательно, и доходов. Ведь на рынке может быть только один первопроходец; медленно растущему второму номеру не следует безрассудно тратить деньги на маркетинговые трюки. Многие совершенно безграмотно использовали такие методы, как выбор целевой аудитории (таргетирование), индивидуальный подход и ценовая дискриминация. Даже среди высокотехнологических компаний немногие знали, как обращаться с имевшимися базами данных и технологиями слежения. Несмотря на все усилия своего менеджмента, они не смогли привлечь пользователей.

Кроме того, многие интернет-компании так и не поняли, что поскольку Интернет — это средство ведения бизнеса, этот бизнес должен быть жизнеспособным. Это канал распространения, который открыл новые возможности для компаний в некоторых сферах бизнеса, однако во многих существующих отраслях он привёл к изменению структуры затрат и доступа к рынку.

Самыми успешными видами интернет-бизнеса стали игры, порнография, программное обеспечение, аукционы и банковские операции. Это практически «невесомая» деятельность — от неё не требуется реальной продукции. В каждом из перечисленных случаев Интернет, уменьшив количество барьеров для вступления на рынок, позволил новым участникам прорваться на рынок, как это произошло в жёстко контролируемой банковской отрасли, несмотря на присутствие там других крупных компаний, например страховых. Кроме того, Интернет способствовал увеличению потенциального рынка, расширив его географию. Таким образом, в этих отраслях возникли замечательные возможности для компаний, как если бы в них произошли серьёзные изменения.

Для других отраслей, таких как издательская деятельность и розничная торговля, которые во многом зависят от каналов распространения, формировавшихся особым образом на протяжении долгого времени, появление Интернета вызвало больше проблем. Новые способы распространения могут просто уничтожить существующие. В Великобритании самого большого успеха в Интернете добилась компания Tesco крупнейший супермаркет. Её службы интернет-заказов и доставки на дом расширились в основном за счёт сетей других супермаркетов, но и благодаря тому, что их услугами воспользовались и постоянные покупатели. На самом деле, многие продавцы пришли к выводу, что Интернет — это лишь ещё один вид контакта с клиентами, который они теперь должны обеспечивать наряду с физическим присутствием, телефонными звонками и заказами по почте. Он совершенно не увеличил спрос на их продукцию. Для многих потребителей покупки в Интернете — это просто другой способ приобретать товары. Это не значит, что они купят больше.

Газеты столкнулись с той же проблемой: они могут увеличить количество читателей в режиме «онлайн» только за счёт сокращения продажи печатных газет, а поскольку интернет-издания бесплатные, а реальные газеты — нет, возникают большие сложности. По сути, их рынок продолжает сокращаться в результате конкуренции со стороны специализированных журналов, телевидения и других видов развлечений.

И, наконец, давайте признаем тот факт, что некоторые интернет-компании были просто глупыми идеями, которые могли появиться только на волне истерии, подобной буму новой экономики на стыке веков. Или, наоборот, это были слишком честные идеи торговли, реализованные нечестным способом — с выплатой высоких зарплат, огромными офисами, притягательной рекламой, поскольку венчурные капиталисты просто бросали деньги на ветер. Ведь Интернет не отменил главное условие жизнеспособности бизнеса: он должен обеспечивать здоровый рост доходов. Он ни в коей мере не изменил правила экономики.

Однако некоторые интернет-компании вызвали неподдельный интерес у экономистов. Эти компании строились по бизнес-модели, которая не могла бы существовать без подобной технологии. Одна из них — компания еВау, проводящая интернет-аукционы, которые объединяют продавцов и покупателей определённых товаров на основе согласованного набора правил. Без Интернета это было бы не возможно реализовать. Другим примером может служить компания Priceline, лозунг которой: «Назовите свою собственную цену». Она предлагает своим клиентам назвать цену, которую они готовы заплатить за товар, — как правило, это авиабилет — и пытается найти подходящее предложение, например авиалинии со свободными местами на определённый маршрут. Опять же в компании установлены строгие правила, и она, как и компания еВау, использует оплату по кредитным картам. Эти две компании, одна из которых добилась большого успеха, а другая развивается довольно медленно, используют технологии, без которых их работа была бы невыполнима. Компания Priceline достигает идеальной ценовой дискриминации за счёт того, что просит своих клиентов предложить свою стоимость некоего товара (авиаперелета). Хотя авиалинии продают таким образом лишь небольшую часть своих билетов, это говорит о том, что самолёты полны людей, которые заплатили цену, варьирующую от целого состояния, уплаченного знаменитостью или руководителем высшего звена за билет в салоне первого класса, до небольшой суммы, заплаченной кем-то, кто хотел в последнюю минуту улететь на выходные. И чаще всего такие самолёты полны, в них нет пустых мест, которые могли бы и должны были бы принести доход.

Применяя методику дифференцированного ценообразования и согласование интересов покупателей с интересами продавцов, такие компании, как еВау, пошли ещё дальше, благодаря тому, что теперь кто угодно может продавать на условиях аукциона всё, что угодно. Покупатели приобретают товар именно по той цене, какую они бы за него отдали. Продавцы находят покупателей на товар, который они бы не могли продать на ограниченном местном рынке.

В некоторых операциях в режиме «онлайн» между компаниями В2В[14] также используются возможности Интернета для согласования интересов разрозненных покупателей и продавцов. Хотя с нашей точки зрения это не так уж и важно, экономисты подсчитали, что компании смогут сэкономить довольно много денег за счёт использования операций между компаниями В2В. Сайты по трудоустройству также пользуются этой удивительной возможностью совместить спрос и предложение. Благодаря их услугам, людям легче найти работу, независимо от того, где она рас полагается, а работодателям легче найти сотрудников с нужной квалификацией.

Прелесть подобных компаний для экономистов заключается именно в том, что они выполняют обещание сделать работу рынков более эффективной за счёт устранения таких препятствий, как нехватка информации о ценах, о наличии товара, или местонахождении потенциальных продавцов и покупателей и за счёт сокращения затрат на поиски и проведение трансакций. Удастся ли им и их конкурентам расшириться настолько, что на них будет приходиться большая часть наших расходов, — это другой вопрос.

Глава 15. Отраслевые изменения

«Созидательное разрушение»
В хаотичной железнодорожной отрасли Великобритании железнодорожные компании облагаются серьёзными штрафами за каждую минуту опоздания. Штрафы взимают регулирующие органы отрасли, но компании, руководящие эксплуатацией поездов, и компания Railtrack, которая следит за состоянием железнодорожных путей и сигнальной системы, должны распределять ответственность, чтобы решить, кто будет платить. К началу 2001 г. после нескольких ужасных аварий многие поезда ходили с очень большим опозданием. Результат был вполне предсказуем. Появилась совершенно новая должность: «специалист по опозданиям». В середине 2001 г. в компании Railtrack в департаменте опозданий работали уже 180 человек, а в эксплуатационных и инженерных компаниях — в общей сложности около 120 человек. Количество опозданий всё росло. И это лишь один пример того, как экономика может создать рабочие места, когда в этом возникает необходимость.

Существует множество других примеров. Так, в 1980-е годы я работала экономистом в Казначействе, и мне дали задание написать краткое и ясное объяснение термина «производные финансовые инструменты (деривативы)», настолько краткое и ясное, чтобы его смогли понять министры. Рынок деривативов в то время был небольшим, но финансовые рынки Лондона скоро подлежали дерегулированию (снятие разного рода ограничений, в т. ч. контроля за ценами, — Прим. ред.), и деривативы казались очевидным сектором будущего роста, как это уже произошло на рынках Нью-Йорка. Но в Великобритании торговлей деривативами занимались лишь несколько человек. За 10 лет их число возросло до многих тысяч. Однако сейчас эта торговля автоматизируется, поэтому их количество в течение ближайших десяти лет может снова сократиться до нескольких сотен.

По сути, столь широкомасштабное создание и уничтожение рабочих мест является главной чертой капиталистической экономики. В США каждый год один из двенадцати американцев меняет работу, а показатели текучести рабочей силы такие же, как и в Европе. Великобритания единственная европейская страна, в которой показатели текучести рабочей силы несколько ниже, хотя даже здесь 2 млн. человек из 25 миллионной рабочей силы ежегодно меняют место работы. В отдельных странах в некоторые годы текучесть составляла одну пятую от числа всех рабочих мест.

Если об этом подумать, всё выглядит абсолютно логично. Структура всех современных экономик со временем сильно изменилась. Конечно, в 2002 г. уже не нужны были операторы телеграфа, шарманщики на улицах или программисты на языке Fortran. Нам нужны эффективные телефонные центры, Бритни Спирс и веб-дизайнеры.

В последнее время основным изменением, происходящим во всех странах, является сокращение доли обрабатывающей промышленности в экономике и увеличение доли услуг. (Если провести аналогии с прошлым, то подобное наблюдалось при переходе от сельского хозяйства к обрабатывающей промышленности, ставшем первым результатом воздействия Промышленной революции на рынок труда. В беднейших странахчленах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) численность работников, занятых в сельском хозяйстве, до сих пор довольно велика — 25 % от населения всей Турции, в сравнении, на пример с Великобританией (1,2 %), США (1,9 %), Францией (2,6 %).

Расширение сектора услуг оказалось долгосрочной устойчивой тенденцией. В США Доля ВВП и общая численность работников, занятых в обрабатывающей промышленности, достигли максимального значения к середине 1960-х годов, а в таких промышленно развитых странах, как Япония и Германия, это произошло к началу 1970-х годов. В настоящее время в богатых странах-членах ОЭСР доля трудоспособного населения, занятого в промышленности, варьируется в диапазоне 14–24 %, причём на первом месте остаётся Япония.

В соответствии с замечательной базой данных, составляемой Бюро трудовой статистики Министерства труда США и доступной в Интернете, общая занятость в этой стране увеличилась с 47 230 000 в начале 1951 г. до 132 167000 человек в 2001 г. В начале второй половины 20 в. численность работников в обрабатывающей промышленности составляла 34,5 % от общей численности, а в конце 20 в. — 13,8 %. (Абсолютное число людей, работающих в американских обрабатывающих отраслях, немного увеличилось — с 16,3 до 18,2 млн. человек, в то время как во многих других странах обрабатывающая промышленность столкнулась как с относительным, так и с абсолютным спадом.) А в, сфере услуг наблюдалось соответствующее увеличение доли работников: с 14,6 до 17,6 % — в розничной торговле; с 4,1 до 5,8 % — в секторе финансов, страхования и недвижимости; и скачок с 11,6 до 31 %в других секторах, среди которых здравоохранение, воспитание детей, образование, кино, компьютерные услуги. В 2001 г. одно только здравоохранение давало работу более чем 50 % от численности людей, занятых в отраслях обрабатывающей промышленности. А в настоящее время больше людей работают на правительство — 20,5 млн. человек (или 15,5 %), по данным на январь 2001 г. Для сравнения: в январе 1951 г. на правительство работали 6,2 млн. человек (или 13,2 %).

Структурные изменения произошли даже внутри самой обрабатывающей промышленности, однако они были не такими значительными, по сравнению с тем, что ожидалось. Не удивительно, что значительный рост произошёл в таких отраслях, как компьютеры и электроника. В индустрии компьютеров и офисного оборудования в 1951 г. не работал практически никто (1 % от численности работников обрабатывающей промышленности). Полвека спустя их общее количество составило 363 тыс. человек, или 2 % от всех работников производственных отраслей США. Объём рабочей силы, занятой в секторе электроники, также увеличился — со 170 до 697 тыс. человек, или с 1 до 3,8 % от численности работников обрабатывающей промышленности. Однако некоторые традиционные отрасли по-прежнему важны для американской обрабатывающей промышленности, хотя в экономике страны они занимают всё меньше места. Например, в 1951 г. 5,5 % всех рабочих мест в промышленности (893 тыс. человек) приходились на автомобильную индустрию. В 2001 г. эта доля составляла 5,1 % (942 тыс. рабочих мест). После резкого спада в середине 1980-х годов американская автомобильная промышленность снова расширилась. Текстильная промышленность, производство одежды, а также других текстильных товаров в 1951 г. обеспечивали работой 15,5 % рабочих обрабатывающей промышленности, а в 2001 г. — лишь 6,2 %. Это резкий спад, но всё же в этой отрасли работает больше людей, чем на производстве автомобилей и вдвое больше, чем в электронной промышленности.

Если посмотреть на эти цифры другими глазами, то получится, что в 1951 г. на производстве трудился один из трёх американских рабочих, по сравнению с одним из восьми в настоящее время. В США, как и во многих странах с развитой экономикой, у вас больше шансов найти работу в розничнойторговле.

О чём говорят все эти факты? Они должны помочь нам сделать предположения о будущем исчезновении рабочих мест. Во-первых, чистый коэффициент исчезновения и создания рабочих мест совершенно мизерный по сравнению с общей текучестью кадров. В типичный год в среднестатистической стране чистый коэффициент увеличения и уменьшения количества рабочих мест составляет примерно одну пятидесятую от общей численности рабочей силы, т. е. примерно 2,6 млн. человек в США. Но в такой же типичный год примерно 1/11 или 1/12 от численности рабочей силы (или 11–12 млн. человек) в США меняют место работы.

Конечно, типичный год — это абстракция. Такие средние показатели сглаживают подъёмы и спады бизнес-цикла. Большая часть людей теряет работу в годы экономического спада (рецессии). Например, в течение года после ноября 2001 г. занятость в США сократилась на 1,5 млн. человек по причине общего спада, вызванного атакой террористов. Часто люди теряют работу большими группами, когда компания закрывает целый завод или центр обработки звонков или решает сократить количество своих сотрудников на 10 %. С другой стороны, появление новых рабочих мест происходит более равномерно, но большая их часть возникает в годы экономического подъёма. В период с1991 г. по начало 2001 г. в США было создано 25 млн. рабочих мест.

Это человеческое лицо капиталистического «созидательного разрушения». Название этому явлению придумал Йозеф Шумпетер. Одни компании и рабочие места исчезают, другие — и со временем их становится всё больше и больше — создаются. В США численность рабочей силы выросла с 30 млн. человек в 1939 г. до 47,2 млн. в 1951 г. и 132 млн. человек в 2001 г. За полвека она выросла практически втрое, хотя предсказывали, что рабочие места будут уничтожены технологиями, международной торговлей, правительством и бог знает, чем ещё. Подобные тревожные слухи распространялись в промышленно развитом мире на протяжении всех двухсот лет экономического роста. Иногда дела шли совсем плохо: Великая депрессия 1930-х годов в США (в Европе в 1920-е годы было ещё хуже), Гражданская война в Америке, ещё две войны, не говоря уже об экономической катастрофе коммунизма. Кроме того, проблемы с трудоустройством всегда испытывают некоторые уязвимые группы населения, например, негры в городах Центральной Америки или молодые люди во Франции. Это отражает социальные и институциональные преграды к получению работы. Однако все эти уязвимые места не отменяют идею о том, что мрачные пророчества о скором конце работы когда-нибудь сбудутся.

Конечно, сама по себе работа уже отличается от того, что подразумевали под этим словом мои родители. Они оба начали работать на хлопкопрядильных фабриках в Англии (они ушли оттуда во время Второй мировой войны). Рабочий день был длинный, часто ненормированный, работа была тяжёлая и однообразная, страшные условия (жара и шум). Моя мама работала клерком в отделе социального страхования, а отец следил за измерительными приборами в энергетической компании — и оба они работали лучше, чем их родители. Их дети работают ещё лучше. Все мы сидим за столом и печатаем на компьютерах в тихих кабинетах с кондиционерами, получая скромный буржуазный доход. Если бы мы не поступили в университеты и не стали специалистами, мы пошли бы работать клерками или продавцами. Или получили бы квалификацию водопроводчиков или парикмахеров и открыли бы своё дело. Конечно, ещё остались очень неприятные места работы, но сейчас их действительно немного. В наше время наблюдается тенденция улучшения условий работы от поколения к поколению. Должна признаться, что когда слышу, что ещё одна текстильная фабрика закрывается, не выдержав иностранной конкуренции, или потому что инвестиции в новое оборудование привели к увольнению половины сотрудников, мне в какой-то степени становится приятно. Однообразную, скучную, неудобную работу, конечно же, должны делать машины.

Если экономика со временем приводит к повышению уровня жизни и одновременно делает способы зарабатывания денег всё более приятными по сравнению с прошлым, ТО ЭТО здорово.

Это общий взгляд. На практике, всё выглядит менее приятно. Бизнес-циклы не состоят из плавных и регулярных периодов роста и его ограничений, как следует из их названия. Период роста обычно бывает довольно длительным и стабильным, а рецессия — коротким и сильным шоком. Многие люди в одно и то же время теряют p`anrs и, конечно, начинают искать другую. Часто людям — если им удаётся найти место — приходится браться за работу с меньшей зарплатой или на менее выгодных условиях. Поскольку под сокращение, как правило, попадают сотрудники из определённого географического региона, то последствия могут оказаться гораздо тяжелее, чем это кажется при оценке общенациональных показателей. Более того, обычно люди развивают навыки, необходимые именно для конкретного вида работы, и эти навыки непросто изменить. Вы не можете один день ткать, а другой делать причёски. Даже если вы готовы переехать по работе в другую часть страны, может оказаться, что все компании данной отрасли одновременно находятся в затруднительном положении.

Дело в том, что люди, теряющие работу, и люди, находящие работу (которая со временем становится лучше), это часто разные люди. Поэтому общая тенденция не слишком нравится тем, кто понимает, что они не соответствуют требованиям современной экономики. Когда структура экономики меняется так быстро, как это происходило в последнее десятилетие, многие служащие могут чувствовать себя незащищёнными без какой-либо видимой на то причины.

Из этой ситуации можно извлечь политический урок. В отличие от всевозможных дискуссий, которые вы можете услышать, здесь важны не рабочие места, а люди. Правительства не должны заниматься сохранением определённых рабочих мест в конкретных отраслях и компаниях. Эти действия обречены на провал. Разве могла государственная политика спасти строительный бизнес, использовавший конную тягу, и все связанные с ним рабочие места? Нужно ли было вообще пытаться это сделать, если мы теперь уже знаем, что автомобильная отрасль создала через 10 лет сотни тысяч рабочих мест? Конечно же, нет. Государство и правительство не могут предсказать, какая технология будет успешной, как изменятся условия торговли, какие навыки будут нужны при новой экономике и какие рабочие места будут созданы. Экономисты первыми признались бы, что они тоже не могут это предсказать. Ведь мы даже не можем дать точный прогноз роста ВВП на следующий год или наследующий квартал.

Может ли и должно ли правительство оказывать поддержку определённым группам населения в периоды структурных изменений? Это другой вопрос. Мне кажется, что это задача системы образования и социального страхования научить людей адаптироваться к спадам и волнам промышленных перемен. Правительство даже могло бы выработать новые радикальные меры, если бы оно думало о людях. Например, можно было бы выдавать гранты, чтобы люди могли позволить себе уйти из приходящего в упадок сектора; предусмотреть схемы переквалификации для сотрудников в возрасте; обеспечить, гарантии работы и т. д. Важны именно работники, а не фабрики и офисные здания, не отрасль (ведь это всего лишь абстракция) и даже не держатели корпоративных акций.

Совершенно очевидно, что у большинства правительств нет эффективных мер для помощи людям. В каждой стране ситуация особая, но повсюду уровень прижизненного дохода недостаточен, а мобильность работы ограничена. Другими словами, человека с плохими навыками и плохой или нестабильной работой вряд ли минует низкая заработная плата и периодическая безработица. Хуже того, подобная ситуация повторяется из поколения в поколение. Например, в районе «Ржавого пояса», где закрытие заводов и судостроительных верфей оставили без работы целое поколение мужчин, высокий уровень безработицы и бедности сохранился и среди их детей.

Это общее правило распространяется и на США, несмотря на то, что в стране уровень социальной и географической мобильности выше, чем в странах Европы или Японии. Но в тех европейских государствах, где в 1980-е и 1990-е годы уровень безработицы был очень высоким, а частный сектор практически не развивался, ситуация ещё хуже. Хотя большинство европейцев и не согласно с этой идеей, очевидно, что постоянно высокий уровень безработицы (10 % и более) в некоторых странах — это та цена, которую приходится платить за высокую степень защищённости и развитых социальных программ (пенсий и больничных) для тех 90 %, у которых есть работа. В некоторых странах Европы найм на работу стоит очень дорого, и так же дорого обходится уничтожение рабочих мест, поэтому, там появляется меньше новых.

В результате формируются стабильные зоны безработицы и бедности, или, как их принято называть в Европе, «социальные изгои», которые становятся серьёзной проблемой. Часто это районы с плохим жильём, высоким уровнем преступности, активной незаконной торговлей наркотиками, высокими показателями по хроническим болезням и инвалидности и большим количеством этнических меньшинств или иммигрантов. Другими словами, те, кого волнует эта проблема, могут столкнуться со многими трудностями. И это будет не простой поиск работы, а целый ряд проблем. Сеть проблем, к которой добавляется нехватка транспорта, плохие школы и больницы, пагубные социальные нормы, поглотит даже самого талантливого и энергичного человека. Не удивительно, что правительства недалеко продвинулись в этом направлении.

Однако одним из объяснений провала правительственных мер может быть то, что многие законодатели не считают, что законы создаются для людей. Политические дебаты, по крайней мере, до недавнего времени, проводились на языке абстрактных понятий, таких как рабочие места и отрасли. Компании создают группы лоббирования, чтобы убедить правительство в необходимости защиты своих отраслей от иностранных конкурентов или снижения налоговых ставок и т. д.

В качестве одного из аргументов лоббисты часто используют также сохранение рабочих мест. Это может стать благоприятным побочным эффектом действия любых политических мер, которые правительство убеждают принять. Американская текстильная промышленность, например, может дать работу большему числу людей, благодаря тому, что ей удалось так успешно провести кампанию за защиту от импорта. (Из 20 млрд. долл. прибыли, полученной от тарифов на импорт в США в 2000 г., 9 млрд. долл. составили тарифы на одежду и обувь.) Однако в будущем вряд ли появятся новые рабочие места, даже в американской швейной промышленности, потому что покупатели будут вынуждены платить больше денег за одежду и обувь. По сути, вполне может получиться, что таким образом сохранили рабочие места руководителей компаний, но главная цель лоббистов — защитить прибыльность.

Конечно, процветающей экономике нужны прибыльные отрасли, но ничто не указывает на то, какие именно это должны быть отрасли. Я не сомневаюсь, что в прошлом веке отрасль транспортных средств на лошадиной тяге делала всевозможное, чтобы лоббировать государственную поддержку, но, увы, она стала совершенно невыгодной после того, как потребители предпочли поезда, автомобили, а, в конце концов, и самолёты. Вполне можно представить, что отрасль оптоволоконных кабелей будет в будущем быстро развиваться, но совершенно не обязательно оказывать ей помощь в создании рабочих мест, потому что она в основе своей прибыльна. Проблема с определением возможных победителей в качестве политической задачи состоит в том, что чиновник, сидящий в столице и угадывающий, какая из отраслей будет в будущем прибыльнее, почти всегда ошибается. В этом случае он или она создадут множество нестабильных рабочих мест, а это не самая разумная политика. Хотя чиновники могут и правильно угадать. Но в этом случае отрасль сможет создать рабочие места и без помощи государства.

Таким образом, государственная политика не должна стараться сохранить конкретные рабочие места. Она должна быть направлена на формирование условий для создания большого количества рабочих мест, предпочтительно в быстрорастущих секторах, где заработная плата и условия работы, как правило, хорошие, и существует обучение людей необходимым навыкам для занятия этих рабочих мест. Американскому правительству удалось проделать это в последние десятилетия двадцатого века, и в этом был его успех. Правительства европейских стран не смогли сделать это, и теперь они обнаружили, что создали тяжёлое наследие безработицы для значительного меньшинства своих граждан.

Часть IV. Вокруг нас есть мир

Глобализация — это не только «глобальная чушь»[15]
Ни одна книга по экономике не может игнорировать важнейшее явление современной истории — глобализацию, или расширение и углубление экономических связей между людьми из разных стран. В прошлом проявления глобализации уже наблюдались, но современность предлагает новые вызовы, требующие новых решений. Действительно, неудачи глобализации сыграли важную роль в начале вызывающей опасения эры политической нестабильности и войн.

Хотя считается, что экономисты не добились успеха в анализе глобализации и решении мировых проблем, но они гораздо реже других называют её презрительным выражением «глобальная чушь» Возможно, это не о многом говорит, но это уже начало.

Глава 16. Болезнь

Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши… смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе[16].

Нет человека, который был бы как Остров
В этом известном отрывке из «Медитаций» поэт-метафизик Джон Донн настаивает на том, что мы связаны друг с другом через свою человеческую природу. Он писал это в 17 веке и не представлял, что человек способен устраивать массовые убийства, хотя огромное количество смертей, к которым мы привыкли, живя среди войн, голода, катастроф и болезней, не умаляет силу его высказывания. Напротив, глобализация всё крепче связывает нас друг с другом. Как сказал Адам Смит, отец-основатель экономики: «Ни одно общество не может процветать и быть счастливым, если большая его часть живёт в горе и нищете». Это утверждение верно как для глобальной, так и для национальной экономики.

Одним из самых непосредственных результатов глобализации стала возросшая вероятность того, что с ростом заграничных путешествий мы заразимся новыми заболеваниями. В западных городах появился туберкулёз, снова возникла угроза эпидемии холеры. Не забывайте о СПИДе — заболевании, которое появилось в Африке и распространилось по всему миру в начале 1980-х годов. Даже болезни животных теперь распространяются гораздо легче. Повторное появление ящура, принявшее эпидемические формы во многих частях света и вызвавшее массовые забои английских овец и коров в 2001 г., связывают с нелегальным импортом мяса.

Все болезни чаще распространены (особенно в смертельной форме) в развивающихся странах. Ведь в таких странах система общественного здравоохранения находится в плохом состоянии, люди плохо питаются и, следовательно, менее устойчивы к инфекциям, они не могут позволить себе купить необходимые лекарства, а климат ещё больше осложняет борьбу с заболеваниями. Но может ли экономика рассказать про эпидемии что-нибудь помимо этих общих замечаний? Да, конечно, если вы понимаете, что здоровье населения — это общественное благо.

Общественное благо — это то, что выгодно всем. Но это ещё и то, что ни у одного из нас как у частного лица нет стимулов приобретать. Классический пример — чистая окружающая среда. Всем это выгодно, но если предоставить контроль за чистотой воздуха и рек частным лицам и компаниям, то загрязнение будет слишком сильным. Почему я должен тратить деньги на очистку окружающей природы от выбросов моей фабрики, если есть вероятность, что мои конкуренты об этом и не думают? Они могут «проехаться за мой счёт» — воспользоваться моими усилиями, при этом, не делая таких же затрат. Правительство должно заставить все заводы соблюдать минимальные стандарты. Другой пример — национальная оборона. Всем нам нравится ложиться спать с уверенностью, что никакой жуткий тиран не сможет запустить в нас баллистическую ракету дальнего радиуса действия. Но, сколько бы мы готовы были заплатить за оборону, если бы это были добровольные взносы? Конечно, этих денег было бы недостаточно, чтобы построить национальную систему ПВО.

Вернёмся к болезням. Здравоохранение — это общественное благо. Борьба с болезнями выгодна не только тем, кто уже болеет, но и всем остальным, потому что она уменьшает вероятность того, что они заболеют в будущем. Однако мы как частные лица, не хотим вкладывать большие средства в эффективное здравоохранение. С какой стати я должна платить за чьё-то здоровье, если я не обязана? Уловить прямую личную выгоду очень сложно, и я убеждена, что и остальные не будут платить свою долю ради моего здоровья и благополучия.

Более того, в глобальном мире, где международные путешествия и торговля являются привычным делом, здравоохранение становится глобальным общественным благом. Всем жителям западных городов пойдёт на пользу, если меньшее число бедных жителей Африки и Азии будут болеть туберкулёзом, потому что это уменьшит наш с вами риск заражения этой болезнью. За последние годы в некоторых городах США и Великобритании наблюдались вспышки туберкулёза, некоторые из них — в школах. Кроме того, чем лучше состояние здоровья и чем выше уровень благосостояния населения развивающихся стран, тем обширнее рынок для нашего экспорта — именно так можно трактовать слова Адама Смита в глобальном масштабе.

Хотя предупреждение болезней стало рассматриваться как глобальное общественное благо относительно недавно, выработка эффективной государственной политики совершенно необходима; за четыре года, прошедшие с момента публикации предложения о разработке вакцины против заболеваний, свирепствующих в развивающихся странах, и до момента написания этой главы в мире умерло почти 20 млн. человек. Предложение не стоило бы правительствам ни цента, если бы удалось создать эффективную вакцину. Концепция, собирающая сторонников с 1997 г., является одним из многих примеров того, как политики могут долго игнорировать новые экономические идеи. В 2000 г. страны-члены ООН пришли к соглашению о создании фонда для борьбы с ВИЧ/СПИДом, туберкулёзом и малярией. Соглашение вступило в силу лишь в апреле 2002 г., но даже тогда была выделена только часть средств, необходимых для успеха проекта. Хотя, по меркам ООН, этот процесс занял довольно мало времени, частные лица, такие как Тед Тернер и Бил и Мелинда Гейтс, смогли гораздо быстрее собрать средства, необходимые для финансирования программы профилактической медицинской помощи.

Идея довольно проста: правительства стран либо на собственные средства, выделяемые из бюджетов на программы помощи, либо совместными усилиями — через Всемирный банк или ООН — обязались приобрести некоторое количество доз эффективной вакцины для профилактики любого из трёх заболеваний, ставших чумой развивающегося мира — малярии, туберкулёза и штаммов ВИЧ, распространённых в Африке. Хотя правительствам и придётся заплатить авансом деньги для сокращения распространения заболевания, в том случае, если удастся разработать эффективную вакцину, они больше не будут нести на себе финансовое и экономическое бремя болезней и преждевременной смертности.

Но от прекращения распространения заболеваний выиграют не только промышленно развитые страны. Потенциальные экономические выгоды от эффективной вакцины, например против малярии, для бедных стран огромны. По оценкам Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), в мире регистрируется примерно 300 млн. случаев заболевания малярией в год, из них 1,1 млн. — со смертельным исходом. Это приводит к сокращению численности рабочей силы и производительности труда, наносит ущерб экономике и забирает драгоценные денежные ресурсы из бюджетов здравоохранения. По данным ООН и Всемирного банка, одна только малярия замедляет темпы экономического роста более чем на 1 % в год. Это поражает. Согласно этим расчётам, если бы 35 лет назад в Африке удалось уничтожить малярию, то совокупный ВВП этого континента был бы сейчас на 100 млрд. долл. больше нынешних показателей в размере 440 млн. долл. Почти все случаи заболевания малярией отмечаются в развивающихся странах, причём 90 % из них — в Африке, хотя глобальное потепление способствует распространению болезни и в новые регионы. Дети и беременные женщины относятся к группе повышенного риска. Кроме того, наблюдается рост устойчивости возбудителей к лекарственным препаратам, которые используют для лечения заболевания.

Другие болезни лишь увеличивают бремя для экономики этих стран. Например, ВИЧ/СПИД в основном поражает людей в возрасте от 15 до 45 лет, т. е. самую продуктивную возрастную группу, тех, на ком обычно держится семья. По данным южноафриканской золотодобывающей компании Gold Fields, 26,5 % инфицированных ВИЧ и больных СПИДом среди её работников делали добычу каждой унции золота на 10 долл. дороже. В начале 2002 г. компания объявила о том, что собирается заплатить за лечение, несмотря на высокие цены на антиретровирусные препараты, для того, чтобы снизить «СПИД-налог» на добычу золота до уровня 4 долл. за унцию. По оценкам ООН, к концу 2001 г. от СПИДа умерли 17 млн. человек, и были инфицированы 60 млн. человек по всему миру. Ущерб, который наносит это заболевание, является на сегодняшний день самой большой проблемой международного развития.

Несмотря на то, что этот рынок мог бы быть потенциально привлекателен для фармацевтических компаний, именно здесь возникают самые серьёзные проявления неэффективности рыночного механизма. Во-первых, у людей нет достаточных стимулов принимать вакцину, потому что индивидуальный риск быть инфицированным часто низок, а цикл инфекции прерывается, только если вакцинировано большинство населения. Общественные выгоды гораздо выше частных. Поэтому без учёта вмешательства государства размеры потенциального рынка гораздо меньше, чем может показаться при взгляде на количество случаев заболеваний. Это касается любых вакцин, и именно поэтому правительства либо требуют, либо настоятельно рекомендуют своим гражданам делать детям прививки, скажем, от кори.

Во-вторых, вакцинация приносит наибольшую пользу детям. Если они не заболеют, то когда будут взрослыми, смогут работать и зарабатывать, но в пять лет они не способны отложить эти будущие доходы для оплаты вакцины. Родители — это хороший, но не абсолютно надёжный способ получить сегодня часть будущих доходов ребёнка; обычно они готовы заплатить, но, как правило, сами зарабатывают меньше денег, чем их отпрыски будут зарабатывать в будущем, если вырастут здоровыми. И правда, если у большинства жителей Африки нет средств, чтобы купить противомоскитную сетку (ввоз которой часто облагается высоким налогом) для своих детей, то, как они смогут заплатить за вакцинацию.

В-третьих, потребители зачастую охотнее платят за лечение заболевания, чем за, возможно, ещё не проверенные средства профилактики. Для того чтобы эффективность вакцины стала очевидной, должно пройти время. Кроме того, это ещё и некоторый риск.

Так, например, совершенно очевидно, что вакцина против СПИДа — это глобальное общественное благо. Общественные выгоды появления её на рынке во много раз превышают возможные частные выгоды. А это значит, что инвестиции компаний частного сектора в её разработку будут малы. Без государственной поддержки они не смогут получить достаточно прибыли, чтобы оправдать необходимые объёмы инвестиций. Действительно, в 1998 г. общая сумма средств, потраченных на исследования и разработку вакцины против ВИЧ, составила 300 млн. долл., причём большая часть этих средств, выделенных общественными фондами, была потрачена на основные исследования, а не собственно на разработку вакцины. Только 5 млн. долл. из общей суммы предназначались для исследований в развивающихся странах. Если не будет дополнительных стимулов, то эффективная вакцина появится только через несколько десятилетий, как на богатых рынках, так и на бедных.

Разработка нового лекарственного препарата стоит дорого, потому что необходимо проводить крупномасштабные тесты, кроме того, с момента первоначального открытия до первых продаж проходит довольно много времени. Если вспомнить ещё о политической неопределённости, царящей вокруг мер против ВИЧ, и проблемах с доставкой медикаментов в развивающиеся страны со слаборазвитыми системами здравоохранения, то вы поймёте, почему фармацевтические компании не проявляют большого интереса. Объём современного рынка вакцин в развивающихся странах составляет лишь 200 млн. долл. в год — слишком небольшой, чтобы какой-либо фармацевтической компании показалось интересным разрабатывать новые лекарства для этого рынка.

Но довершает весь этот комплекс факторов, приводящих к увеличению пропасти между общественными выгодами и ценой, которую готовы платить потребители, проблема, состоящая в том, что вакцины, как правило, приобретают правительства или службы здравоохранения. Они же склонны пользоваться своей покупательной способностью или своим контролем над патентами для того, чтобы вынудить компании продать лекарства по ценам, которые не покроют их расходы на исследования и разработки. По сути, многие развивающиеся страны в прошлом присвоили себе права на интеллектуальную собственность многих корпораций, которые, по идее, должны быть защищены патентами. Всё это объясняет, почему крупные фармацевтические компании начали в 2000 г. процесс против законов Южной Африки, которые позволяли правительству покупать дешёвые аналоги патентованных лекарств, необходимых для лечения СПИДа. После непримиримой кампании, проведённой организациями Oxfam International и «Врачи без границ», они забросили процесс, поняв, что вызов в суд Нельсона Манделы по делу, которое напоминало попытку помешать Южной Африке справиться со СПИДом, был неправильным с точки зрения воздействия на общественное мнение. Но эта проблема продолжает волновать фармацевтические компании.

Вопрос патентов стал серьёзной политической проблемой. Патент предоставляет изготовителю лекарственного препарата временную монополию, несмотря на то, что потребители получили бы лучшее обслуживание при активной конкуренции, ведь тогда понизилась бы цена на препарат. Во всяком случае, это принесло бы выгоду в краткосрочной перспективе. В долгосрочной перспективе же ни одна фармацевтическая компания не захочет делать большие авансовые вложения, необходимые для создания новых препаратов. Патенты — это долгосрочный стимул делать новые открытия. Но в теории нельзя понять, где находится золотая середина — это вопрос практики.

Защиту патентов обеспечивать, конечно, желательно, однако крупные фармацевтические компании не должны рассчитывать на одинаковую степень монополии на всех новых рынках. Если глобализация расширяет их рынки, то они должны быть готовы поделиться прибылями, установив в развивающихся странах более низкие цены на свои медикаменты. Единственное, что может вызвать у них беспокойство, так это то, что эти медикаменты в итоге могут оказаться на их же родных рынках, но по более низким ценам. Но это беспокойство в настоящее время испытывают предприниматели во многих отраслях.

Однако преодоление этих трудностей стоит того. Ведь мы получим эффективные вакцины против таких бедствий, как туберкулёз, малярия и СПИД. Обычная цена, по которой в развивающихся странах продают дозу непатентованной вакцины, равна 2 долл. Расчёты экономистов из Гарварда показали, что даже при цене 41 долл. за дозу программа вакцинирования против малярии должна быть рентабельной, если сравнивать эти затраты с расходами на здравоохранение и экономическими убытками, связанными с болезнью. Разница в 39 долл. за дозу — это то, сколько общество получит, если создаст программу, которая воодушевит исследователей на разработку эффективной вакцины против малярии. В общей сложности, из расчёта по сегодняшним ценам это будет приносить ежегодно 1,7 млрд.

Предложенная схема финансирования разработки вакцины с помощью международных гарантий правительств разных стран хороша тем, что она создаст настолько большой рынок, что частные инвесторы, финансирующие исследования, будут заинтересованы в успехе медицинских исследований. Тот факт, что государство заплатит только в случае разработки эффективной вакцины, подвинет инвесторов к успеху, а не к, скажем, просто работе над темами, которые укрепят их научную репутацию. Подобная программа, связанная с усилиями по оказанию помощи правительств многих стран, гарантирует и то, что вакцины попадут именно к тем, кто в них нуждается. А поскольку государства платят только в случае успеха, то обеспеченные гарантиями предложения по разработке вакцин не отбирают материальные ресурсы из текущего бюджета на социальную и медицинскую помощь, в отличие от альтернативных предложений, например, прямого государственного финансирования основных исследований.

В 1999 г. ВОЗ, ЮНИСЕФ, Всемирный банк и ряд благотворительных организаций и исследовательских институтов создали Всемирный альянс по вакцинам и иммунизации — ГАВИ (Global Alliance for Vaccines and Immunization). К 2001 г. состоятельные страны пришли к соглашению о финансировании разработки вакцин через Всемирный банк. После долгих согласований время осуществления этого проекта почти наступило.

Однако последствия данной идеи простираются далеко за пределы развивающихся стран и болезней. Существует множество секторов, которые находятся на государственном финансировании, где правительство могло бы платить частному сектору по результатам инноваций, обходя таким образом классическую проблему управления государственного сектора. Если правительства так плохо выбирают победителей и так неэффективно управляют, то почему бы не переложить решение проблемы на плечи частного сектора? Нужно лишь создать подходящий экономический мотив. Правительство должно принимать участие в общественных благах, потому что усилия только лишь частных предпринимателей, по определению, не могут окупиться. Но если награда за успех гарантирована государством, а за неудачу награды не будет, то успех будет более значимым результатом.

Это рассуждение о силе мотивации объясняет, почему экономисты так любят применять рыночные решения при работе с экологическими проблемами. Чистая окружающая среда и природные ресурсы — это общественные блага, приносящие выгоду по разные стороны границы: часто те, кто платит за очистку от загрязнений или за сокращение эмиссии газов, живёт не в той стране, что люди, которые получают от этого выгоды. В глобальном масштабе финансовая стабильность, свободная торговля и знания также считаются общественными благами, создающими внешние эффекты, которые приносят больше выгод обществу, чем частном лицам, и общественные выгоды от которых распространяются за пределы национальных границ.

Идея глобальных общественных благ очень полезна при решении вопросов, в которых вмешательство государств на мировом уровне может оказаться необходимым для обеспечения получения ожидаемых выгод. Такими вопросами могут оказаться общественное здравоохранение, сокращение выбросов в атмосферу, международное почтовое сообщение и телекоммуникации, правила перевозок или финансовая стабильность. Тот факт, что некоторые из этих благ долгие годы финансировались международными правительственными институтами, в то время как другие, напротив, ничего не получали, говорит о том, что в некоторых случаях вопрос оказывается слишком сложным. С одной стороны, экономисты должны понять, какое количество общественного блага будет оптимальным. В случае с телекоммуникациями задача стоит в разработке набора правил, которые позволят звонить в другие страны и установят тарифы для доступа операторов национальных рынков. А как насчёт здравоохранения? Очевидно, что на разработку вакцин надо выделять больше средств. Но насколько больше? Надо ли искать финансирование за счёт других фондов развития и займов? В отсутствие глобального правительства ещё большую головную боль для политиков и организаций составляет создание института для сбора денег и поставки товаров. Не говоря уже о том, что это серьёзный вызов для экономистов.

Глава 17. Многонациональные компании

Глобальная эксплуатация?
Осуждать многонациональные компании легко, но в конечном итоге неверно.

Как оказалось, шоколад очень горек. Весной 2001 г. в новостях появилась информация о том, что большая часть шоколада, изготовляемого крупными кондитерскими компаниями и потребляемого в больших количествах населением, делается из какао, выращенного детьми-рабами в Западной Африке. Торговцы покупают детей у их же родителей из таких беднейших стран, как Бенин, а потом переправляют их в другие бедные страны, например в Кот-д'Ивуар, для работы на какао-плантациях. Одна из таких перевозок была обнаружена Детским фондом ООН (ЮНИСЕФ). Можно себе представить, в каких условиях работали эти дети в чужой стране, без защиты, в полном одиночестве и страхе.

К сожалению, это только один из примеров в череде разоблачений рабских условий труда в развивающихся странах, где рабочие либо нанимаются напрямую многонациональными компаниями, располагающимися в развивающихся странах, либо субподрядчиками этих компаний. Дети, шьющие футбольные мячи в Индии, девушки, изготовляющие кроссовки и одежду в Индонезии или на Филиппинах, или даже относительно богатые мексиканцы, работающие на автомобильных или электронных заводах на границе с США — от всех доказательств того, насколько наш потребительский комфорт зависит от дешёвого заграничного труда, многим из нас становится не по себе. Более того, как показала практика, протесты потребителей действительно могут заставить многонациональные компании обращать больше внимания на условия труда на своих фабриках.

Крупные международные корпорации никогда не пользовались большой популярностью, но в настоящий момент курсы их акций находятся на поистине низких отметках. Эмоциональное высказывание Наоми Кляйн, журналистки из Канады, против многонациональных компаний попало в списки лучших. Она выразила общее ощущение того, что мировую экономику захватывают плохие парни, а глобализация — это результат успешного управления миром безликими и безответственными частными корпорациями. Причём это управление — в их собственных интересах.

Дело в том, что эта теория заговора левых не подкрепляется в достаточной степени фактами. Довольно просто исследовать основные экономические данные, опубликованные в Интернете такими организациями, как ООН или ОЭСР, которые меньше всего предполагают потребность в более конкретизированной интерпретации глобализации.

Совершенно не обязательно, что основной аргумент о том, что компании становятся всё более влиятельными, а правительства теряют власть, справедлив. Со времён Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер правительства стали меньше. После того, как премьер-министр Великобритании госпожа Тэтчер начала проводить процесс приватизации — продажи частному сектору компаний, находившихся в государственной собственности, — многие страны мира последовали примеру Великобритании и перевели крупные государственные телефонные и энергетические компании в частный сектор. Однако нет никаких признаков того, что общее направление изменилось. Во многих странах правительство занимает даже большее место в экономике, чем когда-либо.

Например, в США в 1995 г. доля государственных расходов составляла 34 % от ВВП, что было не намного выше, чем в 1980 г. во время первого президентского срока Рейгана. В Великобритании при госпоже Тэтчер доля государства в экономике стабилизировалась на уровне 40 %. В обеих странах, где политические революции отбросили правительства назад, доля государства больше, чем в середине 1960-х годов, когда начали разворачиваться крупные государственные социальные программы.

В других странах мира доля государственных расходов в ВВП в течение последних 20–30 лет лишь увеличивалась и в некоторых случаях — достаточно существенно. В последние годы появились предварительные данные, свидетельствующие о том, что в некоторых скандинавских странах с большим госсектором тенденция сменилась на противоположную. Правительственная доля расходов увеличилась и в некоторых развивающихся странах, особенно в странах со средним уровнем доходов. Это произошло благодаря появлению образовательных и социальных программ, финансируемых государством, после того, как страны стали богаче. Чем больше процветает страна, тем больше общественных услуг её граждане требуют от правительства.

По сути, единственными государствами в мире, где за последние 20 лет наблюдалось явное сокращение доли государства, оказались страны бывшего коммунистического блока. В 1979 г. их экономики были государственными на 100 %. К 1999 г. в руки частного сектора перешло от 40 до 80 % экономики. Хотя в большинстве случаев остаётся много вопросов относительно процесса перехода от коммунизма к капитализму, мало кто сможет утверждать, что передача большего влияния частному сектору в этих странах была ошибкой. Поэтому, по большому счёту частные корпорации не играют большой роли в глобальной экономике. Они даже не платят меньше налогов. Таким образом, утверждение о том, что многонациональные компании могут натравливать правительства друг на друга, чтобы сократить свои налоговые декларации, необоснованно. Большая часть громких разговоров о свободном рынке — это всего лишь разговоры, а не реальность.

Что же тогда считать реальностью? Ответ будет такой: реальность — это не приватизация, а глобализация. Чтобы объяснить демонизацию многонациональных компаний, надо знать две вещи. Первая — рост международных инвестиций и объёмов продаж корпораций. Вторая — влияние более открытой мировой экономики на действия правительств.

Компании не только продают всё больше воих товаров за границу, о чём говорит рост импорта и экспорта, но и чаще размещают производства в других странах. На это указывают цифры прямых иностранных инвестиций (ПИИ), т. е. инвестиций в компании и заводы в другой стране. Это не то же самое, что портфельные инвестиции в собственность, акции или другие финансовые активы, которые часто называют «горячими деньгами».

Мировые потоки подобных прямых инвестиций из одной страны в другую выросли с 30 млрд. долл. в год в начале 1980-х годов до 800 млрд. долл. в 1999 г. В долях мирового от ВВП это скачок составил от 2,3 до 11 %. Соответственно, объёмы продаж, зарегистрированных зарубежными филиалами многонациональных компаний, выросли с 2,4 трл. долл. в 1982 г. до 13,6 трл. долл. в 1999 г.

Большая часть международного инвестирования происходит между развитыми странами — от 2/3 до 4/5 от общего объёма в год. Такие страны, как Нидерланды, Великобритания, Ирландия, Австралия, являются одними из самых открытых для инвестиций зарубежных компаний. Более открыты для иностранных инвестиций такие развивающиеся страны, как Сингапур, Гонконг, Панама, Тринидад и Тобаго и ещё примерно 12 стран. Они принимают большую часть инвестиций богатых стран в менее богатые. В беднейшие страны мира прямые иностранные инвестиции почти не поступают.

Однако подобные заграничные филиалы компаний в таких странах, как Индонезия, Китай, Малайзия или Гондурас, привлекающие большую часть внутренних инвестиций многонациональных компаний, всё больше производят и экспортируют товары для богатых стран, т. е. инвестиции, тем самым, «возвращаются» в виде товаров на рынки богатых стран. Это серьёзное изменение в их торговой структуре. И если в 1990 г. лишь 40 % развивающихся стран экспортировали промышленные товары, а остальные вывозили только сельскохозяйственную продукцию или сырьё, то к 1998 г. промышленные товары составляли уже почти 2/3 их экспорта, и ожидается, что в течение пяти лет эта доля увеличится до 80 %. Изменение было наиболее заметно в США, где многонациональные компании первыми стали использовать возможности производства товаров в глобальном масштабе. В США доля промышленных товаров в экспорте из развивающихся стран, в том числе и товаров, изготовленных на предприятиях, которые принадлежат американским владельцам, выросла с 47 % в 1990 г. до 75 % в 1998 г.

Возможно, именно это и является истинной причиной беспокойства потребителей в богатых странах. Понятно, что компании переводят производство в другие страны (новые коммуникации и компьютерные технологии, а так же медленное, но стабильное сокращение налогов на импорт промышленных товаров делают подобный шаг более лёгким), потому что там труд дешевле. Что же ещё их тогда беспокоит? Главное в переводе производства, по-видимому, состоит в том, чтобы эксплуатировать дешёвый труд. Так ли это?

Затраты на оплату труда составляют около 2/3 от общих расходов на производство низкотехнологичных товаров (хотя в других случаях эта доля гораздо меньше), поэтому нет сомнений в том, что низкий уровень заработной платы в развивающихся странах привлекателен для корпораций. Так же как и менее строгие экологические стандарты.

Но компании не инвестируют в самые дешёвые страны. На самом деле, они предпочитают страны со средним уровнем доходов, такие как Мексика или Малайзия. Существует много доказательств того, что в большинстве случаев (хотя и не во всех) инвестиции многонациональных компаний в страны с низким уровнем заработной платы выгодны и для корпорации, и для работников. В одном из исследований рабочих условий в развивающихся странах, опубликованном ОЭСР, девять страниц отданы под библиографию. Это исследование предоставило исчерпывающие доказательства того, что оплата и условия труда на заводах, принадлежащих многонациональным компаниям из богатых стран или работающих на них, лучше условий на местных заводах. Даже в сомнительных экспортопроизводящих зонах, созданных в некоторых странах (Маврикий и Филиппины) специально для привлечения иностранных инвесторов (низкими налогами и лазейками в законах), соблюдаются более высокие трудовые стандарты —высокая заработная плата, более активная работа профсоюзов, меньшая продолжительность рабочего дня, — чем у многих местных работодателей.

В некоторых случаях на рабочие места, созданные иностранной компанией, брали в основном женщин. Их труд дешевле, чем мужской, а также связан с такими дополнительными качествами, как большая ловкость рук при сборке деталей микроэлектроники или при резке и сшивании тканей. Разве удивительно, что местные мужчины во многих традиционных обществах против того, чтобы женщины получили большую экономическую независимость, а иногда и зарабатывали денег больше, чем остальные домочадцы? Однако для молодых женщин в городах Китая или даже Северной Мексики работа на заводе иностранной компании — это своего рода освобождение.

Точно также нельзя сразу осуждать использование детского труда в бедных странах. Западные потребители отказываются покупать футбольные мячи, сделанные детьми в Бангладеш и Пакистане, а это значит, что дети потеряют работу. Их родители отправят их не в школу, а на малооплачиваемую работу в других отраслях. Некоторые, в конце концов, начнут заниматься проституцией. Было крайне желательно запретить детский труд, но только после того, как найдётся другой источник доходов для их семей и необходимое финансирование мест в школах.

Если доходы семьи вырастут, то родители перестанут, без сомнения, отправлять своих детей на заработки (или продавать их в рабство). В беднейших странах с доходом меньше 300 долл. на члена семьи, 10–12 % детей работают. Для сравнения: в странах со средним уровнем дохода в 5 тыс. долл. на человека работают лишь 2 % детей (и помните, мы ведь до сих пор считаем, что дети должны выполнять какую-нибудь работу, будь то уборка своих комнат за карманные деньги или доставка газет или работа в магазине субботними вечерами). Большинство детей работают в сельском хозяйстве, а не в промышленности, часто на небольших семейных фирмах. Взрослые, как правило, предпочитают места на заводах, потому что за них гораздо лучше платят.

Пробная схема Всемирного банка «питание в обмен на посещение школы», возможно, позволит на некоторое время уменьшить использование детского труда, однако лучшим выходом было бы повышение уровня доходов. А это означает экономический рост в беднейших странах. Лучший, а возможно, и единственный способ добиться роста экономики — производство и продажа на экспорт.

Всё это не означает, что условия в многонациональных заводах, работающих на экспорт, великолепны. Существует множество исключений из общего правила о том, что условия лучше местной нормы, в основном в таких отраслях с традиционно ужасными условиями работы, как производство одежды и огранка драгоценных камней. Не удивительно, что местные рабочие требуют повышения заработной платы и улучшения условий труда, ведь так делают рабочие во многих развитых странах. По сути, чем скорее на заводах будут работать только роботы, тем лучше для человечества, потому что большая часть работ — тяжёлые, повторяющиеся, жаркие, шумные и даже опасные. Тем не менее, рост иностранных инвестиций прошлого десятилетия, который привёл к созданию базы обрабатывающей промышленности, является источником процветания для развивающихся стран. Богатые многонациональные компании, которые так активно сейчас критикуют, принесли с собой больше работы, больше денег, больше технологий, больше экспорта и больше процветания в развивающиеся страны. Они зачастую достигли гораздо большего, чем коррумпированные и неэффективные правительства этих стран.

Экономисты расходятся в оценке влияния заграничных инвестиций многонациональных компаний на их собственные страны. Ведь перевод производства в страны с дешёвой рабочей силой приводит к сокращению рабочих мест в странах с дорогой рабочей силой. Одновременно с ростом экспорта товаров, произведённых в развивающихся странах, сократилась доля промышленности в экономике промышленно развитых стран. С трудом можно поверить, что глобализация производства не приведёт к сокращению количества рабочих мест и заработной платы дома. Подобные опасения существовали и при подписании Североамериканского соглашения о свободной торговле (НАФТА). Считалось, что мексиканцы вытеснят американцев с их работы, хотя доказательств тому нет. Для американской промышленности 1990-е годы стали золотым десятилетием с точки зрения занятости.

Прямые иностранные инвестиции и внешняя торговля, возможно, повлияли на общее сокращение количества рабочих мест в промышленно развитых странах, но сложно поверить в то, что глобализация является единственным объяснением масштабов сокращений в обрабатывающей промышленности и снижения заработной платы работников заводов. Доля обрабатывающей промышленности в экономике США и Великобритании достигла своего пика в 1960-е годы, а в более промышленно развитых странах, таких как Германия, — в начале 1970-х годов. Это произошло задолго до появления значительных объёмов экспорта промышленных товаров из развивающихся стран. Даже таким азиатским тиграм, как Корея и Малайзия, являющимся сейчас основными экспортёрами промышленных товаров, до 1990-х годов, принадлежала лишь небольшая доля международной торговли этими товарами. Как сказал Пол Кругман в своей знаменитой статье (повторно опубликованной в книге Paul Krugman «Pop Internationalism»), импорт из стран с низким уровнем заработной платы в 1990 г. составлял 2,8 % от ВВП Америки — по сравнению с 2,2 % в 1960 г. Как мог рост в размере всего лишь половины процентного пункта от ВВП вызвать снижение на 10 пунктов в доле продукции обрабатывающей промышленности в экономике (с 29 % до 19 % ВВП)? Многие другие исследования подтверждают его выводы о том, что торговля с развивающимися странами слишком невелика, чтобы быть причиной такого масштабного изменения в экономиках промышленно развитых стран. Большинство экономистов, таким образом, считает, что даже если прямые иностранные инвестиции и играют в настоящий момент значительную роль, появление новых информационных технологий больше повлияло на переход от производства в современной экономике. По сути, перевод производства в другие страны больше похож на симптом экономических перемен, чем на их причину.

Однако, симптом это или причина, эксплуататоры они или нет, но многонациональные компании играют важную роль в жизни каждого. Где бы вы ни жили, сейчас вероятность того, что вы покупаете товар, сделанный одной из Иностранных компаний или по её заказу, гораздо больше, чем 10 или 20 лет назад. Благодаря глобализации экономики, зарубежные корпорации вытеснили не правительства, а местные корпорации.

Однако в одном глобализация повлияла и на правительство. Она привела к установлению ограничений на некоторые аспекты государственной политики. Как мы видели, она сократила долю государства в экономике. У Швеции, где примерно 60 % национального производства принадлежит Государству, нет проблем с привлечением инвестиций или заимствованием средств на финансовых рынках. Однако необходимость убедить иностранных инвесторов, более скептичных, чем местные, всё-таки накладывает ограничения на размеры государственного бюджетного дефицита. Любой стране с высокой инфляцией, большим бюджетным дефицитом и большим дефицитом торгового баланса займы у иностранных государств и привлечение прямых инвесторов обойдутся дороже. В крайних случаях страна со слаборазвитой макроэкономикой окажется в финансовом кризисе, при котором все, кто могут изъять деньги, внутри страны или за её пределами, сделают это. Как недавно поняла на собственном опыте Аргентина, глобализация исключает плохую макроэкономическую политику.

Азиатский кризис 1997–1998 гг. показал, что глобализация начала исключать и действительно плохую микроэкономическую политику. Хотя это утверждение более спорно. Иностранных инвесторов в этом случае скорее беспокоила шаткость банковской системы и неизвестная степень коррупции, чем чрезмерная инфляция или государственные займы. Когда иностранные инвесторы обладают правом вето по отношению к конкретной экономической политике или даже местному стилю ведения бизнеса, то может показаться, что многонациональные компании пытаются присвоить себе роль государства (хотя нельзя сказать, что в странах, которых затронул этот кризис, демократические права были на первом месте). Поскольку лично я не слишком верю тому, что политики и чиновники хорошо разбираются в проблеме, меня вполне устроит, если здравый экономический смысл не позволит правительствам проводить в жизнь неразумные политические меры. И вам не надо быть приверженцем свободного рынка, чтобы поверить в это: я совершенно не против того, чтобы правительства предпринимали какие-либо меры, но предпочла бы, чтобы эти меры были разумными.

Конечно, вопрос о демократической ответственности действительно стоит. Но в том, что крупные корпорации пытаются повлиять на политику правительства, нет ничего нового. Было бы наивно полагать, что в прошлом этого не происходило, просто потому что мы не знаем об этом. Крупные компании платят большие деньги для прямых отчислений в поддержку политики, а также нанимают лоббистов, чья работа состоит в формировании желаемой политики. Для этого они приглашают чиновников и избранных политиков на ужины или на игру в гольф, или намекают, что решение о закрытии завода может быть поддержано необходимым голосом местного представителя. Возможно, я наивна, но я считаю, что сейчас подобная деятельность немного сократилась. При наличии вездесущей прессы и Интернета хранить каналы влияния в секрете стало сложнее. Теперь вероятность того, что пресса раздует скандал вокруг финансирования политики, гораздо выше.

По сути, столь пристальное внимание к деятельности корпораций свидетельствует о том, что сами многонациональные компании понимают, что обладают меньшим влиянием, а не большим. Некоторые только на словах говорят о своём беспокойстве относительно экологической политики и условий труда на своих заводах в странах Третьего мира, считая это лишь вопросом отношений с общественностью. Другие же начинают серьёзно относиться к жалобам потребителей и активистов, потому что понимают, что вред, наносимый репутации корпорации, может и уже влияет на их прибыли и курсы акций. В целом, они не совсем хорошо с этим справляются, но ведь они тоже люди. Все мы довольно плохо реагируем на критику, особенно если мы честно старались.

Глобализация принесла многонациональным компаниям и правительствам (да и всем нам) и плохое, и хорошее. Компании не только получили возможность производить товары дешевле и эффективнее, но и столкнулись с конкуренцией и серьёзным усложнением бизнеса. В одних сферах правительства получили меньше власти, в других — больше. Легко отличить чёрное и белое, когда речь идёт о корабле работорговцев детьми с африканского побережья, но в большинстве случаев нет той чёткой границы между реальностью и спасительной гаванью идеального мира. Мы может только попытаться найти пусть туда, где будет лучше.

Глава 18. Иммиграция

Недостающее звено
Почти каждую неделю приходят жуткие новости. Триста юношей утонули, когда ржавая посудина, перевозившая их из Албании, затонула у берегов Италии. В Эль-Пасо, шт. Техас, был найден автоприцеп с телами 41 мужчины и женщины и одного ребёнка. Корабль, направлявшийся в порт Дувр, Англия, перевозил груз помидоров и тела 58 задохнувшихся мужчин и женщин из Китая. И это только крупномасштабные происшествия. Каждый день, пытаясь пересечь пешком пустыню Сахару — чтобы попасть в испанский анклав Сеута в Северной Африке, а затем переправиться в континентальную Европу, — или замерзая в отсеках шасси самолётов, умирают жители Африки или жители Косово. Пытаясь пересечь канал под Ла-Маншем на крышах или под вагонами скоростных поездов Eurostar, они падают на рельсы.

Если только мы не думаем, что эти безымянные люди — предметы одноразового потребления, то ежедневные несчастные случаи должны навести нас на мысль, что происходит что-то ужасное, и мы должны понять, что именно. Конечно, многие потенциальные иммигранты из развивающихся стран в развитые считают, что цель — попытаться обойти барьеры, препятствующие их законному передвижению, стоит того высокого риска смерти, которому они подвергаются. Что доводит их до этого, и каковы последствия существующей структуры иммиграционного контроля?

В последние годы 20 века число людей, пересекающих государственные границы, значительно возросло, что ускорило медленную тенденцию, наблюдавшуюся после Второй мировой войны. Основной поток идёт из развивающихся стран в развитые, другими словами, люди уезжают из Азии, Латинской Америки и Африки в США, Западную Европу. Но не всегда. Наблюдается и значительное перемещение людей между странами одной категории.

Сложно сравнивать данные по разным странам, поскольку их собирали разными методами. Однако с учётом этих погрешностей, количество иностранцев, въезжающих легально, скажем во Францию, выросло с 44 тыс. человек в 1988 г. до 220 тыс. в 1997 г., а в Великобритании эти цифры увеличились с 220 тыс. в 1988 г. до 330 тыс. в 1998 г. Поток иммигрантов в США сохранялся большим на протяжении всех 1990-х годов — в 1991 г. он достиг своего пика (1,8 млн. чел.), но затем не опускался ниже 800 тыс. человек в год.

В 1900-е годы иммигрантов было гораздо меньше, хотя их доля от общего числа населения составляла 15 %, по сравнению с современными 10 %. Количество нелегальных иммигрантов также увеличилось, но мы, безусловно, не обладаем точной статистикой. По всему миру их количество исчисляется миллионами, а, возможно, и десятками миллионов.

В некоторые страны стали чаще обращаться за предоставлением убежища. Среди таких стран оказались Австралия, Бельгия, Чешская Республика, Нидерланды, Швейцария и Великобритания. Поскольку просящие убежища и спасающиеся от войны или голода, по определению, являются несчастнейшими людьми на планете и нуждаются в помощи других стран, они часто вызывают особую политическую враждебность. В ответ на это некоторые политики Великобритании, представляющие большинство жите лей страны, предложили собирать людей, просящих убежища, в концентрационные лагеря (конечно, этих слов они не произносили) до тех пор, пока не будет решён их вопрос. Подобные действия, по мнению юристов, приведут к нарушению Женевской конвенции и Европейского пакта о правах человека. Однако по данным опросов, мнение юристов почти не повлияло на популярность предложения. Здесь мы затрагиваем больной вопрос.

Для того чтобы получить полную картину о передвижении людей, необходимо на постоянной основе собирать данные по каждой стране о потоках мигрантов, въезжающих в страну и выезжающих из неё. Это просто невозможно. Хотя данные отдельных стран всё же дают представление об общих тенденциях. В Великобритании один из источников информации — это опросы в аэропортах и портах пассажиров, приезжающих в страну и покидающих её, — благодаря нашему островному положению, их проще подсчитать. Больше всего британцев эмигрировало в 1980-е годы, тогда произошло чистое сокращение населения. В 1990-е годы наблюдался чистый приток, когда количество иммигрантов из разных стран увеличилось. Вот их список в порядке убывания важности: другие страны Европы; Старое Содружество (в основном страны с белым населением, Австралия и Канада); Новое Содружество (в основном Азия и Западная Индия); и другие регионы (США и Китай). Конечно, в Великобритании, как и в большинстве белых стран, споры окрашены расизмом. Когда политики и комментаторы говорят о «потоках» иммигрантов, ищущих убежище, то они не имеют в виду молодых австралийцев, преподающих в английских школах, или американцев и французов, работающих в финансовой сфере.

В других странах наблюдается иная модель, сформировавшаяся под влиянием истории и географического положения. Большая часть иммигрантов приезжает в США с Карибских островов и из других частей Американского континента, чуть меньше — из Азии. Европа — это третий по значению регион, откуда иммигранты приезжают в Америку. Современная ситуация сильно отличается от иммиграции 19 в. и начала 20 в., когда большая часть людей приезжала именно из Европы, что во многом изменило этнический состав населения Америки.

Однако, несмотря на то, что количество людей, пересекающих границы, продолжает расти, последние 20 лет — это ничто по сравнению с великим массовым переселением, которое произошло в период 1850–1914 гг. и стронуло с места 50 млн. человек. Если сравнить это число с общей численностью населения мира в 1913 г., которая составляла 1,8 млрд. человек, то получится, что мигрантами стали почти 3 % от общего количества живущих на земле. В 1912–1913 гг. в Америку прибыли 3,3 млн. иммигрантов, а население страны составляло 97,6 млн. человек, т. е. за два года население увеличилось на 3,4 %. Поток иммигрантов в США достиг своего пика в 1989–1991 гг., когда в страну приехали 4,3 млн. человек, при том, что население Америки в 1989 г. составляло 248,8 млн. человек, — т. е. за три года оно увеличилось на 1,7 %. США— одна из стран, где с радостью принимают законных иммигрантов, и во многом потому, что в прошлом первые волны иммигрантов определили лицо нации.

Действительно, в то время как инвестиционные и торговые потоки или объёмы иностранного производства многонациональных компаний указывают на то, что глобализация мировой экономики уже перешла границы, установленные в конце 19 — начале 20 вв., ситуация с иммиграцией выглядит совершенно иначе. Недостающее звено современной глобализации — это именно поток людей. Но отношение к иммиграции совершенно иное. Сторонники глобализации совершенно не возражают против того, чтобы товары, услуги и капиталы могли свободно перемещаться по миру, но по каким-то причинам они обычно не применят тот же принцип в отношении людей.

Глобализация, по сути, стала одной из причин увеличения количества случаев переселения. Упали не только цены на транспорт, но и на информацию. Потенциальные мигранты теперь больше знают о происходящем в мире, об имеющихся возможностях, о том, как живут друзья и родственники, которые уже переехали. Чем больше людей будут переселяться, тем больше семейных и личных уз потянут за собой оставшихся. Более того, поскольку богатые страны далеко ушли от бедных, иммигранты видят, что разница между тем образом жизни, который есть у них сейчас, и тем, которого они могут достичь, огромная.

Другим фактором, подтолкнувшим миграцию, стала военная и социальная нестабильность во многих частях мира, возникшая после окончания холодной войны. В таких регионах, как Восточная Европа и Африка, резко увеличилось количество военных конфликтов, в результате которых появляются миллионы беженцев.

На пользу потенциальным иммигрантам идёт и подвижность международного рынка труда, особенно в таких отраслях, как финансы и компьютеры. Например, в 1990-е годы в США и Великобритании наблюдался бурный экономический рост, в результате которого появилось много новых рабочих мест. В 1990-е годы в Силиконовой долине и Лондонском Сити количество служащих-иностранцев значительно увеличилось. Среди них были не только финансисты и программисты, но и уборщики, и работники ресторанов. Спрос на служащих-иностранцев может сохраниться на достаточно высоком уровне, даже несмотря на экономический спад, так как население некоторых западных стран быстро стареет, что может привести к потенциальной нехватке собственных служащих. Хотя численность мигрантов изменяется в соответствии с экономическим циклом, нет оснований полагать, что долгосрочная тенденция к увеличению исчезнет. Одна из причин состоит в том, что во многих богатых странах, куда могут приехать потенциальные иммигранты, наблюдается сокращение или отсутствие роста численности населения, так как показатели рождаемости в них очень низкие.

Понятно, что экономические факторы сыграли важную роль в росте иммиграции, в то время как государственные ограничения привели к тому, что поток иммигрантов не превысил показатели (пропорциональные), достигнутые в прошлом веке. Сможет ли контроль иммиграции приостановить экономические силы, лежащие в основе этой тенденции? И должны ли они? Чтобы это понять, понадобятся экономические методики.

Большинство иммигрантов — это люди трудоспособного возраста, ищущие работу. Таким образом, их приезд увеличивает предложение рабочей силы. Именно в этом обычно и обвиняют иммигрантов: «Они отнимают нашу работу!» Подобные рассуждения являются предметом основных разногласий между экономистами и простыми людьми. Экономисты называют это «ошибочной оценкой количества рабочих мест». Люди ошибочно полагают, что в определённой местности есть лишь строго определённое количество рабочих мест, так что если большую их часть захватывают иностранцы (или техника), то местным жителям (или просто людям) остаётся меньше работы. Это заблуждение было полностью опровергнуто. В реальности всё происходит совершенно иначе. Поскольку, если бы это было правдой, почти все жители мира были бы сейчас безработными, учитывая, что до настоящего времени наблюдался стабильный рост населения. Существование зон с высоким уровнем безработицы — например, среди чёрных в центральных частях городов, — вызвано не конкуренцией со стороны иммигрантов, а, в первую очередь, слишком высокими ожиданиями и низким уровнем квалификации этих групп населения. Высокие показатели безработицы в таких районах не связаны с большим количеством иммигрантов.

Появление иммигрантов на рынке труда просто изменяет кривую предложения рабочей силы. При данной кривой спроса на труд количество работающих увеличится, а заработная плата понизится. Именно это стимулирует работодателей нанимать на работу больше людей. Таким образом, в краткосрочной перспективе иммигранты не отнимают рабочие место, но могут сократить заработную плату.

Однако в долгосрочной перспективе экономика будет расти, как результат большего спроса увеличившегося населения, работодатели создадут ещё больше рабочих мест, появятся новые компании — и кривая спроса на труд тоже изменится. Имеющиеся у нас данные показывают, что иммиграция на практике редко приводит к понижению заработной платы, потому что мигранты переезжают в процветающие регионы, где количество рабочих мест постоянно растёт. Более того, работники-резиденты чаще всего ни за какие деньги, выгодные работодателю, не будут заниматься работой, находящейся у самого основания иерархии рабочих мест. Я говорю о дворниках, приходящих нянях, сиделках и др. Поэтому появление иммигрантов создаёт эти низкооплачиваемые и непрестижные рабочие места.

Даже на первых этапах анализа становится понятным, что иммиграция приносит и пользу, и ущерб. Для того чтобы оценить её выгоды для национальной экономики, надо провести специальное исследование. Ущерб, если таковой вообще имеется, наносится группам служащих, которые напрямую конкурируют за рабочие места. Как показывает опыт иммиграции последних лет, это касается либо высококвалифицированных, либо неквалифицированных работников. Страны охотнее принимают высококвалифицированных работников, а нелегальные иммигранты пополняют рынок неквалифицированного труда. Ущерб наносится не в виде потерянных рабочих мест, а в виде снижения на неопределённый период времени заработной платы.

Выигрывают в этой ситуации, в первую очередь, конечно же, работодатели, но в конечном итоге польза распространяется и на всех окружающих, так как повышение спроса вновь приводит к увеличению заработной платы. Данные показывают, что на практике иммиграция почти или совсем не влияет на снижение оплаты труда. Так, например, поток иностранных служащих в сфере информационных технологий не сократил заработную плату в отрасли, а это говорит о том, что по сравнению с экономикой в целом IT-индустрия выросла больше, чем если бы предложение рабочей силы ограничивалось местными служащими.

Дальнейшие и немедленные выгоды возникают благодаря тому, что темпы роста экономики в целом, могут быть более высокими, но при наличии значительного прироста рабочей силы они не приведут к увеличению инфляции. Это означает, что центральный банк может установить процентные ставки ниже возможных. Видимо, именно это сыграло роль — насколько большую, пока никто не знает, — в длительном экономическом подъёме в США и Великобритании в 1990-е годы. Рынки труда в Калифорнии и Лондоне перегорели бы гораздо быстрее без дополнительного притока рабочей силы из-за границы.

Были проведены масштабные исследования, которые показали, что вначале иммигранты зарабатывают, как правило, меньше, чем местные жители, но в итоге получают столько же или больше. Этот феномен известен как «гипотеза ассимиляции». По опыту иммиграции прошлых лет он действует и в США, и в Великобритании. Это соответствует общему мнению о том, что иммигранты часто более трудолюбивы и продуктивны. Для того чтобы оставить друзей, близких, дом, где всё знакомо, и пуститься навстречу неизвестным опасностям и неясному будущему, надо либо совершенно потерять веру в лучшую жизнь, либо быть авантюрным и предприимчивым человеком, либо и то, и другое одновременно. Когда такие люди находят новый дом и работу, они стараются обеспечить своих детей всем тем, чего не было у них самих. Возможно, в начале они обладают худшими навыками, чем обычный рабочий в их родной стране, часто им приходится учить язык, но со временем они могут повысить средний уровень качества рабочей силы. В следующем поколении в среднем будет сложнее различать детей иммигрантов и местных жителей по их положению на рынке труда.

И конечно, нет ни малейшего доказательства того, что иммигрантам требуется больше социальных услуг, чем постоянным жителям. Хотя беженцы, как правило, нуждаются в специальной помощи с жильём, медициной и улучшением быта, по крайней мере, в течение какого-то времени, экономические мигранты обычно меньше требуют от государства, чем его собственные граждане. Им нужна работа, поскольку в основной своей массе это молодые люди, медицинская помощь им нужна в меньшем объёме, а налоги они платят, как и все, кто ходит в магазин или (легально) работает. Обычно новоприбывшим не полагаются социальные пособия. Основное различие наблюдается в случае групп иммигрантов с высоким уровнем рождаемости, детям которых надо ходить в школу. Статистика Великобритании показывает, что иммигранты получают больше образовательных и жилищных льгот, но меньше пособий по безработице и пенсии. В результате подробного исследования Министерства внутренних дел Великобритании был сделан такой вывод: «В общем и целом, иммигранты не являются бременем для казны» (курсив МВД). Исследования, проведённые в США и Германии, привели к такому же выводу.

Таким образом, получается, что, по крайней мере, по двум пунктам анализа издержек и прибыли, где теоретически мог бы быть перевес в одну из сторон, иммиграция не наносит чистый ущерб, а, возможно, и приносит экономике принимающей страны выгоды. Баланс будет смещаться в сторону пользы, поскольку иммигранты берутся за работу, на которую не соглашаются местные жители. В эту категорию попадает работа в государственном секторе, где заработная плата ниже, чем в частном секторе. Так, большинство работников здравоохранения и образовательной системы в Европе — иностранцы. В эту же категорию входят и работы в таких отраслях, как программное обеспечение и финансы, где требуется высокая квалификация.

Однако на этом оценка не кончается. Мы должны взглянуть ещё на два параметра. Принято считать, что иммигранты истощают ресурсы; возможно, это мнение вполне обоснованно. Новые группы иммигрантов обычно живут все вместе, часто в бедных районах с дешёвым жильём. Это не только делает их непривычный образ жизни более заметным, что само по себе может вызывать раздражение у местного населения, но и перекладывает необходимость поиска жилья и школ на плечи немногочисленных местных властей и налогоплательщиков. В некоторых случаях это приводит к высокому уровню преступности и наркомании (типичная проблема городских гетто). Кроме того, увеличивается нагрузка на общественный транспорт, больницы, полицейские участки, социальные службы и другие части физической и социальной инфраструктуры. Подобные издержки перенаселённости абсолютно реальны.

С другой стороны, иммиграция оказывает огромное положительное (и часто неоценимое) влияние на общество и культуру страны. В качестве примера рассмотрим английскую кухню. Поскольку я ем английскую еду с детства, то могу утверждать, что иммигранты из Индии, Восточной Азии, Европы (в особенности из Италии, но не из Германии), Вест-Индии[17] и Японии, фантастически улучшили мою жизнь за последнюю четверть века. В детстве и молодости моя еда ограничивалась рамками печально известной национальной кухни из жёсткого мяса, переваренных овощей и картошки. Но к концу 1970-х годов выбор резко увеличился благодаря иммигрантам. Так, например, карри (особый англо-индийский вариант курицы с соусом тикка масала) стало главным блюдом закусочных Великобритании. К 1996 г. в стране было 10 тыс. индийских ресторанов и закусочных, в которых работали 70 тыс. человек, и их оборот составлял 1,5 млрд. фунтов стерлингов. То есть больше, чем сталелитейной и угледобывающей отраслей и кораблестроения вместе взятых. И это не единственный пример. Он отражает значительное улучшение благополучия потребителей. Чем больше выбор, тем лучше для экономики.

Есть множество других результатов разнообразия, появившегося с приходом иммигрантов, которое нельзя выразить в цифрах. Однако именно они заметны сильнее всего. Иммигранты обычно оказывают сильное влияние на такие культурные отрасли, как музыка, мода, живопись, а также на спорт, науку и медицину и образование. Другими словами, они играют заметную роль в отраслях, важных для промышленно развитых стран. В истории есть много тому примеров. Стало бы Лондонское Сити таким крупным финансовым центром, если бы в 19 в. не было бы иммиграции евреев? Были бы американские университеты так известны в научном мире, если бы тем не работали учёные-беженцы из нацистской Германии? Заняла бы Силиконовая долина главенствующее положение без научных кадров из Индии и Китая? Разнообразие ценно само по себе, потому что благодаря ему появляются новые идеи и новые способы ведения бизнеса. Всё это особенно важно, если экономический рост зависит от новых идей.

В этой главе я хотела показать, что для оценки воздействия, которое иммиграция оказывает на экономику, необходимо использовать анализ издержек и прибыли. В принципе не существует однозначного ответа. На практике, экономические выгоды, о которых зачастую забывают в ходе публичных обсуждений, перевешивают издержки. Более того, мы иногда совершенно неправильно воспринимаем некоторые результаты как издержки. Пример тому — «ошибочная оценка количества рабочих мест», что, как мы уже показали, является неверным. Если, как я считаю, страна, принимающая иммигрантов, выигрывает от этого, то значит ли что страны, теряющие людей, терпят экономические убытки? На первый взгляд, это было бы логично. Ведь в разговорах о странах массовой эмиграции мы всегда говорим про «утечку мозгов». Таким образом, вполне правдоподобным кажется предположение, что развивающиеся страны проигрывают оттого, что экономические эмигранты уезжают на поиски лучшей жизни в Америку и Европу. Так же понятно, что если это беженцы, то на кон поставлено не так много, но беспокойство вызывают экономические убытки таких стран, как Индия, Филиппины, Марокко, Мексика, когда оттуда уезжают многие лучшие амбициозные и перспективные работники, особенно специалисты в таких отраслях, как медицина или информационные технологии.

Экономика этих стран также получает выгоды от своих людей, работающих за границей. Они могут получать переводы для оставшихся в стране членов семей. Некоторые эмигранты возвращаются домой с новыми знаниями, опытом и капиталом. Многие вкладывают деньги в родную страну, даже если не собираются возвращаться. Некоторые занимаются благотворительностью: открывают в своих странах школы и университеты. Присутствие эмигрантов в другой стране, как правило, облегчает налаживание торговых, инвестиционных и информационных связей с более богатыми странами.

Опять-таки, чтобы прийти к какому-либо выводу, надо провести анализ издержек и прибыли. Мне кажется, что если взглянуть на пример экономики таких стран Средиземноморья, как Италия и Испания, можно сказать, что выгоды перевешивают издержки и в случае стран, откуда эмигрируют, но это тоже вопрос реальных исследований. Западные экономисты до настоящего времени занимались оценкой того влияния, которое оказывает на их собственные страны иммиграция, а не влияния эмиграции на иностранные государства.

Возможно, конечный вердикт должен учитывать не только экономические данные. В мире, где свобода ценится так высоко, нельзя найти оправдания тому, что техника и деньги обладают большей свободой пересечения границ, чем люди. Какая мораль может лишить людей возможности улучшить качество своей жизни и жизни своих потомков только потому, что они имели несчастье родиться в Африке, а не где-нибудь на Среднем Западе? Можете считать меня законченным либералом, но я не принимаю такую мораль. Если свобода хороша для меня, инвестиционных банкиров и нефтяных компаний, то она хороша и для всех остальных.

Глава 19. Демография

Юг смеётся последним
Численность современного населения составляет примерно половину от числа людей, живших когда-либо на Земле. На настоящий момент население Земли составляет 6 млрд. человек, а к 2015 г. его численность составит 7 млрд. и начнёт сокращаться, достигнув отметки в 8 млрд. Рост населения — это удивительная особенность современности: примерно до 1750 г. он почти был равен нулю, а в 1970 г. достиг 2 %.

Один из первых экономистов, Томас Роберт Мальтус, в 1798 г. опубликовал своё знаменитое эссе о росте населения под названием «Эссе о законе народонаселения». Он утверждал, что такие быстрые темпы роста населения, какие наблюдались в Англии в предыдущие десятилетия, в будущем опередят возможности экономики накормить новых людей. Плодородие в сельском хозяйстве уменьшается — каждый следующий обрабатываемый акр земли всегда приносит меньше урожая, потому что лучшая земля используется в первую очередь. В результате голод и болезни сократят население до того уровня, который природа и экономика способны обеспечивать.

Как выяснилось, результаты анализа Мальтуса стали неактуальными, как раз когда он их опубликовал. Его заключения были верны для прошлых лет, но новое явление под названием технический прогресс всё изменило. Новая сельскохозяйственная техника и методика позволили собирать с акра земли больше зерна. Технический прогресс произошёл и в промышленности, создав несельскохозяйственное богатство. В результате спрос на продукцию фермеров на душу населения тоже вырос. С повышением эффективности и увеличением благосостояния всё больше и больше людей могли потреблять всё больше и больше еды.

С середины 18 века рост населения и рост выпуска продукции экономики на душу населения были тесно связаны. Когда страна только начинает индустриализацию или экономическое развитие, всегда наблюдается резкое ускорение темпов роста населения. Обычно показатели рождаемости остаются на высоком уровне {и родители смягчают риск того, что кто-то из детей умрёт в младенчестве, как это происходит в бедных странах), но средняя продолжительность жизни увеличивается, а смертность среди детей и взрослых сокращается. Однако как только показатели доходов на душу населения достигают определённого уровня, то рождаемость резко падает. Женщины предпочитают заводить двух-трёх детей, а не шесть или десять. Это уже стало закономерностью, названной «демографическим переходом».

Сейчас, возможно, в первый раз за историю человечества, некоторые страны столкнулись с новым видом демографического перехода. В богатейших странах уровень рождаемости гораздо ниже уровня «замещения», а средняя продолжительность жизни увеличивается медленнее, чем в прошлом. Таким образом, население одновременно находится на грани вымирания и быстрого старения. США являются исключением, в основном благодаря большому количеству иммигрантов: рождаемость среди иммигрантов выше, чем в местных семьях, а постоянно прибывающие иммигранты поддерживают общий уровень. Без учёта этой зоны небольшого роста большая часть роста населения в мире приходится на развивающиеся, а не на развитые страны. К 2050 г. темпы роста населения в развитом мире будут составлять примерно -0,5 % в год, по сравнению с 0,5–1 % в развивающихся странах.

Получается, что меньше чем через 25 лет половина населения Германии достигнет возраста 65 лет. В этой стране, как и в Японии, один из самых низких уровней рождаемости, в среднем всего лишь 1,3 ребёнка на женщину. Италия и Испания стареют примерно так же быстро. Некоторые из этих стран входят в число наименее охотно принимающих иммигрантов: только 1 % жителей Японии и 2 % жителей Италии — иностранцы.

Не удивительно, что эти стареющие богатые страны больше всех обеспокоены тем, что принято называть демографической бомбой замедленного действия. Речь идёт о том, что в будущем сократится численность рабочей силы, обеспечивающей всё население пенсионного возраста, доля которого продолжает увеличиваться. Соотношение числа людей в возрасте старше 65 лет и числа людей трудоспособного возраста, называемое демографическим коэффициентом зависимости (относительный показатель числа иждивенцев), продолжает расти во всех развитых странах, в том числе и в США. В Японии демографический коэффициент зависимости может вырасти с 10 % в 1950 г. и 20 % сегодня до 50 % к 2050 г. (если ничего не изменится). В США, стране с самой маленькой бомбой замедленного действия, ожидается, что коэффициент вырастет с 18 % (в настоящее время) до 30 % к 2050 г.

Страшно ли это? Любой экономист знает, что метафорическая бомба никогда не взорвётся. Условие: «если ничего не изменится» всегда неверно. Что-то изменится под влиянием текущих тенденций.

Многие события могут изменить будущие демографические коэффициенты зависимости. Люди будут позднее уходить на пенсию — это уже происходит во многих странах, благодаря улучшению здоровья в старости. Увеличится количество занятого населения. Например, в тех странах (Япония и большая часть континентальной Европы), где в настоящее время работают немногие женщины, всё большее количество женщин будет работать. Другие страны, за исключением США, возможно, смягчат свою иммиграционную политику и таким образом ускорят рост численности трудоспособного населения.

Все эти меры, или их сочетание, приведут к уменьшению, а не к увеличению демографического коэффициента зависимости. Например, в Европе только 60 % трудоспособного населения работают. Если бы показатели поднялись до 75 %, как в США, то этот коэффициент сократился бы на 10 %, а не вырос бы на 25 %, как предсказывают, при этом доля занятых не изменилась бы.

Более того, совершенно неожиданно могут измениться показатели рождаемости. Подобные сдвиги могут преобразовать демографический ландшафт всего лишь за девять месяцев. В далёком прошлом показатели рождаемости упали в ходе и после войн, но после 1945 г, снова стали подниматься. Ожидалось, что послевоенный всплеск рождаемости вызовет аналогичный всплеск и в 1960-е годы, но вместо этого, по социальным или культурным причинам, рождаемость резко упала. Отголосок тех событий дошёл да нас в конце 1980-х и в начале 1990-х годов, когда у женщин, родившихся в 1960-е годы, появились свои дети, правда, гораздо позднее, чем у их матерей. Это зависело не только от культуры, но и от прогресса в сфере медицины. А кто сказал, что ваши дети не начнут создавать свои большие семьи раньше вас? В последнее время показатели рождаемости в США и Великобритании немного выросли.

И всё-таки страшные истории звучат очень убедительно. Демографические изменения имеют экономические последствия. Они меняют спрос на все товары и услуги, в особенности на жильё, здравоохранение и образование. Они могут повлиять на нормы сбережений по всей стране и, тем самым, затронуть фондовый рынок. Может улучшиться жизнь в пригородах, если там будет больше семей с детьми, чем в центре города.

Однако основная проблема, связанная с демографической бомбой богатых стран, состоит в выплате пенсий, так как (при любой официальной пенсионной системе) сегодняшние пенсионеры, как правило, получают средства из сегодняшних экономических ресурсов, которые сегодня производят работающие люди. Несколько лет подряд было модно говорить о том, чтобы «глобализировать» выплату пенсий: если пенсионные фонды инвестировали в формирующиеся рынки в быстро растущих развивающихся странах, то служащие этих стран могли бы обеспечивать нашу старость. Однако несколько мировых финансовых кризисов лишили эту идею привлекательности. Более вероятным решением будет изменение структуры занятости до тех пор, пока соотношение зависимых пенсионеров и работающего населения не выйдет на более устойчивую траекторию.

Однако могут возникнуть и более сложные вопросы, связанные с демографическими изменениями. Рост населения всегда сопровождается экономическим ростом, но быстрый рост населения часто связан с быстрым ростом ВВП на душу населения или, другими словами, быстрым ростом производительности.

Существует несколько возможных теоретических объяснений этой устойчивой связи, но ни одно из них не было доказано. Возможно, растущее население поощряет развитие прогресса в еде, одежде, жильё и других сферах, отвечающих потребностям людей. Как показали исследования в области экономической географии за последние годы, возможно, роль экономии от масштаба очень важна для экономического роста, — быстрый рост численности населения в определённых районах может инициировать эффективный цикл развития и роста.

Каким бы ни было объяснение, в истории нет примеров стран, где бы сокращение населения сопровождалось экономическим процветанием. Трудно поверить, что через несколько десятилетий Япония и Западная Европа всё ещё будут лидерами мировой экономики. Ведь какой должна быть вера в будущее, если их население не замещается? Некоторые экономисты утверждают, что в будущем техническийпрогресс заменит (а не дополнит) рост населения в качестве фактора роста ВВП на душу населения. Но я им не слишком верю.

Мне кажется боле вероятным то, что всё больше людей будут уезжать из стран, где они родились, в страны с уже развитой экономикой (т. е. миграция значительно возрастёт), либо центры экономической гравитации сместятся в страны, где эти люди родились. Все богатые страны расположены рядом с бедными странами, отличающимися большими темпами роста населения, — США граничат с Мексикой, Западная Европа — с Турцией и Северной Африкой, Япония — с Юго-Восточной Азией. Если бы мне пришлось делать прогноз, я бы сказала, что богатые страны поглотят своих динамичных соседей в целях самосохранения. Это уже произошло в 1980-х годах в Западной Европе, когда ЕС принял в свои ряды Грецию, Испанию и Португалию.

Другая мораль этой истории такова: хотя сейчас быстрорастущее население по теории Мальтуса кажется бременем для многих бедных стран, именно люди, а не деньги, металлы или нефть, являются ключевыми ресурсами.

Глава 20. Развитие

Триумф модных экономических теорий
Неразрешимые проблемы оскорбляют наши чувства. Мы все привыкли к тому, что технологии и человеческий гений могут найти любые решения. Исследователи находят лекарства от всё большего числа болезней, правительства строят новые дороги, автомобильные компании сокращают выбросы в атмосферу — в итоге можно найти выход из любой ситуации. В богатых странах Запада здоровье улучшается, люди живут дольше, а качество этой жизни, с некоторыми оговорками, но становится лучше. В общем и целом, всё очень даже хорошо. Поэтому, тем более странно и неприятно видеть, как некоторые страны всё больше и больше отстают от уровня жизни США, Европы, Кореи или даже Мексики. В большинстве стран Африки, Южной Азии и некоторых районах Латинской Америки жизнь, казалось бы, ничуть не улучшилась. Это не совсем верно: даже в беднейших странах увеличилась средняя продолжительность жизни, что вполне верно. Уровень жизни, выражающийся в доле ВВП на душу населения, во многих странах сейчас не выше, чем он был в 1950 г, или даже в 1910 г.

Почему некоторые страны не могут воспользоваться готовыми решениями для того, чтобы справиться с проблемами бедности или болезней, которые, как мы знаем, успешно применяются в наших собственных странах? Почему некоторые страны не могут обеспечить своих жителей чистой водой или электричеством, хотя технологии уже давно не являются секретными и не так уж дорого стоят? Почему некоторые дети продолжают умирать от нехватки препаратов для оральной регидратации[18], хотя это одна из самых дешёвых, простых в использовании и важных (с точки зрения возможности сохранить жизнь) медицинских методик последних лет? Почему Афганистан оказался в такой нищете, что террористам удалось подкупить правительство?

Иногда ответ бывает совершенно очевидным: этническое насилие или гражданская война, которые имели место в Афганистане, Сомали или Руанде, никогда не помогают в создании процветающего государства. Вряд ли вы будете сажать овощи у себя в огороде, если мародёры могут увести вас из дома, я уже не говорю о том, чтобы открыть своё дело. Межобщиннные столкновения в Африке сохранились со времён существования колониальных границ. И найти решение для этой проблемы непросто.

К сожалению, все другие ответы не так очевидны. По сути, один из основных вопросов экономики до сих пор так и не понят. Почему экономика растёт? Именно поэтому такая область экономики, как экономика развития, наука, занимающаяся поиском пути к процветанию для бедных стран, характеризуется как интеллектуальная мода (т. е. мода на определённые экономические теории). Указания, которые экономисты из развитых стран разработали для развивающегося мира, менялись на протяжении десятилетий, но отказаться от решения проблемы превращения первоматерии в золото, от загадочной алхимии роста оказывается невозможным. Ведь сейчас благополучие и процветание нашего собственного мира во многом зависят от того, поделимся ли бы с беднейшими странами этим секретом.

По словам Уилльяма Истерли, ведущего эксперта по вопросам развития: «На поиск нас подталкивают страдания бедных и благополучие богатых. Если наш поиск увенчается успехом, это будет одним из величайших интеллектуальных триумфов в истории человечества».

Он и другие учёные думают, что теперь они, возможно, проникли в суть процесса. Это уже прогресс, потому что в прошлом экономисты, исследующие вопросы развития, были уверены, что знают ответ, — и каждый раз ошибались. Таким образом, некоторая доля скромности помогает. Однако не следует думать, что в идеях прошлого нет ничего полезного. Напротив. Но тогда каждая идея считалась панацеей, а потом оказывалось, что это было ошибкой.

Более того, это лишь осложнило жизнь людей в бедных странах, которым говорили, что если вы сделаете X или Y — даже если для этого придётся пойти на некоторые жертвы или политические беспорядки, — то жизнь улучшится. Раз за разом они следовали то одним указаниям, то другим, а цель отодвигалась всё дальше и дальше. Всё это при отсутствии экономического роста объясняет ту злобу, которую некоторые бедные страны испытывают к западным экспертам и всему Западному миру в целом.

Давайте взглянем на некоторые методы экономики развития. Одна из первых теорий связывала экономический рост с инвестированием в технику. В бедных странах — низкий уровень накоплений, потому что они бедны, поэтому, если удастся понять, сколько средств им нужно для достижения необходимых темпов роста, то можно подсчитать финансовый разрыв (неравенство). Экономисты, изучающие проблемы развития, так и сделали, для каждой страны. Материальная помощь и ссуды таких международных агентств, как Всемирный банк или Международный валютный фонд (МВФ), а также богатых государств, должны были помочь восполнить этот разрыв. Большая часть средств, предоставленных в качестве ссуд или помощи бедным государствам, долгие годы тратилась на дорогостоящие проекты: дамбы, дороги, крупные заводы, аэропорты и прочее.

Конечно, экономический рост в некотором смысле зависит от инвестиций. Это одна из основных рабочих теорий в экономике. Но не так сложно понять, что дело не только в этом. Нужны люди, чтобы работать на этой технике, люди с определёнными навыками и образованием. Поэтому, в конце концов, эта мысль дала рождение другой панацее — образованию, или инвестициям в человеческий капитал, как называют это экономисты. Существует чёткая связь между расходами на обучение населения и развитием: Южная Корея, одна из немногих стран, перешедшая из категории развивающихся стран в категорию передовых, является классическим примером важности образования.

Но опять-таки, инвестиции в человеческий капитал не решают проблему полностью. Именно поэтому существует множество решений. Контроль роста населения был одно время главной идеей теории, основанной на том, что в бедных странах показатели рождаемости во много раз выше, чем в богатых. Но, скорее всего, причинно-следственная связь здесь иная: большие доходы позволяют людям создавать небольшие семьи.

Другой влиятельной и характерной экономической теорией была марксистская экономика развития. Она пользовалась особой популярностью в развивающихся странах, потому что возлагала всю вину за экономическую отсталость на империализм и поиск капиталистами новых территорий лишь с одной целью — для добычи сырья. Но марксистская теория потеряла всю привлекательность с падением коммунизма в 1989 г. Связанной с марксистским способом анализа, но логически отличавшейся от него была теория, согласно которой низкий уровень экономического развития сознательно сохранялся в государстве, находившемся в подчинении или зависимости от богатых и мощных держав. Эта теория до сих пор популярна в развивающихся странах.

В настоящий момент в моде другие идеи. Горячо обсуждается вопрос о том, насколько климатические и географические условия определяют судьбу нации, ведь большинство бедных стран находится в тропиках. Другая идея состоит в оценке роли культурных факторов, таких как отсутствие Протестантской этики работы или отношение к решению тендерных проблем. Подобные споры могут быть такими энергичными, только потому, что мы плохо понимаем суть процесса экономического роста.

На сегодняшний день существуют два модных решения проблемы глобальной бедности. Одно основано на абсолютно верном наблюдении за тем, что в прошлом материальная помощь бессмысленно тратилась из-за коррупции и плохого управления. Теперь материальную помощь надо увеличить, но выдавать её только при условии хорошего поведения тех, для кого она предназначена. Однако, помимо того факта, что правительства лишь немногих развивающихся стран одобрят ещё большее вмешательство со стороны МВФ или других организаций-доноров в управление их странами, поскольку их роль и так велика, существуют сомнения и относительно точности выполнения условий.

Предположим, что мы знаем, что такое хорошая политика, и можем сказать, когда она не применяется (хотя на самом деле это не совсем так). Плохая экономика будет характерна именно для бедных стран, которым не удаётся проводить правильную политику. В них будет медленный экономический рост, высокая инфляция, большие государственные долги и т. д. И именно их накажут, сократив в будущем помощь или прекратив её вовсе. Возможно, для того чтобы быть добрым, имеет смысл быть жестоким, но «обусловленность помощи» (например, обусловленность кредитов МВФ обязательством должников проводить определённую экономическую политику) никогда не будет лёгкой стратегией.

Второе модное лекарство против бедности — освобождение от долгового бремени, или списание долгов стран Третьего мира. Зачастую из-за плохой политики в прошлом, когда диктаторы строили дворцы и копили деньги в секретных банках в горах Европы, в бедных странах образовались долги, которые они никогда не смогут выплатить. Если кредиторы знают, что они не получат назад все свои деньги, то вполне логично, что они спишут часть долга и позволят странам-заёмщикам развиваться, с тем чтобы в будущем получить обратно оставшуюся часть. Таким образом, освобождение от уплаты части долгов имеет смысл.

Но стоит ли списывать весь долг — как предлагали некоторые сторонники этого решения? Если учесть то, сколько западные налогоплательщики заплатят за помощь развивающимся странам, то становится понятным, что это неизбежно приведёт к тому, что материальной помощи лишатся очень бедные страны, не имеющие больших долгов. К таким странам относится, например Бангладеш, где многие годы проводится довольно хорошая экономическая политика без сильной коррупции. Это не самая лучшая система материального стимулирования. Более того, списание долга освобождает средства, которые правительства могут тратить на другие цели; предполагается, что они вложат их в здравоохранение или образование, но здесь мы снова сталкиваемся с проблемами обусловленности.

К сожалению, в прошлом уже пробовали воспользоваться методом списания долгов, и всё закончилось провалом. Многочисленные примеры освобождения от уплаты долгов, начиная с 1970-х годов, показывают, что большинство стран снова накапливает большие долги после того, как прошлые списываются. Задолженность — это не природная катастрофа, как ураганы или наводнения, это — политический выбор коррумпированных правительств.

Так на чём же остановилась теория экономического развития сейчас? Для того чтобы бедная страна встала на путь экономического роста, она должна инвестировать в физический и человеческий капитал. Она должна подавить насилие и коррупцию. Правительство должно реализовывать правильный курс, каким бы он ни был, но, как минимум, должно обеспечить стабильные макроэкономические условия.

Экономисты также постоянно находят новые требования к успешной стратегии роста. Как показал финансовый кризис в Азии в 1997–1998 гг., важны банковская система и финансовые институты. Коррупция и фаворитизм действительно вредят и частному сектору, и правительству. В экономическом развитии особое место отводится социальным и политическим институтам. Люди не будут инвестировать в будущее, если частная собственность плохо охраняется, а суды неэффективны или коррумпированы. Часто это называют социальным капиталом, новой формой капитала, которому требуются инвестиции. Амартия Сен, лауреат Нобелевской премии по экономике, объяснил, что нам следует понимать развитие как расширение человеческих возможностей и свобод, а не только как получение большего количества денег.

В последнее время экономисты пришли к общему мнению о том, что экономическое развитие зависит от целого калейдоскопа политических мер и институтов. Согласовать всё (выстроить всех уток в ряд) очень сложно. Более того, выходом из порочного круга бедности на благой путь является экономический рост. Например, у жителей бедных стран нет стимулов вкладывать деньги в собственное образование, потому что в их странах недостаточно образованных людей, чтобы отрасли предлагали им подходящую работу. Совершенно бессмысленно быть высокообразованным ткачом ковров или собирателем чая. Как и во многих других сферах экономики, здесь действует принцип возрастающей доходности, т. е. когда успех подкрепляет успех, а также невезение проигравших. Это возвращает нас к воскрешённой теории экономической географии, в которой возрастающую доходность и эффект победителя на рынках, процветающих в одних зонах, а не других, используют в качестве объяснения неравномерного распределения богатства и бедности в странах с развитой экономикой. Дело не в том, что география определяет судьбу, но сопротивляться географическим особенностям так же сложно, как и преодолеть собственную историю.

Однако я думаю, что последняя теория — о том, что нет мгновенного решения, — оптимистичнее предыдущих. Есть гораздо больше шансов решить проблему, если вы сначала поймёте, что вы не знаете и что вы знаете.

Часть V. Жизнь, Вселенная и всё остальное

Макроэкономика
Большая часть предыдущих глав даже не затрагивала того, что многие читатели считают «экономикой» — т. е. макроэкономику или то, как экономика работает как единое целое. Об этом изо дня в день пишут газеты и говорят в новостях: находится ли экономика в упадке, насколько повысился уровень безработицы, как упали процентные ставки, какой бюджет принял конгpecc, и т. д.

Однако макроэкономика всегда была и остаётся самой спорной составляющей обсуждаемого предмета, потому что слишком многие экономисты не понимают, как сочетаются индивидуальные решения миллионов людей. И всё же хотя здесь много конкурирующих теорий и противоречий, в следующих главах я попытаюсь пролить свет на то, как следует воспринимать общую картину.

Глава 21. Япония

«Kogaru» против «One-kei», или почему важна мода токийских подростков
«Kogaru» против «One-kei», или почему важна мода токийских подростков Возможно, японская молодёжь поздно познакомилась с последними новациями моды, но по всем показателям она быстро навёрстывает упущенное время. С тех пор, как Джеймсу Дину пришла в голову идея о молодёжном рок-н-роле, одно модное течение за другим охватывало молодёжь Америки и большей части Европы. Одним из самых заметных примеров были панки Лондона конца 1970-х годов. Но почти всё это время японские подростки, казалось, жили скромной и традиционной жизнью, гораздо больше задумываясь об учёбе, чем о разжигании революции.

Теперь всё иначе. Количество и разнообразие модных молодёжных группировок в японских городах впечатляет. Сейчас, когда я пишу эти строки, одним из модных стилей является симпатичный «kogaru»[19], основанный на персонаже «девочка школьница» (девочка в матроске), с девчоночьими короткими юбочками, длинными гольфами и большими ботинками. Другая крайность — «one-kei», или «старшая сестра», — имитация стиля леди. Этот стиль появился из стиля «уатаhа», облика обворожительной женщины, блондинки с яркой помадой. Страсть к моде помогла токийским магазинам бороться и процветать. И действительно, традиционная любовь японских потребителей к очень дорогим вещам западных дизайнеров нисколько не ослабевает, несмотря на десятилетний экономический кризис.

Что же это за кризис, при котором некоторые потребители делают сумасшедшие покупки, а токийские подростки тратят деньги на новую модную одежду через каждые несколько месяцев? Как мы увидим дальше, подобные «девочки-школьницы» могут рассказать о многом. Практически нет сомнений в том, что Япония пережила экономическую катастрофу. Уровень ВВП или национальный продукт страны в реальном выражении в 2000 г. был такой же, как и в 1991 г. По прогнозам МВФ, он должен был сократиться в 2001–2002 г. и, по расчётам, — снова в 2003 г. И это помимо двенадцати лет застоя второй по величине мировой экономики, чей рост мог бы составлять 2 % в год. Если сложить проценты за все эти годы, то получается, что экономика страны могла бы быть на 25 % больше, чем она есть в настоящий момент. Поскольку экономика Японии, несмотря на все проблемы, составляет 3,8 трлн. долл. (в пересчёте текущих иен в доллары по долгосрочному официальному курсу), то одна четвёртая часть совокупного продукта — это большая потеря. По сути, это экономика Италии.

В то же время уровень безработицы в Японии достиг послевоенных показателей. Хотя, по сравнению с американскими, а тем более с европейскими стандартами, он довольно низок, рост безработицы положил конец надеждам японских рабочих на то, что на первом месте работы после окончания учёбы они останутся на всю жизнь (большинство японских женщин до сих пор оставляет работу после вступления в брак). Нет в Японии и системы пособий, которые бы смягчили удар безработицы; в прошлом она была не нужна.

Цены на протяжении нескольких лет — в сочетании с нулевым реальным ростом либо оставались неизменными, либо падали. Дефляция означает, что объём экономики, измеренный в текущих ценах, сокращается. В истории не было ни одного исключения из правила: экономика не растёт, если цены хотя бы немного не поднимаются, поэтому экономика Японии вряд ли восстановится, если не остановит понижение цен. Сокращение объёмов экономики не происходило ни в одной стране с 1930-х годов. Конечно, трудности, которые испытывает Япония, благодаря полувековому процветанию, не идут в сравнение с положением в США во времена Великой депрессии, но с макроэкономической точки зрения экономический кризис в Японии в 1990-х годах был таким же экстраординарным.

Экономисты осознали всю серьёзность ситуации только спустя много лет. После резкого подъёма в конце 1980-х годов многие страны в начале 1990-х годов пережили экономический спад, и считалось, что Япония страдает от того же «похмелья», что и все. Но в отличие от США и Великобритании, страна не начала восстанавливаться после спада. Экономический рост наблюдался только в течение 12 лет, но и это весьма скромное восстановление оказалось обманчивым. Более того, потребовалось много времени, чтобы экономисты поняли, что традиционные меры не работают. Повсюду, кроме Японии, в 1990-е годы было достигнуто согласие относительно того, как следует управлять национальной экономикой, чтобы добиться низкой и стабильной инфляции и стабильного роста: сочетание активного сальдо, или не слишком большого дефицита налоговых поступлений превосходит расходы государственного бюджета с установлением центральным банком процентных ставок для сохранения низкой инфляции. Хотя эта методика не везде работала хорошо, согласие между экономистами в понимании работы макроэкономики и правильных мер удивляло.

Ещё боле удивительным стало наблюдавшееся в 1980-е годы жестокое интеллектуальное столкновение между монетаристской и кейнсианской теориями. Говоря в нескольких словах, кейнсианцы это последователи знаменитого английского экономиста Джона Майнрада Кейнса, которые верили в возможность правительства управлять экономикой в ходе бизнес-цикла либо с помощью кредитно-денежной политики (поднимая и опуская процентные ставки), либо с помощью налогово-бюджетной политики (корректируя уровень налогов и государственных расходов). Эту тактику называли управлением спросом, потому что она могла увеличить или сократить совокупный спрос.

Монетаристы говорили о том, что даже если эти меры и работают в краткосрочной перспективе, они не смогут повлиять на экономический продукт в долгосрочной перспективе, потому что он определяется возможностью экономики производить товары и услуги или — совокупным предложением. Пытаясь ускорить рост с помощью увеличения спроса, правительство добьётся только повышения цен.

Детали спора, которые казались важными тогда, теперь не имеют никакого значения. Важно только то, что в вопросе о том, можно ли в течение короткого периода управлять уровнем спроса в экономике, победили монетаристы. Попытки сделать это, которые иногда называют «регулированием», оказывают на ожидания и поведение людей воздействие, совершенно противоположное первоначальным замыслам. Некоторые правительства были настолько в восторге от теории монетаристов, что совершили огромную ошибку, применив её на практике. (Например, миссис Тэтчер ввергла Великобританию в кризис, поглотивший пятую часть обрабатывающей промышленности всей страны, потому что слепо следовала принципам денежной экспансии. Её одновременное прекращение регулирования правил банковского кредитования (дерегулирование) служит примером того, насколько жёсткой или гибкой бывает политика). Однако после этих первых экспериментов появилась «облегчённая» версия монетаризма, принёсшая в 1990-е годы гораздо более успешные экономические результаты, чем те, что были достигнуты за предыдущие 25 лет.

Это произошло повсюду, кроме Японии. И эта единственная неудача неизбежно ставит под вопрос правильность современного общего понимания макроэкономики. Каковы причины того, что обычные политические меры здесь не действуют, обусловлено ли это какими-либо особенностями Японии (возможно, культурой или общественным мнением), или это связано с тем, что данные меры работают только в определённых условиях? А если правильно последнее, то значит ли это, что мы не должны так почтительно относиться к согласованной экономической политике за пределами Японии? Может ли, например, экономический спад, который начался в США в марте 2001 г., тоже превратиться в многолетний застой?

В соответствии с теорией Кейнса, больше всего на состояние экономики влияет то, что мы называем «жизнерадостность», общий оптимизм в отношении будущего, что определяется скорее психологическими и политическими факторами, чем экономическими. Экономисты не могут разработать меры по усилению жизнерадостности населения страны. Когда стало понятно, что Япония не восстанавливается после спада, традиционный подход предлагал две возможности стимулировать экономику. Если при спаде экономической активности общий спрос в экономике постоянно меньше потенциальной производительности, то вы можете, во-первых, попробовать ослабить кредитно-денежную политику, или, во-вторых, ослабить налогово-бюджетную политику.

В долгосрочной перспективе постоянная денежная экспансия приводит только к повышению цен, а не объёмов производства, но денежная экспансия на короткий период может способствовать ускорению экономического роста и повышению спроса, поскольку она поощряет потребительские расходы и инвестиции в бизнес. На практике, более гибкая кредитно-денежная политика осуществляется с помощью снижения процентной ставки. Центральные банки обычно понижают процентную ставку путём вмешательства в работу денежных рынков, где процентная ставка это стоимость трансакций между центральным и коммерческими банками.

Однако в Японии процентная ставка держалась почти на нулевой отметке, начиная с 1995 г. В марте 2001 г. Банк Японии снова понизил процентные ставки до нуля после сомнительного повышения до 0,25 % в августе 2000 г. Совершая подобный манёвр, банк обещал обеспечить денежные рынки таким количеством средств, которого будет достаточно для удержания процентных ставок на нулевом уровне.

Однако в течение нескольких дней лета 2001 г. на денежном рынке наблюдалась необычная ситуация: японские банки решили, что им не нужны деньги даже по нулевой цене. Они не могли придумать, что делать со свободными деньгами. В 1967 г. художник Акасегава Геньпей в насмешку над силой денег напечатал фальшивые банкноты в ноль иен. Он предложил широкой публике присылать ему настоящие йены и обменивать на фальшивые банкноты, чтобы вывести из обращения национальную валюту. Реальность и искусство совершенно неожиданно совпали 34 года спустя.

Экономическая теория рассматривает ситуацию, когда кредитно-денежная политика становится бесполезной, потому что нельзя опустить процентные ставки ниже нуля. Такую «ловушку ликвидности» впервые заметили Кейнс и его последователь Джон Хикс во время депрессии 1920-х и 1930-х годов. В этой ловушке реальная процентная ставка (номинальная ставка минус ожидаемый уровень инфляции), необходимая для увеличения инвестиций в экономику до существующего уровня сбережений, будет отрицательной. К сожалению, отрицательная реальная процентная ставка невозможна, если только уровень инфляции не превышает номинальную процентную ставку (например, процентная ставка равна 2 %, а уровень инфляция — 3 %, тогда реальная процентная ставка может быть -1 %). Если вместо этого существует дефляция, т. е. положительная реальная ставка при нулевой номинальной процентной ставке, то это невозможно вовсе. (При нулевой процентной ставке и понижении цен на 2 % в год, реальная процентная ставка будет равна плюс 2 %.)

Почему? Если в следующем году цены понизятся, то для потребителей есть смысл откладывать деньги, даже если они не получат процентов, потому что в следующем году они смогут на свои деньги купить больше. Однако компаниям, даже если они занимают под нулевой процент, невыгодно инвестировать, потому что в следующем году им придётся отдавать сумму, на которую они купили бы оборудования больше, чем в этом году. Если покупатели продолжают экономить слишком много, а компании откладывают инвестирование, то для остановки падения цен необходимо придумать что-то другое.

Для выхода из ловушки ликвидности Кейнс предлагал использовать налогово-бюджетную политику. Если кредитно-денежная политика не работает, то правительство должно стимулировать экономику с помощью дефицитного финансирования. Необходимо оставить налоги на том же уровне или сократить их, чтобы поощрить потребительские расходы и частные инвестиции. Увеличить государственные расходы на такие проекты, как строительство мостов или школ. Это повысит спрос и выведет экономику из ловушки ликвидности. Кейнс говорил, что даже бесполезные расходы, например, плата людям за то, что они роют ямы, а потом их засыпают, помогут создать спрос в экономике, потому что люди, работающие в таких государственных программах, будут тратить свои зарплаты. Эта философия вдохновила Франклина Д. Рузвельта на идею «Новой сделки» (New Deal), которая принесла положительные результаты. Экономика США начала выходить из долгого кризиса, когда Вторая мировая война ещё больше подняла спрос.

Однако существующая ортодоксальная экономика говорит о том, что государственный дефицит не должен быть слишком большим. Для этого есть несколько причин, соответствующих разным направлениям экономической мысли. Во-первых, существует доказательство того, что если правительство хочет взять больше средств из народных сбережений, то оно поднимет процентные ставки для частных заёмщиков, и правительственные расходы вытеснят некоторое количество частных инвестиций. Это не так важно, если правительство занимает довольно небольшие суммы из большого количества средств народных сбережений.

Во-вторых, если правительство занимает так много, что долгосрочные процентные ставки становятся выше темпов долгосрочного экономического роста, то его долг может достичь опасного уровня. При некоторых обстоятельствах экономика не будет расти достаточно быстро, чтобы получить доходы, необходимые для выплаты процентов по долгу. Это реальная, а не теоретическая угроза. Правительства некоторых стран накопили такие долги, что весь их бюджетный дефицит состоит из выплаты процентов.

Один из последних аргументов против слишком больших долгов говорит о том, что налогоплательщики не глупы. Иногда говорят о рациональных ожиданиях. За этим термином стоит теория, согласно которой ожидания людей относительно будущего соответствуют реальности, по крайней мере, в том смысле, что их невозможно систематически и постоянно обманывать. Таким образом, налогоплательщики понимают — в той или иной степени, — что государственные займы сегодня означают повышение налогов в будущем. Поэтому они сократят свои расходы, чтобы компенсировать их в дальнейшем. В крайнем случае, текущие высокие финансируемые с дефицитом государственные расходы полностью компенсируются сократившимися частными расходами, так как налогоплательщики откладывают текущие доходы на оплату будущих налогов.

Несмотря на все эти аргументы, экономисты считают, что государственное финансирование может стимулировать спрос, поэтому Япония пошла на это. И не один раз. В конце 1990-х годов дефицитное финансирование составило почти 3–4 % ВВП страны. Подобный дефицит из года в год привёл к тому, что соотношение государственного долга и ВВП выросло с 60 % в начале 1990-х годов до 130 % и более в 2000 г. Возможно, налогово-бюджетная экспансия объясняет небольшой рост в 1996–1997 гг., а также тот факт, что совокупный продукт был больше, чем он мог бы быть.

Однако даже такое повышение финансирования не помогло воскресить экономику. К настоящему моменту общий объём доходов достиг такого угрожающего уровня, что есть серьёзные опасения относительно дальнейшего правительственного дефицита. Японские налогоплательщики, конечно, уже поняли, что в будущем налоги повысятся и что правительство, возможно, не сможет выплачивать их будущие пенсии. Поэтому дальнейшие государственные займы будут компенсированы увеличением частных сбережений. На графике кривая государственного расходования сверхдоходов («проедание» сбережений) или заимствования будет практически зеркально отражать кривую частных сбережений. (Иногда возможна и обратная ситуация, например, когда в США в 1990 г. высокое государственное активное сальдо сопровождало ось большим частным дефицитом.) Одни экономисты полагают, что Японии следует изменить направление налогово-бюджетной политики, чтобы сбережения налогоплательщиков уменьшились. Другие боятся, что слишком жёсткая налогово-бюджетная политика лишь усилит существующий экономический кризис, и от неё следует отказаться.

Если ни кредитно-денежная, ни налогово-бюджетная политика не приносят результатов, то что ещё можно сделать? Возможно, трудности, существующие в Японии, носят микроэкономический, а не макроэкономический характер. В последнее время экономисты отвлеклись от мер, предназначенных для управления спросом, и обратили внимание на так называемую «структурную политику».

К мерам структурной политики относят реформу банковской системы, которая облегчит получение займов компаниями и поощрит работу в сфере венчурного капитала; реформу рынка труда, направленную на упрощение процесса ликвидации старых и создания новых рабочих мест, а также стимулирование служащих к более активному переходу с одной работы на другую; отказ от традиции корпоративных сетей «кейретсу»[20] (keiretsu) в пользу живой конкуренции. Другими словами, экономисты рекомендуют Японии принять экономическую модель США 1990-х годов. То, что было эффективно в Японии в предыдущие годы (большие государственные и бюрократичные корпорации), нежизнеспособно в условиях технического прогресса, когда требуется идти на риск и приспосабливаться к обстоятельствам.

Возможно, это и правильно. Многие японские политики и экономисты согласны с тем, что экономическую систему следует изменить. Банковская реформа считается особенно необходимой. Некоторые банки объявили себя банкротами, потому что они дали взаймы корпорациям, с которыми у них сложились традиционные отношения «кейретсу», очень большие суммы, не руководствуясь при этом основным коммерческим критерием, разработанным для ссуд. Используются ли ссуды для финансирования эффективных инвестиций? Вернут ли их? Объёмы безнадёжных долгов всё ещё велики, и это не позволяет банкам выдавать ссуды новым клиентам. В то же время кредитование потребителей чрезвычайно не развито по сравнению со стандартами США или Европы. В Японии редко встречаются даже кредитные карты.

Таким образом, предложение провести структурные реформы не так уж и плохо, но оно может оказаться бесполезным. Конечно, это увеличит экономический долгосрочный потенциал Японии. Однако проблема состоит в том, что спрос оказался меньше существующего потенциала. Структурная реформа, возможно, только увеличит разрыв между спросом и предложением. Вполне вероятно, что в стране есть проблемы в микроэкономике, но есть и сложности макроэкономического порядка.

В любом случае, для того, чтобы встряхнуть экономику, необходимо заставить потребителей и компании тратить деньги и остановить падение цен. Подобное размышление привело Пола Кругмана, экономиста Принстонского университета, к публикации в 1998 г. чрезвычайно важной статьи, в которой он возвращается к идее Кейнса о ловушке ликвидности.

Помимо падения цен и неэффективной нулевой процентной ставки есть и другие основания полагать, что Япония попала в ловушку ликвидности. Как вы помните, такая ловушка представляет собой ситуацию, в которой сбережений слишком много, а инвестиций слишком мало (или слишком много предложения, но недостаточный спрос в экономике в целом) несмотря на низкие процентные ставки. В прошлом в Японии была экономика крупных сбережений и крупных инвестиций. Вполне можно предположить, что в годы расцвета японской экономики в 1980-е годы в промышленность было инвестировано слишком много средств, что привело к перепроизводству в некоторых отраслях после понижения спроса. Это классическая модель развития бизнеса, доведённая в Японии до крайности. Некоторые экономисты полагают, что аналогичное явление имело место в США в конце 1990-х годов, и поэтому предсказывают мрачное экономическое будущее стране (хотя сейчас, когда я пишу эту книгу, американская экономика вновь начала расти).

Если подходить к проблеме серьёзнее, то есть основания полагать, что потенциальные темпы долгосрочного экономического роста в Японии в настоящее время гораздо ниже, чем в 1970-е и 1980-е годы. Основная причина — старение населения. Возможно, токийские подростки и тратят деньги на сапоги на платформах, мобильные телефоны, сумки от Louis Vuitton и красят волосы, но их не так много. В реальности, увеличивается количество людей средних лет, а пожилые граждане берегут сэкономленные средства, потому что беспокоятся, смогут ли они обеспечить свою будущую пенсию, выплата которой, возможно, будет происходить дольше, чем когда-либо в истории человечества. Подобное старение населения происходит по всему миру из-за сочетания высокой продолжительности жизни и более низкого уровня рождаемости. Но в Японии сложилась экстремальная ситуация, потому что уровень рождаемости гораздо ниже уровня замещения, а иммиграция в страну чрезвычайно мала. Численность японцев будет уменьшаться, а их средний возраст — расти. Понятно, почему возможность медленного экономического роста, вызванная существующими демографическими условиями, заставляет людей экономить гораздо больше, чем это необходимо для удовлетворения потребности экономики в сбережениях для финансирования текущих инвестиций. Вероятно, правительству следует предложить специальные поощряющие программы иммигрантам моложе 25 лет, чьи расходы будут довольно высоки.

Кругман предложил Банку Японии сократить сбережения, сделав реальные процентные ставки отрицательными. Это гарантирует инфляцию. Он посоветовал установить инфляцию на уровне 4 %. В настоящее время инфляция составляет 1 %. Это приведёт не только к денежной экспансии сейчас, но и обеспечит денежную экспансию в будущем. В итоге, постоянное ослабление кредитно-денежной политики приведёт к повышению цен.

Подобная мера не только обеспечит стабильность политики, но и заставит всех поверить в эту стабильность. Среди других предложений по воскрешению кредитно денежной политики было и создание денег с ограниченным сроком действия, которые обесцениваются после определённой даты. Это приведёт к искусственно высокой инфляции. При нормальной инфляции проходит много времени, прежде чем деньги полностью обесцениваются. Таким образом, идея денежных знаков с ограниченным сроком действия, возможно, слишком радикальная. Задание уровней инфляции при других обстоятельствах позволило бы установить кредитно-денежную политику, но нет причин полагать, что в случае Японии оно не принесёт результатов только потому, что в стране в настоящее время слишком низкий, а не слишком высокий уровень инфляции.

В любом случае, экономика Японии уже довольно долго находится в этой ловушке, чтобы самостоятельно выбраться из неё. В конце концов, объём производства в экономике сократится до уровня имеющегося спроса, и цены больше не будут снижаться, а когда цены перестанут снижаться, то нулевая номинальная процентная ставка будет соответствовать нулевой процентной ставке, и экономика начнёт работать в обычном режиме. Но для страны, которая всего десять лет назад считалась одной из самых влиятельных и быстроразвивающихся в мире, это довольно пессимистичное будущее. Существует ли тогда оптимистичный сценарий?

Если Кругман правильно угадал причину, по которой Япония попала в ловушку ликвидности, то её потребители экономят слишком много (за исключением сокращающегося числа модных японских подростков среди стареющего населения), а компании слишком мало инвестируют, потому что они считают, что в будущем экономический рост замедлится ещё больше. Однако в США в 1990-е годы наблюдался очевидный экономический рост (несмотря на дальнейший спад), благодаря внедрению новых технологий и, возможно, простой жизнерадостности. Если бы подобная «Новая экономика» стала реальностью будущего Японии и залогом долгосрочных перспектив роста, то реальные процентные ставки, которые уравновесили бы сбережения и инвестиции, поднялись бы, и страна вышла бы из ловушки ликвидности. Поскольку в отдалённом будущем структурные реформы могут увеличить экономический потенциал — и заставить людей поверить в это — данный аргумент обращает наше внимание на роль предложения в экономике.

Может быть, необычно неблагоприятные демографические тенденции, сложившиеся в Японии, перевесят положительный эффект технического прогресса, а, может быть, и нет. И население так быстро стареет не только в этой стране. В некоторых европейских странах, например в Италии, уровень рождаемости очень низкий, а средний возраст становится всё больше на фоне гораздо менее благоприятных условий (например, для налаживания ситуации у них нет такой основательной научной базы и ведущих высокотехнологичных многонациональных компаний как в Японии). С другой стороны, в Италии гораздо больше поток иммигрантов и совершенно иная финансовая и промышленная структура. Связь между ключевыми экономическими показателями, определяющими экономический рост (демографические и технологические изменения) и реальным экономическим ростом представляет собой самую непонятную сферу экономической теории.

Кроме того, этот спор напоминает нам, что экономистам просто удобно говорить о спросе и предложении в масштабах всей экономики по аналогии с овощным рынком. Идея принятия уровня цен за «единицу» национального продукта — совершенная абстракция. То, насколько эта идея абстрактна, можно понять, взглянув на лексикон макроэкономики. Гораздо проще писать об отдельной отрасли или отдельных экономических решениях, не используя специальную терминологию, но при рассказе о макроэкономике невозможно не употреблять специальные термины. Любой неспециалист с удивлением воспримет фразу, в которой есть слова «отрицательная реальная процентная», или «производственный потенциал», или «ловушка ликвидности».

Хотя мы, экономисты, привыкли думать о спросе и предложении и о цене на совокупном (агрегированном) уровне по аналогии с рынком одного товара, это может быть ошибкой. Может оказаться, что для экономики в целом при определённых объективных обстоятельствах могут преобладать многие уровни производства и цен, в зависимости оттого, чего люди ждут от будущего и насколько уверенно они себя чувствуют. Возможно, это звучит несколько странно, но именно благодаря этой неопределённости, макроэкономика так интересна и, в итоге, всегда так противоречива.

Прагматическое соглашение относительно макроэкономических мер, о котором я говорила ранее, появилось потому, что для большинства богатых стран «ОЭСР» В 1990-егоды оказались весьма успешными. Именно проблемы реальной жизни формируют противоречивость и изменчивость экономической теории. Более ранний спор между монетаристами и кейнсианцами был результатом стагфляции, ситуации, сложившейся в 1970-е годы, когда высокая и растущая инфляция наблюдалась в сочетании со спадом или застоем.

То, что происходило в Японии в предыдущие десять лет, было похоже на экономическую ситуацию времён 1930-х годов. Особенно это касалось ловушки ликвидности. Именно поэтому сначала применили теорию кейнсианцев. Те же проблемы и те же меры? К сожалению, это простое уравнение не сработало. И среди специалистов нет общей уверенности в том, что усовершенствованные профессором Кругманом меры дадут положительные результаты. Один из уроков этого обсуждения таков: мы всё ещё слишком мало знаем о том, что заставляет экономику работать хорошо или плохо.

Глава 22. Инфляция

Целимся в спящего зверя
Прошло много лет с тех пор, как у правительств крупных стран Европы, США и Японии были серьёзные проблемы с инфляцией. На протяжении1990-х годов, в среднем по миру инфляция (темпы повышения общего уровня цен) оставалась незначительной, несмотря на рекордный её всплеск в США и Великобритании.

Но так было не всегда и не везде. В конце 1980-х годов инфляция в некоторых ведущих странах достигла уровня 10 %, а 1970-е годы и начало 1980-х годов были отмечены инфляцией, уровень которой превышал 25 %.

Многие другие страны, Греция и Турция, Бразилия и Аргентина, Филиппины и Таиланд, долгие годы находились в более тяжёлом положении. Большинство из них страдало от гиперинфляции, когда уровень цен превышал годовой до ход населения на сотни и тысячи процентов. В статистическом отчёте МВФ от 1970 г. на графиках внизу каждой страницы данных, иллюстрировавших инфляцию, были нарисованы кривые, круто поднимавшиеся вверх и продолжавшиеся по высоте всей страницы Рост инфляции по всему миру, начавшийся в 1970-е годы и осложнённый резкими изменениями цен на нефть того периода, был совершенно неожиданным и вызывал тревогу. Ведь большинство послевоенных политиков и экономистов были полностью сосредоточены на обеспечении быстрого роста экономики своих стран, который удержал бы безработицу на низком уровне.

Люди, стоявшие во главе правительств и центральных банков, слишком хорошо помнили довоенную депрессию и напряжённую политическую обстановку, осложнённую высоким уровнем безработицы. Экономические неудачи подготовили почву для политических и дипломатических катастроф, которые привели к потере десятков миллионов жизней во Второй мировой войне. Джон Майнард Кейнс и другие ведущие экономисты, потратившие десятилетия на то, чтобы понять причины возникновения и способы выходы из депрессии и безработицы, разработали меры по управлению спросом, которые должны были позволить им отрегулировать уровень производства и занятости.

Например, снижение налогов и увеличение расходов государства — методы кредитно-денежной политики — добавляют деньги в карманы и потребителей, и бизнесменов, которые будут больше тратить, увеличивая, тем самым, совокупный спрос экономики. Понижение процентных ставок или увеличение объёма денег, циркулирующих в экономике, с помощью таких методик центрального банка, как скупка некоторых государственных акций (налогово-6юджетная политика), даст те же результаты. Конечно, при данном совокупном предложении увеличение спроса может привести, кроме этого, к повышению цен и, возможно, к более высокому уровню инфляции. Но на протяжении многих лет было принято считать, что между производством (или занятостью, или безработицей) и инфляцией существует взаимосвязь. Это соотношение, связывающее безработицу и инфляцию, даже получило название «кривой Филлипса», нисходящей кривой, которая показывает, что при очень низком уровне безработицы инфляция высока, а при низкой инфляции высок уровень безработицы. Политики могут выбирать, чего они хотят добиться, и использовать соответственно либо налогово-бюджетную, либо кредитно-денежную политику.

Однако теория и практика зачастую расходятся. Оказалось, что эта взаимосвязь нестабильна, и на неё можно полагаться лишь короткое время. Предположим, что правительство стимулировало экономический рост и сократило безработицу ценой высоких темпов инфляции. Задолго до этого люди приспособятся К новому уровню инфляции и потребуют большую заработную плату или будут рассчитывать на начисление больших процентов на свои банковские вклады или чуть быстрее поднимут цены на свою продукцию. По сути, ничего не изменилось, ведь люди подстроились под уровень инфляции. Разве что, этот уровень теперь стал выше, чем прежде. Кривая Филлипса игнорировала тот факт, что изменения могут происходить под влиянием ожиданий. (Его теория была слишком механистической; ведь сам Филлипс был инженером, построившим машину, которая олицетворяла экономику. Сейчас она хранится в Лондонском музее науки.) Со временем использование этого соотношения становилось всё менее выгодным, потому что сокращение безработицы ниже определённого уровня давалось ценой всё более высокой инфляции. Этот определённый уровень называется «показатель нормы безработицы, не ведущей к усилению инфляции» (nonaccelerating inflation rate of unemployment — NAIRU). В разных странах он разный, и со временем изменяется под влиянием основной структуры экономики.

Историю послевоенной макроэкономической политики можно рассказать всего в нескольких абзацах, но разворачивалась она на протяжении нескольких десятилетий и принесла немало экономических неприятностей. В итоге многие страны пришли к высокой инфляции и безработице, политически неблагоприятному сочетанию, названному стагфляцией.

Легко предположить, что важна именно безработица. Действительно, лишение людей возможности работать ставит под вопрос их способность обеспечивать жизнь своих семей и собственно их достоинство.

Однако избиратели ещё больше наказывают правительства, действия которых приводят к инфляции. Высокая инфляция усложняет планирование будущего, так как никто не уверен, насколько обесценятся деньги через три года или десять лет. Средства переходят из рук тех, кто откладывает деньги, в руки заёмщиков, потому что сокращается реальная потребительская способность сбережений и уменьшается реальное бремя долгов. Высокая инфляция ставит в невыгодное положение людей с низкими доходами или с фиксированными доходами, такими как пенсия, потому что у тех, кто получает небольшую зарплату, она никогда не будет увеличиваться соразмерно инфляции. Их покупательная способность неуклонно сокращается по мере того, как цены растут, а их доходы не успевают за ценами. Я до сих пор хорошо помню беспокойство, царившее в нашей не слишком богатой семье в 1970-е годы относительно того, что мы сможем себе позволить, если цены и дальше будут так быстро расти. Моя мама запасалась кофе и сахаром, потому что позднее они могли сильно подорожать Мервин Кинг, заместитель управляющего Банком Англии, называл граждан Великобритании, родившихся в середине 1960-х годов, «поколением инфляции». Для них инфляция была нормой, она влияла на все решения, начиная с выбора карьеры (индексируется ли пенсия?) до покупки дома (стоит ли брать большой кредит, если инфляция сократит его ценность?). Покупательная способность 100 фунтов стерлингов, подаренных в день их рождения, к их тридцатилетию сократилась до 1 фунта стерлингов.

За период 1945–1995 гг. уровень цен в Великобритании увеличился в 20 раз. До нашего времени инфляция была практически не известна (за исключением одного или двух случаев). Но если представить, что уровень цен в Великобритании — это глубина реки Темзы, то в 1800 г. она равнялась 8 футам, до 1914 г. она варьировала в диапазоне от 5 до 7 футов, до 1945 г. — между 6 и 13 футами (нестабильный период в мировой экономике.). Но с 1945 г. глубина увеличилась до 200 футов.

Пережив подобную макроэкономическую неудачу, было бы глупо полагать, что угроза инфляции никогда больше не повторится. Инфляция имеет значение, особенно если это длительная инфляция. 3атянувшаяся инфляция ослабляет инвестиции, искажает решения людей, а со временем сокращает потенциальное предложение экономики.

Однако на больших просторах мировой экономики почти не о чем говорить. Если что и должно волновать, так это дефляция (отрицательная инфляция или снижение уровня цен). Сложно добиться значительного роста, реального увеличения объёмов производства, если экономика сокращается в денежном выражении из-за повсеместного падения цен. Небольшая инфляция, видимо, необходима для экономического роста.

Тем не менее, полезно понять, могут ли политики как-то по-другому справляться с инфляцией. Просто полагаться на удачи или на то, что ничего не изменится, не представляется хорошей политикой. И ответ, возможно, будет положительный. Именно эта методика принесла положительные результаты за последние десять лет, при относительно благоприятных условиях. Это методика установления целевых показателей (таргетирования[21]) инфляции.

Великобритания первой применила политику установления целевых показателей (таргетирования) инфляции, которая состоит в установлении точного желаемого уровня инфляции, без уточнения при этом, как именно его следует достичь. С тех пор как подобные рамки были установлены в 1993 г., уровень инфляции был достаточно низок и стабилен, и не было ни одного квартала с отрицательным экономическим ростом.

Вот как работает эта методика. Правительство устанавливает для Банка Англии целевой показатель (в настоящее время 2,5 %) инфляции при диапазоне колебаний от 1,5 до3,5 %. Банк отвечает за то, как именно он будет добиваться поставленной цели, ежемесячно определяя уровень процентной ставки на регулярных совещаниях. Во всех странах есть свои тонкости. Некоторые устанавливают несимметричные цели, т. е. определяют инфляцию ниже некоторого уровня, а не в промежутках между двумя значениями. Цели могут устанавливаться на разные сроки.

Важной составляющей установления целевых показателей инфляции является подотчётность государству. Подробности совещания обычно публикуются спустя две недели — для того, чтобы объяснить принятые решения, а члены Комитета по определению процентной ставки (пять чиновников Банка Англии и четыре приглашённых эксперта, назначаемые правительством) выступают с докладами перед парламентскими комитетами для дачи разъяснений. Это не просто вопрос демократии или при влечения невыборных банкиров к ответу. Доверие — это оружие против инфляции. Если все считают, что инфляция останется на уровне 2,5 %, то люди буду вести себя соответственно, т. е. не будут требовать 10-процентного повышения заработной платы, например, и тем самым помогут достичь поставленной цели. Ожидания работали против успешного использования кривой Филлипса, нос точки зрения подхода, связанного с установлением целевых показателей инфляции, они полезны.

Новая методика лучше предыдущих по нескольким при чинам. В прошлом экономисты считали, что кредитно-денежная политика — это выбор между предоставлением правительству и центральным банкам полной свободы действий, которая, как мы видели, нисколько не противостояла инфляции, и установлением чётких правил. В конце 1970-х годов, когда страны боролись с высокой инфляцией, широко применялось установление целевых показателей (таргетирование) денежной массы (т. е. фиксированные темпы роста денежной массы). Не будем здесь вдаваться в объяснение того, что такое денежные запасы, а также других терминов; но основная идея состоит в том, что инфляция не может превысить определённый уровень, если в экономике не вращается достаточное количество денежных средств.

Методика установления целевых показателей денежной массы эффективна с одной точки зрения. Она способствует снижению инфляции. Однако во многих странах за это пришлось заплатить ужасную цену — экономика впала в глубокий и продолжительный кризис. Более того, применение этого правила стало невозможным, поскольку прекращение во многих странах регулирования кредитных рынков в начале 1980-х годов не позволяет найти единицу измерения денежных запасов, которая была бы стабильно и тесно связана с экономической деятельностью.

Однако есть и другие правила. Среди прочих правил, принятых во многих развивающихся странах и странах со средним уровнем доходов, было установление целевых показателей (таргетирование) обменного курса. Если вы сохраняете постоянное соотношение вашей национальной валюты с долларом США, то темпы инфляции в вашей стране не могут быть выше, чем в Америке. Другими словами, кредитно-денежная политика передаётся в руки центрального банка, который в ней лучше разбирается — т. е. в руки Федеральной резервной системы США.

Например, в Аргентине установлена стабильная привязка песо к доллару, что действительно привело к ослаблению чрезмерной инфляции. К сожалению, поддержание подобного соотношения привело к серьёзному экономическому спаду, в то время как правительство взяло слишком много займов, пытаясь компенсировать гораздо большие расходы, которые превышали налоговые поступления. Расходы властей провинций во много раз превысили суммы, которые центральный банк мог собрать с помощью дополнительных налогов. К концу 2001 г. страна впала в состояние ужасного экономического кризиса. Он был похож на многие более ранние кризисы на отсталых рынках, но на финансовых рынках поняли, что правило установления целевого показателя обменного курса не действует, поэтому они начали спекулировать на валюте. Никто из экономистов не был удивлён, что Аргентине пришлось отказаться от привязки национальной валюты к доллару, девальвировать песо и отказаться также от выплаты долгов, которые она успела набрать. Для страны и её граждан этот кризис стал экономической трагедией, которой можно было бы избежать, если бы правительство не использовало на протяжении пяти лет налогово-бюджетную политику, не соответствовавшую правилам кредитно-денежной политики.

Если говорить коротко, то правила кредитно-денежной политики эффективно работают только при определённых обстоятельствах. Не удивительно, что в идеале следует сочетать, по мере необходимости, разные правила, которые придадут людям уверенность в том, что кредитно-денежная политика сможет удержать инфляцию на низком уровне, таким образом, изменяя политику в соответствии с изменяющимися условиями.

До сих пор методика установления целевых показателей инфляции не прошла испытания глобальным экономическим кризисом, похожим на тот, который в 1970-е годы так ускорил рост инфляции. Не является он и единственной возможностью. Федеральная резервная система США имеет лучшее в мире валютное управление, и у него нет чётко определённого уровня инфляции. Однако работает он так, как если бы этот уровень был установлен. Существует стабильная связь между поведением экономики и изменениями процентной ставки Федеральной резервной системой, темпы роста выше нормы приводят к повышению ставок и наоборот. Подобная предсказуемая реакция известна как «правило Тейлора», по имени Джона Тейлора экономиста, который её разработал (консультанта Министерства финансов при президенте Буше). В мире есть и другие многообещающие эксперименты. Например, в Турции был введён новый уровень инфляции в рамках программы МВФ, которая призвана разобраться в экономических проблемах этой страны. Всё началось с инфляции в 60 %, и с тех пор сокращение было весьма обнадёживающим. Помимо Великобритании, методику установления целевого показателя инфляции взяли на вооружение, в том или ином виде, ещё несколько стран, среди них — Канада, Новая Зеландия, Швеция, Финляндия, Испания и Австралия. Однако все, кто знает, что мнения экономистов и политиков по поводу способов удержания инфляции изменялись на протяжении десятилетий, поймут, что даже лучшие методики не используются вечно. Времена меняются, и как сказал когда-то Кейнс, имеет смысл изменить и своё мнение.

Глава 23. Расходы на оборону

Прощайте, «мирные дивиденды»
«Мой бюджет включает самое значительное увеличение расходов на оборону за последние два десятилетия — потому что, хотя цена свободы и безопасности высока, она никогда не будет для нас слишком высокой», — так сказал президент Джордж Буш-младший в своём докладе о положении США, обращённом к Конгрессу, в январе 2002 г. Увеличение расходов, объявленное две недели спустя, составило 48 млрд. долл. Всё это совершенно не удивляет на фоне атак террористов 11 сентября (произошедших за пять месяцев до этого) и последующей войны с терроризмом в Афганистане.

На протяжении нескольких лет военное руководство Америки говорило о необходимости увеличения военного бюджета, причём, значительного. Они говорили о дополнительных 50 млрд. долл. В год. В 1990-е годы были опубликованы отчёты армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил, в которых описывал ось, как сокращение расходов после окончания холодной войны ослабило оборону США.

В Америке расходы на оборону достигли максимума в 1989 г., когда они равнялись 304 млрд. долл. Это произошло после падения Берлинской стены и крушения коммунистического режима в Восточной Европе. В 1999 г. они сократились до 283 млрд. долл. Это был серьёзный спад — с 6,5 до 3,2 % от ВВП США. Через несколько месяцев после победы Запада в холодной войне идею о том, что государственные расходы на оборону можно сократить, назвали «мирными дивидендами».

В таком случае, насколько важным стало нарушение мира и что произойдёт с экономикой, если новая война, война против терроризма, потребует в будущем больших расходов на оборону и вооружение? Экономия на государственных расходах, равная 3 % ВВП страны, — это большая сумма денег, составляющая более 250 млрд. долл. за один только 1999 г., и около 2 трлн. долл. за десять лет. Точные данные зависят от того, считаете ли вы, что военный бюджет остался бы на уровне 1989 г., мог вырасти или сократиться, если бы история разворачивалась по-другому. Но в 1990 г. президент Джордж Буш подписал военный бюджет на 1994 г. в размере 350 млрд. долл., в то время как его предшественник потратил лишь 250 млрд. долл. Разница — 100 млрд. долл. Таким образом, сумма в пару триллионов, скорее всего, верна.

О какой бы точной сумме ни шла речь, она используется либо для финансирования других государственных программ, либо для сокращения дефицита. За 1990-е годы финансовое положение федерального правительства изменилось: с большого дефицита к большому префициту, И это было бы невозможно без значительного сокращения расходов на оборону. В начале 1990-х годов единственный альтернативный способ сократить пропасть между государственными расходами и налоговыми поступлениями состоял в повышении налогов или сокращении финансирования других программ. И то, и другое было не выгодно с политической точки зрения.

Одним из важных последствий подобного значительного сокращения государственных заимствований (290 млрд. долл. дефицита в 1992 г. превратились в 2000 г. в 236 млрд. долл. профицита) было падение долгосрочных процентных ставок на американском рынке казначейских облигаций. Особенно заметно это было в конце 1990-х годов, когда инвесторы отреагировали на выплату государством части его огромного долга. Ведь государственные займы вытесняют займы частного сектора, так как составляют конкуренцию фондам частных инвесторов. Возможно, это звучит слишком непонятно, но это имело важные последствия, поскольку от доходности долгосрочных государственных ценных бумаг зависят остальные процентные ставки. Например, после роста федерального префицита в 1990-е годы улучшились условия для людей, собирающихся покупать дом с низкими ставками кредита, и для компаний, планирующих занять деньги для инвестиций. Хотя в учебниках по экономике давно говорилось о существовании вытеснения, к концу холодной войны бюджетный дефицит просуществовал так долго, что никто уже и не помнил, как это бывает, когда конкуренция между фондами и государством на рынке капиталов значительно слабее.

Алан Гринспан, президент Федеральной резервной системы, твёрдо верил, что вытеснение — это важное явление. Он считал, что если «мирные дивиденды» направить на сокращение дефицита, а не использовать для финансирования других программ, то инвесторы будут искать другие возможности и вкладывать свои средства в эффективные предприятия, что, в свою очередь, пойдёт на пользу экономике. Когда в 1992 г. Билл Клинтон победил на президентских выборах от партии демократов, г-н Гринспан заключил с новым президентом сделку. Он обещал установить меньшие процентные ставки в обмен на сокращение дефицита. Президент Клинтон направил сэкономленные на военном бюджете средства в основном на увеличение расходов на медицинское и социальное страхование и сократил дефицит федерального бюджета. Доля расходов на оборону сократилась с 28 % в 1980-е годы до 16 % в 1999 г.

Тем не менее, многие демократы скептически отнеслись и даже были раздосадованы тем, что они не смогут увеличить финансирование социальных про грамм так, как им бы хотелось, — и всё только потому, что какой-то республиканец из Федеральной резервной системы сказал, что финансовые рынки важнее всего. Как могут финансовые рынки быть важнее демократически избранной администрации Джеймс Карвил, руководитель предвыборной кампании Клинтона, тогда сказал: «Раньше я думал, что если бы существовала реинкарнация, я хотел бы родиться президентом, Папой или чемпионом по бейсболу. Но теперь я хочу стать рынком облигаций. Так можно напугать всех».

Некоторых людей беспокоил другой аспект сокращения оборонного бюджета. Государство было важным источником финансирования исследований и разработок новых технологий в рамках военных и космических программ. Самый известный пример — Интернет. Расходы на научно-исследовательские работы (НИОКР) в гражданском секторе США долгое время были гораздо меньше, чем в других промышленно развитых странах, например в Германии и Японии (1,9 % ВВП по сравнению с 2,5 % и 3 % соответственно). Опасались, что гражданские компании не смогут компенсировать сокращение военных исследований и разработок (хотя экономист Уильям Бомоль утверждал, что военная мощь США основывается на гражданских технических знаниях и изменениях экономики, а не наоборот). Гражданские научно-исследовательские работы действительно не смогли компенсировать сокращение военных разработок. Сейчас нельзя с точностью предсказать, повлияет ли это на долгосрочную конкурентоспособность экономики США, потому что сам процесс инноваций долог и нестабилен и, если уж говорить откровенно, не слишком хорошо изучен экономистами. Однако у американцев вряд ли есть основания беспокоиться о силе и динамизме национальной экономики по сравнению с другими странами. За исключением нескольких отраслей, США остаются несомненным мировым лидером.

Если не учитывать этого гипотетического беспокойства, то события благоволили идее Гринспана. Всю вторую половину 1990-х годов процентные ставки в США оставались на низком уровне, увеличились объёмы инвестиций в бизнес и технологии, и наступил самый длительный за последнее время экономический подъём и значительное усиление производительности. Конечно, удачный период окончился, но вполне логично считать инвестиционный всплеск Новой экономики частью «мирных дивидендов».

Однако не только США воспользовались преимуществами «мирных дивидендов». Мировые военные расходы сократились с 3,6 % мирового ВВП в 1990 г. до 2,4 % в 1999 г., хотя в основном спад наблюдался в промышленно развитых и бывших социалистических странах. Развивающиеся страны в большинстве своём не сократили свои военные расходы (относительно общих объёмов экономики), а некоторые даже увеличили. Глобальные «мирные дивиденды» составили к 1999 г. 350–400 млрд. долл. По объёму это равно экономике Нидерланды. МВФ считает, что и те беднейшие страны, которые присоединились к политике «мирных дивидендов», смогли увеличить финансирование жизненно важных социальных программ (здравоохранения или образования) и вместе с тем сократить дефицит бюджета.

В богатом мире и другие страны, помимо США, смогли воспользоваться благами сокращения дефицита, благодаря сокращению военных расходов. Новый канцлер Казначейства Великобритании (другими словами, министр финансов) последовал примеру президента Клинтона и предпочёл сократить государственный заём до увеличения расходов на социальные проекты, которого так ждали лейбористы. Над Гордоном Брауном посмеивались за его излишнюю «осторожность», однако полученное превышение доходов над расходами позволило ему тоже вернуть часть государственного долга и сэкономить для страны 2 млрд. фунтов стерлингов в год на векселях с ежегодным начислением процента на сумму в 25 млрд. фунтов стерлингов. Как и в США, в Англии долгосрочные процентные ставки упали до самой низкой отметки за многие годы.

Правительства всегда могут выбирать уровень затрат и налогов, а также разницу между ними. Это изменяет бизнес-цикл, потому что спад всегда приводит к сокращению налоговых поступлений и к автоматическому увеличению расходов в таких сферах, как пособия по безработице. Подобные изменения известны как «автоматические стабилизаторы», потому что они смягчают воздействие спада в частном секторе и начинают действовать без принятия правительством каких-либо решений. Но в конечном итоге это вопрос политики, а не механического выбора. Дело в том, что «мирные дивиденды» значительно упростили выбор, потому что возможности использования освободившихся средств были очевидны. Какое-то время военные были беззащитны с политической точки зрения.

Тогда объёмы «мирных дивидендов» были значительными. И это не должно удивлять. Война, по сути своей, не самое благоприятное событие. Это предполагает довольно пессимистичные мнения относительно возможных последствий возобновления войны, которая может, как и холодная война, затянуться и затронуть гражданскую жизнь. Ведь неуверенность в будущем облике мира может привести к сокращению инвестиций, потому что компании предпочтут меньше рисковать с выбором своих товаров и услуг. Новая забота о безопасности (не только в Америке, но и во всём мире) и повышение страховых взносов увеличат деловые расходы. Даже небольшое повышение расходов может оказать серьёзное влияние на инвестиционные решения и международную торговлю. Некоторые специфические отрасли, такие как авиаперевозки и туризм, уже пострадали от атак террористов. Возможны и другие последствия, например сокращение потока иммигрантов в США, что приведёт к оттоку рабочей силы и умов, которые питали экономику все 1990-е годы.

Что касается федерального бюджета, то решение о том, нужно ли в будущем увеличение финансирования армии и стоит ли сократить бюджетный дефицит с помощью повышения налогов или сокращения финансирования других областей, должен принимать президент. для начала он предпочёл понизить налоги, обосновав это тем, что нужно подстегнуть экономику, находившуюся в начале 2002 г. в состоянии застоя. Республиканцы любят понижать налоги, но президенту Бушу придётся решить, насколько финансирование армии должно происходить непосредственно из дефицита, а значит и долгосрочных процентных ставок.

Ещё один вопрос, который задают себе граждане других стран: действительно ли США должны тратить на оборону 350 млрд. долл.? Конечно, такие расходы пойдут на пользу экономике. Новые оборонные заказы помогут подняться многим высокотехнологическим компаниям, которые борются за существование со времён кризиса интернет-компаний. Иное дело — военные нужды. До увеличения расходов при президенте Буше США тратили на оборону столько, сколько тратили девять стран с самыми обширными расходами на оборону. После этого — несмотря на то, что увеличение составило лишь 0,1 % ВВП, — расходы США превысили совокупные затраты 15 стран с крупнейшими оборонными бюджетами. Годовое увеличение в размере 48 млрд. долл. оказалось в два раза больше финансирования армии Италии. Возможно, супердержава дошла до крайностей?

Действительно ли потребуется столько средств для поддержания военного и дипломатического превосходства над другими странами — над всеми странами? Трудно себе представить, что даже такая страна, как Китай, сможет опередить подобного лидера. Возможно, через одно или два поколения, если экономика Китая оправдает ожидания, но при этом её Народной армии потребуется ещё много времени для усовершенствования своей технологической базы. Что же касается старого противника по холодной войне, России, то её экономика довольно мала, несмотря на наличие атомного оружия, и страна может использовать налоговые поступления на что-то более эффективное, чем возвращение статуса супердержавы.

Действительно, обеспечит ли расходование таких средств на покупку новых авианосцев и боеголовок, в дополнение к уже существующей огромной военной мощи США, победу в войне против терроризма? Генералы и адмиралы, конечно, в этом уверены, а разве они могут сказать что-то другое?

Глава 24. Погода

Почему экономистов интересует сексуальная жизнь свиней?
Погода в Англии — предмет бесконечно привлекательный для англичан. Плоха ли она (это происходит чаще всего и, соответственно, заслуживает выражения недовольства) или хороша (это случается так редко, что не может остаться не замеченным). Сейчас один из самых тёплых на моей памяти июльских дней, в Лондоне температура достигает почти 90 градусов по Фаренгейту. Окна раскрыты. Строители на другой стороне улицы сверлят старый бетон и на полную громкость слушают радио. Мимо грохочут грузовики и машины. На улице болтают пешеходы. Господи! Как можно работать в таких условиях?

Ну, никто собственно и не работает. Во многих городах континентальной Европы, где летом обычно стоит невыносимая жара, а кондиционеры есть не во всех офисах, сотрудники сворачивают в июле работу и уезжают на 5–6 недель из города. Париж, Рим, Барселона и другие столицы просто пустеют жарким пыльным летом, хотя сейчас это не приобретает таких масштабов, как раньше. Экономическая деятельность замирает.

Обычно почти полный спад экономической активности вызывает у специалистов беспокойство. Но никто не реагирует на значительные сезонные колебания, которые мешают нормальному течению бизнес-цикла. Например, рождественские покупки: из всех средств, проходящих в течение года через торговые кассы, примерно одна пятая тратится в четыре предпраздничные недели. Остальное тратится в месяцы распродаж. Приведём некоторые данные: в феврале 2001 г. американские покупатели потратили 219 млрд. ДОЛЛ., а в декабре того же года они потратили 311 млрд. долл., т. е. на 25 % больше. В Великобритании средние расходы на покупки в спокойном феврале 2000 г. составили 3,6 млрд. фунтов стерлингов, а в декабре того же года — 5,5 млрд. фунтов стерлингов. Разница между самым спокойным и самым горячим торговым месяцем составляет 50 %.

Погода становится причиной серьёзных сезонных колебаний в экономической статистике, но большинство экономистов позорно игнорирует её. Так, например, потребность в тепле или кондиционерах влияет на выработку энергии и оказывает значительное воздействие на добычу нефти и угля. Люди охотнее покупают новую одежду, в начале тёплого или холодного сезона. Строительство замедляется или останавливается в период дождей и снежных бурь. Кроме того, погода влияет на урожаи, а значит и на количество и стоимость сельскохозяйственных товаров. Последствия сезонности и других особых дат слишком серьёзны, чтобы хороший экономист-практик мог их игнорировать.

Затронутыми оказываются даже фондовые рынки. Объёмы торгов на Лондонском фондовом рынке сокращаются в дни крупных спортивных мероприятий, например, во время скачек в Аскоте или международного матча по крикету, или захватывающего полуфинала Уимблдона. Многие сотрудники распространяют последние данные по внутренним компьютерным сетям, чтобы все служащие не звони ли постоянно по телефону и не слушали тайком радио, чтобы быть в курсе событий.

Торги тоже замирают в жаркие дни (иногда спад составляет почти 20 %). В последний месяц этого лета суточная температура была на 25 % выше средней многолетней, в то время как в прошлом году она была на 7 % ниже. Конечно, эти двенадцать месяцев не были звёздными для фондового рынка, но ежедневное количество сделок с ценными бумагами на лондонской фондовой бирже почти каждый операционный день последнего месяца было меньше, чем в прошлом году.

Исследование, проведённое в 1993 г., показало, что погода влияет и на работу Уолл-стрит. Автор утверждал, что погода оказывала важное психологическое воздействие на курсы акций, потому что в солнечные дни инвесторы настроены более norhlhqrhwmn. В статье, опубликованной в 2001 г., говорилось, что на 26 фондовых рынках за период с 1982–1997 г. курсы акций были выше среднего в более солнечные дни, и ниже среднего в более облачные дни. На Нью-Йоркской бирже в солнечные дни прирост составлял 25 %, а в облачные дни наблюдался спад в 9 %.

Причина сокращения объёмов торгов (и повышения курсов акций) довольно проста: маклеры обедают на свежем воздухе, а не за рабочим столом. Было сделано предположение о том, что Интернет усилил сезонность торгов. Частные инвесторы с готовностью проведут час за компьютером, если погода плохая, но в ясный день они предпочтут игру в гольф. Однако дело не только в солнце. Некоторые исследователи обнаружили, что на 43 из 48 фондовых рынков результаты при новой луне были выше, чем при полной. Но объяснять это явление должны скорее психологи, чем экономисты.

Статистики стараются подогнать имеющиеся экономические данные под сезонные колебания, но это опасное занятие. Они могут исключить лишь регулярные сезонные колебания. Например, если в декабре объёмы розничных продаж на 20 % были выше среднегодового уровня за последние десять лет, то они могут исключить эти 20 % из данных за декабрь. (В действительности, это более сложный процесс.) Но, несмотря на то, что большинство методик вычисления поправки на сезонность излишне компенсируют сезонные колебания, этот подход неплохо работает при условии, что сезонные закономерности практически не изменяются из года в год, но если они более переменчивы, то данный подход неприемлем. Таким образом, поправка на сезонность менее эффективна в случае с колебаниями, обусловленными погодой, поскольку изменения погоды из года в год не так легко предсказать.

Всё это может быть очень важно для тех, кто трактует данные национальной экономики, поскольку они склонны СЛИШКОМ оптимистично оценивать изменения темпов роста объёмов промышленного производства и инфляции в несколько десятых процентного пункта. Подобные изменения часто оказываются лишь сезонными колебаниями, которые в этом году зафиксированы выше нормы, и поэтому не были исключены статистиками в процессе внесения поправок на сезонность. Многие экономисты часто полностью игнорируют сезонность.

Один из моих любимых примеров: колебания цен на свинину и бекон в течение нескольких лет, когда после очень сырого лета наступило очень жаркое. По официальным данным, сообщённым журналистам на пресс-конференции статистиков, при жаркой погоде свиньи более любвеобильны — а разве мы нет? После Года, когда поросят было слишком много, наступил период, когда их не хватало, что, соответственно, привело к повышению цен на свинину. Хотя, на первый взгляд, повышение цен на мясо подстегнуло инфляцию, опасения могут оказаться безосновательными, если как следует разобраться в причинах происходящего.

Иногда погода оказывает на экономику воздействие куда более серьёзное, чем просто сезонные колебания. Хороший тому пример — явление Эль-Ниньо. Во время обычного сезона в Тихом океане на Западном побережье Южной Америки наблюдается система высокого давления, а на Восточном побережье Австралии — система низкого давления. Вследствие этого в основном дует восточный ветер (т. е. с Востока на Запад). Тёплые поверхностные воды сдуваются от Восточного побережья к Азии и Австралии, где выпадают осадки, что создаёт благоприятные условия для сельского хозяйства, в то время как в Восточной части Тихого океана холодная, но богатая пищей вода поднимается из глубин океана, создавая Идеальные условия для тропических рыб и повышая производительность рыбной отрасли Южной Америки.

К сожалению, эта закономерность периодически нарушается. При явлении ЛаНинья (антипод Эль-Ниньо) эта закономерность усиливается, и температура океана ещё больше понижается. При Эль-Ниньо течение меняет направление, температура океана повышается, и слои тёплой воды направляются к Тихоокеанскому побережью Америки.

Явление Эль-Ниньо происходит с периодичностью 3–7 лет, продолжается в течение двух лет и бывает очень сильным. Особенно серьёзные случаи были зарегистрированы в 1982–1983 п. и в 1997–1998 п. Рыбной отрасли в Тихоокеанской прибрежной зоне Америки от Чили до Британской Колумбии был нанесён огромный ущерб. Кроме этого, глобальное атмосферное возмущение изменило высотные ветра, что повлияло на погодные условия по всему миру. Оба раза Эль-Ниньо совпало (а, возможно, и вызвало) с серьёзными экономическими кризисами: это долговой кризис в Латинской Америке — в первом случае и финансовый кризис в Юго-Восточной Азии — во втором.

Есть множество реальных доказательств (чаще всего это — устные свидетельства, а не статистические данные или официально проверенные гипотезы) ущерба, который Эль-Ниньо наносит экономике. В 1997–1998 п. в Эквадоре смыло все рисовые поля, в Чили и Перу были затоплены шахты, в Австралии от засухи пострадали пшеничные поля, в Индонезии горели леса, из-за чего большая часть Юго-Восточной Азии тоже оказалась накрыта густым дымом, а выработка электроэнергии на её гидроэлектростанциях сильно снизилась в результате засухи, в Калифорнии урожай овощей пострадал от влаголюбивых вредителей, а несколько большегрузных судов не смогли пройти через Панамский канал, в котором уровень воды был слишком низок.

Недавние систематические исследования МВФ показали, что Эль-Ниньо привело к повышению мировых цен на предметы потребления, из-за чего возросла мировая инфляция, и замедлились темпы роста мировой экономики. По сути, примерно пятая часть изменений мировых цен на товары за последние четыре года произошла из-за смены погодных условий. Пострадали не только тихоокеанские регионы, но и большинство стран большой семёрки, находящихся в Северном полушарии. По данным МВФ, влияние Эль-Ниньо обусловило 10–20 % изменений цен на потребительские товары, уровней инфляции и мировой активности.

Не удивительно, что некоторые исследователи обратили внимание на влияние климатических изменений на экономику. Результатом изменения климата может стать возникновение среднесрочных погодных систем или разрушение существующих.

Однако, если вернуться назад, то известные исследования 1884 г. рассматривали совершенно иные природные циклические явления: солнечные пятна, неустойчивые зоны необычной активности на поверхности Солнца. Экономист Уильям Стенли Джевонс обнаружил стойкую взаимосвязь между усилением солнечной активности с периодичностью от 11 до 100 лет и коммерческими кризисами. Связующим звеном была погода и её влияние на урожай сельскохозяйственных культур, который был гораздо более важным фактором экономики в конце 19 в. Вероятно, нас не должно удивлять то, что падение курса NASDAQ спустя год после достижения максимума в марте 2001 г. должно было совпасть по времени с повышением солнечной активности и солнечными бурями такой силы, что они могли нарушить работу некоторых сетей спутников связи, находившихся на околоземной орбите. (Потеря спутника связи новое слабое место экономики, о котором Джевонс и не мог вообразить.) Вслед за Джевонсом и другие исследователи занялись изучением влияния солнечных пятен и климатических изменений, и исследования в области глобального потепления относятся как раз к этому направлению. А предсказания ужасают: изменения климата приведут к увеличению случаев засухи в одних регионах и наводнений в других и создадут угрозу заболевания малярией ещё для 290 млн. человек, потому что более тёплая и влажная атмосфера благоприятна для комаров.

Некоторые исследователи считают, что климат играет гораздо более важную роль в экономике, чем просто влияние на деловой цикл. Они утверждают, что географическое положение — это судьба. В своей книге «Guns, Germs, and Steel» Джаред Даймонд, профессор философии в Медицинском колледже Калифорнийского университета говорит о том, что географическое положение и климатические условия могут служить объяснением экономических судеб разных наций. Климат играет решающую роль в успешном развитии сельского хозяйства в некоторых регионах, и может объяснить, почему некоторые страны были уничтожены болезнями или никогда так и не справились с их бременем.

Например, в Африке существует очень мало животных и растений, которые можно было бы использовать в домашнем хозяйстве. В тропиках также таятся такие убийцы, как малярия, жёлтая лихорадка и холера, до сих пор мешающие экономическому развитию. Микробы, привезённые из Испании, унесли жизни большего числа коренных жителей Америки, чем все конкистадоры вместе взятые; после при хода Колумба в Новый Свет население индейцев сократилось на 95 %. Но хотя европейские инфекции оказались смертельными для коренных американцев, мало кто из испанцев или португальцев умер от местных болезней. Даймонд предположил, что контакт европейцев с домашними животными сделал их более устойчивыми к вирусам, в то время как у американцев было гораздо меньше домашних животных, а потому их иммунитет был ослабленным.

Некоторые экономисты, занимающиеся проблемами развития (самый известный среди них — Джеффри Сакс из Колумбии), заговорили о том, что, стараясь сократить бедность и ускорить экономический рост в беднейших странах — например, в Африке, — не стоит забывать о специфических климатических проблемах. Особенно это касается сельского хозяйства — где объёмы производства в тропических странах втрое или вдвое меньше, чем в странах умеренного климата, — а также здравоохранения. Сакс обращает внимание на то, что только 3 из 30 стран с наибольшим ВВП на душу населения расположены на полосе между 23,45 градусами северной широты и 23,45 градусами южной широты, т. е. это маленькие страны Гонконг, Сингапур и Маврикий. Средний уровень дохода в 72 тропических странах, где проживает треть населения планеты, в пять раз меньше доходов в странах (несоциалистических) с умеренным климатом. (Сакс добавляет, что для успешного экономического развития также важно избежать войн и социализма.)

Этот подход до сих пор считается противоречивым. Экологи даже выступили с требованием запретить распыление сильнодействующих пестицидов, таких как DDT, которые, убивая москитов, позволяют бороться с малярией. В своих лозунгах они не упоминали о влиянии на экономику и человечество этой болезни, уносящей наибольшее число жизней. Но некоторые экономисты даже до сих пор предпочитают заниматься такими традиционными проблемами стран с низким доходом, как объёмы Инвестиций или инфраструктура дорог и выработки электроэнергии. Однако и те экономисты, кто полностью убеждён к важности географического положения страны (например, профессор Принстонского университета Пол Кругман), считают, что хотя географическое положение определяло судьбу нации в прошлом,объясняя экономический рост близостью морских путей или очага заболеваний, в будущем его роль будет не столь неизбежной. Не только климат и реки будут определять экономический рост. Тем не менее, те из нас, кто живёт в зоне умеренного климата, должны радоваться. Даже в Лондоне, где такой солнечный июнь случается раз в десять лет.

Глава 25. Работа

Зачем мы её делаем?
«Помни, время — это деньги. Тот, кто своим трудом зарабатывает в день 10 шиллингов и уезжает за границу или просто сидит без дела полдня, хоть и тратит на свои развлечения или лень всего лишь 6 пенсов (полшиллинга), пустыне считает, что это его единственные расходы; на самом деле, он потратил, точнее, выбросил на ветер, ещё пять шиллингов». Так поучал своих читателей Бенджамин Франклин в 1736 г., когда розовые лучи восхода Промышленной революции лишь начинали окрашивать горизонт. Именно под влиянием таких идей Макс Вебер, экономист начала 20 века, пришёл к знаменитому выводу, что сердце капитализма это культура труда.

Уделяя так много внимания труду, экономика просто полагается на более разумное предположение о том, что люди предпочитают отдых труду, а работают в основном для того, чтобы получить деньги, на которые они впоследствии купят себе то, что они хотят, например, еду и жильё или модельную обувь и билеты в кино.

Однако доказательств существования культуры отдыха гораздо больше, чем доказательств существования культуры труда. Основное состоит в том, что по мере увеличения благосостояния люди работают всё меньше и меньше. Почти через сто лет после Бенджамина Франклина, в 1870 г., обычный рабочий в одной из ведущих стран мира, трудился 3 тыс. часов в год, т. е. примерно по 58 часов в неделю, каждую неделю без выходных, или по 9,5 часов 6 дней каждые 52 недели в году. Однако с 1870 г. по 1990 г. количество часов, отводимых на отдых, стабильно росло. Увеличили размеры отпускных. Понизили пенсионный возраст. В большинстве стран люди всё чаще стали переходить на частичную занятость. Сократили рабочий день у тех, кто работал полный день. В разные времена и в разных странах причины уменьшения продолжительности рабочего дня были разные. Тем не менее, в результате количество рабочих часов в год в промышленно развитых странах к 1990 г. сократилось до 2 тыс., за редкими случаями роста в некоторых странах во время Второй мировой войны.

Однако примерно десять лет назад эта тенденция замедлилась, а в некоторых случаях остановилась. В нескольких странах, среди которых оказались США, впервые за последние сто лет продолжительность рабочего дня даже увеличилась. В тех же странах, где сокращение продолжалось достаточно длительное время, оно отразилось либо в новом законодательстве, таких как Закон 1999 г. о 35-часовой неделе во Франции, либо в виде соглашения между правительством, профсоюзами и крупными компаниями, как в Германии.

Если взглянуть за пределы богатых стран-членов ОЭСР, мы увидим, что в бедных странах люди работают больше, особенно там, где объёмы национальной промышленности быстро растут. Закономерность такова: когда страна переходит от низкого уровня доходов к среднему, люди работают больше — и значительно увеличивают производительность (эта величина показывает, сколько продукции каждый из них производит за час работы) ~ благодаря чему экономика быстро растёт, а уровень жизни повышается. Но когда благосостояние ещё больше увеличивается, рабочий день становится не таким длинным, и дальнейшее улучшение качества жизни достигается только за счёт увеличения производительности. Если они не работают больше, они могут разбогатеть, лишь работая лучше. А это сложнее: в богатых странах темпы роста экономики гораздо ниже, чем в странах со средним доходом, старающихся достичь лучшего, где рабочий день удлиняется, а усилий прилагается всё больше. Имеет ли это смысл с экономической точки зрения? Почему должен рабочий день удлиняться, а по мере развития страны сокращаться, и почему во многих странах должны возникать длительные тенденции сокращения? И почему эти тенденции должны прерываться?

Всё дело в предложении рабочей силы — т. е. в том, насколько люди хотят работать, и насколько они эффективны. Долгосрочные тенденции связаны с предложением в экономике, а не с изменением спроса. Большинство основных экономических правил могут с лёгкостью объяснить существующую закономерность. Люди хотят работать, чтобы получать деньги, потому что они ценят товары и услуги, которые могут купить. С другой стороны, большинство работе предпочитает отдых.

Данное утверждение, конечно, нуждается в разъяснении. Некоторые профессионалы просто любят свою работу, или хотят уйти на время из дома, поэтому они не мучаются. Кроме того, работа — это определённый социальный статус, компания и чувство принадлежности к коллективу фирмы. Но всё это можно получить, работая гораздо меньше, чем многие из нас. В итоге большинство сталкивается с проблемой баланса между отдыхом и доходом.

Таким образом, на графике, отражающем рынок труда, экономисты могут нарисовать восходящую кривую предложения рабочей силы. Чем выше почасовая оплата, тем больше работы, потому что люди хотят увеличить свой доход.

Но при очень высоких ставках заработной платы этот эффект дохода оттесняет эффект замещения, когда довольно большое число людей предпочитает насладиться отдыхом. Если заработная плата достаточно высока, они могут поддержать тот же уровень дохода при меньшей продолжительности рабочего дня, благодаря чему они смогут заменить дополнительный доход отдыхом. При таком высоком уровне заработной платы кривая предложения рабочей силы отклоняется обратно (или становится нисходящей).

Вот что вы получите, если будете составлять графики для сочетания средней оплаты и средней продолжительности рабочего дня в разных странах. При низком и среднем уровнях дохода люди работают дольше, и доходы повышаются. При более высоком уровне благосостояния многие предпочитают короткий рабочий день и медленный рост доходов.

Но это ещё не всё. Исследования показывают, что существуют различия в национальных предпочтениях. Ведь между странами, находящимися на одном уровне экономического развития, есть различия. Например, отпуск типичного американского или японского служащего составляет 10 дней в году (помимо государственных праздников), в то время как британские рабочие отдыхают 21 день в году, а датские — 31 день. В США только в период расцвета экономики в 1990-е годы компании ввели для дефицитных сотрудников дополнительные выходные и такие новшества, как банк свободного времени, но эти эксперименты прекратились, когда начался спад в экономике.

Кроме того, примерно 40 % европейцев предпочитают короткий рабочий день высокой заработной плате, 21 % из людей, работающих на полставки, тоже предпочитают неполный рабочий день, несмотря на то, что почасовая оплата на четверть ниже оплаты полной занятости. Опросы общественного мнения в США, напротив, показывают, что люди предпочитают высокую заработную плату (а не короткий рабочий день) и полную занятость (а не частичную).

Возможно, не должно удивлять то, что половина новых рабочих мест, созданных в Европе с 1987 г. по 1997 г., предполагали частичную занятость, что увеличивало количество служащих на полставки, в то время как в США (где в целом появилось гораздо больше новых рабочих мест) доля вакансий с частичной занятостью сократилась. В Европе на полставки в основном работают родители маленьких детей, а в США — студенты и пожилые люди. В 1999 г. 13 % американцев работали на полставки, по сравнению с 15 % во Франции, 17 % — в Германии, 23 % — в Великобритании и 30 % в Нидерландах.

Поэтому, напрашивается вывод: европейцам больше, чем американцам и японцам, нравится отдыхать. Хотя баланс между доходом и отдыхом волнует работников по всему миру, разные предпочтения приводят к тому, что разные предпочтения делают разный выбор. То, как это выражается в реальном уровне жизни, зависит от того, какая доля потенциальной рабочей силы действительно работает и каков уровень производительности в каждой конкретной стране, другими словами, сколько продукции может быть выработано за один час работы. В Америке не только дольше рабочий день, но и больше доля взрослого занятого населения.

Уровень занятости (или доля населения от 15 до 64 лет) составляет в США 74 %, почти не отстаёт от них Великобритания (72 %), но во многих европейских странах уровень занятости составляет лишь 50–60 %.. Это отражает и стабильно высокий уровень безработицы, и незначительную долю в рабочей силе таких групп, как замужние женщины, родители-одиночки, пожилые сотрудники, которым осталось немного времени до пенсии и молодёжь в возрасте до 25 лет.

Американцы работают не только больше и дольше, но и более продуктивно. Средний уровень производительности в США на 20 % выше тех же показателей в Великобритании. Однако Британия вообще отстаёт в производительности. Во Франции и Германии, а также в Японии и ряде небольших европейских стран, уровень производительности близок к американскому стандарту, а по некоторым параметрам даже выше.

В результате доход на душу населения в США в среднем выше, чем в других странах. (Только несколько небольших стран, таких как Монако и Люксембург, могут похвастаться более высокими уровнями доходов, но это вряд ли можно считать нормой.) Среднестатистический американец получает в год 32 тыс. долл., по сравнению с 26 тыс. долл. дохода немца и 18 тыс. долл. испанца (в этих данных на душу на селения учитывались и дети).

Это вознаграждение — для всех трудолюбивых американцев. Но разве деньги — это всё? Никто не будет спорить с тем, что безработица — это позор для экономики и общества в целом, и важно, чтобы производительность была на высоком уровне, но большинство европейцев предпочитает сохранить свой короткий рабочий день и длительный отпуск. Ведь именно на Континенте появились так называемая «дольче вита» и завсегдатаи кафе. Если европейцы беднее, но счастливее перегруженных американцев, то в глазах экономистов это неплохой результат.

Экономисты даже располагают некоторыми данными об эволюции счастья, полученными в ходе исследований (т. е. опросов людей, единственного способа измерить счастье). Конечно, безработные или бедные люди не могут быть счастливы, но в безработице хуже всего то, что из-за неё люди беднеют. для многих это совершенно очевидно. Когда в 1999 г. во Франции безработные устроили забастовку (они действительно блокировали государственные учреждения), они требовали повышения пособия по безработице, а не работы. По обеим сторонам Атлантики с 1970-х годов наблюдалось небольшое повышение среднего уровня счастья, но оно несравнимо с одновременным резким увеличением дохода на душу населения. Получается, что большее количество денег не делает жителей богатых стран счастливее. Более того, люди, работающие с неполной занятостью или на самих себя, получают большое удовлетворение от работы, в то время как заинтересованность в работе среди полностью занятых служащих резко сокращается.

Во Франции попытались одновременно решить проблему неудовлетворённости и безработицы, установив официальную продолжительность рабочей недели в 35 часов.

Конечно, французские служащие были довольны, и закон имел большой успех. Он позволил бы создать дополнительные рабочие места, потому что решение вступило в действие в период экономического роста, так что работодателям не пришлось использовать короткий рабочий день для сокращения общего объёма производства.

Однако ещё рано говорить, что французский эксперимент увенчался успехом. Правительство тогда гарантировало, что после сокращения длительности рабочего дня никто не пострадает от понижения заработной платы, поэтому государству пришлось финансировать работодателей, чтобы выполнить своё обещание. В противном случае, чтобы оправдать повышение почасовой оплаты после сокращения рабочей недели до 35 часов, потребовалось бы резкое увеличение производительности. (Если зарплата больше производительности, то прибыль, объёмы производства и занятость сократятся.) Поэтому во Франции либо должен значительно подняться уровень производительности, чтобы дать государству возможность сократить финансирование без ущерба для уровня занятости и объёмов производства, либо налогоплательщикам придётся платить довольно большие налоги.

Получается, что хотя за деньги счастье не купишь, они являются необходимым условием. А работа — условие наличия денег. Но экономисты хотят, чтобы вы были счастливы, а не просто богаты и, уж конечно, не перегружены работой.

Эпилог

Похвала экономике
По радио и телевидению, в газетах и журналах невежды рассказывают об экономике полную ерунду. Я бы никогда не стала выдавать себя за эксперта по медицине или по землетрясениям, чтобы поделиться недавно прочитанными интересными фактами, но, по-видимому, подобная неуверенность не останавливает большую часть так называемых «экспертов по экономическим вопросам».

Им всё сходит с рук из-за плохой репутации экономики, ведь считается, что она оторвана от реальности. Экономистов критикуют за то, что они слишком полагаются на абстрактные математические расчёты. Если открыть любой известный экономический журнал, то там действительно можно увидеть устрашающие цифры и символические модели той реальности, которую авторы пытаются анализировать. Однако, будучи одним из тех «отрешённых» экономистов, я знаю, что эта критика несправедлива. Ведь большинство экономистов — очень практичные исследователи, копающиеся в данных и статистике куда больше, чем некоторые эксперты других общественных наук и любой другой дисциплины.

Профессиональная экономика становится всё менее абстрактной и всё более применимой к проблемам реального мира. Парта Дасгупта, профессор экономики Кембриджского университета, подсчитал, сколько теоретических, прикладных и практических статей было напечатано за последние пять лет в журнале American Economic Review. Результаты были таковы: 25 статей чистой теории, 100 статей по прикладной экономике (в которых предприняты попытки найти теоретические объяснения для обследованных явлений) и 156 практических или экспериментальных. Другими словами, оказывается, что более 90 % всех статей посвящено проблемам реального мира. Пол Кругман, профессор Принстонского университета, тоже отметил, что среди десяти последних обладателей медали Джона Бейтса Кларка, чрезвычайно престижной награды Американской экономической ассоциации (American Economic Association), вручаемой молодым экономистам, было лишь два теоретика. Оба они специализировались на проблемах информации и неопределённости. Трое других занимали высокие политические должности (в Совете экономических консультантов, во Всемирном банке и в Казначействе США), а остальные занимались различными исследованиями в сфере прикладной экономики.

Экономика как наука даже не обладает строго определённым набором информации и знаний, которые следует выучить. Их нельзя определить, отталкиваясь от тех вопросов, которыми занимается экономика. Это общественная наука, и встающие перед ней проблемы зависят от того, что происходит в обществе, и как оно изменяется. Таким образом, экономика занимается такими вопросами, как деньги и работа, покупки и торговля, но, как вы уже могли понять из предыдущих глав книги, рассматривает их с несколько другой точки зрения. Знаменитый экономист Лионель Роббинс сказал, что экономика — это изучение того, как люди пытались достичь поставленных целей с помощью скудных ресурсов, которые могли иметь различное применение.

Другими словами, экономика — это наука о том, как и почему люди делают выбор. Когда эти показатели изменяются, то совокупность знаний, которая формируют экономику, меняется тоже. Джон Майнард Кейнс, один из самых известных экономистов-практиков, прекрасно ответил одному критику: «Когда факты изменяются, я меняю своё мнение. А что делаете Вы, сэр?» Выводы неоднозначны. Экономика — это скорее отношение, чем совокупность данных, применение интеллектуального скепсиса практически к любому вопросу. Её основной вопрос — почему?

Это — головоломка. Это дисциплина, которая формируется на основе того, что происходит в мире, и которая старается это понять. Тогда, почему же экономика получила репутацию науки, оторванной от реальности? Полагаю, тому есть три причины. Привожу их в порядке убывания банальности:

Во-первых, большинство тех, кто критикует экономику, недолюбливает математические расчёты (а львиная доля уравнений, содержащихся в статьях, касается статистики и практических исследований, а не теории) и отрицают необходимость использования этих расчётов в общественной науке, по поводу которой они хотели бы высказывать своё мнение.

Во-вторых, выводы, которые делает экономика, зачастую противоречат здравому смыслу и общепринятому мнению, особенно традиционным представлениям других общественных и гуманитарных наук. Учёные этих школ просто не могут себе представить, что научный метод можно применять к власти или культуре. Экономисты нисколько не облегчают своё положение, потому что используют совершенно непонятную терминологию.

В-третьих, макроэкономика, наука об экономике в целом и о том, что большинство людей как раз и считает экономикой, неоднократно терпела неудачу, опираясь в своих политических решениях на элегантные теории, которые не всегда могли адекватно отразить всю сложность происходящего в мире.

Я хочу поподробнее рассмотреть второй и третий пункты. По поводу первого можно только сказать, что слишком многие эксперты и журналисты, в основном гуманитарии, до сих пор думают, что не разбираться в математике — это забавно или даже престижно. Сейчас даже модно говорить о том, что математика стала слишком важной, и в нашем обществе существует излишнее преклонение перед математическими расчётами. Если бы. Скорее, существует излишнее невежество. Подобное отношение портит понимание науки и экономики. Такие люди были бы потрясены, если бы учёные хвастали, что они никогда не читали романов или никогда не слышали Бетховена. Им должно быть стыдно.

Тирания здравого смысла
Критикующих экономику гораздо больше, чем самих экономистов. Некоторые из них — сами экономисты, и потому их критика довольно разума и логична. Но высказывают они её таким тоном, словно никто до них об этом и не думал, что сильно раздражает.

Другие критики, некоторые из них — весьма влиятельные, публикуют книги и статьи в таких журналах, как New York Review of Books и The New Yorker и зачастую вводят окружающих в заблуждение. Именно этого можно было бы ожидать от критики, написанной сторонним наблюдателем, но, к сожалению, интеллектуальная аудитория, на которую рассчитаны эти журналы, в результате недооценивает значение экономики. Существует глубокая пропасть между экономистами и представителями других общественных наук и интеллигенции. Литературные редакторы, конечно, знакомы с литераторами, а не с экономистами, и недостаток общения между этими двумя группами осложняется ещё и тем, что многие экономисты с трудом пишут книги на простом и понятном языке[22]. В этом они мало отличаются от остальных учёных, которым лучше удаётся писать для профильных журналов на непонятном научном жаргоне, чем для газет и книг, предназначенных для широкой публики (хотя потом они расстраиваются и завидуют своим коллегам, которые завоёвывают популярность благодаря грамотному общению).

Загляните в академические журналы по литературной критике или истории, и вы ничего не поймёте.[23]

Все критики сходятся в одном: профессиональная экономика «слишком математическая», слишком полагается на представление человеческого поведения с помощью алгебры, применяя при этом научный метод к общественной жизни. Однако сложно не предположить, что все эти критики просто считают математику слишком сложной, но не рискуют критиковать такие естественные науки, как биология или физика за чрезмерное использование математики, потому что боятся показаться невежественными. Но в случае с общественными науками они не могут с этим смириться.

Имеют ли эти жалобы основания? Стоит ли пытаться заключить сложное поведение человека в рамки уравнений? На самом деле, не все уравнения — это алгебраическое представление человечества, некоторые из них совершенно необходимы. Пол Кругман, один из лучших и самых понятных на сегодняшний день экономистов, неоднократно говорил о том, что существуют уравнения, которые отражают верную логику: явления, имеющие смысл, должны быть понятными.

Например, некоторые критики процесса глобализации утверждают, что многонациональные компании перемещают рабочие места в развивающиеся страны, производят дешёвую продукцию, которая потом экспортируется обратно в их страны, и при этом платят своим бедным работникам гроши. Случайному читателю подобное утверждение покажется абсолютно верным. Но невозможно, чтобы развивающиеся страны привлекали в страну большие потоки зарубежных инвестиций и при этом получали значительное активное сальдо торгового баланса, благодаря тому, что они экспортируют в богатые страны больше, чем импортируют. Дело в том, что платёжный баланс должен быть сбалансирован. Одна его составляющая представляет собой баланс (счёт) движения капиталов или поток финансовых средств из страны или в страну. Другая — это текущий счёт, или поток товаров и услуг. Страна, которая покупает за границей товаров и услуг больше, чем продаёт их иностранцам (как, например США), должна платить за этот дефицит, заимствуя средства в виде облигаций или акций у иностранцев. Если выразиться более научным языком, то чистый приток на счёте движения капитала должен соответствовать оттоку — это и есть торговый дефицит — на текущем счёте[24]. Обычно в условиях быстро развивающихся стран обе составляющие равны, потому что приток инвестиций создаёт рабочие места, благодаря чему повышаются заработная плата и уровень жизни. Страны ввозят капитальное оборудование (инвесторы строят заводы) и потребительские товары в больших количествах, чем сами экспортируют. Кругман и его коллеги экономисты — не все они настолько же хороши или честны в своих высказываниях, — в этой ситуации проверили бы факты и обнаружили бы, что в реальности заработная плата во многих развивающихся странах значительно выросла с начала современной эры глобализации. А у получателей иностранных инвестиций — среди которых не только развивающиеся страны, но и (в последнее время) США и Великобритания — наблюдается торговый дефицит.

Так получается, что хотя большинство высказываний экономистов действительно основано на идеологии, а не на науке, некоторые абстрактные уравнения, которыми они всех пугают, чрезвычайно важны. И многие критикуют использование в экономике математических моделей именно потому, что им не нравится, когда доказательства и логика стоят у них на пути. Думаю, это приближает к разгадке причин непопулярности экономики. Многие экономические истины просто не совпадают со здравым смыслом или традиционным мнением.

Экономист Дэвид Хендерсон назвал такой «неправильный» здравый смысл «самодельной экономикой». Он собрал все (ошибочные) принципы «самодельной экономики», а также выдающиеся примеры высказываний различных людей — от руководителей бизнеса и старших судей до президента Всемирного банка и архиепископа Кентерберийского. Давайте взглянем на некоторые из них (и поймём, почему они ошибочны).

• «Экспорт полезен для государства, импорт вреден». Дело в том, что основная польза торговли — это дешёвый импорт и широкий выбор для потребителей. Экспорт используется для оплаты импорта.

• «Отрасли можно классифицировать по степени важности для государства, причём приоритетные должны получать государственную поддержку». Конечно, энергетика важна для страны, но должна ли она использовать уголь, который сейчас даёт лишь 6 % от мировых поставок электроэнергии, или нефть? А может быть, — всё чаще используемый газ? Или возобновляемые ресурсы? Точно, — солнечную энергию! А может быть, водородные топливные элементы? Еда, конечно, тоже жизненно важна. Если основываться на том, что еда в ресторанах McDonald's составляет важную часть рациона, то именно им полагается государственная субсидия. А кто-нибудь упомянул телеграф? Дело в том, что никто, даже (и в особенности) правительства, не знают, какая отрасль будет важной в следующем году. Изменения потребностей и технологий перечёркнут любые списки.

• «Короткая рабочая неделя, утверждённая законом, понизит уровень безработицы». На самом деле, это произойдёт, только если одновременно сократится заработная плата. Короткая рабочая неделя увеличит издержки работодателя на получение определённого уровня производительности, а значит, безработица только вырастет. Во Франции введение 35-часовой рабочей недели не привело к такому результату лишь потому, что правительство потратило целое состояние из средств налогоплательщиков на финансирование заработных плат. Но пока что французы счастливы.

• «Больший поток иммиграции отнимет рабочие места у местных жителей». Дело в том, что дополнительное предложение рабочей силы приведёт к снижению заработной платы на некоторых должностях и, таким образом, будет способствовать увеличению рабочих мест. Иммиграция наносит ущерб местным жителям, потому что снижается оплата определённых работ, обычно не требующих высокой квалификации, хотя на самом деле иммигрантов привлекает только процветающая экономика, поэтому подобный ущерб редко наносится. В конкретной местности нет строго определённого количества рабочих мест — всё зависит от стоимости рабочей силы.

• «Технологии, заменяющие ручной труд, лишают людей работы». На самом деле, подобные технологии сокращают издержки, а если они связаны с новыми товарами, то ещё и стимулируют спрос. Таким образом, если экономика в целом продолжает развиваться, то она создаёт новые рабочие места. Это заблуждение похожее на предыдущее, известно как «ошибочная оценка количества рабочих мест». По поводу этой основной ошибки «самодеятельной экономики» написаны целые тома.

То, что во всех этих примерах истина настолько не очевидна, и объясняет, почему экономика может предложить нам столько неожиданных идей.

Овладеваем фактами
Одна из самых важных сфер экономики занимается фактическими реалиями — это эконометрика, которая применяя статистическую теорию к необработанным данным, пытается с помощью компьютеров понять функционирование экономики.

Первым человеком, сделавшим программируемый компьютер, был Чарльз Бэббидж, чрезвычайно изобретательный и беспокойный учёный, живший в 1791–1871 гг. К празднованию двухсотой годовщины со дня его рождения Лондонский музей науки собрал первую работающую модель его второй Разностной машины (первая при его жизни так и не была построена), и она всё ещё стоит в музее — прекрасное сочетание медных шестерёнок и многочисленных колёсиков.

Для людей определённого возраста компьютеры, которыми пользовались исследователи до 1980-х годов, покажутся антиквариатом. Лишь к середине 1980-х годов настольные ПК стали встречаться довольно часто, и в течение 5-10 лет они были настолько маломощными, что не могли справиться даже с небольшими объёмами данных. Когда я была студенткой, нам приходилось делать вычисления на больших вычислительных машинах размером с огромный стол, к которым были подсоединены несколько терминалов для ввода/вывода данных, располагавшиеся в университетском научном центре. Дешевле было запускать программу на ночь, поэтому приходилось либо оставаться, либо проверять пакеты программ и оставлять их, но узнать, что результат отрицательный, и ничего не получилось, можно было только утром, а потом нужно было ждать до следующего вечера, чтобы исправить ошибку. Большинство больших баз данных записывалось на кассеты, которые должны были загружать профессиональные операторы, допущенные в святилище — холодную белую комнату, где стоял Компьютер.

Не было и готового программного обеспечения. Для расчётов по эконометрике, позволявшей внедрять экономическую теорию в данные из реальной жизни, использовался только один пакет программ. Он мог выполнять лишь простейшие операции. Более сложные программы приходилось самостоятельно писать на компьютерном языке, таком как Fortran.

Конечно, теперь всё гораздо проще. Существует множество пакетов программ для экономистов, многие профессиональные журналы печатают обзоры программного обеспечения. С появлением новых программ эконометрика упростилась: нужно прочитать данные в электронной таблице, попробовать несколько уравнений. Если они не подходят, попробовать другие. Добавить несколько переменных, найти уравнения, которые дают наилучшие результаты, и всё готово. Эконометрика — одним нажатием клавиши. Просто.

К сожалению, всё слишком просто. Одно исследование, проведённое в 1996 г., показало, что в большинстве статей, опубликованных за последние десять лет в журнале American Economic Review, одном из лучших профессиональных изданий, статистические выводы были использованы неверно. Многие экономисты совершенно правы в своём скептическом отношении к публикуемым практическим исследованиям. Поскольку часто считается, что при наличии компьютера думать — это лишнее, слишком многие эконометрические данные ошибочны. Но это глубочайшее заблуждение: компьютеры и мысль дополняют друг друга, а не заменяют.

Таким образом, прежде чем применять экономическую теорию к реальным данным, надо упорядочить мысли. Данные могут быть представлены в разном виде. Временные ряды для таких обычных макроэкономических переменных, как ВВП или инфляция, представляют показатели за единицу времени — день, месяц или год. Профильное обследование рассматривает сразу несколько переменных одновременно, среди них могут быть, например, доход, рабочий статус, высшее образование и приобретённая квалификация, количество братьев и сестёр, этнические корни и тендерная принадлежность большинства жителей. Панельные исследования объединяют в себе модели временных рядов и профильное обследование. Они представляют все показатели за каждый год на протяжении десяти лет, в частности: ВВП, численность населения трудоспособного возраста, капитал и инвестиции по 50 странам за 25 лет.

Обычно теории предлагают довольно приблизительные выводы относительно жизни, и зачастую, взглянув на приблизительные данные, можно сказать, будет ли теория работать на практике. Как правило, для начала лучше перенести данные на график или просто посмотреть на них в электронной таблице. Во-первых, это позволит вам найти большую часть ошибок вроде лишних нулей или неправильно проставленных десятичных знаков в числах. Во-вторых, такие события, как крупные забастовки или землетрясения, приводят к резким перепадам во временных рядах, возможно, совершенно не связанным с той экономической теорией, которую вы хотели проверить. Их надо нейтрализовать, исключив фиктивную переменную из уравнения.

Жизненно важно просто понять, что такое доказательства. Если вы не представляете себе реальные масштабы экономики (существующий уровень ВВП), то вы не сможете определить, насколько важны происходящие события. Если объёмы продаж на праздниках оказались на 100 млн. долл. ниже прошлогодних, то насколько это серьёзно? Это зависит от общих объёмов расходов на покупку розничных товаров или по экономике в целом. Насколько серьёзен будет ущерб, когда фермеры потребуют дополнительные 50 млрд. долл. субсидий? Для того чтобы понять, приведёт ли сокращение налогов на 100 долл. в год на каждого налогоплательщика к экономическому подъёму, надо знать уровень среднего дохода.

Дело в том, что к изучению данных следует относиться с большим скепсисом. «Правильно ли это? Какие доказательства? Важно ли это? Действительно ли произошёл такой спад?», — такие вопросы должны быть основными.

Большинство «фактов», сообщаемых в прессе и по телевидению, таковыми не являются. Так, например, часто говорили, что неравенство доходов в Великобритании больше, чем в странах континентальной Европы. В реальности, дела обстоят несколько иначе. Неравенство доходов в Великобритании резко увеличивалось, начиная с 1980-х годов, но масштабы неравенства практически равны показателям Франции и Италии. Другой пример фиктивных фактов утверждение, что со времён правления Рейгана приватизация привела к сокращению государственного сектора. На самом деле, это произошло только в бывших коммунистических странах. В большинстве случаев государственная доля расходов в ВВП продолжала расти.

Многие эксперты, журналисты, политики, а иногда и академики, безответственно относятся к фактам, зачастую полностью их игнорируют. Для хорошего экономиста важно всё. Именно поиск доказательств делает экономику наукой. В отличие от естественных наук (хотя и не всех), экономические открытия редко можно опровергнуть. Как правило, возможность опровержения теории лежит в основе научного метода, потому что если другие исследователи не смогли доказать ошибочность (или истинность) утверждения, то оно мало чем отличается от ненаучной веры или интуиции. Однако большинство экономических доказательств слишком приблизительны, чтобы с их помощью различать конкурирующие теории, особенно, макроэкономические. Экономические эксперименты тоже сложно проводить, хотя и возможно.

Тем не менее, в основе этой науки лежит глубокое уважение к открытию истины мира. Конечно, экономисты, как и остальные люди, в том числе и учёные, могут игнорировать доказательства, которые не подтверждают существующие теории и идеи. Однако это, по определению, плохая экономика.

Экономисты часто говорят об «условных фактах», подразумевая под этим приблизительное описание реальности, которому должна соответствовать удачная теория. Например, реальная заработная плата обычно повышается, если экономика находится на подъёме, и сокращается, когда наблюдается экономический спад. Это стало настоящей проблемой для рациональной модели бизнес-цикла (популярной в мои студенческие годы), которая говорила, что экономические подъёмы и спады происходят из-за изменений предложения, а значит, реальная заработная плата должна сокращаться в периоды расцвета, поощряя работодателей нанимать ещё больше служащих. Доказательства того, что в реальности колебания были прямо противоположными, помогли быстро отмести эту теорию.

Однако иногда теория может помочь отмести предполагаемые факты, как мы видели в предыдущем примере компаний, которые якобы экспортировали рабочие места, создавая новые заводы в странах с низкими доходами, и импортировали произведённые там дешёвые товары. Из этого нельзя составить отдельную теорию, но некоторые «факты» действительно ошибочны.

Каждый, кто занимается экономикой, вскоре погружается в подробные теории статистики, которые лежат в основе эконометрики. Они составляют большую часть абстрактных расчётов, за которые неспециалисты и критикуют экономику, хотя задача статистики прямо противоположна: она наращивает плоть реальности на скелет теории. Это и есть основная проблема критиков, которые предпочитают скорее придерживаться своих теорий, чем позволить экономистам опровергнуть их с помощью реальных доказательств.

Некорректная макроэкономика
Большая часть критики экономики относится к макроэкономике, т. е. науке об экономике в целом. Ей противопоставляется микроэкономика — наука об отдельных составляющих экономики. В переводе с греческого эти префиксы означают «большой» и «маленький». Экономика состоит из миллионов людей, сотен или тысяч отдельных отраслей. В принципе, если сложить вместе все частные решения потребителей или руководителей бизнеса, инвесторов, государственных чиновников, то получится обширная картина.

К сожалению, нисходящие и восходящие подходы не встречаются в центре. Между макроэкономикой и микроэкономикой лежит пропасть, и экономистам ещё предстоит найти мост через неё. Они действительно остаются вполне независимыми дисциплинами и в настоящее время находятся на разных стадиях развития. Многие профессиональные экономисты наших дней не любят делать скоропалительных заявлений относительно будущего капитализма или природы классовой борьбы в современных государствах. Они понимают, что нет реальных доказательств, неопровержимых фактов, которые бы поддержали их слова по таким широким вопросам, в отличие от микроэкономики, где они уверенно опираются на большое количество данных, объясняющих поведение людей.

Неуверенность специалистов в макроэкономике обоснованна. Сколько я себя помню, всегда существовало несколько конкурирующих школ, которые изучали функционирование макроэкономики. Это — верный признак того, что никто, по сути, ничего не знает.

Сейчас эти жестокие споры кажутся довольно странными. Некоторые настолько древние, что о них не знают даже профессиональные экономисты. Первое серьёзное столкновение произошло между кейнсианцами и монетаристами. Оно сводилось к расхождению во мнениях относительно того, могут ли законодатели подкорректировать объёмы производства или темпы роста экономики с помощью кредитно-денежных или налогово-бюджетных мер (это отстаивали кейнсианцы) или с помощью кредитно-денежных мер они могут управлять только темпами инфляции (монетаристы). (Каюсь, в молодости я была за кейнсианцев, но в 1970-е годы эту сторону поддерживало всё прогрессивное человечество.)

Потом возникли разногласия между теоретиками реального бизнес-цикла (или новыми классиками, или теоретиками рациональных ожиданий) и посткейнсианцами. Первые утверждали, что человечество рационально, и что колебания спроса в экономике должны отражать такие изменения в предложении, как внезапное улучшение технологий, на которое все бы рационально отреагировали. Если говорить коротко, то посткейнсианцы не верили, что всё так глупо и просто.

Идея рациональных ожиданий была не так уж и безрассудна. Лежавшее в её основе предположение о том, что люди не настолько глупы, чтобы последовательно упускать возможность получить выгоду или увеличить свои доходы, до сих пор оказывает влияние на большинство макроэкономических исследований. В ней что-то было. Например, многие неэкономисты смеялись над предположением, что фондовые рынки рациональны и эффективны: хотя в поведении инвесторов есть доля иррационального, верно и то, что в среднем им удаётся «обогнать» рынок, значит, осталось не так много возможностей получить большую прибыль, которые они ещё не использовали. Благодаря использованию методик и рассуждений теории рациональных ожиданий (с чего бы люди постоянно верили в какую-нибудь ложь?), в изучении несовершенств и проявлений неэффективности рыночного механизма реального мира были проведены плодотворные исследования.

Однако какими бы ни были достоинства каждой из школ, несмотря на возможность существования разных школ, это не точная наука. Скорее, это похоже на рассуждения о том, плоская ли Земля и стоит ли она на слоне и четырёх черепахах или она круглая, а вокруг неё вращается вся остальная Вселенная. Каждая школа, возможно, нашла частицу правды, но ни одна из них не разобралась в вопросе до конца. Анализ экономики в целом навсегда останется сложным и противоречивым занятием. Отчасти потому, что мы не располагаем достаточным объёмом данных для проверки конкурирующих теорий: экономика меняется настолько быстро, что в качестве доказательства того, что произойдёт в 2005 г., нет смысла учитывать данные до 1980 г. Экономисты располагают статистическими данными в лучшем случае за 25-летний период, по финансовым рынкам данные доступны ежемесячно или даже постоянно, а по другим сферам — только ежеквартально или ежегодно. А учитывая то, что уровень цен в одном месяце сильно отличается от показателей следующего месяца, в отдельных данных практически нет полезной информации.

Более того, экономика состоит из миллионов и миллионов людей и компаний. В глобальной экономике, где страны связаны между собой торговлей, инвестициями и миграцией, всё, что происходит в одном месте, обязательно приведёт к тому, что появятся десятки или сотни миллионов решений, принятых в ответ на происходящее в мире.

Подобное открытие привело к возникновению нового направления мысли, которое утверждает, что делать теоретические предположения относительно экономики в целом возможно, но их нельзя с лёгкостью превратить в рабочие принципы или меры. Эта идея появилась после применения теории сложности (разработанной в естественных науках) к экономике.

На первый взгляд, теория сложности кажется довольно понятной. В ней утверждается, что люди (муравьи или молекулы) влияют на выбор, который каждый из них делает. Это противоречит традиционной макроэкономике, предполагавшей, что люди принимают решения относительно того, что тратить, куда инвестировать, как работать, независимо от таких факторов, как уровень процентной ставки или уровень прибыли компании, a также их собственные вкусы и предпочтения. Однако, если предположить наличие естественной для человека склонности зависеть от поступков окружающих, то окажется что большинство принципов традиционной экономики не эффективно.

Сторонники теории сложности преувеличивают крах всей прошлой экономики. На самом деле, экономическое мышление совершенно спокойно может принять во внимание явления, которые так дороги приверженцам теории сложности. Например, возрастающая экономия от масштаба в некоторых отраслях, возникающая как следствие сетевых внешних эффектов (цена, которую я плачу, зависит от того, сколько людей до меня приобрели данный товар), которые я уже описывала в первых главах, конечно, не опровергает существующую экономику. Уважаемые традиционные экономисты-академики проводят большое количество исследований в этом направлении, особенно в сфере финансов, теории торговли, экономической географии и промышленной организации.

Однако теория сложности действительно угрожает традиционной экономике. Она подрывает механизм, лежащий в основе каждодневных прогнозов и комментариев. В тайниках Лондонской школы экономики действительно есть механизм (он назван Машиной Филлипса, по имени своего создателя), представляющий доходов вэкономике с помощью цветной воды, которая течёт по трубам и указывает на темпы потребительских расходов; и клапанов, которые имитируют гибкость или строгость кредитно-денежной политики. Но это порождает ошибочное утверждение в том, что экономику можно подправить, закрутив тут и подтянув там. Ошибочно оно потому что между объёмами потребительских расходов и такими «рычагами», как процентная ставка или государственные расходы, нет прямой связи, если при этом учитываются отдельные потребители которые зависят от модных веяний, общего хорошего настроения — или стадная психология фондовых рынков. Экономику невозможно контролировать, по крайней мере простым механическим способом. Возможно, машина была хорошей метафорой в послевоенную эру, когда даже в некоммунистических странах экономика куда больше подвергалась регулированию и контролю. В условиях современной свободной экономики всё изменилось. Политики теперь больше напоминают спортивных тренеров, чем инженеров. Они стараются настроить игроков (т. е. нас) на хорошую игру.

Экономические прогнозы
Макроэкономические прогнозы особенно часто бывают обманчивыми, поскольку будущее экономики часто зависит от того, что миллионы людей станут делать на отрезке времени между настоящим и будущим. Обычно при таком отношении к экономике происходит именно то, чего все боялись.

Эта идея для экономистов не нова. В одном известном отрывке из своей книги «Общая теория занятости, процента и денег» (The General Theory of Employment, Interest and Money) Джон Майнард Кейнс, который сам был успешным инвестором, говорил, что инвестирование в акции похоже на определение победителя в конкурсе красоты. Вы стараетесь выбрать конкурсанта, который с большей вероятностью понравится большинству судей.

Профессиональные инвестиции можно сравнить с конкурсами в газетах, когда участники должны выбрать из сотен фотографий шесть самых симпатичных. Приз присуждается тому, чей выбор максимально совпадёт со средними предпочтениями всех участников. Таким образом, каждый должен выбирать не те фотографии, которые нравятся ему, а те, которые, по его мнению, понравятся другим участникам, причём все подходят к решению этой проблемы совершенно одинаково.

Это касается не только мыльных пузырей фондовых рынков, но и всех спадов и подъёмов экономики. Рецессия — это совокупный результат, который может постоянно поддерживать сам себя. Своего рода порочный круг. Если искать аналогию в погоде, то она возникает как шторм. Прогнозирование макроэкономических событий действительно похоже на прогнозы погоды. Можно отследить краткосрочные тенденции и вероятности, иногда даже удаётся с большой вероятностью предсказать дожди, но большая точность прогнозов будет обманчивой.

Многие специалисты по макроэкономике полностью согласны с этим. Им бы хотелось донести до общества, что разумные прогнозы обычно выглядят примерно так: «Существует вероятность 75 %, что к концу следующего года инфляция будет выше 2 %». Но всем нам гораздо больше нравятся однозначные высказывания: «Через 18 месяцев цены на потребительские товары поднимутся на 2,4 %». Единственное, что их раздражает в нападках со стороны приверженцев теории сложности и прочих альтернативных теорий, так это слова о том, что экономика совершенно бесполезна, особенно в условиях кризиса, поскольку экономисты упрямо настаивают на использовании упрощённых формальных моделей. Большинство экономистов-практиков считают модели лишь инструментом и прекрасно осознают их недостатки перед лицом реальной жизни.

Однако всё это ставит макроэкономику в невыгодное положение. Из любого учебника становится понятным, что она до сих пор полагается на формальные модели, состоящие из заданных уравнений, — среди них есть гениальные примеры, но они не формируется эффективный инструмент для анализа или прогнозирования экономических событий в целом. К сожалению, специалисты не могут предложить ничего другого для удовлетворения тех честолюбивых надежд, которые некоторые критики возлагают на макроэкономику, ожидая от неё обобщения поведения миллионов не абсолютно рациональных людей, которые не обладают полной информацией о происходящем, принимают недальновидные решения, совершенно непохожи друг на друга, влияют на поведение друг друга и живут в условиях экономики со множеством преград и с конкурентными рынками.

Со времён столкновений идеологий в 1970-х и 1980-х годах экономисты пришли к пониманию того, что, пожалуй, стоит быть скромнее в своих оценках и прогнозировании событий на макроэкономическом уровне. Теперь всё гораздо лучше представляют себе, что такое плохие макроэкономические меры. Произошло это, в основном, благодаря катастрофическим последствиям воплощения одной из модных экономических теорий на практике.

Экономисты достигли сейчас согласия, которое можно было бы описать так: не совершать глупых ошибок. Сохранять инфляцию на низком уровне, потому что она вредит экономике, а избиратели её ненавидят. Заставить центральные банки, которые тоже ненавидят инфляцию, держать её на низком уровне. Им прекрасно удаётся делать это разными методами вот уже десять лет (слишком хорошо они работают в Японии, где цены продолжают падать).

Высокие темпы экономического роста — это хорошо, но полезны и стабильные темпы роста. Избирателям не нравятся взлёты и падения, во всяком случае, они не любят падений. Значит, надо обеспечить не слишком высокие объёмы государственных займов или не слишком высокое государственное активное сальдо, потому что экономика существует не для государства, а для компаний и потребителей. Конечно, до сих пор идут горячие споры о том, правильные ли установлены уровни процентных ставок, налогов и расходов. Но сейчас споры идут вокруг меньшего количества вариантов.

Новая волна скромности должна улучшить репутацию специалистов по макроэкономике, которых часто называли шарлатанами. Ошибки той чрезмерной уверенности хорошо видны в ужасных макроэкономических прогнозах, из-за которых многие и относятся к экономике с презрением.

Когда в конце 1990-х годов экономика США год за годом быстрыми темпами росла, то МВФ (где работает самая большая команда специалистов по макроэкономике) на протяжении нескольких лет делал неверные прогнозы темпов роста на следующий год. На одной из пресс-конференций в рамках подготовки очередного издания МВФ «Перспективы мирового развития» (World Economic Outlook) журналист спросил Майкла Мусса, занимавшего в то время пост экономического советника МВФ, почему он до сих пор прогнозирует медленный рост американской экономики в будущем году. Ответ г-на Мусса был таков: «Мы будет продолжать предсказывать заме пов роста экономики до тех пор, пока экономика не будет соответствовать прогнозам». Конечно, экономика перестаралась. В октябре 2000 г. МВФ предсказывал рост ВВП США на 3,2 % к 2001 г. К маю 2001 г. он прогнозировал меньший рост, а в апреле 2001 г. частично вернулся к первоначальному прогнозу.

Надеяться, на то, что экономисты смогут предсказать будущее состояние мира с помощью точных количественных оценок, довольно странно. Подобного не требуют ни от одной другой профессии. Кроме того, существуют реальные причины неточности прогнозов. Они составляются на основе набора уравнений, составляющих компьютерную модель экономики. Уравнения, объединяющие различные показатели (потребительские расходы, доход после уплаты налогов, курсы акций), просчитываются с использованием данных за 20 лет. Потом полученные взаимосвязи управляют всей будущей моделью. Но, если специалисты намеренно не изменяют прогнозы, основываясь на собственном опыте, то уравнения неизбежно учитывают средние показатели за 20 лет и, таким образом, неизбежно прогнозируют будущие результаты, похожие на средние показатели прошлых лет. Значит, модели создают смягчённые картины будущего. А они совершенно не подходят для прогнозирования таких крайностей, как рецессии. Не подходят они и для прогнозирования любых изменений экономики, потому что в этих уравнениях новые данные не учитываются. Достаточно просто сравнить экономику США 2000 г. или 1990 г. с экономикой 1980 г.

Таким образом, не удивительно, что ошибки в макроэкономических прогнозах обычно серьёзные. Однако подобные прогнозы необходимы для того, чтобы правительства разрабатывали и реализовывали грамотную политику, а компании могли создать прибыльные стратегии. Для этого всегда приходится заглянуть в будущее: «Что произойдёт, если мы попробуем вот это? А если сделать что-нибудь ещё?» Спрос на экономические прогнозы велик, и большинство специалистов вынуждено предсказывать, что произойдёт в будущем с объёмом производства, ценами, процентными ставками и валютами, безработицей, уровнем бедности и т. д.

Действительно, ожидания, возлагаемые на экономические прогнозы, одновременно и велики, и малы, поскольку экономисты должны предсказывать будущее, обладая знаниями, которых мы бы никогда не потребовали от метеоролога или биолога. При этом, их совершенно не ценят (что закономерно) из-за их постоянных ошибок. Многие прогнозы из рук вон плохи. Возможно, как мы уже видели в последней главе, это неизбежно. Как сказал однажды Дэвид Хендри, знаменитый экономист из Оксфорда: «Когда прогноз погоды оказывается неправильным, метеорологи получают новый суперкомпьютер; когда с прогнозами ошибаются экономисты, сокращаются наши бюджеты».

Дело в том, что получатели экономических прогнозов помешаны на определённости, даже если она будет ложной. Мы хотим знать, что произойдёт! Мы не привыкли, и нам не нравится, когда говорят, что не известно, как экономика будет выглядеть через год или два. Однако прогнозы должны рассеивать неопределённость, определяя доверительный интервал своих предсказаний. Многие официальные прогнозы, например, публикуемые Советом управляющих Федеральной резервной системы США или Банком Англии, именно так и делают. Федеральная резервная система предсказывает, что в следующем году рост составит 2–2,5 %.

Удивительно, что многие специалисты, делающие прогнозы, даже не знают величину доверительного интервала своих обманчиво точных предсказаний. Люди тоже удивительно мало знают о вероятности, и причина этого лежит в области психологии.

Однако основная трудность в предсказании развития экономики в целом состоит в том, что будущее никогда не бывает таким же, как прошлое. Последние лет сорок не похожи ни на один другой период в истории человечества: реальный доход среднестатистического человека с 1950 г. более чем удвоился, не совсем равномерно, но раньше ничего подобного не происходило. Численность современного населения составляет более половины от численности всех людей, когда-либо живших на Земле. За последние два века ВВП на душу населения в крупнейших странах с развитой экономикой вырос примерно на 2 % в год — но стандартная ошибка в прогнозах предсказывает эти темпы роста в размере 2,5 %, другими словами, преувеличивает прогноз. Дело в том, что события — структурные изменения, как говорят экономисты, — постоянно вмешиваются в ход истории. Это такие события, как Промышленная революция, фашизм, феминизм и мировые войны или инновации (например, электричество, двигатель внутреннего сгорания и компьютер).

Невозможно заранее угадать, какие события в настоящем приведут к изменению экономики в будущем, хотя многие эксперты придерживаются строго определённого мнения по этому поводу. Так, например, многие современники считали Промышленную революцию неблагоприятным событием, которое дестабилизирует общество и покрывает деревню «тёмными сатанинскими мельницами», а вовсе не чередой событий, которые через 50 или 70 лет впервые в истории человечества освободят многих людей от бедности и короткой жизни, полной болезней. Экономика постоянно видоизменяется под влиянием технологий, политики и общества. Так разве возможно и разумно делать долгосрочные предсказания о её развитии?

Мы все хотим знать. Как говорилось в «Макбете»:

Коль вам дано провидеть сев времён
И знать, чьё семя всхоже, чьё — не всхоже,
Вещайте также мне[25].
Если говорить менее поэтичным языком эконометрики, то проблема состоит в том, что макроэкономические данные чрезвычайно неустойчивы. Значение средней величины переменной и колебания вокруг этого значения со временем изменяются. Дэвид Хендри приводит в качестве примера увеличение объёмов промышленного производства в Великобритании с 1715 г. Средние темпы роста варьировали от 0,86 % в год в 1715–1750 гг. до 2,86 % в год в 1801–1850 гг. Стандартное отклонение (мера изменчивости) составляло 3,5 % — в начальный период и 6,3 % — в 1901–1950 гг. (этот временной интервал охватил кризис 1919–1921 гг., период Великой депрессии и две войны). Даже темпы изменения роста производства (ускорение и замедление) менялись во времени.

Частота и серьёзность структурных изменений делают большинство традиционных моделей эконометрики неверными, по непонятным причинам, которые меняются вместе с экономикой. Мы знаем, что мы что-то не знаем, а иногда мы и не знаем, что мы чего-то не знаем. Хуже того, мы знаем, что большинство экономических переменных измерено неточно, а значит, возникает дополнительная неопределённость в данных, которыми мы пользуемся. Однако традиционные прогнозы предполагают, что используемые модели это детальное отражение устойчивой экономики, а не ошибочное отражение неустойчивой.

Движение вперёд в области прогнозирования
К счастью, современная эконометрика которые сокращают неизбежный ряд неопределённостей, присущий любым прогнозам. Некоторые из них довольно просты. Во-первых, надо прогнозировать темпы роста, а не уровни (разности данных первого порядка). При этом становится не так важно получить верный абсолютный уровень, поэтому любая допущенная ошибка будет одноразовой ошибкой в прогнозе. Во-вторых, если вы идёте дальше (разность данных второго порядка) и предсказываете темпы ускорения, то вы можете просто нейтрализовать любые линейные тенденции во временных рядах. Таким образом, эти простые шаги позволят вам справиться с основными ошибочными составляющими эконометрического уравнения, отследить неверные пересечения или тенденции.

Другой хороший совет: как можно чаще обновляйте эмпирические уравнения, используя для этого самые свежие данные. Большинство прогнозов делается на основании очень старых компьютерных моделей, а экономисты, работающие на них, имеют дело с прогнозами, которые становятся совершенно бесполезными, потому что их искажают субъективные мнения. В торговле это явление известно как «корректировка остатков или дополнительных факторов». Переменную, относительно которой делают прогноз, можно разделить на две части: то, что получается по результатам уравнения, и остаток. В старых моделях остатки могли зачастую оказаться самой важной составляющей прогноза. Но экономисты, делающие прогнозы, тоже учатся на своих ошибках. Если выясняется, что в прошлом квартале в результатах уравнения была большая погрешность, то её можно учесть, добавив поправочный коэффициент для прогнозирования следующего квартала.

И, наконец, многие прогнозы бывают неточными, потому что они влияют на изменение поведения, а иногда сами провоцируют их. Если авторитетная организация предсказывает рецессию или резкое снижение обменного курса, то люди могут предпринять соответствующие меры: урежут свои инвестиционные планы, отложат покупку машины (на случай потери работы), продадут валюту. С другой стороны, центральный банк может понизить процентную ставку и предотвратить опасность спада, и в этом случае прогноз окажется неверным, даже если вначале он был верным.

Другими словами, специалисты по экономическим прогнозам должны перестать считать (или позволять всему миру считать), что их деятельность представляет собой разработку упрощённой, но совершенно достоверной структуры экономики. На настоящий момент макроэкономические прогнозы гораздо более прагматичны, это своего рода партизанская война против колебаний истории, неоднозначности данных и полной непредсказуемости миллионов людей, чьё поведение специалисты и пытаются предсказать.

Помимо этого, сейчас конкретным деталям из реального мира уделяется гораздо больше внимания, чем абстрактным великим теориям. А это тоже хорошая новость. Интерес к институтам и экономической истории снова возродился, во многом благодаря процессу глобализации.

Например, почему один и тот же человек, переезжая с Гаити в США, гораздо более продуктивно выполняет одну и ту же работу? Это не может быть связано ни с самим человеком (он не изменился), ни с характером работы (она тоже осталась прежней). Значит, дело, видимо, в том, что в Америке есть организации и структуры, которые увеличивают возможности человека. Почему в странах, одинаковых в отношении технологии производства и квалификации рабочих, таких как США и Германия, разные темпы роста производительности труда? Скорее всего, это зависит частично от целого ряда факторов: различных традиций получения капитала, законодательных традиций, законов планирования, открытости для иммиграции и т. д. Что удерживает развивающиеся страны в бедности, несмотря на то, что технологии стали гораздо доступнее, чем сто лет назад?

Подобные вопросы — богатая пища для научных исследований, ведь получив общий ответ, хочется знать, почему конкретно законы о банкротстве помогают или препятствуют работе компаний. Новый интерес к институтам тоже напоминает о том, что успешная экономика, как и неудачная, принимает разные формы. Не существует абстрактной рыночной экономики или капитализма — только конкретные воплощения. Поэтому любые макроэкономические принципы — это тоже обобщения, которые в разных обстоятельствах работают по-разному.

Экономическая история тоже пережила период возрождения — благодаря появлению таких современных технологий, как Интернет, и вопрос состоит в том, станет ли он основой для роста производительности в будущем. Примеры из прошлого технического прогресса предлагают свидетельства лишь одного вида. Один из основных уроков состоит в том, что степень влияния технологий на экономику зависит и от институционального, и от политического контекста. Другой, если перефразировать старую шутку, таков: если вы хотите попасть куда-то, где намного лучше, то начало может оказаться намного хуже. Прошлое формирует возможное будущее экономики.

История успеха микроэкономики
Размышлениям специалистов по макроэкономике о невозможности объяснить или предсказать экономику в целом не хватает оптимизма. Предмет их исследований более чем актуален в настоящее время — особенно в условиях глобализации, финансовых кризисов и взлётов и падений Новой экономики. Но в макроэкономической теории нет новых направлений, толпы выпускников не стремятся в макроэкономику, в отличие от 1970-х и 1980-х годов.

С другой стороны, микроэкономика (изучение экономического поведения на уровне отдельного человека, семьи, компании или отрасли) уже на протяжении десятилетия или двух находится на необычайном подъёме. Были найдены ответы на многочисленные вопросы. Разработка более совершенных статистических методик и эффективных путей сбора информации, не говоря уже о более широком использовании различных экспериментов, указывает на то, что экономисты теперь лучше понимают поведение людей. Большая часть примеров, приведённых в этой книге, связана с микроэкономическим анализом.

Экономисты знают, что они действительно могут дать ответы на подобные вопросы. Обычно в статьях в крупных профессиональных изданиях освещаются такие проблемы, как: почему компании той, а не иной отрасли заключают привилегированные контракты со свои поставщиками; что лучше, выдавать государственное пособие наличными деньгами или ваучерами; как повлияет увеличение количества проектов муниципального жилья на потенциальные объёмы заработной платы, снижаются ли высокие показатели рождаемости бедных стран при должном обучении матерей, и если да, то насколько, какие черты характера помогают людям получить работу, при каких тарифах на связь в телекоммуникационной отрасли увеличивается объём использования Интернета, и т. д.

Наиболее эффективные политические инструменты государства тоже связаны с микроэкономикой, или приоритетом предложения, как часто говорят, в отличие от приоритета спроса, на который стараются повлиять, используя традиционные макроэкономические меры. Экономика предложения одно время пользовалась плохой репутацией, поскольку её придерживались президент Рейган и миссис Тэтчер, и считалось, что это лишь прикрытие для покровительства больших компаний и богатых людей. Но за двадцать лет политические страсти улеглись, и стало понятно, что показатели предложения действительно важны для здоровья экономики и тесно связаны с действиями правительства и государства. Достаточно ли (но не слишком ли строго) регулируется данная отрасль? Просто ли (но не слишком ли просто) открыть новую компанию? Достаточно ли безопасна и хорошо ли капитализирована банковская система? Можно ли заставить монополии допустить конкуренцию на их рынки? Действительно ли некоторые налоги настолько высоки, что они вредят инвестиционной деятельности?

На многие вопросы уже есть ответы, с довольно большой точностью указывающие на возможные последствия. И, конечно же, остаётся ещё больше вопросов, ответы на которые надо найти, потому что изменение мира бесконечно. Темы исследований многочисленны и увлекательны.

В прошлом внимание учёных к традиционным важным темам макроэкономики почти не приносило результатов в плане понимания экономического поведения человека. С другой стороны, польза для прикладной микроэкономики, в которой методики экономического анализа используются для решения многочисленных вопросов, лежащих за пределами традиционной сферы применения, была огромной. Темы исследований новых звёзд экономики, перечисленных в 1998 г. в журнале The Economist, варьировались от каналов распространения ВИЧ-инфекции до поведения при голосовании или от недостатков существования городских гетто до влияния численности полицейских на уровень преступности. Поскольку экономический анализ всё чаще используется в таких науках, как социология и криминология, он может оказать действительно большое влияние на государственную политику. Использование экономических принципов для получения наилучших результатов иногда называют «политикой, основанной на фактах». Это не добавляет уверенности в прошлых советах социологов, криминологов, политологов и прочих. Чем они занимались раньше? Политикой интуиции? Или политикой ошибочных предположений?

Некоторые наиболее интересные сферы экономики занимаются смежными с другими общественными науками проблемами. Междисциплинарные исследования пролили свет на такие явления, как неравенство, последствия образования, благосостояние и многие другие. По словам Мэтью Рэбина, первого учёного, работающего на стыке экономики и психологии, традиционная экономика действительно основана на психологической посылке о 100-процентной эгоистичной рациональности. Но иногда подходят и другие предположения, и это позволяет использовать экономические методики при решении иных проблем. Например, злоупотребление наркотиками, откладывание дел на завтра или рискованное поведение подростков прежде не учитывались в экономике. Теперь ситуация изменилась. По мнению Рэбина: «В далёком прошлом, когда все общественные науки были одним целым, психология и экономика были более тесно связаны, но со временем произошла специализация. Поэтому, мы не занимаемся тем, чем до нас не занимался ни один учёный. Мы просто снова объединяем науки».

Это стало возможным во многом благодаря успехам в использовании эконометрики в рамках микроэкономических исследований. Лауреаты Нобелевской премии в 2000 г. Дэниэл МакФадден и Джеймс Хекман получили премию за уникальную работу, по использованию статистических методик при изучении поведения людей, решающих, сколько денег тратить или сэкономить, насколько усердно надо работать, что покупать, как добираться до работы, к какой работе готовиться, и множество других повседневных дилемм.

Современная микроэкономика появилась благодаря двум событиям. Во-первых, начиная с 1960-х годов накапливалось всё больше исследований, в результате которых образовался большой объём информации о тысячах и тысячах черт и предпочтениях отдельных людей. Во-вторых, произошло значительное усовершенствование компьютерных технологий и снижение цен на них, что сделало возможным анализ всей этой информации.

Большая часть экономической теории построена вокруг идеи «репрезентативного агента», среднестатистического человека с определёнными предпочтениями, который старается увеличить свои выгоды, делая определённый выбор. В таком случае экономика — это совокупность таких «фотороботов». Тогда получается, что именно первые экономические курсы и породили первую волну деклассированных личностей. Однако в 1960-е годы МакФадден, опираясь на психологические исследования выбора, разработал модель, согласно которой есть определённая вероятность выбора людьми, одного из представленных им вариантов. Это позволяет предположить, как потребительский спрос (например, на определённый вид транспорта) будет зависеть от имеющегося набора вариантов. Сейчас это называют мультиномиальной логистической моделью. Одним из первых примеров её применения стало строительство скоростной железной дороги в прибрежной полосе Сан-Франциско (Bay Area Rapid Transit — BART). Несмотря на то, что модель была разработала в связи с транспортными предпочтениями людей, её можно использовать в огромном количестве случаев, поэтому она стала одной из самых эффективных методик прикладной экономики.

Однако модель основана на предположении о том, что предпочтение выбора между двумя вариантами остаётся неизменным, какими бы ни были другие варианты, так называемая «независимость несвязанных альтернатив». То есть, выбор между двумя альтернативами стабилен и не зависит от того, какие возможны другие пары комбинаций. Это подразумевает, что я, например, с вероятностью в два раза большей предпочту чёрную обувь красной (при условии, что другими альтернативами могут быть цвета розовый и бежевый или синий и бежевый), несмотря на то, что в реальной жизни я вполне могла бы предпочесть тёмно-синие туфли чёрным. Таким образом, модель «рабочей лошади» учитывает это обстоятельство, а также тот факт, что предпочтения со временем могут измениться. Появление параметра времени, кроме того, позволяет принимать во внимание предположения людей относительно их выбора в будущем.

Гораздо важнее оказывается противостояние между основным экономическим предположением, согласно которому у всех людей есть набор предпочтений, сформированных их наследственностью и воспитанием, и мнением психологов о том, что, напротив, мнения людей настолько часто меняются и зависят от обстоятельств, поэтому совершенно бессмысленно предполагать наличие у кого-то неизменных предпочтений. В этом случае представление поведения людей в качестве экономической модели, по которой индивиды делают выбор, который лучше всего отвечает их предпочтениям, в корне неправильно.

Методика Макфаддена основана на аналогии со зрением (видением). По опыту оптических иллюзий мы знаем, что часто неправильно воспринимаем вещи, но именно потому, что мы это знаем, мы может это учесть. Регулярные иллюзии очень редко настолько влияют на поведение, что мы начинаем постоянно действовать в ущерб собственным интересам. По его словам, дальнейшие усовершенствования стандартного экономического подхода приведут в целом к созданию более эффективных средств прогнозирования поведения и оценки альтернативных политических мер. Это заявление подтверждается большим массивом результатов современной прикладной микроэкономики. Кроме того, мы уже достигли современных пределов недорогих и простых компьютерных расчётов.

Однако потрясающие результаты лабораторных экспериментов действительно подтверждают тот факт, что иногда люди принимают решения, которые не расходятся со стандартной экономической моделью. Например, эксперименты, в ходе которых людям задавали вопросы, показали, что на ответы сильно влияют любые подсказки, скрытые в вопросе.

Психологи Амос Тверски и Даниель Канеман провели эксперимент: испытуемых просили назвать количество африканских государств, входящих в ООН, или что-нибудь столь же неочевидное, при этом число в ответе должно было находится в промежутке от 1 до 100. Но прежде чем их спросить, перед ними вращали рулетку, на которой случайно выпадало число от 1 до 100. Ответ всегда зависел от выпавшего числа. Если рулетка останавливалась на 10, то средний ответ был 25, а если на 65, то 45. Это явление, известное как «феномен якорей» (anchoring), наблюдалось, даже несмотря на то, что респонденты знали о случайности выпадения числа, и даже несмотря на то, что вопросы задумывались, как эмоционально нейтральные. Сейчас появилось множество других примеров влияния «феномена якорей» на экономический выбор.

Роберт Шиллер описал «феномен якорей» на финансовых рынках. В своей популярной книге «Irrational Exuberance» он рассказывает о работе этого феномена в случае с курсами акций. Возможные якоря — это прошлые курсы, такие почти психологические вехи, как 10-тысячный показатель индекса Доу-Джонса, недавнее относительное падение во время краха фондового рынка, коэффициент «цена-прибыль» других компаний той же отрасли и т. д. Таким образом, изменения курсов акций компаний одной и той же страны будут более сходными, чем курсов акций компаний одной отрасли, несмотря на то, что основы спроса на товар должны оказывать большее влияние на стоимость компании, чем местоположение их штаб-квартир.

Люди часто уделяют слишком много внимания сиюминутным обстоятельствам. Мы находимся под сильным влиянием недавно заданных нам вопросов или других происшествий недавнего прошлого. Мы придаём слишком много значения простым совпадениям. Именно это и объясняет популярность интернет-сайта Кевина Бэкона, который основан на принципе «мир тесен». Согласно его теории, людей в сети разделяют лишь несколько звеньев, точнее говоря, шесть, хотя в наш век связи шесть звеньев — это слишком мало. Никто не поверит, что количество звеньев так мало и так бессмысленно.

Все мы думаем, что знаем больше, чем есть на самом деле. Слишком большая самоуверенность — это ещё одно психологическое явление, зафиксированное учёными. Были проведены эксперименты, в ходе которых людей спрашивали, насколько они уверены в своих ответах. Результаты показали, что когда люди говорили, что они уверены, на самом деле они были правы лишь на 80 %.

Проведя ряд исследований, Роберт Шиллер обнаружил, что инвесторы удивительно самоуверенны. В ходе опроса, который он провёл сразу после обвала на фондовом рынке 19 октября 1987 г., он задавал следующий вопрос: «Как вы думаете, в тот день, 19 октября, вы знали, что на рынке произойдёт откат?» Почти половина опрошенных биржевиков, проводивших в тот день торги, говорили, что они знали о том, что произойдёт на рынке.

Смежная область психологии и экономики, без сомнения, является чрезвычайно плодотворной и увлекательной сферой исследований; и бесконечной работой. Ещё осталось много явлений, открытых в рамках психологии и не используемых в экономике, но благодаря поведенческой теории и экспериментальной экономике, ситуация начинает изменяться. Поэтому, в некотором смысле, это ознаменует возвращение к старинным традициям экономики, объединению общества и науки.

На практике, как и в теории, смешение методик и идей разных дисциплин восстанавливает экономику и делает её одной из самых интересных тем для изучения.

Выводы
Следует признать тот факт, что не все атаки на экономику безосновательны. Любая теория — это упрощение, иначе она становится описанием, а не теорией. Если представить эти упрощения в виде ряда уравнений, то можно создать эффективную методику. Но составление уравнений не является конечной целью анализа экономики. Напротив, главное — это понять мир в котором мы живём.

В начале XX века экономист и математик Альфред Маршалл писал в одном из своих писем:

Маловероятно, что математические теоремы в сочетании с экономической гипотезой дадут рождение хорошей экономике, и я всё больше и больше убеждаюсь в следующих правилах: 1) относитесь к математическим расчётам как к языку стенографии, а не как к основе проблемы; 2) пользуйтесь ими до тех пор, пока не закончите исследование; 3) переведите всё на английский; 4) потом проиллюстрируйте всё примерами, важными для реальной жизни; 5) сожгите математические расчёты; 6) если вам не удался пункт 4, то сожгите результаты пункта 3. Мне это часто приходится делать[26].

Ведь, несмотря на то, что составление формальной модели является ключевым профессиональным инструментом помогающим соблюсти логическую согласованность, учесть истинные факты и получить уникальные знания, зачастую неочевидные, которые было бы сложно выразить одними словами, — в реальности многие экономисты слишком полагаются на формальности. Чтобы продвинуться по научной лестнице, они должны писать академические работы. Возможно, они и сами не уверены в практической пользе своих исследований.

Как когда-то сказал Пол Кругман: «Зачастую, критика формализма в экономике — это атака на лжесвидетелей: в реальности деятельность хорошего экономиста гораздо менее формальна, чем принято считать. Конечно, плохие экономисты создают плохую экономику; не следует путать недовольство качеством с недовольством методологией».

Кроме того, мы как профессионалы должны как минимум лучше объяснять широкой аудитории, что всё это значит в условиях реального мира. Нельзя обвинять хороших экономистов во всех плохих экономических мерах, которые встречаются во Вселенной. Но, возможно, в мире слишком много плохих экономистов, потому что они нужны машине высшего образования для того, чтобы была возможность не отвечать за псевдоматематические исследования, которые никому особенно и не нужны. Конечно, в обучении широкой публики и бизнес-аудитории занято слишком малое число хороших экономистов, несмотря на большую важность экономики для государственной политики и частной деятельности.

В заключение я могу только посоветовать читателям заниматься хорошей экономикой. И, конечно, получать от этого удовольствие.

10 правил экономического мышления

1. За всё надо платить


Или, как часто говорят в экономических кругах: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке».

Это не просто очевидное высказывание о том, что, приобретая что-либо, вы должны отдать за это деньги. Даже деятельность, которая, на первый взгляд, кажется бесплатной, тоже связана с определёнными издержками, так называемыми альтернативными издержками.

Все мы постоянно сравниваем различные альтернативные издержки. Если я куплю в этом месяце новые туфли, я не смогу потратить деньги на другие вещи. Если я весь вечер буду смотреть телевизор, я не смогу написать ещё одну главу для своей книги. У большинства из нас довольно ограниченные финансовые ресурсы, и у всех строго определённое количество времени.

Подобные ограничения существуют при принятии решений во всех странах. Будь то факультет университета, решающий, принимать ли на работу новых преподавателей, компания, планирующая бюджет на следующий год, или правительство, обдумывающее подписание нового договора, или строительство дороги. В любом случае, принятие одного решения исключает остальные альтернативы.


2. Всё всегда меняется


Так тоже говорят, когда хотят подчеркнуть, что экономика состоит из миллионов людей, и они, к сожалению, действуют в соответствии с обстоятельствами, в которых они оказались. Политикам инициативность населения совершенно невыгодна, потому что это означает, что политические меры, разработанные на основе определённого поведения людей, могут быть поставлены под угрозу, если они изменят своё поведение в ответ на существующие меры.

Большая часть экономической теории основана на так называемом принципе «ceterisparibus» («при прочих равных условиях» — лат.), т. е. на предположении, что всё, кроме анализируемого вами явления, останется неизменным. Это предположение необходимо, поскольку невозможно анализировать проблему, не исключив из анализа некоторые её аспекты. Однако очень важно в конце работы представить, что на практике может измениться, и прольёт ли это свет на предмет анализа.

Мораль такова: экономическая политика — это не контроль за всем и вся. Большую часть послевоенного времени политика опиралась на идею о том, что экономика — это машина, чьи винтики и механизмы мы должны как можно глубже изучить. Сложная, но предсказуемая. К сожалению, это не так.


3. Образные бомбы замедленного действия не взрываются


Это вытекает из правила 2. Все бомбы замедленного действия создаются на основе идеи certerisparibus, хотя в реальности изменчивые тенденции — именно потому, что они изменчивые, — всегда приводят к изменениям в поведении людей.

Экологи особенно любят образ бомб замедленного действия, и поэтому экономисты настроены против «зелёных». В 1968 г. эколог Пол Эрлих написал свою знаменитую книгу «The Population Bomb», в которой предсказал, что в 1970-е годы из-за перенаселения планеты от голода умрут сотни миллионов человек, в том числе и миллионы жителей развитых стран. Этого не произошло, более того, с 1961 г. среднее потребление тепла увеличилось более чем на 50 %, цены на продукты питания продолжали стабильно падать, а доля голодающих сократилась до 18 % населения развивающихся стран. В чём же ошибся г-н Эрлих? По мере того, как люди становятся богаче, показатели рождаемости сокращаются, и теперь ожидается, что к 2100 г. численность мирового населения стабилизируется на цифре 11 млрд. Кроме того, инновации в сельскохозяйственных технологиях, например «Зелёная революция» в 1970-е годы, привели к тому, что мы производим больше продуктов питания. Однако, поскольку голод обрушивается на диктаторские режимы, основная причина голода не в недостатке пищи, а в недостатке демократии.


4. Цены — это лучший стимул


Именно колебания цен чаще всего «обезвреживают» бомбы замедленного действия — и многое другое. Люди реагируют на изменения цен. Всем нравятся выгодные покупки, и кто-нибудь обязательно воспользуется возможностью получить большую прибыль. С другой стороны, многим не нравится что-то делать (или не делать) просто потому, что так велят власти.

Государственное регулирование чрезвычайно важно для экономики. Рыночная экономика будет правильно функционировать только в том случае, если она опирается на надёжные институты, правовые нормы, контроль монополий, достаточное обеспечение общественными благами и т. д. Вопрос в том, как правительство сможет достичь создания всех этих благоприятных условий. Зачастую оно просто даёт распоряжения. Закон есть закон.

Однако ценовые стимулы способствуют достижению желаемого результата гораздо лучше прямого контроля. Хотя люди постараются обойти законы, они всегда отвечают на изменения цен, причём в соответствии со своими потребностями и предпочтениями. Это, в результате, позволяет сделать как можно большее количество людей максимально довольными.

Критики часто говорят о том, что использование цен для ограничения спроса несправедливо, поскольку люди не могут позволить себе платить одинаковые суммы; но поистине несправедливо неравенство в доходах, а это уже совершенно другой вопрос.


5. Работа спроса и предложения


Если ограничить предложение какого-то товара или услуги, его цена при данном уровне спроса вырастет, будь то «экстази» или строительство новых домов в центре Лондона или Манхэттена. Если при данном уровне предложения увеличивается спрос на товар или услугу, цена растёт. В голову приходит пример желанных блестящих «Pokemon Cards» или чего-то другого, что становится особенно популярным под Рождество, когда товар пускают в продажу за полгода до того, как дети начинают задумываться о том, что бы они хотели получить в подарок.

Как следует из последнего высказывания, если цену нельзя поднять, то вы получите дефицит и длинные очереди. Это связано с другими издержками — временем, потерянным в охоте за подарком, ожиданием и общей злостью на других покупателей. Так или иначе, платить приходится. Если цену нельзя снизить, то остаётся непроданный товар, а это связано с другими издержками, такими как затраты на хранение и потерянные инвестиции.

По сути, спрос и предложение оказываются тем теснее связаны, чем глубже общественные науки проникают в суть природы. Очень полезно бывает перевести многие общественные проблемы в показатели спроса и предложения. Подумайте, например, о жёстко контролируемом рынке жилья в центре города и о последствиях контроля за арендной платой. Совершенно ясно, что произойдёт в результате сдерживания цен ниже определённого уровня, установленного на рынке.


6. Лёгкой прибыли не бывает


С этим экономическим принципом связаны многие шутки. Одна из них рассказывает об экономисте и её друге, которые нашли на дороге 10-долларовую купюру. Друг говорит, что они должны взять деньги, на что экономист отвечает: «Не суетись! Если бы деньги действительно лежали на дороге, их бы кто-нибудь уже поднял». Или другая: «Сколько нужно экономистов, чтобы поменять лампочку? Ни одного. Потому что если бы лампочку действительно надо было поменять, то рыночные силы уже сделали бы это». (Есть много вариантов анекдота про лампочку. Другой ответ таков: только один экономист, но лампочку выкрутят навсегда.)

Однако экономисты правы в том, что кто-то всегда воспользуется возможностью получить прибыль, даже если это происходит не столь быстро и легко, как в экономической теории.

Принцип выбора действует в различных обстоятельствах. Исходя именно из этого принципа предприниматели, которые могут получить прибыль, длительное время предпочитают не получать огромную прибыль, потому что, в противном случае, другие последуют их примеру. Вскоре после открытия нового бизнес-центра вокруг появятсязакусочные. Если в городе растёт число работающих пар, другие люди организуют выгул собак и продажу еды на вынос. И до тех пор, пока первопроходцы процветают, конкуренты будут следовать их примеру. У первых почти всегда есть преимущество, но в целом любые большие прибыли со временем поглощаются конкурентами.

Однако совершенно понятно, что не всякий вид деятельности приносит одинаковую прибыль. Те, кто идёт на больший риск (финансовые спекулянты или предприниматели) обычно получают большую прибыль. Если бы они на это не рассчитывали, не было бы смысла так рисковать. Они могли бы выбрать спокойную жизнь.


7. Люди делают то, что хотят


Любая экономическая деятельность одинаково хороша, иначе люди не занимались бы ею. В качестве уточнения следовало бы добавить что-то вроде: «при данных ценах и с учётом технологических ограничений и государственного регулирования». Однако всё это говорит о том, что люди приспосабливаются и делают то, что им больше всего нравится при существующих условиях жизни. Это кажется вполне очевидным, но неэкономисту сложно понять это в контексте реальной жизни. Хотя примеров действия этого принципа много.

В районах с хорошими школами цены на жильё выше, при этом наценка на жильё отражает отношение людей к высококлассному образованию. Они выбирают между дешёвыми домами и плохим образованием для своих детей и более дорогими домами и хорошим образованием. Если бы эти два желания, в основе которых лежат совершенно разные потребности и предпочтения, не совпадали, то относительная цена на жильё изменялась бы до тех пор, пока бы они не пришли к равновесию.

Компании тоже стоят перед выбором: открыть заводы в странах с высоким уровнем зарплаты и производительности или в стране с низкой заработной платой и низкой производительностью. Если повезёт, и они найдут страну с низкой заработной платой и довольно высокой производительностью, то другие производители тоже будут строить там свои заводы, и зарплата снова поднимется. А промышленность страны, где уровень заработной платы выше производительности (например, благодаря деятельности профсоюзов), будет медленно, но верно переезжать на другие территории. Если дороги становятся слишком перегруженными, то некоторые люди предпочтут путешествовать поездом или самолётом до тех пор, пока уровень перегруженности дорог не понизится, и они не вернутся обратно. Поднимите железнодорожные тарифы, и люди постепенно смирятся с ездой по нескольким перегруженным дорогам.


8. Всегда ищите факты


Экономистов часто незаслуженно обвиняют в вольном обращении с фактами. (Это наглядно демонстрирует ещё один анекдот: «Вопрос: сколько будет два плюс два? Экономист: А сколько Вам надо?».) Действительно, большинство экономистов, выступающих по телевидению и дающих интервью газетам, часто разбрасываются фактическими заявлениями. Некоторые бывают весьма сомнительными. Но каждый, кого интересует хорошая экономика, имеет доступ к массе интернет-ресурсов или информации из традиционных источников.

Безусловно, одни надёжнее других. Официальные источники следят за точностью данных, поскольку им важно сохранить свою репутацию. Федеральная резервная система, Бюро трудовой статистики, Бюро переписей населения и аналогичные заграничные учреждения, подобные Бюро национальной статистики Великобритании или Банка Англии, INSEE (Национальный институт экономических исследований и статистики) во Франции или Eurostat Европейского союза и Европейский центральный банк помимо пресс-релизов с объяснениями основных сведений размещают в Интернете огромные объёмы информации. Такие международные агентства, как Международный валютный фонд (МВФ), Всемирный банк и Всемирная торговая организация (ВТО), делают то же самое. Вы можете по-разному относиться к их политике, но и они не могут позволить себе публиковать неверную фактическую информацию.

Огромное количество других интернет-сайтов предлагают ссылки или публикации данных, и вы должны скептически относиться к этой информации, как и ко всем данным, представленным в Интернете. В конце этой книги я привела список самой полезной литературы. Авторитетные деловые издания — The Economist, The Financial Times, The Wall Street Journal и Business Week— предоставляют своим читателям весьма надёжную информацию. Опять же, даже если вы не разделяете их мнение, статистика должна быть точной, чтобы сохранить их репутацию.

Однако вам нужно нечто большее, чем просто данные. Иногда над ними надо поразмыслить. Основные вопросы таковы. Правильно ли это утверждение? Какие доказательства вам нужны, чтобы подтвердить или опровергнуть его? Что ещё имелось в виду? Оно логично или правдоподобно, есть ли факты, доказывающие это?


9. Если здравый смысл и экономика вступают в противоречие, то неверным оказывается здравый смысл


Возьмём два самых распространённых примера. Вопреки народному мнению, импорт лучше экспорта, и количество рабочих мест в округе не ограничено.

По поводу работы мы уже говорили об «ошибочной оценке количества рабочих мест», но не помешает повторить ещё раз. В 1870 г. в Великобритании работало только 13 млн. человек — по сравнению с 27 млн. в 2000 г. За 130 лет количество рабочих мест увеличилось вдвое. Конечно, иногда уровень безработицы был довольно высок, и люди не могли найти работу. Но в целом, по мере роста экономики, увеличиваются и уровень занятости, и реальные доходы. Производительность растёт, люди становятся богаче, их становится всё больше.


10. Экономика — это наука о счастье


Экономическое благополучие — это когда вы можете приобретать больше хороших товаров и услуг, работая при этом столько же или меньше. Именно это и происходило в последние десятилетия. Уровень жизни стал таким, что в него с трудом бы поверили наши деды или прадеды, а продолжительность среднего рабочего дня сократилась (за исключением немногочисленных примеров в Америке в прошлые десять лет — но это не сохранится надолго).

Экономические исследования счастья показали, что в данный промежуток времени богатые люди счастливее бедных, хотя со временем уровень счастья не поднимался так же стабильно, как уровень среднего дохода, несмотря на связанное с этим улучшение здоровья и продолжительности жизни. Счастья становится больше, если уровень дохода увеличивается с самого низкого. Таким образом, у населения бедных стран есть ещё много возможностей стать счастливее при условии экономического роста.

В богатых странах безработные конечно несчастны, хотя причиной тому может быть низкий доход безработного, а также потеря социального статуса и общественных связей. Другими словами, основным источником несчастья может оказаться бедность, а не лень.

Люди бывают очень счастливы, выиграв в лотерее, но спустя пару лет это счастье улетучивается.

Дело в том, что экономическое благополучие зависит от потребления, а не от производства. Точно так же как страна экспортирует товар, чтобы обеспечить импорт, люди работают, чтобы потреблять. Несмотря на то, что все считают работу основой капитализма, залогом успешной экономики являются удовлетворённость и спокойствие людей. И почему экономику называют мрачной наукой?

Глоссарий

Глава 1. Секс: хорошего много не бывает


Рынок (market) — это место, где проводятся экономические операции (трансакции), где одни люди предлагают (supply) товары и услуги в ответ на спрос (demand) других. Объёмы спроса и предложения зависят от цены. Высокая цена приведёт к увеличению предложения и сокращению спроса. Поэтому учебники описывают рынок в виде нисходящей кривой спроса на графике, где по вертикальной оси расположена цена, а по горизонтальной — количество, и восходящей кривой предложения. Большинство рынков не имеют какого-то одного конкретного физического местоположения, и они редко ведут себя в соответствии с моделью из учебника. Существуют рынки для всевозможных видов товаров и услуг, и многие ситуации, которые, на первый взгляд, не имеют отношения к экономике, можно анализировать, рассматривая их в качестве рынка (например, семейную жизнь или атмосферу Земли).

Существуют разные виды эластичности: эластичность предложения и эластичность спроса, эластичность реакции на изменения цен или эластичность реакции на изменения дохода. Неэластичное предложение рабочей силы (inelasticsupplyoflabor) связано с предложением и ценой и означает, что объём предложения рабочей силы — дополнительные часы или работники — не увеличится в ответ на повышение уровня заработной платы, или цены труда.

Монопольные конкурентные отрасли (monopolisticallycompetitiveindustry) — это отрасли, в которых работает большое количество компаний, но они не находятся в отношениях идеальной конкуренции, поскольку могут создать свою собственную рыночную нишу за счёт внесения небольших изменений в свой товар. Это называется дифференциацией продукта (productdifferentiation) и достигается незначительным изменением технических характеристик или дизайна.

Эластичность спроса по доходу (incomeelasticityofdemand) отражает пропорциональное увеличение спроса на продукт с увеличением дохода. Если этот коэффициент больше 1 (как в случае со здравоохранением и одеждой от модельеров), то это считается предметом роскоши (luxurygood); если меньше 1, то предметом первой необходимости (necessity) (как еда или сигареты). Другими словами, использование этих терминов в экономике отличается от повседневного. (Сигареты обычно считают непристижными товарами (inferiorgoods), спрос на которые обычно падает с ростом доходов, так же как на основные продукты питания (staplefoods), такие как кукуруза, в отличие, например, от мяса. Если же при росте доходов спрос повышается, то это — обычный товар (normalgood).


Глава 2. Незаконный оборот наркотиков: это — экономика, парень!


Конкуренция (competition) зависит от числа поставщиков. Если их много, то ни один из них не сможет поднять цену и при этом сохранить своих клиентов. Для реальной жизни более характерна несовершенная конкуренция или её противоположность — монополия, при которой поставщик только один.

Внешние эффекты, или экстерналии (externality) возникают, когда частная мотивация не совпадает с тем, что пошло бы на пользу обществу или государству. Один из классических примеров внешних эффектов — загрязнение окружающей среды: в отличие от местных жителей, компания не несёт никаких издержек, выбрасывая отходы в воздух или в воду, но это оборачивается большими издержками для местных общин. Аналогичным образом, наркомания — это не просто выбор одного человека между вредом, причиняемым здоровью, и удовольствием от употребления наркотиков, поскольку с этим связаны и издержки для остальной части общества: в виде антиобщественного поведения и увеличения потребности в здравоохранении. Внешние эффекты зачастую считают исключением из нормы (как пишут обычно во введениях и предисловиях), но именно благодаря им экономическая политика так интересна и неоднозначна.

Ценовая эластичность спроса (priceelasticity) — это измерение падения спроса при повышении цены, и наоборот. Если при увеличении цены на 1 % спрос сокращается на 1 %, то коэффициент эластичности равен единице. Если снижение спроса превышает 1 %, то это означает, что спрос высокоэластичен; если меньше 1 %, то спрос неэластичен.

При анализе издержек и прибыли (cost-benefitanalysis) просто сравниваются полные затраты какого-либо политического действия или решения с полной прибылью от него. На практике это довольно сложно сделать правильно — ведь надо понять, кто несёт затраты, а кто получает прибыль? В течение какого времени? И как всё это следует измерять?


Глава 3. Рискованный бизнес: почему большинство подростков не ведут себя как экономисты


Риск (risk) специфичен. Это те известные нежелательные последствия, которые могут возникнуть с определённой вероятностью. Неопределённость (uncertainty) — этообщий случай: туман, окутывающий и скрывающий будущее от настоящего.

В большинстве общественных наук действует предположение о том, что поведение людей основано на рациональном выборе (rationalchoice) или на принятии решений, которые, с учётом их предпочтений (preferences) и доступной на данный момент информации, пойдут им на пользу. Это кажется более разумным, чем предположение о том, что человек принимает решения в ущерб собственным интересам. Однако это спорное предположение, поскольку вытекающие из него серьёзные последствия не всегда подтверждаются реальным поведением людей.

Экономика построена на принципе полезности (utility), выгоды или благополучия отдельного человека. Всё это тесно связанно с теорией счастья. Экономисты хотят, чтобы люди были счастливы. Считается, что люди способствуют достижению максимальной ожидаемой полезности (maximazeexpectedutility). Этим термином обозначают принятие решений, которые с большей вероятностью позволят им достичь максимально возможной полезности, а именно так в экономике формулируется принцип рационального выбора.

Решения непоследовательны во времени (timeinconsistent) — они считаются лучшими или оптимальными на настоящий момент, но в ретроспективе оказываются не лучшими.

Люди гораздо больше внимания обращают на понижение своего дохода, курсов акций и на изменение других показателей относительно базисных уровней, т. е. людей больше волнуют относительные показатели (referencelevel), a не абсолютные значения.

Отклонения от существующего положения («статус-кво») (statusquobias) или эффект вклада (endowmenteffect) означают, что мы больше ценим то, что у нас уже есть, чем то, что мы ещё только можем получить.

Уменьшение предельной чувствительности (diminishingmarginalsensitivity) означает, что один и тот же абсолютный прирост в денежном выражении сокращается, и ценность его снижается при увеличении общего объёма. Так, например, если у меня есть только 100 долларов, то 11 долларов будут для меня большими деньгами, чем в том случае, если бы вначале у меня была тысяча долларов.


Глава 4. Спорт: это лучше, чем секс


Рынок труда (labormarket) — это рынок, где люди предлагают свой труд за определённую зарплату, а работодатели, соответственно, предлагают зарплату.

Отраслевая структура (industrialstructure) — этот термин используется для обозначения набора товаров и услуг, из которых состоит экономика. Какую долю от общей национальной продукции составляет обрабатывающая промышленность (например, электротехника или текстиль) по сравнению с услугами (программным обеспечением, финансами, здравоохранением или ароматерапией)?

В условиях экономики суперзвёзд (superstareconomics) одни люди могут превратить небольшое превосходство в таланте или работоспособности в огромные доходы, и всё это — благодаря экономии от масштаба (см. ниже) в предложении их услуг. Иногда это называют феноменом «победителю достаётся всё» (winnertakesall).

Экономия от масштаба (economiesofscale) возникает, когда стоимость поставки дополнительной единицы чего-либо (будь то самолёт, программное обеспечение или роль в кино) уменьшается по мере увеличения объёма поставки. Экономия от масштаба может возникать при высоких фиксированных или начальных затратах, таких как расходы на конструирование и тестирование нового самолёта или съёмки и продвижение фильма, на рынке с большим количеством потенциальных продаж. Эффект масштаба встречается довольно часто, но обычно люди сначала изучают модель экономики, описанную в учебниках и основанную на постоянной прибыли от масштаба, поскольку такие расчёты проще.

Производительность (productivity) — это увеличение выпуска продукции на дополнительную единицу вложений. Производительность труда (laborproductivity) измеряет объём выпуска продукции за дополнительный час работы. Производительность капитала (capitalproductivity) (или фондоотдача, эффективность использования капитала) — это увеличение объёма выпускаемой продукции на дополнительную единицу капитала (например, станков), а совокупная производительность факторов производства (totalfactorproductivity) отражает увеличение общего выпуска продукции на дополнительную единицу всех вложений. В действительности, измерение всех этих абстрактных понятий — можно даже об этом не говорить — сопряжено с большими трудностями.

В теореме Коуза (Coasetheorem) утверждается, что в экономике личность владельца данной собственности совершенно не имеет значения для распределения ресурсов, поскольку владелец в любом случае ищет наиболее выгодный вариант использования ресурсов.


Глава 5. Музыка: «бароны-разбойники» Новой экономики


Рыночная концентрация (marketconcentration) — это мера того, насколько мало компаний играют доминирующую роль в продажах конкретного продукта (или услуги), другими словами, насколько слаба конкуренция на рынке. Если двум крупным компаниям принадлежат 80 % продаж, это означает, что рыночная концентрация — высокая, а если 80 % рынка составляют только продажи 200 крупнейших компаний в совокупности, то конкуренция на рынке сильная.

Эффект масштаба (scaleeffect) — этим термином выражается присутствие большой экономии от масштаба (см. определение этого термина выше, в глоссарии к гл. 4).

Предельные издержки (marginalcost) — дополнительные затраты на производство ещё одной единицы продукции. Средние издержки (averagecost) — это средние затраты на производство всех единиц продукции. Они могут различаться в зависимости от объёмов начальных фиксированных затрат, например на установку оборудования или на проведение научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР), а также в зависимости от экономии от масштаба (или, наоборот, от её отсутствия (diseconomy)).

Монопольная власть (monopolypower) — этот термин характеризует возможность ведущей компании диктовать цены на рынке по причине отсутствия эффективной конкуренции.

Ценовая дискриминация (pricediscrimination) — это назначение разных цен различным категориям покупателей с целью получения большей прибыли. Это широко распространённая практика: вспомните об авиабилетах разных классов; скидках для студентов; купонах, позволяющих получить скидки при покупке и служащих для привлечения покупателей, которые не хотят платить полную цену и не любят вырезать эти купоны из газет и журналов; или о более дорогих билетах на вечерние сеансы в кино. Ценовая дискриминация может возникнуть в условиях более или менее идеальной рыночной конкуренции: если бы трансатлантических перелётов было бесконечно много, то ни одна авиакомпания не смогла бы заставить бизнесмена платить 2 тыс. долл. за дополнительное пространство вокруг своего кресла.

Технологические инновации (technologicalinnovation) — живительная сила современной экономики, непрерывный поток новых продуктов и услуг, основанных на научных открытиях и их практическом применении. Кажется, что человеческая потребность в инновациях никогда не иссякнет.

Стратегии бизнеса, или бизнес-стратегии (businessstrategy) компании — это проект основного плана получения прибыли. Понизим ли мы цены для завоевания большей доли рынка и увеличения прибыли? Или мы будет искать новые рынки для экспорта? Следует ли обратить внимание на увеличение маржи прибыли из расчёта на одну продажу или на увеличение количества продаж? Бизнес-стратегии есть у гораздо меньшего числа бизнесменов, чем этого можно было ожидать.


Глава 6. Продовольственные «войны»: помогаем неудачникам выигрывать


Мы уже знакомы с такими понятиями, как спрос, предложение и производительность. Вкусы потребителей (consumertastes) — это вкусы, привитые культурой и семьёй: французские покупатели предпочитают вино шипучему напитку из корнеплодов (root beer); китайцы не любят молочные продукты, а маленьким покупателям по всему миру нравится Гарри Поттер.

Сравнительное преимущество (comparativeadvantage) — термин, обозначающий относительно более высокую эффективность одной страны в производстве какого-либо товара, даже если в абсолютном измерении она менее эффективна. Оно измеряется путём сопоставления относительных издержек двух производств (обозначим их как X и Y). Если страна с издержками X имеет самое низкое отношение X/Y (т. е. её издержки меньше, чем издержки Y), это означает, что она будет обладать сравнительным преимуществом в производстве и экспортировании своего товара, даже если в абсолютном выражении её издержки выше, чем у её торгового партнёра.


Глава 7. Инфраструктура: но я никогда не езжу на поезде!


Естественные монополии (naturalmonopolies) возникают на рынках, где остался только один поставщик, настолько велика оказалась экономия от масштаба. Единая энергосистема — хороший тому пример. Но в реальности естественные монополии — редкость. В ситуации с электроэнергией, например, можно использовать вариант регулирования, при котором электроэнергию будут продавать несколько поставщиков.

Проявления неэффективности рыночного механизма (marketfailure) — это термин, обозначающий наличие серьёзных внешних эффектов. Привычный механизм корректировки цен для приведения в соответствие спроса и предложения больше не приносит хороших результатов.

Сетевые внешние эффекты (networkexternalities) — это внешние эффекты, возникающие благодаря тому, что полезность товара или услуги растёт по мере увеличения количества пользователей — как, например, в случае с факсами, телефонами или операционной системой Windows.

Товар, не предполагающий конкуренцию (nonrivalgood) — это товар, потребление которого одним человеком не мешает этого делать другим; к таким товарам относятся, в частности, городские парки, хорошие идеи или красивые стихи.

Нулевые предельные издержки (zeromarginalcost) означают, что производство любой дополнительной единицы продукции не требует дополнительных затрат, пример тому — программное обеспечение с высокими затратами на разработки, но нулевыми (почти) затратами на копирование и распространение.

Неисключаемые блага (nonexcludability) — этот термин обозначает товары или услуги, использование которых никто потребителям запретить не может. Как только рядом с вашим домом построили дорогу, по ней может ездить каждый. Как только публикуется какой-либо шифр, остановить его использование уже невозможно.

Общественные или социальные блага (товары) (publicorsocialgoods) часто являются как неисключаемыми, так и не предполагающими конкуренцию товарами. Хороший тому пример — национальная оборона.

Специальные цены в час пик и в обычное время (peakandoff-peakpricing) — это один из вариантов борьбы с перегруженностью трасс: в часы, когда велика вероятность столпотворения, следует взимать повышенный тариф. Такое разное ценообразование помогает в ситуации с транспортом, кинотеатрами и барами — здесь «счастливыми» часами, оцениваемыми по обычным тарифам, считаются часы до и после часа пик.

В послевоенные годы считалось, что бороться с разными видами внешних эффектов лучше всего может государственная собственность (publicownership), и правительства национализировали (nationalized) большую долю экономики своих стран. С начала 1980-х годов, число предприятий в государственной собственности стало сокращаться, поскольку отсутствие стимулов к получению прибыли делало их работу неэффективной. Впоследствии многие правительства провели постепенную приватизацию (privatized) большей части своей собственности; но из-за существования внешних эффектов государственное регулирование (publicregulation) тех отраслей, развитие которых совпадает с основными общественными интересами, осталось неизбежным. Споры, которые вряд ли когда-либо закончатся, ведутся не о том, следует ли правительству вмешиваться в экономику, а о том, насколько хорошо оно может это делать.

Выражение «зависимость от пути» (pathdependency) означает, что наше настоящее зависит от того, как мы к нему пришли. То есть история может объяснить имеющиеся обстоятельства. Его часто употребляют, когда рассказывают о таких технологических особенностях, как раскладка клавиатуры QWERTY, которая первоначально была придумана, чтобы клавиши печатающей машинки не цеплялись друг за друга.


Глава 8. Предпосылки введения энергетических налогов: счёт на табло: промышленность — 5, окружающая среда — 1


Экологические внешние эффекты (environmentalexternalities) возникают, когда частные экономические действия практически не учитывают издержки своей деятельности для окружающей среды. Их называют внешними издержками (externalcosts), поскольку вы платите за очистку от моих загрязнений.

Трагедия общественной собственности (tragedyofthecommons) — этот термин характеризует истощение ресурсов, находящихся в общей собственности, из-за того, что ни у кого нет стимулов для их защиты, несмотря на то, что это совпадает с самыми главными интересами общества. Почему численность косяков трески снижается, а численность выращенного на фермах лосося нет? Почему коровам не грозит перспектива полного вымирания, в отличие от тигров?

При идеально эластичном предложении (perfectlyelasticsupply) малейшее повышение цены вызывает значительное увеличение предложения. Это предельный случай, на графиках из учебников он представлен горизонтальной прямой. Другим пределом является идеально неэластичное предложение (вертикальная прямая на графике), когда предложение прекращается при любой цене.

«Проехаться за чужой счёт» (freeriding) — это ситуация, в которой одни могут воспользоваться тем, за что заплатили другие, поскольку потребление данного товара или услуги является неисключаемым. Именно из-за опасности возникновения такой ситуации, когда другие пользуются тем, за что они не платили, выплата налогов на общественные блага является обязательной.

Общественные издержки (socialcosts) — ещё один термин для обозначения общих внешних издержек (см. выше, первый пункт в глоссарии к данной главе).

Экономические инструменты (economicinstruments) — это налоги, субсидии, торговля разрешениями, которые выравнивают частные и общественные издержки и, тем самым, создают правильную мотивацию для получения лучшего результата. Экономисты предпочитают пользоваться экономическими инструментами, а не запретами, квотами и правилами, поскольку полагают, что люди лучше отзываются на создание стимулов, чем на проявление власти.

Регрессивные налоги (regressivetaxes) в гораздо большей степени падают на плечи людей с низкими доходами. Их противоположность — прогрессивные налоги (progressivetaxes). Налог с продаж регрессивен, а подоходный налог — прогрессивен. С другой стороны, как только налоги начинают изменяться в соответствии с характеристиками отдельных людей, изменяется и мотивация (например относительно того, как много следует работать), и возникают проявления «неэффективности». Именно поэтому правительство предпочитает использовать разные виды налогообложения.

Альтернативные издержки (opportunitycosts) — это чрезвычайно важное понятие, оно обозначает ценность отказа от какого-либо альтернативного выбора. Каждое решение несёт с собой как альтернативные, так и прямые издержки.


Глава 9. Аукционы: кто блефует?


Аукцион (auction) — это рыночный инструмент распределения каких-либо редких ресурсов; он весьма эффективен, но его не всегда легко проводить.

Экономическая рента (economicrent) — доход, получаемый от владения редким активом. Хороший тому пример — земля. Другой пример — природные ресурсы. Государственное регулирование часто создаёт ренту, путём ограничивая доступа к ценным активам. Требуется получение лицензий для выполнения совершенно разных работ, начиная с бурения скважин для добычи нефти и продвижения на рынок нового лекарства и кончая использованием радиочастот.

«Конкурс красоты» (beautycontest) — это вежливое описание того, как чиновники или политики принимают решения о том, какой кандидат заслуживает разрешения на использование ценного редкого ресурса (например, права вещать на определённой радиочастоте). У нас есть все основания для циничного отношения к качеству решений, принимаемых в ходе таких «конкурсов красоты».

Муки победителя (winner'scourse) — этим термином обозначается такая ситуация, когда победитель аукциона получил желаемое, значительно переплатив. Почему никто из других участников аукциона не дал большую цену за лицензию? Однако на практике подобное явление встречается довольно редко.


Глава 10. Перераспределение налогового бремени: налоги платят только обычные люди


Перераспределение налогового бремени (taxincidence) — это термин, обозначающий конечного налогоплательщика, поскольку не всегда их платят те, кто, на первый взгляд, должен это делать. Компании могут перекладывать корпоративные налоги на потребителей за счёт повышения цен. При рыночных условиях, выгодных продавцу, налог на продажу имущества перекладывается непосредственно на плечи покупателей.

Для того чтобы вычислить ценность чего-либо через определённый период времени, необходима текущая (приведённая) стоимость (presentvalue), которая соотносит будущее с настоящим, дисконтируя (или уменьшая на основе процентной ставки) будущие суммы. Дело в том, что мы в основном предпочитаем имеющиеся деньги тем, что мы получим в будущем, — мы нетерпеливы, или, выражаясь экономическим языком, у нас положительный уровень временных предпочтений (positiveratetimepreference). Если деньги будут у нас сейчас, мы сразу сможем купить больше товаров и услуг и получать удовольствие от их потребления. Вот почему банки должны выплачивать проценты, когда мы открываем депозитный вклад.

«Сговорившимися» называют компании (collusivecompanies), которые условились между собой увеличить свои прибыли за счёт потребителей. Такие компании просто договариваются о том, что не будут вступать в конкуренцию. Это явление определяют как повышение цен на свою продукцию, основанное на тайном сговоре компаний.

Олигополия (oligopoly) — это отрасль, в которой есть только несколько крупных компаний, в то время как при монополии (monopoly) их всего одна, а при дуополии (duopoly) — две. Дальше экономисты уже не считают.

Как уже говорилось ранее, сигареты — это непрестижный товар (inferiorgood) — люди курят меньше, по мере роста своих доходов. Налоги на сигареты, таким образом, в значительной степени регрессивны.


Глава 11. Военные игры: государство поступает так, как оно должно поступать


Теория игр (gametheory) — это отрасль экономики, которая описывает (или моделирует) поведение, возникающее как результат неких стратегий, используемых в таких играх, как покер или игра в очко (блэкджек). Существует несколько возможных результатов, возникающих с разной вероятностью и имеющих разную окупаемость. Теория игр чрезвычайно полезна при анализе таких явлений, как поведение компаний на различных рынках, накопление вооружения или любые решения, связанные с продолжительностью процесса во времени, при принятии которых учитываются стратегии. Классический пример теории игр — дилемма заключённых (prisoner'sdilemma): двух арестантов держат в отдельных камерах и каждому предлагают сделку: облегчение наказания, если они оговорят друг друга. Если они оба будут молчать, то получат небольшой срок за препятствова-ние следствию; если на сделку согласится только один, то его освободят, а другого посадят в тюрьму; однако если они оба оговорят друг друга, то их обоих посадят в тюрьму на полный срок. Какую стратегию выбрать? В большинстве случаев теории игр здесь возможно как кооперативное, так и некооперативное решение. Вот какие варианты предлагает заключённым теория игр: либо сотрудничать и в долгосрочной перспективе обоим выиграть (получить незначительный срок), либо рискнуть и не сотрудничать, но при этом либо надолго сесть в тюрьму, либо выйти на свободу.


Глава 12. Кино: почему субтитрам* нужны субсидии?


Закон убывающей доходности от масштаба (diminishingreturnstoscale) — это описанная в учебниках ситуация, когда производство дополнительных единиц продукции стоит всё дороже и дороже, а не всё дешевле. Классический пример — сельское хозяйство. Фермеры должны обрабатывать всё больше земли или тратить всё больше средств на удобрения, чтобы увеличить урожай.

Профессиональные заинтересованные группы (specialinterestgroups) — это организованные группы, которые лоббируют в правительстве законы, выгодные их членам, но не потребителям, работникам или бизнесу в целом. Примеров много: профсоюзы, отраслевые ассоциации, ассоциации фермеров и пенсионеров. Экономические аргументы, которые приводят члены этих групп, редко бывают непредвзятыми.


Глава 13. Сети: «Программа совершила недопустимую операцию, и будет немедленно закрыта»


Понятие сетевых внешних эффектов (networkexternalities) рассматривалось в главе 6: они создают экономию от масштаба со стороны спроса, поскольку, чем больше пользователей, тем больше польза.

Товары-заменители (substitutes) приобретаются за счёт друг друга: если я куплю больше одного товара, то у меня останется меньше денег на покупку другого. Например, водка и джин. Относительной мерой для таких товаров служит перекрёстная ценовая эластичность спроса (cross-priceelasticityofdemand) — эластичность, показывающая, как изменится спрос на один товар при изменении цены другого товара на один процент. Когда товары замещают друг друга, то значение этого показателя будет положительным, т. е. если цена на джин растёт, то я покупаю больше (а не меньше) водки. С другой стороны, товары, которые служат дополнением друг друга (complements), — это товары, спрос на которые взаимосвязан, например, как спрос на джин и на тоник. Значение перекрёстной ценовой эластичности спроса будет отрицательным, поскольку если цена на джин поднимается, то я куплю меньше (а не больше) тоника.

Технологический захват (technologicallock-in) — это термин, обозначающий технические стандарты, которые чрезвычайно сложно вытеснить, такие, как в мобильных телефонах или компьютерных операционных системах. Благодаря технологическому захвату, некоторые производители получают огромное преимущество, как это произошло в случае с Microsoft и Windows.

Преимущество первопроходца (firstmoreadvantage) — это преимущество первооткрывателя рынка, получаемое от возможности устанавливать свои стандарты, использовать экономию от масштаба раньше конкурентов, создавать превосходную репутацию и т. д.

О естественных монополиях (naturalmonopolies) уже говорилось выше. Но если вы хотите увидеть доказательства того, сколь малое число из них действительно «естественные», вспомните о почтовых услугах, которые раньше, до появления FedEx, UPS и других почтовых служб, считались естественной монополией в США и других странах. Теперь такими же монополиями считаются операционные системы персональных компьютеров.


Глава 14. Интернет: экономика «дот-бомб»


Необратимые затраты (издержки прошлого периода) (sunkcosts) — это ещё один термин для фиксированных затрат, указывающий на то, что эти расходы невозможно компенсировать. Построили тоннель под Ла-Маншем, и всё.

«Товары опыта» (experiencegoods) — примером таких товаров служат книги и журналы, которые надо посмотреть, прежде чем понять, будете ли вы их покупать. Вот почему книжные магазины пошли навстречу своим покупателям и начали ставить удобные кресла для просмотра книг.

Репутация (reputation) настолько важна, что компании могут учитывать эту меру в своих публикуемых бухгалтерских балансах. Бухгалтеры называют это «престижем компании», или «гудвил» (goodwill), и это понятие тесно связано с ценностью бренда. У некоторых интернет-компаний не было ничего, кроме репутации, и именно поэтому они так внезапно обесценились, после того как потребители изменили своё отношение к вопросу репутации.

Все мы знаем про избыток информации, или перегруженность информацией (informationoverload): информации становится всё больше, а время на её усвоение и осмысление не увеличивается.

Индивидуальный подход, или ориентирование на потребителя (customizing) — это изменение товара в соответствии с потребностями каждого конкретного покупателя. Эта практика давно существует при производстве дорогих автомобилей, она была введена также в компании Dell для сборки персональных компьютеров и в компании Nike для интернет-продаж обуви. Однако широкого распространения в сфере товаров массового потребления она ещё не получила.

Барьеры для вступления на рынок (entrybarriers) — это всевозможные препятствия, осложняющие работу новых компаний на любом рынке. Они могут принимать форму высоких первоначальных затрат (например, при производстве самолётов или автомобилей) или государственного регулирования (например, в банковской и фармацевтической сферах), которые обременительны для новичка.


Глава 15. Отраслевые изменения: «созидательное разрушение»


Бизнес-цикл, или деловой цикл (businesscycle) — это термин, обозначающий периоды роста и спадов, или рецессии, которые свойственны любой экономике. Эти циклы неоднородны — как правило, период роста долгий, а рецессии короткие, но длятся они примерно от 7 до 12 лет, от максимума до максимума, или от минимума до минимума.

Технического определения рецессии (recession) не существует, но обычно считается, что это либо сокращение ВВП на протяжении двух кварталов подряд; либо годовое уменьшение ВВП; либо общей спад или замедление по ряду экономических показателей, таких как выпуск промышленной продукции или занятость.

«Созидательное разрушение» (creativedestruction) — термин, введённый Йозефом Шумпетером для обозначения турбулентных процессов, возникающих по мере роста капиталистической экономики, в ходе которых компании рождаются и умирают, рабочие места создаются и исчезают, а новые технологии вытесняют устаревшие.


Глава 16. Болезнь: нет человека, который был бы как Остров


В большинстве случаев споры об общественных благах (товарах) (publicgoods) затрагивают национальные экономики и правительства. С другой стороны, понятие глобальных общественных благ (globalpublicgood), как следует из названия, применяется в более широких, чем национальные, масштабах. Глобальные общественные блага существовали всегда — пример тому международные телекоммуникационные стандарты и соглашения о возможности совместного функционирования сетей, — а глобализация просто сделала эту идею более актуальной в наши дни.

Права на интеллектуальную собственность (intellectualpropertyrights) — это юридические права владения, выдаваемые создателям идей или знаний, например, авторские права на книги, патенты на новые лекарственные препараты или особый дизайн часов или промышленных деталей. Пользователи должны платить своего рода ренту за использование этих идей владельцу прав на интеллектуальную собственность. Однако, это довольно противоречивое явление, поскольку одни полагают, что понятие собственности не применимо к невещественным идеям, в отличие от вещественных земель или ресурсов.


Глава 17. Многонациональные компании: глобальная эксплуатация


Прямые иностранные инвестиции (ПИИ) (foreigndirectinvestment) — это инвестиции компании из одной страны в другую страну. Такое может произойти либо в случае поглощения существующей компании в принимающей стране, либо при создании там новой компании. Другие варианты международных инвестиций, например, инвестиции в ценные бумаги, являются финансовыми — это покупка облигаций или акций, выпущенных компаниями из других стран, или выдача банками кредитов зарубежным клиентам.


Глава 18. Иммиграция: недостающее звено


Согласно предположению об «ошибочной оценке количества рабочих мест» (lump of labor fallacy), в регионе существует строго определённое количество рабочих мест, при этом не учитывается тот факт, что рынок есть рынок, где спрос и предложение могут меняться. Данная идея возникает во многих вариантах: иммигранты «крадут» работу, технологии «уничтожают» рабочие места, или сокращение официальной продолжительности рабочего дня «создаёт» рабочие места.

«Гипотеза ассимиляции» (assimilationhypothesis) говорит о том, что новые группы иммигрантов вначале зарабатывают меньше, чем другие люди, занимающиеся той же работой, но со временем зарабатывают столько же или больше.

Издержки перенаселённости (congestioncosts) — это, как вы помните, разновидность внешних эффектов, которые связаны с (чрезмерным) использованием общественных благ.

Анализ издержек и прибыли (cost-benefitanalysis) — это систематическое сравнение всех прогнозируемых издержек со всеми возможными прибылями.


Глава 19. Демография: Юг смеётся последним


Технический прогресс (technicalprogress) — это увеличение общей производительности факторов производства (т. е. увеличение выпуска продукции, которое нельзя отнести на счёт увеличения любого из входных параметров или факторов производства) в результате усовершенствования технологий.

Демографический переход (demographictransition) происходит, когда экономика достигает среднего уровня процветания, при этом уровни смертности снижаются, но показатели рождаемости падают ещё быстрее. В результате такого процесса темпы роста населения опускаются с привычного для очень бедных стран уровня в 2 % в год, а средний возраст населения увеличивается — вместо молодёжи, типичной для бедных стран, подавляющее большинство — это люди среднего и даже пожилого возраста (что характерно для богатых стран).

Когда говорят о демографических бомбах замедленного действия (demographictimebomb), то имеют в виду тот факт, что численность населения богатых стран не изменяется или сокращается, а средний возраст стремительно растёт. Кто будет в будущем работать и выплачивать все налоги, которые обеспечивают выплату пенсий пенсионерам?

Демографический коэффициент зависимости (dependencyratio) отражает соотношение численности иждивенцев моложе и старше трудоспособного возраста и численности населения трудоспособного возраста.


Глава 20. Развитие: триумф модных экономических теорий


Финансовый разрыв (неравенство) (financialgap) — это несоответствие между денежными средствами, которые страна должна инвестировать для достижения необходимых темпов экономического роста, и объёмом национальных сбережений.

Человеческий капитал (humancapital) — это совокупность навыков, ноу-хау, опыта, образования и способностей людей.

Обусловленность (conditionality) — термин, обозначающий условия, связанные с займами и кредитами, выдаваемыми МВФ, Всемирным банком и другими официальными кредиторами. Частоговорят о том, что это обременительное явление, но на практике оно редко применяется в полном объёме.

Освобождение от долгового бремени (debtrelief) — термин, означающий, что часть долга списывается, поскольку шансов получить долг полностью мало. Важно то, насколько списание долга сокращает выплату необходимых процентов, так как они выплачиваются из налоговых поступлений, которые можно было бы потратить на образование и здравоохранение (или на вооружение и президентские дворцы).

Социальный капитал (socialcapital) — это ещё менее понятный термин, чем капитал или человеческий капитал. Его используют для обозначения институтов, привычек, ценностей и традиций, характерных для любого общества и способных оказать положительное влияние на экономический рост. Вокруг определения и единиц измерения социального капитала ведутся жаркие споры. Но это полезное понятие, потому что эконрмические возможности различных обществ действительно отличаются друг от друга, даже если в их распоряжении находятся одинаковые ресурсы и одинаковый физический и человеческий капитал.


Глава 21. Япония: «Kogaru» против «One-kei», или почему важна мода токийских подростков


Дефляция (deflation) — это последовательный спад общего уровня цен в экономике страны с течением времени. Это не просто снижение некоторых цен или стабильное замедление темпов инфляции, поскольку тогда это можно было бы назвать «дезинфляцией» (desinflation) (снижение темпов роста (но не уровня цен) в период рецессии), а не дефляцией.

Управление спросом (demandmanagement) — это процесс, при котором правительство или центральный банк пытаются откорректировать средний уровень спроса в экономике для того, чтобы смягчить подъёмы и спады бизнес-цикла или для того, чтобы ускорить экономический рост.

Регулирование (fine-tuning) — это настолько идеальный вариант управления спросом, что он исключает какие-либо колебания бизнес-цикла. Попытки применить его на практике предпринимались довольно часто (особенно в прошлом), но редко были успешными.

Теория рациональных ожиданий (rationalexpectations) говорит о том, что представления людей о будущем экономики оказываются (в общем и целом) верными, т. е. их ожидания отражают реальное поведение экономики. Конечно, глупо воспринимать эти слова буквально, но они верно выражают идею о том, что люди редко заблуждаются систематически. Если правительство проводит в жизнь экономические меры, которые приведут к высокой инфляции, то люди будут ожидать высокую инфляцию.

Ловушка ликвидности (liquiditytrap) — это такая ситуация, при которой процентные ставки больше не могут понижаться, потому что они уже близки к нулю, но всё ещё недостаточно низки, чтобы стимулировать спрос. Снижение процентных ставок должно заставить людей тратить больше денег, а не держать сбережения в наличности или на депозитных вкладах: оказавшись в ловушке, они предпочитают ликвидные средства. Возможно, дело в том, что при наличии дефляции реальные процентные ставки выше номинальных. Номинальные процентные ставки — это то, что, по словам банка, он перечисляет на ваш депозитный вклад; реальные ставки — это номинальные ставки, изменённые в соответствии с ожидаемой инфляцией. Если инфляция отрицательная, то реальные доходы от средств, лежащих на депозите, выше: товары будут дешевле, если вы купите их в следующем, а не в этом году.

Правительства могут вытеснять (crowdout) частные инвестиции, занимая деньги на финансовых рынках. Государственные займы повышают процентные ставки для всех заёмщиков, поскольку они стремятся получить средства из одного и того же источника сбережений.

Стагфляция (stagflation) — это сочетание низкого или медленного роста и высокой инфляции. И то, и другое малоприятно и не встречается в традиционной экономической теории.


Глава 22. Инфляция: целимся в спящего зверя


Инфляция (inflation) — процентное увеличение уровня цен; обычно измеряется годовой уровень.

Гиперинфляция (hyperinflation) — слишком высокая инфляция, превышающая тысячи или десятки тысяч процентов в год. Ничто не действует на общество более пагубно, чем гиперинфляция.

Налогово-бюджетная политика (fiscalpolicy) — это решения о государственных расходах и налогообложении; кредитно-денежная политика (monetarypolicy) — решения, касающиеся процентных ставок, условий кредитования и ликвидности на финансовых рынках.

Совокупное предложение (aggregatesupply) — это общеэкономический потенциал предложения, недостающее звено между управлением спросом и инфляцией. Оно позволяет спросу расти вне зависимости от предложения, существующего в экономике (supplyside), и единственным результатом этого будет более высокий уровень инфляции.

Кривая Филлипса (Phillipscurve) — отражает взаимосвязь уровня безработицы с уровнем инфляции. Это нисходящая кривая: чем выше уровень инфляции (ось у), тем ниже уровень безработицы (ось х). Но горький опыт показывает, что это не тот компромиссный выбор, которым правительство может манипулировать по своему усмотрению, потому что если оно увеличит спрос и, следовательно, пойдёт на высокий уровень инфляции, с тем чтобы сократить безработицу, то кривая Филлипса изменится. В краткосрочной перспективе это нисходящая кривая, а в долгосрочной — вертикальная при «показателе нормы безработицы, не ведущей к усилению инфляции» (non-acceleratinginflationrateofunemployment— NAIRU). На это влияет состояние предложения.

Установление целевых показателей (таргетирование*) инфляции (inflationtargeting) — это практика, полученная благодаря подобному опыту. Центральные банки в настоящее время сосредоточивают своё внимание на сохранении инфляции на низком и стабильном уровне 2–3 % в год. Иногда они устанавливают явный целевой показатель инфляции, иногда он подразумевается.

Дефляция (deflation) — это негативная инфляция, или падение уровня цен.

Работа центральных банков тем легче, чем выше доверие (credibility) к ним. Если люди будут думать, что центральный банк всегда делает всё необходимое для того, чтобы удержать инфляцию на низком уровне, то они, скорее всего, будут вести себя так, что инфляция всё равно сохранится на низком уровне, например, не будут требовать больших выплат, поскольку знают, что это поднимет процентные ставки.

В рамках кредитно-денежной политики ведутся жаркие споры о свободе действий и правилах (discretionversusrules). Такое правило, как «всегда следует поднимать процентные ставки, если предложение денежной массы растёт быстрее, чем х процентов», способствует поддержанию доверия, но при определённых обстоятельствах может привести к негативным последствиям. Например, если излишне быстрый рост произошёл по причине технических изменений в банковской системе, а не благодаря изменениям в поведении экономики. В настоящее время выработано соглашение, в котором предпочтение отдаётся свободе действий с некоторыми ограничениями, т. е. созданию правил, определяющих, когда можно уклониться от правил.

Установление целевых показателей (таргетирование) денежной массы (monetarytarget) — это альтернатива установлению целевых показателей инфляции. Эта методика была популярна в конце 1970-х — начале 1980-х годов, когда правительства придерживались целевых темпов роста предложения денежной массы (денежные средства плюс различные банковские депозиты). Этот принцип заключается в том, что инфляция не может возникнуть, если будет введены ограничения на быстроту доступа к денежным средствам для текущих расходов.

Установление целевых показателей (таргетирование) обменного курса (exchangeratetarget) — это последний вид установления целевых показателей (таргетирования) в кредитно-денежной политике, при котором устанавливается фиксированный курс обмена основной валюты, например доллара. Правило, в результате, заключается в том, чтобы «установить тот же уровень инфляции, что и в США». Это великолепный способ сократить инфляцию, но он может оказать пагубное воздействие, если: а) неправильно выбран обменный курс и/или б) прочие меры не способствуют стабилизации инфляции, например, если дефицит государственного бюджета огромный, и правительству приходится брать большие займы, чтобы оплатить свои расходы.


Глава 23. Расходы на оборону: прощайте, «мирные дивиденды»


«Мирные дивиденды» (peacedividend) — это государственные и национальные ресурсы, освобождённые от больших расходов на вооружение и оборону.

«Автоматические стабилизаторы» (automaticstabilizers) — это налоговые инструменты и расходы, которые позволяют компенсировать недостатки управления экономикой, не требуя при этом принятия явных решений. К ним можно отнести пособия по безработице (т. е. правительство тратит больше в периоды слабой экономики) или налог с продаж (т. е. правительство взимает меньший налог в периоды слабой экономики).


Глава 24. Погода: почему экономистов интересует сексуальная жизнь свиней?


В этой главе, я говорю о том, как работать с данными, а не о теории. Без основательной статистики не может сложиться никакого правильного представления, не говоря уже о понимании явления в целом.


Глава 25. Работа: зачем?


Эффект дохода (income effect) — это влияние более высокой заработной платы на выбор между работой или отдыхом. Это отрицательный эффект: если у вас много денег, вам приходится меньше работать, чтобы оплатить все счета. Эффект замещения (substitution effect) — это положительный эффект высокой цены на труд: если вам платят в час больше, у вас есть стимул работать больше часов.

Избранная библиография

Книги
Diamond, Jared. Guns, Germs, and Steel: A Short History of Everybody in the Last 13,000 Years. Norton, 1999.

Easterly, William. The Elusive Quest for Growth. MIT Press, 2001. Henderson, David. Innocence and Design: The Influence of Economic Ideas on Policy. Blackwell, 1986. Hendry, David, and Neil Ericsson, eds. Understanding Economic Forecasts. MIT Press, 2001.

Krugman, Paul. Pop Internationalism. MIT Press, 1996. Krugman, Paul. The Accidental Theorist and Other Dispatches from the Dismal Science. Norton, 1998.

! Nasar, Sylvia. A Beautiful Mind. Touchstone, 2002.!

Ormerod, Paul. Butterfly Economics: A New General Theory of Social and Economic Behavior. Basic Books, 2001.

Shiller, Robert. Irrational Exuberance. Broadway Books, 2001.

Woodward, Bob. The Agenda. Simon & Schuster, 1994.

Статьи и публикации
Bourgignon, Francois, et al. «Making Sense of Globalization.» Centre for Economic Policy Research, May 2002 (www.cepr.org.uk). This is a nontechnical overview of the evidence on globalization. Bruner, Allan. «El Nino and World Primary Commodity Prices: Warm Water or Hot Air?» IMF working paper No. 203, 2000.

Bulow, Jeremy, and Paul Klemperer. «The Tobacco Deal.» Discussion Paper No. 2125, Centre for Economic Policy Research, April 1999 (www.cepr.org.uk).

Caplan, Bryan. «Systematically Biased Beliefs About Economics.» Economic Journal 112 (2002): 1-26. Cline, William R. «The Impact of Global Warming on Agriculture: Comment.» American Economic Review 86 (1996): 1309-11.

Dasgupta, Partha. «Modem Economics and Its Critics.» Working paper posted at www.econ.cam.ac.uk/faculty/dasgupta.

Freeman, Richard. Freeman's course website, covering complexity theory, is at www.courses.fas.harvard.edu/~ecl818.

King, Mervyn. «Monetary Stability: Rhyme or Reason.» Seventh ESRC Annual Lecture, 1996. (www.bankofengland.co.uk).

Klemperer, Paul, www.paulklemperer.org.

Mishkin, Frederic, and Klaus Schmidt-Hebbel. «One Decade of Inflation Targeting in the World.» National Bureau of Economic Research working paper, July 2001 (www.nber.org).

Sachs, Jeffrey. «Tropical Underdevelopment,» 2000. (www2.cid.harvard.edu/cidpapers, under tropics_eha-l.pdf)

Sutton, John. 2001 Royal Economic Society Lecture, (www.res.org.uk)

«What a Little Moonlight Can Do.» The Economist, October 20, 2001.

Веб-сайты
Международные организации

Всемирный банк (World Bank) www.worldbank.org

Международный валютный фонд (International Monetary Fund) www.imf.org

Организация экономического сотрудничества и развития (Organisation for Economic Co-operation and Development) www.oecd.org


Сайты правительства США

Бюро переписей (Census Bureau) www.census.gov

Бюро трудовой статистики для США и других стран (Labor statistics for the U.S. and other countries) www.bls.gov/data

Бюро экономического анализа (Bureau of Economic Analysis) www.bea.doc.gov/bea/pubs.htm

Министерство торговли (Commerce Department) home.doc.gov/ Совет управляющих Федеральной резервной системы (Federal Reserve Board) www.federalreserve.gov

Совет экономических консультантов (Council of Economic Advisers) www.whitehouse.gov/cea

Федеральная комиссия по коммуникациям (Federal Communications Commission) www.fcc.gov


Экономические сайты

Многие учёные-экономисты поддерживают в Интернете свои вебсайты, на которых публикуют свои статьи, учебные материалы, научно-популярные работы. Наибольшей популярностью пользуются сайты следующих авторов.


Bradford DeLong (Berkeley), портал, предназначенный для экономистов: www.j-bradford-delong.net

Paul Krugman (Princeton), сайт, который содержит полезную информацию для неэкономистов: www.wws.princeton.edu/~pkrugman


Сайты газет и других средств массовой информации

Bloomberg www.bloomberg.com

Bureau of Labor Statistics www.bls.gov

Reuters www.reuters.com

The Economist www.economist.com

The Financial Times www.ft.com

The Wall Street Journal www.-wsj.com

Об авторе

ДИАНА КОЙЛ в своих публикациях и выступлениях рассматривает вопросы бизнеса, технологий и глобальной экономики. Она ведёт постоянную рубрику в британском журнале The Independent и аналитическую программу на радиостанции ВВС, а также руководит консалтинговой фирмой Enlightenment Economics. Кроме того, она работает как приглашённый исследователь в Центре изучения экономических показателей при Лондонской школе экономики. В течение восьми лет Диана выполняла обязанности редактора-экономиста в журнале The Independent, а в 2000 г. она была удостоена престижной награды Уинкотта для ведущих журналистов, специализирующихся на вопросах финансов. После получения степени доктора философии в Гарварде Диана один год работала в Казначействе Великобритании. Диана является автором книг «Парадоксы процветания» (Paradoxes of Prosperity), «Невесомый мир» (The Weightless World) и «Управление мировой экономикой» (Governing the World Economy). Живёт Диана в Лондоне.

Примечания

1

Классификация наркотиков на «мягкие» (soft) = «лёгкие» (light), к которым относятся, в частности марихуана и конопля, и «жёсткие» (hard) = «тяжёлые» (hard), например героин и стимуляторы амфетаминового ряда, получила широкое распространение в Нидерландах и других странах Запада. Это сделано для того, чтобы отличать вещества, не приводящие к физической зависимости, от сильнодействующих веществ, вызывающих тяжёлые последствия. В Российской Федерации таких понятий нет. Существует единый список, который включает все наркотики и сильнодействующие вещества и утверждается на правительственном уровне. — Прим. ред.

(обратно)

2

Это — не шутка такая рабочая группа действительно существует: Horizontal Working Party on Drugs in the European Union's Affairs and Justice Directorate.

(обратно)

3

Общая формулировка теоремы Коуза гласит; «Если права собственности чётко определены, и трансакционные издержки равны нулю, то распределение ресурсов будет оставаться неизменным и эффективным, независимо от изменений в распределении прав собственности». Проблемы внешних эффектов (экстерналий) следует разрешать путём переговоров между заинтересованными сторонами и достижения согласия. — Прим. ред.

(обратно)

4

«Большой брат» (Big Brother) послужил прототипом для создания российского шоу «За стеклом». — Прим. перев.

(обратно)

5

«Кейс-стади» (case study) — изучение какого-либо явления на примере конкретной ситуации. — Прим. ред.

(обратно)

6

Расчёт приведён в английской валюте

(обратно)

7

Каури — раковина, заменяющая деньги в некоторых частях Азии и Африки. — Прuм. перев.

(обратно)

8

Лэптоп — переносной персональный компьютер с плоским жидкокристаллическим или газоразрядным экраном, массой меньше 3,5 кг — Прим. ред.

(обратно)

9

AOL (America Online) — одна из наиболее популярных и крупных коммерческих онлайновых служб в США. Предоставляет услуги электронной почты и базовые услуги Интернета — Прим. ред.

(обратно)

10

Браузеры — это программы просмотра интернет-ресурсов (навигаторы), реализуемые обычно как клиенты удалённого сервера. — Прим. ред.

(обратно)

11

Удельная стоимость продукции — это стоимость единицы продукции. — Прим. перев.

(обратно)

12

Ценовая дискриминация — это один из способов удержания клиентов в маркетинге. Ценовая дискриминация третьей степени предполагает, что покупатели платят за товар или услугу столько, СКОЛЬКО они в состоянии заплатить (так может осуществляться продажа билетов в театр, продуктов на рынке, продажа с использованием дисконтных карт в супермаркете). Ценовая дискриминация второй степени предполагает предоставление скидок постоянным оптовым клиентам. — Прим. ред.

(обратно)

13

bot (от robot) — (сетевой) агент-робот, программа, автономно решающая ту или иную задачу; функциональный программный модуль. — Прим. ред.

(обратно)

14

Business-to-business (В2В) — «бизнес — бизнесу», торговля не для обычных покупателей, а для других фирм. — Прим. ред.

(обратно)

15

«Глобальная чушь» — перевод английского слова Globaloney, составленного из слов global (глобальный) и baloney (чушь). — Прим. ред.

(обратно)

16

Перевод Н. Волжина и Е. Калашниковой

(обратно)

17

Вест-Индия — совокупность островов Атлантического океана между Северной и Южной Америкой. — Прим. ред.

(обратно)

18

Препараты для оральной регидратации используются для предотвращения обезвоживания организма при диарее разного происхождения, которая является одной из основных причин смертности детей в развивающихся странах. — Прим. ред.

(обратно)

19

«Ко» — от китайского иероглифа «маленький» И «gaгu» — от английского слова «girl» (девчонка). — Прим. перев.

(обратно)

20

«Кейретсу» — японский вариант холдингового объединения, ставший популярным после Второй мировой войны.

(обратно)

21

От английского слова target (цель). — Прим. ред.

(обратно)

22

Не зря появилась эта самая замечательная из шуток на профессиональную тему: «Что получится, если скрестить экономиста и главаря мафии? Предложение, которое вы не сможете понять».

(обратно)

23

Один физик, Алан Сокал, решил устроить розыгрыш: он отправил в журнал Social Text шуточную статью, в которой пародировал склонность многих интеллектуалов и культурологов наводнять свои работы понятиями и терминами, по-видимому, заимствованными из научной сферы, но потерявшими в их тексте всякий смысл. Журнал Social Text со всей серьёзностью опубликовал эту статью в 1996 г. После этого Сокал в соавторстве с коллегой-физиком Джином Брикмонтом написал книгу Intellectual Impostures, в которой осуждал чрезмерное использование научных понятий в философии и культурологической и литературной теории эпохи постмодернизма. Он обвинял их в том, что эти дисциплины совершенно бесполезны. Культурологам было не смешно.

(обратно)

24

Торговый дефицит — это превышение импорта товаров над экспортом. — Прим. перев.

(обратно)

25

Уильям Шекспир «Макбет», Акт 1, сцена 3 (пер. М. Лозинского)

(обратно)

26

Маршалл — один из великих учёных всех времён, сделавший экономику «очень математической и технической наукой». Например, именно он ввёл в практику дифференциальное исчисление для представления решений относительно маржи. Однако, как следует из этой цитаты, он полностью осознавал ограниченность своего подхода. Он много писал о явлениях, интересующих учёных, например о теории сложности, а также о возрастающей доходности.

(обратно)

Оглавление

  • Выражение признательности
  • Введение. Почему экономика лучше здравого смысла
  • Часть I. Секс, наркотики и рок-н-ролл
  •   Глава 1. Секс
  •   Глава 2. Незаконный оборот наркотиков
  •   Глава 3. Рискованный бизнес
  •   Глава 4. Спорт
  •   Глава 5. Музыка
  •   Глава 6. Продовольственные «войны»
  • Часть II. Зачем нужны правительства
  •   Глава 7. Инфраструктура
  •   Глава 8. Предпосылки введения энергетических налогов
  •   Глава 9. Аукционы
  •   Глава 10. Перераспределение налогового бремени
  •   Глава 11. Военные игры
  • Часть III. Новые технологии
  •   Глава 12. Кино
  •   Глава 13. Сети
  •   Глава 14. Интернет
  •   Глава 15. Отраслевые изменения
  • Часть IV. Вокруг нас есть мир
  •   Глава 16. Болезнь
  •   Глава 17. Многонациональные компании
  •   Глава 18. Иммиграция
  •   Глава 19. Демография
  •   Глава 20. Развитие
  • Часть V. Жизнь, Вселенная и всё остальное
  •   Глава 21. Япония
  •   Глава 22. Инфляция
  •   Глава 23. Расходы на оборону
  •   Глава 24. Погода
  •   Глава 25. Работа
  • Эпилог
  • 10 правил экономического мышления
  • Глоссарий
  • Избранная библиография
  • Об авторе
  • *** Примечания ***