КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

"Заветные" сочинения Ивана Баркова [Иван Семенович Барков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Так у Пушкина — в юношеском стихотворении «Городок»:

О ты, высот Парнаса
Боярин небольшой,
Но пылкого Пегаса
Наездник удалой!

«Боярин небольшой» — это об Иване Баркове, поэте, который, по одной из легенд, покончил самоубийством, подведя итог своему земному существованию одной предсмертной строчкой: «Жил грешно, а умер смешно.»

«Боярин небольшой» — это для тех, кто ищет или находит в сочинениях Баркова больше, чем там есть. Это особенно для исследователей творчества, которые, пытаясь придать весомость своим филологическим изысканиям, выдают исследуемый мелкий водоем за глубоководное озеро, а кое-кто в исследовательском запале договорился до смелого, но нелепого утверждения, будто Барков был учителем самого Пушкина. В пушкинские учителя не зачислишь даже Державина — он только, «в гроб сходя», похвалил будущего поэта, почувствовав в нем талант; и даже Жуковский не может претендовать на это звание, хотя, известно, он его присвоил себе однажды: в 1820 году, когда Пушкин только что закончил «Руслана и Людмилу», маститый Жуковский подарил ему свой портрет, написав на оном, рисуясь: «Победителю ученику от побежденного учителя».

Понятно, что сочинители старшего поколения что-то подсказывали Пушкину, в чем-то, быть может, даже настойчиво убеждали… Большой талант не нуждается в советах.

Но обратимся к таланту малому, к одному из тех, кого Пушкин назвал «врагами парнасских муз», — ибо они не стремились, как подобает поэту, к высокому, а клонились к низменному. Судя по признаниям Пушкина в том же «Городке», он имел и хранил «сафьянную тетрадь» с «потаенными» сочинениями некоторых литераторов, и половину этой тетради занимал Иван Барков. Шестнадцатилетний Пушкин называет тетрадь «драгоценным свитком». Он восклицает об авторах сей антологии: «Хвала вам, чады славы!» Он повторяет «люблю», представляя сих сочинителей, и можно подумать… Нет, ничего подумать нельзя: несмотря на шестнадцать лет, возраст, когда всякого рода «потаенные», или, проще говоря, непристойные вирши и картинки особенно впечатляют подростков, Пушкин отнюдь не переоценивает литературный талант Баркова: да, это «наездник удалой», но — «боярин небольшой».

Просматривая ранние наброски Пушкина, мы обнаружим, что еще раньше, в четырнадцать лет, он определил место Ивана Баркова в русской поэзии — на русском Парнасе, как сказали бы в те времена. Незаконченная поэма «Монах» начинается с шутливого обращения к Вольтеру: Пушкин, называя Вольтера «султаном французского Парнаса», просит взаймы его смычок, его кисть, его золотую лиру; Вольтер отказывает; и следует столь же шутливое обращение к Баркову:

А ты поэт; проклятый Аполлоном,
Испачкавший простенки кабаков,
Под Геликон упавший в грязь с Вильоном,
Не можешь ли ты мне помочь, Барков?
С усмешкою даешь ты мне скрыпицу,
Сулишь вино и музу пол-девицу:
«Последуй лишь примеру моему.—
Нет, нет, Барков! скрыпицы не возьму…

Пушкину нужна золотая лира, а не скрыпица — малое музыкальное смычковое орудие о четырех струнах, как определяет скрипку В.И. Даль в своем «Словаре».

Вспомнив Даля, уточним заодно по его «Словарю» слово заветный, вынесенное в заголовок этого издания: оно использовано здесь в значении не напоказ, про себя. Кстати, у Даля есть «Заветные пословицы и поговорки»; самым приличным из этого «заветного» можно назвать, пожалуй, только одно речение, а именно: «Весной и щепка на щепку лезет.»

Пушкин и, видимо, большинство образованных людей в первой четверти XIX века знали, что такое Барков, имели представление о его непристойных сочинениях. Отметим, что понятия о пристойности в XVIII веке, когда жил и писал Барков, могли быть иными, чем у нас сегодняшних и особенно у нас вчерашних, взращенных в строгую коммунистическую эпоху, когда нецензурное слово на заборе оскорбляло взгляд, а появление его в печати было недопустимо. На протяжении XIX века Барков оставался культовой фигурой на задних дворах литературы, обрастая всякого рода домыслами; количество его творений даже приумножилось теми сквернословами, которые, все-таки стесняясь, подписывали свои эротические стишки его именем; в то же время другие любители «потаенного» приписывали Баркову любое похабное произведение, не имеющее авторства. В начале XX века Барков, похоже, вспоминался «читающей» публикой, прежде всего или только, как автор «Луки Мудищева» — непристойной поэмы, к которой он не имел никакого отношения: пресловутый «Лука» появился на свет где-то через сто лет после смерти Баркова. При коммунистическом правлении, то есть большую часть XX века, Барков пребывал в глухом забвении: советское общество, наложив на себя строгие моральные вериги, не просто порицало, а сурово осуждало сквернословие и даже могло привлечь к уголовной ответственности — за распространение порнографии и нецензурную брань. В 90-х годах недавно закончившегося века Баркова напечатали — черным по белому, сразу полностью и впервые без всякой цензуры, без купюр, без точек или прочерков на месте известных слов, напечатали не для узкого круга литературоведов, а для всех, для так называемого массового читателя. Поначалу издатели, по старой памяти озираясь, считали нужным как-то объяснить свою смелость: мол, это все-таки не порнография, а литература, и сам Ломоносов водил с Барковым дружбу, и сам Карамзин отметил его дарование, и сам Пушкин поминал его не без похвалы; поначалу око советского человека искренне оскорбилось, узрев в печати совершенно непечатные вещи, при этом в скандальном изобилии. Но потом и издатели перестали извиняться, и читательское око перестало оскорбляться… Человек есть существо ко всему привыкающее, — как-то так сказано у Достоевского. И это, по мнению Федора Михайловича, самое верное ему определение — человеку. Можно бы с привлечением психологии и прочих наук исследовать перестройку человеческих понятий о нравственном и безнравственном, но выйдет долгий и скучный разговор, который закончится спорными выводами, поэтому с тем же успехом объясним этот переход от нетерпимости к терпимости ненаучно, но коротко в подражание библейским сказителям: Время оскорбляться, и время благодушествовать.

Почему именно Барков прогремел и прославился со своими «срамными» стихами, почему его ставят первым номером среди классиков непристойной литературы? Собственно, он один классик и есть. Никто до Баркова, и мало кто после Баркова изливал на бумагу непристойности в таком количестве, с таким неуемным задором, совершенным бесстыдством и, надо признать, своеобразным талантом, который мы встречаем иногда в рассказчиках пикантных анекдотов. И в большинстве случаев Барков соблюдал те правила, которые позволяют считать определенное скопление слов и предложений литературным произведением, пусть и «оскорбляющим благоприличие». У Баркова «срамные» строки бойко слетали с пера и гладко стелились по бумаге, чего, кстати, нельзя сказать о его «пристойных» творениях. Сравним: в громоздко сложенном «Посвящении», которое предшествует тяжеловесным латинским переводам Баркова и адресовано графу Г. Г. Орлову, поэт-переводчик рассуждает — не очень понятно о чем:

Когда любовные стихи увеселяют,
Что в нежные сердца соблазны вкореняют,
Не могут через то противны людям быть,
Но каждый похвалу тем тщится заслужить,
Что двадцать раз в стихах напишет вздохи, слезы,
Не зная, что одни сто раз твердятся грезы…

После тугого пережевывания затверженных поэтических штампов Барков, словно школяр, выскочивший из класса на перемену, раскрепощается, расковывается и распоясывается, и у него соскакивают с языка и отскакивают от зубов откровенные, однозначно понимаемые рифмы:

Люблю тебя, мой свет, и от любови стражду:
Сижу подле тебя и еть тебя я жажду.
О чем ни мыслю, ни гадаю,
А всё пизды одной желаю.

«Послание», не имеющее художественной ценности, как, видимо, и переводы, сделанные Барковым во время службы в Академии наук, не канули в лету благодаря, во-первых, профессиональным составителям и редакторам с академической подготовкой: вроде как нужно дать представление следующим поколениям о литературной жизни прошедшей эпохи, а именно XVIII века; и, во-вторых, благодаря денежной поддержке со стороны органов, заведующих культурой: вроде бы нужно выделить средства тем академическим издателям и редакторам, кои вроде как радеют о том, чтобы дать представление следующим поколениям… А все непечатное дошло до нас благодаря искреннему и бескорыстному труду любителей — любителей клубнички, испытывающих учащение пульса, «горение в жилах» и движение в других телесных органах при чтении и переписывании «заветных» творений, и любителей русской словесности во всех ее проявлениях: любители переписывали из чужой заветной «сафьянной» в свою заветную коленкоровую или какую еще тетрадку стихи Баркова и его подражателей; тогда как другие любители хранили, например, запрещенного Герцена и прочих революционных глашатаев — и первые, и вторые тоже, в общем, сохраняя для потомков подцензурные материалы, получившие определение «потаенная литература».

Сегодня впервые за всю свою историю Россия существует без цензуры. Это удивительно, но и к чудесам привыкаешь; другой вопрос: хорошо ли это? Хорошо. От цензуры всегда и в первую очередь страдали крупные художники: поэта, писателя, драматурга, режиссера заставляли переделывать произведение в угоду правящему лицу или правящей партии, требовали что-то убрать — правящему лицу или правящей партии неугодное, или же сами переделывали и убирали, или просто вообще не печатали, или же, прочитав, упрятывали написавшего за решетку… Тем временем гуляло по стране, передавалось из рук в руки, разбрасывалось в прокламациях и переписывалось в заветные тетрадки все, что к настоящему искусству имело отдаленное или косвенное отношение — включая откровенную порнографию и призывы к свержению власти.

И все же, еще раз: что нам Барков? И что есть такого в Баркове, что задевает? Если б ничуть не задевало, он был бы забыт еще в своем XVIII веке как один из сквернословов в сонме безвестных пачкунов, чей «духовный мир» выражен всецело небольшим набором матерных слов, слетающих с губ и нацарапанных на бумаге. А задевает то, что Барков все-таки не косноязычно сквернословит, а художественно оформляет свои оды, посвященные взаимному и необоримому влечению определенных членов мужского и женского тела. Это голая правда… Сергей Есенин называет ее горькой:

Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком…

Конечно, у Баркова вместо горькая стояло бы сладкая… но, в принципе, и он, грубее, чем Есенин, сообщает слушателю о главной силе, благодаря которой продлевается существование на земле всех ее обитателей:

Животные, что обитают
В землях, в морях, в лесах, везде,
Сию нам правду подтверждают:
Без ебли не живут нигде…

Мы не склонны превозносить поэзию Баркова, но бывают моменты, когда хочется брякнуть именно эту правду и именно так — грубо, непристойно, например, в адрес тех, кто выдает долгие, нудные, путаные размышления, порожденные болезненным сознанием и облаченные в словесные хитросплетения, за какую-то мудрость или научную философию.

Нам скажут: пусть это истина, но истина низменная. Скажут, отстранясь от «собрания мерзостей», дошедших до нас из ХУ1П века… И нам вполне понятно желание цивилизованного человека оградить себя от низких истин частоколом нас возвышающих обманов. Не еблей единой жив человек.

Заканчивая разговор, обратим внимание читателя на то, что не все в этом сборнике, как и в любом барковском издании, принадлежит Баркову: какая-то часть сочинена другими «врагами парнасских муз», кем-то из его современников. Можно ли уточнить, кем именно? Это не представляется возможным, да и нет необходимости предпринимать масштабные архивные раскопки ради литературного явления не первой величины.

И еще: не все в сочинениях Баркова и материалах, приписываемых Баркову, достойна публикации. Сейчас нет цензуры, но у профессионального редактора и независимого издателя всегда остается критерий художественности: в печать не пропускаются вещи, которые не являются художественными произведениями, будь они хоть про одуванчики на лугу, хоть про непрестанное совокупление разгоряченных особей. В искусстве на первом месте стоит не сама тема, а то, как она изложена.

К. Васильев

I
Тряхни мудами, Апполон,
Ударь елдою громко в лиру,
Подай торжественный мне тон
В восторге возгласити миру.
Ко дверям славы восхожду,
Тебя как будто на хуй жду.
Приди и сильною рукою
Вели всех муз мне перееть,
Чтоб в них усердье разогреть
Плениться так, как я пиздою.
II
Вздрочу престрашный мой елдак,
Чтоб всю теперь явил он силу,
Совсем уже готов кутак,
Впущу епическую жилу.
Всарначу я и взговорю,
Ебливым жаром я горю,
Бодрюсь, уебши Парнасиду,
Иду за Пиндаром вследы,
Взношусь от Музиной пизды
Туда, где смертного нет виду.
III
На поясе небесном став,
Согласной лирой в небе звукну,
И, в обе руки шмат мой взяв,
Зевеса по лбу плешью стукну,
Чтоб он сокрыл свой грубый зрак
И не дрочил теперь елдак,
Не метил плешью в щели многи,
Не портил бы земных красот,
Не драл елдою пиздий рот,
Не раздвигал богиням ноги.
IV
Нептун и адский бог Плутон,
Смягчите ярость вы без шуму,
Страшася шанкера бабон,
Оставьте вы высоку думу.
На вас не буду я смотреть,
Велю обоих перееть.
Ты, море, не плещи волнами,
Под секель ветры заключи,
А ты престрого закричи,
Чтоб в аде не трясли мудами.
V
Чтоб тем приятный звук и глас
Такие вздоры не тушили,
Скачи и веселись, Парнас,
Мы все в природе утишили.
Сойди, о Муза, сверху в дол
И на пуп залупи подол,
Я ныне до пизды касаюсь,
Воспеть теперь ея хочу
И для того елдак дрочу,
Что я пиздою восхищаюсь.
VI
Со утренних спокойных вод
Заря на алой колеснице
Являет Фебов нам восход,
Держа муде его в деснице,
И тянет за хуй Феба в понт,
Чтоб он светил в наш горизонт,
Мы блеску все его радеем.
А ты, восточная звезда,
И краше всех планет — пизда,
Тобой мы день и свет имеем.
VII
Скончав теченье, Аполлон
С ефира вниз себя покотит,
К Фетиде в лоно съедет он,
Пизда лучи его проглотит,
И блеск его тогда минет,
Когда богиня подъебнет,
К мудам свою пизду отклячит,
Сокроется от нас день прочь,
Ебливая наступит ночь,
Коль Феб в богиню запендрячит.
VIII
Дрочи, о Муза, добрый хуй,
Садись ко мне ты на плешь смело,
Чтоб слабже он полез, поплюй,
Раздайся секель твой и тело.
Я всю вселенную узрел,
Когда тебя я на плешь вздел,
Кастальской омочен росою,
Отверзлись хуя очеса,
Открылись света чудеса,
Творимые везде пиздою.
IX
Юпитер в смертных бросить гром
С великим сердцем замахнулся,
Погиб бы сей хуев содом
И в лютой смерти окунулся,
Но в самый оный страшный час
Пизда взвела на небо глас,
Умильно секелем кивнула,
Зевес, схвативши в руки плешь,
Бежит с небес на землю пеш,
Громовый огнь пизда задула.
X
Перун повержен там лежит,
Пропал великий страх народа,
Юпитер над пиздой дрожит,
Забыта им уже природа.
Пускай злодействуют везде,
А он купается в пизде.
Алкмену ныне сарафанит,
Ебёт и прёт, пендрячит, ржот,
Храпит, сапит, разинув рот;
И гром уже его не грянет.
XI
Ударил плешью по водам
Нептун, властитель над морями,
Велел подняться он мудам,
Чтоб дули ветры под волнами.
Велел все море возбудить,
Неоптолема потопить.
Но с вострым секелем Фетида,
Подъехав, села на муде.
Нептун, поковыряв в пизде,
Лишился тотчас грозна вида.
XII
Плутон во аде с елдаком
Совсем было утратил мысли,
Елда его покрылась льдом,
А с муд уже сосули висли.
Но вскоре въехала туда
О ты, прелестная пизда,
Богиня ада Прозерпина,
Ощерила мохнату щель,
Плутон, храпя, наметил в цель,
В пизде согрелася елдина.
XIII
Твоя, о мать хуев, пизда,
Никак нейзъясненна сила,
С волшебной сферы ты звезда,
О страх, ты солнце ослепила,
Когда из волосистых туч
Блеснул на Феба пиздий луч,
То он сияние оставил,
Забыл по должности езду
И сунулся тотчас в пизду,
Чем славы он твоей прибавил.
XIV
Гремит Омфалия пиздой,
Прельстив усами Геркулеса,
Который страшною елдой
Нередко пехивал Зевеса,
Творил велики чудеса,
Держал на плёчах небеса,
Подперши плешью твердь ужасну,
Атланта бодро облехчил,
За то в него и хуй всучил,
Однак шентю узрел он власну.
XV
Ахилл под Троей хуй вздрочйл,
Хотел пробить елдою стену,
Но как он бодро в град вскочил,
Чтоб выеть тамо Поликсену,
Парис ударил его в лоб
Тем дротиком, которым ёб,
То небо стадо быть с овчинку
В Ахилловых тогда глазах,
Смяхчил его шматину страх,
Пизда сжевала в час детинку.
XVI
Герой в войне — не человек:
Намазав ворванью елдину,
Забыв толь надобной нам век,
Разит людей так, как скотину.
С пиздой он больше не буян,
И Бахус без нее не пьян.
Пизда природу умножает,
Родит, лелеит, кормит нас,
Ее продолговатый глаз
Сурову нашу плешь смягчает.
XVII
О, мать веселья и доброт,
Пизда, шентя, фарья, махоня,
Я тысячу хуев дам в рот —
Глотай, им ныне есть разгоня,
Насыться от моих похвал,
Я прямо в цель твою попал,
Воздвигну я тебе божницу,
Внутри очищу пиздорык
И, взявши в руки я голик,
Сгоню нечистую площицу.
XVIII
В ефире светлая звезда
Или блестящая планета
Не так прелестна, как пизда,
Она творительница света.
Из сих торжественных ворот
Выходит всякий смертный род
И прежде всех ее целует,
Как только секелем кивнет,
Двуножну тварь на свет пихнет
И нам ее она дарует.

I
Тебя ебливая натура
На то произвела на свет,
Приятного чтоб Эпикура
Увидеть точный нам портрет.
Умом таким же одарила
И чувства те ж в тебя вселила,
Ты также любишь смертных всех,
Натуры все уставы знаешь,
В пизде блаженство почитаешь,
Во зле не знаешь ты утех.
II
О, коль приятными стезями
Тогда ты на Парнас всходил,
Когда огромными стихами
Пизде похвальну песнь трубил!
Читая ту, я восхищаюсь,
Сладчайшим чувством наполняюсь,
Вся в жилах кровь моя кипит,
Вся мысль моя пиздой мутится,
Душа моя к мудам стремится,
А хуй прорвать штаны грозит.
III
Богатство, славу, пышность, чести
Я презираю так, как вы.
Не стоют те пиздиной шерсти,
Без ебли всё суть суеты!
Вселенну всю я забываю,
В пизду как ярый хуй соваю,
Счастливей папы и царей.
Когда красотка обнимает;
Целует, жжет и подьебает,
Тут всё блаженство жизни сей!

I
Дела пребодрого героя
Потщися, мысль моя, воспеть!
Я, громкой лиры глас настроя,
Прославлю то, как хуй мой есть.
О ты, премудра животина,
О ты, пречудная шматина,
Коликих ты достоин од!
Ни рвы, ни камни, ни вершины,
Ни адской челюсти стремнины
Сдержать не могут твой поход.
II
Хоть много в древности прославлен
Победоносный Геркулес
И не один трофей поставлен
В знак бывших от него чудес,
Но если бы твои победы
Здесь были точно так воспеты,
То б он, оставя булаву,
Тебя героем почитая,
С тобой к Омфале приступая,
Твою бы в руки взял главу.
III
Когда на брань хуй ополчится
И станет в ярость приходить,
Когда багряна плешь зардится,
То кто возможет сокрушить?
Хотя меж ног клади оковы
Иль челюсти разверсты Львовы,
Но он, опершись на мудах,
Сквозь все оплоты укрепленны,
Возносит верх свой обагренный,
Как лев, ярящийся в горах.
IV
Но что за глас, стон слышен крика?
Какая б то была беда?
Боязнь то хую невелика:
Ползёт на брань к нему пизда.
Пиздища старая, седая,
Пизда уже не молодая,
Она ж притом была урод.
До старых лет не проебалась
И сроду с хуем не видалась,
Затем, что был с зубами рот.
V
Чудовища вся тварь боялась,
Коснуться ей никто не смел,
Она на всех, как зверь, кидалась,
Лишь хуй её смирить умел.
Пизда пришла, скрыпя зубами,
Хуй стал трепать её мудами,
Чем зверство в ней тотчас пресёк;
Она с задору задрожала,
Она в себе не удержала,
И с ней тут сок ручьем потёк.
VI
Хуй, видя в ней ту слабость многу,
Он щель её тут вмиг пробил,
Сей хитростью сыскал дорогу,
Отважно к делу приступил:
С мудами в пропасть к ней влезает,
До дна он плешью досягает,
И сладость тут находит вновь.
Пизда вкус ебли весь узнала,
Пизда яриться перестала,
Как сильный хуй в ней пролил кровь.
VII
Сей подвиг совершив щастливо,
Восстал и ободрился вновь
Расселины и льющусь кровь,
И вспомня все свои работы
Во среды, пятки и субботы,
С негодованием сказал:
— Почто мя смертны забывают,
Почто в псалмах не прославляют,
Почто я так на свете мал?
VIII
Первейше в свете утешенье —
Любезнейших собор девиц,
Приятно чувствам услажденье,
Столь много лепотнейших лиц —
Не мною ль в свет произведенны?
Не мои ль силы истощенны,
Не мой ли труд и с кровью пот
Воздвиг везде дела геройски,
Повсюду сделал многи войски?
О, коль неправ всех смертных род!
IX
Одна лишь в свете героиня,
Моя премудрейшая тварь,
Арабска Изида богиня,
Воздвигла для меня алтарь
И женску полу повелела,
Чтоб кажда в бархате имела
На шее мой прекрасный ствол,
И чтоб египецкие дамы,
Входя богов великих в храмы,
Во первых чтили мой престол.
X
Не я ли в ад низвел Орфея
Своей победы там искать?
Не я ль Дидоне у Энея
Принудил с муд площиц таскать?
Какая ж мне за то отрада,
Какая в старости награда?
Я верных мало зрю сердец,
А я всей твари обновитель,
Ее блаженства совершитель
И всех зиждитель и отец.
I
О, общая людей отрада,
Пизда— веселостей всех мать,
Начало жизни и прохлада,
Тебя хочу я прославлять.
Тебе воздвигну храмы многи
И позлащенные чертоги
Созижду в честь твоих доброт.
Усыплю путь везде цветами,
Твою пещеру с волосами
Почту богиней всех красот.
II
Парнасски музы с Аполлоном,
Подайте мыслям столько сил,
Каким, скажите, мне петь тоном
Прекрасно место женских тел?
Уже мой дух в восторг приходит,
Дела ее на мысль приводит
С приятностью и красотой.
— Скажи, — вещает в изумленьи,—
В каком она была почтеньи,
Когда тек век еще златой?
III
Ее пещера хоть вмещает
Одну зардевшу тела часть,
Но всех сердцами обладает
И всех умы берет во власть.
Куда лишь взор ни обратится,
Треглавный Цербер усмирится,
Оставит храбрость Ахиллес,
Плутон во аде с бородою,
Нептун в пучине с острогою
Не учинят таких чудес.
IV
Юпитер, громы оставляя,
Снисходит с неба для нея;
Величество пренебрегая,
Приемлет низкость на себя,
Натуры чин преобращает:
В одну он ночи две вмещает;
В Алкменину влюбившись щель.
Из бога став Амфитрионом,
Пред ней приходит в виде новом,
Попасть желая в нежну цель.
V
Плутон, плененный Прозерпиной,
Идет из ада для нее,
Жестокость, лютость со всей силой
Побеждены желвой ее.
Пленивши Дафна Аполлона,
Низводит вдруг с блестяща трона,
Сверкнув дырой один лишь раз.
Всю крепость он свою теряет
Во угожденьи мер не знает,
Возносит к ней плачевный глас!
VI
Представь героев прежних веков,
От коих мир весь трепетал,
Представь тех сильных человеков,
Для коих свет обширный мал:
Все ей одной были подвластны,
Счастливы ею и несчастны,
Всё властно было ей одной:
На верх Олимпа подымались
И в преисподню низвергались
Ее пресильною рукой.
VII

Где храбрость, силу и геройство
Девал пресильный Геркулес?
Где то осталось благородство,
Которым он достиг небес?
Пока не видел он Омфалы,
От взора стены трепетали,
Увидя, Тартар весь стенал.
Пизда ее его смутила,
Она оковы наложила,
Невольником Омфалы стал!
VIII
Представь на мысль плачевну Трою,
Красу Пергамския страны,
Что опровержена войною
Для Менелаевой жены.
О, если б не было Елены,
Стояли бы Троянски стены
Чрез многи тысящи веков;
Пизда ее одна прельстила,
Всю Грецию на брань взбудила
Против Дарданских берегов.
IX
Престань, мой дух, прошедше время
На мысль смущенну приводить.
Представь, как земнородных племя
Приятностьми пизда сладит:
Она печали все прогонит,
Всю скорбь в забвение приводит —
Одно веселье наших дней!
Когда б ее мы не имели,
В несносной муке бы сидели,
Сей свет постыл бы был без ней.
X
О сладость, мыслям непонятна,
Хвалы достойная пизда,
Приятность чувствам необъятна,
Пребудь со мною навсегда!
Тебя одну я чтити буду
И прославлять хвалами всюду,
Пока мой хуй пребудет бодр.
Всю жизнь мою тебе вручаю,
Пока дыханье не скончаю,
Пока не вниду в смертный одр.

I
Какой приятный глас музыки
Внезапно слух мой поразил,
Какие радостные клики
Мой темный разум ощутил!
Я зрю: поля все обновились,
Цветами новыми покрылись,
С весельем ручейки текут,
Крутясь меж злачными брегами,
И птички, сидя меж кустами,
Природе хвальну песнь поют.
II
Природой данную нам радость
О муза, ты воспой теперь,
Какую чувствуем мы сладость,
Узрев ее достойну дщерь.
Пизды любезныя рожденье
Весь мир приводит в восхищенье.
Пизда достойна алтарей.
Она прямая дщерь природы.
Ее несчетны чтут народы.
Пизда — веселье твари всей.
III

Природа, зря, что смертных племя
В несносной скуке жизнь ведет,
Для облегченья оной бремя
Пизду произвела на свет.
Всех смертных ею усладила,
В приятны цепи заключила.
С тех пор пизда владеет всем:
Она героев производит,
Она в храм славы их приводит.
Пизда — вещь лучша в свете сем.
IV
Герои, храбростью своею
Что свет старались покорить,
Владеть хотели всей землею,
Стремясь потоки крови лить.
Они все для того дралися,
Чтоб после всытость наетися
И лучших пизд себе достать.
Для пизд кровавы были брани,
Пизд ради налагались дани.
Пизда всех дел вина и мать.
V
Антоний, царствовать желая,
Дрался с Октавием, сколь мог,
Но Клеопатру он узная,
Ей захотел попасть меж ног.
Забыл и храбрость, и породу
И дал Октавию свободу.
Лишь только впрятал в нее хуй,
Не зрит, что Рим он тем теряет,
К пизде он страстию пылает,
Узря ее в Сиднейских струй.
VI
Руно златое, кое греки
В Колхиде тщилися достать,
При чем прославлена навеки
Язонова пречудна рать —
Когда со змеем он сражался,
В погибель явную вдавался,
Пизда его от ней спасла:
Его ебливая Медея,
Волшебно знанье разумея,
Наверх сей славы вознесла.
VII
Пленясь Калипса Телемаком,
От волн морских его спасла.
Еблась с ним лежа, сидя, раком.
И в ебле сладку жизнь вела.
Но Ментор, зря их то веселье,
Из зависти, терпя мученье,
Так Телемака навострил,
Что бросил он пизду на еблю
И, милую оставя землю,
Напасти новые вкусил.
VIII
Эней, оставшись цел от брани,
Погибнул бы в морских волнах,
Пизда б коль не простерла длани
При карфагенских берегах.
Его ебливая Дидона,
Сошедши с царска пышна трона,
Спасла и еть ему дала.
Он еб, пиздою наслаждался,
Но вскоре с нею он расстался,
Отплыв, куда судьба влекла.
IX
Когда же сих примеров мало,
Взгляните в древность всех времен:
Всегда пизда всех благ начало,
Начало всех земных племен.
Мы ей на свете сем родимся.
Ее ебем, ей веселимся.
Она милее нам всего.
Пиздой нас девушки прельщают,
Пиздою нас и утешают,
В ней чтим верх счастья своего.
X
О ты, пизда, пизда драгая,
К тебе душа моя летит!
Ты, песнь мою воспринимая,
Внемли, что дух мой говорит.
Всего на свете сем ты боле.
Взгляну в моря, в ограды, в поле,
Но лучше я тебя не зрю.
Поверь, что я не лицемерю
И что тому я свято верю,
Что днесь языком говорю.

I
Уже зари багряной путь
Открылся дремлющим зенницам,
Зефир прохладный начал дуть
Под юбки бабам и девицам.
Раскинувшись пизды лежат,
От похоти во сне дрожат.
Иная страшным зевом дышит,
Иная нежны губки жмет,
Нетерпеливо хуя ждет;
Во всех ебливый пламень пышет.
II
О, утра преблаженный час,
Дороже нам златого века,
В тебе натуры сладкой глас
Зовет к работе человека.
Приход твой всяку тварь живит,
В тебе бодрее хуй стоит,
Ты нежну похоть всем вливаешь,
В ебливы жилы кровь течет
И к ебле всех умы влечет,
Ты нову силу всем влагаешь.
III

Корабль в угрюмых как волнах
Кипящи их верхи срывает,
Сквозь бурю, тьму и смертный страх
Летит и бездну презирает,
Подобно так в пиздах хуи,
Напрягши жилы все свои,
Во влажну хлябь вступать дерзают,
Шурмуют, мечутся везде
И в самой узенькой пизде
Пути пространны отверзают.
IV
Везде струи млечны текут,
С стремленьем в бездну изливаясь,
Во все составы сладость льют,
По чувствам быстро разделяясь.
Восторгом тихим всяк объят,
На побежденных томный взгляд,
Еще собранье звать дерзает,
Опять вступают в ярый бой,
И паки сладкий ток млечной
Во всех жар брани прохлаждает.
V
Что бьет за страшный шум в мой слух?
Чердак, подклеть и спальня стонет,
Боязнь во всех стеснила дух,
Хуи слабеют, сердце ноет.
Внезапно отворилась дверь,
Старик, как разъяренный зверь,
С толпой народа в дом приходит.
— Лови, — кричит, — всех, режь и бей.
Жену, служанок, дочерей! —
Сей вопль всем смертным страх наводит.
VI
Но что, старик, твой дух мятет,
Какая злость тебя снедает?
Не то ль, что старость хуй твой гнет,
Не то ль тебя так разъяряет,
Что еть жена дает другим?
Но вялым хуем ты своим
Какую ей подашь отраду?
Осьмнадцать лет и шестьдесят —
Вовеки вас не согласят,
Твой взор теперь ей злее аду.
VII
Пусть всяк, кто может, хуй трясет,
Пускай кровати, лавки стонут,
Восторг от глаз пусть скроет свет,
Хуи в реках заёбин тонут.
Закрой от них свой мрачный взор.
Младых хуев и пизд собор
Оставь их роскошам на жертву
Иль, вынув свой завялый хуй,
Беги, мечись, рвись, плачь, тоскуй,
Зря плоть свою уже полмертву.
I
Владычица богов и смертных,
Мать всех живущих на земли,
Источник дружб и ссор несметных,
Пизда, мою мольбу внемли!
Из мрачного ко мне жилища
На вопль как сирого и нища
Сквозь лес, сквозь блато взор простри,
Склонись, склонись моей мольбою,
Смяхчись, зря страждуща тобою,
И с хуя плеснеть оботри.
II
О, юность, время скоротечно,
Которая теперь прошла,
Когда б ты длилась, юность, вечно,
Ты б тех забав не унесла,
Которыми я наслаждался,
Имел, владел и восхищался.
Приди опять, как ты была!
Тогда пизды ко мне толпами
С отверстым ротом и губами
Слетятся, как на мед пчела.
III

Без слез не вспомню прежни веки.
Я в юности когда бывал,
Всяк день текли млечные реки,
Всяк день я разных пизд ебал,
Всяк день они ко мне стекались,
Наперстки на хуй мне казались,
И я им, сколько мог, служил.
Теперь, о лютая судбина,
Уже не хочет ни едина,
Чтоб хуй в нее я свой вложил.
IV
Признаюсь вам, красы любезны,
Что хуй уже мой стал слабеть,
И все старанья бесполезны,
Нельзя мне столько раз уетъ,
Колико раз ебал я прежде.
Пришел конец моей надежде,
Чтоб мог еще я милым быть.
Итак, навек прощаюсь с вами,
И все, что нажил я пиздами,—
Пиздам же я хочу прожить.
I
О вы, священницы борделя,
Наставницы младых красот!
Вы первого обман апреля
На весь уже простерли год.
Вам таинства пизды известны
И ваши хитрости прелестны
Так, как волшебством, нас мрачат.
Вы сделать и старуху целкой
Считаете для вас безделкой.
Мне вас досталось умолять.
II
За что, не знаю, вы в презреньи,
За что гонимы вы от всех?
К вам должно всем иметь почтенье,
Вы — матери драгих утех!
К вам в нуждах ближний прибегает,
Отраду в скуке обретает
Вдовец, женатый, холостой.
Где б ярость хуя мы смягчали,
Где б разны роскоши узнали,
Как не в обители такой?
III
Еще мой хуй не так согнулся,
Чтоб вовсе твердость потерял.
Не мните, чтоб он не проснулся,
И чтоб, узря пизды, не встал.
Хотя ж бы вовсе был бессилен,
Но ваших смысл красот обилен
Его в желанну крепость ввесть.
Чего не сделают пиздами,
То сделают они руками.
Кто может хитрость их исчесть?
IV
Я помню, негде чел недавно,
Как некакий скупой старик
В неделю раз один исправно
Ходить в бордели приобвык.
За то, кто сделать то возьмется,
Что у скупого раз зайдется,
Велику плату положил.
А до того имел все даром
И денежки свои с товаром
Всегда с собою уносил.
V
Одна сестра, за то озляся,
Что тщетно их старик трудил
И что еще всегда, смеяся,
С собою деньги уносил,
Схватя подвязку шерстяную
И кликнув из подруг другую,
Дала конец, взяла другой,
Хуй слабый в петлю положила
И так его защекотила,
Что нехотя вздохнул скупой.
VI
Дошел и я, красы драгия,
Дошел и я до сей беды.
Бывали времена такие,
Когда платили мне пизды.
Бывало, вы за мной ходили,
Бывало, вы меня просили,
Чтоб раз хотя один уеб,
За что меня вы одаряли,
Но вы лишь деньги проебали,
А я уж силу всю проеб.
VII
Теперь, сестры златолюбивы,
Я к вам прибегнуть принужден.
Счастливы мы и пресчастливы,
Что вами мир весь населен.
Старайтесь мне вы дать отраду,
А я за это вам в награду
Стараться буду вас проеть.
И всякий раз за малакейку,
Конечно, дам вам не копейку,
Но будут все рубли звенеть.
Неславного я здесь хочу воспеть Приапа,
Хуям что всем глава, как езуитам папа,
Но в духе я теперь сраженье возвещать,
В котором все хуи должны участье брать,
И в славу их начать гласить пизду такую,
Котора первенства не уступает хую.
Везде она его, ругаясь, презирает,
Всё слабостью его предерзко укоряет
И смело всем хуям с насмешкой говорит:
— Меня из вас никто не может усладить.
Во всех почти местах вселенной я бывала
И разных множество хуёв опробовала,
Но не нашла нигде такого хуя я,
Чтоб удовольствовать досыта мог меня,
За что вы от меня все будете в презреньи
И ввек я против вас останусь в огорченьи,
Которое во мне до тех продлится пор,
Пока не утолит из вас кто мой задор,
Пока не сыщется толь славная хуина,
Который бы был толст, как добрая дубина,
Длиною же бы он до сердца доставал,
Бесслабно бы как рог и день и ночь стоял
И, словом, был бы он в три четверти аршина,
В упругости же так, как самая пружина.
Хуи, услышавши столь дерзкие слова,
Пропала, мнят, с пиздой ввек наша голова;
С тех самых пор как мы на свете обитаем
И разные места вселенной обтекаем,
Таскаемся везде уже как двадцать лет,
И думаем, что нас почти весь знает свет,
Ругательств же таких нигде мы не слыхали,
Хоть всяких сортов пизд довольно мы ебали.
Что им теперь начать, сбирают свой совет.
Знать, братцы, говорят, пришло покинуть свет,
Расстаться навсегда с любезными пиздами,
С приятнейшими нам ебливыми странами.
Мы вышли, кажется, длиной и толстотой,
И тут пизды вничто нас ставят пред собой.
Осталася в одном надежда только нам,
Чтобы здесь броситься по бляцким всем домам,
Не сыщится ль такой, кто нас бы был побольше,
Во всем бы корпусе потверже и потолще,
Чтоб ярость он пизды ебливой утолил
И тем ее под власть навек бы покорил.

Последуя сему всеобщему совету,
Раскинулись хуи по белому все свету,
Искали выручки по всем таким местам,
Где только чаяли ебливым быть хуям.

По щастью, хуй такой нечаянно сыскался,
Который им во всем отменным быть казался:
По росту своему, велик довольно был
И в свете славнейшим ебакою он слыл,
В длину был мерою до плеши в пол-аршина,
Да плешь в один вершок — хоть бы куда машина.
Он еб в тот самый час нещастную пизду,
Которую заетъ решили по суду,
Затем что сделалась широка черезмеру,
Магометанскую притом прияла веру;
Хоть абшита совсем ей не хотелось взять,
Да ныне иногда сверх воли брать велят.
Хуи, нашед его в толь подлом упражненье,
Какое сим, кричат, заслужишь ты почтенье?
Потщися ты себя в том деле показать,
О коем мы хотим теперь тебе сказать.
А говоря сие, пизду с него снимают,
В награду дать ему две целки обещают,
Лишь только б он лишил их общего стыда,
Какой наносит им ебливая пизда.
Потом подробно всё то дело изъясняют
И в нем одном иметь надежду полагают.
Что слыша, хуй вскричал: — О вы, мои муде!
В каком вам должно быть преважнейшем труде.
Все силы вы свои теперя истощайте
И сколько можете мне ярость подавайте.
По сих словах хуи все стали хуй дрочить
И всячески его в упругость приводить,
Чем он, оправившись, так сильно прибодрился,
Хоть и к кобыле бы на приступ так годился.
В таком приборе взяв, к пизде его ведут,
Котора, осмотря от плеши и до муд,
С презреньем на него и гордо закричала:
— Я больше в два раза тебя в себя бросала.
Услыша хуй сие с досады задрожал,
Ни слова не сказав, к пизде он подбежал.
— Возможно ль, — мнит, — снести такое огорченье?
Сейчас я с ней вступлю в кровавое сраженье.
И тотчас он в нее проворно так вскочил,
Что чуть было совсем себя не задушил.
Он начал еть пизду, все силы истощая,
Двенадцать задал раз, себя не вынимая,
И еб ее, пока всю плоть он испустил,
И долго сколь стоять в нем доставало сил.

Однако то пизде казалися всё дудки.
— Еби, — кричит она, — меня ты целы сутки,
Да в те поры спроси, что чувствую ли я,—
Что ты прескверный сын, хотя ебешь меня,
Ты пакостник, не хуй, да так назвать, хуёчик,
Не более ты мне, как куликов носочик.
Потом столкнула вдруг с себя она ево:
— Не стоишь ты, — сказав, — и секеля мово,
Когда ты впредь ко мне посмеешь прикоснуться,
Тебе уж от меня сухому не свернуться,
Заёбинами ты теперь лишь обмочен,
А в те поры не тем уж будешь орошон,
Я скверного тебя засцу тогда как грека
И пострамлю ваш род во веки и в век века.
Оправясь от толчка, прежалкий хуй встает
И первенство пизде перед собой дает,
Хуи ж, увидевши такое пострамленье,
Возможно ль снесть, кричат, такое огорченье?
Бегут все от пизды с отчаяния прочь,
Конечно, говорят, Приапова ты дочь.
Жилища все свои навеки оставляют
И жить уж там хотят, где жопы обитают.

По щастью их, которым им иттить
И бедные муде с собой в поход тащить,
Лежал мимо одной известной всем больницы,
Где лечатся хуи и где стоят гробницы
Преславных тех хуев, что заслужили честь
И память вечную умели приобресть.
За долг они почли с болящими проститься,
Умершим, напротив, героям поклониться.

Пришед они туды всех стали лобызать
И странствия свого причину объявлять,
Как вдруг увидели старинного знакомца
И всем большим хуям прехрабра коноводца,
Который с года два тут в шанкоре лежит,
От хуерыка он едва только дышит.
Хотя болезнь его пресильно изнуряла,
Но бодрость с тем совсем на всей плеши сияла.
Племянником родным тому он хую был,
Который самого Приапа устрашил.
Поверглись перед ним хуи все со слезами
И стали обнимать предлинными мудами.
— Родитель будь ты нам, — к нему все вопиют,—
Пизды нам нынече проходу не дают,
Ругаются всё нам и ни во что не ставят,
А наконец они и всех нас передавят.
Тронися жалостью, возвысь наш род опять
И что есть прямо хуй, ты дай им то узнать.

Ответ был на сие болящего героя:
— Я для ради бы вас не пожалел покоя,
Но видите меня: я в ранах весь лежу,
Другой уже я год и с места не схожу,
От шанкора теперь в мученье превеликом
И стражду сверх того пресильным хуерыком,
Который у меня мои все жилы свел.
Такой болезни я в весь век свой не имел;
Стерпел ли бы от пизд такое оскорбленье —
Я б скоро сделал им достойно награжденье.

Такой ответ хуев хоть сильно поразил,
Однако не совсем надежды их лишил.
Вторично под муде все плеши уклоняют,
К войне его склонить все силы прилагают:
— Одно из двух, — кричат, — теперь ты избери:
Иль выдь на бой с пиздой, иль всех нас порази.

Тронулся наш герой так жалкою мольбою.
Ну, знать, что, говорит, дошло теперь до бою,
Вить разве мне себя чрез силу разогнуть
И для ради уж вас хоть стариной тряхнуть.
Проговоря сие, тотчас он встрепенулся,
Во весь свой стройный рост проворно разогнулся,
В отрубе сделался c небольшим три вершка,
Муде казалися как будто два мешка,
Багряна плешь его от ярости сияла,
И красны от себя она лучи пускала.
Он ростом сделался почти в прямой аршин
И был над прочими как будто господин.

Хуи, узрев его в столь красной позитуре,
— Такого хуя нет, — кричат, — во всей натуре,
Ты стоишь назван быть начальником хуёв,
Когда ни вздумаешь, всегда ети готов.
Потом, в восторге взяв, на плеши подымают,
Отцом его своим родимым называют,
Всяк силится ему сколь можно услужить,
И хочет за него всю плоть свою пролить.

Несут его к пизде на славное сраженье.
— Будь наше ты, — кричат, — хуино воскресенье.
С такою славою к пизде его внесли,
Что связи все ее гузенны потрясли —
Она вскочила вдруг и стала в изумленьи,
Не знала, что сказать, вся будучи в смятеньи.
А хуй, увидевши пизду, вострепетал,
Напружил жилы все и сам весь задрожал,
Скочил тотчас с хуев и всюду осмотрелся,
Подшед он к зеркалу, немного погляделся,
Потом к ней с важностью, как архерей, идет
И прежде на пизду хуерыком блюет,
А как приближился, то дал тычка ей в губы.
— Мне нужды нет, — вскричал, — хоть были б в тебе зубы.
Не струшу я тебя, не страх твои толчки;
Размычу на себя тебя я всю в клочки
И научу тебя, как с нами обходиться,
Не станешь ты вперед во веки хоробриться.
По сих словах тотчас схватил пизду за край.
Теперя, говорит, снесу тебя я в рай.
И стал ее на плешь тащить сколь было силы.
Пизда кричит: — Теперь попалась я на вилы.
Потом, как начал он себя до муд вбивать,
По всей ее дыре, как жерновы, орать,
Пизда, почувствовав несносное мученье,
— Умилосердися и дай мне облегченье,
Клянусь тебе, — кричит, — поколь я стану жить,
Почтение к хуям всегда буду хранить.
Однако жалоб сих не внемля хуй нимало
До тех пор еб, пока движенья в ней не стало.
А как увидел он, что чувства в ней уж нет,
То, вышед из нее, сказал: — Прости, мой свет,
И ведай, что хуи пред вами верх имеют,
Пизды их никогда пренебрегать не смеют,
Но должны к ним всегда почтение иметь,
Безотговорочно всегда давать им еть.
С тех самых пор хуи совсем пизд не страшатся,
Которы начали пред ними возвышаться,
И в дружестве они теперича живут,
Хуи пизд завсегда как надобно ебут.

По окончании сего толь славна бою
Прибегли все хуи к прехраброму герою,
Припадши, начали от радости кричать:
— Нам чем великого толь мужа увенчать,
Который весь наш род по-прежнему прославил,
Геройство же свое до самых звезд поставил.
Мы вместо лавр тебя пиздами уберем
И даже до небес хвалой превознесем.
Красуйся, наш герой, и царствуй над пиздами,
Как ты начальствуешь над всеми здесь хуями.

С мудами у хуя великой был раздор,
О преимуществе у них случился спор.
— Почтенья стою я, то всем уже известно,
Равняться вам со мной, муде, совсем невместно.
Муде ответствуют: — Ты очень ложно мыслишь,
Когда не в равенстве с собою нас ты числишь.
Скажи, ебать тебе случалось ли хоть раз,
Где б не было притом с тобою вместе нас?

— В вас нужды нет совсем, — хуй дерзко отвечал,—
Помеха в ебле вы, — презрительно вскричал.
Муде ответствуют: — Хуй, знай, что то всё враки.
Шум, крик и брань пошла, и уж дошло до драки.
Соседка близь жила, что гузном называют.
Увидя, что они друг друга так ругают,
— Постой, постой, — ворчит, — послушайте хоть слово,
Иль средства нет у вас без драки никакого?
Чтоб ссору прекратить без крика и без бою,
Советую я вам судиться пред пиздою.

Почтенного судью они избрали сами,
Престарую пизду с предолгими усами,
Котора сорок лет как еться перестала
И к ебле склонность всю и вкус уж потеряла,
Покрыта вся лежит почтенной сединой.
Завящивый сей спор решит ли кто иной?
Поверить можно ей: она не секретарь
И взяток не возьмет, не подлая то тварь,
Пристрастья ни к чему она уж не имеет
И ссоры разбирать подобные умеет.

Предстали спорщики перед судью с почтеньем,
Хуй начал речь тогда с великим огорченьем:
— Внемли, в слезах стою теперь перед тобой,
Муде предерзкие равняются со мной,
Я в награждение то ль должен получить
За то, что не щадил я токи крови лить?
Яснее чтоб мои заслуги показать,
Я, форме следуя, хочу все описать:

В тринадцать лет ети я начал обучаться
И никогда не знал, чтоб мне пизды бояться;
Ёб прежде редко с год, потом изо всех сил
Чрез день, и всякой день, и как мне случай был;
Усталости не знал, готов был всякой час
И часто в одну ночь ебал по восемь раз.

Уж тридцать лет тому, как я ебу исправно
И лучшим хуем я считаюся издавно.
Не раз изранен был я, пробивая бреши,
Имел и хуерык, и потерял полплеши,
Сто шанкеров имел и столько ж бородавок,
В средину попадал пизды я без поправок
И сколько перееб, исчислить не могу,
Свидетели во всем соперники: не лгу.

Все выслушав, пизда с прискорбностью сказала:
— Я ссоры таковой вовек не ожидала.
Когда я избрана судьею заседать,
Молчите вы теперь, хочу я вам сказать:
Мне обвинить из двух нельзя вас никого,
Один хуй без мудей не значит ничего,
Вам вкупе надлежит вовеки пребывать,
А без того никак не может свет стоять.
Нещастная пизда теперь осиротела,
Сира, и вся твоя утеха отлетела,
Сира, и полны слез твои теперь глаза,
Ужасная тебя постигнула гроза,
Ужасная напасть совсем переменила
Из радостной пизду печальной нарядила.
Утехи тем твои навек прешли теперь,
Навек должна теперь замазати я дверь,
Ту дверь, в которую в меня входила радость,
Всем чувствиям моим неизреченна сладость.
К страданью лютому, к безмерной казни злой
Навек сомкнута я: се хуй скончался мой.
Скончался и лежит, бездышен горемыка,
Бездушен, недвижим от шанкер, хуерыка.
Уж нет того, уж нет, в пизде кто ликовал,
Взаимные кто мне утехи подавал.
Лежит бездушна плешь, лежит се пред глазами.
Неслыханная казнь, о! казнь под небесами,
Какой теперь ты мне дала собой удар,
Исчезла в хуе жизнь, простыл на еблю жар.
Любезной хуй, навек рассталась я с тобою,
Навек, увы! и ты не свидишься с пиздою,
Не будешь ты во мне гореть, краснеть и рдеть,
Уж в аде не дадут тебе, ах, хуй, поеть.
О! грановита плешь, котора всех прекрасней,
Ты сделала меня теперя всех нещастней,
Ты сладость мне вкусить свою, ебя, дала,
Ты кровь во мне огнем приятнейшим зажгла,
Но ты ж теперь меня собою огорчила,
Заставила страдать, ты плакать научила.
Какую я себе теперь отраду дам,
Когда к твоим друзьям сто раз пришед к мудам,
Утех я в них себе ничуть не ощутила,
Напрасно лишь себя я только возмутила.
То как мне без тебя, ах! как на свете жить?
Подумать страшно то, пизде без хуя быть.
Подите от меня вы прочь, воображенья,
И не давайте, в мысль преступного прельщенья,
Как будто можно мне кишкой себя пехать
И, глубже в губы перст засунув, ковырять,
Тем равное себе снискати утешенье,
Какое хуем я имела восхищенье.
О! мысль глупейшая порочнейших людей,
Распутной мерзости всесветнейших блядей,
Из ада вышедши, из тартара кромечна,
У чорта из штанов, о! мысль бесчеловечна!
Не можно мне к тебе отнюдь преклонной быть,
Без хуя чтоб себя я стала веселить.
Я ввек не соглашусь принять те грубы нравы
К затмению твоей, о хуй любезный, славы,
Что будто без тебя возможно обойтись,
Мне перстом иль кишкой досыта наетись.
Природного в себе не внемля побужденья,
Лишать тебя собой достойного почтенья,
Ах, нет! конечно нет; и его лишь мечта,
Несытейших блядей напрасна суета,
Которою они, весь вкус уж потеряя
Стараются его найти, пренебрегая.
О, солнце! ты дано одно нас освещать,
Питать собою тварь, собою украшать.
Так если без тебя не может тварь пробыти,
Равно вот так пизде без хуя льзя ль прожити?
Ты нужное для всей природы естество,
И хуй ради пизды потребно вещество.
Но, видя ты с высот теперь мое мученье,
Что с хуем мне пришло несносно разлученье,
Сокрой и не мечи свои на мя лучи,
Теки, свирепый мрак, из ада и мрачи;
Мне все одно пришло теперь уж умирати,
Без хуя ли мне быть иль свету не видати!
Прости, прекрасный хуй, прости, прекрасный свет!
Уж действует во мне битки претолстой вред!
Восплачьте днесь со мной, портошные пределы,
Гузенна область вся, муде осиротелы,
Дремучий темный лес, что на мудах растет,
Долина мрачная, откуда ветр идет,
Восчувствовавшие бобонами мученье —
Пахи нещастные! С задору и терпенья
Ты, чашник на портках, ты, гулфик на штанах,
И вы, сидящие блощицы на мудах,
Восплачьте днесь со мной, восплачьте, возрыдайте,
Коль боли нет у вас, так хую сострадайте!
Румянейшая плешь, злосердною судьбиной
Лишился я тебя, мой друг, мой вождь любимой!
Свирепа от меня тебя, ах! смерть взяла,
Прелютым шанкером, плешь, прочь ты отгнила.
О, нестерпима боль! о, злейшее мученье,
Чего лишился хуй в твоем, ах, разлученье!
Всего меня могло что токмо веселить,
Всего не можно мне лишь то изобразить.
О, рок! окроме ран, которыми терзаюсь,
Окроме струпов тех, которыми строгаюсь,
Окроме той беды, что гниль мне нанесла,
Лишился я тобой приятна ремесла,
Того, которым я всегда одушевлялся
И коим в тьме утех дражайших наслаждался,
Лишился… Небеса! пизда не даст мне еть,
Ах! можно ль хую быть без ебли и терпеть?
Нет, даст! Отчаянье мое в том есть напрасно,
Коль кочнем уж пизда ебется также сластно,
Так что ей нужды в том, что плеши нет моей?
Чесаться все равно, чем ни чесаться ей.
Конечно, так. О, нет! ты представленье лестно,
Мечтательная мысль: что создано совместно,
То должно уж всегда совместно пребывать.
Так как же будет хуй без плеши работать?
Свиреп мой рок, свиреп, и зла моя судьбина,
Напасть моя ничем теперь не излечима.
Оставить должно то, что радость мне иметь,
Веселье мне прошло, я должен грусть терпеть.
Коль бедная битка оставлена от плеши,
Нельзя тебе уж еть, не токмо пробить бреши.
Не вкусишь никогда вкушаемых утех,
Пиздам теперь не хуй, а более ты смех.
Но что пиздам! Нельзя стрясти и малакейки,
Погибли все мои прошедшие затейки.
Тем бедствием, познал которое я днесь,
Пребуду несчастлив теперь во век мой весь
И в крайность лютую и тучу повергаюсь,
Неизъясненно зло, чего тобой лишаюсь.
Рассеяна вся мысль, и ум исчез весь мой,
Ах, как расстался я уж с плешью дорогой,
С тобой расстался я, багряная елдина,
С тобою, спутница моя неизменима;
Тебя уж нет со мной, и твой сокрылся зрак,
Без плеши палка стал теперь я, не елдак.
Прости мою вину, почтенная пизда,
Что днесь осмелилась писать к тебе елда.
Хуй чести знать тебя еще хоть не имеет,
Однако почитать достоинство умеет.
Он слышит о тебе похвальну всюду речь
И для того к себе он в дружбу мнит привлечь.
В таких же чтоб об нем ты мненьях пребывала,
Какие ты ему собой, пизда, влияла,
Желание его ни в чем не состоит,
Лишь только б изъяснить, как он всегда стоит,
Тобою ободрен, как крепость получает,
Как новые тобой утехи ожидает.
Как в мысль его, пизда, лишь только не прийдешь,
Из мысли ты его никак уж не уйдешь.
Колико с горести ручьев ни пропивает,
Что долго он твою приязнь не получает,
Не знаю я причин тех праведных сказать,
Чем можешь ты меня так много побуждать.
Куда ни обращусь, всё власть твою являет,
И всё меня к тебе насильно привлекает.
Наполнен страстью ум: как на плешь взгляд взвожу,
Везде тебя, пизду, в природе нахожу.
Муде, мои друзья, последнее созданье,
Имеют внутрь к тебе сердечное желанье.
Послышат где тебя, отдыху не дают
И склонности свои в меня тотчас лиют.
Твердят они, чтоб я с тобою повидался,
Припад чтобы к тебе, с тобой поцеловался
И слезным с радости потоком омочил,
К своим чтобы тебя приязням приучил.
Они же искренно хотят тебя обнять,
Уста твои к себе бессчетно прижимать.
Итак, скончав, прошу: прийми сие писанье,
Почтенная пизда, которого желанье —
Лишь в дружбе чтоб тебе быть с хуем, изъяснить,
А хуй тебя давно, пизда, достойно чтит.
Могущая елда, сияюща лучами,
Имеюща приязнь с почтенными мудами,
Писание твое принять имела честь
С восторгом радостным и оное прочесть.
Прочетши ж оное, творю благодаренье
За то, что многое ты изъяснил хваленье,
Которого, однак, совсем не стою я.
Чем ласковость твоя почтила так меня?
Приязни, хуй, со мной ты ищешь заведенья,
Колико на мое попал ты вожделенье.
Сама уже того желает уж пизда,
Чтоб мне была твоя знакома бы елда,
И с нею чтобы я имела обхожденье,
Вседневное к себе с мудами посещенье.
Нельзя здесь описать той радости моей,
Какую получу я, встретивши друзей.
Ты пишешь, хуй, ко мне, что будешь целоваться,
С мудами буду что бессчетно обниматься.
Но слабости пизды ты должен, хуй, простить,
Что так красно она не может изъяснить
Витийствами, твоя как плешь преиспещренна.
Довольно скажет так пизда тебе смиренна:
Не буду, свет, тебя я просто лобызать,
Но буду я тебя в засос, хуй, целовать,
А будущим с тобой друзьям твоим, мудам,
На волю обнимать я им себя отдам.
Светлейшая елда, такое-то почтенье
Имеет за твое пизда благодаренье.
Приап, живитель пизд, восставитель хуёв,
Твои дела воспеть не достает мне слов.
Через тебя хуи победами гордятся,
И целки чрез тебя мошнами становятся.
Се с просьбой пред тобой ебака предстоит,
Которого теперь надежда верна льстит,
Что в предприятии его ты не оставишь
И к проебению на путь его направишь.
В подобных случаях его ты наставлял,
С довольной храбростью он целок раздирал,
Через тебя всегда победой он гордился,
Не сделай, чтобы он теперь ея лишился.
На жертву се ему приведена пизда,
Зависит от тебя за подвиги те мзда.
Подай ты столько сил сей целочки к попранью,
Подай ему ты сил трудов его к скончанью
И сделай, чтобы век ты славился от нас,
Чтоб равно мог и он хвалить тебя в сей час,
Который к ебле ты ему определяешь,
В который всем хуям ты ярость посылаешь.
Подай теперь его ослабшим жилам яр
И в целочку всели ты равномерный жар.
И так в надежде той он к делу приступает,
Тобою ободрен, ети он начинает,
А я все приложу старанье описать,
Как с силой он твоей свой тщился хуй впехать.
I
Парнасских девок презираю,
Не к ним теперь мой дух летит,
Я Феба здесь не призываю,
Его хуй вял и не сердит.
Приап, все мысли отвлекаешь,
Ты борзым хуем проливаешь
Заёбин реки в жирну хлябь.
Взволнуй мне кровь витийским жаром,
Который ты в восторге яром
Из пылких муд своих заграбь.
II
Дрочи всяк хуй и распаляйся,
Стекайтесь бляди, блядуны,
С стремленьем страстным всяк пускайся
Утех сладчайших в глубины.
О, как все чувствы восхитились,
Какие прелести открылись;
Хуев полки напряжены,
Елды премногие засканы,
И губы нежных пизд румяны,
Любовной влагой взмочены.
III
Ax, как не хочется оставить
Драгих сокровищ сих очам,
Я весь мой век потщусь их славить,
Не дам умолкнуть я устам.
Златые храмы да построят
И их туда внести дозволят
Приапу и ебакам в честь,
Заёбин в жертву там расставят,
Хуев в священники представят —
Сей чин кому другому снесть?
IV
Животные, что обитают
В землях, в морях, в лесах, везде,
Сию нам правду подтверждают —
Без ебли не живут нигде.
Пары вверху с парами трутся,
Летают птицы и ебутся;
Как скоро лишь зачался свет,
Пизды хуев все разоряют,
Пизды путь к счастью отворяют,
Без пизд хуям отрады нет.
V
Герои, вам я насмехаюсь,
Скупых я не могу терпеть,
Ничем в сем мире не прельщаюсь,
Хочу лишь в воле жить и еть.
Ахиллес, грады разоряя
И землю кровью обагряя,
Пизду зрит у Скамандрских струй.
Ну что жe, мимо ли проходит?
Никак он дрочит и наводит
В нея победоносный хуй.
I
Приап, правитель пизд, хуев,
Владетель сильный над мудами,
Всегда ты всех ети готов,
Обнявшися лежишь с пиздами.
Твой хуй есть рог единорога,
Стоит бесслабно день и ночь,
Не может пизд отбить он прочь,
Столь ревность их к нему есть многа.
II
Меж белых зыблющихся гор,
В лощине меж кустов прелестных
Имеешь ты свой храм и двор,
В пределах ты живешь чудесных,
Куда толпы хуев идут,
Венчавши каждый плешь цветами,
Плескают вместо рук мудами,
На жертву целок, пизд ведут.
III

Твой храм взнесен не на столбах,
Покрыт не камнем, не досками,
Стоит воздвигнут на хуях,
И верх украшен весь пиздами.
Ты тут на троне, на суде
Сидишь, внимаешь пизд просящих,
Где вместо завесов висящих
Вкруг храма всё висят муде.
IV
Но что за визг пронзает слух,
И что за токи крови льются,
Что весел так Приапов дух?
Все целки перед ним ебутся.
Тут каждый хуй в крови стоит,
Приапу в честь пизды закланны
В слезах, в крови лежат попранны,
Но паки их Приап живит.
V
Подобясь тут хуи жрецам,
Внутрь пизд пронзенных проницают
И, секеля коснувшись там,
Беды велики предвещают
Пиздищам старым и седым,
За то, что рот разинув ходят,
Хуям что трепет, страх наводят,
Что тлеть их будет вечно дым.
VI
Но самым узеньким пиздам,
Каторы губы ужимают
И сесть боятся вплоть к мудам,
Беды ж велики предвещают,
Что толстый хуй их будет еть,
Длиной до сердца их достанет,
Как шапку, губы их растянет,
Тем будут, бедные, ширеть.
VII
Хуи, предвестники злых бед,
Жрецы ебливого Приапа,
Се идет к вам хуй дряхл и сед,
Главу его не кроет шляпа,
Лишь ранами покрыта плешь,
Трясется и сказать вас просит,
Когда смерть жизнь его подкосит,
Затем он к вам сто верст шел пеш.
VIII
Приап, узрев его, и сам
Ему почтенье изъявляет;
Велика честь седым власам —
Его он другом называет.
Ударил плешью в пуп себя,
Тряхнул мудами троекратно,
Потряс он храм весь тем незапно —
А всё, хуй старый, для тебя.
IX
— Скажи, старик, — Приап вещал,—
Ты сделал ли что в свете славно?
Кого, и где, и как ебал?
Ебешь ли ныне ты исправно?
Коль храбр ты в жизни своей был,
Твой шанкер стерть я постараюсь,
Твой век продлить я обещаюсь,
Чтоб столько ж лет еще ты жил.
X
Старик, к ногам Приапа пад,
Не слезы — кровь льет с хуерыком,
Столь щедрости его был рад,
Что стал в смущеньи превеликом;
Подняв плешь синю, говорит:
— Коль так ты правду наблюдаешь,
Что жизнь за службу обещаешь,
Твой правый суд мой век продлит.
XI
Внимай, Приап, мои дела!
Я начал еть еще в младенстве,
Жизнь в юности моя цвела —
А еть уж знал я в совершенстве.
Я тьмы ебал пизд разных лиц,
Широких, узких и глубоких,
Курносых жоп и толстощеких,
Скотов ебал, зверей и птиц.
XII
Но льзя ль довольну в свете быть
И не иметь желаньев вредных?
Я захотел и в ад сойтить,
Чтоб перееть там тени смертных.
Мне вход туда известен был,
Где Стикса дремлющие воды,
Откуда смертным нет свободы
И где Плутон с двором всем жил.
XIII
Промеж двух зыблющихся гор
Лежит предлинная лощина,
Кусты, болота в ней, и бор,
И преглубокая пучина,
Тут страшна пропасть возле ней
На свет дух смрадный изрыгает,
Дым с пылью, с треском извергает,
Тем мерзко есть коснуться ей.
XIV
Я смело в пропасть ту сошел,
Насколь тут дух был ни зловонен,
К брегам который Стикса вел,
И сколь Харон был своеволен,
Без платы в барку не впускал,
Со мною платы не бывало,
Уеть мне стара должно стало,
И тем я путь чрез Стикс сыскал.
XV
Потом, лишь Цербер стал реветь,
Лишь стал в три зева страшно лаять,
Я, бросившись, его стал еть,
Он ярость должен был оставить
И мне к Плутону путь открыть.
Тут духов тьмы со мной встречались,
Но сами, зря меня, боялись:
Для ебли стану их ловить.
XVI
В пещере темной был Плутон,
Сидел на троне с Прозерпиной,
Вкруг их был слышен винных стон,
Которы строгою судьбиной
Низвержены навек страдать.
Тут в первый раз мне страх коснулся,
Я, зря Плутона, ужаснулся
И весь был должен задрожать.
XVII
Богиня, сидя близ его,
Всем бедным милости просила,
Но мало зрилось ей сего:
Взяв в руки, хуй его дрочила
И тем смягчала его гнев,
Тем ярость в милость претворяла,
Тем многих бедных избавляла
От фуриев, трех адских дев.
XVIII
Но кто не будет верить в то,
Пусть сам во ад сойдет к Плутону,
Он видел сам и был при том,
Как еб я страшну Тизифону,
У коей вместо влас змеи,
Разбросясь, вкруг пизды лежали,
Вились, бросались и свистали,
Стреча иссохши лядвии.
XIX
Тем страждет плешь моя от ран,
С тех пор блюю я хуерыком,
Се ясен правды знак мне дан,
Что я в труде был превеликом.
Хоть больше всех был сей мой труд,
Но адска фурия призналась,
Что ввек так сладко не ебалась,
И слезть уж не хотела с муд.
XX
Потом, как я с нее сошел,
Изгрызен весь пизды змеями,
Еще ее сестер нашел,
Они пред мной поверглись сами,
Я их был должен перееть,
Раз еб Алекту, раз Мегеру,
Потом уеб я и Химеру,
Но тем не мог ни раз вспотеть.
XXI
Я муки в аде все пресек
И тем всем бедным дал отраду,
Ко мне весь ад поспешно тек,
Великому подобясь стаду.
Оставя в Тартаре свой труд,
И гарпии, и евмениды,
И демонов престрашны виды —
Все взапуски ко мне бегут.
XXII
Я, их поставя вкруг себя,
Велел им в очередь ложиться,
Рвался, потел, их всех ебя,
И должен был себе дивиться,
Что перееть я мог весь ад,
Но вдруг Плутон во гневе яром
Прогнал их всех жезла ударом,
Чему я был безмерно рад.
XXIII
О, сила, храбрость, слава, труд,
Которы мне венец сплетали.
О, твердость, бодрость моих муд,
Со мной вы вместе работали!
К Приапу станьте днесь пред трон,
Свидетели моим трудам:
Плутон ебен был мною сам,
Вы зрели, что то был не сон.
XXIV
Вы зрели, что Цереры дщерь,
Богиня ада Прозерпина,
Отверзла мне горящу дверь,
О, щастья полная судьбина.
Такой красы я не видал,
Какую видел в Прозерпине,
Какая узкость, жар в богине,
Такой пизды я не ебал!
XXV
Лице ея как угль горел,
Все члены с жару в ней дрожали,
Я, глядя на нее, сам тлел,
Во мне все жилы трепетали.
Белее мрамора меж ног
Вздымался вверх лобок прелесный,
Под ним был виден путь сей тесный,
Что столь меня пленил и жог.
XXVI
О, путь, любезнейший всем нам,
Ты наша жизнь, утеха, радость,
Тебя блажит Юпитер сам,
Ты нам даешь прямую сладость,
Ты сладки чувства в сердце льешь,
К тебе мысль всех живых стремится,
Тобой вся в свете тварь пленится,
Ты жизнь отьемлешь и даешь.
XXVII
Разнявши губы, промеж ног
Богиня плешь мою вложила,
Тогда хуй крепок стал, как рог,
Как лук, напряглась моя жила.
Я, двигнувшись, вошел внутрь сам,
Меня она поприжимала,
Мне столь проворно подъебала,
Что я везде совался там.
XXVIII
Во всякой раз, как вверх всходил,
Как вниз оттоле испускался,
Я сладость нову находил,
Во мне дух тлел и задыхался,
Но как в жару я самом был,
Столь многу вдруг вкусил я сладость,
Что я, сдержать не могши радость,
Ручьи внутрь млечные пролил.
XXIX
Плутон, завиствуя мне в том,
Велел мне вытти вон из ада,
Я вдруг оставил его дом,
Не зря уже чудовищ стада.
Лишь мной опять ебен Харон
И пес треглавый, Страж Плутона,
Не чувствовав мук бедных стона,
Я шел к тебе предстать пред трон.
XXX
С тех самых пор согнясь хожу,
С тех пор я чахну и слабею,
Трясется плешь и сам дрожу,
Не смею еть, боюсь, робею.
Пришел к тебе, Приап, просить,
Чтоб ты, воззря на скорбь и раны,
Мне в аде фуриями даны,
Потщился щедро излечить.
XXXI
Приап, услыша столько дел,
Плескал мудами с удивленья,
В восторге слыша речь, сидел,
Но вышед вдруг из изумленья,
— Поди ко мне, друг мой, — вещал,—
Прими, что заслужил трудами.—
Призвав его, накрыл мудами
И с плеши раны все сынал.
XXXII
Пришел тем в юность вдруг старик,
Мудами бодро встрепенулся,
Вдруг прям стал, толст он и велик,
Приап сам, видя, ужаснулся.
Чтоб с ним Плутона не был рок,
Его в путь с честью отпускает.
Идет, всем встречным не спускает
И млека чистого льет ток.
XXXIII
Одна пизда, жив со сто лет,
Пленясь Приапа чудесами,
Трясется, с костылем бредет,
Приапа видит чуть очами,
Насилу может шамкать речь:
— Услышь, Приап, мои все службы,
Просить не смею твоей дружбы,
Хочу на милость лишь привлечь.
XXXIV
Как юны дни мои цвели,
Во мне красы были столь многи,
Что смертны все меня ебли,
Ебли меня и сами боги.
Лет пять уж етца не могу,
А проеблась я в десять лет,
Теперь уж мне не мил стал свет,
То правда, я тебе не лгу.—
XXXV
Приап ее на хуй взоткнул,
Власы седые взял руками
И оную долой столкнул,
И с черными уже усами.
Когда б ты мог, Приап, в наш век
Должить нас чуда таковыми,
К тебе бы с просьбами своими
Шел всякий смертный человек.
I
Отраду шумного народа,
Красу дражайшия толпы
Воспой в рылях и бубнах, ода,
Внемлите, блохи, вши, клопы!
Рассей ты ныне мысли пьяны,
О, ты, что рюмки и стаканы,
Все плошки, бочки, ендовы
Великою объемлешь властью,
Даешь путь пьяницам ко щастью,
Из буйной гонишь страх главы.
II
Вина и пива покровитель,
К тебе стремится шум гудка,
Трактиров, кабаков правитель!
И ты, что борешься с носка,
Боец кулашный, и подьячий,
Все купно с алчностью горячей
Разбитый кулаками слух
К сей красной песне приклоните
И громкой похвале внемлите,
Что мой воображает дух.
III

Се Бахус, что во всех забавах
Своей возвысив славы рог,
Во градах, весях и дубравах
Щедроты своея в залог
Воздвигнул алтари и храмы,
Где взятки целыми мешками
Ему на жертву отдают,
Хвале покровы их внимая
И воплем воздух раздирая,
Дружатся, бьются, пьют, поют.
IV
Дремучего превыше леса,
Ходячих ниже облаков
Взнося препьяного Зевеса,
Уж веки провели веков.
Исполнившись досыта хмелю,
Врут про Ерему и Емелю,
Пока все дело разрешат;
До сильного ж достигши спору,
От нестерпимого задору
В любви друг друга задушат.
V
Солдат о службе тут не тужит,
Хоть с грошем, стал быть, генерал,
Кулак ему с ефесом служит,
Чтоб страх геройством побеждал;
Единым помахавши усом,
Он Геркулеса сделал трусом
И стойку взором всколебал.
Подобясь сильному герою,
Отнюдь он не боится строю,
Что пышною спиной попрал.
VI
Язык и разум изостривши,
Тут ябедник бежит на суд,
Вдруг всекрючки в свой ум вперивши,
За правду выступает плут;
Служа и правым и виновным,
Пример дает делам любовным,
И как Елена красотой
Троян и греков воспалила,
Хотя всем купно ею льстила,
Так плут душою льстит простой.
VII
Источник благостей толиких,
Вдруг составляя брань и мир,
Из малых делаешь великих,
Меняешь с рубищем мундир.
Дородством иногда и туком
Или по ребрам частым стуком
Снабжаешь всех, кто чтит тебя.
В сей краткой песне долг последний
Тебе отдавши, всяк безвредный
Да будет, Бахуса любя.
I
Настал нам ныне день желанный,
Сбирайтеся народы в храм,
Сбирайтеся, рабы избранны,
Сам хуй нас ожидает там,
К себе нас днесь он созывает,
На еблю род весь возбуждает,
Он будет истинный судья,
Пойдем с дрочеными хуями,
Он всех нас оделит пиздами,
Пиздой всегда пленяюсь я.
II
Веселы лица мне являют,
Что ебли день настал для всех,
Пизды теперь себя ласкают,
Что насладятся тьмой утех,
Они уж семь недель постились,
Теперь с хуями все сразились,
Но кто ж победу одержал?
Хуи заёбины блевали,
Пизды проворно их глотали,
Приапов день их с тем застал.
III
О, день сладчайший, день избранный,
Тебя посадские все чтут,
Для пизд, хуев ты день желанный;
Ликуй, что все в твой день ебут.
Купцы пивищем все опьются,
С женами в банях разъебутся,
А я, хоть пива и не пью,
Но в ебле оным подражая
И сладость хуя почитая,
Хуй вплоть до муд в пизду забью.
IV
Коль кто не хочет быть бездельник,
То следуй мудрым сим словам:
Ебите в туров понедельник
И сладку дайте дань хуям,
Пиздой хуи вы ободряйте,
Пизды хуями одобряйте,
От пизд не отлезайте прочь,
В сей понедельник все ебитесь,
За трудный пост тем насладитесь,
Чтоб в ебле вас застала ночь.
V
Но что за шум мой слух пронзает
 И сладкий мне наносит глас?
— В сей день ебитесь, — он вещает,—
В сей день я всех утешу вас.
Все на пизды хуи влезайте,
С пизды веселье вы сбирайте,
Плотней, до муд, в пизду хуй лезь.
Муде, по жопе восплещите,
Хуи, в весельи возопите:
О, коль прещастливы мы днесь!
I
Оконча все обряды брака,
К закланью целочку ведут,
Тебе, о славный наш ебака,
Ее на жертву отдают.
Ложись, еби и утешайся,
Вовек пиздами прославляйся
И целки в глубину войди,
Будь храбр, всю робость оставляя,
Такую вещь предпринимая,
Ты сам себя не остыди!
II
Ты зришь велико награжденье
За многие твои труды
И приведенны на мученье
Судьбиной узкия пизды.
Не должно ли тебе потщиться,
Ужель твой хуй не разъярится
На столь прекраснейший предмет?
Ужель ты сильно еть не станешь
И храбрости той не докажешь,
В которой целки хуй твой рвет?
III
Пиздам приятно утешенье,
О, хуй, источник всех утех,
В пиздах вселяешь ты мученье,
Ты производишь в них и смех.
К тебе я песнь свою склоняю,
Твои дела я выхваляю
И ими весь наполню слух.
Подай, о муза, наставленье,
Дабы имел я ободренье,
Впехни в меня ебливый дух.
IV
Какой глас жалкий раздается,
Какой пизду объемлет страх,
Мошна ее тем боле рвется,
Чем дале хуй в ее устах.
Она зрит бед своих причину
И на растерзанну судьбину
Без слез не может посмотреть.
Пизда вся кровью обагрилась,
Пизда всех сил своих лишилась,
Ебака продолжает еть!
V
Он жалоб целки не внимает,
Пизду до пупа он дерет,
Престрашный хуй до муд впускает
И в ярости ужасной ржет.
Пизда не знает, куда деться,
Пизда от робости трясется
И устает уж подъебать;
Ебака наш лишь в силу входит,
Пизды от яру не находит
И начинает трепетать.
VI
Хотя б пизд со сто тут случилось,
Он всем бы сделал перебор,
Лишь место кровью б обагрилось
И всех бы устрашило взор.
Он от часу в задор приходит,
Предмета боле не находит,
Кого бы можно растерзать,
В болезнь от ярости впадает;
Пизда ту ярость умножает
И тщится хуя раздражать.
VII
Ебакиной признак забавы
Вовек останется в пизде,
Дела, наполненные славы,
Гремят бессмертием везде.
Ты имя заслужил героя,
Для пизд лишаяся покоя,
Как на себя сей труд берешь,
Ты в ужас целок всех приводишь,
Великий страх на них наводишь,
Когда одну из них дерешь.
VIII
Какая красота явилась,
Сколь оной был ебака рад!
Пизда по шею заголилась,
Приятный обратя свой зад;
Она тем ярость утоляет,
Как хую жопу подставляет.
Боль нову чувствуя, кричит,
Кричит, вопит и жалко стонет,
Но в жопе хуй тем больше тонет
И по муде уже забит.
IX
Ебака жалости не внемлет,
Добычей пользуясь такой,
Руками щоки жопы треплет
И хвалит толь предмет драгой.
Он в ярости не различает
И жопу за пизду считает,
Вкушая в ней такую ж сласть.
Пизда погибель узнавает
И совершенной почитает
Свою наставшую напасть.
X
Ебака, храбрость доказавши,
Свой хуй из задницы тащит,
В ней плешь багряну замаравши,
И хуй от ярости трещит.
Чем боле плешь багряна рдеет,
Тем более пизда робеет,
Бояся в третий раз страдать.
Престрашный пуще хуй ярится
И над пиздою хоробрится,
Котора еть не может дать.
XI
Он зрит в прежалком состояньи
Пизденку, приведенну в страх,
И что иметь не может дани
От целки, разъебенной в прах.
Свой рог в штаны он уклоняет
И вниз хуй твердый нагибает,
Покорствовать себе велит,
Но рог штаны те раздирает
И пламенну главу вздымает,
В штаны он гнуть себя претит.
XII
Ебака, видя непокорность
Престрашна хуя своего
И зря в штанах его упорность,
Держать руками стал его.
Пригнутый хуй достал колена;
Пизда, избавившись от плена,
Приятный показала вид,
Хотя мошна из целки стала,
Хоть век пизда так не страдала,
Она ебаку не винит.
XIII
По окончанья проебенья
И жопы хуем, и пизды
За то достоин награжденья,
Достоин ты великой мзды.
Пизды в честь храм тебе состроют
И целками всю плешь покроют
Наместо лавровых венков,
Ты над пиздами величайся
И страшным хуем прославляйся,
Нещетных будь герой веков.
I
Гудок, не лиру принимаю,
В кабак входя, не на Парнас;
Кричу и глотку раздираю,
С бурлаками взнося мой глас:
— Ударьте в бубны, в барабаны,
Удалы, добры молодцы!
В тарелки, ложки, и стаканы,
Фабричны славные певцы!
Тряхнем сыру землю с горами,
Тряхнем синё море мудами!
II
Хмельную рожу, забияку,
Драча всесветна, пройдака,
Борца, бойца пою, пиваку,
Широкоплеча бурлака.
Молчите, ветры, не бушуйте,
Не троньтесь дебри, древеса,
Лягушки в тинах не шурмуйте,
Внимайте, стройны небеса.
Между кулачного я боя
Узрел тычков, пинков героя.
III

С своей, Гомерка, балалайкой
И ты, Виргилишка, с дудой
С троянской вздорной греков шайкой
Дрались, что куры пред стеной.
Забейтесь в щель и не ворчите
И свой престаньте бредить бред,
Сюда вы лучше поглядите —
Иль здесь голов удалых нет?
Бузник Гекторку — если в драку —
Прибьет, как стерву и собаку.
IV
А ты, Силён, наперсник сына
Семелы, ражий, красный муж;
Вином раздута животина,
Герой во пьянстве жадных душ,
Нектаром брюхо наливаешь,
Смешав себе с вином сыты,
Ты пьешь, меня позабываешь,
Пить не даешь вина мне ты.
Ах, будь подобен Ганимеду,
Подай вина мне, пива, меду.
V
Вино на драку вспламеняет,
Дает в бою оно задор,
Вино пизду разгорячает,
С вина смелее крадет вор,
Дурак, напившися, умнее,
Затем что боле говорит,
С вином и трус живет смелее,
И стойче хуй с вина стоит,
С вином проворней блядь встречает,
Вином гортань, язык вещает.
VI
Хмельной вакхант и целовальник,
Ты дал теперь мне пить, крючок;
Буян я сделался, охальник,
Гремлю уж боле как сверчок.
Хлебнул вина — разверзлась глотка,
Вознесся голос до небес,
Ревет во мне хмельная водка,
Шумит дуброва, воет лес,
Трепещет твердь, и бездны бьются,
Пыль, дым в полях, прах, вихрь несутся.
VII
Восторгом я объят великим,
Кружится буйна голова;
Ебал ли с жаром кто толиким,
Пизда чтоб шамкала слова?
Он может представленье точно
Огню днесь сделать моему,
Когда в пизде уж будет сочно,
Колика сладость тут уму!
Муде пизду по губам плещут,
Душа и члены в нас трепещут!
VIII
Со мной кто хочет видеть ясно,
Возможно зреть на блюде как
Виденье страшно и прекрасно —
Взойди ко мне тот на кабак
Иль став где выше, на карету,
Внимай преславные дела,
Чтоб лучше возвестити свету:
Стена котора прогнила,
Которая склонилась с боем,
Котора тыл дала героям.
IX
Между хмельнистых лбов и рдяных,
Между солдат, между ткачей,
Между холопов бранных, пьяных,
Между драгун, между псарей
Алешку вижу я стояща,
Ливрею синюю спустив,
Разить противников грозяща,
Скулы имея, взор морщлив,
Он руки сильно простирает,
В висок ударить, в жабр жадает.
X
Зевес, сердитою биткою
По лбам щелкавши кузнецов,
Не бил с свирепостью такою,
С какой он стал карать бойцов:
Расквасивши иному маску,
Зубов повыбрал целый ряд,
Из губ пустив другому краску,
Пехнул его в толпу назад,
Сказал: — Мать в рот всех наебаюсь,
Таким я говнам насмехаюсь!
XI
Не слон ети слониху хочет,
Ногами бьет, с задору ржет,
Не шмат его в пизде клокочет,
Когда уж он впыхах ебет,—
Бузник в жару тут стоя рвется,
И глас его, как сонмов вод,
В дыре Плутона раздается,
И смертных всех трепещет род.
Голицы прочь, бешмет скидает,
Дрожит, в сердцах отмстить желает.
XII
Сильнейшую узревши схватку
И стену, где холоп пробил,
Схватил с себя, взял в зубы шапку,
По локти длани оголил,
Вскричал, взревел он страшным зевом:
— Небось, ребята, наши — стой!
Земля подвиглась, горы с небом,
Приял бурлак тут бодро в строй.
Уже камзолы уступают,
Уже брады поверх летают.
XIII
Пошел бузник тут, смежив вежды,
Исчез от пыли свет в глазах,
Летят клочки власов, одежды,
Гремят щелки, тузы в боках.
Как тучи с тучами сперлися,
Огнем в друг друга мещут мрак,
Как сильны вихри сорвалися,
Валят древа, туманят зрак —
Стеной на стену ударяют,
Меж щек, сверх глав тычки летают.
XIV
О, бодрость, сила наших веков,
Потомкам дивные дела!
О, храбрость пьяных человеков,
Вином скрепленные чресла.
Когда б старик вас зрел с дубиной,
Который чудовищ побил,
Который бодрою елдиной
Сто пизд, быв в люльке, проблудил,
Предвидя сии перемены,
Не лез бы в свет он из Алкмены.
XV
Бузник подобен Геркулесу,
Вступил в размашку, начал пхать,
И самому так ввек Зевесу
Отнюдь мудом не раскачать.
Кулак его везде летает,
Крушит он зубы внутрь десен,
Как гром, он уши поражает,
Далече слышен вой и стон.
Трепещет сердце, печень бьется,
В портках с потылиц отдается.
XVI
Нашла коса на твердый камень,
Нашел на доку дока тут,
Блестит в глазах их ярость, пламень,
Как страшны оба львы ревут,
Хребты имеющи согбенны,
Претвердо берцы утвердив,
Как луки, мышцы напряженны,
Стоят, взнося удар пытлив,
Друг друга в силе искушают,
Махнув вперед, назад ступают.
XVII
Недолго длилася размашка,
Алешка двинул в жабры, в зоб,
Но пестрая в ответ рубашка —
Лизнул бузник Алешку в лоб.
Исчезла бодрость вмиг, отвага,
Как сноп упал, чуть жив лежит,
В крови уста, а в жопе брага,
Руда из ноздрь ручьем бежит,
Скулистое лицо холопа
Не стало рожа, стало жопа.
XVIII
На падшего бузник героя
Других бросает, как ребят,
Его не слышно стона, воя,
Бугры на нем людей лежат.
Громовой плешью так Юпитер,
Прибив Гигантов, бросил в ад,
Надвигнув Этну, юшку вытер —
Бессилен встати Энцелад,
Он тщетно силы собирает,
Трясет плечми и тягость пхает.
XIX
Как ветр развеял тонки прахи,
Исчез и дым, и дождь, и град,
Прогнали пестрые рубахи
Так в мах холопей и солдат.
Хребты, затылки оголенны,
Несут оне с собою страх,
Фабричны вовсе разъяренны,
Тузят в тычки их вслед в размах.
Меж стен открылось всюду поле,
Бузник не зрит противных боле.
XX
С горы на красной колымаге
Фетидин сын уж скачет вскок,
Затем, что ночь провел в отваге,
Фату развесил иль платок:
Тем твердь и море помрачились.
А он с великого стыду,
Когда Диана заголилась,
Ушел спать к матери в пизду.
Тогда земля оделась тьмою,
И тем конец пришел для бою.
XXI
Главу подъяв, разбиты нюни,
Лежат в пыли, прибиты в пух,
Точат холопы красны слюни,
Возносят к небу жалкий дух.
Фабричны славу торжествуют
И бузника вокруг идут,
Кровавы раны показуют,
Победоносну песнь поют.
Гласят врагов ступленно жало,
Гулять восходят на кружало.
XXII
Уже гортани заревели
И слышен стал бубенцев звук,
Уже стаканы загремели
И ходят сплошь из рук вокруг.
Считают все свои трофеи,
Который что в бою смахал,
Уже пошли врасплох затеи,
Иной плясать себя ломал.
Как вдруг всё зданье потряслося,
Вино и пиво разлилося.
XXIII
Не грозна туча, вред носивша,
В ефир внезапно ворвалась,
Не жирна влажность, огнь родивша,
На землю вдруг с небес снеслась —
Солдат то куча разъяренных,
Сбежав с верхов кабацких вмах,
Мечей взяв острых, обнаженных,
Неся ефес в своих руках,
Кричат; как тигры, устремившись:
— Руби, коли, — в кабак вломившись.
XXIV
Тревога грозна, ум мятуща,
Взмутила всем боязнь в сердцах.
Бород толпа, сего не ждуща,
Уже взнесла трусливо шаг,
Как вдруг бузник, взывая смело,
Кричит: — Постой, запоры дай!
Взгорелась брань, настало дело.
— Смотри, — вопит, — не выдавай!
Засох мой рот, пришла отважность,
В штанах я с страху слышу влажность.
I
Каким виденьем я смущен?
В боязни дух и сердце ноет.
Я зрю, ах! хуй в пизду впущен,
Жена, стояща раком, стонет.
Без слез слаба она терпеть
Дыры трещащия раздранья,
От толстой плеши попиранья
Возносит глас: — Престань, о! еть
II
Не внемлет плач, не чует страх,
Не зрит, что дух жены трепещет,
Ярясь, ебет ее монах,
Храпит, меж бедр мудами хлещет.
Прекрепко движет меж лядвей,
Изо рту пену испущает,
Достать до почек ее чает,
Чтоб всласть скончать труды свои.
III
Мертва почти жена лежит,
Но плешь святого старца тамо,
Он слезть, пришедши в жар, не мнит,
Ебет еще ее упрямо,
Главой махая с клобуком,
Ревет как вол он разъяренный,
Что еть телицу устремленный,
Ничуть не слабшим елдаком.
IV
Едва души осталась часть
В жене, смертельно заебенной,
Святы отец, вкусивши сласть,
Предстал с молитвой умиленной
И, скверну с хуя счистя прочь,
Жену десницей осеняет
И так в смиреньи ей вещает:
— Восстань духовна с миром, дочь!
V
Теперь избавлена ты мной
Грехов от тягостного бремя
Моей святительской елдой,
С сего не будешь боле время
Во беззаконьях жизнь влачить,
Но, ставши мною уебенна,
Ты стала в святость облеченна,
Сподобившись мой хуй вкусить.
VI
Познав, священно ебена,
Жена желанну ту отраду,
От всех грехов что прощена
И что не должно боле аду
Уж ей страшиться наконец,
Последни силы собирает,
Глаза на старца обращает,
Вопив: — Святой, святой отец!
VII
Рекла и дух пустила свой,
Лежит тут тело умерщвленно,
Открыта жопой и пиздой,
В сраму, в крови все обагренно.
Монах изволил много еть,
Тем страстотерпица скончалась,
Вздохнув, покойница усралась,
Когда невмочь пришло терпеть.
VIII
О ты, священный ермонах,
Счищающий грехи биткою,
Меня и вчуже объял страх,
Как ты храбрился над пиздою.
Я муку всю хочу стерпеть,
А в век веков ради прощенья
От страшна хуя разъяренья
Тебе, монах, не дамся еть.
I
Встань, Ванька, пробудися,
День радости настал!
Скачи, пой, веселися:
На землю плод твой пал.
Где кровь твоя лилася —
Танюша родилася!
Умножилось число блядей.
II
Три выпей вдруг стакана
И водки и вина:
Да здравствует Татьяна,
Утех твоих вина!
Беги скорей умыться,
С похмелья ободриться;
На Лиговский спеши кабак.
III
А ты расти скорее,
Возлюбленная дщерь,
Етись учись скорее,
Хуям отверзи дверь.
Хуев не ужасайся,
К ним бодро подвигайся,
Ты матушке последуй в том.
IV
Она едва достигла,
Танюша, возраст твой,
Как все хуи воздвигла,
Дроча их над собой.
Ног плотно не сжимала,
Послюнивши, впущала
Претолстый хуй дьячка Фомы.
V
Когда ж потом узнала,
Коль сладок хуй в пизде,
Подол всем подымала,
За грош еблась везде.
И ты тому ж учися,
Смела будь, не стыдися,
Маши, не бойсь, ебися впрах.
VI
На то ведь ты родилась,
Пиздой чтоб промышлять.
И бабка не стыдилась
Дом твой тем пропитать.
Ведь по миру б ходила,
Скитаясь бы просила
Под окнами от алчбы хлеб.
VII
Послушай, свет, Танюша,
Жаль дать свиньям твой цвет.
Твоя мне, ах, махнуша
От зависти все рвет!
Не мужикам то пища —
Годится им пиздища
Ужасная жены моей.
VIII
Так время не теряя,
К нам в Питер поспешай,
Скачи, скачи скоряе,
Найдешь здесь прямо рай.
Есть некто, мне приятель,
Лихой всех объебатель,—
За первый раз даст пять рублей.
IX
Он счастье нам устроит,
В замужство даст тебя.
Награду тем удвоит,
Потеша сам себя.
Слыть будешь копиистша,
Потом канцеляристша,
Столь знатному я буду тесть.
X
Весь род наш тем достанет
Прославиться навек,
Просить меня тот станет,
Плетьми сперва кто сек.
Пизды твоей доброта
И ёбаров щедрота
Вдруг бедных нас обогатят.
С плотины как вода, слез горьких токи лейтесь.
С печали вы, друзья, об стол и лавки бейтесь,
Как волки, войте все в столь лютые часы,
Дерите на себе одежду и власы!
Свет солнечный, увы, в глазах моих темнеет,
Чуть бьется в жилах кровь, всяк тела член немеет.
Подумайте, кого, кого нам столько жаль,
Кто вводит нас в тоску и смертную печаль?
Лишаемся утех, теряем все забавы.
Отеческая власть, раскольничьи уставы
В деревню Ваньку днесь влекут отсюда прочь.
Ах! снесть такой удар, конечно, нам не в мочь.
О, лютая напасть! О, рок ожесточенный!
Тобою всех сердца печально пораженны.
С пучиной как Борей сражается морской,
Колеблются они, терзаются тоской,
Трепещут, мучатся, стон жалкий испущают,
С деревней Ярославль навеки проклинают.
Провал бы тебя взял, свирепый черт-отец,
Бедам что ты таким виновник и творец.
Ах, батюшка ты наш, Данилыч несравненный,
Стеклянный изумруд, чугун неоцененный,
Наливно яблочко, зеленый виноград,
Источник смеха, слез и бывших всех отрад!
Почто, почто, скажи, нас, сирых, оставляешь?
В вонючий хлев почто от нас ты отъезжаешь?
Отъемля навсегда веселье и покой,
Безвременно моришь нас смертною тоской.
Неужели у нас вина и водки мало?
Ликеров ли когда и пива не ставало?
С похмелья для тебя не делали ль солянки?
И с тешкой не были ли щи-волвянки?
Не пятью ли ты в день без памяти бывал,
Напившись домертва, по горницам блевал?
В Металовку тебя не часто ли возили?
Посконну курею с чухонками дрочили!
Разодранны портки кто, кроме нас, чинил?
Кто пьяного тебя с крыльца в заход водил?
Понос, горячка, бред когда тя истощали,
Не часто ли тогда тебя мы навещали?
Не громко ль пели мы в стихах твои дела?
Не в славу ли тебя поэма привела?
Противна ли тебе усердна наша дружба,
Любовь, почтение, пунш, пиво, водка, служба?
Чем согрешили мы, о, небо, пред тобой,
Что видим такову беду мы над собой?
С кем без тебя попить, поесть, с кем веселиться?
С кем в карты поиграть, попеть, шуметь, резвиться?
Разгладя бороду и высуча уски,
Искали мы площиц и рвали их в куски.
Прекрасные уж кто пропляшет нам долины?
Скачки в гусарском кто нам сделает козлины?
Кто с нами в Петергоф, кто в Сарское Село?
Куца ж тебя теперь нелегко понесло?
Забавно ль для тебя дрова рубить в дубровах,
В беседах речь плодить о клюкве, о коровах?
Хлеб сеять, молотить, траву в лугах косить,
Телятам корм в хлевы, с реки ушат носить,
За пегою с сохой всяк день ходить кобылой,
Спать, жить и париться с женой, тебе постылой.
Обдристаны гузна ребятам подтирать,
Люлюкать, тешить их, кормить, носить, качать.
Своими называть, хотя они чужие —
Неверности жены свидетельства живые.
С мякиной кушать хлеб, в полях скотину пасть,
От нужды у отца алтын со страхом красть.
С сверчками в обществе пить квас всегда окислый,
От скуки спать, зевать, сидеть с главой повислой,
Лишь в праздник станешь есть с червями ветчину,
И рад ты будешь, друг, простому там вину.
Увидишь, как секут, на правеж как таскают,
По икрам как там бьют, за подать в цепь сажают.
С слезами будешь там ты горьку чашу пить,
Оброк свой барину по трижды в год платить.
Отца от пьяного, от матери сердитой,
Прегадкия жены, но ревностью набитой,
Услышишь всякий час попрёки, шум и брань,
Что их ты худо чтишь, жене не платишь дань.
Босой в грязи ходить ты будешь там неволей,
Драть землю, мало спать, скучать своею долей.
Не будет у тебя с попом ни мир ни лад,
Хоть записался здесь с отцом в двойной оклад.
Но что за глac теперь внезапно ум пленяет?
Какую, слышу, весть нам брат твой возвещает?
Каку премену вдруг мы чувствуем в себе,
Надежды всей когда лишились о тебе?
О, радостная весть! Коль мы тобой довольны!
Каким восторгом днесь сердца и мысли полны!
Смягчился наконец наш рок ожесточенный:
Что слышу, небеса? О, день стократ блаженный!
Данилыча отец прокляту жизнь скончал.
Он умер, нет, издох, как бурый мерин пал.
Нас Ванька в Питере уже не оставляет,
Присутствием своим всех паки оживляет.
Минуту целую не осушал он глаз,
Повыл, поморщился, сказал «ох!» пять он раз:
— Анафема я будь, с Иудой честь приемлю,
Чтоб с места не сойтить, пусть провалюсь сквозь землю,
Родителя коль мне теперь не очень жаль,
Хоть стар уже он был, и пьяница, и враль,
Что ж делать? Быть уж так, ведь с Богом мне не драться,
Но пивом и вином пришло мне утешаться.
А ты днесь торжествуй, приморская страна,
С небес что благодать тебе така дана!
Гаврилыч, маймисты, прихожи богомолы,
Данилыча друзья, вседневны хлебосолы,
Вы, Красной, Лиговской, Горелой кабаки,
Полольщицы и вы, пьянюги бурлаки,
Ток пива и вина здесь щедро изливайте,
Стаканы, ендовы до капли выпивайте,
Пляшите, пойте все, весельем восхитясь,
Данилыч что теперь уж не покинет нас.
И ты, задушный друг, кабацкий целовальник,
Гортани Ванькиной прелестный полоскальник,
Веселья в знак ему огромный пир устрой
И с пивом свежую ты бочку сам открой.
В воронку затруби, трезвонь в котлы и плошки,
Пригаркни, засвищи, взыграй в гудок и ложки,
Руками восплещи, спустя портки скачи
И радость такову повсюду разомчи!
Тово ль я от тебя, возлюбленный, ждала
За то, что еть себя бесспорно отдала,
Что ласки все мои тебе я истощила,
Рукой твою битку всеночно что дрочила
И в ебле завсегда старалась наблюдать,
Тебе чтоб сладости скорее в чувство дать?
Таким ли вот сие ты платишь награжденьем,
Что, не довольствуясь моей пизды блужденьем,
Другую ты себе ети еще избрал,
Со мной ты, бедною, сожитие прервал.
Пускай хоть не прервал, но точно презираешь.
В пизде ты у другой почаще, ах! гуляешь.
Неужто у нее моей добрей пизда?
Неужто у нее блистает, как звезда,
Что сильно ты в нее и много так влюбился?
Неужто твой в ней хуй отменно заходился
И сладости тебе отменные вливал,
Каких ты никогда, ебя мя, не вкушал?
Неужто у пизды её усы длиннее
И секель моего и лучше, и нежнее,
Неужто более в ней жару и огня?
Неужто подьебать гораздее меня?
И яростней она еще, как я, блужуся?
Ужель совсем пред ней я не гожуся?
Пускай то будет так, и я тебе скверна.
Но, скверной быв, тебе конечно уж верна.
Она же без тебя с другим всегда ебется,
Откуда шанкером и плешь твоя гниется,
И тяжкий купно хуй твой носит хуерык,
Затем что у нее от ебли пиздорык.
Познай, любезный мой, свое ты заблужденье,
Старайся от нее иметь освобожденье.
Я более тебе утех еще сыщу,
Сытей твою битку я еблей насыщу,
Как можно лучше я потщуся работати,
На мне чтобы тебе не много хлопотати,
Скорей еще твоя чтоб полилася кровь.
Почувствуй прежнюю, мой свет, ко мне любовь.
Почувствуй, ах! познай опять то вспламененье,
К котору до сего имел ты отвращенье.
Яви собой опять мне тьму своих утех,
Возобновят кои мне радости и смех,
Презренна быв тобой, которых я лишалась,
Без коих всякий час рвалась и сокрушалась.
Что прибыли тебе меня собой сушить,
Холодностью своей огонь во мне тушить?
Что прибыли, скажи, и чем я прослужилась,
Твою что дружбу зря, с тобою содружилась?
Не ты ль моя беда, не ты ль сурова часть,
Не ты ль моя вина, не ты ль моя напасть?
Ах, ежели сие, так кто ж тому виною?
Не ты ль огонь во мне зажег своей биткою?
Не ты ли сам сперва ко ебле поощрял,
Подсевши близ меня, рукою колупал
В пизде и сделал тем в крови моей движенье,
Подавши повод сам на еблю вожделенье?
Конечно, это так, воспомни сам, мой свет,
Потом и рассуди, винна я или нет.
Я сделалась тебе во всем тогда послушной,
На сердце положась, на нрав великодушный.
Совсем тебе, мой свет, я в руки отдалась,
И воля и покой твоей рукой взялась.
Но ежели меня в свои ты принял руки,
На что ж морить меня теперь со злейшей скуки.
Заставлена теперь тобою я страдать,
Без хуя, бедная, метаться, тосковать.
В неделю я с тобой пять раз лишь уебуся,
А прочие все дни говею и пощуся.
Ах! может ли так жить на свете хоть одна,
Которая б была так мало ебена?
Любовница и так во скуке пребывала,
Потоки горьких слез без хуя проливала.
Коль любишь ты меня, любезный, так люби,
Люби меня, мой свет, и более еби.
Оставь другую ты моей в спокойство страсти,
Во удовольствие моей махони пасти.
Оставь и докажи, что ты всегда правдив,
Язык что у тебя отнюдь совсем не льстив.
Ведь помнишь, предо мной как ты ужасно клялся,
Досыта как меня в день еть ты обещался.
А клявшись предо мной, ты так ли мя ласкал,
Ты так ли припадал, ты так ли лобызал,
Ты так ли целовал, ты так ли мне, ах! зрился,
Каким теперь ко мне ты зверем очутился?
Оставь ж все сие, постыла коль тебе,
Коль зрит соперница подвластным тя себе,
Ебись, неверный, с ней, ебись и насыщайся,
Но злобной от меня ты вести дожидайся.
Кончая на хую моржовом я свой век,
Скажу, что варвар ты, свирепый человек.
Пизду мою, ах! ты не мог вдовлетворити
И тем меня в мой век счастливой сотворити,
Ведь радости мои, утехи все в хую,
Я полагаю жизнь ведь в ебле всю свою,
И всё мое в тоске едино утешенье,
Чтоб хуем дорогим имети восхищенье.
Итак, прошу тебя еще я наконец:
Престань другую еть и чисти мой рубец.
Ах! сжалься на мое, любезный, состоянье,
Пизды моей всяк час на горестно рыданье.
Познай текущий в ней от похоти рассол,
Познай и залупай мне чаще мой подол.
Воззри, любезный мой, как я изнемогаю,
Горю огнем каким и как я содрогаю,
Как еться я хочу, как чешется пизда.
Пришло мне говорить тебе уж без стыда:
Еби меня, утешь, битки твоей хотящу,
Любовным пламенем в пизде к тебе кипящу.
Подай отраду мне, любезный мой, подай.
Забей в меня свой хуй, забей, не вынимай.
Как только первой раз узрел тебя, Феклисту,
Вообразив себе твою махоню мшисту,
И белых лишь твоих коснулся я колен,
Вспылали вдруг муде, елдак мой стал разжен,
Битка моя, вспрыгнув, и с силой необъятной
Ломилась сквозь штаны к твоей шенте приятной,
Багровая вся плешь, и мой раздулся ствол
И из глазу пустил от ярости рассол.
С того часа шентя мое тревожит жало,
Пушистой твой сычуг дерет на части скало,
И нет мудам моим покою никогда,
От вображения хуй ломит мой всегда.
Феклиста, ты, подав тоску моей жердине,
Смяхчись и не оставь меня в сей злой судьбине,
Пиздою ты своей умерь мой тяжкой рык,
Уйми ты щелью мой кровавой хуерык.
Я знаю про тебя: не подлая ты блятка
И часто у тебя с елдой бывает схватка,
И то, что у тебя не малая и пасть,
Но знай, что у меня против ея есть снасть.
Позволь лишь толстого вложить себе шафрану,
То плотно вычищу шестом твою я рану,
Я толсту колбасу в сычуг твой заколю,
Оглоблею в твоем твориле замелю.
Увидишь ты, что я умею как почванить,
Ядреною дудой зачну как барабанить,
Ошмарой пред тобой себя не остыжу,
Как толстую мою кишку в тебя всажу,
Не будешь никогда ты мною недовольна,
Хоть сколько ни ярись, сама ты скажешь: «полно».
Не стану от тебя других скурех я чкать
И свайкой лишь твою литонью ушивать.
За чкваренье не дам я бляткам ни копейки,
Не буду от тебя трясти и малакейки.
О ты, котора мне ети всегда давала,
А ныне презирать хуй мой навсегда стала,
Твоя еще пизда мила в моих глазах,
И хуй мой без нее в стенаньи и в слезах.
Он стал с хуерыком, не знает, что спокойство,
Краснеется всегда, его то в жизни свойство.
Когда тебя я еб, приятен был тот час,
Но ебля та прошла и скрылася от нас.
Однако я люблю пизду твою сердечно
И буду вспоминать ея лощину вечно.
Хоть и расстался я, пизда, навек с тобой
И хоть не тешу хуй, теряю я покой.
Увы, за что, за что мой хуй стал столь несчастен,
За что твоей пиздой толико я стал страстен?
Всю еблю у меня ты отнял, о злой рок!
Хуй будет ввек ток лить, когда ты так жесток,
И после уж его с пиздою разлученья
Не будет он стоять минуты без теченья.
Владычица души, жизнь жизни ты моей,
Позволь несчастному слагати, ах! стих сей,
Позволь мне изъяснить, колико ты прекрасна,
Колико грудь моя тобою стала страстна.
Но стих мой будет слаб, тебя чтоб описать,
Примера нет красе и сил нет изъяснять,
Но только чувствовать приятности удобно
И, чувствуя, стенать и мучиться бесплодно.
Язык немеет мой, и вся пылает кровь.
По членам всем моим рассеяна любовь
И корень свой она внутрь сердца основала,
Чертами страстными в нем зрак твой начертала.
До пупа мне дошла чувствительность сия,
Увы! вот знак тому, зри: рдеет плешь моя,
Ослабши жилы вдруг все стали напрягаться,
Ковчег несчастных муд ко стану подниматься.
Я вижу смерть мою в мучении таком,
Позволь, прекрасная, мне стукнуть елдаком,
Хотя единой раз, меж ног твоих в зарубку.
Ах! сжалься и смяхчи мою тем жестку трубку.
Не мни, чтоб я желал испортить твой рубец:
Я нежно, взяв рукой, вложу в него конец
И, мало двинувшись, вобью и до средины,
Ты скажешь мне сама: оставь муде едины,
А хуй свой весь пехай, сие приятно мне,
Приятней, ах! сто раз, как я еблась во сне.
Но нет, ты жалости в себе не ощущаешь
И нежных слов моих, драгая, не внимаешь.
Но что тому виной, и сам не знаю я,
Или твоим глазам презренна плешь моя?
Какие грубости, скажи, ты в ней находишь?
О, бедственной задор, ты сколько мук наводишь!
Когда бы я тебя в мудах не ощущал,
Я б дни мои доднесь в покое провождал.
Начало горести, конец ты и средина.
Тебя мне знать дала нещастная шматина,
Тобою я узнал, сколь страсти жар велик
И сколько может гнуть тогда в крюк хуерык.
Но сколько ни мятусь и жалоб ни вещаю,
Я речь опять к тебе, драгая, обращаю:
Внемли, прекрасная, что я тебе скажу:
Я хуй мой наголо тебе весь покажу.
Возьми его рукой, коснися внизу жилы,
Авось-либо тебе черты те будут милы,
Которы верх его украсили и плешь.
Дражайшая моя, хоть тем меня утешь.
И естли щастлив я тобою столько буду,
В восторге ты узришь мою природну уду,
Взыграет мой елдак, восплещут и муде
И будут ждать часа, когда им быть в руде.
Я знаю, что тебя, мой свет, остановляет;
Конечно, в памяти твоей грех обитает.
Сия химера, ах! не раз уже собой
Лишала красоты, утехи дорогой,
Но ты уже не в те дни родилась, взрастала,
Когда ложь меж людьми за правду обитала.
Когда ту истиной рассудок их считал,
Обман господствовал, плодами процветал.
Бывает грех на том, кто должность преступает,
А должность исполнять — тут грех не обитает.
Друг друга так любить, не должность ли велит?
Друг друга нам любя, кто ж еться запретит?
Любовь, страсть нежная, природой в нас вливанна,
Должна ли чем она когда быть увенчанна?
Пол женской — храм ея, в его их чтит сердцах,
Но мужеск пол его находит в их пиздах.
В пизде любви венец, в пизде все совершенство,
В пизде все щастие, в пизде все и блаженство.
Дражайшая моя, вот истина, не ложь,
Дозволь уеть себя — сама ты скажешь тож,
Что нет приятнее внутри хуй ощущати,
Нет совершеннее утех, как подьебати.
Но естли я тяжел кажуся, свет, тебе —
Ляшь сверху на меня, восчувствуй хуй в себе,
Тем усугубится твое к ебкам желанье,
И придешь в жалость, зря мое ты подъебанье.
Захочешь лечь внизу, прибавить нежных сил,
Потоки пропусти, потоки так, как Нил,
Которой весь собой Египет напояет
И наводнением плоды он обещает.
Иль лутчей способ есть, без тягости чтоб еть
И удовольствие такое же иметь:
Ляшь задом ты ко мне, прекрасная, послушай:
Я постараюсь сбить мой хуй с твоею клушей,
Впущу его до муд и буду попирати,
Ты тягости себе не будешь ощущати,
Лишь подвигайся ты плотнее ко мудам.
Ах, ах! — ты скажешь мне, — не масли по усам
Иль обмишулкою не попади ты в жопу,
Пехай, пехай в пизду свою мне жоску стопу!
Когда и сей тебе противен ебли план,
Всё уверение мое чтишь за обман,
Так можешь лечь со мной, дражайшая, и набок:
Вот ебля милая, о, коль восторг тут сладок!
Одна твоя нога пусть будет под моими,
Другую положи ты сверху над моими,
А я свои меж их как можно помещу,
Обняв тебя рукой, вертеться не пущу;
В махонюшку твою, драгую щелупину,
Впущу слепого я и лысого детину,
Который, бодрствуя, коснется нежных губ
И сделает себе путь мягок и не груб.
Что после и тебе полюбится, драгая,
И нежный секелек, ебливу сласть узная,
Нередко будет сам, нередко занывать
И хуя моего, яряся, ожидать.
Вот весь манер, как смертные ебутся.
Но вижу я, твои еще мысли мятутся.
Оставь смятение хоть на единый час,
Позволь себя уеть лишь только один раз!
И есть еще манер, как раком еться знаю,
Но то для подлости, драгая, оставляю,
В нем нежность не живет, ебутся так скоты,
Не разбираючи нежнейшей красоты.
Клянусь еще тебе и клятвы повторяю.
Что истинно тебя, не ложно уверяю:
Полюбится тебе, как стану еть тебя.
Душа моей души, ты мне миляй себя.
Не сила иногда пылающей любви,
У нас которая в крови,
Колеблет постоянство,
Смягчает и тиранство,
Старух и стариков в соблазн ведет
И всех умы во власть берет,
А нечто есть еще, сто крат того послаще,
Что в заблуждение людей приводит чаще,—
Нежнее нету сласти той,
Котора названа девичьей красотой.
Девица ту красу в один раз потеряет,
Потом к забавам дверь мужчинам отворяет.
Не может без сего любовь быть горяча,
Как без огня свеча.
А в сласти ж без любви приятность одинака,
Утешна сладость всяка.
И тем одно воображенье нежных дум
В восторг приводит дух и затмевает ум,
А сладость нежная любви не разбирает:
Нередко и пастух с дворянкою играет.
Тут нет любовничьих чинов
Ниже приятных слов.
Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков.
Но только ли того? — бывает вся суть в мире —
Пол женский жертвует венериной кумире,
И утешает жен не муж, а кто иной,
Хороший и дурной:
Боярыню — чернец, француз — княгиню
Иль пусть хотя графиню.
И сто таких примеров есть, а не один.
Мужик такую ж веселит, какую господин.
Всех чаще у госпож те в милости бывают,
Которы учат их иль петь, иль танцевать,
Или на чем играть,
Иль кои волосы им нежно подвивают.
У барынь лишь одних то введено в манер,
Чтоб сладость без любви вкушать. И вот пример!
К боярыне богатой
Ходил щеголеватый
Уборщик волосов.
Не знаю, кто таков.
Ходил дней десять к ней или уж три недели,
Он часто заставал ее и на постели.
А барыня, хотя б была непригожа,
Да имя — госпожа.
И новомодные уборы и наряды,
Умильные их взгляды,
И вольные с мужчинами обряды,
Приятная их речь
И в нечувствительном возмогут кровь зажечь.
О! сколь приятно зреть госпож в их беспорядке,
Когда они лежать изволят на кроватке.
Приятный солнца луч сквозь завесы блестит,
Боярыня не спит.
Вдова ее тогда иль девка обувает,
Чулочки надевает.
Какая это красота!
Сорочка поднята,
И видна из-под ней одна немножко
Ее прекрасна ножка.
Другая вся видна лежит.
Наружу нежно тело.
О, непонятно дело!
Лишь только чьим глазам представится сей вид,
Приятным чувством мысль в минуту усладит.
Потом боярыня, с постели встав спокойно,
Куда ни вскинет взор,
Все в спальне у нее стоят в порядке стройном:
С сорочкою вдова, у девок весь убор,
Там держит кофешенок чашку шоколаду,
Тут с гребнем перюкьер, все люди наподбор.
И повеления ждет всяк от ея взгляду.
Кто в спальню допущен, быть должен очень смел,
Коль в милость к госпоже желает повтереться,
Он чтоб ухватки все те нужные умел,
Каким лишь льзя от барынь понагреться.
Французы смелостью доходят до всего,
И в пышну входят жизнь они из ничего.
Из наций всех у нас в народе
Одни французы только в моде.
А этот перюкьер несмел был и стыдлив,
Не так, как этот сорт живет, поворотлив.
Благопристойность им всегда тут наблюдалась,
Когда боярыня поутру одевалась
И обувалась.
Из спальни в те часы всегда он выходил,
Чем барыню на гнев нередко приводил.
Но гнев ее тогда был только до порога.
Прошло недель немного.
Уборщик к этому насилу попривык,
Он стал не дик.
Из спальни не бежит он в комнату другую,
Когда зрит госпожу в сорочке иль нагую.
Когда-то госпожа уборщику тому
Такое дело поручила
И научила
Мужчине одному
Пересказать о том, что им она пленилась,
А говоря, сама в лице переменилась.
Вид ясно показал, что дело о пустом
И нужда ей не в том.
Мысль женска слабости не может утаиться,
Когда она каким вдруг чувством воспалится.
Стремление ее все взор изображал,
Что жар в ней умножал.
Тут руку госпожа уборщику пожала,
Амурный знак давала,
Но ей в смущении казалось сего мало,
Отважности его она не подождала,
Нетерпеливо ей хотелось веселиться.
Тут стала госпожа с уборщиком резвиться.
И будто бы его, играя, обняла.
Потом еще, еще и много обнимала,
И тут, и там его хватала.
Стремилась вниз ее рука и то достала,
Что всех их распаляет нежные сердца.
Исправно все нашла тотчас у молодца.
Но в этот только раз не сделала конца,
А только нежною рукой лишь подержала,
Сама от сладости дрожала.
Уборщик, стоя, млел.
Вообрази себе, читатель, эту муку,
В каком уборщик мой огне тогда горел,
Каким его дух чувством тлел.
Он также протягал дрожащую к ней руку
И уж открытую у ней грудь нежну зрел,
А так он был несмел,
Что к ней дотронуться не мог ни разу
И будто ожидал на то приказу.
Прошло так много дней.
Ходил уборщик к ней.
Им только госпожа себя лишь веселила
Так, как ей было мило.
Вдруг, лежа на софе, изволит затевать,
Чтоб голову у ней лежачей подвивать.
Уборщик исполнял ее охоту И продолжал свою работу,
А барыня его тут стала щекотать,
Потом за все хватать.
И добралася вмиг к тому, для ней что нужно,
Играть ей с ним досужно.
Поступком эдаким уборщик стал вольней,
И начал он шутить и сам так с ней,
Как шутит с ним она. Он так же точка в точку
Отважился сперва боярыню обнять
И в грудь поцеловать,
А там и юбочку немножко приподнять,
Резвяся, пооткрыл немного и сорочку
И дотронулся чуть сперва к чулочку.
Сам губы прижимал свои к ее роточку,
А уже от чулка
Пошла его рука
Под юбку дале спешно,
С ступени на ступень,
Где обитает та приятна тень,
Которую всем зреть утешно.
Дограбилась рука до нежности там всей,
И уж дурила в ней,
И вон не выходила.
Утеху госпожа себе тем находила.
Уборщик — нет.
Не шел ему на ум ни ужин, ни обед.
Что это за утеха,
Что сладость у него лилася без успеха.
Не раз он делал так
Боярыне, скучая,
О благосклонности прямой ей докучая,
Смотря на ее зрак.
Лишь чуть приметит он ее утехи знак,
Котору
Он в саму лучшу пору
У ней перерывал,
Прочь руку вынимал
И чувство усладить совсем ей не давал.
Сердилась госпожа за то, но все немного
И не гораздо строго,
Хотя сперва и побранит,
Но тот же час приятно говорит.
Нельзя изобразить так живо тот их вид,
В каком был с госпожей счастливой сей детина,
Какая то глазам приятная картина:
В пресладком чувстве госпожа,
Грудь нежну обнажа
И на софе лежа,
Спокойно,
Не очень лишь пристойно
И чересчур нестройно.
Прелестны ножки все у ней оголены,
Одна лежала у стены
В приятном виде мужескому взору,
Другая спущена долой,
Покрыта несколько кафтанною полой,
А руки у нее без всякого разбору,
Одна опущена, в другой она имела
Пренежную часть тела.
Уборщик возле ней с отверстием штанов
Сидел без всех чинов.
Его рука у ней под юбкою гуляла,
Тем в сладость госпожу влекла.
Прохладна влажность у нее текла;
Вот их картина дел.
Уборщик мнил, уж нет ему нет ни в чем препятства,
И только лишь взойти хотел
На верх всего приятства,
Как барыня к себе вдруг няньку позвала
И тем намеренье его перервала.
К ним нянюшка вошла.
Уборщик отскочил тотчас к окошку,
А барыня дала погладить няньке кошку,
Приказывала ей себя не покидать
С уборщиком одним, он скуку ей наносит,
Что невозможного у ней он просит,
А ей того не можно ему дать.
Тут будто не могла та нянька отгадать
И стала говорить о дорогом и нужном:
О перстнях, о часах, о перлице жемчужном,
А барыня твердит: — Ах, нянька, все не то;
Мне плюнуть — тысяч сто,
А то всего дороже.—
А нянька о вещах все то же.
Тут барыня опять знак нянюшке дала
Оставить их одних. Вот нянька побрела.
Жестоко было то уборщику обидно,
Велику перед ней он жалобу творил
И уж бесстыдно
Тогда ей говорил:
— Сударыня моя, какая это шутка,
В вас нет рассудка,
Я не могу терпеть.
Немало дней от вас я мучусь без отрады,
Я чувствую болезнь с великой мне надсады.
Недолго от того и умереть.—
А барыня тому лишь только что смеялась
И, подведя его к себе, с ним забавлялась
Опять игрой такой.
Держала все рукой.
Уборщик вышел из терпенья.
Насилу говорит от много мученья:
— Что прибыли вам в том, понять я не могу?—
Ответствует она: — Французский это gout[1].—
— Черт это gout возьми, — уборщик отвечает.
Он скоро от него и жив быть уж не чает.
Меж этим на бочок боярыня легла
И в виде перед ним другом совсем была,
Как будто осердилась,
Что к стенке от него лицем оборотилась.
Середня ж тела часть,
Где вся приятна сласть,
На край подвинута была довольно.
Уборщик своевольно
Прелестный этот вид немедля обнажил,
Однако госпожу он тем не раздражил.
Она его рукам ни в чем не воспрещала
А к благосклонности прямой не допускала
И не желала что обычно совершить.
Уборщик от ее упорства
Уж стал и без притворства.
Стараясь как-нибудь свой пламень утушить,
Его рука опять забралась к ней далеко,
И палец, и другой вместилися глубоко,
Куда не может видеть око.
Сей способ к счастию в тот час ему служил.
Меж теми пальцами он третий член вложил,
На путь его поставил
И с осторожностью туда ж его поправил.
А барыня того
Не видит ничего,
Но только слышит,
От сладости она пресильно дышит.
Уборщик, пользуясь случаем сим тогда,
Не чает боле быть такому никогда
И с торопливостью те пальцы вынимает,
А член туда впускает.
Но как он утомлен в тот час жестоко был,
С боярыней играя,
Не только не успел чтоб дна достигнуть края,
И части члена внутрь порядком не вместил,
Как сладость всю свою потоком испустил.
Тут встала госпожа и молвила хоть грозно,
Что дерзко с нею он отважился шутить,
Да так тому уж быть,
Раскаиваться поздно.
И вместо чтоб к нему сурово ей смотреть,
Велела дверь тогда покрепче запереть,
Потом к порядочной звала его работе.
А у него
И от того
Была еще рубашка в поте.
Так он боярыне изволил доложить,
Что ей не может тем так скоро услужить.
Тут барыня ему сама уж угождала,
С нетерпеливостью рукою ухватя
И нежа у него, подобно как дитя,
И шоколадом то бессильство награждала.
В той слабости ему когда же помогла,
Тогда-то уж игра прямая потекла.
Беспрекословно тут друг друга забавляли,
Друг друга целовали.
Понравился такой боярыне убор,
И он с тех пор
Нашел свои утехи
И тешил госпожу без всякия помехи.
Купецкие жены, подьячихи, портнихи —
Великие статихи,
Великие спесихи,
А пуще что всего, так еться лихи.
Когда случится быть в гостях им у кого,
В убыток не введут хозяина того.
Тогда тут пуще всех чиницы
Купецки молодицы:
Ни капельки винца не пьют во весь обед
И будто бы им в нем и нужды нет;
Хозяйка лишь с вином, а та ей: нет, мой свет,
Мне лучше прикажи стаканчик дать водицы.
Хозяюшка, смекай, поднесть что надо ей,
Хозяйка, не жалей,
Подружке не воды, винца в стакан налей,
Та выпьет вместо квасу,
А после на прикрасу,
Зашед в заход особнячком,
И тянут сиволдай не чаркой — башмачком.
Таким-то образом была одна беседа,
А это завсегда:
У женщины хмельной чужая уж пизда,
Без подубрусника гуляет у соседа.
И как-то за рекой
На той беседе был детина щепеткой,
Приметил он одну молодку пьяну.
Пошла та спать в чулан — и он за ней к чулану,
Одну ее он там застал.
Детина без амуру
Ту пьяну дуру,
Подняв подол на пуп, и еть ее он стал.
Приятно пьяной то, она без всей тревоги,
Поднявши кверху ноги,
Сказала лишь — Кто тут? нет, эдак не шути,
Я от венца свого ни с кем так недоточна,
Дай мужу к нам войти.—
Тот стал хуй вон тащить, не хочет доети.
Но уж у ней в пизде гораздо было сочно,
Ебливая жена не может утерпеть,
Готова умереть,
Да лишь изволь доеть
Детину слезть с себя та баба не пускает
И, лежучи под ним, задорно подьебает.
У ней в пизде горит,
Так пьяная тому детине говорит:
— Еби, еби, Ильич, хоть я и подъебаю,
Да я тебя не знаю,
А знаю я того,
Где праздную теперь, в гостях я у кого.
Случилось старику в гостях заночевать,
— А где — нет нужды в том, на кой черт толковать?
На свадьбе ль, на родинах,
Ну пусть хоть на крестинах
Вот нужда только в чем седому старичище:
Молодка тут была собой других почище
Молодка весела,
Молодка не дика,
И на молодушку встал хуй у старика.
А хуй уж был таков, как нищего клюка,
Ночь старому не спится,
Встает,
Идет
Искать напиться
Не к кадке он пошел черпнуть ковшом кваску,
Но к той молодушке, что навела тоску.
Она спала тогда уж в саму лучшу пору,
Отворен путь к пизде, и нет к пизде запору,
Затрясся старый хрыч, хуй стал его как кол,
Он шасть к молодушке без спросу под подол
И непригоже взял молодушку за шёрстку.
Схватя ту шёрстку в горстку.
Над сонною пиздой хрыч старый ликовал,
Хуй чуть не заблевал.
Старик пришел в задор такой, что дозарезу;
Что, мнит, не будет мне, а я долой не слезу.
Молодке лишь на пуп рубаху засучил —
С молодки сон сскочил:
Та слышит не мечту, не сонну грезу,
Что некто шевелит по нижнему прорезу;
И думала сперва, что кошка ищет крыс,
Кричала кошке: брысь!
Но как опомнилась, зрит вместо кошки буку,
Ощупав у себя меж ног той буки руку.
— Кто тут? — вскричала так. — Ах, государи, тать
Хотела встать,
Покликать мать.
Тут струсил мой старик, не знал, куда деваться,
Не знал, чем оправдаться.
— Небойсь, я ничего, — сказал, — не утащу:
Хотелось мне испить, я ковшичка ищу.

Прохожего застигла ночь.
Прохожий ночевать зашел к одной старушке.
Тепло нашел в избушке.
У той старухи дочь —
Девочка молоденька,
Девочка не дурненька,
Девочка не дика.
Приподнялась в портках на девочку битка.
Миленько он на ту посматривал девочку
И мыслил с ней одну повеселиться ночку.
Как время всем пришло ложиться уже спать,
Постлала на полу соломки дочке мать.
Сама, задувши свечку,
Легла на тёплу печку.
Детина дождался,
Старуха как заснула,
Взвился и поднялся —
Как вошь его куснула.
И полегоньку он к девочке прибрался.
И чуть сам дышит.
Девочка все то слышит.
Девочка не спала;
Девочка хоть мала,
А дело всё смекнула.
Да только от себя его не оттолкнула.
Не поворотится, как сонная лежит,
Сама дрожит.
Мужик ярится,
А хуй бодрится
И хоробрится.
Уже его урод
У пиздьих был ворот,
Но мужичок, туда его не суя,
И рассуждает так:
Не в пору и не в мочь ей будет мой елдак,
О толстоте толкуя:
А девка ведь мала
И, может быть, цела —
Не стерпит еще хуя.
Но как ни размышлял, а вышел из терпенья
И видит, что нельзя без ебли обойтись.
Не может так зайтись.
Бабон его приходит в страх, муде в смущенье.
Помалу он концом к пизде свой хуй приткнул;
Полплеши лишь воткнул,
Полплеши обмокнул,
А весь хуй не обмочит,
Лишь только дрочит,
В пизде щекочет,
В пизде клокочет.
Вздурилась девка тут: чего мужик,
Что хуй велик,
Боится?
С задора шевелится:
Не страшен девке хуй, пролезет к ней и ось.
Вскричала мужику: — Пихай, пихай, не бойсь!
Черкас поехал в лес дрова себе рубить,
Жена осталася в дому ребят кормить.
Лишь только муж с двора, москаль тут к ней в светличку,
Целует молодичку,
Дает гостинца ей, и дочке, и сынку —
Вручил по крендельку.
Еще робятам дал бобов по пуку,
А матке хуй свой в руку.
Гостинец детки жрут, а матка лишь держала,
С задору вся дрожала.
Детина тот не долго длил:
Подол у ней он заголил —
Зачем туда пришел, то делать он и хочет.
Молодка хуй уж дрочит.
Черкасенку москаль за печку повалил,
И стали еться смело.
Мальчишка хоть был мал,
А все смекал их дело.
А как они уже досыта наеблись,
То тотчас разошлись.
Один пошел домой, другая тут осталась
И мужа дожидалась.
Черкас с дровами лишь на двор,
Мальчишка тот провор
Бежит и сам немует,
Отцу он об всем, что было, репортует:
— Здоров будь, батенько.
Черкас на то: — Что скажешь мни, сынко?
— Як то: пришов москаль и сив на стуле,
Дав нам орихив и бобов по жмуле,
А матке свиклу дав, сховав от нас за печь,
Да як в нее попре… — Черкасу внятна речь.
А мальчик то ж да то ж лепечет,
Отца свого лишь тем увечит:
— Тять! Матка москаля на животе качала,
А он совав в нее, як свиклу, красна скала.
Матинка лишь сопе,
Москаль на ней як спе.
Черкас на землю кнут и шапку свою кинул.
Сказал сынку: — Москаль все сердце мое вынул!
— И ниту, тятенька, не сердце москаль брав,
Из маты вытянув лишь красный свой бурав.
В деревне иль в селе — не знаю я сего,
Да только мне и знать нет дела до того,
Коль басенку вяжу,
Довольно я скажу,
Что жил
И негде был
Крестьянский сын, детина,
А попросту сказать, великая дубина,
Однако не скотина,
Да только со скотом он в дружбе пребывал:
Кобылой хлеб пахал,
Кобылу он пасал,
Кобылу и ебал.
Природное ль имел он к оной побужденье,
Иль шапки когда нет, так ладен и колпак?
Затем, что завсегда дурачий хуй — дурак,
Не любит он в посте иметь уже говенье,
Не может коль пизды прямой себе достать,
То рад он и в фарье кобыльей щекотать,
Лишь только б было слатко,—
Исправнейшей битке везде дорога гладка.
Полезши в курицу, полезет в петуха,
Невесту ублудив, ублудит жениха,
А если будет где поуже и жирнее,
Готов он уети, пожалуй, иерея.
Недаром вить сея пословица идет:
Где видит хуй дыру, туда хуй и бредет.
По этому вот так крестьянский сын уставу
Имел всегда свою с кобылкою забаву,
Далече не ходил,
А в хлев или сарай буланку заводил
И, как лишь случай был,
С буланкой веселился.
Желать себе красот других он не стремился,
Доволен был одной
Своею он судьбой,
Кобыльею мандой.
И так в один как день, домой приехал с пашни,
Оставя все свои други затеи, шашни,
Он, прежде как ебал,
Хвост к гриве подгибал,
С пресильной ярости, с великого задору
Схвативши в зубы хвост,
приставивши к забору,
Он начал в хомуте, он начал и в шлее,
Взмостяся на нее, ему как было можно,
Ети своей биткой ее неосторожно;
А сквозь забора щель
Соседка девушка, то видя, примечает,
Из глаз не выпущает,
Однако не мешает.
В пизде уже хлюпит,
В пизде уже шлюпит,
Буланушка пыхтит,
Иванушка крехтит.
И в самый уже час, в то само время точно,
Совсем когда в пизде уж стало быти сочно,
Кобыла не стоит,
Кобылушка дрожит,
Кобылушка бежит.
Но тут еще тогда детине не зашлося,
Досыта наетись пизды не удалося,
Он держится на ней, еще чтоб доети.
Кобылушка — серти!
Но та кобыла с ним туда-сюда вся ходит,
Девочкино тогда терпение выходит,
Что мочи было в ней, она захохотала.
— Тпру, стой, буланушка, Постой, Иванушка,
Куда поехал ты, соседушка? — сказала.
Вдовицы молодицы
И красные девицы,
Которы побелее,
Которы порезвее,
Которы постатнее,
Которы повольнее,
Все вместе вечерком
Сбираются комком,
И, сидючи рядком,
Прядут за гребешком.
Тут набожны пиздищи
Не ходят на игрищи.
Бывают только шлюшки —
Те миленьки старушки,
Которые добрей
Всех прочих до блядей,
Которы помышляют,
Что люди людей шляют.
А именно вот те, что смолоду еблись,
Что сводничать другим под старость принялись,
Тут девушкам они болтают разны сказки,
Про хуи и пизды старинные прибаски,
Как в прежни времена хуи бывали с ногтем,
Молодки умненьки, что мазали их дегтем,
Что были в старину в две четверти в отрубе
И с голову хуи близ плеши на зарубе.
Добрыня-богатырь, что сделал из пизды
Скотину прогонять вороты для езды.
Но как и пособить и лучше можно еться,
Как ежели пизда от хуя уже рвется.
На первую что ночь,
Когда терпеть невмочь,
Иметь надлежит мыло,
Етись чтоб слабже было.
Потом, чтоб не болеть,
Пизде чтоб не стрехтеть,
Как сделашь это дело,
Попарить должно тело
Горячею водой
Иль нашею парной
И мазать салом губки.
Такие вот погутки,
Такие прибаутки,
Такие вздоры, шутки
Старухи говорят,
У девок как сидят,
Которы их склоняют,
На еблю разжигают
И хитростью своей
Их делают блядей.
Когда ети кто хочет,
С задору тот хохочет,
В кулак шматину дрочит
И много он хлопочет,
Однако никогда не может быть он сыт,
Коль еблею в пизде шматину не смягчит.
Но где пизду вдруг взять, как хуй расшевелился
И расхрабрился?
И этакой урод
Из штанных силою поломится ворот?
В деревне пастуху скотину гнать случилось,
Как солнышко почти под землю закатилось,
Молодки, вышедши, уж кликали коров,
Уж слышен по зоре далече их был зов.
Коровы из полей на голос оных мчались,
Рассеянны стада к околице сбирались,
И воздух в холодку когда уж был живее,
Вот, следственно, в тот час и хуй стоит бодрее.
Подобно и пастух
Имел свежее дух,
И страшная битка,
Как черен молотка,
Его приподнялась
В штанах и напряглась,
Пресильно хочет еть,
Не может он терпеть.
То как прикажешь ты избрать пизду по воле?
И где ему тут взять, когда пастух был в поле?
Вот тотчас он к себе в кустарник и втащил,
Вскочил
И хуй в буренушку запрятал, заточил
И начал отправлять,
Корову вырыхлять.
Меж тем молодушка буренушку искала,
— Бурёнушка, бурёнушка! — кричала.
Бурёнушка мычит
И голос отдаёт,
А на голос нейдёт.
Молодушка ворчит,
И на голос идёт,
И близ уже того чуть места не находит,
Кустарника вокруг шастит молодка, бродит.
— И где ты, — говорит, — бурёна, провались?
— Вот здесь, — вскричал пастух, — но дай лишь наетись!

Детина страшную битку в руках держал,
По улице бежал,
Разинув рот, кричал,
Как мерин добрый ржал.
— Ах! батюшка, пожар, мой государь, пожар.
Громовый как попа ударил тут удар.
Он выбежал тотчас с своею попадьею.
— Где? Что горит? — кричал. — Что сделалось с тобою?
А чтоб огонь залить,
Водою потушить,
Поп тотчас за ведром метался
И принимался.
Но бешеный одно кричать лишь продолжал:
— Ах, батюшки, пожар! Ах, суцарь мой, пожар! —
— Пожалуй, свет; постой, а что, скажи, пылает? —
Спросил его тут поп. — Не мой ли дом сгорает?
И нет ли где огня
На кровле у меня? —
— Ах! нету, батюшка, — кричит ему детина. —
— Да что ж и где? —
— Не видишь? — отвечал. — Горит моя шматина.
И так же у твоей у матушки в пизде.
Не можно, батюшка, залить сей жар водою.
Подобен молньи там огонь,
Так сжалься ты со мною
И также с попадьею.
Не тронь ты нас, не тронь,
Вели спустить мой хуй ты с маткиной пиздою,
То пустит дождь в пизде елда,
Елду ж обмочит вмиг пизда,
И общу так беду
Я хуй свой затушу, а матушка пизду.—
— Дурак, ты туп, как хуй, ебена мать, детина,
Давно бы ты сказал,—
Тут поп ему вскричал,—
Скорей такой огонь потушит вот дубина!
Хоть это в свете враки,
Что в гузне живут раки,
Но это точно быль,—
Не пыль,
Не гиль:
Вот жил,
Подобно был,
Один в погосте поп,
Которого жену» кто мог,
Толок,
Кто мог, тот еб.
Священник тщетно с сей курвягою возился,
Он тщетно с ней бранился,
Он тщетно колотился,
Он тщетно с нею бился,
Он тщетно ей твердил: — Жена, кто блуд творит,
То дом — уже не дом, он в пламени сгорит.
И тщетно он ее исправити трудился.
Устал и поклонился,
Устал и отступился,
И дал на волю ей
Довольствовать пиздой желающих людей.
Толпой тогда народ
Стекался у ворот:
Все поети просили,
Гостинцы попадье тащили и носили.
Иной корчагу щей,
Другой пучок вожжей,
А третий мужичок с лошадушки узду.
Бежал скорей проеть сей матушке пизду.
Велик тут был приход,
Велик и был доход.
А все хотя попы живут на взятки хватки,
На деньги падки.
Дерут
И с мертвых рвут.
Но всякий только поп весьма тому не рад,
Что ежели ему течет женою клад.
Подобно эта блядь тихонько все махалась,
Тихонько от попа с ёбурами все шлялась,
Но как в один день поп из церкви лишь пришел,
То въявь уже её ебущуся нашел.
— О, страдница! — вскричал. — Еще не нагрешилась?
При мне ты, мерзкая, в глазах не устыдилась.
Она ему на то:
— Ты правду говоришь,
Но только выдь лишь вон, а то со мной сгоришь.
Подьячихи, купчихи —
Великие лощихи,
Великие мазихи,
А более всего они етися лихи.
Подьячий лишь в приказ, купец лишь торговать —
А жены их тогда затеи замышлять.
Начнут чистенько мыться,
Румяниться, белиться,
Начнут они лощиться,
Начнут они сурьмиться,
Жеманить, щеголить,
Начнут себя рядить,
А вырядясь, тотчас в окошечках бывают,
На улицу глядят и губки ужимают.
Етись они смышляют,
Етись они желают
И хахалей своих приходу ожидают.
Посредственны хуи мужей их не проймут
И всласть не уебут,
Затем, они что жирны,
И что пизды у них обширны.
Так всякая из них ебется, с кем есть вкус,
А именно чей хуй точильный будто брус
Иль, сходнее еще, с зарубою дубина —
Такая на заказ им надобна шматина.
Не брезгают ничем, нет дел им до чинов,
А только до хуев.
Во всю ивановску ебутся с батраками,
Ебутся с бурлаками,
Иную прет солдат, другую чистит псарь,
А вот одну из них соборный еб звонарь.
Молодка не затем, что был духовна чину,
Сыскала этого ети себя детину,
Но что имел весьма избранный он елдак,
А именно вот так:
Коль должно привязать веревки к рычажине,
Удобней чтоб звонить, привязывал к хуине.
И колокольный звон
Шматиною своей звонил в соборе он.
Такой-то вот хуек ей нравен показался.
Лишь муж когда с двора, звонарь тогда на двор.
С молодкой прохлаждался.
И, тешучи ее и свой притом задор,
В преважнейшем он был за всякий день труде.
Звонил шматиною к обедне он в пизде,
А должно было где, он также и трезвонил,
Мудам по жопище хлестал, щелкал, бузонил.
«Достойны» ж зазвонят, он сыт тогда бывал
И также к отпусту лишь только доебал.
Купцы, подьячие где только ни бывают,
То благовест лишь чуть заслышат — воздыхают,
Конечно, оттого: сердца им весть дают,
Что в этот час у них хозяюшек ебут.
Отец Галактион
Заутренней порою
Престрашною биткою
Заводит сильный звон.
Над жопою соседки,
Наевшись с Нею редки,
Елдою так трезвонит,
Что бедна баба стонет.

Келейников собор,
Монаху подражая
И благочинно зная
Монашески задор,
С дрочеными елдами
И с посными мудами
По кельям всякий пляшет,
Шматиной своей машет.

Отец Галактион,
Как человек ученый,
Имея хуй дроченый,
Им предписал закон:
Так борзо не скачите,
В смиренье хуй дрочите,
Еть не мешайте нам,
То есть честным отцам.
Попу раз на духу
Покаялся подьячий,
Что еб его сноху.
— Ах, в рот те хуй собачий! —
В сердцах вскричал наш поп, —
Напал ты на кого!
За это б я тебя,
На старость не смотря,
Ошмарил самого.
Да как ты её еб? —
— Того-то и боюсь,
И вам сказать не смею.
Уеб ее, винюсь,
Я, стоючи за нею.—
— Ах, мерзкий человек,
Во весь ты проклят век!
Простить тебя нельзя
Простым нам иереям.
Ведь в гузно еть — стезя
Одним лишь архиереям.—
— Я, батюшка, во всем
Покаюся в сей час:
Не вижу я одним,
Другой подбили глаз.
А некто мне сказал,
Что в гузно лишь хвачу,
Глаза тем залечу.
Вот в грех я и попал.—
— Вот ведь, — сказал наш поп, —
Всего б тебя разъеб,
Мошенника, в клочки.
Когда б то было так,
Ебена мать, дурак,
Носил ли б я очки?

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Е б и х у д — владетельный князь.

М у д о р в а н — брат его, также владетель.

Х у е с т а н — наперсник Ебихудов.

П и з д о к р а с а — княжна, невеста Мудорванова.

Х у е л ю б а — ее наперсница.

В е с т н и к.

В о и н ы.


Действие в доме князя Ебихуда

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Ебихуд и Хуестан


Ебихуд

Познай днесь, Хуестан, смятения вину:

Я только лишь было взобрался на княжну,

Как вдруг проклятый хуй стал мягок так, как лыко.


Хуестан

Великий государь, несчастье то велико,

Однако же совсем надежды не теряй

И на свою битку ты верно уповай;

Чего не смог теперь, то впредь исполнить можно,

И в Пиздокрасу хуй впендрячишь ты неложно.


Ебихуд

О день, несчастный день, о прежестокий рок!

Не в силах я княжне в пизду пролить поток;

Я тщетно на красы дражайшие взираю

И Пиздокрасину шентю воображаю —

Хуишка скверный мой висит, как колбаса,

И не прельщает, ах! ничья его краса.

Представь, любезный друг, сколь горько мне терпети

И сколь несносно сей поносный хуй имети!

Я братне разметал все воинство, как прах,

А хуй мой, как кишка, лежит в моих штанах.

На то ли брата я столь победить старался,

Чтоб плод моих побед непроебен остался?

И для того ль княжну я от него достал,

Чтоб хуй мой на ее пизденочку не встал?

Я тщетно заставлял княжну его дрочить —

Не мог в нее, увы, не мог никак всучить.

Однако ж я еще попробовать хочу,

Авось-либо я свой проклятый хуй вздрочу.

Введи сюда княжну!

Хуестан уходит.


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Ебихуд (один)

Теперь я постараюсь,

Хоть слабо на битку свою я полагаюсь.

О мать ебливых дел, владычица земли,

Венера, ты теперь мольбу мою внемли!

Когда поможешь мне уеть княжну как должно,

Я тысячу хуев собачьих неотложно

На всесожжение во храм твой принесу,

Лишь в Пиздокрасу дай мне впрятать колбасу,

Сего лишь одного я от тебя желаю

И в покровительство тебе свой хуй вручаю.


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Ебихуд и Пиздокраса


Пиздокраса

Почто ты звать меня опять к себе велел?

Иль мало над пиздой моею ты потел?


Ебихуд

Виновным пред тобой себя я признаваю,

Но слабости такой я впредь не уповаю

И больше на битку надеюся теперь;

А ты пизду свою, пожалуй, расщеперь.


Пиздокраса

Я путь к пизде открыть всегда тебе готова,

Но, ах! не начинай ты мучить меня снова.

Когда проеть меня ты не имеешь сил,

Почто моей пизды ты брата днесь лишил?

Отдай меня ему, я Мудорваном стражду,

Биткою утолит в пизде моей он жажду;

Он еть здоров, елдак всегда его стоит,

И сразу он в меня до муд свой хуй всадит.


Ебихуд

Кого ты, дерзкая, воспоминать дерзаешь?

Или что мне он враг, то ты позабываешь?

Конечно, Мудорван еще тобой любим

И, видно, елдаком прельстил тебя своим,

Однако сей любви терпети я не стану

И тотчас еть его велю я Хуестану.


Пиздокраса

Что слышу я, увы, погибнет Мудорван,

Без милости в него хуй влящит Хуестан!

Когда твоя к нему жестокость столь сурова,

На Хуестанов шмат сама я сесть готова,

И лучше на его елде мне умереть,

Как мертва пред собой возлюбленного зреть.


Ебихуд

Не бойсь, княжна, не бойсь, я столь суров не буду

И с братом ближнего родства не позабуду.

Когда в сражении он в плен ко мне попал,

Я жизнь его всегда священной почитал,

И воевал я с ним лишь за тебя едину.

Позволь же мне теперь влупить в тебя шматину;

Позволь, дражайшая, чтобы в твою пизду,

Коль буду щастлив я, ввалил свою елду.

В надежде сей теперь тебя я оставляю

И с трепетом тебя я на хуй ожидаю.

(Отходит.)


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Пиздокраса (одна)

На то ль судьба меня с пиздой произвела,

Чтоб Ебихуду я ети ее дала

И плешь его в своей пизде чтоб закалила?

Я девство для тебя, о Мудорван, хранила,

Готовила пизду тебе я на елдак,

Надеяся найтить в твоей шматине смак;

С нетерпеливостью я воли ожидала,

Дни щастья своего минутами считала,

Как пальцем ты в моей махоне ковырял

И в ярости свой хуй мне в руки ты давал;

Мне мнится зреть еще, как я его держала

И как пизда моя с задора вся дрожала,

Мокрехонька она, заслюнившись, была,

И чуть было тогда я тут не засцала,

Но князь, приметивши в махоне моей влажность,

Урыльник подал мне, считая то за важность;

Чрез то политику свою он мне подал

И, что умеет жить на свете, показал.

А ныне свое все я щастье потеряла,

И нет уже в руках возлюбленного скала!


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Пиздокраса и Хуелюба


Хуелюба

Какую скорбь, княжна, являет мне твой взор,

Иль чувствуешь в шенте жестокий ты задор,

Иль Ебихудов хуй тебе не полюбился,

Когда любовный огнь в тебе не утолился,

Иль в ебле он тебе еще явился слаб?


Пиздокраса

Хоть князь он по уму, но по хую он раб.

Печали моея причина есть сугуба;

Внимай ее, внимай, дражайша Хуелюба!

Лишь только я легла со князем на кровать

И думала под ним задор свой утолять,

Уж ноги я ему просторно разложила

И в губы плешь его, послюнивши, вложила,

Готовилась ему проворно подъебать,

Но пакостный не мог его хуишка встать.

Я тщетно много раз дрочить его старалась,

И тщетно я к мудам поближе подвигалась,

Казала я ему, раскрыв, свою пизду,

Но не могла ничем взманить его елду.

И видя, что под ним без пользы я лежала,

Я сбросила его с себя и убежала.

Вот горесть вся моя; представь же ты себе,

Когда б сия беда случилася тебе,

Могла ль бы ты ее снести великодушно?

Без добрыя битки век жить на свете скушно,

А я, лишась теперь любезна своего,

Лишилась вместе с ним и елдака его.

Любезный Мудорван в оковах пребывает,

А без него меня задор одолевает.

Когда б он был со мной, он огнь бы утолил

И вплоть бы по муде свой хуй в меня влупил.


Xуелюба

Достойно плачешь ты, достойно ты стенаешь,

По полюбовнике ты слезы проливаешь;

Он стоит, ах! сего, я знаю его плешь,

Мне хуй его знаком, он толст, велик и свеж,

Достойны суть муде его златого века,

И в ебле нет ему подобна человека.

Когда б ты под него попалася хоть раз,

Он раскорякой бы пустил тебя тотчас,

Пизденку б он твою, как шапочку, расправил,

И раз пятнадцать бы он в ночь тебя ошмарил.

Заебин бы с ведро в тебя он наплевал

И ложе брачное все кровью б измарал.

Тогда-то в ебле сласть подробно б ты узнала

И миломудружку со вкусом подьебала.


Пиздокраса

Почто любовь к нему ты тщишься умножать?

Почто елдак драгой теперь воспоминать?

Дай волю в храмине мне слезы лить спокойно;

Иду об милом в ней восплакать я достойно.

(Уходит.)


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Мудорван (один, в цепях)

Вот для ради чего елдак я свой дрочил,

Почто я хуй в княжну, о небо, не всучил?

Без ебли зрю себя в том доме, где родился,

Где Пиздокрасу еть в спокойствии я льстился.

А ты еще, битка, бесслабно все стоишь

И тщетною себя надеждою манишь.

Хоть Пиздокрасы я лишен уж невозвратно,

Воспоминание шенти ее приятно.

Дражайшая пизда, о милый секелёк!

Свирепый Ебихуд, почто ты столь жесток!

Не царствуешь ты здесь, а еблю переводишь,

Найжесточайших ты кастратов превосходишь;

Подобно как на сене лютый лев лежит

И оно брать на корм с свирепостью претит,

Так точно ты, меня лишив княжны любезной,

Не пользуешься сам пиздой сей бесполезной.

Но что я говорю! Ее прелестный зрак,

Я чаю, возбудил давно его елдак.

О мысль жестокая, ты чувств меня лишаешь,

Коль проебённую княжну мне представляешь.

Дражайшую пизду я для того ль хранил,

Чтоб Ебихуд в нее свой вялый ствол всадил?

И для того ль тогда пиздою сей прельщался,

Не ебши чтоб ее, навеки с ней расстался?


ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Пиздокраса и Мудорван


Пиздокраса (вбежав)

Еще ли вижу я любезна своего?


Мудорван

Тебя ль я зрю, предмет задору моего?


Пиздокраса

Я страсть ебливую, но вредну мне и люту

Послышала в пизде в нещастную минуту.

Как тщилася к тебе всей силой на елдак,

Битки твоей меня пленил приятный зрак,

Но вымысел судьба ебливый предварила

И Ебихуду нас обоих покорила.

Однако же не мни, чтоб с ним я уеблась;

Пускай навеки я погибну в сей же час,

Когда надеждой я ему хоть малой льстила

И естьли хуй его в пизду к себе впустила.


Мудорван

Коль целка ты еще, так я спокоен стал;

Пускай недаром мой елдак всегда стоял,

Но, ах! уеть тебя надежды я лишаюсь,

И тщетно я твоей махонею прельщаюсь.


Пиздокраса

Надежда есть еще, когда стоит елдак!

Пускай в отчаяньи смущается дурак,

А ты, коль еть меня по-прежнему желаешь,

Почто дражайшие минуты упускаешь?

Стоит ли твой рычаг, готов ли ты к сему?

А я тотчас тебе и ноги подниму.

Спеши и проебай, и, вытаща хуй славной,

Тем докажи теперь, что ты ебешь исправно.

Ложатся оба друг на друга. В самое это время входит Ебихуд с воинами.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Ебихуд, Мудорван,

Пиздокраса, воины


Ебихуд

О небо, что я зрю! они ебутся здесь!


Пиздокраса (вскочив)

Дражайший Мудорван, кто нам поможет днесь?


Ебихуд (Мудорвану)

Погибни ты, злодей, когда ты столько дерзок! Пускай навеки я княжне пребуду мерзок,

Но ебарю сему, конечно, отомщу,

А хуй в княжну всучить никак не допущу.

(Воинам)

В темницу, воины, отсель его ведите

И Хуестану свой елдак дрочить велите;

Пусть примет казнь сию, пускай погибнет он

И на хую пускай последний спустит стон.


Мудорван

Я хуестанову шматину презираю

И на елдак его без ужасу взираю.

А может быть, и сам ему я отплачу,

Как хуем в афедрон своим его хвачу.

Воины его уводят.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Ебихуд и Пиздокраса


Пиздокраса (стоя на коленях)

Великий государь, смягчи ты свою ярость

И к брату своему почувствуй ныне жалость;

Иль дружбы вашей днесь забвенны уж плоды?

Вы из единыя с ним вылезли пизды.

Прости его вину, или ты чтишь за важно,

Что сделал он в пизде моей немного влажно?

Он мог ли в том тебя столь много прогневить,

Что плешь в мою шентю хотел он завалить?

Ты сам проеть меня уж сил не ощущаешь,

Почто ж за еблю ты столь строго отмщеваешь?


Ебихуд

Тебя я проебу, а Мудорван умрет,

И зрит в последнее уже он дневный свет.

Поди отселе вон и кликни Хуестана.

Пиздокраса уходит.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Ебихуд (один)

Пребудет пусть родство и дружба мной попрана,

Я брата на хую умрети осудил,

И ближнего родства я в нем не пощадил.

Вот до чего пизда теперь меня доводит

И дружбу, и родство в забвение приводит,

Единой ярости своей внимаю я;

Пришла, о Мудорван, последня часть твоя,

Елдак уже вздрочен, готовь свою ты жопу…

Пусть варварством я сим и удивлю Европу,

Все скажут, что затем я брата умертвил,

Что мне проеть княжну недоставало сил.

Что нужды до того? Я в нем злодея вижу

И страшную его шматину ненавижу.

Он рано ль, поздно ли княжне сычуг прорвет,

А после и меня он, может, уебет.

Елдак его княжне всегда будет прелестен.

Но вот и Хуестан.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Ебихуд и Хуестан


Ебихуд

Уже ли ты известен

Об ебле?


Хуестан

Государь, известен я о всем.


Ебихуд

Что ж думаешь о сем нещастии моем?


Хуестан

Когда перед тобой виновен брат явился,

И дерзостно уеть княжну он покусился,

Так смертью надлежит тебе его казнить,

А я готов в него шматину свою вбить.


Ебихуд

Ты знаешь, Хуестан, что мы одной с ним крови.


Хуестан

Когда он дерзок стал против твоей любови,

Он изверг есть пизды и должен умереть,

И токмо прикажи, я брошусь его еть.

Задрищет он тотчас, как я в него попячу,

И высунет язык, как вплоть я запендрячу.


Ебихуд

Но как явлюся я пред светом в сей вине?

В младенчестве всегда он друг считался мне,

Ебали вместе мы, доколе вместе жили,

До тех пор, покамест нас порознь разлучили.

Довольно уж и тем я зла ему нанес,

Что Пиздокрасу я из рук его увез.

И боги, знать, меня за это наказали,

Что слабость на елдак безвременно послали.


Хуестан

Не будь, о государь, в рассудке столько слаб!

Послушайся меня, хотя я твой и раб.

Что к проебению ты сил своих лишился,

То было оттого, что брата ты страшился,

Но как скоро на смерть его ты осудишь,

То тотчас и в княжну битку свою всадишь.


Ебихуд

Всегда ты, Хуестан, мне верен быть являлся,

Всегда я на твои советы полагался,

Последую и в сем я слову твоему

И смерть определю я брату своему.

Уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ебихуд и Пиздокраса


Пиздокраса

Что в том, что брата ты злой смертью поражаешь?

Ты оттого меня не лучше проебаешь.

По-прежнему твой хуй без действия висит,

Но Мудорванова на небо кровь гласит.

Сколь много подъебагь тебе я ни старалась,

Но тою ж целкою с тобою я рассталась!


Ебихуд

Уети чтоб тебя, желаньем я горю,

И заблуждение свое я ясно зрю,

Что Хуестанову последовал совету.

Но брату моему спасения уж нету.

А Хуестана я за злобу накажу

И на слоновый хуй живого посажу.

Но ты, дражайшая, возьми елдак мой в руку,

Авось-либо мою теперь окончишь муку.


Пиздокраса

Ты Хуестану казнь за злой совет сулишь,

Но брата своего ты тем не оживишь.

Он смерть уже вкусил, а я осталась целкой;

Трудись хоть целый день ты над моею целкой

Напрасно будет все: елдак я не вздрочу

И больше баловать его я не хочу.


Ебихуд

Что ж делать я начну, скажи, княжна драгая,

Когда не действует теперь моя уж свая?


Пиздокраса

Коль хочешь еть меня, так брата ты спаси.


Ебихуд

Забудь о нем, княжна, и больше не проси!

Старайся ты теперь взманить мою шматину,

Я еть хочу тебя на свете лишь едину;

А вестник как сюда во храмину войдет —

О смерти братниной известье принесет.

Вестник входит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же и вестник


Пиздокраса

Что вижу я, увы…

(Падает.)


Ебихуд

Ах, брата я лишился!

Вестник

Княжна, опомнися, подол твой залупился.


Пиздокраса (в отчаяньи)

Кого лишилась я и чей погиб елдак!

Дражайших муд его навек сокрылся зрак!

Любезный Мудорван, тебя, ах! я лишилась,

И тщетно на хую сидеть твоем я льстилась.

Сей варвар Ебихуд окончил жизнь твою,

Но тщетно будет он дрочить елду свою;

Я злости сей его вовеки не забуду

И хуй его отнюдь в руках держать не буду.

Не льстися тем, тиран, чтоб ты в мою пизду

Проклятую свою всандрячить мог елду.

Когда я чрез тебя с любезным разлучаюсь,

Своею пред тобой рукою я скончаюсь.

Смотри…

(Хочет заколоться.)


Вестник (вырывая кинжал)

Постой, княжна, постой и не спеши,

Успеешь быть еще у чорта на плеши.

Внемли мои слова: твой Мудорван любезный

Живет и дрочит хуй; отри потоки слезны!


Пиздокраса

Не льстишь ли, ах! ты мне, елдой его маня?


Ебихуд

О небо, оживи сим щастием меня!

Вещай, о верный раб, скажи нам все подробно.


Вестник

Мне храбрость княжью изъяснить всю неудобно,

Скажу лишь только то: в темнице князь сидел,

Однако он на смерть без робости глядел,

Которую ему мы все приготовляли

И точно твой приказ жестокий исполняли.

Елдак уж Хуестан ужасный свой вздрочил

И к жопе княжеской близенько присучил;

Мы, князя наклоня, все в страхе пребывали

И Хуестановой шматины трепетали,

Как вдруг престрашный хуй князь вынул из штанов.

Такого хуя мы не зрели у слонов!

На воинов он с ним внезапно нападает

И в нос, и в рыло их нещадно поражает.

Подобно как орел бессильных гонит птиц

Иль в ясный день, когда мы бьем своих площиц,

Так точно воинов он разогнал отважно

И, хуй имея свой в руках, вещал нам важно:

«Хотя меня мой брат на казнь и осудил,

Но он неправедно в сем деле поступил;

А сделал он сие пронырством Хуестана.

Так должно наказать теперь сего тирана!»

Мы слушали его, не зная, что сказать,

Не смели мы ему от страху отвечать;

Один лишь Хуестан дерзнул пред ним явиться

И с князем дерзостно схватился он браниться,

Однако же рукой держался за штаны

И помощи просил себе у сатаны.

Тут вонью воздух весь в темнице наполнялся,

И знатно Хуестан от страха обдристался.

Но твой прехрабрый брат, презревши вонь сию

И приподнял рукой шматинищу свою,

Ударил ею в лоб злодея Хуестана

И на землю поверг елдой тирана.

Потом подняв его и на хуй посадил

И по муде в него елдак свой вколотил.

В говне хоть от него и весь он замарался,

Однако же князь наш сего не ужасался;

И в нем держал елду престрашную свою

До тех пор, как он жизнь окончил на хую.

Вот что о князе я донесть теперь дерзаю

И мужество его достойно выхваляю.


Ебихуд

О день, любезный день! но где ж теперь мой брат,

Скажи скорее мне.


Вестник

Теперь пошел он в сад,

Он тамо на пруде старается обмыться,

Ведь пакостно ему в говне пред вас явиться.

ЯВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ
Те же, Мудорван и Хуелюба


Хуелюба

Княжна, се твой жених, и цел его елдак.


Пиздокраса (бросясь к Мудорвану)

Воистину ль я зрю, возлюбленный, твой зрак?


Мудорван

Я жив, дражайшая, я жив и торжествую

И должен жизнью я сему большому хую.

(Показывает на свой хуй.)


Ебихуд

Когда уже то так, что ты остался жив,

Так будь, любезный брат, навеки ты щастлив;

Я Пиздокрасину шентю тебе вручаю

И еть ее ни в пост, ни в праздник не мешаю.

Лишь только ты в нее послюнивши клади

И толстою биткой пизды не повреди.

А обо мне прошу при вспервом помнить взводе.


Мудорван (обнимая его)

Теперь, любезный брат, ты отдал долг природе!

А я елдой княжну потщуся пощадить,

Чтоб частой еблею ее не надсадить.


Пиздокраса

Любезный Мудорван, откинь ты страх сей вздорной!

Конечно, не ебал ты женщины задорной.

Во весь я хуй тебе позволю себя еть,

Для друга милого я рада все стерпеть.

Да я притом еще скажу тебе не ложно,

Что кашу маслом ввек испортить невозможно.


Конец драмы

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Д у р н о с о в — брат и наследник великого князя, любитель Миликрисы.

Д о л г о м у д — бывший владетель княжеской столицы.

М и л и к р и с а — дочь Долгомуда и любительница Дурносова

Ф а р н о с — наперсник Долгомудов и жених Миликрисы.

Щ е л к о п е р — друг Фарносов.

С е к е л и я — мамка Миликрисина, блядь и сводня.


Действие в княжеском доме

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Дурносов и Миликриса


Дурносов

Княжна! Ты ведаешь кручинушку мою?

Когда позволишь зреть махонюшку свою?

Когда прикажешь вбить любви предолгий знак?

Иль будет ввек тобой томиться мой елдак?


Миликриса

О, князь! Престань, прошу, являть ко мне амуры

И, уж пожалуйста, не строй мне больше куры:

Ведь улещанья все пригодны лишь для дур;

Так шутки в сторону, проказник, балагур,

Ты знаешь подлинно, что я еще ведь целка

И что еще узка безмерно моя щелка.

Так как склониться мне теперь к твоей любви

И дать мне обмочить твой уд в моей крови?

Как раком действуют, как тычутся в стоячку,

Как тешутся с бочку и как ебут в лежачку —

Во всем этом я, князь, поверь мне, так глупа,

Что вместо под попа легла бы на попа!

Битку с коклюшкою мне трудно распознати,

Хоть склонна бы была тебе, князь, подьебати,

Хотя б и вздумала смягчить твой штанный рог;

Но есть мне хочется, купи сперва пирог!


Дурносов

Когда ты мягкий съешь, княжна, пирог иль сайку,

То пернешь со сто раз, как всуну в тебя свайку.

Узнав мою к тебе чрезмерную любовь,

Позволь, чтоб пролил я в шенте кипящу кровь.

Ты не лишишь меня любезной сей отрады,

Не буду утомлять тебя я без помады.

Или тебе когда со мной противен блуд,

Хоть то почувствуй ты, как страждет бедный уд:

Любовной поражен он страстью, горемыка.

Желает лютого избегнуть хуерыка.


Миликриса

Я знаю, князь, твое мучение и страсть

И сколь твои штаны упруга порет снасть.

Давно бы я была пленна твоей любовью,

И скоро б запеклась моя махоня кровью.

Но ужасом меня стращает твой талант,

Как отстегнул ты свой широкий штанный бант.


Дурносов

Не ужасайся, ах, ты оного героя:

Мы будем тешиться между собою стоя.

Лишь презри толстоту с длиною естества,

И что его красна и кругла голова.

Почувствуешь сама, везде как будет гладко,

Узнаешь, сколь пребыть в союзе тесном сладко!

Ты будь пастушкою, я буду пастушком

И стану забавлять тебя своим рожком.

Чтоб ты довольна быть могла моей свирелью,

Старайся подъебать приятною мне щелью.

И больше тщетного сомненья не имей,

Скажи не думавши: — Забей, о, князь, забей!


Миликриса

Что отказала я и не хочу дать слова

И что кажусь тебе несклонна и сурова,

То пять тому назад прошло уже недель,

Как клейстером свою замазала я щель.

Итак, как ни сильна твоя ко мне докука.

Да только мне терпеть несносна будет мука.


Дурносов

Готов намазать плешь помадой я в сей час

И в дегте обмочить муде свои сто раз:

Лишь только ты, моя дражайшая, склонися

И расщеперь дыру…


Миликриса

Напрасно, князь, не льстися

И не старайся, ах! чтоб ты в мою красу

Претолстую свою запрятал колбасу.

Я трепещу от ней, ее боюся, ах!

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Дурносов (один, в горести и отчаянии)

Ужель от моего в княжне таланта страх?

Жестокая судьба! о, грозная минута!

Почто, любезная, сурова ты и люта?

Когда бы я на то желанье устремлял,

Чтоб только о тебе без пользы воздыхал:

На тщетные б мои тогда взирая вздохи,

Несчетные одни смеялися бы плёхи.

Сердечным пламенем, несчастный, весь горю.

Устами я воплю, не жопой говорю.

Склонись, дражайшая, склонись в любовь и верность,

Почувствуй штанную мою к тебе усердность.

О, если б счастлив я одной тобою был,

С мудами бы в тебя ствол жалостный влупил.

Но, мучась всякий час, терзаюсь без отрады.

Иль нежить бедному кобыл пришло с досады?

Любезная моя! Утешь меня, утешь!

Позволь, чтоб закалил в тебе плачевну плешь!

Холодности во мне, верь, столько не достанет,

Чтоб думать, что елдак мой на тебя не встанет.

С биткою сердце все тебе я посвятил,

А ты мне дай шентю, чтоб я в нее всучил!

(Уходит)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Миликриса и Секелия


Миликриса

От корня толстого, упругого щурупа

Плешь грановитая воздвиглась выше пупа,

И по брюху уже распространялся ствол,

Как, сунув руку вдруг себе я под подол,

Послышала в шенте я много жару, зуду,

Откуда разлился задор уже повсюду.

Мне чувство было то неведомо дотоль,

И чудно стало мне: взялось оно отколь?!

Почувствовала вдруг любовь моя пещера.

Ту склонность сладкую, знать, ей дала Венера.

Разжег уже, разжег мою махоню враг,

И приготовил уж Дурносов свой рычаг:

Но, ах! какой злой рок меня тогда постигнет,

Как он свой долгий шест в меня поглубже вдвигает!

Каким меня тогда ударом поразит,

Как скало он свое претолстое ввалит!

Со страху вся дрожит в махоне щекоталка,

Лишь думаю, что вложится его сурова палка.

Уж в робости такой упорной быть стыжусь,

Хоть чудится мечта, что будто въявь ложусь,

Но вдруг, вообразив задор неутолимый

И купно толстый ствол его непреломимый,

Не смею для того в его предаться власть

И чувствовать боюсь к нему я сильну страсть.

Как думаешь о сем, любезна Секелия?


Секелия

О, коль прекрасна плешь! Муде также драгие!


Миликриса

Достоинства его чрез чур не выхваляй

И склонности к любви во мне не умножай.

Он князь, я знаю то, и елдаком не скуден,

Хотя и невзрачён, однако ж весьма чуден.


Секелия

Природа знает, что прилично дать кому.

Пускай пригожства нет, пусть глуп и по уму:

Однако, так она таланты разделяет,

Как блядь разумная, кому уж дать, так знает.

Князь важен елдаком, осанист и с мудей,

Которыми давно прельстил уже блядей.

Довольно награжден сим даром от природы,

И плешь его бодра премногие уж годы.

Притом зарубами роскошствует она,

Как будто многими приятностьми весна.


Миликриса

Весною дышет плешь; шентя моя — зимою.

И сохнут оттого сады на ней без зною,

Которые сперва в прохладе все цвели,

И нагло воробьи летать в них не могли

С восторгом вспомню я то время, как не знала

Ни самых я мужчин, ни их опасна жала.

Сколь страшен для меня Дурносов, злой сей рок,

Столь вдвое мой отец в таких случаях строг.

Ты знаешь ведь его.


Секелия

Суровость Долгомуда?

Не строг он для любви, но строг он лишь для блуда.

Он дряхл и тешить сам не в силах молодых,

Затем не хочет зреть веселостей твоих.

Подобная всегда так кладена скотина,

У коей фунта с три пускай висит шматина.

Взирая на других плодящихся скотов,

Не чувствует, чтоб в ней зажглась с задору кровь.

А ты, прекрасная в сих летах Миликриса,

Со зрелой красотой спокойно веселися.


Миликриса

Опомнися, мой свет, что погрешила ты,

Хваля Дурносова мне слишком красоты.

Его ты предо мной бесстыдно уж почтила,

А Долгомуда же так ложно осудила.

Разве забыла ты, что он ведь мой отец?

И в молодости был такой же молодец!

Сама же ты об нем не раз мне говорила,

Какая прежде-то к любви была в нем сила!

Дурносова ты уж высоко вознесла,

Его муде и плешь чрезчур превознесла.

Неужто и того родитель не достоин,

Что ратовал в шенте он так, как храбрый воин?


Секелия

В нем важность старости сияет, а не блуд.

Он разумом силен, как хитр у князя уд.

Чтоб правду доказать могла вам очевидно

И если б вы могли на то зреть безобидно,

Желала б я весьма изведать на весах,

В его ли голове иль в княжеских мудах

Есть весу более?


Миликриса

Но кто сему поверит?

Тот разве, кто муде и разумы так мерит.


Секелия

Кто больше в свете жил, и знает больше тот.

Примеров много есть; неопытный — как скот.

Но разны случаи на разум мне приходят:

В земле как золото счастливые находят,

Так точно и в мудах толк, может быть, ведь есть.

Когда в шентю любви хуй толкнут будет весь,

Другая станет вся и разум изменится.

Чем больше ревности к любви в тебе родится,

Тем выше возносить ту будешь красоту,

Хоть бы всегда была в кровавом ты поту,

Дабы чрез то порок сокрыть свой предо всеми.


Миликриса

Не искушай меня словами, свет мой, теми,

Которыми даешь заразу в сердце мне.

Не думаю искать я золота в земле.

Коль хочешь, князю будь любовницей ты милой,

А мне он все-таки пребудет ввек постылый.


Секелия

Я рада бы была в его предаться власть,

И пусть бы врезал мне свою шматину всласть.

Но малодушия сего в нем быть не чаю,

Чтоб отсулённую тебе в меня вбил сваю.


Миликриса

Пристойно князю быть и щедрым к всем, и честным.

Коварно ты его вдруг делаешь бесчестным.

Известна всем его, конечно, доброта,

Что не вернется уж с хуя его пизда.

По щедрости своей он столь великодушен,

Что всякую биткой довольствовать радушен.


Секелия

Почто ж не склонишься женою быть ему?


Миликриса

Противник может быть желанью моему

Отец, который в том…


Секелия

Во всем будь безопасна!

Столь плешь Дурносова велика и ужасна,

Что будет Долгомуд со страху трепетать

И тщиться сам, чтоб вам в любви не помешать.


Миликриса

Возможно ль устрашить прехрабра Долгомуда?

Не оробеет он и от слонова уда!


Секелия

Дурносов уверял, что плешь его хитра,

Что всяка от нее должна страдать дыра,

Что в обморок он всех, кого ебет, кидает,

Но до смерти еще совсем не заебает,

Я разумею здесь, кого в сердцах ебет,

В пизду же только мед один пресмачный льет.


Миликриса

Любезная моя, я в том не сомневаюсь,

И больше на тебя я в оном полагаюсь.

(Уходит.)


Секелия

Имей надежду ты…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Секелия (одна)

Хоть я тебе раба,

Но в случае таком и я дырой слаба.

Что ежели он мне запялит как хуищу,

Вдруг раздерет до жопы и дырищу?

Дурносова меня страшит великий уд.

Не знаю, может ли княжна снести с ним блуд?

Хоть ты Дурносовым пленна любовным знаком,

Но он с задору как поставит тебя раком,

То так сразит тебя великой толщиной,

Что не пособит тут уж и родитель твой.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Долгомуд, Фарнос (входят) и Секелия


Фарнос

Почто смутилась вдруг? Или внезапным входом

Я мысль твою потряс, трясу как я уродом?

Иль видом я тебя геройским устрашил?

Иль скверными чрезчур словами омерзил?


Секелия

Смущенью моему другая есть причина:

Горазд меня страшит плачевная судьбина

От знака толстого Дурносовой любви…


Фарнос

Яснее мне о том не медля говори!


Секелия

Недавно знаком тем он гордо возносился,

Тщеславясь без стыда, биткою похвалился,

Что Миликриса той давно уж пленена.

Ярилась тут ее и рделась голова,

Как много свой талант он выхвалять старался,

Бант у штанов его внезапно оторвался:

Велик и страшен вдруг всем виден стал урод,

Зарделся весь в лице и, свой разинув рот,

Свирепый обратил свой взор он всем девицам,

Прилежно стал мигать завистливым их лицам,

И знаки тем всего смущенья мне вперил.

Дурносов тут свою кручинушку открыл

И дерзко говорил: — Позволь зреть, Миликриса,

В шерсти ли у тебя махоня или лыса?


Фарнос

Какой удар даешь противной вестью сей!

Все счастье у меня отнять хочет злодей!

Не радуйся, брат, ты! Противник вдруг восстанет,

Иль разве мой елдак совсем уже увянет.

Тогда лишь попущу ему ругаться мной

И отнимать мои утехи и покой.

Отмщу ему, отмщу! И месть не отлагаю

И злобный дух его немедленно скончаю.

За честь свою и дочь мстить будет и отец,

Ступай и поражай столь дерзкого вконец.


Долгомуд

На верность я твою и храбрость полагаюсь.

Отмщай! И я на то охотно соглашаюсь.

Но лучше ты умерь геройский подвиг свой,

Чтоб толстой он тебя не повредил кишкой,

Разумные не вдруг пускаются в отвагу,

Чтоб иногда самим как не попасть в корчагу.


Фарнос

Столь скоро мстить врагу меня то нудит зло,

Чтоб далее оно идти бы не могло.

Но если ж оного кто корень истребляет,

Тот весь приход его, конечно, окончает.


Долгомуд

Что корень уменьшить нельзя врага сего,

То явствует длина и толщина его.

Представь же ты, Фарнос, в своей премудрой мысли,

Когда б мои муде, что на аршин отвисли,

Короче, чем твой нос, кто б сделать захотел,

Великий бы ущерб я от того имел.

Верхи одни у древ когда кто подчищает,

Тот в толщину расти чрез то им помогает.

Подобно если верх от корня отрубить,

Излишней толстотой ствол можно наградить.


Фарнос (к Секелии)

В каком рассудке он преостром и глубоком!

И коль далеко зрит своим пресветлым оком,

Что толстоту ствола Дурносова проник!

Знать, мстить за честь свою ему не приобык.

Отважусь я один!


Секелия (удерживая Фарноса)

Смягчись, Фарнос дражайший!


Долгомуд

Препятствуют идти мне вслед муде тягчайши.

Я рад бы купно с ним за дочь мою отмстить,

Да только у меня и так дыра болит.

Отмщение ему в его оставлю воле.

Пусть мстит, коли его дыра моей поболе.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Щелкопер и Фарнос


Фарнос

Участник ты во всех делах моих и друг,

Взирай на яростью мой днесь встревожный дух.

С тобою завсегда я был чистосердечен,

Ты знаешь уж давно, как я простосердечен.

По одному лицу поймешь, конечно, сам,

Как сильно стражду я! Поверь моим словам!

Я так разгорячен, что сердцем каменею.

Назначил бы тотчас я казнь свому злодею,

Который мой покой дерзнул поколебать,

Которую люблю на свой салтык склонять!

Дурносову тому — за ту сердечну рану,

Котору сделал мне, — всей силой мстить я стану!

Лишь только этого злодея истреблю,

Сколь Миликрису я прекрасную люблю,

То тем я докажу всем людям без разбору,

Что столько же во мне, как в нем, пихать задору.


Щелкопер

Хотя противника велит карать закон,

Хотя б и жалости не стоил вовсе он,

Что разлучить тебя с любезною дерзает,

От коей у тебя в штанах все сердце тает,

Не лучше ль бы ее горячность испытать

И мысли тайные сперва все разузнать?

Ну если пред тобой она вдруг возгордится?

Не будешь ли за то по праву ты стыдится?

Насилу милу быть нельзя, ты знаешь сам,

Где нету склонности, нет и приятства там.


Фарнос

Ты Миликрисы ведь не знаешь совершенно,

Что сердце у нее доселе не плененно.

Она приятна мне, не меньше я ей мил.

Хоть дела не было, хоть скала не всадил,

По минам усмотреть то мог ее прелестным,

По обхождению и случаям известным,

Такой пылает жар в драгой ее щели,

Что рада б, коль шентю чесали кобели.

А я поступками, геройством и дородством

Ужель не вспламенил ее хоть благородством?

Соперник хуем мнит в ней жар произвести,

А пламень воспалить горячестью в шерсти.

А я горячность ту в ней обрету красою,

Как напою ее Венериной росою!


Щелкопер

По правде, хороша Венерина роса,

Но вянет от нее девическа краса.

От влаги нежный цвет нередко увядает,

От влаги вся шентя обильно сласть теряет,

Цвет нежный солнечным сиянием блестит,

От солнца то ж потом увянет и сгорит.

Как шерстью обросла пизда — желает хуя.

Но он красы ее лишает, в ней блядуя.


Фарнос

От собственных доброт краса ее и честь

Умножатся, вовек в весельи будут цвесть

Кто сроду наделен великими дарами,

Тот может быть сравнен с пресветлыми лучами,

Которы светят сплошь, лишь не было б препон.

Взаимным счастьем сей вознагражу урон.


Щелкопер

Сколь счастия в любви велик есть недостаток,

Столь будешь ты потом отрадой ей и сладок,

Коль склонность объявит тебе в том Долгомуд,

К чему издавна ты употребляешь труд.

Старайся, чтоб он был твоим усердным другом,

Коль хочешь дочери его ты быть супругом.

(Уходит)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Фарнос (один)

Я дружеский совет потщуся сохранить,

Чтоб долгомудовым наперсником мне быть.

Он в старости своей почтет меня за сына,

И милосердия ко мне любви богиня

Со временем его мне дочь препоручит,

Со временем мою любовь к ней совершит.

О! если б я его мог облегчити древность

Иль разогнать печаль! Сия есть перва ревность.

Тогда б скорее мне в нем милость приобресть,

И согласился б быть, наверно, мне уж тесть.

Хоть и теперь его я вижу благосклонным

И к браку с дочерью его ко мне наклонным.

Но больше бы еще достоин был сего,

Услугу сделавши столь важну для него.

Тогда-то бы уж я проклятого злодея,

Который, честности отнюдь не разумея,

Моим препятствовать желаниям дерзнул,

Хотя в красавицу ни разу не воткнул.

Пред всем бы обругал и обесславил светом

И сделал бы его посмешища портретом.

Пусть зависть бы тогда преподлая его

Старалась верх отнять блаженства моего,

Но я бы счел его за тварь совсем не годну

И предпочел бы честь свою пред ним природну.

Своим бы счастием, драгая, веселясь,

С приятностью тогда сказала мне тотчас:

— О, как довольна я супругом столь достойным,

При коем сладким сном и житием спокойным

Во веки я себя увеселять должна.

На то одно она и рождена,

Чтобы иметь таких супругов благородных,

А не Дурносовых и всех ему подобных,

Которому всю честь любовный знак дает.

Пусть с толстым елдаком злодей сей пропадет.

Доколь, свет солнечный он зрети в небе станет,

Дотоле знак любви его пускай не встанет!

Спешу исполнить то…

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Щелкопер, Долгомуд и Фарнос


Щелкопер (Фарносу)

Веди к концу свой труд!

Скорее достигай того, во что кладут!


Фарнос (Долгомуду)

Избранна голова, почтенна сединою

И изукрашена муд ветхих долготою,

Высокоумный муж, правдивый Долгомуд!

К тебе я обращу се просьбу мою тут.

В твоих морщинах зря блистающую склонность,

Я жалобу творю на мерзку вероломность

Той редкой красоты, которой ты отец:

Она, мне слово дав, солгала наконец.


Долгомуд (удивляясь)

Не странно ли сие необычайно дело,

Чтоб дочь моя когда б отважилась так смело,

Забывши над собой родительскую власть,

В столь дерзкий для нее такой проступок впасть,

Без воли отческой давать другому слово?


Щелкопер

О, если б было в том согласие отцово…


Фарнос

При важности хранит и строгий он устав;

Я вызнал в нем давно благочестивый нрав.


Долгомуд

Родительская власть уставы превышает.

Когда законно кто детей своих рождает,

Обязан строгим их законом управлять.

Кто жизнь дал детям, тот их должен воспитать.


Щелкопер

Я часто жизнь даю, но сам не воспитаю:

Два дела делать вдруг никак не понимаю.

Один имею член, одни и руки я,

В одну сунь — у другой готова щель своя.


Фарнос

Оставь, любезный друг, свои теперя шутки!

Коль дело важное, не йдут тут прибаутки.

О, как несчастен я, что тем не награжден,

Чем можно дать живот, чтоб мог быть кто рожден.

Когда б Дурносовой я обладал бы штукой,

То не терзался б я сомненья горькой мукой!


Долгомуд

И дети иногда наносят нам удар,

Хоть в сердце чувствуем мы к ним всегдашний жар!

Различны к счастью их изыскиваем средства,

Должны мы отвращать от них жестоки бедства,

Их нравы исправлять, предписывать предел

Началу и концу, средине всех их дел,

Который бы они отнюдь не преступали.

Дочь собственна моей примером есть печали,

Столь дерзновенно власть родительску презрев

И чаяла в ничто его поставить гнев.


Фарнос

Сколь много я ее люблю и почитаю,

Довольно из моих узнал ты слов, я чаю,

Которы я тебе недавно говорил,

Когда за верность ты мою благодарил.

Отмстить готов я был презлому супостату

За то, что причинил нам общей чести трату.

Не Секелия ли живот его спасла,

Как дочь твоя склонна к его любви была?

Противна сделалась отцовскому тем нраву,

Коль своевольному последовала нраву!

Однако для твоей усердности ко мне

Прощаю дочь твою я в дерзностной вине.


Щелкопер

Он страстию давно пылает к ней безмерно,

Горячности его свидетель буду верно.

Я пред тобою быть стыжуся лицемер,

Что явно видел сам уж ты тому пример.

Как смело он хотел восстать против злодея,

Любовью к дочери твоей все пламенея!


Фарнос

Мне справедливость в том повелевает так,

Когда пред всеми тот означился нам враг.


Долгомуд

Величина красы не составляет в теле.

Искусством произвестъ то можно в каждом деле.

Я смолоду и сам бывал на все ходок,

Хотя худой во мне под старость стал порок.

Как в юных был летах, то так тогда был славен,

Что не был мне никто в делах любовных равен.

Я пальму изо всех один в том заслужил,

Что раз по тридцати за сутки плешь калил.

А ныне уж сего я дара не имею,

Не больше в ночь трех раз довольствовать посмею.


Фарнос

По немощи своей о прочих рассуждай,

Я смею ль дочери твоей промолвить: дай?


Долгомуд

Она еще мала, узка ее и щелка.

Любиться в нежности — ведь это не безделка.

Не возбранял бы я в любви ей пребывать,

Когда б опасности не надо было ждать.

Щель бедная ее распорется до пупа

И будет шириной не уже, как и ступа.

Тогда в нее ломи не только елдаком,

Но можно без труда толкать большим пестом.


Фарнос

Чтоб сладость снизу влить до сердца, сам постражду,

Потщуся произвесть в ее махоне жажду.

Без пользы проведя цветущие лета,

Девица весь свой век пребудет сирота.

Лишившись всех друзей, не будет знать отрады,

Пристойны в младости любовные надсады,

Которых в старости не чувствует никто,

Хотя бы елдаков в шентю ввалилось сто.

Пусть, впрочем, говорят, что молод жил кто в горе,

Под старость сладку жизнь тот приобрящет вскоре.

Противна правилу сему одна любовь,

Котора лишь сладка, пока играет кровь.

При старости ж всегда бывает неприятна.


Долгомуд

Противна речь твоя, хотя мне и понятна.

Без жалости могу ль кому отдать я дочь?


Фарнос

В замужстве первая бывает тяжка ночь,

Котора в совести всех девушек терзает.

За лучшее ж всегда разумна почитает,

Не изнуряя свой терпеньем долгим дух,

Манденку с радостью подставит хую вдруг.

Когда б заране дочь мне ваша полюбилась,

С любезным бы своим без робости склешнилась.

Спокойна б в совести своей всегда была,

Хотя б и тысяче других потом дала.


Долгомуд

Когда законным с ней совокупишься браком,

Хотя в лежачку тешь, поставь ее хоть раком.

Что ж без закону ты в шенте пролить мнишь кровь —

То больше о пустом терять не нужно слов.


Щелкопер

Рассудок справедлив и похвалы достойный!

Исчезни срамота забавы непристойной!


Фарнос

Премудрый Долгомуд, могу ль я быть твой зять?

Достоин ли твою я дочь в замужство взять?

Ужели и на то ты, старче, не согласен?

А коли так, скажи, чего же ты опасен?

О, щедры небеса, доколе мне страдать,

Доколе красотой мне той не обладать,

Котора на меня оковы возложила,

Которая мой дух и сердце сокрушила?

Услышьте жалкое стенание и глас,

Кой простираю к вам, несчастный я, в сей час!


Долгомуд

Оставь стенание, не проливай слез реки,

Несчастью многие подвластны человеки.

А ты желанное получишь от меня

То счастье, как женю на дочери тебя!

Не мешкая, о том я предложу невесте.

Пусть пойдет Щелкопер, твой друг, со мною вместе!

(Уходит с Щелкопером.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Фарнос (один)

О, предвещаемый желанный мой успех,

Тобою я всхожу на самый верх утех!

Мне храбрый Долгомуд дверь к счастью отворяет,

На мой салтык склонить свою он дочь желает.

Понудит строго ей со мною в брак вступить,

А я потщусь в нее любовну снасть влупить!

Не будет мне тогда препятства никакого,

Не устрашусь тогда Дурносова я злого,

Который все мое веселье помрачил.

Ах! если он в красе елдак уж обмочил,

К которой лестная надежда мя питает?

Увы! сколь мрачна мысль меня зло устрашает!

О, храбрый Долгомуд! Спеши скорей, спеши,

Врага предупреди и ярость утиши,

Котора в елдаке его неутолима

И что есть дочери твоей весьма любима.

О, как я елдака Дурносова страшусь!

Конечно, им красы драгой своей лишусь!

Но что ж я больше жду и казнь не совершаю

И злобному врагу ругаться попущаю?

Иду, и казнь воздам достойную врагу!

А если от него сычуг не сберегу?

Прочь, мрачна мысль! Бодрись, мелькнул мне луч в надежде!

Испробую сперва, что я задумал прежде:

Постой, я притуплю Дурносова кинжал,

Чтоб у него елдак вовеки не вставал!

Престанет хвастаться тогда своей биткою,

Как будет век бродить с повисшею киткою!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Долгомуд, Миликриса и Щелкопер


Долгомуд (к Миликрисе)

Готовься в радостный вступить ты вскоре брак,

Жених твой ждет тебя, готовься на елдак!

Днесь к счастию тебе дверь мною отворенна;

Моим ты промыслом вдруг сделалась блаженна:

Достойного тебе супруга я избрал,

У коего давно елдак, надеюсь, встал.


Миликриса

Любезный мой отец, я брак не презираю,

Но к счастью приступить такому не дерзаю!

Незрелость лет моих, незрелость и ума

Желаниям моим противятся весьма!

Исполнить бы твою не отрекалась волю

И всяку б приняла непрекословно долю,

Но страх несчастную удерживает тот,

Что узок у шенти моей безмерно вход!

Я лучше смерть принять безвременну готова,

Чем муку претерпеть мне от тирана злого.

Кто б ни был обречен тобою мне супруг,

Который елдаком прохватит мой сычуг,

Всю внутренность мою пронзит своим кинжалом,

Хоть как ни мажь свой хуй помадой он иль салом.

Несчастья моего злым роком не верши,

Чтоб горестную жизнь скончать мне на плеши.


Долгомуд

Ты смеешь ли моей не покоряться власти?

Судьба велела так, ты суждена сей части

Достойна быть!


Миликриса

Но кто ж мой суженый жених?

Не крови ль княжеской иль из дворян простых?


Долгомуд

Из слов твоих совсем другое заключаю:

Ты сердце отдала Дурносову, я чаю?

Но тщетною себя надеждою не льсти

И сердцем ты об нем напрасно не грусти.

Я жениха тебе избрал совсем отменна,

Который чтит тебя и любит беспримерно,—

Фарнос и предками своими знаменит,

Героев всех краса, друзей надежный щит.

Недавно на врага восстав нам в оборону,

За нашу честь мстить мнил ему он по закону,

Что обругал твою публично красоту

И сманивал тебя на гнусну срамоту.

Свидетель есть тому правдива Секелия,

Что молвила тебе: — Муде и плешь драгие!

Но все достоинства излишне изъяснять.

Фарнос, наперсник мой, мне будет милый зять.

Вот друг его и мой, он знает наши нравы,

(Указывая на Щелкопера)

Все добродетели и превосходства славы.


Щелкопер

Он добр и целомудр, и в совести правдив,

В любви, как камень, тверд, и нрав его не лжив.

Хотя бы полюбил свинью он или суку,

И с той бы не стерпел он горькую разлуку.

Тебе, дражайшая, ввек верен будет он,

Хотя бы тысячу в любви имел препон.


Миликриса

Пускай он будет добр, не лжив ни в чем и верен,

Пускай и тверд в любви, правдив, нелицемерен:

Но не хочу я быть невольницею в том,

Чтоб скаредный Фарнос моим был женихом.


Щелкопер

В любви его к тебе не может быть препятства,

Хотя откажешь ты, но он своим приятством,

Которым твоему усердствует отцу,

Все дело приведет к желанному концу.


Миликриса

Непринужденный брак союз лишь составляет,

А приневоленный, напротив, разрушает!

Ну может ли у нас с ним быть любовь-совет,

Когда меня отец насильно отдает?

Неволя пуще есть всегда своей охоты.


Щелкопер

(Долгомуду)

О дочери твоей напрасны все заботы,

Она не думает Фарноса полюбить,

Который хочет век в союзе с ней пребыть

Иль в горести страдать…


Долгомуд

На то я не взираю,

Намеренье мое немедля окончаю.


Щелкопер

Скорее соверши все дело, как обык,

Дабы не сделался у зятя хуерык.


Долгомуд

О браке ты о сем не мни теперь нимало.

Когда положено хорошее начало,

Хорошего должны мы ожидать конца,

Чтоб двасовокупить любовию сердца.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Щелкопер и Миликриса


Щелкопер

Фарносову любовь почто ты презираешь?

Или его елдак в ничто себе вменяешь?

Что в голову тебе пришла за чепуха,

Что на Фарноса так ты сделалась лиха?


Миликриса

Ничем я не могу в его любовь склониться.


Щелкопер

Так чем же мог тебе Дурносов полюбиться,

Что ты его в любви так много предпочла?

Конечно, в елдаке его ты смак нашла?


Миликриса

Мне подозрение такое не ужасно;

Но ты стараешься склонить меня напрасно.

Иль в робость думаешь ты тем меня привесть,

Дурносов будто бы похитил мою честь?

Обманываешься в пустом своем сомненьи:

Я целомудренна, крепка в своем терпеньи,

И к злу меня никто не может соблазнить,

Доколь не суждено судьбой мне в брак вступить.

Да только не Фарнос иметь то счастье станет.


Щелкопер

Но ежели тебя надежда в том обманет

И твой сычуг отец Фарносу поручит?

Тогда ведь он в тебя без жалости всучит,

Тут можешь ли ему еще сопротивляться?


Миликриса

Того я не страшусь, нельзя тому и статься.

Я прежде, нежели с Фарносом в брак вступлю,

Желанья своего успех употреблю,

Что кончу свой живот я в случае жестоком!

Причиной смерти сей Фарнос мне будет роком,

Когда кинжалом я…


Щелкопер

Зачем толь мысли злы

Вселяешь в голову? Оставь мечты пусты!

О смерти думать нам заране не годится,

А прежде сладостью любови насладиться.

Иль лучше на битке ты хочешь умереть,

Чем попустить себя женой Фарноса зреть?

Фарнос давно уже к тебе пылает страстью,

Так насладиться дай ему своею сластью;

Он в нетерпении…


Миликриса

Он гнусен для того!

Ну можно ли мне спать всегда возле него?

С такою рожею связаться не хочу.


Щелкопер

Выходит, он тебе совсем не по плечу!

Мужская красота так женщин не пленяет,

Как добрая битка глаза их соблазняет!

По мне, так хоть куда годится наш Фарнос.

А разве может быть не ладен его нос?

Так красоту мужчин не в носе полагают,

А умны женщины в битке ее считают.

Фарносов хоть талант не то чтобы велик,

Однако нежить он уж много приобык.


Миликриса

Не думай, чтобы я к Фарносу стала склонной,

Но, как сказала, уж пребуду ввек упорной.


Щелкопер

Что стану делать я? Не внемлет мой совет.

Пойду теперь сказать Фарносу сей ответ.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Миликриса

(одна)

О князь, дражайший князь! приходит мой конец!

Фарнос старается, чтоб врезать в мой рубец

И ввек лишить тебя сердечныя забавы,

В которой ставит он себе так много славы.

Исчезла радость мне прелестной булавы,

Которую в меня забить желаешь ты!

Мечты приятные мне в голове толпятся:

Что будто я лежу, ты ж начал уж стараться…

Но вот чего боюсь: как сильно ты попрешь,

То узку щель мою до пупа раздерешь!

Тогда я под тобой…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Миликриса и Секелия


Секелия

Великий Долгомуд

При старости своей немал имеет труд:

Изыскивать спешит с Фарносом к свадьбе средство.


Миликриса

Колико на себя зрю воруженно бедство!

Почто я ныне в свет несчастна рождена!

Почто толь елдаком драгим побеждена!

Почто, о, злой Фарнос, ты мною столь пленился,

А ты, родитель мой, почто так осердился,

Что бедной мне велишь с немилым в брак вступить,

А милому претишь любовну страсть явить,

Который лишь ко мне усердностью пылает:

Иль жажду утолить, иль умереть желает!

Приятну его речь я помню и теперь,

Как он в любви сказал: — Драгая, расщеперь

Любовный чемодан и дай вложить булаву!

Я зрела тут его в готовности приправу.

И если б не боязнь во мне тогда была,

Я б тот же час ему с приятностью дала.

Судьба той склонности как будто ревновала

И ту любовь свершить драгую помешала!


Секелия

Откинь, княжна, сие смущенье от себя

И жди приятных дней, когда въебет в тебя!

Уж ты и так весьма в печали похудела,

Как будто на битке слоновой посидела.

Престань воображать, что князь тебе твердил,

Брегись, чтобы Фарнос злой прежде не впялил

В красу твою свою бесчувственную палку,

Которой распалил лишь только щекоталку.

Испортит дело все, не сделавши добра,

Ведь маленька его и вялая елда;

А князя через то в несносну ввергнет муку:

Он будет принужден с задору чванить суку;

Ты можешь ли на то без жалости смотреть,

Когда твой князь к тому…


Миликриса

Ах! как мне то стерпеть

И как лежать под тем, кто очень мне противен?


Секелия

Куда как ваш союз с Дурносовым мне дивен,

И как его биткой ужасно пленена!


Миликриса

В шенте, что и в елде, еблива страсть равна,

Когда б ты по уши сама в кого влюбилась,

Скорей моей шенти твоя бы расщепилась!


Секелия

Хоть тысячу бы раз пленна как ни была,

Однако ж я и тут…


Миликриса

Ну так любовь мала!

Но если кто ее всю в тонкость распознает,

То к ярости тотчас махоню зажигает.

Всечасно будет мысль в шенте тревожить кровь

И нудить усладить кипящую любовь.

Так равно я теперь, несчастная девочка,

Презренная отцом, как без сивухи бочка,

Когда он высуслил ее до сама дна

И смотрит, что пуста уже стоит она,

Котору мой отец безмерно взненавидит,

Коли ни капельки винца в ней не увидит,

Все обручи с нее велит посколотить,

А после и совсем ее в огонь ввалить;

Вдруг яростью свои наполнит быстры очи,

На гузне гуж тотчас подвяжет покороче,

В раздумье бродит все, не зная, что начать;

Потом под нос себе принявшися ворчать,

Пойдет искать вина, чтоб допьяна напиться,

А как найдет, то рад в вине хоть утопиться!

Но что теперь о нем мне больше рассуждать?

Секелия, мой свет, потщись совет мне дать,

Иль ты меня совсем оставить предприяла,

Что не дала в шентю забить Дурносу скала?


Секелия

Не думай о своей ты мамке так, княжна,

Останусь всей душой по гроб тебе верна…


Миликриса

Так что ж советуешь? Что делать мне прикажешь?


Секелия

Счастливой будешь ты, когда отцу расскажешь,

Желанье в чем твое теперя состоит.


Миликриса

Да он мне о любви и думать не велит!


Секелия

Рабов наказывать без жалости довлеет,

А к чадам всяк отец сердечну скорбь имеет.

Равно и Долгомуд: хоть строг его приказ,

Но, как он из твоих увидит слезы глаз,

В нем жаркий гнев тогда мгновенно охладеет.


Миликриса

Он сожаления такого не имеет.


Секелия

Но ежели пред ним в тоске будешь стоять,

Конечно, может он тебе отраду дать.

Ты только лишь мочи штаны его слезами,

И крепко ухвати муде его руками,

Проси, чтоб милость он отцову показал

И чтоб Фарносу он в женитьбе отказал.


Миликриса

Я в сердце твой совет потщуся содержат,

Иду перед отцом в злой горести рыдати!

Секелия уходит.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Дурносов и Миликриса


Миликриса

Хоть склонностью влекусь к твоим мудам все боле,

Но как ослушницей мне быть отцовской воле?

Как можно преступить родительский приказ,

Когда им долг велит иметь послушных нас?

Я лучше век хочу не быть никем любима!

Дочь Долгомудова, как он, неколебима!


Дурносов

Какую язву сим упорством мне даешь!

Какими вредными муде клещами жмешь,

Какие кандалы ты на хуй мне вложила!

Ты мысли все мои к себе приворожила!

Я мучусь яростью, терзаюсь, скорбь несу,

В мудях ужасна боль, без пользы хуй трясу.

В мечте на щель твою, прекрасная, взираю

И, будто как в тебя, в кулак свой попираю.

Любовное млеко ручьем всяк час течет,

А ярости и тем во мне не пресечет.


Миликриса

Ты живо, князь, свою мне страсть изображаешь

И всю суровость тем мою уничтожаешь.

Но как? Подумать льзя ль, чтоб я тебе сдалась,

Когда еще ни с кем я с роду не еблась?


Дурносов

Коль не гнушаешься моею штанной частью,

Коль тлеет и твоя махоня тою ж страстью,

Не трать, дражайшая, свои цветущи дни,

Воззри — ведь мы с тобою здесь одни,

Решись со мной совокупиться тайным браком,

Я стать перед тобой готов теперь хоть раком!

(Становится на карачки)

Взгляни на скорбь мою: взгляни на мой задор!

До коих будет мне терпеть, до коих пор?

Смягчи суровость ты! Моя вся печень рвется,

Из уда штанного млеко ручьем лиется!

Иль мыслить, что в тебя попру, тебе не в мочь?


Миликриса

Я мыслю только то, что Долгомуда дочь!


Дурносов

А то, жестокая, забыла, что Фарносом

Не хуем щель твоя, долбиться будет носом?

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Прежние и Фарнос


Фарнос

Нет доли здесь твоей! Утри-ка свой ты ус!

Не твой уже теперь, не твой сей сладкий кус!

Хоть мнишь ее уеть, да поеби-ка крысу!

Уж мне отец обрек прелестну Миликрису.

Твой тщетно штанный шмат лишь дрочится в гнезде.


Дурносов

Но деве сей пришел елдак мой по пизде,

Карандыш, нос-урод!


Фарнос

Дурацкою биткою

Прельщаешь дев, а нас лишаешь ты покою

И уверяешь, что большой приятен ствол,

В нем больше сладости находит женский пол;

Враль скаредный!


Дурносов

Постой! Не разорви ты глотки

И не вини, коль глуп, ни девки, ни молодки;

Ведь ихний пол привык в утехах пребывать:

Им был бы хуй хорош, а на нос наплевать!

Но ты не мни, чтобы с битки моей свернулся

Иль чтоб мой хуй в твоем заду не окунулся.

Управлюсь я с тобой, забудешь мне грозить:

(Указывает на хуй, потом отстегивает штаны и вынимает хуй наружу.)

Кинжал мой, брат, готов, чтобы в тебя вонзить!


Фарнос

Ты устремляешься лишить меня ввек духу,

Не сроблю от тебя!


Дурносов

(бросается к Фарносу)

Я заебу как муху!


Миликриса

(подняв подол, бросается между ними)

В ком более из вас ко мне любови есть,

Моя кому из вас теперь нужнее честь,

Коль к ебле вас могла шентя моя склонити:

Изволь тот лучше свой елдак в меня забити!

(Фарносу)

Изволь!

(Дурносову)

Не то хоть ты битку в меня втеши!

Придется ж быть когда-нибудь мне на плеши!


Фарнос

О, шерстка, губки, щель! О, секелёк прелестный,

О, жопка толстенька, о, ляжечки чудесны!

А титек кругленьких какой приятный вид,

В чужих руках мой нос сие приятство зрит!


Дурносов

Я для ради тебя не мщу сему злодею!

Но дерзкую вину нельзя ж простить халдею,

И прежде между нас не может быть приязнь,

Доколь не примет сей злодей ебливу казнь!


Фарнос

Ты еблей мне грозишь?


Миликриса

(Фарносу)

Коль рок тя выгоняет,

Поди отсель, Фарнос! уж от тебя воняет!


Фарнос

Где я ни буду жить, доколь во мне дух есть,

К сему врагу питать, за долг почту я месть!

(Дурносову)

О, хищник, о, злодей! тебе я к мотовилу

Во что ни стало уж приворожу я килу!

(Уходит.)


Дурносов

(бросается за ним)

Еще ты стал ворчать!


Миликриса

(удерживая его)

Смягчись, мой князь, смягчись;

Злодея уж изгнав, ты больше не ярись!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Миликриса и Дурносов


Дурносов

Достоин ли принять я от тебя ту мзду,

Чтоб ливер мой впихнуть теперь тебе в пизду?

Сугубая моя тем слава разнесется,

Как влажность из ствола в твою шентю прольется.

Ты в этом отказать не можешь мне теперь:

Победой отворил себе я эту дверь.

Ты зрела то сама: лишь бант мой отворился,

Враг тотчас вышел вон и страху покорился.

Но крепость лишь твою нет сил атаковать.

Престань о толстоте, престань ты толковать,

Почувствуй ты мою с задору злую муку,

Позволь хоть под подол к тебе мне сунуть руку!


Миликриса

Не будь так скор и тщись желанья усмирять;

И дай хоть пальцем тут сперва поковырять;

(указывая на пизду)

Потом я под подол пущу гулять уж вольно,

Не думай ты тогда, что мне уж будет больно.


Дурносов

Веселие мое на муку пременя,

Какую сласть отнять ты хочешь у меня!

Во всей подсолнечной до целочек охочи,

Что может быть милей нам целки в первой ночи?


Миликриса

Что буду делать я? — не внемлет ничего!

Не презирай ты, князь, прошенья моего.

Хоть три часа мне дай еще на размышленье,

Чтоб сделать как-нибудь без боли то мученье.

Суровость всю твою тогда я укрочу,

Пусти меня теперь, я очень сцать хочу!


Дурносов

Я более держать драгую не дерзаю.

Пойду и я на час в заходе побываю.

(Уходят.)

Конец второго действия

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Долгомуд

(один)

Наполнена шентя премножеством площиц!

Но что есть тайный уд, рассмотрим, у девиц.

Войдем в подробность ту, увидим тотчас тамо,

Что, в сущности, он есть; рассмотрим его прямо.

Член этот, так сказать, член сладости плода,

Что общим правилом наречена пизда,

Не что иное есть, как некая пещера,

Котору в чистоте блюдет сама Венера.

Иль иначе сказать, такой она сосуд,

Устроен, чтоб вмещать внутри весь мужеск уд.

Не долго, впрочем, он в сем месте пребывает,

Лишь только что войдет, уже и выступает,

И вот как я сию толкую мудру вещь:

Что девушки должны, как глаз, ее беречь!

А для мужчины сласть велику составляет,

Коль девушка ему пизду вдруг предлагает.

Но если чье дитя пленится елдаком,

Что делать надлежит нам в случае таком?

Я в бедствии теперь подобном пребываю,

Что дочь свою я зрю влюбленной в толсту сваю!

И не могу ничем от оной отучить.

Стремится на битку к Дурносову вскочить!

Дурносов всех попрал, победой возгордился

И поражати всех противных устремился.

А я при старости к концу уж дни веду

И заебенным быть нередкой смерти жду.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Долгомуд и Фарнос


Фарнос

Почтенная глава покрыта сединою,

Отличный ото всех муд ветхих долготою,

Покоящий в штанах обширный вялый гуж,

Поборник дряхлости, нежно желанный муж!

В твоих морщинах зрю блестящу добродетель:

Будь мне отцом родным! будь счастия содетель!

Потщися отвратить всеобщую напасть,

Употреби к тому родительскую власть:

Понудь дщерь в брак вступить со мной, минут не тратя,

Ты будешь зреть во мне послушнейшего зятя!


Долгомуд

Ах, перестань, Фарнос, ты тщетно в хуй стучать

И беспрестанно мне о браке докучать!

Другому в дочери моей досталась доля!

Прешла моя над ней родительская воля,

Дурносовой и я шматины трепещу,

И так при старости уж я дырой кряхчу.


Фарнос

Как к дщери я твоей любовью ни пылаю,

Но князя раздражать и сам я не желаю,

А также не хочу соперником с ним быть,

Но части должен в том его я уступить.

Но я другое уж намеренье имею,

О воем объявить тебе еще не смею.


Долгомуд

Маня надеждой дух, не тщетно ль в хуй трубишь?

Какое ж средство ты, Фарнос, употребишь?

Отъяты все пути с Дурносовым сражаться,

Мы с жопами должны подале уплетаться.


Фарнос

Не думаю я с ним в ебливу брань вступить,

Но хитростью потщусь упругость притупить.

Когда кто победить врага сил не имеет,

То в крайности обман и месть чинить довлеет.

Удачи нет всегда в сражении прямом:

Кто силою разит, а кто разит умом.

Как силен был Самсон, известно всей вселенной;

Но хитростью пизды стал вдруг он побежденный!

Кто как ни силен будь, да если разум худ,

Не страшен столько же, как будто хуй без муд.

Как было б естество ни толсто, ни велико,

Упругость можно стерть и сделать так, как лыко.

Лишь хитрость малую к тому употребить,

То будет хуй — хоть брось иль лучше отрубить!

Позволь то сделать мне, а я отмщеньем жажду.


Долгомуд

Отмщай, как знаешь ты, а я так гузном стражду.

Но прежде ты узнай от дочери моей,

Намеренье твое угодно ль будет ей.

Вот и она…

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Прежние и Миликриса


Фарнос

Княжна! Я должен известиться,

Могу ли склонности твоей хоть мало льститься?

Желаешь ли со мной вступить ты в должный брак,

Иль уж прельстил тебя Дурносова елдак?


Миликриса

Не обвиняй меня, Фарнос, виною тою,

Что будто я пленна Дурносовой биткою!

Хоть он ее всегда, гордяся, мне сулит,

Да мой родитель мне склониться не велит!


Долгомуд

Ты княжеская дочь, должна быть горделива,

Не то, как подлая бывает девка члива,

Которую за грош нахальник всяк валит.

Нередко оттого в шенте у них болит.


Миликриса

Коль знатною биткой моя жизнь зачалася,

То льзя ль, чтоб я кому без брака в блуд далася?

Не может огнь никто в шенте моей зажечь!


Фарнос

Княжна! Я не о том начать имею речь.

С горячностью дрочу всегда хуй, как дубину.

Определи, прошу, княжна, мою судьбину:

Надеждой льститься ли тебя в замужство взять?


Долгомуд

У нас положено, чтоб был Фарнос мне зять.

Я вместо слов муде в залог дал в той надежде.


Миликриса

Ко мне не заглянул почто под юбку прежде?

Почто столь суетно Фарноса тем ласкал

И в обязательство столь важное вступал?

Не дам в красе своей ничьей смочить я снасти

И девой сниду в гроб — не прикоснусь сей сласти!


Долгомуд

(Фарносу)

Принужу дщерь свою я быть твоей женой,

Лишь только потерпи… поди, княжна, за мной!

(Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Фарнос

(один)

В штанах моих, увы, багряна плешь бледнеет,

Хладеет в жилах кровь, уд страждет, леденеет,

И крепости уж нет по-прежнему в хуе!

О, рог, о, длинный рог! о, толстые муде!

На что красавицей, княжна, ты в свет родилась!

На что ты мне опять так сильно полюбилась,

Что я любовь к тебе не властен одолеть!

Я со сто раз других уж принимался еть;

Но что ж? Тем плоть моя лишь только истощалась,

А страсть любовная нимало не смягчалась.

О, как я беден днесь! о, случай мой как лих!

Котору еть хочу, ах! той я не жених!

От страсти плешь моя, как рыба об лед, бьется!

Колико мой злодей победой вознесется,

Все счастие ему ебливый знак дает!

Пусть ж с толстою биткой злодей сей пропадет!

Пока свет солнечный на небе зреть он станет,

Елдак его вовек с сего часа не встанет!

Пускай повисшую таскает он битку,

Котору уж никак не втискает в пизду!

Чтоб лучше удивить, так эта невстаниха

Подкрадется к нему не вдруг, а из-под тиха!

Спешу исполнить то.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Дурносов и Секелия


Дурносов

Удобно место здесь,

Где беспрепятственно свершить брак можно весь.

Благоприятствует сама судьба теперя,

Лишь нет одной княжны, лежащей расщеперя

Пресладостную щель, которой мне почать.

Потщись, Секелия, наш брак ты окончатъ,

Уговори княжну!


Секелия

Уговорить не штука;

Но знаешь ли ты, ей какая будет мука?

Не лучше ль мне сперва задор твой утолить,

И сладость ту в меня изволь хоть ты пролить.

А за княжну свою готова быть в напасти;

Не можешь произвесть сим разом ты в ней сласти,

Какую б исподволь возмог в ней произвесть.


Дурносов

Престань, Секелия, дурные враки плесть.

Ничья краса елдак уже мой не прельщает.


Секелия

Но Миликрису страх склониться запрещает:

Величиной ствола распорется шентя,

Тоща в нее пихай хоть что ни подхватя!

Я зрю то и сама, что хуй твой ей не в меру.

Ей лучше дать сто раз с усами гренадеру,

Чем страшному для ней с тобой союзу быть,

При коем должен ты в княжну и хуй забить.

Твой сильный жар ствола теперь мне то являет.

Так вот о чем княжна тебя, князь, умоляет:

Когда ты ей вонзишь, направя свой кинжал,

То прежде чтоб к губам не сильно ты прижал

И в ярости своей хоть мало б удержался,

Но в ней бы произвесть жар прежде постарался.

Иль лучше наперед ей знак свой тебе дать,

А сам своей рукой у ней побаловать.

Не много в деле сем минут у вас продлится.

И сама крепкая девица соблазнится,

Подавно уж княжна, нрав коей мне знаком.

Она твоим давно пленна уж елдаком.


Дурносов

Я все твои слова приемлю за отвагу.

На ложе брачное до тех пор с ней не лягу,

Доколе не пролью в шенте ее я кровь

И не сберусь опять к пиханью с силой вновь.

Вот как я предприял…


Секелия

Еще я позабыла

Сказать, чтобы не так сперва ей больно было,

Не лучше ль на себя попрежде взяли труд,

Побольше чем-нибудь хуй смазали б до муд.

Пихаться так легко и жеребячьим скалом:

Ведь узки сапоги же смазывают салом?


Дурносов

Я все уж способы потщусь употребить,

Чтоб как бы уж нибудь в княжну полегче вбить.


Секелия

Княжна, спознав о сем, сама дать будет рада.


Дурносов

Со мной вот у меня с духами есть помада,

Котору щегольки трудятся покупать;

А я в сей час ее без денег мог достать.

Что долго нет княжны?


Секелия

Я к ней идти потщуся

И без нее, мой князь, к тебе не возвращуся.

А ты, князь, между тем намажь себе елду.

Ну, до свидания. Я духом приведу!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Дурносов

(один)

Теперь потребно мне порядком прибодриться,

Вот уже чувствую, как хуй мой стал яриться.

Муде мои трубят в торжественну трубу,

И чудится уж мне, что будто я ебу.

Но самый этот жар как вдруг что охлаждает:

То встанет хуй, как рог, то вдруг и опадает

И словно как беды великой себе ждет.

При дверях сладости, сгибаясь, унывает!

Ведь перед старостью лишь только так бывает!

Нет страха мне ни в чем, препятствий когда нет!

Исполню я совет… вот и княжна идет!

(Намазывает хуй помадой.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Дурносов, Миликриса и Секелия


Дурносов

Дражайшая княжна! Ужели ты готова

Вступить со мной во брак, исполнить данно слово?

Ужели я могу сей день торжествовать?

Ужели можешь мне красу свою отдать?

Ужель дозволишь внутрь войти сего приятства?


Секелия

Нам уже нет, любезный князь, ни в чем препятства.


Дурносов

Сколь сильной яростью плененный уд мой тлел,

Столь никаких на то мастей не пожалел:

Оранж, и розовой, и с цедрою прямою,

А на прикрасу к той намазал и гуньбою.

Зри, как от сих мастей моя сияет плешь!


Секелия

Князь, времени не дли, скорей ее ты пежь!


Дурносов

Дражайшая княжна!


Миликриса

Нет казни мне сей злее!

(Падает в руки Секелии.)


Секелия

Княжна, ах, ободрись! Хоть ты, князь, будь смелее!


Дурносов

Смягчи, княжна, мой ствол, смягчи сурову часть!


Миликриса

(опомнясь)

Я не могу никак в твою предаться власть!

Коль берегу красу, — я честная девица,—

А как ее лишусь, что буду?


Секелия

Молодица!

Но что о суетном напрасно толковать,

Спеши скорей, княжна, спеши скорей ты дать

И вечным как-нибудь союзом сопрягися!


Дурносов

Склонись, дражайшая, потешиться, склонися!

Прохладу слабую хоть дай ты елдаку,

Дабы предупредить мне тем хуерыку,

И, чтоб не испустить без действия потока,

Предотврати, княжна, его жестокость рока!

В отраду мне хоть тем немного одолжи,

Что малою своей рукою подержи!

А я моей рукой к твоей шейте прижмуся!


Миликриса

Ах, нет! мне стыдно, князь! рукой я не примуся.

Мне лучше век терпеть.


Секелия

Князь! Времени не дли, Будь храбр и снасть свою насильно ей ввали!


Дурносов

Жестокая! Не мучь, не мучь меня, склонися!

Взгляни! хоть раз взгляни! хоть пальцем дотронися!


Миликриса

Не льсти себя, мой князь, надеждою пустой:

Я дева, ты герой, к тому ж и холостой.

Удобно ль мне с тобою сильно так растлиться?

Дочь Долгомудова ввек так не распалится!


Дурносов

Каким, жестокая, ударом ты разишь

И сколь великою напастью мне грозишь!

Какую за любовь готовишь муку злую!

Чтоб я с горячности мой хуй впихнул в другую?

Чтоб расщеперил бы немилой я пизду?

Чтоб я любовную с другой начал езду?

В другую коль забью в задоре столь жестоком,

Не будешь ли смотреть на то ревнивым оком,

Как я к иной теперь отважусь под подол

И, всунув, ущемлю перед тобой свой ствол?


Миликриса

Секелия! Что мне в сем случае начать?


Секелия

Советую скорей то браком окончать,

Чтоб беспрерывною любовью вас связало;

А времени к тому осталось очень мало.


Дурносов

Что ж трачу я часы полезные вотще!

Пойду лучше и другой!

(Хочет идти.)


Секелия

(удерживая его)

Помедли, князь, еще!


Дурносов

Нет, я намеренья сего не отлагаю,

Исполню здесь: в тебя, Секелия, впихаю!


Секелия

Я недостойна, князь, для счастия такого,

Но вот вонзи! пизда перед тобой готова!

(Все сие время Дурносов хочет еть Секелию, но Миликриса, ухватя его за хуй, подводит к себе.)


Миликриса

Жестокий, удержись! о, как несчастна я!


Дурносов

Не ты несчастлива — несчастна плешь моя!


Миликриса

Не спорю больше я с своею лютой частью:

Вот щель моя, вонзи! и утолись сей сластью!

(В сие время хуй у Дурносова опадает.)


Дурносов

(дрожащим голосом)

Что сделалось, увы!


Миликриса

(в отчаянии)

О, рок! о, случай злой!

К чему меня склонил к погибели такой?


Дурносов

Ах, как судьба ко мне вдруг сделалася лиха!


Секелия

Что сталось, князь, скажи?


Дурносов

Ты видишь: невстаниха


Секелия

Вот случай бедственный!


Миликриса

Что есть сей казни злее!

Увы, мой князь! Увы!


Секелия

(Дурносову)

Дрочи, дрочи скорее!

Жар утолить в княжне хоть мало порадей!


Дурносов

(дроча хуй)

Нет способа вздрочить! — подхимистый злодей!

О, раздраженный враг! — отмстить тебе мне надо!

Подействовала так Фарносова помада!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ и последнее
Прежние, Долгомуд и Щелкопер


Щелкопер

Что вижу я? Княжна! о, стыд! о, нравы строги!

Какою срамотой наполнились чертоги!


Долгомуд

Я с удивлением смотрю на сей позор!


Миликриса

(на коленях)

Мой отче, отврати от недостойной взор!


Долгомуд

Забудь природу ты или забудь то скало,

Которое уже навек, как лыко, стало!


Дурносов

О, как злодей мой уд обезобразил вдруг!


Долгомуд

(Миликрисе)

Готовься к браку ты! Фарнос тебе супруг,

И уж Дурносова не думай видеть боле!


Миликриса

Последую теперь твоей, родитель, воле!

А ты, о, князь! прости! забав наш час протек.


Дурносов

Прости, дражайшая! Прости, княжна, навек!

(Уходит.)


Щелкопер

Великий Долгомуд! Хоть ты мирить умеешь,

Но поздно уж теперь Фарносу ты радеешь.


Долгомуд

А что? что сталось с ним?


Щелкопер

Сперва раздулся нос,

А часа два спустя пришел к нему понос.

Час целый маялся, штанов не подтыкая:

Кряхтел, стонал, ругал; беда, ворчал, какая!

А как понос лишь сей немного унялся,

Он с силою своей еще не собрался,

Как вдруг другой бедой тотчас его сразило

И в бездну, как в шентю, хуй дряхлый погрузило:

Он сильной яростью к прекрасной дщери тлел;

Но, как ее уеть, надежды не имел,

То похоть удержать свою как ни старался,

Но из ствола его ручьем ток проливался;

Не сей был это ток, прохлада что в любви,

Но что случается от похоти в крови.

Раздулася его в минуту бедна потка,

Не помогла ему в сем случае и водка.

Чем жарче рделась плешь, тем был сильнее ток.

Я за плешь ухватил, в крови весь стал платок!

Весь дом он оглашал своим печальным криком.

— Увы! — вопил Фарнос, — я стражду хуерыком!

Мне приключило то жестокую напасть,

Что к Миликрисе я имел пресильну страсть!

Нам способ излечить один тогда сказали:

С кобылой сделать блуд; к кобыле мы предстали,

Я подмостил его, кобыле хвост заткнул:

Но, о, жестокий рок! Фарнос лишь чуть-чуть ткнул,

Как та кобыла вдруг шарахнулась, вздрогнула,

Со всей жестокостью, что мочи есть, лягнула.

Он пал вдруг, поражен, со стоном рок кляня,

И тут, в последний раз взглянувши на меня,

Он мне проговорил: — Для друга ободрися!

Сему хуерыку виною Миликриса;

Однако ей скажи, что я ее простил!

И с этим словом дух последний испустил.


Миликриса

Несчастнейший Фарнос! Я и тебя лишилась!


Долгомуд

Лишилась ты его, и часть его свершилась!


Миликриса

О, день, горчайший день! источник лютых бед:

Князь вечно погублен, Фарноса больше нет!

Пожри со всею лютостью меня живую, бездна!

Рази! губи! мне жизнь без ебли бесполезна!


Конец



Жополюб

Все чувства роскошью мои напоены,

И мысли ею все в восторг приведены.

Отменным родом я теперь любови таю,

Ни с чем на свете той утехи не сравняю,

Котору я теперь лишь только что вкушал,

И весь мой дух исполнен жаром стал.

Скажи, любезный друг, как ты об этом мыслишь,

Между каких забав сию утеху числишь?


Пиздолюб

Чтобы без всякой то ошибки угадать,

Мне нечего о том и голову ломать.

Ты сам уже совсем мне ясно в том открылся,

Во всех словах почти подробно изъяснился:

Что где-то еб теперь прекрасную пизду,

И в том хоть к самому я рад идти суду,

Что в сей отгадке я ничем не погрешаю;

Утеху я сию сам свято почитаю.


Жополюб

Что где-то еб теперь, то прямо ты сказал;

Лишь только одного ты тут не отгадал:

Я жопой — не пиздой роскошно наслаждался,

Небесной, так сказать, утехой забавлялся,

Да что еще притом, не просто я блудил:

Жопеночку-то я ведь целочку растлил!


Пиздолюб

О, небо! словом сим весь дух мой возмутился!

Какой ты скверностью, любезный друг, прельстился!

И в целый бы мой век того не угадал,

Чтобы содомство ты утехой поставлял.

И как тебя привесть то может в восхищенье,

К чему вся в свете тварь имеет отвращенье?

Возьми лишь ты ее в живой себе пример:

Представь себе скотов, народов всяких вер.

Увидишь: то они законом запрещают,

Что многие себе утехой почитают.

Конечно, естества забыл ты, брат, устав

Иль святости его не почитаешь прав?

Не жопу, а пизду дала нам всем природа

Телесных для забав и к размноженью рода.

Тьфу! мерзостней скота ты уж, не человек,

Что жопу предпочел пизде противу всех!

Ну можно ль жопу нам сравнить когда с пиздою,

Единственной хую законною дырою?


Жополюб

Сама ж природа та, о коей говоришь

И чей закон ты мне столь свято чтить велишь,

Нас склонностями всех прещедро одарила,

Меж ними разности в нас быть определила.

И потому из нас всяк вкус имеет свой,

В чем, верно, спорить сам не будешь ты со мной.

Что ж мне другую тварь ты ставишь здесь в сравненье?

На то тебе тотчас, скажу опроверженье,

Которо истиной и ты признаешь сам,

Когда представишь, сколь должны мы небесам,

Что с бессловесными они нас не равняют

И разностию свойств от нас их отличают.

Они стремлением одним лишь снабжены,

А разумом лишь мы одни просвещены.

И божества в нас знак яснее тем сияет,

Что полной волею нас небо одаряет.


Пиздолюб

Я знаю это сам, и верю я всему,

Что к оправданию сказал ты своему.

Но можно ль вкус иметь кому твому подобный,

Чтоб заразиться так сей страстию негодной?

Представь себе пизду и прелести её,

Не распалится ли всё чувство тем твоё?

Она лишь для того на свет и создана,

Чтоб ей одной любовь была покорена.

Какой, ах, нежный жар, какое услажденье!

Кто может еть ее и быть не в восхищенье?

Юпитер для чего сходил, скажи, с небес? —

Воздать ей должну честь премножеством чудес.

А жопа от кого, скажи, была почтенна?

Она почти от всех на свете сем презренна!

И можно ль на нее с приятностью глядеть,

Особенно тогда как перестанешь еть?

Ведь целый на плеши фунт вытащишь говна!

Как может с жопою пизда быть сравнена!


Жополюб

А я тебе на то тотчас в ответ скажу

И разность главную меж ними покажу:

Скорее вымыться, чем вылечиться можно!

Бесспорно, в правде сей тебе признаться должно.

А из сего, скажи, не ясно ль то собой,

Что жопе первенство дать должно пред пиздой,

Затем что от нее болезней не бывает,

А от пизды людей так много пропадает.

Примеры могут нам плачевны доказать,

Как многим суждено от фрянок умирать.

И потому, что нам совсем не повреждает,

То больше и любить нас склонность побуждает.

Говно ль, заёбины ль, ведь вымыть все одно;

Лишь только разность та, что пахнет неравно.

Что ж ты Юпитера в пример мне поставляешь

И мерзкие пизды чрез то ты защищаешь:

А разве не любил он также Ганимеда?

Да жопою его прельстила ведь и Леда.

Но первого всегда имел он при себе,

Тогда как в пизды еб он временно, кой-где.

А те все прелести, ты кои вычисляешь,

И их к одной пизде толь смело причитаешь,

Равно и в жопе их не ложно нахожу

И, не красневши, то пред светом всем скажу,

Что жопу я всегда пизде предпочитаю,

Утеху с жопою ни с чем я не сравняю.

Пускай меня за то кто хочет, тот бранит,

Но мысли сей во мне ничто не истребит,

И я хвалимую достойно мною жопу

Не променяю, верь, на целую Европу!


Пиздолюб

Твой странен вкус совсем, и с ним, я чаю, ввек

Не будет ни один согласен человек.

Конечно, всякому из нас признаться должно,

Что спорить о любви и вкусах невозможно!


Женские

Разумна, хороша, в нарядах знаю вкус,

По моде не с одним, со многими ебусь.

Глупа, нехороша, не знаешь блеску дать,

Неряха, блудишься с одним, без вкусу блять.

Годится девушка, ты хуже всем ея,

Ебется, но не так, ебусь как модно я.

Мужские

Прекрасный молодец, у женщин всех в почтеньи,

А любят что меня, то хуй всегда в леченьи.

Хорош не так, как я; ленив, а я в труде.

Распухли ль как мои с работ твои муде?

Хорош бы малой был, да еть не достает,

Купчихи говорят, что всласть не уебет.



*
Между цветов и красных роз

Собачий хуй на грядках взрос.

*
Дары все естества нам дурно презирать.

Подобно и тебе, мой хуй, пренебрегать.

*
Узнай, чего теперь, Кларисса, я хочу:

Гляжу я на тебя и хуй в штанах дрочу.

*
Люблю тебя, мой свет, и от любови стражду.

Сижу подле тебя и еть тебя я жажду.

*
Не видит то никто, тебя чем забавляю:

Тихонько у тебя в пизде я ковыряю.

*
Ебись и не теряй прелестной красоты:

Как младость пролетит, гадка всем будешь ты.

*
Возьми себе ты тот, из коих лучше нет.

Но лучше для тебя в штанах, мой свет, билет.

*
Зовут по красоте тебя, мой свет, звездою.

Но краше в ебле ты сто крат своей пиздою.

*
Целуй меня везде, любезная, целуй,

Но вместо ты меня не поцелуй мой хуй.

*
Коль льзя б было летать пиздам, подобно птицам,

Хорош бы был сучок — елдак сидеть девицам.

*
Для дела руки мне, глаза даны, чтоб зреть,

А хуй, прекрасная, тебя мне чтобы еть.

*
Ласкаешься ко мне, брюнета, ты, целуя.

Чего желаешь ты? Конечно, хуя.

*
Прекрасный у меня, Кларинда, есть цветок.

Возьми его сама себе ты из порток.

*
Всех лучше кажется та девушкам игрушка,

Как ежели в штанах хорошенька коклюшка.

*
Я тотчас отганул, что мыслишь ты всегда:

Свербится, девушка, всяк час твоя пизда.

*
Не можно изъяснить мне то, что мышлю я,

А лучше изъяснит в пизде битка моя.

*
Утеха лучшая в том женщин состоит,

Чесать тогда пизду, когда она свербит.

*
Коль прямо хочешь быть, красоточка, счастливой,

То счастье лучше в том, чтоб быть всегда ебливой.

*
Желаем получить, скучаем мы иметь,

Не буду ж я хотеть, когда б тебя у еть.

*
Красотками мой дух и мысли насыщаю,

Но лучше их пиздой себя я утешаю.

*
Охотно просижу я в пустенькой избе,

Коль будет когда хуй мой в узенькой пизде.

*
Не светится пизда восточна как звезда,

Но любо на нее вам зреть, хуи, всегда.

*
Я никогда так не грущу,

Как долго хуй в штанах ищу.

*
И были лишь одне в штанах моих муде,

Однако вот и те изгнили все в пизде.

*
Досадно, чаю, вам, красоточки девицы,

Когда в пизде у вас блошицы.

*
Как бычий твердый рог, мой хуй всегда стоит,

Но вместо чтоб вредить, он девок веселит.

*
Тогда живут етись охотницы-молодки,

Когда еще у них бывают круты жопки.

*
Ты мыслишь о себе, что девушка целок,

Однако, знаю я, пролезет и щенок.

*
Не тешуся я так в садах весной цветами,

Как тешусь у девиц под юбками пиздами.

*
О чем ни мыслю, ни гадаю,

А все пизды одной желаю.

*
Хота пизда с краев болит,

Но еться не претит.

*
На мысль старухе ночь коль первая прийдет,

Старуха тут вздохнет, пизда ее зевнет.

*
Коль мыслишь обо мне, что еть не дам тебе,

То, встанет когда хуй, ты кличь меня к себе.

*
Пусть люди говорят, что я велика блядь.

Грешно же то сказать, чтоб еть кому не дать.

*
Когда ещё пизда гола моя была,

Я в те поры ети себя попу дала.

*
Колико до мужчин тот рок злосердный скуп,

Что видит глаз пизду, да не имеет зуб.

*
Ленивая пизда всегда сидит одна,

Досужа перед ней сто раз уебена.

*
Вот видим мы и то,

Что хуй без муд — ничто.

*
Ведь, знать, что хорошо, что девушка хохочет,

Коль страшная битка в пизде ее клокочет.

*
Как малый хуй ебет, тогда пизда свистит,

А толстый хуй ебет, тогда пизда хлюпит.

*
Если б так хуи летали, как летают птицы,

Их охотницы б ловили — красные девицы.

*
Заморскую пизду в России чтут издавна.

Хотя она гнила, однако иностранна.



Из самой вечности и в бесконечны годы,

Ко истечению живот дающих струй

От щедрыя нам ты поставлен, столб, природы,

Её ты нам даров найлучший, твердый хуй.


Ничто не нужно так, присмотр как в доме нам,

А дом наш присмотреть приличный долг женам.

Досужна женщина, ты все не пропускаешь —

Один тебя ебет, другого запасаешь.


Труды дают нам честь и похвалу во свете,

Трудом восходит вверх могущество героя,

Труды любовь от всех обрели и Аннете —

Затем, что хорошо она ебется стоя.


Прекрасный образ днесь Елизы видишь ты,

Котора, сверх своей отменной красоты,

Отменнее других умеет нарядиться,

Приятно подмигнуть, обнять и ублудиться.


Во всяком есть чину всегда особа должность:

Победа или смерть — то воинам прилично;

Молитва, пост и труд и долгая спокойность —

Духовным то отцам здесь, стало быть, обычно;

На спинке ж полежать, проворно подъебать —

Варварушке одной то должно приписать.


Весенние в тебе красы изображенны,

Утехи вечные тобою подражённы,

Краса твоя цветет, подобно вешний цвет,

Прекраснее тебя из всех здесь в граде нет,

Как цветик, Дарьюшка, приятностью блистаешь,

Цветок сбирает пчел, а ты хуи сбираешь.


Захвачена когда от стужи, от мороза,

Еще хотя цветет, но уж цветет не так,

Цвела как средь весны блистающая роза,

Подобно сей красе не так хорош уж зрак.

Увяла Ольгушка, и редко кто взирает,

Однако за пизду доходы собирает.


По склонностям людей надлежит разбирать,

И склонен кто к чему, тому ту должность дать.

Напрасно, например, свинья сидит судьею —

Свинье лежать в дерьму приличней со свиньею.

К чему ж употребить красоточку Арину?

Как только чтоб ни еть, положши на перину.


Натура разными дарами нас снабжает.

Иному, давши честь, богатством обижает.

Богатство дав сему, ограбила красой.

Фетинья рождена хоть дурой и косой,

Однако отняла не все у ней природа —

Публична она блядь, а блядкам в свете мода.


Согласно говорят: прекрасно в свете что,

Не может никогда уж дурно быти то.

Девицу честную, разумную Настасью

Весь город хвалит, что вельми пространна снастью.


Ничто похвально так, как суть странноприимства.

Коль если украшен им кто-то без мздоимства,

Свой истинный тем долг являет человек,

Он лучше ничего не делает в свой век.

Татьяна теснотой отнюдь не негодует,

Что друга мужнина в ней хуй всегда ночует.


Хоть древние тебя дитятей называли,

Со луком, с крыльями, с колчаном стрел писали,

И разом двух сердца пронзаешь что людей,

Однако ты совсем имеешь вид не сей.

Ты стар и млад живешь и как когда случится,

Но сущим ты совсем младенцем не годишься.

Нет крыльев у тебя, летать тебе нельзя,

И для того предмет ты ищешь поползя.

С колчаном лук на что, стрелы коль не бывало?

Ты сам собой стрела, но тупо твое жало.

Совсем ты не творишь ничьим сердцам вреду.

Стреляешь если ты, стреляешь-то в пизду.



— Я обесчещена, — пришла просить вдова.

Однако знал судья, кто просит такова.

— Кем? — спрашивал ее. — Сегодня у суседа,—

Ответствовала та, — случилася беседа.

Тут гостья на меня так грубо солгала:

Уж четырех ты во вдовстве-де родила!

Судья ей говорил: — На эту плюнь причину.

Стал свет таков: всегда приложат половину.


Ты очень ей любим, она в твоей вся воле.

Да только тридцать есть, которых любит боле.


Мой свет, любовь твоя мне очень дорога.

Да для того-то я тебе и не слуга.

С кем хочешь ты любись своим продажным жаром,

А я люблюсь с такой, котора любит даром.


Увидевши жена, что муж другу ебет,

Вскричала на него: — Что делаешь ты, скот!

Как душу обещал меня любить ты, плут.

— То правда, — муж сказал, — да душу не ебут.


Повздорил некогда ленивый хуй с пиздой,

С задорной блядкою, прямою уж звездой.

Она, его браня, сказала: — Ты дурак,

Ленивый сукин сын, плешивый чорт, елдак.

Взбесился хуй тогда, в лице переменился,

Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился,

За губы и усы пизду он вдруг схватил

И на плешь на свою скуфьёю посадил.


— Позволь, сударыня, с тобой мне делать то же точно,

В чем упражнялись те, кто делали тебя.

Авось-либо и мне удастся ненарочно

Такую ж сделать в свет, хотя не для себя.


Крестьянка ехала верхом на кобылице,

А парень встречу сей попался молодице.

Сказал: — Знать, ты в сей день не ебена была,

Что едешь так невесела.

А та ему в ответ: — Коль ты сказал не небылицу,

И истинно коль то причина грусти всей,

Так выеби мою, пожалуй, кобылицу,

Чтоб шла она повеселей.


За еблю некогда журила дочку мать:

— Ей, дочка, перестань, пожалуй, еть давать.

А дочка ей на то: — Тебе нет дела тут.

Что нужды в том тебе? Ведь не тебя ебут.


Ебливая вдова с досады говорила:

— На что нам тайный уд натура сотворила?

Не ради ли того, чтоб похоть утолять

И в дни цветущих лет чтоб сладость нам вкушать?

Когда ж нам естеству сей член дать рассудилось,

Так для чего оно, давая, поскупилось

И не умножило на теле их везде?

На каждой бы руке у женщин по пизде,

А у мужчин хуи б на месте пальцев были.

С какою б роскошью тогда все в свете жили!

Всяк еться б мог при всех, еблися бы всегда,

Еблась тогда б и я без всякого стыда.


Хоть еть или не еть,

Всё должно умереть.

Неизбежимо смертно жало.

Так лучше умереть, смягчивши штанно скало.


Мне кажется, что я хуй, руки, уши, рот,

Муде, глаза, язык и бегание ног

Природою достал себе на случай тот,

Чтоб с помощию их пизду ети возмог.


— Приятель, берегись, пожалуй, ты от рог:

Жену твою ебут и вдоль и поперек.

А тот на то: — Пускай другие стерегут,

А мне в том нужды нет, ведь не меня ебут.


— Вчера свершился мой, жена, с тобою брак.

Что я хотел найти, не сделалось то так.

Жена ему на то: — Не те уж ныне годы,

Нынь трудно то найти, что вывелось из моды.


— Не раз ты мне, жена, неверность учинила.

Скажи мне, сколько раз ты мужу изменила?

— Рогатый! — говорит ему в ответ жена: —

Я арифметике, ей-ей, не учена.


Я друга твоего люблю, зрак твой любя,

Его целуючи — целую я тебя.

Едина в вас душа, известно мне то дело.

Так думается мне — одно у вас и тело.


Горюет девушка, горюет день и ночь,

Не знает, чем помочь.

Такого горя с ней и сроду не бывало:

Два вдруг не лезут ей, а одного так мало.


Горшкова дочь дает в наймы свою пизду.

Кто хочет, тот еби, плати лишь должну мзду.

А уж у ней пизда весьма уж не ребячья,

Потребен хуй большой, а плешь чтоб жеребячья.

Какую ж за труды ей пошлину давать?

Она охотнику сама о том даст знать.


Желанья завсегда заики устремлялись,

И сердце, и душа, и мысли соглашались,

Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть,

Смертельную по ней тоску, любови власть.

Но как его язык с природна онемленья

Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,

То, вынувши он хуй, глазами поморгал

И немо речь сию насильно проболтал:

— Сударыня, меня извольте извинити,

Он нужду за меня всю может изъяснити.


Муж спрашивал жены, какое делать дело:

— Нам ужинать сперва иль еться зачинать?

Жена ему на то: — Ты сам изволь избрать.

Но суп еще кипит, жаркое не поспело.


— Федулюшка, мой друг, какой это цветок,

Который у мужчин блистает из порток?

Я видела намнясь, как с батюшкой лежала,

Что матушка, пришед, рукой его держала.

Пожалуй мне его, голубчик, растолкуй,—

Спросила девушка. Федул сказал ей: — Хуй.


Софрон как черт лицом, и к дьявольским усам

Имеет еще нос, подобный колбасам,

Которы три года в дыму будто коптились;

А дети у него прекрасные родились;

Что видя, госпожа, имевша мимо путь,

Сказала, чтоб над ним немного подсмехнуть:

— Куда как дурен нос, хозяин, ты имеешь,

А деток не в себя работати умеешь.

Надулся тут Софрон, боярыне сказал:

— Не носом я детей, а хуем добывал.


Худая память, врут, всё будто у седых.

А я скажу: она у девок молодых.

Спросили у одной — при мне то дело было:

— Кто еб тебя вчера? — Она на то: — Забыла.


Напрасно, муж, грустишь, что я с попом ебусь;

Безгрешна от того я, друг мой, становлюсь,

И ежели когда попу я подьебаю,

Тогда я и детей, и мужа вспоминаю.

Всегда с ним благодать мой осеняет лоб,

Или не знаешь ты: чиста пизда, поп ёб.


Дозволь, Клариса, мне списать с тебя портрет,

Который различать с тобой не будет свет,

Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен.

Верь мне, что будет он тебе весьма угоден:

Я напишу его без кисти и чернил,

Так чтобы он во всем с тобою сходен был.

Но отгадай, чем мы портреты те рисуем?

Ответ Кларисы: — Хуем!



*
Ни глаз, ни рук, ни ног я сроду не имею,

А сделать образ чей я точно разумею.

Любим девицам я, но ими и презрен,

Всяк волю мне дает, но я и заключен.

Противу естества голодный бодр бываю,

А сытым будучи слабею, унываю.

На троне, на суде и в пропастях живу.

Рождаю я кого, того терзаю, рву.

Позорен именем, необходим делами,

Я грешен, но сижу в беседе и с попами.

Я твари всей отец, но я того и сын,

Притчиной бытия я коего один.

Хожу я в кладези, но их я напояю,

Я смертен, но, как свет стоит, не умираю.

Жечь суют меня в горн, но как меня ни суй,

Я точно все таков, каков и есмь: я хуй.

*
Ни пифин я, ни рак, ни зверь, ни черепаха,

Жилище мое — тьма, покров на мне — рубаха,

Не можно образ мой существенно списать,

Ниже подробно всех чудес моих понять;

Владычица сердец, я матерь всей природы,

Идут в мои врата все твари и народы.

Собою я сама хоть, правда, подла тварь,

Но перво всех меня целует всякий царь.

Гнушаются все мной, но я небесполезна,

Нельзя меня хоть есть, но вкусом я любезна,

И, тешучи других, я тешу и себя,

Рождаю целости я, целость погубя.

У женщин я живу, мущинами питаюсь,

Рождаю в свет я тех, я кем сама рождаюсь.

Не блещущая я планета иль звезда,

Но прежде всех меня зрит тварь. Но есть пизда.

*
Я рос и вырос

И на свет вылез,

Но только я не весь внаружу оголился,

Немного лишь с конца из ножи залупился.

Когда ж совсем готов, тоща от молодиц,

А паче от девиц

Любим живу от всех.

Я есмь орех.

*
Мы в свете рождены, чтоб суетно трудиться,

Сует в нас суета прямая людям зрится;

Мы служим одному без мыслей плешаку,

Мущине лысому, мущине-дураку,

Который лишь живет, в корчмах чтоб прохлаждаться,

Мы, бедные, за ним должны туда ж таскаться,

С наружности стучать и ждать его в дверях,

Доколь он выдет вон, замаран весь в соплях,

И красен, как сукно, и мерзостью рыгает,

Нередко он и нас блевотиной марает.

В презренном завсегда бесприбыльном труде,

Не знаем, нужны ли на свете мы, муде?

*
Коль есть я в существе, так есть между ворот,

Валит из коих весь и всех чинов народ,

Но входит только внутрь взлизастой в них мущина,

Которой озорник такой и дурачина,

Что трет меня собой в воротах, не глядит

И двум еще слугам толкать меня велит,

Но я не ябедник, во мне та добродетель;

Спроси, пожалуй, всех, бывал ли истец секелъ?

*
Лежит на мне Ерила,

Я тело оголила

И ноги подняла,

Ярить себя дала.

Тепленька,

Тут мокренька,

Как зачал он юлить,

Как зачал он ярить,

И, выярив сытенька,

Нигде не гомозит,

Нигде не рагозит;

Но погодя свербится,

Еще хочу яриться;

Но ждать до той субботы, хоть хочется и Ване;

Я веник, коим парятся все в бане.

*
Рукой сперва возьму и влагой помочу,

Потом, поднявши вверх, немного подрочу,

С розмаху ж сунув вдруг, я суну в жерело

До тех пор, как готово уж будет помело.

*
Дырою девушку на день ее рожденья

Отец и матушка снабдили в награжденье.

Девочка, сидючи на горке, на горе,

Дареной той своей дивуется дыре.

Дивуется, любуется

И телом в нее суется.

— Дыра ты, — говорит, — дражайшая дыра,

На тело мне тебя давно бы вздеть пора,

Но пусть я поблюду; как буду под венцом,

Понравлюсь жениху прекраснее с кольцом.

*
Ни в сказках рассказать,

Ни в книгах описать,

Какая его сласть,

Коль шорстка с шорсткой сходится,

Того же к ночи хочется

Чрез опыт только знать,

Что нам есть сладко спать.

*
На дело коль меня когда изготовляют,

То жилу тут мою во влагу полагают,

Хотя без рук, без ног,

Стою, подобно рог,

Я твердость, что огнем бываю горяча,

Горячность пища мне из тела, я — свеча.



*
Единая для всех, красавица, утеха,

Без коей никогда не можешь пребывать,

И верно я о том скажу тебе без смеха:

Смотри ты первых строк что литеры гласят.

*
Ходила девушка во храм оракул вопрошать,

Узнать, чем можно ей себя от бледности спасать.

Ей слышится ответ: — К леченью способ весь,

Моя красавица, в начальных буквах здесь.

*
Полу женску коль случится

От любви занемочь,

Есть тут способ, чем лечиться,

Бредни все другие прочь!

Им избавились уж многи,

Тем лечились сами боги,

Ету болезнь тем лечите:

С буквы П по Е прочтите.

*
Вот в чем, прекрасная, найдешь ты утешенье,

Единым кончишь сим ты все свое мученье:

Лекарство оное хочу тебе сказать —

И скорбь твою смягчит, и будет утешать.

Со многими уже те опыты бывали,

Единым способом все боли исчезали;

Беды забвенны все в ту сладкую минуту,

Я жизнь уж забывал и всю тоску прелюту,

Узря, лекарство то сколь много утешает;

Есть сладость такова, чего твой дух не знает;

Ты можешь чрез сие лекарство то узнать:

Изволь слова стихов начальных прочитать.



Ай, ay, ахти-хти!
Кабы теперь локтя в три.
Хоть и есть хуй с локоток,
 Да и тот стал короток.
Ах, куцы я не пойду,
А в три локтя не найду.
Не найду, ах! я грущу,
Толще хуя не сыщу.
И я с горести, с кручины,
С толстохуевой причины
И столь глупой хлопоты
Проебаю животы.
Хоть всего добра лишуся,
Толстым хуем наебуся.
Разьебусь, млада, я в кровь,
Мне то сделает любовь.
Моя пизда не ребячья.
Хочет хуя жеребячья.
Гренадерских хуя три
Хоть теперь в нее вопри.
Уж терпенья больше нет,
Мне не мил без ебли свет.
Ай, ау, ахти-хти,
Етись хочу хуя в три.
Приди, милый пастушок,
Приди, милый мой дружок,
Утешь горесть ты в пизде,
Я етись хочу везде.
Пастух с радостью предстал,
Весь мой дух вострепетал.
Штаны стал он расстегать,
Хуй претолстый вынимать.
Душа-радость, мой пастух,
Забивай ты в меня вдруг.
Прежде спереди я дам,
Потом сзади приподдам.
Ай, ау, ахти-хти,
Во мне хуй есть локтя в три.
Пизду с жопой хоть сравняй
И муде туда ж впихай.
Пизда р радости играет,
Секель сладость ощущает.
Проливает сладость в кровь.
О! приятная любовь.
Ай! вся горесть уж прошла,
Красна плешь в пизду вошла.
Подвигай, пастух, скорей,
Забивай в меня плотней.
До яиц, милой, сажай
И как можно надсаждай.
Ах, прижмись, мой свет, к пизде,
Шевели, пастух, везде.
Хоть кишки все разъеби
Только ты меня люби.
До пупка, мой свет, достань,
А потом уж перестань.
Вот скажу, что наеблась —
Пизда кровью облилась.
И на секеле потоп,
Не залезет в пизду клоп.
Я молодка, не девица,
С пизды вся сошла площица.
Веселись теперь, пизда,
Полна соусу манда.


*
Устинья здесь лежит, что в том успех имела,

Что ходючи спала, проснувшися же — ела.

И вечером одним пивищем напилась,

А в пьянстве том, шаля с профосом, уеблась.

*
Под камнем здесь лежит пизда седая,

Которая шесть раз еблась уж умирая.

Подумай же о сей, прохожий, ты дыре,

Усердно сколь еблась она в своей поре.

*
Под камнем сим лежит великая жена,

Что смолоду в пизду и в жопу ебена;

Под старость же, когда краса её увяла,

То способы етись другим она давала.

*
Здесь зрим гроб женщины, с тем в свет произведенной,

Чтоб в жопу и в пизду быть в прах ей разъебенной.

Прохожий, и тебе от оной не уйти:

Она и во гробу велит тебя ети.

*
Такой лежит здесь муж: когда он умирал,

То хуй его, как рог, в тот самый, час стоял.

Все сродницы к нему проститься собралися,

Которых он ебал и кои с ним еблися.

Одной из них велел к себе он подойти

И, умираючи, еще хотел ети.



Во каких-то случаях мы приводим для слова только то значение, которое оно имеет в текстах настоящего издания. Это касается, прежде всего, слов, приобретающих скабрезный смысл в непристойном контексте, таких, как битка, кутак, свая, салтык.

абшит, абшид — расставание; взять абшит — удалиться от дел, перестать делать что-либо.

авось, авось-либо — может быть.

алчба — голод.

анафема — церковное проклятие; брань, проклятие.

афедрон — зад, задница.


бабон, бубон — желвак, нарыв, опухоль в паху (от сифилиса).

бедство — беда, несчастье.

берце, берцо — нога.

бешмет — стёганый полукафтан; овчинный полушубок.

битка — мужской член.

блато — болоте.

божница — часовня; место с иконами для совершения молитв.

борзо — прытко, бойко.

буза — молодое пиво или брага.

бузник — изготовитель или продавец бузы.

бузонить — шуметь, шумно делать что-либо.

бука — страшилище.


вакхант — поклонник Вакха, гуляка, пьяница.

вежды — глаза.

винный — провинившийся, виноватый; грешный.

влящить — вставить, засадить.

вина — причина.

внимать — слушать, прислушиваться.

внити — войти.

воззревать, воззрить — взирать, смотреть, глядеть.

волвянка — волнушка.

ворвань — жир морских млекопитающих.

всарначить — засунуть, задвинуть, засадить.

встати — встать.

вчуже — (глядя) со стороны, не будучи участником.


гарпия — крылатая женщина-чудовище в греческой мифологии, богиня вихря.

глашать, гласить — звать, называть.

гиль — вздор, чушь.

голик — банный веник (с ободранными листьями).

голица — кожаная рукавица без внутренней вязаной варежки.

гомозить, гомозиться — возиться, вертеться.

гораздо — очень; намного.

гребешок — гребень на прялке для расчёсывания льна.

гудок — трёхструнный смычковый инструмент.

гузно — зад, задница.

гузенный — относящийся к заднице.

гуньба — медуница или тмин.


двуножный — двуногий.

десница — правая рука.

днесь — сегодня.

дока — знающий человек, мастер своего дела; дока на доку напал — нашла коса на камень.

достойны — песнопение в самом начале церковной службы.

досужий — ловкий, искусный, способный к делу.

досужный — свободный от дел, праздный.

драч — драчун.

дщерь — дочь.


елда, елдак — мужской член.

ендова — кувшин для напитков.

естли — если.

ети, еть — сношать.

ефир, эфир — вещество, которое, как полагали, заполняло вселенную; воздух, небо, небеса.


жабр — челюсть.

жадать — хотеть, желать.

желва — женский половой орган.

жерело — жерло, отверстие.

живот — жизнь.

жмуля — горсть.

жоский — твердый, упругий.


завиствовать — завидовать.

заграбить — забрать, захватить.

заёбина — сперма.

зарубка — женский половой орган.

засканный — обнажённый, оголённый.

заутреня — утренняя церковная служба.

заход — отхожее место.

зеница, зенница — зрачок; таз.

зефир — лёгкий теплый ветер.

зрак — внешний вид, образ.

зреть — видеть.


испещренный — пёстрый, разукрашенный.


карандыш — коротышка, недоросток.

кила — грыжа; опухоль, болячка.

китка — пук сплетённой соломы.

кишка — мужской член.

кладеный — кастрированный.

клобук — монашеская шапка с покрывалом.

клуша — женский половой орган.

колико — сколько, насколько; сколь много.

корчага — большой глиняный горшок; попасть в корчагу — пострадать, попасть в беду.

кофешенк, кофешенок — слуга, подающий кофе и шоколад.

кочень — кочан, кочерыжка.

красный, красной — красивый.

кружало — питейный дом, кабак.

крючок — судейская хитрость.

купно — совместно, вместе.

курва, курвяга — публичная женщина

курея — женщина, похожая на мужчину; гермафродит.

куры: строить куры — ухаживать, волочиться (за женщиной).

кутак — мужской член.


литонья — женский половой орган.

лощиться — прихорашиваться.

лощиха — модница.

льзя — можно.

льститься — надеяться.

любезный — приятный.

любитель — влюблённый.

лядвея — ляжка, бедро.


маймист — чухонец.

малакейка — сперма; трясти малакейки — заниматься онанизмом.

манда — женский половой орган.

махоня, махнуша — женский половой орган.

мина — выражение лица.

младенство — младенчество.

мнить — считать, полагать, предполагать.

мниться — казаться.

мотовило — приспособление для сматывания пряжи; здесь половой член.

муде — мошонка, яички.

мясти — приводить в смущение, тревожить, беспокоить.


намнясь — недавно, на днях.

наперсник — друг, любимец.

нега — состояние полного довольства.

некакий — некоторый.

неложно — истинно, взаправду.

немовать — лепетать, картавить, говорить по-ребячьи.

недоточный — непричастный (к греху).

непригожий — неприличный, не соблюдающий приличий.

носок — кончик сапога; бороться с носка — вид борьбы, когда соперники берут друг друга правой рукой за ворот и стараются сбить друг друга на землю носком левой ноги.

нынь, ныне — теперь, в настоящее время.


обезживотить — лишить сил, засношать.

обмишулка, обмешулка — ошибка, промах.

одр — ложе.

око — глаз.

онемленье — онемелость; немота.

опричь — кроме.

орать — сношать.

остыжать, остыдить — опозорить.

осьмой — восьмой.

отверзти, отверсти — открыть.

отпуст, отпуск — благословение в конце церковной службы.

отруб—поперечное сечение; в отрубе — в диаметре.

отсулённый — обещанный.

очеса — глаза.

ошмара — палица, большой кистень; мужской член.


паки — ещё.

пендрючить, пендрячить — сношать.

перлиц — нитка жемчуга.

перси — грудь.

перюкьер, перукер — парикмахер.

пест — инструмент для толчения чего-либо.

печься — заботиться.

пивак, пивок — охотник до хмельного.

пиздорык — венерическая болезнь.

пифин — (возможно) обезьяна.

плеснеть — плесень, гниль.

плёха — потаскуха.

плешь — кончик члена.

площица — вошь.

погутка, погудка — прибаутка, побасенка.

подубрусник — женский головной убор.

подхимистый — вороватый, хитрый.

подьячий — помощник дьяка, писец (в суде).

позитура — поза.

полольщица — женщина, нанятая пропалывать огород.

понт — море.

посадский — купец, торговец.

посконка — (возможно) бесплодный человек, гермафродит.

посконный — деревенский, лапотный, необразованный.

потка — мужской член.

потщиться — постараться.

потылица — подзатыльник.

правеж, правёж — взыскание долгов, наказание за неуплату долгов.

презреть — пренебречь.

препятство — препятствие.

претить — не разрешать, не дозволять, воспрещать.

приязнь — дружба, приятельские отношения.

приятство — наслаждения, удовольствие.

пройдак — пройдоха, плут.

проказа — проделки, дурачества.

пук — горсть.

пырять — сношать.

пяток — пятница.


рагозить — возиться, суетиться (попусту).

радеть — радоваться; заботиться, усердствовать.

ражий — крепкий, сильный; видный, красивый.

разгоня — разбег, простор для разгона.

размашка — обмен кулачными ударами.

рана — женский половой орган.

расщеперить — развести, широко расставить.

репортовать — докладывать (по начальству).

руда — кровь.

рыля — трёхструнный музыкальный инструмент, бандура.


салтык — мужской член.

сарафанить — сношать.

свайка, свая — мужской член.

се — вот.

секель — клитор.

сертить — дёргаться, егозить.

сиволдай, сивалдай — сивуха, плохо очищенная хлебная водка.

скало — мужской член.

скурёха — развратная женщина.

скуфья — (бархатная) шапочка.

снедать — сокрушать, мучить, томить.

содом — место, где царят порок и распутство; шум, гвалт, суматоха.

содомство — педерастия.

сосуля — сосулька.

сробеть, сробливать — оробеть, струсить, дрогнуть.

страдница — труженица; страдалица.

страждать — мучиться, страдать.

стрекать — колоть, жалить, язвить.

ступлёный — затупленный.

сугубый — удвоенный, двойной.

сынать — снимать.

сыта — вода с разварным мёдом.

сычуг — девственная плева; женский половой орган


тать — вор.

творило — отверстие; западня, затвор.

тешка — рыбье брюшко.

толь — столь, так.

туз — удар кулаком, тумак; дать туза — ударить кулаком.

тук — жир.

тщиться — стараться.


уд, тайный уд — мужской член.

ужли — неужели.

уповать — надеяться.

урыльник — ночной горшок.


фарья — женский половой орган.

фрянки — нарывы, чирьи; сифилис.

фурия — богиня мести в римской мифологии, то же, что эриния в греческих мифах.


халдей — наглец, нахал.

хоробриться — храбриться.

храмина — хоромы, жилой дом.

хуерык — половое возбуждение; триппер.


целовальник — кабатчик.


часть — участь, судьба, доля.

чаять — полагать, предполагать.

черёдкий — своевременный.

черкас — малоросс, украинец.

чернец — монах.

чести, честь — читать.

чкать — сношать.

чливый — вежливый, учтивый, благочестивый.


шанкер, шанкр — язва (от сифилиса), венерическая болезнь.

шастить — искать (ощупью, с шорохом).

шентя — женский половой орган.

шест — мужской член.

шмарить, жмарить — бить, хлестать; сношать.

шмат, шматина — мужской член.

шурмовать — возиться, копаться.


щелупина — женский половой орган.

щепеткой — щегольской, франтоватый.


эвменида, евменида — богиня мщения в греческой мифологии, то же, что эриния; поскольку люди боялись эриний, они говорили о них как о эвменидах: эвменида означает доброжелательная.


ябедник — сутяга.

явить — показать.

яриться — разжигаться похотью, возбуждаться.



Алекто — в греческой мифологии: одна их трёх эриний — богинь мести; со своими сёстрами, Мегерой и Тисифоной, она живёт в аиде, служит Плутону и Персефоне; это отвратительная старуха, у которой вместо волос — змеи.

Алкмена — жена Амфитриона; она родила Геракла от Зевса, который явился к ней в спальню, приняв вид Амфитриона; страсть Зевса была так велика, что он повелел солнцу не подниматься три раза, чтобы продлить ночь.

Амфитрион — греческий герой; пока он был на войне, Зевс воспылал страстью к его жене Алкмене: Зевс явился к ней, приняв вид Амфитриона, и Алкмена родила от него Геракла.

Антоний — римский полководец, соратник Цезаря; ради любви к египетской царице Клеопатре он пошёл против Рима; когда войска Октавиана разгромили египетскую армию, Антоний покончил с собой.

Аполлон — в греческой мифологии: сын Зевса, бог-целитель и прорицатель, покровитель искусств; изображался прекрасным юношей с луком или кифарой; его часто называли Феб, что значит блистающий, и иногда отождествляли с солнцем.

Ахиллес, Ахилл — один из величайших греческих героев; Ахилл участвовал в походе греков против Трои, его участие в этой войне, по предсказаниям, должно было принести грекам победу; после многих сражений Ахилл погибает от стрел Париса, троянского царевича.


Бахус — в римской мифологии: одно из имён Диониса, бога, который покровительствовал виноградарству и виноделию; латинскому Бахус соответствует греческое Вакх.

Борей — бог северного ветра в греческой мифологии; порывистый холодный ветер.


Вергилий — римский поэт, автор «Энеиды» — героической поэмы, в которой описаны долгие странствия легендарного Энея — троянца, спасшегося после разгрома Трои и основавшего Рим.

Виргилишка — уничижительно о Вергилии.


Ганимед — сын троянского царя Троса; Зевс воспылал страстью к юноше, который отличался необыкновенной красотой, похитил его, превратившись в орла, и отнёс на Олимп, где Ганимед стал виночерпием, разливая богам нектар на пирах.

Гектор — в греческой мифологии: царевич, сын Приама и Гекубы, главный троянский герой во время Троянской войны; как старший сын Приама и его преемник, Гектор руководит военными действиями троянцев, сам участвует в сражениях: дважды вступает в единоборство с Аяксом, убивает Патрокла; Гектор погибает от меча Ахилла, который привязывает его тело к своей колеснице и объезжает вокруг Трои, волоча труп поверженного противника.

Гекторка — уничижительно о Гекторе.

Геркулес, он же Геракл — сын Зевса от Алкмены; Зевс явился в спальню Алкмены, приняв облик Амфитриона; Геракл совершил множество чудесных подвигов, в то числе «держал на плечах небеса», подменяя на время Атланта; с другой стороны, он попал как-то в рабство к царице Омфале, или Амфале, которая заставляла его прислуживать и носить женское платье; Геракла обычно изображали с дубиной, отсюда выражение в тексте «старик с дубиной».

Гигант — один, любой из Гигантов — порождение Геи, то есть Земли, на которую пролилась кровь оскоплённого Урана; Гигантов насчитывалось до 150, нижняя часть тела у них была змеиной, голова была покрыта густыми волосами и бородой; когда произошла битва между олимпийскими богами и Гигантами, большинство из них были поражены огненными стрелами Зевса, а Энцелад, упоминаемый в тексте Баркова, пал от рук Афины: она раздавила Энцелада, бросив на него остров Сицилия.

Гомер — древнегреческий поэт, которого считают автором «Илиады» и «Одиссеи», двух эпических поэм, в которых рассказывается о Троянской войне и о странствиях Одиссея.

Гомерка — уничижительно о Гомере.


Дардан — сын Зевса, он поселился во Фригии, где основал город Дардан; по Гомеру, этот город расположен около Трои, так что дарданские берега можно понимать как побережье, прилегающее к Трое.

Дафна — нимфа, в которую влюбился Аполлон; она дала слово сохранить целомудрие и остаться безбрачной, как Артемида; Дафна отвергла ухаживания Аполлона, а когда он бросился преследовать её, нимфа взмолилась богам о помощи, и те превратили её в лавровое дерево.

Дидона — в римской мифологии: основательница Карфагена, царица; когда корабли Энея по пути из Трои остановились в Карфагене, она стала любовницей Энея; когда он отплыл в Италию, Дидона, не перенеся разлуки, покончила с собой.


Елена — дочь Леды от Зевса, жена спартанского царя Менелая; её похитил и увёз в Трою царевич Парис, что стало поводом для Троянской войны.


Зевес, Зевс — верховное божество в греческой мифологии, отец богов и людей: от его брака с богинями и частых встреч со смертными женщинами происходит многочисленное потомство, которое включает Аполлона, Артемиду, Геракла и Персея; он изобретателен в своей любвеобильности: он проникает в спальню Данаи в виде золотого дождя, он похищает Европу, обернувшись быком, к Леде он является лебедем, к Персефоне — змеем; в римской мифологии Зевсу соответствует Юпитер.

Зефир — бог западного ветра в греческой мифологии.


Изида, Исида — древнеегипетская, а не арабская, как написано в тексте, богиня плодородия, материнства и домашнего очага.

Иуда — один из двенадцати апостолов, известный тем, что предал Христа.


Калипсо — в греческой мифологии: нимфа, которая в течение семи лет держала у себя в плену Одиссея, не давая ему плыть домой на Итаку, куда он возвращался после Троянской войны; в одном из поздних мифов сообщается, что Калипсо стала женой Телемака, одиссеева сына.

Карфаген — древний город на африканском побережье Средиземного моря; по римской мифологии, он был основан Дидоной.

Кастальский ключ — ручей на Парнасе в Греции; получил такое название после того, как в него бросилась нимфа Касталия, спасаясь от преследования Аполлона; в этом ручье мыли волосы жрицы Аполлона, в нем брали воду для окропления посетители дельфийского храма; выражения Кастальский ключ, Кастальские воды используются в значении источник вдохновения.

Кларинда — условное женское имя в литературе XVIII и XIX веков.

Кларисса — условное женское имя в литературных произведениях XVIII и XIX веков; возможно, обращая свои послания к условной Клариссе, поэты той поры намекали на ее сходство с Клариссой в одноименном романе Самуэля Ричардсона; у Ричардсона отношения Клариссы с главным героем были слишком вольными и оскорбляли нравственность по понятиям того времени.

Клеопатра — последняя царица Египта, которую часто выставляют чрезмерно любвеобильной и развратной; так или иначе, она была любовницей Юлия Цезаря, затем женой Марка Антония, который ради неё предал интересы Рима; когда войска Октавиана разгромили её армию и вторглись в Египет, она покончила жизнь самоубийством.

Колхида — область, прилегающая к восточному побережью Чёрного моря; в греческих мифах Колхида изображалась страной сказочных богатств: сюда отправляются аргонавты во главе с Язоном, чтобы добыть золотое руно; Язону удаётся заполучить руно с помощью волшебницы Медеи, которая затем уплывает вместе с ним на «Арго» в Грецию.


Мегера — эриния, то есть богиня мщения в греческой мифологии; она обитала в царстве мёртвых вместе с сёстрами, Алекто и Тисифоной; эринии выходили на землю, где преследовали людей, совершивших то или иное преступление.

Медея — дочь колхидского царя, волшебница; помогла Язону добыть золотое руно, за которым он приплыл в Колхиду; став женой Ясона, она родила ему двух детей, но потом убила их, когда Ясон оставил ее ради коринфской царевны; мстительная Медея уничтожила и царевну, послав ей одеяние, пропитанное ядом: надев его, царевна сгорела заживо.

Менелай — в греческой мифологии: царь Спарты, муж Елены, из-за которой разгорелась Троянская война; в отсутствие Менелая в Спарту явился Парис, троянский царевич, он украл Елену и отвёз в Трою; Менелай в сопровождении Одиссея отправился в Трою и пытался уладить конфликт мирным путём, но Парис и троянцы отказались выдать Елену, и война стала неизбежной; Менелай был в числе тех воинов, спрятавшихся в деревянном коне, который был оставлен греками и который троянцы втащили в город; Менелай убил в схватке царевича Деифоба, который стал мужем Елены после гибели Париса; вернув себе Елену, Менелай возвращается в Спарту, претерпев по пути множество испытаний.

Ментор — друг Одиссея, который взял на себя заботы по воспитанию Телемака, когда Одиссей отплыл в Трою; богиня Афина принимала образ Ментора, когда ей нужно было явиться Одиссею, не будучи узнанной другими.

Муза — в греческой мифологии: богиня-покровительница искусств; Музами называли девять сестёр, родившихся от брака Зевса и Мнемосины, каждая Муза покровительствовала определенному виду искусств, например, Терпсихора — танцам.

Неоптолем — в греческой мифологии: сын Ахилла от Деидамии; когда греки осаждали Трою, им стало известно от прорицателя, что для победы необходимо участие Неоптолема в войне; Одиссей доставил Неоптолема в греческий лагерь; Неоптолем был в числе отборных воинов, спрятавшихся в деревянном коне, а при захвате Трои он проявил особую жестокость; Неоптолем известен также под именем Пирр.

Нептун — в римской мифологии: бог морей; в греческих мифах ему соответствует Посейдон.


Октавий — Октавиан, племянник Юлия Цезаря, усыновлённый им; во время гражданских войн, последовавших за смертью Цезаря, он победил всех претендентов, а после разгрома египетских войск Клеопатры, которую поддержал Марк Антоний, он сосредоточил в своих руках всю власть в Римской империи.

Олимп — самая высокая гора в Греции; для древних греков гора была священной, они верили, что на Олимпе пребывают боги во главе с Зевсом.

Омфала — царица Лидии; когда ей в рабство был отдан Геракл, она заставляла его носить женскую одежду и выполнять домашнюю работу.


Парис — троянский царевич, сын Приама; когда три богини заспорили о своей красоте, Парис был приглашён в качестве судьи, и он назвал Афрродиту самой красивой: Афродита пообещала ему прекраснейшую женщину на земле, тогда как Гера давала могущество, а Афина храбрость; с помощью Афродиты он похитил Елену, жену спартанского царя Менелая, увёз в Трою, где сделал своею женой; коварное похищение Елены стало причиной Троянской войны.

Парнас — горный кряж в Греции; по греческой мифологии, Парнас был пристанищем Аполлона и Муз.

Парнасида — Муза, одна, любая из девяти Муз, которые, по греческой мифологии, обитали на горе Парнас.

Пергам — сын Андромахи от Неоптолема; он основал город, названный им Пергамом; произошло это после захвата и разгрома Трои, так что, называя Трою «красой Пергамской страны», сочинитель допускает временную ошибку; так или иначе, под Пергамской страной нужно понимать местность в Малой Азии, где находилась Троя.

Перун — бог грозы в славянской мифологии, громовержец; верховный бог в русских мифах.

Пиндар — древнегреческий поэт, автор культовых гимнов и хвалебных песен.

Плутон, он же Аид — бог подземного мира в греческой мифологии: влюбившись в Персефону, дочь Деметры, он похитил её с земли и сделал царицей в своем царстве мертвых.

Поликсена — в греческой мифологии: троянская царевна, дочь Приама и Гекубы; когда греки захватили Трою, над могилой Ахилла появилась его тень, потребовавшая, чтобы Поликсена была принесена ему в жертву; Неоптолем, сын Ахилла, заколол Поликсену; в поздних мифах Поликсену называют невестой Ахилла, с которой он познакомился до своей смерти.

Приап — в античной мифологии: божество, которое воплощало в себе производительные силы природы; по одному мифу, отцами Приапа были Дионис и Адонис: Афродита, беременная Приапом, сошлась с Адонисом, а Гера своей ворожбой сделала так, что ребёнок родился уродцем с двумя фаллосами; в римскую эпоху культ Приапа получает очень широкое распространение, Приапа называют богом плодородия, покровителем моряков, проституток, развратников и евнухов, он — кутила, сводник и педераст, и праздники в честь Приапа сопровождаются сексуальным неистовством.

Прозерпина — в римской мифологии: дочь Цереры и супруга Плутона, который похитил ее, когда она собирала на лугу цветы, умчал ее на колеснице и сделал царицей в своем подземном мире; римский миф повторяет греческий, где Прозерпину зовут Персефоной, а её мать — Деметрой.


Сарское Село — Царское Село, ныне город Пушкин.

Сидн, Кидн — река, которая протекала через древний город Таре, или Тарсус, а Малой Азии; когда Марк Антоний в 41 году до н. э. впервые пригласил Клеопатру встретиться ним, встреча произошла в городе Тарсе, при этом египетская царица эффектно приплыла по реке на барке, отсюда ссылка в тексте на то, что Антоний увидел царицу «в Сиднейских струй».

Силен — в греческой мифологии: демон плодородия, схожий с сатиром; силены изображались уродливыми, курносыми, толстогубыми существами с лошадиным хвостом и копытами, силенов было множество, как сатиров и вакханок, но влитературе часто делалось обобщение, и Силен становилось именем конкретного существа, которое постоянно присутствовало в свите Диониса, или Вакха, отсюда фраза в тексте, что Силен — наперсник сына Семелы, то есть близкий друг Диониса, матерью которого была Семела.

Семела — в греческой мифологии: фиванская царица; Зевс, полюбивший Семелу, спускался к ней с Олимпа под покровом ночи, и Гера, супруга Зевса, решила наказать соперницу: по её внушению Семела попросила Зевса явиться ей во всём блеске своего величия; Зевс предстал перед ней в сиянии молний, которые испепелили бедную Семелу, но Зевс успел выхватить из пламени своего недоношенного сына, зашил его себе в бедро, и через несколько месяцев у него родился мальчик, который стал богом Дионисом.

Скамандр — река на равнине близ Трои; Скамандр, бог этой реки, выдал свою дочь за Троса, основателя и первого царя Трои; во время Троянской войны Скамандр сочувствует троянцам и в один момент его река выходит из берегов, пытаясь поглотить Ахилла.

Содом — город в районе Мёртвого моря, который, по библейской легенде, так погряз в распутстве, что Иегова уничтожил его огнем с неба; от названия Содом происходит слово содомство, использованное в тексте, в значении педерастия.

Стикс — подземная река в царстве мёртвых; по водам Стикса мрачный Харон перевозит души умерших в аид.


Тартар — глубокая, вечно черная бездна, которая, по верованиям греков, находилась ниже аида — царства мёртвых; в Тартаре — жилище Никты — Ночи; в Тартар были брошены Титаны, побежденные Зевсом, там они томились за медной дверью, которую сторожили сторукие чудовища.

Телемак, Телемах — сын Одиссея и Пенелопы; пока Одиссей отсутствовал на Троянской войне, Телемак был на попечении матери и Ментора — старого отцовского друга; отправившись на поиски отца, он навещает Нестора и Менелая, от которых узнает, что Одиссей за несколько лет до этого находился в плену у нимфы Калипсо; вернувшись на Итаку, Телемак находит там отца, и они вместе убивают многочисленных и навязчивых женихов Пенелопы; существовал поздний миф о том, что после смерти отца Телемак женился на Калипсо или, по другой версии, на Цирцее.

Тизифона, Тисифона — одна из трёх эриний в греческой мифологии; эриния, или богиня мести, она обитает в Аиде вместе с сестрами, Алектой и Мегерой; эринии выходят на землю, чтобы возбуждать в людях месть, безумие, злобу; греки представляли эринию отвратительной старухой, у которой вместо волос на голове развеваются змеи.


Феб — второе имя Аполлона, его постоянный эпитет, который означает блистающий; иногда под именем Феб фигурирует солнце.

Фетида — в греческой мифологии: нереида, мать Ахилла; чтобы сделать сына бессмертным, Фетида окунала его в воды Стикса, при этом держала его за пятку, которая осталась уязвимой.

Фома — один из апостолов, человек недоверчивый, отсюда выражение Фома неверный, в современном варианте — Фома неверующий; Фомина неделя следует за пасхальной, она посвящена поминовению усопших; в Фомин понедельник идёт подготовка к главному поминальному дню — вторнику, Радонице.


Харон — в греческой мифологии: перевозчик мёртвых в аиде; Харон перевозил умерших через подземные реки Стикс и Ахерон, при этом только тех, чьи кости обрели покой в могиле; Харона изображали мрачным стариком в рубище.

Химера — в греческой мифологии: чудовище, чьё туловище на треть львиное, на треть козье и на треть змеиное, oнo изрыгает пламя из трёх голов — льва, козы и змеи; Химера опустошала греческие земли, пока не была убита Беллерофонтом.


Цербер, Кербер — в греческой мифологии: чудовищный пёс с тремя головами и туловищем, которое усеяно головами змей; Цербер охранял аид — подземное царство мёртвых.

Церера — богиня плодородия в римской мифологии; со временем ее стали отождествлять с греческой Деметрой, позаимствовав миф о том, как Персефона, дочь Деметры и Зевса, была похищена Аидом, богом подземного мира.


Эней — троянский герой; после того, как Троя была захвачена греками, Эней спасается бегством: отплыв в море со своими соратниками, он после долгих скитаний достиг Италии, где основал Рим; по пути в Италию буря заносит Энея в Карфаген, где в него влюбляется царица Дидона.

Энцелад, Энкелад — один из Гигантов, порождение Геи; Зевс, вступая в битву с Гигантами, призвал на помощь других олимпийских богов, в частности Аполлона и Афину, и сильнейшего из героев, Геракла; Энцелад был уничтожен не Зевсом, как в тексте у Баркова, а Афиной: это она обрушила на него остров Сицилия, и Энцелад тщетно пытается сбросить с себя тяжесть — «тягость пхает».

Эпикур — древнегреческий философ, который считал, что в жизни нужно избегать страданий, следить за здоровьем тела и поддерживать безмятежный дух.

Этна — гора на Сицилии, действующий вулкан; когда шла битва олимпийских богов с Гигантами, Афина обрушила всю Сицилию на Энцелада, а не одну Этну, как написано у Баркова.


Юпитер — верховный бог в римской мифологии; соответствует греческому Зевсу.

Примечания

1

gout фр вкус, стиль, манера.

(обратно)

Оглавление

  •     ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
  •     ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
  •     ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
  •     ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
  •     ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
  • *** Примечания ***