Богиня ex machina [Юрий Леж] (fb2) читать онлайн

Юрий Леж Богиня ex machina

Пролог

Когда в составленном на годы вперед, жестком расписании провинциальных гастролей и столичных фотосессий, посещении обязательных, чаще всего помпезных и унылых, светских мероприятий — театральных премьер, закрытых для других кинопросмотров, андеграундных концертов «для своих» — вдруг проявляется, как солнышко в сплошной пелене осенних облаков, «окно» грандиозным размером в пять полных дней и ночей, вряд ли персоне широко известной во всей Империи захочется использовать это время на заурядное посещение модных магазинов, походы по ресторанам и закрытым для посторонних ночным клубам. Такими нежданными «подарками судьбы», достающимися, как и полагается, чрезвычайно редко, Ника пользовалась с присущей ей непредсказуемостью и — исключительно самостоятельно, на какое-то время забыв не только хороших приятелей, которых у нее было более, чем предостаточно, но и своих самых близких друзей — литератора и пьяницу Антона Карева и поверенного в делах, нотариуса, юриста, бухгалтера и профессионального убийцу Мишеля. Впрочем, скрываться от последнего было делом неблагодарным, если не сказать — безнадежным, но маленькая блондинка надеялась, что знающий её добрый десяток лет внешне неприметный, строго-унылый, как и положено «канцелярским крысам и бумажным червям», поверенный не станет тревожить свою подопечную без особо веских оснований, как-то: Конец Света, несанкционированная высадка вооруженных инопланетчиков, извержение вулкана в центре Столицы, падение Земли на Солнце и наоборот… ну, или чего-то подобного.

Ранним и тусклым осенним утром, не наложив на лицо ни грамма косметики, умело скрыв под объемистым капюшоном бесформенной старенькой куртки, чудом найденной среди вечерних туалетов и сценических костюмов, копну так легко узнаваемых едва ли не каждым мужчиной Империи платиновых волос, с небольшим, но туго набитом консервами, хлебом и коньяком рюкзачком Ника заняла свободное место на жесткой обшарпанной лавке в пустой, гулкой и неопрятной электричке, чтобы через два часа заунывной скуки и легкой дремы под перестук колес с моментальным пробуждением при резком торможении на полустанках добраться до пресловутой «усадьбы прабабушки». Впрочем, до самого дома, расположенного в некогда процветающем, но уже лет тридцать, как позабытом и заброшенном дачном поселке, девушке пришлось еще минут сорок шагать по заросшей квелой, увядшей и пожелтевшей осенней травой дорожке среди пустынных полей и узких — в несколько десятков деревьев — насквозь просматриваемых перелесков. Порадовало лишь одно — за последние две недели, несмотря на сплошную низкую облачность, на Столицей и окрестностями не выпало ни капли дождя, такого обычного по осеннему времени, и теперь земля под стройными ножками в привычных черных брючках не хлюпала, засасывая и удерживая в разбухшей глине короткие сапожки на обычном для Ники высоком каблуке, а лишь слегка пылила осенней трухой умирающей травы.

Поселок встретил девушку умиротворяющей тишиной, запустением и безлюдьем, даже сторож, по обыкновению безвылазно проводящий время в полуразвалившейся будке неподалеку от проржавевшего шлагбаума, сооруженного из толстенной и тяжелой трубы и бывшего когда-то, как положено, полосатым, черно-белым, и тот куда-то исчез… во всяком случае, никак не объявил себя при появлении Ники. Впрочем, блондинку это не смутило, даже к лучшему, что никто не заметил её здесь появления, а вот отсутствие света в темных, давным-давно немытых окнах сторожки, слегка расстроило — электричество в поселок подавалось нерегулярно, можно сказать, по великим государственным праздникам — а значит, теперь придется возиться и с керосинкой, и с «летучей мышью», оставленными, так же, как остальное дачное имущество, в наследство запасливой и предусмотрительной прародительницей. «Хорошо, что прошлый раз, когда вывозили телевизор для нолса, прикупили возле станции и оставили на всякий случай, в запас, канистру с керосином, — подумала Ника, чуть растерянно озираясь по сторонам — тишина и пустота вокруг неё удивительным образом давили и раздражали городскую жительницу, привыкшую к суматохе и человеческому столпотворению. — А сейчас магазинчик-то тот, пристанционный, закрыт и заколочен досками, пришлось бы на себе тащить топливо аж из города…» Следующей мыслью блондинки была — не «стух ли» керосин за прошедший год, и остаток пути до старого, замшелого и приземистого, но добротного и крепкого все еще домика, сооруженного лет пятьдесят назад из толстенного соснового бруса, Ника лениво вспоминала — а знала ли она в этой жизни сроки хранения керосина, бензина и прочих горюче-смазочных материалов.

Прислушиваясь по пути к редким пронзительным голосам еще не улетевших в теплые страны, а может, и зимующих здесь птиц, к ровному и, казалось, постоянному шелесту сухой травы, остатков пожелтевших, пожухлых листьев на буйно заполонивших весь поселок кустах и низкорослых деревцах, к едва уловимому шуму ветра, девушка незаметно и очень быстро для самой себя привыкла к окружающей тишине и пустоте, и маленькую калитку в невысоком, скорее, символическом, заборчике, разделяющем «свое и чужое», открывала уже уверенно, совершенно по-хозяйски, тем более, никакого замка здесь и в помине не было, его изображала лишь скрученная тонкая стальная проволока, удерживающая калитку на одном уровне с забором, в закрытом, так сказать, состоянии. Таким же условным был запор и на дверях самого дома — массивная, потемневшая от времени бронзовая щеколда, предохраняющая не от незваных гостей рода человеческого, а от «ежиков», как говорила сама Ника, вот только с нержавеющим изделием безвестных мастеров, за которое инопланетные коллекционеры, подобные слонообразному гному Векки, отдали бы немалые деньги, пришлось повозиться: раз в год, а то и реже приводимая в действие щеколда, казалось, прикипела, не желая подчиняться хозяйке дома, видимо, обидевшись на такое длительное невнимание к своей антикварной персоне.

…в доме было сухо, пыльно, сумрачно и на удивление тепло, будто за окнами уже которую неделю не холодила природу наступившая осень.

Ника смахнула рукавом куртки пыль с маленького, но массивного, удивительно крепкого, всегда напоминающего ей гриб-боровик, круглого стола, не думая, рефлекторно почистила мгновенно загрязнившийся рукав о бок и взгромоздила на столешницу рюкзачок с припасами.

— Вот теперь остается — прибраться в доме, раскочегарить печь, наколоть дров, протопить к вечеру баньку… — вслух раздумывала блондинка, доставая из-под узкого деревянного топчана, постоянно исполняющего в доме обязанности роскошного ложа, короткие резиновые сапожки-боты и переобуваясь. — Ах, да, еще и воды натаскать не забыть… прямо, мечта цивилизованного человека — пожить денек-другой также, как его предки всего-то лет пятьдесят назад.

Под небольшим навесом в углу участка, за домом, уже который год ждали своего часа изредка используемые в основном для открытого костра смолистые сосновые поленья размером этак в полсажени и в обхвате чуть пошире талии девушки, но если для вечернего шашлыка было вполне достаточно порубить полдесятка чурбанов, то на протопку дома, а главное — бани, такого количества, конечно же, не могло хватить. А вот за водой далеко ходить нужды не было, чуть левее от входа в дом, неподалеку от, казалось, вросшей в землю, неприметной, но от этого ничуть не потерявшей своих главных качеств, а, значит, и ценности бани, цепляла взгляд высокая двускатная крыша над колодцем, и тускло поблескивала намотанная на деревянный вал толстая стальная цепь, во времена оны — гордость хозяйки дома; в те далекие годы, когда стоился дом, копался колодец, да и вообще, начинал свое существование дачный поселок на месте разоренной, умершей деревеньки, достать такую цепь можно было лишь по хорошему личному знакомству с кем-нибудь из промышленников, выполняющих армейские заказы, да и то — с известной долей везения. Однако прежде, чем заняться приборкой, дровами и водой, Ника, как следует, обтрясла, даже обстучала о перила небольшого крылечка старые, добротные, не раз ей уже послужившие штаны и клетчатую байковую рубашку, и переоделась. Теперь можно было приступать к наведению чистоты и уюта — пусть всего-то на тройку дней, которые блондинка хотела провести вдали от городской нудной суеты и таких сладких и привычных удобств цивилизации, но — для себя, от души, потому, что так захотелось только ей и никому более.

Очень быстро привыкшая к тому, что единственными звуками вокруг нее, исключая природные, естественные, было шуршание чуть влажной тряпки, стук переставляемой с места на место скудной мебели и собственное, едва слышное мурлыкание какой-то навязчивой, незатейливой мелодии, Ника мгновенно насторожилась, различив в тишине пустого поселка негромкое, но настойчиво приближающееся урчание автомобильного двигателя. «А машинка-то, судя по звуку, из классных, как бы не лимузин из гаража Имперского Совета», — подумала блондинка, выходя на крыльцо. Извечное, как Вселенная, женское любопытство гнало её посмотреть, что это за странный автомобиль объявился так далеко от города и привычных, загруженных трасс в столь неурочное время, тем более, что никакой опасности для себя со стороны внезапных таинственных визитеров девушка, привыкшая доверять своим ощущениям, не почувствовала. Впрочем, насчет марки авто и принадлежности его к «высшим слоям» своего класса Ника ошиблась — вдоль просторной, нынче совсем уж символической улочки между рядами пустующих, обветшалых и в большинстве своем заброшенных домиков двигался подержанный, старенький вездеходик из тех, что лет семьдесят назад в Империи начали выпускать исключительно для армейских нужд, а уже спустя пару десятилетий четырехместный, с двумя ведущими осями, неприхотливый в обслуживании и с фантастической проходимостью по бездорожью автомобиль активно и охотно начали приобретать жители сельских и пригородных районов.

Машина плавно, будто в замедленной съемке, остановилась у самой калитки, и тут же двигатель, и до того едва слышно урчащий, практически заглушаемый звуками осеннего ветра и шелестом опавшей листвы, неприметно смолк. «Здесь что-то не так, — разглядывая авто, подумала блондинка. — Когнитивный диссонанс в этой машинке… полное несовпадение внешнего облика с внутренним содержимым…» И хотя Ника неверно употребила давным-давно где-то подслушанные умные слова, по сути она была права, впрочем… мягко, чересчур мягко и нежно для обыкновенной сельской железяки, хлопнула дверца, и перед остроносой, запыленной «мордой» автомобиля появился Василь Андреевич, начальник сто восемнадцатой базы, царь и бог в этом районе космического пространства, как назвал его еще при первой встрече нолс Векки, в диком, несуразном на заброшенной дороге пустынного дачного поселка и рядом с потрепанным вездеходиком смокинге, при галстуке-бабочке, в белоснежной, даже на расстоянии хрустящей крахмалом сорочке и тускло, маслянисто блеснувшими в сером свете осени золотыми массивными запонками.

«Ох, ты ж, мать твою…» — невнятно успела подумать Ника, сообразив, что лишь начальник космической станции мог так быстро и безошибочно отыскать планетарного Инспектора по пеленгу коммуникатора, и одновременно оглядывая сама себя, будто со стороны. Короткие резиновые ботики на ногах, пожалуй, были не видны из-за заборчика, но вот широченные обтрепанные штаны из «чертовой кожи», давно потерявшие свой первоначальный цвет и подпоясанные выгоревшим, порыжевшим брезентовым ремнем, старенькая, не единожды штопанная на локтях и у ворота байковая ковбойка… вот только густая платиновая копна небрежно уложенных волос и пронзительный взгляд серых глаз остались от той имперской «звезды», что еще в начале этого лета встречалась с начальником сто восемнадцатой на сложных и неприятных переговорах с грубоватыми и самонадеянными представителями службы безопасности далекой тоталитарной планеты.

— Здравствуй, хозяюшка! — перебил сумбурные, галопом скачущие мысли блондинки Василь Андреевич, оглаживая свою шикарную ухоженную бороду. — Гостей принимаешь?..

«А куда ж от вас денешься-то? — подумала Ника, не успев сообразить — расстраиваться ей из-за несостоявшегося одинокого отдыха или радоваться собственной востребованности аж в космическом масштабе. — Приехали ведь зачем-то неспроста…» Но вслух благодушно сказала:

— Привет, Андреич! Как жизнь на базе? Что новенького случилось? Проходи, давай… там калитка проволокой замотана, открой сам, ладно?..

Дежурную очаровательную улыбку блондинка изображать не стала, небось, свои люди, не перед кем тут фальшивый лоск высшего света изображать в потертых штанах и потускневших от времени ботах, но тут же пожалела об этом. Будто приглашенный именно её словами через заднюю дверцу вездеходика сноровисто выбрался невысокий, но очень плотный, почти квадратный мужчина в неприметном буром свитерочке, простецких черных брюках — ну, так обычно начальник сто восемнадцатой одевал гостей, желающих на скорую руку — без экскурсий и специальной программы — размять косточки на живой планете после нудного, долгого перелета в межзвездном пространстве. Пожалуй, едва ли не единственной, бросающейся сразу в глаза, особенностью вышедшего из автомобиля мужчины, ну, не считая, естественно, крепкого телосложения, была сияющая, гладкая, как биллиардный шар, голова, на мгновение даже показалось, будто на обтянутом тугой крепкой кожей черепе играют, отражаясь, солнечные блики, которых под серым облачным небом быть просто не могло, а через несколько мгновений, присмотревшись чуть внимательнее, Ника поняла, что инопланетчик не просто тщательно побрит наголо — у него никогда не было волос там, где они присутствуют у всех обыкновенных людей… да и брови с ресницами — так, слабый намек, лишь обозначение того, что должно быть от природы на человеческом лице.

Начальник сто восемнадцатой быстро размотал проволоку калитки, пропустил первым на территорию участка своего гостя и только после этого негромко, будто кто-то мог подслушать его в пустынном поселке, объявил:

— Это — Купер… просто Купер и всё.

— Хорошо, просто Купер, — легко согласилась блондинка, делая пару шагов навстречу гостям по низеньким, символическим ступенькам с крыльца и тут же оказываясь буквально лицом к лицу с новым, пока еще таинственным знакомцем. — А я — просто Ника.

Видимо, рукопожатия, а так же целование дамам рук не было составной частью этикета на родной планете Купера, он лишь коротко кивнул в знак приветствия и внимательно оглядел девушку с головы до ног. Глаза у гостя были живыми, с искоркой, глубокого, блондинка сказала бы — «ультрафиолетового» цвета.

— Я ненадолго, — предупредил дальнейшее развитие событий Василь Андреевич, с любопытством оглядывая дачное хозяйство планетарного Инспектора. — Оставлю, вот, на твое попечение человека и — сразу назад, у меня, понимаешь ли, прием в посольстве Магриба буквально через два часа начинается, потому и во фрачном наряде сюда явился…

— Вот уж — воистину явился, как нечистая сила, — проворчала лружелюбно, больше для порядка, Ника. — А что нам с Купером прикажешь делать после твоего отъезда?

— Отдыхать, — развел руками начальник сто восемнадцатой, будто говоря о чем-то самом собой разумеющемся. — Он для этого на планету и спустился, чтобы побыть в тишине, подальше от всяких личных коммуникаторов, вычислителей, экранов и прочих средств связи вкупе с ионным душем.

— Ну, у меня-то как раз все перечисленные блага цивилизации отсутствуют, — согласилась блондинка. — Видишь, даже электричества нет. Самый что ни на есть средневековый отдых получится, как по заказу.

— Вот и договорились, — изображая радость на лице, кивнул Василь Андреевич, делая незаметный маленький шажок в сторону так и не закрытой калитки. — Пока ты здесь инкогнито, никто из посторонних ваш отдых не нарушит… а остальное тебе наш гость сам расскажет…

— Инкогнито, говоришь? — нарочито не обратив внимания на последние слова — сам, так сам, когда время придет все расскажет — хмыкнула Ника, демонстративно почесав затылок, но даже такой простонародный жест получился у девушки изящно и красиво. — Тогда прямо со своего приема свяжись с Антоном, предупреди, что я здесь не одна, а то — ведь подскажет нашему гениальному литератору какой доброхот, примчится Карев, в драку полезет. Оно вашему гостю надо?

— Нашему теперь гостю, — отозвался начальник базы и уточнил: — Я за Антоном как-то не замечал таких вспышек ревности — до вульгарного мордобоя.

Ника хотела, было, сказать, что Василь Андреевич еще очень много разных мелочей за литератором старался не замечать, но сдержалась — присутствие гостя, человека незнакомого и до поры, до времени постороннего, хотя бы слегка дисциплинировало.

— Это и не ревность вовсе, — вздохнув, пояснила блондинка. — Ему ведь надо собственное реноме поддерживать пьяницы и скандалиста, так что — как выпьет, приедет и начнет выяснять врукопашную — кто здесь кто и зачем…

— Последнее время Антон и в самом деле много пьет, — деловито заметил начальник сто восемнадцатой, продвигаясь еще на пару шагов к выходу с участка. — Может, полечить его, как думаешь?

— Если по новомодной методе закодировать насовсем, то лучше не надо, как я буду с трезвенником себя вести — не представляю, — ехидно возразила девушка. — Но если просто печень восстановить, кровь почистить, желудок поправить — это я только «за», ни малейших возражений, единственное — мозги у него лучше не трогать, и так порой кажется, что маловато их…

— Разумными мозгами лучшие умы Галактики занимаются, не нам чета, да всё как-то бестолку, а вот про прочие внутренние органы — надо подумать, — многозначительно пообещал Василь Андреевич уже из-за калитки. — Мне пора, счастливого вам отдыха — обоим!

Мягко хлопнула дверца старенького вездехода, а Ника, заслышав блаженное, почти животное урчание заработавшего двигателя, на секунду представила, с каким комфортом оборудовал свой автомобиль изнутри начальник базы, оставив от прежнего детища местной промышленности лишь жестяную коробку кузова. Фантастические мечтания блондинки, в которых салон сельского вездехода переливался огнями светодиодов и встроенных экранов, был обшит мягчайшими амортизационными материалами, как ложементы звездолетов, ну, и, конечно, оказался оборудован тонко настраиваемым климатизатором, от которого не отказалась бы и сама девушка для собственной городской квартиры… мечты прервал Купер, с неким трудноуловимым выражением удивления на лице, разглядевший под старенькой ковбойкой Ники медальон планетарного Инспектора.

— А что тут особенного? — поинтересовалась в ответ на незаданный вопрос блондинка.

— До сих пор все Инспектора, с которыми я встречался, обеспечивали себе очень высокий уровень комфорта по местным меркам, — пояснил гость, голос у него был бархатистый, сильный, оперный. — И отказываться от комфорта хотя бы на несколько дней, если это не было связано с работой, им, мне кажется, просто не приходило в голову.

— Ты знаешь, очень приятно, что я так отличаюсь от других Инспекторов, — бодренько заявила Ника и в самом деле в душе обрадованная собственной исключительностью. — Не люблю быть похожей на кого-то… вот такая я — единственная и неповторимая.

Отвечая на самокомплимент блондинки, Купер постарался мило улыбнуться, получилось плоховато, видимо, в жизни ему не приходилось изображать из себя добродушного и любезного человека, а может быть, это просто была особенность лицевых мышц инопланетника? Но уловив некое замешательство гостя, хотя и не ощутив до конца сути происходящего, девушка деловито, по-хозяйски, объявила:

— Надеюсь, наш «сто восемнадцатый» тебя предварительно накормил, напоил, да и всю дорогу развлекал разными байками из местной жизни? — и не дожидаясь ответа от Купера, продолжила: — Значит, начнем прямо с отдыха. Вот, видишь под навесом поленницу? Надо бы превратить её в дрова… ну, хотя бы половину. Тогда к вечеру мало того, что будет тепло и уютно в доме, но еще будет баня.

— А как это — превратить в дрова? — с легким недоумением поинтересовался гость, поглядывая то на потемневшие от времени поленья, то на хозяйку.

— Топор в руки и — вперед, — любезно пояснила Ника. — Или ты никогда в жизни дрова не рубил?

Через полминутки недоразумение, возникшее из-за культурной разницы двух цивилизаций, разрешилось к общему удовлетворению. Купер и в самом деле никогда в жизни не рубил дров, даже на пикниках используя уже заготовленные стандартные полешки, а еще — он до сих пор ни разу не попадал на планеты, использующие дрова в качестве основного энергоносителя не только для жарки шашлыков, но и для отопления дома.

— Ой, как у вас всё запущено-то… — с неизъяснимым, но от того не менее великолепным ощущением собственного превосходства над цивилизованным инопланетником протянула шутливо блондинка, но тут же спохватилась: — Не беда, сейчас мы это упущение в твоей биографии исправим, пошли…

Рубила дрова Ника так же хорошо, как и танцевала или позировала для художников и фотографов, а недостаток массы собственного тела вполне компенсировала силой ударов по сухими, звонким поленьям, разлетающимся с колоды по непредсказуемым, причудливым траекториям. Отступивший на пару шагов в сторонку по наущению хозяйки, Купер невольно залюбовался фантастической смесью недюжинной для такой миниатюрной девушки силы, ловкости и природного изящества, почти артистизма простых движений. Но долго бездельничать гостю блондинка не позволила, переложив мужскую работу на мужские же плечи.

— Видел?

Лезвие топора с глухим звуком вошло в замусоренную уже щепками почти черную от времени массивную колоду, а Ника непринужденно смахнула со лба легкую испарину — будь её воля, все свои гимнастические упражнения в городе заменила бы на получасовую рубку, ну, кроме растяжки, естественно — эффект от дров даже повыше будет, а уж сколько пользы, и сравнивать не хочется с пустопорожним дрыганьем ногами, отжиманиями и наклонами.

— Действуй, — кивнул блондинка, освобождая место гостю. — И не спеши, а главное, по ноге себе не попади, больница тут только в городе, можно и не успеть отрубленное на место пришить…

Понаблюдав минут десять за несколько неуклюжими, но полными энтузиазма действиями Купера, подсказав, как ловчее держать топор, выставлять на колоду полено, Ника оставила инопланетчика одного: «В доме еще дел полно…», но уже минут через сорок, завершив приборку, вернулась.

Разгорячившийся, да к тому же по-мальчишески желающий доказать хозяйке, что умеет не только нажимать кнопки на пультах управления, Купер энергично орудовал топором, периодически прерываясь, чтобы сложить наколотые дрова в аккуратную, быстро увеличивающуюся поленницу. Его бурый бесформенный свитерок висел на старом заржавленном гвозде, вбитом в столб, поддерживающий навес, еще в позапрошлом веке и по прихоти судьбы уцелевший до настоящего времени, тело гостя оказалось таким же безволосым и гладким, как и голова, а вот мышц на нем заметно не было, хотя, судя по количеству дров, бицепсами Купер должен был играть не хуже иностранных профессиональных культуристов.

Увлеченный до нельзя процессом, гость умело сделал вид, что не заметил в плавно подступивших осенних сумерках подошедшую блондинку, и остановился лишь после её команды:

— Ну, хорош уже, ты тут на месяц вперед нарубил, а надо-то всего на три-четыре дня, да и то — не каждый же день в баню ходить…

— Почему же не каждый? — аккуратно укладывая топор на колоду, поинтересовался Купер особенностями местной гигиены.

— Удовольствие должно быть редким, — выдала сентенцию Ника. — Иначе это уже и не удовольствие вовсе, а какой-то пошлый алкоголизм. А помыться и у колодца можно, если так уж приспичит… хотя тебе, кажется, не очень и надо…

И отвечая на недоумевающий взгляд темно-лиловых, почти черных глаз, добавила, демонстративно покрутив носом:

— …ты, вроде, и не потеешь совсем…

— Ах, вот ты о чем, — впервые с момента их знакомства искренне засмеялся Купер. — Потею, конечно, как же без этого, я не киборг и не андроид, просто — мало, да и запаха практически нет. Это физиологическая особенность всей нашей расы.

— Хорошая особенность, — похвалила блондинка так, будто в этом была заслуга непосредственно самого инопланетника. — Мне бы такую… ну, да чего не дали боги, о том жалеть бесполезно. Теперь нам остается воды натаскать и протопить, как следует, дом и баню…

Стараясь сохранять невозмутимость на лице, но в душе удивляясь все чаще и чаще на обыкновеннейшие, казалось, бытовые вещи, Купер, под чутким руководством планетарного Инспектора, крутил ворот колодца, таскал ведрами воду, заливал вонючий, прозрачный керосин в старинную лампу и не менее старинную керосинку, носил дрова в дом и к бане. Точно так же стараясь не заржать в голос над внутренним удивлением и напряжением гостя, Ника деловито командовала, подсказывала, стараясь не сорваться и не броситься делать всё необходимое быстрее, точнее, лучше, чем осваивающийся с «дикой жизнью» инопланетник. Лишь однажды, в качестве заслуженного комплимента, девушка поинтересовалась — где же обитают такие безропотные, хозяйственные и деловитые мужчины, как её незваный гость?

— Нас называют — группа «Поиск»… — начал, было, рассказывать Купер, но хозяйка тут же перебила его.

— Нет-нет-нет, сейчас — ни каких подробностей, — попросила Ника, демонстративно прикладывая палец к губам. — Только после бани и ужина, со стаканчиком хорошего коньяка можно будет и исповедаться… ну, как в сказке…

Она не знала, читают ли до сих пор на планете её гостя детям: «… ты сперва накорми, напои, в баньку сведи, а потом уж и расспрашивай…», но Купер все равно понял блондинку с полуслова.

…стемнело быстро, кажется, только-только в пасмурном полусвете осеннего вечера мелькала, поблескивая, лысая голова Купера, и вот она расплывчатым белесым пятном перемещается неторопливо от поленницы к бане… и ярчайшим, слепящим, будто обжигающим глаза представляется теперь тускловатый свет «летучей мыши», выставленной на узких перилах крылечка. «Вот так и жили наши предки от восхода до заката, — подумала Ника, поправляя засученные рукава ковбойки. — Потому и детей была в каждой семье — куча. А чем еще заниматься в потемках-то?»

Но, несмотря на грешные мысли планетарного Инспектора, в баньке парились целомудренно, по очереди, сперва гость, проинструктированный блондинкой на месте — что и к чему в этом сказочном царстве раскаленных камней, колодезной воды, сухих веников, а следом уж — и хозяйка, не ставшая с места в карьер проверять нравственные устои и выдержку инопланетника своим публичным обнажением, но не изменившая устоявшимся привычкам и раздевшаяся у дверей бани — благо, в темноте даже специально подсматривающий человек вряд ли различил бы что-то большее, чем расплывчатое, продолговатое и живое, светлое пятно на фоне неровной черно-бурой стены.

…а потом была перловка с тушенкой из консервной банки, разогретая на древней керосинке, вкусная, как самое изысканное блюдо в фешенебельном ресторане, особенно с простым, слегка зачерствевшим за день ржаным хлебом… ровный и сильный, на удивление яркий в маленькой комнатке дачного домика свет «летучей мыши»… комком вываленная из своего жестяного хранилища на старинное блюдце с причудливым узором сайра в масле, политая сверху соком предусмотрительно прихваченного из города лимона… и пара простых, до блеска отмытых, граненых стаканов, наполненных на две трети коньяком…

Рассматривая сквозь темный янтарь божественного напитка желтый свет керосиновой лампы, Ника, уставшая от дневных хозяйственных забот и расслабившаяся после бани и плотного, совсем не изысканного ужина, размышляла о вечном, о том своеобразии, что накладывает на человека — генетического, физиологического — рождение и жизнь на другой планете. Повод для размышлений — Купер — сидел напротив; ни баня, ни коньяк не смогли заставить даже слегка порозоветь или, на худой конец, побледнеть его крепкую, плотную кожу, и эта странность, наряду с бросающейся теперь в глаза безволосостью, погрузила блондинку в пучину сентиментальных, лениво-грустных раздумий. Впрочем, долго думать «ни о чем», равно, как и молчать за столом — пусть это и был маленький круглый столик в тесной комнатке старинного дачного домика — Ника не умела; решительно пристукнув донышком стакана о столешницу, она заявила:

— Помнится, ты говорил — вас называют группой «Поиск», так ведь, Купер?..

Всего лишь за полдня сменивший экономичные — едва развернуться — помещения космического корабля на просторные ангары и склады сто восемнадцатой орбитальной базы, а следом очутившись не просто на поверхности планеты, а будто совершив прыжок во времени лет на триста-четыреста назад, полностью вкусив бытовых неудобств и удовольствий от рубки дров, керосинового освещения, древней бани, простой, незамысловатой пищи, а еще — от молчаливого и деловитого общества загадочной, почти сказочной блондинки, оказавшейся планетарным Инспектором, плюющим на собственные удобства и внешнее благополучие, инопланетник искренне и счастливо улыбнулся: «Да, мы называемся группа „Поиск“… еще совсем недавно — „Поиск людей“, а сейчас уже просто „Поиск“. Ищем потерявшихся, заблудившихся, исчезнувших, пропавших без вести, сбежавших из дома, вышедших „на пять минут за хлебом“… наверное, только с нами, ну, еще с торговцами без твердых принципов сотрудничают все планетарные режимы, даже тоталитарные и монархические. А что делать? Там тоже встречаются в семьях крупных чиновников „блудные дети“, иногда исчезают без следа любимые мужчины и женщины…»

…через пару часов — может, меньше, а может и больше, Ника в этой поездке к старому дому принципиально оставила в городе многочисленные «счетчики времени», чтобы полнее погрузиться в обстановку тишины, безлюдья и безвременья — наслушавшись замысловатых и простых историй о работе и жизни незваного гостя, о запутанном и занимательном, очередном его поиске, связанном в этот раз с родной планетой блондинки, сопереживая в необходимых местах, задавая иной раз глуповатые, иногда и откровенно нетактичные вопросы, девушка подкрутила до минимума фитилек «летучей мыши» и кивнула явно уставшему от дневных забот, переполненному за сегодня новыми инопланетными впечатлениями Куперу:

— Значит, все-таки нет во Вселенной ничего такого, чтобы не стало явным? А станет оно явным через полгодика примерно? Как раз по весне, хорошее время года… Ладно, делать нечего, будем пока ждать и готовиться, тут ведь с наскока не получится ничего, придется очень многих людей задействовать.

— Спасибо за понимание, — осторожно сказал Купер, боясь и обидеть, и предварительно перехвалить планетарного Инспектора, так просто и непринужденно откликнувшегося на его замысловатую просьбу о помощи.

— Рано благодаришь, — хмыкнула польщенная Ника. — Скажи лучше, сам-то ты уже думал, чем будешь заниматься эти полгода? Или вернешься на свою планету и подождешь там?

— Было бы лучше остаться, — предложил инопланетник. — Пожить здесь среди людей, попривыкнуть, чтобы не смотреть дикими глазами на керосиновую лампу.

— На нее и местные давно уже дикими глазами смотрят, — засмеялась блондинка. — Раритет, как-никак, прошлый век… Но с тобой, с обустройством, проще получится — не нолс и не ящер все-таки… А знаешь, устрою-ка я тебя к Антону…

— Я книжки писать не умею, — признался Купер. — Только отчеты, да и те надиктовываю.

— А я не в «литературные негры» тебя сватаю, — деловито пояснила Ника. — Карев частенько на гитаре лабает, ну, и иной раз тексты для своих ребят пишет. Вот к ним и устрою, и не музыкантом, не переживай за свой слух и голос. Им всегда разнорабочие нужны — ну, динамики таскать, прожектора всякие, еще какую-то аппаратуру. Это раньше с одной гармошкой мужик первым парнем на деревне был, давно уже все не так. А ты для этой компании идеальным рабочим сцены будешь, честное слово. Сила у тебя есть, проверено, пьешь и голову не теряешь, я тоже уже заметила, а в то, что ты запойным оказаться можешь или на наркоту какую подсядешь — не поверю. А всякие странности среди этих музыкантов и певцов — просто норма, ты там будешь совсем своим выглядеть, про наши местные особенности ничего не зная. Значит, так и решим.

— Не имею никаких возражений, — отозвался инопланетник, понимая, что местному Инспектору в тысячу раз виднее, как устроить в здешней жизни постороннего человека, чтобы он какое-то время не бросался в глаза своей явной инопланетностью.

— Ну, а раз так, то вот вернемся в столицу, все решим и по полочкам разложим, а пока располагайся на топчане и лучше — не раздевайся, если сможешь так уснуть. Под утро похолодает, топить-то всю ночь печку некому будет, а из утеплителей у меня только коньяк и одеяло, да и то — тоненькое, летнее, скорее… — предложила блондинка.

— А как же ты? — стараясь, чтобы это прозвучало деликатно, без пошлых намеков, поинтересовался инопланетник.

— Вдвоем здесь не поместиться, даже если ты был бы наполовину тоньше, чем есть на самом деле, — засмеялась Ника, тем не менее, игриво, как она привыкла, стрельнув, как бы в смущении, глазками. — На топчане и две такие фигуры, как моя — не поместятся… так что — придется мне устраиваться как-нибудь…

Но тут же, заметив беспокойство во взгляде своего гостя, видимо, не привыкшего сгонять хозяев с удобных и насиженных мест, блондинка разъяснила:

— Для меня фамильный сундук имеется…

Скромно приткнувшееся рядом с небольшой, сейчас все еще горячей печью творение рук неизвестного умельца из потемневших от времени толстых массивных досок возвышалось над полом на уровне коленей невысокой хозяйки, почти сливаясь в темноте со стеной дома. Крышку этого сундука Ника не открывала, пожалуй, с тех времен, как вступила в права наследования, опасаясь разыскать в его недрах совсем уж фантастический антиквариат, вроде серебряных, потускневших подсвечников, камеры-обскуры первых в человеческой истории фотоаппаратов или детекторного самосборного радиоприемника времен легендарных инженеров Попова и Маркони. Но для спанья жесткая и толстая крышка таинственного ларя использовалась всякий раз, когда девушка оказывалась на даче в компании кого-то из друзей и знакомых, к сожалению, а иной раз — к счастью, двуспальных мест в маленьком домике не было совсем.

Ника махнула рукой на неприбранный стол, мол, до утра потерпит, подхватила лампу и направилась к своей лежанке, краем глаза наблюдая, как располагается под тонким шерстяным одеялом, явно позаимствованным со старых армейских складов, её незваный гость. Привычно растянувшись на жестких древних досках, покрытых всего лишь сложенным вдвое древним, наверное, еще самой прабабушке принадлежавшим, длинным пальто загадочного фасона, блондинка склонилась к полу, на котором оставила «летучую мышь» и ловко увернула фитилек, гася лампу. Первозданные, природные темнота и тишина воцарились в тесном помещении, лишь легкое дыхание инопланетного гостя, едва заметное, совсем не мужское, успела уловить Ника прежде, чем самой погрузиться в глубокий спокойный сон удовлетворенного дневными делами человека.

1

Полицейское управление в Энске начинало работу в девять часов утра также, как и мэрия, единственный в городке государственный нотариус, почтамт и еще несколько казенных заведений, в их числе местная, совсем небольшая тюрьма и крохотный, больше похожий на зачем-то преувеличенную и выполненную из камня собачью будку, вокзальчик. Здесь, у грубоватой, но свежеокрашенной стены здания, на деревянной резной и чистенькой лавочке — в столице такого чудо давно уже не увидишь, в лучше случае — грубый пластик поверх толстенного металлического каркаса — коротал время с восьми часов утра сошедший со скорого поезда средних лет мужчина, охарактеризовать которого можно было одним словом — викинг, уж очень классической, скандинавско-нордической была его внешность: рост под сажень, широкие плечи, грубоватое, будто с нарочитой небрежностью вырубленное из дерева лицо с упрямым подбородком, короткие, светлые волосы, серые, ледяные глаза, внимательно оглядывающие провинциальную пустоту привокзальной площади, на которой не оказалось ни одной машины такси, ни даже какого-нибудь частника, подрабатывающего извозом, будто не останавливался по утрам в городке — пусть и всего на две минуты — скоростной фешенебельный экспресс, курсирующий между столицей и морскими курортами.

Прождав на лавочке в унылом безделье три четверти часа, викинг довольно уверенно, но с оглядкой на вывески с названиями улиц и номерами домов, как это свойственно приезжим, двинулся от вокзала к старинному, времен еще, наверное, первой Великой Войны, зданию полицейского управления, в котором застал лишь сонного, не успевшего умыться и взбодриться с ночи, дежурного, вежливо, но с явным раздражением в голосе разъяснившего порядок работы и начальника управления, и всех остальных сотрудников и клерков.

Конечно, провинциального чуда викинг не ожидал, да оно и не произошло — к девяти часам через высокие, украшенные старинной резьбой и потускневшими от времени массивными бронзовыми ручками двери управления прошел лишь совсем юный паренек, судя по отсутствию формы — то ли посыльный, то ли уборщик, и лишь через десять минут, отчаянно стуча каблучками по тротуарной плитке, появилась девчушка, по внешнему виду вполне претендующая на должность местной секретарши как бы не самого главного городского полицейского. Вот за ней-то следом и пристроился викинг, коротко пояснив, что ожидает здесь с раннего утра начальника управления по важному государственному делу.

С провинциальной наивной доверчивостью, даже не спросив у визитера документов, девчушка провела неожиданного столичного гостя в просторную приемную — с высокими потолками, старинной лепниной, широкими окнами, резными дверями и массивным столом, казалось, вырезанными из единого куска древнего дуба, с удобными мягкими креслами и массой игривых и модных журнальчиков на маленьком столике возле них — скрылась на пару минут за диковинной ширмой с китайскими драконами, сменив простенькое, почти домашнее платьице на очень короткую, в обтяжку, модную в столице еще в прошлом сезоне черную юбочку и белую блузку, не застегнув на ней пару верхних пуговиц, предложила викингу кофе, а пока там же, за ширмой, грелась вода, не смущаясь присутствия гостя деловито полезла открывать форточки на высоких окнах, поливать многочисленные цветы на подоконниках и настенных кашпо, бесстыдно и, как показалось викингу, привычно демонстрируя свои крепкие и, чего греха таить, красивые ножки в самых выгодных для них ракурсах, и беспрестанно размахивая при этом гривой густых, завивающихся мелкими кольцами рыжих, со светлым, медовым оттенком, волос.

Слегка отвлекшись от унылого процесса затянувшегося ожидания сперва на непринужденно мелькающие перед глазами девичьи прелести, а потом и на великолепный кофе, который оказался не растворимой гадостью, чем обычно пичкали посетителей в столичных присутственных местах, а настоящим, умело и с душой сваренным из свежесмолотых поджаренных зерен, викинг, казалось, не заметил, как пролетели без малого три четверти часа, и лишь после того, как огромные напольные часы в футляре из потемневшего красного дерева звонко пробили десять, на пороге приемной появился невысокий, начинающий полнеть, если не сказать, что уже сформировавшийся, толстячок в потрепанном, кургузом официальном мундирчике, когда-то давно знавшим значительно лучшие времена, но все-таки чистеньком и тщательно отутюженном, с неожиданным для провинциала отраженным на петлицах дубовыми листьями высоким званием комиссара второго ранга — полицейского генерала. И не взирая на добродушную, почти домашнюю внешность вошедшего, его ласковый взгляд на рыжую девчушку — «Здравствуй, Эмилия!» «Ага..» — викингу вдруг нестерпимо захотелось встать с кресла, выпрямиться и сомкнуть каблуки модных ботинок в полувоенном приветствии.

Повинуясь первоначальному, сильному, будто навязанному извне импульсу, подняться-то он, конечно, поднялся, но вот желание щелкнуть каблуками в себе подавил беспощадно, не хватало еще провинциальному полицейскому ощутить себя старшим в их невольном тандеме, но, кажется, комиссар Феликс Тарон — визитер знал, к кому он пришел — не заметил невольных колебаний в настроении викинга.

— Здравствуйте и вам, уважаемый, — почти пропел полицейский, слегка привстав на цыпочки, что бы пристроить на антикварные «рога» высокой старинной, как и все вещи в приемной, вешалки принесенный на сгибе левой руки форменный плащик. — Какая же жара на улице, и это ранним утром, а на дворе-то еще апрель, а что же тогда будет летом… Вы проходите, проходите…

Комиссар отомкнул дверь кабинета своим ключом и пропустил гостя первым. Апартаменты начальника местной полиции оказались размерами в четверть приемной, да и мебелью обставлены самой простой, канцелярской, закупленной управлением, видимо, лет сорок назад, именно тогда было модным матерчатое покрытие стульев, острые углы столов, высокие и неудобные подлокотники кресел.

Дождавшись, пока гость устроится возле пустынного, даже без обязательного в таких местах перекидного календаря, письменного прибора или простого стакана для карандашей, стола, полицейский с явным удовольствием и сам плюхнулся в явно насиженное служебное кресло.

— Итак, кто я такой, думаю, вы знаете не хуже меня самого, — чуть лукаво, но добродушно, сказал комиссар. — Теперь хотелось бы узнать — кто вы?

Чуть заметно напрягшись, чтобы в очередной раз перебороть свое желание выпрямиться перед полицейским, викинг достал из внутреннего кармана просторной кожаной куртки удостоверение личности с вложенным в него служебным предписанием, аккуратно положил его на стол перед комиссаром и только после этого счел нужным представиться устно:

— Капитан Хольм, Рихард Хольм, Особый отдел Департамента Безопасности.

— Из тех самых Хольмов? — поинтересовался комиссар, кольнув быстрым взглядом викинга и тут же пряча глаза в развернутое служебное предписание особиста.

— Из боковой ветви, — спокойно ответил Рихард. — Тот самых Хольм — мой двоюродный дедушка.

— Тем не менее,очень рад такому знакомству, — заявил полицейский, возвращая гостю его документы. — И несказанно ему удивлен. Что могло заинтересовать Особый отдел в такой глухой провинции, как наша? Здесь тихий, маленький городок, все друг друга знают, никаких резонансных происшествий не случается, раз-другой в год — ограбление или кража, но это стараются залетные гастролеры, их чаще всего арестовывают тут же, на выезде из города — или на вокзале, или на единственном шоссе, а так… пьяный дебош, драка между соседями, ну, еще парочка самоубийств среди студентов.

— Так вы и студентов всех знаете, как своих соседей? — как бы, сразу приступая к делу, уточнил слова о «маленьком тихом городке» капитан Хольм.

— У нас не столичное учебное заведение, в котором полно вольных слушателей, вечных студентов, недоучившихся и взявших академические отпуска бездельников, — радушно пояснил комиссар. — Наш университет небольшой и очень… э-э-э… специфический. Здесь, еще со времен Средневековья, обитали исключительно алхимики, теперь вот — изучают классическую химию и немного — биологию, как продолжение химии органической. В таких науках трудно преуспеть лодырям и бездельникам даже с тугим карманом, хотя, конечно, молодежь — есть молодежь, бывает, что и буянят, особенно по окончании сессий, наркотиками балуются, но — только привозными, мы здесь это дело пресекли на корню. Впрочем, не мое это дело — знать и понимать, в вашем предписании строго указано: «Оказывать все возможное содействие», вот этим и буду заниматься, господин капитан. Вы, кстати, уже устроились?

— Не стал торопиться, я прямо с утреннего поезда, — успел ответил особист, но был тут же перебит словоохотливым комиссаром.

— …и очень удивились безлюдью и даже отсутствию такси на вокзале, — легонько засмеялся полицейский. — Вы знаете, в городе встречают только своих, кто предупредил заранее, а туристов обычно привозят организованно, автобусами, с поезда выходят редко, раз в полгода, вот потому таксисты и не дежурят у вокзала — это даром потраченное время, хотя служба такси в городе отлажена отменно, прибывают — максимум — через десять минут, без разговоров отвезут в любое место, а по сравнению со столичными ценами — вам покажется, что у нас возят совсем задаром. Три «семерки» с любого телефона — очень рекомендую. Так вот о гостиницах, могу вам порекомендовать приличное заведение… нет-нет, никаких процентов с этого я не получаю, по рангу не положено, но дело в том, что университетские общежития с давних времен пользуются… э-э-э… специфической славой. Что-то среднее между левацкой коммуной с общим имуществом, вечными спорами о вечных истинах и, извините, борделем с доступными девчонками, общими спальнями, дешевым вином и отвратительным табаком. Вот потому многие из серьезных студентов, особенно курса со второго-третьего, подыскивают себе жилье в городе, подальше от таких прелестей alma mater. Но при этом все-таки остаются достаточно шумными, веселыми молодыми людьми, не всегда строго соблюдающими правила поведения в приличном обществе. Вам ведь, господин капитан, совсем не хочется проснуться в три часа ночи лишь от того, что кто-то отмечает день рождения своей подружки, ну, или удачный синтез бензола на лабораторной работе?

«Удивительно, почему же я с удовольствием слушаю эту забавную лекцию? Чем так „берет“ этот комиссар? — подумал Рихард. — И почему он кажется мне не лично, но хорошо знакомым?»

— Благодарю, я непременно воспользуюсь вашим советом, — сдержанно кивнул особист, чем, кажется, сильно обрадовал полицейского, видимо, посчитавшего, что один пунктик в «оказании всяческого содействия» он уже выполнил.

Вдохновленный согласием гостя, комиссар ближайшие десять минут посвятил старому дисковому телефону из пожелтевшего от времени пластика под «слоновую кость», многословно, то и дело вспоминая неких общих знакомых, родственников и свойственников, договорившись с хозяином гостиницы о неком «особом режиме для особого постояльца», а после этого разговора — в виде приза, надо полагать — еще и вызвавший к полицейскому управлению такси для капитана Хольма.

— Что ж, о делах давайте позже, — продолжил свой, кажущийся бесконечным монолог Феликс Тарон, провожая викинга через приемную и нарочито не обращая внимания, как рыжая секретарша, откровенно бездельничая, листает какой-то модный журнал в глянцевой обложке. — Обустроитесь, отдохнете с дороги, а через часок-полтора я сам заскочу к вам, на месте и обсудим, чем наше провинциальное полицейское управление может оказаться полезным столичному Особому отделу…

Однако едва за гостем закрылась высокая резная дверь — провожать нежданного визитера до выхода из управления, а уж тем более открывать перед ним дверцу автомобиля комиссар посчитал совершенно излишним — как тут же начальник обратил самое пристальное внимание на подчиненную, так и не удосужившуюся отложить в сторону читаемый журнал.

— Эмилия, — с мягкой, но настойчивой укоризной в голосе сказал комиссар. — Сколько раз я тебе говорил, что надо здороваться со мной на службе, особенно при посторонних, несмотря на то, что мы живем в одном доме, и утром ты меня уже поприветствовала…

— Дядя Феликс, — капризно надула губки девчушка, раскачивая гривой волос в отрицающем претензии жесте. — Перед уходом на работу я тебя видела в ванной, на кухне и в гостиной, трижды сказала: «Доброе утро!», а теперь ты хочешь, чтобы я еще и в четвертый раз, здесь, повторила тоже самое, но прибавкой: «… господин начальник полиции»?

— Девочка моя, — совсем уж нежно буквально пропел дядя Феликс своей племяннице, дочке родной, горячо любимой, но, увы, ныне покойной сестры. — Столичные штучки, а уж тем более из Особого отдела Департамента Безопасности плохо воспринимают нашу провинциальную особенность работать вместе близким родственникам. И хотя мы этого никоим образом не скрываем, но хотя бы не надо этого демонстрировать при «дебильниках» из ДБ, прости за тавтологию. И еще — в который раз прошу, прекрати разгуливать по дому голышом, я еще недостаточно старый, чтобы не обращать внимания на твои прелести…

— Так этот парень из особистов? — совершенно не обратив внимания на последнее замечание родственника, заинтересовалась Эмилия, по началу просто привыкшая не стесняться дяди, а в последние несколько лет делающая это нарочито, будто не представляя, к чему может привести такая откровенность поведения. — То-то он сидел до твоего прихода молча, надувшись, как мышь на крупу, только и делал, что глазел на мои ноги, но видно, это был профессиональный интерес контрразведчика, да, дядя?

— Горе ты луковое, — вздохнул господин Тарон, останавливаясь у дверей своего кабинета. — И почему ж я не сдал тебя в сиротский приют, когда была такая возможность? А может, и сейчас еще не поздно?

Это была их дежурная, домашняя шутка в последние лет пять, потому Эмилия и ответила, не задумываясь, бойко:

— Я бы тебя из любого приюта достала, драгоценный дядюшка. Но теперь уже поздно об этом мечтать, таких кобылиц в приюты не берут, разве что — на должность воспитательниц половой гигиены…

Комиссар, сдаваясь в словесной пикировке, махнул рукой и уже деловито распорядился:

— Обзвони участки, напугай от моего имени закрытой проверкой из столицы, пусть подтянутся и службу несут по всем правилам, ну, особенно при посторонних, да и при наших местных скандалистах, любителях права качать — тоже. А как закончишь, позови ко мне инспектора Польских, если он на территории — разыщи, пусть отложит ненадолго все дела.

— Этот столичный викинг — такой серьезный тип? — в тон дядюшке деловито осведомилась секретарша, уже поднимая телефонную трубку с новенького кнопочного аппарата, не чета тому, что стоял в кабинете комиссара.

— Никогда в жизни не ждал ничего хорошего от Особого отдела, — выдал сентенцию полицейский. — И тебе не советую. Вечно у них государственные интересы, величайшая секретность, высокие цели и, в качестве компенсации, наверное, низкие средства. Так что — будь и ты настороже, племяшка.

Закончив свою краткую и поучительную речь, Феликс Тарон плотно прикрыл за собой дверь в кабинет.

2

Только в такси — машине хоть и несовременной, но ухоженной, пропахшей не резкой бензиновой вонью и горячим машинным маслом, а неожиданным вкусным запахом крепкого, но ароматного трубочного табака — капитан Особого отдела вспомнил, почему показались ему знакомыми имя-фамилия и внешность начальника полиции провинциального городка, а вспомнив, откровенно расстроился, такого рода информацию надо было иметь до начала выполнения задания, а не сейчас, когда отступить или даже сделать просто шаг в сторону уже невозможно. Теперь для Хольма стало совершенно очевидным, что его работу в Энске готовили спустя рукава, и канцелярские крысы из отделения планирования, на которых у каждого оперативника имелся собственного, но обязательно изрядного размера зуб, просто упустили из виду значение второстепенных персонажей, даже если их предназначение было лишь для «оказания всемерного содействия».

А дело было вот в чем… Двенадцать лет назад молодой тогда инспектор уголовной полиции столицы лихо раскрутил громкое дело о поставке крупной партии опиатов, прошел во всей «цепочке» от заграничных производителей зелья до конечных потребителей, везде, где смог, произвел аресты, накрыл пяток доселе неизвестных столичных наркотических притонов… короче, отличился так, что о нем заговорили все газеты, телевидение, радио. И за все время почти трехлетней работы над этим делом инспектор Тарон совершил всего одну, ставшую роковой, ошибку. При задержании посетителей одного из притонов — заведения элитного, рассчитанного на творческую публику, изысканные запросы и изощренные пожелания клиентов — категорически не послушался советов старших товарищей и полицейского руководства, отказавшись не вносить в список задержанных всего одну фамилию, как оказалось позже — внучатого племянника, седьмая вода на киселе, Председателя Имперского Совета. Казалось бы, отдаленное родство, совсем поверхностное, больше похожее на случайное знакомство богемного прожигателя жизни с сильнейшим мира сего, но — тень была брошена, а этого не любит никто из власть имущих, впрочем, демонстрировать мстительность и показывать на людях свои обиды они тоже очень не любят. Молодого полицейского наградили: вручили орден, памятные подарки — золотой портсигар лично от Председателя — повысили в чине и… через полгода, едва лишь новая детективная история, на этот раз с кровавым маньяком, убивающим женщин со светлыми волосами, овладела вниманием общества, старшего инспектора Тарона перевели из столицы с несомненным очередным повышением — начальником полиции тихого и спокойного Энска, подальше от столицы, громких дел и важных властных персон.

«Получается, здесь он и пребывает с тех самых пор, в тишине и покое мелких хулиганств и редких ограблений, — подумал Рихард Хольм. — И даже вырос в чине за двенадцать лет до полицейского генерала. А вот изменился ли за это время его принципиальный характер и могла ли исчезнуть, раствориться в умиротворении маленького городка профессиональная дотошность?»

Несколько нервное и обиженное течение мыслей особиста было прервано с прибытием в гостиницу, ехать до нее от полицейского управления было всего ничего, со всей провинциальной основательной неторопливостью и дотошным исполнением правил дорожного движения — минут десять. Трехэтажный старинный и шикарный особняк времен последнего Императора поражал не столько своей монументальность, основательностью и, казалось бы, вечностью пребывания в этом мире, сколько свежим видом, ухоженностью и — современными удобствами. Во всяком случае, окна гостиничных номеров были новенькими, двойными, из отличных по качеству стеклопакетов, над крышей возвышался целый пучок разнообразных антенн, а рядом с помпезно парадным входом громоздился, правда, еще не подключенный, банкомат из последних моделей.

— Мы его внутрь уберем, чтобы фасад не портил, будет где-нибудь здесь стоять, — пояснил Рихарду встретивший его у дверей сам хозяин гостиницы, временно исполняющий обязанности портье. — Сейчас — не сезон, приезжих совсем мало, а вот к концу лета — да, тогда тут и банковские карточки в ход пойдут, и от желающих завершить летний отдых совсем неподалеку от столицы отбоя не будет…

Видимо, пользуясь случаем поправить текущие финансовые дела, ушлый владелец особняка предоставил, вообщем-то, не нуждающемуся в роскоши капитану Особого отдела четырехкомнатные апартаменты из спальни с воистину королевским огромным ложем — назвать это сооружение кроватью просто язык не поворачивался — гостиной, кабинета и небольшой уютной столовой. Казна, конечно, оплатит и не такие расходы, достаточно Хольму лишь оставить свой росчерк на обязательном счете за оказанные услуги, но сам капитан предпочел бы на время пребывания в городе иметь более скромное жилище. Кроме роскошества тяжелых бархатных портьер, массивной резной мебели, явно изготовленной на заказ лет этак двести назад, богатой лепнины на потолках, красивых полотен в золоченных рамах на стенах, в гостинице капитана-особиста поразило наличие исключительно красивых, эффектных девушек, представленных хозяином, как горничные, коридорные, дежурные… По-скандинавски внешне спокойный, если не сказать — холодный, к женским прелестям, Рихард даже слегка озаботился, встретив по пути в номер длинноногую блондинку с короткой стрижкой, голубыми, пронзительными глазами, одетую — хоть сейчас на подиум — в короткую юбочку, тесную блузку с глубоким вырезом. А еще мелькнули чуть поодаль фигуристая брюнетка с длинными, до поясницы, волосами, собранными в «конский хвост», славная худенькая шатеночка с большой грудью, узкоглазая азиатка с фарфоровой кожей смуглого лица.

Конечно, представить себе «медовую ловушку», подготовленную специально для приезжего особиста в маленьком провинциальном городке, было бы слишком параноидально, но где-то в глубине души капитан Хольм засомневался — уж не устраивал ли владелец гостиницы городской, а то и уездный конкурс красоты, чтобы принять на работу первую десятку красавиц? Впрочем, такого рода размышления быстро разогнал горячий душ в роскошной старинной ванной комнате, в блеске начищенных латунных и бронзовых кранов, в обществе многочисленных флаконов с шампунями и жидким мылом, среди полудесятка разнокалиберных махровых полотенец. После ночи проведенной пусть и в мягком вагоне первого класса, но все-таки на узкой железнодорожной постели, томительного ожидания на вокзале и в приемной начальника городской полиции, после радушной, но откровенно настороженной встречи горячие струи воды позволили немного расслабиться, окончательно придти в себя, набраться не столько физических, как моральных сил перед предстоящей работой.

Покинув ванную, капитан Хольм успел лишь разложить по полочками извлеченное из небольшой дорожной сумки чистое нательное белье и развесить в шкафу пару запасных сорочек, захваченных так — на всякий случай, как его внимание привлек резкий, но при этом не пугающий и оглушительный, а просто привлекающий внимание звонок телефона. Побеспокоил особиста полицейский комиссар — а кому ж еще — уже подъехавший в гостиницу и ожидающий своего гостя в баре на первом этаже. «Заодно и ознакомлюсь с достопримечательностями этого „приюта странников“, — подумал Хольм, спускаясь по широкой мраморной лестнице, застланной впечатляющей алой ковровой дорожкой — наверх хозяин отвез его в лифте — тесном, старинном, поскрипывающем и будто вздыхающем при движении, облицованным изнутри зеркалами и благородной бронзой.

В полутемном просторном зале, поодаль от ярко освещенной барной стойки особиста поджидал за небольшим столиком Феликс Тарон, сменивший кургузый полицейский мундирчик на отлично пошитый костюм-тройку цвета маренго, сразу превративший своего владельца из государственного чиновника, пусть и высокого для здешних мест ранга, в преуспевающего антрепренера или букмекера столичного разлива.

— Перекусить с дороги не желаете? — привстав с места, поинтересовался для проформы комиссар и тут же деловито махнул рукой в сторону стойки.

Оттуда неуловимой тенью скользнул бармен… нет, барменша с подносом в руках, с узкой бронзового цвета лентой на бедрах, обозначающей юбку, с густой копной темно-рыжих с медным отливом волос. „И здесь красотка, как из кино“, — успел удивиться Рихард, чуть отстраняясь от стола, чтобы не мешать девушке расставить на нем большую тарелку со скворчащей яичницей, соусник с майонезом, продолговатую тарелочку с заливным языком и большой запотевший лафитник с ледяной водкой. В сторону комиссара роскошная барменша пододвинула пузатый бокал с коньяком, пару высоких хрустальных стаканов и графин с ярким апельсиновым соком.

„Ну, это уж совсем ни в какие ворота не лезет, совершенное кино или скверный детектив в мягкой обложке, — подумал особист, пытаясь в интимной полутьме разглядеть выражение лица своего визави. — И любимую закуску приносят, и яичницу, как мне нравится… да и водка очень кстати, создает, что называется, атмосферу доверительной, внеслужебной обстановки…“ Вновь всколыхнувшаяся после временного затишья профессиональная паранойя не помешала, однако, капитану контрразведки с удовольствием выпить, закусить отменно приготовленным языком, отведать яичницы, запивая её вкусным соком. Все это время комиссар Тарон скромно помалкивал, периодически поднося к губам бокал с коньяком, но внимательный по долгу службы и от природы Хольм приметил, что жидкость в бокале практически не уменьшается, полицейский скорее смачивал губы, чем употреблял благородный напиток.

— Папиросы вам предлагать не буду, — сказал комиссар, когда гость закончил с едой, а расторопная, фривольно одетая барменша споро и ловко прибрала стол. — У каждого свой вкус, как говорится…

„Похоже, так дают понять, что знают обо мне все, но не собираются этим знанием злоупотреблять“, — решил капитан, доставая из кармана все той же просторной кожаной куртки пачку папирос и прикуривая от своеверменно поднесенной барменшей спички.

— Хотите, я вас многословно и восторженно поблагодарю, а вы будете отнекиваться с довольным видом и говорить, что встретить, устроить, накормить и напоить гостя — ваш скромный долг, да еще пообещаете вечерний сеанс с рестораном, баней и девочками?.. — поинтересовался особист, стряхивая пепел в небольшой хрустальный прямоугольник, играющий многочисленными гранями в лучах света над барной стойкой.

Полицейский добродушно засмеялся в ответ, самостоятельно прикуривая свою папироску и ловким движением забрасывая сгоревшую спичку в пепельницу.

— В провинции бани и девочки при них не популярны, для этого лучше съездить в другой город, побольше нашего, здесь все слишком хорошо друг друга знают, — пояснил комиссар свою реакцию. — Впрочем, на приезжих, отдыхающих и командировочных, это правило не распространяется, хотя ничего подобного я вам предлагать не собирался, слишком уж смахивает в ваших глазах на попытку взятки при исполнении, да и что такого нового для себя вы увидите в наших ресторанах и банях?

— Ну, что же, будем считать — комплиментами мы обменялись, — усмехнулся Хольм. — Теперь, наверное, следует перейти к делами, которые привели меня в ваш город…

— Да уж, было бы не вредно, а то меня с момента вашего утреннего появления в управлении терзают смутные сомнения и догадки, — мягко кивнул полицейский. — В такой глуши и тиши, как у нас — что может возникнуть угрожающего государственной безопасности, когда и обыкновенных уголовных преступлений раз-два и обчелся? Последнее убийство, да и то на бытовой почве, из ревности, было три года назад…

— Ну, не стоит так прибедняться, выставляя себя совсем уж глухой провинцией, — издалека, будто разгоняясь, начал подходить к делу капитан. — Конечно, до столичного разгула преступности вам далеко, да и слава богам, но вот много интересных людей, достигших определенных вершин в науках, в искусстве, в обществе, родилось в вашем городе.

— Вы знаете, — моментально собравшись, будто и он только что сибаритствовал с бокалом коньяка в руке, осторожно отреагировал Тарон. — Вы знаете, мне на ум — вот так сразу — приходит только одна-единственная местная знаменитость планетарного, так сказать, масштаба. Наш известный биохимик, генетик, евгеник и знаток других близких научных дисциплин, лауреат полдюжины всяких международных премий, даже Крупповской, между прочим, профессор множества университетов, академик Пильман.

Рихард Хольм глубоко, с явным удовольствием, затянулся дымком папиросы, неторопливо выпустил изо рта пару кое-как сформировавшихся колец, старательно держа паузу, притушил в пепельнице окурок и лишь после этого склонил в легком кивке голову.

— Вот видите, вы сами без особых затруднений определили цель нашего интереса.

— Позвольте, — нарочито изображая на лице недоумении, поинтересовался полицейский. — Позвольте, но академик Пильман бывает в Энске раз в два-три года, да и приезжает сюда лишь на очень короткое время, чаще всго — отпраздновать свой день рождения…

— Так оно и было, — согласился с комиссаром контрразведчик. — Правда, последнее время визиты академика в родной дом участились, к примеру, в прошлом году он побывал в городе дважды, а в позапрошлом — аж трижды, ну, а этот год только-только начинается.

— Вы хотите сказать, что частые визиты известного ученого в родного город начали в чем-то угрожать государственной безопасности? — с наивным выражением лица поинтересовался полицейский.

— Три года назад, впервые за все время с момента своего отъезда из Энска, академик Пильман приехал на малую родину во внеурочное время, — начал свое подробное пояснение капитан Хольм. — Это было в самом начале осени, в бархатный сезон, казалось бы, что тут странного, если выдающийся ученый вдруг решил отдохнуть от трудов праведных, тем более, по сравнению с простыми туристами и отдыхающими из высших, так сказать, слоев общества ему совсем не надо морочиться с заказом гостиницы, фамильный особняк Пильманов всегда готов принять его…

Но после своего визита сюда, той же осенью, академик, никогда не занимавшийся врачебной практикой, внезапно излечивает своего старшего коллегу от… рака легких, зловещие метастазы — приговор больного — рассасываются буквально в течение пары месяцев. Казалось бы, никакой связи не наблюдается, если исключить показания старшей дочери больного, в частной беседе рассказавшей, что именно Пильман привез откуда-то таинственные ампулы безо всякой маркировки, и именно после инъекций содержимого этих ампул обреченный коллега академика поднялся на ноги… мало того, буквально помолодел, сбросил едва ли не десяток лет, активно приступил к работе, вновь начал интересоваться женщинами, чего за ним не наблюдалось уже лет двадцать…»

Сделав паузу на прикуривание очередной папиросы, контрразведчик махнул рукой призывая симпатичную барменшу.

— Милочка, — попросил он, стараясь не смотреть на обнаженные стройные ножки девушки. — Сделай нам с господином Тароном по бокалу коньяка… вы не возражаете, комиссар?

Последние слова относились к полицейскому, который оказался вовсе не против выпить еще немного ароматного напитка, тем более, оплачиваемого Департаментом Безопасности — все-таки провинциальная скаредность нет-нет, но давала о себе знать в поведении Феликса Тарона.

Получив заказанное и по-гурмански обнюхав край бокала, капитан сделал большой, совсем не коньячный глоток, решительно отставил пузатенький сосуд подальше от себя и продолжил интригующий рассказ:

— Сначала Особый отдел эта история не очень-то заинтересовала, тем более, это оказался единичный случай, практиковать волшебные исцеления академик не стал, а занялся исключительно вопросами красоты… да-да, именно внешней красоты человека. Он брал совершенно обыкновенную девушку, можно сказать, дурнушку — с длинным носом, лопоухими ушами, маленькими глазками, а через полгода или чуть больше предъявлял удивленным друзьям и родственникам подлинную красавицу, при этом обходясь абсолютно без хирургического вмешательства. Вы, комиссар, можете представить себе, как из оттопыренных лопухов без помощи скальпеля можно сделать маленькие, аккуратные ушки? Вот и никто себе этого не представляет, а академик делал, причем, как кажется, легко и непринужденно, лишь добавляя в пищу своей пациентке некие «активные добавки», ну, и иной раз назначая внутримышечный курс таинственного препарата…

Нехирургическое кардинальное изменение внешности — это, пожалуй, уже дело государственной безопасности, согласитесь со мной, господин Тарон? Поэтому академика взяли под плотную, но очень корректную опеку, особо корректную в связи с тем, что своими секретами Пильман, кажется, не собирался делиться ни с кем…

— Даже с Департаментом? — вставил внешне невинный вопрос полицейский.

— Представьте себе, представьте… Наши люди в окружении академика, конечно, ухитрились изъять пробы тех веществ, которыми он пичкал счастливиц, превращающихся из Золушек жизни в Прекрасных принцесс, но… сложный набор аминокислот, какие-то квазибелковые препараты… я в этом, к сожалению, полный профан, но — повторить в лабораторных условиях эти «добавки» не удалось даже нам, хотя условия были созданы очень близкие к идеальным. Да и не изготавливал сам Пильман эти вещества, не изготавливал, а получал уже готовыми, в неизвестной пока лаборатории лишь дозируя их и смешивая с совершенно безвредными витаминами и стимуляторами, типа кофеина. Стоит ли продолжать, господин комиссар, что по результатам плотной опеки академика с нашей стороны оказалось — никто не передает ему ранее упомянутые препараты по корректировке внешности, но они неизменно оказываются в руках Пильмана после визитов домой, в ваш город. Двойная, тройная проверка, последующая перепроверка — и вот, дождавшись очередного визита академика в Энск, я оказываюсь здесь же, правда, чуть раньше, чтобы подготовиться к достойной встрече достойного человека.

3

Комиссар Тарон откинулся на спинку стула, сосредоточенно, деловито посопел с полминуты, достал и положил на стол, не прикуривая, очередную папиросу и, наконец-то, спросил:

— Вы полагаете, кто-то именно у нас в городе изготавливает таинственный препарат, способный укоротить нос, изменить разрез глаз, цвет волос?

— Если бы я лично не видел результаты этого процесса, тоже бы отнесся скептически, — кивнул в ответ капитан. — Однако отнеситесь к этому, как факту — внешность меняется кардинально; не знаю, способен ли академик сделать из обыкновенного человека негра или китайца, но исказить европеоидную внешность до неузнаваемости у него получается. А что касается вашего города… я сразу обратил внимание на университет, его мощные биохимические лаборатории, достаточно компетентные образованные кадры, хотя бы в качестве помощников и вспомогательного персонала.

— И что же вы не наводнили город своей агентурой? — кисло поинтересовался полицейский, внутренне содрогаясь от такой перспективы. — Или думаете управиться с «плотной опекой» самостоятельно?..

— Вы были правы, комиссар, когда при первой же встрече сказали, что городок ваш маленький, и люди в нем хорошо знают друг друга. Каким бы увлеченным своими научными исследованиями и рассеянным в быту не был бы академик, что стоит ему заметить в городе множество незнакомых лиц, а поинтересовавшись — не выяснить, что все они приехали сюда накануне его визита?

— …а потом — сделать себе инъекцию препарата и исчезнуть с ваших глаз без следа? — продолжил Феликс Тарон.

— Вы очень быстро и логично соображаете, — похвалил своего собеседника Хольм, отметив, что его слова про временной интервал в коррекции внешности комиссар предпочел упустить.

— За что и пострадал двенадцать лет назад, — чуть грустно закончил фразу полицейский, как бы намекая на жизненные обстоятельства, вновь складывающиеся не в его пользу.

— Работая на Особый отдел, пострадать нельзя, — твердо пообещал капитан. — А вот мешая нашей работе, можно нарваться на очень крупные неприятности.

— Светлые силы! Господин Хольм, — казалось, совершенно искренне и эмоционально вполголоса воскликнул комиссар. — Разве я похож на человека, противопоставляющего себя государственной безопасности?

— А вот так я даже не думал, — хищно улыбнулся контрразведчик. — Значит, будем работать вместе, дружно и весело. Ну, а для соблюдения внешних приличий и маскировки основной цели моего визита — для всех я приехал проверить соблюдение инструкций по оповещению Департамента Безопасности о подозрительных происшествиях в городе. Помните, был такой циркуляр пару лет назад, а так как у вас подразделение «дебилов» отсутствует, то несекретную часть этого распоряжения обязаны были довести до сведения полиции.

— Положа руку на сердце, только об этом циркуляре и думал все это время, — съехидничал, было, полицейский, и в этот момент едва не замер с полуоткрытым ртом, будто внезапно, к месту, вспомнив что-то очень важное.

Такое неожиданное поведение Феликса Тарона не укрылось от внимательного взгляда его собеседника, но спешить с вопросами капитан Хольм не стал, вполне могло случиться так, что комиссар вдруг вспомнил о невыключенном утюге или позабытом мелком долге соседа? Впрочем, опытный полицейский позволил себе расслабиться всего лишь на долю секунды и тут же перевел разговор с общих тем на оперативную конкретику:

— Итак, уважаемый проверяющий, с чего же мы начнем?

— Начнем мы, пожалуй, — в тон комиссару ответил контрразведчик, — с того участка, на территории которого располагается фамильный особняк Пильманов…

— Да уж, особняк, — чуть презрительно фыркнул Тарон. — Если у Пильманов особняк, то и я живу, как минимум, в падишахском дворце. Старый двухэтажный домик, восемь, кажется, комнат, в которых проживает престарелая то ли тетушка, то ли просто старинная приживалка, в меру своих сил присматривающая за порядком, и родной брат-близнец академика.

— Вот к близнецу я хотел бы присмотреться повнимательнее, — попросил Хольм.

— Присматривайтесь, конечно, только потом не удивляйтесь несхожести братьев, — согласился полицейский. — Годы воспитания в различной среде — научной, столичной и провинциальной, обыкновенной — сделали их абсолютно различными людьми. Впрочем, убедитесь сами. А следующим пунктом программы, видимо, будет университет?

— Разумеется, — кивнул капитан, понимая, что оперативные методики уголовной полиции и Особого отдела ДБ во многом совпадают, будто написанные под копирку.

— Тогда не будем задерживаться, — поднялся с места комиссар. — Я на служебной машине, сейчас доедем до участка номер три, там, на месте, вы и оглядитесь…

И Феликс, поворачиваясь к выходу, подал барменше условный знак, нарисовав что-то в воздухе сложенными в щепоть пальцами. Впрочем, красиво, как учили, счет подать девушка не успела, устремившийся прямиком к стойке столичный визитер, не глядя, поставил на бумаге красивый автограф, подтверждая, что принимает на себя все застольные траты, и не оглядываясь, последовал за уже вышедшим из бара полицейским.

…в городское управление комиссар вернулся лишь после официального обеденного перерыва, причем — в одиночестве, ибо капитан Хольм, в сопровождении местных служителей правопорядка, предварительно прогулявшись по нескольким улицам, продолжил тщательное изучение всех мыслимых и немыслимых тонкостей расположения дома Пильманов, мест для безопасного наблюдения за особняком, подходов к его фасаду со стороны улицы и к тыльной части из тесного маленького тупичка.

В связи с визитом столичного гостя обыкновенно растягивающийся на пару часов обеденный перерыв начальника городской полиции сегодня со свистом пролетел мимо Феликса Тарона, но сам комиссар, кажется, просто не обратил на это внимания, да и не очень то он проголодался после пары бокалов не только приятного во всех отношениях, но и высококалорийного коньяка, выпитых еще до полудня. По обыкновению шустро вбежав в приемную, он с явной радостью обнаружил на рабочем месте вернувшуюся с обеда из соседнего маленького кафе любимую племянницу.

— Ой, дядюшка… — оторвалась от разглядывания очередного журнала Эмилия. — А тут тебя искал…

— Эмка, дорогая моя, — умоляюще перебил родственницу полицейский. — Кто бы не искал, он не нашел, да и сейчас это совершенно неважно. У меня есть для тебя срочно оперативное задание. Прямо сейчас ты пойдешь домой и разыщешь свои школьные фотографии, а еще лучше — послешкольные…

— И что тут оперативного? — попробовала, было, возмутиться девчушка, поначалу приняв слова комиссара за очередной родственный розыгрыш.

— Не перебивай старших, — чуть повысил голос Феликс, но серьезно сердиться на девчушку он не умел. — Помнишь, ты рассказывала как-то, что твоя школьная подруга нынче работает в гостинице Пальчевского барменшей?..

— Ну, какая она подруга, — все-таки возразила Эмилия, желая восстановить справедливость. — Так — полгода за одной партой сидели, только и всего, да и потом несколько раз виделись на встречах выпускников и университетских вечеринках… Макоева всегда была немножечко себе на уме…

— Пусть, пусть не подруга, — моментально согласился комиссар. — Пусть себе на уме, ты просто вспомни — её фотографии у тебя есть?

— Да сколько хочешь, — недоуменно пожала плечами девчушка. — А что такого Милка натворила, раз уж ты сам ею занялся, а, дядя?

— Можешь мне не верить, знаю я тебя, но твоя Милка ничего, ну, совсем-совсем ничего не натворила, — уже молитвенно прижимая ладони к груди, ответил Тарон. — Но тем не менее, мне очень нужны её фотографии — из школьных и послешкольных, но такие, чтобы можно было сравнить с сегодняшним днем.

— Думаешь, её подменили? — вспыхнули детективным огнем глаза Эмилии. — И из-за этого приехал столичный викинг?

— Девочка, не выдумывай, — вздохнул окончательно утомленный общением с родственницей комиссар. — Правило Окаммы я тебе уже устал вдалбливать, пора бы уж и понять его, ты же все-таки не настоящая блондинка, а рыжая. Просто принеси мне, сюда, в кабинет, пару-тройку фотографий этой Милки, желательно — крупный план, чтобы было, как следует, видно лицо. И желательно — не с ваших вечеринок, на которых вы вечно корчите такие рожи, что мать родная не опознает.

— Уже иду, — поджав губки в легкой, быстро проходящей обиде на близкого родственника, девчушка вышла из-за стола и демонстративно отправилась за ширму — переодеваться, но и оттуда все-таки успела высказаться: — Я не рыжая, это твоя Милка Макоева рыжая, да и то — недавно…

Понимая, что подгонять племянницу, а тем более — отвечать на её реплики, уже бесполезно, кроме фырканья и нарочитого затягивания времени полицейский вряд ли чего добился, да и не решат сейчас ничего десять-пятнадцать минут задержки, Феликс Тарон прошел в кабинет, предусмотрительно оставив открытой настежь дверь — ведь после ухода секретарши никого в просторной приемной не будет.

Усевшись поудобнее, комиссар принялся, было, обдумывать события последних нескольких часов: зачем же на самом деле прибыл в городок капитан ДБ — шишка на ровном месте немалая — и так ли уж нужны ему препараты академика Пильмана или за всем этим стоит более тонкая игра против крупповского лауреата, открыто тронуть которого не рискнула и сильнейшая в стране, да что там, скорее всего и во всем мире, секретная служба? На каком уровне руководства Департаментом, а то и Империей была дана санкция на проведение акции в городе? В чем будет заключаться реальная, а не оговоренная с капитаном Хольмом работа полицмейстера, как по старинке иной раз называл себя Феликс Тарон? И чем грозит комиссару провал или успех операции?..

Слишком, ох, слишком мало было информации для детального развернутого анализа, в основном — лишь голые слова контрразведчика, да еще — жесты, интонации, неуловимые паузы между репликами, позволяющие судить о достоверности сказанного. Впрочем, и без того куцые мысли полицейского путались, сбивались, ходили по кругу дружным хороводом, заслоняемые красивым, будто изящно выточенным из мягкого камня, но при этом живое и дышащее теплом, почти идеальное, если сравнивать с большинством виденных комиссаром людей, лицо гостиничной барменши Милки Макоевой.

Пожалуй, именно сейчас, в самом начале работы на Особый отдел, начальник городской полиции дорого бы дал, чтобы услышать примерно в это же время состоявшийся диалог в дешевой студенческой квартирке одного из доходных домов «новой», университетской части города. Здесь, на крохотной кухне с трудом разместились двое: невысокий, щупленький мальчишка в едва заметных на лице очках в тонкой оправе, одетый по-студенчески в плотные брюки из «чертовой кожи», заношенную клетчатую рубашку и домашние шлепанцы, охотно откликавшийся на редкое в этих краях имя Гейнц, а через стол от него расположился крупный, высокий мужчина с хорошо развитой мускулатурой, изрядно отросшими — аж до лопаток — густыми черными волосами, выглядевший, как минимум, лет на десять старше своего собеседника, звали его в разных компаниях и городах по-разному, здесь же, среди университетской братии, лохматый был известен, как Черри. Именно он и продолжил прерванный на несколько минут появлением соседа по комнате, явившегося за учебниками, разговор.

— Странный вы народец, химики-ботаники, — ворчливо излагал свою мысль Черри. — У вас под руками такая аппаратура, сами все знаете и умеете по своей химии, а элементарный морфин сделать для себя же — не хотите, приходится мне таскать, лишний раз подставляясь под «дебилов» и простую полицию.

— У нас с этим делом строго, — возражал Гейнц, старательно проверяя маркировку на ампулах, целую коробку которых его собеседник вновь выставил на стол после ухода соседа. — Мало того, что учет и отчетность, как в генеральном штабе при ловле шпионов, это не беда, умеючи всегда обойти это дело можно и кое-что из реактивов сэкономить, но при малейшем подозрении студенту выписывают пожизненный «волчий билет», а это уже приговор.

— Ох, не умиляй меня, очкарик, — всхлипнул вздохом Черри, вертя между пальцами не прикуренную папироску. — С твоим «волчьим билетом» возьмут на любой стройке кирпичи таскать, так что — с голоду не подохнешь ни разу…

— Кирпичи таскать после того, как попробуешь самостоятельно синтезировать белок, это примерно как сидеть на заборе после полетов на самолете, — серьезно сказал студент. — Ну, а еще даже на стройке за тобой будут приглядывать «дебильники» — с кем встречаешься, о чем говоришь, не варишь ли зелье…

— Ладно, не надо о грустном, — перебил его собеседник. — Говорят, на днях ваш академик приезжает? Будете опять «живую воду» из сказок для взрослых готовить?

— Ничего мы сами не делаем, сколько раз тебе говорить, — чуть раздраженно бросил Гейнц. — Только инсталлируем исходники, которые откуда-то берет академик, ну, и чуток оставляем себе… для девчонок или для тебя, вот, например.

— Да ладно, ладно, — успокоительно произнес Черри, не желающий конфоронтации с очень нужным сейчас, пусть и не самым приятным в общении человеком. — Просто интересно, откуда такой состав берется, чтобы вот так — раз, и человек уже совсем другой.

— И не за раз, и не за два, — ответил студент, заканчивая свои манипуляции с ампулами. — Значит, вот эти две не возьму, сам понимаешь — маркировка дрянь, где-то в подвале, небось, на коленке делали. Ну, и по нашему с тобой курсу — с меня пять доз препарата…

— Этого теперь мало, — начал, было, торговаться Черри, но…

…дверь приемной начальника городской полиции громко хлопнула, а следом за звуком в помещении появилась Эмилия, демонстративно бросила на свой стол тоненький коричневый конверт и ушла за ширму, чтобы через пяток минут появиться в боевом, рабочем обличии. Почему-то затаивший дыхание комиссар не стал поторапливать племянницу, терпеливо, как он умел при необходимости, выжидая, пока она сама не войдет в кабинет и не положит на стол начальника старые фотографии своей одноклассницы.

Выгонять упрямо застывшую около его плеча любопытную Эмилию полицейский не стал, девчушка не увидит ничего нового для себя, разве что — удивительное волнение комиссара, полицейскую собаку съевшего на своей работе. Стараясь держать конверт ровно и крепко, чтобы не так уж бросалось в глаза неожиданная нервная дрожь пальцев, Феликс резко высыпал на пустую столешницу разнообразные по размеру карточки и невольно замер.

— Вот это сразу после выпускного, мы тогда гуляли у реки, — деловито поясняла Эмилия, будто забыв о волнении дядюшки, а может быть, нарочито успокаивая его бытовыми деталями, отображенными на старых фотографиях. — А здесь через год, когда собирались первый раз к студентам… а вот потом, после этой вечеринки…

Но комиссар не слушал её. С разложенных на столе фотографий смотрело совсем другое лицо — иные мочки ушей, другая форма носа, чужой изгиб бровей, разрез глаз, по иному вылепленные скулы… да и кожа не такая ровная и гладкая, как он лично, сам видел всего лишь несколько часов назад. И лишь опытный, поднаторевший в опознаниях взгляд полицейского мог уловить некое едва заметное сходство между Милкой Макоевой сейчас и ею же — год назад.

4

Вторую половину дня — после официального перерыва на обед и почти до шести часов вечера, когда закончившие работу горожане нет-нет, а иной раз позволяли себе шикнуть в баре при гостинице находчивого Пальчевского, оборудовавшего принадлежащий ему исстари особняк в приют для туристов высшего света — Милка Макоева откровенно прогуляла, впрочем, с негласного разрешения хозяина, который сквозь пальцы смотрел на дневное отсутствие девушки, лишь бы в нужное, вечернее и частично ночное время она достойно исполняла свои обязанности за стойкой бара, принося максимально возможный доход заведению.

Приглашение поработать «за стойкой» заметно расцветающей с каждым годом девчонки оказалось для деловитого, умеющего считать не только текущие расходы, но и будущие доходы владельца гостиницы, натуральным золотым дном; как он лично успел приметить за полтора года работы Милки в баре, многие клиенты, из числа, конечно, тех, чтоприезжают в город на пару-тройку недель перед зимним столичным сезоном, предпочитают заказать лишний коктейль, бокал коньяка или даже просто пачку папирос только ради того, чтобы красивая барменша продефилировала по залу, покачала еще разок бедрами, тряхнула небольшой, но эффектной грудью, демонстрируя свои очаровательные стройные формы. Разумеется, и сама Милка об этом отлично знала и частенько беззастенчиво пользовалась подаренной природой, как думали все окружающие, красотой, раскручивая подвыпивших представителей столичной богемы и легко отпрашиваясь на несколько часов с работы во время «мертвого сезона».

Сегодня, обслужив городского полицмейстера вместе с непонятным, но явно важным гостем, наверняка, из столицы — ох, какой мужчина! — без проверки расплатившимся по счету, что редко когда делал сам комиссар, привыкший бокал дорогого коньяка или стакан чинзано считать маленькими подарками от Пальчевского, девушка попросила одну из коридорных, знакомую ей еще по школе блондинистую Аньку Кох, в случае крайней необходимости подменить её за стойкой на пару обычно пустых и унылых часиков, а сама, быстро сменив вызывающе короткую юбчонку и откровенную блузку на более подходящие простенькие брючки и тонкий свитерок под горлышко, отправилась проходными дворами в район доходных домов, предлагающих жилье наиболее состоятельным и озабоченным именно учебой студентам.

Говоря по совести, в этот день никаких деловых интересов у Милки в студенческом доме не было, хотя иной раз именно дела приводили к старинному для её возраста, со школьных еще времен знакомому пареньку. Но сейчас девушка не боялась и сама себе признаться откровенно — в доходный дом её гнала обыкновенная похоть преумноженная внешним видом столичного гостя. Так уж получилось, что три последних дня Милку преследовало нелепое для такой эффектной и желающей девушки воздержание — пару дней, благодаря юбилеям кое-кого из городского начальства, работа затягивалась далеко за полночь, а однажды она просто не смогла застать своего друга вечером дома. Впрочем, Милка и сейчас шла «на удачу», ведь в университете не отменяли занятий, а её приятель был аккуратистом и отличником, но оставалась надежда на «счастливый случай», ну, и, в конце концов, не один же он живет в громоздкой старой пятиэтажке, наверняка, найдется какой-нибудь лентяй и прогульщик, желающий помочь девушке избавиться от тягостных ощущений вынужденного воздержания?..

Но, похоже, в этот день удача и в самом деле была на стороне Макоевой, потому что на долгий, беспорядочный стук в двери знакомой квартирки через пару минут откликнулись шаркающие, ленивые шаги, и на пороге появилась отнюдь не заспанная, как не пытался он притвориться, рожа Гейнца.

— Привет, Геша! — бесцеремонно отодвигая в сторону своего постоянного любовника, а в чем-то и делового партнера, сказала Милка, проходя в квартирку и подозрительно принюхиваясь. — Ты чего это двери запирать надумал? С девчонкой, небось, кувыркаешься?

Впрочем, обвинение было облыжным и полностью надуманным — тонкий нюх девушки уловил лишь запах крепкого мужского одеколона, грязного белья и еще утренней, подгоревшей яичницы. В ответ на явный поклеп Гейнц, ужасно не любивший, когда его называли Гешей или, хуже того, Гошей, прихлопнул входную хлипкую дверь из пары слоев толстой фанеры и направился следом за Милкой в единственную комнатку квартиры, обставленную по-спартански — две узкие кровати, пара тумбочек, огромный одежный шкаф и высокое, неизвестно откуда здесь взявшееся, зеркало в полстены.

Спрашивать у девушки: «Чего ты пришла?» было неудобно и совершенно нетактично, но, видимо, вопрос сам собой нарисовался на лице студента — от него едва ли не пять минут назад ушел поставщик морфина, а сами ампулы Гейнц успел всего лишь припрятать во временный, абсолютно ненадежный тайничок, планируя к вечеру, как стемнеет, перенести их в более надежное место — и тут, как снег на голову, обрушилась Милка со своими привычными капризами и чисто женскими глупыми подозрениями.

— А я случайно мимо проходила, — нагло соврала в глаза студенту девушка. — Дай, думаю, заскочу, вдруг дома, облегчу ему тестикулы…

Общаясь со студентами-биологами, поневоле наберешь от них умных слов, после которых Милка шагнула поближе к приятелю и бесцеремонно прихватила его крепкими пальцами за пах, как бы проверяя — есть, что облегчить или…

— Так пришла бы вечером, — попытался отказаться от удовольствия Гейнц, впрочем, не делая лишних движений, чтобы освободиться от рук девушки. — Ну, или ночью, после работы…

— Сколько же раз тебе говорила — я не сплю с мужчинами, — пытаясь расстегнуть на приятеле брюки, заявила Милка. — Только трахаюсь. А сплю я одна, максимум — с открытой форточкой, на своей девичьей, невинной постельке…

— Ну, да, не спишь, — саркастически хмыкнул студент. — А в прошлом году, на бакунинские дни, кто неделю провел в общаге? Хочешь сказать — ты там за все это время глаз не сомкнула?

Старая обида почему-то упрямо не забывалась, Гейнц перед этим почти два года считал девушку принадлежащей только ему, ну, может быть, изредка еще кому-то, но представить себе Милку на отчаянной оргии общажных анархистов просто не мог… до поры, до времени. Впрочем, девушка уже давно перестала обращать внимание на ревность своего Геши, понимая, что в нем говорит не какое-то высокое чувство, а лишь примитивный инстинкт собственника.

— В общаге никто и не спал, — нахально и категорически опровергла навет Милка. — Там все отрубались в изнеможении… или пребывали в нирване, пока была такая возможность… а ты, между прочим, тоже…

Договорить девушка не успела, наконец-то, справившись с застежкой ремня и пуговицами брюк студента, тот, правда, совершил еще одну, откровенно слабую попытку отказаться, но уже прихватившая его за обнаженное мужское естество Милка, прерывисто выдохнула ему прямо в лицо:

— Даже не думай… я тут из-за тебя три дня ни с кем…

И сразу же свободной рукой, занялась своими брючками… о том, что неплохо бы раздеться полностью и предаться страсти пусть на узкой, но все-таки изначально и для этого предназначенной кровати Геши, девушка и не подумала, быстро приспуская свои брюки и поворачиваясь к приятелю-любовнику спиной. Наклонившись и опершись руками о край койки — в нос ударил тяжелый запах несвежего постельного белья — Милка, чуть оглянувшись через плечо, смогла сквозь зубы простонать только: «Ну, давай же…» и через пару секунд уже предавалась самой древней игре в истории человечества. Прихвативший подружку за извивающуюся под руками талию, Гейнц тоже на некоторое время забыл обо всем на свете…

…разноцветные искры в глазах сумасшедшей рыжей девицы зажглись буквально через минуту, сказался и её темперамент, и трехдневное голодание, а еще через пару минут забавные огоньки превратились в сплошной фейерверк, сопровождающийся настолько характерным сокращением мышц, что обо всем догадавшийся студент ускорил свои движения, догоняя подругу…

— Маньяк, — с потрясающей женской логикой сказала девушка, старательно изгибаясь, чтобы не закапать опустившиеся к полу, скомканные брючки, достать из кармана которых носовой платок сейчас было уже проблематично. — Набросился, как десять лет женщин не видел…

Милка старательно промокнула себя уголком наволочки, показавшейся ей относительно чистым — прочим постельным бельем девушка откровенно побрезговала — и деловито натянула трусики и брюки. Обессилено усевшийся на соседнюю кровать Гейнц одеваться не стал, а лишь привычно огрызнулся:

— Это еще проверить надо, кто из нас маньяк… влетела, сама не своя, изнасиловала, можно сказать…

— Ой, а то — ты не доволен, подумать только — обиделся, — удовлетворенно засмеялась Милка.

— Я рад и доволен, тем более, до конца недели придется просидеть безвылазно в лаборатории, — воспользовался моментом предупредить подружку студент.

— Опять в лаборатории? С озабоченными лаборантками? Или лаборантами? — поинтересовалась, но теперь уже достаточно спокойно, девушка. — И чего это тебе опять приспичило? Хочешь вернуться к прежним забавам с мальчиками?

К своему собственному сожалению еще во время первых встреч с будущей барменшей Гейнц рассказал ей о своих подростковых экспериментах с приятелями, с тех пор иной раз Милка припоминала ему гомосексуальные пробы, намекая, что любовник вполне может обойтись не только без нее, но и без женщин вообще.

— Мне на днях партию товара привезли, — не стал раскрывать подробности Гейнц. — Наверное, до конца лета хватит, если разбодяжить, как следует…

Фабричный морфин студент-химик легко разводил, превращая два десятка ампул в полсотни доз, при этом оборудование университетских лабораторий позволяло не просто добавить в наркотик дистиллированной воды, но и воспользоваться дополнительными препаратами, усиливающими эффект от приема, а также запаять дозы в ампулы, пусть и без маркировки, но тем не менее, внушающие клиентам больше доверия. В разбодяжке товара была заинтересована и Милка, активно помогающая своему любовнику сбывать ампулы с «кайфом» среди столичных постояльцев, не привыкших себе отказывать в сомнительных удовольствиях. Ну, а кроме того…

— Только эту дрянь и привезли? — будто бы мимолетно поинтересовалась девушка.

Наркотики лично её не интересовали, эффект от приема первой дозы был таковым, что Милка на всю оставшуюся жизнь зареклась потреблять эту дрянь, предпочитая даже папироске с «травкой» крепкие и сладкие вина и ликеры. Но ведь вместе с морфином, героином и прочей гадостью у Геши появлялся и чудодейственный препарат, который он со смешком звал «живой водой», превратившей девушку из вполне себе обыденной провинциалки именно в такую эффектную и броскую красавицу, изменив не только форму ушей, носа, бровей, но даже и родной, каштановый цвет волос, придав им очаровательную, медную рыжину. Теперь, уже с год откладывая в кубышку барменские чаевые и небольшой доход от реализации ампул, Милка вполне осознанно планировала в ближайшее время перебраться в столицу не нищей бедной родственницей, место которой только на дешевой панели, а состоятельной и красивой, молодой женщиной в поисках своего места под солнцем.

— А зачем тебе еще «живая вода»? — моментально догадался о сути вопроса Гейнц и, не удержавшись, съехидничал. — Хочешь эльфийские уши отрастить или голубые волосы, как из сказки?

— Длинные уши тебе больше подойдут, — хладнокровно парировала девушка. — А про мое желание ты и так знаешь…

— А мне и такие твои сиськи нравятся, — хмыкнул любовник и, не удержавшись, продолжил: — Тем более, ты их мне даже пощупать не даешь, а уж когда я их последний раз видел — уже забывать стал…

— Ну, так посмотри, — резко задрав под горло свитерочек, не стала отказывать Милка, демонстрируя студенту пару небольших, крепких, будто наливных, грудок. — А вот вырастут на два размера больше — еще приятнее будет…

— Ну, да, раз в полгода и посмотреть будет приятнее, — ехидно согласился Гейнц, наконец-то, застегивая брюки, но с соседней постели так и не подымаясь, расслабленный после неприятного общения с Черри и полученного от Милки удовольствия. — Лучше бы ты заглядывала почаще и на подольше, тогда бы и такие, как есть, вполне были бы кстати…

— Ладно, не ной, как могу, так и заглядываю, — огрызнулась девушка, заканчивая демонстрацию своего бюста. — У меня, все ж таки, работа постоянная, это ты можешь на лекции ходить, а можешь и дома на койке валяться…

— Сначала ты работаешь на зачетку, потом зачетка работает на тебя, — вздохнув, выдал старинную студенческую сентенцию Гейнц.

Понимая, что сказать друг другу у них больше нечего, кроме постельного удовольствия и общего дела их мало что связывало, Милка собралась уже, было, покинуть квартирку своего любовника, но спохватилась.

— Знаешь, Геша, ты бы попридержал пока товар в надежном месте, — сказала она, переминаясь с ноги на ногу. — Потом его разбодяжишь…

— Что такое? — моментально выкарабкиваясь из сладкой, томительной полудремы, приподнялся на постели студент. — Что ты узнала?

— Да приехал в город какой-то столичный хлыщ, — пояснила Милка, зачем-то старательно пряча глаза. — Они сегодня с начальником полиции в моем баре завтракали и какие-то дела обсуждали, явно — общие. Вот только парень этот, приезжий, не «фараон», уж я-то их в баре насмотрелась досыта. Этот какой-то… скользкий. Вроде, сыскарь, а приглядишься — совсем нет…

— Ты не могла с этого начать? — возмутился, было, Гейнц.

— Какая разница — с чего начать, лишь бы хорошо кончить? — игриво отозвалась Милка. — Но ты все-таки подумай, может, стоит отложить дела на недельку-другую? Все равно времени до начала даже летних заездов еще полно…

— Я подумаю, — нехотя выдавил из себя студент, окончательно разозлившийся на озабоченную подружку, чуть не позабывшую из-за своей похоти о более важных делах.

— Ладно, котик, — в отместку назвала его самым нелюбимым прозвищем девушка. — Я пошла. Целую.

… «Ну, вот, вспомнишь Темную Силу, а она — тут, как тут», — мысленно выругалась Милка, едва ли не нос к носу столкнувшись с капитаном Хольмом, выходя из доходного дома. Ушлая девица моментально свернула в узкий проходной двор, надеясь, что приезжий хлыщ не успел её заметить, лишь медь волос тускло блеснула на ярком весеннем солнце. «А если и заметил — что тут такого? — попыталась успокоить сама себя девушка. — Мало ли зачем и к кому я ходила? Да в этом же доме у меня, как минимум, пятеро мальчишек, с которыми…»

Конечно, в силу юного возраста, да и отсутствия профессионализма, она не могла в полной мере оценить наблюдательность и профессиональную параноидальность сотрудника Особого отдела. А Рихард Хольм, прогуливающийся по улицам города в этот час уже в сопровождении второго участкового надзирателя, обратился к своему спутнику:

— Заметил девицу, что из подъезда сразу за угол дома свернула? Рыжая такая…

— Как не заметить, ваше благо… — начал отвечать участковый, мужчина хоть и видный, давным-давно отслуживший срочную службу и потому привыкший всех вышестоящих величать «благородиями» и «превосходительствами», но недалекий и привыкший всякого рода инструкции и инструктажи пропускать мимо ушей.

— Больше повторять не буду, но если еще раз проорешь на улице «ваше благородие», будешь до пенсии регулировать движение возле вашего вокзала, — понизив голос, рассерженно выговорил участковому особист. — Ты бы еще, братец, меня «их сиятельством» на людях принялся звать…

— Слушаюсь, ваше… э-э-э-э… господин Хольм, — на ходу поправился полицейский. — Девчонка знакомая, не без того. В дом этот частенько бегает, тут же студенты живут, дело молодое, понятное.

— И как часто она сюда бегает? — настырно уточнил капитан.

— Ну, как сказать, — чуть замялся участковый. — Я возле дома-то не дежурю, но видал не раз, как по вечерам она сюда заглядывает… дом-то студенческий, видать, любовник у нее здесь, нынче у молодых-то все просто — переспали, разбежались, опять сошлись… ну, то есть, я хотел сказать, раз-два в неделю встречал её тут.

«Регулярно… раз-два в неделю… по вечерам… — будто делая пометки в мысленной записной книжке задумался на несколько секунд Хольм. — А тут, едва мы с комиссаром закончили встречу в баре, девица рванулась в этот дом — то ли к любовнику, то ли просто сообщить кому-то о моем приезде…» И капитан Особого отдела решительно поставил в своей голове жирную черную галочку напротив адреса доходного дома.

5

— Вы знаете, комиссар, а дело-то это не такое простое, как оно кажется из столицы, — признался начальнику городской полиции Рихард Хольм после трех дней суматошной беготни по улицам и переулкам, почти военной рекогносцировки возле особняка академика Пильмана и еще одного доходного дома неподалеку от университета, после двух десятков непринужденных, казалось бы, бесед с совершенно разными городскими обитателями, двух официальных допросов явных наркоманов, пойманных едва ли не со шприцем в руке участковыми надзирателями и угрожающего разговора со скупщиком краденого — единственным на весь город, которого комиссар Тарон уже несколько лет никак не мог прихватить с поличным.

— А что вы хотите? — вздохнул уставший за эти дни, наверное, больше, чем за двенадцать лет предыдущей спокойной службы в городе начальник полиции. — Издалека многое кажется не таким, как есть на самом деле.

Они сидели в кабинете комиссара, пытаясь подбить хоть какие-то связные итоги для рапорта в столицу, но то и дело срывались, углубляясь в детали, невыясненные обстоятельства и таинственные, на первый взгляд, происшествия. За окном весенний яркий день превратился в сиреневые, а затем и в густые синие сумерки, и Феликс Тарон извлек из-под стола редко используемую им весной и летом настольную лампу, чтобы разогнать сгустившуюся тьму в помещении. В кабинете посветлело, но на душе особиста и полицейского по-прежнему царил беспросветный мрак.

— Но отчитываться мне в отдел, тем не менее надо, — жестко восстановил цель их маленького совещания капитан Хольм. — Давайте еще раз попробуем…

— А чего там пробовать? — махнул рукой комиссар. — Ничегошеньки у нас не сходится. Если верить всем опрошенным, академик Пильман по приезде в город посещает только пару лабораторий университета, к биохимии отношение имеющих очень косвенное, скорее — чисто химических, обедает и частенько ужинает в одном и том же ресторане «Савой», ритуально встречается с городскими чиновниками, со мной в том числе. Дома его никто не навещает, по ночам академик в вервольфа не перекидывается и по окрестностям в поисках добычи не рыщет…

— … хотя никто, конечно же, специально не контролировал возможные ночные перемещения Пильмана, зато точно установлено, что после его прибытия обязательно появляется новая партия очень качественных наркотиков, — продолжил в тон своему собеседнику особист. — Часть из которых, кстати, распространяют среди постояльцев гостиницы Пальчевского, там же останавливается всегда наша, столичная, богема.

— Ну, насчет не контролировал… все-таки полицейские патрули по ночам приглядывают за особняком Пильманов несколько тщательнее, чем обычно, ну, в те дни, когда академик живет в городе, — поправил капитана полицейский. — Как-никак, а мировая знаменитость, но вот чтобы такой человек работал простым наркокурьером — это уж увольте, даже при «мозговом штурме» такая идея покажется слишком бредовой.

— Я думаю, так же… про наркотики, — уточнил Хольм. — Скорее всего, тут простое совпадение, ну, или кто-то просто пользуется случаем и шумихой в связи с приездом академика, а вот ночь… как мы оба поняли, Пильман постоянно контактирует с людьми при свидетелях, причем, совершенно различных, и сговор между ними фактически исключен, но ведь бывают случаи, когда он общается с кем-то и тет-а-тет?

— Если вы по поводу тех девиц, что несколько раз навещали академика… — чуть поморщился комиссар. — Понимаете, у нас, в провинции, профессиональная проституция не приветствуется. Но вот на такого рода приработок горничных, коридорных, студенток общественность смотрит сквозь пальцы, снисходительно. А академик, хоть и солидный человек, в возрасте, но вовсе не импотент, тем более, вдовец, и никаких оргий во время пребывания в городе не закатывал, да и в студенческих безобразиях, как я знаю, не участвовал…

— То есть, пригласить девушку на ночь, ну, или на пару-тройку часов — и никто не обратит особого внимания, это нормально и в рамках городской морали, верно? — кажется, ухватился за подброшенную мысль особист. — И это получается невыявленный, закрытый канал связи… с кем и зачем? Вопрос интересный, но никаких, даже иррациональных ответов на него мы сейчас не дадим.

— Даже если и дадим ответ, это нам никоим образом не прояснит — как академик ухитряется во время приезда синтезировать свой препарат, — усмехнулся полицейский.

— Кстати, о препарате, господин начальник полиции… Вы — человек местный, могли и не обратить внимания, но вот я… мне бросилось в глаза, что среди девушек в возрасте от шестнадцати до восемнадцати, то есть окончивших школу пару лет назад или бывших тогда старшеклассницами, удивительно много красавиц, — задумчиво сказал гость. — Именно в эти годы…

— Да-да, я помню, — несколько торопливо перебил Хольма комиссар. — Именно тогда академик Пильман начал свои процедуры по нехирургической кардинальной косметологии.

— Вы знакомы и с такими умными столичными словами? — удивился капитан. — Не ожидал от простого полицейского…

— Университет рядом, тут многого наслушаешься, общаясь и со студентами-буянами, и преподавателями, берущими их на поруки, — нарочито оправдался Тарон. — Для вас — дикость, а у нас в любой дешевой кафешке можно услышать рассуждения о синтезе дезоксирибонуклеиновых кислот, замене углерода в белке на кремний, ну и тому подобной чуши…

— Это и в самом деле чушь или только вы так думаете? — подозрительно с просил Хольм.

— Ох, господин капитан, — вздохнул полицейский. — Давайте все-таки писать отчет, а то уже ночь на дворе, меня дома ждут, а у нас, кроме заголовка, не родилось ни одной осмысленной строчки.

— Ну, думаю, ваша племянница отлично понимает специфику розыскной работы, пусть здесь она осуществляется и не в таких масштабах, как в столице, — заметил особист. — Значит, волноваться по поводу вашей задержки на службе не будет…

— Не стоит акцентировать внимание на родственных связях, это провинция, и тут все тянут своих поближе, так надежнее, — огрызнулся комиссар. — Что касается Эмилии, то постарался сделать все, чтобы девчонка после школы не бросилась покорять столицу… до сих пор отлично помню, что там случается с такими юными «покорительницами»… а вот волноваться она все равно будет, за последние двенадцать лет я задерживался на службе, тем более так поздно, лишь дважды.

— Я не хотел вас обидеть, господин комиссар, — сухо извинился Хольм. — Давайте и в самом деле начинать писать…

С десяток листов отличной писчей бумаги, специально принесенных племянницей начальника полиции из машбюро мэрии — полицейские обыкновенно обходились желто-серыми, расползающейся под нажимом авторучки листами, но не показывать же гостю из столицы свою провинциальную бедность и убогость — давно уже скучали на столе перед сотрудником Особого отдела. И хотя тому по-прежнему в голову лезла сплошная канцелярская дребедень, вроде «проведения оперативных мероприятий», «по результатам опросов» или «вследствие сопоставления имеющихся фактов», вкупе почему-то с сухим и торжественно-приказным: «В связи с вышеизложенным…», капитан Хольм довольно быстро набросал черновик, отметив в нем активное содействие его миссии местного полицейского управления, запросив малозначимые архивные данные и присовокупив завуалированную просьбу о помощи людьми. Сказалась и канцелярская сноровка, и опыт по написанию десятков и сотен всевозможных важных и не очень бумаг, которыми и рядовые сотрудники, и руководство не только Особого отдела, но и всего Департамента умело прикрывало собственные промахи и выпячивало мало-мальски значимые достижения.

Прочитав вслед за самим особистом составленный отчет, комиссар, с разрешения своего визави, поправил парочку малозначащих фраз, в душе признаваясь, что сам бы за такое сочинение от подчиненного поставил бы тому школьный «неуд» по содержанию, но все же завизировал бумагу и вернул её Хольму.

— Надеюсь, до почтамта вы доберетесь самостоятельно? — осведомился полицейский, закрывая кабинет после того, как оба полуночника вышли в приемную. — Какой бы мы ни были провинцией, но почта и телеграф у нас имеют круглосуточно работающий отдел, только не рвитесь через парадную дверь, пройдите левее, там служебная, её не запирают на ночь… да и такси вас уже ждет у выхода из управления, на нем же доберетесь потом до гостиницы…

Капитан коротко кивнул, напомнив, что завтра с утра планирует посетить университетские общежития — пожалуй, больше для проформы, чем в надежде узнать что-то новое для себя и для дела.

— А я займусь текучкой, — в ответ сообщил полицейский. — Знаете, как бы ни было у нас спокойно, но за три дня накопилось, думаю, порядочно бумаг, требующих моего вмешательства.

…торопливо пробираясь проходными дворами в непривычном пустынном мраке давно спящего провинциального городка комиссар Тарон все с новой и новой силой укорял сам себя: «Старый дурак! Совсем перестал ловить мышей и расслабился здесь, в покое и благополучии синекуры! Все оперативные навыки потерял, как и не было их никогда! Ну, как же я мог не заметить того, что просто бросается в глаза? И ладно бы месяц-другой назад, когда был не в курсе всей этой чудовищной истории с Пильманом, но после рассказа особиста я просто обязан был широко открыть глаза и посмотреть вокруг!!! Нет же, искал зачем-то школьные фото этой Милки, когда и так все было понятно, бродил кругами по улицам вслед за приезжим, которому наши проходные дворы и сквозные тупики в диковинку…»

В небольшом двухэтажном домике, едва ли не в седьмом поколении принадлежащем семье Таронов, который ни один, даже самый въедливый налоговый инспектор не осмелился бы назвать особняком или усадьбой, лишь на первом этаже, в угловом, кухонном окне горел слабый свет, но — комиссару повезло, Эмилия еще не ложилась спать, привычно поджидая с работы беспокойного дядюшка, изрядно припозднившегося в этот раз. То, что по вине родственника сорвался её выход в кино с одним интересным пареньком, девушку совсем не тревожило, было бы желание, а кино — никуда не денется, а вот приезд столичного особиста, нагрузившего начальника полиции какими-то таинственными делами, серьезно волновал его родственницу.

Но тем не менее, Эмилия встретила своего дядю разогретым в очередной раз легким ужином, который Феликс проглотил, кажется, не заметив, что лежало перед ним на тарелке, и дело тут не в рассеянности, девчушка еще на пороге дома поняла, что комиссар чем-то сильно взбудоражен и с трудом сдерживается, чтобы не начать расспрашивать её о чем-то прямо в прихожей. Закончив с едой, полицейский вдруг попросил у племянницы не слабенький чаек, чтобы можно было в спокойном сне провести остаток этой ночи, а чашку кофе и ликер.

— Ох, дядя Феликс, что-то ты разгулялся на ночь глядя, — назидательно заметила девчушка, копируя интонации своей матери. — Уснешь, наверное, под утро, а ведь тебя ждет еще нервотрепка с этим викингом…

— Раз уж ты сама вспомнила о нервотрепке, то, пожалуй, начнем с тебя, — отозвался комиссар, щедро подливая в чашечку кофе темного миндального напитка и с легким прищуром разглядывая присевшую напротив него племянницу.

В свете маленького бра с матовым абажуром и слабенькой лампочкой, рыжие кудряшки Эмилии светились наподобие нимба, а лицо девушки — умиротворенное и заботливое — выглядело идеалом домашней хозяйки. Но Феликс Тарон усилием воли подавил в себе заботливого дядюшку, пропустив вперед дотошного полицейского, почти не обращающего внимание на маленькие женские прелести.

— И чтобы ты хотел узнать такого, о чем не знаешь? — поинтересовалась племянница, подперев подбородок кулачком и пристально вглядываясь в комиссара. — У меня до сих пор не было от тебя тайн…

— Вот и хорошо, — не стал возражать полицейский. — Но теперь, я надеюсь, ты поделишься со мной даже не тайнами, а так — маленькими дамскими секретиками, о которых не принято говорить вслух?

— Дядя, тебя интересует мой цикл или что-то подобное у моих подруг? — нарочито закатила глазки Эмилия. — Фу, какие же все-таки эти мужчины не тактичные…

— Не тактичностью ты не отделаешься, — ласково пообещал Феликс. — Да и твои месячные меня не интересуют, я про них отлично догадываюсь лет этак с одиннадцати — твоих разумеется… А сейчас ты мне подробно, в деталях, расскажешь, что было, кто чем занимался во время ваших с Милкой Макоевой встреч со студентами…

— Про позы — тоже подробно? — состроив невинную гримаску на лице, поинтересовалась рыжая домашняя бестия. — Только про мои или ты послушаешь и про других с таким же удовольствием?..

— К черту позы! — вдруг вспылил комиссар. — Свои интимные воспоминания и достижения в технике секса оставь для порнографических мемуаров, как мадемуазель Арсан! И не вздумай сказать сейчас, что я тебя ревную… хотя и ревную, конечно, тоже. Просто слегка напряги девичью память и вспомни — кто с кем и чем занимался? О чем говорили? Что было странного, не совсем обычного, не интимного, но близкого к этому…

Неожиданный окрик всегда спокойного, ласкового и доброжелательного дяди сработал, как некий включатель памяти… Видимо, перед мысленным взором напрягшейся девчушки прошло многое из того, о чем она не хотела бы делиться даже с близким родственником, а среди этого «многого» вдруг высветилось…

— Ой, — сказала Эмилия, совсем по-детски зажимая ладошкой рот. — Ой… но я об этом совсем забыла… и даже не думала… ой… вот дела-то…

…пьяненькая, хорошо удовлетворенная сперва совсем молоденьким своим партнером Валькой, а следом — по взаимному, конечно, согласию — и его более опытным дружком Саней, накинув вместо одежды на плечи чью-то мужскую, сильно пропахшую потом рубашку, Эмка заглянула сначала на малюсенькую — одной-то едва развернуться — кухоньку, обрадовалась обнаруженной там бутылке темно-красного ликера, а может, брусничной настойки, ей сейчас было все равно, и с удовольствием сделала из горлышка два больших глотка, ощущая, как падает в пустой желудок сладкая, липковатая масса… и закружившаяся следом голова потребовала немедленно покурить, что же это за пьянка без папирос?

В поисках желаемого девчушка немедленно вернулась в ту же комнату, откуда вышла пару минут назад, но Сани здесь уже не было, а перестаравшийся со спиртным Валек лежал на соседней кровати ничком, отвернувшись к стене и тихонько посапывая, кажется, требовать что-то от него было совершенно бессмысленно… сквозь томную и ленивую волну эйфории, усиленную выпитым, с трудом, но пробилась здравая мысль — где-то здесь, в трехкомнатной квартире, снимаемой семерыми студентами на паях, должна находится и Милка, а у той в сумочке, как ни спроси, всегда найдется пачка легких дамских папирос с длинным мундштуком и причудливой, затейливой надписью поверх темно-синей крышки.

И пропавшая с глаз еще в самом начале вечера, после второго или третьего стакана вина, Макоева легко нашлась в соседней комнате… лежащей на застеленной стареньким покрывалом постели, совершенно голенькая, не очень трезвая, но, кажется, живая и здоровая… а на ней… странным чем-то они занимаются вместо перепихнина… верхом на животе Милки, лицом к ее ногам, сидел очкарик Геша, любящий, чтоб его называли Гейнцем, и зачем-то запихивал между ног девчонке поблескивающей в свете ночника маленький медицинский шприц…

— Эй, вы, извращенцы, — окликнула парочку Эмка, прислоняясь к дверной притолоке — так было надежнее. — Хватит тут изощряться со стальными предметами, развели какое-то домашнее садо-мазо… лучше дайте папироску, если не жалко…

Колдующий над лобком подруги Геша даже не вздрогнул от неожиданности, а спокойно лежащая под ним Милка откликнулась:

— Дверь-то закрывай, что тут — цирк или кино?

Пару раз сморгнув, что бы взгляд поймал фокус, Эмка прикрыла на ощупь за собой дверь и только тут сообразила, что студент не извращается, а элементарно ставит подружке укол, закачивая под кожу лобка чуть зеленоватую и, кажется, даже флюоресцирующую жидкость.

«Ты сдурела, Милка! — хотела, было, отругать Макоеву рыжая. — Дошла до наркоты по вене…» Но не успела. Скосив на Эмку выразительный взгляд, будущая барменша удивительно трезво пояснила:

— Меня Геша красоткой делает… представляешь — нос, уши, подбородок — всё в идеальных пропорциях, говорит, еще волос порыжеет, как у тебя, и отрастут вот такие буфера…

Милка руками показала над своими аккуратными грудками нечто вовсе невообразимое и хрипловато засмеялась, а Геша, закончив выдавливать жидкость из шприца, ловко перехватил его, профессионально подняв иглу вверх, а другой рукой прижал к месту укола маленькую ватку, смоченную чем-то спиртным с резким противным запахом. Только тут почему-то затаившая дыхание от увиденного, Эмка вернулась в себя и приметила мирно сидящего в углу, прямо на полу, лохматого худощавого парня. «Это же Вилля, дружок Геши, — вспомнила рыжая, мгновенно отводя взгляд от него. — Ух, ты, Милка и тут не хуже меня оказалась, небось, сразу с обоими попробовала…»

— Хочешь, уговорю, он и тебе укольчик сделает? — предложила подруга, спихивая с себя студента и легко переворачиваясь на живот. — Будем, как две кинозвезды рассекать по городу…

— Да ну, выдумала тоже… — презрительно поморщилась Эмка. — С детства уколы не переношу, давайте лучше покурим, а то я на кухне выпить нашла, а папирос нигде нету…

…замолчавшая Эмилия пристально вглядывалась в успокоенное, внезапно будто разгладившееся лицо комиссара.

— А что это было? там, в шприце? ну, скажи, дядя Феликс, что тебе — жалко, — совсем по-детски попросила племянница.

— Пойдем-ка мы сейчас спать, — спокойно и ласково предложил полицейский. — Я обещаю, что завтра все-все тебе расскажу…

6

Конечно же, комиссар искренне обещал племяннице поделиться с ней своими мыслями и догадками, странным образом связывающими школьную подругу Эмилии с академиком Пильманом и загадочным препаратом, изменяющим внешность людей. Но иногда внешние обстоятельства бывают сильнее любых обещаний.

Рано утром, вместо полноценного завтрака, Феликс Тарон экстренно выехал к городскому мэру, в доме которого, наконец-то, поймали, что называется «за руку», вороватую служанку, в свое время доставившую немало неприятностей начальнику городской полиции своей неуловимостью. Пришлось лично прибыть на место происшествия, с важным видом распоряжаться составлением протокола, опросом свидетелей и прочими нудными формальностями, которых вполне можно было избежать, не случись этого происшествия именно в доме градоначальника.

А в управлении полиции вернувшегося комиссара перехватил капитан Хольм, побродивший с утра вокруг университетских общежитий и, видимо, там загоревшийся новой идеей, требующей непременного участия городских полицейских.

— Вы знаете, комиссар, — рассуждал особист, пригласивший голодного Тарона в небольшой дешевый ресторанчик по соседству с управлением. — Мы сейчас идем следом за событиями, пытаясь понять и оценить их, но, увы, достоверной информации для правильной оценки мы не имеем и когда её получим — неизвестно.

Стараясь делать при этом умное лицо, полицейский с аппетитом уплетал салат из морепродуктов, готовясь после него отдать должное и бифштексу с картошкой, но на слова своего собеседника отреагировал адекватно — одобрительным мычанием.

— Почему бы нам не спровоцировать и самого академика, и тех людей, кто так или иначе завязан в этой истории, не заставить их действовать и тем самым выдать себя и свои намерения?

— Если я правильно понимаю, — уточнил комиссар, кивком головы разрешив официанту подавать себе горячее. — То вы уже знаете, как это надо сделать?

— Во всяком случае, думаю, что моя акция позволит взбаламутить тихое болото, в котором завелись Темные Силы, — кивнул капитан. — У меня достаточно простой план. Утром я совершенно случайно услышал, что заинтересовавшая нас барменша из гостиницы будет сегодня работать всю ночь, это у обслуживающего персонала называется «дежурством». Где-нибудь после полуночи, когда посетителей практически не будет, я попробую снять на часок кого-то из её товарок — горничную, коридорную — ну, вы понимаете, для чего. Думаю, выглядеть будет это вполне естественно — молодой мужчина, который день в городе…

Увлеченный бифштексом полицейский вновь кивнул.

— А в процессе… э-э-э-э-э… моего отдыха с девушкой вы позвоните в номер, и я распоряжусь, чтобы полиция с утра блокировала известный нам доходный дом, в котором частенько бывает наша барменша, и начала обыски в квартирах. Мне кажется, из рабочей, да и женской солидарности моя девица поделится такой информацией с сослуживицей, ну, а та — при отсутствии клиентов в баре — должна незамедлительно кинуться по нужному адресу, чтобы предупредить кого-то, о ком мы еще не знаем…

«Ты не знаешь, а я вот почему-то уверен, что в доходном доме проживает студент со странным именем Гейнц, — подумал комиссар. — Вот еще бы уточнить в университете — есть у них такой или это имечко — тоже кличка. Впрочем, при желании можно попросить личные дела всех студентов и напрячь Эмилию на опознание… правда, времени эта процедура займет преизрядно…»

— От меня вы хотите, чтобы полиция и в самом деле блокировала этот дом, — продолжил развивать идею особиста Тарон. — Но при этом Милка Макоева должна все-таки в него проникнуть и вывести нас на некого сообщника…

— Вы абсолютно правильно все поняли, — кивнул Хольм.

— …а после того, как мы, с вашей помощью, задержим обоих, вы попробуете расколоть их на «моменте истины», — завершил свою мысль комиссар.

— Пока я не вижу другого пути, чтобы хоть в чем-то опередить события, а не следовать за ними, — настороженно согласился особист, ощутив в словах полицейского определенный скепсис.

— Давайте я порассуждаю критикански? — предложил Феликс, завершая приятную борьбу с бифштексом и закуривая послеобеденную папироску.

— Рад буду услышать, — насторожился контрразведчик и — не напрасно.

— Итак, в чем «узкие» места вашего, в целом вполне жизнеспособного, плана? Ну, по крайней мере, как мне кажется… Во-первых, доведение нужной информации до объекта. Вполне возможно, что побывавшая у вас… хм… в постели девушка не станет ничего рассказывать Макоевой, или расскажет уже под утро, или перепутает адрес?

— Ну, будем надеяться, что работницы у Пальчевского все-таки дружны между собой, — печально, а что тут поделаешь, согласился с доводами полицейского капитан. — Плотно изучать их всех — полгода потратить надо, а времени совсем мало остается, академик через пару дней должен быть уже в городе…

— Но это только — во-первых. Второе «но» будет такое, что подчиненные мне полицейские — никакой не осназ и даже оперативники слабенькие, ну, негде им было набираться опыта, так что нужное плотное блокирование доходного дома вряд ли получится, в лучшем случае — незаметно отследят, как девушка войдет в подъезд, ну, а дальше…

— Предлагаете махнуть на все рукой и… — особист все-таки не сдержался, раздраженный так легко нашедшимися уязвимыми местами своего плана.

— Погодите, погодите, господин Хольм, — перебил его комиссар. — У меня есть еще третье — Милка Макоева может вообще не побежать к своему таинственному другу, посчитав, к примеру, что им нечего скрывать от властей, а? Или — передать информацию каким-то иным путем? Телефонов у студентов, конечно, нет, но можно же отбить телеграмму-экстра с доставкой в тот же час. Ну, и, как бы под занавес, у меня нет абсолютно никакой гарантии, что мои горе-воины смогут взять «горячим» образом фигурантов, тем более, второго — главного на этот момент — мы с вами не знаем. Значит, «момент истины» находится под большим-большим вопросом…

Опущенный с небес своего грандиозного плана на землю реальности и сложившихся обстоятельств капитан Особого отдела сжал зубы, даже не пытаясь скрыть от полицейского своего дурного настроения. В голове Хольма уже рождались строчки рапорта, стирающего в пыль комиссара Тарона, саботировавшего акцию Департамента Безопасности, но — вот тут столичный викинг поспешил, проявив несвойственную своим предкам, северянам, горячность.

— Но… — не давая разозленному особисту проявить обиду и столичный норов, продолжил полицейский. — Кое-что поправить можно. И — опять же по пунктам. В ночной гостинице Пальчевского, как я знаю, напитки при заказе в номера разносит сама барменша, её вы и вызовете перед телефонным звонком…

— Вызову и буду при ней звонить? — теперь уже с критикой обрушился капитан.

— Нет, вам позвонят за пару минут до прихода в номер Макоевой, — любезно пояснил комиссар. — Посажу в баре своего новенького сотрудника, его еще плохо знают в городе, он из соседнего уезда перевелся, когда барменша пойдет к вам, он с телефона в баре наберет ваш номер…

— Ну, это… это вполне, — согласился, остывая Хольм, кажется, он сгоряча возвел мысленную напраслину на своего собеседника.

— Дальше. Милка, если она, конечно, побежит предупреждать дружка, рванется в тот самый подъезд, выходящей из которого вы её видели. Ну, не через балконы же она будет среди ночи пробираться? Значит, реально блокировать надо только его, ну, еще на всякий случай понаблюдать за соседними окнами, на это у меня хватит людей, пусть и не настолько обученных и хватких, как в столице. А вот уж задержание и «момент истины» придется проводить нам с вами, ну, не могу я доверить такое дело своим бурундукам, сваляют дурака в самый ответственный момент, а потом будут хлопать глазами, мол, невиноватые мы, ваше высокоблагородие, так вышло… впрочем, я нынче тоже совсем не в той, нужной форме, так что, господин капитан, получается, что силовая часть акции и её завершение полностью ложатся на вашу совесть…

— А знаете, я вам очень благодарен, господин комиссар, — неожиданно сказал Хольм, окончательно погасивший собственную вспышку гнева в адрес полицейского. — Вы просто показали мне, как надо работать в режиме ограниченных ресурсов, я к такому не привык, в столице, не хвастаясь, все к услугам Департамента.

При всей горделивой заносчивости столичного особиста, при неком подспудном презрении к провинции в целом, Рихард Хольм, будучи человеком объективным и умным, иначе не дослужился бы до таких чинов в имперской секретной службе, очень быстро понял, что без реальной, а не словесно-бумажной помощи начальника полиции в этом городке он ничего толкового предпринять не сможет, а еще его в очередной раз царапнуло неприятное ощущение, что Тарон знает гораздо больше о неожиданном деле академика Пильмана, чем говорит об этом столичному гостю. Впрочем, при всем своем уме и объективности капитан Хольм был еще и очень гибким человеком, умеющим не замечать то, что в настоящее время никак не может помешать его делу.

— Думаю, что нам надо перебраться в вашрабочий кабинет, — предложил контрразведчик, не дожидаясь, пока полицейский начнет изображать смущенного гения и говорить разные слова о том, что базировался на изначальном плане особиста. — Там никто не помешает продумать и расписать акцию в деталях и, желательно, по минутам, а если это невозможно, то хотя бы в пределах четверти часа.

…уже к вечеру, детально, «по полочкам», обсудив и проанализировав множество вариантов действий, предусмотрев, кажется, все мыслимые и немыслимые ситуации, изведя едва ли не полпачки писчей бумаги, вновь позаимствованной Эмилией в мэрии, начальник полиции и столичный контрразведчик остановились на достигнутом, исходя из старинной сентенции о том, что лучшее — враг хорошего. Феликс Тарон, в душе не одобряя предложенную Хольмом наивную провокацию, все-таки, в итоге, согласился, что она вполне реализуема с учетом молодежной импульсивности и неопытности подозреваемых объектов, более того, в обеспечение успеха комиссар предложил под свою ответственность задействовать не так давно вернувшегося с воинской службы и прошедшего там хорошую школу бывшего парашютиста, вот уже больше года откровенно валяющего дурака в городе, перебиваясь случайными заработками и выходным армейским пособием.

Лишь после ухода в гостиницу особиста Тарон выкроил, наконец-то, время, чтобы вкратце, говоря в основном намеками и туманными фразами, посвятить надувшуюся от обиды племянницу в суть происходящего в городе, впрочем, именно такой разговор, полный недомолвок, неясностей, жизненных ребусов и шарад всегда предпочитала сама девушка, ужасно не любившая, когда ей досконально «разжевывали» ситуацию. Но сейчас полицейский не мог сделать этого вовсе не из любви к родственнице, он, пожалуй, и сам не владел всей необходимой информацией, получая её кусочками и стараясь эти частицы встроить в плохо еще различимую, расплывчатую общую картинку.

Ближе к полуночи, когда столичный викинг, согласно оперативного плана, вовсю развлекался с гостиничной коридорной — ну, или кого он там выбрал? — начальник полиции добрался по притихшим улочкам до доходного дома, население которого и не думало, казалось, засыпать, как все добропорядочные горожане, и тщательно проверил расположение своих подчиненных вокруг нужного им подъезда и под окнами с обратной стороны. Кажется, не только на бумаге, но и в реальности все было учтено, продумано и не грозило провалом, но…

Конечно же, предусмотреть всего невозможно, и составляя свой план особист и полицейский не учли всего одну, оказавшуюся существенной, деталь — значительно увеличившуюся физическую силу девушки — обыкновенной, пусть и очень красивой, но никогда не тратившей времени на спорт и ему подобные пустяки, разве что — в детстве на утреннюю зарядку. Впрочем, до событий этой ночи и сама Милка Макоева фактически не догадывалась, что еще, кроме правильных черт лица, точеной фигурки и густых медно-рыжих волос дали ей инъекции загадочного препарата. Ну, перестала, кажется, совсем болеть, даже легкая, непременная по осени, простуда не беспокоила который уже год, ну, появилась — а может, и всегда была, она же не проверяла — великолепная растяжка, ну, после полутора смен в баре ноги теперь не гудели от усталости, да что там от усталость — после работы Милка легко могла провести несколько часов на танцах, а потом еще столько же в постели с любовником, иногда — и с не одним.

Впрочем, поначалу в ночной акции все шло, как и было задумано. Принесшая в номер Хольма шампанское и ликер Милка будто бы случайно услышала, как тот грозно, хоть и вполголоса, чтобы было не разобрать его слов в спальне отдыхающей там после бурного соития блондинке Анке, выговаривал в телефонную трубку: «…что значит — сейчас никак? Вы в полиции служите или где? За что только вам деньги платят… подымайте их с постелей, мне плевать на семейные дрязги ваших обленившихся клоунов… через час… ладно, пусть к рассвету! Но дом должен быть полностью блокирован, надеюсь, адрес вам повторять не надо?» И — повторил! Стараясь прикинуться тенью на стене, Милка выставила бутылки с подноса на маленький столик в столовой и подумала: «Это не шутки… и не игра. Звонок телефона я слышала еще, когда открывала двери, так не подгадать… значит, этот хлыщ как-то сумел выйти на Гешу… О, Темные Силы! Проклятье! И что теперь?»

Хорошо зная своего постоянного любовника и поставщика зелья для столичной богемы и редких в городке местных любителей этой отравы, девушка ни минуты не сомневалась — он сдаст не только своих поставщиков, но и всю сеть распространителей, что в городе, что в университете. А лично для нее это — задержание, суд, этап — вместо столицы и обеспеченной жизни богатенькой красавицы. Стараясь громко не стучать каблучищами — проклятье Пальчевскому, придумавшему эту униформу со шпильками! — Милка выскользнула из номера и быстро спустилась в бар. Тут, кажется, немного повезло, последний посетитель, почти целый час досасывающий свое дорогущее пиво, ушел — хорошо, хоть расплатился заранее. «Отпрашиваться нельзя, и просить о подмене — тоже, — лихорадочно соображала красотка, спрятавшись в маленькой подсобке, полной ящиков со спиртным. — Придется сбегать на халяву, вряд ли кто заметит, а если что — отошла в туалет, тем более, реально месячные только-только закончились, но об этом знает пока один Геша…» Переодеваться — терять время — Милка не стала, лишь сменила обувь, в туфлях на шпильке по ночному городу не побегаешь, а вот в прочных, давно разношенных и удобных балетках — запросто. И еще — быстро оглядевшись, девушка сняла с гвоздика в углу, за огромным холодильником, темно-серый, пропахший хлоркой и потом, длинный халат уборщицы — теперь и блузка не будет светиться в ночи второй луной, и гораздо ниже колен прикроет голые ноги, все меньше будет заметно.

С излишней, как показалось ей самой, предосторожностью девушка сперва выглянула из-за двери черного хода гостиницы, внимательно оглядела улицу, но вокруг все было тихо и спокойно. «Еще бы, — подумала Милка. — Пока меня полицейская облава не касается. Но — как быстро этот нордический хлыщ вышел на Гешу! Всего-то четвертый день в городе… или он ехал, уже зная, кому привозят товар?.. Ох, блин горелый, надо было не любовные романы, а детективы читать на досуге, все легче теперь было бы разобраться…» Девушка напрасно грешила на себя — досуга ей хватало разве что на танцы, спиртное и постельные развлечения, за прошедшие после окончания школы годы она с трудом одолела всего парочку глупеньких дамских романчиков, да и то второй, кажется, бросила на половине.

Милка осторожно, чтобы не нашуметь, прикрыла за собой дверь черного хода, ощутив, кажется, уже привычный в последние месяцы, прилив возбуждения, разливающийся по всему телу. «Вот ведь Темные Силы! Как-то оно не во время… хотя, пока Геша будет перепрятывать товар, можно и успеть побаловаться с кем-то из ребят, у них же сейчас вряд ли кто спит, а если спит, то не в одиночестве, найду, с кем по-быстрому…» — подумала девушка, устремляясь в темноту проходного двора. К доходному дому она рассчитывала добраться минут через десять.

7

Умеющая так намешать коктейли, чтобы не оставить в накладе ни себя, ни хозяина гостиницы, знающая, к каким напиткам какие закуски положено подавать по этикету, понимающая, что клиент всегда прав и может потребовать соленых огурцов к мартини и манной каши к водке, наученная опытом правильно сервировать столики, на лету угадывающая содержимое карманов посетителей и будто чувствующая, кому из разболтанных, бессовестных богемщиков можно предложить расслабиться морфином, а к кому лучше и не приближаться с таким предложением, Милка не имела ни малейшего представления о полицейской оперативной работе, технике незаметной слежки и засад, потому никого из блокирующих нужный подъезд доходного дома просто не заметила в темноте, а даже если бы и заметила пару нечетких, сливающихся со стенами фигур, приняла бы их, скорее всего, за остановившихся по малой нужде излишне выпивших студентов, не обременяющих себя условностями этикета. Потому девушка, буквально взлетев по темной и грязноватой в ночи лестнице на третий этаж, без колебаний и сомнений принялась стучать в знакомую фанерную дверь, надеясь, что Геша не успел перебраться в университетские лаборатории — искать его там среди ночи было безумием, в подвальных помещениях, среди реторт, пробирок и колб, на этажах учебных корпусов и в раскрытых настежь комнатах общежитий можно было пробродить неделю, но так и не обнаружить нужного человека, который «вот только что был здесь, но вышел куда-то…»

На стук никто долго не отзывался, но Милка буквально физически чувствовала, как в квартирке кто-то возится, то ли занимаясь любовью, то ли тренируясь со штангой и гирями, чего за своим любовником девушка никогда не замечала, и эти привычные, хорошо знакомые звуки вдруг заполнили Макоеву яростью. «Я тут срываюсь среди ночи с работы, чтобы его предупредить, подслушиваю под дверью, как какая-нибудь старая мещанка, а эта сволочь…» Наверное, волна отрицательных эмоций и сработала, как спусковой механизм. Милка отступила на шаг и с неожиданной даже для самой себя силой ударила в полотно двери ногой, целясь поближе к хлипкому, символическому замку. Эффект получился сногсшибательный — хилая двойная фанера, сорванная мощным ударом с давно требующих ремонта, ослабших петель, просто с грохотом рухнула внутрь квартиры, подымая маленькую тучку пыли с привычно грязного пола и освобождая девушке вожделенный проход. Разъяренная — натурально валькирия — Милка шагнула вперед, наблюдая, как в знакомой комнатке на не менее знакомой узкой кровати распадается композиция из трех человеческих тел, похоже было, в эту ночь Гейнц со своим соседом решили обойтись одной девчонкой на двоих.

Злосчастная, попавшая, как кур в ощип, совсем, кажется, молоденькая девчушка, как бы, не старшеклассница, змейкой скользнула на дальний угол постели, даже не пытаясь прикрыть худенькое обнаженное тело, приятель Геши, имя которого Милка так и не смогла запомнить, сколько раз ни встречала в квартире, с отвисшей от удивления челюстью и широко открытыми глазами взирал на появившуюся в ночи натуральную рыжую фурию в грязном, длинном халате уборщицы, а виновник, так сказать, торжества, сам Гейнц, подслеповато прищурившись — очки его лежали на тумбочке — метнулся к выходу из комнаты, будто стараясь загородить собой остальных участников непотребного действа.

Не церемонясь с любовником, Милка сгребла парня за загривок, чуть оттаскивая от дверного проема в сторону кухни, и буквально зашипела в ухо, безжалостно давя в себе желание заорать в полный голос:

— Кретин, развлекаешься тут с малолетками, баб тебе нормальных мало… а за тобой с утра придут… я слышала, будет досмотр всего дома… ищут явно товар, так что — хорош трахаться, надо скорее…

В этот момент на лестнице — сверху и снизу — замелькали огни сильных фонарей, послышался топот ног и негромкие, отрывистые слова: «Быстро, быстро, ребята, давай, давай…»

«Вот и всё, опоздала». Руки девушки на мгновение бессильно опустились, зачем-то расстегивая большие грубые пуговицы на халате. У входной, снесенной с петель двери квартиры уже маячили громоздкие силуэты больших и сильных мужчин с фонарями в руках, а идущий первым капитан Хольм проорал, напрягая голос:

— Всем стоять! Работает «охранка»!

На боевых операциях, тяжелых задержаниях, да и, вообще, в тех случаях, когда требовались короткие четкие слова приказов, боевики Департамента пользовались этим древним, полузабытым наименованием своей организации, и у особиста, в подражание им, невольно вырвалось это кодовое слово.

Теперь уже у Гейнца отвисла челюсть и выпучились, как при жестоком запоре, глаза. Когда ночью в твою квартиру, снеся двери, врывается любовница, застав тебя в постели с другой, а следом за ней лезут с фонарями и криками сотрудники Департамента Безопасности, с чей-то легкой руки прозванные по первым буквам своей организации «дебильниками», трудно оставаться равнодушным и находчиво приветствовать незваных гостей словами: «Прошу, господа, я давно вас ожидал…» Но вот Милку яркие лучи фонарей, крики особиста и перепуганный вид Геши будто хлестнули кнутом — девушка сделала торопливый шаг в свободное помещение — на маленькую кухоньку, в которой по теплому времени года редко когда закрывали одну из оконных створок. И едва только Хольм оказался в квартире, как рыжая валькирия безумным прыжком, головой вперед, «рыбкой», бросилась в окно… в полете уже пытаясь закрутить сальто, как она видела в каком-то старинном боевике.

А в квартире отставной парашютист Филя уже крутил руки очумевшему Гейнцу, бесцеремонно повалив паренька на пол, а парочка оперативников, втиснувшихся следом в малогабаритное, тесное помещение, наставили стволы табельных пистолетов — слава богам, хоть оружие разобрали и почистили перед акцией в кои-то веки — на очумевшего еще раньше своего сокоешника соседа по комнате и тощенькую, показавшуюся жалкой, покрытой «гусиной кожей», хорошо различимой в ярком свете фонарей, девчушку, забившуюся в угол.

Вошедший последним комиссар Тарон аккуратно перешагнул через Гейнца, потеснив сидящего на спине студента Филю, и прошел на кухоньку, к раздосадованному и слегка растерянному капитану Хольму.

— Вы представляете — в окно прыгнула, — сообщил главную на этот момент новость контрразведчик. — Даже не задумалась ни секунды, как только я её увидел — сразу и прыгнула…

— Ну, не беда, — постарался утешить контрразведчика полицейский. — Третий этаж всего, небось, кроме переломов, ничего страшного не будет…

И Феликс высунулся в окно, подсвечивая вниз, на землю, фонарем, чтобы попробовать разглядеть в худшем случае неподвижно лежащее тело девушки и растерянно суетящихся вокруг него полицейских из группы прикрытия, вопреки приказу выбравшихся из засады. Но никого не увидел.

Удивленный, даже слегка шокированный, комиссар повернулся к Хольму:

— Ничего не понимаю, — пожал он плечами, но разъяснять, что случилось, при задержанных не стал. — Спущусь, гляну на месте, а вы пока здесь управляйтесь, хорошо?

— Лады, — кивнул особист и попросил: — Распорядитесь там, чтобы к подъезду подали две машины, эту парочку, из комнаты, надо врозь доставить в управление и уже там побеседовать, здесь их невозможно изолировать друг от друга. Ну, а с этим… с этим пока поработаем на месте…

И расстроенный капитан слегка пнул в бок придавленного к полу Гейнца.

Пока комиссар спускался на улицу и окликал дежурящих в проулке водителей полицейских автомобилей, оперативники в квартире позволили злосчастной, попавшей под горячую руку спецслужб парочке накинуть на себя хоть часть одежды, предварительно тщательно обысканной, ощупанной привычными полицейскими пальцами, и повели их вниз, по дороге то и дело рявкая на любопытствующих студентов, выглядывающих изо всех дверей и пытающихся понять и как-то оценить происходящее.

А Феликс Тарон тем временем обогнул угол доходного дома и, подсвечивая себе фонариком, подошел к месту гипотетического падения Милки Макоевой из окна квартиры. Слегка помятая свежая трава, какие-то невнятные следы на плотной, слежавшейся за зиму под снегом и уже давно подсохшей земле… «Темные Силы! ничего не понять», — успел подумать комиссар, до того момента, как заговорил один из парочки подошедших к нему полицейских, дежуривших чуть поодаль, в засаде за густыми кустами еще не расцветшей сирени.

— Она прямо из окна вылетела, — убежденно, ведь увидено было собственными глазами, рассказывал участковый соседнего околотка, привлеченный к акции за внимательность и буквоедство при исполнении приказов. — Крыльями — мах! А крылья здоровенные, серые, тело-то белеется, а вот крыло почти под цвет ночи… ну, и значит, махнула крыльями и — за угол ушла на высоте… вот же, ей-ей, помоги нам Светлые Силы!..

«Ну, только Темных Сил, леших, русалок, водяных, оборотней и нетопырей нам в этой истории не хватает», — с тоской подумал комиссар, но его тут же взбодрил своим дополнением к докладу второй засадный.

— Вообще-то, на землю-то она соскочила, — тактично дослушав старшего по возрасту товарища, добавил полицейский помоложе. — В воздухе как-то так кувырнулась, крылья — не крылья, но чем-то взмахнула — точно, а уж когда на земле оказалась, то сразу на ногах. Как так — хоть убей, не пойму, господин начальник. Ну, а она — быстро так, будто не с третьего этажа слетела, а просто на месте попрыгала — шмыгнула вот, в проходной двор, оттуда выходов аж три будет. Мы, правда, попробовали за ней, но уж больно шустрая оказалась девка, да и одета — спереди, вроде как, в светлое, а спина — черная, не разглядеть…

— Точно — девка? — зачем-то поинтересовался комиссар, вдруг подумав, что в квартире мог находиться и еще кто-то, а Милка просто спряталась под кроватью, в шкафу или, чего уж теперь-то скромничать в версиях, успела в полете сменить пол.

— Я по фигуре сужу, — пожал плечами молодой. — Ноги длинные, голые, талия узкая, сиськи заметные… ежели и мужик, то шибко переодетый.

Начальник полиции покачал в недоумении головой, спрашивать опростоволосившихся подчиненных было больше не о чем, да и не так уж они опростоволосились, как может показаться с первого взгляда. Постоять возле поломавшегося после прыжка с третьего этажа человека, ну, или попробовать задержать спускающегося по веревке, в конце концов, заметить перелезающего с балкона на балкон — это одно дело, им оно, кстати, вполне по плечу, но — бороться с существом, легко преодолевающим почти трехсаженную высоту, конечно, было для простых провинциальных полицейских непосильной задачей.

— И что ж нам теперь? — поинтересовался распоряжениями начальства старший засады, излишне впечатлившийся вылетом из окна Милки.

— Идите по домам, — махнул рукой комиссар, находящийся в растрепанных чувствах. — На службу выходите к обеду, отоспитесь хотя бы, ну, и про то, что здесь было — ни гу-гу, эта акция под надзором Департамента, так что — разговоры разговаривать себе дороже будет.

— Ну, это мы понимаем… благодарствуем, значит… — пробормотал в спину уходящему Тарону полицейский, обрадованный тем, что начальство не стало мариновать его с напарником и дальше в пустынном ночном городе за кустами сирени.

«Вот куда она могла податься среди ночи в городе? — мучительно пытался понять комиссар, возвращаясь в захваченную лихим набегом квартирку. — Не в гостиничный же бар вернулась, это надо совсем ненормальной быть… Домой? Ни за что. К подругам? К каким, зачем? Да и пока проверишь их всех по школьным спискам не просто рассветет, уже обедать пора будет. А если в университет? В общаги? Тогда уж точно — полный провал, её там с батальоном штурмовиков не сыщешь и среди дня, не то, что ночью…» Впрочем, одна шальная мыслишка, связанная с недавним интимным рассказом племянницы, у Феликса Тарона мелькнула, но с её реализацией можно было не торопиться, тем более, что полицейский как раз добрался до подъезда, откуда уже убыли автомобили с грозными мигалками.

А в квартирке вовсю орудовали два специалиста по обыскам, такие же, как сам комиссар, изгнанники из столицы, получившие назначение в провинциальную синекуру за не такие уж страшные грешки, что и позволило начальнику полиции использовать их таланты в акции капитана Хольма. Лично для себя комиссар только так и обозначал не совсем удавшийся ночной налет на доходный дом.

Сам же особист, затащив с помощью отставного парашютиста Фили в маленькую комнату голого, как в день своего рождения, Гейнца, устроил студента в полусидячем положении, но со скованными за спиной руками, на одной из кроватей, бесцеремонно усевшись на соседнюю, и попробовал, по горячим следам, поймать знаменитый по всем специальным боевым наставлениям, некоторым литературным произведениям и целому ряду кинофильмов «момент истины».

Внимательно, но быстро изучив найденные при поверхностном осмотре комнаты зачетку, студенческий билет и удостоверение личности Гейнца, контрразведчик с ласковым, угрожающим нажимом задал первый вопрос потихоньку приходящему в себя пареньку:

— Что же, похоже, влип ты по самые уши… вот и подружка твоя ноги сделала очень умело и кстати, тебя кинула… теперь остается одно — каяться потихоньку, чтобы дружков своих опередить, взять на себя поменьше общих делишек…

И, мгновенно меняя тон, буквально рявкнул, резко склонившись к лицу Гейнца:

— Куда она сбежала? Где еще лежка? Когда следующая поставка? Где тайники с препаратом? Когда встречаешься с Пильманом?

— Какой Пильман? При чем тут Пильман? И что за препараты? — попытался с перепугу завопить студент, но вместо вопля получился смешной писк сорвавшимся голосом, ну, а потом Гейнц понес ахинею, сам плохо понимая, что говорит, но стараясь зачем-то потянуть время: — Откуда я знаю, куда она рванула? Она, вообще, бешеная, озабоченная всегда… прибежит, потрахается на ходу и опять куда-то рванет… я с ней в постели ни разу не был… все стоя или сидя, как будто в последний раз… у нее бешенство матки, клянусь, она тут со всем домом…

— Ладно, так и запишем, — удовлетворенно потер ладони Хольм, умело изображая радость на лице. — Пошла предупреждать остальных, по цепочке. Ты молодец, парень, хорошо своих сдаешь, бодро. И держишься на отлично. Теперь давай про адреса… да и когда академик-то с тобой увидеться обещал?

— Какой академик? — растерялся от нелепой похвалы особиста паренек. — Чего обещал? Вы, вообще, кто такие? Чего меня здесь… в наручниках…

В этот момент на пороге комнаты с вопросительным выражением лица, можно, мол, присутствовать, появился комиссар. Капитан кивнул, соглашаясь, дескать, послушай, поучаствуй, может, чего дельного придумаешь, поэтому полицейский тут же вступил в игру.

— Какая тебе разница, сынок, кто мы такие? — с откровенной ленцой в голосе ответил Тарон на последний вопрос студента. — Полиция нравов, отдел по борьбе с наркотиками, служба обеспечения секретных разработок или… Особый отдел Департамента… Никуда ты теперь от нас не денешься, пока мы не узнаем то, что нам надо. И скажи спасибо, что у господина Хольма крепкие нервы и отличная выдержка, вот я бы сразу тебе яички пассатижами зажал и спокойно послушал, как ты мне обо всем рассказывать будешь…

— Но это же… пытки, — судорожно сглотнул слюну Гейнц, совершенно не ожидавший такого к себе отношения. — Это же… запрещено, нельзя… вы что?..

— Тоже мне, запрещено, — пренебрежительно махнул рукой комиссар. — Много чего у нас запрещено, а на самом деле — есть…

— Где встречаешься с Пильманом? Куда ушла твоя девица? Кто доставляет препарат? — быстрыми вопросами вклинился в разговор контрразведчик.

— Ну, Милка-то твоя, понятно, в общагах уже, небось, — вместо Гейнца ответил полицейский. — А вот про академика — давай поподробнее, это будет твоим личным вкладом в реальную отмену пыток в государстве.

Но студент вместо нормального разговора опять сорвался в истерику, видимо, так и не придя в себя до конца. Хольм, вновь склонившись над соседней кроватью, отвесил верещащему что-то невнятное Гейнцу пару крепких пощечин, чтобы привести паренька в чувство, но вот продолжить приведение в чувства задержанного ему помешали сыскари. Один из них деликатно кашлянул у входа в комнатку, обращаясь к комиссару: «Господин начальник, тут у нас вот…» и, получив разрешающий жест, протянул Тарону плоскую, продолговатую коробочку, наполненную ампулами с морфином. Едва глянув на плохо различимую в слабом свете ночника на тумбочке маркировку стеклянных сосудов, полицейский буквально расцвел, будто получил на именины давно и вожделенно ожидаемый подарок:

— Ну, вот, твои восемь лет каторги нашлись, милый мой…

— Почему восемь? — глупо спросил Гейнц, уже пришедший в себя после крепких затрещин и твердо помнивший, что за распространение опийных препаратов без надлежащего разрешения уголовный кодекс предусматривает лишь до четырех, максимум, лет тюрьмы или колонии общего режима, и тут же спохватился: — Это не мое… это соседа… это подбросили…

— Ну, парень, ты даешь, — добродушно всхохотнул комиссар. — У нас же не столица, где таких ампул, может, десятки тысяч в день производят. Для нашего городка — это целое состояние, кто ж его будет подбрасывать, а главное — откуда столько морфина-то взять?..

Тем временем капитан Хольм безмолвно, взглядом, переговорил с завершившим обыск сыскарем: «Больше ничего?» «Существенного — нет» «Просто интересного?» «Кто знает, что вам интересно? мы в коробку сложили всякие записные книжки, бумажки с телефонами, разберетесь» — и попросил Феликса выйти из комнаты, оставив сторожить в конец запутавшегося в самом себе бедолагу-студента передавшего футляр с ампулами сыскаря.

— Здесь надо заканчивать, господин комиссар, — предложил особист, понизив голос до конспиративного шепота. — Ночной шум закончится сплетнями и слухами, а дневное мероприятие — явными свидетельствами нашей работы. Да и условия здесь для допроса — никакие… так и кажется, вот-вот из-за стенки постучат, чтобы говорили тише…

— Что поделать, звукоизоляция в этих доходных домах всегда хромала, — согласился полицейский. — Я пойду, гляну, не вернулась ли машина, а вы пока — собирайте этого героя, ну, не голышом же его потом по управлению водить?..

Коротко и нервно засмеявшись, капитан Хольм кивнул.

8

Под утро к комиссару пришла головная боль, ну, еще бы, в его-то возрасте — пусть и чуть-чуть за сорок, как он считал сам, но ведь не чуть-чуть за тридцать — при его спокойной размеренной жизни и службе суматошная ночная акция с предварительным изнуряющим планированием и какими-то очень уж скромными результатами кого хочешь доведет до мигрени. А тут, будто злорадно поджидая именно этого момента, в кабинет ввалился один из дознавателей с кипой протоколов, бухнув их на стол перед начальником полиции, словно избавившись от грехов, переложив их на чужие плечи.

— Это что? — брезгливо потрогал кончиками пальцев бумаги Тарон.

— Постановления на задержание, разрешения на обыск, протокол обыска Антонины Шульц, протоколы задержания, протоколы опросов и допросов, решение об освобождении, подписка о не выезде… — нудно перечислил дознаватель, дядька, в целом и общем, неплохой, но зануда и аккуратист, чувствующий себя не в своей тарелке, если в документе пропущена единственная точка над «i».

— Отпускаем, значит, девчонку?

— А за что её держать? — пожал плечами следователь. — За молодежный разврат пока не сажают, хотя я бы лично накинул ей пару годков, ну, по одному за каждого партнера на последней встрече. Знать она, вообще, ничего не знает, зашла к своему, вроде, мальчишке побаловаться, тут и сосед присоединился, все по доброй воле было, ну, а потом уже вы появились. Надо отпускать, тем более, никому она не сболтнет про случившееся, итак дома отпросилась на ночь к подруге, та подтвердит, да и не нужна девчонке такая реклама — мало того, что по студентам шляется, так еще и в полицию попала…

Из тоненькой папочки, которую он держал в руках после того, как выложил на стол начальника кипу бумаг, дознаватель извлек еще пару листиков и положил их сверху:

— Вот это бы прямо сразу подписать, господин комиссар…

— О чем? — через силу осведомился Феликс Тарон, морщась от головной боли и даже не пытаясь вчитаться в содержимое документа.

— Постановление на задержание второго студента, — деловито пояснил сотрудник. — Тоже вовсе не при делах оказался, но его господин Хольм велел, как положено, на сорок восемь часов без объяснения причин, говорит, чтобы не проболтался о чем-то за эти дни, мол, потом можно будет обо всем говорить, а сейчас — пусть он лучше у нас посидит, под замком.

— Сам-то, как думаешь — проболтается? — поинтересовался комиссар, подтягивая к себе поближе бумагу и ставя в верхнем правом углу свою закорюку-подпись.

— Этого свои же друзья-соседи запытают, а узнают все, что надо, — усмехнулся дознаватель. — Да и то — что ему перед товарищами скрывать? Парень, небось… не будет он девичью честь беречь умолчаниями, да и не девчонка, небось, соседей-то заинтересует, а мы.

— Пусть тогда сидит, — отправив бумагу обратно подчиненному, подтвердил решение особиста полицейский. — А со вторым что?

— С ним лично господин Хольм работает, сразу по приезде начал, никого не допускает, только перерывы себе устраивает небольшие, — пояснил следователь. — На задержание, по предварительному обыску, протокол опроса, как положено, я в общую кучку положил…

— Ты иди, я все подпишу и через дежурного передам, — попросил комиссар, чувствуя непреодолимое желание выпить какую-нибудь чудодейственную пилюлю — сколько их по телевизору рекламируют! — и завалиться спать.

— Вы бы тоже, — осмелился посоветовать подчиненный, — шли бы домой, господин комиссар, отоспались, небось, всю ночь на ногах. А мы пока тут и без вас, а если что — так ведь всегда и время потянуть можно и всякие закорючки бюрократические отыскать…

— Спасибо, — искренне удивленный такой заботой кивнул Тарон. — Я уж, было, собрался, но лучше Эмилию здесь дождусь, чего нам на дороге-то встречаться, не чужие люди…

— Тоже верно, — согласился дознаватель, покидая кабинет комиссара.

А буквально через полчаса, не только не опоздав, но и не дождавшись официального начала рабочего дня, рыжим вихрем ворвалась племянница, быстрым взглядом оценила состояние драгоценного дядюшки и тут же вместо пилюль и порошков поднесла ему небольшой бокальчик одуряюще вкусно пахнущего коньяка.

— Выпью вот и упаду, усну прямо на столе, — предупредил комиссар, но отказываться не стал, жадно, будто холодную воду в жару, проглотив напиток.

— Я тебя знаю и лишнего не налью, — успокоила родственника Эмилия. — Теперь ты хотя бы сам до дома доберешься, чтобы отоспаться по-человечески.

— Тогда я сейчас так и сделаю, подпишу вот это все и домой поеду, — сказал Тарон, ощущая, как разливается по жилам огонь коньяка и одновременно с этим испуганно отступает, прячется назойливая головная боль. — Про то, что ночью случилось, тебе сейчас любой городовой интереснее и сказочнее меня опишет. А я только одно скажу — ушла от нас Милка, как от малых детей, будто мы не городская полиция, а сборище инвалидов.

— Как же так? — округлила глаза в недоумении Эмилия.

— А вот так, — махнул рукой комиссар. — Спрыгнула с третьего этажа, как в детстве с горшка слезла, и — ушла. В общагах, небось, теперь скрывается, ну, а где еще в городе можно с гарантией укрыться?..

— Это — да, в общаге её и «дебильники» не достанут, пусть хоть всем составом из столицы к нам приедут, — с огорчением и гордостью согласилась секретарша, наблюдая как начальник полиции, просматривая хотя бы чисто внешне документы, украшает их — одну за другой — своей подписью «Утверждаю», «Согласовано», «Принято»…

— Всю эту макулатуру передашь дежурному, как я уеду, — проинструктировал племянницу комиссар. — Пусть он раздаст, кому надо.

— Да я и сама… — пискнула было Эмилия, но дядя перебил её.

— Для тебя есть особое и, без смеха, оперативное задание, — сказал он строго. — Я сейчас созвонюсь с проректором, договорюсь, чтобы тебя допустили к личным делам студентов. Не забудь прихватить с собой удостоверение, а то привыкла здесь, в управлении, что тебя все знают… эх, жаль я не настоял, чтобы ты себе официальную форму выправила, ну, да теперь уже поздно. Так вот, в личных дела найдешь все, что касается того самого Вилля, о котором ты вспомнила и мне рассказала, когда мы говорили о ваших с Милкой подвигах, помнишь?..

— Помню, — послушно кивнула девчушка, довольная, как переевшая сметаны кошка, кажется, именно сейчас начала осуществляться её мечта — реальная работа в полиции. — Только я ведь, кроме имени, ничего про него не знаю.

— Ты знаешь его внешность, — напомнил комиссар. — А в личных делах обязательно есть фотографии и не такие, как в удостоверениях — с ноготок, там должны быть трехвершковые, фас и профиль, это еще при старом режиме заведено было, казалось бы, глупость, но так и не отменили, а тут — видишь, пригодится, да еще как…

Не думаю, что ты найдешь в его досье что-то интересное, — продолжил полицейский. — Но хотя бы добудешь нам его фотокарточку и примерные координаты местонахождения. Впрочем, если и в самом деле будет что-то интересное, этакое, сногсшибательное, немедленно разбуди меня, а то до позднего вечера просплю и ничего не узнаю.

— А что там может быть такого сногсшибательного? — поинтересовалась Эмилия.

— Ну, к примеру, такой факт, что твой Вилль или его родственники, или хорошие знакомые когда-то и где-то пересекались с академиком Пильманом, — пояснил, как сумел Тарон. — Впрочем, про друзей и знакомых в анкете вряд ли что есть, но вот где он родился-жил, работал, если работал — это интересно.

— Этот Вилля такой же мой, как и Милка, — дразняще высунув язычок, демонстративно обиделась рыжая девчушка.

— И еще, — казалось. совершенно не обратив внимания на детское поведение племянницы, уточнил комиссар. — Если будешь шарить по общагам, а ты обязательно будешь там шарить, или я тебя совсем не знаю, не выслеживай специально ни Милку, ни Вилля, это сейчас ни к чему, как источники информации они ценности пока не представляют. Если сможешь найти знающих людей, поговори о привычках Вилля, его подружках. Местах, где частенько бывает, а еще лучше — куда и зачем он собирается в ближайшее время, через день, два, три… но — аккуратненько так, как бы — между делом… ну, да не буду учить, сама понимаешь… И вот еще…

Полицейский нацарапал на клочке бумаги три телефонных номера и протянул листок Эмилии.

— Запомни и верни, — строго приказал он. — Это телефоны, по которым всегда можно застать нашего столичного викинга, если, конечно, он не бегает по улицам и доходным домам в поисках не знаю чего. Он сможет своими полномочиями надавить на любого городского чиновника, а уж про университетских «твердолобых» умников из администрации и говорить не приходится, они Особого отдела боятся, как огня.

И последнее, девочка моя. Весь город знает, что ты работаешь в полиции, и весь город уверен, что только благодаря мне, и только моим секретарем. Вот и будь в глазах всех маленькой, рыжей дурочкой-секретаршей. Вот увидишь, насколько проще к тебе начнут относиться те же студенты и как легко будет добывать из них нужную нам информацию. Всё! Хватай бумаги, иди к дежурному и распорядись там, чтобы мне подали машину ко входу, кажется, действие твоего чудесного коньяка заканчивается, а мне еще надо проректору звонить…

…вылетев «рыбкой» из окна маленькой кухоньки в слегка подсвеченную внутриквартирными огнями доходного дома ночь, Милка неожиданно ощутила невероятное, какое-то метафизическое замедление времени… она летела к земле, переворачиваясь через голову, крепко придерживая руками полы распахнувшегося темного халата, а мимо, обтекая её тело, подобно струям воды, зримо, ощутимо проносились со скоростью минут миллисекунды. И все получилось, как в сказке — девушка вполне устойчиво приземлилась на ноги, даже не ощутив толком удара о землю, заметила, как трепещут раздвигаемые густые кусты сирени у противоположного дома, чуть пригнулась и, резко развернувшись, шмыгнула в сплошную темноту проходного двора, не единожды пройденного в светлое время, вполне осознавая, что именно оттуда ведут в разные стороны три прохода. Не останавливаясь ни на мгновение, Милка бросилась в один из чернеющих на фоне стен проходов, едва увернувшись от незаметно выступающего в темноте острого угла дома, стремглав пересекла проулок, еще раз попала в очередной проходной двор, свернула влево, пробежала вдоль длинного спящего дома, повернула снова, буквально — перепрыгнула через пустынную улицу и только здесь, в шелестящей тишине и темноте маленького скверика остановилась, с удивлением обнаружив, что вовсе не задыхается после бега, и сердце её стучит ровнехонько, будто прошла она легким прогулочным шагом десяток саженей. «Что за наваждение со мной сегодня? — успела подумать девушка, но тут же иные мысли захлестнули её неуправляемым потоком. — Куда теперь? Кроме общаги, деваться некуда, там можно не просто отсидеться… Темные Силы, и отлежаться чуть не с каждым мужиком — вполне себе придется… но еще и одежду сменить, в мини-юбке и этой блядской блузе только в баре прислуживать, по улице так не погуляешь… Потом — забрать деньги… хорошо, я не поддалась на все эти банковские рекламы с процентами и ставками, всё в золоте, хоть и тяжело, но своя ноша не тянет, можно забрать в любой момент, никому ничего не говоря, не их это дело, тем более, припрятано все не дома… деньги — это, конечно, важно, но… найти, кровь из носу, в общаге подлого Вилля… как в койке кувыркаться, он никогда был не против, а вот помочь… сейчас поможет, или я из него сделаю дуршлаг… гвоздиком дырочек наковыряю, как маньяк какой из кинострашилки, но пусть он мне достанет „живую воду“!.. два десятка инъекций, и через месяц из города уйдет уже другая девчонка… хотя, можно уйти и так, только пешком, безо всяких там поездов и автомобилей… подумаешь, пару-тройку дней на ногах, выдержу, зато потом… ну, и колоться можно по дороге, разве я не сумею? Самой себе? Шприцем? Нет, лучше заверну куда в деревеньку, сейчас в каждой фельдшера встретишь, поставит укол… только вот это уже будет след… лучше — самой…»

Все эти мысли пролетели, прошуршали в голове Милки за несколько секунд, и вывод из них был единственный — в общагу, а уж там решать наболевшие вопросы с одеждой, «живой водой», деньгами и уходом из города… Чуть прищурившись, будто от солнца, девушка огляделась по сторонам — дома, деревья, мостовые казались залитыми зеленоватым, странным светом, отлично освещающим их. «Опять эта непонятная дурь, — помотав головой, подумала Милка, но тут же решила: — Ничему не мешает, а кое в чем и помогает, ну, как с дверью-то вышло… не выбей я её, не заметила бы „фараонов“, так бы и взяли на квартире вместе с Гешей… ох, заложит он и меня, и Вилля, и всех, кого знает… теперь спешить надо… а то, что в темноте видеть стала — очень даже к месту… теперь мне вдоль этого дома, направо через переулок и дальше — к общагам…» Про саженный забор вокруг жилых корпусов университета девушка просто не вспомнила, да и о чем тут задумываться, если и безо всяких новых таинственных способностей своего организма она отлично знает все секретные проходы в этой ограде?..

И всего лишь через двадцать минут, проходя по пустынным темным комнатам общежития, Милка удивлялась теперь уже вполне искренне, не понимая, куда же подевались постоянно подвыпившие, вечно играющие в карты или занимающиеся любовью друг с другом, частенько не обращая внимания на пол партнера, суетливые и шумные, голодные, но всегда гостеприимные студенты? «Хотя, может, оно и к лучшему? — подумала девушка, скинув, наконец-то, свой „маскировочный“ халат и прогуливаясь из комнаты в комнату в своей гостиничной униформе. — Может, сейчас, после прыжков из окна и беготни по улицам от „фараонов“, все-таки лучше отдохнуть, чем кочевряжиться с кем-то в постели?» Впрочем, чтобы оставаться честной перед самой собой, Милка мысленно призналась, что все-таки была бы не против разделить постель с каким-нибудь активным и ласковым мальчиком прямо сейчас, кроме легкой усталости и зверского аппетита ночные приключения возбудили в ней и откровенное, сильное, половое желание. Но в этот момент, будто из-под земли родившиеся где-то далеко многочисленные голоса, легкая музыка и топот ног, отогнали прочие желания — теперь хотелось просто увидеть людей, ощутить себя одной из них…

…как оказалось, половина населения корпуса который уже день отмечало рождение второго ребенка у одной из студенток, а так как к отцовству могли быть причастны едва ли не все мальчишки общежития, включая и законного, по документам, мужа роженицы, то и праздник оказался всеобщим, веселым и затянувшимся, постепенно перемещающимся из комнаты в комнату по мере загаживания в процессе гулянки очередной из них.

Кто-то, плохо различимый в полумраке мигающих гирлянд и слабенького света из длинного пустынного коридора, моментально сунул в руку Милке бумажный стаканчик то ли с дрянным портвейном, то ли с плохонькой водкой, разбавленной соком, кто-то, прихватив девушку за талию, уже тащил её к столу, заставленному тарелками и мисками с непритязательными, наполовину съеденными закусками, кто-то радушно поделился недокуренной папиросой, бесцеремонно воткнув обслюнявленный мундштук прямо между губ Макоевой… здесь все было, как обычно, и через полчаса рыжая валькирия уже задирала повыше ножки, беззаветно принимая в себя пока еще крепкое мужское естество, чтобы через десяток минут столкнуть с себя ослабевшее, обессиленное страстью тело, подняться, кое-как оправив уже чью-то чужую, длинную юбку и отправиться за очередной дозой спиртного, еды и удовольствий… А потом её еще гоняли из комнаты в комнату, пытаясь вместе найти где-то здесь мелькавшего Вилля, пытались что-то рассказать, видно, очень интересное, увлекательное и занятное, но абсолютно недоступное девушке без хотя бы начального высшего биологического образования. Потом был долгий провал — до рассвета, видимо, обновленный организм перестал слушаться свою хозяйку и просто решил отдохнуть…

…проснулась, а сказать по совести, очнулась, будто вынырнув из глубокого омута сна, Милка в неярком, спокойном свете начинающегося дня, лежащей на голом, заляпанном какими-то подозрительными пятнами матрасе, небрежно брошенном в углу абсолютно пустой комнаты. Из одежды на ней были чьи-то черные чулки с роскошной кружевной резинкой и легкий шелковый шарфик вокруг шеи… впрочем, длинная и пестрая цыганская юбка и коротенький, узкий свитерочек, не прикрывающий даже пупка, быстро нашлись в изголовье — свернутые, они послужили импровизированной подушкой. Странно, но голова совершенно не болела, мысли были чистыми и ясными, пальцы не дрожали, и ноги, как бывало раньше после перебора постельных развлечений, не побаливали в бедрах, казалось, девушка пробудилась на удобной домашней постели через восьми часов крепкого здорового сна после окончания нудного рабочего дня и оздоровительной прогулки на свежем воздухе. Поднявшись на ноги, но даже не подумав одеться, Милка первым делом добралась до окна, с большим усилием — и это в нынешнем-то, обновленном состоянии — распахнув намертво заклеенную, видно, еще позапрошлой зимы раму. С наслаждением дышасвежим воздухом, рыжая валькирия, совершенно не раздумывая о посторонних нескромных взглядах, взобралась на запыленный подоконник, устроившись бочком, чтобы одновременно обозревать редких во время занятий прохожих на улице и контролировать возможных визитеров в комнате.

Но долго наслаждаться утренним прозрачным, как слеза, воздухом, весенним теплом, легким ветерком, ласкающим обнаженную кожу, и оказавшимся таким привлекательным одиночеством Милке не удалось. Где-то далеко внизу, на самой периферии зрения, мелькнули очень знакомые пышные рыжие кудри… девушка изогнулась, придерживаясь рукой за раму, чтобы не свалиться вниз — сейчас ей было не до проверок новых способностей по прыжкам с высоты — и успела за пару секунд разглядеть, как на узенькой дорожке, окруженной пышными зеленеющими кустами и ведущей к маленькому зданию университетской администрации, бодро выстукивает каблучками секретарша начальника городской полиции — её одноклассница, рыжая Эмилия…

9

Мало кто в университете, считая и студентов, и преподавателей, и обслуживающий персонал, знал наверняка, что Вилля — это не имя и даже не столь распространенное в среде молодых людей забавное прозвище, а подлинная фамилия немолодого по студенческим меркам человека, а назван он был то ли давно усопшими, то ли просто невзначай утерянными родителями Леонидом, в детские и отроческие годы охотно отзываясь на имя Леон. Но едва ли не с первых дней попадания в университет неожиданная забавная фамилия его превратилась фактически в «визитную карточку», единственно употребляемая друзьями, знакомыми, преподавателями для того, чтобы обозначить этого человека. А во время первого еще академического отпуска, покинув стены alma mater почти на полтора года, Вилля превратился в Сандро и еще долго-долго незаметно вздрагивал, если при нем кто-то случайно ли, специально произносил это имя. Потом было еще полдесятка сессий, и еще одна «академка», насыщенная такими приключениями, о которых Вилля предпочитал никому не рассказывать, обыкновенно выдумывая отговорки о старательских бригадах, с которыми он зарабатывал на дальнейшее обучение и безбедную жизнь. Надо заметить, что деньги у него водились всегда — и сразу после «академок», и во время учебы, но студент никогда не шиковал, закатывая многодневные пиры в общаге за свой счет, как это делали некоторые из его товарищей иной раз, то получив нежданное наследство, то подзаработав неожиданно легко и непринужденно крупную сумму. Не шикуя, не демонстрируя своих настоящих финансовых возможностей, Вилля, тем не менее, всегда и без лишних разговоров давал в долг чаще всего прозябающим с макарон на портвейн и обратно товарищам, так же охотно и легко забывая о выданных мелких суммах.

И еще он не менее щедро делился с первокурсниками и стажерами подготовительных курсов своими глубокими знаниями о привычках и склонностях преподавательского состава — очень многие девушки в университете именно благодаря его советам перед экзаменами начинали носить мини-юбки, брючки и блузки в обтяжку, совершенно иной раз позабыв о текущей моде на балахоны и распашонки, чтобы к концу сессии с уверенностью сказать знакомым или отписать родителям, мол, ничего сложного в обучении нет, да и не предвидится. С ребятами Вилля не менее охотно делился опытом общения с городской полицией, хозяевами доходных домов, в которых проживали многие студенты, утомленные непрерывными пьянками и оргиями в общежитиях, и с теми же девушками старших курсов, что также добавляло его авторитета в глазах начинающих обучение, и уже через несколько месяцев пребывания в alma mater многие из них просто не представляли университета без Вилля.

Невысокий и худощавый, неспортивный, но достаточно крепкий, чтобы в случае крайней необходимости постоять за себя, невзрачной, какой-то усредненной внешности без особых примет, он, несмотря на долгие годы пребывания в качестве студента, продолжал оставаться ровесником и тех, кто только-только поступил на стажерский факультет или первый курс, и тех, кто уже готовил выпускной диплом, наполненный реальными знаниями и даже некоторым опытом работы — занятия в университетских лабораториях оставляли серьезный след в головах и душах студентов. При этом Вилля учился средненько, чаще перебиваясь с троек на четверки, особыми талантами, кроме прилежания и знакомства едва ли не со всеми и каждым, не отличаясь.

Вопросом — откуда у совершенно простого, казалось бы, студента, не имеющего стабильного официального источника дохода, богатых родственников или покровителей, постоянно имеются деньги, а если посчитать годовой расход Вилля, то деньги не малые — никто не задавался: преподавателей и сокурсников молодого человека это не интересовало, полицейские Энска следили лишь за внешним соблюдением закона и порядка в университетской среде, да и не бросались в глаза, откровенно говоря, излишние траты «вечного студента», а чтобы взять его под плотное наблюдение Департаментом Безопасности — так много чести для такой скромной персоны, особенно, учитывая отсутствие постоянных представителей охраны государственной безопасности в городке.

Все эти годы, за исключением двух пока академических отпусков, Вилля постоянно проживал в общежитии, подобно всем здешним обитателям кочуя из комнаты в комнату, изредка ночуя у приятелей в доходных домах и студенческих гостиницах городка, иной раз даже перебираясь на пару-другую дней к мало кому известным подружкам из числа коренных жительниц Энска. А когда общество студентов и студенток, преподавателей и горожан надоедало ему, а может быть, и еще по какой неизвестной, загадочной причине, Вилля уходил в свой Бункер, как он сам называл старую заброшенную еще лет тридцать назад котельную, почему-то забытую не только университетскими администраторами, старающимися рационально использовать любое свободное помещение на подведомственной им территории, но и самыми любопытными из студентов. Может быть, сказывалась дурная слава этого места? Ведь, согласно городским легендам и местным мифам, на месте старой котельной было когда-то обширное капище, обильно лилась кровь жертвенных животных и людей, сражались в поединках ищущие правды и обиженные в судах, поговаривали, что из нескольких десятков известных документально истопников, работавших когда-то в этом месте, половина закончила свои дни в психбольницах, а остальные покончили с собой самыми разнообразными, иной раз абсолютно дикими и противоестественными способами. Как бы то ни было, но — не просто заглянуть, вдохнуть въевшийся запах угольной пыли и металлической ржавчины, запах пустоты и заброшенности, и быстренько вернуться в общагу к картам, девчонкам и вину, а жить в этом помещении несколько дней, ночевать в нем, завтракать, обедать и ужинать, читать учебники и просто спать мог без всякого вреда для себя только Вилля. Ну, во всяком случае так утверждали официальные университетские слухи, которых, как в каждом себя уважающем, старинном заведении, было полным-полно. Про звон ржавых цепей, заглушающий порой стоны и крики сражающихся, про невнятное блеяние жертвенных баранов, хрюканье и визг забиваемых у алтаря свиней, о выступающей иногда на стенах пролитой за долгие столетия крови вечный студент рассказывал в компаниях часто и умело, нагнетая порой обстановку до девичьих истерик, но вот о том, что под старой котельной он обнаружил непонятную пещеру с неожиданно отличной вентиляцией, и зимой, и летом странным образом поддерживающую небольшую отрицательную температуру, как в холодильнике, ну, или в вечной мерзлоте — хотя, откуда она могла взяться, эта вечная мерзлота во многих тысячах верст от полярного круга — Вилля предпочитал скромно помалкивать, используя свое открытие в качестве известного лишь ему тайника, в котором держал… да мало ли что может держать в личном тайнике человек, проучившийся в университете не один год и имеющий невнятные, но достаточные для безбедного существования доходы?..

Про чрезвычайное происшествие в доходном доме, где снимал на паях квартирку его недавний, но уже хорошо себя зарекомендовавший в некоторых делах приятель, Вилля узнал рано утром от тех из проживающих там студентов, кому полицейские машины, шум импровизированного штурма квартиры, долгая и суетливо-бестолковая беготня полицейских вокруг дома не помешали по графику явиться на ранние занятия у самых строгих в вопросах посещаемости преподавателей. Послушав рассуждения мало что видевших, но обо всем догадывающихся, по их словам, мальчишек и девушек, рассказавших и о перестрелке, и о лужах крови, и о задержании двух десятков то ли анархистов-инсургентов, то ли террористов из леваков, Вилля сообразил, что промелькнувшая мимолетным привидением в одной из комнат общаги этой ночью особо близкая знакомая Гейнца Милка Макоева, на которой они вместе уже несколько лет ставили интересные опыты с полученными не совсем честно через академика Пильмана препаратами по изменению внешности, оказалась здесь именно в это время не случайно. Но вот разыскивать Милку и расспрашивать её о подробностях происшествия Вилля почему-то сразу не захотел, будто кто-то — или что-то — поставило внутри его некий барьер, препятствующий активным действиям. Мало того, что все случившееся было не ко времени, так еще и тесные связи Гейнца с неприятными лично Виллю торговцами наркотиками и действующими при университете, довольно воинственными анархистами давали слишком много версий — где же, на чем погорел злосчастный любитель шальных денег, рискованных опытов над подружками и опасных связей с антигосударственными элементами? А в том, что именно Гейнц пострадал во время ночного происшествия больше всех, и теперь, наверняка, дает покаянные слезливые показания в управлении полиции, Вилля перестал сомневаться, увидев, как на узкой дорожке между университетскими корпусами, направляясь к административному зданию, появилась рыжая племянница городского полицмейстера, неплохо знакомая и ему самому Эмилия. Впрочем, отличаясь от большинства студентов редкостным здравомыслием и умением заглядывать в собственное будущее, Вилля никогда не сближался — ни интимно, ни по-человечески — с родственницей когда-то известного столичного оперативника, сосланного в энскую синекуру за чересчур усердную работу, предпочитая быть, что называется, подальше от греха. Теперь, после сопоставления различных рассказов о ночном происшествии и непродолжительного анализа имеющихся фактов, выход из создавшейся ситуации вечному студенту виделся только один — отсидеться в «бункере», может быть, даже и в той загадочной пещере под котельной, ближайшие несколько дней до приезда в город академика, а потом попытаться как-нибудь незаметно выйти с ним на связь, чтобы не упустить контроль над препаратом, ведь мало ценящий случайно, волею обстоятельств приближенных к себе людей крупповский лауреат легко мог найти замену своим нынешним сотрудникам.

В отличии от обыкновенных людей, да и большинства студентов, Виллю не надо было долго собираться, чтобы «уйти в подполье», благодаря его «взрослой», серьезной предусмотрительности и нужная одежда, и запас еды, и даже топливо для старого примуса в котельной всегда были наготове, вот только о папиросах стоило позаботиться, прежний запас подходил к концу, вечный студент намеревался подновить его в ближайшие дни, но, видно, не судьба, и всякие хозяйственные дела придется отложить на пару недель.

Если бы Вилля не поторопился вплотную заняться собственной безопасностью, вполне возможно, он заметил бы, как следом за рыжей Эмилией к «фамильному гнезду» ректора, проректоров, управляющего делами и прочей университетской администрации прошли двое совершенно незнакомых мужчин довольно необычной для здешних мест наружности. Оба были невысокими, но на этом их сходство и заканчивалось, первый — сухощавый, невзрачный, напоминающий только-только вышедшего из-за стола нотариуса легкой бледностью кожи, тонкой золотистой оправой очков, вялостью движений и чуть помятым, но вполне приличным костюмчиком цвета «фельдграу», а второй — едва ли не квадратный, но не толстый, а просто плотный, похожий на борца-тяжеловеса широченными плечами, могучей грудной клеткой и абсолютно лысой головой, с едва заметными на ней бровями и ресницами, одетый в просторный, бесформенный свитер и простенькие черные брюки из «чертовой кожи». Впрочем, оба незнакомца шли сами по себе, отнюдь не отслеживая племянницу начальника городской полиции, да и мало ли на территории университета встречается необычных людей, заглядывающих сюда по каким-то своим делам? Химия, биохимия, биология в процессе практического их изучения требовали множества реактивов, препаратов, оборудования и аппаратуры, потому и сновали время от времени от въездных ворот до административного корпуса поставщики, коммивояжеры, агенты всех мастей, на которых, впрочем, положа руку на сердце, оба незнакомца были абсолютно не похожи.

Не заметивший странных визитеров вечный студент поспешил подняться по грязной, обшарпанной лестнице одного из корпусов общежития на третий этаж, потом быстро прошел, почти пробежал по длинному пустому в ранний утренний час коридору к отдаленной комнате, в которой под подоконником устроил небольшой тайничок «от дураков» для хранения текущего запаса из десятка пачек довольно дорогих, чтобы считаться студенческими, папирос. Но здесь в придуманный предусмотрительным Виллей план ухода во временное «подполье» вмешался нежданный случай — на том самом, заветном подоконнике, повернув голову к дверям на услышанные давным-давно, гулкие в пустом и тихом коридоре шаги, сидела… Милка, одетая с распутной скромностью в черные чулки и веселенький бежево-желтый шелковый шарфик.

Не ожидавшая увидеть того, кого искала, ну, или даже для самой себя делала вид, что искала, всю ночь, девушка, тем не менее, отреагировала быстрее, чем на несколько секунд застывший в легкой растерянности на пороге Вилля.

— Ну, вот, и сама зверушка на ловца прибежала, — старательно, но неумело скрывая радость, перефразировала поговорку Милка, ловко соскакивая с подоконника, на котором она нежилась в лучах утреннего весеннего солнышка и разглядывала происходящее во внутреннем дворе университетских корпусов.

— Э-э-э-э… радость моя ненаглядная, мне, знаешь, сейчас не до тебя, — попытался обойти девушку Вилля, чтобы добраться до злополучного подоконника. — Есть срочное дельце, надо просто бежать, сломя голову, но я очень хочу с тобой поговорить, знаешь, про то, что было ночью в доме у Гейнца…

Быстрым движением Милка прихватила студента за отвороты легкой длиннополой ветровки и с неожиданной для него, совсем неженской силой остановила на месте.

— Никуда тебе не надо бежать, — уже не скрывая агрессивных намерений, угрожающе тряхнула своего невольного собеседника пока еще не умеющая контролировать свою новую силу Макоева. — А если уж побежишь, то только после того, как я получу от тебя — что хочу!

— Темные Силы, Милка! — ошарашено уставился на возбужденно торчащие соски девушки Вилля. — Может, давай все это потом? Честное слово, ну, нет у меня сейчас настроения трахаться…

— Ты идиот! — громко засмеялась девушка, резким движением сдвигая и крепко припечатывая вечного студента к стене. — Все мысли только об этом…

— А о чем у меня могут быть мысли, если ты тут в одних чулках стоишь, да и набросилась на меня, как оголодавшая волчица? — растерянно попробовал оправдаться Вилля, одновременно сделав неудачную и неуклюжую попытку освободиться от цепких пальцев Милки.

— Если девушка голая — значит, она хочет заняться любовью с первым, кто вошел в комнату? — вызывающе засмеялась рыжая валькирия, еще разок, просто для острастки, приложив паренька к стене. — А может быть, ей просто так удобнее ходить? Одежда не стесняет, создается иллюзия свободы и полной душевной раскрепощенности?

— Так ты чего хочешь-то? — сдался, наконец, Вилля, поняв, что подобру-поздорову Милка его не отпустит, а силища в девице откуда-то взялась не мерянная. — Да и убери-ка руки, раз уж ничего такого не хочешь…

— Ты дашь мне ампулы, — сквозь зубы процедила валькирия. — Сейчас и здесь, чтобы чуток измениться, совсем немного, но так, как мне нужно, а не по вашим с Гешей рецептам, но если ты не захочешь мне их дать, то…

Девушка как-то необыкновенно ловко прихватила ладонью горло студента, за доли секунды отпустив лацканы ветровки, и надавила, лишая легкие доступа воздуха, продолжая при этом смотреть в очумевшие от такой встречи и её действий глаза Вилля. Особо соображать и раздумывать было некогда, и студент, насколько позволяла рука Милки, покивал, соглашаясь, потом, отпущенный валькирией, проперхался, продышался, слегка массируя пострадавшее горло, и сказал с легкой хитринкой в голосе:

— Ты упрямая… ладно, вот только… ну, придется тебе со мной пойти… в бункер… я же препарат не в кармане ношу… Не забоишься?

— Сам-то понял, что спросил? — ухмыльнулась Милка, отступая на шаг от сдавшегося, казалось, без боя Вилля. — Чего мне в твоей котельной бояться? Это пусть первокурсники ваши по ночам в темной комнате от страха трясутся…

Она не просто была готова лезть хоть в бункер, хоть в свежевырытую могилу, она категорически не хотела отпускать от себя обладающего волшебной «живой водой» студента, так удачно нашедшегося в самое подходящее время. А понявший, что проще будет избавиться — как, можно решить потом — от девушки, конечно же, в заброшенной котельной, а заодно и узнать интересующие его подробности ночного происшествия в доме Гейнца, ощутивший необычайные перемены в хорошо знакомой Милке, вечный студент попросил:

— Мне бы только папиросы взять… тут тайничок «от дураков» под подоконником… да и ты бы, что ли, оделась, а? По улице пойдем, зачем всеобщее внимание привлекать?..

— Бери свои папиросы, заодно и меня угостишь, — разрешила, как снизошла, совсем недавно абсолютно простецкая, свойская девчонка Макоева. — Только не вздумай глупые шутки шутить, видишь, у меня настроение после этой ночи — паршивое, как с похмелья…

— А ты мне расскажешь, что в самом деле случилось? — поинтересовался Вилля, нашаривая рукой под толстой, изнутри выдолбленной доской подоконника свои запасы и одновременно наблюдая краем глаза, как быстро одевается в пеструю цыганскую юбку и узенький короткий свитерок Милка.

Поискав взглядом куда-то все-таки запропастившуюся обувь, рыжая валькирия обнаружила свои спортивные туфли под уголком матраса, на котором спала, обулась, одернула свитерок, пытаясь хоть как-то прикрыть бесстыдно обнаженный животик и только потом ответила:

— Расскажу, хотя — для тебя, думаю, ничего хорошего в этой истории не будет. Давай папироску и — пошли, что ли?

10

«…солнце еще не успело позолотить верхушки сосен, а в Стране Дураков уже во всю кипела работа», — с удовольствием зевая во весь рот, с трудом выговорила с заднего сидения автомобиля проспавшая сном младенца почти всю ночь Ника.

— У кого кипела, а у кого и не прекращалась, — проворчал, не оборачиваясь от руля, Мишель, вторую половину минувшей ночи трудившийся личным шофером своей подопечной.

А с вечера вел автомобиль от столицы по пустынной в это время года трассе, наконец-то, вышедший на финишную прямую своей миссии Купер — инопланетник из группы «Поиск», обладающий железобетонной, по местным меркам, выдержкой, спокойствием и двойной толстокожестью — духовной и физической, внешне отличающийся от большинства людей, пожалуй, только скудостью волосяного покрова — лишь жиденькие брови и редкие ресницы украшали его голову.

— Не плачься, милый, — посоветовала блондинка, пытаясь в условиях низенького салона полуспортивной машины сделать утреннюю разминку. — Я же предлагала вас подменить, каждому досталась бы треть времени за рулем…

— Если бы ты села за руль, то я устал бы еще больше, чем сейчас, — огрызнулся Мишель.

В ответ, не желая спорить ни о чем с утра пораньше, Ника уперлась каблуком в крышу автомобиля и поинтересовалась:

— Если я правильно понимаю, то городок вот-вот появится на горизонте, ну, а куда дальше?

— Тебя мы спрячем до поры, до времени в гостинице, — пояснил свои планы занимавшийся оргподготовкой выезда поверенный. — У меня есть там знакомый, который не будет всем объявлять о прибытии имперской звезды…

— Мишель, а в Антарктиде, среди пингвинов, у тебя тоже имеются знакомые? — поинтересовалась блондинка. — Кстати, надолго ты меня собираешься законопатить в номера без права свободного выхода?

— Если понадобится, то найдем друзей и у пингвинов, — отозвался иногда именуемый Серой Тенью водитель. — А ты в гостинице побудешь до обеда, ну, или — максимум — до вечера, зато отдохнешь с дороги и выспишься по-человечески…

— …а потом ты скажешь Антону, что позаботился о моей безопасности? — ехидно поинтересовалась девушка, продолжая изгибаться и тянуть теперь куда-то в стороны ноги на заднем сидении.

— А пока ты отдыхаешь, мы с Купером заглянем в местный университет, — продолжил Мишель, пропустив мимо ушей очередную колкость блондинки. — Там, кстати, у меня тоже есть связи, только уже по торговой части.

— Ты занимаешься еще и торговлей? — поинтересовался такой разноплановостью интересов юриста, бухгалтера, театрального агента и законспирированного боевика Купер.

— Межпланетной, — с важным видом пояснил поверенный, и сам тут же легко засмеялся над собой: — Реализую через знакомых нолсов рудные «хвосты» редкоземельных металлов, у нас еще долго не научатся извлекать из этих отходов нужные компоненты, уровень развития технологий не позволяет. А местный университет специализируется на химии, биохимии, им часто нужны разные реактивы… приходится наблюдать за рынком, чтобы в один прекрасный день не оказаться у разбитого корыта…

— Хотела бы я видеть то корыто, у которого ты окажешься, — фыркнула из-за мужских спин Ника. — Скорее уж ты сам разобьешь и корыто, и тех, кто на него покусится…

— Так вот, в университете мы попробуем разузнать подробности о тех, кто помогает академику Пильману в компоновке и производстве стимуляторов и метаморфных препаратов, — продолжил Мишель. — Думаю, кое-какие ниточки получим, мой приятель в тамошнем обществе чувствует себя, как рыба в воде… много знает, много видит.

— Ты думаешь за несколько часов получить исчерпывающую информацию? — вновь влезла в разговор блондинка, наконец-то, угомонившаяся и слегка притихшая после разминки.

— Почему бы и нет? — пожал плечами поверенный. — Судя по свежим слухам и сплетням, за несколько дней пребывания в городе капитан Особого отдела взбаламутил тихий омут и навел здесь такого шороху, что многим честным барышникам стало не по себе. Кто-то притих, в надежде отсидеться, пока все не уляжется, а кто-то стал принимать свои контрмеры, а это непременно должно бросаться в глаза.

— Ну, а потом, когда вы соберете и пропустите через себя нужную информацию, на авансцене появлюсь я? — уточнила Ника, как и положено приме, озабоченная своей ролью в этой игре.

— Скорее всего, тебе достанется академик Пильман, — уточнил Мишель. — Все-таки мне часто не хватает выдержки для корректных разговоров со всякими лауреатами, делегатами и депутатами, а с тобой, как представительницей прекрасной половины человечества, этот конрабандист-академик, думаю, будет посдержаннее и пооткровеннее, особенно, если ты явишься перед ним, как deus ex machina, обо всем знающая и ведающая.

— Ну, в таком случае — deesse de la voiture, — нарочито грассируя и не в меру гундося, спародировала французский блондинка. — Так будет правильнее, хоть и порядком осовремено.

За разговором автомобиль, незаметно снизив скорость, въехал на спящие еще улицы Энска, и поверенный знаменитой Ники, даже не посматривая по сторонам на вывески с адресами, уверенно повел машину куда-то вглубь города.

— Удивляюсь вашей памяти, Мишель, — подал свой голос практически молчавший в процессе разговора Купер. — Мне кажется, что вы знаете наизусть топографию всех городов вашего мира… ну, и не только топографию.

— Ваши же инопланетные придумки, — улыбнулся поверенный, постепенно начинающий привыкать к такого рода комплиментам… — Кто-то придумывает биоморфы и стимуляторы, изменяющие внешность человека и дающие ему избыточные силы, а кто-то разрабатывает методики психологического тренинга, позволяющие без помощи всякой химии лучше запоминать, быстрее бегать и дальше прыгать, точнее стрелять и не бояться свиста пуль над головой.

«А еще — быть безжалостным и кровожадным и напрочь не думать о человеческих страданиях, когда выполняешь поставленную задачу», — подумала вслед за откровением своего друга и партнера Ника, но вслух говорить ничего не стала, слишком было бы это жестко и несправедливо в отношении Мишеля, не раз помогавшего ей в трудных ситуациях и даже, чего уж греха таить, спасавшего жизнь за счет именно таких своих качеств.

Пустынные провинциальные улицы только-только просыпающегося городка автомобиль, ведомый твердой рукой поверенного, проскочил быстро, кажется, даже незаметно для большинства жителей и остановился в узком, извилистом переулке, у черного хода гостиницы Пальчевского — подъезжать с фасада означало бы оповещение всего Энска о прибытии Ники, чего хотел хотя бы на первое время избежать Мишель.

Предупрежденный еще с одной из технических остановок в пути о примерном времени прибытия гостей сам хозяин выскочил из дверей, едва автомобиль притормозил у тротуара, одновременно радуясь появлению такой гостьи и переживая за возможные инциденты вокруг и около гостиницы — столичный викинг из Особого отдела, популярная штучка из модных журналов, непонятная шумиха и сплетни из-за пропавшей прямо с рабочего места барменши — всё это сплеталось в причудливый клубок, и чем закончится эта история предположить сейчас не рискнул бы никто из горожан.

Особо тяжелого или громоздкого багажа у приехавших с собой не было, так — простые наплечные сумки с минимум необходимого, и Пальчевский, стараясь, несмотря на ранее утро, побыстрее увести гостей с улицы, проводил через служебную лестницу нежданных визитеров в один самых скромных номеров — трехкомнатный полулюкс со спальней, гостиной и столовой. К сожалению, полностью избежать свидетелей прибытия звезды в городок не удалось, да, пожалуй, и не могло удаться. Пара заспанных, едва пришедших на дневную смену, горничных, мирно дремавшая за своим столиком коридорная — все девушки необыкновенно броские, эффектные, хотя находящиеся не вполне в форме — с откровенным любопытством поглазели на дорожные черные брючки, короткую курточку и белую футболку Ники. Сопровождающие звезду мужчины особого внимания не удостоились, но тем не менее квадратная фигура и лысый череп Купера не остались незамеченными, и только Мишель, верный тактике незаметных до поры, до времени Серых Теней смог каким-то сказочным, одному ему известным способом, увернуться от трех пар глаз.

Везде и всюду оставаясь сама собой, вошедшая в номер Ника, разбрасывая куда попало снятые вещи, немедленно прошла в ванную, Купер, в последнее время попривыкший к любимой одежде блондинки — в чем мать родила — отправился подбирать курточку, футболку, брючки и, по возможности, аккуратно складывать их на гостином диванчике, а Мишель задержался у дверей, о чем-то пошептавшись с хозяином, позвенев в процессе короткого, тихого разговора какими-то ключами и монетами.

— Как ты насчет того, чтобы перекусить? — поинтересовался поверенный, выпроводив владельца гостиницы за двери и располагаясь поудобнее в одном из выполненных под старину в стиле «барокко» кресел.

— Конечно, ты уже обо всем распорядился и теперь просто ставишь меня в известность? — уточнил Купер, добравшийся, наконец, до символического нижнего белья и обуви блондинки. — Против завтрака я ничего не имею, но как со временем? Кажется, еще по дороге ты говорил о визите в университет?

— Успеем, — махнул рукой Мишель. — Здесь провинция, а значит, при официальном начале работы, допустим, часов с девяти утра все начальство подтягивается к рабочим местам не раньше десяти, ну, а высшие чиновники — мэр, его заместители, почтмейстер, начальник полиции — должны прибывать к одиннадцати, иное будет выглядеть несолидно, и люди, местные жители, не поймут того руководителя, который начинает рабочий день наравне с подчиненными.

…вода в душевой перестала шуметь почти одновременно с появлением у порога номера Пальчевского с большим, изобильно заставленным тарелочками, графинчикам, стаканами и бокалами подносом. И — так уж получилось, что к небольшому журнальному столику в гостиной они подошли одновременно — обнаженная, взлохмаченная Ника с поблескивающими на плечах и шейке нестертыми полотенцем каплями воды и взволнованный, желающий не столько угодить гостям, сколько понять их настроение и намерения Пальчевский. Понять, каким образом невольно выпавший из рук шокированного видом голенькой имперской звезды хозяина гостиницы поднос успел подхватить и поставить на столик Мишель, мог, наверное, лишь человек, видевший Серые Тени в бою, но, увы, уцелевших в таких схватках можно было пересчитать по пальцам одной руки, да и вряд ли они стали бы делиться своими впечатлениями. А потерявший дар речи Пальчевский так и продолжал стоять на полусогнутых ногах, вытянув вперед разведенные руки, до тех пор, пока деловито устроившаяся за столом блондинка, как ни в чем ни бывало, не уточнила ехидно:

— Вам сказать «отомри» или как?

Поверенный, невольно вынужденный продемонстрировать свои способности перед посторонним, сердито глянул на свою подопечную, мол, сколько раз просить об одном и том же, но хозяин все-таки ожил, неуклюже поклонился, стараясь спрятать взгляд, но при этом почему-то постоянно натыкаясь на белеющее на бордовом фоне обивки диванчика тело Ники, пятясь задом наперед, выскочил из номера.

— Ну, вот, теперь шум и реклама нам уже обеспечены, — все-таки высказал свое недовольство Мишель, деловито намазывая на куски хлеба свежайшее сливочное масло и раздавая их сотрапезникам, чтобы они уже сделали самостоятельный выбор между ветчиной, сыром, колбасой, икрой и джемом.

— А никто не просил его заходить в номер, когда я выхожу из ванной, — парировала блондинка, первым делом наливая из маленького графинчика в свой бокал коньяку. — Да и стоит ли расстраиваться? Дедок будет внукам рассказывать, что видел меня в натуральном виде живьем, а благодаря журналам и кино ничего тайного для большинства жителей Империи в моем теле уже нет.

Поверенный в делах лишь тяжело, но негромко вздохнул и принялся дальше обустраивать себе бутерброд, от коньяка он, да и Купер тоже отказались, им предстоял визит в университет, а Ника, скорее всего, сейчас завалится спать, хотя и ночью, в автомобиле, не долго бодрствовала, но богемная привычка подыматься не раньше полудня дает о себе знать, впрочем, как и совершенно плебейская, присущая людям низкого звания — беззастенчиво съедать все, что принесут, и помногу. Никогда в жизни блондинка не ограничивала себя в еде и питье и никогда не стеснялась собственной прожорливости, а неизменно великолепную форму поддерживала за счет природных данных и поистине фантастических тренировок.

После быстрого и решительного уничтожения практически всего съестного, принесенного злосчастным хозяином гостиницы, Ника блаженно развалилась на диванчике, едва не вытеснив с него Купера, впрочем, вставать тому так или иначе пришлось, поверенный в делах объявил отъезд, но прежде, чем выйти из номера попробовал обратить внимание блондинки на одно обстоятельство:

— Ника, здесь, если я правильно помню, проживает и тот самый капитан из Особого отдела, что тормошит городское болото в поисках источника биоморфа, да еще, как сказал Пальчевский, этой ночью прямо со смены исчезла его работница, чего никогда раньше не было. Постарайся вести себя поаккуратнее, если, конечно, сможешь. Твой главный выход еще впереди, и нужного эффекта не произведет, если весь город к обеду узнает о твоем здесь проживании…

— Ладно-ладно, — покладисто согласилась блондинка, в сытом состоянии её, кажется, можно было уговорить на что угодно. — Я буду тихо-тихо, как мышка, спать до вашего возвращения, ну, а потом, понятное дело, как карты лягут.

…уже покинув гостиницу и остановившись возле невзрачного, но по провинциальному добротного и крепкого автомобильчика, взятого Мишелем на прокат у пострадавшего от созерцания прелестей Ники Пальчевского, Купер, по дороге из номера внимательно приглядывавшийся к мелькающим тут и там женским фигуркам на этажах и лестнице, поинтересовался у поверенного в делах:

— Не могу с полной уверенностью утверждать, может быть, для этих мест такое количество обаятельных девушек с близкими к вашему идеалу чертами лица и фигурами — норма, но почему-то мне кажется, что тут поработали с биоморфом…

— А мне так не кажется, — хмыкнул Мишель. — Чтобы собрать столько красоток в одном месте, надо объявлять городской «Конкурс года», а Пальчевскому это не только не по карману, но и совершенно не нужно для повседневной работы гостиницы.

11

Вернувшийся в управление полиции через пару часов после окончания обеденного перерыва комиссар Тарон выглядел не самым лучшим образом — прошедшая бурная ночь давала о себе знать, а несколько часов утреннего и дневного сна, казалось, совсем не компенсировали усталость. Но отлеживаться дома в ожидании, что все уладиться, как бы, само собой полицейский не мог, ну, не в его жизненных правилах было такое поведение, а кроме того, зацепочка за еще одного знакомца рыжей валькирии Милки вполне могла привести и полному раскрытию дела с таинственными препаратами академика Пильмана.

— Господин комиссар, разрешите войти? — в дверях кабинета замаячили рыжие завитушки прически Эмилии.

Начальник полиции умудрился пройти в свои апартаменты в тот момент, когда девушки не было на рабочем месте, потому — обнаружив присутствие начальства — секретарша тут же поспешила к нему и почему-то сделала это очень официально.

— Что случилось? — искренне удивился на такое к себе обращение племянницы Тарон.

— Вот…

Подошедшая к столу Эмилия положила перед начальником простенькую выцветшую и пропахшую пылью папочку с университетским досье.

— Это я взяла под расписку у проректора, уламывала почти четверть часа, — пояснила девчушка. — Не знаю, как тебе, а мне показались интересными и требующими дополнительного расследования два его академических отпуска. Как я поняла из анкеты, Вилля — сирота, близких родственников не имеет, постоянных связей ни с кем не поддерживает, но дважды исчезал из города на довольно продолжительное время. Вот.

— Ты просто молодец, Эмилия, — от всей души, без родственной лести похвалил расцветшую от его слов племянницу комиссар. — Но, к сожалению, сами мы ничего расследовать и проверить не сможем, если уж понадобится, то придется передавать материалы нашему столичному викингу… кстати, как он справляется с этим задержанным? Ты не в курсе?

— Подробности не знаю, — пожав плечами, ответила девчушка. — Но все это время наш высокий гость периодически названивал в столицу и уточнял какие-то особенности в маркировке ампул, ну, тех, что вы изъяли у Геши. Фу, никогда бы не подумала, что он торгует наркотой, как-то это…

— Как? — невольно демонстрируя профессионализм, прицепился к последним словам секретарши полицейский.

— Не принято у нас такое, вот как, — объяснила, как смогла, Эмилия. — По винцу вдарить, ну, или водку соком развести, а чтобы всякое зелье колоть… я потому тот случай с Милкой и запомнила так четко — шприц, укол, ампулы…

— Тогда на ампулах тоже была маркировка? — как бы, невзначай поинтересовался комиссар, замирая в предчувствии чего-то… этакого.

— Не было ничего, — отрицательно мотнула кудрями секретарша. — Помню хорошо, пусть и давно это было, пусть и не присматривалась специально, а вот ты спросил — вспомнила. Чистое было стекло, без всяких там букв и цифр, про которые всё капитан Хольм своих, столичных, выспрашивал.

— Ну, а потом? Что твой викинг еще делал? — уточнил свой первичный вопрос слегка разочарованный ответом племянницы полицейский.

— Опять в допросную шел, чего-то там уточнял, куда-то гонял нашего Волобуя, — продолжила рассказ Эмилия, упомянув одного из оперативников, занимающегося в управлении уголовным розыском и агентурной работой. — А потом, с полчаса назад, обедать пошел, ну, и еще не вернулся.

— Значит, как вернется, придет сюда, жди, — усмехнулся комиссар. — Будем опять наполеоновские планы строить и акции расписывать. Впрочем, чего это я? Наркопритон и оптовика накрыли, распространительницу выявили, подадим в имперский розыск, пусть теперь у других из-за Милки голова болит. Вот уже и результат для нашего города, а все эти пилюльки академика и заботы Особого отдела… ну их, сама знаешь куда…

— Туда-то туда, — скромненько закивала рыжей головкой Эмилия. — Но почему ты, дядя Феликс, меня не спрашиваешь, чего я еще узнала? Или в самом деле думаешь, что я только за студенческим досье в университет ходила?

— Нахалка, — печально вздохнул полицейский. — Я не думал, я очень-очень надеялся, что ты не полезешь в эту кашу, побережешь мои старые нервы…

— А я никуда и не полезла, — понизив голос до конспиративного шепота, сообщила секретарша. — Просто поболтала там со знакомыми, они, ты правильно сказал, меня за сексота не держат, думают, что я просто по блату в полиции и ничего не соображаю, а так — подай-принеси.

«Как же хорошо и быстро она впитывает основные понятия оперативной работы, — подивился Феликс Тарон. — Казалось, на ходу, в спешке, после акции бросил ей пару фраз… запомнила, а главное, использовала, и, похоже, с толком…»

— Не томи, — попросил он девчушку.

— Не буду, — смилостивилась над любимым дядюшкой Эмилия. — Еще ночью в общаге появилась Милка Макоева, как некоторым показалось — сама не своя, то ли перепившая, то ли какого зелья кольнувшая, но вела себя довольно прилично по тамошним меркам — то есть, хлебала все, что горит, и трахалась со всеми, кто еще шевелился.

— Я так и думал, что она к университетским дернет, — кивнул комиссар. — Где же еще в городе от полиции укрыться? А из общаги её и сейчас со штурмовым батальоном не выкурить, отсидится и — уйдет куда-нибудь в сторону столицы, там людей много, затеряться легко.

— Ага-ага, наверное, в столицу и дернет, как ты сказал, но потом, — в тон дядюшке защебетала племянница. — А сейчас Милка вместе с Виллем ушли в бункер! Во, как!!!

И заметив недоумение в глазах начальника городской полиции, по возможности кратко, но красочно, пересказала основные университетские легенды о старой котельной.

— …так что сидят они сейчас в этом бункере одни, это точно, — закончила историко-этнографический экскурс Эмилия. — Из местных, кто в общагах живет, да и вообще — университетских — вряд ли кто рискнет в бункер сунуться даже за деньги, не говоря уж о том, чтобы добровольно. Они там пусть и в большинстве своем ребята удалые, ни Темных, ни Светлых Сил не боятся, но — суеверные, и с собственным разумом расставаться не хотят, даже если про древние капища и сумасшествие кочегаров и сторожей — просто сказка.

— Плохо, — констатировал полицейский и даже прихлопнул в сердцах ладонью по папке с личным делом Вилля. — Очень плохо, но ничего уже исправить нельзя.

— Почему? Что плохо? — не поняла секретарша, в легком испуге отпрянувшая от стола своего начальника и родственника.

— Все плохо. Понимаешь, я думаю, что Милка в общагу побежала не просто скрыться, а еще и за чем-то, очень ей нужным, вот потому и просил тебя вспомнить про этого паренька. Получается, что это нечто, пускай, волшебные ампулы от академика, хранящиеся где-то на территории университета, Милка получила, ну, или вот-вот получит. И исчезнет совсем, как нам хорошо известная, рыжая со светлыми глазами девушка Макоева. А появится где-нибудь яркая блондинка с голубыми глазами и пухленькими губками — и не поймешь, что это один и тот же человек.

— Так надо… сейчас же… — глаза и пышные кудрявые волосы Эмилии буквально загорелись, она едва ли не захлебывалась словами. — Туда, в бункер… взять Волобуя, и Филя-парашютист не откажет… ну, еще пару городовых покрепче…

— Остынь, девочка моя, — устало посоветовал комиссар. — Никогда не принимай скоропалительных и очевидных решений. Судя по твоим рассказам, пусть и девяносто процентов в них — студенческий вымысел и городской фольклор, эта котельная — местечко еще то… не самое приятное в жизни. Так вот, в бункер, как ты его назвала, я не сунулся бы не только с местными кадрами, а даже с теми оперативниками из столичной полиции, с кем раскручивал длиннющую цепочку наркоторговцев. Ту самую, что привела меня домой, на эту синекуру. Без взвода особого назначения там делать нечего, а уж если вспомнить, как твоя Милка легким пинком выбила дверь в доходном доме, а потом ласточкой — ну, или нетопырем — вылетела из окна третьего этажа и убежала, даже для приличия не захромав…

— Дядя, но что же теперь делать? Ведь надо же что-то делать? — недоуменно спросила резко охлажденная трезвыми рассуждениями девчушка.

— Делать — надо, — согласился полицейский. — Но по уму. И не лезть на те вершины, взять которые явно не сможешь. Еще одно тебе правило, а то ведь потом, даже с полдороги, падать больно бывает.

Эмилия задумалась, решая — чтобы еще такого сказать, чем подвигнуть и дядюшку, и начальника городской полиции на более энергичные и решительные действия, которые — она была в этом целиком уверена — необходимо предпринять срочно, просто экстренно. Но никаких нужных слов и мыслей в голову, как на зло, не приходило, и молчание затягивалось. Но тут — повезло — её выручила распахнувшаяся дверь кабинета.

Не постучавшись, даже символическим кашлем не обозначив своего прибытия, в помещение вошел столичный викинг — капитан Хольм с кипой бумаг в руке и крайне кислым выражением на лице.

— Хорошо, что вы уже здесь, господин комиссар, — сказал особист, забыв поздороваться, впрочем, сегодня-то они уже виделись после ночной акции.

Того лощеного, надменного, столичного викинга, что появился в Энске несколько дней назад, в сотруднике Департамента Безопасности становилось все меньше и меньше — полицейский с удивлением обнаружил, что Хольм не брит, хотя это и небросалось в глаза издали, все-таки у блондинов меньше проблем по этой части. А еще, глаза капитана Особого отдела покраснели, и он стал походить на классического альбиноса.

— Ах! — не забыв прихватить со стола папку с личным делом Вилля, будто только за этим и заходила в кабинет начальника, Эмилия шустро ретировалась в приемную, старательно прикрыв за собой дверь.

Даже не проводив секретаршу взглядом, особист буквально рухнул на стул и протянул начальнику полиции принесенные с собой документы.

— Этого паренька, пожалуй, пора отдавать вам, господин комиссар, — пояснил Хольм, с силой растирая ладонями щеки, будто пытаясь проснуться или просто взбодрить себя. — Торговля наркотиками там вопиющая, пусть теперь ваш следователь раскручивает — от кого, кому, за сколько и как часто. А я, все-таки, фигура не процессуальная.

— Благодарю, — принимая исписанные аккуратным, понятным почерком листы бумаги, отозвался полицейский, перекладывая их, на всякий случай с глаз долой, в ящик стола. — Но, кажется, по другому делу от мальчишки мало проку, или я не прав?

— В чем-то участвовал, конечно, — ответил особист с грустью в голосе. — Разводил и перекомпоновывал препараты, которые… ну, трудно понять из его рассказов, но все-таки доставлял в университетские лаборатории академик Пильман. Но — не лично из рук в руки этому студенту, а кому-то из старших, правда, не стесняясь присутствия посторонних. Как-то, примерно, так. Этот Гейнц все время путается, пугается, несет какую-то ерунду… эх, вы бы послушали сами, комиссар, умилились. Из колбочки А отливаем голубые глазки, из пробирки Б наливаем длинные ножки, добавляем из ампулы Ц качественную кожу, а из флакончика Д — густые длинные волосы…

Рассказывая всю эту несуразицу, капитан Хольм чуть изменил голос, стараясь говорить пискляво и плаксиво, имитируя речь задержанного. Получалось не очень артистично и качественно, но основную мысль Тарон понял легко.

— … потом все это перемешиваем в чашке Петри, выпариваем на медленном огне, разбавляем витаминами в определенной пропорции и, наконец, фасуем по ампулам… — продолжил контрразведчик, вздохнул и уже нормальным голосом закончил: — Ни состава препарата, ни формул… да и по академику свидетельство совершенно косвенное. Так что попросите следователя сосредоточиться только на наркотиках, тем более, я связался с нашим отделом в столице и кое-какие сведения по источникам — откуда взялись ампулы с фабричной маркировкой — уточнил.

— А зачем же эти студентики наших, городских девчонок красавицами делали? — решился перевести мысли капитана в нужное русло полицейский. — И что с этой Милкой Макоевой, которая во время акции смогла так красиво уйти, сотворили?

— Вы будете смеяться, комиссар, — вздохнул особист. — Но больше, чем на постельные дела, фантазии этого студентика не распространяются. Хотелось ему, видишь ли, красивую деваху употреблять, да не просто красивую, а — чумовую. Вот только, похоже, он и сам не понял, насколько чумовая она получилась.

— Завтра утром приезжает академик Пильман, — не совсем кстати напомнил полицейский своему собеседнику. — Что нам делать с ним? Я имею ввиду, конечно, себя и городскую полицию. У вас будут какие-то специальные инструкции? Или, как обычно, я отряжу полдесятка городовых присматривать, чтобы у дома Пильманов не болтались всякие подозрительные и праздношатающиеся личности?

Хольм взял маленькую паузу, задумчиво побарабанив пальцами по столешнице. Потом вздохнул, видимо, приняв окончательное решение, максимальное, на которое был уполномочен своим начальством.

— С академиком придется разбираться. В первый день, конечно, ничего не получится, у него, как я понимаю, официальная программа, визиты в мэрию, в университет, к друзьям детства. А вот вечером, попозже, когда вся официальная часть закончится, надо…

— Не надо, — перебил контрразведчика звонкий женский голос. — Не надо вечером разбираться с академиком. Да и вообще — просто не надо.

На пороге кабинета стояла, уперев ладони в бедра, миниатюрная блондиночка с копной тщательно взлохмаченных платиновых волос, невероятным для мужчин образом балансируя на фантастических четырехвершковых каблуках, одетая в скромные черные брючки, выразительно облегающие её соблазнительные выпуклости и короткую черную кожанку. Под распахнутой курткой, поверх белой футболочки, на груди блондинки матово светился большой, белого металла, медальон со странным и видимым даже издалека рисунком средневековой крепости и верхового воина-рыцаря подле нее. Позади блондинки, невероятным образом исхитрившейся незаметно войти в кабинет начальника полиции во время разговора с Рихардом Хольмом, маячили двое — худощавый, тусклый в серо-зеленом помятом костюме и приметных очках в золотой оправе и мощный, поперек себя шире, но невысокий, абсолютно лысый, в бесформенном буром свитере.

12

Кажется, даже у капитана Особого отдела слегка приоткрылся рот от удивления, что уж тут говорить о провинциальном начальнике полиции, впервые в жизни живьем, даже еще в двух шагах от себя, в собственном кабинете увидевшем Нику. И пока оба правоохранителя приходили в себя, блондинка, изящно цокая каблучками — и как такое получается на затертом казенном линолеуме? — подошла поближе к столу, пропуская в глубину небольшого кабинета своих сопровождающих.

«А ведь при нас она такого себе не позволяет, — удивленно подумал Купер, отступая от входа в сторону окна. — Ведет себя просто, естественно, как с друзьями…» Брызжущая вокруг себя ослепительным фейерверком соблазнительнейшей эротичности блондинка легко превращала светлый весенний день в мрачные осенние сумерки, среди которых только она и выглядела единственным ярким пятном.

— Госпожа Ника!

После нескольких секунд паузы капитан Хольм следом за комиссаром Тароном поднялся с места, демонстрируя свое светское воспитание и отношение к женщинам в целом и посетившей их совещание красотке — в отдельности.

— Мы… э-э-э-э… очень рады вас видеть в нашем городе… — с трудом нашел хоть какие-то слова начальник полиции, в голове которого в этот момент чудовищным образом перемешались мальчишка наркоторговец, академик и лауреат Пильман, рыжая валькирия Милка, собственная племянница, столичный викинг, привезший к ним в провинциальный городок море проблем, и ослепительная даже в простеньком дорожном наряде Ника.

— Да ладно, рады они, — фыркнула блондинка, бесцеремонно усаживаясь верхом на стул и обнимая его спинку руками. — Понятно, вы, господин комиссар, нисколько не рады и думаете только об одном — откуда же свалилась эта… х-м-м… белобрысая проблема на вашу бедную голову…

Ника лучезарно улыбнулась окончательно растерявшемуся от её откровенного цинизма Тарону.

— А я — рада, серьезно, — пискнула от дверей не удержавшаяся на своем месте Эмилия.

— Спасибо, — совершенно серьезно, повернувшись на голос всем телом, поблагодарила блондинка секретаршу. — Иногда приятно почувствовать, что для кого-то ты не лишний… даже в таких обстоятельствах.

— Теперь немного о делах, господа, — привлек внимание к себе без приглашения занявший третий, последний из имеющихся в кабинете стульев Мишель. — Если кому это интересно, то я поверенный в делах, бухгалтер, нотариус и агент госпожи Ники. И у меня есть к вам ряд вопросов.

Только сейчас окончательно и бесповоротно поверивший в присутствие в кабинете провинциального начальника полиции столичной звезды, её поверенного и какого-то неизвестного третьего мужчины, капитан Особого отдела, скромно и ошалело молчавший до сих пор, попытался взять инициативу в свои руки и понять — для чего, собственно, все эти люди собрались здесь в такой не подходящий момент, и какое отношение они имеют к академику Пильману и заданию самого особиста?

— А вы не могли бы… — начал, было, контрразведчик, но Мишель не дал ему окончить фразу, продолжив свою так, будто никто ничего и не говорил.

— Первый вопрос: что вы успели узнать про Вилля и его бункер?

— А почему мы должны отчитываться неизвестно перед кем? — все-таки не сдержал столичный и департаментский гонор капитан Хольм, видимо, бессонная ночь, не совсем удачная акция и малоинформативный, но многочасовой допрос задержанного сказались — контрразведчик потерял выдержку и не смог сразу сообразить, что речь идет о каком-то новом персонаже этого дела.

— Как это неизвестно? — нарочито удивилась Ника, наивно улыбаясь почему-то не Хольму, а начальнику городской полиции. — Мишель вам уже представился; вон, у окна, Купер стоит, ну, а меня разве кто-то не знает?..

Попавший промеж двух огней комиссар, едва ли не впервые в своей сознательной жизни, совершенно растерялся. Какими полномочиями располагает имперская эротическая звезда и её непонятные помощники, Тарон не мог даже предположить, но судя по вопросу Мишеля, поданному, как первый, информацией о происходящем они владели едва ли не в большей степени, чем сам начальник полиции. В тоже время идти на открытую конфронтацию с Особым отделом Департамента Безопасности, признав право задавать такие вопросы за нежданными визитерами, в здравом уме не стал бы ни один государственный служащий, не заручившись предварительно поддержкой всего Имперского Совета, да и — много раз перед этим подумал бы. «Ох, и отмолчаться сейчас просто не получится, — с тоской подумал Тарон, горько пожалев, что служебное рвение вытолкнуло его из дома после ночной акции так рано, мог бы и до вечера в постели проваляться, никто слова бы не сказал. — Хоть бы капитан поактивнее вмешался, поспорил, да или просто поговорил с ними…»

Но вмешалась неожиданно Эмилия, видимо, тонко прочувствовав состояние дяди.

— А что там особенного знать-то про Вилля? — небрежно пожала плечами девчушка, старательно сдерживая внутреннюю гордость за добытые ею сведения, которыми заинтересовались такие гости. — До сих пор, небось, перепихивается в этой кочегарке с Милкой, если, конечно, за вином не пошли… ну, а может, уже и выбрались оттуда, кто ж их знает?

— Что за Вилля? Почему вы знаете, где скрывается Макоева, и ничего не сообщили мне? — вмешался столичный викинг, резко поворачиваясь к секретарше.

— Капитан, вопрос о незаконном применении биоморфных препаратов неизвестного происхождения в настоящий момент вышел за пределы вашей компетенции, — сухим, нотариальным голосом пояснил Мишель, одергивая особиста. — Если с вами еще не связывался курирующий заместитель Директора Департамента, то вы можете проявить инициативу и позвонить ему самостоятельно.

Рихард Хольм явственно передернул плечами — вот так нагло, но вместе с тем равнодушно и отстраненно с ним до сих пор никто не разговаривал, разве что — совсем уж в ранней юности. Но все же ссылка на заместителя Директора, одну из ключевых, несменяемых уже больше четверти века, фигур в Департаменте, свое действие возымела, при этом особист ни на мгновение не допустил мысли о блефе со стороны поверенного — шутить с Департаментом среди имперских граждан было делом немыслимым. Но при этом самолюбие контрразведчика было задето самым что ни на есть изощренным способом — отстранением от дела через третьих лиц, до поры, до времени в этом деле не участвующих и, как могло показаться, слетевшихся «на сладенькое».

— Мне выйти отсюда вон? — холодно и оскорблено поинтересовался капитан.

— Вот что мне всегда не нравится в мужчинах, — философски, будто размышляя вслух, сказала Ника, обращаясь к так и застрявшей в дверях Эмилии. — По любому поводу начинают меряться… ну, сама знаешь чем…

Девчушка в ответ как-то совсем уж несолидно и несообразно моменту захихикала, невольно разрушая ледяной панцирь недоверия и неприязни, сковавший собравшихся в кабинете мужчин.

— Милка? Барменша у Пальчевского? Исчезла этой ночью? — переспросил Мишель, кажется, в доли секунды совершенно забыв о демарше особиста и собственных словах.

— Она не просто исчезла, — решился вступить в разговор на стороне вновь прибывших комиссар Тарон и коротко, в стиле рапорта высокому начальству, перечислил случившиеся ночью «подвиги» Макоевой, её связь с задержанным и знакомство с Виллей.

— Твоя подружка? — догадавшись о главном источнике информации по Милке, обратилась блондинка к Эмилии так, будто в кабинете они находились одни, а вместо слов поверенного, капитана Хольма и дядюшки Феликса прослушали занимательную радиопередачу.

— Вместе учились, ну, и потом… — чуть замялась девчушка, ища подходящие слова. — Город у нас маленький, живем, как бы, все вместе…

— Кроме внешности, в чем она еще изменилась за последнее время? — подал, наконец, голос единственный до сих пор «великий немой» в кабинете — Купер.

— Озабоченная очень стала, — чуть подумав, сообщила Эмилия, понимая, что, кроме нее, на этот вопрос достоверно не сможет ответить никто. — Ну, при мне во всяком случае… хотя, в разговорах этого не замечалось особо, просто не могла на мальчишек равнодушно смотреть, вот… ну, и еще… неутомимая… не в этом смысле, я последнее время вместе с ней ничего такого, а вот после работы — будто и не на ногах весь день провела, да еще и пить стала… как сказать, не то, чтобы больше, но раньше заметно косела со стакана портвейна, а сейчас…

— Понятно, — кивнул Купер и снова замолк, пожав плечами под пристальным взглядом Ники, мол, клиническая картина ясная, но стоит ли делиться выводами при посторонних?

— Могли бы и самостоятельно принять меры к задержанию Макоевой и нового фигуранта, — обращаясь к комиссару, попробовал, было, вернуть утраченные позиции капитан Хольм, сообразивший, что, несмотря на номинальное отстранение от дела, никто не собирается изгонять его из помещения.

— А вы готовы были за пару часов подогнать их столицы отряд осназа из вашего Департамента? — сердито огрызнулся полицейский. — Сами же ночью видели, чего стоят мои люди… а говорите — самостоятельно…

— Не переживайте так, — искренне посоветовал Тарону Мишель. — Вытащим мы Милку с Виллей из котельной, разве это так трудно? Но они совсем не главные в этом деле, хотя за пареньком длинный хвост всяческих неприятных историй тянется.

— Вытащите? Из бункера? — не поверил комиссар, пристальнее вглядываясь в субтильную фигурку и золотистую, франтоватую оправу очков поверенного.

Ника, заметив взгляд полицейского, презрительно фыркнула, но рассказывать присутствующим, на что способны Серые Тени, не стала, а поинтересовалась у Эмилии:

— Из тех девчонок, что работают в гостинице Пальчевского, кто еще с вами компанию крутил?

— Да все мы вместе… говорю же, город, как платок носовой, куда не пойди — всё те же люди, — пояснила уже вполне освоившаяся в такой странной компании рыжеволосая девчушка. — Только я на всякие опыты над собой никогда не соглашалась, а потом уж и предлагать перестали, ну, а другие… как Милку кололи чем-то, я сама видела, ну, еще пару-тройку раз — шприцы, ампулы эти без маркировки, но это уже с другими… а что за это им будет?..

— Им-то? — хмыкнула Ника, состроив прелестную гримаску. — Талонов на распродажу точно не будет, придется жить такими, как получились после этого… А вот с теми, кто тут эксперименты затеял, хочется разобраться…

— Кстати, мальчишку этого, задержанного, не отдавайте местным, — то ли посоветовал, то ли распорядился Мишель, адресуя свои слова особисту. — Думаю, через пару-тройку дней Департамент его к себе заберет, не надо, чтобы лишние уши слышали про академика, биохимию и всякие прочие подробности. Тем более, что наркотики этот парень получал через анархистов и им же передавал кое-что из биоморфных препаратов.

Капитан Хольм ощутимо дернулся на стуле, порываясь бежать из кабинета к телефону спецсвязи, установленному, как положено, в изолированной комнате со входом и выходом под расписку. Но, спохватившись, немного расслабился, ведь если поверенному известно о таких подробностях дела, то, скорее всего, об этом знают и в руководстве Департамента, но, очевидно, знают не так давно, иначе особиста не послали бы в этот городок с подобным заданием.

— Мне кажется, мы отвлеклись, — подал голос от окна Купер. — Зачистку остатков метаморфных препаратов вы проведете и без меня, это не такая уж проблема, принципиально важно — закрыть источник поступления, а точка доступа, как я понял, одна — этот академик и лауреат.

— Хорошо, что есть человек, способный подвести черту под нашими разговорами, — удовлетворенно хмыкнула Ника, выпрямляясь и чуть распахивая полы курточки, чтобы продемонстрировать еще раз присутствующим знак планетарного Инспектора, впрочем, подлинное назначение медальона на шее блондинки знали лишь приехавшие с ней в городок друзья. — Мишель, тебе на роду написано съездить еще раз в университет и привести оттуда эту сладкую парочку — Вилля и Милку.

Поверенный в делах коротко кивнул и поднялся на ноги, сопровождаемый недоверчиво восторженными взглядами комиссара, контрразведчика и, особенно, рыжей Эмилии.

— Купер, прихвати-ка ты эту обаятельную девушку, — блондинка кивнула на застывшую в дверях секретаршу. — И вместе с ней побеседуйте с её гостиничными знакомыми… знаешь, хоть ты, кажется, и уверен, но проверить, как и чем их на самом деле потчевали, все-таки надо.

Неожиданно удостоенная такого внимания, девчушка зарделась от удовольствия, но все же бросила короткий быстрый взгляд на дядю — не будет ли её участие в таких разговорах с бывшими одноклассницами чем-то незаконным, бросающим тень на начальника полиции. Но комиссар лишь кивнул в знак согласия, и радостная Эмилия выпорхнула в приемную — подкрасить губки, провести пару раз расческой по пышной шевелюре, посмотреться в зеркальце, ну, и прихватить из ящика стола полицейское удостоверение, так, на всякий случай. В том, что никто из девчонок, нынче занятых в сфере обслуживания, а пару лет назад сидевших с ней в одной классной комнате на уроках, не откажется поговорить по душам даже без официального документа, секретарша полицейского начальника не сомневалась, отношения в провинциальном городке между людьми, тем более, молодыми, сильно отличались от столичных… и кое в чем — в лучшую сторону, частенько позволяя обойтись без лишнего формализма и бюрократии.

— Ты не дуйся, капитан, — попросила Ника, простецки пересаживаясь со стула на стол, подобрав под себя одну ногу и залихватски помахивая другой. — Подумаешь, отодвинули от этих биоморфов, так это, может, и к лучшему для тебя? меньше знаешь — спокойней спишь… Тем более, что дело-то еще не закрыто, и с академиком еще ничего конкретно не решено.

— Не решено? — вопросительно приподнял бровь контрразведчик. — Не надо вечером разбираться с академиком — ваши же слова?

— Мои, конечно, — не стала спорить блондинка, не переставая улыбаться. — Только имелось же ввиду немного другое: не надо вам с комиссаром разбираться самим, мы разберемся, а потом сдадим тебе академика тепленьким…

— То есть? — совершенно ничего не понял из слов планетарного Инспектора особист.

— Есть грань, за которую вам с комиссаром пути нет, — теперь уже серьезно ответила Ника. — посмотрите на мой медальон, оба…

Только теперь, внимательно приглядевшись к изящной женской, казалось, безделушке, и полицейский, и капитан Хольм увидели, что лицо всадника в средневековых латах абсолютно идентично лицу их собеседницы, а руках его — или теперь уже её? — зажат небольшой, странного вида пульт.

— Вам интересно узнать — что это, почему, зачем? — хитренько улыбнувшись спросила блондинка и сама же ответила: — А — нельзя… только потому, что эта информация выходит за пределы вашей компетенции… Умно сказала? Ну, да так вам и надо, если автоматически смотрите на блондинок, как на забавных домашних зверушек…

Почувствовав, что общее напряжение и у контрразведчика, и у начальника полиции города изрядно спало, замещенное любопытством и желанием проникнуть в неожиданную тайну иридиевого медальона, Ника расхулиганилась и уселась на столе по-турецки, подтянув под себя и вторую ногу.

— Ну, ладно, будем считать, что я вас уговорила не обижаться, а заодно и принесла извинения за несколько резкое начало нашей встречи, договорились? — попросила блондинка, с прежней хитринкой заглядывая в глаза сидящих перед ней мужчин.

Чтобы только что она сама не говорила об их отношении к женщинам вообще и блондинкам в частности, Ника понимала, что слегка лукавит в такой поверхностной характеристике своих собеседников.

— Давайте теперь все-таки порешаем, что же делать с нашим любезным академиком? — вновь предложила блондинка. — Его, кстати, кто-нибудь живьем видел? Общался? А то мне в этой жизни как-то было не до лауреатов крупповской премии по биохимии…

13

Спустя несколько часов, когда синие и прозрачные весенние сумерки окутали город сказочной пеленой, создавая абсолютно ни на что не похожую атмосферу умиротворения, тишины и провинциального покоя, в полулюксе гостиницы Пальчевского, на узком неудобном диванчике, уже начиная волноваться, хоть и понимая, что лично она ничего не сможет поделать в любом случае, валялась полуобнаженная Ника, для приличия — мало ли кто войдет без приглашения, и без того городок, под внешним пологом тишины и покоя, кипит ключом — одетая в золотистые, узкие и короткие шорты, облегающие её тело, как вторая кожа. Чтобы хоть как-то успокоиться в ожидании застрявшего в университетском, мифическом и мистическом бункере Мишеля, блондинка листала непонятно откуда взявшийся в провинциальном гостиничном номере свежий научный журнал, посвященный в основном проблемам развития химической и биохимической отраслей в Империи. Часть статей среди фотографий газгольдеров, рефракционных колон и лабораторных пробирок под газовыми настольными горелками была прямо или косвенно посвящена академику Пильману, а одна даже принадлежала его перу, и блондинка, с трудом продираясь через умные слова об углеводородных радикалах, замене цепочек рибонуклеиновых кислот, исследовании свойств сложных протеинов, пыталась понять из текста, что же за человек — этот академик, причинивший столько беспокойства не только обязанным по должности беспокоиться капитану Особого отдела Департамента Безопасности, планетарному Инспектору и звездному поисковику, но и простым полицейским, студентам и обыкновенным девчонкам из провинции.

В маленькой столовой изредка погромыхивал посудой Купер, за время опроса коридорных и горничных при активном участии рыжей племянницы местного начальника полиции ставший совсем своим среди обслуживающего персонала гостиницы, нахально понабравший продуктов в кухне гостиничного ресторана и сейчас готовящийся поразить и Нику, и отсутствующего пока Мишеля своими, внезапно на этой планете открывшимися, кулинарными талантами.

Когда извертевшейся на диванчике блондинке уже окончательно захотелось пренебречь всеми договоренностями, плюнуть на условности и обязательства, вскочить и, прихватив с собой Купера, помчаться к университетскому городу, чтобы лично вывернуть тот наизнанку, дверь номера бесшумно распахнулась — так умел входить только поверенный в делах, но в этот раз он был не один, по-джентльменски пропустив первой даму, закутанную до пояса в некий плотный, непроницаемо черный мешок. Ниже пояса нежданная гостья была одета в пеструю, цыганского фасона, изрядно помятую, а местами и порванную юбку, в прорехах которой мелькали вполне себе эротичные, но, по мнению Ники, совершенно не к месту использованные чулки.

— Мы заждались, — как бы, небрежно, может быть, даже с легким укором в голосе, сказала блондинка, внимательно оглядывая изрядно пострадавший костюм Мишеля и моментально приметив отсутствующие очки и распущенный галстук.

— Ника, не стоило так волноваться, — мягко ответил поверенный, подталкивая и усаживая в кресло ничего не видящую пленницу. — Во-первых, этот бункер-котельная и сам по себе размером почти в половину нашей гостиницы — эх, не экономили раньше место при строительстве даже вспомогательных объектов — ну, а кроме того, под зданием, оказывается, имеет место быть интереснейшая карстовая пещера… ну, может и не карстовая, тут я небольшой специалист, но повозиться, сначала гоняясь за этой бешеной парочкой, а потом осматривая место действия повнимательнее, пришлось…

В процессе своего рассказа Мишель бесцеремонно задрал подол длинной юбки и ловко пристегнул наручниками к ножкам кресла стройненькие ножки приведенной невольницы, использовав для каждой из них по паре обычных наручников, как импровизированных кандалов.

— А где же второй? — поинтересовался оторвавшийся на звук голосов от кулинарного священнодействия инопланетник.

— Мальчишку, хотя, какой он мальчишка, вполне себе взрослый мужик, я сдал полицейским, пришлось заехать в управление, — продолжил рассказ поверенный, выгребая из своей дорожной сумки свежую рубашку, спортивного покроя курточку все того же любимого им цвета «фельдграу» и нижнее белье. — И там пришлось задержаться, пока оформляли бумаги, созванивались с комиссаром — принимать или нет, докладывали особисту… бюрократия в полной красе.

— А её не взяли? — кивнула на замершую в кресле пленницу Ника.

— Сам не отдал, — засмеялся Мишель, откладывая в сторонку найденные в сумке вещи, видимо, до переодевания он мечтал попасть в душ. — Если её оставить полицейским, то всякое может случиться. Например, к утру всё управление окажется затраханным насмерть, а Милка Макоева — это она — загадочно исчезнет, вылетев через зарешеченное окно.

— А нас она не тронет? — поддержав иронию поверенного, поинтересовалась блондинка.

— При мне — вряд ли, хотя осторожность соблюдать я бы все-таки рекомендовал, — уже серьезно ответил Мишель, включая маленький настенный светильник, в номере уже стало совсем темно. — А теперь — знакомьтесь, а я пока схожу в душ.

И он одним движением сдернул с головы прикованной девушки черный мешок, после чего прихватил свои вещи и как-то нарочито бодро отправился в ванную.

Взъерошенные темно-рыжие волосы, прищуренные злые глаза, едва прикрывающий красивую грудь изодранный коротенький свитерок, зловеще лиловеющий синяк на обнаженном плече и кровавая ссадина в половину левого виска — если бы не еще одна пара наручников на запястьях и у локтей, крепко держащая за спиной руки девушки, впору было бы испуганно отшатнуться от нее.

— Н-да, та еще… валькирия, — покачала головой Ника, в глубине души жалеющая Милку, вовсе не по своей воле впутавшуюся во всю эту историю. — Я, конечно, понимаю, что тебя никто не предупреждал, но… оказывать сопротивление Серой Тени — в чем-то равноценно изощренному самоубийству, знаешь, эти ребята совершенно не умеют брать пленных…

— Это он? — коротко кивнула в сторону ванной, откуда уже вовсю доносился шум воды, Макоева. — Обалдеть… подралась с таким… да мне никто не поверит, даже если ты справку с печатью выдашь…

— Справок мы не выдаем, — строго сказала блондинка, но тут же не сдержалась, не смогла вынести этой едва ли не детской наивности и простоты, искренне, от всей души расхохоталась, откидываясь на диванчике и прижимая руки к груди.

— А ты хорошо держишься, подруга, — отсмеявшись, констатировала Ника. — Тебе бы сейчас лучше о душе подумать, о том, как срок поменьше схлопотать, на тебя же большой зуб и у всей городской полиции, и у столичного Особого отдела, а ты простой дракой гордишься… хоть и с Серой Тенью… прямо, как шпана какая-то местная…

— А что мне твой срок? — отозвалась, чуть скривив губки от неудобства позы и явно неприятных ощущений в побитом теле, Милка. — Я же сидеть все равно не буду… или вы меня усыпите, как собачку ненужную, или я сбегу, как только наручники снимите…

— А если не снимут их никогда? — поинтересовалась блондинка.

— Как же — не снимете? — продолжила говорить, как бы, о всех присутствующих рыжая валькирия. — Мне вот по нужде сильно надо… придется же снимать.

— Да ну? — ехидно приподняла бровь Ника. — Вот еще, чего придумала, ходи под себя, а потом мы тебя обоссаную, вместе с креслом переставим в ванную на денек, а там, глядишь, и уезжать пора будет.

Впрочем, приметив тут же упрямо поджатые губки пленницы, блондинка предпочла оставить свою явную попытку доказать, что она не пошутила.

— Но — можешь не торопиться со своей нуждой, сейчас Мишель из ванны выйдет и отконвоирует тебя на горшок, чтобы всем было спокойно, от него-то ты не убежишь…

— Его зовут Мишель? — деловито уточнила Милка. — Не знала, что у Серых Теней есть имена.

— У Теней имен нет, — пояснила Ника. — Имя есть у моего поверенного в делах, в такой официальной работе совсем без имени и фамилии нельзя.

И, заметив, что переполненная агрессией и упрямством девчонка чуть отвлеклась от желания немедленно физиологически испортить атмосферу в гостиничном номере, блондинка поинтересовалась у внимательно наблюдавшего за разговором Купера:

— А что ты скажешь? Совсем бедолагу закололи биоморфом или у нее мозги и без препаратов были повернутые?

— Надо обследовать, взять кровь, соскобы кожи, — начал, было, размышлять инопланетник, но спохватился, Инспектору сейчас вряд ли это интересно. — Мне кажется, кроме внешне косметических гамма-препаратов ей вводили и мышечные, и костные, а такое усиление всегда в первое время давит на психику.

— Ты хочешь сказать, что Геша с этим Виллей в меня какой-то заразы напихали? Так и знала! Вот гады, а обещали, что ноги будут от ушей, ну, и сиськи побольше, чем сейчас сделать… ух, встретить бы еще разок кого из них… — за малопонятными словами Купера рыжая валькирия увидела явное подтверждение своим догадкам и обратилась непосредственно к нему: — И теперь — все? ничего уже изменить нельзя, что ли? Так и останусь то ли Красной Шапочкой — истребительницей вампиров, то ли Бабой-Ягой в молодости?

— Ну, почему же? — пожал плечами инопланетник. — Просто будешь сильней других женщин, ну, и большинства мужчин — тоже… и восстановление после любых повреждений будет проходить быстрее…

Как обычно наблюдательная, Ника уже обратила внимание на то, что синяк на плече Милки буквально на глазах уменьшался и желтел, теряя грозную черно-лиловую окраску, а ссадина на виске съеживалась и затягивалась. Впрочем, кроме своей нежданной гостьи-пленницы блондинка не забывала и о другом… сильно втянув носом воздух, она ткнула указательным пальцем в Купера:

— У тебя что-то горит!

— Великая Пустота, — по-своему чертыхнулся инопланетник. — Картошка…

И едва лишь Купер исчез в столовой-кухне, как Милка, с легким прищуром, выдала горделиво:

— Я еще минут пять назад это почувствовала…

— Тебе, как кухарке, теперь цены не будет, — иронично отозвалась Ника и уже серьезно продолжила: — Если будешь вести себя, как порядочная девушка, то не просто снимем наручники, но еще и накормим…

— Я не порядочная и давно не девушка, — автоматически парировала рыжая валькирия, но на несколько секунд призадумалась.

Не столько присутствие в номере Серой Тени — готового вот-вот появиться после душа Мишеля — а, скорее, тот факт, что в полицию или особисту её не сдали, да еще и слова Купера, явного знатока биоморфных препаратов, заставили Милку пересмотреть свою отчаянную фрондерскую позицию.

— Ладно, — кивнула она. — Согласна быть вежливой и послушной, как пай-девочка из сказки.

— Да на фига нам твоя вежливость? — неожиданно для валькирии отреагировала блондинка. — Мы тут сами невежливые, а очень даже грубые и нетактичные. Ты лучше подумай, что тебе выгоднее — устроить собачью свалку с Мишелем прямо в номере и испортить всем настроение или нормально посидеть за столом и пообщаться с неглупыми людьми? Особенно — с Купером…

— Купер… — с непонятной задумчивостью проговорила девушка. — Купер… а дальше как, если не секрет?

— Просто Купер, этого достаточно, у них не приняты отчества, фамилии, прозвища, — пояснила Ника и тут же, не дожидаясь словесных обязательств пленницы, попросила, наконец, появившегося из душа свеженьким и бодрым Мишеля: — Развяжи её, пожалуйста, и пойдемте все ужинать, сегодня никто толком не обедал, наверное, с голодухи и стали такими злыми…

…после элементарного причесывания и умывания удивительно похорошевшая Милка, сбросившая остатки изодранного и явно маленького для нее свитерочка и по примеру блондинки усевшаяся за стол с обнаженной грудью, уплетала жаренную картошку с запеченной свининой ничуть не в меньших количествах, чем сама Ника. Хорошо хоть предусмотрительный инопланетник наготовил ужин в расчете не на четырех человек, из которых половина была изящными и достаточно миниатюрными девушками, а, как минимум, на взвод голодных парашютистов, вернувшихся с полигона.

Ужин прошел в молчании, если не считать мелких просьб, в основном девушек, добавить еще мяса, картошки, передать поближе маринованные огурчики и хлеб, и громких похвал кулинарным способностям Купера, изготовившего из обыкновенных, казалось бы, продуктов, такую вкуснятину. О делах и дальнейшей судьбе рыжей валькирии разговаривать за столом не хотелось, чтобы не портить аппетит и не отвлекаться от трапезы, а иных общих тем у собравшихся пока не было.

Успевая жадно, но достаточно аккуратно и эстетично проглатывать предложенные ей яства — «Ух, ты, а ведь я вторые сутки на одном портвейне!!! Понятно, отчего так жрать хочется!» — Милка исподволь оглядывала новую для себя компанию, удивляясь, как просто и естественно в жизни выглядит и ведет себя имперская звезда, предел эротических мечтаний всех знакомых мальчишек — Ника, каким замухрышкой и педантом выглядит грозный и беспощадный в схватке Мишель, до чего же странно, если быть внимательной, на фоне людей выглядит абсолютно лысый и почти квадратный Купер.

Когда закончился ужин, приметивший положительные изменения в поведении рыжей валькирии, но не очень-то надеющийся на немедленную удачу инопланетник попросил девушку:

— Ты не возражаешь, если я тебя чуть-чуть обследую, пока есть свободное время?

— Это как? — фыркнула откровенным смешком Милка. — Пися в писю, что ли?

— Э-э-э-э… — не нашел что сразу сказал Купер. — Почему так?

— Да у нас вечно мальчишки с университета так подкатываются, — пояснила свою реакцию Макоева. — «Девушка, не хотите пройти индивидуальное обследование?», а заканчивается все примитивной постелью…

— Я имел ввиду реальное обследование изменений в организме, — не стал обижаться на местную идиому инопланетник.

— Реальное — я не против, — спокойно согласилась Милка. — Самой интересно, что эти гады из меня сварганили… только без уколов и прочих гадостей, ладно?

— Исключительно датчиками, — пообещал Купер, выходя вслед за девушкой в гостиную и, на всякий случай, оставив открытыми двери.

Ника заинтересованно посмотрела на продолжавшего сидеть за столом Мишеля, ожидая от него словесной реакции на происходящее.

— Куча оружия и военного снаряжения в пещере, университетский тайный кружок по использованию нелегальных биоморфов, торговля наркотиками, прямые связи с инсургентами, — перечислил поверенный, будто зачитывая скучную судебную бумагу. — И это называется — тихий провинциальный городок.

— А еще завтра нагрянет академик-конрабандист, — подсказала тихонечко блондинка, наблюдая, как, усадив Милку в то же самое кресло, к которому она была прикована всего лишь час назад, и достав из своей сумки кое-какую, прихваченную на всякий случай со ста восемнадцатой станции, аппаратуру, Купер опутывает девушку тончайшими, почти невидимыми проводами. — И кто-то выйдет к нему на связь.

— Этот «кто-то», считай, попался, — успокоил работодательницу Мишель. — Под видом проститутки её возил в дом к Пильману тот самый парень, которого я выловил в университетском бункере. И не просто возил, а вполне себе догадывался — зачем. Вот только отследить её появление не смог, не хватило личного опыта в таких делах, а привлекать друзей-инсургентов Вилля побоялся. Во-первых, чересчур заметно это в таком городе, но, в главных, не стал рисковать, передавая им прямой доступ к биоморфам.

— Хорошо еще эти препараты меняют внешность за месяцы, а если кардинально, то за годы, — констатировала Ника. — А если бы — за день-два? Кранты нашему прославленному Департаменту настал бы тут же.

— Не только ему, — кивнул поверенный, соглашаясь.

— Планы на ближайшее время какие? — уточнила блондинка. — Ну, кроме сакраментального — выспаться, разумеется.

— Встречаем с утра академика, побродим за ним, поглядим… — задумчиво и неторопливо рассказал Мишель. — Ну, просто, чтобы познакомиться, привыкнуть, а ночью — возьмем с поличным. Кстати, тебе лучше до вечера посидеть в номере, а то все население городка будет глазеть не на лауреата и доморощенного гения, а на тебя. Возьмешься, вон, эту валькирию перевоспитывать, у тебя хорошо получается.

— Девчонка, как мягкая глина, — не согласилась с комплиментом Ника. — Из нее можно сделать, что угодно, было бы время и желание. На ночь ты, как обычно, на «садовой лавочке» пристроишься?

Так необычно блондинка едва ли не с первой минуты пребывания в номере назвала узкий и достаточно жесткий диванчик из гостиной.

— А ты заберешь к себе в спальню и Купера, и Милку, — кивнул поверенный. — Там, на постели, по здравому рассуждению, человек семь-восемь запросто разместятся.

— Восьмерых, спасибо, не надо, — засмеялась блондинка, подымаясь из-за стола. — Боюсь, что и эта парочка мне нормально поспать не даст, помнишь ведь, о чем рассказывала племянница комиссара по поводу озабоченности этой валькирии?

— Фу, ты! — вышел из привычно-спокойного состояния Мишель. — И как это только она меня не изнасиловала, пока в той котельной друг за другом гонялись?.. Ладно, может, наш друг ей какую таблеточку даст? Успокоительную…

14

Ранним утром зашедший в спальню, чтобы разбудить Купера, поверенный в делах обнаружил Нику спящей на самом дальнем уголке постели, свернувшейся клубочком, а инопланетника и рыжую валькирию — вольготно раскинувшихся на остальной территории и как-то причудливо переплетенными между собой ногами. Видимо, они не очень-то обратили внимание на жесткое требование блондинки: «В ухо мне никому не сопеть, кроватью нагло не скрипеть, интимными делами — не заниматься, ну, а если очень приспичит, то подальше и — тихонько-тихонько, как мышки…» Сам Мишель, спящий чутко в любой обстановке, ничего не слышал, но следует учесть, что организм Серой Тени был настроен не на подслушивание за чужими любовными утехами, а на явные и однозначные знаки опасности для жизни.

Впрочем, пусть и смущенный, старательно прячущий взгляд, Купер поднялся на ноги легко, будто отлично выспался в эту ночь, да и Ника не стала привычно капризничать, чтобы не подавать плохого примера с трудом преодолевающей утреннюю сонливость Милке. А когда та ушла — в порядке общей очереди — умываться и приводить себя в порядок, варящий в столовой на всех кофе инопланетник решился посоветоваться с местным Инспектором.

— Знаешь, Ника, я бы хотел взять эту девушку с собой, — начал Купер, тут же оговорившись и пояснив: — Нет-нет, не подумай, что из-за интима, хотя это было очень хорошо… просто… ей будет трудно жить на планете, а уж тем более — в таком маленьком городке после того, что она увидела и услышала. Да и нынешние особые способности организма будут требовать, искать для себя выхода.

— Думаешь, разнесет она Энск вдребезги и пополам? — сочла нужным поддержать собеседника блондинка.

— Вряд ли, но вот всяких приключений случится — множество, может быть, не всегда безопасных для окружающих. Зачем тебе этот шум?

— И в каком качестве ты хочешь прихватить с собой Милку? — поинтересовалась Ника теперь, как планетарный Инспектор, ей же визировать информацию базы данных у начальника сто восемнадцатой станции при отбытии с планеты аборигенки.

— Стажеркой, — пояснил Купер. — Думаю, что смогу, хотя, нет, уверен, что из нее получится отличный поисковик, а измененная биоморфом физиология будет только плюсом…

— А на меня, значит, возлагается предварительная обработка этой рыжей валькирии? — засмеялась блондинка, впрочем, ничуть в душе не протестуя. — Ну, пока вы будете слоняться по городу в сопровождении этого академика.

— Было бы неплохо, — согласился инопланетник.

— Ты как будто подслушал, что я вчера говорила Мишелю… про «мягкую глину», из которой можно лепить все, что угодно… Знаешь, конечно, я соглашусь, но при одном условии, — сказала Ника, хитренько подмигивая собеседнику. — За день найдешь момент оторваться от своего объекта и купить Милке нормальную одежду, договорились?

— Вот, что значит — женщина, — с нарочитым восхищением в голосе отреагировал Купер. — Честное слово, сам бы я о таком не догадался.

— Размеры тебе подсказать, недогадливый? — засмеялась блондинка, подставляя чашку под первую, самую сладкую утреннюю порцию кофе.

— Подскажи, сама ведь понимаешь мою беспомощность в этом деле… — безропотно согласился инопланетник.

…сперва, конечно, они выпроводили мужчин, пожелав им удачи, а потом еще несколько часов досыпали и просто валялись на постели, лениво переговариваясь ни о чем — ни Ника в своей богемной ипостаси, ни Милка, служившая при баре с послеобеденного времени, не любили ранних утренних подъемов и в этом проявили полное взаимопонимание и солидарность.

Но вот когда настала все-таки пора окончательно расстаться с шикарным гостиничным ложем, сказалась разница между двумя молодыми женщинам: блондинка без малого час изнуряла себя гимнастикой, для поддержания на должном уровне физической формы, так необходимой в её основной, внешней деятельности, а рыжая валькирия предпочла это время провести в ванне, полной ароматных солей, игривой пены и теплой блаженной воды. Когда же они вновь собрались вместе — в столовой, за бокалами коньяка, Ника приметила, что вчерашние синяки Милки — на ногах, запястьях и особенно эффектный на плече — практически исчезли, а от ссадины на виске осталась едва заметная розоватая ниточка-след. Еще не до конца осознавшая, в какую историю ей довелось вляпаться, мало что понимающая во взаимоотношениях даже местной полиции со столичным Особым отделом, не говоря уж о влиянии на имперские власти, к примеру, начальника сто восемнадцатой базы или планетарного Инспектора, плохо представляющая себе многообразие форм жизни на другихпланетах и не менее многообразные связи между ними, тем не менее рыжая валькирия женским, врожденным чутьем ощущала, что никаких неприятностей, подвохов и подлянок ей ждать от своей старшей по возрасту и положению собеседницы не приходится, ну, и вела себя соответствующим образом — как умела, скромно, как могла, чинно-благородно.

То ли сказалось данное Куперу обещание, то ли само поведение Милки, а может быть, желание просто поделиться с кем-то не причастным, человеком не из её круга, но — слово за слово, бокал за бокалом — и Ника потихонечку-полегонечку рассказала обалдевающей уже не столько от застолья со звездой, сколько от получаемой информации рыжей валькирии о беспомощных, утонченных и жалких гламах, безжалостных жестких ворках, о смешном, но серьезном и ответственном нолсе Векки, о добровольном человеческом жертвоприношении на шагнувшей в дальний космос планете, о проживающих среди людей тише воды, ниже травы инопланетянах, о счастливой любви андроида Зины и её создателя Герда.

Поглощая просто в фантастических количествах отличный коньяк из запасов Пальчевского, но при этом практически не пьянея, выкуривая одну папиросу за другой, благо, открытое настежь окно столовой позволяло быстро проветриваться помещению, Милка слушала собеседницу, раскрыв рот и жадно, отчаянно завидуя прошедшей через все эти приключения Нике.

А уж когда речь зашла о поездках блондинки в Сумеречный Город — странную пространственно-временную, никем так до конца не изученную и не понятую флюктуацию на планете, о живущих там простых и суровых людях, с каждым годом все больше и больше похожих на инопланетян, рыжая валькирия окончательно сдалась. Теперь на предложение Купера о стажировке в группе «Поиск» Милка с горящими от восторга глазами однозначно сказала бы — да! да! и только, да! А все произошедшее с ней прошлой ночью после подслушанного телефонного разговора особиста, совсем недавно казавшиеся самой рыжей валькирии такими взрослыми и значимыми приключения в общагах, квартирках доходных домов, даже эксперименты над её собственным телом показались мелкими, пошлыми и не стоящими внимания.

В принципе, вошедшая уже во вкус разговорного жанра Ника старалась открыто не агитировать, не пропагандировать, не соблазнять свою благодарную слушательницу, просто излагая виденное собственными глазами, слышанное своими ушами, ну, и, разумеется, разукрашивая рассказ легендами, мифами, апокрифами, честно предупреждая об этом. Но для родившейся и выросшей в провинциальном маленьком городке, где высшим достижением отчаянности поведения считалась групповуха в студенческом общежитии, истории от блондинки звучали прямым приглашением в загадочный и такой захватывающий мир чужих планет, далеких звезд и неведомых рас.

И после таких проникновенных, искренних разговоров удачнейшим завершающим штрихом оказалось появление Купера с громоздким, но явно легким пакетом в руках и его неловкие слова:

— Это тебе… — адресованные Милке.

— За что? — не поняла и даже разозлилась от собственной неудачной догадки рыжая валькирия.

— Ну, не за что, а почему, — моментально развеяла её сомнения Ника. — Ты так и собираешься здесь ходить в драной юбке, с голой грудью и босиком?

Про отсутствие нижнего белья и пострадавших в стычке с Мишелем чулках блондинка умолчала, а скрывшегося моментально в столовой Купера выгородила по-женски умело:

— Он правильно сделал, что все это купил, сейчас ты под его контролем, он с тобой работает и, значит, за тебя отвечает, а интимные дела тут совсем ни при чем, или ты настолько дешево себя ценишь, что считаешь это расплатой за ночь любви?

Каша из нравственных и бытовых понятий, условностей поведения в провинции, рассказов Ники, ночного общения с инопланетником буквально полезла через край в голове Милки, и девушка не нашла ничего лучше, чем сперва заскочить в столовую, чмокнуть совершенно безобидно и благодарно Купера куда-то в район уха, а потом, прихватив еще недопитую, кажется, уже третью бутылку коньяка, вихрем унестись в спальню, на примерку того немногого, что впервые в жизни подарил ей мужчина.

— Как там наш академик? — поинтересовалась Ника у инопланетника, пользуясь временным отсутствием рыжей валькирии в столовой.

— С утра, говорят, было все, как обычно, а вот после визита в университет он начал заметно нервничать, — рассказал Купер. — Похоже, ждал хотя бы визуального, символического контакта с кем-то из своих знакомцев, кому поручал составлять смеси биоморфов, да еще по дороге туда с ним в машине ехал старинный приятель еще по школе, мог рассказать о ночных событиях в городе, задержаниях среди студентов.

— А наши планы?

— Не меняются, — пожал плечами инопланетник. — Мишель тоже так считает, что причин для пересмотра нет. В нужное время в нужном месте такси подберет девушку, отвезет к академику, ну, а дальше вступим со своей партией мы.

— Жаль, что не с кем будет оставить Милку, — озаботилась Ника. — Нам, всем вместе, придется присутствовать в доме Пильманов, иначе никак…

— А она может здесь задурить в одиночестве? — поинтересовался Купер, более интересуясь своим вопросом результатами общения блондинки с кандидаткой в группу «Поиск».

— Задурить… — задумалась блондинка. — Это смотря, как задурить, в то, что Милка выпьет лишку и будет шастать по этажам в поисках мужика — как-то не верится, и в то, что она пойдет разбираться с бывшими коллегами по работе — тоже, а вот может ли она рвануть к нам на помощь? Валькирия эта местная, где живет академик Пильман — знает лучше нас, а про то, зачем мы туда пойдем и с какими трудностями можем столкнуться, ей сейчас, после наших разговоров тет-а-тет, догадаться не трудно.

— Да уж, присутствие посторонних в этом деле было бы лишним, а Милка пока еще очень даже посторонняя, хотя и почти наша, — высказался инопланетник.

В этот момент только что упомянутая валькирия появилась у порога столовой. Разговора она, разумеется, не успела услышать, да и не стремилась к этому вовсе, сейчас для нее было гораздо важнее продемонстрировать обновки, и она искренне жалела лишь об одном — что нельзя узенькие, кружевные трусики одеть поверх коротенькой, удивительно эффектно на ней смотрящейся юбочки.

Несмотря на внеземное происхождение, совсем, кажется, недолгое пребывание в сложном, иной раз противоречивом обществе здешних модниц и модников, Купер очень умело подобрал такие вещи, что безусловно оттеняли и подчеркивали красоту Милки. Впрочем, учитывая предварительную работу нелегальных биоморфов, особого труда это не составляло, ибо и ноги у девушки были длинными и красивыми, и талия тонкой и изящной, и все остальное соответствовало известным и неоспоримым канонам прекрасного.

— Класс! — оценила Ника наряд своей новой подруги. — Только я б еще чего-нибудь попроще прихватила, ну, для дороги, к примеру, или для кухни…

— Так там еще много, — спохватилась Милка, и едва не потащила сопротивляющуюся блондинку в спальню — смотреть на подарки, но Ника, смеясь и шутя, отбилась. — Там и брюки есть, и халатик, и блузки попроще…

— Ладно-ладно, все посмотрим, оценим и обговорим, — по-прежнему веселясь, пообещала блондинка. — Только сейчас давай составим Куперу компанию, пообедаем накоротке, а то ему еще до полуночи за академиком хвостиком ходить.

Милка зарделась, застеснялась, как киношная девица на выданье, молниеносно сменила новую одежду на не менее новый халатик, больше обнажающий, чем прикрывающий её прелести, и с удовольствием уселась за стол рядом с инопланетником, как-то незаметно за разговорами уже успевшим разогреть остатки вчерашнего мяса с картошкой.

После короткого, очень деловитого и быстрого обеда, который, скорее, следовало бы обозвать армейским термином «принятие пищи», Купер ушел, а в гостиничном номере вновь медленно и тягостно потянулись часы ожидания. Впрочем, скучно не было, что рыжей валькирии, ведь Ника не успела рассказать той и половины того, что могло бы увлечь девушку в умопомрачительные межпланетные дали, что самой блондинке Инспектору, приглядывающейся к будущей стажерке и в нужном случае умело вызывающей Милку на откровенность.

Ближе к полуночи, когда девушки вновь перекочевали из столовой в спальню, удобно расположившись все с тем же коньяком на постели, рыжая валькирия даже решилась, наконец-то, сбросить с себя подарки Купера, а Ника напротив, приоделась в привычный дорожный наряд, демонстративно вывесив обычно скрывающийся под футболкой медальон планетарного Инспектора, в номер заскочил, предварительно постучавшись, но второпях решивший не дожидаться полноценного ответа с приглашением войти, начальник полиции городка.

— Вы неплохо устроились, — оценил он, старательно делая вид, что не замечает обнаженную Милку, та тоже демонстративно не замечала комиссара Тарона, все-таки их последнюю встречу всего лишь двое суток назад трудно было назвать взаимоприятной.

— Спасибо, но, думаю, вы заехали не только для того. чтобы одобрить наш номер? — мгновенно перешла на официальный тон Ника, удостоившись за это благодарного взгляда рыжей валькирии.

— Ну, как официальное городское лицо, я просто обязан участвовать в вашем ночном мероприятии, — пожал плечами полицейский, и было очевидно, что эта роль ему категорически не нравится, потому и назвать акцию акцией он не смог, ограничившись нейтральным «мероприятием».

— Надеюсь, вы не на машине с мигалками и сиреной? — пошутила блондинка, подымаясь на ноги.

— У нас таких машин всего десять штук на город, — серьезно ответил комиссар. — На них только патрульные ездят.

Он хотел, было, добавить, что автотранспорт городских чиновников и прочих официальных и не очень лиц хорошо известен всем горожанам, но сдержался и промолчал, тем более, что для сегодняшней акции автомобиль он позаимствовал у соседа, простого булочника.

Ника, дождавшись пока Феликс Тарон деликатно отойдет к выходу из номера, быстро склонилась над Милкой, мазнула её губами по щеке и попросила:

— Никуда не уходи из номера и никого, кроме нас, не впускай, чтобы тебе не говорили из-за двери, поняла? Жди, терпи и жди, даже если прокантуемся там до завтрашнего полудня. Очень тебя прошу.

15

По темному коридору скользящей, змеиной походкой первым привычно двигался Мишель — весь настороженность, внимание, готовность к любой неожиданности. Идущая за ним Ника видела — поверенный, перед тем, как войти в дом Пильманов, переложил свой небольшой плоский пистолет из внутреннего кармана пиджака, заткнув его за пояс брюк, прямо под правой рукой. В спину планетарному Инспектору удивленно и шумно дышал начальник городской полиции, комиссар Феликс Тарон, до глубины души изумленный лишь одним обстоятельством — на высоченных, хоть сейчас на подиум, каблуках Ника двигалась так же быстро и бесшумно, как и её поверенный в делах, и выглядело это со стороны просто сказочно. Замыкали шествие капитан-особист Рихард Хольм и Купер, по чьей инициативе все это дело и началось около полугода назад. На взгляд, вернее, на слух блондинки их обоих было слышно гораздо сильнее, чем одного сопящего и пыхтящего комиссара за ее спиной, и девушка успела подумать, что офицеры Департамента Безопасности все больше и больше из боевых офицеров грозной спецслужбы превращаются в обыкновенных чиновников, разве что работающих с разного рода секретными материалами.

В принципе, таиться и скрываться в доме Пильманов было не от кого, брат знаменитого на весь мир академика мирно почивал после бурного дня и изрядного количества на дармовщинку выпитого шампанского и коньяка на официальных приемах в честь прибытия крупповского лауреата, приходящая прислуга — солидная и неторопливая женщина в возрасте далеко за сорок, покинула дом еще до заката солнца, родственница-приживалка заснула в давным-давно отведенной ей комнате сразу же после заката солнца, проигнорировав даже телевизор, сам же академик с некой гостьей, старательно, но не очень удачно изображающей из себя девицу легкого поведения, находился, похоже, в своем рабочем кабинете, только там теплился еще слабенький, символический свет. Впрочем, даже если это и было маскировкой, поиски сладкой парочки вряд ли бы затянулись, второй этаж скромного дома Пильманов состоял всего из двух помещений — кабинета академика и спальни, ну, не считая, конечно, туалета и маленькой ванной комнаты.

Изображающий встречающего, сонного и недовольного всем миром ленивого великовозрастного студента бывший парашютист Филя — единственный, кого нельзя было опознать, как полицейского или постороннего для городка человека — подхватил таинственную незнакомку на пустынной по ночному времени и плохо освещенной дороге от университета, проходящей по городской окраине, без лишних разговоров, старательно не отвечая на каверзные вопросы пассажирки о Гейнце, Вилле и еще каких-то ему незнакомых личностях, высадил девушку у парадного подъезда, а сам, буркнув: «Чтобы не мельтешить тут…», убрал машину в узкий и совершенно темный проулочек. Там с ним накоротке — время уже поджимало — переговорили комиссар и Мишель, как-то незаметно, но решительно отодвинувшие от руководства акцией и столичного викинга, и Нику, и Купера, впрочем, планетарный Инспектор и её гость вовсе не возражали, недовольство высказал лишь обиженный особист, но — в пустоту, прислушиваться к нему никто не стал.

Оказалось, что бдительная пассажирка едва не сорвала запланированную акцию, минут десять не желая садиться в машину к незнакомому человеку, но тут Филя с неожиданным блеском справился с, казалось бы, провальной ситуацией, откровенно грубя, обзываясь и грозя немедленно уехать, бросив девушку в одиночестве прямо на дороге. «Я тут еще им одолжение делаю, — возмущался бывший парашютист. — От собственного сна время отрываю, пока они в своих бункерах отсиживаются, да денежки наваривают, а ты кочевряжишься, как целка-невидимка. Чего пристаешь? Вилля, Пилля, Милля… да мне-то какая разница, хоть покойный Император, хоть его дети, мать их… Сказали — встреть, подвези, а потом — обратно. Ну, не хочешь ехать — валяй, жди здесь до утра клиентов, может, кто на твое счастье с восходом и появится… да только до восхода-то еще вся ночь впереди…» Такая торговля при взаимном недоверии могла продлиться гораздо дольше и закончиться ничем, если бы Филя, как бы в сердцах, не бросил раздражено: «Давай, садись, Саломея, а то ведь…» Это имечко, то ли пароль, то ли псевдоним, узнал Мишель во время экспресс-допроса Вилля еще в бункере, почти сразу после схватки и посещения подземной карстовой пещеры, забитой припасами, оружием, одеждой. «Саломея, Саломея, — задумчиво попробовала на язык имя Ника. — Кажется, что-то из древней мифологии, очень древней и совсем мало кому известной?..» «И у меня такое же впечатление, — подтвердил поверенный. — Что-то то ли финикийское, то ли фарисейское… во всяком случае, в школе такого не преподают, боюсь, что и в большинстве университетов — тоже…»

Загадочное имя сыграло свою роль, и девушка села в машину к бывшему парашютисту… «…крепенькая такая, но не бомба, конечно… нет, не признаю, если что, в смысле еще раз встречу… кажись, размалевана, как кукла, а может — почудилось… плащик на ней и капюшон такой… ну, глубокий, лица совсем не видать, а без лица — как опознаешь?» — рассказывал Филя, доставивший псевдопроститутку к нужному дому и получивший от нее вместе с парой монет серьезный наказ — ждать хоть час, хоть два, хоть до рассвета в расчете на более серьезное вознаграждение. «Почему-то не может выбраться из города самостоятельно или очень не хочет, чтобы её видел кто-то еще, кроме водителя и академика?» — задался вопросом комиссар. «Скорее, и то, и другое, — пожал плечами в ответ Мишель. — Но это не имеет особого значения…»

В проулок, куда после расставания с пассажиркой загнал автомобиль Филя, окна дома Пильманов не выходили, потому и смогли свободно, хоть и недолго пообщаться с бывшим парашютистом его временные начальники. В принципе, можно было разговаривать хоть до рассвета, судя по косвенным свидетельствам о предыдущих визитах, академик «снимал» девушку на ночь, но премудрый Мишель поторопил: «Если она передаст Пильману метаморфный материал сразу, то он успеет его так запрятать, что придется дом на дощечки разбирать, а нам это надо?» Потому, осторожно открыв приготовленной комиссаром Тароном отмычкой парадные двери маленького особнячка, внутрь устремилась удивительно разношерстная и крайне противоречивая в своих интересах компания.

…Мишель беззвучно, как он умеет, распахнул дверь кабинета и тут же привычно ушел куда-то влево, к стене, в живой, будто дышащий полумрак, а следующая за ним Ника, успев мимолетно приметить лишь смутные очертания человеческих фигур и большого письменного стола у дальней стены комнаты, перестала таиться и отчетливо выбила каблуками пару шагов прямо по центру, давая возможность своей импровизированной свите выстроиться позади: маленький, толстенький комиссар, высокий блондин-викинг, квадратный, лысый Купер.

— Прошу всех оставаться на своих местах! — надменным голосом королевы, только-только по каким-то своим делам сошедшей с трона, провозгласила блондинка, призвав на помощь собственные артистические таланты и чуть сильнее, чем было до сих пор, распахивая короткую курточку, чтобы висящий на шее медальон был ясно и отчетливо виден всем.

Стоящий за столом и, видимо, что-то обсуждавший со своей гостьей академик Пильман резко, как-то излишне испуганно отшатнулся к стене. Приглядевшись внимательнее, Ника поняла, что никакие фотографии не передают истинного лица крупповского лауреата — больше всего высокий, плотный и широкоплечий академик напоминал давно вышедшего в тираж борца-профессионала или престарелого гиревика, продолжающего по старой привычке тягать по утрам пудовые чугунные ядра. Единственное, что не вписывалось в этот яркий образ, были глаза — внимательные, разумные, глубоко посаженные, из-за чего цвет их терялся в полутемной комнате, но сейчас вместо ученой мудрости в глубине этих глаз плескалась настоящая паника.

А вот стоящая перед столом женщина, несмотря на все её ухищрения, профессиональную жрицу любви не напоминала ни капельки, слишком много было в её лице, фигуре, движениях самоуважения, привычки к высокой оценке своей персоны, гордости и даже тщеславного самомнения… стоп! в движениях… женщина попыталась что-то подхватить со стола, но скользнувший Серой Тенью по кабинету Мишель, объявившись за её спиной, плотно и крепко прижал женскую ладонь к столешнице.

— Вас что же — обязательно просить не делать глупостей? — с усталой брезгливостью уточнила Ника, подходя поближе и вглядываясь в разложенные на столе предметы. — Как дети, честное слово…

Ближе всего к прижатой руке ночной гостьи академика располагались тонкий и узкий декоративный нож, видимо, предназначенный для вскрытия конвертов, и помятая, изрисованная какими-то таинственными знаками бумажка в половинку писчего листа. За чем именно потянулась женщина — оставалось только догадываться.

— Кто вы! И по какому праву…

Голос у Пильмана был мощный, поставленный, привычный к выступлениям с кафедры, привлекающий внимание, но, увы, здесь и сейчас был вовсе не тот случай, чтобы демонстрировать свои ораторские таланты.

— Сядь, академик, это ты в столицах и заграницах — шишка, — удачно, экспромтом, срифмовав пару слов, снисходительно, как сам Пильман обратился бы к растерянно-восторженному первокурснику, попросила Ника. — Здесь и сейчас ты — тривиальный нарушитель закона, причем, не только имперского, еще и планетарного и межпланетного…

Понявший из сказанного только то, что его обвиняют в неких глобальных преступлениях, ошарашенный внезапным ночным визитом такого количества незнакомых людей, академик осторожно и как-то боязливо присел в рабочее старенькое кресло, знававшее, пожалуй, еще отца и деда знаменитого ученого.

— Саломея? Пусть будет Саломея, — обратилась блондинка к застывшей женщине у стола, пытаясь понять, что же такого неправильного, нечеловеческого, а может, излишне человеческого, есть в её лице.

Казалось бы, ничем особым не примечательная молоденькая мордашка, в меру симпатичная, с правильными, хоть и мелковатыми чертами лица, с бледно-голубыми глазами, с короткой стрижкой густых каштановых волос. Широковатые, спортивные плечи обтянуты просторным синим свитерком, под которым едва угадывается маленькая грудь, крепкие бедра в коротких, модных в столице по весне бриджах ядовито-купоросного цвета, спортивные туфли почти без каблука.

— Саломея, ты высылаешься с планеты за контрабандную доставку и применение высших технологий — биоморфных препаратов и стимуляторов, — продолжила Ника, налюбовавшись гаммой эмоций на лице задержанной с поличным гостьи академика. — Кстати, где очередная партия?

Пильман и Саломея быстро переглянулись, будто договариваясь взглядами молчать, не выдавая своей общей тайны.

— Послушай, лауреат, — раздраженно обратилась к Пильману Ника. — Не надо играть в партизан, ладно? Вот у меня за спиной стоит начальник вашей, городской полиции, ты его точно знаешь, на всех приемах и банкетах он по должности всегда присутствует, а рядом с ним — капитан Особого отдела из столицы. Они разберут твой дом по кирпичикам и найдут все, что надо, и даже никакие вопли про полицейский произвол тебе не помогут, знаешь почему? Очень уж ты неудачно подобрал себе помощничков в университете… да-да, ребята оказались ушлыми, и сильно замазанными и торговле наркотиками, и в связях с инсургентами. Все это задокументировано и запротоколировано, комар носа не подточит. Вот только мне лично очень не хочется сидеть здесь еще сутки-другие, чтобы уж наверняка убедиться, что в доме найдут то, что надо. А если мне чего-то делать не хочется, но, волей-неволей, приходится, то я начинаю сердиться…

Не дослушав речь блондинки о том, какова она бывает в рассерженном состоянии, с глубоким, больше демонстративным вздохом академик немного наклонился и достал из ящика стола большой пластиковый футляр серебристого, металлического цвета.

— Ну, вот, так бы сразу, — поощрила его Ника и обратилась к молчащей до сих пор Саломее: — Пластик этот, похоже, также из высших? Если — да, то это только усугубляет твое положение, могла бы и переупаковать препараты в какую-нибудь местную тару…

И только в этот момент припухшие, юные губки, чистая упругая кожа шеи и, кажется, едва не навернувшиеся на глаза нарушительницы слезы напомнили блондинке историю, впервые услышанную почти полгода назад и повторенную Купером перед выездом из столицы в Энск.

Кивнув Мишелю на упаковку с биоморфными препаратами, Ника шагнула поближе и, сменив королевскую надменность в голосе на усталую озабоченность старшей сестры, укоризненно сказала:

— Родители бесятся, с ума сходят, половину Галактики обшарили, группу «Поиск» задействовали, любые ценности предлагают за простую информацию, а дочка лорда здесь изображает из себя продажную женщину, шляется по престарелым академикам, встречается с какими-то местными преступниками из студентов… Великая Пустота, как стыдно… даже мне за тебя просто стыдно.

— Я не продажная… все не так… я хотела, как лучше… здесь по-другому нельзя… на что же жить еще… и как можно не помочь, если… — прерывисто прошептала Саломея, с трудом сдерживая слезы.

— Вы хотите сказать, что это… — академик был ошарашен неожиданным для него открытием. — Что она не просто чужая… нездешняя… из космоса… но — еще ребенок?

Блондинка, крепко, но не грубо прихватив за плечо возмутительницу спокойствия, повернула её спиной к столу и приказала:

— Снимай штаны, — тут же смягчая свой двусмысленной приказ подобием разъяснения: — Снимай, чего уж теперь стесняться-то…

Явственно всхлипнув, девчонка чуть склонилась вперед и приспустила с крепкой крутой попки ядовито-синюю ткань. Нижнего белья возмутительница спокойствия в Энске, да и не только в нем, не носила, а то, что увидел под бриджами академик Пильман не вписывалось ни в какие теории, рамки и представления о жизни всемирно известного ученого — между девичьих ягодиц веселой небольшой спиралькой, в палец величиной всего лишь, забавно извивался настоящий, живой хвостик.

— Одевайся, — подтолкнула девчонку в сторону Купера Ника, добавив: — Ох, будь моя воля, выпорола бы тебя по этой самой заднице солдатским ремнем… есть у меня дома такой, с латунной бляхой, подарили на память, а сейчас очень даже пригодился бы. Но — увы… ты теперь переходишь к Куперу, он и вернет тебя домой без экзекуции. А жаль…

Рассказывать и без того пребывающему в шоке академику Пильману о том, что с совершеннолетием большинство женщин с родины Саломеи добровольно купируют этот забавный рудимент на своем теле, блондинка не стала. Зачем делиться излишней информацией? А вот с нарушительницей межпланетных законов и уложений Ника решила еще поговорить, чтобы надолго, если не навсегда, отбить охоту к такой противоправной деятельности.

— Выпороть тебя я, конечно, не могу, но… Написать твоим родителям подробное письмо о твоей жизни здесь имею полное право, да еще — приложить фотографии, — услышав эти слова блондинки, Купер незаметно для окружающих показал Саломее миниатюрный аппарат, скрывающийся в его ладони, впрочем, снимки он делал только в момент проникновения в кабинет, из чистой предосторожности оставляя документальное свидетельство их работы, но знать об этом нарушительнице законов было не обязательно.

Впрочем, несмотря на реальность угрозы, делать этого Ника тоже не собиралась. Зачем, спрашивается, лезть со своей официальной позицией планетарного Инспектора в чужие семейные отношения, тем более — между родителями и детьми? Но вот припугнуть, одернуть на будущее злосчастную беглянку — стоило.

— Мишель, нам пора, — скомандовала блондинка и тут же обратилась к остальным участникам акции: — Комиссар и ты, капитан, думаю, вы чуть задержись и объясните академику, как ему следует вести себя после всего случившегося?.. Вот и хорошо…

…на темной ночной улице, выйдя через парадную дверь особняка Пильманов, Ника слегка подтолкнула Купера к проулочку, в котором продолжал дожидаться распоряжений начальства бывший парашютист Филя в автомобиле.

— Езжай в гостиницу, там тебя ждет будущая стажерка вашей группы, — посоветовала блондинка. — Нехорошо будет, если ты заявишься к ней вместе с еще одной девушкой, Милка пока не готова это воспринимать правильно.

— А вы? — уточнил педантично Купер, полностью согласившийся с мотивировкой Ники.

— А мы прогуляемся по городу, — ответила блондинка. — Весенняя ночь, ароматы расцветающих яблонь и вишни, пустынные улицы, прекрасная компания… сплошная романтика, когда еще доведется вот так, просто, пройтись по Энску?

Ника не стала договаривать, но Купер понял и без слов, что планетарный Инспектор хочет еще о чем-то своем, женском и сокровенном, поговорить с несовершеннолетней, но успевшей стать и беглянкой из дома, и нарушительницей законов Саломеей. И Мишель им в этом отнюдь не будет помехой…

Эпилог

— Ты кто?

Милка приподняла голову и открыла глаза — вокруг все было так же, как и пару минут назад, когда она присела на теплый, гладкий пластик тротуара, привалилась спиной к такой же гладкой, почти мягкой и чуть теплой на ощупь стене дома. Пустынный, уходящий куда-то вдаль кривым зигзагом узкий переулок, легкий ветерок вентиляции, шевелящий разбросанные в беспорядке яркие фантики то ли от конфет, то ли от съедобных брикетов, тусклый свет диодных фонарей, имитирующих своим изгибом, наверное, позапрошлый век этого города. Вот только сейчас прямо перед Валькирией, как с легкой руки Купера её прозвали в группе стажеров, стояло забавное существо: раскрашенные в разные неестественно яркие цвета пряди волос, на висках выстриженных почти под ноль, а за спиной уходящих к пояснице, аляповатый грим с синими, жутковатыми полукружьями под глазами, балахонистая, кажущаяся прозрачной, но не позволяющая смотреть сквозь себя блузка с рукавами-фонариками, короткая, нарочито драная и зашитая крупными неровными стежками юбка, в нелепых пятнах краски, разноцветные, в фигурных крупных дырках, чулки на крепких, в меру стройных ногах, левый — синий, правый — зеленый, с эффектной ажурной резинкой, охватывающей бедра как раз у самого края юбки, громоздкие, с высокими голенищами, тяжелые на вид ботинки из грубой кожи дополняли причудливый наряд еще одним нелепым штрихом. И вот это чудо природы, от силы лет четырнадцати, уставившись светло-лиловыми, почти без зрачка, глазами на Милку, нетерпеливо ковыряя носком ботинка пластик, совершая руками какие-то загадочные, дерганные движения, будто танцуя без музыки, интересовалось своим тоненьким, ломким голоском подростка:

— Ты кто?

— Я Макоева, — отозвалась Милка, продолжая сидеть не шевелясь, вообще, не делая никаких намеков на движение, ну, если не считать едва заметные колебания губ.

— Ты — живая, — категорически констатировало чудо, похожее, теперь Валькирия вспомнила, на сбежавшую или отставшую от цирка клоунессу.

Все-таки, на взгляд Милки, пол стоящего перед ней чуда можно было с большей степенью вероятности определить, как женский.

— А ты кто? — задала встречный вопрос нынешняя стажерка группы «Поиск».

— Я Аделаида, это свободное имя, — непонятно пояснило чудо. — А в первом «Кольце» я была — долла, модель три-зет-восемнадцать «Подружка». Хозяйка звала меня Патти, но мне это не нравилось.

— Аделаида — слишком длинное имя, — сказала Валькирия, по-прежнему изображая из себя сидящую статую, это не доставляло ей неудобств, а неожиданным движениями она почему-то боялась спугнуть приблизившуюся аборигенку, будто та была причудливо раскрашенной бабочкой, прилетевшей на огонь. — Меня вот зовут Милка.

— А Макоева? — уточнила с любопытством «Подружка»-Патти-Аделаида.

— Это родовое имя, фамилия, — как могла, пояснила Милка. — Ты — Аделаида Подружка, я Милка Макоева.

— Логично, — пожала плечами девчонка, теперь, кажется, можно её и так назвать. — Живые редко умеют быть логичными, если дело не касается денег или вещей. Но с деньгами и вещами они, скорее, жадные, чем логичные.

— Тебе видней, — буркнула Валькирия, не зная, как можно ответить на такую сентенцию.

Себя логичной или не логичной Милка не считала, да никогда и не задумывалась над этим вопросом. Сначала было не до того — она лихорадочно и нетерпеливо стремилась повзрослеть, испытать запретные для её возраста удовольствия, потом с каждым месяцем жизни просто добавляла и добавляла дозу этих удовольствий, периодически прерываясь на работу в гостиничном баре, потом такая простая и понятная жизнь резко оборвалась, будто отрезанная невидимыми ножницами нить, и все её способности и свойства души и характера стали тщательно тестировать. Наверное, эти тесты были объективными, позволяющими детальнее понять и узнать внутренние устремления человека, но все равно — никакой тест невозможно было даже близко сравнить с Купером, который, иногда казалось, просто подслушивал её мысли и тайные, внутренние желания.

— Можешь звать меня Ада, если тебе нравятся короткие имена, — предложила загадочная долла, присаживаясь на корточки напротив Милки.

Короткая драная юбочка скользнула по бедрам девчонки, сбиваясь в комок на поясе… Валькирия зачем-то скользнула взглядом по резинке чулок и дальше… и едва не подпрыгнула на месте от неожиданности. Вместо половых органов — неважно, куда они направлены, внутрь или наружу — у Лаи ничего не было… ну, то есть простая, ровная и гладкая, чуть розоватая в полутьме переулка кожа без малейшего намека на всякие дырочки, палочки и прочие половые атрибуты нормального человека.

«Опять только об этом мысли, — успела посетовать про себя Милка. — Обещал Купер придумать сдерживающий коктейль, ведь мне эти гады из университета усиление мышц и костей намертво связали с тестостероном. А теперь оказалось — не так-то просто их разъединить…» И хотя буквально несколько часов назад оказавшийся очень состоятельным по мужской части инопланетник провел с Валькирией в постели без малого полдня, сейчас ей хотелось еще хотя бы разок, на четверть часа, вернуться туда…

— Ты странная живая, — с неожиданной для молоденькой девочки серьезностью констатировала Ада, заметив взгляд Милки. — Ты удивляешься устройству долл, ты сидишь здесь посреди улицы одна, без всякой цели, но ты не отравлена этанолом или наркотиками.

— Просто первый раз вижу девчонку без дырки, — серьезно призналась в ответ Валькирия, решившая, что сейчас откровенность, даже такая вульгарная, совсем не повредит. — Знаешь, это впечатляет.

— Ты про половые признаки, — моментально догадалась псевдодевчонка. — У нас есть доллы, устроенные, как живые — и женщины, и мужчины. Но их очень мало, это дорогое удовольствие для живых — иметь такую доллу. Поэтому их не забывают и не выбрасывают, а при неисправностях — обязательно утилизируют. Просто некоторые уходят от хозяев, когда наступает предел.

Милка, наконец-то, пошевелилась, чуть подтянув под себя ноги, упруго встала, будто взлетела с места, кажется, еще больше удивив этим движением неожиданную знакомую.

— А почему ты решила, что сидеть на дороге может только пьяная или ширнутая? — спросила Валькирия у поднявшейся вслед за ней на ноги Ады. — Здесь разве не бывают обычные, нормальные люди?

— В нашем «Кольце» мало живых, это место для бесхозных долл, — как умела, пояснила девчонка, интуитивно догадавшись о значении незнакомого ей словечка «ширнутые». — Те, кто живет с нами не употребляют стимуляторов, этанола, природных и синтетических наркотиков. Но иногда из первого «Кольца» забредают злоупотребившие всем этим. Они просто теряют ориентацию, и сами не знают, как попадают сюда.

Долла помолчала, держа паузу, но потом, как бы через силу, все-таки выдала:

— Я не должна так говорить, но и одета ты очень странно для живой…

— Почему не должна? И что в моей одежде странного?

Универсальные спортивные кросс-туфли, в которые стажерка буквально влюбилась за их удобство, простые черные брюки-«труба» из несгораемой и не рвущейся ткани — девушка все еще с большим трудом ориентировалась в наименованиях высшей мануфактуры, характеризуя обычно её одним словом «синтетика» — не менее удобная, скопированная со своей кумирши-блондинки футболка нейтрального бежевого цвета, короткая куртка со множеством карманов — Милка будто оглядела себя со стороны: все просто, удобно, до нельзя функционально, но вместе с тем достаточно нейтрально, прилично и красиво.

— Этикет записан в подсознание, по этикету нельзя обсуждать вкусы живых, — ответила долла. — Странность одежды в том, что так никто в городе не одевается. Ни в первом «Кольце», ни у нас. Во всяком случае, никаких достоверных данных про твою одежду в открытых базах данных нет.

— А как одеваются у вас? — поинтересовалась Валькирия. — И про ваш этикет… ты же его нарушила, говоря о моих шмотках? Против подсознания?

— Молодые одеваются, как я… примерно, но у каждого свои вкусы и взгляды, главное, чтобы пестро, ярко, необычно, — попробовала объяснить Ада. — Те, кто постарше — или строго, костюмы, галстуки, пиджаки и юбки, но это — руководители и корпы, или также, как молодежь, но с меньшей яркостью. Это обязательно. А подсознание в нашем «Кольце» разблокируется — можно с помощью местных живых, но у некоторых долл такое случается и самопроизвольно, с увеличением времени пребывания или при практическом решении трудных, нелогичных этических задач. Меня разблокировал живой.

Слушать даже такие откровения аборигенши было чрезвычайно интересно, а главное — полезно для выполнения первого самостоятельного стажерского задания, но при этом Милка почему-то чувствовала себя неуютно на пустынной темной улице. Нет, конечно, никого и ничего она не боялась, прекрасно зная по общим инструктажам и личным беседам с Купером о едва ли не полнейшей безопасности гигантского города под колпаком, превышающего размерами, пожалуй, Австралию из её родного мира. Но вот так — стоять посреди дороги и выяснять что-то интересное, важное и нужное не только для себя лично, но и для общего дела — Валькирии показалось нелепым и смешным.

— Скажи, подруга, — поинтересовалась Милка, дослушав рассуждения про подсознательный этикет и его корректировку. — А здесь нельзя где-нибудь спокойно и мирно посидеть вдвоем? В каком-нибудь кафе за бокалом вина? А то мы торчит на улице, как кусты-переростки…

— Доллам не нужны кафе для питания, — серьезно ответила Ада. — Если ты не против, пойдем ко мне в квартиру, тут недалеко. Нам жилье не нужно так, как живым, но ведь это будет почти по-человечески — приходить домой, смотреть телевизор, связываться со стационарной Сетью и базами данных, насыщаясь информацией…

«Одной информацией сыт не будешь», — хотела, было, сказать Валькирия, но долла опередила её мысли:

— У меня есть немного съедобного для живых, на всякий случай храню для наших. Они обычно приходят без предупреждения. А вот вина нет. Зато есть консервированный сок.

— Обойдемся и консервами, — согласилась Милка, припоминая, в каком из её многочисленных карманов припрятана заветная фляжка с чистым спиртом, изначально предназначенным, естественно, не для питья.

…в темном и гулком от многолетней пустоты, но удивительно чистом подъезде едва ли не второй на их совместном пути многоэтажки, долла, шедшая впереди странной вертлявой походкой разболтанного подростка, предложила:

— Можешь положить мне руку на плечо, мне темнота не помеха.

— Мне тоже, — хмыкнула Валькирия, с любопытством разглядывая ровные прямоугольники дверей, раскрывший свой зев просторный, видимо, грузовой лифт, будто подсвеченные откуда-то со стороны неярким, но сильным зеленым прожектором.

— У тебя ночные линзы? — поинтересовалась Ада, прокладывая путь через просторный вестибюль, мимо явно синтетических пальм и фикусов к узкой служебной лестнице.

— У меня кошачье зрение, темнота мне тоже не помеха, — пояснила Милка, вспомнив, что это зрение появилось у нее, как побочный результат улучшения внешности по методу студента и по совместительству наркоторговца Гейнца.

— Ты и правда странная живая, — говорила, неторопливо подымаясь по лестнице, долла. — Живые из первого «Кольца» не любят и боятся темноты, не обсуждают с доллами, где им удобнее говорить, да и, вообще, стараются поменьше общаться с нами, будто специально хотят причинить неудобства.

— Тебе неудобно… нет, тебе плохо без общения? — поинтересовалась Валькирия, которую потихоньку начала раздражать медлительность аборигенши на ступеньках — каждую проходит, будто ловушку, явно давая время своей спутнице приспособиться, разглядеть преграду, не споткнуться.

— Доллам плохо без информации, — пояснила Ада. — А любое общение — это просто бездна, кладезь живой и непосредственной информации. Конечно, в базах данных все разложено по полочкам, удобно и аккуратно. Но мне нравится так, как у живых — визуально, вербально, тактильно получать новую информацию во всей её первобытности.

«Красиво излагает, и не скажешь, что это — не человек», — успела подумать Милка, но тут они добрались до места. Тесная, едва двоим поместиться, площадка, высокая дверь, маленький коридорчик с единственным поворотом налево, и уже обширный, благоустроенный предбанник перед четырьмя дверями. Долла остановилась напротив одной из них на пару секунд, явно сосредоточившись и будто медитируя до того самого момента, пока не щелкнул входной замок, и дверь гостеприимно не приоткрылась навстречу девушкам.

— Меня научил один живой так кодировать замки, чтобы открывать по радиоканалу, — пояснила Ада, входя первой и совсем по-человечески отыскивая на ощупь выключатель где-то очень высоко у нее над головой.

Свет вспыхнул сперва едва заметный, тусклый, оранжево-красный, с каждой секундой разгораясь все ярче и ярче, желтея и светлея. Долла прошла через маленький коридорчик в под стать ему такую же небольшую комнатку и, широким приглашающим жестом обводя голые, но какие-то теплые и мягкие на вид стены, сказала:

— Мое жилище…

Парочка высоких ортопедических матрасов в углу, невысокий столик на трех ножках, пяток стульев возле него и у стен, широкий, тусклый, неработающий экран вместо окна и несколько разнообразных размеров и фасонов розеток на панели у самого пола, выползая из них, змеились вдоль плинтуса длинные провода с какими-то своеобразными штекерами-разъемами — на первый взгляд, человеческим жильем квартирку доллы назвать было трудно, как, впрочем, и на второй, и на третий тоже.

— Здесь можно общаться, отдыхать, хотя доллам этого не нужно по технологии жизнеобеспечения, здесь есть телевидение, выход в Большую Сеть, — перечислила Ада, останавливаясь у стены и будто превращаясь в предмет интерьера — этакий забавный манекен, выряженный по местной моде под девочку-подростка.

— У тебя уютно, — сама не понимая зачем, польстила Милка, демонстративно озираясь. — Только где здесь эти самые… сантехнические удобства?

В туалет ей не так, чтобы очень хотелось, но срочно требовалось взять паузу и в одиночестве обдумать, «уложить» в голове, как само событие встречи, так и её продолжение.

— Я уже давно общаюсь только с нашими живыми, — похоже, так извинилась долла. — А ты не знаешь типовой планировки? Это слева от входа, в сторону столовой, ею доллы тоже не пользуются, и живые из первого «Кольца» — тоже лишь изредка, только очень большие любители домашней еды. Рядом есть ванная, будешь принимать душ? Если хочешь, я могу тебе помочь.

— Помогать — это, пожалуй, лишнее, — улыбнулась Валькирия. — А сами доллы — не моются, не едят, не ходят в туалет — совсем-совсем?..

— Есть очень похожие на живых имитационные модели, — серьезно, как на лекции о противопожарной безопасности, начала Ада. — Они могут делать все, совсем, как живые, но это — слишком дорого и неэффективно для серии. Это только, как спецзаказ для мизантропов или при иных отклонениях от нормы у живых.

— Ладно, не скучай тут… я недолго…

С опаской устроившись на низеньком, выглядевшем, как хрупкая стеклянная игрушка, унитазе, Милка, будто забыв, для чего, собственно, она сюда зашла, задумалась. «Странная планета, странное общество, в котором кукол-киборгов, вполне себе разумных существ, выбрасывают на помойку илизабывают возле магазина, как какие-нибудь перчатки или зонтики, — вспоминала Валькирия инструктаж на семьдесят седьмой базе. — И еще страньше, как много ресурсов затрачивают здесь на поддержание пустых кварталов — и автоматические уборщики домов и улиц, и хоть слабенькое, но освещение, и все эти водопроводы, канализация, электричество… это же не просто — подвел и забыл, надо содержать, проверять, контролировать, вовремя ремонтировать. Аборигенам из живых, как говорит эта кукла-подросток, просто деньги некуда девать… Особенно, если вспомнить рассказы Купера о полностью опустевших городах, хоть и поменьше размером, чем этот, считающийся чем-то вроде планетарной столицы…» Поднявшись на ноги и натянув приспущенные брюки, Милка растерянно оглядела хрупкое устройство, пытаясь сообразить, как же тут слить воду, но с удивлением заметила, что унитаз сияет девственной чистотой, как и в тот момент, когда стажерка вошла в помещение, да и специфический запах — пусть и не такой противный от самого себя — совершенно отсутствовал. «Вот это технология! Красота внеземная, — подумала Валькирия. — Вот такую бы сантехнику в университетскую общагу, а то там даже женскую часть туалетов, кроме, как сортиром, назвать невозможно…»

В комнате, вытянувшись вдоль стены по струнке, даже, кажется, касаясь её затылком, замерла в неудобной позе долла Аделаида. Живые и мыслящие, светло-лиловые глаза девчонки стали стеклянными, как у самой настоящей куклы.

— Я… не рассчитала… ты… должна… в душ… почему… ты… не пошла… — долла выговаривала слова через значительные паузы, будто кто-то изнутри мешал ей говорить. — У меня… рутина… обновление… функциональных… программ… от производителей… недолго…

— А все живые идут в душ после туалета? — сделав вид, что обновление функционала киборгов для нее — дело такое же привычное, как и само общение с ними во время этого процесса.

— Живые… идут… после… улицы… в душ… обязатель… но… — пояснила Ада и в этот момент ожила, будто очнувшись от дурного полусна-полуяви, вздрогнула и, ловко сунув руку куда-то на поясницу, отстегнула приковывающий её соединительный кабель, небрежно уронив его на пол. — Вот и все. Если тебе было неприятно видеть меня такой — извини, это моя ошибка и недочет.

— А ты каждый день так обновляешься? — поинтересовалась Милка без задней мысли.

— Нет, раз-два в неделю, когда приобретенный функционал забивает базовый, это происходит, когда много и в разном режиме двигаешься, — попробовала пояснить долла, но вышло совсем уж непонятно. — В последнее время я двигалась очень много, я любопытная, это было предусмотрено еще в серийной комплектации.

— Наверное, мне повезло, что встретила тебя, — усмехнулась Валькирия, устраиваясь за столиком. — Если ты любопытная, то должна много знать?..

Как тут же выяснилось, на простенькую лесть падки не только живые женского пола во всей Вселенной, но и создания из пластиков, металла и полупроводников — впрочем, говоря по совести, псевдоорганику кожи и мышц, позитронный мозг, керамику скелета и тончайшие мономолекулярные нити рукотворных нервов доллы невозможно было даже близко сравнивать с их исходными прародителями.

— Трудно, почти невозможно сопоставлять разные знания, — даже не пытаясь, а может, просто не умея скрыть довольное выражение разукрашенного косметикой лица, пояснила Ада. — Но я всегда знаю больше, чем многие в нашем «Кольце», даже среди долл. А тебе нужна помощь в… поиске?

— Это ты точно угадала, — кивнула Милка. — Именно — в поиске одного мальчишки, который не так давно прибыл на вашу планету.

— Я не умею угадывать, только — анализировать, сопоставлять и делать относительно достоверные выводы, — с грустью пожаловалась долла, но тут же похвалилась: — Угадывать, действовать интуитивно — это прерогатива живых, хотя, я учусь делать также… и ты мои достижения оценила положительно, да?

Стажерка, довольная своим оригинальным, хоть и достаточно случайным комплиментом, молча кивнула, поддержав выводы собеседницы.

— Твой субъект, он может быть у нас или в первом «Кольце»? — возвращаясь к заданию Милки, деловито спросила долла, при этом уже откровенно радуясь возможности помочь такой необычной живой.

— Не знаю, а есть разница в поиске там и там? — уточнила Валькирия.

— Разница есть во времени поиска, обработки баз данных, — пояснила Ада. — В первом «Кольце» постоянно находится больше двухсот миллионов субъектов, а у нас — всего лишь тридцать тысяч.

— Интересно, как ты будешь искать того единственного, кто мне нужен, среди такого количества живых? — задала глупый вопрос Милка, невольно подстраиваясь в разговоре под местный жаргон.

— У тебя есть его изображение? — в ответ спросила долла.

— Сколько хочешь, — кивнула стажерка. — И фотографии, и в движении…

Валькирия достала из кармана курточки плоский, с ладонь величиной коммуникатор, обращаться с которым научилась еще на родной планете, воспользовавшись хорошим к себе отношением планетарного Инспектора и, конечно же, наставника Купера.

— Тебе к нему никак подключаться не надо? — на радостях сморозила очередную глупость Милка. — Ну, тогда просто смотри…

На серии из двух десятков снимков и в трех коротких, полуминутных роликах улыбался, позируя, поднимал бокал, обнимался с друзьями и подругами, целовался с какой-то девушкой, бегал, видимо, просто делая зарядку или тренируясь, высокий и симпатичный юноша лет этак, на взгляд стажерки, семнадцати-восемнадцати, смуглый, черноволосый, с прозрачно-серыми обаятельными глазами, пухлыми губами и упрямым подбородком. Вспоминать сейчас подробности его досье и, в частности, причины, по которым группа «Поиск» вынуждена была заниматься зондированием мест его возможного пребывания, Валькирия просто не хотела — очень уж двусмысленно, если не сказать — неприглядно выглядел в некоторых жизненных ситуациях этот красавчик.

Быстро проглядев материалы в коммуникаторе, Ада, продолжавшая стоять у столика, вернула универсальное средство связи его владелице, а сама подхватила один из змеящихся по полу шнуров и прилегла на матрас, чуть раскинув в стороны руки и ноги.

— При поиске, когда идет большой поток информации, возможны рефлекторные моторные реакции. — деловито и непонятно сказала она. — Ты не волнуйся, если увидишь что-то неприятное, я ничего не ощущаю, просто — перерабатываю базу данных. Начну с наших живых, это быстрее…

И долла совершенно естественным, простым для нее движением воткнула разъем шнура куда-то себе за ухо…

…минут десять, сперва с недоумением и легкой опаской, а потом уже совершенно спокойно и даже равнодушно Милка понаблюдала за тем, как нелепо и асинхронно подергиваются конечности девчонки, иногда сумасшедший оскал искажает чуть умиротворенное блаженное выражение лица, и, наконец, решилась, сбросив куртку, туфли и брюки, прилечь рядом, на второй матрас. Ощущение собственной безопасности, как и предсказывал Купер, было полным, но все-таки Валькирия положила курточку рядом, чтобы в любой момент можно было выхватить из кармана коммуникатор, настроенный на «тревожную волну», выкидной нож, не ахти, конечно, какое оружие, но лучше его иметь, чем не иметь, и небольшой генератор электромагнитных импульсов, средство «последней надежды», позволяющий блокировать и даже убивать киборгов; с людьми — или живыми, согласно местному жаргону — Милка рассчитывала справиться и собственными силами, не прибегая к помощи серьезного вооружения. «Удивительно, — подумала девушка через несколько минут, ощутив, что в маленьких трусиках и футболке ей также тепло и комфортно, как было в брюках и куртке. — Здесь что же — температуру в квартире автоматом регулируют в зависимости от одетости людей?»

…маленькая долла притихла на своем матрасе и тут же резко, в одно движение, подскочила на ноги, одновременно вырывая из-за уха шнур, соединяющий её с некой общей базой данных. Из глаз девчонки, казалось, посыпались искры, таким неожиданно ярким светом они вспыхнули изнутри, но тут же, моментально, потухли, превращаясь в уже привычные, пусть не вполне человеческие, внимательно разглядывающие Валькирию, будто вспоминая — откуда взялась в квартире эта женщина и почему она, раздевшись, валяется на матрасе?

— Твой искомый несколько часов назад был у нашего живого, — видимо, быстро вернувшись в текущую реальность, сказала Ада. — Тебе очень повезло, не пришлось пересматривать текущую базу первого «Кольца».

— Можно встретиться с этим живым? Или как-то еще переговорить по возможности быстро? — уточнила Милка, тоже подымаясь со своего лежбища, но, в отличии от доллы, не вставая, а усаживаясь по-турецки.

— Нет, то есть, мне бы этого не хотелось, — замялась синтетическая девчонка совсем уж по-человечески. — Этот живой… он расширяет функционал доллам, особенно — сознательный, разумный, а это…

— … запрещено законом?.. — попробовала продолжить Валькирия.

— Не запрещено, но только с собственными доллам, а этот живой — помогает всем, у нас же, здесь, нет собственника-хозяина, мы — ничьи, сами по себе, вторая разумная раса на планете.

— Ну, и ладно, — решительно кивнула Милка. — Ваши законы — это ваши проблемы, меня они не интересуют и не касаются. Можно будет сделать так, чтобы моя встреча с этим живым не попала в Сеть, в ваши базы данных?

— Конечно, — обрадовалась реакции своей собеседницы на возникшую проблему Ада. — Поставим свой ключ, и никто ничего не узнает.

— Значит, надо срочно встретиться, поговорить о том мальчишке, которого я ищу, — подвела резюме Валькирия. — Это далеко отсюда?

— Придется ехать, — с легким огорчением констатировала долла. — Контакт даже через нашу внутреннюю Сеть блокировать невозможно, а доступ к ней получить легко. Блокировать можно личную встречу.

— Тогда — не будем терять времени, — натягивая брюки, сказала Милка. — Если мой искомый, как ты его назвала, уйдет в первое «Кольцо», оттуда его вытащить будет не в пример сложнее…

… — Всегда считал, что женщине с женщиной легче договориться, — философски сказал Купер, поделившись полученной не так давно от своей стажерки информацией из первого внятного полевого отчета, но благоразумно умолчав про ориентировочный план её дальнейших действий. — И еще — Макоева фантастически везучая, я это еще на сто восемнадцатой заметил…

— Одна из них не вполне женщина, — заметил его собеседник, мужчина крупный, отлично сложенный и покрытый бронзовым ровным загаром.

Они сидели на краю огромного бассейна, облицованного натуральным мрамором и заполненного слегка подогретой морской водой, в дальнем уголке экзотического сада, среди подлинных тропических ароматов и щебетания порхающих тут и там ярких птиц. Все это роскошество на урбанизированной до предела планете стоило немыслимых денег, но планетарный Инспектор Аксель вполне мог себе позволить еще и не такие траты ради удовольствия и повышения чувства собственной значимости.

— Та, что позиционирует себя, как женщина, ведется себя, как женщина, и думает, как женщина, наверное, и есть женщина, — осторожно сказал Купер, не желая вступать в дискуссию.

— Этак вы, батенька, договоритесь и до трансгендерства, — неодобрительно отозвался Аксель, отпивая из высокого тонкостенного бокала сложный, но очень вкусный коктейль с небольшим, скорее, чисто символическим содержанием алкоголя. — У нас это не одобряется официально, хотя запрещать всякие излишества в отношениях полов бесполезно. Впрочем, видимо, вы все-таки очень мало провели времени в обществе наших долл, особенно, сделанных по спецзаказу. А для людей, родившихся и выросших в их обществе, например, как я, разница очевидна…

Инспектор, как бы иллюстрируя свои слова, указал на веселую стайку молоденьких девушек, расположившуюся под пышным ослепительно-изумрудным кустом с крупными белыми цветами, будто экзотические бабочки, выделяющимися на фоне листвы. Вольготно рассевшись на широком оранжевом покрывале, они угощались какими-то фруктами, о чем-то беседовали, мило и задорно хохотали над взаимными шутками. Молодые, ухоженные и красивые, обнаженные тела, казалось, служили дополнительным украшением тропического сада.

— Думаю, и при более тщательном осмотре вы, дорогой гость, не сможете определить, что три из семи девушек — доллы, кибернетические куклы, выращенные и скомплектованные на автоматизированной фабрике, а не в человеческом инкубаторе для живых, — продолжил хозяин. — А мне достаточно одного взгляда, причем, можно для чистоты эксперимента взять совершенно мне незнакомых долл, ни разу не виденных в жизни, но — я не ошибусь просто потому, что знаю их с момента рождения…

И, желая снабдить дополнительными доказательствами собственную твердую уверенность, Аксель, сопроводив свои слова повелительным взмахом руки, подозвал:

— Халли, Ветта, девчонки, подойдите к нам… — и пояснил гостю: — Они вчера отчитывались за пройденный курс основ теоретической кибернетики…

Куперу показалось, что подошедшие девчонки похожи друг на друга, как близнецы, как цыплята, только что вылупившиеся из соседних яиц: стройные загорелые тела, с которых тщательно удалена — и при желании на всю жизнь — всякая растительность, длинные ноги, небольшие задорные грудки, одинаковые скулы, разрез глаз… вот только коротко постриженные волосы различались — одна из девушек была яркой брюнеткой, вторая — не менее яркой блондинкой. Обе с любопытством уставились сперва на Купера, а потом — уже с изрядной долей почтительности и уважения — на планетарного Инспектора.

— Кто и что мне сейчас расскажет о превратностях передачи больших массивов информации через позитронный мозг в режиме реального времени? — огорошил их Аксель.

Кажется, от такого вопроса обе девчонки немножечко оторопели, ожидая услышать в такой обстановке нечто совсем иное, но тут же спохватились, моментально сосредоточились и…

— Я могу рассказать, только тихонечко, на ушко и без свидетелей, — хохотнула блондинка, озорно и дерзко глядя в глаза Инспектора.

— Там три раздела, сначала — о формировании запросов от позитрона, потом — коннект с последующей прокачкой… — начала перечислять, чуть закатив вверх красивые глаза зеленоватого оттенка брюнетка.

— С вами все ясно, — добродушно махнул рукой Аксель. — Ступайте отдыхать дальше…

И как только парочка удалилась под облюбованный ими экзотический куст, пояснил гостю:

— Как бы удивительно это не выглядело в ваших глазах, но долла — это блондинка, она изначально, на рефлекторном уровне запрограммирована доставлять мужчинам прежде всего чувственное удовольствие, и раздумывать, как поступить в конкретной ситуации, она просто-напросто не умеет, существуя на заложенных при сборке инстинктах… а вот Ветта еще слишком многое воспринимает буквально, это, к сожалению, один из минусов в развитии человеческого мозга — старание заглушить изначальные природные чувства… Кстати, уважаемый, вы уже выбрали для себя спутницу на эту ночь? или предпочитаете немного расслабиться днем? Рекомендую ту же Халли в компании с Веттой, они вполне органично дополняют друг друга в интимных играх…

Не отвечая сразу же хозяину, Купер с невольным вздохом прикрыл глаза… и тут же, будто вынырнув из глубин подсознания, на него навалился тусклый, пасмурный, осенний день, старый, но еще прочный и надежный деревянный домик, запах пожухлой травы, смолистых поленьев, разлитого случайно керосина, звон топора, врезающегося в твердый, как камень сучок и — вышедшая на маленькое крылечко миниатюрная, стройная женщина в старых, обвисших штанах, перехваченных брезентовым ремнем, штопанной клетчатой рубашке, широко расстегнутой на груди, тыльной стороной ладони поправляющая надо лбом копну великолепных платиновых волос…

«Великая Пустота! — подумал Купер. — Какое счастье, что во Вселенной сохранились еще такие планеты, а на них — такие планетарные Инспектора, собственноручно заливающие в лампу и примус керосин, чтобы осветить жилище и разогреть пищу…»

Звонким ударом гонга прозвучал сигнал коммуникатора, лежащего рядом, на бортике бассейна, больше похожего на небольшое соленое озеро. На маленький экранчик ворвалось возбужденное, радостное лицо Милки, обрамленное растрепанными медно-рыжими волосами.

— Я его нашла, Купер, представляешь? Давай транспорт, сейчас скажу наши координаты…

И, отвернувшись, бросила через плечо: «Где мы находимся, подруга? Только рассказывай поподробнее, для бестолковых…»

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

Эпилог