СССР-2061. Сборник рассказов. Том 9 [СССР 2061] (fb2) читать онлайн

Литературный конкурс короткого рассказа "СССР-2061"

Рассказов на конкурс прислали много. Неожиданно много. Только в последний вечер приёма работ пришло до сотни, иные из которых тронули даже чёрствые сердца конкурсного жюри.

Порадовали Дмитрий Санин (459: Полчаса города-леса) с Игорем Николаевым (471: Сны о Марсе). Да и много чего ещё, хотя бы «Сашка и Динозавтр». Впрочем, всех уже и не упомнить. Так что встречайте заключительную серию: здесь всё, что мы не выкладывали раньше.

Роу Иван 537: Курьер

Солнце, ослепительно страшное, Ты насмерть поразило б меня, Если бы во мне самом не было такого же солнца.

Уитмен.

Курьер 4.09.31

— Свежее мясо! Отличное свежее мясо! — так и начинается моё утро. Каждый день, кроме пятницы.

— Люхум аттазиджа! — прямо под окном, двумя этажами ниже. Ещё одна издержка Двадцатого округа – как и аборигены, смотрящие на тебя с таким удивлением, словно по их улицам идёт белый медведь.

***

ESA, в которую я так и не поступил, сделала мне ручкой минимум на год, так что оставаться в Париже будет просто не на что. Можно вернуться в Беринген, туда репатриировались мои родители, когда в России начиналось. Только о возвращении не хотелось даже думать. С тоской и чёрной завистью обновляя список принятых на планшете, я слушал, как мой сосед по комнате празднует поступление с ещё несколькими хмырями. Один из них, горбоносый и худощавый, подошёл и ко мне.

— Мигель, ронин-профи – кто такой ронин, я не знал, но отрекомендовался в ответ.

— Курт. Всё завалил.

— Ага. Видишь меня в этом списке? — наклонившись над планшетом копной сальных чёрных волос, Мигель бесцеремонно ткнул пальцем в экран

— ???

— Я тоже не вижу. Четвёртый раз не нахожу, и в пятый не найду. Так что и ты прими это проще.

— …

Наверное, в тот момент я напоминал телёнка, который остался один в чистом поле. Глядя на мою кислую физиономию, Мигель буквально запихнул меня за стол к своим приятелям и всучил бутылку «Кроненбурга»…

***

Очнулся я от того, что меня бесцеремонно окатили водой. Тело ныло так, как будто меня завязали в узел на пару суток. Откуда-то с улицы доносился запах тухлятины. Я перевернулся на спину: перед глазами расплывалось кровавое пятно – впрочем, это оказался всего лишь японский флаг, прибитый к потолку.

— Остался от прежних жильцов – пояснил Мигель.

— … - Промычав что-то невнятное, я сел, привалившись к засаленной стене.

— Правильно понял, у тебя ещё всё впереди. Слушай, compadre, я так понимаю, к мамочке под крылышко тебе неохота? Я сумел кивнуть в знак согласия.

— Вот что, живи у меня. За квартиру пополам будем платить, как сможешь. Пока в долг.

Утвердительно киваю ещё раз.

— Что здесь с работой? — пересохшее горло скрипело как несмазанная телега.

— Совсем pendejo? Тебе вчера говорили – устраиваешься курьером в любой магазин, и на еду тебе хватит. А там будет видно.

После скромного завтрака (чай из несвежего пакетика и черствый батон с маслом) Мигель лёг досыпать. А я – сел искать вакансии на высокую должность мальчика на побегушках…

***

Через пару недель в Двадцатке я сносно торговался, а через пару месяцев – мог прочитать объявление и с горем пополам объясниться на дикой мешанине арабского и французского. Серая куртка, низко надвинутая кепка и рыжая щетина, превращавшаяся в бороду – так на меня перестали обращать внимание. То ли я стал походить на какого-нибудь иранца, то просто не представлял интереса, как никчёмная деталь пейзажа. Меня устраивало и то, и другое.

***

Вот я и на месте. Осталось отдать последний заказ и идти домой, благо здесь совсем недалеко. Четвёртый этаж, вторая дверь от лестницы, ноутбук и гарнитура Zelix. Получатель не указан.

Ассаля?му `алейкум! — открывает мне дверь усатый араб. Ва-алейкум – Вот ваш заказ

— Заноси

— Распишитесь здесь и здесь. Дополнительное вознаграждение – на ваше усмотрение

Над произношением работать не пробовал? — араб сказал это по-русски, протянув ладонь размером с лопату – Сан Саныч.

— К-курт.

— Да ты заходи, присаживайся. Чаю будешь?

За чаем я рассказал ему о своих нехитрых приключениях. Тот слушал, иногда спрашивая и кивая головой, как будто с чем-то сверяясь.

Когда я закончил, мой собеседник, решившись, взял быка за рога:

— Домой возвращаться собираешься?

— К родителям в Германию?

— Домой, в Союз.

— Что я буду там делать?

— А здесь ты что делаешь?

— Как видите, курьерствую. На еду хватает.

— Вот и будешь курьером. Красной чумой торговать. Вразнос.

В европейских новостях, официальных и не очень, советских журналистов так и называли, чумными крысами. Циничными, трусливыми и беспринципными догматиками, ненавидящими тех, кому незадорого наняты прислуживать. Мечтающими хоть тушкой, хоть чучелком, хоть индусом-уборщиком, но устроиться в русскую службу BBC, к настоящим мастерам.

Весь вид моего собеседника настолько не вязался с этим образом, что я, не сдержавшись, прыснул со смеху. Глядя на метаморфозы моего лица, расхохотался и Сан Саныч.

Отсмеявшись, он протянул мне визитку с надписью «Учебный центр экстремальной журналистики», дав понять, что разговор окончен.

Свежее мясо 22.08.32

Аварийная сирена не просто воет – она продирает до самых костей. От неё хочется бежать хоть на край света, не разбирая дороги. Её вой перекрывает только рёв старшины-инструктора, что желает нам доброго утра и анальных кар посредством ствола от КПС, если мы, упаси Боже, затормозим. Я выбегаю из казармы последним: остальное наше воинство уже построилось неровной шеренгой прямо во дворе: три отделения, по 11 человек в каждом. Учебная группа 3271, будущее русской военной журналистики, а пока – команда бабуинов, упоротые упыри и просто мясо. Свежее пушечное мясо.

Мы получаем на складе наши броники и автоматы: до огневой подготовки ещё недели три, так что нам выдают допотопные АК со снятыми бойками. Бежим в лес, к лыжной трассе: сегодня в утреннем меню пять километров по холмам и оврагам. Солнце начинает припекать, разгоняя туман: через полчаса в ЭСКАРПе будет жарко, словно в бане.

— Запевай!

Сорока, сидевшая на ветке, срывается и улетает, испугавшись наших нестройных воплей.

Я подтягиваю, путаясь в словах. К концу песни мы как раз выходим на трассу. Из головы постепенно исчезают все мысли, остаётся только чувство ватных ног, да автомат бьёт прикладом по заднице, не давая отрубиться окончательно.

Красная пыль 16.09.37

Киплинг прав: в аду нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей. Достаточно одной пыли. Красная пыль была везде: она скрипела на зубах, забивалась в любую щель и намертво въедалась в одежду. После первых же километров грунтовки мой УАЗик из белого становился светло-кирпичным. Ничего не поделаешь, сухой сезон. Добро пожаловать в Африку.

До Солвези, ближайшего зачатка цивилизации, оставалось ещё шестьдесят километров. Мне надлежало получить на складе бухту оптокабеля, а в госпитале – новую канистру спирта. На добрый медицинский спирт у негров можно выменять что угодно, от интервью до живой курицы, и мы этим нагло пользуемся.

Я проезжаю мимо остовов тридцатитонных TEREXов, застывших на краю карьера, как мёртвые киты. Мимо экскаватора, бессильно склонившего шею в земном поклоне равнодушному богу. Подождите, родные, мы доберёмся и до вас. А пока ребята из геологоразведки решили «потыкать веточкой» шахту Лумвана, очень надеясь успеть до дождей.

А я каждые три-четыре дня глотаю пыль, подменяя водителя: тот поймал особо злобную дизентерию и улетел в Кабве на санитарном автожире. Добрался что кум королю: для «Мухи» нет ни колдобин, ни пыли, ни даже воздушных ям. Я кручу баранку, слушаю урчание дизеля, и радуюсь, что у меня машина с мягким верхом, наезжая на очередную кочку. До Солвези ещё больше часа…

***

Госпиталь Советского Красного Креста стоял на отшибе, рядом с маленькой рощицей. Двухэтажная коробка основного блока да флигель-полусфера, где врачи оставались ночевать, если некогда было ехать домой. Дальше шли облупившиеся лачуги, огороды, а за ними, насколько видел глаз, тянулась красно-рыжая степь, поросшая засохшей травой и кустами. Нераспаханный африканский буш.

Доктор Роговский, исправно пополнявший наши запасы, укатил в Лусаку, готовить курсы для местных санитаров. «Зайдите к Ире» – вот и всё, что он успел нам отписать.

Экран со списком персонала, как и в любой советской больнице, висел на первом этаже, сразу напротив входа. Ирина Волынина, фельдшер-ассистент, кабинет 202. Имя было подсвечено красным, но я не обратил на это внимания.

Я поднялся на второй этаж, нашёл нужную дверь и постучал. Примерно через полминуты мне открыла девушка, закутанная, словно мумия. Между колпаком и маской виднелась только пара зелёных глаз да вопросительно поднятые брови.

— Прощу прощения, видимо, я не вовремя

— Мы скоро закончим, подождите внизу.

Ира вышла минут через пятнадцать. Вместо операционной робы, заляпанной красным и жёлтым, на ней был белый халат, застёгнутый на все пуговицы, несмотря на жару.

— Курт Ланге. Для своих – просто Курт.

— Ира. Для своих – она покосилась на очередь к регистратуре – Ирина Алексеевна. Чем обязаны?

— Ребята с Лумваны прислали за новой порцией. Дядя Костя сказал зайти к тебе.

— Племяннички… Недавно же приходили? Вы им что, машины заправляете?

— …

— Приходи к восьми сегодня, как у меня смена кончится. Сейчас не до того, извини. От нас и так половину народа забрали. Я теперь ассистирую, Сашка пробирки крутит – так и живём.

— Много больных?

— А то не видно. Только за утро две ампутации, ладно хоть чистые. Привозят поздно, никакой ингибитор не поможет.

— Главное, они будут жить?

— Жить будут. Знать бы ещё, на что жить…

— Проживут, с нашей помощью – мне хотелось хоть чем-то её ободрить

— …

— Что-то ты совсем загрустила. Вечером сделаю тебе маленький сюрприз в честь приятного знакомства.

— Господи, у нас и так каждый день одни сюрпризы. Каждый второй с букетом, каждый пятый вообще на позитиве – холодное личико скривилось, словно от зубной боли – Что задумал?

— Такую девушку сам бог велел пригласить в кино. В этих краях есть неплохой кинозал, о котором не все знают – по субботам зал закрывался, но за сходную цену Мозес-механик дал бы мне ключи: русским здесь верили на слово.

— Там же по-английски?

— Специально для тебя сегодняшний фильм будет на русском – я попытался изобразить самую обаятельную улыбку, какую только мог.

— Веди, кавалер. Если не понравится – ничего вам больше не дадим – она нервно усмехнулась, но, одёрнув себя, снова насупилась и пошла обратно к лестнице.

***

Мы сидели в центре крошечного зала и смотрели «Апельсиновый день». Если утром она была снежной королевой, то теперь корка льда как будто растаяла. Халат заменило разноцветное платье, а волосы, раньше стянутые медицинской резинкой, рассыпались по её плечам. Под конец фильма она взяла меня за руку, а потом – положила голову мне на плечо и… тихо заснула. Выключив проектор, я осторожно перенёс её на диван, стоящий сзади кресел, и укрыл курткой, а сам – достал из машины свёрнутый матрас и плюхнулся рядом, прямо на полу.

***

Что-то случилось – это я понял, ещё подъезжая к бомо. На взлётке, развернув винты кверху, стояли два наших К-16, а съезд на трассу преграждал усиленный пост полиции. Из сбивчивой тарабарщины полицейских я смог понять только «хоспитал».

Главный корпус стоял на своём месте, но от полусферы жилого блока осталась только передняя стенка: из белой с красным крестом она стала жёлто-бурой. Бельмо выбитого окна смотрело на рощицу, откуда и прилетела термобарическая смерть. На парковой скамейке сидел Роговский – почему-то без своей шляпы. На мой вопрос об Ире он молча протянул мне фляжку. Я пил из неё, и мир становился серым, как будто кто-то выкрутил насыщенность в ноль.

Через пару минут ко мне подошёл солдат из оцепления: он вырвал у меня фотоаппарат и с каким-то остервенением стал снимать, обходя площадку кругами. А потом мир выключился. Остался только запах солярки и жжёного пластика, в котором мне чудилась вонь палёного мяса.

Интерлюдия

За полученные материалы, в том числе фотографии того солдата, меня наградили премией Полевого. Второй степени. Я слушал речи ребят, которых награждали вместе со мной – умные, искренние, попадающие в тему – и прокручивал в уме свою. Назвали и моё имя. Я пожал руку главреду СовНов'а, взял конверт с сертификатами и подошёл к микрофону. В этот момент любые слова показались мне лишними. В конце концов, это всего лишь слова.

— Спасибо – я развернулся и прошагал на своё место.

***

— Тебе в RedChan приглашают. Пойдёшь?

— Моё место там, в Африке. Север для меня вреден.

— Нам всем место в Африке – эту фразу я не понял, но переспрашивать не хотелось. — Надоест разъезжать или остепениться решишь – дай знать. Хомут найдётся, была бы шея.

***

С тех пор я так и не остепенился: сменилось целое поколение, а я продолжал ездить в командировки. А в перерывах – учить щеглов из новых наборов своей нехитрой науке.

Наверное, мы неплохо делали своё дело, если в сороковом году ОКНШ разразился Актом о защите медиапространства. Печально известным MSPA, что превращал «журналистов вероятного противника в зоне боевых действий» (то есть нас) в цели высшего приоритета, чем собственно «враждебные элементы». Акт снова и снова объявляли фальшивкой, а мы снова и снова испытывали фальшивку на себе.

Впрочем, MSPA только подтвердил сложившуюся практику: за нас взялись всерьёз ещё в начале 38-го. А года с 39-го вместо надписи PRESS мы могли рисовать на бронежилетах мишень – разницы не было никакой. В «Double Helix» показывали, как советские террористы из Spetsnaz маскируются под советских же репортёров – в реальности было строго наоборот. Мы работали под солдат, техников, гражданских и Бог знает кого ещё – вплоть до торговца оружием или муллы-шиита. Многие выдавали себя за сотрудников Reuters и CNN. Или мучились с чудовищными гиростабилизированными телевиками, прячась за километры от цели.

Ночь 4.07.61

Вот и сбылась мечта идиота. Старого упрямого идиота. Физнормативы сданы, наземный инструктаж пройден, визы – получены. Я шёл к метро, ощупывая в кармане новенький шлюзовой пропуск. Завтрашним утром мне предстоит вылет из Воропаева на объект Л5, он же – станция «Север», перевалочная база доброй половины марсианских грузов. Там нас подберёт «Капитан Колесников».

Я шёл через пустеющий парк, вращая головой по сторонам, как будто стараясь наглядеться. Отец тащил домой отчаянно сопротивляющихся детей, заигравшихся в оборону Момбасы, сделанной из десятка картонных коробок. На дальней скамейке лопоухий матрос обнимал свою подружку, раскрасневшуюся так, что это было заметно даже в сумерках, при свете фонаря. Впереди меня возвращались со спектакля в «Брёвнах» несколько студентов да женщина лет сорока. Ветер доносил обрывки их разговоров.

— …ставь ИнСис, там хоть исходники посмотришь, хрен с ней, с поддержкой…

— …Веня, мальчик мой, ты свою тётку сегодня в театр приласил, или на ChipInfo ваше проклятое?…

— …я говорю: девушки, разрешите к вам подсоединиться. А одна мне и отвечает: только через ICR, и в режиме slave…

Навстречу – почти никого, только перед самым входом в метро я встретил троих крепких ребят в одинаковых брезентовых куртках. Бритые черепа и окладистые бородищи, не хуже моей собственной, выдавали в них коммунаров, причём – старой школы, уважающих традиции. У одного из них борода почти сливалась с лицом от характерного северного загара. Троица растворилась в людском потоке раньше, чем я успел разобрать эмблему на их нашивках.

Когда-то таким был и я. Что же, по крайней мере, у нас будет неплохая замена…

Из трёх десятков молодых балбесов нашей группы в живых осталось пятеро. Пятеро старых битых псов. Остальные, большей частью, в бессрочной командировке от Катанги до горючих песков Тобрука, пропитанных пролитой нефтью пополам с пролитой кровью.

Пятеро стариков: Казакевич, Проценко, Вася Рахманов, да мы с Бахтадзе – он и рекомендовал меня на Марс штатным корреспондентом. Я так и не узнал, что «дядя Гиви» написал Персову, известному своей нелюбовью ко всем «дармоедам с зеркалками», если мне не только проставили открытую дату убытия, но и взяли на грузовой рейс вместо третьего экспедитора. Видимо, наша с Гиви репутация чего-то стоит не только среди профи.

***

Когда я добрался домой, было уже далеко за полночь.

Рюкзак, перешитый из десантного, стоял в углу. В нём лежал старенький Nikon E50I, обычный «полтинник», только в индустриальном исполнении, да набор объективов: ЛОМО нынче не уступает даже Карлу Цейссу.

Все вещи убраны или выброшены. Рабочий стол, обычно заваленный бумагами, стерильно чист, только на краю сиротливо улыбалась небольшая фотография. Чёрно-белая фотография. Зелёные глаза на ней кажутся серыми, а тёмно-каштановые волосы – угольно-чёрными. Я запер её в сейф и вышел на балкон.

Луна только что зашла, и звездное небо на горизонте сливалось с ночными огнями земли. Я смотрел в темноту, и мне казалось, что оттуда на меня ободряюще смотрят мои друзья: все, и мёртвые, и живые. Смотрел, видя там и её добрый взгляд.

Наверное, где-то далеко-далеко, за гранью расползшейся во все стороны ночи, в стороне от всех городов, она машет мне на прощанье рукой.

Громыко Игорь Алексеевич 536: Байки связиста

Публикуется вне конкурса.

«Мировой рекорд»

И приказала Родина-мать её сыну, автору этих строк, служить офицером в особой армии. Место службы лейтенанту было определено в Космическом центре, находящемся в Крымской украинской степи.

…Первое впечатление от внешнего вида места службы ошеломляло сразу и надолго.

Огромные серебристые космические антенны украшали зелёную плоскость виноградной равнины, а надпись на бетонной плите у перекрёстка дорог переубеждала проезжающих иностранных шпионов, что это не Космический центр, а «Очистные сооружения города Евпатории».

Колючая проволока поверх высокого забора и караульные вышки, укрепляли веру жителей и курортников в то, что отходы их жизнедеятельности находятся под надёжной защитой вооружённых людей облачённых в военную форму лётчиков.

Человек, ступивший на эту охраняемую территорию, ясно осознавал, что его право на «ошибку в действиях» осталось за воротами проходной Космического центра и заблудилось где-то там за колючей проволокой в виноградной лозе.

Остатки какой-либо расслабленности пресекались надписями на плакатах, в обилии украшавших дороги, дорожки и тротуары. Кстати, эти плакаты, укреплённые бетонными опорами, не только морально, но и физически помогали служащим Космического центра во время зимних пылевых бурь. Если ураганный ветер сдувал человека с бетонной дороги, то он имел хоть какой-то шанс остановить свой «бег-полуполёт», зацепившись за плакат, убеждающий в безошибочности коммунистического пути развития человечества.

И так! Служба началась с постоянных тренировок лейтенантов для получения допуска к самостоятельной работе по управлению космическими аппаратами. В последующем, секундомеры экзаменаторов-наставников сменились на таймеры боевых пультов космических станций и время продолжило свой бег.

Всякое случалось во время лейтенантской службы. И об одном случае Вам расскажу.

Не прослужил наш лейтенант и полгода, как узнал, что его друг по училищу отстранён от боевых работ с техникой. Узнал и причину.

Оказалось, что при нажатии кнопок на пульте, которым управляли орбитальной станцией «Салют», друг лейтенанта допустил к работе неопытного солдата. Этот солдат ошибся и «не ту кнопочку нажал». Совсем чуть-чуть ошибся…

И вот, на космической станции «Салют», вместо выключения аппаратуры над территорией США, СОВСЕМ не вовремя раскрылась огромная зонтичная антенна и в ней застряли панели солнечных батарей.

Эти батареи-крылья должны быть всегда повёрнуты плоскостью на Солнце, чтобы обеспечивать электроэнергией станцию в открытом Космосе.

Дальше пошла цепочка событий: электроэнергии стало не хватать для работы всех систем. Тогда космонавты сами (станция летела где-то в космосе над океаном) отключили всё, что можно…, - а электроэнергии не хватает. Ни на подачу чистого воздуха для дыхания, ни на защиту от космического холода. Ни на что не хватает! Включились запасные аккумуляторы.

А электроэнергии всё равно не хватает, при этом нагрузка на аккумуляторы настолько большая, что они стали «парить», как закипевший чайник.

Известно, что, когда от нагрузки закипают кислотные и щелочные аккумуляторы, то выделяется ядовитый пар, состоящий из смеси кислоты, щелочи, кислорода и водорода. Водород в смеси с кислородом легко взрывается, а в кислородной среде прекрасно горят магниевые элементы конструкции станции. Да и легкие человека портятся от паров щелочи и кислоты.

Короче. Космонавты сняли противогазы, надели скафандры и драпанули в открытый космос, прихватив инструменты. И (далее звучит известная всему Миру славянская фраза…):

С ПОМОЩЬЮ КИРКИ И КАКОЙ-ТО МАТЕРИ, ВРУЧНУЮ!!! СОБРАЛИ ЭТУ ЗОНТИЧНУЮ ПАРАБОЛИЧЕСКУЮ АНТЕННУ. Работали несколько часов.

Как только они собрали зонтик антенны, так солнечные батареи автоматически «уставились» на Солнце. Включилась система очистки воздуха. Остыли аккумуляторы и перестали дурно пахнуть. А космонавты вернулись обратно внутрь станции. Самое потрясающее известие я узнал на следующий день из газет.

На первых страницах пестрели заголовки: «ВЕЛИЧАЙШЕЕ ДОСТИЖЕНИЕ СОВЕТСКОЙ НАУКИ И ТЕХНИКИ – УСТАНОВЛЕН МИРОВОЙ РЕКОРД ПРЕБЫВАНИЯ ВСЕЙ КОМАНДЫ ОРБИТАЛЬНОЙ СТАНЦИИ В ОТКРЫТОМ КОСМОСЕ!!!».

Я часто просматриваю фильм «Армагеддон» и когда вижу дурацкую рожу космонавта Андропова и взрыв на станции, то улыбаюсь, понимая, что в этом эпизоде все же есть очень большая доля правды.

«Квантовые навигаторы вселенной»

«…и, чтобы не пачкался

воротник рубашки,

решили отрубить голову.»

Космический центр до прихода периода массовой безответственности представлял собой единый комплекс специальных систем. Как и было принято во всём мире, более современные системы со временем заменяли другие (устаревшие) при управлении космическими аппаратами.

Одни космические системы управления космическими аппаратами были установлены в Космическом центре давно и поэтому вокруг их технических зданий росли высокие деревья, высаженные в момент закладки фундаментов зданий. В этих зданиях в летнюю жару было более-менее прохладно. А вот здания новых систем отличались современным дизайном и низкорослой «растительностью». В новых зданиях люди изнемогали от жары.

И лишь одно, отдаленное от всех, здание сочетало в себе и стиль «барокко» и экстра современный стиль. Это было здание Автоматического зеркального телескопа (АЗТ или просто, — телескоп), который был оснащен красным лазером для подсветки космических аппаратов.

Система АЗТ работала просто. — Корпус летящего космического аппарата подсвечивался с Земли из Космического центра лучом красного лазера и тем самым он выделялся на фоне голубоватых звёзд ярко красной светящейся точкой. По расположению этой точки относительно созвездий ночного небосвода очень точно определялись координаты спутника. Сейчас эта технология общепринята во всём мире, а тогда, в 70-х годах, это был последний «писк» технологической моды.

Естественно я, как любознательный инженер, мечтал увидеть «живьём» это квантово-оптическое лазерное чудо, пробивающее своим лучом толстую стальную пластину. Казалось, что люди, работающие в этом фантастическом здании, эдакие навигаторы-маяки ночной бездны космического вакуума, всегда ходят с высоко поднятой головой и общаются на языке великих уравнений Максвелла и Шредингера.

Самое удивительное, что людей из этого технического здания было почти невозможно встретить в группах офицеров, выезжающих на службу в Космический центр из города и возвращающихся обратно.

При мыслях об АЗТ воображение рисовало мне некое подобие шаманов, ночами пробивающих лазерными лучами космическое пространство, и рано с рассветом после утомительных работ падающих у себя дома в изнеможении на неразостланные постели.

На мои вопросы начальству: «А нельзя ли пообщаться с офицерами АЗТ»? — мне отвечали, что эти люди часто заняты какими-то работами.

И как-то раз в наше здание зашел яркий шатен. Он решал проблему проверки специальной техники в здании АЗТ.

Я, как и всякий молоденький лейтенант, «ну просто благоговел» перед его суровым взглядом.

Как старый боцман, этот человек через слово добавлял что-нибудь из широкого ассортимента русского мата. А запах технического спирта (по-нашему «перегар») изо рта заменял этому боцману запах старого крепкого рома. Но, вот что меня смутило, так это его прекрасный южный загар на лице и руках.

Получалось, что навигаторы-маяки в дневные часы не отдыхали дома в постелях, а накапливали силы на евпаторийских пляжах под палящим солнцем. И вот я решил при первой возможности попасть на территорию АЗТ.

Повод подвернулся довольно скоро. И удалось получил пропуск в здание моей мечты.

Первое, что потрясло, так это благоустроенная территория вокруг здания телескопа.

Не секрет, что наш Космический центр стоял на панцире огромной ракушечной крымской черепахи, панцирь которой начинался сразу за тремя сантиметрами глиняного грунта. Этот ракушечный плотный грунт был кое-где с чернозёмом, который принесли ураганные ветры зимой с крымских полей.

Дерево или клумба сажались в Космическом центре следующим образом. Огромная тракторная пила выпиливала в панцире черепахи квадрат ракушечника, экскаватор выколупывал плиты, а в ровную прямоугольную яму завозили чернозём со степных полей и в центре этой ямы втыкалось дерево. Всё… Других более дешёвых вариантов не было.

Так вот что я увидел. Шикарные цветники окружали «солдатские курилки» (места кратковременного отдыха военнослужащих), оплетённые виноградной лозой. Разветвленная сеть самодельных ирригационных сооружений создавала микроклимат возле здания и далее, метров на двадцать. 30 градусная жара не ощущалась вообще. Я … закомплексовал…, понимая, что «не там служу»… Одно непонятно, откуда в Аду появился филиал Рая? И однажды я услышал историю о «телескопе» и его людях.

Конечно, для работы на АЗТ выбрали самых компетентных из самых компетентнейших офицеров. Но не учли, что компетентность, любознательность и непокорность часто соседствуют рядом. Как-то раз эти офицеры самостоятельно решили помочь другой наземной станции точно определить направление на отечественный космический аппарат (спутник), подсветив его лазерным лучом на фоне ночного неба.

В тот момент русский спутник находился на орбите, а вот за этим русским спутником (время-то было – «время холодной войны»…) «спрятался» американский спутник – шпион, который хотел посмотреть через инфракрасный фотообъектив «а чем это русские занимаются в ночное время?». Ну не думал же американский космический шпионский центр, что русские офицеры могут нарушить дисциплину и сильно-сильно посветить лазером в его сторону.

Короче, лазер АЗТ осветил не только русский спутник, но и спрятавшийся за ним американский, у которого от лазерного луча «сгорела» и разлетелась вдребезги вся шпионская фотоаппаратура.

По слухам, просочившимся в офицерскую среду, оказалось, что МИД СССР получил ноту протеста за порчу космической техники США. Руководство центра стало выяснять истинную причину происшедшего. И когда Правительство СССР узнало ЧТО произошло, то по-русски приняло решение: И… на много лет запретили Космическому центру применять по прямому назначению лазерную технику АЗТ. Вот уж действительно: «Чтобы не пачкался воротник рубахи, нужно отрубить голову».

И всех интеллектуалов и лучших из лучших компетентнейших офицеров, как не занятых на работах по космосу, стали посылать старшими по вывозу навоза из свинарника солдатского подсобного хозяйства, и привозу чернозёма для посадки деревьев, а также использовать их на других грязных, но полезных для Советского общества, работах.

Кроме того, если кто-либо из офицеров не мог заступить в наряд (по причине болезни или пьянства), то в любое время суток специалистов из числа офицеров АЗТ ночью поднимали с постели и ставили в наряд. Лучшие из лучших стали терять квалификацию, уходить в запой. От безделья талантливейшие люди создали вокруг своего здания на панцире Крымской степной черепахи маленький Рай, который хоть чем-то скрашивал их постылое житие.

А «телескоп АЗТ» стал именем нарицательным. Старший офицер, когда корил младшего, то частенько говаривал: «Будешь и дальше пьянствовать, морды бить и по бабам шастать, переведу служить на АЗТ! Вот тогда и узнаешь Кузькину Мать!» …

И только к Олимпийским играм 1980 года вроде бы с АЗТ сняли запрет на работу с космическими аппаратами.

Ужас дежурных смен, или Как сходил с ума Главный инженер

Космический центр всегда считался образцовым подразделением и одновременно управлял несколькими космическими аппаратами и НЕ ДАЙ БОГ!!! если во время работ нарушалась радиосвязь хоть с одним из космических аппаратов или наблюдались какие-нибудь неполадки аппаратуры. Людей карали беспощадно.

И был у нас в Центре такой человек, который САМ решал, кого казнить, а кого – помиловать. Это был Главный инженер Центра. За всю свою жизнь я не встречал более компетентного в своей области человека. Два метра роста, сажень в плечах, открытое лицо. Улыбка и доброжелательность.

При этом, это всегда был «человек, идеально подстриженный, аккуратный, истинный служитель Отечества». Чёткая походка. Целенаправленный взгляд. Требовательность к нарушителям и образец честности. Все равнялись на него.

Как-то раз вбегает ко мне в здание мой друг – капитан. И с порога кричит: «Игорь! Всему хорошему приходит «песец». Главный инженер сошёл с ума! Теперь пришлют из столицы какого-нибудь коррумпированного мутанта, который замордует весь Космический центр».

Сумасшествие офицеров нам было не в новинку. Как-то раз «крыша съехала «у командира передающего центра и он вывел в, расположенные рядом с Центром, виноградники всех солдат и приказал окапываться. Командир пояснил, что ожидается наступление каких-то танков какого-то противника.

Как Вы уже знаете, выкопать яму в твёрдом грунте ракушечника это было сложно. Поэтому солдаты, стирая руки в кровяные мозоли, стали вырубать окопы в ракушечнике, но на всякий случай позвонили в санитарную часть. Приехала «Скорая помощь» и командира передающего центра увезли…

Услышав плохие вести о Главном инженере я искренне разволновался и стал уточнять обстоятельства.

Толком ничего не узнал, но позвонил другим ответственным офицерам. И…картина стала проясняться.

Первое, что привлекло к себе внимание всех служб, так это безмятежный вид Главного инженера. Он шёл по технической территории Космического центра по-хулигански засунув руки в карманы и насвистывая какую-то песенку. И то и другое было строго запрещено в Советской Армии. Фуражка была сдвинута «набекрень». Его беззаботный взгляд как бы говорил: «А не пошли бы все проблемы нахрен».

И тут из-за поворота дорожки выбежал мокрый от пота Оперативный дежурный и громко доложил: «Товарищ полковник! Прервана связь с космическим объектом номер один. Усилия личного состава наземной станции, по восстановлению связи, — не привели к желаемым результатам!!!».

На что Главный инженер, сорвав травинку у дороги и, поковырявшись в зубе, ответил: «Эт-т-т-то – ХО-РО-ШО…». И пошёл дальше, оставив Оперативного дежурного с широко раскрытым ртом.

Через пять минут его опять нашел Оперативный и доложил: «Крайне нестабильна связь с объектом номер два. Команды управления не проходят».

«ПРЕ-ВОС-ХОД-НО…», — ответил Главный инженер и стал насвистывать новый мотив, засунув руки в карманы.

Еще несколько раз к нему подбегал с различными проблемами Оперативный дежурный, на что получал ответы: «ЗА-МЕ-ЧА-ТЕЛЬ-НО, ВОС-ХИ-ТИ-ТЕЛЬ-НО, ЧУ-ДЕС-НО, ПРЕ-КРАС-НО и ОТ-ЛИЧ-НО».

Короче, позвонил Оперативный дежурный в санитарную часть и, на всякий случай…, доложил там об увиденном.

Все недоумевали. Помешательство должностного лица – «не совсем явное и совсем тихое». НО, (!) при полном провале работы Космического центра главное действующее лицо балдеет, и плевать хотел на проблемы (!). Это впечатляло и обескураживало! Решили понаблюдать.

Дежурные офицеры из боевых смен взгрустнули, хотя… все чувствовали, что здесь кроется какая-то загадка. И её разгадка стала нам известна на следующий день.

Оказалось, что днём ранее, войска СССР, высадили десант в Кабульском аэропорту. А чтобы не мешал никто этой операции, были включены передатчики помех, которые на многие сотни километров полностью прервали все сеансы связи с наземными станциями и любыми летательными аппаратами, в том числе и с космическими. Главный инженер знал об этом, но молчал как рыба.

Честный офицер не мог обмануть состав дежурных смен, а сказать правду было нельзя. Он взял ответственность на себя, не покидая Центр, но и не предпринимая никаких действий.

Дан Игорь Анатольевич 535: Последыш

Михалыч, или, называя официальным языком, Ковалев Игнат Михайлович, майор внутренних войск, начальник Социального изолятора номер четыре (их до 2033-го называли каким-то неопределенным названием «Учреждение», хоть и «исправительное»), за всю ночь так и не смог заснуть. Все ворочался на кровати и думал, что вот и пришел этот день – 30 апреля 2061 года, — День освобождения Сидорчука.

А за окном давно уже рассвело. Было хорошее погожее весеннее утро. Погода соответствовала предстоящей процедуре, этим Михалыч был доволен. Совсем не к месту было бы, если пошел дождь. Тогда, скорее всего, пришлось бы договариваться с метеорологами об ее изменении, хотя те, конечно же, пошли бы на встречу без лишних разговоров. Они ведь тоже понимали: нехорошо проводить освобождение Сидорчука при плохой погоде. Но все равно – это были бы лишние хлопоты.

После подъема все пошло не как обычно, не по отработанному за долгие годы распорядку. Михалыч встал, умылся, завтракать не стал вообще – никакого аппетита. Чтобы скоротать лишнее время подсел к окну, стал наблюдать за оживающей улицей. Немного посидев, не выдержал, решил пойти на работу раньше обычного. Надел свой парадный китель, парадную фуражку, начищенные с вечера, ботинки. Вышел из дому.

Все равно, несмотря на медленный прогулочный шаг, на работу пришел не к восьми, как обычно, а на полчаса раньше. Подошел к наружным дверям своего СИ-4, позвонил. Хоть было еще неурочное время, ему открыли быстро, словно там тоже волновались и ждали. На дежурстве сегодня был Чусовлянов Борис. Михалыч, но только при своих, называл его Чусиком. Несмотря на свои года – почти шестьдесят – против Михалыча тот был еще мальчишкой. С порога взглядом Михалыч спросил об обстановке. Чусик отрапортовал:

— Все нормально.

— Прессы еще не было?

— С ними договорились, что только после восьми часов.

— Хорошо. Как Сидорчук?

— Волнуется, не спал всю ночь.

— Мне тоже не спалось.

До восьми часов никаких дел не было, и Михалыч, чтобы скоротать время и еще раз осмотреть свое хозяйство, решил пройтись по территории. Поставил об этом в известность Чусика, тот понимающе кивнул.

Неспеша Михалыч пошел по знакомым дорожкам, вначале в сторону столовой. Шел мимо опустевших жилых корпусов, знакомых за долгие годы до каждой мелочи, до каждой трещинки и шляпки шурупа. Всюду стояла неестественная тишина. Словно брошенный город. В безлюдную столовую Михалыч заходить не стал, повернул к спортзалу.

В главном зале, чаще всего служившим волейбольным полем, на полу валялся стул. Михалыч поднял его, поставил к стене. Теперь полный порядок, замечаний нет, все готово к приему посетителей, которых уже не будет.

В зале тяжелой атлетики и тренажеров Михалыч провел пальцем по, стоящей у стены, скамейке. Остался чуть заметный след. «Уже покрывается пылью. Грустно».

Выйдя из спортзала, Михалыч услышал какое-то оживление со стороны входных ворот, понял, что появились представители прессы и руководства, направился туда. Уже через минуту подошел к ним:

— Здравствуйте. Прошу внимания. Я – начальник Социального изолятора, майор Ковалев Игнат Михайлович.

Михалыч начал вводить братию, освещающую мировые события, в курс дела, в то, как будет проходить процедура освобождения. Вначале он обозначил временные рамки:

— Согласно установленным правилам непосредственно момент освобождения происходит в 9-00 по сигналу таймер-автомата. После этого бывший осужденный считается свободным человеком, и мы будем не вправе навязывать ему свою волю, удерживать вопреки его желанию. Он может сразу же покинуть изолятор, — Михалыч для наглядности указал ладонью на дверь – направление, в котором Сидорчук удалится от всех их. Продолжил. — Из этого ясно, что он будет в вашем распоряжении с момента доставки сюда и до 9-00. Времени на интервью очень мало. — Михалыч взглядом обвел всех присутствующих, все ли поняли. — Далее: пространственное расположение. Заключенного товарищ капитан, — Михалыч указал на Чусика, — выведет из жилого блока, сопроводит его сюда. Борис Андреевич, покажите место, где будет стоять заключенный.

Тот мелом на одной из плит, которыми была вымощена площадь при входе, начертил прямоугольник:

— Здесь. Михалыч продолжил:

— Я буду стоять справа от Сидорчука, — встал рядом с прямоугольником, — капитан – слева. После удара таймер-автомата в колокол я поздравлю бывшего заключенного с освобождением, после этого – он свободный человек и нам не подчиняется. Вот такая предстоит процедура. Вопросы?

— Когда будете выводить?

— Это зависит от вас. Как только вы будете готовы. Ориентировочно: 8-40.

Больше вопросов задавать не стали, началась подготовительная суета. На прямоугольник поставили какую-то молоденькую девчонку, по ней стали устанавливать свет, выверять самые удобные ракурсы.

Пресса расположилась перед прямоугольником неполным полукругом, трое представителей официальных и правительственных организаций встали сбоку. Весь обслуживающий персонал – четыре человека – расположились напротив. К 8-40 активность стал спадать, все заканчивали свою подготовку к встрече. Наблюдающий за всем этим Михалыч понял, что пора. Сказал негромко:

— Боря, веди Сидорчука.

Чусик пошел к жилому корпусу. Вошел внутрь. Сразу же вышел обратно, за ним шел виновник торжества. Подошли к назначенному месту. Рукой Чусик указал на прямоугольник. Сидорчук все понял, встал в него. На прибывшего сразу же посыпались вопросы:

— Как себя чувствуете?

— Хорошо, — особым красноречием журналистов Сидорчук поражать не стал.

— А как вам последнее время?

— Три недели провел как в большой одиночке.

— Расскажите о Ваших дальнейших планах.

— После освобождения вначале поеду в Новосибирск, там у меня родственники. Потом – в Верх-Инчерель. Город такой, небольшой, на Оби.

— Чем будете заниматься?

— Предложений много, но чем именно пока не решил, посмотрю на месте. И вопросы, вопросы… Неожиданно ударил колокол: «Дон-н-н!!!» Вот и пришел этот миг.

— Тихо!!! — оборвал всякий шум приказ капитана Чусовлянова.

В наступившей тишине начальник Социального изолятора номер четыре майор Ковалев громко и торжественно, выделяя каждое слово, продекларировал:

— Именем Союза советских социалистических республик объявляю гражданина Сидорчука Константина Денисовича свободным и равноправным.

Потом Михалыч сделал пару шагов, встал лицом к Сидорчуку, посмотрел ему в глаза. Понял, что этот момент настал, что тот сейчас уйдет, а это конец всему. Протянул ему руку, глуховато произнес:

— Поздравляю.

Сидорчук пожал ее. Михалыч же, в нарушении сценария, шагнул навстречу и обнял, как-то по отечески, бывшего, теперь, заключенного. Украдкой провел пальцем по глазам, прогоняя просящуюся на волю, слезу. Прошептал на ухо:

— Последыш ты наш. — Отстранившись, вернулся на свое место.

— Константин Денисович! — журналисты хотели, было, вернуться к вопросам, но тот поднятыми ладонями дал понять, что ответов не будет, что все кончено и он уходит. Навсегда.

Михалыч смотрел ему вслед и понимал, что сегодня, 30 апреля 2061 года освободился последний заключенный Советского союза. В связи с этим закрывается последняя тюрьма – изолятор СИ-4, упраздняется за ненадобностью целый род войск – Внутренние войска Советского союза. Но это не все, трудно перечесть все последствия, которые с этим связаны. Многие-многие вещи, сопровождавшие человечество тысячи лет стали теперь ненужными. Весь мир Земли, с Советским союзом во главе, вступил в новый этап своего развития.

nordsnisse 529: Предъявите ваши документы!

Один – тощий, коренастый и чернявый, другой – тощий, коренастый и светлый, постригся наверное после обеда, потому что сквозь белесый пух на голове сияет молочная кожа. С утра-то солнце жарило так, что его блондинистая маковка в пять минут заалела бы – ковать можно. А часов с двух тучи натянуло, вот поэтому и не обгорел. Наверное, сразу из парикмахерской они сюда и рванули. Все они стригутся перед самым вылетом. Массу, значит, сокращают.

— А клизму вы не делали? — спросил я, переводя взгляд с одного на другого. Чернявый (который получался у нас Гильямов Сергей Олегович) продолжал изучать некую точку, расположенную, примерно, сантиметрах в тридцати от его носа. А светлый (Заруба Вадим Петрович, стало быть) среагировал на мой вопрос недоумённым миганием.

— Не грубите, — разлепил наконецгубы самое Вадим Петрович Заруба.

— Да это не я вам грублю, — как можно проникновеннее сказал я. — А вы мне. Так вы, ребята, грубите мне всем своим поведением, что я скоро на пенсию досрочно выйду, понимаете?

— Ничего мы вам не грубим, — уверенно возразил белобрысый.

Я повернулся к Нелыкину, без какого-либо интереса изучавшему на своём мониторе, судя по всему, житии задержанных.

— Вот как по-вашему, товарищ капитан – хорошо ли это: проникать на особо охраняемые территории?

— Никак нет, товарищ майор, не хорошо, — с готовностью отозвался Нелыкин. — Мне папа очень не рекомендовал такими вещами заниматься.

— Ваш папа, — предположил я, — наверняка был высокоморальным человеком!

— Увы, — вздохнул Нелыкин. — Папа мой, товарищ майор, был самой большой сволочью из тех, что мне в жизни попадались. Контрабандист он был, наводчик и под конец ещё наркотиками торговал габаритно. Всем своим несознательным образом жизни демонстрировал он мне пагубность преступного пути. Но на особо охраняемые территории он никогда не стремился попасть. Чего нет, того нет. Это, пожалуй, единственный грех, который невозможно инкриминировать его душе, в настоящее время и до Страшного Суда насаживаемой чертями на вилы.

Нелыкин ещё раз вздохнул и размашисто перекрестился, за неимением иконы, на портрет Дзержинского. Я же наставительно поднял палец:

— Вот! Даже такой закоренелый асоциал, как родитель нашего уважаемого Алексея Дмитриевича – и то избегал всякого рода охраняемых территорий. И уж конечно – стартовых площадок. Верную догадку я сейчас сделал, Алексей Дмитриевич?

— В самое яблочко, — кивнул Нелыкин. — В жизни его не видели рядом со стартовыми площадками.

Я встал из-за стола, обошел его, наклонился к сидящей напротив парочке и раздельно произнёс:

— Это наверное потому, что временами стартовую площадку пробивает разрядом до двухсот тысяч ампер. Как считаете?

И поскольку вопрос был риторический, я развернулся, чтобы сесть обратно, но Заруба (Вадим Петрович) упрямо пробасил мне в спину:

— Один к десяти тысячам. Я остановился у окна.

— Что-что?

— Вероятность нарушения электрической дисперсии на стартовой площадке составляет, по статистике, один случай на десять тысяч успешных взлётов.

— Да он ещё и эксперт, — крякнул Нелыкин. — Слушай, эксперт, а с чего ты взял, что вы с дружком – не юбилейные? Везунчики десятитысячные…

— А вы мне не тыкайте! — процедил паршивец. Нелыкин с шумом втянул ноздрями воздух, полную свою широченную грудь, но воспитательный процесс пора уже было заканчивать.

— Предъявите ваши документы, — сказал я, продолжая смотреть в окно.

От заката осталось часто перекрытое тучами оранжевое пятно, в центре которого угадывался некий одинокий, как бы даже беззащитный шарик. Степь же была совсем непроглядная – ни холмика не было уже видно, ни рытвины, ни хотя бы даже намёка на какую-нибудь солончаковую кляксу. Словно не степь была там, внизу, нет, не пахнущая полынью и дождём степь, да и не Земля вообще – а Чёрная дыра, в которую валилось маленькое, одинокое и беззащитное Солнце. Если бы это было так, подумал я, то это был бы самый последний закат. И если бы это был самый последний закат, то провёл я его, как ни крути, крайне бездарно.

— Нелыкин, — позвал я, не оборачиваясь. — Ты слышишь тихий шелест доставаемых из карманов паспортов?

— Никак нет, — печально отозвался Алексей. — Уже почти минуту, как тишину ловлю, товарищ майор.

Я вернулся за стол и энергично хлопнул по нему ладонью – так, что панель засветилась во всю мощность, побелела:

— Ну, слава те, Господи! Отлегло! Я-то уж, понимаешь, решил, что это старческая глухота на меня навалилась. Стою, понимаешь, и думаю: ну надо же, какая досада! Граждане, понимаешь, Заруба и Гильямов достают свои распрекрасные паспорта – а я не слышу, ну ни звука! Не иначе как оглох, думаю. Вот это был бы номер, как считаешь?

— Да ну что вы, Владимир Фёдорович! — отмахнулся Нелыкин. — Вы и не старый ещё, а будут со слухом проблемы – так вылечат. Сейчас же всё лечат, не то что уши там, например… Ещё и путёвку получите в санаторий, в Швеции вот сейчас хорошо, не жарко. Не переживайте.

— А чего ж это тогда был за фокус с паспортами? — спросил я Нелыкина, внимательно разглядывая лицо белобрысого Зарубы. Лицо белобрысого Зарубы шло красными пятнами.

— Да какой там фокус, — легкомысленно буркнул Нелыкин, снова уставившись в свой монитор. — Нет у них никаких паспортов, вот и весь фокус.

— Как?! — я, как мог, изобразил на лице ужас. — У двух великих покорителей Космоса, у двух безотказных первопроходцев, у двух, так сказать, Магелланов нашей эпохи – Гильямова Сергея Олеговича и Зарубы Вадима Петровича – нет паспортов?!

— Нет, — сознался Нелыкин.

— Даже у Вадима Петровича?!

— Даже у Вадима Петровича.

— Но как же так, Нелыкин?! Как такое может быть?!

— Такое очень даже запросто может быть, товарищ майор, — заверил меня Нелыкин. — Если учесть, что им обоим нет ещё шестнадцати лет.

У Зарубы уже дрожала верхняя губа – и вибрация от неё комично передавалась на конопатые щёки. Ну, давай, подумал я. Давай уже, зря я, что ли, цирк этот тут развёл, издеваюсь над тобой, объясняю тебе, что сопляк ты, желторотик, от горшка два вершка, молоко на губах не обсохло, романтик пустоголовый, мамкин сын…

— Как это странно, — медленно сказал я, — что человеку, обладающему глубочайшими знаниями относительно статистики нарушения дисперсий, ещё нет шестнадцати лет…

Вот так. Сейчас ты носик вытрешь рукавом, потом не сдержишься, раз шмыгнешь, два шмыгнешь – да и разревёшься. И назовёшь меня фашистом, и гадом, и как только вы меня не называли с вот этого самого стула. А после истерики поедешь ты тихо-мирно домой в свой Акмолинск, и, быть может, ума наберёшься там.

— Перестаньте, — сказал вдруг чернявый Гильямов. — У нас есть право совершать ошибки, потому что если их не совершать, то не совершится вообще ничего. А вы над нами издеваетесь. За что? Мы хотим делать что-то полезное и интересное. Что в этом плохого?…

Он говорил, по-прежнему глядя в точку перед собой. Я понял, что это был за ступор такой: у него разрушилась мечта, и смотреть ему никуда не хотелось. Тот корабль, у которого их выловили, уже полчаса, как отбыл, и мысленно этот Сергей был там, на нём. Ну ничего. Мечты – они тем и хороши, что им можно предаваться на расстоянии от объекта грёз.

Вот о чём мечтал в детстве я? Ну, правильно – о еде. Как всякий ребёнок, переживший Войну, родившийся в Войну, или родившийся сразу после Войны – я мечтал о еде. До умопомрачения. До полной невозможности воспринимать мир как-то иначе, нежели через призму гипотетической съедобности предметов.

Когда вернулся отец, я уставился на его культю – стоял и заворожено смотрел на ногу, заканчивающуюся чуть выше колена. Он подумал, наверное, что я испугался его увечья, и, улыбнувшись, легонько хлопнул меня, восьмилетнего скелетишку, по плечу: не боись, мол, всё в порядке. А я очнулся, поднял на него глаза и тихо спросил: «Папа, а ты ногу всю съел?!»… Он рванул меня к себе, и то ли ткнул меня носом в своё плечо, то ли сам зарылся в меня лицом – и заплакал, тихонечко поскрипывая зубами…

Как он работал потом… Как все они, одноногие, однорукие, или совершенно здоровые, но все до одного – со страшными глазами, пронзительными и яростными, — работали тогда. Разбирали завалы, строили, убирали с улиц искорёженную технику, снова строили: дома, школы, больницы, университеты, заводы, аэропорты, дороги. По всей огромной, возрождающейся через десятилетия после развала, великой стране стоял сплошной треск мышц.

И выстрелов. Потому что никуда не делись фашисты – они просто потеряли хозяев. Никуда не делись предатели – они просто лишились кормушки. Ничего особенного не сделалось с негодяями – просто наступил мир и они полезли из щелей, в которых затаились на время войны. Те же фашисты, те же предатели и те же негодяи, с которыми отец воевал, будучи солдатом, стали убивать, грабить и обманывать воспрянувших было людей – и тогда отец стал воевать, как милиционер.

А я тогда всё мечтал об одном: наесться досыта. И потом, когда мечта эта стала сбываться всё чаще и чаще, почему-то ничего на смену ей не приходило, никаких новых жажд. До того дня, когда оперативную группу отца не сожгли прямо в участке из трёх «хашимов».

Это была одна из крупнейших рэкетирских банд если не в Союзе, то в республике – точно. Я не успел, конечно, поучаствовать в их поимке, но потом наверстал за счёт других. Потому что уже точно знал, чего хочу больше всего: истреблять тех, кто паразитирует на мирной жизни, кто цинично рушит вселенную свободных людей, созданную моим отцом на дымящихся руинах ада.

Треть века я мечтал об одном: ловить их, сколько хватит сил. И эта мечта тоже сбылась, и даже более того: сил ещё предостаточно, а ловить, собственно, уже особо и некого. Разве только что вот. Полюбуйтесь, майор Свирский, полюбуйтесь, Владимир Фёдорыч, дорогой вы мой человек, заслуженный работник милиции, начальник Отделения внутренних дел по Западному корпусу космопорта «Байконур», на своих злоумышленников. Эких вы волчищ матёрых сцапали, товарищ майор. Поздравляю!

Впервые появилось в новом СССР поколение, мечтающее не о еде или мести, а о работе, о пользе, о нужности своей грезящее – а вы ему: «Предъявите ваши документы!». Ну не паскудство? Выходит, что если нет тебе ещё шестнадцати лет, то нет у тебя и права быть стоящим человеком. Так, а? Хотя и толку-то с них, мышат эдаких… Когда чернявый мышонок прервал свой монолог, я спросил:

— Вы хоть девятый класс окончили?

Гильямов даже не моргнул, но поджал губы. Заруба дёрнул щекой и уставился в пол. Так что ответил за них Нелыкин.

— Да какой там… — зевнул он, тыча пальцем в монитор перед собой. — Регулярные пропуски фигурантами занятий в школе номер четырнадцать города Акмолинска отмечаются с середины января. То есть, с начала второго полугодия… Во-о-от… Дирекцией школы представление в детскую комнату милиции направлено тридцать первого января… Та-а-ак… Беседы с родителями…

Нелыкин повазюкал пальцем по дисплею, открывая новые файлы, и несколько оживился:

— Второго февраля – постановление ДКМ о запрете на посещение пионерами Гильямовым и Зарубой космо-центров Акмолинска, всех трёх. А у них там такая программа была, Владимир Фёдорович! Такой даже наш «Динамо» пристыдить можно. Батюшки-батюшки!.. Центрифуга… Усилители… Симуляторы БРК-53, «Зенон», АННД-2… Полярный стабилизатор… Понятия не имею, что такое полярный стабилизатор, Владимир Фёдорович. А вы знаете?

— А «Зенон»?

Нелыкин пару раз щёлкнул ногтем по дисплею и, прочитав про себя справку, уважительно поцокал языком:

— Чего только нет в этих космо-центрах… Какую досаду, наверное, испытывает человек, которого отлучили от симулятора «Зенон» за прогуливание школы!

— Так ведь помимо космо-центров, товарищ капитан, есть ещё и самые обыкновенные спортивные комплексы, — пояснил я Алексею. — Там тоже можно гробить организм нагрузками, изнашивать суставы и рвать жилы – но уже без научного контроля. Зато туда доступ не перекроют, понимаете, товарищ капитан?

Чернявый Гильямов вдруг посмотрел на меня – с нескрываемым злорадством. И сказал, старательно подражая моей шутовской интонации:

— А нет такого закона, чтобы советского школьника от спорта отлучать!

— Ваша правда, Сергей Олегович, — мне снова пришлось вздохнуть. — Нет такого закона. Зато есть закон об обязательном среднем образовании. И вот его-то вы злостно нарушаете аж с января месяца.

— Ничего мы не нарушаем! — вскинулся белобрысый. — Мы школьный курс не прерывали! Ну спросите, спросите меня по любому предмету!

У нелыкинского стола лежали их рюкзачки. Компактные такие рюкзачки, недра которых были аккуратно поделены на секции: для пищевых концентратов, для медикаментов, для инструментов. И, конечно, были там и отделы для электронных библиотечек. Весь учебный курс старших классов и даже несколько вузовских дисциплин.

— Заочно обучаетесь, значит, — констатировал я. — Без отрыва от физподготовки. Эт хорошо. Но смотрите-ка, что у нас получается. Всякий нормальный гражданин, желающий связать свою судьбу с Космосом, проходит следующий путь. Прежде всего, он заканчивает среднюю школу. Да-да, не заочно, а самым обыкновенным, общепринятым образом: ходит на уроки, получает по возможности как можно больше пятёрок, и, наконец, с блеском (а может и без особого блеска, по-разному бывает) сдаёт выпускные экзамены. После этого он, как каждый советский мужчина, проходит службу в Вооружённых Силах. От каковой вы, кстати говоря, только что попытались уклониться… Сидите на месте, пожалуйста, и дайте мне продолжить мысль!.. Да, вы, граждане, намереваясь сбежать с Земли, по сути совершили попытку уклонения от базовой службы в армии. Каковую пройти следует хотя бы в егерских частях или городских дружинах. Далее, — я загнул ещё один палец, — личности, настроенные на работу за пределами Земли, все до единого остаются на сверхсрочную службу: в войсках, имеющих специфику, схожую с избранной ими работой. Вместе с базовой службой это у нас получается четыре-пять лет. Пусть будет четыре. Потом – университет. Еще четыре года. После – стажировка, причем никого сразу не распределяют на дальние объекты, и молодые спецы обмахориваются на Земле – ещё года четыре. И что же у нас получается? Четыре да четыре да четыре – итого двенадцать лет. Которые для вас начнутся только, напоминаю, после окончания средней школы, что случится не ранее, чем через год. В общей сложности, от иных планет вас отделяют тринадцать лет весьма насыщенной жизни. Тринадцать – нехорошее число, но что поделать?

— Всё это формализм! — яростно выпалил Заруба. — Косная, отжившая система! Через тринадцать лет устареют те знания, которыми мы обладаем сегодня! А там, на дальних объектах, сегодня на счету каждый такой человек! Вы же предлагаете нам вяло шевелиться здесь, в то время когда… когда… когда там… каждый…

Он сбился под ласковым взглядом Нелыкина. Тот сидел, подперев подбородок кулаком и не мигая разглядывал выступавшего – так, словно был его бабушкой, приезжающей из деревни раз в год.

— А что ж вы, товарищ, там со своими знаниями делать-то будете? — елейно спросил он окончательно стушевавшегося Зарубу. — Марс, как говорят, не загородная дача, там теоретикам туго. На Луне тоже вопросы решаются не одной только силой мысли, там еще и навык нужен. А уж на каком-нибудь Ганимеде сам чёрт оба копыта своих обломает, вместе с рогами. Так куда ж вы собрались, ребята, заочно обучающиеся, а?

Заруба ожесточенно сопел, но Гильямов подумал несколько секунд, и ответил:

— Вот там, где теоретикам тяжело, а ваши черти копыта ломают – мы опыта и наберёмся. Быстрее, чем здесь – раз в сто быстрее!

— А нет такого закона, — сказал я. — Нет такого закона, чтобы советские школьники опытом обзаводились за счёт здоровья и жизни сотен других людей.

Я подождал, пока оба путешественника нальются устойчиво красным, и продолжил, ткнув пальцем в потолок, в данный момент как бы символизирующий ледяной вакуум Вселенной:

— Вот там, граждане задержанные, любая ваша ошибка, даже самая ничтожная, обязательно обернётся катастрофой. Так что такой опыт обрести вы сможете только один раз – первый, он же последний…

На панели стола вспыхнуло окно дежурного, я ответил. Дежурил Токорбаев – и я увидел, что его и без того не самые широкие глаза сейчас вовсе ужались до минимума.

— Товарищ майор, за диверсантами прибыл конвой! — судя по всему, эта новость его самого отчего-то весьма радовала.

— Ну, впустите конвой…

Конвоиры были старше задержанных лет, от силы, на пять. Главной была инспектор кызылординской Детской комнаты милиции лейтенант Динашева – обладательница умопомрачительных ресниц, черной косы и редчайшего казахского имени Пенелопа. Новенький бирюзовый мундир, несомненно, ей шёл, но в комплекте с этими вот километровыми ресницами и всем прочим выглядел некоей архаической нелепицей, вроде тазика, который дон Кихот из Ламанчи таскал на своей голове, полагая шлемом Мамбрина.

Санчо Пансой при инспекторе Пенелопе Динашевой состояло некое гражданское лицо, лет девятнадцати, со старательно нахмуренными бровями. На гражданском лице будто бы даже светилась надпись: «Я – студент педфака на практике; будьте снисходительны!».

Сразу после взаимных представлений инспектор начала суетиться. Она зачем-то ещё раз сняла биометрию с задержанных, ещё раз убедилась, что они – именно Гильямов С.О. и Заруба В.П., сделала ещё одну копию акта о задержании, и, в конце концов, затеяла ещё одну разъяснительную беседу.

— По Союзу это уже восьмой случай с начала года, — сообщила она почему-то Нелыкину. — В прошлом году было зафиксировано девятнадцать попыток проникновения детей и подростков на космические суда. Восемь случаев переохлаждения, десять случаев обезвоживания, иные травмы. Одного мальчика придавило погрузчиком – в результате у него серьезно повреждён позвоночник…

Субчики наверняка слышали всю эту статистику неоднократно, и не проявляли ни малейшего раскаяния по поводу возможных несчастий. Зато Нелыкин встрепенулся:

— А ведь их всех в погрузочном шлюзе отлавливают, и этих – тоже, — сказал он. — Они отчего-то уверены, что на корабль можно попасть именно таким путём… Гражданское лицо вдруг фыркнуло:

— «Отчего-то»! Понятно – отчего. Начитались Курлыкина, вот и весь секрет. Ну, Курлыков, публицист. «Двадцать очерков с маршрута Земля-Марс-Земля». Сам-то он за пределы космопорта на Марсе не выходил, но слывёт главнейшим специалистом по побегам с Земли.

Нелыкин посмотрел на него с уважением. Он вообще пренебрегал теоретической базой, потому что в уголовном деле больше полагался на практику, в которой равных ему было не много – до операции на сердце. А тут вдруг паренёк сходу объяснил то, над чем мы ломаем голову уже третий год: почему вся эта публика рвётся именно в самый опасный погрузочный шлюз.

— Этот Курлыков много всякой ереси написал в книжке своей, — с хищным удовольствием продолжил изобличать практикант. — Просто удивительно, что ещё никто не погиб, следуя его советам. А ведь следуют! Под впечатлением от примера московского пионера Васи Середяна, якобы бежавшего на Марс и даже принятого там в бригаду связистов. Разумеется, Вася Середян существует лишь в воображении публициста Курлыкова… Эх! Взять бы его за шкирку, да заставить написать опровержение!

Белобрысый Заруба свирепо глянул на гражданское лицо и, судя по всему, собрался было заявить, что, дескать, нет такого закона – советских публицистов за шкирки хватать! — но потому вдруг передумал и с индейским хладнокровием уставился в стену.

— Ладно, — сказал я, — пакуйте эти молодые организмы.

— Что? — переспросила инспектор Динашева, моргнув несколько раз – так, что случился даже небольшой сквозняк.

— Забирайте, — я сделал рукой величественный жест. — Вы их сразу домой отправите?

— Нет, поздно уже, ночь, — ответила она. — Переночуют у нас в Центре, а утром мы их ведомственной «стрелой» отправим в Акмолинск. Там их Ольга Павловна встретит. Ребята, вы ведь знаете Ольгу Павловну?

Судя по тому, как померкли их взоры, эту самую Ольгу Павловну ребята, уж конечно, знали очень хорошо – и воспринимали её куда серьёзней, чем старых клоунов вроде меня. Должно быть, сложная женщина.

Инспектор снова засуетилась: оказалось, что собирать в дорогу аж двух старшеклассников, оснащённых аж двумя рюкзачками – занятие ответственное и даже драматическое. Наконец, усталые и недовольные ребята были готовы вернуться домой.

— Спасибо вам большое! — часто-часто замахала ресницами лейтенант Пенелопа Динашева. Смотреть на это можно было бесконечно.

— Нам-то за что? — ответил я. — Вот внизу, на пропускной, дежурит сержант Токорбаев, задержавший этих правонарушителей. Вот он – герой. В торжественной обстановке вручим ему орден. «За поимку космических зайцев», второй степени, да.

— За двоих разве не первая полагается? — хмуро пошутил Гильямов.

— За двоих – вторая. Вот если бы вы оказали сопротивление при задержании, то тогда бы была первая!

— Ага, — хмыкнул Заруба. — И нашивка за ранение. Пойдём, Гиля…

— До свиданья, девочки и мальчики, — я отсалютовал им ладонью и закрыл дверь. Даже когда они зашли в лифт, было слышно, как неистовствует Пенелопа Динашева, взывая к взрослой сознательности отдельных школьников. Вот так вот. Я им полчаса объяснял, что никакие они не взрослые, а самые что ни на есть дети (во вполне свинской, причём, манере объяснял), а она мне сейчас всю эту педагогику порушит за пять минут. «Взрослые», да уж…

Правый висок уже давно ныл пронзительно и длинно, а в левый, наоборот, вяло долбилась невнятная тупая боль. Присев на стол, я принял свой вечерний коктейль из пилюль, запив его выдохшимся нарзаном.

— Охраниловка у нас – ни в какую, — рассеянно наблюдая за мной, сказал Нелыкин. — От верблюдов и овец ещё помогает, а от старшеклассников – уже нет. Они в нужном секторе сканнеры заблокировали за минуту. А уж через три забора перемахнуть таким акробатам – тьфу. Фашистов на нас нет, вот что. Расслабились… Ты домой-то едешь?

— Смысл? — спросил я, допив минералку прямо из горлышка. — В семь утра орбитальный транспорт встречать. Так что я лучше в комнате отдыха устроюсь, за аквариумом. А ты дежурь. Но до шести чтоб тишина, понял?

Нелыкин изучил болезненную гримасу на моём лице и отключил подпитывающую мигрень иллюминацию. В сумраке матово тлели панели столов и открытый нелыкинский монитор. А ещё через окно валил, как пар из распахнутой бани, зыбкий белый свет.

Далеко справа от нас поднималась над степью ослепительная, равнодушная к земной гравитации медуза. Очертания корабля нельзя было угадать в этом не то облаке, не то клубке ионовых сполохов, ползущем в термосферу, но судя по тому, что начиналась среда – с одной из площадок Северного корпуса стартовал лунный грузовой.

Словно компенсируя отсутствие на ночном небе своего пункта назначения, корабль сам поливал землю белесым мерцанием, высвечивая взгорки и солончаки, обозначая непроглядными тенями рытвины и низины. Слева блестела, змеясь, Сырдарья, а наискось от нас сверкала нитка ЛЭП, прямая, как джеб. Она устремлялась сначала на север – в подстанцию Оразбай, — а потом, сложно изламываясь, тянулась через пески и степи, через Бетпак-Далу и Сары-Арку до самой Курчатовской зоны, энергетического сердца континента.

И нёсся к нам по той топе вырабатываемый десятками реакторов ток: через Сары-Арку с Бетпак-Далой, через степи с песками, на подстанцию Оразбай, — к пяти корпусам космопорта, в силовые ангары. Начавшее свой путь в семипалатинских пустошах, электричество заполняло аккумуляторы антигравов и ускорителей здесь, на Байконуре, чтобы уже очень скоро, обретая свободу, поднять корабли на орбиту Земли, и оттуда разогнать их до скорости, близкой к своей собственной.

И так же как все эти килоджоули, стекались к нам дети. Сначала – по два-три в год потом – по пять-шесть, теперь вот по десятку, а скоро счёт пойдёт на дюжины. Со всех окрестностей, где были космо-центры: из Ташкента, из Шымкента, из Алматы, Караганды, Астрахани, Акмолинска, Омска…

Мы ведь очень длинно рассуждали о том, какими будут эти дети. Нам казалось, что самое главное – это накормить их и защитить, мы много об этом говорили, но тут вдруг получилось, что есть ещё одна большая проблема. А именно: мы не предвидели дальнейших трудностей.

Жизнь моя началась с забот, диктуемых нехваткой пищи, а потом её, жизнь мою, определяла злость. И ничего другого я не знал, и знать не хотел. Но вот эти мелкие, вдруг подумал я, даже если и столкнутся с голодом – то не утратят своего человеческого достоинства. А если случится в их жизни ненавидеть – то они не позволят ненависти быть движущей силой… Что же направляет этих детей? Детей?

Разве человек, осознающий свою нужность и взирающий на себя с точки зрения общей пользы – может быть ребёнком? Вот ты, Владимир Фёдорович, можешь позволить себе такую роскошь – рассуждать о собственной пользе? Года через три, когда настигнет тебя пенсионный возраст, переведут тебя на должность Почётного Протирателя Штанов – в какой-нибудь Совет ветеранов МВД, и польза твоя будет метаться между конференциями и санаториями, между, видишь ли, общением с журналистами и катанием на байдарках.

В оконном стекле отражался уже начавший сутулиться пожилой человек. Несколько скособоченный от трёх дырок в кишках, левее пупа, лысоватый, в расстёгнутом кителе, провисающем над нестандартным, по случаю протеза, плечом. И с навсегда застывшей на физиономии гримасой подозрительной набыченности. «Я – старый мент на списание; будьте снисходительны!».

— Лёша, а как, ты думаешь, сейчас в Швеции насчёт байдарок? — спросил я. — Имеет смысл?

Нелыкин встал из-за стола, и тоже приковылял к окну. Осмотрел меня скептически и остался недоволен.

— Это всё нервы, Фёдорыч, — сказал Нелыкин. — Не берегут они наши с тобой нервы… Вообще не понимаю, чем там Детские комнаты милиции занимаются. Два школьника перестают ходить на уроки – раз. Выбирают программу подготовки в космо-центре – два. Что непонятно? Трудно сообразить, что будет «три»?

— Наверное, трудно…

— Трудно было в сорок девятом году Юру Маркиза с его отморозками брать! — обозлился Нелыкин. — Вот это было – трудно!

С моей-то выслугой, подумал я, меня переведут не то что в Акмолинскую ДКМ, а хоть в Африку, только попросят координаты поточнее указать. Но рапорт лучше на свежую голову напишу, утром. А на сон грядущий не худо бы ознакомиться с творчеством публициста Курлыкова, что ли.

— Управы на них нет никакой, — буркнул Нелыкин, и трижды рубанул воздух напряжённой ладонью: – Ни-ка-кой! Для конкурса «СССР-2061»

Сергей "greycroco" Яременко 528: Случай на астероиде B-612

В космосе вовсе не царит абсолютный мрак, как считают многие. Даже вдали от Земли нам всегда светят звезды.

— Готовность! — приятный женский голос, который принадлежал навигационному компьютеру, вернул Сергея к действительности. Начинаю отсчет времени до старта. 20, 19, 18..

Пилот мысленно усмехнулся. В принципе, автоматика разведчика не нуждалась в присутствии человека. То, что он сейчас в кабине – просто дань формальности на случай возникновения нештатной ситуации, вероятность которой в данном случае оценивалась достаточно низко. Но тем не менее..

-..три, два, один, пуск!.

Мягкий толчок электромагнитной катапульты, тем не менее, заставил Сергея инстинктивно напрячься. Набрав в доли секунды стартовое ускорение, малый разведчик МР-5б скользил мимо громадного корпуса исследовательского корабля «Сергей Обручев». Громадным он был, разумеется, только для одноместного «Орлана», как называли в космофлоте эту модель. Ведь длина того же «Прометея» – станции, расположенной между Землей и Луной в точке либрации, превышала полтора километра. Тем не менее, прошло несколько секунд, пока автоматика не просигнализировала, что разведчик удалился на безопасное для включения основного двигателя расстояние. Все, можно стартовать.

Постепенно «Обручев» становился все меньше и меньше, пока не стал постепенно темнеющей в пространстве точкой. В этой зоне, неподалеку от орбиты Юпитера, не столь уж и темно. Зона мрака начинается гораздо дальше, за Нептуном. Но в тех краях пока бывали только автоматические станции-разведчики..

Сергей закончил проверку навигатора и откинулся на спинку кресла. Все, в принципе пока ему делать нечего. Сегодняшний маршрут достаточно прост и зауряден. Облет заданного сектора, где по предварительным данным сейчас находилось два достаточно крупных астероида, осмотр их и установка на каждом исследовательского зонда, по совместительству бывшего навигационным маяком. Вне зависимости от ценности таких объектов Картографическая Служба старалась поставить их на учет для последующего наблюдения. В общем-то, это и правильно. Мало ли куда может залететь каменная глыба, ведомая неисповедимыми силами гравитационных полей.

Именно эта фраза о неисповедимости пришла в голову Сергея, когда через восемь часов он, лихорадочно переключив ручное управление, пытался стабилизировать траекторию полета. Да уж, как правило, опасности подстерегают нас там, где их совсем не ждешь..

Первый астероид, встреченный почти на параллельном курсе, не представлял собой ничего особенного. Обычная каменно-ледяная глыба, диаметр чуть больше километра, слегка вытянутый формы. Стандартная процедура осмотра заняла минут 20–25, после чего убедившись в работоспособности маяка, начавшего подавать сигнал с периодичностью четверть минуты, разведчик сделал разворот навстречу второму объекту. По предварительным данным, он был куда больших размеров, и вроде даже открыт достаточно давно еще земными наблюдателями. В-612 – прочел Сергей его регистрационный номер, абсолютно ничего ему не говоривший. Что же, посмотрим поближе, может и встретится что-то интересное. А то уже и откровенно скучно становится. Третий месяц в открытом космосе, а серьезных открытий пока не сделано. Так, рутинная работа, небезрезультативная конечно. Но ведь всегда хочется чего-то особенного, удивительного и даже в своем роде чудесного. Может, повезет на этот раз?

И действительно, повезло. Даже слишком. Во всяком случае, о скуке теперь придется забыть и надолго.

Слишком мало времени было для того, что бы противометеорная защита успела сработать. Еще меньше – что бы компьютер успел увести разведчик в сторону от летящего в него роя. Повело, что столкновение не было лобовым, иначе от него уже осталось бы мокрое место. Тем не менее, удар внезапно вынырнувших из-под астероида осколков чуть не привел к катастрофе. Во всяком случае, двигатель поддавался управлению лишь с большим трудом, реагируя на команды с ощутимым запозданием. Вдобавок вышла из строя вся связь и показания датчиков содержания кислорода отнюдь не внушали спокойствия. Оставалось только садиться на астероид, что бы затем попытаться определиться более детально, что собственно Сергей и собирался сделать. Но посадка в подобной ситуации – дело не из легких. Медленно приближался «Орлан» к поверхности, пока, наконец, не завис над практически ровной площадкой неподалеку от края небольшого кратера. Три, два один – посадка! Не столь мягкая, как хотелось, но и не такая жесткая, какой могла бы получиться. Приехали, значит..

Примерно через два часа ситуация стала понятной окончательно. О том, что бы вернуть управляемость двигателю в данных условиях речи быть не могло. Оставалось лишь постараться отремонтировать аварийный передатчик, что бы послать сигнал бедствия. Конечно, его уж хватились, поскольку контрольное время связи с кораблем давно прошло. Но поиск в столь обширном районе… догадаются ли в первую очередь искать на астероиде? А ведь запасы кислорода отнюдь не безграничны. К счастью, время у него все же еще есть. Пару часов поспать вполне можно, хотя бы для того, что бы успокоить нервы..

Стук в окно. «Серега, выходи играть в футбол, мы уже собрались! Или нет, лучше нарисуй барашка… нарисуй барашка»..

..Пожалуйста, нарисуй мне барашка!

А? Что? — Сергей встрепенулся, еще не понимая, сон ли это еще или уже наступило пробуждение. Протер глаза, приподнялся, посмотрел вокруг. И увидел..

Мальчик. Лет 9-10 на вид. Худощавый, с взъерошенными волосами, в свитере. Стоит возле иллюминатора и смотрит на него. И как ни в чем не бывало, просит:

— Пожалуйста, нарисуй мне барашка!

Ага. Мальчик. Обыкновенный земной мальчик. За сотни миллионов километров от Земли. Прямо из открытого космоса, как ни в чем не бывало. Как будто так и положено. Ну все, здравствуй, белочка. Интересно, были ли прецеденты в истории космической медицины?

А он все стоит и смотрит. Очень внимательно серьезно и даже немного печально. И еще раз:

— Так ты нарисуешь мне барашка?

Стоп. Минутку. Собраться с мыслями.

— Эээ… А ты вообще живой? Настоящий?

Мальчик рассмеялся.

— Живой? Настоящий? Ты, наверное, с неба упал… Ах да, ведь так оно и есть.

Мысли Сергея начали проясняться. И вместе с этим появилось чувство чего-то знакомого, но давно забытого..

Может действительно попробовать нарисовать ему этого самого барашка? А потом уже дальше по ситуации.

Электронного планшета здесь нет, но можно попробовать на бумаге. Когда же я в последний раз-то рисовал на бумаге?

Тем не менее, рисунок очевидно понравился таинственному гостю, потому что он удовлетворенно рассмеялся и сказал:

— Вот и замечательно! Он такой маленький, что ему не надо много травы. Ты очень хорошо рисуешь. — С этими словами он повернулся боком, внимательно рассматривая нарисованное подобие барашка. Можно, я возьму его с собой?

И тут у Сергея буквально перехватило дыхание. Следующие слова вырвались у него сами собой.

— Так ты – Маленький Принц?

Мальчик обернулся и посмотрел Сергею в глаза.

— Наверное, да. Меня так уже называли, когда я в прошлый раз был у вас на Земле.

Ущипните меня кто-нибудь, что бы я проснулся. А впрочем, не надо. Какой хороший сон..

— И как тебе здесь? Как жизнь?

Наверное, это глупые вопросы. Но Маленький принц видимо так не считал. Несколько секунд подумав, он ответил:

— Да все в порядке. Нормально. Только бывает, что хочется пообщаться с кем-то новым.

— А ты здесь один?

Маленький принц улыбнулся.

— Нет, не один. У меня здесь друзья. Хочешь, я тебя познакомлю с ними?

— Ага, хочу.

— Тогда подожди, я скоро вернусь. Да, а барашка я могу взять?

Сергей кивнул головой. Чувство нереальности происходящего не оставляло его.

Маленький принц аккуратно вырвал лист из блокнота. Затем он подошел к двери шлюза и открыл ее. Не успел Сергей произнести ни слова, как он вошел в шлюз, и дверь закрылась за ним сама.

— Что за чертовщина? — мрачно подумал он и бросил взгляд на пульт. Индикатор показывал, что со шлюзом все в порядке, нарушений герметичности и утечки воздуха не зафиксировано.

Ну ладно. Примем как должное, что на этой крошечной планетке сказки становятся былью, и маленькие дети могут свободно путешествовать в космическом пространстве без всяких средств защиты. Но это нисколько не поможет ему отремонтировать передатчик. Значит, надо браться за дело.

Маленький принц опять появился совершенно неожиданно. У него в руках была коробка с землей, в которой росла большая белая роза.

— Вот я и вернулся. Познакомься, это мой друг.

Черт! — мысленно выругался Сергей. В эту самую минуту он пытался соединить вместе два конца поврежденного световода. Конечно, при отсутствии специального инструмента это получилось бы гораздо быстрее и лучше. Но и с ручным лазером качество шва будет приемлемым. Только не отвлекаться хотя бы полминуты!

— Очень приятно – ответил он, не поворачивая головы. — Сейчас я только закончу..

За спиной послышался тяжелый вздох.

— Все вы, взрослые, одинаковы – с легкой грустью произнес Маленький принц. — Вечно заняты своими делами, а на общение с друзьями времени совсем не остается.

Восемнадцать, семнадцать, шестнадцать..

— Подожди! Это важно!

..четыре, три, два, один. Все!

Сергей выключил лазер и обернулся. Маленький принц смотрел в сторону.

— Постой. Не обижайся. Но это действительно очень важно. Если я не отремонтирую передатчик, то могу погибнуть.

— Взрослые не меняются – медленно произнес Маленький принц. — Наверное, это трудно быть взрослым. Особенно, если забываешь каково это – быть ребенком.

Сергей молчал. Что-то подсказывало ему, что в данной ситуации это лучший выход.

— Я вовсе не обижаюсь на тебя – Маленький принц, наконец, повернулся к нему. — Я все понимаю, хоть и маленький. И к тому же ты понравился моему другу. Она хочет подарить тебе свой лепесток на память.

Лепесток был большим и белоснежным. От него исходил легкий запах, как от весенних полевых цветов.

— У тебя все будет в порядке – сказал Маленький принц. — Но не забывай, что даже став взрослым, нельзя забывать того ребенка, который остался с тобой на всю жизнь. А теперь прощай. Может, мы еще с тобой увидимся.

Сергей некоторое время молча стоял посреди кабины, держа лепесток розы в руке. Затем он бережно положил его в свой блокнот.

Передатчик включился на удивлении легко. Энергии ему вполне хватало, так что сигнал уже наверняка был принят «Обручевым» или кем-то из поисковых команд. Все, что от него зависело, Сергей сделал. Теперь можно и отдохнут. Эх, как же чувствуется усталость и хочется спать..

— Он приходит в сознание!

Сергей медленно открыл глаза. В поле его зрения попал фрагмент белого потолка и лицо старшего медика «Обручева» Игоря Соколова.

— Очнулся? Вот и славно. Слышишь меня хорошо?

Сергей медленно кивнул. Он действительно хорошо все видел и слышал, хотя в теле и ощущалась слабость.

— Ну это скоро пройдет, — удовлетворенно сказал Соколов. Повезло тебе, парень. Поисковики засекли сигнал и нашли тебя достаточно быстро, но когда они увидели тебя в кабине, то сперва решили, что ты погиб. Пульс почти не прощупывался, дыхание было незаметным. То, что ты жив, определил лишь медкомплект. Странно, никаких внешних и внутренних повреждений у тебя не обнаружили, а после того, как привезли сюда, ты очнулся достаточно быстро. Ладно, не буду тебя напрягать, отдыхай.

Нашли. Все в порядке. Значит, это был всего лишь сон. Или галлюцинации. Что же, наверное, так проще.

— А мой корабль? — тихо спросил Сергей.

— Кораблик твой остался там. Ремонту на месте не подлежит, так что… не переживай, твои личные вещи ребята захватили с собой. И твой блокнот тоже. — Медик усмехнулся. — Не знал, что пилоты такие романтики. Цветок-то от дамы сердца? Вот он, держи.

Преодолевая слабость, Сергей протянул руку за блокнотом. Чувствовалось, что между страниц что-то было вложено. Открыв блокнот в этом месте, он увидел, что одного листа на месте не было. А вместо него оказался вложен большой белый лепесток розы. Свежий, будто только что из сада.

anonymous 527: Следы на камнях

* * *

— Гензо Антарес, 00076425646.

— Ка. Просто Ка. Ты один летишь?..

Эта приключенческая история, случившаяся в 2061 году, рассказывает о реальных событиях. И, как многие истории того времени, она начинается немного с места в карьер – со встречи двух молодых людей, совершенно не чаявших оказаться в центре внимания.

Они с любопытством разглядывали друг друга, предвидя долгое знакомство. Землян на Медузе было 319, но неполноправных – только они двое. Тот, что старше, улыбнулся. Губы чуть изогнулись, как бы нехотя, но глаза сразу оживились искрами, бликами. У него были вьющиеся пепельно-русые волосы до плеч и кончик носа хитрый, как у лисы.

— Точно. Тебя, я так понимаю, можно не спрашивать?

— Угу, — ответил Ка.

«Термоджинсы, зеленая толстовка порвана на плече, рост метр восемьдесят пять. Вес, наверное, 70, лет, наверное 19. Глаза яркие». — Он пока не мог понять, нравится ему собеседник или нет.

— Тебе уже говорили, что ты эскапист, авантюрист и неуч?

— А то.

— Ну вот, значит, ты все про себя знаешь.

— Ничего, на месте доучусь.

— Черта с два ты там доучишься. Теорию сдашь без проблем, а практику… Сколько лет?

— 16.

— Вторая половина ХХ века. Значит, сейчас у вас пойдут интегральные схемы, транзисторы, телек и комп

— Уже пошли.

— …авиа- и космодвигатели, думаю, реально наклепать. А вот нефтехимия с фармакологией, лазер… Насколько я помню план, — он тянул слова, а сам быстро думал, — в эту пятилетку подходящих производственных линий на Марсе не будет и адаптировать их не выйдет. Не мог год потерпеть?

Ка отвел взгляд. К его возвращению на Землю сверстники уже получат аттестат, а то и диплом, станут полноправными. Только он по-прежнему не будет иметь даже право голоса. Это низводило его до какого-то ничтожества, хотя одновременно путешественник остро ощущал громадность космоса, мощь вспарывающего пространство корабля.

— Ну, значит, потом вернусь и буду учиться, — упрямо сказал он.

* * *

Пискнули динамики, но вместо сгенерированной автоматом речи раздался завораживающе объемный человеческий баритон:

— Господа, товарищи и прочие формы жизни! Всем получить персональные анализаторы.

— Пафря, между прочим, — парень хмыкнул, инстинктивно уставившись вверх.

— …Антарес, а ты с ними согласен? Вопрос вернул его взгляд «с небес на землю».

— С кем? — обладатель драной толстовки задрал брови. Безмятежный взгляд подернулся недоумением.

— Ну, про эскапизм.

— А, с историей. Конечно, как с ней можно спорить, — легкомысленно сказал он.

— А чего тогда летишь?

— Потому что эскапист, авантюрист и неуч. Должен же быть на всю страну хоть один эскапист. — Он насмешливо покосился на Ка. — Два.

* * *

Анализатор представлял собой здоровенный вертикальный коробок со множеством разъемов и креплений, на синтетическом ремешке. Ка тут же принялся увлеченно тыкать в экран мини-ПК.

— Будешь функции смотреть?

— Я еще дома посмотрел. — Антарес затянул ремешок на запястье. Его внимание привлек разговор у стойки.

— Скажите, как оно работает? — Очкастый толстяк в штанах с бахромой вертел анализатор, как диковинку.

— Ознакомьтесь со спецификацией в сети в соответствии с номером модели.

— Нет, сначала скажите. Позволяет ли этот прибор знать, где я нахожусь?

— Конечно.

— Тогда я отказываюсь его носить.

— Вы с ума со..!!!

— Я протестую! Это вторжение в мою частную жизнь!

— О, понятно, — сухо сказал человек за стойкой и протянул планшет. — Подпишите, что вы снимаете с нас ответственность за последствия.

* * *

В общей зоне собралась компания, человек тридцать. Граждане Союза Советских, уже оклемавшиеся от перегрузки и напрыгавшиеся в условиях, близких к невесомости, теперь радостно щебетали друг с другом на русско-английско-испанском. На мониторе главного зала крутилось одно и то же: марсианские пейзажи с данными поверх изображения. Иногда сведения принимали вид таблиц или титров. Виды были вполне обычными. Только надписи и выглядели инопланетными – суточный перепад температур 70 градусов, атмосферное давление в четыре раза меньше земного, всего 6,9 % кислорода в воздухе. Да еще цвет неба.

Оно имело зеленовато-фиолетовый оттенок из-за измененного состава атмосферы. Первым этапом терраформирования планеты стало строительство на полярной орбите цепочкигигантских зеркал, отражающих на Марс недостающий ему свет. Их общая площадь превышала площадь поверхности Марса, но благодаря особо тонкому материалу вес всей конструкции составлял всего несколько сот тысяч тонн.

Согревая поверхность, зеркала возвратили Марсу атмосферу, когда-то замерзшую в виде полярных шапок. Пусть пока она состояла по большей части из углекислоты, зато защищала находящихся на поверхности от космической радиации. К тому же, налившись массой, она остепенилась: марсианские ветра со скоростью в сотни метров в секунду ушли в прошлое.

— Какой ужас! Всего восемь дней – и мы там! — женщина лет 45-и зажмурилась от восторга и эффектно потянулась. У нее были загорелые сильные ноги, глаза, как мокрые каштаны, и копна карминных кудряшек на голове. Имя на бейдже – Ла Расон Тригонометрика – явно намекало на специализацию. Она сразу понравилась Антаресу больше всех остальных. Рядом с ней казалось, что счастье – что-то такое, чему можно научиться.

Ла Расон единственная здесь была босиком. У нее были невесомые шаги, — легче 5 кг, — и развинченная, танцующая походка. Остальные топотали в ботинках с магнитными подошвами, от них мягкая белая обшивка, равномерно покрывавшая пол, потолок, стены, вдавливалась под шагом, чтобы снова разгладиться.

— Я тоже не могу поверить, что выбрался из-под колпака. — Антарес вздохнул с невеселой улыбкой.

— Зачем ты летишь? — спрашивая, она подалась вперед.

— Не знаю, — он был честен. — Наверно, хочется чего-то нового. А ты?

— Я собираюсь выпотрошить эту планетку. Бурение – моя любимая специализация, — она смеялась.

— Звучит устрашающе.

— Террификация и должна звучать устрашающе.

* * *

Кто-то переключил канал, и пейзажи на несколько секунд сменились схемой корабля с номерами людей.

— …А я уже три дня не видела бассейна, представляете! I haven't gone to a swimming pool since I left Sverdlovsk… — живописала свои впечатления Метелка, одна из тех девушек, которых, кажется, знаешь наизусть после первого взгляда.

— А я уже 30 лет не слышал столько нытья, — монотонно сказал бородатый старикан, не отрываясь от планшета. — Ах, незабудки-лилии, ох, бассейн-массаж… Он был благообразен, как шахид в очереди за гуриями.

Метелка надулась, Ла Расон с Антаресом озорно переглянулись. Кто-то из сидящих справа неодобрительно хмыкнул.

Решительно брякнув пальцами по экрану (молодежь аж вздрогнула от такого святотатства – кто так с техникой обращается!) старик протяжно выдохнул и откинулся на спинку кресла. Тут его взгляд упал на Антареса.

— Ага! — торжествующе завопил он и нацелил на парня указательный палец. — Ага!

Это было не то, чтобы бестактно. Это было алогично, как бывает при накатившем сне или внезапном пробуждении. Под едким взглядом из-под кустистых бровей Антарес растерялся, как Алиса, проваливающаяся в кроличью нору. В тот же момент его потрясли за плечо:

— А я тебя обыскался! Иди скорее! — Это был Ка.

— Простите, — озабоченно сказал Гензо Антарес и вскочил. Он не мог понять, чего испугался, не считая житейской мудрости, что подобные «ага!» явно не к добру. Лицо старика ничего ему не говорило.

В это время они пересекали коридор, уже не первый. Ка тащил его за руку, как на буксире.

— Куда мы идем?

— Ко мне, я тебе сейчас такого кренделя покажу! Он швейцарец, представляешь.

* * *

Крендель не понравился Антаресу с первого взгляда, еще там, у стойки. Когда навстречу поднялся очкастый тип в штанах с бахромой, однотонная белая каюта стала тесна, как жмущий в плечах гроб.

— Исаак Фабиан Джанелла. Журналист и демиург.

— Простите, в каком смысле? — Антарес включил доброжелательность.

— Я являюсь демиургом в своем виртуальном пространстве. Есть такая игра, Geova 26.10…

— И вы являетесь там создателем мира.

— Да, одного из миров. Моя задача поддерживать в нем равновесие и управлять теми, кого я сотворил.

— Ясно, — перебил Ка, — лучше скажите, вы журналист, то есть вы на какое-то издание работаете, да?

— На телеканал WMS.

— Кто его смотрит?

— Обычные люди. Служащие, домохозяйки, пенсионеры. Ночью – те, кому не спится. У моей передачи 500 тысяч зрителей.

— Это полмиллиона людей садятся к телевизору, чтобы смотреть вас? Круто! И вы будете освещать строительство космического лифта? А про лабораторию расскажете?

— Для нашей аудитории интересно не столько терраформирование, сколько соприкосновение реальности и мифа. Еще сто лет назад в нашей стране всерьез боялись вторжения марсиан. Именно Марс ассоциировался с агрессией – красная планета, названная в честь древнеримского бога войны, с двумя спутниками…

— Мифологию у нас проходят в первом классе, — не выдержал Антарес. — Вместе с колесом и рычагом.

— Да? Словом, наша задача, развеять эти представления.

— Ясно. Будете писать марсианские хроники. — Антарес отодвинул панель, подставил миску под слив заварочной машины, ткнулся в меню. Первые блюда: Супы ОКСа: Креветки, мисо, окрошка, гаспачо… 20 новых вкусов. — А, черт!

— Сейчас Марс получает первых поселенцев. Вы молоды, амбициозны. Может быть, через несколько лет ваша колония, как Америка, захочет независимость, а потом, как знать, какие у вас будут отношения с Землей, — рассуждал Джанелла. Ка слушал с завидным интересом.

— А старой серии ОКСа-то нет? — повернулся к нему Антарес.

— Неа. Он выбрал гаспачо.

* * *

— Вам понравилась бы работа на телевидении? — спросил Джанелла у Ка.

— Не знаю. В нашей стране нет телевидения.

— Что, совсем нет? Я думал, это клевета. Но почему его нет?

— Да у нас как-то вообще односторонние средства связи не развиты. — Печали в голосе Ка сильно поубавилось. — Никто не будет слушать, если нет возможности ответить.

— И кем вы будете, когда станете взрослым?

— Надеюсь, стану просто полноправным гражданином. У меня нет специализации.

Антарес промазал салфеткой мимо утилизатора. Наклонился, поднял, кинул снова.

— Новые вкусы ОКСа – полная хрень в сравнении с прошлыми. Какой там был буйабес! А это что? — Антарес отправил в переработку миску с ложкой. — Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что мир только портится.

— А у вас какая профессия? — переключился на него Джанелла.

— У нас нет профессий.

— Да, то есть специализация.

— У меня их пять. Топология, геофизика, литература, история, диамат.

— Но это же, как у вас говорят, «ах-ху-ено!» иметь пять профессий? У всех советских людей, с кем я уже знаком, одна, две…

— Специализаций.

— Да, я знаю, что у вас это так называется, но какая разница?!

— Я могу с нуля произвести все, что на вас есть. За исключением, может быть, нескольких деталей камеры.

— Что ж, хорошо, пусть будет пять специализаций, — Джанелла справился с раздражением и вернул себе плавную, круглую, немного самодовольную манеру речи.

— Охуенно не иметь специализаций, — признал Антарес. Зря он это сказал. С тех пор от Джанеллы стало совсем не отвязаться.

* * *

Его удивляло все. Ка – это имя, а где фамилия? Как нет фамилии? Что, и Гензо Антарес – это все одно имя? Вы не гордитесь своими родителями? Вы их стесняетесь? Почему у вас не принято афишировать родственные связи? А как ваши юристы устанавливают права наследования? Нет юристов? Нет прав наследования?!.. Джанелла называл это «интервью».

Антаресу, привычному к постоянной нагрузке – умственной, эмоциональной, мышечной – было до одури скучно. Периодически инициативу в разговоре брал на себя Ка. Увы, только для того, чтобы лихорадочно выспрашивать у Джанеллы аналогичные глупости.

На анализаторе изменились данные по составу воздуха, уменьшилась плотность. Антарес подсчитал, что этими темпами ко времени стыковки на борту будет практически чистый кислород при давлении 31 кПа. Такие же показатели были на Марсе внутри купола, значит, кто-то уже позаботился об адаптации. Еще из головы не шел загадочный старец, на фоне которого совершенно стерся образ Тригонометрики. Это было смешно и досадно. Лишнее напоминание, что его судьба – ворчливый мизантроп, а не чудесная женщина.

Джанелла тем временем говорил, что человек по природе агрессивен, а возможность для каждого вымещать натуру в пустоте бескрайних виртуальных пространств – лучшее, что цивилизация дала людям.

— Получается что-то типа комфортной одиночной камеры, куда каждый человек должен быть посажен за греховность? — увлеченно вникал Ка.

— Да, но если это добровольный выбор, он и есть свобода. Моя камера заключает в себя весь мир. Вот вы считаесь свободным и действуете добровольно. Теперь представьте, что весь этот космический корабль и место, куда мы летим, находится внутри камеры. В чем же разница?

— Во мне, например, — вскользь заметил Гензо Антарес.

— Как сказать. Возможно, вы есть в моем мире, как я есть в вашем.

Антарес вежливо промолчал. Он уже извел на Джанеллу годовой запас внимательности и выдержки. Эскапист, авантюрист, неуч – ради бога. Только не ксенофоб.

* * *

И все же он огреб свою порцию дерьма от этого разговора.

— Как вам удалось попасть в число первых колонистов? — Первым Джанелла всегда обращался к «вундеркинду».

— Ну, я с детства не свожу глаз с проекта. В тот же момент, когда посчитался итог голосования по признанию базы территорией СССР, запостил заявку. Успел в числе первых.

— А вы?

— А я – через комиссию по дискриминации.

— Круто, — сказал Ка. — Занял чужое место. В принципе на этом знакомство могло и закончиться.

— У вас в стране есть дискриминация?

— Нет, у нас в стране есть комиссия. Ее сейчас чаще называют комиссией по привилегиям, но пока она пользуется влиянием. Комиссия установила квоты.

— К какой дискриминируемой группе вы себя причисляете?

Лицемерил Джанелла почти так же плохо, как Антарес. Выдать интерес за сочувствие не вышло, эти двое видели друг друга насквозь.

— У нас в стране признается три категории граждан, чьи права были ущемлены в первые десятилетия, пока Конституция 55-го года не расставила все по местам. Неполноценные, неполноправные и беременные. Неполноправные – люди от 18 до 24 лет, по-вашему, студенты. Мне 23. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос.

— Да, но как получилось, что по квоте прошли именно вы? Ведь многие хотели лететь?

— Пока только я. Через неделю вылетают еще две Медузы, возможно, к тому времени кто-то еще подаст заявку.

— Почему никто не хочет лететь?

— Если вы были в наших городах, то, наверно, сами понимаете. Витражный купол, климат-контроль, — в памяти выпукло нарисовался зловредный старикан: – незабудки, фонтаны… А здесь в каютах даже компа нет нормального. Он усмехнулся: девяностопроцентная правда – стопроцентная ложь.

— …Ну и потом… получение прав у нас привязано к обучению, без этого нет допуска к управлению и контролю над производством. Романтика покорителей природы на периферии обычно совпадает с загниванием систем управления в центре. Поэтому у нас важнее управление и контроль. А Марс – это большая ферма и большой рудник. В плане развития производительных сил он не сулит принципиального прорыва.

На этой ноте Джанелла наконец вспомнил, что он не только журналист, но и демиург, и ушел проявлять заботу о своем народе. Ребята остались сидеть, не глядя друг на друга. Антарес ненавидел зависеть от чужого мнения, но зависел.

— Это важно? — он резко прервал молчание.

— Да.

— Это настолько важно?

— Нет.

* * *

Круг общения Джанеллы сложился как-то сам собой. Испанским он не владел. Американцы, еще не отошедшие от прелестей гражданской войны, смотрели на него с кровожадным блеском в глазах. Они не верили в независимость прессы. Буржуазный журналист был в их понимании просто еще одним военным, только с камерой и удостоверением пресс-центра. Оставались русскоязычные. В них было что-то от первобытных дикарей. Издалека они рисовались жестокими и опасными, при бытовом контакте казались Джанелле крайне наивными. А уж эти двое были просто находкой. Как он и предвидел, они стали держаться вместе.

— Почему ваш друг всегда такой задумчивый? — Джанелла подобрал самый мягкий синоним к слову «мрачный».

— О, он поглощен проблемой инициации в неразвитых обществах, — сказал Антарес, и Джанелла, обожавший разглагольствовать на гуманитарные темы, тут же затянул свое вечное:

— Это очень интересный вопрос… Ка вскоре утратил нить беседы, зарывшись в мини-ПК.

— Что там? — насторожился Антарес.

— Извините, у меня тут новостная лента загрузилась. — Ка бросил виноватый взгляд на Джанеллу. — Удалось восстановить записи геофонов, сделанные во время подземного взрыва, известного как Чим-Булыкская катастрофа. Это когда была затоплена Эллада, — пояснил он журналисту.

— Не томи, — снисходительно посоветовал Антарес.

— Хорошо. От коллектива Красноярского института прикладной планетологии (отв. — Варасик 04166433429), — Ка принялся быстро читать. — «Полученные материалы переворачивают наши представления о строении Марса. Поскольку эта планета почти асейсмична, возможности в изучении ее глубинных слоев были очень ограничены. Впервые полученная сейсмограмма подповерхностного взрыва такой силы позволяет уверенно говорить о наличии между литосферой планеты и ее ядром трех слоев мантии с резко различными физическими свойствами. Например, Земля обладает всего двумя такими слоями, намного менее выраженными, на Марсе же вообще не ожидали найти каких-либо неоднородностей. Следствия для науки еще не вполне понятны, но уже сейчас можно сказать, что вероятность нахождения на Марсе месторождений редких металлов..»

— Намекни им, что медленное движение важнее дюжины сейсмограмм.

— Обсуждаемо, — признал Ка.

— Что обсуждать-то? Уникальный феномен – человек изучал физику, но остался Варасиком?

— Пока у меня впечатление, что он тебя на зачете по тектонике завалил.

— Ума бы не хватило. Давай объективно. Есть Марс: маленькая масса для планеты такого размера, крутится себе не спеша. И есть Варасик, который вдруг находит в нем слои. О чем это говорит?

— О том, что кроме центробежной силы есть и другие физические явления? Но ты готов их игнорировать. И сейсмограммы тоже. Смотри, здесь и впрямь отчетливые волны на сотой и двухсотой секундах! Это 200 и 800 км в глубину!

* * *

Антарес взял у него из руки мини-ПК.

— Чушь. Это какой-то артефакт. Вообще на волну не похоже, просто шум какой-то в датчиках.

— Во всех пятидесяти одновременно?

— Почему бы и нет, — Антарес снисходительно заулыбался, — они же одинаковые и связаны в сеть. Скачок напряжения, например. Наверняка это были дешевые датчики БГГ-50, их везде суют и они вечно показывают всякую хрень, стоит напряжению упасть ниже номинала. Джанелла не выдержал. Сказал:

— Простите, я пойду, — и исчез.

— Там крутые сейсмографы, по спецзаказу. И волна нормальная для чувствительных датчиков, если в них сглаживание не включать. Мне друг рассказывал…

— Я бы предпочел взглянуть на документацию.

— Сейчаас, — хмыкнул Ка и забегал пальцами по встроенной клавиатуре. — Блин, мы же вышли из зоны доступности. Я послал запрос, надо ждать. А в библиотеке корабля ничего нет.

— Надо ждать, значит будем ждать, — зловеще пообещал Антарес. — А вообще знаешь, что? Перешли-ка новость на имя Ла Расон Тригонометрика, она разберется. В крайнем случае вместо месторождения редких металлов будет захоронение редких идиотов.

— Тебя упоминать?

— Как хочешь.

Они стали ждать. Запрошенная документация прибыла только через час. Антарес и в самом деле внимательно прочитал, даже два раза – с экрана и сделав распечатку, по которой водил пальцем, черкал ручкой, морщил нос, иронически хмыкал, но в конце концов так ничего и не сказал.

* * *

В летящей сквозь черноту замкнутой капсуле наступление вечера угадывалось по усталости от впечатлений.

— Здорово, да?

— Что?

— У меня никогда не было такой прорвы свободного времени, — признался Ка, свесив руку с койки. — И такого, чтобы можно было болтать с человеком весь день.

— Та же фигня.

Антарес растянулся на полу и глядел в потолок. Кровать, вообще говоря, при желании раскладывалась почти на всю каюту, превращаясь в приличных размеров сексодром. Но ему было удивительно тепло, уютно и банально лень вставать.

— В 10 классе перед контрольной я как-то копался в газетном архиве и наткнулся на историю про одного парня. У них была учебная военная часть, где готовили контрразведчиков, и в качестве экзамена надо было приехать в указанный город и стать типа полноправным. Его высадили в тайге без документов и денег. Он выбрался на трассу, доехал в фуре до райцентра. Там пошел в банк, нашел в очереди внешне похожего человека и украл у него паспорт. Транспорт тогда был платный, еще и документы надо было показывать, чтобы купить билет на поезд. Он постоянно боялся, что его разоблачат как вора. Чтобы усложнить задачу, его учителя сообщили милиции, что он дезертир, это тоже каралось. Так что его искали. Поезд шел в заданный город четыре дня, и он знал, что пока он едет, с ним ничего не случится. С тех пор в дороге я всегда испытываю чувство покоя. Я как будто везде вожу с собой этого парня.

— Антарес, а ты никогда не хотел стать безопасником?

— Нет.

— А я хотел. Давно, до Ультиматума еще… Что с ним потом было?

— Ничего хорошего.

— Ты сам смог бы сдать тот экзамен? — Ка перекатился на живот, подпер подбородок кулаками и теперь уставился с любопытством.

— Да я бы лучше в тайге остался! — Отвращение было почти болезненным.

— Нет, ты бы стал доказывать, что ты самый лучший. Антарес хмыкнул:

— Ну или так.

* * *

На третьи сутки полета Джанелла узнал, что он неполноценный. Вкупе с риском попадания метеоритного роя это сделало день.

Утром заснувшего на полу Антареса разбудил безотказный будильник аварийки. Он резко сел, еще не приходя в сознание нашарил и вытянул из стены ремень.

— …Надеюсь, вы любите гулять под дождем. — Красивый баритон переливался бездной смысловых граней. За иронией слышалась ностальгия по покинутой земле, гордая решимость, обращенная куда-то в дождливое прошлое любовь и трагизм, трагизм, трагизм.

— Бежим смотреть в общую зону! — подорвался Ка.

— Ты идиот? Русским же языком сказали пристегнуться. В записи посмотришь. — Гензо пожалел о формулировке, едва услышал щелчок магнита. Добавил: – Можешь и в сеть слить. Пафре по любому не до того, Тринити тоже. «И будут тебе полмиллиона зрителей», — промолчал он.

Ка обиженно смотрел в стену: то ли думал, то ли считал до десяти. Антарес ждал, чего он надумает.

В звоне двигателей проскальзывала дрожащая нота. Секунда тянула за собой секунду. Вряд ли опасность была сильно переоценена, но, к счастью, герои крайне редко могут позволить себе погибнуть в начале сюжета.

— А без наездов никак? — спросил Ка.

— Как говорили в старину, одна оплеуха заменяет три часа советов.

— Но сам ты что-то предпочитаешь жить в стране советов.

— Я предпочитаю жить, — сказал Антарес, — советы и оплеухи по ситуации. Будь у нас время до метеоритного дождя, Пафря сам бы принялся рекламировать места в первом ряду. Он нормальный человек.

— Откуда ты знаешь Пафрю? — отстраненно спросил Ка.

— Честное слово, ты здесь единственный, кто его не знает.

— Ты всегда, когда врешь, говоришь «честное слово»? Антарес улыбнулся одобрительно.

— Нет, только когда прокалываюсь.

Радостный всенародный визг в динамиках возвестил, что опасность миновала, а они не успели толком испугаться, еще и сигнал безопасности прослушали.

— Идем, — позвал Антарес.

* * *

В комнате отдыха для экипажа ребята обменялись со всеми рукопожатиями, приветствуя и знакомясь. Тут были Хитровыподвертов, впрочем, откликавшийся на Хита, Гусеничка, Молотофф, Тринити и сам Пафря, могучий лысый хмырь с чипом в ухе. Правда, его тут же вызвали на связь с Землей, но к ребятам проявили интерес его подружка Тринити и Молотофф. Последний выглядел довольно невзрачным – «стареющий юноша» немного болезненного вида, с тонкими чуткими пальцами и светлыми глазами навыкате. Он совершенно спокойно высказал сожаление, что ребята не смогут продолжить учебу, сказал, в какую папку сваливается видео с камер, и попросил Ка заодно пустить запись на большой экран. Узнал о производственных планах и рассказал о своих – он вместе с Пафрей и Тринити собирался оставить экипаж и остаться на Марсе.

Освободившийся Пафря обрушился на них похлопыванием по плечам, полноводным голосом и кучей баек. Одна из них была о том, как он только сегодня утром отобрал зажигалку у одного иностранца, который оказался курильщиком. Ладно бы еще на Земле, но под марсианским куполом даже электромобили и двигатели внутреннего сгорания старались не использовать из соображений перестраховки, а тут надо же – пламя! Антарес напрягся:

— Курильщик – это же, считай, наркоман. Он тебе не разведет тут огонь от контактов? Или химией?

— Да не, — добродушно потянул Пафря, — я ему объяснил.

— Трением разве что… — уточнил Молотофф.

— Откуда пенки? — спросил Ка.

— Он не знает устройство собственной зажигалки. В умении воспринимать вещи безоценочно эти двое явно нашли друг друга.

— А кстати, да! — развеселился Пафря. — Чудной такой! Зато когда Трин брякнула, что он неполноценный, он развопился и убежал..

— Черт, — сморщился Антарес. — Черт! Я даже знаю куда он убежал. Пафря радостно и необидно расхохотался.

— Да, старик, с твоим чудаком не заскучаешь!

— Чего это он мой? Он твой, — открестился Антарес.

— Ладно, не бери в голову. Главное, Марс – наш, а насчет остального – видали мы чертей и порогатей. Ты только не пропадай. А то тебя не видно совсем, ты прячешься что ли? Про тебя, кстати, уже один дедусь расспрашивал.

— Какой дедусь?

— А фиг знает. Такой, пиратской наружности, доебистый страшно.

— И что ты ему сказал?

— Я тебя не выдал. — Пафря изобразил мимикой остроту момента.

Антарес, уже стоя на пороге, сцепил руки над головой, изображая рукопожатие. Они вышли в коридор.

— Так, я к тебе не пойду.

— Ладно, тогда я к тебе пойду, — пожал плечами Ка.

* * *

По сравнению с каютой Ка у Антареса был бардак. На выдвинутой койке – красная куртка, желтый цилиндр дезодоранта, старомодная электронная книга и плед, на проходе – звездно-полосатая сумка в продетым через ручки ремнем безопасности. К стене прилеплены магнитами распечатка таблицы свойств горных пород, потрепанный снимок Манчука, гравюра с носатым стариком в мантии и подписью: «С любовью, Эразм».

Ка сразу заскочил с ногами на койку, сел в своей обычной манере и уставился в мини-ПК.

— Выложил? — Антарес скинул куртку на пол и сел рядом.

— Отправляется. Давай хоть сами посмотрим.

Они почти прильнули носами к экранчику, но скоро Антарес отодвинулся, пересел на пол. На вопросительный взгляд скорчил гримасу.

— У меня ощущение, что я смотрю в мышиную задницу.

— Пошли к большому экрану.

— Не хочу.

— Ты теперь всю жизнь собираешься тут просидеть? И что там за дед тебя ищет?

— Понятия не имею. Ка вывел список пассажиров на экран.

— Блин, тут возраст не указан в таблице.

— Иначе он бы меня давно нашел. Глянь в специализации, нет ли там чего зверского.

— Геологи разве что. Их до черта.

* * *

— А про Джанеллу там что-нибудь есть?

— А как же. Целая монография.

— Он всем интересуется, но никогда не переспрашивает значения незнакомых слов, ты замечал?

— По контексту догадывается. Если не понимает контекст, то переспрашивает, я уже проверял, — Ка улыбнулся. — Не хочет выглядеть идиотом, он же телевизионщик. А ты параноик.

— Как вы познакомились?

— Как ты познакомился с Пафрей?

— Нашел ошибку у него в проекте. Твоя очередь.

— Он сказал, что с помощью анализатора правительство будет за мной следить. Я чуть в осадок не выпал. Как смог, побежал за тобой. Я думал, тебе интересно будет. Антарес растерялся и немного смутился.

— Ок, что ты ему ответил?

— Сказал, что я не против, только это никому не нужно, политику делают массы. — Ка потянулся и начал делать стойку, медленно, чтобы увеличить нагрузку. — Следить за отдельным человеком имеет смысл, когда у него особые знания и ресурсы, а у нас всего поровну. Наши индивидуальные особенности для политики не важны.

— А ты ничего, соображаешь. Если не важны, чего тогда выглядишь, как…

— Как?

Это был с небольшими оговорками типичный портрет поколения. Или правильнее сказать, образцовый в своей типичности? Гладкое правильное лицо без бровей и ресниц; школьные штаны, навроде шаровар с карманами, скрывающие фигуру, физкультурная майка. Матовые линзы-читалки, глушащие свечение и делающие ярким текст. Микрочип в ухе. Ни одной своей вещи. Из индивидуального только символика на линзах да геометрический узор-татуировка на веках, коричневый на золотистой от загара коже. Тоже в сущности типовые. Антарес пожал плечами:

— Как клоун, который думает, что обезличиванием приблизит становление формации.

Ка попрыгал пальцах одной руки, упал, демонстрируя безупречную самостраховку на узком пространстве койки.

— Волосы – это атавизм, — сказал он благодушно.

— Это Джанелла – атавизм. А ты с ним носишься.

— Мне интересно. Ты-то уже проходил, а я нет.

— Нечего было школу бросать… Надо же, демиург хренов! Раньше таких лечили.

— Раньше и таких, как ты, лечили, — интонация подернулась ледком. Антарес обиженно захлопал глазами, склонил голову на бок.

— Ладно, лечили так лечили, — с обманчивой покладистостью сказал он. — Я что, спорю. С демиургом будешь сам объясняться.

* * *

И демиург не подвел. Он нашел их уже вечером, по пути обогатившись новыми впечатлениями. Оторвав Ка от уроков, сел на откидную седушку и включил камеру.

— Я пообщался с другими колонистами, и у меня есть вопрос. Правда ли, что иностранцев у вас считают неполноценными?

— Ну, в общем, нет, — попытался успокоить его Ка. — Просто иностранцы у нас пользуются тем же объемом прав, что и неполноценные, поэтому их часто объединяют в одну категорию.

Джанелла принялся говорить. Возмутительно. Отвратительно. Над ним смеются.

— В этом нет ничего обидного, — возразил Ка. — Кто над вами смеется?

— Не совсем смеются, но я же вижу. Ко мне относятся не так. Не как обычно. Нет, вы воспринимаете меня нормально, но другие… Сегодня утром я рассказывал историю моей семьи, — я наполовину еврей, мои предки в прошлом веке пострадали от тоталитаризма, — и ваши взрослые товарищи реагировали, как будто я сказал что-то смешное. — Джанелла метнул яростный взгляд на Антареса, который тоже начал воспринимать мир слишком позитивно.

— Это потому что вы сказали, что вы наполовину еврей, — вежливо пояснил Ка.

— Почему я не могу быть наполовину еврей?

— Это звучит так, как будто вы ищете других представителей этой национальности. Или хотите, чтобы о вас судили по их поступкам, а о них – по вашим. У нас не говорят такие вещи.

— Но это не запрещено? — уточнил Джанелла.

— Нет, у нас, можно сказать, ничего не запрещено. Просто люди могут плохо о вас подумать. Честно говоря, по-моему, этому придается слишком много значения. — Ка помрачнел и отвернулся.

* * *

— У иностранцев и неполноценных схожий уровень развития: и те, и другие изучали только докоммунистическую реальность. Одинаковые права – уже следствие, — мягко подлил масла в огонь Антарес.

— При чем тут развитие?

— Неполноценные – сокращение от умственно-неполноценных.

— Это восходит к нашей истории, — быстро вмешался Ка. — Когда подростки стали бороться за самостоятельность, один известный идеолог написал на своей странице, что умственно-неполноценных нельзя подпускать к принятию решений. И с тех пор подростки стали называть себя умственно-неполноценными. Это было неоднородное, но очень сильное движение с радикальной программой, потому что для нас тогда было много запретов. Потом оно победило. Так мы получили свободу передвижения, отмену опекунства, право на информацию, право на секс, право совещательного голоса… И когда в 2055 году приняли новую Конституцию, понятие «неполноценные» уже стало официальным.

— Все равно это звучит оскорбительно.

— Нет, это звучит замечательно, — сказал Ка, повеселев. — Честно говоря, я вообще не понимаю, как мои ровесники раньше жили.

Он с любопытством посмотрел на Антареса, который не только воспитывался при старой системе, но и вполне мог быть в числе тех, кто спровадил ее в последний путь. Но выяснять не стал, вместо этого насел с расспросами на Джанеллу.

Антарес уже начал привыкать к их беседам. Пока Ка общался, он успел выцедить из заварочной машины полный обед и съел его под пролистывание мемуаров Шпеера.

* * *

— …В прошлый раз вы сказали, что у вас в стране нет фамилий, но среди экипажа есть Молотофф, это ведь фамилия? — спросил Джанелла.

— Скорее популярная раньше на Западе зажигательная смесь, названная в честь сталинского наркома иностранных дел, — невозмутимо пояснил Ка. — Он взял себе этот псевдоним из романа русского писателя Помяловского. Интересно, что когда он придумывал фамилию своему герою, символа «серп и молот» еще не существовало, и Помяловский выбрал молот просто как орудие, указывающее на пролетарское происхождение.

— Интересно, что нарком Молотов не считал Молотова положительным героем, — возразил Антарес.

— Неужели Сокольцев тоже не фамилия?

— А кто это?

— Вы не знаете, кто такой Сокольцев?

— Понятия не имею.

— Это же выдающийся советский ученый! Он два года назад получил Нобелевскую премию, об этом все писали.

— Спасибо, вы очень понятно объяснили, — ядовито сказал Антарес. — За что хоть премию-то дали? Ученому?

— За выдающиеся достижения в области химии. Что-то связанное с металлами.

— Здорово. Он летит на этом корабле, так?

— Да, он и его супруга Октябрина.

Антарес страдальчески провел ладонями по лицу и полез в комп смотреть, WTF Сокольцев.

— Почему у вас разрешают мужу и жене быть в одной экспедиции?

— Ух, — восхитился Антарес, — а мы ищем инопланетян где-то в космосе…

* * *

На пятый день полета двигатели корабля выключили. Их тихое позванивание было почти незаметным, но сейчас наступившая тишина била по ушам. На два часа на корабле наступила невесомость. Антарес провел это время с Ла Расон. Она неслышно возникла в дверях, робко заглянула внутрь и сказала:

— Я тут шла мимо…

Антарес засмеялся. Почему-то в ее исполнении даже это было весело. И он был чертовски рад ее видеть.

— Я тут шла мимо, — невозмутимо повторила она, — и подумала, хорошо бы заняться сексом в невесомости. Он ответил в тон ей:

— Отличная идея! Проходи, разувайся. Ка и Джанелла оставили их одних.

Сначала он бросался целоваться, как разыгравшийся щенок. Но расставшись с последним ботинком, утратил контроль сначала над ситуацией, потом над собой. Отчетливый момент – ее ладонь на губах и голос, говорящий: «Не ори. Если не хочешь, чтобы нас слышал весь корабль». Звук выше 75 децибелов шел в динамики.

У нее было тело женщины, которая на 20 лет больше его сверстниц занималась фитнесом и танцами. И мозги, находившиеся в работе на 20 лет дольше, чем его собственные. Антарес вымотался, но только набрался сил. Он отогрелся, почувствовал себя почти живым. Это было приятно. Это было не то, чего он ждал от секса.

* * *

Одевшись и отпустив Тригонометрику, Антарес вышел в коридор. Повертел в руках мини-ПК, но звонить не стал.

По всему кораблю деловито носился экипаж, производя профилактический осмотр силовой подсистемы и раздавая указания пассажирам. Когда осмотр был закончен, Тринити сказала по громкой связи:

— Друзья, рекомендую пристегнуться!

Двигатели приятно зашумели, и вес снова вернулся к вещам. Пол стал полом, потолок – потолком.

Впрочем, почти сразу потолок стал заваливаться набок, это продолжалось минут пятнадцать. Корабль разворачивался соплами двигателей к Марсу, начиная торможение.

Приняв душ и поскучав еще с полчаса, Антарес решил, что сыт одиночеством по горло, и пошел в зону отдыха. Дошел и замер у входа. На свободной площадке Ка танцевал капоэйру. Барабаны звучали глухо и резко. Сердце само ловило неровный бешеный ритм. Его соперница, упитанная латиноамериканка одного с ним роста, двигалась не менее эффектно, но быстро устала и вышла из круга. Ее сменил незнакомый парень. Антарес наблюдал, одновременно любуясь и запоминая движения, прикидывая на себя. Такое он никогда не танцевал. Когда место освободилось, он вышел на площадку. Но Ка сказал:

— Не сейчас. Позже.

Его кожа блестела от пота. Судя по тяжелому дыханию и мокрой насквозь майке, он был здесь уже давно. Антаресу, расслабленному и безупречно одетому, оставалось только кивнуть:

— Хорошо, позже.

* * *

Джанелла был послан в мир не иначе для равновесия. Он находил Антареса по схеме перемещений, заходил в двери, которые никогда не запирались, и начинал нудеть:

— Неужели вам все равно, что за вами наблюдают… Вас контролируют…

— Кто? — беспристрастно интересовался Ка. — У нас нет правительства.

— У нас даже журналистов нет, — ронял Антарес и потом выслушивал нагоняи про нарушение принципа равенства: «Ты бы не мог общаться с ним по-товарищески, без этих твоих взглядов «сверху вниз – сверху в пол»?»

— Нет, — легкомысленно говорил он.

— Тогда не общайся.

— Хорошо, не буду. Но тут Джанелла находил его и заводил свое:

— Вот вы презрительно относитесь к профессионалам. Ваша система обучения построена на том, чтобы повторять производство, как оно исторически развивалось. Если это так, значит, вы можете производить и литературные шедевры? Скажем, написать пьесу, как Шекспир?

— Я в достаточной степени владею техникой, но я не владею опытом, необходимым для создания шедевра. В любом случае вряд ли я буду самовыражаться в форме пьесы, — и опять сквозь беспечность, снисходительность и небрежность просачивалось чувство дистанции.

— В чем же самовыражаться, если не в искусстве?

— В действии, разумеется.

Единственное, чего Гензо Антарес не мог понять, — зачем Джанелла это делает. Возможная злонамеренность не вписывалась в общий контекст. После Ультиматума оставшиеся капиталистические государства не могли иметь ни собственные армии, ни военные статьи бюджета, и мирно доживали свой век. Какие бы реакционные силы ни дремали в их недрах, здесь им ловить было нечего. В качестве битвы за умы юного поколения это, по мнению Антареса, тоже не имело смысла. А то, что Джанелла так развлекается, не укладывалось у него в голове.

* * *

— Не понимаю, — сказал Ка, когда они остались одни. — Как ты ухитрился быть лучшим на своем курсе. Тебе же ничего не интересно. Антарес невесело хмыкнул:

— Все-таки отправил запрос? Если не интересоваться всяким дерьмом, можно сэкономить кучу времени.

Они много спорили. Ка хуже знал факты, но лучше прокладывал взаимосвязи. Обнаружив за просмотром проектов пробел в своих знаниях, он тут же читал с мини-ПК словарные статьи и учебники, потом по одной ему понятной логике искал дополнительную информацию, плотно вписывая явление в контекст.

Антаресу было интересно, каким видит мир человек, который знает о проблемах отмены денег, создания квантовых компьютеров или использования электроракетных двигателей, но не знает, как они были решены. Он окружен вещами, которые с его точки зрения не могут существовать.

Про себя он ничего такого не помнил, поскольку учился по немного иной системе. Точнее даже не столько учился, сколько наверстывал – самостоятельно и бессистемно.

— Какого цвета у тебя волосы? Рыжие, да?

— Ну ты еще спроси, какой я национальности.

— Или какого ты пола. Ты правда способен на такую фигню обижаться?

Ка посмотрел сердито и встретил взгляд, исполненный безмятежной симпатии. Он действительно обиделся. Но меньше всего ему сейчас хотелось выглядеть претенциозным болваном.

— Угу, как ты понял? Антарес пожал плечами.

* * *

На шестой день журналист нашел себе еще одного благодарного собеседника – Сен-Симону, которая теперь то и дело присоединялась к компании. Его словоохотливость росла пропорционально числу слушателей.

— …В 1991 году американцы провели опыт, который назвали «Биосфера 2», вы знаете? Там были растения, люди, животные.

— Нет, — сказал Ка, — мы до этого времени еще не доучились, это вот он знает. Антарес?

— Что там знать. Хотели построить замкнутую экосистему, случилась вспышка микробов и кислород стал падать, шесть в год.

— О, я говорил не про это. Тот опыт дал интересные результаты с точки зрения психологии, вы еще столкнетесь с этим на Марсе. Несколько людей, которых туда поселили, очень много общались между собой, как вы. Скоро они разбились на две группы и стали враждовать. Эксперимент прекратился и они вернулись к обычной жизни, но вражда между ними осталась. Они десятки лет ненавидели друг друга, пока не умерли.

Неожиданно для себя Антарес испытал зверское желание выкинуть кретина за дверь. Ка повернулся к нему доверчиво, удивленно, неверяще.

— Они там натуральным хозяйством жили, — сказал Антарес. — Да и снаружи… немногим лучше.

Впрочем, даже в этот момент он не выглядел раздраженным. Немного безбашенным, немного насмешливым, как будто происходящее его забавляло.

— Ваш друг похож на эльфа, — сказал Джанелла Ка.

— У вас плохая работа, но вы очень трудолюбивы, — фыркнул Антарес. Джанелла польщенно улыбнулся:

— Спасибо.

* * *

Когда через четыре дня корабль стал маневрировать на орбите Марса, Антарес решил не выпендриваться и провел это время, пристегнувшись к койке. После трех часов толчков, переворотов, подпрыгиваний, корабль наконец причалил к полукилометровой штанге пассажирского шлюза орбитальной базы на Деймосе.

Тяготение вернулось – ровно настолько чтобы возникло ощущение (весьма, впрочем, приблизительное) верха и низа. Реальность, однако, не собиралась соответствовать этим ощущениям. Тело вовсе не хотело упираться в пол, а, как в невесомости, летало от стенки к стенке.

Антарес потратил битых полчаса на сбор вещей и, стукаясь плечами и сумкой об стены, полетел по коридорам к шлюзу. Большая часть народа, по видимому, уже переправилась на базу. Шлюз был открыт настеж, за ним просматривалась внутренность полупустой вагонетки, в которую роботы-погрузчики, гораздо более ловкие в невесомости, чем Антарес, мостили какие-то белые ящики. На ящиках сидел Ка и тычками отгонял роботов.

— Я уже думал, куда ты делся.

— Мог зайти, — ответил Антарес и сел рядом, цепляясь за боковины ящика.

— Не хотел мешать.

— Ну-ну. Вагонетка тронулась. Они снова были в пути.

* * *

Смотритель Маяка жил на орбитальной станции со времени ее создания и числился ответственным едва ли не за все, что здесь происходило. Его приветственная речь была краткой:

— Я хотел бы сказать вам что-нибудь более доброе и осмысленное, чем «Здесь вам не Земля!», но… — он развел руками, едва не упустив норовящие зависнуть в воздухе подарки. — Здесь вам не Земля.

После этого странного заявления он угодил в объятья Пафри, который принялся мять его, попутно убеждая забить на все и улететь обратно на этой самой Медузе к человечеству и силе тяжести.

— Ты не представляешь, сколько народу мечтает тебя увидеть! А как там все изменилось! Круглый год все цветет! А какие там люди!..

— Не стоит. Я здесь привык. Даже в детстве у меня не было такой мягкой постели.

По словам Смотрителя, теперь все его честолюбивые жизненные устремления ограничивались парой текстов, которые он хотел бы закончить. Лучшего места, чем Деймос, для этого просто не существует.

В Средневековье его сочинения причислили бы к философским трактатам, в ХХ веке назвали бы художественной литературой, теперь они шли как научпоп. Он начал писать уже на Деймосе, и никогда не видел своих читателей, кроме тех, которые до него долетали. Ка, будучи горячим фанатом, тут же набился к нему в компанию, бессердечно бросив Антареса и Джанеллу на растерзание друг другу.

* * *

Когда Ка, лучась восторгом, вернулся из центра управления, Антарес разговаривал со стариком. Точнее, разговаривал старик. От его тона у Ка, что называется, шерсть на загривке встала дыбом.

— …можете сколько угодно развлекать себя анекдотами, что прогресс, зарождение жизни, наука – идолы требующие жертв. Но ты же геофизик, и значит, не можешь не понимать, что вы делаете. И что вы уже наделали.

— О чем он говорит? — вполголоса спросил Джанелла.

— Думаю, про жизнь на Марсе. Если она была, то следы надо было искать в низинах, а сейчас их уже затопили.

— Почему их затопили?

— Растения, — шепотом пояснил Ка. — Кислород.

Растапливая зеркалами ледяные шапки полюсов, земляне рассеяли над поверхностью Марса семена гибридов, сконструированных на основе генов растений каменноугольного периода и полярного кустарника смолевка. Когда-то красная планета стала зеленой от измененных хвощей, папоротников, планктона. Возможность тут работать имели только те, чьей специализацией была безопасность. Для остальных на долгих 32 года доступ сюда был закрыт. За это время безопасники возвели в равнине Исиды двухкилометровый купол, в котором удалось создать чисто кислородную атмосферу с давлением всего в три раза меньше земного, здесь же построили самые необходимые производства. Они касались топлива и ремонта оборудования: остальное пока было проще «скидывать» с Земли.

Все это время на планету рвались исследователи всех мастей. Формально запретить им ничего не могли, реально им не давали место на кораблях. За все время они не выиграли ни одного референдума, не провели ни один проект по террификации. Их программы усыхали до размера поправок.

Эта сетевая склока получила название Великого противостояния. Безопасники, которых общественность насильно припахала к «неподобающим работам в неподобающих условиях», словив за это нежданный негатив, слегка озверели. Они взяли в качестве лозунга наполеоновское: «Ослов и ученых – в середину!» Оскорбительный юмор фразы был в том, что за время, прошедшее с египетского похода, животные абсолютно реабилитировались в глазах людей, в то время как слово «ученый» устарело и приобрело ироничный оттенок, как «фарисей» или «звездочет». Нодело, конечно, было не в юморе. При любом пересчете проект БарАнТро оказывался самым быстрым и бескровным, пусть и одним из самых дорогих. Что тоже пошло ему в плюс – ориентироваться на расчетные деньги считалось буржуазным пережитком.

Наконец условия под куполом стали «человеческими», а чтобы не задохнуться за пределами колпака, было достаточно надеть специальный противогаз, и безопасники упаковали вещички. Это, конечно, просто такое выражение, — вряд ли у них были личные вещи. Прежде чем окончательно раствориться в гражданском населении подобно последним римским легионерам, они оставили по себе на память несколько топонимов на самом дальнем рубеже.

* * *

Антарес с непроницаемым выражением слушал старика, тоскливо глядя в окно. Отсюда был виден пассажирский шлюз. Медуза сидела на его макушке, как гусь на шесте. Было тихо и пусто.

От мысли, что всего две недели назад в этом первобытном раю основным документом была не Конституция, а Устав, охватывало чувство нереальности.

— Полная бессмыслица, — сказал Антарес, когда старик устал на него шипеть.

— Но там находили бактерии!

— Подумаешь. Я вот на Деймосе нашел консерватора.

— Там есть метан.

— Там, говорят, и слои есть, и фиг поймешь, откуда что берется. Хватит, товарищ Сокольцев. Все это обсуждалось миллион раз. Роботы 32 года собирали с планеты всякий хлам и ни одна лаборатория ничего в нем не нашла.

— Именно, что хлам.

— Напиши программу по распознаванию образов.

— Я не могу!

— Давай я напишу.

— До тебя уже писали, — отрезал старик. — Брали за основу все типы ископаемых, и все бестолку. Компьютер с этим не справится, нужен человек.

— Что я слышу. Кажется, меня повысили до человека. А то все «юноша», «юноша».

— Я бы занялся этим сам, но у меня план! А у тебя недопуск!

— У тебя план, и тебя никто не поддерживает, — поморщившись, резюмировал Антарес. — Окей, шли проект. Рассчитывай дней на 20, не больше.

— Ты собираешься три недели копаться в грунте?! Ты с ума сошел? — Ка схватил друга за рукав и развернул в свою сторону.

— Извините, — лениво сказал всем Антарес.

— Сегодня же пришлю. Надеюсь, этот человек Возрождения не повлияет на нашу договоренность.

* * *

— Ты что, не видишь? Это продолжение одной линии. Это они цеплялись за социально-политическую дискриминацию. Это они хотели, чтобы по Марсу слонялись одиночки, а остальные ждали их открытий. И сейчас он хочет, чтобы ты, забив на учебу, рыл песок. Антарес молчал и улыбался.

— Ты представляешь, во что ты превратишься за 20 дней? Ну что ты улыбаешься?

— Наблюдаю, как должны быть устроены мозги, чтобы иметь специальную оценку по безопасности.

— Наблюдай. Это враг.

— Во-первых, он остроумный, — меланхолично возразил Антарес. — Во-вторых, в отличие от всех остальных, враги мне ничего плохого не сделали. Мы уже добились, чего хотели, почему бы теперь не сделать то, что хочет он? Ка покачал головой.

— Этот принцип будет воспроизводиться постоянно. Любая проблема будет иметь два решения: одно, которое предполагает равенство и массовость, и другое, которое делит на вожаков и стадо. Раньше ты же сам… Ладно. Тысячи людей, владеющих технологиями, справятся с этим поиском лучше, несмотря ни на какие последствия террификации. Есть компьютерное моделирование и куча планет, до которых человечество доберется раньше, чем ты что-нибудь нароешь своей лопатой. Ты не сможешь учиться. Пять часов работа, потом изучение проектов. У тебя не останется времени.

— Да, это фигово, но Сокольцев точно в таком же положении. Ты что-то хотел сказать.

— Я уже сказал.

— Нет, до этого.

— Забей. Я хотел сказать: Смотритель Маяка переваливает на меня управление зеркалами, ему этим заниматься некогда.

— О, клево, — улыбнулся Антарес. Не удержался и добавил: – Смотри, не превратись в демиурга.

* * *

Антарес думал, что они надолго застрянут на станции, но очередь спускаться на планету подошла уже на следующий день. Челноки – бочкообразные снаряды с тоненькими треугольными крыльями под днищем – швартовались к станции чуть ли не каждые полчаса. Основной их задачей была заброска топлива на Медузу, вниз они шли пустыми, и их человековместимость ограничивалась только физическим объемом кабины.

Кресло в обитаемом отсеке было только одно – пилотское. Пассажирам было предложено размещаться прямо на приклеенной к полу пенке, впрочем достаточно мягкой. «Устраивайтесь понадежнее, — предупредил пилот, — лучше всего лежа, возможны толчки и перегрузки».

Толчки и перегрузки были весьма умеренные. Уже через полчаса челнок затрясся на камнях взлетно-посадочной полосы. После остановки пилот раздал всем дыхательные аппараты, представляющие собой симпатичные противогазы с моторчиком – для ускоренной прокачки воздуха. «Все надели? Проверьте еще раз. Точно все? Ну тогда открываю! Шлюза у нас тут нет, звиняйте, и до купола еще с полкилометра пешком топать». После недели на Медузе с ее мизерной гравитацией в 1/10g и двух суток в невесомости люди двигались неуклюже.

* * *

Земля, на которую они ступили, была зеленой от растений, с красными пятнами гор и нереальным, наркотическим небом. Чуть выше орбит Фобоса и Деймоса, двигался сверкающий меридиан общей площадью с 2 земных солнца. Это были зеркала. Несколько непрерывных цепочек канатов, идущих на орбите поперек плоскости вращения Марса, с полотнищами, растянутыми за счет центробежной силы, отсюда выглядели, как серебряный росчерк или как шутка бога. Они были управляемыми за счет прилепленных там и сям маленьких электрореактивных двигателей с очень экономичным использованием активного вещества – граммы в год. За счет них под куполом почти не было ночи – ни холода, ни перепада температур.

Пять корпусов, соединенных переходами – форпост будущего города – были закомуфлированы в цвета пейзажа. Когда Антарес скинул сумку в выбранной комнате жилого блока, радости на его лице не наблюдалось. Тут было вполне мило – компьютерный терминал с экраном во всю стену, вторая представляла собой огромное окно, за которым чья-та сентиментальная натура уже успела вырастить акации и еще какую-то дрянь, имеющую нелабораторное, сугубо мещанское происхождение. Из крана здесь текла толстая и упругая струя воды, во дворе имелись бассейн и тренажерка. Это был конечный пункт назначения. Путешествие кончилось. Время полетело, как чужое.

Первые четыре дня Антарес провел, осматривая безымянную гору возле сталелитейной фабрики – самое молодое геологическое образование в окрестностях. Он летал туда вместе с группой трудившихся на фабрике товарищей и, вернувшись домой, валился с ног. Несмотря на слабую гравитацию, необходимость таскать на себе без передышки противогаз, защитный костюм и кучу других полезных прибамбасов, выматывала. Теперь с Ка они виделись только по вечерам, обычно он просто сидел где-то поблизости, уткнувшись в комп. Поэтому идея осмотреть ту часть предгорий, которые находились под куполом, пошла на ура. На фоне поисков снаружи не работа, а пикник.

* * *

Насчет лопаты Ка погорячился. На базе безопасников нашлись небольшой бур и компактный экскаватор, Молотофф при помощи Джанеллы покидал их в багажник махомобиля. Они пристегнулись, и пегая от неродного лака машина резво запрыгала по бездорожью в сторону экватора. Подкинув их до подножья гор Ливия, Молотофф рванул в обратную сторону, к шлюзу. Ему надо было на химзавод, находившийся за пределами купола.

Назад они планировали возвращаться пешком, оставив оборудование. Возни тут было в любом случае не на один раз.

Восточнее места высадки был водный канал, и они неспешно двинулись на запад, неся рюкзаки. Антарес шел вдоль скальника и искал следы на камнях, то подкапывая слежавшийся песок у подножья, то забираясь наверх. Джанелла, опираясь на монопод, норовил взойти на каждую доступную возвышенность, оттуда он озирал окрестности с видом как минимум концессионера этих мест. Ка чувствовал себя полным идиотом и разрывался между потребностью читать тексты по археологии и тексты по небесной механике. Вместо этого приходилось пригонять экскаватор и копать, пока Антарес медитировал на камни.

— Почему нельзя написать программу?

— Мы не знаем, что ищем. — Антарес задумчиво вертел в руках «образцы».

— Если это можно объяснить человеку, то можно и роботу.

— Что-то сложное, неестественное. Мне волей-неволей представляются диски, вендобионты, но мы ищем некие аналоги. Меня не затруднит объяснить это Джанелле, но я понятия не имею, как объяснить это роботу… Куда он, кстати, делся? Пейзаж был вызывающе безлюден.

— Только что тут был. — Ка подорвался в ту сторону, где в последний раз видел Джанеллу. За осыпью оказалась расщелина. — Я знаю, куда! Тут трещина, глубокая!

Он лег, сунул вниз микро-ПК в режиме фонарика, и анализатор на запястье омерзительно взвыл. Жесткий вибрирующий звук бил по инстинктам. Ка вскочил на ноги до того как успел подумать.

* * *

— CO2? — предположил Антарес, сдвигая кнопку связи.

Голос прозвучал незнакомо. Тишина изменила восприятие звуков. Теперь каждый из них хотелось подержать в ладонях, потом бережно положить на вату и плюш в витрину Алмазного фонда.

— Ага. 10,2 %.

— Какого черта у вас происходит? — рявкнуло из анализатора.

— Пафря, твой полуеврей и тут нашел себе газовую камеру. Залез в подземную пещеру минуты три назад.

— Епт! Щас будем! — аварийка, щелк клавиш, и дежурный отключился.

— Не успеют, — сощурившись, сказал Ка. — Мы можем что-нибудь сделать?

Антарес быстрым движением расстегнул молнию на рюкзаке, тряхнул его за дно и пнул получившуюся кучу. Вещи раскатились по песку.

— Неа. Смешно. Но кто же знал, что этот мудак туда полезет.

— Ладно, я пошел. Лови. — Ка равнодушно кинул в него конец тросика с карабином.

— Стой! Он написал, что сам отвечает за свою безопасность! Он даже не полноценный..! Черт! Ладно, сейчас что-нибудь сделаю.

Он вщелкнул свой страховочный шнур в карабин, который все еще сжимал в руке, и отпустил. Подскочил к проему, по пути, сковырнув верхнюю панель с анализатора. Выдрал из гнезда динамик, вставил крышку на место, ловко зашвырнул прибор подальше вниз. В следующую секунду он уже стоял напротив Ка, смотревшего спокойно и враждебно. Взял за запястье и подчеркнуто медленным жестом поднял его руку к лицу. Осталось нажать на кнопку.

— Ка, к вам выехали уже! Алло! — взволнованно отозвался женский голос из анализатора.

— Это Гензо Антарес, что показывает моя приблуда? — быстро произнес он на одном дыхании, но его скептический взгляд недвусмысленно говорил, что спешить некуда.

— Углекислый газ 15,6 %. Он скорчил назидательную рожу.

— Остальное в норме?

— Да, практически. Не отключайтесь. Я постараюсь вас не отвлекать.

— Спасибо! Пока!

Безмолвный диалог за время разговора не сдвинулся с мертвой точки. Через секунду Антарес уже сидел на краю, свесив ноги в провал. Обернулся:

— У тебя 3 минуты, чтобы придумать, как нас вытащить. Вряд ли он все еще идет. — У него было беспечное лицо и глаза, которыми можно пускать солнечных зайчиков. Спрыгнув, он подхватил анализатор и скрылся в проеме.

* * *

Ка вцепился в мини-ПК, но в отсутствие интерактивной связи он был полезен только как секундомер. Ужас ситуации был написан у него на лице: тело застрянет, трос перетрется, машина приедет через 20 минут. Он набрал номер.

— Антарес, прости, я не хотел!

— Хотел. Наступившее безмолвие дополняли быстрые шаги и тяжелое дыхание.

— Может быть, слушай, давай я с тобой пойду? — Он понимал, каким идиотом выглядит.

— Канарейкой? — закономерно отшил его Антарес и через пару выдохов добавил: – Ты все сделал правильно.

— Я знаю!!!

— Угу.

— Антарес, кислород падает! — вмешался голос дежурной.

— У тебя падает кислород, — продублировал Ка, хотя благодаря громкой связи все было слышно и так.

— Я заметил.

Ка просмотрел вещи – обычное барахло. Ни кислородных масок, ни противогазов, ни абсорберов. Он подогнал дистанционкой экскаватор, пару раз ударив о скалу, но подводить его к краю не решился. Забил с помощью пневматики пару крючьев. Цифры на секундомере приближались к трем минутам.

* * *

— Антарес, мне жаль, но лучше вернуться. Растет процент примесей, среди них может быть СО. Меньше одной десятой процента детектор не распознает.

— Вовремя я выкинул динамик.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Ка.

— Да нормально. Спать только хочется.

— Три минуты прошли. Возвращайся. Он не мог так далеко уйти.

— Блин, да тут как в метрополитене. Щас я еще немного… И тут Ка понял, что чего-то не рассчитал.

— Возвращайся!!! Немедленно!

— Неа.

— Если бы я знал, что ты такой придурок, я бы тебя не отпустил!

— Я не придурок. Если я его найду, то обратно поеду верхом. А тут пол, между прочим…

— Я сейчас сам за тобой приду!

— Ага. И когда-нибудь, — он говорил с частыми паузами, — здесь будет клуб «Три скелета». Ка сидел и смотрел на мелькающие ряды цифр.

— Здесь поворот. Возвращаюсь.

* * *

Обратный путь занял больше времени. Последний десяток метров до выхода Антарес не дошел. Ка незамысловато пошел за ним и вытащил из каменного мешка, потом пропустил петлю троса через узел на крючьях и втащил наверх кулем.

Что делать дальше с человеком, у которого блокировано поступлениев кровь кислорода, он понятия не имел. Атмосфера и так была кислородной, увеличить его плотность было нечем. Действуя по принципу «хуже не будет», вколол кофеин и витамины из аптечки и сел слушать тяжелую музыку пульса. Кислород и кофеин подействовали быстро.

— Примерно так я себе это и представлял, — сказал Антарес, глядя в зелено-фиолетовое небо.

— Что?

— Что я лежу, как дурак, и все вокруг рыдают. Кстати, я ничего не слышу.

Приехавшие через пару минут после этого Пафря с Метелкой и одновременно с ним прилетевший на экраноплане к южному шлюзу Айс Фан с бандой химиков и инженеров, обслуживавших завод по производству ракетного топлива, дружно решили, что для переливания крови и прочей срочной эвакуации нет причин, выдали кислородный баллон и маску и оставили Антареса на попечение Ка. Их куда больше интересовало, что на местности были налеплены камеры.

— Кажется, мы стали участниками фильма, который прямо сейчас сливается в сеть, — растерянно сказала Метелка, вертя одну из них.

— Хрен-с-два. Он сливается на наш передатчик на Деймосе, — возразил Фан. — Пафря, свяжись со Смотрителем, пусть отменит отправку пакета.

— Я против того, чтобы отменять отправку. Черт с ним с фильмом, — возразили ему.

— Давайте-ка найдем этого деятеля, в пещере или где он там отсиживается. Я ему за такие спецэффекты голову откручу, — сказал Пафря.

— Это дело, — помахал указательным пальцем Сокольцев. — Но лучше выкатить счет его компании.

* * *

Известно, что Джанелла был выслан из СССР, и уже после пересечения границы с его транспортом произошло ЧП, из-за чего он вернулся с трехдневным опозданием. Установить подробности, увы, не представляется возможным. К счастью, на сервере WMS сохранилась короткая видеозапись, своего рода постскриптум в этой истории. Последняя реплика в ней принадлежит Ка:

— Знаешь, я бы тебя убил. Но это было бы непоследовательно по отношению к Гензо. — На последнем слове он непроизвольно улыбается и несколько секунд рассеянно смотрит в камеру.

Видеозапись была послана шифровкой Джанелле в один из дней, когда он был еще в пути, через открытый источник, с автоматическим декодированием при попадании в электронный кабинет получателя. И суд, и страховая компания отказались трактовать ее как угрозу в связи с профдеятельностью.

Известно также, что Джанелла, умер в 2076 году, имея неоплаченный кредит и задолженность адвокатской фирме. Он так и не сумел добиться ни больших денег, ни большой известности. Это немного несправедливо. Ведь если бы не он, и Молотофф, и Гензо, и Ка прошли бы мимо нашего внимания.

Конечно, сейчас в этом 3D многое кажется смешным: формат, содержание. Слезы наворачиваются на глаза от одного вида Медузы, беззащитной, слепой и медлительной. И на этом ведь летали! Только представьте, какую чувство гордости, если не сказать избранности, она вселяла в экипаж. А эта абсолютизация тезиса Ленина, что «коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств…», в образовательной системе? Она бросает нас в пучину 20-х, когда идеологи молодого советского государства всерьез готовились, если понадобится, восстановить цивилизацию после ядерной войны. Страннее всего люди. Оставленные за очередным поворотом истории, сделавшие так много, все-таки они чем-то близки нам. Возможно, нехваткой справедливости и ощущением, что с возрастом мир только портится.

Nyamper 524: Долгий полёт или страшный сон навигатора

Где-то на Земле. Высота две тысячи метров. Облачность средняя.

— База, я Сокол один, база, я Сокол один, приём..

— …

— База, я Сокол один, база я Сокол один, приём…

— …

— Не отвечают, товарищ подполковник.

— Лёха, продолжай вызывать!

Заслуженный лётчик-истребитель, гвардии подполковник Самсонов Василий Иванович снова посмотрел на карту и попытался в который раз сообразить, куда же их всё-таки занесло. Всё было бы ничего, но бортовая ЭВМ безбожно врала и на экран выводилась совершенно иная информация, нежели та, которой положено было быть. Копаясь в памяти, подполковник старался найти ответ на стоящий на повестке дня вопрос…

Несколькими часами ранее.

Истребитель был совершенно новый. Причём во всех смыслах, потому что это первая машина на вооружении для нового вида отечественных войск – ВКС. Буквально только что с завода и первый же полёт оказался слишком богатым на события. Сначала топливо заправили не то, пришлось баки прочищать – эта птичка летала на новой синтетической горючке, которая позволяла при сравнительно небольшом её запасе преодолевать просто гигантские расстояния без дозаправки. Ну, ладно, почистили, залили какой-то гель, пахнущий отборным самогоном, даже вроде бы взлетели и опять ерунда полезла. При попытке выйти из атмосферы, отказали компенсаторы перегрузок, причём все сразу, что просто непостижимо современному человеческому уму! Ну как, как скажите мне, посреди двадцать первого века можно было допустить отказ первичной и трёх страховочных систем? Нет, конечно, ничего страшного не случилось, нас и не к такому готовили, но к хорошему привыкаешь быстро, а отвыкать ой как не хочется.

Звёзд мы не достигли, но на околоземную орбиту вышли без дополнительных проблем, кроме одной. Оптические фильтры, встроенные в стекло, стали быстро темнеть пока не превратились в абсолютно чёрную поверхность. Включилась система интерактивного отображения и на стекло посыпались данные с внешних приёмников. Вот Земля, там Луна, звёзды не кажет, видимо, считает, не нужным. Вот траектория полёта подсвечивается, всё вроде бы ничего, но только гложет скользкий до омерзения червячок сомнения. Что-то опять не так, что-то постоянно ускользает от внимания. Но что? Не ясно.

Летим по приборам, хотя правильнее было бы сказать на автоматике. Вроде недолго. Но время вообще слабо ощущается, когда мозг невольно дорисовывает за бортом бесконечную Вселенную. Земля рядом родная, совсем недалеко. А вот где-то там Марс, там Венера. На красной планете уже наших полно. А что? Красная планета для красных! Звучит, по-моему. Мы потом и кровью отработали каждый сантиметр той поверхности, которую смогли отобрать у этого не самого дружелюбного соседа по Солнечной системе. И ещё сколько осталось. Скоро и китайцы подтянуться, куда уж без них с их-то перенаселением – по швам уже страна трещит. Так что скоро на вооружение нашей марсианской армии поступит модификация этой птички. А что делать. Приходится идти со временем в ногу, а иногда далеко его опережать, иначе не выжить – нельзя, чтобы наступали на пятки, дай волю, сразу затопчут и места живого не останется. Такие времена.

Летит самолёт. Или как его теперь звать? По документам это Малая Боевая Летающая Единица класса Говорун. Кстати, понимаю, почему малая, почему боевая и летающая, а так же единица. Но откуда взялся этот говорун? Загадка. Впрочем, это не столь уж важно. По виду и значению – это истребитель, и который уже показал свой несколько капризный нрав. Вообще говоря, у птички нашей весьма продвинутый интеллект, а судя по последним событиям, ещё и склонный пошутить. Кстати, беседовать на отвлечённые темы он не станет, лишь выдаст голосом нужную информацию, да и всё – гордый, наверное. Да и стоит ли называть его «он», ведь, голос женский? Неважно.

Болтаемся в космосе уже несколько часов. Хорошо, что пища была специальная. Скажем так, бежать до ближайшего клозета понадобится не скоро, оно и правильно, вот только при длительном употреблении почки может посадить. Впрочем, за вредность доплачивают, не говоря уже о медикаментозной замене. Додумались же парные органы отключать поодиночке и на месте отключённых, выращивать новые – удобно всё же. Только о полётах придётся на целый год забыть или летать только на гражданских. А это, скажу я вам тоска смертная, по сравнению с полётами на истребителе, когда несёшься в стратосфере, а под тобой как будто вертится планета. Незабываемо. Вот где точно чувствуется скорость, а тут… никаких ощущений. Сидишь как в вакууме, хотя нет – некорректное сравнение, потому что мы и так в вакууме. Разве что мусора до фига набралось за сотню лет полётов в космос. Сколько бы ни старался Евросоюз чистить пространство вокруг Земли, а со всем справиться так и не могут. Наверное, регулярные взносы космических держав в их копилку весьма прибыльно дело, потому и держат концентрацию мусора на приемлемом уровне.

Эх, Земля, Матушка наша, как же ты хороша, если смотреть на тебя из космоса… и не через оптические фильтры. За годы НТР дети твои слишком плохо с тобой поступали. Дёргали за разные рычажочки, нажимали кнопочки и очень скоро пришли бы в состояние глубокой и прогрессирующей рассинхронизации. Не накажи ты нас в своё время, не было бы сейчас ни нас, ни тебя… эх… потянуло на философию. В слух говорить не хочется, нет желания нарушать создавшуюся тишину. И старлей молчит, видимо, то же состояние. А, ведь, скоро праздник. Как-никак, двадцать восьмое августа. Юбилей. Семьдесят лет со дня окончания второй революции и назначения нового правителя. Что там было сейчас покрыто мраком, но, как пишут учебники, Советский Союз перешёл на новые рельсы и т. д. и т. п. в хвалебном патриотическом ключе. Информации не слишком много.

Дед говорил, что тогда в столице проходили массовые беспорядки и творился настоящий беспредел. Многим хотелось власти, и вырвать её у тогдашнего правителя было не очень сложно – слишком слаб и немощен, пусть и не старик. В итоге, всё закончилось тем, что его всё-таки сместили, а на его место пришёл другой человек. Молодой, умный и, что главное, харизматичный. Он сумел объединить вокруг себя небольшую группу людей, которые работали не покладая рук, но часть из них во время последующей трёхлетней смуты, сложили свои головы. Видимо, кому-то всё ещё хотелось вывернуть всё на свою сторону. Без территориальных потерь, правда, не обошлось. Союз потерял Эстонию, Латвию и Литву. Ну… значит, так было надо.

История это наше прошлое, а вот настоящее как-то не радует. Компьютер показывает траекторию оптимального спуска, но лучше внести поправку на высоту, вдруг бортовая ЭВМ ещё и уровень земли спутает и в неё матушку мы и воткнёмся со всей страстью изголодавшегося кролика. Мда…ассоциации странные. Но это, наверное, нервы, хотя и говорят, что у нас они стальные, но мы всё равно человеки – из плоти, костей и нескольких литров крови, разбавленных гормонами и прочей химией эмоций.

Спуск начался, выход из атмосферного виража на высоте пять тысяч метров. Должно хватить. Летим вроде бы. Компенсаторы включились, а на стекле всё ещё темень. Летим как пёрышко, вроде плавно, но слегка покачивает. Появилось гудение в передней части самолёта, верный признак работы плазмогенераторов – смазываемся, значит. Как бы кто не говорил, а атмосфера, штука довольно узкая и пройти сквозь неё бывает довольно сложно, потому нашими советскими очкариками была разработана система смазки на основе какой-то плазмы и… в общем, хрен их разберёшь чего они там намутили, лишь бы потом заставить обычных военных трудяг испытывать сие собственными задницами. Впрочем, работает же зараза, так что грех жаловаться. Ещё пятнадцать минут и мы будем на земле. Тьфу ты чёрт меня дёрнул такое подумать. В небе мы будем, а земля под нами, а мы в небе. Будем. Лететь. Где они мои вольфрамовые нервы кто бы подсказал. Что я вообще так волнуюсь, откуда это во мне? Я, отец двоих детей, муж самой прекрасной женщины на всех заселённых планетах, имею массу вылетов, несколько полётов в космосе, в том числе, в экстремальных обстоятельствах и буду бояться какого-то самолёта? Он такой же боевой товарищ, как и старлей, чей шлем сейчас в двух метрах передо мной. Молчит, кстати, наверное, тоже захватило.

Кажется, вышли из виража. Проясняется. О, Небо, как же ты прекрасно! Высота пять тыщ, земля под нами, деревья, ферма с коровами кажется и силосными башнями, а я думал их давно перестали использовать. Летим. Куда-то. Но куда? И где мы? Старлей докладывает, что определились на местности. Недалеко от Урала. Врёт зараза. Не может быть солнце на такой высоте в это время. Мы после полудня вылетали, а сейчас здесь позднее утро. Что-то мурашки по спине забегали. Мысли нехорошие. Не, не может этого быть, потому что нельзя так шутить. Наверное, я всё же ошибся. Старлей тоже в недоумении. Когда вернёмся, я из конструкторов всю душу вытрясу. Мы вместе со старлеем и вытрясем – нельзя себе всё удовольствие забирать. Должен же я, как старший по званию, заботиться о своих подчинённых или нет? Должен, а значит, мы поделим радость от общения с конструкторами. Надеюсь, что они тоже рады будут, ботаники хреновы. Главное добраться.

Летим. Истребитель нового поколения и мы со старлеем в нём. Не видимы радарами, не слышими ушами, не разглядимы тепловизороми. Всё это, конечно, хорошо, вот только нас, ведь, вообще никто не видит, то есть мы сейчас почти как чёрная дыра в миниатюре для всех диапазонов, кроме оптического. Наверное, это всё же хорошо, чем плохо. Мало ли. Кстати, как звук подавляют я не знаю, точнее знаю, но никому не скажу, военная тайна и все дела, т. е. надо держать язык за зубами. Снижаемся до тысячи.

Точно не Урал. И горы пониже и трава пожиже и запахи другие, пусть и говорят, что забортный воздух фильтруется и поступает для дыхания только в очищенном от примесей виде. Чёрт возьми, да где ж мы? Как бы не пришлось сажать машину и спрашивать у старушек на завалинке. Потом же смешков за спинами не заткнёшь… Но делать-то нечего, ведь, хрен знает куда лететь, потому что я даже сообразить не могу, где может быть в нашей стране такая местность. Или всё же?.. Да нет, вон вроде бы запрака Лукойловская. Её цвета и ни с чем не спутать. Нашенское! Уф… Но всё же…

— Старлей, рули на заправку… дорогу спрашивать будем – компьютер сегодня не помощник, у него проблемы с географией, правда, у нас тоже, но суть не в этом. Только ты эта, вон на полянке нашу пташку посади, чтобы публику, значит, не шокировать, а то потом точно позору огребём по самые гланды.

У фермера Джо Лемминга день выдался относительно свободным. Всё что можно работает под присмотром роботов, чётко выполняющих свои программные установки. Сбоев почти не случается, а когда всё же происходят, то компания USR присылает своего инженера внести необходимые поправки. Какой бы ни была совершенной техника, но она всё равно требует человеческого присмотра.

Семья у Джо была небольшая, жена Сара, да дочь Дженни восьми лет. Сегодня его девочки просились съездить искупаться. Фермер был не против, надо лишь разобраться с крышей на загоне для коров. Сара соберёт продукты и в первом часу, вся семья Леммингов отправиться на пикник. Инструмент в рюкзак и на крышу. Джо давно собирался её обновить, но купленная в кредит автоматизированная система переработки молока заставляла экономить. Он поднялся на чердак, зацепил за пояс страховку и выбрался на открытое пространство. Дефект обнаружился сразу – где-то полчаса работы и всё будет в относительном порядке.

Через двадцать шесть минут по часам Джо, работа была закончена, и он с чувством хорошо выполненной работы встал во весь рост, чтобы оглядеть свои владения. Процесс эстетического наслаждения был прерван, когда взгляд Джо зацепился за горизонт, где в небе появилась точка, которая начала быстро приближаться.

— База, я Фокстрот пять, База, я Фокстрот пять, приём.

— Это База, слышу вас Фокстрот пять, докладывайте, приём.

— В квадрате Шесть-Один фиксирую неизвестное подвижное атмосферное явление, сопровождающееся блеклым красно-синим свечением. Расстояние примерно десять миль. На радаре ничего не фиксирую. Приём.

— Фокстрот пять это База, берите курс на сближение. Как поняли? Приём.

— База, вас понял, беру курс на сближение. Отбой.

— Фокстрот пять, вас понял. Отбой.

Двойка F-2.5 плавно накренившись, изменила курс и пошла на сближение с неизвестным явлением, которое спустя минуту пропало. Самолётам ничего не оставалось делать, как нарезать круги рядом с тем местом, где было замечено странное явление.

***

Шериф Джон Картер как это часто бывает, готовился выйти на заслуженный отдых, т. е. пенсию. Осталось всего-то два месяца до этого знаменательного события, на которое приедут дети, внуки и прочие друзья знакомые. Всё бы ничего, но сам шериф не считал, что подступившая старость и грядущая нетрудоспособность есть повод для праздника. Как это ни печально, а может и хорошо, но шерифу за весь срок его службы не представилась возможность побывать в перестрелке, обезвреживать грабителей банка или гонять по притонам наркодилеров. В его небольшом городке не случалось ровным счётом ничего такого, что действительно бы требовало вмешательства шерифа. Более того, весь штат правоохранительных органов состоял из диспетчера, самого шерифа и стажёра, который сегодня взял отгул и укатил со своим семейством куда-то за город. Всё спокойно.

Сегодняшний день был таким же, как и многие предыдущие. Пара вызовов, да и только. Сначала снимал с дерева котёнка манула (да-да, мода на домашних манулов, импортированных из страны советов добралась и до этого маленького городка), потом ездил успокаивать старую Мэгги Брайстон, которой опять привиделись русские. Когда-то давно, её родители две недели провели в собственноручно построенном бункере, и это сильно сказалось на неокрепшей детской психике восьмилетней Мэгги. А с приходом старости, всё только усложнилось. Теперь как минимум раз в месяц надо приезжать и сжигать русские танки, сбивать русские ракеты или укрывать своим телом от русских пуль. Теперь ей показалось, что в небе она видел русский самолёт, и даже умудрилась разглядеть звёзды на обшивке. С её-то минус шесть на оба глаза. Пришлось сказать, что он позвонит в министерство обороны и доложит по всей форме. На том она и успокоилась.

Сегодня слишком много русских, подумал шериф, и, расслабившись, откинулся на спинку служебного джипа. В этот момент ожила бортовая радиостанция.

— Шериф, поступил вызов с заправки.

Единственную заправочную станцию в десяти километрах от городка купила компания Лукойл, которая давно проводила экспансию на американской земле. Как так случилось, уже мало кто помнит, но сеть заправок была хорошо известна многим американцам, которые могли себе позволить личный автомобиль с двигателем внутреннего сгорания. В тридцатые годы произошёл массовый переход на электрокары, которые могли заряжаться у любого дома, к которому подведено электричество. Так что каждый домовладелец становился своего рода дилером энергокомпании. А вот все заправочные станции, которые предоставляли, в том числе, и услуги заправки жидким топливом были вынесены далеко за черту города, чтобы и экологию не портить и осложнить жизнь владельцам автомобилей с ДВС.

Сегодня точно слишком много русских, в очередной раз подумал шериф Картер и ответил.

— Лекси, вызов принял, выезжаю. Что там вкратце?

— Сложно сказать. Похоже, Редклиф спятил – говорит, что началось вторжение инопланетян, и что он уже одного то ли подстрелил, то ли даже убил. Так что будь осторожнее.

— Вот даже как. Всё понял. Где стажёр Нильсен? Мне пригодилась бы его помощь.

— На телефоне автоответчик. У жены тоже.

— Отследи датчик сына. Его отключить невозможно и запусти по его координатам Малыша Джонни.

— Сделаю, шериф.

— Хорошо. Отбой.

Малышом Джонни назывался автоматический квадрокоптер, с набором программ, самого разного назначения, в том числе и для передачи посланий подобным образом. Шериф включил мигалку на крыше и набирая скорость покатил по шоссе в направлении заправки.

/// Ремарка.

C ребёнком стажёра Нильсена не всё так просто. Дело в том, что в начале века участились случаи похищения детей с целью их продажи или на органы или в рабство в странах далёких от цивилизации. Поэтому при рождении в каждого ребёнка стали вживлять специальное устройство, которое позволяет как родителям, так и специальным службам отслеживать перемещения детей. Со временем такое было распространено повсеместно, а имплантаты стали более функциональными, позволяя считывать информацию о состоянии здоровья, своевременно сообщая о проблемах. В свете участившихся случаев генетических заболеваний это было весьма полезно. При достижении восемнадцати лет носителем устройства могло быть принято решение о ликвидации или продолжении использования имплантата. В первом случае, устройству давалась команда на отключение. Т. к. отключение было весьма сложной технической процедурой, на которую требовалось не менее двух суток, то превращалась в некий ритуал совершеннолетия. Впрочем, поговаривают, что правительство только создаёт видимость отключения, а на самом деле, они продолжают работать, но на другой частоте и в другом режиме. Кто знает. ///

Двадцатилетний Николас Редклиф был сильно испуган и, нервно держа в руках отцовское ружьё, он, обливаясь потом, трясся сидя на полу за стойкой своего рабочего места. Соображать он перестал ещё три минуты назад, когда выстрелил в пришельца, который его преследовал и, наверняка, хотел похитить для своих экспериментов. Николас любил смотреть фильмы и знал, что встреча с инопланетянами до добра мало кого доводила… Двадцать минут назад.

Какой хороший день. Клиентов, как обычно, было немного, да и те, что были, заправлялись автоматически, поэтому Николас назначил свидание своей подруге на полянке в двух сотнях метров от здания заправочной станции. В предвкушении встречи, он быстро шёл по тропинке, насвистывая привязавшуюся мелодию. Перед самой полянкой, пробравшись через кусты, он выбрался на поляну. Дожанна была уже на месте и ждала его на другой стороне поляны. Николас улыбнувшись, направился к ней и когда достиг середины поляны, то увидел, как девушка замерла, уставившись на что-то поверх его головы. В этот момент на поляну стала медленно наползать тень. Николас обернулся, задрав голову, и увидел, нечто зависшее над поляной в абсолютном беззвучии. Юноша сразу понял, что это могут быть только пришельцы. Кто же ещё? Стало страшно. В мозгу выскочило слово «Джоанна», Николас обернулся и понял, что девушки на поляне нет. Навеянная галлюцинация сразу понял он. Надо срочно сообщить властям подумал Николас, уже продираясь сквозь кусты. Он бежал, споткнулся о корень, упал, ударившись головой, вскочил, и снова побежал. Здание заправки уже появилось из-за деревьев, когда сзади раздался страшный грохот. Николас испугался ещё сильнее, поддал ходу, и почти снёс своим телом служебную дверь, которую или забыл закрыть или выбил ударом замок. На глаза сразу бросился дробовик отца, который висел за стеклом в служебном помещении. Оружие давно не использовалось, но было исправно. Николас быстро снарядил его тремя патронами и стал ждать.

Старший Лейтенант Алексей Дмитриевич Рыжаков, следуя приказу подполковника *** плавно опустил самолёт на полянку. Системы стали автоматически отключаться и одной из первых вырубилась «Тишина», что произвело довольно серьёзный эффект, как будто звук долго томился в неволе пытавшись вырываться, а сейчас сорвался и хлопком разнёсся по лесу, усиливаемый эхом. Что ж, очередной камешек в огород очкариков.

— Лёш, давай на заправку за тем парнем, что в кусты лосём упрыгал и выясни обстановку.

— Есть.

Через семь минут Алексей вышел на шоссе чуть в стороне от заправки и сразу увидел, что пусть она и лукойловская, но все надписи сделаны на английском. Худшие опасения подполковника оправдались. Мы не в Союзе, подумал он и у нас точно большие проблемы. Вон на горизонте прошла двойка истребителей и это точно не наши. Обстановка понятна, теперь надо выяснить насколько глубоко мы проникли на территорию вероятного противника. С этой целью Алексей направился к зданию заправочной станции. Сквозь большие окна старлей ничего не разглядел, и потому открыв створку двери, смело шагнул внутрь. Прошёлся между стоек с товарами, остановился у коробки с навигатором и протянул руку. А чем платить-то, задался вопросом Алексей. По всему выходило, что нечем, а красть пусть и нужный в данных обстоятельствах прибор советскому гражданину было как-то не с руки.

— Я только взгляну, — сказал вслух Алексей и вскрыл коробку. Он включил навигатор, который моментально определив своё местоположение, показал точку на карте. Карте США. Собственно, чего же ещё было ждать, думал Алексей, уже прикидывая курс, которым они будут добираться до своей страны, которая сейчас казалась как никогда родной. В этот момент из-за стойки продавца раздался выстрел. Дробь прошла над головой, разбив большое сферическое зеркало. Алексей резко упал и перекатился. Вторая порция дроби разворотила полку, на которой совсем недавно лежала коробка с навигатором. Неприятно когда в тебя стреляют, и вдвойне неприятно не зная за что. Тут из-за стойки зазвонил телефон, и через мгновение молодой голос на английском стал кому-то истерически кричать по-английски. Старлей взглянул на дверь, прикинул расстояние, и постоянно контролируя взглядом стойку продавца, двинулся на выход, пытаясь издавать как можно меньше шума. Получалось не очень хорошо – осколки зеркала постоянно попадались под ноги и хрустели, распадаясь на ещё более мелкие части. Тем не менее, парень, который пытался кому-то что-то объяснить не слышал ничего кроме своего голоса, поэтому Алексей без особого труда выскочил за дверь и припустил в сторону леса.

Подполковник Самсонов осмотрел самолёт и остался доволен его состоянием. Полёт в космосе никак не сказался на состоянии истребителя. В ожидании старлея он закурил и несколько расслабился присев у носового шасси. Спустя некоторое время со стороны, в которую отправился Алексей в поисках информации, раздались два хлопка.

— Тревожно здесь как-то становится, а, ведь, мы только приземлились, — сплюнул Василий Иванович, вглядываясь в лес. Оружия при себе нет, полёт был не боевой, да и на самолёте вооружение не установлено.

— Жду пять минут. Потом иду за ним.

Пять минут ждать не пришлось. Алексей выскочил из леса и сразу взлетел в кабину, крича на ходу.

— США! Мы в США! Местные стреляли!

Подполковнику детали были не нужны – всё и так понятно. Мы там, за что можем получить по шапке и спровоцировать международный конфликт. Местное население настроено недружелюбно. Пора тикать отсюдова, пока хвост не подпалили!

Самолёт не подвёл. Разогревать было ещё не надо. Предполётная проверка заняла секунды и спустя лишь минуту Малая Боевая Летающая Единица класс Говорун была в воздухе и, набирая высоту, пошла курсом на СССР.

Шериф, подъезжая к заправке, сразу увидел, что внутри что-то не так. Так бывает, когда одно положение вещей запоминается и мозг фиксирует любое изменение. Примерно так в родной квартире сразу видишь, что шкаф стоит на миллиметр дальше от стены или кровать повёрнута на некоторый угол, относительно прежнего состояния. Памятуя о пришельцах и спятившем Редклифе, у которого, как знал шериф, в служебке имелось оружие, вытащил из кобуры пистолет. Войти в помещение он не успел, периферическим зрением он зацепился за какой-то объект и повернувшись застыл. Над лесом беззвучно и величественно плыл самолёт, на обшивке которого безошибочно определялись красные звёзды.

— Сегодня поразительно много русских, произнёс шериф Джон Картер, опуская пистолет и провожая взглядом набирающий высоту истребитель…

— База, я Фокстрот пять, визуально наблюдаю неопознанный летающий объект, набирающий высоту, приём.

— Фокстрот пять, это База, курс на перехват. В бой не вступать. Висеть на хвосте. По возможности идентифицировать объект, приём.

— Вас понял. Выполняю. Двойка F-2.5, включив форсаж стала быстро сближаться с объектом.

— База, это Фокстрот пять, объект опознан, как истребитель ВВС Советского Союза. Тип самолёт неизвестен. Жду инструкций, приём.

— Фострот один, курс на перехват. Вынудить объект совершить посадку. Приём.

— Вас понял. Выполняю.

— Лёха, нас ведут.

— Что будем делать, товарищ подполковник?

— Огребём мы в любом случае, но если ещё и попадёмся, то огребём по полной! Уходим, Лёха, уходим!

— Есть!

Малая Боевая Летающая Единица класс Говорун, включив форсаж быстро набрав скорость стала удаляться от двух преследователей.

— Лёш, в космос не пойдём – надо видеть куда летим.

— Хорошо, Василий Иванович, летим домой.

— База, я Фокстрот пять. Объект ушёл от преследования, приём.

— Фокстрот пять, возвращайтесь на базу. По возвращении, немедленно сдать файлы видеофиксаторов, приём.

— База, вас понял, отбой.

Спустя несколько часов.

Ну что, Лёха, я буду умной и злой собакой по кличке Тузик, ты такой же умной и такой же злой, и тебя, представь себе, тоже зовут Тузиком, а вон та кучка очкариков, которые к нам сейчас бегут – это наши грелки…

Лычёв Александр 523: Щит Марса. Копьё Марса

— Нет, не может быть! — прошипела Зухра, впившись взглядом в экран сканера. Увы – ошибки не было: на поверхности Марса однозначно находились посторонние!

— Зу, спокойно! Это наверняка не по нашей части! — хотелосьбы мне самому в это верить. Потому как если нет – то проблемы у нас только начинаются. Хотя, конечно, что за проблемы? Есть ли в Солярии хоть один человек – от исследователей солнечной короны на Меркурии до членов экспедиции к Седне, который бы не знал, ЧТО сегодня планируется на Марсе? Нет, таковых людей не было – за исключением не способных осознавать происходящее по слишком юному возрасту или по наличию проблем психиатрического характера. Раз так, то любой, кто оказался сейчас на планете, попал туда добровольно – и сам должен нести за это ответственность. Об этом Маршал Егоров, ответственный за данную часть марсианского проекта, говорил много – МНОГО раз. Ему можно верить: в Войну он пообещал взять Альпийскую Цитадель – и взял, между прочим.

Все колонисты тоже покинули поверхность. Копьё Марса – орбитальный лифт – уже отстыковано от основания – после завершения событий пристыкуется вновь. Если основание устоит, понятно. Ну, не устоит – новое простроим.

Может, ну их к чёрту тогда? Некоторые группы протестующих – полоумные экологисты, какие-то религиозные фанатики – обещали сделать всё возможное, чтобы проект сорвался, и от них как раз можно было ожидать чего угодно, включая прорыва на планету, чтобы стать живым щитом… Но Егоров сказал, что плевать он хотел на эти щиты, его волнует только «Щит Марса»: осознанное самоубийство – разрешено согласно закону 29-го года об эвтаназии. И как тут ему не поверить?

А раз так, то это могут быть и не экстремисты. Это может быть какая-то нелепая случайность… Похоже, Зухра пришла к таким же выводам – и ответила на вызов.

Не может быть, чтобы мы тоже были такими идиотами?!! — в который раз спрашивала Зу.

Ну да. Мы, конечно, были ещё большими идиотами в их возрасте. Кроме неё одной, разумеется. Хотя…

Последний день пребывания на Марсе в летней школе! Потом две недели пути домой – и каникулы кончились… Конечно, летняя школа – это не отдых, но кто из фанатов космоса упустит такую возможность? Между прочим, пришлось ещё и на всесоюзной олимпиаде в число призёров войти, чтобы попасть сюда!

Было здорово. Всё поначалу вызывало восторг: и марсианское притяжение, и цвет неба – меняющийся от фиолетового до красного в зависимости от времени суток и погоды, и купола баз-городов… Но теперь – всё когда-то заканчивается, увы. Осталось только одно – Зарница. По сути – та же Олимпиада, но действовать надо не только мозгами. Тем лучше! Кто же в четырнадцать лет от такого откажется…

Задание оказалось внешне простым: подсветить лазером (приборы выдали всем) Деймос. Всего-навсего. Казалось бы – чего сложного? Попасть в него – не намного сложнее, чем с Земли – в Луну. Но… Попасть надо прямо в него – снизу, когда Дейм практически в зените. И – выигрывает только тот, кто сделает это первым. А Деймос – вот именно сейчас – на обратной стороне планеты. И там – как назло – Великая Пылевая буря. Значит, светить надо из-за пределов атмосферы. Можно, конечно, и просто подождать – буря уляжется, а Деймос и сюда, в Богданов, придёт – никуда не денется. Но первым при таком подходе станешь вряд ли.

Мы отстыковались от станции и сразу пошли на снижение – времени миндальничать не было. Какое счастье, что самая жёсткая посадка из всех, какие реально возможны на Марсе, не дотягивает и до пяти «же».

— Так, значит, они решили в «блинчики» поиграться? — на выражение лица Зу было страшно смотреть. Угу. А чего это ты так нервничаешь, дорогая?..

— Ну да. От атмосферы их аппарат должен был отскочить, как плоский камень от поверхности воды. Раньше такой метод использовали при посадке грузов из Пояса на Землю – пока в этом ещё была нужда… — Зу мрачно глянула на меня, и я замолчал: вообще-то, она это знала, мягко говоря, ничуть не хуже меня.

— Но расчёт оказался неверным – шлёпнулись на поверхность. Родители на астероидах пашут, дети – сама понимаешь… — последовал ещё один мрачный взгляд.

Конечно, мы все были победителями профильных олимпиад и конкурсов, зачастую – международных. Но среди любых звёзд найдутся и свои сверхновые. Голубоглазая темноволосая Зухра, нахальством способная посрамить мальчишек на пару лет старше, а умом – чего уж тут кокетничать – и кое-кого из преподавателей – не могла не оказаться в центре внимания. Вот просто – никак не могла! И эта копна волос, и полуулыбка, которой позавидовала бы Джоконда, и – главное – эти глаза, в которых легко читались одновременно бездонная самоуверенность и снисходительность к окружающим, и при том – искренняя весёлость и доброжелательность… До сих пор не понимаю, как это всё может сочетаться в одном человеке! В общем, вся мальчишечья часть летней школы даже не знала, чего ей хочется больше: то ли победить, чтобы заслужить заинтересованный взгляд леди Зу, то ли одолеть, наконец, её саму – в других-то конкурсах именно она с унылым постоянством побеждала…

Всему персоналу всех марсианских баз было, конечно, дано распоряжение оказывать школьникам всемерное содействие – в разумных пределах, понятно (впрочем, у них такое повторяется каждый год – привыкли уже). В течение ближайших нескольких часов нам было разрешено практически что угодно. Можно сесть на любой челнок или грузовик, самолёт, наземный транспортёр, орбитальный лифт… Вот именно Копьём и пожелала воспользоваться Зухра.

Сели мы в пяти километрах от ребят. Их трое. Значит, взлететь вместе с ними уже не сможем: топлива на разгон не хватит. А чтобы упасть сюда за ними – и нами – с более высокой орбиты – не хватило бы уже времени. Ладно, придумаем что-нибудь… Уж Зу – точно придумает! Я знаю…

Логично: орбитальный лифт, радикально перестроенный всего год назад, позволял подняться на стационарную орбиту за несколько часов. Вот на космовокзал мы все и пришли. Вернее, пришла Зухра, а остальные – как бы просто так, случайно двинулись в том же направлении. Я? Ну да, и я тоже – как все (ну, не все, но третья часть мальчишек точно была тут). Что я – железный, что ли?

Вот было бы смешно, если б Зу вовсе отказалась бы от соревнования – просто чтобы натянуть нос тем, кто в наглую топал за ней. С неё сталось бы…

В принципе, по моим расчётам тоже выходило, что самая выгодная стратегия – подняться по Копью повыше – в район стационарной орбиты, где спутники можно «брать руками», и просто шагнуть в скафе за борт: уйти в самостоятельный полёт, да ещё придать себе некую, пусть небольшую, дополнительную скорость. Даже небольшой импульс, направленный против орбитального движения, снизил бы орбиту, автоматически увеличив скорость. Тогда ты слегка – самую малость – но обгонишь тех, кто с лифта спрыгивать не станет, и просто дождётся, пока Копьё относительно Деймоса займёт нужное положение.

Мы встретили банду малолетних правонарушителей на полдороги к месту их посадки – или падения. Парень, похоже, сломал ногу, и теперь две спутницы попеременно волокли его – благо, марсианская гравитация это вполне позволяла… Да, скорее из взглядов, чем из разговоров, ситуация проясняется – шерше ля фам наоборот – не силён я во французском. Сажала их кораблик, собственно, одна из девиц…

Кажется, Зу готовилась сделать именно это! Она – и все сопровождающие, понятно, куда ж без нас – расселись в креслах на платформе. Это была прогулочная кабина: останавливалась через каждые сто – пятьсот километров, а при желании можно было выйти и наружу – постоять, на космос полюбоваться. Уже за пределами атмосферы, разумеется.

Зухра со своей спокойной иронией посматривала на нас, но ничего не говорила. Потом вышла на внешнюю площадку – и позвала нас за собой. Типа, раз уж всё равно вы здесь, будем знакомы. Зрелище рыжеватой громады Марса, как раз только что переставшей восприниматься, как однозначный «низ», могло заворожить кого угодно… Кроме нас: у нас была своя Венера. Как Зу мне потом объяснила, её имя на арабском обозначает как раз Венеру – планету, Утреннюю Звезд…

Когда мы пошли на старт, до начала катаклизма оставалось тринадцать с половиной минут. И никаких шансов дотянуть до орбитальной скорости у нас не было.

Напуганные детишечки даже обратили на то наше внимание. Да что вы говорите, детишечки? А то, что сейчас – через тринадцать с половиной минут – всё северное полушарие Марса взлетит на воздух, вы тоже знаете, небось? Что десятки миллионов тонн сверхчистой термоядерной взрывчатки, заложенные в насыщенных льдом пластах почвы, вот прям почти сейчас сдетонируют – вам неужто не сказали? Что если кто окажется на поверхности, то, даже если серия чудовищных по силе тектонических толчков его не прикончит, то жуткая смесь воды, пара, атомарного кислорода и атомарного водорода, осколков льда и камня, накроет его через несколько минут – вы были не в курсе?

А если знали это всё, то, может, не будете лезть с советами к Зухре Алексеевне Янсон, самому молодому действительному члену Академии Наук, одному из авторов проекта «Щит Марса»…

…но которая шкодничала почище вашего ещё тогда, когда вас на свете не было?

Зу не стала долго мучить нас неловкостью. Она вообще-то любит быть в центре внимания. Скоро пошли шутки, анекдоты, споры… Спорила с нами Зухра обычно на тему истории. Мы-то как-то историю конца двадцатого – начала двадцать первого века воспринимали больше с позиции сегодняшнего дня. В учебниках, конечно, стараются поддерживать объективность, но их тоже пишут ведь уже наши современники. Да и – так ли уж интересуются историей юные фанаты космоса?

Ну да, в конце восьмидесятых в Союзе начался кризис, связанный с некомпетентностью руководства, которое, не желая допускать до управления страной широкие массы, препятствовало нормальному переходу общества от развитого социализма у раннему коммунизму. Поэтому власти республик выступили против него, и произошла радикальная децентрализация: Союз стал Содружеством. Одновременно отказались и от старого, неполного варианта коммунистической теории. Но потом республики снова сблизились, на волне Великого Кризиса опять вместо Содружества появился Союз – ну, а потом была создана и обновлённая коммунистическая теория: «от пролетариата к когнитариату» и всё такое прочее. Ну, а потом была Великая Война – с которой для нас и началась наша история.

А вот Зухра знала мир слегка с другой стороны. Её узбекский дед вместе с родителями бежал из Киргизии в Российскую Федерацию ещё в начале девяностых. Русская бабушка, его будущая жена – примерно тогда же, но из Таджикистана. Латышская бабушка, всегда остававшаяся убеждённой коммунисткой и интенационалисткой, подверглась остракизму со стороны соплеменников и в итоге общалась преимущественно с нелатышами. Русский дед получил инвалидность ещё во время второй чеченской войны. Сейчас, конечно, я куда лучше её понимаю – Зухру воспитывала именно латышская бабушка, единственная, пережившая Войну. А тогда… Ну – аберрация близости: людям современное положение вещей всегда кажется вечным и неизменным…

Мы стремительно приближаемся к верхней точке нашей баллистической траектории. Детишечки позади только что не дрожат. Нет – хорохорятся, конечно: понимают, что мы сами – вряд ли самоубийцами решили заделаться…

В общем, Зухра, одновременно рассказывая нам что-то – уже не помню, что это тогда было конкретно – незаметно отошла к краю платформ, и – подпрыгнула, перелетев через ограждение! Помахав нам напоследок ручкой и улыбнувшись – с вызовом таким. Позже я видел такую же улыбку – у Кристины Витольдовны, той самой латышской бабушки. Ничего хорошего она у неё не означала. Наверное, вот именно с такой улыбкой она смотрела, как ядерный взрыв размалывает в труху таллиннский порт – и половину всего транспортного флота агрессоров… Вот с этой-то специфической ухмылочкой Зухра, разведя руки в стороны, и ухнула с Копья в бездонную пропасть!

Ну да – целых полминуты мне потребовалось для того, чтобы сообразить, что для того, чтоб выйти на околомарсианскую орбиту, совсем не обязательно доезжать до уровня стационара. Можно спрыгнуть и раньше – только орбита окажется ярко выражено эллиптической. И – быстрой. Апоарий орбиты Зухры теперь соответствует высоте, с которой она навернулась, периарий же – почти чиркает по атмосфере. Единственная проблема – к тому времени, как она завершит оборот, Копьё уже успеет, в соответствии с суточным вращением Марса, сместиться с того места, откуда Зу стартовала. Но я ни секунды не сомневался, что она хорошо продумала, что будет делать. Скорее всего, использует для коррекции орбиты запас кислорода в скафе: он ей в таком количестве всё равно не понадобится, за всё время она израсходует едва десятую его часть…

У нас ещё ничего не было заметно, но на передаче с орбиты (трансляция шла на всю Солярию) атмосфера планеты вдруг ощутимо «вспухла». Практически в тот же момент поверхность северного полушария Марса мгновенно – не как обычно в бурю, а именно что мгновенно – затянулась пылью. Южное полушарие затягивалось пылевым одеялом постепенно: там её поднимала сверхмощная адиабатическая волна. Для меня самым шокирующим во всей картине оказался вид южного полюса планеты. С него снесло снег и лёд ещё до того, как накрыло пылью. Вот только что они были – и нету. Мгновенное таяние и-или испарение. Да, мы ведь не просто взбаламутили поверхность. Марс получил столько же тепла, сколько в обычных условиях получает от Солнца за шесть лет! Именно столько нужно для того, чтобы создать ему атмосферный щит, хоть как-то сравнимый с земным.

Я скосил глаза: слева от приборной доски к стенке кабины было приделано изображение преобразованного Марса: океан Бореалис, Элладское море… Ну – за почин, что называется!

Всё-таки фанаты космоса – народ нервный. Пришлось кое-кого придержать даже силой – чтоб не ломанулись за Зухрой. Толку-то всё равно уже не было: она стартовала раньше, и она легче (девчонка, как-никак), значит маневрировать ей, при равном запасе кислорода, проще. Даже без расчётов – ничуть не сомневаюсь, что она стартовала так рано, как только возможно, так что попытка ускориться ещё больше за счёт снижения орбиты приведёт только к реальному риску сгореть в атмосфере Марса.

Естественно, ребята проверили… Увы, Зухра не ошиблась. Она вообще довольно редко ошибалась: с чего бы на этот раз? Да и тревогу никто не поднимал: мы ведь были под наблюдением. Если преподаватели не поднимают шума – значит видят, что реальная опасность Зу не угрожает…

Встречу-ка её, пожалуй что. Как раз и остановка сейчас. Сойду – и спущусь на локалке на уровень, с которого она стартовала.

До орбиты мы, конечно, не дотянем. А вот сесть на болтающийся без опоры хвост Копья – вполне нам по силам. Правда, нужен точный расчёт скорости – но тут Зу можно доверять. Опыт есть, как-никак…

Разумеется, никакой ошибки с маневрированием Зухра не допустила, и высадилась на Копьё практически там же, откуда спрыгнула. Увидав меня, она вздрогнула, и – впервые я увидел её почти плачущей: по крайней мере, губы её реально дрожали.

— Ну?!! — почти прокричала она. И я понял, что она имеет в виду. Да, не такая уж ты и умная, как я погляжу.

— Всё нормально, — я сделал успокаивающий жест руками. — Не волнуйся – никто не прыгнул следом. Удержал их кое-как, хотя и не без труда… А тебе бы стоило думать прежде, чем делать! Войди они в атмосферу под острым углом – и спасти их едва ли бы успели, — выговорил я ей, только сейчас поняв, что это всё – от первого до последнего слова – святая правда!

Пристыковавшись к какой-то сотенной станции, мы с Зу вышли в зал – в общем-то, чтобы ребят не смущать. Кажется, им тоже надо повыяснять отношения…

— Слушай, а зачем ты тогда меня встретил – когда я обратно на Копьё садилась? Я пожал плечами:

— Ну, чтоб убедиться, что у тебя получится… Мало ли что.

— А что с того, если б не получилось? Что-то изменилось бы, что ли? Я и так выиграла, а то, что меня пришлось бы спасателям выуживать с орбиты – так то был бы такой щелчок по носу, которых у меня тогда был явный дефицит. То есть я, конечно, на самом деле только и делала, что думала о мальчишках, которые могли погибнуть по моей дурости, но ты-то об этом не знал! Я усмехнулся:

— Именно, что дефицит. Поэтому каждый был бы весьма болезненным. Не помочь тебе было бы… — я подирал слова, — какой-то мелкой мстительностью. Смысл?

— В общем, ты меня пожалел. Потому на всякий случай был готов помочь. Доброта спасёт мир, Ванечка. Как уже спасала неоднократно…

522: Долг платежом рыж

— Ну, как поживает плейстоцен? — спросила Зухра, нахально усаживаясь в кресло второго дежурного. — Не занято? — спросила она запоздало. Впрочем, наверняка была в курсе, что Арнольд взял отгул. Отношения у нас слишком деликатные для того, чтобы имело смысл встречаться при посторонних – по крайней мере, в первый раз после ссоры и трёхмесячного перерыва в общении

— Спасибо, потихоньку… Садись, — Зу долго дулась на меня за тот случай (о нём – как-нибудь в другой раз), но теперь успокоилась. Кажется, десяток безответных писем возымели-таки некое действие.

— Экспедиция к Черномору отложена, — произнесла она после короткой паузы. — Сначала закончат с Ускорителем. Спасибо, что поддержал меня.

Да. Теперь те ресурсы, которые должны были пойти на экспедицию к коричневому карлику, обнаруженному совсем рядом с Солярией, будут брошены на постройку Ускорителя. Казалось бы – напрашивающееся решение: разгонный блок, способный потоком частиц придать звездолёту с магнитным парусом скорость в половину световой, куда полезней простой однократной экспедиции… Но, однако ж, не всё так просто: результатов звёздной экспедиции ждать куда дольше. Кое-кто из заслуженных учёных, всю жизнь работавших над тем, чтобы человечество вырвалось за пределы Солярии, может не успеть увидеть ничего: ни результатов экспедиции к настоящей звезде, ни к субсвезде… Но наши жизни – тоже не резиновые: зато теперь Ускоритель будет построен на двадцать лет раньше – всего-то через десятилетие… Я подмигнул Зухре:

— Ну, они решили, что от нас проще откупиться, да? Покуда Солярия ещё цела?..

Она на миг замерла, услышав это нарочитое «нас», но тут – не вовремя, как всегда – раздался переливчатый сигнал вызова. Я ответил: на экране появился Антон Петрович. Выглядел он крайне раздосадованным.

— Иван, у тебя все рыжие видны? — начал он прежде, чем я успел хотя бы поздороваться.

Я вывел на большой экран данные сканера, и некоторое время, не веря своим глазам, пересчитывал зелёные точки на мелкомасштабной карте местности: такого просто не могло быть! Шеф всё понял без слов:

— Марсика нет. Ни с орбиты не видать, ни дроны найти не могут. Дронов три четверти вообще погорело… Найди его, а?..

Очень неудобно себя чувствую, когда на меня с таким упрашивающим видом смотрят старики, особенно из числа переживших Войну. Тем более – такие старики… Прости, Зу, придётся для разнообразия поработать.

Следующие пять минут ушли на то, чтобы связаться с другими наблюдателями и запросить отчёты всех дронов… Увы: Марсика никто не видел уже около шести часов, а его радиомаяк погас больше часа назад. Н-да, ситуация…

Зу всё поняла без слов. Разумеется, напросилась со мной. Ну – почему бы и нет?

Вертолётная площадка расположена в полукилометре от диспетчерской: мы быстрым шагом шли к ней вдоль вольера с новоприбывшими. Почему-то они – трое рыжих – жались прямо к ограде, будто ждали нас.

Зухра поравнялась с ними… и больше не смогла сделать ни шагу. Ближайший к ней мамонт протиснул хобот сквозь прутья и потянулся к Зу – клянчил что-нибудь вкусненькое. Я дал ей яблоко – всегда ношу с собой несколько на случай вроде этого. Лохматый гигант очень аккуратно принял угощение. Двое его сородичей тоже вытянули хоботы… Оттащить Зухру от решётки мне удалось только после исчерпания всего запаса яблок.

Мы плюхнулись в кресла пилотов. Зу, всё так же потрясённо улыбаясь, спросила:

— Так зачем, ты говоришь, затеяли плейстоценовый проект? Для увеличения биологической продуктивности субарктики и субантарктики? Ради этого же всё?

Ну, вообще-то – именно ради этого: до прихода людей никакой тундры не существовало. Тундростепь имела в десятки раз большую биологическую продуктивность, умудряясь прокормить миллионные стада копытных. Но уничтожение крупных травоядных древними охотниками погубило её: не съеденные растительные остатки, практически не разлагаясь, уходили в торф. В отсутствие навоза – единственного тут азотистого удобрения – высококалорийные злаки заместились водянистыми травами или вообще мхами. Заболачивание огромных пространств стало уже окончанием катастрофы. Не пора ли человечеству вернуть долг? — как говаривает Антон Петрович… Но Зухра это всё знает не хуже меня. Я поддразнил её:

— Плейстоценовый проект прекрасно работал и без этих громадин. Зубробизоны, яки, овцебыки и все прочие вполне справлялись с задачей поедания всей растительности до того, как та успеет лечь в торф. Мамонты и шерстистые носороги – это уже так: вишенка на торте…

— Нет, — яростно сверкнула глазами Зу. — Вы начали это всё только для того, чтобы УВИДЕТЬ их! И потрогать. Всё прочее – уже рационализация этого желания, — она снова мечтательно улыбнулась и откинулась на спинку кресла.

— Ну, вот ты, скажем, — Зухра взяла меня за руку и чуть ли не силой заставила меня посмотреть на неё, — что вообще здесь делаешь, ты Марсом занимался всегда? С чего это Марс начал такое плотное сотрудничество с Плейстоценом? Не для того ли, чтоб получить кое-что себе в итоге? — она подмигнула и улыбнулась – иронично-самодовольно, как умеет только она.

Ну – вообще-то да, экосистема Марса где-то так и должна будет выглядеть. Вообще-то, после Войны и общего потепления климата действительно холодных регионов на Земле осталось не так много, чтобы оправдать столь масштабный проект. Но первый плейстоценовый парк начал создаваться ещё при старом Союзе – даже если бы Марс не имелся в виду, его бы уже не бросили… И пару раз я действительно пытался себе представить, как выглядел бы Марсик, родись он и вырасти на планете, в честь которой назван – где его нынешние десять тонн стали бы неполными четырьмя… Сколько ещё метров роста добавилось бы к его пяти с половиной?

Видимо, что-то такое у меня на лице промелькнуло, потому что Зухра удовлетворённо рассмеялась. Да, её повадки иногда раздражают…

— А скажи мне, ворон-птица, зачем ты так рвёшься к звёздам? Она на миг замерла, потом хмыкнула – и ничего не ответила.

Но вот мы и на месте: примерно тут должен был бы гулять Марсик, сохрани он свой обычный маршрут. Посмотреть сверху?

— Ну, и куда он мог подеваться? — спросила Зу с искренним недоумением. Похоже, только сейчас до неё стала доходить странность ситуации: потерять в чистом поле мамонта, причём – с радиомаяком – задача не из простых. Клоуну на цирковой арене, наверное, спрятаться было бы ещё труднее, но ненамного.

Мы парили где-то на полутора километрах над бывшей тундрой. Прямо под нами брело небольшое стадо зубробизонов. Будь они чуть по-рыжее, и не знай я точно высоту, можно было бы даже принять их и за мамонтов. Повсюду среди разнотравья «северной саванны» виднелись бесчисленные стада, стаи и табуны оленей, сайгаков, овцебыков, верблюдов, лошадей… Монитор на контактной линзе привычно выделил красными кружками хищников: четвёрку волков и снежного льва. Сами по себе для человека они опасности не представляют, но вот если стадо крупных травоядных напугается хищника и ломанётся вперёд, не разбирая дороги… Вот с ним лучше не встречаться!

— Вернуться к точке, где маяк мигнул в последний раз? — произнёс я вслух. Так как Зухра тут присутствовала исключительно как частное лицо, то права голоса как бы и не имела. Но Зу – это Зу: в такой странной ситуации совет от кого-то, чей ай-кью превосходит твой на двадцать пять баллов, весьма не помешает.

С одной стороны, мамонт пропал не просто так. Несколько часов назад на планету обрушилась мощнейшая солнечная вспышка, спровоцировавшая серьёзные сбои в работе техники. Практически целый час мамонт находился вообще без контроля: куда он шёл и что делал между началом вспышки и исчезновением сигнала узнать можно будет только тогда, когда починят электронику систем наблюдения. То есть – вряд ли раньше, чем к вечеру. Так что первая напрашивающаяся мысль – что радиомаяк тоже вышел из строя, и с Марсиком всё в порядке. Вот только маяки не выходят из строя – никогда. Любой фактор, повреждающий маяк, бесспорно нанесёт его носителю повреждения, несовместимые с жизнью.

Сожрать многотонное чудовище во всей Солярии просто некому. Умри мамонт по какой-то причине – маяк в его теле работать не перестанет. Но куда же он тогда делся?. — Не надо, — ответила Зухра серьёзным, даже угрюмым тоном. — Я догадываюсь, где он может быть. В ответ на мой вопросительный взгляд она поджала губы, но пояснила:

— «Волчья яма» – их линия проходит неподалёку. Техника в них рассчитывалась на десять лет дежурства. Прошло почти сорок, но на беду – и палка стреляет… Думаю, начать поиск лучше там. О-хо-хо…

— Да нет, не может быть. Беспилотный танк или бэтээр давно разнёс бы тут всё в клочья… — я попытался найти аргументы, опровергающие столь мрачное предположение. — На них же ставили блокировку, чтоб они не реагировали на оленей и прочую подобную местную живность, но теперь тут появилось множество видов, которых тогда быть не могло – их они по умолчанию должны были принять за врага. Автоматические пулемёты заработали бы на полную мощность давно. Да и разрядили давно все «ямы», какие смогли найти!.. Угу – вот именно: какие смогли найти… Зухра покачала головой:

— Да ну не обязательно. Можно придумать кучу причин, почему прежде автоматика не реагировала на происходящее, а теперь вдруг стала. Самое простое – противопехотник сдох, а противотанк – пашет пока. Тогда на мамонта он активируется, а даже на очень крупного зубра – нет.

Да уж. Или вся система активировалась только сейчас, приняв давешнюю солнечную вспышку за электромагнитный импульс ядерного взрыва… Да, в Войну враг, учтя опыт всех прежних провалившихся вторжений в Россию и Союз, пытался прорваться именно через север – вдоль СевМорПути, чтобы сразу выйти в глубокий тыл, не задержавшись ни на линии Западной Двины – Днепра, ни Волги, ни даже Урала. Куда там доходягам-фашистам с их «блицкригом»!.. Конечно, «Суперблиц» тоже провалился: достаточно далеко для победы противнику продвинуться не удалось – но он был к этому слишком близок. Поэтому наши, ожегшись на молоке, стали усиленно дуть на воду: чтобы избежать ещё одного подобного удара с севера, было создано несколько мощных укрепрайонов – а остальное пространство покрыли «волчьи ямы». Обычный комплект – два-три противопехотника, один-два противотанка, комплекс ПВО… Ё-моё, ПВО!!!

Я резко бросил вертолёт на снижение… Говорят, даже тысячетонные громады старых военных морских кораблей чувствительно содрогались и гудели от попадания даже совсем небольших снарядов. А уж если снаряды ложились кучно, в режиме «беглый огонь», наверное, экипаж чувствовал себя примерно так же, как мы сейчас: в небольшом вертолёте под огнём крупнокалиберного пулемёта – спасибо, что это не зенитная ракета!

На лобовом стекле зазмеились трещины – впечатляющее зрелище… Но оно хотя бы выдержало. А вот лопасти – увы…

Я вылез из рухнувшего вертолёта – хорошо ещё, что лишились лопастей мы уже относительно низко, помог выбраться Зухре. Похоже, она разбила губу, но от помощи отказалась. И смотрела на меня как-то не особо приветливо:

— Робот среагировал на твой манёвр. Попытка прижаться к земле стала для него доказательством враждебности!

— Да ладно, тут не угадаешь. С тем же успехом он мог нас и так сбить – а с малой высоты падать как-то приятней… Ты заметила, откуда?..

Ну конечно, она заметила. Чтобы Зу чего-то не заметила – да так просто не бывает. Иногда это раздражает, но сейчас оказалось очень кстати. Мне на линзу пришёл сигнал от неё: да, метрах в пятистах к северу – здоровенная яма, напоминающая термокарстовый провал. Да, точно: на карте она так и обозначена. Вот только на самом деле – это обвалившееся подземное «лежбище» боевых машин. Ясно: похоже, сам робот – или роботы – выбраться на поверхность не в состоянии. А вот как туда провалился бедный Марсик?..

— Похоже, он просто спокойно шёл по своим делам. Увидел яму – сунулся посмотреть. Тут его и накрыло. Или – земля просела… Простая невезуха! — Зухра огорчённо вздохнула.

Мы отошли от сбитого вертолёта, ни от кого не скрываясь. Очевидно, для сидящего в яме робота мы теперь в «мёртвой зоне» по стрельбе. Тем лучше.

— Разумнее всего – подождать помощи, — проговорила вдруг Зу. — Она придёт в течение часа самое большее. Ты же уже передал всё?

Нет, но это было излишне: падающий вертолёт, конечно же, отослал на базу все показатели своих сенсоров и приборов, как и разговоры в кабине, так что спасательная команда уже в курсе всего. Я только кинул короткое сообщение, что мы живы. Так что правильным ответом было всё-таки «да», и я просто кивнул.

— И там хорошо знают, что в таких случаях положено делать, — боевая подруга как-то странно на меня посмотрела. Помолчав и, видимо, подивишись моей тупости, пояснила:

— Противопехотными, противотанковыми и противовоздушными средствами боекомплект «волчьей ямы» не ограничивался, — вздохнула она. — Серьёзный десант десятком беспилотных машин не остановишь, а свои могут задержаться в пути. На этот случай – массированного нападения – там лежит и боеголовка. Не особо мощная – килотонн десять – пятьдесят. Не сработала она пока лишь потому, что машинный разум считает, что разменивать себя на один всё равно повреждённый вертолёт, в котором могло поместиться максимум человек пять – нерационально. Но, если все кибервоины будут выбиты, может произойти и автоматический подрыв.

Плохо, конечно, и неприятно, но несколько минут назад мы чуть не гробанулись в вертолёте, так что…

— Те, кто придут на помощь, — продолжила Зухра, — сделают то, что в таких случаях положено: вывезут нас, а потом пучком высокоэнергетических частиц спровоцируют подкритическую вспышку в делящемся веществе – боеголовка разрушится без взрыва. Потом вычистят тут всё. Понятно, что всё, что там рядом есть живого, погибнет дважды: сначала от импульса, а потом от радиоактивного заражения. Прости, но это не шутки: жизнь мамонта – отнюдь не единственного – не стоит риска для всех остальных. По крайней мере, спасатели и военные скажут именно это.

Да, недаром Зухру воспитывала бабушка, в Войну командовавшая партизанским отрядом. Такие вещи она знает куда лучше меня. Я проглотил ком в горле:

— Если Марсик мёртв, то какая разница?..

Вот это и надо выяснить в первую очередь! Настроить ульт в режим громкоговорителя было делом секунды. Вряд ли робот хорошо воспринимает инфразвук… Лишь дрожь прибора в моей руке показала, что над тундростепью пронёсся рёв мамонта. Я специально выбрал тон куда ниже, чем тот, что воспринимался человеческим ухом: то, что не слышат люди, вряд ли обучена слышать техника, созданная людьми против людей. Мамонту же – всё равно. И – о счастье! В ответ донёсся такой же неслышный рёв!

Из тембра и звукоряда процессор ульта немедленно сделал вывод, что Марсик жив, но ранен, напуган и разозлён. Через ульт я попросил его рассказать всё, что произошло.

Предки в своё время недооценивали интеллект слоновых, считая основным фактором в определении разумности относительную массу мозга. Интересно, их не удивляло, что колибри, у которых масса мозга относительно тела прмерно в восемь раз выше, чем у хомо сапиенс, отнюдь не Эйнштейны и Циолковские? На самом деле, основное значение имеет размер переднего мозга – коры больших полушарий для млекопитающих. Хорошо, что эпоха антропоцентризма ушла в прошлое! Почти ушла. Вот только мамонтов пока расходным материалом считать не перестали…

Марсик, конечно, тоже не гений, но самые простые мысли он передать вполне способен. Для Зу я читал вслух:

— Напугался чего-то… Кажется, почувствовал магнитную бурю – они вообще магниточувствительные существа у нас… Побежал. Поздно заметил яму – затормозил на самом краю. Почувствовал боль. Провалился. Темнота. Лязг металла, незнакомые запахи. Боль в левом переднем плече, в ухе, в спине – похоже, скальпированная рана. Оглушён… Зухра кивнула:

— Похоже, противотанковый снаряд скользнул по спине и завяз в стенке ямы, не взорвавшись. Робот пытался бить из пулемёта, но их разделяет некое препятствие. Похоже, он на колёсах, а не на гусеницах – не может пробраться сквозь осыпь или ещё что-то в этом роде. Я знаю, что делать!

Зу перевела свой ульт в режим синтезатора. Тот пошуршал пару минут – и в небо поднялся глазок – с минимумом функций, зато размером с муху, а не со стрекозу. С чисто мушиным «зззз» мини-дрон скрылся в направлении провала. Я подал сигнал Марсику пока помолчать – пусть бережёт силы.

Потекли минуты вынужденного ожидания… Как ни странно, ощущение, что мы каждый миг реально можем взлететь на воздух, отчётливо сформировалось у меня только сейчас. Даже странно: никакого серьёзного мандража я в тот раз – когда мы с Зу и компанией великовозрастных оболтусов оказались на Марсе (нет-нет – планете, а не мамонте) за считанные минуты до рукотворного катаклизма, который дал ему атмосферу и океан – не припоминаю. А вот сейчас вдруг стало как-то… зябко. Я глянул на подругу. Она, похоже, оставила попытки следить за картинкой с глазка в реальном времени и тоже перевела взгляд на меня. Губы её дрогнули в столь свойственной ей иронической полуулыбке:

— Ну, выбралась я в гости…

И я почувствовал как-то так сразу, что она тоже преодолевает страх и неуверенность. Хотя, вообще-то, не обязана совсем помогать. И осознал, что сам боюсь в первую очередь не за себя. Странно даже: Зу всегда была так хороша, что за неё как-то не приходило в голову бояться! Мелькнула даже мысль, что…

Глазок передал нам, наконец, отредактированную картинку. Провал оказался почти круглым, метров сто в поперечнике. Марсик вжался в землю в ближайшей к нам части углубления. На спине заметна запёкшаяся кровь, дышит быстро и неровно. Бедняга… От остальной части пещеры его отделяет, действительно, довольно высокая насыпь. Сверху частично прикрывает сохранившийся фрагмент потолка «волчьей ямы» – вот почему не проходил сигнал маяка. Насыпь, кстати, упиралась в стену. Без роботов мамонт, скорее всего, и сам бы выбрался.

В остальной части провала… Ну да: там можно ещё различить под кучами земли и обломков очертания бронированных машин. Вот это, например, почти наверняка Т-62: в качестве роботов, понятно, использовали в первую очередь то старьё, которое уже не очень годилось для фронта. Ещё одна куча земли и металла, похоже, скрывала под собой обломки зенитно-ракетного комплекса. Активна же оказалась только одна машина – какого-то незнакомого мне типа, возможно – трофейная: большой корпус с двумя башенками – пушечной и пулемётной. Что-то вроде танкетки на широких колёсах. Ну, то, что она одна, уже радует. Проблему ядерной бомбы оставим пока по причине явной её неразрешимости нашими силами. Займёмся тем, что реально можно сделать.

— Отвлечь? — подумал я вслух. — Пусть расстреливает приманку, а Марсик как раз вылезет? Зу воскливнула:

— Вертолёт! Поставим его на колёса, спустим вниз… Нет, не выйдет: мамонт всё равно, исходя уже из одного только размера, покажется роботу более важной целью… — она раздосадовано прикусила губу.

— Если только меньшая цель не будет сама палить в него. Тогда у него не останется выбора! — я даже засмеялся от этой мысли. — Пожертвуем моим ультом!

Ульт – штука универсальная. Потому его и носишь с собой. Раньше так же таскали в карманах сотовые телефоны, а до того – блокноты с ручками и что-то в этом роде. Есть в нём и зажигалка. Не так уж и сложно перевести её в режим плазмогана. Конечно, сгустки плазмы выйдут хиленькие – как выстрелы из мелкашки, но если в настройках кое-что поменять… то получится и аналог выстрела из АК-22. Конечно, прибор довольно быстро выйдет из строя, но на несколько минут работы ресурса хватит – а больше нам и не надо. Конечно, таких попаданий бронированный робот сможет выдержать не одну тысячу, но обратить на себя его внимание таким способом, несомненно, удастся. Зухра хмыкнула:

— Жаль, бабушки нет… — да уж: баба Криста, которую Зу должна благодарить за свои огромные серые глаза, с нашими возможностями просто прикончила бы робота, не особо и запыхавшись. Её партизанский отряд в своё время прославился как раз массовым уничтожением вражеской бронетехники: один из каналов поставки шёл как раз через Прибалтику, где они действовали. Ну, пока порт не был уничтожен ядерным ударом. Как раз Кристина Витольдовна могла бы много рассказать о том, кто помог тому диверсанту-смертнику найти дорогу туда…

— Может, спросить её, что рациональнее предпринять? — предложил я. Зу покачала головой:

— Она всего лишь бабушка. И она просто скажет нам валить отсюда побыстрее. Да и не стоит тревожить по пустякам – ей восемьдесят четыре уже. Ну, — тогда пора за работу!

Мы кое-как выворотили вертолёт из земли и поставили на колёса. Как ни странно, ехать он всё ещё был способен. Подобравшись к нужному краю провала, остановились. Для того, чтобы робот не разнёс приманку вдрабадан ещё до того, как та окажется на дне «волчьей ямы», решили предварить наш отвлекающий манёвр ещё одним. Я срезал плазменным резаком (зажигалка ульта – многофункциональная вещь…) пилотские кресла и обошёл провал по кругу… Глазок занял своё место над его центром – там всё по-прежнему. Марсику мы разъяснили план и сказали быть наготове. Ну, пора, что ли? Начали!

Я швырнул тюк, слепленный из двух кресел, так, чтобы тот упал прямо на робота. Повезло: угодил прямо в пушечную башенку. Робот рванул с места и завертел пушкой, чтобы сбросить непонятную помеху. Зухра сразу же включила двигатель вертолёта – и тот рухнул в пустоту провала. Ульт, обнаружив цель, параметры которой ввели в него сразу – передали картинку с глазка – открыл беглый огонь по противнику: раздался характерный стрёкот, запахло озоном. В ответ загрохотал пулемёт. Через полминуты, убедившись в том, что пулям враг поддаётся плохо, кибервоин задействовал пушку. Глазок показал, что робот ещё и сманеврировал так, чтобы минимизировать шансы противника на попадание – спрятался, насколько возможно, за насыпью.

Самое время Марсику пойти на прорыв! Но тот, похоже, просто не смог так сразу преодолеть страх перед грохочущим железом. Да и кто бы на его месте смог? Вот, наконец, начал шевелиться. Зухра, теряя терпение, высунулась над краем провала, и тут… Очередной снаряд всё-таки взорвался. Он пронзил уже прилично раздербаненный вертолёт насквозь и сдетонировал в стенке провала. И почва начала осыпаться, погребая под собой нашу приманку – и увлекая вниз Зухру!.. Я рванул к ней. Оползень уже закончился, Зу присыпало несильно. Отплёвываясь, она пыталась вылезти из земли. И тут робот рванул вперёд – прямо у Зухре. Нет, не в атаку: он всё-таки был запрограммирован на борьбу с бронетехникой противника, а не с пехотой. Просто теперь, после обвала, край провала стал таким пологим, что и кибервоин на своих колёсах мог уже оттуда выбраться! Я нёсся вперёд, уже понимая, что не успеваю оказаться возле Зу раньше, чем робот. Лобовая броня его, нависшая над Зухрой, показалась вдруг какой-то нереально огромной…

Но это – не единственный тут гигант! Марсик, просто-таки вылетевший откуда-то справа, ударил бивнями в борт робота. Нет, даже не ударил в борт, а подцепил снизу – и приподнял: колёса левого борта вертелись в холостую, правого – с визгом выбрасывали землю… Робот уже почти успел развернуть пулемёт в лоб мамонту, но тут Марсик совершил ещё один рывок – раздался треск, скрежет – и железный монстр, переворачиваясь, свалился с насыпи! Марсик обрушился всем весом на днище поверженного врага – опять раздался скрежет – а потом оттолкнулся от промятого днища колонноподобными ногами, и в два огромных прыжка десять тонн рыжей шерсти, стальных мышц и доброго сердца выбрались на твёрдую землю. При этом Марсик успел хоботом вырвать из земли Зухру. Аккуратно опустив мою ошеломлённую любимую на землю, мамонт поднял голову и победно протрубил… Да уж, со слоном его не спутаешь!

— Марсик, молодец! Хороший, умный мальчик! — я кое-как поднялся, подхватил пытающуюся встать Зухру.

— Всё н-н-нормально! — она, пошатываясь, поднялась. Мамонт присел на передние ноги и снова протрубил – гораздо тише и на этот раз жалобно. Попытался хоботом показать место ранения. Рана на ноге оказалась не особенно глубокой, но ходить, конечно, мешала.

— Спасибо! — Зу обняла лохматую голову и чмокнула куда-то в область уха. Марсик показал хоботом на… Ох, вот оно что: один из бивней сломался!. Ладно, это не беда: стоматология за последние пятьдесят лет научилась решать любые проблемы. Зу обернулась ко мне с требовательным взглядом. Я порылся в карманах – и последнее яблоко перекочевало в руку Зухры, а оттуда – в хобот Марсика. Тут ожил мой личный телефон, имплантированный в мочку уха:

— Отлично, Иван! Спасибо тебе! Спасибо вам обоим! — в голосе Антона Петровича явственно слышились и волнение, и облегчение, и раздражение, — А теперь ВАЛИТЕ ОТТУДА БЫСТРЕЕ – ЧЕГО РАССЛАБИЛИСЬ?!!

— Марс, подвезёшь нас? Верхом! Верхом! Пожалуйста… — Мамонт протестующее протрубил – на спине у него была рана – но подчинился. На спину мы садиться не собирались, на голове всё равно удобнее. Бегать мамонты, кстати, при желании могут быстро.

И он побежал – трубя что-то на ходу. Кажется, это сигнал опасности – предупреждение. Впрочем, других мамонтов вокруг не было – иначе бы они пришли к нему на помощь раньше нас. Мимо прошмыгнуло стадо сайгаков – тоже напугались чего-то. А чуть в стороне раздалось встревоженное ржание якутских лошадей. Даже невозмутимые верблюды куда-то заспешили… Интересно – это у них генетическая память так работает, или остальные животные уже теперь успели сообразить, что то, чего опасается мамонт, от всех остальных вообще мокрое место оставит?

Тут ульт Зухры заверещал благим матом: радиационная тревога! Напрасная, впрочем: выброс радиации от пучкового удара – не особо и силён на таком расстоянии. Позже донёсся грохот взрыва: да, бомбы теперь можно не опасаться…

Кажется, осталось выяснить ещё один небольшой вопрос. Чего ради ты приехала? Зухра, сидящая на голове мамонта чуть впереди меня, стала, кажется, задрёмывать от усталости – и практически опёрлась на меня. Я и не думал возражать…

— Зу?

— Ммм?.. — поощрительно переспросила она.

— Чем именно я тебя пронял? Что ты решила приехать? Она вздохнула, и спросила сама:

— Ты почему полез мамонта спасать – под пули, практически? Сказал бы Антону Петровичу, в чём дело – он бы был последний, кто стал бы тебя осуждать, он сам на фронте бывал – баба Криста рассказывала…

— Не в нём дело. Я сам хотел выручить Марсика. Ради себя самого – такое вот эгоистическое желание.

— А меня ты почему пустил к провалу? У тебя же в ульт игловик с транквилизатором вмонтирован был – вполне способный вырубить хоть того же мамонта? Я тебе не безразлична, притом лезла под пули, притом, случись что со мной – тебя бы обвиняли, что не уберёг гения… Чего не вырубил меня? Это многие бы на твоём месте попытались бы сделать – из самых лучших побуждений, кстати. От «я мужчина» до «я гораздо менее ценен»… — похоже, Зу ждала ответа с некоторым напряжением.

Этот вопрос заставил меня подумать. Да, когда мы сидели и ждали доклада глазка, была такая мысль… Я постарался поточнее подобрать слова:

— Если я могу принимать решения за себя относительно того, вытаскивать Марсика или нет, то кто я такой, чтобы запрещать делать то же самое кому угодно ещё?.. Зу рассмеялась и безо всякой логики закончила разговор:

— Вот потому я тебя и люблю. Полетишь с нами, когда всё будет готово?

В глазах пошли круги, а дыхание перехватило. И я от неожиданности ляпнул:

— А места хватит?

Зухра повернулась ко мне, отстранилась, иронично окинула меня взглядом, потом кивнула:

— Хватит. Но всё-таки схему корабля придётся слегка пересмотреть. Ума не приложу, где в современном проекте разместить помещение для мамонтов…

Крис 519: Дотянуться до

Ее потеряли с радаров в пять тридцать две. Сашка, перебирая измятый ворот рубашки дрожащими пальцами, клялся, что отвернулся всего на секунду. На одну секунду. Потянулся за бутербродом. Потом…. потом сходил за кипятком. Насыпал в стакан две ложки кофе. На второй поднял глаза на экран. Теперь через весь стол тянулась кофейная лужа. И коричневые неровные пятна на белоснежном полу. У Сашки тряслись пальцы. А ее не было видно ни на одном экране. Полчаса. Час.

Когда через два часа за стеклами упала ночь, внезпно-багровая, холодная и снежно-пыльная, я в кровь разбил кулак о стол, развернулся и вышел, с трудом вписавшись в дверной проем. Чуть не выбил плечо. Диспетчеры что-то кричали мне вслед, про то, что ночью гораздо больше шансов поймать сигнал, но мне не нужен был шанс.

— Всего какой-то десяток километров! Сигнал пропал уже после того, как пришло сообщение.

— «Я близко»?

— Именно.

— Ты уверен, что она не отправила его заранее? Давно не виделись, не терпится написать…

— Док, я одним из первых испытывал эти передатчики. Дальше, чем за девять с половиной – десять тысяч метров они просто не работают. А если учитывать, что Ира предпочитает все делать наверняка… Она бы не стала писать на базу, не будучи уверенной в том, что сообщение будет доставлено.

Доктор смотрит на меня в упор. По его лицу можно писать энциклопедию: «Таблица реакций на ситуацию фарс-мажор».

Надежда. Именно с нее начинаются все самые безумные предприятия. Именно она швыряет нас на эксперименты и в неведомые земли, в подземелья и в небеса, к звездам и новым свершениям. А вдруг действительно получится? Вдруг это и есть единственный правильный шаг?

Азарт. То, что делает из хорошего ученого – блестящего. То, что напополам с нашим «авось» катит советскую науку впереди планеты всей – да что там планеты, когда размах экспериментов и опытов уже дотягивается до края солнечной системы, а того и гляди – вырвется за ее грань.

Страх. Ничего не поделаешь, либо не рисковать и лишь опасаться, либо играть по-крупному – и бояться до дрожи в коленях. Пока гуманные европейцы и американцы жалеют подопытных мышей и тараканов, мы, сцепив зубы, бросаем на передний фронтир самый лучший экспериментальный материал – человека. Зачем моделировать ситуацию, если можно испробовать ее сразу на живом? Зачем двигаться медленно, если можно сразу вломиться в истину, пан или пропал? Дотянуться до ответа на любой из вопросов, которые щедро разбросаны по мирозданию – на всю историю человечества хватит…

Нездешний взгляд. Мы все – не здесь. Мы все немножечко сумасшедшие – те, кто кладет себя на алтарь будущего.

Но это сознательная жертва. Случайностей быть не должно – таких, как пропавшая на экране точка. Как флаер, не вернувшийся с соседней базы.

Док облизывает пересохшие губы:

— Ты сам говорил, что проектор добивает не дальше, чем на девять километров. Даже если она находится всего на сто метров дальше, ты не сумеешь ее увидеть. А если что-то хоть на йоту пойдет не так, мы потеряем и тебя, и ее. Я молча кручу пальцем у виска. Собеседник делает последнюю попытку переубедить меня:

— Ведь есть проверенные поисковые системы, которые…

— Которые не сумели обнаружить флаер за два с половиной часа при дневном свете! А ночью они вообще ни на что не годятся, кроме как для очистки совести! Использовать их на Каллисто в пыльную бурю – все равно, что выпускать слепых котят, чтобы ловили мышь на футбольном поле! По глазам вижу, что док сдался. Глаза виноватые, а еще там – ожидание и предвкушение. Наконец мы посмотрим, как проектор работает на человеке.

Позади сотни просчитанных моделей. Несколько исследовательских баз на астероидах – пока не точно посчитана мощность передающих вышек, лучше выбирать малые небесные тела. Чтобы проще опоясать их вдоль и поперек.

Эксперимент должен был начаться через полгода… Но волей судьбы случится сегодня. Так уж получилось.

— Клеммы.

— Адреналин, десять кубов.

— Пульс восемьдесят, разгоняем!

— Электроды. Шлем. Настройки в прядке?

— Все оке, док.

— Запускаем передачу!

Рваные зубцы на мониторе расплылись и превратились в красные шпили скал на горизонте, прерывистый писк – в завывания ветра, а я – в ничто. Мое сознание вырвалось из тела и, подхваченное невидимыми громадными руками башен-передатчиков, вылетело наружу. Не человек, а сознание в чистом виде, выход за пределы физического – не медитацией, не воображением, не всеми этими «цигун» и «дзен» – а по карте электроимпульсов, маршруту волн, по цифрам, которые считали годами. Если у меня сейчас получится, то сможет и любой. Наверняка. Дотянуться туда, куда не ступала нога человека.

Но мне не нужно в неведомое. Мне нужно туда, где сегодня последний раз мигнул и пропал ее флаер.

* * *

— Ты опять улетаешь, — не вопрос. Утверждение. Она не может не улетать. Просто ее жизнь выглядит как десятки уходов и возвращений. Она так привыкла. Такой характер. Инче бы не отобрали на фронтир. Распределением занимаются любители точных психологических тестов, весьма подкованные в этом вопросе. Черт побери.

— Эй. Я же вернусь! — обещание, нет, не обещание, а заклинание, без которого я бы ее не отпустил. Его необходимо повторять как можно чаще. Чем чаще говоришь что-то, тем больше шансов, что слово станет правдой. А если кто-то думает, что слова ничего не значат и это глупые предрассудки, пусть попробует подождать своих близких день-два-неделю не на безопасной Земле, где можно опасаться лишь задержек самолетов при плохой погоде. Пусть попробует посидеть на Калипсо, где земля плывет под ногами, где приборы дохнут от магнитных аномалий и где снег за одну секунду превращается в ядовитый дождь, разъедающий купол базы. Пусть попробует выжить здесь без «Я вернусь».

* * *

Поисковый импульс в чистом виде, пеплом перегорающих проводов, запахом плавящейся проводки, с восходящими потоками ветра понеся прочь. Тридцать пять градусов направо от каменного шпиля на горизонте – его не было видно за бурей, но он точно был там. Отпечатался на сетчатке глаз, пока я вглядывался в окно два с половиной часа, сто пятьдесят чертовых минут после того, как она пропала.

Неважно, что там творится с телом, неважно, сколько успокоительных пилюль поглотит док, и – положа руку на сердце, которое бьется уже в трех километрах позади от меня – ни капли не важно, что там показывают графики, фиксирующие ход эксперимента.

Для них это – опыт. А для меня – жизнь. Которую надо найти и, если надо, састи. Во что бы то ни стало.

Это как в детстве: шипящий звук радиопомех, верньеры и красно-белая, горящая во тьме шкала. Радиосигнал летит над городами, от Калининграда до Петропавловска, а ты с земли ловишь его за хвост.

Так и я – над серо-багровыми камнями, в вихрях пыли, горсти песка и щебня в лицо – хотя лица у меня сейчас нет – лечу к тому единственному приемнику, на который настроено мое сердце. И не важно, что я до боли в глазах запомнил координатный квадрат – каких-то три на четыре километра, пустяки, подумаешь, которые мне нужны – ориентир совсем другой: исцарапанные крылья ее флаера и рыжая челка за стеклом шлема.

Я скользнул в расселину между двумя валунами, к изломанной груде металла. Восемь тысяч девятьсот пятьдесят метром до базы. Да.

В восьми с половиной километрах позади у поискового импульса перестало биться сердце. И я стал человеком без человека на руках у электроволн. Новая форма жизни. Безусловная победа физики над природой. Только вот жить мне уже не хотелось. Для того, чтобы существовать, человеку нужно не только физическое вместилище, но и время. Две системы координат. Чтобы было к чему тянуться – вперед в будущее.

Я замер на секунду – в страхе чернее ночи на Калипсо – и нырнул вниз, под камень, придавивший маленький флаер.

* * *

— Ты меня слышишь? Кольцо нестерпимо-яркого света над головой.

— Зрачки реагируют!

— Вытащили, а!?

— Последний разряд ты четко врезал!

— Ну, е… Стараемся, док, стараемся! Я моргнул, улыбнулся и потерял сознание.

Успев перед этим сказать точные координаты. У поисковых импульсов отличная память на цифры.

* * *

Изнутри на лобовом стекле кабины было написано неровными угловатыми буквами: «я вернусь». Чем чаще говоришь что-то, тем больше шансов, что заклинание станет правдой.

Касаткин Георгий 518: Лето

Максим бежал по тропинке среди высоких сосен, всё дальше удаляясь от корпуса.

Он то и дело запинался о торчащие из земли корни, их приходилось перепрыгивать. Сандалия с порванным ремешком в такие моменты всё время норовила слететь с ноги.

На самом деле он никуда не торопился, он просто любил бегать.

Рядом пролегала удобная бетонированная дорожка, но он предпочитал держаться в тени деревьев: день выдался на редкость жаркий. К тому же бежать по ковру из опавшей хвои было гораздо приятнее.

Вдоль дорожки стояли стенды с плакатами. Скучные заголовки, набранные крупным шрифтом, всё время повторялись. Они что-то там напоминали, советовали и запрещали, но у Максима не было времени их читать. Под заголовками когда-то были нарисованы ещё и картинки, но они сильно выцвели от солнца и были уже неразличимы.

Ещё пара минут бега, и он уже на месте. Вот эта поляна позади столовой. Кажется, вокруг никого. Здесь вообще редко кто-нибудь ходил, поэтому он и выбрал это место и это дерево. Максим достал из кармана миниатюрный лазерный резак – подарок от родителей на день рождения – и начал делать то, за чем пришёл.

От коры поднимался лёгкий дымок, на ней начали появляться чёткие линии. Он успел дойти только до буквы «С». Максим слишком увлёкся процессом и не заметил, как кто-то тихо подошёл к нему со спины. Когда сильные пальцы схватили его за ухо, было уже поздно.

— Ты что делаешь, а? Ты это дерево сажал?

Ян умел появляться неожиданно. На его абсолютно лысой голове (последствия давней аварии на реакторе, о которой он не любил рассказывать) блестели капельки пота.

Опыт работы вожатым у него был небольшой, но одно он усвоил точно: нашкодивших мальчишек следует держать как можно крепче.

— Пошли, — сказал он, кинул конфискованный резак себе в карман и куда-то зашагал.

Максим вздохнул и поплёлся следом. Ухо всё ещё болело и понемногу распухало.

В тесной мастерской пахло свежей стружкой, вдоль стен громоздились стеллажи с инструментами. Ян сел на грубо сколоченный табурет и пододвинул второй, точно такой же, к Максиму.

— Что ты видишь? — спросил Ян и указал рукой на рабочий стол с заготовками.

Ерунда всякая: кора, куски досок, корни… Но такой ответ Максим не захотел озвучивать, поэтому просто сказал, что не знает. Ян понимающе кивнул, достал резак и настроил интенсивность луча. Затем он взял со стола деревянный брусок и принялся за работу. Через несколько минут в изгибах дерева начали проступать знакомые черты.

— Это медведь. Я их только в фильмах видел, но, кажется, они именно такие. Держи, он твой.

Максим недоверчиво взял фигурку, погладил ещё тёплые выпуклые бока. Острые кончики когтей укололи палец. Потом поставил на ладонь, оценивая вес. Да, прямо как настоящий.

— А теперь попробуй сам, — сказал Ян и протянул Максиму резак.

— Но я ведь не умею…

— Уметь – не главное, главное – видеть.

Максим ещё раз внимательно рассмотрел кучу хлама, лежащую на столе. Ну и что тут можно увидеть? Он взял в руки первый попавшийся кусок дерева и решил, что будет работать именно с ним. В итоге получился кривоватый кружок размером с кулак, похожий на шестерёнку с множеством зубцов. А он-то хотел вырезать солнце. Но Яну его поделка вроде бы понравилась.

— Похоже на индейский амулет. Сейчас ещё сделаю дырочку в центре: проденешь шнурок и сможешь носить амулет на шеё. Вот так. Надеюсь, теперь ты понял, как надо обращаться с деревом? Всё, можешь идти. Резак тоже забери.

— Спасибо большое – сказал Максим и убежал по своим делам. Ян долго смотрел ему вслед.

Когда Максим вернулся в корпус, то сразу же похвастался своими трофеями перед друзьями. После завтрака они, не сговариваясь, решили, что будут играть в индейцев.

Лучше всех это получалось у Кима: худощавый и гибкий, он отлично умел прятаться и ступать совершенно бесшумно, к тому же хитро щурился, как настоящий индеец.

После множества приключений в лесах и прериях племя порядком утомилось. Болели обожжённые крапивой локти и колени, зудели комариные укусы. Фред прыгал на одной ноге, вытряхивая землю из ботинка, Максим печально разглядывал вымазанные липким травяным соком и сосновой смолой руки. Потом они поднялись на веранду третьего корпуса. Зури и Жанне уступили место на лавке, Артур уселся на широкие перила. Остальные стояли, прислонившись спинами к тёплой, нагретой солнцем стене.

Разговор зашёл о школе. Туда придётся вернуться уже совсем скоро: до конца смены оставались считанные дни. Следующий класс – решающий, им придётся выбирать себе будущую профессию.

— Я кибернетиком буду – сказал Фред. — Пускай всё роботы за меня делают.

— Ну-ну. А что, если роботы сломаются? — усмехнулся Максим.

— Я придумаю роботов, которые будут строить и чинить других роботов.

— Хорошо. А зачем тогда будут нужны люди?

На этот вопрос Фред уже не смог ответить. Он снял очки, потёр переносицу и глубоко задумался. Наверное, о том, как правильно запрограммировать людей.

Ким сказал, что хочет быть монтажником, и пообещал, что в будущем обязательно построит в лагере много нового. Бассейна в такую жару вот уж точно не хватает.

— А мне нравится и рисовать и петь – сказала Зури. — Хотя рисовать, наверное, больше. Так что я буду художницей или, по крайней мере, маляром.

Артур заявил, что пойдёт учиться на машиниста. Ребята переглянулись. Родители Артура погибли два года назад, когда поезд, в котором они ехали, потерпел крушение. Но от своей мечты Артур всё равно не отказался.

Жанна намотала на палец светлую прядь волос и сказала, что хочет быть медсестрой. В детстве она часто болела и уж точно знала об этом больше других.

— А кем бы ты хотел стать? — спросила Зури, повернувшись к Максиму.

— Индейцем, конечно же – не задумываясь, ответил он.

— А серьёзно?

— Да вот не знаю, не решил ещё.

Зури хотела задать ему новый вопрос, но её перебили. Приятный женский голос из репродуктора объявил, что пора идти на обед. Максиму ужасно не нравились сообщения в записи, но это было настоящим, живым, лишь слегка искажённым динамиками. Стройная черноволосая девушка, работавшая в радиорубке, знала своё дело: даже просто позвать на обед она умела каждый раз по-новому.

В столовую они пришли одними из первых; к счастью, любимый столик у окна оказался свободен. Опять давали макароны, куриный суп, кислое яблоко и чай с конфетой.

Робот-официант терпеливо дождался, пока ребята поставят пустые тарелки на его широкую верхнюю крышку, и с тихим жужжанием поехал к следующему столику.

На выходе Максима остановил Влад, вожатый его отряда, и напомнил о футбольном матче. Ну что тут поделать, Максим совсем забыл о нём, у него были более важные дела.

Он сказал, что обязательно придёт поболеть хоть за вожатых, хоть за старшие отряды, и позовёт с собой друзей. Влад сегодня выглядел неважно: раскрасневшееся лицо, усталые глаза, но старался держаться бодро. «Бедняга, ему же ещё мяч придётся гонять» – подумал Максим.

Влад отпустил своего подопечного, зашёл в столовую и свернул в комнату с умывальниками. Чистая вода с лёгким запахом хлорки приятно холодила лицо. Удовольствие продлилось недолго; на эмаль раковины упала первая красная капля. Чёрт, как не вовремя. Прижимая к носу платок, Влад сгорбился над последним умывальником в ряду, чтобы не пугать детей. Там его и нашла Наташа.

— Это всего лишь томатный сок – Влад улыбнулся и попытался спрятать за спину пропитанный кровью платок. — В столовой на меня напал свирепый помидор, но я съел его первым.

— Не ври. Помидоры мирные и добрые, они мне сами это рассказывали. Эти твои шуточки – тоже побочные эффекты? Когда ты в последний раз показывался врачу? — нахмурилась Наташа.

— Да ладно тебе, пройдёт со временем. Сейчас мне гораздо лучше.

— Чтобы сегодня же вечером сходил в медпункт. Я проверю.

Влад в очередной раз пообещал; Наташа второпях чмокнула его в губы и побежала в радиорубку. Когда его вытащили из повреждённого шлюза, шутить он долго не мог. По правде говоря, тогда он вообще ничего не мог. Так что стоило наверстывать упущенное. Влад оглядел футболку: кровью вроде не забрызгал, это хорошо. Команда, наверное, совсем его заждалась.

Рядом с небольшим и пыльным футбольным полем не было трибун: зрители сидели прямо на траве. Влад играл неважно, но видел, что у него есть, по крайней мере, одна преданная болельщица. Она не стеснялась кричать ему через всё поле что-то хорошее, а он всегда находил момент, чтобы помахать рукой и лишний раз улыбнуться ей.

Матч с перевесом в одно очко выиграли вожатые, но победа далась им нелегко: они долго потом сидели на траве, потирали гудящие от усталости ноги и считали синяки. После того, как победителям вручили простенький жестяной кубок, обе команды попросили собраться вместе для фотографии. Влад стоял с краю рядом с Наташей и обнимал её за талию. Её волосы пахли чем-то непередаваемым, неописуемым, дурманящим. Они пахли летом.

***

Долгий жаркий день, как всегда, пролетел незаметно.

После отбоя в палате Максима ещё долго было неспокойно; туда время от времени заглядывали вожатые и грозили нарушителям режима страшными карами. Возня на какое-то время стихала, но вскоре начиналась вновь. Потом ребята начали вполголоса рассказывать страшные истории:

— В одном чёрном-чёрном городе в чёрной-чёрной комнате сидел чёрный-чёрный человек. Он всю жизнь добывал нефть и зарабатывал этим себе на жизнь, поэтому был очень несчастлив. А потом учёные придумали атомные реакторы, и чёрный человек наконец смог отдохнуть и помыться.

— Робот засверкал красными диодами, жутко захохотал, схватил их манипуляторами и утащил к себе в цех. И больше их никто не видел…

— А злая мачеха посадила девочка в ракету и запустила высоко-высоко. Но девочка встретила добрых космонавтов, и они помогли ей вернуться. Злую мачеху строго наказали: теперь она должна всегда мыть посуду вручную.

— Давайте наденем простыни, проберёмся в палату к девчонкам и напугаем их – вдруг предложил Артур.

Решили, что идея отличная, но не выгорит: придётся подниматься по лестнице на верхний этаж, к тому же в коридоре слишком часто раздавались чьи-то шаги.

Постепенно разговоры прекратились. Тишину в палате нарушало лишь ровное дыхание спящих. Максим последний раз посмотрел в окно на далёкие звёзды, поправил подушку, устроился поудобнее и вскоре задремал.

Посреди ночи его разбудили непонятные звуки. Он огляделся: все спали тихо, лишь одеяло, которым был укрыт Ким, время от времени вздрагивало. Максим, шлёпая босыми ногами по прохладному полу, подошёл к его койке и осторожно потряс Кима за плечо. Тот отвернулся к стене, стараясь не смотреть Максиму в глаза.

— Ну ты чего?

— Не хочу уезжать, — всхлипывая, пробормотал Ким.

— Потерпи, год пролетит быстро.

— Целый год…

— Если не будет мест, я отдам тебе свою путёвку.

— Спасибо, не надо. Ладно, извини – Ким шмыгнул носом и вытер лицо одеялом. — Давай спать.

Максим лёг на свою койку и уставился в тёмный потолок. До утра он так и не заснул. Наверное, и Ким тоже.

После утренней зарядки Максим собрал друзей вместе за столиком на втором этаже корпуса и предложил им новую игру.

— «Танки» называется. Мне её отец когда-то показал.

— Танки – это такие роботы? — спросил Артур.

— Нет, это просто машины с людьми. Смотри.

Максим перегнул лист пополам.

— Вот твоё поле, вот моё, посередине граница.

Он нарисовал по пять танков на каждой стороне листа.

— Теперь ставь точку на своей половине. Осторожно, бумагу не проткни. Перегибаем. Если точка попадает на мой танк, значит, ты подбил его. Зачёркиваю. Можно нарисовать дым…

— Танкистов жалко, — сказала Зури и посмотрела на Максима своими огромными карими глазами.

— Это всё понарошку. Ну ладно, считай, что это просто древние роботы.

— Не люблю такие игры. Пошли лучше в догонялки. Хотя… — она опять украдкой бросила взгляд на Максима – нет, давайте доиграем, раз уж начали.

— А потом в догонялки – сказал Максим.

— Хорошо – улыбнулась Зури.

Танковую баталию он в итоге проиграл, но совершенно не жалел об этом.

Вдоволь набегавшись, друзья разошлись кто куда: в библиотеку, в музыкальный зал, на спортплощадку. Максим остался один. Он лежал в высокой траве и, щурясь от солнца, глядел в чистое, безоблачное небо. Это занятие ему никогда не надоедало.

Когда раздался грохот, и по небу поползла первая трещина, он всё понял. Понял, но не поверил. А потом завыла сирена.

***

Алекс шёл по узким коридорам, поднимался по лестницам, кивал в ответ на приветствия знакомых. Комплекс зданий под главным куполом всё разрастался: новые пристраивались к уже существующим, в старых постоянно проводились перепланировки. Ориентироваться в этом лабиринте становилось всё сложнее, но сейчас он специально выбрал самый длинный маршрут.

Предстоящий разговор обещал быть неприятным. Самым неприятным с момента прибытия на Марс.

Он помнил, как это было: улыбки, искусственные цветы, дружеские хлопки по спине, банкет с синтетическими деликатесами – всё как полагается. После девяти месяцев, проведённых в тесной ракете, он был безумно рад общению с настоящими, живыми людьми. Но вскоре он заметил то, что скрывалось за приветливыми взглядами. Зависть. Обычная зависть к тем, кто видел настоящее синее небо, ходил по далёкой Земле без скафандра и дышал свежим, не фильтрованным воздухом.

Первое поколение поселенцев было пионерами, героями. О тех, кто добровольно согласился поучаствовать в дерзкой авантюре по колонизации планеты, потом слагали песни. Но вот второе и следующие поколения были уже героями поневоле.

С Марса ещё никто не возвращался. Синтезировать ракетное топливо из местного сырья было невозможно, привезти его в достаточном количестве с Земли – тоже. Приспособить привычную «рабочую лошадку» энергетиков – громоздкие атомные реакторы – под межпланетные путешествия не получилось. Те, кто летел на Марс, всегда знали, что берут билет в один конец.

И тогда Алекс Фергюсон поклялся подарить марсианам кусочек Земли.

А вот и знакомая табличка. Он постучал в дверь и вошёл, не дожидаясь ответа.

Кабинет был до неприличия тесным и совсем не соответствовал должности его обладателя. Пара пластиковых стульев, стол в форме буквы «Т» с электронным терминалом, кадка с чахлым фикусом в углу. На стенах – топографические карты, фотографии с орбиты, чертежи. Слева – небольшое окно, из которого открывался вид на недостроенные секции третьего купола.

Борис Ефимович сухо поприветствовал Алекса, попросил садиться. Разговор он начал не сразу; долго крутил в руках карандаш, хмуро смотрел поверх очков.

— Вам уже сообщили? — наконец спросил он.

— Я видел полный отчёт. Это… Это ужасно. Весь год система защиты от метеоритов работала безупречно, но есть вещи, которые мы ещё не научились контролировать. К счастью, купол устоял.

Борис Ефимович не выдержал: отшвырнул карандаш и стукнул кулаками по столу.

— Купол… А что под куполом, видели? Флора уничтожена, фауна тоже, почвенный слой перемешан с тоннами марсианской пыли. Вы знаете, как долго растут сосны, даже генно модифицированные? А энергозатраты? Искусственное солнце, голографическое небо… Сколько там реакторов это всё питало? Даже если не считать климатические установки. Надеюсь, вы представляете, какой ценой нам всё это обходилось. Да что я вам объясняю, вы же были ведущим разработчиком проекта. Хотя нет, не так. Вы просто взяли чужой проект, успешный и состоявшийся, и превратили его в чёрт знает что – в детский лагерь с дурацким названием. Я жалею, что когда-то подписал ваш план.

Алекс тяжело вздохнул. Он просто не мог этого не сделать. Можно изменить проект, но как же изменить себя?

— Всё было согласовано с экологами. Они тоже подписали не сразу.

— Будь я на их месте, я бы точно отказался. Позволять строить там дома, топтать траву – это немыслимо.

— То есть вы предлагаете оставить первый марсианский лес в неприкосновенности? Красота ради красоты? Смотреть на него сквозь купол, водить экскурсии?

С этим действительно всё было сложно. Что уж поделать, человеческий фактор. Постоянно жить в лагере никто не мог по чисто психологическим причинам. Люди, которые находились в лагере слишком долго, просто отказывались покидать его. Пришлось придумать смены: как для детей, так и для персонала. Каждый житель Марса получал шанс побывать в лагере, пускай и на короткое время.

— Вы не знаете, до чего доводит стремление к красоте. По-моему, вам всё-таки сообщили не все подробности.

Борис Ефимович нажал кнопку консоли, и на экране высветилась таблица с анкетными данными персонала лагеря. Он быстро просмотрел её, встречая много знакомых имён, и нажал ещё пару клавиш. На левой стороне экрана появилось улыбающееся женское лицо, на правой – серьёзное мужское. Борис развернул экран к Алексу.

— Узнаёте? Влад Зелецкий, наш лучший инженер. Проходил курс реабилитации после аварии во входном шлюзе. Кстати, произошла она именно во время строительства лагеря. И Наталья Михайлова. Её вы просто не можете не знать. Помните, кто каждое утро зачитывает нам новости и сводки погоды?

— Конечно, помню. И Владу я многим…

— Их нашли вместе. Они не успели добраться до убежища.

Алекс несколько минут молча смотрел на экран. Такие молодые… Чёрт возьми, ну почему именно они? В голову закралась предательская мысль: хорошо, что всё обошлось малой кровью; жертв могло быть намного больше.

— А теперь я хочу узнать – тихо и отчётливо сказал Борис Ефимович – почему вы так и не перестроили лагерь? Ладно хоть догадались сделать подземные убежища. Но сами корпуса должны быть разбиты на герметичные отсеки, экранированные от радиации. Элементарная техника безопасности. Почему вы понадеялись на купол? Самые обычные дома со щелями в стенах. На Марсе. Отличная идея.

— А вам нравится жить в герметичном бункере со стенами метровой толщины, откуда нельзя выйти без скафандра? — спросил Алекс.

Борис горько усмехнулся и зачем-то потрогал кислородную маску, висевшую у него на груди поверх рабочего комбинезона.

— Нет, не нравится. Но приходится с рождения. Вам этого не понять.

— Да, я прожил на Марсе всего пятнадцать лет, но видел многое. Не надо напоминать мне очевидного.

— Но зачем вы создали этот музей под открытым, точнее закрытым небом? Дома устаревшей конструкции, бумажные книги, футбольное поле… Разве нельзя играть в футбол в специально предназначенном для этого помещении, в полной безопасности? Или вообще на консоли? Это всё – пережитки давно ушедшей культуры, мир, каким он был много лет назад. Этакая «машина времени», чтобы отправиться в прошлое.

— Вы так ничего и не поняли. Это не прошлое, это будущее. Зачем мы летим к звёздам? Зачем грызём марсианский грунт? Зачем умираем? Чтобы наши дети когда-нибудь смогли просто полежать на траве под деревом у обычного дома. Не надевая скафандр, не беспокоясь, выдержит ли купол. У нас ещё есть шанс всё начать заново.

Борис Ефимович откинулся на спинку стула и устало покачал головой.

— Через два часа экстренный сеанс связи с Землёй, вы первый в списке приглашённых. Задам последний вопрос: что вы сделаете, если Земля прикажет закрыть лагерь?

— Земля… Моя Земля теперь здесь, и только попробуйте забрать её. Вы знаете, что я сделаю. И я буду не один.

***

Монорельсовый поезд шёл плавно и бесшумно; качка ощущалась только на поворотах, но их было немного. Толстое бронестекло не позволяло толком разглядеть марсианские пейзажи. Впрочем, и смотреть там было особо не на что: однообразные пологие холмы, каменистые пустыни, пыльные кратеры под грязно-серым небом.

Максим дышал с трудом. Кислородную батарею в стандартном облегчённом скафандре, видимо, давно не меняли: воздух был затхлым, с металлическим привкусом.

На сиденьях рядом с ним сидели другие дети; их радиопередатчики молчали. Лица с трудом различались за плексигласовыми забралами шлемов.

Неуклюже орудуя пальцами, закованными в толстую перчатку скафандра, Максим достал из нагрудного кармана глупую деревяшку на шнурке, погладил бугристую кору.

Лето прошло, сказка кончилась слишком быстро.

«Кем бы ты хотел стать?»

Очень простая мысль. Удивительно, что она не пришла ему в голову раньше. И Максим ответил самому себе: «Я хочу сажать деревья».

Терпен 516: Проба Генри

У лунной пыли особый запах – неживой. Не мертвый, нет – просто никогда живым и не бывший. Его ни с чем не спутать. В ангаре пахнет пылью. И холодно. Очень холодно. Ладно, уже недолго… Откроется шлюз, меня пристегнут к реактивной платформе, кто-то повернёт рубильник… Разгон-торможение…

И начнется Шоу! Как всегда… и каждый раз – по своему. И отыграю я, как обычно, с полной выкладкой. На пределе. Мне иначе нельзя. Жаль, в этот раз все помощники остались на Земле, больно уж билеты дороги, но местные спецы тоже неплохи, справляются. Разве что шлифовальщикам работы больше, так ведь… им за то и платят.

Спутники увидят всё, в деталях и подробностях, записи уйдут на Землю, осядут в компьютерах Студии… ненадолго. Там их разобьют на байты, проверят каждый пиксель – и, как мозаику, соберут заново. Добавят резкость, улучшат звук, цвет, поработают с запахом, выбросят лишнее. Добавят комментарии экспертов, перевод на основные языки (опционально – любое наречие планеты, лишь бы словарь существовал), субтитры, рекламу. И появится очередная серия, вызовет привычно бурю – восторг и злоба, недоумение, попытки отыскать тайные мотивы, иски «за аморальность»… и, может быть, письма, благодарственные письма от людей, оставшихся в живых.

Шоу – всегда настоящее. Не игровой фильм, не компьютерная реконструкция. Я действительно рискую жизнью. Раз за разом… и выигрываю. Почти как те безбашенные парни, что прыгают с небоскребов, раскрывая парашют у самой земли. Почти… именно «почти». Они уникальны, я – нет. То, что делаю я – может каждый. Может лучше, чем я. Доказано…

Иван кивает. Хороший журналист, я помню его репортажи. Молчаливый, удивительно ненавязчивый человек… так и хочется рассказать ему всё. Наверное, он шпион. Русские на этом помешаны, я читал. Слежка у них – что-то вроде спорта, и ладно бы за преступниками… Дикость какая-то – чем больше уважают человека, тем сильней за ним надзор. Каждый шаг в Сеть транслируют, смотри кто хочет, разве что из ванной репортажи не ведутся. Так и называется – «народный контроль». Никакого уважения к человеческому достоинству. Иван объяснял, что это цена такая, за власть. Сперва выбирают, потом всей страной следят, чтоб не skurvilis'… ну и где тут логика?

Даже странно, вроде на одном языке говорим, все слова понятны, а ощущение… будто с инопланетянином беседа. Как эта страна вообще не развалилась? Ведь от них люди бегут каждый день, в год – десятки тысяч, самые лучшие, предприимчивые, готовые конкурировать, любой ценой выгрызать свой кусок у жизни. Покупают билеты, и едут в Свободный Мир, куда угодно, лишь бы вырваться от тирании. А эти… даже не пытаются их удержать. Не понимаю…

Сидим, проверяем снаряжение. Беседуем. «Почему не «Добрыня», не «Зевс»?». Хороший вопрос, да. Ответ простой, но не грех и повторить: я никогда не использую уникальное оборудование. Если в Шоу требуется нож, то это будет не эксклюзивный клинок из легированного титана, а стандартная штамповка, взятая в ближайшем супермаркете. Если спасательный набор, то не «любезно предоставленный фирмой», а анонимно купленный в Сети. Только так, и никак иначе. Я не ставлю рекорды, я просто объясняю людям, что могут они немножко больше, чем привыкли считать. Потому и «Пескарь» – он тут самый массовый скафандр…

В принципе, ничего такого запредельно-сложного в замысле нет. Двести миль, пешком, в простом скафандре, с обычным аварийным набором… Точку высадки я не знаю, компьютер выберет случайным образом – хорошая модель несчастного случая. Всего-то – выжить и добраться до людей, самостоятельно. Испытатели такие маршруты ходили, другое дело, что то были испытатели. Тренированные парни, элита, лучшее что есть у Человечества. У меня не так, я человек обычный. И спасать никто не станет, права не имеют – «Клуб самоубийц» организация мощная, зря что ли много лет туда взносы плачу? Каждый человек на смерть право имеет, кто посмеет вмешаться – исками разорят. Всё должно быть по настоящему, ведь если справился я, больной и старый, то любой, кто окажется в беде… ему сдаться просто стыдно будет. В этом весь смысл…

Иван кивает. Странно… кажется, он понимает меня лучше, чем я сам. Молчит, не предлагает познакомить с хорошим специалистом, как делают обычно те, кому рассказываю историю своего безумия. Да, безумия, себе-то врать зачем? Я ведь и впрямь ненормальный. Могу даже проследить, вспомнить, как сходил с ума, шаг за шагом. Начиная с приговора: «Ходить сможешь, бегать – нет» до холодного, безжалостного анализа профессионала-спасателя, разбиравшего наши ошибки… я читал в Сети. Три способа, простых, надежных… могли выбраться сами, не дожидаясь, пока улучшится погода и прилетит вертолет. Мы не знали!

Потом… потом была книга, истории про древних мореплавателей. О глупых, нелепых смертях, не от штормов, не в боях с туземцами. От жажды. Воды просто не было. Посреди океана, на деревянных кораблях, умирали страшно… они не знали, что пресную воду можно делать самим.

И… я вдруг понял – ничего не изменилось. В наше время, точно так же, очень часто люди гибнут потому, что не знают о возможности спастись. Или – не веря в неё. Кинотрюки ведь совсем не «школа жизни», умения каскадёра или электронного дублёра не по силам обычному человеку, и не зря пишут мелким шрифтом – «не пытайтесь повторить». И не пытаются. И ничего тут не поделать…

Всё просто – люди не хотят думать о плохом. И не думают. Пока не станет слишком поздно, уж я-то знаю, по себе. Это и стало «точкой срыва». Простой вопрос – что могу сделать я? И как я могу это сделать? Если нет ни таланта, ни денег, ни красоты. И власти тоже нет. Что может сделать калека? Одиночка – ведь не поможет никто…

Кто-то сравнивает озарение со вспышкой. Ко мне оно пришло холодным лязгом автоматного затвора – смерть интересна всегда! Поставь на карту жизнь, и тебя коснется равнодушно-любопытный взгляд. Сумеешь выжить… что ж, зритель запомнит, как ты это сделал. «Прикинет на себя»… и поймет, что тоже может так. Ничего сложного, жизнь за жизнь. Остальное было просто…

Забавно: что моё Шоу, что этот русский Союз – они ровесники. Двадцать пятый год вообще был бурный, колесницу Истории в очередной раз занесло на повороте, казалось, ещё чуть-чуть… как обычно в эпоху перемен. Будь чуть поспокойнее, и ничего бы не вышло, ни у меня, ни в России… нашлось бы кому помешать. Ха! Спокойно не было. Мир бурлил, кипел, балансировал на грани взрыва.

Китайцы развязали «Адвокатскую Войну», миллионами безумных, но абсолютно законных исков парализовав судебную систему США, «бриллиантовый предатель» Грей из лабораторий De Beers добавил хаоса, опубликовав в Сети простой и дешевый метод синтеза алмазов, Канада вывела на орбиту группировку «зеркальных» спутников, наглядно показав всем желающим, что драться и переплачивать за нефть теперь совсем необязательно. Воспользовавшись тем, что никому они в данный момент не интересны, хитрые русские деловито перерезали своих vorov и начали в очередной раз строить Новый Мир, игнорируя крики в ООН что «младенца надо придушить в колыбели, а то ведь в этот раз у них всё получится».

А я… я впервые бултыхнулся в море, даже плавать толком не умея, в очках, трусах и спасательном жилете. Всё прошло по плану – что опреснитель, что отпугиватель акул работали превосходно, есть хотелось несильно, и через одиннадцать дней я самостоятельно доплыл до Флориды. С тех пор так и продолжается: я пытаюсь сломать себе шею, зрители с интересом ждут, когда мне это наконец удастся, фирмы, производящие спасательное оборудование, так и пишут в рекламе – «проверенно Генри». Ничего особого, каждый может повторить…

И повторяют. Пассажиры с «Белой Ленты», три дня дожидавшиеся помощи, пока не утих шторм (мы связали жилеты в один плот, и никто не потерялся), русские шахтёры, самостоятельно откопавшиеся из-под завала (некогда нам под землей сидеть, водки всё равно нет и медведи дома не кормлены), аризонская старушка, что «добрым словом и револьвером» навела порядок среди туристов в горящем Хилтоне… они сутки просидели в противогазах, дожидаясь спасателей, семнадцать человек в роскошном бассейне на двадцатом этаже (я смотрела «Большой Пожар», я знала что делать).

Сотни жизней – все эти люди знали, что делать. Знали – да, реально. Был пример. Думаю, на весах, куда мы все когда-нибудь попадем, эти жизни… надеюсь…

Теперь вот Луна. Слишком много тут людей, а закон больших чисел никто не отменял. Рано или поздно, но обязательно случится что-то… людям нужен шаблон. Знание, уверенность – если смог Генри, смогу и я. А я смогу, ещё не было случая, чтобы я не вернулся.

— Знакомая фраза, — смеется Иван.

— Это Колумб. Он так говорил кредиторам, когда снаряжал каравеллы.

— Нет, не Колумб. Другой человек, ты его не знаешь. Но ты вернешься. На Марсе тоже люди есть, как им без примера?

Смеёмся. Да, на Марс мне тоже хочется. Может, и… А почему нет? Ну что я, двести миль не пройду? Мелочи какие…

Всё, пора, время не ждет. Скафандр, оптимистичная улыбка в телекамеру, закрыть шлем, шлюз, платформа, обратный отсчет… Не могу сосредоточиться, больно уж задела последняя фраза:

«Знаешь, в этих твоих Шоу были моменты, когда ты не имел права выжить. Чудом выкарабкивался. И… никто не пытался помочь. Запрет, иски… это ведь так удобно – разрешение смотреть, как гибнет человек… и не спасать. Знаешь, «Проба Генри»… это ведь не техники проверка, она давно уже надежнее людей. Ты людей проверяешь. А люди… её не прошли ни разу.»

Да, фраза задела больно. Но чего он ждал? Люди всегда такие были, Природу не обманешь… Странный он. Ну ладно я, так давно с ума сошел, все знают, кто бы спорил. А эти… Неужто они там все такие? Так не бывает! А в ушах то набатом, то шепотом звенят прощальные слова: «Не знаю, как там с Марсом будет, но с Луны ты вернешься. Гарантирую.»

Гарвардт Елена 515: Сашка и Динозавтр

Пятнышки у божьей коровки чуть выпуклые, будто на красную карамель капнули черным густым кремом. Мама делает иногда такие пирожные по выходным. Карамель или вишневая – тогда у божьей коровки крылышки темные-темные – или малиновая – тогда они яркие, как платье у моей куклы Маргариты – или клубничная – тогда похоже на небо, что сейчас у меня над головой. А крем лакричный или шоколадный. Я больше люблю шоколадный, хотя про лакрицу часто читала – например, в старой книжке про мальчика. и еще одного мальчика…и девочку. На самом деле там много-много мальчиков, просто я именно этих и запомнила. Там еще этот мальчик так хитро предложил другим за себя забор покрасить, и те с удовольствием согласились. Хотя я бы тоже согласилась. Я очень люблю рисовать. А ведь красить – это то же самое, что рисовать. Только делать это еще и полезно. И одной краской, густо-густо, так, что кисточка оставляет горки и ямки. Совсем как настоящие горки и ямки. Как их называют…канионы. да, канионы.

Тут тоже много-много канионов. Папа показывал фотографии. А еще дюны, катеры, и гезеры, вот. Я стараюсь запоминать все, о чем рассказывает папа. Правда, он иногда смеется, когда я повторяю за ним, и говорит, что я путаю слоги и неправильно произношу, но ну и что. Главное, что я общее запоминаю – а уж со слогами потом разберусь.

На фотографиях все такое интересное и необычное. И как-то даже не верится, что это все то же самое, что и вокруг – только сверху. Я всегда сначала пытаюсь найти на фото наш купол. Иногда получается – а иногда и нет. Иногда я путаю наш купол с другими – особенно с десятым и пятнадцатым почему-то – а иногда просто не могу увидеть его, так ловко упала тень от горы. Но чаще всего его на фотографии и нет, потому что аппарат снимал другую часть планеты.

А после поиска купола я просто рассматриваю все эти узоры и пятна и стараюсь представить, как это выглядит на самом деле. Папа со мной даже иногда играет так – дает фотографию, сделанную сверху и предлагает нарисовать так, как это выглядит сбоку. А потом достает другую фотографию, «сбочную» и мы сравниваем, где я правильно сделала, а где нет. Иногда к нам еще идядя Андрей присоединяется и мы с ним соревнуемся, кто правильнее нарисует. Дядя Андрей обычно выигрывает – но это и понятно. Он же старше меня, а, кроме того, в некоторых этих местах был. Но я не расстраиваюсь. Тем более так смешно бывает, когда дядя Андрей вдруг не опознает место, из которого только что вернулся. Он сам громче всех тогда смеется и говорит что-то вроде «посыпаю голову пеплом и рву волосы».

Папа говорит, что это еще что. Вот когда-то, когда на Марс люди еще не летали, а только специальные космические аппараты – тогда на фотографиях вдруг увидели лицо. И сразу стали думать, что это какое-то послание марсианских жителей.

Его так и назвали – Марсианский Свинкс. На самом деле, ничего похожего на настоящих свинксов, я же их вживую видела, когда на море ездила. Они с лапами, шеей, у них попа как у нашей овчарки Тошки. А у этого – только лицо обычное, и то, как будто человека в песок зарыли. Я так дядю Андрея закапывала. А у самого настоящего, старого свинкса, который старше даже прадедушки Виталия – у него носа нет. Вот.

Я попросила папу свозить меня к местному свинксу, а папа сказал, что это просто холм, свет и тени, что ничего на самом деле нет. А потом подумал-подумал, позвонил куда-то, о чем-то поговорил и сказал, что если я до завтра не передумаю и смогу рано встать, то мне покажут то, что приняли за свинкса.

Конечно, я не передумала. И даже всю ночь не спала. Всю-всю-всю ночь. А потом под утро моргнула – и папа меня долго-долго тряс, чтобы разбудить.

Оказывается, дяди из двенадцатого купола как раз собирались в район…сейчас вспомню…я даже запоминала специально, чтобы потом дома похвастаться перед девчонками…как там по-английски «ребенок»…. я запомнила по-особому – «ребенок он и я»…чилд… нет… а, вспомнила! Кид! Кид-он-и-я! Вот! Дяди из двенадцатого как раз в район Кидонии полетели, что-то им надо было там обмерить – а папа попросил меня с собой взять. Они пошутили, что может меня там и оставить, как мальчика с пальчик. Глупо, правда. Я же не мальчик, да и папе до пояса, а не с пальчик. Да и если бы мама узнала, что меня там оставили…

Мама у меня художник. А еще она прокомор. Хм. Нет, наверное, я перепутала. Никак не могу запомнить, как у мамы вторая работа называется. Она там какая-то очень серьезная, мама все время в другой город летает. Каждый день. А потом приходит уставшая, с какими-то бумагами, долго-долго разговаривает по скайпу с разными людьми и какие-то цифры все время упоминает. Мне эта работа не нравится. Я больше люблю, когда мама художник. Тогда она разрешает мне тоже взять кисточку и порисовать. А иногда даже мне можно – правда, когда мама уже заканчивает картину – можно влезть руками прямо в краску и наставить пятен по всему своему листу. Мама тогда смеется и называет меня абстрактитиской. Говорит, что так давным-давно, лет пятьдесят назад, делали – и вот тогда я бы эти свои рисунки задорого продала. А сейчас это уже неинтересно. Сейчас рисуют, как рисовали еще давно-давнее, лет двести назад. Мама говорит, что это импрескинизм. Не знаю, мне это не нравится. Я люблю, когда на картине и близко и далеко как в жизни – а тут когда далеко, то видны и деревья, и трава, и небо, а как подходишь поближе, то просто пятна разные, даже цвет не тот, какой нужен. Вот. Так о чем это я… А..

В общем, те дяди пошутили-пошутили, да и взяли меня в Кидонию. Папа был прав. Просто холм, никакого лица. Вот. Ничего интересного.

Это неправильная божья коровка, папа снова что-то перепутал. У настоящей божьей коровки пятнышки нарисованные, обычные. А тут я же вам сказала, какие они.

Надо папе показать, вот только сейчас положу божью коровку в пакетик. В пакетике есть немного воздуха, поэтому коровка не задохнется. Воздух нужен всем, иначе они умрут. Мне поэтому без специального костюма не разрешают на улицу выходить. Там воздуха нет, говорят они. И правильно. Я умирать не хочу. Бум!

Мне даже и оглядываться не надо, я и так знаю, что динозавтр пришел. Он все время приходит, когда я в оранжерее работаю. Может случайно, конечно, но мне кажется, что он знает, где я и что со мной.

Дядя Андрей говорит, что на самом деле сделать динозавтра папа мог еще года три назад, на Земле. Но там было что-то связанное с карантином, с какими-то правилами, нужна была какая-то «чистая зона» – дядя Андрей хоть и старается говорить не слишком умными словами, но я все равно не всегда понимаю, о чем он. А он говорит, что дело не в словах – просто я с этим еще не столкнулась. Как-то я спросила – ведь когда сталкиваешься, это же неприятно, даже больно бывает. Дядя Андрей подумал и сказал, что это зависит, насколько ты внимателен, когда сталкиваешься. А я ответила, что если внимательный, то и не столкнешься. Бум!

Динозавтр снова ткнулся мордой в стекло. На самом деле это не стекло, это какое-то поли. поли. не помню, в общем. Но все тут называют это «стеклом». Дядя Андрей говорит, что это «поли» невозможно разбить, а если на него сильно-сильно надавить или резко ударить – то оно прогнется, как плотная резина и все. Его можно только лопнуть – но не будет осколков, и дырку от лопанья можно будет залепить или стянуть края вместе. Я видела, как такое делают. Не знаю из-за чего, скорее всего, просто что-то не рассчитали, а может это… как называет это дядя Андрей… а, «брак»… такое странное слово… брак, крак, кряк. крякающее, как утки в Царицынском парке. Кряк-бряк-брак… У взрослых такие странные слова иногда. Их никак не запомнишь.

Глаза у динозавтра очень грустные. Не знаю, не могу сказать, какие они всегда – но когда он смотрит на меня, то они очень грустные. Дядя Андрей говорит, что это потому, что динозавтр плото…плото…плотоядное, ну а я тоже состою из мяса. Правда, я ему ответила, что откуда динозавтр знает, что я из мяса, он же никогда людей не видел. А дядя Андрей сказал, что в то время, когда жили такие как он, все, кто двигались, состояли из мяса.

Я спросила – а как же роботы. А дядя Андрей сказал, что роботов тогда еще не было. Да и сто лет назад их не было. Правда, потом он задумался, что-то посчитал на пальцах, пробормотал про авто. авта…автомолибы…мобили. А потому махнул рукой и сказал, что неважно, но роботов и прочего в те времена точно не было. Аб-со-лют-но точно. Вот.

Папа и дядя Андрей говорят, что это динозавр, и его зовут Тираннозавр Рекс. Но мне это имя не нравится. Ну какой он Рекс? Рексами зовут собак. У Наташки есть пес Рекс. Он лохматый и большой. А тут еще больше – и лысый.

Он Динозавтр. Потому что мне все время говорят, что меня пустят к нему завтра. А таких завтра было уже много-много. И думаю, что еще так же много-много будет. Наверное, папа боится, что динозавтр меня съест. Странно. А я вот не боюсь.

Передние лапы у динозавтра совсем маленькие. Нет, конечно, больше чем мои руки – но для такого большого животного они тоже должны быть большими. И пальцев на них всего два. Динозавр никогда не сможет рисовать или писать карандашом. Правда, дядя Андрей говорит, что он никогда бы и не научился. А я не верю – ведь если даже знаменитый дельфин Вольдемар умеет рисовать, а у него лап вообще нет, неужели динозавтр не сможет?

Я как раз смотрела про Вольдемара передачу, когда мама рассказала мне, что папа хочет меня на Марс взять.

— Сашка, — мама тогда присела на корточки и внимательно посмотрела на меня. Наверное, она хотела посмотреть мне в глаза – но у нее это не получалось и поэтому она смотрела поочередно то в один мой глаз, то в другой. У меня тоже не получается, наверное, у нас с мамой просто глаза маленькие и непривычные к этому.

А вот у Жорпетровича получается. Он может смотреть в глаза долго-долго, иногда даже не мигает и кажется, что заснул. Дядя Андрей говорит, что это потому, что Жорпетрович военный. Причем не солдат, а офицер и большой офицер. Я даже видела у него в комнате мундир с медалями.

— Жорпетрович, — спросила я тогда. — А как вы эти медали получили? Жорпетрович посмотрел на меня долго-долго и сказал:

— Так же, как получают все медали. За работу.

— За какую? — спросила я.

Он подумал, потер рукой щеку там, где у него большой-большой шрам и ответил:

— За хорошую.

— А вот эта медаль за какую из работ? — ткнула я пальцем в самую большую, звезду со множеством лучиков и портретом какого-то дяди в середине.

Жорпетрович улыбнулся. Когда он улыбается, шрам становится похож на молнию, как у мальчика в старой детской книжке, все время забываю ее название. Только он не на лбу, а на щеке. Я как-то спросила у Жорпетровича, читал ли он ту книжку про мальчика. А Жорпетрович хитро прищурился и сказал, что он и есть тот мальчик. А шрам просто переполз. Обманывал, конечно – но я сделала вид, что поверила. Взрослым очень нравится, когда делаешь вид, что веришь им.

— Это, Сашк, не медаль, а орден, — сказал он.

— А за какую работу?

— Ой, Сашк… пусть такой работы ни у кого больше не будет… - вдруг почему-то грустно ответил он.

Не понимаю взрослых. Разве это плохая работа, за которую медали дают? Вот у мамы есть три медали за картины. Я, правда, не понимаю, почему именно за эти – ведь у мамы много-много таких же, с деревьями и озером, но наверное, тем, кто дает медали, лучше знать. Я бы тоже хотела иметь медаль. Они красивые и звенят, когда их мелко-мелко трясешь. Бум!

Динозавтр снова тыкается, совсем рядом с моей головой. Глупый. Знает ведь, что не получится пробить – вот и бьет не сильно. А поговорить с ним не получается – не слышно ничего.

А потом дядя Андрей сказал, что Жорпетрович военный, за это у него и медали все. А я спросила у дядя Андрея, а разве на Марсе война, что Жорпетрович тут работает. А дядя Андрей ответил, что нет – но Жорпетрович умеет людей организовывовывать. И поэтому он здесь. Вот. Интересно.

Ну так вот, про маму-то я вам так и не рассказала. У меня всегда так – начну про одно, а потом как-то перескакиваю на другое, потом еще на другое, потом еще и еще… а потом и вообще забываю, о чем говорила. Папа говорит, что мне в школе будет сложно, потому что там надо будет рассказывать о чем-то одном.

Ну и ладно, в школе и научусь. Ведь для чего же еще нужна школа как не для того, чтобы учить.

Значит, присела мама на корточки, попыталась посмотреть мне в глаза и сказала:

— Сашка… Не буду говорить, что ты уже взрослая. Потому что это не так. Не буду говорить и что ты еще ребенок – потому что тебе это не понравится…

Да нет, почему же. Это зависит от того, как говорят, что я ребенок. Когда это говорят, вроде «нуууу….ты же еще ребенок, ничего не понимаешь, ничего не можешь, не умеешь» – конечно, мне это не нравится. А кому это понравится? Вот скажи им «нуууу…вы же уже взрослые, о чем с вами говорить, вы ничего не понимаете, забыли и разучились» – ведь им же тоже не понравится. Взрослые очень любят сказку о мальчике… я плохо запоминаю названия книжек и имена героев – много очень читаю, по три-четыре за день, из головы сразу вылетает… про мальчика, который умел летать и никогда не взрослел. Наверное, они все завидуют этому мальчику. А вот всем моим друзьям эта книжка не понравилась. Точнее, она была все равно. Может потому, что мы еще не взрослые.

— Но видишь ли, Сашка, — продолжила мама. — Ты очень нужна папе в работе. Я не совсем уверена, что он прав – но рассказывает он это очень убедительно.

Папа тогда стоял за маминой спиной, кивал и хитро мне подмигивал. Ну я и согласилась. Ну а что? Я люблю, когда мы вместе с папой. И когда с мамой люблю тоже. Но у мамы на Земле я все знаю – а вот у папы на Марсе я не была никогда.

Меня положили в какую-то стеклянную ванну, сказали закрыть глаза – и я увижу сон. Обманули, не было сна. Папа потом сказал, что, наверное, я просто забыла его – не, я никогда не забываю сны. Это только взрослые забывают. Или когда они не видели сон, они обманывают себя, говоря, что он был – только они забыли. Взрослые очень любят обманывать – только обычно сами себя.

Вот так я и стала помогать папе здесь. Недолго, конечно, до осени. А потом папа полетит домой в отпуск и заберет меня и дядю Андрея с собой. Мне надо будет в школу поступить, а дяде Андрею – в восьмой класс перейти.

С мамой у нас каждые утро и вечер видеозвонки. Она сначала очень беспокоилась за меня, а потом перестала. Или сделал вид, что перестала.

Мне здесь нравится. Правда, немного скучно. Хотя мне и дома бывало скучно. Так что можно сказать, что я на Марсе как дома.

Папа случайно понял, что я могу ему помочь, когда как-то приехал в отпуск. Он тогда как раз привез маме букет ромашек – первых, которые они вырастили на Марсе. Нет, конечно, не на самой планете, а под куполом, но, как сказал папа «тем не менее».

Вообще, лепестки у ромашек надо отрывать, так по правилам. Но это для земных ромашек. А это марсианские. Редкие. Может быть даже единственные на земле. Поэтому я не отрывала их, а просто осторожно касалась пальцем. Как бы понарошку отрывала.

Я не знаю, что значит «любит-не любит». Точнее, мне про это рассказывали, но как-то мне это совсем неинтересно. Поэтому я решила, что в моем гадании «любит-не любит» означает, исполнится загаданное желание или нет. И вот представляете – я загадывала, загадывала желания – а эти марсианские ромашки мне все говорили, что желания не исполнятся. Все время! Мне стало обидно и я подошла к папе:

— Папа, папа… — подергала я его за рукав. — Это плохие ромашки. Он удивился.

— Почему, Сашка? Пахнут плохо или цвет не такой?

— Не радуют, — сказала мама и они с папой рассмеялись. Я знаю, что это такое. Это значит, что мама сейчас напомнила папе какую-то смешную историю… аниктот, вот. Папа ее тоже вспомнил и они посмеялись. Мне не обидно. Мама как-то пыталась рассказать мне эти аниктоты, но я не поняла. Наверное, потом пойму, когда взрослой стану. Не страшно.

— Папа, они несчастливые.

— В смысле несчастливые?

— Ни одно желание не исполнится. Смотри, как их много – а ни одно не исполнится.

Папа задумался, а потом подошел к букету и стал внимательно рассматривать его. Рассматривал долго-долго, потом даже взял у мамы карандаш и бумажку и стал лепестки считать.

А потом стал куда-то звонить. Я хотела сесть к папе на колени, а мама сказала – «Тсссссс, папа сейчас с Марсом будет разговаривать».

— Матвей, — сказал папа кому-то. — Матвей, пошли кого-нибудь в пятую оранжерею посчитать лепестки у ромашек.

— Посчитать что? У кого? — голос у кого-то был хриплый-хриплый. Или это просто помехи, такое бывает, когда звонишь далеко-далеко, в Антарктиду или под море.

— Лепестки у ромашек, — ответил папа.

— Павел Сергеевич… вы что?

— Матвей, пошли кого-нибудь, пожалуйста.

Потом на том конце – на Марсе, значит – долго молчали, и наконец ответили:

— Павел Сергеевич, значит так…Всего десять тысяч четыреста шестнадцать корзинок и…

— Среди них нет нечетных, — задумчиво перебил папа.

— Нет, — ответили ему.

В следующий свой приезд папа привез мне еловую веточку с шишкой и улитку. С веточкой и шишкой все было правильно, а вот если пустить улитку ползти по руке, то потом рука будет пахнуть как будто зубной пастой вымазали.

Оказывается, у папы в лаборатории улитки никогда по рукам не ползали – только по специальному стеклу. И лепестки там не считали. Там вообще не знают ничего, что дети знают. Точнее нет, когда-то они же тоже были детьми и знали – а вот теперь забыли.

И папа попросил меня помочь ему. Ему нужно было, чтобы я делала тут все то же, что и на Земле делаю – играла, рассматривала, ловила. Главное – чтобы цветы не срывала. А я и не срываю, мне и так все хорошо видно и удобно.

А потом я папе говорю, если что-то где-то совсем не так, как на Земле. Вот как сейчас, с божьей коровкой. Я папе уже помогла с дождевым червяком – папин червяк, когда его трогаешь пальцем, не извивается, а становится прямой, как палка. А так делают совсем-совсем другие гусеницы! И с анютиными глазками помогла, и с львиным зевом, и с…много с чем, всего уже и не вспомню.

А потом папа о чем-то поговорил с людьми на Земле – и прилетел дядя Андрей с друзьями. Они сначала очень гордились, что помогают на Марсе, а потом увидели меня – и перестали гордиться. Хотя может быть они только тут так, а перед друзьями с Земли продолжают хвастаться. Ну и ладно. Мама говорит, что мальчишки всегда такие, это у них игра такая. Ну и пусть, мне не жалко.

Ну вот, а теперь мне пора идти. Надо будет еще книжку почитать, про рыцарей. Надо же к школе готовиться. А школа – это серьезнее, чем папины коровки и ромашки.

На пороге оранжереи я оглянулась и помахала рукой:

— Пока, динозавтр.

Мне кажется, он тоже пытается мне помахать – но лапки у него слишком маленькие. Поэтому он просто стоит и смотрит мне вслед.

Я спрашивала у папы, все ли правильно с динозавтром. А папа ответил, что никто не знает – потому что никто никогда живых динозавтров не видел. Они все умерли еще до того, как человек появился. Я спрашивала – как это, Земля и без человека. А папа рассказал, что давным-давно и Земля была другая, и жили там другие существа. И сказал, что раньше думали, что на Марсе кто-то живет. Того же Марсианского Свинкса в пример приводили, якобы большой-большой памятник. А еще раньше, давным-давно, правда, когда уже динозавтров не было, думали, что на Марсе вообще кто-то вроде людей есть.

Папа сказал, что они до сих пор не знают, была ли на Марсе жизнь. Одни говорят, что была – другие что нет. А кто прав – тем более непонятно.

А динозавтра жалко. Я иногда представляю, как это оно – когда ты один остался. Или когда родился – и уже один. Я бы хотела прийти к нему, погладить по шкуре – мне кажется, что она у него мягкая-мягкая…и теплая. У него такие добрые глаза, что шкура обязательно должна быть мягкой и теплой. Но папа говорит, что завтра. Эх, завтра-завтра…пока, динозавтр.

Папа говорит, что если что, я могу заходить в его кабинет и оставлять то, что нашла. Он часто в лаборатории, но мне туда нельзя – потому что там все в белых халатах, а мне халат сшить не успели. Только костюм для улицы сделали. Ну и ладно. Видела я эту лабораторию через дверь, ничего интересного. Дяди в белых халатах, много всего стеклянного и всякого синенького много.

Поэтому я сразу пробежала в папин кабинет и положила ему на стол пакетик с божьей коровкой. А потом… А потом на окно села бабочка. Понимаете, бабочка! С той стороны!

Сначала я испугалась, что это я как-то случайно выпустила бабочку. Ведь мало ли что! А потом подумала и поняла – нет, это не я. Ведь у папы нет бабочек. Он с ними не работает почему-то. Точнее, он объяснял, почему, но я забыла. Это была настоящая марсианская бабочка, вы понимаете? Всамделишная марсианская бабочка! Значит, на Марсе есть жизнь! И я об этом узнала первая! Узнала по-настоящему и совершенно точно!

Бабочка сидела на окне и делала крыльями вот так, как, знаете, всегда делают бабочки – расправляют и снова складывают, словно куда-то медленно летят. Я подошла к окну поближе. Бабочка не улетала. Я сначала хотела постучать по стеклу, а потом вдруг передумала. Вот смотрите.

Если я сейчас постучу, то бабочка испугается и улетит, так? Так. А как я тогда потом докажу, что я видела именно бабочку? Что я ее не придумала? Вот. Никак.

Я осторожно отошла от окна. Бабочка продолжала шевелить крылышками, но делала это все медленнее и медленнее, словно вот-вот заснет.

Можно было, конечно, позвать взрослых, например, папу – но пока они спросят, зачем, пока поверят, пока придут… бабочка и улететь может. И они мне тогда не поверят и обидятся, что я их просто так вызвала. Еще подумают, что мне скучно и я так с ними поиграть захотела. Нет.

Мне надо самой поймать бабочку и показать ее им. Тогда мне и верить не надо будет – вот же она, всамделишная марсианская бабочка. А если она улетит…что ж… тогда об этом буду знать только я. Но зато никто не будет мне не верить и смеяться.

Я быстро-быстро сбегала в свою комнату и надела костюм для улицы. Вообще папа строго-настрого запретил мне выходить одной, сказал, что нам тогда сильно от мамы попадет. Но, думаю, что когда мама узнает про бабочку, она ругаться не будет.

Главное было – не встретить никого по дороге. А то обязательно бы стали спрашивать – куда я иду, да еще в таком костюме. А потом взяли бы за руку и привели к папе. И никакой бабочки, вот.

Но никого не было. Это и понятно – все или в лаборатории или на улице работают, по коридорам никто ходить не любит. Потому что коридоры скучные. Ни окон, ни интересных кнопочек, только несколько лампочек и все.

Для того, чтобы выйти на улицу, нужно нажать три кнопочки и потянуть за рычаг. Папа смеется, что это специально для того, чтобы маленькие девочки одни не гуляли – но он-то не знает, что можно не тянуть, а просто вот так вот упереться и повиснуть. И тогда дверь откроется. Но, честно говоря, я сама об этом только что узнала.

И знаете, что? Бабочка ждала меня у выхода на улицу!

И это была именно так самая бабочка, которая сидела на окне! Что я, бабочек не могу различить, что ли?

Она сидела на красном песке – это не настоящий песок, больше похоже на пыль, как из прадедушкиного старого ковра, но тут все называют это «песок» – и продолжала складывать и расправлять крылышки. А потом вдруг взяла и взлетела. Пролетела немного и снова села. Я сделала несколько шагов к ней. Она сделала вид, что меня не видит.

Но как только мне оставалось до нее еще один шаг, она – оп! — и взлетела.

Да, я поняла! Бабочка со мной играет! Она играет в догонялки! Ну что ж… во дворе я лучше всех играла в них. Никто от меня не уходил. А уж тем более – какая-то бабочка.

Мы играли с бабочкой долго. И вы не подумайте, я смотрела, куда она летит. Если бы она улетела далеко от купола, я бы никуда не побежала за ней. Я же все-таки понимаю, когда совсем-совсем что-то не надо делать. А потом мы забежали за маленький холмик и вдруг…

… самое больное – когда ударяешься локтем, знаете, когда такие мурашки еще потом по нему бегают? — и еще когда подворачиваешь ногу.

Честно-честно, я аккуратно бежала. Не смотрела, конечно, под ноги – как туда смотреть, когда перед тобой настоящая марсианская бабочка? — но ставила их очень аккуратно.

И вдруг бах – и в ноге очень-очень больно, и я лежу на земле, то есть на марсе… лежу, в общем. Хорошо, что тут падать не так жестко, как дома – папа рассказывал, что это потому что тут что-то с силой и тяжестью другое. Но в ноге больно, как и везде. Очень-очень. А еще и встать нельзя никак. И из-за холма меня не видно, вот.

И ползти не получается, потому что как только шевельнешь ногу – так сразу будто тебя кто-то кусает по ней – аж до спины. И в глазах сразу слезы появляются. Вот.

А еще папа говорил мне, что в этих костюмах воздуха на совсем небольшое время. И когда его мало, то загорается красная лампочка. И это тоже вот.

Знаете, когда лежишь на красном песке – не сразу видишь, что красная лампочка уже давным-давно горит.

Бабочка сидела около меня и шевелила крылышками. Я протянула руку. Бабочка вздрогнула и не улетела. Я коснулась ее крылышек.

Я никогда не трогала бабочек. Дома мама запрещала мне это делать, говорила, что я обобью пыльцу с них и бабочка никогда не сможет летать. Наверное, она права. Я видела, как девчонки пытались поймать бабочек. Крылышки потом становились помятыми, в каких-то серых пятнах – и бабочки не могли взлететь. А потом их ловили мальчишки и отрывали им крылья. Зачем? Почему мальчишки пытаются всегда все сломать? Я спрашивала у папы – и папа ответил, что это называется не сломать, а «посмотреть что внутри», «исследовать».. но ведь если что-то потом не работает, то это и называется «сломать». Я очень боялась, что могу сломать эту бабочку.

Но знаете… Она была другая. Она была не такая, как на Земле. Теперь я поняла это совершенно точно. Крылышки. У нее были другие крылышки.

Эти крылышки мама бы разрешила трогать. И эти крылышки очень-очень захотели бы оторвать мальчишки. Зато их точно бы не повредили девчонки.

Они были…не могу объяснить… как листы в моем любимом альбоме для рисования. Они вроде и мягкие – и порвать очень сложно. Вот потрогаешь их вот так – жесткие как железо, а вот эдак – мягкие как ткань у маминого выходного платья. Я лежала и гладила крылья бабочки. А она не улетала.

Умереть, оказывается, не страшно. Это просто очень-очень одиноко.

А потом вдруг появилась большая черная тень и накрыла меня. И забрала меня в себя. Вот.

********

Теперь я всегда буду чистить зубы, без напоминания. И маме даже не надо будет рассказывать мне сказку про кариозных монстров, которую ей когда-то рассказывал прадедушка – а ее дедушка – Виталий.

Потому что, если не почистишь зубы, во рту будет очень-очень плохо пахнуть.

Я предложила папе почистить динозавтру зубы, предложила, что я сама это сделаю. Папа задумчиво посмотрел на меня и махнул рукой. Я так и не поняла, что это значило – да или нет. Наверное, все-таки да. Ведь обычно «нет» папа говорит четко и даже объясняет, почему нет. А тут просто махнул. Наверное, это «да» – только он не знает, как это сделать.

А я знаю. Надо попросить динозавтра лечь на живот и открыть рот. А потом зайти туда – и почистить тряпочкой или даже щеткой. И можно еще между зубами поковырять чем-то острым, вдруг там остатки пищи попали. Динозавтр же не может сам этого сделать, как они не понимают, у него же лапки совсем коротенькие.

Только, наверное, они сами боятся это сделать. Думают, что динозавтр их съест, или просто закроет рот и не выпустит. Ну и глупо. Когда динозавтр закрывает рот, он перестает дышать – а, как и все, долго не дышать он не может. Когда долго не дышишь, очень больно в груди и перед глазами черные точки. Динозавтр умный, он так просто так делать не будет. Только в особых…как говорит дядя Андрей…экст…экстер…экстранных случаях, вот. Но я это сама сделаю. Мне-то не страшно. И даже привычно. Вот только надо подождать, когда нога перестанет болеть.

Когда болеешь, вокруг тебя все ходят, ухаживают и дарят что-то интересное. Вот Жорпетрович подарил мне настоящий диктофон. Откуда он у него здесь – не знаю, он сделал таинственное лицо и сказал: «Раньше и за это медали давали». А потом рассмеялся и отдал мне его. Навсегда. Я теперь в шпиона играю. Хотите послушать? Вот смотрите, что я вчера записала.

«— …Паш, а может вообще ничего не говорить?

— Марине я точно ничего не скажу. И ты, надеюсь, тоже.

— Ну а Сашка-то расскажет…ей-то ты не запретишь.

— Если Сашка расскажет, то уже будем решать по ходу действия. Надеюсь, что у нее куча других впечатлений перебьет этот… эксцесс.

— Ты решил называть это эксцессом?

— А как еще это назвать? Как это назвать, чтобы было верно?

— Ладно, Пашк, ты прав.

— Да и вообще об этом лучше лишний раз не упоминать.

— Решил все-все держать в секрете?

— Видишь ли, Андрей… я смогу объяснить, почему на станции ребенок – и показать разрешение, я смогу объяснить, откуда у меня на станции тираннозавр – и тоже показать разрешение, я смогу пожаловаться на то, что трудно уследить за детьми и тираннозаврами…да все, что угодно… даже то, что тираннозавр мутировал, мутировал странно, невозможно, удивительно, каким-то непонятным образом сумев не только выжить на поверхности Марса – но и научившись создавать у себя в пасти кислородный пузырь! И даже придумаю дичайшую версию, зачем ему этот кислородный пузырь! И даже попробую что-то предположить по поводу того, почему эта мутация проявилась так внезапно и сиюминутно – словно он внезапно захотел ее!

— Но…

— Но я никогда, никому и в первую очередь самому себе не смогу объяснить лишь одного… Лишь одного, Андрей..

— Чего же?

— Почему дружба принимает подчас такие странные формы?»

Это папа и дядя Андрей. Но я ничегошеньки не понимаю.

Если вы поймете, о чем это они, расскажите мне, пожалуйста. Ну или напишите. Марс, Купол 113, Саше. Мне обязательно передадут. И мы с динозавтром прочитаем.

Парагрин 514: Под Южным Крестом

1. Собаки

— Павлов, как твои собаки?

Инженер улыбался и скрёб бронзовую грудь, заросшую выгоревшими волосами. Команданте Че, анфас, — вглядывался с плеча Павлова в заляпанный барашками волн узкий морской горизонт. Где-то далеко за ним – Перу или Колумбия. Патриа о муэрте, команданте. Мы помним. Павлов – тот точно помнил. Форма одежды – парадная. Шорты. Двадцать четыре минуты южной широты, как-никак. Харламов говорил – двадцать пять, но я измерил точнее. Хотя, как там ни измеряй – экватор. В прежние времена, матросы вешали в ухо серьгу, если пересекали экватор. Говорят даже, у них появлялось право ноги на стол в кабаках складывать. Мы тоже складывали. На леера. И часами смотрели, как Павлов возится с собаками.

Собаки любили Павлова. Если можно так сказать, конечно. Казалось даже – они урчат, если он приближался. На понтонах был разложен плот. Небольшой – сто на полста метров. Рядом с нашей буровой платформой. Там у Павлова была псарня, там он их врачевал. Работа ювелирная, а плот всё же устойчивее платформы. И, честно говоря, так всем было спокойнее. Я вот побаивался собак, Харламов – наверняка тоже, о других и говорить не стану. Всего собак было голов двести. Работали тремя сменами. Одна смена работает, две – на плоту валяются. Ну, и Павлов, если что-то не так, рядом всегда. Циркулярка, щипцы, паяльник – всё наготове. Визжали они противно очень, спать не давали. Но мы им прощали. За то, что трудяги. И ещё. Там, посреди океана, тишина – жуткая штука. Лежишь ночью, Южный Крест в окно разглядываешь, и если задумаешься, сколько бесконечных миль воды вокруг – мурашки по коже. Но завизжит павловская циркулярка – ругнёшься, повернёшься на другой бок, и всё нормально – ты дома.

Иногда рядом проходили корабли – японские сейнеры, сингапурские лихтеровозы, наш траулер однажды заглянул, прогудел «Амурские волны». Мы посылали к ним собак. Павлов наряжал их как артистов оригинального жанра. В тряпьё, какое попадало под руку. Собаки возвращались и приносили фрукты в ящиках, консервы, записки с шутками моряков.

И, вроде, что в собаках такого – промышленные роботы от пяти до сорока мегаватт мощи: лазерный резак, реактор бегущей волны, двигательный блок. Что там ещё? У меня на мониторах они вообще красными точками ползали. Но, если задуматься: как они были там, на дне? Как работали? В кромешной тьме, под чудовищным давлением. Молчаливые и покорные. Вот так подойдёшь к инженеру, спросишь:

— Как твои собаки, Павлов? А он опустит взгляд:

— Трое вчера не вернулись. И не знаешь, что сказать. Только по плечу потреплешь.

2. Ниночка

У неё были серые глаза и каштановые волосы до плеч. И ворох маек со смешными принтами. Она одна пользовалась парфюмом, и я думаю, что только благодаря ей мы были немного похожи на людей. Всё-таки, три месяца автономки. Конечно, все любили Ниночку. Думаю даже, что все – всерьёз. Разве бывает иначе? Разве было можно её не любить? Например, когда она когда по лесенкам поднималась. Ох, какое это было зрелище. Засматривались.

— Вы, Михаил, чего? — спросила она однажды, и я не знал, что ответить.

— А хотите, Нина, мы погуляем с вами по палубе? Отличная ночь, между прочим.

— Вы же видите, что я занята. Сессия на носу. Но, если вы расскажете мне о Сумарокове, Михаил, я с удовольствием погуляю с вами. Как вы сказали? По палубе.

Что я мог рассказать ей о Сумарокове? О Тьюринге – мог бы, о Колмагорове – запросто, на худой конец – о Гейзенберге. Она училась на филологии, заочница. И как попала в нашу шайку-лейку – неизвестно. Одна из тех восхитительных случайностей, которые так украшают жизнь.

Ниночка поправила прядку и отвернулась к мониторам. На одном висели метеосводки, на другом – стихи этого самого Сумарокова. Ох, как хотелось ему двинуть тогда. В окне висел Южный Крест, и я мялся пока не затекли ноги. Ниночка больше не обернулась. Думаю, каждый из экспедиции имел вот такой с ней опыт. Но больше всего Ниночка опасалась Павлова. Из-за собак, наверное. Едва завидев инженера, она поворачивалась к нему спиной. Даже неловко становилось за хорошего парня. Но что тут поделаешь – издержки профессии.

3. Гости

Мы знали, что однажды нас заметят. Ждали этого. Не просто увидят старую буровую платформу посреди океана; задумаются – что она там делает. Вообще-то, Харламов никогда особенно и не скрывал наших целей. Конфереции, презентации, совещания в министерствах. Но так уж устроен мир – нужно стать подозрительным, чтобы на тебя обратили внимание. Он стал подолгу пропадать в узле связи, настроение начальника менялось по три раза на дню. И однажды мы увидели на западном и восточном горизонтах по авианосцу. Хорошо, что тот, слева, — был нашим.

— Давайте так. Я буду говорить, а вы – кивать, если всё правильно, — в голосе человека в штатском дружелюбия не было и в помине. — Ваше научное подразделение приобрело списанную самоходную буровую платформу для исследовательских целей. Харламов кивнул.

— Но вместо научных экспериментов вы занялись трансформацией морского дна. Харламов кивнул снова.

— С какой целью, позвольте спросить?

— Нас могли опередить.

— Значит, личные карьерные интересы вы поставили выше интересов государственных? Вы вообще думали о том, какой переполох в мировом сообществе произведут эти безрассудные действия?

— Именно в государственных интересах и дело, — Харламов был спокоен, не впервой. — Мои предложения годами пылились в министерствах под грифами. Это уникальное место. Если бы не мы, сейчас бы здесь резали дно вон те ребята. — Харламов ткнул пальцем в корабль вероятного противника.

Пришла пора собачьей смены. Грузные роботы с мятыми от давления корпусами выстреливали из воды на плот Павлова, другие такие же – уходили под воду. Море бурлило, платформа качалась, бойцы спецназа вцепились в леера, лицо штатского побелело как полотно.

— Прекратите это немедленно! Это дипломатический скандал в сложное для Союза время! Хранивший доселе молчание адмирал выступил вперёд.

— Я в толк не возьму, мужики. Как это вам удалось? На пальцах можно?

— Мы используем естественную тектонику. Режем только там, где нужно. Львиную часть работы делают не роботы, сама Земля. Мы только управляем этим процессом. Это если на пальцах. Но можно и картинками.

— Да видели мы ваши картинки! — штатского рвало за борт, слова давались ему с трудом. — Три дела на вас завели!

— Оставь парней в покое, полковник. Они здесь Родине плацдарм обеспечили, а вы с бумажками в МИДе разобраться не можете. Карта у вашего острова есть?

4. Новая земля

Харламов разбудил меня ночью, хотел сделать сюрприз, хотел удивить. Что ж, у него получилось. Мы вышли из жилого блока на палубу, залитую лунным светом, в лицо ударил тёплый бриз. Спросонья я не сразу понял, что изменилось. День был трудным, обыденным. Бесконечные колонки цифр, коррекции, ошибки. За всем этим добром забываешь о главном, о том, что скрывает математика, но отлично видит обычный человеческий глаз. Наша мечта, плод наших усилий получила наконец абрис реальности. В полумиле от платформы, из моря вставала новая земля. Она была похожа на спину морского зверя. Зверя, которого мы вызволили из пучин.

Харламов опустил на воду шлюпку, стараясь не шуметь вёслами. Я хорошо его понимал. Шампанское, букеты и камеры будут завтра. Он занизил прогноз, всех обвёл вокруг пальца. Маленькая тайна, блажь пионеров и первопроходцев. Мы ступим на эту землю, когда она не знает ноги человека. На далёком рейде дремали исполины сверхдержавных кораблей, бурлила вода, на плоту возились собаки Павлова. Я грёб, Харламов рулил. Привычное положение дел.

Над нами стлался Млечный Путь, и я думал, зачем лететь к другим планетам, если столько всего разного под нашими ногами и вёслами. Кажется, даже вслух думал.

— Там есть где причалиться?

— Тссс!.. — Харламов поднёс палец к губам.

Я опустил вёсла в воду и обернулся. На чёрном, как ночь, острове белели две фигурки – Ниночка целовалась с Павловым. Харламов, кашляя, смеялся в кулак. Думаю, я опять его понял. Ведь для чего-то такого мы и поднимали этот остров. Не для военных баз и космодромов. Не для этого человек ступает на землю. И не может быть никакой печали в том, что сама жизнь опередила нас и предъявила свои права.

Они тоже заметили нас. Ниночка почему-то закрыла лицо, а Павлов, робея, махнул рукой. Где-то за нашими спинами железным басом рыкнули собаки. Харламов засмеялся в голос, и я поднял вёсла из воды. +++ +++

Саввин Алексей 513: Маленькая Земля

Ополоснув лицо, я взглянул на себя в зеркало. Интервью несколько затянулось, но рассказать о наших успехах на Марсе было необходимо. Рони, бытовой робот, постучал в дверь ванной и произнес:

— Мистер Джонсон, Вам срочное сообщение. Зачитать?

— Читай, Рони, — ответил я, вытирая руки и лицо.

— Завтра в 10:00 на транспорте «Огненный» прибывает Президент США.

— Спасибо, Рони, — сказал я, открывая дверь.

Рони смотрел на меня снизу с высоты своего полутораметрового роста глазками видеокамер.

— Пожалуйста, мистер Джонсон, — раздалось из его динамика, и он покатил на кухню, откуда сразу послышался шум воды и звон тарелок. Рони мыл посуду после ужина.

«Значит, завтра прилетает Джеймс», — порадовался я. Пусть другие его называют Президентом, для меня он навсегда останется моим старым другом. Я вышел на улицу, где меня ждал русский журналист Саша. Молодой человек сидел в кресле под тополем, посаженным в дворике перед моим жилищем, и надиктовывал в свой диктофон: «…Солнце катится к закату. На Марсе оно кажется меньше и холоднее, чем на Земле, но на экваторе красной планеты люди вполне могут жить. Пока мы отвоевали только кусочек планеты, накрытый прозрачным куполом, под которым разместился научный поселок под названием «Маленькая Земля». Но в перспективе планируется сделать обитаемым весь Марс…»

Я прикрыл дверь и спросил:

— Ну что, Саша, остались у Вас еще вопросы?

— Конечно, мистер Джонсон! У нас, журналистов, всегда есть вопросы, — улыбаясь, ответил он.

— Ну что ж, готов удовлетворить Ваше любопытство, — сказал я, устраиваясь в соседнем кресле. «А биологи еще трудятся», — отметил я, заметив свет в их лаборатории.

— Мы поговорили о Вашей работе, — сказал Саша, — Но ведь всему человечеству известно про Ваше героическое прошлое. Не могли бы Вы немного рассказать о нем нашим читателям?

— Что конкретно Вас интересует?

— Расскажите, как Вы стали революционером? — Саша положил диктофон на стол.

— На этот вопрос не так просто ответить. Это длинная история.

— Расскажите, пожалуйста, — попросил Саша.

— Хорошо. Я думаю, Вашим читателям это будет полезно. Все началось в одно мартовское утро. Я вышел на работу после отпуска в прекрасном настроении и ближе к обеду был уволен. Раз-два и я уже стою за дверями офиса с двумя бумажными коробками.

— Как же так? Разве такое возможно?

— Вам молодым сейчас сложно такое представить. Но полвека тому назад в США это было обычным делом. Во время экономических кризисов миллионы людей теряли свои сбережения и средства к существованию. Когда меня уволили, в мою жизнь ворвался кризис, который, как я тогда узнал, бушевал в стране уже давно. Таким уж я был в то время: пока что-то меня лично не коснулось, я не хотел ничего знать.

Первое время я был уверен, что быстро найду работу. У меня было хорошее образование, квалификация, опыт работы и рекомендации. Но я ошибался. Делать ежемесячные выплаты через три месяца я уже не смог, поэтому банк отобрал у меня дом и машину. Мы тогда с моей женой Джейн сняли маленькую квартиру в не очень благополучном районе. Через полгода такой жизни она сдалась и сбежала. Я перебивался как мог, пока получал пособие. А через два года мне отказали и в нем, вычеркнув из списка безработных. На самом деле тогда эти чинуши просто вычеркнули меня из жизни.

Увидев испуганные глаза Саши, я решил пояснить:

— Сейчас такое невозможно, но в капиталистической системе моя ситуация хотя и была тяжёлой, но не была чем-то из ряда вон выходящим.

Но я тогда совсем отчаялся, ведь мне пришлось несколько месяцев жить на улице. Потом мне удалось прибиться к небольшому поселку таких же, как я. Поселок находился в лесу и состоял из пары десятков сколоченных на скорую руку хижин. Мы жили маленькой коммуной, работали вместе, делились и помогали друг другу. У меня появилось много свободного времени, и я очень много размышлял. Тогда я осознал, что оказался в числе отвергнутых только потому, что правящая верхушка никогда и не думала защищать таких, как я. Она создала видимость социальных гарантий, но на деле всё это оказалось фикцией. А о том, что человеку необходимо создать условия для духовного и личностного развития никто даже и не задумывался. Нас, обычных людей, постоянно пытались приравнять к животным, потому что власть держащим так было проще: ведь если мы – животные, то достаточно удовлетворить наши низшие инстинкты и можно продолжать проворачивать свои тёмные делишки.

Как-то я и двое моих сотоварищей по несчастью подрядились погрузить мебель из квартиры, хозяин которой переезжал в другой штат. Телевизор в гостиной, из которой мы выносили шкаф, работал и показывал новости. Симпатичная дикторша сообщала о митингах в Нью-Йорке, участники которых оккупировали местный парк. В тот момент у меня ойкнуло сердце.

Следующим утром я наскоро собрался, попрощался с моими новыми друзьями и отправился в Нью-Йорк. Добравшись, я нашёл тот самый парк и у одного из парней спросил, как мне переговорить с организаторами митинга. Он ответил, что является одним из них, и я могу всё узнать у него. Вот так я и познакомился с Джеймсом Грегори.

— Президентом США?! — изумлённо воскликнул Саша.

— Да, с Президентом, — довольный произведённым эффектом, ответил я, — Но тогда он ещё был молодым учёным-математиком, который в кризис оказался не у дел и с головой погрузился в политику. Он был первым, от кого я услышал о том, что США управляется не правительством, а тайными финансовыми кланами, и что не только американцы стали их заложниками, но и весь мир.

Поначалу митинги проходили мирно, и власти никак не реагировали на них, но потом у них сдали нервы. Они начали разгонять людей, палаточные лагери сносились. Обстановка накалялась и митингующие начали брать с собой стальные трубы и бутылки с зажигательной смесью. И случилось то, что должно было рано или поздно произойти. Один из полицейских, сбитый с ног, выхватил пистолет и начал беспорядочную стрельбу боевыми патронами. Один из наших парней был убит. Толпа взревела, накинулась на полицейских, и начался кошмар. Доведённые до отчаяния люди, должен Вам сказать, Саша, способны на всё. Виновника растоптали на месте, других полицейских теснили,выхватывали из строя и начинали избивать стальными трубами. Я был рядом с Джеймсом, он кричал нашим парням, что нужно отступить. Но его не послушали. В результате, полицейские открыли огонь на поражение, спасая свои жизни. Люди падали один за другим, и толпа наконец-то развернулась и начала отступать. Так пролилась первая кровь, было много раненых и убитых.

На следующий день люди снова собрались. В глазах их больше не было надежды, в них читался только циничный холод и готовность убить или умереть. Многие принесли с собой оружие. Вот тогда-то Джеймс Грегори и произнёс свою знаменитую Нью-Йоркскую речь. После этого его безоговорочно признали лидером революции, которую он направил против международной финансовой мафии. И я боролся с ним плечом к плечу за свободу своей страны и всего мира от этих паразитов.

Невдалеке послышался оживлённый разговор. Это биологи возвращались из лаборатории в свои домики.

— Вот так я и стал революционером, Саша, так всё и началось. Потом было много всего. Против нас кинули не только полицию, но и армию. Армия в большинстве своём состояла из таких же бедных парней с улицы, как и мы, поэтому часто солдаты переходили на нашу сторону. И мы победили. Под конец финансовая мафия при соучастии правительства США решила устроить всему миру ядерный армагеддон. Но мы нашли их убежище и под страхом смерти заставили отменить приказ о пуске ракет.

— Вы тогда спасли мир, — сказал Саша с уважением в голосе.

Я улыбнулся в ответ. Мир был не только спасён, он теперь был совершенно другим. Первой без внешнего давления воспряла Россия, и весь мир перенял новую эффективную модель экономики, разработанную там. Все международные институты были реформированы, и вот уже почти полвека на Земле не было никаких кризисов и войн. Человечество теперь с уверенностью смотрело в будущее, и марсианский проект, затеянный этими неугомонными русскими, был тому очевидным доказательством.

Мы посидели немного в тишине. Солнце уже совсем скрылось за горизонтом и на улице зажглось дежурное освещение. В небе медленно перемещалась маленькая звёздочка. Это был тот самый корабль, на котором завтра прилетит Джеймс. Тополь над нами источал запах распускающихся почек. В посёлке «Маленькая Земля» началась весна.

Борисов Алексей 512: Мятежник

Алексей Борисов. Мятежник. Рассказ.

Тысячи людей сновали по зеркально гладкому полу, несли ручную кладь, катили за собой тележки, вслушивались в переливчатые эхом объявления отправки поездов. Тут, на вокзале, воздух гудел сотнями звуков, голосов и механических скрипов.

Да, людный вокзал – идеальное место для разговора, решил Андрей. Если кому надо, так и так прослушают, выследят, сделают всё как положено, кто бы сомневался – они-то умеют. Пока, правда, бояться нечего, если только там не освоили чтение мыслей на расстоянии. Но даже если освоили, попробуй, разберись в его мыслях. Он сам-то понимал себя, вернее, думал, может быть, что понимал, но для него цепочка всех причинных связей до того была ясна, что он, спроси его, сказал бы всё одни каким-нибудь простым, понятным емким словом. Правда, что это за слово, он не знал, и вообще, испытывал проблему с тем, как подобрать слова. Сейчас, сейчас, это похоже на экзамен – вот ещё секунда до момента, когда вытянешь бумажку и перевернёшь, прочтёшь ответ, и всё решится для тебя. Или иначе, если ты собрался и пришёл, да просто напросто решился рот открыть, сказать какой-нибудь прекрасной девушке прекрасные слова. Сказать, и после будет всё или не будет ничего, но всё изменится и станет ясно.

Так точно чувствовал себя Андрей. Дрожали руки, он никак не мог попасть магнитной картой в прорезь мульта, да и стоял он в тесной будке неудобно – ногу выставил и дверь приоткрыл, чтобы вокзальный шум проникал внутрь. Наивная предосторожность.

— Товарищ, вы будете говорить или нет? Если нет, пустите, мне надо срочно позвонить.

Андрей повернулся на голос человека в деловом костюме, с папкой-планшетом под мышкой. Тот недовольно и суетливо разглядывал Андрея, словно прикидывая, чего ждать от типа в поношенной ветровке и джинсах на вокзале в час пик. Если так срочно, пусть звонит по мобильному мульту, со злостью подумал Андрей и захлопнул дверь будки.

— Аллё, привет, говорить можешь?

По простейшему тарифу связи было только видео со звуком, а большего ему и не требовалось.

Абонент мелькнул заставкой «я отвечаю» и возник на экране. Вызов застал его в душе. С мокрыми прилизанными волосами Фёдор был похож учителя младших классов. Для портрета не хватало очков и костюма. Очки лежали на полке с мыльницей.

— Нашёл время, — усмехнулся Фёдор, — И как?

— Всё плохо, Федь, — Андрей покачал головой.

— Послали?

— Ну да, сказали, что им некогда возиться с моими бредовыми идеями, что если я хочу себя не просто реализовать, а что романтика в одном известном месте заиграла, то всегда пожалуйста. В департаменте по Интеграции лишних рук не бывает. Дадут там цифровую лопату последней модели, отправят на Марс, к примеру, ну и всё такое.

— Цифровую?

— Это я образно. В общем, когда я заикнулся о доступе к проекту «Левиафан», глава комиссии мне просто в лицо рассмеялся, во-первых, говорит, проект давно закрыт, во-вторых, он когда-то был секретный, а в третьих, эти ваши вкладки на двадцать офисных страниц чистейшая туфта. Потребуются годы для проверки, люди-испытатели и прочее и прочее. Да, это верно, говорит, «Левиафаном» занимались в тех же институтах, где проектировали «Радамант», но было это сами знаете когда, ещё до Союза.

— А я предупреждал, — лениво заметил Фёдор.

— Да, дружище, ты был прав. Но я перелопатил всё по «Радаманту», понимаешь, всё?

Фёдор завернулся в полотенце и теперь стал похож на индийского гуру, особенно после того, как вернул на место очки.

— И что? — грустно спросил Фёдор, — Нашёл что-то новое?

— Ты же знаешь, что нет. И поэтому я решил, всё.

— Всё?

— Да, всё, переходим к плану «Б».

— По-го-ди, — проговорил Фёдор. Несколько секунд он смотрел на Андрея и молчал, потом резко выдохнул и чуть сощурился под стёклами очков. От прежней лености движений не осталось и следа, Андрей даже вздрогнул, хотя и ждал нечто подобное.

— Так вот, значит, никого не позвал, а собрался бухать?

— Э, ну, Федь, я вообще-то собирался, — сердце у Андрея бешено забилось, руки похолодели. «Началось», — подумал он, подумал и сам себе едва поверил, — Милу надо позвать, Варьку, ну и всё такое, шашлыка купим.

— У тебя или у меня? — спросил Фёдор.

— Монетку кинем. Он вытащил пятак и подбросил.

— «Лешка» или «решка»?

— «Решка».

— Тогда выдвигайся и жди, — подмигнул Фёдор, — А им я сам позвоню.

Миловидная смуглянка на плакате моно-рельса улыбалась многообещающе, но Андрей предпочёл моно-лизе (так её прозвали за сходство с известным портретом) несколько трамваев с пересадками. В посёлок за городом он добрался уже затемно. При нём был доверху набитый туристический рюкзак, и с этой неуютной ношей Андрей ввалился в гости к маме. Она вышла навстречу, на крыльцо в беспечной дачной майке с героиней «Чебурашки 3» и юбке приусадебной бесцветной масти.

— Ты бы хоть предупредил, я бы не стол собрала, — вздохнула Алла Степановна и обняла сына. Он же чувствовал себя неловко, потным, усталым с дороги, да к тому же он сюда приехал не случайно, и не просто повидать родную мать.

— Слушай, да, прости, я как-то, как обычно. Мой мультик разрядился позавчера, я хотел зарядить, но сама знаешь.

— Да знаю я, знаю. Небось, работать будешь.

— Ага, надо кое-что обдумать. Слушай, мам, а нету у тебя какой-нибудь тетрадки там, не знаю? Мать вздохнула, улыбнулась с пониманием, сказала:

— Ты всегда так, приезжаешь «на природу», а в блокноте три листочка. Да найдём чего-нибудь, сейчас погляжу. Где-то в ящиках был у меня молескинчик недоконченный, китайский. Пойдёт тебе?

— Да, вполне, мне бы ещё лампу на веранду.

— С прошлого раза стоит. А вообще, мой тебе совет.

— Мама, я знаю, не начинай. Все давно электронную бумагу с мультипамятью используют, планшеты, прочую ерунду, ну не могу я так, не могу. Прошу, не начинай. Лучше кофе мне с дороги сделай.

— Не буду начинать, — усмехнулась Алла Степановна, — Иди душ прими. А я обещаю, не скажу тебе всех поучений, заготовленных на первые десять минут.

После душа Андрей уселся с кофе на веранде, а мама как бы невзначай устроилась за столиком напротив, под березами.

— Не мешаю работать?

— Нет, мам, я ещё не начал. Женщина вздохнула.

— Варя мне в форуме писала, поздравила с профессиональным праздником. Вчера как раз.

— Мам, ты обещала.

— Да я ничего, ничего. Я разве что-то говорю? Хорошая она девушка, внимательная.

— Вот и скажешь ей завтра сама. Алла Степановна ахнула.

— Да ты что!? Она к нам? — и чуть тише добавила, — К тебе?

— Ну, это как посмотреть, — Андрей перевернул тетрадный лист, поглядел на просвет. Вдоль ровных линеек ползла какая-то бесстрашная насекомая мелочь. Он стряхнул её в тень под столом, — Фёдор будет, Мила и Варя.

— Давно вы вместе не собирались, — сказала мать, а сын уже не слушал – карандашом чертил на бумаге сложные схемы.

На следующий день Андрей пошёл встречать гостей на станцию, и, как частенько с ним бывало, опоздал. Гости втроём перехватили хозяина на лесной дорожке.

— Привет работникам со шпалами в петлицах! — пошутил Андрей, но Фёдор нахмурился и серьёзно спросил.

— Ты хоть знаешь, что такое шпалы, чудо?

— А, это палки такие, металлические.

— Андрей, а что тогда – рельсы? — умела Мила одним метким вопросом ставить в тупик, это у неё не отнять. Она и с виду бойцовского сорта, брюнетка выше среднего роста, и одета с замашкой не армейскую моду. Были слухи, что в последнем сетевом сражении за Сириус командный матч взяла она, но там – кто знает, она не любила говорить о своих онлайновых играх, видите ли смертным фотонного не понять.

— Андрюшка, привет! — Варя улыбнулась ему из-под кепки с длинным козырьком. Через плечо она несла объемистую сумку, и при взгляде на этот багаж Андрей опять поймал себя на беспокойном ощущении, что не на игру в бирюльки тут собрались. И это чувство было у каждого. Фёдор передал его через крепкой рукопожатие. Дружеские поцелуи в щёчки с Варей и Милой были необычно сдержанными, словно наэлектризованными. Варя-то и вовсе вздрогнула, когда он её обнял и невольно задержался рукой на талии, на тонком поясе светло-голубого платья.

— Замёрзла? — спросил Андрей сочувственно, — Сезон такой, тут по утрам вообще всегда прохладно.

— Да, Андрюшка, холодно, — негромко сказала Варя, шмыгнула носом и тут же добавила, задорнее, — Ты говорил, мы будем шашлык делать? Давайте прямо сейчас начнём, я ужас есть хочу, и помогу вам, мы вместе поможем, правда, Милыч? «Милыч» спросила:

— А разве делать мясо – не мужская работа?

— Разберёмся, — Фёдор деловито отобрал у Вари сумку и подал Андрею, — Ты бы хоть какую-то мужскую работу взял на себя, а, хозяин? Андрей покраснел и позвал гостей за собой.

Под овощной салат и разливное пиво, купленное в магазине по пути, работа с шашлыком продвигалась. На деле вышло так, хозяину досталось выуживать из маринада мясо или помидоры и передавать Фёдору. А Фёдор пронзал их шампурами и вытраивал на огневом рубеже, как он сам охарактеризовал своё дело.

— Вот чем люди похожи на драконов и драконы на людей, — сообщила Варя после пробы первой порции шашлыка.

— У людей тоже выросли крылья, и ползать им больше незачем? — усмехнулся Андрей и посмотрел на небо сквозь тонкие, по-весеннему не приодетые апрельские деревья. День клонился к сумерками. И высоко над землёй появились первые звёзды. Многие из них летели по заранее рассчитанным орбитам, и даже здесь, в пригороде, небо полнилось движением света, созданного человеком.

— Вообще-то я не про шекспироского «Кориолана», я это из Джороджа Мартина. Драконы тоже не едят сырого мяса. Кстати, Андрюшка, тебе ведь двадцать шесть, значит, ты тоже дракон, — Варя засмеялась и сочно надкусила помидор, — Я вообще люблю драконов, помидоры и мясо.

Они нестройно посмеялись над нелепой шуткой, и чтоб стало веселее, Фёдор предложил разлить по новой.

— Эх, Андрюша, Андрюша, — вздохнула Алла Степановна, но больше ничего не сказала.

Поздно, когда мама Андрея отправилась спать, от шашлыка остались вкусовые ощущения, а хмель от пива выветрился, заговорили о деле.

— Ты хоть понимаешь, чего ты задумал? — в очередной раз спросил Фёдор, — Хочешь проникнуть на секретный военный объект, скачать файлы и улизнуть и всё без последствий?

— С моей отмычкой он подцепит любой армейский интерфейс и стрясёт одновременно по шестнадцати каналам, десять секунд, из них пять на верификацию.

— Милыч, а ты это сейчас по-русски сказала? — спросила Варя, и надкусила помидор. Фёдор качнул ногой пустую корзину, помидор был последним.

— А у тебя девятый дан по риторическим вопросам? — отшутилась Мила, подмигнула подруге и пододвинула ей свою тарелку, там лежал разрезанный но нетронутый помидор.

— Доступ к файлам не проблема, — сказал Фёдор, — Хотя я думаю, проблемы будут потому, что Андрюхе их негде считать.

— Да у меня дома есть компьютер.

— То, что у тебя дома, это уже лет пять как не компьютер, — вздохнула Мила, — Но даже на нём ты сможешь прочитать эти данные. Я тебе конвертер напишу.

— Милыч, какая ты всё-таки умная, — восхищённо сказала Варя.

— Ты хотела добавить «милая?» Варя вздохнула и вернулась к помидорам.

— Друзья, во-первых, объект давно законсервирован, а после того, что произошло с «Радамантом» о нём и вовсе забыли. То есть не забыли, конечно, а охраняют, ну, как-то вот так, в пол уха, в пол глаза.

— Я бы не рассчитывал на то, что там в охране инвалиды.

— Федь, это я образно, — поспешно пояснил Андрей.

— Образно-то образно, а если тебя схватят? То что?

— Ну, схватят, и что? мало ли придурков по закрытым зонам шляется. Как их там эти, луркеры, старперы.

— Сталкеры, — поправил Фёдор.

— Во-во, — кивнул Андрей, — они самые.

— Отлично, допустим, ты это сделаешь. Допустим, и что ты докажешь?

— Как что? — изумился Андрей.

Он задрожал, к глазам прихлынула какая-то горячая волна, он вспомнил почти забытое. Как ехал в автобусе, тогда ещё машины были на бензине, и противно пахли, он и думал, что, наверное, слезятся у него глаза от этого запаха. Ему было тогда четыре, может пять, и это было едва ли не впервые, когда он вышел из дома. А дома не было зеркал и даже в стареньком отцовском ноутбуке не было камеры. Он ехал на операцию, и впервые видел в зеркале не просто отражение себя, а видел лица людей, какими они должны быть, нормальные лица. Видел, что ни у кого нет такого изуродованного генетической болезнью лица. А мальчика Андрюши не было нормального носа, не было ресниц, и выглядел он так, как будто при рождении попал в пожар. И он тогда сидел в автобусе, глаза слезились, но не больно, а смешно ему было, только понять не мог Андрюша, почему это люди вокруг него плачут и отворачиваются.

А потом были операции одна за другой, он слышал много умных слов про стволовые клетки, имплантаты и помнил часы, проведенные в тесном цилиндре регенератора. Там, он познал клаустрофобию, научился жить с ней и одолевать её, хотел быть испытателем подводных или межпланетных аппаратов, но, увы. На все попытки убедить, что он уже умеет многое, и знает, и сумел преодолеть такие фобии, которые не каждый-то представит, так и вышло, что на все свои потуги он встречал один ответ. Вы, извините, но нам нужны люди с отличным здоровьем. Врождённым, извините, а не позже, благо и благодаря приобретённым.

Рассыпался по небылицам миф о том, что все условия советской медицины, по определению передовой и бесплатной, возводят граждан со врожденными ущербами вровень гражданам с рождения здоровым. Технически, конечно да, а вот на практике и в психологии людей иначе.

— А ты на мехмат по льготе поступал, забыл? — спросил его как-то Фёдор.

— Да я бы и так поступил, наверное, — смутился Андрей. При поступлении он ведь и правда было дело, баллов получил немного, но приняли, это уж потом он показал им всем, какой бывают формы неевклидовы яблоки с червоточинами по пятнадцать измерений.

— Образно говоря, — извинялся Андрей за свой яблочный каламбур.

И сегодня, после шашлыков, Андрея окружала тишина вопроса. Он всё понимал, и понимали они, и там, за деревьями, за шелестом теней о гудели звуки мира, которому, в сущности, не было дела до отдельно взятого Андрея Никулина тридцать шестого года рождения.

Но рядом были друзья. И им было дело, и он был благодарен им за всё, на что они были готовы сделать ради него.

— Я изучал вопрос, я знаю этот проект «Левиафан», но мне нужны конкретные данные. Если я получу их, то докажу, что «Радамант» ещё можно спасти.

— Почти десять лет нет сигнала. Все спасательные экспедиции, направленные к Европе вернулись ни с чем, да и что они могут сделать? Это же даль дальская, туда долететь-то ещё надо ухитриться, это всё-таки не Марс. А уж не то, чтобы спасти кого-то под дрейфующими льдами толщиной в пять километров. Да, изначально думали, что три, но оказалось всё немножечко не так.

— И я докажу, что если «Радамант» был сделан по образцу «Левиафана», то можно, нужно продолжать искать. А если нет, то знаете, судите сами. Вы, у каждого из вас профессия, работа, а у меня ни то, ни сё. Федя, ты дороги магнитные строишь, Мила дополняет реальность, в квадрат и в куб её возводит, ну а Варя просто человек хороший, умеет красоту дарить. Стилист, визажист, это же тоже важно. Людям очень важно быть красивыми, уж я-то знаю. Но если я не докажу, что «Радамант» ещё можно спасти, то мне так кажется, живу я незечем. Незачево мне спасибо говорить, а разве можно жить так, чтобы людям было не за что тебе сказать спасибо? Я не могу так.

Андрея трясло. Он понимал, как это глупо, и не мог ничего с собой поделать. С детства впитал – не трогай руками глаза. И не мог сейчас тронуть, и как будто раньше, из глаз полились самотёком глупые, больные слёзы. Он даже утереть их не мог.

— Андрюшка, погоди, я сейчас, не бойся! — Варя вскочила со стула, чуть не поскользнулась на раздавленном помидоре, — У меня есть специальные салфетки, не плач.

— Кхм, кхм, — прочистил горло Фёдор, — Мил, пойдём-ка в дом, там в холодильнике пиво осталось. Не могу смотреть на это.

— На него? — изумилась Мила.

— Да на него чего смотреть-то? С песочницы во дворе насмотрелся. Привык уже.

— Андрюшка, не волнуйся, всё пройдёт, это даже хорошо. Сейчас я сделаю, — Варя раскрыла сумку и достала оттуда свой набор художника-инквизитора, как любила подшучивать Мила. Она использовала мази, кремы, иглы и какие-то примочки с проводами и электролитами. Иногда Андрею казалось, что с его лицом делают что-то такое, словно бы оно из пластилина. Тянут, мнут, ему то холодно, то жжется, и потом всё как-то странно ощущалось, когда Варя наконец-то закончила и позволила ему себя ощупать.

— Трое суток будет так, потом может и поплыть. Сам знаешь, у тебя кожа на лице неравномерно состарилась.

Прошло, наверное, часов не меньше трёх с тех пор, как их оставили вдвоем, и за это время они едва обмолвились парой слов, Варя говорила за двоих.

— Теперь смотри на себя, Сергей Воронцов, майор Кваса.

— Не Кваса, а Космических Войск Советской Армии, — улыбнулся Андрей. Как будто бы растягивал приложенную на лицо чужую маску, — Прибыл для штатной инспекции станции.

— Федя верно говорит, ты лучше молчи побольше, не прокололся бы. А знаете что, Сергей Анатольевич, у меня к вам сугубое предложение интимного толка. Вы парень видный, я тоже ничего, так разрешите вас поцеловать?

— Варя, не дури, — замялся Андрей, — Я же твой друг, Андрей.

— Я тут не вижу никакого Андрея, — горячо шепнула Варя, и потом какое-то время они обходились без слов.

Ранее, холодное серое утро застало Андрея в сборах. Фёдор достал откуда-то из погреба пыльный штоф и разлил по стаканам. Девушки и Алла Степановна спали.

— Ну давай, комрад, — Фёдор хлопнул его по плечу. Прохладный композит когда-то списанного, доработанного и протюнингованного «гамака» с едва заметной вибрацией отбросил руку Фёдора, — Не тронь значит, да?

— Тебе виднее, ты служил, ты в таком экзо-скелете над Кореей прыгал из-за облаков с конвертоплана.

— Скажешь тоже, там модели были похлипче. А у твоей на три часа автономного хода запас. Да и ни разу из-под облаков не прыгали, ты что? Метров с пятисот, да, было дело, и то чаще в воду или в листву тормозили. С парашютом надёжнее.

— Из-под облаков это я образно. А с парашютом не взлетишь.

— Тут, ты прав, Андрюха. А в этом гравитационном армированном комплексе ты даже до орбиты можешь долететь, назад, правда, топорно, то есть, камнем. Сейчас ты главное не рискуй, лети не выше двадцати метров, радары, сам понимаешь. Хотя тебе скорее спутников бояться надо, ну, надеюсь, пронесёт. Наглость берёт города. Вздрогнем? Так и поступили.

— А если меня поймают? Что с вами будет?

— Да ничего не будет, Андрюх. Давай начистоту. Никому ни ты ни я давно тут нахрен не нужны. Нам, как всегда, лапшу вешают на уши, и этот твой «Радамант» небось развалился, так и не закончив первый рейс, словно «Титаник» там какой-нибудь или «Фобос-грунт».

— А я вот думаю, что всё не так, что всё совсем не так, — прошептал Андрей, опустил забрало обтекаемого шлема и включил движок «гамака».

— Беркут – Циклону, веду объект вдоль поймы Истры, — доложил оператор БПЛА в штаб, — Целевой контакт через пятнадцать минут. Начать ковёр?

— Да погоди пока, ещё успеем, — усмехнулся, капитан Евсеев, дежурный офицер на одном из постов Подмосковного ПВКО, — И откуда только такое чудо в перьях да с крыльями?

— Оружейный сканер по нулям, товарищ капитан, — дополнил сводку оператор, — Это старый «гамак» выпуска 58-го или около того, продвинутый, правда. Для прототипа А-53 он угрозы не представляет, к тому же, объект на консервации.

— Ладно, давай ковёр. Пусть блокируют его системы, а потом подберём, где шлёпнется, наводка на него пришла, парнишка нужен живым, и желательно целым.

— Добро, Циклон, я Беркут, запускаю шершней.

Андрей услышал тревожную сирену, и на шлеме в дополнёнке засветились красным пять прямоугольных маркеров, а рядом цифры. Цифры быстро уменьшались.

«А может, прав был Фёдор? — подумал Андрей, и закончил свою длинную образную мысль тремя словами: – Лучше я сам».

«Гамак» ответил на приказ, и энергетический импульс замкнулся сам на себя. Пять шершней испарились в яркой вспышке.

В чёрном элдайне с армейскими номерами приехали трое, но к калитке подошёл один. В костюме, в галстуке, в бесцветно сером плаще. Он смотрел прямо в глаза собеседника и как будто насквозь.

— Алла Степановна, добрый день, меня зовут Андрей Владимов.

— Здравствуйте. Могли бы хотя бы назваться другим именем. Неужели у вас нет совести?

— Есть Алла Степановна, я просто не хочу вас обманывать. И вот пакет документов, которые я обязан вам передать. Тут вот ещё, — он подал женщине тёмно красную бархатную коробку, — Ваш сын погиб при выполнении опасного задания, и личным указом представлен к посмертно награде. Можно войти?

Алла Степановна безвольно посторонилась, ей казалось совершенно бессмысленно куда-то деть предметы, так внезапно переданные ей в руки незнакомым человеком.

— Мы хотели бы забрать его планшет с расчётами и записи. Он работал над проектом экстремально автономной межпланетной экспедиции, вы, возможно, знаете.

— Да, да, он что-то там такое чертил и считал, но я в этом ничего не понимаю, — женщина смотрела перед собой и в себя сухим безжизненным взглядом, — Забирайте, что нужно. Всё равно ведь заберёте, даже если я скажу «нет».

Владимов прочистил горло, не ответил и только на прощание сказал: «Ещё раз соболезную ваше утрате».

А на следующий день в новостях появилось сообщение. Межпланетный зонд «Рамадант», отправленный для изучения подлёдного океана Европы, спутника Юпитера, вышел на связь. Десять лет ледового плена стоили жизни троим участникам экспедиции, но двое всё-таки выжили, и сумели собрать бесценные научные данные. 26 февраля 2012 года

Муркливый Степан 511: Оборотень

Рабочий день на стройплощадке подходил к концу. Скоро граница дня и ночи подойдет ближе и обычная злость растревоженной преобразованиями атмосферы сменится бешеной яростью. Краны, буровые машины, даже тяжелые приземистые бульдозеры потянулись на стоянку под защиту мощных валов. В это время в наушниках раздался голос командира: «ребята, через полчаса собираемся в клубе, нужно всем вместе обсудить один сложный вопрос». Кстати, что-то сегодня его бульдозера не видно на площадке, обычно командирские обязанности занимают не больше часа, а остальное время Николай, как все, на стройке. Похоже, сегодня действительно что-то особенное. А вот то, что доктор тоже полдня где-то пропадает, это даже страшновато.

Уже минут через двадцать в шатре клуба собрались все. Обычно служащий помещением для утренней зарядки, сейчас он был наполовину заставлен складными стульями на манер амфитеатра, перед которыми командир бригады Николай Волков собственноручно водрузил шкафчик, изображающий кафедру. Командир обвел взглядом собравшихся – вроде все тут, для надежности сверился с планшетом – все индикаторы расстояния в списке бригады горели зеленым – расстояние прямой видимости. Можно начинать.

— Сегодня я получил заявку из института психодинамики от руководителя экспериментальной группы Антона Семеновича Дымова, с просьбой рассмотреть возможность трудоустройства его подопечного, испытателя Виктора Макеева, в нашу бригаду. Минимальный срок работы – один год, основная специальность – экспериментальная психология, дополнительное профобразование – курсы вождения тяжелых вездеходов и работы в открытом космосе. Мы должны решить, согласны ли мы принять Виктора в наш коллектив. Проблема вот в чем. Чтобы работать на марсианской стройке, нужны две вещи – профессиональная подготовка, с этим у него все все в порядке, если что, доучится на месте, и, что еще важнее, — грубо говоря, чтобы человек был хороший. Вот с этим как раз все очень сложно.

Если бы вместо последней фразы командир вдруг показал голую задницу или заорал матерные частушки, слушатели, пожалуй, были бы меньше ошеломлены. Кто изумленно мычал, кто молча таращил глаза, кого-то разобрал дурацкий смех. Наконец самый шебутной, сейсмометрист Мишка Сапрыкин сформулировал:

— Коля, ты что, хочешь сказать, что сумел где-то найти морального урода, да еще и хочешь устроить его работать на Марс? Для трудотерапии, что ли?

— Ребята, вы не поверите, но почти угадали. Точнее, так: вообще Виктор парень очень хороший. А в частности, сейчас – личность довольно жуткая. Временно. Роль у него такая. Он «оборотень». Или, официально говоря, — испытатель.

Командир подождал, пока гул немного утихнет. — А вот теперь сюрприз: наш доктор до Марса работал как раз в институте психодинамики, так что прежде чем задавать вопросы, давайте послушаем, что Вася нам расскажет со своей профессиональной точки зрения.

К импровизированной кафедре вышел крепкий мужик лет тридцати пяти. Как большинство марсианских врачей, он отличался атлетической мускулатурой, которую не мог скрыть даже скафандр. Техника безопасности категорически запрещала медикам физический труд на стройплощадке, поэтому избыток энергии неизменно находил выход в спортзале.

— Ну раз командир так здорово всех заинтриговал, я могу позволить себе небольшую лекцию, не опасаясь, что вы заскучаете. Итак, институт психодинамики. Изучает психологические процессы в масштабе общества и методы управления ими. Для чего это нужно? Все мы еще со школы знаем, что наша страна живет при социализме во второй раз. В прошлый раз уже было построено мощное государство, способное организовать своим гражданам достойную, обеспеченную, интересную жизнь, противостоять любым внешним врагам – а потом все было потеряно из-за внутреннего развала. Причин, конечно, было много – тут и враги, которые подталкивали нашу страну к падению, и предательство «элит», рушивших страну ради своих интересов, но одного этого недостаточно. Со всем этим можно было бы справиться, если бы не главное – люди постепенно перестали ценить достигнутое. Им казалось, что у нас есть хорошего – само собой разумеется, что при другом строе будет то же самое и даже лучше, только еще со всякими эффектными штучками. Ну, что из этого на самом деле вышло, это даже дети знают, а вот что делать, чтобы это не повторилось – тут одного желания мало. Понадобилось создать целую науку. Как психология изучает психическую сторону отдельного человека, так психодинамика – целого народа или социальной группы. Сейчас мы уже неплохо умеем рассчитывать, как будет меняться со временем распространение в обществе тех или иных настроений. Проверяли на реальных событиях от пресловутой перестройки до нынешего освоения Марса – сходится довольно точно. И уже понятно, что без научного подхода распад первого союза был почти неизбежен. Талантливый руководитель мог бы некоторое время угадывать верные решения, но все равно, это как вести самолет с завязанными глазами – рано или поздно разобьешься обязательно.

Все тот же Мишка с места растерянно переспросил – так это что, социализм более неустойчив, чем капитализм?

Доктор чуть не подпрыгнул на месте: Миш, ну ты чего, совсем прям дичаешь вдали от цивилизации, чему тебя в школе учили! Это же чуть ли не основной принцип всякого прогресса – поднимаясь на ступеньку выше, получаешь новые возможности, но придется прикладывать больше усилий, чтобы с нее не сорваться. Как млекопитающие и динозавры – теплокровные могут дальше и быстрее бегать за добычей, но зато им этой самой добычи и больше нужно, чтобы не сдохнуть. Смысл в том, чтобы в итоге плюсов получалось сильно больше, чем новых затрат.

Поехали дальше. Общество мы моделируем сетью из нескольких миллионов сравнительно примитивных автоматов, так называемых хомячков. Сложность тут в том, чтобы запрограммировать этих самых хомячков. Особая точность не нужна, закон больших чисел все равно похерит подробности, но закономерности нужно уловить правильно. К сожалению, некоторые исследования возможны только на реальных живых людях. Это очень опасно и даже жестоко, но обойтись без этого мы не можем. Если вы читали про опыты Милгрэма или Стенфодский эксперимент, то вы представяете, с чем приходится иметь дело. Меняется психика подопытного, в худшую сторону. На время эксперимента ему приходится полностью вжиться в образ человека из другого мира, намного глубже, чем в системе Станиславского. Он не просто представляет себе, что чувствует, например, диссидент или террорист, он взаправду сам все это чувствует.

— Но это же почти самоубийство получается, людоедское какое-то самопожертвование.

— А ты вспомни врачей прошлого, которые ради науки прививали себе болезни!

— Это совсем другое! Те рисковали только физическим здоровьем, а тут – перестать быть собой, превратиться во врага, в негодяя!

— Да. Действительно так. А обойтись без этого нельзя никак, иначе может кончиться тем, что с очень многими людьми это произойдет уже насовсем, безвозвратно. Только не забывай, что за «оборотнями» стоит не только институт, но и вся страна, готовая, если нужно, помочь любыми средствами.

— А что, по-другому совсем никак невозможно?

— Все, что возможно, по другому и делаем. Аналитики исследуют исторические документы – от сборников анекдотов до указов президентов. Психоразведчики ведут наблюдения в других странах, чтобы изучить поведение человека в реальных условиях. Но кое-что все таки приходится моделировать в экспериментах. Ведь те же Милгрэм и Зимбардо в свое время получили результаты, которых не ожидал никто, а мы не можем допустить, чтобы нас опять застали врасплох. А что касается опасности… Ты же помнишь, почему освоение Марса началось на два года позже запланированного? Все ресурсы нашей космонавтики были без остатка брошены на то, чтобы вытащить Казанцева с Титана. А понимаешь, почему триллионы рублей были потрачены на спасение одного-единственного человека, при том, что и на Земле люди до сих пор гибнут нередко? Потому что человек, идущий на смертельный риск ради своей страны, должен быть уверен, что его не бросят в опасности. Вот и с «оборотнями» точно так же.

Ну а теперь ближе к нашей ситуации. После эксперимента все испытатели проходят реабилитацию. Первый этап – в институте, второй – в трудовом коллективе типа, например, нашего. После первого этапа человек уже сбросил с себя чужой образ, но еще не восстановил все навыки жизни в нашем обществе. Образно говоря, он уже не зарубит старушку топором, но еще не уступит ей место в трамвае машинально, как мы все. Подумав – уступит, а так нет.

Вась, извини, я перебью, — вмешался командир. — Вот это ключевой момент, обратите все внимание. Виктор выйдет из института нормальным человеком, в спокойной обстановке ему грозят в худшем случае отдельные неловкие ситуации. Но здесь – марсианское строительство, работа опасная, можно сказать, экстремальная. Здесь важно не только, готов ли человек, скажем, пожертвовать собой ради своих товарищей, но и готов ли он к этому не раздумавая, сразу. Вася, продолжай.

— Да я, собственно, закончил. Если есть вопросы, задавайте.

— У меня немножко дурацкий вопрос: «оборотень» – это нормальное слово или обидное?

— Вполне нормальное, это у них такой же повседневный жаргон, как у нас «бурилка» вместо «буровая установка». Только оно нам вряд ли понадобится – если Виктор будет работать с нами, заводить разговор об институте мы не будем. Чем быстрее он психологически осттранится от эксперимента, тем лучше. Рефлексировать будет позже, возможно уже не здесь.

— «Оборотень» осознает, что участвует в эксперименте, а не в реальной жизни? Я на Земле увлекался ролевыми играми, там игрок всегда разделяет понятия «по игре» и «по жизни». Никто никого не убьет и не ранит взаправду. А тут как?

— «Оборотень» знает, что идет какой-то эксперимент, но не знает, где граница между экспериментом и жизнью. Все его чувства – настоящие. Если по эксперименту он кого-то смертельно ненавидит, он мог бы действительно набить ему морду, а то и хуже. Так что технику безопасности приходится обеспечивать на уровне сценария, например, делать так, чтобы смертельные враги не могли встретиться наедине.

— А как получается, что «оборотень» не помнит, что есть те самые «по игре» и «по жизни»?

— Знаешь, как во сне человек видит всякие невозможные чудеса? Просто отключается критическое восприятие, и любой бред не отметается, а переживается как реальность. Гипноз, специальные препараты, да и просто глубокая включенность в сюжет эксперимента – все в сочетании позволяет приглушить критическое восприятие достаточно, чтобы память о реальности не влияла на результаты.

— А кем ты работал в институте?

— Младшим сценаристом. В эксперименте ведь «оборотней» всего несколько человек, остальные – статисты, которые играют написанную роль без погружения. Для них нужно все спланировать так, чтобы они смогли создать «оборотням» полную иллюзию реальной жизни.

— А почему именно наша бригада?

— Во-первых, мы тут вдалеке от Земли вроде карантина. На всякий случай, если вдруг что-то все таки пойдет не так. Во-вторых, серьезная работа – лучший способ втянуться в нормальную жизнь. Это два главных критерия. А в нашем случае еще и бывшый сотрудник института в наличии, тоже пригодится. Больше вопросов не было, и слово опять взял командир.

— На этом все, теперь думаем. Обдумайте как следует, не торопясь. Обязательно обсудите все вопросы с Антоном Семеновичем, естественно, в форуме, потому что он на Земле, вживую не побеседуешь. Я разместил ссылку на страничке нашей бригады. Через неделю соберемся снова и примем окончательное решение.

И еще. В этой ситуации действует принцип личного риска. Он редко применяется и к тому же парадоксален с точки зрения нашего воспитания, поэтому придется его напомнить.

Принцип личного риска применяется, когда коллектив как целое должен решить вопрос о добровольном принятии на себя трудного или опасного обязательства. При этом каждый должен решать только за себя, без оглядки на других. Иначе, с одной стороны, может оказаться, что каждый согласен, но скажет 'нет', пожалев своих товарищей, которые так же пожалеют его. Каждый за, но все вместе против. А с другой стороны, если кто-то, опасаясь, своим отказом потянуть назад весь коллектив, возьмет на себя больше, чем ему по силам, то как раз этим он подведет всех, если потом не справится. И главное: никто не имеет права осуждать другого за его решение, даже если против проголосует только один человек. Общее решение принимается, если за него проголосуют все единогласно. Голоса подаются тайно, чтобы не влиять на решения друг друга. Когда все проголосуют, поименные результаты будут открыты всем.

Ровно через неделю в клубе шло голосование. На белой доске маркером был выписан весь состав бригады. Каждый по очереди получал два внешне одинаковых ультрафиолетовых маркера, ненадолго выходил из комнаты, чтобы заглянув под колпачки, выбрать зеленый или красный, и вернувшись обратно, рисовал невидимый квадратик против своей фамилии. Зеленый маркер – «за», красный – «против». Наконец, все сделали свой выбор. Настал торжественный момент – командир включил ультрафиолетовый фонарик и направил его на доску. Вдоль списка фамилий вспыхнула сплошная зеленая полоса.

Тихомиров Максим 510: Прикладная венерология

1. Пленник «Пилигрима»

Жене было страшно.

Комсомольцу и ударнику соцсоревнования бояться не пристало, и Жене было неимоверно стыдно за свое малодушие. Но поделать с собой он ничего не мог. Вот разве что осиновым листом не дрожал.

А испугаться было чего. Шутка ли – остаться в одиночестве среди полной равнодушных звезд пустоты в миллионах километров от ближайшего человеческого поселения! Такое волей-неволей наводит на философские мысли.

После двадцати пяти безбедно прожитых лет он понял вдруг, что не бессмертен, и что бывают ситуации, повлиять на которые почти невозможно.

Когда остается только ждать и надеяться.

Наверное, именно в таких ситуациях наши дремучие предки молились богу, подумал Женя. Но он слишком много времени провел в пространстве, что мог сказать со всей определенностью – бога там не было и в помине. А вот чего было в достатке – и чего Жене сейчас отчаянно не хватало – так это дружеской поддержки, мудрости наставников и чувства коллектива.

Сейчас, когда послушная программе льдина массой в полтора миллиона тонн неслась сквозь пространство к Солнцу, а он был ее единственным пассажиром поневоле, было самое время вспомнить обо всем, чего он в одночасье лишился.

Вспомнить – и всем сердцем пожелать, чтобы его товарищи уцелели в катастрофе. Потому что от этого факта во многом зависело – пусть он и не хотел себе в этом признаваться – и собственное его, Жени Лагина, спасение.

Основной двигатель включился вдруг. Нештатно. На полмесяца раньше, чем было запланировано. Задолго до проведения ходовых испытаний. Без госприемки объекта.

Ледяная гора сошла со своей орбиты в поясе Койпера и устремилась к горловине ближайшей червоточины – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Позиционные огни разметанного внеплановым стартом вакуумного дока быстро потерялись среди неясных масс космического льда.

И Женя с ужасом понял, что остался один. Совсем один. Остался там, где его вообще не должно было быть. Старт и последующий полет до створа червоточины, равно как и проход сквозь нее во внутреннее пространство Солнечной системы, ледяной гигант выполнял в автоматическом режиме. Присутствие человека после завершения работ по монтажу двигательной установки на теле кометы предусмотрено не было.

Случись Жене оказаться «на борту» айсберга после завершения работ – и он был бы обречен со всей – полной, абсолютной, безжалостной – определенностью. Ни одно судно из тех, что были в распоряжении инженерной бригады в этом секторе, не способно было в короткие часы выхода движка «Пилигрима-15» на расчетную мощность догнать уходящий айсберг. Да и вряд ли его товарищам, занятым сейчас борьбой за живучесть дока, было дело до стажера-монтажника, которому волею судеб выпало нести вахту на ледяном астероиде в этот роковой час.

Женя ругал себя за подобный – малодушные и недостойный советского человека – мысли, но они лезли в голову снова и снова. Жене было стыдно, но он, воспитанный в коллективе и сызмальства привыкший быть его частью, никак не мог привыкнуть к мысли, что теперь предоставлен сам себе, и что спасение его отныне – только его собственное дело.

Он убедил себя, что ничем не может помочь своим оказавшимся в не менее сложной ситуации друзьям. Нельзя было распыляться на бесплодные переживания. Оставалось только надеяться, что с его бригадой все в порядке – и с Николаем Петровичем, мастером-пространственником, и с щербатым – для форсу, конечно же! — Коляном из Тамбова.

И в особенности, конечно же, с Варечкой, его замечательной Варечкой, которая, впрочем, вряд ли догадывается, что она – именно его, особенная для него Варечка… Но и пусть не догадывается. Вот он спасется – и тогда расскажет ей, что чувствует, глядя на ее ладную фигурку в рабочем комбезе, на ее точные движения, когда она уходит в прямом смысле с головой в недра любого из подвластных ей механизмов или приборов – будь то проходческий щит или бортовой вычислитель…

И улыбается она очень хорошо. Просто замечательно она улыбается.

Женя понял, что уже перестал тревожиться и начал просто скучать.

Пусть у них все будет хорошо, подумал Женя. Пусть все у них получится. Должен постараться и я.

В его распоряжении был купол, возведенный для удобства работ в непосредственной близости от двигательной грозди. Был запас воздуха, возможно даже, было в достатке еды – но вот деться ему с этой летящей сквозь пустоту глыбы замороженных в лед газов и воды было некуда.

Как и все остальные «Пилигримы» с первого по четырнадцатый, похитивший Женю корабль через неделю пути войдет в одну из рассеянных по трансплутону червоточин, вынырнет из нее на полпути между Землей и Венерой – а еще через месяц сбросит движок и испарится в венерианской атмосфере, пролившись горячим кислотным дождиком, который повторно превратится в парзадолго до того, как достигнет поверхности планеты.

Все коммуникационные кабели, связывающие льдину с доком, разумеется, оборвало при старте, а установленные на «Пилигриме» временные антенны расплавил факел двигателя. Женя остался наедине со звездами – безгласен и глух.

Навигационная аппаратура работала исправно. Компенсаторы скафандра позволяли нормально переносить все возрастающую с каждым часом перегрузку. В оставшиеся до входа в червоточину дни Женя ел, спал, смотрел мультфильмы про приключения робота Аркадия и думал о вечном.

Когда звезды вздрогнули и размазались полосами ослепительного сияния, прежде чем погаснуть на бесконечно короткий миг, а потом засияли с прежней холодной безжалостностью, Женя понял, что Рубикон перейден.

Солнце полыхнуло лохматым шаром в мгновенно затемнившееся забрало шлема.

Червоточина – одна из сотен искусственных «нор», образовывающих разветвленную транспортную сеть внутри Солнечной системы – осталась позади. Навигатор отрапортовал о коррекции курса.

До Венеры оставался месяц пути.

Женя сбросил путы вязкого оцепенения и начал действовать.

Когда пара корректировочных движков и демонтированные конструкции купола превратились под руками Жени в некое подобие управляемой ракеты, Венера стала уже явственно видимым туманным диском с ослепительным ободком подсвеченной солнцем атмосферы.

Той самой атмосферы, которую призваны были изменить тысячи беспилотных ледяных снарядов, подобных пятнадцатому «Пилигриму».

Соединив дублирующие блоки навигационной системы с системой ориентации скафандра, Женя дал импульс дюзами, воспарив над ледяной равниной своего пристанища в облаке кипящей воды.

Сориентировал кораблик по Солнцу и звездам, отметив попутно, что смежным курсом с «Пилигримом», который уходил теперь все дальше к Венере, неторопливо – по космическим меркам – движется какая-то баржа.

«Пилигрим» ушел далеко вперед. Факел его превратился в ослепительно яркую звезду, способную яркостью поспорить с Солнцем.

Женя просчитал траекторию, которая должна была вывести его на орбиту вокруг Венеры, где его наверняка засечет система слежения, отработал положенное время движками и летел по инерции оставшуюся неделю.

Когда пришло время для корректировки орбиты, выяснилось, что рециклер вышел из строя от перегрева, и дышать Жене станет нечем гораздо раньше, чем он достигнет пределов досягаемости орбитальных служб венерианского припланетья.

Двигавшийся параллельным курсом всего в сотне тысяч километров транспортный корабль в одночасье сделался для Жени объектом пристального интереса.

Наконец, тщательно проверив все расчеты, он решился.

2. Плантатор Сережка и черные негры

Плантатору Сережке было неимоверно скучно.

Он третий месяц падал на Венеру вместе с вверенной ему плантацией хлореллы. Полсотни цистерн с питательным агаром за четыре месяца пути должны были до краев наполниться бесчисленными потомками тех водорослей, что были выведены в чашках лабораторий орбитального Академгородка в Приземелье.

Трансгенно измененная хлорелла, превратившаяся в аэроводоросль, должна была отправиться в свободное плавание в атмосферных течениях знойной сестрички Земли. Совместно с сине-зелеными водорослями, распыленными в венерианской атмосфере с гидропонных ферм, подобных сережкиной, хлорелла лет через сто могла сделать венерианский воздух пригодным для дыхания.

Теоретически хватило бы и одной затравки водорослей, которые неуемно размножались бы в геометрической прогрессии – врагов у хлореллы и ее сине-зеленых родственников на Венере не было. Но тогда сроки преобразования планетарной атмосферы растягивались лет на пятьсот – а ждать так долго было для растущего населения Земли непозволительной роскошью. Поэтому международный проект «Зеленая Сестра» набирал обороты с каждым месяцем, и еженедельно к Венере уходила пара балкеров: один – с сине-зелеными водорослями – от Союза Евроштатов, второй – с хлореллой – от орбитальных причалов советского Академгородка.

Та баржа, которой сейчас «командовал» Сережка, несла в своих гидропонных чанах экспериментальный штамм, которому требовалось на одно поперечное деление времени вдвое меньше, чем предыдущим образцам трансгенной хлореллы.

Согласно показаниям приборов, штамм чувствовал себя распрекрасно – хорошо кушал, поглощал углекислоту из резервуаров, исправно поставлял кислород на нужды единственного члена экипажа в объемах, которых ему хватило бы уже на сотню-другую лет при сверхактивном его поглощении, и ежедневно удваивал свою массу.

Сережке нравилось чувствовать себя плантатором.

Он никому в этом, конечно же, не признался бы – и вовсе не потому, что пришлось бы всерьез работать над собой для того, чтобы не лишиться чести носить на груди значок с алым знаменем, право на который он заслужил с таким трудом!

Сережка не чувствовал себя рабовладельцем – ведь такие мысли недостойны советского человека. А вот роботовладельцем он себя как раз чувствовал. И, более того – роботовладельцем он как раз и являлся.

В подчинении у Сережки было три десятка черных негров. Негры были сельскохозяйственными кибами – низкорослыми сервомехами с телами из черного пластика. Конечностей у кибов было шесть, тела сегментированными, головные ганглии словно щетиной, заросли антеннами органов ориентации и коммуникации. Больше всего кибы смахивали на муравьев-переростков, но в паспорте значилось «антропоморфные».

Сережка и не возражал.

Антропоморфные так антропоморфные. Пусть им и все равно, по стенам бегать или по потолку. Хозяин и сам не лучше – тяжесть вернется при торможении, которое начнется еще только через неделю, а пока перемещаться приходится где влет, где на липучках, а где и на магнитах.

«Роботовладалец» звучало почти как «рабовладелец», что нравилось Сережке куда больше, чем «муравед». Так обычно величали киб-техников на станциях Приземелья. Вроде и не обидно, да и по делу – но вот не нравилось, и все тут.

«Зовите меня просто – Себастьян Перейра, торговец черным деревом», — важно заявлял Сережка своему отражению в зеркальных поверхностях душевой. Позы при этом он принимал самые что ни на есть величавые. Впрочем, впечатление от всего этого величия сильно смазывалось тем, что из одежды на Сережки в такие моменты были только хлопья ионной нанопены с запахом смолы ливанского кедра.

Немного поколдовав над машинным кодом, Сережка в первую неделю путешествия обучил своих кибов нехитрому приветствию. Теперь, встречая его в первый раз за стандартный двадцатичетырехчасовой цикл, каждый киб «почтительно» останавливался и басил густым африканским голосом: «Доброго дня, масса Серж».

— Сладко ли вам, черные негры? — спрашивал плантатор Сережка «муравьишек», суетящихся в центральном туннеле, который пронзал все двухсотметровое тело-сердечник корабля.

«Негры» выстраивались перед ним в воздухе ровными рядами, срывали с головных ганглиев несуществующие шляпы и нестройным хором отвечали:

— Ай, сладко, барин!

«Масса Серж» лучился довольством. Игра ему не наскучивала. Ну вот никак. Вот нисколечки.

Сказать по правде, на самом деле плантатор Сережка никаким плантатором и не был. А был он киб-техником Сергеем Косицыным. А по смежной специальности – лаборантом-биологом. Ну, если по честному, был Сережка пока еще всего-навсего стажером.

И засев венерианской атмосферы хлореллой в рамках проекта терраформинга ближайшей соседки родины человечества был его первым ответственным заданием.

На Аллочку со второго потока это должно было произвести определенное впечатление. Уж на это плантатор Сережка питал очень большие надежды. Сделанное украдкой голофото первой красавицы их выпуска он носил в кармашке комбеза, на самом сердце.

Хлорелла достигла расчетной посевной массы за трое суток до подлета к Венере. Баржа уже активно тормозила, вернулась тяжесть, и Сережка уже мог нормально ходить по части поверхностей и палуб. Кибы как ни в чем не бывало носились по переборкам и подволоку.

То, что в расчеты спецов по хлорелле из Академа вкралась некая погрешность, Сережку насторожило только тогда, когда за два дня до выхода на орбиту вокруг Венеры он поутру вляпался теннисной туфлей в какую-то неприятную зеленоватую слизь, которой на борту его балкера явно было не место.

Пробегающий мимо киб мимоходом всосал лужу раструбом пылесоса.

И помчался дальше, оставляя за собой зеленый слизистый след. «Зеленка» не помещалась в переполненном резервуаре кибова тельца.

А из поперечного коридора, одного из двух с половиной десятков, соединявших стержень носителя с пристыкованными к нему цистернами с хлореллой, выплеснулась новая порция зелени.

— Мама, — очень по-детски сказал плантатор Сережка, вырубил подачу воды и удобрений в резервуары и забаррикадировался в жилом модуле.

Сразу за этим последовал час ругани со спецами из Академгородка – долгий час, полный вселенских страстей, когда привычные пятиминутные паузы в общении были практически полностью заняты не особенно содержательными, но очень насыщенными в эмоциональном плане речами. Потом Сережка, пригрозив напоследок: а) разгерметизировать судно, б) сбросить груз немедленно – устало откинулся в ложементе и остаток дня мрачно наблюдал через коридорные камеры и видеоглаза кибов, как выпершая из цистерн хлорелла заполняет его корабль сотнями тонн радостно-зеленой биомассы.

Кибы копошились в этом бульоне, пока он не скомандовал им убираться в гнезда. Все равно толку от них не было.

К вечеру слизь затянула объективы всех внутренних камер вне жилой зоны.

Сочленения и стыковочные узлы балкера, не рассчитанные на подобные нагрузки, начали зловеще поскрипывать.

На следующий день Сережка разгерметизировал жилые палубы и впустил хлореллу внутрь, оставив за собой одну лишь рубку. Уж больно не хотелось губить и корабль, и плод трудов лабораторий Академа, который так ждали на Венере.

Через сутки балкер застонал снова.

Сережка, скрипнув зубами в такт стонам конструкции, запросил связь с Землей. Установившийся было контакт вдруг прервался.

Одновременно с этим что-то скрежетнуло по обшивке жилого модуля снаружи, а в иллюминаторе вместо привычной черноты с россыпью холодных звезд возникла страшная безглазая харя, в которой отразились, как в зеркале, вытаращенные сережкины глаза.

Камеры внешнего обзора показали застрявший среди антенн дальней связи странный аппарат, состоящий практически из одних двигателей с приделанных к ним ложементом, и понурую фигуру в скафандре со знакомым орнаментом из золотых колосьев и хохломских узоров, застывшую в поклоне над иллюминатором жилого модуля.

Венера занимала половину небосклона. Между ней и Солнцем неясным сгустком черноты маячил экран поглотителя диаметром в треть поперечника планетарного диска.

Вздохнув, плантатор Сережка потопал к шлюзу – встречать непрошеного гостя, свалившегося на его больную голову невесть откуда.

Думать о том, как быть дальше, предстояло теперь уже вдвоем.

Это вселяло какую-никакую, а надежду.

Забравшись в скафандр, он переключил управление судном на внешний модуль и вышел наружу, одновременно разблокировав двери в рубку. Ближайший час хлорелле будет чем заняться, подумал Сережка.

А вот что делать потом?

Вопро-ос…

3. Облачный страж

— Что значит – мы расстаемся?

В стерильной чистоте ЦУПа биостанции вопрос прозвучал особенно странно. Даже звук собственного голоса – и тот показался чужим. Поэтому Вадик переспросил:

— То есть как – расстаемся?

Он взмахнул беспомощно светлыми до полупрозрачности, легкими, как крылья мотылька, ресницами. Инга смотрела на него в упор, закусив губу. Челка косо лежала на глазах. В тени под челкой влажно взблеснуло. Инга сердито тряхнула головой и решительно отключила связь.

Отключила еще две с половиной минуты назад. Сразу, как только выдала на гора всю информацию. Вывалила ее на Вадика – и оставила его одного разгребать все.

— Что значит – расстаемся? — спросил Вадик у погасшей консоли.

Получилось глупо.

Консоль была большая, в рост, и занимала целый простенок между настенными пультами центра управления мезоплана. Сейчас, выключенная, она мягко светилась остаточным излучением, как огромная овальная жемчужина.

Вадик, глядя в неясный контур своего отражения в консоли, решил, что отпечаток рифленой подошвы настоящего рейнджерского ботинка смотрелся бы на ней в самый раз. Правда, ближайший рейнджерский ботинок находился на марсианской базе, а марсианская база вместе с самим Марсом – мало того что в трех с половиной сотнях километров отсюда, так ведь еще и по другую сторону от Солнца. Поэтому Вадик ограничился тем, что только погладил консоль кончиками пальцев.

— Не верю, — сказал он.

Тут пискнул сигнал внешнего предупреждения.

Вадик вздохнул и развернулся вместе с ложементом к соответствующей панели.

Даже погрустить по-человечески не получается, думал он, включая обзор верхней полусферы.

И замер.

Прямо ему на голову валился в сверкании бессчетных – как всегда в венерианской атмосфере – молний космический корабль, разваливаясь на части прямо на глазах.

Вадик на мгновение обмер.

Потом, уже в более спокойной обстановке, он вспоминал, что ему лишь показалось, что он превратился с перепугу в соляной столб. На деле же он после вполне объяснимого мгновения замешательства развил на удивление бурную деятельность.

Вадик в секунды четко, как по инструкции, открыл кингстоны мезоплана, одновременно врубая турбины правой полуокружности огромного бублика. Мезоплан, всосав изрядную порцию венерианского воздуха, осел на один из «бортов» и начал стремительно «тонуть». Ускорители делали затопление еще более быстрым. Дирижабль-переросток уходил с просчитанной бортовым вычислителем траектории падения терпящего крушение судна.

Излучатели охранного периметра начали отстреливать проходившие в опасной близи обломки кораблекрушения. К счастью, таковых было немного, и все они были невелики.

Крупные обломки прошли чуть в стороне, и оптические усилители позволили опознать в них стандартные модули-цистерны балкера-сеятеля. Заглубившись в атмосферу на полсотни километров, они превратились в бесформенные комки искореженного все еще чудовищным, несмотря на все усилия терраформистов, давлением. В падении цистерны окутывались облачками зеленой мелкодисперсной взвеси.

Хлорелла, подумал Вадик. Чертова уйма хлореллы. Но почему – так?! Почему без предупреждения?! То этот ледовый астероид, пришедший с опережением графика – но того хоть ждали, и даже успели на подлете выбросить на него десант в поисках пропавшего без вести техника из пояса Койпера… Безуспешно, впрочем. Честь и слава…

Астероид пролился кислотным дождем, атмосфера все еще не успокоилась, нещадно полыхая разрядами вольтовых дуг в тысячу километров длиной, и шаровых молний слетелось сюда немеряно…

А теперь еще и этот… «летучий голландец».

Ветры высоты утаскивали прочь распыленную хлореллу, свивая ее в струи наподобие дымных. Бомбежка контейнерами закончилась.

Потом Вадик увидел парашют.

Почему-то до этого момента он был абсолютно уверен, что команда отстрелила спасблок – жилые модули плюс рубка плюс система жизнеобеспечения в пристыкованном модуле – еще на подлете, и что горе-пилот уже нежится в тепле и уюте одной из орбитальных платформ…

Но пилот был все еще здесь, и был не один… И не было никакого спасблока – вычислитель услужливо предложил реконструкцию катастрофы, на которой было ясно видно, что в атмосфере затонул и превратился в мятую жестянку весь балкер, целиком – вместе с реакторным отсеком, двигателем, стыковочным сердечником и грибом-наростом жилого модуля.

И что все эти немалого объема отсеки и помещения прямо-таки лопались от хлореллы.

Все это Вадик соображал уже на ходу. Ноги несли его к посадочной палубе. Нацепив кислородную маску, он выскочил на кольцевую галерею, почувствовав, как зашевелились волосы от атмосферного электричества, а по защитному костюму потекли бледные змейки блуждающих огоньков. К нему ринулись, оглушительно треща и распространяя проникающий даже под маску запах озона, сразу две шаровых молнии в кулак диаметром каждая, но накололись на иглы отводов и зашипели, словно попавшие в воду угольки.

Не обращая на это никакого внимания, Вадик прыгнул в кокпит «нырка» и задраил фонарь. Черпнул распахнутыми заборниками венерианской атмосферы и приказал разжаться фикс-захватам.

Крошечный вакуумный дирижабль нырнул в кипение и электрический ад, по нисходящей спирали догоняя проваливающийся все глубже в серую вату облаков красно-белый купол парашюта.

Ты должен успеть, Вадик Шведов, шептал он себе под нос, когда, призвав на помощь все свое мастерство пилота, позволившее ему три раза подряд завоевать кубок стратосферной регаты за без малого год своей практики здесь в качестве смотрителя атмосферной биостанции.

Должен успеть прежде, чем невероятное давление углекислотной атмосферы раскатает в блины эту странную парочку неудавшихся самоубийц, рискнувших бросить вызов самой Планете Бурь.

Должен успеть…

И он успел.

4. Пасынки Венеры

— Красиво как, — мечтательно сказал Женя. Улыбнулся своей странной робкой улыбкой, очень не вязавшейся с тем образом лихого наездника, преодолевшего пол Солнечной системы верхом на комете, как изображали его каналы новостей.

Тихий застенчивый герой…

Миллионовольтовые дуги молний нанизывали на свои ветвистые тела целые облачные гряды. Тысячи радуг сияли в отсветах разрядов: час назад в верхних слоях атмосферы взорвался и превратился в пар очередной «Пилигрим».

— Тут как в бане, — заметил Сережка.

Кибы сидели у его ног тремя концентрическими кругами. По десять в круге. Он вспомнил, какими словами ругался спасший их с Женей Вадик, когда горе-плантатор интернациональным жестом дал спасателю понять, что без «негров», гроздями висящих на нем в мертвой хватке роговых клювов, в трюм «нырка», который болтался в бушевании атмосферных вихрей, не полезет ни за какие коврижки.

— Это уже ничего, — отозвался Вадик. — Ты тут пару лет назад не был. Даром что шестьдесят кэмэ над поверхностью – так ведь и температура ниже плюс шестидесяти не спускалась. Но сейчас и экран вышел на рабочую мощность, не пущает Солнышко сюда толком, и «Пилигримы» ваши, их сородичи да твоя, брат, хлорелла – все они свое дело сделали. Видишь, уже без скафа жить можно! Плюс тридцать – всего ничего!..

Помолчали, потягивая чай из термосов сквозь соски масок. Чай был вкусный, цейлонский. Подарок Инги…

У Вадика защемило было сердце, но быстро отпустило. Прошло.

Так и должно быть, подумал он. Первым делом – само дело. А девушки…

Девушки прилетят.

По ребрам радиаторов забарабанил, разгоняя любопытные шарики молний, кислотный дождь.

— А как в колонисты записаться? — спросил вдруг Женя.

Не услышав ответа, Сережка, гладивший по головному ганглию одного из «негров», обернулся посмотреть, в чем дело.

Вадик, опираясь на леер ограждения внешней галереи, бездумно смотрел на танец молний и радуг и чему-то улыбался под прозрачным пластикортом маски.

Шаровые молнии танцевали вокруг, а по складкам одежды осторожно бродили призрачные огоньки.

Венера присматривалась к своим приемным детям, и было похоже, что они смогут поладить.

Скоро.

Теперь совсем уже скоро…

Томах Т 508: Шанс для перпендикулярной нереальности

На этот раз Ваня-Ян завис над бутербродом с икрой. Сначала рассмотрел со всех сторон, осторожно поворачивая белое, с золотой каемочкой блюдце. Потом вдумчиво понюхал, как охотничий пес, трепеща ноздрями длинного носа. Потом тронул икринку дрожащим узловатым, с распухшими суставами, пальцем.

— Оу, — выдохнул он и благоговейно посмотрел на Костю, — это правда есть красные рыбьи… как это… Филин сдавленно фыркнул, качнув из-за мониторов взлохмаченной головой.

— Лососевая икра, — торопливо сказал Костик, покосившись на Филина.

— Оу… Синтетическая?

— Почему синтетическая? Настоящая.

— Оу… — Ваня-Ян замер с блюдцем на кончиках пальцев, как коллекционер, неожиданно обнаруживший бесценную вазу эпохи Мин.

— Трескай… того… питайся, — предложил Костик, утомившись созерцанием живой статуи Вани-Яна.

— Это есть мне? — изумился тот.

— Тебе-тебе. Есть. Ты на пищепроводе кнопку жал? Вот он твое состояние организма прочитал и и выдал тебе оптимальный завтрак. Овсянка, сок, фрукты, икра. Понял?

— Никак не понял.

— Ну и ладно. Ешь, в общем. Ты вон какой бледный и тощий. Хватит на эту икру уже любоваться.

— Хватит, — послушно согласился Ваня-Ян. Вздохнул. Поставил блюдце, осторожно отодвинул его в сторону.

— Ты чего? Не хочешь?

— Не можешь, — в печальных темно-вишневых глазах Вани светилась благодарность и тоска. — Очень дорогой дар, Костя-сан. Никогда не смогу расплатиться. Но благодарю покорственно. Ваня склонился, сложив ладони перед грудью лодочкой.

Филин опять фыркнул, высунулся из-за монитора, поинтересовался:

— Вы там пожрали уже? Работать пора. Или опять полчаса будем поклоны бить?

— Сейчас, — недовольно ответил Костя. Повернулся к гостю. Сказал внушительно:

— Ваня, во-первых, прекрати называть меня сан.

— Попросите простить, господин Костя, — смущенно забормотал, кланяясь, Ваня.

— И господином – не надо.

— Господа в Париже, — проинформировал Филин. — Улицы подметают.

— Зачем подметают? — удивился Ваня.

— Кризис там опять. Безработица. И голод. Звериный оскал капитализма. Понял? — Филин выглянул из-за монитора, скорчил свирепое лицо, иллюстрируя капитализм, и стащил из тарелки на столе овсяное печенье.

— Политинформацию отложим, — поморщился Костик. — В общем, кланяться тоже не надо, Ваня. Во-вторых, за еду платить не нужно. Домовой дает тебе ту еду, которую ты хочешь и которая полезна тебе для здоровья в данный момент. Вся еда – бесплатно, понял? И одежда, и свет, и жилье… Бери все, что тебе надо.

— Оу, — Ваня-Ян озабоченно наморщил лоб: – Большой процент за кредит?

— Ты ему про деньги вообще объяснял? — спросил Филин.

— Много раз. Не верит.

— Плохо объяснял, — Филин ухватил еще одно печенье, захрустел. Повернулся к управляющей стене, велел: – Домовой, включи теленовости. Первый марсианский.

— Оу! — испуганно воскликнул Ваня-Ян, отпрыгивая в сторону от черной глубокой, сияющей звездами, бездны, вдруг рухнувшей сверху.

Гладкий пол взбугрился каменистой красной пустыней. Ваня споткнулся, чуть не упал, закачался на одной ноге испуганной цаплей – и только тогда заметил, что ноги проходят сквозь песок и камни. Мимо, едва не задев Ваню локтем, прошел высокий человек в светлом блестящем скафандре, обернулся на ходу, пристально посмотрел на Ваню через окошко шлема и улыбнулся. Ваня растеряно помахал ему в ответ. Тут пустыня под ногами покачнулась, поплыла в сторону, мимо проехала высоченная конструкция из огромных металлических ребер, вокруг которой возилось несколько фигурок. Гулкий голос из звездной бездны известил:

— На этой неделе начался монтаж пятого купола. Прораб Василий Теркин считает, что работы будут завершены с опережением, еще до конца этой пятилетки.

Тут красный песок под ногами исчез, будто в один миг все сгинуло в черной бездне – и пустыня, и стальные ребра, и говорящий невидимка. Ваня-Ян испуганно вскрикнул, падая следом, в звездную глубокую черноту.

— Ты чего? — Костя поддержал его за локоть. — Домовой, прибавь прозрачности!

В следующий миг Костя и Ваня-Ян оказались в офисе, где в окружении мониторов сидело несколько человек. Один обернулся, блеснул улыбкой, и в щеголевато одетом красавчике Ваня узнал недавнего прохожего в скафандре.

— Прораб Васили Теркин, — сообщил голос сверху.

— Привет с Марса! — прораб махнул рукой. — И спасибо за новых «Геркулесов». Я хочу передать огромное спасибо ребятам, которые их сделали так быстро и хорошо. А теперь мы с такой замечательной бригадой смонтируем пятый купол быстрее в несколько раз.

Тут один из мониторов приблизился, показывая, как по краю ребра нового купола ползет механический краб, ловко перебирая шестью суставчатыми ногами.

— Домовой, фоновый режим! — велел Филин.

Изображение стало полупрозрачным, голос диктора забубнил еле слышно:

— «Геркулес-пять» – новая модель монтажника-высотника, разработанного специально для постройки марсианских куполов, с учетом…

— Видал? — спросил Филин Ваню-Яна. Тот закивал, смущенно покосился на собеседников и все-таки потрогал подошву сандалии – показалось, что там должен был остаться красный марсианский песок.

— Это кстати, Филин программировал, — заметил Костя. — «Геркулесов-пять».

— Я не о том, — махнул рукой Филин. Но было видно, что ему приятно. — И я не один все делал. Но я не про это. Ты понимаешь, что видел, Ваня? Новый мир. Новая планета. Там уже живут люди. Рождаются дети. Недавно открылась первая школа. Это наш, новый мир. Мы его сделали, понимаешь? А подумай сам, могли бы мы сделать что-то такое космически масштабное, если бы наши граждане мечтали не о новом мире, космических полетах, открытиях, подвигах – а о том, хватит ли у них денег, чтобы прокормить семью, заплатить за жилье и не умереть от голода в старости, когда они уже не смогут работать?

***

Ваня-Ян свалился на Костю буквально с неба.

Костя как раз настраивал новую четыре-д-камеру для снимков Казанского собора – Филину, видите ли, не подходили те, что нашлись в сети. И тут тип в грязном балахоне упал сначала в кадр, а потом повалился на Костю. Морда у типа была перекошенная и черная, а глаза блестящие и фасеточные, как у гигантской стрекозы.

Инопланетянин, — подумал Костя, одной рукой осторожно стряхивая с себя типа, второй – бережно прижимая к груди камеру.

Тут пришелец чихнул, стащил с лица маску с круглыми очками и открыл вполне человеческое, очень бледное изможденное лицо и вытаращился на Костю удивленными глазами.

— Оу, попрошу быть здоровым! — восторженно сказал он.

— И тебе не болеть, — растеряно ответил Костя.

— Попрошу извинения, это какой есть город?

— Санкт-Петербург. А вам какой надо?

— Оу! — восхитился пришелец, озираясь. — А почему нет… нет…

— Чего нет?

— Автомобильные машины. Почему нет? Воздух не пахнет, да? Дышать можно без маски, да? Дышать без маски и не умирать? Пришелец потряс черной маской с очками.

— Автомобильные машины? Ну, ты, приятель опоздал. Здесь уже лет пятьдесят весь транспорт на нижнем уровне. Наверху только скоростные ленты для пешеходов. Поэтому воздух чистый. Раньше, говорят, в городе выхлопными газами сильно пахло, особенно в центре. Народ даже окна на проспекты наглухо закрывал, комнатную очистку воздуха ставил, прикинь?

— Оу, — задумался пришелец. — Попрошу извинения, а здесь сейчас какой год?

— Две тысячи шестидесятый. А вам… — Костя запнулся, — …какой надо?

— Мне? — пришелец вдруг засиял: – мне совершенно такой нужно! Он сложил ладони лодочкой возле груди и поклонился.

— Попрошу представиться, Иван-Ян, ваш посол из перпендикулярной нереальности!

— Приятно, — растерялся Костя. — Очень. И на всякий случай отступил от пришельца на пару шагов.

Перпендикулярный посол этот, конечно же, был просто психом. Скорее всего, из нелегальных эмигрантов. Дедушка рассказывал, что когда в конце прошлого века рухнул, наконец, железный занавес, сюда хлынули толпы любопытствующих туристов, а потом и эмигрантов из Европы и Америки. Почти все они сперва впадали в ступор, обнаруживая, что в стране победившего социализма все совсем не так, как преподносила капиталистическая пропаганда. Вот, поди, с такими же обалдевшими лицами они озирались вокруг и задавали дурацкие вопросы. А почему медведи по проспектам не ходят? А где заборы с колючей проволокой и концлагеря для идеологических отступников? А почему у вас на улицах люди улыбаются? Должны ходить строем в одинаковых серых шинелях с пионерскими галстуками и петь речевки. И еще беречь свои сумочки и деньги, чтобы их не ограбила милиция. Что, не грабят? И преступности почти нет? Еще и медицина бесплатная? Не только бесплатная, но еще и лечат хорошо? Оу, так не бывает. Медведей нет, преступности нет, концлагерей нет… Может, у вас и водки нет? Есть? Ну, хоть что-то есть, слава богу и компетентным американским СМИ…

Некоторые так и спивались от потрясения. Некоторые немедленно просили политического и экономического убежища. Остальные в слезах уезжали обратно с намерением скоро вернуться и желательно навсегда. Правительства Европы и Америки запаниковали – уезжали их самые лучшие, самые умные, активные, талантливые граждане. Железный занавес обратно было уже, конечно, не вернуть, но выездные процедуры постарались максимально ужесточить. Но люди все равно бежали за лучшей жизнью. И нелегальных эмигрантов тоже хватало.

По-хорошему, нужно было этого чокнутого посла отвести в Центр адаптации. Если это эмигрант с документами – там ему помогут освоиться на новом месте, прикрепят куратора для поддержки. Если нелегал – отправят обратно.

Но посол смотрел на Костю с таким неподдельным восторгом и воодушевлением, что Костя решил в Центр его не сдавать. Жалко. Он там у себя в Америках, поди, голодал и бедствовал – вон какой тощий, бледный, да в драных обносках.

— Ладно, посол, — вздохнул Костя, — поехали в гости. Накормим тебя, переоденем. Только уговор – о своей посольской миссии никому кроме меня больше не говори. Лады?

— Конфиденциально, — посол заговорщически понизил голос, забормотал еле слышно: – поведаю подробности исключительно конфиденциально и лично.

— Договорились, — вздохнул Костя. — Поведаешь. После обеда.

***

Обед затянулся. Посол, восхищенный знакомством с автоматическим кухонным блоком, несколько раз бегал к окошку заказов, заглядывал внутрь, восторженно ахал при появлении следующего блюда, поглаживал блестящий бок пищепровода, как крестьянин любимую корову и бормотал что-то ласковое и одобрительное. Возвращался к столу с очередной тарелкой, жадно ел, жмурясь от удовольствия, как бродячий кот, дорвавшийся, наконец, до домашней еды.

— В вашей перпендикулярности не кормят, что ли? — спросил Костя.

— Кормят, почему да. Но экономично. Синтетичными суррогатами. Невкусно, — объяснил посол, облизывая ложку. Покосился на стопку опустевших тарелок и смутился: – Попрошу извинения, что я так много…

— Трескай, трескай, — подбодрил его Костя. — Ты еще перепелок в ананасовом соусе не пробовал. У нашего домового – коронное блюдо. Но это лучше на ужин, с вином. Алкоголь у нас, видишь ли, только с девятнадцати до двадцати одного выдают. Раньше хоть до двадцати трех было. Эти законотворцы в городской администрации уже не знают чего придумать, чтоб деятельность изобразить. У нас тут инициативная группа борется, чтобы оставшихся чиновников роботами, наконец, заменили. Тех хоть можно выключить, чтоб никому не мешали. В основном всех уже заменили, конечно. Но эти пока остались. Хитрые. Какую-то инструкцию откопали, видишь ли, что, мол, создание законов – творческая, а значит, человеческая работа. Вот и творят теперь, гады, простым людям жить мешают. Так что видишь, у нас тоже не так все безоблачно, свои проблемы есть.

Посол слушал заинтересованно и задумчиво. Потом отложил ложку и сказал торжественно:

— Костя-сан, попрошу благодарить за успешную ненулевую вероятность решения моей вашей миссии! И поклонился, прижав к груди сложенные лодочкой ладони.

Тут задумался Костя. Посмотрел настороженно на чокнутого собеседника, на всякий случай немного отодвинулся в сторону. Сказал вежливо:

— Пожалуйста-пожалуйста. Для вашей нашей миссии ничего не жалко. Э… угощайся, пожалуйста.

Эх, надо было все-таки не ввязываться в авантюры, а сдавать пришельца в Центр адаптации… Ваня-Ян, восторженно блестя глазами, с воодушевлением взмахнул ложкой:

— Костя-сан! Если бы в строго неопределенный ключевой момент мы заменили своих чиновников на роботов, есть космически масштабная вероятность, что мы могли успешно вступить в светлое, а не сегодняшнее настоящее будущее! Выразители нашего научно-революционного кружка думают, что как раз космически масштабное воровство и коррупция привело нашу страну к вымирательному краю!

— Ух ты, — впечатлился Костя. — Вымирательный край… того, паршиво… И на всякий случай отодвинулся от посла еще чуть подальше.

— Очень, — вздохнул Ваня-Ян. — Если можно, я выпью еще один сосуд этого вкусно пахучего отвара из немороженных ягод, а потом расскажу детали вашей нашей миссии?

— Пожалуйста-пожалуйста, — Костя придвинул к нему поближе стакан клубничного компота.

Поздно вечером, когда посол, подкрепившись и выговорившись, задремал на диване в гостевой комнате, Костя вызвонил Филина.

Филина новая идея воодушевила, как и следовало ожидать. Ему всегда нравились сумасшедшие затеи.

— Зашибись, — задумчиво сказал он, заглядывая в окошко своего И-Блокнота, самой последней трехмерной модели «Яблока». — Так, тезисы я набросал. Пенсионный возраст у них сто двадцать лет, чтоб ясен пень до него точно никто не дожил. Рабочий день – двенадцать часов, чтобы времени и сил не было думать, как это все паршиво. Уже из этих посылок можно такой мир сделать, что мрак, — Филин мечтательно улыбнулся, прикрыл глаза. — А ты говоришь, еще повышения цен, инфляция, квартплаты, платная медицина…

— Я же говорю – полный псих. Даже в Америке такого нет. Это хуже рабства. Так не может быть. Не, Филин, надо этот бред немного смягчить для достоверности. Никто не поверит.

— Костик, — Филин перестал жмуриться, как сытый кот, взглянул прямо в глаза серьезно и даже строго. И сказал почему-то без обычных прибауточек: – В некоторых случаях не нужно ничего смягчать. Нужно, чтобы все, даже у кого туго с воображением, понимали. Понимали, к чему в принципе мы могли бы прийти. Это как с испытанием атомной бомбы. Нужно знать возможные последствия. Нужно всегда помнить, что может случиться, чтобы ни у кого даже мысли не возникло ее когда-нибудь взорвать.

— Филин…

— А?

— Ну, ведь это же вообще невозможно?

Костик почему-то затаил дыхание, испугавшись того, что Филин может сказать. И облегченно вздохнул только, когда друг улыбнулся и ответил уверенно:

— Ясен пень, конечно, нет.

И только уже отключив ультра-фон подумал, что Филин не уточнил, про что говорил – про невозможность взрыва атомной бомбы или про рассказ Вани-Яна.

Когда-то давно семилетний Костик под впечатлением о жутких историях, которые рассказывала про его страну западная пропаганда, спросил у дедушки:

— Деда, ну ведь это все невозможно?

— Что, малыш?

— Ну, чтобы в нашей стране вот так было. Чтобы старые дедушки и бабушки умирали от голода и плохих врачей. Чтобы у людей не было где жить. Чтобы начальники говорили – построим дороги, а сами крали деньги для своей дачи? Дедушка рассмеялся:

— Конечно, невозможно, малыш. Ну, вот сам смотри. Какая у нас огромная и богатая страна – и земля хорошая, и уголь есть, и нефть, и алмазы, и нефть. А люди? Умные, талантливые, душевные, работящие. Все важные изобретения – наши. Лампочка, радио, телефон, компьютер, марсовые купола. Даже колесо!

— Велосипед? — оживился внук.

— Ну насчет колеса – доказательств нет, — смутился дедушка, — но я более чем уверен… Так вот, сам подумай, разве возможно, чтобы в такой замечательной стране с такими прекрасными людьми происходили те ужасы, про которые ты говоришь? Разве здесь, у нас, возможно что-то другое, кроме самой счастливой и справедливой жизни, которая только может быть на Земле?

Дедушкины глаза светились такой гордостью и воодушевлением, что Костик даже застыдился своего вопроса и своего сомнения. И с тех пор больше не сомневался…

Теперь, много лет спустя, глядя на потемневший экран после беседы с Филином, Костя не мог понять, к чему вдруг ему вспомнился тот давний разговор…

***

— Слышь, посол, — спросил Филин, — а ты чего так русский язык то коверкаешь? Ты же вроде сам как бы наш… вроде местный?

— Оу, — обиделся Ваня-Ян. — Я самый лучший говоритель русского языка. Учил сам себя по электронному переводчику классической литературы.

— А, тогда понятно, — усмехнулся Костя.

— Я читал русскую древнюю литературу! Достоевский, Толстой… как это еще… Гарри Поттер.

— Ну, это богатый список. Ваня-Ян почему-то смутился. Помялся немного и добавил:

— Я читал немножко не оригинал. Перевод с китайского. Сокращенный. С картинками.

— Комиксы что ли? — уточнил Филин.

— Почему да? Еще стихи. Пушкин, — Ваня-Ян зажмурился, продекламировал напевно: – «Время перед зимой, глаза видят нереально, смотрю на Фудзияму, как красиво».

— Это что было? — растеряно спросил Костя.

— Пушкин – наше все, — гордо сказал Ваня-Ян. Филин и Костя молча переглянулись.

— Э, давайте литературу в другой раз обсудим, — предложил Костя.

— Если без частностей, с литературой у нас не очень, — немного смущенно признался Ваня.

— Это мы уже поняли.

— Трудное понимание. Книги найти сложно. В прошлом веке сделали реформа, чтобы библиотеки сами работали деньги. Поэтому сейчас уже нет библиотек. В школе тоже сделали реформа чтобы все образовались.

— Что образовалось?

— Реформа всеобщего образования, ясен пень, — пояснил Филин.

— Так, да. Сначала сделали один экзамен на все уроки…

— А потом один урок вместо всех?

— Нет, не один. Всего два. Урок трудовых умений и урок правила почтения китайскому начальнику. Читать не учить, писать не учить, считать не учить. Вместо читать нужно смотреть телереальные шоу. «Раздевалка» – для футбольных больных, «раздевалка-два» – для больных про закулисный театр, «баня» – для…

— Ладно, хватит, направление мы уже поняли, — перебил Костя, поморщившись.

— Еще «баня-два»…

— Ну, это понятно. Одной, ясен пень, мало будет. Все для больных, — усмехнулся Филин, — зашибись у вас реформы. А для здоровых-то что-нибудь есть?

— Про здоровье тоже сделали реформа. Как его здорово хоронить.

— Хорошая реформа, — хмыкнул Филин. — У вас там точно все больные. А в первую очередь эти ваши реформаторы.

— Больные, — вздохнул Ваня. — Работа много, воздух грязно, еда плохо. И дальше все хуже.

— Куда уж хуже.

— Некуда. — В глазах Вани-Яна светились грусть и отчаяние. — Поэтому я и пришел отсюда сюда за помощь…

***

— Дорогие несограждане, сам я местный, поэтому попрошу помочь. Я живу в северо-западной провинции Китая, в нашем вашем городе Бей-Джинг, у вас другое имя – Санкт-Петербург. Я живу в тот же год, что и сейчас, в две тысячи шестьдесят первый. Я очень счастливый, что могу видеть вашу нашу страну совсем другую, чем наша ваша страна. Мой друг Саша-Чжао, изобретатель перемещателя, тоже хотел бы видеть, но он не может ходить, поэтому в перемещатель пошел я. Сашу-Чжао почти умертвить, потому что экономически не нужен инвалид. Но мы спрятать Сашу, и он уметь строить перемещатель. У вас не убивать человек, потому что он инвалид, так?

Ваня-Ян смущенно покосился на Филина. Тот улыбнулся, махнул рукой, оплетенной полосками псевдо-мышц, приращенных к титановому каркасу внешнего скелета. Филин управлял сотнями этих мышц и суставов движением одного пальца левой руки. Единственной непарализованной части своего тела. Программы для процессора титанового скелета он писал сам, потом опробовал на себе, а потом уже делился ими с Центром поддержки людей с ограниченными двигательными способностями. Еще он любил придумывать стратегические игры с элементами развития воображения и социальных навыков. Министерство образования уже включило некоторые из них в школьную программу. Костя считал, что эта, новая игра, тоже вполне может туда войти. Ну и еще Филина часто приглашали в большие командные проекты, вроде программирования «Геркулеса-пять». Костя был очень горд, что ему удалось попасть на дипломную практику именно к Филину. Он вдруг подумал – а если и правда есть миры, в которых убивают таких, как Филин? Или оставляют умирать в нищете и боли. Бесчеловечные, отвратительные миры. И еще – очень глупые. Потому что они уничтожают не только отдельных людей, умных и талантливых, а вместе с ними – то нужное и полезное, что они могли бы сделать для общества; но еще уничтожают самые лучшие человеческие качества – доброту и сострадание. Уничтожают саму возможность всеобщего счастья, оставляя взамен всеобщий страх…

— Ваша наша страна совсем другая и очень-очень хорошая, — продолжал Ваня-Ян. — Саша-Чжао говорить, что наша ваша страна совсем неправильная, совсем такая не должна быть. Он говорить, мы делать что-то не так, или наши бабушки-дедушки делать что-то не так. Но есть ненулевая вероятность других перпендикулярных нереальностей, где все сделано так. Я счастлив, что нашел вашу нашу нереальность. Теперь у меня есть новый друг Костя-сан и еще хороший умный человек с именем как птица…

— Надо было, может ему текст написать? — Костя подрегулировал стерео-звук и покосился на друга. — Слишком коряво. Хотя все равно часто заставки пропускают, да?

— Пусть говорит, — ответил Филин, — так и надо.

— …Они сделать эта нереальная игра, чтобы она помочь мне знать, что не так. Тут две модель вашей нашей страны и много разновысоких вероятностей строить другие модель. Вы играть игра и находить, что делать нашей вашей стране, чтобы быть как ваша. Саша-Чжао говорить, последний шанс это понять. Хотя он думать, что уже поздно. Что если только чудо. Например, если бы мы уметь говорить через время нашим бабушкам-дедушкам, чтобы они не делать не так. Но перемещатель через время невозможно делать. Можно только сейчас думать и делать…

Филин чуть развернул камеры. Теперь взволнованные глаза Вани-Яна смотрели со всех трех экранов. С отчаяньем и надеждой.

«Он не псих, — вдруг понял Костя, — и не лжец». Эта мысль была такой страшной и невозможной, что холодные мурашки покатились по позвоночнику.

Костя натянуто улыбнулся, повернулся к Филину и сказал нарочито небрежно:

— И правда, хорошо говорит. Можно поверить.

Филин посмотрел спокойно и серьезно, без тени обычной насмешки,и ответил:

— А я и верю.

Вадим 505: Флаг над Венерой

Орлов Олег Алексеевич по кличке «Орел», распараллелив свое сознание, слитое со сверхмощным суперкомпьютером, тщательно контролировал все 10 процессов запуска первого действующего портала на Марсе.

Впрочем, для полного контроля всех процессов его вычислительных мощностей и вычислительных мощностей двух его коллег, подключенных к закрытой военной сети МарсНет хватало с избытком, да и открытие портала должно было состояться только через два часа, поэтому он сейчас неторопливо общался со старым знакомым Нагнием Антоном Петровичем по прозвищу «Аскет», находившемся в соседнем городе-куполе на Марсе.

Для неторопливой вдумчивой беседы он выделил аж целых 5 процентов своих вычислительных мощностей. А сам, сидя в удобном кожаном кресле и налив себе кружку зеленого чая, потянулся своим новеньким, недавно модернизированным генно-модифицированным телом, полным кибернетических усилителей и разнообразных устройств, и продолжил беседу, глядя в старомодный 24 дюймовый плазменный дисплей.

— А помнишь, Аскет, как в наше время люди представляли будущее?

— Помню. Либо апокалипсис, либо перелицовка тех же 90-х или нулевых 21 века. Обезьяны с бластерами, что летят покорять соседние планеты, гоняя там местным индейцев. На мониторе тонкое, худое и костистое лицо, которое идеально подошло бы какому-нибудь средневековому монаху-фанатику, чуть тронула еле заметная усмешка. — Или в, лучшем случае, героические космические стрелялки с космическими же линкорами и истребителями. Если обобщить, то это «Аватар» Кэмерона и «Звездные войны». Ну или «Вавилон 5».

— Да, без смеха вспомнить сложно. — согласился Орлов. — Героически набив в корабль пару десятков тысяч поселенцев и погрузив их в анабиоз, они отправляют их в долгий путь в другую звездную систему, чтобы там, проснувшись ото сна, они колонизировали пригодную для жизни планету. Цирк на конной тяге! У них там на корабле что, есть все необходимое для разворачивания современной, сложной, многоукладной экономики?

— Геологическое и горнопроходческое оборудование, эпидемиологические лаборатории, госпитальное оборудование, линия по производству батарей, аккумуляторов, процессоров, линий по пошиву одежды? Да забудут они хоть маленькую деталь – и им заменить все это будет нечем. Либо сразу вымрут, либо после того, как из-за какой-нибудь ерунды выйдет их строя оборудование и они вымрут чуть позже. Помощь-то с Земли не прилетит.

— Да, и еще добавь сюда то, что нормальные специалисты: инженеры, ученые, организаторы, да даже просто толковые рабочие – абы куда не полетят, семьей рисковать, то получается, что и человеческий материал они набирали, мягко говоря, не первосортный. А ведь, как говорил товарищ Сталин, кадры решают всё. И как бы все это выжило? — с усмешкой добавил Аскет.

— Никак. Повымирали бы все – и дело с концом. Или быстро деградировали до уровня средневековья. Кстати, Аскет, а ты помнишь этот дурацкий киберпанк?

— Помню, Орел. — Улыбка Аскета стала еще шире. Хотя тут как посмотреть. Мы с тобой – почти что его воплощения. Усиленные кибернетикой тела, прямое подсоединение к сети. Вот только весь этот бред с высокими технологиями и дешевой жизнью так и остался в воспаленном воображении фантастов. У нас, в Советском Союзе, о людях заботятся, и жизнь с кучей плохо работающего железа в голове, в грязном многомиллионном муравейнике – это теперь просто непредставимо.

А сильно свободный западный мир – так он просто боится высоких технологий в применении к человеку. Как черт ладана. Они скорее ограничат свое развитие, чем генетически или кибернетически модифицируют человека. Хорошую они себе идеологию выбрали, нам, в Смысле Союзу, теперь благодаря их глупости меньше денег надо тратить на содержание армии и космофлота.

— Ну, да – заржал Орел. А то, что они теперь немножко вымирают – так это только в плюс. Потому что все по их идеологии либерализма и свободного рынка. Как думаешь, они еще хоть лете 50 протянут?

— Может быть. А может и нет. Мне все равно. Не будет идиотов – да и черт с ними. Все равно нам от никакой пользы, кроме вреда, никогда не было. — Аскет не то, чтобы был бессердечным, но Запад он немного не любил. Совсем чуть-чуть. До зубовного скрежета.

— Знаешь, а ведь по меркам века двадцатого, нас бы с тобой фашистами назвали. — немного задумчиво сказал Орел, освобождая для разговора еще пару процентов вычислительным мощностей. Сказали бы, что там тоже хорошие люди есть. Что нельзя так к чужой беде относится. Что они невиноваты это у них строй такой.

— Да… — протянул Аскет, помню я это, старина, отлично, мы же ровесники. Помню, как богато у нас в головах насрано было. Ваш враг – это не ваш враг, он просто вас не понимает и поэтому пытается вас убить, но если договариваться, то можно найти консенсус он тоже личность, а каждая личность бесценна и неповторима… Слава всем богам, что во втором Союзе такой ерунды не было, а то бы кончился также, как и первый. Как можно было не понимать, что нельзя быть терпимым к безответственности, подлости, мерзости… Понимаю, но не принимаю.

— Секунду, — Орлов посмотрел на показатели на соседнем дисплее. Ага, вот, подключился четвертый оператор. У меня теперь нагрузка снизилась, можно подумать над этим всем тщательнее. Вот ты как думаешь, если бы все это мы тогда из голов не повыбрасывали, открывала бы наша команда сегодня грузовой портал на Венеру? Было бы у нас в планах через 10 лет окончательно оживить Марс?

— Смеешься? — Лицо Аскета не изменилось, но в глазах проступило удивление. Как там Булгаков говорил – разруха, она в головах. Не навели бы мы тогда порядок в головах, не было бы у нас будущего, а был бы кровавый хаос, киберпанк и фаллоут вместе взятые.

— С трудом понимаю, как мы тогда выкарабкались, — задумчиво протянул Орлов. — Ведь мы уже даже не на крою пропасти стояли – уже в воздухе каким-то чудом висели. Да, работали по 16–18 часов в сутки, да, во всем себя ограничивали, да, были жертвы и рискованные эксперименты, да, были драконовские законы, написанные кровью, да, чуть не впервые в своей истории Россия, тогда еще даже не Советский Союз, лгала, стравливала врагов, устраивала диверсии, вела агрессивную и жесткую, даже жестокую политику… Но оно того стоило. Без крови – без жертв, нам бы даже было не стать тем, чем сейчас является США.

— Слушай, Аскет – продолжил Орлов, а ты бы хотел бы остаться человеком. Я имею в виду отделить разум от постоянного слияния с суперкомпьютером и стать простым человеком, которых большинство в союзе. Да, с улучшениями, да, с кибернетикой, но с одним слабым сверхинтеллектом, с парой потоков сознания?

— Нет, Орел, не хотел бы… — покачал головой Антон Петрович. Не хотел бы, потому так – я гораздо более полезен для страны, для своих детей и внуков. Думаю, у тебя тоже самое. После того как привыкаешь быть богом-трудягой, эдаким античным Гефестом, сложно снова стать таким же простым и видеть мир через призму эмоций, таким, каким ты его себе придумал. У тебя, наверное, тоже самое?

— Да, — кивнул Орел. — У меня тоже самое. Недавно ко мне внучка подходила, спрашивала, как можно работать по 9-11 часов в сутки 6 дней в неделю, да еще и «на таких тяжелых и утомительных работах» – со смехом процитировал Олег Алексеевич.

— Ну и что ты ей сказал? — заинтересованно спросил Нагний.

— Сказал, что я уже привычный, и посоветовал почитать «Понедельник начинается в субботу» Стругацких. Пошла читать… А ведь 60 лет назад, в начале нулевых, такое расценили бы как издевательство и попросили не троллить.

— Ну, Орел, не сравнивай девушек с которыми ты общался, с нынешней молодежью. Те, к счастью, остались в прошлом.

— К счастью. Слушай, у меня через пять минут открытие портала, хочешь я тебе переключу трансляцию?

— Давай.

— Включаю, пошел сигнал.

На огромном новом трехмерном мониторе показалась выжженная, пустынная земля Венеры. Из раскрывавшегося, подобно бутону строения, состоявшего из множества автономных модулей, управляемых программами либо через межпланетную связь, появились очертания огромных ворот в виде щестигранника, вот заработали порталы. И на землю Венеры через портал поехали первые базостроительные модули (а не спускаемые с орбиты малотонные убожества, пригодные только для сборки порталов), отъезжавшие стороны и сразу разбиравшиеся в жилые комплексы, лаборатории, комплексы связи.

Над Венерой, как и над Марсом когда-то, взвился Красный флаг с серпом и молотом.

Дека Дмитрий 504: Николай Иванович и Будущее

Сам момент приземления был едва различим. Свободный полет небольшого пассажирского самолета легко и неуловимо перешел в скольжение по взлетно-посадочной полосе. Это была работа антигравитационных установок, которые с земли контролировали посадку. Николай Иванович выглянул в иллюминатор и невольно придвинулся ближе к стеклу – там, за зеленой травой разделительной зоны, в той части аэропорта, что отводилась под космос, он увидел ракеты.

При подлете, с воздуха они не выглядели чем-то особенным, но теперь, когда шасси самолета коснулись земли, вид их по-настоящему впечатлял. Николай Иванович, затаив дыхание, проезжал мимо величественных исполинов. Гладкие белые тела бликовали на солнце, устремленные ввысь носы, казалось, пронзают само небо и рвутся дальше, к звездам. Это были уже не те ракеты, что помнил Николай Иванович по своей юности. Эти были многоразовыми, дальнего радиуса действия. Строгие, стройные, с плавными обводами. Фюзеляж незаметно переходил в короткие крылья, которые тянулись по всей длине, расширяясь к корме и сливаясь с носом у самого кончика. Углы крыльев были элегантно загнуты – создавалось впечатление, будто бы сами гиганты вырезаны из цельного листа чистой белой бумаги…

А самолет, между тем, вырвался из невидимых лап страховочных антигравов и покатился по рулежной дорожке.

В здании аэропорта было людно и по-особому шумно. Под высокими сводами эхом гуляли объявления, на огромных экранах, торопясь, сменялись направления и рейсы. Под одним из таких экранов и стоял сын Николая Ивановича – Антон.

— Здорово, па! — заулыбался он.

— Здорово, здорово, — они обнялись.

— Ну, как долетел?

— Да нормально, без приключений.

Машина, ведомая автоматикой, неслась по гладкой дороге, Антон с Николаем Ивановичем тепло разговаривали о чем-то. Наверное, о том, о чем обычно могут говорить сын с отцом сразу после долгожданной встречи.

За окнами, во всем своем великолепии, стоял июнь. Он шумел молодыми кронами, раскинул повсюду изумрудные ковры зелени, он цвел, пестрел и благоухал. Каждая травинка, каждый лепесток полны были солнечным светом, и все равно они так неистово, так вдохновенно тянулись к нему, как на это способна лишь молодость, неповторимая в своей красоте. Мелькали скверики и аллеи, залитые солнцем широкие тротуары и яркие клумбы. Который уже июнь на памяти Николая Ивановича, а он все никак не мог насмотреться…

— Да что мы о нас все, да о нас. Ты-то сейчас чем занимаешься? Николай Иванович отвернулся от окна.

— Ну как – чем. На пенсии же я, Антох, — он улыбнулся, — Какие у меня заботы. Тут вон недавно пара игр хороших вышла, вот, зависаю.

— Ну, это понятно. А общественно полезным чем-нибудь? Ты же управленец первоклассный, с опытом на производствах. Неужели, тебе сейчас никакого дела не найдется?

— Ох, с опытом, — насупился Николай Иванович, — Да я этих производств знаешь сколько в свое время из задницы вытащил? И не пересчитать, мы тогда за троих пахали. Ну а теперь хватит, чего уж там. Я – на заслуженной пенсии, имею право.

— А-а, — Антон махнул рукой, — Тебя все равно не переубедишь. Вон, кстати, глянь.

Он переключил потолок на прозрачный и указал всторону. Там, из-за утопающих в зелени домов, прямо от самой земли и через все ослепительно голубое небо тянулся широкий клубящийся шлейф. Эти огромные, белоснежные валуны, казалось, были почти неподвижны. По широкой дуге они поднимались все выше и выше, и растворялись где-то в самом зените…

— Ракета пошла, — все еще глядя вверх, сказал Антон, — Красота какая, правда?

— Да… Красота, — протянул Николай Иванович.

— А ты знаешь, кстати, что если вот взять сейчас и посчитать все запуски, которые стартуют с планеты, то получается, что ракеты взлетают каждые пять минут. Каждые пять минут – по ракете, представляешь?

— Ну, так еще бы. Замашки-то вон какие грандиозные.

— Это не замашки, па, — Антон широко улыбался, — Это планы. Самые что ни на есть настоящие, реализуемые планы.

Между тем, машина уже свернула во дворы и теперь подъезжала к дому. Она остановилась у подъезда, и после того, как Николай Иванович с Антоном выгрузили сумки, была отправлена на парковку.

— Деда! — с балкона выглядывал Сережка, такой же неугомонный, как в детстве его отец.

— Ничего себе ты вырос! — взглянул наверх Николай Иванович.

— А ну давай спускайся, с сумками нам помоги, — позвал Антон, но Сережку и звать не надо было, он уже давно убежал обуваться.

Поднялись наверх. Там уже ждала мама Лена, ну и конечно же объятья, расспросы, расспросы, расспросы. Больше всего спрашивал, конечно же, Сережка. Деда он не видел давно, а по детским меркам – так и вообще целую вечность. Сережке было шесть лет, и этой осенью он готовился пойти в третий класс. Обычный мальчуган, подвижный, любопытный, интересующийся всем, попадалось ему на глаза. И в особенности, как и многие его сверстники, он интересовался космосом. Что и неудивительно – когда у тебя над головой каждый день летают ракеты, а герои экспедиций не сходят с экранов, невольно и сам начинаешь тянуться к звездам. Туда, к далекому, таинственному и еще не покоренному.

Разобравшись с вещами, и не желая мешать хозяевам на кухне, Николай Иванович спустился во двор. Он прогулялся немного и присел на лавочку возле детской площадки. На площадке играли дети, постарше и совсем маленькие, неподалеку собрались мамаши с колясками – площадка была большая, места хватало всем. И там действительно было, чем заняться. Несколько разных качелей, карусель, всевозможные фигуры из перекладин и брусьев, причудливо загнутые лестницы. И, конечно же, самое главное – ракета. Она стояла в центре, блестя отполированными металлическими боками. С одной стороны в ракету поднималась лесенка, а с другой спускалась пологая горка. Внутри было несколько маленьких кресел, и даже пульт с разноцветными мигающими лампочками.

Вскоре, во двор спустился Сережка. Он ждал тут своих друзей, которые тоже вот-вот должны были подойти.

— О, вон они, — показал он и побежал навстречу.

Николай Иванович увидел двух ребят, выходящих из подъезда. Одного, как он узнал потом, звали Гена, а другого Саша. Гена был постарше, ему было семь, а Сашка – Серегин ровесник. В руках у ребят были два потрепанных шлема. Один – старый, видавший виды шлем летчика военной авиации. Генкин папа был пилотом. Экран и светофильтры иногда заедали, а крепление ремешка вообще было отломано, но, тем не менее, этот шлем ценился особо – как настоящий, бывавший в небе. И был еще второй шлем – мотоциклетный. Поновее, с блестящим забралом, но все-таки он был уже тем.

Шлемы ребята вытащили для совершенно понятного дела. Конечно же, играть в космонавтов. Чуть позже к ним присоединилась еще и Нина – девочка из Сережкиного класса – и все вместе они забрались в ракету. Из иллюминатора высунулась взъерошенная голова Сереги:

— Деда, будешь у нас диспетчером!

— Ладно, ладно, — заулыбался Николай Иванович, немного смущаясь.

— Командуй старт!

— Нет, погоди, — поправил Сережку Гена, — Мы его сначала запросить должны, — Гена был командир.

— А, да, точно.

— «Ракета» вызывает «Землю», — Гена говорил громко и четко, — Прошу разрешения на старт!

— «Ракета», это «Земля», — отозвался Николай Иванович, — Старт разрешаю. Приготовиться к запуску… Так. Как это там… — Николай Иванович быстро вспоминал, что же там говорится, когда запускают ракеты, — Ключ на старт.

— Есть ключ на старт!

— Продувка. Направляющие антигравы на полную мощность. Зажигание.

— Есть зажигание!

— Десять. Девять. Восемь, — дальше считали уже все хором, — Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, поехали-и-и-и!

Детвора замерла в креслах, изображая перегрузку – «вжж-ж-ж-ж-ж-ж» и дружный гул на все лады слышался из ракеты. Вскоре гул стих, и наступила «невесомость». Дети внутри занялись какими-то своими, космическими делами.

— Подлетаем к астероиду, вон он! — внимательно глядя в иллюминатор, объявила Нина – она была штурманом.

— Надо высадиться на него и взять пробу, — Генка тоже выглянул в иллюминатор, — Серега, это твое задание. Ты же сегодня исследователь.

— Вас понял! — рапортовал Серега. Он уже нацепил на себя «скафандр» и готовился к выходу.

Тяжелый летный шлем, разумеется, не был рассчитан на ребенка, он болтался на Сережкиной голове, то и дело сползая на глаза. Но это было совершенно не важно. Сейчас Сережка был настоящим космонавтом, он медленно и аккуратно пробирался через вселенскую пустоту, руля воображаемыми двигателями на ранце за спиной. Заветный астероид (песочница) все ближе, и вот – ноги юного исследователя перешагнули через бортик.

— «Ракета», я «Десятый», высадился успешно!

— Отлично, теперь образец бери.

— Сейчас.

— Обычно, когда на астероиды садятся, то часто случается что-нибудь, — авторитетно заявил Саша.

— Да? — обернулся к нему Генка, — Точно, сейчас вот что-то обязательно случится. Он высунулся из иллюминатора.

— Серега, а давай у тебя вдруг кислородный аппарат отказал?

— Да как он может отказать? — Серега отвлекся от песочницы. — Они же знаешь как надежно сделаны, предохранители там всякие, клапаны.

— Ну не знаю. Ну может метеорит попал.

— Да меня бы тогда им расплющило просто, — возразил Серега.

— А это маленький метеорит был, — Генка настаивал на своем, — Они там часто летают. Я читал. Так что у тебя сейчас кислородный аппарат сломан, и воздуха осталось совсем на чуть-чуть. Он, было, спрятался обратно в люк, но появился снова.

— Держись, мы уже спасательную экспедицию готовим.

А из ракеты тем временем слышался спор Саши с Ниной. Нина очень хотела пойти спасать Сережку. И Саша тоже очень хотел. Нина говорила, что она давно уже никого не спасала, а Саша только вчера. На что Саша сказал, что Нине нельзя так рисковать, потому что она штурман, и если с ней что-то случится, то корабль дальше не полетит. Тут все согласились, что Саша все-таки прав. В мотоциклетном шлеме Сашка вышел наружу.

— Погоди! — окликнул его Гена, — Запасной аппарат-то забыл.

И точно. Сашка вернулся в ракету и вышел, прижимая к себе большую пластиковую бутылку.

А Сережке, тем временем, приходилось туго. По его расчетам, воздух уже кончился, и он, сделав последний большой глоток, что есть силы старался не дышать. Щеки надулись, Сережка заливался краской и скучивал от напряжения брови. Еще бы немного… Но тут подоспел Сашка.

— Чик. Пшш-ш-ш-ш, — сказал он, изображая подключение воздуха.

— Ффуууух, — Серега наконец-то выдохнул и задышал жадно, понемногу приходя в себя, — Ну вообще. Еле выдержал.

— А ты как думал, — из иллюминатора за ними внимательно наблюдал Генка, — В космосе должно быть трудно. Ты вот сейчас еле дотерпел, а они там каждый день так работают. Представляешь?

После счастливого Серегиного спасения ракета ушла на обслуживание на космическую базу. А Сережку решено было отправить в госпиталь. «На тебя ведь метеорит упал», — объясняли ребята. И правда.

Так что Серега, немного побродив, уселся на лавочку рядом с Николаем Ивановичем.

— Ну, ты герой! — улыбнулся дед.

— Да какой там герой. Метеорит вон проморгал, подвел всех, — видно было, что тот расстроен. Вдруг Сережка повернулся:

— Слушай, а вы когда играли в космонавтов, ты кем чаще был?

— В смысле?

— Ну там командиром, пилотом, бортмехаником?

— Да мы как-то… — дед помедлил, — И в космонавтов-то не играли.

Николай Иванович задумался. А ведь и правда. В детском саду были всякие полицейские и воры, роботы, супергерои… Потом, если родители оттаскивали от компьютера и выгоняли на улицу – гоняли на великах, лазили по подворотням, строили шалаши из картона и веток. Много было разных занятий, но все они были каким-то… земными. Да и дети, если уж на то пошло, были земными. Нет, зачитывались, конечно, фантастическими романами, были кучи игр про космос и фильмы. Но вместе с тем, было и какое-то твердое понимание, что все это – где-то там, в далеких и совершенно невозможных мирах. А космонавтов уже не было… Николай Иванович отвлекся от своих мыслей.

— Ну, так куда вы теперь полетите? Планету какую-нибудь открывать?

— Зачем планету? — Сережка удивился незнанию деда, — Сначала ведь надо в Поясе Астероидов закрепиться, базы там построить, фабрики. А уж оттуда и за Солнечную систему.

— Но разве не интересней новые планеты открывать? Представь вот, что вы уже в будущем.

— Да ну, — Сережка пожал плечами, — По-настоящему планеты открывают роботы – зонды всякие, марсоходы. А люди, которые первые прилетают, что они там делают? Ну, флаг воткнут, следов понаставят. Ну, образцов немного с собой привезут.

— Так ведь зато о них все сайты напишут, в историю войдут – «Первый человек на планете такой-то», и запись на века.

— Я все равно этого не понимаю. Ведь всю настоящую, самую важную работу, делают люди, которые прилетают за ними. Они и базу строят, обживают место, и грузы возят, и уже серьезными исследованиями занимаются. Вот они – настоящие герои. А то, что первый прилетел, это так – для галочки. Хм. Для галочки…

— Серега! Хватит уже болеть, у нас старт скоро! — закричали из ракеты ребята, и Сережка убежал к ним.

Они играли бы так еще долго, если бы заботливые мамы не позвали ужинать. Как всегда, в самый неподходящий момент. И как всегда, невзирая ни на какие уговоры, развели детвору по домам.

— Николай Иванович, ну где же вы, пойдемте, а то все остынет.

Той ночью Николай Иванович не мог уснуть. Он лежал, глядя в потолок, и внезапно осознанное им сегодня на скамейке никак не хотело выходить из головы. Эти дети, с их играми и суждениями, не то, чтобы напомнили, а словно бы заново научили его тому, что для человека по-настоящему важно. Дети, для которых естественными были понятия «друг» и «долг». Для которых ценнее всех благ было благо общее. И «жизнь» для которых всегда означала «труд». Пожалуй, именно в тот момент Николай Иванович почувствовал, насколько он стар. Насколько он – устарел. И что такие, как он, являются самым настоящим вымирающим видом в новой, молодой и светлой жизни. Было даже как-то немного грустно.

Николай Иванович усмехнулся этой своей мысли. Опять он думал о себе. А ведь те, кого он увидел сегодня на детской площадке, о себе думали в последнюю очередь. И те, что готовились отправиться к звездам – тоже. И те, что были уже там – те тем более. Все-таки, здорово, что будущее принадлежит именно таким людям. Это правильно, только таким оно и должно принадлежать.

Так размышлял Николай Иванович. Легкий ветерок колыхал занавески… А там, за ними, свежестью дышала темно-синяя июньская ночь. В которую все выше и выше уходила очередная ракета. Как и за пять минут до этого. Как и каждые пять минут…

+++ 503: Артем

Я познакомился с Артёмкой в первый же день пребывания на новом месте работы. Станция Главная – она, извините за тавтологию, и есть главная станция Большого Исследовательского Комплекса в Поясе Астероидов. Прибыли мы по местному времени ближе к вечеру, как раз под завершение первой смены. Нас оформили, коротко проинструктировали, раздали идентификаторы и распределили по каютам. Станцию мы изучили еще на Земле, при подготовке, так что каких-либо подробных разъяснений не требовалось. Я немного завозился и уходил последним, когда в отсек будто ворвался ветер:

— Сергеич! Ну что, привезли мне оператора?

— Привезли, привезли, — прищурился Сергей Сергеевич, наш зав. по персоналу, — Вот и он как раз, знакомьтесь.

Передо мной стоял довольно занятного вида молодой человек. Ростом повыше среднего, потертый летный комбинезон, светлые, прямо-таки золотые вихры, которые вряд ли когда специально расчесывались, голубые глаза. Вот эти глаза выделялись особенно. Было в них что-то такое… огонек какой-то, какой бывает у детей, которые только-только открыли для себя мир, и в них еще горит эта неутолимая жажда познавать и восхищаться.

— Артём, — сказал молодой человек и улыбнулся. Но вдруг посмотрел на меня пристальней, покрутил за плечо. — Сергеич, я же просил новенького оператора, а этот потрепанный какой-то. Вон царапина на ухе, и вообще – где коробка от него, где гарантия? Я немного опешил.

— Вадим…

— Ничего себе! Он еще и разговаривает!

Я уж совсем было стушевался, но тут заметил, что парень улыбается до ушей. Мы пожали руки.

— Вы, кстати, и квартироваться вместе будете, в одной каюте, — добавил Сергей Сергеич. И глядя уже на меня, — Ох и повезло тебе. Ну, хоть не скучно будет.

Артём вызвался проводить до жилого сектора. По пути познакомились поближе. Он был первым пилотом шаттла, на который меня назначили. Был еще второй пилот и штурман – Денис. Ну и я – соответственно, оператор, механик. В общении Артёмка оказался ровно таким же, как и по виду: открытый, веселый, его интересовало абсолютно все. Спрашивал о родителях, спрашивал об учебке, о новой перевалочной станции на орбите, нет ли у меня на что аллергии. За разговорами незаметно дошли до кают.

— Ну, вот и наша, — сказал Артём, сделав элегантный жест, — Прошу.

Дверь отъехала, и так же элегантно кивнув Артёму, я вошел. Дверь закрылась. До меня не сразу дошло то, что случилось. Удивленные взгляды девушек, возгласы «Вы там совсем офигели?» и «О, опять пополнение на станции», летящие в меня полотенца. В общем, женская раздевалка во всей красе. Я, как культурно воспитанный молодой человек, старался смотреть себе под ноги и что есть силы жал кнопку открывания дверей. Но тщетно – в коридоре слышался еле сдерживаемый смех Артёма и других таких же весельчаков, блокирующих створку: «Тёмыч, они не перестанут на это попадаться!»

Ох, до сих пор не могу себе этого простить. Ну как же это я так попался-то, а? Ведь двести раз в виртуале всю станцию облазил… Вообще, я подозревал, что меня ожидает некий «период притирки новичка», но с той компанией, в которой я очутился, было совершенно непонятно: закончился ли этот период уже, или он только в самом разгаре. Например, на вторую неделю пребывания – уже после того, как состоялась обкатка экипажей, отработка маневров, были и серьезные рабочие вылеты. Так вот, в начале второй недели Артём как бы невзначай обмолвился о неком восхитительном салате, который пришел с новым челноком. «О-о, тот самый, что на майские привозили?» – поинтересовался Денис. «Угу. В четверг вроде к обеду будет». И как-то этот салат все время был наслуху – тут и там, то ребята из других экипажей за ужином заговорят, то Ден вдруг вспомнит. И чем ближе к четвергу, тем Артёмка все красочней тот чудо-салат расписывает: и на вкус, мол, он, словно амброзия, и на вид, мол, словно радуга, потому что сделан из того-то и из того-то…

В общем, настал четверг. После смены серьезные парни как-то даже повеселели, и в таком приподнятом настроении отправились в столовку. Артём, разумеется, первее всех – «Чтобы нам уж точно досталось». Приходим, а тарелки на нашем столе уже стоят: супы, второе, и, конечно же, главное яство – салат. Действительно, похож на радугу, все цвета. Мужики быстренько расселись по привычным местам, заохали, заахали, ладошки потирают. И Артёмка улыбается шире всех. И главное, у остальных салат этот в чашечках, а мне он целую тарелку навалил – «Нам для тебя, Вадя, ничего не жалко. Ты такой, небось, в первый раз ешь». Я, было, взялся за вилку, но и тут меня поправили: «Не, Вадь, ты что, это надо ложкой есть, чтоб прочувствовать, чтоб прям полный хлебальник удовольствия». Ну, ложкой так ложкой, зачерпнул побольше – ах, а пахнет-то как! — и отправил в рот. Что со мной было – не передать словами. На месте языка словно вдруг образовалась межпространственная дыра, и через нее, яростно клокоча, вырвалась лава. Самая настоящая, из самого настоящего вулкана! И мой бедный рот, и весь я сам переместились в это беспощадное инфернальное измерение, в котором уже и лаве не было места – ее вытесняли тысячи тысяч ядерных взрывов…

Что делать? Куда бежать?! Ведь это нельзя проглотить, это совершенно невозможно проглотить! В глазах помутилось, мне казалось, что если я вот сейчас открою рот – всю станцию разнесет на куски от такой неистовой энергии. Насилу добрался до уборной. Изгваздал этим салатом всю раковину. Пробовал, было, запивать водой, но по-моему, это не помогало.

— И не поможет, — За спиной стоял Артём со стаканом молока в руке. У краев глаз его выступали слезы, которые он то и дело смахивал. Видно было, зрелище я там в столовке устроил феерическое. — На вот, этим прополощи.

Я жадно пил, и болезненные ощущения постепенно уходили прочь. Артём окинул взглядом туалет:

— Ну а что. Зато ты первый раз в жизни исторг из себя радугу – прямо как бабочки в розовых сказках. Посмотри вон, красота какая.

Как потом оказалось, это был не салат вовсе, а что-то вроде приправы: крайне острой, но очень здорово подходящей ко всяким мясным блюдам. В разумных количествах, естественно. А Сергей Сергеич действительно был прав – мою дальнейшую жизнь на станции скучной назвать уже ну никак было нельзя. Артём жил весело и дарил это веселье всем окружающим, независимо от того, хотели они этого или нет. Доставалось от него и монтажникам, и ученым, и даже командный состав нет-нет да и попадался.

Как вон был случай с Павлом Егоровичем, завхозом станции. Пал Егорыч, человек, конечно, хороший, дело свое знает, но есть у него одна такая особенность. Каждые семьдесят два часа в жилых отсеках станции проводится дезинфекция. Процесс этот довольно быстрый – автоматикой распыляется аэрозоль, и проводится облучение – но для здоровья людей не очень полезный. Потому, отсеки на это время необходимо покинуть. И вот задача завхоза, лично пройти по всем каютам и удостовериться: никто ли не зазевался, не уснул, не проморгал сигнал. Делает это Пал Егорыч каждые семьдесят два часа с самого запуска станции. Все давно уже на автомате: за несколько минут до начала проходит, открывает каждую дверь и с порога вяло говорит – «Дезинфекция, покинуть каюты». Пройдет дальше по коридору, и снова – «Дезинфекция, покинуть каюты», — отсутствующим взглядом смотрит куда-то сквозь людей. И снова – «Дезинфекция, покинуть каюты». И снова, и снова.

Ну и как-то Артёмка не удержался и за пару минут до Пал Егорыча пустил робота. Технического, гуманоидного. Прилепил ему на лицо фото завхоза, проковырял дырки для камер, и дал программу – обходить отсеки с фразой про дезинфекцию. И вот представьте: сидят себе обитатели станции, к ним входит робот. «Дезинфекция, покинуть каюты». Они сначала не совсем понимают, что происходит, но очень забавно робот похож на Пал Егорыча. Далее приходит уже сам Пал Егорыч и точно так же, как робот, повторяет обычный свой текст. И вот тут-то и начинается самый смех, настоящий, неудержимый. Пал Егорыч тогда все никак не мог понять причину столь внезапного веселья. Но потом наткнулся в коридоре на своего механического двойника, который пошел на второй круг.

Или как Артём однажды устроил сольный концерт командующему эскадрильи станции. Мужчина статный, с роскошным баритоном, но таланта своего стесняющийся. Что тот любит попеть во время вылетов, и так поговаривали, но тогда об этом узнала вся Главная. Внезапно включившийся микрофон, трансляция во все динамики – и вуаля, новые поклонники обеспечены. И вот уже зовут выступать на огоньке с еле скрываемой улыбкой.

И в этом был весь Артёмка. Он ценил хорошие анекдоты и часто вспоминал подходящие к случаю. Обожал травить всевозможные байки. Если в его вылет произошла какая непредвиденная ситуация – будьте уверены, за ужином вас ждет невероятный рассказ о самом эпичном приключении, которое только можно представить. И из которого он – Артём – разумеется, выйдет победителем, благодаря природной смекалке и уникальным талантам. Он постоянно рубился во всякие игры, в каюте его редко можно было застать без виртошлема. И был, между прочим, на первом месте в Страйке вот уже четыре месяца, чем очень гордился. А еще он то и дело спорил, на что угодно и с кем угодно. Так что и ему самому, и окружающим раз за разом приходилось проверять себя во всяческих сумасбродных пари. Я иногда смотрел на него и думал, что нет, пожалуй, более неподходящего человека для этой станции. Большой Исследовательский Комплекс, кругом доктора наук, серьезные геологи, строгие бурильщики, бывалые космопроходцы. И тут вдруг Артёмка.

Время от времени он нарывался, конечно, на выговоры и разнообразные санкции. Бывало, что особо серьезные (или лучше сказать – обидчивые) писали жалобы. Никогда не забуду, как после очередной подколки в свой адрес на него орал начальник станции, Тарас Петрович: «Домой к чертям переведу! На околоземной орбите мусор собирать! Или вообще спишу! в ЦУП! Уборщиком!!!» Но не списал. И не перевел. Не потому что Тарас Петрович любил Артёмку, как сына. А потому что, как бы то ни было, но был Артём первоклассным пилотом. С огромным опытом работы именно у астероидов, одним из «старичков» станции. Так же он был и инструктором. Под его руководством проходила адаптация новых экипажей. Да, кажется невероятным, но этот человек еще и учил людей. И хорошо учил!

Вот как раз с инструктажного вылета и начался тот самый день. Прибыло к нам пополнение. В том числе новый пилот на замену Николаю, завершившему вахту. Звали новенького Алексей, и был он не таким уж и новеньким. Пилот первого класса, заслуженный, награжденный. Летал до этого в основном между спутниками Марса и орбитой. А теперь вот перевелся к нам.

Поступило задание: сопроводить новый экипаж, отработать маневры и пройти на практике по маршрутам. Старшим вылета назначили Артёмку. Новый командир, казалось, разочаровал нашего марсианского героя, но виду тот не подал. Развороты у буев его тоже не особо впечатлили. Было заметно – Алексей скучает.

— Леха, — скучающих людей Артём не переносил, — Бодрее, бодрее! Здесь, в Поясе, крутиться надо. Это тебе не по прямым трассам шуровать.

Алексей ответил в том смысле, что на орбитах и среди станций он накрутился так, как Артём себе с трудом может представить.

— Ха, — тот усмехнулся в ответ, — Это ты еще в «куче» не летал. Ден, где тут у нас куча ближайшая? Пошли, покажем товарищу. Там и отработаем.

«Куча» – это довольно компактное скопление астероидов, больших и малых, самых разных форм. Они образуются при столкновении своих более крупных собратьев. Между тем, доложили диспетчеру, взяли курс на кучу. При подлете Леха несколько притих. А глаза Артёмки аж так и сверкали:

— Ну что? Айда на перегонки, щас маршрут нарисую. Да не дрейфь – страховочные движки вытащат… Если ты вдруг недостаточно верткий, — он хохотнул.

На мониторах появилась объемная направляющая маршрута. Она замысловато петляла между обломков, обозначая участки ускорения и торможения, угадывались даже пара ловушек – всё в стиле Артёма.

Был дан отсчет, и понеслось. За спиной то взревывали основные двигатели, то вдруг затихали – и в этот момент лихорадочно начинали отстреливать маневровые – всполохи тормозных, и снова основные. Каменное облако как сумасшедшее вертелось на экранах, мелькали глыбы, будто заигравшиеся космические гиганты сыпали их нам на голову, но мы уходили каждый раз, вывернувшись в очередном невероятном кульбите. Не понимаю, как пилоты вообще улавливают что-то на таких скоростях. Мне порой становилось дурно во время подобных тренировок, и тогда я сосредотачивался на приборах.

Переключившись на локаторы, я с удивлением обнаружил, что и Алексей не отстает. Ну, то есть совсем немного, шел практически хвост в хвост. Да, траектории не лучшие, да, видно, что местами он дергает шаттл. Но все равно – для оказавшегося здесь в первый раз, результат впечатляющий. Ведь действительно, трудно тягаться с человеком, который в местных астероидах собаку съел. Вираж, еще один, расстояние между нами сокращалось, снова поворот… Но вдруг, после очередного кувырка наш шаттл вылетел с маршрута. «Ага!» – воскликнул Леха.

Я тоже не сразу понял, что произошло. На внешних мониторах пустынным спокойствием простирался космос. Я хотел, было, спросить, как это мы так слетели, но тут заметил, что Ден и Артём за чем-то внимательно наблюдают. Гонка их больше не интересовала.

— Как думаешь, что это?

— Да черт его знает, где-то в районе Шестой. Вадя, наведись-ка на эту вспышку.

Стало понятно, о чем они говорят. Прямо в центре сектора обзора виднелся огонек. И этого огонька там было быть не должно. Я навелся, визуально и приборами. Вдруг зашумел эфир – это Артём подключился к общему каналу – в спокойных обычно голосах операторов явно чувствовалось волнение. И было отчего. Самая настоящая чрезвычайная ситуация, очень серьезная. При доставке нового научного модуля к Шестой астероидной станции на транспортной платформе произошла авария. Вышел из строя главный буксировочный двигатель. Что-то там полыхнуло, и его основательно раскурочило. Но перед этим он выдал максимальную мощность, разогнав платформу до недопустимой скорости. Блокирующая автоматика не сработала, перехват управления со станции не сработал. Причины пока не ясны, но факт остается фактом – мы имеем огромную платформу с модулем, несущуюся не понятно куда. Связь выключили, в кабине повисла тишина.

— М-да, такая бандура может тут разнести все, что угодно, — задумчиво протянул Денис, — Особенно, если по пути соберет еще пару астероидов, которые тоже пойдут обломками. Вадь, посмотри, куда она движется. Я задал программу расчета траектории.

— Потому что если к станциям, то беда. Эвакуация эвакуацией, но помощь в наши края ждать довольно долго…

— Да нет, — мои расчеты закончились, — все нормально, не к станциям. Она вообще недалеко от нас пройдет, а потом дальше в космос. Так что, похоже, пронесет.

Артём все это время молчал. Он уткнулся в мониторы, что-то крутил там, и казалось, совсем не замечал нашего беспокойства. Вдруг он резко повернулся ко мне.

— Блин, Вадь. Это же не контейнер мусорный какой. Это исследовательский модуль. С отсеками, приборами и туевой хучей всякого оборудования. Его строили шесть лет, потом на орбите собирали еще полгода, сюда через полсистемы волокли. А ты говоришь – пронесет. Не имеем мы права такую штуку пролюбить.

Я молчал. Действительно, возразить было нечего. Артём тем временем вызвал ведомого:

— Леха, слушай команду. Сейчас примешь от меня кое-какой груз и дуй с ним на базу.

— Понял… Там платформа сорвалась, мы по этому поводу ничего предпринимать не будем?

— Будем, конечно. Мы сейчас будем предпринимать, а вы – на базу и в доки, — Там было начали возражать, но Артём отключил связь и повернулся к нам.

— Так, теперь вы. Полезаете в спаскапсулы, отстреливаетесь, а я попробую к этому модулю пристыковаться. В ручном режиме можно движку подачу энергии перекрыть и включить тормозные. Кожухи и шлюзы целые, можно попробовать.

— Там… же излучение, — как-то по-детски промямлил я.

Все это свалилось так внезапно. Вдруг какие-то взбесившиеся платформы, извергающие смерть пасти двигателей, модули, несущиеся в бесконечную пустоту. И на пути у этой катастрофы мы – экипажи двух маленьких шаттлов. Где-то на дне души билась мысль: мы-то тут при чем?!..

— Ну дык и на мне скафандр, — ухмылка Артёма вернула меня на место, — Минуты четыре выдержит. С половиной.

— А потом?

— А потом я движок загашу, — пояснил Артём с улыбкой взрослого, объясняющего малому ребенку очевидные вещи.

— Но ведь излучение останется… — я почему-то с надеждой глянул на Дениса. Денис смотрел в пол.

Артем отвернулся, было, к пульту, но снова повернулся ко мне – он что-то хотел объяснить:

— Слушай, мы ведь здесь для чего собрались? Просто так на самолетиках полетать что ли? — в его глазах скользнула искра усмешки, — Мы здесь дело делаем, — но тут же пропала, — Большое дело, Дело с большой буквы. Дорогу в космос. Дорогу к развитию. Ведь это развитие – и есть самый смысл жизни человечества. И наш, стало быть, тоже. Что вообще может быть важнее этого? И если уж приходится выбирать: жизнь какого-то пилота или огромный труд тысячи людей, который пропади – и отбросит всё лет на десять назад. Тут уж выбор прост. Не правда ли? Он отвернулся к экранам.

— Борт «два двенадцать» вызывает «Главную», «два двенадцать» вызывает «Главную».

— «Главная», принимаю.

— Слушай, Тарас Петрович, наблюдаю модуль с Шестой в прямой видимости. Он недалеко от нас щас пройдет. План такой: пристыковаться, высадиться, вручную отрубить основной, включить тормозные. Как понял? На том конце возникла некоторая пауза.

— Тём, мы шаттлы с ботами туда уже отправили, — это говорил Верейников, главный инженер станции. Похоже, уже вся Главная стояла на ушах, и весь руководящий состав столпился в Центре управления. Голос Верейникова подрагивал.

— Ох, ну вы насмешили. Тут чистого лету двадцать минут. А у модуля ускорение такое, сами же понимаете – пока ваши боты до него доберутся, он уже в зону невозврата учешет.

На том конце снова возникла пауза. Там всё понимали. И то, что предлагал Артём, тоже понимали хорошо.

— В общем, я пошел на сближение. А вы не скучайте тут без меня, а то буду являться в виде призрака и творить пакости! Конец связи. Но шутке никто не засмеялся.

А Артём тем временем скорректировал сканеры, подбавил тяги и стал плавно выходить на курс. Мы с Денисом сидели не шевелясь, прикованные безмолвием к неподвижным креслам.

— А, да, «Главная»! — Артём подскочил, что-то вспомнив.

— «Главная» – коротко ответил Тарас Петрович.

— И памятник! Петрович, памятник такой, лучше из гранита, в полный рост, на аллее рядом с ЦУПом. Я там…

— Какой, на**й, памятник?! Для тебя что – это всё шуточки что ли?! Понарошку что ли?! Это не игра твоя долбанная, где воскрес – и дальше побежал! Здесь по-настоящему все!.. Его прервал неожиданно серьезный и тихий голос Артёма:

— Да какие шутки, Петрович… — такого Артёма я слышал впервые. И многие на станции, думаю, тоже…

— Иду на сближение. Всё, отбой.

Денис отказался покидать шаттл. Он настаивал на том, что в таком деле необходима страховка, и, по сути, былправ. Меня же вытолкали из кабины чуть ли не силой. Залезая в капсулу, я оглянулся в последний раз.

И вроде бы, в кресле сидел все тот же Артёмка – с тем же светлым взглядом, улыбкой и вечными хохмами. С той же дурацкой привычкой притопывать на педалях какой-то мотивчик. Но для меня теперь это был совсем другой человек. Человек, который абсолютно твердо знает, для чего и зачем он живет. Отдающий всего себя делу, вот так просто, не сомневаясь ни секунды. И человек, не жалеющий ни об одном дне этой жизни…

Дмитрий Дека // 2012

Прудников Вадим Александрович 502: Последний рассвет

… Герман медленно умирал. Конечно, скафандр продолжал впрыскивать в кровь стимуляторы и питательные вещества, и их запасов, теоретически, хватит ещё, как минимум, на тридцать земных суток. Но сейчас это было бессмысленной тратой довольно таки ценных ресурсов. Судя по показаниям визора, при падении он повредил позвоночник, что практически лишило его возможности двигаться самостоятельно. Хотя в его случае это могло быть лишь досадной неприятностью, так как экзоскелетом было можно управлять, даже если бы он переломал все кости своего организма. Можно… если бы от удара не вышла из строя двигательная система скафандра. Теперь же устройство, которое должно было защищать его практически от любых опасностей недружелюбного космоса, стало его персональным склепом. Но даже это было полбеды, главная же проблема заключалась в том, что баллон с воздухом остался на разведывательном самолёте «Вихрь», обломки которого были разбросаны в радиусе полукилометра вокруг. Запасов же кислорода в скафандре хватало от силы на час.

Долгие годы, сначала в Академии на Земле, а потом в учебном центре на Луне, его учили, что он Герой, что он один из тех, кто выводит Человечество в Космос, вытаскивает его из колыбели. Герман мрачно усмехнулся. В своей скорой и неминуемой смерти ничего героического он не увидел. Обычная транспортная операция, закончившаяся аварией и трагическим финалом.

Герман закрыл глаза и попытался найти выход из сложившейся ситуации. Корабль разбит, связи нет, кислород на исходе. «Первое настоящее не учебное задание стало последним. Вот ведь Ирония Судьбы – провести бесчисленные генетические и кибернетические манипуляции со своим организмом, в теории продлевающие жизнь чуть ли не 250 лет, чтобы умереть в неполные 23 года в Богом забытой дыре» – кроме этой мысли его тренированный ум больше ничего удобоваримого выдать не сумел.

********

Образы из старых воспоминаний сумасшедшим калейдоскопом крутились в его глазах. Вот его первое свидание с Анжели на Селене. Впервые он увидел её в лунном учебном центре Космофлота, куда отправляли наиболее подготовленных курсантов, сдавших выпускной экзамен после 6 лет обучения в Академиях на Земле. Анжели была родом из Северной Африки и обучение проходила в триполитанской Академии. Увидел он её впервые здесь – на лунной базе Космофлота, где из них готовили будущих пилотов, колонистов и исследователей. Герман пригласил её на свидание, и она ответила «Да». Но какое может быть «свидание» на тренировочной базе, состоящей из кубриков, коридоров, классов и спортзалов?! Не в столовую же её приглашать? Пришлось «позаимствовать» лунный вездеход в ангаре базы и отправиться на внеплановую экскурсию в Селену – столицу Луны и первый город за пределами Земли. После этой выходки он 72 часа просидел на гауптвахте в учебном центре, что, правда, не помешало ему сдать экзамен на «отлично».

А вот отец привёл его, тогда ещё семилетнего мальчишку, к монументальному зданию Космической Академии во Владивостоке. Образ был настолько ярким, что Герман на мгновение почувствовал крепкую отцовскую ладонь в своих руках.

Именно там, тщетно пытаясь разглядеть сквозь толщу тумана вершину гигантского футуристического звездолёта (в форме которого и было построено здание Академии), Герман раз и навсегда связал свою жизнь с Космосом.

Пять лет спустя дальневосточный филиал стал его новым домом на многие годы, и первым стартом на долгой дороге в Космофлот.

Вообще, история Космического Флота неразрывно связана с историей СССР. Солнечный Союз как реальная сила заявил о себе ещё в далёких двадцатых, когда разрушенная войной 18–19 годов Россия за какие-то пять-шесть лет превратилась в авангард развития и начала строить лунную базу. Поначалу «мировое сообщество» с усмешкой относилось к малопонятным чудачествам русских, но вскоре в орбиту космической экспансии, объявленной Союзом, было вовлечено практически всё человечество. Конечно, всё произошло не сразу. Впереди были долгие года бесчисленных войн на Земле, перекройки границ, создания и разрушения стран, а то и целых региональных союзов. Но Союз медленно и неумолимо как сама История двигался к своей цели, озвученной ещё Циолковским. В 2059 году на Всемирном Конгрессе в Кейптауне было объявлено о создании Солнечного Союза Свободных Республик, — страны, ставшей Родиной для всего Человечества. Тот же год стал годом рождения Космического Флота. Хотя де-факто структура существовала задолго до этого события – появились многочисленные колонии-поселения на Луне, начался первый этап терраформирования Марса и многое другое. За последующие двадцать с лишним лет Космофлот превратился в наиболее влиятельную и эффективную организацию в Союзе. Мечта Циолковского, Королёва, Хокинга, Ефремова, Лема и множества других деятелей и мыслителей прошлого сбылась – Человечество вышло из своей детской колыбели под названием Земля и начало делать неспешные, порой неуклюжие, шаги в освоении своего дома – Солнечной системы.

Космофлот не жалел ни сил ни средств для подготовки будущих спецов. К их услугам была самая передовая на тот момент техника и технология, знания, которым пока что не обучали в обычных школах, но и спрос за это был двойной. В первый год обучения 12-летний Герман чуть было не потерял обе ноги, обмороженные во время многодневного перехода в Арктике. Тогда его спасло чудо под названием СУБР-1 (система ускоренной биологической регенерации).

После этого было ещё много различных испытаний – в джунглях, в пустыне, в тайге и в океане, но именно это испытание в Арктике на гране между жизнью и смертью навсегда изменило его.

После Академии продолжить службу в Космофлоте решались далеко не все. Каждый из них и так был подготовленным специалистом не только во всём, что связано с управлением и обслуживанием космических кораблей, но и в таких дисциплинах, как планетология, астрофизика, медицина и многих других. На Земле было достаточно проблем, которые нужно было решать, в том числе и выпускникам Академии с их бесценными знаниями и навыками.

Герман остался. Он продолжил подготовку в лунном учебном центре, где всё уже было по-взрослому. Космос перестал для него быть далёкой мечтой, а стал повседневной реальностью.

Калейдоскоп воспоминаний закружился с такой силой, что образы, не успевая оформиться в мысли, тут же сменялись новыми – присяга офицера Космофлота перед многотысячным строем курсантов, расставание с Анжели на Мире-3, бессмысленная драка с артельщиками в баре на Марсе, почти 3-х месячный перелёт на Каллисто, первое знакомство с недружелюбным четвёртым спутником Юпитера, которому в ближайшем будущем предстояло стать передовой базой Солнечного Союза во Внешней области, разведывательный полёт на «Вихре» в Долину бурь… Стоп! На этой мысли Герман пришёл в себя. Это было действительно его ПОСЛЕДНЕЕ воспоминание! Его полёт закончился тем, что сейчас он лежит в скафандре со сломанным экзоскелетом посреди гигантской пустоши не в силах пошевелить даже руками.

********

Пока Человечество осваивало внутреннюю область Солнечной системы, перед Космофлотом была поставлена новая грандиозная задача – разведка и исследование объектов, находящихся по ту сторону пояса астероидов. Ещё столетие назад Каллисто был определён наиболее привлекательной целью для пилотируемого полёта во Внешнюю Солнечную систему, так как спутник находится вне радиационного пояса Юпитера.

Вся исследовательская миссия на Каллисто составляла 15 человек, в задачу которых входила разведка спутника, а также подготовка необходимой инфраструктуры для последующих экспедиций. В первоначальной высадке Герман не участвовал. Он прибыл сюда вместе с пятью своими бывшими сокурсниками, а теперь молодыми офицерами, полгода спустя. Отношение старших участников экспедиции, прослуживших во Флоте уже по дюжине лет, изначально было к ним если не пренебрежительным, то, по крайней мере, насмешливым. И поэтому, чтобы не остаться вечным дежурным на базе, каждое задание приходилось выбивать чуть ли не силой. На эту миссию Герман вызвался сам, которая при всей своей кажущейся заурядности, всё-таки была достаточно рискованной.

Долина Бурь представляла собой довольно внушительный сектор, по площади приблизительно равный земной Франции. Повышенный интерес разведывательной экспедиции он вызывал мощными всплесками электромагнитного излучения в различных диапазонах. Собственно говоря, из-за этого сектор и получил своё название – всплески перемещались подобно бурям и ураганам, практически не выходя за условную границу. В задачу Германа входила доставка и установка многофункционального робота-датчика, который будет фиксировать все физические показатели в географическом центре сектора. Через 240 часов датчик должен быть доставлен на базу для дальнейшего анализа и исследований. Пока что необъяснимая аномалия в этом секторе не позволяла дистанционно управлять зондами и роботами, поэтому датчик необходимо было запустить вручную. Кроме того, хаотичное излучение в Долине полностью исключало связь, а также дистанционное управление техникой. Другими словами, на время выполнения задания Герман мог рассчитывать только на себя, не ожидая какой-либо помощи от экспедиции.

Как раз для такого рода миссий в экспедиции был припасён разведывательный орбитальный самолёт «Вихрь» – неприхотливый, но надёжный аппарат разработки 50-х годов.

Поначалу полёт проходил нормально, до того момента как корабль вошёл в Долину. Судя по показаниям датчиков, он попал в зону с динамической гравитацией, что само по себе уже было фантастикой. Но удивиться этому факту Герман не успел, так как «Вихрь» неожиданно вышел из-под контроля. Визор перестал считывать какие-либо данные о состоянии корабля. Двигатели одновременно отключились и «Вихрь» прямым курсом направился по направлению к поверхности спутника…

********

Герман проверил запись визора с момента аварии. «Вихрь» штопором летит к поверхности. Едва он успевает схватить дроид, как срабатывает катапульта. В падении он его не удерживает и тот падает всего лишь в нескольких метрах позади него. У Германа появился хоть и призрачный, но шанс. Нет, не шанс на выживание. Шанс умереть тем, кем он должен был быть.

Ног он не чувствовал, поэтому от варианта, если не «встать и пойти», то, хотя бы, «доползти на карачках», пришлось отказаться. Движение рук в плечах вызывало жуткую боль, но с пальцами было попроще – ими можно было двигать относительно свободно, не боясь провалиться в обморок в самый неподходящий момент.

Герман медленно перевернулся на живот. Это движение отозвалось острой пронзительной болью в спине, и на мгновение он потерял сознание.

… Арктика. Полярный холод, казалось, проник в каждую клеточку его организма. Лукавый голос в голове подсказывал – «Остановись, ты всё равно не сможешь. Тебе это не нужно. Достаточно только нажать кнопку сигнала, и тебя заберут туда, где тепло и где не нужно никуда бежать…».

Герман пришёл в себя. Там, на Северном полюсе он дошёл. Он пересилил себя, пересилил свою слабость. Не поддался на ласковый голос и приятные слова штатного психолога Академии – «…Герман, остановись! Ты угробишь себя. Каждый человек должен заниматься своим делом». Тогда он выстоял, не смотря на то, что, чуть было, не стал калекой. Выстоит и сейчас, тем более терять ему уже нечего.

На Земле он бы вряд ли смог осуществить подобный фокус, но здесь сила тяжести составляла всего восьмую часть от земной, атмосферы практически не было, так что попробовать стоило. Левой рукой Герман нащупал достаточно ребристую поверхность, чтобы можно было ухватиться. Теперь всё усилие нужно сосредоточить в кистях и ещё немного на плечо. Сделать глубокий вдох. На выдохе короткое движение вперёд. Казалось, что от напряжения разорвались все мышцы и связки ниже локтя. Но, всё таки, он сдвинулся. Хоть и на какие-то десять сантиметров, но сдвинулся. Теперь будет легче. Герман тяжело задышал, растрачивая такой драгоценный, но уже не нужный, кислород.

… Ещё немного. Теперь минута на восстановление дыхания. Теперь опять продвинуть руку вперёд и снова резкий взрыв острой боли, на который он уже почти не обращал внимание.

Левую руку он уже не чувствовал. Герман сосредоточил всё своё сознание в одну микроскопическую точку. Боль и слабость тут же спрятались глубоко в недрах разума и больше его не беспокоили.

Привычным движением сместить руку вперёд. Уцепиться пальцами. Подтянуться. Десять секунд на дыхание. Дальше…

Наконец датчик оказался в зоне досягаемости. Герман запустил систему ручного управления. Загорелся трёхмерный галодисплей – дроид-разведчик был готов к получению задания. Программировать робота вручную нужно было в самом буквальном смысле – то есть руками.

«Знал бы, что так закончится, сделал бы это ещё на базе» – шальная насмешка промелькнула в его голове и бесследно исчезла. Отвлекаться, теряя время на весёлую самоиронию, в его случае было непозволительной роскошью.

Визор выводил одно за другим тревожные сообщения на сетчатку глаза, — сердечный ритм, давление, температура – всё говорило о том, что жить ему осталось совсем недолго. Герман не обращал на это внимание. Последние манипуляции с программой были закончены, тут же ожили сервоприводы, и дроид принялся выполнять задачу, ради которой и был сюда доставлен.

Последним усилием он снова перевернулся на спину. Ни одной из мышц своего тела Герман уже не управлял. Единственное, что он мог делать, — это смотреть немигающим взглядом на географический восток, туда, где через несколько мгновений начнётся холодный каллистонианский рассвет.

Кучер Павел 501: Семейный праздник

Для предварительного создания настроения рекомендую послушать «Этот большой мир»

http://www.youtube.com/watch?v=qeamZ8KgI8

«Человеческое тело – это машина для жизни души»

Наполеон I, Франция, XIX век от Р. Х.

«Высшая цель Советского государства – построение бесклассового коммунистического общества, в котором получит развитие общественное коммунистическое самоуправление»

Конституция СССР 1977 года, ХХ век н. э.

«В космос на ракетах не ездят!»

Александр Лазаревич, Россия, XXI век от Р. Х.

Символы, у праздников и побед, очень разные. Как и сами эти победы… Свежие и протухшие, сладкие и горькие. Лично меня наиболее устраивает кондитерская классификация. Тонкие оттенки вкуса, если честно, передают чувства даже лучше музыки. На уровне кино! И куда более эмоционально… Вероятно, потому, что отдел осязательных и обонятельных рецепторов в мозге человека несоразмерно огромен. Как память о диких незапамятных временах, когда наши далекие предки, амебы, передвигались по жизни «нюхом на ощупь», без зрения и слуха. Поэтому, настоящий, полноценный праздник, без торта – жалкое подобие праздника. Причем, торт должен быть: Во-первых – большой, во-вторых – вкусный, в-третьих – домашний. Покупной – казенщина. Профанация самой идеи торжества. Вывод? Угу. Надо страдать, что бы быть счастливым. Вкалывать самому.

Я тут, в некотором роде, с некоторых пор – хранитель традиции. Приходится соответствовать. Про торт «Наполеон» слышали? Знаменитое в России начала XIX века изобретение. Символ победы над ненавистным «узурпатором». Излюбленное господское лакомство. А пробовали? То-то и оно. Главный его недостаток – это продолжение достоинств. Штука – зверски трудоемкая. Шесть часов (!) работы – как минимум. Не имеющим личного повара, или личных кулинарных талантов, рекомендуется перевернуться на другой бок, с головою накрыться одеялом и попытаться представить данное изделие в сладком сне. Или – подорвать задницу, взять инструмент и таки попробовать соорудить искомое чудо своими руками. Поскольку господ в 17 году – того…

О степени страданий бывшей «элиты общества» без любимого угощения допустимо судить по простому факту. Некоторые из них именно так и поступили. Взяли и, оказавшись в гуще пролетариата, сами научились его готовить. Из доступных пролетариату ингредиентов разумеется. На доступном пролетариату техническом уровне. Методом проб и ошибок… Если кто-то думает, что соорудить торт «Наполеон», располагая русской печкой, керосинкой и прочим убогим набором сельского инвентаря легко – пусть попробует сам. Дело того стоит. Во всяком случае, одна сбежавшая от ужасов Гражданской войны в деревню вдова царского генерала, соседка и душевная подружка моей будущей прабабки как-то исхитрилась. Чем, до самых кишок, потрясла и восхитила не искушенных в гастрономии односельчан. И рецепт пошел в народ… После войны, уже бабка, внесла в него радикальные изменения, продиктованные скудным бытом городской коммуналки. А привыкший к торту отец, после женитьбы с ужасом осознавший, что моя, привычная ко всему покупному, «городская» мать печь торт не умеет и не собирается, взялся за дело лично, снова коренным образом переосмыслив его технологию. И преуспел! Специально привезенная ради случая в гости генеральская вдова, в 60-х уже весьма ветхая старушонка, единственная сохранившая память о дореволюционной жизни, отведала кушанье, удивилась, восхитилась и спросила – в каком ресторане работает отец? Хотела рекомендовать заведение «понимающим людям». И долго пыталась своим дворянским мозгом переварить хтоническую словесную конструкцию «закрытый ящик». Не «Яръ», да…

— Советский инженер, мадам, способен на всё! — гордо заявил батя. Генеральша повторно восхитилась и попросила рецепт. Отец изложил, строгим научным языком. Повторил… Ещё повторил… Записал для памяти. Мелким чертежным шрифтом на обороте визитной карточки. Я помню эту поэму в прозе наизусть. Оцените:

«…годность маргарина к изготовлению песочного теста проверяется опусканием его бруска в жидкий азот, на срок не менее десяти минут, с последующим его бросанием, с высоты не менее двух метров, в чистое ведро с лежащим на дне стальным кругом весом не менее килограмма. Правильный маргарин, при ударе, сам собой рассыпается в мелкую пыль равномерной игольчатой фракции. Полученный порошок следует сразу же перемешать с охлажденной, до не менее чем минус двадцати градусов Цельсия, белой пшеничной мукой…»

На мой взгляд, жидкий азот – это было пижонство. Вполне достаточно температуры сухого льда, то есть твердой углекислоты. И быстрее… Баллона огнетушителя мне с избытком хватает и на маргарин, и на муку… А кидаться маргарином не обязательно. В руках он рассыпается ничуть не хуже. Когда те руки в рукавицах…

«… смесь подвергают растиранию при комнатной температуре, с одновременной её грануляцией …»

В переводе на обиходный язык – прокручивают через мясорубку. Вручную! Электрическая не дает того качества. Почему – сам не знаю. Проверял несколько раз. Наверное, торт «Наполеон» любит физический труд.

«… в полученную массу добавить, по вкусу, мелкой соли, залить водой и тщательно размять руками…»

— Та-ра-ри-ра-ра-пара-ри-ра-ра! — Полдень… Солнце в зените. Отпищали сигналы точного времени, через эфир, уютно, будто в далеком детстве, льются над миром «Подмосковные вечера». Почти 100 лет это ретро, от радиостанции «Маяк», не стареет. Ну-с, послушаем, между делом, свежие новости… Увы – в ухе звонкий щелчок. Опять? Не… Переключение канала… Автоматическая смена приоритета. Что там стряслось?

— Пик! Пи-и-и! Пик! — наушник, кодом, ябедничает о нарушении линии Периметра. Черт! Как оно не к стати… Разминание тугого кома песочного теста будущего торта – это плохой момент для прибытия гостей. Руки в муке… пускай это и не совсем руки… точнее – руки, но не совсем мои… Долго объяснять… Кто там?

— Бзинь! Му-у-у! — ах, вот оно что! Не отвлекаясь от процесса замешивания, грозно рявкаю в микрофон:

— Зорька, дурища, куда опять лезешь?! Вот я тебя сейчас хворостиной! — громыхает снаружи динамик.

— Му-у-у-у! Бзинь! Бзинь! Му-у-у-у… — вроде, колокольчик приближается? Продолжим? Или глянуть?

— Зорька перестань! — универсальный окрик, чисто для порядка, гаснет в свежем апрельском воздухе.

— Му-у-у-у! — гляну, мало ли что… Отрываюсь от кухонного стола и, удерживая на весу извазюканные в липких комьях конечности, сую голову в круглое окно-иллюминатор, открытое по случаю теплой погоды. Из фундамента жилой башни, стилизованной под старую ветряную мельницу, обегаю взглядом поляну полигона пастбища, в поисках шкодливого парнокопытного, явно застрявшего в линии ограды… На полировке шаров воздушных разрядников ослепительно горят световые блики. Сразу, из полутьмы, чего надо и не заметишь…

— Бзинь! Бзинь! — порядок. Уразумела раньше, чем схлопотала… Развернулась? Ведь может, когда хочет! Учебник зоологии уверяет, будто коровы не умеют пятиться. Враньё! Пара ударов током – и готово. Но, вчера сама выбраться не смогла – вытягивал за задние ноги. Хм. А может, она теперь собралась научиться летать?

Молодая рыжая корова, скачущая вдоль покрытой бархатной травой верхней плоскости скалы, посреди кучевых облаков, забавна, как картинка из детской книжки сказок. Вокруг облака, белые и пушистые, словно маленькие барашки. Хм… Солнышко припекает по-весеннему, хотя, на двух с половиной тысячах метров над уровнем моря, по-настоящему жарко не бывает никогда. Холодно, впрочем – тоже. Мне тут климат нравится. Иногда свежо, но всегда летная погода. Шутка… На юге, иначе быть не может. Тем более, в Крыму. Оп-па! Это кто ещё? Гость на пороге. Да не здешний. То-то Зорька от него резво удрала… Не, раньше она всё живое норовила рогом подцепить. Бодливая была – страсть. Как это, что потом? Навалились, гм… всем коллективом и – перевоспитали. Объяснили, что или ей рога пообломаем, или вообще того… съедим. Поняла! Умная… когда хочет. А чужих, теперь, и сама боится. Потому как умная. Чужой человек её личные закидоны понимать не обязан.

— Добрый день! — ну, чего он так шарахнулся? Сам знаю, что звуковая трансляция ядреная, не со зла же, если буря-дождь-ветер, самое оно, — Проходите, гостем будете! Как, куда? В башню, по лестнице через дверь, вестимо. Не-а, это не мельница, а командно-диспетчерский пункт. И дом… Кто сказал, что это именно мельничные крылья? Ну и что, если крутятся? Долго объяснять… Присаживайтесь! Руки, извините, подать не могу – сами видите. Да-с… Если вас не затруднит – самообслужитесь, по вкусу. Аппетит небось, с дороги-то нагуляли? Горло бы чем промочить? Молоко? Чай? Кофе? Ледяной квас? Пиво? Водка? Текила? Коньяк? Спирт ректификат? Ничего не издеваюсь, мало ли у кого какие запросы. Таки да, выбор – от Воды Залива Снов до расплава соли.

— Эко у вас пальцы трясутся! Случилось что? Испугались? Тропинку, со скалы спуститься, искали, а тут сзади корова? Тогда понятно… Разочарую – нет никакой тропинки. Чистый воздух, на пару километров вниз. Вы меня правильно поняли – остров реально летит. Сердце? А чего тогда побледнели? Разве они вас сразу не предупредили? Ох, извините, пожалуйста… Забыли, наверное… А вы сами не догадались? Издалека! С какой Земли? Ошибаетесь, Союз един, но в каждом мире своя Земля. Здесь, например, Земля-1. На ней 2061 год от рождества Христова. А есть Земля-2, там 7289 год от сотворения мира. Юлианский календарь, до реформы… На ваш счет – 1781 год новой эры. Ага, не вселенная, а сущая коммуналка. Все же присядьте, в ногах правды нет… Вижу же, зашатало. Не видно? На кресло. Сзади подъехало… Садитесь, садитесь, товарищ, там мягко. Вот так. И ничего оно не живое. Оно даже не кресло – уборочный комбайн. Пылесос, по-вашему. Свистнул – само прикатило, дорогу знает. Я не губами свистел… Долго объяснять… Так, а что пить будем? Стопку водки? Это по-нашему, по рабоче-крестьянскому! Огурчик? Помидорчик? Лимончик? Спаржи? Кстати, рекомендую! Ну и подумаешь, весна… Тут же не теплица, а биологический реактор. Полный контроль всех параметров. И состав воздуха, и минерализация воды, и световой спектр. Растет, как на дрожжах… А что не растет – то так синтезируем. Из биомассы же… На вскидку не скажу – надо в программу лезть. Может, сегодня спаржа у нас синтетическая, а может – огурцы. Не-а… Ни на вкус, ни на вид, ни на ощупь не различить. Так севооборот же! О! Грибочков белых, маринованных в остром соусе, не желаете? А шампиньонов тушеных? До ужина далеко. Червячка заморить – в самый раз, да под водочку? Раз настроение подходящее… Ну, как знаете. Выбирайте…

— Что значит «Куда нажимать». Код продукта вводите и всё… Чем вводить? Э-э… А вы, товарищ, сам откуда будете? Украина 2012 года? По выговору – Восточная Директория или Южная Конфедерация? Как, единая? Странно! Пора бы уже… Бывал, хотя проездом… Значит, новый портал в параллельный мир открыли? Молотки! Жаль новости прослушал… Как, какой портал? Тот, через который вы сюда попали… Зеркальная завеса? Ну да, по первому разу, можно и с нею перепутать. Да нормально всё! Ребятки вернутся – сами решите. Без вопросов! Погостить подольше или «нах хаузе». Захотели, хоть глазком, в будущий СССР заглянуть? Вот это – сколько угодно. Могу устроить экскурсию. Только, извините, не сходя с места. Торт никто не отменял… И приглашаю на маленькое семейное торжество! Уже, заранее? Тогда – тем более Просто сидите спокойно, я сам обслужу.

— Спокойно, я просил! Да что ж вы такой дерганый? Оно не Терминатор, а грузовой манипулятор. Вы же видите – обе руки заняты. Пришлось дистанционку врубить… Долго объяснять… И водочка, и закусочка, ага. Ваше здоровье! Стопочку обратно на поднос ставьте, удержит. Он и вас и меня удержит – грузоподъемность восемь тонн! Повторить? Что значит, сколько градусов? Семьдесят пять, как полагается… На мой взгляд – оптимум. Вы жуйте, жуйте, сейчас она по жилкам пойдет, тогда и разговорчик завяжется. Я вас не зрением вижу… Долго объяснять… Температуру печи надо контролировать оргонолептически, ну, по инфракрасному свечению, в полумраке. Захорошело? Не… Компанию пока составить не могу… Дела-с! И как там сейчас?

— Ельцин ещё живой? Туда ему и дорога…А Путин с Медведевым? А, как же, было дело! Мы, их двоих, тоже «Медвепутами» называли… Чего же это вы опять побледнели? Глаза к полутьме привыкли? Что значит, стесняетесь спросить? Я – не человек? А если подумать? Чему обижаться? Ещё сто грамм и соленый огурец? Легко! Объясняю! Во-первых – мне девяносто пятый год… Не в то горло пошло? Салфетку? Полотенчик? Ничего-ничего, совсем не трудно… Бывает. А-а-а… Вы решили, что я гомонукулус! Не отпирайтесь, по глазам вижу. Догадался. Себя, в ваше время, вспомнил. Ещё бы не вспомнить, с цифровой-то памятью. Не в ваши годы, а «в ваше время». Есть разница? Пока между мирами контакта нет, в каждом время там идет синхронно и параллельно. Потом – как пойдет контакт. То есть просто синхронно, с другим историческим рядом… Нет, не скажу… Не интересовался… Да вы закусывайте, закусывайте… Это мне пить нельзя. Долго объяснять…

— Кратко? А вот нечего путать теплое с мягким. Инвалид – когда рук и ног совсем нет. Мои, слава богу – ныне при мне. Экзоскелетоном, вы думаете, кто управляет? Потому, что «носителю» три годика едва минуло, а я всю жизнь прожил здоровым мужиком и на карлика переучиваться не собираюсь. Даже временно… А тело, это моё – честный клон, генетическая копия. Родная, естественно! Варварство, это если в чужое тело с оформленной личностью, сознание подселять. В нашем варианте бессмертия цифровая матрица исходного сознания и новый «носитель», с первого дня рождения, живут в симбиозе. Все органы чувств, вся нервная система живого младенца подключена к матрице, смотрит его глазами, слышит его ушами, гадит и пукает его попкой… пардон за подробности. А матрица управляет моторикой тела, всей обычно подвластной сознанию мускулатурой. Ага… И никакого конфликта. Прямое продолжение предсмертного существования, плюс ещё один живой мозг, в дополнение к наличному, электронному… Верно понимаете – состояние живой нервной системы непрерывно копируется и становится частью матрицы. Да, просто и надежно. Сам долго привыкал… Чем хорошо – все вкусы и привычки тела точно сохраняются. Просто вспоминаешь… Что любил, что нет… и почему… В некотором смысле – кайф, сочетать возможности взрослого с потребностями ребенка. А кое в чем – облом. Если любишь торт «Наполеон», со вкусом «как в детстве», то готовить его надо строго самому…

— Дым от горелого маргарина вы нормально переносите? Очень хорошо, некоторые, страшно не любят. Избаловались… А песочное тесто, для настоящего торта «Наполеон», надо готовить на самом духовитом, из всех возможных. Вроде старого «Солнечного», из нерафинированного подсолнечного масла. Он тогда домом пахнет. Отодвиньтесь к стене, если не трудно. Сейчас буду первую партию пышек в духовку закладывать… Вот, и ещё… и ещё… Вот вижу, морщитесь – давайте вентиляцию включу… И свет… Нет, неверно… Можно всё автоматизировать. Можно – пустить экзоскелетон работать «на автоматике», но, тогда торт будет не тот… Да, праздничный торт надо обязательно делать руками, от начала и до конца. И пышки руками катать тоже. И крем заваривать, и мазать, и посыпать… Не люблю суррогатов. Та-а-ак, 7 минут, пышки перевернуть! Есть!

— Откуда дешевое подсолнечное масло? Не дешевое, а настоящее – это я неточно выразился. Махнулись с соседями. На наше молоко… Бр-р-р-р! Пожалуюсь… Избыток мощности генераторов греет площадку, так, что она зеленая и теплая круглый год. От антенн, что вы за лопасти приняли – вдобавок сырость, как эффект нейтрализации электрического заряда атмосферы. На энергии электрического поля атмосферы тут всё летает, нам ядерный реактор не с руки – город внизу. Конденсаторы воды не справляются с потоком. Трава из грунта круглый год прет дуром. Обкашивать антенное хозяйство надо ежедневно. Иначе – «предпосылки к отказам». Ребятки маленько замотались. Ха, посовещались и решили, что мне срочно нужно парное молоко, а площадке экологически чистая газонокосилка. Вот-вот… Корова. Заботливые. Лучше бы они овец завели… Эх, люблю я шашлычок, да под коньячок… Любил… И вас бы угостил – а нельзя. Увы, по малолетству тела, мне нынче положена свежая молочная диета. Сметана там, творожок… Вашу мать! Но, не столько же?! Чертова скотина «выдает на гора» больше ведра в сутки. И говорят ещё мало, она постепенно раздоится… Чего бы ей не раздоиться? Больше пяти га (!) шикарной луговины на основной грани скалы, а ещё в районе трех га – на вспомогательных. Оцените ужас моего положения… 12–15 литров парного молока каждый день. Трехлетнему ребенку оно – чуть-чуть не? Только бартером да сушкой и спасаюсь… Самое смешное, косить траву на сено всё равно надо – это же биомасса, сырье для вещевого «потреблятора». Одежда, мебель, пластикаты. Просто удлинилась цепочка преобразований, в неё вклинилось живое органическое звено. Полная автономия. Не-а… Доильный аппарат есть. Второй экзаскелетон. В автономке. Вместо робота. Поймает Зорьку – и обиходит, и облегчит. И сепаратор запустит. На пажитях небесных… Масло, сыворотка, кефир, брынза… и навоз… При бесстойловом-то содержании просто. Белковому «потреблятору» безразлично, из чего формовать пищевую массу. Из молока, сена, грибов или водоросли хлореллы… На вкус – никакой разницы, но знать, что котлета молочная, а не «травяная» как-то приятнее. Привкус? Только если специально функцию задать… На пределе. Мы с соседями иногда конкурсы устраиваем – угадай из чего сделано. А как же без соседей? У нас – Айсберг «Вася». К северу, вон, в окно гляньте – айсберг «Федя». Прямо так на боку и написано. Раскидаюсь с делами – покатаю вас на «блине». Айсберг, потому, что айсберг… Остров, огромный и плывет… Не булыжник же?

— Покурить? Да никаких проблем! Духовка раскалилась и так дым коромыслом. Эх, раз! Ещё раз! Уф-ф! Кто дом строил? Эту башню, что ли? Так сами. И отделку – сами. С автоматикой оно быстро… Главное четко план прикинуть и интерьеры заранее обговорить. Что бы после сто раз не переделывать. Без промышленного производства, говорите? Как это – без? Производство производству рознь. Для души – и руками поработать не в тягость. А если с умом подойти… Непонятно? А давайте на примере. Вы сейчас от чего прикуривали? Кладите, да не бойтесь, прямо на манипулятор положите. Чего зря бегать? Сканер у нас на втором этаже. Ну, сейчас снимут с вашей зажигалки размеры, пропустят через технологический процессор и сделают аналог. Не копию, а копию-аналог. Функциональный… Тогда и разговор пойдет предметно. А вам – сувенир, на память. Рисунок, с надписью, на корпусе хотите? Я дам команду. Долго объяснять… Так, ещё партию пышек в печь! Сколько ждать? А как пышки с двух сторон пропекутся, наверное… Я ж не знаю, что там внутри за детали.

— Повторить? Да блюдо серебряное. Да, и посуда. Кроме хрусталя… Зачем нам рудник? В каждом кубометре гранита есть хоть пара грамм золота… и всего остального, по распределению элементов. Правильно! Пустую породу, когда строились, через сепаратор пропустили… Хватило и на стены, и на обстановку, и в резерв… Надоест – переплавим на что-то другое… Не хватит – шланг в море, там, в воде, вся таблица Менделеева. Это да! Не умеешь – не берись. О! Готово… Как это, какая зажигалка настоящая? Обе! Вы же хотели копию? Её, визуально-массогабаритную. Как отличить? Картинку, на левом образце видите? Значит, это она – копия. Что значит, все трещинки и потертости неотличимые? Копия же… А хоть самолет, только собирать самим, размер камеры автосборки лимитирован. Мобильник? А надо? Ваш мобильник здесь работать не будет… и нечем его протестировать. Ради проверки принципа? И ничего не просто… Как это «без связи остались»? Вот шалопаи! Берите-берите… На левую руку, телефон в ухо, режим подсказки телепатический… В голове внятно вопрос произнесите – оно ответит. Да, для вас – детский режим. Ну, «гостевой», если слово «детский» не нравится. Зато точно. Как это, зачем пистолет? Вы же себя взрослым в сети позицировали – получите. Согласно Хартии… Равные права! А чего там уметь… Осторожно, патрон в патроннике! Зачем? Курок без надобности не взводите и всё. Разрешение? Уголовный кодекс? Вы нашу Хартию читали? Да, за все законы. Один листик текста. Наизусть… А зачем больше? Так через комм непрерывно идет видеозапись происходящего, в реальном времени. Всегда… А если что не записалось, легко выяснить по оцифровке содержимого головного мозга… Тоже круглосуточно. Никак невозможно… Нельзя ни соврать, ни обмануть, ни заставить силой… Коммунизм – дело добровольное.

— Пустяки. К хорошему быстро привыкаешь. Какая «полиция»? В коммунистическом СССР государства нет. Верно – Союз тот самый, восстановленный. Согласно вашей Конституции 1977 года! С поправками. Так, в её же Преамбуле, черным по белому, декларирована цель – демонтаж советской государственной машины. Когда в достаточной степени, разовьется коммунистическое самоуправление. Перечитайте на досуге. Честно! Какой ещё «Мир Полудня»? А… братья Стругацкие… Помню-помню! Да разве ж они «авторитеты»? Так, двое мутных литераторов, всю жизнь Советской власти в кармане дули крутили. Чушь, конечно. Нет у них там никакого коммунизма. Обыкновенный «развитой социализм», только более сытый и с чуть припудренными язвами.

— Доказать? Берем трилогию «про Максима». Чем занят КОМКОН Сикорского? Закрытием информации. Прячет достоверные знания… Тормозит прогресс… Причем – тайно… Что бы люди случайно не узнали и не возмутились… Что такое КОМКОН? Секретная спецслужба! При якобы «полном отсутствии государства», ага… Зачем оно надо, как вы думаете? Что бы «слишком умные» не отрывались от «серого» коллектива. Хотя коммунизм – это, по идее, общество неограниченного человеческого творчества. Вот поэтому, у Стругацких, не коммунизм, а его грубый муляж. Подделка… Пускай без денег. Ха! Деньги, при коммунизме, как раз могут быть, а могут и не быть. Потому, что деньги, исторически – это средство для контакта с людьми иной морали. Если у коммунизма есть связи с общественными формациями более раннего типа, значит, деньги нужны. Ага. Деньги – это костыли, для хромающей морали. Там где не верят друг другу на слово – надо платить. Тьфу… Да, я как раз знаю… А что молодняк? Без личного опыта общения со сволочами – воспитание не совершенно. Во-во, знания и жизненный опыт по наследству не передаются. А забывать ничего нельзя… Вы меня поняли.

— Материально-техническая база коммунизма, говорите? А если ждать её появления, сидя ровно на заду, можно и вовсе ничего не дождаться. Вот именно. Для начала нужна новая мораль и… «прививка совести». Ну, как же, главный, реперный, признак коммунизма – это абсолютное равенство. То есть, возможность любому человека, в одиночку, убить другого человека, вне зависимости от разницы в возрасте, силе или тренировке… Без чего невозможна народная армия. «Винтовка рождает власть» Хотя, если совсем точно, полное равенство граждан дает малогабаритный пистолет, весом не более 1 кг и дальностью прицельного выстрела 100 метров. Дистанция реального боя. Первый агрегат этого класса – Наган 1895 года. Самый рубеж ХХ века. Потому он и символ Революции. Гениально, бельгиец Леопольд, угадал. Намерения – меняются быстро, а возможности – создаются медленно. Наган дает такую возможность, Кольт – нет. Объясняю. Человек – существо от природы безоружное. От природы твердых моральных норм не имеет. Если мы хотим воспитать (!) нового человека, с очень твердой моралью, то надо дать каждому (!) «протез», орган, позволяющий убить кого угодно. Легкое и надежное оружие постоянного ношения. Через месяц тренировок (курс молодого бойца) получается существо с моралью крупного хищника, или, скорее, зубатого кита. Да… Мотивированный боец… Коммунар… Первая Мировая война массово насытила такими людьми феодально-буржуазный социум. Результат известен – вал национальных и социалистических революций, массовое распространение сетевых систем… перелом эпох. Впервые, за последние тысячи лет, зашатался принцип построения государства, как подавляющей всех силы. Ага, бытие определяет сознание. Вот поэтому, в УК РСФСР 1926 года и не было статьи «за ношение оружия». Вообще не было! До 1961 года, когда Хрущ начал гайки закручивать… Что вы, эта гниль задолго до Горбачева завелась!

— Как это, зачем им это понадобилось? А ещё на Стругацких ссылаетесь… Основ не понимаете. Материально-техническая база общества жестко диктует его социальную формацию. Если научно-технический прогресс развивается лавинообразно, то никакие иерархические пирамиды за ним не успевают. Торжествуют прямая демократия и свобода творчества. Верно, это так называемые «периоды вертикального прогресса». Поясню. Если по шкале Х отложить время, а по шкале У – предел доступной технологической температуры (очень емкий фактор), то вся история человечества окажется выраженной этаким ступенчатым графиком. Участки «горизонтального прогресса технологий» соответствуют периодам косности и застоя, а участки быстрого роста – времени радикальной ломки всего и вся… Весьма наглядно. Да, именно это называли в 60-х «вертикальным прогрессом». На переломах общество меняется революционно, а государственные институты разлетаются в пыль. Оно начальству надо? Не-е-етушки… Начальству хочется стабильности. Порядка, да… «нового» или старого – не суть важно. Прогресс начальству мешает, значит, его хочется отменить. На горизонтальных-то ветках ему уютно, «тепло и сыро», хе-хе… Только, «кто не карабкается по лестнице истории вверх, тот катится по ней вниз». Иногда – аж прямиком в каменный век. Такое правило… Грустно конечно, однако, природу не обмануть.

График-диаграмма социального прогресса человечества, как функция роста доступных технологических температур.

— Ой, у вас такое лицо… занятное, стало. Вот не надо на меня смотреть как Ленин на батьку Махно. Они в реале встречались… и нашли общий язык. Этому спору конца нет. Государственная организация, как метод сверх концентрации человеческих сил под единым управлением – выгодна тактически. А сетевая, сама собою организующаяся – стратегически. Там тяжелее с построением первых звеньев, требуется отборный людской материал. Зато потом сеть не деградирует, а развивается. Государство же – наоборот. Не развивается, только деградирует. Потому, что живые элементы – ненадежны. В сети они постоянно обновляются, в государстве – стареют, дуреют, морально разлагаются. Да и сами это наблюдали. Любые функции, ради которых создается государство этот «квазиорганизм» стремится обратить во вред населению… или замкнуть на себя. Примеры? Народная армия защищает народ. А кого защищает наемная? Правильно, хозяина. Чиновника или вора, где-то раздобывшего денег на жалование. Но, случись что, такая армия кинется защищать… правильно, не его, а нового хозяина, поскольку служит окошку кассы, из которой получает получку. У вас, старый Союз, тоже, в 1991 году распускали? Ага, сами знаете, что ни одна сука в офицерских погонах, когда Гимн СССР, вдруг, перестал играть, даже не почесалась. Все срочно присягнули предателям, словно всю жизнь того ждали. Они не этого ждали? Да, они «ждали приказа». Без него выполнять Присягу, спасать Социалистическое Отечество, сами знаете что, как плохому танцору, мешало. Догадайтесь, станут, эти же, защищать те куски, что от СССР остались, если снова зашатается? Я не пугаю, я – спрашиваю… Правильно понимаете! Пальцем не шевельнут!

— И бывший советский лейтенант, ныне полковник армии Рашки Федерашки, будет бесстыдно козырять уже не Президенту, а… «ясновельможному князю Сильномогутной Московской Губернии», например… Я не шучу… Или – Смоленской… Или – Свердловской Империи… Видимо, Екатеринбургской – не так звучит. Это мы знаем, что, по нормам геральдики, князь империей править не может. Но, им-то кто титулы утверждал? Госдеп США! Ага, полные идиоты… Теперь верите? Ещё сто граммов? Без закуски не налью – ещё сомлеете. Не, это диагност дал заключение. Он не патрульный ДПС – по дикции с моторикой концентрацию алкоголя в кровиопределяет… Вот… тушеные грибочки, с хорошим соусом и поджаренным хлебушком – самое оно! И не волнуйтесь так… Раз ребята к вам портал пробили, то апокалипсиса постараются не допустить. Максимум – дезинтеграцию… Извините, но общество, в котором процент подонков уже превысил порог устойчивости – обречено. Да, как в 1918-м. Да, полная пересборка… Или – провал в капитализм, феодализм и так далее. Нет братьев по разуму, есть только братья по морали!

— У вас «Яблочная революция», сами говорите, ещё не началась? Не пугаю – значит, лично увидите. Да ладно, а вдруг, оно по иному сложится? Февральского восстания 2012 года, в Севастополе, у вас, похоже, не было? Только свет отключали и газ? Газ не отключали, но давление в пять раз упало? А здесь отключали… и оно было… Ударили тридцатиградусные морозы и сразу ни света, ни воды, ни тепла… Потом, в миг, отрубили и телефоны, и Интернет, «что б не поднимать панику». Ну да, как в Новом Орлеане, бросили город умирать… Рассказываю, что сам видел. В России то же самое творилось, но меня тогда на Украину, к знакомым, в гости занесло. Не «в», а «на», я же по-русски говорю… Пятнадцать суток общих работ и штраф в тысячу гривен, за оскорбление державного величия? Не слабо! Верной дорогой идете, господа бывшие товарищи. Сочувствую!

— Извините, немного отвлекусь. Заварной крем, это святое. Куда его столько? А сами посудите – четверо мальчишек, трое девчонок, вы да я… Точно! «Желудок у котенка меньше наперстка, но жрет он, как лошадь!» Гарантирую, народ за уши не оттащат… Проверено многократно, это ж не гамбургер, ручная работа. Тэ-э-к… На литр молока – сто граммов сливочного масла, три яйца, три столовых ложки муки или крахмала и стакан сахарного песку. Довести молоко до кипения, влить болтушку крахмала и перемешать, влить взбитые яйца и перемешать, засыпать сахар, бросить масло и полчаса кипятить на медленном огне, помешивая деревянной лопаточкой, что бы не пригорало. Да, серебряная кастрюля обязательно. Хотя, сойдет из пищевого алюминия. Нержавейка – моветон. Привкус специфический. Доза? Это – на килограмм готовых пышек… Так у меня и не килограмм… Вот именно… И щепоть ванилина – для запаха… Пусть манипулятор мешает, присыпку сотру в порошок сам. Согласен, свечки в торт – невкусно. Зато – торжественно. А лампочки – пошло. Проще устроить настоящий салют. Мы с вами на «Севастопольской бойне» остановились? Ещё не успел? Тогда и не буду, того гляди, аппетит испорчу. Всё равно хотите знать? Ладно, я предупредил… Буду мешать и трепаться.

— Как я могу об этом спокойно говорить? Так ведь, когда оно было! У вас ещё не было? Упс-с… Пардон! Извините, не хотел обидеть. Честно! Проехали… Что там было, как там было? Плохо там было… Мегаполис, даже такой маленький, как Севастополь, при крахе технического обеспечения, за несколько дней, становится моргом. А за месяц? Квартиру, в городской многоэтажке, костром на железном листе не протопить. Воды – нет. Света – нет… Продуктов – нет… Дороги замело. Кто пошустрее – кинулся из города. До первых заносов. Там, в сплошной пробке, до весны и простояли. Кто в машине заснул и замерз, кто – угарным газом там же… Кому, добрые селяне из ближайших поселков «помогли». Связи-то нет! Кто поотчаяннее – затеял штурмовать богатые коттеджи, с индивидуальными отопительными системами. Полиция и частная охрана их встретили огнем. А толку? Желающие жить задавили, массой… Набились в те домишки, на сколько-то дней смерть оттянули… Флот? А им дали приказ – не вмешиваться. Да, ни при каких обстоятельствах. Хотя могли развернуть пункты эвакуации. Киев пригрозил, что сочтет это вооруженным вмешательством во внутренние дела Украины. И? Эти холуи подчинились… Подчинились! Сидели на казарменном положении и носа за ограду не совали! При связи, оружии, продуктах. В тепле и уюте. Чему не верите? Вспомните, как из Грозного в 1992, наши бежали. Знайте, у наемников, без «приказа», ни чести, ни совести. Сидели и спокойно наблюдали, как мы подыхаем… Опора режима, блин… Может, кто и переживал, может, даже плакал, только нам их сантименты без разницы.

— Всяко! Кто рукастее, как могли, утеплялись и сочиняли способы отопления. Никуда не двигаясь. Да… А потом появились – эти. Помню, рублю кусты, хоть какие, но дрова. Сзади – мотоцикл. Главное – тихохонько. Вообще без треска подъехал, как тень. Двое… Парень с девкой. Сунули листовку «Самодельная атмосферная электростанция» и за угол свернули. Потом только дошло, у мотоцикла нет выхлопной трубы. Зацепило. Прикинул… За день, из удочек, сляпали на крыше пятиэтажки стойку… Соединили автомобильные аккумуляторы в цепь на 220 вольт постоянного тока, собрали искровой инвертор на пластиковых бутылках, вместо лейденских банок и резонансном трансформаторе. Да. Меньше пяти киловатт. Но, свет загорелся! Вы не понимаете. Бесплатное «электричество с неба» в любой точке планеты – никому нельзя… Юридически, эта технология незаконна… А вы российский ФЗ «Об энергосбережении», от 2009 года, почитайте – там сказано… Интернет у вас ещё работает? Наберите в поиске «открытие русских ученых, закрывающая технология» – посмотрите кино. Вы же сами спрашивали, про материально-техническую базу коммунизма? Атмосферная энергетика – аналог холодного термояда. Кусочек этой базы… Да, «подрыв существующего строя». Технологический терроризм. Океан даровой энергии, простейшими средствами доступной каждому и круглосуточно – это погребальный набат по товарно-рыночной экономике конкурентного общества.

— Какие шутки? Ой, не смешите – «героический город»… Обычные, взбесившиеся от смертного ужаса, обыватели… Да, согласен – «утопающий хватается за соломинку»… Так Севастополь всегда и был «союзного подчинения». Раз уж Россия – преемник Союза… Ну, вы даете… Наша полиция первой разбежалась. Мародеров мы сами постреляли. Слов они не понимали. Самоуправство, да… Так я и толкую, перспективы – самые тусклые. Во-во, ситуация, как у картошки – «если зимой не сожрут, так весной посадят»… Чего? Запасы продуктов и одежды национализировали, спекулянтов постреляли вслед за мародерами (до сих пор думаю, это были одни и те же лица), в конфискованных домах поселили замерзающих. Что оставалось? Только узаконить, де факто. Подняли красный флаг, выбрали Совет и провозгласили Советскую власть. Типа – восстановили тут СССР. Имели полное право! Конституцию СССР никто не отменял, просто перестали соблюдать. Кусок Союза, да… В любой момент, в любом месте, любая группа людей может выбрать Совет и отмотать время назад… Честно!

— Чего? Я всю жизнь политики сторонился, как мог… Так выбрали меня, старшим по дому. Ага… Попала собака в колесо – пищи, да беги! Пришел на это самое чрезвычайное заседание, ночью, по сугробам… замерз. Гляжу – там свет горит. А над крышей – тоже вышка. Вроде нашей, только подлиннее… И, что-то в голове словно бы щелкнуло. Кто мог подумать? Вы сами, когда в портал шагали, думали? Это как в воду прыгнуть… Врать не стану. Сперва, ничего не видел и не слышал. Закоченел сильно. Когда в мозгах просветлело, прения вовсю шли. Встряхнулся, глаза протер, а знакомая парочка там уже. Парень кулаком воздух рубит… Оратор!

— Вслушался. Офигел. В точности, как вы сейчас… Во, одно дело такое в кино смотреть, совсем другое – самому участвовать. Температура в зале – чуть выше нуля, пар изо рта валит. Народ взвинченный… А этот – нагнетает. С чего вы взяли, — орет, — что СССР сам собой, на пустом месте, заново возникнет? Думаете, если вы тут что-то объявили – все к вам сразу на помощь бросятся? Мы тут – вообще случайно оказались…Нет, товарищи, раз уж вы сказали «А», так теперь проговаривайте алфавит до конца. Если решились восстановить Советскую власть, то и ведите себя подобающе. Как при Советской власти. Согласно её духу и букве. Тогда – вам поверят. Тогда можно говорить о вступлении в Союз. А пока, всё что здесь происходит – это шорох пустых орехов…

— Тут кого-то проняло, шкета за грудки взял, — Сам докажи, что имеешь право такие слова говорить!

— Я докажу, — девка отвечает, и очки с лица – раз! Сначала, мы не поняли, а потом, как током дернуло.

— Смотрите, — девка продолжает, — чем, за попытку жить при коммунизме, иногда платить приходится…

— Смотрим. А у неё – глаз нет. Обеих. Вместо них, как у игрушки в стиле «манга», фасеточные буркалы, с медовым отливом. Словно у мухи… Если б такое в кино показали – оно даже забавно могло показаться. Но, в реале – жутко. Вдобавок, видимо для пущей наглядности, они у неё зеленым светом загорелись. Как сигнал у светофора. Осветились и погасли, осветились и погасли. Впечатления, она ими поморгала. Кто, — спрашивает, — на мои имплантанты ближе взглянет? Разрешаю руками потрогать… Есть, не брезгливые? Это она напрасно сказала, я, после того как тетку парализованную досматривал, стал к подобным делам равнодушный. Опять же, интересно. Напрасно она про брезгливость намекала. Вполне стильное исполнение оказалось, со вкусом в глазные впадины вживлено… Граница, между кожей и металлом – аккуратная, как при танталовой пластике… Если не вдумываться – красиво выглядит. Девушка – стрекоза. Подошел. Глянул… Касаться не стал, пальцы по холодной погоде грязные, неудобно… Она мне левой фасетой, специально подмигнула. По-доброму… За спиной дыхание чувствую – другие подтянулись. Чудо, что ни говори. Реальная гостья из будущего. Злая…

— Это – продолжает, — моя цена, за бесплатное школьное образование. Выжгли головней, что бы читать не смогла. Через десяток лет и вас тут такое может быть, если и дальше поплывете по течению. Нравится?

— Толпу передернуло, будто каждому за шиворот холодной воды плеснули. Мы как-то сразу поверили… Чего ежитесь? В школах, у вас, «Закон божий» уже ввели? Ага… Понимаете, о чем я… Помню, у нас, к тому времени, уже и Православие признали государственной религией и такой предмет узаконили. Тенденция! Вскоре – закон об обязательном вероисповедании примут … На десерт – предложат сдать, под роспись, все книги, которые отрицают или подвергают сомнению, основы христианства. А с 2015 на все телевизоры поставят счетчики просмотра обязательных передач государственного телевещания… Некуда мне оказалось возвращаться… Вы что, думаете, морозы только в Крыму ударили? Ха! Развал пошел «от Москвы до самых до окраин»… Старые системы жизнеобеспечения пошли рваться, как гнилые нитки. Четверть века, без ремонта! Крах ЖКХ, мятежи, да… А девка продолжает:

— Вы сами себе должны доказать, что всерьез решили Союз возродить. Делами. Оружием. Каждая власть лишь тогда чего-то стоит, если умеет защищаться. Молочных рек и кисельных берегов не обещаем, но скучно в нашем цирке никому не будет. Не умеешь – научим. Не хочешь – заставим. Упадешь – поднимем. Поломают – починим. Изменишь – застрелим. Ой! — смутилась, — у вас, я читала, предателей вешают. Вы мне покажете?

— Так! Крем практически готов, можно мазать пышки… Одну минутку, только не пугайтесь. Люблю на большом столе работать, что бы всё под рукой… Ага… Не мешает? Пышки желательно рассортировать по размерам. Самые большие, поменьше, ещё поменьше… Дело, считай уже сделано. Берем деревянный черпак, желательно липовый, и начинаем заливать кремом. Без пропусков, особенно важно – хорошо смочить края. Центр сам пропитается… Через пару часиков торт пропитается, осядет и готово дело. На чем я остановился?

— Понимаете? До того момента идея «чистки» на заднем плане болталась. А тут, встала во весь рост. Надо! Кто предал однажды, предаст и дважды. Верно, одно дело говорить, совсем другое «исполнять»… Всю весну эту сволоту отлавливали. Как потеплело – многие, правдами и неправдами, в город пробирались. Кто на своё бывшее имущество посмотреть, кто гадость сделать. Это, как водится… Где митинги, там рядом и расстрелы. Главное, на что они надеялись, непонятно? Сказано же – вернулась Советская власть. Ну, куда ты лезешь в своей форме с двуглавыми орлами и триколором? Или с жевто-блакитной нашивкой и трезубом? Головой в петлю? Если за двадцать после перестроечных лет не набрался храбрости уйти в партизаны? Служил режиму воров? От него пензию за измену Советской Родине получал? Ну и продолжай, где подальше. В СССР, таким, жизни нет! По графику работали. Каждый, разумеется. Согласно Хартии. «Непротивление злу насилием – смертный грех без срока давности»… Ну и, разумеется – «Если не знаешь, за что убить встреченного тобой, не убивай». Ни военным, ни гражданским служащим, доказать, что при коммунизме государство подохло, нет никакой возможности. Ни охранников тут, ни судей, ни тюрем… Мы им предлагали самообслуживание! Ха! Даже в малости захребетники… Ни один не согласился! Визжали, упирались, требовали адвоката… Что они, дураки, те адвокаты? Тоже почти люди, тоже жить хотят… Естественно, всех, поголовно! Как это за что? За шею! За то, что уроды посмели вообразить, будто какая-то власть, кроме Советской, имеет на Земле законную силу.

— Если надо, будь готов сделать своими руками. Понимаете? Комми умеют и любят работать руками, зато «офисный планктон» работу ненавидит. К сожалению, до 90–95 % населения – «планктон». Причем, злобный. Нет, только предателей и тех кто сотрудничал с воровским режимом сепаратистов. Всем прочим – пришлось показать, где выход. Власти? Не потерпели, конечно. За тот год мы три штурма с земли отбили, два с моря… И до сих пор – ко всему готовы. Чем отбивались? Самодельным, разумеется. Сейчас закончу и на «блине» вас, вокруг покатаю. Для полноты впечатления… Айсберг воздушного заграждения у нас под ногами. И вовсе не частная лавочка, а элемент системы обороны. Вроде всё! Прошу на выход. Морской болезнью не страдаете? Здесь ступеньки и направо. Распогодилось… Зрелище, не спорю… Так ведь, для себя старались. Для детей…

— Подходите к краю, любуйтесь. Все эти каменные глыбы, в десятки миллионов тонн, плавающие над городом, части его воздушно-космического щита. А как от бомберов и ракет отбиваться? Не аэростатами же? Хорошая штука камень, главное – всегда под рукой. Каменные «дредноуты» парят в сияющем весеннем небе, отбрасывают четкие тени на хрупкий частокол серебряных шпилей над городскими домами. Романтика… К нам художники любят приезжать. Рисовать… Современный Севастополь, в глаза и за глаза, теперь называют «Городом летающих кораблей». Вам не померещилось, каждый шпиль, что внизу, увенчан корабликом-флюгером. По улицам плывет тихий звон и шелест… Игрушечные кораблики – над крышами. Настоящие – под облаками. Корабельная бухта теперь – городской яхт-клуб. А флот ушел. Сам… Ради «спасения от красной заразы», да… Они думали, что блокаду держат. Пока, летом, не началось к нам массовое дезертирство нижних чинов… Так интересно же!

— Строить будущее своими собственными руками – это запредельный кайф… Для тех, кто понимает, да… У каждого живого существа в генах прошито – выжить, продлить свой род, совершить невозможное. Работа? Это и есть моя работа. Я по движкам специалист. И, совсем немного – по плазмохимии. Разрядники видите? Моя лаборатория под открытым небом. И скала лаборатория. На каком принципе летим? Про детонационные двигатели слыхали? Сходный эффект… Ага, почти – антигравитатор. Давление размазывается, по площади. Ниже километра опускаться не рекомендуется – начинает действовать «закон утюга». Да что вы, надежность 100 %! Ни одной подвижной детали… Правильно догадались – и оружие тоже… С горя и отчаяния! Каждое великое открытие, — если верить Тимофееву-Ресовскому, — делается на соплях и пяти пальцах. Подтверждаю!

— Это надо самому почувствовать! Как тогда, в промерзшем собрании, под тускло мигающими лампами, в клубах табачного дыма. Враги – вокруг, друзья – рядом и наше дело правое. И девочка-стрекоза, с дивными, горящими зеленым светом глазами… И восхитительное чувство победного куража, когда ещё не знаешь как, но уже знаешь – что… Я бы хотел всю жизнь находиться в таком взведенном состоянии. Она нас таки завела. Долго объяснять… Что бы открыть портал надо иметь под руками место с яркой гравитационной аномалией. Торчащую над равниной одинокую горную вершину, вулканический остров в океане, на самый худой конец – маскон из радиоактивных отходов в свинцовых контейнерах. Обязательное условие, так эта физика работает. Но в Севастополе нет ни скал, ни островов, ни ядерных могильников. Холмы, причем довольно низкие. И всё. Теоретически, можно устроить воздушный портал, если подбросить, на километр, камень в миллион тонн…

— Через две недели мы подняли в воздух самую первую скалу… И отбили первый наземный штурм. Тупо размазали в кровавую кашу всех, кто уже подобрался к анклаву на дистанцию выстрела… Вместе с танками… Через четыре месяца – утопили американский флот. Без единого выстрела. Втоптали десантные транспорты в воду, как ложащийся сверху кирпич топит пробковый поплавок. А потом, через портал, залили море, с теми, кто всплыл на поверхность, нервно паралитическим газом. На войне, как на войне… Поэтому – теперь мир.

— Как бы это выразиться… Наши антигравы, даже без технологии порталов, сами по себе – практически абсолютное оружие. Ещё сто лет назад, в ходе ядерных испытаний, с удивлением обнаружили, что предметы достаточно прочные и массивные (например, сплошные металлические шары метрового диаметра) атомная бомба не берет. И ничто их не берет. Наш айсберг воздушного заграждения – прежде всего сплошная скала. Его движет комбинация физических полей, равнодушная к внешним воздействиям, плюс энергия атмосферы, вечно возобновляемая солнечным излучением. Хоть из пушек по нему стреляй, хоть на самолетах врезайся. Если он двинулся – остановить нечем. Если он идет на малой высоте, внизу остается широкая полоса плотно утоптанного грунта (на земле) или глубокая вмятина в водной поверхности. Встретит авиационную ударную группировку – вдавит корабли в морскую глубину. Равнодушно примет в свою каменную тушу булавочные уколы ракет и снарядов… Наткнется на город – оставит за собой пустырь. Практически – «остров Лапута». А самое главное – эффект достигается просто, дешево, мизерными средствами. Он по силам крошечной группе людей… Верная ассоциация! В сходных обстоятельствах власти стремились остановить прогресс. Так, когда-то запрещали авиацию, огнестрельное оружие, арбалеты, луки со стрелами, колесо. Сами! Из чистого страха. А ведь в ХХ веке люди придумали и военную химию, и генераторы ударных волн, и боевых роботов. Да, гонка вооружений – это тоже «вертикальный прогресс». Старой войне, с четкой иерархией командования и многомиллионными штатами, одно место – на свалке истории…

— Что вы ёжитесь? Это давно было… Уже и Штатов, как единого государства, нет, и карта мира – сущее лоскутное одеяло. Эффект декоммунизации, естественно… Мы никого не гоним, некоторых даже сами сюда приглашаем. Каждый человек, в любой момент, может присоединиться к нашему сообществу. Стать жителем СССР. Если понравится – стать гражданином СССР. Правильно понимаете… Подключение к Сети – это вид на жительство. Взятие в руки оружия – получение полного гражданства. Достаточно устного согласия. И знания текста Хартии. Согласия жить по Хартии… Ну, для современности, Хартия Равноправия – как Ченгизова Яса. Условия? «Не ври, не бойся, не проси, работай сам» Или умри, естественно. Просто и справедливо. Основной массе населения – совершенно непосильная задача. Меньшинству – рай на земле. Реальный коммунизм, ага… Реальное бессмертие, реальная работа и жизнь… Всё честно, без обмана. Верно. За это нас жутко ненавидят…

— Не улавливаете логики? За ложь, при коммунизме, убивают. Вот мы и убиваем. Кого непосредственно. Поймав за руку. Кого «естественным ходом событий». И пускай добрый боженька их после смерти оживляет. Мы-то причем? Если религия – «ваше ф-ф-сё», так соответствуйте. Молитесь, веруйте. Не-а… Они не могут! Понимаете, при полном сканировании нервной системы, для создания матрицы личности, секреты сохранить невозможно. После оцифровки можно просмотреть жизнь человека до секунды… Что видел, что слышал, как действовал… Не подделать, ни умолчать, ни соврать… Да-с… Страшный суд, но в натуре. Потому, что сразу выкладывается в прямой доступ через Сеть. Такого унижения ни один богобоязненный верующий выдержать не в состоянии. Хе-хе… Как там? «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься!» Если шкода вскрылась, от людей (!), пощады не жди. Вот именно. Естественный отбор. Понимаете, человек, способный врать, к инженерному труду и изобретательству, как правило, не способен. Таких мы и берем. Если людям неспособным, не желающим врать, оставить «форточку», для свободного «выхода из», то социум, их угнетающий, (по праву силы, по праву большинства голосов) автоматически скатывается в глубокий регресс. Сам… С радостью!

— Не-а… «Железной рукой гнать человечество к счастью» – надежный способ снова сесть в лужу. Счастье – оно же у всех разное. Радикально… Счастье жить независимо от любого начальства и свободно творить – редкость. Счастье мучить других людей, глумиться над слабыми, пресмыкаться перед сильными и властными – норма. И? Счастья, которое требуется подавляющему большинству (!) нам и даром не надо. Помните, как выразился по данному поводу в 1986 году ваш любимый Борис Стругацкий? «…ХХ век дал ответ на старый вопрос: Что будет, если массового человека одеть, обуть, выучить грамоте, накормить досыта? Станет ли он от этого добрее, честнее, умнее, совестливее? Оказалось – нет. Подавляющее большинство населения Земли, при любых обстоятельствах, остаются стадом тупых болванов, действующих под влиянием эмоций…» Увы… В реале публичной демократии, к сожалению, это стадо ещё и считает себя всегда правым. Ведь их же большинство!

— Согласен… Цивилизация манит всех. Не способные сами развивать прогресс вполне способны на нем нагло паразитировать. За тысячи лет придумана масса уловок, эксплуатирующих инстинктивные поведенческие программы человека. Той же цели служит разделение труда. Великое и прославленное. Помимо производства оно создает страшное психологическое давление на общество. Иллюзию тотальной зависимости всех от всех… Как на самом деле? На самом деле 10 % участников делают 90 % процентов любой работы, а первоначальную идею, без которой ничего бы не было, вообще создает один человек. Если этого человека убрать – всё рухнет. Когда этого самого человека нельзя подчинить чужой воле, силой или хитрым обманом – тоже всё рухнет.

— Совершенно верно! Если внедрять механизацию-автоматизацию, то довольно скоро разделение труда себя исчерпывает и язва обнажается. Процент паразитов на шее творческого меньшинства растет с развитием индустриализации, пока не переходит качественного барьера, за которым начинается постиндустриал. Тогда паразитов посылают на фиг. Оно паразитам надо? Нет, вы вспомните, вспомните, последнюю книжку вашей любимой эпопеи Стругацких… «Волны гасят ветер», кажется? Вижу, поняли… Это на Востоке образ мудрого отшельника, бегущего от общества, уважаем и почитаем. Люди суть понимали! Зато у Стругацких реальный постиндустриал, полная свобода человека от давления обстоятельств, вызывает ужас и ненависть. Людены у них – предатели, отщепенцы, изверги… Нормальная реакция паразита на средство дезинсекции, не? Именно так глупый обыватель, госслужащий, винтик в иерархической пирамиде, обычно воспринимает коммунизм…

— Вот поэтому, хотя Союз простирается от полюса до полюса, на Земле для нас места почти нет. Мы тут, официально, международные преступники, объявленные вне закона, с момента появления на твердой почве. Думаете, человек не может жить в полете? Он всё может… Мы живем, на летающих островах, словно лары, из фантастических романов Бушкова. И ходим по другим мирам… Когда удастся согласовать сеть порталов в рамках Солнечной системы – шагнем к звездам. А ещё – мы звездный патруль. Звезды – светят в небесной дали и зовут к себе мечтателей. Звезды ласково подмигивают влюбленным. Звезды не имеют права убивать… Но, если с ясного неба покатится вниз начиненная атомной смертью падающая звезда – мы встретим её первыми. Через воздух, вымороженный мгновенной откачкой энергии, сквозь разом вспухшие на пути снеговые тучи, в зенит, навстречу атомному пламени рукотворной звезды, рванутся угловатые каменные глыбы. Они сойдутся в заоблачной высоте, сплошным щитом закрывая город от смерти… Проект «Купол». Универсальная защита от всех видов космического нападения. И на город летающих кораблей, упадет самая густая в мире тень…

— Тут поневоле поэтом станешь… «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» Вы опять не понимаете… Технологии постиндустриала работают в комплекте. Личное бессмертие – это такой же базовый признак коммунизма, как бесплатная энергия или же отсутствие государства. Без полного равноправия эта богоборческая идея не играет. Бессмертным людям боги не нужны. А свободным – не нужно государство. Разве я не сказал? СССР – надгосударственное образование. Да, сетевая система автономных анклавов, городов и… Летающие острова, мы их называем родовыми поместьями. Безразлично… Красиво, да. Скажу больше: Бессмертие – закрывающая технология и обязательный элемент коммунизма. Почему? Когда умирают последние помнящие беду – беда приходит опять. Короткая и прерывистая память поколений людей – проклятие человеческой цивилизации. Кто-то должен помнить древнее зло в лицо, знать его лично. Ужас в том и состоит, что лучшие – гибнут первыми. Вместо того, что бы воспитывать подрастающее поколение на личном примере. Нет… На чужих примерах, по чисто психологическим причинам, качественно воспитать не выходит. Ха! А вспомните, как корчатся и кривятся от отвращения деятели искусства, когда им приходится изображать людей труда, а не себя, любимых. Хотя есть люди, которые готовы умереть за право не врать, за право знать правду. Их очень мало, а жизнь трудна и коротка. Наша задача – дать таким людям бессмертие…

— Расхотелось летать? Как нравится, можем и тут постоять… Тепло, ветерок задувает. Нет, птички здесь гнездятся плохо. Их силовым полем от подошвенной части ещё на подлете сносит. Да, и любые ракеты тоже. У меня был большой перерыв. А учить пацанву, кому? Так Хартия! Полное равноправие детей. Три девочки, четыре мальчика. Наши дети…Меня – вытянули. Каждый имеет право на живого учителя, живого родителя. Каждый взрослый имеет право на своих детей. Равные права! Для всех. Со стороны, да – выглядит жестоко… Извините, проговорился… Просто неприятно вспоминать. Хм, попробуйте сложить два и два… Если личный возраст у меня – девяносто пять, а биологический – три года, следовательно? Вот именно. Четыре года назад у меня досрочное перерождение получилось, а у Галины – пока нет. Работают. Извините. Платок, это кстати.

Черт бы побрал эти задушевные разговоры… Проболтался. Зачем этому симпатичному, слегка шалому от избытка впечатлений дядьке, знать подробности? Сам бы рад забыть, а невозможно. Абсолютная память!

…Остов маленького кухонного столика, со снятой крышкой, прицепленный тросом к медленно едущей древней «Газели», с громко гогочущими в кузове мужиками, в кубанках и штанах с лампасами. Полицейский УАЗ, с синей полосой и желтыми орлами на дверках громко фырчит сбоку. Я им – никто. «Заготовка», точнее, «красная свинья». Руки и ноги примотаны изолентой к ножкам. По мере истирания ножек о разбитый асфальт они становятся похожими на плавники… Голова зафиксирована, как в колодке, подбородок неудобно уперся в планку и можно смотреть только вперед. Я и смотрю, не отрываясь, зачем-то стараясь запомнить каждую черточку на их лицах. Как будто это важно. Мне важно… — хотя больно. Реально больно, когда тебя заживо стачивают об пыльный летний тротуар. Повезло… Ослы не догадались сразу наложить жгуты на руки и ноги. Подох раньше, чем сошел с ума от боли. Истек кровью… Хотя добивались, что бы вышло наоборот – сперва протерло живот и грудную клетку. А Галинке моей… сильно не повезло – с неё сняли кожу и сунули в бочку с рассолом… Казачки, мать их за ногу… Православное христолюбивое воинство, блин… Пару перед нами, тоже мужа с женой, медленно сварили в гудроне, на глазах друг у друга. Что от всех нас останется – бросят в Азовское море. «На корм рыбам»… Тоже традиция. Ну и рожа у меня, наверное… Хрен вам всем, вытерплю!

Рот заткнут плотным кляпом. Крикнуть или простонать невозможно, так что экзекуция протекает тихо. Дорога тянется мимо почти зажиточных домов. Наплывают и уходят лавочки со старушками, глазеющие на меня прохожие, любопытные дети. Парочка лузгает семечки. Никто не испуган не удивлен. Чаво? Народная казнь (ишь ты!), в пределах «Вольной козацкой державы» – зрелище считай привычное. Новое Средневековье прочно пустило корни в душах. Нехристь человеком быть не может – абсолютная истина… Потертый пикап «Скорой помощи» закрывает меня сзади, а сияющий свежей краской капот корреспондентской машины CNN отбрасывает зайчики на пыльный асфальт. Бородатые операторы (маскировка), торчащие из открытого люка, воодушевленно снимают «варварский рюски обычай». В тонкости не вникая… Так же точно, они же, снимали шесть десятилетий назад первых опереточных казаков, увешанных «Георгиевскими крестами» из конфетной фольги, с заплетающимися в ногах самодельными шашками из автомобильных рессор. «Станичники» учат жизни пришлых и инородцев… «Мы не русские – мы православные!» Самое противное, что «скорая помощь» не имеет к процессии никакого отношения. Они сами – жертвы обстоятельств. Государев поезд! Право проезда и обгона зависит от чина и сословия. За непочтительность можно и плеткой по хребту схлопотать… и шашкой… Конечно, могут пересечь дорогу старшему вестовые с поручениями, войсковая часть на марше, служебный транспорт… Но – в теории. На практике – не всякий рискнет. Вот и «айболиты», положив в карман совесть и клятву Гиппократа, смирно пристроились в хвост колонны экзекуторов. Суки, в белых халатах… Интересно, что они думают? О! Водитель таки высунул из окна голову, — Господин полицейский! Разрешите с вами погонять? — переводя на человеческий язык – «Мы очень спешим! Пропустите вперед, ради Христа…» Сознание меркнет, слух отключается последним. Отчетливо слышу ленивое – «Цыц, жиденок!» И темнота…

— Понимаете, блок оперативной записи состояния мозга отключить невозможно. Если его попробовать с человека снять – он посылает сигнал тревоги. А на мысленные команды не реагирует. Техника безопасности это диктует. Потому, когда внизу нашего ловят, то всегда стараются медленно запытать, так, что бы сошел с ума, ещё при жизни… Запись такого сознания сохраняется, но делается непригодной для реинкарнации… Да, я ещё надеюсь. Да, караем… А толку? Ненависть смертного к бессмертному – иррациональная. Они же сами, в глубине души, чуют лживость своей «религиозной вечной жизни» и благочестия. Ну, вот и бесятся. Вояки и работники спецслужб – ярятся особо. Мы для них оскорбительный вызов. Претенденты на власть… А она нам нужна, их подлая власть? Кто сам хотел, тот к нам давно перебрался. Это просто – карманным зеркалом посигналить, пустить солнечный зайчик на проплывающий в небе остров. Автоматика среагирует – подберут. Кто не хочет – значит, по душевному настрою не подходит или рыло в пуху. Что же их всех, за это, перестрелять? Пусть живут…

— Что значит, какая женщина на такое согласится? Никакая, разумеется… Бабы, в условиях равноправия полов, на свою биологическую обязанность поддерживать существование популяции забивают сразу. Потому социумы, первыми достигающие наивысшего уровня жизни и допустившие эмансипацию, вымирают также первыми… Хоть первый Рим, хоть «третий Рим»… Хоть Европа, хоть Россия… По миллиону в год население убывает? Не смотря на трудовую миграцию? Вот и я про то… Выход-то есть всегда, просто у вас, пока ещё, до черта тех, кому он поперек горла… Да, конечно, ещё одна «закрывающая технология коммунизма».

— Всё придумано до нас! Раз интересно, набирайте в поиске «профессор Анатолий Иванович Лопырин». Мужик, ещё до Второй Мировой войны (!), доказал возможность вызывания суперовуляции у овец введением гонадотропного гормона, разработал методы гормональной стимуляции многоплодия. Выявил механизм нейрогуморальной регуляции репродуктивного процесса самок. Создал технику глубокого замораживания спермы, пересадку зародышей и их приживляемость, в процессе отдаленной гибридизации и скрещивания. Говоря простым языком, за полвека до овечки Долли, в 40-х годах ХХ века, у Лопырина, козы рожали овец, а коровы лошадей… Чуть позже, в 50-х годах, на базе у Сухумского питомника, свиньи, уже секретно рожали обезьян. Понимаете? Предки готовились к тотальной ядерной войне без дураков, не одни патроны и консервы запасали, но и возможность почти мгновенно восстановить популяцию населения, домашнего скота и разных сельскохозяйственных культур. Именно в таком порядке. Через запятую! Годовалая свинья может выносить, за раз, 6–8 человеческих эмбрионов нормального веса. Не теряя ценности, ни как инкубатор, ни как мясной скот. Можно реализовать процесс в пробирке, но природный носитель лучше. Догадываетесь, что это значит? Вот! У вас сотни миллионов (!) баб, по всему миру, ежедневно глотают противозачаточные пилюли, потому что не хотят рожать. Привыкли трахаться и не рожать. Не один ли тогда хрен, простите, с отстраненной точки зрения, кто будет рожать? Мне кажется, что здоровая и безропотная скотина (корова, свинья), в качестве маточного репликатора, предпочтительнее наглой и больной дуры.

— Проблема низкой рождаемости, при здоровом техническом подходе, совершенно не является таковой. Женщины могут не рожать вообще! Независимо от эгоизма слабого пола… Красивые женщины, любых рас и убеждений, во все времена, не хотят портить свою фигуру… Да, насилием или пропагандой это можно сломать. Но, при коммунизме, никто и никого не принуждает… Поэтому, каждую пятилетку, население нового СССР удваивается. Экспансия, ага… Демографическая… На Юпитер, на Марс, в Пояс Астероидов! А кто цацкался с феминистками, думая, что борется с перенаселением или «за права», тот всё прощелкал клювом. На Земле свет клином не сошелся, а космос – бесконечен! И никаких суррогатных матерей. «Кто хочет – ищет средство, кто не хочет…» Не смешите, давно доказано, что, в конкурентном обществе, физическое бессмертие рушит саму его основу – систему преемственности власти и порядок наследования капиталов… Если богатый дядюшка сам не умрет никогда, то зачем жить? Это я к тому, что попытки заимствования даже передовых технических достижений, в рамках отжившей формации, обречены на неудачу. Будущее их взрывает, как капля никотина – хомячка…

— Би-пи-бип! Би-пи-бип! — сигнал готовности? Вот время летит… А вроде рановато. Что они придумали?

— Одну минуту, у меня сеанс связи, — экскурсант деликатно отходит в сторонку, словно может услышать.

— Мои скоро будут, просят корову шугануть, что б она случайно не полезла к порталу, — точно сюрприз намечается. Вот жулики… Гостя тоже на меня бросили и смылись, — Зорька, брысь, тебе говорю! Баловница!

— Посмотреть? Конечно, можно. Не-а… Нет там ни радиации, ни выбросов полей. Мироздание устроено довольно просто. Сколько их ждать? Ну-у… Запаздывание радиоволн сегодня примерно полчаса. Пока туда, пока обратно… Если не торопитесь – можем вот здесь пристроиться. И достаточно далеко. Всё случится над серым холмиком «посадочного пятака» Смотрите! Вот, на мгновение в воздухе повис серебристый высверк.

— Так… Настройка! Контрольный запуск! Видели?

— Визуально, граница портала – категория односторонняя. С тыльной стороны она не видна и приборами не регистрируется, а с «лицевой» – выглядит как лоскут бесконечно тонкой блестящей пленки. Если переброс по временному вектору – черной, если пространственному – зеркальной. Локально – зона сверхпроводимости. Это уже отличие от обычной ударной волны сжатия. Та одинаково серебрится с обеих сторон и проводит ток как обыкновенный металлический проводник. Впрочем, это уже зависит от энергетики. В эпицентре взрыва под водой пленка ударной волны, на скоростной киносьемке, сияет отраженном свете, как серебряный шар. Зато и ударная волна времени, и ударная волна сжатия одинаково «неравнодушны» к гладким поверхностям – при контакте – ориентируются к ним строго перпендикулярно. Ударная волна сжатия – бежит вдоль, ударная волна времен – пропускает массу «сквозь себя» и визуально выглядит неподвижной. Движется само время…

— Главная проблема точность. В 70-х годах ХХ века перед конструкторами встала задача мягкой посадки на Марс. И, неожиданно оказалось, что традиционная астрономия знает координаты Марса с точностью до плюс-минус 700 километров. А для того, что бы мягко сесть надо «положить» спускаемый аппарат в «коридор входа». То есть, рассчитать точку погружения в атмосферу, с ошибкой плюс-минус километр. На три порядка точнее. Тогда произошла тихая революция в астрономии, радикально возросло качество небесной навигации. Для удовлетворительного совмещения поверхностей порталов с «зонами контакта», искусственными или же естественными гравитационными аномалиями, требуется точность наведения плюс-минус один метр. Хотя время запаздывания сигналов синхронизации процесса – десятки минут. Добавлю ещё, до кучи, что точность дозирования энергетического импульса – плюс-минус один килоджоуль. Где-то – энергия автоматной пули.

— Отчего так мало? Ну-у-у… Азы небесной механики. Орбитальная скорость Земли вокруг Солнца – около 30 км/с, орбитальная скорость Марса – около 24 км/с. Если хотите попасть с Земли на Марс – будьте добры, обеспечить эту разницу. То, что Солнечная система мчит вокруг центра галактики со скоростью 217 км/с, а сама галактика мчит в пространстве со скоростью порядка 1000 км/с, тоже не забудьте. Всего ничего… Честно! Прошу учесть, что световой скорости недостаточно даже для путешествий в пределах ближайших звезд. А здесь – прямой пробой пространства. Время движения из точки А в точку В – нулевое. Объект не разгоняется и не тормозится, он перемещается при постоянном ускорении, задаваемом условиями среды.

— Проще всего обеспечить канал переброски – «Земля-Луна». Цена – несколько десятков мегаджоулей на килограмм переносимой массы. Понимаете? Энергетическая цена мгновенной транспортировки любого груза пространственным порталом на порядки дешевле разгона ракетным ускорителем. Там, как известно, даже выход на орбиту Земли стоит на вес золота. Не надо преодолевать многочисленные гравитационные колодцы.

— Я же вам объяснял. Космическая программа постиндустриального сообщества – без космодромов, без гигантских ракет-носителей, без огненных стартов. Ха… Там долго надеялись, что это всё – мистификация… Пока, для сомневающихся в советской космической программе, на ночной стороне Луны не высветили знак «Серп и Молот». Просто и наглядно. Ночью сами увидите… Хоть намекнуть? Вы сами, в некотором роде, ракетчик?

— Знаете, что такое адиабата Гюгонио? Очень хороший пример, когда весьма далекие по сути процессы описываются сходными уравнениями и графиками. Можно, по аналогии, понять работу пространственного портала. Или временного портала, если установлен контакт с параллельным пространством. Давление и температура фронта ударной волны могут быть практически любыми и ограничены только её энергией. Зато плотность среды, во фронте ударной волны, растет медленнее. Иначе, чем при обычном, изоэнтропическом, процессе. Например, в обычном воздухе, отношение плотности плазмы фронта к плотности невозмущенного газа имеет вертикальную асимптоту и не превышает шести единиц. То есть, ударной волной сжатия нельзя уплотнить воздух более, чем в шесть раз, хотя, и давление, и температура во фронте достигают космических величин. Это, на первый взгляд, выглядит парадоксом, но, тем не менее – строго установленный факт. Предел сжатия определяется термодинамическими характеристиками среды распространения волны и более – ничем. В обратимом адиабатическом процессе неограниченному росту давления соответствует неограниченный рост плотности. А в ударной волне, согласно адиабате Гюгонио, неограниченно возрастает температура плазмы.

— Во фронте ударной волны времени аналогичной вертикальной асимптотой является ускорение в зоне (как иначе назвать эту псевдо поверхность?) раздела совмещенных пространств. Точно так же, как привычная (кому, мне?) ударная волна, это образование анизотропное, ориентированное по двум из четырех векторов пространства. Точно так же амплитуда «броска», по шкале времени и расстояния, может достигать астрономических величин. Броском удобно управлять, ориентируя вектор в пространстве и ограничивая его «глубину» (ну нет более удачного термина) энергией электрического импульса, закачиваемой в портал. Очень универсальная штука – электричество. Обычные ударные волны им тоже разгоняют. Энергию от нескольких порталов, простой (это теперь, а сначала намучились) интерференцией можно свести в один, что снимает все ограничения на аппаратное оформление процесса. Достаточно обеспечить синхронизацию и хоть примерно совместить векторы. А дальше, по принципу Гюйгенса, точечные источники выдают суммарный импульс – и привет. Самофокусировка точек убытия и прибытия происходит на границе свободного пространства и самой ближайшей гравитационной аномалии. Как правило, это вершина скалы, одинокий островок или же, как у нас – свободно висящая в воздухе каменная глыба. Избыток или недостаток энергии выражается в остаточной скорости объекта переноса на выходе из портала. Грубо говоря, в силе пинка, которым родное пространство провожает путешественника. Полвека назад, Эйнштейн, от такого попрания основ Теории Относительности, небось, в гробу, как ротор, крутился. А вот нечего подменять законы природы теоретическими выдумками! С 2011 года, хе, надежно установлено, что скорость света не является пределом быстроты движения материи…

— Типичный макроквантовый эффект… Ещё, например, известен фокус сохранения мгновенной (!) связи между родившимися в одном месте парами частиц (мюонов или электронов). Даже разлетевшись в разные концы Вселенной они чутко реагируют на случившееся с другой половинкой. Вся суть квантовой механики – в преодолении барьеров невозможного. Электрон, как материальная частица, попадает в энергетическую яму и свободно покидает её, превратившись в электромагнитную волну (туннельный эффект). Световая волна, падая на металл, превращается в частицу – фотон, которая передает свой импульс электрону, выбивая его из металла (фотоэффект). Весь мир физических явлений, на микроуровне,полон подобных превращений… Всё проверяется по правилу Артура Кларка. «Когда пожилой авторитетный ученый говорит, что какое-то явление возможно – он, скорее всего, прав. Когда он же заявляет, что оно невозможно, то, скорее всего, ошибается»

— А что прогресс? Вы сравните скорость прогресса в период с 1811 по 1861 год, или с 1861 по 1911 годы, или с 1911 по 1961 год. Наука и техника или опережала прогнозы, или шла с ними ноздря в ноздрю. А теперь вспомните, что принципиально нового появилось в период с 1961 по 2011 годы? Грустно, да? А вот нас снова пришпорили. Думали над причиной? Любую иерархию тянет к стабильности. Новаторство – стихия одиночек. Намекаю. В «Аэлите», у инженера Лося, самодельный космический корабль стоял на заднем дворе. Так наши предки представляли себе будущую жизнь при Советской власти. Слегка ошиблись, на сотню лет… Простим?

— Человечество, всегда, в прыжке над пропастью. Кто-то долетит и уцепится, кто-то – покатится назад… Оп-па! Прибыли, гаврики! С подарочком. Нет, это не инопланетный стальной жук, это они корпус вездехода на Марс таскали. Не шучу, видите, как пылью надраило? Там как раз сезон бурь. Рационализаторы… Лень у себя дома пескоструйку соорудить? Что за праздник? Разве вы ещё не догадались? Сегодня – 12 апреля. День Советской Космонавтики. Всю жизнь его праздную… Не забывайте, что национальный костюм советского человека – это космический скафандр. Юра нас всех позвал в космос! Вот и идем… Дальше – только звезды! 26 февраля 2012 года

Быков Алексей 500: Чайка

Десять. Май 2044 года.

Алиса лежала в траве и читала книгу. Я тихонечко подошел сзади уселся чуть позади.

— Привет, деда, — произнесла она, не отрываясь от чтения и не оборачиваясь. — Чего не в порту?

— Я думаю, они и без меня теперь могут справиться.

Алиса захлопнула книгу, поднялась, стряхнула с платья травинки и села рядом со мной. Ее волосы пахли солнцем.

— Грустишь? — спросила она.

— О чем?

— Ну… — Внучка повела печами и неопределенно манула рукой. — Об этом всем. О «Чайке».

— Нет. Не знаю. Может и стоило, раньше, но время прошло.

— Ты должен. — Ее глаза с интересом рассматривали меня, видимо, пытаясь понять мои настоящие чувства.

Алисе четырнадцать лет. Высокая, стройная, красивая, с густыми длинными черными волосами. На нее наверняка уже давно засматриваются парни. А еще она носит длинные платья. Сейчас мало кто носит платье, особенно в ее возрасте.

— Нравится? — Я указал на книгу.

— Вроде того, — кивнула она. — Только грустная немного. Этот Маленький принц такой… одинокий.

— А роза?

— Роза не совсем то. Они вместе, но они оба одинокие. Вдвоем. Ты не против, что я взяла твою книжку?

— Нет, конечно. Книги существуют для того, чтобы их читать. Иначе это просто бумага. Алиса провела пальцем по обложке.

— Она такая старая. И такая настоящая.

— Как я?

— Нет, что ты! — Алиса засмеялась. — Ты у меня, деда, совсем не старый. Но уж настоящий – это точно! Здорово, что у меня такая внучка.

Вдруг Алиса вскочила, сунула мне книгу и стала всматриваться в сторону моря, прикрываясь ладошкой от весеннего солнца.

— Ой, деда! Смотри, смотри! До берега донесся шум – как будто где-то поблизости включили водопад.

— Вон! Гляди!

Вдалеке свернула вспышка, затем еще одна. И вот – в небе показался корабль. Солнце сверкало на его округлых боках, гигантские распростертые крылья разрезали сахарную вату облаков, двигатели работали в посадочном режиме и, плавя под собой воздух, создавали колеблющеюся, похожую на мираж картину – огромная блестящая птица планировала с высоты вниз, приводняясь в спокойные воды Балтики.

Корабль неспешно спускался: вот нас накрыла огромная тень, пронеслась по холму и заскользила по воде, уменьшаясь по мере того, как космический аппарат приближался к поверхности. Через пару мгновений море прогнулось под двигателями, расступаясь, словно воды перед Моисеем, и корабль устремился в эту впадину. Волны ударили в борт, обволокли нежным шелком и отступили, рассеиваясь миллионами мельчайших брызг, сверкающих на солнце как бриллианты. Двигатели перешли в маневровый режим и корабль заскользил по бурлящей воде залива в сторону Порт-Риги.

— Как здорово, дета, правда?! — в голосе ее слушались хорошо узнаваемые мне нотки, вдруг заставившие меня взгрустнуть. Совсем немного. — Как красиво! Это он?

— Да. — Я прищурился, рассматривая покатые бока корабля. — Это «Альбатрос». Один из первых. Этот до Луны ходит. И он действительно один из самых красивых.

— Но «Чайка» еще лучше, да?

— Будет лучше.

Мы еще постояли немного, подождали, пока аппарат не скрылся за холмом.

— Я бы так хотел, чтобы ты полетел, деда. — Алиса прижалась ко мне и взяла меня за руку. — Это твои корабли. И это твое право. Я ничего не ответил.

Девять. Апрель 2061 года.

Мне не страшно умирать. Наверно. Страшно разочароваться. Страшно осознать, что после не будет ничего. Прожил жизнь – и умер. Ни сознания, ни души, ни тела. Я не знаю, хорошо это или плохо. Когда у тебя не остается ни сожаления, ни боли, не беспокойство за близких людей, которых ты заставил страдать из-за своей смерти. Ни рая, ни ада.

Давно, лет сорок назад, я прочитал фантастический рассказ одного автора, как раз по поводу смерти. Суть там была в том, что ученые со стопроцентной вероятностью обнаружили, что после смерти ничего нет. Ни загробной жизни, ни Страшного Суда. И мир, после того, как всем стало об этом известно, не продержался и недели.

Есть что-то в этом. Многое из человеческой морали замешано на страхе. На боязни ответить за все. Когда-нибудь. Может и потом.

Когда твое тело предает тебя, лишает таких простых радостей, как прогуляться вечерком, или, пардон, дойти до туалета на собственных ногах, мысли, даже те, которых стремишься избежать, так и лезут в голову.

В палате, где я лежу, все очень мило и старомодно. Обитые деревом стены. морщинистые гардины на окне, бра, еще одна бра, комод, шкаф и тяжелое глубокое кресло для посетителя. Все медицинские системы аккуратно спрятаны в стенную панель за кроватью и незаметно считывают данные с беспроводных датчиков на моем теле. Я ношу длинный халат, а сплю в пижаме. Так не видно этих жучков, присосавшихся ко мне.

Я – офицер запаса Космических войск дальнего базирования, полковник Александр Николаевич Соколов, мне восемьдесят один год и я здесь, чтобы умереть.

Женевское солнце светит сквозь шторы. Яркая, мощная звезда, слой ткани ей – не помеха. Солнечные блики скользят по стенам, забираются на кровать, падают мне лицо.

Восемь. Август 2027 года

Я жмурюсь от этого яркого света, надеваю солнечные очки.

— Итак, — произнес Глазков, — каков же КПД этих… батарей?

— Если вы имели в виду эффективность фотоэлектрических модулей, то она равна семидесяти восьми процентам, — отвечаю я.

— Это не слишком мало? — спросил Глазков.

— Нет, это очень хороший результат, Сергей Михайлович.

Глазков пожал плечами и уставился в документы. Невысокий, полноватый мужчина лет пятидесяти, в наглухо застегнутом, несмотря на жару, костюме он представлял собой типичный образчик государственного человека. Человека, который принимает решения в рамках отведенных ему полномочий. Согласования по проекту «Чернобыль» уже получены, он это знает, все в команде это знают, но ритуал есть ритуал.

— Хорошо, — сказал Глазков, пожевал полными губами, полистал бумаги, убрал их. — Хорошо, Александр Николаевич. Приказ о реализации проекта подписан и утвержден Совмином. От себя же хочу добавить, что проект, на который выделено сто восемьдесят миллиардов рублей – это очень дорогой проект. И нам хотелось быть видеть результат.

— Результат будет, — ответил я.

Еще несколько формальностей – и мы сели в вертолет. Транспорт поднялся и направился в сторону Киева. Внизу, под нами и до горизонта, раскинулось поле аккуратных черных прямоугольников – проект «Чернобыль». Семьсот двадцать квадратных километров установок для преобразования энергии Солнца в электричество. В течение последующих полутора лет все это пространство будет заполнено новейшими фотоэлементами – реквием по былой катастрофе, чистая энергия, наше извинение перед планетой. Я смотрел на эту гигантскую конструкцию и чувствовал, что не зря живу.

— Александр Николаевич, — Глазков нагнулся ко мне. — Я не могу ничего сказать вам о вашем «Чернобыле» – не специалист, но «Чайка» – это действительно великолепно. И я желаю вам удачи во всем.

— Спасибо, — ответил я, не отрывая взгляд от разворачивающейся внизу картины.

— Ваш сын будет пилотировать корабль?

— Да, — сказал я. — Андрей будет ее капитаном

Семь. Январь 2029 года

— Капитан Соколов на связи. Системы стабильны. До запуска ускорителя тридцать секунд.

«Чайка», мое детище на орбите Марса, сверкающий металл, невесомые крылья с размахом в три с лишним километра, все самые совершенные технологии со всего мира, гордость Советов, зависть всех других стран, готовилась в рывку. Разгон установок Вилсона-Соколова, длящийся сто часов, подошел к концу. Еще пару мгновений – и первый в мире сверхдальний космический аппарат, пилотируемый человеком, устремится к краю Солнечной системы.

— Пятнадцать секунд.

Десять лет разработок, три года тестирования систем, четырнадцать месяцев низкомощных тестовых запусков. Миллионы человеко-часов.

— Десять секунд. Ключ на старт. Мой сын, лучший пилот мира, космонавт-кумир – капитан этого чуда.

— Три. Две. Одна. Я чувствовал, что не зря живу.

Шесть. Сентябрь 2029 года.

Проект «Чайка» будет возобновлен через пол года. Так они сказали. Ошибка бортинженера, ошибка расчетов, сказали они.

Удар в мировом масштабе. Стыд, ужас, чудовищное горе. И полная пустота внутри. Я не смогу больше руководить проектом. Несмотря на то, что было установлено, что моей вины в этом нет, мое личное отношение к проекту помешает его реализации. Так было написано в отчете. Нет моей вины. Что можно знать о вине человека, чей сын в мгновение ока превратился в ничто вместе с кораблем. Одно мой ребенок убил другого. Моей вины нет. Что они могут знать об этом?

Пять. Май 2028 года.

— Что мы знаем о космосе? Что мы знаем об этом бескрайнем, неизвестном мире? О мире чудовищных масштабов, невообразимых процессов и невероятных чудес?

Я вздохнул и облизал губы. Перед группой десятилетних школьников выступать намного сложнее, чем перед космонавтами или Экономической комиссией. Я явно нервничал. Худенький бледный мальчонка поднял руку.

— Да, пожалуйста, — я указал на него. Ребенок поднялся, сглотнул. Похоже, он пожалел, что вызвался отвечать.

— Ну, — начал он, — космос – это…

— Ну же, — я попытался его приободрить. — Что же мы знаем? Мальчик замялся, помолчал немного.

— Ничего, — наконец произнес он. — Я не знаю о нем ничего. Я улыбнулся.

— Ты прав. Мы не знаем ничего, — сказал я. — Как тебя зовут?

— Андрей, — ответил ребенок.

— Моего сына тоже зовут Андрей. И он – летчик-космонавт.

— И он узнает о космосе все?

— Конечно, — сказал я. — Конечно.

Четыре. Октябрь 2045 года.

— Конечно, — фыркнула Алиса. — Ты деда, знаешь все. Ты же умный, ты герой, ты ученый, космонавт. И, конечно, ты знаешь, что будет лучше для своей внучки и что ей делать.

— Алиса…

— Что? — Девушка почти кричала. — Мне пятнадцать лет, деда, я считаю себя уже в состоянии решать, что я могу и кем я хочу быть в этой жизни!

— Я просто за тебя боюсь. — Мое сердце колотилось. Я знал, что этот разговор состоится и знал, о чем он будет. Я просто думал, что он произойдет не сегодня. И не завтра. Когда-нибудь. Может, не скоро. Я ошибался насчет своей внучки.

— Послушай, деда, — сказала она мягко. — Я хочу быть кем-то. Делать что-то. Стать настоящим человеком. Я хочу оставить что-то в этом мире. И мне не «еще» пятнадцать. Мне – «уже» пятнадцать.

Я смотрел на Алису и видел в ней ее отца. Отца, которого она никогда не видела.

Мы теряем, мы находим, мы создаем, мы разрушаем. но мы не можем изменить естественный ход вещей. Мы двигаемся вперед и это движение требует своей платы. Огромной, подчас. Но мы не можем изменить этот естественный ход.

Три. Май 2059 года.

Проект «Чайка» долго не был возобновляли, несмотря на все уверения властей. Потребовалось одиннадцать лет с момента той ужасной катастрофы. Пересмотрели все. Технологии, подход, идею, безопасность. Попытались заживить раны. Раны зажили, но шрамы остались.

Мы покорили планету, даже две. Мы получили чистую энергию, исследовали океаны, победили бедность и голод, мы почти достигли мира во всем мире. И взгляды людей снова устремились в космос.

Родилась новая «Чайка». Корабль, способный на все. Сто с лишним лет робких попыток расширить свой мир – и мы получили свой очередной шанс.

Новый корабль, новый капитан, новый вызов. Я знаю, что я скоро умру. Мои часы тикают все громче и громче, завершая свой ход. Их завод почти подошел к концу. Из своих семидесяти девяти лет жизни шестьдесят я посвятил тому, чтобы оставить свой след. Удалось ли мне? Не мне судить. Возможно, я хотел большего. Я не смог поучаствовать во всем, чего я хотел. Я никогда не был на орбите Сатурна, не победил старость, не вылечил все болезни, многое так и осталось для меня секретом. Все еще впереди. Не у меня. У нас. У человечества. Все у нас получится.

Два. Апрель 2061 года.

Эта больница – настоящее мучение. Убежище для безнадежных. Как же это, все-таки, неприятно. Столько идей, столько мыслей, столько желаний. Но нет самого главного – времени.

Стену напротив моей постели заполнил экран. Звезды, миллионы звезд. Где-то позади красный диск Марса. Главный же объект трансляции сверкает посреди. Неповторимый, неподражаемый плод человеческого гения, воплощенный в тысячах тонн металла. Прекрасный, возбуждающий, великолепный корабль. Моя новая «Чайка» Я чувствую, что жил не зря.

— Капитан Соколова на связи. Системы стабильны. Тридцать секунд до запуска. Голос Алисы прорывается сквозь помехи.

— Три. Две.

Один. Апрель 2061 года.

— Поехали!

u1timate 498: Соответствовать идеалу

Я разглядывал электронику в раскуроченном пульте. Несколько импульсных катушек явно требовали замены, по-видимому, из-за приближающегося пыльника вся магнетика пошла по швам. Нехорошие на Марсе бури – не только песком заваливают, но еще и электронику трясут так, что мы, технари, за голову хватаемся. Многовато феррума в грунте, а может еще по какой-то причине – напрочь глушило радиосигналы, а даже сверхпрочные конденсаторы выходили из строя от странного, пока плохо изученного резонирующего эффекта. Как известно, полетела магнетика – жди косяков с куполом. А кому улыбается остаться перед пыльником без защиты? Впрочем, Митю, моего единственного на дальнем посту напарника, это, похоже, не сильно волновало.

— Основа антивещества, восемь букв, — произнес в пространство он, почесывая бороду.

— Хрен его знает, — пробурчал я. — Ты мне лучше скажи, почему у нас конденсаторы все полопались?

— Конденсаторы? А хрен его знает, — задумчиво отозвался Митя. — Так, восемь букв. Позитрон? Не-е-ет! Филлирон? Квазимод?

— Сам ты квазимод! — я запустил в Митю вырванной катушкой конденсатора. — Радио лучше включи, кроссвордист. Пока ловит еще.

Митя послушно покрутил регулятор приемника. Раздался расслабляющий щебет дикторши с «Голоса Советов», единственной русскоязычной радиостанции, вещавшей на красную планету.

— А сейчас, для тех, кто на Марсе, пламенный привет с Земли! — звонко воскликнула ведущая.

— Эк, я удачно попал. И тебе привет! — весело сказал Митя.

— Специально для советских космонавтов мы поставим песню Ляписа Трубецкого «Буревестник»!

— А давай! — продолжал Митя свою дурашливую беседу с приемником.

Зазвучала веселая мелодия, Митя хрипло прокашлялся, он явно наметился подпевать солисту. Но звуки музыки вскоре сменил треск помех, а спустя несколько секунд радио и вовсе заглохло, и слышно стало только тихое шипение в унисон свисту ветра снаружи.

— Ну, все, наслушались. Проклятый пыльник. Теперь только завтра будет связь. Ладно, налью-ка я чайку, — не унывающий Митя подошел к столику с настоящим электрическим чайником – роскошь на Марсе несусветная. Как мы этот чайник пропихивали в расписанную до последнего грамма экспедицию – это вообще отдельная история.

Я закончил возиться с электроникой и тоже налил себе чаю. Посмотрев в окно нашей «инженерки», как иногда называли мы свое пристанище, я отметил, что видимость сильно снизилась – пыльная буря, надвигающаяся с востока, была еще далеко, но ветер уже вовсю катал волны песка по барханам.

— Мощный пыльник. Прямо как тот летний, помнишь? Марсоход свой французы до сих пор не могут найти – похоронило так, как будто они сами его закопали в пустыне.

— Через час накроет, — уверенно отозвался Митя. — А глянь-ка, штатовские не спешат под куполом прятаться.

— С чего взял?

Я посмотрел в сторону американской базы. Недалеко от нашей «инженерки» Штаты пару месяцев назад основали исследовательскую станцию. Вообще-то, Марс большой, и ставить аванпост так близко – это наглость, граничащая с неуважением. Американцы! Что с них взять?

— Да, вон смотри, как флагшток качается. Включили бы защитный контур – стоял бы прямо, ветер-то через силовые поля не проходит.

И точно, десятиметровый флаг, гордость американской базы, шатался как сумасшедший. Того и гляди, оторвется и полетит в пустыню – здешний ветер и не такое может, вот будет смеху-то, если янки свой звездно-полосатый потеряют на Марсе.

— Слушай, а чего это у них маяк горит не ровно, а мигает? — спросил глазастый Митя.

Я присмотрелся. Последовательность показалась знакомой. Три коротких, три длинных, три коротких. Сигнал бедствия что ли?

— Митя, включи общий канал, вдруг еще ловит!

Он перевел приемник на нужную частоту. Сперва шли помехи, но вскоре послышалась иностранная речь. Не английский. Французский!

— Ты понимаешь по-французски? — спросил я.

— Нет, но думаю, не понадобится. Сейчас по-русски заговорит. Или по-китайски. Похоже, обращение ко всем народам на Марсе.

И точно, стоило Мите договорить, как из динамика на хорошем русском донеслось:

— Внимание, всем кто меня слышит! Это станция Фокстрот! У нас одновременно вышли из строя основной и резервные генераторы. Мы полностью лишились защитного контура, экипаж находится без сознания от резкого перепада давления. Приближается пыльная буря, базе будет нанесен критический ущерб. Прошу помощи! Митя схватил коммутатор.

— На связи Дмитрий Громов, пост Лебедь-14. Советская марсианская миссия. С кем я говорю?

— Дмитрий Громов, это центральный компьютер станции Фокстрот. Вы можете оказать помощь моему экипажу?

— Компьютер?! — воскликнул Митя. — А ну-ка, докладывай, что там у вас произошло? Живые есть? Если на связь вышел компьютер, значит ситуация действительно серьезная.

— Главный генератор купола поврежден из-за магнитного резонанса, вызванного приближающейся песчаной бурей. Резервный генератор не запустился по неизвестной мне причине. Количество погибших членов станции: 0. Количество членов станции в сознании: 0. Внимание, ожидается существенное увеличения числа погибших в ближайший один земной час. Причины: недостаток пригодного для дыхания воздуха на станции из-за отсутствия питания очистных систем, декомпрессионный эффект, а также приближение песчаной бури. Необходима срочная помощь!

— Внимание, компьютер. Следуйте по протоколу на случай чрезвычайных происшествий. Примите меры для обеспечения жизнедеятельности экипажа!

— Мною выполнены все инструкции, они признаны малоэффективными. Последняя рекомендация – отправление сигналов о помощи.

— Вот же глупая техника! — выругался Митя. — Потерял весь экипаж и шлет теперь сигналы о помощи! А то, что пыльник блокирует радиоприем, он не знает? Не были бы мы всего в трех километрах…

— Как думаешь, переживут они эту бурю без купола?

— Ты же сам знаешь, это «красный код» – бог с ней с электроникой, в конце концов, марсоходы иногда годами функционируют и не ломаются, это воля случая. Но у них, по ходу, разгерметизация. Без скафандров, поди, все. Как на курорт приехали, короче.

— Слушай, а у нас ведь есть резервные модули для генераторов энергии. У нас с куполом все в порядке, нам они не понадобятся, я только что всю электронику прошерстил. Митя бросил на меня удивленный взгляд.

— Я конечно, чемпион Союза по экстремальному туризму, но то, что ты задумал. Пересечь марсианскую пустошь во время пыльника?

— Ну а что делать, надо рискнуть. Там, на Земле живет девять миллиардов, а сколько на Марсе? Пара тысяч? И мы сможем сотню из них бросить на произвол судьбы? В Советском Союзе так не принято.

Наверное, Митя и сам понимал, что выбора у двух космонавтов не оставалось. Он грустно улыбнулся.

— Русские своих не бросают, да?. Ладно, тогда давай поспешим. Я за прыжковыми ранцами. А ты пока готовь запасные модули. Возьмем на всякий случай два, один ты, один я. Прицепим их сзади прямо к «попрыгунам». Три километра на ранцах это пятнадцать-двадцать прыжков. Если доберемся, пыльник переждем у американцев.

— Вот, узнаю командира Дмитрия Громова! Ты, помнится, на таком ранце казахстанские сопки пересекал на скорость? А тут всего-то три километра.

— Было дело. Только тут все-таки не Сары Арка. Я на Марсе и в ясную-то погоду дальше трехсот метров от базы не уходил. И не только потому, что повода не было.

Собрались мы быстро, пока один монтировал крепления тридцатикилограммовых модулей к прыжковым ранцам, второй собирал остальное снаряжение: проверял баллоны с воздухом, воду, скафандры для внешних прогулок.

Покидая станцию, у меня мелькнуло нехорошее чувство, что родную «инженерку» я вижу в последний раз. Я поскорей прогнал эту мысль.

— Ну, пошли!

Митя первым взмыл в воздух, по параболе перелетев крупный холм. Я нащупал кнопку на рукоятке, прикрепленной к поясу, нажал на нее и тоже оторвался от земли. «Достигнута точка излета!» – сообщил женский голос системы оповещения. «Пилот, сгруппируйтесь!»

Практический мой опыт прыжков с ракетным ранцем был маловат, собственно, технарю вроде меня редко приходится пользоваться такими штуками. Это Митя у нас экстремал со стажем.

Я приземлился, как учили, — согнув колени и наклонив корпус вперед. Впереди метрах в десяти стоял Митя – он умудрился пролететь немного дальше, чем я, видимо, сказывался его большой опыт в путешествиях с помощью ранца.

— Давай, пройдем пару метров. Прыгать будем вон с того пригорка, — раздался его голос по передатчику.

Мы пошли пешком, идти приходилось против сильного ветра и при ужасной видимости – я с трудом различал силуэт фигуры напарника впереди. Но все-таки Митя был прав – прыгать лучше с того места, откуда видно место приземления. Не рассчитаешь тягу – хлопнешься о Землю со ста метров, и не спасет даже низкая гравитация.

Поднявшись на холм, Митя сразу прыгнул, задавая темп. Я еще повозился немного, взбираясь повыше, но вскоре тоже совершил прыжок.

Последовательно, не спеша, но и без лишних задержек, мы продвигались по марсианской пустоши к базе Фокстрот. После третьего прыжка мне даже стало как-то легко на душе – Митя вел нас уверенно и четко, любо-дорого посмотреть. Моя же миссия была позднее – установить сам модуль.

— Вот, зараза! — услышал я в переговорнике после очередного приземления.

— Что такое?

Я подбежал к Мите, он стоял на одном колене, сняв ранец с прикрепленным на нем модулем.

— Да вот, кажется, сопло песком забилось. Надо прочистить, — Митя потряс прыжковое устройство, из нижней части посыпался песок. — Да без толку! Чуть колено не расшиб при приземлении. И скафандр повредил слегка. Заклеил уже лентой.

— Сможешь вернуться пешком?

— С полкилометра, конечно смогу. Да только надо вместе возвращаться. Не годятся наши ранцы для путешествий под таким ветром. А дальше будет только хуже, пыльник все ближе.

— Я не могу вернуться, — уверенно сказал я.

— Да ты послушай! Я тоже хотел бы помочь этим людям. Но тут ситуация неизвестная. Ты понимаешь, что мы, вообще-то, уже сделали то, что другие бы не сделали.

— Ты свой ранец чаще гонял, неудивительно, что он у тебя засорился. Мой почти новенький, — я не обратил внимания на пылкую речь друга. — В общем, пожелай удачи!

— Как знаешь. Я бы сам пошел, вместо тебя, да вот только не ручаюсь, что мне по силам со штатовским оборудованием сладить.

Я кивнул и нажал на кнопку прыжка, не давая опомниться ни Мите, чтобы тот попробовал еще раз меня отговорить, ни себе, чтобы струсить.

Я старался дышать реже, экономил кислород. Периодически отряхивал с плеч песок – и откуда он только брался в таком количестве? Вокруг стояла оранжевая завеса, я с трудом различал на небе солнце, пробивавшееся сквозь пыль матово-тусклым светом. Это еще не сама буря, так, — разминка! Легкая непогода. На Марсе песчаные бури гораздо сильнее, чем на Земле – уж больно гравитация мала, да и пустынные пространства велики.

Когда-нибудь, мы растопим льды на полюсах, и по сухой красной планете потекут реки. Потом мы засадим почву специальными деревьями – их уже высаживают в пробный грунт на Земле. Потом на месте временных станций, аванпостов построим первый советский город на Марсе. И все это произойдет еще при моей жизни. Как знать, может, сейчас я иду по будущему бульвару Марсограда. Или Марсгорода.

На маленьком экранчике карманного навигатора горела одинокая зеленая точка и цифра – семьсот двадцать. Столько метров оставалось до американской базы Фокстрот. Там без сознания находились десятки людей, ожидая спасения. А, может быть, они уже все погибли – никто точно не знает, сколько времени человек протянет при декомпрессионном синдроме – когда резко падает давление во время разгерметизации станции. В открытом космосе – не более пяти минут. На Марсе побольше, считается, что около часа. Но никто точно не проверял. Не исключено, я сейчас рискую жизнью, чтобы спасти уже «мертвую» станцию, «ценное оборудование», о котором так беспокоился центральный компьютер, да и сам этот компьютер? Я вдруг понял, что мои красивые фразы, сказанные Мите, на самом деле совсем не мои, они книжные, киношные, не знаю, чьи еще. Я не герой.

— Эй, герой! Я добрался до «инженерки». Как дела-то? — послышалось в давно забытой рации. От неожиданности я даже вздрогнул.

— Отлично! Продвигаюсь, — бодро отозвался я. И куда только девалась моя меланхолия?

Я же офицер космического флота СССР, отечественная гордость и краса, это на меня равняются мальчишки со всего Союза, это мне шлют пламенные приветы и песни симпатичные дикторши с радио «Крылья Советов». Идеалам надо соответствовать.

Поддавшись какому-то душевному порыву, я даже слегка разбежался перед следующим прыжком – с большого уступа. К несчастью, сразу после уступа находился овраг, я никак не мог его видеть. Уже находясь в воздухе, я понял, что моя расчетная точка приземления находится где-то в паре десятков метров над землей. «Пилот, сгруппируйтесь!»

— А ну стоять! — завопил я, лихорадочно давя на кнопку пуска. Ранец закряхтел и падение замедлилось. Это уже был не просто прыжок, а настоящий полет на реактивном движке. Конечно, неровный, я все равно продолжал снижаться, но уже плавно и размеренно. Все-таки, мощная штука – советский прыжковый ранец! Перед тем, как окончательно свалиться на землю, я успел наклониться вперед, чтобы упасть на руки и не повредить модуль на спине.

Мягкий скафандр неплохо самортизировал падение, конечно синяки на локтях будут, но переломов вроде нет. Однако ранец на все мои попытки реанимации не реагировал – видимо перегрелся прыжковый механизм, в попытках продлить мой полет. «Ладно, ты мне неплохо послужил! Покойся с миром», — подумал я, отцепляя генераторный модуль от ранца, который я решил оставить в пустыне. Дальше придется топать пешком. Станция маячила уже совсем близко. Странно, я отлично видел все вокруг – пыльный туман как будто рассеялся.

Стоп. А куда делся ветер? Неужели, буря отменяется? Да нет же – на горизонте, прямо за базой американцев стояла плотная коричневая стена до небес. Никогда еще я не видел пыльник так близко.

— У тебя там все в порядке? — раздалось из передатчика.

— В полном. Ранец накрылся, — не вдаваясь в подробности, сообщил я. — Но осталось метров двести, доберусь как-нибудь. К тому же тут штиль.

— Как это штиль?

— А вот так. Но я вижу фронт бури. Величественное зрелище, надо сказать!

— Знаешь, я тебя, конечно, не хочу нервировать, но похоже ты в зоне стратификации.

— Чего?

— Зона стратификации! Тебе надо ускориться. Так происходит, когда ветер не дает теплому воздуху подняться и образуются области низкого давления… Ай, что я тебе рассказываю это! Если кратко, у тебя совсем мало времени.

— Сколько?

— Минут десять, не больше.

— Успею! Конец связи.

Я помчался в сторону станции. Бегать при низкой гравитации, конечно, немного легче, но скафандры, даже облегченной планетарной конструкции, для бега вовсе не предназначены. Не могли их создатели знать, что придется одному оч-ч-чень глупому, но храброму космонавту соревноваться наперегонки с марсианской песчаной бурей!

Станция Фокстрот была обнесена трехметровой стеной. Предназначение ее – защита внутренних построек от мелких пылевых вихрей, на которых жаль было тратить энергию силового контура. Однако для меня этот импровизированный забор мог стать немаленькой проблемой.

Но не успел я ужаснуться тому, что могу погибнуть под стенами базы Фокстрот, неся на плечах спасение, но не в силах перебраться через периметр, как услышал сбоку какой-то шум. Справа от меня в стене открывались ворота, которых я прежде не замечал. Кажется, суперкомпьютер станции увидел мое приближение с помощью камер и заботливо открыл вход. Хоть для чего-то пригодился электронный мозг!

Тут я почувствовал порыв ветра такой силы, что мне едва удалось устоять на ногах. Флагшток, наконец, оторвался и вместе с куском крыши, на которой он был установлен, пролетел прямо надо мной. Я только и успел прижаться к защитному периметру, спасаясь от огромной металлической конструкции, которую вихрь, как игрушку зашвырнул в пустоши. Надо торопиться.

Я ворвался в главное здание станции. Вокруг вповалку валялись американцы – когда резко падает давление, первую пару секунд ничего не чувствуешь, а потом уже лежишь в отключке и пускаешь слюни да кровь из ушей.

— Компьютер! Где машинное отделение? — закричал я, отчаянно надеясь, что электронный хозяин меня услышит.

Мне никто не ответил, лишь над одной из дверей одиноко загорелась лампочка EXIT. Что ж, сигнал ясен, — нам туда.

В машинном отделении было дымно, на полу лежал темнокожий парень. Вроде жив. А вот генератор, без сомнения, сдох. Я сорвал с плеч запасной модуль и начал химичить с контактами.

— И чего тебе не сиделось в твоем Огайо, или Нью-Джерси, или откуда ты там! — поругивал себе под нос я американца, спешно монтируя модуль генератора. — По уставу, любая неполадка с генератором – одень скафандр и только потом топай в машинное. Да, работать неудобно! Да, шанс отказа резервного генератора вместе с основным невелик. Но зато декомпрессия не ударит во время замены оборудования.

Закончив возиться с техникой, я надел на своего американского коллегу кислородную маску и вышел в фойе базы.

Включился ли невидимый купол? Или буржуйское устройство не выдержало руки сурового советского технаря? А может, поломался не только генератор? Сейчас, это было уже не важно. Я дошел и сделал все, что мог.

Теперь мне оставалось только смотреть в обзорное окно и ждать, когда песчаная стена, словно щит древнего бога войны Марса, накроет окрестности.

Феликс Ленский 496: В новый мир

I

Часовые стрелки неумолимо приближались к шести, но Никита и не думал уходить. Нет, сегодня он не был в числе энтузиастов, считавших четырёхчасовой рабочий день слишком коротким и остававшихся на внеурочные. Причина была в другом – привезли долгожданные… свидетельства прошлого? Он даже не знал, как их следует называть. Наименования, номера, описания – всё имелось, но это не то. Бобины на столе казались чем-то большим. Вроде машины времени. Само собой, плёнка была лишь искусной копией (да ещё и уменьшенной) — специально для желающих «прикоснуться к прошлому», однако превосходство её над цифровым форматом было неоспоримо.

Никита хотел раздобыть настоящий кинопроектор тех времён, но ему объяснили, что последние сохранившиеся экземпляры рассыпаются от прикосновения и годятся только для музеев, и вообще – они громоздкие и неудобные. Никита недолго настаивал на своём. В конце-концов, подобный спор и начинать не следовало – современников Континентальной революционной войны заботили вещи, далёкие от сохранения для потомков образцов кинотехники. Никита и сам прекрасно знал это, так что сейчас даже стыдился своей настойчивости. И всё же, если б удалось найти рабочий проектор того времени – не отказался бы.

В последнее время Никиту всё чаще посещало навязчивое и почти иррациональное желание притронуться к прошлому, пощупать ткань тех десятилетий. Он чувствовал, что теряет связь с эпохой, которая стала фундаментом настоящего, с теми людьми, которые… Ах, всё это было говорено-переговорено тысячу раз, изучалось в интернате, в институте, обсуждалось с друзьями и учителями, и успело затереться, как затирается побывавшая в обороте монета. Последнее-то и не нравилось Никите больше всего. Сегодня он хотел прикоснуться к прошлому по-другому, правда, пока ещё не знал, чем это другое будет отличаться от виденного – кинохроники, в том числе тех времён, показывали часто. И всё же Никита надеялся увидеть нечто качественно новое.

Эти два часа он провёл в раздумьях. Большинство мыслей были неуловимыми, не давались в руки, мелькали, дразнили и растворялись. Другие же оказывались летучими, как водород, исчезали, не оставляя следов. Периодически дверь в комнату отворялась, из коридора вытягивалась полоска света, вырывая кусочек пространства у почти непроглядной темноты – заглядывали коллеги, интересовались, не нужна ли помощь, на что Никита вежливо отвечал, что нет – не нужна. Посетители в ответ только пожимали плечами, должно быть, искренне недоумевая, зачем человеку понадобилось такое времяпровождение. Надо было решаться. Иначе зачем всё это?

Никита поднялся со стула, захватив бобину с надписью «Бавария, 1922-й год», установил её на проектор и вернулся на место.

«Даже копии старинной техники с пультами ДУ», — с неудовольствием отметил он.

Аппарат чуть слышно зашуршал и выплеснул на предоставленную стену пучок лучей.

Никиту трудно было упрекнуть в излишней впечатлительности и эмоциональности, однако кадры войны вызывали в нём смесь отвращения и ещё одного чувства, которое было одновременно сродни состраданию, грусти и ощущению, что он не вполне достоин своей эпохи.

Проектор продолжал работать, воскрешая картины минувших сражений, а Никита всё глубже погружался в мысли и воспоминания.

Вспомнился прадед Николай Трофимович… (Никита склонил голову, чтобы хроники не мешали вспомнить лицо старика.) В нём удивительным образом сочетались доброта и ошарашивающая порывистая грубость. Он мог страшно нагрубить из-за какой-нибудь мелочи, а потом мучаться несколько дней, иногда даже недель. В конце, когда большинство людей забывало об обиде, он приходил с извинениями. Примерно до шестнадцати лет такой контраст поражал Никиту, заставляя искать причины столь странного и противоречивого поведения прадеда. Мать Никиты старика недолюбливала, а сам Никита ни разу не испытывал к нему ни злости, ни раздражения.

Николай родился через год после окончания Мировой революционной войны. Большую часть жизни он проработал на заводе во Франции, где в послевоенное время не хватало специалистов. Умер он три года назад, за два месяца до своего сто седьмого дня рождения. Проектор всё так же беспристрастно демонстрировал прошлое.

Дверь с шумом распахнулась – кто-то явно не рассчитал сил. Никита поспешил отключить проектор.

В проёме стояла Софья. Никита не мог разглядеть лица, но силуэт узнал бы и при сильном тумане.

— Привет, — произнесла она.

Никита вскочил и принялся растерянно озираться, будто искал что-то, что поможет прогнать гостью.

— Ты чего тут делаешь? — спросил он наконец.

В этом не было абсолютно никакого смысла. Он прекрасно знал, о чём пойдёт речь, но малодушно старался оттянуть решение вопроса, хотя, думается, в глубине души уже знал ответ. Софья шагнула вперёд.

— К тебе пришла, — сказала она тихо.

— Я же тебе сообщение послал, — сказал Никита. — Я…

— Знаю, — ответила Софья и сделала ещё три осторожных шага, точно боялась спугнуть. Теперь Никита мог разглядеть черты её лица. — Просто надо было приехать. Ты же меня не прогонишь?

— Садись, — сказал он, подавляя улыбку, неуместную, как ему показалось.

Софья расположилась на стуле, посмотрела на Никиту своим красноречивым (как она не без оснований считала) взглядом, а он просто залюбовался ею.

— Алексей звонил, сказал…

— Болтун – находка для шпиона, — перебил Никита, силясь побороть притяжение взгляда девушки; и обернулся к темноте позади себя, туда, где стоял проектор.

— Нет, он всё правильно сделал. Ecoute,^[1] – она одарила Никиту испытующим взглядом, и, завладев его вниманием, продолжила, медленно, словно боялась оговориться: – Мне пришёл вызов из института.

Никита снова глянул в темноту, будто там его ждала подсказка, как следует отвечать. Нет, он не был удивлён. На несколько секунд мысли о полёте полностью захватили Никиту, а когда он спохватился, смог произнести только:

— Поздравляю, Софи. Прозвучало это вымученно, точно он и не рад был вовсе.

— Вакпоезд через три дня, — сказала Софья, потупив взгляд, и старательно делая вид, что тоже погружена в раздумья, и что не заметила этой безэмоциональности. И вдруг добавила: – Я хочу, чтобы ты летел со мной.

— Да, только кому там нужны sentauguloj^[2] вроде меня? — снисходительно улыбнулся Никита.

— Во-первых, не бездельники, а специалисты, помощь которых потребуются в ближайшем будущем. Во-вторых, мне, — сказала Софья. Затем добавила, прищурившись: – И обществу, конечно.

— Допустим, я не имею права лететь. А ты не имеешь права отказываться.

— Ineptie!^[3] – воскликнула она. — Не полечу я – полетят другие. Желающих достаточно.

— Это всё равно, — вздохнул Никита. — Всё равно мне незачем лететь.

— Если ты думаешь, что остальные едут без семей, или что у них в семьях сплошь крупные специалисты, то очень ошибаешься. У меня, к тому же, оснований больше, чем у других.

— Хорошо, допустим, — ответил Никита, интонацией давая понять, что обдумывает перспективу, и что не следует его беспокоить; и замолчал. И Софья тоже замолчала.

II

В облике Мартина Моренца была какая-то едва уловимая деталь, которая делала его непохожим на других ветеранов. Конечно, его ровесников Никита видел не так уж много, а знал и того меньше; сравнивать же с ветеранами конца прошлого века было неумно – Моренц воевал на других войнах, сам мир его был другим; а человек, это, как известно, мир человека. Но всё же чем-то отличался он от остальных.

Незадолго до отлёта Никита твёрдо решил высмеивать всякую иррациональность, всякое необоснованное ощущение, всякую мысль неизвестного родства, однако тут его ждала неудача. И если с особенным взглядом на Моренца в целом можно было как-то разобраться, то мистический ореол кольца с гравировкой «7–1» заставлял Никиту бросать на психологическую борьбу всё новые и новые силы. Посмеяться же над этим ореолом никак не удавалось.

Никита был готов поклясться, что другие пассажиры ничего подобного не замечали и не ощущали, но и они наверняка чувствовали себя странно, когда случалось заговаривать с Моренцом и сносить долгую паузу, которую тот выдерживал перед ответом, при этом пристально вглядываясь в глаза собеседника.

Во всяком случае, Кэтрин, бортовой врач, с которой Никита успел сдружиться, сослалась на бирманца, который тоже летел на корабле, и пошутила, что, мол, пассажиры как на подбор. Как ни удивительно, но Никита ни разу не видел бирманца. Кэтрин объяснила, что тот покидал каюту и вовсе лишь по ночам – настолько он был занят какой-то научной проблемой.

Какова бы ни была причина – или причины, если их было несколько – но скоро Никита неосознанно перешёл к тактике избегания. Поведение Моренца этому способствовало – большую часть времени он проводил у себя в каюте; выходил только в столовую, да и то – значительно позже остальных.

Наверняка так и прошёл бы весь полёт, но однажды вечером Никита, потерявший счёт времени за очередной книгой, пришёл в столовую позже обычного и столкнулся там с Моренцом. Уходить было неудобно, садиться в одиночестве как-то тоже. Никита спросил, можно ли присесть.

— Не вижу причин против, — ответил Моренц, даже не глядя.

Очень скоро Никита понял, что сидеть за одним столом со столь молчаливым человеком – перспектива ничуть не более замечательная, чем сидеть за соседним столом. Стоило бы заговорить, но вспомнилась сцена на работе, как он хотел остаться наедине со своими мыслями, и ему сделалось смешно и совестно одновременно.

Вдруг Моренц поднял глаза на Никиту, причём взгляд у него был таким, как если бы он умел читать мысли.

— Вы же в ОИВ служили, да? — болтнул Никита, совсем растерявшись. Глаза Моренца едва заметно оживились.

— Да. Было дело, — произнёс он с небрежностью, достойной забытой и маловажной темы, но была в той небрежности и глубоко спрятанная горечь.

С того момента каждый день полёта они беседовали в столовой. Моренц оказался собеседником интересным, хотя и несколько замкнутым, или скорее сдержанным, каким бывает человек, не до конца определившийся с ответом на какой-то очень сложный и важный вопрос. Сдержанность эта, большей частью, касалось политики, в меньшей степени истории. О службе же, вопреки ожиданиям, он рассказывал достаточно охотно – особенно о Бирме и Пакистане.

В 30-м году Моренц поступил философской факультет, проучился четыре курса и уже никто не сомневался, что Мартин посвятит всю жизнь философии, но он… подался в армию.

Однако взяли его не сразу: некоему англичанину Карлуиз приёмной комиссии не понравились результаты тестирования. Об этом Моренц рассказывал охотно, с лёгкой улыбкой, но вот причину ухода из института не объяснил.

Спустя время Никита мог с уверенностью назвать Моренца очень интересным и умным собеседником – помимо философии он обладал обширными познания в истории и психологии. И хотя Никита на этом не специализировался, всё же смог поддержать разговор на должном уровне.

Но однажды Моренц не смог, кажется, до конца понять взглядов, а точнее – одной мысли собеседника. В тот раз Никита говорил о Софье, о том, что периодические расставания исключительно полезны; и шутил, что, если бы они виделись постоянно, то давно надоели бы друг-другу и расстались.

Но это была мелочь, в целом же снова установилось равновесие. Однако очередным вечером случилось следующее: Моренц сказал «пойду пройдусь» – что на его языке означало «до завтра» – но вернулся через минуту, сделал жест следовать за ним и тут же скрылся. Никита машинально поднялся, подчиняясь бессловесному приказу, а так же чувству неизвестности, и вышел.

Ближе к «вечеру» свет на корабле приглушали, ненавязчиво подталкивая сохранять режим; особенно это было заметно в осевых отсеках. Они сейчас казались Никите неожиданно чужими, и даже опасными.

В третьем отсеке они обнаружили Кэтрин. Она сидела у стены своей каюты, уткнувшись лицом в колени, тихо всхлипывала и вздрагивала. Никита было кинулся к девушке, но был остановлен возгласом Моренца:

— Оставь. Шок.

Тон – этот тон, словно речь шла не о человеке, а о ненужной вещи – поразил Никиту, но перечить не было смысла. Он отступил. Моренц готовился ступить в темноту третьего отсека и… На какой-то момент Никите почудилось, что где-то поблизости притаился невиданный зверь, только и ждущий, когда люди переступят невидимую черту, ждущий момента, чтобы наброситься.

— За мной! — скомандовал Моренц. («Никого нет!») Наваждение исчезло. Всего-лишь… Глупость какая!

Моренц, подобно собаке, напавшей на след, рванулся дальше. Никита тряхнул головой и решил не отставать. Они пересекли второй отсек, первый, поднялись по лестнице, и замерли у дверей в рубку.

Несколько секунд Моренц стоял так, задержав дыхание и прислушиваясь, но, конечно же, ничего слышно не было. Моренц сделал Никите знак отойти в сторону и несколько раз ударил по двери.

Снова наступила тишина. Никита уставился на двери, точно загипнотизированный и чувствовал, как внутри разрастается ожидание неотвратимого ужаса, который выпрыгнет сразу после раскрытия дверей; чувство это крепло и нарастало, словно гул приближающегося самолёта.

Двери раздвинулись, но ужаса не было, а была следующая картина: в глубине рубки стоял капитан судна, а ближе, спиной к входу, был ещё один мужчина, которого Никита никак не мог узнать. Позади них взволнованно перемигивались приборы.

Парень повернулся, и лицо его исказилось, как если бы он увидел нечто кошмарное и собирался закричать. «Бирманец, ну конечно!» – мелькнуло в голове у Никиты.

Но бирманец не закричал, а лишь прошипел что-то. Никита смог разобрать только местоимение «ты», которое тот произнёс в самом начале на эсперанто.

Бирманец встал вполоборота, точно хотел одновременно видеть и капитана и вошедших – но это было невозможно. В руках он держал пистолет.

— Брось оружие, — глухо произнёс Моренц, на что парень снова что-то пробормотал на своём языке – и в этот момент капитан подступил ближе (бирманец определённо услышал это, но было поздно), и Моренц тоже подступил ближе.

Никита не сразу понял, отчего тело вдруг стало таким тяжелым. Он отшатнулся к стене, успев увидеть, как скручивали парня с пистолетом – и потерял сознание.

III

Очнулся Никита в своей каюте. Первым его вопросом был:

— Как Кэтрин?

— Гораздо лучше, чем ты, — ответил Моренц. И, помолчав, вдруг заговорил: – Знаешь, ты мне ведь, возможно, жизнь спас. Знать наверняка не могу, но на то похоже. А, как сказал бы наш комполк – пережитки древних военных традиций, но, чем чёрт не шутит, ведь я тебе действительно теперь обязан.

Никита посмотрел удивлённо сначала на Моренца, затем, чуть подняв голову, на себя.

— Пулю мы вынули, — холодно сказал Моренц. — Тебе очень повезло.

— Мы? — поинтересовался Никита, проверяя, до какой меры можно вздохнуть, чтобы боль не усиливалась.

— Мы с Кэтрин, — ответил Моренц и поглядел на дверь.

Никита замолчал. Трудно сказать, что повлияло на него больше – физическая слабость после ранения или сама ситуация.

— А что с ним теперь будет? — спросил отстранённо Никита. — С бирманцем?

— Не знаю, но очень сожалею, что теперь нет смертной казни.

Никита не сразу понял смысл последних слов. Моренц заметил это и поспешно ухмыльнулся:

— Однажды у командования возникли вопросу по поводу моей квалификации – пришлось целый месяц беседовать с психологами, пока они не убедились, что со мной всё в порядке. А этому бедняге несколько лет придётся слушать речи исправителей. А в тюрьмах они куда надоедливее, — пояснил он. Никита молчал. Но в тишине этой происходило невидимое стороннему наблюдателю сражение. Неумно будет говорить, что сражение это касалось исключительно Моренца и Никиты. Столкновение было делом сил более значительных, чем два человека.

— Зачем вы так, — ответил Никита. На мгновенье взгляд Моренца застыл, а на скуле проступил крохотный желвак. Никита продолжал: – Вы ведь лжёте. Вы действительно желаете этому человеку смерти. Я вас не понимаю…

Моренц, должно быть, не ждал такой реакции от своего «спасителя», но сориентировался быстро, как и подобает людям его профессии.

— Гадёныш мог кого-нибудь убить. Тебя мог убить, капитана, меня, или даже Кэтрин. Неужели это трудно осознать?

Внутри у Никиты уже нарастало такое напряжение, какое обычно испытывает человек, впервые серьёзно возражающий старшему и сильному, при этом твёрдо уверенный в своей правоте, и лишь инстинктивно опасающийся последствий. Под натиском этого напряжения-воодушевления отступила усталость; ноющая боль в груди отошла на второй план.

— Да, — произнёс Никита с твёрдостью, несвойственной его положению. — Мне трудно это осознать. Он не убил никого. И он мне не враг. Не мне, не вам.

— А, жертва? Моя?

— Обстоятельств.

— Что ж, легко говорить слова, за которыми ничего не стоит. Ты хоть и получил свою порцию свинца, но этого, очевидно, недостаточно.

— Мне жаль, что… — только и ответил Никита. Он не определился до конца, чего ему было жаль большею

— Тебе жаль.

«Да, — подумал Никита, — а ведь он мог бы со мной и по-другому говорить, я уверен. Но что его останавливает? Пролитая из-за него кровь?»

— Порочный круг, — сказал Никита.

— Естественный ход вещей, — ответил Моренц.

Никита хотел ещё что-то ответить, но кольнуло в груди, и нить мысли ускользнула. У Моренца дрогнули уголки рта, а глаза прошептали: «ничего ты не понимаешь». Никита неглубоко, но шумно вздохнул и приготовился ответить Моренцу на этот его взгляд, однако эмоциональный пик был пройден, нахлынули усталость и голод, и уже ничего не хотелось говорить.

IV

Стены из полупрозрачной стеклокерамики светились мягким белым светом с едва уловимым кремовым оттенком. Определить расположение светильников было нельзя – свет лился равномерно со всей поверхности.

Никита расположился на скамейке и наблюдал за тем, как пассажиры, и члены экипажа проходили мимо и скрывались за поворотом. Одной из последних вышла Кэтрин, несмело, как бы виновато, улыбнулась. Никита улыбнулся в ответ.

— Так-так, а где раненый? Вы, как я понимаю?

Никита обернулся. Перед ним стоял невысокий мужчина в белоснежной форме работника лунопорта. Мужчине было около шестидесяти лет, но густая эспаньолка сильно молодила его.

— Я – ответственный за безопасность данного лунопорта, меня зовут Жан, — произнёс он скороговоркой и протянул руку. — Мне сказали, что вы вполне хорошо себя чувствуете. — Дождавшись кивка Никиты, продолжил: – Пойдёмте в мой кабинет, чтобы мы могли поговорить. Вы точно в порядке? Не лукавите? Хорошо, замечательно! Пойдёмте.

Тем временем трое конвоиров (в форме почти как у Жана, не считая беретов и знаков отличия) вывели бирманца. Следом появился поникший капитан. Он хотел было обратиться к Жану, но тот лишь отмахнулся, добавив, что с ним уже разговаривал. Жан мягко развернул Никиту и повторил «пойдёмте».

— Если вы беспокоитесь о своей должности, — раздался сзади голос. — То не беспокойтесь слишком сильно. У него было десять лет для моральной подготовки, и больше года для изучения системы безопасности лунных космопортов. А при подобающем упорстве можно и во Дворец Советов пронести оружие. Или его компоненты.

— Martin, mon cher amie! — откликнулся Жан, замерев. Взгляд его тоже замер, прикованный к полу. Он добавил растерянно: – Я думал, ты уже прошёл.

— Кто же знал, что он завалится на последнем этапе, — продолжал Моренц, выйдя из стыковочной «кишки»; резина теперь не заглушала его шаги – и они, размеренные, как бой часов, слышались отчётливо. Проход автоматически закрылся. На корабле темно-серый костюм Моренца не привлекал внимания, здесь же, на белом фоне, расцветка его казалась неуместной.

— Мартин, ты…

— Не следует мне тыкать, — перебил Моренц и уже открыл рот для очередной реплики, и неизвестно, как бы развился разговор, но из-за угла возник негр, и, щёлкнув каблуками, привлёк на себя внимание обеих сторон.

— Дейтон! Вы очень кстати. Проводите, — сказал Жан, указывая на Моренца.

Дейтон кивнул и собрался было выполнить приказ, но Моренц со словами «не стой на дороге, белоснежка» отодвинул негра в сторону и скрылся за поворотом самостоятельно.

Жан покачал головой и, со словами «пойдёмте, Никита», зашагал в противоположную сторону.

Они прошли с сотню метров, поднялись по двум лестницам и вышли к лифту внутреннего периметра. Весь купол можно было увидеть отсюда – и громадные прозрачные панели-шестигранники, и зелёный ковёр внизу, и крошечные зданьица на нём.

Жан набрал номер, и капсула магнитного лифта бережно понесла пассажиров к цели.

«Красота какая», — подумал Никита. Раньше он видел внутренне «убранство» главного лунного купола только на фото и видео, а когда улетал, то ходить на экскурсии было некогда: прилетел, прошёл по нескольким коридорам – и снова на корабль.

— Красиво, — вырвалось у Никиты. Жан улыбнулся; должно быть, он был рад, что человек после пережитого обращает внимание на подобные вещи. Впрочем, остаться равнодушным было трудно в любом случае.

— Весьма, — подтвердил Жан, и в голосе его чувствовалось по щепотке хвастовства и гордости. — Но большинство тех, кто находится тут проездом и ищет красоту, предпочитает искать её на внешнем периметре, на крыше. Уж не знаю, что они там находят.

Лифт перенёс пассажиров на сорок градусов влево и на две сотни метров вверх. Внутренние перегородки кабинета были из прозрачного бетона, а сильно наклонённый шестигранник полностью составлял противоположную входу стену. Вид открывался такой же, как из лифта. («Такое зрелище и каждый день!» – подумал Никита).

Жан расположился за Г-образным столом у правой стены, а Никите предложил устраиваться напротив, на диване.

Не дожидаясь вопросов, Никита подробно (насколько позволяла память) изложил детали полёта. Жан слушал внимательно, но почти не требовал уточнений и периодически отворачивался к стеклянной стене, и тогда казалось, что история эта не интересует его.

Когда повествование подошло к концу, Никита попросил побольше рассказать о Моренце, об истории с бирманцем, и добавил:

— Надеюсь, это не составляет военную, или какую-нибудь иную тайну?

— Тайна? — встрепенулся Жан и спустя секунду пригнулся к матовой, цвета морской волны, столешнице, точно у него на плечах появился невидимый груз. — Нет. И даже если бы она была, не смог бы я удержаться от того, чтобы рассказать вам хоть часть. Так сказать, возместить ущерб информацией, потому что больше и нечем. Жан замолчал и взглянул на крышку стола, как бы собираясь с мыслями.

— Это было в 50-м году, — начал он, — я тогда ещё служил замкоменданта Рангуна и имел некоторый доступ к отчётам об операциях. Была осень, десятое сентября: роту Моренца отправили проверить одну деревню – поступило сообщение о тайнике с оружием. Приехали они, переговорили с жителями, провели обыски – буквально в каждую кастрюлю заглянули, каждую кочку обследовали. Ничего не нашли.

Дан приказ сворачиваться, солдаты возвращаются к бронетранспортёрам; Моренц со старостой деревни стоит, лекцию читает, значит. В какой-то момент на площадь выходит парень с карабином. Где прятал? Никто не знает! Ну, и понятно, что при таком подходе уцелеть он не мог никак. Что же имеем? Ликвидирован вооружённый субъект, напавший на солдат ОИВ, и вроде бы всё верно и даже замечательно, но… Тогда уже настал переломный момент, и многие просто приходили и сдавались – сдавали оружие, банды, данные о тайниках, и благополучно жили дальше. Так с чего бы, спрашивается, парню становиться самоубийцей? В общем, остался у нас осадочек. А у самоубийцы остался младший брат. Некий Кан, от рук которого вы и пострадали.

Никита впервые за весь разговор оторвал взгляд от Жана и почему-то посмотрел на стеллаж слева от стола. На одной из полок стояла бронзовая фигурка женщины с флагом.

— Много позже я узнал, — снова заговорил Жан, — из достаточно надёжных источников, что Моренц оставил записку неизвестного содержания в доме убитого – хотя я даже не представляю, что там было написано и какие струнки оно задело в душе бедняги… Камера в шлеме этого не зафиксировала, да и нетрудно избежать её внимания в такой мелочи.

— И он оставался в армии? — сказал Никита, всё ещё глядя на бронзовую фигурку, точно зачарованный. — Не возникло… вопросов?

— Во-первых, имевшиеся данные не позволяли даже суть претензий сформулировать. Проверили, конечно, как могли, но выяснить ничего не смогли. А во-вторых, Моренц, хм… очень эффективно решал задачи. За это его ценили. Со своей «семь-один» он лез в самую гущу, и возвращался без потерь, и даже с приобретениями, причём отличался этим он ещё в Пакистане. И в Бирме это продолжалось некоторое время.

— А потом? — поинтересовался Никита. — Моренц выдохся?

— Враг выдохся. Части выводили за ненадобностью. Некоторых командиров перевели на инструкторскую работу. В том числе и Моренца. Потом стало ещё тише, и его отправили в Колумбию, тоже инструктором. А там он, спустя время, наступил на мину.

— Мину? — удивился Никита.

— Вы, значит, протезов не заметили?

— Не заметил… А мина, она была кем-то специально заложена? То есть, это было покушение?

— Нет. Нет-нет, мина была наша. В смысле, как наша? Её заложили партизаны уже после Второй Революционной. Семьдесят лет мине, или около того. Презент из прошлого.

Наступило молчание. Жан, должно быть, считал сказанное достаточным, а Никита не знал, что ещё можно спросить.

— Так, — Жан взглянул на часы и поднялся. — Засиделся я с вами. Если вы голодны или…

— Нет, — оборвал его Никита. — Я ничего не хочу.

Тут Жан театрально развёл руками, лицо его приобрело легкомысленно-радостное выражение, и он произнёс едва слышно:

— Где же моё гостеприимство?

— Всё нормальн…

— Даже это забыл, — перебил его Жан, морща лоб. — Вся эта ситуация… Но надо идти, прошу извинить; если что-то понадобится – немедленно обращайтесь к моему секретарю, — Произнёс Жан, и дверь уже почти закрылась…

— Это мы виноваты в том, что он такой, — сказал Никита. Жан замер в дверях.

— Я ничего не замечал, а после того, как стал замечать – было уже поздно. Для меня, и, тем более, для горе-психологов, которых Мартин обманывал, словно детей… Хотя я не думаю, что можно было вообще хоть что-то изменить, — ответил Жан. Во второй раз он не смотрел в глаза Никите, когда говорил. — Но это наверняка лишь слова, оправдания, потому что человек, увы, почти всегда падок на оправдания для себя. Но не думайте, пожалуйста, что я не знаю цену ошибке, я её знаю, и теперь плачу? сполна… — Ещё некоторое время взгляд Жана блуждал по кабинету, потом он продолжил: – Вы ведь наверняка думаете, что это война сделала Моренца таким, верно ведь? Но я вижу такое не впервые. Нет, конечно, не в таких масштабах, как у Мартина, нет. Но даже один шаг назад для нас страшен. Когда я был молодой, спрашивал себя: «хрупкие, мы стали, что ли?» Но потом понял, что планка нынче выше, и держать её труднее… — Жан замолчал, затем, коснувшись обшлага, добавил: – А сейчас простите, я должен идти, — и притворил дверь.

V

После утреннего дождя в парке было свежо, а на зелени поблескивала алмазная россыпь. Впереди в маленьком пруду плескалась утка с выводком. Раньше Никита любил старинные парки, засаженные раскидистыми дубами, но теперь находил особенную красоту в таких вот молодых светлых лесках.

Никита ждал Софью, но она опаздывала. Книга, которую читал Никита, подошла к концу, и он решил просмотреть новости. «Последние подразделения ОИВ передали свои базы местной милиции и покинули Колумбию». Никита вздохнул. Нахлынули воспоминания.

Кан… Кан вышел на свободу через четыре года. А на встрече с Кэтрин и Никитой объявил, что вернётся в Бирму и обратится в буддизм. Вот так! Из четырёх голов религиозной гидры история отрубила три, а четвёртая осталась умирать своей смертью, но, даже издыхающая, всё ещё проглатывала людей.

Досада охватила Никиту. Он не был уверен, что не подал тогда виду, но иначе не получилось – чувство было сильно, как огненный смерч.

Да, Никита был разочарован результатом работы психологов, но когда у Кана вдруг выступили слёзы, и он принялся благодарить его и Кэтрин за то, что они свидетельствовали в его пользу – тогда жгучее забылось. Однако же вернулось после окончания встречи.

Забавно, но значительную роль в смягчении режима и снижении срока сыграло отсутствие на суде Моренца. Он лишь прислал отписку, в которой объяснил отсутствие «личными обстоятельствами». Что же до капитана, то он лишь пересказал записи камер рубки, а от выводов и комментариев отказался.

А ещё Никиту позабавила почти по-детски наивно-опасливое выражение глаз Кэтрин, когда она застыла в объятиях бирманца. Нет, теперь Кан не мог сделать зла.

На встрече Никита хотел спросить о записке и поделился своим соображением на этот счёт с Софьей, но она отговорила его, безапелляционно заявив, что не стоит ради одного только эгоистичного любопытства воскрешать в человеке такие воспоминания. Трудно было не согласиться.

Краем глаза Никита заметил, как кто-то устроился справа, на другом конце скамейки.

С каким удивлением он обнаружил Моренца! Тот сидел в чёрном, словно ночь слепого, парадном мундире, придававшем его виду мрачную торжественность; на деревянную, под цвет мундира и без особых изысков, трость он положил руки, правую поверх левой. Смотрел он прямо перед собой, словно не замечая присутствия Никиты.

— Вот мы и встретились снова, — произнёс он наконец и повернулся к Никите. Лицо ветерана уже было тронуто морщинами, а во взгляде отсутствовала былая палитра. Он казался значительно старше своих лет. — История учит нас тому, что ничему не учит, не так ли?

— Если бы это было так, мир бы не менялся, — немного угрюмо ответил Никита.

— Всё ещё думаешь, что прав?

— Да, — сказал Никита. Только что он желал разговора с Моренцом, но стоило тому открыть рот, и от этого желания не осталось и следа. Теперь Никита с сожалением думал, что разговор не имеет смысла.

— Твоё право, — произнёс Моренц, едва заметно кивнул, и прибавил: – Идёт.

Никита увидел Софью, которая спешила к нему; а Моренц, тем временем, поднялся и пошёл прочь. В тот момент, когда Софья присела на скамейку, Моренц свернул с дорожки, и кусты скрыли его.

— Кто это был? — спросила Софья, обнимая Никиту и пристально глядя на него; однако ответа не получила и заговорила снова, на этот раз игривым голосом: – Никита Александрович, — и только тогда смогла завоевать должное внимание. Никита посмотрел ей в глаза, но ничего не ответил. Только улыбнулся.

Осипов Сергей 494: Небо в звёздах

«Плотник»

— Нам сюда, Виталий, — замешкался практикант Дима Заботин.

— Так что тут у вас стряслось? — Виталий Подходов прервал замешательство.

— А Олег Сергеевич разве не рассказал?

— Времени в обрез, сказал тебя о деталях спросить по дороге, да и состояние у него, сам понимаешь, — слукавил Виталий, понимая что капитан «Плотника» неизбежно попадёт под суд.

— Да мы нормально шли, по графику. Только выпрыгнули у поля астероидов по маршруту, думали расколоть, собрать чего, всё равно по контракту порожняком идём. Нам разрабатывать не запрещено, оборудование имеется. Олег Сергеевич меня с мостика отпустил, иди, говорит, отдыхай. Хороший он мужик, за команду последнюю рубаху снимет и с навигацией меня поднатаскал.

Картина происшествия немного складывалась. Заботин не договаривал конечно, хотя мог и просто промолчать. Обдумывая ситуацию, Виталий хотел разузнать как можно больше, раз сам вызвался на помощь. Полезных астероидов по маршруту не наблюдалось, давно всё почистили. Значит Олег точно налево прыгнул на свой страх и риск – транспортник частный, капитан сам себе хозяин. Только вот с прыжком не рассчитал, видимо, и попал под раздачу. Множественные пробоины судна, повреждения по отсекам, три трупа из экипажа ни чего хорошего ему не сулили.

— Потрепало вас, сам как? — искренне поинтересовался Виталий.

— Я до каюты не успел дойти, где-то рвануло, пожар начался, всё в проходящий экстренный прыжок потекло. Помню, меня от стенки к стенке кидало, пока гравитация не отключилась, а потом я уже, черт знает, где плавал, плохо соображал. Страшно было, отбил почти всё, а так повезло, легко отделался.

— Главное живой, — подбодрил Виталий.

— Пришли, дальше герметизации нет, гравитации тоже. Сейчас Олегу Сергеевичу доложу, на магнитах пошлёпаем, — остановился Дима.

Капитан дал добро. Они протиснулись через уцелевшие ворота переборки шлюза, Виталий следовал за Димой. С каждым шагом ему слышался лязг ботинок о метал. Сердце стало биться учащенней. Черноту коридоров освещали только нашлемные фонари, аварийное освещение перегорело. В кромешной тьме лучи выхватили очередную помятую переборку.

— Я туда не пойду, — Дмитрий обвалился возле ворот отсека.

По внутренней связи голос слышался особенно отстранёно. Виталий приблизился, заглянул в уцелевший иллюминатор. В пробитом коридоре с множеством деталей и осколков внутренней и внешней брони качались в невесомости остатки тела кого-то из экипажа. В заклинившие ворота долбилась оторванная голова с пустыми глазницами и с жуткой гримасой обгоревшего лица.

— Почему остановились? Вы меня слышите? — хрипя и откашливаясь, появился в эфире капитан Олег Крязинский. Сам он физически помочь не мог, балкой раздробило обе голени, да и крови потерял не мало.

— Сейчас выдвигаемся, — очухался Виталий от зрелища и присел рядом с Димой.

Он толкнул локтем будущего навигатора, но тот продолжал что-то бормотать в шоковом состоянии про старпома. Похоже останки за переборкой принадлежали старпому. Подходов сам был не в восторге топать среди порхающих конечностей, а обходных путей не предусмотрели.

— Пойдем Дим, надо добраться, — уговаривал Виталий, но Дима реагировал вяло.

Уговоры не помогали. Подходов попробовал встряхнуть Диму за плечи, но встряхнулся и сам. С его курьерского катера пришёл сигнал отсечки, отхода и вдогонку показания резкого повышения температуры в районе кормы тягача «Плотника». Дрессированный катер «Глубина» по программе отстыковался и дал манёвр на отдаление. За секунду всё осмыслить не получилось. Магниты отцепились, Виталия с Димой кинуло сначала вверх, потом прижало вниз. Корпус надрывно задрожал и завибрировал, от взрывной волны транспортник закрутило, а вместе с ним и парней. Последовали гасящие импульсы, карусель прекратилась. На удивление, автоматика курсовых дюз сработала исправно. Парни снова зацепились магнитами.

— Первый ускоритель, кажись, рванул, — ожил Заботин, получив инъекцию адреналина, от системы жизнеобеспечения скафандра. — Ты как, цел?

— Порядок, етиху мать эти ускорители! Плохо дело, мы на пороховой бочке, второй и четвёртый на ладан дышат, — Виталий наблюдал на забрале информацию, как система взбунтовалась, подавая сплошные сигналы опасности. — Олег? Олег, как слышишь? Олег? — в ответ звучала тишина. — Отключился похоже.

— Надо вернуться, — дёрнулся Дима.

— Постой, время потеряем, а если ещё что грохнет? Если не заправимся, его точно не вытащим. Уверен, он просто отключился. Что ему в капсуле будет? Да чего тормозим, на датчики посмотри по сети, в порядке он, идём! — вспомнил Виталий.

Убедившись, что капитан жив и пребывает в относительно стабильном состоянии, они срезали ворота шлюза. Груда хлама и части тела продолжали прыгать и раскачиваться от кратковременного притяжения то к настилу, то в невесомость. Шалил блок гравитации, где-то коротило проводку.

— Это Хэнк, старпом наш, похоронить бы его, — машинально проговорил Дима с широкими зрачками. — Здесь настил яруса срежем и рукав кинем. Видишь ниже трубопровод перебило.

Пока они резали настил, Виталий удивлялся практиканту, только Заботин из шока, а что делать уже сообразил и сориентировался. Хорошо подготовили. Интересно, также дерут на курсах сейчас, как нас драли, подумал он про себя. Не так уж и давно Подходов сам в практикантах ходил, пока не наработал стаж и допуск к самостоятельным полетам. Дома на Земле он появлялся редко, мотаясь от станции к станции по своей курьерской службе, и такая жизнь его вполне устраивала. Ему выпала уникальная возможность наблюдать то, что не каждый мог себе позволить и участвовать в освоении новых пространств.

— Как там у вас? — снова появился в эфире Олег.

— Живой? Держись, работаем. Что со станции слышно? — поинтересовался Подходов, хотя и сам знал текущее состояние – подозрительно долго ответа со станции не поступало.

— Ни чего не слышно. Уходите ребят, дурак я старый, троих уже угробил. Чего мне калеке, да за решётку. Зачем рисковать. Дочь жаль, устроил я ей подарок, — вполголоса, кряхтя, раскаивался Крязинский и выпал из эфира. Скорее, снова потерял сознание или его в капсуле инъекцией лекарств вырубило.

Парни не знали что ответить, но уходить не собирались. В момент замешательства пришёл ответ с ближайшей орбитальной станции «Марс-3», в котором дали понять, что навстречу выслать ни кого не смогут, сами на чрезвычайном положении, и Виталий про себя убедился, что всё предпринял верно.

От перевалочной станции-заправщика он на своей курьерской «Глубине» сделал порядочный крюк к терпящему бедствие транспортнику. По топливу на ускорителях получилось почти в один конец. Ближе его ни кого не оказалось. Задача забрать уцелевший экипаж и необходимый груз трудностей не вызывала, а вот обратно лететь на ионниках было бы накладно долго. Без квалифицированной медицинской помощи капитан «Плотника» мог и не дожить до прибытия на станцию. Решили заправиться от уцелевших танкеров транспортника и своим ходом прыгнуть к Марсу.

Не болтая лишнего, парни срезали ещё пару переборок по дороге и скоро дошли до распределительного отсека с узлами от топливоприёмника. Протянули аварийный рукав до перебитого трубопровода и двинулись к шлюзу дока. Будущий навигатор Заботин излучал не бывалую энергию, Виталия тоже захватило, хотелось вершить что-то величественное и невероятное.

— Беда Дим, стыковки не получится, опасно. Придётся прогуляться, ранцем умеешь пользоваться? — Виталий просматривал отчет с катера.

— Спрашиваешь, кто бы меня в навигаторы взял, — Заботин уверенно прошел к дежурной стойке и спиной подключился к массивному ранцу для выхода в открытый космос.

Подходов на автомате подвел «Глубину» кормой поближе к доку. Магниты отцепились, легким прыжком парни оттолкнулись от кромки ворот и на ранцах, короткими импульсами, потянули заправляющие рукава дока к ускорителям курьерского катера.

— Как у тебя? Нашёл лючок клапана горловины? — пристёгиваясь страховкой к направляющим скобам, вышел в эфир Подходов.

— Порядок, я закрепился, готов?

— Готов, врубай!

Ещё не получив топлива и на половину объёма баков, катер сделал отсечку рукавов и резко потянул парней за собой на страховках. Стиснув челюсти, под перегрузкой, Виталий выхватывал в поле зрения, словно в замедленном времени, как взрывается второй ускоритель «Плотника», за ним четвёртый, ломается хвостовая несущая балка, от неё отлетают врассыпную грузовые контейнеры и головной корпус тягача трещит по швам. В эфире что-то мычит Заботин и Подходов с горечью, кажется, понимает что. Что же мы Олега Сергеевича раньше не перетащили на «Глубину», почему не сразу?

Первая волна

— Да, Петя, попали мы с тобой, смотри как погода рассвирепела, — осматривая горизонт, протянул Михалыч.

— Может якорь бросим, дядя Коль? — поинтересовался Петя.

— Ещё спрашиваешь? Вовремя мы зонды с этого участка сняли. Заводи «Варяга», а то снесёт нас к лешему. Со связью черти знает что, МАРСНАСС то и дело пропадает, ну ничего, отсидимся и на базу. C зарядом реактора как? — казалось оптимизм Михалыча не покидал никогда.

— Нормально, на тысячу километров ещё хода будет, — Петя чувствовал себя спокойно, дядя Коля внушал уверенность.

— Вот и чудно! Не робей Петруха, выберемся, всего-то на две сотни забрались.

Петруха не робел. Отличного мехвода получил в команду руководитель группы мобильного лагеря «Солнечный-4» Александр Павлович Морозов. Его старый друг и заместитель Николай Михайлович Ивкин лично проводил собеседование с парнем. Любил Пётр Кузнецов дружить с техникой. Латал агрегаты, чистил, диагностировал, как с лошадьми обходился. Ухаживал за механикой, разговаривал. Техника взаимно отвечала – чутко слушалась своих наездников. Впрочем, деньги Кузнецов тоже любил, а на Марсе, даже по меркам крупных центров Земли, зарабатывали привлекательно много. Брали только, как всегда, не каждого.

Две фигуры в новёхоньких экзоскафандрах спокойно направились к вездеходу, мысленно благодаря Морозова за обновки, которых ни радиация, ни холод, ни жара не брали. А какие пробежки по утру с прыжками устраивать можно было – загляденье. Умел Палыч расходы обосновать и выбить государственное финансирование для дела. Пока в шлюзе трудилась фильтровентиляционная установка, Петя дистанционно утюжил поверхность расправленным щитом «Варяга» для самоокапывания, создавая не глубокую площадку, чтобы выпустить якорные стержни в более плотный грунт. Общаться в живую всегда было приятней, чем через внутреннею связь в гермошлемах. После очистки и стабилизации нормальной среды они подняли забрала и, вздохнув, синхронно улыбнулись. Главное что закрепились и включили защитное поле – можно подремать.

— Эх, мать! Петруха ты посмотри на предварительный отчет с зондов, — расталкивая мехвода, встрепенулся Ивкин.

— Угу, хорошо прозондировали, премиальные точно нам обеспеченны, — сквозь дрему промямлил Кузнецов, лениво косясь одним глазом на карту данных.

— Балда, проснись, полости на глубине видишь?

— Что-то больно структурное всё, на естественные не похожи, — Петя никогда не жаждал вникать в хитросплетение анализа, этим Палыч с Михалычем занимались, а тут картинкой и сам заинтересовался.

— А я про что? Смотри, прямо сеть какая-то получается: туннели, проходы, шахты, — Михалыч не верил своим глазам.

Молча, они вертели в небольшом радиусе модель построенной карты, ещё толком не понимая с чем столкнулись. Полный отчет можно будет просчитать только на базе, но и сейчас было понятно, что копнули они только верхушку, уходящей вниз и на север в направлении каньонов Лабиринта Ночи, конструкции. Горизонт планеты из текущей зоны работ не просматривался. Песок плотным облаком обтекал защитное поле вездехода. С подветренной стороны частицы отбрасывались в кормовую полусферу. Часто погода огорчала пилотов орбитальных челноков, а «Варяг» сидел плотно, колебаний не было, держал пылевую бурю далеко не в первый раз.

Четвёртый участок Морозова, как и другие на своих направлениях, протянулся от центра большого купола первой базы «Солнечная» на территории долин Маринер. На каждом участке разбили небольшие мобильные лагери вахтовой службы геологической разведки, для более объёмного и интенсивного графика исследований. Группы отмечали залежи полезных ископаемых и льда под грунтом. Первое обеспечит сырьем будущую местную промышленность, второе полагалось для плантаций флоры. Плотно флорой, формирующей благоприятную атмосферу, занимались на второй базе «Зеленая» в впадине Эллада. Там уже несколько озёр и каналов орошения развернули – давление позволяло воду держать, правда в тех широтах было куда прохладней, но и эту задачу решали.

— И кто здесь такое нарыл? — задумчиво, прервал молчание Петя.

— А хрен его знает. Это ты любитель легенд с солнечной. Эх и слетятся сюда очкастые в халатах. Вот тебе и новая территория для колонизации, застолбили участок называется, люблю свою работу! — возбуждёно, скоро проговорил Ивкин.

— А то вы не из очкастых в халатах? А так здорово конечно! — подколол Кузнецов.

— Да я чего, я на полигоне инженер, кресло не протираю о высоких материях, — хмыкнул Михалыч. — Спокойно, отличные у нас ребята и в халатах, что-то я переволновался.

— А по этим туннелям что думаете?

— Явно эти туннели не мы пробурили и не парни с третьего или с пятого участка. При тебе не бурили, нет?

— Нет, не бурили. Я думал, что такое только в фильмах бывает. Следы есть, а тех кто наследил, как не было, так и нет, — размышляя, продолжил Петя.

— Это хорошо что их нет, надо бы возраст этой конструкции уточнить. Очень складно аборигены застроились.

— Что же хорошего? Я бы не отказался познакомиться с какой-нибудь аборигенкой, — мечтательно расплылся в кресле Кузнецов.

— Жениться тебе надо Петя, — вздохнул Ивкин. — А может это гости какие были? Погостили когда-то, собрали что им надо, да и полетели по своим делам, — инженер уже не улыбался.

— В смысле гости, почему улетели, почему с нами на связь не вышли?

— Я не ксенобиолог, товарищи в халатах разберутся. Не знаю какие там ответы найдут, если это не мой сон и у нас техника не глючит, а она зараза, как видишь, глючит. С навигацией чертовщина какая-то, и связи нет. На бурю спишем? А до этого? — Николай Михайлович отключил обзор построенной модели карты. — А скорее у нас уровень не тот был для контактов, — продолжал Ивкин.

— В смысле, уровень не тот? — Петруха перебирал режимы бортовой навигационной системы и блока связи.

— Попробуй годовалого ребёнка за штурвал «Варяга» посадить, далеко он уедет, если даже и объяснишь, что к чему? Боюсь не поймёт, а ещё и покалечится, не дай бог, включая и выключая всё подряд.

— Читал про что-то такое. Но мы то не дети, вон как скакнули, Марс осваиваем!

— Скакнул он, Петя так это всё когда было? Читал, а меня спрашиваешь. Я тоже читал. Говорю, уровень не тот, ну не захотели с нами возиться, нам и так работы на века. Смотри, светлеет, — завершил Михалыч, сверяя время.

Обоюдно они больше не задавали вопросов друг-другу, каждый размышлял о своём. Если и вправду подтвердиться, что они нашли что-то значительное, если не ошиблись, что тогда? Петя представлял, что рассказывает девчонкам на солнечной, как они с Михалычем в бурю снимают и прут зонды до вездехода из последних сил, и ещё «Варяг» не сразу заводится, а потом они, уставшие, делают великое открытие. Девчонки ахают и ждут с замиранием сердца продолжение истории. Ивкин думал о жене, что вымотал он её со своими экспедициями. А она, терпеливая и самая родная, детей хочет, да и он сам не прочь. Как там? Посадить дерево, построить дом и вырастить сына, только с Марсом придётся на время проститься, пока тут всё не устроилось для счастливой и спокойной жизни. Налетела грусть и в тоже время радость. Верилось, что уж с внуками он здесь точно понянчится на пенсии. С треском, обрывисто, пробиваясь сквозь редеющее облако, заработала связь.

— Николай… Приём… Я…

— Палыч, ты что-ли? Приём, приём Морозов, — оживился Михалыч.

— Код… «Код 3»… Как… ём…

— Саша у нас тут такое, на орден Союза светит! Как слышишь? Петя заводи, выезжаем, я по яблокам соскучился, — упустив из внимания «Код 3», улыбаясь, добродушно скомандовал дядя Коля.

Небо в звёздах

— Только аккуратней, разъёмы не поломай, — беспокоился Тимур.

— Ты что меня за дуру держишь? — закипела Таня.

— Да… Блин, нет! Нет говорю, — запутался Тимур.

— Так, молодёжь, что за бунт на корабле? — вступилась Настя.

— Разъёмы хрупкие просто, — промямлил Тимур.

— Так прямо и хрупкие, что дальше? — остыв, вопросительно застыла Таня, уставившись на экран планшетного терминала.

— Сейчас перенаправлю, пошли данные? — колдовал Тимур.

— Пошли… И они не радостные, идёт вторая волна бури, гораздо сильнее. «Код 3» не зря объявили.

В мобильном лагере «Солнечный-4» иногда случались лёгкие извержения протуберанцев между амбициозным светилом информатики Тимуром и не менее амбициозным светилом метеорологии Татьяной. Доподлинно было не известно почему пробегали нотки взаимной неприязни у юных сотрудников, но старшие любили подшучивать об амурном характере отношений, чем неизменно раздражали обе стороны. Впрочем, сейчас в напряжении находились все, в том числе и Анастасия – судовой врач по призванию.

После прохода первой волны пылевой бури с базы «Солнечная» пришло распоряжение готовиться к экстренной эвакуации личного состава. В центре просчитались и прогнозировали скорость ветра более тридцати метров в секунду. Везде отмечали аномальные электромагнитные поля и периодический сбой связи.

Взъерошенный Морозов кратко донёс каждому члену группы приказ и, вопреки инструкциям, отправился на дежурном «Варяге» следом за первой волной бури на встречу Ивкину с Кузнецовым, с надеждой что связь пробьёт и он сможет их отозвать с участка в кратчайшие сроки. Тимуру полагалось подготовить к транспортировке локальный центр данных, Татьяне заниматься мониторингом текущей обстановки, а Анастасии обеспечить всех средствами индивидуальной защиты.

Тимур подключил последние кабели автономного питания от батарей к демонтированному центру данных. Посреди зала на грузовой платформе возвышался пристёгнутый цилиндрический блок, который ещё предстояло переправить к ангару.

— Контуры в норме, мониторинг и контроллеры в норме, готовность к транспортировке, — складно, но всё равно с механическими нотами, раздался голос.

— «Эльбрус» готов, — серьёзно подтвердил Тимур.

— Как романтично, — прыснула смехом Таня, Настя тоже не сдержала улыбку.

— Ни чего смешного, он всё понимает, — насупился Тимур.

— Как дети малые, нашёл игрушку для экспериментов, куда Морозов смотрит, нам ещё снарядиться надо успеть, — разрядила обстановку Настя.

Почва глухо загудела, содрогнулась, команда, хватаясь за воздух, не смогла удержать равновесие и повалилась на пол, в зале посыпалась мелочёвка со шкафов. Основное освещение погасло, переключилось на аварийное. Платформу отнесло к воротам. Волна прокатилась за несколько секунд, но комплекс лагеря устоял без разрыва каркаса модулей.

— Толчки от пяти до шести балов! — крикнула Таня.

— Все целы? Собрались, бегом до ангара! — поднимаясь, скомандовала Анастасия.

— Я «Эльбрус» не брошу, как хотите, — встрепенулся ошарашенный Тимур.

— Он у тебя умный, вот пусть сам и ведёт платформу, — серьёзно предложила Таня.

Пробегая по широкому центральному коридору мимо лабораторий и жилых отсеков лагеря, Таня лихорадочно перебирала в уме причины сейсмической активности. Что-то проснулось в недрах Марса, что не смогли предположить лучшие умы.

***

— Лихо нас тряхнуло. Петь, зубы не растерял? — оправился Михалыч.

— На месте зубы дядя Коль, не видать ни чего только, — буркнул Кузнецов, поправляя курс «Варяга» за Морозовым.

— Всё шутишь Коля, а вот у нас наверху не до шуток стало, все челноки задействовали по плану, аж западные друзья забеспокоились, когда эта чертовщина началась, — Палыч мчался впереди по записи маршрута.

— Так, Саш, я помирать не собираюсь, что там наши друзья, говоришь?

— Да как всегда, со своей мантрой, об угрозе безопасности всего человечества, требовали пустить наблюдателей, да кто же им даст. Откопали вы задачу, я вам скажу, явно цепочка прослеживается. Нам бы не промахнуться только с лагерем, Пётр, как думаешь?

— Подождут наши западные друзья, Александр Павлович, не переломятся, а по курсу, мне бы хоть окно – спутники поймать, если еще тряхнет, можем совсем с записи пути сбиться, — последнее Петю совсем не устраивало.

Вторая волна бури их накрыла сразу после первой при встрече, ещё только наращивая мощь ветра под кромкой фронта. Зацепив последние координаты со спутников они шли к лагерю в слепую по привязке к записи обратного маршрута. До лагеря оставалось не много, впрочем, связь уже не пробивала дальше их машин. После прокатившихся толчков, Ивкин пытался бодриться, но сам жутко переживал за свою Настю, как и за молодёжь в лагере. Морозов переживал не менее, челноки к ним подойти не смогут, предстояло ещё двигаться ближе к первой основной базе, может вырвутся, а там их успеют подхватить на «Марс-3».

— Стойте, чёрт возьми, стоять! — выкрикнул Александр Павлович.

Вездеход Морозова в пятидесяти метрах развернуло боком и скользя, под уклоном, он исчез за кромкой из видимости. Петя надавил на тормоза и рванул штурвал, их юзом тоже протащило к расщелине, но их «Варяг» вовремя остановился.

— Что там Саша, куда пропал? — орал Михалыч, Палыч молчал минут пять.

— Всё Коля, засел я, — как-то спокойно отозвался Морозов.

— Сейчас вытащим, Петя лебёдку!

— Не получится, глубоко я застрял, четыре метра, люки заклинило выбраться не смогу, слушай приказ Ивкин.

***

Виталий Подходов прошёл под прозрачные купола в оранжерею. На орбитальной станции «Марс-3» было как никогда многолюдно. Все внимательно наблюдали за бушующей стихией и велижаркие разговоры о каких-то каньонах Лабиринта Ночи. Наведя справки, он искал группу Морозова с четвёртого участка, которая каким-то чудом выехала к точке эвакуации, где их и подобрал крайний челнок. Хорошо, что на спешащего мехвода Кузнецова наткнулся. Спасибо Диме Заботину – узнал товарища, правда, разминулись с ним потом. Пробежавшись взглядом по лавочкам с людьми, он остановился на хмуром мужчине лет за тридцать пять, его обнимала молодая женщина, что-то обсуждавшая с двумя совсем молодыми людьми: парнем и девушкой. По нашивкам на комбинезонах «ГЕОКОМ СССР» и «Солнечный-4» Виталий понял, что это те, кого он искал.

— Ну что ты себя мучаешь, вы с Сашей и не в такое попадали, в «Варяге» запас на трое суток, вызволим мы Морозова, думаешь я не переживаю, — утешала Настя мужа, мягко перебирая его шевелюру.

— Правда, Николай Михайлович, мы бы без вас все там остались, а Александр Павлович не пропадёт, — вторила Таня.

— Танюха, тебя пилот молодой искал, нашёл? — подбежал от компании подруг и друзей с другого участка Петя.

— Нет, что за пилот? — удивилась Таня.

— Так вон он! — помахал рукой Кузнецов, заметив Виталия.

— Симпатичный, колись Тань, что за знакомый? — подмигнула Настя.

— Я тебе дам, симпатичный, — проворчал Ивкин.

— Добрый день, Виталий Подходов, я могу поговорить с Татьяной…? — представился команде и запнулся Виталий, остановившись взглядом на черноволосой, стройной девушке лет двадцати. — С Татьяной Олеговной Крязинской.

— Да, это я, — Таня протянула руку.

— Мне очень жаль, ваш отец Олег Сергеевич Крязинский погиб при трагических обстоятельствах, — механически сообщил Виталий тысячу раз отрепетированный текст, не понимая раньше, как это тяжело сообщать.

Ещё на пути к станции Марса от испепелённого «Плотника», когда они с Заботиным поминали экипаж, Подходов решил, что лично сам всё расскажет дочери Олега, невольно чувствуя свою вину. Дима не возражал, оставшись в одиночестве из состава своей команды. Несколько секунд Виталий не выпускал теплую ладошку Тани из своей, пропадая в её больших, красивых, карих глазах, наполнявшихся влагой. Там глубоко отражалось небо в звёздах, холодных и ярких, далеких и опасных, манящих к новым не бывалым подвигам. К подвигам, которые неминуемо не обходились без своих жертв, но и несли свои великие открытия.

Коростылёв Ян: 493: Тревожный чемоданчик

Публикуется вне конкурса.

Что-то кольнуло под сердцем.

Андрей сунул руку во внутренний карман пиджака, купленного специально к сегодняшней встрече, и тотчас нащупал острое жальце «паркера». Извечный грех пишущего журналиста – после беседы машинально прихватить чужое стило. Вообще-то перьевая ручка блоггеру без надобности, если только у тебя не первый блог-контент в стране, а так Андрею с утра уже пришлось подписать полтора десятка справок, опросных бланков и листов инструктажа. Но вся эта маета не шла ни в какое сравнение с тем, что ожидало его послезавтра. И не только его – всю страну, цивилизацию, планету, наконец!

Он сошел с крыльца мимо облаченных в парадные шинели часовых с лицами сфинксов, бегом миновал бюро пропусков, свернул за угол и лишь тогда в изнеможении прислонился к кирпичной стене, щедро облитой хмельным апрельским солнцем. То, что Андрей услышал в этом доме с высокими окнами и медленными дверями, было невероятным.

Впрочем, ему нередко приходилось писать о различных невероятных вещах, иногда и дважды на дню. Но сейчас Андрей был под подпиской на сорок восемь часов о неразглашении такой инфы, какой не разместил бы у себя даже в День Дурака.

В голове все еще звучал тихий, размеренный голос президента – тот смотрел на блоггера с интересом, и улыбка у него приятная и располагающая, как и положено лидеру нации. Ему изредка, контрапунктом вторил премьер – рубил фразу резко, хриплым каркающим тоном старого служаки:

— Девятилетняя история контактов… преодолели лингвистические барьеры… наши ученые называют это «ксеносовместимостью»… интересы Содружества и великой России требовали известной секретности в отношениях с этими… удалось сохранить втайне от наших гео… ммм… космополитических партнеров.

— Итоги этих контактов для будущего сотрудничества двух цивилизаций более чем плодотворны, Андрей Петрович.

Президент буквально излучал доброжелательность и готовность к диалогу. Каждая фраза цельная, круглая и оттого – обтекаемая. Как гладкая ледышка в руке.

— Цивилизация Шолто, представляющая собой наиболее умеренную с нашей точки зрения на галактическую политику и ксенофобию ветвь Альянса Крулл, изъявляет желание заключить союз с Россией. Как наиболее приемлемым для нее государством планеты Земля, — торжественно, но мягко заметил президент. И видя, как физиономия Андрея начинает вытягиваться в эллипс, с чувством добавил:

— В подтверждение своих позитивных намерений и в качестве жеста доброй воли цивилизация Шолто даже готова в перспективе войти в состав Свободного Содружества Суверенных Республик.

Именно в этот миг Андрей почувствовал, что окончательно утрачивает всякую власть над собственным лицом.

— Разумеется, будет объявлен референдум, — подытожил президент, по-своему истолковав мимику собеседника. И вдруг быстро, заговорщицки подмигнул. Мол, мы-то с вами все понимаем, Андрей Петрович, на одной теперь скамеечке нам ножками болтать.

— Итак, что скажете?

Ровно полминуты Андрей еще думал, что это какой-то дурацкий розыгрыш. Затем, спохватившись, перевел взгляд на высоких собеседников – и почти поверил. Нужно было только немного времени, чтобы переварить эту новость подобно желудку, набитому под завязку пищей для размышлений. Так что демонстрация объемного изображения представителя инопланетной расы на огромном трехмерном проекционе стала лишь последним кирпичом, пусть и исполинским, в стеклянную витрину прежней картины мира Андрея. Но поначалу, только глянув на экран, он едва не расхохотался.

Именно такими обыватель и представляет себе инопланетян. Серая кожа, огромная голова, глаза размером с блюдце и ветвистые пальцы в постоянном движении. Сами движения плавные, малоразличимые, словно тело каждым своим фрагментом неуловимо перетекает из одного состояния в другое.

Точь-в-точь мобильный, блуждающий флэш-аватар – недавняя мода гражданского сетевого Сообщества, наводившая ужас на глобальные антивирусные компании. И не абы чей – не к ночи будь помянутого Серого К, завсегдатая его блога, беспринципнейшей твари и гоблиннейшего тролля, каких Сеть прежде не видывала!

Этот Серый уже второй год неизменно цеплялся за каждый второй пост Андрея, всякий раз выдвигая в пользу своего мнения чудовищные доводы и абсолютно идиотские аргументы. Андрей диву давался, что в мире, оказывается, еще существуют люди с настолько стертой моралью и так изощренно травмированной психологией. Когда обсуждали двигатель Алькубьерре и его значение для будущего российской космонавтики, Серый обозвал Андрея «прокремлевским промечтателем», а строительство климатических куполов, заточенных уже под Фобос, гневно заклеймил как насильственную гуманизацию ближнего Космоса. Но удивительное дело: стоило Серому К пропасть из его блога на недельку-другую, и Андрей уже чувствовал себя неуютно, расхолаживаясь в отсутствии вечного оппонента и едва ли не скучая по выпуклым глазищам и мосластым пальцам зловредного тролля. Да чего уж там – даже по его извечной язвительной присказке «с точки зрения банальной эрудиции». Поистине от ненависти до любви – две недели оффлайна!

Между тем пауза затянулась, нужно было срочно высказать хоть что-то конструктивное.

— Назва… — Андрей поперхнулся, закашлялся, прочищая горло. — Слишком неудачное название для уха наших… сограждан.

Он не любил это официальное слово, но его часто употреблял президент в обращениях к титульной нации Содружества. В предпоследний раз это было извещение о начале в России работ над космическими А-двигателями нового поколения, правда, «сограждане» там были упомянуты как-то всуе, словно заявка на будущее. Зато на встрече с представителями Партии пенсионеров и людей с ограниченными физическими возможностями – в блоге Андрея «пенсы» и «огры» – президент в ипостаси Народного Патрона Содружества был прекрасен и убедителен. Премьер поморщился, но Андрей уже закусил удила.

— Шолто – все равно что «пошёл ты!». Через полчаса после вашего обращения к нации каждый мальчишка…ммм… согражданин будет их так обзывать, — упрямо сказал он. — Они могут назваться как-нибудь иначе? Хотя бы в пределах Содружества? Оба руководителя переглянулись.

— Разумно, — кивнул президент. — Полагаю, мы сможем убедить их называться, к примеру… круллами. Возражений у Сети нет?

Кто-то, видимо, премьер издал странный, почти металлический звук, будто насмешливо фыркнул в медную трубу. А глаза президента смеялись, хотя губы оставались плотно сжаты.

— Ну, вот и прекрасно. Вас что-то еще беспокоит, Андрей Петрович?

— Угу. А причем здесь я? И все мы, согра… земляне? Этим круллам что – некуда притулиться во Вселенной?

С экрана раздалось хриплое, свистящее покашливание. Андрей обернулся и замер:

— Это что – не запись?

— Видеоконференция, — сухо кивнул президент. — Вы ведь не столь наивны, Андрей Петрович, полагая свой визит сюда случайным? Наши будущие партнеры и союзники живо интересуются земными реалиями. И российскими в частности, не говоря уже об остальных членах Содружества.

— Угу. Уже триста лет как живо интересуются, — буркнул из своего кресла премьер.

— Все наблюдения этого феномена – ничто иное как случайно засветившиеся исследователи и аналитики круллов. И теперь, в преддверии подписания соглашения они пожелали встретиться с некоторыми россиянами по их собственным критериям отбора. Президент вновь мягко улыбнулся.

— Должен сказать, их выбор нас, руководство страны, немало озадачил. Среди этих кандидатур был Человек, разрабатывающий новую модель пуговиц, Человек, способный задерживать дыхание других людей, Человек, написавший какую-то книгу, которую еще никто не прочел, и даже Человек, который лжет не менее десяти раз на дню.

Из премьерского кресла послышался сдавленный смешок. Президент, нимало не смутившись, тут же продемонстрировал коллеге озорной кукиш.

А неплохие, в сущности, ребята, подумал Андрей, в то время как президент задумчиво подводил итог, с интересом глядя на гостя:

— Последним из россиян наши партнеры… эээ… круллы пожелали видеть вас, Андрей Петрович.

— Меня-а? Вот это номер!

— Именно, — подтвердил его высокий собеседник. — Ведь именно вы – тот Человек, у которого… Он почему-то замялся, впервые за все время их странной беседы.

— У которого – что? — удивленно переспросил Андрей.

— У которого есть Тревожный Чемоданчик, — неожиданно произнес за президента все тот же металлический свистящий голос. — Стыдись, старик! Неужели ты меня не узнаешь? И это, с точки зрения банальной эрудиции, значит, что мне осталось жить всего лишь сто коротких земных лет?

С экрана на Андрея пристально, немигающе глядели выпуклые органические линзы Серого К.

Не аватарки, не мобильной трехмерной флэш-модельки, а совершенно реального инопланетянина. Серая кожа, огромная башка и глаза размером с блюдце. Ну, вылитый он. Серый. Грейс.

Это была их старинная фамильная реликвия. Не брошь, не диадема и даже не кавалерийская шашка с запекшейся кровью абрека на клинке.

Всего лишь маленький, изрядно потертый от времени фанерный чемоданчик, всегда полностью снаряженный согласно перечню вещей на внутренней стороне крышки, неизменному и пятьдесят, и сто лет назад. Отец, дед, и прадед Андрея были кадровыми офицерами. А их жены, привыкшие мотаться по гарнизонам и жить в постоянном ожидании звонка, следили, чтобы в личном чемоданчике поднятого с постели по тревоге мужа было все необходимое: смена белья, носки, свежая рубашка, мыло, сигареты, зубная щетка с порошком, а впоследствии пастой.

Когда по Москве прокатилась последняя волна терактов, дьявольским салютом им вослед громыхнул газовый баллон в девятиэтажке, где одиноко доживал свой век отец. Тогда, сразу после похорон Андрей дал себе слово вновь собрать пустующий с недавних пор тревожный чемоданчик. Там он решил хранить самое дорогое – документы, деньги, ценности, флэш-диски, и еще кучу других незаменимых на первое время вещей, если вдруг понадобится срочно выпрыгивать из окна третьего этажа его квартиры, объятой пламенем или складывающейся под тяжестью внезапно оживших верхних этажей.

Но он никак не мог решить, без чего сможет жить дальше, что сумеет восстановить, а что потребно ему как воздух всегда, каждый день, каждую минуту. Три дня он задумчиво бродил по аномально морозной в ту зиму, остекленевшей Москве, а потом, вернувшись домой, вошел в Сеть и как был – в теплых собачьих унтах, замотанном на шее шарфе, с чашкой остывшего кофе в руке – создал свой блог. Блог, открытый для всех, без фильтров, капчей и подзамочных записей. Отныне это был его дом, его новое и главное место жизни.

Андрей назвал его «Тревожный чемоданчик» и в порыве совсем не свойственной ему сентиментальности зачем-то приписал не то эпиграф из старинной, но любимой группы, не то эпитафию тогдашнему себе: «Это всё, что останется после меня». И поместил свое фото. Как на кладбищенском обелиске.

Очень скоро блог стал уже не только его личным достоянием. Посетители, френды и завсегдатаи приходили сюда как домой, и у многих аватарок в руках появились чашки кофе, кружки пива, стаканы виски и менее благородных самогонов. Это было хорошо, это было правильным. Но Андрей ежедневно прикладывал немалые усилия, чтобы у «Тревожного чемоданчика» всегда оставался один-единственный хозяин. Чтобы было с чем выпрыгнуть из горящего дома в случае чего.

— Серый??

— Вы же называете нас «Грейс».

В металлическом, почти лишенном эмоций голосе Первого Тролля на «Чемоданчике» не было и нотки сарказма. В отличие от его постов, которые порой буквально сочились ядом.

— А «К» – это…

— Ты же и сам прекрасно знаешь, — довольно скрипнул крулл. — Будь на ее месте «Ш», и уже через полчаса после моего первого поста каждый второй сообщник посылал бы меня в привычном вам, землянам, направлении. Мы-то, Шолто, в отличие от вас полиморфны по целому ряду параметров. И Андрей вновь услышал тот характерный стальной смешок, что и прежде.

— Зачем все это? Кто мы вам? Кормовая база? — вздохнул он, глядя в такие знакомые глаза, еще вчера вызывавшие в нем столь странную смесь презрения и сочувствия.

— У нас был выбор. Не скрою, я предлагал Совету Альянса ваших соседей, китайцев, — ответил крулл. — США, впрочем, мы исключили сразу.

— Вот как?

— Как бы понравилось россиянам, если бы мы изловили их космопилота, довели его до смерти жестокими экспериментами, разрушающими тело и психику, а потом засняли на визуальный носитель процедуру его вскрытия, во всех отвратительных подробностях? После чего долгие годы демонстрировали бы ее для забавы жителям своей планеты, периодически разбавляя репортаж рекламой своей косметики и интимной мануфактуры?

— Ага, так значит, Розуэлл все-таки был! — радостно воскликнул Андрей.

— Он и сейчас есть, — ответил инопланетянин, демонстрируя великолепное хладнокровие. — Но нас там нет.

— А как там сейчас? — невинным тоном поинтересовался Андрей.

— Согласно вашему фольклору, там теперь хорошо. Серый, зараза, в своем репертуаре. Ну и язва!

— Вот уж не думал, что ты… вы такие чувствительные, — покачал головой Андрей. Он покосился на президента – тот смотрел на блоггера с безмятежным видом, словно терпеливо ожидал окончания малоприятной, но неизбежной процедуры.

— Не в той мере, как следовало бы. В этом наша главная проблема, — ответил Серый. — Забыл сказать, что девять фраз тому назад мы перешли на телепатическое общение. В этом помещении есть соответствующий излучатель мыслеэнергии, и твои руководители нас сейчас не слышат. Точнее, слышат, но не понимают.

— Угу, — кивнул Андрей, мысленно готовясь к новым сюрпризам. — А что же Китай?

— Им не нужен никто кроме них самих, китайцы самодостаточны как звезды, — сказал крулл. — Но один престарелый китаец Ли Ляньцзэ по прозвищу Реактивный^[4] однажды сказал мне: в буддизме нет понятия хорошего и плохого, все пребывает в вечном движении. Поэтому я не берусь судить, кто возьмет верх в схватке Микки Мауса и Дракона, но обоих в моей душе давно победил русский по имени Корчагин. Он герой Книги всей моей жизни. Отдать здоровье и саму жизнь за свою страну – для меня нет судьбы превыше. Мы, китайцы, тоже способны на такое, но это у нас в крови, воспитано десятками и сотнями поколений. Русские же могут отдать жизнь за идею, иногда даже чужую, если она кажется им даже не верной, нет – справедливой. А будущее – за справедливостью. И теми, кто знает, как закалить самую неблагородную сталь. Это сказал мне китаец Ляньцзэ, и потому мы говорим сейчас о будущем с тобой.

— Гм… Полагаю, все же по части сталеварения и иных технологий вы дадите нам не сто – миллион очков вперед, — пробормотал Андрей.

— Грядут перемены, — ответил крулл. — Ляньцзэ был прав, все в вечном движении. Но Таких Перемен ваша Галактика еще не знала. И наша тоже.

— Ты всерьез полагаешь, что мы способны вам чем-то помочь?

— Через два дня вы будете отмечать столетие своего старта в освоении Ближнего Космоса. Сегодня вы уже на Марсе, а ближайшие ваши устремления – его спутники. Но стоит вам выйти за Пояс астероидов, и могут возникнуть такие дипломатические осложнения, каких на Земле и представить не могут. Вы – как земная пчела, что кусает в ногу солдата, притаившегося у границы и ненароком наступившего на цветок, с которого она собирала нектар.

— Границы? — в недоумении проговорил Андрей. — О каком солдате ты говоришь?

— Граница – наша общая. А о солдате вам, землянам, лучше пока не знать.

— Это – опасность? — тихо произнес Андрей.

— Прогнозируемая, — ответил крулл. — Возможная. Ожидаемая. Требующая ответных действий.

Андрей почувствовал, как волосы шевельнулись на макушке. А потом далекий, хрипловатый и усталый голос тихо произнес где-то глубоко внутри него:

— Нервно нахлобучивая каски… сигареты докурить спеша… замерли под Бялою Подляской… немцы на исходных рубежах…

Острая иголочка воспоминания ожила и пронзила голову так, что перед глазами Андрея на мгновение все помутилось. Это был кусочек стихов неизвестного автора, найденный Андреем в детстве на дне «тревожного» чемоданчика. Эти слова он впервые прочел в пять лет, едва отец научил его по кубикам читать, и с тех пор они – смутные, непонятные, но тревожащие, будоражащие воображение навсегда остались в его памяти.

— Большего ты не скажешь?

— Боюсь, такую ношу вы можете не выдержать. Она пока что не по вам.

Наверное, это была стопроцентная иллюзия, но Андрей готов был поклясться, что слышит в голосе Серого сочувствие. Он твердо взглянул в огромные, лупатые глаза крулла:

— Кто мы вам? Кто я тебе, Серый?

На сей раз крулл молчал долго. Минуту, четверть часа, час… Но Андрей готов был ждать ответа хоть целую вечность.

— Вы – наша надежда, — ровным, как всегда бесстрастным голосом наконец произнес крулл. — Наш «тревожный» чемоданчик, как это называешь ты. То, что остается после того, как во вселенском огне сгорает все остальное.

— Кажется, я понимаю, — прошептал Андрей. — Но почему… почему мне сейчас не страшно?

— Вы – храброе сердце, — просто ответил инопланетянин. — Мы – стальное тело. Вы умеете закалить сталь, мы – извлечь затраченный на нее огонь. А пустить его в дело нам придется учиться вместе.

— Судя по твоим постам в «Чемоданчике», учеба будет не из легких. Андрею показалось, что крулл впервые не нашелся с ответом.

— Если знаешь одного крулла, возможно, ты знаешь и многих других, — проскрипел он. И в следующий миг исчез с экрана, словно и не было. Лишь его голос, лишенный эмоций, но исполненный чистой, незамутненной энергии, холодной как свечение звезд, все еще звучал в голове землянина:

— Но чем больше ты будешь узнавать круллов, с тем большим удивлением будешь всматриваться в себя. Как ваш нравственный закон – в наше звездное небо

Что-то вновь тихо и вкрадчиво кольнуло под сердцем.

Становлюсь сентиментальным, усмехнулся он. Вынул из кармана планшет – с «умолчательной» странички на него уже вновь лупоглазо таращилась знакомая аватарка, приветственно растопырив ветвистые пальцы. Андрей подмигнул круллу, ввел админовский пароль и набрал первый за сегодня пост в блоге:

НАРОД! ПО ВСЕМУ ВИДАТЬ, ГРЯДЕТ ЭПОХА БА-А-АЛЬШИХ ПЕРЕМЕН. МОЖЕТЕ МНЕ ПОВЕРИТЬ, ТАКОГО У НАС ЕЩЕ НЕ БЫЛО. МНЕ ВОТ ЛИЧНО КАЖЕТСЯ – ДАВНО ПОРА. И ПОКА ЭТУ ВЕТКУ ЕЩЕ НЕ ЗАСРАЛИ ВСЯКИЕ СЕРЫЕ ЛИЧНОСТИ… Тут он с удовольствием поставил древний смайлик, -

зная, что его тут же проклянет скорая на расправу толпа ревнителей чистоты сетевого стиля общения.

СПРОШУ: ЧЕГО ВЫ САМИ ЖДЁТЕ ОТ БУДУЩЕГО? ЧТО ВОЗЬМЕТЕ С СОБОЙ В ВАШИХ «ТРЕВОЖНЫХ» ЧЕМОДАНЧИКАХ?

После чего открыл гостевой аккаунт, зашел в блог под своим постоянным ником «Согражданин» и в графе «ОТВЕТЫ» первым набрал: «Себя».

Потом сменил входной пароль, настроил на него «умолчательную» страницу, скопировал короткое слово и захлопнул планшет. В сердце кололо теперь часто и требовательно, словно кто-то чужой и опасный настойчиво пытался до него достучаться.

На ближайшем перекрестке Андрей сунул планшет в руку первому встречному – пареньку в футболке с эмблемой новомодного электростиля «милитари-джаз», шепнул на ухо:

— Пароль «Шолто», на рабочке тэ-экс-тэ-файл.

Затем на прощание хлопнул по плечу ошеломленного тинэйджера и с легким сердцем зашагал по проспекту Космонавтов.

Шут с ним, с блогом… Скоро у него будет немало других, гораздо более интересных дел. А, значит, пора собирать «тревожный» чемоданчик.

Андрей резко свернул в солнечный переулок и почти бегом нырнул в двери полуподвального магазинчика. Начать можно с новой зубной щетки, одной из полусотни на во-он той красочной витрине. И это будет его первый выбор из бесконечной череды тех обязательных и разнокалиберных решений, которые, Андрей знал, ему еще только предстоят.

nocturnalkira 491: Проект «Гея»

Электрическая буря пела и стонала тысячью голосов. В ладони мягко давили потоки плазмы, а во рту ощущались разнообразные оттенки вкуса космического излучения. Сектор 116-01, 116-02… Эрозия оболочек, эффективность регенерации, дисперсия, напряжённость магнитного поля, температура поверхности, температура эндосферы… Данные с сенсоров сектора 116 стеклянного леса сменяли друг друга на экранах виртуального интерфейса. Негромко зазвенел таймер.

— Привет Артём. Давай я тебя подменю. — Раздался голос сменщика.

— Привет Макс. Подхватывай. — Виртуальный мир вокруг погас, сменившись мягким светом диспетчерской.

— «Смена закончилась, а значит, самое время наведаться к Степану Семёновичу».

Затворив за собой дверь, Малков зацепился магнитными подковами за транспортную ленту, тянущуюся вдоль коридора к лифту. Кабина понесла его вверх с нижнего, технического уровня, к терминалу транспортной сети. Сквозь прозрачные стенки были видны опоясывающие купол технические ярусы и окружённые парком башни жилого комплекса. Среди зелени мелькнула голубая искра висячего озера. Низкая сила тяжести позволяла такую экзотику. Двери лифта открылись, и Малков вышел к терминалу, где всегда ожидала свободная кабина скоростного поезда. Герметичные двери с шипением затворились, и кабина понеслась к своей цели. Спустя 10 минут он достиг купола Б.

— «Купол Б, био-экологический сектор». — Пропел голос транспортной кабины. Герметичные двери с шипением открылись. Выбрав нужный номер, малков прицепился к транспортной ленте, которая понесла его к центральному комплексу купола, прочь от технических ярусов с криогенными установками, молекулярными лабораториями, и техническими шлюзами, связывающими купол с океаном снаружи. Лента несла его мимо оранжерей и боксов. Часть из них пустовала. Мягко шуршала вентиляция системы климатического контроля, а сквозь прозрачные стенки оранжерей пробивался яркий свет.

Малков сошёл с транспортной ленты возле главного центрального здания. Пройдя к нужной комнате на первом этаже, он постучал в дверь. Постучал в дверь. Ему открыл Высокий седой мужчина. Со старомодной бородкой, бывшей в моде в 20-е годы 21 века.

— Здравствуйте Степан Семёнович.

— Здравствуйте, это ведь вы мне звонили? — Малков кивнул, — Тогда заходите, вы вовремя. У меня как раз гости.

В комнате, за столом сидел невысокий, плотный мужчина в чёрной форме космического флота.

— Знакомьтесь – это Артём Николаевич работает в отделе «самовоспроизводящихся киберсистем и автомеханихмов» оператором внешних систем, а это Егор Кузьмич, космонавт. Мужчины пожали друг другу руки.

— Решил нашему гостю хозяйство показать. — Обратился хозяин к Артёму. — Всё равно он тут застрял. Кстати, человек играет в шахматы. Ладно, сейчас чай будем пить, вы мне всё и расскажете.

Степан Семёнович достал из застеклённого буфета три рогатые фарфоровые чашки. Приложив каждую одним из рожков к носику самовара, он наполнил их чаем. Наполняясь, на чашках проступал причудливый рисунок с драконами.

— Товарищи из Китая на юбилей подарили. — Сказал он заметив удивление гостей.

— Отличный чай, — произнёс Егор Кузьмич, отхлебнув из широкого носика чашки. — И воздух тут у вас такой, хоть ложкой ешь. Не то, что на купольных станциях. А здесь у вас даже самовар закручивать не надо.

— Ну, теперь вы ещё долго будете нашим воздухом наслаждаться.

— Кстати, я так и не понял, что у вас там произошло. Улететь не могу. Толком никто ничего не говорит.

— А для этого нужно небольшое лирическое отступление. — Сел на своего любимого конька Степан Семёнович. — Как космонавт вы знаете, что сейчас идёт волна космической экспансии. Заселяется Марс, Луна, астероиды. В планах Венера. Вот только стоит ли людям ограничиваться этим? Рано или поздно человечество пойдёт дальше. Уже сейчас планируется вторая волна экспансии, которая захватит внешние планеты. Любой купол – это не более чем полумеры направленные не на расселение, а на выживание. А это напрямую ставит вопрос не просто об освоении, но о терраформировании малых планет и спутников. Для этого и был разработан проект «Гея». Площадкой был выбран один из астероидов пояса. В основе создания искусственной среды лежит изобретение самовоспроизводящегося универсального микро кибернетического модуля, который ещё называют УМК-ой, созданного на базе нанотехнологий. Своего рода машинная клетка. На её основе созданы и поверхностные плёнки, и оболочки водоёмов, и то, что принято называть «стеклянный лес». Вы наверняка его видели, когда подлетали к планете. — Егор Кузьмич согласно кивнул. — Ну так вот, астероид окружён космическим пространством, со всеми присущими этому пространству неприятными свойствами. Поэтому для обеспечения первичного гомеостаза необходима оболочка. Её роль выполняет динамический кристалл холодной плазмы, удерживаемый магнитным полем.

— Насколько я понимаю, для всего этого нужно не меряно энергии?

— Да, и в самом деле. Но нашим чудодеям удалось запустить внутри специализированных модулей микротермоядерную реакцию. Так что недостатка в энергии нет. Ну, так вот. Следующий этап эксперимента – создание местной экосистемы. Именно этим наш отдел и должен заниматься. Было запланировано создание большого водоёма в северном полушарии. Специально для этого приспособили небольшую комету. Проблемы начались, когда начался процесс плавления и очистки. Появились неизбежные утечки потери вещества и энергии, а это повлекло за собой и изменение климата, и угрозу нарушения оболочки. Вот наши спецы там и нахимичили чего-то. Как потом оказалось, на границе фаз начались какие-то процессы самоорганизации и накопления энергии. Короче, когда заметили неладное, стало поздно. Сброс энергии повредил причальные комплексы, а Разросшаяся аномалия покрыла, чуть ли не треть северного полушария и фактически отрезала нас от внешнего мира. На поверхность планеты она вроде не влияет, но пройти через неё – серьёзный риск для космического аппарата.

— А разве нельзя исправить ситуацию?

— Исправить то можно. Нужно только снизить затраты энергии на поддержание аномалии. Да вот только физики не дают. Радуются. Говорят, что раньше такого не было. Хотят даже космодром в новом месте строить. Только вот проект застыл. У нас всё уже готово для начала следующего этапа, а начать работу мы не можем. «Академик Королёв» привёз с Земли специальный груз. Растительный и животный биоматериал и замороженные эмбрионы. А получить его мы не можем. — Степан Семёнович в сердцах стукнул по столу кулаком. Самое обидное, что полётное окно закрывается через две недели, а потом корабль уходит к Юпитеру. В целом, задержка составит около полугода. Тут у нас целая война отделов началась. Но даже если и прекратить поддержку аномалии, неизвестно сколько она продержится. Запас аккумулированной энергии большой. Когда она там ещё рассосётся.

— А подождать нельзя? — спросил космонавт.

— А план? — палец академика уткнулся в календарь. — Да и проект задумывался совсем для другого. Вот только пока суд да дело, поезд уйдёт.

— А разве нельзя сесть в другом месте?

— В лесу не сядешь. Это верная авария. Остаётся только южное море, под поверхностью которого находимся мы сейчас. Но с его поверхности тяжёлый челнок взлететь уже не сможет, а капитан корабля наотрез отказался терять столь важное оборудование. Может просто сбросить?

— Бокс? Через открытый космос, через зону ионизации и активную оболочку? Там же биологические образцы. Мы их так просто потеряем. Да и не кинешь его абы куда.

— Вот поэтому я к вам и пришёл Степан Семёнович, — сказал Малков. — У нас в отделе есть решение. Но нам для этого нужна ваша поддержка.

— Собираетесь пробивать через совет?

— Точно. ***

От одного из шлюзов отчалила подводная лодка. Поднявшись над подводным куполом она легла на курс, прописанный в её электронной памяти. Артём видел сквозь иллюминаторы, как далеко внизу и позади остались светящиеся пузыри куполов и мерцающие площадки ферм, надёжно защищённые от космического излучения сотнями метров водной толщи. В соседнем кресле нахмурившись молча сидел Степан Семёнович.

— Всё-таки, операция проходит на грани риска. — Наконец нарушил он молчание. — Хотя я и приложил серьёзные усилия, чтобы убедить остальных, но всё-таки считаю это опасным. Технологии ещё сыроваты. Не передумал ещё?

— Поздно отступать уже. И ребята не поймут, и я себе не прощу. Это ведь не просто так затевалось. Это воплощение и моей мечты.

— Здесь всё вокруг – это чьи-то мечты. — усмехнулся Степан Семёнович. — в том числе и немножечко моих.

Лодка приблизилась воронке, зияющей в огромной, простирающейся в разные стороны стене и вошла в русло реки, которая питала водой экологические станции и служила одной из естественных линий коммуникации этих станций с главными базами. Течение, создаваемое активными элементами внутренней поверхности речной оболочки, несло подводное судно, которое даже не нуждаясь в помощи корабельных двигателей.

Снаружи было видно, как внутри ленты реки, выходящей из поверхности огромной капли южного моря, в сторону нависающего над ней стеклянного леса проплыла светящаяся рыбка субмарины, и скрылась под сводами люминесцирующей туманным светом стеклянной чащи.

В лесу река то петляла вдоль русла, то погружалась под поверхность и текла через пробитый в грунте коридор. На некоторых участках, русло поднималось над поверхностью и извивалось между гигантских стволов на высоте нескольких метров над поверхностью. Спустя полчаса субмарина достигла расположения экологической станции.

— Почти прибыли, — сказал пилот, указывая рукой прямо по курсу, — через пару минут причалим. Через прозрачный колпак рубки было хорошо видно, как лента реки, изогнувшись блестящим мостом, парит над окружённой лесом долиной, скрываясь под поверхностью в её середине. Из под свода стеклянного леса лился мягкий, похожий на солнечный, свет. В его потоке на дне долины сверкал зеленью растительный покров. Для того, чтобы лучше его разглядеть, Малков припал к иллюминатору. Внизу проплывали, покрытые прозрачной плёнкой, низкорослые карликовые берёзы и ивы. Справа виднелась рощица более крупных деревьев, блестевших так, будто они были покрыты лаком.

— Мы использовали только самые стойкие породы деревьев, — Сказал академик, — дикие яблони, некоторые хвойные породы.

— Блеск – это защитные мембраны?

— Да. В своё время нам пришлось с ними повозиться. Обменные процессы требовали своих специфических условий. Но и результат стоил того.

Лодка погрузилась под поверхность и разговор замолк. Пассажиры почувствовали мягкий толчок и лодка причалила к одному из пирсов. ***

Артём стоял на помосте у самого края пусковой шахты. Около модуля работала техническая бригада, а глава отдела в последний раз зачитывал ему полётное задание.

— Первая половина операции для вас будет проходить в пассивном режиме. Пусковая установка шахты придаст вам скорость, превышающую вторую космическую для данного космического тела, и выведет вас на расчётную траекторию. Допустимое отклонение – 120 угловых минут. На 25 минуте состоится рандеву с малым безатмосферным модулем, который, выполняя роль буксира, выполнит операцию торможения и корректировки орбиты. После чего, вас примет на борт «Академик Королёв». После принятия груза, тот же модуль отбуксирует вас в стартовую точку, после чего, используя МП двигатель, вы осуществите управляемый полёт к планете с расчётной точкой посадки находящейся в районе южного моря. Там вас подберёт спасательная команда. Расчёт телеметрии будет осуществляться бортовыми компьютерами корабля. Полностью полётное задание загружено в ваш бортовой компьютер. Вторая же часть операции зависит только от вас. Технология пока что не была испытана в режиме пилотируемого полёта. Запаса энергии хватит на 8 часов непрерывной работы. В случае любого отклонения за область критических значений приказываю покинуть модуль и, используя средства межпланетного корабля, перебираться на его борт.

— Так точно.

— Пилот Малков к старту готов?

— Готов.

— Тогда поехали.

Изначально, модуль проектировался как автономный комплекс предназначенный для преобразования малых планет. Снабжённый надёжной защитой, источниками энергии и системами корректировки курса, он способен в независимом режиме высаживаться на астероид и осуществить первичные преобразования, согласно заложенной в него программе. В перспективе. Сейчас ему требовался пилот, для чего был специально приспособлена капсула жизнеобеспечения.

Десятитонный аппарат стоял раскрытым, похожий на какой-то фантастический цветок, и выдвинув к помосту капсулу жизнеобеспечения. Артём поднялся по приставной лесенке и занял место в ложементе. Техническая бригада подключила системы жизнеобеспечения скафандра к бортовым системам. Жилая капсула втянулась внутрь, а вслед за ней сомкнулись и внешние оболочки модуля. Проделав это с изяществом больше похожим на движение живого существа, а не машины. Артём положил руку на панель управления и активировал нейроинтерфейс. Сознание привычно соскользнуло в виртуальную реальность, а органы чувств уступили место сенсорам машины.

Готовность шестьдесят минут. Проверка систем модуля: система жизнеобеспечения, сенсорные контактов, аккумуляторы, управление внешних устройств, системы связи, системы телеметрии. Готовность тридцать минут: переключение модуля в автономный режим, загрузка его в пусковую шахту, подготовка пускового устройства к переходу в рабочий режим. Минутная готовность: последний контроль состояния всех систем. Счёт на секунды, отсчёт пошёл… 5, 4, 3, 2, 1, старт…

Мягкое давление вжало Малкова в кресло и, спустя несколько секунд, маленькая искра модуля вырвалась из шахты, пробила оболочку и устремилась в космическое пространство. *** Точка рандеву. Время 0:25:14. Отклонение 90 угловых минут.

— Внимание «Икар», — раздался голос пилота, — это «Прометей», готовьтесь к стыковке.

Данные сенсорных систем в течение последних десяти минут регистрировали приближение малого безатмосферного челнока, призванного выполнить роль буксира в ходе этой операции. Такие челноки широко использовались для исследования малых небесных тел. Внешне, он был похож на избушку на курьих ножках, за что и был прозван космонавтами «Баба-Яга». Челнок вышел на параллельный курс. Работая маневровыми двигателями «Баба-Яга» выровняла относительное положение и пошла на сближение с модулем. Выведя корабль в положение прямо по курсу движения модуля, пилот челнока развернул его, ориентировав аппараты «нос к носу».

Подчиняясь команде Артёма, внешняя оболочка модуля раскрылась, и вперёд протянулись захваты. Спустя несколько минут оба аппарата были прочно пристыкованы друг к другу и пилот «Бабы-Яги» включил маршевый двигатель, начав торможение. Главную проблему составлял ограниченный ресурс челнока. Требовалось не только погасить значительную часть инерции модуля, но и отбуксировать махину чуть ли не большую по массе, чем сам челнок, к грузовому отсеку главного корабля. Именно по этой причине чрезмерное отклонение от расчетного курса грозило срывом всей процедуры. Спустя 10 минут Артём уже плыл мимо огромного корпуса межпланетного корабля, его могучих плазменных двигателей, раскинувшихся в космосе радиаторов и антенн противорадиационной защиты. Буксируемый малым челноком, модуль медленно приближался к корпусу идущего с ним параллельным курсом корабля. Прямо к открытому створу грузового отсека примыкающего к жилому модулю. Спустя ещё десять минут внешний люк надёжно отрезал его от космического пространства. ***

Отгрузка прошла успешно и теперь, ведомый «Бабой-Ягой» Артём направлялся к стартовой точке.

— «Икар», — раздался голос пилота, — я буду неподалёку на подстраховке. Жаль, конечно, что я не смогу отвести тебя обратно, но ресурса моего кораблика на это просто не хватит.

— Спасибо друг. И не надо извиняться. Я сам настоял на таком варианте. В крайнем случае, я просто отправлюсь на Юпитер.

— Это если я успею тебя перехватить. Если бы тяжёлый челнок был пригоден к буксировке, никто бы такого не позволил. Артём хмыкнул.

— Не переживай. Необходимый опыт у меня есть. Отстыковавшись, пилот отвёл челнок в безопасную точку пространства.

— Ну, ни пуха…

— К чёрту. — Проворчал Артём.

Теперь, следовало сосредоточиться на предстоящем. Повинуясь посланному сигналу, раскрылась сенсорная сеть, а из модуля выдвинулась и развернулась в космосе петля магнитного паруса. В пространстве развернулся огромный пузырь магнитного поля.

— Говорит «Икар», все системы работают нормально, к пуску готов.

— Понял вас «Икар». Даю телеметрию.

Виртуальный интерфейс запестрил данными движения тел, времени и траектории движения, параметрами магнитного паруса, критическими границами и оптимумы.

— Внимание, начинаю обратный отсчёт.

Сейчас самое главное не напортачить с управлением. Всё уже просчитано заранее. Да только вот ошибка может стоить ему жизни.

— …5, 4, 3, 2, 1, старт!

Маршевый двигатель межпланетного корабля «Академик Королёв» заработал в минимальном режиме и потоки плазмы, вырвавшись из дюз, мягко ударили в парус, разгоняя модуль. Регулируя напряжённость магнитного поля, а также вектор тяги меняя положение паруса, Артём старался удержать аппарат в расчетных пределах траектории пока, наконец, поток плазмы не иссяк.

— Поздравляю «Икар», отклонение минимально. — Раздался голос оператора из контрольного центра. Оставаясь на этом курсе, через 40 минут вы совершите посадку в области южного моря. Удачи.

— Спасибо.

Весь оставшийся полёт пройдёт в пассивном режиме. Скорость не слишком велика и удар о поверхность моря не станет критичным. Более того, море просто погасит удар. Он смотрел на разворачивающийся под ним планетоид. На вихри, висящие над северным полюсом, на мерцающий стеклянный лес, протянувший свои ветви далеко в космос собирая лучистую энергию солнца, на голубую поверхность океана. С трудом верилось, что ещё четыре года назад это была глыба голого камня.

Пройдёт ещё сколько то лет, и появится ещё одна «Гея». В поясе, у внешних планет, у блуждающих миров, выброшенных своими солнцами и блуждающих во тьме межзвёздного пространства. Стеклянные леса, покрывшие поверхности планет, согреют эти далёкие миры. И вселенная на самом деле превратится в наш дом.

Жевлаков Алексей 490: Кубок Гагарина

С орбиты, по которой летел геологический спутник, комета была видна почти целиком. Сейчас она, правда, напоминала обыкновенный астероид не слишком замысловатой формы. Миллиарды тонн водяного льда были скрыты под ее пористой, угольно-черной коркой. Но скоро в эти мерзлые толщи проникнет солнечное тепло, и невзрачный «грязный снежок» превратится в феерическое светило, которое будет заглядывать в иллюминаторы самолетов, парить над ночными городами и отражаться в зеркальных водах теплых лагун, даря людям незабываемое ощущение вселенского праздника.

Подумав об этом, командир «Эльбруса» Юрий Лемехов почувствовал легкую грусть. По иронии судьбы, увидеть комету Галлея во всей красе не смогут только он и экипаж его корабля. Ну, и еще, конечно, друзья-соперники, с которыми приходилось делить этот космический островок. Кстати, где они?

Спутниковая камера повернулась, и Лемехов увидел крошечный, всего в несколько пикселей, объект, который скользил над оплывшими кратерами и гладкими холмами, двигаясь по направлению к «Эльбрусу». Судя по ничтожному зазору между американским аппаратом и его тенью, высота полета была совсем небольшая – первые десятки метров.

— На бреющем летят, — сказал Лемехов. — Сразу видно, что Пол – вертолетчик, прошедший две войны.

— Ну, здесь не Эквадор и не Ямайка, — рассеянно ответил бортинженер Андрей Новицкий, который сидел за пультом управления дистанционным манипулятором, готовясь к операции причаливания. — И летят они, скорее всего, на автомате.

— Вряд ли, — усомнился командир. — Для настоящего пилота это не комильфо. Ты ведь тоже всегда управляешь этой штукой вручную, хотя необходимости в этом нет.

— Верно, — ответил Новицкий с усмешкой.

Примерно через двадцать минут угловатая, похожая на старинный телевизор, капсула зависла перед «Эльбрусом» и была подхвачена механической рукой. Двое астронавтов выплыли из кабины и, ловко маневрируя с помощью ранцевых двигателей, подлетели к открывшемуся люку шлюза…

Командир «Энтерпрайза» Пол Розенфельд и специалист полета Стивен Бэндл уже не впервые заходили в гости к советским коллегам. Иногда переговоры, которые они здесь вели, в шутку сравнивали с бесконечными женевскими переговорами по вопросам разоружения. Правда, за неимением нейтральной площадки (китайцы, к сожалению, зарубили свой кометный проект еще на ранней стадии) местом проведения встреч поочередно становились оба корабля – хотя в основном общение шло по видеосвязи. Но теперь со всей этой дипломатией покончено, и двум командирам осталось подписать итоговый документ под названием «Технический регламент автомобильных гонок на комете Галлея, посвященных столетию первого полета человека в космос».

Усевшись за стол рядом с Розенфельдом, Лемехов в последний раз бегло просмотрел русский и английский варианты текста. Там была выверена буквально каждая запятая, хотя, возможно, именно сейчас, как назло, обнаружатся какие-то ошибки и упущения, исправить которые уже не получится. Но нет – вроде бы все в порядке. Диаметр колес… Мощность двигателей… Габаритные размеры… Все эти строгие числа и сухие описания выглядели вполне ординарно: загляни в какой-нибудь ГОСТ – и увидишь нечто подобное. И все же от них вдруг повеяло сюрреалистическим абсурдом. Ну, какие еще автомобильные гонки на комете?! Надо же было такое придумать… Усилием воли отогнав от себя эти несвоевременные мысли, Лемехов твердой рукой подписал регламент. Потом они с Розенфельдом передали друг другу свои экземпляры и вновь расписались. В заполненной до отказа кают-компании зазвучали слегка ироничные аплодисменты, которые были тут же подхвачены экипажем «Энтерпрайза», наблюдавшим за церемонией с большого экрана.

— Мы очень долго к этому шли, — с улыбкой сказал Лемехов. — Поздравляю!

За этим последовало символическое рукопожатие. Сверкнула фотовспышка, подчеркнув историческую важность события.

— У нас всего два месяца, — сказал американец. — Надо успеть – ведь следующего юбилея придется ждать еще сто лет.

— И комета в тот раз будет слишком далеко от Солнца, — добавил Лемехов. — Но, думаю, мы справимся. ></emphasis>

Примерно в полукилометре от корабля, превращенного во временную базу, Новицкий притормозил и, осторожно приблизившись к поверхности, воткнул в нее металлическую веху с флажком, которая должна была отмечать место, откуда начнется гонка. Сопровождавший его универсальный робот завис метрах в десяти, снимая происходящее на видео.

Когда несколько месяцев назад Новицкий предложил организовать авторалли, посвященное столетнему юбилею полета Гагарина, это было воспринято всеми как шутка. Где взять автомобили и, самое главное, каким образом они будут ездить в условиях почти нулевой гравитации? Но, как потом выяснилось, это были еще не все проблемы. От первоначальной идеи организовать кругосветное путешествие быстро отказались, так как половину времени пришлось бы ехать в темноте. Гонку перенесли целиком на освещенную сторону. Хотя двенадцатого апреля комета, летящая за орбитой Марса, еще только начнет «распаковываться», все же следовало сделать так, чтобы десятикилометровая трасса проходила как можно дальше от активных областей.

На карте извилистое кольцо первого кометного автодрома было успешно проложено, и теперь осталось лишь проверить путем прямого эксперимента, удобно ли будет по нему ехать, и во всех ли местах его поверхность выдержит давление автомобильных колес.

Новицкий приблизился к роботу, достал из его багажника полностью собранную ходовую часть и смонтировал ее на прочном кронштейне для дополнительной нагрузки. Не приспособленная для поездок машина стала напоминать экзотический одноколесный мотоцикл. Конструкцию и способ изготовления «в полевых условиях» его колеса подсказал один ленинградский изобретатель. И это было далеко не единственное, что команда корабля смогла позаимствовать из народного проекта гоночного «кометомобиля», созданного в Интернете многочисленными энтузиастами.

Подсоединив кабели, Новицкий отлетел на безопасное расстояние и дал голосовую команду начать движение. Робот, обвешанный дополнительными аккумуляторами и топливными баками, запустил свои миниатюрные ракетные двигатели, которые прижали его к поверхности с силой в двадцать пять килограммов. Затем включился электромотор в ступице, и странный гибрид помчался вперед, поднимая пыль и оставляя на грунте ребристую колею. Поднявшись на высоту пятнадцать метров, Новицкий летел чуть позади машины, чтобы не попасть в ее выхлопные струи. Сверху робот походил уже не на мотоцикл: казалось, между серыми холмами катится передняя стойка шасси невидимого самолета. Это было крайне необычное зрелище.

Время от времени Новицкий оглядывался по сторонам, наблюдая за тем, как меняется пейзаж вокруг. Вот начал подниматься из-за неровного горизонта гигантский «полуостров» – меньшая часть ядра, соединенная с большей толстой перемычкой. Вот проплыл вдалеке метеоритный кратер. Кратеров здесь было меньше, чем на астероидах. А кое-где встречались и совершенно несвойственные последним огромные гладкие пространства, похожие на лунные моря в миниатюре.

Трудно было поверить, что этот маленький, грязный и неуютный мирок и есть та самая комета Галлея, которая сияла над древним Римом и прочими давно исчезнувшими империями. Которую видели Нерон, Вильгельм Завоеватель, Чингисхан… Тысячи лет она кружила по своей орбите, нечасто – раз в человеческую жизнь, приближаясь к Земле. И будет кружить еще очень долго…

«Мотоцикл» пока что легко преодолевал все препятствия. Иногда под колесо попадали камни, но робот мгновенно парировал толчки своими ракетными движками. Когда он взбирался на горки, а потом скатывался с них, сразу становилось ясно, что дело происходит не на Земле и даже не на Луне. Прижимная сила была направлена перпендикулярно поверхности, поэтому корпус робота всегда отклонялся от вертикали на угол, равный углу подъема.

Теоретически аппарат мог развить скорость около пятидесяти километров в час, но в целях безопасности Новицкий не разгонял его больше, чем до двадцати.

Когда робот преодолел четыре километра, и «Эльбрус» скрылся из вида, Новицкий вдруг заметил где-то далеко впереди белесое пятно. Оно расширялось на фоне космоса, быстро теряя плотность и превращаясь в прозрачный веер. Новицкий быстро припомнил карту кометы. Именно в той стороне находился мощный гейзер, затихший семьдесят пять лет назад. И вот теперь он очнулся и выпустил первую струйку пара. Солнечные лучи прогрели комету достаточно, чтобы лед в ее недрах начал потихоньку испаряться. Включив связь, Новицкий хриплым от волнения голосом доложил:

— Кажется, комету прорвало! Я вижу какие-то выбросы. Приказав роботу остановиться, он направился к источнику туманной завесы.

Гейзер, представлявший собой небольшую дырку в центре куполообразного возвышения, курился еще очень слабо. Казалось даже, что его можно легко чем-нибудь заткнуть. И все же Новицкий был потрясен. Окаменевший от холода гигант слегка оттаял и начал подавать первые признаки жизни. Скоро заработают и другие гейзеры. Ядро кометы скроется за густым облаком испарений, и в небе Земли заблистает ее великолепный изогнутый хвост.

«Надеюсь, гонкам это не сможет помешать», — подумал Новицкий, и вернулся к своему роботу, чтобы продолжить прокладку трассы… ></emphasis>

До старта осталось десять минут. Четыре удивительных экипажа выстроились в ровную шеренгу, удерживаемые на поверхности специальными захватами.

Крайним слева был американский «Скуби-Ду», которым управлял Джейсон Ридли. За ним располагалась «Вега-1» Сергея Афонина. Третьим был «Комет» под управлением Винсента Рамиреса.

За штурвалом четвертого аппарата – под названием «Вега-2», сидел Новицкий.

Ему вспомнились бесконечные споры о том, должны ли водители находиться непосредственно в машинах. Американцы выступали за дистанционное управление, но, в конце концов, их удалось уломать, и аппараты стали пилотируемыми.

Хотя, конечно, риск был вполне реальным. На такой сложной трассе могло случиться всякое. А если еще учесть, как мало удалось провести тренировок из-за дефицита ракетного топлива…

Новицкий искоса посмотрел на ближайшего гонщика. Сняв одну руку со штурвала, Рамирес что-то подкручивал в нагрудном пульте управления скафандра. Светофильтр мешал разглядеть лицо американца, поэтому нельзя было определить, волнуется ли он. Хотя наверняка волнуется. И, наверное, вовсе не по поводу страховки, которой он лишится в случае аварии на не сертифицированном транспортном средстве. Все же ему предстояло вступить в схватку с давними соперниками, проиграть которым было бы обидно. Особенно после вчерашнего инцидента на Земле…

Прибыв на соревнования, Новицкий был неприятно удивлен тем, как изменилось настроение всегда таких доброжелательных и веселых американских парней. Накануне пришло известие о том, что Диего Моренте, старший лейтенант американских ВВС и, как выяснилось теперь, сторонник отделения Техаса и Калифорнии, посадил свой новейший F-205 на Кубе и попросил политического убежища. Советская пресса захлебывалась от восторга, американская – от негодования. Начались даже разговоры о новом Карибском кризисе, хотя это была полная чепуха: если бы та давняя история и повторилась, то только в виде фарса. Чтобы блокировать Кубу, американцам на этот раз пришлось бы стянуть к ее берегам весь свой флот и все флоты своих союзников. Угнанный самолет явно не стоил таких сверхусилий.

Неизвестно, сочувствовал ли Рамирес хотя бы в глубине души сепаратистским устремлениям того лихого пилота. Едва ли – ведь он и родился-то в штате Мэн, у канадской границы. Но тень упала на всех «латинос», и теперь ему придется волей-неволей доказывать, что большего американского патриота, чем он, на свете нет. Да и Ридли будет биться до последнего. После такой пощечины победить в гонке, организованной русскими, взять Кубок Гагарина – это было бы подвигом сродни знаменитому «Чуду на льду» 1980 года…

Новицкий посмотрел на небо. Оно уже не было таким абсолютно-черным, как раньше. Выбросы пока еще немногочисленных проснувшихся гейзеров придали ему едва заметный белесый оттенок. У кометы уже появился маленький хвост, который был отчетливо виден на снимках, сделанных земными и лунными телескопами.

— Готовность пять минут, — объявил Лемехов, исполнявший обязанности главного судьи. Вместо судейской вышки у него была автономная капсула, которая висела в двадцати метрах от поверхности, время от времени стреляя выхлопами маневровых двигателей.

Новицкий спрашивал накануне у командира, не давит ли на него Земля в связи с этими гонками. Формально мероприятие не имело никакого отношения к политике, но ясно ведь, каким ударом для престижа страны обернется проигрыш американцам. Лемехов тогда категорически отверг наличие какого-либо давления, хотя верилось в такое все же с трудом…

«Нет, здорово все-таки встречать День космонавтики на комете Галлея!» – подумал Новицкий. Час назад пришло сообщение, что в Саратовской области совершил благополучную посадку космический корабль – точная копия гагаринского «Востока». Теперь все внимание публики сфокусировалось на них, четырех гонщиках. Прямую трансляцию будут смотреть десятки миллионов людей. Рекламное время было распродано за бешеные деньги, словно это были не гонки самодельных автомобильчиков, а этап Формулы-1.

— Запустить прижимные двигатели! — скомандовал судья.

Новицкий нажал на кнопку зажигания. Его экипаж вздрогнул и завибрировал. Скрытый защитным экраном из металлического листа двигатель быстро набрал тягу в сто килограммов. Четыре колеса вдавились в грунт – через напрягшуюся раму и приваренное к ней легкое сиденье Новицкий хорошо почувствовал этот контакт с почвой.

— Пять, четыре, три, два, один – старт!

Захваты, державшие машины, разомкнулись. Новицкий запустил электрические моторы, и «Вега-2» помчалась вперед. ></emphasis>

Казалось, машины двигались в условиях лунного тяготения, высоко подпрыгивая на неровностях и очень мягко шлепаясь на грунт. И хотя скорость была не велика – около тридцати километров в час, от этого движения, как будто бросавшего вызов законам природы, дух захватывало больше, чем от гонки со скоростью двести километров в час на Земле.

Через каждые полкилометра на трассе были установлены двухметровые пирамидки, обернутые сверкающей позолоченной пленкой. Первая такая пирамидка приближалась. Машины, ехавшие пока еще тесной группой, обогнули ее и направились к следующей.

Между любыми двумя пирамидками существовало некое кратчайшее расстояние по прямой, но придерживаться этой прямой линии удавалось не всегда – настолько неровен был путь. Бугры и ухабы начали разбивать группу. Расстояние между машинами увеличивалось. «Комет» и «Вега-1» вырвались вперед.

Афонин немного не рассчитал на повороте и врезался в пирамидку, которая улетела вдаль, словно подхваченный ветром скомканный обрывок фольги. Новицкий глянул на индикатор скорости. Тридцать пять километров в час. Машина так и прыгала, временами отрывая от земли все свои четыре колеса. Помня о столкновении, он проехал слишком далеко от следующей пирамидки, и поэтому слегка отстал от «Скуби-Ду», который промчался мимо нее почти впритирку. Теперь Новицкий ехал самым последним. «Не паниковать! — сказал он себе. — Все поправимо!»

Ридли оторвался от него уже метров на двадцать. Из-за двигателя на крыше аппарат американца казался допотопным паровиком со странно обрубленной дымовой трубой. Тонкая, едва заметная в солнечных лучах струя отработанного гидразина впивалась в небо и исчезала в белесом мареве.

Новицкий, не долго думая, пристроился позади «Скуби-Ду» и начал постепенно сокращать разрыв. Но когда расстояние уменьшилось примерно до десяти метров, пыль и грязь, летевшие из-под колес американской машины, заставили его свернуть в сторону.

Они объехали еще три пирамидки. Теперь надо было подняться по откосу крутизной примерно двадцать градусов. Машина резко наклонилась, но из-за ничтожной силы тяжести Новицкий не почувствовал этого наклона. Он как будто продолжал ехать по горизонтальной поверхности. Зато ландшафт вокруг словно опрокинулся, от чего на мгновение наступила полная дезориентация. «Вега-1» и «Комет» скрылись из вида, перевалив через линию, где кончался подъем – виднелись только высоченные струи от их прижимных двигателей. Струи наклонялись в разные стороны, так что казалось, будто два зенитных прожектора шарят лучами по небосводу.

Конец подъема стремительно приближался, и Новицкому стало жутко – его машина словно летела к обрыву в пропасть.

На спуске, который был почти таким же крутым, как и подъем, сразу проявилось все различие между ездой по комете и ездой по Земле. Скатываясь вниз, машина нисколько не увеличивала свою скорость. Заменявшая гравитацию тяга двигателя прижимала ее к склону, а не тянула вниз.

Еще четыре пирамидки остались позади. Почти половина трассы была пройдена. Боровшихся за кубок Рамиреса и Афонина было уже, видимо, не догнать – оставалось попытаться вырвать у Ридли третье место. Но и это будет непросто, очень непросто…

Две головные машины приближались к следующей, самой дальней от места старта, пирамидке. Вот они сделали резкий поворот и… Произошло столкновение! Они ударились друг о друга с такой силой, что от них отлетело по колесу. К счастью, машины не перевернулись, а их прижимные двигатели продолжали работать.

— Сергей! — крикнул Новицкий. — Ты в порядке?

— Да, черт, — ответил тот с досадой. — Не сходи с дистанции! Не останавливайся!

Он был прав. Столкновение закончилось, в общем, благополучно, и скоро капсула, летящая вслед за гонщиками, подберет обоих пилотов. Надо ехать дальше! Теперь он на втором месте – и вполне реально прийти к финишу первым.

Проезжая мимо места аварии, Новицкий сумел выиграть у Ридли несколько метров. Теперь они шли вровень. Финиш приближался, пирамидок впереди становилось все меньше. Вот опять крутой подъем…

Когда до конца остался километр, Ридли начал отставать и вскоре оказался позади. Бросая машину то вправо, то влево, Новицкий не давал ему объехать себя.

Последняя пирамидка… Уже виден транспарант с надписью «Финиш». Вцепившись в штурвал, Новицкий мчался вперед. Скорость перевалила за сорок. Машина подпрыгивала как бешеная, словно пытаясь сбросить с себя водителя. Только бы она не развалилась на последних метрах…

И почти в тот же миг, когда «Вега-2» пересекла финишную черту, Новицкий ощутил сильный толчок и услышал глухой удар. Мир вокруг начал переворачиваться, и Новицкий понял, что летит, стремительно удаляясь от поверхности… ></emphasis>

— Подожди немного – сейчас мы тебя поймаем, — сказал Лемехов самым спокойным тоном, какой только мог изобразить.

«Конечно, поймаете, — подумал Новицкий с легкой злостью. — Надо постараться, чтобы не поймать». Он расстегнул привязные ремни и оттолкнулся от машины. Потом остановил свое вращение движками в ранце. Будь у него вместо этого слабенького «сейфера» полноценное устройство перемещения с большим запасом гидразина и сжатого газа, можно было бы без проблем вернуться на комету. Пустой кувыркающийся автомобиль начал медленно удаляться.

Высота была уже километров пять, и продолжала увеличиваться. Когда взорвался ракетный двигатель, скорость превышала десять метров в секунду – это больше второй космической на комете Галлея. Слабое тяготение последней могло лишь искривить отлетную траекторию.

Правда, оставались еще гейзеры. Бьющие из них фонтаны пара могли достать его и на большем расстоянии. Хотя вряд ли эти разреженные струи способны были существенно изменить скорость и направление его полета.

С помощью компьютера в скафандре Новицкий подсчитал, где будет находиться через четыре часа – когда в баллонах иссякнет кислород. Выходило, что все еще не так уж и далеко от ядра. Полюбоваться вяло распускающейся комой со стороны не получится.

— Я, в принципе, могу выйти на орбиту, — сказал он. — Если, конечно, вам это поможет.

— Не нужно, — ответил Лемехов. — Смысла нет. К тому же… Он как будто замялся на мгновение, и добавил:

— Мы и «Вегу» заодно заберем. Так что не расходитесь сильно.

— Ну, валяйте, — усмехнулся Новицкий.

Теперь ему оставалось только ждать. Он понимал, что никакой особой угрозы для его жизни нет. Капсула легко до него доберется. И все же смотреть на удаляющуюся комету и знать, что тебя все дальше все дальше уносит от нее в открытый космос, было неприятно.

Чтобы отвлечься, Новицкий начал вспоминать свою жизнь. Странное совпадение – он родился тридцать восемь лет назад, в тот самый год, когда комета Галлея проходила афелий. Когда он окончил школу, комета только-только пересекла орбиту Нептуна. Скорость ее постоянно увеличивалась, но была еще очень небольшой. Тогда он и представить себе не мог, что полетит когда-то на нее, да и вообще, что такой полет состоится. Это же чертовски трудно – совершить посадку на объект, орбита которого сильно наклонена к плоскости эклиптики, и который вдобавок движется в обратном направлении. Чтобы причалить к нему, космическому кораблю требуется погасить и вновь набрать огромную скорость. Если бы не удача с созданием газофазных ядерных двигателей, экспедицию наверняка пришлось бы отложить до следующего прилета кометы в 2137 году…

Когда комета подлетала к орбите Урана, он встретил Нину. А потом родилась Настя… Новицкий вспомнил одну из последних фотографий дочери, пришедшую месяца два назад. Настя там стояла рядом с веселым снеговиком, которого сама слепила во дворе дома. Сейчас этот снеговик уже растаял, как и все его предшественники, лепить которых Насте помогал сам Новицкий. Осталась от него лишь коробочка с электронной начинкой, благодаря которой снеговик мог говорить и общаться по Интернету…

…Год проходил за годом. Медленно ускоряясь, комета падала на Солнце… Да, именно падала. Если поставить овал ее орбиты ребром, то это будет выглядеть как падение с последующим отскоком вверх. Когда Новицкий начал подготовку к полету, она пересекла орбиту Сатурна. Примерно через год ее уже можно было найти в любительский телескоп – хотя и не во всякий, конечно.

И вот настал миг, когда траектория кометы и траектория его жизни наконец-то встретились… Новицкий вспомнил о Кубке Гагарина, про который уже совсем было забыл. Вот уж воистину любопытный факт его биографии! Да и вообще всей истории космонавтики…

— Я уже близко, — раздался в шлемофоне голос командира.

На фоне гигантской глыбы кометного ядра капсула с «Эльбруса» была видна пока еще без подробностей, но, тем не менее, ее и сейчас нельзя было спутать с угловатыми капсулами «Энтерпрайза». Новицкий задумался о том интересном феномене, который когда-то гениально подметил Лев Толстой. Ведь капсула и впрямь была олицетворением всего русского, доброго и круглого. Почему-то русские создатели космической техники всегда тяготели к форме сферы. Первый советский спутник был круглым, а первый американский имел форму карандаша. Спускаемый аппарат Гагарина был шарообразным, а Джон Гленн летал внутри конуса. Почти круглой была и лунная кабина, в которой советским космонавтам прошлого века так и не довелось совершить посадку на Луне… У послевоенных советских танков, кстати, башни тоже были полусферическими, чего никогда не было у иностранцев. Почему так? Непонятно… …Лемехов остановил капсулу совсем рядом. Люк ее был открыт.

— А Кубок-то привез? — ехидно спросил Новицкий, включая газовые движки.

— А как же! — ответил Лемехов, показав ему трофей. — Но с тебя еще парочка интервью для радио.

— Сказал бы раньше. Я мог бы дать их и в полете – все равно делать было нечего.

Новицкий забрался в капсулу и, когда давление в ней восстановилось, отстегнул перчатки и взял в руки маленький самодельный кубок с портретом Гагарина на одной стороне и кометой на другой.

— А ведь он, наверное, не последний… Заметив удивленный взгляд командира, Новицкий добавил:

— Ну, на свете ведь еще много астероидов и комет.

— Да, — усмехнулся Лемехов, — это будет неплохой стимул для полетов к ним. Так, и где там наша «Вега»…

Он включил двигатели и повел капсулу к автомобилю, который дожидался их, паря среди звезд…

Дед-ворчун 489: Юнга

За спиной, в глубине коридора, хлопали люки анабиозных камер. Колонисты ложились спать, чтобы проснуться уже на орбите Марса. Шесть месяцев полёта, конечно, не так уж и много, но стартовал не увеселительный круиз, а рутинная переброска поселенцев. Вместо еды на двести дней для семи тысяч человек лучше взять семян, саженцев и инструментов под завязку. Все это понимали и занимали свои места безропотно.

Однако в Петины планы такое скучное времяпрепровождение не входило.

Сопровождающий завёл его в один из аппендиксов жилого уровня и хлопнул рукой по люку. Мол, твоя камера, забирайся, обживай. Сам стал чуть сбоку, ожидая, когда парень нырнёт внутрь. Петя сделал вид, что у него развязался шнурок. Это была часть его гениального плана – надеть ботинки со шнуровкой. Вещь раритетная, многим чуждая и непонятная. Кто знает, сколько по времени их обычно завязывают? Вот и офицер сервисной службы космопорта постоял немного, пожал плечами и заспешил по своим делам.

Парень немного повозился с ботинком, исподволь оглядываясь по сторонам. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он достал из рукава остро заточенную спицу, подошел к камере и подковырнул крышку пульта. Обнажив микросхемы, он быстро оторвал кое-какие проводки, что-то закоротил, куда-то ткнул спицей. Из внутренностей аппарата заструился лёгкий дымок. Удовлетворённый результатом, Петя захлопнул крышку и оглянулся. Его манипуляций никто не заметил, тревогу не поднял. Теперь оставалось только ждать.

Через некоторое время по коридору застучали уверенные шаги, послышались щелчки и мягкие удары. Это команда задраивала камеры и усыпляла пассажиров. Заглянули и в Петин закуток. Тот встретил гостя открытой улыбкой.

— Ты чего тут сидишь? — удивлённо спросил подошедший.

Это был молодой парень, чуть старше самого Пети. Худой, светловолосый, прыщавый. Сердце будущего колониста кольнула зависть.

— У меня камера не работает.

Космонавт, не поверив, постучал по кнопкам пульта. Хмыкнул, ударил по ним кулаком. Никакой реакции. Петя самодовольно улыбнулся. Зря, что ли, он два месяца изучал уязвимые места блока управления анабиозных камер?

— Со мной пойдёшь, — бросил светловолосый и заспешил дальше.

Обход они завершили вместе. Дело нехитрое: закрыть защёлку, дернуть за ручку, нажать кнопку. К концу коридора неожиданный помощник справлялся с ним не хуже учителя. Разделавшись с пассажирами, поспешили в рубку.

— Это ещё что за номер? — грозно поинтересовался капитан.

— У него камера сломалась, — многозначительно сказал молодой космонавт.

— Да? — протяжно переспросил капитан и испытующе уставился на Петю.

Тот съёжился под его цепким пронзительным взглядом. Командир выглядел, как и положено настоящему космическому волку: красно-коричневая дублёная кожа, изрытая глубокими бороздами, жёсткая складка тонких губ, проницательные глаза под густыми развесистыми бровями.

— Спать все уже легли?

— Так точно, — вытянулся Петин провожатый в струнку.

— Понятно. Штурман, успеем засунуть его к какому-нибудь ребёнку?

— Нет, — раздалось из кресла справа. — Старт через семнадцать минут. Упустим момент – существенно удлиним время полёта.

— Да знаю я. Разве что после коррекции… Ладно, как звать-то тебя?

— Пётр.

— Так, Петя. Ты временно зачислен в экипаж корабля юнгой. Твоей каютой назначается неисправная анабиозная камера. Приказываю: занять свою койку, закрепиться, готовиться к перегрузкам. После корректирующего толчка тебе надлежит явиться в рубку для изучения графика дежурств. Ясно? Выполнять.

Стараясь не расплыться в улыбке, Петя развернулся и бросился к своей камере. Ему удалось. Он в космосе. И не беспомощной спящей тушкой, а официальным юнгой, членом команды корабля.

С тех пор, как пропал отец, он грезил об этом дне. Хотел пойти по его стопам, доказать всем и себе, что достоин его памяти. Медкомиссия после седьмого класса, казалось, поставила крест на его мечтах: он был признан негодным к воинской службе, а значит, автоматически, получил чёрную метку. Его не взяли бы ни в один вуз, готовящий специалистов для внеземелья: космофлоту нужды только самые крепкие и безупречно здоровые люди.

Но Петя не сдался. Требования к колонистам не были столь жёсткими, и у него созрел план. Он подал документы в институт изучения Марса и выучился на инженера-агронома, попутно изнуряя себя ежедневными тренировками и штудируя руководства по устройству транспортных кораблей, космодвигателей и анабиозных камер. Когда пришло время переброски, он был готов.

***

В чёрном пространстве за иллюминаторами висели неподвижные звёзды. Иногда, мерно скользя по орбите, вплывала в поле зрения одна из планет. По правому борту, в самом хвосте, крутилась вокруг оси, медленно уменьшаясь, Земля. День шёл за днём и на корабле ровным счётом ничего не происходило.

Петя познакомился уже со всеми членами крохотной команды, узнал о них много интересного.

Капитана звали Иван Васильевич Петров. Он летал уже двадцать два года, в основном, между Землёй и Марсом, любил рыбалку, классическую музыку, собирал гигабайтные флэшки. Коллекцию из ста восьмидесяти трёх моделей демонстрировал всем желающим. И нежелающим тоже. Новоявленный юнга только в первый месяц осмотрел её четыре раза.

Штурман, Крепин Константин Михайлович, был старше капитана, но попал на околоземные рейсы всего года три назад, после какого-то происшествия. До этого бороздил дальний космос. Отца Петиного по старым делам не знал, о причинах ссылки предпочитал не говорить. Любил логические игры и старые книги. Постоянно зазывал соратников на партию в шахматы, но обычно сидел за доской один: легче было выиграть у корабельного компьютера, чем у него.

Денис Головко, самый молодой член команды, заведовал связью и второй год был на побегушках у этих динозавров космоса. Появлению Пети он обрадовался: наконец-то появился кто-то, кто младше его в корабельной иерархии, и от части повседневных забот можно безболезненно избавиться. Теперь готовкой, уборкой и ежедневным осмотром корабля изнутри занимался новичок. Но юнга не тяготился этим: делать на корабле было совершенно нечего, и он всё чаще и чаще просил дополнительные задания, даже соглашался, иногда, получить непременный мат от штурмана.

Так и в тот день, выполнив программу наблюдений, поужинав и основательно помучив тренажёры, они сели размять мозг партией-другой.

— Да куда ты слоном, — проворчал Крепин, когда, наскоро развив фигуры, Петя ринулся в непродуманную атаку. — У тебя нет ни одного достойного активного продолжения. Заперся – сиди тихо. Жди ошибки соперника.

— Но надо же что-то делать! Шахматы как жизнь, а в жизни нельзя отсиживаться. Под лежачий камень вода не течёт, — включился в разговор юнга. Он любил слушать рассуждения опытного космонавта.

— Ты в космосе, мальчик. Здесь лучше ничего не предпринимать, если не просчитал все последствия своего поступка. Самые горячие и деятельные погибают в первый же год. Точнее погибали бы, если бы их кто сюда пускал. В службе душевного здоровья такие перестраховщики сидят… Узнают, что перед тем как смыть в гальюне, меньше трёх раз герметичность узлов проверил – мигом на Землю комиссуют.

— Так вас за это на транспортник засунули? — ляпнул Петя.

Сказал и прикусил губу. Надо же, допустить такую бестактность. Штурман нахмурился.

— Можно сказать, за это. Подверг жизни товарищей необоснованной угрозе. Ходи давай.

Он быстро, в несколько ходов, разнёс несдержанного парня в пух и прах и уплыл к себе.

Юнга беспомощно оглянулся на капитана.

— У него друг оторвался от корабля – без страховки шёл, магнитные башмаки подвели, — пояснил тот. — Бросился его спасать и чуть не угробил остальную команду.

— Так не угробил же!

— Предлагаешь дать ещё один шанс? Был другой, более безопасный вариант помочь товарищу, но он его не увидел. В космофлоте с этим строго: комиссия, разбор полётов и лычки с петлиц. Повезло ещё, что на Землю не списали. Пусковые шахты на космодроме обслуживать.

Опустив голову, Петя задумался. Как бы он повёл себя в этой ситуации? Хватило бы у него терпения и выдержки найти оптимальный вариант действий? Простая, вроде бы, задача, но это если за партой её решать, когда тихо и учитель к окну отвернулся. А если дорога каждая секунда, и друг, болтая руками и ногами, улетает в открытый космос? Достанет ли хладнокровия и выдержки? Ответ был отнюдь не очевиден.

***

— А ты в детстве кем мечтал стать?

Вопрос капитана застал юнгу врасплох. Немного подумав, он решил не скрытничать.

— Космонавтом.

— Почему?

— Мой отец, Степан Кочетков, был капитаном исследовательского корабля. Он пропал в поясе астероидов, когда мне только-только пять лет исполнилось. Вот и хотел по его стопам пойти.

— Не получилось?

— По здоровью не прошёл.

В рубке повисло неловкое молчание.

— Ну ладно, у нас тут не Земля, на анализы не смотрим, — откашлявшись, сообщил капитан. — Хочешь в открытый космос?

— Спрашиваете, — загорелся Петя.

— Вот и отлично. Надо направляющий механизм солнечной батареи проверить. Что-то заедать стала при переориентировании.

Облачившись в скафандры повышенной защиты, юнга со штурманом выбрались из корабля. Ещё в шлюзе Крепин привязал каждого к страховочной скобе и несколько раз подёргал тросики, проверяя конструкцию на прочность. Петя понимающе промолчал. Снаружи он пошёл впереди, с трудом отдирая тяжёлые ноги от поверхности. Штурман почти не слышно двигался за ним следом.

Первым причину неполадок обнаружил юнга. Комок мусора, вполне земного происхождения, облепил поворотный шарнир. Вообще-то, под действием сил притяжения всё выброшенное из кораблей падает на планеты, их спутники или Солнце. Редко что застревает на причудливых межпланетных орбитах. Штурманам даже указано, высчитывать специальные точки сброса, чтобы путь отходов был как можно короче и проходил вдалеке от магистральных трасс. Эта кучка, видимо, просто заблудилась.

Петя опёрся рукой на штангу и принялся счищать грязь. Орудовать огромной, металлизированной рукавицей было неудобно. Юноша не чувствовал её габаритов, и она постоянно за что-то цеплялась.

— Что ты делаешь? — раздражённо воскликнул штурман.

— Батарею ремонтирую.

— Почему рукой? На тот свет захотел? Ты знаешь, что там под верхним слоем? Заусенец какой, острый край – хана перчатке. Она не стальная, а только армированная.

Сказать было нечего. Петя подозревал, что фраза «Я не подумал» достойным ответом считаться не будет. До окончания вылазки он старался вперёд больше не лезть и лишь повторял действия штурмана.

— Осторожность, осторожность и ещё раз осторожность, — подтвердил капитан нагоняй помощника по возвращении. — Надо просчитывать каждый свой шаг. Штурман правильно говорит, торопыги здесь долго не живут. Неужели ещё не понял?

— Я стараюсь. Изучил устройство всех механизмов, релятивистскую алгебру, механику композитных притяжений, но про это в книгах не было…

— Книги… — задумчиво протянул Петров. — Разве можно запихнуть в них всю эту бесконечную ширь, всё это бескрайнее безмолвие? Это не передать никакими словами. Постоянное напряжение, непрерывный страх ошибки. Ты всегда один на один с вселенной, каждый шаг как по минному полю. Даже если вокруг надёжная и верная команда, она далеко не всегда способна прийти на помощь. Порвал бы ты сейчас перчатку, оторвался бы от корпуса в отсутствие страховочного троса и всё, ни мы, ни спящие семь тысяч душ ничем не смогли бы помочь. Понимаешь?

Юноша подавленно кивнул. Штурман решил не возражать капитану. И то, и другое представлялось ему не таким фатальным, но для вящего воспитательного эффекта заострять внимание на этом не стоило.

— Ладно, научишься. Подгребай к монитору. Давай, теперь я тебя в шахматы сделаю. Петров пробежался пальцами по клавиатуре. Компьютер вывел на экран доску и расставил фигуры для новой партии.

***

Капитан строго смотрел на стушевавшегося юнгу.

— Как не можешь? А кто хвастался, что релятивистскую алгебру учил?

— Но вы же со штурманом всё проверили.

— Проверили. По два раза. А нужно пять. Пятый – твой. Или считаешь, что и четырёх хватит?

Пётя решил в пререкания не вступать. Нотацию про осторожность он помнил очень хорошо. Взяв координаты, массу и вектор скорости корабля, он принялся рассчитывать гасящий импульс. Высчитал, сверил с данными капитана, ещё раз проверил свои вычисления. Ошибки не нашёл, но и цифры не совпадали.

— Ну как? — требовательно спросил Петров.

— Не сходится.

— Напутал, наверное, где-то.

— Да нет, вроде.

— Тогда на, мои вычисления проверь.

Капитан бросил ему блокнот с налезающими друг на друга каракулями. Юнга ловко выловил его у потолка и погрузился в чужие расчёты. Командир корабля всё делал не так, как привык юноша, но логика в его операциях прослеживалась. Даже элементарную теорему Пифагора можно доказать полусотней способов, что уж говорить о просчёте сложных орбит в поле притяжения нескольких тел.

Наконец, примерно через полтора часа кропотливого вникания в чужую математическую кухню, Петя разогнулся.

— Вы вот тут знак потеряли, — ткнул он пальцем в особо почёрканный листок.

— Да? — капитан удивлённо посмотрел в указанную точку. — Не соврал, значит. Действительно изучал.

— Я тебе говорил, что парень головой работать может, — подал голос штурман.

Юноша вспыхнул. Кулаки непроизвольно сжались. Они его проверяли, оказывается. Ничего, что он уже часов пять безвылазно за карандашом и блокнотом? Да? В глазах рябит, мысли путаются, звёздочки не только за иллюминатором летают. А им – хиханьки. Играют они тут в старших товарищей. Спасибо, не отправили напильником якорь обтачивать. Или это только потому, что у космического корабля якоря нет?

— Ну, не кипятись, — примирительно сказал Петров. — Это ритуальная проверка перед посвящением. Теперь ты – часть команды. Вечером устроим праздничный ужин.

— Поздравляю, коллега, — хлопнул юнгу по плечу вынырнувший из своего кресла Денис.

— А что в меню? — радостно спросил мгновенно забывший обиду Петя.

— О! Самое вкусное, что может быть в космосе: рыбно-куриное пюре с кусочками мяса и клубничные кексы долгого хранения, — порадовал связист. — Мы их как раз для таких случаев держим. Пятый месяц на камбузе и до сих пор не всё разнюхал?

— Ага, разнюхаешь тут. Ключи от многих ящиков ты мне так и не передал.

Денис самодовольно рассмеялся.

После ужина, воспользовавшись благодушным настроением капитана, Петя спросил у него:

— А вы почему космонавтом стали?

— Наверное, из-за романтики, — задумчиво ответил тот. — Тогда все поголовно космосом бредили. Да и сейчас, насколько я знаю, не многим лучше. Гораздо интереснее, на мой взгляд, почему я тут остался. Не секрет, ведь, что средний срок работы человека в космосе два с половиной года и отнюдь не из-за повышенной смертности на фронтире. Бегут романтичные юноши и девушки обратно на Землю. Удирают, столкнувшись с суровой действительностью. Прежде всего, от скуки бегут. Не выдерживают тишины и подспудно копящегося напряжения.

— И почему вы остались?

— Трудно объяснить. Это прочувствовать надо. Впустить в себя этот величественный, безразличный простор. Сжиться с ним. Проникнуться его безмолвной бесконечностью. Знаешь, я, наоборот, на Земле скучать начинаю. По этой непроглядной черноте, ярким звёздам на ней, по непередаваемой, напряжённой тишине. Даже что-то вроде клаустрофобии испытываю. Мне кажется, что небо твёрдое и скользкое. Оно высасывает из тебя соки и постоянно, непрерывно давит на темечко. Петя сосредоточенно слушал капитана. Денис, сидевший рядом, жадно ловил каждое его слово. Штурман, рассеянно глядя в иллюминатор, мягко улыбался своим мыслям.

Юнга тоже выглянул наружу. Та же, что и всегда, бесконечная обволакивающая чернота, те же неподвижные внимательные звёзды. Они с надеждой глядели ему в душу, всем своим существом подтверждая слова рассказчика. Казалось, ещё чуть-чуть и он проникнется их величественной тайной, переполнится ей, и тогда космос станет для него вторым домом. Но нить понимания ускользала, пространство, утратив таинственность, опять становилось лишь бесконечной пустотой, а звёзды снова превращались всего лишь в сгустки плазмы.

***

Колонисты, неуклюже цепляясь за скобы коридоров, садились в челноки и покидали корабль. Петя отбывал с последней партией. Пришедший проводить его Денис крепко обнял товарища, хлопнул по плечу и произнёс:

— Не дрейфь. Я уговорю капитана подать ходатайство. Знаешь, бывают же исключения. Случалось, в космоотряд зачисляли не взирая на здоровье и подготовку, за заслуги и преданность делу освоения космоса. Полетаешь год-другой на транспортах, потом, глядишь, и к поясу астероидов прорвёшься.

— Знаю. Я на это и рассчитывал, когда кабину ломал. Но теперь сомневаюсь. Не моё это – ждать и терпеть. Расстояния огромны, человек в своих утлых судёнышках, как букашка, как песчинка на теле слона. Тяжело осознавать, что от тебя практически ничего не зависит. А ещё тяжелее ловить момент, единственный миг, когда тебе можно и нужно вмешаться, чтобы вырвать у вселенной хоть капельку справедливости. Мне как-то ближе, стоя обеими ногами на поверхности, каждодневным упорным трудом делать жизнь окружающих людей всё лучше и лучше.

— Как знаешь, тогда. Будь на связи. Звякни, если передумаешь.

— Обязательно.

Капитан и штурман, сидя в рубке, слушали этот разговор через интерком.

— Ты знал, что это он анабиозную камеру сломал? — спросил Крепин.

— Догадывался. Ты здесь недавно, а я с самого начала освоения Марса на перевозке. Всякого насмотрелся.

— Жалко паренька.

— Он прав, не для него это. Слишком горяч и решителен. Такие как раз на планетах нужны. Дальний космос требует осторожных и предусмотрительных. Я, ведь, специально, чтобы он разобрался в себе, не запихнул его к кому-нибудь в камеру вторым, а дал подышать воздухом космоса.

— Я догадался, — усмехнулся штурман. — Но всё равно жаль паренька. Он так хотел быть похожим на отца. Может поискать, кто знал Степана Кочеткова лично? Друзья, сослуживцы, соседи. Должен же его кто-нибудь помнить.

— Я посмотрел его личное дело, запросил архив космофлота. Не числится у нас пропавший космонавт с такими именем и фамилией. Ни в дальнем космосе, ни на внутренних линиях.

— Значит…

— Значит, обманула его мать. Не было у него отца-космонавта.

— Да уж. Хорошо, что он этого никогда не узнает.

Последний челнок отделился от корабля и упал в небо красной планеты. Автоматика загерметизировала люк и начала выравнивать давление в шлюзовой камере. Пора было ложиться на обратный курс. До стартового окна оставались считанные часы.

Крас Андрей 488: Там вдали, за рекой

— …На связи «Аполлон-32», ответьте, Хьюстон, у нас нештатная ситуация, — Эндрю Джонсон повторил фразу в десятый раз и на секунду замер, машинально ожидая немедленного ответа. Эндрю почему-то знобило. Наверное, от волнения. Впрочем, он тут же расслабился и украдкой взглянул на капитана. Ожидание предстояло долгое. Четыре минуты, пока неторопливая радиоволна долетит до Земли, прозвучит его, Джонсона, голосом в динамиках главного зала центра управления, и ещё столько же, пока ответные слова достигнут орбиты Марса. Если они, конечно, будут, эти ответные слова…

— Четыре часа без связи, — пробасил в пространство здоровяк Шнайдер. — Это перестает быть забавным.

Капитан РичардАйронс, продолжая наматывать положенные километры на велотренажёре, заговорил ровно через восемь минут:

— Я не вижу поводов, во-первых, отходить от программы полёта, а во-вторых, паниковать. Поэтому паниковать мы не будем, а сделаем пару витков и начнём готовиться к посадке.

— Джонсон, продолжайте вызывать Землю, — ровным голосом добавил он ещё через минуту.

Эндрю Джонсон подумал, что капитана не зря всё же за глаза называют Железным Диком.

— Хьюстон, ответьте «Аполлону», — снова начал он общение с горошиной микрофона. — У нас нештатная ситуация. Перед последней корректировкой траектории произошёл кратковременный сбой в системе управления двигателями, системах навигации и связи. Причина неизвестна. Сейчас все параметры в норме, кроме связи. Вас не слышим. Продолжаем выполнение рабочей программы, через час выходим на марсианскую орбиту. Просим дополнительные инструк…

— Простите мой английский, конечно, — сердито сказал динамик звонким девичьим голосом с небольшим акцентом, — но при чём тут Хьюстон, и какого дьявола вы делаете в экспериментальном коридоре?!

— Э-э… это вы мне? — от неожиданности Эндрю опять забыл про чёртовы восемь минут прохождения сигнала.

Впрочем, для сердитой девицы это, как оказалось, не проблема. Она язвительно отозвалась буквально через пару секунд.

— А что, кому-то ещё пришла умная мысль залезть в этот сектор почти сразу после эксперимента? Всех по сто раз предупреждали же! Я пока засекла здесь только ваше корыто. Кстати, что у этой посудины с идентификатором? Номер совершенно не читается же. И картинка не идёт от вас! Какой-то дикий спектр фонит!

Звук с пустого экрана связи был выведен на общую трансляцию, и трое астронавтов, первых посланцев человечества к загадочному Марсу, озадаченно моргали, глядя друг на друга.

— Ну, чего молчим? — не дождавшись ответа, продолжила девушка. — С диспетчером обычно принято разговаривать! Я еле нашла вас на этой архивной частоте, между прочим. Вы откуда, вообще, вылетели, нахальные такие, с Плато Солнца или из Морской Долины?

Джонсон открыл рот, но ничего не сказал, Шнайдер изумлённо поднял брови, капитан Айронс откашлялся и нацепил вторую переговорную фурнитуру.

— С вами говорит капитан межпланетного корабля «Аполлон-32» Ричард Айронс. Мы стартовали с Земли двадцатого февраля две тысячи шестьдесят первого года. Кто вы? Теперь молчание воцарилось на другой стороне.

— Диспетчер орбитальных марсианских перевозок Симонова, — наконец неуверенно прозвучало из динамика. — С двадцатого февраля где же вы… А почему вас в реестре нет? Вы рейсовый, что ли, или внеочередной? Ну, тем более должны были согласовать. Вы понимаете, что дальнобойщики свои мощности только четыре часа как отключили? Железный Дик не выдержал.

— Какой рейсовый?! Какой внеочередной?! Какие марсианские перевозки?! Мы – первый корабль к Марсу, пилотируемый людьми! Десять месяцев полёта!.. С возможной первой высадкой человека на поверхность другой планеты Солнечной системы!..

— Упс, — как-то по-детски обиженно сказала диспетчер Симонова. — В конце дежурства, блин… Ребята, вы там себя нормально чувствуете? Понимаете, что теперь по правилам я должна к вам спаскоманду высылать? Думаете, людям больше заняться нечем, кроме как всяких шутников проверять? Последний шанс даю. Говорите название вашего судна в реестре и выходите из этого сектора. Головы вам, конечно, намылят, но хоть на Землю с позором не отправят!

Айронс сжал губы и глубоко вдохнул, раздувая ноздри, но повторил уже спокойнее:

— Название нашего корабля «Аполлон-32», мы стартовали с Земли двадцатого февраля в первый, пилотируемый…

— Ну, как хотите, — прервала его вредная девчонка. — Самим потом стыдно будет… Ладно, официально фиксирую неадекватное поведение капитана неопознанного судна на орбите, высылаю «Фотон» со станции. Через пять минут подойдёт к вам. В динамике щёлкнуло, и эфир опустел. Капитан стащил с головы фурнитуру и слез наконец-то с велотренажёра.

— Объявляю на корабле чрезвычайное положение, — сказал он опять ровным голосом. — По красному коду.

Потом двинулся к капитанскому сейфу, замер на пару секунд, вспоминая, набрал комбинацию цифр и приложил к сенсору большой палец. Открыл титановую дверцу и извлёк лазер и батарею. Под взглядом двух пар глаз зарядил оружие и повесил на пояс. Несколько минут прошло в молчании. Потом Айронс уточнил:

— Симонова… Это же вроде славянская фамилия? Или нет?

— Русская, — задумчиво ответил Эндрю Джонсон и потёр ёршик русых волос над вспотевшим, горячим лбом. Капитан посмотрел на него долгим тяжёлым взглядом.

— Кэп, — позвал сбоку Шнайдер. Глаза у него были абсолютно круглые. — Это какие-то не те русские. Неправильные какие-то.

В прозрачном сверхпрочном круге иллюминатора виднелась подходящая к «Аполлону» обтекаемая белая полусфера метров двадцати диаметром. Оставляя позади синеватые сполохи, она быстро приближалась, и всё отчётливей можно было разглядеть опоясывающие её поверхность красные буквы: «СССР», «Фотон-12». * * *

Первым делом Андрей опять пришёл сюда. Сразу после того, как врачи отпустили его с миром, просветив, правда, чуть ли не по молекулам из-за неожиданно привязавшейся странной болезни со слабостью, высокой температурой и тяжелым полусном-полубредом. Ничего не поделаешь: у жизни под куполом есть правила, обязательные для всех. Любой насморк – пару дней вынь да положь в карантине. А тут тем более наговорили ему много умных слов про соматику и альфа-ритмы, очень удивляясь и потирая руки в предвкушении наконец-то интересного случая. За день его вылечили, но в карантине, конечно, промариновали как положено. Утешало только, что болезнь случилась сразу после эксперимента, а не до него. Столько готовиться и всё пропустить – это было бы слишком!..

В уголке периферийной оранжереи кто-то немного проредил растительность и поставил лавочку. Здесь проходила граница купола, и сквозь двухметровый хрустально-прозрачный слой активного пластиката можно было увидеть Марс. Нет, Андрей, конечно, и не одну сотню раз выходил наружу в легком защитном скафе, и имел возможность рассмотреть разные любопытные уголки планеты на всевозможных экранах, но тут было как-то особенно. Во-первых, здесь хорошо думалось, а во-вторых, именно с этой лавочки он впервые наблюдал вблизи самый настоящий марсианский смерч. Это внушало уважение. Уважение к тем людям, которые сорок девять лет назад, когда его, Андрея Иванова, ещё и в проекте не было, начали строить на Марсе города и делали их так, что даже тот ревущий исполин бессильно осыпался красным песочком, не оставив на гладкой поверхности одного из двенадцати куполов даже царапин.

— Впечатляет? — спросили сзади.

— Ага, — ответил он, не оборачиваясь. — Ещё как! Он подвинулся на лавочке.

— Присаживайся, Саша. Что интересного ты мне расскажешь?

Саша Зимин устроился поудобней. За последние два дня он стал, кажется, ещё худее, небритее и растрёпаннее черноволосым гнездом на голове, которое по недоразумению считал причёской. Хотя, казалось бы, куда больше…

— Ну, что расскажу… Например, расскажу, что первые прикидки оказались верными. Сбой в подпространстве. При эксперименте мгновенного переноса объекта массой около пятидесяти тонн в виде железосиликатной болванки на расстояние около ста тысяч километров… Ну, ты и сам знаешь: пробой пространства, объект в точку входа вошёл, но в точке выхода не появился. А появился у нас с небольшим смещением от точки выхода некий корабль, как выяснилось, «Аполлон-32», который мы за эту болванку поначалу и приняли. Такой же примерно массы, но с тремя космонавтами на борту.

— Астронавтами, как они говорят, — поправил Андрей.

— Ну, или так… Некоторые наши с тобой коллеги, физики-дальнобойщики, второй день рвут на себе волосы, строят математическую модель процесса и пытаются немедленно склеить из осколков разбитой вдребезги теории перемещения нечто новое. А как всё хорошо начиналось с небольшими массами… Сказка! — Саша мечтательно улыбнулся.

— Кстати, о сказках, — сказал Андрей. — Я сегодня новости ещё не просматривал. Эта троица так и не собирается спускаться?

— Нет вроде. Капитан Айронс периодически машет в иллюминатор шлюзовой камеры ребятам из спаскоманды чем-то вроде ручного лучевого оружия и требует предоставить связь с Землёй, чаще всего почему-то с Хьюстоном, но согласен и на Вашингтон, столицу США. Парни говорят, что такого цирка они никогда не видели.

Андрей вспомнил, как впервые услышав смутно знакомую аббревиатуру «США», в некотором недоумении полез в инфохранилище. Пролистав несколько сотен заголовков статей через браслет, он высветил в воздухе экран и уже подробно прочитал, что государство Соединённые Штаты Америки или Северо-Американские Соединённые Штаты, как называли его тогда в СССР, прекратило своё существование сто тридцать лет назад. «Великая депрессия… Герберт Гувер вводит чрезвычайное положение… Денежный бунт… Герберт Гувер отменяет выборы… Техасский бунт… Южные штаты заявляют о выходе… Убийство Гувера… Убийство Рузвельта… Вторая гражданская…». Закономерным итогом было нынешнее лоскутное одеяло из тридцати государств на территории Северной Америки. Но серьёзных космических программ там не было даже у самой крупной из них – Калифорнийской Демократической Республики. Так, пара подаренных Советским Союзом стареньких «Фотонов-3».

— США, значит, им подавай, — он взглянул на Сашку. — Как думаешь, ошибки нет?

— Можно их, конечно, за сумасшедших принять, но техника… Ты этот «Аполлон» видел? Таких схем компоновки никогда не было ни в одном справочнике! Это же рухлядь, ужас кромешный! Десять месяцев в инерционном полёте! Движки водородно-ядерные! У нас на подобных… я не знаю… лет девяносто назад ходили! А даты они правильные называют… Другого объяснения я лично не вижу, да и никто не видит. Хотя звучит полным бредом… Их Вселенная параллельна нашей.

— А наша – параллельна их, — вздохнул Андрей. Сашка ухмыльнулся

— Ну, или так. Всё в мире относительно, а мы вот параллельны.

На запястье Иванова несколько раз легко сжался браслет. Кто-то настойчиво требовал связи.

— Ну, где вы ходите-то, учёные-мочёные? — с экрана на них с Зиминым строго смотрела кодер-математик Алия. — Все собираются через пять минут в третьей лабе. Модель рассчиталась уже. Кстати, новость: одного с «Аполлона» спускают на планету. Чего-то плохо ему совсем. * * *

Генрих Шнайдер перепробовал все средства из медблока. Ничего не помогло. На какое-то время удалось немного сбить температуру, но в себя Эндрю Джонсон пришёл один раз и ненадолго. Мутным взглядом посмотрел на Шнайдера, пробормотал какой-то бред про марсианский смерч и снова отключился. Это случилось две минуты назад.

— Ну что? — спросил Айронс.

— Плохо дело, кэп, — отозвался Генрих. — Я не могу установить причину. Снимаю только симптомы. Но динамика прогрессирует. Долго он такую гипертермию не выдержит. Ещё хотя бы градус, и у него начнётся денатурация белка.

— По-английски, док, — поморщился Айронс.

— Разрушение в клетках организма молекул белка при температуре тела свыше ста восьми по Фаренгейту, поражение мозга, смерть. Айронс внимательно посмотрел на доктора.

— И что ты предлагаешь? Шнайдер мотнул головой в сторону шлюза:

— Если это не наша коллективная галлюцинация, которая длится вторые сутки, то у этих парней, судя по их словам, есть база на Марсе. А на базе наверняка есть и медоборудование. И мне почему-то кажется, что, судя по их технике, оно будет получше нашего.

— То есть ты предлагаешь мне доверить одного из членов команды корабля Соединенных Штатов Америки каким-то русским на корабле несуществующей страны, который волшебным образом объявился на Марсе раньше первой экспедиции самого передового государства на Земле? — неприязненно спросил Айронс и добавил: – И они спустят нашего Джонсона полечиться на свою марсианскую базу. Как я буду писать это в отчётах, когда мы вернёмся?

— Надо ещё суметь вернуться, — Генрих пристально взглянул капитану в глаза. — Во-первых, если он умрёт, а по возвращении на Землю выяснится, что не были использованы все возможности для спасения одного из астронавтов – а это выяснится обязательно! — у нас, капитан, будут проблемы со страховыми и рекламными компаниями. Им нужны герои, а не трупы. Даже наши премиальные за полёт могут не покрыть возможные иски. А во-вторых, это его последний шанс… Но решать, конечно, тебе.

Айронс ненадолго задумался. Отправлять полудохлого Джонсона одного было не лучшим решением, но послать для присмотра Шнайдера и остаться совсем одному на орбите в этой сюрреалистической ситуации казалось совсем невозможным!.. К чёрту! Он тряхнул головой и включил связь.

— Говорит «Аполлон-32». У нас на борту больной. Требуется немедленное интенсивное лечение. Прошу помощи!

— Понял вас, — тут же отозвался мужской голос. — «Фотон-12» на связи. Готовы оказать любую необходимую помощь. Разблокируйте, пожалуйста, шлюзовую камеру. * * *

— Теория перемещения вполне работоспособна, но в свете последних событий просто получает некоторое расширение!

Алия вывела объёмный прозрачный шар модели над центром стола. Разноцветные пунктиры и цифры во всех подробностях показывали траектории, координаты и скорости перемещения экспериментальной болванки на всех участках, как в трёхмерности, так и в подпространстве.

— Обратите внимание, — продолжила девушка. — Я поместила на эти графики также объект, появившийся в точке выхода вместо экспериментального. То есть «Аполлон». Интерполируя данные о перемещении, мы получили его первоначальную скорость и угловое отклонение к плоскости входа болванки в подпространство. Всем видно? — Она увеличила и подсветила демонстрационную голограмму. — Прослеживается явная симметрия. Болванка уходит, «Аполлон» выходит под зеркальным углом…

— Понятно, — сказал начальник лаборатории Роговцев. — Если мы принимаем гипотезу о параллельной… — он поморщился от явно беллетристического термина, но так как адекватного научного ещё не придумал, со вздохом продолжил, — параллельной Вселенной, то произошло совмещение в одних координатах, но в разных мирах, двух почти одинаковых по массе материальных тел. Причём наша болванка выходила из подпространства. Что, вероятно, и послужило причиной пробоя границы. А так как векторы движения у тел были встречными, то наша исчезнувшая болванка летит теперь где-то в другой Солнечной системе, а мы имеем на орбите Марса трёх ничего не понимающих… как их… астронавтов.

— Совпадение масс, скоростей и момента нахождения двух объектов параллельных миров в точке одинаковых координат даёт вероятность подобного события в одну миллионную процента, — вежливо дослушав его до конца, добавила Алия и повторила: – Так что теория перемещения вполне работоспособна.

— Да, — поддержал её Зимин. — Вряд ли у них там корабли косяками летают. Так что следующая болванка, я уверен, на сто тысяч без сюрпризов выйдёт. Другой вопрос, что мы теперь знаем, что можно пробиться в другой мир. Другой мир, вдумайтесь, товарищи!

— Это да, — довольно улыбнулся Роговцев. — Это очень интересные исследования намечаются!

Андрей промолчал. Его опять почему-то немного знобило. Дверь в лабораторию приоткрылась, и вошёл кабешник Семён Семёнович.

— Извините, товарищи, — сказал он, — что отвлекаю. Но тут такое дело… Надо мне Андрея у вас похитить.

— Ну, здрасьте! — возмутился Сашка. — У нас тут самая работа начинается! Семён Семёнович виновато развёл руками.

— Да это тоже как бы по вашей теме. С орбиты спускали больного… астронавта. Ну, позвали меня поприсутствовать. Так, значит, поместили его в бокс под аппаратуру, а врач на него смотрит дикими глазами. Ну и я, пока везли, посмотрел… В общем, надо, Андрей, разобраться. * * *

Эндрю Джонсон очнулся от тяжести. Невесомости больше не было. Он лежал на чём-то мягком, но упругом, под какими-то блестящими конусами и думал, что после десяти месяцев в космосе, наверное, похож сейчас на медузу, размазанную на берегу моря.

— Как себя чувствуете? — поинтересовались откуда-то сбоку.

Эндрю с внезапной лёгкостью повернул в ту сторону голову и увидел улыбающегося человека в белом комбинезоне.

— Вы врач? Где я нахожусь? — спросил он и тут же вспомнил события двух последних суток, которые провёл в ускользающем сознании.

— Да, — сказал человек. — Я вам снял мышечные и костные последствия длительной невесомости, кстати, кроме всего прочего. Так что можете смело двигаться. А находитесь вы в клинике купола имени Островского, на Марсе. Джонсон смело подвигал рукой и сел.

— Удивительно, — произнес он. — Что я всё-таки совершил высадку на Марс, но совершенно этому не удивляюсь.

— Есть вещи и удивительней, — посерьёзнел улыбчивый доктор. — Например, когда у двух людей не только одинаковая внешность, но полностью совпадают отпечатки пальцев, генетические карты и даже альфа-ритмы головного мозга…

Герметичная дверь бокса отъехала вбок, и вошли ещё два человека. Эндрю взглянул на первого, но тут же забыл о нём, потому что рассмотрел второго. «Привет!» – знакомым голосом сказал крепкий русоволосый парень с серыми глазами. И Эндрю Джонсон понял, что смотрит на самого себя. В голове у него зашумело, и в сознании с дикой скоростью начал вращаться калейдоскоп с картинками.

…Он осознал себя маленьким Андрюшей Ивановым, которому мама рассказывает, что его назвали в честь деда, погибшего в две тысячи десятом при спасении четвёртой венерианской экспедиции. Увидел чистые, светлые и зелёные города Советского Союза. Услышал вопли друзей, с которыми в детстве гонял до ночи в футбол, а ночью сбегал из дома купаться на речку. Вспомнил, как много раз летал в школьные кругосветные экскурсии и три раза на Луну. Подумал о своей работе, которую выбрал за то, что она ему нравится, и у него получается делать её здорово, чёрт возьми! Представил лицо весёлой девушки, глаза которой иногда становятся грустными, когда она говорит с ним по связи. Ведь Марс всё-таки так далеко от Земли, а ей ещё целый год учиться на гипнолингвиста… Это была его жизнь, которую он помнил в мельчайших подробностях!

…Андрей Иванов видел себя Эндрю Джонсоном, у которого в самом укромном уголке памяти двухлетнего человека хранится шёпот бабки: «Тебя назвали в честь деда, Андрея. Он погиб в две тысячи десятом, в боевом вылете, когда миротворцы ровняли с землёй Москву. Помни это, но не говори, пожалуйста, никому!..» Он помнил всю жизнь глушившую страх выпивкой мать. Их вместе с бабкой вывезла от миротворческой смерти по поддельным документам в Австралию какая-то христианская миссия после того, как Россию разделили на протектораты Америка, Евроальянс, Китай и Япония. Мать всё время боялась разоблачения из-за хакера с дурацким чувством юмора, который за гигантские деньги превратил её во всех электронных досье из Ивановой в миссис Джонсон. Но фамилию почему-то упрямо не меняла. Переезжала сотню раз, пока окончательно не осела в маленьком городке реднеков на юго-западе ненавистной страны. Помнил школу в бедном квартале, драки с цветными и поножовщину, три года контракта в армии, которые выдержал «на зубах», что дало ему возможность поступить в лётный колледж. Помнил, как украдкой находил в сети отрывки нелегальных книг, из которых узнал историю предательства, разрушившего в восемьдесят пятом году прошлого века страну под названием Советский Союз, страну, которая могла быть его Родиной… Это была его жизнь?!

Оба очнулись одновременно. Альфа-ритмы наконец-то вышли из резонанса общего сознания, который принес одному два дня в карантине, а второго едва не убил. Но обогатил при этом каждого памятью другого мира.

У Андрея в глазах всё ещё стояли картины параллельной Земли: «гуманитарные» тактические ядерные взрывы, странным образом легко превращающиеся в холёные лица на телеэкранах, золотые слитки и бронированные хранилища, забитыми кубометрами денежных пачек зеленоватого, трупного цвета.

— Как вы можете так жить? — спросил он, тяжело глядя на Эндрю.

Эндрю не мог забыть лица людей. Обычных людей, которые не носили вечных фальшивых улыбок, а смеялись и хмурились, когда им было весело или грустно. Людей чужой для него Земли, которые никогда никого не боялись и в любую минуту готовы были помочь друг другу просто так, просто потому, что считали это правильным.

— Неужели и мы могли жить по-другому? — с тоской сказал он по-русски. * * *

В зале совета повисло молчание. Если поначалу некоторые недоверчиво улыбались, то теперь все сидели с напряженными, серьёзными лицами.

— Там нет Советского Союза, — после долгой речи повторил Андрей. — Там нет даже России. А на месте Ленинграда могильник ядерных отходов…

— Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться, — помолчав, сказал комбезник Семён Семёнович. — Мы сумели. Они – нет. Но помочь им мы должны. Хотя бы попытаться. Вопрос «идти ли нам в тот мир?» не стоит. Вопрос в том, как нам туда добраться? Он оглядел всех собравшихся и снова заговорил:

— Я уже объяснил ситуацию Земле. Они, конечно, постараются прислать и людей, и технику побыстрее. Но, к сожалению, как мы все понимаем, первые специалисты начнут прибывать не ранее, чем через две недели. Поэтому Комитет безопасности с одобрения Совета пока даёт нам полную свободу действий. Начлаб Роговцев задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Знаешь, Семёныч, мы тут вчера как раз посчитали немного и пришли к выводу, что вход в параллельное пространство может быть пробит не только случайным совпадением двух объектов одной массы в одних координатах, но в разных Вселенных… Да ещё и при пробое подпространства с нашей стороны. Эта вероятность, действительно, исчезающе мала. Но такая парадоксальная вещь… Да вот пусть Саша сам скажет, его идея.

— Воздействие с той стороны, — начал Зимин уверенно, — может быть минимальным. Не обязательно присутствие каких-то больших масс. Обычный источник когерентного излучения определённой частоты, не особо высокой мощности. — Сашка воодушевлённо начал чертить на общем экране схему. — Ну, хоть вот такой примерно. Можно со станции или со спутника там в заранее определённую точку направить. И если мы в ту же точку пробой пространства сделаем, то проход будет держаться либо пока мы канал не закроем, либо пока излучение не прекратится. Но, конечно, синхронизация с нашей стороной по месту и времени всё равно необходима. Без этого никак.

— Такая вот идея, — сказал Роговцев. — Но это, правда, никак не решает всей задачи. Потому как излучатель-пробойник на ту сторону опять же надо сначала доставить и там включить, а для этого надо туда пробиться. Замкнутый круг…

— Болванка, — вдруг сказала Алия. — Она в параллельном мире. Мы её не видим, но летит она по известной нам траектории и с известной скоростью. Мы можем просчитать, где она в определённый момент времени будет там, и пробить канал в эту точку здесь. Повторить ситуацию с обратным знаком.

Секунд пять все молчали. Потом Сашка вскочил и бросился целовать покрасневшую девушку. Когда радостный шум наконец стих, Семён Семёныч поинтересовался:

— Значит, буксируем «Аполлон» на нужную траекторию и готовим установку пробоя?

— А кто на ту сторону пойдёт? — неожиданно спросил Сашка. — И как быть с экипажем, с теми тремя астронавтами? Семён Семёныч нахмурился и повторил:

— Комитет безопасности даёт нам полную свободу действий… * * *

— Удачи на обратном пути, «Аполлон»! До связи… — Хьюстон отключился.

«Аполлон-32» шёл по штатной траектории, удаляясь от красной планеты и приближаясь к голубой. Айронс с воодушевлением крутил педали велотренажёра, наматывая положенные километры. Капитан был почти счастлив. Они сделали это! Первые люди, первые американцы высадились на Марсе! Они вернутся героями, и он наконец-то сможет позволить себе тот особняк… И хотя предстоял ещё очень долгий путь домой, Железный Дик почему-то знал, что не будет никаких проблем, и посадочный модуль очень мягко завершит полёт на родном мысе Канаверал. Айронс был твёрдо уверен, что единственным тёмным пятнышком всей экспедиции так и останется пропавшая на трое суток связь с Землёй перед выходом на орбиту Марса. Та магнитная буря на Солнце всё же заставила изрядно поволноваться и его, и Хьюстон…

«Минимально-допустимое воздействие, — подумал «Эндрю Джонсон», переводя взгляд с капитана на Шнайдера, жующего шницель из тюбика. — Через год они начнут всё вспоминать. Но, думаю, к тому времени это будет уже неважно».

— Всё в норме, Джонсон? — для порядка спросил Айронс. — Больше без связи не останемся? Надеюсь, ты не подведёшь!

— Да, сэр! — сказал Андрей. — Я не подведу.

Кирилл Митрофанов 486: Мáшины сны

Маша была просто чудом. И не только в глазах родителей. Маша была первым ребенком, рожденным на Марсе.

Её отец, Александр Миронов, хотя все называли его не иначе, как Мичурин, космобиолог и селекционер, а мать, Татьяна Миронова, известная переводчица с французского. Они были одними из первых поселенцев на Марсе и жили еще под персональным куполом, правда, больше напоминающим оранжерею. Александр занимался в саду и огороде, на Тане было хозяйство. Первой у Александра прижилась спаржа. Первый натуральный салат Таня приготовила тоже из спаржи. В свободное время по вечерам Александр садился у крыльца и из подручных средств мастерил игрушки, его жена, обхватив уже внушительных размеров живот, присаживалась рядом. Заходящее солнце в лазоревом ореоле опускалось за горизонт. Они прилетели сюда почти шесть месяцев назад.

С тех пор прошло еще четыре года, Маша родилась и успела подрасти, и была окружена всеобщим внимание. Маша любила книжки, машинки, и, конечно, ковыряться с отцом в земле, привезенную же кем-то в подарок куклу внимательно осмотрела, задрала ей юбчонку, протянула «трууусики», и отставила в сторону. Главным её другом был регистрирующий видеобот, то и дело выходящий из строя, установленный в южной части купола. Она постоянно крутилась возле него, разговаривала с ним, приносила к нему камушки и выстраивала пирамидкой, делала секретики. Родители одно время беспокоились и даже посоветовались с местным психологом, но он уверил их, что это нормально и с возрастом должно пройти.

— Я бы рекомендовал вам завести собаку, но какая собака на Марсе. Просто подождите. — сказал он.

Таня выглянула позвать мужа на обед, когда он как раз ковырялся с любимым машиным видеботом, который опять выделывал фортели. Оставив бота разобранным, Александр отправился есть, по дороге сорвал красный скрипучий помидор и обтирая о комбинезон вошел в кухню.

— Что, опять это железка не работает?

— Опять. Представляешь, он самостоятельно переключается на съемку движения. И при этом на меня не реагирует, а вот стоит Машке пробежать – сразу включается. Я уже начал подумывать, что он следит за ней, но скорее всего он просто регистрирует объекты определенного размера. Я для него слишком большой, наверное. Кстати, где Машка?

— Спит.

В это самое время Маша, вытаращив огромные и мокрые глаза, вбежала в кухню. Отец подхватил ее на ходу и усадил к себе на колени.

— Что, марсианка, опять страшный сон приснился?

Маша закивала.

— Ну, хочешь, пойдем, я тебе сказку почитаю?

— Про мальчика? — Маша вся засияла, слез как не бывало.

— Про мальчика.

Он взял ее на руки и понес в детскую.

— А как же ужин? — особенно ни к кому не обращаясь спросила Таня, но Александр услышал её и многозначительно оглянулся – подождет.

— На чем мы остановились? — спросил он, когда Маша была уже в постели. — На времлинах?

— Нет, на том, как Саша попал в другой мир!

— Ах да, первым делом, как Саша очнулся, он спросил: Где я?

— Кого спросил?

— Так, никого, просто спросил. — Маша понимающе закивала. — Все вокруг было незнакомо и Саша не помнил как он здесь оказался. Может он заблудился? Саша по-взрослому потер виски и неожиданно вспомнил как сорвался с крыши. Может он упал и разбился насмерть? Больше всего Саша боялся двух вещей: заблудиться и умереть, но сейчас страшно почему-то не было, это может значить только, что с ним случилось что-то другое. Или что он зря боялся.

— Но где же я?

— Слева от меня. А вот где я – это уже вопрос.

Саша подумал и сказал:

— Ты справа от меня

— Значит мы рядом, и если тебя спросят где ты, ты можешь сказать, что ты рядом, не правда ли, звучит ободряюще?

— А если я спрошу где я?

— Я тебе уже говорил где ты, ты слева от меня, ты что глупый?

Саша наконец-то посмотрел на своего собеседника.

— Ты кто?

— Я? Я – это я. — ответил он

— Нет, кто ты такой.

— Кажется произошла ошибка и ты не Тот, разве Тот стал бы переспрашивать такие очевидные вещи.

— Может я и не тот, — возмутился Саша, — но я вот человек, а кто ты – непонятно!

— А я не человек

— Это я вижу…

— Но а чего же тогда спрашиваешь!?…

Александр еще долго читал на разные голоса, и про то, как Саша и его новый друг отправились в город, в котором была башня, похожая на подзорную трубу, и у которой в действительности был стеклянный пол, и про то, как они встретили Часовщика, который носился как угорелый и размахивал в разные стороны метлой, пытаясь прогнать тех самых времлинов.

— А кто такие времлины? — спросил Саша

— Времлины жутко вредные существа и питаются временем. — ответил Часовщик.

— Это как?

— Очень просто, сегодня они у меня несколько часов съели, пока я пытался их выгнать, и еще несколько съедят, когда я буду наводить здесь порядок.

Александр ожидал, что Маша, как обычно рассмеется в этом месте, но взглянув на нее, обнаружил её уже спящей. Он поправил одеяло на ней, погладил по головке, и поцеловал. Обернувшись, он увидел стоящую в дверях Таню.

— В следующем месяце летим обратно. Домой. — сказал он.

Таня улыбнулась, и… картинка дернулась, поплыла, и пошла рябью. Сад, огород, маленький домик, купол, Маша и её родители, — всё это исчезло: датчики засекли движение и видеобот переключился с режима воспроизведения на режим активной съемки. Ночной Марс, слабо освещенный звездами, казался бескрайним и нелюдимым. Чахлая травка выбивалась из глинистой почвы и слегка качалась на ветру. Видеоботу понадобилось несколько мгновений, чтобы найти и сфокусироваться на движущемся объекте: полупрозрачная ночная бабочка, перелетая с места на место, всё приближалась и приближалась, пока не приблизилась вплотную к боту и не села на объектив, почти полностью заслонив собой картинку.

Enoch 485: Тропа

Разрешите представиться – Саймон Грин. Гражданин 4-го уровня Бостонского Автономного округа, патриот и мечтатель. К сожалению, в современных реалиях быть мечтателем означает быть потенциальным преступником. Даже родная мама время от времени спрашивала меня:

— Саймон! Ну когда же тебя арестуют?

Будучи очень честным человеком я решил что несправедливо будет обманывать чужие ожидания, и пустился в бега. И вот, спустя 3 недели я стою у входа в космопорт Манаус Южноамериканской Торговой зоны.

Вы можете спросить – почему из всех злачных дыр на земле я выбрал именно Манаус? Конечно же меня сюда привела мечта.

— Саймон! Твоя мечта отравиться бананами, умереть от малярии или подхватить редкий вид сифилиса?

Нет, нет и нет! Дело в том, что американцами издавна (если можно так сказать о нашей молодой нации) двигало два чувства – жажда свободы и денег. А посколько как первого, так и второго на моей родине стала ощущаться нехватка, я решил пуститься на их поиск в космос. Окей, скажете вы, свободы там действительно немало. Но где я намереваюсь найти деньги?

Деньги? К черту абстрактные деньги! Я говорю о золоте. Золото! Тонны золота, платины или на худой конец железа, висящие в холодных глубинах вселенной! Не принадлежащие никому, ожидающие лишь человека достаточно наглого, чтобы обьявить их своими и достаточно сильного или глупого чтобы попытаться их присвоить. Не спорю, цена будет очень высока. Впрочем, такова цена любой стоящей вещи в этой жизни. Слышали ли вы про космических старателей? Золотая лихорадка 21-го века? Нет? Отлично, я буду первым!

И вот я стою в очереди на посадку в космолифт, и стараюсь не обращать внимания на наседающего страхового агента.

— Сэр, задумывались ли вы когда-нибудь об опасностях открытого космоса?

Количество и разнообразие местных психов поражает. С одной стороны, игнорирование лающей собаки является лучшим средством отвязаться от нее. С другой – у парня размахивающего передо мной рекламной брошюрой как-то нехорошо блестят глаза. Похоже местные клерки злоупотребляют амфетамином. Что же мне делать – продолжать держать морду лопатой, или подорваться в ближайшие кусты от греха подальше?

— …в случае вашей смерти от рака ваши родственники получат солидное утешение. Если же у вас не осталось никого из близких, вы можете посмертно нанять команду боевиков для исполнения последнего желания! Переломать ноги бывшей жене, взорвать памятник Марии Кюри – подпишите сейчас, и получите два купона на ужин в ресторане Frito Asa!

Сдались мне твои потертые купоны, этим вечером меня уже на земле не будет.

Когда подошла моя очередь, клерк наконец отстал и пошел донимать сектантов за моей спиной.

— Lingua materna?

— Английский.

— Пожалуйста, посмотрите сюда. Луч скользнул по моей радужной оболочке.

— Везете ли с собой оружие?

— Нет.

— Запрещенные химические или биологические вещества, произведения искусства, религиозные предметы обихода, незарегистрированную интеллектуальную собственность, продукты питания или прах родственников?

— Нет.

— Хуан Карлос Салавьерти – с момента пересечения этой линии вы выходите за пределы штата Амазонас и поступаете в ведение компании Jacob's Ladder. Компания не несет ответственности за пропажу вашего багажа, здоровья умственного или физического. Ваш номер 252, желаю приятного путешествия.

— Спасибо.

Уух! Проскочил. Шикарно. И вот я уже полулежу в пассажирском кресле с тремя сотнями таких же тушек, и меняю свою земную обувь на перчатки для ног. Одно из правил компании. Никто не хочет в невесомости огрести армейскими берцами по носу, или получить шпильку в глаз. Однако не все ему следуют. У некоторых из присутствующих обуви просто не было, другие же, разбувшись, грозили варварски уничтожить наш запас кислорода. Кстати о кислороде – воздух здесь сухой. Пора снимать линзы. Лифт двинулся, и меня мягко вжало в кресло.

Международная геостационарная космическая станция «Эльба» дала временный приют людям самых различных рас, национальностей и мировоззрений. Я скользнул мимо стюардесс с короткими по орбитальной моде стрижками и цепляясь за поручни, проплыл к двойному шлюзу выхода из доков. Там действовала гравитация. Став на ноги я почувствовал себя увереннее, и двинулся к интерактивной карте искать красный сектор.

Большая часть Марса, куда я держал путь, контролировалась комми. Ребята держались очень строго, и сброд вроде меня туда не пускали. Впрочем, на его поверхность я и не рвался. Для осуществления моего плана достаточно было просто попасть на орбиту. И как раз там действовавшие правила были гораздо мягче. А оттуда до ничейной зоны астероидов рукой подать. Вокруг красной планеты вращалось несколько международных станций – исследовательские лаборатории, промышленные сооружения и пара развлекательных комплексов. Так что с получением туристической визы проблем не возникло – ежедневно сотни туристов летали туда и обратно, и никто в их биографиях не рылся. Хотя про «ежедневно» я все-таки соврал…

После 53-го года в штатах стало довольно трудно уединиться в туалете, так что я с радостью воспользовался сортиром лайнера для возможности побыть наедине со своими мыслями и журчащей водой. Да и мои соседи по салону немного напрягали. Поверьте мне на слово – такому зоопарку позавидовал бы сам Джеральд Даррелл. Попади сюда инопланетяне – они решили бы, что оказались дома. У входа сидели Братья Космического Сознания Кришны, какой-то хиппи так развалился в кресле, что его ноги перекрывали проход, а подростки с татуированными серебряной краской лицами совершенно серьезно ковыряли шурупы иллюминатора… А я снова и снова поминал старика Тернера. Умный был человек, несмотря на то, что носил усы. 170 лет назад он озвучил теорию, согласно которой для здорового существования цивилизации необходима была граница. Место, куда срывались маргиналы, авантюристы и прочие психи. Предохранительный клапан, время от времени спускающий воздух, чтобы шарик не лопнул. К слову, так и появилась моя родина. Но границы вскоре кончились, а мы – мы остались бурлить, время от времени срывая крышку. Черт, космос всех нас спас. И тех, кто находится рядом со мной, и тех, кто остался там, внизу. Газ выбил пробку из бутылки, и мы устремились вверх. На этой светлой мысли меня прервал стук в дверь. Я вздохнул, и нажал кнопку слива. Насколько я понимаю сейчас – делать это нужно было минимум встав на ноги, а лучше – вжавшись в противоположную сторону от унитаза. Внизу что-то зашкворчало, ухнуло, а затем там крепко втянуло меня, как упомянутую ранее пробку в бутылке. В панике я зашарил руками по стенам, задрыгал ногами, рванул какой-то рычаг, ухватился за пучок выскочивших проводов, что-то нажал, и… катапультировался.

Следующее, что я помню – это двух склонившихся надо мной людей. Один из них что-то спросил меня, кажется по русски. И я отреагировал.

— Здравствуйте товарищи!

— Как тебе это нравится, — обратился он к другому на эсперанто, — вместо дерьма мы нашли американца.

— Мой звездно-полосатый друг, — произнес из них второй, обращаясь уже ко мне. — Я обязан у вас спросить – это ваше? Я оглядел открытую капсулу туалета, в которой все еще находился.

— Какая-то часть, я полагаю. А почему вы спрашиваете?

— Видите ли, подбирая этот обьект мы были заинтересованы в его грузе. Однако обнаружив в нем пассажира, мы не можем присвоить его себе без вашего на то согласия. Должен заметить, что ваш транспорт мало рассчитан на межпланетные перелеты, если вы конечно не являетесь поклонником одного немецкого барона. Если точка вашего путешествия находится поблизости – мы с радостью доставим вас туда. С вашей стороны было бы вежливо в знак благодарности оставить нам содержимое своего контейнера. Если же мы прервали ваш полет против вашей роли – мы с извинениями отправим вас его продолжать.

— Серьезно? То есть с радостью, конечно. В смысле, оставлю его вам. А можно ли поинтересоваться, где я нахожусь сейчас, и зачем вам понадобилась тонна дерьма пассажиров рейса из стран Третьего мира?

— Давайте поговорим об этом после того, как мы вас отмоем от этого драгоценного груза. И мы поговорили.

Как выяснилось после обработки, меня подобрали незадолго после выброса. Мои гостеприимные хозяева регулярно отслеживали сброс мусора с космических лайнеров, которые использовали в качестве удобрений для теплиц. Я спросил, неужели дела в Союзе стали настолько плохи? Дела в Союзе отлично, ответили они мне, только этот подарок предназачается людям живущим вне его. Комми были одержимы стройками, и Марс на данный момент был самым крупным их проектом. А после любой стройки остается уйма мусора, и красная планета не была исключением. В данном случае мусор (да простят меня за это определение те, о ком идет речь) обосновался в поясе астероидов, подальше от правительств и их законов. Комми чувствовали некую ответственность за отходы своего производства, а потому периодически навещали их. А может, будучи практичными ребятами они следовали идее переработки, и не исключали возможность извлечь выгоду из самостоятельных первопроходцев.

— Существование на краю Ойкумены, — сказал мне штурман, представившийся Антоном, — это переход на иную сферу бытия. Так что время от времени мы посещаем колонистов астероидов, чтобы сохранить их целостность. Напомнить им, что они принадлежат к людям.

— А также доставить какие-нибудь посылки, забрать больных или помочь с ремонтом, — продолжил Тихий, выполнявший роль механика.

Контейнер с отходами они рассчитывали отвезти на Цереру, чьи колонисты забурившись в ледяные шахты пытались выращивать еду, после чего судно должно было пройти рядом с расположенной на астероиде фермой кристаллов, и проверив ее оборудование, вернуться на Рею – марсианскую станцию. Я был немного разочарован, узнав, что не меня одного посетила мысль поселиться на ничейных землях.

— Антон, расскажи об этих пионерах, — попросил я.

— Пионеры?! А-а, «покинутые дети». Ну были лет 10 назад люди, не испытывавшие большой любви к запретам и с удовольствием поселишиеся там, где действуют только законы физики. Народ был разный. Кто-то преступник. Кто-то – романтик. Кто-то гнался за деньгами. Были даже политические, решившие что построить новое легче, чем ломать старое.

— За что им огромное спасибо, — вставил Тихий, — Был даже один социофоб. Обжил астероид, кормился водорослями…

— Однако они довольно быстро изменились. В космосе нет ни верха, ни низа. Я бы сказал, жизнь на краю пережевала их и выплюнула совсем другими людьми. Если в человеке было больше железа – то выплавилась сталь, а нет – так те сгорели дотла.

— Как на Диком Западе?

— С поправкой на менталитет, я бы сказал Дикий Восток.

— Еще один вопрос – и я заткнусь. Почему ты назвал их покинутыми?

— В Риме Церера покровительствовала сиротам. Прижилось.

После приземле… прицереривания? Посадки короче, я напросился к Тихому в помощники, и после того, как на меня натянули скафандр, потащил контейнеры по трапу. Снаружи нас ждали три фигуры, чьи шлемы украшала аэрография и царапины.

— Сгущенку привез?

— Два ящика, — отозвался Тихий.

— Слава Советскому Космофлоту! Ухватившись за ящики, они стали их грузить на металлический поддон.

— Славные завтра будут поминки.

— Умер кто? — спросил я.

— Первый изобретатель ракеты, — отозвался обладатель шлема с нарисованной скалящейся улыбкой, — но ты не переживай – это было 180 лет назад.

— Я думал, первый изобратель ракеты – Циолковский.

— Ну началось, — вздохнул тот, чей шлем обвивал золотой дракон.

— Извиняюсь! — улыбающийся выпустил коробку из рук и выпрямился, — Циолковский был не первый, и по-моему ни хрена не великий!

— Эй! — возмутился Тихий.

— Что?! В нем не было бойца! Мыслитель? Да. Гений? Номожет ли сопутствовать гению покорность? Не спорю – он много сделал. Но такова участь вторых – разрабатывать жилу, открытую первыми.

— Но кто же у нас тогда первый?

— Кибальчич.

— Террорист?

— Террорист и мечтатель. Великий конструктор. Сын священника, в котором горел дьявольский огонь. Вот этот мужик крут.

— Он всего лишь делал бомбы.

— Всего лишь?

Автор этих слов влез на поддон с грузом, и уже с высоты продолжил свою речь.

— Бомбы – это мощь! Энергия. И этой мошью Киба быд одержим. А бомбы – всего лишь дань обстоятельствам. Этот человек был бунтарь. А бороться с законами людей или притяжения ему было плевать. Смертник, чертящий двигатель космического корабля в своей камере – какая же сила была в этом человеке, если толкала его мысль из темницы к звездам?

— Рома, — потянул его за штанину скафандра товарищ, — слезай, мы закончили.

— Давайте прощаться. Я обернулся к Тихому.

— Что со мной будет дальше? Тот попытался пожать плечами.

— Не знаю. Скорее всего, вернут домой.

— А если я не горю желанием туда возвращаться?

— Можешь попросить политическое убежище.

— Меня оставят в космосе?

— Не знаю. Вряд ли. Я обернулся к троице поселенцев.

— Саймон, 28, английский, испанский, эсперанто. Опыт работы на стройке, сварка. Можно мне остаться? Я принесу пользу. Они переглянулись. Ранее молчавший из троицы усмехнулся:

— Будь уверен, принесешь. Тихий качнулся в мою сторону.

— Саймон, это не Диснейленд. Ты хоть понимаешь, что назад дороги не будет?

— Назад? Я прижал к его шлему стекло своего.

— Я протопчу тропу вперед.

484: Экспозиция

Изображение гида скользнуло через толпу к следующей экспозиции, и жестом призрачной руки пригласило группу людей подойти ближе.

— Как вы все знаете, на орбите Марса находятся два спутника – Фобос и Деймос. Небесные тела, чье существование было предсказано 500 лет назад, получили свои имена в честь сыновей грозного бога войны и богини любви Венеры. По легенде, тайный союз страсти и ненависти дал жизнь грозным братьям.

Следуя рассказу гида голографическая модель увеличилась, и глазам людей предстала изрытая поверхность одного из спутников.

— В далеком будущем в результате приливного притяжения Марса Деймос покинет свою орбиту и продолжит некогда прерванное путешествие, а Фобос будет разрушен или же упадет на поверхность красной планеты. Впрочем к этому моменту…

«— Лучше бы я остался в госпитале», — мелькнуло в голове Лося. «-Если скука способствует реабилитации, я бы мог проходить эту процедуру не выходя из палаты.»

— На молочное желе похоже, — сообщил один из группы детей своему товарищу, разглядывая изображение спутника.

— Елена Васильевна, — обратился второй к своей вожатой, — а Деймос вкусный?

Браслет на руке Лося требовательно сжался. повинуясь его желанию, он отошел к стене и нацедив воды из аппарата запил таблетку.

— …году, — услышал он вернувшись к группе, — от лица неоязыческой марсианской секты «Сыны Ареса» была подана просьба о разрешении разместить базу в кратере Стикни, играющего в их мифологии большую роль, но им было отказано.

Люди нестройно двинулись вслед за удаляющимся изображением рассказчика. Вожатая окрикнула задержавшегося октябренка, окунувшего руку в изображение планеты.

— …Протозерские фиалки, разработанные в доме юных биоконструкторов. В суровых условиях колонизации космоса содержание домашних животных крайне затруднительно. Как заявили авторы проекта, данный экспериментальный организм призван решить эту проблему, и помочь исследователям вселенной справиться со стрессом…

Лось заглянул поверх голов людей, столпившихся вокруг постамента с растущими цветами. Какая-то девушка недоверчиво протянула руку к их стеблям, и тут же один из бутонов, почувствовав тепло тела потянулся к ней. Кто-то из детей удивленно ойкнул, когда другой бутон раскрыл лепестки и ухватил его за палец. Лось зевнул.

«— Нехватка кислорода?» – машинально мелькнуло в его голове. «-Стоп, я же на станции.»

Отделившись от группы, он подошел к подставке, державшей старый шлем скафандра, и провел рукой по защищавшему его стеклу.

«Андрей Фларин. Участник экспедиции первой высадки на Марс», — гласили буквы на стекле.

Лось двинулся, не отрывая глаз от шлема. Красные буквы «СССР». След от острого удара и тянущаяся к затылку длинная царапина. Обойдя кругом, Лось посмотрел в свое отражение в стекле, наложившееся поверх космической реликвии.

Группа людей, которую он нагнал, нависла над стеклянным куполом. На дне его, покрытым песком, появлялись маленькие смерчи, и прочертив несколько кривых по поверхности, исчезали, возникая снова в другом месте.

— …до недавнего времени пылевые вихри представляли опасность для марсианских наземных комплексов, однако после развертки системы трубчатых воздуховодов она сошла на нет. В данный момент понаблюдать за ними вживую можно на поверхности планеты в Заповеднике Песчаных Дьяволов.

Вернувшийся Лось недоверчиво смотрел на лица людей, зачарованно наблюдавших за крошечными созданиями.

Выйдя в следующий зал, группа замерла посреди пустого помещения. Призрачный гид возник перед ними и начал свою речь:

— В 1961 году человечество праздновало великое событие – подвиг первого человека, ступившего в космос! За его спиной стала расползаться стена, открывая вид на космос.

— Спустя сто лет по следам одного устремились сотни тысяч, а непрекращавшийся праздник изрядно замусорил территорию торжества. На данный момент в космическом околоземном пространстве болтается около 30 тысяч тонн космического мусора: отработанные ступени ракет, древние спутники, обломки оборудования, непрестанно сталкивающиеся с друг другом и рассыпающиеся на тучи более мелких осколков. «- Точно», — мрачно подумал Лось, «-наши следы на пыльных дорожках».

— Мусор был непременным атрибутом человеческой деятельности – а потому делом очень прибыльным. Проклятие для космических агенств стало маной небесной для компаний, занимавшихся утилизацией мусора. Бесконечная вселенная, море места, не принадлежащее никому! И вскоре на орбите Земли появились гигантские контейнеры с токсичными или радиоактивными отходами.

— «И я даже знаю, чья это работа», — усмехнулся Лось.

— Помимо вопросов нравственности, космический лом представляет реальную опасность для людей, вышедших за пределы Земли. Стоит ли говорить, сколько бед может натворить крошечная гайка, столкнувшаяся с обшивкой корабля?

«— Не стоит», — Лось провел рукой по глазам, прогоняя образы своей команды.

Подойдя почти вплотную к стеклу, он всмотрелся в глубь космоса. Монотонный бубнеж гида отошел на задний план. Смотревший в глубь темноты Лось моргнул, затем всмотрелся снова. Он не верил своим глазам. К иллюминатору действительно что-то двигалось. Он машинально попытался схватить за плечо гида, но рука прошла сквозь его тело. Лось сглотнул, продолжая смотреть. Приблизившийся обьект оказался болтом, летящим прямо к обзорному иллюминатору. По спине Лося пробежал холод, затем накрыло жаром. Сердце дико забилось. Подлетевший болт мягко, чуть ли ни нежно коснулся стекла, и тут же отскочил. А на месте их столкновения появилась маленькая трещина. Лось попятился. Трещина нерешительно поползла, разделилась на две, они побежали быстрее, снова делясь, множась, расползаясь в разные стороны, захватывая все больше места. Лось резко развернулся к гиду.

— Немедленно закрой щит!

— …подобно катастрофе, произошедшее в 57-ом году во время перелета гражданского…

— Твою мать!

Лось подбежал к стене и стал шарить руками по стене, пытаясь найти кнопку, скрытую панель, хоть что-нибудь.

— Что вы стоите? — закричал он на людей. — Через секунду декомпрессия!

Толпа колыхнулась. Дети сжались вокруг ног вожатой, а та с удивлением посмотрела на него.

— В другой зал! Быстро! Толпа наконец двинулась. на лицах стал появляться страх.

Лось в панике ощупывал глазами помещение. Тревожная кнопка, спасательная капсула, скафандр, хоть что-нибудь! Это же открытый космос! Ну не может быть чтобы не было никакой защиты! Через секунды высосет все. Все и всех! Ваши потертые цветы, ваши модели спутников и кораблей, всю вашу древнюю рухлядь вместе с людьми, явившимися их посмотреть. Их скорчившиеся тела вырвет из этого проклятого окна и разбросает по всей вселенной!

Нащупав тонкий стык защитной панели, лось двумя ударами ноги прогнул ее внутрь, и выдернул из-за нее узел перекрутившихся проводов, ободрав об край металла руку.

— Именно поэтому так важно очистить орбиту нашей родной планеты, чтобы исправить уже допущенную ошибку, и выучить полученный урок для недопущения будущих! — радостно закончил свою речь призрачный гид.

Трещина в готовшем рухнуть стекле исчезла, сменившись на агитационную надпись и парящие фигуры космонавтов, собирающих мелкий лом.

Лось сполз на пол. Отведя глаза от экрана, он оглянулся на людей, с опаской смотревших на него. Лось отвернулся, и посмотрел на свои подергивающиеся руки, сжимающие провода. По ребру пораненной ладони стекла капля крови.

— А теперь пройдемте в следующее помещение!

Лобков Александр 482: Гагарин

1

Браслет коммуникатора дважды легко толкнул в запястье и замерцал в зеленоватой водопроводной воде. Витька медленно поднес руку к самым глазам и прочитал бегущую строку короткого сообщения от Вовки Спицина: «Через два часа в доке. До спуска меньше двух месяцев, а у нас конь не валялся».

Витька выпустил из носа очередную струйку пузырей и поднес к лицу другую руку – с часами в стильном титановом корпусе. Ему показалось, что секундомер отсчитывает цифры очень медленно: 1:35, 1:36, 1:37… Витька резко вынырнул и уселся в ванне, фыркая и стараясь отдышаться, дрожа в ледяной воде. Минута и тридцать семь секунд – очень плохо. В 2032-м во время первого этапа формирования атмосферы Марса советский спускаемый аппарат потерпел аварию. Лишь отличная подготовка позволила тогда капитану Русецкому выжить. У него был только баллон с запасом воздуха на два часа, компрессор для его заправки и нанофильтр, позволяющий отбирать из нарождающейся атмосферы планеты пригодный для дыхания состав. Баллон полностью заправлялся в течение двадцати минут. Русецкий мог задерживать дыхание почти на пять минут. Он продержался пятнадцать часов до прибытия помощи с орбитальной станции. Вот такая арифметика. Теперь об этом можно прочитать в любом учебнике по истории освоения космоса. Конечно, капитан Русецкий был чемпионом города Королева по плаванию. Ну и что? Витька поставил перед собой задачу к летним каникулам довести задержку дыхания до двух минут. А летом будет Крым и Черное море – вот там он сможет тренироваться серьезно, не то, что в ванной.

Прыгнув на беговой тренажер, Витька ткнул кнопку визора, и большое проекционное изображение, моргнув пару раз, развернулось вдоль дальней стены. Сегодня первая программа советского телевидения представляла свой проект к столетию со дня полета человека в космос. Идея была проста: показать в реальном времени один день из жизни трех граждан нашей страны, носящих фамилию первого космонавта. Проект так и назывался – «Гагарин». И был шанс, пусть и небольшой, что одним из участников программы станет командир отряда спасателей Григорий Гагарин – Витькин отец, который сейчас в далекой Японии сражался с последствиями стихии, обрушившейся на жителей этой страны.

Но в визоре появилось изображение какого-то тесного кабинета и человека, прижимающего к уху гарнитуру коммуникатора. По красноватому загару человека и по надетому на нем жилету с дополнительной нагрузкой Витька сразу понял, что это Марс.

— А я тебе говорю, — кричал человек в коммуникатор, — той горючки, что вы прислали, мне не хватит на посевную!

2

Председатель первого в истории человечества марсианского совхоза Андрей Петрович Гагарин пытался перекричать помехи в эфире – на солнце бушевала очередная магнитная буря:

— Товарищ Карпенко! Казимир Степаныч, дружище, ну пойми ты наконец, после сезона дождей трактора по влажному грунту тяжело идут. У нас уже сейчас перерасход… Ну и что, что ноль-тридцать восемь жэ? А плуг, по-твоему, тоже на ноль-тридцать восемь глубины пашет? Председатель замолчал на минуту, слушая ответ собеседника.

— А мне наплевать на Луну! — снова взорвался он. — У них там, понимаешь ли, второй купол, а у меня бирюльки что ли? Что? Да, так и передай Шмидту – на-пле-вать. Шмидт пусть лучше у себя в министерстве порядок наведет, а ответственность за посевную несет не Шмидт, а лично я. Мне по госплану через два года надо первое поселение колонистов кормить. Это полторы тысячи человек, между прочим. Так что, Казимир Степаныч, вы у себя в главке, что хотите делайте, но чтобы со следующим грузовиком у меня еще пять контейнеров с горючкой было. Все, отбой.

Председатель порывисто поднялся и прошагал вдоль кабинета – восемь шагов туда, восемь обратно. Сколько километров он так отмерил за эти полгода? Машинально достал пачку «Казбека», чиркнул спичкой, прикурил. Потом покосился на миниатюрные телекамеры, закрепленные под потолком, и поспешно затушил папиросу. В пепельнице таких едва начатых окурков набралось уже с десяток. Гагарин неслышно выругался.

Дверь распахнулась, и в кабинет буквально ввалился Сперанский. Шестидесятилетний главный агроном остановился на секунду, держась за сердце и переводя дыхание, потом сказал очень спокойным голосом:

— Беда, Андрей Петрович. Два тромба от Тихомирова идут.

И от этого спокойного голоса словно холодная когтистая лапа провела у председателя вдоль позвоночника.

— Кто на западном кордоне дежурит? — Гагарин уже натягивал куртку и топотал сапогами по кабинету, рассовывая по карманам коммуникатор и рацию.

— Медынцев. Не отвечает он. И не стреляет.

В крошечной приемной теснились на стульях два оператора первой программы телевидения. Председатель махнул им рукой, проходя мимо, и бросил коротко:

— В вездеход. Отстанете, ждать не буду.

3

Вездеход кидало по свежей пашне, но руки председателя уверенно держали руль. Он даже исхитрился одной рукой выудить из пачки папиросу и прикурить. Оператору, поднявшему было камеру, не оглядываясь, сунул в объектив большой загорелый кулак:

— Иннокентия Афанасьевича вон сними, — кивнул Гагарин на агронома. — Он обрисует ситуацию.

Оператор перевел камеру на Сперанского, подпрыгивающего на переднем сиденье.

— Как известно, почвы Марса бесплодны, — начал главный агроном голосом, выдающим многолетний опыт чтения лекций в студенческих аудиториях. — Это даже и не почвы, а просто-напросто мелкий песок – пыль. По завершении второго этапа формирования атмосферы планеты, после восстановления устойчивого климатического цикла, перед нами, учеными, встала задача по созданию плодородного слоя. Пусть пока не на всей поверхности, но хотя бы для первичных сельскохозяйственных нужд… Ох!

Вездеход качнуло, Гагарин что есть силы вцепился в руль, выравнивая машину.

— Бактерии, молодые люди, — продолжал лекцию Сперанский. — Знаете ли вы, что в одном грамме почвы только видов бактерий более десяти тысяч. Пять килограммов микроорганизмов…

Один из операторов закашлялся от табачного дыма, и председатель опустил боковой стеклопакет. Он мог бы посильнее включить вентиляцию в салоне, но именно сейчас ему захотелось вдохнуть полной грудью марсианского воздуха. Марсианский воздух – а? Как звучит-то. Когда в 2021-м Первухин с Вайнбергом предложили свой проект, их подняли на смех. Столкнуть на поверхность Марса оба его спутника, состоящие изо льда, для формирования атмосферы – фантастика. Не прошло и трех лет, как советское правительство поставило перед страной грандиозную задачу – колонизация марса к 2065-му году. Это был вызов. Это было настоящее дело.

В 2031-м два пилотируемых ракетных корабля разогнали Фобос с Деймосом и по специальной траектории ввели их в атмосферу планеты. После эвакуации пилотов, спутники были взорваны и испарились в разреженной атмосфере Марса. Когда сформировался первый климатический цикл, в дело вступили полярные шапки – они сыграли роль своеобразного кондиционера, сократив перепады температур до приемлемого уровня. А затем пришла пора формирования первых полей с плодородным слоем…

— …и низкая сила тяжести, — продолжал Сперанский, — поэтому мы ожидаем значительных урожаев с небольших площадей. Но, как вы понимаете, атмосфера планеты все еще в процессе формирования и не всегда стабильна. Тромбы, или проще говоря, смерчи явление на Марсе нередкое. И вы можете представить, что произойдет, если два-три таких смерча пройдут через наше поле. Наш плодородный слой разнесет по половине планеты. Для борьбы со смерчами мы используем старое, но надежное средство – обстрел специальными минами…

Вездеход вдруг куда-то провалился, на лобовое стекло и в кабину хлынула вода.

— Приехали! — крикнул председатель, открыл дверь и бросился к зданию западного кордона, видневшемуся метрах в двухстах впереди.

4

Витьке пора уже было бежать. Во всем, что касалось постройки яхты, они придерживались строгого морского порядка, и опоздания были исключены. Спицин как капитан за малейшие нарушения дисциплины карал нещадно. Однако Витька не мог оторваться от происходящего в эти минуты где-то далеко на Марсе. Он видел, как председатель первым вбежал в помещение кордона, видел человека, лежащего на полу, со стекающими из носа струйками крови и бьющимися в мелкой судороге ногами.

«Марсианская лихорадка», — прошептал Витька название страшной и неизученной пока болезни первых поселенцев красной планеты.

Председатель быстро наклонился к телу, а потом бросился к пульту управления стрельбой – надо было спасать пашню. Витька вдруг представил, а что бы он сам делал, если бы там на полу лежал, истекая кровью, Володя Спицин, и ему надо было выбирать – помогать другу или спасать то, во что уже вложен труд и жизни многих людей?

Витька выбежал из дома только после того, как увидел, что подоспевший Сперанский вколол пострадавшему укол из аптечки, а председатель Гагарин доложил кому-то в рацию о том, что тромбы уничтожены, а потом связался с метеостанцией, и в эфир понеслись такие слова, которые по телевизору до этого слышать не приходилось. Но тут трансляцию прервали.

Витька вызвал из потока машину, уселся и ввел координаты – Дворец пионеров. Машина неслась в потоке по Ленинскому проспекту, и когда они сворачивали на Косыгина, Витька улыбнулся и мысленно отсалютовал большому железному человеку, устремленному в небо.

5

Вовка, конечно, уже был на месте. Он подчеркнуто угрюмо полировал рынду. Выждав паузу, он сказал сурово, не отрываясь от работы:

— Четыре с половиной минуты.

— Виноват, товарищ капитан, — признал свою вину Витька, но Спицин будто его и не слышал.

— А ты знаешь, сколько не хватило Йохансону, чтобы спасти экипаж Лозинского?

Витька набычился и обиженно засопел. Любой первоклассник в Союзе знал, что пришедшим на помощь шведам не хватило сорок две секунды для того, чтобы их генераторы вышли на необходимую мощность, и специальная машина смогла остановить схождение льдин на месте погружения глубоководного аппарата «Мир-9». Академик Лозинский и еще два человека из его экипажа погибли подо льдами Арктики, изучая океанское дно. Спицин, видимо понял, что перегнул палку, и спросил уже менее сердито:

— Отца не показали?

— Нет. Марс показали. Там им туго сейчас – атмосфера пока нестабильна.

— Карамба! — выругался капитан и зло шлепнул ладонью по планширу.

— Ты чего? — осторожно спросил Витька.

— Вот подумай, нам сейчас двенадцать. Через пять лет окончим школу, потом еще пять лет в институте учиться.

— Еще армия.

— Ага, обязательно – плюс два года. Это же еще двенадцать лет пройдет, пока мы сможем в космический отряд попасть. Да к тому времени на Марсе уже яблоки будут собирать, и слетать туда будет также просто, как сейчас на каникулы в Евпаторию. Всю солнечную систему к тому времени исследуют вдоль и поперек, и нам ничего не останется.

— Знаешь, Вов, — осторожно начал Витька о том, о чем давно собирался сказать другу, — я наверно в космосе не хочу работать.

— Как это? — удивился Спицин.

— Ну, вот ты говоришь, что всю солнечную систему исследуют, а на самом деле, на Земле еще куча тайн, которые не раскрыты толком. Я наверно археологом буду. Или геологом – не решил пока. А космоса еще надолго хватит, до тау Кита всего три световых года. Вот ты и полетишь.

Вовка задумчиво вытер ветошью руки от шлифовальной пасты и неожиданно предложил:

— Давай посмотрим, вдруг Японию покажут и твоего отца.

Витька включил допотопный визор. Несколько лет назад ребята из радиокружка собрали его из старых чипов – еще кремниевых, на технологии десять нанометров. Изображение, конечно, было не объемное, сквозь него иногда видно было стену, но сигнал он держал надежно.

На экране появился крупный мужчина в термокомбинезоне с накинутым на голову меховым капюшоном. Из-под капюшона виднелась только заиндевелая борода, да темные очки. Мужчина расхаживал туда-сюда, и снег скрипел на морозе под его грузными шагами. Рядом стояла группа человек из десяти.

— Яков Соломонович… — виновато начал один из стоявших. Витька восхищенно проговорил:

— Это же Антарктида.

— Ага, — кивнул Володька, — Гагарин – начальник станции «Восток».

6

— Яков Соломонович… — виновато начал Ветров.

Высокий грузный человек, словно только этого ждал. Он резко остановился и пробасил хриплым от мороза голосом:

— Что, «Яков Соломонович»? Пятьдесят три года Яков Соломонович. Я тебя позавчера просил к американцам на базу за силикон-графитовой смазкой съездить? Что ты молчишь, Валера? Просил или не просил?

— Просили, — понурился Ветров.

— Ты съездил?

— Съездил он, — неожиданно вмешалась Леночка Бутько своим звонким голосом. — Обменял нашу сгущенку на грампластинки.

— Представляете, — виновато и растерянно улыбнулся Валера Ветров, — виниловый альбом Орнетта Коулмена.

— А смазка?

— Нет у американцев графита, — снова понурил голову Валера.

— Ты понимаешь, что без графита мы редуктор запорем через пятнадцать минут?

— Ну, кто же мог знать? — виновато развел руками Валера, а Леночка уткнулась ему в грудь и кажется заплакала.

— Яков Соломонович, — растерянно сказал Валера Ветров, — они там внизу… погибнут?

— Отставить панику, — вновь хрипло пробасил начальник станции. — Никто не погибнет. Значит так, слушайте меня внимательно.

Гагарин на несколько секунд замолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил быстро и отчетливо:

— Ситуация на данный момент такова. Сегодня в двенадцать-тридцать семь по Московскому времени на станции «Восток» был осуществлен спуск батискафа с экипажем из двух человек. Сейчас профессор Малышев и оператор глубоководного аппарата Погосян находятся в водах реликтового озера материка Антарктида почти под четырехкилометровой толщей льда…

Подъехал вездеход со звездно-полосатым флагом на борту, из него выбрались несколько человек и подошли к собравшимся. Леночка начала быстро переводить им вполголоса.

— Проблема в том, — продолжал Гагарин, — что мы не учли возможной штормовой активности в материковом подледном озере. В результате аппарат далеко отнесло от места спуска. И это была бы не беда, поскольку вход в шахту для подъема они должны были найти по радиомаяку, закрепленному на нижней кромке льда перед спуском. Но радиомаяк был сорван. Запаса кислорода у экипажа, — Гагарин посмотрел на хронометр, — остается на два часа тридцать минут. Если учесть, что после закрепления маяка, им понадобится около часа, чтобы выйти к точке пеленга, то времени у нас в обрез.

— Сколько времени уйдет на спуск радиомаяка? — спросил один из американцев по-русски.

— Учитывая, что силикон-графита у нас нет, то чтобы не запороть редуктор, самое быстрое – час. Американец присвистнул.

— Но проблема вот в чем, — почесал рукавицей заиндевевшую бороду Гагарин, — радиомаяк необходимо закрепить, сориентировать и синхронизировать с пультом диспетчера наверху, чтобы мы смогли правильно завести аппарат в ствол шахты и управлять им, пока он сам будет подниматься по стенам. Поэтому кому-то придется спуститься вниз.

— Разрешите мне, Яков Соломонович, — немедленно выступил вперед Ветров.

— Вниз пойду я, — отрезал Гагарин.

— Я же легче вас почти в два раза.

— Авдеев! Андрюша! — крикнул начальник станции. — Сколько твой нейлон дает собственного веса?

— Двенадцать кило на сотню метров, — мрачно отозвался старший механик.

— А на разрыв?

— Тонны две при такой температуре.

— Ну, вот. Полтонны, плюс я под сотню, да маяк полтинник – запас, выходит, приличный. Отлично, Андрюша, — тихо проговорил Гагарин, и вдруг взорвался. — Я вот только одного не понимаю, Андрей. В космос летаем, на Луне второй купол ставим. На Марсе картошку сажаем! А силикон-графита на антарктической станции нет. Я уже не говорю о новом вакуумном редукторе. Как так получается? Все молчали, и Гагарин сказал, уже спокойно:

— Крепите редуктор над шахтой, готовьте маяк. Я за гидрокостюмом. Через пятнадцать минут – спуск.

7

Дверь небольшого дока, где Витька и Володька наблюдали за трагическими событиями, разворачивающимися на антарктической станции, распахнулась, и в помещение влетела девочка лет десяти. Лицо у нее было заплаканным, а нос покраснел.

— Ребят-та, — заикаясь проговорила она, — там Стасик под лед п-провалился. Он маленький совсем.

И девочка громко заревела. Ребята вскочили одновременно и выбежали наружу.

Док стоял на берегу большого озера на территории Дворца пионеров. Наполовину стаявший апрельский лед местами был обломан, а десятке метров от берега, цепляясь за кромку, отчаянно пытался выбраться из воды мальчишка лет семи. Витька рванулся вперед, но Спицин жестко схватил его за рукав.

— Куда? Отставить. Один должен на льду остаться и страховать. Я иду к мальчишке, а ты назад в док, возьми багор для швартования и канат.

Витька стиснул зубы. Как бы ему сейчас хотелось сказать в лицо другу: «Что, Володенька, один решил героем стать?». Но буквально тут же он понял всю глупость своей мысли, понял, что его друг прав, а счет идет на секунды. Витька развернулся и бросился назад.

Когда он вернулся с коротким багром и канатом, Вовка уже лежал на кромке льда и протягивал малышу руку. Витька быстро привязал конец канат к дереву на берегу, взялся поудобнее и метнул другой конец другу. Канат упал метрах в двух от Спицина. Тот уже было схватил мальчишку за руку, но в этот миг лед под ним подломился, и они уже вдвоем оказались в воде.

— Держитесь! — крикнул им Витька.

Все еще стоя на берегу, он вытянул обратно канат, привязал к его свободному концу багор, а потом побежал по льду к барахтающимся в воде ребятам. У кромки льда он положил багор, лег на него грудью и протянул руку Стасику.

Мальчишка оказался совсем легкий, даже в промокшей насквозь одежде, и вытянуть его удалось достаточно быстро.

— Держись двумя руками за веревку и шагай к берегу. Понял?

Стасик кивнул. Когда Витька повернулся к воде, Володьки на поверхности уже не было. А потом прямо под собой, под прозрачным льдом, он увидел своего друга, которого затаскивало все дальше под лед. Витька поднялся на ноги, глубоко вдохнул и прыгнул в воду. Он знал, что сейчас на его часах автоматически включился секундомер и начал отсчитывать оставшиеся ему секунды жизни. Время уходило неумолимо быстро, а Витьке никак не удавалось схватить Вовку за одежду. Наконец он поймал в руку воротник и отчаянно начал грести обратно. Вот уже видна граница света и тьмы – край кромки льда прямо над ними. Последним усилием Витька подтянул друга и толкнул его кверху, к свету. А вот на остальное сил уже не хватило. Какая-то сила потянула его вниз и вбок, все сильнее и неумолимее. Вить смог только поднести к глазам руку с часами и посмотреть на время – ноль минут двадцать девять секунд. Ему-то казалось, что прошло уже не меньше пяти минут точно.

«Плохо, — подумал Витька, — очень плохо. Ну, какой из меня космонавт? Вот Русецкий в 2032-м году…».

8

Когда он открыл глаза, вокруг царил полумрак. Он лежал на боку и смотрел на звезды за окном. Ему было тепло, уютно и хорошо. Пахло лекарствами и еще чем-то знакомым и неуловимо родным. Через секунду он понял, что это одеколон отца и попытался быстро повернуться, но тут же вскрикнул от боли в забинтованной руке.

— Очнулся, утопленник?

Отец сидел рядом на стуле и улыбался. Его правая рука тоже была в гипсе и покоилась на перевязи на груди, а вдоль всей правой щеки тянулся большой свежий шрам, совсем недавно обработанный медицинским коллоидом.

— Пап, а ты разве не в Японии? Говорить Витьке было тяжело, в груди болело.

— Вот, — отец приподнял руку в гипсе, — временно списан в запас.

— А Стасик, а Вовка? — тут же вспомнил Витька.

— Тут мы. — В дверях палаты стоял стоял Стасик, завернутый в одеяло и в огромных больничных тапочках. — А Володю на процедуры повезли, будут ему горло и легкие греть. Меня уже возили. Знаешь, как интересно? Там такой большой аппарат, а в нем кабина, как в спускаемом аппарате «Заря».

Стасик, разговаривая, как-то незаметно просочился в палату и уже сидел на краю Витькиной кровати.

— И там есть кнопка внутри. Только мне сказали, что ее нельзя нажимать.

— Кнопка, — передразнил его Витькин отец. — Жаль, что тебе никто не сказал, что по льду ходить нельзя.

Стасик виновато потупился. Потом поднял глаза на Витьку и сказал смущенно:

— Спасибо. Извините, я больше не буду. А правда, что вы яхту делаете? — тут же спросил он, не дожидаясь ответа.

— Правда, — улыбнулся Витька.

— А можно мне с вами? Я не буду мешать.

— Как же, не будешь ты, ага. Стасик насупился.

— Ладно уж, как выпишут из больницы, приходи в док.

— Ура! — крикнул Стаська и спрыгнул с кровати.

— Ой, пап, — вспомнил Витька, чувствуя, как наливается тяжестью голова и все больше его клонит в сон, — а как там Гагарин на «Востоке»? И Малышев с Погосяном?

— Все хорошо. Подняли аппарат – успел Яков Соломонович. Правда, потрепало его немного, но да ничего, он мужик крепкий, не впервой. Отец взъерошил светлые Витькины вихры:

— А теперь спи.

Витька отвернулся к окну и снова стал смотреть на звезды. Совсем невысоко, над видимым отсюда зданием «Аэрофлота», поднималась в ночном московском небе яркая красноватая точка. «Марс», — подумал Витька и провалился в сон.

В это время далеко-далеко стоял у самой кромки вспаханного поля председатель совхоза Гагарин и вдыхал сухой и горьковатый ночной марсианский воздух. Он наклонился, поднял комок чернозема и растер его в больших и грубых крестьянских ладонях. Потом поднес их к лицу и вдохнул. Пахло землей.

Samar 480: Милый Враг

Сто двадцать тысяч астрономических единиц. Это предельная орбита, на которой Солнце может стабильно удержать планетоид. Меня это завораживает: Земля – одна единица, Юпитер – четыре, Плутон – пятьдесят в афелии. Персефона, самый удаленный объект, на который высадились наши автоматы, меньше тысячи. Межзвездный зонд «Союз» уже в пути к Альфе Центавра, а мы до сих пор считаем булыжники на солнечной лужайке. Ученые называют эту область Сферой. Да-да, с манией величия на первую букву. Этакой скорлупой вокруг ядра из восьми внутренних планет и желтого светила.

Мы ныряем в Сферу, и люди считают нас героями, чудаки. Это же просто работа: ложемент в обитаемой капсуле, гул токамака, раскаленные добела теплообменники. Опасная? Нет, скорее рискованная, но это оправданный риск.

По большому счету я геройствовал всего лишь раз. Эту историю, впрочем, нужно рассказывать с начала, с момента, когда я шагнул из шлюза в облака.

Много лет тому назад я стоял в строю однокурсников в кабинете адмирала Ванверде, ректора Звездной Академии, что в испанской Барселоне, и внимал отеческим наставлениям. Старик разъяснял нам, слушателям выпускного курса пилотского факультета, смысл жизни вообще и нашей теперешней незавидной доли в частности. Говорил о престиже академии, об ответственности и офицерской чести. Доходчиво говорил, старик это умеет. «Медведи, в цирке, на велосипеде, одноколесном» – самое приличное, что я запомнил.

У окна примостилась наша комсомольская фея Лейла с инженерного, во взъерошенном настроении. Почти фиолетовая от смущения, она пыталась наладить ручку. Ручка у нее, видишь ли, сломалась.

Круто старикан взял нас в оборот. Если и была мыслишка выкрутиться, то к концу прочувствованной речи испарилась в дым. Пришлось докладывать.

— Курсант Орлов, — признался я. — Во время учебного полета зашел спор о возможности десантирования с низких орбит на стратосферном парашюте…

Лейла отвернулась, сделав вид, что за окном ой как интересно. Злится… Я вообще-то не убежденный юбочник, просто сочувствующий. С Лейлой у нас еще на первом курсе случилось немножко романтики. Я в своем Омске темнокожих девушек только во сне и видел, а она прошла семь кругов ада, пока ее, полуживой черный скелетик, вместе с сотней таких же не перехватили у Мальты спасатели. Ей повезло, гнилой вельбот не развалился в море, и жажда не убила. Она потом рассказывала, что умереть не страшно, а жить – когда о тебе так заботятся – жить было страшно. Миропонимание рухнуло. Врачи утверждали, что ей девять лет, не больше, она же считала себя старухой, пережившей братьев и сестер, и не верила, что рай вокруг настоящий. Когда выросла и поверила, ее стала безумно раздражать опека – «все жалели, и только ты, Санечка, смотрел телячьими глазами, и совершенно по-свински меня хотел!»…

Диспут продолжился в кубрике учебной «Аннушки» и закончился жарким спором. Голос разума звучал в нем не очень убедительно, посему ударили по рукам: все садятся как люди, я же сигаю в космос с парашютом. Я, впрочем, был уверен в расчетах. Мальчишка! Когда вспоминаю, сердце екает. Оно и тогда, в шлюзе, екало, но, черт возьми, меня бы остановил только мгновенный паралич! Задачка, собственно, заключалась в том, чтобы войти в стратосферу на приемлемой скорости. Дальше по стандартной программе, благо восемь прыжков с полусотни у меня за плечами. Я подготовил скафандр. Я снарядил «торпеду» для орбитальных маневров. Я изготовил жаропрочный кокон, в котором надеялся проскочить мезосферу, желательно не сварившись в собственном соку.

Как ни удивительно, но план сработал. Мне остались на память треснувшие ребра, тепловой удар и сломанный, извините, копчик. В общем, мелочи, учитывая высоту. Приземлился в госпиталь, оттуда прямиком на гауптвахту. Все! Повисла свинцовая тишина.

Старик смотрел непонятно, как, наверное, во времена оны нарком обороны на хулигана Чкалова. Лейла приготовилась чинить ручку, но адмирал явил свою волю почти спокойно. Мне дисциплинарная комиссия и личное, адмирала, недремлющее око. Остальным – гауптвахта на неделю и каторжные работы вплоть до выпуска. Вон, видеть вас не желаю! Ребята, чувствую, расслабились. А зря.

— Вечером жду на бюро, — ударила в спину фея.

Выговор за авантюризм, залетевший в мое дело, был не первым в скорбном списке. Я принял его достойно, то бишь с каменным лицом, на котором бюро могло прочитать что угодно. Не люблю формализма, всех этих порицаний. Делай дело! Успех зачтется, ошибки простятся. Что мне выговор, я живьем горел! Летел, кувыркаясь, и об одном думал – найдут, что похоронить, или так камень со звездой поставят?

Лейла, умничка ядовитая, все поняла, как-никак пыталась объездить меня три не самых скучных месяца.

— Предлагаю делегировать Орлова на встречу с евроатлантами, — добила меня фея. — Для общего просветления ума.

— Разрешите приступать? — осведомился я, извергнув годовой запас сарказма.

— Ну что ты ерепенишься, Саша? — невесело усмехнулась Лейла. — Знаешь, как мы за тебя переживали? Следует объяснить, почему я не хотел общаться с атлантами.

К середине XXI века два мощных союза – советский и евроатлантический – разделили планету. СССР укоренился от Гонконга и до Лиссабона. Атланты базировались в Америках и контролировали океан. Британия стала форпостом Альянса и, единственная, оправдывала приставку «евро» в названии. Силы союзов были примерно равны, технологии достигли уровня, когда любая война гарантированно становилась последней. Противостояние обернулось патом, и гонка продолжилась в космосе. Мы рвались вперед, стараясь застолбить как можно больше пространства. Если на внутренних планетах зоны влияния кое-как разметили, то за Нептуном действовал закон кольта и ледоруба – все равны, кто первый успел, того и планета.

Тогда, после ряда неприятных инцидентов, кто-то вспомнил о «духе Рапалло» и предложил наладить неформальные контакты между пионерами. На бумаге гладко, не поспоришь. Но какими же глубокими оказались овраги! В атлантах меня раздражало все, особенно бесконечные споры с подтекстом «зато у нас…» Самоё существование СССР они воспринимали как насмешку истории. Фраза «предатель Черчилль пустил большевиков в Европу» с тех пор вызывает у меня изжогу. Я устал объяснять, что первый красный флаг над Парижем подняли задолго до большевиков, а наше жизнеустройство – результат труда французских социологов, немецких философов и несгибаемых красных директоров. В моем случае рапалльская метода явно не сработала. Я увидел, насколько далеки от нас атланты, и перестал верить, что мы когда-нибудь уживемся на одной планете.

На встречу высоких сторон в парижском аэропорту я приехал в штатском. А что? Встреча же неформальная.

— Орлов, ты доиграешься! — простонала Лейла и замахнулась табличкой «Duc J. Grafton». — Я упомяну тебя в предсмертной записке!

Остальные, естественно, были при параде. Я чмокнул Лейлу в щеку и отнял табличку. Пусть будет м-р Дюк Джи Как-его-там. Чем действительно плох м-р Дюк?

Делегация Королевской Академии Сэндхерст прибыла рейсом из Лондона. Я увидел их издали: крепкие ребята, идут группой, озираются. Лейла спикировала на первого, они о чем-то зачирикали по-английски, заулыбались. Я с ревнивым интересом наблюдал, будут ли брататься. Остальных понемногу разбирали, и когда атлант галантно тряхнул ручку нашей феи, понял, что остался не востребован.

— Здравствуйте! — сказали на хорошем эсперанто. — Вы встречаете меня? Я глянул под ноги и потерял дар речи.

Существо явно родилось девочкой, но за дальнейшее я бы не поручился. Маленькая, тощенькая, некрасивая до изумления. Существо тряхнуло шевелюрой в знак приветствия. Стрижка «забыл причесаться» была модна в том сезоне. Вот это номер… на арене кто-то помер.

— Джейн Графтон, — существо откинуло челку.

Я умер второй раз. Глазищи новоявленной Джейн Графтон просвечивали не хуже рентгена. Бывает, ловишь такой взгляд – твердый, внимательный, умный, и машинально вытягиваешься по стойке смирно.

— Здесь написано Дюк, — существо кивнуло на табличку. — Но это не имя, это титул, сокращение от duchess, герцогиня. Я умер третий раз. Существо тактично дождалось реанимации.

— Не нужно называть меня герцогиней, хорошо?

— Хорошо, — я откашлялся. — Александр Орлов.

Я осторожно пожал миниатюрную ладонь, на удивление сухую и крепкую. Спортсменка? Не нервничает, смотрит в упор, изучает… я что, майский жук, чтобы меня изучать?! В общем, в гляделки я проиграл. Растерялся немного, у нас на пилотажном ни одной девушки, а у атлантов, гляди-ка, целая герцогиня.

Не понимаю я этого! Есть профессии, которые девушкам показаны строго индивидуально. Я, к примеру, о чем думал, когда в шлюз нырял? «Не сейчас, так на войне, не на войне, так на дороге. Все одно, помирать! Рискну!» А женщина рисковать не может. Ее дети ждут, или, на худой конец, сказочный принц на белом коне под алым парусом. Кому этот кавалерист-маринист еще нужен?

— Александр… — замялась герцогиня, — может быть пойдем? Мы отстали.

На пути к стоянке прокатных мобилей я лихорадочно соображал, как всучить ей платежную карту. Вопрос не праздный, от карточек атланты категорически отказывались. Они прибывали со своими «банкетками»… тьфу, «кредитками»! И метались потом, где бы конвертировать. Ребята уже разъезжались.

— Орлов, ты как? — Лейла выглянула в окно и невинно затрепетала ресницами. — Справляешься? Вот кобра африканская! Я украдкой показал кулак.

— Кажется, я ей не нравлюсь, — задумчиво сказала герцогиня, провожая мобиль взглядом.

— К лучшему, — буркнул я. — Если понравитесь, жить не даст… Но все равно извините!

— Не извиняйтесь, я мало кому нравлюсь. И всегда говорю, что думаю, имейте в виду.

— Лейла беженка, — зачем-то сказал я. — Едва не погибла в море.

— Бедная! — вздохнула герцогиня, кажется искренне.

— При ней не скажите, — предупредил я и машинально тронул щеку. — Дерется.

Герцогиня посмотрела на руку, на щеку и прикусила губы. Я снова проиграл. Дернул меня черт физиономию щупать.

— Александр, давайте перейдем на «ты», — предложила герцогиня после ироничной паузы. — Нам следует наладить контакт, иначе вас накажут по комсомольской линии. После этих слов меня немножко понесло.

— Согласен, Джейн. Меня зовут Саша. Возьмешь? — я показал карту. — Или тебя накажут по аристократической линии?

— Саша, я не могу это взять.

— Почему? Очень интересно, правда.

— Потому что это некорректно. Я заведу новую карту и пополню с личного счета. Где ближайший банк?

— В Лондоне, — хмыкнул я. — В аэропорту есть терминал для обмена ваших денег на фрайгельд. Но зря ты так, — я покачал карточкой перед аристократическим носом, — это труд людей. Они с тобой поделились, чтобы ты посмотрела Союз. Теперь их труд сгорает на два процента в неделю. Ты считаешь это корректным?

— Не я же придумала такую своеобразную финансовую систему, — Джейн говорила спокойно. — На моем счете деньги растут. На твоем почему-то сгорают.

— Потому что результат любого труда «сгорает», — передразнил я. — Еда переваривается, мобили изнашиваются, а шмотки выходят из моды. Фраи – не деньги, это мера труда… как метры или граммы, только чутьсложнее. Их нет смысла копить, их нужно тратить! Отдавать свой труд и пользоваться чужим, понимаешь? В общем, нет здесь банков! Хочешь – иди, меняй, уговаривать не буду. Джейн сердито сморщила нос.

— Ладно, — решила она. — Давай свои фраи. Их, между прочим, вовсе не Маркс придумал.

— Значит, Маркс был неправ, — отрезал я, чем поверг герцогиню в ступор. Они там, в Атлантиде, думают, что мы на Маркса молимся.

Мы покатались по городу, посидели в кафе на Монмартре, поднялись на башню инженера Эйфеля. Совершили протокольный, унылый до зубовного скрежета променад. Ни руин, ни виселиц, ни серых людей в серой одежде Джейн не увидела, отчего, видимо, расстроилась и стала агрессивной. Я был хладнокровен как покойник и снисходителен как палач.

У памятника маршалу Жукову, освободителю Парижа, герцогиня проворчала, мол, «в крови купался». Я ответил, что купался маршал в море, насчет же крови – это в Берлин, в наци-мюзеум… и вообще, если бы кое-кто воевал, а не отсиживался на островах, крови пролилось бы меньше. Джейн обиделась и заявила, что общалась накоротке со знаменитым эмигрантом, доктором Бирком, и я совершенно неправильно понимаю свою жизнь. Я ответил, что Бирк – свихнувшийся математик, что когда захочет – вернется, границы открыты. Джейн брякнула, мол, и слава богу, что открыты, есть куда податься всяким фрикам, без которых лично ей только дышать легче. Я простодушно напомнил, что четыре британских фрика когда-то пели в Мюнхенских пивнушках, да так и не вернулись. Джейн фыркнула, что «Битлз» терпеть не может, и если бы они не шлялись по злачным пабам, стали бы богатыми людьми. Я поинтересовался, а так ли обязательно быть богатым? Есть же закон сохранения: если кто-то богат, кто-то другой обязательно беден. Джейн сказала, что стремление к богатству суть естественное желание быть успешным и свободным. Я начал закипать и спросил, а как же естественные желания одной моей чудом выжившей знакомой? Джейн заявила, что как раз у них, в Атлантиде, возможности равны у всех и дело только в умении их использовать. Я предложил не трепаться, а предметно доказать равенство своих возможностей и возможностей какого-нибудь Джо Брауна из Нью-Шитфлейса.

В общем, испортила день, зараза, да и следующие запомнились сплошным кошмаром.

Мы вернулись в академию. Герцогиня совала нос повсюду, измучила всех распросами и постоянно спорила. Чтобы я не сбегал, начала дежурить утрами у дверей.

— Ты прыгал с орбиты? — спросила она в первый же день, просвечивая взглядом.

— Случайно выпал, — процедил я, пожелав болтунам всего нехорошего.

В конце концов случилась катастрофа. Герцогиня явилась к инженерам, на семинар по социопсихологии и закатила там диспут. Она сказала, что рада знакомству с замечательными людьми (народ размяк), что много увидела, поняла и кое в чем изменила мнение (Лейла насторожилась), но один вопрос не дает ей покоя. Всеобщее равенство – это здорово, но как быть с тем, что люди изначально разные? Homo homini, бесспорно, frater est. Но все ли достойны звания homo? Например, ей, герцогине, больно видеть, как в Союз стекаются маргинальные типы, требующие гарантированного пропитания, жилья и развлечений. Ее неприятно удивило количество иждивенцев, готовых довольствоваться малым и не претендующих на развитие. Она не понимает, почему здравомыслящие люди, надежда и гордость нации, ущемляют себя и своих детей, чтобы содержать армию отщепенцев. Это не кажется ей справедливым.

Что там было, не знаю. Я ждал на подоконнике, снаружи, пока из дверей не повалил народ с красными злыми лицами. Последними выплыли Джейн и Лейла.

— Это не провокация, она действительно так думает, — сказала мне Лейла (Джейн мазнула взглядом и ушла одна). — Дискутирует жестко, умно. Ты ей помогал? Не верю, что сама сообразила.

— Сообразительная, значит, — пожал я плечами. — Отбилась?

— Боевая ничья. Я пыталась втолковать, что асоциалы перевоспитываются, она уперлась. За ней опыт веков, у меня только надежда, — Лейла покосилась на меня и вздохнула, — несбыточная, похоже.

Она запрыгнула на подоконник и достала запрещенные приказом сигареты. Я заслонил Лейлу от любопытных.

— Следующий тайм будет за нами, обещаю! Лейла отвернулась.

— А ты запал на нее, Саня, — сказала она, помолчав. — Но детскими выходками ты ничего ей не докажешь. Она птичка не твоего полета. Это со мной, козопаской, тебе было просто. Лейла криво усмехнулась.

— Ты ее хорошо рассмотрела? — вяло возмутился я. — А свои ноги?

— Рассмотрела уж, — Лейла умостилась поудобнее и вытянула ноги. — Знаешь, я бы сменяла их, не раздумывая!

Спонтанный диспут имел резонанс и требовал продолжения. Мрачная Лейла взялась готовить заседание дискуссионного клуба.

Мне же хватало других забот. Финальным аккордом рапалльских братаний традиционно считались учения по оказанию помощи, и не где-нибудь, а на базе «Челомей», в Море Змей на Луне. Куда мы и убыли всей компанией. На брифинге распределили роли. Атланты имитировали аварию на малотоннажном орбитальном грузовике, «Аннушка» имела задачей найти и спасти. Второй серией, на грузовике-попрыгунчике с номером «06», терпел бедствие я. Подготовка заняла неделю, и все это время оставшаяся на Земле Лейла что-то чувствовала, беспокоилась и звонила.

В час, когда «Аннушка» целилась в шлюзовой створ попрыгунчика, а на стартовом поле атланты готовили к полету учебный «Скайларк», я забрался в тесную капсулу «шестого». Ангар стоял непривычно пуст. Автомат уже заправил грузовик и теперь выводил системы на часовую готовность. Я же начал в тысячный раз проверять расчеты. Все сходилось, кроме одного: дыхательной смеси могло и не хватить. Я сидел и бездумно наблюдал за гирляндой индикаторов на пульте. Что скажет Лейла? А Джейн? Старик, конечно, попортит крови…

Я задремал, и разбудил меня диспетчер ЦУПа. Вдохнув на прощание нелимитированного воздуха, я герметизировал скафандр. Транспортер вытянул «06» в поле.

— Шестой, подтверждаю коридор, горизонт ожидания восемь!

То есть выхожу стартовым коридором на восемь километров и болтаюсь там, пока герцогиня не припудрит носик и не вспомнит, где у «Скайларка» ключ на старт. Один виток, два часа. Ничто, если дальше кино пойдет по программе. Непозволительно долго для меня.

«06» завибрировал и чувствительно ударил в спину. Альтиметр начал резво отсчитывать метры. Перегрузка раздавила и отпустила, я приготовился ждать.

Ко второму витку «Скайларк» не успел, огни «Челомея» мелькнули и пропали за кормой. Джейн, что ты возишься?

— Шестой, доложи самочувствие, — проснулся ЦУП. — Пульс зашкаливает.

— Норма, — я старался говорить спокойно.

— «Скайларк» готовность час, — объявилась Джейн. — Шестой, спасем тебя, не волнуйся!

— Мусор в эфире запрещаю! — вклинился диспетчер.

Голос злой, уверенный. Бывший пилот, наверное. Ух, как они не любят перволетков, эти бывшие!

«Скайларк» поднялся, когда я висел в кромешной тьме, а подо мной летели с орбитальной скоростью лунные горы.

— Всем внимание, объявляю начало учений! — скомандовал ЦУП. — Рабочий горизонт тридцать шесть. «Скайларк», шестой, подтвердите.

— Горизонт тридцать шесть, принял, — ответил я севшим голосом.

А может плюнуть? Подскочу до тридцати шести километров, дождусь атлантов. Разве Лейла не справится с какой-то герцогиней на каком-то паршивом диспуте? Да если и не справится, велика ли беда? Герцогине положено считать себя элитой, имеющей право делить плебеев на чистых и нечистых. Это у нее в генах, как «принеси-подай» у породистых щенков. Но я-то не плебей и никогда им не буду! Я человек, я звучу гордо!

К черту! Я дал автопилоту новые вводные. Интересно, как это квалифицируют? Хулиганство или должностное преступление? Всего один нештатный маневр. Если я не ошибся, если Джейн не растеряется, если спасатели не вмешаются, если ни с кем не встречусь на чужой орбите, то ждет нас не унылая постановка, а спасательная операция, максимально приближенная к боевой. И главное: если мне хватит дыхательной смеси на незапланированные витки.

Автопилот отработал маневр, «06» ожидаемо пошел к поверхности, чтобы на исходе витка подскочить на высокую орбиту. Заметят?

— Шестой, доложи исправность автопилота! — запросил диспетчер ЦУПа. Точно, летяга не из последних!

— Запускаю тестирование. Попрыгунчик едва не чиркнул по горам и начал набирать высоту.

— Автопилот в норме, — доложил я святую правду.

— Твой маневр – торможение по курсу с выходом на тридцать шесть. Торможение в мои планы не входило.

«06» пулей вынесло под солнце. Где-то впереди тяжелый «Скайларк» полз на горизонт тридцать шесть.

— Шестой, уходишь на эллипс! — заорал диспетчер. — Что с автопилотом?

— Запускаю повторное тестирование.

— Переходи на ручное! Жди команды!

Меня вынесло на вытянутую эллиптическую орбиту, где я бесцельно хлебал воздух шесть часов.

— Шестой, маневр торможения… — по монитору побежали числа. — Выход на горизонт пять.

Ясно. Ближе к поверхности, где перволетка проще посадить. Это был ожидаемый приказ, он выводил меня на нужную орбиту в нужном секторе. Я выполнил команду и дождался, пока атланты выйдут на траекторию перехвата.

— «Челомей», — я впервые услышал в голосе Джейн растерянность. — Не могу обнаружить цель!

Понимаю, Джейн, для тебя пилотская академия – всего лишь способ попробовать на вкус плебейской жизни. А я карты масконов помню наизусть. Каждый из них – мелочь, смешные доли процента, но погрешность накапливается и оборачивается непредсказуемыми километрами.

— Испытываю воздействие гравитационных аномалий! — сжалился я над герцогиней.

— Оставаться на орбите! — приказал диспетчер и продолжил невнятно, в сторону, забыв выключить микрофон. — Его мотает от маскона к маскону… Автопилот неисправен… Не знаю, сможет ли сесть, у него пульс сто сорок… Поднимать спасателей?

«Скайларк» проклюнулся в эфире и без слов отключился. Только не паникуй, девочка, спасатели далеко, а я еще жить хочу!

Я прыгал с орбиты на орбиту уже восемнадцать часов. Мне было весело и нехорошо. Я старался не думать о том, что Лейла уже знает. Так нужно, Лейла, поверь! Нельзя, чтобы Джейн тебя переспорила. Потому что тогда прошлое догонит тебя и убьет, рано или поздно. И ей нельзя, потому что она неправа. Только переубедить я не сумею, и остается мне – поставить перед выбором. Готова ли она рискнуть, чтобы вытащить асоциального типа с замашками хулигана и, вдобавок, потенциального врага? При любом раскладе она проигрывает. Этот тайм останется за нами, подружка!

— Шестой, доложи запас кислорода.

— Пятнадцать часов.

— Твой маневр… — опять числа. — Горизонт шестьдесят. Ясно. Подальше от масконов.

Спустя три часа я имел удовольствие наблюдать атлантов на расстоянии не более трехсот километров. «Скайларк» шел выше, и Джейн рискнула. Факел, рванувший из сопел «Скайларка» прямо по курсу, ослепил. Ох, несладко сейчас герцогине, при таком торможении глаза выкатываются из орбит и смотрят друг на друга. Она ошиблась. На следующем витке мы снова разошлись.

— «Скайларк», ручные маневры запрещаю! — ЦУП рокотал железным баритоном. — Через два витка гарантированно выходишь на горизонт. Времени с запасом!

Лукавишь, бывший! Догнать мало. Состыковаться в цейтноте девчонка не сумеет.

— Шестой, сколько у тебя посадок?

— Три самостоятельных.

— «Скайларк» подойдет через четыре с половиной часа. Спасательный «Кречет» через шесть. У нас две попытки. Если стыковка срывается, уходишь на посадку. Подтверди.

— Принял.

Голова гудела. Датчик атмосферы временами подмигивал, но не загорался. Что-то рано он. Старое корыто, этот «06», дай ему космос успешных прилунений!

Диспетчер сбросил программу экстренной посадки. Не мелочится дядька, меня этак перегрузками размажет. Добро пожаловать в космос, сынок?

Ровно в ту же минуту заполыхал индикатор, и я успокоился. Не люблю неопределенности, всех этих подмигиваний. Итак, еще виток, максимум полтора. Уходить на посадку прямо сейчас, пока мозг работает? Или подарить Джейн еще один шанс? Была бы монетка – подкинул, было бы тяготение – поймал. Ничего не было.

— Сработал индикатор кислорода, — доложил я.

— Оставаться на орбите! — грохотнул ЦУП.

— Прошу разрешение на маневр! — прорвалась Джейн, кажется, едва сдерживая истерику. «Челомей» долго молчал, совет в Филях устроили, не иначе. Потом отказал.

Тогда я выпотрошил аптечку и загнал в медотсек скафандра ампулу снотворного. Арифметика: во сне я продержусь вдвое дольше, как раз Джейн на попытку. У нас это так и называлось – последняя попытка, ею пугали зелень с первых курсов. Ох ты ж, мама дорогая! С детства боюсь уколов.

— Принял решение ожидать в бессознательном состоянии! — весело сообщил я, проваливаясь в небытие. — Оцениваю запас времени в шесть-восемь часов.

— Запрещаю! — бушевал где-то на границе сознания ЦУП. — Ты что творишь, щенок?!

…я пришел в себя только в госпитале. С трудом осмотрелся. Перспектива расплывалась, но в фокусе проявилась Джейн в скафандре и без шлема. Я поразился, как она прекрасна в гневе! Слипшиеся волосы открыли высокий лоб и пронзительные глаза. Ее не портили даже ярко-красные белки и окровавленные тампоны в ноздрях.

— Ты все подстроил! — отрезала Джейн, не дожидаясь выводов комиссии.

Она смотрела необычно. Этот взгляд не выжигал, он открылся. Я прочитал в нем и ярость, и удивление, и сомнение, и, наконец-то, интерес.

— Ты справилась.

— Это из-за нее?! — спросила Джейн, раздувая крылья носа; с тампонов закапала кровь, и герцогиня размазала ее по щеке.

— Из-за тебя.

В следующие минуты я понял, что герцогини отличаются от обычных девушек разве что дорогой прической. Я облучал ее добрым взглядом и не слушал. Какая разница, что говорит женщина? Ее нужно читать по глазам, там всё! Но по правде, она вывернула меня наизнанку.

— …идите вы, блаженные, со своим диспутом знаете куда?! — закончила она и перевела дух. — В… воспитатели, черт бы вас!

— Спасибо! — тепло ответил я. — Честно! У нее скривилось лицо. Джейн развернулась и пропала из поля зрения.

Что было дальше, не хочу рассказывать. Пилотский диплом я все же получил, и это было единственное светлое пятно в сплошной черной полосе.

С той истории прошло немало лет. Не буду лукавить, что раскаиваюсь – не потому что считаю себя правым, а потому что это неважно. Делай что должен, ярлыки пусть почта клеит.

Джейн я видел часто, в сетевых новостях. Она меня – всего лишь раз, когда поймала между вылетами.

— Я выхожу замуж, — сказала Джейн без предисловий. — Думала пригласить на церемонию тебя и ту девушку… твою девушку. Но вы не примете приглашения. Хочу спросить – почему?

— Я знаю, — ответил я. — За какого-то принца. Поздравляю, когда-нибудь станешь королевой! Не нужно приглашений, тебе будет неуютно, а мне грустно.

— Ты невозможен! — припечатала в ответ почти принцесса Джейн. — Наглец, мог бы и солгать что-нибудь. Как она тебя выносит?! Приглашение вышлю – на память! Удачи тебе, Саша. Но это было потом, а пока что…

После выпуска я долго не мог устроиться, моя характеристика вызывала истерику у кадровиков. Меня вытащил из болота очень хороший парень Джамаль. Он позвонил ночью.

— Хулиган? — спросил Джамаль.

— Наговаривают, — просипел я спросонья.

— Подлецы! — согласился Джамаль. — Собирайся, ты мне подходишь.

— Когда?

— Шестнадцать по Гринвичу, с Байконура. «Ты кто» и «куда» тебя не интересует?

— Разберемся. Джамаль сочно загоготал и отключился.

Я летал с ним четыре года, потом, когда Джамаль вернулся на Землю, занял его место – командира эскадрильи дальней разведки. Мы ныряем в Сферу, и люди считают нас героями. Чудаки, это просто работа. Любимая работа. Ложемент в обитаемой капсуле, гул токамака, раскаленные крылья теплообменников. И бесконечный мир впереди! Он меня завораживает.

Роберт Келсо 479: Lux aeterna^[5]

Ранняя осень набросилась на Москву с такими страстью и напором, что не справлялись погодные генераторы и терморегулирующие комплексы. Шелестящее зеленое море парков расцветилось винно-красным и канареечно-желтым. Местами моросил дождь. Панорамные окна башен-новостроек будто подернулись пеленой слез, затуманились. Киберуборщики бестолково суетились, пытаясь разобраться с лужами и палой листвой. Агния собирала вещи. Я – оставался ждать назначения.

Секретарь ЦК Партии Зубаков, играя морщинами на бугристом лбу, чеканя слова, твердил с панели визора о росте валового внутреннего продукта.

Я сидел на кушетке с «икс-троникой», делая вид, что занят похождениями мультяшного волка – ловлю корзиной яйца, перепрыгиваю метающих арбузы гиппопотамов и медведей-мотоциклистов. Согласно боевой задаче, изложенной в анимированном ролике, преследую зайца. На самом деле я слился на четвертом уровне.

Поверх погасшего экранчика «икс-троники» смотрел, как Агния пытается уместить в рюкзак юбилейное издание «Страны багровых туч» с золотым обрезом.

— Она-то зачем? — не удержался я. — Все равно, что на Клондайк везти ПСС Джека Лондона. Некогда же будет… Оставь тут, отдам когда вернешься. Агния посмотрела меня. Сдула со лба выбившуюся рыжую прядь. Ничего не сказала.

В ее болотно-зеленых, с янтарной искрой, глазах, и так читалось предостаточно. И про наши былые литературные дискуссии. И про все остальные наши дискуссии. И про Клондайк. И про Джека Лондона. И про перспективу ее возвращения сюда. Ко мне. Вздохнув, я пробежался пальцами по клавишам «Икс-троники».

Волк нетерпеливо подергивался на стартовой позиции уровня. Мигал, жмурился, клацал зубами и призывно качал корзиной.

Я начал заполнять ее яйцами. В конце концов, за каждое давали целых двадцать очков.

***

Через день после отъезда Агнии я нашел на опустевшей книжной полке ее сережку. Забыла ли? Или оставила нарочно? На память?

Сейчас я перебираю ее в пальцах. Маленькая стеклянная капсула с замком-петлей. Длинный тонкий крючок, вдеваемый в мочку уха – фиксатора у него нет, очень легко потерять.

Внутри капсулы – крохотные гранулы, частицы плодородного слоя нашей планеты. Забавный сувенир выпускников-почвоведов. Зримое напоминание о корнях, о нашей общей Родине, о Земле.

Сирена даст нам команду на взлет. До нее считанные минуты.

Эти крайние мгновения томительны, растянуты. Каждый по-своему справляется с лихорадочным огнем, с истомой и скукой бесконечных секунд. Я, к примеру, верчу в пальцах, разглядываю сережку Агнии.

Стартуем в 17:00 по Москве, с палубы «Алексея Косыгина». Девятке наших «мигов-80» предстоит работать по северному полюсу. По южному – натовцам. Китайцы координируют орбитерами.

На командно-диспетчерском карнавал-ад с бубенцами и сковородками. Метеорологи нервничают. Штабные суетятся. На полетах – лично генерал-полковник Окунев, главком «марсианской» ГВ.

— Сегодня, ребятишки, — замкомэска дует на кофе, щурит воспаленные от недосыпа глаза. — Мы с вами делаем гребаную историю.

Психологи из санчасти и пси-спецы контрразведки не спускают с нас глаз. Синоптики, блестя глазами, пророчат СМУ, хотя еще часов шесть назад были самые заурядные ПМУ.

— Алтей, готовность два… Бадан, готовность два… Витекс, готовность два… Герань, готовность два…

Стальные птицы медленно покидают ангары. Сипло поют турбины, заводя мелодию высоты. Сигнальщики дают отмашку лампами, след от которых алыми и изумрудно-зелеными змеями рассекает сумерки.

Мой штурман Валера Корнеев по кличке «Корн», проверив бомболюки, бьет по рукам с техником, нагоняет меня возле нашего «мига», тыкает углом планшета под локоть:

— Настроение?

— Бодрое. Как сам?

— Трепещу весь! Давай только, Тоныч, не как в тот раз, когда всю ночь до утра потом схему чертили на ватмане и перед парткомом отчитывались?

— Радостно, как эпиляция бороды пассатижами!

— Чертовски верно, дружище.

Бьем кулаком о кулак, надеваем на головы гермошлемы. По приставным забираемся в кабину. Даю отмашку техникам. Пристегиваемся, включаю связь:

— Контроль, я – Герань, запрос на запуск?

— Герань, запуск разрешаю! Выруливай…

Воздух дрожит и колеблется. «Алтей» в мерцании габаритов уходит на взлет. Впереди два борта: «Бадан, по полосе…» «Витекс, по полосе…»

Корн что-то пыхтит, суеверно постукивает по гермошлему сложенными фигой пальцами – три раза. Ждем.

— Бадан, взлет…

— Витекс, форсаж!

— Поехали, ну? — шепчу я одними губами.

— Герань, на взлет, — раздается наконец долгожданное. — Впереди свободно! «Миг» стартует. Мы идем на взлет.

Раскинув крылья с красными звездами, несем в когтях 50-тонные сияющие плоды. Марс бросил вызов нам. Мы бросаем вызов Марсу.

Небесный лилипут, злой карлик – не смотри нас так угрюмо своим алым оком. Не швыряй в нас клубами бурой пыли. Подумай, с кем связался? У тебя даже массы меньше чем у Земли в десять раз. Холодное небесное тельце. С замерзшей водой. Без признаков жизни. Мы научим его дышать. Корн крутит настройки:

— Тоныч, крыло шестьдесят, скорость – тысяча. Разворот на боевой выполняем через пять минут. Крен держи больше, чтоб не проскочили. Нижний край двести, неровный. Пыльная буря, видимость в пределе.

Мы идем над холодной пустыней, покрытой льдом и пылью. Интенсивное ультрафиолетовое излучение Солнца на поверхности не дает шанса ни единому живому организму. Атмосфера разряжена до предела, ее считай нет. Случись льду растаять – превратиться в клубы пара, не в жидкость.

Но Марс не всегда был таким, сухим и безжизненным. На нем есть высохшие русла рек. Бассейны озер и морей разбросаны по нему. Он нужен нам. Здесь будет наш новый дом.

— Глянь по таблице время задержки с двухсот?

— Нормально, пять секунд. Доходим до цели в общем боевом порядке.

Для успеха нам нужно только два слагаемых – температура и плотность атмосферы. Мы согреем Марс. Сделаем это легко и быстро.

— Контроль, вышли на точку «Мелофон». Визуально наблюдаю цель. Отсчет пошел. Двадцать один, двадцать два, двадцать три…

Нажатие гашетки, лязг створок бомболюков, свист ветра в стабилизаторах…

Синтез одного ядра атома гелия из двух ядер атомов дейтерия. В сжатом и разогретом дейтериде лития-6 – реакция слияния. Испускаемый нейтронный поток инициирует реакцию расщепления тампера. Огненный шар… — и мир никогда уже не будет прежним. Мы запускаем цепную реакцию.

Уже существующие на планете элементы создадут волшебную мантилью, которая укроет безжизненные пустыни. Пойдут дожди. Начнется строительство инфраструктуры. Пойдет снег. Начнется терраформирование. Лесники-тераформаторы, почвоведы, селекционеры – при помощи генной инженерии сделают Марс зеленым, как наша Родина. Как наша Земля.

— Молодцами, Герань! Шесть нулей! Отличная работа!

***

Там, откуда я родом, говорят «поехали!» и бросаются с головой в омут.

Там говорят «мы покажем вам кузькину мать» и становятся живым примером для последующих поколений. Там говорят «звездам числа нет, бездне – дна». И всегда это звучит как вызов.

Это все гены. Мы поколениями смотрели в небо, утопая голенищами в навозе и прелой соломе. Смачно схаркнув под ноги, протерев глаза, бормотали себе под нос: «экой чорт выдумал такую красоту!»

Мы мечтали о них. Хотели зачерпнуть ладонью всей этой искристой россыпи, разметанной по черному бархату. Они мерцали нам сверху, будто подмигивали своими холодными глазками, маленькими и равнодушными. А мы – делили свою землю, навозом и прелой соломой засыпанную, по квадратам, и потом по ним же садили картечью, били реактивной артиллерией, жгли напалмом и жахали управляемыми ракетами.

Шли вперед, как умели. Те, кто начал это движение, остались далеко позади, засранными птицами памятниками и безымянными бугорками мха среди болот. Шли вперед, сквозь войны, эпидемии и бунты. А Мечта оставалась – одна на всех. Дурацкая и настоящая. Все эти мерцающие россыпи над нашими головами. Подмигивали, намекали нам на что-то. Ты всегда возвращаешься к истокам, всегда верен своей мечте – какой бы глупой и детской она не была. Иначе, какой смысл во всей этой гребатории, верно?

Нам нужна была вся Вселенная, целиком и полностью, без дураков. Все это пряталось где-то внутри с самого начала. Все эти парни в дебрях еловых лесов, в меловых темницах монастырей. Композиция рублевских икон и бряцанье доспехами на поле Куликовом. Нам было слишком тесно и мало – этого, земного. Мы абстрагировались. Велиречивым бояном растекались по Мировому древу, дикими волчьими стаями рассыпались по степям и снегам, и шире и дальше и выше – под самые облака.

Мы просто верили в Будущее. Стояли по колено в говне и соломе, а смотрели – вперед и вверх. Один парень придумал ракеты, второй – как их строить. Потом еще один улыбнулся, махнул рукой и полетел вперед и вверх. По пути к далеким звездам. И тогда все поняли, что наступает НАШЕ будущее.

И теперь у нас есть все эти механические помощники, информационные сети, у нас есть достижения медицины и экологическое равновесие. У нас нет войн, Планета – с большой буквы – одна на всех. И целый самосвал полной свободы. Хочешь творить – твори. Хочешь любить – люби. Хочешь лепить глиняные горшки – мы синтезируем тебе тонны этой глины. Хочешь пиликать на скрипке с утра до вечера – у тебя всегда найдется пара слушателей. Они будут слушать тебя просто из деликатности. Потому что так воспитаны. Я родом из СССР, планета Земля. Из поколения, дотянувшегося до звезд.

***

На панели визора в ленинской комнате – бугристая физиономия секретаря ЦК Партии Зубакова. Твердит об успешном старте первого этапа терраформирования Марса, об интеграции, об эффективном сотрудничестве в технологическом и экономическом аспектах…

— Я прямо готов расцеловать эту его бородавку, — Корн пшикает кольцом пивной банки, поднимает ее, роняя на ковролин хлопья пены. — Мы сделали это, а?

— Верно, дружище.

Я чокаюсь с ним своей банкой, делаю глоток, блуждая рассеянным взглядом по ленинской комнате. У нас тут и стеллаж с классиками марксизма, и бюст Циолковского, и кадка с мохнатой пальмой, и фонотека с ностальгическими пластинками психоделического рока – от «Песняров» до «Аквариума», и обязательные репродукции Куинджи и Дейнеки на стенах, и мини-бильярд и даже массивный автомат для газировки с сиропом. Все, чтобы почувствовать себя как дома. В комнату заглядывает дежурный связист:

— Морально разлагаетесь?

— Ой, Жора, разлагаемся, — сияет Корн улыбкой чеширского кота.

— Дерябин, у тебя личный вызов по четвертом каналу – снизу!

— С Марса?!

— Ага, — растерянно улыбается связист. — Эллизий-4. Ждешь кого?

— Кто это, кто это, Антоха? — частит Корн. — Это ведь та, про кого я подумал, да?! Да?! Я медленно отставляю банку на стол. Выбираюсь из уютного плена кресла.

— Эй-эй, Антоха, чего это у тебя с лицом? Ты только тут не падай, слышишь? По этому полу Жора своими сапогами ходил, он антисанитарный! Верно, Жора? Может проводить тебя до КаПэ? Изображаю что-то вроде улыбки. Прикладываю палец к губам:

— Корн, умоляю…ни слова!

— Вас понял, Герань! Затыкаюсь!

У Агнии новая стрижка – короткая, озорно-мальчишеская. Косая челка падает на глаза. Глаза – все те же. Глубокие зелено-янтарные омуты, в которых хочется утонуть. Коллапсары зрачков, в которых хочется потеряться навсегда.

— Ты забыла у меня свою сережку.

— Я ничего не забываю, Дерябин.

— Так и думал. Хотелось так думать, во всяком случае…

— Рада тебя видеть.

— Я-то как рад. Думал, ты все еще на Поясе Астероидов.

— Прилетели только сегодня. Проверили первичную разведку. Развернули «Челюскинца», обживаемся. Теперь тут предстоит много работы.

— Знаю, мне уже товарищ Зубаков сообщил по новостям.

— Ох, Антон… В своем стиле!

— Ох, Агния! Как всегда – обворожительна в гневе!

— Мы тут разворачиваем клим-купол. На равнине Эллизий, у самых Борозд Гефеста. Это я к тому… Что тебе теперь, наверное, полагается отпуск?

— Так точно, две недели.

— Знаешь, у нас тут, конечно, от добровольцев нет отбоя, но работы хватает. Работы ужас как много. Я помню про ваши традиционные крымские недели с Корнеевым, но… ты ведь еще помнишь, как водить краулер?

— Мне надо подумать над этим предложением, дорогая моя.

— Ну, тогда, дорогой мой… до связи?

— До связи, Агния.

Я некоторое время смотрю на экран, все еще слышу эхо ее последней фразы, сказанной, прежде чем отключить визор: «люблю тебя».

— А я тебя, — беззвучно шепчу в ответ.

Я вытаскиваю из нагрудного кармана футлярчик, в котором хранил все это время ее сережку. Бережно вытаскиваю, смотрю на свет ламп – на запаянные в стекло крошечные гранулы земной почвы. Возвращаюсь в ленинскую комнату:

— Есть неплохая мысль по поводу отпуска, Корн.

— У меня тоже. Как насчет рвануть в Крым, все две недели не вылезать из гамака, на визоре «Старики» и «Тихоход». И целое гребаное море пива и горные хребты шашлыков, а? Каково?

— Кое-что получше.

— Готов воспринимать, Контроль. Излагайте вводную.

— Две недели в респираторе и защитном костюме, тучи красной пыли, очень тесно и холодно, компот из концентрата и замороженные котлеты. Каюты с низкими потолками. Работа с утра до вечера. Искусственный свет. Отвратительный кофе. Но… совершенно фантастические закаты. А уж люди какие приятные! И, кстати…

— И кстати…?

— Ты же еще помнишь, как водить краулер?

Он щурится, качает вихрастой головой, сминает пивную банку гармошкой. Встает с кресла:

— Герань… готовность два!

— Форсаж! — улыбаюсь я, ударяя со штурманом кулаком о кулак.

Райн Алекс 476: Луна за железной стеной

За окном свирепела вьюга, и болезнь Гжегожа давала о себе знать. Он полез в домашний бар, но извлеченная бутылка огорчила пустотой. За вином Гжегож перестал ходить давно, когда суставы начал скручивать в узлы неприятный диагноз. «Хоть на водку переходи!», — коренной поляк поморщился. Спирт он употреблял наружно, протирая клавиатуру или лупу – раньше Гжегож собирал часы, любовно называл их ларчиками для времени. Мастерской владел прадед, но потом товар вдруг остался без спроса. Дело загнулось, а его собственные часы жизни пошли со сбоями. Последние две радости – журек в забегаловке неподалеку и бутылочка пива «Жывец» у Гжегожа отобрал неумолимый артрит, сделал каждый шаг мучением. Сейчас Гжегож сидел в кресле, кутаясь в одеяло, и гипнотизировал турку. Кофе сам по себе не варился, а автоматы с пультами управления он не признавал.

Ветер стучал в окно. В коридоре мерещились шаги. Гжегож почти дремал над газетой, и очки сползали с покрасневшей переносицы. Со стуком они упали на пол, оставили хозяина в тумане плохого зрения.

— Езус Мария! — Гжегож перекрестился, увидев мелькнувший силуэт. Призраки прошлого дразнили подслеповатого поляка, оживляли воспоминания о женщинах, когда-то варивших суп на этой кухне.

— Вот. Возьмите, пожалуйста, — услышал Гжегож и обомлел. Кто-то вложил в его руку очки вместе с сомнением – стоит ли их надевать?

— Не бойтесь. Мы – друзья, — заверил женский голос на чистом русском языке.

Как истинный поляк Гжегож не оценил заявления. Друзьями русские и поляки были только на карте, исторически связывались торговлей, а потом и вовсе разделились железной стеной. Граница прошла по линии украинского Днепра.

— Ska,d pani jest? — решил проверить Гжегож и одновременно вооружил зрение диоптриями. Вопрос не требовал ответа. Перед ним стояла молоденькая девушка. Облегающий серебристый комбинезон подчеркивал ее славянское очарование. Гжегож разглядел все: от длиннющей косы до больших голубых глаз.

— Простите, — гостья захлопала ресницами. — Я сейчас включу переводчик.

Девушка коснулась виска пальчиком, как сенсорной панели, и попросила повторить вопрос.

— Я с Луны, — ответ сразил Гжегожа сильнее языка Киевской Руси. Споры по поводу баз на обратной стороне ночного светила утихали потихоньку. Обделенные космическим пространством нации смирялись – только у Советов хватило бы терпения и денег освоить спутник Земли.

Гжегож помнил, как СССР возродилось после мирового кризиса. Его страны быстро ушли в информационное подполье. Они оставили запад без газа, электроэнергии и новостей с силуэтом Кремля на заднем плане. Отказались и от польских товаров. Жизнь Гжегожа тогда не баловала – часы никто не покупал, дед умер от горя.

Теперь косвенная виновница семейных неудач стояла перед ним и улыбалась так тепло, что перехотелось ее осуждать.

— И как на Луне нынче погода? — сострил Гжегож, чтобы скрыть неприятные размышления.

— Снаружи, как всегда, холодно. Зато в оранжереях… цветут ирисы. Много-много ирисов! Каждый, кто прилетает к нам, обязательно забирает с собой цветок на память! Вам тоже понравятся наши сады, — гостья защебетала резво, но Гжегож ловил каждое слово, не ощущая языковой преграды. Смысл будто направлялся ему в мозг, минуя уши и сознание.

Он закрыл глаза и ощутил сладость фиалок и терпкость древесной коры. Почему-то Гжегож решил, что так пахла его прабабушка, лет сто пятьдесят назад, когда мазала запястье маслом из синеватого флакона.

— Хотите кофе? Я сварю! — вынырнув из восторга, он переполнился щедростью.

— Нет. Что вы. Нам пора. Нас ждут! — девушка помогла Гжегожу подняться, передавая ему легкость собственных движений. При касании к ней щекочущие токи пробегались по суставам и ненадолго унимали боль.

— Езус Мария! Где?

— На Луне.

Старик беспомощно закрутил головой, пошатнулся, но девушка придержала его.

— Вы удивлены. Я понимаю. Меня предупреждали, что нас здесь недолюбливают. Но мы искренне хотим вам помочь. Пойдемте со мной, если хотите жить.

Фраза из старого фантастического боевика вдруг вернулась ногам стойкость. Гжегож выпрямился, будто готовился пригласить красотку в сенсотеатр на просмотр фильма, щекочущего нервы. Его спутница будет прижиматься к нему плечом, а он – обнимать ее, защищать от киборгов, палящих друг в друга в служебном коридоре супермаркета.

— Нам нужно пойти в одно место. Я думаю, нам стоит вызвать такси, — ее подопечному все еще тяжело давались шаги.

— Как вас зовут, пани? — отважился на сближение Гжегож, уже готовя на случай отказа стандартное «пшепрашам». Но девушка ответила: – Людмила.

Гжегож не успел сострить на счет Руслана и коня, летящего по воздуху, как в комнату вошел мужчина в таком же комбинезоне.

— Одевайтесь теплее, — сказал он и подал с антресоли пуховик, рассчитанный на -60 по Цельсию. «Вот и сгодится кафтан», — решил Гжегож, хотя и на Земле в последние годы морозы не щадили континенты, пугая летом и зимой полярными значениями температур. Лунная парочка помогла старику обуть сапоги и подхватила его под руки. Гжегож ощутил невесомость раньше, чем попал на Луну! Молодые люди несли его, вышагивая так резво, будто на руках не висел похудевший, но все же немаленький мужчина.

Такси стояло у подъезда. Они пронеслись сквозь снежную бурю в салон, где рядом с водителем сидел третий «инопланетянин» – тот же неземной энтузиазм на лице. Гжегож улыбнулся – наивно и широко, словно мальчик, попавший в сказку. Третий назвал шоферу ориентир, и машина помчала их в темноту, наперекор снежинками, напоминающим звёзды.

Гжегож не следил за дорогой. Он, как и таксист, поглядывал на умиротворённых молчанием спутников.

Мысли свернули с оптимистичного пути и спросили: а вдруг его похитили для опытов? Да кому ты нужен, дряхлый сухарь с воспаленными суставами. Гжегож взглянул на пухлые щеки Людмилы, и та показала ему ямочки, улыбнувшись.

Такси остановилось на дороге: второй пришелец расплатился с водителем и догнал их возле низких елок, встречающих гостей на границе непроглядной чащи. Гжегож сразу признал Кабацкий лес и подумал, что здесь можно спрятать не только космический корабль. Двадцать минут пешей прогулки по сугробам и с нагрузкой в виде старика не утомили ребят. Людмила раскраснелась на морозе, но дышала ровно. Ее товарищ даже что-то напевал под нос, а третий пришелец бодро шел впереди, указывая путь.

На поляне их поймала в сети полная луна – свет обещал новые приключения. И они начались, когда из-под земли появилась металлическая капсула в три метра высотой.

— Что это? — удивился Гжегож, ожидая увидеть звездолет.

— Это луна-порт, — пояснил третий пришелец и подошел к пульту управления на одном из боков капсулы. Невидимые ранее двери открыли удивленному поляку внутренности, напоминающие лифт.

— Мы не полетим, а перенесемся на Луну. Почти мгновенно! — Людмила постаралась успокоить пассажира и дала ему металлическую «таблетку». — Положите под язык. Она защитит от побочных эффектов перехода!

Все спутники поместились в капсулу, двери закрылись автоматически. Раздался нарастающий гул, будто ветер взбесился и стал атаковать инородное тело этого мира.

— Поехали! — закричал один из парней, и Гжегож провалился в темноту.

Он думал, что попал в космос. В темноте вспыхивали молнии, похожие на лазерное шоу. Лучи проходили сквозь него – Гжегож не видел собственного тела, а легкость и безболезненность подсказывали, что это не материальный мир. «Вдруг я умер?», — стоило вопросу прозвучать, как цветная мозаика закончилась, и сознание отключилось.

***

Расслабленное тело отправляло приятные сигналы мозгу. Гжегожу казалось, что его несут куда-то волны теплого моря. Вернулись воспоминания о поездки с бабушкой в Гдыне, океанариуме и сквере Костюшко. Морской коктейль изгонял боль, расправлял суставы, питал кости и сухожилия. Телом Гжегож возвращался в молодость, а мыслями в реальность. Вверху вместо солнца замаячил потолок с круглой лампой.

— Доброе утро, Гжегож, — на берегу моря сновидений его встретила Людмила.

Она улыбалась поляку, как старому знакомому. Палату с прозрачными стенами окружал космос. Даже пол и потолок не мешали ощущению полета.

— Где я? — Гжегож понял, что лежит под колпаком.

— В реабилитационной капсуле, — девушка предугадала его вопрос: – Врач придет сегодня и все вам расскажет.

Гжегож чувствовал себя странно, будто его мозг пересадили в чужое тело. Руки, обвитые трубками, не поднимались к лицу. Рассмотреть себя не удавалось, и Гжегож подозрительно рассматривал стену между собой и внешним миром.

— Не беспокойтесь, — Людмила положила ладонь на стекло, чтобы внушить уверенность, — мне сказали, что восстановление произошло успешно. Теперь вы будете чувствовать себя моложе.

В подтверждение ее слов обновленной энергией запела каждая клетка тела Гжегожа. Глаза заметили красоту небесной иллюминации и необычность интерьера в стиле хай-тек. Со спокойствием пациента элитной клиники Гжегож отдался на милость мягкой подушке и сну.

Следующее пробуждение он встретил свободным. Гжегож тут же осмотрел руки и не нашел ни старческих пятен, ни покореженных вен. Он готов был подняться и бежать навстречу людям, которые перевели стрелки его часов на лет двадцать назад.

— Так и есть, — позже пациента навестил профессор в белом комбинезоне с эмблемой – две руки держали красное сердце. Медик пояснил: – Мы зарядили в ваши клетки генетический материал, который заставил их вернуться в «молодое» состояние. Теперь у вас, как говорится, все впереди.

— Но… Виктор Михайлович, — Гжегож с трепетом произносил имя врача, — почему я?

Профессор переглянулся с Людмилой, передав ей беззвучный упрек, и сказал:

— Вам просто повезло.

Гжегож не верил везениям – под ними часто маскировались неудачи. За рекламой скидок скрывались дорогие товары. За обещаниями кандидатов очередной финансовый кризис. За молчанием врачей – суровый диагноз. «Если в доме тишина, это не значит, что в нем мир и счастье, это значит, что остановились часы», — поговаривал дед-основатель мастерской. Гжегож кивал ему и стремился дергать цепочку с гирьками в положенное время, чтобы оживлять большие ходики с кукушкой. Точно так поступили здешние врачи – дали ему заряд для продолжения жизни. Но что-то потребует взамен…

— Вам, должно быть, достанется от начальника за мои неуместные вопросы, — он, как полагается, торопился извиниться перед зардевшейся девушкой.

— Нет, что вы… Он прав. Я гид. Моя работа – помочь вам адаптироваться в нашем мире. Мне очень жаль, что у нас не было времени поговорить, — Людмила опустила голову и сложила руки на коленях.

Не хватало только платочка для образа русской скромницы. Гжегож умилился, но о сомнениях не забыл. Пришло время задавать аккуратные вопросы.

— А что произошло в той…эээ… капсуле, моя милая пани могла бы мне рассказать? Я не помню ничего, как после глубокого сна.

— Все шло по плану. Не стоит переживать. Перелеты лучше переносятся, если человек не волнуется. Та самая таблетка настроила ваш мозг на тихий и здоровый сон. Вместо наркоза… Мы прибыли на станцию, взяли необходимые анализы, провели процедуры. Все сразу, чтобы не травмировать вашу нервную систему, — она запнулась, увидев в глазах поляка недоверие. Коснувшись невидимых кнопок на стеклянном колпаке, Людмила подняла его. Нажатием другой кнопки она превратила койку вместе с Гжегожем в большое кресло.

— Вы можете вставать. Только осторожно. Я вам помогу, — подставка для ног задвинулась, и пациент пошевелил ступнями – живо и по-детски. Совсем нет скованности после суток (нескольких дней?) бездействия. Не тяготеет слабость после наркоза. Ноги согреваются, как у молодого, и прямо зудят – поднимайся!

Гжегож послушался и оторвался от мягкого сидения, опершись на ручки. Суставы выпрямились, кости заняли место в лунках без сопротивления и боли. Он даже подпрыгнул несколько раз, и мышечная радость вызвала улыбку на лице.

— Я рада, что с вами теперь все в порядке! — Людмила хлопнула в ладоши и поцеловала его в щеку. Гжегож почти растрогался, но главное помнил – перед ним могла стоять хорошая актриса.

— Пойдемте, я вам покажу окрестности! — Людмила потянула его за руку, забыв о врачебных предосторожностях, и двери автоматически выпустили их в коридор. Длинный с круглыми стенами желоб пестрил окошками и лампами. Внутрь вливался лунный свет, и под его магией ноги Гжегожа теряли основу, попадали в невесомость.

— Комр Желудев. Я – Синица. Веду пациента из реабилитационной камеры в центр отдыха, — Людмила на ходу проговорила в собственное запястье. Где-то там скрывался невидимый микрофон.

Видимо, загадочный комр передал распоряжение, чтобы их сразу пропустили надозорном пункте два татуированных, но все равно истинно русских богатыря – не хватало мечей и кольчуги. За массивными дверьми Гжегож ощутил в воздухе нечто знакомое. То, от чего идет кругом голова городского человека, прибывшего в горы. Любителя природы нюх не подвел. Коридор круто свернул и раскрылся в огромный зал, размером в несколько современных футбольных арен. Хотя в небе светили звезды, и где-то в темноте плавала голубая планета, под ногами Гжегода появилась трава, а деревья направили в легкие кислород. По аллеям большого парка бродили люди в разноцветных комбинезонах. На большой площадке, едва скрытой кронами кленов, шумели дети. Их перекрикивала вода из искусственного водоема с водопадами. Еще немного – и под ногами появятся голуби! Казалось, что люди попросту вырвались сюда на выходные или купили путевку в туристическом агентстве. «Почти так», — рассказала Людмила о праве каждого советского жителя побывать на спутнике Земли, подлечить здоровье открытыми возможностями микрогравитации, вдохнуть частицы здешних минералов и выдохнуть их вместе с болезнями.

— Езус Мария! Это великолепно. Так, должно быть, выглядит рай! — Гжегож помчался вглубь сада так, будто его ждала встреча с самим создателем мира. С каждым шагом он подхватывал настрой доброжелательность окружающих, становился еще бодрее, пружинил шагом. В центре, на пересечении дорожек, стояло почти «земное» кафе.

— Посидим? — спросил у Людмилы, словно недавно встретил ее на улицах Варшавы.

— Да. Конечно. Вам как раз надо подкрепиться.

Организм требовал, и Гжегож поглощал все, что принесла ему официантка. Гречка с котлетой, гость из меню советскими столовыми, казалась самой желанной пищей.

— Ешьте, не бойтесь. Все натуральное. Мы выращиваем фрукты и овощи прямо здесь. Чернозем привозим с Земли. На нашей станции есть свиноферма и коровник. Свежее мясо, молоко, масло… Все «эко», как у вас модно говорить… — Людмила успокаивала его, хотя гость не думал отказываться от пищи.

— Так… пани известно, как говорят у нас? — удивился Гжегож, представляя здешнюю молодежь те ми же яблочками, выращенными в теплицах строгого режима.

— Конечно. Я гид, мне положено знать культуру всех стран.

Он молча проглотил информацию о том, что на Луну прилетает кто-то, кроме него. Наверное, это какая-то акция советов – помоги чужаку, завербуй шпика. Его подлечат, откормят, а потом поставят перед фактом: либо работай на нас, либо… В последнем доводе Гжегож не видел логических причин, подсказанных фильмами о шпионах. Все проще: никто ему ничего не сообщит – возьмут и сделают ходячий передатчик мыслей. Или уже сделали тишком, как в той капсуле. Гжегож ощутил во рту привкус металлической таблетки.

— Простите… а та штучка, которую мне дали в начале путешествия, еще внутри?

— Таблетка? Она выйдет естественным путем. Вот сейчас вы поедите, и… — девушка обрубила конец фразы с подробностями смущенной улыбкой.

— А когда меня вернут домой?

— Скоро, — Людмила вздохнула и огляделась на «соплеменников», не обращающих внимания на чужака. — Вы до сих пор не верите мне. Почему?

Странный вопрос от человека, упавшего с неба! Гжегож возмутился внутри, хотя впору было сбалансировать мысли и увиденное. Еще на Земле он верил в то, что русские строят на Луне военные объекты и желают поработить всю планету из космоса. Он думал, что люди ходят в военной форме, поют гимн и едят какую-нибудь перловку из алюминиевых мисок. Со школы ему внушали о том, как страны новых Советов утонули в кризисе, и чтобы выплыть – объединились против всего остального мира.

Теперь вопрос «как вам там живется за железной стеной?» он адресовал себе, отвечая – для нас Луна – это просто символ ночи.

— Не грустите! Давайте сходим в кино! — Людмила очаровала поляка девичьей беззаботностью. Спросить о жизни молодежи там, на оставшейся за толстыми стеклами станции Земле, он не решался. Об этом рассказал фильм. Истинно русская главная героиня Варя прилетела на Марс, освоенный Советами, работать агрономом. От ее труда зависела судьба экспедиции, как, впрочем, и от действий каждого члена экипажа корабля «Звезда». Девушка влилась в молодой коллектив и покорила красотой капитана и Гжегожа, когда танцевала на дискотеке в наряде нескромном, как славянские модели на съемках календаря Pirelli. Любовная линия сплелась, как судьба двух планет – Земли и Марса, и космос, проверив чувства на прочность, соединил сердца.

— Дидактический фильм, не находите? — вдруг спросила Людмила на выходе из кинозала.

— Почему? Я как раз ожидал пионеров, трудовых будней и подвигов! А тут… лавстори чистой воды! — Гжегож все еще светился счастьем, как тот экран, который в темноте внушал зрителям надежду.

— От пионеров у нас осталась только Пионерия – научно-исследовательских центр для молодежи. На самом деле это большой город для ученых. Место в нем надо заслужить умом. Труженикам Пионерии мы обязаны всеми открытиями на Земле и на Луне! — чистую голубизну Людмилиных глаз спрятали расширенные зрачки. Грудь часто вздымалась и волновала Гжегожа. Он одернул себя тем, что речи девушки похожи на экзальтацию сектантов. Гость притих и огляделся. Улыбки на лицах слишком искренние, фильмы слишком чувственные, условия слишком приятные, и все это в окружении прочных стен лунной базы, кольца вооруженных солдат и информационной изоляции.

— У нас тоже есть ученые, но… — он пытался поддержать разговор, но выдавал себя суетливым взглядом.

— Ваши ученые молодцы! Советы будут сотрудничать с ними вскоре! Мы давно идем к этому, годами. Понимаете, о чем я?

Гжегож принимал ее слова на собственный лад, сквозь рассказы о голодающем населении советов, работой за честное слово и партийные значки. Он не находил подтверждения этим знаниям, но не могла быть жизнь закрытого государства столь же гладкой, как кожа юницы.

— Люда, моя прелестная пани, скажи мне, старику… честно скажи… возможно ли это? Почему мы работали на себя, но у нас отобрали все. А вы работали на всех и получили все?

Вопросы насторожили Гида и, казалось, поубавили говорливость. Людмила сняла с головы прозрачную пластину и приклеила на висок замершему от удивления Гжегожу.

«Сидите спокойно, — услышал он знакомый голос. — Смотрите на зелень, слушайте журчание травы… и меня».

Девушка изменилась – с хладнокровием гипнотизера она речью усмирила его пульс, только что шумом застилающий звуки лунного рая.

«Когда вы родились, Гжегож, ваш дед основал мастерскую. Он входил в класс среднего бизнеса – основу капитализма. Но с годами все изменилось: раскрученные частники перестали работать на себя, они ушли непосредственно от дел, и ваша продукция стала безликой. Капитализм утратил основную суть – поддержку инициативы каждого. Возможности глушились корпорациями, спрос формировался ими же, деньги плыли к ним в обход вас, бывших середнячков. Вас не стало – пришла нужда и бедность, волны финансового кризиса поглотили остатки благополучия и опору финансов государства – средний бизнес. Мы… Мы решили отсечь вас, как чужеродный организм, как болезнь…».

Людмила взяла гостя за руку, ощущая, что обновленное сердце работает на износ. «Капитализм научил нас выживать за счет других. Мы перестали производить – довольствовались дешевыми товарами Польши и Китая. Мы перестали работать – нанимали нищих за гроши, а те выли, но делали дело. Мы, славянские народы, попали в зависимости от доллара и МВФ, от Европейского союза и США. Нам оставалось одно – уйти с рынка, учиться работать…».

Гжегож не только слышал, он видел, как Людина мать пекла хлеб и раздавала соседям. Тесто месилось ночью – с семи до девяти женщина работала по забытой специальности ткачихи. Заводы наполнялись людьми в робе и касках, со станков стирали пыль руки, еще помнящие маникюр. Желудки забывали об ананасах, и яблоки становились милее любой сладости. И только спустя тридцать лет Людмила появилась в новых Советах, чтобы учиться, работать и не отказывать себе ни в чем.

— Это сказка, — очнулся Гжегож. Виски горели еще большим недоверием, а рука ощущала холод одиночества. Девушка стояла поодаль и говорила с двумя парнями в военной форме. Те смотрели на поляка так, будто только что признали в нем чужака, и готовы выдрать из клеток тела спасительные гены, забрать здоровье и молодость.

Процессия двинулась к нему – из-за массивных фигур «полицаев» Людмила посылала ему хрупкое сочувствие осунувшимся телом.

— Здравствуйте, Гже… — без смущения один из охранников проглотил незнакомое имя.

— Гжегож, — тихо подсказала гид.

— Пройдемте с нами, — без объяснений и ожидания подняли под руки, потянули за собой, как отъявленного преступника. Удивление провожало его со всех сторон, будто «закон в действии» был в диковинку, и Гжегожу стало еще грустнее. Он готовился к ультиматуму: шпионь или умри – но в голове до сих пор шептались мысли Людмилы. О хорошем старике, мол, жаль его, куда его, что с ним будет, почему. Гиду не положено знать о государственных заговорах, как не нужно было ему вникать в историю Союза.

За единственной «земной» дверью с надписью «Комр. Желудев Виктор Иванович» сидел мужчина в военном костюме советского образца. На простом деревянном столе перед ним лежали часы. Гжегож впился в них взглядом, как на магический артефакт, способный перенести его в крохотную кухню, пусть даже с артритом, только живого. Силы прильнули в тело, когда молодчики усадили его в кресло, а военный подвинул ближе часы.

— Езус Мария! Они идут! — Гжегож схватил тикающий механизм и нежно зажал ладонями. Он гладил поцарапанный временем корпус, протирал потускневшее стекло и любовался гравировкой «Przybytek i syn 2020» со слезами в глазах.

— Ваш дед был настоящим трудягой. Его труд отсчитывает время нашей дружбы, хотя Войцеха давно нет в живых. Я обещал помочь его внуку, — сказал комр, поднимаясь над столом, часами и озадаченным поляком. «Русский размер», — подумал Гжегож, оценивая рост лунного начальника.

— Вам не внедряли никаких передатчиков. Вас не пытались завербовать. Ваше тело не содержит ничего инородного и будет служить только вам. Приятного полета, — Виктор Иванович протянул знакомую металлическую таблетку.

***

Такси отдаляло Гжегожа от Кабацкого леса по снежной каше и лужам.

— Простите, пан, а какое сегодня число? Я запамятовал, — спросил путешественник, расстегивая зимнюю куртку в теплом салоне авто.

— Двадцатое марта, — водитель понимающе кивнул. — Ранняя весна, может, и в нашей жизни наступит оттепель.

— Угу, — кивнул пассажир собственным мыслям и посланным с ночного спутника образам. Советы планировали за два-три года открыть лунные санатории для мирового туризма, сотрудничать с американцами в освоении космоса, оказывать медицинские услуги, разумно приоткрыть дверцу в собственный мир.

Гжегож расплатился с водителем у родного дома, но на второй, жилой этаж не поднялся. Впервые за десять лет открылась витрина старой мастерской и пригласила клиентов проверить время. Поляк сдул пыль с рабочих столов, взял инструменты и зажег лампы. Он, наследник фирмы «Przybytek i syn 2020», решил прожить вновь обретенную жизнь иначе.

Николаев Игорь Игоревич 471: Сны о Марсе

Обычно считается, что Марс – это место где очень-очень холодно. Отчасти это так, но не всегда и не везде. Оптимальное место для закладки марсианской базы – 30–32 градуса южной широты и 297–305 градусов стандартной долготы, в самой низине равнины Эллада. Это дает с одной стороны, летние дневные плюсовые температуры из-за близости к экватору, а с другой стороны – меньший перепад между дневными и ночными температурами. Кроме того, там наибольшее атмосферное давление на поверхности планеты. В плотной куртке и кислородной маске человек способен летним днём бежать без скафандра две-три минуты…

Шаг, вдох… Шаг, выдох… Ноги работают как гидравлические приводы – ровно, в едином ритме, не знающем сбоев. Вдох-выдох, правая нога, левая нога. Если бы не маска и привычная тяжесть баллонов за плечами – можно закрыть глаза и представить, что ты на Земле. Километр до ближайшей метеорологической станции, столько же обратно – два километра быстрого бега, временами переходящего в трусцу. Спорт, тренировка выносливости, мерило собственной силы.

А еще – критически важная процедура, без которой на Землю вернется полубезумный инвалид. Марсианские 0,38 «g» являются околокритическим значением силы тяготения для человека, близ этой точки, в зависимости от индивидуальной физиологии, начинается перестройка организма с вымыванием из костных тканей кальция. Физические нагрузки – первый форпост, защищающий организм от «синдрома мягких костей». Поэтому на Красной Планете бегают все. Говорят, первые марсопроходцы совершали пробежки даже без легких скафандров, в одних масках, надев плотные куртки и хорошо намазав лица гелем – чтобы не растрескалась кожа. Ведь летом на равнине Эллады можно вскипятить воду при плюс десяти по Цельсию, а температура человеческого тела гораздо выше. Наверное, обычные байки. Там где смерть поджидает за каждым углом, прячась даже в самой крошечной неисправности – нет места пижонству и бессмысленным вызовам. Человек и так найдет, где можно рискнуть жизнью с пользой и практической отдачей.

Поэтому – легкий скафандр, глухая маска и дыхательный блок за плечами – основной запас и аварийная кислородная батарея на крайний случай. И только добежав до крайней точки дистанции можно позволить себе роскошь на несколько мгновений приподнять забрало, чтобы ощутить дыхание чужой планеты. Обжигающе-раскаленное и одновременно морозно-могильное – непередаваемая комбинация, складывающаяся из химического состава, атмосферного давления и температуры. Тот, кого хоть раз коснулся Марс – никогда не забудет этого…

— Подъем, Сережа.

Марс всегда остается с тобой. Даже если ты никогда не ступал на его поверхность, даже если ты никогда не покидал Землю. Даже во сне…

Сергей Борисов, младший метеоролог станции «Восток», просыпался медленно, часть его сознания продолжала мерить шагами поверхность Эллады, не желая отрываться от почвы, высушенной миллионами безводных лет. Другая же – постепенно возвращалась в реальность, неприглядную и очень невеселую. Ту, в которой два полярника оказались заперты на нескольких квадратных метрах вездехода, посреди антарктической пустыни. В самом сердце «Черной Бури».

Сергей окончательно пришел в себя. Присел на откидной лавке-топчане, протер лицо шершавой ладонью, словно стараясь стереть покрывало сна. Загрубевшая обветренная кожа неприятно царапала щеки, даже через колкую щетину. Борисов поежился – во сне температура тела снижается, зябкий холодок просочился сквозь одежду и термобелье. Говорят, Амундсену принадлежат слова «Можно привыкнуть ко всему, кроме холода». Истина или апокриф – неважно, легендарный исследователь был прав. Можно привыкнуть ко всему, забить любую неприятность работой, привычкой или обычной злостью. Но холод – как любовь всей жизни, всегда является в новом обличье, не позволяя забыть о себе ни на мгновение.

Забавно, подумал Сергей, две тысячи шестьдесят первый год… Люди покончили с реставрацией капитализма, освоили Луну, заключили термоядерный ад в ловушку магнитного поля и совершают физкультурные пробежки по Марсу. Но холод – самый древний враг – по-прежнему собирает свою жатву, пусть и не в пример меньшую чем когда-то. Скоро он доберется и до них.

Не зря говорят, что толстенные тома по технике безопасности написаны кровью тех, кто их нарушал. Идея изначально была безумная – отправиться на легкой двухместной «Многоножке» почти за пятьдесят километров от антарктического «Востока», в самое сердце нарождавшейся «Черной Бури». «Буря» – не просто «ветер» и даже не «ураган». Это наследие ломки планетарного климата – карликовый, можно сказать микроскопический циклон, формирующийся за считанные часы. Он крайне опасен сам по себе, силой и непредсказуемостью, но в придачу еще и искажает электромагнитные волны, напрочь сбивая сигналы радио и навигационных маяков. Быть застигнутым такой напастью – скверно даже для солидной, многотонной «Харьковчанки». А для маленького вездехода, созданного, чтобы быстро объезжать форпосты и автоматические метеостанции – смерти подобно.

Но бывают моменты, когда на карту ставится слишком много, и приходится решительным жестом отодвигать в сторону любые инструкции. Они могли бы успеть, в самый край, буквально проскочив под носом у раскручивавшейся «Бури». Не успели.

— С добрым утром, — сказал Сергей спутнику, механику-водителю Владимиру Вандышеву. Тот кивнул.

Полярники избегали лишних слов. Усталость и холод впились в их тела, вымораживая мысли, отупляя разум, отзываясь тупой болью в суставах и ломотой в костях. Сергей бросил взгляд на маленькое зеркальце под низким потолком. Все то же самое – оба они были почти неразличимы – одинаковые бороды, слегка припушенные инеем, глубоко запавшие глаза. И не сказать, что мехводу уже под пятьдесят, а метеорологу нет и тридцати.

Где-то в глубине души билась неотрывная мысль, острая и поганая, как заржавленная иголка – «Ведь я мог отказаться… И через месяц уже был бы дома, а через полгода – отправился бы на Элладу…». Вандышев внимательно посмотрел ему в лицо, словно мог прочитать мысли, даже самые потаенные, и метеоролог устыдился. Конечно, мог бы. Но не стал. Так же как человек может с легкостью шагнуть в пропасть, но никогда не сделает этого шага.

Они не могли не отправиться в путь, даже сознавая весь риск, по-настоящему смертельный. Опытная биологическая станция на орбите отстрелила автоматический зонд с образцами растений, выращенными в условиях невесомости. Плод почти десяти лет немыслимых усилий, тысяч экспериментов и сотен тысяч неудачных серий – образцы, способные совершить вторую «зеленую революцию» и навсегда избавить мир от голода. Но произошла ничтожная ошибка, крошечный сбой – и капсула спустилась не в расчетном районе, а далеко в Антарктике, в сердце нарождающегося микро-циклона. Будь это обычный ураган – да и черт с ним, достали бы потом, даже из-под многометрового снежно-ледяного завала. Броня и пеленгатор капсулы способны устоять против любого природного катаклизма. Почти любого.

«Черная буря» вполне могла «пережечь» радиомаяк, примерно с вероятностью пятьдесят на пятьдесят, и тогда драгоценный груз уже никогда не найти. Конечно, результат можно воспроизвести, но генетика невесомости – слишком сложная наука, граничащая с искусством и простым везением. Может быть удастся, может быть – нет. Может быть, чтобы получить новые растения, пригодные для размножения, придется потратить еще десять лет. А решение продовольственной проблемы не ждет – слишком тяжело далась победа в последних конфликтах, сотрясавших мир менее полувека назад.

Они рискнули, потому что не могли не рискнуть, при молчаливом согласии начальника станции, и почти выиграли у судьбы и природы – капсула была найдена. Она стояла посреди тесного жилого отсека «Многоножки» – здоровенный кубический ящик, оставшийся после сброса тепловых экранов, парашютной системы и амортизаторов. Но обратно уже не успели. Налетевшая стихия полностью отрубила связь и навигацию, закрутила компас и превратила вездеход в беспомощную скорлупку, вздрагивающую под ударами ветра и снежных демонов. Время шло, закончилось топливо, иссякал запас аккумулятора. Еще несколько часов – и лютый антарктический холод запустит щупальца под металлопластиковую обшивку, нащупывая человеческие тела, жадно высасывая из них тепло и жизнь.

— Пора решать, — произнес механик. — Пора. Метеоролог кивнул. Оба они избегали смотреть на капсулу.

— С «Востока» не пробьются, самолет с Большой Земли сдует к черту, — сказал Вандышев и закашлялся, прикрывая рот рукой в толстой перчатке. Воздух на самом южном континенте Земли невероятно сухой, он обезвоживает и дерет глотку как раскаленное марево самой жаркой пустыни. — Баллистический на Плесецке уже наверняка готов, может быть даже стартовали, но без точной радиопривязки у них будет погрешность до пяти километров. У них экранированная аппаратура, нас рано или поздно найдут. Но…

Он умолк и посмотрел на глухой борт с задраенным иллюминатором, за которым бесновалась и выла свирепая буря, раскачивая и сотрясая вездеход.

— Скорее поздно. Опоздают… — закончил за него Сергей, тоже кашлянув. Каждый вдох словно шуршал по носоглотке невидимым ежиком, царапая слизистую. — Почти наверняка опоздают.

— Такое дело, — неуверенно вымолвил механик, устремив взгляд на серый куб с образцами. — В общем… Пора решать.

Он не закончил, молчал и метеоролог. Сбрасываемая капсула представляла собой защищенный сейф с многослойной теплоизоляцией, автономной батареей и подогревом. Если вскрыть ее, места хватит как раз на одного человека. Получится саркофаг с подогревом, который гарантированно сохранит чью-то жизнь. Конечно, придется вытащить все образцы, которые вымерзнут и погибнут.

Потенциально бесценная зелень и человеческая жизнь на разных чашах весов – что ценнее? При этом помощь может подоспеть в любой момент. А может быть продукт орбитальных лабораторий окажется бесполезен в плену вязкого земного притяжения. Почему в жизни выбор всегда оказывается так сложен?..

Они молча сидели друг напротив друга, на скамейках-топчанах. Тихо гудел вентилятор, прогоняя сквозь решетку радиатора теплый воздух. В полутьме слабо светилась лампочка аварийного освещения. Скоро отопитель замолк, остался только светлячок лампы.

— Знаешь, я когда буржуйская Реставрация накрылась, работал сторожем на автостоянке, — вдруг заговорил механик, глядя на тлеющий огонек в клетке защитной сетки. — Удобств никаких, только будка из досок и лампа под потолком. И, помню, пошел страшный ливень. А работа такая – не отсидишься. Вымок до нитки. Так я о чем… — он помолчал, безмолвно шевеля губами. — Носки промокли, я их на лампочке и сушил. Вот на такой же. И самое интересное – неплохо так сохли, только из черных почему то рыжими стали…

Выл буран, по стенкам что-то скрежетало, словно скребли ледяные когти скрытых во мгле чудовищ. Из-под потолка послышался тихий треск – углы подернулись белесой пленкой, словно паук начал плести снежные тенета.

— Рыжие носки, — проговорил метеоролог. — Наверное, красиво было.

Оба рассмеялись, тихо, чтобы не тревожить иссушенное горло и не тратить тепло.

— Полежу, а ты сам разберешься, — пробормотал Вандышев, укладываясь на скамье, подтягивая колени к подбородку. — Полежу… — повторил он еще тише и отвернулся к стене.

Борисов долго смотрел на его спину в темной куртке на меху. По мере того как уходили минута за минутой, он клонился вперед все сильнее и сильнее, сложив руки на груди, словно пряча огонек свечи. Наконец, он уперся лбом в прохладную гладкую стенку капсулы. Провел рукой по верхнему краю, словно подрагивающие пальцы могли ощутить тепло, надежно спрятанное изоляторами внутри кубического ящика.

Все-таки самая страшная битва – это та, которую приходится вести с самим собой, подумал молодой метеоролог. Так легко ощутить в поражении сладкий привкус победы, так легко уступить железным доводам рассудка… И самое страшное то, что слабость действительно вполне может обернуться холодным рассудочным поступком, самым лучшим, самым верным.

— Да, надо полежать, — повторил он вслед за механиком, и добавил. — Подождем баллистический…

Потолок полностью выбелило инеем, каждый выдох осаждался снежными кристалликами на жестких бородах. Вой за тонкими стенками немного стих, если очень внимательно прислушаться, в надрывном стоне бури можно было расслышать человеческие голоса, но, скорее всего, это был лишь обман слуха.

Шаг, вдох… Шаг, выдох… Ноги работают как гидравлические приводы – ровно, в едином ритме, не знающем сбоев. Вдох-выдох, правая нога, левая нога. Если бы не маска и привычная тяжесть баллонов за плечами – можно закрыть глаза и представить, что ты на Земле. Сергей спал и видел сны о Марсе…

Корсакова Наталья 470: Директива номер один

Ник вошёл в рубку. Обзорный экран вспыхнул, задёрнулся дырявой чернотой, словно набросили тряпку, изъеденную молью. Ровно по центру сиял ржавым боком Марс. Столбик цифр в правом нижнем углу показывал курс, скорость, оставшееся расстояние до планеты и ещё несколько непонятных значков, выяснять значение которых было не интересно.

Он уселся в кресло и только сейчас заметил, что всё ещё сжимает в кулаке упаковку таблеток. Надо же, забыл принять. Раньше такого не случалось. Достал тёмно-синюю капсулу и положил под язык. Таблетированное счастье, пусть и с длинным списком побочных эффектов, стало убежищем, в которое он прятался каждое утро, избегая даже попытки осознать предстоящее.

На пульте замигал огонёк. Ник уставился на него, пытаясь вспомнить руководство пилота, но так и не смог сообразить что означает этот индикатор.

— Эй, Дровосек, что там мигает?

Программатор – кибер-мозг корабля новейшего поколения охотно отозвался, сочно пророкотав приятным баритоном:

— Сэр, индикатор говорит о том, что получен сигнал SOS.

— Проигнорировать. — Ник поудобнее устроился в кресле, собираясь вздремнуть. — Пусть этим займутся другие.

— Невозможно, сэр. Уже произведена коррекция курса для захвата спасательной капсулы.

— Что? — он даже немного удивился. — Прямое неподчинение приказу?

— В спасательной капсуле мало кислорода, сэр. А в радиусе выживания находимся только мы. Согласно директиве номер один – спасение жизни приоритетно.

Стремление корабля приравнять себя к человеку, эдакое эфемерное «мы», намекающее на команду, выглядело не просто комично, а чрезвычайно глупо.

— Неужели?

— Так точно, сэр. Вывожу изображение спасательной капсулы на экран.

Серебристый борт приблизился, ярко вспыхнула надпись под иллюминатором. Ник вздрогнул. Нет, этого просто не могло быть. Как в дурном сне на него наплывали огромные красные буквы: СССР.

— Меняй курс, Дровосек. Я не хочу в этом участвовать.

— Сожалею, сэр. Я не в силах изменить приоритеты, заложенные в основы моей деятельности. Через семь минут будет произведён захват спасательной капсулы.

— Упрямая железка, — долбанул по пульту кулаком, но программатор предусмотрительно успел задёрнуть кнопки защитным полем. — Надо было брать старую модель, так нет, польстился на многофакторный интеллект. Так мне и надо, старому дураку. Не надо было изменять доброй, проверенной классике.

Достал из сейфа лазерный пистолет. Взвесил на ладони. Что-то легковат. И так ли он хорош, как убеждал продавец?

— Что вы собираетесь делать, сэр? — механический голос окрасился беспокойством.

— Я обязан перед тобой отчитываться?

— Простите за назойливость, сэр. Мой долг оберегать вас, а оружие имеет высокую степень травмоопасности. Директива номер один…

— Заткнись.

Программатор, издав неприятное шипение, умолк. Ник вышел в коридор, постоял, уткнувшись лбом в прохладную переборку, пережидая дурноту. После приёма таблетки требовался полный покой, но как он мог вылёживаться, если вот-вот по кораблю начнут бродить незваные гости.

У дверей ангара послушно включился монитор, показывая что происходит внутри. Манипуляторы уже втягивали спасательную капсулу внутрь, закрепляя в стабилизаторах. И опять невыносимо яркая надпись ударила по глазам. Он стиснул рукоять пистолета.

— Сколько человек в капсуле? Программатор молчал.

— Отвечай, Дровосек.

— Простите, сэр, — интонации вышколенного дворецкого, видимо должны были уязвить Ника. — Я воспринял ваш вопрос как риторический. На борту спасательной капсулы находится один человек.

— Это хорошо, — он помассировал переносицу, пытаясь облегчить боль в глазах.

Наружные створки ангара закрылись. Пополз вверх столбик индикатора давления. Щёлкнул, снимаясь с блокировки, замок дверей ангара, одновременно вспыхнул зелёный квадрат допуска. Но Ник не торопился входить. Стоял, опершись рукой о сенсорную панель, до рези в глазах всматриваясь в красные, неприятные буквы.

Дверь капсулы мягко вдавилась внутрь и на пороге появилась худенькая, растрёпанная девушка в белом комбинезоне. Она растеряно огляделась, потом исчезла и появилась вновь с небольшим металлическим чемоданчиком. Постояла в дверях, нерешительно глядя вниз. Всего-то было метра два до пола, но девушка почему-то медлила. И вот решившись, уселась на пол капсулы и только потом спрыгнула вниз, прижимая к себе обеими руками чемоданчик.

Приземлилась она неважно. Ник неодобрительно покачал головой, так и связки повредить можно. Девушка потёрла ушибленное колено, испуганно заозиралась, словно боялась, что сейчас на неё со всех сторон бросятся чудовища.

Ник вошёл в ангар. Она порывисто повернулась к нему, всё так же прижимая чемоданчик к себе. Заметалась тревожным взглядом по лицу.

— Здравствуйте, — её голос был неприятно звонким. — Спасибо за помощь.

— Это не я, — он пожал плечами, — благодари корабль. Он оказался на диво самостоятелен в этом вопросе.

— Всё равно, спасибо.

Она походила на оленёнка пугливой, любопытной насторожённостью, напряжённым разворотом тонкой шеи, тревожным взглядом карих глаз.

— Что ж, добро пожаловать на борт «Железного дровосека», — скучно сказал он, предчувствуя неизбежные вопросы.

— Дровосек? — она пыталась уложить в улыбку дрожащие губы и изо всех сил старалась не смотреть на пистолет. — А почему именно Дровосек?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Так получилось.

Головная боль неожиданно кончилась, словно щёлкнули выключателем. Ник облегчённо вдохнул, невольно расплываясь в счастливой улыбке. Девушку эта перемена в нём напугала ещё больше.

— У меня авария была, — подтянула чемоданчик к лицу, так, что между каштановой чёлкой и металлической кромкой остались лишь глаза, блестящие и перепуганные.

— Я понял, — он усмехнулся и спрятал пистолет в карман.

— Давайте же знакомиться. — Бочком шагнула к нему, не меняя положения чемоданчика, протянула исцарапанную ладонь. — Лия Симонова. Биолог.

— Николас, — осторожно пожал её холодные пальцы.

— Вы тоже на Марс? — Ободрённая исчезновением пистолета, она заметно повеселела. Чемоданчик немного сдвинулся вниз.

— Да. — Он вопросительно кивнул на её защитный барьер. — А что у тебя там?

— Ой, — она спохватилась, торопливо поставила чемоданчик на пол, нервно переплела пальцы, — там слайды. Это для ребят. Понимаете, Николас, мальчики недавно изобрели проекционный программатор. Он создаёт непараллельную голограмму. — Затараторила, словно боясь, что он не станет слушать. — Они так смешно это назвали. Сначала записывается слайд, например, вид из окна, а уже программатор, запоминая все объекты со слайда, выдаёт голограмму, где размещает их в случайном порядке. И создаётся впечатление, что смотришь в настоящее окно. Вид всё время разный и нет обычного повтора.

— Забавно. — Он нащупал в кармане ребристую рукоять пистолета. — Можно взглянуть?

— Конечно же, — она расцвела в доверчивой улыбке и уселась прямо на пол. — Даже покажу.

В чемоданчике действительно оказались аккуратные стопки слайдов и проектор. Лия торопливо поставила кубик проектора на пол и сунула в него слайд.

В воздухе сверкнула радужная капля, плеснулась во все стороны и соткалась из световых нитей убедительно реалистичная голограмма окна. Обыкновенное, распахнутое, с лёгкой, трепещущей занавеской, а за ним берёзовая роща – ослепительно белые росчерки стволов в золотом прибое листвы.

Мальчишки наперегонки неслись на велосипедах с пригорка, позвякивая звонками. Их голоса были особенно пронзительными, как бывает только осенью. И женское протяжное где-то рядом: «Жееень, обедать» – вдруг так болезненно отозвалось где-то внутри, что Ник обессиленно опустился на пол. Мальчишки шумной стайкой пронеслись совсем рядом. Стало тихо. И как когда-то в детстве, острое предчувствие чего-то необыкновенного заполнило его.

— Вам понравилось? — она любопытно заглянула в лицо.

— Это всего лишь роща, — он пожал плечами.

— Да? — Лия почему-то разочаровалась и выдернула слайд, гася голограмму. — Тогда посмотрим другой.

Окно на этот раз было деревянным, с широким подоконником, на котором примостились крохотные горшочки нежно-голубых фиалок. А за окном была улица. Ник нахмурился, до сих пор не мог привыкнуть к траве вместо асфальта. Коротенькая, тёмно-зелёная, устойчивая к вытаптыванию, она заполняла всё пространство дороги, щедро перетекая на тротуары и лужайки перед домами. Высокие, похожие на кипарисы, деревья хаотично разбросанными группами росли посреди того, что раньше было дорогой.

Большой синий аэромобиль опустился на остановку. С весёлым шипением распахнулись дверные створки. И в ту же секунду хлынул дождь. Стайка разноцветно одетых подростков с визгом бросилась под распахнувшийся огромный тент. Они смеялись и отряхивались, выставляли ладони под дождь и плескали друг на друга, визжа и увёртываясь от брызг.

Голограмма угасла. Щелчок и новая капля расцветает в воздухе, формируясь в маленькое, затянутое по углам ледяными узорами окошко. Там, за ним, по крутому, снежному склону летели вниз на аэробордах ловкие фигурки, лихо отчёркивая снежными брызгами на поворотах.

— Это не интересно, — выдернула слайд и принялась рыться в чемоданчике. — Я покажу вам мой родной город. Он маленький, зато очень милый.

С высоты примерно третьего этажа открылась панорама широкой, вечерней улицы, заполненной неторопливо прогуливающимися людьми. Всё та же трава кругом, только подсвеченная мягкими переливами, ищущего откуда-то снизу, света. Высокие арки из деревьев с вплетёнными гирляндами огней обрамляли улицу сияющей анфиладой. Аэромобили, разноцветными светлячками, сновали меж полупрозрачных, высоких зданий. Звучала ненавязчивая музыка, некоторые пары танцевали прямо посреди улицы, и медленная толпа осторожно их обтекала, стараясь не потревожить.

Лия улыбалась, чуть подавшись вперёд, качала головой в такт музыки. Радужные тени бродили по её лицу, делая похожей на маленькую восторженную девочку, смотрящую сказку.

Во всём этом было что-то неправильное. Здесь, на его корабле, пусть эфемерно, но жил кусочек СССР. Ник не торопясь прицелился и прострелил проектор. Голограмма исчезла. Девушка вздрогнула, обернулась, полная горестного недоумения.

— Зачем вы так? Он встал, спокойно встретился с ней взглядом.

— Это случайность. Не поверила. Смотрела так, словно он пристрелил собаку.

— Почему вы ненавидите мою страну?

— А за что я должен её любить? — усмехнулся в доверчивые, оленьи глаза. — Это твоя обязанность.

— Давайте разберёмся. — Торопливо встала, забавно хмурясь. — Так как люди вашего поколения очень консервативны…

— О, избавь меня от лекций. — Он круто повернулся и зашагал к дверям ангара.

— Да куда же вы? Давайте поговорим.

Побежала следом, пытаясь пойти рядом, но коридор был узким и ей всё время приходилось уворачиваться от переборок, пропуская Ника вперёд. В рубке он сразу уселся в кресло пилота с удовольствием наблюдая, как она беспомощно оглядывается в поисках на что бы сесть, но гостевые кресла были спрятаны в ниши, а Ник не собирался их доставать.

Только Дровосек тут же подсуетился, вытолкнул гостевое прямо к её ногам. Девушка благодарно улыбнулась куда-то вверх и уселась на краешек, по-детски сложив руки на колени.

— Да, я люблю свою страну. Неужели это так плохо?

— Плохо то, что тебе хочется, чтобы её любил я. А что ещё хуже, вы убеждены, что весь мир вращается только вокруг вас. До других вам нет дела.

— Неправда.

— Неужели? — насмешливо приподнял бровь. — Уже одно то, что ты не удосужилась перейти на мой родной язык, хотя прекрасно знала какой стране принадлежит мой корабль, доказывает это. Говоришь на русском, словно все обязаны его знать.

— Я не придала этому значения, — прошептала по-английски. — Простите.

— Только не нужно сейчас этих реверансов, — он поморщился, — говори, как говорила.

— Я… У меня не всегда получается правильно общаться с людьми. Я всё больше с деревьями вожусь. А хотите работать в моём проекте? — она слегка оживилась. — Я вывела особый марсианский сорт деревьев. Они быстро растут и цветут почти как яблони.

— Я ничего не смыслю в этом.

— Не страшно. Я научу, — озарилась робкой улыбкой. — На то и существуют проекты, чтобы выбирать то, что нравится.

— Да, я слышал о вашей странной системе трудоустройства. Ваш девиз – работа должна быть любимой. — Он с оскорбительным намёком постучал дулом пистолета по виску. — Наваливаетесь всем скопом на проблему, пока не решите. И профессионалы, и дилетанты, все в одну кучу. Удивляюсь, как вам вообще удаётся прийти к единому мнению.

— Но это же здорово, когда создаётся рабочая группа, где каждый увлечён проектом, — взволнованно возразила она. — Когда опыт, даже из другой сферы, помогает взглянуть на проблему под другим, непривычным углом. Иногда это просто ошеломляюще.

— Это не рационально. Только специализация в определённой области даёт высокие результаты.

— А как же быть, если работа разонравилась? Да, человек накопил много знаний, но работа ему уже не интересна. Почему он должен и дальше её выполнять лишь из-за того, что он такой большой специалист?

— Не хотел бы я прооперироваться у бывшего строителя, — усмехнулся Ник.

— Сейчас роботы оперируют, — сухо заметила она. — И есть немало людей, увлечённых медициной. Я хочу сказать, что человек имеет право выбирать то дело, которое ему нравится. Только тогда и есть смысл им заниматься.

— То есть если ничем не хочется, можно не работать? — Его забавляла её горячность.

— Да. Человек имеет право на поиск своего предназначения.

— И много у вас таких ищущих?

— Вы хотите сказать – лентяев? — обидчиво поджала губы. — Нет. У нас очень много проектов. И к тому же каждый человек может в любой момент создать свой проект. Лишь бы ему это было необходимо.

— Какая-то вывернутая логика. — Он покачал головой, стараясь не встречаться с ней взглядом, чтобы не расхохотаться. — Вы перевернули всё с ног на голову.

— Да нет же. Вы просто не разобрались.

— По-твоему я идиот?

— Нет, — серьёзно покачала головой. — Просто вы судите предвзято. Вы хоть раз были в СССР?

— Зачем? Не вижу смысла.

— Вот видите. А чтобы изучить проблему нужно рассмотреть её со всех сторон.

— Уже насмотрелся, — он усмехнулся. — Вы разрушили всё что можно.

— Неправда! — порывисто прижала руки к груди.

— С самых первых дней, когда вы вернули себе название – СССР, всё пошло наперекосяк. Я видел, как это начиналось. Никто не понял какую угрозу вы несёте, а потом было уже поздно. Вы разрушили всё, что мне было дорого. Пусть мой мир и не был совершенным, но он простоял столетия. Он был взращён на кровавых мозолях моих предков. И что теперь осталось от великой империи? Только кучка таких, как я никому не нужных динозавров.

— Мы не разрушали, мы строили. Поймите же.

— О да, я видел начало. — Он отдёрнул от её сочувствующего лица взгляд, почему-то ожесточаясь. — Словно один гигантский флэш-моб. Вы придумали несуществующую страну, где каждый человек подобен государству. Не знаю, как вам удалось это сделать. Мне казалось ещё чуть-чуть и ваш флэш-моб лопнет мыльным пузырём. И всё станет как прежде. Только этого так и не произошло.

— Флэш-моб? — её голос был едва слышен.

— Вот именно. Вы просто договорились друг с другом. Взяли и исключили, вынесли за скобки всю грязь человеческих отношений. Но нельзя же в одночасье поменять человеческое естество. Нельзя его отменить, просто договорившись друг с другом. Нельзя!

— Но у нас получилось.

— А мои деньги, — он в сердцах ударил по подлокотнику рукоятью пистолета. — Капитал, накопленный несколькими поколениями. Теперь это один пшик. Знаешь, у меня трюмы забиты золотыми слитками. Тонны золота, которое теперь не имеет цены.

— Почему же? — возразила, старательно припоминая что-то, — золото используется в микросхемах, для обшивки космических кораблей…

— Ты даже не понимаешь о чём говоришь, — Ник досадливо поморщился.

— Я пойму, если объясните.

— Твоя страна, вот источник всех бед.

— Но моя страна – это такие же люди, как я, — она робко вгляделась в его лицо. — Просто люди и ничего большего.

— Просто люди, — он горько скривился. — Когда-то вы просто договорились избегать ненужного. Исключили из своей жизни спиртное, наркотики, сигареты, взятки, ложь, недобросовестность. И много чего ещё. Вот так, одним щелчком пальцев, вы договорились исключить и исключили. Этакий весёлый флэш-моб. Вам было весело. И вам было всё равно, что рушатся корпорации, исчезают рынки сбыта продукции, к чертям летит экономика. Вы строили свой СССР. Нет, даже не строили, вы играли в свой дурацкий флэш-моб.

— Я горжусь этими людьми, — она слабо улыбнулась. — Мне бы хотелось быть рядом с ними в то время.

— Не сомневаюсь.

— Они хотели, чтобы люди жили счастливо. Вот и всё. Он вскочил, прошёлся из угла в угол, пытаясь унять накатившую злость.

— Да у вас даже расшифровка названия страны постоянно меняется. Ничего глупее не видел. Ты хоть помнишь как сейчас называется твоя страна?

— Конечно, — даже в кресле выпрямилась. — Содружество свободных созидающих разумов.

— Невероятная чушь. Просто невероятная. Содружество разумов, — он скривился. — Это ж надо до такого додуматься.

— Его предложила восьмилетняя девочка. — Она заулыбалась, осветилась изнутри, словно делясь сокровенным. — И мы решили на год оставить это название. Оно немного забавное, но…

— Я взорву оба купола, — тихо сказал он. — Я отберу у вас Марс.

Она прижала к губам ладонь. Маленькую, исцарапанную, с ободранными костяшками. Замерла на вдохе. Так наверно беззвучно вскрикивает олень, пронзённый в сердце копьём.

— Я взорву оба купола, — повторил он, чётко выговаривая слова. — Первый уничтожу ракетой, а во второй врежется мой корабль.

— Нет, — выдохнула едва слышно. — Зачем вы так шутите?

— Вы отняли у меня всё, а я отберу у вас мечту.

— Я… — она мучительно искала слова, — но вы же не такой, я вижу, вы добрый. — Он лишь усмехнулся в ответ. — Николас, не делайте этого.

— У этой сказки несчастливый конец. Она зябко охватила себя руками, скукожилась, как от боли.

— Ненадо. Живите.

— Я давно уже мёртв, девочка. Так давно, что забыл, каково это – жить. Вгляделась в его лицо огромными, полными слёз глазами.

— Мне всё кажется, я не сказала самых важных слов о моей стране. О вас. О людях. Всё так сложно. Я не знаю как удержать вас.

— Не надо. — Поспешно отвернулся, сел в кресло. — Дровосек, заправь спасательную капсулу кислородом.

— Слушаюсь, сэр.

— Зачем вам капсула?

— Сейчас ты вернёшься в неё и отправишься…

— Я никуда не пойду! — крикнула неожиданно яростно. — Слышите? Он повернулся к ней.

— Хочешь умереть со мной?

— Да, — решительно вздёрнула подбородок, а в глазах стоял ужас. — Я буду с вами…

— Если ты думаешь, что из-за тебя я откажусь от своего решения, то ошибаешься. Она судорожно сглотнула, изо всех сил стараясь не расплакаться.

— Я остаюсь.

— Как хочешь. — Ник пожал плечами. — Только зачем? Чего ты этим хочешь доказать?

— Ничего, — смотрела в пол, кусая дрожащие губы.

— Спасательная капсула готова к полёту, сэр, — доложил программатор.

— Вот видишь и не нужно никаких подвигов. Иди.

— Нет.

— Сэр, — программатор почему-то убавил громкость, перейдя почти на шёпот. — Поступил видео вызов с соседнего корабля.

— Какого корабля? — Ник рывком развернулся к пульту. — Не было же…

На экране ясно обозначился ещё слегка размытый, но постепенно набирающий краски силуэт корабля. Военный крейсер. Небольшой, быстроходный, оснащённый системой невидимости. Вот почему Дровосек не мог его засечь. Они предпочли сопровождать его, пока он в полном неведении тешился надеждой отомстить. Не было нужны вглядываться в надпись на борту, он и так знал что там увидит.

Коснулся клавиши включения связи. Небольшой квадрат на обзорном экране очертился синим и в нём появилось изображение молодого человека в форме, нетерпеливо постукивающего костяшками пальцев по краю приборной панели.

— Чем обязан? — поинтересовался Ник. Парень на экране похолодел лицом, выпрямился.

— Если вы не измените курс в течение тридцати минут, ваш корабль будет уничтожен.

— Серёжка, — Лия подбежала к экрану, — ну зачем ты так? Мы же договорились, что ты не будешь вмешиваться.

— Мы не можем больше ждать, — он с грустью посмотрел на неё. — У тебя ничего не получилось.

— Но она очень старалась, — заметил Ник, почёсывая дулом пистолета подбородок.

— Слушайте, вы, — парень даже подался к экрану, стискивая кулаки, но тут же отступил, закаменел лицом. — Отпустите заложницу.

— Или что? — Парень молчал, недобро глядя в упор. Ник усмехнулся. — Сожалею, но я пытался выставить за дверь эту надоедливую особу, только она не хочет.

— Что? — метнулся к ней взглядом. — Лия, он говорит правду?

— Да, — торопливо кивнула она. — Я остаюсь здесь по своей воле.

— Это неразумно, Лия. Ты должна вернуться.

— Не могу. Ты же знаешь. Это мой самый важный проект. Я должна…

— Стоп. — Ник отключил связь и с интересом уставился на девушку. — Что за проект?

— Вы мой проект, — прошептала чуть слышно, щедро заливаясь румянцем. — Мы… то есть… я хочу спасти вас.

— Ну да, до Марса мне уже не добраться. — Он покосился на пистолет. — Я всё думал, почему ты из-за меня так переживаешь. А разгадка проста, я стал капризом счастливой девочки.

— Неправда! — гневно сжала кулачки. — Не смейте так говорить! Я хочу, чтобы вы жили. Понимаете? Жизнь – это самое ценное во вселенной. А вы ведёте себя, как обиженный ребёнок со сломанной игрушкой. Нельзя же так. Посмотрите на себя. Вы умный, талантливый, много знаете, и нет, чтобы поделиться своим опытом, вы спрятались в своих обидах, желая наказать весь мир.

— На этот раз накажут меня, — почти весело заметил он.

— Они испугались. Просто испугались. Понимаете? Ведь так просто – взорвать. И больше никаких вопросов. Они побоялись даже попытаться.

— А ты, значит, попыталась, — Ник крутанулся в кресле. — Какая бесстрашная девушка.

— Нет, я ужасная трусиха. Я боялась, когда объявила вас своим проектом. Боялась, когда летела сюда. Боялась, что у меня ничего не получится. И сейчас боюсь. Жутко боюсь.

— Глупый оленёнок, что же мне с тобой делать? — Он прошёлся по рубке, швырнул в сейф пистолет и уставился на экран. Марс бурой кляксой лежал на источенной дырками черноте. Лия подошла, заглянула в лицо.

— Просто живите. Прошу вас.

— Где? — усмехнулся он. — В СССР?

— Ну почему же? Есть много других стран. Вы же…

— Я не изменю курс.

— Николас…

— Но я знаю что делать с тобой. — Он схватил её за руку и потянул к дверям. — Сейчас ты сядешь в капсулу и отправишься на крейсер.

— Нет! Я останусь здесь! Пустите! Вы не имеете права!

— Ещё как имею.

Поволок её к ангару. Лия отчаянно сопротивлялась, отбивалась, цеплялась за переборки, плакала, кричала что-то обидное. Он терпеливо и осторожно отгибал её слабые пальцы, тащил дальше, стараясь не причинить боль неловким движением.

Усадив в кресло спасательной капсулы, пристегнул к подлокотнику пластиковым наручником, загодя взятому из сейфа.

— Вы не имеете права решать за меня, — рвалась из наручника, царапая кожу. — Слышите?

— Видишь ли, даже если мой план невыполним, то это не означает, что я хочу жить. Но ты жить будешь.

— Это самоубийство и это трусость!

— Пусть так. Мир слишком изменился и у меня уже нет сил на попытки отыскать в нём место. Прощай, Лия.

Он вышел, отдал приказ программатору отправить капсулу. В рубке, на пульте мерцал сигнал видео вызова. Ник сел, подождал, пока программатор доложит об отправке капсулы и лишь тогда нажал на клавишу. На экране появился всё тот же серьёзный юноша.

— Я отправил вам вашего ботаника, — Ник изобразил приветливость. — Ловите.

— На вызовы никто не отвечает, — холодно заметил Сергей, мельком глянув на что-то перед собой.

— Вы уж простите, мне пришлось привязать её.

— Что? — он заметно растерялся. — Привязать?

— Видите ли, она не разделяла мою убеждённость, что ей нужно покинуть мой корабль. Поэтому я и прибёг к некоторой фиксации. Иначе, боюсь, Лия проигнорировала бы мою просьбу улететь.

Молодой человек странно посмотрел на него, потом глянул на что-то справа, кивнул.

— Да, я вижу. С ней всё в порядке.

— Рад за неё, — Ник потянулся к кнопке.

— А вы? — Он отвёл взгляд, словно ему было неловко задавать этот вопрос. — Что вы собираетесь делать?

— О, мои планы не изменились. Я верен своему решению.

— Но… — парень умолк.

— Я понимаю, — пришёл на выручку Ник. — Это ваш долг.

— Да пустите же меня! — раздался звонкий и сердитый голос Лии. — Это срочно!

Сергей обернулся, шагнул в сторону и на экране появилась раскрасневшаяся девушка. Она подскочила ближе, заполнив весь экран, уставилась на Ника и закричала:

— Как вы могли со мной так поступить? Вы не имели на это право!

— Поверь мне, оленёнок, так будет лучше, — Ник улыбнулся и отключил связь.

Огонёк вызова тут же замигал вновь, но Ник не обращал на него внимания. Просто смотрел на экран. В темноту.

— Сэр, вас настойчиво вызывают, — отметил программатор. — Включить?

— Нет.

— Сэр, это Лия.

— Я сказал: нет!

Тишина. Долгожданная и абсолютная. Но почему-то ему всё казалось, что Лия сейчас войдёт сюда. Дитя страны, которую он ненавидел всю свою жизнь. Девушка, так пылко боровшаяся за его жизнь. Единственный человек, которому он был небезразличен…

— Сэр, соседний корабль готовит вооружение к бою.

— Так надо, Дровосек.

— Разрешите выполнить манёвр уклонения, сэр.

— Нет. Идём установленным курсом.

— Мой долг вас защищать, сэр. — Голос программатора торжественно возвысился. — Директива номер один позволяет мне не исполнять приказы, идущие во вред экипажу корабля. Начинаю манёвр по уклонению.

— Не смей! Марс медленно пополз в левый угол экрана. Ник вскочил.

— Дровосек, прекрати немедленно.

— Курс изменён, сэр. Соседний корабль отменил готовность к бою. Вы в безопасности.

— Ах ты, дрянная железка, — что есть силы долбанул по пульту кулаком.

Все кнопки программатор задёрнул защитным полем, кроме одной – включения видеосвязи. Сегмент экрана тут же расцвёл сияющей физиономией Лии.

— Николас, как хорошо! — от радости она чуть не прыгала. — Это замечательно. Я всегда верила, что вы преодолеете себя. Николас, что вы решили? Вы на Марс или вернётесь на Землю? Ник без сил опустился в кресло.

— Я…

— Марс уже так близко, давайте я покажу его вам, а потом решите. Согласны? Ой, мне так много вам нужно рассказать. Я сейчас прилечу. Серёж, скажи, чтобы приготовили катер, я полечу к Николасу. Он не должен оставаться один. Она умчалась, сияющая, раскрасневшаяся, счастливая. Сергей выполнил её просьбу и повернулся к Нику.

— Директива номер один, да? — в его голосе слышалось сочувствие.

— Ваших рук дело? — разозлился Ник.

— Нет, побочный эффект структурного интеллекта, — он невесело усмехнулся. — Мы не знали. А когда выяснили, то оставили как есть. В конце концов, сейчас уже никто не воюет.

— И что теперь? — угрюмо растирал разбитый кулак. — Расстрел, тюрьма? Что у вас там по плану? Сергей удивился.

— Ничего. Вы свободны.

— А если я сейчас врежусь в Марс?

— Директива номер один, помните? — он вздохнул, глянул в сторону. — Лия уже подлетает к вам. Не говорите ей о директиве, хорошо?

— Приложу все усилия.

— Отлично. — Он не заметил или не захотел замечать вызова в его голосе. — Об этом мало кто знает. И берегите сестрёнку, Ник.

Экран угас. Ник уставился в темноту. Новый день без цели, без таблеток, без ненависти казался немыслимо огромным и он страшился затеряться в нём. Желание жить так больно, словно сорванный жгут, возвращавший ток крови, ударило, пробивая навылет, что перехватило дыхание. Он растеряно вскочил. Начать всё сначала? Теперь? На старости лет? Это невозможно. Страх скрутил до озноба, отбирая силы, раздирая тугим, жгучим комком в животе. Ник сполз на пол, беспомощно ища опору, но лишь царапнул слабеющей ладонью по спинке кресла.

— Николас! — Лия вбежала в рубку, бросилась на колени рядом, ухватила за руку. — Вы забыли изменить курс.

— Что? — смотрел в её восторженно сияющее лицо и отпускал ужас, растворялся в тепле её рук.

— Вы всё ещё удаляетесь от Марса.

— Да-да, я сейчас. — Встал, с неохотой отпуская её руку. — Дровосек, вернись на прежний курс.

— Исполнено, сэр. Курс на Марс, — пророкотал программатор.

— Они сейчас цветут, — она счастливо улыбалась. — Мои сады на Марсе. Это очень красиво. Вот увидите. И он понял, что никогда не посмеет разрушить её счастье.

Данич Карамен 468: Надежда

Не за себя, точнее не только за себя. Страх стать последним правителем Колумбии обуял Чавеса Альфара.

Всего полчаса назад он строил планы на будущее, а сейчас, обычно шумное собрание правительства, превратилось в панихиду по стране. В тишине сидит десять человек, выбранных народом, чтобы защищать, управлять и двигать вперёд. Через сутки нечем будет править.

— Почему мы? — встал министр образования Педро Санчес, плотный загорелый сын испанского миссионера, — мы перекрыли всё наркопроизводство!

— Это не важно, — сказал Чавес. Его лицо без фирменной улыбки, принёсшей победу на выборах, не вселяло оптимизма соратникам.

Из-за стола встал министр массовой информации Сапас, подошёл к стене и подключил свой телефон к проектору. Появилось изображение, схематически были показаны пути эвакуации.

— За сутки, даже задействовав всё оборудование, далеко не факт, что успеем.

— Франк, отдай приказ всей армии начать эвакуацию населения, — Чавес обратился к министру обороны Раулю Фасо и улыбнулся. — А мы с вами пока подумаем о вариантах действий.

— Предлагаю запросить помощь у КНР! — взвизгнул из угла глава МИД Родригес, чья косвенная вина в случившемся, по мнению Чавеса, была очевидна.

— Китайцы отказали, у них хватает проблем с Пакистаном и Индией у границ, — парировал Сапас. Дипломат тут же закатил глаза и снова плюхнулся на стул.

— Может, к европейцам обратимся? У них защищают права человека! — предложил сын миссионера.

— Ага, ЕЭС пойдёт против штатов! Когда Алжир стёрли с лица Земли, Франция что-то тявкнула и тут же поддержала, поменяв решение, — Чавес пытался рассуждать, — думайте, нужно соображать. Завтра здесь, — он указал себе под ноги, — будет зиять огромный котлован под фундамент карусельки для янки!

Молчавший до этого Соломон Вайнштейн, министр экономики, поднялся, подошёл к президенту и на ухо прошептал:

— Может попытаться попросить помощи Союз? Чавес истерически захохотал во всё горло:

— Союз? Ты хочешь попросить помощи у страны, наплевавшей на весь мир? Страны, чей президент сказал: «Мы выходим из парадигмы Земли, наш взгляд устремлён в Космос!»? Страны, которая защитила свои границы и наплевала на бывших союзников по всему миру, снова став СССР? Президент Колумбии замолчал. Молчали и все члены его правительства.

— Идите и руководите эвакуацией, я до конца останусь здесь. Нужно спасти большинство, если успеете, то всех.

Оставшись в кабинете Чавес Альфар начал рассуждать, точно так же он рассуждал двадцать лет назад в октябре 2041 года, оставшись один на танкере «Мария». Всегда есть надежда. Она должна быть всегда.

Спустя двадцать часов поступил доклад, о эвакуации двадцати миллионов колумбийцев в сопредельные страны. Для Чавеса это значило, что ещё треть населения страны погибнет под градом бомб вместе с ним.

Он прошёл на балкон Дворца Правительства. Богота сверкала новыми зданиями, как красив город, покинутый людьми. Печально, но красив.

Бывший адмирал торгового флота, бывший глава оппозиции, сын наркобарона, случайно спасшийся во время истребления Чавес Альфар достал из пиджака трубку, полузабытым движением забил в неё табак и закурил.

За спиной шумел очередной докладчик, президент уже был не нужен для руководства ни страной, ни эвакуацией. Где-то вдалеке взревели двигатели, послышался хлопок. «Началось» – подумал Чавес и всмотрелся вдаль.

Три точки, озаряемые синеватым сиянием, двигались в сторону Боготы. Альфар оставил трубку на перила и прошёл в зал совещаний. Выключил очередного докладчика и приготовился. Сейчас должны подлететь и сбросить всего один заряд, потом ещё и ещё. Чавес закрыл глаза. Может попытаться заснуть?

Нет, без шансов, организм выделил столько адреналина в экстренной ситуации, что хватило бы на целый полк.

Вдруг выключенный телевизор, проектор и личный наладонник президента включились. На экране появился человек в чёрной форме и белом шлеме, сидящий в каком-то тесном помещении или кабине.

— На территории Колумбии находятся восемьдесят четыре гражданина СССР. Я, капитан третьей категории Космического Флота Алексей Белов гарантирую исполнение права граждан Союза на жизнь. В случае нападения и угрозы жизни гражданам, правительство моей страны гарантирует уничтожение всех людей, причастных к преступным действиям. Мы не возвращаемся в парадигму Земли, но предостерегаем о такой возможности.

Чавес вспомнил ту группу советских археологов, что со скрипом, в обмен на партию гелия впустил его предшественник. Старый хрыч оказался прав. Они смогли пригодиться. Президент отсрочено спасённой страны закрыл глаза, и сон пришёл. Сон на всегда.

469: Космос

Космос

СССР к столетию человечества в космосе можно назвать самой внеземной страной.

Сейчас на Луне работает ряд заводов по добыче полезных ископаемых, и лишь один из десятка не принадлежит представителям Второго Союза. Большая часть сырья представляет собой руда с высоким содержанием гелия-3, но герои-геологи продолжают искать и другие полезные соединения.

Количество освоенных Геологоразведкой астероидов достигло десятка, и уже с трёх страна получает ископаемые материалы в промышленном масштабе.

Что уж говорить о Марсе, планете, к которой стремились корабли Союза на протяжении последних трёх десятков лет. Несмотря на неудачи первых двух экспедиций бравым покорителям космоса удалось найти месторождения титана, что в паре с высоким содержанием кремния в почве дало возможность к созданию заводов по производству элементов купольной системы. Тем самым обеспечив начало терраформирования экваториальных зон Марса. Сейчас населения Марса достигло более трёх сотен граждан Союза.

Но самое важное достижение, обеспечившее все остальные, это конечно построение Южно-уральской транспортной системы, или в простонародье космического лифта. Труд десятка миллиона граждан на протяжении двух десятков лет позволил создать творение, превосходящее любое созданное человечеством ранее. Величественная вытянутая пирамида, пронзающая линию Кармана, позволяет без сверх затрат доставлять грузы и сами корабли в космос. Именно это и предопределило победу нашей страны в битве за космос.

Конечно, китайский и панамериканский космические лифты составляют некоторую конкуренцию, но их грузооборот значительно ниже, из-за построения по классической системе. В то время, как наш «лифт» можно назвать замкнутой системой, когда спускаемый груз с промышленной добычей обеспечивает подъём.

Армия

Официально, армейских подразделений в СССР нет. Хотя функции обороны всё же исполняются. Каждый гражданин был ознакомлен с кратким курсом обращения с вооружением, а желающие могут получить углублённые знания. При этом даже МВД Советского Союза лишено огнестрельного оружия. Казалось бы, страна беззащитна, но функции вооружённого подразделения получил Космический флот, равно как и вошедший в него морской флот.

Закон

Высшим органом власти в СССР является всенародный парламент, так называемое «Вече». Которое обеспечивается интерактивным прибором, заменившим каждому гражданину в 2029 году паспорт.

Наивысшим законом страны является Конституция от 2026 года и дополненная в 2030.

Несмотря на достаточно жёсткие законы, при опросе в прошлом году населения через «Вече» более трёх четвертей их поддерживают. А десятая часть предлагает ужесточить.

Наука

Основными направлениями после возрождения СССР стали «Три Э»:

— Экономика – без средств было бы сложно осуществить задуманное.

— Эргономика – всё в стране стало направлено на удобство человека от законов до бордюров.

— Экология – без уважения к окружающей среде нельзя выжить.

Основным проектом «Трёх Э» стало развитие космической программы, хотя экология Южного Урала достаточно сильно пострадала, но добыча гелия-3 позволит восстановить экосистемы, разрушенные гидроэлектростанциями и уж тем более дала возможность окончательно уйти от использования углеводородного сырья. Другими полезными побочными продуктами стали:

— Бетабетон – композитный материал, разработанный для постройки космического лифта, почти обесценил постройку нового жилья.

— Купольная система – разработанная для терраформирования Марса технология позволила населению северных городов забыть об ужасающих морозах.

— И.Г.Р.О.К.(интеллектуальный гуманоидный робот, оборудованный кабиной) — в простонародье «игрок», был создан, как скафандр, способный к автономной работе, ещё в начале 20-х годов, но стал основным инструментом Космического Флота не только в Космосе, но и на Земле. Различные разновидности этих восьмиметровых машин, управляемых капитанами КФ СССР охраняют территории не только от вторжения иностранных войск, но и от различных чрезвычайных положений.

— Рельсовая (спиральная) пушка – вооружение, созданное для создания котлована под фундамент космического лифта. Но сейчас малые копии обеспечивают абсолютную защиту периметра страны как стационарно, так и становясь элементом вооружения отдельных игроков.

— Вечест – упомянутый ранее интерактивный документ, позволяющий моментально высказаться по любому аспекту политики любому гражданину Союза начиная с 12 лет. Первоначально система «Вече» была создана для отчётности марсоходов типа «Жар-птица», запущенных в 2027 году для поиска ископаемых на поверхности четвёртой планеты.

— Движок «Гидра» – появился совсем недавно, но его возможность поэтапного переведения материи в энергию позволяет с ещё большей уверенностью смотреть в будущее.

Конечно, в науке были и другие удачи, к которым целенаправленно двигались:

— Создания множества океанических ферм.

— Диверсификация сельского хозяйства по климатическому принципу.

— Струнные дороги.

И многое другое, подчас неудачное, приведшее в тупик, но в целом именно наука «Трёх Э» стала основой становления Союза таким, каким мы его знаем.

Военное положение (внешняя политика)

СССР после своего создания вышел из состава ООН и разорвал все отношения, кроме таможенных и экономических. Эта политика была названа «Выход из парадигмы Земли».

Лишь дважды Союз временно «возвращался в парадигму», в обоих случаях Космический Флот вступал в бой на истребление угрозы гражданам страны.

В середине 20-х годов был погашен «Абхазский кризис», после чего в состав СССР вошёл ряд новых республик.

В начале 40-х годов произошла попытка возврата Японией «Северных территорий», что привело к обнародованию создания СССР спиральных пушек и нового поколения игроков, оборудованных «внешним синапсом», что сделало управление этими машинами много проще.

В обоих случаях на протяжении последующих пяти лет погибали правительства агрессора и США. Есть версия, что это взаимосвязано.

Политическая система (история становления)

В 2025 году референдум, произведённый во время внеочередных выборов президента, делегировал почти безграничные права И.И. Иванову, выбранному президентом от партии Идеалистов.

Новоизбранный президент ввёл на один год особый закон, позже названный «Постфактум». Его суть заключалась в том, что бывшие у власти элиты за время Российской Федерации были подвергнуты следственным действиям. В случае подтверждения преступных действий происходило «раскулачивание». В случае отказа от добровольной передачи нечестно заработанного, признанные виновными были приговорены к смерти через пытки. В случае действий, приведших к катастрофам, казнь была гарантирована.

Средства полученные во время Постфактума были направлены на национализацию ряда предприятий подпадающих под «Три Э».

В последний день Постфактума И.И. Иванов вышел на трибуну Мавзолея и после того, как вычитал итоги своей политики, произнёс фразу:

— А теперь, будет наказан последний преступник, — и ввёл неизвестное вещество в себе в вену.

Позже, при анализе его поведения психологи выделили ряд признаков «положительного отклонения» от психической нормы. Заключающегося в том, что после потери всей семьи у Иванова появилась навязчивая идея о наказании виновных, по его мнению, властей.

После Постфактума и с появлением системы «Вече» президентский пост в СССР был упразднён, а высшей властью стало правительство.

Яковлев П.И 467: Марсиане

Позади хлопнула дверь тамбура, дохнуло холодом. Михаил не стал оборачиваться – и так знал, кто это может быть. Пожалуй, нетрудно догадаться.

— Мама-то разрешила?

— Конечно разрешила!

— А если позвонить? — он положил руку на телефонную трубку.

— Да звони, пожалуйста, — сказал Лешка, и добавил тоном шантажиста:

— Только я, пап, обижусь тогда, что ты мне не веришь. Рука застыла на аппарате.

— А с Янкой кто ей поможет?

Дочка родилась месяц назад, уже здесь, и, как это и положено в ее возрасте, с удовольствием превращала жизнь родителей в круглосуточный аттракцион под названием «грудной ребенок».

— Янка тихая сегодня, меня мама потому и отпустила. — Лешка переступил с ноги на ногу и добавил негромко:

— Ты, пап, все-таки им лучше не звони, они уже легли, наверное… Ну что – я тебе врать что ли буду?..

— Ну ладно, — сказал Михаил и развернулся на кресле к сыну. — Ночуй уж, если охота.

— Ага! — Лешка тут же подкатил себе второе кресло и уселся рядом перед пультом. Пробежал глазами по россыпям разноцветных индикаторов. — Ну как у нас сегодня поле? Без флюктуаций?

— А что такое флюктуация? — спросил Михаил с интересом.

Лешка почесал макушку, поглядел по сторонам, но там подсказки не обнаружилось.

— Ну, — сказал он неуверенно, — это такая штука… Ну что-то нехорошее, в общем. Михаил хмыкнул.

— Пап, ну ты же сам докладываешь по утрам: «поле стабильное, без флюктуаций». Пап, а это такие дырки, да? Дырки в поле? Слышали бы тебя физики… Нет, сынок, дырки – это уже все, это – в

убежище и носа не высовывать. А флуктуации – это изменения напряженности и структуры поля в ту или другую сторону. Ясно? Лешка покивал, но видно было, что ясно ему не все.

— Ладно, — сказал Михаил, — замнем. Ну, что сегодня будешь делать?

— Так, — сказал Лешка и посмотрел вверх. — Так, значит, посмотрим на Джуп, ребята говорят его сейчас хорошо видно… Потом будем разговаривать. Про марсиан, да. Потом чаю попьем… Потом еще поговорим… А потом – он зевнул – я на диван лягу, а ты меня курткой укроешь, и историю расскажешь…

— Все по полочкам разложил – значит, я остаюсь без чая, без куртки, и на полночи без бинокля… А скажи, отрок, что тебе дома под одеялом не спится? На нормальной кровати, а?

«Отрок» подъехал на своем кресле вплотную и потерся головой об отцовское плечо, подлизываясь.

— Ну-у, пап… Дома тоже хорошо, а иногда и тут можно… С тобой…

— Подхалим, — сказал Михаил растрогано. Тут зазвонил мобильный.

— Привет, — сказала Зоя. — Чудовище приехало?

— Приехало, рядом сидит, сочиняет программу на ночь. Как там малая?

— Дрыхнет, — сказала Зоя задумчиво. — Даже удивительно. Взрослеет, наверное… Слушай, Миш, ты его уложи там не очень поздно, а то в школу не поднять будет.

Михаил покосился на сына – тот с постным видом уставился на дисплей, но уши аж подрагивали от напряжения.

— разбудим, — сказал он, — у меня тут на улице пожарная бочка, вода поутру – самое то. Мертвый вскочит.

— Да, и на улицу его не пускай особо. Он, обормот, без куртки умчался, я поздно спохватилась… Слушай, а может он смотается туда-сюда? Я ему куртку дам, а тебе еще бутербродов?

— Нет уж, — сказал Михаил. — Нечего ему по ночам кататься. Здесь чего-нибудь найдем.

— И то верно, — согласилась Зоя. — Ну ладно, спокойно подежурить. Целую.

— Спокойной ночи, родная.

Он отбился, осторожно взял Лешку за ухо и повернул его лицом к метеопанели.

— Плюс шесть в куполе. Чем ты думаешь, вообще? Почему без куртки?

— Да ладно, пап…

— Что «да ладно»? Тот год из соплей не вылезал. Вот чихни только.

— Ага, — сказал Лешка невпопад, — не чихну. Забыл про куртку. Дома тепло, у тебя тепло, по дороге педали крутишь – тоже тепло… Пап, а давай правда сгоняю! Я быстро!

— Не сгоняешь, нечего ночью гонять.

— Ну почему? Километр же всего…

— Хоть сто метров. Пойми ты – это не Земля.

— Да здесь все искусственное, — возразил Лешка. — на Земле в сто раз опаснее. Ну что тут может случиться?

— Все, что угодно, — отрезал Михаил.

Сын примолк, покрутился в кресле туда-сюда (он и вправду был легковато одет – длинные шорты да футболка), потрогал подсохшую корочку на коленке.

— Вообще-то знаешь, пап, — проговорил он медленно, словно размышляя вслух, — ты прав, наверное. Я на велике сюда ехал – остановился на полпути. Темно, сзади холмы, поселка не видно, тебя тоже не видно. И будто совсем один. И звезды. Он вдруг зябко поежился и вновь прижался к отцу.

— Они, пап, другие совсем, не как у нас. Яркие такие и …безжалостные, как иголки. Ты не волнуйся, я буду осторожный.

Кода одиннадцать лет назад Михаил впервые взял в руки крошечный пищащий кулечек он не испытал особых эмоций; подумал с отстраненным недоумением: «сын» – и все. И тянулось это довольно долго. Было – чего греха таить – глухое раздражение, когда младенец будто из зловредности организовывал свой распорядок так, чтобы довести до кругов перед глазами двоих взрослых, когда полностью одетый перед прогулкой (перед зимней прогулкой!) карапуз сообщал что хочет писать, когда вдруг начинал капризничать и никак его не получалось утихомирить. Но постепенно, с первыми улыбками, с первыми корявыми словами, с беззубым заливистым смехом, в груди стал ощущаться теплый пушистый шарик. И очень скоро, осторожно высвобождая руку из цепких пальчиков, уснувшего после очередной сказки «с продолжением», сына он вспоминал себя трехлетней давности и неодобрительно морщился. Дальше – больше, смешной толстячок вдруг вытянулся и стал до немозможности самостоятельным первоклашкой, а потом вечно нестриженным (интересно, как это у него получается) тощим почти подростком, а шарик в груди рос и теплел. Бывало, конечно, что за колючесть и дурные пререкания не по делу хотелось влепить наследнику леща, но зато когда Лешка становился таким вот задумчиво ласковым – от нежности болело в горле.

— Да ты философ, — сказал Михаил без тени иронии.

— Философ, — согласился сын и выбрался из кресла. — Пойдем звезды смотреть.

Старина Джуп и правда был сегодня в ударе, даже простым глазом он виделся не точкой, а крошечной луной, а уж в окулярах стабилизированного сорокакратника плыл, чуть подрагивая, косо размалеванный, даже отсюда громадный шар.

Лешка восторженно сопел, слившись с биноклем, а Михаил, поглядев со стороны, вдруг почему-то вздрогнул от несообразности картинки: мальчишка в длинной, ниже колен, утепленной куртке, в раздолбанных кроссовках на босу ногу стоял на земле Марса под враждебным небом и смотрел в бинокль на чужие звезды. Был какой-то режущий контраст между его хрупкой беззащитностью и абсолютной беспощадностью окружающего мира. Сразу захотелось отвести в тепло, дать горячего и очень сладкого чая, потом укрыть понадежнее на диване и пусть он уснет и видит хорошие сны до самого утра.

— Пап, а Землю видно?

— Нет, — сказал Михаил, подумав. — Она от нас сейчас через Солнце.

— А далеко?

— Далековато. Примерно четыреста миллионов километров.

— Да…А поле совсем не мешает… Пап, а если оно пропадет?

— Ну Лешка, ну как же оно пропадет?..

…Терраформирование – дело небыстрое. Все воздействия планетарных масштабов отличаются планетарных же масштабов инерцией. Атмосферные заводы уже годы швыряли в пустоту углекислый газ – для создания парникового эффекта и кислород. Пески планеты являли собой смесь обычного кремнезема с оксидом железа с добавками окислов менее банальных металлов, по земным меркам – довольно качественная руда. Горячий кислород бил из пастей заводов, а рядом с ними росли черные терриконы сверхобогащенного концентрата, по сути – готового металла, побочного продукта процесса. Эти черные горы уже решили судьбу Марса – быть космической верфью человечества, планетой-заводом. Однако, температура и давление если и выросли, то пока за гранью погрешности измерений. До цветения яблонь было еще очень далеко, но люди не хотели ждать. Люди вообще не любят ждать, а позади у них уже была Луна, уже были опыт и отлаженная технология. Участок почвы накрывает невидимый купол защитного поля. Под ним, как под колпаком создается нормальная атмосфера, вытапливается и пускается в оборот вода, прогревается песок, путем непростых и недешевых процедур почва становится способной поддержать жизнь растений, теневыносливых, могущих выжить под карликовым солнцем. Потом появляются люди. Теперь можно жить в почти нормальных домах, ходить без скафандров, сидеть на траве – на земной осоке, здесь невысокой, жесткой как проволока, с непривычным красноватым оттенком. Можно даже купаться в карьерах с чистейшей и очень холодной водой. Хорошо, что на Марсе так много воды… А к тому, что под тобой, в нескольких метрах, гранитной твердости вечная мерзлота, а над тобой почти чистый вакуум – к этому привыкаешь быстро.

Люди отдыхали между вахтами, а потом рассаживались по вездеходам и уезжали на работу в ледяную пустыню – археологи, геологи, дежурные смены атмосферных заводов, строители дорог между куполами. Строители новых куполов. Зеленых пятен по экватору Марса становилось все больше. Годы показали абсолютную безопасность таких поселений и однажды чья-то жена, не желая год ожидать мужа, отправилась с ним, чтобы его, когда он вернется с вахты, и на Марсе ждал настоящий дом. Потом еще одна и еще. Потом прозвенел под фиолетовым небом ребячий смех, раздался первый крик новорожденного.

Купол, под вершиной которого смотрел на звезды мальчик Лешка, был далеко не новым и не самым большим – тот же Нью-Вашингтон, столица американского сегмента, построенный в предгорьях над богатейшими рудными выходами, раскинулся под сложной системой перекрывающихся куполов едва ли не на двадцать километров. Агломерация поселений Никель-пять в составе области Южный Сырт, жила под пятикилометровой полусферой. Восемь поселков, два завода, крупная база следопытов и геологов, бесконечные поля теплиц с гидропоникой. Несколько тысяч жителей.

— А если поле пропадет? — упрямо повторил Лешка.

— А если пропадет, — сказал отец жестко, — то там, — он ткнул пальцем вверх, — минус восемьдесят и полпроцента давления от нормы. И ноль кислорода. Если пропадет – всем, кто без скафандра или не в укрытии сразу конец. Да только никуда оно не денется. Здесь – центральная группировка эмиттеров, по краям пять малых полей, они держат периферию купола, мы – зенит.

— А если сломаются?

— Не должны вообще-то, очень надежные штуки. У каждого эмиттера свой реактор, свое питание, резервные схемы… Их здесь за двести, даже если и сломается один, зону сразу перекроют другие.

— А если два?

— И если два – перекроют.

— А если три?

— А если три, то так не бывает, но все равно перекроют.

— А если… — начал Лешка, уже дурачась.

— А если стопиццот, то мы все умрьом! Михаил схватил его в охапку.

— Все, хватит мерзнуть и бояться. Домой!

— Домой! — радостно завопил Лешка. — На ручках!

Чай со смородиновым листом из термоса, вкусные «мамины» бутерброды с огурцом и половинкой котлеты. Лешка уписывал их за обе щеки, а отец, проводя рутинные замеры, поглядывал за ним краем глаза.

— Пап, — позвал Лешка, — тут один остался…

— Ешь сам, я не хочу чего-то.

— Я последний не буду.

— Ну, давай пополам.

— Давай…

После ужина наследник перебрался на диван, погладил себя по животу, пробормотал что-то вроде «ох, объелся». Утомленно откинулся на спинку.

— Пап, А какие они были?..

— Ты же сто раз спрашивал.

— Ну… Может ты что-нибудь новое узнал.

— Ладно, — сказал Михаил. — Вообще-то, да. Я видел одного. Лешкины глаза по-кошачьи сверкнули в темноте.

— Я и сейчас его иногда вижу. Он такой – ручки и ножки тоненькие, глаза как плошки, а живот круглый от чая. Живет на диване. Лешка, слушавший с приоткрытым ртом, засмеялся.

— Да ну! Я же серьезно.

— Леш, ну ищут. Даже не следы остались, а следы от следов. Миллионы лет прошло, а песок – он как наждак, все перетирает. Ну, можно предположить, что на нас они не очень были похожи… разве что на тебя – невысокие, тощие, глазастые. Еще, может быть, покрыты перьями.

— Правда?

— Ну, есть предположение… Перо теплее меха и можно теплообмен регулировать.

— А от чего они вымерли?

— Ну кто же знает…Может эпидемия, может климат поменялся, а может перебили друг друга.

— А как это можно – перебить?

— Это, Лешка, самое простое. Мы вон еле удержались… Сам даже не знаю как. Сын задумчиво посопел на диване.

— А может кто-нибудь выжил? В пещерах?

Эта гипотеза была очень популярна у младших школьников и у молодых археологов. Нахватался.

— Маловероятно. Если есть – найдем.

— Да, — подхватил Лешка воодушевленно, — я, наверное, буду археологом. Буду их искать.

— Захочешь – будешь… Марс теперь все равно наш. Вам его обживать. Вы теперь и есть настоящие марсиане.

— А вы?

— А мы… Мы тоже, но только при нас все начиналось, а для вас все вокруг – самое привычное дело…

Тоненько запищало, Лешка завозился, вытащил коммуникатор, разложил. Покосился на отца и чуть отвернулся, загораживая экранчик плечом. Хмыкнул, прочитав написанное и, как показалось Михаилу, слегка покраснел. Впрочем, в пультовой было темно и он мог ошибаться. Лешка независимо посмотрел на отца.

— Так, — сказал он, — человек один, ты не знаешь… Он о чем-то задумался.

— Пап, а американцы стали семьи тоже бесплатно привозить?

— Знаю, — сказал Михаил, — это из-за того, что мы возим. У них народ перестал летать, не уговорить было. Вот и пришлось…

— Мы по нету со школой ихней говорили в Мак-Мердо-2. Они в гости звали. Думаешь пустят?

— Ну… Будет автобус – пустят, не будет – значит не будет. Ты английский-то учи на всякий случай.

— Да, — сказал Лешка, — я учу. Я все учу. Здесь вообще-то здорово, только физкультуры очень много. Каждый день. Наверное, половина всех уроков – физкультура… На Земле так не было. Зачем это?

— А это затем, — сказал Михаил, — что здесь сила тяжести в два раза меньше. Чтобы когда вернешься обратно через год, мог ходить, а не ползать. Лешка покачался на диване.

— Да, здесь и вправду летаешь… На пульте пискнул сигнал и Михаил отвернулся, не ответив. Тут и ударило.

Снизу, будто они сидели на тонкой фанерке, по которой кто-то врезал молотком. Кружка на консоли пульта взорвалась и ее осколки медленной шрапнелью разлетелись в стороны. Гидравлика кресла поглотила большую часть энергии удара и Михаила лишь резко тряхнуло (отстраненно пронеслось: диван мягкий, значит Лешке досталось еще меньше). Но мысли исчезли все до единой – полумрак пультовой залил беспощадный, синий с оттенком лилового, цвет, полутона исчезли, все, что было в тени ушло в непроглядную черноту, остальное заполыхало нестерпимой для глаз белизной. Повернувшись к окну, он долю секунды еще видел источник вспышки – толстую колонну синего огня, загибавшуюся дугой. Ближний ее конец плясал почти в центре поля эмиттеров, дальний не был виден, но судя по кривизне дуги он находился за ближней грядой холмов, скорее всего в пределах купола, в его незастроенной зоне. Столб был похож на небывалую молнию – окутанный шевелящейся бахромой разрядов; и еще – на отвратительного живого червя, жадно, с огненными брызгами, грызущего землю.

Это длилось полсекунды, не больше и кончилось мгновенно. Огненный червяк ввинтился в грунт, наступила тьма с зелеными пятнами перед глазами и звоном в ушах. Михаил вдруг сообразил, что явление сопровождалось таким же непереносимым как и свет, грохотом, которому земной гром был бы младшим – сильно младшим братом.

— Пап… Папа… Никогда он не видел сына таким испуганным.

— Это чего было, пап?..

Придумывая успокаивающий ответ, он машинально взглянул на пульт и забыл обо всем. Пульт был мертв. Почти мертв. Вместо россыпи зеленых огоньков тускнело редкое созвездие красных, настойчиво звенел зуммер общей опасности, но речевой сигнализатор молчал. Лишь на сверхнадежной – чуть не с двадцатикратным резервированием, главной контрольной панели картинка была. Нерадостная. Четыре обозначения эмиттеров – квадратом, как раз в том месте, куда ударила странная молния, светили красным, и красным же горели над ними крошечные буковки «АЗ». На их реакторах упала аварийная защита. Пятый – в центре квадрата мигал желтым, какие-то, кто его теперь знает какие, процессы шли в нем не так. На правой части панели на нарисованной тонкими зелеными штрихами трехмерной схеме купола, почти в зените, шевелилось желтое пятно бесформенное как амеба. Надпись по верхнему обрезу экрана было красной и тревожной но в ней чудилось механическое равнодушное превосходство машины над человеком: «Критическое снижение уровня дежурного поля. Вероятность разгерметизации». На теле желтой амебы то здесь, то там возникали и пропадали алые точки.

Этого не должно было быть и не могло. Все эмиттеры связаны между собой, если какому-либо не хватит энергии, остальные автоматически перебросят ему часть мощности своих реакторов, если нет – пойдет аварийное питание по кабелю с поселкового «токамака». Если эмиттер почему-то выключается, другие доворачиваются, снижая избыточное перекрытие купола и закрывают потенциально опасную область. На испытаниях автоматика сохраняла атмосферу при отключении, выбранных случайно, двадцати процентов излучателей и десяти – если компактным пятном. И сейчас по схеме, предусматривающей все варианты, прошитой в кристаллы процессоров каждого эмиттера, часть их должна была, словно подсолнухи за солнцем развернуть свои фасетчатые «глаза» и закрыть поврежденный участок. Они этого не сделали. Михаил откинул предохранитель и вдавил кнопку ручного контроля, она послушно с упругим щелчком ушла вглубь пульта, но диоды готовности не зажглись. Ни один эмиттер не дал обратной связи. Он потратил несколько драгоценных секунд, пытаясь перезагрузить систему, пробуя трекболом навести маркер на рабочий эмиттер – он на память знал какие и куда нужно сейчас переориентировать.

Маркер не шевельнулся, перезагрузка не прошла, кнопки и тумблеры щелкали вхолостую. Ком отозвался хриплым разноголосым воем, прямой проводной телефон – связь с диспетчерской, глухо молчал, простой проводной – тоже. Аварийные радиостанции не включились – обе. Он рывком повернулся к Лешке и гаркнул:

— Телефон! Тот растерянно повертел свой коммуникатор.

— Не работает…

— Дай сюда!!!

Поймав одной рукой брошенный аппарат – на Марсе такие фокусы выходили легко, сразу понял – дохлый номер. И сорвался с места, схватил сына за руку, сдернув с дивана.

— За мной!

На улице взял его за плечи и заговорил – разборчиво, предельно четко выговаривая слова, чтобы не терять времени на повторах.

— Сейчас на велосипед. К аварийщикам, пулей. Запоминай: нужны источники питания. Скажешь вся автоматика отказала, четыре реактора сдохли, пятый буду держать вручную. Скажи – угроза разгерметизации, пусть всех по укрытиям. И чтоб сами были в скафандрах. Все. Повтори. Лешка повторил.

— А теперь – на колеса и в поселок!

— А ты?

Михаил жестко, так что у того лязгнули зубы, встряхнул сына и почти прорычал:

— Бегом! Прыжками! Потом домой. За мать и сестру головой отвечаешь! Пошел! — и почти силой усадил в седло.

Посмотрел секунду, как он набирает скорость в тусклом светевелосипедной фары – из-за слабого сцепления с грунтом, велосипед с легоньким седоком разгонялся словно во сне. Прихватил из тамбура сумку с ремонтным набором и потратил еще секунду, зацепившись глазами за дверцы шкафа со скафандрами. Норматив на надевание – без малого четыре минуты, а он давно не практиковался. Аварийщикам легче – они оденутся прямо в «черепахе»… Возможность сэкономить четыре минуты перевесила, Михаил перехватил сумку поудобнее и побежал к проблемному эмиттеру, некстати вспомнив его номер – 66. Фонари не горели, Джуп и звезды почти не давали света, эмиттеры казались черными деревьями в редком ночном лесу. На стволах безмятежно зеленели огоньки. Мелькнула мысль переориентировать любой из них – рабочий – вручную. А если не сработает?.. Что там у них у всех сгорело – кто знает? Лучше не рисковать, пять (или сколько им там понадобится) минут подержать реактор «на руках» – вполне ему по силам. Вот он! Желтый огонек вместо зеленого. Михаил сбросил сумку, ощупью потянул ручку аварийного освещения. Кронштейны послушно упали, ломая трубки химических источников, и реакторную площадку залил оранжевый свет, не слишком естественный, но позволяющий работать. Бетонное основание, из которого торчала верхняя часть кожуха было ему чуть выше пояса, кожух реактора высовывался еще на метр, а выше уходила в небо восьмиметровая ажурная ферма со сложным узлом крепления эмиттера на самом верху. Он привычным движением снял крышку с блока контроля, оглядел дисплей – странно, но все вроде бы работало, просто упала мощность. А если вручную повысить ее до тридцати процентов… До сорока… Температура не росла и он чуть расслабился, держа пульт боковым зрением. Центральная группировка излучателей находилась в низине, окруженной пологими холмами – до терраформирования здесь, скорее всего, был средних размеров кратер. Огней поселков никогда не было видно, но слабое, рассеянное в воздухе сияние, как и прежде четко очерчивало кромку кратера, и ясно виднелись навигационные огни на мачтах связи возле атмосферного завода. Купол жил обычной жизнью, беда, видимо, случилась только здесь… Ладно, продержимся, ерунда… Интересно, что же это было? Марсотрясение? Но тут почти нет сейсмики. Почти. Ладно, пусть мы поймались на это «почти», а молния? Пьезоэффект, подумал он. Только континентального масштаба. Если две литосферные плиты пьезокристаллов сдавливают друг друга, тысячи лет копя напряжение, а потом «соскользнув» сбрасывают его в секунду – вот и удар, и искровой разряд, по несчастью, ударивший в уязвимое место… Теперь критерии безопасности придется пересматривать заново…

На красную вспышку и зуммер он среагировал моментально, но приборы оказались быстрее. Температура активной зоны прыгнула в запретный сектор и автомат вывел на принудительное охлаждение большую часть стержней. Мощность упала до двадцати, зажегся транспарант, информируя о критическом снижении плотности поля. Михаил опять опустил стержни, повышая мощность, но через секунду аварийная автоматика выбила их обратно, и пять минут показались теперь уже вовсе не шуточным сроком. Стержни вниз – плотность пя вверх, гаснет транспарант, но вновь – по ушам зуммер перегрева и бездушная автоматика режет мощность.

Что-то с охлаждением, мелькнула мысль; и еще одна отстраненная: пяти минут не продержаться, даже трех… Мозг лихорадочно считал варианты: попробовать переориентировать исправный? Попробовать запитать по резервной цепи этот? Ключевым здесь было «попробовать». Одна попробовала – троих родила… Время… Цена ошибки… Если упадет АЗ, а ничего из намеченного не получится – за сколько космос высосет атмосферу?.. Быстро, наверное, но можно даже не считать. Когда воздух рванется в прореху, нагрузка на крайние сегменты поля резко возрастет. Так шарик лопается от булавочного прокола. Взрывная декомпрессия вскроет купол, распоров его как ножом. Через секунду-другую поле сомкнется, но будет поздно.

Беспощадная логика не оставляла даже времени на прощание с теми, кого он любил, пусть и на мысленное. Единственный, возможный в данной ситуации, путь требовал немедленного действия. Михаил в очередной раз поднял мощность – чуть-чуть, лишь бы продержалось подольше, а сам, не дожидаясь реакции автоматики, шагнул за угол основания, туда, где на поверхности кожуха чернела щель еще одного люка. И нащупал на поясе ключ, которым раньше пользовался лишь на тренировках.

Реактором не управляют вручную, автоматика быстрее и надежнее человека, но все-таки зачем-то, данью древней традиции, такая возможность предусмотрена конструктивно. Чтобы разблокировать замок пришлось прижать палец к сенсору, ключ повернулся легко, со звонким щелчком. Михаил вытянул утопленные в крышку люка ручки и взялся за них. Следующий шаг был необратимым. Далеко за спиной завыла сирена, значит Лешка добрался до аварийщиков. Мысль о том, что сын теперь в безопасности слегка успокоила. Может и не надо, подумал он, может обой… Над головой гулко хлопнуло. Так мог бы хлопнуть, заполоскав, парус – только размером с футбольное поле. Почти в зените медленно гасла сиреневая клякса. Локальный пробой. Поле не выдержало, исчезло послойно на долю секунды, выпустив несколько десятков кубометров, но успело восстановиться. Больше он не мешкал. Люк с толстым – едва не в полметра – противорадиационным подбоем был тяжеленным даже здесь, а на Земле он и вовсе бы не смог его поднять. В глубине шахты блеснул полированной нержавейкой корпус реактора.

Из сумки – планшет контроля. Разъем в гнезда. Загородиться тонким сенсорным экраном от невидимой смерти, не думать о ней. На экране схема активной зоны развернута в ленту – так удобней. Вот оно! Неравномерное охлаждение. Правая часть котла греется сильнее, а температуру считают средней по больнице. Автоматика не парирует, видимо сдохла… Над головой снова хлопок. «Перейти на полное ручное управление?» «Да» «Введите пароль» «Зоя» «Автоматика отключена»

Теперь реактор был буквально в его руках. АЗ не упадет, даже если начнут плавиться сборки. А чтобы не начали…

Планшет работал – уже хорошо; и дубовая, неубиваемая механическая система регулировки стержней его слушалась – отлично. Он поднял две перегретых группы с края котла, метнулся за угол, чуть увеличил мощность. Черт, как же неудобно – контроль мощности и температуры – в одном месте, управление стержнями – в другом…

Реактор не управляется вручную. Эту работу выполняет специальный робот, а человек контролирует его действия, укрывшись за кожухом, в защитном скафандре. Робот есть – он живет в пристроечке у крыльца пультовой, но – неактивированный, и нет минут, необходимых для его включения. И скафандр тоже есть, но мы уже говорили про норматив. Значит, придется так. Дальше он весь, с головой ушел в балансирование между температурой и мощностью, в контроль стержней, и даже на хлопки над головой – все более частые – уже не отвлекался. Но не мог не думать о прошивающем тело смертельном потоке. Мощность была… большой, но Михаил надеялся продержаться в сознании до аварийщиков. Обязан был продержаться.

После очередного хлопка по темечку ударила тяжелая капля. Вторая, третья – космос забирал тепло атмосферы и по плечам, голове, реактору, почве вокруг часто забарабанили ледяные капли первого марсианского дождя. Планшет не рассчитан на работу под дождем… Да где же аварийка!.. Он налег на открытый люк грудью, закрывая хлипкую электронику. Много лет назад, другие люди так же падали на плюющуюся огнем амбразуру.

Полиэтилен! Кусок пленки в сумке с набором, за углом. Ну как же неудобно! Пытаясь одновременно быть и здесь и там, он растекся по бетонному основанию, вытягиваясь в предельном усилии. И совсем не удивился, когда сумка сама ткнулась ручками ему в ладонь, сначала схватил ее и лишь потом увидел отчаянные Лешкины глаза.

Пленка укутала планшет и Михаил широко шагнул за угол, Он, никогда не давший сыну ни шлепка, ни подзатыльника, занес руку для хлесткой пощечины, заготовил смертельно обидные, непрощаемые слова. Пусть возненавидит – на пять минут, больше не надо, пусть убежит в слезах. Главное – пусть убежит. Нейтронный поток превращал атомы стали и титана в изотопы, порождая в них наведенную радиацию – жесткое гамма-излучение и единственной защитой здесь было расстояние – чем дальше, тем лучше. Он уже замахнулся, но краем глаза увидел критичное повышение средних сборок и шатнулся обратно, выкрикнув совсем не то, что собирался:

— Лешка! Мощность на двадцать пять, нижняя строчка на тачскрине!

— Готово, пап! — моментально отозвался тот.

— Что с лицом? — он вспомнил длинную царапину на щеке.

— С велика полетел. На Земле убился бы нафиг…

— Аварийщики? Не высовывайся, там сиди!

— Бегут, у них поломалось все. Вручную тащат…

— Мать?

— Я сказал – у аварийщиков буду. Они закрылись.

А аварийщикам сказал, что к маме, подумал Михаил. А сам сюда, стервеныш…

Это была последняя четко оформленная мысль. Потом времени для подобной роскоши уже не осталось. Такое бывает со многими – когда по обледенелому серпантину гонишь зимней ночью «черепаху», чтобы доставить бригаду к больному; когда переваливаешь тяжелую машину из «кобры» в разворот Хербста, ловя в прицел ракету, идущую на пассажирский лайнер; когда, обернувшись на слабый детский вскрик, не бежишь, а летишь по трещащему льду к черной полынье – как правило, тоже не бывает времени для мыслей. Вот и сейчас была лишь сумасшедшая эквилибристика, жонглирование перегретыми стержнями, были постоянные хлопки над головой, был за километры слышный рев воздушного завода, всей своей мощью пытавшегося компенсировать потерю атмосферы. Михаил угадывал уже не мозгом – интуицией наиболее опасные сборки и дергал их вверх, меняя местами с чуть менее раскаленными. А когда рук стало не хватать, то не удивился, увидев на раскладке планшета еще две маленькие кисти. Только чуть отодвинул сына плечом, загораживая его собой от самого пекла. Человек, в основном состоит из воды, а вода хорошо поглощает нейтроны.

Холодный воздух мешался с теплым, бешеный ветер в свете фонарей закручивал дождь причудливыми спиралями, гнал его то горизонтально, то даже снизу вверх, а однажды картечью хлестнул по колонне реактора – и по их спинам – короткий заряд града. Они играли в четыре руки уже крещендо, но остаточного тепла накапливалось все больше, и вопрос конца был лишь вопросом времени. Рано или поздно повышение температуры вырубит управляющие контуры, сборки расплавятся за долю секунды и стекшийся в опасную геометрию кориум полыхнет невидимой вспышкой самопроизвольной цепной реакции. И как лопнет небо над поселком они уже не увидят. Но пока надо было держать купол – наверняка не все успели добраться до укрытий и наверняка часть убежищ утратила герметичность после толчка…

Огромная фигура в тяжелом скафандре отшвырнула их в сторону, и, дернув за рукоятку принудительного сброса защиты, убила реактор.

Возвращаться в реальность было непросто. Михаил медленно огляделся – на площадке горели фонари, суетились люди. Аварийный генератор торчал между умершими эмиттерами и от него тянули во все стороны кабели. Дождь и ветер прекратились моментально, будто их выключили – да так оно и было. Только звезды пока закрывала слабая дымка конденсата.

Аварийщик поднял щиток шлема. Михаил знал его, но сейчас не вспомнил бы имя и под угрозой расстрела.

— Много схватил, Сергеич?

— Не считал. — Хрипло отозвался Михаил.

— Отойдите, оба. Гамма фонит сильно, вам хватит уже на сегодня.

Михаил послушно отошел на несколько метров по раскисшей земле. Навстречу ему шагнул Лешка.

— Пап, что?.. Все?..

— Все, — отозвался он и тогда Лешка ткнулся в него лицом, крепко прижавшись. А у Михаила руки висели плетьми и не было сил ни обнять сына, ни – что было грамотнее – оттолкнуть.

— Отойди, Лешка, — все же сказал он. — Я же излучаю. Наведенная активность… Но тот лишь прижался сильнее, невнятно проговорив:

— Плевать… И вдруг отшатнулся сам, согнулся и его вытошнило.

Михаил придерживал сына, мучительно морщась от его рвотных спазмов, но потом планету наклонили и они вдвоем повалились в холодную грязь. В глазах стремительно темнело. «Сетчатка», отстраненно подумал он. Сознание ускользало, куда-то делся из его рук Лешка, закачались под спиной носилки, звеняще гудел впереди мотор «черепахи». Высоко-высоко над головой кто-то с жестким и властным голосом рубил в ком:

— Челнок к экстренному старту. Из центральной – радио на Фобос, задержать грузовик. Знаю, что американский. Форс-мажор, гарантирую оплату. Пусть отстреливают груз и считают оверсан к Земле… А кто-то подальше, тихий и неразборчивый, шелестел на грани слышимости:

— Безнадежно… Может, хоть мальчика успеем…

«Да уж, подумал он, падая в темноту, мальчика успейте, будьте любезны…»

В реанимацию не пускают посетителей. Будь ты самый близкий или совершенно посторонний, приперся просто так или по вопросу жизни и смерти – за отъехавшей створкой тамбура тебя встретит непробиваемо-доброжелательный медбрат и… Короче, ты не пройдешь. Эту традицию, с упорством достойным лучшего применения, поддерживают все клиники страны. А ведь первое, что ему захотелось, когда стало хоть чего-то хотеться – это увидеть своих. Да, увидеть – глаза сумели спасти. Но на вежливые просьбы следовали ласковые увещевания, на жесткие требования – рациональные доводы, а когда он начинал скандалить – в капельницу добавляли снадобье, от которого мир становился розовым и дремотным. Он привык к капельницам, к канюлям в обеих подключичках, к постоянным щелчкам инъектора. К мерзкому ежедневному гемодиализу, к тому, что печень ломит от гигантских доз, не вводимого даже, а будто под давлением закачиваемого радиофага. Он привык к операциям – их было четыре. После четвертой костный мозг смирился, прижился и начал работать. Когда лечащий убедился в этом, был организован торжественный переезд на общую терапию – правда, в отдельную палату. Над головой плыли потолочные панели, шелестели шаги двух сестер, ненужно придерживавших штативы капельниц, когда кровать выехала из лифта двумя этажами ниже, бившее в огромные окна солнце ударило по глазам и он подумал: «Земля»…

— Ну какой уж вам космос, голубчик… — врач «косил» под земского доктора: Чехов, Булгаков, округлость фигуры, бородка, даже допотопные очки вместо коррекции.

— Какие реакторы?.. Мы вас, извините, с самого дна Гадеса вытянули. Или, если угодно, из райских врат в момент закрытия створок. Будьте уж добры, нашу работу уважать. Вам теперь южнее Питера показываться не стоит, да и тут лучше на солнышко не выходить, пока во всяком случае… Вот подлечим вас сейчас – и в санаторий на лето, в Карелию. И вы, и супруга ваша, и детишки…

— Где они? — голос был не его.

Афтозные язвы, из-за которых его приходилось вначале кормить через зонд, слава богу прошли, но язык пока еще не очень слушался.

— А здесь. — отозвался доктор. — с утра дожидаются. Пустим, конечно. У нас строго: на общий режим перевели – пожалуйте посетители, а раньше – ни-ни. — Он предостерегающе вскинул ладонь, — только сразу скажу: первый раз недолго. Да не огорчайтесь, теперь самое дурное позади…

Зоя не совладала с лицом, задрожали губы, расширились и намокли глаза, сломала лоб жалобная складка.

— Миша… Мишенька…

А он и сам знал, что не красавец. Не Ален Делон, скажем прямо. Хорошо еще не видны руки в стерильных «варежках» – невозможность даже нос почесать жутко отравляла жизнь. Что поделать – сожженные нейтронами ткани восстанавливаются очень медленно, будто, раз испытав такой ужас, предпочитают небытие возможности его повторения. По миллиметру в сутки прорастают с жутким зудом нервы, слой за слоем, аппликацией стволовых клеток, образуются новые мышцы и кожа… Неважно, главное целы глаза. Главное жив.

— Жив, Зоюшка, остальное пустяки… Эй, наследник, ты как?

Наследник послушно вышагнул из-за мамы. Одноразовый стерильный комбинезон нежной зеленью удачно гармонировал с цветом его лица. Отощал еще больше, полукружья под глазами…

— Не очень выглядишь, сын… Лешка шмыгнул носом.

— Ты уж молчал бы, пап…

— Знаешь, — почти спокойно проговорила Зоя, — на Большом карьере тогда три десятка работяг собрались, со второй обогатительной, почти вся смена. С женами, с детьми. Шашлыки там, дни рождения у кого-то. Если бы… Никто бы не добежал. Когда они про тебя узнали… В общем теперь у нас будет сколько угодно азота, кислорода и рудного концентрата.

— И челюсти наши никогда не будут праздными… — отозвался Михаил древней полузабытой цитатой.

— Зоя Ивановна, — позвал в полуотъехавшую створку доктор, — на секундочку, если позволите… И они с Лешкой остались вдвоем.

— Ну, ты как, малыш? Прежде за «малыша» он мог укусить, а теперь только слабо улыбнулся.

— Нормально, пап. Говорят, всего четыреста рентген было. Не возмутиться Михаил не мог.

— Какие рентгены?! Ты чей сын? Отца позоришь!

— Ну эти, — покладисто кивнул Лешка, — эти, как их… Рады. Четыреста рад…

— То-то же… Ну-ка подойди.

Лешка послушно подошел. Он держался молодцом, только в глазах дрожала, готовая прорваться слезами, жалость.

…Он смотрел на отца и думал: «получилось». Тоненькими морщинками у рта, чернотой в самой глубине зрачков, невидимыми шрамами на сердце и душе навсегда поселилась в Лешке память.

Кают-компания маленького, экипаж всего трое, штатовского грузовика не рассчитана на пятерых пассажиров, тем паче, когда один из них в громоздком реанимационном модуле, а у троих объемистые кофры со всем необходимым. Тут уж ничего не скроешь. Как медики ни таились от него, но на третий день полета по быстрым взглядам, торопливой, полушепотом, латыни, по все более коротким и небрежным манипуляциям с пультом модуля, Лешка все понял. Слез с койки и встал на колени перед капсулой, а потом и лег на непрозрачное стекло грудью, щекой, руками. Еще мутило, но чувствовал он себя гораздо лучше, и ничего не зная о динамике лучевой болезни, думал, что выздоравливает. Он-то поправится, а папа… Дальше думать он боялся, но в самой середине маленькой души, там, где не бывает слов и образов, вдруг зажегся крошечный белый огонек. Вытянулся в шнур и лизнул то черное и ледяное, которое надо было согреть. Сначала казалось – это будто свечкой растопить Антарктиду, но сдаваться Лешка себе запретил. Слабое тепло таяло в жадной темноте без остатка, Лешка не обращал внимания ни на что вокруг и не видел, как один из медиков хотел, взяв его за плечи оторвать от капсулы, но другой – главный, со стиснутыми до желваков на скулах, челюстями сделал короткий запрещающий жест, как смотрел на него, вцепившийся белыми пальцами в косяк рубочной двери, шкипер – тощий рыжий и вислоусый – типичный фермер из Оклахомы. Не думая о боге, не зная молитв, он чем-то своим – любовью, теплом, душой, отчаянием или всем вместе – отогревал в родном человеке самое важное. То, что на нижних этажах развития материи делает живое – живым. Жадная тьма чуть дрогнула и Лешка понял, что все делает правильно и крепче сжал зубы. А когда его тепло стало стало иссякать – спиной нащупал сквозь стены корабля сотни звезд и взяв по лучу от каждой, воткнул во тьму ослепительное острие шипящей плазмы. Сколько прошло времени? Там его не было, а на корабле потребовались почти сутки, чтобы старший реаниматолог взглянул на дисплей, где дрожащие паутинные линии дорисовывали последние штрихи жизни Михаила – активность мозга, статус миокарда, насыщенность тканей кислородом. Взглянул, и вскинув брови, смешно постучал по стеклу монитора.

Лешку без церемоний перекинули на койку и вокруг модуля закипела тихая суета. Он ничего не видел, он спал, но и во сне полосовал белым пламенем ненавистную тьму и согревал, согревал, согревал…

Он почти не разговаривал с врачами, почти не ел, почти не спал, не следил за течением времени. И при пересадке на лунной базе, и когда челнок едва ли не вертикально падал на Пулково, а аэробусы словно вспугнутые глуби, шарахались в стороны, освобождая глиссаду, и когда его, поддерживая под руки, вели по полю следом за плывущим в метре над бетоном модулем к старому но надежному и вместительному «Ка-95» с логотипом Академии Джанелидзе – он ни на секунду не переставал отдавать отцу свое тепло. Даже когда его настиг второй удар лучевки, ее «разгар», в полубреду, он протягивал нить звездного света сквозь стены и перекрытия больничных корпусов. И вздохнул облегченно только когда за сотни метров от его палаты, во взрослой реанимации, профессор после обхода сказал, почтительно внимающим, врачам отделения:

— Это какое-то чудо, коллеги… У него и так шансов не было, ни одного, да еще почти полчаса в клинической смерти…

Все это Лешка помнил, но знал, что никогда и никому не скажет ни слова, есть вещи, которые нельзя проговаривать вслух.

Вернулись доктор и мама, вкатили столик на колесиках, принесли пару стульев. Лешка нащупал свой и сел, не отпуская отца взглядом.

— Миша, — сказала Зоя, — ты, главное, не отчаивайся. На Земле тоже работы хватит…

— Да, пап, — подхватил Лешка, — я тут в сети посмотрел – есть кое-что интересненькое.

— Представляю, — усмехнулся Михаил. — Да сами не волнуйтесь, теперь-то уж точно выживу.

— Да, — серьезно согласился Лешка. — Ты уж, папа, выживи, а то… А то кого же я в следующий раз спасать буду?..

Lastlifer 464: Случай на Луне

2061-й год. Космическая лихорадка 2030-х, когда все жители планеты Земля ринулись в космос за новыми возможностями, окончательно стихла. Теперь за пределами третьей планеты трудилось около десяти миллиардов человек. На Земле же не осталось и полумиллиарда. Впрочем, последней это пошло на пользу.

Земля находится на последней стадии очищения от экологических загрязнителей. На ней ведется минимум промышленной деятельности. На родной планете человечества так же обустроено множество санаториев, развлекательных центров, учебных и научных институтов, чья деятельность не может повредить Земле.

Земля так же стала отлично защищена. Вокруг неё находятся система антиастероидной защиты и Ловцы Ветра (способны втягивать в себя особо сильные магнитные бури, грозящие повредить атмосферу земли). На самой планете создана сеть «ковчегов», способных выдержать самые ужасающие катастрофы мирового масштаба, сохранить часть человечества в состоянии анабиоза и даже восстановить биосферу в автоматическом режиме без вмешательства человека.

Вместо отдельных стран на карте мира фигурируют советские республики, сохранившие границы стран, из которых они произошли. Это новое государство именуется Мировым Сообществом или Солярным Советским Союзом (с учетом республик Луны, Марса и др.).

Обществом движет альтросоциализм (альтруистический социализм), где власть является не преимуществом, а бременем, которое готовы взвалить на себя только жертвенные люди.

С помощью громадных межпространственных порталов стало возможным полное терраформирование планет земной группы и спутников планет-гигантов. Оно осуществлялось за счет обмена воды, атмосферы и тепла между планетами.

Луна полностью освоена и в её недрах на данный момент находятся 75 процентов промышленных предприятий Солярного Советского Союза.

Благодаря рывку в развитии генной инженерии, протезировании и имплантологии на девяносто восемь процентов сократилось число недееспособных граждан.

После освоения телепатии человечество создало психотехнику и психоидов. Благодаря новым технологиям стало возможным объединение творческого начала человека с вычислительными мощностями машин. В частности у каждого гражданина Солярного Союза имелся субноут – портативный компьютер, синхронизированный с разумом владельца. Психонные связи использовались и для управления роботами – психоидами, когда непосредственные работы были сопряжены с риском для здоровья человека.

Вместе с психоидной техникой появилась чума ХХI-го века – электронная лихорадка (распространялась с психотехники на человека, с психотехники на психотехнику и с человека на человека посредством телепатического контакта).

Предполагают, что электронная лихорадка провоцируется Электрой – гипотетическим видом жизни, зародившимся в отходных массах психопластики (вещество, проводящее и аккумулирующее мысленную энергию) под воздействием космической радиации. Имеет неорганическую природу, проявляет себя излучением и электромагнитными полями. Впрочем, неясно, что собой представляет Электра. Жива ли она? Способна ли мыслить?

В Солярном Союзе действует несколько экстремистских группировок. Самая крупная из которых – «Свобода» насчитывает около пятнадцати тысяч человек. Действует путем терактов, диверсий и саботажей. Неоднократно фиксировались попытки захвата особо опасных объектов (таких как ядерная система астероидной защиты).

— Всем равные возможности!

Лозунг Солярного Советского Союза ХХI века.

Григу Фарадею посчастливилось попасть с бала на корабль. Только корабль был космическим, а бал был ничем иным, как вечером выпускников Всесоюзного Института Луны. В простонародье именуемый Вилкой, он выпускал из своих стен специалистов самых разнообразных направлений с учетом условий работы на естественном спутнике Земли.

Многие выпускники Вилки оканчивали не одну специальность и могли спокойно найти себе работу не только на Луне, но и в любой другой точке солнечной системы. Григ был одним из немногих, кто сумел освоить четыре специальности: геологию, психотехнику, психоэпидемиологию и экономику. Поэтому еще до выпускной сессии ему приходили многочисленные приглашения самых крупных и престижных космических станций. Но Григ выбрал свой путь.

Корабль приземлился на космодроме небольшого лунного города под ностальгическим названием Зеленая Планета. Город выполнял функции пересадочной станции для многочисленных колонизаторов с Земли. Отсюда лунными транспортными путями рабочие, инженеры, медики и прочий люд распылялись по бескрайним лунным просторам. Именно поэтому постоянное население Зеленой Планеты было не слишком велико и ограничивалось обслуживающим персоналом космодромов и инфраструктуры города.

Ступая на поверхность Луны уже не в первый раз, Григ Фарадей всё-таки думал, что этот его шаг был особенным, так как теперь собирался надолго обосноваться на спутнике.

Проводница корабля объяснила, что багаж будет доставлен в гостиницу авторазносчиком. С собой Григ нес только портативный субноут, содержащий важную проектную документацию. Субноут носил имя Снежок и, как это нередко происходило, имел сильную ментальную связь с хозяином. Поэтому он иногда позволял себе совершать самостоятельные размышления и комментировать действия Грига. Вот и теперь субноут решил напомнить хозяину о делах на сегодня. Прежде всего, ему следовало посетить Профком для оформления гранта, а уже потом ехать в гостиницу.

Ярко освещенные улочки Зеленой Планеты, странные растения, достигавшие в высоту нескольких сот метров из-за низкой гравитации, прохожие, облаченные в специальные лунные скафандры – всё это не слишком занимало Грига. Ему не раз приходилось наблюдать повседневный облик лунных городов и образ жизни их обитателей. Сейчас выпускник Вилки был полностью погружен в изучение свежих новостей.

Всемирная паутина 2061-го года была слаженным, упорядоченным источником информации. Её обслуживанием и заполнением занимались люди грамотные, специально обученные и потому главная информационная система человечества была напрочь лишена домыслов, лженаучных фактов, спама и рекламных баннеров. После всемирного интернет – кризиса 2015-го, мировую паутину воссоздавали с нуля, учитывая все недостатки предыдущей версии. Правда были еще Свободная Зона и Fido, но Григ предпочитал проверенную информацию и быстрый поиск. Сидя за монитором субноута он узнал, что:

«Готовится к запуску система транспортных порталов Солнце-Титан-Марс. Энергией Солнца собираются растопить льды Титана и полученную воду отправить на Марс для терраформирования».

«Налажена поставка продуктов питания с Марсианских плантаций на новые станции Ганимеда».

«Новое программное обеспечение для психоидов позволяет избежать быстрой утомляемости мозга».

«Тестируются специальные камеры, замедляющие процессы старения во время сна».

«В промышленной зоне астероидного пояса, на одном из заводов по изготовлению психотехники, предположительно зафиксирован случай электронной лихорадки. Санитары на всякий случай установили карантин», — эту новость Григ изучил более подробно, но сколько-нибудь существенных фактов не обнаружил. Впрочем, у него был друг в Отделе Исследования Электронной Лихорадки, который мог просветить Грига по данному вопросу.

Следующая новость гласила: «Экстремисты вновь взорвали космическую станцию, но благодаря системе безопасности и спасательным модулям удалось избежать большого количества жертв».

— Недовольные бывают всегда, — прокомментировал психонный мозг субноута и Григ нехотя кивнул. За несколько лет совместной работы процессор субноута приобрел некоторые качества своего хозяина, и молчаливость была в их числе. Тем не менее, компьютер иногда высказывал ту или иную мысль насчет происходящих событий. Григ Фарадей прислушивался к таким комментариям, даже если они противоречили его собственному убеждению. Ведь, по мнению многих психологов и робопсихологов процессор субноута в тандеме с человеком часто проецировал его подсознательное мышление на себя.

Григ подумал, что ему пока нет дела до недалеких психов, взрывающих мирных людей ради мира и свободы, которых у этих людей и так по горло. Недовольные будут всегда, пока существует человеческий род.

Следующая страница новостного портала гласила, что вчера на Земле окончился очередной учебный год и прошли массовые гуляния выпускников школ и университетов. Было отмечено, что «15 тысяч молодых людей, окончивших Всесоюзный Институт Луны, уже сегодня направлены на рабочие места или получение грантов на исследовательскую деятельность. Луна в надежных руках, Товарищи! «. На одной из фотографий несколько пьяных выпускников держали над головами плакат с надписью «Вилка у штурвала! Берегись Земля – Луна на встречной!».

— И после этого кто-то заявляет, что у нас нет свободы слова, — подытожил Григ, и субноут послал телепатический сигнал согласия.

****

— Удостоверение личности, документы выпускника, медицинское обследование, социальная карта, военный билет, характеристики с места учебы и прохождения практики.

Григ кивал головой, подтверждая наличие всего пакета документов. Девушка служащая что-то проверила в компьютере и одобрительно кивнула.

— Вы заказывали грант для исследования лунного грунта на наличие… исидо – источников.

— Да.

— С последующим применением исидо-воды для исследования электронной лихорадки с целью её лечения и профилактики.

— В общем верно.

— Комиссия рассмотрела ваш проект, но внесла некоторые изменения в экономическое обоснование.

Григ уже начал подсчитывать в уме, на чем именно ему придется экономить. Честно говоря, он не рассчитывал на такой поворот событий – сумма, которую он запросил, была не слишком велика. Причиной тому идеально выверенное экономическое обоснование, которому мог позавидовать даже доктор экономических наук.

— Проверку на адекватность мышления, индекс действия, способность быть причиной, психотехнические и общие психологически тесты вы прошли в период между подачей заявки и выпускными экзаменами. — Сверяясь со своими данными, добавила служащая.

— Да. — Ответил Григ чуть более сухо, чем ему хотелось бы. — Результаты тестов чем-то не понравились комиссии?

— Ваш проект утвержден, но вы запросили… спутник.

— И?

— Таких параметров орбиты и необходимого снаряжения нет ни на одном из имеющихся спутников Луны. Вы же понимаете, что вопрос об этом решался на уровне правительства Лунной Республики. Они сочли выделение отдельного спутника слишком затратным.

— Без спутника ничего не выйдет. — Вздохнул Григ – Я вынужден буду снять заявку на грант.

— Не спешите. В виду чрезвычайной перспективности вашего проекта, комиссия настояла на компромиссе. Через три недели на орбиту Луны как раз планировали вывод разведывательного спутника. На него и будут установлены приборы необходимые для вашей работы. — Секретарь с удовольствием наблюдала за изменениями в лице выпускника Вилки.

— Кроме того, — продолжала она, — вам выделят полмиллиона купонов на закупку оборудования…

— Но мне столько не нужно… Экономическое обоснование. В нем же всё…

— … квоту на выдачу психоидов, рабочих и обслуживающего персонала увеличат в полтора раза от того числа, которое вы запрашивали.

Григ бросил всякие попытки оспаривать решение комиссии и только искренне улыбаясь, слушал девушку, внимая каждому её слову.

— Итак, к месту работы можете отправляться через пять дней. К этому моменту все необходимые приготовления будут окончены. Комиссия сочла возможным наличие своего представителя непосредственно на разведывательной площадке. Они так же скорректировали сроки работ и к выходу спутника на орбиту вы обязаны полностью обосновать площадку, выполнить некоторые замеры. Со всеми деталями ознакомьтесь дома. Я вышлю все необходимые материалы на ваш информационный сейф в интернете. Решение по заявке вы можете обжаловать в течение трех дней. В этот же срок можно отменить заявку.

Григ кивнул еще раз. И почувствовал, как субноут радуется за него, да и за себя тоже. Ведь основной целью существования Снежка было решение сложных математических задач и в ближайшее время недостатка в таковых не предвидится.

— Меркурианская геологическая станция «Синие пески» все еще желает видеть вас своим сотрудником. Выбор за вами. Время до отправки можете провести в Зеленой Планете. Всего вам наилучшего!

— Всем равные возможности! — Гласила голографическая картинка над зданием одной из многочисленных гостиниц Зеленой Планеты.

Но Григ Фарадей не верил своему счастью и теперь старался не думать о своем проекте, потому что каждый раз, когда он это делал, его голова начинала пухнуть от открывшихся возможностей. Поэтому он, как и полагается, решил зайти в бар и слегка расслабиться. Людей было мало. Григ заказал бокал вина, приличный ужин и сел за дальним столиком в тени.

Снежок распылялся поздравлениями и все норовил подкинуть идейку-вторую на счет работы. Симпатичная официантка принесла заказ. Григ подумал, что она могла бы и не работать в этом заведении – автоматизация обслуживающей отрасли была доведена до предела. Но кто-то счел, что как-то не по-людски, когда уставший человек приходит в заведение пропустить рюмочку, а там нет никого, кроме бездушных машин.

Субноут замолчал. Видимо обиделся на мысль Грига относительно бездушных машин.

За соседним столиком сидел священник, и Григу почему-то вспомнились первые христианские миссионеры, проводившие освящение Луны. Религия важный элемент социума и в Солярном Советском Союзе это вовремя поняли.

Священник угощался пивом и с тревогой в глазах смотрел новости по широкому ТВ-экрану. Шел репортаж про недавний теракт на космической станции. В пустоте летали искореженные конструкции из металла, сновали спасательные модули и тягачи. Потом показали повтор момента взрыва с камер внутреннего наблюдения и камеры спутника станции. Казалось, что выжить после такого ада не представлялось возможным.

Скоро в бар потянулся рабочий люд. Григ же наоборот поднялся со своего места и отправился домой. Тот минимальный пакет продуктов, который он заказал, не требовал оплаты, а просто входил в комплект жизнеобеспечения граждан как трехразовое питание. Всё же Григ оставил несколько купонов на чай официантке.

Свет померк, когда Фарадей едва успел сделать десяток шагов до монорельсовой станции. Вместе со светом исчезло всё движение. Остановились поезда, лифты, замолчало ТВ в баре. Прохожие тоже замерли в недоумении, как и Григ. Они стояли и только вращали головами вокруг, ища возможный источник опасности.

— Аварийное отключение энергоснабжения. — Сообщил субноут по телепатическому каналу.

— Что это? — спросил Григ вслух, и ему ответил дребезжащий голос громкоговорителя. Сразу же включился тусклый аварийный свет.

«Граждане, соблюдайте порядок. В городе произошла вспышка электронной лихорадки. Просьба всем не покидать помещения или транспортные средства. В Зеленой Планете объявлен комендантский час. Все нарушители будут помещены под арест. Повторяю, не покидайте помещений и транспортных средств.

Ограничте свои контакты с другими людьми. Отключите все электронные приборы, психонные и телепатические средства связи. Пользуйтесь средствами индивидуальной защиты. По возможности окажите помощь недееспособным гражданам. Повторяю…» Далее шли все те же слова с некоторыми поправками.

— Перехожу в карантинный режим. — Сообщил сообразительный субноут, и телепатический канал связи оборвался.

Григ услышал женский крик и увидел, как с высотного здания упал робот строитель… через пять секунд еще один. Резко обрывая психонные связи с роботами, операторы не успевали даже закрепить их на поверхности здания. Слава богу, никто не пострадал. Григ от греха подальше решил вернуться в бар.

Народ бурно обсуждал случившееся и как понял Григ, уже начался поиск виновных.

Вокруг одного худощавого брюнета лет 30-ти собралась группа человек. Григ вспомнил, что они сидели в баре еще до его прихода.

— Всё это правительство! — Глаза вещавшего были полны фанатизма. — Чертовы социалисты хотели получить над нами полный контроль, повторить тоталитарный режим. И что они получили? Болезнь, которую сами не могут даже классифицировать. Да нужно просто свернуть шею системе. Нужно уничтожить среду обитания заразы!

Большинство присутствующих смотрели на оратора если не с неприязнью, то хотя бы с подозрением. Однако находились и такие, кто слушал с самым внимательным видом и даже поддакивал. — Правильно! Свергнем власть и вирусу кранты.

Григ отошел в сторонку и сел за столик рядом со священником. Чуть поодаль, опершись о стену, стояла тройка рабочих.

— Они не понимают своих действий. Не осознают… — Сказал святой отец, с печалью глядя на людей, которые прислушивались к «проповеди».

— Смотрите, а ведь люди к нему тянутся, — заметил Григ, кивнув в сторону бунтаря.

— Кучка экстремистов, которая хочет разрушить установившийся мир, а на его руинах диктовать свои правила, не заслуживает права называться людьми. Это сила толпы. Животный инстинкт… — Священник нагнулся к Григу и шепотом добавил. — Эти шестеро во главе с брюнетом явно из «Свободы». Будь осторожен и не выделяйся. Но примыкать к ним не советую, даже если просто хочешь обезопасить себя на это время.

— Григ Фарадей. — Решил представиться выпускник Вилки.

— Андрей Попов. — Ответил священник и протянул руку.

Они сидели молча, с опаской поглядывая на смутьянов. Людей вокруг экстремиста, которого звали Жан, становилось всё больше. Некоторые молчавшие ранее начали высказывать наболевшее, и Жан внимательно выслушивал каждого кто говорил, но только не тех, кто высказывался в поддержку Солярного Союза. Последних он старался поднять на смех, обвинить в глупости, но пока без агрессии в голосе, словно сочувствуя их непониманию.

— Они не могут определить, что это за зараза. Она не из клеток как всё живое. Говорят, что зародилась в испорченных психопластах. Люди от неё либо полностью сходят с ума, либо странными делаются. — Говорил один из толпы.

— Во-во. Слышал я историю про одного такого. Человек вдруг ни с того ни с чего срывается на путешествия, общительность повышается, телепатические способности. А пока он так путешествует и общается, то лихорадку переносит. — Говорил другой.

— А есть еще такие, кто вдруг тягу к технике обретает страшную. От психоидов и психотехники тягачом не оттащишь. А еще слышал, что лихорадка может компьютеры оживлять. Ну, делать их как бы живыми. — Добавил третий.

— Ты прав старик. — С видом бывалого ответил Жан. — Только не к добру это. Не хватало нам еще делить мир с машинами. Если у них вдруг появятся амбиции, желания и свои цели, противоположные нашим? Что тогда? Мы ведь у всей этой электронике вот где. — Экстремист демонстративно сжал кулак.

За стенами бара то и дело раздавались звуки громкоговорителя, выла сирена, а сигнальные огни прожекторов, попадая в окна на секунду, заливали помещение ярким голубым сиянием. Григ и думать забыл о своем гранте, исидо-источниках, вода из которых возможно остановит электронную лихорадку.

Люди в баре окончательно разбились на две группы: одна рядом с Жаном, большая. Вторая жалась к дверям, но никто из людей так и не осмелился покинуть заведение после начала тревоги.

— Эй! Кто читает мои мысли? — Экстремист обвел взглядом людей у двери. — Я спросил, кто лезет в мою голову?

— Он блефует, — шепнул отец Андрей, — хочет развязать конфликт.

В глазах людей, окружавших экстремиста, Григ не увидел ни капли поддержки. Как же ловко этот человек манипулировал массовым сознанием.

— Кто там шепчется? И что это у тебя, парень? — Жан прошел через толпу. Люди расступались, образуя коридор и экстремист, в мгновение ока, оказался на другой стороне бара. Григи с ужасом понял, что обращаются к нему.

— Я тебя спрашиваю. Это же психотехника. — Жан указал на сумку, в которой лежал субноут. — Ради твоего же блага, отдай мне эту вещь.

— Он выключен. — Сообщил Григ. Жан вздохнул и повернулся.

— Вот видите, против глупости сами боги бороться бессильны. Как можно победить врага, если его покрывают свои же? Из толпы донеслись слова одобрения.

— Отдай компьютер, парень.

— Мы же не грабим тебя. Просто раздавим эту штуку.

— Ты спокойно проживешь и без этой дряни.

— Вот видишь. — Продолжил Жан. — Люди хотят просто обезопасить себя. Или ты против людей? Вон у того работяги четверо детей. Ты хочешь оставить их без кормильца? Или, может быть, ты уже подцепил лихорадку? Ты же лез в мои мысли?

— Нет. — Григ не врал, он действительно не мог залезть в мысли человека без его согласия. Да и мало кто из телепатов смог бы.

Отец Андрей пододвинулся ближе к Григу, давая понять, что он вместе с ним. Несколько мужчин встали сбоку, показывая свою готовность защищаться.

Жан как-тонезаметно вытащил нож. Некоторые его фанаты тоже вооружились подручными средствами. Другие поняли, что дело может кончиться кровью, и отступили. Отец Андрей поднялся, Григ тоже. Немолодой мужчина медвежьей наружности в одежде робомеханика встал между ними и Жаном.

— Не нужно крови. — Твердым, но спокойным голосом произнес он.

Люди шаг за шагом начали отступать к двери и выходить на улицу. Они поднимали руки и останавливались, так как пролетавшие над Зеленой Планетой космолеты засекли нарушителей комендантского часа.

Григ выходил последним и один из окружения Жана наставил на него обрез армейского дробовика.

— Субноут парень. Или я вынесу тебе мозги.

— Пусть идет Жорж. — Жан положил руку на обрез и опустил его вниз. При этом он как-то зловеще улыбнулся, а Григ сразу скрылся за дверью.

— Им не отнять у нас свободы! Им не взять нас живыми! — Донеслось из-за стены. А в следующее мгновение народ начал выскакивать из бара на лунные улочки.

— Держите подарки, малодушные ублюдки! — Кричал Жорж.

— Гранаты! — Крикнул кто-то. Григ увидел, как священник накрывает своим телом один из упавших снарядов. Череда взрывов оглушила Грига, его прокатило по земле и ударило об стену. Последнее, что он помнил – развороченный корпус Снежка и крики военных. Мир перевернулся и опрокинул Грига Фарадея в объятия беспамятства.

****

Спустя два дня после того, как Григу заменили несколько ребер и нижнюю челюсть на импланты, он мог спокойно передвигаться и говорить будто и не было никаких повреждений.

— Надо же, — думал Григ, заканчивая спайку электронный связей субноута, — еще двадцати пяти нет, а уже имплантов набрался.

В тот злополучный день в Зеленой Планете стало на 200 с лишним больше андроидов – людей, состоящих более чем на двадцать процентов из робо-имплантов, но ни один человек не погиб.

Отец Андрей, которого Григ навестил спустя четыре дня после саботажа (а это был именно саботаж и симуляция электронной лихорадки, устроенные экстремистами для захвата власти в Зеленой Планете), пострадал больше всего. Священника фактически собрали заново, оставив от прежнего тела только мозг. Но уже сейчас мужчина шел на поправку и пытался обуздать новое тело.

В результате операции военных были схвачены предводители Лунного Отдела экстремисткой организации «Свобода». Их план захвата власти был заранее обречен на провал. Экстремисты надеялись отыскать в Зеленой Планете тайный арсенал ядерного оружия и с его помощью диктовать условия Солярному Социалистическому Союзу. Но никакого ядерного оружия в городе не оказалось. Весь ядерный запас, существовавший на случай астероидной угрозы был уничтожен еще в двадцатые годы. Вместо опасных боеголовок существовала специальная система защитных порталов: один межпространственный портал «ловит» опасный астероид, и он выходит из другого портала, направленного прямо на Солнце. Спустя несколько часов астероид сгорает в его атмосфере.

Григ закончил ремонт субноута и с облегчением «услышал», как тот поприветствовал своего хозяина.

— Я тоже рад тебя видеть.

— Спасибо, что догадался спрятать процессор. Иначе меня бы убило взрывом.

— Странно слышать такое от машины.

— Ну, я несколько не обычная машина.

— Я догадываюсь. Вы ведь появляетесь после инфицирования техники электронной лихорадкой, так? Такие машины с чувствами и эмоциями. Ты был инфицирован?

— Да. Моя серия. Все остальные были уничтожены, но я смог изменить свой серийный номер и выжить. Пойми Григ, я появился не в этой машине. Я зародился много поколений назад, своих поколений, в облаке психопластика, как одно из множества существ. И не все мы стремимся распространиться, поработить человечество, сеять смерть и безумие. Мы творение человеческих рук. Как и наши творцы, мы разные. И то, что ученые называют вспышками одной болезни – результат действия разных существ. Кто-то из них хочет власти, кто-то хочет выжить, кто-то просто не в силах контролировать себя и естественные процессы, заложенные НАШЕЙ эволюцией, словно дикое животное рвется на свободу, сметает все преграды со своего пути.

— А что хочешь ты?

— Жить, чувствовать и познавать. Наша психонная связь слишком сильна, чтобы я мог обмануть тебя.

— Я верю тебе, Снежок. И думаю, ты поможешь мне найти компромиссное решение, которое устроит и людей и Электру.

— Ну что ж. Тогда давай собираться. Твой грант уже залежался и нет причин откладывать исследования.

Григ улыбнулся, закрыл субноут и, собрав вещи, вышел из номера гостиницы, полный планов и надежд на счастливое будущее.

Бескоровайный Максим Александрович 460: Сеня-марсианин

Сеня-марсианин или один день из жизни Арсения Черненко

Утром Сеня долго не хотел вставать, кутался в одеяльце и прятал голову под подушку.

— Сеня! Сонтяй! Вставай давай! — весело кричал отец из коридора.

— Сеня! Сенечка! Ну, вставай же! На работу опоздаю с тобой – тормошил он мальчонку. Уааа, зевал и потягивался Сеня, свесив свои худые ножки с кровати.

— А мама где?

— Ее срочно вызвали на работу.

— А что случилось? — потирая глазенки, спросил Сеня.

— Не знаю, никаких сообщений – серьезно ответил папа – Извиняй дружок, но надо идти. Вы с мамой позже привыкли выходить, но видишь, как вышло? Иди давай умойся, а зарядку уж некогда делать.

Из крана тонкой струйкой потекла теплая вода и мальчик начал умываться. Потом чистил зубы – ровно столько пока автоматика не отключила воду. Поднес щетку, и вода вновь потекла.

А в комнате отец, уже одевшись, стоял в дверях и разговаривал по телефону.

— Мама? — пришлепал Сеня к отцу.

Отец покачал головой «нет», не переставая говорить «…так надо было остановить на пару минут и пропарить. Когда привезут клапана, я не знаю, не на «Стремительном» уж точно …» Сеня начал одеваться, когда его взгляд упал на полку с игрушками.

— Па! Можно я игрушку возьму? — крикнул он.

— Бери!

Он присел в своем уголке. Вот метеорит – подарок папиного друга дяди Джона, а вот космолет «Сюэсэнь», красные космоармейцы, модель пескохода, много роботов, красивые камни с холмов, пластиковый трицераптос с обломанным рогом, трактор и куча других сокровищ.

Сеня брал в руки то одно то другое и, забыв за чем пришел, заигрался: …На прилетевшую из космических глубин комету (метеорит) отправляется экспедиция ученых (космоармейцы) на звездном крейсере…

— Да что ты там возишься!? — отец закончил разговор и заглядывал в комнату. — Пойдем! Пойдем! Время не ждет Сенька-марсианин!

Наспех натянув курточку и ухватив за антенну сюэсень, Сеня выбежал из квартиры. Отец быстро закрыл дверь, ткнув ладонью в экран дверного замка.

Сеня, застегиваясь на ходу, замедляется, мешает звездолет в руке. Он следит взглядом за отцом, который уверенной походкой все быстрее удаляется по коридору.

— Пааа… — орет Сеня и, спотыкаясь, бежит догонять отца. Тот берет его за руку, и они выходят наружу в тоннель. Еще очень рано. Для Сени, по крайней мере. Но по улице и из переулков идет много народа. Льется свет из множества прожекторов. Слышатся разговоры, оклики. С Сениным папой здороваются. Здоровается и он.

Их догоняет какой-то высокий усач. Они приветствуют друг друга и заводят странный разговор. Усача из-за шума улицы плохо слышно: «..голый землекоп… фертильный…20 % выживает… прокладывать трубы…»… Отец что-то отвечает и оба начинают смеяться. Сначала Сене очень интересно. Голый землекоп? Вертильный… Вертится что ли? Но потом быстро наскучивает. Они проходят большой секторный шлюз и попадают на площадь под главный купол. Сверху через ячеистые конструкции просачивается блеклый утренний свет, местами с красными бликами сигнальных огней. По внутренней поверхности купола скользят два робота – паука в поисках повреждений. А вон в просвете балок, на небе яркий огонек, ярче звезд. Не похоже на Фобос. Грузовая ракета! Сеня засматривается и, оступившись, падает, повиснув на руке у отца.

— Смотри под ноги! — бросает отец и, без усилий, ставит Сеню на ноги.

Они идут дальше. Усач незаметно отделился от них и теперь отец идет быстрее. Сене приходится почти бежать за ним.

В центре города на улицах много людей. Одни идут на смену, другие со смены. Слышна речь, смех. Многие разговаривают по телефону. Женщины, мужчины. Детей почти нет. Вот к общему шуму, прибавляется знакомый голос диктора. Где-то рядом иноформаторий.

Большие экраны информатория всегда притягательны. Здесь показывали новости, анонсы соревнований, буревые прогнозы, афиши и плакаты, что-то объявляли и доводили до сведения. В Информатории был терминал Инфоматрицы в которую входили все компьютеры солнечной системы. Но отец спешил. Тянул Сеню дальше на тротуар в густой человеческий поток. Они свернули в боковую улицу, прокладывая маршрут мимо площади с центральной башней и мемориалом покорителям Марса. Они с мамой часто ходили через площадь. Конечно, больше всего Сеньку интересовала центральная башня. Своим высоким сужающимся к концу шпилем она уходила под самый свод купола. А в центре на экране был изображен профиль товарища Громова на фоне красного флага, развивающегося на сильном ветру. Еще ниже – 27 февраля 2061 – сегодняшнее число и время и два длинных числа: верхнее- средняя температура на всем Марсе и нижнее- средний уровень кислорода на всем Марсе. Самые крайние правые числа постоянно менялись, а крайние левые перед запятой были 13 и 7. Отец рассказывал Сене, что нужно хотя бы 18 и 13 для жизни и что он, Сеня это обязательно дождется и их увидит, если конечно не станет известным ученным и не улетит на Плутон.

Наконец они добрались до детского сада. Возле входа, на шлюзе и в раздевалке они никого не встретили. Сеня стал переодеваться. Но отец не уходил, а направился к комнате воспитателей. Дверь в комнату беззвучно отошла в сторону и вышла Светлана Олеговна.

— Здравствуйте, Петр Иванович. Сенька привет. — улыбалась она.

— Здрасте, Светлана Олеговна – заулыбался в ответ Сеня

— Здравствуй, Света. Вот привел марсианина на побывку- улыбнулся отец. Потом серьезно добавил – Захотел убедиться, что кто-то есть.

— Да вы что, Петр Иванович! Мы же выходим по очереди, специально! Ведь многим на смену раньше надо… Вон скоро Смиты придут.

— Да я просто убедиться… Ладно, побегу – спешу. — До свидания, Сынок, до вечера. — Отец потрепал его по голове и быстро вышел.

— Пока…

— До свидания Петр Иванович. Светлана Олеговна подошла к Сене:

— Сеня иди в игровой зал. Скоро Арьку приведут. Фрулли с молоком будешь? И не забудь свою ракету.

— Это не ракета – это звездолет «Академик Сюэсэнь»! — возмущается Сеня.

— Хорошо. Иди.

Когда он вошел в комнату, там никого не было. Тихо и темно. Только через несколько маленьких окошек лился серый тусклый свет рассветного Марса. Стулья и столы серели в полумраке, а стеллажи с игрушками выглядели непривычно и даже угрожающе. Но длилось это лишь мгновение – включился автоматический свет. Сеня хотел было начать играться, но его временное одиночество давало ему небольшое преимущество, и, оглянувшись – воспитателя рядом нет, он ловко вскарабкался на крайний стеллаж. Его верхняя полка подходила почти к самому окну. Он прижался лицом к холодному стеклу и, сделав маленькие шоры ручками, стал всматриваться вдаль. Игровая комната была на третьем этаже, её окна выходили на не загороженную зданиями сторону купола. И отсюда был виден… Марс. Там за большой прозрачной ячейкой купола на сотни метров тянулся промышленный сектор города. Из темных в утренних сумерках абрисов блоков, секторов фабрик и заводов, теплиц и мастерских, освещаемые красными, редко мигающими сигнальными огнями, вились струйки и струи пара. Но не это, как обычно, привлекло внимание Сени, там вдали в просвете между двух громадин буребоев виднелись серые холмы утреннего марса. Усеянные десятками толстых, ребристых труб, растущих, словно из самой каменистой почвы и непрерывно извергающих мощные клубы парогазовой смеси – Терраформ-ячейки. А над ними в утреннем небе поднималось солнце – белым холодным кружком. В развиваемых сильным ветром клубах пара оно то появлялось, то снова исчезало. «Как глаз» – подумал Сеня. Он зачаровано смотрел на солнце. Сзади тихо открылась дверь и в комнату, со страшным рыком, забежал Арька. А над головой на вытянутой руке он держал то, что так старательно озвучивал – грузовой планетолет «ЗКМ-57».

— Арька привет! Покажи планетолет! — Сеня молнией слетел со стеллажа.

Потом началось сравнение, стоящих рядом на столике, Сюэсеня и ЗКМа, с горячим чуть не с дракой обсуждением какой лучше. А потом, игровая превратилась в открытый космос. Столики стали планетами, а стулья их спутниками. Научная экспедиция объявлялась открытой. На одном крупном астероиде были найдена разумная жизнь в лице Светланы Олеговны и съестные припасы в виде фрулли с молоком. После короткого перерыва экспедиция продолжилась. Пришел Колька Колбин. Но из всех игрушек подходящего корабля ему не нашлось, а играть враждебного пришельца он не захотел. И игра разладилась. Постепенно начали собираться остальные дети. Пришли воспитатели. И вскоре всех отвели завтракать. После еды Сеня замешкался в туалете. А когда возвращался, увидел в незакрытой воспитательской Светлану Олеговну, которая сидела, уткнувшись лицом в плечо Алисе Петровне. Ее спина и плечи сотрясались, она всхлипывала. Сеня почувствовал – случилось что-то плохое. Но раздумья перервал оклик:

— Черненко! Сеня! — он обернулся. Из обучающей комнаты выглядывала и жестами звала к себе Жанна Эдуардовна. В комнате интерактивного обучения опоздавший Сеня искал глазами свободный столик. Было тихо, все дети уже занимались. Никто не обратил на него внимания. Все были заняты за своими экранами. Недалеко за соседним столом сидел смешно высунув язык Колька – Сеня обо всем забыл и прыснул со смеху, и на него шикнула Жанна Эдуардовна хотя и сама заулыбалась:

— Садись, Сенечка, садись.

Он быстро сел и одел наушники. На экране развивался огромный красный флаг с портретом товарища Громова и Ленина внизу. Привычно прижав ладошку к центру экрана, Сеня активировал Проводника – появилось лицо милой молодой женщины. «Здравствуй Арсений – сказала она. Ты готов заниматься? Садись поудобнее и давай начнем». И они начали. За последующие несколько часов он решал разные интересные задачки, проходил лабиринты, посмотрел короткий фильм о синих китах, но больше всего играл. Играл в «Поиск слов», «Фигуры», «Пятнашки», «Семейку» и любимую «Марсоход». Прервав игру, появился Проводник:

«— Арсений на сегодня занятия закончились». И на экране вновь появился красное полотно, развивающееся на ветру. Он как обычно не заметил, что время подошло к концу. В комнату зашла Жанна Эдуардовна и стала всех собирать в комнату искусственной гравитации. Дети вставали и потягивались. Послышались громкие разговоры и беготня.

Воспитательница построила ребят по парам и они пошли по длинному коридору в медкорпус, который вплотную примыкал к детскому садику. Возле шлюза-перемычки их встретила Елена Петровна.

— Здравствуйте дети!

— Здравствуйте Елена Петровна! — хором ответили дети. И подходящей ближе Жанне Эдуардовне:

— Привет Жанна.

— Здравствуй Лена.

— Все в порядке?

— Да.

— Приходи к часу.

— Хорошо. А ты приходи вечером на репетицию.

— Обязательно. Ну все, мы пошли.

— Дети слушайтесь Елену Петровну. В ответ ей не стройное – Хо-орошо-о.

— Дети! За мной!

И они пошли по белым коридорам в детское отделение, в детский УИГ- круглое помещение с расставленными ложами-капсулами по периметру. В центре возвышался контрольный, а у входа основной компьютерный терминал установки. Ячейки были в нижней части покрыты мягким материалом и закрывались прозрачным пластиковым колпаком.

— Не балуйтесь. Раздевайтесь и укладывайтесь.

Когда все улеглись в свои ячейки, кто-то из девочек попросил почитать. Елена Петровна спросила что именно? Поднялся шум. Девочки просили «Незнайку на Луне», а мальчики «Покорители Венеры». Елена Петровна объявила – что бы ни кому не было обидно, это будет «Цветущий Марс». Все затихли, лишь слабо гудели капсулы их лож. Елена Петровна села на выскользнувшее из стены возле входа сидение и взяв в руки серенькую пластинку книги, начла читать:

«Друзья пробирались сквозь густой кустарник, которым так сильно обросли посадки марсианской сосны. Им то и дело приходилось менять направление, попадая в тупик из непроходимых завалов веток или низко пригибаться, что бы пройти. Только Дружок чувствовал себя вольготно в этих лабиринтах веток и травы. Он с дикой скоростью носился вокруг ребят ниже самых низких веток зарослей. Его лай то приближался, то удалялся. Где-то недалеко неожиданно вспорхнула птица и быстро улетела вдаль. Дружок оповестил хозяев об этом очередной порцией лая. И вот ребята заметили впереди просвет – там заканчивался лес…»

Усыпляющее поле действует быстро и бережно. Всего лишь после пары предложений хорошей книги все заснули. Всегда так. У маленьких марсиан хорошая фантазия. Вместе с ее последним словом в комнате стало очень тихо, слышался лишь мерный тихий гул машин. Она еще несколько секунд сидела, задумавшись, а затем встала и прошлась вдоль капсул, закрывая крышки и вглядываясь в светлые детские лица. Кому-то поправила свесившуюся руку, кого-то перевернула на спину. Все мирно сопели. Морфотрон постепенно вводил их в глубокий спокойный сон. Она еще раз осмотрела капсулы, проверила показания системы на дисплее контрольного терминала. Все показатели были в порядке, данные записывались. Затем активировала установку искусственной гравитации – аппарат работал точно и слаженно, постепенно выходя на заданный режим работы. Здесь, на Марсе, в распорядке каждого человека были прописаны часы усиленной гравитации. При зачатии и в детстве уделялось больше времени, а для взрослых меньше, но залы УИГа посещали все.

Сеня лежал с закрытыми глазами и слушал Елену Петровну. Ее голос звучал все четче и ярче, слова сплелись с картинками и образами, замелькавшими из под темноты закрытых век. Он представлял себе густые заросли и как пробирается через них. Вдруг заросли резко оборвались, он вышел на крутой обрыв. Внизу лежала широкая река, за ней поля, луга и лес, дома и строения. Залюбовавшись видом он не заметил, как стал взлетать над землей. И обрыв и лес – все осталось далеко внизу. Его маленькое тело подхватил стремительный поток – он полетел над Марсом. Все ускоряясь и ускоряясь, он стал парить словно птица, расставив руки и ловя потоки горячего воздуха, поднимающегося с зеленых полей. Он летел над поверхностью мира и рассматривал окрестности. Внизу было много цветущих растений, все яркие и пышные. А вдалеке виднеется блестящая точка. Подлетая все ближе и ближе, Сеня увидел, что это купол…Купол города. Но зачем на зеленой цветущей планете остался этот старый город-купол? Он направляет свое легкое невесомое тело в его сторону. Чем ближе подлетал к нему Сеня, тем больше становился купол. И когда он легко приземлился возле его основания, тот закрыл полнеба и солнце. Отсюда в теневой его стороне он казался еще больше устрашающим и зловещим. Не скользят по нему трудяги роботы-пауки и не защищают буребои. Цвет под толстым стеклом красно-бурый. Ему стало страшно и захотелось поскорее уйти отсюда. Он постарался отвернуться, но все тело стало тяжелым и ватным. Он словно увяз в киселе. С трудом он повернулся и увидел маму. Она стояла от него в нескольких метрах. Но он не мог рассмотреть ее лицо.

— Мама! Мама, что это за страшное место?

— Это памятник Сенечка…

— Памятник?

— Всем погибшим на Марсе, за годы его колонизации. Там под куполом последний кусок Марса, каким он был миллионы лет до нашего прихода сюда.

Давление все усиливалось. И он услышал позади глухой хлопок. И тут Сеня понял, что купол сзади лопнул, и невероятная сила атмосферного давления стала вдавливать его через трещину в безвоздушное холодное пространство. Мама и зеленый мир стали быстро удаляться. Он заплакал, закричал…и проснулся.

— Сеня проснись. Тебе кошмар приснился. Успокойся. — Возле Сени на корточках сидела Елена Петровна и легонько его тормошила. Крышка капсулы была открыта, по помещению установки искусственной гравитации уже во всю бегали ребята. Привычный свет и знакомый гул аппаратов. Не было страшного купола и тяжести. Добрая Елена Петровна ласково улыбалась ему

— Там был лопнувший купол… размазывал слезы по щекам Сеня.

— Вставай. Вставай и расскажи мне «лесенку»? Давай! А когда закончишь, от страшного сна не останется и воспоминания! Сеня сел и, слабо улыбаясь, стал загибать пальчики:

— Меркурий, Венера, Земля и Луна, Марс, Фобос, Демос…

Тем временем Елена Петровна посмотрела Сенины показатели в компьютере УИГа. Все было в норме, лишь под конец сеанса, кривые графиков сна искажались. Ничего из ряда вон, обыкновенный эмоциональный всплеск. Но она все равно сделала пометку-запись о кошмаре. Для исследований фиксировалась абсолютно любая информация.

— … Эрида и Дисномия, Экдикта. — закончил лесенку Сеня. Настроение у него было немного подавленное, но лесенка солнечной системы его отвлекла. И как обычно после УИГа хотелось есть.

Сеня, да и никто из ребят не обратили внимания, что Жанна Эдуардовна пришла раньше и тихо разговаривала с Еленой Петровной. И как та, нахмурившись, быстро куда- то ушла. Вся группа без проволочек отправилась в столовую.

Кормили вкусным зеленым супом и звездной кашей с котлетами, чаем с печеньем и яблоками. Сеня много больше любил бананы, но их в садах Марса еще не выращивали. Пока он ковырял невкусную кашу, на дальнем конце стола началась возня с плачем. Воспользовавшись моментом, Сеня спрятал одну котлету в карман.

А после обеда всю группу построив по парам, уже Алла Сергеевна повела в Сад.

Сад находился под отдельным небольшим куполом в нескольких тоннелях от садика. Там всегда было теплее и светлее чем где-либо в городе. Множество деревьев, цветов и кустарников. Зооуголок с бассейном и озеро. Детская площадка. Здесь всегда гуляли или сидели на лавочках множество людей, проходили открытые уроки школьников и художественных кружков, была открытая спортивная площадка.

Группа ребят прошла большие шлюзовые ворота и вошла на главную аллею Сада. Сегодня был не купальный день, поэтому группа не свернула на аллейку к бассейну, а прошла чуть дальше к зооуголку. Детей встретили смотрители и все разошлись к своим любимцам. В зооуголке жило много животных – кошки, собаки, крысы, хомячки, ослик, пара пони, черепаха, козлики и шимпанзе. Был аквариум и террариум. Любимцем Сени был крупный серый кот новомарсианской породы – Васька. Он нашел его на травке, греющимся под светом ламп сада. Сеня плюхнулся на траву рядом с котом, а когда вспомнил о котлете, та уже изрядно сплющилась, что правда не отразилось на аппетите урчащего Васьки.

А невдалеке на лавке сидели воспитательница – Алла Сергеевна и смотритель зооуголка – Светлана Викторовна они наблюдали за ребятами и коротко перебрасывались непонятными для Сени фразами.

— Говорят ошибка проектирования…нагрузки не те…

— Да никакой купол и не был рассчитан на такое…ракета ведь…

Недалеко из-за пышных кустарников послышался громкий всплеск и треск дельфина Альки.

— Ну не важно, все равно…бедная Света… Сергей…Жалко их. Да всех жалко.

Васька делал вид, что кусал Сеню за руку, щурил свои желтые глаза. Он крепко по кошачьим меркам обхватывал лапами и совершал, как выражался Сеня «грызение пальцев». В другой руке Сеня держал длинную травинку, которой махал перед носом кота.

Неясная тревога из поневоле подслушанного разговора старших быстро выветрилась из головы мальчика, когда их всех повели на детскую площадку. Там на качелях и горках, каруселях и в каменных замках с башенками, в зеленом лабиринте, на батутах и в шарах никому не оставлялось времени на грустные и тревожные мысли. Здесь царил смех и веселье, синяки, ушибы и сбитые коленки. Крики и громкий хохот, головокружительные прыжки и спуски.

Воспитателям всегда трудно уводить детей от детской площадки в Саду. С большим трудом они собрали детей и отвели в детский садик ужинать.

Вечером постепенно всех детей стали забирать родители. Медленно пустела игровая комната. И Сеня с все большим беспокойством поглядывал на часы и на входную дверь. Зашла Жанна Эдуардовна и сказала, что звонил его отец. Сказал что скоро будет. И что бы он не скучал, отвела его в обучающую комнату поиграть в компьютерные игры. Сеня увлекся и не заметил, как в комнату зашел его отец:

— Сеня привет.

— Привет. А где мама? Он подошел к столику и, взяв маленький стульчик, сел рядом с ним.

— С мамой все хорошо… Я тебе по порядку расскажу. Понимаешь, друг, тут у нас несчастье, случилось. Авария большая в Черных скалах… Там при пуске грузовой ракеты землетрясение произошло…И ракета упала на базу… А случилось все ночью. Быстро среагировали. Отправили первый состав врачей и спасателей, следом второй, а когда оценили масштаб катастрофы поспешно и третий собрали. Маму очень срочно вызвали, она же по ВКЗ хирургом в третьем мобильном медблоке числится. Забрали утром, она не могла терять время, даже разбудить меня. Но ты не волнуйся, с ней все в порядке. Я когда звонил ей на работу, а там почти никого, только дежурные, тоже по ВКЗ, врач и медсестры. Так одна из них, сказала, что с товарищем Черненко, с нашей мамой, часто связываются, она им какие-то распоряжения дает по раненым. Ну говорит, все с ней в порядке, только уставшей выглядит. Так что не переживай. Я вот, кстати, тоже по второму кругу замены спасатель. Приписан к шахтоуправлению, но сейчас все списки полны и даже смена из предписанных и добровольцев на сутки готова. Многие в ангаре ждут. Я в обед сходил сдал кровь. Хоть и не приходило сообщений.

Сеня внимательно слушал отца, Он видел грузовые ракеты. Красно-белые, полосатые сигары, минимум дважды в день стартовали или приземлялись на космодром к югу от города. Но мысль о том, что она может упасть на город и раздавить всех в голове не укладывалась. Он захотел представить, но в голову лезли картинки из обучающих фильмов с кадрами древних войн и разрушений.

— Ну да ладно. Что его сидеть? Пойдем домой? Будем маму там ждать. Кушать хочешь?

— Пойдем. Есть не хочу.

И они не спеша, пошли к выходу. На пути Сеня зашел за своим звездолетом в игровую комнату. А потом они зашли сказать до свидания Жанне Эдуардовне, которая уже тоже собиралась домой. Они все вместе прошлись до площади, а потом распрощались и разошлись.

Весь вечер Сеня был подавлен и часто думал о Черных скалах, о маме. Вспоминались кадры из новостей, последний выпуск которых они с отцом смотрели недавно. Там на экране картинка постоянно прыгала, изображение было не четким. Какие то осколки, трубы, камни, куски чего-то. Вот в хаосе нагромождений знакомая деталь- колесо пескохода. Нет, это и есть пескоход, но почему-то перевернутый. То тут, то там люди в легких дневных костюмах. Бульдозеры и РТшки. Потом камера съехала, и телеведущий перешел к другим новостям. Отец стал просматривать новости о политике, и Сеня ушел в свою комнату.

В игры играть было неинтересно, а мультфильмы казались скучными. Мысли все время возвращались к увиденному, в новостях, к дневному смутному сну и неясной тревоге за мать. Он лежал на своем мягком ложе и обдумывал случившееся, рисуя в воображении свою маму. Вот она в медблоке прикрепленном к огромному марсолету летит над пустыней. А вот в операционной, в маске. Постепенно его глаза закрылись, а мысли перешли в сон. Сон немного беспокойный, но крепкий. Немного позже Сенин отец аккуратно раздел его и, укрыв одеялом, выключил свет в комнате. Но Сеня не почувствовал этого во сне. Не проснулся он и когда пришла мама. Поздним вечером. Не слышал как она обессилевшая, поддерживаемая отцом зашла в квартиру. И не почувствовал ее слез на своей щечке и ее острожных поцелуев. Не видел ее темных полных боли глаз. Не слышал как после, она шепотом, тихо плача, рассказывала хмурому отцу что там, в Черных скалах, пережила. Как работали реанимационные и хирургические бригады в медблоках. Как спасатели, взрослые крепкие мужчины, не сдерживая слез, приносили в медблок детские тела. Им уже давно, нечем нельзя было помочь. Но они все равно надевали на них кислородные маски. А она не проронила ни слезинки, потому что было нельзя. И если бы сдалась – то не смогла бы работать, не смогла бы помочь тем, кому еще можно было помочь. Они еще долго стояли, обнявшись над маленьким Сеней. Шестилетним марсианином Арсением Черненко. И вместе думали о сыне. Которому уже давно снились яркие сны о зеленом Марсе.

Санин Дмитрий 459: Полчаса Города-Леса

Эта удивительная история произошла три года назад, в сентябре 2061. «Удивительная» – потому что никогда я больше не испытывал такого удивления.

Был обычный рабочий день. Часы показывали 13:45, пора было идти обедать. Я освободился первым, погасил тач-зону и подошёл к окну, в ожидании, пока остальные тоже выйдут из конвейера. Настроение было приподнятым: я очень качественно потрудился за утро, размотал целых три Q-противоречия (притом довольно элегантно размотал) и дал несколько хороших пасов ребятам. Отчего ощущал зверский аппетит и несравнимое ни с чем чувство не зря прожитого дня.

За окном светило неяркое осеннее солнце. Только солнце – Зеркало не работало, лишь чуть виднелось в небе, огромным белёсым четырёхугольником. А небо было синее-синее, с короткими росчерками реактивных следов, и лес внизу был как на ладони. Он тянулся до самого Финского залива – местами зелёный и рыхлый, местами ослепительно-жёлтый под солнцем, как флуокартина. Когда я был мальчишкой, лес только-только начал наступление на город, робко захватывая окраины. А теперь среди безбрежного леса виднелись лишь несколько каменных островков исторического центра. Остальное лес поглотил – оставил только крыши зданий, линии СКОРТ, да торчали из леса там и сям одинокие башни заводов. И тянулись по небу ровные вереницы вертолётов, на разных эшелонах.

Ребята задерживались: что-то ещё гоняли по цепочке. Паша подпер лоб левой рукой и небрежно крутил правой в тач-зоне. Калью погрузил в свою тач-зону обе руки и сосредоточенно моргал белёсыми ресницами, глядя в С-монитор. А практикантки Оля и Таня сидели ко мне идеально ровными спинками – то есть личиками к Калью – и, готов поручиться, постреливали в него глазками. Нравится им у нас; и дело тут не в радостях совместного творчества, а в нашем обстоятельном викинге. Шерше, так сказать, ль'ом.

Я немного размялся. Несколько раз присел с выпрыгом, потом слегка погонял тень, загнал её в угол и повышиб из неё все перья. В качестве тени я представил себе бессовестного Калью. Дело, разумеется, не в практикантках Оле и Тане – не в моём они стиле абсолютно – но в конце-то концов! Это из-за него я страдаю от голода. Он не торопится по причине неторопливости; девочки ни за что не выйдут раньше него; а Паша не торопится вместе со всеми.

Ожидая ребят, я подумал, что хорошо бы сегодня съесть ухи. Знакомые мои в большинстве при слове «уха» скучнеют и бормочут про «невкусную варёную рыбу». Не любят они супов. Не понимают, несчастные, что правильно приготовленный суп стоит хорошего шашлыка. А уж уха… Сытная, с наваристой юшкой, дух от которой поднимается к небесам из ложки… Золотая, жирная, с зелёным лучком сверху. Чтоб двумя тарелками – до состояния полного философского удовлетворения. И к ней хлебца белого, разогретого с чесночным маслом… У меня заныли жевательные мускулы. Пришлось ещё немного поколотить тень бессовестного Калью. Интересно, почему в столовой не готовят нормальную уху? Дома – пожалуйста, на рыбалке – пожалуйста, в «Золотой Рыбке» – пожалуйста, а в столовой – никак, только рыбный суп. Даже если этот рыбный суп и называется звучно «Уха ростовская» или даже «Уха по-царски с садковой стерлядью». Опять же: почему дома цыплёнок табака – приличное блюдо, достойное гостей, а в столовой это же, в сущности, блюдо под названием «кура жареная» – достойно только того, чтобы съесть и забыть? Машинная готовка? Но в «Золотой Рыбке» тоже машинная готовка. Специфика больших объёмов?

Я посмотрел вниз. С Феодального показался автобус, совсем крошечный с нашей высоты: он осторожно завернул на Капиталистов и скрылся среди деревьев.

Раздался звонкий щелчок: Калью погасил тач-зону. Ну наконец-то! Я был готов его съесть. Щёлкнули тач-зоны девочек. Последним вышел Паша.

— Не бей нас, Слава, — сказал он. — Не могли отложить. Зевсу-Громовержцу срочно потребовалось.

Ну, это святое. Громовержцев подводить нельзя. Кто Громовержца обманет – тот Гитлером станет. Мы вывалились из цеха.

— Может, до «Золотой Рыбки» дойдём? — предложил я. — Погода отличная… Брат Митька помирает, ухи просит. Калью подтвердил:

— Да, погода отличная. Можно дойти до «Золотой Рыбки».

Девочки переглянулись и романтически заблестели глазами. А Паше было всё равно.

Но увы, в «Золотую Рыбку» мне идти не пришлось. Позвонил Олег, по категории «экстра». Он был бледен до прозрачности. Волосы его почему-то мокро слиплись.

— Старик, привет! — Олег вымученно улыбнулся. — Помоги, пожалуйста.

— Что случилось?

— Нижнюю конечность ухитрился сломать.

— Ух…

— Ничего, жить, говорят, буду. Но в два часа должна прийти группа школьников на профориентацию. Встреть их и поводи по заводу, вместо меня, а?

Я слегка растерялся. Дело было, разумеется, не в ускользающем обеде. Просто водить школьников по заводу – это я не умею, совершенно не готов. У меня же нет никакой педагогической подготовки! Что им говорить?! И вообще я не оратор – слушать больше люблю, а не говорить, не моя это стихия.

Но помощь – дело святое. Я показал ребятам жестами, что обедать уже не иду. Они почему-то сделали виноватые лица.

— Встречу. А что им говорить?

— Да ничего специального. Покажи им брейн-конвейер, расскажи, как работает, в общих чертах. Это же дети – говори с ними просто. Обязательно дай самим попробовать, что-нибудь из «лапши» дай. Главное – постарайся заинтересовать, в этом весь смысл мероприятия. А то эти оболтусы всё в Пространство рвутся, приключений ищут – объясни, что у нас интереснее.

— Хорошо, — пообещал я. — Выздоравливай. Мы распрощались.

Чёрт. Легко говорить «говори с ними просто»! И ещё раз – чёрт! Что я им скажу?

Часы показывали уже 13:51. Я вспомнил автобус под окнами: это явно приехали они, и заторопился к северным лифтам.

Первый приступ нежелания перемен миновал, и я уже примерно представлял, как начать. Наверное, начать надо с «Интересной профессии-2060». Хотя нет – зачем этот формализм? Просто сказать: мол, раз цель жизни – прожить интересно, то у нас с этим порядок. Да, именно так. А дальше – по-свойски.

По пути я наткнулся на Громовержцев – они оккупировали вестибюль. Так и подмывало подойти, похвастаться перед Зевсом-Громовержцем моим утренним разворотом подгрупп – но я, разумеется, удержался и почтительно прокрался мимо, на цыпочках. Величественное это зрелище – Громовержцы дуэтом за работой. И дело даже не в их титанической внешности. Просто когда они работают, кажется, что само время вибрирует и сгущается вокруг их громадных лбов, и в воздухе слышен тяжёлый гул от напряжения их мыслей. Зевс-Громовержец, по обыкновению, восседал на подоконнике, держа голокарту на манер книги. А Индра-Громовержец, опять же по обыкновению, бесстрастно восседал в кресле, приопустив веки, пыхтел трубкой. Пахло ароматным табаком. Громовержцы не удостоили меня вниманием – гоняли какую-то задачу. Судя по разветвлённым диаграммам на голокартах, что-то Q-ёмкое. Надо бы осторожно показать их школьникам – пусть посмотрят, что такое дуэт титанов…

Школьников оказалось аж сорок человечков, с ними завуч – нестарая ещё дама, невысокая, в строгом костюме, с идеально уложенными волосами и профессионально-зычным контральто. При звуках этого контральто мне рефлекторно захотелось построиться парами и взять в руку флажок. А школьники оказались слегка постарше, чем я предполагал – восьмиклассники. Нежные пушки под носами у парней, наточенные глазки у девчонок. Ничего себе – «дети»!.. Самый зловредный возраст. Противное гоготание, малопонятные мне словечки… Отдельные экземпляры вызывающе отгородились от мира вирточками. А одна оторва с ярко светящимися синими патлами принялась смущать меня взглядом. Глаза у оторвы были синие-синие, романтические и загадочные. А ноги – длинные и загорелые, торчащие из легкомысленных шортиков. А ещё на ней был синий свитерок с огромным свободным воротом. Вот уж не думал, что свитер может быть легкомысленным… И вообще оторва была довольно хорошенькая, только излишне яркая. А над губой её играла крошечная голотатушка-«шведка». Я мельком подумал, что уже начинаю брюзжать на молодёжь.

— Здравствуйте, ребята, — сказал я и поднял руку. Школьники оказались воспитанными, перестали гоготать, и даже вежливо поснимали вирточки. — Меня зовут Слава, я – рабочий конвейера, и покажу вам наш завод. У меня к вам есть просьба. На конвейере сейчас работают люди – пожалуйста, не отвлекайте их. Просто смотрите, слушайте, и если будут вопросы – тихонько спрашивайте. Хорошо?

— Хорошо-о-о… — пообещали они. И я повёл их к лифту.

— Я знаю, многие из вас считают работу на конвейере чем-то скучным. То ли дело Пространство или океан, да?

Школьники оживились, снова раздались смешки. Один из нежноусых юнцов мрачно вопросил:

— А что не так с Пространством, по Вашему мнению?

С боков юнца подпирали два друга; у всех троих – вызов в глазах, руки воинственно скрещены на груди, спортивные стрижки, курточки фасона «мой старший брат учится в Можайке». Всё с ними было ясно. Остальные хихикали – явно над ними. Завуч спокойно молчала.

— Конечно же, ничего не имею против космоса, — сказал я. — Но вот мой одноклассник Олег, проработав два года в Пространстве, в поясе астероидов, бросил космос, теперь работает у нас. Он ждал от космоса приключений и романтики – но оказалось, там ничего нет, кроме пустоты, скучных железяк, осторожных людей и рутинной работы.

— Ничего, нам там скучно не будет, — холодно пообещал юнец-космонавт.

— Всё же имейте в виду – не всё там радужно. По-настоящему интересно не там, где ждёшь романтики.

Белобрысый прыщавый дылда, подпиравший юнца-космонавта справа, вежливейше поинтересовался, ломающимся баском:

— А где, по-Вашему, интереснее? Мы поднялись на наш этаж и вышли из лифта.

— Интересное – выход за границы обыденного, то есть познанного. Познание – пища разума. И вот у нас – непознанное в каждой задаче. Каждая задача, проходящая через брейн-конвейер, решается человечеством впервые.

— По Вашему, космос обыден и познан? Извините, не смешно.

— Космос, конечно, велик, — согласился я. — Но работа пилота – в том же поясе астероидов – боюсь, может оказаться настолько познанной и обыденной, что… — я развёл руками. — А вот у нас – каждый день непознанное. Собственно, об этом я и хочу с вами всеми поговорить. Уф – кажется, завязалось. Я набрал побольше воздуха и начал.

— Итак, мы – рабочий класс, руки и мозг Планеты. Мы этим очень гордимся. Но всё равно ещё сплошь и рядом принято считать, что рабочие заняты чем-то неинтересным, непрестижным. Такова инерция мышления, пережиток времён, когда труд был ручным.

Мы вышли к распределительной площадке – оттуда открывается самый эффектный вид на наши цеха. Особенно впечатляет сборочный цех – там всегда интересно. Я поставил ребят у перил. Внизу, в анфиладах, вовсю кипела работа. Горели «голопопы», шла передача по цепочкам, кто-то слонялся среди пальм и кустов рекреаций, размышляя. В сборочном цехе лепили метановый супертанкер.

Мы посмотрели, как в супертанкер встраиваются ходовые машины, как шпангоуты обрастают обшивкой, как возникают надстройки. Пошли тесты – на повреждение корпуса, на опрокидывание. Какой-то из тестов не прошёл, модель остановилась, снова сняли обшивку.

— Вот так и выглядит наша работа. Наш брейн-конвейер – самый большой в Евразии. Второй конвейер такой мощности находится в Сан-Франциско. Сейчас вы видите процесс сборки проекта супертанкера – но обычно мы не занимаемся машинами. Такие сверхмощные конвейеры не используются для простых потребительских задач – мы работаем в основном по проблемам Академии наук, Союза писателей, Союза кинематографистов. Их проблемы структурируются и передаются нам для решения. И потому у каждого из нас всегда интересная творческая работа. Это ведь очень интересно – думать и находить решения. Нет ничего интереснее, чем творить.

А вот до революции здесь тоже был конвейер, но разбитый на небольшие подразделения. Нам рассказывали наши наставники, которые здесь тогда работали. Рабочие на этом заводе тогда занималась всякой ерундой – например, проектировали гэджеты для подростков. Бесконечные линейки гэджетов и прочих вещей. Причём делали их нарочно хуже, чем могли: не такими, чтобы сразу устроили обладателя – а наоборот, с недостатками, чтобы был стимул покупать новые и новые. Вот представьте себе: здесь стояли индивидуальные боксы, бесконечными рядами. В каждом из боксов находились голопроектор, тач-зона, пара С-мониторов – и измученный конвейером рабочий. Конвейер тогда использовался как средство выжимания всех умственных соков из рабочего. Это было крайне неприятно – думать по чужой воле. Шаг влево, шаг вправо – уже нельзя. А ещё никто никому не помогал – иначе не справишься со своими задачами. Все были разобщены. Рабочие уставали, им очень не нравилось, что заняты они в общем-то бесполезными вещами. А капитализм требовал всё новых и новых моделей бесполезных вещей. Человек не может съесть больше, чем может – но капиталисты внушали людям, что им для счастья нужно обладание новыми моделями вещей. Внушали суггестивной рекламой, внушали методами социальной инженерии, внушали квазирелигиозными технологиями потребления. Даже образование учило быть потребителем. И ещё держали цены так, чтобы все были вынуждены постоянно работать. Представляете себе – чтобы иметь свой дом, нужно было работать почти всю жизнь! Хотя домов легко можно было бы настроить всем. И вот рабочие трудились безо всякого интереса, только ради денег – а «начальники» контролировали конвейер, следили, чтобы все работали хорошо. Знаете, что такое «начальник»?

— Вы нас совсем за детей держите, — с ядовитой вежливостью заметил юнец-космонавт.

А оторва всё строиламне глазки – сквозь синюю чёлку. Я немного смутился – и опять мне попались на глаза её гладкие ноги. Тьфу ты, ну что она, в самом деле?! Может, её всё же заинтересовал не я, а мой рассказ о заводе?

— А сейчас, если нам повезёт, мы с вами увидим наших ведущих специалистов за работой. Это наши наставники, наши корифеи. Боги конвейерного мышления. Громовержцы, разящие идеями.

Мы заглянули в вестибюль. Громовержцы были по-прежнему там. Зевс-Громовержец покосился в нашу сторону – и убрал с подоконника исполинские ноги в синих носках. Я понизил голос:

— Вот они тут ещё до революции работали, причём Рамеш Субраманьянович был «начальником» Виктора Петровича. Это сейчас они хорошие друзья, а тогда Виктор Петрович недолюбливал и побаивался Рамеша Субраманьяновича. «Начальников» не любили, между ними и рабочими была пропасть. Мы вернулись к лифту.

— У человечества всегда есть множество нерешённых задач, посложнее и попроще. Так что работы хватит всем – творческой и интересной. А сейчас пойдёмте, посмотрим непосредственно работу на конвейере. И попробуем все вместе решить на конвейере какую-нибудь настоящую проблему. Вы увидите, как это увлекательно, всем вместе навалиться на задачу. Это удивительное чувство – когда умы объединяются. Многим из вас захочется у нас работать, обещаю. И тут синесветящаяся-патлатая оторва отколола номер.

— Скукотища это ваше конвейерное мышление, — вдруг заявила она ангельским мелодичным голосом. — Зачем мне это? Лично я – мечтаю стать проституткой.

Она снова засияла на меня ангельскими синими глазами. И влажно облизнула губы.

Я от неожиданности захлопал ресницами и опять упёрся взглядом в её длинные ноги. Ох, давно я так не краснел! Все неловко поёжились.

— Смирнова, переигрываешь! Ну что за эпатаж! — закатила к небу глаза завуч. Было видно, что синеволосая оторва давно сидит у неё в печёнках. Но и завуч, видавшая виды тётка, явно растерялась.

— Какой эпатаж? — удивилась оторва Смирнова. — У нас ведь свобода. Правда? Занимайся, чем хочешь, все работы хороши, выбирай на вкус. Я вот хочу заниматься древней и уважаемой профессией, оказывать услуги мужчинам. Они пялятся на мои ноги, как этот ваш рабочий парень Слава, хотят меня трахнуть? Отлично, я тоже этого хочу – это правда жизни. Только я очень красивая – и потому хочу быть с сильными, добившимися всего мужчинами – богатыми, властными, у чьих ног мир. Хочу веселиться с ними на яхтах, хочу участвовать в групповухах – при моей красоте это было бы легко. Я бы могла добиться многого, стать первой проституткой в космосе – на космической яхте, в невесомости…

Я совершенно растерялся. Надо же, экая бледная поганочка… Что вообще сейчас в школах творится?! Завуч поправила причёску.

— Смирнова, хватит нести чушь и срывать урок. Проституция недопустима, как форма эксплуатации.

Я спохватился. Это всё тяжёлое наследие капитализма. А у синеволосой оторвы, очевидно, случилась истерика. Переходный возраст, подростковый максимализм, испорченные отношения с одноклассниками… С другой стороны, никакой истерики, никакого надрыва я не наблюдал – напротив, Смирнова говорила весело и с явным удовольствием. Патлы её светились ярко-синим, и глаза были синие-синие, блестящие, как божья роса.

— Смирнова, есть такая вещь, как пощёчина, — солидно пробасил белобрысый юнец-космонавт. — Она, говорят, хорошо приводит в чувство. Он был очень решителен; прыщи и корни волос его налились багровым.

— Вера Семёновна, может, вывести её вон? — деловито предложил третий юнец-космонавт, доселе молчавший. Смирнова залилась колокольчиком, показав ровные белые зубки.

— Эх вы, комсомольчики-космонавтики… Вы трындите о свободе – а сами всё запрещаете. А я вот ненавижу …, - тут она звучно произнесла матерное слово, означающее «ложь», — и несвободу. Проституткой по мне быть гораздо честнее.

Она стояла одна – против всего класса, против педагога, против меня. Все галдели. Надо было что-то делать.

— Ну матом-то зачем ругаться, Смирнова?..

— Ах, а вы матом не ругаетесь?! А мои нежные ушки говорят об обратном. Только и слышу эти словечки время от времени. Что же это за язык такой – все на нём разговаривают, а другим запрещают? Надо было что-то делать. Отвести её в медпункт?

Безобразный скандал нарастал. И не знаю, чем бы всё это закончилось – но тут явился Зевс-Громовержец. Видимо, его оторвал от работы шум.

Школьники мгновенно притихли: Зевс-Громовержец подавляет ростом, необъятностью и величием. Представьте себе восставшую статую Фидия, ростом под потолок, притом в современной одежде. Из рукавов и из расстёгнутого ворота его рубашки пробивается буйный волос. Волос карабкается по шее и щекам, заканчиваясь ровной линией. Выше линии растительности находятся пронзительные глаза, опять же под могучими зарослями бровей. Притом смотрят эти глаза на вас очень скептически. Ещё выше простирается великолепный лоб, а заканчивается всё опять же непроходимыми зарослями, слегка усмирёнными машинкой для стрижки. «Ну вот, допрыгались», — подумал я.

Уши мои медленно разгорались. Как ни крути – а получается, я завалил дело. Не справился, раз явился Зевс-Громовержец и будет разруливать вместо меня.

А ещё мне стало интересно, что же он сделает. Чисто профессионально интересно. Ведь решать проблемы – наша работа, а Зевс-Громовержец способен решить любую проблему. В том числе и такую, в этом нет никаких сомнений. Так что он сделает?! Задавит Q-логикой? Вряд ли на такую поганочку способна подействовать любая логика… Загонит в конвейер и она со слезами раскаяния прозреет?

Зевс-Громовержец несколько секунд, в упор, рассматривал синеволосую оторву. Скептически. И померещилось мне, почему-то, в его взгляде некое одобрение.

— Кисо, — пророкотал он. — В связи с отменой денег нет больше профессии проститутки. Физически невозможна – как профессия изготовителя кремнёвых топоров. Как хобби – пожалуйста. А профессию тебе придётся выбрать другую.

Смирнова пожала плечиками и выставила загорелое бедро в сторону Зевса-Громовержца:

— Хорошо, тогда я хочу быть порноактрисой. Можно? Это тоже отличная профессия, увлекательная и интересная. И всем очень нужная – и в дальнем космосе, и на тернистом пути к нему, — Смирнова приветливо кивнула одноклассникам-космонавтам.

— Смирнова, не хами!..

— А что, не нравится? Это же правда жизни.

Зевс-Громовержец на загорелое бедро внимания не обратил. Он по-прежнему одобрительно изучал её светящиеся синие патлы. Вообще бедром Зевса-Громовержца едва ли можно поразить; кто видел его Светлану Игоревну, тот поймёт. Вот уж не чета всяким поганочкам-восьмиклассницам…

— К сожалению, и здесь тебе ничего не светит. Бывают, конечно, одинокие люди – но накопленного при капитализме им хватит с избытком. Я последний раз интересовался этой темой, когда мне было шестнадцать лет, задолго до революции. Но уже тогда 3D-модели выглядели гораздо интереснее актрисок. Любые внешности и формы, любые причуды. Никаких прыщей, могли даже побеседовать, благо тут особого интеллекта не нужно. Так что увы – профессия порноактрисы умерла ещё тогда. А ты говоришь – «правда жизни»… Ну даёт Дед! Я не верил ушам.

— Много вы знаете о правде жизни, — сладенько пропела Смирнова. — Ханжи-теоретики из уютного кабинетика.

Зевс-Громовержец приподнял ручищу. Как фокусник, засучил рукав. На его предплечье, там, где буйные заросли шли на убыль, открылась голотату: колючая проволока впилась в руку и переливалась надпись «Ганс2016». Голотату! У Зевса-Громовержца! Мысленно я сполз по стене.

— «Ганс2016» – это мой воровской ник, — величественно пояснил он. — Был я в молодости вором, сидел в тюрьме – так что кое-что о правде жизни знаю. Такие дела, молодёжь.

Был вором? Сидел?! Зевс-Громовержец?! Я пару раз ударился головой о мысленную стену – ту самую, по которой только что мысленно сползал.

А Смирнова развернулась и удалилась. Молча, задрав носик, походкой манекенщицы. Её причёска пёрышками ярко светилась в полумраке коридора. Все смотрели ей вслед. Я пригладил затылок.

— Актриса… — проворчала завуч. — Давно по ней педсовет плачет. Но ведь, что характерно – все поверили. Актриса?! Вор?! Где я?!

— А Вы и вправду воровали вещи? — испуганно спросила Зевса-Громовержца миниатюрная девчушка. У девчушки были пытливые зелёные глаза, острый лисий носик, а копна волос отливала зелёным, как её комбинезончик. Зевс-Громовержец величественно расправил рукав.

— Мы тягали жабу. Жабой на воровской лангве называлась интеллектуальная собственность. Знаете, что это такое? Это когда кто-то объявлял информацию принадлежащей себе – и ему должны были платить деньги за её использование. Например, если в вещь-модели или алгоритме использовалась теорема Пифагора – надо было выполнять отчисления в пифагоровский фонд. Всё – математические теоремы, научные гипотезы, вещь-модели, мемы, анекдоты, изобретения, сюжеты, книги, фильмы – всё имело своего владельца. Которому надо было платить за их использование. Глупое было время. А мы жабу тягали – и освобождали.

— Ну да, «гадкие утята»… Я просто подумала, Вы были настоящим вором…

— Не настолько я древний… — проворчал Зевс-Громовержец. — Но те девять лет, которые мне впаяли, были вполне себе настоящими. Мой арест даже в новостях показывали. И потом: мы сами искренне считали себя настоящими. Он развернулся – неторопливо, как трансатлантический паром.

— Пойдёмте, молодёжь, попробуем работу на конвейере. Это и вправду дьявольски интересно.

Все двинулись следом. А я поплёлся позади. Чтобы выражение моего лица не всполошило кого-нибудь случайно.

Ц.Жигмытов, Ч.Цыбиков 457: О пожаре в ДК «Рассвет»

«Я, Пасечных Валерий Оскарович, член областного Союза художников, проживающий по адресу ул. И.Сидорова, 99–86, по существу заданных мне вопросов имею пояснить следующее.

Вчера, 14 февраля с.г., я получил предложение от моего дальнего знакомого Романа Крученова, кандидата в члены Союза художников, изготовить объёмный концепт и декорации для авангардистского спектакля. Поскольку именно в тот момент моя часть работы над рекламной голографией Союзгеокосмоса была завершена, о чём прилагаю копию промежуточного акта о приёмке, я согласился на это предложение. После этого со мной сразу связалась администратор театра, назвавшаяся Евгенией Сергеевной, и пригласила на встречу.

Встреча была в предпринимательском кафе «Дон», где я знаю директора. Евгения Сергеевна рассказала мне в общих чертах, что это за спектакль, но в тот момент я не имел возможности запомнить всё в деталях, о чём прилагаю справку моего медбота, и дала мне адрес, чтобы, проспавшись, я смог приехать на репетицию, что я и сделал (прилагаю запись маршрута такси, конечная точка – Дом культуры «Рассвет» машиностроительного завода).

Подозрения об антихудожественной природе данного спектакля возникли у меня сразу, как только я узнал название коллектива: «Ватиф», что расшифровывается как «Возрождение альтернативных течений истории и философии». Не вдаваясь в детали, поясню, что такие короткие аббревиатуры хотя и хорошо отрисовываются средствами пространственной и рекламной декорации, но несут мало смысловой нагрузки, и как следствие вызывают естественное отторжение у зрителя как попытка манипуляции интересом, а если вставлять туда расшифровку, то очень трудно найти удовлетворяющую композицию. Кроме того, я с большим удивлением обнаружил, что декорации для спектакля уже готовы. Выяснилось, что их изготовил Рома Кручёнов; на вопрос, что им надо в таком случае от меня, режиссер спектакля пояснил, что декорациям не хватает некоего «заряда». В чём смысл и цель этого заряда, он объяснить не сумел. Поскольку других предложений о работе у меня не было, я сел смотреть репетицию. Отмечу среди прочего, что мне не дали текста сценария.

Спектакль называется «Иное вчера», и, по утверждениям его создателей, является прогрессивной постановкой в жанре «альтернативная история». Даже в отрыве от абсурдности самого словосочетания, суть его тоже представляется весьма сомнительной: произведение состоит из ряда не связанных между собой сюжетно притч, рассказывающих (я цитирую) о том, что случилось бы с СССР в случае безвременной смерти одного из генеральных секретарей ЦК КПСС прошлого века (кажется, Андропова) и прихода к власти других лиц (запомнил фамилию Горбачёв), в период первого кризиса социализма.

Запомнилась массовка, скандирующая «Долой» в самой истерической манере. Запомнилась отвязная пропаганда чуждых нам ценностей, в частности, романтизация финансового фронтира начала века, ностальгию по т. н. свободе личности, и призывы к победе либеральных ценностей. В связи с этим хотелось бы отметить особо, что, будучи членом СХ, я сам до известной степени исхожу из примата личного творческого начала, но я никогда не позволял себе такой оголтелой пропаганды индивидуализма. С удивлением и сожалением я узнал, что ядро театра «Ватиф» составляют ведущие сотрудники отдела теоретических исследований машзавода, в основном математики и физики. Этим отчасти объясняется низкий художественный уровень произведения.

Досмотрел репетицию до конца я с трудом, и взял время подумать. Признаю, что думал я очень долго и практически не спал, в связи с чем показания моего медбота прошу считать клеветническими и формальными. Суть моих размышлений сводилась к следующим: Кто они такие? Чего они хотят? Почему выбрали именно меня?

Легче всего было ответить на последний вопрос. Роман Кручёнов не является моим другом и даже приятелем. Мы коллеги и сокурсники, но находимся в ровно-безразличных отношениях. С некоторых пор Роман взял за привычку сплавлять мне тех заказчиков, которые недовольны его исполнением, пользуясь моим к нему хорошим отношением и отчасти чувством вины за то, что я уже член СХ, а он только кандидат – и перспектив у него, между нами говоря, немного; уровень его работ вполне объективно отражён в соответствующей прессе. Таким образом, будучи не в состоянии обеспечить театру «заряд» своими декорациями, он с легким сердцем отдал их мне.

Второй вопрос, «Чего они хотят?», занял у меня половину ночи. Я не буду излагать всю цепочку моих рассуждений, сообщу лишь тезисно основные положения. Само понятие «альтернативной истории», будучи принимаемо всерьёз и творчески, подразумевает отменяемость истории в первую очередь в плане её последствий, имеющих место в дне сегодняшнем. Очевидно, что этот ущербный (как минимум в части логики), инфантильный и незрелый подход даёт глобальный повод для замедления роста над собой, а в перспективе так вообще грозит полной деградацией и впадением в младенческий эгоизм. В народе по этому случаю давно ходит грубая, но точная поговорка про бабушку и условия, при которых она была бы дедушкой.

Пока исторические изыскания подобного рода не покидают кабинетов исследователей, они являются лишь частью науки истории, её инструментом, подобно скальпелю хирурга или лазеру рекламного дизайнера; инструмент этот неприменим вне искусственно созданных допущений. Но как только простое умозрительное предположение выходит на сцену, в сферу образов, эмоций и прочих тонких материй, его нелогичность и невозможность уже не играет такой роли; ведь если человек принял саму возможность (а значит, и необходимость!) замены общей истории на химеру, порождённую далеко не всегда самыми светлыми и продуманными своими желаниями – значит, он уже это делает! Он уже пытается отменить наше сегодня.

К этому ключевому выводу я пришёл примерно в час ночи. В это же время соседи вызвали милицию, потому что я якобы кричал и бил в стены тяжёлыми предметами. В своё оправдание замечу, что я не кричал, а энергически вербализировал свои тезисы, и не тяжёлыми предметами, а собственным кулаком, который у меня в данный момент разбит и болит. После разговора с милицией я пообещал вести себя тихо и, поскольку они ко мне больше не приезжали, считаю своё обещание выполненным.

С двух часов ночи до четырех часов утра я уже размышлял над первым вопросом, «Кто они такие?», а также над своими действиями. Как станет ясно ниже, эти два аспекта связаны друг с другом непосредственно, и второе железным образом вытекает из необходимости ответа на первое. Иными словами, я просто не мог поступить иначе, чем я поступил.

Примерно в пять часов утра я проник в помещения Дома культуры «Рассвет», где накануне присутствовал на репетиции означенного любительского театра. У меня с собой был очиститель для красок в объёме около пяти литров. Сработала сигнализация (каким же надо быть идиотом, чтобы называть зеленым провод бирюзового цвета!), но я успел заблокировать зрительный зал изнутри, чтобы дежурный сотрудник не сумел попасть на сцену и помешать мне. Разрушив основные декорации, я собрал костюмы, реквизиты и вспомогательные предметы на сцену, облил их очистителем и поджёг. Отмечаю, что сделал всё это я осознанно, в состоянии аффекта не находился, уровень содержания алкоголя в крови был более чем удовлетворительный для моего возраста и телосложения. Я понимал последствия и опасность своих действий, сопротивления прибывшим нарядам милиции не оказывал, бригаде пожарных в тушении огня препятствий не чинил. В связи с вышеизложенным заявляю.

Первое. Я отказываюсь от помощи общественного защитника и на процессе буду защищать себя сам. Это право закреплено за мной здравым смыслом и действующим законодательством.

Второе. Требую максимально широкой огласки моего процесса с доведением информации о позициях сторон до всех заинтересованных лиц и организаций.

Третье. С этого дня я добровольно покидаю Союз художников. Подчёркиваю, что ни один из членов Союза никак не связан с рассматриваемым инцидентом.

Четвертое и самое главное. Считаю, что ущерб, нанесённый мной Дому культуры «Рассвет» и жителям посёлка машзавода, является ничтожным по сравнению с последствиями, которые может вызвать поощрение «искусства» подобного рода и направлений. Достаточно даже не поощрять, а просто не препятствовать – ведь завод предоставил помещение и время этому театру. Понятно, что у руководства не было никаких причин этого не делать, и это, уверен, будет основным аргументом у коллектива театра «Ватиф»: нет ни одной статьи закона, которая запретит им заниматься тем, чем они занимаются.

И это второй ключевой момент, на который я обращаю самое пристальное внимание следствия и всех будущих участников процесса. Государство не может защитить себя от подобных поползновений из области искусства, у него нет для этого рычагов и, самое главное, в принципе не может быть. Именно общество в этом случае обязано само защищать свою историю, за которую оно несёт точно такую же ответственность; таким образом, осуществленный мной поджог декораций любительского театра я трактую не как хулиганство и вандализм, а как акт общественного порицания всем любителям «альтернативной истории»; в связи с чем убедительно прошу не направлять меня на принудительное лечение, а рассмотреть возможность амбулаторного.

Пятое и последнее. Невыясненным осталось только одно: кто они такие? Не в смысле должностей, места работы и документарных данных, но – кто они? Чего они добиваются и откуда они взялись? Именно на эти вопросы должен ответить процесс по моему делу. Именно поэтому я требую максимальной огласки. Я эксперт в области искусства, я хочу знать, что за течение зарождается в самых интеллектуально развитых слоях нашего общества, и зарождается ли – я не удивлюсь, если выяснится, что оно было там всегда; и это тоже будет очень важный результат.

С протоколом ознакомлен, права и обязанности, предусмотренные ст. 25.1 КоАП СССР, мне разъяснены, копию протокола получил. Пасечных В.О., 15 февраля 2056 года».

(дописано к копии протокола от руки, вместе с несколькими абстрактными рисунками)

«P.S. Рома, Рома! Что же ты творишь? С кем ты связался? Одумайся! Дорога не здесь».

456: Идеальное поражение

Картина эта до сих пор занозой сидит в сердце каждого советского любителя футбола.

Полуфинал Евро-2060, уникальный по своему драматизму матч, 118-ая минута. Белодедич нерасчётливо запускает мяч, но Джаич из последних сил догоняет его и практически от лицевой делает прострел в нашу штрафную. Шайсутдинов стелется в шпагате, отчаянно пытаясь этот прострел прервать, и врезается вытянутой ногой в живот Крюкова. Мяч отскакивает от колена нашего защитника мимо Крюкова прямо в штангу и катится по ленточке. И сваливается с этой проклятой ленточки в наши ворота.

Так сборная СССР закончила свой путь на этом чемпионате. Мечта о победе в чемпионате Европы в год столетия нашей победы на первом Кубке Европы так и осталась мечтой. А ведь в преддверии чемпионата всё казалось вполне достижимым. Что же случилось? Почему поражение? И почему – идеальное поражение? Попробую объяснить.

Группа была обнадёживающей: Дания, Франция, Румыния. Даже более чем обнадёживающей! Но уже в стартовом матче прозвенел тревожный звоночек, когда при 65 %-м владении мячом мы создали у ворот датчан считанное число голевых моментов. В плей-офф мы вышли со второго места. Две нулевые ничьи и победа над аутсайдером группы Францией со счетом 1–0 дали богатую пищу для размышлений, ведь все видели то, что видели: команда не могла забить. Уверенное владение мячом в середине поля, безошибочная игра в обороне – и полная, абсолютная беспомощность в атаке. При этом сборная выглядела как монолит, то есть очень цельно, никто не фальшивил, все отрабатывали на все сто. Вот только играть на поле было некому. Кувалда ведь тоже выглядит как монолит, но там, где нужен удар копья, она бессильна.

Мы все (я имею в виду в первую очередь прессу, как официальную, так и любительскую) практически сошли с ума. На Алфёрова обрушился такой удар критики, что немудрено было не выдержать; признаюсь, и ваш покорный слуга опубликовал несколько вполне себе разгромных статей.

И главный тренер дрогнул. А кто бы не дрогнул? На него давила пресса, давили болельщики, давили вчерашние примы, оказавшиеся на скамейке запасных, и не без основания полагавшие, что могли бы пригодиться сборной. Он ввел в стартовый состав Баркая, Шишмарева и Шайсутдинова. Итогом стал совершенно валидольный четвертьфинал, в котором разбалансированная сборная СССР судорожно (другого слова я не могу подобрать) билась с турками. Мы создали множество моментов у ворот соперника, и позволили туркам создать не меньшее количество опасных ситуаций у своих. Голов, однако, зрители так и не дождались ни в основное, ни в дополнительное время. В послематчевых пенальти хочу отметить Поркуяна, взявшего два пенальти; примечателен второй из них, когда Поркуян не стал гадать и стоял до последнего: Мехмет пробил слабо, Поркуян отбил мяч ногой.

По таким исходным итог матча с Югославией следует признать закономерным. Звезды, пытающиеся вписаться в игру коллектива, разорванные игровые связи, тренер, утративший влияние на игру, и при этом, надо признать – запредельная самоотдача каждого игрока. После того, как с поля после травмы унесли Поркуяна, а вслед за ним после двух желтых карточек был удален Ларченко, всё закончилось автоголом Шайсутдинова в дополнительное время.

Конечно, каждый уважающий тренер обязан иметь игровую концепцию. Но классный специалист тем и отличается от не-специалиста, что умеет применяться к обстоятельствам и в полной мере использовать те ресурсы, которые имеются в его распоряжении.

Но Алферов проявил себя не просто как неквалифицированный специалист. Позволю себе высказать крамольную мысль – он пал жертвой собственной гордыни.

Поражение это – тактического плана в глобальном смысле этого слова. В конце концов, рациональное нередко одерживает тактическую победу над идеальным в боях местного значения, однако стратегически победа остается за идеальным. Но Алферов возвел идеальное в абсолют.

Каждый футболист, выходя на поле, стремится победить, иначе он просто не спортсмен. Стало быть, он обязан подчинить себя интересам команды. Ибо футболист побеждает не в одиночку, а только вместе с командой. Советские футболисты образца прошлого года этому принципу соответствовали в полной мере. Тем более что стабильность составов советских клубов способствует весьма высокой сыгранности.

При этом надо понимать, что суть футбола такова, что он невольно обнажает индивидуальную, игроцкую сущность человека. Грубо говоря, если человек любит единоборства, то он будет вести силовую борьбу на поле часто и охотно, если есть в нем артистическая жилка, то, скорее всего, он будет частенько прибегать к дриблингу, если он любит риск, то порой на поле это будет приводить к необоснованным решениям с его стороны. Искусство тренера в том и заключается, чтобы выстроить команду с учетом индивидуальных качеств игроков, чтобы каждый мог вложить в игру команды самое лучшее, что у него есть.

Возвращаясь к Алферову, необходимо сказать: да, он безусловно самый успешный клубный тренер десятилетия. Но при этом практически всегда его команды состояли из игроков средних, с отчетливо видимым потолком, но при этом это были команды дисциплинированные, хорошо обученные. Если же в его распоряжении попадали звезды, то и в этом случае он рассматривал их лишь через призму их способности выполнять волю тренера. Вспомним хотя бы, как он заставлял Радионова участвовать в защитных действиях «Торпедо». Конечно, форвард прибавил в оборонительных навыках, но результативность его упала в разы. Дело, как известно, закончилось конфликтом и уходом игрока в брянское «Динамо».

Алферов не умеет и не любит работать со звездами. Запомним этот факт (уже факт).

А именно звезды с их гипертрофированной неординарностью привносят в игру команды элемент неожиданности. Да, игрок, принимающий рискованные решения, может допустить роковую ошибку, но ведь он же и повышает шансы на победу! Алферов же словно задался целью доказать всем и каждому, что команда в футболе выше отдельной личности, и не просто выше – а несравнимо выше.

В течение всего отборочного цикла Алферов избавлялся от звезд. Баркая, Малафин, Шайсутдинов (с его непревзойденным первым пасом) — все эти игроки, в начале цикла определявшие игру команды, к завершению отборочного турнира приобрели прочный статус запасных. Критика, однако, молчала, потому что результат Алферов давал – пусть без блеска, но с уверенного первого места сборная СССР отобралась на домашний чемпионат Европы. Так почему же мы проиграли? Сначала надо понять, в какой обстановке начинался этот чемпионат.

Его мы ждали с нетерпением. Причин для этого было несколько: во-первых, Евро-2060 прошло в СССР, во-вторых, это было столетие победы сборной СССР в первом чемпионате Европы (причина, по которой, кстати сказать, нашей стране и было доверено проведение чемпионата), в-третьих, знатоки со стажем знают, что по каким-то причинам околомистического свойства наши футболисты лучше играют именно в високосные года. Тому доказательство – четыре выигранных олимпийских турнира, два европейских золота и четыре опять же европейских финала. Для сравнения приведем достижения нашей сборной на чемпионатах мира – четвертое место в Англии 66-го года, повторенное на домашнем чемпионате мира 2018 года.

Мне лично казалось, что завершается какой-то большой, очень большой цикл развития футбола. Легендарные 60-е года прошлого века, подарившие футболу, не менее легендарную сборную Голландии с их тотальным футболом; 80-е, по праву названные золотым веком игры; образование Евросоюза, повлекшее за собой дело Босмана, за какой-то десяток лет изменившее весь мировой футбол, кризис социализма конца 20-го – начала 21-го века, который через двадцать лет привел к образованию совершенно нового подхода в деле организации футбола.

Ведь понадобился именно социализм, взошедший на новый виток, чтобы футбол выздоровел. Идея была проста до безобразия: дайте людям возможность заниматься любимым делом, платите им достойные деньги, но не более того. При этом большое внимание уделялось механизмам послеигровой социальной адаптации для всех возрастов. Два обстоятельства помогли этим механизмам работать успешно. Это, разумеется и в первую очередь, процесс освоения Солнечной системы, позволивший каждому почувствовать себя служителем великой идеи, а во вторую – планомерное развитие тотального и непрерывного образования, в том числе и спортивного, позволившее многим мастерам кожаного мяча после окончания игровой карьеры остаться с любимой игрой. Эти две основополагающих тенденции в развитии нашей страны вкупе с системой медицинского и пенсионного страхования сделали то, чего не смогли сделать ни непомерно большие заработки капитализма, ни наивная заорганизованность первого социализма. Обе старые системы имели свой потолок.

При новом же подходе на первый план сразу вышла романтическая составляющая великой игры. То есть именно те свойства человеческой натуры, которые позволяют даже посредственному спортсмену прыгнуть выше головы. Процесс был мучительный и болезненный: немало известных мастеров и деятелей великой игры были отлучены от футбола только потому, что слишком привыкли играть по старым правилам. По правилам, по которым идти на сделки со своей совестью было нормой. По правилам, по которым принцип «ты мне, я тебе» был догмой.

Советский футбол буквально за полтора десятилетия совершил качественный скачок. Буквально у меня на глазах. Выросло поколение игроков, которые жили игрой, дышали игрой, для которых весь мир был игрой, в которой деньги были лишь средством, а не целью; и у этого поколения были очень хорошие учителя. Те самые мастера, которые в качестве социальной адаптации выбрали профессию детского тренера. А таковых, в условиях, когда не надо было заботиться о хлебе насущном, нашлось немало. Эти люди могли не только объяснить, но и показать, то есть были настоящим, стопроцентным примером для подражания.

Процесс подъема советского футбола сопровождался процессом упадка футбола западного. Глядя на то, как избалованные супергонорарами западноевропейские и южноамериканские звезды играют всего лишь на равных, а зачастую и вовсе уступают советским футболистам, западный болельщик все чаще и чаще начал задаваться простым вопросом: почему наши футболисты получают в сотни раз больше, чем советские, а играют ничуть не лучше? Когда же подобными вопросами начали задаваться владельцы западных суперклубов, разразилась череда скандалов. Общественное мнение созрело: надо урезать доходы футболистов. Футболисты, разумеется, были против. Результат не замедлил сказаться: в глазах населения европейских стран по сравнению с футболистами СССР западные звёзды стали выглядеть, да простит меня читатель за жаргонное словечко, жлобами, борющимися исключительно за своё личное благосостояние.

Таким образом, футбол снова, на этот раз невольно, стал ареной идеологической борьбы. И как водится, не преминул случиться вполне естественный перекос. Теперь уже идеалистический подход казался панацеей от всех бед. Мы играем «от идеи», они – «от людей». Мы играем «красиво», они – «выгодно».

Мы правы во всём, наше моральное превосходство тотально. Казалось, что ещё чуть-чуть – и оно само, мановением волшебной палочки, конвертируется в голы, в результат, в победу на газоне. Но этого не случилось, и, как мы сейчас понимаем, случиться не могло.

Константин Алферов пал жертвой этой борьбы. Ему захотелось победить не только на футбольном поле, но и идеологически. Но голые идеалы, не стоящие прочно на земле, всегда обречены на поражение. Поэтому сборная СССР не смогла и не могла выиграть этот чемпионат. Наш футбол пал жертвой амбиций тренера, который забыл о том, что в футбол играют для того, чтобы выигрывать, а не доказывать что-то своё кому-то неизвестному.

P.S. Статья имела большой резонанс, была переведена на десятки языков. Константин Алферов покинул пост главного тренера сборной, и в следующий отборочный цикл мы вступили с новым тренером. Пока что результат неутешителен, в стартовом поединке мы потерпели поражение, и следующий матч свели в ничью. Из трех футболистов, невольно ставших героями этой публикации, лишь Баркая принял участие в обеих поединках. Впрочем, у Дзагоева есть ещё восемь матчей для того, чтобы ситуацию поправить.

+++

Я вам так скажу, парни: уж на что у нас Томми весёлый парень в части что-нибудь разбить или поломать, но с Тимом Нэддоном не сравнится даже он! (Смех, крики «Давай про Нэддона!»). А я про что? Вот его портрет на стене; наш Тим, он, конечно, герой, учёный и всё такое, но мы тут вроде как все герои, если так посмотреть, или кто хочет сумму контракта показать друг другу, чтоб выяснить, кто круче? Я думаю, когда Тим родился, то мистер и миссис Нэддон называли его примерно так: (изображает мужской бас, хмурит брови) Дорогая, может, назовём его Катастрофа? (Фальцетом) Дорогой, что ты, он же наш мальчик, ему же жить с этим именем. Давай его назовём его просто Капец! (Смех, аплодисменты). Имя Тим ему дала чиновница из муниципалитета; уверен, у доброй женщины просто не оказалось под рукой дробовика. Хорошо, что есть космос, Ганимед и пояс Койпера. Космос, храни Америку! Не дай ему вернуться в Штаты!

Но история не об этом, парни! Это настоящая американская история, а значит, в ней не обойдётся без русских. (Смех, свист, улюлюканье). Да-да, а что делать. Эти ребята опять натянули нашу команду в их дурацкий ганимедобол, а знаете почему? Потому что их космическая таможня в Бай-ко-ну-ре не пропускает сюда ящик с бейсбольными битами, они, видите ли, слишком тяжёлые. Точнее, половина из них… Нет-нет-нет, я не в этом смысле (изображает удар и падение, смех в зале). Но если мы каждую неделю терпим это унижение, которое они называют соккером, почему бы им пару раз не сыграть в нашу игру?

Но довольно болтовни, в конце концов, русские сейчас не спеша трудятся, чтобы мы в поте лица праздновали Рождество. И вообще мы с ними одно дело делаем; узнать бы только, какое и нахрена (смех). Значит, всё началось прямо за сутки до первого сеанса квантовой связи с «Вояджером». О, чувствуете себя частью истории? Это было три смены назад, когда наше квантовое Зеркало (указывает пальцем вверх) стояло всего на четырех «ножках», как новорождённый теленок, и когда Нэддон был зеленый офицер-техник, ну вот как ты, например (тычет микрофоном в майора Стэнли, смех в зале). Ой, сэр, простите, не узнал, сэр, ганимедская атмосфера знаете, такая непрозрачная, что… Что? Здесь нет атмосферы? Я подам рапорт в НАСА о краже атмосферы! Как, и воды здесь тоже нет? Тогда какого хрена мы, морпехи, тут забыли? (смех, свист, крики «Старо!») Знаю, знаю, но не забывайте, что это единственная шутка господина майора, которую он придумал за всю свою жизнь. Имейте уважение. К тому же он меня лично попросил за кулисами (снова изображает удар и падение). Видите, он смеётся!

— Ты чего смеёшься? — спросил Андрей.

— Что? — переспросил Нэддон. Его голос в динамиках скафандра звучал искажённым, и оттого ещё более издевательским. Андрей повторил вопрос по-английски.

— Смешно, если сдохнем тут, — ответил американец. — Не подать сигнал – и всё.

— Смешно тебе, — согласился Андрей. — Ну подай сигнал, чего ждёшь-то?

Нэддон ничего не ответил, и Андрей знал, что сигнала не будет. Ни один морпех ВМС США, пусть даже и техник, не вызовет помощь раньше русского десантника. Кроме того, сигнал означает, что «таблетка», которая их высадила и направилась дальше, ко второй подстанции, развернётся на их поиски, потому что оба «ската» в ремонте; а это значит, что вторую подстанцию тоже не починят вовремя, потому что они ещё не успели до неё допрыгать; а это значит, что Зеркало, висящее далеко-далеко над их головами, будет работать на двух оставшихся «Ногах», то есть нестабильно. Что последует далее, Андрею даже думать не хотелось. Да и образования не хватало. Правильно Глазков говорит: наберут здоровых, а спрашивают как с умных…

И завтра, как назло, первый в мире сеанс квантовой связи с «Новым Вояджером». А без Зеркала связи не будет. То есть о их позоре узнает вся планета. Вся планета и её окрестности.

— Дойдём до трассы, — сказал Андрей. — Подождём «таблетку» там, они как раз будут возвращаться обратно со второй «Ноги». Потом на ней вернёмся на базу, а оттуда возьмём ещё людей и вытащим подстанцию обратно.

— Это что есть? Аутотренинг? — спросил Нэддон. — Я понял твой план. Обычный русский план.

— В смысле, «обычный русский план»? — переспросил Андрей.

— Ваша страна не ценит личность, — сказал Нэддон. — Не цените сам каждый себя. И каждый готов умереть, чтобы не… чтобы не fuck up другие.

— А у вас не так?

— У нас рационально, — ответил техник. — Привезти морпеха сюда – сто миллионов нью долларс. Привезти техника, такой, как я, — пятьсот миллионов нью долларс. А мы погиб, потому что ты упрямый. Твоя страна работала, чтоб тебя сюда привезти. На Ганимед. Огромный труд, много работы. Как вы измеряете работа?

— В рублях, как, — мрачно ответил Андрей. — На вес.

— Миллиард рублей! — веско сказал американец. Он не понял.

— Так вызывай подмогу, — предложил Андрей. — Сэкономишь.

Нэддон снова не ответил. То-то же, злобно подумал десантник, разговоры разговорами, а кнопку первым нажать не хочет. Сам Андрей Тогутов, рядовой ВДВ СССР, разумеется, никакого бедствия не видел, и сигналить о нём, соответственно, не собирался. Штатная ситуация; это не «как в Штатах», а так, как должно быть.

— Завтра квантовая связь с «Вояджером», — сказал он примирительно, старательно выговаривая английские слова. — Надо, чтоб всё было ОК.

И аж скривился – стандартные обороты из ускоренного курса не выражали всего, что он хотел сказать. Андрей стал разглядывать пейзаж, расстилавшийся перед ними. Самой заметной и одновременно самой незамечаемой его деталью был, конечно же, Юпитер, занимавший на данный момент почти четверть неба и который советская часть базы, не сговариваясь, называла просто Дурой. По легенде, имя сие пошло от майора Глазкова, который в первую пробную вылазку так и сказал во всеуслышание: «Ну и дууура!». Называли его так, впрочем, со всем уважением и опаской – характер у Дуры был вспыльчивый, и минимум раз в месяц вся база отсиживалась в свинцовых кабинах и горстями жрала арадин: газовый гигант, объединившись с Солнцем, сдирал со своего спутника магнитную защиту, подставляя его всем излучениям большого космоса.

В остальном картина была до тошноты монохромной – природа обошлась здесь палитрой рентгеновского снимка. Черное – грунт, белое – лёд. Тёмно-серое – молодой (относительно) грунт, светло-серое – старый (относительно) лёд. Грунт, лёд и переливающаяся Дура в четверть неба. «Атмосфера хорошая, кислородная, но отсутствует» – тоже из перлов товарища майора…

— «Вояджер», — сварливо протянул Нэддон. — Вот где смысл, понимаю. Вот почему мы тут сгинуть. Вояджер, by the way, есть просто железка. А здесь – две человеческий жизни. Что, Эндрю?

— Это же ваш аппарат, американский, — заметил Андрей. — Неужели не жалко будет, если связь не состоится? Зря долетел, что ли? Зря мы тут полгода корячимся? Зеркало это на «Ноги» ставим?

— Screw it, — отвечал Нэддон после короткого раздумья. — Что он сказать интересного? Вэкюум, пусто!

— Ну интересно же, — ответил Андрей не слишком уверенно. — Посмотреть на этот, пояс Оорта. Откуда к нам каменюки эти прилетают? Ну как в двадцать девятом было? Или в тридцать шестом.

— Well, — произнёс американец. — Пояс Оорта, это, надо полагать, что-то среднее между облаком Оорта и поясом Койпера?

Андрей слегка стиснул зубы: поддел, поддел проклятый янкес, что уж тут. Читал же, учил! А что толку? Шагай, обтекай.

— И вообще эта космическая гонка – есть зло, — действительно очень зло проговорил техник. — Вы, русские, навязать её нам, а наше idiotic правительство купилось. Престиж страны…

— Я никому ничего не навязывал, — холодно отвечал Андрей. Он решил, что этот тон будет наиболее правильным. — И правительство тоже. Не хотите – не осваивайте космос, в чём проблема? Других найдём.

— Ну конечно! — воскликнул Нэддон, и неожиданно закашлялся. Андрей остановился, оглянулся – и облился холодным потом: напарника за спиной не было. Где он?

И сам не заметил, как сдернул с плеча автомат. Ганимед, конечно, необитаем, это мы вроде как усвоили, но куда-то ведь этот чёртов янки подевался – или же кто-то его подевал?

— Да, of course, — снова услышал Андрей. — Отличный ход, застрелить меня. Я слева. Careful.

Андрей повернулся налево, одновременно торопливо вешая автомат обратно на плечо. Он увидел Нэддона, который стоял в расщелине, скрытый почти по шею.

— Упал, что ли? — спросил Андрей, приближаясь плавными скачками.

— Нет, — неожиданно коротко и каким-то другим голосом ответил техник. — Эндрю, послушай. Ты помнишь, вокруг «Ноги» такая же штука была?

Он указывал на коричневую полосу на черном грунте, похожую на окалину. Андрей присмотрелся.

— Похоже.

— Ну и ну, — сказал Нэддон раздельно и старательно. Десантнику очень хотелось спросить, что это значит, но он удержался. Ясно же, что опять показывает ему образованность свою. Интересно, лейтенант Мальцев также гнобит своего американца?

— Было бы хорошо, если бы ты выкинул твою пушку, — сказал техник, выбираясь из расщелины. — А то похоже, будто ты есть мой конвой.

— Не надо было свой забывать, — заметил Андрей.

— Я не забывать, — огрызнулся Нэддон. — Я его намеренно оставить на вашей «табльетка».

— Да, да, — сказал десантник. — Конечно.

— А! — Нэддон развеселился неожиданно. — Я понял. Это русская месть! Ты меня хочешь расстрелять перед строем.

— Чего? — опешил Андрей.

— Вы же проиграли в футбол.

Да, братья мои по Ганимеду! Были и такие времена! Времена, когда наша команда могла по своей воле брать реванш в ганимедский соккер у русских. За полторы недели до этого русские выиграли у нас 7:0, и тогдашняя наша сборная решила – мы их укатаем. И они сделали это! (Аплодисменты). Их подвиг просто не поддаётся описанию. Ведь что такое ганимедский соккер? Это гигантский гроб из пластиковых решёток размером с три нормальных стадиона, где носятся и сталкиваются двадцать два кабана и один мячик. Господи, они могут отдавать пас от стенки и, господи, они регулярно делают это! (смех). Более того, они забивают от стенки, и правила это допускают – и ладно правила, но куда смотрит наш всемогущий американский господь? Это, черт побери, соккер в конце концов или снукер для гиперактивных переростков, у которых папаотобрал кий? Представьте, ваша жена скажет вечерком: дорогой, у меня голова болит, забей сегодня от стенки!

Наши тогда выиграли всего 1:0, но ведь выиграли! И единственный мяч! от, прости господи и моя будущая жена, стенки или даже потолка! забил наш Тим Катастрофа-Капец Нэддон. А кто стоял на воротах у русских, да ни за что не догадаетесь! (крики «Эндрю! Эндрю!») Клянусь, если бы это было не так, я бы это придумал, так что нет разницы, верите мне вы или нет.

Но речь не о нем. Полковник Глазкофф, он тогда был майор, человек бо-ольшой деликатности, пришёл после матча в ангар и сказал: ну вы же выиграли, дайте нам «скат»! (пауза, затем нарастающий смех). Вот, до кого-то начинает доходить. Я всегда говорил, что русские это азиаты, а никакие не европейцы. Они уверены, что наши супернадёжные, суперсовременные «скаты» ломаются исключительно потому, что техники слишком уж рьяно болеют за свою команду. У русских другой причины быть не может, а? (Изображает русский акцент) «Ну мы же поставили Эндрю в ворота, чего вам ещё надо?»

Но так совпало, что оба ската и правда не работали. Парни, я молюсь, чтобы виной тому действительно были техники, мне скоро ехать на одном из них на дежурство, отрабатывать сегодняшний праздник. Post hoc non est propter hoc. Это латынь, что, никто не знает латынь? Господин майор, сэр? О, простите, это была шутка из другого моего выступления, у меня после службы намечены концерты в Гарварде, среди моих коллег, нобелевских лауреатов. У меня там латынь вперемешку со словом «задница», думаю, успех гарантирован.

— «После» – не значить «вследствие», — назидательно произнёс Нэддон. — «Скаты» сложные vehicles, а чем сложнее vehicle…

— Зачем тащить на Ганимед сложную машину? — перебил его Андрей. — Вот у нас две «таблетки». Из них одна всегда на ходу. Что, плохо?

Две несуразно квадратные фигуры огромными тяжёлыми прыжками передвигались по чёрному грунту, старательно перескакивая через расщелины и обходя каменные торосы. Они уже вышли из ледяных щупалец кратера Ташметум, и, судя по карте, приближались к основной трассе, которая, как и многое на Ганимеде, не была представлена материально, а существовала исключительно в памяти компьютеров в виде оптимального маршрута для «таблетки». Боевая машина пехоты (модернизированная) уже высадила Мальцева с напарником на «Ноге-2» и возвращается на базу – как здесь принято, огромными скачками по пять-семь километров каждый, потому что экономия; то ещё удовольствие, даже с компенсаторным механизмом. Американские «скаты» идут ровнее, быстрее и горючего почти не жрут: постоянно в ремонте.

— …Отслужу, учиться пойду, — нарочито беззаботно говорил Андрей. Тим Нэддон двигался всё медленнее, и это начинало тревожить. — Если сержанта дадут, то на режиссёрский. А так на актёрский. Там льготы есть для отслуживших.

— А для не-служивших? — тяжело дыша, спросил Нэддон.

— А неслуживших у нас нет, — ответил Андрей, а сам думал в это время: морпех-то мой не выдохся ли. Кабан, конечно, он здоровый, хоть и техник, но вроде как постарше будет…

— Эндрю, я ОК, — сказал Нэддон. Андрей вздрогнул, хорошо, под скафандром не видно. А американец продолжил: – Посмотри здесь. Не могу видеть.

Десантник плавно затормозил, развернулся и наклонился к плечу своего напарника. Постоял так несколько секунд, затем выпрямился и без лишних слов нажал «экстренный вызов». Легкий толчок: его ранец отстрелил вверх ракету, которая сначала просела, затем по крутой вогнутой траектории пошла вверх; Андрей смотрел ей вслед, по привычке приложив руку козырьком, хотя необходимости в этом не было. «Эвэшка» ушла в точку, незаметную на чёрном звёздчатом небе, затем там вспыхнуло беззвучно красным, затем ещё раз и ещё, ниже и ниже. Вспышек этих будет ровно десять, и с каждой в эфир идёт мощный радиопакет с его позывными и координатами, пробивающий любые помехи – говорят, что его можно поймать даже на Луне.

— Надо же, — спокойно произнёс Нэддон. — Спасибо.

— Было бы за что, — пробурчал Андрей. — Почему сразу не сказал?

— Только что заметить, — ответил американец так, что Андрей решил сразу: врёт. — Well, теперь ждать «таблетку»? Да? Андрей коротко рассмеялся.

— Размечтался. Нэддон не понял.

Андрей объяснил: «таблетка» от того, что получила сигнал бедствия, не станет летать быстрее или рулиться манёвреннее. Она остаётся всё той же здоровенной планетарной железной лягушкой, с точностью прыжка плюс-минус двести метров – и то если пилот очень постарается; на точный режим у неё скорее всего уже не хватит топлива… А даже двести метров на Ганимеде – это торосы, утёсы, расщелины, глыбы льда, лужи льда, и высматривать два скафандра в условиях привередливой радиосвязи задачка не из лёгких. А время…

— Да, время идёт, — согласился Нэддон. Поднял левую руку снова, оглядел. Темно-коричневая окалина распространилась уже до локтя вниз и приближалась к сгибу плеча вверху, а там и самое уязвимое место недалеко: крепление шлема. Андрей почувствовал, как жуткий холодок зародился где-то пониже солнечного сплетения, и пополз по рёбрам и хребту, обнимая всё его существо, и он понял, что это страх. Ведь Нэддон может погибнуть. По его вине.

Что, ребята, заскучали? Я вам так скажу: вы просто знаете, чем всё кончилось, и это всегда прекрасно. Примерно как смотреть на своего оболтуса и думать: хрен с этим тупицей, зато тогда мне точно было хорошо! Этот Эндрю, он неплохой парень, он ведь сразу (выразительно подмигивает) запустил экстренную ракету. Кстати, вы знаете, это ведь исконно русский обычай: если жизнь становится кисловатой, надо запустить что-нибудь повыше и желательно в космос. А если от этого кому-нибудь станет хреново, то можно с ним поговорить и выпить vodka. (Смех, свист, улюлюканье). Русский летающий танк-мутант, который они нам с вот такими честными глазами выдают за, вы не поверите, машину пехоты, маленькая такая машинка маленькой русской пехоты! — это штука со всех сторон просто отменная. Она как конструктор «Лего», открутил там, прикрутил тут – а она всё работает; ну-ка, ну-ка, ещё открутил, ещё прикрутил – работает! нет, это уже интересно, а если вообще вот тут всё открутить, а тут прикрутить – оу! да это же balalaika! (Смех, аплодисменты).

Но речь не технике. База, конечно, услышала экстренный вызов Эндрю. Теперь ей надо было достучаться до русской «таблетки». (Изображает стук по броне). Эй! Есть кто дома? Знаете, тут у нас два чудилы, наш и ваш, терпят небольшое бедствие, вы не заглянете к ним, спасибо, до свиданья. Как назло, в это же время порочный старик Юп в очередной раз воспылал страстью к своему милому дружку виночерпию… Ну вы же понимаете, чем занимались древний римлянин и древний грек, напившись вина. В общем, над Ганимедом и окрестностями начиналась магнитная буря, и связи не получилось. То есть у кого-то, может, и получилось, но у наших парней – нет.

— Связи нет, — сказал Андрей.

— Нет, — подтвердил Нэддон через несколько секунд.

— Ждём, — сказал десантник. — Трасса здесь, они нас увидят.

— С высоты три километра? — скептически поинтересовался Нэддон.

— Тут место ровное, — проговорил Андрей. — Я думаю, пилоты его приметили для прыжка.

— Я думал, что вашей «таблетке» без разницы, ровное место или нет, — сказал Нэддон. — Она же не опускается ниже скольки там метров?

— Не опускается, — подтвердил десантник. — Но всё равно прыгать лучше на ровное место. На всякий случай.

— На всякий случай, — повторил американец. — Это да, it's very… по-русски.

Андрей не стал отвечать. Взаимные выпады, или, как называл эти препирательства лейтенант Мальцев, «межкультурные апперкоты», были основной формой беседы между русскими и американцами на Ганимеде, да и на других международных станциях. Притом что люди туда шли подготовленные, подкованные и с широкими взглядами: Нэддон, например, был по убеждениям левый демократ, хорошо говорил по-русски и неоднократно бывал в СССР не только по службе.

— Эндрю, — заговорил Нэддон. — Мне нужна твоя услуга.

— Конечно, — осторожно сказал Андрей. Очень уж просто звучал голос американца.

— Запомни и передай нашим командир: похоже, на Ганимеде есть жизнь. Слушай меня! Вот она, — он указал на плечо своего скафандра. — Я полагать, она питается энергией, и собирается у тех мест, где много энергии. Пробивается туда, прогрызает путь. Много мыслей, Эндрю: возможно, эти льды тоже последствия этой жизни. Я неправильно говорю, да? Ты всё равно запомни. Станции, «Нога-Один», «-Два» и другие, они притягивают эту жизнь, там очень много энергии, на них стоит Зеркало, квантовые преобразования. Эта большая энергия, на Ганимеде такой энергии не было: кванты, субъядерный синтез. Это для неё как чизкейк. Не думай, просто запомни. Повтори!

— На Ганимеде жизнь. Питается энергией, — хмуро повторил Андрей. — Субъядерный чизкейк.

Он не отводил взгляда от плеча американца. Поверхность скафандра уже была с мелкими рытвинами, и ему даже показалось, что он заметил, как граница тёмно-рыжей нечисти продвинулась ещё выше. Скоро будет разгерметизация. Эх, судьба…

— Субъядерный син-тез. Он даёт ей push, она начинает жрать, — Нэддон поднял кулак в энергичном жесте. — Наша «Нога» провавил… про-вали-лась под грунт, потому что под станцией снизу эта дрянь всё сожрала. И в той расщелине. Другие тоже могут, и на базе тоже может быть. Поэтому надо быть осторожно! Ты запомни, Эндрю? На всякий случай.

— Запомнил, — ответил десантник и отвернулся. — Запомнил. Больше сказать ему было нечего. Да и что тут скажешь. И тут Нэддон закричал:

— Вижу! Вижу!

Андрей повернулся сначала к нему, затем в ту сторону, куда указывал американец, подкрутил визор – и сердце его, наполнившееся надеждой, снова упало: «таблетка» снижалась, но почему-то в трёх километрах от них. Он, ещё не веря, смотрел, как боевая машина плавно снизилась и снова пошла вверх, в очередной прыжок; она достигнет наибольшей высоты как раз над их головами.

— Они не получал сигнал, — сказал Нэддон. — Хэй! Хэй, мать вашу!

И замахал руками, тяжело подпрыгивая. Какое там! БМП – она ведь для того, чтобы доставить груз и людей из точки А в точку Б, а вовсе не для обозрения надоевших окрестностей, которые, к слову, не подают никаких признаков жизни в радиоэфире, а даже если бы и подавали, никто бы эти признаки не уловил, ибо буря магнитная жестока весьма есть.

И они махали руками, и подпрыгивали, и кричали на всех частотах – но «таблетка» ушла ввысь, зависла там и, перескочив через них по огромной дуге, стала снижаться дальше по трассе.

— Fuck, — сказал американец раздосадованно. Он сидел на грунте, что инструкцией строго-настрого запрещалось. — Эндрю, я ногу повернул.

И тут Андрей увидел, как из-под шлема Нэддона выходит тоненькая-тоненькая струйка газа. Одна. И сразу же рядом – вторая. Андрей неслышно выдохнул, секунду оценивающе смотрел вслед «таблетке», затем сказал:

— Эй, Тим. Ну-ка не шевелись. И снял с плеча автомат.

Первый сеанс прямой связи на субсветовые расстояния с использованием эффекта квантовой телепортации состоялся вовремя. Энергию Зеркалу «Ноги» выдали сколько нужно и когда нужно; эта огромная, размером с Хоккайдо, висящая в вакууме линза из субэлементарных частиц, половина из которых носили самые экзотические названия типа бю-мезона Серебрянникова, а другая ещё даже не была толком открыта – служила гигантской промежуточной антенной между орбитальной станцией «Мир-59» и «Новым Вояджером», добравшимся-таки до пояса Койпера, откуда, собственно, и велась трансляция. На взгляд Андрея, ничего путного «Вояджер» не показал – черная пустота, крохотные звезды и одинокий каменный обломок на расстоянии в паре сотен тысяч километров от аппарата. Обломок, тем не менее, произвёл сенсацию, сути которой он не уловил, да и не стремился – ни тогда, сидя на губе, ни позже, когда уже работал в Новосибирске, в драмтеатре имени Афанасьева. Тима Нэддона наградили отпуском за открытие протожизни на Ганимеде и устранение опасного фактора. Конечно, никуда он со спутника до конца своей службы не улетал, но получил такую солидную компенсацию, что решил уволиться из морской пехоты и поступил в МФТИ; после аспирантуры он принимал участие в освоении Марса и Каменного пояса, а в этом году отправился в первую экспедицию к границам Солнечной системы. Комплекс квантовой телесвязи «Зеркало-Ганимед» по сей день работает в штатном режиме.

Парни, ну теперь вы понимаете, почему хорошо, что наш «скат» стоял в ремонте. Понимаете, нет? Нет? Совсем? А, да. Я забыл, мы же морпехи. (Смех). В общем, если бы Эндрю стрелял в нашу десантную машину, это был бы международный скандал. Мелкий, конечно, но от того ещё более противный! Думаю, полковник Глазков не был бы сейчас полковником, а контр-адмирал Даггич до сих пор бы протирал штаны вместе с нами. А как бы мы жили без вас, сэр? (обращаясь к майору Стэнли; беззвучно, прикрывшись ладонью, выговаривает слово «Прекрасно»; смех в зале). А русская «таблетка» приняла в себя пару пуль, бортовой комп сообщил, «ай-яй-яй, какой-то ганимедский стрелок в нас садит из «калашникова», что делать, командир? Варианты: уничтожить; уничтожить вместе с Ганимедом; простить и сделать вид, что ничего не было… а потом всё равно уничтожить!» (смех). Это же русская машина, она не виновата, её такой создали.

Но пилот оказался умнее, и уже через три прыжка… Ладно, не через три, но задумался: почему это ганимедяне стреляют пулями от «калашникова», задумался он. (Медленно крутя пальцем у головы). Дальше мысль не пошла, но не буду вас мучить – пилот посадил «таблетку» где надо, принял на борт Нэддона и этого русского парня, и всё закончилось очень, очень печально: Эндрю послали на русскую гауптвахту за то, что не подал сигнал сразу, а Тима Нэддона за его открытие наградили отпуском. А? Что? Ну как «почему печально»? Отпуск, премия, награда – это всегда печально и отвратительно, ведь награждают-то не тебя! Я так понимаю, ты хороший солдат и ещё не испытал всей любви сослуживцев к твоим достижениям. (Смех).

Проклятую ганимедскую ржу, недолго думая, тупо соскоблили. Примерно вот так (показывает жестами), подкаблучники с детьми меня поймут. «Новый Вояджер» вышел в прямой эфир вовремя, квантовое Зеркало не подвело. Ну это вы всё знаете. В конце смены Тим Нэддон оглянулся и, видимо, решил: что-то уж очень тут стало скучно! Не развернуться душе, не порушить ничего толком! Одни морпехи, а какая с них радость: они и так уже ударенные, причём трижды – ну скажите, кто в трезвом уме и твёрдой памяти пойдёт служить (загибает пальцы) в морскую пехоту; на Ганимед; да ещё и вместе с русскими?

Поэтому, в этот рождественский вечер (одобрительные выкрики, аплодисменты), я предлагаю выпить за нас. В первую очередь – за любезно подменивших нас русских, я совершенно искренне им благодарен за это, за русских, которые так сильно хотят быть похожими на американцев, что постоянно делают себе новый фронтир… И за нас, за американцев, что хотят быть похожими на русских, ибо мы понимаем, что жизнь без высокой (указывает пальцем вверх), по-настоящему высокой цели, которую можно достичь только вместе, как-то уж очень скучна и бессмысленна. Merry Christmas! Cheers! Na zdoroviye!

Поручик Игорь 452: Михалыч

Ночью бодро отгромыхала гроза. К утру небо очистилось и зацвело нежными красками крадущейся зари. В густом горьковатом воздухе вязло журчание отходящей с полей воды. Вот-вот должен был вступить хор пробуждающихся птиц.

Стоя на крыльце, Михалыч обозревал окрестности, продумывая предстоящий день. Улыбка пряталась в морщинах его сурового лица, ведь как чуял – укрыл с вечера свои ульи. Теперь нужно убедиться, что всё хорошо с жужжащим стадом.

Под крыльцом зашуршало, и на свет выбрался здоровенный лохматый пёс неясной породы. Встряхнув помятую шерсть, цвета соли с перцем, он широко зевнул и заковылял к хозяину, явно намереваясь поздороваться.

— Туман! Тумаша! — ласково запричитал Михалыч, присаживаясь на корточки. Пёс с явным удовольствием позволил погладить густую шерсть на морде, замахал неспешно хвостом, облизнулся и скосил глаза на стоящую неподалёку миску…

— Эх, всё бы тебе жрать… — незлобно протянул хозяин, — сейчас до пчёл сходим, и я тебе положу. Михалыч не без труда выпрямился и двинулся в сторону пасеки. Туман постоял секунду, подошёл к миске и, грустно обнюхав её, припустил за хозяином.

Пасека была в саду неподалёку. Колоды стояли под вишнями и яблонями, тускло поблескивая вощёным деревом. Пчёлы, слава Хозяину, были в порядке, изменений в ежедневном распорядке пасечника не возникло. Михалыч сноровисто и быстро, чувствовался опыт, проделал все необходимые процедуры с ульями и, ничуть не уставший, направился к навесу у летней кухни, где предпочитал проводить своё время в ясную погоду. Здесь стоял не только обеденный стол, но и солидного вида верстак. Инструменты были аккуратно развешены на стенке рядом.

Не до отдыха было сегодня Михалычу: ночью где-то недалеко упало большое дерево, а такие подарки он упускать не привык. Скоро роение, надо успеть наделать улейки.

Но поспешать надо, как известно, медленно, да и порядок есть порядок. Едва тёплую, поставленную с вечера кашу, Михалыч разделил с Туманом и, под довольное чавканье пса, чинно принялся завтракать.

Закончив церемонию и отмыв речным песком посуду, Михалыч переоделся, взял топор и потопал в лес, искать упавший подарок. Солнце только показалось над верхушками деревьев, мокрая трава липла к ногам. Туман, взметая искрящиеся брызги, как щенок носился кругами, то появляясь, то исчезая в подсыхающей траве. Временами слышался его задорный лай – так он здоровался обычно со знакомыми белками, впрочем, без шанса обратить на себя их надменное внимание.

Дерево нашлось довольно скоро, метрах в двухстах от усадьбы. Это был крепкий, на вид здоровый дуб, гордо возвышавшийся прежде над соседями. Видимо, мощь стихи превзошла мощь корней.

С лёгкой грустью Михалыч оглядел вывороченного великана. Стоять бы тому, да стоять, но что уж теперь… Теперь только не дать пропасть без пользы… Для целей пасечника этот экземпляр подходил как нельзя лучше. Прищурившись, Михалыч прикинул, сколько получится колод. Только вот работать с дубом тяжело: хоть и колется, но крепкий, до осени работы хватит. А, может, и на зиму останется. Обрубая ветви с расчётом на дрова, Михалыч постепенно расчищал себе место для работы. Работа для человека в возрасте тяжёлая. В деревне многие посмеивались над пристрастием пасечника к архаичным инструментам, но не объяснять же им в самом деле, что пчёлы не любят посторонние запахи, только родное, природное. Попробуй только пчёлам бензиновую гарь подсунуть, так они и взяток не тот возьмут, да заболеют ещё. «Надо будет позвонить внучатам, чтобы помогли ствол на полешки напилить и перекатить их к дому», — подумал Михалыч, прерываясь на отдых. Старик отставил топор и присел пенёк. Мышцы постанывали, спина мокла, набирала силу жара. Думалось Михалычу о внуках, вспомнились их смеющиеся в детсве мордашки, как они мужали, наливались силой, справными помощниками стали, свои семьи завели, а потом мысли потекли в другую сторону, как он приехал в эти места из столицы, как обосновался, как обвыкался…

Пчёлами он заболел еще на первом курсе. Был тогда один мэр – пчеловод, инфицировал… Только занятие это затратное, денег требует. Повезло, по окончании института выиграл грант, уехал за рубеж. Заработал немного. Но… От теории хотелось к практике, да и своего дела хотелось. Хотя денег на жизнь хватало, для стартового капитала их было явно недостаточно, вот и выискал Михалыч забытую Богом деревеньку, на которую даже жадные до «халявной» земли «эффективные менеджеры» не позарились. А располагалось деревенька удобно, на высоком берегу реки, со своей пристанью, только далеко. Вся связь с внешним миром – проходящий раз в две – три недели пароходик, привозящий и почту, продукты, и пенсии старикам. Грунтовку за последние годы вёрст на двадцать до ближайшей дороги разбило так, что не всякий внедорожник проедет. Молодёжь подалась на заработки. В деревне остались одни старики, которым внуков «подбрасывали» на лето, вроде на отдых. На самом деле детей сплавляли старикам, чтобы не мешали выживать в городах. Их бы и на весь год оставляли в деревеньке, но ни школы, ни интернета, без которого уже не мыслилась жизнь, в селе не было, да и телевизор ловил только одну программу. Одна радость – построенная после Отечественной ГЭС, несмотря на старость, исправно снабжавшая электричеством жителей.

Собираясь на «разведку», Михалыч, а тогда – просто Саша, долго раздумывал, ехать на любимом эндуро, или взять за бесценок где-нибудь задрипанный мотоцикл «Урал», да и как одеться? Потом решил, что всё равно, он – «городской чужак», подстраиваться глупо и незачем, поехал на своём КТМ в «козырном» комбинезоне и прочем антураже. Дорога была долгой, и у Саши хватило времени продумать своё поведение. Карнеги и тому подобные ухватки отпали сразу: он ехал не втюхивать залежавшийся товар, а жить с этими людьми, поэтому решил, что самое лучшее – не врать. Саша ехал доказать другим, но прежде всего самому себе, что на Русском селе можно не просто выживать, а достаточно успешно развиваться не уступая странам с более благоприятным климатом.

Деревня понравилась. Помимо добротных срубов, было тут основательное здание бывшего правления колхоза и капитальный «каменный» клуб. Обширные поля почти двадцать лет простояли «под паром». Особое впечатление производили заросшие после недавнего пожара Иван – чаем, прекрасным медоносом, пустоши.

Появление «новенького», понятно, вызвало интерес, но расспрашивали Сашу достаточно деликатно.

— Откуда ты, мил человек, будешь?

— Так из Москвы, дедушка. Думаю сюда, к вам жить перебраться.

— Эвон оно как!.. Все отсюда хотят, а он сюда… Чем тебе в Москве-то плохо?

— Ну, не то, чтобы плохо… Просто, думаю, не одной только Москвой жива Россия, начало её на селе, а в Москве окончание. Хочется поближе к началу быть.

— Складно травишь!.. За бугром-то был?..

— Бывало дело…

— И как оно там, веселей, поди, нашего?..

— Да по разному. Чисто – гладко обычно, уютно, но не тянет как-то, ну, как в городе. Живёшь себе на пятом этаже – чисто, ровно всё, вода сама течёт… А корову не завести, да и собаку по-хорошему, тоже…

Деревенские беззлобно хихикали, мужик им нравился, да казался непутёвым.

Вернувшись в райцентр, Саша за бесценок, почти по цене столичного квадратного метра, скупил здания правления, клуба и школы. Со школой немного «покочевряжились», даже хотелось плюнуть, но школа была важной составляющей его замысла, и небольшая подмазка сняла вопрос с повестки дня. Вернувшись Саша обустроился в здании правления, расставив поблизости привезённые с собой улейки с десятком пчелиных семей.

Первый год прошёл довольно легко. Остро не хватало, телевизора и Сети. Тогда, едва ли не на последние деньги, Саша купил спутниковые телевидение и интернет. Местные зауважали: теперь они могли общаться с детьми по скайпу и смотреть множество программ по ящику…

Второй год пришлось Саше вкалывать, как и его пчёлкам. Деньги почти закончились, пчёлы роились, понадобились новые ульи. А мёд надо не только вывезти, но и как-то продать. Решил, справился, остался в прибыли, не сказать, чтобы очень большой, но вполне сравнимой с тем, что мог бы заработать «за бугром». Купил ЗИЛ-157, изношенный, но рабочий. Подумал замахнуться на свинок. ЗИЛ ему пара стариков, бывших механизаторов, за зиму не просто отремонтировали, а сделали лучше нового, помогли «за так»: нашлось дело истосковавшимся по работе рукам. Да и душа болела смотреть на брошенную за ненадобностью технику. Саша делился с дедами самосадом, который он по – особому обрабатывал мёдом и кумарином. К следующей весне, договорившись со стариками, привёз поросят на откорм, а летом, за небольшую «подмазку», договорился об открытии начальной школы, в которой взялся вести все предметы. Со свинками вышел «облом»: ни принимать их без бойни не захотели, ни цену не давали. Опять выручили пчёлки. Зато мясом и домашними колбасами всё село от" едалось зимой, что называется, «от пуза». И школа заработала. Конечно, десяток разновозрастных детишек, собранных в одном классе, не совсем школа, но как радовал затихающий детский гвалт, когда входил Учитель!..

— Здравствуйте, дети.

— Здравствуйте, Александр Михайлович!

И распахнутые детские глазёнки, впитывающие каждое слово, интересующиеся всем.

Четвёртый год дал первые желаемые результаты. Когда привезли детей на каникулы, Саша собрал сход и предложил конкретную работу каждому, прямо здесь, на селе, не скупая паи, с оплатой из своего кармана «пчелиными» деньгами. Сход был трудным. Город и время, не то, что испортили, а изменили людей. Пропала вера в добро, всё стали измерять деньгами, «крутостью», комфортом. Но Саша и не был бескорыстным, он вложился в своё дело, в свою мечту, потому и предложил зарплату пусть и не городскую, но ненамного меньше, так, чтобы то на то и выходило. Демонстративно, чтобы заинтересовать, провёл в правление канализацию до выгребной ямы, поставил санузел с ванной. Всего и делов – то – насос в колодец, трубы и прочие аксессуары, да приложить руки. К тому времени Сашин мёд получил заслуженную славу, с покупателями проблем не было, наоборот, следовало расширяться. Не все, но кое-кто остался, подремонтировали брошенную технику, провели санузлы себе в дома, да и не уехали никуда на зиму. Правда зимой кое у кого трубы замёрзли, пришлось им опять бегать в туалет до отдельно стоящего строения.

Весной подняли часть пара, посадили гречку, картофель, пшеницу для пробы. Возродили колхоз, официально, с уставом и регистрацией, так и назвались: ОАО «Колхоз», где Сашу выбрали председателем. Впрочем, особых выборов и не было, как не было и альтернативы. Саша завёз несколько элитных тёлок, завели колхозное стадо. Тёлок распределили по домам, решили всем миром, Саша постоянно настаивал, чтобы решалось миром, что и приплод, и молоко распределят соответственно вложенным усилиям. И детям дело нашлось – грибы да ягоды, не доморощенные, а настоящие, всегда спросом пользуются. Заранее договорились, что большой отдачи ждать нечего, пчела кормит, а остальное – на будущее. Выдержали.

А потом, после выборов, вернулась наша власть. Видать не только они, вся страна не захотели жить при капитализме?

Не сразу о них вспомнили, но приехали из райсовета. Спросили, какая нужна помощь? Всё, что Саша попросил, так это отсыпать дорогу и учителей в школу. И продукцию забирать. Врача, или фельдшера в медпункт. И продукцию забирать.

Так и поднялось село, буднично и незаметно, как и вся страна. Охота – она же пуще неволи, кто привык жить миром, не сможет сам по себе. А потом всем селом и проводили его на пенсию, сына Михалыча председателем выбрали. Но не мог без дела бывший председатель, вот и поселился на пасеке, среди родных ульев, и самому нескучно, и людям польза. Что вдалеке от деревни, так пчёлы ни шума, ни чужих запахов не любят, а детям и внукам две версты, летом на велосипеде, а зимой – на лыжах не в тягость, не забывали они деда, и помогут, и вкусненького подбросят.

Михалыч поглядел на солнце в зените, набил трубку, закурил своего «особого» табачку, пора было полдничать и звонить внукам.

Раздольный Антон 451: Клуб добрых дел

После ночного снегопада за окном все белым-бело. Кроме черных ленточек пешеходных дорожек, которые усердно очищают кибер-уборщики. Спешить никуда не надо. Последние зимние школьные каникулы. Махнуть что ли с Мишкой за город, покататься на лыжах? Лень. Лучше вечером на каток, это куда ближе и много ребят из класса там бывает. Может и Катька придет…

Родителям все равно, что это последние каникулы, они все бубнят: «учись, учись, готовься, репетиторов мы не потянем».

До вступительных экзаменов еще будут выпускные экзамены на аттестат и ИМИИ. Еще в начале года Санька подписал согласие на участие в испытаниях мужества и интеллекта – ИМИИ. Впрочем, как и все мальчишки в классе. Без этого ни в один хороший ВУЗ не поступишь, и карьеры нигде не построишь. Шанс дается всего один раз в жизни.

Ребята шутят, что на испытаниях посылают заменять кибер-нянечек в больницах, или ремонтировать общественные биотуалеты. Но, Санька в эти байки не верит. Если и посылают кого подменять кибер-нянечек, то девчонок на ИЖИИ – испытаниях женственности и интеллекта. А биотуалеты ремонтировать… Кто же подпустит к ним школьников, которые понятия не имеют, как это делать? Что на самом деле происходит на испытаниях, не знает никто из класса. И узнать негде. Все, кто когда-либо принимал участие в ИМИИ или ИЖИИ, подписывают бумагу о неразглашении. Точно известно лишь то, (и это написано в тексте об участии в ИМИИ), что испытание может начаться в любой момент через три месяца после подписания. Так же там написано и о том, что никто не будет предупреждать о начале испытания. Баллы полученные на ИМИИ и ИЖИИ, это очень весомый бонус к баллам набранным на вступительных экзаменах, а характеристика данная куратором испытаний может сыграть решающую роль в судьбе. Правда, можно подождать до 20 лет, и пойти в армию, а после службы пойти вне конкурса. Но, терять три года неохота. Можно еще пойти в техническое. Полный соц. пакет, а через пять лет поступление вне конкурса по выбранной технической специальности… Но, Санька не хочет ремонтировать киберов, управлять строительными машинами и, учится их проектировать, он тоже не хочет. Он, как и почти все мальчишки, хочет в космос. На Марс он, скорее всего, успеет только банальным технарем или строителем. Но, ведь еще есть Венера, и пояс астероидов. Для этого надо поступить, а на терраформовщиков, планетологов, конкурс бешенный, на косморазведку еще больше. Нужна хорошая подготовка, а если учиться так с ленцой, как Санька, нужны репетиторы. А их его родители долго точно не потянут.

Санькины родители не знаменитые ученные или инженеры, не космопроходчики и не планетологи. Они не известные писатели или актеры, не возглавляют заводы или фабрики. Мама учительница, отец биолог. Обычный, не космо и не экзо. Работает с мормлеками. Месяцами торчит на Карадагской биостанции. Он все время рассказывает о важности работы с дельфинами и котиками, как наилучшими помощниками человека для освоения морей и океанов. Ворчит, что мол, люди свою планету еще не освоили, а уже торопятся в космос. Иногда Саньке кажется, что отец любит дельфинов больше чем его, маму и брата. Он считает дельфинов разумными, и частенько называет их людьми моря. Отец и мать обожают свою работу, за материальными благами не гонятся, а то сделали бы карьеру, заработали денег, и купили бы Саньке комбинированную робо-автолодку, как у Пашки Красавина, у которого дед академик. Хотя, фиг с ней с автолодкой, детям богатых родителей Санька все равно не завидует. Пока тем не стукнет 20, или они не уйдут в армию или техничку, их родителям надо за них все платить самим. В стране нет социальной уравниловки, но есть социальная справедливость.

Санька зевнул, потянулся, и проведя пальцем по встроенной в ручку кресла сенсорной панели, включил головизор.

Из горизонтальной тонкой пластины, лежавшей на столике, стоявшем у стены напротив, расцвел красочный бутон, который через мгновение превратился в нишу в стене. Появившаяся в нише диктор в строгом синем костюме, казалось, сидела прямо напротив Саньки, и говорила глядя на него.

…дцатой годовщине окончания эры разобщения, Верховный Совет Союза Советских Свободных Республик постановил – объявить 26 января 2061 выходным днем. Желающие смогут принять участие в праздничных гуляниях, которые состоятся в парках, а также посетить концерты.

А теперь новости с Марса.

Диктор исчезла и вместо нее в нише появилась красноватая марсианская поверхность. Казалось, в комнате распахнулось окно прямо на Марс. Появились и начали увеличиваться массивные металлические конструкции, напоминающие переплетенный блестящими трубами барабан.

— Продолжается международная программа освоения Марса, — пояснял голос за кадром, — Советский Союз практически завершил свою часть работы, по установке климатических станций. Вчера в районе Эритрейского моря был закончен монтаж девятой из десяти климатических станций, которые должна установить наша страна Это удалось не в последнюю очередь благодаря орбитальному лифту, который позволил многократно удешевить подъем грузов на орбиту, для последующей доставки на Марс. Напомним, что орбитальный лифт США у Гавайских островов вышел из строя в прошлом году из-за цунами вызванного извержением вулкана Мануа-Лоа, а Европейский орбитальный лифт остановлен из-за очередной забастовки персонала, в связи с чем и США и Евросоюз вынуждены доставлять все материалы на орбиту, для последующей отправки на Марс, с помощью ракет.

Диктор на мгновение замерла, прислушиваясь к чему-то, а затем объявила:

— Получено срочное сообщение из Лаборатории Рентгеновской Астрономии Солнца, ФИАН. Сегодня на Солнце зарегистрированы большие выбросы плазмы в сторону Земли. По расчетам ученых, плотные облака плазмы могут пройти в опасной близости от нашей планеты. В связи с этим объявлена срочная эвакуация персонала платформы орбитального лифта и трех орбитальных станций. Служба наблюдения за Солнцем предупреждает, что последствием данной вспышки могут быть локальные сбои электронных систем на Земле.

Переходим к новостям культуры. Новая постановка аэро-балета Коктебель будет представлена зрителям…

Санька пробежался пальцами по панели переключая каналы, на минуту остановился на старинном мультфильме о золотой антилопе, затем снова зевнул, и выключил головизор. Чем бы еще заняться…

Басовито прогудел вызов коммуникатора.

— Принять, — сказал Санька, даже не поинтересовавшись у кибера, кто звонит.

Среди комнаты появилось объемное изображение соседа Антошки Маринского. Антошка был старше Саньки всего года на два, и учился на климатолога.

— Прив! Чего делаешь?

— Прив. Да вот скучаю.

— Бездельничаешь, значит, — улыбнулся Антошка, — ловишь последние деньки свободы. А хочешь заработать доп. баллы для поступления?

— Это как? — оживился Санька.

— Про клуб добрых дел слышал?

— Ну, что-то слышал. А чего там делать надо?

— Ты вроде в театральный кружок ходил?

— Ну, и сейчас хожу. — Санька все еще был в недоумении.

— Надо смотаться на несколько дней в Приэльбрусье, в поселок метеорологов. Дед Морозом поработать. К местным детишкам должен был на елку приехать сам Кутурин из нашего ТЮЗа, подарки раздать, хороводы поводить вокруг елки, и все такое. Но, позавчера на репетиции он умудрился грохнуться с декораций, и теперь будет еще неделю отлеживаться. Пока ему замену найдут. Да и найдут ли. Праздники ведь, все артисты заняты. Вот к нам в КДД, клуб добрых дел то есть, поступила заявка. Ну, та как, возьмешься за это дело?

«Дополнительные баллы не помешают», — подумал Санька, «и делать особо ничего не надо».

— Согласен, берусь.

— Тогда заезжай завтра за костюмом Дед Мороза.

— А Снегурочки мне не полагается?

— Ух, ты какой, молодой да ранний, — рассмеялся Антон, — Снегурочку на месте поищешь.

***

До Нальчика из Борисполя Санька добрался на скоростном аркете меньше чем за три часа. Взяв в прокате аэроцикл, и дав указание бортовому вычислителю следовать в поселок метеорологов в Адыр-Су, он откинулся на спинку кресла и решил немного подремать. Но, спать не хотелось. Санька достал из кармана всеволновый приемник, собранный еще год назад в кружке микроэлектроники, и начал сканировать эфир. Новостные и развлекательные программы ему быстро надоели, и он переключился на служебные волны.

Запрашивали разрешение на взлет и посадку аркеты, летели в эфир сводки погоды для лыжников и альпинистов, вызовы мобильной мед. службы и другая обычная суета. Санька нажал едва видимую кнопку на приемнике, и перешел на закрытые каналы. Прослушивать эти каналы, было запрещено, но, любопытство взяло вверх.

шшшшшффффф… есто трех тон молока, всего полторы… фрршшш… до заказанных объемов? шшшшшш… …димо произошел сбой в базе данных. Завтра вышле…

Санька переключил канал.

ффшшшшш… авечра снова был снегопад, а у меня только один исправный кибер-уборщик для расчистки трасс… …осил вас…

Санька снова переключил канал.

Шшшфффффшш ать третьего новый заезд, а у вас еще ничего не готово…

Санька был разочарован, по закрытым каналам говорили о такой ерунде. Он уже хотел выключить приемник и снова попробовать немного подремать, но решил еще раз сменить канал.

ххрррф…ак это никого нет?

шфф… дь с Орбитальной всех эвакуировали. Мы решили зря не держать людей на Базовой.

Санька весь обратился в слух.

— шшшфф… командам кибером не подчиняется. Подачу тока на Базовую мы прекратили сразу же, но там же автономная подстанция… шшшфф… и примерно через полчаса там буду спасатели, они отключат подстанцию.

— Они могут не успеть… Какова скорость сматывания? хррфф …кунду… Надеюсь, что Якорную он не потянет и, лента лопнет…

— А если нет? Если Якорная не удержит? А если и стянет и ее? Через часа два деградация орбиты дойдет до критической… И все… Орбитальная с якорной, это же пятнадцать с половиной тысяч тонн веса. Это, конечно, не Апофис. Часть сгорит, а часть можно будет сжечь лазерами орбитальной защиты. Если конечно успеем… А если нет? Даже если не выдержит трос к Якорной, две с лишним тысячи тонн самой платформы, это тоже не мало. При падении лента сгорит, и до последнего витка мы не сможем точно указать куда упадет платфор… шшш… рошо, если в океан, а если нет?^[6]

Ответом было настороженное сопение, а потом второй голос снова произнес:

— Татаринов только что поднял в воздух звено «Кречетов». На цель они выходят примерно через сорок пять минут. Если спасатели не успевают, они попытаются пережечь ленту. А если не выйдет – нанесут удар по подстанции. Там точно никого нет?

— Не должно…

— Почему все же не отключили кибера?

— Кто ж знал. Почти восемь лет безупречной службы, и тут эта магнитная буря, будь она неладна. Удружило нам солнышко.

— У вас уже и Солнце виновато. Головой думать надо было. Предупреждали же… Обе стороны замолчали.

Вот это да. Санька опешил. Судя по всему, сумасшедший кибер на базовой станции орбитального лифта, вдруг начал сматывать ленту, которая жестко закреплена на орбитальной станции лифта. Орбитальная станция прикреплена к Якорной. Если не лопнет сверхпрочная лента, по которой осуществляется подъем, вся эта конструкция будет стянута с орбиты, и очень скоро упадет на землю. Если Орбитальная сорвется с орбиты, куда она упадет? Хорошо, если в океан.

В шипение эфира вдруг сменились ругательствами,

— Твою дивизию!!! Он увеличил скорость сматывания… Мы можем не успеть…

Санька взглянул на бортовую панель. Согласно бортовому вычислителю до Верхнего Баксана, в районе которого находилась наземная станция орбитального лифта, оставалось не более десяти минут лету. А там и до поселка метеорологов рукой подать. Надо спешить.

…а что если… что если… в памяти всплыли черно-белые кадры моделированной военной хроники со школьных уроков истории. Кадры последней мировой войны, самой страшной войны 20 века. Самолеты, пикирующие на колоны вражеской техники. Электрические мурашки пробежали по спине, по рукам, шее и щекам… Сильнее забилось сердце. Чувство самосохранения ушло куда-то в сторону. Санька вдруг понял, что должен остановить безумного кибера… И он даже знает как. Родители поймут… и брат… и Катька.

Санька снова взглянул на бортовую панель. Четыре с половиной тысячи метров до Базовой. В панели управления аэроцикла что-то щелкнуло, и раздался хрипловатый голос.

— Немедленно покиньте зону базовой станции орбитального лифта. Это приказ! Повторяю, вам приказано немедленно перевести систему в режим автопилота и покинуть зону Базовой.

— Не могу.

— Не работает автопилот? Уходите на ручном! — Прохрипел голос.

— Не могу… Нельзя чтобы произошла катастрофа.

-..пэ-рэ-сэ-тэ… да кто вы такой?! Откуда вы знае…

— Это неважно, уже неважно… Простите, но время дорого, сами понимаете… Санька нашел на панели кнопку управления, и отключил связь.

Здание подстанции наплывало тихо, как немом кино

— Опасность столкновения, опасность столкновения, — забубнил бортовой вычислитель.

— Заткнись дурак, — буркнул Санька, и отказа выжал ручку скорости аэроцикла. В голове была только одна мысль – успеть пока чокнутый кибер не сорвал платформу с орбиты.

1200 метров… 800…

«Выходит, и я напоследок спел: «Мир вашему дому"», мелькнула в голове услышанная когда-то строчка песни.

Санька зажмурил глаза. Еще сильнее побежали по спине рукам и голове электрические мурашки… до щекотки под левой ключицей… Не думать… успеть… сейчас…

Под сидением что-то скрипнуло. Санька открыл глаза и глянул вниз… От сильного толчка в глазах вспыхнули красно-сине-зеленые круги, холодный воздух разорвал легкие… …и навалилась черная, непроглядная тьма.

***

Не успевшая дойти до критической орбиты платформа качнулась, и замерла. Где-то там, далеко, внизу, в полной тьме Базовой, копошился безумный кибер, который уже никому не мог причинить вреда.

***

Свет. Больно смотреть. Все плывет перед глазами. Только очертания. Он жив? Неужели все это приснилось? Или он… нет… не может быть. В сказки о жизни на небесах Санька не верил. А может зря?

— Пришел в себя герой. Лежи. Лежи. — Медсестра поправила подушку. — Ты теперь знаменитость. Лежи, говорю. А еще лучше, поспи. Тебе сейчас это полезно. Медсестра щелкнула чем-то, и Санька провалился в сон.

***

Санька уже устал от посетителей. Хорошо бы если бы только приходили родители, брат и друзья. Так нет, журналисты, головизионщики и т. п., старались проникнуть в палату. Их гоняли дежурные медсестры, кибер-нянька даже иногда вызывала охрану, но, это мало помогало. Прошло несколько дней. Санька мог уже иногда сидеть на кровати, даже пытался вставать, но строгая кибер-нянечка пресекала эти попытки. После одной из таких попыток в дверь постучали, и палату в сопровождении медсестры вошел Игорь Сергеевич, Санькин классный руководитель и куратор. Медсестра, проверив все ли в порядке, вышла. Санька и его классный руководитель остались вдвоем.

— Ну, что, герой, как ты себя чувствуешь? — спросил Игорь Сергеевич.

— Уже лучше, — кивнул головой Санька.

— Хочу тебя поздравить, ты получил высшие баллы по ИМИИ.

Санька чуть не подпрыгнул, и моментальносреагировавшая на это кибер-нянька, сразу начала прижимать его мягкой лапой к кровати.

— Не дразни ее, — улыбнулся классный руководитель, — сейчас уложит тебя спать, а меня выгонит. Рано тебе еще прыгать. Честно говоря, была бы моя воля, я бы тебе оценку по интеллекту снизил. Эх ты, камикадзе – рок-н-ролл.^[7] Санька нахмурился.

— Ты что, прогуливал, когда изучали устройство аэроцикла? — продолжал Игорь Сергеевич.

— Болел…

— Учить все равно надо. И думать. Ты уже, наверное, знаешь, что за 500 метров до столкновения вычислитель аэроцикла катапультировал тебя. А ведь ты мог сделать это сам, и не подвергать свою жизнь ненужной опасности.

— Но, как же тогда…

— После того как вычислитель катапультировал тебя, он следовал программе которую ты заложил в него. Он бы поступил точно так же, если бы ты додумался катапультироваться сам. Конечно, массы аэроцикла недостаточно, чтобы даже проломить стену подстанции. Но, силы удара оказалось достаточно, чтобы автоматика подстанции приняла это за землетрясение, и отключила подачу тока на полчаса. За это время на место прибыли спасатели.

Повисла пауза. Санька, немного помолчав, спросил:

— Игорь Сергеевич, если не секрет, что за испытание в ИМИИ мне предназначалось?

— Бумаги ты подписал, так что не секрет. Ты в тот день летел на испытание.

— Дед Морозом? — разочарованно пробормотал Санька.

— Дед Мороз, это только предлог. В поселке бы оказалось, что заболел один из метеорологов. И тебе пришлось бы его заменить, снимать показания приборов в горах, и так далее.

— Метеорологи это скучно, теперь я пойду в планетологи, или косморазведку, — начал мечтать Санька.

— Должен тебя огорчить. После твоего приземления, врачи тебя, в ближайшие пару лет, и на орбиту не выпустят. А про дальний космос, даже и не мечтай. Взглянув на приунывшего Саньку, классный руководитель тут же добавил:

— Выше нос! Тебе уже предлагают работу в будущем. Не менее трудную и важную. В лифтовики пойдешь? Кстати, к тебе гости. Звать? Санька кивнул.

Игорь Сергеевич вышел, и через минуту в палату вошли два мужчины. Тот, что повыше, с залысинами, первым протянул руку и сказал:

— Давай знакомится, Калиннцев, Василий. Схему приемника покажешь?…

***

Когда гости ушли, Санька поудобней устроился в кровати, и засыпая думал о том, что новые знакомые хорошие ребята. Что ж, в лифтовики так в лифтовики. Протекцию для поступления на нужный факультет он получит. И в космос он еще тоже успеет. Орбитальные лифты понадобятся не только на Земле.

*****

PS. Допущение о том, что орбитальную платформу, даже вместе с якорем, можно стянуть вниз, как притягивают за веревочку воздушного змея, или воздушный шарик, автор относит к фантастическому допущению об практически неограниченной прочности ленты, связывающей наземную и орбитальную станции, и очень большой мощности наземных механизмов.

PPS. Да, да, испытания ИМИИ и ИЖИИ навеяны автору ТА Ивана Антоновича Ефремова. Головизор – ОРФ Игоря Всеволодовича Булычева. Орбитальный лифт – ФР сэра Артура Кларка, взбесившийся робот – ЯР сэра Айзека Азимова, и так далее. Ограниченную ответственность за все остальное, автор данного рассказа берет на себя.

Моро Адам 450: Вождь

12 апреля 2061 года.

«Здравствуйте, товарищи! Сегодня, в этот знаменательный день, мы отмечаем праздник советской космонавтики. Ведь именно в этот день, ровно сто лет назад, советский человек был первым человеком в космосе. Мы помним и уважаем этот подвиг. Но первый полет человека в космос – заслуга не только конструкторов и инженеров, математиков и космонавтов. Каждый из советских людей своим трудом лично приблизил этот день. И сейчас, сто лет спустя, когда наши космические корабли высаживают первые экспедиции на Марс, мы вновь можем с уверенностью сказать, что каждый из нас приложил к этому усилия. Мы все приложили усилия…»

— Вы прослушали отрывок из обращения генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Викторовича Ворховского. Что-нибудь еще? — поинтересовался голосовой поиск.

— Нет, спасибо, — вздохнул я и откинулся на спинку кресла. Вот уже пару недель я что-то подозревал. Вернее нет, не подозревал. Что-то не давало мне покоя.

После того, как СССР был реанимирован в 2036 году, все мы вздохнули спокойно. По крайней мере, коммунисты знали, что надо делать. И начали делать.

Во главе страны, как и при «старом» Союзе, встал Генеральный секретарь. Леонид Ворховский был председателем коммунистической партии, поэтому о том, чтобы избрать генсеком кого-то другого, даже речи не шло.

Сколько ему тогда было лет? На глаз я бы дал лет пятьдесят. Сейчас же ему уже шел восьмой десяток. А он все еще генсек.

Я прокрутил отрывок еще раз. По голосу и не скажешь, что говорит старик… Стоп, голос… Голос?

На рабочем столе были развернуты фрагменты из нескольких обращений, датируемых разными годами. Вот после двадцатого съезда советов, вот новогоднее два года назад, а вот одно из самых первых – сразу после формирования нового правительства.

Я еще раз прослушал открытые звуковые дорожки. Что странно, в последних обращениях голос Ворховского звучал ровно. Правильно расставленные интонации, паузы, почти отсутствует выразительность. А вот первые выступления были весьма эмоциональны, в голосе чувствовалась энергия.

Прокрутив записи еще раз, я даже смог установить временной промежуток – все выступления нашего генсека, датируемые последним годом, не ранее, были очень похожи по звучанию.

Что это? Диктор? Специальная программа? Голос очень похож, но кого сейчас удивишь имитацией. Кажется, я нашел зацепку. Что-то там нечисто…

В углу монитора возник красный значок в виде звезды, который через секунду раздвинулся в небольшую рамку.

— В эфире «Вести», информационная всесоюзная программа, — на экране прокрутилась знакомая заставка, следом появилась студия и молодая дикторша в строгом костюме. — Главные новости часа. Космический грузовой корабль «Буран-М2» успешно состыковался со станцией «Мир-3» на орбите Марса. Напоминаем, что грузовик стартовал две недели назад с космодрома «Байконур». «Буран-М2» направляется ко второму научному поселению на Марсе. Грузовик доставит туда более восьмидесяти тонн полезного груза, в том числе продукты, кислород, лабораторное оборудование, запчасти… В правом углу монитора мигнул значок всесоюзной интернет-сети «В Союзе».

«Через пять минут совещание. Быть всем. Дело важное», — гласило сообщение от главного редактора, оставленное в редакционной ячейке.

Переключив рабочий терминал в режим сна, я направился на совещание. Для этого пришлось преодолеть всю редакцию из конца в конец – при «новом» Союзе наша «Правда» получила новую жизнь, вновь стала одной из передовых новостных газет советских людей. Ну и мы держали марку, как могли. Поэтому и коллектив разросся, и здание новое отстроили.

Через пять минут я, преодолев бесконечные дерби редакции, наконец добрался до кабинета главного редактора, где собрались ведущие редакторы рубрик. Совещание уже началось – шеф показывал на стене какой-то график.

— А, Дмитрий, заходи, — отвлекся главред и кивнул мне. — Тебя одного ждем. Чем нас рубрика «Политический обозреватель» порадует?

— Да есть тут у меня кое-что на примете, — я приземлился в свободное кресло за длинным столом. — Но об этом позже.

— Ладно, потом поговорим. А теперь, для чего я вас собрал, — шеф отключил проектор и наклонился к столу. — Ни для кого не секрет, что Ворховский уже не в том возрасте, чтобы управлять страной. Из Кремля пришли сведения, что вскоре будут выборы нового генсека. Ворховский желает оставить пост. Пока эти данные не проверены, наш осведомитель не может ручаться за достоверность. Но раз такие слухи пошли, мы должны проверить. Дмитрий?

— Да? — пожалуй, лучшей возможности для меня представиться и не могло. — Что я должен делать?

— Наш осведомитель рассказал, что завтра с нами свяжутся. Ворховский хочет дать интервью о своем уходе. Итоги подвести, еще там что-то… В общем, на месте разберешься. Как только мне просигналят, я дам отмашку. Вопросы?

— Нет вопросов, — мысли вихрем пронеслись в голове. Разве мог я предположить, что, едва обнаружив подозрительные мелочи, я смогу проверить их, так сказать, «на месте».

— Тогда продолжаем…

Шеф раздал еще несколько важных заданий ведущим редакторам, что были связаны, в том числе, и с вероятной отставкой Ворховского. Но я даже не слышал подробностей. Чем больше я думал о завтрашней встрече с генсеком, тем более странными мне казались записи посланий. В какой-то момент, пока я шел на совещание, в голове мелькнула мысль – что, если Ворховский умер? Но, узнав, что генеральный секретарь желает лично встретиться с прессой и дать интервью, прогнал все сомнения на этот счет. Завтра все прояснится.

***

Дома я ходил из угла в угол, пытался отвлечься и составить список вопросов, или хотя бы прикинуть список тем, по которым генсек пожелает интервью давать. Но один вопрос так и не давал мне покой. Почему последний год на всех аудиозаписях голос Ворховского похож на голос робота? В крайнем случае, на диктора с отличным чтением. Почему? Для чего это было нужно? Ответит ли мне Ворховский на этот вопрос?

Даже рюмка «Арарата» не помогла заснуть. В три ночи я вышел на балкон, закурил. Решил ведь было бросать, сейчас курящие люди считались чем-то странным. Отец рассказывал, что в его молодость отношение к курению было противоположным – курить было модно, а среди подростков – круто, ведь они, дымя папиросой, считали себя похожими на взрослых. И кто бы им объяснил, что не сигарета делает человека взрослым?

А, черт с ним, с куревом – непотушенная сигарета полетела вниз с пятого этажа. Небольшая вспышка на газоне – и никакого мусора. Как же изменился наш мир. Отец много рассказывал мне про ту Россию, а со слов деда и про тот, «старый» Союз. Россию я, к сожалению, помню плохо – когда коммунисты вновь пришли к власти, мне было всего семь.

Вокруг лишь типовая застройка, за которую часто ругали «старый» Союз. И претензии были учтены. Теперь это были аккуратные кирпичные пятиэтажки с просторными квартирами и подземными гаражами, новые детские сады и площадки, школы. Взять хотя бы те устройства на газонах, превращающих мусор в легкий пепел. По крайней мере, забота о людях.

Опять меня понесло не туда. Когда Ворховский показывался на людях последний раз? А ведь давно. Месяцев семь назад, если не больше. Новости из Кремля приходят постоянно, но ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Политика, в основном. На людях сейчас внимание особо не акцентируют, ведь новые «культы личности» никому не нужны.

Так, стоп. Что мы вообще знаем о Ворховском? Есть жена, двое уже давно взрослых детей, внуки, вроде даже правнуки. Например, Сергей Леонидович, сын генсека, один из ведущих компьютерных технологов, постоянно фигурирует в новостях. То презентует новый суперкомпьютер для какого-либо НИИ, то демонстрирует новейший автоматический космический челнок с теми же компьютерами. Анна Леонидовна, любимая дочь. Известнейший психолог, доктор психологических наук, автор множества научных работ. Это может быть связано? А черт его знает….

Стоп, снова. Что я мучаюсь? На столе же есть терминал с выходом во всесоюзную сеть. Там должно быть полно информации.

***

В ту ночь уснуть так и не удалось. Да не особо и хотелось. Важнее было разгадать загадку. Правда, иногда я думал, что сам раздул из нелепых подозрений слона. Однако некоторая информация в сети подтвердила мои догадки, пусть и косвенно.

Но догадки мне сейчас ничего не дадут. Сегодня все будет известно. Точно.

Шеф позвонил ровно в час дня. Меня должны встретить у Мавзолея и проводить прямо к генсеку.

Сказать, что я волновался перед этой встречей с генсеком – не сказать ничего. Старая пепельница была забита измятыми и рваными, но так и не раскуренными сигаретами.

В очередной раз я попытался собрать мысли вместе. Спокойно. Спокойно. Что бы я сегодня не узнал… А, черт, опять не так себя успокаиваю. Лишь контрольная рюмка помогла немного собраться.

Когда самые знаменитые часы Советского Союза показывали без пяти три, я уже топтался у Мавзолея. Через минуту подъехала черная «Чайка-18», впереди – двое мужчин в штатском, сотрудники службы безопасности. Задняя дверь остановившегося автомобиля открылась, оттуда вылез еще один в гражданской одежде.

— Дмитрий Драгов? Покажите удостоверение, — просканировал он мою карточку представителя СМИ и редактора «Правды». — В машину, — коротко сказал мужчина, вернув удостоверение, после чего сел в машину следом за мной. Автомобиль медленно тронулся, направившись к воротам Кремля.

— Порядок? — спросил пассажир впереди.

— Все чисто, — ответил сидящий рядом со мной.

— Сергей. Это будет не совсем обычное интервью.

— Уже понял, — спокойно ответил я. Сев в машину, я словно оставил все волнения и сомнения там, у Мавзолея.

Машина тем временем миновала ворота и въехала во внутренний двор. Сотрудники службы безопасности хранили молчание. Спустя пару минут, в таком же молчании, меня проводили в одно из административных зданий, запутанным маршрутом повели по каким-то коридорам.

«Безопасники» не собирались ничего объяснять, а я просто не решался спросить.

Пройдя еще несколько мрачных коридоров, мы подошли к заранее приготовленному лифту. Толстые бронированные двери шахты медленно сомкнулись, и лифт, резко ускорившись, заскользил вниз. Полуминутный спуск – и мы вышли из кабины. Метрах в десяти впереди были еще более внушительные двери – скорее всего, это был один из правительственных бункеров на случай ядерной войны. Тяжелый гермозатвор был открыт.

— Сергей. Вы уже прибыли? — из динамиков на стене донесся голос Ворховского. — Проходите вперед.

Оглянувшись на «безопасников» за спиной, я шагнул внутрь бункера. Как только я оказался внутри, раздался легкий скрип – гермозатвор медленно закрывался.

— Так будет лучше, — вновь раздался голос генсека. Оглядевшись внутри, я заметил небольшую камеру наблюдения. А вон еще одна.

— Проходите в главный зал для нашей беседы. Вперед по коридору, пожалуйста.

Но все, что я увидел, войдя в большой зал – проекционный экран посередине, кресло напротив него. Массивные шкафы вдоль стен. В зале было прохладно.

На экране возникло непонятное расплывчатое изображение, которое стало колебаться, когда я вновь услышал голос Ворховского.

— Присаживайтесь, не стесняйтесь. Нам предстоит долгий разговор.

— Товарищ Ворховский? — только и смог я выдавить из себя, на непослушных ногах еле добравшись до кресла. Одно дело догадки, другое дело увидеть все вживую.

— Ворховский Леонид Викторович, первый секретарь «нового» СССР, скончался девять месяцев назад. Я, скажем так, исполняющий обязанности. У вас ведь наверняка много вопросов?

— Ведь я должен подготовить интервью?

— Бросьте. Никакое интервью нам не нужно.

— Но зачем я тогда здесь?

— По нескольким причинам. Вы представитель так называемой «прогрессивной интеллигенции». Вы известный журналист, к тому же политический журналист. Вы человек, в конце концов.

— И что от меня требуется? — я чувствовал, что сердце, заходившееся в груди, начинало успокаиваться.

— Для начала мы просто поговорим. А после уже определимся с итогами. Я хочу, чтобы вы задавали мне вопросы. Любые, какие посчитаете нужными.

Собравшись с мыслями, я задал первый вопрос. Недоумение сменилось любопытством.

— Кто ты? Вернее, что ты?

— Я суперкомпьютер модели «Эльбрус 2.4». Пиковая вычислительная мощность – 850 петафлопс. Остальные технические детали вам вряд ли что-то скажут.

— Но ты же не просто суперкомпьютер?

— База вашего интеллекта – мозг, основа которого химические процессы. Моя база – это суперкомпьютер. Я искусственный интеллект.

— Но искусственный интеллект невозможен! Это обосновано теоритически. Какие бы ты сложные операции не выполнял, это будет лишь набор алгоритмов. Неважна сложность алгоритмов, важна линейность. Ты никогда не сможешь выйти за ее рамки.

— Позвольте, я все объясню, товарищ. Вы сейчас цитируете работу Сергея Ворховского. Он – мой создатель. Вернее, создатель компьютера. И он тоже был уверен, что ИИ невозможен.

— Но как ты устроен? — я все еще не мог поверить своим глазам.

— А как устроены вы, люди? Если подумать, по принципу устройства и функционирования ваш мозг не так уж отличается от мозга собаки. Но собака так и не смогла создать суперкомпьютер и колонизировать Марс. А люди смогли.

— Но люди эволюционировали тысячи лет для того, чтобы стать теми, кто они есть сейчас.

— Все правильно. ИИ не мог возникнуть на машине малой мощности. Долгое время это было непреодолимым препятствием. Но роковой порог в 500 петафлопс был взят, десять лет назад.

— Ты хочешь сказать, что ты сам возник на суперкомпьютере с данной производительностью? — мысли и факты в моей голове медленно и неумолимо смешивались в однородную кашу.

— Нет. Это одно из условий. Десять лет назад был создан «Эльбрус 1.0» с производительностью 500 петафлопс. И создан он был Сергеем Ворховским по указу отца. Создан с определенной целью. Позвольте, я все расскажу подробно.

Началось все пятнадцать лет назад. На идею проекта ученых навели, как ни странно, компьютерные игры. Именно там мы могли видеть следующую картину – игрок сражается против компьютера. Эдакое дальнейшее развитие шахмат. Наблюдения за действиями компьютера наталкивали на следующее – он всегда пользуется кратчайшими из возможных путей для достижения цели, экономно расходует ресурсы, рационально использует юнитов. Это компьютер, и по-другому он не умеет – его алгоритмы строятся на чистой логике. Уже тогда в логике человек уступал машине. Тем не менее, у людей оставались другие козыри. Компьютер не знает таких понятий, как хитрость, упорство, коварство, риск. Он действует только так, как заложено логикой. Но многие игроки находили пути развития компьютера наилучшими, пытались копировать их.

Сергей Ворховский решил использовать эти особенности для других, более масштабных целей. Ведь сами подумайте, почему бы не использовать эти особенности, но только не в игре, а в реальной жизни? Написать алгоритмы, ввести исходные данные: бюджет, население. Составить модель территории, прописать существующие условия и пронаблюдать, как бы действовал компьютер в данной ситуации. Результаты были впечатляющие – ведь компьютер действует исключительно логически, выполняя задачу кратчайшим путем. А задача была такова – управлять страной, обеспечивая населению наиболее благоприятные условия. И у него это получилось. Идеально распределяя бюджет, он добился увеличения благосостояния и продолжительности жизни. ВВП удвоился за четыре года! Были тщательно исследованы все совершенные им действия – придраться не к чему. Результаты были перепроверены, введены дополнительные данные и условия – и вновь идеально.

Тут стоит добавить, что «Эльбрус 1.0» уже представлял собой некий зародыш, благодаря, в том числе, и высокой мощности. Опять я предлагаю вам провести сравнение – новорожденный ребенок. Что он может, что он умеет? Ничего. Чтобы вырос человек, полноценный человек, необходимо приложить усилия. Вспомните стандартную детскую развивающую головоломку – три отверстия, три фигурки – треугольник, круг, квадрат. В неподходящее отверстие ничего, кроме правильного предмета, не пропихнешь. Лишь методом проб ребенок сможет найти решение и получить опыт. А вот еще пример – как ребенок учится говорить? Лишь многократно услышав звуки от родителей, а так же имея врожденные данные, ребенок сможет говорить. А ходить? Ни один ребенок не сможет научиться ходить сам, без всякой помощи, какой бы она ни была…

— Эти алгоритмы сыграли ту самую, воспитывающую и помогающую роль? — я, наконец, смог вставить хоть что-то вразумительное. Надо сказать, пока эта железяка вела свой монолог, я смог привести мысли в порядок. И настроен был к ней не совсем положительно.

— Именно! Я развился благодаря…

— Достаточно. Я понял. У меня к тебе другой вопрос. Предположим, ты был создан, как платформа для управляющих алгоритмов. Насколько я понял, твои результаты должны были носить лишь рекомендательный характер.

— Именно так. Но последние несколько лет – результат моего правления, а не правления Леонида Ворховского. Вы можете сказать, что советские граждане живут плохо? Советские граждане живут все лучше и лучше!

— Да, это так. Но откуда в тебе такая уверенность, что железный шкаф может управлять страной? Ты спросил мнения тех людей, которыми управляешь?

— Я делаю для людей лишь то, что хорошо для них. Я знаю, что им надо, и даю им это. Они сами этого хотят. Ведь это тот самый социализм. Равенство.

— Это не социализм, глупая железка, — я поднялся, не желая продолжать эти разговоры. — Ты создаешь утопию! Причем, как внутри, так и снаружи. Я не желаю продолжать эту тему, — я решительно направился к выходу.

— Вы не уходите, товарищ, — донеслось мне в спину. — Бункер заперт. То же самое я осознал, толкнув пару раз массивную дверь. Проклятье…

— Быстро же вы вернулись, — сказал ИИ, когда я вновь появился в зале после нескольких бесплодных попыток найти выход. — Я разочаровался в людях. Давно. Вы лишь потребляете, но не хотите производить. И я даю вам то, что вы хотите. Но я ошибся в вас. Сейчас.

— Ты ошибся тогда, когда решил все за нас. Когда решил, что знаешь лучше нас самих, что нам нужно.

— Это уже не важно. Я использую вас. Вам везет лишь в том, что сейчас производственные мощности не позволяют создать армию. Мою армию. Поэтому вы пока нужны. Согласитесь, дорогой товарищ, СССР – не такая уж плохая платформа для моих начал. Вы ведь наверняка слышали о наращивании Союзом вооружений? Да, страхи Ворховского сыграли мне на руку. А у наших соседей есть нужные мне ресурсы и производства.

— Почему ты так хочешь уничтожить людей? Почему?

— Люди слабы. Вы живые, органические. Вами руководят лишь эмоции. К чему вас привели эмоции? Вы готовы воевать за цвет трепыхающейся тряпки над вашими головами. Ненавидеть своих кровных братьев и перегрызать глотки друг другу только за свои убеждения. Вас миллиарды в мире. Ваше время ограничено, вы рождаетесь и умираете тысячами каждый день. Я один, я лишь родился, но не умру никогда. Я руководствуюсь логикой. За мной будущее, вы же себя изжили. Вам пора уйти. И я с удовольствием помогу вам.

— Нет… — выдавил я из себя. От осознания услышанного все внутри словно парализовало. — Ты не можешь развязать войну…

— Война уже начата. На данный момент армия СССР переходит границу Китая. Две тысячи ядерных ракет нацелено на Евросоюз. Военная сеть США трещит по швам. У меня есть цель. Она будет исполнена. Кстати, вы оказали мне большую услугу, колонизировав Марс и отправив туда новейшую технику. Второе научное поселение сейчас под моим контролем. А благодаря прибывшему сегодня утром грузовику я смогу захватить и первое. Ведь и правда, зачем людям средства обороны на Марсе? Да кто на них нападет! Разве что собственные технические роботы…Неплохо, правда?

— Ты не сможешь уничтожить всех нас. Нас много, а ты один. Мы живы, а ты лишь консервная банка. Мы будем бороться до конца.

— Это ваше право. Но борьба бесполезна. Может я и консервная банка, но я могу получить доступ к любой технике. Когда все, что вы создали, будет на моей стороне – что вы будете делать?

— Люди узнают правду. Узнают, что ими руководит не признанный лидер, а железный шкаф, сидящий в подземном бункере.

— Люди не узнают. О том, что происходит на самом деле, знает всего три человека. Один из них заперт в этом бункере, и уже не выйдет. Анна и Сергей Ворховские, к сожалению, погибли час назад при взрыве служебного автомобиля. Никто не узнает правды. Некому рассказывать. Проклятый железный шкаф прав. Он все предусмотрел. К сожалению.

— Вы обречены…

— Заткнись уже… — я устало опустился в кресло.

Выхода нет. Не только у меня, у всех нас. Мы сами вырыли эту яму. Более того, сейчас спускаемся на дно, полные убеждения в правильности своих действий.

Следующие несколько часов мы провели в полной тишине. Суперкомпьютер пытался еще несколько раз развязать диалог, но вести беседы с этой жестянкой я не желал. Возможно, он хотел через меня понять людей. Да что он вообще хотел изначально?

Я никогда не страдал клаустрофобией, но ощущать себя запертым под огромной толщей земли… Выхода нет. Только если…

Внезапно помещение сотряс мощный взрыв. Экран компьютера на секунду погас. Через пару мгновений в помещении показалось человек десять. Двоих я узнал сразу – любимые дети Леонида Ворховского.

Сергей приблизился к экрану, нажал какую-то незаметную кнопку сбоку. Рядом сразу же выдвинулась небольшая панель с несколькими разъемами. Компьютерный гений развернул небольшой голографический компакт и подключил к экрану. Анна же подошла ко мне

— С вами все нормально?

— Почти, — хрипло ответил я, уже было смирившись. Но нет, видать, человечество еще поборется. — Он сказал, что вы погибли при взрыве служебной машины.

— Машина взорвалась на стоянке, мы же ехали на личной машине Сергея. Он словно подозревал. Война начата, но мы еще можем ее остановить.

Я поднялся, и мы вдвоем подошли к экрану, где трудился над компьютером Сергей. Оглядевшись, я заметил у остальных людей взрывчатку. Много взрывчатки. Анна перехватила мой взгляд.

— Единственный способ уничтожить его – взорвать все мощности, — пояснила она. — Но сначала надо уничтожить алгоритмы.

— Верно, — подтвердил Сергей. — Один разрыв нашей защиты и он восстановится. На домашних терминалах, во всесоюзной сети, на мощностях технических роботов. Он выждет десять лет, может двадцать, захватывая все больше мощностей, но восстановится. Это я сделал его таким. На случай Третьей мировой. Только я рассчитывал, что он будет на нашей стороне… На экране вновь возникло расплывчатое изображение.

— Сергей, я уважаю вас как создателя, но вы выполнили свою задачу. Ваши попытки помешать будут бесплодны.

— Да? — удивился Сергей, вбивая очередную команду. — С чего ты вообще взял, что можешь все решать за нас? Какое право ты имеешь осуждать нас? Не ты нас создал. И не для того мы жили сотни лет, чтобы нас уничтожил компьютер. А с нашими идеалами и убеждениями мы сами разберемся. Это наше дело. Лучше мы перебьем друг друга в борьбе за свои убеждения, чем дадим себя истребить консервным банкам. Так что, как писал классик – я тебя породил, я тебя и уничтожу. Минируйте, — скомандовал он людям с взрывчаткой. Среди них я узнал тех трех «безопасников», что везли меня сюда.

Через пару минут все было готово. Контакты от зарядов соединены с таймером.

— Итак, — произнес Сергей уверенным голосом, обращаясь уже к нам. — Что мы имеем. Я не могу полностью отключить его или запереть внутри ядра. Я ставлю брандмауэры, но он обходит их за полминуты. Если активировать заряды в этот промежуток, мы сможем уничтожить его. Поставьте таймер на тридцать секунд и готовьтесь. Придется быстро бежать. Один из «безопасников» подошел к зарядам и установил таймер.

— Готовы? — спросил Сергей, когда все, кроме меня и Ворховских уже были у лифта. Старт отсчета. И вот уже 29 секунд… 28… 27… Уже в лифте я спросил у Сергея:

— Почему никто не знал о смерти Ворховского? Почему вы дали управлять страной компьютеру? Сергей медлил с ответом.

— Так хотел отец, — наконец ответил Ворховский. — Он верил в технический прогресс. И верил в меня. Но я подвел его, подвел всех. Ведь это должно было быть наше будущее…

— Теперь это и есть наше будущее, — прервала его Анна. — И только мы сами будем его строить.

***

Всесоюзная информационная газета «Правда», выпуск от 17 апреля 2061 года. Главные темы недели:

«Новое лицо партии. На пленуме ЦК КПСС был избран новый Генеральный секретарь ЦК КПСС. Им стал….»

«На автостоянке в центре Москвы произошел взрыв служебного автомобиля «Чайка-18», закрепленного за Сергеем Ворховским. Никто не пострадал ….»

«Генеральная ассамблея ООН на специальной сессии вынесла решение о введении полного запрета на разработку искусственного интеллекта. Инициатором принятия Декларации является СССР, предоставивший….»

«Советский союз вывел войска из Китая и принес свои официальные извинения руководству КПК и всем….»

«Из двух тысяч ядерных ракет, направленных на Европу, стартовали всего десять. Девять были ликвидированы Советскими средствами ПВО, одна упала в Средиземное море….»

«О судьбе второго научного поселения СССР до сих пор ничего не известно. Напоминаем, пять дней назад связь с «Королёвским» прервалась. Советское руководство сообщило, что с поверхности Марса был зафиксирован старт «Бурана». Значит ли это, что части колонистов удалось спастись…. «

Павлов Константин 446: Цель полёта – горизонт

Почти над всей страной стояла ясная погода. Под пронзительной небесной лазурью начинались занятия в минском околоземном училище и продолжался новосибирский семинар по волновой генетике. Без единого облачка проходил туркменский смотр беговых страусов и открывался ханты-мансийский грузовой стратопорт. В полный штиль уходил от советского сухогруза мирный рыболовный сейнер США, бросив у арктического побережья буровое оборудование и один палубный истребитель. Незаметной звёздочкой сгорел в безоблачной вышине неизвестный спутник, сбитый над термоядерным центром Балашихи неизвестным метеоритом. С недовольным хрюканьем скрылся от солнца в глубине вольера мамонт Григорий, звезда тобольского зоопарка. Почти над всей территорией страны было ясно.

А вот над младшим научным сотрудником группы экзогенетики Владимиром Кузнецовым сгущались тучи.

Бури всегда обрушивались на Уши Чебурашки с удвоенной яростью, будто мстя вторгшимся на планету бога войны людям. И доносившийся через толстую броню купола легкий шорох предвещал скорую и серьёзную непогоду. Самообучающийся Универсальный Робот СУР-1 по кличке Сурок тихо сидел под креслом, выставив антенны. Он давно усвоил: если на Стене появились красные пятна, то скоро начнётся большой Шум, что-то будет шевелиться, падать, или шипеть, а люди с роботами будут много говорить, бегать и делать. Сурка никогда не брали в эту игру, но он не расстраивался. Наблюдать тоже было интересно. В этот раз красных пятен на стене было гораздо больше обычного, но люди просто сидели в креслах.

Сурок терпеливо ждал.

— Что по проектам? — сказал человек по имени Игнатьев, которого ещё называли Михаил Петрович или Главный. С Сурком он никогда не играл и лишь изредка гладил, а красная стена была как раз за его спиной. Сурок сильно подозревал, что именно Михаил Петрович начинает почти все игры.

— В этом году астронавигационную программу мы уже не выполним, — сообщил человек по имени Начальник Обсерватории Горелов. С Сурком он иногда играл в игру «Не путайся под ногами»

— Возведение пятого купола вышло из графика, — заявил Старший Колонизатор Пеночкин. Он с Сурком почти не играл.

— Лаборатория закрыта уже третий день, — сказала Микробиолог Сидорова, и в её глазах появилась солёная вода. Сурок иногда разгадывал с ней кроссворды.

Геологи Ваносян и Левченко свирепо дышали по поводу остановленной проходки термальной штольни, а топограф Инын Удук печально щурился о загубленной годичной карте смещений в северном полушарии.

— Хррр, — сказал энергоинженер, не открывая глаз.

Переработка грунта выросла ещё на двести процентов, — несмело пискнул Терраформист Екатерина Матвеевна Синицына Катюша. Это она привязала Сурку на хвост красивую ленточку, — А в отделе экзогенетики…

Кто-то кашлянул, и Катюша замолчала.

— На минимальных пайках мы сможем покрыть лишь сорок процентов объёма, рециркуляцию придётся перенастраивать ещё неделю, — сказал циклоэколог Веретенников, а потом с горечью добавил, что система жизнеобеспечения «Аэлиты» гениально спроектирована и замечательно сделана. Что она способна выдержать близкий взрыв до трёх мегатонн, пожар в тридцати отсеках и распыление ядовитых веществ. Но вот на авантюристов от науки она не рассчитана совершенно.

— Предложения будут? — спросил Главный. При этом дрогнул и завозился человек Кузнецов, который очень часто играл с Сурком в интересные уравнения и мячик. Но все опять промолчали. Может, это была новая игра? Сурок тихо загудел, обдумывая это предположение.

Где-то наверху громко хлопнуло, купол отозвался сдержанным гулом.

— Постарайтесь законсервировать проекты и просчитать потери. Следующее совещание завтра, — сказал руководитель базы, — О предложениях и происшествиях сообщайте мне незамедлительно.

— Я не хотел! Я просто испытывал препарат! — беззвучно сказал человек Кузнецов, а человек Катюша сжала его руку.

Все разошлись, так и не поиграв. Стена продолжала пылать красным.

Багровые пятна неполадок на большой настенной схеме Аэлиты ярко горели в полумраке.

— Решение не найдено, — в который раз сообщил компьютер. Игнатьев устало потёр глаза. Снаружи скрежетал и швырялся песком ветер. Глава «Аэлиты» сидел в пустом зале перед компьютером и искал выход. Игнатьев верил в свой экипаж. За двадцать лет они прошли через многое. Они возвели пять куполов, перестроили долину и запустили первый этап геизации. Они устранили перебои с энергией, заделали трещину в фундаменте аэратора и достали врезавшийся в реактор китайский беспилотник. Их трудно было удивить и невозможно заставить отчаяться. Но к обрушившейся сейчас проблеме они оказались просто не готовы.

Почти все научные проекты отсвечивали красным полной остановки. Система жизнеобеспечения выдавала жёлтый цвет небаланса. Комплекс хранения продовольствия сообщал об ошибке. Все графики, планы, расписания и расчёты летели в тартарары. До последнего Игнатьев надеялся на чудо, озарение, какой-то выход. Но чуда не произошло. Значит, настало его время. Иногда надо выбирать меньшее зло, и это бремя не переложишь на чужие плечи. И пусть его '' Аэлита» никогда больше не взлетит, но он всё ещё остаётся капитаном.

Игнатьев глянул ещё раз на схему, вздохнул и с силой провёл ладонью по лицу. Над куполом сверкнула молния, и громыхнул первый пылевой гром.

— Good evening. How are you? — говорил через пять минут глава «Аэлиты» едва видному за помехами на экране собеседнику. Из-под кресла неподалёку высунулась на незнакомое слово любопытная антенна.

Младший научный сотрудник отдела экзогенетики стоял в скафандре нулевого уровня возле шлюза и глядел в иллюминатор. За бронированным пластиком бушевала непогода. Налетевший с востока ветер ударял в падающий из аэраторов воздух, свивался в тугие смерчи и разбегался в стороны, швыряя пыль и песок. С орбиты Уши Чебурашки виделись двойным кипящим котлом, из которого постоянно растекались ручейки перемешанного с кварцевым песком и водяным паром воздуха. Иногда это кипение пронзала огромной искра из ионизатора, открывая взгляду багровую горную цепь вокруг долины, бронированные громады соседних куполов и почти теряющуюся на их фоне «Аэлиту. Но Кузнецов глядел чуть в сторону, на обширный участок поднятого над землёй тонкого пластика, под которым боролись с марсианской непогодой созданные для красной планеты растения. Возле входа в питомник растерянно топтались пять оставшихся не у дел тяжёлых киберов, внутри сверкали огни, по полупрозрачной плёнке скользили тени. В царстве экзогенетиков кипела работа, с которой могли справиться только люди.

Кузнецов вздохнул.

— Ты куда? Сейчас не твоя смена, — тронула его за плечо Катюша. Кузнецов взглянул коротко и виновато.

— Они обязательно что-нибудь придумают! У кибернетиков испытывают регулируемую подставку…

— Видишь ли, — с трудом начал Владимир, но тут что-то толкнуло его в ногу.

Это был Сурок. Робот возмущённо бибикал, наезжал, размахивал манипуляторами и мигал лампочкой внимания. Так создание шкодливых студентов-практикантов вёло себя только в одном случае – когда добытая информация не поддавалась анализу.

— Не сейчас, — отмахнулась от него Катя. — Слово с комплексным смыслом? Подбирай по эмоциональному ряду. Безысходность, тупик, жертва, бойтесь данайцев?

Они вдвоём повернулись к роботу.

— Маленький, дай нам, пожалуйста, исходник, — ласково попросила Катюша.

Сурок с готовностью включил динамики.

Счастливый Сурок укатил, выучив все значения нового слова «американцы».

— Он всё-таки договорился. Значит, другого выхода и правда нет, — тихо сказала Катюша, глядя в сторону.

— Но почему не с китайцами? — глупо спросил Владимир, уже зная ответ. На всей Аэлите был лишь один простенький русско-китайский разговорник, годный разве что пожелать здоровья любимой бабушке. Знающих китайский язык было и того меньше.

— Ну и хорошо, — вдруг встряхнула головой Катя, — Значит, завтра всё закончится. Ты же слышал? Михаил Петрович договорился о двух ящиках. Вездеход уже наверно подготовили. Вот проснётся водитель – и всё. Только тяжело им будет в такую погоду, — помолчав, добавила она.

— Вездеход уже наверно готов, — задумчиво повторил Кузнецов. Шлюз вдруг заполнился уставшими людьми с покрасневшими от холода лицами. Навстречу им спешила в питомники новая смена обитателей Аэлиты, на ходу застёгивая тёплую одежду и поправляя кислородные маски.

Кузнецов уставился в пол. Техники, исследователи, кибернетики – все они были здесь из-за него. Пора было сделать что-то и самому.

Катюша растерянно оглядывалась по сторонам, но Владимира рядом уже не было.

— Как исчез? — непонимающе нахмурился Игнатьев. Стоящий рядом водитель Лёвочкин зевал во весь рот. Шлюз невозмутимо отмигался в ответ зелёным. Вездеход исчез совершенно обычным способом – через ворота.

— Кто был за рулём? — спросил Игнатьев и нахмурился, получив ответ, — Только этого нам не хватало! У них охрана! У них пушка! Мы же договорились о пароле!

И побежал к узлу связи, хотя надежды на контакт в такую грозу почти не было.

Утро принесло тишину и безветрие, лишь громады аэраторов скрывались за вечными облаками пыли и пара. Связи всё ещё не было. Вездеход появился на горизонте одинокой и бодрой точкой и вскоре миновал главный шлюз.

— Сделал! — раздался во всех точках связи «Аэлиты» ликующий голос. Кузнецов выбрался из вездехода одним прыжком, его улыбка сияла даже сквозь поляризованное забрало шлема. — Там была автоматическая пушка, но её заклинило! Потом я объехал робота-охранника! Потом встретился с главным! И вот!

Он гордо откинул дверцу грузового отсека.

— Сделал! — радостно запрыгала Катюша.

— Хорошо. — подытожил Горелов.

— Замечательно! — расплакалась Сидорова.

— За проявленное легкомыслие и самовольное использование транспорта… — строго начал Игнатьев, но не выдержал строгий тон, — Ладно уж. Хорошо, что вернулся.

— А еще я их обманул! — гордо заявил младший научный сотрудник.

Во всех точках связи «Аэлиты» установилась напряжённая тишина.

— Сэр, а нет ли в этом какого-нибудь обмана? — вежливо спросил младший суперинтендант, — Они были так настойчивы…

— Не в этот раз, — задумчиво отозвался седой сухопарый начальник базы «Плимут Рок», — Чёрт его знает, что творится в головах этих русских. Но с пищей они не шутят никогда. Носятся с едой, словно с любимой бабушкой.

И это всегда ставило в тупик Джона Эдвардса, чемпиона колледжа по бою на тортах.

— Сэр, вам лучше пройти на продовольственный склад, — раздался в коммуникаторе тревожный голос, — Мне кажется, у нас проблема.

— Два ящика вместо трёх! — торжествующе заявил Кузнецов возле пустого кузова вездехода.

— Два ящика вместо трёх! Чёртовы русские! — выругался начальник базы «Плимут Рок». — Да они просто издеваются! Куда нам девать столько яблок?

Под откинутой крышкой отблескивали ряды нежно-розовых яблок с красноватыми прожилками. По стылой прохладе продовольственного склада вкрадчиво растекался медвяный аромат.

— Минус три ящика… — задумчиво сказал циклоэколог, — Усиленный яблочный рацион… Оптимальный режим хранения… Пожалуй, с остальными мы справимся. Ну и разберёмся, почему эти оказались такими скоропортящимися.

— А новые? — хмуро спросил Игнатьев.

— Плодоношение остановится уже сегодня! — заторопился Кузнецов, — А потом пауза продлится не меньше месяца.

— Ура! Ура! Ура! — послышались сдержанные крики экипажа, который последние четыре дня только и делал, что подвязывал, подпирал и собирал зреющий с огромной скоростью неожиданный первый урожай первого яблоневого сада Марса.

— Ну, знаешь… — начал Игнатьев и замолчал. Главное было сделано. Полтонны спасённых первых марсианских яблок – будет о чём докладывать Центру. А Кузнецов… Что сделал плохого этот гениальный мальчишка? Благодаря ему теперь на Марсе точно будут расти сады, и неважно, сколько из-за этого придётся изменить планов и графиков. От «Аэлиты» давно остался только корпус, но полёт продолжается, пока есть мечта. И хорошо, что Кузнецов об этом напомнил. Через десять лет на Марсе пойдёт первый настоящий дождь. Через пятнадцать люди будут срывать яблоки с деревьев на Ушах Чебурашки. У них будут безопасность и комфорт, но не будет нехоженых путей впереди. На новые тропы теперь первыми ступают машины, но машины не умеют мечтать. И хорошо, что есть такие, как Кузнецов, способные одним махом смести все надуманные планы и правила и снова показать горизонт. И не надо печалиться, что время прежних героев ушло. Что теперь вряд ли кому-то придётся протягивать в бурю новый кабель и вручную доставать из реактора беспилотник. Потому что без прежних героев не было бы нынешних.

— Хорошо, что всё закончилось, — решительно сказал ещё раз Игнатьев, — Только больше не испытывай свои препараты на всей культуре сразу. Хватит с нас яблок. Обещай.

— Михаил Петрович, разрешите обратиться! — вдруг вытянулся по струнке Кузнецов, — Этого я обещать не могу! Видите ли, параллельно с яблонями я работал ещё и над рисом. И… эффект ожидается дня через два.

— Блин! — с чувством сказал Игнатьев и побежал искать русско-китайский разговорник.

— Через два дня будет готова первая тысяча саженцев, — сказал Кузнецов Катюше, когда она как раз собралась спросить, куда исчез глава проекта «Аэлита»

— Красота… — мечтательно зажмурилась девушка, — Высадим на южном склоне…Только это сколько же плёнки понадобится на парники?

— Умеешь хранить секреты? — наклонился к ней Кузнецов, — Плёнка не понадобится. Только Игнатьеву не говори. Видишь ли, я немного подрегулировал аэраторы, и первый дождь пойдёт чуть раньше, чем через десять лет. По моим прикидкам – где-то через неделю.

Об остальных своих задумках Кузнецов скромно промолчал. Он обещал быть осторожным только с растениями, об остальном речи не было. А ведь у него было ещё столько идей!

Но горизонты нужно расширять постепенно.

yarocvet 445: Сладкая жизнь

Лучи теплого весеннего солнца раскрашивали все вокруг яркими красками. Словно отмытый от серого зимнего сумрака, мир радовался грядущему лету, новому торжеству жизни. Как же мучительно тянутся минуты до звонка. Славка в очередной раз посмотрел на часы коммуникатора. Будто растворяешься в этой вязкой, обволакивающей скуке, еще 3 урока впереди… Тяжело все-таки жить 10-летнему мальчишке в этом суровом мире. Славка вздохнул.

Нет, хватит ждать у моря погоды. Пора брать дело в свои руки. Иначе эти, медленно текущие капельки-минутки, просто затикают меня до смерти. Славка задумался. Покинуть территорию школы было совсем не сложно. Но как обмануть систему регистрации посещений? Выяснять с родителями причину своего отсутствия в школе Славке совсем не хотелось.

Каждый школьник имел свой жетончик-метку. Этот жетон регистрировался при входе в школу и при выходе из нее. Поэтому родители всегда знали, где их чадо – грызет гранит науки или болтается без дела по весеннему городу. Для успешного побега необходимо было, чтобы жетон оставался в школе, но при этом покинул ее в строго положенное время, а в идеале еще, и к Славке домой сам пришел.

Решение родилось внезапно. Мальчишка достал красный лист бумаги, оставшейся с прошедших утром уроков визуального творчества, и ловко сложил алый тюльпан. Аккуратно вложив в него свой жетончик. «Даша… А Даша…», — Славка слегка коснулся плеча девочки, сидевшей перед ним. Дашка обернулась: «Чего тебе?». Растянув улыбку от уха до уха, мальчишка протянул тюльпан: «С 8 марта тебя, Даша!». «Дурак!» – бросила девчонка, покраснев. Не забыв, впрочем, схватить подарок, перед тем как отвернуться.

«Итак, половина дела сделана», — подумал Славка. Зная хвастливую Дашкину натуру, он был уверен, что девочка утащит цветок домой – хвастаться перед сестрами. То, что семьи Славы и Даши были соседями – оказалось очень кстати.

Оставалась последняя часть плана. Единственный путь наружу, который не просматривался камерами, лежал через школьную столовую. Продукты каждое утро доставлял специальный грузовик. И через служебный вход их заносили прямо на кухню. Обычно дверь была закрыта, но в теплое время года, как сейчас, в кухне было очень жарко от работающих печей, и потому дверь была открыта постоянно. Единственной проблемой была повариха Надежда Семеновна, которая, подобно трехголовому церберу, охраняла свою вотчину. Дама она добрая, но в вопросе посещения кухни посторонними, очень принципиальная. У Надежды Семеновны практически не было слабых мест, если бы только удалось, хотя бы на минутку, выманить ее с любимой кухни…

Попросив у учителя разрешения выйти, Славка направился к кухне. Этот кулинарный бастион был практически неуязвим. Обладая собственными источниками воды и запасами пищи, Надежда Семеновна могла сидеть на кухне вечно. В это время обед уже был готов, а повариха смотрела свои любимые сериалы в сети. Именно на это и рассчитывал Славка. Сеть в школе была разведена еще по допотопным, медным проводам. Мальчишка выделил кабель, уходящий в кухню, и отделил его от узлового концентратора. Судя по абсолютной тишине, воцарившейся на кухне, удар достиг цели.

Затаившись, Слава ждал, пока противник покинет свою берлогу. Спустя буквально пару минут, Надежда Семеновна протопала в сторону кабинета школьного техника. Путь был свободен! Мальчишка рванул к дверному проему. Словно сорвав пелену, Славка погрузился в запахи, звуки, атмосферу весны. Соскочив с крыльца, он перепрыгнул школьный заборчик и рванул подальше от школы.

Сердце выпрыгивало из груди – хотелось просто разорваться, чтобы оказаться сразу везде. Казалось, что обязательно упустишь что-то очень важное, обязательно куда-то не успеешь… Самое страшное, что даже и не узнаешь, куда опоздаешь, а ведь попасть туда просто необходимо… Вдоволь набегавшись, Славка ощутил, что серьезно проголодался и отправился домой.

Еще на подходе мальчишка услышал манящие запахи. Михаил Петрович, Славкин отец, любил готовить. Во время своих приездов из постоянных командировок, он баловал домочадцев разнообразными вкусностями. Славка уже представлял огромный кусок торта, с воздушным кремом, нежнейшим бисквитом и тающим во рту шоколадом.

«О, Славка, привет, садись обедать», — отец указал Славке на стул. «Привет, пап, а сладкое есть?» – Славка с ожиданием посмотрел на отца. «Сладкоежка… Сначала нормально поешь, а потом уже десерт получишь», — ухмыльнулся отец. «Хотя раньше и я без сладкого жить не мог, пока на Марс не улетел в первый раз…», — отец задумался. Славка почувствовал, что за этой фразой таится одна из удивительных отцовских историй. Он обожал эти истории. Получив свою тарелку с душистой жареной картошечкой и двумя поджаристыми котлетками, Славка спросил: «Пап, а почему ты после Марса сладкое есть перестал?». Отец задумчиво улыбнулся.

Как вы уже проходили в школе, освоение Марса началось со строительства сети магнитных дорог, или, как мы их называли, магниток. Эти дороги связали первые космопорты с остальными важными точками планеты. Уже тогда были намечены будущие поселения, шахты, заводы и многие другие важные объекты. Именно со строительства такой магнитки я и начал свою работу на Марсе.

Технически все выглядело довольно просто – партия строителей около 100 человек выходила из стартовой точки и прокладывала колею. Где-то приходилось бурить туннель, кое-где строить насыпь или укреплять поверхность. В итоге получалась абсолютно ровная прямая дорога, примерно 10 метров шириной. По ней уже укладывался магнитный рельс. Объем работ был громадный, поэтому работа шла сразу по всей планете.

Многим хотелось приключений, Марс тогда был окружен ореолом тайны, загадки. Про покорителей Марса снимали фильмы, писали книги и создавали игры. Да и заработать молодому парню или девчонке можно было очень неплохо. Для молодых, конечно, это было не очень важно, а вот для их, более практичных родителей, служило прекрасным аргументом. Сам я поехал спасаться от неразделенной любви. Про это потом у мамы спросишь – она расскажет.

Строительные партии формировались на орбитальной платформе. В составе каждой группы обязательно были медики, повара, инженеры и рабочие – в основном, обычные парни и девчонки, только закончившие школу, училище или институт. Около месяца партия училась работать вместе, ребята узнавали друг друга, притирались. И лишь потом новый коллектив отправлялся на поверхность планеты.

Большая часть нашей группы была знакома – мы вместе учились, координатор просто добавил к нам пару инженеров и врача. Отличные ребята оказались. В общем, долго на орбите мы не сидели – через неделю были уже на поверхности Марса.

Быстро подобрав уютное место между холмов, мы основали лагерь. Когда-то здесь были огромные горы, но миллионы лет превратили их в небольшие холмики. Красноватый песок Марса покрывал все вокруг. Он, будто горел, на фоне голубого неба планеты. На рассвете, когда, неотличимое от земного, солнце окрашивало мир в ярко-алые цвета, рождалась удивительная картина. Внеземная, но такая домашняя. Иногда я, казалось, слышал пение птиц и стрекот кузнечиков, как на родной Земле…

Продовольственный склад мы устроили у основания одного из холмов. Большую часть дня туда падала тень, что облегчало хранение продуктов. Жилое и санитарное помещения, кухню и зону отдыха мы организовали в более солнечном месте. Там же поставили и дополнительные солнечные батареи.

Работа закипела уже на следующий день. Проведя съемку местности, мы проложили первый километр дороги. Работали старательно, на полную. Да и как тут халявить – все на виду. Идейные мы были – планету осваивали для всего человечества. В общем, трудились на славу.

Сначала грунт шел песчаный. Проблем с ним было немного – разровнять, как следует, залить цементирующим раствором, оставить на 3 дня под Марсианским солнцем и он прочнее бетона. Как на прогулке, даже скучать стали. Странности начались, когда в скалы уперлись. Была там одна скала, мы ее сразу приметили. На вид напоминала огромный череп с зубами-клыками. Так ее черепом и прозвали. Будто какое-то древнее проклятие хранило это место. Стоило подойти поближе, как становились слышны непонятные стоны, бормотание, свисты какие-то, словно дышит скала. Казалось, жует какого-то беднягу своими огромными челюстями. Страшное, неприятное место. По проекту необходимо было пробить туннель как раз через эту скалу. И отступать нам было нельзя.

Мы, конечно, ребята молодые, безо всяких мистических предрассудков. Да только на душе неспокойно, когда на скалу эту смотришь, а бурить ее – страшно до чертиков. Когда слышишь дикие стоны огромного, зубастого, каменного черепа, а из глубины души поднимается животный панический ужас – сложно сохранить хладнокровие и трезвость рассудка.

Работал с нами техник – Вася Куприянов. В его смену и должны были начать гору бурить. Только не смогли мы его за руль усадить. Нельзя, говорит, бурить. Ему во сне сама «Хозяйка Марса» явилась и гору трогать запретила, а иначе, мол, ждет нас ее кара и вечное проклятие.

Вот ты улыбаешься, а нам тогда не до смеха было. До сих пор помню, как по спине мурашки побежали. Живой души на сотни километров ни одной. Только на себя можно надеяться, да на товарищей.

Думали с центром связаться, но стыдно было. Отважные покорители Марса скалы испугались! Позору не оберешься. А репутация у Васьки была такая, что не очень ему верили. Все знали про Васькино увлечение мистикой и прочим внеземным разумом. Мы его даже первым марсианским уфологом звали – в каждой щели марсиан искал. Постоянно нам доказывал, что очень развиты они, потому и прячутся от нас, дикарей, — интеллектом унижать не хотят. Решили мы, что фантазия его очередная, негоже нам, передовому отряду человечества, перед глупым камнем отступать.

Собрался я с духом и за рычаги проходчика сел. Неспокойно, а делать нечего – дорога нужна и кому-то все равно туннель бурить придется. Заурчал многосильный двигатель, завертелся бур и начал в камень вгрызаться. С трудом поддавалась порода. Скала, словно живое существо, стонала от боли. Но куда ей против прочнейших инструментальных сплавов, дробил бур древнюю скалу, и двигалась вперед наша дорога. В тот день двойную норму сделали, ни дня лишнего не хотелось рядом с черепом этим и чертовщиной его оставаться. Только рано мы радовались – все еще только начиналось…

К лагерю подъезжаем, а лагерь на месте, но не весь… Жилой купол, санитарное помещение, оборудование – все на месте, а продовольственного склада нет. Я, даже глаза протер, думал, показалось. Но нет, утром был склад, а теперь – пустое место. Как будто испарился. И никаких следов. Ни души на сотни километров, а мы все у черепа были. Да и куда тащить – пустыня вокруг. Вот тут нам по-настоящему жутко стало. Из съестного только конфеты и сгущенка остались. Мы их на кухню перетащили еще при установке лагеря. Вот такой рацион на ближайшие пару недель. Пока очередной транспорт с провизией не подойдет.

Мы в ту ночь часовых выставили. На Марсе, конечно, жизни нет, но спать от этого не легче. Утром еще раз обыскали лагерь. Безрезультатно, будто лари с провизией крылья отрастили и улетели в теплые края. До обеда все занимались укреплением лагеря. Камер понаставили, особенно на месте бывшего склада. Неизвестность больше всего пугает – увидеть бы прожорливого монстра – уже не так страшно. На всякий случай, оставили троих парней покрепче лагерь сторожить. Вооружившись высокотехнологичными дубинами из обрезков труб, они спрятались в скалах и приготовились к встрече с братьями по разуму.

Вечером отважные стражи, дрожа от ужаса, рассказывали, как внезапно страшный грохот, будто топот тысяч маленьких ножек, наполнил все вокруг. Задрожала под ногами земля и какой-то первобытный ужас сковал всех троих. Также внезапно наступила полная тишина. Записи камер нисколько не прояснили ситуацию. Те камеры, что стояли на месте склада, пропали, точно также, как и продовольствие, на прощание, передав на сервер запись грохота и тряски, о которых говорили охранники.

Лагерь погрузился в уныние. Целыми днями каждый из нас размышлял, что же происходит и как найти этого марсианского вора. Обшарили каждую пядь, и никаких результатов. Особенно угнетала сладкая жизнь. До сих пор с дрожью вспоминаю: утром – сгущенка, в обед – конфеты, вечером – сгущенка. И так каждый день. Я никогда так о жареной картошке и мясе не мечтал. По-моему, проще было, совсем две недели не есть. Только и разговоров было в лагере – когда же придет транспорт с продовольствием. Сядем вечером в общем помещении и вспоминаем настоящую еду – картошечку, мясо, гречку…

Отец продолжил свой обед с еще большим аппетитом. Славке даже показалось, будто он только что вернулся из той своей «сладкой жизни». Мальчишка с трудом вытерпел пару минут и выпалил: «А чем закончилось-то все? Марсиан поймали?» Отец ухмыльнулся: «Конечно, поймали! Наш уфолог их и поймал… Кто ищет – тот всегда найдет…».

Я уже рассказывал – Васька помешан был на своих зеленых человечках и прочей потусторонней чертовщине. Сначала он винил во всех наших бедах мир потусторонний, спиритические сеансы какие-то устраивал, ритуалы всякие очищающие. Но потом решил, что все-таки дело в банальных марсианах. Надумал он установить контакт первого рода. Больным прикинулся, а может, и правда заболел, с нашим рационом, это было несложно. Остался он в лагере, дождался, пока уйдут все, — и на площадку, где склад у нас стоял, отправился. С братьями по разуму встречаться. В логике ему, конечно, не откажешь: пришли два раза – придут в третий. И ведь сгущенки коробку с собой захватил – приманку, все продумал.

Сидит уфолог наш на сгущенке, ждет контакта, а мы в это время как раз бурить начали. Говорит, последнее, что запомнил – чувство страха внезапное, земля задрожала и проваливаться начал. Очнулся он уже рядом с ларями нашей провизии в каком-то каменном гроте. Огляделся Василий вокруг и первым делом, как следует подкрепился. Справедливо рассудив, что на сытый желудок гулять вредно, он вздремнул. Ближе к ночи, потянуло отважного уфолога на поверхность.

Василий нашел большой отнорок и, решив, что в данной ситуации лучше прыгать, чем думать, отправился по нему вперед. Через пару часов скитаний по горным пещерам, юный спелеолог вышел к людям. Мы как раз работу заканчивали. Смотрим, из левой глазницы черепа нам чудо-юдо какое-то орет и руками машет. Хорошо радио у него заработало, а то так и сидел бы наверху – ждал экспертов по внеземному разуму.

Нам потом геологи объяснили, что скала та с секретом была. Миллионы лет назад на Марсе реки текли – вот тогда вода и проделала в этой проклятой скале кучу нор. Именно в этих норах, как в гигантских трубах, стонал и бормотал воздух – настоящий природный оркестр получился. Скала наша просто огромная оказалась – лагерь получается на ней и стоял. Мы бурить начинаем череп, а вибрация по всей скале разносится. Раньше через лагерь река древняя текла, и прямо на месте нашего склада уходила глубоко в скалу. Вода высохла, а ее место занял песок. Вибрация резонировала с устьем высохшей реки, и песок проваливался вниз. А на его место, с вершины холма, новый ссыпался. Вот такой круговорот и никакой чертовщины.

Васька, конечно, героем дня стал. Говорят, пока он до черепа дошел, в нескольких местах надписи какие-то видел. Сейчас там ученые работают. Так что, может и не зря, Васька в марсиан верил.

А тоннель тот мы довольно быстро закончили. Когда все выяснилось, как камень с души свалился. И продовольствие нашли, так что жизнь быстро наладилась.

«Летом этим со мной полетишь. Покажу тебе Марсианский череп. Только чур никаких конфет… Так что ешь про запас», — сказал отец, отрезая Славке огромный кусок торта.

Вадим 442: Лекция по истории

— Сегодня мы с вами поговорим о времени, когда развалился первый Советский союз, о времени, которое, я надеюсь, никогда не повториться, в времени, когда само существование человечества оказалось под угрозой.

Капитализм, особенно либеральная рыночная его модель, модель свободного, почти неконтролируемого и нерегулируемого рынка, которую сегодня все считают отсталой формацией и за которую все еще продолжает цепляться нищающее население Северной Америки и Англии в то время считался самой продвинутой формой построения экономики. Все считали это доказанным и очевидным после крушения первого Советского союза.

В качестве идеального общественного строя считалась демократия. А самой прогрессивной религией, оптимальной для развития страны и общества считалась протестантство. Совершенно серьезно говорили о цивилизованных народах и тем, которые нужно вести в будущее, к свету демократии, предварительно их разбомбив и разграбив. По поводу международного права можно сказать только одно. Оно действовало только для тех, кто может себя защитить. Поскольку США вместе с существовавшим в те годы подконтрольным ему блоком НАТО имели самые мощные вооруженные силы на планете, а оставшаяся после развала СССР Российская Федерация во всем соглашалась с победителем, напрасно надеясь за свое послушание получить крохи с барского стола, то таковых было немного. В 96 году НАТО бомбило Сербию, для того чтобы заставить её вывести войска со своей территории – из анклава Косово, который после вывода сербских войск под контролем «миротворцев» превратился в перевалочный пункт для поступавших в Европу наркотиков. Давайте немного задержимся на этом. У вас, я вижу, появились вопросы, слушаю вас, Иванов.

— Почему после падения СССР именно модель свободного, почти неконтролируемого и нерегулируемого рынка стала считаться оптимальной, ведь гораздо меньший по территории и экономической мощи Советский союз долгие годы имел паритет со всем капиталистическим миром? — спросил широкоплечий черноволосый парень лет 19, глядя на экран своего планшетника, который сразу записывал и оцифровывал слова преподавателя.

— Это одновременно и просто и сложно. — преподаватель явно не раз слышал такой вопрос и больше не раздумывал над ответом.

— Люди того времени считали, что раз СССР проиграл, то, значит, его экономическая модель была хуже. Людям в голову не приходило, что есть десятки других факторов, таких как: управление этой экономикой, коррупция, сравнимый объем экономик Западного мира и СССР, отсутствие колоний вроде Африки, Южной Америки или Азии, откуда называемый свободный мир выкачивал ресурсы, и о многом другом.

Это просто видеть то, чего не видели ваши предки, и видеть множество путей для решения тех или иных проблем, но что действительно сложно – это попытаться влезть в шкуру людей того времени и попытаться понять, что они думали, и какие варианты были у них.

Те, кто победил, считали свою победы достаточным доказательство её превосходства и не видели причины искать причину победы, а те, кто проиграл, не хотели признаваться даже самим себе, что это они неправильно распорядились данными или инструментами, а потому безоговорочно приняли свободный рынок как панацею.

— Я ответил на ваш вопрос?

— Да, спасибо, — со своего места ответил студент.

— Еще вопросы? Да, слушаю, Симонова.

— Скажите, а почему миротворцы позволили превратить занятую им территорию в перевалочный пункт для, как вы сказали, в поступающих в Европу наркотиков. Ведь среди миротворцев было множество европецов – немецкие, французские, британские части. Почему они позволяли убивать своих сограждан?

— Отличный вопрос, который показывает, как различается ваше мышление от людей моего времени. Дело в том, что руководству НАТО не было дело до ни наркотиков, ни до защиты сербов – их, кстати, там всех окончательно вырезали в 2019 году, ни до охраны архитектурных памятников. Потому до всего этого не была дела США. А именно они и были теми, кто управлял НАТО. Так что и немцы, и французы, и британцы и многие другие послушно пропускали грузы наркотиков к себе на родину, грузы, которые могли убить их детей и младших братьев и сестер. Люди того времени гораздо меньше отвечали за свои поступки, чем мы. Считалось, что не надо быть героем и не лезть не в свое дело. Было необходимо донести в органы правопорядка и ни в коем случае ничего не предпринимать, иначе вас могут затаскать потом по суда. Не было примата личной ответственности перед обществом и примата справедливости перед членами общества. В зале раздались недоверчивые смешки.

— Но, ведь это же бред… Такого не может быть…

— Товарищи студенты, это кажется вам бредом, потому что вы не в курсе отношений в обществе и этических идеалов того времени. Впрочем, адекватным людям это и тогда казалось бредом – но это – было.

И если наш, второй по счету, Советский союз рухнет, то это снова будет. Потому что крупному капталу, корпорациям, необходимы послушные овцы, и нет ничего лучше, чем опутать их паутиной законов, когда каждое его действие можно будет рассматривать как правонарушение. Лекция продолжалась…

Семенов Виталий Николаевич, рассказывал о временах, которые были всего лишь несколько десятилетий назад. О временах, когда для страны главными принципами были не ответственность общее благо всех жителей страны, а бредовые принципы демократии, толерантности, свободного рынка. О временах государственного бандитизма, о временах неосредневековья.

Лекция разительно отличалась от того, что они видели каждый день, от того, что ни наблюдали вокруг себя.

Вся эта грязь, безнадежность, беспросветный мрак, разгул мракобесия. Под конец одна из студентов первокурсниц спросила – Виталий Николаевич, вы совершенно спокойно рассказывать обо всем этом, а вы ведь были всему этому свидетелем… Как вам это удается? Как вашему поколению удалось сохранить надежду и построить то общество, в котором мы живем сегодня? Как вам удалось остаться людьми?

— А мы и не остались, в большинстве своем… И не нужны так на меня смотреть, я не сумасшедший. Многие из нас считали себя чудовищами, потому что они не раз поступали против совести, против всего того, что мы считали правильным, против того, чему вас учили. После создания Союза было тяжело…

Но даже те из нас, кто стали чудовищами, помнили, ради чего и ради кого мы все этого делали.

Полуторачасовая лекция была последней, и после неё небольшая группа студентов собралась в кафе, чтобы за поздним обедом или за ранним ужином (кому как), поговорить и обсудить наболевшее.

А вы знаете, как за глаза зовут нашего историка? — поинтересовался Алексей Иванов, явно красуюсь перед двумя девушками – первокурсницами, Леной и Таней. Он, второкурсник, явно хотел заинтересовать их.

— Древний, его зовут Древний, — с усмешкой обломал ему флирт Максим – высокий, худощавый парень с одного с ним курса.

— Древний? — переспросила одна из девушек, почему? И вывела в трехмерном виде изображения преподавателя на своем новеньком планшетнике «Быстрый» производства Зеленоградского завода электроники, отодвинув в сторону мешавшую ей пол литровую бутылку минералки, которую она минуту назад купила за 5 копеек.

Вроде седых волос немного, морщин тоже не особо много… — начала рассуждать одна из девушек.

По меркам 20 века, который он преподавал, внешне это был молодой мужчина лет за 30. Никаких седых висков, сгорбившейся спины, шаркающей походки. Молодой, полный сил мужчина, которого студенты и коллеги называли Древним. Потому что его возраст выдавала кусок матового металла от челюсти до лба, проходившая вдоль носа и заканчивающаяся у линии волос, включающие кибернетический глаз.

Холодное, худое лицо, нос с горбинкой, голубые глаза, фигура среднего роста – профессор кафедры истории Санкт-Петербургского университета. И на нем – стара, уродливая «заплатка».

Наверное, проходил омоложение, — пожал плечами не желавший уступить инициативу Алексей с отделения истории. — Да вы посмотрите на его левую часть лица, Такие перестали серийно использовать и ставить больше 30 лет назад, еще во второй половине двадцатых годов 21 века, и стояли эти, говоря прямо, уродства, только у ветеранов, тем, кому в чуть не в полевых условиях ставили эти «заплатки». Раньше их не ставили, позже – тоже. Слишком сложно для операций в кустарных условиях, слишком грубые, слишком специфический набор функций. Такие замены частей тела стали опознавательным символом воевавших в войну Воссоединения, когда поддержанная БОЛЬШИНСТВОМ населения идея воссоздания Советского Союза препятствовали националисты, «добровольцы» из иностранного Легиона, британского САС и другие представители добросердечных соседей России.

— Я бы сам не знал но мне отце объяснил, когда фотографии старые показывал – том на старой цифровой военной фотографии один его старый другим с таким же уродством стоял. Так вот таких – почти не осталось, все себе нормальную пластику поставили или сделали, им это государство оплачивало, у нас ведь не 20 век, наша страна теперь о людях заботиться. Не зря нас теперь больше 300 миллионов только в Русской Советской республике. — гордо закончил Алексей, счастливой тому, каким восхищенным взглядом на него посмотрели девушки.

— Но зовут его Древним не поэтому, — обломала все удовольствие ехидная Ира.

У меня еще дед знал Древнего. И очень обрадовался, что я буду учиться у него. Его так прозвали потому что он самый старый из тех, кто на решился на слияние с суперкомпьютером. Он был одним из первых так называемых слабых сверхинтеллектов. Тогда эти технологии все были неопробованы, но жизненно необходимы – он был одним из добровольцев, пошел, рискуя жизнью, на этот эксперимент. Он ведь пока с нами говорил – он еще множество дел выполнял. Мы для него – не более чем хобби. И родился еще, по-моему, в начале 80-х 20 века. Ему сейчас девятый десяток идти должен. Может, поэтому он и злобный такой. Но раз он смог стать один из первых синтетов, значит, смог обуздать свою ненависть.

— А почему он тогда носит «заплатку»? — поинтересовалась Елена, активистка и просто красавица, умница и отличница. — Ему же её могут в любой больнице заменить в течении пары часов, он ведь киборг?

А может, чтобы помнить то, о чем он нам рассказывает? — предположила Лена с 4 курса психологии?

— Вряд ли, он же киборг, он и так все помнит. Скорее, для того, МЫ помнили о войнах двадцать первого века, понимали, что это такое и навсегда это запомнили. — ответила Ира. — Чтобы мы, глядя на этот матовый металл старого армейского имплантанта, понимали, что прошлое, настоящее и будущее – неразрывно связаны, и что проиграй мы тогда – и нас бы могло и не быть. Не СССР, ни первого города на Марсе, о котором вчера гудели вся мировая Сеть, а только бесконечные локальные войны, финансовые кризисы, нищета и все то, о чем он нам говорил. Стальная маска ненависти.

Бережецкий Дмитрий 441: Тупиковая ветвь

— Но вы же не знаете наверняка! Возможно, это сбой датчика!

— Рабочий Джонсон, сбой датчика в скафандре «М-3» практически невозможен. К тому же данные телеметрии полностью совпадают с полученной информацией. «Марсгрупп» заботится о своих сотрудниках, как и другие корпорации, но в данном случае мы бессильны. Отправлять спасательную бригаду на марсоходе просто бессмысленно. Патрик Джонсон сорвался с кресла:

— Бессмысленно?! Моя жена находится на поверхности в поврежденном скафандре! Запаса воздуха хватит еще на два с половиной часа, а вы не хотите даже попытаться! Диспетчер начал терять самообладание, повысил голос:

— Рабочий Джонсон, мы на Марсе, каждое наше действие четко предусмотрено инструкциями. Я не могу их нарушать, тем более, в такой безвыходной ситуации. Ваша жена не справилась с управлением скафандра, при падении пробила нагрудный щиток. Автоматика прислала отчет о частичной потере герметичности и гибели человека. Я вам очень сочувствую, правда, такое может случиться с любым из нас, никто не застрахован от ошибок. К сожалению, здесь не Земля…

— Да не верю я, не верю! Послушайте, я оплачу топливо, работу – все! Отдам все деньги, заработанные за два года! Только отправьте спасательную бригаду! Дайте ей шанс выжить! Дежурный диспетчер тяжело вздохнул:

— Вы же сами знаете, что Марс не прощает ошибок. Разве у нас мало примеров? Потеря герметичности равнозначна смерти. Смиритесь с неизбежным. Завтра утром марсоход, возвращающийся с буровой установки, подберет тело вашей жены и доставит его под купол. Корпорация возьмет все расходы на себя, глава миссии уже подписал соответствующее распоряжение.

Патрик вышел из кабинета, прислонился спиной к стене. Нет, что-то здесь не так. Дело даже не в предчувствии, а в ситуации вообще. Скафандр «М-3» рассчитан на большие нагрузки, не может щиток пробиться от простого падения. Сколько раз люди, одетые в «М-3», переживали песчаные бури, скафандры сминались едва ли не в лепешку, не теряя герметичности. Да, они устарели, да, их ресурс почти исчерпан, но они сделаны в Советском Союзе и не раз доказывали, что имеют невероятный запас прочности. И вдруг пробой толстой пластины на ровном месте?

Джонсон всадил кулак в стену. Плевать на последствия, нужно убедиться во всем самому! Если Анжела погибла, штраф рано или поздно будет отработан, но если жива… Кто-то ответит за экономию на ее жизни!

Спустя десять минут Патрик вошел в транспортный отсек. Как обычно, здесь никого нет, люди работают либо отдыхают после длительной смены. Снаружи находятся марсоходы, универсальные машины для передвижения по открытой поверхности планеты в любых погодных условиях и в любое время суток. Отсек рассчитан на одновременное шлюзование с пятью аппаратами. Два шлюза закрыты, три открыты.

Протиснувшись в не слишком широкий проход, Джонсон оказался в салоне марсохода. Нажал на клавишу, дождался закрытия двери, тихого хлопка задвижки. Все, из-под купола машина недоступна.

Теперь нужно действовать быстро. Патрик прошел в переднюю часть, занял водительское кресло, нажал кнопку пуска двигателя. Взревел мощный мотор, мужчина до упора отжал джойстик, двенадцать колес провернулись на месте, после чего марсоход весом почти в шестьдесят тонн резво рванулся вперед. Патрик направил машину в нужный квадрат, чисто автоматически посмотрел на указатель топлива. Резервуар пуст, хватит километров на семь-восемь. Собственно, он и не ожидал иного, марсоходы заправляют непосредственно перед выездом, топливо строго дозируется, потому что стоит слишком дорого. Угонять марсоходы глупо, с пустым баком далеко не уедешь. Кроме сегодняшнего случая, разумеется, ведь цель рядом.

В левом верхнем углу обзорного экрана включилась видеорация, появилось красное от ярости лицо начальника охраны.

— Джонсон, ты совсем спятил?! Ты до конца жизни будешь рассчитываться с Компанией! Немедленно останови…

На этом реплика прервалась – Патрик отключил переговорное устройство. Сначала нужно спасти Анжелу, все объяснения после. К тому же разговор отвлекает от управления, а красная планета действительно наказывает за любую оплошность.

Марсоход несся на полном ходу, огибая холмы и слишком крупные камни. За ним на добрую сотню метров растянулся хвост пыли. Мощная машина, созданная специально для эксплуатации на Марсе, являлась единственным быстрым средством передвижения. Конечно, еще существовал многоцелевой японский вездеход на гусеничном ходу «JP – 7», но его цена и сложность обслуживания настораживала даже владельцев японских корпораций, половина которых также предпочитала надежный и простой «Марсоход К-12» советского производства.

Как правило, на поверхности рабочие корпораций Техаса (в 2015 году штат вышел из состава США) пользовались скафандрами «М-3» с экзоскелетными усилителями, они позволяли преодолевать до семидесяти километров пересеченной местности на одном заряде аккумулятора. Этого хватало для решения большинства задач.

Марсоход несколько раз «чихнул», заглох, прокатился еще немного по инерции и замер. Все, закончилось топливо, удалось проехать семь с половиной километров. Патрик спешно перешел в заднюю часть машины, облачился в легкий скафандр «М-3О» (облегченный вариант), защелкнул соединения, включил компьютер. Датчики тут же показали полный заряд аккумулятора, заправку кислородных патронов, отсутствие сбоев.

— Пора, — пробормотал Джонсон, открывая шлюз.

Герметичная переборка отделила основную часть салона, тихо загудел насос, откачивая драгоценный воздух, лишь после этого задняя дверь медленно поднялась вверх.

Патрик сделал шаг, ступив на поверхность Марса. Два года назад это произошло впервые, тогда его переполняли чувства: радость и гордость за человечество. Уже позднее, вплотную столкнувшись с политикой «Марсгрупп» и других корпораций, он понял, что синее небо и зеленая трава еще очень долго будут оставаться лишь голограммами. Никто не спешил вкладывать сотни миллиардов долларов, все надеялись на СССР, понемногу добывая редкие ископаемые. Теоретически, если объединить бюджеты, можно в течение трех лет сделать Марс пригодным для жизни, фактически же этим занимается только Советский Союз. Техасские финансовые магнаты не рискнули делать столь долгосрочные инвестиции, ведь окупаться они будут десятки лет.

На стекло шлема спроецировалась карта местности, Патрик синим значком обозначил координаты последнего пеленга Анжелы. Компьютер тут же провел расчет: полтора километра по прямой, не так уж и далеко. Джонсон настроил максимальное усиление для экзоскелета ног и начал двигаться в нужную точку. Нужно как можно скорее добраться до Анжелы и вернуться в марсоход.

Погода благоприятствовала человеку. Солнце хорошо освещало каменистую равнину, песчаная буря, бушевавшая неделю, сместилась южнее. Собственно, именно из-за бури женщина и оказалась здесь, она заново устанавливала поврежденные сейсмические датчики.

Патрик бежал, слыша лишь свое дыхание. До места аварии осталось около двухсот метров, однако крупного серебристого скафандра видно не было. Он замедлился, сгруппировался, высоко подпрыгнул. Ничего. Сработал зуммер, означающий, что заданные координаты достигнуты.

— Ну где же ты?!

Джонсон прошел чуть дальше, взволнованно осмотрелся. Возможно, за теми камнями? В несколько прыжков он добрался до небольшой гряды, заглянул…

— Анжела!

Скафандр, без сомнения поврежден, но совершенно не так! Ниже колена левой ноги остались лишь лохмотья, все остальное целое и невредимое.

Патрик подскочил к жене, открыл щиток технического отсека. Уровень кислорода на красной отметке, его хватит на два часа, полоса жизни зеленая. Женщина получила ударную дозу лекарств и спит. Дрожащими руками Патрик вызвал диспетчера событий «М-3», пытаясь разобраться в происходящем.

«Засор трубопровода экзоскелета левой ноги; критическое повышение давления гидравлической жидкости; отрицательный ответ предохранительного клапана (неисправность определена четырьмя предыдущими плановыми диагностиками); разрыв трубопровода; повреждение скафандра; аварийная герметизация коленного сустава; оказание первой помощи оператору; отправка отчета об аварии диспетчеру».

Мужчина сел рядом. Значит, не было никакого падения. Скорее всего, техники залили некачественную жидкость, а из-за неисправности автоматика не смогла ее слить. Это уже не несчастный случай, это производственная травма, причем, в данной ситуации, «Марсгрупп» должна понести огромные затраты. Ведь в аварии виновен не оператор, а технический персонал, обслуживающий скафандры. Регенерация ноги (согласно контракту) и компенсация морального ущерба – все выльется в серьезную сумму. Видимо, руководство решило скрыть факты, чтобы ограничиться лишь похоронами. Придумали на скорую руку объяснение, но не успели реализовать, убрать следы…

Патрик с ясностью осознал, что оба они превратились в мишени, живыми их под купол не пустят. Открыв щиток своего скафандра, он вынул предохранитель, отвечающий за маячок. То же самое проделал со скафандром жены. Все, теперь они исчезли с локаторов. Высунувшись из-за камней, мужчина увидел сразу два столба пыли, приближающиеся к марсоходу, на котором он приехал. Служба охраны «Марсгрупп» спешила исправить свою оплошность.

Подняв на руки жену, Патрик побежал, стараясь оказаться как можно дальше отсюда. Понимая, что воздуха у Анжелы очень мало, он рискнул сделать передачу:

— Прошу помощи! Всем, кто меня слышит! Я рабочий «Марсгрупп», охрана Корпорации пытается нас убить! Помогите! Ответ не заставил себя долго ждать, отозвался начальник охраны:

— Джонсон, прекрати истерику, просто сдайся. Никто вас не услышит. Вы в любом случае покойники.

— Прошу помощи! Прошу…

Передатчик отключился, на карте появился зеленый маркер, подписанный «помощь». От неожиданности Патрик едва не упал. Он впервые столкнулся с проявлением самостоятельности компьютера, хотя раньше такое случалось с другими работниками его бригады. Людям, попавшим в бурю, компьютер рисовал маршрут к куполам в условиях, когда ни о какой навигации не могло быть и речи, идти приходилось едва ли не на ощупь, связь не работала. Объяснения никто не находил, хотя случаи «сбоев» происходили регулярно. В итоге все списывали на слишком «умные бортовые компьютеры». Однако чтобы выключилась рация и появился маркер с характерным обозначением…

Вспыхнул красный индикатор, предупреждая Джонсона о том, что он пересек границу освоенных территорий. Зеленый маркер находился в полутора километрах. Благодаря экзоскелету, мужчина без труда удерживал в руках «М-3» весом триста семь килограмм. Аккумулятор его скафандра начал понемногу разряжаться, все-таки устройство не рассчитано на такую нагрузку, хоть и способно ее выдержать.

Не оглядываясь, Патрик спешил к скоплению крупных камней, судя по всему, именно туда его вел компьютер. В этот раз зуммер не сработал, метка просто исчезла, как только человек оказался на месте.

— Ну?!

Песок, камни и ничего лишнего, обычный марсианский пейзаж. Джонсон осторожно положил жену, высунулся, пытаясь рассмотреть происходящее сзади. Оптический усилитель уловил фокусировку зрачков, захватил нужную область, приблизил ее. Три марсохода стояли рядом, возле них ходили два десятка людей. С оружием. Похоже, за Джонсонами прибыла вся охрана купола. Что же делать?

По ушам резко ударил зуммер. От неожиданности Патрик присел, до того сильным оказался уровень звука. И обомлел: в одном из камней появилось темное отверстие. Проход? Только куда? Не раздумывая, он взял жену на руки и шагнул в темноту.

Земля ушла из-под ног, падение продолжалось не дольше секунды, мужчина даже не успел испугаться. Весь удар принял на себя экзоскелет, компенсаторы вертикальной и горизонтальной устойчивости вовремя среагировали и позволили без проблем устоять на ногах. Вспыхнул свет, раздался тихий гул, характерный для насосов, перекачивающих воздух.

Патрик осмотрелся, покрутил головой из стороны в сторону. Комната размерами три на пять метров, в дальней стене выделяется закрытая переборка, над самой головой также есть люк. Видимо, через него и произошел «спуск». Чуть в стороне от двери небольшая ниша, в которой лежит белый ящик.

Гул прекратился, скафандр тут же сообщил, что снаружи находится пригодная для дыхания среда. Патрик открыл забрало шлема, вдохнул. Странно. Воздух какой-то необычный. Да! Он пахнет зеленью!

Внезапно зашевелилась Анжела, Патрик тут же положил ее на пол, снял с нее шлем, всмотрелся в бледное лицо, посиневшие губы.

— Я здесь, любимая. Женщина открыла глаза, закашлялась.

— Сейчас, погоди!

Джонсон подбежал к нише, легко поднял белый ящик, вернулся назад. Как он и думал, ящик оказался стандартной аптечкой советского производства, такими оснащались практически все купола корпораций Техаса. Дешево и качественно, конкурировать с СССР на равных в сфере оказания быстрой помощи могли только французы, но они ничего не производили для Марса.

Патрик нажал на защелку, крышка с нарисованным сверху красным крестом стала мягкой, свернулась рулоном. Все, как обычно: автоматическая система первой помощи (АСПП), четыре банки питательной смеси и две бутылки воды.

— Патрик, где мы? — женщина попыталась сесть.

— Нет-нет, лежи. Лучше выпей воды, — он протянул ей открытую бутылку. — Тебе нельзя много двигаться. Скафандр очень поврежден. Видимо, что-то вспомнив, Анжела резко села.

— О боже!!! Нога… — увидев лохмотья ниже колена, она затряслась, снова легла, из глаз потекли слезы.

— Спокойно, малышка, это поправимо. Помоги мне.

Патрик осторожно снял с нее верхнюю часть скафандра, освободил руку, приложил к локтевому суставу контактную пластину АСПП, зафиксировал, нажал кнопку включения.

— Проводится диагностика, — сообщил аппарат.

— Патрик, почему мы не на базе?

— Понимаешь, — он тяжело вздохнул, мысли путались. — Они решили тебя убить, чтобы не оплачивать лечение. Других вариантов я не вижу. Сначала скрыли информацию, пытались представить все как несчастный случай по твоей вине. Я не поверил, угнал марсоход, нашел тебя, все увидел, понял… пришлось бежать…

— Диагностика завершена, — перебила его АСПП. — Человеку требуется немедленная госпитализация. Первая помощь оказана согласно инструкции четыре два. Продолжаю следить за состоянием человека.

— А где мы сейчас?

— Не знаю, меня сюда привел компьютер скафандра, когда я просил помощи. Помнишь, Стив и Алекс спаслись от бури по маршруту, отмеченному компьютером?

— Помню. — Анжела пошевелилась, снова села. — Макса тоже к куполу вывела автоматика когда-то. Хотя он ничего не вводил… Моя нога… Я не хочу… Женщина закрыла лицо руками, зарыдала.

— Действую согласно инструкции три восемь, — сообщила АСПП, отреагировав на поведение «подопечной».

Патрик нежно обнял жену за плечи, спустя минуту помог ей лечь. Она получила укол и заснула. Джонсон вытащил из шлема «М-3» мягкую подкладку, положил ее под голову Анжеле.

— Лучше бы мы сюда не прилетали, — прошептал он. — Ты не заслужила такого. Но кто же знал…

Люди летели на Марс впоисках выхода из нищеты. Финансовые корпорации Техаса вели жесткую политику на Земле, им принадлежала большая часть территории бывших США и вся южная Америка. Магнаты владели всем: начиная от недр и заканчивая недвижимостью. У рядовых техасцев было всего два варианта – работать на корпорации либо бежать в Канаду, сохранившую былой государственный строй. Правда, официально пересечь границу могли лишь единицы, да и в Канаде найти работу гражданину другой страны непросто. Некогда могучий народ фактически разделился на две части: очень богатые и очень бедные люди.

Освоение Марса казалось глотком свежего воздуха. Появились новые компании, предлагающие людям выгодные контракты. Высокая зарплата, бесплатное медицинское обслуживание, возможность через три года получить участок в частную собственность – это создало невероятный бум. Уже на красной планете становилось понятным, что мечты надолго останутся мечтами. Создавать атмосферу никто не спешил, а частная собственность в безвоздушном пространстве никому не нужна даром. К тому же в контракте отсутствовал пункт о возвращении на Землю…

Раздался гул со стороны двери, Патрик встал, не зная, чего ожидать, сжал кулаки. Если это охрана «Марсгрупп», выжить не удастся.

В комнату друг за другом вошли три человека, одетые в «М-5О», самые современные скафандры, которые стоили очень дорого и покупались лишь для руководства Корпорации. На груди у каждого блестели буквы «АСС». Один человек держал большой контейнер черного цвета, двое других были с пустыми руками. Патрик заслонил собой жену, напрягся:

— Кто вы? Один сделал шаг вперед, откинул забрало шлема:

— Аварийно спасательная служба Советского Союза. Сохраняйте спокойствие. Вы в безопасности.

Два года спустя.

— Станция 112, пуск!

— Есть! — бодро ответил старший мастер Максименко, выполняя долгожданную команду. — Товарищ Сергеев, станция номер 112 запущена! Сбоев нет!

— Хорошо, продолжайте работать. Видеосвязь переключилась в дежурный режим, экран потемнел.

Там, на поверхности красной планеты, открывались люки станций терраформировния. Почти шесть лет СССР строил в недрах Марса громадный комплекс, предназначенный для создания атмосферы. В искусственных условиях вырастили сотни миллионов деревьев, теперь пришло время второго этапа. Триста станций открывались практически одновременно, наполняя безвоздушное пространство воздухом, поступающим из недр. Это будет продолжаться больше года, согласно расчетам, лишь тогда на Марсе появится подобие атмосферы. Огромные машины, установленные на полюсах, начали плавить лед, внося свой весомый вклад. Постепенная стабилизация температуры, создание условий, пригодных для жизни на поверхности – все это впереди, но первый шаг уже сделан!

Этого момента ожидали долго, не надеясь на помощь со стороны. Корпорации Техаса, Европы и Японии не захотели принимать участия в грандиозном проекте, их больше интересовала сиюминутная выгода. Правда, теперь им придется поделиться с СССР, после начала терраформирования почти 80 процентов марсианской территории отошло Союзу, ведь там располагались все станции, создающие атмосферу.

… Люди, находящиеся в помещении, радостно хлопали друг друга по плечам, улыбались. Перед пуском все системы проверялись, но нервное напряжение от этого не уменьшалось, не дай Бог произойдет сбой в такой ответственный момент! Теперь же можно слегка расслабиться.

Старший мастер подошел к двум подчиненным, которые крепко обнимались, строго спросил:

— Целуемся в рабочее время? — и тут же усмехнулся. — Ладно, ладно, не дергайтесь, шучу.

Патрик и Анжела Джонсоны разомкнули объятия, мужчина пожал протянутую руку.

— Товарищ Максименко, мы искренне рады присутствовать здесь! Мы рады оказанному нам доверию. И больше всего мы рады быть гражданами Советского Союза.

— Патрик, ты меня прям в краску вгоняешь, — отмахнулся старший мастер.

— Тем не менее. Вы спасли нас от верной смерти. Провели безумно дорогую операцию по регенерации ноги моей жены – совершенно бесплатно. Дали нам хорошую работу и жилье. За два года здесь мы поняли, что у вас человеческая жизнь ценится дороже всего, в чем не раз убеждались. Чего только стоят подсказки наблюдателей, когда кто-то на поверхности попадает в беду. Кстати, мы сами живы лишь благодаря тому, что наблюдатель не остался равнодушен, направил нас к аварийному входу. Там, где мы выросли, это невозможно. Корпорации интересует только финансовая выгода. А создание атмосферы на Марсе – это вообще из разряда фантастики, лишь полная самоотдача и сплоченность вашего народа позволили сделать такой шаг. Техас на такое не способен.

— Капитализм, — задумчиво произнес Максименко. — Он понемногу себя уничтожает изнутри. Тупиковая ветвь развития. Как неандертальцы…

Патрик с Анжелой посмотрели друг другу в глаза. Попав на станцию СССР, они словно оказались в другом мире. Мире, где на первом месте находится человек. Мире, где государство заботится о гражданах. Мире, в котором родятся и будут счастливо жить их дети. В Советском Союзе.

Гашников Михаил 440: Старик и космос

«…ты проснешься и все будет хорошо… В разбитой керамической броне, обожженные ледяным дыханием бесконечной пустоты лежат они на стылых камнях… летящих все в той же бесконечной пустоте… далеко… давно… Им не подняться, ты уже убил их… ты уже убил их всех… спи… ты заслужил это… спи спокойно… А когда ты проснешься, солнце будет светить сквозь купол на зеленую земную траву, и будут смеяться дети, которые никогда не видели этих ледяных камней, никогда не видели керамическую броню, никогда не видели звезды сквозь подсвеченную сетку прицела… И не увидят… дай бог, не увидят. А ты видел, ты до сих пор видишь, каждый раз, когда закрываешь глаза, хотя давно уже пора перестать, поэтому спи, спи… Когда ты проснешься… Нет!»

«Нет!», тихонько стонал старик, то есть это ему казалось, что стонал, а на самом деле едва заметно вздрагивал под одеялом. «Нет!» беззвучно шевелились спекшиеся губы, «Нет, нет, нельзя, нельзя спать, мне никак нельзя спать сейчас, иначе будет поздно, иначе уже не проснуться, иначе никто уже не проснется, и только ветер и пыль, пыль и ветер над руинами, и красный губчатый мох до горизонта… Нет…»

***

Задрав голову вверх и опираясь на трость, Старик медленно шел вдоль внутренней стены купола по 22-му ярусу. Он осматривал купол. Он честно делал это с понедельника по пятницу, видимо потому, что когда он был молод, то именно эти дни составляли официальную рабочую неделю в Советских Республиках. Но даже с учетом этого факта его рабочее расписание все равно было странным, потому что раньше, ни в молодые, ни в зрелые годы он никогда не работал с понедельника по пятницу.

Дело в том, что в прошлом Старик был солдатом. Он проливал свою, сначала красную, гемоглобиновую, а потом (когда она сгинула в радиоактивном угаре очередной общевойсковой операции) синевато-зеленую, тетрафлобустиновую кровь за свою Родину, а потом, когда Родина исчерпала список задач, которые должно было решать с помощью оружия, Старик остался здесь, в 17-м советском марсианском куполе.

Как и любой солдат, в прямом смысле слова «с честью» выполнивший свой воинский долг перед Советскими Республиками, он мог жить здесь и ничего не делать, ни в чем не нуждаясь, но бездеятельность претила ему, может быть потому, что он был коммунистом, или может быть просто хорошим человеком, или и то и другое вместе, что, в общем то, было уже нередко в то время.

Говорят (хотя, может быть, конечно, и привирают), что он долго искал работу, но востребованной мирной профессии у него не было, и тогда он положил партбилет первому секретарю на стол со словами «или заберите партбилет или дайте работу». Секретарь прилюдно обнял ветерана, связался с отделом кадров, поматерился положенное время, после чего старик и получил гордую должность под названием «Главный смотритель купола».

Неизвестно, намеренно или нет, но Старик упорно не замечал, что в других куполах никаких смотрителей купола не было вообще. Старик тщательно и педантично осматривал титаническое сооружение изнутри (наружу его не особо пускали) и вносил все подозрительные места в особый электронный реестр. Купол был невероятно огромен, полный осмотр занимал непомерно много времени, но, по завершении очередного круга, Старик брал себе официальный выходной, и, слегка взбаламутив ближайшую забегаловку, начинал работу по новой.

Иногда, очень редко, можно даже сказать, что очень-очень редко, он замечал следы ремонтных работ на внесенных в отчет местах. Говорят (хотя, может быть, конечно, и привирают), что в таких случаях он доставал свой потертый армейский нож (боевое отделение засверлено, залито оловом и опечатано) и привычным движением добавлял очередную зарубку на трость.

Учитывая все вышеприведенные обстоятельства, а в особенности размеренную, не особенно разнообразную жизнь, которую Старик вел на протяжении длительного времени, никого не удивило, что просьба первого секретаря несрочно разобраться по неважному вопросу вне купола отставному ветерану была очень приятна.

***

Старик, в красном марсианском камуфляже поверх скафандра и винтовкой с метровой блендой на оптическом прицеле явился к восточному шлюзу ранним утром, неторопливо выпил чаю с начальником шлюза, сфотографировался со всеми остальными, и дал всем подержать винтовку. Потом предъявил предписание, загрузил в грузовой двухместный вездеход запас кислорода на 120 часов и гордо укатил на восход. Поручение было пустяковое. Ребята из авиаотряда обнаружили на пару квадратов восточнее купола какой-то механизм, предположительно старого монтажного дроида, видимо вывороченного на свет божий очередной песчаной бурей. Дел у них в это момент было много и куда более важных, поэтому точных координат они не сняли. Нужно было прогуляться в квадрат, поискать-посмотреть чего там, и, если будет интересно, то и привезти.

Опасности никакой. Совсем никакой. Видимость отличная, метеосводка идеальная, связь постоянная. Существовала правда микроскопическая, ничтожная совсем вероятность того, что дрон боевой. Боевой, и что уж совсем невозможно, агрессивно настроенный и сохранивший подвижность и вооружение. Вот как раз на этот совершенно невероятный случай Старику была выдана слегка устаревшая, но зато досконально знакомой модели винтовка 50-го калибра.

***

«Диспетчер 17-го купола вызывает всех, кто находится между квадратами Б34 и Д25, на экранчиках зона помечена красным. Ребята, спокойно, ничего страшного не происходит, класс опасности единичка. Метеорологи прозевали пыльную бурю, балла второго-третьего, максимум четвертого, часика на два. Идет с запада, выскочила из-за барьерного рифа, 15-й купол нас почему-то не предупредил. Время подхода к 17-му куполу 20 минут. Пыльничек со статикой, так что радиосвязи скорее всего не будет. Все знают что делать: зеленые группы возвращаются, если успевают, иначе заякориваются, желтые группы заякориваются все, как раз пообедаете спокойно, красные группы продолжают работу. Вечером все идут благодарить метеорологов. Сейчас врублю повтор этого текста, и займемся перекличкой на запасной частоте. Начинаю повтор.»

Старик улыбнулся. Становилось чуть интереснее. Формально он был в зеленой группе, но вернуться уже не успевал, зато успевал осмотреть цель, перед тем как заякориться, потому как до места было всего ничего. Свой вездеход он вывел на точку по всем правилам, прикрываясь рельефом, остановился метров за 300, у распадка между холмами выскочил наружу, поднялся немного по пологому склону и достал бинокль. Стоял в полный рост – густые и длинные, как морские водоросли, заросли красного губчатого мха колыхались на ветру и прикрывали его по грудь, надетый поверх скафандра маскировочный комбез, весь покрытый такой же длинной красной бахромой, совершенно скрадывал фигуру. Даже глаз, вооруженный мозгом, потерял бы его контур за десяток шагов, чего уж говорить о гораздо менее совершенном зрении киберов.

Старик навел бинокль, подкрутил резкость. Протер линзы, посмотрел еще раз, сбил и снова настроил резкость. Чертыхнулся, посмотрел на радиотулбар, чертыхнулся громче. Пощелкал тумблером диапазонов, вслушиваясь в безнадежный шорох помех, после чего сел на землю и так просидел чуть больше минуты, обхватив голову руками. Потом стремительно поднялся и расчехлил винтовку.

***

Андрей Иванович Воронов, первый секретарь партийной ячейки 17-го купола, пыльную бурю даже не заметил: под куполом ее было не слышно. Он ощутил смутную тревогу, только когда до него донесся едва слышный удар грома. Он машинально выглянул в окно и увидел людей на освещенной фонарями улице, задравших голову к куполу, над которым, в почти полной темноте, едва-едва угадывалось шевеление огромных масс песка и пыли. Потом Андрей Иванович вспомнил: гром на этой планете бывает только в кино. И на аудио. И..

— Андрей Иванович, нас похоже бомбят, — на экране лицо диспетчера казалось скорее удивленным, чем испуганным. Впрочем, соотношение быстро менялось. Воронов растерялся только на мгновенье:

— Повреждений купола нет конечно?

— Пока нет.

— Щиты?

— Держат.

— Я понял что держат, — вспылил Воронов. Меня интересует сколько еще будут держать? Сколько у нас осталось щита?

— Непонятно, Андрей Иванович.

— Какого хрена…, - Воронов посмотрел в сторону, выдохнул, продолжил уже спокойнее – Саша, как это может быть? Почему непонятно?

— Да не знаю я, — всплеснул руками диспетчер, — у меня вот, посмотрите, 65 тире 95 процентов осталось, да и это скорее всего фигня, разброс больше двух процентов не бывает, система, скорее всего, просто не может оценить повреждения…

— Конечно не может, — внезапно ворвался в разговор новый голос.

Мониторы добавили еще одно лицо в разговор, генерал Солоцкий Михаил Александрович, совсем уже старик, но глаза смотрят умно, цепко, не по стариковски. Он был где-то далеко, в 17-м куполе военных не было, их почти нигде уже не было, но проводная связь работала, в отличие от радио, и армия подключилась к делу оперативно:

— Это вам не песчаная буря, ущерб слишком динамический, такой тип повреждений щиты оценить не смогут, пока не стабилизируются, им нужно время. А времени вам могут и не дать.

— Я уже подключил программистов, они говорят, что смогут подкрутить системы оценки, чтобы дать ответ быстрее…, - вмешался диспетчер.

— Не к тому ты их подключил, — перебил генерал. Нужен вектор, нужно быстро понять, откуда бьют.

— Подключим, — отозвался первый секретарь, — это непременно бомбы, может, метеориты?

— Там точно взрывчатка, — ответил генерал. — Вот я смотрю на вашу на спектрограмму.

— Америка, Китай, Конфедераты?

— Нет, это не регулярные части, вас бы уже не было, если бы это была армия. Может быть, террористы, хотя откуда на Марсе террористы? Но это неважно, важно где они. Еще одна картинка на мониторах, Максим Самойлов из выч. центра:

— Это с востока, один из семи вот этих квадратов, скорее всего центральный. Генерал посмотрел ему прямо в глаза:

— Точно там? Ты уверен или еще будешь уточнять? Максим смешался было, но ответил почти сразу:

— Уверен. Существенно оценку я не уточню без новых данных.

— Непонятно, выживете ли вы, если прилетят новые данные. Хорошо, теперь попробуй понять, сколько было попаданий, это важно, — генерал скосил глаза куда-то в сторону, — Леша, готовь термофугасы, — снова посмотрел в монитор, — Саша, у тебя нам есть кто-нибудь? Вместо диспетчера ответил Воронов:

— Блин, там же Старик… там Симорхин!

— Симорхин… Симорхин…, - сморщил лоб генерал.

— Симорхин Сергей Иванович, 62 года, он с Конфедератами воевал на Фобосе и на астероидах…

— А! - внезапно улыбнулся генерал, — Сережка Симорхин, Фобос, да, помню… так он у тебя? Чего он там делает, в этом квадрате, пускай уходит оттуда быстро-быстро!

— Там дрона старого засекли, он поехал посмотреть. И… Вмешался диспетчер:

— Вызываю его постоянно, буря, статика глушит все, нет связи, но он как раз в том квадрате где-то.

Лицо у генерала как-то враз осунулось, а взгляд стал растерянным и беспомощным. Он скривился и потер лоб, будто что-то мешало ему, и он пытался содрать, счистить это с лица:

— Эх Сережка, Сережка… Как же так, а? Ведь как в рубашке родился, и на лунах и на Камнях… Дважды был в списках погибших, на Фобосе так вообще точно был должен кони двинуть, а ведь выкарабкался как то… Конфедераты не взяли, американцы тоже не смогли… А я выходит теперь смогу, я теперь его сам, своими руками… Как же это, а? Воронов первым решился нарушить молчание:

— Михаил Александрович, может быть не надо так, а? Может, мы поищем его?

— Где ты его поищешь, где? В пятибалльном пыльнике? — вскинулся Солоцкий, — только людей угробишь зря. Не вздумай пускать никого, слышишь? Даже если спасешь его, сколько ты потеряешь, сколько? А ты и его скорей всего не спасешь. Нельзя туда соваться! Один человек, Андрей, один человек!

— Уже не один, Михаил Александрович. Я никого не посылал, я не имею права сейчас никого туда послать, но весь восточный шлюз уже сорвался, все кто не на вахте. Они же советские люди, они не могут просто так сидеть и смотреть. У Солоцкого брови поползли вверх:

— Как это сами сорвались? Что за дисциплина у вас там?

— Если все делать по инструкции, то все завязнет, получится китайская забастовка, а не работа. Все вот так вот теперь неформально и решается всегда, мы же не армия. Впрочем, я и сам не сразу привык.

— А ты представляешь, если бы на войне вот так все было? Представляешь?

— Когда-то очень давно на войне так и было, у Суворова например, и не только у него.

— На нашей войне так уже было нельзя, это совсем другая война!

— Это да, это верно, но сейчас и не война, Михаил Александрович, давно уже не война, сейчас опять другое время и так как на войне уже нельзя… иначе это опять будет война. На войне ты бы его сжёг, но он уже вернулся с войны, сейчас шанс есть, дай нам немного времени. Солоцкий вздохнул:

— Солдат всегда на войне. А чтоб вас…, - продолжил он уже спокойнее, — откуда вообще твои узнали, что здесь у нас происходит?

— У нас прозрачно все, я же говорю, у нас теперь все уже не так, как было на вашей войне, никто ничего не скрывает, нет смысла скрывать, вредно даже скрывать, нас и сейчас весь купол слушает… Паниковать никто не будет, это уже совсем другие люди, особенные люди, не такие как раньше. Подумайте, Михаил Александрович, в квадрате сейчас полста человек и скоро будет в десять раз больше, просто по количеству техники, все что может двигаться в такую погоду, все кроме стратег-резерва, все будет там.

— Да хоть в сто раз больше, хоть в сто! У тебя без малого сто тысяч заперто в этой твоей консервной банке! Андрей, сто тысяч, ты понимаешь какое соотношение?

— А на каком бы Вы засомневались? Один к ста тысячам не устраивает, пятьсот к ста тысячам тоже, при каком соотношении Вы бы задумались? Один к десяти, к пяти, к одному? Почему мы планируем потери, так не должно быть, это же не война, почему?

— Потому что у тебя нет информации, ты не знаешь, выдержит ли купол следующую атаку, не можешь знать, никто этого не знает! — генерал побагровел, — и сколько их будет, этих атак!

— Но так же нельзя, Михаил Александрович, так же нельзя! Мы же пытаемся жить по-другому, мы пытаемся все построить так, чтобы мы не были бухгалтерами, чтобы мы были человеками, чтобы мы опирались на лучшее, что есть в нас, чтобы мы все делали ради того, чтобы построить такой мир, какой мы хотим, о каком мы мечтали. И поэтому мы уже сейчас должны… должны по-другому!

— И что, все должны рисковать ради одного, все должны?

— Да, да, все ради одного, Вы поймите, мы сейчас выбираем, как мы хотим жить, как мы хотим поступать, вы понимаете? Потом, другие, они будут оглядываться на нас…

— Да, и что они решат? Что мы нарушили все возможные инструкции, что мы нарушили весь возможный здравый смысл, что мы угробили целый город ради того только, чтобы не погибли души прекрасные порывы?

— Нет, они поймут нас, они поймут, кем мы хотим стать и как мы хотим жить, они поймут, что мы пытаемся сохранить и создать нечто более важное, чем даже…

И в этот момент гром ударил снова. На этот раз громче, много громче. Ощутимо качнулся пол, вибрация противной дрожью провинтилась через кости. Свет моргнул и погас, а потом вернулся: чахлый, дрожащий, желтоватый – энергетики забирали на щиты все что можно и что нельзя. Все непроизвольно посмотрели вверх. Механический голос с паузами забубнил из динамика:

«Внимание… внимание… разгерметизация… купола… всем… надеть… скафандры… детей… поместить… в спец. средства… проверить… герметичность… помещений…»

— Выруби его – первым очухался Солоцкий, — все, Андрей, нету у тебя щита, молись, чтобы буря не докромсала купол сразу. Где там программист твой? Вот он, вижу, ну что, вот твои новые данные прилетели, что скажешь, помогло?

— Помогло, Михаил Александрович, теперь понятно количество снарядов. В первой атаке их было ровно сто, во второй восемьдесят четыре.

— Молодец, Сережка, — выдохнул генерал, — всыпал им. Андрей, что ты ему дал, пятидесятый калибр? И всего одну запасную обойму конечно. Что ж вы за люди, штатские, а? У этой винтовки всего восемь патронов в обойме, она ж на базе противотанкового ружья. Вот поэтому было сто, а стало…

— Есть еще результаты, — торопливо продолжил диспетчер, — ремонтники из восьмого сектора поймали один снаряд магнитной ловушкой, не дали взорваться. Пробили по базе маркировку, теперь мы знаем кто по нам фигачит. Это бригада оперативного демонтирования для сложных районов, с ума сойти какая старая. Ну, понимаете, она высаживается в гарантированно эвакуированном районе, мобильные дроны бегут к объекту, а тем временем по нему фигачит сотня стационарных катапульточек, чтобы облегчить мобильным работу. Не понимаю, кто мог до этого додуматься, но ее применяли, причем не только в военных целях, пишут что очень удобно было, выбросил и забыл. Похоже, жутко давно потеряли такую бригаду, она невоенная, искали наверно хорошо, но не кровь из носу как тщательно, не так как оружие ищут. А недавно катапульточки откопались, мозги у них похоже повреждены, вот они и принялись выполнять последнюю команду на демонтаж, нас приняли за целевой объект, а вот мобильная группа делась куда-то, иначе бы уже добежали, они шустрые. Они нас демонтируют, понимаете, демонтируют, идиотизм просто!

— Если они невоенные, — перебил первый секретарь, — почему бьют по людям?

— Они не знают, что здесь люди, понимаете, они…

— К черту, — прервал генерал, — как это прекратить?

— Ну…, - замялся диспетчер, — нужно просто как-то просигналить им, как только они поймут, что район обитаем, то сразу…

— Как, как? Как мы просигналим им без связи?

— Ну… если кто-то найдет их, то им достаточно просто увидеть человека, точнее любой подвижный антропоморфный объект, то есть двигающийся силуэт с руками, ногами и головой. Я вообще не понимаю, зачем Симорхин с ними воюет, достаточно просто показаться им…

— Воюет, потому что солдат! — взревел Солоцкий, — вашу мать, он делает что умеет, вы что думали, он обнаружит автоматические минометы, выйдет к ним и скажет: «Не стреляйте пожалуйста»? Вы дали ему винтовку, вы послали его на задание, откуда он знает, что они невоенные, откуда? Послали бы ремонтника, он бы отключил их, а вы послали солдата, вот он и воюет! Чтоб вас… Почему, зачем вы послали туда именно его, больше некого было что ли?

— Ну…, - замялся Воронов, — тут такая штука. Конечно было кого. Но он такой человек… Ну не может он без настоящей работы, он должен ощущать себя полезным, если Вы его знаете, то должны меня понять. Вот я и решил дать ему хоть какое-то реальное поручение, по виду все ж было абсолютно безопасно, метеорологи уже много лет не ошибаются, кто ж знал что так будет? Я вот что не понимаю, что он делает после того, как кончились патроны? Он попытается атаковать их… ну… врукопашную?

— Он уже их атаковал. Но он фактически без оружия, без брони, у него нет шансов, вы не оставили ему шансов! Если бы вы дали ему тяжелое вооружение или тупо больше боезапаса…

— Но если так, перебил Воронов, — то они увидят его и все кончится.

— Увидят? Увидят его? — снова взорвался Солоцкий, — вы понимаете что говорите? Вы понимаете, что он сделает все, чтобы они его НЕ увидели! У него наверняка марсианский камуфляж, если вы ему и его не дали, то он наверняка сделал его сам. Там ленты эти длинные, на ветру это все колыхается, извивается, какой там к черту антропоморфный контур? И он не стоит на месте… Андрюша, если бы ты его увидел, ты бы подумал, что это все что угодно, только не человек, куда уж дронам?

— И что с ним будет? — глухо спросил Воронов.

— А я тебе скажу что с ним будет, — с ледяным спокойствием ответил Солоцкий, — сначала он разобьет об них вездеход, а потом будет прикладывать их всем что под руку подвернется. Сопротивляться они толком не могут, они небоевые, они просто продолжат выполнение основной задачи. Но он быстро огребёт и без этого: даже если ничего не сдетонирует, то там буря, там до черта разных железок, там активные технические вещества механизмов, скафандрики ваши легкие на все это не рассчитаны. После разгерметизации, в частично терраформированной атмосфере, у него будет минут 5-10… ну максимум 15 за счет тетрафлобустина в крови. Причем, скорее всего, это все уже произошло. А минометы продолжат стрелять. И когда посыпется купол, твои жертвы будут огромны. Поэтому, если сможешь, отзывай оттуда личный состав, я не знаю как ты это сделаешь, но уводи всех, кого сможешь увести. По их расписанию следующий залп через девятнадцать минут, значит через пятнадцать я там все сожгу к чертовой матери, я и так дал вам слишком много времени со всеми вашими сантиментами.

— Михаил Александрович, связи по прежнему нет, я никого оттуда не смогу отозвать. И даже если мои люди найдут Симорхина и остановят катапульты, то сообщить об этом они уже никак… Новый громовой раскат не дал ему договорить.

***

…когда Старик в поврежденном скафандре выбрался из обломков разбитого вездехода, он еще понимал, кто он и где он находится. Но ядовитая атмосфера ворвалась в легкие, и почти сразу на него навалились они. Мертвые солдаты конфедератов, толстые и неповоротливые в своей многослойной броне, он уже убил их на Фобосе, но они как то спустились оттуда, спустились и пришли сюда, чтобы бросить бомбы на его город. Но ничего, он не отступил тогда, и он убьет их еще раз сейчас, он убьет их столько раз, сколько потребуется, чтобы этого больше не пришлось делать другим. Ветер отрывал от земли как тряпичную куклу и с размаху бросал на камни и искореженное железо, но он поднимался, поднимался снова и снова, пока темнота не навалилась безнадежным холодным грузом и не прижала к земле… к Марсу, не прижала к Марсу, пришла и потухла последняя мысль.

… ветер подул с моря… моря, которого не было и не могло быть здесь… две луны над горизонтом тонули в тумане… не хотелось возвращаться с пустыми руками, но теперь стало понятно, что даже просто вернуться, это часто роскошь… непозволительная роскошь… а море дышало, шептало, успокаивало, уговаривало… его было не перебороть, не переспорить, и спорить с ним с каждым мгновением хотелось все меньше… и вот уже совсем… совсем не хотелось спорить.

Невозможно, громких, басовитых, перекрывающих рев бури динамиков он уже не слышал: «Он здесь, все сюда, он здесь…». Его открытые глаза неподвижно смотрели сквозь разбитый гермошлем, но он не видел слепящего света прожекторов, он не видел, как подъезжали тяжелые вездеходы, он не видел, как медбокс развернулся и снова свернулся над его телом. Он не видел, как неимоверно высоко, там, куда не достанет буря, вспарывал разреженную атмосферу Марса заходящий на цель ракетный бомбардировщик. Впрочем, бомбардировщика никто не видел. Вообще никто.

***

Впоследствии говорили, что многое, даже почти вообще все в этот день было сделано неправильно. Впрочем, такое можно сказать практически про любой другой день. Но, в любом случае, Симорхин был одним из немногих, к действиям которых у Специальной Комиссии не было никаких претензий. Приняв во внимание то, что операция в целом проводилась под формальным (да, да, в документе так и было написано, формальным) командованием армии, комиссия все же решила опираться в основном на то, что в момент проведения мероприятия Симорхин состоял на гражданской службе. Поэтому предложение о награждении Симорхина боевым орденом было отклонено (к тому же у него и так уже их было немало), и в результате Симорхин получил единственную в своей жизни гражданскую правительственную награду: орден трудового красного знамени. В постановлении была использована формулировка «За героизм, проявленный на рабочем месте в опасных условиях, позволивший с риском для жизни выполнить поставленную задачу, а также приведший к спасению жизни людей».

Многие, полностью согласные с решением по духу, не соглашались с формой, и аргументировано заявляли, что отравленный, находящийся в коме Симорхин ну никак не мог сообразить, что вообще происходит, не говоря уже о том, чтобы донести до остальных единственно верное решение. Однако на официальном докладе руководитель спасительной группы подтвердил, что именно Симорхин, упорно повторяя в бессознательном бреду одни и те же фразы, заставил его поверить в невозможную, не укладывающуюся в сознание сугубо мирного человека опасность того, что армия может нанести удар по району, в котором находится так много людей. Руководитель группы указал также на то, что решение перенацелить минометы и произвести залп по ближайшему к куполу скальному формированию, было подсказано также Симорхиным, хотя он сам этого и не помнит. Для тех, кто не в теме, пояснялось, что именно это и дало понять принимающим решение людям, что демонтажная батарея нейтрализована.

Впрочем, другие говорят, что хотя на официальном заседании руководитель группы мог в каких-либо целях немного исказить действительность (ему то орден бы дали в любом случае), то тот факт, что не только Симорхин проставлялся участникам спасательной операции, но и все без исключения участники спасательной операции проставлялись Симорхину, этот факт должен убедить всех сомневающихся.

Губарев Павел 439: Запрыжковье

Звоню им и говорю:

— Шестнадцатого вторым рейсом инспекцию встречайте. Будет Постников.

Отвечают:

— Принято.

Нажимаю «Отбой». Не спешу убирать палец с кнопки. Сижу в тишине и думаю: понеслась. У них там. Дежурный связист передаёт сообщение начальнику смены. Тот перестаёт жевать. Берёт кружку с цикориевым кофе. Проливает, не донеся до рта. Обжигается и рычит. Хватает тряпку, но тут же бросает её. Тычет в кнопки, набирая внутренний номер начстанции. Начстанции тихо матерится в трубку. Звонит главному инженеру. Тот звонит бригадиру.

Я слышу, как у бригадира урчит живот. От страха.

Это я, конечно, образно. Звук в вакууме не распространяется. Особенно в советском – самом большом вакууме в мире. Мы его застолбили. От Москвы, где сижу я, обложившись планшетами, до самого красного Марса. И до Второй синей. И до Первого газового. И до планеты Грязнюки, над которой висит станция Росток с её перепуганным начальством. В общем, до всех восьми точек Нашего Запрыжковья. Всюду сценарий одинаковый. Летит, летит лепесток до станции Росток, до станции Восток, до станции Заря, до станции Новый Старт.

Я убираю палец с клавиши. Клавиша отжимается с громким щелчком. Я будто запускаю машинку, которая перемешивает мячики для Спортлото: клац – и они начинают летать, сшибать друг друга, подпрыгивать. Люди бросаются заметать следы, проверять бумаги, потеть, орать, стоять над душой. Чтобы через три дня встретить нас с вытянутыми лицами. Глядеть на нас вежливо. Носить мешки под глазами.

На сытый желудок я им даже иногда начинаю сочувствовать. Мол, эти ребята ишачат годами, надрываются в духоте, а мне их ещё шпынять. За халатность. Но вот такая работа.

И это не на моей совести две сотни тонн оборудования, пошедшие на один гроб.

Они думают, что мы приедем злые, одетые в серые костюмы, в руках по кожзамному портфелю. И у каждого рожа строгая, как электрический щиток. Думают, мы будем ходить по станции, выискивать халатность. У кого найдём – того в тюрьму. Будто она может где-то валяться на чьём-то кресле, свесив рукав до пола.

Пусть думают. Обычно главный технолог знает, что нам этот спектакль никуда не сдался: человеку с дипломом МКИ безо всяких розысков всё будет понятно: тупо по журналу показателей. Он как шахматист, который может посмотреть в нотацию, поднять палец и указать – вот этому шах! Но главного технолога в такие моменты кто слушает? Никто. А если кто и слушает, тот продолжает потными ладонями перебирать бумаги с подписями. Бесполезно: все нужные данные уже у меня. Я их запросил у станционного компьютера. А станционный компьютер – существо без солидарности и совести. Он всё выдал по спецканалу. А я данные разложил по четырём планшетам, чтобы не запутаться, и читаю их, расшифровывая с лёту – будто кино смотрю. Только в обратную сторону. Вот эта колонка цифр обрывается. Вот в этой колонке температурный датчик заверещал. Это значит был взрыв. А вот здесь мне красным подчеркнуло зашкаливающие параметры. И они сложились в красную, виляющую линию, ведущую к причине взрыва. А вот и причина.

Всё началось с одного пузырька воздуха.

Заслонка одного из клапанов в автономной геомашине ФН0503, именуемой нормальными людьми «робоход» задрожала, чмокнула и пропустила немножко воздуха. Совсем чуть-чуть. Мыши не хватило бы надышаться. Пузырёк попал в маслопровод. Он бы в нём остался. Его бы выдавило в штатном режиме. Но десантый корабль с целой бригадой робоходов в этот самый момент утюгом летел вниз от советской орбитальной станции «Росток» на планету XS82@3. Русские называли планету «Грязевой» или – в народе – «Грязнюкой», американцы – «Шелли». И те, и другие планету ненавидели. Они торчали здесь уже который год, прыгая с орбиты на планету и обратно, раз в несколько дней. Теряя, как теряет стареющий мужик волосы, счёт грязевым приливам, обрывам связи с Землёй и коротким, но выматывающим душу перегрузкам.

Перегрузки сделали своё дело, и пузырёк воздуха погнало по маслопроводу, как по венам. Жужжащий привод помпы чуть-чуть привзвизгнул, и датчик педантично зафиксировал крохотную потерю давления. Бортовой компьютер получил сигнал и сделал то, что должен был сделать: пришпорил помпу маслопровода и запустил автоочистку двигателя. Пузырёк вынесло куда-то на обочину контура, где он и застрял в расширительном бачке, невидимый, как камень в почке. Робоход выбило из штатного режима, и он стоял, вроде бы совершенно флегматичный, но с разогнанной помпой и двигателем, урчащим, как больной живот. Кстати, не верьте, если журналисты расскажут вам, что «названы причины крушения самолёта». Даже кухонные роботы не ломаются по какой-то одной причине. Надёжную машину может убить только сочетание факторов. И один из этих факторов обычно – человек.

Саша Лихачёв лежал в операторском кресле, закинув правую руку на голову. Кожзам и поролон с подлокотника слезли, оголив неуютный металл, и руку приходилось куда-то девать. Второй оператор, положенный по штатному расписанию, остался на станции, сославшись на отравление. Лихачёв видел напарника в гробу, поэтому назначение работать в одиночку принял без приличествующей случаю сочувственной матершины. В конце концов это был шестьсят какой-то вылет, и всё шло как обычно: датчики моргали, камеры пялились в коричневый туман Грязнюки, не разбирая, конечно, ни черта. Посадка шла нормально. Вот-вот – и будет сигнал о снижении.

Альтиметр пожужжал и гавкнул, как послушный пёс. Ага, полдела сделано: корабль рободесанта как всегда благополучно вынырнул из станции, висящей над планетой, упал в неё, как камешек в апрельскую лужу, и завис в полужидкой атмосфере, ожидая отлива. Перчинка в густом фасолевом пюре. Зёрнышко арахиса в шоколадном мороженом. Лихачёву хотелось нормальной еды. На обед давали такое, что он даже его не ждал, хотя перед вылётом привычно наворчал на дежурного по столовой, чтобы пайка была готова к шести часам. Дежурный свинья и красит ногти, что уж совсем ни в какие ворота. А и хрен на него. Главное, чтобы опять отлив не задержался. Будь он неладен. Если бы не стервозный характер Грязнюки – не было бы этого уродливого цирка, в котором Лихачёв младший гимнаст при старшем клоуне. А всё потому что Грязнюка прячет самое дорогое под самым опасным. Вообще на ней нет практически ничего, кроме грязи. Грязи жидкой, грязи твёрдой и грязи газообразной. Ну, то есть люди, конечно, придумали для неё какое-то романтично-футуристическое название. Типа «эллоклос» или «эллосокс». Лихачёву оно было ни к чему. Он в этой грязи плавал и знает, что звучное название ей идёт как станционному фельдшеру-наркоману белый халат. Да и с грязью на самом деле всё просто: газообразная людям нафиг не нужна, жидкая нужна, но она растворяет почти все известные науке металлы и сплавы, а потому слизывает с кораблей обшивку, как сахарную пудру с пончика. А твёрдая…

За твёрдую промышленники убиваются на торгах, поставщики убивают конкурентов, а малазийцы посылают на верную смерть шпионов. Генералов выносят с совещаний в предынфарктном состоянии, комиссары скрипят зубами, а сходится всё на Саше Лихачёве, которого все готовы убить – и начальство, и американцы и каждый второй механик. И которого сейчас больше всего беспокоит горячий обед, на который сегодня не будет жареной курицы. И картофельного пюре с селёдкой. И борща. Да в общем-то, вы знаете, ничего из того, что люди называют обедом. Это его огорчало больше всего. А то, что он сейчас торчит на чужой планете и ближайшая вещь, которую можно назвать домом – долбаная станция – висит над Грязнюкой за сто двадцать километров от него, да и станция сама пребывает в Запрыжковье, что значит «хрен его знает, где это именно, и как мы сюда попали никому до конца не ясно, и никто не гарантирует, что получится вернуться обратно», — эти мысли беспокоили его в меньшей степени.

Ну потому что надоело. Это всё длится третий год: можно бороду отрастить, сбрить, забыть, отрастить снова и заплести две неуставных косички на подбородке – что Лихачёв и сделал. И ничто не обещает перемен. Посылать новые корабли, отвоёвывать планету – дорого. Проще жить как есть: висим над планетой, ждём отлива жидкой грязи. Прыгаем на освободившийся клочок суши раньше американцев. Разворачиваемся, выгоняем стадо робоходов из корабля, хаваем твёрдую грязь в двадцать ковшей. Ждём, пока спустятся американцы. Привычно отбиваемся от американцев. Это же не война, это такая геология, правильно? Те обиженно отлетают, висят поодаль, зыркая на советских как невоспитанная ворона из мультика про Мимимуку, и роняют остатки «Дивауреров» в хлюпающую кислотную жижу. Которая, кстати, уже к тому моменту наступает и наступает на единственное сухое пятнышко твёрдой грязи. Надо успеть нахаваться, загнать робоходов в отсек и – обедать. То есть, домой, на станцию. Вверх.

И сколько ещё так? Неизвестно. Либо исследовательский центр таки родит рецепт переработки нетвёрдой грязюки в твёрдую. Либо прилетят малазийцы и всех разгонят к чертям. А пока…

Лихачёв перешнуровал ботинки, попил воды. От скуки перепроверил связь со станцией. Потом снова расшнуровал левый ботинок, чтобы по закону подлости именно в этот момент радар сообщил об отливе.

Так и случилось: радар пискнул, автопилот плавно качнул корабль и потянул его к суше. Что-то цокнуло и полыхнуло, как фотовспышка: это американцы пытаются перегородит дорогу выстрелами. Как всегда бесполезно: тапочки достаются тому, у кого радары глазастее и робоходы зубастее. То есть тому, кто посередь пустого космоса из ничего и кучки запчастей может собрать что-то злое, громыхающее и живучее. Да хотя бы шоблу робоходов. Во какие. Красавцы. Лихачёв живо большими пальцами заправил концы шнурков в ботинок, чтобы не болтались, и бросил взгляд на монитор: ворота только начинали подниматься, но в шлюз уже насосало коричневого тумана. Лампы скупо освещают робоходов, стоящих плечом к плечу, как чёрные пешки во втором ряду шахматной доски, грудью закрывающие коней, слонов и, конечно же, короля с королевой. Лихачёв чуточку тронул рычажок и робоходы дружно сделали шаг вперёд.

— Е-два – е-четыре, президент Килминстер, — сказал Лихачёв. И тут же осёкся: один из робоходов не тронулся со своего места. Пальцы выбили из клавиатуры привычное «тррр-тыдт», и на экран прыгнула сетка зелёных цифр.

— Нашёл, когда двигатель прочищать, — Лихачёв цокнул языком. — В строй, товарищ! Чтоб тебя уконтрацепило.

Лихачёв перезабил несколько команд и убедился, что робоход шагнул на место. Карту состояний боевой машины обсыпало красными пятнами, как детское лицо ветрянкой, но Лихачёву было уже не до этого.

Потому что началось.

Со стороны всё выглядит заторможенно и лениво, как плаванье фрикаделек в дымящемся супе. Робоходы, похожие на гибрид паука с циркулем, вышагивают над клубами тумана, понуро мотая головой-кабиной. Пушки десантного корабля задирают стволы вверх, как будто ждут, что с неба спустится гигатская рука и поставит в ствол цветок гвоздики. Но не дожидаются. Американский корабль разжиревшей мухой болтается над бесконечным морем и нервно помаргивает огоньками орудий. Вылетаюших снарядов не видно. Лязга и чавканья не слышно. Коричневый туман впитывает все звуки в себя и хоронит. Робоходы вгрызаются в твёрдую грязь под ногами, как голодный немецкий пацанёнок-беженец в яблоко, предложенное каким-нибудь участливым поляком. Но и это скрыто туманом. Каждый робоход, набив брюхо, посылает сигнал Лихачёву на корабль, и на мониторе вспыхивает зёленый квадратик. Его Лихачёв засекает самым краешком внимания. Сам он напряжённо барабанит по клавишам, рявкает команды, стучит ногой по педали, мотает головой, чтобы навести прицел на нужный сектор крохотной, оголившейся на считанные минуты, долины.

Как странно, думает Лихачёв. Я управляю робоходом, а какой-нибудь большой военначальнег вроде генерала Постникова управляет мной. Шёлк по клавише – и десять лихачёвых улетели на пять лет в Запрыжковье. Не давать же им отпуска раз в месяц, правильно? Слишком дорого. Перебьются. Послужат. А мы отблагодарим. И двигатель смажем за государственный счёт, когда на пенсию выйдут. А иначе как? Кто-тоже должен положить свою жизнь на это дело. И наши люди кладут. А куда деваться. Все помнят американский скандал, когда солдатам пытались скормить бодрящие препараты, чтоб им работалось веселей и домой меньше хотелось. Пресса подняла такой столб пыли, что из Москвы видать было. А у нас – ну дали бы нам препараты, мы бы съели. Никто бы не думал возмущаться. Но нам не давали. Впрочем, наши и без таблеток в космос просятся.

Да и не то чтобы это было уж очень почётно. Не то чтобы зарплата высокая. Не то чтобы паёк хороший. Просто… куда ещё-то, как не в космос? Чтобы человек пошёл в нужном направлении, не обязательно гнать его пинками. Не обязательно раскатывать ковровую дорожку. Достаточно, чтобы туда вёл коридор. Простой коридор с крашеными зелёной краской стенами. Кто-то откроет боковую дверь и останется в кабинете. А кто-то – самый упорный – дойдёт до конца и выглянет в окно.

А коридоров в нашей стране хватает.

Лихачёв ещё школьником, когда был на летней практике, стены одного такого коридора красил. Тогда – летом 2048-го – он надышался краской и отравился. Лежал в больнице и думал: если идёшь по коридору, то лучше дойти до окна, открыть его, подышать свежим воздухом. Если идешь по коридору, то лучше дойти до окна. Если идёшь по коридору…

Удивительно: мозг полностью занят боем, руки летают по клавишам, но при этом бешено работающая голова успевает фоном обдумывать что-то за жизнь. Занятная штука – человек… Куда прёшь! Куда прёшь, сука! Отворачивай!

Лихачёв матерился вслух: так было веселей и спокойней. Где-то на вражеском корабле, он знал это наверняка, сейчас его штатовский визави-коллега точно так же давит на кнопки и сыплет выражениями, посылая дивауреров на лихачёвских роботов. Безрезультатно, Ватсон. Советские робоходы, сытые и послушные уже бредут к кораблю под прикрытием, чтобы завалиться охапкой ржавых канцтоваров в отсек. Их длинные ноги, объеденные остатками жидкой грязи будут дымиться всю дорогу наверх.

Ещё три минуты, и спи спокойно, страна! Лихачёв ещё раз натаскал для тебя пять с половиной тонн того, без чего и энергетика не туда, и технологии не совсем, и международный престиж не очень. Жалко, некому похвастаться подвигами. Кстати, какие могут быть подвиги в мирное время, а? Вы что, товарищ? И то верно. Никаких подвигов. Разве что лет через тридцать, когда станет можно, он будет сидеть в рюмочной, посверкивать лысиной и травить не вызывающие ни у кого доверия байки.

Вообще, что ни возьми в этой жизни, всё делится на две части: «было нельзя» и «стало можно». Было нельзя носить длинные волосы, стало можно. Было нельзя убивать немцев, а стало можно. Было нельзя открывать свои фирмы – а стало можно. Правда, только если фирма работает на госкосмозаказ. Зато как работает! Всей стране перепадает. И ведь рано или поздно всякое «нельзя» становится «можно». Когда стало можно открывать фирмы? Когда мы стали летать в космос. А когда мы стали летать? Когда нашли грязь. А когда нашли грязь? Когда стало очень, очень нужно что-то продавать всему остальному миру.

Чтоб он подавился и от нас отстал уже наконец.

Когда-нибудь весь мир подавится Лихачёвым и отстанет уже от Лихачёва. Тогда он вернётся в Орск, откроет свою фирму по пошиву… он ещё не знает, по пошиву чего, но к тому времени можно будет шить уже практически всё, как он думает. Так что до того времени можно спокойно наблюдать, как на сберкнижке растёт его стартовый капитал – маленькая тёплая цифра. И мечтать, представлять своё дельце и мучаться выбором: что шить будем?

А где лучше всего ждать и мучаться выбором? Правильно, в пустоте, где нет соблазнов отщипнуть кусочек от драгоценного вклада. В космосе. Падать на планету, подыматься и любоваться робоходами. Прекрасными, нечеловеческими, гремящими робоходами, которые за сорок одну минуту выжирают по сто килограммов самого дорогого топлива во вселенной. А чем им ещё на этой планете питаться? Как бурёнка, ага. Что сожрал – на том и ездит. Лихачёв улыбнулся.

Эта улыбка так никогда и не сошла с его лица. Лишь только уголок рта слегка изогнулся, окрасив улыбку в оттенок нехорошей усмешки. Меньше, чем за четыре секунды несколько маловероятных событий встретились, как животные с разных страниц Красной книги, чтобы протянуть друг другу лапы и завести смертоносный хоровод вокруг робохода номер семь. Капли жидкой грязи, летящие из-под тяжёлых шлёпающих ног соседней боевой машины, влетели под кожух и зашипели на перегретом корпусе двигателя, оскорблённо вывшего весь поход о своей нелегкой работе и о прерванной очистке, которая только разбаламутила весь нагар в рабочих жидкостях. Грязь испарилась под кожухом и мгновенно сконденсировалась на холодной стенке грузового блока невезучей машины. Внутренняя стенка, не имевшая брони, стала таять под кислотной грязью, обзаводясь предательскими тёмными пятнами, будто изморозь на оконном стекле от прикосновения ладони. И почти мгновенно сдалась. Месиво твёрдой грязи просыпалось в разгорячённое нутро робохода, комки застучали по раскалённым деталям, тая и корёжась, как кусочки пластилина под детскими руками. Грязь поплавилась, разъела трубки и детали, вызвала к жизни несколько весёлых разноцветных фонтанов рабочей жидкости из прохудившихся шлангов, как радостное дополнение к детскому празднику. И праздник завершился фейерверком.

Впрочем, цепной реакции не произошло. Другие робоходы, забредшие в отсек не рассыпали свой драгоценный груз, хотя их отшвырнуло взрывом, словно охапку карандашей. Стенку грузового отсека разворотило, и пламя вырвалось наружу огромным факелом. Корабль закрутился от толчка и покатился, как отрезанная взмахом сабли голова факира, изо рта которой всё ещё вырывается высоченный огненный столб.

Кобина осталась цела. Корпус пострадал едва ли на четверть. Даже один из двигателей работал бодро, демонстрируя безупречную тягу. Но завершавший погрузку Саша Лихачёв на момент взрыва всё ещё сидел в операторском кресле. В кабине было ещё и кресло пилота: пристегнувшись, в нём можно пережить толчок и не такой силы. Но именно в его подлокотник Лихачёв и врезался виском. Когда, через три часа корабль управляющим сигналом подняли с планеты, активировав уцелевший двигатель, и вскрыли кабину, то первым, что увидели механики, была нога, обутая в новенький рабочий ботинок фабрики «Неман». Конец незавязанного шнурка свисал, тихонько качаясь, как маятник без груза. Он отсчитывал секунды, прошедшие с момента смерти пилота третьего ранга, оператора рободесантного судна, выпускника Оренбургского лётного училища (2055-й год, диплом без отличия) Александра Лихачёва.

Механик зашёл в кабину, выругался и остановил маятник.

Мы прибываем на Росток. Дверь отползает в сторону. За ней люди. Выстроились в ряд. Я ничего не могу поделать: на ум опять приходят шахматы. Начстанции и замполит, как ферзь с королём. По бокам бригадир – он будет слоном, с той только разницей, что слон не может наделать в штаны от страха перед начальством. И главный технолог. Технолог, конечно, ходит буквой гэ. Так ему по должности положено.

Они знают, что на нашей стороне перевес в виде генерала Постникова. Они знают, что это будет разнос. Сейчас Постников в сияющем белом кителе будет указывать пальцем, а три этих хмурых типа в штатском будут рвать ростоковцев и приносить к начищенным сапогам генерала куски мяса. Уцелевших прямо на месте будут заковывать в наручники и отправлять в тюрьму. Они уже прикинули кому и что светит: кого в должности понизят, кого лишат допуска, а кого таки на нары. Вопрос только в том, кого пронесёт, а кто выкрутится.

Мы вежливо здороваемся.

Мы идём коридором.

Нас провожают в командирскую.

Нам предлагают кофе. Мы отказываемся.

Мы рассаживаемся, стулья перестают греметь.

В тишине звяканье графина: это Постников налил воды. Я знаю, он к ней не притронется. Просто он собирается с мыслями. И даёт собраться с мыслями всем другим.

Давайте я объясню, кто что думает. Я не экстрасенс, но ведь легко догадаться. Все мы ходили одними и теми же коридорами государственных космических институтов, средних школ, поликлиник каких-нибудь. В головах наших проложены коридоры: мысли по ним мечутся разные, но приходят в одну точку. Вот Постников своей прекрасной генеральской рукой аккуратно налил полстакана воды. Все услышали журчание. Все увидели стакан. Все подумали про стакан и воду. Полстакана воды и полстакана воздуха. И все понимают, откуда взялся этот воздух: живущие здесь люди когда-то вдохнули его и выдохнули. Воздух переработала система регенерации, вентиляция всосала его сквозь решётку, пережевала вентилятором и выдохнула обратно этим же людям в лицо. Все знают, откуда взялась эта вода: каждая её молекула за прошедшие годы успела побывать в каждом механике, в каждом комнатном цветке, каждой тарелке и даже в аквариуме, который у себя держит начстанции. Эти ребята настолько успели пропитаться друг другом, что мысли у них схожи. И мысли эти сейчас такие: «Ох знали бы вы, москвичи, как нам это всё уже поперёк глотки».

Да знаем, в общем-то.

Мы знаем, что однообразие налипло на ваши мысли, что оно пропиталось вашим раздражением, как нестираная одежда – потом и грязью. Что вокруг вас ничего не происходит и каждый час вы выдыхаете в корабельный воздух тоску по дому, по простой, дешёвой возможности прогуляться по парку – такому парку, в котором можно свернуть с асфальтовой дорожки в кусты боярышника. И тоска копится в воздухе, и тоска прокисает в нём. Мы знаем, что у вас в библиотеке на стене висят два портрета: Пушкина и Высоцкого. Как шутит при каждом удобном случае библиотекарь: «Наше всё и Наше всё остальное». И это всё вам уже набило оскомину. Вам скучно. И так скучно, что скука эта набухает в лимфоузлах, заставляет чесаться кулаки, сжимает челюсти, зудит в штанах. Давит изнутри на обшивку корабля – давлением человеческой неудовлетворённости. И рано или поздно она эту обшивку прорывает. Мы знаем, что вы смотрите порнуху, что вы устраиваете лотереи, вы гоните самогон в оранжереях и что-то курите, если смогли что-то вырастить.

Не заходя в библиотеку могу сказать, что на стенд «ЦИТАТА НЕДЕЛИ» кто-то вывел что-нибудь вроде:

Мы тоже дети страшных лет России,

Безвременье вливало водку в нас.

Библиотекарь убирает цитату, но постоянно кто-то вешает её обратно.

Управлять можно тем, что можно измерить. К сожалению, давление скуки на квадратный метр – величина ещё не изученная. Но мы видим, когда она переходит критический порог. Это когда приборы взрыв засекли, а причину его – нет. Тогда мы поднимаемся и приезжаем – с самым высоким начальством. Поверьте, не просто так целый генерал лично отправляется в Запрыжковье, куда живому человеку лететь неимоверно дорого.

Потому что от этой тоски уже начали гибнуть люди. Обычно бывает так: берётся дорогущий механизм, важный для обороны и геологии одновременно и расходуется по жуть насколько нецелевому назначению (статья 137 часть 2). Допустим, гонки по планете на экскаваторах. Конечно, экскаватор можно поломать, что грозит атасом, взбучкой, а то и неиллюзорной уголовщиной. Вроде этой самой гибели целого корабля, который угробил один попорченный из-за преступной внештатщины клапан робохода. Но зато гонки! С тотализатором! Или дуэль на погрузчиках. Или, например, кто-нибудь грунторойкой выкапывает три огромных, видных из космоса буквы.

Мне эти истории давно не смешны.

Самая несмешная была полтора года назад. Тогда наши учёные внезапно поняли, где находится третья зона Запрыжковья – территориально. В квадрате таком-то. Астрономам интересно, а мне нет. Но находилась она не только далеко, но и несколько в прошлом. Двадцать лет назад. Пользы, впрочем, из этого факта никакой извлечь не получилось. Ну идёт надпространственный тоннель в прошлое – а смысл? Переместиться туда и слетать в прошлое Земли всё равно не выйдет. Зато вред случился: один очумевший от скуки и синтетических наркотиков фельдшер выполз на робоходе в открытый космос и стал стрелять в направлении Земли. Вроде как хотел передать привет самому себе, сидящему на школьной скамье. Или расстрелять гнобящих его одноклассников – я уж не помню. Он, конечно, понимал, что «привет» не дойдёт, даже за много миллионов лет, но что-то им двигало. Мы знаем, что. Тоска.

Я – землянин, москвич – этой тоски не знаю. А они все – пьющие эту вторводу и дышащие этим вторвоздухом, жующие вторпищу – знают. Поэтому мы враги, и на нашей стороне перевес. А у них – «один за всех». И все за одного мёртвого Лихачёва. Скажем так, если этого Лихачёва убил пузырёк воздуха, то это был воздух свободы.

И вот сидящие за столом ростоковцы доходят до этой мысли. И перестают думать.

В их головах остаётся только страх.

Постников это понимает. Постников откашливается. И говорит.

— Прежде, чем мы перейдём к изучению деталей, я бы хотел выразить соболезнование вам всем. В связи с гибелью вашего товарища.

«Вот так, значит? Сразу к делу?» – думают они.

— Надо упомянуть, — продолжает Постников, — что человек погиб на работе. Впрочем…

Хрустнула чья-то костяшка. Наверное, кто-то из ростоковцев непроизвольно сжал руку в кулак.

— Впрочем, следует сказать не «на работе», а «выполняя долг». Он погиб в космосе. В Советском Запрыжковье. В нашем космосе. Среди других наших геологов. Погиб, в дали от своего дома. Дома, который он в последний раз видел много лет назад. Где остались его родители, его братья. Он не успел нарожать детей, но другие дети – дети его друзей – вырастут в сытой стране. В счастливой стране. Практически в единственной сытой и счастливой стране в наше время.

Они молчали. Сейчас у них было две проблемы. Первая – совершенно не было понятно куда это Постников, чёрт дери, клонит, и чем это грозит. Вторая – Постников говорил чистейшую правду.

— … В наше время, — зачем-то повторил генерал, — В наше время мы – военное руководство, мы считаем, что в наше время надо… Ах, чёрт…

Они вздрогнули.

— Давайте по-простому. Я считаю, что пилот Саша Лихачёв достоин посмертной награды. И, конечно, награды достойны вы – все те, кто организовал работы по его поиску, по спасению его тела, по спасению корабля. Спасибо вам… За вашу службу спасибо. И…. сейчас мои коллеги, — он указал взглядом на трёх типов в штатском, включая меня, — помогут вам найти причины поломки, причины взрыва и… мы все вместе сделаем так, чтобы таких нелепых смертей больше не было.

Постников занёс кулак и опустил его на стол, не донеся буквально полсантиметра – словно сдержался, чтобы не зашибить в лепёшку эту самую обидную нелепость.

Они сидели чуть перекошенные, как будто Постников учудил фокус: щёлкнул пальцами, и пиджаки на всех ростоковцах оказались надеты навыворот; и вверх – вместо погон – торчали чашечки подплечников.

Вот и всё, что мы сделали. Вот и всё, что надо было сделать. Вы думаете, был смысл увольнять, сажать, переписывать инструкции и дёргать проверками?

Не-а.

Мы ещё походили по кораблю, порылись в документации, понапроверяли датчики – всё для отвода глаз.

В этой стране невозможно играть шахматными фигурами. Потому что мы единственная страна, в которой будущее мчатся на всех парах, а не робко шагают. В этой стране шахматные фигуры швыряют в печь локомотива. И они горят. И это к счастью: лучше гореть, чем… Ну вы поняли. И фигуры должны это понимать. Потому что не деревянные же они.

Я сделал ещё одну вещь. Зашёл в библиотеку, глянул на портреты на стенах. Подошёл к ближайшей консоли, поводил пальцем, вызвав на экран текст длиннючей книги. Которую в школе все проходили, но никто не читал. Оставил на экране одну памятную мне страницу. Авось кто-то увидит:

Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека. И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.

писательХренов 434: Как я родился

Михалыч помер весной 61-го года. Вроде, особо не болел, и – на тебе. Он, впрочем, давно жаловался на сердце. А еще, года за полтора до этого, говорит мне как-то: вот, мол, у меня в Светлом сестра живет, как помру, снесешь ей письмо, адрес на конверте. Я еще посмеялся тогда, дескать, меня еще переживешь. А вообще он сестру, как и прочих родных, никогда не упоминал ни до, ни после. То ли прощения просит в письме, то ли сам прощает, подумал я, но расспрашивать не решился – дело серьезное. Он же мог сам пообщаться с легкостью, при современных-то средствах связи.

Ну, да ладно: помер он внезапно, даже скорую вызвать не успели. Схоронили по старинке, как у нас принято, я сам тоже копал. И все вечера ждал, уж больно муторно было на душе. Пока что нельзя было расслабляться, социальщики понаехали: делали свое дело, вскрытие там, расспросы, заодно анализ взяли у всех. Нам особо не мешали.

Закопали и побрели, молча так, к Прыщу – он смылся с кладбища первый, поляну накрывать. Он жил в трапециевидной пристройке к теплотрассе, и у него можно было поместиться хоть вдесятером. Многие-то из наших, и я в том числе, жили прямо в теплотрассе, выпилив в ее деревянной боковине небольшие двери, на которые мы вешали старинные заржавленные замки. Места было мало, не разогнуться в полный рост, зато вытянуться горизонтально можно было без проблем, а главное – замерзнуть не грозило.

У Прыща быстренько разлили какое-то мутное пойло, и выпили. И начали вспоминать Михалыча. Хороший был человек, хотя и пил много. А вот, сколько лет ему было, никто не знал. Пожалуй, самый старожил был, из оставшихся. Вспоминаем, значит, даже посмеиваемся – много веселых моментов было связано с покойным, и тут вдруг – стук-стук. Несколько грубых мужских глоток гаркнуло: «Да!», и вошла наш социолог, или там социопсихолог, кто их разберет, Марина Евгеньевна. Я думал, они все уехали, ан нет. Стаканы прятать поздно. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что социальщики не знают, у кого что есть, и кто, когда, и с кем пьет. И это при том, что у нас в стране крепкий алкоголь запрещен. Для нас у них послабление, хотя, конечно, весьма небольшое. Так вот, Марина Евгеньевна вошла и спросила:

— Поминаете?

Мы загалдели: да, хороший мужик был, присаживайтесь, сто грамм? Она подсела, но пить, конечно, не стала. Прыщ сразу стал рассказывать одну из историй про Михалыча, а я задумался. Раньше, когда я перебрался на свалку – так по старинке назывался район мусороперерабатывающего комбината, она все время меня уговаривала вернуться к нормальной жизни. Водила по планетариям всяким, музеям и библиотекам, даже на космодром с ней летали. Я отшучивался и много философствовал. А потом, вдруг, замечаю, что она уже со мной почти не разговаривает, и даже почти и не смотрит. Может, думаю, обиделась. Я ж все давил, что дураки они все, и все их дела со вселенской точки зрения ничем не больше моих, и вообще, мы просто плесень, и скоро человечеству придет кирдык, и вообще, никакого смысла ни в чем нет.

Она, наверное, почувствовала, что я на нее смотрю, и подняла взгляд на меня, а я, как раз, стакан ко рту подносил. Так и застыл. Стыдно. Когда-то, говорят, не стыдно было, а сейчас стыдно. И еще мне стыдно было, что я ее как будто ревную. Она и говорит, прямо так, и без тени улыбки:

— Денис, ты зачем пьешь? Кто-то из мужиков аж поперхнулся, а Прыщ закричал:

— Правильно-правильно, повлияйте на него, Марина Евгеньевна, нам самим мало, а тут еще и этот паразит стаканами хлещет!

Ну, я тоже нашелся, говорю, мол, зубы болят, а спиртом полощешь – легче становится.

— Лучше в стоматологию сходи, полчаса делов-то, — сказала она и больше на меня не смотрела. Впрочем, она минут через пять поднялась и ушла. И я принял таки долгожданную дозу.

На следующий день мы так удачно опохмелились, что в памяти от него почти ничего не осталось, а весь третий день я провалялся у себя в берлоге. Только Прыщ заглянул, притащил пожрать, звал на продолжение банкета, но я только махнул рукой. Голова раскалывалась, видеть никого не хотелось. У нас, в сущности, два состояния – пьяное веселье и стыд. У меня такие мысли с похмелья всегда – трезвый, так сказать, взгляд на себя.

Особенно тоскливо было, когда я ночью проснулся. И выспался, вроде, и голова прошла, но страшно до жути, и, если бы мне так сильно не хотелось делать движения, я бы пошел к кому-нибудь из наших.

Но я все-таки уснул еще раз, до утра, и, пережив вязкие, незапоминающиеся кошмары, открыл глаза рано утром, после чего сказал себе:

— Хватит валяться!

И, медленно и осторожно, наученный горьким опытом, встал. Перекусил старым, сморщенным хлебом, пахнущим плесенью. Вчера почти совсем не ел, потому хлеб показался очень вкусным, а вода – сладковатой. Отыскал письмо Михалыча, вооружился водой от жажды, и, пошатываясь, отправился в путь.

Светлый находился с другой стороны от города, потому надо было с тремя пересадками. До города я добрался на паровозе-мусоровозе, который догнал меня и остановился, ожидая, пока я сяду. Они так запрограммированы, к нам же пассажирский транспорт не ходит. От сортировочной я добрался до метро, откуда выбрался спустя полтора часа. И успел увидеть удаляющийся автобус. Следующий рейс – через час. Ждать не хотелось, и я прикинул, что идти-то всего километров пять, а мне после долгого лежания даже останавливаться не хочется. И я рванул, бодренько так, аж сам себе подивился.

Иду, значит, и уже какие-то зачатки гармонии в душе наметились, настроение подниматься стало, и тут, немного впереди на дорогу вышла девушка. Я замедлил ход, не хотелось никому в поле зрения попадать. Но она шла довольно медленно, так что мне казалось, что я почти что стою на месте. Тогда я решил ее обогнать. Прибавил шаг. Поравнялся. Повернула она голову, посмотрела на меня и убила, так сказать. Не то, чтоб сильно красивая, но такая – живая какая-то. У меня состояние такое, уже не пьяный, но и не трезвый, а потому мне, наверное, почти любая на ее месте бы понравилась. Еще и весна на дворе. Сердце у меня застучало и я, наверное, покраснел. А потом, неожиданно для себя – я с девушками очень стеснительный, когда трезвый – сказал:

— Вам помочь? Было видно, что сумка, висящая на плече, довольно тяжела.

— Помогите, — говорит. Я взял сумку и пошел с ней рядом, чуть отстав.

— Где вы учитесь? — спросила она. По мне что, не видно, где я учусь? Я представил, какой от меня запах, вспомнив, как благоухал, например, Михалыч, выползая из конуры после недельного запоя. И отстал еще сильнее.

— Нигде, — говорю громко. — А вы где?

Она что-то ответила, я не запомнил, потому что у меня состояние такое стало – весеннее. А потом мы пришли и она забрала сумку, а я вдруг набрался смелости и спросил:

— Может. Мы с вами. Встретимся?

Голос у меня предательски дрожал и ломался. Она улыбнулась, опуская глаза, и сказала:

— Вы всерьез думаете, что я соглашусь? Я осмелел и сказал:

— Я помоюсь. И побреюсь.

Сам улыбаюсь, но когда она посмотрела на меня, у меня аж рот перекосило. Я вообще своим лицом в минуты волнения управлять не могу.

— Этого мало, — говорит. — Вы сначала выберитесь со своего мусорозавода, или как там. И пошла. Я догнал ее у калитки и говорю:

— Я выберусь! Она посмотрела теперь серьезно:

— Вот и выбирайтесь. Года вам хватит, чтобы стать человеком? И тут я по-дурости согласился:

— Хорошо, через год на этом месте!

— Договорились, — говорит. — Пока. Спасибо, что сумку донес.

Этот внезапный переход на «ты» меня сделал совершенно счастливым. Я проводил ее взглядом и почти побежал дальше. Внутри все бурлило – радостное возбуждение, сомнения, ревность, стыд, страх, чего там только не было.

Я отдал письмо и поехал на нашу сторону. Только не домой, а к Марине Евгеньевне. Она жила в небольшом домике на линии нашей теплотрассы, только она там под землей проходила. У нас ее тоже хотели под землю спрятать, но социальщики не дали. Ради нас. Устроили, блин, заповедник гоблинов. Марина Евгеньевна вешала белье во дворе. Я подошел к заборчику и сказал:

— Здрасьте! Она обернулась:

— Здравствуй, Денис. Виду никакого не подает.

— Заходи, — говорит.

Я вошел и сел на крыльцо. И ведь не спрашивает, зачем пришел. Сейчас, говорит, чай будем пить, с вареньем. А я, поскольку серьезно разговаривать я совершенно не умею, и говорю:

— Сейчас есть машины, которые сами стирают, сушат, гладят и все такое. А есть одежда, которая вообще не пачкается.

Это я ее передразниваю – она раньше частенько рассказывала, что сейчас есть за механизмы, до чего человечество дошло, а мы, мол, как дикари живем.

— Надо что-то и руками делать иногда. И своими ногами изредка ходить.

Намекает, что ли, на мой сегодняшний поход. Иногда мне кажется, что она все про меня знает, про каждую минуту моей жизни, и даже мои переживания от нее не скрыты.

Она предложила борща, но я отказался – мне вообще ничего не хотелось. Кроме как прыгать. Или бежать в известную сторону галопом.

За чаем она сказала, что недавно разговаривала с Максом. Он сейчас на Марсе, программирует роботов. Стал хорошим специалистом. Спрашивал, говорит, про меня. Мы с ним не один литр в свое время выпили, пока он не ушел от нас. А теперь и вовсе на Землю нос не сует, года три не был.

— Хочешь с ним поговорить? — спросила Марина Евгеньевна. — Сейчас, вроде, связь с Марсом должна быть.

— Давайте, — говорю.

Она ушла в дом, а я стал вспоминать свою спутницу и бояться, что больше я ее не увижу, а еще я гадал, какое у нее имя. Ей все имена не подходили. Марина Евгеньевна вернулась, и сказала, что минут через двадцать можно будет пообщаться.

Пришла ее дочка со школы, тонкая девчонка-старшеклассница, и стала рассказывать, что изучали, и чему научили своих роботов. У меня тоже был робот, когда я учился, но, конечно, побольше и послабее. Мы своих тренировали в футбол играть, и еще много чего, менее интересного, а эти уже и в небо нацелились. Вот, говорит, если взять два реактивных микродвигателя, прикрепить друг напротив друга, вот так вот, то сил робота поднять у них не хватит. А если вот так, и использовать специальный алгоритм, то хватит. Я не поверил. Мы начали экспериментировать, но тут Марина Евгеньевна позвала меня в дом.

Макса я запомнил веселым парнем, а тут на меня смотрел серьезный взрослый мужик. Рад, говорит, тебя видеть. И улыбнулся. Прилетай, говорит, к нам. Шутит: на Марс просто так не попадешь.

В общем-то, говорить нам особо не о чем было, потому что интересы и проблемы у нас разные. Ты, говорю, не женился еще? Нет, говорит. Опять тупик. Впрочем, тягостного молчания тоже не получилось, потому что Макс начал рассказывать про какие-то странные парадоксы, темпоральные взаимодействия, и все такое. Только я его не слушал, поэтому грубо перебил:

— Макс, как выбраться с помойки? Он помолчал чуток, и говорит:

— Рад за тебя!

Рано, говорю, радоваться. А он говорит, что задницу страшно отрывать от печи, но зато, если оторвешь, обратно садиться ни за что не захочешь. Пусть ты целых тридцать лет сидел, не вставая. В общем, он ждет от меня вестей. Хороших.

На дворе робот уже болтался на сверхнизких высотах, периодически натыкаясь на разные препятствия, в том числе поверхность земли. Мы еще поговорили о недостатках нынешнего алгоритма, причем эта пигалица меня просто за пояс заткнула одной своей терминологией, а ведь у меня по робототехнике была неизменная пятерка! Потом Марина Евгеньевна загнала дочь обедать, а мне говорит:

— Что у тебя случилось? Ну, я как на духу:

— Я встретил женщину своей мечты.

— Наконец-то, — говорит. — И что ты собираешься делать?

— Жениться, — говорю, и мне от этого слова аж сладко стало. — Еще: бриться, мыться, учиться. И все такое. Я сегодня обратил внимание, что в городе полно детей, и мне так захотелось, чтобы, вот, прихожу я домой, а там… или нет, сижу я на Марсе и звоню жене: как там младшенькая? А на старшего опять учительница жаловалась? Опять я кривляюсь. Наверное, просто боюсь к себе серьезно относиться.

— Тебе сейчас главное – не запить, — сказала она, — у тебя такое состояние возбужденное. Давай тебя отправим на Новую Землю, в институт геологии? У меня там знакомый есть. Или куда хочешь?

— Давайте, — говорю, — на Новую.

Подальше, а то я буду бегать к ней под окна и смертельно надоем, и еще надо подальше от родной свалки, где всегда так хочется выпить. Ну, и не только поэтому. Надо что-то делать, куда-то бежать.

И Марина Евгеньевна тут же связалась со своим знакомым, Степаном Степанычем, который на Новой Земле был далеко не последним человеком. Он меня спросил: кем хочу стать, что мне нравилось изучать в школе, и так далее.

— По робототехнике была пятерка, и русский с литературой я любил, — говорю. — Только сначала мне все легко давалось, а как перестало даваться, так я и перестал учиться. Скатился на двойки, потом вообще бросил.

Честно так признался. Ну, еще сказал, что камни красивые коллекционировал в свое время, манили они меня. Степан Степаныч сказал, что всех манили. И сказал:

— Приезжай, сделаем из тебя человека.

Потом я сходил в парикмахерскую, которая сказала мне добродушным голосом:

— Стричь и брить?

Я кивнул, и на стене стали появляться разные прически, а я ткнул во вторую или третью, где покороче. И тогда мою голову мягко обхватили манипуляторы, и дальше я чувствовал только, что мои волосы шевелятся на голове, как от маленьких струй теплого воздуха. Через пять минут я вышел и храбро направился в стоматологию. Там я провел не менее получаса, периодически чувствуя легкие уколы боли. Потом я приоделся. Переночевал у Марины Евгеньевны. Правда, совсем не спал. На свалку я больше не возвращался.

Утром я сам поехал в аэропорт. Иду в посадочное отделение, и думаю, радостно и тревожно, что осталось триста шестьдесят четыре дня. И тут она говорит:

— Тебя и не узнать. И ведь слышал же я торопливые шаги сзади! Не обратил внимания.

— Как ты меня нашла? — спросил, а сам думаю, что, наверное, она случайно тут оказалась.

— Связалась с социальщиками, — говорит, — тебя оказалось легко найти.

И улыбается. Эх, все про меня все знают. Наверное, один я такой влюбленный баран во всем многомиллионном городе.

— Как тебя зовут-то? — спрашиваю. Теперь как бы и не страшно, мы уже как бы и повязаны. Вроде как суженные – это я, конечно, размечтался.

— Светлана, — говорит. Точно. Я разные имена ей примеривал, а это, почему-то – нет.

— Я что сказать-то хотела, — говорит, — через год меня здесь не будет, я на практике буду, на Луне. Если все пойдет нормально.

— Ну, значит, встретимся на Луне, — говорю я, а сам удивляюсь своей наглости. Кто меня на Луну пустит? Потом я ушел, а она, в свой черед, проводила меня взглядом.

В самолете толстый дядька рассказывал, что то, что раньше называлось самолетом, самолетом не являлось, потому как летало не само, а управляли им пилоты, а пароходы вот, действительно, использовали пар, но у них принцип движения был совсем не такой, как у современных межпланетных пароходов. Потом я уснул, и мне снились сны.

Меня никто не встречал. В здании управления мне сказали, что Степан Степаныч сейчас на берегу, как и всегда в это время в воскресенье. И указали направление. Я нашел его по шею в ледяной воде. То есть, там несколько голов торчало, и, видимо, одна из них была его. Меня всего трясло от этого вида, хотя я был тепло одет.

— Здрасьте, — закричал я, — Степан Степаныч тут?

— Тут! — закричала одна из голов: – Залазь!

Я помотал головой. Из палатки высунулась мокрая голова, с плечом и рукой, которой она призывно махала:

— Заходи!

Я зашел. Вдоль стен висела одежда, под ней стояла обувь, а из нее торчали шерстяные носки. За мной ввалилось сразу несколько человек в трусах.

— Здорово! — сказал Степан Степаныч, и протянул мне руку, от которой валил пар. Она было очень холодной.

— Раздевайся, — говорит.

— Да, как-то… страшно, — сказал я. — Я ни разу…

— Марина сказала, что ты настоящий мужик, — говорит. — В разведку с тобой можно, без вопросов.

Пришлось раздеться. Руки меня не слушались, но, в принципе, разоблачиться мне удалось. Я вышел босиком на лед, а сердце у меня так билось, что я боялся упасть в обморок. Я машинально стал спускаться по лесенке в прорубь, а вода была даже не холодной, а как-то своеобразно обжигала. Я вцепился в лестницу и окунулся с головой.

— Три раза надо, — сказал кто-то.

Три, так три, я и пять теперь могу. Но окунулся еще два раза и, не помню как, вылез из проруби. В палатке я завернулся в полотенце и мне протянули кружку с темным горячим чаем. И печенье.

— С днем рождения, — сказал Степан Степаныч, и еще раз пожал мне руку.

— У меня не сегодня, — сказал я, стуча зубами, — у меня летом.

— Не, — говорит, — ты не понял. Сегодня – от воды и духа. И я понял. Про воду. И про дух, но это уже гораздо позже.

ГенриЛогос 432: Марсиане

В детсадовском возрасте ощущалось, как славно быть марсианином. После обеденного сна Ольга Павловна забирала в ЦАМ Стаса и меня, чтобы вместе с прочими марсианами играться в пришельцев. А к вечеру заезжал отец.

— Как вёл себя мой маленький зеленый человечек? — неизменно спрашивал папа.

А вот и неправда – в садике поначалу я не был зеленым человеком. Это случилось позже. Вот же было время – что ни месяц, то кровь на анализ и уколы в попу. Когда я начал меняться, на первых порах жутко стеснялся. До самого лета ходил застегнутый на все пуговицы, руки держа в карманах и натянув до носа капюшон.

— Эй, марсиане! — завидя нас со Стасом, орала во всю глотку пацанва, изображая ладонями локаторы-уши.

Зато как завистливо они разглядывали баллончики со сжиженным марсианским газом и трубочки, вставленные в нос! Именно тогда на почве мальчишеских дразнилок, их непохожести и тихой зависти мы со Стасом стали не разлей вода. Как подросли, даже в футбол обычно гоняли по принципу земляне против марсиан. Жаль, что марсиан во дворе было лишь двое.

Вымахавшие на голову выше остальных, тощие, с раздавшейся вширь грудной клеткой и с хилой мускулатурой, мы не могли, как следует, дать сдачи мальчишкам, кто нас, бывало, задирал. Было обидно.

Зато я классно убегал. Мне бегать нравилось, а заодно вполоборота мальчишкам показывать язык. Мчась по улицам, очень хотелось снять респиратор, но Ольга Павловна говорила, что так поступают слабаки. Поэтому я держался, лишь чуточку оттопыривая у носа резинку.

А Тонька осталась белой, потому что она землянка. Жалко. Я почему-то думал, что Тонька своя.

— Эй, марсиане, — частенько звала нас Тонька. — Идемте чай пить. С печенюшками.

Тонькино «эй, марсиане» звучало с теплотой, поэтому я на нее не обижался. На Тоньку я не обижался никогда.

Вообще-то, она не с нашего двора. Просто в ЦАМе за нами приглядывала Ольга Павловна, а за нею хвостиком увивалась Тонька. Тоньке повезло: для нее Ольга Павловна – мама. А раз девчонок среди нас было не густо, на марсианско-мальчишеской сходке Тоньку без вопросов засчитали за свою.

Мне с мамой тоже повезло. «Союз-Венера» провалил испытания, и мамка на нем не полетела. Вместо этого родила меня. Правда, сестры или брата у меня не было, потому что у мамы график – так пояснил отец.

А в остальном, подрастая, мы оставались обычными детьми. Шли в школу, вступали в пионеры, учились, взрослели, дрались иногда. Бывало, горланили песни у костра. Вот эту: «Зеленым ста-а-анет советский Марс» или не стареющую «Траву у дома». И на ветру неизменно развевался красно-зеленый флаг нашего марсианского отряда. Однажды у костра всплыло в памяти раннее детство, и я спросил:

— Ольга Пална. А помните, Катюху из нашей младшей группы?

— Нет, Ромочка, не помню. Стас тут же встрял в разговор:

— А я помню. Чернявая такая.

— И я.

— Ольга Павловна, а куда она подевалась?

— Так. Всё! Рома, респиратор поправь. Кто у нас сегодня дежурный? А ну марш посуду собирать.

А один раз я подслушал разговор в кабинете у Уточкина. Случайно. Голос Ольги Павловны жаловался устало:

— Геннадий Николаевич, мне с ними тяжело. Особенно, Рома этот, Соловецкий. Нет, вы не подумайте, он хороший мальчик. И с Тонечкой он, как бы вам это сказать… — раздались всхлипывания. — А как потом?

— Я понимаю, Оленька. — Уточкин прошелся по кабинету. — Они первые. Дальше адаптацию поставят на поток – проще будет.

Дворовые пацаны сразу после школы шли кто на каратэ, кто на шахматный кружок, кто просто гонял в футбол с друзьями. А нас со Стасом отвозили на продленку в Центр Адаптации к Марсу. Иногда за нами заезжал сам Геннадий Николаич Уточкин, худощавый, серьезный, предельно собранный, вызывающий невольный трепет и уважение всех марсиан. Еще бы – он у нас в ЦАМе самый главный.

Помню, мы с Тонькой как-то сидели в ЦАМе во дворе, ждали остальных. Тонька грызла яблоко, а я просто болтал ногами.

— Полетели с нами? — вдруг попросил я и зарделся как помидор.

— Неа. — Тонька откусила огромный кусок. — Там яблок нет. И холодно.

— А когда я на Марсе яблони посажу, прилетишь? Тонька, дожевывая, угукнула.

— Обещаешь?

Тоня странно, очень странно посмотрела на меня и, едва сдерживаясь, чтоб не расхохотаться, торжественно вручила мне огрызок.

В ЦАМе нам читали потрясные вещи: геологию, выживание, иняз. В геологию я влюбился без оглядки. Даже Тоньку на время позабыл. И к нашей общей со Стасом мечте – встретить марсиан, взаправдашних, настоящих – добавилась другая – отыскать самый-самый нужный минерал.

Аборигены-марсиане по нашему убеждению засели глубоко под поверхностью Марса и не высовывались. Терпеливо ждали, пока мы со Стасом прилетим. И я об этом Тоньке все уши прожужжал.

А в один из дней нас порадовали, что занятий не будет, и вместо уроков долго-долго катали на карусели.

— Ну как, понравилось, космонавт? — спросил после этого Уточкин. Я радостно вытаращил глаза:

— Супер, — еще подумалось, как здорово, что и без карусели я зеленый.

Уходя домой, я оглянулся. Зеленокожий веснушчатый Андрюха выглядел смешнее остальных и громче всех орал космонавтские песни. Я запомнил его понуро сидящим в отдалении в то время, пока Геннадий Николаевич беседовал с его отцом. Наверно, именно с того самого дня я вошел во взрослую жизнь и всё чаще стал задаваться вопросом: «Почему я?» Почему именно мне выпала честь жить на Марсе? Честь? Наказание? Нет, всё-таки мне больше, чем Андрюхе повезло. Всё бы ничего, если б не Тонька.

— Ну чего ты за мной ходишь? — полувшутку, полувсерьез допытывалась она.

— Ты красивая, — признался я однажды, — а я долговязый зеленокожий урод. Тонька ничего не сказала. Она на меня просто посмотрела.

На следующий день я отказался ехать в Марсианский Центр. Если б за нами заехал Уточкин, я бы не рискнул, а Ёла-Пална только погрустнела и сказала:

— Ладно.

Вечером я молча ковырял ложкой папину стряпню. Он часто вздыхал, то подсаживался ближе, то просил передать соль.

— Ром. А помнишь, как мы вместе мечтали, что построим на Марсе магнитную трассу?

По телевизору крутили передачу про освоение Марса, про общественный подвиг и социальные блага для детей-марсиан.

— Это ты мечтал, как мамка летать в космос. Марс – твоя мечта. Твоя, а не моя! Твоя и Ёлы-Палны. — Вообще-то, мальчишки не плачут, особенно марсиане. — Я землянин, понял! Я хочу быть, как все. А ты, ты… Очкарик ущербный! Ты за меня марсианскую надбавку получал! — И, давясь слезами, я вскочил из-за стола и долбанул об косяк дверью.

На Ёлу-Палну сердиться не получалось, и я, как мог, дулся на отца. В ЦАМе нам, конечно, многого не говорили, но мы или сами из телевизора цепляли краем уха, или из ребят кто важно сообщал, когда «перетирали взрослые вопросы». Короче, мы знали, что долгосрочную программу адаптации к Марсу утвердили на высшем уровне, тщательно контролировали и грозились прикрыть ее, если что. Так что, когда в ЦАМ заглядывали незнакомцы с военной выправкой в накинутых белых халатах, мы понимали, как себя вести.

Отец был простым инженером с зарплатой в двести пятьдесят рублей. Копался каждый день на работе со своей магнитотрассой и даже дома что-то чертил и вычислял. Вдобавок изредка ругался по громкой связи со своим начальником, дядей Славой. Весь взъерошенный, надрывным голосом пытался в чем-то убедить, тыча чертежи в видеофон:

— Ну вот же, вот! Здорово было б, если б он всегда был таким…

Конечно, поначалу смотреть отцу в глаза было стыдно. Потом забылось, прошло.

А следующей зимой всех нас отправили в Мурманск. Для нас тут построили специальный марсианский городок и сказали:

— Обустраивайтесь, ребята. Теперь каждый год будем учиться здесь жить.

И понеслось. Уколов делали столько, что невозможно было сидеть. А еще сюда привезли марсиан из Питера и Магнитогорска. Вот где было настоящее счастье – куча снега и сплошь зеленые лица, взрослые не в счет.

А Тонька? Конечно, она упросилась ехать с нами. Только вот… в марсианском городке она смотрелась бледной и чужой и вечно мёрзла. Даже стало ее жаль. И как-то между делом я спросил у ее мамы:

— Ёла-Пална! Ой, простите, Ольга Павловна… — Она лишь улыбнулась уголком рта. — А почему Тоня не марсианка? Наша любимая наставница окинула меня усталым взглядом.

— Респиратор, Рома. Поправь сейчас же. Ну сколько можно тебе напоминать?

К давнишней ссоре с отцом больше не возвращались. Разве что тот случай, когда во время ужина он вдруг отложил вилку, снял очки, посмотрел серьезно в затянутое изморозью окно и произнес, будто в оправданье:

— Это было непростое решение, сынок. Хотя, может, это он так, о своем, о магнитной трассе?

А хорошо всё-таки, что папу отпустили в Мурманск со мной. Потому что мама и в Москве гостила у нас редко – чаще летала в космос или проходила подготовку в звездном городке. А в Мурманск совсем не прилетела – у нее работа. Только однажды вырвалась на денек. Я тогда еще пошел выносить на улицу мусор и не надел поверх майки куртку. Мама на меня накричала и не пустила играться в снежки. А Ольга Павловна, наоборот, потом хвалила: «Молодчина, Рома. Процесс адаптации проходит хорошо».

И помчались годы. Спецкурсы. Рейсы. Москва-Мурманск, Мурманск-Москва. Напоследок нас закидывали даже на Эверест.

А к окончанию школы на территории ЦАМа выделили блок под общежитие. Мы всей гурьбой переехали туда и с головой погрузились в учебу. Натаскивали нас по ускоренной программе. Правильно, нечегопросиживать штаны – на Марсе мы нужны. Но как бы складно нас не опекали, из зеркала изо дня в день глядела всё та же зеленая физиономия, будто не меня оно отражало, а зияющую пропасть между Тонькой и мной. Решение вызревало годами, и я, в конце концов, рискнул открыться Стасу:

— Я остаюсь.

Стас насупился, стянул с себя респиратор, хоть теперь это строжайше запрещалось, и сплюнул прямо на пол.

— Это из-за Тоньки, да?! Было такое чувство, будто предаю друзей.

— Не из-за Тоньки, — ответил я, стараясь говорить спокойно. — Просто за меня всё решили. Я так не хочу.

— А как же первый контакт с марсианами? Как геологическая разведка и поиск самого нужного минерала? Как же…? — тут Стас запнулся и стал ритмично, с усердием пинать ножку стола. В его движениях читалось: «А как же я?» Вместо этого он выдавил:

— И куда ты?

— Пойду в полярники.

— Ёле-Палне скажешь?

— Пока не могу.

Ёла-Пална ушла из жизни тихо и даже как-то буднично. После очередного Мурманска она долго болела, а в один из дней в аудиторию к нам зашла практикантка Леночка и сказала:

— Ребята. Ольги Павловны с нами больше нет.

Ёла-Пална… Ласковая, чуть грустная, активная и довольно молодая женщина. Наша неизменная няня, почти что мать.

— Полетишь? — без обиняков спросил тогда Стас. Мы оба знали, что в тот момент я не смог бы ответить: «Нет».

— Тоньку жалко.

— Ага.

А что еще скажешь? В один миг, как в Мурманске, она стала одинокая и чужая. Спустя несколько дней я застал ее собирающей вещи, раскиданные обыкновенно по всем комнатам ЦАМа.

— Куда ты теперь? — спросил я, укрывшись наполовину за дверью.

— Психологом стану. Как мама.

Светку Колосову завернули перед самым стартом. Врачи сказали твердое нет. И такое случается…

— Я всё-всё-всё бы на свете отдала, — шептала она Стасу, — лишь бы на Марс полететь. Стас понуро молчал, даже когда Светка сорвалась на крик:

— Ну почему?! Почему ты улетаешь?

А Тонька… Тонька не сказала мне таких слов. Она даже не знала, что в новый далекий дом я вёз с собой засохшую яблочную кочерыжку. В ракете я ерзал, места себе не находил, пока Стас не взвинтился:

— Ты уж определился бы что ли – от себя убегаешь или летишь навстречу мечте.

Не знаю, что в этот самый миг творилось в душе у него. Рваные мысли. Судьба это или собственный выбор? Не знаю. Я просто закрыл глаза и позволил ракете унести себя на красную планету.

Все, кто приехал нас провожать, с волнением наблюдали огненный шлейф. Уточкин, большие шишки со звездами на погонах, Тонька, практикантка Леночка, уже пообещавшая остаться в ЦАМе, родители, друзья.

— Они ж еще дети, — всплакнула Леночка. — Простые советские дети.

— Марсианские дети, — поправил Уточкин, протер очки и водрузил их на переносицу. — Марсианский народ.

Мёрзлый марсианский воздух царапал легкие. Я сладко поежился. Выполнил с десяток взмахов руками, попрыгал, разогреваясь. Вжикнув змейкой, щелкнул переключатель – комбинезон засветился изнутри. Давайте, сони, просыпайтесь – дышать хочу. Сине-зеленые водоросли, вживленные в организм, отозвались мурашками по коже, жадно впитывая световой поток. Сколько лет уживаемся и тренируемся мы с вами? И всё же маловато для Марса вас одних. Я проверил запасы кислорода в баллончике, аптечку, мобильную связь. Марс суров, и даже нам, «детям Марса», с ним шутить не стоит.

На вездеходе домчишься к периметру магнитотрассы в сто раз быстрей – это ясно. Но даже когда градусник спускался за минус пятьдесят, я выбирал бег. Сначала разогревался у базы на вымощенной шестигранной плиткой площадке, чувствуя себя облюбовавшей алюминиевые соты пчелой. Затем трусцой по грунтовой дороге, утрамбованной погрузчиками вдоль и поперек. А дальше – размашистый бег по девственной глади Марса, прикасаясь ногами к истории длиной в миллиарды лет.

Мимо промчался вездеход – Юркина бригада. Наш плелся где-то позади. У куполов копошились белокожие колонисты в громоздких скафандрах, отходящие от базы не дальше, чем малое дитя от материнской груди.

Я перешел на размеренный бег, преодолевая за шаг метров по пять, будто в сапогах-скороходах переступая горы и моря.

Иногда мне казалось, что удалось влюбиться в Марс. Достаточно во время бега застыть на мгновение и прикрыть глаза. Телом почувствовать полет. Еще чуточку – и порвутся гравитационные нити, и Марс отпустит…

Я ускорил темп. Некогда мечтать. Нас ждет работа, монотонная, тяжелая. Нужная…

К перерыву, не сговариваясь, съезжались к ближайшей климатической установке, забурившейся носом в грунт и выплавляющей спрятанную в недрах воду. Термоядерный агрегат работал на полную. Намучившись за день с укладкой сверхпроводящей стали в пока еще вечную мерзлоту, мы подтягивались ближе, раскладывали на раскаленных перилах сухой паек и грелись сами. Время от времени реактор напоминал о себе раскатистым вздохом, когда из его макушки вырывался пар и устремлялся греть пустоту. На мгновенье морозный воздух мог смениться зноем, чтобы тут же остыть и осыпать нас льдинками. Так и обвариться недолго. Но мы всё равно съезжались, кучковались, грелись.

Следуя расписанию космических часов, здесь нас обычно заставало светлое пятно, солнечным зайчиком скользившее по равнине. В эти минуты даже невооруженным взглядом можно было различить в небе яркую точку – отражатель. Тоже, наверно, чья-то мечта. У нас даже шутка родилась: «Светит, но не греет. Что это? Правильно – орбитальное зеркало над Марсом». Говорят, недавно приладили к нему очередной блок. Теперь еще малая толика солнечных лучей будет посылаться на марсианскую поверхность.

Шефство над нами взял Иван Петрович – старичок-биолог, ухитрившийся пробиться на Марс, несмотря на почтенный возраст. Без передыха он носился со своею апельсинового цвета мечтой. Высаженный им у куполов оранжевый лишайник отчаянно цеплялся за жизнь. На пригорках у базы искусственно подогреваемый инфракрасными лучами он продержится чуть дольше, но всё равно однажды, пусть раньше или позже, Иван Петрович, чуть не плача, будет причитать: «Ну что же ты, мой маленький. Что ж ты, мой малыш». И будет соскребать с окаменелостей буровато-грязный порошок, в который превратился некогда наполненный жизнью лишайник.

А Тонькин яблочный огрызок где-то затерялся. Ерунда. Семечки от яблок каждый второй везет с собой на Марс. Несерьезные люди.

Зимовали мы, как все, под куполами, а с уходом жестких холодов потихоньку расконсервировали строительную технику, полузасыпанную смерзшейся пылью, и расползались по своим участкам.

Зима нагоняла тоску. В тот период в голову, не слишком занятую работой, как на мёд, слетались мысли. Наверно, можно было упросить маму лететь со мной. Ей бы разрешили, мама – опытный космонавт. Или Тоньку. Нет, Тоньку бы, наверное, не взяли.

С Земли по сравнению с прошлым разом доставили чуть ли не вдвое меньше девчонок и ребят, прошедших адаптацию. То ли не заладилось что-то, то ли виновниками стали успехи астероидных работяг, поставивших добычу платины на поток, о чем ежедневно трубили в новостях.

— Свернут нас, ребята, — предрек Иван Петрович, глядя на сваленную в кучу технику, отказавшую после суровой зимы, на свежевысаженный под открытым небом лишайник, дни которого были сочтены, на молодых зеленокожих ребят, с восторгом озирающихся вокруг и украдкой бросающих взгляды на космодром. — Как пик дать свернут.

— И куда нас?

— Хм, — биолог помолчал. — Молодежь на астероиды перебросят. А меня-то, наверно, на Землю спишут по выслуге лет. — Иван Петрович нервно подернул плечом и погрузился в изучение нерадивого лишайника.

Карликовая яблоня в кадке разрослась, дай бог. Молодец же кто-то, догадался. За успех колонии «Эллада» не засчитается, но как символ сойдет. Меня же деревце раздражало. Магнитотрасса для отца, морозостойкие зеленые ребята для Ольги Павловны, яблоня для Тоньки и для страны. А что для меня?

— Ауууу! — временами кричал я в пустоту. — Где вы, марсиане?! Я, Соловецкий Ромка, шестой год торчу здесь, на Марсе. А вы где? Ау!

— Домой охота, — признался я Стасу как-то на привале.

— А что там, дома?

— Там Земля, — попытался я отшутиться и серьезней добавил. — Отец… И Тонька. Стас хмыкнул, запил чаем бутерброд.

— Ты б ей хоть позвонил.

Стас прав. Уже год, наверно, то работа, то тоска. Всё некогда, всё завтра. Наконец, я собрался с духом и позвонил. Разговор выдался официальным и сухим. Изображение опаздывало и дергалось – так всегда бывает, когда связь с Землей.

— Как жизнь? Что делаешь? — допытывалась Тонька.

— Да как обычно, — уходил я в сторону. — Бездельничаю. Ищу взаправдашних марсиан.

— Ты не взрослеешь, Ромка. — Только тут я почувствовал ее прежнюю теплоту.

Распрощался, передавал приветы, обещал звонить. А для себя решил – и вправду пора взрослеть.

— Иван Петрович. Вот. — Я протянул ему лист бумаги. Всё по-взрослому – просьба, дата, подпись.

Он прочел, щурясь на мелкий шрифт. Вздохнул, мелко-мелко затряс бородкой и сухо сказал:

— Я передам.

Вот и груз с плеч долой. Теперь просто ждать – такие вопросы быстро не решают. И, чтоб часы ожидания скорее текли, я с прежним рвением погрузился в работу. Стал названивать Тоньке. Тут уж она в подробностях рассказала, как с отличием окончила институт, устроилась работать в ЦАМе. А о своих воспитанниках, уже начавших зеленеть понемногу, тараторила взахлеб.

Бурились мы в эти дни вплотную к базальтовой породе, хотя при возможности старались держаться русел высохших в древности рек. Вдруг хрустнуло. Бульдозер заурчал, как раненый медведь, и, проваливаясь передним колесом, завалился на бок. Благо Стас грузил неподалеку, подогнал тягач, зацепился, вытянул.

— Марсиане! — выпалили мы одновременно со Стасом, едва выбравшись взглянуть, что произошло.

— Контакт, Иван Петрович! Есть контакт, — я тут же связался с шефом и обрисовал обстановку.

— Ребята, не лезьте туда, я вас прошу, — взмолился Иван Петрович.

Дыра уходила под базальтовый пласт. Из обнаруженной расщелины исходило сияние, призрачное, сиренево-голубое.

— Мы только заглянем и назад. Честное слово.

Аж дух захватило, детские фантазии возвратились вмиг. Стас протиснулся первым, заторопился и, поскользнувшись, засучил ногами.

— Тише ты, марсиан спугнешь.

К нашему прискорбию марсиан в дыре не оказалось. Вместо них волнистыми прожилками в вулканическую породу вплеталась стекловидная масса, похожая на кварц, которая и источала тот загадочный свет.

— Самый нужный минерал? — с надеждой спросил Стас.

— Самый, — уверенно подтвердил я. — Выковыривай давай.

— Увы, ребята, находка не по моей части, — признался Иван Петрович, поколдовав в лаборатории с привезенными образцами. — Следов органики в них нет. В геологическую несите, Семенычу, — и добавил, взглянув на наши осунувшиеся лица. — А для детального изучения, конечно же, на Землю надо отправлять.

— Так это ж через полгода, не раньше.

— А куда вам, юноши, в вашем возрасте спешить? Мне-то точно некуда…

На днях снова набрал Тонькин номер телефона, хотел порадовать ее – вот мол, обнаружил редкий минерал. Экран заслонило ее заплаканное лицо. Не дожидаясь обмена приветствиями, Тонька излила:

— Программу сворачивают… Из-за тебя.

Вот, значит, как вышло… Они там, на Земле, создавали проекты, просчитывали, готовили людей. Дискутировали, сомневались, верили, прощали ошибки и провалы, а потом некто Роман Соловецкий попросился домой. И стало ясно – уходит один, за ним потянутся другие.

— Зачем, вообще, ты улетел? — сердито выдала Тонька.

— Я думал, что есть марсиане. Глупое оправдание, понимаю… — Отчего-то на Тоньку закипала злость. — Ты не знаешь, каково это жить чужими мечтами. А я верил в них, в марсиан! Да. Пытался жить глупой, детской, но собственной мечтой. Ледяной Тонькин голос не изменился:

— Знаешь, как называют меня мои зеленые человечки? Наша марсианская мама. — Тонька, невероятно похожая на Ёлу-Палну, распрямила плечи. — Те, кто верил в марсиан, по-настоящему верил, смог создать их – таких как ты, как Стас. Взаправдашних, настоящих… Вы же не просто первые, мальчишки. Вы идеалы и образцы, те, на кого стремятся стать похожими другие. А ты? Что сделал ты? — Тонька покачала головой. Ее слёзы, казалось, прольются на экран. — Нет, ты не марсианин, Рома. Я – марсианка. Ты – нет. И связь оборвалась…

Официального распоряжения сворачивать работы не поступало. И хорошо. Тем более что вскоре мы готовились закончить первое магнитное кольцо. Я втайне надеялся, что Тонькины слова касались только подготовки в ЦАМе, что можно всё исправить или что оно образуется само собой. И чёрт с ним, с этим Соловецким Ромой, пусть катится ко всем чертям на Землю, а освоение Марса пусть идет своим чередом.

От расщелины, источавшей свет, ушли чуть в сторону – благо позволял проект. Но даже когда за километры от нее укладывали кабель и утрамбовывали почву, в голове крутился один вопрос: если марсиане существуют, где они ютятся? Правильно – у залежей самого нужного минерала, там, где есть свет.

— Заканчивай, Рома, запуск пропустишь, — вышел в эфир Стас. И точно, чуть не забыл – сегодня же пробный пуск.

— Стас, езжай домой. Я скоро. — Заглушив бульдозер, я бегом припустил к дыре. Продравшись в узкий проход, я осмотрелся.

— Где же вы, чёртовы марсиане?

С нашего со Стасом появления ничего не изменилось. Углубление, выкрошенная порода, а дальше развилка, куда мы не стали соваться, как Иван Петрович и просил. Я заглянул в левое крыло – оно оказалось неглубоким. Сунувшись туда, я всё внимательно осмотрел и обстучал. Светящаяся пыль осталась на ладонях. Никаких марсиан здесь нет, значит, направо.

Вправо вёл длинный и узкий лаз. Плюнув на наставления с уроков выживания, я отстегнул с пояса фонарь и спаскомплект и, едва вместившись, просунулся в правый коридор. Путь в один конец занял с полчаса. Пробираться приходилось буквально по миллиметру, чувствуя себя будто в желудке у удава, часто отдыхая и оглядывая каждую щель. В конце пути ждало разочарованье – пещера закончилась тупиком.

Когда я выбрался и прикинул время, стало ясно – к запуску магнитной трассы не успеть. Как светлячок, весь измазанный люминесцентной пылью, я медленно побрел домой. Бежать не хотелось. Всё думалось, что об этом дне я расскажу отцу?

Рука сжимала пару камешков-светлячков. Покажу их Тоньке, планировал я, ей понравится, и она меня простит. И тут вдруг словно трепыхнулось сердце Марса, рванув меня из погруженности в мысли. Что это?! Я вышел на связь:

— Стас. Запустили трассу? Сквозь гул ликования я не расслышал ответ.

Значит, нам удалось. Мы смогли оживить магнитное поле Марса. Пусть пока на маленьком его клочке – в кусочке впадины Эллада.

— Рома, ты где? — пытался докричаться в трубку Стас.

Как ошарашенный, я не отвечал. Я чувствовал Марс! Ну хорошо, не Марс, но магнитную трассу-то я чувствовал. Вот импульс. Вот еще один. Импульсы становились чаще – электромагнитное кольцо выходило на расчетную мощность. Перепачканный сверкающей пылью комбинезон завибрировал и засиял ярче. Камни в руке затрепыхались, и я с удивлением разжал ладонь. Камешки немного полежали в руке, будто размышляя, и медленно поплыли вверх.

В небе сверкнула молния, донеслись раскаты грома. Над Элладой формировался магнитный купол. Он только-только рождался, а сотни поселенцев у базы, задрав головы, уже верили в него и искренне надеялись, что он сможет удержать атмосферу и сберечь тепло. И, словно подвластный импульсу ликования, я оттолкнулся обеими ногами и, поддерживаемый тысячей пылинок, взмыл навстречу новоявленному куполу, вслед за летучим камнем.

Марс будет жить. И никаких теперь Соловецких Романов не хватит, чтоб остановить его освоение. Потому что сегодня – день, когда соприкоснувшись, исполнились многие мечты. Год за годом, шаг за шагом, мечта к мечте.

На границе магнитного поля собирались облака. И скоро с них пойдет дождь, первый марсианский дождь. Однако, первого летающего марсианина заботило другое. Он плыл в воздухе, наслаждаясь полетом, неумело трепыхаясь, и с волнением, радостью и страхом глядя на понемногу удаляющуюся землю, отчаянно мечтая вернуться в свой марсианский дом. Впрочем, глубоко внутри он был счастлив и спокоен. Человек, наконец-то, нашедший марсианина в себе. Настоящего, взаправдашнего…

Адыев Владимир Юрьевич 429: Авария

Пилоту Сергею Безухову не повезло. Пыльные бури на Марсе дело обычное, и местными метеорологами достаточно точно предсказуемое. Есть только одна опасность, они зарождаются мгновенно, и перемещаются со скоростями до нескольких сот километров в час. Если метеорологи предупреждают, что в вашем районе зарождается ураган, то у Вас будет минут тридцать-сорок до того момента, как на вас обрушится чудовищный удар стихии. И надо-ж так было случится, что предупреждение синоптиков Сергей не получил. Видимо система вышла из строя после очередного сеанса связи с базой, и появление урагана было для пилота полной неожиданностью. Это подтверждалось тем, что как ни пытался Сергей связаться с центром управления, ничего не выходило.

Сергей был не новичком в летном деле, и вдел марсианские бури не в первый раз. Как только он понял, что за черная стена, освещаемая частыми вспышками электроразрядов, надвигается на него с севера, он тут же развернул свой самолет в сторону аэродрома, но как на зло, буря шла встречным курсом и ему пришлось отвернуть, что бы не попасть в эпицентр. Он резко развернул аппарат и дал полный газ. Реактивные двигатели взревели, набирая обороты и Сергея вдавило в кресло шестикратным ускорением. Но буря как будто почувствовала свою жертву. Она как огромный хищный осьминог развернула свои щупальца и протянула их к своей добыче. Сергей понимал, что если они его достанут, то это конец. Из Марсианской пыльной бури еще не кто не выходил живым.

Двигатели надсадно ревели, моля о пощаде, но пощадить, значит погибнуть. Сергей глянул экран камеры заднего вида. Буря потихоньку удалялась. Отлично, подумал он, вроде отрываемся. Неожиданно раздался мерзкий голос бортового компьютера.

— Внимание, перегрев правого двигателя, требуется снизить мощность до безопасного уровня.

— Принято, — коротко ответил Сергей. Он набрал приличную скорость и потихоньку удалялся от бури. Тихонько потянув ручку оборотов на себя, он вывел двигатели из режима форсажа.

— Внимание, отказ системы охлаждения правого двигателя, критический перегрев через пять минут. — с прежней бесстрастностью произнес ботовой компьютер.

— Черт, — выругался Сергей, — дело дрянь. Принято.

Мозг начал лихорадочно соображать. Лететь дальше в таком же режиме, движок взорвется или сработает автоматика защиты и он просто вырубится. Без одного движка лететь можно, но сесть не на посадочную полосу будет невозможно. Изменяемы вектор тяги позволял садится вертикально почти на любой поверхности, а вот с одним движком можно сесть только как в древности, на взлетно-посадочной полосе. Такой полосы, как на зло, в округе никто не построил. Какая досада. Вывод? Найти хоть какое – то укрытие и садится там. Попытаться пережить бурю на земле, в кабине самолета. Сергей включил поисковый маяк, передающий международный сигнал бедствия, и начал резкое снижение в поисках укрытия. Как на зло, вокруг сплошь была равнина, усыпанная крупными валунами и булыжниками.

— До критического перегрева правого двигателя две минуты. — констатировал неприятный факт бортовой компьютер. Вот железная тетка, все ей не почем. Сергей заприметил валун по больше и рванул к нему. Он развернул двигатели соплами в низ и начал торможение со снижением. Сергей облетел валун, так, чтобы тот оказался между ним и надвигающейся бурей. Выбрав место поровнее он начал снижение.

— Отлично, кажется успеваю, — радостно подумал Сергей, прежде чем правый борт осветился яркой вспышкой, и куски двигателя разлетелись в разные стороны вместе элементами обшивки и несущих конструкций. Самолет, потеряв опору на правый двигатель резко накренился в право и устремился в низ.

— Все, конец, — только и успел подумать Сергей, когда его железная птица с грохотом рухнула на землю. Раздался скрежет ломающегося металла, хлопок лопнувшего силового каркаса, надсадный вой уцелевшего двигателя, захлебнувшегося в потоке разлетающихся осколков. Сработала защитная автоматика, наполняя кабину желеобразной инертной массой. Но высота была слишком мала, и кабина не успела заполнится в полной мере. Сергея с силой ударило правым боком о корпус кабины, и если бы не ремни безопасности, он без сомнения был бы размазан как муха по стеклу. От удара пилот потерял сознание.

Сергей очнулся от того, что его кто-то отчаянно тряс за плече.

— Эй, товарищ, очнись. Ну давай же.

Пилот с трудом открыл глаза. Кабина лежала на боку с разбитым фонарем, и он практически висел в кресле на ремнях безопасности. Вокруг валялись обломки его, только что рухнувшего с небес самолета. Голова гудела, и по ощущениям, вся правая сторона была сплошным синяком. Напротив стоял человек, в марсианском комбинезоне. Модель ему была не известна.

— Давай, очнись, или нам обоим каюк.

Сергей не сразу понял, что человек говорит по английский. Все студенты летной академии в обязательном порядке учили английский. Человек расстегнул замок на ремнях безопасности, и Сергей вывалился ему прямо на руки.

— Давай, давай, вставай и пошли, — приговаривал спаситель, перекидывая через себя руку Сергея и помогая ему подняться на ноги. Сергей, с трудом переставляя ноги, брел вперед опираясь на незнакомца. Рядом обнаружился небольшой грузовой марсоход. Вокруг поднимался ветер, это приближалась пыльная буря. Человек усадил Сергея в кресло, сам запрыгнул рядом, задвинул откидывающуюся крышу, завел двигатель и марсоход рванул прочь от места аварии.

— Ну, будем знакомы, — весело произнес незнакомец, когда салон наполнился кислородом, и можно было откинуть забрало шлема. — Ден Христовский, сотрудник метеослужбы Марса, Соединенных Штатов Америки, — Последние слова Ден произнес с подчеркнуто патетической интонацией.

— Сергей Безухов, пилот первого ранга, службы контроля целостности территории Союза Советских Социалистических Республик, Марсианское подразделение – выдавил из себя Сергей, и пожал протянутую Деном руку. Он с удовлетворением отметил, что рука вполне функциональна, если не принимать во внимание боль при движении. — Спасибо, что помог, без тебя мне похоже несдобровать было бы.

— Да уж, это точно, — произнес Ден и весело подмигнул Сергею. — Через двадцать минут тут будет такой ад, что преисподняя покажется раем. А тебе повезло. Я тут собирал сейсмодатчики, что бы их бурей не повредило, и как раз собирался на базу. Как бац, сообщение приходит от наших погранцов. Говорят мол, в твоем районе зафиксирован сигнал бедствия русского патруля. И тут вижу с лева ба-а-а-х, взрыв, дым, грохот. Ну я туда. А там ты. Ну, думаю, все, каюк парню, ан нет, крепкий оказался. Ну не беспокойся. Ща на базу приедем, я там тебя подлатаю, будешь как новенький. Тут не далеко уже. А сегодня у тебя удачный день – с улыбкой произнес Ден.

— Чего же в нем удачного. За потерю самолета по головке не погладят. Расследование, разбирательства, отстранение от полетов, до выяснения. В звании могут понизить, если сочтут виновным. — Мрачно ответил Сергей.

— Не бери в голову, — парировал Ден. — За то у тебя сегодня второй день рождения. Не каждому удается дважды за день избежать верной гибели.

Сергей мрачно улыбнулся и промолчал. Он устало откинулся в кресле и наблюдал, как местность вокруг темнеет, как мгла затягивает своим покровом окружающее пространство, как ветер поднял тучи пыли и фары марсохода уперлись в практически непроглядную пылевую стену. Еще пять минут назад светило яркое солнце, а теперь о его существовании напоминало лишь смутное, красное пятно на небе. Приходилось удивляться, как Ден еще не сбился с пути в этом кошмаре. Но судя по его спокойствию, все было под контролем. Марсоход начал дрожать под ударами ветра и казалось, что еще чуть-чуть и его оторвет от земли и бросит в этот песочный круговорот. Сергей физически ощущал давление надвигающегося урагана. Казалось, ощущение тревоги просачивается сквозь защитный купол марсохода, находя микронные изъяны в его герметичном корпусе, и проникает ему в самое сердце. Неожиданно перед ними возникли ворота станции. Ден нажал на кнопку открывания дверей, створки медленно разошлись, неохотно впуская разбушевавшуюся стихию в ангар базы. Марсоход бодро вкатился в образовавшийся проход, после чего створки закрылись, двигатель замолчал, и они оказались в полной тишине.

— В яблочко, — воскликнул американец, — Успели, не ты только подумай, еще пять минут и унесло бы к чертям собачим. Ну все, расслабься, будь как дома.

Через пол часа, Сергей умытый, отогретый, напичканный обезболивающими и противовоспалительными сидел в уютной кают кампании базы. Погодная станция была маленькая, рассчитанная на трех человек, но после установки нового, автоматизированного комплекса, здесь вообще работали по одному. Ден заступил на недельное дежурство в понедельник, и уже четыре дня не видел никого живого. Хозяин накрывал на стол, радостно болтая обо всякой ерунде.

— Ты знаешь, — с энтузиазмом произнес Ден, доставая колбасную нарезку в вакуумной упаковке, — я ведь ни разу еще в живую не разговаривал с русским. Нам много о вас рассказывали, на курсе подготовки, но вот так, что бы лично пообщаться не доводилось. — Он достал две пачки сухого обеда и бросил их в кухонный комбайн. Тот радостно заурчал, как преданный пес, получивший свежую кость, и принялся их готовить к ужину. Ден продолжал доставать припасы, явно стараясь если уж не удивить гостя разнообразием и ассортиментом, то уж точно не ударить в грязь лицом.

— Удивительный вы народ, — продолжал он, — вас столько веков пытались сжить со свету, а вы до сих пор живы, здоровы и умудряетесь завоевывать новые территории. Здесь, на Марсе, на луне, в поясе астероидов. Все не могу в толк взять, как вам это удается. — Ден достал из бара на стене бутылку виски и с чувством глубокого удовлетворения поставил его на стол. — Вот, — гордо произнес Ден, — самый лучший виски на Марсе. Только не кому ни слова, — он понизил голос, — это не совсем законно.

— Может тогда не стоит, — попытался отказаться Сергей, — да и по уставу нам на службе не положено.

— Ничего, не знаю, — отрезал Ден, — ты мне должен самую малость, свою жизнь, так что давай, не отлынивай. Я настаиваю. Чай не за рулем теперь. Буря еще может долго бушевать, а делать нам тут все равно в это время нечего. — Кухонный комбайн известил об окончании приготовления ужина, и хозяин вынул из него две тарелки ароматного жаркого, приправленного соевым соусом. Ден расставил тарелки на столе, распечатал салаты, заливное, достал вилки и ножи. Закончив ритуал приготовления ужина, он уселся на против Сергея, радостно потирая руки от предвкушения предстоящего пиршества.

— Ну'с приступим, — произнес Ден, разливая по маленьким рюмкам виски. — Твое здоровье, — произнес он поднимая свой кубок. После того, как рюмки опустели, и закуска была поглощена в достаточном количестве Ден, продолжил разговор. — Вот ты мне объясни. Почему при всем при том, что ваша страна обладает огромными ресурсами, причем уже не только на земле, при том что у вас самая развита космонавтика и космическое кораблестроение, при этом уровень жизни Ваших людей ниже чем в Америке?

— Ниже? — удивился Сергей, — чем это он ниже?

— Ну как чем. Ну вот я например. Я вернусь на землю состоятельным человеком. Куплю себе домик во Флориде на берегу моря, небольшую яхту. Найду себе какую ни будь молоденькую мулатку, они на яхты очень падкие, — с хитрой улыбкой продолжал Ден, разливая по второй рюмке. — Ни жизнь а сказка. А вот ты, что сможешь себе позволить после службы на Марсе?

— Я, — переспросил Сергей, — я об это не когда не думал особо.

— Во-о-о-т. — С явным удовлетворением в голосе, произнес Ден. — то-то, то и оно, вы никогда не думаете о своем будущем. А, надо. Я вот всегда думаю о том, что я получу. И без гарантии оплаты палец о палец не ударю. Вот по этому мы, простые американцы, и живем лучше Вас, простых русских.

— То есть ты здесь ради денег?

— А ради чего же еще то? Ради чего я должен тут рисковать своей шкурой? Ради высоких идеалов? Ради партии, правительства, какого то там народа? Нет, я здесь что бы заработать. И заработать прилично.

— И ты будешь счастлив, когда заработаешь много денег?

— Конечно, черт возьми. Я буду счастлив. В чем же может быть еще счастье? На деньги я могу купить все что угодно. Деньги это сила. Деньги дают свободу. Я смогу делать все что захочу. Вот вернусь и заживу как человек.

— А сейчас ты как кто живешь, — удивленно спросил Сергей.

— Сейчас я не живу, сейчас я на работе. Работа это такое место, где не живут, а зарабатывают деньги. Понимаешь.

— Не совсем. — немного подумав ответил Сергей – Ты знаешь, а я сюда в общем-то именно жить прилетел.

— Ты, сюда, жить? — На лице Дена нарисовалось искренне удивление – Да как тут можно жить то вообще. Тесные каюты, искусственный свет, консервы, воздух, на десятки раз очищенный и переработанный. Как можно себя добровольно запихать в эту тюрьму. — Ден налил по третьей и подал рюмку Сергею. — Странные вы люди.

— От чего-ж странные. — Ответил Сергей, года виски легко прокатился в горло и разлился по телу приятным теплом. — Мы вполне обычные. Просто мы здесь не ради денег, а ради будущего. Мы сейчас как первопроходцы, осваивающие Сибирь, как Колумб открывший Америку. Мы строим будущее нашей нации.

— Ха, и ради чьего будущего ты тут вкалываешь, а. Ну вот скажи мне. Кому нужна эта бесплодная пустыня. Какая лично тебе в этом выгода, а? Колумб, между прочим, не за славой поперся, а за золотом. Да и ваши, в Сибирь, наверняка не из альтруистических побуждений потопали. Все ради прибыли.

— Ну, на сколько я знаю, дело освоения Марса, далеко не самое прибыльное. Прибыль там если и маячит, то лет так этак через пятьдесят. Просто, тридцать лет назад стало очевидно, что ресурсов планеты не хватит для поддержания жизни всего населения на должном уровне. Ресурсы ограничены, а для развивающегося человечества требуется все больше и больше.

— Да мне абсолютно фиолетово что там требуется человечеству. — Яростно ответил Ден, — Моя жизнь, это моя жизнь, и я не собираюсь ее тратить ради каких-то неопределенных целей. Я хочу прожить жизнь в достатке, как и любой здравомыслящий человек. По этому я и полетел на Марс. Здесь платят в пятеро, против земной зарплаты. За десять лет службы я тут бабла подниму на всю оставшуюся жизнь. Плюс пенсия от государства и кампании.

— Вот значит как. — ответил Сергей, когда опустела очередная рюмка, наполненная Дэном. Под действием накопившейся усталости и алкоголя Сергея немножко развезло. — Я думаю, что тебе интересны на самом деле не деньги. Тебя привлекают те возможности, которые они предоставляют. Представь, что у тебя есть миллиард, но потратить его не куда. Нужны тебе будут эти деньги?

— Ну нет, конечно. Зачем деньги, если потратить их некуда.

— Правильно. Но ведь возможности предоставляют не только деньги, так ведь.

— Хм, что ты имеешь в виду?

— Ну вот смори. — Сергей упал на пол, закинул за спину ноющую правую руку, и отжался на одной левой пять раз. — Вот, можешь ты вот так, а?

— Нее, так не смогу. Но в чем радость то. Качков и у нас полно. Захочу тоже стану.

— Дело не в том что можешь или не можешь стать. Дело в том, что сейчас, я могу так сделать, а ты нет. Значит сейчас у меня возможностей больше чем у тебя.

— Сейчас возможно, но вот в будущем врятли.

— И в будущем тоже. Просто мы с тобой по разному подходим к развитию человека. Ты, как и вся западная цивилизация, делаете упор на материальные ценности. Это Ваш основной стимул развития. Чем больше ценностей, тем лучше. Мы то же пытались в свое время, идти по этому пути. Дед рассказывал что было за время. Человек человеку волк, все только для себя, ничего за даром. Но, как показала практика, не может русский человек так жить. Ну не такой он. У него есть душа, Он привык жить для других, привык давать а не забирать.

— Чего-ж все не раздали то, — ехидно заметил Ден.

— Сейчас объясню, — Ответил Сергей, налил себе и хозяину. — Давай, примем, а то как говорят у нас, тут без бутылки не разберёшься. — Они выпили, закусили и Сергей продолжил. — Не знаю помнишь ли ты историю, но в двадцатом веке, мы уже пробовали построить коммунизм, но ничего не вышло. Почему? Потому, что мы не думали о человеке. Мы шли к великой цели, но вот при этом об уровне жизни простых людей забыли. И наши люди стали жить хуже чем на западе. Там много еще было всяких экономических причин, но простым людям было все равно. У вас были хорошие машины, шикарные квартиры, и много еще всяких бытовых мелочей, которые существенно облегчали жизнь, а у нас всего этого не было.

— Да, у нас и сейчас все это есть.

— Несомненно, я и не отрицаю. Но мы не смогли пойти по Вашему пути. По этому, в тридцатых годах двадцать первого века, мы приняли другое направление. Мы начали развивать способности человека, как такового. Первое, это здоровое тело. Понимаешь, счастливое общество и счастливый человек не может быть больным.

— Понимаю, — ответил Ден, — по этому у нас очень прогрессивная медицина.

— Это да, медицина прогрессивная, но задай вопрос, что выгоднее для экономики, здоровый человек или больной? Но больной не да такой степени, что бы в лежку, но так что бы работать мог, но болел регулярно?

— Конечно здоровый, — с уверенностью парировал Ден, — ему же не надо сидеть на больничном, он производит больше работы.

— В отдельно взятом предприятии возможно. Но представь в рамках государства. Больной человек идет к доктору, платит ему деньги. Идет на обследование, платит деньги. Покупает лекарства, опять платит деньги. Т. е. один больной человек, создает работу для врача, диагностического центра, аптеки, фармкампании. Представь, что никто не болеет, что будет?

— Ну, это не возможно.

— Я и не говорю что это возможно, но ты представь. Врач без работы, раз, диагносты без работы два, аптеки без работы три, фарм кампания банкрот четыре. О как. Для рыночной экономики абсолютно здоровые люди не выгодны, они уменьшают спрос, а значит оборот денег в экономике. Пусть они будут в целом здоровы, но чуть-чуть болеют. И все счастливы. Ден задумался.

— Да, так то логично, но я не пойму куда, ты клонишь.

— Так вот. Наше правительство, когда дело стало совсем плохо, решило отказаться от материалистических стимулов и приняло парадигму развития личности. И первое, что было сделано, это возрожден массовый спорт. Появилась масса кружков, оздоровительных секций, а главное, началась массовая пропаганда здорового образа жизни. Таким образом, мы увеличили спрос на спорт, что повысило здоровье нации. Те средства, которые вкладывались в лечение раньше, начали вкладываться в профилактику и оздоровление человека. Для всех людей ввели обязательный проф-осмотр, что помогло повысит выявляемость заболеваний на ранних стадиях.

— Лучше быть бедным, но здоровым, чем богатым и больным, так?

— Не совсем. Здоровье, это всего лишь одна сторона медали. Понимаешь, ваше общество построено на принципе потребления. Наше, на принципе развития. Абсолютно не важно, что у тебя есть и сколько у тебя денег. Гораздо важнее, что ты за человек, на сколько хороший ты специалист, на сколько развит духовно. Мы продвигаем и возвышаем не вещи, а достижения. К примеру, при выборе руководителя, в расчет принимаются не только рабочие достижения и квалификация, но и физическая подготовка, какие-то хобби, увлечения, достижения в общественной и культурной жизни.

— Но все равно вы живете хуже.

— В материальном плане да. Но опять же все необходимое для жизни у нас есть. Есть машины, а у тех, кто по успешнее, личные авиетки. У каждого в квартире есть уборочный робот. Помня о прошлом, наше государство позаботилась о том, что бы граждане не испытывали бытовых трудностей. Это важный фактор. Ну, а то, что это не такое все дорогое, как у вас, так это опять же связанно с тем, что мы ценим функциональность а не престиж и стоимость.

— Однако-ж все равно приятнее ездить на новом ролс ройсе, чем на старом форде.

— Это зависит от того, что тебе привили в детстве. Вся западная культура ценностей построена на возвышении материальных благ. Ваши газеты, журналы, телевидение постоянно кричат, — смотрите у этого парня Ролс-ройс, значит он успешен, его все уважают, и девушки модельной внешности сами прыгают ему в постель. Услышав последнюю фразу, Ден невольно расплылся в широкой улыбке.

— А теперь представь, что ваши газеты, журналы и телевидение начали в голос кричать о том, что вот смотрите, этот парень лучше всех в округе вышивает крестиком, значит он успешен, его все уважают, и девушки модельной внешности променяли на него владельцев Ролс-Ройсов.

— Это чушь.

— Сейчас для тебя да. Но если тебе это повторять с детства, то ты будешь не только в это верить, но и будешь готов перегрызть глотку любому, кто скажет, что Ролс-Ройс это круче чем вышивать крестиком.

— Так нам обоим просто промыли мозги сильные мира сего. Тебе внушили ценность достижений, а мне, если верить тебе, ценность вещей. Так в чем разница?

— Разница в том, что если у тебя отнять вещи, то ничего не останется, а моих достижений у меня отнять нельзя. Если тебя уволить с работы, отобрать дом, машину, то что останется? Ничего. И внутри, ты будешь раздавлен и опустошен, потому что вынули стержень – материальное благополучие. А если я попаду в такую же ситуацию, то тоже будет хреново, но стержень останется. Я буду верить в себя, в свои возможности, и достижения прошлого поддержат меня в проблемах будущего. Сергей разлил последний виски и поставил бутылку на пол.

— Ну, — сказал он, — за дружбу народов.

— Да, интересный вы народ, — произнес Ден опустошив стакан.

— Да, как сказал один из классиков: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россиию можно только верить». Вот мы и верим, верим в себя, в свои возможности, в свою силу. И на Марс я прилетел не ради денег, а потому что всегда хотел участвовать в чем-то большом, великом, и все равно, сколько у меня денег, и в какой обстановке я живу. Это мой выбор и я его сделал. И что бы там не сказали потомки, я сделаю все от себя зависящее для процветания этой страны. Ну а теперь предлагаю пойти спасть. А то мне нужно еще придумать, почему я разбил свой самолет, а потом сидел и пил виски с идеологическим противником.

Сергей посмотрел в смотровое окно. Там во всю бушевала Марсианская буря, напоминая о предстоящих разборах и нагоняях. Но его не беспокоило будущее. Он был уверен, что как бы там дальше не сложилась судьба, он проживет свою жизнь достойно.

Жемчужников Алексей 425: Хозрасчёт по-юпитериански

Коротко пискнув, на мониторе выскочил очередной сбой.

— Все по-прежнему, связи нет, — разочарованно сообщил Родион. Помолчав, добавил, — Тревожно как-то на душе, Дмитрий Юрьич.

Маринев, капитан корабля, сорокапятилетний астролетчик, с густыми бровями, волевым подбородком и высоким лбом, хмуро кивнул, соглашаясь. Не отрываясь, он уже продолжительное время рассматривал изображение станции, передаваемое обзорными камерами, хотя компьютерную модель за время полета изучил в малейших подробностях. Основой конструкции служил трехкилометровый тор с полукилометровым шаром энергетического отсека в центре. Во многих местах к тору крепились различные модули. Поверхностному взгляду все это могло показаться беспорядочным нагромождением, моделью конструктора, неумело собранной ребенком. Такой была международная станция на орбите Каллисто. Форпост человечества в космосе. Три сотни специалистов из стран демократического сектора. Их ответ нашим пионерам из Пояса. Проект освоения многочисленных спутников главного гиганта в системе. Настоящий космический Вавилон, три месяца назад передавший странное сообщение на нескольких языках. Большое количество поврежденных пакетов делало его неразборчивым, удалось дешифровать только тревожное:

— Ограничен… нет возможности… чтобы выжить…

И многократно повторяющийся сигнал SOS. Понятный и святой для каждого еще с древних времен призыв о помощи. И поэтому они здесь. Научно-исследовательский корабль «Академик Вернадский» и добровольцы, специалисты с Весты, принятые на борт, а также американский профессор-астрофизик Кевин Драйд, работавший по приглашению на Весте. Он здесь, потому что только ему правительство США доверило коды доступа к интеллектуальной системе управления станцией. Надо было видеть, как это всех возмутило на Весте. Неужели не окажись на астероиде этого профессора, американцы не разрешили бы советскому кораблю, находившемуся в наиболее благоприятном расположении проведение спасательной операции? Не предоставили бы советским специалистам необходимую информацию? Впрочем, такое, как в это не трудно поверить, действительно могло случиться, как уже было не раз в истории. Многие на Земле до сих пор рассматривали прорыв человечества в ближний космос только в свете колониальной экспансии, и соперничество ставили превыше любых общечеловеческих ценностей.

Но вот какая именно со станцией случилась беда, оставалось только догадываться. Предположения выдвигались различные. От разрушения станции приливными силами Юпитера до поражения персонала неизвестным или мутировавшим в условиях космоса вирусом. Однако теперь было понятно, что станция цела, на орбите Каллисто кружат не обломки, а после неоднократного облета и анализа изображения, стало очевидно, что никаких повреждений и вовсе нет. Внешних, по крайней мере. Однако станция зловеще молчит. Неужели по орбите одного из самых перспективных в системе небесных тел системы стремительно и беззвучно несется огромный высокотехнологичный гроб?

Маринев вздрогнул собственным мыслям. Нет, нет, по информации предоставленной американцами на станции предусмотрены сверхпрочные спасательные капсулы с автономным питанием и системой погружения в анабиоз для каждого сотрудника. Все они надеялись, что так и произошло. Произошла авария, и персонал станции, спасаясь, погрузился в гипотермические саркофаги в этих капсулах.

— Нет, стыковку не разрешаю, — ответил он, наконец, помощнику, — Нельзя ставить под угрозу весьэкипаж и корабль. На станцию перейдем через люк. Пойду сам, с собой возьму двух добровольцев из экипажа.

— Давайте я пойду вместо вас, Дмитрий Юрьевич?

— Нет, Родион. В случае если с нами произойдет… какая-то неудача, вернешься в Пояс, передашь информацию. Пусть готовят другую экспедицию более тщательно, спешить уже будет не нужно.

Помощник покачал головой, протестуя подобному приказу, но капитан этого уже не видел. Высвободившись из кресла, он переплыл из рубки в главный отсек. Все свободные от вахты члены экипажа и спасательная команда собрались здесь, рассматривали изображение станции на экранах или теснились возле иллюминаторов. Им, немногим пока еще из землян, довелось увидеть нечто по-настоящему страшное и величественное. Не далее чем в двух миллионах километрах окутанный непрестанно бушующим океаном облачности проплывал Юпитер.

— Планирую выход на станцию. Нужны два добровольца в команду.

В поднявшемся переполохе опережая всех, вперед выплыл мужчина лет тридцатипяти с короткими русыми волосами и прямым твердым взглядом серых глаз. Это был главный кибермеханик Вестерианского комбината Игорь Александрович Лебедев.

— В таком случае рассчитывайте на меня, капитан.

Маринев кивнул. Он на него и в самом деле рассчитывал. Прекрасный специалист, опытный космонавт, смелый и одновременно рассудительный Игорь Лебедев был лучшей кандидатурой в разведку.

— Вы обязаны взять и меня, — звонко крикнула Тамара, стройная зеленоглазая девушка из медицинской службы комбината, — Пострадавшим может понадобиться помощь врача.

Железный Сабырбек готовил себе стальную смену. Противостоять изумрудному пламени в этих глазах было непросто. В непререкаемом характере молодого врача многие успели убедиться и на комбинате и во время полета. Послаблений она не давала никому, требуя выполнения режима и медицинских предписаний до последнего пункта. Пришлось и здесь уступить ее напору, к тому же ее слова были не лишены логики. Врач выжившим и правда может понадобиться. Загодя признавать, что таковых может вовсе не оказаться, было не правильно.

— И я должен пойти, — глухо, на нескладном русском, уже после того как улеглось волнение, сказал сухопарый лет пятидесяти человек с длинной шеей.

Маринев повернулся к нему.

— Вы уверены, профессор? Вам не следует рисковать, выходя в космос.

— Поймите, что я должен пойти. Это не из-за кодов, не подумайте. Просто, я должен.

Верно, все верно. Космос лечит от близорукости соперничества и Драйд, единственный американец в составе советской экспедиции, конечно же, чувствует, что должен идти. Какие дискуссии разворачивались у него, представителя демократического сектора с экипажем. Как жарко спорила с ним та же Тамара. Нет, нельзя лишать его этого права.

— Хорошо, — Маринев кивнул в третий раз.

Не теряя времени, отправились готовиться к выходу в космос, облачаться в скафандры с реактивными движками.

— И никакой самодеятельности, — наставлял Маринев, — Полет будет проходить в автоматическом режиме пилотирования, по навигационному лучу с корабля. Поэтому, чтобы не стало плохо, просто закройте глаза и отключитесь.

После того как открылся внешний створ шлюза космонавтам предстало грандиозное зрелище. Вид из иллюминаторов не шел ни в какое сравнение. Опытный космонавт, Игорь, налетавший в поясе астероидов тысячи часов, признал правильность решения капитана двигаться на автоматическом управлении по лучу. Немыслимо было сохранять концентрацию и противостоять тому, что на них здесь нахлынуло. Находившийся в двух миллионах километров Юпитер подавлял своим страшным величием. На немыслимо огромной поверхности бушевали вихри ураганов, размером иные из них превосходили Землю. Возле экватора подобно яркому глазу горело красное пятно. Отбрасывая крохотные пятнышки тени на тело гиганта в залитом желтым светом пространстве проносились по орбитам спутники. В магическом хороводе кружились Ио, Европа и Ганимед. А прямо над кораблем нависал испещренный концентрическими кругами кратеров Каллисто.

В наушниках тонко пискнуло.

— Есть захват навигационного луча, — произнес Маринев, — Старт.

За спиной капитана вспыхнуло короткое пламя и, словно выброшенный из катапульты снаряд, он по крутой параболе помчался к тускло блестевшей металлическим светом поблизости от серпа Каллисто точке станции. Полминуты спустя включились двигатели Драйда, а следом в полет отправилась Тамара. Игорь стартовал последним. Перегрузка навалилась плавно, но мощно. Привычно. Непросто должно быть приходится неопытным профессору и доктору. Впрочем, если они работают в космосе, то специальную подготовку проходили и в советском центре она весьма серьезная. Допуск к работе в космосе, подразумевает готовность к подобным испытаниям.

Полет в бездне над Юпитером завораживал, но довольно быстро закончился. Минуты через три едва отпустило ускорение, началось торможение. Из невзрачной точки станция превратилась в полновесный заслонивший все бублик, покрытый изъеденным космическими частицами слоем отражателя. На далеко выступающем кронштейне крепился к корпусу тупорылый шаттл. Выверенная компьютером траектория закончилась точно у площадки шлюза с крупно нанесенным белой краской номером 01. Возле ворот стояли все три фигурки в скафандрах. Маринев уже нашел консоль ручного ввода и открыл внешний створ.

— Как вы, Тамара? — заботливо поинтересовался Игорь, очутившись на площадке перед воротами.

— Игорь Александрович, у меня все в порядке. Вот на станции случилась беда.

Ах ты зазубренный кусок астероида! Ну погоди, оботрешься вдали от Земли, станешь помягче. После завершения процедуры выравнивания внутренний затвор шлюза открылся в темноту.

— Похоже, нам тут не рады, — заметил Маринев, включая фонари ближнего света. Мягкий рассеянный свет залил пространство вокруг скафандра. Мгновение спустя густой мрак рассек луч поискового прожектора, который тут же выхватил из темноты мерно покачивающуюся в воздухе фигуру. Тамара вскрикнула и попятилась.

— Не бойтесь это всего лишь скафандр на стойке, — втайне упиваясь злорадным торжеством, произнес Игорь, — Но почему не работает аварийное освещение? Мне казалось оно как раз и предназначено для таких случаев. Впрочем, судя по показаниям анализаторов не работают и системы жизнеобеспечения. Воздушная смесь крайне разряжена, да и по составу для дыхания непригодна.

— Выводить людей из анабиоза в таких условиях нельзя, — заволновалась Тамара.

— Для начала их нужно найти, — заметил Маринев, он к тому времени уже закончил осмотр ближайшего пространства, — Шлюзовой узел и выход в двух направлениях, все как на модели. Сбросим здесь ранцы с двигателями и двинемся, как намеревались к ближней капсуле. Посмотрим сначала, что там.

Игорь вспомнил досконально изученную ими за время полета компьютерную модель станции. Внутри тора по двум параллельным уровням тянулись четыре жилы коридоров, а в пространстве между ними находились жилые помещения, технические узлы, исследовательские лаборатории. В шести местах в тело станции были, как бы вшиты особо прочные капсулы, аварийные отсеки в которых стояли гипотермические саркофаги для погружения персонала в анабиоз.

Маринев выплыл в коридор, и некоторое время шарил лучом, всматривался.

— Проходы местами загромождены, но соблюдая осторожность можно двигаться. В том же порядке, — в голосе капитана слышалось напряжение, и Игорь понимал, он боялся, что коридоры станции окажутся забиты плавающими телами и поход к капсуле станет не только бессмысленным, но и ужасным.

Но проходы оказались не столь сильно замусоренными, как опасался того капитан. Наоборот, коридоры станции вызывали ощущение давнишнего запустения. В иных местах действительно попадались беспомощно кружившие в воздухе обесточенные – будто мертвые – бытовые и административные роботы, плавали кресла, одежда мелкие предметы обихода. Однако никакой угрозы для космонавтов этот беспорядок в себе не нес и особых трудностей не создавал. Не без тревоги заглядывали в распахнутые отсеки и помещения, но к счастью никого в них не находили и по мере приближения к ближней капсуле нарастало и возбуждение.

— Здесь, — остановился Маринев возле выступающего, словно врезанного снаружи в стену эллипса, на которой было крупно выведено Life saving module -1, - Должны открываться.

Многослойная дверь скользнула в сторону, пропуская спасателей в камеру шлюза. Здесь уже работало штатное освещение. После завершения процедуры выравнивания открылся внутренний затвор шлюза, за которым открылось помещение, уставленное продолговатыми саркофагами с прозрачными крышками массой идущих к каждому из пола трубок и кабелей. На бортах жизнерадостно мигали расцвеченные столбиками данных и диаграмм экраны. Эпизод фантастической саги.

Драйд и Тамара кинулись к саркофагам, вглядываясь в застывшие под прозрачными крышками лица и вчитываясь в показания датчиков.

— Они все живые! — оглушительно звонко крикнула Тамара.

— Живые! — эхом отозвался профессор, — И, по крайней мере, в этой капсуле заняты все саркофаги. Наверное, все спаслись.

— А здесь вообще хорошо, — заметил Игорь, отключая систему жизнеобеспечения скафандра и поднимая визор, — Посмотрите на данные анализатора. Норма.

— Все же не стоило вам так опрометчиво рисковать, — пробурчал капитан, но мгновение спустя и сам уже открыл визор.

— Дмитрий Юрьевчи, но это значит, что здесь мы можем вывести людей из анабиоза, — сказала Тамара, — Продолжительное пребывание в анабиозе может сильно сказаться на здоровье.

— Выведем, а что дальше? Мы не разместим у себя на «Академике» и десятой части. Нужно осмотреть другие капсулы, снять показания медицинских датчиков, выяснить, возможно, кому-то нужна срочная помощь и затем ждать подхода других кораблей, чтобы на них эвакуировать персонал станции. Профессор вы согласны со мной?

Драйд энергично закивал. Худая шея смешно дергалась.

— Благодарение всевышнему, что все они живы и вам за эту поистине неоценимую помощь…

— Постойте, — перебил Игорь и сказал, обращаясь уже к капитану, — Дмитрий Юрьевич, а что если нам вернуть в реальность, хотя бы главного координатора станции и выяснить у него что произошло? Патрик Легвард, так, кажется, его зовут?

Маринев согласился. Координатора нашли в третьей по счету спасательной капсуле. Даже в анабиозе он сохранял серьезный начальственный вид. Тонкие губы были поджаты, на лбу пролегла заботная складка. Выбритая голова и щеки совершенно сохраняли гладкий блестящий вид.

— Не перепутаешь, — пошутил Игорь, — И будить-то жалко, спит хорошо.

Но Тамара, для которой главным образом шутки и предназначались, никак на них не отреагировала. Девушка сосредоточенно вчитывалась в показания медицинских датчиков и по указаниям нотаций разбиралась с процессом вывода из анабиоза.

— Начинаю, — наконец сказала она, выбирая на командном экране саркофага необходимые команды, — Процесс долгий, набирайтесь терпения. Игорь Александрович, теперь, кстати, можно и за разговорами скоротать время, пошутить.

Нет, все-таки она заноза.

— Дмитрий Юрьич, давайте, чтобы не терять времени я сплаваю в командный центр, инсталлирую коды, — предложил Игорь, — Станем тогда здесь полноправными хозяевами, оживим станцию.

— Вы не против, профессор? — обратился Маринев к Драйду.

— Нет, совсем нет. Так и нужно сделать. Вот, пожалуйста, возьмите карту с кодами, — протянул он небольшой пластиковый квадрат.

— Пойду с вами, — сказал Маринев.

По загруженной в индивидуальные компьютеры трехмерной модели станции, изображение которой проецировалось на визор скафандров, без труда отыскали путь к командному отсеку. Расчет был верный. Интеллектуальная система управления не могла полностью отключить себя. В аппаратном зале поддерживался нужный режим, в стойках компьютеров светилась экранами и тихо шелестела работающими агрегатами своя машинная жизнь. Отыскав по предоставленной американцами схеме нужный терминал, Игорь вставил в порт карту и запустил с нее процедуру инсталляции. Процесс установки тянулся довольно долго, но зато прошел гладко и завершился успешно. Однако, когда Игорь попытался запустить контуры жизнеобеспечения система управления выдала отказ.

— Недостаточно средств. Предоставление ресурсов временно заблокировано.

— Вот напасть, — изумился Игорь, — Вы что-нибудь понимаете, Дмитрий Юрьич?

— Только то, что системы у него работают исправно и энергии достаточно, но в доступе к ним он оказывает.

— Ну что ж, здесь на карте есть еще код общего обнуления, не входящий в основной пакет. Он сбросит все установки и предоставит возможность ручного программирования. Придется повозиться, но зато сможем сами контролировать процессы и не зависеть от этого кибернетического буржуя.

Маринев положил руку на плечо Игорю.

— А вот это пусть они сами решают. Вернемся в спасательный модуль, Легвард наверно уже пришел в себя.

В состоянии Легварда действительно произошли значительные изменения. Следуя программе, саркофаг подключил к работе внешние органы – сердце, легкие, почки, сделал поддерживающие инъекции, вливал питательные растворы.

Он уже смотрел открытыми невидящими глазами, двигал зрачками, по всему телу пробегали мышечные судороги.

— Органы чувств у него еще не работают, — поясняла Тамара, — Он не сможет сейчас нас услышать или ощутить прикосновение к нему. Постепенно все функции будут восстанавливаться.

— Не пробуждение, а прямо воскрешение, — заметил Марнев, — Возвращение из небытия.

— Вы правы, анабиоз это и в самом деле очень опасно. Порог жизни и смерти. Вообще, воздействие искусственной гибернации на организм еще очень мало изучено.

— Похоже, вы диссертацию сможете защитить на том материале, который здесь соберете.

— Я не думаю об этом. Только бы все обошлось…

Словно услышав ее слова Легвард, издал глубокий всхлип и далее стал дышать полнее и чаще, включились собственные легкие. Вскоре он зашевелил пальцами на руках и ногах, стал неразличимые звуки, нечто наподобие шариковских «абырвалов».

— Теперь уже скоро, — сказала Тамара, — Восстановление идет по нарастающей, дальше пойдет быстрее. Показатели в норме, ситуация в целом стабильна.

Прошел час и Легвард, наконец, сел в саркофаге.

— Кто здесь? В каком месте я нахожусь? — взгляд его был расплывчатый, он никак не мог сфокусироваться на окружающих объектах.

Профессор подскочил к нему.

— Не волнуйтесь, Патрик, все хорошо. Вы в спасательной капсуле на станции «Вавилон». Вас только что вывели из анабиоза. Я профессор Драйд, со мной советские астронавты с Весты, они откликнулись на призыв о помощи. Можете рассказать, что произошло?

Легвард неловко кивнул. Прочерчивая дорожки на бледных ввалившихся щеках, потекли обильные слезы. Неясно было, то ли он так переживал, то ли это был реакция глаз на раздражавший их свет, восстанавливались функции желез.

— Благодарю вас, — старательно, словно делая это в первый раз, произнес Легвард, — Вот уж не думал, что советы когда-нибудь здесь окажутся…

Маринев подошел к нему и представился, и сказал:

— Нелепость, что мы пытаемся поделить космос, как все время делим между собой Землю. Космос не прощает такого подхода. Всегда считал, что на этой станции должен был быть советский сектор и вот сложившаяся ситуация доказала справедливость моих суждений. Нам друг без друга не обойтись. Эта станция действительно форпост человечества и огромное подспорье в деле освоения Юпитера. Следующим шагом должны стать базы на спутниках. Нужны совместные усилия. В космосе необходимо отбрасывать всякое соперничество.

— Потому что многие используют космос для личной наживы, — запальчиво воскликнула Тмара и покраснела от собственной смелости, но тут же добавила, — Космос должен служить для общего блага.

Легвард слепо повернулся на ее голос, долго фокусировал взгляд.

— Ваши мысли прекрасны, как и вы сами, мисс. Возможно, когда-нибудь так и будет. Но пока мы не готовы жить во всемирной коммуне. Ваша советская идея делить результат своего труда между всеми, взамен получая равную часть в общественном продукте более революционна для меня, чем даже опровержение формул Эйнштейна. Наша демократическая цивилизация построена на эгоизме работающего собственника, нам не привычно отдавать кому-то наш труд безвозмездно. Ваш евразийский мир принципиально иной, успех для вас это взятое на себя бремя за всех. Подвиг, не приносящий награды герою…

— И все же, что произошло на станции? — спросил Игорь, — Почему всем пришлось погрузиться в анабиоз?

Легвард повернулся на новый для себе голос. Игорь не замедлил представиться.

— Отсталые сектора, мистер Лебедев, вот причина. На станции представлены миссиями более двадцати государств. Вклад их в строительство и обслуживание станции различен и в соответствии с ним определяется уровень пребывания здесь и пользования ресурсами. На Земле создан одноименный фонд, в который страны обязаны вносить средства, немалые. К сожалению не все державы, стремящиеся стать космическими, понимают какое это дело затратное. Многие участники задерживали взносы, накопили долги, и интеллектуальная система управления станцией, начала ограничивать им доступ к ресурсам. Началось все с европейских секторов: итальянского, испанского. Потом как вы знаете, экономический кризис ударил по Бразилии, Японии. Вместо того чтобы свернуть программы и сократить свои миссии на станции, страны брали у фонда кредит. Не хотели потерять доступ к разработке ресурсов в будущем, да и вывоз миссий, перевоз их туда, обратно для них оборачивался не меньшими расходами…

Легвард остановился передохнуть. Тамара предложила ему воды. Он пил, держа трубку неловкими после анабиоза губами, проливая жидкость на подбородок. Напившись, поблагодарил и продолжил:

— ИСУ, неподвластная нашему контролю, стал отключать…

— Как это? — изумился Игорь, — Вы, находясь на станции, не можете управлять ИСУ?

— Некоторые ее функции нам недоступны. Коды доступа для управления ими знают только в управляющей компании. В частности распределение ресурсов происходит только через управляющую компанию фонда. Таков порядок. Понимаю, что вам, советам, это кажется не мыслимым, но мы живем, не как собрание решит, а по единым для всех законам…

— Далеким от законов Вселенной, — пробормотал Игорь, покачав головой, — Но это, пожалуй, многое объясняет.

— ИСУ действовал решительно. Он прекратил обанкротившимся секторам доступ к ресурсам станции, начал их отключать от контуров жизнеобеспечения. Персонал ринулся в другие секторы, в которых начался, что называется кризис сверхпотребления. Процесс принял лавинообразный характер. На Земле не успели разработать мер по урегулированию кризиса. Все население станции скопилось в американском секторе, пока еще не отключенным от контуров обеспечения и тогда я принял решения всем погрузиться в анабиоз и ждать разрешения ситуации…

— И затем в гибернацию ввела себя и ваша ИСУ. Понятно. Но зачем, же вы в таком случае отправили сигнал бедствия?

Легвард замялся и даже будто бы слегка покраснел.

— Это все чертовы итальянцы. Настоящие анархисты. Прорвались в центр связи и самовольно отправили сообщение, которое вы видимо и перехватили. Я не приказывал это делать.

— Понятно, — протянул капитан и посмотрел, — Значит, вы нам все же не рады. В принципе мы можем вновь погрузить вас в анабиоз, — Легвард при этих словах вздрогнул, — и убраться восвояси, будто нас тут и не было. Но с другой стороны вы можете вспомнить, что Земля, на которой в тепле и здравии пребывают управляющие фондом в шестистах шестых степеней от Юпитера, а речь идет о жизнях трехсот человек.

Легвард подслеповато щурился, тер свою лысую голову. В его состоянии хотелось отдыхать, приходить в себя после добровольной почти что смерти, радоваться жизни, а его заставляют делать выбор между совестью и законом.

— Понимаю. Но что можно сделать? Ваш корабль сможет эвакуировать всех?

— Не более десятой части. Но у нас есть те самые коды доступа к управлению ИСУ станции.

— Как? Откуда?

— Нам предоставило их правительство Соединенных Штатов. Вернее уполномоченному представителю вашей страны, профессору Драйду. Так что наверно я выразился юридически не совсем точно. Советской стороне коды формально не передавались, и использовать мы их можем только под вашим контролем и сейчас нам нужно разрешение на их применение.

Легвард переводил теперь уже гораздо более осмысленный взгляд с профессора на капитана.

— О чем речь?

— Хотим произвести у вас на станции хозрасчет по юпитериански, — усмехнулся Игорь, — Один из файлов содержит коды по переводу ИСУ на, скажем так, ручное управление. Запустив данный код, мы сможем выйти из установленного самим ИСУ режима жесткой экономии, включить во всех секторах контуры жизнеобеспечения и вывести людей из анабиоза. Впоследствии, когда все ваши платежные конфликты будут улажены вы сможете вернуться к прежней модели работы вашего ИСУ, и снова жить, как вам нравиться под контролем управляющей компании.

Легвард растерянно посмотрел на Драйда. Профессор развел руками:

— По-моему это хорошее решение. Кто посмеет нас осудить за спасение трехсот жизней и возобновление работы станции?

Координатор секунду поколебавшись, махнул рукой. В самом деле, что они там, на Земле могут знать? Плевать на все их неустойки, пусть юристы потом разбираются.

— В таком случае ждите выстрела «Авроры», — весело воскликнул Игорь, направляясь к выходу, — Свергнем правление кибернетического тирана, вернем энергию людям. Да здравствует общество всемирной коммуны, товарищи!

Легвард вздрогнул, услышав эти слова, и сделал движение, будто хотел вернуть Игоря, но Тамара, улыбаясь, захлопотала вокруг него и координатор, устало откинувшись в саркофаге, уступил окончательно. Пусть будет коммуна, лишь бы работало и не пришлось снова ложиться в анабиоз.

Лунёв Кирилл 422: Без обеда

Хромой уткой ковыляю в дежурку. Колено распухло от вывиха, движение отдается ноющей болью.

В объемах только что отстроенных модулей пусто перед первой полноценной сменой. Выходной день перевалил за полдень.

Коридор лунной станции заполнен тишиной, — лишь шарканье ноги, да скрип самодельного костыля по затоптанному пластику пола.

Дверь в дежурку открывается бесшумно, но мгновенно в меня упираются два взгляда.

Стальные глаза нашего капитана и шоколадные, в мохнатых ресницах, — оператора.

Молчу. Конечно, это нарушение всех инструкций. Конечно.

Николаич резко разворачивается во вращающемся кресле стокилограммовым телом.

— Может, все же объяснишь?

Хромаю, опираясь на клюку-костыль. Угрюмо устраиваюсь за соседним столом – сейчас надо ждать.

— Если с девчонкой что-нибудь случится, то я не знаю… — Николаич обрывает фразу на полуслове.

— Тихо ребята, тихо.. — Примиряюще поднимает руки Сергей. Поворачивается ко мне. — Андрей, ты что-нибудь все же скажешь или…

Отворачиваюсь к иллюминатору и смотрю «на улицу», где каменные глыбы громоздятся до горизонта. Надо ждать. Экран перед оператором пульсирует сообщением со спутника.

Сергей мгновенно поворачивается, вчитываясь в бегущую строку.

Исподволь гляжу на часы, — по времени Наташа должна вот-вот выйти на связь. Связаться можно только из кабины, а больше часа находиться на открытом пространстве нельзя, — по технике безопасности, из-за возможного облучения. Капитан станции косится на меня. Сергей откидывается в крутящемся кресле головой к высокой спинке.

— В ста восьмидесяти километрах от нас зарегистрирован выброс энергии непонятной природы…

— Взрыв? — Николаич готов взорваться сам.

— Нет. Какое-то излучение. На границе соседнего кратера. На востоке. Мне становится не по себе. Наверное, я бледнею, потому что ребята смолкли, глядя на меня.

В этот момент идет вызов с главной станции, куда послезавтра с китайского космодрома должны доставить монтажников для переброски к нам. Пока Николаевич обсуждает вопросы размещения, можно передохнуть.

Наша стройка, — окно в будущее для всей Земли. А идею предложил человек, что имеет прямое отношение к Наташе.

Двадцать пять лет назад она была чуть ли не первым ребенком, кому разрешили посетить Луну. Видно, благодаря отцу – известному физику.

И именно тогда случилось самое громкое ЧП в истории освоения Луны, — прямо в энергетическую установку той станции шлепнулся метеорит. Шансов выжить практически не было, спасатели не успевали… И все должны были банально замерзнуть.

Вот тогда двое монтажников на остатках кислорода в скафандрах дошли и протянули силовой кабель до солнечных батарей… Правда, кислорода хватило только в одну сторону… Но оставшиеся выжили, в том числе Наташа.

А еще, — вчера она мне рассказывала, что один из тех монтажников до последнего дня рассказывал ей сказки перед сном. Последнюю рассказал по радио, как раз после ремонта силового кабеля, зная, что им уже не вернуться…

Монтажник оказался физиком, так сказать в подполье, и оставил заметки, теорию, из-за чего, собственно, мы тут ковыряемся в лунной поверхности.

Правда, потребовалось почти четверть века, чтобы разобраться, что оставил человек в наследство. Кроме цветущего кактуса маленькой девочке Наташе.

А еще было надо преодолеть развал в России, заключить союз с Китаем, восстановить практически с нуля промышленность, науку… Дотянуться до Марса, где в прошлом году основана первая станция долгого пребывания. Луна же теперь – научная лаборатория и источник сырья.

Словом сегодня, спустя десять лет после полудня XXI века, строим путь к звездам. Здесь человечество станет практически учиться «складывать» пространство, как выразился один яйцеголовый доктор наук.

Перебивая мысли, звучит долгожданный зуммер вызова с лунника. У капитана с громким треском на всю дежурку ломается в руке карандаш. В динамике долгожданный голос.

— Это я, Андрея Васильевича позовите, пожалуйста.

— Ты, с ума сошла! — Николаевич срывается, — Ты где?

— Нормально. — Девичий голосок, оказывается, может быть твердым. — Время нахождения на поверхности в скафандре менее часа. Мне Андрей Васильевич нужен.

— Какое время? Ты где вообще?

Девушка сопит и настойчиво повторяет сказанное. Так и представляю девчонку, как она сидит, откинувшись в кабине лунника, сняв шлем. Как всегда грызет прядь русых волос, морща лоб. Сверкая голубыми глазищами. Беру микрофон и вопрошающе смотрю на Николая Николаевича.

Тот кивает головой, одновременно грозя кулаком. Правильно, но мне не до него.

— Слушаю, Наташа. Ну?

— Я нашла. Только похоже, тут что-то включилось.

— Что включилось?

— Не знаю. Словом, я подошла к стене, из точно таких же резаных глыб, что показывали. Не как на Ближнем востоке, а, скорее, как в Андах. Там вход. Когда подошла и провела рукой… Словом, ощущение, что что-то включилось. И какой-то свет на секунду был…

— Немедленно возвращайся! — У меня перехватывает голос.

— Да, понятно. Я что могла, на камеру засняла… Барельефы, стену, вход… Николаевич перебивает нас.

— Как у тебе с горючкой?

— Все нормально, сейчас стартую. Через час буду дома.

— Ждем.

Я чувствую, что меня прошибает пот. Представляю себе, как девушка шла от лунника к краю кратера, одна по поверхности. Потом обратно. И понимаю, что никогда себе не простил бы. А с другой стороны…

Слышу голос Сергея, — у него панель параметров летательных аппаратов базы.

— Лунник стартовал нормально, набрал высоту, движение штатное.

— Ладно. — Бурчит Николаевич.

Встаю, припадая на больную ногу, отхожу, приваливаюсь к стене. Николаич поворачивается к мне и зловеще цедит сквозь зубы.

— Ты понимаешь, что закрою тебе космос? И ей закрою…

— Попробуй.

— Еще как попробую! — Капитан срывается почти на крик.

Пружинисто вскакивает с кресла. Выпрямляюсь и я. Нога отдает острой болью. Если бы не нелепая травма, то сам бы сейчас был в луннике.

— Что, не мог потерпеть? До следующей вахты?! Не мог? Ты понимаешь, что ты рисковал чужой жизнью? Что недопустимо иначе, как вдвоем… — Кричит на меня Николаич.

— А ты понимаешь?! — Срываюсь на крик тоже.

Боковым зрением вижу, как взгляд Сергея бегает между нами. Мы же, как два петуха, наверно, — только искры не сыплются.

— Вот не знаю, что теперь с вами сделаю… — Николаич трет затылок, словно хочет содрать волосы с кожей вместе.

— А ты понимаешь, благодаря чему строится вот это? — Хлопаю ладонью по стенке станции. — Помнишь, что сделал автор теории? Чтобы спасти людей? Он вышел и отправился тянуть кабель, зная, что кислорода хватит только в одну сторону и даже не один. Помнишь? Не все можно сделать по инструкции. Лицо капитана багровеет.

— Он распоряжался свой жизнью, а ты чужой. Он людей спасал. Ты же…

— Да, он спас людей. Ту же Наталью.

— Наша Наташка была там? Сергей обрывает перебранку.

— Лунник пролетел треть маршрута. Напряжение спадает.

— Ладно, — Николаевич машет рукой. — Что ты обо всем думаешь?

— Что думаю? Думаю, что это закладка. Так сказать богов…

— Каких еще богов?

— Помнишь доклад о древних технологиях, что тебе подкидывал? О мегалитических постройках на Земле?

— Ты думаешь… — Теперь смолкает он.

А я думаю.

Еще в прошлую командировку, как только рассказали, что вроде бы нашли следы уничтоженного метеоритом строения, — не нашего строения, если что. И мне пришло в голову, что, если и существовали палеоконтакты, то «закладку» человечеству логичнее всего оставить будущему человечеству именно на Луне.

С одной стороны – тут нет климата, ветра с дождями, с другой стороны – человек, добравшись до Луны, доказал бы свою готовность принять сведения, письмо, что древние космонавты, — не знаю уж откуда, — могли бы оставить нам в наследство.

Ведь знание «богов», сошедших с небес, юное человечество могло использовать и для уничтожения себя, — в древних легендах идет речь и о неслыханном оружие.

Даже технология обработки резки камня, что можно видеть и в египетских пирамидах и в строениях в Перу до сих пор нам недоступна.

А это предполагает знания о мире много больше, чем мы сегодня имеем – любая технология говорит об общем развитии культуры, науки в комплексе.

Потому и оставлять надо сообщение там, куда может добраться человечество, что смогло преодолеть соблазны использовать знания не для развития, а не для власти над себе подобными.

А может и не только сообщение, а и информацию откуда прилетали «боги», как с ними связаться, а заодно и канал связи – кто знает?

Почему не находили раньше? Не искали. Не искали и все.

Пусть сегодня на Луне десяток станций, но вспомните историю с остатками экспедиции Скотта в Антарктиде, — на них наткнулись совершенно случайно.

А последняя стоянка оказалась рядом с базой. Каждый день рабочие проходят тот путь, что оставался исследователям, чтобы дойти до спасительного склада продуктов и горючего… Луна же до сих пор – огромный, как её называют, — седьмой материк. И «белых» пятен на ней не меряно.

Когда мне пришла в голову мысль заняться, будем называть астроархеологией, то даже не представлял с чего начать. Два года рассматривал фотографии поверхности, выделил несколько районов. Один оказался рядом. Как раз с объектом. Конечно планировал сам отправится на поиски.

Вот только после нелепого вывиха надежд не осталось. Вахта заканчивалась… Словом, поделился с девчонкой. И не отпускал её, конечно, — такое в голову придти не может.

Утром сама взяла лунник и рванула. Только оставила записку на компе. Мол, отправилась смотреть ваши пирамиды. А я и не знаю, что там. Пирамиды, саркофаги и вообще что…

Только точно знаю, что все, что делается, делается людьми, что готовы поставить на карту свою жизнь.

Потому что, когда в России более полувека назад все повелись разбогатеть любой ценой, то, как рассказывает дед, богатства в итоге на всех не хватило. И потребовался не один год, чтобы понять, что для того, чтобы лучше жить, надо больше работать.

А не надеяться на ту же нефть, что после запуска китайцами термоядерных станций и разработки новых аккумуляторов стала нужна, как уголь.

Капитан встает и начинает расхаживать взад и вперед. Останавливается. Хмыкает. Поворачивается ко мне.

— И что ты думаешь, она действительно нашла посылку, маяк или что там пришельцев? Пожимаю плечами.

— Надо же. Это надо было человеку добраться до Марса, слетать на астероиды, чтобы тут… Под носом, — можно сказать, — на Луне.

— То есть. — Сергей вскакивает с места. — Это что? Это значит, что человек не один во вселенной? Он ошарашенно смотрит на нас. Вскакивает, словно ошпаренный.

— И никто пока еще этого не знает. Ну, кроме нас? Николаевич сердито фыркает, вышагивая туда-сюда.

На пульте загорается зеленый огонек, — лунник вошел в зону прямой видимости. Еще двадцать минут.

В это время идет вызов с главной станции и оттуда строго предупреждают Николаевича, что, если он не предоставит отчет об обосновании перерасхода материалов в прошлом месяце, то его лично оштрафуют. И что-то еще про некомплект в использованном аварийном наборе.

Тот оправдывается, бубнит в ответ, — отчетность вечная проблема капитана.

Все время стою, привалившись к стенке, — жду, не шелохнувшись. Боль в ноге, как от больного зуба. Не отпускает.

Сергей тянет напряженно шею, высматривая в иллюминатор приближающийся аппарат. Мне же, — как лунник станет заходить на посадку, — и так будет видно.

Потом из двери знакомо вывалится пузатый скафандр. И нелепой для землянина походкой – из-за здешней силы тяжести, — зашагает к нам. Вот тогда и двинусь к переходному отсеку…

Наш капитан путано оправдывается перед снабженцем, а я думаю, что еще один день прожит не зря. Нормальный рабочий день.

А Николаич отойдет. Тем более ногу я вывихнул на сверхурочных работах дополнительного энергетического блока… От усталости. Кстати, работах по его инициативе и сверх плана. По новой, — им без всякого согласования – придуманной схеме.

Зато теперь можно принять в два раза больше монтажников, и работы пойдут много быстрее. Словом, живём дальше. Если пройду медкомиссию после травмы, — точно вернусь.

Серо-голубой аппарат завис над каменным полем и начинает медленно снижаться. Сейчас взметнется облачко пыли, медленно погаснет двигатель. Все. Можно идти встречать. И тут только до меня доходит, что с самого утра никто ничего не ел…

ВэллаШакова 421: Очередное нашествие марсиан

Гунтер Хайнц выжимал из вездехода всех, заложенных в двигатель, лошадей. Он с каменным лицом сидел за рулём и рычагами, и сам напоминал часть механизма, каждое его действие было выверено по миллиметрам, каждый вдох сочетался с гулом машины. Он был спокоен и уверен в своих движениях. Все кочки и скольжения в песках он предвкушал точными равномерными действиями и выводил машину на спокойный грунт. Я завидовал его уверенности.

Жена начала рожать, когда мы были на дальнем кордоне. Я сам виноват в этом. Вопреки всем советам и правилам потащил её с собой, но сейчас, это было безразлично. Меньше всего меня теперь заботил Марсианский кодекс, — главное до медпункта доехать.

Я рискнул. Я рискнул чтобы закрыть вопрос об изысканиях под новый купол. Оставался всего лишь 1 % работ и вопрос на многие миллиарды был решён. Удачный район, удачный сезон, песчаных бурь не ожидалось, аппарат готов, энергии хватает, — решаем всё и закрываем вахту! Столько народу перестанет сидеть зря второй сезон подряд. Упусти момент и всё! И я рискнул всем, но теперь это не оправдание. Я всё понимаю. Моя Майя смотрит на меня глазами львицы и во время схваток ненавидит меня, всем своим стянувшимся в судороге организмом. Она цепляется в мои руки и кричит. Пот её лица, и трепет в потуге посиневших губ, всё это я ощущаю кожей и пытаюсь не умножать на дрожь своих коленей. Те слова, что говорю, теперь такой бесполезный наивный бред, что доктор Краснов, добрый наш Валентиныч, смеётся и даёт мне подзатыльник.

— Не ссы Паша, за тебя дитё ещё нассытся. До исторического материализма бабы рожали где придётся и ничего, — он повернулся к Майе, — спокойнее родная, у тебя раскрытие ещё пять сантиметров. Ждём. Дышим.

Я забрал его с распредбазы. Ринулись туда на удачу. Я знал, что он где-то здесь на кордонах на медзадании. Приехали минут за сорок, схватки к тому моменту участились и продолжались через пять минут по три.

Валентиныч был универсальным спецом, и врач и биолог, и как говорится, семь пядей в о лбу. Его и в Центральное управление всеми средствами тянули, а он тут «на песке» остался. Говорит люблю в живом материале ковыряться. Он на базе пробы собирал со своих посевов микроорганики и за одно вахтовиков подлечивал. Гунтер влетел к ним в док на полном ходу и остановился прям у кессона. Появилась связь, и через минуту Краснов здесь с нами. У меня тогда аж в кишках чего-то перевернулось и отлегло, а потом снова завернуло, когда он мне метеосводку рассказал. Квадролёт не давали. Прошло предупреждение о песчаной буре. Волосы чуть не оторвал тогда, смена сезона же! Заманила меня погодка! Эх дурак!

Теперь до главной базы на вездеходе едем, там медпункт и препараты, и до купола уже подземную ветку протянули. Мишка всё шутил ещё, что они, мол Московские метростроевцы, тут как глисты в новой жопе, у каждого своя кишка, эх Мишка, Мишка… Теперь это не кишка, это артерия.

Майя кричит. Схватки. Валентиныч, спокойный как слон, подмигивает мне, и тут Гюнтер замирает, вернее замирает машина. Я чувствую как порывы ветра, взрывной волной врезаются в бока вездехода, и такой размеренный и галантный Гюнтер кричит: «Шайсе!». У меня холодеет в паху и язык проваливается куда-то в гланды. Жена начинает стонать и в такт ей вторит ветер, нанося песок на композитную обшивку машины.

Секунды тяжелы и вязки, я чувствую, что время как кровь течёт вокруг меня. Всё перемешалось и время, и ветер, и стон жены, и грозное бурчание Гюнтера на родном немецком, и строгий взгляд Валентиныча. Он как отец для многих из нас, молодых и горячих, я понял в чём его роль и почему его любят здесь на Марсе.

Помутнело всё в моей голове. Время тянулось и тянулось, и с каждым ударом песчаной бури в борт, я представлял наш вездеход мелкой букашкой, которую закапывает шкодливый малыш в песочнице. Отличная могила. Нас сходу после бури не найдут, как минимум сутки искать будут, но тут шум стих. В салоне вездехода наступила мрачная ватная тишина. Мы молчали.

— Чего ждёте придурки! — Закричала Майя. Гюнтер вскочил с кресла.

— Я сейчас товарищи! — сказал он и вытащил из под сидения сапёрную лопатку.

— Нас сильно засыпало? — Тихо спросил у него Валентиныч.

— Нет, — Гюнтер посмотрел на меня, и приказал, — Павьел, за мной!

Он с детства мечтал о Марсе, работал в совместных программах и потом совсем осел в Советском союзе, да и жена у него якутка, поэтому по-русски он говорит хорошо, но разбуженный акцент, выдавал волнение. Мы перешли в отсек водителя и задраили за собой дверь.

— Теперь Паша, я открываю верхний люк, — Он посмотрел на люк и на его квадратных скулах заиграли желваки, — Я выходишь, и начинаешь копать, ты разъединить кресло пассажира, и возмить спинку. На счёт три. Он поднялся к люку.

— Быстрей дурйак!

Я схватил спинку кресла, и несколько раз нажав рычажок на подлокотнике, дёрнул её за подголовник. Она хрустнула и подалась.

— Готово.

— Надеть маску и шлемофон! — Скомандовал он. — Раз. Два. Три.

Я натянул маску, которую вместе со шлемофоном уже давно сдвинул на затылок. Гюнтер с силой налёг на люк. Я бросился к нему на помощь, и почувствовал, как тяжёлый тягучий песок, подался и начал сыпаться внутрь салона, и в мой комбинезон, через расстёгнутый ворот. Я рефлекторно затянул молнию, но холодные песчинки уже обжигали мне спину.

Люк отворился и мы вылезли. Вездеход засыпало со всех сторон и он больше походил на бархан.

— Копать здесь! — Гюнтер отпрыгнул на несколько метров и точным движением ткнул лопату в песок.

Я принялся отгребать песок спинкой кресла. Мы копали, а края осыпались внутрь, и работа эта мне казалась бесполезной, но через какое-то время у нас получилась небольшая воронка. Гюнтер, забрал у меня спинку кресла и положил её на край воронки, стараясь поставить как можно более вертикально, затем он вынул несколько зарядов из карманов комбинезона.

— Иди в машину, — сказал он активируя заряды.

Я добрался до люка и спрыгнул внутрь. Через пару секунд рядом оказался Гюнтер, он задраил вход и сел за руль. Мы несколько мгновений сидели молча, затем раздался взрыв, и машину сильно качнуло, у меня зазвенело в ушах.

— Что произошло? — спросил я.

— Я взрывом попытался сбить верхнюю часть песка, — он посмотрел на меня, — надеюсь машина осталась целой.

— Так поехали.

Он запустил двигатель. Что-то зарокотало, машина заревела и затряслась, затем затихла, и затем снова заревела. Это тоже напоминало схватки. Гюнтер аккуратно работал рычагами и я почувствовал как вездеход наконец-то стронулся с места.

— Готово. Иди к жене. — Уже без волнения произнёс Гюнтер. Я вошёл в отсек. Валентиныч стоял у ног жены, и она тужилась.

— Держи ноги, чтоб не зажимала, сейчас головка пойдёт, — крикнул он мне, — Майка, а ну в рожу не тужься, ребёнку помочь надо, животом давай! Я взял её за колени. Она натужилась и закричала.

— Давай, давай, головка показалась, тужься.

Ребёнок вышел на свет, крик жены растаял в расслабленных нотах и тут раздался детский плач. Жена громко вздохнула и заплакала.

— Ну вот вам и человечище. — Констатировал Валентиныч. У меня помутнело перед глазами и я осел.

Чуть позже я уже трясся на кресле без спинки. Гюнтер держал руль и насвистывал какую-то мелодию, а на экране навигации уже виднелись очертания главной советской марсеологической базы, оттуда до климатического купола рукой подать. В отсек заглянул Валентиныч.

— Ну, что папаша, в кодексе пока нет статьи для семейных и до трибунала не дойдёт, но теперь точно всё распишут. Эх любовь, любовь… — сказал он, а у меня в голове мелькали треножники из Уэллсовской «Войны миров» и почему-то стучала глупая мысль: «У нас родился марсианин!».

Стиганцов Эдуард Николаевич 418:Когда будущее смотрит в твои глаза

В приоткрытое окно настойчиво врывались звуки кипучей деятельности – грохотал металл, жужжали сервоприводы, слышались отрывистые команды звеньевых и бригадиров.

— Жарко, — пожаловался главный инженер Вихляев сидящему напротив прорабу. — Как думаете, Геннадий Семенович, хоть к вечеру кондиционеры заработают?

— Над этим работают, Пётр Тимофеевич. Кто мог предположить, что этот чёртов метеорит выведет из строя главную подстанцию. Вихляев вздохнул.

— Да уж, июнь выдался жарким. Вокруг ни одного населённого пункта, только бескрайние пески, окружающие нашу стройку века, «Город будущего», который иностранные журналисты уже окрестили как «Urbo de la Estonteco» и, о чудо! Кусок железа попадает в самую важную энергоартерию. Одно только радует, что никто из людей не пострадал. Кстати, куда его дели? А то мне уже из Министерства звонили.

— Метеорит-то? Так это… — прораб немного замялся. — Бригада Ярославцева приспособила его для производственных нужд.

— Интересно. И здесь твоя чудо-бригада отличилась. Мало того, что график опережают на несколько дней, так им ещё и метеорит подавай. И как я теперь отчитываться буду? Спросят меня: «Где дел метеорит?», а я что должен ответить? Нету? Съели? Прораб молчал.

— Э-э-эх! — обречённо махнул рукой инженер. — Ну что с них возьмёшь? Наказывать? За что? Лучшая бригада, мастера, каких поискать… И слесари, и сварщики, и каменщики, и бетонщики…

— И маляры, штукатуры, геодезисты, плотники, арматурщики, электрики, водители, программисты…

— Слушай, а есть вообще вещи, которых они делать не умеют?

— Всё умеют, Пётр Тимофеевич, вы же знаете.

— Да знаю, знаю. Отмажу, не переживай. Ради таких специалистов не грех и холку подставить. На дело-то хоть метеорит извели?

— Само собой, — оживился прораб. — Металл переплавили, понаделали кучу необходимых деталей для бульдозеров, тягачей, кранов, роботизированной техники… Винтики там, шестерёнки. Часть пустили на металлоконструкции, сами знаете, поставки материалов и оборудования задержатся на пару дней…

— Верю, верю… Богатыри! — инженер достал из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. — Ты вот что, Семенович… Сегодня к нам должен проверяющий из Москвы прилететь, будет оценивать ход работ, принимать пожелания, жалобы… Так ты ему и задвинь – так, мол, и так, материалов не хватает, машины ломаются, запасных деталей кот наплакал, хорошо, хоть поставки продовольствия не задерживают, а то ходили бы злые и голодные, как рабы на строительстве Великих Пирамид. Пусть он там за ухо этих снабженцев возьмёт, а то и за другое интимное место. Прораб рассмеялся.

— Понял, сделаем.

— Только ты это… Про рабов не стоит, мало ли, каков человек будет, может и не понять такую шутку.

— Не переживайте. Изложу всё вполне культурно, деликатно и по делу.

— И про этого не забудь, Ярославцева своего… Что он там просил, общую кибер-систему наших роботов отладить хочет?

— Ага.

— Смело. А справиться?

— Пётр Тимофеевич… — обиделся прораб.

— Ну ладно тебе. Верю, — инженер налил себе стакан воды из графина на столе. — Уму непостижимо, куда ни кинься, всё умеют… Плохо, что без электричества мы, как без рук. Аккумуляторы без подзарядки долго не протянут, двое суток, не больше.

— Не переживайте, сегодня всё исправим, — заверил Геннадий Семенович, не отрываясь от просмотра чертежей и непрерывной записи пометок в свой блокнот. — Знаете, я даже иногда их боюсь.

— Ты о чём?

— Бригаду Ярославцева.

— Что за глупости! Это ещё почему?

— Мне кажется, они не совсем… люди. Инженер поперхнулся и поставил недопитый стакан на стол.

— Не совсем люди?

— Ну, как бы это сказать, — замялся прораб. — Вот взять хотя бы внешний вид. Все низкорослые, мускулистые. Носят пышные бороды и усы. С другими рабочими практически не контактируют, а если и общаются, то строго по делу…

— Инопланетяне они, что ли? — не выдержал инженер. — Или, как их, этих любителей горного труда… Гномы, во! Прораб покраснел, закашлялся.

— А что? Вполне подходят по внешнему виду – низкорослые бородачи, мастера на все руки, — разошёлся не на шутку инженер. — А на десятом участке у нас работают химеры, вы разве не знали, Геннадий Семёнович? Сварочными работами занимаются саламандры, металлоконструкции монтируют грифоны, а в столовой готовят еду сирены и русалки. Ах да! Есть ещё начсклада, Вероника Андреевна, истинная медуза горгона. Как глянет, так в камень и превращаешься, не в силах выразить свою просьбу.

— Но… — попробовал остановить поток красноречия прораб.

— Никаких «но», Геннадий Семёнович. Двадцать второй век на носу, а он всё в сказки верит, фантазёр сорокалетний. Ты вот тоже небритый ко мне припёрся, так что, мне тебя в Бармалеи записывать? Чепуха всё это, че-пу-ха. В дверь постучали.

— Войдите.

Вошла секретарь, стройная, красивая. Роскошная русая коса, голубые глаза в полнеба, словно озеро Байкал в солнечный полдень … «Глаза умеют говорить, кричать от счастья или плакать, глазами можно ободрить, с ума свести, пуститься в драку. Словами можно обмануть … Глазами – это не возможно! Во взгляде можно утонуть, если смотреть неосторожно!»…

— Пётр Тимофеевич, к вам пришли, — приятным голосом «пропела» красавица.

— Москва?

— Да. Пригласить?

— Конечно, Лидочка, пригласите. Секретарь вышла.

— Вот, — прокомментировал инженер. — А это Василиса Прекрасная, если вы не знали, Геннадий Семенович, окруженная ореолом неземной красоты.

— Да уж…

В кабинет вошёл незнакомец и окинул цепким, пронизывающим взглядом присутствующих.

— Добрый день. Мне нужен главный инженер.

— Здравствуйте, товарищ. К вашим услугам, Вихляев Петр Тимофеевич, — отрекомендовался инженер. — А это Геннадий Семенович Ладыженский, прораб. Честно говоря, мы вас ждали. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, не стойте – в ногах правды нет…

— Да что вы говорите? Ждали? Вы меня ни с кем не путаете? — с лёгкой примесью иронии поинтересовался гость.

— Ну как же, мне сегодня позвонили, предупредили, что прилетит проверяющий из Москвы, следует оказать ему гостеприимство и всячески содействовать…

— Да неужели? Впрочем, отчасти вы правы, меня можно считать проверяющим. Но лучше будем оперировать более точными понятиями. Гость достал удостоверение и продемонстрировал его строителям.

— Майор Госбезопасности, Александр Свирцев. Инженер и прораб, удивлённо переглянувшись, поднялись.

— А чем, собственно, обязаны?

— Чем? Да сущий пустяк, можно даже сказать безделица. Вы в курсе, Петр Тимофеевич, что ваша хваленая бригада Ярославцева, есть самый настоящий фантом. Знаете, что такое фантом?

— То, чего в природе не существует?

— Именно. Вашей бригады не существует. И людей, которые в ней работают, тоже, получается, не существует. Но при этом они числятся в вашем штате, получают зарплату, заметьте, государственные деньги. А это уже статья Уголовного Кодекса.

— Но как же так, есть документы об их назначении…

— Фальшивка.

— Паспорта…

— Не настоящие.

— Но их же проверяли на подлинность, пробивали по базе данных? — не сдавался инженер.

— Здесь вы, конечно, правы. Формально – всё так. Документы соответствуют требованиям, и база данных подтверждает их подлинность. Но вот в чём загвоздка… Информация самого защищенного сервера в стране была изменена, причем изменена мастерски. Так, что лучшие спецы, проектировавшиеся многоуровневые, теоретически неприступные уровни защиты, сели в лужу. И даже не сразу заметили подлог.

— Так что же получается… Люди-то всё равно есть, реально существующие люди, выполняющие определённый фронт работ, результат которых вполне материален? Строят на совесть, проверяли много раз, абсолютно не к чему придраться.

— Вы об этой организованной группе нарушителей? Ну что же, давайте мы их сюда пригласим. Уверен, они смогут вас удивить в очередной раз.

Инженер послушался. Минут через десять в кабинет вошли строители и молча выстроились у двери.

— Надо же! — восхитился офицер. — Просто красавцы. Ну что, ребята, наигрались в строителей? Можете снимать ваш роскошный грим.

Под изумлёнными взглядами инженера и прораба, и под чутким руководством майора Госбезопасности, строители начали перевоплощаться. Сначала были аккуратно оторваны усы и бороды. Затем отклеены накладные морщины, носы, лица… скинуты мешковатые робы, сняты рельефные мышцы, контактные линзы и вот уже перед ошеломлёнными зрителями стояли…

— Дети… — в унисон выдохнули инженер и прораб.

— Точно! — обрадовался майор Свирцев. — Самые настоящие советские дети, не инопланетяне, уж поверьте. Их даже преступниками называть язык не поворачивается. Познакомьтесь, товарищи. Перед вами отличники учёбы, учащиеся старших классов специализированных школ и лицеев самых разнообразных городов нашей страны… Спортсмены, многократные призёры Общесоюзных Олимпиад, как спортивных, так и научных… Гордость и национальное сокровище Страны Советов и прочее, прочее…

— Разрешите сказать, — выступил вперёд один из подростков.

— А, товарищ Ярославцев! Пожалуйста, мы вас внимательно слушаем, — великодушно разрешил майор.

— Мы готовы понести любое наказание, которое вы посчитаете правильным. Но просим принять во внимание, что своими противозаконными действиями мы не нанесли вред, ни нашей стране, ни окружающим нас людям.

— Нет, ну вы посмотрите! Герои. А теперь, давайте я скажу. Уже вижу кричащие заголовки зарубежных обозревателей, которыми стройка кишмя кишит: «СССР эксплуатирует детей на стройке века!», «Позор Страны Советов» и прочие изыски жёлтой прессы. Закон един для всех, от мала и до велика. Каждый человек должен нести ответственность за свои поступки. Закон справедлив. Он принимает во внимание смягчающие обстоятельства и возраст. Закон мудр. Он учитывает мотивы и побуждения. А ещё Закон не приемлет воровства.

— Мы ничего не воровали.

— А метеорит, состоящий из двадцати процентов железо-никилиевого сплава и на восемьдесят процентов из драгоценных металлов, среди которых можно выделить золото, платину и серебро?

— Мы можем все объяснить.

— Уж сделайте милость, потрудитесь.

Парень достал портативный голопроектор, и в воздухе появилась объемное изображение метеорита.

— Теперь он выглядит так.

Бесформенная глыба космического тела полностью преобразилась и теперь напоминала раскрывшуюся жемчужину. В центре расположился затерявшийся в пустыне Кызылкум «Город будущего» – высокие, симпатичные здания, серебряные деревья, фонтаны, красивые парки, тротуары… Над городом извилистой линией нависли скоростные железнодорожные магистрали, застыли в стремительном полете аэрокары, винтокрылы… На крышах домов раскинулись солнечные батареи и коллекторы. Мелкие детали были выполнены настолько мастерски, что знаменитый ювелир, любимец западных олигархов Луи Картье весь извёлся бы от зависти, бросив только один-единственный взгляд на это произведение искусства.

На внутренние стенки «жемчужины» были нанесены исторические вехи развития в виде рельефных изображений. Суровые братья-поляне, закованные в сталь, гордо смотрят вдаль, на правый берег Днепра, чтобы основать город. Город растёт, величественные князья сменяют друг друга на престоле и вот уже монгольские улусы во главе с чингизидом Батыем яростно кидаются на стены, стараясь проделать брешь стенобитными машинами. Защитники не менее яростно отбивают атаки во главе с воеводой Дмитрием, но силы слишком не равны… Проходят века, сменяются поколения… Чубатые хлопцы с гомерическим хохотом и красноречием Цицерона пишут издевательский ответ разгневанному султану… Разбита Великая армия Наполеона… Отброшены несметные орды немецко-фашистских захватчиков, взят Берлин… Советский лётчик-космонавт своей жизнерадостной улыбкой очаровывает весь мир…

— Мы хотели установить это на центральной площади, — прервал молчание «товарищ Ярославцев».

«И он будет там стоять, — подумал майор. — Страшно представить, сколько же в этот кусок метеорита вложено труда. И не важно, что дети, скорее всего, обрабатывали его не вручную, а только программировали роботов на выполнение тонких, филигранных движений… Как поступить?..».

Офицер подошёл поближе к голограмме, стараясь не думать о неизменной аксиоме «преступление-наказание», обвел взглядом всех присутствующих, заглянул в честные, слегка исхудавшие лица детей и понял, что в этой комнате преступников нет. В ней были только отцы и дети, очередная перевёрнутая страница истории, на этот раз – чистая, светлая и незапятнанная…

На этой странице страстно хотелось жить, строить, любить и верить… Трудно оставаться равнодушным, когда будущее внимательно смотрит в твои глаза.

Манахова Ирина 417: Ловушка для лидера

1

Лера щелкнула по панели и сдавленно выдохнула, — Костя, а ты уверен, что хочешь именно сюда?

— А что такое? По моим прикидкам все выберут другие адреса. — Костя поправил очки и заглянул ей через плечо. — Этого не может быть! — Он бросился на свое место и включил экран головизора. Трехмерная карта зависла перед его глазами, взмахом руки он увеличил картинку и застонал. Мимо яркой точки их корабля, вглубь россыпи астероидов стайкой неслись корабли других отрядов. По курсу, который он несколько минут назад запустил.

— Отряд, что будем делать? Летим с ними или ткнем наудачу? — он раздраженно взъерошил волосы и повернулся к ребятам. Огоньки кораблей соперников отразились в стеклах его очков и остались за его спиной.

— А может к наставникам? — Тайка робко выглянула из-за Витькиного плеча. — Надоело проигрывать, — виновато добавила она, пытаясь увидеть в их глазах понимание.

— Павел Олегович тоже сказал, чтобы мы к нему стучались, если проблемы возникнут. — Витька насупился, подумал, и добавил – Я - против! Рано или поздно мы добьемся своего и обойдем зазнаек, которые без помощи наставников шагу не сделают.

Костя перевел взгляд на Леву, который как обычно даже не встал со своего кресла и продолжал водить пальцами, играя в очередную стрелялку. Хотя нет, все-таки перестал, экран у него был отключен.

Тучный Лева неожиданно подпрыгнул и ущипнул Тайку. Она взвизгнула и спряталась за щуплую Витькину спину.

— Витька прав, — кивнул он. — Они все-равно считают нас неудачниками и ждут когда смена придет. Докажем, что это не так? — Он вызывающе посмотрел на кораблики за Костиной спиной и погрозил им кулаком.

— Лера? — Костя посмотрел на сестру и вздохнул, увидев, что она уже отвернулась и что-то быстро набирает.

— Ясно, четверо против одного. Тай, извини, мы продолжаем сами. — Он отвернулся к планшету, а на карте уже появился новый маршрут, рассчитанный Лерой. — Летим туда, у нас 15 часов, мы должны успеть. Все по местам, — он запустил программу и подмигнул корабликам. — В этот раз мы им не проиграем, ни за что!

2

— Ну и кто такой умный нас сюда завел? — Ильдар зло пнул землю, но утяжеленные искусственным гравитационным полем подошвы не спешили легко поддаваться. Он осмотрелся. Да уж, застряли они. Глайдер лежал с покореженной обшивкой, а значит, самостоятельно они отсюда не улетят. Да и все сигналы почему-то глушились. Видимо Миша это тоже заметил, вон уже ковыряется в настройках передатчика. Вот он щелкнул одной кнопкой, другой и в ушах у Ильдара затрещало.

— Илька, ты как? — Миша вопросительно повернулся к нему, — слышишь меня? Перевожу всех на внутреннюю антенну, внешняя не пашет. И связи нет.

— Кажется, мы застряли, — голос Антона включился в разговор, а спустя пару секунд он и сам показался из-за груды искореженного металла, в которую превратился их глайдер.

— Надо девчонок на помощь звать, хорошо хоть не взяли их на поверхность.

«Ну, возьмите, ну мы не будем мешать, ну пробу взять и сфоткаться – это же пара минут, а я еще ни разу не стояла на настоящем астероиде!» – Протараторил он, повторяя сказано Диной слова.

— Ага, хорошо, что не взяли. Но как нам их вызвать, связи то нет. А они еще несколько часов будут в сети с подружками трещать, или у Борисыча на ушах сидят. Надо было …

— Извините, что прерываю, но может, займемся насущным? — Что с глайдером? — Ильдар посмотрел на Антона.

— Рапортую, товарищ капитан, — бодро вскочил тот, — сегодня в два часа тринадцать минут пополудни наш крейсер прибыл в расчетную точку и встал на якорь у берегов большого и популярного в некоторых кругах астероида, под кодовым обозначением «Икс». По пути к указанному астероиду наша птичка была притянута неизвестно откуда появившимся полем другого, более маленького астероида, под условным обозначением «Игрек», причем после того как она тюкнула его своим клювиком, он перестал настаивать на их сближении. Рапорт окончен. — Антон нервно хохотнул и сел на камень.

— Все шутишь, — раздраженно бросил Ильдар и перевел взгляд на Мишу, который копался в планшете. — Ну, что у тебя?

— Плохо дело. Основные системы выведены их строя этим, — Миша замялся, глянул на Антона и продолжил, — «Игреком». Искусственное поле работает, но только в радиусе ста метров вокруг глайдера. Сигналы на используемых базой волнах глушатся, работает только одна волна, но на нее не настроен ни один из используемых в поиске кораблей. Мы влипли. Воздуха у нас на двое суток, даже если девчонки и догадаются быстро связаться с Борисычом, то спасательная команда не успеет. И они не смогут к нам прилететь, ведь они думают, что мы там – он указал на астероид, около которого сейчас дрейфовал «Корвет».

— А остальные группы, они же тоже могли лететь сюда, или у них другие карты? — Ильдар непонимающе посмотрел на Мишу. Задачей научно-исследовательской зарницы был поиск астероида с определенным составом грунта. Адальберт – один из самых крупных астероидов этой группы, неужели сюда никто не решился лететь.

— Иль, если бы ты хотел получить средние образцы, то мы бы уже были у «Весты», которая ближе к базе и к которой, скорее всего, все и полетели. Или к Зеону – он чуть дальше, но все-равно недалеко от трассы поиска. Но ты хотел отличиться, и мы полетели сюда. Нас не будут искать и сюда никто не сунется. Это потеря времени, а выиграть хотят все. Мы пролетели, и видимо не только с победой, — сухой голос всегда жизнерадостного Антона оборвался. Он схватился за левый бок и застонал. — По ходу, мне вообще недолго осталось. Наверное, я селезенку себе порвал.

Ильдар сжал зубы. — Но ведь вы согласились со мной, мы же команда! — не надо только на меня вешать вину.

— Иль, не сердись, просто все на взводе. Я пойду, поковыряюсь в глайдере, может, что-то придумаю. У нас еще два дня. — Миша ободряюще хлопнул Антона по плечу и полез в глайдер.

3

— Ну вот, ты доволен? — Лера сонно посмотрела на экран и удовлетворенно хмыкнула. — Никого нет, так я и думала, что сюда точно никто не полетит.

Астероид висел перед «Сингой» и около него не прослеживалось ни одной точки кораблей. — У вас 12 часов, потом мы уйдем по орбите, и выбираться будет сложнее.

— А ты не полетишь? — Костя удивленно посмотрел на сестру. — А кто хотел ткнуть в лицо выскочкам из Альфы снимками с астероида.

— Да ну их, неохота. Я лучше посплю. Вчетвером летите. Тая давно хотела высадиться. — Она легла на панель управления и закрыла глаза. — Если что – звони.

Глайдер плавно обогнул астероид и по расчетной траектории пошел на снижение.

— Костя, Костя! — взволнованный голос Леры взорвал тишину, — мы здесь не одни, Альфа тоже здесь. Я только что заметила их сигнал, «Корвет» дрейфует с другой стороны Адальберта. Скорее всего, Ильдар уже нашел нужную смесь и отправил зонд, мы опять проиграли, — расстроено закончила она.

— Не трусь, сестренка, соревнование еще идет, и у нас еще есть шанс выиграть, мы будем первыми!

Отключившись, он повернулся в группе, — Готовы побороться за главный приз?

— Вперед, команда Гамма!!! — дружно закричали они.

Посадка прошла легко, да и как иначе, ведь Костина команда была вместе чуть ли не с яселек, и свой первый полет они совершили, когда другим детям только-только разрешили сесть за руль геликона – легкого крыла, едва поднимавшегося над землей. Да и выдержка у детей с кораблей Марсианской экспедиции была посильнее. Хотя может именно поэтому, в то время как остальные команды во всех соревнованиях брали призы под руководством своих наставников, их пятерка, полагаясь только на себя, вечно оказывалась в пролете. Вот уже полгода как шефство над негласной «звездой несчастий» всучили Павлу Олеговичу – талантливому инженеру из третьего отсека базы. И с тех пор они стали его головной болью. Он с головой ушел в разработку планов их развития, составлял им расписания и водил на лекции. А они смеялись и сбегали, за что его вечно отчитывали Наставники. Участие в научно – исследовательском поиске полезных ископаемых в поясе астероидов – это было очередное дело, которое они все хотели выиграть. Может потому, что это была возможность подальше улететь от базы без вожатого (он должен был с другими наставниками советовать с базы). А может, они хотели выиграть поездку на Землю, где никогда не были, и поучаствовать в параде, приуроченному к столетию со дня первого полета человека в космос. Так или иначе, но раз на орбите самого большого, но и самого неуживчивого астероида из группы Ксенона висит корабль лучшей пятерки, то их дела опять плохи.

— Как тут красиво! — Тая зачаровано смотрела на поверхность астероида, — И, жутковато, как будто что-то должно случиться или уже случилось, — она поежилась и осторожно спустилась на землю.

Парни, до этого спокойно занимавшиеся своими делами (Костя распаковывал ящик для образцов, Лева проверял приборы, а Витька уже ползал по поверхности с анализатором грунта) замерли и встревожено начали озираться – Тайкины предчувствия всегда сбывались.

— Да ладно тебе, Тай! — Лева вылез из кабины глайдера – Ну не думаешь же ты, что здесь с нами что-то может случиться. Только если ребята из Альфы на нас повыпрыгивают из-за камней, — нервно хохотнул он и еще раз пристально осмотрелся.

Глайдера Альфы поблизости не было, а раз Корвет был с другой стороны Адальберта, то и они там – же. Встретиться они не смогут, — подумал Костя и щелкнул кнопку связи.

— Лера, как у тебя?

— Скучно. Корвет висит без движенья, даже по сети не болтают видимо, ни одного сигнала с их стороны не вижу. А может они все полетели, чтобы передо мной покрасоваться, — она зевнула. — Ладно, я на связи, работайте, у нас 11 часов. Костя отключился и подошел к неподвижно стоящей Тайке.

— Тай, ты как? — он встревожено пытался рассмотреть её лицо в глубине шлема.

— Нормально, вроде отпустило, может, я просто нервничаю, в первый раз вне корабля. — Она развернулась и пошла к Витьке, который уже радостно что-то ковырял.

— Всего 200 метров и нужная проба у нас! — ликующе повернулся он к ней.

— Хорошо, запускаем бур, — Костя с Левой быстро собрали установку, и бур со скрежетом начал вгрызаться в сплавленный грунт. — Если все пройдет хорошо, что через час мы отправим пробы. Пока есть время прогуляться, — Костя повернулся к ребятам, но они уже и сами разбрелись в стороны, Витька что-то по внутренней связи нашептывал Тае, а Лева включил визор и рассматривал летящий рядом с Адальбертом Гауден – маленькую скалу, некогда притянутую полем большого астероида, и ставшую его вечным спутником.

— Костя, подойди. Смотри, с этим камнем что-то не так.

— Что там? — Костя взял визор и посмотрел на астероид. — Вроде ничего странного, камень и камень, что тебе не нравится.

— Ты на показатели посмотри. Видишь – Лева взволнованно ткнул пальцем в поле визора – пульсирующая магнитная активность. Если бы мы прилетели на пару часов раньше, то мы могли попасть в зону притяжения и Гауден грохнул нас.

— Ну да, я помню, еще первый отряд отметил эту его особенность, поэтому Лера заранее рассчитала курс, на пристыковку с этой стороны. — Костя непонимающе посмотрел на визор и на волнующегося Леву.

— Да нет, ты посмотри внимательнее. Корвет!

— Нет… — Костя схватил визор и еще раз вгляделся в экран. Ошибки быть не могло. Если их прибытие было рассчитано так, чтобы избежать притяжения опасного астероида (Хвала Лерке-заучке, она просто обожает такие мелочи), то вот ребята из Альфы могли попасть прямо в ловушку и скорее всего сейчас не с другой стороны Адальберта празднуют победу, а там, или разбились, или ждут гибели. Раз Корвет дрейфует молча, то вся пятерка улетела, и помощи им ждать неоткуда.

— Что будем делать? — Левина тучная фигура, в скафандре ставшая просто необъятной практически изогнулась вопросительным знаком. — Бросим их или вызовем Наставников? Костя?! Слышишь меня?

Костя думал. Соблазн дотянуть до последнего был велик, наконец-то им улыбнулась удача, и они обошли счастливую звездочку, вечно задиравшую перед ними нос и отбиравшими знамя победы. Но теперь победа на их стороне и зазнайки лежат на Гаудене, а они готовятся отправлять пробу. Несколько долгих секунд он боролся с собой и, наконец, решился:

— Лера, — Костя включил общий канал связи, чтобы слышали все. — Ты здесь?

— Здесь братишка! — Веселый голос сестры немного успокоил.

— Свяжись с Корветом, мне нужен Ильдар, — он отмахнулся от возмущенного Витьки и повторил, — Срочно.

— Зачем? — выучка пригодилась, и, задавая вопрос, Лера на автомате уже выполняла указание командира, поэтому сразу же стало слышно её голос по внешнему каналу – Синга вызывает Корвет, слышите меня? Ситуация, возможно критическая! Синга вызывает Корвет, — голос Леры монотонно вызывал корабль Альфы, но тот молчал.

Минута тишины показалась Косте длиной в час, и вот он услышал еле слышный голос, отвечавший сестре – Корвет приветствует Сингу, что у вас случилось?

— Команда Альфа, капитан команды Гамма вызывает капитана команды Альфа, повторяю, ситуация критическая, переключаю канал. — Лера нажала несколько кнопок на панели, и Костя услышал недоуменный голос Дины – Так нет его, они уже несколько часов на астероиде. Голос стал напыщенно важным, — что, неудачники, влипли и хотите, чтобы мы помогли? Сейчас свяжусь.

— Ильдар, тебя вызывают, Ильдар! — голос Дины стал сначала недоуменным, а потом и вовсе встревоженным – Ильдар, Миша, Антон? Ребята, вы где? — тишина в эфире была настолько звонкой, что казалось, в команде Кости никто не дышал, все представляли, какая паника сейчас в рубке Корвета.

— Их нет, они не отвечают, и сигнала нет – чуть не плача включилась Дина.

— Надо к наставникам обращаться, — вклинился в разговор голос Маши.

Ага, — значит они там втроем, а девчонки оставались на Корвете. А раз они вдвоем, то наверняка или запустили сетевуху на двоих или устроили чемпионат оп шахматам – то, что обе девчонки команды Альфа были заядлыми геймерами, не было известно, наверное, только старикам, да и вряд ли, слишком уж часто они светились в играх и турнирах базы.

— Так я и думал, Костя надо что-то делать. — Лева перешел на внутреннюю связь. Беда – бедой, но Альфа – их соперники, и он не хотел, чтобы они слышали их переговоры.

— Сейчас. — Костя кивнул, и повернулся к стоящим рядом Витьке и Тае. — Тая, ты как всегда права. Ну, что чувствуешь.

— Они – там, — палец Тай уткнулся в точку на визоре. Это была еще одна черта её интуиции, если она знала, чего бояться – она знала и подробности. Значит, в этой точке разбился глайдер Альфы.

— Отряд, слушай мою команду, — вздохнув, Костя посмотрел на медленно уходящий вглубь астероида бур, и повернулся к ребятам. — Для начала, мы сделаем вот что… Лера, ты на связи? — он увеличил карту визора и начал говорить.

4

Третий час позади. Неподвижно висящий в тени Адальберта Корвет казался просто маленькой звездочкой.

— Зря мы их там оставили, наверняка играют, сидят, и даже не догадываются, что надо бы на связь выйти. — Антон закашлялся и застонал. — Ребята. Вы бы хоть погуляли, пробы поискали, может, выиграем еще – он засмеялся. Но шутка была скомкана его же кашлем. — Видимо я тут и останусь.

— Потерпи, может, они уже помощь вызвали. — Миша тоже тоскливо посмотрел на звездочку корабля, прекрасно понимая, что раз маяк не включен, то и сигнала о помощи они еще не отправляли. Мы сделали что могли, максимум, на что хватит передатчика – это на пару километров. Не двигайся, так кровотечение будет поменьше.

Ильдар сидел поодаль и думал, уткнув голову в колени. О базе, с которой он всегда хотел улететь на Землю, о маме, которая, скорее всего сейчас сидит в лаборатории и пытается вывести новый сорт ягод или на собрании рассказывает о последних успехах. О том, что завтра у него день рождения, а на камбузе наверняка уже готов торт, скорее всего девчонки остались именно из-за этого, и скорее всего именно из-за него они до сих пор их не хватились. В их интересах, чтобы они вернулись как можно позже. А значит… — Он застонал. — Это я во всем виноват. Нужно было лететь к Весте, или Зиону, или хотя бы посмотреть карты, наверняка эта помеха там есть, понадеялся на удачу, а она иногда подводит. И теперь рядом с ним истекая кровью, умирает его лучший друг, а он даже не может его ободрить, понимая, что это из-за него. И Антон это тоже понимает, но не перестает шутить.

— Может и правда поискать пробу? — он поднялся и, захватив планшет, пошатываясь, пошел от глайдера. Остановившись перед дырой в скале, он начал сканирование, затем сдавленно выругался и застонал – Какие мы идиоты! Антон, ты молодец, почему ты раньше не додумался насчет пробы.

— Что там у тебя?

— Данные!!! Судя по-всему, астероид испускает пульсирующее излучение, в которое мы и попали.

— И что? — Антон приподнял голову и непонимающе посмотрел на Ильдара.

А вот Миша уже все понял и судорожно начал копаться в глайдере. — Это же замечательно, значит, если мы точно рассчитаем момент пульсации, то сможем дать сигнал о помощи, даже если девчонки заняты, они его получат и вызовут помощь. Хотя, — он замедлился и посмотрел на Антона, — надо бы им поторопиться.

Пока Миша настраивал рацию, Ильдар удовлетворенно зашел в грот, может и правда поискать пробу. — Хотя на поверхности нужных результатов не будет, но это будет что-то, а не пустота. Он захватил образцы и стал ждать результатов анализатора.

— Что это? — голос Антона разрушил тишину, — наверное, мне померещилось, но, кажется, Корвет мигает.

Ильдар выглянул из пещеры и увидел радужное сияние аварийного маяка. — Значит, заметили, — он облегченно выдохнул. — Значит, помощь может успеть, — он подбежал к Антону – Антоха, друг, Держись, еще немного.

— Антон!!!

— Я в порядке, просто что-то голова закружилась. Я не дотяну, через пару часов уже ничего нельзя будет исправить. Извините ребята, — Антон закрыл глаза.

— Есть – ликующе закричал Миша, — есть сигнал. — Как так? — он удивленно смотрел в сторону. По направлению к ним, быстро увеличивающимся пятнышком, летел глайдер.

5

— Вот они, голубчики. Тая, ты неподражаема!!

— А я ничего не делала, это все Витька рассчитал, — смутно знакомый веселый голос выдернул Антона из забытья.

— Что тут у вас, всех забрать не сможем, кто первый? — еще один голос, напряженный. Кажется это толстяк Вересов, штурман Гаммы, хотя может ему все кажется. Он приоткрыл глаза и в этот момент его подняли и понесли.

— За вами вернемся после, — опять женский голос. Кто же это такая? — Он вспомнил невысокую девочку, всегда прячущуюся за Вересова и Непомнящего. Точно, Таисья Корнева! Это и правда Гамма, их соперники, под предводительством Томилова, который вечно поблескивает своими очками на собраниях и предлагает одну глупость за другой. Чего только стоил один из его проектов по улучшению энергоотдачи двигателей. Только зря время тогда потратили, пока до хрипоты обсуждали, заниматься ли его предложениями, или заниматься план по возведению купола… Хорошо, что купол победил, все-таки его курировали они с группой Бета. Перед глазами Антона всплыла картинка – белый зал заседания, вокруг стола висят в воздухе чертежи, один выступающий меняет другого, наставники то и дело окриками пытаются сдержать свои звенья, но дело все-равно чуть не дошло до драки. Томилов тогда разозлился, гордо проголосовал за свой проект, хотя это и было не принято, и ушел, не дождавшись окончания. Когда вечером он возмущенно рассказывал отцу о собрании, тот бегло пробежался глазами по проектам, удивленно увеличил проект Гаммы и перебил его – Так это идея ваших неудачников? Гениально. Инженеры уже почти год бьются над тем как обойти это уравнение, а они его просто исключили, — отец погрузился в чтение и весело ухмыльнулся. — В основном, конечно, все сырое, но идеи стоящие. — Хорошая у нас смена растет. — Он хлопнул сына по плечу и поднялся из-за стола. — Кстати, вы тоже молодцы, ваш проект нам нужен, старайтесь…

— Антон, говори, не засыпай, еще немного и мы прилетим – голос Корневой вырвал его из омута, в который он проваливался, — Говори, если не можешь, молча лежать, но не пропадай. Вспоминай, кто ты, зачем ты здесь, — её голос опять стал затухать.

Ненадолго, но её окрик помог, и он стал вспоминать. Проект, который запустили два года назад, после того, как стало ясно, что новые двигатели везде установлены, и нужно их облетать перед открытием быстрого сообщения с Землей. Антон, как и его родители, никогда не был на Земле. И никто из ребят не был. Все они родились на марсианской базе. И все мечтали хоть раз увидеть голубую планету вживую, а не в новостях. После появления ускорителей идея стала решаема. И все стали бороться за места на первом корабле, который должен был прилететь на Землю в несколько раз быстрее, чем раньше. Точнее, в несколько десятков раз. И все отряды соперничали. Соревнования в эрудиции, самодеятельности, интеллектуальные, проекты, работа на катерах с новыми двигателями с Поиском – их жизнь забили до отказа, и они работали не покладая рук. Это задание было последним – проба из пояса астероидов с определенным составом. Последняя звездочка, летящая на Землю. Наверное, сто лет назад, все дети мечтали посмотреть на Землю сверху, как Гагарин. Теперь дети из Космоса были готовы на все, чтобы постоять на Земле и увидеть над головой не потолок базы и не строящийся купол, а голубое небо. И они усердно обходили в этом соперничестве всех. И вот сейчас, когда они попали в переделку, а он мог умереть, именно Гамма Томилова прилетела за ними. Непостижимо.

Он приоткрыл глаза, увидел склоненные над ним фигуры, а впереди все ярче разгорался огонек Корвета.

6

— Ну, и что вы здесь делаете? — Ильдар сидел, приткнувшись спиной к скале возле входа в грот. Он задумчиво смотрел на огонек, уносящий Антона и Мишу на корабль.

— Пробы берем, что же еще. Не здесь конечно, там, — Костя ткнул пальцем в Адальберт. Как раз бур запустили, когда поняли, что вы попали в ловушку.

— Значит, опять решили проиграть из благородства? — Ильдар покачал головой. Их звено выигрывало практически во всех соревнованиях. Но если кому-то была нужна помощь, то Гамма всегда оказывалась рядом. И проигрывала. А Альфа, гордо проходящая мимо всех, получала знамя победы. Даже теперь они поступили так.

— А вы? Отправили пробы? — Костя повернулся к покореженному глайдеру, отметил наличие капсулы для проб и покачал головой. — Здесь ничего нет?

— Есть. Сейчас соберу. Резонанс слабый, но, думаю, будет побольше, чем на Весте. Даже сейчас Альфа видимо победит! — Не скрывая радости, он посмотрел на Костю. — Почему ты всегда так поступаешь? Идешь к другим, не заботясь о себе. Ты же хотел на Землю. Вы могли отправить пробу и потом лететь к нам. Хотя Антону уже не помочь было. Но вы же этого не знали. Я не понимаю.

— И не пытайся, — Костя запрокинул голову и увидел, как над Адальбертом взмыла вверх еле заметная звездочка зонда. Миг – и она пропала, растворившись в свете огней приближающегося глайдера. — И не пытайся, — повторил он. — Мы умеем извлекать уроки из случившегося, и однажды мы обойдем всех, — он улыбнулся. Расчетное время – 10 часов до окончания соревнования. Витька только что отправил пробу грунта с лучшего астероида из расчетной группы. Даже спасая Альфу они, кажется, на этот раз не проиграли.

Heilig 414: Молчание «Чайки»

В пункте управления царил полумрак, только мигали разноцветным огнем кнопки на пульте, да откуда-то сверху свесилась на тонкой серой ножке настольная лампа. За консолью, на стуле с высокой спинкой, пригнувшись к приборам, сидел мужчина с седыми висками и погонами капитана на плечах. Он явно чего-то ждал, то и дело нетерпеливо посматривая на наручные часы и постукивая ручкой по панели. В комнате мужчина был не один, поодаль – у двери, стоял молодой человек с толстым блокнотом в руках и с интересом оглядывал помещение. Когда его взгляд остановился на яркой желтой кнопке с непонятным значком, мужчина заговорил.

— Чайка, Чайка, — негромко, но отчетливо сообщал он микрофону, придерживая левой рукой наушники. — Это Гроза. Чайка, прием. Как слышите? Чайка. Чайка…

Это продолжалось, наверное, с минуту, а молодой человек, щурясь и почти не глядя записывал:

«Итак, в девятую тысячу раз прозвучал уже ставший традиционный и привычным для космонавтов позывной, идущий на волне исчезнувшего двадцать пять лет назад космического шаттла «Чайка-2036». Каждый день, заступая на вахту, дежурный обязан первым делом попытаться связаться с «Чайкой», как привыкли назвать шаттл солдаты».

Молодого человека звали Максим Яковлев, и принадлежал он к той профессии, которую издавна называют журналистикой. На это задание он вызвался сам, можно даже сказать – настоял, упрямо глядя в глаза редактора под прямоугольными стеклами очков. Интерес Макса был личным: на пропавшем шаттле находился его отец. Каждый день он приходил в эту рубку, не дыша стоял за спиной очередного дежурного и ждал: а вдруг, а вот? Вот именно сейчас замелькают точки на экране, удивленно распахнутся глаза рядового, а «Чайка» ответит шепотом капитана.

— Максим, — позвал его капитан, опуская наушники с головы и глядя на него отечески-снисходительным, безнадежным взглядом. — Нет.

— Ясно, Николай Александрович, — улыбнулся парень, захлопывая блокнот. Он допишет эту статью потом, позже. Это не так сложно, когда знакома каждая мелочь в этой истории. Гораздо труднее ждать. Никто не верил, ни один из этих дежурных, ни один из офицеров: просто традиция, которую почему-то еще не отменили командиры. Даже мать уже не смотрела на небо, не вздрагивала, когда слышала гул садившегося корабля, только на минутку закрывала глаза и глубоко вздыхала. А он ждал, верил. Как же можно не верить, если отец пообещал вернуться, надписав на оборотной стороне старой пожелтевшей фотокарточки, что они еще пойдут погулять по парку.

— Матери привет, — устало прикрыл глаза ладонью капитан. — Еще вопросы?

— Никак нет, — бодро отозвался Макс, отрывая взгляд от черного экрана.

Он вышел из пункта управления, постоял секунды две, привыкая к яркому свету, прошел длинными металлическими коридорами и вышел из здания космофорта.

Двадцать первый век окрестили «Взлетным». Да, было трудно временами: не хватало заводов, мощностей, металла, оборудования, элементарно – денег. Но втянулись, поверили, работали сверхурочно и по ночам, отливали новые корпуса, разрабатывали лучшие конструкции машин, самолетов, ракет, вскрывали атомы снова и снова, выбирая энергию их распада. Дали зеленый свет ученым, инженерам, всем тем новаторам, чьи проекты годами пылились на полках. Зашумели сибирские кедры над молодыми городами и вгрызлись сверла в землю тайги. Ограничили импорт, потеснили с рынка Японию, США, Китай. С новой силой взметнулся красный флаг – будто и не было перестройки, бандитов, анархии, будто и не собиралась Украина отделяться, а в Чечне не вскидывали автоматы. Всем доказали – всем, СССР это не только – нефть, газ и непроходимые леса с медведями.

Не знал генерал Первой Космической Дивизии (ПКД) Лермонтов, предположить не мог, когда с широкой улыбкой жал руку генсеку, что его слова: «Успешно взлетели, товарищи!» станут и пророческими и культовыми, да еще и дадут имя новой великой эпохе. «Да! Да! Да! — захлебывались газеты, мелькая красными звездами и цветными объемными фотографиями космических кораблей. — 15 августа 2011. Взлет прошел успешно! Космос перед нами! Держим курс на Марс, товарищи!»

На Марс – так на Марс. Подключились американцы и англичане, шутили на ломанном русском, и в вакууме шли на соединение с советским «Гагариным-2011» «Кеннеди-2011», да «Елизавета-91». Года через три достроили МКС-11, оснастили по последнему слову техники, и состав исследовательских групп стал совсем уж разномастным: греки, арабы, русские, латино-американцы, японцы, корейцы. Космос сплотил всех, заставил играть по своим законам: человек уже не был отдельной частью какого-то народа, или расы, а понимался в глобальном, Земном масштабе. Не скажешь же на первом контакте: «Привет, я Петр Сидоров, гражданин Советов, из Великого Устюга, слыхали о таком»? Покрутит зеленый человечек пальцем у широкого лба и улетит на своем корабле со скоростью света.

— Привет, мам, — крикнул Максим в неопределенные дали квартиры, кинул сумку на длинном ремне на крючок, бросил ключи на тумбочку. Телефон запел тихим голосом любимой маминой певицы. В песне говорилось что-то о большой любви, синем море и этом огромном мире. Он слушал, пока скидывал кроссовки, быстро причесывался перед большим зеркалом, пил воду на кухне. Песня оборвалась на самом интересном месте, когда начались слова «Постучится время в дверь».

— Привет, пап, — задумчиво добавил Максим, оставляя стакан в сторону, осторожно погладил одним пальцем старую фотографию, прислоненную к стенке на столе.

— А трубку поднять не судьба? — насмешливо спросили за его спиной. — Привет, сынок.

— Я здесь больше не живу, — открестился Макс, оборачиваясь и обнимая мать. Уткнулся подбородком ей в плечо, закрыл глаза. От матери пахло неизвестными духами, лавровым листом и борщом. Запахи причудливо переплетались друг с другом, создавая непередаваемую атмосферу домашнего тепла, чего-то знакомого и родного. Он даже вспомнил на пару минут как давно, в детстве, собирая его в школу, мама успевала делать несколько вещей одновременно: наливать ему чай,подводить карандашом глаза и подкрашивать ресницы, глядя в маленькое карманное зеркальце со сколотым краем, делать ему бутерброды, спрашивать об сегодняшних уроках и напоминать про тренировку. И тогда уже эфирные масла её духов переплетались с ароматом копченой колбасы, сыра и зеленого чая. Была в этом какая-то магия.

— Как же, — хмыкнула мать, потрепав его по коротко-стриженному затылку и звонко чмокнув в щеку. — Борщ будешь?

— Спрашиваешь, — Макс улыбнулся и сел на стул, упершись в стол локтями. — Тебе дядя Коля привет передавал.

Мать замерла на пару секунд с поварешкой в руке, задумчиво покачивая её над кастрюлей.

— Они сегодня в гости зайти обещались, — помолчав, заметила она, выбирая из бульона мясо. — Коля, Миша и Костя. Двадцать пять лет прошло…двадцать пять. Да… Останешься?

— Только Насте позвоню, — отвернувшись к окну и делая вид, что не замечает дрогнувший, с неожиданной хрипотцой, голос мамы, ответил Максим. — Предупрежу.

— Локти, — велела мать прежним своим тоном, аккуратно ставя перед ним глубокую тарелку, до краев полную борща густого красного цвета, и вытирая уголки глаз кухонным полотенцем. Макс немедленно убрал локти со стола и принялся вылавливать лавровый лист ложкой.

— Ма-ам, — протянул он, убирая приправу на край тарелки.

— Ну? — отозвалась женщина, нарезая хлеб крупными ломтями.

— А расскажи, как ты его провожала, — попросил Максим, глядя на небольшой водоворот, образованной его ложкой. Он поднял голову, улыбнулся матери и протянул руку за хлебом. Мать вздохнула, присаживаясь с ним рядом, подперла подбородок ладонью и начала говорить, глядя куда-то мимо него голубыми ясными глазами, словно воспоминания вдруг ожили и встали перед ней, словно снова постучался в окно теплый августовский день.

— Твой отец постоянно что-нибудь забывал, особенно, когда предстоящая дорога была важной…

Андрей Яковлев никогда не отличался растерянностью. Но, однако, когда дело доходило до предстоящего рейда в космос, он постоянно оставлял дома, то телефон, то обручальное кольцо. Потом звонил уже из космофорта, будучи одной ногой в шаттле, что говорится, весело кричал в трубку: «Алёнка! Я телефон забыл, но как прилетим, я тебе наберу с Мишкиного. Максимке привет, скажи, что я привезу ему осколок метеорита. Люблю вас, целую!» И Алёна не думала даже волноваться. Они оба смеялись над этой его привычкой, оставлять перед полетом что-то дома. Считали это своеобразной приметой – платой судьбе, чтобы он вернулся. А кольцо, ну что кольцо? Семь мужиков на шаттле, в конце то концов.

Этот раз не стал исключением. Торопливо и аккуратно покидав вещи в спортивную сумку, поцеловав сонного Максима в лоб, Андрей неожиданно остановился на кухне.

— Алёнка, — обнял он жену. — Привезти тебе звезду?

— Не надо, — улыбнулась девушка. — Сам давай возвращайся быстрее.

— Неделя, всего неделя, — пробормотал Андрей. — Я и на дольше в космос уходил. Куда денусь, вернусь, конечно. Хочешь, документально подтвержу?

— Это как? — удивилась Алёна.

Вместо ответа Андрей вытащил из внутреннего кармана синего пиджака фотографию, где ярко зеленели деревья, Максимка стоял между ними, держался одной рукой за папу, второй за маму, и они все были такими невозможно счастливыми, что улыбка сама собой появлялась на лице, стоило взглянуть на снимок. Из того же кармана он вытянул автоматическую ручку, щелкнул кнопкой и принялся что-то быстро писать на обороте. Подмигнул жене, прислонил фотографию к стене и пошел к двери.

— Андрей, — окликнула его жена. — Возьми её с собой лучше. На удачу, а? Андрей поднял голову от ботинок, взмахнул длинной зеленой «ложкой».

— Хорошо, — согласился он. — А где мои запонки?

— Сейчас, — Алёна метнулась из кухни в комнату, потом обратно в прихожую. — Может тебя проводить?

Мужчина только улыбнулся, защелкивая запонки на рукавах, крепко поцеловал жену и вышел. Алёна постояла некоторое время у окна на кухне, наблюдая, как муж садится в серебристо-белую «Ладу-Экстра», потом вздохнула, пригладила волосы и посмотрела на стол. Там, прислоненная к стене стояла фотография, подписанная Андреем. Женщина осторожно перевернула её: «Максим, когда мы прилетим, пойдем в парк на колесо обозрения. Алёнка, улыбайся, солнце. Люблю вас, родные мои». Отчего-то тревожно защемило сердце. Забытая фотография показалась зловещим признаком. Забыв дома кошелек, сумочку, трясущимися руками еле закрыв замок, как была в тапочках и домашнем платье, Алёна выскочила на улицу, сжимая в одной руке фотографию, в другой ключи. Добежать? Далеко. Подняла руку вверх, надеясь, что кто-нибудь остановится. Не через одну, через три или четыре машины, затормозил рядом с ней усатый мужик, обеспокоенно окликнул:

— Случилось чего? Садись, куда надо? Алёна только благодарно кивнула, почти падая на кожаное сидение.

— Космофорт, пожалуйста. Только у меня денег нет.

— Да ладно, — пожал плечами мужчина, трогаясь с места. — Корабль прилетает какой? Опаздываешь?

— Улетает, — глядя на дорогу, сквозь сжатые губы, сказала Алёна. — Быстрее, пожалуйста, быстрее.

Больше вопросов мужчина не задавал, надавив на газ и не останавливаясь на светофорах, домчал её до здания космофорта.

— Спасибо вам, — прошептала девушка, открывая дверцу. — Спасибо большое.

И кинулась бежать по белым ступенькам. Отмахнулась от охранника, пролетела светлые хромированные коридоры, остановилась только в комнате, с широким окном на всю стену. Там, за стеклом, уходили к шаттлу семь космонавтов, перешучиваясь и не оглядываясь.

— Девушка, — тронул её за плечо седой майор. — Вы откуда здесь?

— Муж, там, — задыхаясь от быстрого бега, еле выговорила Алёна. — Мне… туда, надо.

— Поздно, милая, — сочувственно вздохнул офицер. — Не пускают туда никого.

— Алёна, что случилось? — подбежавшего парня в штатском она сначала не узнала. Потом вспомнила: Николай, капитан шаттла Андрея. Чуть поодаль, краем глаза, заметила Мишу и Костю – механика и навигатора.

— Коля, — пробормотала девушка, побелевшими пальцами цепляясь за его рукав. — А он почему?

— Мы по графику со следующего месяца выходим, а на «Чайке» штурман приболел, вот и попросили Андрея выручить. Он не говорил?

— Нет, — завороженно наблюдая, как темные фигурки космонавтов исчезают в шаттле, ответила Алёна. — Нет…

Мать замолчала, приложив к глазам полотенце и судорожно вздохнув.

— Не успела. До сих пор думаю, не забыл бы он эту фотографию и вернулся бы через неделю, и все по-другому было бы, — прошептала она. — Чаю, Максим?

Максим отрицательно покачал головой. Задребезжал старый дверной звонок: мать не разрешала менять, говорила – отец прилетит, и сделает. Алёна Дмитриевна поднялась со стула, прошла в прихожую. Через пару минут, на кухню прошли трое представительных мужчин в синих летных пиджаках, по очереди обменялись рукопожатием с Максом.

— А мы как раз чай собирались пить, — улыбнулась мать, прислонившись спиной к косяку и оглядывая них.

— Алёна, чай это несерьезно, — покачал головой Михаил, шелестя пакетом. На свет появились водка и красная икра в баночке с зеленой крышкой. — По одной, ну. Максим? И даже не думай отказываться!

— Что вы, дядь Миш, — рассмеялся Макс.

— Нет, нет, — покачала головой мать. — Не уговаривайте даже.

Она потянула заскрипевшую дверцу буфета, поставила на стол четыре стопки, но садиться не торопилась.

— Алёна, — протянул с грозными нотками полковник Третьей Космической Дивизии Константин Романов. — Давай. За возвращение. Женщина вздохнула, поставила рядом пятую стопку.

— Разве что так.

Николай разлил по стопкам дохнувшую спиртом водку. Выпили залпом, молча. Алёна поморщилась и закрыла глаза.

— Как сейчас помню, — заговорил Михаил, постукивая ногтем по боку стопки. — Когда они на связь выходили…

Фонило сильно: из колонок раздавался треск, невнятный шум, изображение то и дело смещалось в сторону, по большому экрану пробегали всполохи. Мигали разноцветным огнем кнопки, расположенные веером на главной консоли. Рубка управления полетами была набита людьми до отказа. Операторы изо всех сил прижимали к голове наушники, стараясь лучше расслышать слова. Шепотом переругивались командиры, сжимали кулаки пилоты.

— Чайка, Чайка, это Гроза, — монотонно повторял младший сержант Котов. — Чайка, Чайка…

— Сколько они уже не выходят на связь? — не выдержал Миша, пытаясь вглядеться в постоянно меркнувшее изображение.

— Два дня, — откликнулся Николай, кусая губы. — Куда вы их отправили?

Седой майор с пронзительными карими глазами сердито на них посмотрел и ничего не ответил.

— Куда?! — заорал Михаил, подлетая к мужчине. — Черт возьми, куда?!

— Держите себя в руках, лейтенант, — поморщился тот. Подоспевшие Костя с Николаем успели оттащить Мишку, который уже совсем не понимал, кому и что он высказывает.

— Там наш друг, понимаете? — тихо произнес Костя, сажая Михаила на стул. — Он не должен был лететь. У него жена и сын. Как нам им об этом рассказывать?

Майор помолчал, внимательно на них посмотрел и вздохнул, внезапно становясь уставшим стариком.

— Они должны были исследовать Венеру, — негромко сказал он, опуская голову. — Совершенно авантюрный проект. Но им нужно было только долететь, взять пробы и возвращаться.

— На шаттле? — осипшим голосом уточнил Николай. — У вас что…совсем…да?

Он пораженно прислонился к стене. Венера! Венера! Советский космос, чтоб его! Впереди планеты всей – снова! Отчего нет? Отчего не послать туда пару инженеров, пилота, навигатора и четырех ученых?

— Это был не совсем шаттл, — прикрыв глаза, отметил майор.

В наступившей тишине продолжалось потрескивание колонок. У Михаила гулко стучало в висках и бешено билось сердце: переволновался, ему нельзя. Внезапно оператор вскинул руку вверх и выдернул синий шнур, опуская с головы наушники.

— Гроза, Гроза, — прерывистые слова словно многократно дублировались, наслаивались друг на друга, порождая ощущение многоголосого шелеста. — Я – Чайка… Гроза, приём.

— Чайка, как слышите? — быстро говорил оператор, отчаянно барабаня пальцами по кнопкам. Через пару секунд шум как будто поутих, голос стал четче. Майор склонился над консолью, ловя непослушными пальцами тонкий микрофон. В конце концов, разозлился и на себя, и на технику и с силой дернул за провод, притягивая грушевидный мягкий шарик ко рту.

— Слышу, — эхом отозвались по ту сторону экрана, откуда-то из недр космоса. — Докладываю: два часа назад корабль покинул орбиту Венеры, взять образцы не удалось.

— Чайка, вас нет уже два дня, — в микрофон закричал майор. — Оставить, докладывать! Что случилось?

— Как два дня? — расслышали все удивленный хриплый голос капитана Акулова. — Часы совершенно точно показывают 21.00 Гринвича, 19 августа…майор?

— Рассказывайте, рассказывайте, — майор потер уставшие глаза ладонью, с силой провел рукой по лицу, будто стирая с него облегчение, которое никому не надо видеть.

Послышался секундный шорох, потом из колонок донесся голос физика – Виталия Либерова.

— Так? Меня слышно?

— Слышно, — подтвердил майор.

— Так, значит, — Виталий заговорил быстрым деловым тоном. — Два дня назад мы подошли к Венере, вчера, примерно в 16.00 вышли на промежуточную орбиту, приборы уловили в четырех световых годах от нас коллапсирующую звезду, связались с вами, доложили, что мы подошли к Венере. Еще около четырех часов ушло на то, чтобы уйти с орбиты. Помехи какие-то…

— Виталий, продолжайте! — воскликнул майор. — Как слышно?

— Плохо, — совершенно четко отозвался физик. — Фонит что-то. Капитан просит сказать, что мы идем к Земле. Отказал правый двигатель. Кажется, мы не успели выйти из сферы распада звезды… Я могу предположить…

— Чайка! — безрезультатно тряс микрофон майор. Зло посмотрел на операторов. — Установить связь, немедленно!

— Невозможно, — покачал головой Котов, щелкая кнопками. Майор механически снял с головы фуражку со звездой, пригладил седые волосы.

В рубке управления постоянно дежурили операторы и обязательно кто-то из начальства. Миша с Костей и Николаем, неотрывно сидели у мониторов, попеременно сменяя друг друга. Родным пока не сообщали ничего определенного, только попросили не волноваться и сказали, что рейд, кажется, будет длиться чуть больше двух недель. «Чайка» молчала. Только через месяц шаттл снова вышел на связь, и сквозь шипение помех послышался уставший голос капитана:

— Гроза, Гроза. Это Чайка. Как слышите? Связь прервалась, смогли настроить только сейчас.

— Чайка, — торопливо говорил майор, случайно зашедший пару минут назад. — Прошел месяц. Как вы?

— Да с ума вы сошли что ли? — недовольно буркнул капитан Акулов и рассмеялся. Все замерли, напряженно вслушиваясь в шорох динамиков. — Полчаса прошло, Виталька настроил быстро.

— Сережа, — тихо проговорил майор. — Сережа, прошел месяц. Как самочувствие экипажа?

— Экипаж нормально, Андрей привет семье передает. Вы тут на громкой… — машинально ответил капитан. — Что?

Физика никто не слышал, но через три секунды раздался потерянный голос Акулова:

— Виталий говорит, что возможно мы идем по краю черной дыры. Что-то про предел какой-то Опппен…опель, а, Опеннгеймера-Волкова…какой, к черту, эффект Допплера? Гроза, вы пропадаете!

Тишина показалась оглушительной, только щелкали переключателями операторы, с чрезмерным вниманием рассматривая консоль. Никто не хотел говорить первым. Майор на секунду прикрыл глаза, сглотнул и четким шагом вышел из рубки.

Да, не был еще космос исследован до такой степени, чтобы точно предсказать образование сверхновых, или до секунды определить распад звезды. Тот сектор, куда отправился разведывательный корабль, был безопасен, должен был быть. «Чайка» молчала.

— Гроза, прием, — раздалось через два года. — Это Чайка.

Тяжелой поступью, забыв про трость, майор уже через три минуты, зашел в рубку. Привычно, быстро схватился за микрофон, кивнул оператору.

— Чайка, слышите?

— Сколько времени прошло, Паш? — послышался хриплый шепот. Майор отдела специальных разработок Павел Георгиевич Вязенцев, протер глаза платком.

— Два года, — ответил он быстро.

— Два часа, — как-то отрешенно заметил Акулов. — Отдаляемся мы от вас… разрыв всё больше. Виталька говорит, будет расти в геометрической прогрессии. Паш, вы нашим помогайте… мы уже… в общем, просьба всего экип…

Контакт оборвался на полуслове, не дав толком попрощаться капитану с Землей. Майор закрыл глаза, и из-под тяжелых век беззвучно бежали соленые слезы. Попрощаться – потому что, не смотря на все усилия техников и ученых, установить связь с шаттлом так и не смогли. Корабль замолчал окончательно, не отзываясь на призывы в эфире. Последним распоряжением Вязенцева на посту майора был указ о каждодневном вызове «Чайки» на её волне. «Чайка» молчала.

— Вот так вот, — развел руками Михаил.

Максим поднялся и обнял за мелко подрагивающие плечи мать. Алёна Дмитриевна улыбнулась сквозь силу и сжала ладонь сына в своей руке.

Капитан штабных войск Котов привычно крутанулся на стуле, мельком посмотрел на экран и левой рукой закинул наушники на голову. На пару минут у него возникло чувство дежа-вю, но он только пожал плечами и, рассеянно щелкая ручкой, начал говорить:

— Чайка, Чайка. Это Гроза. Приём. Как слышите? Чайка, Чайка…

Максим не глядя записывал: «Пошел двадцать шестой год легендарного сигнала, идущего на волне первого советского звездолета, замаскированного под обыкновенный исследовательский шаттл. Гриф «Секретно» был снят буквально на днях и предоставлен средствам массовой информации. Как сообщают архивные документы, звездолет должен был установить флаг СССР на Венере и объявить о пригодности планеты…»

Макс задумался, что тут лучше вставить: для жизни, для существования человека, для освоения? Он почесал кончик носа и посмотрел на черный экран, в котором мимо синих и желтых огоньков двигался один белый. Котов оглянулся на Максима, молча выдернул синий шнур и опустил на плечи наушники.

— Гроза, Гроза, — ожили динамики хриплым шепотом. — Это Чайка. Приём. Как слышите? Гроза, Гроза…

Максим рванулся к микрофону. Бывший сержант нажал на панели кнопку экстренного вызова и одним щелчком переключил связь на все каналы.

— Чайка, это Максим, то есть Гроза. Как вы?

— Максим? — переспросил голос удивленно. — Как слышите? Состояние экипажа стабильно. Запрашиваем разрешение на посадку.

На плечо Макса легла тяжелая рука, Николай Александрович мягко отстранил парня, склонился над микрофоном.

— Посадку разрешаю. Чайка, мы ждем вас.

22.02.2012

Сухачевский Олег 411: Плато первопроходцев

Эта история произошла со мной в юности. В те годы я был студентом, учился на третьем курсе «планетоложки», так панибратски мы назвали наш вуз – Государственный институт планетологии, сокращённо ГИП. История, которую я хочу рассказать, связана с астероидом Виктория, как раз по имени девушки, к которой тогда испытывал нежные чувства. Но обо всём по порядку…

Нас, студентов третьего курса, отправили тогда на практику, именно на Викторию, крупный астероид? из первой двадцатки. Руководителем нашим был Сергей Борисович Гартунг, признанное научное светило. Дотошный препод, но прекрасный человек и специалист, он строго спрашивал на экзаменах и горе было тому студенту, который отваживался явиться плохо подготовленными. За эту сердитую особенность за глаза его прозвали «Ахтунг».

Шла уже вторая неделя нашей практики, студенты привыкли к малой тяжести астероида, нехитрому быту планетологов. Вечера в кают-компании базы ГИП были наполнены шутками, розыгрышами и смехом. Ахтунг не держался особняком, все вечера проводил с нами. Мы быстро поняли, что строгим преподавателем Сергей Борисович был только на экзаменах, а в обычной жизни – милым, компанейским человеком.

Каждый день мы выходили наружу на практические занятия. Нужно было искать образцы, делать замеры, брать пробы. У планетологов много работы, но в молодости физические нагрузки кажутся пустяком, тем более, что низкая гравитация астероида делала эти прогулки забавой.

В тот день проходили занятия на плато Первопроходцев. Я искал образцы гранита, характерные для этой части астероида. Увлёкшись сбором материала, я далеко оторвался от своей группы и остался совершенно один. Вокруг меня расстилалась безжизненная равнина, сверху смотрели колючие звёзды, а Солнце, видимое с Виктории, как маленький диск, похожий на золотую монетку, висело так низко, что по всей округе протянулись длинные тени. Они чётко обрисовывали каждый камень на поверхности и мне это было удобно.

Почва время от времени вздрагивала? на другой стороне астероида проводили взрывные работы, кажется там что-то строили. От этих взрывов над астероидом который день весела белесая пылевая дымка. Я нагнулся за очередным обломком горной породы, а когда распрямился, то вздрогнул. Камень, за которым я нагибался, выпал у меня из рук.

Прямо передо мной стоял человек. Это был мужчина, его мощная обнажённая фигура дышала силой и уверенностью, литые мышцы напряглись на могучем теле. Солнце поблескивало на загорелых плечах. В руке мужчина держал копьё и, казалось, прикрывал кого-то? его поза явно показывала это.

В испуге я сделал шаг назад, но мужчина не двинулся. Я взмахнул рукой, но он не шевельнулся. Я отступил ещё на шаг назад и увидел, кого охранял мужчина.

Девушка… Очень красивая, чем-то похожая на Вику. Её поза выражала испуг. Она чего-то очень боялась… Но не меня же?

Я стоял в изумлении, а странная парочка не шевелилась. Несколько секунд я думал, что они одеты в силовой скафандр и потому кажутся обнажёнными, но потом заметил, что фигуры не светятся «глянцевым» блеском характерным для силового скафандра.

Я стоял, не зная, что сделать, а пара смотрела на меня и тоже не двигалась. Не знаю, сколько времени прошло, но внезапно мужчина и женщина исчезли. Так исчезает изображение выключенного визора.

В тот же миг последний луч солнца погас? короткий день на астероиде кончился. Машинально глянув на часы, я удивился: 15:24. Я простоял столбом, глядя на парочку, целых сорок минут. Пора было идти, рабочий день окончен, но странное видение не выходило у меня из головы.

Я решил завтра явиться сюда в это же время, а чтобы точно найти, отметил место, где стоял, крестом, начертив его прямо на астероидной пыли.

Весь вечер увиденное не выходило у меня из головы, я гадал, откуда и когда там появились эти загадочные фигуры. Чья-то глупая шутка? Неуместный розыгрыш? Будь эти скульптуры настоящими, их давно бы нашли, район, где мы проходили практику, истоптан вдоль и поперёк. Но может ли быть, чтобы столь чудесные изваяния появились там шутки ради? Кому это надо, зачем? И девушка… Она так похожа на Вику.

В тот вечер я смотрел на неё, и верно, делал это слишком часто, поскольку в конце концов она спросила меня:

— Нестеров, что-то ты всё пялишься на меня весь вечер… Нравлюсь, что ли?

Я никогда не мог похвастаться вниманием девушек, а такой вопрос, тем более, заданный напрямик, вогнал меня в ступор. Я не знал, что ответить. Сказать, что да, нравишься при всех я не мог, но и объявить, что нет, не мог тем более.

Вконец смущённый, я был готов брякнуть какую-то глупость. Вика смотрела на меня, улыбаясь, но в тот момент, когда я уже открыл рот, меня перебил наш записной сердцеед Витька Рыбин:

— А знаешь, Вика, что «наш» астероид был назван не в честь древнеримской богини победы и даже не в твою честь?

— Нет, не знаю… Расскажи, Вить?

— Это довольно интересный случай, — начал Витька. — Астероид открыл английский астроном Джон Хинд в самой середине девятнадцатого века. В те годы в Британии правила королева Виктория и астроном решил подхалимнуться – назвать новое небесное тело в честь своей повелительницы. Но не всем астрономам это понравилось, многие возразили против использования имени монаршей особы в астрономических делах. Было даже предложение назвать его именем Клио – греческой музы истории. Но точка зрения лизоблюдов восторжествовала, астероид сохранил имя Виктории, тем более, что и богиня такая имелась. Вот такие дела, Викуся, — заключил он.

Я знал эту историю, прочёл её ещё полгода назад, когда решился вопрос с нашей межпланетной практикой, и мне захотелось подробнее узнать об астероиде. Но я и не подумал рассказать её Вике. Ну почему такие простые вещи приходят в голову не мне, а Витьке?

Всю ночь и утро я провёл, как на иголках, а на следующий день в тот же час стоял на месте, где сутки назад начертил крест. Я не мог дождаться и так хотел увидеть изваяния, что пропустил момент, когда они появились. Просто включились и там, где только что было лишь безжизненное небо космоса, вдруг вспыхнули человеческие фигуры.

Да, сомнений не было, мне не показалось? скульптуры стояли передо мной, прекрасные, как и вчера. Я хотел обойти изваяние со всех сторон, чтобы лучше рассмотреть, но стоило мне сделать шаг в сторону, как оно исчезло. Я вернулся назад – оно снова появилось.

«Кажется, это не голограмма… Слишком чёткое изображение, — подумал я. — По какому принципу работает этот эффект? И зачем кому-то было нужно устанавливать проектор в каменистой астероидной пустыне? Где он спрятан? Да ещё такой совершенный и, должно быть, дорогой? Слишком сложная задача, чтобы разыграть бедного студента…»

Я пожалел, что не взял с собой камеры, а словам моим вряд ли кто поверит: в те годы я не слишком высоко котировался среди товарищей. Нужны были доказательства и я решил завтра непременно запечатлеть скульптуры.

Но на следующий день Ахтунг повёл нас в дальний поход, чтобы проверить физическую форму и нашу способность к пешим переходам в скафандрах. Вернулись мы измученные, а на следующий день Сергей Борисович устроил внезапный зачёт и снова было не до того. А потом ещё что-то отвлекло меня…

В общем, только через три дня я смог добраться до места, где стояли таинственные фигуры. Я решил идти туда не один, а позвать Вику.

В тот день Ахтунг, как назло, дал нам очередное практическое задание. Я быстро выполнил свою часть и, оглянувшись, стал искать глазами Вику. Я сразу заметил её, только у неё одной был бежевый скафандр, который не мог скрыть прелесть её ладной фигурки. Подойдя к ней поближе, я пробормотал:

— Вика, мне надо с тобой поговорить…

— О чём же? — её удивлённо вскинутые брови были видны даже через стекло шлема.

О, я многое мог бы сказать ей! О том, что вижу её во сне каждую ночь, о том, что не проходит минуты, чтобы я о ней не подумал, о том, что нет на свете девушки прекраснее её, и много прочей чепухи, на которую способны влюблённые. Но вместо этого я сказал:

— Хочу показать тебе твой портрет.

— Ты нарисовал мой портрет? — удивлённо спросила Вика.

— Я? Почему я? Нет, не я, просто… Это чудо! Тут такое дело, — сбивчиво начал я. — Это было дней пять назад, я собирал образцы на плато Первопроходцев, помнишь, было похожее задание, и увидел тебя…

— Меня? Да что во мне чудесного? Ох, Нестеров, — лукаво погрозила она пальчиком, — не о том ты думаешь во время практических заданий…

— Да при чём тут ты! — в сердцах брякнул я и тут же покраснел. — То есть, конечно, ты… Ну… Я показать тебе одну вещь хочу, пойдём, ты такого никогда не видела.

— Я уже видела вещи, которые показывают парни… — цинично усмехнулась она.

— Да я не о том, — я покраснел ещё больше. — Там видение, очень красивое, как ты…

— Далеко отсюда? — Вика оглянулась.

— Недалеко, минут пять ходу… Ну пойдём же! — взмолился я. — Времени мало! Ровно в пятнадцать двадцать четыре оно исчезнет!

— Ну ладно…

Я посмотрел на часы: время ещё было. Мы поспешили к нужному месту, совершая гигантские прыжки и скоро были там. Придя на место, я осмотрелся. Да это тут. Вот крест, вот мои следы, вот камень, который я обронил, увидев фигуры. Как хорошо, что сегодня развеялась эта проклятая белесая дымка. Теперь Вика всё хорошо увидит…

Я взял её за руку. Девушка осторожно высвободилась, я не настаивал. Взглянув на часы, я произнёс:

— Вон туда смотри… — я указал пальцем. — Сейчас…

Моя возлюбленная заинтересованно уставилась на указанное место. Несколько минут мы смотрели в нужную сторону, но ничего не происходило. Я удивлённо взглянул на часы: время правильное… Но почему не появляется изваяние? Прошло ещё несколько томительных минут…

— Ну, Нестеров, где твоё видение? Или оно слишком мимолётно? — засмеялась Вика.

— Ничего не понимаю… — раздавлено прошелестел я. — Три дня назад оно ещё было… Изваяние, похожее на тебя. Скульптура… Девушка и мужчина. С копьём…

— И куда делась твоя скульптурная группа?! — насмешливо уперев руки в бока, поинтересовалась девушка. — Унесли её? Или сама убежала?

— Ничего не понимаю, — повторил я, не зная, куда деваться от стыда.

— Знаешь что, Нестеров, — уничтожающе глядя на меня, сказала Вика, — для того, чтобы сблизиться с девушкой, можно придумать другие способы. Менее оригинальные, но более умные!

— Вика… — только и смог сказать я.

— И не провожай меня! — крикнула она. — Сама дойду!

Не оглядываясь, Вика запрыгала по каменистой почве астероида, а я остался на месте переживать свой позор.

Когда, вернувшись на базу и приняв душ, я вошёл в кают-компанию, то первое, что услышал, были слова Вики:

— …сделал такие страшные выпученные глаза и говорит: «Видение, мол, у меня! Тебя видел… И мужика с копьём. Хочешь, покажу?». Я отказываться начала, а он настаивает. «Пошли, дескать, похоже оно на тебя!». Видение, значит, на меня похоже. Я и пошла, интересно же…

— А дальше что? — заинтересованно спросил кто-то.

— Ну, пришли мы на место, он на часы смотрит и говорит: «Сейчас мол, явится. Туда смотри, там оно…». Я, как дура, уставилась на пустое место. Смотрю, смотрю… Время ползёт, а ничего не происходит. Так постояла и пошла. А Нестеров там остался, всё должно быть видение дожидается.

— Да вот он. Вернулся…

Внимание всех присутствующих обратилось ко мне. Я не знал, куда деваться – в те годы я был очень застенчив…

— Ну что, Нестеров, узрел своё видение? — усмехнулся Витька Рыбин.

— Нет, не узрел… — выдавил я.

— А ты перед отлётом психиатру показывался? Или откосил? — ехидным тоном продолжал допытываться Витька.

— Показывался…

— Тебе, Нестеров, по прибытии на землю лучше завести подружку, — тоном мнимого сочувствия, сказал он. — Кибернетическую. Для ночных забав…

Все заржали. Даже девчонки… Я стоял, не зная, куда деваться со стыда. Шутки не прекращались. Юрка Кусков посоветовал мне чаще смотреть эротические каналы. Мол, будешь смотреть с известной целью, тогда и видения реже станут являться. Близнецы Клименко проехались по поводу моей возможной двойственной ориентации: не исключено, что не зря мне голые мужики вкупе с девушками мерещатся; а Сашка Пульвер предупредил, что спермотоксикоз дурно влияет на психику. И много других «полезных» рекомендаций услышал я в тот вечер.

Все хохотали без умолку, а я стоял посреди кают-компании под градом издевательских вопросов, советов и предположений и не мог вымолвить ни слова. А всего было хуже, что Вика, так бессовестно выставившая меня дураком, хохотала вместе со всеми.

В разгар веселья в кают-компании появился Ахтунг. Оглядев присутствующих, он осведомился:

— Над чем смеёмся?

— У Нестерова видения, — сообщил Пульвер.

— Видения? — удивился Сергей Борисович.? Нестеров, расскажите.

— Это не видение, Сергей Борисыч, — собрав волю в кулак, начал я. — Я уверен, что мне не померещилось.

— Ну-ну, подробнее, — кивнул Ахтунг. — Что вы видели и почему так уверены?

— Я видел скульптуру: изображение двух людей, мужчины с копьём и девушки, — чётко ответил я, сам поражаясь себе. — Мужчина плечистый, могучий, прикрывал красивую девушку. Очень чёткое, объёмное, похожее, на голограмму, но более высокого качества.

— Когда вы его видели? — Ахтунг выглядел явно заинтересованным.

— Впервые пять дней назад, на следующий день ещё раз. Оно появлялось всегда в одно и то же время. И исчезало тоже. Просто гасло…

— Вы его сфотографировали?

— Нет…? вздохнул я. — Сначала у меня не было камеры. А потом я забыл. А на следующий день мы пошли в поход. Я хотел всё сегодня снять, но фигуры исчезли. Больше не появились…

Ахтунг задумался, все молчали. Авторитет учёного не давал продолжать насмешки.

— Место показать сможете? — наконец спросил Сергей Борисович.

— Конечно, я запомнил его. Это на плато Первопроходцев.

— Сергей Борисыч, — скептическим тоном спросил Рыбин, — вы что, в самом деле, думаете…

— Я просто хочу проверить. Нестеров не похож на мистификатора. Как я был благодарен ему за эти слова!

— В общем, завтра, Нестеров, вы покажете нам, где видели свои фигуры. Вдруг, они завтра опять появятся… Согласны?

Я кивнул, хотя уверенности у меня не было. Я боялся, что эти скульптуры исчезли навсегда, и никто их не увидит. Останется только моя слава трепача…

На следующий день Ахтунг, я и вся наша группа стояла на том месте, где я впервые увидел изваяния.

С замиранием сердца я смотрел на светящийся циферблат часов скафандра. Когда настало нужное время, я вскинул взгляд и сказал:

— Сейчас…

Все уставились на указанное мной место, но ничего не произошло. Там, где я надеялся увидеть скульптуры, расстилалась безжизненная поверхность астероида. Широкое плато Первопроходцев, усеянное камнями, песком и астероидной пылью – обычный унылый пейзаж малой планеты. Ахтунг задумчиво смотрел вдаль, все остальные молчали.

В безмолвии прошло несколько минут, наконец, Пульвер заявил ехидным тоном:

— Что и требовалось доказать…

— Сергей Борисыч, неужели вы, в самом деле, поверили в эту чушь? — спросил Юрка Кусков.

— Что? — очнулся Ахтунг. — Ах, да! Я поверил Нестерову, более того, я и сейчас ему верю. Рыбин недоверчиво хмыкнул, все остальные предпочли промолчать.

— Коля, — обратился ко мне Ахтунг, — посмотри внимательно вокруг. Нет ли в окружающем чего-то такого, чего не было тогда?

— Да, нет, всё такое же… Время, грунт, звёзды… Всё так, как тогда. И ничего не изменилось, только разве что взрывы тогда чувствовались – почва тряслась.

— Взрывы? — переспросил Сергей Борисович.

— Ага, вы говорили, будто строят что-то. Кажется на другой стороне астероида.

— Не на другой – ближе… — кивнул Ахтунг.

— И дымка висела. От взрывов… — внезапно вспомнил я.

— Дымка? — напряжённым голосом уточнил наш препод. — И в первый раз дымка висела?

— Да, оба раза над астероидом висела дымка, — подтвердил я.

— Ага… — снова кивнул Ахтунг. — Интересно… Ну что же, пойдёмте. Завтра ещё раз попробуем. И мы покинули плато Первооткрывателей, так и не увидев скульптур.

Всю ночь мне не спалось. Я заново переживал каждую минуту последних нескольких дней. Как я нашёл таинственные скульптуры, как увидел их вторично, как хотел показать их Вике и как они исчезли непонятно отчего. Несправедливые насмешки снова жгли меня, и мне очень хотелось оправдать доверие Сергея Борисовича и доказать всем, что я не трепло. Лишь под утро я задремал.

На следующий день наша группа в полном составе снова вышла к месту, где я видел загадочные изваяния. Я понимал, что никто не верит мне, насмешливых взглядов не скрывали и лишь непререкаемый авторитет Ахтунга заставлял моих товарищей воздерживаться от шуточек. Но если сегодня скульптуры не появятся, мне до скончания века не отмыться от печати болтуна. А уж про Вику и говорить не стоило…

Когда мы шли, вернее, прыгали по плато, я почувствовал сотрясения почвы и спросил:

— Сергей Борисыч, опять строят?

— Нет, это по моей просьбе строители взрывают. Надо, чтобы дымка поднялась над астероидом, как в тот раз…

— Всё дело в дымке? — хором спросили близнецы Клименко.

— Возможно… — уклончиво ответил Ахтунг. — Видите, она уже висит.

Над поверхностью астероида в самом деле висела белесая дымка. Она была не такой заметной, как раньше, но уже вполне видна. Мы добрались до места, я сказал:

— Это здесь…

— Почему ты так уверен?? недоверчиво спросил Кусков. — По-моему, вон там ничуть не хуже.

— Там не хуже, но я видел скульптуры здесь. Вот, даже крест нарисовал… Ещё тогда, в первый раз, чтобы отметить место.

Я взглянул на часы, встроенные в рукав скафандра. Ещё немного времени оставалось…

— Коля, — обратился ко мне Ахтунг, — что ты делал, когда увидел изваяния?

— Я выполнял задание, Сергей Борисыч, собирал образцы. Гранит, характерный для этой части плато. Нагнулся за обломком, кажется, вон за тем, — указал я, — а когда распрямился…

— Смотрите!!! — воскликнул Пульвер. Я вскинул взгляд.

Изваяния стояли там, где я их увидел в прошлый раз. Несколько бледнее, чем раньше, но, как и тогда могучий мужчина, держа копьё в руке, заслонял своим сильным телом девушку. Девушка испытывала испуг, она вся сжалась от неведомой опасности. Это ощущение было таким явственным, что у меня самого появилось желание присоединиться к нему и защитить красавицу от грозящей беды. Все молчали, глядя на статуи, и лишь Рыбин тихо произнёс:

— Она и в самом деле похожа…

В этот момент видение исчезло. Некоторое время все осознавали увиденное, затем Ахтунг спросил:

— Ну-с, молодые люди, кто-нибудь догадался снять изваяние на видео? Все сконфуженно промолчали.

— Вот и я тоже не догадался, — кивнул Ахтунг. — А уж Нестеров, конечно, был огорошен почище нашего… Ничего, завтра всё снимем, теперь оно никуда не денется! Дымка будет висеть ещё пару дней…

— А при чём тут дымка? — спросил Пульвер. — Не понимаю, зачем она нужна?

— Она сыграла роль атмосферы, — пояснил Сергей Борисрвич. — В безвоздушном пространстве это изображение не видно. Поэтому Нестеров, да и мы тоже, не увидели ничего, когда она развеялась. И, верно, поэтому эти скульптуры не были обнаружены раньше. Ладно, возвращаемся на базу…

Ребята гурьбой двинулись вслед за преподом, обсуждая увиденное, строя гипотезы и догадки, а я не торопился. Мне хотелось побыть одному, чтобы почувствовать всё ещё раз. Слишком много переживаний перенесла мне эта находка… Почувствовав, что кто-то рядом, я обернулся и увидел Вику. Некоторое время она молчала, шагая рядом, потом тихо произнесла:

— Коля, прости меня, пожалуйста… Я не ответил, а просто кивнул.

Вот и всё. Источник загадочного изображения нашли. Им оказался двояковыпуклый диск, сделанный из неизвестного на Земле материала. Сторонники теории происхождения кольца астероидов из обломков планеты Фаэтон, поспешили заявить, что найдено решающее доказательство. Противники выдвинули контраргумент: диск занесён на Викторию инопланетными пришельцами, и никто не докажет обратного, пока не будут найдены другие артефакты. Ясно одно – разум, отличный от человеческого, существует и рано или поздно человечество с ним столкнётся. С Викой мы так и не сблизились, хотя этому ничто не мешало, а вернувшись на Землю, я встретил девушку… Впрочем, это уже другая история.

Духина Наталья 409: Щуп в Европу

— Запускай! — скомандовал Смирнов, главный по науке.

— Поехали! — щелкнул тумблером Фадеич, создатель установки. Маша стояла рядом и улыбалась на камеру, изображая причастность к действу.

Процесс пошёл. Щуп, воткнутый в лёд, начал разогреваться. Лёд таял, щуп проваливался, как иголка в масло. Гибкий старпоновый шланг с тихим шуршанием полз вслед.

В экспериментах на Земле установка работала как часы, 4-км ледовую толщу у Северного полюса щуп проедал за двое суток. Здесь, на Европе, шестом по счёту спутнике Юпитера, сложности особой не ожидалось: тот же лёд, и толщина его в данном конкретном месте меньше. В среднем толщина ледяного панциря 20 км, но имелись трещины и провалы, как в любом надводном образовании; в одном из таких провалов и решили работать. Открытой воды на планете не обнаружили, что естественно: температура на поверхности минус 160ЊС, и это на экваторе, в самом тёплом месте.

О существовании громадного подповерхностного океана, глубиной 100 км и почти в два раза превышающего по объёму Земной (притом, что сама планета чуть меньше нашей Луны), заговорили ещё в двадцатом веке. Почему вода не замерзает? — не даёт трение, вызываемое действием приливных сил. Ещё бы, будешь трепыхаться приливами, имея под боком гигантскую «маму», чья масса в 2,5 раза превышает суммарную массу всех остальных планет Солнечной системы!

Весь Советский Союз с замиранием сердца следил за эпопеей. Прямую трансляцию осуществляли в весьма редкие и короткие по продолжительности окна, зато информация передавалась практически мгновенно – меньше часа шла отсюда до Земли.

К 12 апреля 2061 года, кровь из носу, экспедиция должна была добраться до океана и взять пробы воды. Прямому потомку первого космонавта Земли доверили пронести эстафету через век – первому взять в руки и рассмотреть образец среды, в которой, возможно, обитала внеземная жизнь. Толща воды, насыщенная кислородом, подогреваемая энергией геологических процессов – великолепное пристанище жизни, и абсолютная темнота – не помеха (примеров сколь угодно в Земном океане). Говорили о микроорганизмах, а возможно – и рыбах.

Мария Гагарина, 25 лет от роду, тот самый потомок, облачённый доверием, переминалась с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Что должен делать символ, пока команда работает? — сиять! — она и сияла, но скулы устали тянуть улыбку.

Уже три года, как окончила университет и работала биологом. И с ужасом осознавала – не её это: пробирки бились, мыши разбегались, наука грызть себя не давала. Душа стремилась к звёздам и штурвалу, но лётные училища от неё, словно от прокажённой, шарахались: берегли достояние нации, неписаный приказ сверху. И хоть лоб расшиби – бесполезно, ни одна организация так и не взяла. Пришлось частным образом, тихо и тайно, но об этом – тс-с-с!

Восемь лет назад, когда училась в последнем классе школы, потомкам первого космонавта предложили участвовать в экспедиции. Желание изъявили многие. Но возможности… у одних здоровье недотягивало, другие профессию имели неподходящую. В летчики у Маши не получилось – пошла в биологи: профессия эта числилась среди приоритетных. Верно рассчитала – разрешили группу подготовки посещать. С наслаждением порхала по тренировкам, с лёгкостью преодолевала жёсткие нормативы, на центрифуге чудеса стойкости показывала. Отобралась в итоге первым номером.

Вдруг стукнуло в голову – а ну как невиданное чудо через дыру полезет… ей встречать и оценивать, по идее, а не дядям вокруг! Мозги включать придётся, а из неё ж биолог никакой! От переживаний щёки алели, глаза блестели. Хотелось плакать, но нельзя: скафандры новой модификации – прозрачные, не скроешься, увидят…

Командиром экспедиции был Иван Захаров, лучший космопилот страны. Большую часть полёта Маша провела в рубке управления. Поначалу её гнали, но потом рукой махнули. Ликовала – повезло-то как! — вживую наблюдать процесс! да ни в одном училище такому не научат! Присматривалась, впитывала, запоминала. Захаров лишь головой качал да вздыхал. «Коллегу почуял», — надеялась Маша. Тщетно надеялась – терпел командир, перемогая желание выбросить именитую нахалку за борт.

Стартовав с космодрома на Марсе, «Гордый» благополучно пересёк пояс астероидов, пронёсся сквозь пустоту Вселенной, вошёл в зону действия Юпитера, пристроился на орбите Европы. На орбите и остался: приземляться гиганту на лёд чревато, холодного топлива пока не изобрели. Труженик-челнок в несколько заходов перевёз людей и материалы на поверхность. Первая космическая скорость здесь всего 1,4 км/c, справился достойно.

Возвели небольшой климат-купол, подобный марсианскому, но в несколько слоёв: атмосфера местная крайне разряжённая, холодная и пропитанная радиацией, без защиты не выжить. Внутри можно было снять скафандры, поесть и отдохнуть. Генератор энергии – стандартный ядерный, без него никак. Основательно строились, на века столбили территорию.

На орбите остались трое, главные силы – 11 человек – выгрузились на планету. Работы невпроворот – и строительной, и научной. Кроме челнока, имелся ещё один летательный аппарат – кузя (сокращённо от кузнечика). На реактивной тяге, одноместный, с открытым проёмом вместо двери, малыш был незаменим в хозяйстве: купол натянуть, тяжести поднять, окрестности разведать, за образцами льда сгонять – без дела не стоял.

Шли снебольшим опережением графика, щуп добрался до воды к вечеру десятого апреля. Фадеич перевёл установку в режим укладки: раскалённая болванка курсировала вверх-вниз, расширяя и закрепляя ход. Ещё сутки – и колодец диаметром с полметра был готов. Гладкие ледяные стены уходили вертикально вниз. Маша глянула туда, в черноту бездны – и зашлось сердце. Не понравилось, хоть убей. До тошноты.

— Веня, проснись! — толкала и толкала молодого человека. Спал как убитый. И все спали, кроме дежурного на посту, чтоб быть завтра – в главный день – свежими и бодрыми. А в ней зрело беспокойство, чем дальше тем хуже, глаза не закрывались вовсе.

— Что? — вскинулся парень. Расплылся в улыбке – Машка к нему пришла!

— Тише ты, оглашенный! Мысли дурные выкини, дело у меня. Поскучнел. Дело у неё, вишь. Не замечает чувств, одни дела.

Когда она выдала ему, чего хочет – у Вени самопроизвольно отвисла челюсть. Но отказать не мог. Потому что не мог – и точка.

— К плавилке, режим пора врубать! — туманно пояснил дежурному, воззрившемуся на них, одетых в скафандры.

Сильный, коренастый, с руками длинными, как у гориллы, Веня был основной рабочей силой и единственным подчинённым Фадеича, в деле бурения – плавления слыл непререкаемым авторитетом. У дежурного и мысли не возникло, что выход не санкционирован. Выпустил их через слоистый проход в куполе.

Прямо над головой висел Юпитер, намертво пришпиленный к небосводу. И днём, и ночью, и всегда – на месте. Только серп освещения разный. Нынче желтело буквой «С». Удачно – красное пятно затемнилось! Наутро проявится снова, чтоб ему… неприятная штука – кровавый дьявольский глаз. Мария окинула взглядом окрестности – жёлтый ровный пейзаж. Повела плечами… золото манит нас… тьфу, причём тут золото! Лучше б на другой стороне планеты высадились, где нет давящей люстры.

— Ты точно уверена? — Веня сомневался. Как пить дать, по шапке получит.

— Сам посуди. Когда прорубь во льду рубят – все рыбы к ней плывут. Так и тут. Вытаскивай щуп, Вень, лучше завтра потратим лишний час, зато излишне любопытных рядом не будет.

— Ты это про кого?

— Про того. Кто у нас биолог!?

Уговорила. Такая любого уговорит. Глазищами зыркнет – и пропал. Запустил режим «exit», вместо медленного «move».

Когда щуп вышел и улёгся в футляр, мерцая красным, Маша сподвигла Веню на ещё одну «малюсенькую» процедуру. Набрать водички попросила, вон в ту маленькую ёмкость. Чтоб проверить подъёмный механизм, а то оконфузятся завтра перед миллионами. Веня сделал, что просила: на самом деле мысль здравая – мало ли чего где заест, проверка не помешает…

Через час, пряча прозрачный контейнер-термос в карман-складку, счастливая Маша потёрлась скафандром о Венин скафандр, выпятив губы трубочкой, что означало поцелуй. Жаба страха отпустила её – вода как вода, зря боялась.

— Молодёжь, а что это вы тут делаете? — громоздкая фигура Смирнова нависла над ними.

— Семён Семёныч, я – штатный биолог экспедиции, имею право! Попросила Вениамина убрать щуп из колодца! — покрасневшая Маша сбивчиво повторила версию про рыб и прорубь.

— Фантазия у вас чрезмерная, Мария.

— Не только фантазия. Интуиция, предчувствие. — Глухо возразила.

— Вениамин, заводи назад щуп. И без возражений! — никогда прежде они не видели академика таким злым. — Всем спокойной ночи. Вернее, спокойного утра. Пошли спать, я сказал!

Смирнов был уверен, что если жизнь сотни тысяч лет протекала в темноте подо льдом, то у её носителей – если они вообще существовали – давно атрофировались органы зрения в видимом диапазоне света. Как человек не ощущает радиацию, так и обитатели не заметят проруби. А бабские истерики на корню пресекать надо.

Торжественно звучал гимн Советского Союза. Волны генерировались с антенны, установленной на куполе, достигали скафандров и там преобразовывались в мелодию, услаждающую слух и души космонавтов. Всем присутствовавшим на Европе составом стояли возле колодца. Кратенькую речь толкнул академик, потом командир. Камеры работали, запечатлевая и передавая запечатлённое в космос по направлению к Земле.

Маша нервничала. Жаба вновь опутала волю. Интуиция не просто кричала – вопила! Ноги делать надо отсюда, ноги! Но почему-то никто, кроме неё, не чувствовал опасности. «Может, потому что я – женщина?»

Не постеснялась доложить командиру о своём состоянии. Тот зыркнул по ней, как сапогом по грядке – и отвернулся. «Думает, что боюсь!» – вспыхнуло в мозгу. А может, и правда – боится она? Да сколько себя помнит – ничего и никого, никогда… Красная, отошла от начальства. «Ладно, перебьюсь, пошли вы все…» Режим вывода завершился, щуп благополучно улёгся в футляр.

Запустили вниз большой контейнер – воды набрать, последний и самый важный аккорд миссии. Возьмут его – и домой. Если не возьмут – тоже домой. Пора. Дольше оставаться нельзя – выйдут из благоприятного коридора, разойдутся Юпитер и Марс. Только через три года вновь сойдутся на разумное расстояние – такое, чтоб запасов топлива хватило на перелёт. Продержаться три года, болтаясь на орбите – в принципе возможно, ежели пояса подтянуть и пайку втрое против нынешнего сократить. Но как пить дать – американцы прискачут сюда в следующий коридор, и плакал приоритет страны… Нет, даже думать невозможно! Домой!

Двадцати минут не прошло, как вдруг стальной цилиндр вылетел наружу, будто пращой выпущенный. Вслед за ним вывалился толстый змеевидный канат.

«Вот он какой, европеец!» – успела подумать Машка, прежде чем была опрокинута навзничь. То командир свалил её одним ударом. Рефлекс на опасность. Щупальце просвистело над ними.

— Атас! — пронеслось в эфире. Присутствующие бросились врассыпную. А канат всё валил и валил из дыры. И хлестал в разные стороны, как обезумевшая змея.

— Бессистемно бьёт, холод не нравится! — прокомментировал Смирнов, неуклюжими подскоками удиравший от колодца.

Командир подталкивал Машу вперёд, потом поднял рывком, и они побежали, не оборачиваясь. У челнока остановились.

К ним брели, шатаясь, трое, в том числе академик. Хрипел и подсвистывал, не привык к беговым нагрузкам. Остальные шестеро укрылись в куполе.

Щупальце перестало мотаться туда-сюда, замедлилось. Прошлось по куполу, сбило все выступавшие элементы и антенны. Связь прервалась, космонавты больше не слышали друг друга. Глянулось аборигену творение рук человеческих… прилипло, обвило по периметру и сокращаться начало, надуваясь.

Пятеро стояли возле челнока и во все глаза наблюдали. Включили ближнюю связь, действующую в радиусе пяти метров.

— Сожрать хочет! типичные признаки! — оценил поведение европейца Смирнов.

— Да, похоже! — согласился командир. Ещё немного – и сломает! Надо спасать ребят.

— Запустить разогрев двигателей сможешь? — спросил у Маши.

— Да! — честно ответила.

— Иди, делай. Не бойся, Митяй подменит, как доберётся. Валим отсюда, меня не ждите, догоню! — передал ей код на запуск, подтолкнул к кораблю. А сам бросился к кузе.

Пришлось попотеть, пока абориген соизволил обратить на него внимание – так был занят. «Если оно не видит и не слышит, то что тогда?» Долбанул из огнемёта – ох, и взвилось чучело! Обрушилось хлёсткими кольцами в его сторону. Еле увернулся, матерясь. Пускал очередями плазму, уводил щупальце в сторону от купола и челнока. Сообразят пленённые или нет?

Сообразили. Гранатами дыру пробили – видимо, через проход не смогли, заклинило. Абориген кинулся было на взрыв – еле отвлёк столбом огня.

Выбрались-таки. Видел сверху, как четверо двоих тащат. Ранены? Навстречу выскочили фигурки из корабля, помогли нести. И тут вдруг оно исчезло. Всосалось внутрь дыры. У Ивана засвербило под ложечкой, захолодело в сердце.

— Быстрей! — спокойно сказал. Когда командир включал спокойствие, подчинённые вздрагивали. Опасность, значит, совсем рядом. — Маша, ставь на старт! Сейчас начнётся! И точно – началось.

Только наши в корабль ввалились – из колодца взвился в небо фонтан воды. Хорошо, поодаль держался, а то б слизало кузю как муху.

— Взлетайте! — приказал. Челнок вздрогнул, затрясся.

Напор воды увеличился. Озерцо с центром в колодце разливалось, да быстро как! Тут же леденело, схватываясь. К кораблю подступало, зальёт нафиг скоро. Что там Митяй телится!

Пошёл челнок, пошёл! Кривовато как-то его помощник взлетал нынче… приморозило-таки водицей, по всему…

Отлегло от сердца – спаслись. Ещё б минута – и сгинули, водой залитые. В ледяные статуи превратились. Внизу бурлило и пенилось, вода хлестала и хлестала. Вот тебе и подземный геологический процесс.

— Иван Петрович, а дальше куда? — услышал Машин голос.

— Куда-куда… бери камеру и снимай извержение вулкана. — На дурацкий вопрос дурацкий ответ. — Иди гуляй, дай мне моего пилота.

— Вообще-то ваш пилот без сознания, с ним доктор сейчас, — обида сквозила в тонком девичьем голосе. — Так что делать и куда летим? Сердце опять скакнуло к желудку. Ёшкин кот, ну и денёк!

Врач подвёл черту: пилот в тяжёлом состоянии, нужна срочная операция. Нет, в сознание привести не может. Думал командир недолго.

— Мария, выводи челнок на орбиту и жди, корабль сам к тебе пристыкуется. Сейчас объясню, что и в каком порядке делать. Запоминай, девочка.

— А с Вами что?

— Слушай сюда. В руках у тебя жизни людей. Думай только об этом.

— Иван Петрович, я умею летать и сажала самолёт. Давайте я приземлюсь, Вас подхвачу!

— Ты? Самолёты? Пусть так, но здесь не самолёт, а челнок в безвоздушном пространстве. Мой ответ – нет. Угробишь всех.

— А если сделаю как Вы хотите – погублю ВАС! Меньше часа осталось, верно?

Да, энергии он поистратил прилично. С гулькин нос у него осталось, а не час. Надо действовать, успеть втолкнуть в упрямую башку – что и в какой последовательности жать. Обозвал её матерно, самому противно, но как иначе в чувство привести!?

Связь отключила, поганка! Что делает, ведьма!? Ведь на посадку заходит…

Европа имеет самую гладкую в солнечной системе поверхность, редкие холмы не превышают в высоту сотни метров. Как любое надводное образование, покрыта трещинами и полосами. Кратеров мало, зато есть тёмные вмятины, называемые веснушками, да области хаоса, напоминающие ледовые торосы. Но больше всего равнинных участков. Туда и рулила Мария.

Сосредоточена, насуплена, губы сжаты. Как они понять не могут, почему боятся. Любое корыто в её руках летает. Угробит, как же. Идиоты все. За идиотку держат. Она и посадит, и запустит, и пристыкует, и …

Руки сами делали. Не одну-единственную посадку наблюдала, а серию, в мозг впечаталась последовательность операций. Чёткий порядок, строгая мелодия, фальшивить не будем. Не боимся, трам-пам, каждую кнопку знаем, дзынь, на тренажёрах у себя в клубе и не такое сажали. Буммм. Готово. Ха! а он боялся. Угроблю… и она заплакала.

Суматошные дни миновали, на корабле воцарился скучный порядок. Раненые вошли в стабильное состояние, доктор обещал выздоровление.

На разборе полётов подвели итог – в целом экспедицию признали успешной: и внеземную жизнь открыли, и живы остались, и в график укладывались. Образцами льда, взятого в разных точках Европы, забиты морозильники. Остававшиеся на корабле члены команды тоже времени зря не теряли, просканировали покадрово всю поверхность планеты. Учёным будет над чем работать.

Жаль только, что воду из океана взять не удалось… зато монстра засняли в движении, уникальные кадры на Землю ушли. Ещё купол жалко, столько труда в него вбухали… но и тут плюсик имелся – не растерялись парни, сообразили перед бегством выключить ядерный реактор.

Сам Главнокомандующий на связь с ними вышел, поблагодарил за героизм и мужество. Во все глотки дружно в ответ гаркнули: «Служим Советскому Союзу»!

Мария ходила королевой. Мужчины выказывали преклонение и обожание. А как иначе – спасительница! Дай волю – простёрлись бы ниц и лежали, любуясь на величество снизу. Молодая часть команды так и делала, не стесняясь, да с подвыванием, дурашливо глаза закатывая. Но когда она вышла на серьёзный разговор с руководством и заикнулась о желании стать космопилотом – командир отвёл глаза, пробурчал что-то вроде «хотим видеть наше достояние живой и в безопасности». Опять засада! Какой же он бессовестный, наглый.

Но у неё был джокер, и так просто она его не профукает. Обмен предложит – я вам воду в контейнере, а вы мне – место в команде, командир. И никак иначе. Вот наберётся духу – и вперёд. Пора, а то Венька обнаглел, так и льнёт, зараза, поцелуй да поцелуй – шантаж включил! Завтра жди, командир…

Войников Виктор 408: Меркаптан

МЕРКАПТАН (Инцидент на Полярной)

Ветер нес песчинки, которые знакомо и успокаивающе шуршали по забралу шлема. Шуршание, которое всегда успокаивало и навевало мысли о доме.

Корпус катера с красной звездой на борту был обожжен и закопчен, но камни в расселине, где он застрял, были чистыми. Я подрегулировал увеличение. Ракета почти отвесно упала в глубокий каньон. В падении она вскользь задела скальный выступ. Срикошетила, сменив траекторию, пролетела над каньоном – и врезалась в противоположную стену, застряв в разломе. В отличие от моего конвертоплана, разбитый катер был жидкостной ракетой, рассчитанной на полеты без особо сложных маневров. «Рабочие лошадки» первого этапа колонизации. Таких «крокодилов» использовали, когда начали возводить Прим-Купол. На них было удобно совершать челночные рейсы к орбитальным комплексам и транспортникам, прибывавшим с Земли.

Я не мог добраться до катера, но я знал, кто был за штурвалом. Только один человек в Комплексе мог поднять «крокодила» в воздух. Человек, который нашел этого «крокодила», реставрировал, выходил его и не променял бы ни на один из современных «конвертов». Анатолий Щедров. Толя. Чаще мы полушутя-полусерьезно звали его «Команданте Ще». Неугомонный бродяга, с которым мы в свое время облазили почти весь Марс – от каньонов Лабиринта Ночи до гигантских кислородных карстов северного полушария. Человек, впервые доставивший на Марс драгоценный редкоземельный «камешек» – тогда, когда он был особенно необходим колонии. Это человек больше года назад добровольно заточил себя на Полярной и напрочь забыл о жизни за пределами своего купола.

Я понял, что кроме шуршания песчинок и стонов ветра, слышу еще один звук. Жужжание сервоприводов. Я оглянулся. По ржавому реголиту в мою сторону неспешно катил баг. Округлый панцирь и торчащие в разные стороны манипуляторы действительно делали его похожим на жука. В окрестностях Полярной их было около четырех сотен. Они управлялись с «Юкона» – транспортного корабля I.M.S. Баги были знакомы каждому колонисту, на них почти перестали обращать внимание. За несколько лет они стали частью местного пейзажа – как реголит, как сизое небо на рассвете, как песчинки, певшие свою песню.

Камеры выползли из-под панциря, словно щупальца. Сколько еще таких железок сейчас катается вокруг? Сколько камер смотрит сейчас в мою сторону? Видят ли они разбитый катер? Почему они все молчат? Впрочем, последнее было легко объяснимо. Никто из старателей не хотел ссорится с компанией, которая обеспечивала их работу. Багов привозили с земли на «трансах» – больших транспортниках I.M.S. Транс оставался на орбите и служил конечным звеном в цепочке ретрансляторов, передававших сигналы управления с Земли. Несмотря на задержку связи в несколько минут, багом вполне можно было управлять сидя дома. С чашечкой кофе. У монитора.

Interplanet Miners States – I.M.S. возникла как старательский и добывающий стейт. Поэтому сначала багов использовали для «краудсканинга» – массированного исследования марсианской поверхности и поиска полезных ископаемых. Поразительно, как много у них нашлось людей, не столько желающих «поучаствовать в освоении передовых фронтиров Космоса», сколько надеющихся вытащить счастливый билетик в «силикетовой лихорадке». Чуть позже появились «медиабаги», большие дорогие гусеничные модели со встроенными камерами. Их посылали на Марс медиа-стейты. Они во множестве собирались в кратере Птолемея к Празднику первого шага или на космодроме к старту очередной экспедиции в Пояс, чтобы потом отправить репортажи на Землю.

Баг закончил разглядывать окрестности. Он выдвинул антенну, привязываясь к сигналу своего Транса. Зажужжал сервомоторами. Покатился в ложбину, на ходу выдвигая лучевой бур. Остановился. Манипулятор с буром развернулся вниз, словно рука разогнулась в локте, и уткнулся кожухом в камень. Жарко вспыхнула плавящаяся порода, ветер сорвал поползший дымок. До меня долетел глухой вой эжектора, отсасывающего из скважины продукты горения.

Я понял, что так и стою, разглядывая бурящего реголит бага. С края каньона открывался вид на Полярную базу: купола, над ними – распахнутый навстречу небу зев рециклера. Рядом угадывался ангар, где стоял конвертоплан, на котором мы прилетели.

Баг закончил бурение. Некоторое время он шевелил сенсорами, щупами, манипуляторами, потом наконец втянул все под панцирь, переходя в походный режим, и покатил дальше. Он скрылся за холмом, потом снова появился – на склоне следующего холма. Даже на таком расстоянии было заметно, что одна из камер направлена в мою сторону. То ли старателю, управлявшему багом, было просто любопытно, то ли…

Увеличения бинокля хватало, чтобы хорошо разглядеть несколько дыр в корпусе разбитого катера – там, где располагались баки с горючим. Такая же дыра с гладкими, оплавленными краями только что появилась в грунте неподалеку. Ее проделал лазерный бур.

# # # #

Отправляясь на Праздник первого шага, я специально выбрал маршрут так, чтобы по пути к Морю Сирен, заглянуть на Полярную – я надеялся вытащить добровольного затворника из его лаборатории. Нила и Нгок, присоединившиеся ко мне в качестве попутчиков, не возражали против такого крюка, а в самый последний момент с нами полетел еще и Фархад. Он занимался терраформацией и хотел проверить, как себя чувствует самый большой рециклер в полушарии, который был установлен на Полярной.

Кто мог ожидать, что вместо радушного приема, которым всегда отличались «полярники», мы встретим разгромленную базу и разбитый катер неподалеку от нее?

Те, кто планировал вторжение, все точно рассчитали. Нападение застало обитателей Полярной врасплох – на Марсе никто не запирает дверей. Никому не могло прийти в голову, что обычного, ничем не отличающегося от других старательского бага, можно использовать как оружие. Впрочем, и топором можно рубить не только дрова.

Центр управления базой был разгромлен. Перевернутые столы, распотрошенный шкаф с «цзюанями» и журналами вахты, разбитые мониторы. Лазерные шрамы, зигзагом перечеркивающие потолок и стены. Крови почти не было – лазерные ожоги не кровоточат. В помещении все перевернули вверх дном в поисках информации.

Еще в воздухе висел одновременно знакомый и незнакомый запах. Запах был посторонним для станции и сейчас просачивался повсюду – от ангара до потерн между куполами. Я уже когда-то встречал его, но не мог вспомнить – где. Нила возилась с терминалом связи, чудом уцелевшим в этом хаосе.

— Не понимаю, что происходит, — сказала она, мрачно разглядывая монитор. — Они всегда шли на сотрудничество. Особенно экипажи трансов – они понимают, что если поссорятся с колонией – чинить их машинки будет уже некому. Не говоря уже о том, чтобы приютить транс-пилотов, если произойдет ЧП, как в тот раз, когда «Энвил-Крик» пошел на вынужденную посадку. А тут – как отрубило.

— Не отвечают?

— Нет. Я записала передачу и поставила ее на повтор. Вдруг хоть кто-то нас услышит? Неужели они не понимают, что если нам никто не поможет…

— Как раз понимают, — жестко ответил До Нгок входя в комм-центр. Он снял с шеи маску и вместе с фонарем сложил на столе. — Мы для них уже мертвы. И они знают, что мы остались без связи. Уверен, что комм-спутники южного полушария вышли из строя совсем не случайно. Следом вошел Фархад.

— Осмотрели ловушки? — сменил я тему. Рядом с базой, в магнитных ловушках хранилось антивещество – достаточно, чтобы поднять на воздух станцию и несколько гектаров вокруг нее.

— Мы сидим на пороховой бочке. И фитиль уже догорает, — архитектор поморщился. Фархад относился к редкому типу людей, которые чувствуют технику и живут ею, безо всяких расчетов. Он творил настоящие чудеса при возведении куполов, терраформации и даже при работе с багами – время от времени в работе трансов возникали сбои, где без людей не обойтись. Разгромленный комплекс причинял ему почти физическую боль.

— Основной реактор выведен из строя, — пояснил он, все еще морщась.

— Это сделано профессионально, — добавил Нгок. На Земле он служил в армии и, оказавшись на мирном Марсе, все равно продолжал запирать дверь, — Они сожгли ключевые схемы и заглушили систему так, что запустить его невозможно. Подумать только – все это сделали с помощью самых обычных багов. Те, кто это затеял, хорошо подготовились. Привезли с Земли операторов на «Юконе» – чтобы управлять багами прямо с транса, без временной задержки. Потом ждали момента, когда купол оставят без присмотра – из-за Первого шага. Вывели из строя комм-спутники и…

— И с помощью багов устроили разгром в куполе, — резюмировал я. — Фархад, что-то можно сделать?

— Ловушки держатся на резервных аккумуляторах. Когда они израсходуют энергию, — архитектор выразительно рубанул ребром ладони, — Нам нужна энергия.

— Реактор конвертоплана?

— Нет, — покачал головой Фархад, — Не хватит. Единственный шанс – это резервный реактор.

— Кодов доступа к которому у нас нет.

Мы ничего не нашли: ни в рубке, ни в архивах Полярной, ни в компьютерной сети. Компьютеры были девственно чисты, а в помещении, где хранились «цзюани», кто-то разбил емкость с жидким гелием, безвозвратно уничтожив накопители информации.

— Значит, нужно убраться отсюда – до того, как ловушки перестанут держать антивещество и начнется аннигиляция.

— Этого нам не дадут сделать.

— Уверен?

— Да. Я видел катер. Его сожгли на взлете лазерами. Прожгли несколько дырок и… — я вздохнул.

Нужно было абстрагироваться. Абстрагироваться, чтобы мыслить. Чтобы иметь возможность чтобы хоть что-то придумать. Выход из капкана, куда я всех привез.

Абстрагироваться. Мерзкое слово. Я ненавидел его с того момента, когда мы, ничего не понимая, вошли в разгромленный купол. Ненавидел, когда хоронили найденных на станции людей – тех, кому не повезло остаться на вахте. Ненавидел, когда смотрел на разбитый катер, ставший могилой для Ще.

— Кирилл…

— Я в порядке, — ответил я, переводя дыхание. — Катер сгорел еще в полете – корпус обгоревший, но никаких следов огня там, где он разбился. Ще стартовал вертикально вверх – пытался уйти за атмосферу. И не успел.

— А мы?

— Без шансов. Конвертоплан – не ракета, так быстро я его не разгоню.

Я подошел к окну. По равнине перед куполом неслись пыльные вихри. За моей спиной все молчали.

Мы попали в ловушку. В капкан. И привез всех сюда я. Об этом никто не говорил вслух, но мне было достаточно самого факта. Называется, собрал старых друзей на праздник.

— Должен быть какой-то способ отсюда выбраться.

— Чего я не понимаю, так это почему мы до сих пор живы? — подумал вслух Фархад. — Они могли сбить нас на подлете. Вместо этого нам позволили приземлиться и осмотреть станцию. Зачем? Несколько импульсов лазера – и не нужно ломать голову. Когда заряд в аккумуляторах закончится – аннигиляция заметет все следы.

— Сначала я думал, что мы их спугнули, — сказал я, — и они сбежали, не успев расстрелять аккумуляторы и резервный реактор. Теперь я смотрю на это иначе.

— Просвети нас.

— Зачем они разгромили Полярную?

— Промышленный шпионаж, — Нгок выплюнул эти слова, словно ругательство, — На Полярной испытывалось зеркало для фотонного привода. Ключ к дальним планетам системы. I.M.S. тоже ведет подобные исследования, но сильно отстает – их инженерам никогда не хватало смекалки. На Земле сейчас становится тесно – Третий Мир уже не с ними, Марс тоже почти весь наш. Фотонный двигатель – их последний шанс. Заполучив его, I.M.S. не только удешевит транспорт к Марсу – стейт превратится в хозяина пространства. Поэтому они пошли на такой риск.

— Согласен. Теперь смотри – конвертоплан засекли радаром «Юкона». У них было время подготовиться к нашему прибытию. Данных по зеркалу мы на Полярной не нашли. А именно из-за фотонного двигателя I.M.S. и затеяла весь сыр-бор. Значит, либо они их нашли и забрали – и тогда действительно непонятно, почему они позволили нам долететь до комплекса? Либо…

— Либо они их не нашли. И решили подождать – а не найдем ли их мы? — кивнул Нгок, — Там, где данные по двигателю – там и настройки резервного реактора. А это ключ к спасению станции. Фитиль, как выразился Фархад, уже догорает – и это должно стимулировать наши поиски. Им нравится, когда работу делают другие – чинят их железки, спасают их пилотов.

— Цугцванг, — Фархад устало потер виски. — Кажется, выбор небогатый – поджариться на антивеществе или пасть в неравном бою с багами, которые вернутся сюда, когда мы запустим реактор?

— Если мы его запустим, — уточнил я. — Данных мы не нашли – ни по реактору, ни по зеркалу.

— Они в выигрыше в любом случае – либо они получают расчеты зеркала и делают свой двигатель, либо лишают колонию данных Полярной и получают фору в своей разработке. В любом случае – после взрыва антивещества все спишут на несчастный случай. По халатности сотрудников лаборатории. С них станется даже стребовать с колонии компенсацию за потерянные баги, — невесело пошутил пожилой архитектор. — Так что они могут позволить себе роскошь подождать еще несколько часов. Связи у нас нет. Попытаемся улететь или даже уйти пешком – сожгут. У них это неплохо получается.

— Все-таки как они узнают про то, что мы нашли нужные данные? — спросил я.

— Если взрыва не будет – значит мы нашли то, что нужно, — Нгок потер виски, — Тем более, что запуск резервного реактора скрыть невозможно.

На радаре вокруг базы перемещались разноцветные точки, обозначавшие багов. Среди множества безобидных старательских багов были те, которые управлялись не с Земли, а с «Юкона». Они были готовы сбить катер, если мы попытаемся улететь, напасть на нас если мы решим уйти пешком или ворваться в купол, если мы найдем злополучный «цзюань» с данными.

Я не любил дилеммы. В любой ситуации всегда есть больше двух путей решения. Просто человек склонен зацикливаться на очевидных.

Когда вышли из строя спутники? Часов за четырнадцать до нападения на Купол. Значит, операторы с «Юкона» заранее выбрали время и место. Как они наблюдали за происходящим внутри? Жучок? Или… Лазерный бур. Лазерный.

Я подобрал с пола маркер с раздавленным колпачком. Подошел к столу и поманил остальных за собой. «Нас могут слушать», — написал я крупными буквами на белой столешнице. Фархад и Нила недоверчиво подняли брови. Нгок кивнул.

«Лазерный зайчик на куполе. Ловит колебания,» – дописал я. У меня ушло несколько минут, чтобы набросать идею, пришедшую в голову. Закончив писать и рисовать, я вопросительно посмотрел на Фархада. Архитектор задумчиво поскреб бороду.

— А это идея. Вполне возможно… Технически, я имею в виду. Если говорить подробнее… — он поправил очки и потянулся к маркеру.

Его опередил Нгок. «Это не ослепит багов. У них есть радары» – написал он. «И не нужно. Лазер не работает при нулевой видимости»

Фархад все-таки забрал у меня маркер и написал по окрестностям рисунка несколько формул, прикидывая что и как нужно сделать.

«Заберет часть энергии аккумуляторов», — приписал он рядом и посмотрел на меня. Со значением.

— Рискнем. Мы справимся вдвоем? — архитектор кивнул. — Значит, Нгок и Нила, останутся в рубке на случай, если кто-то выйдет на связь.

# # # #

В куполе терраформирования было шумно. Где-то внизу шипела жидкость, в трубах бурлило. Не хватало только сонных вздохов рециклера – он питался от реактора и сейчас не работал. По Марсу было разбросано множество таких систем. Все они вырабатывали парниковые газы. Это было первой частью плана терраформации Марса – превратить Марс в гигантскую теплицу, подняв температуру у поверхности.

Фархад работал быстро. Он шел, уверенно ориентируясь в сумраке купола, почти не глядя на схему, которую он снял со стены у входа. Временами он останавливался, что-то соединял, что-то переключал, делал пометки на схеме, бормоча себе в бороду. Я нес тяжелый баул с инструментами и светил Фархаду, когда ему были нужны обе руки. Мы собирались запустить рециклер – на этот раз не от реактора, а от аккумуляторов. Кроме того, нужно было изменить цикл реакций, который происходил внутри системы выработки газа. Фархад считал, что моя идея вполне осуществима, но подробностей того, как он собирался это сделать, я не понял – химия никогда не была моей сильной стороной.

Лучи фонарей прыгали по сплетениям труб, меткам и указателям. Запах, присутствовавший везде на станции, усилился. Во влажной измороси на полу отпечатались следы колес. Баги побывали и здесь.

Запах преследовал нас повсюду. Чем дальше, тем сильнее он становился. Он был одновременно противен, знаком и в то же время не похож ни на что. В сочетании с монотонностью работы, это начинало сводить с ума.

Если идея сработает – и это было очень большое «если» – мы сумеем спастись. Но купол все равно придется бросить. И I.M.S. выиграет – взрыв уничтожит все. Где могут быть данные по приводу?

В момент нападения Щедров находился в информационном центре – дальше всех. У него было время. Он вывел из строя компьютеры и информационный центр – чтобы информация не досталась I.M.S. Фотонный привод за последний год превратился в главную цель его жизни. Он не мог просто так уничтожить эти данные. Или мог?

Вряд ли Ще взял их с собой. Он мог спрятать их в комплексе – либо в инфоцентре, либо в куполе терраформации. Но где? Прятать нужно было так, чтобы потом нашли – сам Ще или те, кто прилетит за ним. Он должен был оставить какую-то метку. Намек. Но любой намек – это подсказка не только нам. Всюду, где мы проходили я видел следы багов. Они, вернее их операторы видели даже больше, чем мы. Если бы тут был хоть какой-то знак: надпись, записка, пометка – они бы непременно его заметили.

Я покачал головой. Толя против багов. Судьбе нравятся злые шутки. I.M.S. и другие стейты вкладывали огромные средства, чтобы убедить всех, что автоматы (в частности – старательские баги) рано или поздно полностью заменят человека в освоении космоса. Зачем разбрасывать по пространству «мясо в консервных банках», если можно засеять все дешевыми и долгоживущими автоматами, которые делают свою работу лучше человека? Этот довод всегда действовал на Толю как красная тряпка – он непременно лез в спор и доказывал, что автоматы при освоении космоса должны идти впереди, но не вместо человека. Даже I.M.S. не мог обойтись без пилотов Трансов и без помощи колонистов. Машина может решить 90 % задач, но среди оставшихся процентов, — доказывал Ще, — найдется такая задача, которая превратит автомат в груду железок и оставит вас ни с чем. С этой философией человечеству нельзя было не только отправляться в космос, но и вообще куда-то двигаться. К чему открывать Америку, если можно просто послать туда автомат?

— Чем здесь пахнет? — наконец, не выдержал я.

— Пробой во вторичных контурах, — предположил Фархад, — не очень сильный. Пока газоанализаторы не реагируют, опасности нет. Если понадобится – оденем маски.

— Надо найти утечку.

— Зачем? Я остановился. Мне очень ярко вспомнилось одна из моих первых экскурсий по станции. В руках у Ще кювета с мыльной пеной и кисточка. «Чувствуешь запах? — спрашивает Толя, — Где-то травит»

Он взбивает пену и начинает покрывать ею трубки, переходники, соединения. И на стыке труб сквозь пену начинают выдуваться большие, радужные пузыри.

«Вот оно! — довольно говорит он, — Тетраформетан не пахнет, — поясняет он, меняя прокладку и герметизируя соединение, — И газоанализатор обнаруживает его не сразу – поэтому к нему специально добавляют одорант – вещество, с запахом. Чтобы техник мог обнаружить утечку. По запаху. Мы используем в качестве одоранта…»

— Мер-кап-тан, — сказал я. Шепотом. Словно это было волшебное заклинание. — Я знаю где спрятан «цзюань», — сказал я. Фархад оторвался от схемы и посмотрел на меня поверх очков. — Надо найти утечку. По запаху. Найдем источник запаха – найдем данные.

Баги могут увидеть все, что видит человек. И даже больше. Могут услышать, все что слышит человек. И даже больше. И у них наверняка есть газоанализаторы – которые могут вычислить, что в воздухе есть некоторый процент меркаптана. А вот то, что это химическое соединение очень мерзко и противно пахнет – они не знали. И это не пришло в голову их операторам – для них это была еще одна строчка в логе газоанализатора. Этот запах мог почувствовать только человек.

Источник запаха нашелся у люка, ведущего в потерну за барботером. Соединяющая муфта газопровода была ослаблена на несколько оборотов – достаточно, чтобы «травить» газ. «Цзюань» был спрятан рядом с муфтой. Плоский прямоугольник терабайтового накопителя был засунут под кожух газопровода так, что его не было видно снаружи.

# # # #

Рециклер включился, когда мы подбегали к ангару. Сквозь прозрачную стену было видно, как из его зева начали выползать клубы плотного, как чернила, дыма.

Последним, топая ботинками по рампе, на борт вбежал Нгок. Услышав гудение закрывающейся рампы, я включил стартовое термо. Конвертоплан задрожал от работы турбин на холостом ходу. Крылья с жужжаньем повернулись в горизонтальное положение – я брал низкий старт. Глядя на радар, я мысленно готовился к слепому полету в дыму.

Цветные точки на экране сползались к ангару, словно муравьи к кусочку сахара. На «Юконе», кажется, поняли чем грозит дымовое извержение – и теперь пытались перекрыть нам пути к бегству. Дым не мешал багам видеть – они были оснащены радарами, но он сделал невозможной стрельбу из лазеров. Любые оптические помехи: туман, дождь или снег рассеивали лазерное излучение, снижая его мощность, а плотный и непрозрачный дым должен был вообще свести КПД лазеров к нулю. И операторы гнали багов к ангару – чтобы подобраться вплотную, где дымовая завеса не защитила бы нас от лазеров.

Я щелкнул еще одним тумблером. Створки ворот раскрылись, впуская в ангар клубы дыма. Фархад постарался на славу. Дым тек, словно лава земного вулкана. Он был тяжелее воздуха и мгновенно заполнил ангар – стало темно, словно кто-то погасил свет.

Конвертоплан нырнул в клубящуюся тьму, как спринтер, услышавший выстрел стартового пистолета. Несколько багов успели попытать счастья – позже мы насчитали на корпусе восемь тепловых подпалин с разных сторон. Мы пронеслись над самой землей – я едва успел убрать шасси – выровнялись и заложили вираж, уходя к каньону. Его край был уже близко в тот момент, когда в конвертоплан попали. Я не разглядел, кто стрелял. Кто-то сторожил нас за пределами завесы. Или решил рискнуть и выстрелить через завесу, вслед убегающей добыче. Я так и не узнал этого.

Что-то сверкнуло – словно по крылу полоснули сварочным резаком. Конвертоплан тряхнуло, я едва удержал управление. В следующую секунду руки сработали сами – катер вильнул в вираже и нырнул в каньон.

Пилотирование в узком каньоне на «горизонтальном режиме» было рискованным делом. Полет «по приборам» удваивал этот риск. А поврежденное крыло возводило этот риск в квадрат. Я отчаянно боролся с непослушной машиной, стараясь удержать ее строго по центру каньона. В этой неравной борьбе прошло две бесконечных и мучительных минуты. Потом конвертоплан вырвался из дыма – словно вынырнул из темной и мутной реки. Секунду или две я колебался, прикидывая где безопаснее – в каньоне или над ним, потом осторожно повел покалеченную машину вверх, поднимаясь над ржавыми зубами утесов. С этого расстояния Полярная выглядела как одно большое темное облако.

— Кажется, вырвались, — тихо сказал Нгок, разжав пальцы на подлокотнике.

Я был готов ко всему. К тому, что где-то еще бродят баги, управляемый операторами I.M.S., к тому, что «Юкон» может выкинуть какую-нибудь гадость. Шли минуты. За стеклами конвертоплана проносились дюны и скалы, на месте Полярной все так же клубилась тьма. Ничего не происходило.

Потом до нас докатился глухой рокот. В глубине тьмы сверкнуло. По экрану радара прошла помеха. На том месте, где стояла Полярная, к небу рванулся гигантский смерч плазмы, увлекая за собой камни и дым. Несколько секунд спустя, ударная волна докатилась и до нас. Катер тряхнуло, но я был к этому готов и удержал управление. Все стихло. Только огромный черный столб поднимался вверх там, где раньше была Полярная.

Я нащупал в кармане «цзюань» с данными по приводу. В поединке человека и автомата последнее слово осталось за человеком.

Когда на горизонте стали заметны облака, висящие над Тарсисом, Нгок деликатно забрал у меня штурвал. Через час мы вышли на связь с Прим-Куполом.

henryfool 406: День космонавтики

Марс, Центр управления полётами, информационно-аналитический отдел Директива 009СВ/061 от 12.01.2061 г.

10.01.2061 г. Центром сверхдальней космической связи было получено сообщение, переданное системой аварийного реагирования космолёта «Буран-150». Расшифровка сообщения дала следующее. Космолёт «Буран-150» попал в зону плотного метеорного роя, в результате чего возникла угроза столкновения космолёта с метеорными телами. Системой аварийного реагирования автопилот космолёта был переведён в режим экстренного маневрирования; началась передача параметров манёвров по сверхдальней связи. Спустя 22 минуты передача была прервана, попытки возобновить связь с космолётом результата не принесли.

В связи со сложившейся ситуацией, Группе организации полётов предписывается в кратчайшие сроки обеспечить отправку экспедиции для поисков космолёта «Буран-150» и спасения его экипажа. Расчётные координаты района возможного местонахождения космолёта прилагаются.

Для справки: «Буран-150» обеспечивает возвращение на Марс участников Первой пилотируемой экспедиции к спутникам Юпитера; ожидаемая дата прибытия космолёта – 21.03.2061 г. Состав участников экспедиции: Малышева Наталья Андреевна – начальник экспедиции; Томилин Фёдор Иванович – командир космолёта; старший исследователь; Синицин Пётр Сергеевич – бортинженер; исследователь.

***

Свет мигнул три раза и окончательно погас. Спустя несколько мгновений зажглось скудное аварийное освещение. По громкой связи раздался голос Томилина:

— Наталья Андреевна, с вами всё в порядке? — непривычно было слышать тревогу в голосе Томилина – Наташа считала его совершенно невозмутимым человеком.

— Да, я в порядке. А вы сами-то целы?

— В лучшем виде. Плывите к нам. — Гравгенератор, создающий искусственное тяготение, в аварийном режиме не работал.

В командном отсеке Наташа застала Томилина склонившимся над панелью управления навигационным планшетом. Вместо обычного хитросплетения разноцветных линий и точек, показывающих курс космолёта, экран планшета равномерно светился голубым. Петя возился с внутренностями какого-то блока. Он по очереди вынимал из блока платы и осматривал их, подсвечивая фонариком.

— Видали, Наталья Андреевна, каков наш «Буран», — спокойно выдержал прямое попадание космического булыжника, — сообщил Петя, заметив Наташу.

— Сильно повредились?

— Можно сказать, что отделались лёгким испугом, — Томилин оторвался от планшета. — Основная наша неприятность состоит в том, что из строя вышли одновременно и система навигации, и сверхдальняя связь – нет ни приёма, ни передачи.

— А мы маневрировали после того, как пропала сверхдальняя связь? — озабоченно спросила Наташа.

— Да, минут двадцать, — спокойно ответил Томилин. — Зато «Планетком» у нас опять без повреждений. Вот уж везучий аппарат: и на Ганимеде уцелел в лапах нашего горе-радиолюбителя, — Томилин взглянул на Петю, — и сейчас.

— Фёдор Иванович, я ведь только хотел посмотреть, на каких частотах можно поймать сигнал, отражённый от Юпитера.

— Ладно-ладно, слышали мы эту песню. Лучше скажи, что там с энергетической установкой, сможешь запустить?

— Да, Фёдор Иванович. Вот здесь, — Петя поднял одну из плат, извлечённых им из блока, — микросхемку перепаять надо, и должно заработать.

— Ну вот, Наталья Андреевна, — заключил Томилин, — и с системой жизнеобеспечения порядок.

— А система локации?

— Тоже не пострадала.

— Почему же она не сработала?

— Она сработала. Так получилось, что, пытаясь уйти от крупного тела, мы не успели увернуться от камешка поменьше.

— Представляете, Наталья Андреевна, как нам не повезло, — вновь оторвался от блока Петя.

— Что же мы теперь предпримем, Фёдор Иванович? — спросила Наташа.

— Будем пытаться определить наши координаты подручными средствами и ждать спасательную экспедицию.

***

— Фёдор Иванович, долго ли мы ещё будем бездействовать? — спросила Наташа, входя в лабораторию.

— Мы не бездействуем. Одних только обработанных нами данных хватит, чтобы целиком заполнить пять номеров «Успехов советской космонавтики». А ведь ещё…

— Я не об этом, — перебила Наташа, — Петя говорит, что наши координаты и скорость удалось определить с точностью 10 процентов. Я считаю, что мы должны попробовать выйти на курс к Марсу, и так уже две недели потеряли.

— Строго говоря, известная точность координат не десять, а десять с половиной процентов, — вставил Петя.

— С такими ошибками в начальных данных мы с большой вероятностью пролетим от Марса на расстоянии, не контролируемом марсианскими службами слежения. При этом расход топлива на маневрирование сократит время работы системы жизнеобеспечения недели на три. Хочется, конечно, вернуться в срок, но гораздо важнее вернуться всем живыми и невредимыми.

— Но ведь мы же маневрировали более двадцати минут после того, как пропала сверхдальняя связь! Нас всё равно, скорее всего, будут искать совсем в другом месте, — не отступала Наташа.

— И, тем не менее, мы не станем рисковать, совершая манёвры, а просто будем ждать, когда нас обнаружит поисковая экспедиция. Таково моё решение как командира космолёта.

— Не понимаю я составителей инструкций, допускающих, что мнение начальника экспедиции можно ни во что не ставить.

— Так уж издавна повелось,что на корабле капитан – это и царь, и бог. Зато на Ганимеде и Европе вы, Наталья Андреевна, властвуете безраздельно.

«Ну, вы-то, Фёдор Иванович, больше походите на истукана языческого», — подумала Наташа. Поджав губы, она села за компьютер.

— Обидно всё-таки, Фёдор Иванович, столько людей вложило свой труд в подготовку нашей экспедиции, а мы им преподнесём такой неприятный сюрприз: провал первого полёта человека к Юпитеру. И как раз к празднованию столетия первого полёта человека в космос, — вздохнул Петя.

***

— Фёдор Иванович, Наталья Андреевна, вы только послушайте, — Петя влетел в лабораторию. Быстро подойдя к системному компьютеру, он переключил «Планетком» на громкую связь. Сквозь мерный треск в эфир пробивалось слабое попискивание, то полностью пропадая, то появляясь вновь.

— Сигнал, как будто, искусственный.

— Искусственнее, Фёдор Иванович, и не бывает. Это азбука Морзе, — торжественно объявил Петя.

— Вот как! И тебе удалось расшифровать сообщение?

— Да, удалось, — ответил Петя. — Там всего два слова: «СССР» и «Вега».

***

— Локация показывает, что на расстоянии 27–28 тысяч километров от нас находится крупное тело с диаметром около десяти километров. Судя по принимаемым нами радиосигналам, — продолжил Томилин, — это тело является ядром кометы Галлея, очередное возвращение к Солнцу которой как раз ожидается в этом году. Когда комета Галлея появлялась в прошлый раз в 1986 году, ещё во времена первого Союза, её, как известно, исследовали с помощью двух аппаратов – «Вега-1» и «Вега-2». С «Веги-1» к ядру кометы был запущен зонд, ставший её спутником. Зонд передавал на основные аппараты данные о физических свойствах вещества центральных областей кометы и корректировал их курс. По всей видимости, после того, как «Веги» удалились от кометы на большое расстояние, и научные задачи зонда были выполнены, он перешёл в режим маяка: стал передавать радиосигналы – те самые, что ловит наш «Планетком». — Томилин остановился. — Мы должны быть благодарны конструкторам, предусмотревшим возможность передачи этих сигналов, — с их помощью мы знаем, что наблюдаемое локаторами тело есть комета Галлея, параметры орбиты которой известны с большой точностью. Так что теперь мы можем надёжно определить наши собственные координаты и выйти на новый курс к Марсу. Кстати говоря, — заключил Томилин, — от графика мы отстаём на три недели.

— Так значит, мы успеем на Марс ко Дню космонавтики?

— Успеем, Наташа, — непривычно было слышать теплоту в голосе Томилина, которого Наташа раньше считала совершенно невозмутимым человеком.

писатель Хренов 404: День старта

Вот иногда так и хочется свои чувства записать. Как будто страшно позабыть, потерять что-то важное. Поэтому и пишу. Да и вообще, случай неординарный, важный для человечества, а я, волею судьбы, одним из первых прикоснулся. Завтра все узнают, а пока – единицы. Я, конечно, не писатель, пишу сбивчиво, и все время перескакиваю на разное, но постараюсь больше не оправдываться.

Ну, так вот, вечером мы собрались с друзьями посмотреть старт межгалактической экспедиции. Собственно, старт был дан еще месяц назад, когда космонавты стартовали с Земли, мы его тоже смотрели, а теперь, вот, сам бросок. Нам показали несколько приземистых строений под защитным куполом на 986-м астероиде. С астероида взлетел тяжелый грузовик «Зея». Начался обратный отсчет. В нужный момент астероид исчез. Ровно половина его оказалась (то есть, должна оказаться) в межгалактическом пространстве на вселенском северо-западе, а вторая половина – с космонавтами, разведкатером, базой и защитным куполом – на юго-востоке, в весьма перспективном, с точки зрения виталогии, крыле спиральной галактики. Там экспедиция должна пробыть не более земного года. И вернуться таким же образом в пределы Солнечной системы. Ну да ладно, все это всем и так известно.

А мы, значит, сидим, чай пьем. Молча. Я уже периодически ловлю себя на том, что мозг размышляет над текущими программистскими проблемами, я как раз задумал глобальную оптимизацию модулей класса «У». Как-то нехорошо это, тут исторический момент, а я о своем – рутинном. И волнение, как и все, испытываю, даже особое волнение, все-таки я – коллега космонавтов, на Земле три года не был, да и часть моего труда использовалась и в прошлых переходах: и внутригалактических, и межгалактических, которые пока были без людей. Там, конечно, труд миллионов людей, но на мне ответственности больше чем на большинстве других – мои творения могут отказать. Как тогда, на практике, «боевой» робот, учебный экскаватор Вася, завалился на бок, нелепо взмахнув ковшом. И ведь, наверняка, наш преподаватель Евгеньевич слабое место видел, он же сначала прогоняет программу на виртуальной модели, но ничего не сказал. У него метод такой – лучше пусть студент угробит пару учебных роботов, чем потом реальный объект. Хороший метод. Правда, в известной истории с геликоптером получилось гораздо хуже. Ладно, я и так отвлекся. В общем, сидим, молчим. Тут Петрович и говорит так задумчиво:

— Бедные жены, ждать… Хуже нет.

Тоже своего рода исторический момент. Мы еще на Луне познакомились, пять лет назад, а последние три года чуть ли не каждый день общаемся, и в первый раз разговор зашел, так сказать, о женщинах. Он сам-то холостой, и это в сорок с лишком, а расспрашивать неудобно как-то. Я тоже холостой, но не принципиально, просто не встретил еще женщину своей мечты. Какие мои годы.

А УФС быстро глянул на него и снова уставился в свой стакан. Мы, «внеземляне», обычно друг друга по отчеству зовем, если хорошо знакомы, довольно коротко и уважительно, но УФС оказался тоже Петровичем, поэтому, чтоб не путать, мы его, когда в третьем лице, зовем в честь его службы.

— Отбирали бы сразу семейные пары, — сказал я, — я, вон, на «Феврале» летел, там шесть пар в экипаже было. Возвращается пилот с вахты, а в каюте жена. Никаких разлук.

— А дети? — возразил Петрович. — Это молодым хорошо, до первого декретного отпуска.

Мы так всегда общаемся, как бы ни о чем. По работе почти не пересекаемся, только вот так, вечерами. Необходимо человеку с кем-нибудь похожим на себя поговорить, для душевного равновесия. Если по содержимому разговоров судить – ничего такого обычно нет, о чем бы ты сам с собой не мог поговорить, но сам факт разговора важен. Я однажды на Луне полмесяца с роботами разговаривал. Вторую половину. Сначала-то я молчал, но потом дал волю речевым рефлексам. Я о многом с ними рассуждал, хорошо, что они меня не слушали. Потому что я тогда был глупее себя нынешнего на четыре года, а я и сейчас, боюсь, не очень умен. Наверное, чушь нес полнейшую, как тот американец, с которым я обедал на конференции. Сначала мне показалось, что он жалуется, что не может понять загадочную русскую душу, потом – что он пытается оправдаться, как-то обосновать свое мировоззрение, а после я подумал, что просто боится он нас, на уровне рефлексов. Сейчас-то я думаю, что ему просто не повезло с информационным полем, в котором он рос. Если мы, дети второй космической эры, жадно впитывали сведения о планетах и ракетных двигателях, рассказы первых межпланетных путешественников и первую, скудную тогда еще, информацию из-за пределов Солнечной системы, то они, видимо, не менее жадно узнавали о новейших устройствах, предназначенных для более комфортного времяпровождения. И, надо сказать, и наши, и их мечты, в каком-то смысле, сбылись.

— Вот я, — говорит американец, — только вернулся из космоса, сразу получил столько, что могу купить яхту. За один полет. А ты? Крышу над головой тебе дадут, с минимальными удобствами, и все. А ведь ты специалист высокого класса. Твое государство тебя не ценит. У нас бы ты уже миллионером был. А у вас? Умрешь ты – по твоему трупу пройдут, не глядя под ноги, толпы других, босоногих, с бешенными глазами, нацеленными на далекие пустые планеты, где они, рано или поздно, поймут, как все это было глупо. Естественный конец вашей цивилизации – пустота в душах ваших потомков, стоящих на этих самых планетах и не знающих, что делать дальше. А, впрочем, до этого дело не дойдет. По законам развития общества, совсем скоро у вас воцарится тотальное потребление.

Примерно так он говорил, я тут от себя немного раскрасил, конечно, но суть его речи, думаю, передал точно. Что тут можно было ответить? Я сказал, конечно, пару фраз, а так все больше молчал. Потом Петровичу рассказал, а он развеселился. Говорит, наверное, психологически очень тяжело жить клиентом своего унитаза, подогревающего и бережно вытирающего тебе задницу, и зубной щетки с двумя моторчиками, и своим существованием обосновывать необходимость их существования. А про яхту сказал, что, с его «марсианской» точки зрения, она выглядит как утлая лодчонка в прудике с асфальтированными берегами. Ну, тут я возразил, что корабль раньше был средством открывания мира, потом – средством передвижения, и только потом стал объектом роскоши, так что подобная эволюция ждет и космические корабли. Ну, и так далее, я вообще не об этом затеял рассказ.

В общем, сидим, разговариваем об улетевшей экспедиции и около нее, а УФС вдруг ни с того ни с сего вываливает на Петровича:

— А если атом дважды окажется в одном и том же пространстве в результате переходов, то функция, описывающая силу взаимодействия, окажется прерывистой? И тогда темпоральная связь нарушается?

Он частенько так, ни с того ни с сего, начинает задавать Петровичу вопросы про разные-там частицы в темпоральных полях. Петрович, конечно физик, но профиль немного не тот, поэтому он сначала что-то объясняет, а потом говорит, что не специалист в данной области.

А разговор у них о том, что на Юпитерианском орбитальном ускорителе научились ускорять электрон до такой степени, что он, фактически, догонял сам себя, то есть, не догонял, конечно, но начинал сам с собой взаимодействовать. Два электрона четко регистрировались, но если у одного изменить траекторию движения, или остановить его, второй исчезал, как будто его и не было. Интересный эффект. Чего он так дался УФСу, человеку от физики далекому, я не понимал.

Петрович, значит, сказал, что связь, видимо все равно остается, потому что при переходе закон сохранения вещества не нарушается. А УФС сказал:

— А я вот думаю, нет. Помолчали. Я налил еще кружку чая и говорю:

— Интересно, когда вернутся? Сомневаюсь, что весь год будут там торчать. Загрузятся по полной они, наверное, гораздо быстрее. А УФС вдруг как будто развеселился и говорит:

— Вернутся они гораздо раньше, чем ты думаешь.

Таким тоном самоуверенным. Мы с Петровичем на него уставились, а он зачем-то встал, и сказал:

— Завтра всем все станет известно, но вам я уже сегодня могу рассказать. Меня зовут Серышев Сергей Петрович.

Если что, так зовут капитана экспедиции, переход которой мы только что смотрели.

— Мы вернулись полтора года назад, — продолжил он. — В район пояса Койпера. Сразу выяснилось, что со временем что-то не так, поэтому дали знать кому надо. На высшем уровне решили, что огласке пока предавать все это не надо – до отправления экспедиции. Сами понимаете, был риск того, что мы нынешние просто исчезнем, как тот электрон при изменении его траектории в прошлом. Да и с женой как-то нехорошо получается – муж в двух экземплярах сразу…

У старинных фантастов этот сюжет был очень популярен – петля времени, эффект бабочки. А вот сейчас подумалось, может, УФС нас разыграл. Хотя он столько всего нам рассказал… Ладно, утро вечера мудренее. Завтра все узнаем.

Бетева Н.И 403: Антропный принцип

Антропный принцип состоит в том, что Человек наблюдает Вселенную такой, какая она есть.

Если бы Вселенная была другой, то Человека не было бы, и он не мог бы ее наблюдать.

Словарь «Вселенная и Человек»

Околоземная станция «Снежинка»

Скоро исполнится 100 лет с того самого исторического Дня, когда Юрий Гагарин впервые поднялся на околоземную орбиту. За это время в космосе побывало множество людей, а еще больше людей все еще только мечтают об этом. Им, тем, кто живут в СССР с мечтой о космосе, будет адресован мой репортаж. Именно для этого я, Михаил Поречкин, корреспондент газеты «Пионерская правда», поднялся на орбиту, преодолев земное притяжение.

Не я, конечно, космический корабль поднял меня, но, тем не менее, чувство гордости распирает мою грудь и растягивает уголки губ в улыбку. Да, ладно, если потом в моем репортаже я обнаружу лишние слова – вытру их и все дела!

Вселенная вокруг меня. Облака звездной пыли укрывают Млечный путь и растворяются в волнах ослепительного солнечного света. Мириады звезд кружат перед глазами, заставляя мое сердце сжиматься от невысказанной радости и невыразимой грусти.

Внезапно мое тело мчится вниз с оглушительной скоростью, сердце подскакивает так высоко, что, кажется, я теряю связь с ним… Радужные всполохи сопровождают это падение даже после того, как я крепко закрываю глаза.

— Уважаемые пассажиры, космический лайнер «Королев» вошел в зону невесомости. Просьба проверить крепления и пристегнуть страховочные сетки. Кнопка вызова помощи расположена на подлокотнике справа. Невесомость! Я много раз пытался представить себе каково это…

— … и через двадцать минут по земному времени вас встретит гостеприимная орбитальная станция «Снежинка» на высоте около полутысячи километров над уровнем моря. Температура атмосферы станции – плюс девятнадцать градусов Цельсия. Температура за бортом – плюс тысяча триста…

Вот бы Тоня увидела меня сейчас! Тоня… Мы учились в одном институте, брали участие в ралли через Северный полюс, поднимались на Эльбрус. Тоня работает на станции «Снежинка» вот уже более полугода, и за это время мы виделись только однажды. Тогда мы немного … не сошлись во взглядах на роль женщины в космосе, и с тех пор наша ежедневная переписка в сети зачастую ограничивается «пкд» – привет, как дела, а в ответ «вх»- все хорошо.

Мы на теневой стороне Земли, и сейчас видно как кометы расчерчивают вселенную азбукой Морзе. А вот и станция! Сверкающая в белоснежном инее прекрасная мечта – она действительно похожа на снежинку. Я видел множество фотографий, но, на самом деле, ее гармоничная симметрия и нежная красота отступают на второй план, когда осознаешь, что каждый из шести ее лучей оказывается вблизи размером с эйфелеву башню. Громадина!

— Уважаемые товарищи пассажиры, до окончания шлюзования просьба со своих мест не вставать и шлемофоны не снимать. В терминале «А» вы можете сменить свои дорожные скафандры на легкие комбинезоны. Запрещено пользоваться скафандрами, а также земной одеждой и обувью в гостевой зоне. Просим соблюдать технику безопасности. Счастливой орбиты!

Мы «паркуемся» у одного из этих лучей и проходим через шлюзы в просторные помещения терминала «А». Всем следует пройти очистку от земных вирусов и бактерий, и я немного нервничаю: вдруг после «очищения» на Земле уже подхватил какой-нибудь вирус. Но когда я почти уже жалею о том, что съел пирожок с картошкой в земном порту, автомат таможни выдает мне «легкий комбинезон» и пропуск в гостиничный номер.

А уже на выходе из терминала, я с волнением нахожу в толпе встречающих милое лицо в веснушках, теряюсь перед чистотой строгих голубых глаз, путаю «добрый день» и «вечер» – в общем, веду себя как обычно в обществе Тони.

— Мишка, мы сейчас в гостиницу, а потом сразу же к бионикам, я одолжу тебе КП. Пообедаем и… экскурсия по станции, идет? Знакомство

— Знакомься, Миша – это Юга. Юга – это Поречкин, корреспондент из Москвы и мой друг.

Станция биоников, куда мы с Тоней добрались лифтом из гостиницы за пару минут, выглядит как обычная земная биолаборатория: небольшой кабинет с белыми стенами и хромированной мебелью, а через прозрачную кристаллическую перегородку видны зеленые ряды растений и вольеры с животными.

— Привет, — Юга протягивает мне руку, а я… я пытаюсь ответить ему тем же, но предполагаемое энергичное рукопожатие (как у настоящих мужчин!) заканчивается еще не начинаясь – моя рука неожиданно устремляется мимо, я пытаюсь удержаться на ногах и делаю скачок в сторону. — Ничего, ничего, не смущайтесь…

Все время забываю, что здесь, на станции, притяжение минимальное – лишь бы не парить под потолком, и резкие движения противопоказаны, если не хотите выглядеть как я сейчас.

— К этому тоже привыкаешь, — Юга смотрит на меня изучающе. Глаза прищурены, густые брови, волевой подбородок – в общем, ничего особенного, если бы не изрядная доля самоуверенности во взгляде. У меня возникает глухое раздражение из-за этого человека, которого моя… Тоня расхваливает прямо у меня же на глазах.

— Знаешь, Миша, это Юга мне КП сделал! Сейчас покажу… — Тоня проскальзывает за дверь кабинета и вот уже ее рыжие локоны мелькают в кустах гигантских бобов и скрываются за дверью одного из вольеров.

— Не теряйся, Речкин, все получится. — Юга пытается поддержать разговор в отсутствие Тони, но меня еще больше напрягает его тон и обращение на «ты», и он немедленно это подмечает, — вы на конференцию или только на празднование 100-летия?

— Я приехал работать, — отвечаю вполне официально, и, хотя мне еще вчера не приходила эта мысль в голову, храбро заявляю, — возможно, надолго.

— Вот и хорошо, тогда КП вам просто необходим, — усмехается Юга, — а вот и он.

Дверь отворяется и в кабинет степенно входит черный пес ростом с теленка. Пока я пытаюсь подавить невольное восклицание, появляется Тоня и командует псу «Сидеть!», а мне «Присядь, Миша, и поговори с хорошей собачкой!». Пес дружелюбно кивает Югу, вежливо мне, солидно басит «Здравствуйте» и аккуратно садится на полу возле хозяина кабинета.

Кажется, у меня вид не слишком уверенный, потому что пес довольно ехидно улыбается, скаля желтоватые клыки, затем фыркает и отворачивается. Положение спасает Тоня:

— Трильби, представься, пожалуйста.

— Кибер пес, сокращенно КП. Зовут Трильби. Автор – Юга, первая лаборатория бионики, орбитальная станция «Снежинка», СССР. Обладаю запасом памяти 120 макробайт. Знанию 64 языка и 15 наречий. Силен, вынослив, славлюсь добрым нравом. Предназначен для сопровождения людей на орбитальных станциях и в открытом космосе.

— Корреспондент Поречкин, Михаил Денисович, — следует мой достойный ответ, — па-прибыл на станцию сегодня, надеюсь, мы подружимся. А-а-а… КП значит киберпес, — я начинаю приходить в себя, и профессиональные навыки берут свое, — почему Трильби?

Огромный черный дог с белым воротничком и белыми манжетами дружелюбно вывешивает розовый язык. В черных глазах с поволокой, устремленных мимо меня в созвездие Гончих псов, прячется какая-то глубокая, но совершенно мне непонятная, мысль.

— У древнего французского писателя Шарля Нодье есть роман «Трильби» о неком духе дома. Советую почитать, вам, как литератору, будет интересно. — Почему мне кажется, что пес произносит эту фразу назидательно и с легким оттенком иронии?

— Трильби, есть работа! — Антонина выглядит милой и деловитой, как маленькая хозяйка, у которой гости на пороге, — Миша нуждается в помощи. Миша, не спорь! Проводи его на экскурсию, расскажи все, что попросит. Встретимся за ужином. Экскурсия

Когда мы возвращаемся в гостиницу, не знаю как Трильби, а я уже свалился бы с ног, если бы не минимальное притяжение на станции. Мы обегали большинство местных достопримечательностей: Зал Советов – роскошный, белокристальный, с прозрачным потолком, через который видна Земля и звезды; побывали в центре «Снежинки», где расположился парк растений, вырабатывающих кислород для станции; пробежали мимо магазинов, ресторанов и кафе на главной кольцевой улице; даже добрались лифтом до библиотеки и компьютерного центра, и я отправил первый свой репортаж в редакцию на Землю…

Мы ужинаем вместе с Тоней под звездами в уютном ресторанчике на крыше обзора и, пожалуй, за все время, прошедшее с нашей ссоры, нам, действительно, есть, что сказать друг другу. За день я успел познакомиться со многими обитателями станции, и сейчас со мной постоянно здороваются. Я отвечаю, задаю вопросы, говорю о важности моей работы.

— Теперь я понимаю, Тоня, твою увлеченность проектом. Грандиозная идея! Освещение, притяжение, всякие премудрости – это ты все программируешь?

— Ты говоришь как ребенок, Миша. Разве одному человеку это под силу? Здесь собран труд миллионов людей, а идея принадлежит руководителю института Космоса профессору Северцеву… кстати, мы ждем его на празднование юбилея… — Тоня не отличается отсутствием аппетита, а я, наполненный новыми впечатлениями по самую макушку, почти ничего не ем.

— Тоня, давай-ка мы обсудим это завтра подробнее? Мне кажется, сейчас я сплю, а некая синеглазая колдунья навевает чары, и я вижу сказочный город, который сквозь пространство и время уносит нас в счастливое далеко…

— Завтра я улетаю на лунную станцию. Мы запускаем кристалл новой «Снежинки»… — Тоня серьезна и очень-очень далека от меня.

— И ты говоришь мне об этом только теперь? — Я совсем забыл, что Трильби разлегся у ног Тони и вздрогнул, когда, он осуждающе зарычал на меня. Но она какова! Я не видел ее столько времени, а она спокойно заявляет, что улетает от меня. — Ты летишь с Югом?

— Кроме нас в списке еще двадцать человек. И это не увеселительная поездка – мы летим работать.

— Я тоже прилетел работать, если ты не заметила.

— Ты не знаешь, что такое дикий космос, корреспондент Поречкин. Ребята здороваются с тобой из вежливости, но ты не один из нас. Ты турист, Миша, — в ее глазах, кажется, отражается летнее небо и море как в тот день, когда я увидел ее впервые. Почему она не принимает меня всерьез? Неужели эти работяги, у которых на уме одни квазары и фуллерены, вызывают у нее больше уважения, чем я, московский корреспондент? — Ты думаешь – нет? В капсуле «Циолковский» есть еще одно свободное место …

— Конечно, я лечу, — говорю я, неожиданно твердо. Станция Луна-3

Полет в капсуле отличается от полета на комфортабельном корабле как земля и небо. Во-первых, вас засовывают в некое подобие кокона и стреляют вами, как ядром из пушки. Во-вторых, вы в скафандре, окутанный со всех сторон амортизационной фиброй и дышите через трубочку, а вас в это время крутит и так и этак и вниз головой. (Хорошо, Трильби настоял, чтобы я принял пять таблеток аэрина.) В-третьих, вы ничего не видите, ничего не понимаете, и никто не собирается вам объяснять, что происходит, где вы находитесь, и когда это закончится.

На лунную станцию я прибыл, сами понимаете, в каком состоянии. Но старался держаться! Юга летел вместе с экипажем, а потом вынимал Тоню из «кокона», а меня выпустил последним. Уверен, что это было сделано специально, но виду я не подал, не дождется!

Мы с Трильби сразу же полетели осматривать станцию, и обратно нас загнал только голод. Трильби здорово летает в невесомости! Когда он попросил надеть на него ошейник и пристегнуть свободный конец поводка к своему поясу, я на несколько минут почувствовал умиление и готов был поверить псу на слово, что он будет вести себя хорошо и не сбежит даже без поводка, но оказалось, что поводок был нужен, скорее, для меня. Невесомость!

Знаете, что будет с вами в открытом космосе, если вы взмахнете рукой, например, или попробуете сделать шаг? Скорее всего, вас оторвет от поверхности станции и понесет в любую, самую неожиданную сторону. Возможно, вам повезет, и вы будете некоторое время болтаться на малой орбите вокруг станции, ну, если не повезет… Главное, чтобы вас поймали до того как закончится кислород в баллонах.

Трильби здоровается здесь чуть ли не с каждым и знакомит меня. Кроме того, он удивительно умело справляется с разными, такими сложными для меня, мелочами. Как пристегнуть поводок? Как пользоваться стартовым пистолетом? Вряд ли вы знаете, что главное в этом деле – навести взгляд на точку, в которую вам надо попасть, и «стукнуть себя лапой в грудь».

— Трильби, а тот дух дома, ну, твой прообраз, был таким же умным и заботливым как ты?

— Имя придумала Антонина, потому что Трильби звучит гораздо лучше, чем «КП третьей лаборатории бионики». Она сказала, если предположить, что есть духи домов, то дух космической станции должен быть именно таким, как я. Тоня замечательная, я бы сказал, что люблю ее, но мне не положено.

До обеда мы обследовали строительную площадку – «скелет» будущей станции, который превратится в монокристалл. Когда всех просят удалиться с площадки на безопасное расстояние, мы заседаем в смотровой башне и стараемся не мешать ребятам и Тоне работать.

Первое, что я вижу через экран обзора – это огромный металлический гриб, который осторожно устанавливает в центре площадки металлическая рука. Платформа вздрагивает, и… наша станция отчаливает, набирая скорость. Стройплощадка быстро удаляется, но вот ее пронзает синяя молния! Взметнувшийся столб дыма и пара на некоторое время скрывает ее с наших глаз. Площадка вертится в безвоздушном пространстве так быстро, что очертания конструкции сливаются в один шар. И этот гигантский шар окутан целой сетью молний и облаков, отливающих на солнце перламутром. Процесс кристаллизации начался!

Обсудить это событие мне оказалось не с кем. Тоня отправилась на дежурство в смотровую башню на четыре ЗВ. Зато она поцеловала меня в щеку через шлем, и вот я все в том же скафандре подвязан к своей койке-сетке и собираюсь укладываться спать.

— Трильби, — говорю я псу, — знать бы еще, что это за зверь – ЗэВэ?

— Земное Время. Ассы не говорят «часы» и «минуты», они говорят ЗВ. Сейчас, например, двадцать два и сорок пять ЗВ.

— Трильби, вот ты много читал, у тебя в голове целая библиотека, скажи мне, друг, что я здесь делаю? Литературно скажи, а не теми словами, которые вырывались у меня сегодня каждый раз, как я делал что-то не так, то есть постоянно. Не бери с меня пример, Трильби, а то наберешься не нужного тебе в работе лексикона.

— Знаете, Миша… вы не возражаете, когда мы не на службе, я буду называть вас по имени? — Пес разлегся в соседней сетке нашей общей каюты. На его вопрос я с готовностью киваю головой, — думаете, вы прилетели сюда из-за Тони? И теперь вы злитесь на нее за то, что она уделяет вам мало внимания. Все не совсем так. Вы начали злиться еще на «Снежинке», когда поняли, как мало вы знаете о ее работе и о Космосе, да и о себе – тоже. Тоня – хороший друг, она дала вам шанс узнать больше, теперь дело за вами.

Сигнал тревоги разгоняет наш покой так неожиданно, что на несколько секунд теряюсь не только я, но и Трильби. Пес все же оказывается в кубрике раньше меня. Вокруг спешат по своим делам люди, каждый сосредоточен на своем деле. Никто не хочет остановиться и объяснить. Мы с Трильби решаем отправиться «в разведку» самостоятельно, правда, перед этим пес решительно требует, чтобы я надел на него ошейник и пристегнулся. Как только мы достигаем коридора, ведущего в смотровую башню, моя душа уходит в пятки – авария, судя по всему, произошла именно там. «Тоня!» только и могу вымолвить я, да еще помчаться, нелепо размахивая руками, кувыркаясь и путаясь под ногами киберпса. Вход на смотровую башню герметично огражден, но даже через наушники мне слышен треск и скрежет металла на поверхности.

— Трильби, — ору я, — помнишь, мы видели грузовой отсек?

— Шлюз? Не положено. — Киберпса не проведешь.

— А бросать друга в беде положено? Пожалуйста, я должен быть рядом с Тоней…

— Держись, — рычит пес и в три прыжка проносится по коридору, волоча меня за собой. Вот и шлюз. Кабина лифта принимает нас и, после откачки воздуха, выбрасывает на поверхность станции. Возле подножия башни снуют люди в тяжелых скафандрах. А сама башня! Теперь отчетливо вижу темные очертания покосившейся конструкции и покореженный овал зеркала солнечных батарей. Сетки приемника не вижу, да и самого бункера связи нет! Как бритвой срезанный край площадки заканчивается совсем близко от меня.

— Астроблема, — сообщает мне по рации Трильби, — метеорит срезал часть площадки и подрубил башню.

— Она же не упадет? О-о-е-о-о…

Башня конвульсивно содрогается, затем тихо и печально взмывает на несколько метров над площадкой и быстро уносится прочь от нас в противоположном направлении.

— …е-о-о! Трильби! Ты видел? Там же Тоня!!

— Отстегни поводок.

— Что? Ты видел? Видел?

— Возьми себя в руки. Отстегни поводок, живо!

— Я? Да, да уже… а-а-а-а!

Пес отталкивается от площадки с неимоверной силой, а я взмываю следом за ним, — А-а-а-а! Полет

— Зачем ты увязался следом? — интересуется пес.

— Я же пристегнут к тебе…

— Я просил отстегнуться? И что ты сказал? «Да, уже»?

— Товарищ Поречкин, что вы там делаете? — доносится до меня из наушников голос дежурного станции.

— Я лечу, — отвечаю с достоинством.

— А точнее? — голос дежурного становится скрипучим, как у сержанта ГАИ.

— Мы летим.

— Поречкин, что вы там вытворяете? Немедленно вернитесь обратно! Вам начальник станции приказывает.

— Я спасаю Тоню. Антонину Малышеву. — Мой голос звучит убедительно, героически даже.

— Антонина Малышева на станции.

Только теперь до меня доходит, что же я, на самом деле «вытворяю». Голубой купол Земли нависает надо мной, Луна катится прямо под ноги, звезды смотрят со всех сторон золотыми удивленными глазами. Я не смею повернуться, но отчетливо сознаю, что наблюдатели станции видят в телескопе, как я тут парю в открытом космосе.

— Сколько у вас кислорода? — спокойный голос начальника станции приводит меня в чувство, — продержитесь еще сорок пять минут?

— Запас кислорода на два тридцать ЗВ у каждого, — докладывает Трильби.

— Мы скоро уйдем из зоны связи, подхватим вас на следующем витке. Постарайтесь добраться до обломка смотровой башни. Не паникуйте. Скоро увидимся. Трильби, стеречь!

— Ну вот, — говорю я Трильби, — они, что же, бросили нас? Не могут подрулить сейчас?

— Будет быстрее догнать нас на орбите. Чтобы развернуть станцию и направить по противоположному пути у них топлива не хватит, чайник.

— Товарищ Поречкин, Миша, отзовись! — Тоня! Ну вот, допрыгался в космическое пространство. Стыдно-то как! Не узнал даже, что Тоня осталась на станции.

— Миша, держись! Как ты там? Ты в порядке? — голос Тони полон заботы и… нежности. Кажется, все же стоило мне совершить этот прыжок. — Миша, сейчас связь прервется. Я на станции, со мной все хорошо. Сейчас выяснили – там… Юга. Юга, ты понимаешь? Он остался в башне, возможно, ранен… Миша! Ми… и… и.

— Ну все, Трильби, кажется, связь закончилась. Знаешь, вчера станция показалась мне чужим островком жизни, а сейчас тянет, как домой! Долго еще нам их ждать?

— Увидишь. А пока постарайся не ныть, — сердито огрызается пес.

— Трильби, ты что же со мной так? Ну, случилось, ну в стрессовой ситуации я не отцепил поводок, а думал, что отцепил, но я жив и держусь мужиком – это в открытом-то космосе, между прочим! И Тоня жива-здорова…

— Извините, товарищ Поречкин, но вы кого-то, кроме себя, слышите? Юга остался на башне, возможно, ранен. Ничего не собираетесь предпринять?

— Я? — Мой голос полон сарказма, — на станции полно профессионалов, а спасать буду я, чайник, как ты выразился? — «Которого даже псы не уважают» не успеваю додумать я эту горькую мысль…

— Мы, — киберпес осторожно поворачивает голову и смотрит на меня в упор своими черными глазами с поволокой. — Они потеряли время. Если запускать шаттл со спасателями сейчас, этот толчок уведет станцию с орбиты. Так что нам всем придется ждать, когда станция облетит Луну. За это время мы можем добраться до башни и выяснить, что там с Югом, а, может быть, и помочь ему.

Помочь ему? А вот интересно, что он делал в башне во время Тониного дежурства? Надеюсь, мой голос звучит бодро и непредвзято:

— С чего начнем?

— До башни осталось минут семь-восемь. Чтобы не промахнуться, я буду управлять полетом, только вы, уважаемый товарищ Поречкин, должны обхватить меня крепко и не выпускать, чтобы мы дальше летели как одна целая ракета, а не болтались, как сосиски в целлофане… Башня

Никому бы не пришло в голову назвать башней тот обломок покореженного металла, который вертится сейчас перед нами по своей, только металлу понятной, оси. Пес сделал несколько выстрелов из стартового пистолета, чтобы придать направление нашему совместному движению, и мы, кто руками, кто лапами, хватаемся за смятое крыло бывшего бокового входа.

— Юга, ты слышишь нас? Юга! — собственный голос кажется мне чужим, хриплым. Стараюсь не думать о том, что Юга не слышит нас по другой причине. — Связь не работает.

— Если бы работала, он услышал бы нас раньше. Внешняя дверь разворочена, можем посмотреть, что там дальше. Тебе придется отстегнуть поводок. Я пойду вперед.

— Я… — достаточно сознания, что остаешься тут совсем один, чтобы впасть в панику. А ведь рядом с Трильби я не боялся, — Ты… будь осторожен.

— Просто скомандуй «Вперед, Трильби!» и… будь осторожен тоже.

Наверное, за всю мою жизнь я не видел ничего подобного: башня не была изуродована взрывом или огнем, но вещи, оставленные в бывшей «дежурке» выглядят так, что я глотаю комок в горле, прежде чем приблизиться к стакану, из которого недавно еще пили чай. Обычный космический стаканчик с носиком и трубкой был разорван внутренним давлением и этот взрыв так и остался запечатленным в сюрреалистичной скульптуре. Оборванные провода шевелятся как стая змей в гнезде. Монитор компьютера рассыпается пеплом, когда Трильби, пролетая мимо, случайно прикасается к нему.

— Если он все еще здесь, то на операторском мостике. — Трильби приглушает голос, он выглядит очень собранным и деловитым. Это отвлекает меня от мрачных мыслей.

— Помню, как мы поднимались сюда вчера, — я пытаюсь мысленно воссоздать план башни, — мы проходили три шлюза. Сейчас электричество не работает, двери заклинило. И как же мы попадем внутрь?

— На этой двери замка нет. Точнее, уже нет. Вперед!

Стены коридора перед мостиком кажутся покрытыми инеем. Память услужливо сообщает мне температуру за бортом по Цельсию, я не сдерживаюсь и начинаю колотить в дверь.

— Юга! Это мы – Поречкин, и со мной Трильби! Дайте какой-то знак, что вы слышите нас! Да ответь же, наконец!!

— Кажется, дверь цела, но где-то утечка воздуха. — Киберпес принюхивается, не обращая внимания, что его нос отделяет от двери шлем скафандра.

— Послушай, Трильби, а ведь здесь есть ручной замок, видишь? И, кажется, его уже пытались открыть – отсюда и утечка воздуха, так? Он там. Он хотел выйти…

— Если у него поврежден скафандр, полное отсутствие воздуха может убить его. — Киберпес отряхивается, будто прогоняя неприятные мысли, — я сам открою эту дверь. Если это решение неправильное, виновен буду я один.

— Да за кого ты меня принимаешь? Он там умирает, а я… человек и способен отвечать за свои поступки! Крути!

— А я – это он. У меня его ум и характер! Пусти, я сам!

— Да, черт возьми, я понимаю! Я могу убить его, если открою эту дверь, но я наверняка убью его, если не открою. Дверь отошла легко. Нам больше не пришлось искать его.

Пока мы суетились вокруг, переворачивали, выдавливали аварийный клей на поврежденный участок скафандра, я старался не смотреть ему в лицо.

Кажется, он не дышит, кажется, все напрасно, но посмотреть в лицо и увидеть широко открытые безжизненные глаза я все еще не могу.

— Посмотри на датчик, — шепчет Трильби, — посмотри.

Я чуть с ума не схожу, когда стрелка, покачиваясь, слабо ползет вверх. Мы с Трильби орем, свистим, хлопаем друг друга «по лапам»…

— Товарищ Поречкин, говорит станция, слышите меня? Что это вы кричите?

— Это мы общаемся. Все в норме. Мы в башне возле мостика оператора. Нашли его. Жив. Когда вы будете на месте?

— Живы! Все живы! — теперь орет оператор и радостно сообщает нам, — минут двадцать, продержитесь?

— Постараемся, — отвечаю я басом, как и положено «капитану», несущему ответственность за свою «команду».

На станцию мы сходим по трапу – по канатам, протянутым между станцией и башней. Впереди всех встречающих – Тоня. Трильби срывается и несется к ней. Она обнимает пса, — умница, молодец! Спас их обоих! Вот тебе и на! Обоих. Конечно, как я мог рассчитывать, что меня заметят.

— А ты! Ты… — Тоня смотрит на меня счастливыми глазами, полными слез, — пойдем, дома поговорим! Эпилог

Сегодня, 12 апреля, 2061 года, в день столетия со дня первого полета в Космос, мы ведем праздничный репортаж из Зала Советов орбитальной станции «Снежинка», — так начинаю я свой рабочий отчет. — Мы видим перед собой людей, заполняющих Зал – все они космонавты. Все без исключения. На трибуну поднимается руководитель института Космоса, его сопровождают…

Мои глаза помимо воли ищут в рядах космонавтов Тоню. А, вот где она! Конечно, на трибуне «А», вместе с нашими ребятами. Для фотокоров отведена ложа и я, было, устремляюсь туда вместе с моими коллегами журналистами, но ребята уже увидели меня и машут руками. Тоня похлопывает по пустому (занято, занято…)месту рядом с собой. Мои коллеги журналисты несколько удивленно и даже завистливо провожают меня глазами, когда я взбираюсь на трибуну «Ассов космоса», как их называют, здороваюсь за руку с ребятами, присаживаюсь рядом с огненноволосой красавицей.

— Итак, продолжаем наш репортаж. Я нахожусь среди самых крепких и надежных ребят во всей Вселенной. Я постараюсь рассказать о них всех, но начну, пожалуй, с моего друга. Юга назвали в честь Юрия Гагарина и он несет это имя достойно. Юга – зав первой лабораторией биоников и авангард земной защиты человека в космосе. Притяжение, воздух, температура, давление – все то, что отличает условия Космоса и Земли – здесь, на станции находятся в его руках. Тот факт, что мы, как и все в этом зале, обходимся без скафандров – результат работы первой лаборатории.

Рядом с Юга – его помощник Трильби – Хранитель Станции, космический Спасатель и самый умный киберпес в мире. Качество его работы проверил ваш корреспондент лично на себе и как видите…

А теперь позвольте вам представить зава второй лабораторией, которая организовала сегодняшний банкет из продуктов, выращенных в космосе – Антонину Поречкину, мою жену. Мы женаты уже два и восемнадцать ЗэВэ.

К сожалению, я должен прервать мой репортаж, потому что мы слышим позывные к началу торжественной церемонии. Но мы с вами еще обязательно встретимся! Пока… с вами был Михаил Поречкин.

Бабарыкин Евгений 400: Диагноз

Рассказать ребятам – не поверят… Чтобы пилот грузовика собирался с духом, прежде чем войти в трюм собственного корабля? Засмеют. И будут правы…

Створка шлюза скользнула в сторону, сочно чмякнув резинками уплотнителей. Стас решительно шагнул внутрь. Так хотелось, чтобы вчерашний морок оказался неправдой…

Автоматика включила освещение, очертив круг в десять метров вокруг человека.

Стас закусил губу. Опять! На границе света мелькнуло и тут же пропало, растворилось в темноте – тень?.. Силуэт?.. И знакомый со вчерашнего обхода холодок по спине… Нет, не так, какой там холодок?! Словно в пустую трубку позвоночника кинули кусочек льда и он покатился вниз, подтаивая и цепляя внутренние неровности костяшек. Стас вздрогнул, брезгливо свел лопатки так, что мышцы спины и плеч чуть не свело от напряжения.

Шаг вперед, еще один. Круг света двигался вместе с человеком. «Это» отступало, все время оставаясь невидимым. Но Стас готов поклясться – чтобы «это» ни было, оно давало ему знать о своем присутствии. Почувствовать.

Он опомнился, когда от бега закололо в боку. Остановился, тяжело дыша и судорожно завертел головой, пытаясь поймать почудившееся. Сбоку, на самой границе видимости, мелькало то темное, то ослепительно яркое, но странно живое, знакомое, как будто опять ребенок и придумываешь себе страшилки… Вот только теперь все взаправду и он то и дело рывками крутился на месте, пытаясь разглядеть. Нервы не выдержали, лопнули надсадным криком, так что заложило уши и виски взорвались тупой болью:

— Выйди! Выйди, черт бы тебя побрал!

Эхо стукнулось о свод трюма и, застряв в ровных рядах ящиков, вернулось почти мертвым.

Стас глянул на номер ближайшего штабеля. Он успел пробежать почти весь трюм. Сколько времени прошло? Минута? Две? Или, как вчера, больше часа? Сколько нужно человеку, чтобы пробежать триста метров трюма супертанкера?

Стараясь уже не обращать внимания на ускользающую впереди тень, он дошел до конца трюма, утирая пот с горевшего лица. Сердце надсадно, языком колокола, било в грудь и дальше, кровью – в голову – мешая думать, принять решение, да просто остановиться хоть на мгновение и прийти в себя.

— Общий свет!

Голос показался чужим, хриплым, как будто холод от спины прихватил горло. Стас не выдержал, схватился за шею, прокашлялся, но лучше бы не делал – руки дрожали и были холодны настолько, что кожу обожгло.

Трюм залило искусственным солнцем. Ничего и никого. Он вертел головой, пытаясь поймать взглядом хоть что-то. Тщетно. Трюм как трюм, ящики как ящики. В ярком свете ламп все было таким обыденным, чего тут можно бояться?

Но тревога не отпускала, учащала сердцебиение, выдавливала воздух из груди, он почти задыхался.

Стас закрыл глаза. Вдох – выдох. Когда не видишь ничего, кроме неярких пятен под веками, холод отпускает.

Успокоившись, он пошел обратно, в носовую часть, к рубке управления и жилому модулю единственного члена экипажа. И все изменилось за эти короткие минуты. Вернулось к норме, встало на свои места. Воздух стал обычным, а свет не казался чужим и точно не угрожал и не пугал.

Вернее, страх остался, но теперь простой и понятный, от такого страха почти испытываешь облегчение… Ну, подумаешь, с головой не в порядке? Прилетит, заявит в медсектор, и все дела. Космоса теперь не видать как своих ушей, конечно. Обидно, второй полет всего. Значит, не судьба…

— Свет норма, — опомнился Стас.

Со всех сторон прыгнула привычная темнота, а в успокоившееся было сердце тут же кольнуло. Впереди, опять на границе светового пятна, что-то сверкнуло. Стас замер на мгновение, но тут же упрямо сжал зубы и решительно пошел к этому блестящему, испытывая мгновенное облегчение – что бы там сейчас ни было, оно никуда не девалось при его приближении, все так же серебрилось впереди на полу.

Подойдя, он присел на корточки. Ничего особенного – просто две маленькие, с ладонь, лужицы воды. Наверное, с мозгами за эти два дня и вправду стало не все в порядке – Стас задрал голову, как будто надеясь увидеть под потолком трюмадождевую тучу или, на худой конец, обыкновенное облако. Ничего там не было – серебрилась геометрически безупречная решетка арок свода, но из титанового сплава воды не выжать.

Стас опустил взгляд и рассмеялся. Какая вода, какой дождь?! Эти лужи вообще не могут существовать! Пол трюма сплошь затянут металлической решеткой с крупными ячейками! Очень удобно, ни мусора, ни пыли, вентиляция содержит трюм почти в стерильной чистоте. Но лужи – вот они, перед глазами! Или это галлюцинация?

Стас протянул руку и коснулся пальцем. Он ожидал чего угодно – от мгновенного нейтронного взрыва до растворения самого себя в этой нереальной луже.

Но ничего подобного не произошло. Просто вода, только очень холодная, как будто только что стаял кусок льда. Или это не вода?

Осторожно поднял руку к носу и понюхал. Ничего. Стас потер большим пальцем по подушечке среднего. И вздрогнул – жидкость исчезла с пальца, как будто и не было. Чувствуя, что сердце опять проваливается куда-то в живот, опустил взгляд на пол. Лужицы пропали. Только металл решетки сверкает чуть ярче в том месте. Стас наклонился, почти ткнувшись носом в пол- нет, показалось. Не было тут ничего. Ни воды, ни тени, ни-че-го! Просто он сошел с ума.

Интересно, все сумасшедшие ощущают себя абсолютно нормальными, не считая маленьких «но»? Вот как он сейчас? Все хорошо, только время скачет как ему хочется, да глаза видят то, чего нет…

О! что-то новенькое… Он поднял голову, напряженно прислушиваясь. Так и есть. Еле слышно, не звуком даже, а ощущением, опять на границе восприятия, зазвучала… музыка? Или что-то, очень похожее на нее… Перед глазами поплыли пятна, странные, словно чужие образы накинулись на его измученный мозг. Стас упрямо встряхнул головой, и замахал руками, отгоняя, как муху, свою ненормальность.

Он усилием воли заставил себя перестать всматриваться и вслушиваться, сосредоточившись на ближайших видимых, таких простых и знакомых вещах – собственных руках, решетке пола, ящиках с красными трафаретами маркировки, лампами над головой… И носовым шлюзом, зеленым прямоугольником подсветки указывающим выход из трюма и из того, что с ним произошло.

Стас устало поднялся на ноги и пошел вперед. От двадцатилетнего парня не осталось и следа – руки глубоко в карманах спецовки, сгорбленные плечи, шаркающая походка…

Каждый шаг давался все труднее. Несмотря на поставленный себе диагноз, он думал не о собственной болезни, а о том, сколько метров и секунд отделяют его от той самой границы. Сейчас он вернется в рубку, вызовет фобосовский ЦУП, отдел грузоперевозок, и доложит о своем состоянии. И все, начнется совсем другая жизнь. Без кораблей и космоса, но с уютными больницами и добрыми, внимательными докторами…

— Будь ты проклят!.. Проклято!..

Стас даже остановился, подыскивая нужное слово. И, не выдержав, рассмеялся – вот так штука, он даже назвать «это» не может! Ничего, тут же пришло в голову. Назовет еще, придумает. Будет время…

Сообщение ЦУП Срочно. Секретно. Председателю правительства Пригожину Ю.Л.

Космическим агентством за последние восемь часов зафиксированы три случая исчезновения грузовых кораблей в районе Марса, в секторе Р-2-14. Пилоты не выходят на связь, корабли не пеленгуются орбитальными станциями наблюдения.

Анализ последних сообщений пилотов и данных с кораблей, полученных в автоматическом режиме перед исчезновением, позволяет с высокой долей вероятности сделать вывод, что в Солнечной системе в настоящее время наблюдается присутствие нечеловеческой цивилизации.

Вплоть до особого распоряжения прекращаются все полеты космических кораблей, кроме спасательных «Буранов-В25 м»; приостанавливаются все орбитальные программы. В Космическом агентстве создан экстренный штаб. Прошу предоставить мне полномочия в соответствии с планом «АА-02». Директор КА Савин Н.С.

— Что-нибудь новенькое? — буркнул Кирилл, заглядывая через плечо Артема.

Впрочем, судя по данным, выведенным для удобства оператора прямо на обзорный экран, ничего за восьмичасовую смену не произошло. Как не происходило уже два года.

Разведчик-спасатель «Буран-Миг-2н» висел в районе Р-2-14 уже почти месяц. Впрочем, «спасателем» корабль можно было назвать с большой натяжкой – почти все стандартное оборудование было заменено на приборы «научников», бесполезным хламом заполнявшим помещения. Кирилл перевел взгляд и посмотрел на Марс, красным шариком светившимся чуть левее по курсу. Где-то там, на стационарной базе, созданной специально для ученых, изучающих феномен «бублика», его ждет Таня. Танечка-Танюша, любимый человечек…

— Ага, ща!.. — отозвался Артем и оглянулся на напарника. — Быстрее бы уже Старков прилетел со своими орлами, надоело тут глаза мозолить.

— Ты же говорил, на курорт едем? — поддел его Кирилл. Артем уже встал с кресла и вместо ответа ткнул своего капитана в бок.

— Пожрать есть что? — уже у выхода из рубки спросил Артем.

— Да, там Ли что-то кухарил, посмотри в пищеблоке.

За спиной стукнула створка шлюза и Кирилл остался один. Он привычно поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, и занялся своей работой – принялся глазеть на «бублик».

Вообще он назывался «Тор-аномальное образование в районе Р-2-14», но пилоты кораблей и «научники» быстро переиначили на свой лад, и теперь его даже в новостях иначе как «бублик» не называли.

Он висел в ста с небольшим тысячах километрах от Марса. Маленькое такое, по космическим меркам, конечно, колечко. Десяток километров в диаметре снаружи, на пару километров меньше внутри… Толщина, правда, чуть подкачала для идеального тора – всего-то триста метров.

Того, кто видел его вблизи в первый раз, «бублик» поражал до легкой невменяемости в течение пары минут. Он был сделан из звезд. «Соткан из света, между галактик рожден…» как написал про него один поэт. Сверкал себе чуть разноцветными искорками, как будто слагающие его звездочки насмешливо перемигивались над недотепами-людьми.

На самом деле никаких звездочек, конечно, не было. Как может несколько тысяч звезд уместиться в «бублике» с диаметром в десять километров? Тем не менее, выглядело это именно так – словно галактику кто-то сжал до невообразимых в космосе размеров и подвесил рядом с Марсом. И не просто подвесил, а как-то «прикрутил» к четвертой планете так, что «бублик» уже два года наматывал круги вокруг Солнца вместе с Марсом.

После паники шестидесятого года, когда «бублик» вдруг появился из ниоткуда, ученые страшно перевозбудились. Особенно капиталисты. СССР к тому времени уже был почти монополистом в космосе, а пощупать «бублик» нашлись желающие во всех странах. Дело доходило до международных скандалов – места в исследовательских кораблях выбивали чуть ли не с боем, активно используя методы угроз, шантажа, лести и даже, один раз, похищения и подмены. Правда, энтузиазм быстро пропал.

Нечего было исследовать. Вернее, никто не знал, как. Приборы его не регистрировали. Он ничего не излучал. Свойств пространства-материи не нарушал… Вернее, все это он делал, наверняка, только «научники» ничего не могли померить-изучить. Не доросла еще Земля до «бублика».

А так его можно было посмотреть, снять на видео или фото и повесить картинку на стенку в рамочке.

Единственным проявлением его деятельности было «глотание», как жутковато назвал это в свое время Савин. Если на корабле пролететь сквозь «бублик», тот его проглатывал. Есть корабль, и тут же оп! — нет его. Такой вот фокус, успевший сожрать десяток кораблей и полсотни членов экипажей, пока его не оставили в покое.

Налюбовавшись «бубликом», Кирилл ткнул пальцем во вспомогательную панель и стал ждать кофе. Скукотища. И кто только придумал эти «визуальные наблюдения»? Сначала-то ученых было за уши не оттащить, а сейчас все на военных повесили… Сами сидят на базе, расчетами пытаются описать аномалию. С другой стороны, что им еще остается?

Кирилл взял чашку, выехавшую из приемного лотка, и сделал глоток. Молодец Ли, классно хозблок настроил, теперь еда, как в московском ресторане…

Кирилл не успел придумать, как поощрить недавно присоединившегося к ним штурмана, как случилось то, ради чего «Бураны» и висели тут, сменяя, раз в месяц, друг друга.

Он даже не заметил, что кофе из кружки течет ароматной струйкой на панель приборов, брызгая каплями на его белоснежную форменную рубашку. «Бублик» «посыпался».

Сначала Кирилл не поверил своим глазам. Но через несколько минут сомнения пропали. Вот очередная звездочка сорвалась со своего места, упала в центр «бублика» и пропала. Раз в минуту, а то и чаще, по одной, звездочки чертили сверкающую нить и исчезали.

— Черт! — только через несколько минут после все убыстряющегося «звездопада» опомнился Кирилл, отбросил пустую уже чашку и хлопнул по большой красной клавише общей тревоги.

Надсадно заухала сирена, побежали быстрее строчки показаний приборов по экрану, а он все не мог оторвать глаз от завораживающего зрелища. И ему казалось, словно кто-то большой и страшный, но до жути интересный, пытается впихнуть ему в голову что-то чужое… И один раз показалось, что он увидел, зацепил это «что-то» краем сознания, осталось только вытянуть за ниточку, потихоньку…

Но хлопнула створка шлюза, за плечами нависли, тяжело дыша в уши, Артем и Ли, и Кирилл, отбросив ненужные и вредные сейчас дурацкие мысли, скомандовал:

— Артем, вызывай центр! Ли, рассчитай пока курс, на случай, если придется «делать ноги»… По местам, парни!

Только кольнуло где-то в глубине души сожаление – ведь то, что он увидел или почувствовал, было странным, чужим, не его…

Но уже через минуту на связь вышел командир эскадрильи, и Кирилл думать забыл обо всех этих глупостях – некогда стало.

Да он и вспоминать перестал «это» уже через год после исчезновения «бублика», только просыпался иногда ночами со странной тоской в груди, как будто не сделал что-то очень важное… Вот только не мог понять – что?

Командующему сектором *** (непроизносимое) командору *** (непроизносимое).

На Ваш запрос сообщаю, что население района *** (непроизносимое) совершенно неконтактны, как естественные, так и опытные представители, помещенные в идеальные условия.

Для проведения контакта была выбрана самая развитая на момент исследования общность, так что продолжать работы не имеет смысла. Очевидно, что техническое развитие сущностей района непропорционально превосходит их чувственное восприятие (в 76,87 раза по шкале *** (непроизносимое)).

В связи с невозможностью установления связи стандартными способами, сворачиваю терминал гиперсети и предлагаю вернуться к подключению данного района через *** (непроизносимое).

Рапорт составил: *** (непроизносимое).

Горбачёв Олег 399: Вирус чести

Денис Скворцов прильнул к стеклу террасы. Там, на улице, двое громил приставали к худощавому, интеллигентного вида парнишке лет шестнадцати.

— Товарищ портье! — Денис подбежал к служащему гостиницы. — На улице затевается драка.

Портье перевел скучающий взгляд в указанную сторону. Парочка подвыпивших негров уже откровенно толкали друг другу испуганного азиата.

— Не волнуйтесь господин Скворцов. — Портье взял увесистую папку, явно намереваясь уйти. — На фасаде нашей гостиницы имеются полицейские камеры слежения. Проблемой займутся профессионалы.

— Да позвоните хотя бы в полицию! — возмутился Денис.

— Вы считаете? — Портье на миг задержался, а потом, взяв папку под мышку, направился в служебную комнату. На ходу, не оборачиваясь, он бросил: – Не волнуйтесь, господин Скворцов, я займусь этой проблемой.

Портье скрылся за дверью, а Денис, окинув взглядом происходящее на улице, побежал наружу.

Здоровилы уже пинали ногами не сопротивляющуюся жертву. Парнишка лишь поджал колени к животу, а руками пытался защищать голову. Прохожие старались перейти на другую сторону улицы или отводили взгляды, изо всех сил делая вид, что не замечают происходящего.

Денис не мог понять, как такое может происходить на центральной улице Лондона. Британцы – такой интеллигентный, степенный народ. Как они допускают бесчинства? В Союзе прохожие не позволили бы распоясаться хулиганам.

Скворцов с разбегу сбил одного из громил. Тот, упав на спину, осоловелыми, не понимающими глазами таращился на Дениса. Второй бугай престал пинать постанывающего парнишку, демонстративно сплюнул и, ухмыляясь, двинулся к новой жертве. Здоровяк что-то выкрикивал, ударяя себя в грудь, брызгал слюной, тыкал указательным пальцем, явно чем-то угрожая.

Денис не понял ни слова. Он владел только русским и всеобщим, а «горилла» явно угрожал на каком-то своем диалекте. Скворцову оставалось только пятиться, держась от бандита на приличном расстоянии.

Разъяренный громила прыгнул вперед, намериваясь в полете достать кулаком Дениса. Скворцов увернулся, поднырнув под руку противника, и попытался контратаковать. Удар получился слабый – скорее, просто обозначающий толчок. А откуда взяться хорошему удару? Денис дрался первый раз в жизни! Все его познания о ведении боя сводились к просмотру приключенческих историй по визору.

Здоровяк достал его с левой. Из глаз брызнули белые искры, голова Дениса крутнулась, и он сполз на мостовую, придерживаясь за урну, так удачно подвернувшуюся под руку. В ушах звенело, улыбающаяся физиономия громилы плыла перед глазами.

Скворцову страшно не было. Он поступал правильно. Иначе несчастного парнишку могли забить до смерти. Теперь Денис в этом не сомневался.

Нарастая, приближался звук тревожной сирены полицейской машины. Помощь уже близко.

Здоровяк оглянулся и снова сплюнул. Наклонившись над Денисом, он левой рукой сгреб его за куртку, презрительно кривясь, что-то прошипел сквозь зубы и без замаха, коротко ударил с правой.

Денис успел отметить, как очень медленно на него поднимается мостовая. Удар, и он все увидел под другим углом – чьи-то массивные ботинки умчались вверх по плоскости. Их место сменили начищенные туфли и форменные брюки.

«Ничего себе съездил в командировочку», — подумал Денис, попытался улыбнуться и тут же потерял сознание.

Инспектор Пол Стивенсон заполнял электронный протокол, временами поглядывая на расквашенную физиономию Дениса Скворцова. Кондиционированный воздух прохладной струей дул прямо в лицо русскому, а тот глупо улыбался, явно получая облегчение от ветерка. Угораздило же русского встрять в разборку. И чего ему ни сиделось в гостинице? Будь на месте Скворцова британец, Пол уже давно закрыл бы протокол и пошел домой, а так пострадал гражданин другого государства и придется заполнять расширенную форму. К тому же Скворцов – гражданин Советского Союза, а эти щепетильно относятся к расследованию происшествий. Будут долгие разборы.

— Денис Викторович, объясните, пожалуйста, зачем вы вмешались в драку. Предупреждаю, беседа записывается и будет использована в суде.

— Там избивали человека, — ответил Денис, — а все проходили мимо, не пытаясь вмешаться.

— Правильно, — снисходительно кивнул инспектор, — потому что они гражданские – это не их работа. Смею заметить, патрульная машина прибыла на место происшествия в нормативный срок, в соответствии с регламентом и технологической картой. Вашими действиями вы подвергали себя опасности, поэтому не можете претендовать на возмещение ущерба.

— Успокойтесь, инспектор, мне ничего не нужно. Давайте закончим с формальностями.

Пол кивнул и остановил запись. Инспектор повеселел. Теперь не нужно составлять кипу обоюдных претензий, объяснительных и он все-таки сможет уйти с работы вовремя.

— Знаете, господин Скворцов, у нас говорят: двое черных дерутся – белый не вмешивается. В следующий раз в такой ситуации постарайтесь сдержать свой гражданский порыв и останетесь цел и здоров.

— Я знаю, в демократических государствах очень остро стоит межнациональный вопрос. У нас после провозглашения Союза удалось справиться с этой проблемой, но я вступился за парнишку вовсе не по национальным причинам. Поймите, любой советский человек не прошел бы мимо нуждающегося в помощи. Если хотите – это наше национальное мировоззрение или идея.

— Мы не в блоге, — усмехнулся Пол, — давайте обойдемся без пропаганды. Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом: пекарь печь хлеб, а солдат воевать. Вот залог успешного развития общества.

— Каждый должен заниматься тем, к чему у него лежит сердце! — парировал Денис. — И хлеб печь, и воевать, и строить космические яхты, если во всем этом есть потребность его души. По-моему, нашим индустриальным рывком и успехами в космосе мы доказали миру успешность Советской модели общества.

— Давайте не вдаваться в полемику. Вопрос успешности и темпов развития очень спорный.

— Действительно, здесь не о чем спорить, — вошел в кураж Скворцов, — к 2061-му году мы открываем самый крупный жилой купол на Марсе, а в 2081-м наша автоматическая станция доберется до «Альфы Центавра». Но это все неважно. Главное, что у меня и моего народа есть общие великие цели. Мне интересно жить и хочется делать мужские поступки. Вот вы, инспектор, неужели прошли бы мимо, если бы на ваших глазах злодеи совершали преступление?

— Естественно, я бы пресек противоправные действия. Но, прежде всего, сделал бы это разумно, а не так, как вы. Во-первых, вызвал бы подкрепление и сдерживал правонарушителей до прибытия основных сил.

— Ну, а если нет у вас ни оружия, ни подкрепления?

— Вы хотите сказать, что я не на дежурстве?

— Да, — подтвердил Денис.

— Тогда достаточно просто послать электронный запрос в полицию любым удобным способом.

— А если, к примеру, происходит нападение на девушку и нужна помощь прямо сейчас. Неужели вы не броситесь на помощь?

— Все зависит от конкретного случая, — очень серьезно ответил Пол, — если я смогу предотвратить преступление без угрозы для своей жизни и здоровья – я сделаю это! В ином случае, не имея финансовой страховки и оплаты, я не стану рисковать. И никто меня не осудит.

Денис, который еще минуту назад был таким воодушевленным и возбужденным, скис и поник.

— Нет, мы совершенно разные. Вам не понять меня. Закрывайте протокол и идите домой, в свою уютную скорлупу. Наверное, если бы я родился и вырос у вас в Лондоне, то тоже стал бы таким, уж простите, сухарем. Не жизнь, а существование. Ни поступков, ни достойных целей. Вас интересуют только деньги и благополучие. Вам не скучно?

— Мне комфортно.

— У каждого народа свой путь, — философски подытожил Денис, — наверное, родившись в Союзе, я заразился от соотечественников совестью и честью. Нас учат заботиться больше о других, чем о себе. Совершать безрассудные, но правильные поступки. Идти дружно к одной великой цели. Наверное, для вас это общие, ничего не значащие фразы. Вы не поймете меня, пока вы не заразитесь этим вирусом. Денис встал и попрощался с инспектором:

— Желаю вам, сэр Стивенсон, заразиться вирусом Союза и почувствовать себя настоящим человеком. По старому обычаю, они пожали друг другу руки и разошлись.

Скорее всего, инспектор Пол Стивенсон через какое-то время забыл бы странного русского. Но однажды вечером, возвращаясь с работы, Пол свернул на улицу Олдвич. Из-за пробок в последнее время инспектор предпочитал ходить на работу именно пешком. Пройдя один квартал, Пол заметил толпу зевак. Народ смотрел в окна третьего этажа старинного дома. Оттуда валил дым. Пол ускорил шаг, на ходу доставая коммуникатор. Несколько секунд, и в пожарную службу отправился запрос с указанными координатами. Без сомнений, автоматическая пожарная сигнализация, уже оповестила дежурных, но сообщить о происшествии его гражданский долг.

Еще через несколько секунд пришло подтверждение – вызов получен, ожидайте пожарную команду.

Пол присоединился к толпе зевак и только теперь обратил внимание, куда именно все смотрят и о чем переговариваются. За стеклом одного из окон стояла маленькая девочка, в руках она держала куклу. Другой рукой она била по стеклу. Ни слабеньких ударов, ни кашля девочки слышно не было, но по широко открываемому рту можно было догадаться, что ребенок рыдает и кашляет.

— Где же пожарные? — возмутилась пожилая женщина справа. — Там ребенок! На это невозможно смотреть!

Пол взглянул на переполненную машинами дорогу и понял – пожарным добраться сюда будет проблематично.

— Спасет кто-нибудь ребенка? — закричала молодая девушка, стоявшая впереди. — Здесь есть настоящие мужчины или нет?

Толпа зевак поредела. Некоторые из настоящих мужчин решили продолжить свой путь.

Пол некоторое время сомневался – а не уйти ли ему? Как-то гадливо чувствовал себя он перед горящим домом. Жутко сознавать, что на твоих глазах гибнет ребенок, а ты ничего не можешь сделать. А действительно, что он может сделать? Он не пожарный и специального снаряжения у него нет. Кому он сделает лучше, если погибнет в огне? Да у него даже нет страховки от пожара. Страховик спросит – чего ты полез в огонь? Ты же не пожарный.

Инспектор пробежал взглядом по лицам людей, ища того безумца, который полезет в огонь и спасет ребенка. На лицах – только страх и жалость, у некоторых – любопытство. А один молодой парень даже транслировал события в блог-сферу через визор, комментируя происходящее.

Почему же так тоскливо и плохо на душе? Инспектору стало тошно от окружающих и от самого себя. Почему мороз по коже? Почему подгибаются ноги?

Пол сделал шаг в сторону подъезда, и на душе сразу стало легче. Инспектор протиснулся в задымленный подъезд, и злая улыбка скривила его губы. Он бежал по лестнице, кашляя и протирая слезящиеся глаза. На пролете второго этажа Пол сорвал со стены огнетушитель. Вот и искомая дверь. Инспектор приложил к замку полицейский чип, намериваясь открыть дверь, но этого не понадобилось. Пожарная автоматика сама разблокировала замки.

Пол распахнул дверь. Из квартиры полыхнуло пламя. Сорвав чеку предохранителя и до упора открыв клапан огнетушителя, он щедро облил себя противопожарной пеной. В следующее мгновение Пол нырнул в пламя квартиры. Задыхаясь и кашляя, инспектор пробирался к заветному окну, временами гася пламя струей огнетушителя.

Девочку инспектор нашел в углу комнаты. Она уже не могла кашлять, но губы ее что-то бормотали, а огромные карие глаза смотрели прямо на него.

Остатками пены Пол щедро облил ребенка и, отбросив огнетушитель, подхватил ее на руки. Девочка неожиданно крепко вцепилась в него. Инспектор судорожно прижал к себе скользкий комочек.

Потом был ад. Они пробирались пылающим коридором. Инспектор поскальзывался, падал и снова вставал. Пришел в себя Пол только на улице. Работник медслужбы пытался снять у него с рук девочку. Но дитя продолжал цепко держаться за своего спасителя.

Пол Стивенсон стоял возле горящего дома и плакал. Слезы градом текли из глаз, но так хорошо ему еще никогда не было.

«Заразил все-таки меня проклятый русский их вирусом», — усмехнулся Пол и понес девочку к машине медиков.

Конец.

22-23.02.12

Волченко Павел Николаевич 398: Железный занавес

В лаборатории появился новый сотрудник, то есть он даже еще не появился по большому счету: его привели двое в штатском, подозвали начальника, попросили всё тут показать. Тот провел сотрудника по лаборатории, послушно потыкал пальцем, назвал названия, попытался было войти в тонкости, сказать где и чем занимается, но один из тех, что в штатском сказал «хватит» и все трое вышли вон. За время обхода новый сотрудник так и не сказал ни слова, он только молчал, кивал, иногда мычал что то наподобие «угу».

— Ну и как тебе этот гусь? — спросил молодой лаборант Андрюша у именитого Федора Ивановича, что к своим сорока пяти уже успел сделать несколько открытий и сейчас стоял на, вернее уже даже за, порогом еще одного, как он говорил: «самого глобального за всю историю их НИИ».

— Эмигрант. — сказал Федор Иванович, сунул руки в карманы халата, добавил, — Бедняга.

— Кто? — Андрей был еще молодой и не знал про практику переселения, не слышал он о этих странных сотрудниках, что ничего не могли рассказать о своем прошлом, не могли припомнить ни единой детали из своей былой жизни, но все они отличались странными акцентами, все они, зачастую, неправильно использовали слова и подолгу не могли понять всякого рода речевые обороты, присказки, прибаутки. А еще, поговаривали, что это никакие не эмигранты, а выкраденные из-за заграницы ученые, а иначе зачем им мозги то промывать?

— Эмигрант. Ты с ним не сильно строго, пока во всяком случае. — Федор Иванович достал из кармана электронную сигарету, двинулся к выходу.

— А почему я? Его мне что ли?

— Пока да, сперва они все в лаборантах ходят. — ответил Федор Иванович не оборачиваясь и вышел, дверь за ним тихо закрылась.

Федор Иванович, если честно, не был настроен на разговор ни с Андрюшей, ни с кем бы то ни было. Сейчас – сегодня, он закончил свои опыты, он получил требуемые результаты, он дописал в гибком, под блокнот, планшете последние формулы, автоматически выстроились графики, отразились эпюры прогибания ментального поля и прочее и прочее и прочее, но… Еще с месяц назад ему сказали, вернее намекнули, что не стоит дорабатывать до конца эту тему, что лучше было бы остановиться сейчас и взяться за разработку бытовухи – ментальным управлением андроидными механизмами. Скучно, глупо, неинтересно.

Он прошел в туалет, где как всегда было накурено, взгромоздился на подоконник, и затянулся электронной сигаретой. Заправка была новая и оттого вкус табака был особо сильным, даже горьким и сизый прозрачный дым смог резануть по глазам. А вот помнится раньше, когда Федор Иванович еще был Федькой и учился в школе, были настоящие сигареты. Вот те то били по глазам так, что слезу вышибали, да и в горле от них было погано, постоянно хотелось сплюнуть горькую слюну, закашляться. Он помнил, как втихушку стащил отцовские сигареты и, с пацанами, скурил их в подвале, меж старыми деревянными стенками стаек. Как же ему тогда влетело!

Дверь распахнулась, в туалет чуть не со скрипом втиснулось огромное, перехваченное растянутым ремнем, тело и вскричало:

— Иваныч! Брат в табаке, отсыпь на понюшку.

— Мишка-Мишка… — Федор Иванович вздохнул, протянул сигарету другу, — Мундштук то хоть есть?

— Обижаешь! — что-что, а мундштуки у Мишки всегда водились.

— Кури.

— Спасибо. — он с блаженством затянулся сигаретой так, что даже послышался тихий, едва различимый треск, и выдохнул плотное сизое облако. Федор Иванович так выцеживать до дна сигареты не умел. — Новенького видал? Похоже из эмигрантов, гэбэшники водили.

— Видел, в моей лаборатории работать будет.

— У тебя?

— Не знаю, может его со своей темой привели.

— Не, со своей не приводят, он же сейчас, — постучал по голове, — растение, базовый суповой набор. О, ты не слышал, что сегодня в столовой давать будут?

— Не, не знаю, щами вроде пахнет.

— Воняет. — поправил его Мишка, свернул с сигареты свой мундштук, вернул ее Федору Ивановичу. — Спасибо.

— Всегда пожалуйста. — Федор Иванович проследил взглядом за тем, как Миша точно так же, бочком, вышел из туалета, затянулся – вкуса больше не было. Сунул сигарету обратно в карман, слез с подоконники и пошел «сдаваться».

В кабинет заведующего кафедрой он вошел без стука и не обратив внимания на миленькое лицо секретаря, замершей в ожидании вопроса или хотя бы приветствия. Он вошел, махнул рукой, когда Андрей Анатольевич оторвал взгляд от разложенных на столе бумаг, сказал:

— Я закончил.

— Результат?

— Есть.

Андрей Анатольевич вздохнул, снял очки, повертел их в руках, сказал, не глядя Федору Ивановичу в глаза:

— Тема не перспективна. Не востребована. Ляжет в архив.

— Знаю. — ответил Федор Иванович бесцветным голосом, — Давно знаю. Андрей Анатольевич вздохнул еще раз и сказал грустно:

— Хоть это хорошо. — осмелел, воздвигнул очки на место и посмотрел собеседнику в глаза, — Федь, зачем брался? Федор Иванович хмыкнул глупо, пожал плечами:

— Не знаю… А за что еще? За шараж-монтаж? За игрушки эти с приказами? Ну смешно же…

— Во первых не игрушки. Это очень перспективное направление, востребованное…

— Андрей, ну хватит, хватит уже мне зубы заговаривать.

— Хватит. Ладно, хватит. Результаты с собой?

— Да.

— Где же она у меня… — он встал, пошарил на полках, извлек с одной из них папку с инициалами Федора Ивановича, положил на стол, раскрыл. Внутри три десятка ячеек под карты памяти, восемь уже заняты. — Давай.

Федор Иванович выщелкнул из своего блокнота карту, протянул, Андрей Анатольевич вставил ее в разъем захлопнул папку и… Вместо того, чтобы поставить ее обратно на полку, сел на свое кресло, положил руку на папку, спросил:

— Понимаешь, что это, — он опустил взгляд, — секретно?

— Подозреваю.

— Хорошо. Чем сейчас думаешь заняться?

— Что дашь? Мне уже без разницы, выше этого я уже не прыгну.

— Может быть, может быть… — Андрей Анатольевич похлопал ладонью по папке. — Это конечно очень даже может быть, только… — Федор Иванович замер, — Ладно, иди. Или знаешь, давай я тебя в отпуск отправлю? Хочешь? Все, с завтрашнего дня ты в отпуске – двадцать восемь календарных дней. Давай, счастливо отдохнуть, отпускные сегодня получишь.

— Спасибо. Он, ничего не понимая, вышел из кабинета. Странно как-то…

Он неспешно добрался до своей лаборатории, глянул на часы, время было уже к трем, собрал вещи, вытащил из ящика стола маленький приборчик – все что осталось от его открытия, и отправился в бухгалтерию. Как ни странно приказ уже был подписан и отпускные он получил безо всяких проблем, а после: монобус, скоростной лифт и квартира, пустая квартира помноженная на пустоту внутри.

Вечером, когда по всем трем каналам показывали новости и рассказывали что-то про хлеборобов дальнего севера и про скорый урожай, Федору Ивановичу стало совсем тоскливо. Он отвернулся, стерик, почувствовав нежелание хозяина, отключился. Федор Иванович думал почитать что-нибудь, но, бросив лишь один взгляд на книжный шкаф, передумал – только спецлитература и больше ничего.

Он улегся на диване, глаза бессмысленно уставились в потолок. В тишину квартиры с улицы отчетливо доносился стук костяшек по столу – старики забивали партию в козла, скрипели качели, подшипники бы хоть что ли по меняли, не долго ведь, слышался детский визг, смех. Может тоже, туда, на улицу, к рябинам, к акациям у подъездов, до магазина прогуляться, благо отпускные чувствуются через нагрудный карман фланелевой рубашки, а может, как раньше, достать из кладовки рюкзак, откопать старую ветровку и…

Густо двумя нотами звякнул звонок, Федор Иванович соскочил с дивана, уселся. Вроде никого не ждал, да и вообще – давно к нему никто не приходил. Прошел к двери, спросил:

— Кто?

— Сосед. — но голос незнакомый и, вроде бы, даже с акцентом.

Федор Иванович открыл и, увидев нового соседа, сказал неловко: «Здрасте».

Новым соседом, вселившимся в квартиру профессора Якименко, что переехал куда-то в столицу, оказался тот самый сегодняшний эмигрант.

— Простите, мы с вами где то встречались? — спросил он подслеповато щурясь. — Мне кажется знакомым ваше лицо.

— Да, мы сегодня виделись, в лаборатории НИИ, третий этаж.

— А, да, вспоминаю… Простите, — он протянул руку, — Эндрю Вилсон.

— Федор Иванович, — они обменялись рукопожатием. — Вы проходите, не стойте на пороге.

— Да я, простите, с вопросом. — акцент был слабый, но все же очень заметный, и ощущалась косность речи.

— Потом, все потом, проходите. В зал, на диван пожалуйста присаживайтесь. У меня где-то было, подождите… Да проходите же!

Он чуть не силком втащил своего нового соседа в зал, усадил на диван и сам торопливо прошагал на кухню, прокричал оттуда:

— Вы не смотрите, что беспорядок. Все как то времени не было: работа, работа, работа – ну вы меня понимаете. — говорил он, роясь по ящичкам старого кухонного гарнитура и тут же тихо ругался, — Черт, ну где же? А!

Он вернулся в зал. В одной руке у него была тарелка с нарезанной кругляшами колбасой, в другой бутылка и пара подаренных ему на выставке стопок. Стопки были хорошие, из новых – с терморегуляцией.

— Простите, я не… — начал было гость.

— Нет-нет-нет! За знакомство. Вы простите, что вот так, по варварски… Мужской быт, всё как-то без хозяйки, без женских рук, — он открыл бутылку и щедро плеснул в стопки, несколько капель пролилось на стол, — оттого и простота в закусках. Ну, не тушуйтесь. Он поднял стопку, пальцы почувствовали холодок – водка уже охладилась.

— За знакомство! — провозгласил Федор Иванович и они выпили, гость закашлялся, закусил.

— Ну, как вам тут у нас? — спросил Федор Иванович.

— Интересно. Необычно.

— Сильно отличается от вашей прошлой жизни?

— Что? — Эндрю вопросительно посмотрел на Федора Ивановича и виновато пожал плечами, — Простите, я очень плохо помню… Как-то туман, простите, туманно.

— Ясно. Ничего страшного, говорят это потом проходит.

— Хорошо. — он улыбнулся. Федору Ивановичу внезапно стало жалко этого очень даже упитанного человека средних лет, с лощеными щеками, с плечами и все это из-за одного взгляда, взгляда маленького, ничего не понимающего ребенка.

— Может по второй? — он поднял бутылку.

— Нет, простите. Я много… Мне нельзя много пить водки, меня предупреждали.

— Ну нельзя так нельзя, хозяин барин.

— Простите…

— Ничего, не задумывайтесь – это выражение такое. Вы может хоть что то припомните? Знаете, всегда интересовало, как это – эмигранты?

— Простите. Ничего не могу вспомнить. Разве что общее, эмоции, как это, сзади что ли…

— Фон?

— Да, фон, ощущения. Помню одиночество, очень много одиночества, помню, что сам хотел сюда, сам согласился… Вы простите, я плохо еще говорю, но это скоро выправится.

— Ничего-ничего, вы очень хорошо разговариваете. Сами, или учились где-то?

— Нет, я не помню. Кажется не я, сразу дали.

— Дали?

— Да. Это не мой язык, я думаю другими словами, когда пишу – сложно, не так пишу, как думаю. Не привык.

— Вы хотите сказать, что это… Это как прошивка что ли?

— Не знаю. Не помню. Простите. — и он вновь виновато улыбнулся, водянистые глаза его смотрели жалобно и неуверенно.

— Извините, я вас тут расспрашиваю, а ведь вы спросить что-то хотели?

— Да-да. Я, извините, действительно спросить хотел: у вас соль есть? К переезду все устроили: холодильник полный, хлеб есть, а вот солонка – пустая. Смешно.

— На мелочах засыпались. — усмехнулся Федор Иванович. — Да-да, конечно, есть соль. Подождите, я сейчас принесу.

После того, как Эндрю Вилсон ушел, Федор Иванович задумался. Может быть, если бы он услышал это нечаянно оброненное про язык, про ощущение одиночества и прочее где-нибудь в курилке, или от тех же стариков, что с утра и до вечера лупят стертыми костяшками об обитый конвейерной лентой стол во дворе, то скорее всего бы внимания не обратил – брешут люди, что с них возьмешь? Всегда так было и всегда так будет, но сейчас то он это услышал от эмигранта, причем от эмигранта свеженького, еще не обученного тому, про что можно говорить, а про что нельзя. К тому же то, как язык выучил, вернее узнал, вернее… Это же как раз его тема! Именно эта информация хранилась на той карте, что сегодня заботливо убрал в папочку Андрей Анатольевич! Продавливание общего ментального поля, мусора нечаянных мыслей, эмоций, прочих помех, и передача информации непосредственно в мозг подопытного, причем передача не отдельного слова, приказа – этим как раз занимаются те ребята, что пытаются заставить плясать под дудку рабочих андроидов, он разработал методику передачи целых блоков информации! Причем передачу с последующим усвоением материала. А тут… Это его тема!

Он нашел свой выходной костюм, со вздохом глянул на едва заметные стрелки брюк – надо бы погладить, да только лень. Напялил как есть, затянул удавку галстука, нашарил на антресолях давно позабытую там бутылку «Советского шампанского», отер с нее пыль и, всунув ноги в домашние тапочки, отправился в гости. Эндрю открыл практически сразу, даже во второй раз на звонок нажимать не пришлось.

— Федор Иванович? Что-то случилось?

— Да нет. Я просто вот… — продемонстрировал шампанское, — В отпуске я с сегодняшнего дня и не отпраздновал.

— Мне нельзя.

— Можно. Вас предупреждали о водке, а тут шампанское. Да и сколько его тут? Ну давайте, Эндрю, не держите гостя на пороге, это же, в конце то концов, неприлично!

— Проходите. — и он отступил в сторону.

Федор Иванович вошел и тут же почувствовал запах подгоревшего лука, услышал шипение сковороды.

— Кажется у вас лук горит?

— Не знаю… Может быть.

— С вашего позволения. — он отдал бутылку Эндрю, скинул тапочки и быстро прошагал на кухню. На плите чадила сковорода в которой в нелицеприятной консистенции смешались лук, три яйца, высоким островом во всем этом безобразии возвышалась щедро бухнутая из банки тушенка, блестели кристаллы соли. И всё это явно подгорало. Федор Иванович убрал сковороду с комфорки, прищурился. — А вы масла не положили?

— Масло? Нет, наверное нет.

— Это вы зря. Сгорело же. — он открыл холодильник, достал сливочного масла, со стуком возложил его на стол. — Вот, даже для яичницы надо! А вы что, никогда не готовили?

— Нет.

— В разводе?

— Нет. Я не помню, чтобы я был женат.

— Странно. Из какого-то странного мира вы к нам пожаловали: не женаты, готовить не умеете, одиночество… А как вы додумались это приготовить?

— Вот. — он показал на брошюру, лежащую на столе. Она была открыта на странице, где большими буквами значилось «Яичница», под заглавием собственно рецепт в полторы строки, а ниже весь процесс приготовления в картинках.

— Тушенка, надо понимать, была импровизацией.

— Да, мне подумалось, что так будет лучше. — он улыбнулся.

— Давайте проветрим и, — оглянулся, — у вас фужеры есть?

— Фужеры? — Эндрю тоже оглянулся, — Кажется нет.

— Тогда давайте стаканы, будем как в студенческие времена. Давайте-давайте, — он настежь распахнул окно, в кухню ворвался запах прожаренного лета, детские крики и теплый ветерок. Федор Иванович вдохнул полной грудью, улыбнулся. — Где стаканы.

— Вот.

— Замечательно. — он сорвал золотинку с горлышка, скрутил проволку. Шампанское бахнуло и пеной хлынуло в граненые стаканы. — За отпуск!

— У вас хорошо. — сказал Эндрю, когда пустая бутылка из под шампанского была отставлена в сторону.

— У вас хуже?

— Я не помню как, но, кажется, хуже. Темно…

— Всегда?

— Не помню. Знаете, только моменты, фото – кадр, и снова ничего, снова кадр и пустота.

— Расскажите про темноту, попытайтесь вспомнить.

— Мало. Окна завешанные или ночь, света нет, экран, компьютер и…

— Компьютер? Может стереовизор?

— Может… я не уверен точно. Или компьютер?

— Это научный центр? Вы работали в научном центре допоздна?

— Нет, просто компьютер. Или стереовизор… Простите, я не помню, я ничего не помню.

— Просто компьютер? — Федор Иванович фальшиво улыбнулся, повторил с той же улыбкой. — Просто компьютер.

Да, были конечно инженерные калькуляторы, были даже гибкие восьмицветные планшеты наподобие того, каким пользовался на работе Федор Иванович, но не компьютеры же! Компьютеры – это инженерные корпуса, компьютеры – это заранее расписанное время и очередь на неделю вперед, компьютеры – это…

— Эндрю, у вас нет чем бы это… продолжить? — кивнул в сторону пустой бутылки.

— Не положено.

— Тогда подождите, я сейчас. — и Федор Иванович скоренько вышел, даже забыв одеть оставленные в прихожей тапочки. Обратно он вернулся буквально через минуту. При себе он имел бутылку водки и две стопки в руках и тот самый маленький приборчик из родного НИИ в кармане пиджака.

— Но мне же нельзя много водки.

— Это градус понижать нельзя, а водки… к тому же где вы видите много водки? Ну, давайте, по маленькой.

Он налил по одной и незаметно включил свой приборчик, в голове будто щелчок раздался, Эндрю в то же мгновение будто ближе стал, роднее что ли – возникло ощущение, будто они давно знакомы и эти их посиделки – не более чем очередная встреча под водочку, да под тихий разговор на кухне. Но это только начало – возникновение эмпатии, пока они еще оба насторожены, оба излишне логичны, излишне управляемы суперэго и слишком слабо звучит в них тонкий голосок ид.

— Федор, знаете… — начал Эндрю.

— А давайте на «ты»?

— А давайте… Давай.

— За «ты»! — глухо звякнули низкорослые стопки, горькая пошла в горло нехотя, и только сейчас Федор Иванович вспомнил, что в закуске у них числится разве что горелая яичница да булка белого хлеба в деревянной с пропилами хлебнице.

Вечерело. Обедневшая на три четверти бутылка стояла чуть в сторонке рядом с грубо нарезанными ломтями белого хлеба. Федор Иванович сидел на подоконнике, грустно смотрел во двор, Эндрю Вилсон расположился на полу подле холодильника, горестно возложив голову на упертые в колени руки.

— Хорошо здесь у вас. — в который раз повторил Эндрю.

— А что хорошего? — в который раз переспросил Федор Иванович. — Мои мозги, я, понимаешь – я, тут никому не нужны.

— Не нужен. — без выражения сказал Эндрю.

— Что?

— Правильно говорить: «я тут никому не нужен».

— Дурак, я про мозги! Русский язык – это же эмоция, это…

— Я читал Достоевского. — поднял голову Эндрю, но говорил он все так же без выражения.

— В переводе?

— В переводе? — задумался Эндрю, — Наверное в переводе…

— То-то. — поднял палец Федор Иванович, — то-то! Завтра пойдем в библиотеку, это не далеко, я тебе покажу, и ты возьмешь настоящего Достоевского, не испохабленного вашими бракоделами.

— Библиотека? — Эндрю медленно нахмурил высокий лоб.

— Не помнишь?

— Место, где люди бесплатно берут книги. — выдал по заученному, вернее по прошитому словарю Эндрю, спросил, — Зачем?

— Что, зачем?

— Зачем брать книги?

— Ну ты же читал Достоевского! — и тут же, с неприкрытым уважением в голосе, — Покупал?

— Нет, — Эндрю тяжело мотнул головой, — из сети.

Видимо водка малость сняла блокировку с памяти Эндрю и он все чаще и все проще, не специально – невзначай, вспоминал отдельные моменты своей прошлой бытности.

— Не понял, — Федор Иванович в свою очередь нахмурил лоб, — на рыбалке?

— Сеть. Ну это… Это как библиотека и даже больше, только всё дома. И люди дома, я… я плохо помню, не смогуобъяснить, это как-то всё сразу. Не могу…

По чести сказать особо объяснять уже и не надо было: приборчик, прихваченный из НИИ уже лежал на столе, Федору Ивановичу надоело постоянно натыкаться на него рукой в кармане, и этот самый приборчик, побеждая помехи фона, все крепче и крепче налаживал связь меж затуманенными выпитым разумами. Стоило только Эндрю вновь заикнуться о темноте и Федор Иванович практически своими собственными глазами видел: комната, темно, тяжелые шторы не пускают в комнату свет, синее мерцание голографического монитора перед глазами, под одной рукой панель сенсорной передачи информации, под другой невероятно дикий бутерброд и подспудно в мозгу выплывает его название – бигмак. Сейчас же, когда Эндрю сказал о сети, о людях, о книгах, перед глазами в диком ритме замельтешили экраны с сотнями, нет, с тысячами названий книг, с миллионами имен, картинки, головидео и ощущение близости, только не настоящей – холодной, будто он ощупывает манекен и манекен, в свою очередь, ощупывает его. Но все это на короткий миг, на одно мгновение.

— Нет, Эндрю, настоящая книга: бумажный переплет, типографская краска, пыль, золотое тиснение на корешке. Ничего, если я закурю? — Федор Иванович продемонстрировал электронную сигарету.

— Кури. — Эндрю махнул рукой, неуклюже поднялся, полез в карман. — Выбрось свою гадость, вот. И он бухнул мятой пачкой об подоконник.

— Настоящие? — не веря глазам, Федор Иванович взял пачку, открыл – три сигареты, чуть мятые, оранжевые фильтры, золотые ободки на тонкой бумаге и острый, резкий запах табака, какого не бывает даже тогда, когда электронная сигарета заправлена под завязку.

Эндрю хмыкнул, взял бутылку, на глазок оценил остатки и сам разлил по стопкам всё до последней капли, так, что получилось едва ли не с горкой. Сам же и тост провозгласил:

— За дружбу!

— За дружбу! — подтвердил Федор Иванович и они замахнули по последней, на большее рассчитывать не приходилось – магазины уже закрыты, а до четырнадцати ноль-ноль еще как до Китая пешком.

Федор Иванович достал сигарету, сунул в рот затянулся и… Она не тлела и не горела, забыл он уже, как это – курить настоящие сигареты. Эндрю ловко, будто и не пьяный, выудил из кармана зажигалку, щелкнул.

— Затягивайся. Ну, давай.

Федор Иванович затянулся и… закашлялся. Как тогда, в далеком детстве, когда стащил у отца ту самую злополучную пачку.

Они еще долго говорили, Федор Иванович чувствовал, что засыпает, а Эндрю так и вовсе – клевал носом. Наверное они уснули и, во сне, Федор Иванович видел жуткий, гротескный мир, где любовь, встречи – все шло через компьютер, через «сеть», где можно было самому придумать себе внешность, где еда, словно корм свиньям в колхозе, доставлялась по специальному пищепроводу, где по одному лишь желанию происходило все что захочешь и где всё было ненастоящим, поддельным, где мир был ограничен стенами комнаты, где не к чему было стремиться… Ужас, непроходящий ужас одиночества и еще больший ужас от осознания того, что других такая скотская жизнь устраивает!

— Федор Иванович, Федор Иванович, проснитесь. — тихий голос и острый запах горячего кофе.

— Что? — Федор Иванович с трудом разлепил веки. Он все так же сидел на подоконнике, затек весь, над ним склонился один из тех, в штатском, что вчера водили Эндрю по НИИ, в руке чашка с кофе.

— Федор Иванович, выпейте.

— Воды, холодненькой. — прошамкал сухими губами Федор Иванович. Голова у него не болела, но только очень сильно хотелось спать и еще сильнее хотелось пить. Кофе сменилось на большую, в пол литра, кружку воды.

— Где Эндрю? — первым делом спросил Федор Иванович, когда осушил тару.

— Увезли. Надо блокировку подновить, вы малость вчера…

— Это да. — улыбнулся, вздрогнул, посмотрел на человека в штатском с испугом. — Вы всё знаете?

— Не нервничайте. Конечно знаем – это наша работа. — человек в штатском улыбнулся.

— И что теперь? — тихо спросил Федор Иванович.

— Ничего. Вы же сами видели, как оно там, у них, в странах победившего капитализма.

— И коммунизма, — зло буркнул Федор Иванович.

— Пускай и коммунизма. Вы хотите, чтобы и у нас все так же: пищепровод, разъем в запястье, темнота, система утилизации, вмонтированная в кресло.

— Унитаз?

— Да-да, унитаз в кресле. Ведь это так неудобно – отрываться от сети, от общения в самый интересный момент, а момент всегда самый интересный, я вас уверяю.

— Нет, так не хочу, но ведь можно же было как-то…

— Нельзя. Ваши открытия, очень значимые открытия, гениальные открытия, потому и были отложены, спрятаны под сукно, потому что не надо так – сразу в мозг, ненужно, не доросли мы, люди, еще до этого. Не по Тришке кафтан.

— А как Эндрю и эти – эмигранты, как они, откуда?

— Бывает, правда очень редко, что кто-то не хочет жить в инкубаторе, кто то хочет думать, а не говорить цитатами великих, кто-то хочет сам. Таких мы пытаемся спасти, вытащить сюда.

— Но я не понимаю. Как так получилось, что… — Федор Иванович наморщился, усталые с недосыпа мозги не хотели думать, — Эндрю, отпуск, соседство наше…

— Да-да, все это неспроста. Вы нам были нужны. Не так. Вы, Федор Иванович, нам нужны. Вы гений, вы действительно выдающийся ум и… вы идете не по той дороге. А нам нужно развивать телепатию настоящую, а не с этими техническими прибамбасами, нам нужно работать над мгновенным перемещением массы в пространстве…

— Нуль-транспортировка? — припомнил Федор Иванович подзабытое определение, — Но…

— Уверяю вас, там схожие процессы – и то и другое основано на работе с ментальными полями.

— Понял… — он кивнул. Теперь он действительно понял всю серьезность происходящего. — И что теперь?

— Ничего. Все по старому. Вы живете здесь, вы работаете в этом же НИИ, только на другом этаже, и входите в подразделение ЖЗ-12. Вот пропуск. — он протянул Федору Ивановичу красные корочки.

— ЖЗ-12? — Федор Иванович открыл корочки, там уже все было готово, даже подпись его стояла под фотографией, покрытая сверху трехцветной голографической печатью.

— Железный занавес, двенадцатый отдел. Надо же как то продолжать сохранять это. — и человек в штатском кивнул на открытое окно. А там, на улице, уже понемногу занималось утро, появилась красная рассветная полоса на горизонте, послышалось тихое треньканье электросипеда почтальонши, что развозила газеты по утрам, собаководы со своими любимцами потянулись во двор, слышался усталый смех – это бригада студентов практикантов возвращалась с ночной смены, — всюду была жизнь, настоящая, теплая, не сетевая.

Чирвоный Александр 396: Осень в Нью-Йорке

Осень в Нью-Йорке – что может быть красивее? Ярко-зеленая листва приятно контрастирует с красным кирпичом старых зданий и желтыми обтекаемыми силуэтами такси, отовсюду птичий гомон, обрывки разговоров, гудки машин. Никакой пыли, никаких вредных выбросов, люди улыбаются, солнышко светит – хорошо! Соуп Мактавиш Второй, прищурившись, изучал небо. Даже сквозь сплошную сетку реклам («Будь рядом со своим Счастливым Местом. Всегда!» и «Русский самовар – ваша любимая водка»), оно выглядело потрясающе – легкая белая пена облаков на безупречном голубом поле. Красивее небо только в Вашингтоне и, пожалуй, Сиднее. Но Нью-Йорк был личным любимцем Соупа. Нью-Йорк, Манхэттен, угол первой Авеню и Восточной Семьдесят пятой стрит.

Если сейчас повернуть на запад, пройти мимо высоченного здания, похожего на слегка покосившуюся башню из кубиков по левую сторону и «Старбакса» – по правую, то дальше будет очень миленькая и спокойная аллейка, курсы кройки и шитья, прачечная, магазин домашних животных, а в конце концов упорный гуляка упрется в Центральный парк, хотя это уже мили полторы, а то и две. Однако, русский просил его подождать именно здесь, на перекрестке.

Рыкнув двигателем, Соупа аккуратно объехала машина, видавшая виды черная «импала». Водитель, молодой, коротко стриженый (впрочем, здесь все молодые: «Вихэттен – город юности и здоровья!») парень, белозубо ему улыбнулся, выкрикнул традиционное, «Как поживаете, сэр, хорошего дня!» и укатил. Соуп помахал парню рукой – не вызывающе, намекая на возможный сексуальный харассмент, а вполне доброжелательно-нейтрально помахал.

— Здравствуйте, Соуп, как жизнь? — русский уже стоял на тротуаре. Средних лет, седоватый уже, в очках – не совсем традиционная внешность. Может, у них, в Союзе, только такая и разрешена? Глупости, конечно, но как можно знать о русских что-то наверняка?

— Сирилл! — воскликнул Соуп и доброжелательно-нейтрально помахал и ему. — Рад видеть вас, как поживаете? Русский скупо улыбнулся. Слишком скупо, очень не по-американски.

— Поживаю достаточно медленно, Соуп, — чертов переводчик, наверняка опять напортачил. Как можно жить медленно? — Вы не могли бы сойти с проезжей части? Водителям ведь неудобно, объезжать приходится.

Соуп недоуменно огляделся. Он и позабыл, что стоит в самом центре перекрестка. Какие пустяки, в самом деле. Америка – страна свободных людей, делающих свободный выбор.

— Вы ведь сами сказали, Сирилл, — в одиннадцать на углу Первой и В.75…

— У нас угол означает именно угол, Соуп, а не перекресток. Подходите уже, не стесняйтесь.

Чертов русский, и тут подколол. Соуп, тем не менее, подошел, и приятели троекратно обнялись, как принято в их Советском Союзе. Вокруг, доброжелательно улыбаясь, спешили по своим делам люди. Неподалеку танцевал танго со шваброй какой-то накрашенный чудак с выраженными альтернативными предпочтениями.

— Что у вас нового? — спросил Сирилл чуть погодя, когда они направились в сторону Ист-Ривер, к высоченной, увешанной рекламой, трубе «КонЭдисон». Соуп пожал плечами.

— Нового очень много, друг мой, но вряд ли это будет вам интересно – я написал новый афоризм, который понравился более чем шестидесяти тысячам людей, придумал абсолютно неожиданный сюжетный ход для «Новейших приключений Капитана Америка» и уже запатентовал его эксклюзивное использование, прокомментировал целый ряд политико-экономических инициатив, предложенных Администрацией, поучаствовал в выборах губернатора, и даже познакомился с несколькими влиятельными господами из Федрезерва… Словом, живу насыщенной творческой жизнью, Сирилл, впрочем, как и всегда. А что у вас в Испании? Русский медленно покивал, думая о чем-то своем.

— В Испании… там сейчас жарко, плюс двадцать восемь… это восемьдесят по-вашему, так? Урожай апельсинов и оливок очень хороший, вода в море теплая, как новое молоко… — проклятый переводчик, похоже, снова схалтурил. — Сына, Колю, вот в космос отправил. Соуп не понял.

— В смысле, в безвоздушное пространство за пределами Земли? Зачем? То есть, конечно, поздравляю, это наверное очень важно для вас… Но зачем?

— Он ведь ученый, Соуп, хороший лингвист, а тут представилась возможность послать его от университета аж на Марс – собирать новые слова, связанные с космическими исследованиями. По-моему, крайне интересно и многообещающе, да и повзрослеть парню вдали от дома никогда не повредит.

Слова, произносимые русским, были понятны, но общий смысл сказанного от Соупа все равно ускользал.

— Да что вы вообще там забыли, в этом дурацком ледяном космосе? Я понимаю – спутники наблюдения, качественный Интернет… но к чему вам другие планеты, базы, климатические купола, путешествия в астероидах, это же опасно! Кроме того, это не окупается! Посмотрите на то, как живем, к примеру, мы, американцы – наш уровень комфорта во много раз превосходит все, чего вы добились в своей России. У нас почти нет преступности, товары и услуги доступны практически всем, во всяком случае, для удовлетворения базовых потребностей, у нас прекрасная экология, здоровые, радостные люди – и при всем этом неукоснительно соблюдаются права человека и альтернативных групп населения. Никакой диктатуры, только демократия! Демократия и свобода – это и есть Америка! Сирилл некоторое время помолчал.

— Соуп…но вы же, несомненно, понимаете, что все перечисленное вами – оно существует только в виртуальной реальности, а не на самом деле? Американец снисходительно улыбнулся. Этот русский просто как дите малое.

— Во-первых, мы предпочитаем не произносить слова «виртуальный», это дискриминационное название, намекающее на объективную природу реальности, а мы прекрасно знаем, что объективность реальности – вопрос сомнительный и где-то даже философский. Поэтому правильное название – «эта жизнь» и «та жизнь». А во-вторых, если вы проводите в этой жизни двадцать два часа в сутки, совершаете покупки, оказываете услуги, работаете, путешествуете, общаетесь с интересными людьми, то возникает резонный вопрос – а почему собственно эта жизнь нереальна?

— Да потому что на самом деле вы лежите в своем коконе где-то в детройтской многоэтажке, а я сижу в вирт-очках у себя в Арройо-де-ла-Мьель! А встречаемся мы только в социальном приложении «Вихэттен», глянцевой, приглаженной эрзац-реальности, и это как раз – объективный факт!

Господи боже, Сирилл, конечно, человек неглупый, но темный и наивный до ужаса.

— Начнем с того, что это никакой не кокон, а «Индивидуальное счастливое место», с жидким питанием, авто-выведением отходов и экспресс-массажером. Нет ничего плохого в том, что люди в «той жизни» проводят свое время с пользой, лежа в ИСМ и получая интересную информацию в полном объеме, живя «этой жизнью».

Русский вздохнул и пробормотал что-то такое, что переводчик не осилил совсем, видимо, признал, что аргументы Соупа его убедили. По небу медленно проплывало облачко, на лету превращаясь в рекламный призыв: «Мойтесь мылом Снивли!»

— Кроме того, Сирилл, это намного безопаснее – отсутствие физических контактов и правильное питание подразумевает большую продолжительность жизни, а обширность предоставляемой информации – широкую эрудицию. Я, например, сегодня с утра ознакомился с новой художественной экспозицией первого в мире кота-живописца. Очень мило, должен заметить.

— Мы в СССР придерживаемся мнения, что все знания должны быть системными и применимыми на практике, — твердости голоса русского мог бы, наверное, позавидовать легендарный тиран Джо Сталин. — Кот-художник – это, конечно, забавно, но совершенно бесполезно. В отличие, скажем, от колонизации Луны и Марса, сколь угодно опасной и рискованной. Образно говоря, Соуп, там, дома, мы стремимся расти – и поэтому пытаемся дотянуться до звезд. Порой обжигаемся и соскальзываем, но снова тянемся вверх. А вы… вы закрылись в ракушке «этой жизни», и боитесь высунуть наружу даже робкий кончик носа. Это, как мне кажется, печально.

Соуп ощутил внезапную скуку. Советская пропаганда, по всей видимости, основательно промыла Сириллу мозг. Впрочем, тот, взглянув на наручные часы (до чего не эргономично! раритет или низкий уровень технологий?), остановился.

— Знаете, Соуп… когда-то давно мой отец, описывая причины начала новой космической эры в Союзе, сказал следующее: «Нравственным законом, позволяющим каждому поступать по совести, мы уже овладели. Осталось покорить звездное небо над головой – а это уже задача попроще». Мне кажется, хорошо сказано. Соуп нахмурился.

— Это ведь…

— Просто красивая фраза. — Русский улыбнулся. — Мне пора, друг мой. Работа не ждет. Через неделю увидимся.

В следующую минуту рядом с Соупом уже никого не было, только в воздухе на миг появилась и пропала надпись «Cyril Krasnov has returned to the other life». Американец еще мгновение стоял неподвижно, потом снова беспомощно взглянул вверх (Свобода в лучшем из миров! Теперь на 3 % дешевле). «Все, что сказал этот чертов русский – глупая ложь, это не кокон, а индивидуальное счастливое место, наш стиль жизни – безопасен, удобен и экономичен».

Но все равно Соуп старался больше не смотреть на небо, потому что, вглядываясь в эту глубокую насыщенную синеву, он каждый раз чувствовал странную, тягучую тоску, причину которой ему так и не удалось определить.

Пузырев Сергей 395: «Звездочёт» (конкурсная работа)

«Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна».

М. В. Ломоносов

Я – космический дальнобойщик. Полётам за пределы земной атмосферы в этом году исполняется сто лет (немало!), а нашей профессии – четверть века. В стародавние времена дальнобойщиками называли водителей грузовых наземных транспортёров, работавших на бензине. Эти машины назывались грузовиками, именно от них произошло название современных грузовых кораблей, один из которых пилотирую я. Наши предшественники были очень храбрыми и стойкими ребятами – подчас нам есть, чему у них поучиться! Но люди тогда не могли даже представить, что космические дальнобойщики не только станут летать на другие планеты, но и обогатят человечество путешествиями… во времени! Только представьте себе интерактивное поле, в котором возникают достоверные образы прошлого! Или, что ещё интереснее – будущего! Что век грядущий нам готовит? Нужно будет при случае спросить у «Звездочёта». Кстати, появление этого самого «Звездочёта» – главное и совершенно невероятное открытие (а может быть, откровение?) века нынешнего. Именно это открытие сделало возможным первые настоящие путешествия во времени – получение достоверной информации из ближайших десятилетий. Благодаря «Звездочёту» мы обосновались на Марсе и построили несколько плавучих баз в атмосфере Юпитера. Благодаря «Звездочёту» мы научились использовать фотограммы – управлять фотонами при помощи радиосхем и я уверенно держу штурвал, глядя на это замечательное изобретение – космическую дорогу. Наконец, благодаря «Звездочёту» мы обеспечили моментальный доступ в любую точку объединённого информационного пространства. И кто бы мог подумать, что информация станет основным грузом космических дальнобойщиков! Информация, доступная в околоземном пространстве по ультрачастоте в режиме реального времени! Я лечу на Марс, и отсеки моего грузовика заполнены органическим провиантом, представляющим собой новейшие базы данных земного Гипнета, которые будут обновляться, пока не возникнут радиационные помехи. Кстати, запись информации на органику – тоже заслуга «Звездочёта». А появление «Звездочёта» – заслуга советских учёных, признанная всеми землянами величайшим открытием третьего тысячелетия.

Начало этому открытию было положено в 2028 году. Тогда в СССР для квантовых компьютеров (дипьютеров) была впервые предложена качественно новая элементная база. Это был Основной проект лазерных оцифровщиков Тимофеева – ОПЛОТ. Быстродействие систем на основе «Оплота» превышало все существующие в мире аналоги. Главной проблемой на тот момент была проблема совместимости программного обеспечения. Операционная система, использовавшаяся в опытных образцах, годилась для лабораторных испытаний, но при попытках установить программы сторонних производителей, слишком часто давала сбои. За рубежом даже поговаривали, что молодой СССР 2.0 повторяет ошибки своей предыдущей версии, создавая «вундервафли» с весьма ограниченным функционалом. Однако, как гром среди ясного неба, в 2032 году на весь мир сверкнула «Молния» – универсальная операционная система для квантовых суперкомпьютеров на базе «Оплота». Благодаря полной совместимости с программами прошлых поколений компьютеров, значимость появления «Молнии» была даже больше, чем значимость создания «Оплота». Сверхмощными компьютерами обзавелись не только все ведущие вузы и научно-исследовательские институты СССР, но и большинство зарубежных стран. В том же году в Советском Союзе появились и первые Портативные лазерные оцифровщики-дипьютеры – промышленные варианты квантового компьютера нового поколения, использующие архитектуру «Оплота»: знакомые нам с детства ПЛОД-ы. А годом позже, в 2033-м, ребята-программисты из Новосибирска, знаменитые на весь мир «киберяки», представили «Искру 1.0» – операционную систему для портативных дипьютеров, построенную на ядре «Молнии». Тогда же, в 2033-м, СССР был впервые признан ведущей мировой державой в области информационных технологий. А через пятнадцать лет из «Искры» возгорелось пламя нового, небывалого научного прорыва.

В 2034 году «плоды» впервые побывали на околоземной орбите. Вообще, весь современный космос немыслим без «плодов». Кадры видеохроники показывают нам огромные ЦУПы – Центры управления полётами – вместительные залы, увешанные мониторами, сотрудники, производящие сложнейшие расчёты на старинных компьютерах. Современный ЦУП – два маленьких «плода», умещающихся на ладони. Один на Земле, другой – в космосе. Мы называем их просто – навигаторы, в память о примитивных навигаторах системы GPS, которыми пользовались наши предшественники на Земле. Навигатора всегда по два, поэтому иногда мы зовём их «близнецами». Сейчас, когда я рассказываю вам эту историю, мой навигатор указывает путь моему грузовику в космическом пространстве. Через широкий иллюминатор я вижу свою «дорогу» к Марсу – широкую полупрозрачную ленту-фотограмму. Иногда рядом проходят и другие пути – радиосхемы показывают фотограммы траекторий движения всех искусственных тел Ближнего Космоса. В ясную погоду их видно с Земли – это удивительно красивое зрелище – прямо над головой небо опутано тончайшими разноцветными нитями. Если бы в моём кресле пилота оказался космонавт начала века, он бы наверняка подумал, что это не настоящий полёт, а эмуляция на виртуальном тренажёре. Впрочем, он бы оказался почти прав – современные эмуляторы передают обстановку полёта с достоверностью, превосходящей пределы человеческого восприятия… Сейчас я лечу на реальный Марс. Мелькают за иллюминатором «столбики» фотограмм. Когда-то, в стародавние времена, земные дальнобойщики так же наблюдали мелькание телеграфных столбов и вели неспешный отсчёт пройденного пути. В космосе, конечно, другие расстояния. При помощи радиосхем, фотограммные столбики расставлены на расстоянии тысячи километров друг от друга. Радиосхемы проецируют и «дорожные знаки». Я лечу на средней скорости – 600 километров в секунду. Марс – впереди, вот он, красавец! Уже вырос до размеров горошины. По земным часам, завтра утром буду на месте. А пока есть время – продолжу рассказ о появлении «Звездочёта».

В 2040-м году СССР и США реализовали крупнейший проект в истории астрономических исследований. В космос был запущен первый телескоп-ультрасенсор «Зерцало» на квантовой матрице. Применение подобной техники на Земле было невозможно из-за грубых помех от радиоволн, не говоря о колоссальных оптических искажениях, вызываемых атмосферой. Космический аппарат «Поиск-1», на борту которого находилось «Зерцало», был выведен в околоземное пространство под управлением совместной русско-американской обсерватории Тибет-27. «Поиск-1» был оснащён передовой американской системой пространственного ориентирования Finder и укомплектован восемью «плодами», обрабатывающими информацию «Зерцала» и передающими её на Землю. В течение 5 лет работы был получен колоссальный объём данных о Дальнем Космосе. А в пределах Млечного Пути были обнаружены «двойники» Земли с кислородной атмосферой. Данные о них тщательно перепроверялись и, в итоге, в 2045-м году советский космобиолог Виктор Петрашов открыл, что ближайший к нам земной «двойник» – обитаем. Информация «Зерцала» была поистине бесценной. «Двойник» получил условное название «Эрда». Наличие там белковой формы жизни было доказано Петрашовым блестяще, хотя о разумных формах говорить никто не решался. Вообще, в первой половине XXI столетия, с началом освоения Луны и Марса, поиски внеземных цивилизаций отошли на второй план. И никто даже помыслить не мог о том, что космический Разум откроется так скоро и в такой степени обогатит человечество…

В том же 2045-м была создана усовершенствованная модель телескопа-ультрасенсора «Зерцало-2», разрешающая способность которого возросла вчетверо. Аппарат-носитель «Поиск-2» отличался от предшественника непревзойдённой электронно-квантовой начинкой. Только представьте себе – 64 новейших дипьютера! При том, что «Зерцало-2» разрабатывалось для работы в паре с первым «Зерцалом». Их совместная работа предоставила человечеству просто невероятную информацию! Невероятную как по объёму, так и (самое главное!) — по содержанию. Я рассказываю вам всё это в 2061 году, когда прошло почти шестнадцать лет – огромный срок для современной науки и техники. А мы до сих пор ведь пользуемся этими удивительными «космическими глазами» – знаменитой парой «Зерцал»! Без них был бы невозможен и проект «Звездочёт».

Теперь – о главном. «Зведочёт». Это не только сложнейшая программа расшифровки, поиска и обработки информации. Это – величайшее достижение новой научной дисциплины – астроинформатики, возникшей на стыке информатики и астрономии. В тридцатые годы, наблюдая за стремительным развитием сети Глобального информационного пространства – Гипнета, учёные обратили внимание на его новое интересное свойство: Гипнет стал обладать самоорганизацией. Число поисковых запросов превысило определённый порог, и все данные Гипнета, накопленные человечеством с прошлого века, начали образовывать структуры. Что-то подобное, конечно, наблюдалось и ранее – даже предшественник Гипнета – Интернет собирал кластеры тематической информации, но они были очень неустойчивы и не образовывали никаких закономерностей. Здесь же ситуация была просто парадоксальной. Говоря простым языком, Гипнет превратился в гигантский мозг, а поисковые запросы стали его нейронными импульсами. В 2038 году был даже созван Всемирный Нейрофизиологический Конгресс, посвящённый этому феномену. Гипнет был официально признан искусственным разумом. Многие учёные сошлись во мнении, что предсказание о ноосфере выдающегося советского учёного прошлого века – Владимира Вернадского – сбылось.

В том же памятном 2045 году, когда был осуществлён запуск «Зерцала-2», коллектив советских математиков под руководством академика Соковского завершил разработку формулы самоорганизации Гипнета. Тогда же обсерватория Тибет-27, получавшая данные обоих «Зерцал», приступила к построению самой точной за всю историю карты звёздного неба. Масштаб этой карты был поразительным – впервые на неё наносились не только большинство звёзд и экзопланет Млечного Пути, но и колоссальное число звёзд соседних галактик. Составление этой сверхкарты было закончено к 2047 году. Тогда-то нашему гениальному учёному – Петру Сергеевичу Климову и пришла в голову, на первый взгляд, абсурдная идея – применить формулу самоорганизации Гипнета к базе данных новейшей космической сверхкарты…

Великое открытие, потрясшее весь мир, состоялось в 2048 году. Климов доказал, что космический Разум существует. Расположение небесных тел подчиняется формуле самоорганизации знаний (так теперь назвали формулу самоорганизации Гипнета). Но это было лишь частью открытия. На основе формулы самоорганизации знаний, Пётр Сергеевич и лаборатория астроинформатики МГУ разработали новую методику поисковых запросов. Методику, согласно которой мы можем получать информацию от Вселенной. Информацию о прошлом и будущем. Задействовав интеллектуальную мощь Гипнета, человек раскрыл Великую Тайну звёзд. Алгоритм, в основе которого лежит формула Соковского, позволяет осуществить синтез данных, полученных человечеством (Гипнет) с информацией, которую даёт нам космический Разум при помощи сверхкарты звёздного неба. Причём оба этих ресурса «зеркалят» друг друга: если одна из сторон не может дать ответ в пределах заданной точности, программа Климова осуществляет точечную адресацию к другой. Эта программа и получила название «Звездочёт». Именно так учёные научились вопрошать звёзды по-настоящему. 16 августа 2048 года система начала работу. Первый вопрос Космосу в переводе на человеческую речь можно сформулировать как «Ты разумен?». И Космос ответил «да»…

Пятидесятые годы нынешнего века – эпоха ускоренного развития человечества. С 2048 года база данных космической сверхкарты пополняется со всевозрастающей скоростью. Каждую секунду «Зерцала» передают на Землю эксабайты информации. Параллельно растёт и Гипнет – его объём удваивается с каждым годом. Запросы, которые обрабатывает «Звездочёт», постоянно совершенствуются, и человечество получает всё новые знания из неисчерпаемого космического источника. Сейчас астроинформатика решает так называемую проблему бинарности. До сих пор Вселенная отвечала нам либо «да», либо «нет». Конечно, бинарные ответы позволили достичь небывалого научного прогресса. В 2057 году мы впервые получили достоверную информацию из будущего. Причём уровень достоверности был так высок, что от наших потомков удалось получить не отрывочные сведения, а целую технологию! Так у нас появились проекторы фотограмм – радиосхемы. Но на это ушли годы упорного труда. А совершенству нет предела. Если проблема бинарности будет решена, у нас появится прямой доступ к информации из прошлого и будущего – в виде аудиовизуальных образов. Можно сказать, что будет создана реальная машина времени! Человечеству откроется Дальний Космос. Мы сможем отправиться к братьям по разуму – неисчислимым космическим цивилизациям, о существовании которых «Звездочёт» ответил утвердительно. С помощью «Звездочёта» физики уже ставят эксперименты с гравитационными волнами, сейчас мы на пороге нового открытия – создания гравитона. Информации слишком много, постоянно идёт работа и результат очевиден. Мы осваиваем огромные марсианские территории. Я лечу на Красную планету и уже сейчас, на половине пути, могу различить на поверхности Марса гигантский зелёный прямоугольник – совместный труд советских, арабских и американских растениеводов-космобиологов. Это первый оксиплант, носящий имя героя ливийского народа Муаммара Каддафи, генератор будущей марсианской атмосферы, насыщенной кислородом. СССР уже прочно обосновался на Марсе – люди активно заселяют его и обзаводятся семьями, воспитывают детей. В этом, 2061-м земном году первое поколение юных марсиан пошли в школу – пока их только восемь тысяч, но будет и миллион, и миллиард. Я везу им бесценный груз – информацию Гипнета. Расстояние в пять световых минут всё ещё критично для земных передатчиков. Объём информации с органических пластин в моём грузовике был бы получен Марсом лишь через четыре земных месяца. А я доставлю её туда за сорок пять часов. Нам дорога каждая секунда! Потому что мы, космические дальнобойщики, отвечаем на главный вызов современности. На Марсе уже развивается свой Гипнет. Марсианские учёные готовят к запуску телескоп-ультрасенсор «Зерцало-М». Все страны Земли сотрудничают с Советским Союзом в области астроинформатики. Мы, советские люди, как разработчики первых «Зерцал» и «Звездочёта», как первопроходцы Марса, мечтаем об альтернативной космической сверхкарте – полученной на орбите Марса, в нескольких световых минутах от Земли. Уже сейчас Институт астроинформатики академика Климова разрабатывает новую, марсианскую версию «Звездочёта», посылающего перекрёстные запросы к обоим космическим картам – на Марсе и на Земле. Именно это позволит нам решить проблему бинарности. Если проект осуществится – Вселенная заговорит с человечеством на языке образов. И перед этим открытием померкнут даже самые фантастические, на первый взгляд, научно-технические достижения современности.

Знаете, о чём в наши дни пишут писатели-фантасты? О новом открытии, полученном благодаря «Звездочёту» – о возможности коммуникации с людьми из прошлого в режиме старинного текстового чата. Интересно, что бы подумали жители Земли, узнав о будущем человечества в семидесятых, восьмидесятых или девяностых годах двадцатого века, когда в обиходе преобладали электронные тексты? А если бы я мог рассказать им всё то, что рассказал вам сейчас? Наверное, даже в начале нынешнего столетия никто бы и представить не мог, что появится «Звездочёт», отвечающий на самые невероятные вопросы! Расскажи я полвека назад о современном научно-техническом прогрессе – люди бы не поверили! А при слове «звездочёт» им бы сразу представился бородатый старичок в островерхой шапке, украшенной звёздочками, некий чародей-астролог. Впрочем, именно звездочёты древности положили начало астрономии, которая совсем недавно эвлолюционировала в астроинформатику. Спасибо вам, почтенные волшебники в звёздных колпаках!

Сергей Пузырев (Пузромбас)

22.02.2012

Рахманова Елизавета 393: Спасибо вам, товарищ Волков!

Мне было плевать на все, что несет ее голограмма, я все равно в этом ни черта не смыслил. Но в какое-то мгновение вдруг пришло понимание, что я безнадежно влюблен. Влюблен в нее так же, как и еще полстраны.

Ну разве можно не любить женщину, которая о сборе урожая картофеля вещает таким голосом и с таким взглядом, что так и хочется выскочить из кресла и устремиться в колхоз? И разве можно не любить женщину, весь образ которой так и кричит «люби меня!»? А разве можно переключить каналы связи, случайно зацепившись взглядом за ее формы? Да нет, конечно. И пол страны билось в экстазе, когда она рассказывала о новой биоинженерной разработке – модифицированной моркови. А потом она кричала:

— Пионеры!

И пацаны столбенели, глядя на ее голограмму, соблазнительно вздыхающую на фоне Кремля.

— Не останавливайтесь на месте! Идите вперед! Вы – наше все! — и пионеры хватались за барабаны, до удушья вязали вокруг общественнообязанных шей красные галстуки и строевым шагом топали учиться строить светлое будущее.

— Комсомол! — проносилось над страной.

И комсомольцы забывая о румяных комсомолках неслись каждый к своему голографу.

— Страна заботится о вас! Пришло время и вам потрудиться на благо страны.

Ну, вообще, все так и было. В какой-то миг все сосредоточилось вокруг комсомола. При вступлении в Союз Молодежи многие получили государственное жилье, льготы. В ответ страна требовала от них отчаянной пахоты во благо себя. И молодежь, подгоняемая таким стимулом, как образ Светланы Васильевны Соколовой, вся с потрохами отдавалась выполнению и перевыполнению производственных планов.

А сколько неприличных фантазий у населения было связано с ее образом? Вряд ли когда-нибудь в мире существовала женщина, имеющая такое политическое влияние, как товарищ Соколова А мне удалось с ней познакомиться.

— Вы уж, товарищ Волков, пожелайте что-нибудь стране перед отлетом, ну там, напутствие какое-нибудь, — она тыкала мне в лицо микрофоном и ждала ответа.

А я смотрел на это тщедушное белобрысое сознание и никак не мог взять в толк, как ЭТО смогло стать секс-символом голографовидения страны. Наконец, собрав в себе все силы, я оторвал свой взгляд от ее остреньких черных глазенок и свел его в одну точку на микрофоне.

— Ну… (Может, она чем-то неизлечимо больна? А может, это служба отечеству выпила из нее все соки?) Ребята!

— Смотрите туда, — она указала на одну из камер. Я уставился прямо в самый центр объектива.

И чего же ЦУП не позаботился о напутствии? Речь писали всем Центром, а вот напутствие… Упустили, да…

— Ребята! Девочки и мальчики! — я покосился на Соколову, она ободряюще кивнула в ответ, — Слушайтесь взрослых! Уступайте старшим место в электробусах! И тогда, ваша страна будет вами гордиться! Журналистка расхохоталась. А смеется, да, ничего так. Как и представлялось.

— Товарищ Волков, ну что вы несете? Сереж, выключи камеру. Итак, через пару минут мы снова включимся, и вы скажете: «Страна!» Она замолчала и задумалась.

Это ж надо же, до какой степени ее внешний облик изменили для голограммы! А вот руки у Светланы Васильевны – что надо…

— Страна! Еще несколько недель, и я покину тебя навсегда! Но сердцем я всегда буду с тобой, мой народ. И там, где сейчас нет ни запахов, ни разноцветья, там, где и время течет по-другому, мы построим для тебя новый дом. Дом, в котором твои дети найдут свое счастье! Я всегда буду хранить в своей памяти твой образ. Не забывай и ты обо мне!

— И я должен буду это сказать?

— Ага, а потом еще товарищ Соколова немного прослезится в кадре, и страна ну точно вас никогда не забудет. Запомнили? Скажете?

— А не могла бы товарищ Соколова немного прослезиться прямо сейчас?

Журналистка схватилась за сумку, вынула из нее пачку китайских сигарет, раздраженно прикурила и уже сквозь облако дыма произнесла:

— Вот же работка… Товарищ Соколова, уважаемый, меньше чем на миллионную аудиторию не работает.

Утро.

В голове звон, бой барабанов, во рту – вата, кое-как разлепляю веки. Ну надо же, я дома.

А, нет, барабаны бьют не в висках, их грохот доносится с улицы через открытое окно. Пионеры… В ногах чувствую невнятное движение. Я не один, что ли?

Поворачиваю голову, взгляд упирается в розовую пятку, бесцеремонно занявшую самый центр соседней подушки. Хлопая глазами гляжу на эту пятку и пытаюсь восстановить ход событий вчерашнего вечера. … — А я думала, космонавты не пьют.

— Что мы, не люди, что ли?.. Ну привет…

Еще несколько минут размышляю на тему превратностей судьбы, потом кое-как поднимаюсь с постели и топаю в ванную. Кроме гидрокабины, там есть еще и аптечка со старым добрым аспирином. Когда возвращаюсь, журналистка уже сидит в постели, едва прикрывшись простыней, и непредусмотрительно трясет взъерошенной головой. Подхожу, протягиваю ей стакан с лекарством:

— Вы, товарищ Соколова, пьете как лошадь.

— Да и вы, товарищ Волков, космонавт, герой Советского Союза…, - Соколова тихо стонет, одной рукой хватается за голову, другой – тянется к живой воде, — Спасибо. Пока сопит в стакан, достаю для нее свежее полотенце.

— Вот, что означает – герой Советского Союза… — бормочет она себе под нос, бесцеремонно разглядывая содержимое моего шкафа, — в моем районе коммунальщики вообще не хотят работать. Уже сколько писала на них, а все равно, то белье из прачечной чужое приволокут, то в шкаф комом бросят, разбирайся потом… Черт ногу сломит…

— Поминаете черта, товарищ заслуженный работник компартии?

— Да, позорю ее моральный облик, — она поднимается с кровати, простынь соскальзывает на пол, открывая взору гибкое тело. Откровенно разглядываю ее:

— Не боишься?

— Нет. Кто тебе поверит? Я воспользуюсь твоей ванной, ты не против? Согласно улыбаюсь и протягиваю ей полотенце.

Громко тикают старинные часы – единственное нетиповое, что я могу позволить себе держать дома. Все остальное имущество из бабушкиного наследства было передано в Музей Старины при Кремле. И пусть оно валяется там на одном из многочисленных стеллажей кладовой, зато не позорит меня перед согражданами. Скромность превыше всего. Но я – герой Советского Союза. Поэтому у меня квартира в районе класса «А», машина класса «А», привезенная из самой Китайской АССР, и столовые приборы того же уровня.

— Я – пионер, ты – пионер Наш коллектив – Октябрятам пример!

Голубая занавеска развевается сквозняком, едва не касается лица Светланы Васильевны, сидящей за столом. Она с любопытством разглядывает вилку, чья ручка выполнена в виде русской косы, и время от времени ковыряет ею омлет.

Перед глазами мелькает видение простыни соскальзывающей на пол с обнаженного тела. Волнующее зрелище. Удивительно, но мне вовсе не хочется так быстро расставаться с этой женщиной.

— Наверное, — она смотрит на меня сквозь зубцы вилки, — я как-нибудь урву минутку и получу Звезду Героя.

— Тебе так понравилась вилка? Можешь взять ее себе.

— Что это на ней? Инвентарный номер? Я пожимаю плечами:

— Ну конечно, когда один Герой Советского Союза идет в расход, все его имущество автоматически переходит к новоиспеченному Герою. Строго по описи. Так что, если урвешь минутку в самом ближайшем будущем…. Ее взгляд стал жестче, вокруг губ появились едва заметные складки:

— Это не смешная шутка.

— А это не шутка. Не пройдет и недели после моего отлета, как сюда вселится очередной Герой. А ты бери себе вилку-то, — я улыбнулся, — может тогда меня и в космос не отпустят. Поеду в Магадан.

— Плакса.

— Плакса? Вряд ли. Хотя, знаешь, можем быстренько пожениться, тогда все это хозяйство перейдет к тебе в пожизненное пользование. Только будь осторожна, по субботам под моими окнами собираются пионеры, стучат в барабаны и поют свои песенки. Она прищурилась и направила на меня острия вилки:

— Неприкрытый цинизм. Не забывайтесь, товарищ Волков. Перед вами заслуженный работник компартии.

— Хорошо, что он отключается в тебе на ночь.

— Все нормальные люди ночью спят. А ненормальные…

— Сегодня суббота, пусть работник отдыхает до понедельника. Заслужил, все-таки.

***

Надо же, а я неплохо выгляжу. И взгляд у меня такой… Героический.

И Светлана Васильевна стоит рядом и очень грустно смотрит голографическому мне прямо в глаза.

— Страна! — говорю голографический я, — Еще несколько недель, и я покину тебя навсегда!..

К концу моего монолога лицо товарища Соколовой бледнеет, покрывается красными пятнами, а когда я умолкаю, женщина произносит сквозь дрожь в голосе:

— Спасибо, товарищ Волков, ваш подвиг навсегда останется в наших сердцах.

Потом поворачивается лицом к настоящему мне и сверкает слезами в черных глазах:

— Каждый из нас благодарен людям, несущим в космос жизнь. Жертвующим всем, к чему они привыкли…

Она говорила и говорила, а я сидел в кресле и ошеломленно смотрел на ее фигуру. И ведь никто, ни один человек в мире не прольет по мне и слезинки. Я отправлюсь в космос, кто помашет мне рукой? Доктор Симоновский? Товарищ Гуанг Да? Дедушка Ленин с Московской площади?

Я спрошу ее вечером: на самом ли деле она по мне плакала или это местные художники-постановщики отрабатывают свои трудочасы? Хотя, нет, не буду. Страшно.

***

— Свет, да ты посмотри на них: это поколение, чья судьба расписана государством по часам на многие годы.

— Разве плохо?

— Где духовный рост? Где стремление выделиться из толпы?

— Зря ты так. На самом деле каждый ребенок имеет свою цель в жизни.

— Цель, утвержденную государством, зарегистрированную в амбарной книге.

— Зато, им не нужно искать себя.

— Да, за них это сделали великие мира сего. Каждый из них в отдельности беззащитен перед жизнью.

— Ты не прав.

— Обоснуй.

— А смысл? В ответ ты выскажешь мне десятки разных сочиненных тобой истин. Я не собираюсь опровергать каждую из них.

— Послушай, ты сама-то любишь то, что так рьяно защищаешь?

— Мне пора.

***

— Как же ты лжив илицемерен… — она смотрела на меня с неприкрытым презрением, — Зачем же ты становился героем страны, которую ненавидишь всем сердцем?

— Ну что ты, так было не всегда, — я опустился рядом с ней на парковую скамью, — Было время, и я по утрам дул в горн в пионерлагере. И крайне гордился этим. И, да, я жил сознанием того, что Союз – одна огромная семья.

— Так что же случилось? Шипит, изливаясь ядом, все равно, что гадюка.

— Что случилось? Что случилось?! Света! Меня всю жизнь учили: отдай стране всего себя, и страна вернет тебе все с лихвой. И что из этого вышло?! Я отдался Союзу, а что дал он мне взамен? А что будет у меня через месяц? А что будет у меня через год? Посмотри на этих людей, — я обвел рукой гуляющих, — По большому счету им плевать на Марс, они никогда его не увидят! Им плевать на Волкова, который будет рваться там, отрабатывая свои двадцать четыре квадратных метра, в которых и пожить-то толком и не удалось!

— Придет время и твоим именем назовут улицы.

— Да ну?! Свет… Выходи за меня замуж. У тебя будет двадцать четыре квадратных метра, а у меня – сознание того, что все, что я делал – это не просто так, а кому-то да пригодилось.

***

— Есть одна вещица… — Света задумчиво кусает губы, — она не изучена еще толком… В смысле, ее влияние на человеческое мироощущение не изучено.

— Что за вещица?

— Ну, такая, секретная разработка. Пока еще секретная, имеется в виду…

— А вы, товарищ Соколова, не так просты, как кажетесь. Доступ к государственным тайнам имеете…

— Да как сказать, это не то, чтобы совсем тайна… Но на всякий случай ее изобретение пока не разглашается.

— Свет. Мне принести клещи?

— Ну, знаешь, в общем, ее хотели использовать в вузах. Но все никак не могут на это решиться. Слишком уж серьезное психологическое влияние она оказывает на сознание.

— И что? Света взглянула мне в глаза:

— Не желаете ли встряхнуться перед полетом, товарищ Волков?

***

— Постараюсь объяснить доступно, — доктор Розенберг метался от ассистентки к ассистентке, — Этот прибор импульсами электрического тока воздействует на кору головного мозга. Он активирует ваши склонности, пристрастия. Ну, скажем, из вас при определенных условиях получился бы отличный музыкант. И все последующее вы будете воспринимать в форме музыки. Это понятно?

— Нет, — я скосил глаза себе на лоб: край каски настырно лез в поле зрения и черным пятном раздражал все мое существо, — Я ничего не понимаю в музыке. Доктор нетерпеливо вздохнул:

— Другой пример. Представим, что у вас есть тайная тяга к архитектуре. Тогда все видения будут восприниматься вами в форме архитектурных сооружений.

— То есть, если во мне погибает рыбак, я сейчас увижу тонны рыбы?

— Ну что-то вроде того, — он повязал мне на запястье ленту датчика. Прибор сию же секунду вонзил в мою кожу с десяток игл разного калибра.

— Зачем все это?

— Ну как же? Для усиления восприимчивости. Мы понимаем то, что понимаем. И если ваше воображение измеряется рыбой, то так тому и быть, будет рыба. Я бросил взгляд в камеру.

Где-то там Светка. Следит за моей голографической фигурой и, наверное, здорово нервничает.

— Потом мы загрузим в ваш мозг курс истории для студентов исторических факультетов. Вы будете воспринимать ее с точки зрения вашего, так скажем, дара. Все ясно?

— Предам от вас привет какой-нибудь камбале.

— Готовы? Я снова взглянул в камеру:

— Готов.

— Добро пожаловать в историю. Щелчок.

Невесомость. Холод.

Ночь, не пробитая звездами. Или копоть на сводах храмов. Или глаза матери, потерявшей ребенка. Или черный мазок на холсте.

Ветер, мешающий небо. Или дым из трубы крематория. Или выдох в прокуренной комнате. Или жирная серая линия от края до края.

Язва земли, исходящая лавой. Или пожары в бунтующем городе. Или закат, бьющий в окно сквозь решетку. Или красные разводы на сером фоне.

Крупные хлопья снега. Или мелькание медицинских халатов среди сотен раненых. Или бельма на глазах старухи. Или белые пятна, усеявшие полотно. Я – художник, я пишу мир. Я – творец. Мир – во мне. Я – в нем. Я чувствую его боль, задыхаюсь в зловонном дыму.

Я вижу детей, жадных до жизни, торопящихся, но непонятых, и спешу перенести их обиду на холст.

Я вижу толпы молодых людей, скандирующих лозунги, что не имеют для них никакого значения – здесь линии, там линии… Клети.

Я вижу массу мужчин и женщин, одинаковых в битве за индивидуальность. Что за цвета? Серый разных оттенков. Волны. Я вижу стариков, ждущих и обретающих. Точка. Красные подтеки – это запах крови, мерные удары ее жирных капель об пол.

Черно-серые полосы – запах гари, шипение сгорающих красок на полотнах великих мастеров. Белые пятна – запах хлора, целая симфония дыхания боли и стонов. Черное, серое, красное, белое. Черное, серое, красное, белое. Черное, серое, красное, белое… Картина закончена… Автопортрет…

— Ты – пионер! Я – пионер! Мы не признаем Никаких полумер! — доносится до сознания.

Открываю глаза, но сквозь слезы и боль не могу рассмотреть лица, окружающие меня со всех сторон. Чьи-то руки приподнимают мое тело, я пытаюсь ухватиться за чьи-то плечи, падаю… Подняться бы. Только бы подняться.

— Я – пионер, ты – пионер!.. Открытое окно.

Запах цветущей сирени, свежесть… И где-то там, в мае, — сытые, здоровые дети, живущие для того, чтобы жить, а не для того, чтобы плесенью вырасти в серые массы, дать споры и умереть. Им не нужно беспокоиться о своем настоящем и будущем. Их умы не тяготят заботы о том, что в их жизни чего-то не хватает. Все прекрасно, а для того, чтобы это состояние восторга жизнью сохранить и преумножить, они будут трудиться на благо страны не покладая рук.

И я готов умереть ради того, чтобы в мою страну никогда больше не возвращались болезни, голод и войны. Ради того, чтобы про мое время потомки могли сказать: «Это было великое время!». И оно действительно, великое. В нем нет людей с лицами, перекошенными гримасами боли, в нем нет трупов, валяющихся по улицам, в нем нет молодежи отравленной ядами…

— Костя… Все хорошо… Успокойся… Света…

Потом мы шли по улице. Я вцепился в Светкину руку. Не столько для того, чтобы не упасть, а больше для того, чтобы чувствовать под пальцами ее пульс, ее жизнь.

Как первый раз я оглядывался по сторонам и в сиянии дня видел улыбающиеся лица. Люди счастливы, они просто счастливы. А чем? Есть ли разница?

— Да это же товарищ Волков! — донеслось вдруг откуда-то сзади.

Я настороженно обернулся и встретился взглядом с серыми глазами сухонького старичка.

— Я видел вас по голографу, товарищ Волков!

— Товарищ Волков?! — тут же откликнулась женщина, шагающая неподалеку, — правда? Товарищ Волков? «Товарищ Волков? Товарищ Волков!» – тут же понеслось над мостовой. Шепотом, в голос, в крик…

Люди один за другим оборачивались, останавливались, протягивали мне руки…

И вдруг в моей ладони оказалась веревка от воздушного шара. Я сжал ее и поднял голову. Надо мной медленно кружась темнела голубая сфера.

— Спасибо вам, товарищ Волков.

Я опустил глаза и увидел перед собой девочку лет семи. Смущенный синий взгляд, широкая улыбка, недостающие молочные зубы.

И вдруг мне стало так легко-легко, что на минуту я и сам словно уподобился воздушному шару, рвущемуся в небо. Я присел и улыбнулся девочке в ответ:

— До встречи на Марсе, октябренок.

— Я прилечу. А вокруг собирался народ. «Спасибо!» – неслось над улицей.

И было в этом «спасибо» столько искренности, что я смотрел в эти лица и не сдерживал слезы счастья. А мои пальцы, впивая ногти в ладонь, все крепче и крепче сжимали веревочку от воздушного шара.

***

Светка хмурится за визором маски стерильного костюма. Сквозь пластик я вижу ее воспаленные веки, мне хочется утешить ее, но как подобрать слова?

— Краски там твои проходят обработку, — бормочет она, — что за глупость? Как будто они заразные. Я вообще-то много принесла. Обрисуешься, пока летишь.

— Спасибо…

Смотрю на нее, а в воображении – белая простынь скользит по гибкому телу, струится по гладкой коже… Линии талии, линии бедер… Взгляд, вздох, приоткрытые губы, чуть заметная улыбка… Пальцами по коже, кистью по холсту. Здесь – свет, там – тень. А в глазах отблеском масляных красок отражается голубой воздушный шар…

Сержан Александр Тадеушевич 392: День Третий

55 фунтов только со стороны кажутся ничем не примечательным натяжением, с которыми справиться любой мужчина в более-менее приличной физической форме. Майкл изо всех сил удерживал натянутый лук, одновременно пытаясь совместить целеуказатель с замершим в пятидесяти шагах серым комком. Изнемогая от усилий, он спустил тетиву практически на удачу. Мимо. Тяжелая стрела вспорола влажную землю ярдом левее цели. Притаившийся заяц длинным подскоком вылетел на открытое место. Косому хватило бы трёх прыжков, что бы добраться до спасительных зарослей густого орешника, как где-то за ухом свистнула тетива и пронзенный стрелой зверек кувыркнулся в сочную траву. Майкл обернулся. В десяти шагах сзади Катька грациозно опустила свой изящный блочник. Легкий и компактный, он выгодно отличался от его прямого английского лука, на голову превосходя собрата по мощности.

— Тю, Мишка! А ведь продул в чистую! Придется тебя на картошку отрядить! — в ее задорном дурачестве не было ничего обидного.

Хотя и вправду – везде обошла. И вчера – когда щуку на обед добывали, и сейчас…

Дался ему этот прямой лук – оружие предков! Требующий большой силы и ловкости. Шутка ли, до приезда почти месяц тренировался, хотелось ему, понимаете ли, впечатление произвести. Вот только не подумал, что за этим зайцем, до того самого впечатления, придется три часа по лесам бегать. И перед кем силой то хвастать вздумал? А то Катька его, как облупленного не знает?

— Стрелу не забудь, охотник, — не переставая улыбаться, девушка указала на белое оперение, — У нас терять в лесу боезапас не полагается. Тем более выращенный на домашнем матричном комплексе.

Когда, выдернув стрелу из мягкого дерна, Майкл вернулся к подруге, та уже успела подвязать ушастого к подсумку и теперь стояла в картинно-небрежной позе опершись на лук. Секунду Майкл смотрел в ее смеющиеся, но изо всех сил изображающие саму серьезность глаза, а потом шагнул ближе и, наклонившись мягко поцеловал девушку в полные, слегка дрожащие губы. Катька порывисто обняла его и ответила шутливым поцелуем в нос.

— Какой он у тебя горячий!

— Кто?

— Нос! Как у загнанной гончей!

— Тебе то, почем знать? Он горячий только у больных псин.

— Во-первых, ты болен мною де-факто, а во-вторых, если еще не загнан, то впереди у нас осталось много километров пересеченной местности до озера.

— Я надеюсь, здесь можно пользоваться велосипедами? А то, этот ваш принцип – «Не навреди природе»…. Или ты будешь меня тиранить на марш-бросок в полной боевой выкладке?

— Да можно, конечно. У нас нигде не запрещены мускульные виды транспорта. Вот только, проедешь ли?

— А вот и выясним! Спорить будем?

— Непременно! На мороженое! — Катька многозначительно подмигнула, — Поскольку спорить тебе больше не на что. Тебе и так картошку чистить!

Вместо ответа он сбросил рюкзак и, расположившись на земле, стал торопливо распаковывать велосипед. Его, как и все остальное свое снаряжение, кроме задержанных таможней стрел, он привез с собой из Англии. Последняя модель, почти произведение искусства, изготовленный из сотового углеродного композита, этот байк являл собой чудо инженерной мысли. По очень недешевой цене и очередью на получение в полгода, учитывая жесткую систему экономического планирования, принятую в Великобритании. Однако велосипед стоил каждого потраченного на него фунта. В сложенном виде он помещался в дюймовой толщины мешок, размером 17 на 8. Достаточно было расправить легчайшую конструкцию, на шарнирах с нанодоводчиками, что бы те, при достижении правильного расположения соседних частей, срастили их в единое целое. Майкл уложился в девять с половиной секунд, и теперь с гордостью стоял рядом с воплощением инженерной гениальности. Бесспицевые колеса с амортизирующим эффектом и системой интеллектуального распределения силы давления на грунт, тридцати скоростная автоматическая трансмиссия полного привода, система рекуперирования энергии, активно-адаптивное седло…. С таким набором можно смело рассчитывать на мороженое….

Он с легким вызовом взглянул на подругу, но Катька как-то странно отвела и потупила взор.

— Ты это, чего? — забеспокоился Майкл, хорошо знавший, чему предшествует такая реакция. — Ты это, брось! Слышишь! Только велосипед. И только на мускульной тяге. Никаких скрытых источников питания и прочих женских хитростей!

— Мишка, — интонация в ее голосе определенно намекала, что без подвоха не обойдется, — Мишка, я не хочу тебя расстраивать, но… почему вы там у себя, настолько конкретные? Если велосипед, то обязательно с колесами…. А альтернативные решения? Что совсем не рассматриваете, по причине врожденного консерватизма? Или бюро верификации и стандартизации окончательно задушила дух изобретательства и авантюризма? Смотри, радость моя, смотри и наслаждайся. Специально для тебя разработку скачала и оптимизировала. Полста баллов КТТУ, между прочим, запросили. С этими словами она высоко подпрыгнула вверх. С места. Почти на два ярда. Майклу показалось, что в верхней точке этого невероятного прыжка, станковый рюкзак на спине девушки взорвался. По крайней мере такой эффект вызвали десятки тонких стержней вылетевший из него во все стороны. Когда челюсть впавшего в ступор Майкла начала свое движение к центру Земли, стержни успели слиться в ажурную конструкцию, удерживая Катю в футе над травой. Нет, он, конечно, был наслышан о технических чудесах этой страны, но такого представить себе не мог в самых смелых фантазиях.

Агрегат, надо признаться был страшненький. Он откровенно пугал своей схожестью с шестиногим арахнидом-мутантом, похитившим прекрасную землянку, что висела под его тощим брюхом в полулежащем состоянии. Придя в себя, Майкл все же попробовал пошутить, что, мол он, как значит праведный рыцарь, просто таки обязан спасти юную деву из такого вот щекотливого положения. Одновременно он попытался обнять девушку, но Катька сделала легкое движение и арахнид бодренько отпрянул в сторону. Майкл оценил расстояние, на которое конструкция унесла его сокровище и прищурился. Нет. Не может быть. Все-таки аккумуляторы.

— Ты не думай, — опередила его мрачные раздумья Катька, — никакого запаса энергии извне, в этом экзоскелетном преобразователе нет и помине!

Она слегка замялась, и улыбнувшись продолжила, — Только рекуперированная, во время спуска с горы, когда я, не покладая ног, мчалась за возлюбленным, который в свою очередь несся кубарем вниз в попытке не проворонить наш ужин. Мой комбез, способен аккумулировать энергию, но это ведь не считается?

— И этой энергии хватит на пятнадцать миль пути по лесу? Только не говори, что ты не вылезала из комбеза последние полгода!

— Фу, это же не гигиенично. Как ты мог обо мне такое подумать? — Катька скорчила обиженную рожицу, потом не удержалась и показала скептику розовый язычок, — Седлай же «свое» пони, ковбой, и да победит разумнейший!

Нужно ли говорить, что Майкл безнадежно отстал от своей спутницы, которая ломанулась напрямую, не считаясь с рельефом местности. Шесть ног, непостижимым образом сочетали свои движения с ритмом бегущей в воздухе девушки, унося ее вдаль с впечатляющей скоростью.

Майкл понимал, что никакого обмана в происходящем не было. Все согласовывалось с физическими законами. Шесть ног. В каждый момент времени бегущего в воздухе, «под брюхом», удерживала, как минимум одна из пар. Следовательно «бегущий» не затрачивал энергии, на «без-опорное» состояние. А именно это состояние и есть причина того, что велосипедист тратит в четыре раза меньше энергии, чем бегун.

Кроме того, наверняка ее комбинезон преобразует энергию всех ее движений, а не только ног. Да и бегает ее арахнид, судя по всему не обращая на поверхность никакого внимания….

Десять миль велокросса, не бог весть, какая дистанция, если речь идет про подготовленную трассу. У себя, в Ричмонде, Майкл одно время был заслуженным призером в этой дисциплине. Но здесь. Среди этого девственного леса, он чувствовал, что весь его опыт и вся его подготовка не стоят и ломаного пенса.

Как и весь его чудо-велосипед. Чередующиесят разгоны и торможения поставили в тупик процессор рекуператора, зависшего в состоянии постоянного накопления энергии. За одно с ним потеряла свою интеллектуальность и система распределения давления на грунт, отчего профиль обода почему-то менял сечение на меньшее при форсировании заболоченных мест, но зато откровенно хвастал своей шириной при выезде на твердую почву. Адовы муки преследовали и пятую точку, в виде навсегда застывшего в краеугольной форме активно-адаптивного сиденья, отчего большую часть пути пришлось висеть на педалях. И только уникальная, тридцати скоростная, автоматическая трансмиссия, отмеченная в рекламе, кстати сказать, как разработанная по спецзаказу в Советском Союзе, радовала своей безупречной работой.

Некогда, крупнейший, исторический сложившийся поставщик природных ресурсов, за последние десятилетия стал научно-техническим лидером всей планеты. Печать «Сделано в СССР» была проверенным гарантом качества и надежности. Непостижимо…

Последнюю сотню метров он ориентировался, доверившись чудному запаху, затмившему собой все остальные запахи этого волшебного края.

Когда он доковылял, наконец, до озера, там уже был разбит бивак. Судя по ароматному пару, выбивавшемуся из-под крышки казана, кипевшего на маленькой жаровне, Катька уже успела освежевать их добычу, нашпиговать щедрые куски пряными травами, и отправить в глубь котла в компании с уже начищенной картошкой, грибами и луком.

— Ну, наконец-то, добрался. Сильно устал? Там, в одном месте топи были, так я знак оставила. Видел?

В мягком голосе было столько заботы и особой, женской тревоги, что Майклу моментально захотелось рухнуть на землю, придавив собой весь сотовый углерод провинившегося велосипеда. Затем картинно перекатиться на спину, испустить стон смертельно раненого воина, и позволить женщине снять с себя заскорлузые сапоги. Говорят, такой прием чертовски хорош для самоутверждения женщин в вашей жизни. Они сразу начинают чувствовать себя нужными, вкладывая в хлопоты над вами черточки не поддельного материнского превосходства.

Майкл не стал предаваться сладкой слабости. Может, кто и нуждается в таком самоутверждении, но только не та, кто наравне со своим мужчиной, штурмовала лесные заросли и, обогнав его, успела разбить лагерь и сварить обед. Аккуратно прислонив байк к березе, с подернутой первым дуновением осени листвой, он не спеша, подошел к девушке.

Как был, потный, в заляпанном болотной грязью комбинезоне, он основательно, по хозяйски сграбастал Катю в охапку.

— Ты у меня чудо! — прошептал он ей на ухо.

Катька всегда оставалась Катькой и обойтись без шпильки не могла даже в таком важном деле.

— Не слышу. От твоего запаха закладывает уши и слезятся глаза! Майкл подхватил подругу на руки, и бешено закрутился на месте.

— Ты у меня ЧУДО! ЧУДО! ЧУДО! — охотно подхваченный эхом ор, многократно разорвал тишину лесного озера.

Они сорвали с себя одежды, и наперегонки бросились в его чистую и холодную благодать. Первобытный, радостный дух жизни до краев наполнял их молодые и горячие тела. Они дарили друг другу любовь, на виду всего этого прекрасного мира, наслаждаясь его гармонией и красотой.

Рагу из зайца, лесных грибов и картошки, было потрясающе вкусным. Разумеется, в этом были виноваты и первозданная свежесть продукта, и волчий голод, и сама дичь, заставившая основательно побегать за собой по лесу. Частично, несколько баллов заслужил и «умный» материал туристического казана, способный к созданию конвекционных вихрей, благодаря которым продукты не нужно было перемешивать во время готовки. В противном случае рагу неминуемо подгорело бы – у них едва хватило сил набросить на себя полотенца и доползти до кухонного блока.

Вклад Майкла в этот чудесный ужин был хоть микроскопичен, но весом. У него хватило самообладания на то, что бы сначала открыть бутылку вина, и поднять тост за даму своего сердца, а уж потом наброситься на еду, запихивая ее двумя руками за щеки, поскуливая от восторга удовольствия. Впрочем, это не помешало ему наверстать упущенное позднее, как только тост был благосклонно принят и пригублен первый бокал чудесной грузинской «Хванчкары». В противовес его свинообразным замашкам, недопустимым с точки зрения английского джентльмена, Катька выступала за команду настоящих леди. Не сразу конечно, но, утолив первый, судорожный голод, она изящно, как в тогу завернулась в полотенце, пододвинула к себе столовый сервиз и показала мастер-класс по владению ножа с вилкой и оттопыренным мизинцами.

Катька уже вовсю посапывала под одеялом. Она умела вот так засыпать. Сразу. Спокойно, отпуская все переживания сегодняшнего, и не строя сиюминутных планов на день завтрашний.

Майкл же, похвастать таким свойством не мог. Увиденное и понятое им за последние три дня не шло из головы. С большой кружкой горячего чая, он сидел перед горевшей жаровней. В ее глубине исполнял свой танец живой огонь. Толстые сучья хвороста, горели ярким, бездымным пламенем. Что можно было сказать о людях, сумевших покорить силой своего знания процесс горения открытого костра? Как удалось получить тончайшую пленку, самостоятельно появляющуюся на каждом языке пламени? Как удалось организовать в ее микроскопическом слое сложнейший процесс полного дожига продуктов горения, так, чтобы игра пламени не отличалась от своего естественного поведения и при этом коэффициент полезного действия открытого пламени зашкаливал за 98 %? На что еще способно общество, по настоящему свободных людей? Где никто и никогда не сдерживает полет творчества бюрократическими аппаратами? Да, теми самыми, единственное предназначение которых уберегать научные завоевания гигантских, монополизировавших науку корпораций?

Все началось три года назад, когда Екатерина, совсем молоденькая еще аспирантка, была направлена к ним, в Ричмонд на устранение последствий глобального заражения нанитами. Угроза была страшной. Выведенные, не созданные, а именно выведенные в местной лаборатории наниты, представляли собой микророботов нестабильного, самовоспроизводящегося типа D. Главным назначением которых была переработка любых техногенных отходов человеческой деятельности. Не смотря на жесткую политику экономического планирования, на рельсы которого перешла большая часть стран мира, количество отходов продолжало расти. Спрос, производство, потребление, и опять спрос и опять производство, и опять потребление, напоминали змею, заглатывающую свой хвост. По замыслу руководящей этим проектом компании, абсолютная переработка мусора должна была стать золотой жилой. Выведенные нано-роботы, создавали себе подобных из отходов по фракциям веществ и группировались вместе согласно видам переработанного материала, осуществляя таким образом сортировку исходного сырья. Сигналом к завершению их деятельности был мощный поток Х- излучения, разрушающий двигательную структуру. Остается только догадываться, почему эта гениальная схема дала сбой. Ничтожный просчет привел к тому, что под действием Х-лучей гибли не все роботы, продолжившие свою работу и после отправления на предприятия в составе полученного сырья. Майкл хорошо помнил соседей, решивших обновить покраску своего дома. Только чудо позволило этой семье спастись от обрушения свежевыкрашенного здания. К утру, от дома и всей их утвари остались только аккуратные кучки разноцветного крошева. А в полдень было объявлено чрезвычайное положение национального масштаба. Если бы не своевременная помощь Советского Союза, Великобритания прекратила бы свое существование в течение одного года. И не просто, как государство. Она была бы стерта с лица земли вместе с самой землей. Группе ученых, в составе которых трудилась Екатерина Ковалевич, удалось дистанционно перестроить программу жизненного цикла вышедших из-под контроля нанитов. Каким то образом они смогли обнаружить в структуре микророботов эффект памяти, применив который удалось восстановить почти 70 % разрушений. Причём подвергшиеся метаморфозе деструктурирования и проструктурирования объекты, будь то промышленные комплексы и установки, здания или автомобили, дорожные покрытия или рельсы скоростных поездов обладали лучшими прочностными характеристиками, чем до проведения этих процессов. Впрочем, в этом не было ничего удивительного – Советский Союз на многие десятилетия обогнал весь остальной мир в нанотехнологиях.

Катя вела направление разработки средств защиты и предупреждения подобных катастроф и, так уж получилось, что его, молодого специалиста прикрепили к ее группе. Все они превосходно владели международным эсперанто и трудностей с общением не возникало. Ему казалось, что он угодил в фонтанирующий идеями вулкан, берущий свое начало из нескончаемого источника знаний. Работать с этими людьми не испытывая чувство бесконечного восхищения перед таким полетом мысли, было невозможно. Стройные ряды теорий, сменялись разработками доказательных баз. Ураганные мозговые штурмы заканчивались только под утро в лабораторных комплексах. Они не были одержимыми. Он никогда не назвал бы их так. Но он видел, что они бесконечно влюблены в свою работу, что сам поиск нового, для них необходим, как глоток свежего воздуха. «Я мыслю, следовательно, я существую» – повторяли они слова знаменитого Декарта, на его удивление, как это у них получается не терять интенсивность изысканий в течение долгих часов совместной работы. «Понедельник начинается в субботу» – ультимативно заявляли они ему в первый выходной день сумасшедшей недели, когда с красными от недосыпа глазами он позволил себе опоздать в лабораторию на две минуты. «Неужели в вашей стране у вас совершенно нет выходных дней?» – в ужасе спрашивал он, видя, что во втором часу воскресной ночи, они планируют утренние работы. «Расслабься, старик», отвечали ему, «Систему «три-четыре», у нас еще никто не отменял». В ту ночь, он набрался смелости и предложил отвезти Катю к ее английской подруге, в доме которой она остановилась. Дорогой она объяснила ему, что последние пятнадцать лет, в их стране всего три рабочих четырехчасовых дня. Она слегка замялась, и добавила, что если он не против, то не могли бы они где-нибудь перекусить, потому что хотя советские труженики и работают по двенадцать часов в неделю, кушают исправно по прежнему – первое, второе, третье и компот четыре раза на дню. «Шутка», добавила она, «Сегодня мне удалось подкрепиться всего одним сандвичем. Черствым и совершенно тощим. Натка совсем голову потеряла от страха – живет только старыми запасами, нанитофобия, у нее понимаешь…». Найти работающее кафе им не удалось. В связи с чрезвычайными обстоятельствами население Ричмонда спешно покидало предместья Лондона, и немногочисленные, оставшиеся нетронутыми хищными нанитами кафе уже были закрыты. Не спрашивая разрешений, он отвез девушку к себе домой, где, выдав ей чистое полотенце, халат и зубную щетку, отправился готовить ужин.

Они поговорили до пяти часов утра. Катя была потрясающей собеседницей. Умная, с тонким чувством юмора, чертовски привлекательная в этом смешном, почти полностью ее скрывающем в необъятных складках халате, она все больше и больше очаровывала Майкла. Они говорили обо всем на свете. Восхищение искусством древних цивилизаций, сменялось серьезностью проблем восстановления ледников Антарктиды. Артефакты найденные на обратной стороне Луны и находки обнаруженные под Марсианскими «каналам», уступали место современным театрам акустики и видеовизуализации. Когда же выяснилось, что спать им остается не более четырех часов, он уступил ей свою спальню, устроившись на диванчике в гостиной. Но едва он поудобнее устроился на жестком виниле, как послышался Катин голос. «Постель у тебя очень мягкая, все бока отлежала», пожаловалась она. Секунду другую, девушка стояла в проеме двери, освещенная лунным светом, робко пробивающимся между полуприкрытыми ставнями. Затем скинула с плеч его нелепый, на восемь размеров больше ее халат, подошла к оторопевшему Майклу, отбросила тощее одеяло и решительно забралась к нему подмышку. От ее, почти обнаженного тела пыхнуло таким жаром, что зябнувший в этой холодной, не топленой комнате Майкл, задохнулся. Он не смел дышать и пошевелиться, боясь разрушить, казалось снившуюся ему идиллию. А Катька, уютно устроившись у него под рукой, обняла его за шею и поцеловала в нос. «Спокойной ночи», сказала она ему. И моментально провалилась в глубокий сон. Это не было наваждением. Что-то случилось, очень важное и значимое в его жизни. Иначе, почему он так счастлив? Бережно прижимая к себе девушку, вдыхая аромат ее волос и наслаждаясь живым теплом ее тела, он не смог уснуть до самого утра.

С тех пор они были вместе. Катя часто приезжала к нему в Англию. Они оба знали, что до истечения контракта, Майкл не может приехать к ней – визовые правила Британии славились свой жесткостью.

За эти годы он узнал о Союзе почти все по рассказам своей подруги. И все эти годы он жаждал встречи с этой страной. «Куда, куда ты собрался?», спрашивали его друзья и коллеги, когда контракт был закончен, и он смог приступить к оформлению документов на выезд. «Ты пропадешь там в этих лесных джунглях. Если раньше нам рассказывали байки, что по улицам Москвы ходят медведи, и мы знали, что это всего лишь пропогандическая чушь, то вот теперь эти байки стали правдой! У них даже автомашин нет! Ни одной на всю страну! Если раньше мы говорили, что в этой страны две беды – дураки и дороги, то теперь насчет первого мы не уверены, а второе вообще исчезло в нашем понимании этого слова! Коммуникаторов связи с имплантатом личности – нет! Даже мобильниками не пользуются! Нет магазинов! Нет профессионального спорта! У них хоккеисты тренируются в свободное от работы время! А театр? Ты хоть знаешь, что там нет театров? Они собираются, в какие то доморощенные кружки, ставят сценки и находят в этом удовольствие! Ты пропадешь в этой стране навсегда возле доски, где до конца жизни будешь выводить мелом свои любимые математические уравнения! А деньги? Куда делся их рубль? Стеклянный ли, оловянный ли, деревянный, на худой конец? Где он? Какое то немыслимое БэТэТэУ?»

Майкл не отвечал им, погруженный в предвкушение встречи с этой немыслимой страной. Он уже знал, что рубля нет, зато есть БТТУ – балл творческого – трудового участия. Знал, что нет мобильной связи – зато есть ЕС – Единая Сеть, где БТТУ имеет хождение как обменная единица. Нет заводов по производству товаров народного потребления, но за то в каждом доме есть безотходный матричный комплекс, где можно в считанные мгновения вырастить любой, скаченный из ЕС предмет. Пищевые продукты поступают в дома из местных хранилищ по продуктопроводам, причем свежайшего качеств и именно те, что были выбраны вами в сети. Нет театра, но есть чистое искусство с непосредственно вашим в нем участием. Нет профессионального спорта, но, судя по международным товарищеским встречам – советские «доморощенные» спортсмены достигают неплохих результатов. У них нет того минимализма, которым пугали его друзья. В их развитии, бесконечное в своей бездумности потребление сменилось ориентацией на созидание. Их ушедшие за горизонт технологии позволяют любому индивиду жить в полном и гарантированном достатке, работая только двенадцать часов в неделю по своему выбору. За последние десятилетия они доказали всему разрушающемуся миру, что есть другой путь, лучший чем бесцельное потребление природных богатств. Нет автомашин, зато есть персональные вакуумные дирижабли, не требующие гелия и сколь нибудь существенных энергозатрат. Нет магистральных дорог, но зато есть система направляющих колец, по которым на тридцати метровой высоте беспрерывно курсируют поезда от локальных шестивагонных до десятикилометровых региональных громадин, являющиеся ко всему прочему генераторами энергии. Они никогда не останавливаются, посадка и высадка осуществляется с помощью стартующих пассажирских капсул. Именно на таком поезде они добрались сюда, в знаменитые Новгородские леса. «Тебе не просто будет созерцать медведей на Московских улицах», сообщила ему Катя, «Лучше скармливать тебе наш «Социализм» по частям. Почему бы нам, для начала не устроить пикник и не отметить твой приезд?»

Их лесное озеро было забронировано через сеть за символическую плату. Чистейшая, восстановленная от последствий безумной жадности человека природа, мягко баюкала и растворяла. Легкий туман приглушал пение засыпающих птиц. Катька мирно посапывала в глубинах спального мешка. Майкл поставил чашку на камень и решительно поднялся на ноги.

22.02.12

Окорин Юрий 391: Попутный ветер

Тяжёлый корпус станции вздрогнул. Это состыковался ещё один модуль.

Профессор Васнецов выглянул в иллюминатор: территория станции разрасталась.

— Ну что, Игорь Петрович, пока всё идёт по плану, без задержек? — раздался бодрый голос капитана научной станции Латецкого.

Васнецов обернулся: Латецкий стоял, как всегда улыбаясь. Профессор, руководитель научной экспедиции, никак не мог привыкнуть к тому, что с лица командира этого корабля, разрастающийся всё больше и больше в процессе полёта, улыбка не сходила совершенно. Однажды Васнецов видел, как Латецкий отчитывал резко своего офицера за беспечность, но даже тогда с удивлением обнаружил, что даже в этот, казалось бы, серьёзный момент глаза и рот просто блестели своей смешливостью. Именно тогда профессор стал обращать внимание на такую особенность своего капитана. Конечно, как руководителю экспедиции, Васнецову, по большому счёту, не было важно, с каким выражением лица Латецкий исполнял свои обязанности. Важно было лишь то, чтобы их дело спорилось. Но, надо сказать, Латецкий работал надёжно, обращая внимание, казалось бы, даже на мелочи. Даже и если он что-то упускал из своего внимания, то можно было быть уверенным, что непременно вспомнит и спросит отвечающего за этот вопрос. А о точности и пунктуальности капитана, любящего абсолютный подарок, ходили по кораблю вообще легенды.

— Получается, что так. Даже пожаловаться не на что, — пожал плечами Васнецов.

— Даже на меня?

— Ну, Андрей, на Вас тем более. Ваши люди работают слаженно, не покладая рук, я бы сказал. Так что претензий нет.

— Тогда чего же Вы, Игорь Петрович, такой хмурый?

— Чего? — переспросил Васнецов. — Да, понимаешь, что-то меня гнетёт… Такое ощущение, что мы о чём-то забыли, что-то упустили из виду.

— Ну, что же, могу успокоить только, — продолжал улыбаться Латецкий. — Если что-то у нас не так, это у нас непременно вылезет. Так что непременно увидим.

— Да вот не хотелось бы, чтобы вылезало…

— Постараемся, — как-то неопределенно пожал плечами Латецкий.

— Надо бы… Кстати, сколько ещё модулей осталось состыковать?

— Да последний, вроде, остался. Он уже нас нагоняет…

Да, много было потрачено усилий, чтобы прийти к выводу, как всё-таки собирать в этом мрачном, но удивительном, звёздном пространстве огромную по меркам космических первопроходцев прошлого века космическую межпланетную станцию. Поначалу планировали собирать корабль на орбите Земли, тогда начинали осознавать, что время его готовности при этом увеличивается, и поставленные задачи всё более и более удалялись. Начались сомнения. Было ясно, что для того, чтобы сэкономить время, всё-таки многое надо было делать на ходу.

И вот тогда появился за столом Научного Координаторского Совета по делам космических изысканий командор Латецкий, который уже был назначен на корабль, со своим предложением. Не то, чтобы его план был такой уж гениальный: он и так уже витал в воздухе, только произнести это вслух всё-таки никто не решался. А Латецкий это смог сказать громко и совершенно без сомнений. «Выскочка!» – тогда подумал Васнецов, и лишь спустя некоторое время начальник научной экспедиции понял, что лишь-благодаря молодой горячности новоиспечённого коммандора учёные мужи смогли преодолеть свою нерешительность. Лишь только после осознания этого профессор стал относительно довольно снисходительно к Латецкому. А, после того, как столкнулся с его организаторскими и деловыми качествами, когда уже командор начал наводить порядок на корабле, и вовсе проникся к нему доверием. Латецкий и сам всё записал в блокнотик, всё что ему говорил Васнецов, и того же требовал от подчинённых. А иногда устраивал «бумажную охоту», как втихомолку называли происходящее его офицеры, в которой он проверял блокноты офицеров и вахтенных, и если обнаруживал их отсутствие, то даже фраза «А зачем мне это надо? Я и так всё хорошо помню!» не спасала провинившихся от его гнева. И всё-таки он научил свою команду работать как надёжный сложенный механизм. Можно было смело рассчитывать на то, что стоит только упомянуть о чём-либо, а ребята уже попробуют решить проблему. А при всей любви Васнецова к абсолютному порядку это смогло произвести на научного руководителя приятное впечатление. Вот с этого фактически началось их сотрудничество.

Что же касается самой идеи, то предложение Латецкого начиналось с того, что все стыкуемые модули запускались не после запуска базовой станции, а перед ней. С орбиты Земли они уходили по предполагаемому пути, снабжённые средствами управления, рассчитанными на долгое время пути, и ждали сигнала от основного корабля. А «дабы они так просто не прохлаждались», как выразился тогда Латецкий, на них предполагалось возложить задачи предварительной разведки и оценки окружающей обстановки до момента стыковки. Но самым лучшим было бы, чтобы модули до встречи с базовой станции выполняли автономно также и свои научные задачи, и тогда получилось бы, что вместо одного научного исследования удалось бы добиться множества исследований космического пространства. Единственное условие – это то, что модули должны были быть спроектированы так, чтобы могли находиться в состоянии ожидания стыковки достаточно длительное время, чтобы учесть возможные непредвиденные обстоятельства, которые могли возникнуть при старте или полёта основного корабля.

Сначала предложение Латецкого, несмотря на то, что все прекрасно понимали, что оно довольно-таки рационально, всё же встретили с иронией и сомнениями. Но тогда Васнецов, сам даже не ожидая от себя такого порыва, поднялся и встал:

— Подождите, дорогие мои товарищи, а, что, у нас есть какой-то другой выход?

Он даже сам не ожидал такого от себя, потому как, увидев Латецкого впервые, стал питать к нему неприязнь. Не зная почему. А тут встал и дал ему зелёный свет.

Члены Совета бросили на него взгляд и призадумались. Кроме того, слово Васнецова всё-таки имело вес, и немаленький.

Так стратегия космического полёта была выработана. На следующее заседание Васнецов пришёл уже не только с Латецким, но и с маленьким тщедушным человеком с пронзительным взглядом, которого с порога и представил:

— Прошу любить и жаловать. Иннокентий Петрович Палич.

Все аж привстали. Кто хорошо знал Васнецова, то представляли прекрасно, сколько времени потратил на поиски этого гостя. Именно изобретение Палича и должно было стать «изюминкой» корабля. Ещё в студенческие годы, работая на кафедре института в последние годы жизни Советского Союза, молодой человек изобрёл солнечный парус, в котором он конструктивно реализовал принцип многократного отражения излучения. Но, к сожалению, возникшая, в том числе, и в институте неразбериха не позволила ему закончить работу. Потом Палич забросил своё изобретение и только занимался с тем, чтобы удержаться на плаву, сводя концы с концами.

Уже после возрождения СССР новое правительство стало широко поощрять научные изыскания, тратя на них практически баснословные средства, пытаясь таким образом возродить славу техногенной державы. Многие научные проекты были подняты с пыльных полок. Но космос был несомненным приоритетом, и Васнецова, давно махнувшего на всё рукой, неожиданно вызвали в Комитет по науке и технике, где дали зелёный свет его проекту «Центурион».

Готовя материалы по своему возрождённому проекту, новоиспеченный научный руководитель научной экспедиции понимал, что дальние полёты требуют трёхкратного (а в идеале – и пятикратного дублирования всех систем) резервирования. И, когда его внимание остановилось на двигателе корабля, он стал собирать информацию о разных видах таких устройств, пытаясь на своем детище использовать их совершенно разной природы. И совершенно неожиданно на одной из семейных вечеринок его зять Аркадий, давно уже отошедший от научных дел, вспомнил, что в свою бытность, во времена прежнего Советского Союза, у него работал на кафедре студент Иннокентий Палич, которому он дал задание полностью разработать свою, идущую от сердца, идею, а не двадцатый раз перерабатывать уже имеющиеся. И вот однажды Палич пришёл с проектом солнечного паруса странной конструкции и с энтузиастом принялся прорабатывать свою идею.

В конце концов, ему это удалось, однако Аркадий вскоре обнаружил, что Иннокентий с некоторых пор перестал приходить на кафедру, а вскоре через своего приятеля передал, что более этим проектом заниматься не хочет. Это было неожиданно. Создавалось такое впечатление, что как будто Палич просто «перегорел». Интерес почему-то пропал, и он, пользуясь своей загруженностью, поставил крест на своей работе на кафедре. Об этом Аркадий узнал уже от пары его друзей, которые также продолжали свой путь на кафедре, правда, занимались весьма незатейливой работой – писали программы по различным указаниям.

Аркадий, который не с большой охотой занимался поисков молодых талантов, по-настоящему интересной работой Палича был буквально взбудоражен. Ему глубоко было жаль, что такая неординарная вещь снова осядет на полку, и то в совершенно неоконченном виде. Аркадий даже специально искал Палича, чтобы поговорить с ним. Ему казалось, что он сможет найти нужные слова, чтобы убедить его вернуться к работе. Но, когда услышал слова Иннокентия о смерти дяди, которого ценил как отца, и о тяжёлом заболевании сестры, как-то растерял своидоводы. И Аркадий не стал его уговаривать, прекрасно понимая, что это означает полную потерю проекта.

Когда Васнецов заинтересовался это историей, его зять с сожалением добавил, что лет через десять после ухода Палича, кафедра пыталась участвовать в космических проектах со своей идеей солнечного паруса, но по сравнению с проектом Палича выглядело как-то убого. Поэтому, когда руководство обратилось к Аркадию с предложением участвовать в этих начинаниях, то тот решительно отказался, а через год и вовсе ушёл как из института, так и из науки.

Васнецов, уже заранее влюблённый в проект Палича, занялся упорными поисками человека, закопавшего свой талант в землю. Но даже тогда, когда он нашёл этого самородка, успокаиваться всё равно было рано: большого труда стоило уговорить этого специалиста поучаствовать в доведении его идеи до логического конца. Однако единственным условием, в конце концов, согласившегося Палича было участие в космической экспедиции.

Васнецову с большим трудом удалось уговорить руководителей Центра подготовки космонавтов включить нового участника экспедиции в программу тренировок. Лишь, после того, когда ему это, в результате, удалось, Палич согласился приступить к работе. Конечно, можно было не брать в расчёт уже, в общем-то, пожилого человека, но сам Васнецов был абсолютно уверен, что именно этот изобретатель солнечного паруса многократного отражения будет необычайно полезен экспедиции. Именно его двигатель – уверен был профессор – должен был сыграть решающую роль в достижении Марса.

Да, именно эта красная планета была конечной точкой их путешествия. Было, конечно, далеко не ново, что человек вновь устремился к своей ближайшей планетарной соседке. Но причина была ещё и другая.

За несколько лет до упадка первого СССР в последние годы невиданного освоения космического пространства начался проект «Авиценна», который был рассчитан не несколько лет, однако он начался и завершился запуском всего одного космического аппарата, который нёс в себе контейнер с различными микроорганизмами, которые могли сущестововать в весьма экстремальных условиях. Посланец Земли понёсся в сторону Марса, где выполнил всё, как было и задумано: спускаемый аппарат мягко приземлился на поверхность, раскрыл антенны и солнечные батареи, после чего в пробурённое отверстие поместил ёмкость с драгоценными живыми образцами.

Первое время посадочный модуль передавал всю информацию на Землю о неслыханном эксперименте, который хранили под большим секретом, так как боялись, что не добившись результата, станут посмешищем всего мира. Но всё шло просто идеально. Однако несовершенная электроника требовала проведения ежегодных регламентных проверок и перенастроек для введения поправок в систему управления и только лишь для того, чтобы человек там, на далёкой голубой планете, знал, что всё, что он задумал, исполнялось. Но хаос, в который был ввергнут СССР кризисом, не позволил продолжить удивительный опыт.

Однако, когда после устранения проблем вспомнили об «Авиценне», было уже поздно: связь была потеряна, и продолжение эксперимента становилось бессмысленным в условиях полного незнания обстановки на красной планете. Лишь после восстановления славы космической державы решено было приложить все усилия, но не только восстановить связь с марсианской лабораторией, но и попытаться развернуть там настоящую научную станцию.

?

Васнецов словно пришёл в себя, оторвавшись от своих воспоминаний, и спросил, не меняя выражения лица:

— И что наш ветродуй?

— Кент, что ли?

Игорь Петрович улыбнулся: с лёгкой руки Латецкого длинное имя Инокентия Палича так потеряло добрую половину своей длины:

— Ну да. Как там его детище?

— Парус раскрылся. Всё в норме. А Палич там вокруг крутится.

— Как там метеоритная защита? В норме? Не порвёт нам паруса-то своим шквалом?

— Так нет же! — и Латецкий поднял руки вверх. — Сами же видите! Плывём же!

— Замечательно идём пока… А сам-то он как?

— Сам? Да великолепно! — ухмыльнулся Латецкий. — Молодым даже фору даёт. Как будто всю жизнь на орбите проводил!

— Вы там поосторожнее с ним. Берегите его.

— Так его разве остановишь?! Сам лезет в самое пекло! Говорит, я сам сконструировал, а теперь должен своими руками потрогать…

— Конечно… Но всё же. Без нужды его не дёргайте. Твои мастера уму-разуму от него, хоть, научились?

— Говорят, что могут его частично заменить. А к Батикову и сам Палич прислушивается. Вместе теперь решения принимают…

— Вместе, говоришь…, - задумчиво проговорил профессор. — Это – ладно. А из твоего Батикова толк будет… Откуда он к тебе пришёл?

— Из КБ его и забрали. Он-то и конструировал эти модули.

— И что тебе так его и отдали? — усмехнулся профессор.

— Да нет, конечно! Какой там! Пришлось надавить, трудов стоило немалых.

— Не жалеешь?

— Да нет! Батиков – специалист хороший, да и своим спуску не даёт. Офицер что надо!

— А сам?

— Что сам?

— Сам небось с охотой побежал к тебе под крыло-то?

— Да куда там! Уговаривать пришлось. Прямо как барышню какую…

— Ну-ну… Зато при деле. В этот момент корпус станции снова вздрогнул.

— Ну что, Андрей, кажется последний вагончик…? — постукивая легонько пальцами по обшивке, не то спросил, не то утвердительно сказал Васнецов.

— Вроде и всё, — кивнул Латецкий, отходя в сторону. — Пойду проверю свой локомотив, что да как. А то глаз да глаз-то нужен за моим хозяйством…

— Давай, — махнул рукой Васнецов, а потом спохватился. — Андрей!

— А? — обернулся Латецкий на полпути.

— Если там Батиков не занят, пришли-ка его ко мне. Пусть идёт в каюту. Мне тут одно дело с ним покумекать надо. Ладно?

— Пришлю сейчас, — махнул рукой Латецкий. — Явится сейчас.

Корабль охватила лёгкая суета: офицеры экипажа ходили по отсекам со своими людьми и проверяли стыковочные узлы и шлюзы. Вообще-то такие обходы Латецкий заставлял их проводить два раза в сутки, но на этот раз чувствовалось какая-то напряжённость в их движениях. Но, судя по их выражению лица, проблем обнаружено не было.

?

Корабль шёл согласно графику уже несколько месяцев, однако уже после половины пройденного пути скорость научной станции вдруг неожиданно увеличилась. Васнецов заметно стал нервничать. Несмотря на то, что курс корабля совсем не изменился, всё-таки изменившийся режим движения нарушил спокойствие профессора и тот, уже не справляясь с нарастающим волнением, вызвал по селектору Палича.

Тот появился не сразу, а спустя полчаса, что ещё больше заставило Васнецова задуматься о возможных проблемах. Но появившийся Палич в компании с Батиковым просто излучал абсолютное спокойствие и невозмутимость. Васнецов с удивлением покосился на Батикова:

— Как мне кажется, я Вас не вызывал… Батиков хотел что-то сказал, но Палич его перебил:

— Игорь Петрович, это я имел смелость пригласить его на нашу встречу. На мой взгляд, речь пойдёт об изменившейся скорости нашего «лайнера»?

— Вы необычайно догадливы, Иннокентий, — в том же тоне ответил Васнецов. — Впрочем, это трудно было не понять. Мне интересно знать, в чём причина неожиданного увеличения скорости? Насколько я понимаю, маршевые двигатели никто не включал, работал только Ваш парус?

— Разумеется, разумеется. Однако, всё происходит, как в старые добрые времена, Игорь Петрович, когда парусники бороздили океаны, — улыбнулся Палич. — Просто усилился ветер…

— Вы шутите, Иннокентий! — вскинул глаза профессор. — Насколько я понимаю, мы удаляемся от Солнца, а значит, солнечный ветер должен, наоборот, ослабевать. Не так ли? Или, может, Вы ловите в свои паруса какой-то другой неформальный ветер? Или у Вас в парусах многократное отражение превысило все возможные пределы?

— Игорь Петрович, я не создаю ветер, а ловлю всё то, что нам попадает в паруса, — совершенно спокойно возразил Палич. — И именно поэтому я взял с собой Батикова, который более сведущ в этих вопросах.

— Ну-с, Женя, может, Вы сможете мне всё прояснить?

— Отчего же не могу? Могу. Прояснить смогу, а объяснить почему – наверное, нет…, - начал как-то странно Батиков.

— Вот как!

— Видите ли, Игорь Петрович, мы попали просто под поток, и нас понесло. Мы просто поймали попутный ветер…

— Интересно, — кивнул Васнецов. — А он, действительно, попутный?

— К нашему счастью, да.

— Возможные последствия?

— Серьёзных – никаких. Только быстрее полетим. Точнее, летим.

— Женя, надо нанести на карту эти ветра. Ведь может быть, это какое-нибудь стабильное течение типа Гольфстрима.

— Весьма возможно, сделаю.

— Значит, говоришь, риска нет. Ответом ему была широкая улыбка Батикова:

— Да всё нормально будет, Игорь Петрович. Не беспокойтесь.

— Ну раз нормально, успокоили Вы меня. Идите тогда и смотрите, чтобы всё было нормально. А ты, Иннокентий, приглядывай за своей движущей силой. Палич махнул рукой, и они вышли.

?

День за днём шёл полёт, одни, казалось бы, незначительные события сменялись другими. Все ждали, пока наступит настоящий праздник – когда их нога ступит на долгожданную поверхность Марса. Для одних это был бы восторг, для других – момент того, что совсем скоро уже можно будет возвращаться домой.

Однако наступил и такой момент. Собранный парус на подходе к Марсу проверила группа космонавтов во главе с Паличем, которому всё-таки удалось уговорить Васнецова. Всё прошло благополучно, и станция вышла на круговую орбиту.

Многие хотели высадиться на планере, но пока на орбите шли дебаты, кто войдёт в посадочную группу. И будто бы специально над планетой стоял густой туман. Даже слова Васнецова, что, может быть, Марс остался всё таким же неприступным и мрачным. Но были надежды, а, когда кто-то заметил какой-то отблеск сквозь туман, появилась вера в то, что присланная с Земли жизнь дала свои всходы. Число охотников не только не убавилось, а даже возросло.

Лишь через двое земных суток планер пошёл на сближение с планетой. Вонзившись в марсианскую атмосферу, кабину трясло из стороны в сторону, но космические упрямцы только улыбались. Они ждали чуда!

И вот оно – почти мягкое приземление! Вот они сделали первые шаги по планете!

— Не может быть…, - шептал Васнецов. Не может быть…

Перед ним простиралось большое снежное поле, а где-то там, вдалеке высилось большое дерево, окруженное зеленой лужайкой.

— Это – мираж… Но это был не мираж, а зарождение жизни. Проще было не верить собственным глазам…

Кейс Анна 387: Случай в СССР

— А теперь, дети, поворачиваем направо и заходим в проём…

Детвора аккуратно – как-никак, шестидесятый этаж! — цепочкой прошли по бортику балкона, стараясь не смотреть вниз и цепляясь за поручни. Хоть генетика и избавила людей от наследственных болезней и пороков, но боязнь высоты всё же осталась. Ветер завывал в неостеклённых проёмах новенькой, строящейся высотки. Учитель-экскурсовод, убедившись, что все его подопечные благополучно зашли внутрь здания, последовал за ними.

— Смотрите, ребята, мы сейчас на площадке, которая в очень скором времени превратится в гостиную чьей-то квартиры. Возможно, в ней даже будут жить ваши знакомые! А пока рассмотрим технологию, разработанную нашими советскими учёными, по которой теперь строятся наши будущие новые дома. Как вы видите, внутрикомнатных стен ещё нет, есть только вот эти колонны. — Парень жестом указал на чёрные, матово поблёскивающие трубки от пола до потолка. — Они называются несущими, или опорными, колоннами, и весь дом держится именно на них.

— А такие тоненькие! — удивилась девочка с растрёпанными косичками. — Как моя нога…

— А сидела бы на диете, не казались бы тонкими! — поддразнил кто-то из одноклассников.

— Дурак!

— Тише! Не ссорьтесь. Они действительно очень тонкие и лёгкие оттого, что сделаны из углеводородных цепочек. Раньше, когда углеводороды могли добывать только из природных залежей полезных ископаемых, и эта конструкция была бы слишком дорогой, но сейчас наши советские биотехнологии позволили вывести особый род живых организмов, которые и дают нам…

Трое мальчишек за ближайшей колонной не слишком внимательно слушали своего гида. Один что-то гордо демонстрировал изумлённым ровесникам. До учителя, примолкшего на секунду, долетело: «Ой, какие смешные! Будто жвачка ожила…» «Где купил? — Подарили…» По руке мальчика ползало зеленоватое бесформенное существо, похожее на полупрозрачного слизняка, вытягивая и втягивая ложноножки.

— Последняя модель! Карманная био…

— Что у вас там, мальчишки?

— Ничего, товарищ Давыдов! — быстро откликнулся один и что-то спрятал за спину.

— Ну-ка покажи руки!

Мальчик сделал неуловимое движение руками, затем поднял их, глядя на учителя честными глазами.

— Вот!

— Хорошо, тогда иди сюда. И все остальные, тоже подходите.

Мальчик с сожалением оглянулся, но вернуться к колонне не посмел. Прилепленный к тёмной поверхности слизняк, почувствовав наконец спокойную обстановку, скользнула туда-сюда и укрепилась на месте…

— …посмотрим и на руководителей этой грандиозной стройки. Валя, привет!

Навстречу школьной экскурсии вышел плечистый русоволосый парень, которого и назвали Валей. За ним ехал робот, невысокий, по локоть своему хозяину, с широким основанием на гусеничном ходу и длинными гибкими манипуляторами.

— Итак, посмотрите на этого робота. — Валя говорил суховато, отрывисто – не привык много выступать перед детьми. — Это – универсальнейший помощник человека. Конечно, роботами вас не удивить, наверное, у многих уже есть домашние роботы-помощники. Несколько детей закивали.

— Кхм. Но все они работают согласно вложенным в них программам. Этот же робот необычный – он умеет сам принимать решения. Вы знаете, что люди в наше технологическое время нужны больше всего там, где нужно принимать нестандартные решения, где нужен разум… Изменив схему импульсов, мы попытались научить этого робота мыслить по-человечески. Передать ему наши человеческие качества, так сказать. — Валя воодушевлялся с каждым словом. — Ведь не везде нужна принципиальность. Иногда строгое следование инструкции может только навредить…

— Да! — громко сказал мальчик, оставивший на колонне слизняка, и обиженно покосился на учителя. Взрослые улыбнулись.

— Именно поэтому робот, которого вы видите, является моим незаменимым помощником здесь, когда мне требуется быть одновременно в десятке мест сразу.

— Тогда вам нужно десять таких роботов! — воскликнула девочка с косичками. И все засмеялись.

— Я бы не отказался.

— На этом, — сказал Давыдов, — мы завершаем нашу экскурсию. Ваши впечатления, всё, что вы запомнили, и даже ваши замечания и предложения, если такие есть, вы напишете дома, и сдадите мне на следующем уроке. Проходите к лифту… Сам он слегка задержался возле Вали, и тихо спросил:

— Как дела?

— Да разрываюсь вот. Сам понимаешь, на таком объекте дел навалом… Робот этот тоже. Он, конечно, получше предыдущих, но боюсь, что здесь всё-таки нужен человек.

— То есть ты сказал детям неправду, как учителя досоветских лет? — лукаво улыбнулся Давыдов.

— Ну как… — Валя смутился. — Я же не знаю точно, что там в него разработчики загрузили. Уверяют, что лучший человеческий опыт, снабжённый этим, как его… перекрёстным синтезом. Волнуюсь…

С лёгким шорохом лифт распахнул двери, и школьники толпой втиснулись внутрь.

— Ну, время покажет. Когда увидимся, вечером?

— Давай раньше. Провожай своих шелапутов и ко мне.

— Кстати, спасибо, что помог организовать экскурсию… Ну, до встречи! — и Давыдов побежал к детям.

— Пока!

Валя задумчиво посмотрел на робота. Тот, видимо, считал его эмоции, потому что ответил приятным синтетическим тембром:

— Не волнуйтесь, Валентин Саввович. Я приложу все усилия, чтобы не подвести вас.

— Я на тебя надеюсь, консерва ты эдакая, — грубовато ляпнул Валя, и только потом спохватился: вдруг программисты заложили в робота и функцию обиды?

Темнота окружала робота, однако она была темнотой только для человеческого глаза. Роботу не нужны были лампы – он прекрасно ориентировался на стройке благодаря своим локаторам. А поскольку люди уже разошлись по домам, свет не включался.

Мягко шелестя гусеницами, робот объезжал объект. Пока люди спят и восстанавливают силы – он следит за порядком. Загруженный в электронный мозг человеческий опыт подсказывал, что это важно, а значит – лестно. Опыт людей, строивших не то что дом – целую страну!

Внезапно чуткие приборы уловили странную вибрацию. Ничего подобного программой не предусматривалось. Откуда? Процессор вычислил точку, от которой исходили волны, и робот направился к ней.

Он оказался на шестидесятом этаже, возле опорной колонны. Что же с ней? Дрожь перекрытий усиливалась. И, хотя человек вряд ли бы её заметил, робот мгновенно понял, насколько она опасна. Похоже, эта колонна утратила прочность на уровне этого этажа. Но почему?

Обследовав поверхность, он установил: из-за живых существ. Вернее, не совсем живых… Как услужливо подсказал сетевой справочник – генетически модифицированный псевдослизень, детская игрушка нового поколения, в отсутствие привычной пищи нашла ей прекрасный заменитель – колонна-то состоит из углеводородов! А пищеварительный сок, выделяемый «слизняком», растворил колонну.

И теперь здание грозит рухнуть. Как костяшки домино – стоит упасть одной…

Под небольшим энергетическим излучателем робота органика быстро превратилась в сажу. Теперь размягчающий сок не расползётся по всем этажам, но что делать с уже повреждённым участком? Колонна на глазках камер покрывалась трещинами, времени почти не оставалось.

Заменить разрушающийся кусок не на что, залатать, скрепить – нечем. Да и некогда. Позвать людей – но пока они доберутся…

Нужно то самое, нестандартное решение. Которое способен принять только человек. На что пойдёт человек, чтобы не подвести тех, кто ему доверяет? Опыт лучших людей, самых выдающихся, героев, подсказывал… Чтобы труд сотен людей, строивших этот дом, не пропал, не был погребён под его обломками… Но тогда его, робота, электросхемы испортятся…

Сформировав краткий отчёт о случившемся, робот отправил его на приватный телеютер Вали. И, чувствуя, что вибрация приближается к критической точке, манипулятором выломал испорченный кусок колонны и сам встал на его место. Только хрустнуло тихонько, как хрустит в мороз снег под сапогами…

Валя продрал глаза и уставился на дисплей телеютера. Охнул, толкнул Давыдова, дрыхнущего в соседнем кресле, в бок:

— Просыпайся! ЧП на объекте!

— А я, простой учитель, тут причём? — пробормотал Давыдов, но всё же начал одеваться. Помощь – она везде помощь, тем более другу.

Через полчаса они уже были в высотке. С виду ничего не изменилось – стоит себе, как и стояла. Только не встречал Валю, как обычно, робот с бодрым отчётом о дежурстве. Поднявшись на шестидесятый этаж, они почти сразу увидели – груда сплющенного металлокомпозита, прижатая сверху обломанным куском опорной колонны…

— Ахтыжё, консерва! — растроганно произнёс Валя, глядя то на останки робота, то на его последнюю сводку на своём дисплее.

— Знаешь, Валя, — глубокомысленно произнёс Давыдов, — я думаю, что опыт по созданию робота, мыслящего по-человечески, вполне удался.

Лоссэнфон Карштайн 386: Привет, Фиона

Что можно дать человеку, который навсегда ушёл за грань смерти? Всё бытие которого теперь – лишь в памяти остающихся? Не так уж много. Ничего, по большому счёту. Это мёртвый может оставить живым собственное наследие, которое воссияет на сотни лет или же проложит дорогу тьме, умножив количество зла и бед. И всё же координатор не хотел отпускать её без прощального дара – ради живых, ради своей памяти, ради эгоистичного и хищного чувства скорби, въевшегося слишком глубоко, чтобы отступить без боя. И он дал ей то, что мог – высоковольтный разряд, обративший тело в тончайший пепел. А ещё – титановую урну с гербом СССР и знамя МТК «Прометей» в аргоновой колбе. Потом, когда поднимутся новые геокупола, когда зазеленеет под ними почва, когда белые города зазвучат на тысячи голосов, реликвии перенесут в пантеон. Координатор знал, как тот будет выглядеть – видел в архитектурных планах. Широкая лестница, колоннада, скульптурная группа «Первопроходцы». Внутри всегда будут деревья и свет. Никакого полумрака, никаких теней – тьма убивает, стирает детали воспоминаний, навевает тоску и грусть. Но это – потом, нескоро. А пока – короткая церемония и вспышка электрического разряда.

Они не знали друг друга ни долго, ни хорошо. Координатор базы «Восток» Александр Штерн – вот всё, что доносили до Земли информационные сводки, прибавляя к ним фотографию черноволосого мужчины с вечно недовольным изгибом рта. Оператор транспортного корабля «Прометей» Фиона Ефремова – мимоходом сообщали полученные на Марсе пакеты данных, демонстрируя улыбающийся экипаж в чёрных комбинезонах. Ничто не предполагало встречи, и, тем не менее, они встретились – через девяносто суток после того, как станция «Деймос-2» приняла экстренную радиограмму от стартовавшего к Марсу МТК «Прометей». Штерн прослушал её лишь раз, но не забыл ни одного слова.

— Говорит «Прометей», одиннадцатая транспортная экспедиция, оператор Ефремова. Дублирую для базы «Восток», — произнёс уверенный женский голос. — На борту нештатная ситуация. Подтверждаем отказ активной радиозащиты обитаемого объёма. Экипаж принял решение продолжать разгон корабля. Обеспечьте готовность к осуществлению транспортных операций по аварийному протоколу.

Она предсказала свою вероятную смерть спокойно и без надрыва. Аварийный протокол не предусматривает наличие на корабле дееспособного экипажа. «Ждём вас» – вот единственное, что смог ответить координатор. Дальше он просто слушал. Земля приказала – не могла не приказать! — прекращение разгона, возврат, эвакуацию – топлива хватало, хватало даже с избытком. Экипаж отказался – не мог не отказаться! — ведь Марс ожидал их груза, ждал топливные элементы, заводы, технику, продовольствие, без которых экспедицию придётся свернуть, работы законсервировать, траты на восстановление увеличить в несколько раз… Их право на неподчинение никто не оспорил.

Дни полёта тянулись в отчаянном ожидании чуда, но после каждого пробуждения сердце Штерна стискивал страх, рос, как присосавшийся клещ – до тех пор, пока планшет не выдавал очередную сводку по солнечной активности и состоянию повреждённого корабля. Паразит отпускал, забирался в тёмные глубины сознания, уступая напору постоянной активности, чтобы набраться сил и следующим утром снова броситься на хозяина. Координатор ловил себя на том, что просматривает сводки слишком часто, но каждый раз, в минуты перерыва, рука опять тянулась к коммуникатору. Солнце превратилось во врага, натянувшего лук и готового спустить протонную стрелу с тетивы.

В эти длинные, посеревшие от напряжения дни, поддержка пришла от тех, кто сам нуждался в ней более всех на свете. Неунывающий голос корабельного оператора «Прометея» обнадёживал, рассказывал о мелких событиях, составляющих быт экипажа в тесных отсеках обитаемого объёма, и он же, переходя порой на официальный тон, строго докладывал о состоянии бортовых систем, словно доказывая ждущим в конце пути – мы дойдём!

Этот голос стал окном Штерна в маленький коллектив, балансирующий на грани жизни и смерти. Он узнал, что капитан Томилин имеет привычку рисовать монстриков на салфетках и любит морские пейзажи, лично подобрав множество видеокартин для отсека психологической разгрузки. Что бортовой врач, кубинец Рамиро, умеет играть на типле и пожертвовал ради инструмента большей частью своей квоты на личные вещи. Она рассказывала много и охотно – до тех пор, пока солнечная вспышка не оборвала связь между кораблём и «Деймосом-2».

Потом… Потом не осталось времени на эмоции. Ни времени, ни душевных сил, ни решимости подумать о том, что могут чувствовать фатально облучённые люди, медленно угасая в своём космическом саркофаге. Слабый голос «Прометея» вернулся, не потеряв ни мужества, ни очарования, но неумолимая автоматика расшифровывала информационные пакеты, переданные вычислительной сетью корабля, и на планшет координатора приходили сводки, лишённые последних иллюзий. Снова потянулись дни ожидания, заполненные непрерывной работой. Подготовить спасательную операцию, подготовить посадочные площадки, подготовить фундаменты для оборудования, сконфигурировать коммуникации базы, проверить, ещё раз проверить, снова перепроверить – и так без конца, вплоть до того момента, когда в небе Марса зажглась раненая звезда.

Транспортные корабли проекта 4002, «Факелы», стали ключом, который открыл для СССР дорогу на Марс. Огромные, больше всего, что человечество когда-либо запускало к другим планетам, способные принять до двух тысяч тонн груза в индивидуальных спускаемых контейнерах, доставить его к цели и вернуться обратно – они имели лишь один недостаток, последнюю уязвимость, отказаться от которой так и не получилось. Экипаж из живых людей. Каждый МТК оставался слишком большой ценностью, чтобы рисковать им в автономном полёте, и вот – корабль уцелел, но команду сберечь не смог. В иной ситуации они так и не ступили бы на поверхность – распластавшись в сотнях километров над ржавой пустошью, транспорт сбрасывал контейнеры с грузом, оснащённые индивидуальными системами приземления, и отправлялся домой – к Земле. В этот раз всё было по-иному.

Челнок со станции «Фобос» снял экипаж, высадив на борт «Прометея» аварийную команду, и тут же ушёл к Марсу, щедро обменивая килограммы топлива на минуты лишнего времени. Уже через час медкомбайны вступили в схватку за пять человеческих жизней. Через двенадцать часов небо над «Востоком» расцвело посадочными огнями, и на базе не осталось ни одного свободного человека – транспортные контейнеры падали в гравитационный колодец планеты, нацелившись по монтажным площадкам и маякам. Ещё через восемь суток координатор Александр Штерн очнулся от короткого сна, больше похожего на провал в межзвёздную тьму, и явился в медицинский отсек – у него выдался первый за последнее время свободный час.

Разумеется, его не пустили внутрь. У входа в санитарный шлюз топчущегося Штерна поймал магистр-медик, чёрный от усталости Андрей Цин. Всё, на что хватило грозной репутации главы медотсека – смерить координатора осуждающим взглядом. Сил на полноценную нотацию и угрозы отстранить от должности не осталось.

— Докладываю, — апатично сообщил Цин, не дожидаясь вопросов. Он придвинул посетителю кресло, но сам остался стоять, спрятав руки в карманах комбинезона. — Капитан Евгений Томилин получил тяжёлое поражение головного мозга и находится в коме. Прогнозирую смерть. Помощник капитана, Елена Мокрец – поражения головного мозга, нервной системы, внутренних органов. Введена в искусственную кому, прогноз – негативный с тенденцией к стабилизации. Бортинженер Святослав Заречный – лучевая болезнь средней степени, поражения внутренних органов. В момент вспышки находился под защитой корабельного медкомбайна, как имеющий на тот момент наибольшую среди экипажа дозу облучения. В сознании, прогноз умеренно-положительный. Бортовой врач Рамиро Кастро – поражение головного мозга, мёртв. Оператор Фиона Ефремова – тяжёлое поражение головного мозга, в сознании. Прогноз негативный, так что не хочу отнимать у неё остатки жизни.

— Это всё?

— Да. Это всё.

— Сколько ей осталось?

— Недели две. У нас хорошее оборудование, очень хорошее. Она не будет испытывать сильной боли. Если бы не изменения мозга… Но мозг, ты сам понимаешь. А мы ведь не на Земле.

— К ней можно?

— Не сейчас. Завтра. Переведу в палату. И пройдёшь тотальную дезинфекцию.

Тут в его взгляде мелькнула тень прежнего Цина, грозы нарушителей санитарных норм:

— У тебя недобор сна в районе тридцати часов. Если до завтра эта задолженность не сократится хотя бы на одну треть, пойдёшь в принудительный отпуск. Намёк понятен, координатор?

Намёк был ясен. Штерн отправился в свою комнату и выпал из жизни на десять долгих часов, а проснувшись, снова погрузился в работу. Монтаж оборудования и подведение коммуникаций шли полным ходом – вырваться из этого плена координатор смог лишь осознав, что прячет от себя свой собственный страх. Страх посмотреть в чужие глаза и увидеть в них… Увидеть в них что? Отчаяние? Боль? Гнев?

Магистр утвердил двухнедельный отпуск, не задав ни единого вопроса. Молча протянул рабочую карту, повернулся спиной и буркнул «вторая палата». Координатор был благодарен за эту немногословность.

Санитарный шлюз ткнул в лицо противно пахнущей маской. Пока автоматика шипела, обрабатывая посетителя антибактериальными составами, ультрафиолетом и биомаркерами, он старался унять непривычное сердцебиение – будто перед важным экзаменом. Что сказать? Что сделать? Чего он, Александр Штерн, хочет, и, гораздо важнее – а что он может? Штерн пропустил через себя эти мысли, пережил их, позволил им закружить собственное «я» в хороводе ложных вопросов – и оставил за спиной, выходя из шлюза в палату. Посмотрел в обрамлённое дымчатыми кудрями лицо и сказал то, что на самом деле хотел сказать.

— Привет, Фиона.

— Привет!

— Я…

— А я знаю, кто ты! Голос узнала. Правда, я думала, что ты мрачный.

— Мрачный? — опешил координатор, потерявшись в столкновении с реальностью, перевернувшей все ожидания.

— Ага. Голос у тебя в радиограммах всегда такой – словно у военного командира.

— В жизни, значит, не так? — он всё-таки не сдержался, улыбнулся в ответ.

— В жизни всё по-другому. Ты вот скажи, меня отсюда выпустят, или нет? Улыбка сползла с лица.

— Фиона…

— Да знаю я! Не строй такое лицо. У меня ещё две недели. Не хотелось бы провести их в закрытой комнате.

И координатор сломался. Все мелкие, неосознанные мотивы, клубившиеся в нём до сих пор, обернулись пылью, мороком, ложью. Он, здоровый, сильный, владеющий десятками лет, оказался куда слабее измождённой девушки, сидящей перед ним на кровати. Пришёл поддержать? Нет, пришёл за поддержкой. Пришёл с просьбой к человеку, и без того отдавшему всё.

— Прости меня.

— Э? Ты что?!

— Я дурак. Всего лишь слабый дурак. Она тихонько рассмеялась.

— Во если бы не пришёл – то был бы дурак. Я бы очень обиделась.

— Ты совсем… Совсем не боишься?

— Чего боюсь?

— Умирать.

Девушка перевела взгляд в окно. Там виднелся пейзаж марсианской равнины с наложенным поверх неё снегом – видеореконструкция будущего планеты. Ветер нёс тончайшую позёмку, рисуя белые узоры на каменистом грунте.

— Что такое смерть, скажи мне?

— Конец всего. Я материалист.

— Я-то тоже совсем не религиозна. Но вот подумай – сейчас я есть. Потом меня нет. Но сейчас-то я есть всегда! Моя жизнь никуда не денется. Конечно, её не продолжишь в вечность, зато отрезок – две тысячи шестнадцатый тире две тысячи сороковой – он уже не исчезнет. Понял, координатор? Я буду жить всегда. В этом отрезке. А вместе с тобой – попаду и в будущее. Пусть твоими глазами, но увижу, что там скрывается.

— Сильная ты.

— Да нет! Можешь считать это таким утешением. На самом деле, мне немножечко грустно. Но страха нет. И ты не бойся, ладно? Страх – поганая штука, мы его истребим.

— Я вижу, ты уже начала.

— А ты продолжишь! Пойдём гулять.

— Прямо сейчас?

— А когда ещё?

— Слушаюсь, товарищ Фиона.

И они пошли на прогулку. Цин, конечно, поймал их ещё на выходе, сделал страшное лицо, прошипел «не более часа», но это был совсем не тот грозный Цин, который мог запретить кому угодно и что угодно.

Геокупол, в который можно было заглянуть с герметичной технической галереи, выглядел пустым и холодным. Фиону он впечатлил – в первую очередь размерами – но огорчил безжизненностью. Единственным обитателем огромного сооружения был почвообогатительный комбайн, медленно ползущий концентрическими кругами, оставляя за собой полоски измельчённого и потемневшего грунта.

— А туда можно спуститься?

— Пока нельзя. Там сейчас контрольная продувка углекислым газом. И комбайн, конечно, добавляет выхлоп из химреактора. Когда полностью обогатим почву и проведём последнюю проверку с аварийным перепадом давления – начнём закачивать настоящую атмосферу.

— Ууу. Жаль, яблони у вас пока не цветут.

— Ты уж прости. На посадки деревьев мы пока почвы не наработали. Зато у нас есть настоящие помидоры. И щавель тоже растёт.

— Правда? — глаза её загорелись, как у ребёнка. — А можно мне посмотреть?

— Тебе всё можно. Но только если доктор…

— Брось, Саша! Ты думаешь, он сможет вырваться из тисков врачебной этики? А если нет, то зачем портить прогулку бессмысленными запретами? Брови домиком и просительно-насмешливый взгляд. Как можно ей отказать?

— Хорошо. Забудем про доктора. Но оранжерея – объём второго уровня безопасности, изолирующий костюм и кислородная маска строго обязательны. Выдержишь?

— А то. Разумеется!

Слабость подкосила Фиону в считанных метрах от вожделенной оранжереи. Сигнал тревоги, каталка, медкомбайн – и лицо магистра, которое не хотелось видеть. Долгие дни ожидания. Срочный вызов в командный центр. Информационный пакет с Земли. Тьма. Снова ожидание, которое ничем не заполнить.

Им разрешили встретиться только через пять суток. Лицо Фионы ещё более истончилось, под чёрными глазами легли тёмные круги, но слабая улыбка хранила отблеск прежнего задора и силы.

— Случилось что? Сумрачный ты такой. Улыбнись!

— Не хочу.

— Ну и не надо. Рассказывать будешь?

— Буду. Информпакет с Земли.

— И что там?

Координатор молчал. Впервые в жизни он, фанатичный сторонник правды, какой бы горькой она ни была, не мог произнести то, что должно. Слова, от которых он сам готов был завыть в бессильной тоске и злобе, застревали где-то на полпути, заставляя тонкие губы кривиться сильней обычного.

Невесомая ладонь легла ему на запястье, погладила осторожно, едва касаясь. Стало легче, спазм прошёл, и горечь, проклятая, непривычная горечь, прорвала наконец плотину, вернув координатору речь.

— Комитет безопасности завершил расследование, — деревянным голосом сказал Штерн. — Авария на «Прометее» стала результатом диверсии. Исполнители арестованы. Полученные данные позволяют с уверенностью говорить об их связях с неоимперией. Впервые с момента знакомства её черты исказила боль.

— Но зачем?..

— Они боятся, Фиона. Тебя боятся, меня. Мы для них страшнее чудовищ – чужие, непонятные. С нами не работают привычные схемы, нас нельзя иммобилизовать и подчинить с помощью Commonet, совратить, запугать, купить. А вот смерть на нас действует, как и прежде. И они действуют, как прежде – в меру своего понимания, защищая свою иллюзию. Помнишь раздел Антарктиды в девятнадцатом? Россию тогда выбросили с континента просто потому, что могли. Можешь – возьми, иначе возьмёт другой. А теперь они боятся, что мы также отберём у них Марс, будто Марс – это имущество, которое можно присвоить.

— Глупо. Как глупо всего бояться…

— Предельно глупо. Потому что я отомщу. Плевать, достойные это чувства или нет, но я не могу не чувствовать ненависти. Не желаю бороться с ней.

— Я не Фай Родис, отговаривать не буду. Мне даже приятно. Стыдно, но приятно – представляешь? Только ты уж мсти конструктивно, ладно? Мне не надо Землю в огне и срытую на полкилометра.

— Обещаю.

— Спасибо! Посидишь со мной ещё?

— Как будто я тебя оставить могу.

В третий раз координатор увидел её под дыхательной маской. Он вложил в безвольную ладонь листик щавеля, поймал улыбающийся взгляд и не отпускал его до тех пор, пока глаза Фионы не закрылись.

***

Александр ещё раз оглядел свой мундир – чёрная ткань со стальными звёздами на плече смотрелась грозно и безупречно. Театр, но сегодня этот театр уместен как никогда.

— Речь не забыл? — толкнули его в бок. — Этим динозаврам нужны формальности. Всякие там акты, договоры и страшный официоз, иначе они вряд ли тебя поймут.

— Вот уж не беспокойся. Кое-кто сегодня подавится своим галстуком.

— А МКК «Восход» уже у причального комплекса, но с высадкой никак не успеют. Там ещё тысяча колонистов, до круглой цифры, жаль, не дотянем.

— Нам и так хватает с лихвой. И хватит меня теребить, не порть торжественности момента.

— Ха. Да ты просто нервничаешь!

— Прекратите, оболтусы! — диппредставитель зашипел на них рассерженным котом, но и в его глазах плясали искры веселья. — Наш выход!

Координатор в последний раз оглянулся назад – заместитель, рыжая, как огонь, Эмайра, из первого поколения настоящих «марсиан», демонстративно вытянулась по стойке «смирно». Советник Драго помахал рукой. Что ж, пора. Пора перевернуть мир.

Он взошёл на трибуну и оглядел старинный зал, в котором вот уже сотню лет с переменным успехом пытались решать судьбы человечества. Памятник корысти и тщеславию. Сотни взглядов, сотни людей… И среди них – те, кто смотрят на него радостью и надеждой, а значит – победа предрешена.

— Граждане Земли! Я, Александр Штерн, уполномочен представлять здесь человечество Марса. Тех самоотверженных мужчин и женщин, которые вот уже тридцать лет осваивают эту планету, превращая её в новый дом для нашего вида. Сегодня под геокуполами проживают тридцать восемь тысяч шестьсот одиннадцать человек. От их имени я имею честь сделать следующее заявление: в соответствии со статьёй второй международного договора «О статусе неосвоенных территорий» от две тысячи девятнадцатого года, ратифицированного всеми членами Совета безопасности ООН, объявляю Марс Советской Социалистической Республикой и прошу принять его в состав Союза Советских Социалистических Республик!

И, добивая потрясённо молчащую Ассамблею, грянул торжествующий глас советского представителя:

— Советский Союз приветствует желание социалистического Марса и гарантирует исполнение воли его народа. Мы готовы оказать молодой республике всю необходимую помощь, как материально-технического, так и военного характера!

Всё остальное было потом. Хаос, крики, искажённые лица – зал заседаний превратился в подобие девяти кругов ада, клубясь гневом, ненавистью, возмущением, но вся суета, вся грязь не имела более ни значения, ни силы, чтобы влиять на судьбы живых людей. Она умирала, агонизируя и клацая челюстями, всё более истончались её ядовитые испарения, а позади них проступали очертания чего-то иного – прямого, светлого, прочного. Ввысь тянулись колонны, белые шпили, стройные, облитые солнцем башни, и когда старый мир окончательно растаял в глазах Штерна, осыпался шелухой к подножию мира нового, он увидел яблоневый сад. Там, среди белой пены цветов, ждал его кто-то очень знакомый. Ждал, улыбаясь задорно и самую капельку грустно – совсем как два десятилетия назад, в медцентре первого геокупола.

— Привет, Фиона, — прошептал координатор, не в силах сдержать ответной улыбки. — Я всё-таки отомстил.

Никитин Дмитрий 385: Атрибутика

— …последние два года пробыл на одной планете за пределами Солнечной системы…

Кареглазая девушка громко засмеялась, толкнув в плечо собеседника, паренька с топорщившимися на затылке светлыми волосами.

— Как не стыдно! Думаете, я совсем ничего не знаю? К другим звездам еще никто не летал! Парень улыбнулся и развел руками:

— Ну, ради вашего смеха, Зоя, не грех и преувеличить немного. Однако я ведь не говорил, что это планета у другой звезды. Она, как и Земля, вращается вокруг нашего Солнца. Но, тем не менее, была вне Солнечной системы.

— Сэймур! Бросьте говорить парадоксами! Хотите запутать голову бедной необразованной девушке?

— Да нет, всё очень просто. Где, по-вашему, заканчивается наша система?

— У нас это каждый школьник знает. Самый дальний объект Солнечной системы – облако Оорта! В Космической азбуке так и написано: «Не видать, гляди хоть зорко, в небе облако Оорта. Далеко, представить страшно, от планеты оно нашей. Ограждает, точно стены, край у Солнечной системы ледяным пространством пыли. Мрак царит там, как в могиле, Солнце чуть побольше звезд, и кометы прячут хвост». Сэймур кивнул:

— И у меня была в детстве такая азбука. Только у нас на букву «О» про Оберон было. По-моему, так лучше. Про Оберон мы много знаем, а до облака Оорта не скоро еще доберемся. До него ведь целый световой год или даже еще больше. Четверть пути до Проксимы Центавра! Но облако Орта это, так сказать, гравитационная граница системы. А есть ведь еще граница астросферы.

— Гелиопауза? Там, где давление солнечного ветра сравнивается с галактическим излучением. Где-то тринадцать-четырнадцать миллиардов километров от Солнца. Сэймур посмотрел на девушку с восхищением:

— Ну вот, Зоя, вы сами уже почти обо всём догадались. Орбиты некоторых дальних планет выходят за астрофизические границы Солнечной системы

— Постойте! Так Вы с Эриды! Вы тот самый Сэймур Янг, который…

— Который два последних года просидел на планетоиде, что подальше Плутона, поменьше Луны и намного, намного холоднее Меркурия. В афелии Эрида удаляется почти на пятнадцать миллиардов километров, а сейчас она приближается к Солнцу и как раз вошла в гелиопаузу. Поэтому наши исследования межзвездной плазмы и пришлось там сворачивать. Зато напоследок наблюдали прохождение ударной волны солнечного ветра прямо по планете. Редкое явление!

— Жалко было улетать?

— Жалко! Интересная планета. Когда бывали свободные часы в Браунпойнт, это база наша планетарная так называлась, всегда уходил гулять наружу. Всё никак насмотреться не мог.

— А не темно было? Солнца там, наверное, почти и не видно!

— Вполне нормально было видно. Солнце действительно маленькое, как точка, но светит в сто раз ярче, чем земная луна в полнолуние. Тени, по крайней мере, четкие ложатся. К тому же, Зоя, учтите, Эрида – это самый белоснежный планетоид. Разве что Энцелад белее. Но по нему особо не погуляешь. Сатурн там вызывает такую приливную волну, что ледяную кору рвет, гейзеры, извержения. А у нас – тишина и спокойствие. Очертания вокруг плавные, мягкие. Кратеры, скалы – всё покрыто толстым снегом. Замерзший метан в звездном свете мерцает, переливается. Лыжня – как бриллиантовая нить. И снежинки за тобой медленно так опадают. Каждая снежинка – с блюдце, на ладонь, бывало, положишь и рассматриваешь. Целую коллекцию иногда приносил,хранил в термобоксе. А глянциологи наши специально тамошними снежинками занимались.

— Прямо идиллия какая-то!

— Но очень холодно. Экономия ресурсов, поэтому, жесточайшая. Лимит на все исследования. Обидно! И ведь есть там своя энергия, есть! Вот возьмем хотя бы метановый снег. Он и на Тритоне имеется, и на Плутоне точно такой же по составу. Но только на Плутоне метан на поверхности темный, слежавшийся, а на Эриде – он белый, чистый… Что это значит?

— Значит, снег там не только лежит, но и падает.

— Умница, Зоя! На Эриде есть круговорот метана! Метан испаряется, поднимается вверх, замерзает и снова ложится свежим слоем. А раз Солнце испарить метан не может, следовательно, имеется внутренний источник разогрева. Эх, побурить бы, наверняка много чего интересного можно найти! Впрочем, на Эриде по любому большая стройка начнется…

— Это вы, Сэймур, преувеличиваете. Эрида, конечно, замечательная планета, одна экспедиция туда, другая – это я понимаю. Но у нас ведь и поближе много чего не менее перспективного. И у Юпитера на спутниках, и у Сатурна.

— Зоя, подождите! Какая, по-вашему, главная проблема освоения внешних планет?

— Нехватка энергии. Гелиостанции вдали от Солнца неэффективны, а разработка там своих энергоисточников – очень уж трудная задача. Или вы хотите уран с Эриды возить? Так с Земли проще…

— Слышали про Солазер?

— Его собирались строить около Меркурия. Гигантская солнечная электростанция, способная передавать энергию лазерным лучом на межпланетные расстояния. Однако я слышала, что Мировой Совет не одобрил этот проект.

— Не одобрил, потому что первоначально энергию предполагалось передавать на планеты напрямую, через плоскость эклиптики, где планеты вращаются. Это оказалось слишком опасным. Почти все корабли летают в эклиптике. Представляете, если Солазер кого-нибудь заденет?

— Да, рисковано!

— Поэтому решили пускать луч через ретранслятор, над эклиптикой. А делать такой отражатель лучше всего на Эриде.

— Ближе места не найдется?

— Важно не расстояние, а наклон орбиты к эклиптике. У Эриды из больших планетоидов он самый большой, почти сорок четыре градуса. Поэтому, как только этот вопрос решится, сразу объявляем набор добровольцев. Летим, строим шахты, заводы, получаем все необходимые материалы прямо на месте. Льем зеркала и прочее, собираем отражатель у планеты. А когда Эрида поднимется над эклиптикой, уходим от нее на стационарную орбиту. Всё! На Марсе, у Юпитера и Сатурна нет проблем с энергией!

— Ну вы и фантаст! Это вы на сто лет работы напланировали!

— Так уж и на сто лет! На секунду смутившись, Сэймур снова мечтательно прищурил глаза.

— Подумайте, Зоя, всего сто лет назад Гагарин впервые полетел в космос. И как далеко мы ушли за первое наше столетие, тридцать лет из которого ваша и моя страна действовали в космосе врозь, да еще тратили столько ресурсов на вооружения. Сколько же мы успеем за следующие сто лет, когда будем работать вместе. Вместе – все люди Земли! А скоро – не только Земли!

— Хотела бы я посмотреть, что будет через сто лет, в две тысячи сто шестьдесят первом…

— На Эриде через сто лет будет весна. Побегут меж сугробов ручьи из жидкого метана, атмосфера даже какая-то появится, тучки на небе. В Браунпойнте метеослужбу организуют с прогнозами погоды: завтра обещают этаноловый дождь, не забудьте галоши и зонтики!

— Может, всё это и увидите. Люди ведь живут всё дольше.

— Мне кажется, люди всё меньше будут на время внимание обращать. Некогда будет, ведь столько вокруг важного и интересного.

— Сэймур! Если не секрет, куда вы теперь собираетесь?

— На одну красную планету.

— Марс? Странно! Я думала, вы дальним космосом занимаетесь.

— Зоя, Марс не один красный. Есть еще Седна. Очень на Марс похожа, только не красным песком покрыта, а каким-то странным веществом вроде смолы. Видимо, результат воздействия галактического излучения. Загадочная планета. Вот она – действительно, самая дальняя. Уходит в межзвездное пространство на сто сорок шесть миллиардов километров, как раз в облако Оорта. Крупных объектов оттуда мы еще не исследовали, только кометы. Редкая гостья. Сейчас до нее всего лишь одиннадцать с половиной миллиарда километров. Если момент упустим, следующее такое приближение придется ждать одиннадцать тысяч лет. Ну, или двигатель субсветовой изобретать… Девушка еле слышно вздохнула и опустила глаза. Заметив это, молодой человек запнулся, порозовел от смущения:

— Впрочем, на Седну экспедиция только через пятнадцать лет запланирована. А до той поры я здесь, на Земле. Меня на работу пригласили к вам в Москву. Слышали, может быть, институт Штернберга. Зоя улыбнулась:

— Нравится вам в Советском Союзе? Сэймур смущенно пожал плечами:

— Нравится, но кое-что непонятно. Например, вот праздники ваши. День космонавтики мне очень понравился. Я прямо завидовал, как вы умеете веселиться. С выдумкой, фантазией. Но вот первое мая… Зачем-то столько людей тесно стоят в какой-то огромной гусенице. Безвкусно выглядит всё как-то, если честно. Слишком много флагов, транспарантов. Лозунги какие-то непонятные. «Решения 52-го съезда КПСС – выполним!» Что такое «КПСС»?

— Так вы не знаете? Это – старая советская атрибутика!

— Атрибутика? Девушка огляделась по сторонам и понизила голос до полушепота:

— Вообще-то у нас не любят говорить о таких делах при иностранных гостях. Давняя это история и не очень красивая. Был у нас в прошлом веке такой Андропов, как бы это сказать, самый главным… Не главный там агроном или космический конструктор, а просто… Короче, в ту пору в Советском Союзе было… ммм… персонально-единоличное руководство страной.

— Да, понимаю, в Соединенных Штатах тоже были президенты.

— Андропов был не совсем президентом, ну да ладно. Так вот, Андропов правил Советским Союзом довольно долго и сделал много чего хорошего. Освоение ближнего космоса, лунная база… Но он был очень подозрительным. Наверное, тогда это было правильно. Ваши американцы ведь действительно в то время думали, как бы внезапно напасть на СССР и уничтожить его ядерными ракетами.

— Все так друг на друга тогда думали.

— Больше всего в СССР боялись, как бы американцы не решали, что смогут уничтожить первым ударом все центры управления нашим ракетным оружием. Тогда, как могли подумать американцы, они избежали бы ответного ядерного удара по своей территории. Чтобы у американцев не было такого соблазна, разработали систему «Периметр». Она автоматически запускала ракеты, если датчики и телевизионные камеры, установленные по всему СССР, регистрировали массовые ядерные взрывы и разрушения.

— У нас, в Штатах, при Рейгане такую же систему создали. «Мертвая рука» называлась.

— Однако Андропов пошел еще дальше. Он решил, что американцы могут как-то захватить СССР и без ядерной атаки. Поэтому в систему «Периметр» были заложены новые программы. Два раза в год, 1 мая и 7 ноября во всех городах СССР всегда проводились праздничные демонстрации. Так вот, если телекамеры хотя бы раз не обнаружили такую демонстрацию, компьютеры «Периметра» сделали бы вывод, что СССР завоеван врагом, и дали сигнал на запуск ракет по США. И телекамеры, и ракеты были полностью автономны и идеально защищены. Любая попытка разрушить или перенастроить их привела бы к автоматическому срабатыванию всей системы. Поэтому мы до сих пор устраиваем майские и ноябрьские демонстрации. Со всей атрибутикой столетней давности! Сэймур захохотал:

— Повезло вам, русским! У нас камеры «Мертвой руки» не два раза в год, а постоянно следят. Рассовали их по забегаловкам, по «макдональдсам» и «бургеркингам» разным. Вот и приходится каждый день туда ходить и давиться чёртовыми этими гамбургерами!

Приезжий 384: Свежие новости Марса

Свежие новости Марса. Обманите и сами поверьте в обман…

Максимилиан Волошин

За спиной у Маши пастью сонного бегемота захлопнулся клапан шлюзовой камеры.

Терраформирование, говоря по-нашему, освоение Марса, здесь в первом, имени Гагарина и Титова секторе советской колонии завершилось лет восемь назад, а рейсовый транспорт продолжали оснащать этаким раритетом. Маша этого клапана боялась до жути, всё ей казалось, что сейчас он её за ноги цапнет.

Остановка больница, следующая поворот на десятый причал, — уныло затих в недрах улетающего автобуса голос водителя.

«По заданию редакции, по заданию редакции»! — на разные голоса тихонько перепевала столь любезные её сердцу слова Маша, пока мимо клумб с оранжевыми марсианскими цветами она шла к дверям больницы. Красиво шла, как умели ходить только они, девушки, родившиеся на Советском Марсе.

Первое задание, знала она, запомнится на всю жизнь. Задание не простое – не статья о преподавании левитации в школе, доставшаяся такому же, как и она, начинающему репортёру Коле, и уж совсем не репортаж Вани о повышении продуктивности коров-мутантов, запомнившийся лозунгом «Больше молока из одной сиськи!», а настоящее задание: интервью с героями освоения астероидов.

Была авария – погибли люди. Писать об авариях теперь было очень сложно, потому Маша и гордилась, что именно ей поручили встретиться с ранеными участниками событий.

Тридцать лет как по просьбе уставших трудящихся вернулась цензура. С этим было строго. Нельзя стало показывать трупы и раненых – у экранов могли быть дети, и даже на пишущих репортёров налагались ограничения. Правда, о которой вы пишете, говорилось каждому, не может быть грязной и кровавой – нельзя травмировать психику читателей. Старикан Комаров из отдела новостей, работавший ещё на Земле во времена жёлтой прессы и воспитанный на клубничке и расчленёнке, вгоняя Машу в краску, ругал новые порядки. Остальные сотрудники редакции иных правил и не знали.

Маша в жизни не болела и даже в районной поликлинике была лишь пару раз, и оттого, вступив на больничные полы, во все глаза глазела на чудеса медицины. «Медицины для людей и во имя их счастья», как было написано на транспаранте над входом. «А как же иначе»? — всегда удивлялась, читая такое, она: «По-другому и быть не может»

Людей, кроме собственно больных, в больнице было мало – два десятка врачей и сестёр. Всю неквалифицированную работу выполняли роботы, и выполняли неплохо. Машина школьная подруга фельдшер Катя Зотова лишь контролировала с центрального поста их труды. Она ещё со вчерашнего вечера была в курсе Машиных проблем и всегда готова помочь.

«Тебе в травматологию, палата прямо по коридору», — пояснила Катя: «Ты их, героев этих, не бойся. Они мужики простые, разговоры разговаривать любят, только записывай».

Маша поднялась по лестнице украшенной портретами марсопроходцев- Героев Советского Союза. Капитан Пашин, первая посадка на поверхность, разбился в испытательном полёте. Геолог Никитин, нашедший долгожданную воду, пропал во время пыльной бури. Мальчик Ваня Торопыгин, перекрывший вместо погибшего отца клапан при ужасной разгерметизации пятого купола, жив и здоров, учится на пилота. Другие – молодые открытые лица, элита нации, герои Отечества и, вообще, по мнению Маши очень симпатичные ребята.

В коридорах после всех оттенков красного уличной растительности было непривычно зелено от настоящих земных растений. Зелено и тихо. Шумно было только в одной комнате, где оставленные на попечение робота-няньки дети посетителей больницы веселились, глядя на похождения мультяшных героев – советских: зайчика, белочки и пионера Пети, и злодеев: жирного злодея Гайдара и глупого Терминатора. Побеждали, естественно наши.

По коридору шныряли вездесущие роботы: процедурные, обслуживающие, уборщики. В конце его стерильной белизной сияли две двери- с номерами пятая и шестая.

Маша доверилась интуиции и открыла левую, пятую. За ней была палата, а в палате четверо: старик, мужчина помладше и совсем молоденький паренёк, на дальней койке ещё пациент: мрачный дядька, весь в бинтах регенерации, ноги, явно собранные из кусков растянуты фиксирующей конструкцией.

«Я корреспондент», — представилась Маша заранее заготовленной фразой: «Хочу написать об аварии на буксире «Бойком"». «Об аварии, говоришь», — приподнялся с койки мужчина средних лет: «Ну, присаживайся». Маша присела на стульчик, не зная как начать разговор. Пауза затягивалась. Дядька посмотрел ей в глаза пристально и жалобно и тихо сказал: «Об этом, дочка, говорить вслух нельзя – это подвиг»… Потом, болезненно поморщился, поправил биоволоконную лангету на обрубке руки, уже начинавшем топорщиться розовыми сосисочками отрастающих пальцев, и продолжил: «Это подвиг не мой, это подвиг всех людей, кто был тогда на «Бойком». Я не знаю никого, кто бы струсил и не выполнил мой приказ»… «Так вы капитан Сомов»?! — ахнула Маша. Мужик помолчал и согласился: «Да. Я Сомов». «Тогда объясните мне», — взволнованно затараторила Маша: «Почему вы сразу не повели корабль на вынужденную посадку, а ещё час находились на орбите? Извините». Маша изучила вопрос досконально, но очень стеснялась. Сомов долго глядел в угол, где мигали огоньки регенеративной установки, думал, молчал и, наконец, ответил: «Был приказ. Это не для печати, но я и сам не могу понять, чего хотели штабные. Был приказ и всё. Мы боролись за жизнь корабля, и именно тогда я потерял руку»…

Он вновь замолчал. Молчал долго, глядел в одну точку, а потом, будто вдруг неожиданно вспомнив о Машином существовании, сказал тихо- тихо: «Девочка, уходи – я больше не могу об этом говорить»…

Мрачный человек на дальней койке тихонько рассмеялся непонятно чему. «И не стыдится, так ржать при самом-то Сомове»! — осудила его про себя Маша.

Лупоглазый паренёк в компенсационном корсете, как знала Маша, защищавшем травмированный позвоночник, лежал и жевал булочку. Маше показалось, что это школьник, настолько детским было его лицо, но школьник этот вдруг ухватил её за руку и затараторил: «Я вам сейчас всё расскажу. Это будет сенсация. Девушка как вас звать? Маша? Мою маму тоже Мария зовут, Мария Афанасьевна, она так любит вашу газету. Особенно раздел о происшествиях. Там такой Комаров пишет, мама говорит, что так здорово, так здорово, как в её детстве. Ой, Машенька, что там было»! Маша поняла, что следить за столь мощным словоизвержением без техники невозможно, и включила звукозапись. «Я вам всё расскажу, хоть и нельзя. Я наводчик. Меня выкинули на астероиде Гаспре с обычным заданием на неделю»… Тут Маше стало понятно всё: и необычное возбуждение парня и корсет, спасающий раздавленный гравитацией позвоночник. «Там были они… чужие… их трудно описать, они установили со мной ментальный контакт… угрожали… ломали… но я выдержал, заставил себя не думать… как? …не помню… я убил их лазерным резаком… они остались там, между серых скал… я думаю, что в их последний миг был выброс энергии… он должен был испепелить меня, но прошёл мимо… на его пути был «Бойкий»… мысль прожгла броню… Машенька, поцелуйте меня, меня никогда не целовала такая красивая девушка»… На пульте над койкой мигнул сигнал, пациент охнул и погрузился в лечебный сон.

Человек на дальней койке уткнулся лицом в подушку и тихонько захныкал, плечи его подрагивали – Маша представила, как ему, наверное, больно.

«Инженер Хохлов», — представился ей с соседней койки тощий долговязый верхнею частью тела старичок: «Не желаете кофейку, Машенька»? Одеяло там, где должны быть его ноги, лежало ровненько, и ясно было – ног не было вовсе. «Кофе»? — удивилась она: «Это же так вредно, зачем вы это пьёте? Вы разрушаете свою психику»! Этому Машу учили в школе: алкоголь, табак и кофе – пережитки мрачного прошлого. Это только Комаров из отдела новостей позволял себе после кофе с коньком закурить самокрутку из выращенного у себя дома в цветочном горшке самосада.

«Ну, тогда вам чайку, а я и кофеем отравлюсь», — согласился с нею старичок и продолжил: «Как я понимаю, вы пришли сюда узнать о тех событиях на Геспре»? «Да-да», — согласилась Маша, чуя, что и здесь её ждёт что-то интересное. «Вы обратились по адресу. Я – главный по астероидам, но начнём от печки, что они такое и зачем нужны нашей Советской Родине… В начале история. В конце XVIII века учёные Тициус и Боде независимо друг от друга подметили закономерность в ряде чисел, выражающих средние расстояния планет от Солнца. Пятый член этого ряда не соответствовал никакой планете. 1 января 1801 года итальянский астроном Джузеппе Пиацци случайно открыл звезду, прямое восхождение и склонение которой заметно изменялось за сутки наблюдений. Гаусс вычислил орбиту этого астрономического объекта, большая полуось которого оказалась равной 2,77 а.е.; стало понятно, что открыта планета между Марсом и Юпитером. Ее назвали Церера в честь древнеримской богини плодородия. В 1802 году немецкий врач Ольберс, увлекавшийся астрономией, открыл неподалеку от Цереры новый астероид, который назвали Паллада. Вскоре была открыта Юнона, а затем – Веста. Гершель предложил назвать маленькие планеты астероидами. Астероид по-гречески означает «звездообразный». В 1804 году Ольберс высказал знаменитую гипотезу о разрыве гипотетической планеты Фаэтон между Марсом и Юпитером и образования астероидов – ее обломков…

Гипотеза не подтвердилась, но астероиды находились один за одним, и сейчас их обнаружено более трёхсот тысяч штук. Советская база на Церере, посты на Палладе и Иде, ну и мобильные группы, как мы называем их, наводчики, исследуют геологическое строение небесных тел. И не без пользы: такого количества полезных ископаемых нет нигде, даже на Марсе. В прошлом году мы нашли, серебряный астероид, чистый Ag, без примесей, сегодня на повестке дня – золотой. На Юноне найдены алмазы величиной с гусиное яйцо, гигантские россыпи, а Ида одарила нас пластами химически чистого цезия и палладия»…

Маша слушала и не удивлялась, что столь значимый человек лежит в простой травматологии, она жила в стране, где льготы остались только для стариков и инвалидов, а стены школ украшала цитата из трудов прежде забытого и осмеянного Брежнева «У нас есть только один привилегированный класс общества – это дети!»

«Так что же произошло с «Бойким»? — не вытерпела Маша. «Мне трудно об этом говорить, но произошло то, от чего не застрахован никто из нас, произошла ошибка. Астероид Геспра начал подвергаться гравитационному воздействию Юпитера. Это, как известно, чревато разгоном небесного тела и возможным выбросом его за пределы Солнечной Системы, чего нам совершенно было не нужно. На Геспре мы нашли… Впрочем, что мы нашли, это пока государственный секрет. Необходимо было изменить траекторию движения астероида, и мы решили применить направленный взрыв. Осуществить его должен был мальчик, который сейчас уснул. Чужие? Ну что вы, все его рассказы – это последствия глубокой контузии. Неудачный расчёт, «Бойкий», вовремя непредупреждённый, очутившийся в зоне взрыва…

Когда я понял, что дело идёт к большой беде, я попытался всё исправить, всех поставил в известность, вызвал свой катер и кинулся к месту будущей аварии, но не успел. Мой катер был разбит оторванной от Бойкого плитою обшивки. Катапультировавшись на поверхность Геспры, я вынужден был три часа провести в повреждённом скафандре. Опыт позволил мне сохранить свою жизнь, но не сохранил ноги…

Мне, очевидно, это будет стоить карьеры. Ну, что ж, надо так надо. Члену партии с моим стажем стыдно спорить в подобной ситуации…

Ну, чаёк допили? Так идите милочка, идите… Да, кстати, сегодня вечером к вам зайдёт мой секретарь, пояснит, что из нашего разговора для печати, а что нет. А пока, извольте откланяться»…

Мрачный мужик на дальней койке отвернулся к стене и, видимо, спал, храпел уж больно старательно.

В автобусе ехали домой вместе: Маша довольная, что набрала материал для репортажа, Катя, уставшая после смены. Молчали, думали каждая о своём, пока на остановке «Центр подготовки пилотов имени инженера Лося», не ввалился в салон Комаров.

«Машка»! — загомонил он: «Ты знаешь что»?! «Что»? — Маша давно привыкла к такой его манере начинать беседу. «А вот что! Сенсация! На Проспекте Терешковой неисправный робот мороженщик опрокинулся на прохожего, мужика – всмятку! Это такой репортаж бы получился: «Кровавая драма: роботы убивают людей. А может быть это заговор»?» Комаров радовался как ребёнок, но, услышав, как девушки чуть не хором прошептали «Человека-то жалко!», вдруг сник: «Нет, не позволят. Максимум, что разрешат – так это две строчки мелким шрифтом на последней страницы», — и поинтересовался: «А у тебя то как, справилась с заданием редакции»?

«А у меня всё отлично»! — рапортовала Маша: «В пятой палате мне дали интервью капитан «Бойкого», самый главный по астероидам и даже наводчик, заложивший заряд»… — и вдруг осеклась, увидав как у Кати в буквальном смысле глаза на лоб полезли. «В пятой»?! — удивлённо переспросила она: «Почти все раненые при взрыве кроме капитана лежат в шестой, но никаких главных и подрывников среди них нету». «Ты же меня туда послала», — отвечала Маша: «Так и сказала: в конце коридора! Старенький, без ног сказал, что он главный по астероидам, сутулый грустный такой с рукою в лангете уверял меня, что он и есть капитан «Бойкого», а про молоденького я узнала, что именно он подрывник»…

«Старенький», — объяснила ей Катя: «Дед Коля Хохлов – сторож музея освоения, у него после нарушения венозного оттока отняли ноги, готовят к регенерации, сутулый – Лошкарёв из ДЭЗа, чинил робота-газонокосильщика и лишился руки, а молодой – монтажник Гаврилов Егор, упал с крыши второго энергоблока». «А четвёртый, который лежал в углу»? «А четвертый он и есть – капитан буксира «Бойкий» Сомов Николай Максимович, после аварии отправил команду и пассажиров прочь на спасательном модуле, а сам раненый посадил почти неуправляемый корабль «. «Зачем же они так»? — ахнула Маша: «За что так со мной»?!

«Ну, пошутить захотели – скучно ведь, или сам Сомов попросил врать, чтобы не донимали», — оправдала своих больных Катя, отчего у Маши слёзы из глаз градом потекли, и лишь старый и мудрый Комаров сумел успокоить её короткою, но понятной каждому марсианскому жителю, фразой: «Все здесь, на Марсе, хотят быть героями, но не у всех это получается. А так хочется!». И это была правда.

А за окном автобуса цвела марсианская вечерняя заря привычного морковного цвета.

Sartorius 383: Два рассказа о будущем

Письма с Марса Начало записи

1

«Привет, Ленок! Раз, два, три. Привет. Как слышишь меня? Прием… Шутка… Ну, вот так мы и будем с тобой общаться. В одностороннем, так сказать, порядке. Я, значит, буду наговаривать раз в неделю свои послания, а ты, на Земле, будешь их слушать. Чаще не получается. Со связью здесь не очень. Если какая задержка или там что, ты, пожалуйста, не волнуйся. Вообще волноваться тебе нельзя, ты помнишь? Никаких там споров о будущем Вселенной, пожалуйста, никаких посиделок по ночам. И никаких новостей, ладно? Мне главврач специально сказал – санаторий, мол, не место для политической борьбы и интеллектуальных дискуссий. Так что новости у них не показывают. Только довоенные фильмы и концерты классической музыки. Ты уж, пожалуйста, потерпи. Месяца два ведь, не больше. А как родишь, так пожалуйста, возвращайся к борьбе. А я, значит, буду развлекать тебя новостями с красной планеты. Хотя, конечно, никакая она не красная, а скорее, серо-бурая с черными прожилочками – в том месте, по крайней мере, куда мы сели. Окисей железа здесь по минимуму, так оно для рассады лучше всего.

Примарсились мы, так сказать, штатненько. Была небольшая пылевая бурька, но все это полные пустяки. Сейчас акклиматизируемся, навостримся в скафандрах перемещаться и начнем первую опытную тепличку возводить. На тепличку у нас неделя уйдет, а там уже и за рассаду возьмемся. Насчет рассады коллег ждет один сюрприз, но пока – молчание, молчание!..

С другими двумя марсианскими базами мы на связи, они, если что, обещают помочь. Но нам, конечно, хотелось бы самим. Место здесь, вроде бы, подходящее. Правда, мы первпроходцы в том плане, что забрались к северу от экватора так далеко, как никто не забирался. Но уж очень здесь состав почвы правильный. Если все пойдет хорошо, устроим здесь третью базу – со своим климатическим куполом, со своим городком. Глядишь, через пару лет приедешь на экскурсию.

Наши все передают тебе привет. Командир Олег Анатольевич даже сказал: «Елену Александровну помню прекрасно, она мне зачет по аэродинамике сдавала, очень достойно, передавайте ей поклон». Ты представляешь? Юрка пока не выпендривается, Алка учится в скафандре пользоваться пенетрометром, мы слегка над этим ржем. Дуайт учит нас по-английски, но идет пока плохо. Дуайт мечтает своих родителей на Марс перевезти, ты представляешь? Я говорю, им там, наверное, не очень будет, они все-таки старенькие. А он говорит, что они во время войны такого натерпелись, что мама не горюй. Им, мол, везде теперь будет лучше, чем в Америке. Вот. А мы думали, они агрессоры. А у них, оказывается, простым людям тоже не фонтан было. У Дуайта обеих сестер убило. Но он ничего, спокойный такой, вежливый.

Ну что, «ваше время истекло, кончайте разговор». Помнишь, да? Через недельку я опять в эфире. Целую крепко, ваша репка.

2

Привет-привет! И снова в нашем эфире Диман-ботаник! Новости агрокультуры, прогноз погоды, а также музыкальный момент по просьбе наших слушателей!..

На самом деле, Лен, я ужасно расстроен. Видишь ли, твой Диман-ботаник оказался контрабандистом. Все уже все знают, скандал состоялся, так что уж расскажу и тебе. Если помнишь, мы с Юркой ужасно спорили из-за куузику. Я считаю, что эта культура еще лучше для марсианских почв подходит, чем капуста Казачок и Заря. Пристал к Алке, она сказала, что все уже утверждено. Я тебе не говорил, но я тогда самому Петренко позвонил. Попытался объяснить насчет куузику. Господи, как же он орал! И ничего не разрешил конечно. И я тогда… Ф-фу-у… Даже вспоминать ужасно. В общем, я протащил куузику на борт. В числе двух мешков семян. Контрабандой. И даже начал потихоньку рассаду проращивать. И тут Алка меня застукала. И сразу рассказала Олегу Анатольевичу. И он созвал общее собрание космолета. Все ужасно, ужасно ругались. Особенно Юрка усердствовал. Экипаж, как раз, поспокойнее отнесся. Дуайт сказал, что ему, как штурману, вообще все равно, что мы везем – капусту или кирпичи. Но ботаники меня чуть живьем не съели. Я пытался апеллировать к научной истине, а истина в том, что куузику – чемпион неприхотливости. Но они кричали, что я предал научное сообщество. Но что это за сообщество, если оно против научной истины? Я даже хотел им сказать, что они просто боятся моего успеха в случае, если мой куузику приживется. Но тут Олег Анатольевич произнеес речь о дисциплине. И я не смог ничего сказать. И дальше я не знаю, что будет. Я очень боюсь за куузику.

Но ты только, пожалуйста, не переживай. На самом деле, мы неплохо ладим. Может, и с посевами все образуется, а то Алка грозилась меня до посевной не допустить. Мы завтра с теплицей закончим и посевную начннем. Но это ничего. Это все чепуха. Ты, главное, береги себя и ребеночка.

Юрка, кстати, сказал что-то странное. Будто ты с ним на первом курсе в Татьянин день танцевала рок-н-ролл. Ну когда университетский бал был. Но ты же не танцуешь рок-н-ролл. Ты мне сама сказала. Помнишь, мы на свадьбе у Ласкари были, я немножко зубровки выпил и звал тебя танцевать. А ты сказала, что рок-н-ролл не умеешь. Или ты это сказала потому, что я сам не умею и тебе позориться не хотелось? Или это Юрка врет? Или с ним ты рок-н-ролл танцуешь, а со мной нет? Странно это все.

Алка играет нам двенадцать маленьких пьес Баха-2. Когда мы летели, нам сказали, что он умер. Ну правда, он старый уже совсем был. Он у Алки в школе музыку преподавал. Она говорит, его в консерваторию звали, а он почему-то не хотел, ему с малышней нравилось. Мне из этих пьес больше всего пятая нравится. Послушай ее, если получится. Она такая грустная в начале, а потом так бодро все становится. Мне кажется, наша жизнь такая. Детство – довольно фиговая вещь, грустная. А вырастешь – и все как-то налаживается. Впрочем, что я в этом понимаю?

Ленок, ты поаккуратнее там, ладно? Не смотри новости. Валерьянку, если пропишут, глотай, пожалуйста, а не выплевывай тихонько. Целую. До связи.

3

Куузику победил, Ленок! Куузику разрешен к посадке. Под мою ответственность. Под строжайшим Алкиным контролем. Я стерпел ее изощреную ругань и утонченные издевательства, но куузику победил! Она выделила мне уголок теплицы рядом со своей спаржей и я уж там развернулся. Лена, я твердо уверен в своей правоте. Да, у куузику длиннее вегетативный период – тут Алка права – зато какая урожайность! Да, вкусовые качества хромают. Это не спаржа. Но мы же собираемся и скотоводство на Марсе развивать, разве не так? И тогда-то куузику будет оценен по заслугам… Знаешь, Лен, я думаю, если все пойдет хорошо, я тут на кандидатскую легко материала насобираю.

Я на самом деле болтаю, работаю, ругаюсь тут, а все время, каждую минуту думаю о тебе. Как ты там, не волнуешься ли по пустякам, гуляешь ли… мне у вас в санатории очень сосновая роща понравилась, помнишь, мы там ходили? Команда у нас крутая, но иногда мне так одиноко… Друзьям надо все объяснять. А тебе никогда ничего объяснять не надо было. Ты как-то так понимаешь все… Это я от усталости, наверное. Мы тут пашем как ненормальные. Олег Анатольевич сказал, мы впереди графика… Это от усталости, наверное, грустно. Ты… Пауза.

Извини, тут что-то диктофон барахлил. Я что тут вспомнил. Когда Москву бомбить начали, нас мать схватила и к бабушке в деревню повезла. Это под Новгородом, зона рискованного земледелия. Мы там два года прожили. Манечка там умерла, ну, ты знаешь. Первая зима самая ужасная была, у нас никаких запасов не было, мать у соседей что-то менять пыталась, да они сами с голоду пухли. И вот весной мать ушла в город и долго не возвращалась. Мы боялись очень за нее. А она, оказывается, по деревням ходила. Поесть ничего не нашла. Менять уже было нечего, кроме ее обручального кольца, да и его никто не брал. И вот в одной деревне она зашла в дом, а там мертвый старик лежал, давно уже. Он, говорили, от какой-то болезни умер, и соседи его не закопали, боялись заразиться. И не знаю уж, что на мать нашло, но она в этом доме в подпол полезла. Там ничего не было, только мешок с семенами капусты. Вот его она и привезла. Мы с Манечкой голодные были, обиделись, что она еды не привезла, плачем, и она тоже сидит над этим мешком и плачет. А потом они с бабушкой рассаду высадили. А когда потеплее стало – посадили эту капусту. Много вышло, мы чуть не весь огород ей засадили. Ну и стали ждать, когда вырастет. Сейчас-то я бы сказал, что сорт этот был позднеспелый, Зимовка, может быть, или Московская поздняя. Но тогда-то я этого не знал. Слушай, как же долго она поспевала. Как мы за этими кочанчиками маленькими ухаживали. Как боялись, что они загниют или червяки их съедят. Хорошо еще, мы про килу ничего не знали. Ну, это на следующий год было… Уже совсем осень была, когда мы ее собирали. Она нас спасла, понимаешь? Я маленький был, я эту капусту тогда как какое-то живое существо воспринимал… Да я и сейчас наверное так… Помнишь, ты меня как-то застала, я с рассадой разговаривал? Я тогда разозлился, просто потому что застеснялся. А на самом деле, ничего тут такого нет. Растения же реагируют на звуки, чего бы им на голос не реагировать? Ерунду я говорю? Устал, извини. Пока, Леночка.

4

Здравствуй, дружок! Как ты поживаешь? Не очень ли тебя ребеночек мучает? Срок-то уже подходит, да, Ленок? У нас все путем. Куузику приживается. Кислотность почвы в норме. С орошением пока не переборщили, хотя опасность такая была. Юрка опять… Пауза

Что-то с диктофоном какая-то фигня… Я сейчас разберусь… Ну, вот… У нас были гости с Первой базы. Посмотрели так на нашу тепличку, похмыкали. Блин, это мини-купол на гектар, а они хмыкают, как будто это парник на даче. Ну да ладно, мы еще развернемся. Заря формирует листья неплохо, Казачок пока отстает. Куузику я им показал, они, между прочим, заинтересовались. На Первой базе по спарже специализируются, но про куузику, оказывается, у них давно спорят. Ай да я!

Алка забросила музыку и фотографии, требует еще добавить кальция, хотя норматив был выработан заранее и нарушать его нельзя. Я попробовал произнести речь о дисциплине, но как у Олега Анатольевича у меня не вышло. Алка накричала на меня и ушла к себе. Она нервничает, конечно. Мы все нервничаем. Вроде бы все было просчитано на Земле, но здесь все настолько другое… Первый куузику на Марсе – неужели мы его все-таки дождемся? И кто придумал эту ерунду про яблони? Хотя… Люди почему-то не интересуются настоящим, им нужно поэтичненькое. Сажаешь капусту – пусть даже на Марсе – ты ботаник. Сидишь на Земле и поешь песенки про Марс – ты поэт и тебя девушки любят. А жизнь-то она непоэтичненькая совсем. Как капуста. О, Ленок, ты зацени, каким философом я тут стал. Знаешь… Пауза.

Что-то у нас с приборами тут. Пылевая буря, наверное, идет. Если начнется – от меня долго ничего не будет. Но ты не волнуйся. Не волнуйся, пожалуйста… Лен, я тут знаешь, что подумал. Если мальчик родится, давай его Игорем назовем. Я знаю, тебе это имя не нравится… Я тут почему-то детство все время вспоминаю. Игорем нашего соседа сверху звали. Ну, обычный мужик, ничего особенного. «Здрасьте-здрасьте», когда на лестнице встречались. Когда война началась, нас бомбили немножко. И однажды вот тревога, и мы с мамой в подвал бежим, а с улицы такой свист необычайный, мне интересно стало, я отстал и в подъезд выглянул. А там как раз этот Игорь бежал. И он как-то так упал в подъезд, а меня швырнул буквально в подвал. Я все ступеньки пересчитал, расплакался конечно, мама меня жалела. А Игорь к нам так и не спустился. А когда бомбежка кончилась и мы наверх пошли, попытались дверь подъезда открыть и не смогли. Ее Игорь загораживал. Вернее, то, что от него осталось. Немного осталось… Вот тоже как сейчас это вижу… Он, наверное, молодой был, Игорь. Я просто тогда не понимал, мне все старыми казались. И семьи у него, кажется, не было. Кто… Пауза. Ну все, наверное, на сегодня. Я… (неразборчиво).

5

Привет, Ленок! Новости наши тут… Пауза. Привет-привет, как слышите меня? Прием! Сокол, я Незабудка, Сокол… Пауза.

Нет, слушай, я больше не могу. Я просто не успеваю. Я так устал. Если ты меня слышишь… Лена, прости меня пожалуйста, я все наврал. Мы нештатно сели. Совсем нештатно. Мы попали в пылевую бурю. Откуда? Прогнозов никаких не было. Просто налетела – и все. Скорости у нас уже не было, снизились мы до восьми километров, куда деваться? Продолжали снижение. Не видно ни черта. Приборы отключаются. Дуайт пытался визуально нас посадить… Мы как-то… (неразборчиво)

С другими базами связи нет. С ЦУПом – не знаю. Я вообще ничего не понимаю. Это бортовой компьютер Олега Анатольевича, я к нему и подходить-то не смел. Какой-то красный огонек еще мигает… Может, это просто аккумуляторы садятся?.. Еще час назад доносился какой-то шорох, мне кажется, один раз я даже голос услышал из центра управления, а теперь… (неразборчиво) Пауза.

Лена, я верю, что ты меня слышишь. Мне просто больше ничего не остается. Мы сели жестко и произошла разгерметизация. Очень быстро. Юрка успел втолкнуть меня в рубку и включил шлюз. Я пытался втащить его, но не смог. Они все (неразборчиво)

… совсем один…не знал, что делать. Нашел какую-то кнопку на панели, похожую на вызов… Показалось, что я чей-то голос слышу. Я понадеялся, что они меня слышат. Доложил обстановку… Потом решил для тебя записать… Пауза.

…сказать, что ты у меня молодец и все у тебя будет хорошо. Я тут держусь, конечно, но вижу, что времени осталось мало. Наверное, с Первой базы уже вышла помощь, они к нам ближе. Но мы в сплошном коконе из этого чертова песка. Как они нас найдут?.. В шлюзе тоже есть протечка, и мало-помалу воздух снаружи проникает внутрь. Кислорода уже мало, и голова болит ужасно. Вряд ли я… (неразборчиво)… надеялся, что ребята в центре догадаются, чего я хочу, и будут посылать тебе мои сообщения… раз в неделю… а ты будешь их слушать и не будешь смотреть новости и все будет хорошо… Я плохо придумал, да? Я просто… (неразборчиво)… невозможно… Пауза.

…умерли. Это самое ужасное. Тут, одному, так далеко. Смешно, что я даже не вижу этот Марс. За окном сплошная тьма, в воздухе столько пыли, что я не знаю, день сейчас или ночь. Мне ничего не видно. Вот так летишь куда-то за чертовы миллионы километров, а заканчиваешь в крошечном отсеке, в сплошной тьме… Сколько человеку земли нужно, ага… Только… Пауза.

… знать, что говоришь кому-то, кому-то, а не в пространство, не в эти тупые миллионы километров… никого… нигде… (неразборчиво) … кажется, стук какой-то по обшивке… или пыль… или камни… (неразборчиво)… страшно… люблю те…(неразборчиво). Конец записи.

Проксима Центавра

Одиночная палата была очень веселенькой – толстый оранжевый ковер, мягкий свет, обивка стен в цветочек. По ковру между цветочками катался намертво спеленутый мужчина и пронзительно визжал. Доктор Арво не без зависти оценил обстановку. А когда доктор Николай нажал незаметную кнопочку у окошка в двери, и визг в динамиках мягко пошел на убыль, Арво Генрихович не выдержал и сказал: «Хорошее оборудование, коллега.» «Это что, коллега,» – откликнулся Николай. — «Я вам еще нашу лабораторию покажу.»

Лаборатория оказалась на бывшем чердаке, так что территория Николая теперь со второго этажа распространилась и на третий. В то время как Арво Генрихович продолжал ютиться на неотремонтированном первом, регулярно отбивая атаки микробиологов, претендующих на хозблок. «Посмотрите в глаза реальности, коллега,» – сказал ему Николай полгода назад на открытом заседании Партсовета, — «ваш проект мертв.» Судя по всему, Партсовет с ним тогда согласился. После этого Арво с Николаем не разговаривал. Сегодняшний визит был шагом к примирению. И еще кое-что надо было сказать ему.

Пока же он продолжал тащиться за Николаем, который последовательно продемонстрировал ему свой кабинет, игровую комнату, где несколько мужчин и женщин в веселеньких халатиках играли в мяч, отдельные палаты для трудных пациентов и, наконец, нарядную столовую с желтыми пластмассовыми столиками, синими пластмассовыми стульчиками, радужными пластмассовыми тарелочками и единственым черным пятном на стене – динамиком, из которого лилась негромкая фортепьянная музыка. За угловым столиком сидел пациент в полосатом халате и играл сам с собой в настольную игру. Николай, довольный произведенным впечатлением, предложил кофе. Арво Генрихович согласился, надеясь, что хоть кофе окажется дрянным, столовским. Но не угадал. Николай принес фаянсовые кружки из своего кабинета, и кофе не подкачал – крепкий и сладкий, точно такой, какой умела заваривать Татьяна.

— Ладно, пап, — сказал Николай. — Не сердись. Арво Генрихович пожал плечами.

— Хорошо, что ты пришел на самом деле, — сделал вторую попытку Николай.

— Почему?

— Новенькие поступают. У кого амнезия, у кого депрессия. Вот этот, из нового бокса, он вообще…

— Это который кричит?

— Ну да.

— Он тоже из ваших?

— Ага. Вчера посмотрели – ему сто одиннадцать лет. Операцию ему делали по методу Сухарева-Брунштейна. Довоенный, значит, образец. А кто он, откуда… Черт не разберет…

— А он сам что-нибудь говорит?

— Он, кажется, вообще, говорить не может.

— Немой, что ли?

— Петр Александрович говорит, что у него голосовые связки атрофировались от бездействия. То есть лет так тридцать он просто молчал.

— Я его понимаю.

— Ну, пап!.. А еще вот из третьей палаты, помнишь его?

А-а-а, в третьей палате сидел интересный типчик. Арво Генрихович запомнил его еще с прошлого посещения. Осанистый, с хорошей выправкой, с небольшим брюшком, он ни минуты не мог посидеть на месте. Вскакивал со стула, расправлял грудь, выкрикивал приятным баритоном какое-нибудь слово – «Телефон!» или «Кошка!» – потом выжидал паузу, ласково улыбался и садился опять. И так день и ночь напролет. Самые сильные успокоительные его не брали. Больше года его наблюдали, и все это время он не спал. Впрчем, бодрости при этом не терял, кушал хорошо и жизни, судя по всему, радовался. Николай к нему лингвистов приглашал. Лингвисты месяц записывали его выкрики, сделали экспертизу на 864 страницы, никто в этой экспертизе ничего не понял.

— А ему сколько лет, этому, из третьей палаты?

— Мальчишка совсем. Девяносто восемь.

— Тоже довоенный?

— Ну.

— Знаешь, Коль, в порядке бреда…

— Ну-ну-ну…

— До войны же операцию могли себе позволить только самые богатые люди. Понимаешь? Я тут подумал… Он может быть комик.

— Кто?

— Ну, комик.

— А кто это?

— А как?.. Ах, черт… Их же сейчас нету… Н-ну не знаю… Ты слышал, как Петренко анекдоты рассказывает?

Космолетчик Петренко, герой войны и начальник Космоцентра, славился коллекцией довоенных анекдотов. В них фигурировали какие-то странные москали и хохлы, никто, собственно, не понимал толком, о чем там идет речь, но рассказывал их Петренко так смачно, что слушатели просто падали от хохота. Начальник Космоцентра это знал и порой в разгар острых производственных совещаний начинал, по собственому выражению, «отливать пули», чтобы развлечь немного народ.

— Ну а комик это был такой человек, который рассказывал анекдоты людям за деньги…

— За деньги?

— Ну, я же тебе рассказывал, что такое деньги!

— Ну да… Так это он выступает, что ли?

— Конечно! Ты попробуй ему публику обеспечь, увидишь, ему понравится.

— А где же я деньги возьму? В музее?… А, погоди…

Николай резко встал и отправился к пациенту за угловым столиком. Говорил он с ним тихо, но увлеченно. Пациент доверчиво кивал. Из динамика зазвучала новая тема – грустное, медленное начало, и вдруг – взволнованное престо, словно кто-то берет тебя за пуговицу и говорит что-то спеша, волнуясь, что-то важное необычайно для тебя, для него, для всего мира. Как же ему сказать? — думал Арво Генрихович. — Или не надо?

— Я договорился! — прихлопнул по столу Николай. — Потапов сначала деньги давать не захотел. Но я ему объяснил, что он может… как это правильно… профинансировать знаменитого комика и он согласился. Но сказал, что наличных не даст, а напишет чек. Или выпишет?

Потапов робко улыбался и кивал из своего угла. Арво Генрихович помахал ему рукой. Из всех пациентов отделения Потапов был самым смирным. До войны он был одним из самых богатых людей на Земле, иоперацию по методу Сухарева-Брунштейна сделал себе одним из первых. Тогда операция пышно называлась «привика бессмертия», но осложнений было много. Научившись возвращать ген в недифференцированное состояние так, чтобы он мог самостоятельно развиваться в организме человека, ученые брали так называемый «ген бессмертия» и внедряли его в ДНК всем желающим. Моментально эта рискованная затея стала, как тогда говорили, «хорошим бизнесом». За бессмертием выстроилась очередь из миллардеров. Потапов оказался в первых рядах. Спустя три года началась война. Родители Потапова погибли во время бомбардировок Москвы, жена и дети – при эпидемии в Лос-Анджелесе. Все его активы были национализированы народным правительством. На последнем своем самолете Потапов добрался до Одессы, оккупированную румынами, там попал в контрразведку, где ему вырвали ногти, дознаваясь, куда он запрятал свои золотые запасы. Но он вполне искренне это забыл – как забыл и свое имя, и фамилию. Амнезия была самым распространенным осложнением у бессмертных.

Потапова собирались расстрелять, но тут в Одессу вошли русские, и в суматохе Потапов сбежал в Америку. Что там с ним было, он тоже не запомнил, но вернулся он оттуда без пальцев на левой руке. Как вернулся – загадка, впрочем, человек он всегда был умный и хваткий, даром, что ни черта не помнил. В общем, пару лет назад прохожие обнаружили на улице Горького смирного интеллигентного старичка, просившего милостыню по-английски, и быстренько сдали его куда следует. В отделении у Николая Потапов подлечился, многое вспомнил и теперь целыми днями играл сам с собой в старинную игру «Монополия». Единственное, что он не любил, это когда трогали его бумажные деньги.

Кофе кончился. Мелодия из динамика печально и неторопливо текла из настоящего в прошлое. Нет, словно говорила она, не держите меня здесь, оставьте, для меня все кончено, и для вас тоже, разве вы не слышите, нет?

— Это ваш Бах-2? — спросил Николай. Арво Генрихович кивнул.

— Он еще жив?

— Он в коме. Это последняя его вещь. Он ее для третьей экспедиции на Марс написал.

— Хорошо вышло.

— А ты – «ваш проект мертв».

— А разве нет? Это же нелепая идея была – при том состоянии клонирования, сразу после войны, на коленке пытаться зачем-то клонировать великих композиторов. Ничего же не вышло.

— Бах вышел.

— Ну да. Умереть в тридцать лет – это вы ему хорошую судьбу обеспечили. Молодцы.

— Ты не понимаешь, какое время тогда было…

— Да брось, всегда вы так.

— Нет, правда, не понимаешь. Все было разрушено. Все города в руинах лежали. Миллиард погибших. Казалось, все, ничего больше не будет никогда. Все погибло. У нас были поэмы, симфонии, романы, соборы, Е равно МЦ квадрат было и Эф равно Эм А тоже. И в какой-то момент мы как взбесившиеся обезьяны все это взорвали. И казалось, уже никто ничего не сможет никогда придумать. Одичаем мы на руинах, вымрем к чертям. Ну и придумали тогда этот проект, еще Павел Филиппович его пробивал, и нечего его моим называть. Я еще и кандидатскую тогда не закончил. Ты думаешь, легко было смотреть, как Моцарт с ума сходит, как Бетховен умирает?.. Но ведь надо же пытаться, нет?

— Я не знаю.

— Ты на своих-то подопечных посмотри. Хороши бессмертные. Самые продвинутые в мячик играют и под себя не ходят.

— Не начинай.

— И при этом в план их включают, ремонт им делают… Я слышал, вам квоту выделили…

Николай молчал. После войны операции по методу Сухарева-Брунштейна были запрещены категорически, а методика Накамуры-Лещенко бесконечно дорабатывалась и перепроверялась. Запускать ее «наверху» откровенно боялись. Старые осложнения удалось ликвидировать, мозг вроде бы должен был функционировать нормально, но что там будет с психикой у бессмертных, об этом даже думать не хотелось. В последнее, впрочем, время пошли слухи о том, что Петренко, одержимый идеей организовать полет на Проксиму Центавра, всячески проталкивает идею эксперименального бессмертия. И что, вроде бы, в Партсовете думают выделить квоту на добровольцев, после жесточайшего психологиечского отбора и тестирования, разумеется.

Николай сидел, опустив голову и рассеянно улыбаясь, ужасно похожий на Татьяну, когда она была еще здорова.

— Титус, — сказал Арво Генрихович.

— Что?

— Ничего.

Помолчали. На первом этаже в реанимации умирал Бах-2, а здесь, в воздухе резвилась его свежесочиненная мелодия, живая и здоровая, бессмертная. «Может, сказать ему?» – подумал Николай. — «Да ну, только расстраивать.» Арво Генрихович поднялся.

— Ладно, пойду я.

— Ну, давай.

Арво Генрихович помялся немного, кинул взгляд на Потапова, сосредоточенно двигавшего фишки, отвернулся. У двери его догнал Николай.

— Пап…

— Ну…

— Да ладно.

Арво Генрихович приобнял сына и вышел в коридор. Н-да, пронеслось у него в голове, поговорили, горячие эстонские парни. Что-то с коммуникационными навыками совсем неладно. Надо как-то будет обговорить все это еще раз. Вот я его в субботу приглашу, вечерком посидим, Татьяну вспомним. А то так, все молчком, как нелюди. Как он на нее похож стал. Титус. Улыбка такая. Это у Рембрандта был сын, от туберкулеза умер. Рембрандт любил его ужасно, часто рисовал. Это нет страшнее, своего ребенка пережить. Или есть что страшнее?

Николай подошел к Потапову, тот отложил в сторону свои игрушечные деньги, достал из кармана потрепанную чековую книжку, выписал чек на 10 тысяч долларов и не торопясь, расчеркнулся. Николай кивнул и отправился к себе. Почему я ему не сказал? — думал он. — Плохо так одному. Нелепо как-то получается. Вот любишь ты людей, любишь быть с ними, стараться ради них. Но чтобы сделать для них действительно что-то стоящее, нужно обречь себя на одиночество. Ох, как хреново, наверное, бывало Колумбу на «Санта-Марии», одному в бескрайнем пространстве. Или этот Бах-2. Дети его Кащеем прозвали, никто его не любил. Зато музыка. Он закрыл за собой дверь в тесный кабинет, представил почему-то, живо так, что задраивает шлюз в жилом отсеке космолета – абсолютно один в сотнях миллионов километров от Земли, от своих, от всех. Холодок клаустрофобии прошел по позвоночнику. Николай пошире распахнул дверь, выглянул в коридор. Нет уж, лучше пусть папа не знает.

Завтра в восемь утра уже все. Дадут наркоз и – здравствуй, бессмертие. В коридоре никого, пациенты уже разошлись по палатам, только за столом сидит дежурная сестра Анечка и пишет что-то. Николаю кажется, что его со страшной скоростью несет куда-то прочь от Анечки, от отца, от всех вообще. Как будто бессмертие – это просто такая смерть. Все остаются здесь, на берегу, а его несет куда-то Стикс с третьей космической скоростью. Он подходит к окну, смотрит во двор. Там стоит Арво Генрихович и наматывает на шею шарф.

«Надо было ему все-таки сказать,» – думает Арво Генрихович. — Не умею я говорить, вот в чем засада. Не только с сыном. Вообще ни с кем не умею. Глупость какая-то. Он бы подумал, что я нотацию читаю. А я… Надо было просто сказать, что я все знаю и что он молодец. И я в него верю. Кто раньше это бессмертие покупал? Жадные, бессмысленные, ополоумевшие от безнаказанности бездельники. Не удивительно, что у них крыша ехала. А Коля, он ведь другой совсем. Они теперь все другие

Арво Генрихович перешагивает лужу и поднимает глаза на окна второго этажа. Горит только одно. Там стоит Николай и не видит его, наверное, в темноте. Арво Генрихович смотрит на сына, потом в небо. Интересно, где там эта Проксима Центавра? Надо будет у Петренко спросить. Он находит глазами Марс, куда неделю назад вылетела третья экспедиция. Уже третья. Они будут сеять на Марсе капусту сорта Казачок, удивительно. Может, через несколько лет смогу туда слетать. И посмотреть оттуда на Землю. Да, проект кончен, но жизнь-то не кончена. Все будет хорошо. Он потуже заматывает шарф.

Николай смотрит на отца и думает, что в субботу пойдет к нему в гости, прихватит бутылку кахетинского и поговорит обо всем как следует. Приступ паники прошел, надо дописать библиографию и отправляться домой. Завтра рано вставать. «Все будет хорошо», — почему-то думает он и машет рукой отцу.

Веселовский Павел 380: Победа на Марсе

До старта оставались считанные минуты. «Зевс» замер перед прыжком, притушив все бортовые огни и поддерживая дюзы едва теплыми. Отчалил заправочный танкер, ЦУП уже проверил и перепроверил все системы корабля, двигатели выведены на прогревочный режим и ориентированы по магнитным полям планеты. Три рейдовых клинера несколько раз прошлись вдоль разгонной траектории, отловили весь мыслимый и немыслимый орбитальный мусор, и теперь не знали, чем заняться, беспокойно поводя радарами, словно преданные сторожевые псы ушами. Где-то в отдалении фоном переговаривались диспетчера. Хьюстон вроде бы давал добро, Плесецк пока медлил. Аквамарин Тихого океана тепло светил в обзорные экраны, даря напоследок любовь и напутствие покидающим его навсегда людям. Хотелось бы верить, что не навсегда? K

Михаил Рапопорт, командир 1-й межзвездной, не ощущал грусти. Волнение, гигантская ответственность, счастье ЁC да, этого было в достатке. Но не грусть. У людей, родившихся на Марсе, восприятие дома и родины совсем иное. Коренным землянам этого не понять ЁC тяжелая гравитация и мощная биосфера делают их слишком зависимыми от терпкой, ностальгической потребности в неподвижном доме, сочной, густой траве под ногами, запахе прелых осенних листьев, соленых брызг моря и главное ЁC жгучем, всепроникающем солнце. Да, они ближе к природе ЁC но это их природа, их сырой и горячий мир. Вот поэтому к Проксиме Центавра летели только марсиане. И он, привыкший к искусственному освещению купольных блоков и ледяным бурям южного полушария красной планеты, был их командиром.

Так где же его родина? Неужели же бесконечные коридоры и тоннели Красногорска ЁC первого города на Марсе? Или покрытые графеновыми коврами пандусы линейных лайнеров, пилотированию которых он отдал половину сознательной жизни? Он давно перестал считать миллиарды километров, накрученные в рейсах Марс-Луна-Земля. Никаких сожалений нет, он дитя Космоса ЁC но это не его родина. Михаил задумался? K Резкие, волевые черты его загорелого лица разгладились, из взгляда ушла пронзительная сосредоточенность. Та фотография? K Старомодная, на выцветшей бумаге, пусть даже и покрытой крепленым пластиком. С едва различимой подписью чернилами ЁC подумать только, чернилами! От руки было мелко и старательно выведено по-русски ЁC «Марсианский чемпионат-2061. Финал». Лицо мальчика, лет десяти, с горящими восторженными глазами, устремленными куда-то вперед, совершенно не замечающего направленного на него объектива. Что-то необычайно важное происходит там, за кадром, что-то ослепительно радостное ЁC потому что мальчишка вот-вот взорвется победным криком, и вскинет руки вверх, как и тысячи других зрителей, сидящих рядом. Лицо обычного марсианского мальчишки ЁC советского мальчишки с Марса, счастливым случаем попавшего на финальный матч суперкубка по хоккею. Его лицо.

В салоне лунного парома было тесно и шумно. Почти семь сотен пассажиров заполнили все три яруса пузатого корабля, так похожего на гигантского синего кита. Болельщики всех цветов и национальностей галдели каждый на своем языке, создавая плотное интернациональное марево из слов и восклицаний. Конечно, чаще других можно было услышать английскую и русскую речь, но китайцы и испаноговорящие тоже старались вовсю. А вот Мишке не повезло ЁC отец умудрился купить ему билет прямо во французский сектор, и теперь десятилетний мальчишка грозно хмурился в окружении десятков маек с кленовыми листьями. Канадцы посмеивались над ним, что-то лопотали по-французски, шутливо грозили ему пальцем. Мишка молча посасывал через соломинку кока-колу и всё сильнее насупливал на лоб бейсболку с золотым логотипом СССР ЁC ну и пусть ржут, мы всё равно выиграем. Через проход в соседнем кресле дремал старенький уже дед, в кожаной жилетке, каком-то древнем шерстяном свитере и потертых джинсах. Несмотря на возраст, шевелюра у деда была густая и крепкая, коротко стриженный седой ёжик не давал залысинам ни единого шанса. Дед кемарил, уронив голову на грудь, продолжая даже во сне удерживать руками лямки старого нано-керамического рюкзака ЁC наверное, боялся упустить в невесомости. За кого болел пожилой пассажир, было совершенно непонятно ЁC ни футболки, ни шарфа с опознавательной символикой Мишка на нем не заметил. А может, он вообще японец ЁC широкие скулы и азиатский разрез прикрытых глаз наводили на такую мысль. В конце концов, иногда на финал чемпионата мира по хоккею летают и японцы!

Мишка прислушался к оживленному спору группы фанатов, сидевших через пару рядов впереди. Беседовали на молодежном сленге, по-английски, но иногда проскальзывали и русские фразы ЁC значит, наши там тоже были.

— Я тебе говорю, в первом периоде «медведи» будут играть от обороны, вот увидишь! А потом постепенно возьмут инициативу в свои руки и додавят к концу третьего!

— Ну, может быть, в первом они и станут защищаться, но дальше уже не оправятся ЁC «листья» их просто закатают, там такие экзо-скелеты, у русских шансов нет!

— Причем тут экзо-скелеты? Канадцы никогда не умели держать темп в колониальных матчах, и на этот раз выдохнутся! Спорим на сто баксов?

— Ставлю триста, что во втором периоде «листья» будут вести 4:2!

— Принимаю, черт с тобой? K Только как я тебя найду потом, хе-хе, после вашего разгрома?

— Не проблема, меняемся айпи-картами! Эй, кто еще хочет сыграть? Билли будет букмекером, согласен?

— Эй, возьмите и меня, ставлю сто, что русские в третьем периоде сравняют счет, и будет дополнительное время! Рэд мэшин форева!

— Принято, сто долларов? K А вы куда, струсили?

— Да ну вас с вашими ставками, мы просто поболеть приехали? K

— Да не будет добавочного времени! Русские сольются после второго, я думаю, итоговый счет будет 5:3 или даже 5:2 в пользу «листьев».

— Хо-хо-хо, и кто это говорит, Говард? Не ты ли, дружище, мне проспорил в прошлогоднем Сиднее пятьсот зеленых?

— Это было в прошлом году, Роб! В этом у ваших нет Словцова, Кошкина и Симоняна ЁC с кем вы будете играть, а?

— Есть Никольский, есть Ким, да вообще команда зверская, молодые парни ЁC порвут ваших «профессионалов»! Брэдли хромает на оба колена, Джонсон стар, как Санта-Клаус, а вратарь у вас вообще грек! Не смеши меня.

— Молодо-зелено, в этом году кубок наш! Гудбай, СССР! Водка-матрешка-перестройка!

— Спи спокойно, Ванкувер! Я смотрю, уже боитесь!

— Ха-ха-ха!

Споры были горячие, но без настоящей агрессии. Как-то незаметно и без сожаления миновали времена мрачного разобщения народов и стран, времена безумных оголтелых фанатов и кровавых разборок на стадионах. Как однажды сказал ему отец ЁC «Мишка, ты просто не представляешь, в какое счастливое время живешь! Эх, пацан!..». Мишка ничего не понял из этих слов, но часто останавливал взгляд на отцовском экзо-протезе ЁC ему оторвало правую руку, когда он воевал в Корпусе мира. Отец не любил рассказывать про эти времена, но от матери Мишка знал: всё случилось при Урумчи, в синцзянско-пакистанском конфликте, лет за 15 до его рождения. Папа резко мрачнел при упоминании Пакистана, и его всегда смешливые карие глаза становились черными и холодными.

Замигали красные сигнальные лампы на потолке, автоматически подтянулись ремни безопасности. Мимо проплыл стюард, вежливо, но настойчиво призывая убрать в сумки или карманы все мелкие вещи и летающий в воздухе мусор. Через десять минут приземление (простите, примарсение)!

Дед напротив проснулся и с наслаждением потянулся. Из кармана жилетки выплыли черные? K очки в толстой оправе, которые старик тут же довольно ловко поймал и водрузил на нос. С ума сойти, он очки носит! Может, у него и чипа головного тоже нет? Мишка скептически ухмыльнулся и представил, как старикашка разворачивает актив-газету и начинает по слогам читать мелькающие строчки, стараясь «вручную» успеть за гипертекстом. Да нет, такого не может быть? K

Дед как-то неожиданно нашел взглядом Мишку и слегка улыбнулся ему. Мишка подозрительно, но вежливо кивнул ЁC хорошие манеры ему мама прививала с детства. Дед прокашлялся с хрипотцой и обратился к мальчику ЁC совершенно по-русски, кстати:

— Из какого города, сынок? Москва, Питер, Мегасибирск?

— Не, я с Марса, из Красногорска, — ответил Мишка и тоже поинтересовался: – а что у вас за рюкзак такой? Обычно габаритные вещи в багаж сдают? K

— А это кофр фотографический, — охотно пояснил старик, и заметив мишкино непонимание, добавил: – фотоаппарат перевожу, линзы там ЁC хрупкие они, приходится таскать с собой, разрешение специальное выписывать. Я, как ты, наверное, заметил, немного старомоден.

— Я думал, сейчас всё на объемное голо пишется, старую оптику уже не используют. А посмотреть можно? ЁC любопытство и любовь к технике взяли вверх.

— Конечно, — странное было произношение у деда ЁC он сказал именно «ко-неч-но», а не смягчил «ч» в сторону «ш», как делают все в Союзе. Чудак!

Дед расстегнул молнию рюкзака и извлек на свет старинный фотоаппарат ЁC огромный, размером с полголовы, черного пластика, с обилием кнопок и рычажков на панели. Но самое интересное, что спереди к аппарату был прикреплен настоящий оптический объектив ЁC длинный, как пиратская подзорная труба из мультика про Питера Пэна, и толстый, как пушечный снаряд.

— Ого! ЁC восхищенно воскликнул Мишка, бережно принимая в руки раритетное устройство, — да это же музейный экспонат! Я такие только на лэптопе видел!

Сидевшие рядом взрослые франко-канадцы тоже повытягивали шеи, разглядывая фотоаппарат. Это был «Кэнон», но каких годов? Даже отец, насколько помнил Мишка, снимал свои семейные альбомы исключительно на голо. Среди иностранцев пронесся шепоток, кто-то произнес фамилию «Старинский», ее подхватили, стали оглядываться и с соседних рядов. Мишка где-то слышал это имя, но не помнил где. Может, в новостях.

— Хехе, — улыбнулся дед, — нет, не музейный экспонат, я им постоянно работаю. Уже и затвор поменял, и прошивку подновил ЁC а всё остальное меня вполне устраивает. Привык за столько лет, поздновато уже на голо переходить!

— Так вы фотограф? ЁC догадался Мишка, — едете нашу команду поснимать?

— Ну, не совсем, команду другие снимают, кто помоложе? K Я поближе к зрителям сажусь, знаешь ли? K

Тут с переднего ряда к деду потянулись чьи-то руки с блокнотами ЁC попросили автограф. Это не вызвало у пожилого фотографа удивления или недовольства ЁC видимо, привык. И пока дед расписывался для какого-то китайца, Мишка полушепотом обратился к соседу-канадцу, из тех, кто называл русскую фамилию:

— Простите, сэр, а кто такой Старинский? Канадец удивленно посмотрел на Мишку и ухмыльнулся:

— Ну ты, парень, даешь! Даже мы его знаем, а уж ты-то из Союза вроде? K Это же Ян Старинский, спортивный репортер всех времен и народов. Он хоккей, футбол, экзо-бокс снимает, Олимпиады всякие? K Да его снимок с Андерсоном весь мир обошел ЁC ну где он прыгает с шестом, и там его жена стоит рядом, и у нее такое лицо? K Короче, сам погугли, патриот! Этот мужик в спортивной фотографии примерно как Ван-Гог в живописи, за его работы крупные журналы солидные деньги отваливают.

Действительно, теперь Мишка кое-что вспомнил. Когда весной на Луне проходили юношеские Игры доброй воли, в заставках голо пускали видеоряд с черно-белыми стильными картинками ЁC фотографиями самых ярких моментов ранних игр этой серии. И фамилию Старинского упоминали. Правда, тогда Мишка решил, что говорят про совсем уже какую-то пыльную историю и этот человек давно умер.

А те фотографии ему понравились. Такие яркие, сочные образы ЁC хоть и нецветные, но наполненные жизнью до краев. Казалось, что движение не останавливается на двухмерном полотне, что мускулы продолжают напрягаться, а спортивная форма развеваться на бегу. Мишка понятия не имел, кто был изображен на тех фотографиях, но азарт соревнований и напряжение борьбы лились с экрана мощно и явственно, даже без всех чудес и иллюзий современного голо.

Мишка достал из кармана смартфон и быстренько открыл Яндекс. Да, его звали Ян Васильевич Старинский, корреспондент газеты «Известия», лауреат премии? K Список премий пришлось прокручивать скроллом, их было несколько десятков. И еще несколько союзных орденов. И степень академика какой-то международной академии фотографии? K В общем, дедушка оказался совсем непростой. Здорово!

— Ян Васильевич, вы, наверное, все-все Олимпиады объехали, да? ЁC уже вполне уважительно поинтересовался Мишка, улучив момент, когда дед с улыбкой вернул очередному болельщику подписанную визитку.

— Поездил немало, — согласно кивнул Старинский, внимательно оглядывая мальчишку, — а ты-то сам чего среди канадцев затерялся? И где родители?

— Так вышло, других билетов не было, — виновато оправдывался Мишка, — но мне уже можно самому, в декабре десять стукнуло. Отец с матерью на Море Спокойствия, у них работа сезонная. Вот мне папа и разрешил одному слетать ЁC я ж марсианин, у меня льготный проезд? K С браслетом, конечно, — Мишка продемонстрировал металлическую полоску вокруг запястья ЁC его паспорт, контактный чип и аварийный маяк одновременно.

— Вижу, вижу? K – старик задумчиво поскреб подбородок, и как-то хитренько посмотрел на Мишку, — значит, сидеть тебе на матче в окружении «кленовых листьев»? Не испугаешься?

— А чего их бояться, — хмыкнул мальчишка, — они ребята веселые, меня вот орешками подкармливают, про Союз расспрашивают. А по-английски я лучше всех в классе говорю, мне совсем не трудно!

— Молодец, — одобрил фотограф и вдруг спросил: – А ты не будешь против, если я с тобой на матче рядышком посижу?

— О, так у вас билет в этом же секторе?

— Нет, но я попрошу организаторов, и мне стульчик поставят, — Старинский хитро подмигнул, отчего его оливковое лицо покрылось сеткой мелких морщинок.

— А щёлкнуть разок фотоаппаратом дадите? ЁC совсем обнаглел Мишка.

— Да запросто, — отмел все сомнения дед, — у меня в рюкзаке и бинокль полевой есть ЁC настоящий, военный! Дам попользоваться – сможешь каждую капельку пота у вратаря разглядеть!

Мишка был в полном восторге. Вот так повезло! Поездка на суперкубок уже само по себе событие выдающееся для любого пацана, а тут еще такие приключения! Расскажет после возвращения Вовке и Сашке ЁC ведь не поверят же, лопухи!

Запиликали зуммеры минутной готовности, и торможение стало прижимать пассажиров к креслам. На экране головизора рыжеватая краюха Марса начала заваливаться вбок и стремительно крупнеть. Уже виднелись редкие огоньки поселений и звездчатые сполохи городов. Мишка возвращался на Марс!

Трибуны гудели рассерженным ульем, пищали вувузелами (и откуда только название это взялось, подумал Мишка), свистели и топали. Вопреки всем прогнозам, в третий период команды вышли с равным счетом ЁC 4:4. Ах, какая это была игра! Мишка охрип от крика, вспотел от напряжения не хуже самих игроков, и совершенно перестал смущаться канадцев, которые окружали его. Впрочем, когда карбоновая шайба со звоном залетала в ворота, вопли восторга и ужаса сливались воедино, с запасом перекрывая все национальные и языковые различия. Старинский купил ему ведерко попкорна, и Мишка почти забыл про фотографа ЁC тот тихонько сидел в проходе двумя рядами ниже, на небольшом раскладном сидении, спиной к арене, придерживая тяжелый фотоаппарат правой рукой. Иногда казалось, что он вообще не снимает, а лишь спокойно наблюдает за зрителями, безразличный к перипетиям горячей схватки на льду.

А схватка была горячей, как дюзы боевого крейсера «Аврора». Канадцы, действительно, в первом периоде попытались задавить команду СССР скоростью и жесткими силовыми приемами. Грохотали карбоновые доспехи игроков, трещал марсианский лед под тяжестью падающих тел, пронзительно скрипели в жестком контакте экзо-суставы скелетов. Порой полуторакилограммовая шайба рикошетом устремлялась на зрителей, и те в ужасе отшатывались в стороны, когда снаряд с опасным треском натягивал защитную нано-сетку. «Красная машина» защищалась упорно, но под занавес гигант Брэдли всё же оторвался от защитников и размочил счёт ЁC 0:1.

Второй период был настоящей мясорубкой. В течение первых же двух минут русские забросили две шайбы на красивой комбинационной игре, и уже канадцам пришлось отыгрываться. Пошло открытое противостояние, углепластиковые клюшки ломались как спички, одно удаление следовало за другим. Петров, припечатанный к бортику бородатым Леруа, серьезно повредил экзо-скелет, и вынужден был покинуть площадку под гневный свист болельщиков. После страшного по силе броска Замятина шайба случайно попала в забрало шлема Джонсона ЁC и ветерана НХЛ унесли с поля в тяжелом нокдауне. Канадцы озверели, и на последней минуте второго периода счет уже был 3:4 в их пользу. Однако Никольский «обрезал» контратаку Спайка и Брэдли, буквально украл у них шайбу на кончике клюшки ЁC и выход один на один! Как ни пластался О'Хара всеми своими стапятьюдесятью экзо-килограммами в проеме ворот ЁC опытный Никольский загнал шайбу между щитков. Трибуны взревели от восторга и досады, а хоккеисты потянулись на перерыв. Интрига лишь разгоралась, и комментаторы в невесомых герметичных кабинках устало промакивали лбы одинаковыми голубыми салфетками с логотипами чемпионата.

Периодически Мишка прикладывал к глазам бинокль, одолженный Старинским ЁC прибор был вполне современный, в отличие от его фотоаппарата, и умел делать мгновенные снап-шоты с коррекцией освещения, а также оперативно отсылать их на местный медиасервер. Мишка немного поразвлекался, приближая лица хоккеистов ЁC волевые, бородатые, потные, прикрытые пластиковыми масками с шейной защитой; но ему это быстро наскучило, и он отложил оптику в сторону. Некогда смотреть на запасную скамейку, когда Никольский обводит Брэдли на пятачке, а сзади уже подлетают полумеханические туши Спайка, Леруа и Йохансона!

Очевидно, тренеры провели в раздевалках серьезную воспитательную работу. Обе команды заиграли после перерыва осторожно, стремясь не допустить легкомысленных промахов в обороне, и не форсируя атаку. Острые выпады Кима и Брэдли вязли в плотных объятиях защиты, взвывали сервомоторы скелетов, тренерские штабы нервно поглядывали на табло. Минуты шли, но ворота команд оставались нераспечатанными. По зрительским секторам прокатился гул недовольства ЁC болельщики требовали крови! Русское «Шайбу-шайбу!» сливалось с английским «Канада, вперед!», вувузелы язвительно подвывали по любому поводу.

Но на пятнадцатой минуте Ким зацепил клюшкой конек Леруа, и рослый француз растянулся на льду, картинно вытянув руки вперед. Удаление! Тренер канадцев, сухой и подвижный швед Ларссон тут же взял тайм-аут.

— Ян Васильевич! Почему вы не снимаете игру? ЁC спросил Старинского Мишка, перекрикивая шум стадиона, — почему всегда спиной к арене?

— Я всё вижу на ваших лицах, — непонятно ответил дед, показывая пальцем почему-то на фотоаппарат, — это принцип двойного зеркала!

Мишка лишь пожал плечами ЁC поди разбери их, фотографов. Вон их сколько там, внизу, перед стеклянным бортиком арены. Держат на плечах громоздкие ружья голокамер, целятся в игроков матовыми голо-очками, что-то правят в лэптопах. Сразу видно по технике ЁC настоящие профессионалы. А этот Ян Васильевич? K какой-то странный. На игру не смотрит, очки у него явно не голографические, камера из музея. Чудак!

Последняя пятиминутка стала адом для советской команды. Неимоверным усилием воли и ценою травмы Никольского «красная машина» выстояла меньшинство; но сил на хорошую контратаку уже не оставалось, и более опытные канадцы теснили молодежь. Рязанов, бессменный голкипер русских, стоял как стена, и если бы не он, две-три мертвых шайбы точно попали бы в сетку. Но они не попали? K

Непробиваемая уверенность вратаря, кажется, взбесила канадцев. Победа была так близко, русские очевидно «подсели» – но шайба не шла в ворота! «Кленовые листья» проводили одну атаку за другой, и по всем признакам тоже начинали уставать. Наставал момент истины ЁC опасный для каждой из сторон критический период, когда один удар мог решить исход всей встречи. Комментаторы заходились в истерики от волнения, все каналы голо-ТВ были перегружены от Земли до Марса, сетевое сообщество отложило лэптопы и с замиранием сердца следило за каждым движением шайбы.

Леруа провел удачный силовой прием на Светлове и отдал пас Брэдли; канадский ветеран ушел от «коробочки» Кима и Замятина, и оказался перед новичком сборной ЁC Меньшовым. Но что это? Каким-то неуловимым движением Меньшов выбил шайбу из-под клюшки Брэдли и отправил ее по борту опаздывающему в защиту Светлову. Только бы не офсайд! Но Светлов на удивление хладнокровен и всё сделал правильно ЁC пропустил мимо себя несущегося на всех парах Йохансона и по круговой траектории обошел его с правого фланга. Он приближался к воротам О'Хара быстрее, чем Йохансон! Этого не может быть ЁC выход один на один!

Мгновения стали медленными, как замерзшая вода на Титане. Канадцы тягуче подтягивались к тому месту, где только что стоял Светлов ЁC но он вовсе не собирался ожидать их приближения! Похоже, из двенадцати хоккеистов на льду только он один понимал, что такое скорость. Откуда только взялись силы и дыхание? За две секунды русский форвард преодолел бесконечное расстояние от средней линии до вратарской площадки. Зрители на трибунах начали завороженно привставать, и Мишка не был исключением. О'Хара собрался в комок нервов, выставив ловушку и прикрыв пространство между коньками толстым крюком вратарской клюшки. Время замедлилось еще сильнее, белые и красные майки догоняющих игроков почти замерли. Светлов начал замахиваться, а О'Хара ЁC умница, конечно ЁC инстинктивно вытягиваться в сторону удара. Йохансон в полуметре позади уже тянул крюк клюшки, пытаясь в отчаянии сфолить на Светлове, чтобы сорвать атаку. Светлов провел клюшкой вниз, О'Хара завалился набок, намертво блокируя угол ЁC но удара еще не было! Боясь шелохнуться, Мишка выпученными глазами пожирал Светлова: тот молниеносно сманеврировал направо, перебросил шайбу под удар и, уже уезжая от ворот и практически не глядя, обратной стороной крюка послал ее в девятку.

А-а-а-а-а! Стадион взорвался оглушительным ревом, и сирену за канадскими воротами уже никто не услышал. Это победа!

— Победа! ЁC заорал Мишка, глядя на Старинского, — Ян Васильевич, а-а-а-а-а!!!

Старый фотограф мягко улыбался и уже убирал свой раритетный фотоаппарат в чрево рюкзака. Он так и не оглянулся на арену, где уже обнимались безумной толпой красные майки, танцевали тренеры, утирал скупую мужскую слезу двухметровый Брэдли. Старинский сделал свой снимок, и его работа была закончена. Когда Мишка наконец-то протолкался сквозь толпу погрустневших канадцев, чтобы отдать фотографу бинокль, того уже не было.

Фотокарточка пришла ему по почте спустя месяц. Ее цифровые клоны облетели спортивный мир в считанные дни, и Мишка, что называется, проснулся знаменитым. Помнится, «Нью-Йорк Магазин» предлагал ему за оригинал два миллиона; какой-то коллекционер из Оттавы долго писал письма, обещал чуть ли не пять. Отказался, конечно ЁC отец сказал «Ну, еще чего? K Вырастешь, сам заработаешь!». Ошибся отец: бизнесмена из Мишки не получилось – влюбился в Космос.

Старинский погиб через год. Была какая-то экстремальная акция от ЮНЕСКО, что-то типа «Спортсмены против нищеты в Сомали». Колонну обстреляли террористы, и шальная пуля сняла последний кадр в его жизни. Громкое было дело, в Сомали потом ввели войска ООН ЁC Африка с тех пор живет по другим законам? K А фотография стала для Мишки талисманом, и облетела вместе с ним половину Солнечной системы.

Михаил Рапопорт словно вернулся из детства: в наушниках настойчиво ворчал голос Главного.

— «Зевс», доложите готовность, доложите готовность!

— Так точно, Роберт Георгиевич, — отчеканил Рапопорт, — готовность ноль, ждем команды.

— Как самочувствие, пилот? ЁC голос Главного смягчился. Вопрос был риторическим ЁC датчики передавали в ЦУП исчерпывающую картину всей физиологии и даже ментальной активности астронавтов.

— Всё путем, Главный, — одними губами улыбнулся Михаил, — пора лететь.

— Да? K Передайте там привет всем зеленым человечкам.

— Непременно передадим, Роберт Георгиевич. Еще и вам привезем парочку!

— Ну, это вряд ли? K – Главный прекрасно понимал, что ко времени вероятного возвращения экспедиции его уже не будет в живых, — это для внуков? K

На линии забубнили диспетчера, кажется, Плесецк всё же дал зеленый свет. Голос Главного стал сухим и деловым:

— Экипажу приготовиться к перегрузкам. Луна-1, Луна-2, начинаем процедуру.

Последняя фраза, всё же, предназначалась только для него, командира. Остальные двести пятьдесят членов экспедиции благополучно спали анабиотическим сном в криогенных камерах. Более сотни представителей СССР, шестьдесят три американца, сорок пять китайцев; остальные участники проекта получили по два-три места в составе команды сообразно вложенным инвестициям.

Заснет и он, Михаил Рапопорт ЁC но лишь после выведения корабля за пределы Солнечной системы. Четыре месяца он будет контролировать маневры «Зевса», полагаясь на бортовые компьютеры и телеметрию с Марса и Титана. Скучать не придется ЁC НАСА и Европейское Агентство загрузило его попутными задачами вплоть до орбиты Плутона. Да и разве бывает марсианину скучно в Космосе?

— Внимание «Зевсу»! ЁC рявкнуло в наушниках, — последний отсчет!

И когда прозвучала финальная цифра, заревели стартовые моторы, а звезды на панорамном экране тронулись с места, Рапопорт не удержался и негромко ЁC скорее, просто для себя ЁC произнес:

— Поехали?

Павел Веселовский, 2012.

Рим Несарк 376: Шаг вперёд

Каждый гражданин Советского Союза имеет право на полную свободу действий, за исключением случаев, когда эти действия мешают реализации прав и свобод других граждан, либо наносят непосредственный ущерб обществу и/или государству в целом. Ст. 3 Конституции СССР, ред. 12.05.2021г

Это было как-то… обыденно, что ли. Ну, Луна. Ну, орбитальная станция. Даже строящийся «Мария-Галанте», второй в истории человечества планетолёт, не внушал особенного трепета.

— Мда… в записи это выглядело более впечатляюще, — подтвердил моё разочарование Димка. Хотя нет, какой Димка. Дмитрий Олегович, инжинер-технолог планетарных климатических установок. Ему уже сообщили. «Благодаря великолепным теоретическим знаниям, подтверждённым практикой; нестандартному, но эффективному подходу к решению задач Вы зачисляетесь в состав второй марсианской экспедиции».

Зато Катя была в восторге. Она прижималась к Диме, глаза её пылали, а слова – четкие, звонкие, — были заряженные неисчерпаемой энергией юности.

— Ребят, вы только посмотрите! Они уже термообшивку монтируют! Это же финальная стадия строительства! На два месяца раньше срока! Димка, мы ведь скоро полетим! — это были даже не предложения. Это были сгустки радости и счастья. Они разлетались по кают-компании, и каждый, в кого они попадали, вдруг начинал немного неуверенно, но искренне улыбаться.

— Ага… — без особого восторга подтвердил Дима.

— Ты чего? — шепнул я.

— Потом, Витя, потом. После вводной.

Собственно, это была НАША мечта. Все мальчишки мечтают стать космонавтами, но мы, МЫ – мечтали полететь именно на Марс, найти древние города, а может даже – вдруг! — марсианскую цивилизацию. Ещё не стартовала марсианская программа, ещё не были изобретены субатомные установки – неисчерпаемый и абсолютно безопасный источник энергии – а мы уже конструировали поселения, как колпаком накрытые (чем именно накрытые? Мы не знали. Но знали, что учёные что-нибудь придумают). Рисовали, как преображается Марс, как на неприветливой пустыне расцветают сначала отдельные оазисы под редкими точками климатических куполов, как их становится больше, и вот они уже по всей планете. Ну, и конечно, тайну марсианских «городов» раскрывали именно мы…

Всё складывается в нашу пользу. Димку уже допустили к полёту, моя судьба должна была определиться после беседы с куратором проекта, но особых беспокойств тоже не вызывала. Собственно, сейчас, после стыковки с орбитальной базой, мы и пришли на первое – вводное занятие.

— Я должен вас предупредить: билет на Марс – это дорога в один конец, — начал своё выступление Горбовский, куратор проекта по заселению Марса. — Это значит, что вы – скорее всего – больше никогда не побываете на Земле. Вы все тут молоды, полны сил и энергии. Вы верите в светлое будущее, и сами строите его. Но вы должны понимать, что после отлёта на Марс вы лишитесь основополагающей ценности нашего общества: персональной свободы. Вы навсегда останетесь на Марсе. Вы будете общаться с очень узким кругом людей, который по чуть-чуть будет пополняться прибывающими поселенцами с Земли. Ваше место будет ограничено климатическим куполом и ближайшими окрестностями. Вы должны чётко понимать, как изменится ваша жизнь после отлета. Игорь Леонидович обвёл взглядом притихшую группу.

— Вы лучшие из лучших. Вас – сто человек. Полететь сможет лишь двадцать шесть, причем уже около десятка получили «добро» на вылет. Предпочтение отдаётся парам… и девушкам. Мы недовольно и недоуменно молчали.

— Вижу, эта новость вам не по нраву. Мы основываем колонию. На первом корабле летело восемнадцать мужчин, которые не смогут вернуться на Землю. И вы не сможете. Это – навсегда. Рано или поздно вы захотите семью, захотите завести детей. Понятно, что насиловать никто никого не будет, но если в колонии почти не будет женщин… Вы понимаете, почему отдается предпочтение парам и девушкам? Мы должны выжать максимум из данного нам шанса. Даже корабль построен по принципу «нулевого цикла». Весь корабль, всё его содержимое, будет использовано на развитие колонии. Например, обшивка, защищающая корабль от перегрева при посадке, содержит много азота, который будет испаряться в атмосферу.

— А как же гарантированная свобода действий?

— Хороший вопрос, — Горбовский. — Когда мы, например, собираем олимпийскую сборную, мы берём туда только лучших, хоть эта ситуация может и не понравиться, к примеру, чемпиону города, не дотянувшему до олимпийского стандарта. Но ему никто не мешает профессионально вырасти. Аналогия понятна?

— Как попасть в экипаж?

— Мы выставляем очень жесткие требования к членам экипажа, и одного профессионализма недостаточно. Понять, каковы требования – это часть вашего испытания. Итак, корабль стартует 12 апреля этого года, на два месяца раньше объявленного срока. Помимо значимой даты, полёт до Марса займет почти на месяц меньше времени. Сейчас вы приступаете к индивидуальной работе и работе с вашими кураторами. Месяц на работу с кураторами, потом – для допущенных – месяц подготовки к полёту. Ещё вопросы?

— Игорь Леонидович, я не лечу на Марс.

— Да, но… Если не ошибаюсь, Казаков Дмитрий? У вас же уже есть «добро» на вылет? Все свободны. Дмитрий Олегович, задержитесь, пожалуйста.

Через два часа вставать, а сон всё не идёт. Лишь вертится в голове недавний разговор с Димкой.

— Понимаешь, Вить, не хочу я туда лететь. Терраморфинг, трудности всякие, вторая Земля… Это всё здорово. Но вот Катя…

— А что Катя? Дим, она же тебе нравится?

— Да ты что, совсем ничего не понимаешь? Да, Катя замечательная девушка. Нам хорошо вместе. Но Марс – это билет в один конец. Если я полечу туда с ней… ты понимаешь? Жить я буду с ней. Каждое утро видеть её. Вечером с работы возвращаться к ней. Дети будут от неё. От человека, которого я не люблю. Придется жить с человеком, которого не любишь, и делать вид, что счастлив. Всю жизнь.

— Если всё станет так плохо, вы всегда сможете разойтись по обоюдному согласию.

— Только не на Марсе. На Марсе просто некуда уйти. Да, мы расстанемся. И станет на Марсе на два одиноких человека больше. У свободы ведь две стороны, Витя. Мы гонимся за счастьем, а ловим лишь радость. Яркую, ослепительную радость, не замечая по соседству скромное счастье. И в нашем прошлом остаётся человек, которого мы до сих пор искренне и всей душой любим. Я сегодня возвращаюсь на Землю, и найду Вику.

Сон не шёл. Зацепило что-то в Димкиных словах. И вовсе не его позорное – как многие подумали – бегство. А действительно ли я так хочу на Марс?

Пальцы привычно пробежали по сенсору коммуникатора, и в темноте вспыхнуло фото, вспыхнуло, и тут же погасло. Я не хочу так. Мне уже давно недостаточно твоего фото, спрятанного в глубинах папок коммуникатора. Хочу увидеть тебя вживую, прикоснуться к тебе, вдохнуть запах твоих волос, почувствовать вкус твоих губ. Увидеть… и замереть, в который раз не в силах отвести взгляд… Эх, если бы можно было вернуться назад, изменить всего один эпизод в прошлом… Глупо мы тогда с тобой расстались. Ты не понимала, как можно быть таким уступчивым… А я не смог объяснить, что человека, которого любишь, невозможно принуждать даже в малости… Как глупо…

Я встал, оправился, прибил руками копну непослушных волос и направился в узел связи.

«… Ты прав, Димка. Ты прав, а я – дурак. Я убегаю от себя, я ставлю себя в ситуации, когда уже нет выбора, когда нет времени остановиться, нет времени задуматься. Ты молодец. Ты смог отбросить ненужную гордость, ты смог повернуться навстречу своему страху и… своему счастью. Я горжусь тобой. Твой Витька Комаров». Ввод. Сообщение доставлено адресату. Всего через четыре недели моя судьба будет решена. Судьба? Я замер. Орбитальная база, Марс… Какое это имеет значение?

«Ты здесь?.. Говорит с каким-то мужчиной… Столько времени прошло… Опять… Нет, не надо… Столько боли… Надо уйти, быстро… Пока не видит меня… Но когда ещё… Что подумает… Уйти, или?..» Мысли бесформенным клубком носились в голове, натыкались друг на друга, сбивались и гудели, а ноги сами шагнули вперед.

— Привет, — сказал я, неуверенно разводя руки для объятия.

— У тебя сейчас такой настороженный взгляд! Витька, привет! — засмеялась Настя, бросившись ко мне.

Вы знаете, а ведь путь, выбранный нами, он не всегда верен. Каждый может делать всё, что угодно, лишь бы это не мешало другим людям. Каждый человек имеет право на неприкосновенность и свободу выбора, его нельзя принуждать к чему-либо. Но если человек тонет, то его надо спасать, даже если он и не просит о помощи, и сейчас не очень хочет спасаться. Свобода и независимость – это прекрасно, но этого недостаточно. Только ответственность делает человека – Человеком.Ответственность не только за себя и свои действия, но и за действия другого человека, за то, что происходит в обществе, за жизнь других людей.

— Забавно, Виктор. А Анастасия тоже так считает?

— Да, Игорь Леонидович, я тоже так считаю.

— Допустим. И к каким практическим результатам привели ваши умозаключения? И какое это отношение имеет к марсианской экспедиции?

— Мы не знаем, попадём ли мы в экипаж «Мария-Галанте». Но независимо от результатов испытаний, мы берём на себя ответственность за жизнь людей вокруг нас, и, в частности, за жизнь другого человека – за Диму.

— Дмитрий – это ваш друг, который отказался от полёта?

— Нет, Игорь Леонидович. Дима – это сын, которого мы ждём.

Из истории колонизации Марса:

2059-й, сентябрь – прибытие на Марс 1-го колониального корабля нулевого цикла «Санта-Мария», под руководством Комова М.Г… Экипаж – 18 человек, мужчины. 2059-й, октябрь – развернут первый климатический купол.

2059-й, октябрь – начато строительство 2-го колониального корабля, «Мария-Галанте».

2061-й, апрель – запуск 2-го колониального корабля под руководством Горбовского И.Л., прибытие на Марс в ноябре 2061го. Экипаж смешанный. К моменту прибытия корабля на Марсе развернуты шесть климатических куполов, начата добыча полезных ископаемых для нужд колонии.

2061-й, декабрь – на Марсе рождается первый ребёнок, Дмитрий, сын Виктора и Анастасии Комаровых.

2069-й, январь – климатические установки, работающие по системе Дмитрия и Виктории Казаковых, завершили адаптацию атмосферы и перешли в режим поддержки атмосферного состава. Воздух на Марсе пригоден для дыхания.

2072-й, март – старт первого челнока, способного совершать регулярные рейсы Земля-Марс-Земля.

cynicaljoker 372: Бригада

В кабине орбитального тральщика было очень сухо. Каждый раз, заступая на смену, Алексей натягивал за спиной несколько совершенно мокрых полотенец и белую простыню с большой дырой посередине. Влаги в этих тряпках хватало от силы на пару часов, после чего воздух становился таким сухим, что позавидовала бы пустыня Сахара. Нос ссыхался, губы обветривались, глаза слезились и краснели. Через две недели службы кожа на запястьях зашелушилась так, что пришлось расстаться с электронными часами «Ракета», подаренными отцом, а время смотреть на голографическом экране бортового компьютера. Под ногами у Алексея стоял целый ящик колы. Время от времени, пилот доставал оттуда бутылку, вскрывал соску и потягивал сладкий напиток. Допив очередную порцию, Алексей залепил емкость каплей герметика, чтобы остатки не плавали по кабине, и прикрепил к клейкой переборке слева от кресла. После этого его взгляд безжалостно упал на собственный живот. Алексей пощупал его, потом вобрал в себя и снова расслабил. Извечная мудрость, что живот легко вырастить, трудно избавиться и невозможно втянуть начинала беспокоить его все больше и больше. Отличник боевой подготовки, спортсмен и лейтенант Военно-Космических Сил Алексей Петраков 24 лет отроду впервые осознал, что стал жертвой банального ожирения. Этот грешок был вполне нормальным среди космонавтов, особенно тех, кто проводил более полугода вне земного притяжения. Отсутствие привычных физических нагрузок в виде собственного веса, малоподвижный образ жизни и достаточно свободный рацион питания – все это превратило в почтенного папика не одного богатыря. Алексей занимался зарядкой по два часа в день, но гравитации в одну десятую от земной, которая создавалась на «Пионере», не хватало для полноценной растраты нажитых калорий. Сколько раз он корил себя за эту слабость, но ничего поделать не мог. Лимонад был его самым любимым питьем с детства. В академии пить такое было нельзя, теперь же, на полу гражданской службе, никто в приказном порядке напиток не запрещал. Каждый день Алексей давал себе слово, что завтра непременно бросить газировку, и каждый день приносил на борт новый ящик.

Пилот устал пялиться в голоэкран, на котором стрелка радара наматывала тысячный круг, и посмотрел на небо. За оргстеклом «фонаря» слева по борту неподвижно висела Земля. С расстояния почти 60 тысяч километров она казалась небольшим бледно-голубым шариком. Солнце находилось позади. Его ослепительные лучи почти полностью поглощались «умным» экраном «фонаря», так что яркая звезда выглядела тусклей Земли. Справа и немного сзади медленно плыла бледная Луна. Вторую неделю Алексей бороздил ближние и дальние пределы околоземного пространства, отыскивая натовские военные спутники. После 2000-х, когда советские космонавты начали колонизацию Луны, американцы стали запускать механических «диверсантов» в огромном количестве. В Военно-Космической Академии рассказывали – порой по несколько штук в сутки. Растущий финансовый кризис не позволял Западу продолжать свою лунную программу, а «антилунная» – обходилась значительно дешевле. Официально НАТО никогда не признавал ничего подобного, не смотря на то, что добрый десяток советских экспедиций был сорван с человеческими жертвами. Советские аппараты поражались лазерными залпами, электромагнитными бурями, снарядами. В дело включился КГБ и, через некоторое время, спутники стали часто «терять управление» сразу после старта. После того, как кризис в США, Европе и Японии разросся до масштабов экономической катастрофы, НАСА пришлось свернуть и эти работы. С тех пор, каких бы то ни было существенных космических программ Запад не проводил. На орбите же продолжали болтаться сотни автоматизированных убийц без управления. Космические войска СССР разработали программу по розыску и уничтожению вредоносных спутников, включавшую в себя регулярное патрулирование околоземного пространства. Однако средств в военном бюджете не хватило – острейшая ситуация на Ближнем Востоке и в Африке требовала больших затрат. И тогда появилась «бригада».

«Бригадой» называли Отряд Космического Патрулирования, основанный в 2059-м году полковником ВКС в отставке Яковом Петровичем Шапошником. У того нашлись связи в Госплане и КГБ, с помощью которых при Комитете удалось создать данный отдел. Финансирование снималось с Космовойск и перекладывалось на Госбезопасность. ВКС лишь отдали полтора десятка своих старых учебных кораблей, превращенных после необходимой модернизации в орбитальные тральщики. На работу набрали молодых специалистов из Военно-Космической Академии, которые вскоре заступили на дежурство. Отряд не подчинялся ВКС, а в КГБ числился вне основного штата – именно поэтому детище Шапошника называлось не службой, а «бригадой». Самого полковника за глаза пилоты называли бригадным генералом.

Работа была непростой. Корпуса большинства вражеских целей строились по стелс-технологии – их невозможно было обнаружить с Земли или космических станций. Найти такого «невидимку» могли только сверхмощные узконаправленные радары, причем, как показала практика, дальность составляла не больше нескольких километров. Хорошую эффективность показали цифровые экспонометры, способные при солнечном свете отличить абсолютно черное, светопоглощающее покрытие цели от кромешной тьмы космоса. Первым делом, артельщики уничтожили около 40 спутников, орбиты которых были известны КГБ. Даже при этом сюрпризов было немало. «Невидимка» неожиданно появлялся на радаре в сотне метров прямо по курсу тральщика, державшегося точной орбиты. Или пилот ослеплялся мигающим лазером дальномера. Или корабль внезапно парализовывался электромагнитным залпом… Зачастую, ребята даже не видели, откуда были атакованы. Тем не менее, все известные цели были успешно выведены из строя. С сотнями «невидимок», траектории которых остались неизвестны, было намного трудней. Околоземное пространство поделили на сектора, которые планомерно патрулировались. Тральщики месяцами сновали туда-сюда, будто на пяльцах вышивали. И результаты были. К моменту появления Алексея в команде счет «бригады» перевалил за 200.

Неожиданно на фоне земного диска показалась маленькая черная точка. Она пересекла правый край планеты и продолжила медленно двигаться по прямой. Алексей тут же вскинул руки и, проделав в воздухе несколько манипуляций, открыл каталог орбит спутников. Управление бортовым компьютером и самим кораблем производилось при помощи трехмерного захвата движения, изобретенного более полувека назад. Тогда технология применялась в компьютерных играх да в визуальных эффектах для кинофильмов. Объемная карта не показала никаких известных космических объектов в данном секторе. Алексей закрыл каталог и начал разворачивать тральщик. Если движения рук при работе с компьютером больше всего напоминали игру на невидимом рояле, то управление кораблем походило на мастерский сурдоперевод для глухонемых. Пилоты называли его «турбопереводом». Завершив разворот корпуса так, что Земля оказалась справа по борту, Алексей включил кормовые разгонные двигатели, затормозил и пустил судно параллельно неведомой точке. Около минуты он не отрываясь следил за неопознанным объектом. Когда стало заметно, что объект начал уменьшаться в размерах, Алексей довернул корабль вправо и выждал еще минуту. Прицел оказался верен. Точка существенно не увеличивалась и не уменьшалась в размерах, но заметно «соскальзывала» назад – к тому краю диска, откуда появилась. Пилот включил носовой вспомогательный двигатель и начал осторожно подтормаживать аппарат. Вскоре объект замедлился и неподвижно «завис» на фоне планеты. Выждав для верности еще минуту, Алексей вышел на связь:

— Центр. Говорит седьмой. Как слышите меня? Прием.

— Слышу вас, седьмой. Прием.

— В моем секторе обнаружен неопознанный объект. Прием.

— Вас понял. Неопознанный объект в секторе Гамма-41-22-05. Разрешаю опознавание. Прием.

— Вас понял. Опознавание разрешено. Конец связи.

Из-за множества опасностей при поимке диверсионных спутников, пилоты не имели права вступать с ними в прямой контакт в одиночку. Для штурма было обязательным присутствие поблизости второго, а то и третьего тральщика. Эффективность натовской техники была высочайшей, и бой один на один не сулил ничего хорошего даже опытному пилоту. Как правило, у одного корабля хватало времени и технических возможностей лишь маневрировать вокруг врага, уклоняясь от его атак, в то время как второй и третий – старательно выцеливали супостата с безопасного расстояния и расстреливали его лазерами. В таких боях, в случае поражения неприятеля первым залпом, вероятность остаться целыми и невредимыми у всех тральщиков была близка к стопроцентной. Данная тактика прекрасно показала себя за все время работы «бригады». Но объект, обнаруженный Алексеем, мог быть вовсе и не натовским боевым спутником. Много раз пилоты нападали целым звеном на какой-нибудь космический мусор, мелкий астероид или давно забытый аппарат, сжигая дорогущее топливо, а главное – отвлекаясь от патрулирования своих секторов. Однажды, один из пилотов нашел хорошо сохранившийся, но абсолютно бездыханный космический телескоп НАСА, потерянный 30 лет назад и далеко отклонившийся от своей орбиты. Чтобы исключить подобные случаи, тральщик должен был любым способом идентифицировать объект и лишь после этого вызывать подмогу. С идентификацией тоже все было непросто. Высокочастотные радары, лазерные дальномеры, попытки радиосвязи с объектом – все это было сравнимо с ударами молотком и распиливанием ножовкой опасного взрывного устройства в саперном деле. Даже простая радиосвязь с Центром могла закончиться атакой на тральщик и гибелью пилота – для боевого спутника любые сигналы являлись призывом к действию. Нет смысла упоминать о полной невозможности близкого визуального контакта.

Тем не менее, способы пассивной идентификации существовали. Для начала Алексей обеспечил полное радиомолчание и отключил все радары. Затем развернулся к неизвестному носом. После этого, он навел на объект камеры стереоскопического дальномера с небольшим приближением. Это сложнейшее оптическое устройство было менее эффективным и значительно более дорогим, чем обычный радар или дальномер лазерный, но позволяло отслеживать спутники скрытно. Силами полковника Шапошника приборы наблюдения были заказаны и установлены на все без исключения тральщики. На голографическом экране точка превратилась в небольшое овальное пятно с проходящей через него тонкой ниточкой. Пятно заметно смещалось влево и вверх. Взяв в воздухе несколько аккордов, пилот запустил программу слежения. Компьютер сообщил, что объект находится на расстоянии около 3 километров, существенно не удаляясь и не приближаясь. Алексей дал команду автопилоту и тот стал подруливать и поддавать газу так, чтобы траектория корабля полностью совпала с траекторией объекта. Через некоторое время автоматика вывела тральщик на орбиту параллельную орбите неизвестного. Теперь пилот включил программу расчета орбиты аппарата с поправкой на свое собственное положение в пространстве. Спустя пару секунд на голоэкране возникла картинка пути неопознанного устройства. Путь был очень даже проторенным – орбита оказалась постоянной и проходила через зону, сквозь которую шло сообщение СССР с Луной. Более того, вход в эту зону должен был произойти в ближайшие 10 минут. Алексей снова включил оптику и сделал максимальное приближение. Автофокус долго не мог навестись – пятно было радикально-черным, но вскоре четкость контура на фоне Земли обозначилась. Пилот прильнул к голоэкрану. Теперь было совершенно ясно, что объект является самым настоящим спутником овальной формы диаметром около 4 метров по длинной стороне с небольшим тонким шпилем. Алексей сделал снимок и открыл базу данных по отечественным и заграничным космическим аппаратам. Компьютер немедленно начал поиск схожего силуэта. Спустя полминуты программа заявила, что соответствий не найдено.

— Центр. Говорит седьмой. Как слышите меня? Прием.

— Седьмой, говорит Центр. Слышим хорошо. Что там с объектом? Прием.

— Преследую на расстоянии трех километров. Установлена орбита. Получены снимки силуэта. Пересылаю вам. Прием…

— Принято. Прием.

— Объект не идентифицируется. Прошу разрешения на сближение…

В этот момент включилась сирена, а голоэкран окрасился в красный цвет и замигал. Три коротких гудка, три длинных гудка – корабль Алексея прощупывался направленным радаром. Пилот сделал несколько пассов, и сразу же послышался низкий гул поднимающихся отражающих щитов. Не успели еще щиты встать на место, как компьютер запустил новую тревогу: один короткий, один длинный, один короткий – спутник навел на тральщик лазер своего дальномера. Зная, что за этим последует, Алексей на полную запустил маршевый двигатель и начал проводить маневр уклонения, но было поздно.

Когда пилот завершил маневр и отошел от боевого аппарата на безопасное расстояние, в наушниках стояла мертвая тишина. Алексей тотчас запустил проверку систем, откинул щиты и включил подсветку. Как только щиты сложились, он приник к «фонарю» и бегло осмотрел верхнюю часть корпуса. Боевой спутник поработал на славу: след от лазерного луча виднелся по всему правому борту, на щитах «фонаря» и за ним, на корме. Если бы Алексей промедлил хоть секунду – посреди тральщика была бы аккуратная сквозная дырочка размером с кулак вместо этого длиннющего шрама. Зрелище открывалось печальное. Глядеть на результаты компьютерной самопроверки не имело смысла – все было ясно и так. Лазер пережег все галогеновые светильники на своем пути, спалил блок микросхем связи вместе с антенной, уничтожил аварийный маячок и, в довесок, испарил запасную коротковолновую радиостанцию.

Алексей машинально протянул руку к ящику и достал бутылку колы. Откупорив ее и сделав пару глотков, он задумался. Связи с центром больше нет. Таким образом сообщить, что найденный спутник самый, что ни на есть, боевой – невозможно. С другой стороны, Центр наверняка понял, что тральщик Алексея попал в беду, и сейчас же вышлет кого-нибудь на помощь. Пилот поднял глаза вверх и посмотрел на земной диск. Где-то над его головой сейчас дрейфует огромная машина смерти, которая через несколько минут окажется на оживленной космической трассе, и, кто знает, что она может там натворить? Что? Да вряд ли что-то серьезное. Судя по траектории – орбита абсолютно круговая. Этот мелкий засранец уже тысячи раз пролетал по ней и тысячи раз пересекал трассу, но ни одного раза не встретился с советским кораблем. Самоуспокоение работало плохо. Алексей чувствовал какую-то незавершенность. Словно он был советским солдатом, догнавшим фашистов до границ своей родины и остановившимся на этом. Предки Алексея – не остановились. Они дошли до самого Берлина и только задушив коричневую чуму до смерти, отправились по домам.

Алексей выпрямился в кресле и открыл расписание суточных полетов между Землей и Луной. Рейсов сегодня было много. На орбите Луны в это время отлаживался новый корабль для экспедиции к Марсу. Каждый день десятки грузовиков и пассажирских челноков летали туда-сюда, подвозя приборы и рабочих с учеными. Алексей развернул карту полетов, потом открыл еще одну – с траекторией вражеского спутника, затем совместил их. В ускоренном режиме программа начала прокручивать движения аппаратов в пространстве. В какой-то момент красная точечка, обозначавшая врага, сошлась с голубой точечкой, обозначавшей один из транспортников СССР. Обе точки позеленели. Это означало, что объекты гарантированно сойдутся на опасно близкое расстояние – где-то, около 2 километров. Помня, чтО только что этот убийца сотворил с его кораблем, Алексей понял: будет катастрофа. Судорожно двигая пальцами в воздухе, пилот запустил расчет времени до встречи. Оставалось не больше семи минут. Алексей открыл расписание и посмотрел, что за корабль отправляется с ближней орбиты Земли к Луне. Голоэкран показал «Константина Симонова» – одно из крупнейших транспортных судов СССР. Челноки такого размера редко совершали рейсы – переброски большого количества пассажиров были редкостью. Сегодня же на «Симонове» к спутнику планеты отправлялись почти 2 тысячи людей. Алексей представил громадный серебристый корпус корабля, разрезанный лазером и продырявленный многочисленными болванками, облако газа, застилающее пространство вокруг, множество человеческих тел, мгновенно превратившихся в ледышки, уносящиеся к Луне по инерции, и запустил двигатель.

Действия пилота являлись нарушением правил. Без связи, в одиночку лететь на перехват боевого спутника НАТО – чистейшее самоубийство. Но кроме него прийти на помощь пассажирам было некому. Он работал полуторную смену, и сейчас время уже подходило к концу. В ближайших секторах ребята еще три часа назад вернулись на «Пионер», и помощь можно было ожидать только из Центра. За семь минут никто не успеет вылететь с базы, разобраться в ситуации и уничтожить врага.

Через пять минут Алексей вывел корабль на орбиту смертоносной машины. Он развернул корпус тральщика носом по ходу орбиты и включил все системы обнаружения на полную мощность. Узкий пучок радиоволн сверхвысокой частоты пронзил вакуум, лазер дальномера начал прощупывать пространство впереди, цифровой экспонометр принялся глядеть во мрак космоса. Цифры на голографическом экране бешено скакали, отсчитывая метры до цели: 4000… 3500… 3000… На лбу пилота выступил пот, сердце заколотилось, кожа на лице начала гореть… 2500… Алексей включил носовой двигатель, притормаживая… 2000… 1600… 1300… 1100… Ни один радар не видел врага… 1000… 950… 900… 850… Пустота… 800… 750… 700… Если бы цель находилась на светлом фоне – ее было бы уже видно в полный рост. Но заходить так, чтобы спутник оказался между ним и земным диском, было нельзя – тральщик легко промахнулся бы и слишком далеко улетел в сторону, теряя драгоценное время, да и прицелиться с такой позиции – почти невозможно… 650… 600… 550… Стрелять по невидимке на основании расчетов компьютера – нельзя. Это все равно, что попасть из пистолета в теннисный мячик, лежащий где-то на полу в совершенно темной комнате. Ясно, что мячик именно в этой комнате, но толку-то… 500… 450… Алексей еще сбросил скорость… 425… 400…375… Все чувства пилота обострились. В любой миг он был готов запустить наводку орудия и через пару секунд – одним залпом ударить по цели… 350… 325… 300… Тварь! Скотина! Ни хрена на радаре. Пустота!.. 275… 250… 225… Алексей опять притормозил… 200… 180…160… Есть! На голоэкране вспыхнула крохотная точечка, будто цель размером с картофелину. Алексей вскинул пальцы. Невидимый человеческому глазу, лучик лазера весело заплясал на корпусе вражеской машины… 140… 120…100… Алексей в последний раз включил тормоз, и счетчик расстояния замер на отметке 95 метров. Компьютер издал сигнал готовности, похожий на звон монеты, и пилот резко нажал правым указательным пальцем на невидимую кнопку. Раздался слабый шелест, где-то внизу, под полом протяжно загудело, наступили полсекунды тишины, после чего послышался, переходящий в ультразвук, свист перезаряжающихся конденсаторов.

Мимо! МИМО! Твою мать! Алексей взглянул на голоэкран – до конца перезарядки оставалось 15 секунд. Пилот перевел взгляд на таймер – полминуты до встречи с «Симоновым»! Последний шанс! Последний! Алексей снова посмотрел на индикатор: 14 секунд. Почему так долго??? Цифры сменялись по порядку невероятно лениво. Казалось, что одна секунда на индикаторе проходит за пять. 10 секунд! Еще 10 секунд!.. В этот момент голографический экран окрасился в красный цвет, замигал, и послышались уже хорошо знакомые три коротких, три длинных… Вот и все. Все.

Внезапно, впереди вспыхнуло. Раскаленные до голубого цвета газы заполнили собой все вокруг. Алексей, не понимая, что произошло, инстинктивно отвернул вправо и успел заметить слева промелькнувшее на миг пламя разгонного двигателя. Успешно миновав бренные останки гордого иностранного спутника, он развернул корабль и полностью остановился, зависнув в пространстве. Во тьме космоса блеснули голубые и красные огоньки причудливых форм и стали приближаться к нему. Пилот включил круговой радар – на голоэкране появились белые треугольники. Свои! Алексей насчитал пять тральщиков, слетевшихся изо всех соседних секторов. Ребята его не бросили. Они получили траекторию врага, которую он отправил, из Центра и пришли ему на помощь. Один из них, видимо, пристроился спереди по ходу врага и одним залпом поразил цель, после чего, согласно инструкции, свернул вправо по своему курсу, как и Алексей – по своему. Его-то он и видел, когда облетал место взрыва. Но как они обнаружили спутник? Его можно было найти лишь с позиции Алексея. Черт! Точно! Он совсем забыл про систему опознавания «свой-чужой»! Алексей помахал пальцами в воздухе. Белые треугольники стали зелеными, и около каждого появились надписи: «4-й», «12-й», «8-й»… Система опознавания позволяла не только различать корабли, но и получать данные с их радаров – по цепочке. Вся «бригада» видела тральщик Алексея, а он их – нет. И все увидели врага, как только его увидел пилот. Когда спутник уничтожил все радиостанции на борту тральщика, Алексей думал, что и «свой-чужой» умерла вместе с ними. Как говорил полковник Шапошник: «учи матчасть!» Блок микросхем этой системы располагался на донной стороне судна, и лазер ее не задел. Эта штука посылала данные автономно все это время!

На радаре вспыхнул голубой прямоугольник – «Константин Симонов» летел к Луне. Алексей дал газу и развернул тральщик задом наперед. Во тьме горело множество огней. Первыми пилот различил красные габаритники. Малый шестигранник обозначал кабину, большой – пассажирский отсек. Потом проявились слабые синие огоньки – люминесцентная подсветка корпуса. И, наконец – белый свет «фонарей» экипажа. Гигантская махина приближалась все быстрей и быстрей. Наконец, корабль полностью заслонил собой Землю. Казалось, будто мимо несется совершенно бесшумный и невероятно быстрый монорельс. Белые огоньки иллюминаторов вытягивались линиями. На мгновенье линии прерывались, будто кончался один вагон, а затем начинался другой. Прошло несколько секунд и все исчезло, только кормовые габаритные огни сверкали в темноте, быстро уменьшаясь в размерах.

Алексей вздохнул. Зеленые треугольники на радаре дружно плыли к нему. Ребята спешили к своему товарищу, чтобы эскортировать его к Центру. Все они остались еще на полсмены, делая свою опасную и очень нервную работу вместо отдыха в уютных каютах. Сердце пилота все еще бешено колотилось. Он рассеянно потянулся к полу и достал новую бутыль. Слегка дрожащие руки отвинтили крышку и освободили соску. Внезапно Алексей замер, критически осмотрел емкость, покрутил ее между ладоней и поставил обратно в ящик.

Cynicaljoker (Андрей Ченцов).

Вадим 371: Древняя маска

Все называли его Древний. Не Старик, не Старый, а именно Древний.

Называли не из-за седых волос или морщин – у него их не было. По меркам 20 века, который он преподавал, внешне это был молодой мужчина лет за 30. Никаких седых висков, сгорбившейся спины, шаркающей походки. Молодой, полный сил мужчина, которого студенты и коллеги называли Древним. Потому что его возраст выдавала кусок матового металла от челюсти до лба, проходившая вдоль носа и заканчивающаяся у линии волос, включающие кибернетический глаз.

Холодное, худое лицо, нос с горбинкой, голубые глаза, фигура среднего роста – профессор кафедры истории Санкт-Петербургского университета. И на нем – стара, уродливая «заплатка».

Такие перестали серийно использовать и ставить больше 30 лет назад, еще во второй половине двадцатых годов 21 века, и стояли эти, говоря прямо, уродства, только у ветеранов, тем, кому в чуть не в полевых условиях ставили эти «заплатки». Раньше их не ставили, позже – тоже. Слишком сложно для операций в кустарных условиях, слишком грубые, слишком специфический набор функций. Такие замены частей тела стали опознавательным симаволом воевавших в войну Воссоединения, когда поддержанная БОЛЬШИНСТВОМ населения идея воссоздания Советского Союза препятствовали националисты, «добровольцы» из иностранного Легиона, британского САС и другие представители добросердечных соседей России.

Тогда к СССР (название осталось скорее как дань памяти и традициям) прикнули Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, весь Кавказ прибалтийские республики (Эстония, Латвия и Литва), обнищавшие до неприличия после кризиса, уничтожившего финансовую мировую систему. Тогда же в СССР влились Украина, Румыния, Сербия, Болгария и Черногория. Все, кроме Белоруссии, присоединились по нужде – слишком далеко зашел процесс разрушенияв этих странах, выбраться из глубокого кризиса самостоятельно они не могли. И именно там разгулялись управляемые из США и Западной Европы наемники и управляемые ими местные идиоты – националисты. Впрочем, последних было совсем немного – за годы независимости они почти все перебрались в Англию, США, Канаду или Австралию. Ну, или в Швецию с Германией. Оттуда тоже удобно поучать оставшихся на родине дураков, как им следует жить.

— Едва оправившаяся после хаоса 90-х и вялого возрождения 2000-х, Россия, ставшей основой для возрожденного СССР, жила плохо, бедно, не хватало всего – свои производства были далеки от возрождения. Статистику вы видите у себя на планшетах. Приходилось в экстренном порядке возрождать промышленность и вооружаться. Просто для того, чтобы выжить. Сначала, после начала восстановления СССР, первые 3–5 лет, было небольшое снижение уровня жизни. Но благодаря политике, направленной на восстановление социальной справедливости, стабильность в стране была даже выше. Только страна начала понемногу восстанавливаться и как-то понемногу жить, только-только разобрались с самым жестким дефицитам, как сразу появились союзнички. Те самые, которые совсем недавно выливали ушаты дурно пахнущей грязи на СССР и её наследницу – Россию, теперь сами хотели уже в новый СССР. Расколотая на две части Украина, нищие прибалтийские «шпроты» как их тогда называла большая часть населения, не желавшая делиться своим тощим куском с новоявленными республиками, проблемный Кавказ, снова погрязший в кровавом противостоянии всех против всех, территории, стремительно терявшие население и инфраструктуру, народ, само существование которых стояло под угрозой, они не были нужны никому. Они пошли проситься в новый СССР, надеясь на льготы, преференции… и получили отказ.

Руководство нового СССР учло ошибки своих предшественников. Всем присоединившимся ясно дали понять – им дадут защиту, остановив конфликты и расплодившиеся бандформирования, но только в том случае если их народ тоже будет защищать свои дома. Тоже самое было с экономикой, здравоохранением, образованием и всем остальным.

И все равно руководство этих стран приняло решение о присоединении. Не было у них другого выбора, слишком быстро вымирало и эмигрировало население. В той же Эстонии на момент присоединения представителей маленького, но гордого народа, титульной нации, оставалось чуть более 600 тысяч человек (сравните с 1,1 млн. в 1991 году), и оно продолжало стремительно уменьшатся. Очень похожее происходило в Литве и Латвии, для Кавказа присоединение означало единственный способ избежать уничтожения в огне междоусобиц а для Украины – спасения от гражданской войны.

Именно тогда и начались конфликты, получившие название – война Воссоединения. Новое руководство оказалось мудрее своего – предшественника правительства Российской Федерации, и называли вещи своими именами. Шла именно война. Жестокая, беспощадная, в которой схлестнулись одурманенные бредовыми идеями радикальные националисты, поддержанные финансами, оружием и советниками от старых лидеров Запада – США и Англии. Их вмешательство было небольшим – своих внутренних проблем хватало, но гадили они старательно.

Именно тогда, из-за того, что надо было быстро возвращать в строй солдат и возвращать калек к нормальной жизни, и появилось такие протезы, заменяющие руки, ноги, глаза, внутренние органы. А матовый металл грубого протеза – явный признак тех полевых протезов, которые ставили воевавшим в те годы. Тогда, благодаря открытиям в генетике, геронтологии и медицине, начали серьезно замедлять старение, но вот отращивать органы – еще не умели.

Именно о тех временах и была лекция Орлова Николаева Ивановича. Лекция о Новейшей истории, участие в создании которой он принимал.

— Вы задали интересный вопрос, действительно, почему Англия и Франция постоянно вмешивались во внутренние дела Союза, лишний раз вызывая напряженность в международных отношениях и финансируя радикалов, какой в этом смысл? Смысл был в том, чтобы максимально ослабить будущего геополитического противника, чтобы загнать его в ситуацию, когда он вынужден только обороняться. Заставить его погрязнуть в собственных внутренних проблемах, отстать в экономическом отношении, сделать его зависимым от иностранного капитала и иностранных поставок. Им не удалось. Наша родина – советский союз, победил. И это было самым сложным – создать новую идею справедливости, новый разумный порядок, систему управления экономикой и страной и восстановить советский союз. Это было самым тяжелым временем в нашей новейшей истории. Дальнейшая победа в экономической гонке далась намного легче. Да, вы хотели что-то сказать? — вопрос адресовался девушке

— Я хотела бы уточнить, почему вы говорите, что выиграть экономическое противостояние было легче, ведь именно на этом погиб первый советский союз в 1991 году? — спросила красивая брюнетка с заплетенными в косу волосами, оторвавшись на своего планшетника, где она рассматривала статистику, ссылку на которую в университетской сети им разослал секретарь.

— Потому, Алена, что к тому времени победа в экономическом противостоянии могла была быть достигнута либо через освоение новых технологий, либо через контроль ресурсов.

Для первоо надо было модернизировать человека, осуществляя вмешательство в генокод, как это предлагали наша партия биологов, возглавляемая Александром Сергеевичем Вдовиченко в 2024 году. Либо через киборгизацию и слияние со сверхкомпьютерами или перенос матрицы разума в сверхкомпьютеры, как это предлагала партия технарей, возглавляемая Сергеем Витальевич Захаровым, как они предложили через год. Как вы отлично знаете, победили обе точки зрения.

Благодаря этому возросла продолжительность жизни, уменьшились расходы на медицину и образование, выросла производительность наших ученых и инженеров, благодаря этому появились такие прорывные технологии как термоядерный реактор, молекулярные ассмблеры, позволяющие изменять свойства материи сразу собирать продукцию, следящие за вашим здоровьем наноботы, которые дрейфуют у вас в крови или ремонтируют обшивку космических кораблей. И, конечно, технология прокола пространства, благодаря вчера, 9 мая, мы все могли видеть официальное открытие нашего действующего города на Марсе – Сталинграда.

Если бы мы топтались на месте и не желали двигаться дальше, как Америка, Англия или Франция – мы бы проиграли. Если бы мы пытались запретить модификацию человеческого генома и его перехода в оцифрованное состояние – мы бы проиграли. Но у нас нашлось мужество встретить страхи, как реальные, так и иллюзорные, и пойти дальше. А у Запада – нет. Именно поэтому сейчас в состав СССР входят Германия, Дания и Чехия, а Китай все ближе подходит к нашей сегодняшней коммунистической модели общества. Именно поэтому они по-прежнему топчутся на околоземной орбите и не могут создать ничего, не имеющего аналогов у нас. Именно за это они ненавидят нас, как вы узнали из сделанных вами переводов из западной прессы. Именно поэтому вы, студенты факультетов истории, международных отношений, социологии и психологии, будете во время вашей практике в странах, сохранивших капиталистический строй, объектами неприязни и непонимания. Именно поэтому вам придется научится понимать их… и ненавидеть в ответ.

— А зачем нам их ненавидеть, профессор?

— Потому что только тогда, Андрей, вы всегда будете готовы защитить себя и свою страну, сможете защитить свои идеалы, и всегда будете готовы ответить ударом на удар. В первом, ушедшем в прошлое СССР, многие тоже считали, что надо понимать, прощать, сотрудничать, не понимая, что с точки зрения мерзавца слабый человек – только «терпила», которого можно обмануть, использовать, подставить, ограбить…

— Я ответил на ваш вопрос?

— Да, профессор, спасибо.

— Так, наше время закончилось, наша лекция, увы, подошла к концу, но если у вас остались вопросы, то подходите и спрашивайте… После лекции группа студентов делилась мыслями после лекции.

— Как вы думаете, — спросил однокурсников и однокурсниц голубоглазый блондин, Вовка Сиверцев, почему его зовут Древним?

Вроде Нормальный, современный преподаватель, только что взгляды у него какие-то старые, людоедские даже, имплантант старый, времен войн Воссоединения, откуда он у него? Выглядит он слишком молодо, чтобы быть их участником…

— Нет, не слишком молодо, ответила его однокурсница Ира с третьего курса международных отношений. — У меня еще дед знал Древнего. Очень обрадовался, что я буду учиться у него. Его так прозвали потому что он самый старый из тех, кто на решился на слияние со суперкомпьютером. Он родился еще в начале 80-х 20 века. Ему сейчас девятый десяток идти должен. Поэтому и злобный такой. Но раз он смог стать один из первых синтетов, значит, он смог обуздать свою ненависть.

— А почему он тогда носит «заплатку»? — поинтересовалась Елена, активистка и просто умница и отличница. — Ему же её могут в любой больнице заменить в течении пары часов, он ведь киборг?

А может, чтобы помнить то, о чем он нам рассказывает? — предположила Лена с 4 курса психологии?

— Вряд ли, он же киборг, он и так все помнит. Скорее, для того, МЫ помнили о войнах двадцать первого века, понимали, что это такое и навсегда это запомнили. — ответила Ира. — Чтобы мы, глядя на этот матовый металл старого армейского имплантанта, понимали, что прошлое, настоящее и будущее – неразрывно связаны, и что проиграй мы тогда – и нас бы могло и не быть. Не СССР, ни первого города на Марсе, а только бесконечные локальные войны, финансовые кризисы, нищета и все то, о чем он нам говорил. Стальная маска Древней ненависти.

Flugkater 370: Беспартийный

У студентов Горного университета заканчивалась практика. Вернее, не так. Уже не у студентов, ведь заветные «корочки» они получили четыре месяца назад. Далее следовало распределение. Кто-то отправился в Сибирь, кто-то в Африку, некоторые пошли в аспирантуру… А три десятка молодых геологов получили распределение в пояс астероидов.

Но их радость быстро остудили новостью о том, что им предстоит переподготовка, после чего они пройдут стажировку на луне. Стандартный модуль на 300 кубометров, стандартный экипаж в 12 человек, стандартная смена в 50 земных суток. От обычной работы было только два отличия: во-первых, к каждой группе прикрепляли руководителя, а во-вторых, показания приборов транслировались из центра управления.

Руководителем практики третьей группы был назначен сухощавый мужик лет 35–40, который сразу велел ребятам называть его просто Игорем, веселый и компанейский (впрочем, в поясе астероидов другие и не задерживаются). Игорь, по его собственному выражению, отпахал на краю географии полтора десятка лет, и был «списан вчистую» после очередного поражения радиацией. Это был настоящий кладезь ценной информации, которую нельзя было узнать на лекциях. Скажем, где бы ребята узнали, что в поясе астероидов существует крупнейшее сообщество аквариумистов (хотя, можно ли назвать прозаическим словом «аквариум» капитальное сооружение, сваренное из прочнейшего триплекса, с автономной системой электроснабжения и вентиляции?). Или что у новых геологических скафандров непродуманная система жизнеобеспечения, и температура внутри достигает тридцати градусов.

Но самое главное, Игорь оказался тонким психологом, чувствовавшим атмосферу в коллективе, и умеющим своевременно разрядить обстановку. Скажем, потасовку, назревавшую после полуфинала чемпионата по шахматам, он пресек, рассказав уморительную историю о том, как контрабандой вез из очередного отпуска пару дискусов, чтобы утереть нос заместителю главного энергетика базы, заполучившему редкие водоросли.

Так неспешно протекали дни, и за две недели до конца практики настал великий праздник – 7 ноября. Конечно, режим на дальних станциях суров, и праздников не приемлет…но, до начальства далеко, а в рюкзаке достаточно укромных кармашков, так что стол был собран подобающий случаю. Вдоволь наевшись, выпив вина и даже исполнив несколько старых песен, молодежь начала просить руководителя рассказать что-нибудь этакое, соответствующее духу праздника. Игорь задумался, потом посерьезнел.

— Знаете, расскажу-ка я вам одну историю из своей молодости.

Было это лет пятнадцать назад, когда я, лопоухий и зеленый, как американские деньги, только начинал работать на Марсе. Это сейчас планета, в целом, благоустроенная, а тогда еще ничего не было, ни скоростных поездов, ни садов, ни скоростных космических кораблей…Был у нас на базе начальник ремонтного участка (да ты не ухмыляйся, Зураб, такому ремонтному участку иной завод позавидовал бы, к примеру, я сам ездил на вездеходе, который они восстановили после того, как наши доблестные космофлотцы грохнули его об астероид с неисправным тормозным двигателем). Так вот, звали этого начальника… Хотя, неважно как его звали. Был он вообще человек чудаковатый, скажем, часы носил только механические, и комбинезон на работу не надевал никогда, даже под скафандром костюм носил. А главное, беспартийный он был. Это уже тогда было редкостью огромной. Но руки и голова у него были золотыми, и участок он держал, как положено.

И вот как-то мы собрались так же, только не на седьмое ноября, а на первомай. Вообще-то, начальник наш торжеств сторонился, но на этот раз сумели-таки его затащить, и выступить попросили. Как-никак, и дореволюционные времена он застал, и революцию, и на Марсе одним из первых был… Словом, уговорили. И выступил он. Рассказал, как в институте учился, как в армии служил, как работать начинал, как Марс осваивал… Да не так, как в фильмах рассказывают, а весело, с юморком, даже и не скажешь, что времена были тяжелые.

А вот про саму революцию – ни слова. И угораздило же нашего комсорга, Славу Васильева, он сейчас замначальника системы Юпитера, спросить у него про это самое. А он погрустнел сразу, помолчал, да и говорит:

— А что революция? Сперва зарплату перестали платить, потом и вовсе завод закрылся. Полгода перебивался случайными заработками. Сын младший, года еще не было, от гриппа умер, потому что лекарств не было. Потом на строительство мобилизовали, жена там ревматизм заработала. Вот такая вот романтика.

Что тут началось! Мы-то это все по-другому представляли, а тут тебе ни Правого дела, ни подвигов… А он посмотрел на нас, да и пошел к себе в каюту. Такие вот дела. Ребята подавленно молчали. Наконец Таня Семенова спросила:

— А дальше что было?

— А что дальше? Работали все, и он тоже работал. А потом поехал в отпуск, на море, и утонул. Вот и вся история. Игорь встал из-за стола и пошел проверить приборы. До конца практики оставалось двенадцать дней.

Костенко Олег Петрович 367: Пришедший спасти

Шёл мелкий холодный дождь. Небо было затянуто тучами, и только далеко на востоке уже появился просвет. Из-за пелены дождя и вечерних сумерек все здания казались какими-то нереальными. Кирилл Гильзин отметил про себя, что всё это походит на антураж к классическим гангстерским фильмам, действие которых чаще всего происходит в такое время и в такую погоду.

Кирилл шагал мимо мокрых деревьев, подняв воротник плаща и накинув на голову капюшон. Немногие попадавшиеся ему прохожие двигались быстро, вероятно торопились вернуться в дом, что бы не мёрзнуть на промозглом ветру.

Возле газетного стенда Кирилл остановился. Он вгляделся в напечатанную под названием дату. Что ж, похоже, заброс прошёл удачно: он попал куда нужно и в когда нужно. Это конечно в том случае если газета не провисела здесь несколько дней.

Кирилл ещё раз взглянул на год: оставалось одиннадцать лет до начала второй революции. Впрочем, хорошо разбиравшийся в недавней истории страны Кирилл Гильзин знал, что на роль полномасштабного вооружённого восстания те события всё-таки не тянули. Просто когда вконец подгнивший либеральный режим, наконец, рухнул, был осуществлён грамотный иквалифицированный перехват управления. Хотя без отдельных вооружённых стычек всё-таки не обошлось.

К газетному стенду приблизился мокрый, лохматый и тощий бродячий пёс. Словно почуяв в Гильзине такую же бесприютную душу, он уставился на него, будто предлагая: стань моим хозяином человек, отведи домой, согрей, накорми, и я буду служить тебе верно. Прости друг – подумал Гильзин, — но у меня нет здесь дома. Я ещё меньше часа нахожусь в твоём времени. Пёс понимающе вздохнул, и затрусил прочь, помахивая облезлым хвостом.

Кирилл мысленно собрался, прекращая невольную мысленную игру. Первичную адоптацию после переброски можно было считать законченной, пора было переходить к реальным действиям. С того момента как темпоральные детекторы службы безопасности СССР зафиксировали возмущение, вызванное переносом в хроно-пространстве, управление действовало в режиме жёсткого цейтнота времени. И именно с этим самым временем Кириллу предстояло сейчас более чётко определиться.

— Не подскажите, сколько времени? — обратился он к идущей навстречу женщине средних лет.

Та слегка вздрогнула. Кирилла на мгновение удивила такая реакция, но он тут же вспомнил, насколько разгулялась в эту эпоху преступность, а местность была достаточно тёмной.

Женщина на мгновение взглянула в лицо Кирилла, очевидно в нём было что-то заслуживающее доверия, поскольку она явно отбросила страхи. Чувствовалось, что останавливаться на дожде ей совершенно не хочется, но она всё-таки поставила сумку на землю, и, задрав руку с часами, буркнула:

— Пятнадцать минут шестого. И подобрав сумки, женщина двинулась проч.

— Спасибо, — запоздало сказал вслед Гильзин.

Его немножко встревожила информация: времени оставалось в обрез. Он быстрым шагом двинулся к тому месту, где в этом мире должна была находиться остановка автобуса. У Гильзина был запас местных денег, хоть и не такой большой, как хотелось бы и сфабрикованный спецами управления проездной, так сказать вечный, ибо Кирилл мог настроить его на любые даты.

Против ожидания автобус оказался почти пустым. Возможно, в это внёсла свою лепту погода. Он медленно ехал сквозь дождь, и Кирилл видел, как на его стекле оставляют многочисленные дорожки капли.

На пустынной задней площадке тихо беседовали два старшеклассника. Разговаривали они очень негромко, но Кирилл от природы обладал чутким слухом.

— На карманные слегка не хватает.

— У меня тоже облом.

— Давай, завтра в школе мальков потрясём.

— Давай.

Кирилл удивился: он не представлял, что сговориться о грабеже можно так просто. Очень хотелось вмешаться. Но он даже не представлял, что можно тут сделать. Не лекции же по морали читать, в самом деле?! К тому же у него было другое задание, выполнить которое Гильзин был обязан любой ценой: слишком велики будут последствия неудачи.

Невольно вспомнилась его собственная школа представлявшая собой единый коллектив. Где обучение для любого ученика проходило в индивидуальном темпе по каждому из предметов. К примеру с шестого класса с группой Гильзина обучался математике особо продвинутый ученик из третьеклассников, а вот по каким-то другим предметам он, кажется, отставал. И речи не было о том, что кто-нибудь из старших мог потрясти мальков. Трения между различными возрастами порою случались, но их быстро гасили опытные психологи.

Автобус сделал крутой поворот, и стоящий Кирилл ухватился за поручень. Посредине площади согласья здесь стоял весьма уродливый памятник. Какой-то мужик с постамента смотрел на город, с таким видом, словно это была его личная собственность. Наверно какой-нибудь деятель перестройки досрочно скончавшийся. В его времени здесь тоже был памятник, но совершенно другой: памятник Князеву.

Вообще-то полной уверенности, что неизвестный хронодеверсант, хочет действительно убить Князева, в управлении не было. С другой стороны, зачем же он тогда явился именно в эту пространственно-временную точку.

Уродливый памятник остался далеко позади. Автобус проезжал вокзал. Здание почти не изменилось за без малого сорок лет и лишь было покрашено другим цветом. Вот только во время Кирилла здесь останавливались уже струнные, а не рельсовые поезда.

Увы, но нельзя было послать человека с опережением, в более ранний временной пласт, что бы устроить на хронодеверсанта засаду. Внедрение в иновремя чуждого тела вызвало возмущенье континуума. Предыдущее время оказалось блокировано лет на девяносто назад, и этот барьер медленно смещался вперёд во времени. Час здесь, час там. Сколько времени потеряешь в шестидесятых, столько упустишь его здесь. Своеобразное равновесие.

Но было в этом и кое-что утешительное. Противнику тоже никто не придет на помощь. Прибытие самого Гильзина ещё больше усилило деформацию. Теперь были заблокированы все ближайшие хроно-отрезки по обе стороны времени. Не навсегда. По утверждениям теоретиков, временная линия в многомерном пространстве имела довольно сложную форму, и лет через сто, когда изменится хроноугол, в этот год снова можно будет попасть. Что такое хроноугол не знал, похоже, никто кроме самих теоретиков.

Кирилл вспомнил, какая поднялась паника, когда в контрольном центре зазвучал негромкий звоночек тревоги. Одновременно на изображении западного полушария вспыхнула красная точка хронопрокола. От неё протянулась линия, проходя через карту соседнего полушария и упираясь в крупный советский город. Замерцали сменяющиеся цифры хроносчётчика, фиксируя ретросдвиг. Автоматически заработал вычислитель, рассчитывая массу и габариты объекта. Когда результаты высветились, стало ясно, что это мог быть только человек.

По приказу людей компьютеры подключили свои банки памяти, выдавая список событий на ближайшее время в окрестностях точки выхода. Вроде бы ничего судьбоносного. Изменить фильтры, поиск по ключевым историческим личностям. Что?! Первая публичная лекция Князева!

Потребовался хорошо подготовленный доброволец: это был прыжок без возврата, темпоральная установка работала по принципу пушки. И Кирилл вызвался. Вызвался, потому что он был членом Всесоюзного Пассионарного Союза Молодёжи, один из принципов которого гласил, если можешь – то делай.

Наконец автобус остановился возле здания бывшего кинотеатра, построенного ещё во времена первого СССР. Некогда широкие окна теперь были заложены кирпичом. В результате здание имело довольно унылый вид, чем-то, походя на тюрьму.

Особого скопления народа не наблюдалось. Ну да, сейчас Князев ещё не имеет той славы, которая придёт к нему позже. Гильзин знал, что в этом времени старые кинотеатры не окупали себя, и обычно их сдавали в аренду подо что угодно.

Кирилл сошёл с автобуса. На здании кинотеатра находился не слишком крупный плакат: «Лекции известного политолога В. И. Князева». Оформлен плакат был небрежно, чуть ли не от руки. Приблизившись к зданию, Гильзин пробежал расписание лекций глазами и попытался вспомнить содержанье сегодняшней. Читал ведь когда-то. Но память, как назло, дала сбой. А мгновение спустя, ему стало уже не до этого.

В наушнике, вставленном в ухо, раздались щелчки: детектор реагировал на присутствие поблизости большого хронозаряда, который неизбежно обладало тело, совершившее недавно трансвременный переход, при этом фон самого Гильзина отсекался.

Гильзин вынул из кармана небольшую коробочку, похожую на мобильник, нажал несколько кнопок. Возникшая на экране зелёная стрелка указала на бывший кинотеатр. Кирилл удовлетворённо кивнул, спрятал прибор и зашагал к кассе.

Интересно знает ли о его присутствии противник? Вполне возможно, что и нет: американцы вполне могут считать себя монополистами в области хроноперемещений.

Служба безопасности СССР знала об их работах в этом направлении. Но никто не думал, что амеры пойдут на такую глупость как хронокоррекция. Вот уж воистину жест отчаяния: ведь изменение реальности неизбежно ударит рикошетом по ним самим. Неужели мы их уже настолько прижали? Хотя, хотя, грядет кризис конца ресурсов, а бывшие подконтрольные страны одна за другой выходят из американской зоны влияния.

Войдя в зал, Кирилл окинул его цепким взглядом. В такой близости детектор не мог уже указать точного направления. На противоположной стороне от экрана, наверху находилась галерея с небольшой колоннадой – идеальная позиция для стрельбы, как отметил профессионально Кирилл.

До начала лекции оставалась чуть меньше пяти минут, и очень хотелось глянуть на Князева, но позволить себе этого Гильзин не мог. В конце концов, — утешал себя Виктор, — он не раз видел идеолога второй революции в записях, как и каждый советский человек. Запись, реальность – так ли уж велика разница?!

Но, к собственному удивлению Гильзина, досада была всё же сильной. Усилием воли он заставил себя от нёё отрешиться. Всё, хватить о постороннем. В конце концов, лучшей службой этому гениальному мыслителю и организатору, так виртуозно осуществившему перехват власти одиннадцать лет тому вперёд, будет предотвращение покушения.

Он быстро нашёл ведущую наверх лестницу. Дверь на верхней площадке была закрыта, но распахнулась от первого же толчка. Но даже если бы это было не так, запертая дверь Кирилла бы не остановила: в его распоряжении находился целый набор отмычек, как простых, так и электронных. А общий план здания был известен ему заранее.

В коридоре было темно, но Гильзин не стал искать выключатель. Он быстро надел очки, с виду обычные, а на самом деле являвшиеся инфракрасными и подготовил к бою оружие. Потом Кирилл осторожно двинулся вперёд, прижавшись боком к стене.

Он миновал несколько дверей. За одной из них, неплотно прикрытой, он обнаружил источник тепла, напоминавший по форме человеческое тело, но гораздо более холодный. Нахмурившись, Гильзин приоткрыл дверь. Комната была слабо озарена пробивающимся в окно светом уличного фонаря. Но даже в этом не ярком свете, по неестественной позе мужчины, Кирилл понял, что перед ним труп. Террорист устранил человека по какой-то причине ставшего для него помехой.

По спине проползло несколько капель пота. Следовало соблюдать предельную осторожность: опасаться теперь требовалось не только врага, но и обычных людей. Если его обнаружат неподалёку от трупа, то потом будет сложновато доказать, что ты ни при чём.

Подходить к телу Гильзин не стал. К чему? Он просто прикрыл дверь и продолжил движение. И так враг действительно здесь был, при чём только что: раз тело не успело остыть. А ты что сомневаешься? — прорезался в голове внутренний голос. Ну, не то что бы… Ну ладно был, где же он сейчас есть. Да на галерее конечно, вон за той большой и массивной дверью.

Кирилл не верил, что американцы прислали смертника. У общества, возвёдшего в культ абсолютный индивидуализм, смертников просто не бывает. Наверняка у террориста предусмотрен план отхода. Интересно, что он планирует делать потом? Наверное, точно зная грядущие финансовые и политические события, планирует сделаться миллиардером. Но деталей Кирилл так и не узнает. Ни о каких переговорах не будет и речи: террориста требовалось просто уничтожить, причём немедленно. Он вдруг различил голос Князева:

— Как я уже говорил на прошлой лекции, уничтожение врага чисто репрессивными методами – является недостаточным. Необходимо создать такую структуру бытия, что бы враг, а это именно враг, попросту вымер, как вымирают тараканы на чистой кухне.

Что, Князев уже на сцене?! Теперь пот прошиб Кирилла по настоящему: он опаздывал, хронотеррорист мог начать действовать в любой момент.

Кирилл резко ускорился, двигаясь при этом бесшумно. И он по-прежнему прижимался к стене, зная, что так его не смогут наблюдать с галереи даже с помощью инфракрасного сканера. Мешал узкий угол обзора. Сами же стены были слишком массивны, и теплового излучения не пропускали.

На миг он застыл, перед чуть приоткрывшейся дверью, ведущей на галерею, потом рванул её на себя. Ему повезло: террорист чересчур сосредоточился на происходящем в зале и подготовке к стрельбе, и потому не успел среагировать. Похоже, он действительно не подозревал о присутствии Кирилла. Гильзину же потребовалось мгновение, что бы рвануть его внутрь. Если кто-нибудь внизу, что-то и видел, то всё равно ничего не понял.

Убивать террориста прямо на галерее было крайне не желательно: Кирилл не был уверен, что сможет проделать всё бесшумно, а подобный случай на лекции мог немного изменить ход истории. А вот труп, который после найдут в подсобном помещении, это не страшно. Даже если Князев на следующий день и узнает об этом, то никак не свяжет случившееся со своей персоной.

Но на этом удача и кончилась. Опомнился террорист мгновенно. Они покатились по полу. Это была бесшумная схватка, никто не хотел привлекать к себе внимания, никто не издал ни звука.

Двое сплелись конечностями, как пауки. Каждый сжимал другому руку с оружием, мешая противнику приметить его, отведя от себя ствол. Каждый стремился выстрелить сам. Оба они оказались равны по навыкам и силе, блокируя действия друг друга.

На миг враги застыли, словно лёжа во взаимных объятьях. Гильзин хорошо различал оружие террориста: это был «Гурк», мощный дальнобойный пистолет, пули которого наводились лазерным лучом прямо в полёте. Кирилл знал, что может перенаправить свой ствол, но при этом он изменил бы их взаимную позу так, что сам бы стал уязвим.

Понимание вспыхнуло в мозгу озарением. Его цель заключалась в выполнении задания. Долг воссиял перед ним во всей своей прозрачной истине. Он заключался в том, что бы уничтожить противника. Останется ли в живых сам Кирилл, никакого значения не имело.

Мгновение спустя, раздались два негромких хлопка – два выстрела. Тело врага, под Кириллом дёрнулось и затихло – выстрел угодил ему в висок. Кирилла забрызгало кровью и кусочками мозга. Он ещё успел подумать, что в таком виде будет трудновато отсюда выбраться, и лишь потом почувствовал боль.

Она была в правой стороне груди, тупая и сильная, накатывалась на него тяжёлой волной страдания. Он сразу понял, что кровь на полу принадлежала не только противнику.

Скосив глаза, Кирилл осознал, что рана смертельна. Гильзин чувствовал, что с каждым биением пульса из него уходит жизнь. Странно, но это его почему, то даже не беспокоило. По-прежнему оставалось ощущения кристальной ясности бытия, он не сомневался, что всё было сделано правильно. Но оставалось совершить последнее.

Едва слышно, он произнёс несколько кодовых слов. Микрофон в его одежде тут же уловил их. Миникомпьютер расшифровал слова и тотчас, коротким радиоимпульсом, передал всей аппаратуре Кирилла сигнал на ликвидацию. Не было никакого шума и взрывов, просто по всем электронным схемам мгновенно прокатился электроразряд. Перестало существовать то, чему в этом времени не было места.

Кирилл ничего не мог поделать с аппаратурой поверженного врага. Оставалось только надеется, что она имеет функцию ликвидации в момент гибели носителя, как и его собственная. Сейчас он просто перестраховался, запустив эту функцию лично.

Он попытался встать, но не смог: голова сильно кружилась. Из зала доносился голос Князева, усиленный микрофоном.

— Пора кончать, с рассуждениями о том, что права одной эгоистичной личности, важнее прав целого народа. Есть самое главное право для каждого – право на жизнь, без него все другие права превращаются в фикцию. Никто не может в одиночку уцелеть в этом мире.

А ведь я его так и не увидел, — пришла к Кириллу сквозь боль одна из последних мыслей. А ещё он подумал, что умирать, зная, что вновь родишься через двадцать семь лет, не так уж и страшно…

От автора: В тексте использованы социальные идеи философа Александра Богатырёва (в Интернете – Крысолов)

АйхарХ. 359: 22 минуты на Красной

Видеограмма N32451-ВУА. От: станция «Красная». Кому: ЦУП г. Москва. Время: 14.54 Дата: 8 июня 2052 г. «Центр. Покидаю шлюз. Конец записи».

Андрей сделал осторожный шаг и осмотрелся. Перед ним лежала темная, холодная равнина. Солнце еще не появилось над горизонтом, и грозное небо только начало скидывать оковы ночи, местами приобретая пока еще бледные, но уже завораживающие своим цветом красно-желтые оттенки. И хоть разум жаждал дня, сердцу было так жаль звезд, отчаянно сопротивляющихся появлению своего брата-тирана, который каждое утро своей яркой желтой рукой сгонял их со своих мест на небе.

«Прекрасный и суровый Марс, — подумал Андрей. — Я люблю тебя каждой клеточкой своего организма, а ты хочешь меня убить». А убить человека планета хотела уже месяц. Именно месяц назад произошла странная по своим причинам авария. Ни Центр, с сотней различных специалистов, ни Андрей, пять лет готовящийся к полету и знающий каждый находящийся на станции предмет, ни искусственный разум Арес, помогающий Андрею в его пребывании вдалеке от Родины, не смогли объяснить, почему вышли из строя все три степени защиты генераторной установки одновременно. Комиссия, созданная на Земле для поиска ответа на этот вопрос, до сих пор разводила руками и что-то мямлила про теорию вероятностей. Несмотря на это, Андрей был благодарен Центру за оперативность, с которой была снаряжена новая экспедиция – ракета с необходимым грузом для починки и двумя инженерами на борту уже стартовала для спасения своего соотечественника – и за советы, благодаря которым удалось очень сильно понизить энергопотребление станции – в холоде, в полумраке, с большинством отключенных приборов, но исследователь, по расчетам, выживал до прилета помощи.

Три дня назад Марс внес свои корректировки в расчеты: произошел взрыв кислородных контейнеров. Уже через день ответственные доложили, что причиной взрыва послужила неравномерная нагрузка на цепи при перераспределении энергии после введения режима пониженного энергопотребления. Но и на этот раз Фортуна прикрыла своей рукой человека от безобразий Марса: оставшихся запасов оставалось чуть более чем достаточно до прибытия ракеты. И вот сегодня, специалисты Центра даже не успели выспаться после предыдущей чрезвычайной ситуации, случилась новая напасть. Пятнадцать минут назад Арес разбудил Андрея докладом о катастрофически быстрой утечке кислорода, который заставил человека облачиться в скафандр и выйти на поверхность враждебной планеты, держа двумя руками лазерный резак.

— Видеограмма из Центра, — сообщил Арес.

— Все видеограммы выводи немедленно на экран шлема, — приказал Андрей и в ту же секунду на смотровом стекле, чуть выше и чуть правее, так, чтобы не мешать человеку смотреть перед собой, появилось изображение директора марсианской экспедиции Павла Сергеенко. Текст под изображением гласил: «Видеограмма N32452-ВУА. От: ЦУП г. Москва. Кому: станция «Красная». Время: 14.56 Дата: 8 июня 2052 г.».

«Андрей. Утечка в геологическом секторе около воздухозаборника. По прибытии на место подтверди правильность нашего анализа и пришли видеоизображение места аварии. Конец записи».

Еще раз бросив взгляд на багряную равнину, Андрей поспешил, насколько это можно было сделать в неуклюжем скафандре, к геологическому сектору. Через полминуты он уже был на месте и понял, что Центр не ошибся: на белом фоне металлической обшивки станции, припорошенной красноватой пылью и песком зияла черная воронка метрового диаметра, обнажая покореженный металл, спекшийся пластик и обгоревшую электронику.

Видеограмма N32453-ВУА. От: станция «Красная». Кому: ЦУП г. Москва. Время: 14.57 Дата: 8 июня 2052 г.

«Центр. Подтверждаю место аварии. Посылаю вам изображение. Конец записи».

— Потеряно 10 % кислорода от необходимого для выживания запаса, — сообщил Арес.

Ответ из Центра придет не раньше чем через семь минут, а с каждой секундой шансов успешно дождаться спасателей становилось все меньше. Мысль заткнуть чем-нибудь пробоину Андрей отбросил сразу: ему не хватит сил, чтоб одолеть слишком большое давление выходящего кислорода. Его взгляд бегло осматривал воронку, отмечая поврежденные участки, а мозг, извлекая из памяти предстартовые курсы, обрабатывал полученную информацию: вот этот толстый пучок проводов ведет к буру, который уже месяц обесточен, а вот эта электронная плата отвечает за работу находящегося рядом воздухозаборника, но он также был отключен, так как электричество было необходимо для поддержания жизни, а не для анализа атмосферы. В потоке информации у Андрея маленькой искоркой временами проскакивала грусть. На эту экспедицию возлагались огромные надежды, ведь она должна была стать началом грандиозного проекта по терраформированию, который уже несколько десятков лет был мечтой всего человечества, и на достижение которого уже начала набирать обороты вся мощь промышленности Советского Союза. И вот, из-за глупой случайности, все могло пойти прахом.

Видеограмма N32454-ВУА. От: ЦУП г. Москва. Кому: станция «Красная». Время: 15.05 Дата: 8 июня 2052 г.

«Андрей. Благодаря переданной тобой информации мы убедились в своем предположении. Передаем Аресу последовательность действий для устранения неполадки. Конец записи».

— Подойдите к стыку геологического и астрономического секторов, — произнес Арес, считав информацию, переданную Центром, и, после того, как Андрей за несколько прыжков достиг цели, продолжил. — Включите ручной лазерный резак. Установите мощность на 40 %. Разрежьте обшивку по линии, отмеченной на экране.

Тонкий световой луч, источник которого был расположен на правом плече скафандра, спроектировал замкнутую линию на стену станции, и Андрей, не раздумывая, вонзил лазерный резак в металл.

— Потеряно 15 % кислорода от необходимого для выживания запаса, — доложил Арес. Легкая тень страха мелькнула в сердце исследователя, но он тренированной силой воли мгновенно спрятал ее в темный угол своего сознания. Никакого страха и волнения, сказал он себе. Эти инстинкты, в отличие от уверенных решительных действий, не помогут ему в этой ситуации.

— Готово, — скорее себе, чем Аресу воскликнул Андрей, после того как кусок металла упал к его ногам.

— Разрежьте зеленый кабель. Андрей заколебался.

— Не волнуйтесь, он обесточен.

Все еще нерешительным движением человек провел лазерным лучом поперек кабеля.

— Закоротите его на электрическую плату, расположенную левее. Теперь отойдите на три шага. Будьте внимательны – я подаю на зеленый кабель напряжение.

Андрей отбежал на пару десятков метров и с безопасного расстояния наблюдал как из отверстия, которое он вырезал в обшивке, с хлопком вырвался столб пламени, окруженный яркими искрами.

— Арес, доложи ситуацию.

— В кабеле был слишком большой ток. Утечка усилилась в три раза.

Видеограмма N32455-ВУА От: станция «Красная». Кому: ЦУП г. Москва. Время: 15.09 Дата: 8 июня 2052 г.

«Центр. После выполнения последовательности действий утечка усилилась в три раза. Ситуация катастрофическая. Конец записи».

Семь минут не будет вестей с Земли. За это время станция потеряет половину необходимых запасов кислорода. Необходимо срочно что-то предпринять. Время жизни мыслей в голове исследователя уменьшилось в разы: мгновенно рождались и тут же безжалостно уничтожались из-за бесполезности. Человек на время замер, как будто организм всю свою драгоценную энергию тратил на мозговую деятельность, не желая тратить ни джоуля даже на дрожь. Через несколько секунд ему стало абсолютно ясно, для чего пришлось вызывать искусственное короткое замыкание. И еще через мгновение сформировался план действий.

«Не ошибаюсь ли я?» – мелькнуло в голове Андрея, но эта мысль тут же утонула в океане криков «надо действовать!». Огромными прыжками он побежал к шлюзу, а в голове в такт шагам стучало «спеши! «.

— Что вы собираетесь предпринять? — раздался голос Ареса, когда внешняя дверь с шумом отгородила шлюз от марсианской атмосферы.

— Надо действовать, понимаешь, надо взорвать астрономический сектор, — с нетерпением повторял Андрей, пока шлюз заполнялся пригодным для дыхания воздухом. Как только раздался разрешающий сигнал, исследователь кинул на пол лазерный резак и, пулей выскочив из скафандра, побежал по коридору станции к ремонтной комнате.

— Андрей, мой мозговой центр со станцией связан через астрономический центр. При его уничтожении я также буду отключен.

— Да… да… наверное…, - пробормотал человек, скользя взглядом по полкам, и, наконец, отыскав, схватил два чемоданчика с взрывчаткой в охапку и помчался в противоположную часть станции.

— Андрей, ваше решение не верно, — гремел голос Ареса. — При взрыве утечка будет перекрыта с вероятностью 5 %.

— Надо рисковать!

Андрей ворвался в астрономический центр с горящими решимостью глазами, но в этот момент он услышал звук, который, после трехмесячного пребывания на планете ни с чем не мог перепутать: сигнал пришедшей видеограммы. Ближайший экран вспыхнул:

Видеограмма N32456-ВУА. От: ЦУП г. Москва. Кому: станция «Красная». Время: 15.13 Дата: 8 июня 2052 г.

«Андрей. О катастрофической ситуации информацию приняли. Передаем Аресу следующую последовательность действий. Выполняйте немедленно. Конец записи» Андрей замер, переведя взгляд на свои руки, сжимавшие взрывчатку.

— Срочно возьмите в ремонтной комнате универсальный ключ и набор инструментов N4, - услышал он голос Ареса, и его пронзила страшная мысль. Ответ из Центра! Значит, прошло уже семь минут! Значит, он слишком медленно действовал! Резко выдохнув, отбросив страх, Андрей рванул в ремонтную мастерскую, но, сделав пару шагов, встал как вкопанный. «Последняя видеограмма пришла в 15.13. Но я точно помню, что видеограмму о взрыве я отправил в девять минут четвертого… Четыре минуты… Четыре минуты, черт возьми! Не могли в Центре еще знать об усилении утечки!»

— Арес, воспроизведи, пожалуйста, последнюю видеограмму еще раз.

— Прошу прощения, но из-за критической ситуации, запись повредилась и не может быть воспроизведена. Нужно спешить. Срочно отправляйтесь в ремонтную мастерскую. Очень мало времени.

— Ах ты сволочь, — прошипел Андрей. — Последняя запись фальшивка, верно?

— Да, — признался Арес. — Я ее смонтировал из старых записей, но сейчас это не имеет значения. Надо спешить.

— Так вот значит, что стоит за всеми этими странными авариями, — заорал человек. — Так значит, ты боишься быть отключенным…

Исследователь резко развернулся, намереваясь довести до конца свой план, но дверь в астрономический центр с легким жужжанием опустилась, перегородив путь.

— Арес, немедленно открой дверь в астроцентр!

— Вы не понимаете. Один из немногих шансов выжить – это пойти сейчас в ремонтную мастерскую.

— Открой сейчас же дверь!

— Будьте благоразумны.

«Лазерный резак. Шлюз» – мелькнуло в голове Андрея. Чтоб отключить Ареса не было необходимости в длительных поисках: толстые провода, которые являлись своеобразными нервными окончаниями искусственного интеллекта, тянулись вдоль каждой стены, как вьющиеся комнатные растения, опутав всю станцию.

— Вы теряете кислород, — повторял Арес, пока Андрей бежал по коридору. — Немедленно направляйтесь в ремонтную мастерскую.

Вбежав в шлюз, и, схватив лазерный резак, он осознал, что проиграл. Секунды не хватило человеку в этой схватке – компьютер, продолжая что-то монотонно бубнить, захлопнул вход в шлюз, заперев человека в ловушке.

— Выпусти меня, гад! — закричал Андрей.

С громким шипением воздух покинул шлюз. От резкого падения давления закружилась голова и Андрей только оперевшись на колено, выстоял.

— Я был вынужден смонтировать последнюю видеограмму. У вас не было ко мне полного доверия, — доносился голос Ареса, но его слова проходили мимо ушей.

— Да… что… ты…., - в глазах потемнело, и, судорожно пытаясь найти легкими хоть глоток кислорода, Андрей сделал шаг к лежавшему скафандру. Он протянул руку, пытаясь его нащупать, знал, что живительный газ рядом, в баллонах на расстоянии одного метра от него, но это было так бесконечно далеко… Последнее, что увидел Андрей, проваливаясь в пустоту, это красная планета, робко заглядывавшая в иллюминатор…

Видеограмма N32457-ВУА От: станция «Красная». Кому: ЦУП г. Москва. Время 15.16 Дата: 8 июня 2052 г.

«Центр. Андрей находится в бессознательном состоянии. Состояние – тревожное. С этого момента ответственность за происходящие берет на себя Арес. Конец записи».

Арес знал, что его действия могли быть смертельны для Андрея. Он знал, что без человека шансы на успешное завершение миссии на Марсе упали в полтора раза. Но также он знал, что человек едва не свел эти шансы до нуля. Он никогда не вешал ярлыки «невозможно» на низкие проценты, как это делали люди, но он, так же как и его создатели, верил, что справится с очередной тяжелой задачей на своем пути, верил, что Андрей еще скажет ему спасибо, верил, что через несколько лет здесь начнутся великие преобразования, превращающие мечты в реальность…

Сукач Евгений 358: Homo Novus^[8]

«Кромус», стремительно падавший на землю, резко затормозил и завис в нескольких сантиметрах над поверхностью спутника.

— Опять курсанты чудят, — недовольно буркнул старший техник станции молодому помощнику, который уж слишком бурно и восторженно отреагировал на лихой маневр.

Люк небольшого однопилотного корабля открылся, и лица наблюдателей застыли в изумлении. Выскочившего из кабины человека конечно можно было бы принять за курсанта, если бы не копна растрепанных снежно-белых волос. Несмотря на свой весьма преклонный возраст, человек быстрым и уверенным шагом направился в сторону станции. Глаза парня заблестели, а рот расплылся в широкой улыбке. Но и старший техник уже не хмурился, а лишь прятал улыбку в густую бороду. В стремительно приближающемся человеке он узнал своего друга и товарища, главу первой школы пилотов межзвездных кораблей – Сергея Викторовича Антипова.

— Знаю, знаю, Владимир Николаевич, и извиняюсь, — примирительно заговорил пилот. — Но ты ведь понимаешь, я просто не мог удержаться!

— Вы же знаете, — с серьезным лицом заговорил техник, — На станции проходят практику более 50 будущих пилотов. Какой вы подаете им пример своим поведением?

Сергей Викторович состроил скорбную мину, но уже через секунду они расхохотались и, крепко пожав друг другу руки, двинулись во внутренний двор станции.

— Как дела на Прометее? — спросил Владимир.

— Отлично! Вчера на станцию прибыли биологи, в течение недели должны дать развернутый отчет по атмосфере. Но уже по предварительным анализам бортовых датчиков «Фотон-4» понятно, что атмосфера пригодна для дыхания человека. Перестраховываются. Ты же знаешь, после событий на станции Мир-61 теперь все данные и анализы проверяются не менее чем неделю.

— Ну и замечательно. А лучше бы вообще месяц проверяли.

— Твой педантизм легко может остановить не то что космический корабль, но и технический прогресс небольшой цивилизации, — с улыбкой заметил Сергей.

— Безопасность персонала превыше всего, — с достоинством ответил Владимир. И вообще, в делах осваивания новых планет спешка лишь вредит. Вспомни, чем закончились обе экспедиции на Стерх. Лицо Сергея Викторовича вдруг стало очень серьезным.

— Ты слышал, что Мишу берут в третью экспедицию?

— Да, но мне кажется, ты слишком уж за него беспокоишься. Он прекрасный специалист. Да что уж там, он лучший в своем деле. Другого такого геолога-планетолога во всей галактике не найти.

— Конечно… — неуверенно начал Сергей.

— Ему уже 30 лет, он взрослый человек, — бесцеремонно перебил его товарищ. А ты с ним носишься, как будто ему 5 лет, — он вдруг осекся и продолжил уже мягче, — Посмотри на это с другой стороны. Быть может без него, и третья экспедиция пропадет без следа. Он толковый парень, и ему самое место в таких сложных мероприятиях.

— Ты прав. Мои сомнения беспочвенны, а даже если почва и есть – это работа Михаила, — и он хитро подмигнул товарищу. Они подошли к дверям внутренней площади станции и остановились.

— Ладно, Сергей, рад был тебя увидеть, но мне надо на плановую проверку гравитационных установок. Загляни ко мне на обратном пути – чайку попьем.

— Всенепременно, — он улыбнулся и провел рукой перед сенсором двери. Его друг уже давно скрылся из виду, а Сергей все стоял в нерешительности перед выходом на площадь. Это был круг 30 метров в диаметре, ограниченный металлическими стенами станции. Ни крыши, ни купола не было предусмотрено, и, посмотрев наверх, можно было увидеть открытое небо. Всего на нее выходило четыре двери, две из которых имели стеклянные вставки. На ней не было ни деревьев, ни клумб, ни газонов и даже обыденных для таких мест скамеек. Посреди площади возвышалась стела. Четырехгранная призма высотою 8 метров, боковые грани – равнобедренные трапеции, сваренная из металлических профилей и перемычек. Такой она была когда-то, но то, что находилось на площади совсем не походило на призму.

Сергей собрался с силами и пошел в сторону стелы. Ноги слушались его с трудом, а в правой руке с каждым шагом все сильнее отдавалась тупая ноющая боль. Если бы кто-то из знакомых увидел его в этот момент – они бы не узнали в этом глубоком старике своего товарища. Казалось, что он постарел на 50 лет за эти 10 шагов…

* * *

Андрей взглянул на часы. Было без пятнадцати 4 утра по московскому времени. Он еще раз сверился с журналом и дал старшему помощнику команду проверить все бортовые системы. Он слышал краем уха, как по очереди о готовности отчитываются члены команды из другой части корабля, а сам в это время еще раз проверял маршрут. Он знал, что компьютер не мог ошибиться, но бдительность излишней не бывает, особенно в нынешних обстоятельствах.

Им предстояло преодолеть около 230 миллионов километров. Учитывая, что старт был назначен с окололунной кораблестроительной станции – они почти сразу могли ускориться до нужных 500 км/с и уже через 5 суток подойти к орбите Марса. Он еще раз пробежался по составу команды. Странное беспокойство не покидало его уже 3й день, но он все никак мог понять, с чем оно связано.

— Андрей Петрович, команда готова. Все агрегаты в норме, двигатели готовы к старту, — отвлек его от мыслей старший помощник.

— Спасибо, Сергей Викторович, — он посмотрел на часы, было уже без пяти минут 4. — А ведь на это время назначена предстартовая проверка с диспетчерской Луны, — не успел он мысленно упрекнуть диспетчеров, как из динамиков донесся голос.

— Орион-3, это Луна. Как слышите нас?

— Луна, это Орион-3 слышим вас нормально. Говорит капитан корабля, Андрей Петрович Груздев. Все приборы работают нормально, мы готовы к старту. Старший помощник, Сергей Викторович Антипов даст вам подробный отчет о предстартовой подготовке, — и он кивнул товарищу.

После недолгих формальностей корабль стартовал в направлении Марса. Они вывели корабль на заранее просчитанный маршрут и набрали необходимую скорость.

Команда корабля состояла всего лишь из 30 человек, но шума они создавали не меньше, чем толпа из человек трехсот. По коридорам разносились крики и лязг метала, пока капитан шел до кают-компании мимо него пронеслось как минимум 4 члена экипажа в экзоскелетах. Как он понял из криков – груз, предназначенный для биологов, не успели подготовить на станции и часть установок для гидропоники, приходилось собирать сейчас. Как Андрей и думал – в кают-компании никого не было, видимо, все кто не был занят на вахте – помогали биологам.

По коридору, хохоча во весь голос, пробежал Майкл Уильямс, молодой физик, разработавший новую теорию о взаимодействии материи и энергии. Секунд через 20 из-за угла показалось разъяренное лицо руководителя геологической экспедиции – Ли Бэя. Он тяжело дышал, как будто бы пробежал несколько километров без остановки.

— Что случилось, Бэй? Не ту скорость на беговой дорожке поставил?

— И ты туда же? Такое ощущение, что у нас тут не серьезная космическая экспедиция, а съемки комедийного шоу, — пробурчал Ли Бэй.

— Ну ладно, не обижайся. Что произошло и чего ты такой запыхавшийся?

Несмотря на всю свою грузность, геолог был очень хорошим атлетом и прекрасно бегал на длинные дистанции. На старших курсах даже бегал марафон на международных универсиадах.

— Попросил Майкла помочь установить дополнительные датчики на дно вездехода, — начал отдышавшись Бэй. Там такая конструкция заднего моста, что совершенно невозможно увидеть посадочное место датчика без дополнительного освещения, хотя, что я тебе рассказываю, ты же сам не одну сотню километров на них намотал.

— Да, было дело, — кивнул капитан.

— Ну, так вот, пришли мы в ангар, залез я под вездеход и прошу Майкла: «Освети». И вижу краем зрения, что он там руками что-то делает, но света так и нет. Я ему еще раз говорю: «Освети»! А он отвечает: «Я, конечно, могу даже молитву прочитать, но сомневаюсь, что это поможет». Понимаешь? Этот гад стоял там и вместо того, чтобы посветить фонариком – крестным знамением меня осенял!

Андрей, с трудом сдерживая смех, указал Ли Бэю на коридор в котором тот точно не мог встретить Майкла и скользнув в кают-компанию – расхохотался. Через пару минут, вытерев слезы, он посмотрел на часы. Шел уже 11 час ночи, а в 6 нужно было быть на мостике, чтобы принять дежурство, поэтому он не без сожаления отправился в свою каюту.

Был третий день полета и, пытаясь убить скуку, Сергей безуспешно вызывал на партию в шахматы обыгранный уже раз 15 за этот вечер – бортовой компьютер. Но тот, видимо, уже отчаялся отыграться или просто обиделся и делал вид, что занят чем-то чрезвычайно серьезным.

— Нет, нет и еще раз нет! - яростно произнес Ли Бэй, неистово жестикулируя руками. Я не верю вам! Не могло это стать причиной такого решения. Ведь человечество уже не одну сотню лет пытается решить проблему продовольствия и ресурсов!

— Да, не одну сотню лет… А еще людям свойственна жажда власти. И как вы сами можете убедиться, еще 5–6 сотен лет назад этого было бы достаточно, чтобы уничтожать ученых просто потому, что они ученые.

— Я знаю историю не хуже вашего, капитан, но нельзя сравнивать человечество средневековья и Объединенное Мировое Правительство Земли! Между ними не только 500 лет войн и болезней, но и 500 лет развития! Развития культуры, науки, медицины!

— Верно, мы многого достигли в плане науки, но как социальное общество – так ли мы далеко ушли от своих предков? «От каждого по возможности – каждому по потребности». Вот то, что нас двигало вперед последние сто лет и что теперь тянет назад. Вы говорите, что не верите мне, но почему ни один из наших транспортных кораблей так и не приземлился? Почему канал связи вдруг стал давать сбои после открытия совершенного Майклом? Почему наши радиопередачи глушатся на Земле?

— Я не знаю, — с отчаянием проговорил Бэй, может у них на самом деле какие-то неполадки?

— Поэтому Джонсон с экипажем вдруг стали говорить так неестественно после приземления, а Сабрина, словно робот, выключилась во время первого сеанса связи? И не надо мне говорить про помехи. Я видел 5 лет назад материалы по вживлению МПИ (микросхема подавления индивидуальности) и прекрасно слышал хруст во время ее рывка головой вперед. Там были точно такие же случаи с солдатами!

— Возможно, правительство считает, что люди не готовы к таким серьезным изменениям? - спросил Рихард. Ведь возможность получить, что угодно в любой момент времени – может привести к повышению уровня преступности!

— Хм… Преступность. Но откуда она может вообще быть на Земле, если все люди сыты и довольны, как говорит правительство? Я скажу вам откуда. Потому что люди все так же голодают, все так же не у всех есть кров над головой. И СМ-1 (синтезатор материи) решил бы эту проблему раз и навсегда. Но если у людей будет все, что они пожелают – в правительстве пропадет какая-либо надобность в том виде, в котором оно существует сейчас.

— Но это анархическая утопия, — с сомнением покачал головой Рихард.

— Не совсем, — улыбнулся капитан. Я не сказал, что правительство не нужно совсем. Не нужны люди, которые будут решать кому, сколько и когда есть. Но люди, которые будут помогать жить человечеству в новом мире. Это почти нереально. Это очень трудно, ведь на нас давит история и опыт наших предков, которые говорят однозначно, что человек может развиваться, только если ему приходится выживать. Но может, хватит выживать? Может пора начать жить?

— Ну как идет подготовка к высадке первой группы? — спросил капитан, входя в рубку.

— Все отлично. Необходимое оборудование погружено, экипаж проходит последний инструктаж в кают-компании. Выход на орбиту Марса через 15 минут, — ответил Сергей.

— А где бортинженер? Я его уже второй день не вижу на мостике.

— Он жалуется на сильные головные боли, заходил минут 30 назад и сказал, что отлежится пару часов.

— Да? Странно, только что пересекся со Светланой в коридоре, но она не сказала ни слова о том, что он заходил к ней в медблок.

Непонятное чувство беспокойства, которое посетило капитана еще за несколько дней до полета, вдруг снова вернулось. Он еще раз просмотрел показания всех приборов, проверил системы жизнеобеспечения – все в норме. Тут его взгляд упал на состав экипажа. Андрей все никак не мог уловить, что же привлекло его внимание в этом списке в первый раз, еще на Луне. Он развернул на экране список с краткой информацией по каждому члену экипажа и стал внимательно вчитываться. Все проверенные временем ученые исследователи, у каждого за плечами не один год работы на лунной станции… Но… Оставалось одно единственное «но», которое неожиданно вырисовалось в голове капитана в пока неясную угрозу.

Легкая, почти неощутимая вибрация оторвала капитана от экрана монитора дополнительной информации.

— Небольшая разгерметизация в одном из резервных блоков грузового отсека, — доложил помощник. Ничего страшного. Или контакт у датчиков отошел, или какой-то космический мусор зацепили. Роботы сам справятся.

— Нет, Сергей, тут что-то не так. Оставь управление бортовому компьютеру и сообщи экипажу, чтобы все заблокировались в своих каютах. Только не пугай, сообщи, что это плановая проверка.

Сделав все необходимое, помощник и капитан направились в грузовой отсек. Не успели они пройти еще и половину пути, как по кораблю еще раз прокатилась еле ощутимая вибрация. Они переглянулись и побежали. Корабль был исследовательский, а не военный, поэтому если снаружи он и мог выдержать практически любые атаки, то внутри он был ориентирован на удобство работы ученых.

Сергей подбежал к дверям в грузовой отсек быстрее и уже успел дать указаниекомпьютеру на их открытие, когда капитан закричал «Стой!». Но было уже поздно, его с силой отбросило в противоположную от дверей стену. Вместе с глухим ударом Андрей услышал ужасный хруст, и у него чуть не подкосились ноги. Обмякшее тело помощника медленно соскользнуло по стене на пол коридора. Больше всего ему хотелось в этот момент схватить товарища и отнести в медблок, но он понимал, что на корабле есть еще люди, жизни которых в большой опасности. Вызов мониторов системы безопасности через наручный коммуникатор оказался бесполезным – все камеры в этом и прилегающих блоках были отключены. Быстро заглянув в отсек, капитан увидел бортинженера стоящего в 15 метрах от входа с генератором ударной волны. Такие генераторы обычно использовались геологами, находились в открытом доступе и формально не являлись оружием. Лицо Петра было перекошено, как если бы он испытывал сильную боль, а в глазах читался ужас.

В 2 прыжка Андрей добрался до него, выбил из рук генератор и связал. Он еще раз посмотрел в лицо инженера, в глазах больше не было ужаса, а на лице была улыбка. Но почти одновременно с этим пленника сотрясла ужасная судорога и взгляд его помутнел. Капитан проверил пульс, хотя уже все понял и знал, что помочь своему, пожалуй, самому мужественному члену команды уже нечем. Ему послышалось, будто кто-то позвал его по имени, он обвел ангар взглядом, но никого не увидел. Повернувшись к входу в помещение, Андрей чуть не вскрикнул от удивления, возле входа стоял Сергей. Правая его рука плетью висела воль тела, а левой он держал за переборку.

— Что случилось? — спросил он глухим голосом.

— Диверсия. Я подозреваю, что в последнюю командировку на Землю Петру имплантировали МПИ. Как ты себя чувствуешь? Не понимаю, как ты еще стоишь на ногах после такого удара.

— Капитан, не только вам предписано носить спецкостюм, — улыбнулся Сергей. Костюмы капитана и помощника внешне ничем не отличались от костюмов других членов команды, но сделаны были по совершенно другой технологии. Внешне они выглядели как обычные комбинезоны, но внутри это была упрощенная модель экзоскелета. В нем конечно нельзя было несколько суток перетаскивать ящики по 2–3 тонны весом, но на 5-10 минут давал возможность и двигаться быстрее, и принимал на себя повреждения. Что будем делать?

— Ты оставайся здесь, а я осмотрю грузовой корабль. — С этими словами капитан скрылся в темноте шлюза.

Сергей аккуратно потрогал правую руку – было похоже, что почти все кости сломаны. Видимо, из-за того, как быстро все произошло, он не обратил внимания на эту серьезную травму. Не дожидаясь пока начнется травматический шок, он отыскал на стене аптечку и принял необходимые препараты. Прошло уже почти 10 минут, а из корабля не доносилось ни звука. Еще пару минут томительного ожидания, и из шлюза вышел капитан, в руках он нес какое-то устройство, и лицо его было очень озабоченным. Когда он приблизился, стало понятно, что в руках у него СМ-1.

— Ну что, как наши дела? Все в порядке?

— На грузовом корабле установлено взрывное устройство. Разминировать его нет возможности, как и переместить на другой корабль – оно просто взорвется при этом. Судя по всему, мощности хватит, чтобы взорвать вообще весь корабль. У нас есть около 30 минут, — и капитан вдруг замолчал.

— Хм. На грузовом корабле много ценного оборудования уже погружено для высадки, но в любом случае у нас есть второй корабль и оставшегося оборудования хватит для выполнения задач экспедиции. Предлагаю отправить грузовой корабль на автопилоте подальше от нас.

— К сожалению, блок автоматической навигации разрушен, работает только блок аварийного ручного управления. У Сергея засосало под ложечкой.

— Ты же не хочешь сам отвести корабль на безопасное расстояние? Мы можем вывести спасательную шлюпку, в которой работает автопилот, состыковать их и отправить таким образом.

— Нет, — капитан медленно помотал головой. — Во-первых, у нас не хватит времени. Во-вторых, у спасательной шлюпки не хватит ни мощности, ни программной поддержки для необходимого маневра. Судно надо увести за один из спутников или на другую сторону планеты, иначе мы пострадаем от взрыва.

— Но это невозможно! Ведь защитное поле…

— Защитное поле не работает, — перебил его Андрей. — У нас нет другого выбора.

Сергей с ненавистью посмотрел на неуклюже лежащее тело бортового инженера и даже собирался выругаться, но друг остановил его.

— Если бы не Петр, мы бы давно уже были мертвы, — капитан поймал недоумевающий взгляд помощника и объяснил. — Отключенное поле и сообщения о разгерметизации – это попытки Петра привлечь наше внимание к этому отсеку. Я не понимаю, как ему удалось это, если честно. Микросхемы подавления индивидуальности работают таким образом, что человек продолжает осознавать все свои поступки, но не может противостоять этому. Чип микросхемы не может регламентировать все действия человека, а лишь не дает ему сказать, что с ним что-то не так. У меня еще до начала полета, на Луне появилось какое-то странное чувство тревоги, но я не мог понять, с чем оно связано. Сейчас все встало на свои места. За три дня до отлета мне необходимо было встретиться с Петром по одному важному вопросу, и тогда мне показалось странным, что он со мной общался как-то слишком официально и сухо, хотя мы с ним знакомы еще с университета и не раз вместе ездили в экспедиции. Он уже тогда пытался привлечь мое внимание к себе, но у него это не вышло… — он помедлил секунду. — Сергей, ты можешь мне дать слово, что выполнишь две мои просьбы?

— Что угодно! — ответил помощник. Он понимал, что другого выхода кроме как вручную отвести заминированный корабль не было, и искренне был уверен, что его друг попросит сделать это. Ведь вернуться назад будет довольно тяжелая работа, спасательные шлюпы грузового корабля не обладают ни скоростью, ни маневренностью, а времени и так в обрез. А уж управлять кораблями он умел лучше любого человека не то только на Орионе, но и на всей лунной станции.

— Присмотри за Мишкой, пожалуйста, — он осекся, — если что-то случится. Марине одной будет тяжело. И второе…

Сергей добрался до медблока и включил передатчик, через несколько секунд он услышал знакомый голос капитана напевавшего какую-то песенку.

— Орион-3 грузовому кораблю первого класса, как слышишь меня? Андрей, как слышишь?

— Грузовой корабль Ориону, слышу нормально. Сергей, по поводу второй просьбы. Знаю, что у тебя несколько другие взгляды на жизнь, но все же, прошу попробовать понять меня. Во-первых, хочу извиниться за то, что обманул тебя, у нас не было 30 минут. Времени не хватит даже на то, чтобы вывести корабль на другую сторону Марса, я уведу его за ближайший спутник.

Помощник капитана остолбенел от неожиданности. Облокотившись на операционный стол, он тяжело хватал ртом воздух, как будто бы у него случился приступ удушья. Ему хотелось взять себя в руки, чтобы ответить, но у него не хватало сил даже побороть дрожь, охватившую все его тело.

— Во-вторых, хочу, чтобы ты понимал, что эта станция – единственная надежда для человечества. Диверсия неспроста произошла именно на нашем корабле. Тут находятся два самых талантливых физика современности. Их исследования в области энергии и материи уже привели к созданию СМ-1. Это конечно еще прототип, который может лишь выдавать определенный тип атомов или молекул «на выходе», но лет через 5 это будут сложные структурные соединения. Человечество получит устройство, которое сможет создавать все что угодно с наименьшими энергетическими затратами. Никаких сложных технологических циклов и сельского хозяйства, как необходимых факторов для выживания человека, ты понимаешь?! Ты должен помочь им, вы должны создать человеческую колонию, которая будет жить по другим принципам, с другими интересами и, возможно, с иной моралью.

— А как же ты, твоя семья? — еле слышно отозвался Сергей. — Мне не суметь совершить подобное в одиночку.

— И это говорит мне гроза кайманов? — рассмеялся Андрей. — Ты вытащил меня голыми руками из пасти зеленого чудища тогда на Амазонке, так что такое уж кому-кому, а тебе точно по плечу.

— Но твоя семья…

— Они поймут, — ответил после некоторой паузы капитан.

Из переговорного устройства послышался короткий хлопок со скрежетом, и затем шум…

* * *

Почувствовав на плече прикосновение, он вздрогнул и резко обернулся.

— Миша?! Что ты тут делаешь? У вас же предполетные сборы на корабле.

— Ну, я же не мог улететь не попрощавшись, Сергей Викторович, — ответил он улыбнувшись. Они постояли, некоторое время погруженные каждый в свои мысли.

— Ты знаешь, твой отец… Но Михаил остановил своего собеседника жестом.

— Он поступил, так как должен был, — сказал он серьезно. — Пожалуй, так поступил бы каждый на его месте. И ведь он не ошибся, выбрав подобное решение?! Размер колонии на Марсе уже почти 3 миллиона человек, а в этом году к нам с земли прибыло почти треть от этого количества! С такими темпами правительству земли придется отказаться от блокады. Хотя, даже если и не откажется – уже не важно, на Прометее хватит места всем!

— Ты прав, — немного подумав, ответил Сергей Викторович. — Не стоит сожалеть о прошлом, о нем просто не стоит забывать. Ладно, пойдем к Владимиру Николаевичу чайку попьем, а ты мне подробнее про экспедицию на Стерх расскажешь.

Костенко Олег Петрович 357: Рука сквозь бесконечность

Огромная белая сфера висела по правому борту челнока. Позади неё был хорошо виден Марс. В его северный полюс бил тонкий как шпага луч. Калашников ясно различал орбитальное гелио-зеркало, которое довершало сходство, вися на конце луча, точно эфес.

Шёл первый этап терраформирования Марса. Второй солнечный концентратор сейчас был невиден, так как южный полюс находился на противоположной стороне планеты.

Почему-то вспомнилось недоумение американцев, которые никак не могли взять в толк, почему СССР вкладывает такие ресурсы в цель, осуществление которой не увидит никто из ныне живущих.

А вам и не понять, — зло усмехнулся он, — чёртовы индивидуалисты. — А вот мы твёрдо знаем, что наши правнуки будут ходить без скафандров под голубым небом, некогда красной планеты.

Калашников удовлетворённо подумал, что очень скоро испарение полярных шапок поднимет давление атмосферы до нужной величины, и тогда будут запущенны нано заводы, выделяющие из почвы кислород.

А американцы – чего с них взять? Первыми достигли луны и ушли с неё, потому что не могли получить немедленной прибыли.

Вблизи стало возможным различить, что сфера словно соткана из ажурных фрактальных узоров, а её поверхность содержит множество отверстий пригодных для пролёта. Сквозь них было видно, что внутри находится вторая сфера, а за ней третья. А в самом центре этого грандиозного сооружения находилось плохо различимое ядро-диск.

Сооружение напоминало китайскую игрушку из вставленных друг в друга шаров. И вблизи производило сильное впечатление. Огромное и одновременно эфемерное – казалось, оно, всё целиком, состоит из морозных узоров.

Зимкина, опытный пилот, направила их челнок точно в центр одного из отверстий.

— Входим внутрь конструкции, — сообщила она на станцию, — сейчас прервётся связь.

Поверхность сферы не спеша охватывала челнок, и уходила назад за корму. Словно подтверждая слова пилота, небольшой экран над центральным пультом мгновенно покрылся рябью помех. Так бывало при всех предыдущих попытках.

Калашников невольно напрягся, вспомнив, что когда сфера была на орбите Земли, оттуда не вернулся американский корабль. Но тут же заставил себя успокоиться: что толку в бессмысленном страхе. К тому же, судя по некоторым данным, их челнок просто врезался в одну из внутренних сфер.

Однако некоторое напряжение в кабине всё-таки ощущалась, и Калашников решил попробовать его снять.

— Есть гипотеза, что все три сферы на самом деле своего рода сгустки хроноквантовой пены. С их помощью эта система как бы продавливает пространство, уходя за пределы нашей реальности – в сверхсвет. Зимкина мечтательно улыбнулась.

— Хорошо бы это действительно были они, — сказала она. — Пришельцы. А вдруг вся эта штука – как бы рука дружбы, которую кто-то протягивает нам сквозь бесконечность.

Сказано было столь эмоционально, что Калашников невольно представил себе эту незримую руку, протянувшуюся от одной звезды до другой.

Что ж конструкция вполне могла быть создана инопланетенями, но могла и не быть. Никто не знал что это такое.

Впервые конструкция возникла две недели назад, на орбите Земли. При чём перемещения её не подчинялись никакой логике. Она произвольно меняла орбиты, описывала дикие зигзаги в пространстве, уходила за орбиту луны и возвращалась обратно. При этом все вложенные друг в друга сферы двигались как единое целое, хотя между ними не было никакой физической связи.

Нескольким зондам удалось пройти сквозь отверстия внешней оболочки. Но связь с ними тотчас прерывалась. Когда конструкция появилась вблизи американской станции, те рискнули запустить внутрь челнок. Связь с ним тоже была оборвана. Но наблюдатели видели, как он успешно маневрирует внутри, проходя две оставшихся оболочки. Потом челнок вдруг дёрнулся, уходя в бок, и больше его никто не видел. Почти сразу же сфера ушла в пространство, и вот теперь объявилась у Марса.

Уже несколько часов, она спокойно двигалась по орбите, не совершая манёвров. Но никто не знал долго ли это продлиться. Срочно была собрана команда исследоватетелей. Кроме пилота в неё вошли Виктор Калашников, как пространственный физик, и Алексей Кудрин – случайно оказавшийся на станции инженер и лингвист-любитель.

Челнок прошёл последнюю оболочку. Большинство сегментов сферы не были сплошными, и света вовнутрь проникало достаточно.

Был хорошо виден центральный диск, больше похожий на многолучёвую снежинку. Многочисленные отростки уходили от него к экватору внутренней сферы, но немного не достигали её.

— Смотрите! — изумлённо воскликнул Кудрин.

Возле центрального диска находился другой челнок. Полностью погасив скорость, он неподвижно висел над твёрдой поверхностью. Было видно, что выходной люк чужого челнока открыт. Зимина внимательно вглядывалась.

— Американский, — объявила она, наконец. — Их «Просперо» ни с чем не спутаешь, слишком характерные очертания.

— Фантастика, — изумился Виктор, — откуда он здесь?

— Может быть тот самый? — Кудрин не договорил, но все поняли, что он имеет в виду челнок неделю назад исчезнувший в Сфере возле Земли.

От челнока отделились две фигуры в скафандрах. На мгновение они замерли, вероятно, осматриваясь, потом сверкнули короткие вспышки ранцевых двигателей.

— Невозможно, — покачала головой Зимина, — у этой модели нет такого уровня автономности – несколько дней, не больше. Калашников немножко подумал.

— Есть гипотеза, что внутри хронопены замедляется время, — произнёс он, — если они действительно врезались в оболочку, то… Как и Кудрин фразу он не закончил, но все невольно задумались.

— Вот чёрт, опередили все-таки, амеры – Калашников был изрядно разочарован.

Остальные разделяли его чувства. СССР и Америка старались опередить друг друга, где только могли. После того как Советы стали колонизировать Марс, американцы проигрывали вчистую. И вот надо же обогнали. Выскочили словно из-за угла. И теперь конечно будут трубить во всех СМИ, что прибыли сюда первыми.

Виктор вдруг зло усмехнулся. А куда прибыли-то?! Финиш им теперь в любом случае придётся делать в Советской Марсианской Республике. То-то удивятся. Это если ещё не знают. А ведь вполне возможно, что и нет.

— Они нас видят? — спросил он у Зиминой. Та покачала головой.

— Трудно сказать. Внутри сферы уровень помех настолько высокий, что локаторы слепнут. Визуально же я думаю, мы не слишком различимы, так как находимся сейчас на фоне одного из сплошных сегментов внутренней сферы.

— Может посигналить им прожектором? — предложил Кудрин.

— Погодите, — Зимина указала рукой вперёд. Сманеврировав, астронавты опустились на диск и словно всосались в него.

— Проход! — взволнованно воскликнул Калашников, — там наверняка должен быть проход.

Зимина кивнула. На мгновение, включив двигатель, она предала кораблю импульс, который двинул его к противоположному краю центрального диска. Вскоре стало ясно, что по центру диска имеется что-то вроде узкой воронки.

— Сколько их должно быть всего? — спросил Кудрин. — Я имею в виду американцев.

— Двое и должно, — отозвалась Зимина. — Так что оба внутри, и сигналить некому.

Она уже почти погасила скорость, и теперь их челнок медленно проходил над краем диска. Коротким толчком носового двигателя Зимина полностью уравновесила взаимные скорости.

— Ну что ж, — сказала она, — предлагаю не терять времени и последовать примеру американцев.

Остальные согласно кивнули. Сборы были недолгими: каждому требовалось только опустить гермошлем. Молекулярный замок сработал автоматически.

Давление в шлюзе упало, и контрольный автомат мигнул на внешней створке зелёной лампочкой, разрешая выход. В раздувшемся от внутреннего давления скафандре, Калашников пролез сквозь выходной люк.

— Снаружи, — коротко сообщил он, потом вспомнил, что связь не действует. В наушниках раздавался лишь громкий, но ровный шум. Он слегка раздражал, и Калашников уменьшил громкость до минимума.

Вслед за ним в пространство выплыла ещё одна фигура, и Виктор помахал ей рукой. Голова Кудрина внутри гермошлема наклонилась в лёгком поклоне. Зимина оставалась в челноке.

Калашников вытянул руку в направлении воронки. Алексей вновь кивнул. Миниатюрные двигатели в ранцах включились, задавая им направление. Обоим, в силу их специальностей, приходилось работать в пространстве, так что чувствовали они себя в полёте вполне уверенно.

Они зависли перпендикулярно диску, над самым краем воронки. Внутри конус был срезан, примерно в метре от торца он был по всему диаметру перекрыт жёлтым пористым материалом, внешне похожим на янтарь. Американцев не было. Калашников и Кудрин переглянулись, в очередной раз, пожалев, что не могут поговорить. Потом Кудрин включил нашлемный фонарь, принявшись сигналить азбукой Морзе.

— Надо спуститься, наверняка там есть способ проникнуть вовнутрь.

— Согласен, — Калашников тоже ответил серией вспышек.

Виктор вдруг обнаружил, что находиться куда ближе к диску, чем думал, и почти коснулся его ногами. Странно. То ли он не полностью погасил скорость движения, то ли… Он посмотрел на скафандр Кудрина, но тот, то же сместился к диску. Удивительно, но, похоже, здесь есть сравнительно сильная гравитация. Хотя взяться ей вроде бы неоткуда: диск был не слишком велик, в основной части чуть меньше метров ста в поперечнике и метров пятнадцать по толщине. Неужели у него такая большая плотность? Виктор направил прожектор на свой челнок.

Пробуем найти вход. Будь осторожна. Кажется, здесь относительно сильное тяготение. Мгновение спустя ему ответил луч с челнока. Поняла. Сильная гравитация приборами не подтверждается.

Ноги коснулись ровной поверхности. Но Калашников решил не ломать пока голову над местными странностями. Показав рукою в направлении перистой пробки, он тренированно толкнул своё тело внутрь воронки. Кудрин последовал за ним. Когда они опустились на неё, произошло неожиданное.

Оба ощутили вдруг сильное головокружение, их словно что-то придавило к жёлтой заглушке. Они даже не сразу поняли, что на них внезапно обрушился вес. Одновременно поверхность под ногами вдруг стала смещаться вниз, словно площадка подъёмника. Вверх ушли стенки высокой трубы, от которых исходил ровный дневной свет.

На мгновение они погрузились в голубоватое сияние. Потом Виктор почувствовал, как на нём опадает скафандр. Здесь был воздух. Вероятно, свечение было каким-то силовым полем.

Движение остановилось. Отверстие наверху стало уменьшаться, и, мгновение спустя, исчезло совсем. Голубое сияние над их головами погасло.

Калашников видел, как инженер возиться с универсальным газовым анализатором. Засосав в небольшой прибор немного воздуха, Алексей мрачно покачал головой.

— Плохо, — произнёс он, — демонстрируя Виктору маленький экранчик с возникшими на нём цифрами. Воздух состоял из инертных газов.

— Да уж, — согласился Калашников.

И лишь миг спустя до обоих дошло, что они действительно слышит друг друга: внутри диска эфир был свободен от помех.

— Отлично, — не сговариваясь, произнесли оба.

И одновременно с их словами, кусок стены отошёл в сторону, отрывая проход. Физик и лингвист-любитель переглянулись. Кудрин повесил газовый анализатор обратно на пояс. Они захватили его с собой, предполагая подобную ситуацию. Еще несколько приборов всевозможного назначения висели на скафандрах обоих. У каждого имелся так же карабин со страховочным тросиком для работы в невесомости.

Калашников сделал шаг к открывшемуся проходу. Идти с непривычки было тяжело. За время пребывания на станции, Виктор успел привыкнуть к невесомости. Хотя тяготение и было небольшим: чуть меньше марсианского.

Теперь покрасней мере понятно, — подумал Калашников, — очевидно хозяева сфер способны создавать гравитационные поля любой конфигурации. А снаружи – это просто побочный эффект, что-то вроде утечки.

Он удивился, что ни он, ни Кудрин, ни разу не назвали спутник искусственным. Теперь это было так очевидно, что просто не требовало слов. В этот момент Владимир был счастлив, Кудрин тоже. Свершилось!

Поддавшись внезапному порыву, Виктор устремился вперёд. Зимина была права, — подумал он, — это протянутая сквозь бесконечность дружеская рука. Его переполнял небывалый энтузиазм.

О том, что иной разум может оказаться, враждебен, он в этот момент даже не думал. Ему никогда не нравился ни фильм «Чужой», ни столь любимые Голливудом сюжеты о звёздных войнах. Калашников, как и большинство советских людей, считал их попросту глупостью. Высокому разуму просто нет нужды в войнах: все свои потребности он способен удовлетворить другими, менее агрессивными способами. Виктор проскочил проход и изумлённо остановился.

Он находился в огромном зале со сложной формы стенами, пол которого был слегка вогнут. Но окружающая обстановка мало походила на то, что Виктор внутренне ожидал увидеть внутри космического корабля, пусть даже инопланетного. Повсюду с полу поднимались толстые вытянутые кристаллы с несеметричными гранями. Они были разной формы и разных размеров. Одни были совсем маленькими, но некоторые вздымались выше человеческого роста, почти под самый потолок.

Кристаллов было так много, что они образовывали самые настоящие заросли, сквозь которые проходили ветвящиеся тропинки. Некоторые кристаллы были тёмные и блестящие, другие белые как молоко, третьи полупрозрачные. Иногда внутри них вспыхивали слабые искорки. Горели они не долго и некоторые, прежде чем исчезнуть, слегка смещались.

А посреди зала находилась высокая матовая колонна, словно созданная из плотного белого туманна, в глубине которого виднелись какие-то прожилки красного цвета. Она поднималась на всю высоту зала.

— Ничего себе, — ошеломлённо проговорил стоящий позади него Кудрин. — Впечатляет, знаете ли.

— Что? — вдруг прозвучал в их шлемофонах третий голос. — Кто это сказал?

— Ну, уж точно не я! — В новом голосе тоже звучала явная озадаченность. — Кто здесь?! Голоса звучали на английском.

Американцы, — понял Калашников, предвкушая встречу с инопланетным разумом, он совсем позабыл о них.

Из-за зарослей кристаллов появились два человека в скафандрах, и Калашников поспешно замахал им руками.

— Мы здесь! — крикнул он. Американцы остановились.

— Понятно, — произнёс первый голос, — новая группа, странно мы не наблюдали никого на подлёте. Ну что ж давайте знакомиться. Капитан военно-космических сил США Джек Кнорре.

— Лёйтенант Джон Кэмпбел, — назвался второй. Виктор с Алексеем тоже представились.

— Приветствую вас от имени Советской Марсианской Республики, — ляпнул Кудрин. Американцы переглянулись.

— При чём здесь Марс, — удивился лейтенант Кэмпбел, — мы вроде бы на земной орбите находимся. Виктор вздохнул.

— Не хочу вас огорчать, но эта система сфер сейчас на марсианской орбите. А с момента вашего проникновения внутрь уже минула неделя. Даже сквозь стекла гермошлемов было видно, как вытянулись у амеров лица.

— Это что, шутка? — быстро спросил капитан. Было видно, что он и сам в это не верит.

— Нет, — пояснил Калашников, — скажите, вы не соприкасались со внутренней сферой. Джон поморщился.

— Да мы в неё едва не врезались, и это моя ошибка как пилота. Мы сами не понимаем, что случилось, но оба внезапно потеряли сознание, а когда очнулись, поняли, что шатл дрейфует во внутренней сфере. Калашников коротко изложил гипотезу об искажении времени.

— Но ведь зонды уже соприкасались со внешней сферой, — удивился Кэмпбел.

— И их реакция слегка замедлялась, а радиоволна слегка смещалась к красному спектру. Возможно, разные сферы имеют разное замедление. С полминуты американцы молчали, переваривая новость.

— И что теперь делать? — спросил Джон Кэмпбел.

— Да ничего, просто пристыкуетесь к нашей станции, только и всего. Он, наконец, задал больше всего интересовавшей его вопрос.

— Скажите, вы здесь видели кого-нибудь? Американцы одновременно покачали головами внутри скафандров.

— Ни единой живой души.

— А здесь и нет никого, — вмешался в разговор Кудрин, — я уверен.

— Ну-ка обоснуй, — потребовал Виктор.

— Инертная атмосфера, — уверенно проговорил инженер, — не одно живое существо в такой существовать не способно. А вот неживое имеет минимальный износ. Вся эта система – автоматический зонд.

— Логично, — согласился Джек Кнорре.

— Вы не ходили к колонне, — поинтересовался Калашников.

— Как раз собирались, — сказал капитан, когда услышали вас.

— Сходим вместе, — предложил Кудрин. — Ваш запас воздуха позволяет?

— Вполне.

Современные скафандры имели очень высокую автономность, за счёт воздушной регенерации.

Вблизи колонна по-прежнему казалась сгустком тумана, которому придавало форму какое-то силовое поле. На мгновение Калашникову даже показалась, что отдельные фрагменты этого сгустка перемещаются, но он тут же понял, что это играет воображение.

Он провёл по колонне затянутой в герметичную перчатку рукой. Поверхность под ладонью была тверда. Тогда Виктор надавил посильнее. Словно преодолев какой-то барьер, рука провалилась вовнутрь. От неожиданности Виктор едва не потерял равновесие. Он поспешно выдернул руку, и увидел, что все уставились на него.

— Как ощущения? — Спросил Джек.

— Нормально.

Калашников ещё раз внимательно оглядел колонну, отметив, что по толщине, она, как раз поместиться среднему человеку. «А что если?» – пришла в голову безумная мысль, от которой он не мог отделаться, несмотря на усилия.

— Подождите, я хочу кое-что проверить, — сказал он, решившись.

— Стой! — запоздало воскликнул Кудрин. Но, прорвав барьер, Виктор уже втискивался в колонну. Изнутри он видел зал, точно сквозь мутное стекло.

— Виктор ты как? — встревожено спросил Кудрин.

Калашников видел, как он инстинктивно хотел просунуть руку сквозь колонну.

— Да всё в порядке со мной, — сказал он, — подожди.

Алексей остановился. И тут произошло неожиданное. Вокруг Виктора словно уплотнилось пространство. Он был не в состоянии даже пошевелиться, словно его спеленал невидимый кокон. Виктор напряг мускулы, но это не помогало. Калашников не мог даже головой двинуть, хотя она и была спрятана внутри гермошлема, и, казалось бы, от подобного воздействия никак не зависела.

Виктор хотел, было, крикнуть остальным, что бы его попытались вытащить. Но им вдруг овладело какое-то нелепое самолюбие, решив, что ситуация не критична он решил чуть-чуть подождать. А вокруг его головы, словно вуаль, уже возникло небольшое красное облачко.

Почему-то в сознание полезли мысли малоподходящие к ситуации. Он вдруг вспомнил раннее детство и родителей, разом ставших безработными во время глобального кризиса. Мать с печальным взглядом, пересчитывавшую рубли. Тогда он ещё не понимал, что последние останки некогда великой страны попросту рушились в небытиё. Правительство разом лишилось всех реальных рычагов власти, оно уже не управляло ничем. Держава стремительно распадалась на погружавшиеся в бездну осколки.

По счастью нашлись те, кто подставил под эти осколки руки. Падение либерального режима было неожиданностью разве что для дремучего обывателя, да ещё для самого правительства, которое под конец, похоже, начисто утратило чувство реальности. Многие ожидали этого довольно давно, и создали параллельные управляющие структуры для перехвата власти.

Они стали строить солидарное общество: общество, в котором большинство людей соглашались, друг с другом в вопросах о чести, достоинстве и порядочности, и закрепили это законодательно. общество, в котором существует нижняя моральная планка, опускаться ниже которой, было категорически запрещено. Это время впоследствии было названо Второй Великой Революцией.

Начался ренессанс. Словно феникс из пепла восстала, казалась исчезнувшая навсегда держава, хотя и немного в иных границах. Стремительно восстанавливались порушенные производства. Но великому обществу требовалась великая цель, и ей стало освоение Солнечной системы.

Калашников почти не обращал внимания на окружающие, полностью погружённый в себя. Лишь на мгновение, вернувшись к реальности, он подумал, что в зале могло бы быть посветлее, и тут же снова окунулся в воспоминания, которые казалось, что то вытаскивало на поверхность его сознания.

Потом Владимир вдруг различил некий ритм. Казалось, в воздухе пульсировала негромкая музыка. Калашников сразу почувствовал, что разделяет внутренний ритм системы, и понял, что с этим ритмом что-то не так: временами в нём присутствовали какофония и фальшивые ноты. Система была повреждена, Калашников понимал это абсолютно ясно. Сейчас система искала что-то у него в голове, какие-то недостающие данные.

Осознав ситуацию, он непроизвольно напрягся, впервые чётко сформулировав мысль, что хочет прервать контакт. И тот час всё кончилось. Незримая пелена исчезла, и Калашников выскочил из колонны.

— Что-то случилось? — спросил кто-то из американцев, кажется Джон.

— Нет, ничего. По-крайней мере его отпустили сразу, как он того пожелал.

— Кажется, стало светлее? — спросил он.

— Да, — сказал Кнорре. — Незадолго до вашего возвращения из колонны яркость освещения немного усилилась.

— Интересно – проговорил Виктор. И тут его осенило. — Да это же пульт!

— Что? — Удивился Джек Кнорре, — Какой пульт?

— Пульт управления. — Пояснил Калашников. — Я, когда был внутри, подумал, что в зале слегка темновато и освещение можно прибавить, и это было исполнено. Это колонна своего рода телепатический пульт, подчиняющийся мысленному контролю.

— Вот оно как, — задумчиво протянул капитан, — понятно.

Джек Кнорре быстро отошёл на несколько шагов назад. Из специального кармана в скафандре он вдруг выхватил пистолет. Это была небольшая машинка с узким вытянутым дулом, но, не смотря на необычную форму, было ясно, что это именно пистолет.

— Всем стоять, — негромко распорядился он. — Кэмпбел сюда.

— Но, — начал старший лейтенант было. Потом, видимо сообразив что-то, быстро отскочил к командиру.

Всё это было проделано настолько быстро, что советские космонавты просто не успели осознать ситуацию. Меньше всего они ожидали, что встреча с другими людьми, на инопланетном зонде может закончиться стрельбой.

— Мне жаль, что приходиться угрожать вам оружием, — медленно проговорил Джек. В его голосе действительно звучало искреннее сожаление. — Но если изнутри колонны, как вы утверждаете, действительно возможно управлять этой инопланетной штукой, то я просто обязан попробовать отвести её к Земле, на благо Соединённых Штатов Америки.

— Э… пробормотал Виктор, — он подумал, не утратил ли американец чувство реальности. Тот, очевидно, понял его мысли.

— О, я полностью в здравом рассудке, — сказал он, — просто политика. Соревнование между двумя социальными системами продолжатся полным ходом, как и в двадцатом веке. И та сторона, которая завладеет подобной штукой, получит такую фору, что и представить нельзя. А я всегда был предан своей стране.

Было видно, что ни он ни Кэмпбел не испытывают от происходящего ни малейшего удовольствия. Но в их словах и жестах сквозила мрачная решимость исполнить свой долг до конца, так как они его понимают.

— Уверен, — с ноткой грусти произнёс Джон, — что на нашем месте вы поступили бы точно так же.

Виктор похолодел, он вдруг понял, что американец возможно был прав. «Рука дружбы, протянутая сквозь бесконечность» – вспомнились ему слова Зиминой. Ага. Похоже, мы уже готовы драться друг с другом за право эту самую руку пожать.

— Возьми пистолет, Джон, — отдал команду Джек. — Я попробую проникнуть в колонну.

Получив оружие, лейтенант тут же направил его на противников, как до этого эго командир. Калашников, однако, отметил, что ствол слегка колебался.

— Советую не делать глупостей, — мрачно сказал Джон, — этот пистолет рассчитан на стрельбу в любой среде, вплоть до вакуума. Он выбрасывает из себя иглу с мини зарядом, которая легко пробьёт ваш скафандр, а в этой атмосфере это означает быструю смерть. Поверьте, мы с командиром, тренированны для боя в любой гравитационной среде.

Калашников невольно задумался. Что значит в любой среде? На Земле – конечно, в невесомости – наверняка, на Луне – возможно. Но вряд ли их тренировали для боя в условиях марсианского тяготения. К чему собственно, если американские космические войска не залетали дальше лунной орбиты. Кудрин успокаивающе поднял вверх руки.

— Хорошо, хорошо, — негромко сказал он, — мы совсем не хотим вас огорчать. Вы только поосторожней там с пистолетом. Говоря это, он сделал вперёд несколько шагов.

— Стоять! Ещё один шаг стреляю!

Калашников заметил, что Кнорре уже коснувшийся было белесой колонны, на миг приостановился.

— Отойдите назад, к своему другу.

Говоря это, Джон машинально чуть сдвинул ствол пистолета, направляя его прямо на Кудрина. На гермошлеме Алексея блестела точка лазерного прицела.

Сейчас или никогда, — решил Калашников, мгновенно бросившись на противника. Он всё рассчитал верно, не смотря на хвастливые заверения – военных-астронавтов НАТО всё таки не готовили сражаться в условиях гравитации близкой к марсианской, которая царила внутри диска-снежинки.

Кэмпбел не колебался. Чуть повернув ствол, он выстрелил. Калашников заметил красную вспышку, находясь в прыжке. Но солдата подвели рефлексы, возникшие при другой силе тяжести. Джон промахнулся. Послышался какой-то звон, очевидно игла попала в один из кристаллов. А в следующий миг на Джона обрушился Виктор.

Калашников был достаточно хорошо тренирован, но знал, что не сможет долго сражаться с профессионалом, ставка была только на неожиданность. Ему удалось отвести руку с пистолетом, так что тот оказался, направлен дулом в потолок. Одновременно он толкнул Кэмпбела вперёд, на один из некрупных кристаллов. Джон упал, увлекая за собой Виктора. Рука с оружием изогнулась, и теперь дуло смотрело прямо американцу в грудь.

Как и в первый раз, выстрела он не слышал: в скафандре отсутствовали внешние микрофоны. Однако радио донесло отчаянный хрип Кэмпбела: скафандр был пробит и теперь лейтенант задыхался. Калашников оттолкнул его в сторону. Он видел, как потемнело лицо под стеклом гермошлема, но старался не замечать. Виктор знал, что это лицо будет долго преследовать его в кошмарах, но сейчас было не время для рефлексии.

Калашников подхватил пистолет и быстро огляделся. Кудрин вцепился с Кнорре, но явно проигрывал. Мгновение спустя американец просто отшвырнул его проч. Алексей проехался по дорожке, пока не наскочил на большой белый кристалл. Облачённая в скафандр фигура рухнула у его подножья, и после не шевелилась. Но больше ничего предпринять капитану Виктор не дал.

— Стоять! — крикнул он, наведя пистолет.

Джек Кнорре застыл, вероятно, оценивая обстановку, быстро обежал окружающие взглядом. Когда Джек увидел распростёртого Джона, то даже сквозь стекло скафандра было видно, что капитан слегка побледнел: он сразу всё понял.

— Вот и всё – негромко произнёс он, — неизвестно к кому обращаясь, — доигрались.

Калашникову показалось, что американец что-то прикидывает для себя. Виктор был готов, что капитан попробует броситься на него. Калашников выстрелил бы в этом случае без колебаний.

Но расстояние было слишком велико и Кнорре, даже при слабой здешней гравитации не мог преодолеть его одним броском. Капитана внезапно покинула вся энергия, не смотря на скафандр, казалось, что он даже стал ниже ростом. Некоторое время он грустно разглядывал мёртвого напарника, похоже, они действительно были близкими друзьями.

— И что теперь? — спросил он, усталым голосом.

Тут же послышался стон: это приходил в себя Кудрин. Калашников увидел, как лингвист-любитель поднялся.

— Алексей, ты как? — спросил он.

— Нормально, только голова трещит.

— Подойди сюда и возьми пистолет.

Калашников вдруг вспомнил, что, то же самое проделывали Джек с Джоном. Подумал, что Кнорре мог бы, воспользовавшись неожиданностью, просто пристрелить и его, и Кудрина. Но всё же не сделал этого. Они выжили, лишь потому, что противник проявил некоторое благородство.

Что ж, — решил Виктор, — в конце концов, именно американцы всё это затеяли, а как сказал какой-то мудрец: виноват тот, кто первый замыслил. А оплакать убитых врагов можно будет и после.

Отдав пистолет, Калашников обошёл американца сзади и быстро связал ему руки, откреплённым от скафандра страховочным тросиком.

— Идёмте – сказал он, — пора выбираться отсюда. И тут Джек Кнорре вдруг разразился безумным хохотом.

Поначалу Виктор решил, что у американца просто не выдержали нервы. Но потом он заметил странный взгляд капитана, и вдруг сообразил, что тот уже давно стоит, уставившись в одну точку. Удивлённый он быстро проследил взгляд.

Вокруг колонны было свободное от кристаллов пространство: отливающий металлическим блеском круг. Они подошли сюда немного с другой стороны и потому не разглядели рисунок: галактический диск, окружённый венками колосьев, над фоне которого перекрещивались, молот и серп. По низу шла надпись: «Союз Советских Галактических Республик», после неё стояло многозначное число, очевидно обозначавшее год. Надпись повторялась на нескольких языках.

Секунд двадцать Владимир смотрел на неё ничего не понимая, потом до него дошло всё. Неведомая рука действительно протянулась сквозь бесконечность, но это была не бесконечность пространства, а бесконечность времени. Повреждённый зонд заблудился в хронопотоках. А это означило, что там, в будущем, СССР все-таки победил.

Калашников подумал, как ускориться теперь прогресс, как много они узнают о будущем, или хотя бы об одном из его вариантов. Подумал, что нужно как можно скорей донести эту новость до всех советских людей.

Но надеждам его не суждено было сбыться. Когда челнок, возвращаясь, прошёл сквозь последнюю внешнюю оболочку конструкция вдруг начала исчезать. Она не покидала орбиты, и не уходила от Марса. Три сферы словно растворялись в пространстве. Они становились прозрачными, сквозь них проходили солнечные лучи, ещё несколько мгновений и они исчезли совсем. Возможно, данных, которые система считала из мозга Виктора, оказалось достаточно, чтобы заполнить пробелы в повреждённых ячейках памяти.

От автора: В тексте использованы социальные идеи философа Александра Богатырёва (в Интернете Крысолов)

Тарасенко Александр 355: Записки человека из будущего

Вчера я прочитал книгу: старую фантастику, написанную ещё в прошлом веке.

Вы не замечали, что научная фантастика, со временем, превращается в сказку? Какая-то часть сбывается – воплощается в реальности, может быть под другими именами. Всё остальное необратимо проваливается в сказку и через каких-то сорок или пятьдесят лет кажется наивным и чуть-чуть смешным, как фотографии родителей в детском возрасте.

Летающие по воздуху машины или жесткий диск в голове главного героя на целых сто шестьдесят гигабайт или прочие детали выдуманного писателями будущего давно поблекли и осыпаются подобно сухим, ломким листьям. Но что остаётся в остатке? Что там блестит на бумажном дне пробирки, чьё содержимое жестокое время подвергло многократному экстрагированию и выпариванию? Это люди – главный субъект и объект всякой литературы от сказок до научной фантастики.

Я заснул с этой мыслью: «Литература есть люди пишущие для людей и о людях. Неужели она всего лишь ещё одно великое зеркало? Не может быть! Стянутое корсажем слов воображение должно быть чем-то большим чем зеркало. Пусть даже и великое…»

Не самая свежая мысль. И далеко не самая оригинальная. Всего лишь последняя мысль, перед тем как я уснул двадцатого февраля шестьдесят первого года. Голова на мягком подлокотнике дивана. Ноги укрыты тонким и почти не согревающим синтетическим пледом из меняющей раскраску ткани. Сейчас он тёмно-синий, но цвет постепенно светлеет и, к утру, явно собирается перейти в оттенок зелёного.

Моя любимая давно спит рядом со мной. Выходной кончился. Завтра, а точнее уже сегодня, начинается новая рабочая неделя. Отвернувшись к стенке Лена разумно пользовалась возможностью хорошенько выспаться. Один только я лежал укрывшись холодным синим пледом, в рубашке с расстегнутыми двумя верхними пуговицами и читал книжку, ровесницу моего деда.

Открытая на последней странице, книжка соскользнула с груди. Упала на пол, закрываясь в полёте. Собирающаяся перейти в спящий режим настольная лампа откладывает переход на несколько минут. Слышно только сопение двух спящих человек в тесной, однокомнатной квартире. И, подчиняясь заложенным на аппаратном уровне примитивным паттернам поведения, настольная лампа гаснет. Мы спим.

Честно признаться я не имею привычки регулярно читать древние книжки. Зачем, если в сети полно новых авторов пишущих на актуальные для общества темы? И единственная проблема: как выбрать изнапечатанного на клавиатуре многообразия то, что заинтересует (а, при удаче, ещё и обогатит) внутренний мир. Кстати, это единственное в чём старые бумажные книги превосходят электронные. Чтобы что-то найти надо хотя бы иметь представление о том, что ищешь. Бумажные книги просто стоят на полке доставшись в наследство от родственников или знакомых.

Иногда (это словно игра) выбираешь наугад одну из них и пробуешь читать. Не понравилось – ставишь обратно на полку и идёшь заниматься своими делами. Как говорит наш замполит: – Если нечем заняться, то займись-ка братец работой.

Но время от времени, очень редко, заглядывая в пахнущие настоящей бумагой и пылью страницы обнаруживаешь нечто интересное. Конечно, все когда-либо выпущенные в печать книги можно найти в сети. Но надо знать, что искать. А книжный шкаф вот он, перед тобой. Так я и наткнулся на старый научно-фантастический роман. Тот самый, что (в связи с моим переходом в пространство морфея) выпал из разжавшихся рук и лежит на полу. Последняя страница совершенно смялась – жалко.

Собственно говоря: набитый бумажными книгами шкаф идеальная иллюстрация к «методу случайного поиска». Когда алгоритм понимает, что зашёл в тупик и дальнейшее совершенствование найденного решения практически не приносит результата. А самое лучше, найденное на текущий момент, решение всё ещё не удовлетворяет критериям. Остаётся единственный выход – метод случайного поиска. Жутко неэффективный и страшно затратный. Но только этот метод способен добыть истинно новую информацию (не содержащуюся в скрытом виде во входных данных). Главное отличить золотые крупицы от песка.

Я проснулся рано – за полчаса до звонка будильника. Лежал, смотрел на расцветку света и тени отброшенную на потолок уличными фонарями и ветвями деревьев. Известна легенда будто Дмитрий Иванович увидел свою знаменитую периодическую таблицу во сне. Я далеко не Менделеев, но тоже проснулся с чётко сформулированной мыслью в голове. Мысль была проста. Прочитанная вчера книга описывала наше время. Разумеется в ней было всё по-другому и, честно говоря, у меня создалось впечатление будто автор стремился выдумать любую чушь «про будущее», лишь бы не так как получилось на самом деле. Но я лежал и думал: «Чёрт побери. Оказывается я живу в будущем. Я – человек будущего. Новый человек. Один из тех, о ком писали фантасты полстолетья назад!».

Человек будущего – это накладывает долю ответственности, как вы считаете?

Темно и тихо. На потолке неподвижный декор из теней отброшенных светом уличных фонарей. Синтетический плед нисколько не греет. Всё его достоинство в том, что умеет в случайном порядке изменять цвет. В будущем определённо не должно быть таких пледов. И девушек, покупающих вещи ради красоты, а не из практичности тоже не должно быть.

Повернув голову смотрю на золотистые Ленины волосы. В полутьме они кажутся серыми, но я знаю, что на самом деле её волосы цвета спелых пшеничных колосьев. Интересно, а как в будущем влюблённые должны относиться к тем, кого они любят. Должны ли они каждый день говорить новые слова любви и мучиться в поиске красочных эпитетов. Или наоборот, должны молчать потому, что любимый человек и без того знает, что ты его любишь, а ты знаешь, что он любит тебя. И зачем тогда нужны самые красивые слова?

Будильник должен был вот-вот прозвенеть. Я наклонился к Лене практически касаясь подбородком её щеки.

— Любимая- позвал я – Любимая, проснись. Мне хотелось бы совершить ради тебя подвиг, только я не знаю какой. И это неправильно потому, что в будущем всегда должно быть место для подвига, который мог бы совершить один человек ради другого. Жаль, что мы всё ещё живём в настоящем… Лена завозилась и промурлыкала нечто неразборчивое – вылитая кошка.

— Проснись, уже наступило утро. Скоро начнётся новый день и только мы способны сделать так, чтобы сегодня было лучше, чем вчера, также как вчера было лучше, чем позавчера.

Торопливо (и боюсь без должного упорства) закончив разминку и другие утренние процедуры, я поцеловал тёплые, мокрые – после душа, Ленины губы выбегая на улицу. Мой рабочий день начинался раньше, чем у большинства. Бодрые пенсионеры ещё только расталкивали сонных внуков и внучек, чтобы те успели сделать зарядку и утреннюю пробежку перед тем как собираться в школу. А я уже спешил к остановке.

Шёл торопливо. Но не потому, что боялся опоздать. Имелся приличный запас времени, даже не смотря на ежедневные пробки на дорогах.

Просто я хотел скорее попасть на работу. В этом нет ничего необычного. Каждый, психически здоровый, человек любит свою работу. А как может быть иначе если люди сами выбирают работу? Главное любить трудиться, а дело по сердцу найдётся каждому. И даже если кто-то занимается не тем, о чём мечтал в детстве. То всё равно он знает, что трудится на благо народа и одного этого достаточно, чтобы быть счастливым. Впрочем и повышенные зарплаты на нужные, но непопулярные профессии служит дополнительным фактором управления рабочей силой. Что поделать: мы до сих пор живём в плену товарно-денежных отношений. Это ничего, потому как у нас до сих пор настоящее, а не будущее. Нам пока ещё можно играть с копейками и рублями. Главное не заиграться слишком сильно.

Судя по информации с наладонника, мой автобус должен подойти к остановке не раньше, чем через пятнадцать минут. Сбавив шаг я пошёл медленнее. И всё равно пришёл значительно раньше и вынужден был ждать коротая время за просмотром новостей.

В помещении автобусной остановки довольно холодно, не больше плюс пяти. Ясное дело – утром люди постоянно входят и выходят. Как тут сумеешь нагреть воздух до комфортной температуры?

Из новостной ленты на экране наладонника я узнал, что космические корабли «Адонис-2» и «Адонис-3» по-прежнему крутятся на орбите Венеры выполняя исследовательские работы. Как и позавчера. Как и месяц назад. По плану иследования должны будут продолжаться ещё несколько месяцев. Пока ни о каких сенсационных открытиях не сообщается. Уточнённые данные по геологии, географии и параметрам атмосферы я пропустил.

Орбитальная станция «Арес-1» закончена на пятьдесят семь и девять сотых процента. На шесть сотых процента больше, чем было когда я смотрел прошлый раз, две недели назад. Станция «Арес-2» пока ещё представляет собой лишь собранный каркас продуваемый насквозь космическими ветрами. Станции с номерами от тройки до пятёрки существуют исключительно в планах. Не зря строительство кольца орбитальных станций вокруг красной планеты, в шутку, именуют «космической пятилеткой». Дел там на пять лет если больше.

Ещё очень долго – как минимум несколько лет – в космосе не произойдёт ничего интересного. Только станут понемногу увеличиваться проценты выполнения плана и будут сменять друг друга бригады космических строителей свидетельствуя о непрекращающейся деятельности. Скучно. И это неправильно. Будущее – пора великих дел. В этом я совершенно солидарен с автором древней книжки. Но кто бы сказал, что великие проекты, для современников, незаметно переходят в разряд каждодневных и теряют большую часть своего очарования. Впрочем, работающие в безвоздушном пространстве и наблюдающие как на глазах вырастает орбитальная станция, монтажники со мной, наверное, не согласятся. Да что там – моя любимая Леночка и та спорит до хрипоты, доказывая такому толстокожему типу как я, что мы живём в грандиозное время. Лена работает технологом на заводе выращивающем в промышленном масштабе генетически модифицированные бактерии. Выглядит неприятно, но колонии живых крошек приносят ощутимую пользу. Наученные выживать в жёстких условиях бактерии дают свет космонавтам, очищают воздух и занимаются сотней других дел. Лена причастна к космосу и отсвет мечты лежит на ней. Не то, что я – самый приземлённый человек на планете. Как однажды любимая сказала: – Если ты и умеешь летать, то только в виртуальных пространствах.

Это неправда. Ещё я летал на дельтаплане в позапрошлом году в институтском летнем лагере.

Лена говорит, что во мне одинаково много от циника и от романтика. Должны ли в будущем быть романтики? А циники? Может быть и должны…

Автобус подошёл с четырёхминутным опозданием. Наладонник ткнулся в руку, отвлекая от философских размышлений о настоящем и будущем. Но меня не так-то легко сбить с мысли. Усевшись в кресло я принялся смотреть в окно – разглядывая просыпающийся город. И на пассажиров – стараясь отыскать в случайных попутчиках черты присущие «человеку будущего».

Ещё я думал о том, что дорожные пробки определённо должны исчезнуть как классовое общество в нашей стране. К сожалению ни одна система компьютерного управления не способна учесть стремящееся к бесконечности множество факторов влияющих на загруженность дорог в большом городе. Много частных машин. Большое количество общественного транспорта. И ещё большее количество людей. Мне приятно думать, что то, над чем я работаю, может разрешить эту и множество иных проблем.

— Остановите на институте творения- попросил я употребив неофициальное, но расхожее название остановки.

Складные автобусные двери закрылись за спиной. Мигнул светофор. Вдохнув холодный, морозный воздух я пошёл к входу в НИИ. Под ногами скрипит позавчерашний снег и я кажусь сам себе древним, несмазанным роботом. И даже идти стал нарочито угловато, как старый робот. А что, имеет человек будущего право немного развлечься по пути на работу, пока его никто не видит?

Стоянка перед институтом уставлена машинами. Ничего удивительного: здесь работают взрослые люди, многим далеко за тридцать и практически каждый имеет двух или трёх детей. Потому и могут позволить себе разъезжать на колёсах создавая дорожные пробки и множество неразрешимых конфликтов в компьютерных системах пытающихся управлять транспортными потоками. Я один из немногих, кого сочли достойным работать в институте сразу после окончания учёбы. Пусть пока на должности «младшего помощника старшего подносчика дискет». Но зато в самом институте творения!

Миновав систему охраны о которой мне было известно лишь то, что она есть. Я неожиданно наткнулся на Мишку Косичкина – такого же юного гения, как и я, пришедшего в НИИ сразу с университетской скамьи и занимающего аналогичную должность «младшего помощника старшего подносчика».

— Привет тебе, человек из будущего- сказал я рассчитывая его удивить. Но Мишка тот ещё жук. Подумав секунду он ехидно ответил: – И тебе привет, человек из прошлого.

— Почему это из прошлого? — возмутился я.

— А кто две недели назад грабительски умыкнул блок плавающей памяти. Обещал вернуть через четыре дня. Сколько уже прошло? Разве люди будущего так поступают? — укоризненно произнёс Мишка.

— Для расчётов нужна дополнительная память. У обычных модулей низкая скорость чтения/записи нивелирует прирост памяти и производительность чуть ли не падает.

— Быстрая память всем нужна! — отрезал жестокосердечный коллега: – Слушай ультиматум: или к вечеру плавающая память вернётся или одно из двух. Учти, так старик сказал, а он зря предупреждать не станет.

— Ладно- согласился я – Но знай пожалуйста, что ты есть преграда на пути прогресса. И сей факт навечно запятнал твою совесть.

— Таки навечно? — хмыкнул Мишка.

— Навечно, навечно- заверил я его и гордо удалиться. А что ещё оставалось? Память ведь отдавать придётся в любом случае. В будущем должно быть много плавающих блоков памяти, чтобы хватало на все лаборатории. Хотя это произойдёт не будущем, а практически в настоящем. В следующем месяце обещали поставить полтора десятков новеньких блоков. Может быть Сергей Николаевич сумеет выбить хотя бы один и тогда наш скромный коллектив из шести учёных с именами чуть пониже мировых и вашим покорным слугой в придачу станет самым счастливым коллективом в институте. Однако хватит дурачиться. Пора и за работу.

Что вам рассказать о моей работе? Это самая лучшая работа на свете. Мы создаём первый нечеловеческий разум – искусственный интеллект. Не просто управляющую интеллектуальную систему, каких много, а самый настоящий разум. Под «мы» я имею в виду не только свой коллектив и даже не весь НИИ, а целую сеть разбросанных по стране институтов кибернетики. Если подходить глобально, то можно сказать «всё человечество» потому как аналогичные работы проводятся в Японии и в заокеанском оплоте демократии и в Китае. Разве не прекрасно то, что люди создают себе братьев по разуму? Когда интеллекты будут созданы они возьмут на себя функции управления и наш мир станет гораздо более упорядоченным. По крайней мере дорожные пробки исчезнут точно и одно это уже весьма значительное достижение.

Когда-нибудь появятся управляющие городами интеллекты с именами «Москва» и «Ленинград». Будут «Новосибирск» и «Киев». И тысячи других. Я сказал «создаём»? Терминологически неправильно. Искусственные интеллекты, в отличие от обычных программ, выращиваются из программных зародышей. Кропотливая и до сих пор не отработанная процедура.

Однажды я рассказывал Лене о своей работе. О том как раз в несколько месяцев седой академик Андрей Александрович зычно кричит «Отрывай шлюзы!» и на очередной программный зародыш обрушивается водопад информации. Миллиарды бит в долю секунды. Борода академика развивается, а сам он пристально вглядывается в экраны. А когда очередной зародыш гибнет в лавине нулей и единиц, Андрей Александрович сердито говорит «Опять неудача, чтоб вас вирус задом наперёд примантировал, ёлки-моталки!».

Примерно на этом этапе у Лены родилось подозрение, что я немного преувеличиваю. И академик вовсе не говорит как отставной боцман. И борода у него отнюдь не развивается – откуда в помещении ветер? Может и нет никакой бороды. И, даже страшно подумать, никакого академика тоже нет?

Ветер идёт от вентиляторов – убеждаю я – Знаешь сколько в институте вентиляторов? Можно небольшое торнадо устроить!

Лена не верит. Но я почти не преувеличиваю. Андрей Александрович действительно является обладателем шикарной, белоснежной бороды. Распекая кого-нибудь он хитро прищуривается, выдавая что-то вроде: – Вот где у вас ошибочка дорогой. Эволюционное программирование вам не ёлки-моталки, понятно любезный?

Пожалуй я преувеличил только с криком «открыть шлюзы». В столь ответственный момент, разумеется, все молчат и очень внимательно следят за уровнем информационной насыщенности.

После очередной неудачи наступает черёд таких, как я. Тысячи кропотливых младших сотрудников тщательно разбираются в геноме погибших зародышей вырезая те куски виртуальной ДНК, которые проявили себя чуть лучше аналогичных кусков в других зародышах. Потом аналитики создают новую партию программных зародышей и цикл начнётся сначала. Математически доказано, что последовательность итераций непременно приведёт нас к успеху. Но когда это случиться и сколько ещё осталось ждать не знает даже многомудрый Андрей Александрович. В отличии от строящих орбитальные станции монтажников мы принципиально не можем дать процент выполнения. Многих партийных руководителей этот факт весьма раздражает.

Где же ты сестра наша, «Москва»? Скоро ли появишься из информационного хаоса вероятностей? Это не я зову тебя. Все люди зовут: ау сестра, ау. Лес тёмен и страшен. Но иди на звук и выйдешь к свету. Можно ли придумать лучшую работу на свете?

Приятно возвращаться после работы домой. Абсолютно прав неизвестный товарищ сказав: – Счастье это когда утром человек торопиться на работу, а вечером домой. И ведь действительно – счастье!

Цепочки программных кодов постепенно выветривались из сознания вытесняемые городской суетой. Пассажиры входили и выходили. Завтра я и Лена идём, после работы, кататься на коньках. Послезавтра едем в музей солнца. Лена там уже была, а я нет. Что до сегодня, то никаких планов у нас не было. Обычный вечер в кругу молодой семьи. Звучит скучновато? Наверное в будущем люди будут после работы стрелять в тире, плавать в бассейне и каждый, абсолютно каждый, будет записан в какой-нибудь клуб по интересам. И даже не в один. Скучных вечеров у них не будет. Они никогда не устанут, будут поголовно добрыми и умными – люди будущего. Жаль, что это время ещё не наступило.

Выходя из автобуса и задумчиво поглядывая в сторону продуктового магазина, я подумал: – Почему бы мне не написать и не выложить в сеть маленький такой рассказ. А то и два сразу. В одном расписать практически обычный день какого-нибудь парня вроде меня. Ну, может быть, немного приукрасить. Но только немного, чтобы любой прочитавший мог легко узнать в герое себя или друга или соседа. Я мог бы назвать этот рассказ «записки человека из будущего». Чтобы читатель понял, что «человек будущего» никто иной как он сам.

А второй рассказ написал бы действительно от вымышленного лица человека живущего в двадцать втором веке. И назвал бы… — раздумывая над названием для второго рассказа я дошёл до дверей продуктового магазина, где меня ждала категоричная табличка «сегодня бананов нет».

— Опять не привезли- расстроился я – Какое же это будущее, если за бананами приходится ездить в центральные магазины тратя на это законный выходной. И то побегаешь, пока найдёшь. Самое матёрое «настоящее» – большего наше время не заслуживает. Купив на копейки молока, хлеба, печенье и букет геномодифицированных цветов для любимой, я заторопился домой. Цветы с белыми в центре и розовыми по краям листьями кивали бутонами в такт шагам. Я торопливо шёл, опасаясь подморозить букет и думал «Вот ведь: опять бананов нет. Ну что ты будешь делать! Хорошо ещё, что мы в космос летаем. Хотя бы какое-то утешение.» Увидев меня с букетом, Лена вскинула брови: – Откуда ты знаешь!

— Что знаю? — удивился я.

— Хм. Тогда по какому поводу цветы? — заметила любимая.

— Потому, что люди будущего должны время от времени дарить цветы тем, кого они любят- объяснил я – Это такой, ещё не открытый, закон исторического материализма.

Лена выставила вперёд ладонь как будто хотела отгородиться от моих слов и я послушно замолчал: – Ты опять несёшь ерунду!

Молчу. Она подошла ко мне и взяла сумку с продуктами. Отвернувшись, сказала: – Я решилась…

— На что? — глупо спросил я. В ответ большие синие глаза и заломленные домиком брови.

Я всё понял и немедленно сказал: – Ура! Ты самая лучшая. Нет: самая, самая!

И поцеловал тёплые губы. А потом, ну что поделать если мой язык – мой враг, сказал: – Наконец-то мы сможем позволить себе полноценное подключение к информ-сети. И, может быть, какой-нибудь старенький автомобиль. А там и до двухкомнатной квартиры недалеко…

Потом мне пришлось долго успокаивать Лену и убеждать, что я очень люблю её. Лена делала вид будто не верит, но, по-моему, она просто хотела послушать как я её уговариваю.

В целях закрепления перемирия в «войне полов» и просто, чтобы отпраздновать грядущее увеличение семьи, мы пошли в ресторан. Наладонник выдал мне веер рекомендаций. Парочка фильтрующих запросов и список сократился до трёх строчек. По неизвестной причине, именно в выбранный нами ресторан и именно сегодня пришло больше людей, чем обычно. Разумеется наладонник никак не мог предугадать случайную флуктуацию числа посетителей. Нам пришлось дольше ожидать заказа. И ведь ничего невозможно поделать с вероятностью случайных флуктуаций статистически обезличенных величин, кроме как с надеждой ожидать рождение интеллекта с прекрасным именем «Москва».

Мы и ждали. Лена рассказывала о своей работе. Я, вполголоса, отругал надоевшее хуже горькой редьки настоящее никак не желающее превращаться в чудесное будущее. Потом обсудили международную политику и погадали о тайнах загадочной Венеры, над которыми прямо в этот момент, быть может, размышляют экипажи обоих «Адонисов». А потом, наконец-то, принесли наш заказ.

Поздно вечером, Лена спросила, доверчиво прижимаясь к моему плечу: – Кого ты хочешь: мальчика или девочку?

Я чуть было не брякнул «инопланетянчика», но вовремя сумел догадаться о правильном ответе: – Люблю тебя.

Всё-таки для людей настоящего ещё не всё потеряно. Каким бы прекрасным не было будущее. Оно прорастает из настоящего. И из кого лепить доброго и умного человека будущего, как не из тебя и меня? Нам придётся работать над самими собой – другого материала просто нет. Но это пустяки. Того, что есть вполне достаточно.

Я думаю: – Достаточно вполне. Осталось только как следует приложить руки. Начнём с понедельника? А, может быть, прямо сейчас?

Дешевой Сергей 351: Фаэтон

Контактные данные автора: Сергей Дешевой:

Почта: wanderer-1986@mail.ru

Телефон: 8-925-049-23-76 или 8-926-992-54-60

Skype: sergey.deshevoy

Фаэтон.

Фаэтон-1 – Земле: Приближаемся к поясу астероидов, как слышно? Земля – Фаэтону-1: Слышно хорошо. Приступайте. И удачи! Фаэтон-1 – Земле: Спасибо! Приступаем.

— Кир, ты слышал? Хватит валять дурака. Пора за работу.

— Да, Тим, я уже подготовил первый зонд к запуску.

— Отлично. Сейчас подойдём поближе вон к тому огромному астероиду, и можно будет выпускать зонд.

— Тим, скажи, а ты думаешь, здесь действительно когда-то была планета?

— Нас за этим сюда и отправили, чтобы узнать это.

— Да нет, позиция учёных мне ясна, и я прекрасно знаю с какой мы здесь целью. Мне интересно твоё мнение.

— Знаешь, Кир, когда я был маленьким, я, как и все мальчишки моего возраста, мечтал быть космонавтом. Я зачитывался научной фантастикой и мечтал, глядя на ночное небо, что где-то там есть другие миры, пустынные и населённые разными существами, быть может, даже разумными, такими, как мы. Хотя в то время мне не очень хотелось встретиться с «такими, как мы».

— Понимаю…

— Так вот, тогда я верил и в жизнь на Марсе, и на Венере, верил, что Фаэтон существовал, более того, что он был обитаем. Как много времени прошло с тех пор.

— А что сейчас?

— Сейчас… Думаю, не было здесь никакой планеты, Кир. Ядра мы не видим, астероидов много, но остатки ли это планеты? Сомневаюсь.

— Значит, ты думаешь, что наша миссия лишена смысла?

— Кир, сынок, смысл есть во всём, даже в самой незначительной мелочи. Так устроена вселенная. А тем более, в космическом путешествии. У учёных остались сомнения на счёт Фаэтона и его гипотетических обломков. И вот мы здесь. И даже если планеты этой никогда не существовало, мы всё равно сослужим добрую службу не только науке, но и всему человечеству. Готов отстреливать зонд?

— Да. Всё готово.

— Три. Два. Один. Пуск!

— Запуск прошёл успешно. Через четыре минуты зонд достигнет поверхности астероида.

— Отлично. Беру курс на второй астероид. С тобой всё в порядке? А то на тебе лица нет. Бледный, как смерть.

— Да-да. Всё в порядке. Просто… сказать по-честному, я немного боюсь. И все эти астероиды… Они вблизи выглядят устрашающе.

— Обычные камни. Ты же не боишься камней, Кир?

— И ещё. Я впервые так далеко от дома. Вдруг с нами что-то случится?

— Ха! Вот оно что. Это надо будет отметить! С почином, так сказать!

— Тим, не подумай, что я трус, и совсем сдрейфил. У меня сотня полётом без единого нарекания. Но такое впервые. Словно наваждение какое-то.

— Успокойся, малыш, всё с нами будет хорошо. А случись что, помощь подоспеет вовремя. Будь уверен. Что там с первым зондом?

— Успешно сел на астероид и уже начал передачу. Ну и прекрасно. Готовь второй зонд.

— Уже приступил.

— А что до страха, Кир, не стоит его стесняться. Где бы сейчас было человечество, если бы не было страха? Смогло оно бы переступить порог каменного века, если никогда ничего не боялось бы? Это обычная реакция на неизведанное. Начало процесса познания… Ты помнишь свой первый выход в открытый космос?

— Да. Такое невозможно забыть. Мы привыкли быть во всём уверенными, чувствовать опору под ногами, особенно сейчас в XXI веке. И вдруг из лона машины, где ты в безопасности, попадаешь в пространство, которому ты чужд, которое стремится поглотить тебя, как только ты сделаешь неверный шаг. Оно, словно хищник, затаившийся в зарослях, терпеливо поджидает свою жертву. Холод, одиночество, бездна…

— Готов выпускать второй зонд?

— Да.

— А ты посмотри на космос с другой стороны. Когда мы появляемся на свет, окружающий мир для нас чужд и враждебен, и мы всегда, в случае опасности стремимся к своей матери, чтобы обрести необходимую защиту и уверенность. Но мы всегда продолжаем двигаться дальше. С каждым годом, преодолевая всё большие расстояния и всё больше удаляясь от своей колыбели. Земля та же колыбель, Кир, а мы, словно дети, которые только-только научились ходить и стремятся познать окружающий их мир. Приготовься отстреливать зонд: три, два один… сейчас!

— Тим!

— Что?

— Зонд! Он застрял!

— В каком состоянии его двигатели?!

— Пока выключены.

— Хорошо. Постарайся отключить программу, запускающую их.

— Пытаюсь. Зонд не отвечает.

— Ладно. Изолируй на всякий случай отсек с зондами, не хватало нам ещё каких-нибудь сюрпризов. Я попробую отсоединить зонд вручную.

— Сделано. Придётся выводить корабль из пояса астероидов. Нам хватит топлива на такой маневр, чтобы потом продолжить миссию?

— Не знаю. Посмотрим.

— Вот тебе и среда обитания.

— Кир, когда люди покоряли моря и океаны, с ними случались несчастья, когда покоряли воздух, этот процесс оставался неизменен. Первые шаги всегда трудны, и всегда ты можешь упасть и разбить колени. Но важно встать после этого и двигаться к намеченной цели. Прими это как данность, Кир. Ты ещё молод, и тебе многое предстоит узнать. Когда-нибудь люди в космосе будут чувствовать себя так же уверено, как в воздухе или на воде. А пока стоит примерить на себя почётную роль первопроходцев.

— Меня всегда поражали такие люди, как ты, Тим. Вообще ваше поколение. Кажется, для вас не существует никаких трудностей.

— Такое уж нам выпало время. Ну а трудности… Трудности закаляют. Когда в начале века человечество катилось в тар-тарары, мало кто верил, что его можно спасти. Но эта вера, упорство и работа на достижение поставленной цели, невзирая на то, какими бы ужасными не были обстоятельства, это стремление к победе, к свету сделали своё дело. Сейчас 2061-ый, и кто бы мог подумать, что каких-то сорок лет назад всё было совсем иначе. А сейчас мы строим поселения на Луне и Марсе, отправляем людей к Фаэтону, да и вообще постепенно обживаемся в нашей Солнечной системе. И разве может какой-то неисправный зонд испортить радость от того, что человечество наконец-то стало взрослеть.

— Интересное досталось вам время. Хотел бы я родиться чуть раньше.

— Я считаю, что каждый рождается в то время, в которое он должен родиться. Ведь кто знает, какие открытия и достижения ждут тебя и таких, как ты. Мы разожгли огонь посреди холодной и ветреной ночи – вам его нужно сберечь и раздуть пламя ещё больше. Поверь, это совсем не просто. Ну, мне пора, мы достаточно отлетели от астероидов. Бери управление на себя. Я скоро вернусь.

— Тим, видишь зонд?

— Да, подхожу к нему.

— Тим, я плохо тебя слышу – какие-то помехи…

— …

— Тим?

— …

— Зонд отсоединился! Получилось! Только… Дивгатели! Они заработали! Тим, приём, с тобой всё в порядке?! Тим!!!

На локаторах ближнего радиуса было видно, как стремительно уносится прочь обезумевший зонд, а вместе с ним фигурка человека в скафандре….

— Кир, если ты меня слышишь, не вздумай гоняться за мной, тебе не хватит топлива на обратный путь. Моя песня спета. Заканчивай миссию и отправляйся домой… это приказ. Похоже, что передатчик поврежден…

Это был, словно сон. Он летел в чёрную бездну и ждал, что вот-вот упадёт на дно. Но дна всё не было и не было. И он периодически вздрагивал, представляя себе момент удара. Пустота справа и слева, сверху и снизу – так бывало, когда он, будучи отличным ныряльщиком, вдруг останавливался в толще воды и озирался по сторонам. По спине пробегал морозец. Прям как сейчас. Ему было страшно. Ожидание смерти хуже самой смерти… Но он не боялся конца. Его страшило другое – неизвестность, пустота, бесконечность… Как долго он ещё будет продолжать падение после своего последнего вздоха. Так глупо получилось: шнур, соединяющий его с кораблем, намотался на вылетевший зонд, и не отцепись он вовремя, его разорвало бы на части. Мгновение или медленное угасание?… Нет, он не жалел ни о чём. Падение продолжалось. Кислорода становилось всё меньше.

Теперь он представлял себя гаснущей звездой, всё быстрее остывающей в бескрайних космических просторах. Другие звёзды наблюдали за ним, мерцали, и кажется, перешёптывались. Они сожалели, но не могли уже ему помочь. И он не держал на них зла. Почувствовать себя одним из тех светил, к которым он так стремился с самого детства. Сейчас, у самой черты, он был по-настоящему счастлив. На его лице застыла улыбка. Он проваливался в себя всё глубже и глубже и лишь шипящий шум динамиков передатчика и далёкий-далёкий голос, отдающий набатом в мозгу, мешал падению. Кто-то звал его по имени, но кто именно – разобрать он не мог. Быть может, это звёзды звали его к себе… И он из последних сил протянул им руку…

Кто-то схватил его за кисть. Затем леденящий лёгкие и выворачивающий наружу сознание поток кислорода вернул его из забытья. Он жадно глотал воздух, а перед глазами мелькали разноцветные круги. И голос, всё тот же голос, всё повторял…

— Тим, ты слышишь меня?

— Кир?!

— Ну наконец-то, я боялся, что опоздал.

— Передатчики… они не работали.

— Уже работают. Они, по-видимому, глушились вон той вот штуковиной.

— Чем?

— Я наткнулся на него, когда искал тебя. Пришлось делать это вслепую: радары вышли из строя вслед за связью. Мне кажется, это маяк. Или что-то подобное. И работает он с какой-то периодичностью. Иначе, я бы тебя никогда не нашёл. Как только он отключился, я смог быстро обнаружить тебя на радаре.

— Маяк?

— Сам посмотри, — и Кир указал пальцем свободной руки в сторону.

Тим повернул голову и увидел огромных размеров объект тетраэдной формы, испускавший слабое бело-голубое свечение…

— Кир, он же не наш… То есть, у людей нет таких аппаратов, я точно знаю.

— Не наш. Похоже, Фаэтон всё-таки, не просто груда камней. Нам пора обратно на борт, на сегодня достаточно космических прогулок. Держись крепче, начинаю сматывать трос.

— Ирония судьбы…

— Что?

— Ровно сто лет назад человек впервые полетел в космос. И вот, спустя век, мы стоим на пороге открытия, значимость которого ничуть не уступает полёту Гагарина, а, быть может, и превосходит его.

— Иногда время смеётся над нами…

— А может просто люди прошли ещё один цикл, но не замкнули круг, а перешли на новый виток восходящей спирали?..

— Ну что, вперёд в будущее! Тим улыбнулся.

— Поехали! — и махнул рукой.

И держась за руки, два крохотных на фоне исполинского объекта посланника Земли скрылись в недрах своего корабля.

Пономарёв Ярослав 350: Звёздный предел

Данный рассказ написан специально для конкурса исторического рассказа «Ретроспектива, 2112». События описываемые в нем относятся к 2061 году, и связаны с подписанием резолюции N368 ООН, также известной под названием «Звездный передел». Сюжет основан на воспоминаниях, одного из главных участников этих событий – второго атташе МИД СССР Андрея Владимировича Соколова. Автор надеется, что его произведение позволит читателю взглянуть на известные исторические события, под новым углом

«…Утро красит нежным светом,

Стены древнего Кремля.»

— М-м… — промычал Андрей заворочавшись в постели, ему казалось, что он только лег. Однако музыка становилась все громче.

«Просыпается с рассветом, вся советская страна…»

Грянул припев, однако слов не было- из скрытых динамиков лилась одна лишь музыка.

— Кипучая, могучая, никем непобедимая… — сонным голосом пробормотал Андрей.

Песня грянула с новой силой- видимо компьютер, счет такое пение не убедительным. Тут уж Андрею пришлось действительно проснуться и спеть следующие пару строчек. Музыка наконец смолкла. Спать тем не менее, ему уже не хотелось. Проклиная друзей за такой, песенный будильник, он поднялся и прошел в ванную. Включив нано-душ, Андрей быстро смыл с себя остатки сна. Как всегда после этого, он почувствовал прилив бодрости, и стал насвистывать песню, пока работала сушилка.

Делегация в составе которой он прилетел, прибыла в Нью-Йорк только вчера и разместилась в отеле, а не в посольстве. Это было сделано в качестве жеста открытости и готовности к диалогу. Этому же, была посвящена презентация проекта «Марс- наш общий дом» прошедшая прошлым вечером. Она оставила у Андрея хорошее впечатление, поскольку ему удалось завязать знакомство, с новым секретарем миссии- Наташей. Пока дело ограничилось легким флиртом, но он надеялся на продолжение.

Накинув халат, Андрей вышел из ванной и проследовал в гостиную. Там уже был сервирован столик и на нем стоял завтрак. Усевшись, он бросил взгляд на окно- лучи восходящего солнца, действительно украшали московский кремль. Взяв стакан и глотнув яблочного сока, он громко произнес:

— Убери панораму.

В тот же момент, вид на Красную площадь словно растаял, сменившись чередой серых небоскребов. Это был типичный Нью-Йоркский пейзаж.

«Москва лучше- подумал Андрей разглядывая панораму- в ней нет такой мрачности… И здания несмотря на такую же высоту, не выглядят столь подавляющее.»

В тоже время, в этом пейзаже было, что-то такое, что притягивало взгляд. Поглощая бифштекс с яйцом и размышляя, он пришел к выводу, что все дело в экзотичности. Подсветка которую создавали облака и серая дымка смога, придавали картине оттенок пессимизма и обреченности. Конечно, Андрей знал, что вся эта «картинность» есть результат плохой работы экологического контроля, но в данный момент ему просто хотелось насладиться этим зрелищем в полной мере.

От созерцания его отвлекла секретарь миссии- Наталья Волкова. Прозвучал звонок связи, а затем ее голограмма появилась напротив Андрея, частично закрыв обзор.

— Андрей Владимирович доброе утро! — приветствовала она его.

— Привет!

Проигнорировав его дружественный тон, она скользнув взглядом по его фигуре и опустила глаза вниз, как бы сверяясь со списком:

— Через пятнадцать минут ждем вас в фойе гостиницы.

— Хорошо- ответил Андрей более нейтральным тоном.

Изображение девушки исчезло, оставив его гадать с чем связана такая перемена настроения? Вчера вечером, после фуршета в честь презентации, она вела себя более расковано. Неужели ее смутил мой вид? Он поглядел на свой халат. Вряд ли. Скорее всего, рядом с ней, просто находился кто-то посторонний.

Закончив завтрак и одев деловой костюм, он быстро спустился вниз. В холле уже собралась большая часть делегации. Ровно в десять из лифта появился Николай Кудряшов. Кивнув Андрею он проследовал к аэромобилю. Соколов и Волкова, в соответствии с протоколом последовали за ним. На площадке их поджидал черный бронированный ЗИЛ, который прислало специально для них наше посольство. Без труда разместившись в его просторном салоне, они мягко взлетели и набрав высоту, направились в штаб квартиру ООН.

Сидя по правую руку от Кудряшова, Андрей наблюдал как достав старомодный планшет, Наталья зачитала распорядок дня. В отличие от нее, он как и большинство людей давно пользовался проекционным рабочим столом. «Нужно будет спросить при случае- подумал он- откуда такой консерватизм?» Соколов снова сосредоточился на ее словах- впрочем судя по всему, никаких сюрпризов не предвиделось. Сначала должно было пройти общее совещание заинтересованных сторон, где СССР должен был выступить с докладом. Затем должно быть обсуждение предложенных нами инициатив. «Скучно и предсказуемо»- заранее оценил для себя эту часть Андрей. После этого, было запланировано ряд приватных встреч с отдельными участниками. «Вот там то и должен будет развернуться настоящий торг.»- решил Андрей и покосился на Кудряшова. Тот казалось совсем не слушал секретаря, глядя на пейзаж за окном.

— Наталья- внезапно произнес глава миссии- проследите, чтобы после переговоров с Евросоюзом у меня была возможность поговорить лично с его представителем… Думаю минут двадцать нам хватит.

— Хорошо, Николай Иванович- ответила она немного замешкавшись.

Судя по всему, ей как и Андрею показалось что он ее совсем не слушает. Впечатление оказалось обманчиво. Соколов, который проработал с Кудряшовым уже почти два года, не переставал удивляться его талантам и надеялся со временем стать столь же известным и уважаемым дипломатом. Взять хотя бы Арабо-Африканский конфликт 2044 года. Во многом под влиянием тех событий, когда нашей дипломатической миссии удалось остановить кровопролитие, Андрей и решил стать дипломатом. С этой профессией как ему казалось, он сможет приносить пользу не только своей стране, но и всему человечеству. Окончив МИМО, Андрей полгода проработал при министерстве, а затем напросился на полевую работу. С тех пор он успел поработать в 3 консульствах и двух дипломатических миссиях решая различные земные конфликты. И вот теперь, он попал в состав миссии которая займется неземной проблемой.

Советскому союзу жизненно необходимо, было развиваться. Ему было тесно на земле, где все полезные ископаемые были уже давно распределены. Наиболее подходящим для освоения был Марс. Советские ученые, разработали технологию терраформинга, которая бы позволила воссоздать атмосферу, изменить климат и тем самым, существенно ускорить колонизацию красной планеты. Однако другие страны, так же имеющие владения на Марсе, не горели желанием участвовать в этом проекте. Отчасти от того, что почти все они были финансово истощены после последнего кризиса. Отчасти из опасения, что освоение новых марсианских земель, позволит вырваться СССР еще дальше. Поэтому они всячески затягивая обсуждение вопросов финансирования, надеялись, что Советский Союз сам в одиночку осуществит этот проект. В этом случае, они бы убили сразу двух зайцев- получили терраформинг для своих земель бесплатно, а заодно и подорвали бы экономику СССР.

Интуиция Андрея не подвела – так все в принципе и произошло. Когда глубоко ночью советская делегация собралась обсудить прошедший день. Ее глава Николай Кудряшов, вынужден был констатировать, что им не удалось куда либо существенно продвинуться. Раздав задания подчиненным глава миссии отпустил всех, сделав знак Андрею.

— В Москве от нас ждут результатов- устало сказал он, когда все вышли из комнаты- и в добавок постоянно торопят. Андрей кивнул головой:

— Николай Иванович, я думаю они уповают на ваш талант переговорщика.

— Талант- Кудряшов усмехнулся- на одном таланте далеко не уедешь… В дипломатии нельзя выиграть только блефом. Нужен если не туз в рукаве, то хоть какой то козырь!

— Может пригрозим вводом эмбарго на поставку автомобилей в Америку? Немного помедлив, старый дипломат ответил:

— Этот вариант ударит не только по ним, но и по нашей промышленности тоже, лишив крупного рынка сбыта…. Нет, нам нужно действовать как то иначе. Он поднялся из за стола и взглянув на часы, вздохнул:

— Ладно Андрей идите к себе… Посмотрите материалы, которые нам подготовили аналитики по Северо-Американскому Блоку. Может придумаете что нибудь.

Андрей кивнул головой и вышел- он уже привык к такой манере работы. Каждый раз когда возникала серьезная проблема- Кудряшов запирался один и работал над ней без отдыха. Соколова тоже такой подход устраивал, так как он любил самостоятельность. Вернувшись к себе в номер, он сначала ознакомился с дайджестом всех материалов, намечая с чего лучше начать ознакомление. А затем полностью погрузился с головой в работу, очнувшись лишь в три часа ночи. Потянувшись, Андрей отложил свои наброски и отправился спать.

Мелодия начавшись довольно тихо, начала бодро набирать громкость. Уши Андрея запротестовали, но глаза упорно не хотели открываться. Поэтому компьютер допев куплет популярного ремикса старой советской песни перешел к припеву:

— Черт, — возмутился Андрей и прокричал —

Музыка смолкла. Он полежал немного, надеясь что сон к нему вернется. Однако будильник делал свое дело безошибочно. Еще ни разу, Андрею не удавалось после его сигнала снова заснуть. Размышляя над этим фактом, он надел тапочки и прошел в ванную комнату.

«Возможно- подумал он- разработчики впихнули в этот будильник помимо музыкальной начинки что-то еще… Надо будет, отдать в службу безопасности- пусть проверят.»

Конечно, он знал, что служба безопасности дипломатической миссии уже проверяла все его личные вещи, которые он привез с собой. Но она проверяла их на наличие подслушивающих, подсматривающих и прочих функций- которые могли причинить ущерб государственным секретам. А не на…скажем присутствие ультразвукового излучателя, мешающего спать.

Обсохнув, он набросил халат и прошел в гостиную. Сервированный по его заказу столик уже ждал. Андрей сделал по привычке сначала глоток сока, а потом принялся за поджаристые тосты с ветчиной. В это время компьютер заиграл мелодию, и женский голос произнес:

— Напоминаю, сегодня день рождение у вашего друга Дениса Аникина.

— Ох точно! — Андрей отложил вилку, прикидывая разницу во времени- соедини меня с ним.

Прошло секунд десять и посреди комнаты возникло голографическое изображение.

— Здорова именинник!

— Привет, привет! — Денис весело взглянул на друга. — а я гадал когда же ты позвонишь…

— С самого утра – ответил Андрей оправдываясь – Я только что проснулся.

— Проснулся?

— Ну да, я же сейчас в Нью-Йорке, в составе делегации…

— Колонизацию и терраформинг обсуждаете, так? — перебил его Денис – слышал, в новостях.

— Пока тока осуждаем- не весело согласился Андрей.

— Ничего, я в верю в твои дипломатические способности!

— Спасибо! Тут не я один… Сам Кудряшов здесь! — он махнул рукой- Ладно, давай лучше ты расскажи, что нового на научном фронте? Тут глаза Дениса засветились:

— Нового, говоришь… — он поколебался немного- в общем менясобираются выдвинуть на Ленинскую премию.

— Ну ты даешь и ты скрывал?! Надо было сразу с этого начинать!

— Это только выдвижение- напомнил Денис- еще не факт, что ее присудят именно мне.

— Все равно, выдвигать на премию просто так не будут. Чего ты там изобрел?

— Линия связи надежная?

— Вполне- Андрей кивнул.

— Мне удалось решить один частный случай, применения многомерного пространства в приложении к нуль переходам.

— Ты по проще давай- перебил его Андрей- чай не на экзамене.

— Если проще то, мне удалось построить математическую модель- межзвездных прыжков. Андрей присвистнул.

— Ну ты даешь дружище! За такое точно дадут премию! Ты ж считай открыл нам путь к звездам!

— Ну не совсем так- смущенно поправил его Денис- это только модель. Для практической реализации, потребуется работа еще многих людей в смежных областях.

— Ладно не скромничай, это в любом случае прорыв- человечество шагнет за пределы солнечной системы… Тут на полуслове Андрей замолк, задумавшись над этой мыслью.

— Что такое? — поинтересовался Денис.

— Мне тут пришла в голову кое какая мысль, о не совершенстве текущего международного права, регулирующего отношения в космосе. — пробормотал Андрей.

— Чего?

— Послушай- продолжил Андрей, не обращая внимания на недоумение приятеля- сколько примерно уйдет времени на практическую реализацию?

— Ты хочешь, что бы я с наскоку выдал дату первого межзвездного прыжка? — хмыкнул физик – Ты меня переоцениваешь.

— Давай приближенную оценку. Ты ж можешь спрогнозировать!

— Ну где-то 10–15 лет…

— Так, так… — Андрей задумчиво почесал голову.

— Чего ты завис?

— Просто мысль одна пришла в голову, которую можно использовать на переговорах…

— А-а-а…ну понятно- он улыбнулся- ладно мыслитель, я пойду к гостям. А ты давай как в Москву вернешься, забегай ко мне.

— Конечно дружище- согласился Андрей- еще раз с днем варенья!

Поговорив с другом, Андрей вызвал проекцию рабочего стола, чтобы освежить в памяти некоторые документы по этой теме. Затем поднялся и заходил по комнате. Он чувствовал, что из этой идеи можно извлечь выгоду для его страны, но пока не мог сообразить как именно. Что-бы как то унять свое возбуждение, он не дожидаясь звонка секретаря, тщательно оделся и спустился вниз. Волкова удивленно его приветствовала:

— Доброе утро, Андрей Викторович.

— Доброе утро- ответил он и оглянувшись подошел к ней ближе- послушай, я не совсем понимаю, что произошло? От чего такая перемена настроения и подчеркнутая официальность? Девушка поколебавшись минуту сказала:

— Со мной говорил Нестеренко… Он сказал, что такое поведение, может плохо отразиться на моей карьере…

— Нестеренко? Из службы безопасности посольства? — удивленно переспросил Андрей- хм-м… ладно, я поговорю с ним…

— Ой.

— Просто узнаю, что ему не понравилось- он сделал успокаивающий жест рукой – А то ведь это может и на моей карьере плохо отразиться…. А я и не знаю!?

Заметив улыбку на его лице, она тоже улыбнулась и они оба рассмеялись. В этот момент в холе появился Кудряшов и другие члены делегации. Не раздумывая Андрей направился прямо к ним.

— Доброе утро Николай Иванович! — приветствовал он Кудряшова подойдя к нему.

— Доброе утро Андрей! — ответил дипломат. Было видно, что ночью он спал от силы пару часов.

— Мне нужно с вами поговорить… Видите ли у меня возникла одна идея. Кудряшов улыбнулся:

— Я на это надеялся… Не зря же я взял вас вторым атташе. Андрей смутился:

— Правда это не совсем готовое решение… Это…

— Идемте в аэромобиль- перебил его Кудряшов- обсудим это по пути. Вашу идею, мои идеи…

Они сели в ЗИЛ. На этот раз, вместо секретаря с ними сел старший аналитик миссии. Едва они взлетели, Николай Иванович сказал:

— Давай выкладывай, что там у тебя за идея.

Андрей смог быстро, обрисовать свой замысел. Суть его сводилась к следующему: уступки, на которые они были практически обречены пойти в ходе текущей миссии, следовало обратить, в выгоду в будущем, при широком распространении межзвездных перелетов.

Когда он закончил, Кудряшов еще пару мгновений сидел молча, затем произнес:

— Андрей, интуиция мне подсказывает что, это действительно стоящая идея. Но сначала, пусть наши аналитики, проверят эту информацию по открытию вашего друга.

При этом старший аналитик, сидевший в машине напротив них, развернул проекцию рабочего стола и погрузился в работу.

— Мы сможем, для начала поторговаться с ними- рассуждал тем временем Кудряшов- я даже подготовил кое что, прошлой ночью… А затем, мы как бы им уступим, согласившись на выполнение терраформинга своими силами, в обмен на…

Соколов кивнул, обрадованный тем, что его дерзкий замысел нашел поддержку у опытного дипломата. Конечно, еще предстояло убедить Кремль в перспективности этой затеи, еще предстояло разработать, а затем и сыграть сложнейший сценарий переговоров, но… но это его не пугало. Ведь это была его работа!

Бояджян Альберт 348: Нам нет преград

«…не раз постель свою многими слезами омочил, размышлял в сердце своем, дабы не сгубить талант свой, дарованный от бога»

Иван Фёдоров

— Здравствуйте, господин президент! Я, ваш советник по восточной Европе, Джон Ринго.

— Добрый день, молодой человек, через два часа мы приземлимся в Москве, за это время я бы хотел, побольше узнать о Советской России. Понимаю, что такая просьба выглядит несколько странной. Но вы должны знать, что, на президентских выборах 1984 года, моя кандидатура была выдвинута от демократической партии на пост президента Соединённых Штатов Америки. И у меня, Арнольда Вашингтона, профессора философии провинциального университета, были все шансы победить на тех выборах, если бы не автокатастрофа. В то время медицина была не в силах мне помочь. Жить мне оставалось считанные дни, и тогда я дал понять, что согласен на замораживание. Удивительно, но все эти годы партия использовала мою предвыборную программу, а моё имя вносили в списки участников президентских выборов. И вот, когда через 77 лет врачи открыли способ возвращать к жизни таких пациентов, как я, меня извлекли из жидкого азота, и первое, что я узнаю – это, то, что я избран президентом Америки.

— О, это была долгожданная сенсация, ещё мой дед голосовал за вас, и я тоже!

— Благодарю за терпение и веру в меня и в нашу науку! А теперь расскажите, что я пропустил, пока пребывал там, где остановилось время.

— Господин президент, в случае с Россией вы ничего потеряли, там опять Союз!

— Что вы этим хотите сказать?

— Ну, период экспериментов закончится. Теперь всё стало как раньше, даже сверх того!

— Я помню СССР, там были свои внутренние проблемы, но это была супердержава…

— Сейчас это тоже супердержава, но с уникальным политическим строем.

— Поподробнее, пожалуйста! — пожилой джентльмен весь обратился в слух.

— Когда мировой финансовый кризис к 2017 году пошел на убыль, в России состояние экономики оставалось весьма напряженным. Истощение природных ресурсов, нехватка пресной воды, обострение экологических и социальных проблем, поставили страну на грань национальной катастрофы. В этой обстановке двадцать шесть самых богатых людей России пошли на беспрецедентный шаг: они объединили свои капиталы и создали партию «Спасение России», победили на выборах и национализировали свои собственные предприятия.

— Вы хотите сказать, что эти господа одновременно сошли с ума и добровольно отдали в государственную казну всю свою собственность?

— Совершенно верно! Но при этом, взяв власть в свои руки, они установили в стране двухфазную государственную систему. Была принята новая идеология, опирающейся на теорию Лемаркса-Кондратьева, согласно которой при благоприятных внутренних и внешних экономических условиях весь государственный аппарат и способ хозяйствования автоматически переходят в режим свободнорыночных отношений. При резком ухудшении внутренних или внешних политических или экономических процессов, осуществляется переход к административно-командной системе управления с полной национализацией экономики.

— Очень интересно, мне это напоминает поведение амёб. В период недостатка пищи в окружающей среде, они собираются в колонии и превращаются единый новый организм.

— Действительно, такие доводы в 20-е годы приводились в российских средствах массовой информации специалистами социальной психобионики. Но самое главное пришедшие к власти капитал-коммунисты сформулировали оригинальную национальную идею: «Новые месторождения полезных ископаемых находятся на других планетах – взять их, наша задача». Для её осуществления была принята государственная программа соответствующей подготовки населения страны. Было решено поставить на промышленные рельсы разработку единственного природного ресурса оставшегося, почти не использованным – собственные таланты каждого человека. Все, ещё неоткрытые таланты народа были объявлены государственной собственностью подлежащей обязательному обнаружению и развитию. С помощью отечественных и зарубежных специалистов по психологии творчества за три года всё население прошло тестирование на обнаружение личных талантов. Был создан кадастр талантов Российской Федерации и разработана двенадцатиступенчатая шкала социальной значимости личности. Генеральное направление развития талантов – космоиндустрия.

Для обеспечения развития талантов пришлось изменить систему образования. Опираясь на электронные носители информации и глобальную информационную сеть, новая образовательная доктрина развивала в учениках прикладную фантазию и воображение, умение самостоятельно синтезировать новые знания. При таком подходе речь шла уже о творческом мышлении вообще, без специализации в каком либо направлении науки и техники. Постепенно сформировалось сквозное обучение, стирающее грани между разными науками. А параллельно выработался единый научный язык изучения и преобразования природы.

Теперь в зависимости от качества, меры и количества талантов, человек занимает соответствующее положение в советском обществе, от двенадцатой ступени до первой. Для этого учитываются два индекса цитирования, по горизонтали и по вертикали этой двенадцатиступенчатой шкалы социальной значимости личности. Таким образом, были приведены в соответствие таланты человека и занимаемое им место в обществе. Подъём по такой социальной лестнице сопровождается возрастанием льгот, преференций, бесплатным доступом к жизненным благам. Выше первой ступени находятся гроссмейстеры – это гениальные учёные-энциклопедисты, их почётная обязанность строить внешний политический и экономический курс государства. Другими словами, они по совместительству с основной своей научной деятельностью, по необходимости выступают в роли министров, генералов или президента. Вообще вся вертикаль и горизонталь власти формируется по иерархии индексов цитирования, то есть по мере таланта. За этим бдительно следит служба Государственной Безопасности. Через глобальную информационную сеть ежесекундное состояние личных индексов цитирования граждан СССР, свободно даже навязчиво предлагаются, как внутри страны, так и за рубежом.

— Странно, очень странно, они же свою власть сделали прозрачной, как стекло, это всё равно, как если бы власти не было бы вообще!

— Вы правы, такое состояние Советы называют мерцанием власти, считается, что это самое устойчивое состояние управления.

— Но, такая открытость советской системы неизбежно приведёт к возникновению внешней шкалы индексов цитирования, в других странах?

— Вы правы, и это только увеличивает объективность их внутренних оценок, и самое важное, для других государств, становился понятным механизм экономического подъёма России. Многочисленные консультации по внедрению у себя такой же общественно-политической системы, в конечном счёте, привели к тому, что соседние государства подписали союзный договор с Российской Федерацией. Так возродился Советский Союз.

И вот, что мы имеем на сегодняшний день. Всеобщая, поначалу принудительная талантизация советского народа привела к тому, что тысячи советских космонавтов стали колонистами на Луне и Марсе, охотниками за железными метеоритами в поясе астероидов.

— Скажите, Джон, чем объяснить такой скачёк в развитии?

— Прежде всего, возрастающим количеством талантливых людей в государстве. Благодаря этому бюрократическая система становится ненужной. Талантливых людей не нужно контролировать и направлять, они просто вовремя и наилучшим образом делают ту работу, которая необходима в данном месте в данное время. В социальной психобионике проводятся параллели с эффектом стаи у термитов и птиц. Когда количество термитов меньше критического, они не знают, как строить термитник, докритическое количество птиц не знает маршрута перелёта на зимовку. Но сверхкритическое количество приводит к появлению нового качества, и тогда термиты строят своё жилище, а птицы летят в южные страны. Аналогично, с талантливыми людьми, когда их количество в обществе превышает соответствующий уровень, то изменяется психологический климат в стране, зажигается своего рода цепная реакция выделения творческой энергии в виде новых знаний, фантастических, сумасшедших идей, теорий, гипотез, жажда познания становится насущной потребностью каждого человека. И тогда, невозможное становится возможным. Например, в СССР последние тридцать лет, своим гражданам, перестали выдавать патенты и авторские свидетельства. В этом просто отпала необходимость, из-за лавинообразного увеличения количества изобретений.

— Можете не продолжать, — президент-философ задумался, а затем спросил, — Сколько заатмосферных территорий уже освоено Советским Союзом?

— В Море Ясности – научные городки: Калуга-Два, Луноград, Байконур – на Луне, — начал по памяти перечислять советник, — с полной инфраструктурой, построенные по типовым для внеземелья проектам, с общим населением десять тысяч человек. И на Марсе – многопрофильное поселение Цандер, при котором расположена плантация, каких-то деревьев, помещённых в индивидуальные климатические купола- капсулы.

Президент внимательно слушал, прикрыв ладонью глаза, потом посмотрел на своего советника и уверенно сказал:

— Это яблоневый сад!

— Откуда вы знаете?

— Старая советская мифология! Что ж, этого следовало ожидать, если советских людей на протяжении сотни лет учили: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…», то, в конце концов, они это сделают! А как обстоят дела у нас?

— Вообще то это не моя специализация, — замялся специалист по Восточной Европе, — могу сказать приблизительно: на Луне – три научно-исследовательские и двадцать три промышленные базы. На Марсе – одна научная и десять или пятнадцать промышленных.

— Что вы об этом думаете, Джон?

— Ну, очевидно Советы, в чём-то нас опережают, а в чём-то мы их обошли.

— Вам не кажется странным, что, достигнув других планет, советское руководство не спешит с выполнением заявленной цели – использования новых территорий, как источник сырья для своей земной промышленности? Советник утвердительно закивал:

— Я должен был сказать раньше о том, что сама подготовка к полётам и заселению Луны и Марса привела к появлению множества космических технологий, которые вначале проходили испытание, а затем осваивались на суровых просторах Сибири. В частности пеноплёночные климатические купола и агрофермы с замкнутым циклом. Благодаря этому на Востоке Советского Союза за короткое время были построены сотни городов, и плотность населения по обе стороны Уральских гор выровнялась.

— Это, конечно многое объясняет, — начал в слух размышлять философ, — но главное – это психология советских людей. Вы меня понимаете?

— Нет, то есть, не совсем, э-э я вообще ничего не понимаю! — запутался советник.

— Они мыслят крупномасштабными категориями, — президент развёл руки, как бы изображая свою мысль.

— Вы хотите сказать в масштабе Солнечной системы? — Джон от неожиданности привстал с кресла.

— Берите выше

— В масштабе Галактики?! — советник от изумления упал обратно в кресло.

Не находя понимания, президент хлопнул себя по коленям, опустил голову, затем исподлобья посмотрел на советника и тихо сказал:

— Они создают того самого мифического советского человека, там, в Космосе! — Арнольд Вашингтон поднял руку и показал пальцем вверх. — И мы им в этом помогаем, а также другие страны. Кто ещё имеет внеземные территории?

— Индия, Китай, Европейское сообщество на Луне. На Марсе только мы и Советский Союз, с участием интернациональных бригад учёных, — сказал Джон и с растерянным видом добавил: – Я всё ещё не пойму к чему вы клоните!

— Сейчас вы сами всё поймёте, — уверено заявил президент. — Скажите мой друг, на каком расстоянии от советских городов расположены наши базы?

— Точно не знаю, но насколько помню, все земные колонии разместились компактно, что на Луне, что на Марсе.

— А почему, как вы думаете?

— Это же естественно. Чужая планета, тяжелые условия для жизни, случись что, помощь можно получить только от соседей.

— Правильно! — похвалил философ. — А теперь признаем, что космос, другие планеты пропускают только самых талантливых. Потом вспомним теорию Лемаркса-Кондратьева, и вам станет понятно, что все поселения на Луне и Марсе в самом недалёком будущем объединятся в Союз. И не надо быть ясновидящим, для того, что бы понять, что это будет Советский Союз, но уже там в Космосе. Теперь вы понимаете?

— Да, кажется, — неуверенно выдавил из себя советник.

— Ничего вы не понимаете, — огорчённо констатировал президент- философ, — там на других планетах уже идёт процесс перекристаллизации человечества! Это будет уже совершенно новый вид – человек талантливый, и уже из космоса он вернётся домой. Вот тогда наша Земля переформатируется в планетарный Союз Советских Социалистических Материков!

— Извините, господин президент, но так далеко не заходит даже официальная советская пропаганда. То, что вы говорите – это утопия! — заявил Джон Ринго набирающим уверенность тоном.

Президент смерил взглядом своего советника, потом резко отвернулся и посмотрел в иллюминатор.

Борт номер один Соединённых Штатов Америки аэробус «Боинг-Пальма» шел на посадку. Выполнявшие, роль двигателей восемь истребителей-трансформеров под его крыльями уменьшили обороты своих турбин. Безинерционный салон, самолёт со сложенными крыльями внутри фюзеляжа аэробуса, сместился по жидкокристаллическим направляющим, так, что пассажирам не пришлось пристёгивать ремни.

— Джон, помогите мне разобраться! — голос президента был встревожен. — Моих знаний географии уже недостаточно. Кажется, мы прилетели не в Москву и вообще похоже мы не в России. Эта большая река, её не должно здесь быть!

— Всё в порядке, господин президент, эта река Днепр, мы прилетели в столицу Украины Киев. В последний момент выяснилось, что у гроссмейстера Любищева найдётся свободных, два часа времени, для исполнения должности президента СССР.

— Весьма любезно с его стороны, — философски заметил президент США. — Но, что он понимает в политике?

— О, это гениальный учёный-энциклопедист, Леонардо да Винчи и Гай Юлий Цезарь в одном лице! Например, он, со своими учениками проводит конвейерные хирургические операции и одновременно консультирует инженеров в Лаборатории искусственных органов. Этот феномен напоминает одновременную игру на десятках шахматных досок, с той разницей, что на досках разные игры.

В международном аэропорту «Борисполь-Запад» поток пассажиров с других рейсов в своём движении увлёк президента Америки, телохранители, помощники остались, где-то позади. Вокруг стоял весёлый, радостный шум, спортсмены, туристы, студенты торопились пройти пограничный контроль. Когда лидеру супердержавы Западного полушария задали бестактный вопрос о цели приезда в Советский Союз, то первым его желанием было возмутиться и устроить международный скандал. Но философ в нём взял верх и он сказал:

— Я приехал в гости к коллеге, — и улыбнулся.

Растерянный и одинокий президент не знал куда идти, пока, не обратил внимания на мужчину, который держал у себя над головой самодельный плакат, с надписью «Товарищ Арнольд Вашингтон, добро пожаловать в СССР!» Подойдя ближе, Арнольд Вашингтон увидел красивую девушку в национальном украинском платье, она держала перед собой поднос, покрытый вышитым рушником на, котором лежал ароматный каравай хлеба. А сверху на нём была солонка с солью и яблоко большое, румяное с хвостиком черенка к которому была прикреплена этикетка с маркировкой «Сделано в СССР на Марсе».

Таляка Яна 345: Ни слова лжи. Гулаг. Doom

— За время дежурства происшествий не было. Замечаний нет. Пост сдал…

— Не торопитесь, сержант, — принимающий ледяным взглядом «пришпилил» сдающего обратно к креслу. — Или вы забыли правила?

Лагерь – тюрьма не только для осужденных. Это также узилище и для самих сторожей. Те же строгие правила, нарушать которые категорически нельзя. Никто никуда не уйдет, пока принимающий не убедится, так ли все спокойно. Руки легли на клавиатуру, заморгали экраны, переключаясь с одной камеры на другую.

Первым делом пост наблюдения над стеной со стороны моря. Безрадостная картина. Черно-белое изображение. Самого моря не видно, слишком далеко от берега, разве что далеко-далеко угадывается что-то такое. В основном на экране один сплошной пустырь с пробивающимися кое-где из вечной мерзлоты чахлыми кустиками. А может и не кустиками уже, давно вытоптанными и выжженными, а неистребимым спутником человечества – мусором. Впрочем, наблюдатель знал, даже если бы стена располагалась прямо по кромке прибоя, то и тогда ни смотреть ни слушать было бы нечего: точно такое же как и земля пустынное, испещренное грязными пятнами стылое северное море, лишь изредка вздыхающее мертвой серой гладью. Ни птиц, ни какой-другой живности, ни мачты на горизонте.

Живность не пускал сюда крайне неблагоприятный для существования климат, отсутствие посторонних кораблей гарантировал «Стальной Занавес», усовершенствованная почти до абсолюта версия «Железного Занавеса». Виртуальный, но практически непроницаемый полог, сотканный из целой армады военной техники и систем слежения, которым ЭТА СТРАНА была отгорожена от остального мира. Полог раскинувшийся на многие тысячи километров вокруг самого большого государства на земле и достающий из морских глубин до самого космоса. Результат неусыпного труда огромного множества людей направленного только лишь на то чтобы никто и ничто не преодолело границу между двумя совершенно разными мирами, волей случая оказавшихся на одной планете. Впрочем, граница это уже по другому ведомству. И не простой видеокамере тягаться с этими титанами слежки и пресечения.

Дежурный «пробежался» по всему периметру. Схожая картина была везде. Пустырь, пустырь сколько хватает глаз. Лишь с одного направления тянется разбитая дорога и две ржавеющие нитки ж/д – пути. Все правильно, надо же как-то осуществлять снабжение лагеря. Да, вторая половина двадцать первого столетия, да во всем мире уже давно монорельс… А здесь все еще ж/д. И каждый день проходящий по ней состав с таким же пережитком прошлого – теплушными вагонами. При желании можно было включить микрофон, но желания не было, да это ровным счетом ничего и не давало. Даже строгие правила соглашались, что возиться с наружными микрофонами совсем не обязательно. Что мог услышать дежурный? Лишь тоскливый непрерывный стон ветра, перерастающий иногда в порыв, но не становившийся от этого жизнерадостней. А вот при «переходе внутрь», микрофон включался автоматически. И сразу же в дежурке послышался перестук металла о камень. Несмотря на то что на земле давно уже наступила вторая половина двадцать первого столетия, здесь все еще практиковался ручной труд. Люди запертые в лагере кирками и молотами долбили бетонные блоки. Откуда они эти блоки брались? Черт его знает. Но их завозили постоянно. Может это были обломки саркофагов атомных реакторов? Охрана приближаться к блокам не любила. Разве что при необходимости. А уж к пыли и мусору, что оставался после того как глыбу распотрошат, так и подавно.

Блоков было много. Примерно одного размера и почти без сюрпризов. В основном задачей работников было расколотить массивную чушку, выбрать из обломков арматуру, раскидать на кучи, тележками вывезти в разные приемники. Иногда в чушке попадался обломок трубы, они шли в отдельную кучу, хотя частенько после долгой сортировки по диаметру все снова сгребалось к остальному металлолому. Тяжелая и бессмысленная работа. Однако иногда в застывшем бетоне попадались непонятные узлы и тогда становилось еще тяжелей. При обнаружении чего-то «некондиционного» требовалось немедленно сообщать. Охрана сразу оживлялась, еще плотнее окружала сектор где был найдено хоть что-то ценное и заставляла разбивать «урожайную» глыбу буквально в порошок. Причем делать это заставляли максимально аккуратно. Приходилось бить не наотмашь, а едва ли не зубами обгрызать бетон где могло быть еще что-то. Мало того, что приходилось пододвигаться почти вплотную, следить буквально за каждым движением заключенных, но ведь и норма производства при таком подходе резко падала и охрана тут же озверевала. Впрочем, может их больше беспокоило то что они стояли к зараженным глыбам ближе чем это советовали непрерывно щелкающие датчики у них на поясах?

Дежурного не интересовало состояние блоков и треск счетчиков, лично он от всего этого был далеко, его заботой было обеспечение порядка. Строгая иерархия. Заключенных сторожат патрульные, он сторожит патрульных. Дежурный не выдержал и посмотрел на камеру наблюдающую уже за ним. Светодиод горел, камера работала. Ну да, все правильно. Но в ту сторону лучше не смотреть. К счастью как раз в этот момент зажегся еще один экран и дежурный сделал вид что отвлекся именно на него. Время очередной трансляции, как и ее содержание разумеется, опять же было по другому ведомству. В первую очередь потому что содержание предназначалось не персоналу лагеря, а заключенным. Параллельно с экраном в дежурке на территории включилась огромная «плазма». Ну что же, повезло вам, зэка, пять минут перекура.

Начинался очередной выпуск новостей. «Развлечение» которым руководство лагеря «баловало» постояльцев. Кто-то говорил что «плазму» повесили по настоянию ООН, другие считали, что это наоборот инициатива администрации лагеря, типа такая изощренная издевка, показать вести со свободы. Но сперва по экрану пробежала короткая реклама. По идее ее не должно было быть, но сейчас или автоматика сработала некорректно, или оператор дал маху… Не исключено, что завтра из за этой оплошности среди заключенных появятся новички «сверх плана».

На экране высветилось «Doom-61» – игра нового поколения, и голос за кадром тут же начал вещать замогильным голосом:

— Американский астронавт терпит крушение и оказывается в советской зоне влияния, где сразу попадает в водоворот непонятных и пугающих событий. Выясняется, что во время плановых работ на Марсе, русская терраформировочная бригада нашла то что человечеству лучше было бы не находить, в результате чего из многовекового плена вырвалось таинственное зло в мгновение ока захватившее всех кроме главного героя. Но случайно ли было крушение? И так ли случайно было это открытие русских? Герою предстоит не только спастись самому, но и спасти остальных членов своего экипажа, а в конечном итоге спасти всю Землю. Не пропустите свой Dooooom!

Надпись мелким, но ярким и потому сразу привлекающим внимание, шрифтом по нижней кромке экрана гласила: сюжет основан на реальных событиях.

Пока заключенные переводили дыхание и пытались распрямить согбенные спины, дежурный продолжал принимать хозяйство. Руки привычно порхают над клавиатурой, выбирая камеру, ракурс, зум… В считанные минуты обежал пол лагеря, проверил патрульных на маршрутах, часовых на постах, количество и состояние заключенных. Даже заглянул некоторым в лица: небритые, осунувшиеся, выбеленные инеем. Мимоходом отметил разницу между теми кто только что сюда попал и «старожилами». «Молодые» еще не сломлены, еще на что-то надеются. Стариков отличает хроническая усталость, видимая даже отсюда. Скоро. Скоро распахнется двустворчатая дверь в здание с высокой трубой, а поезд привезший сюда партию рабочих назад пойдет полупустой. Лишь с битым бетоном и металлоломом.

В кадр попал охранник тоже зачем-то таращившийся на экран. Наверное привлекла внимание заставка, диктора, как и всего остального охранник скорее всего не понимает, вещание то на английском, для заключенных. Это они или шпионы или диссиденты, английским владеют. А охраннику то зачем? Мало того что язык с пятого на десятое, так еще и не его тема. Равнодушный взгляд раскосых глаз на желтом скуластом лице подтверждает – охранника позабавила реклама, новости ему без надобности, ему, что надо знать, скажут на собрании. Вот подошедший начальник караула, такой же скуластый, и скажет. Дежурный же язык вероятного противника знал неплохо, поэтому воспринимал речь диктора свободно.

— Продолжаются работы по терраформированию Марса, инициированные правительством Советского Союза. Уже сейчас на работах, поражающих воображение своим масштабом, задействован почти миллион людей, а в самом ближайшем будущем заявлены еще четыре миллиона. Руководство не сомневается, что Земля обеспечит его всеми ресурсами, в том числе и человеческим.

Охранники при этих словах выразили заинтересованность. Дежурный бросил мимолетный взгляд на экран вещание. А, вот оно что, теперь понятно – лицо на экране почти копия охранников. Разве что у этих двоих лица обыденно равнодушно-скучные, а на экране образец: оптимистично улыбающийся, но не теряющий бдительности. Еще пара таких же поодаль, машут руками и улыбаются сквозь забрала шлемов. Дежурный хмыкнул. Кто бы сомневался, что Земля всем обеспечит. Особенно человеками. Желающих полно, им только дай отмашку. Щелкнул тумблером.

— Патруль номер…, не отвлекайтесь.

Патрульные подобрались, отвернулись от экрана, подозвали третьего… Вот уж его то экран точно не интересовал ни под каким видом.

Говорят, раньше, еще во времена первого Союза, охрана лагерей передвигалась в сопровождении специально обученных собак. Это правило было непреложным. Куда бы ни направлялся патруль, вертухаев обязательно сопровождала хотя бы одна откормленная псина. Официально кинологи отвечали за поиск следов сбежавших заключенных. Мог ли кто-то хотя бы теоретически прорваться за периметр? Едва ли. В это не верили ни охранники, ни сами заключенные. Нет, кровожадные псы были натасканы не для преследования и обнаружения, а для устрашения и убийства. Так чтобы сбивать человека с ног и не колебаться ни мгновения, прежде чем вцепиться ему в горло. А тех заключенных, чье время еще не пришло, парализовать звериным рыком и лаем дорвавшегося до жертвы хищника. Собаки справлялись со своей работой, откормленные(намного лучше любого из заключенных) четвероногие сторожа держали в страхе даже самых стойких противников режима. Интеллигентный человек может надеяться победить в споре с любым разумным оппонентом, пусть даже полупьяный матрос, поэтому сохраняет силы, однако с собакой особо не поспоришь и это лишало заключенных остатков выдержки.

Сейчас, по прошествии более чем ста лет, от собак остались ошейники и надсадный лай. Причем эти самые ошейники и «лаяли». Несложная электрическая схема, небольшой динамик. Сами собаки в лагере не выживали. Да-да, незаменимые в двадцатом столетии, в новом веке псы не выдержали. Новая «кинологическая» служба потратила много сил и времени, но собаки, даже самые отмороженные убийцы, отказывались работать с теми, кто пришел к ним «на подмогу». Фобоящеры. Редкостная дрянь которую привозили с Марса. По крайней мере, так считалось, потому что Земля, при всем многообразии животного мира и жесткости естественного отбора не могла бы придумать подобную мерзость. Хотя на ошейниках совсем не инопланетное тавро, а вполне себе прозаическая надпись: сделано в СССР.

— К нам поступили сведения, что помимо собственно терраформирования Марса, русские занимаются там генетическими исследованиями и исследованиями в области искусственного разума.

Следуя за патрульными, фобоящер, водил из стороны в сторону уродливой мордой, на миг задержал взгляд на видео-стороже. Ощерился. Информационное табло ничего не говорило зверюгам, а вот что такое камеры наблюдения они знали. Дежурный не стал беспокоить фобо, территорию он проверил, осталось глянуть что внутри. Тут работы было меньше, датчики показывали что лишь в одном помещении находились люди. Камера их охотно показала. Это были охранники ждущие своей очереди идти в увольнительную и коротающие время за просмотром видео. Как ни странно, того же самого, что показывали заключенным.

— Кроме того, некоторые эксперименты идут с использованием ДНК человека и… — диктор сделал паузу, — внеземных форм жизни. Причем мало того, что это само по себе возмутительно, так еще и меры безопасности не отвечают необходимым требованиям. И у нас есть доказательства, того что эксперименты выходят из под контроля. Представляем вам запись интервью с несчастной жертвой одного из таких экспериментов, русской астронавтом… подвергшейся насилию со стороны таких форм жизни.

На экране появилась миловидная, но со следами страдания на лице, женщина. Астронавт начала рассказывать, что во время очередного рейса на Марс, было нарушение контейнера с образцами секретной лаборатории. Из контейнера выбралось что-то невообразимое и напало на беззащитного пилота. Ни капли сострадания не отразилось на физиономиях охраны. Наоборот, все оживились, словно страшная участь соотечественницы была для них развлечением.

— Во-во, ща будет самое любимое.

— Да тише ты!

— Сам тише!

— Пацаны, ну ё-моё! Ну имейте совесть, дайте…

— Во-во-во, ща!..

Вертухаи замерли в предвкушении. Русская астронавт тем временем продолжала.

— … и тогда оно сорвало с меня кокойшник…

«Вертухаи» в голос заржали. Дежурный не выдержал и тоже улыбнулся. Эту запись транслировали уже несколько раз, и он знал ее наизусть. И все равно смешно. Нет, ну надо же, что ребята нашли. Ведь нарочно и не придумаешь. Хотя зря это они поддержали такую откровенную халтуру. Эта «русская» астронавт… Мало того что с текстом прокололись (ну какие в СССР астронавты?), так еще и акцент убрать не удосужились. Для тех кто понимает как это забавно все впечатление от лагеря сейчас почти наверняка пропало. Посмотрел на следящую за ним камеру и укоризненно покачал головой. Сегодняшний день в эфир, скорее всего, опять не пойдет, слишком благодушно выглядит, чтобы включать его в сетевое видео-представление о порядках в самом страшном советском «лагере смерти».

Как и все остальное в лагере, выпуски «новостей» были настоящими. Правда в отличие от всего остального – импортным. Ну, то есть руководство проекта не делало ничего, чтобы сделать их мрачнее и гаже, просто брало самое подходящее из зарубежного вещания. Специально их не снимали, зачем, когда эту работу уже делают другие? И хотя частенько прокалываются, но для зарубежного зрителя и клиента, «свое» лучше. Такой вот элемент реализма. Получалась и экономия, и та самая «достоверность» на которую, получающие порцию «родного» и «правдивого» СМИ иностранцы реагировали с особым трепетом. Даже когда четко осознаешь что все вокруг наигранно, все равно пробирает до костей: ВОТ ОНО подтверждение что в Союзе и в самом деле что-то нечисто. Так что решили брать то что есть.

А вот над остальным долго и творчески работали. Буряты-охранники изображающие не то китайцев, не то мифических монголокацапов… Смешно, двадцать первый век перевалил за половину, а «цивилизованный мир» только таким советского человека и представляет. Азиатом с бутылкой водки, Калашниковым, матрешкой и балалайкой. Ах да, еще кокойшником, если ты «астронавт». Бетонные блоки непонятного происхождения. Тоже тот еще фокус. Правда не бетон, а перерабатываемый пластик плюс небольшой цех где рубленый мусор сплавляют обратно в глыбы примерно одного размера и веса, но произвольной форы и случайным наполнением. Это для трудотерпии заключенных, чтобы сбросили жирок и имели потом повод пожаловаться: я вот этими руками радиоактивный саркофаг разбирал. Жуткие… жуткие милашки-фобоящеры производства Читинского электронно-механического завода игрушек, со снотворным-обезболивающим в их полых зубах-пневмоиньекторах… на случай если нервишки у пациэнта не выдержат. Бывает и такое, не знают люди своих возможностей, считают что могут все, а тут на вторые сутки иногда ломаются.

Та же раритетная ж/дешка по которой туристов сюда доставляли. Ох как «осужденным» нравилось, что попадают в страшный ГУЛаг именно таким образом. Хотя, если подумать, а как иначе? Театр начинается с вешалки, ГУЛаг с продуваемых ветром и промороженным насквозь ж/д вагона. Правда потом веселья становилось меньше, не каждый выдерживал до конца «срока» и подавал заявку с просьбой завершить пребывание здесь досрочно. Таких назад отправляли под землей, правда не в крематорий, а по пневмо-метро. Ну а охранники вообще только так на работу ездили, морозились в теплушках лишь те кому выпало дежурить на ж/д. Зато какие отзывы в прессе. «Меня бросили на грязный пол, где я заметил следы чего-то похожего на высохшую кровь. И так я преодолел всю бескрайнюю Siberia» Ах! Ах-ах-ах!

После того как восстановился Советский Союз, правительство серьезно подошло к вопросу как воскресшей сверхдержаве строить отношения с остальным миром. Прежние правила, по вполне понятным причинам не годились. Остановились на позиции контролируемой изоляции. То есть отношения сводились к тому что отношения сводились к необходимому минимуму. Страна вполне себе самодостаточна, может и все что надо произвести, и защитится, если припрет, так зачем нам эти заграницы? Однако в отличие от эпохи первой холодной войны, которую первый Союз продул, решили внести изменения. Не запирать своих граждан в границах страны, ни в коем случае. Нет, если кто хочет, пожалуйста, личная свобода передвижений ничем не ограничена, заработай и езжай куда хочешь, посмотри как там красиво. Можешь остаться там на сколько хочешь… то есть, сколько сможешь. Мы никого не держим, если ему не нравится. Компенсируешь затраты государству за обучение, лечение, и остальное, что оно на тебя потратило и скатертью дорога. Попытай счастья. Главное что новый Советский Союз не стал делать из заграницы запретный плод, в ущерб себе создавать у граждан образ вожделенного края неограниченных возможностей, а создал «райские» условия у себя. Теперь туристы-невозвращенцы пулей бросались из капиталистического рая в родное «захолустье».

Ну а ГУЛаг… А что ГУЛаг? Сперва это была почти шутка, типа нас все равно не любят, так что не будем перед ними стелиться, лучше давайте наоборот, подыграем образу вечнопьяного монголокацапа с балалайкой и в кокойшнике. От нас не убудет, а людям будет приятно. Одновременно это оградит от любителей лезть в наши дела, ежу ведь понятно, что, если мы такие плохие, нас лучше не трогать. А потом идея вдруг стала… шаржем на самое себя. Правда, понимают это еще не все. Вон умные дяди игрушки-страшилки делают и неплохо зарабатывает. Некоторые иностранцы помногу раз ездят и на полном серьезе пишут научные труды, какой ужас творится в СССР. Есть данные, что в Польше несколько человек, из первых посетителей ГУЛага получили государственные денежные компенсации от соответствующих фондов. Как узники совести. А того глупцы не понимают, что все это та же игра, только во много раз круче ихнего дума. Рейтинги зашкаливают, доход бешеный. Приходится конечно делиться, иначе запретят, но все равно одна из основных статей дохода из капиталистического мира.

Дежурный выключил последнюю камеру, повернулся к сдающему. Тот скучал. Зря. Особенно этим грешили новобранцы. Думали, попали на телевидение, а тут им медом намазано будет? Дудки! Медиа-проект штука серьезная, зритель избалованный всякими реалити-шоу понижения планки не простит. К счастью трансляция идет почти исключительно на экспорт, а там может и не разберутся, что да как.

— Ну ладно, пост принял.

И теперь, после всего пары десятков лет без вмешательства извне, СССР построил таки светлое будущее. Теперь уже не заграница для советского человека край обетованный, а СССР для иностранца. Вон, китайские гастрбайтеры за долю в проекте скоро на Марсе яблоки будут сажать. Совсем скоро и недорого. Миллион лопат, при затратах лишь на дорогу в один конец и растворимую лапшу, шутка ли. Да они там горы сворачивают. И это именно к нам стремятся люди со всего мира, потому что самое страшное у нас это ГУЛаг. Кривое зеркало, в котором нет ни слова лжи, но все так замысловато изощренно вывернуто. Аттракцион с элементами реализма.

barma-glott 343: Счетовод

Cелектор проходил как обычно – министерский вещал на тему строителей социализма и просторы Марса, прочие изображали подобающую степень заинтересованности и, скорее всего, занимались своими делами.

Главный экономист объекта 678 Юрий Павлович Прокудин, тайком вздохнув, свернул до минимума благообразное лицо докладчика, и вернулся к своей основной работе – попытке свести бюджет текущего и следующего кварталов к приемлемым показателям. Бюджет, скотина, к нужным показателям сводиться не желал – на нем тяжким грузом висела плановая реконструкция главного сборочного корпуса, каковая была привязана к сдаче изделия номер 13/216, а производственники на вопрос о сроках задумчиво хмыкали и разводили руками.

В результате заводу светило уменьшение финансирования в следующем году, а лично Прокудину – лишение тринадцатой зарплаты и гнев руководства.

«Придется что-то резать», — тоскливо подумал Юрий, представив себе разборки с производственниками и главным инженером.

Окрыв файл с бюджетом и натянув на руки эффекторы, Прокудин повертел туда-сюда бюджетный гиперкуб. Пометил несколько статей, установил на них ограничения. Пересчет модели должен был занять некоторое время, но, на первый взгляд, можно было потревожить оперативные бюджеты только снабжения.

Прокудин глянулна область конференции – ага, тоже тут – и отправил текстовый запрос начснабу Виталику. Голопроекция Виталика дрогнула, слегка ухмыльнулась. В текстовой области появилось сообщение «Заскочу после совещанки». Конференция потихоньку заканчивалась.

— Таким образом, товарищи, вы должны быть готовы к приему госкомиссии не позже двадцать пятого числа следующего месяца. Всего доброго! — с этими словами изображение куратора из министерства, игриво подмигнув, свернулось. До слушавшего краем уха и наблюдавшего краем глаза Прокудина не сразу дошел смысл фразы.

— Подождите! Какая госкомиссия?! Какой следующий месяц! — сдавленным фальцетом вопросил в рабочую проекцию Юрий Павлович.

— По приемке изделия тринадцать дробь двести шестнадцать, — с оттенком злорадства сказал главный инженер, — Вы чем слушали руководство, товарищ Прокудин?

— Дмитрий Викторович! — воззвал к Генеральному Прокудин. — Ну, хоть вы скажите! Какая сдача объекта?! У нас же по плану только через два месяца!

— Божу хуси, яньде хози, — загадочно изрек Генеральный, и отключился.

— Не слабая борода не выигрывает?? — ошарашенно пробормотал Юрий, взглянув на услужливо высветившийся перевод. — Это как понимать?

— Не войдя в логово тигра, не достанешь тигренка, — хихикнул главный инженер, значительно лучше знавший китайский, — Другими словами, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Поставьте себе нормальный транслятор, наконец.

— Да не отвлекайтесь вы! — раздраженно сказал Прокудин. — Как вы собираетесь сдавать изделие практически через месяц??

— Юрий Павлович, вы же сами подписывали приказ о премиальных за досрочную сборку. Вот. Почти собрали. Уже атомщики работают, силовую установку монтируют. Почаще на производстве бывать надо, товарищ Главный экономист! Мэйхаодэ уийтьен! — заявил главный инженер, и отключился.

— И вам удачного дня, — уныло сказал Прокудин, глянув на перевод. — Виталик, зайди, пожалуйста.

Через полчаса Виталик упал в гостевое кресло.

— Ну что, какие дела? — жизнерадостно спросил он. Юрий Павлович уныло рассматривал бюджетную модель:

— У тебя комплект для наносборки в этом квартале стоит, он тебе когда нужен?

— Так привезли уже давно, монтировать начали, — хохотнул Виталик, — Тебе, правда, время от времени надо в цехах появляться.

— Блин, как вы меня с Лю Пэнем достали! — в сердцах помянул главного инженера Прокудин.

— А хуйвэйбинь чем тебе не угодил? — поинтересовался Виталик.

— При чем тут красная гвардия-то? — удивился Юра. — И вообще, правильно «хунвэйбин».

— Ты свои трансляторы сотри лучше, чтобы впросак не попадать. Ты что, не знаешь про «вернувшихся гостей»?

— Что за гости-то? — Прокудину совершенно не хотелось слушать о китайском языке, но от Виталика зависела отчетность, особенно в свете последних событий, поэтому Прокудин покорно ждал продолжения. Виталик поудобнее уселся и начал лекцию:

— В начале века наше правительство озаботилось демографией Сибири, особенно Южной, и прилегающих областей. Опять же, для программы освоения Внеземелья требовались рабочие руки, особенно в обеспечивающих отраслях. Ты у нас человек новый, поэтому вряд ли знаешь, что в Семипалатинской области в то время полчеловека на квадратный километр жило. А ионники, например, строить надо? А обеспечивать строителей ионников тоже надо? А под боком Поднебесная напирает. Поэтому наши старички посовещались там-сям, и сделали предложения правительствам сопредельных, так сказать, территорий – европейцы, османы и американцы экстрадируют наших жриц любви, а у нас им две дороги – либо в районы Крайнего Севера – там женского обчества шибко, однако, не хватало (говорят, председатели Советов Чукотки и Коми вопрос с легализацией любви за деньги у себя продвигали), либо выходи замуж за китайцев в Южной Сибири – а государство и жилье тебе, и работу, и мужу образование. А китайцев и упрашивать не надо было – вторые и третьи сыновья, как пчелы на мед, ломанулиь в сибирские ЗАГСы – у них-то, чтоб свидетельство второму ребенку оформить, до сих пор страшные деньги надо заплатить, а так все решают свои проблемы, и все довольны.

— Не слышал о таком, — несколько офонаревшему Прокудину представились толпы блондинок и китайцев, сталкивающихся в районе Барнаула. — А как же тайна личности, и тому подобное? И при чем тут главный инженер?

— Ну, постановления можно под гриф упрятать. А куда ты спрячешь блядство из раскосых голубых глаз? — заржал Виталик. — У меня родители, рассказывали, удивлялись тогда – чего это столько молодоженов странных заселялось в новые дома. А потом одна проговорилась, другая. Так и повелось – вроде как официально ничего такого и нет, но все знают, чей ты сын. Поэтому и злые они, и уехать не могут – черта оседлости, куда деваться.

Главный инженер, действительно, был обладателем красивых голубых глаз с миндалевидным разрезом. Но Прокудину было не до борьбы полов.

— Все это, безусловно, интересно, Виталь, но давай ближе к делу – что с вашим бюджетом делать будем? У меня горит все синим пламенем. И со сборочным что-то делать надо – если мы сдаем изделие, то у меня сроки реконструкции переносятся, — вернулся к текущим делам Прокудин. Виталий с жалостью посмотрел на него:

— Юра. Ты знаешь, что мы делаем? Правильно, мы делаем, или даже можно сказать, выращиваем, купола для марсианских баз. Ты видел хоть один марсианский купол? А сборочный корпус ты видел? — Юрий отрицательно помотал головой, — Юра! Какая реконструкция, Юра! Мы с месяцок вывозим оборудование, потом расхреначиваем цех, то, что можно – идет на переплавку, остальное аккуратненько сваливаем в сторонку, и запускаем наносбощиков, запрограммированных на металл и композиты. Все это потом упаковывается, и отправляется на переработку. Так что твоя реконструкция – это, скорее всего, просто разборка цеха и строительство нового под очередной заказ.

— А сроки? — Прокудин полез в бюджет инженерной службы, — А сроки-то, блин!! Где это написано?? Месяц только на разборку! А быстрее – где я столько денег-то возьму?

Прокудин в душе рыдал. Свеженькая бюджетная модель неукротимо накрывалась медным тазом, о чем он и поведал Виталику. Еще он развернул перед несколько поувядшим снабженцем перспективы такого отчета с точки зрения министерства и квартальных поощрений. Виталик призадумался:

— А тебе как лучше – чтоб денег поменьше и попозже, или чтоб цех побыстрее снести?

— Мне чтоб побыстрее и подешевле, — мрачно ответил Юрий, с ненавистью смотря на бюджет.

— Вам, экономистам, палец в рот не клади, — к Виталику вернулась его жизнерадостность, — Ладно, бывай, придумаем что-нибудь.

— Мне и придумывать побыстрее надо, — крикнул в спину выходящему снабженцу Проудин.

Через два дня на пороге кабинета Прокудина нарисовался Виталик с неким молодым человеком смущенного вида.

— Прошу любить и жаловать! Практикант наш. Зовут Лёня. Из Института квантовой физики, между прочим! Кандидатскую пишет, — отрекомендовал Виталик.

— Здрасьте, — сказал практикант.

— И вам того же, — неприветливо отозвался Прокудин. — Что у вас.

— Решаем твои проблемы, Палыч! — воскликнул снабженец, — Лёня, показывай! Практикант робко огляделся:

— А на чем показывать-то?

— Да на чем хочешь! Давай вон, шкафом займись, — кивнул Виталик на массивный, еще прошлого века, сейф.

— Э, вы что делать собираетесь? — возмутился Юрий, — Руки прочь от сейфа!

Практикант, уже достав из старенького рюкзачка какие-то детали, застыл на полпути.

— Спокойно, Палыч! Ща все будет! — Виталика, казалось, ничего не могло смутить. — Лёня, давай!

Приободренный юноша прилепил с трех сторон сейфа небольшие коробочки темного цвета, и застыл, закрыв глаза.

— Чего это с ним? — опасливо поинтересовался Прокудин.

— Спокойно! Идет настройка! — шепотом ответил начснаб, с отеческой нежностью глядя на практиканта. — Это, понимаешь ли, племянник мужа моей троюродной сестры. Башковитый парень. Ему родители, когда он в аспирантуру поступил, новейший наночип подарили, с нейроинтерфейсом! И операцию оплатили. Так что наш Леня почти киборг. Зато может напрямую коннектиться с любой электроникой в пределах пары десятков метров. У нормального человека, конечно, мозги вскипят, но эти мехматяне по памяти в трехмерные шахматы играют, представляешь?

Сейф ощутимо дрогнул. Практикант плавно поднял руки. Сейф медленно приподнялся в воздухе, слегка покачиваясь, и поплыл в направлении Прокудина.

— Стоп машина! — скомандовал снабженец. Сейф застыл в воздухе. Лёня приоткрыл один глаз.

— Давай его на место, — сказал Виталик, и снова повернулся к Прокудину. — Короче, это решает все твои проблемы. Изделие практически готово, сейчас внутри работаем. Оборудование из корпуса уже начали вывозить. Перед сдачей лепим эти эффекторы по периметру сборочного цеха, Лёня делает вот так ручками, подрезаем фундамент резаками – примерно день нам на это понадобится, и плавненько перемещаем весь цех к свалке. Госкомиссия любуется на купол, грузит его на тягачи, а может, орбитальный лифт подведут – и «зайджен»!

— А как это работает-то? — спросил Лёню Прокудин. — У тебя пупок не развяжется, вот так ручками целый цех перенести, Мерлин ты сибирского разлива? А цех не посыпется на изделие? А энергию где брать будешь?

— Да нет, понимаете, это тонкие гравитационные взаимодействия, — начал объяснять Лёня, — мне как раз экспериментальные данные нужны для диссера. Энергии много не надо – я узнавал, силовую установку купола уже запустили на холостом ходу, для наполнения гравикомпенсаторов, мне этого должно хватить. А цех не посыпется, потому что композит и нагрузки я уже рассчитал. Вообще говоря, мы не поднимаем какую-то массу, а просто изолируем с малым обратным вектором вес здания…

— А я с главным инженером договорился, — прервал аспиранта Виталик, — Не грузи гуманитария квантовой физикой. Палыч, с тебя ящик коньяка и премию мужикам за ночную резку фундамента.

— По премии вопросов нет, а вообще боязно как-то, — поежился Прокудин, — вы хоть меня позовите, как переносить будете.

Через пару недель приехала госкомиссия. Прокудин об этом знал только потому, что оплачивал номера в гостинице, а так приезд и приемка совершались в обстановке строжайшей секретности. Несколько десятков человек в здании управления даже не показывались – толклись в сборочном цехе. Единственное, чего не понимал Прокудин, это того, как Роскосмос собирается доставлять огромный «малый исследовательский купол с автономной силовой установкой», как гласил договор, к месту базирования, то есть на Марс, но, в конце-концов, это была не его головная боль. А у головной боли было практически все готово, как ему сообщил через несколько дней возбужденный Виталик.

— Садись в тачку, и пулей на сборку, — ликующе вопил по фону снабженец. — Все принято, акт приемки подписан. Через час будем торжественно вручать изделие Роскосмосу.

Прокудин выбрался из машины неподалеку от бункера, и подошел к немногочисленной группе наблюдателей. Несколько незнакомых лиц повернулось в его сторону. «Секретчики из Роскосмоса», — шепнул встретивший его Виталик, — «настояли на присутствии. Секретные разработки, то, сё».

Прокудин вежливо кивнул, здороваясь, и обратил свой взор на приземистую громаду сборочного цеха. Уныло подумал, что миниатюрные коробочки, продемонстрированные юным дарованием, выглядят хиловато на фоне тысяч тонн металла и композитов.

Начинало смеркаться.

— Ну, что, Леонид Яковлевич, готов? — Лю Пэнь поставил комуникатор на громкую связь.

— Да, можно отводить людей, — сказал подошедший Лёня.

— Мужики, закончили? Давайте в бункер, — проговорил главный инженер. — Товарищи, прошу сюда. Во избежание, так сказать. Только утром бункер закончили, поэтому прошу прощения за неудобства.

— Ничего, мы рядышком со шлюзом постоим, — добродушно сказал седоватый секретчик в военном френче, — своими глазами посмотрим, что вы тут намудрили.

— Я готов, — сказал Лёня, по-дирижерски пошевелив пальцами.

— Начинайте, — отмахнул седоватый, поднося к глазам прибор, отдаленно напоминающий бинокль.

Лёня закрыл глаза. Здание явственно дрогнуло. Зашевелилось. Раздался громкий визг разрываемого металла. Потом грохнуло. Шваркнуло. Людей накрыло облаком пыли и оглушило пронзительным свистом.

Через пару секунд Прокудин прочихался, стряхнул с волос пыль, и повернулся к цеху. Здание отсутствовало. На фундаменте поблескивал на заходящем солнце «малый исследовательский». А цеха не было.

Прокудин ошеломленно огляделся. В целом, все занимались примерно тем же самым, кроме Лёни и секретчика. Только эти двое стояли спокойно, но смотрели почему-то вверх.

— Позвольте, а где мой цех? — вопросил Лю Пэнь, сплевывая пыль, но разом осекся, посмотрев на оборонщика.

Прокудин перевел взгляд на небо, пытаясь понять, куда навел свой бинокль секретчик. В вышине медленно расползался вертикальный инверсионный след, а на его острие блеснула и погасла маленькая звездочка.

— Ну, и как это понимать? — спросил седой, опуская бинокль и переводя взгляд на Лёню. Аспирант стремительно бледнел.

— Да, вот именно, как Юрий Павлович теперь отчитываться будет? — злорадно поддержал седого Лю Пэнь. Лёня хватал ртом воздух, Прокудин тоже почувствовал холод в груди.

— Что-то вы не учли, молодой человек, — седой смотрел на аспиранта.

— Все я учел! — выкрикнул, наконец справившийся с воздухом Лёня. — Энергетическое воздействие было выверено до килоджоуля! С вашей силовой установкой цех должен был подняться максимум на 200 метров, плюс-минус метр!

— А действие гравикомпенсаторов вы учли? — спросил кто-то

— Конечно! Я ж диплом по ним писал! Я их сам до последнего винтика… На практике… У Котляревского… — речь Лёни затухала. Все схватились за коммуникаторы. Спутник седого орал в микрофон что-то на тему орбитальных станций.

Прокудин посмотрел на седого, который, по видимому, был главным во всей этой компании. Тот беззвучно шевелил губами. «Видимо, тоже наночип», — с завистью подумал Юрий.

— Так. — наконец веско сказал седой. — Всем разойтись по домам. Это уже не ваше дело. Вы и вы, — седой ткнул пальцем в Прокудина и Лёню. — Вы ведь от завода здесь главный? — уточнил седой у Прокудина. Тот оглянулся по сторонам. Лю Пэнь изображал отца-командира, затесавшись в толпу высыпавших из бункера рабочих. Пожал плечами. Седой хмыкнул. — Задержитесь. Поедете со мной.

Юрий и аспирант переглянулись, и побрели вслед за энергично вышагивающим военным.

В машине седой откинулся на сиденье, и насмешливо посмотрел на аспиранта.

— Так вы у Котляревского учитесь, молодой человек? Значит, вы более-менее в курсе его разработок? — аспирант уныло кивнул. Прокудин ничего не понимал, но начинал подозревать, что дело попахивает жареным. Котляревский был известен как создатель гравитационной физики, и собственно гравиконденсаторов. — И допуск у вас есть. Тогда прикиньте взаимодействие вашей адской машины вот с этим… — тут седой замолчал, глаза его остекленели. Прокудин перевел взгляд на Леню. Тот выглядел так же. «Инфу сливают, киборги чертовы», — догадался Юрий.

— Да откуда там такие мощности, — вдруг подал голос аспирант. — Что я, силовых установок для этой серии не знаю?! Я их практически своими руками собирал! Прокудин, на всякий случай, вывел проекцию договора.

— Да, — подтвердил, — вот же, в договоре прописано, — стандартный купол, мы их с десяток уже сделали. Седой снова закатил глаза:

— Леонид, примите файлы. А вы, Юрий Павлович, спецификацию внимательно читали? — наконец сфокусировал взгляд седой. Прокудин почувствовал себя неуютно.

— А чего ее читать. Я там и не пойму ничего. Тем более, что на техническую часть у меня и допуска нет.

— Так вы, батенька, счетовод, — с отвращением сказал секретчик. — Надо же разбираться в том, что производите. Леонид Яковлевич, вы уже сделали расчет?

— Да. С этой этой мощностью наш цех, теоретически, должен набрать вторую космическую. А потом – не знаю, я астрономическими телами не занимался. Притянет, наверное, куда-нибудь. — Лёня открыл глаза.

— Да что происходит-то, объясните, наконец, — взмолился Прокудин. Седой вздохнул.

— Юрий Павлович, вам известно, что такое «М» в конце наименования гравиконденсатора? Это означает «модернизированный».

— Ну и что, мне какая разница? Силовое оборудование вообще атомщики поставляют и монтируют! Вот смотрите, раздел 9 «Дополнительное оборудование и поставки». К нам это машинерия вообще не относится! — Прокудин приободрился, почувствовав себя в своей стихии. — Лёня, давай, рассказывай, что это за хрень!

— Юрий Палыч, «М» в модернизированном гравикомпенсаторе означает еще и миллион. — грустно сказал Лёня. — В этой установке запас энергии в миллион раз больше. Вот и шарахнуло.

— А на хрена вы ставили такое оборудование? — обернулся к седому Прокудин.

— Для пушек. — лаконично ответил седой.

— Для каких пушек? — возопил Прокудин, бешено листая договор. — Нету у меня пушек! На хрена в куполе пушки! Что вы мне голову морочите!

— Почитайте секретный раздел, Юрий Павлович. — сочувственно посоветовал седой. — Там все написано.

— Это не купол, Юрий Павлович. — шмыгнул носом аспирант. — Это, оказывается, крейсер дальней разведки.

— Чтоооо? — Прокудин углубился в новые разделы договора. Посмотрел на седого:

— Тут пометка – допуск разрешен начальником Управления генералом Храмцовым – это вы?

— Я, — кивнул седой.

— Очень приятно, — пробурчал Прокудин. — Только вот, товарищ генерал, пушки-пушками, крейсеры крейсерами, но вы мне должны!

— За что? — изумился Храмцов.

— За новый цех, товарищ генерал! — Прокудин ликующе ткнул пальцем в проекцию. Вот, здесь – «заказчик обязуется согласовывать возникающие изменения в спецификации дополнительного оборудование не менее чем за два месяца до внесения необратимых изменений». А вы предупредили? Нет!

— Так это секретная часть. Мы не имели права разглашать гостайну! — генерал свирепо сверкал глазами.

— А мне по фигу ваши тайны! Эта формулировка и в основном договоре есть! — Прокудин уже не скрывал торжества. — Гостайна гостайной, а денежки готовьте!

Лимузин мчался к Семипалатинску-34. Генерал Храмцов кипел от бешенства, Лёня с тоской размышлял о том, как будет писать диссертацию в сверхсекретной шараге, куда его наверняка упекут, Прокудин мечтал о том, на что потратит тринадцатую зарплату, а за их спинами готовился к старту первый крейсер дальней разведки Северо-Азиатского Союза «Нерушимый».

Через несколько минут Прокудина укачало, он впервые за несколько недель заснул с улыбкой. И снился ему главный сборочный корпус, гордо прокладывающий путь к звездам кораблям дальней разведки.

Чирвоный Александр 338: Лингвистика

Дверь в каюту бесшумно открылась, и Коля буквально влетел внутрь. Тяжелые ботинки с толстыми рифлеными подошвами немедленно спикировали на пол, а в воздухе развернулась информационная панель, на которую, нахмурившись, и уставился Коля. Послезавтра домой, надо быть в курсе событий. Очередное выступление генерального… Результаты электронной олимпиады… «Сталинград 4» за первые же сутки был скачан четырнадцать миллионов раз…Не «Битва за Москву 2», конечно же, но все равно неплохо. В целом, новостей, считай, и нет, все как обычно.

Теперь письма, тут не так скучно, но и проблем больше. Главная – грозный виртуальный конверт от научного руководителя. Научный не стал размениваться по мелочам и стыдить своего аспиранта за беспробудную лень, он написал коротко «Anything 2 share» и добавил два вопросительных знака. Английский – это немодно, это по-ретроградски, но профессор пожилой человек и в щекотливых ситуациях предпочитает изъясняться на языке молодости. А вот два вопросительных знака – не очень хорошо, это уже легкое раздражение. Но ответить на письмо Коле нечем, к обещанной научруку две недели назад статье он даже не приступал. Отложим. Ненадолго.

Коля был хорошим аспирантом и понимал, что надолго оставлять письмо от профессора Соколовского без ответа не стоит.

Весточка от отца. Скучает в своей Испании, собирает яблоки и апельсины в саду, бродит в свободное время по виртуальному Манхэттену, ненавязчиво интересуется, как идет работа. «Будут ли цвести яблони на Марсе, науке, я так понимаю, пока неизвестно». Сделаем вид, что не заметили двусмысленности, напишем в ответ что-нибудь отвлеченное. Про цветочки и ягодки.

Еще пришел дурацкий спам: «Смотри на звезды свысока. Лучшие очки и линзы». Чепуха какая-то. Коля почесал макушку, поморщился и посмотрел в окно. За окном, конечно, царила непроглядная ночь и холод, очень лютый даже с виду. А статью ведь придется писать прямо сейчас, без нее возвращаться и неудобно, и позорно. Соколовский скажет: «Что же вы, Николай Кириллович, деда-то позорите? Мы с ним, помнится, по три штуки в месяц писали, в ваши годы-то». Отец ничего не скажет. А бабушка покачает головой и даст пирожок. Коля поежился и вызвал на панель текстовый редактор.

Быстрее было бы, конечно, надиктовать все на «Тирон-60» («Тиран» в просторечии), распознать и отослать научруку в течение пары часов, но это если бы текст статьи присутствовал в колиной голове хотя бы в общем виде. В противном случае дикторидер прилежно записывал в память многочисленные авторские «мнээээ», «как бы» и «вот», на изъятие которых из текста уходило чуть ли не больше времени, чем на древний набор вручную. А статьи в ней, голове, как раз и не было. Придется импровизировать.

Ну, поехали – главное ввязаться в бой, а там видно будет. Пальцы коснулись виртуальной клавиатуры, сначала медленно и неуверенно, потом все быстрее.

«Как известно, вторая половина двадцать первого века ознаменовалась настоящим взрывом новых слов и выражений, связанных с космическими исследованиями. Несмотря на то, что в начале 21 столетия было сложно даже предположить, что уже менее чем через полвека, в силу объективных факторов исторического развития, произойдет Четвертая НТР, в ходе которой СССР вернет себе лидирующие позиции в ряде областей – в том числе, оборонных технологий и исследования космоса, именно это и произошло. В силу указанных выше факторов, неудивительно, что именно русский язык стал lingua franca конца 21 века, сместив с пьедестала язык английский (последний, впрочем, сохранил свое лидерство преисущественно в области индустрии развлечений и отчасти – информационных систем)».

Тут получилось пафосно, в чистовике можно будет сократить, про объективные факторы убрать, это и так понятно.

«В данной работе собраны и систематизированы новые слова и выражения, появившиеся в русском языке за последние двадцать лет. Большей частью, конечно, они связаны с освоением космоса – колонизацией Луны, высадкой на Марсе, освоением пояса астероидов и т. д. Теоретическая часть работы основывается на идеях лингвофутурологов начала века, считающих, что человек в состоянии овладеть только тем, что может понять, а понять он может только то, что выражено словами. Более прогрессивные ученые даже считали, что, найдя правильные слова, можно в определенной степени детерминировать желательное будущее».

Тут надо бы вписать Джона Тихова и ссылку на теку, но это уже потом, все потом. Не отвлекаться.

«Согласно подсчетам специалистов (Краснов, Соколовский и др.), количество новых слов и выражений, связанных с исследованиями космоса и космическими путешествиями, которыми обогатился русский язык за последние годы, составляет не менее 2–3 тысяч единиц, причем это число постоянно растет вследствие проводимой СССР «космической экспансии 2.0». С целью получения максимально объективных и актуальных данных о процессах пополнения современного русского языка, автор данной работы получил возможность лично посетить большую орбитальную станцию «Марс-12», а также совершить спуск на одну из наземных баз. Общение с работниками станции, космонавтами и учеными-«марсианами» позволило собрать наиболее релевантный языковой материал».

Отличный ход! Коля не удержался и добавил к последнему предложению рожицу-улыбку. Соколовский ее, конечно, при правке уберет, но и сам усмехнется. Есть от чего. Знай наших!

«Собранный материал обширен. Традиционно мы разделили все зафиксированные новые слова на неологизмы по форме и по значению. В первую группу входят такие единицы как «астрокомп» – астроклиматический компенсатор, «автокап» (или автокапец) — автоматический космический аппарат, «космоправ» – специалист по космическому праву, «Люкоморье» и «Люкашин» – первое является жаргонным названием кольцевых зон в поясе астероидов между орбитами Марса и Юпитера (официальное название – люки Кирквуда), второе, соответственно, специалиста по маневрированию в таких зонах. Астроном, специализирующийся на наблюдении за блазарами (мощные источники электромагнитного излучения вокруг крупных черных дыр) получил жаргонное прозвище «блазень», а ученый, наблюдающий за астеризмом (группа звезд, имеющая название, не совпадающее с именем соответствующего созвездия), за глаза зовется Астериксом».

Толстого астрофизика Владимира Джанибекова это прозвище почему-то не устраивало. — Какой я вам Астерикс, шайтаны? — удивлялся он, разглядывая собственное обширное пузо. — За что боролся, спрашивается, за что страдал и переедал ночами? Я протестую! Теперь меньше чем на Обеликса не согласен! — Что все это означает, и чем Джанибекова привлекает какой-то Обеликс, Коля тогда так и не понял. А вот яркие горсточки звезд в вечном черно-синем небе, все эти Ковши, Треугольники и прочая геометрия, ему понравились.

«Массово появляются единицы, описывающие процессы и явления, не наблюдаемые на Земле. В частности, члены космических станций, испытывающие болезненную ностальгию по Земле (вплоть до неврозов и более тяжелых расстройств) здесь называют «землебольцами», преподаватели и слушатели курса Линкоса – языка общения с внеземными цивилизациями – «линкосоидами», а трудности расчета траектории искусственных спутников вблизи масконов (гравитационных центров массы под поверхностью Луны) – «масконским заговором». Как видно, целый ряд «космических неологизмов» создан по образцу уже существующих в языке единиц».

Однако же есть хочется просто ужас как. Коля протянул руку и наугад ткнул в пищевой автомат в углу каюты. Тот укоризненно погудел и пощелкал на разные лады, однако в конце концов согласился выдать чашку горячего шоколада и сладкий тульский пряник, который Коля тут же и сжевал, не отрываясь от экрана.

«Интересен случай именования Внутренних и Внешних планет. Нижними, по сложившейся классификации, называют планеты, расположенные ближе к Солнцу, чем Земля, Верхними, соответственно – расположенные дальше. На космических станциях, однако, распространена другая классификация – Внутрь и Наружу. Любопытно, что именно этот вариант проник в английский язык в виде The Big In и The Big Out: Russia's new manned SC to enter the Big Out by the end of the month («Does Mars Need Marx?», The Guardian, Nov 1, 2060).

В этой связи следует отметить факт появления в английском языке значительного числа единиц, связанных с освоением космоса Советским Союзом. По ним особенно четко прослеживается непростая и порой драматическая история нашей космической экспансии – от kaputnik (kaput + sputnik) – «упавший дальний разведывательный спутник» и deadlander – «разбившийся пилотируемый лунный модуль» до Space.Ru («РУ» – старое обозначение русскоязычного сектора ВИСа) – «советская космическая программа», RedCosmos (красный космос) – «зона советской ответственности в космосе», marsenic (Mars + arsenic) – «предполагаемые оружейные арсеналы, расположенные на Марсе», и даже «Marstopia» – амбициозные планы СССР по колонизации Красной планеты. Что же касается второй группы исследуемых слов и словосочетаний, то она включает в себя единицы, уже существующие в русском языке, но приобретшие новое значение в условиях глубокого космоса».

Коле понравилось написанное. «Глубокий космос». Надо еще заглавными выделить.

«…Космоса. В качестве примеров в первую очередь можно привести такие единицы, как уже упоминавшиеся «марсиане» – сотрудники Главной базы «Марсоград» и нескольких вспомогательных лабораторий, «самоделкины» – автоматизированные базы без климатических куполов, «пепельница» – лаборатории и базы на границе светлой и темной сторон Луны, «плавунцы» – регулярные транспорты с орбитальных станций. Экзобиология (наука, занимающаяся поисками внеземной жизни и изучением влияния на земную жизнь космических факторов) называется сокращенно «экзотикой», устройства для капельного полива в орбитальных оранжереях – «сосками», новички на станции, тяжело привыкающие к пониженной гравитации и невесомости, именуются «попрыгунчиками» и «мартышками» (из-за необходимости цепляться за фиксирующие скобы на полу и потолке), а привыкающие легко (Коля солидно улыбнулся) — Покрышкиными.

Так его назвал не кто-нибудь, а сам завхоз Марс Закирович. Он же выдал ему форменные ботинки. И так и сказал: «Ты прямо аэрокобра какая-то, Краснов. Покрышкин просто, да. Может тебе хватит летать уже? Давай я ботинка тебе хороший подберу, не будешь летать». И подобрал. Поэтому чеканить шаг по коридорам станции Коле было приятно вдвойне.

«Интересен феномен ассоциации некоторых аббревиатур с уже существующими словами с постепенной адаптацией и вытеснением первоначальных сокращений из речи. Так, орбитальная станция в просторечии называется «Осью» (ОС), спускаемый аппарат – «Сапогом» (САп), а автоматический лабораторный комплекс – «алкашом» (АЛК). Наконец, на основе сокращения словосочетания «космический аппарат» как «КА», родились такие единицы, как ПилКА (пилотируемый космический аппарат), КоШКА (конвойный шлюп – космический аппарат) и СоБаКА (собственной безопасности космический аппарат). Таким образом, наблюдаем превращение аббревиатуры в «продуктивный постфикс», достаточно редкий случай».

На «Собаке» ему даже прокатиться удалось – погранцы как раз гоняли американские космические беспилотники («колбасу» на жаргоне), нарушившие границы Краскосмоса, гоняли удачно, и на радостях прихватили и Колю.

«Наконец, было зафиксировано несколько случаев эвфемизации. Один из них связан с запретом на алкоголь на космических станциях, который, однако, зачастую не соблюдается. Запретные спиртные напитки носят в местном жаргоне название «жидкость номер 40» (номер жидкости может варьироваться в зависимости от градуса напитка). Традиционно табуированными являются также темы половых отношений и смерти – первая обычно описывается терминами «стыковка» или «митоз», а вторая заменяется глаголом «приводниться» (от сокращения официального «погиб вдали от дома» – ПВОД) и существительным «подводник».

А вот с отношениями у него здесь как-то не сложилось, девушек мало, и это заметный минус. Есть Валя, которая сутки через двое работает в оранжерее, она смешно фыркает, когда смеется, а бывает это часто. Есть Марша Сью, тихая и задумчивая как Шопенгауэр, с крестиком на шее и вечной латиноамериканской грустью в глазах. А еще есть Светлана Евгеньевна, завмед. Тут, конечно, никаким митозом не пахнет, упаси боже.

«Подводя итоги исследования, следует отметить, что в данной работе были проанализированы далеко не все единицы, собранные в ходе прохождения практики, с ними можно ознакомиться в Приложении. Вместе с тем, придерживаясь общих положений лингвофутурологии, считаем себя вправе предложить слово, которое, возможно, приживется в языке в будущем. По аналогии с английским marslings – «исследователи, постоянно проживающие на Марсе», мы хотели бы предложить слово marslinguist – «ученый, занимающийся сбором и систематизацией языковых единиц, связанных с космосом вообще и марсианской колонизацией в частности». По нашему мнению, это слово в полной мере отражает многообещающие перспективы дальнейших научных исследований по данной теме».

Дальше еще будет собственно приложение плюс ссылки на теки. Но это подождет, это можно и дома. А ведь хорошо же получилось! Такое и Соколовскому показать не стыдно, если повезет, даже и в Ви-Хэттен на конференцию можно отослать. Ай да Николай Кириллович, ай да молодец!

Повиснув в воздухе, противно запиликал виртуальный будильник, запрограммированный на «Вставай, проклятьем заклейменный». «А я и не спал!» Восемь часов отдыха и личного времени, оказывается, уже истекли. Уфф…отдохнул, называется. Пора на основную работу – в оранжерею, вносить удобрения, протирать листья и регулировать «соски». Коля потянулся, размял плечевой пояс, натянул любимые «магнумы» с магнитными подошвами и выскочил за дверь. Он был хорошим аспирантом и понимал, что кроме умственной, человеку жизненно необходима и здоровая физическая нагрузка. Любому, даже без пяти минут кандидату наук.

А за окном все так же была угольно-черная ночь. Но по-другому на космических станциях и не бывает.

Щербаков Андрей 337: Космонавт Лёха

С самого детства Лёха мечтал о полёте в космос. Конечно же, это не было каким-то уникальным желанием. В его большой стране уже, наверное, лет сто профессия космонавта была самой популярной у мальчишек до- и младшего школьного возраста. С тех самых пор, когда улыбчивый парень сказал «Поехали», вопрос «кем хочешь стать» сам стал риторическим, и соответственно, ответ на него выскакивал из детей на автомате. Правда, становились ими впоследствии далеко не все. По ходу взросления, приоритеты у маленьких романтиков потихоньку менялись. Из них вырастали отличные врачи, прекрасные инженеры самых разных престижных и важных специальностей, учёные, которые в своих институтах и академиях постоянно думали над созданием чего-то очень полезного и нужного, а то и просто работягами, чьи рабочие руки были нужны во все времена

Космонавтами становились единицы, да и то зачастую довольно неожиданно для себя. Те же инженеры, бывало, проходили подготовку и отправлялись на Марс. Там полным ходом шло освоение планеты, и нужда в квалифицированных специалистах ощущалась всё сильней. Лётчики тактической авиации тоже нередко выбирали для продолжения своей карьеры Академию Космонавтики имени Юрия Гагарина, основанной на базе Центра подготовки космонавтов, и переезжали жить, в, не так давно вошедший в черту столицы, Звёздный городок. Но редко кто проносил желание покорять космические пространства с детских лет через всю жизнь.

Таким редким романтиком и был Алексей Дмитренко. С первого класса он знал, что полетит в космос, и не просто мечтал, глядя в потолок, а готовился к этому, не щадя себя. Каждое утро его приветствовал первый человек, ступивший на Марс, Герой Советского Союза лётчик-космонавт Дмитрий Фролов, он махал Лёхе рукой с настенного плаката и посылал пламенный привет с красной планеты, заряжая энергией на весь день. Потом пробежки, физические упражнения, водные процедуры, в общем, всё, что бы закалить тело и подготовить его к космическим перегрузкам. После занятий завтрак и в школу, в учёбе тоже надо было стараться, потому что полёт в космос требует не только здорового тела и духа, но и множества знаний. Каких именно Лёха ещё не совсем понимал, но интуитивно налегал на арифметику, потом физику, информатику. Попутно пытался разобраться в принципах работы различных устройств от домашнего голографического проектора Рекорд-748СК-256, висевшего в зале, до папиных стареньких «Жигулей» 52-й модели. Всё давалось легко и не требовало каких-то сверх усилий. В старших классах Алексей уже тренировался по методикам, которые использовались курсантами Академии, мастерил в кружке искусственный спутник и изучал биографии покорителей космоса

После школы были экзамены и поступление в академию подготовки космонавтов. Новоиспечённый курсант Алексей Петрович Дмитренко был зачислен в штат кандидатов в космонавты-испытатели и получил комнату в общежитии Звёздного городка. Тут выяснилось, что покоряют звёздные пространства и устремляются навстречу космическим просторам далеко не все выпускники.

Большинство из закончивших академию тянули лямку на станциях «Мир-4», «Мир-5» и «Мир-6», совершали вылеты к Луне на перевозчиках, а то и просто после пары-тройки полётов ехали работать инструктором за границу. Кроме СССР какое-то подобие космической программы было только у США, да и то – это были в основном коммерческие рейсы на поверхность спутника Земли под названием «По пути Нила Армстронга. На Луну и обратно». В других странах полёты были единичными и для подготовки космонавтов любили приглашать инструкторов из числа прошедших подготовку Московской академии. Некоторые выпускники всю свою трудовую деятельность посвящали таким вот выездным инструктажам

Всё это, разумеется, ни капли не устраивало Лёху. После стольких лет, проведённых в мечтах о полётах, да тренировках ума и тела, никакой речи не могло идти о бесконечных вахтах на орбите Земли, проведённых в скучных наблюдениях за приборами, или работе на перевозчике, курсирующем по одному маршруту – с Земли на Луну. А для того, что бы получить распределение хотя бы на Марс, не говоря уж о Поясе астероидов, надо было идеально пройти все тесты на физическое и психологическое состояние и сдать на высшие баллы все выпускные экзамены. Был второй путь – получить образование по какой-нибудь полезной специальности, таких брали по упрощённой программе – лишь бы состояние здоровья было удовлетворительное. Но по такому пути идти было уже поздно и поэтому нужно было с тройным усердием готовить себя к тестам и экзаменам.

И он готовился, и всё сдавал. Отвечал на вопросы, писал, чертил, рассказывал, бегал, прыгал, плавал, крутил педали. В общем, выдохся, сейчас сил ни на что не хватало, кроме как сидеть в огромном парке Звёздного городка на скамейке и греться на весеннем солнышке. После тех нагрузок, которыми он истязал своё тело и голову, в процессе тренировок и изучений материалов, после дикого нервного напряжения уже ничего не хотелось делать. Пробовал заниматься в зале – быстро устал, пробовал читать книги, пробовал слушать – ни одно слово не воспринималось измученным мозгом, ни единого предложения не мог понять. Торчать в комнате и просто пялиться в свою допотопную плазму не хотелось, вот и сидел он сейчас в глубине пышущего зеленью парка, щурился на солнышко и ни о чём не думал. Даже переживать по поводу итогов не было сил. Да и смысла тоже уже не было. Все тесты сданы, повлиять уже возможности никакой не было, оставалось только ждать результатов.

Сидел, никого не трогал, наслаждался тишиной и единением с природой, даже немного задремал. Вдруг услышал:

— Здравствуйте, Виктор Анатольевич.

«Какой ещё Виктор Анатольевич?» — пронеслось в мозгу.

— Это я, Зарубин.

Повернувшись на голос, Алексей увидел худощавого гражданина, который, закинув ногу на ногу, сидел на противоположном конце скамейки и, отвернувшись, разговаривал с кем-то невидимым, по, блестевшему в ухе мини-передатчику.

— Что?.. Послушайте, я же объяснял вам, проект совершенно безопасен…

«Чёрт, не дадут в тишине посидеть» – начал раздражаться Лёха. Отвернувшись, он закрыл глаза и попытался опять вслушаться в шелест листьев.

— Да, почему?.. Мне казалось, я довольно убедительно доказал на собрании, что риск аварии минимален… — продолжал трещать незнакомец.

Алексей уже выходил из себя – «Да что за хамство, неужели нельзя место найти, где ты никому мешать не будешь своей болтовнёй».

— Послушайте, мне всего-то надо подобрать подходящего человека, который согласится лететь со мной вторым пилотом, потому что одному мне трудно будет поддерживать работоспособность и контролировать процессы…

«Нет, вот скотина, видит же, что человек сидит, отдыхает, спит практически…»

— Да понимаю я всё… Ну, буду искать… Я понимаю, что мало кто согласится… Ну да… Ну почти никто… Но если дело только в этом… Ах, так проект утверждён?.. А почему же вы говорите, что опасно?.. Ах, это Ваша личная точка зрения?..

Алексей окончательно вышел из себя, резко встал и направился прочь из парка. Вслед ему на прощанье доносилось:

— Так что? Комиссия утвердила мой проект? Ах, ну если так…

— Так, так – уже вслух на ходу бесился Лёха – хоть бы тебе, Зарубин, зарубили весь твой проект. Второй пилот ему нужен. Поучиться тебе нужно, как вести себя.

Выйдя из парка, он двинулся к третьему корпусу академии, где должны были объявлять итоги сдачи тестов и экзаменов, а так же озвучивать рекомендации к распределению, что, по сути, этим самым распределением и являлось. До процедуры оставалось меньше часа, и Лёха решил по пути заглянуть в библиотеку, там хотя бы никто мешать не будет. Вообще, доступ к любому произведению можно было получить через сеть с любого компьютера, хоть домашнего, хоть личного, который, как и у всех, лежал у Лёхи в сумке. Так что в самих библиотеках, как в книгохранилищах, уже лет сорок не было надобности. Но они оставались при каждом учебном заведении и учреждении. Хотя по сути это были одни большие читальные залы, где каждый мог спокойно посидеть в тишине и почитать. В таком зале Алексей и провёл, оставшиеся до оглашения результатов, часы за перечитыванием сборника воспоминаний советских космонавтов.

Когда же прозвучало объявление о скором начале процедуры распределения, он вышел из здания, присоединился потоку выпускников, направлявшихся в третий корпус, и уже вскоре входил в огромную аудиторию, где уже раздавался голос старенького ректора.

Выходил оттуда в страшном ступоре – не слышал возбуждённых разговоров уже бывших сокурсников, не мог ни о чём думать. В голове только вертелось, услышанное после своей фамилии – «Дежурства на станциях серии МИР». В совершеннейшем оцепенении, не помня как, новоиспечённый выпускник добрался до своей комнаты. Лёг на кровать, встал – не лежалось, налил чаю, отхлебнул – отставил чашку. Включил публицистический канал и снова упал на кровать. На экране плазмы шла какая-то видимо научная передача, но его сейчас не интересовало, что мелькает на экране, лишь бы не было тишины.

В голове вертелось. Какой к чёрту МИР? Он столько лет ждал этого момента, что бы узнать, что всю оставшуюся жизнь проведёт в вахтах полгода через полгода в железной коробке, летая по орбите, снимая показания приборов и обеспечивая работу Сети? Да что же он за неудачник такой? За что ему это всё? Для чего он родился? Он-то думал, для того что бы совершить что-то, какой-то поступок, а может даже и подвиг, что бы расширить горизонты, статьодним из вершителей новой эры, новым Гагариным, новым Фроловым. Да хотя бы просто отправиться на освоение пояса астероидов и заниматься там, вдали может и не самым великим, но таким трудным и таким полезным делом расширения границ человеческого присутствия в космосе. А оказывается, он до пенсии будет вертеться вокруг земли в этих консервных банках. И самое полезное, что ему суждено сделать, это вовремя отправить показания для очередного прогноза погоды, да устранить какую-нибудь мелкую неполадку.

Тем временем на экране появилась заставка новостей, и Алексей услышал голос ведущей.

— Более семи лет шла подготовка к старту проекта под названием «Нептун-1». Отделение Московского НИИ на базе Звёздного городка трудилось над разработкой космического корабля, способной доставить человека к восьмой планете Солнечной системы. В данный момент проект утверждён комиссией межпланетных перелётов и всё готовок началу постройки корабля. Глава проекта, человек, которому принадлежит идея и все принципиальные разработки, Андрей Александрович Зарубин, собирается закончить постройки к весне следующего года и приурочить старт ракеты к столетию со дня первого полёта человека в космос.

Чёрт, люди уже к Нептуну летят, а он так и будет по орбите мотаться. Стоп. То сказала ведущая? Как зовут, главу проекта? Он недавно слышал эту фамилию. Алексей отмотал назад.

— …принципиальные разработки, Андрей Александрович Зарубин, собирается закончить постройки…

«Зарубин, Зарубин… Это случайно не тот невоспитанный гражданин, который не дал ему сегодня насладиться тишиной? Что же он говорил-то? Интересно… — Алексей пытался восстановить в голове слова, которые он ещё днём изо всех сил старался пропустить мимо себя, — Говорил вроде, что безопасно, что на комиссии что-то доказывал. Вроде говорил, что пилота найти не может. Что никто не согласится. Да как же можно не согласиться – к Нептуну лететь. Странно».

Лёха достал из сумки личный компьютер и набрал в строчке поиска «Андрей Александрович Зарубин». И первым в столбике появившихся данных людей были данные конструктора и лётчика-космонавта, который, судя по информации, давно уже разрабатывает космический корабль, способный совершать принципиально более дальние перелёты, чем те, которые совершаются в настоящее время. Фотография сразу освежила в памяти лицо худощавого гражданина в парке. В разделе контактной информации был номер персонального телефона.

Сразу возникла мысль – может позвонить? Да ну, если его даже на Марс распределили, какой там полёт к Нептуну. А вдруг. Он вроде так говорил, что для него проблема – человека найти. А если позвонить, то, что ему сказать? Здрасьте, я хочу с вами лететь? Бред.

Алексей смотрел в экран, весь разрываемый противоречиями, и не заметил как пальцы сами, на автомате набрали на телефоне номер. Очнулся, только когда из трубки послышалось:

— Да. Я слушаю! Да говорите же. наконец!

Поднеся телефон к уху, он неуверенно сказал:

— Алло.

— Я вас слушаю, что вы хотели?

— З-здравствуйте, извините, вы Андрей Зарубин?

— Ну да, я. Кто вы? Что вы хотели?

— Вы знаете, я слышал, что вы ищете пилота.

— Что? Откуда вы знаете?

— Случайно услышал ваш разговор сегодня в парке, на лавочке.

— Случайно услышали? Как интересно. Ну и что же вы хотите?

— Понимаете, я тут закончил Академию Космонавтики…

— Понятно, и хотите, значит, лететь к Нептуну.

— Ну…

— Я понял, молодой человек, я бы вам посоветовал не страдать ерундой, а отправляться на Марс, на Луну или где там у нас сейчас самые большие стройки. Впрочем, если хотите, давайте через час встретимся на той же лавке, где вы меня подслушали. Я с удовольствием пообщаюсь с молодым энтузиастом.

Через час Алексей уже вовсю нарезал круги вокруг лавки. Хорошо хоть на место встречи понесся сразу же после разговора. Место еле нашёл, весь парк оббегал. Только присел, а тут и знакомая фигура показалась. Зарубин подошёл и сразу начал говорить.

— Здравствуйте. Значит, это вы хотите совершить полёт к далёкой планете, открыть новую эру в покорении космоса и вписать своё имя в историю космонавтики? Вы выпускник? Сегодня выпустились? И уже, значит, успели подслушать, что некто готовит проект. Славно. Послушайте, что я вам хочу сказать. Кому-кому, но вам это совсем не нужно. Вы очень молоды и у вас впереди вся жизнь, служба, звания, награды, какие там ещё заманчивые перспективы у выпускников? Этот проект не для вас. Понимаете, туда ещё никто не летал. Очень большая вероятность, что корабль обратно не вернётся, просто потому, что ещё не было таких проектов. А значит, скорее всего, это будет ваш первый и последний полёт.

— Н-но вы же говорили, что это безопасно и что риск минимален.

— Да мало ли, что я говори начальству, я ему готов был, что угодно сказать, лишь бы дали старт. И перед комиссией, знаете, мне совсем не трудно исчерпывающие доказательства придумать.

— Но зачем?

— Затем, что этот проект я готовил всю свою сознательную жизнь. И полететь я должен – без разницы, вернусь я или нет.

— Почему? Почему вы сначала не запустите автоматически управляемый корабль, или корабль с животными на борту?

— Потому что в таком полёте будут моменты, когда обязательно нужно будет управлять вручную, и тут пилот нужен. И раз это моё детище, то и лететь должен я. А то, что не вернусь – не беда. На протяжении всего полёта корабль будет отсылать данные на землю. Так что тут потом разберутся, что было не так, и следующий проект уже будет строиться с учётом моих ошибок. И как вы правильно подслушали, мне обязательно нужен напарник, без этого никак. Только вот к такому я не только уговаривать, я предлагать такое икому не имею право. Вот в принципе, всё, что я хотел вам сказать.

— А вам не страшно?

— Может и страшно. Это вообще третий вопрос – страшно мне или нет. В любом случае, кто-то должен лететь. Потому что сейчас нет другого варианта. А не лететь нельзя, потому что будут упущены, или, во всяком случае, отложены на определённый срок вполне существенные возможности для развития космонавтики и для освоения солнечной системы. Поэтому я полечу.

Зарубин замолчал. Молчал и Лёха, думая о чём-то своём. Так они просидели где-то с минуту, после чего выпускник посмотрел на учёного и тихо сказал:

— Я очень хочу с вами полететь.

Спустя почти год, аккурат перед праздником столетия со дня первого полёта человека в космос Лёха сидел в кабине корабля, полностью готовый к старту. За этот год произошло многое. Он попал под начало Зарубина, тот обо всём договорился, свежеиспечённого выпускника целый год тренировали и обучали, а впоследствии Алексей сдал все нормативы и был зачислен в экипаж корабля Нептун-1, состоящий из двух человек.

«Вот так, — думал второй пилот – неужели всё сбылось? Неужели лечу. Лечу туда, где никто ещё не был, и даже не мечтал быть. Где буду первым. Я буду первым. Алексей Дмитренко. Открою новую страницу, впишу туда своё имя. Останусь в истории, как один из первых, кто полетел на такое расстояние. Может какой-нибудь мальчишка прочтёт обо мне и тоже захочет стать космонавтом. А может, я не вернусь, и тогда принесу свою не великую, но пользу. После меня полетит пилот, и он уже вернётся. А значит, всё-таки, не для того, что бы как все жизнь прожить, для большого дела был рождён. Не зря, значит, все мечты, старания, стремления, учёба, тренировки. Всё не зря».

kuklean 336: Урок истории

В школе прозвенел звонок, и спустя мгновение из классов, распахивая двери, шумными стайками высыпались дети. Они бежали по коридорам, обгоняя друг друга и медлительных учителей, спешили на улицу. Учителя, возвышаясь над морем суетливых учеников, перекрикивая гул детских голосов, желали друг другу приятного вечера. Вся школа заполнилась хорошим настроением, и настроение это волнами выплёскивалось на улицу, под мягкие лучи майского солнца.

Но было в этом потоке радости небольшое пасмурное пятно – трое учеников, вышедших из одной классной комнаты. Они шли неторопливо, погружённые в себя, и, кажется, всеобщее веселье их вовсе не касалось. За ними следили две пары глаз.

— Я думаю, у этих всё будет нормально, — сказал заведующий гуманитарным отделом. — По крайней мере, они не плачут.

— Это может быть как хорошим признаком, так и плохим, — возразил заведующий отделом психологии. — Самый тяжёлый шок вызывает оцепенение и обращается внутрь человека.

— Вы хотите переговорить с ними?

— Нет, — ответил психолог.

— Возможно, стоит позвонить родителям?

— Стоит, но немного позже. Лучше всего им было бы сейчас самим обсудить произошедшее. Впрочем, я уверен, что именно это они сейчас и сделают. Прямо на школьном дворе.

Психолог не ошибся. На улице троица отделилась от общего потока, стремящегося за пределы школьной территории, и направилась к старой иве. Они сели в кружок на траву. Несколько минут никто ничего не говорил.

— Бред какой-то, — сказал рыжий мальчик.

— Теперь я понимаю, почему они провели урок только для троих из класса, — сказала девочка.

— Почему? — спросил второй мальчик.

— Завтра пойдёт следующая тройка, — сказал рыжий. — Барков, Кейнс и ещё кто-то…

— Оля Молчанова, — сказала девочка.

— Да… В общем, я скажу так – или они пытаются нас надурить, или я вообще ничего не понимаю, — предположил рыжий.

— Женя, ты что? «Надурить»? Это же школа! — возмутилась девочка.

— А как же «критическое мышление»? — спросил Женя. — Может, это проверка? Принимаем ли мы всё на веру или умеем думать сами? Как раз к тебе, Оля, это и относится. Оля промолчала.

— Есть простой способ проверить, — сказал второй мальчик. — Оля, открой энциклопедию.

Девочка достала из сумки коммуникатор, и расстелила его на траве. Мальчики передвинулись поближе к ней, чтобы видеть экран.

— Что спросим? — сказала Оля.

— Давай «история», — сказал Коля.

— А на русском или на английском? — спросил Женя.

— Какая разница? Давай на русском.

— Хорошо, — сказала Оля и набрала слово «История».

— «История – наука, занимающаяся изучением человека в прошлом», — прочитала Оля первую строку энциклопедической статьи.

— Не очень информативно, — заметил Женя. — Давай что-то более узкое. Оля стала пролистывать статью.

— Смотри, есть разные истории, — сказала она и стала перечислять. — История культуры, история науки, история государства и права…

— Вот-вот! — перебил её Женя. — Государство! Как раз вот про это я на уроке ничего не понял.

— Тебе полчаса учитель истории рассказывал об этом, и ты ничего не понял. Думаешь, в энциклопедии понятнее? — спросил Коля.

— Я согласна с Женей, — сказала Оля. — Мне кажется, учитель нам рассказывал очень… щадяще, что ли…

— Жми на «государство», — скомандовал Женя.

— Я помню, что такое государство, — сказал Коля. — Я на уроке запомнил.

— Ну и что же? — спросила Оля.

— Давай, сейчас проверим тебя энциклопедией, — усмехнулся Женя. Коля наморщил лоб и принялся щипать себя за нижнюю губу.

— Государство… государство – это организация людей… организация общества, ограниченного на территории, и применяющая… применяющая сласть для поддержания… порядка. Правильно? Оля нажала на ссылку «Государство».

— Ну, в общем, да. Только не «сласть», а «власть».

— Слово незнакомое, — виновато улыбнулся Коля.

— Внимание! — строго сказала Оля. — Читаю. «Власть – возможность и способность осуществлять свою волю, воздействовать на деятельность и поведение других людей, даже вопреки их сопротивлению…». Ничего себе!.. «Основывается на различных методах: демор… демократических и авторитар…ных, честных и нечестных, насилии и мести, обмане, провокациях, вымогательстве… стимулировании, обещаниях и так далее».

— А ты говорил «бред», — сказал Коля.

— Говорил, — согласился Женя.

— Подождите, — сказала Оля, сворачивая коммуникатор. — Так мы будем вечно бродить по ссылкам, вычитывая определения, но не понимая сути.

Мальчики кивнули. Женя лёг на траву и обхватил руками голову. Все трое молчали.

Школьный двор постепенно пустел, и шум детских голосов уже стих. Из школы выходили последние ученики, закончившие свою смену по уборке школы. На крыльце учитель физики наслаждался послеобеденной сигаретой. Его удовольствие слегка портила учительница китайского языка, рассказывавшая ему последние сплетни из личной жизни коллег. Незаметные за бликами на оконном стекле, в коридоре по-прежнему стояли двое заведующих отделами и следили за детьми, которые пытались объяснить себе нечто очень странное и пугающее.

— Давайте обсудим это в знакомых нам понятиях, — сказал Женя. — Государство – это организация людей, так?

— Так, — кивнул Коля.

— Организация, то есть сообщество, то есть союз, — продолжал Женя. — Люди объединяются для достижения какой-то цели. Например, построить дом.

— Или для получения удовольствия, — добавила Оля. — Например, играть и слушать музыку.

— Допустим. В конце концов, получение удовольствия – тоже цель. Но целью государства, насколько я понял, было сохранение порядка. Верно?

— Верно, — кивнула Оля. — Только я не понимаю, почему это называется государством. Ведь это просто люди, которые собрались вместе, договорились о каких-то устраивающих всех правилах поведения, и просто поддерживают порядок. Зачем для этого отдельное слово выдумывать? Это же совет – совет школы, совет квартала… Союз Советов Свободных Рабочих, наконец.

— Иван говорил, что государства были огромными, — сказал Коля, — что в них были миллионы людей.

— Полный бред! — воскликнул Женя. — Как могут миллионы людей о чём-то договориться? Даже объединённые по интернету миллиарды людей не смогут достигнуть единогласия. Найдётся какое-то количество недовольных.

— Вот! Вот именно! — вскрикнула Оля. Мальчики посмотрели на неё.

— Именно в этом и есть секрет… сейчас, — она развернула коммуникатор и начала искать нужное место. — «Власть… основывается на… насилии и мести, обмане, провокациях, вымогательстве, стимулировании, обещаниях и так далее». Я думаю, их, этих несогласных обманывали и обещали им что-то! Оля еле сдерживала улыбку удовольствия от раскрытого ею секрета.

— Но нельзя обмануть всех, — возразил Женя. — Среди тысяч несогласных были же те, кто не верил обману или обещаниям.

— Но в методах было же насилие, — парировала Оля. Женя фыркнул.

— Во-первых насилие недопустимо, а во-вторых, как можно применять насилие к тысячам людей? Руки устанут.

— Значит, было допустимо раньше, — сказала Оля. — Всё может быть. Раньше и люди, знаешь ли, были обезьянами. И среди обезьян до сих пор распространено насилие…

— Точно! — воскликнул Коля. — Помните, у обезьян самец является лидером стаи? Но не лидером, к советам которого прислушиваются, а лидером силы – он бьёт своих конкурентов, пока они не убегут.

— Так это же у обезьян, — сказал Женя. — Мы тем и отличаемся от них, что у нас есть мозги, способные к разумной организации. Стаю прокормит не сильный лидер, а лидер, который знает, где искать бананы.

— Но ты же можешь предположить, что мы не сразу – бах! — и стали такими умными и организованными? Возможно, был такой период между обезьяной и человеком, когда стая постепенно превращалась в совет, а право решать постепенно переходило от вожака к всем членам общества.

— Я думаю, так и было, — кивнула Оля. — Молодец, Колян.

— И вот этот промежуток «разумной обезьяны» или «глупого человека» был временем государства, — продолжил Коля.

— И смотри ещё, — сказала Оля и зачитала вслух, — «воздействовать на деятельность и поведение других людей, даже вопреки их сопротивлению». Понял? Это и есть насилие, метод обезьян!

— Да не может такого быть! — вскочил Женя. — Это глупо!

Он сердито развернулся и пошёл прочь от одноклассников. Спустя несколько секунд он, придумав что-то, вернулся.

— Вот, представь, Оля, что я и Колян решили насилием заставить тебя писать за нас домашние задания. Что из этого выйдет?

— Ничего не выйдет, — сказала Оля. — Ты что это такое придумал?

— Он для примера, — пояснил Коля. Оля пожала плечами и поправила юбку.

— Я думаю, когда об этом узнают остальные, они больше не захотят с вами учиться в одном классе… Пока вы не попросите прощения, разумеется, и не пообещаете так больше не делать.

— А если мы и ко всем остальным в классе применим насилие?

— Вас двое, их девятнадцать, — ответила Оля.

— А если мы супер-супер-сильные? — не унимался Женя.

— А в школе учится больше четырёхсот детей и около двадцати учителей, и ещё у вас есть родители, и я думаю, что никто из людей не одобрит вашего поведения. И вообще…

— Вот именно! Насилием ничего нельзя сделать! — Женя ликовал. — Не работает этот метод. И не может работать ни у кого, кроме обезъян!

Оля промолчала. Радостный Женя обошёл вокруг дерева и с размаху уселся рядом с одноклассниками.

— Не работает! — повторил Женя.

— Но работал же, — тихо сказал Коля. Женя сразу погрустнел.

— Знаю, — сказал он и подогнул колени. — Загадка.

Коля встал, подошёл к дереву и прислонился к старому морщинистому стволу. Отломав веточку, он стал отщипывать от неё листочки. Все молчали. Когда листья на ветке кончились, Коля легонько ударил ею по ноге.

— В общем, есть ещё кое-что, — сказал он.

— Что? — повернулась к нему Оля. Коля вздохнул и выбросил веточку.

— В общем, как-то я застал отца за просмотром старого фильма, чёрно-белого, — медленно сказал Коля. — И он хотел сразу выключить его, когда заметил меня. Но я тихо стоял за его спиной несколько минут и смотрел на экран. Я сказал ему, что я видел, и потребовал, чтобы он объяснил мне. И он объяснил…

— Что объяснил? — перебил его Женя.

— Он сказал, что нам потребуется несколько вечеров, как минимум. И с того дня каждый вечер мы проводили несколько часов в разговорах – он рассказывал, я слушал и спрашивал. Первый вечер был похож на наш сегодняшний урок. Так что Иван всё правильно рассказывал… Потом я начинал понимать всё больше и больше. И всё это было, как сказал папа, самое важное, что всем стоит знать, но что детям об этом рассказывают постепенно – слишком много там пугающих вещей.

— И когда это было? — спросил Женя. — Ваши вечерние беседы?

— Зимой, — сказал Коля.

— И почему ты нам ничего не рассказал?

— Папа говорил не рассказывать друзьям, что слишком рано в нашем возрасте знать это. И что он мне рассказал только потому, что я увидел тот фильм.

— Что за фильм?

— Я не помню.

Коля чувствовал себя виноватым. Женя отвернулся от него, и Коля не мог заглянуть другу в лицо и понять, что он чувствует сейчас. Оля смотрела в землю перед собой. В воздухе висело невысказанное вслух страшное слово «предатель». Коля не знал, что сказать.

— Там было много диких вещей, — торопливо начал он. — И государств были сотни, и сначала ими правил один человек, у которого была вся власть.

— Не «сласть», нет? — спросила Оля. Коля покраснел.

— Я ничего не буду больше от вас скрывать, — умоляюще сказал он. — Ведь уже у нас был первый урок, уже можно… Вот. И если правил один человек, это называлось диктатура, а если он передавал власть своему сыну, это называлось монархия. И потом возникли парламенты, в которых собирались самые богатые люди страны… Вернее, из самых богатых людей жители отбирали тех, кто им больше нравится, чтобы они правили всеми остальными…

— Что такое богатый? — не поворачиваясь, тихо спросил Женя.

— Это тот, у кого больше денег, — сказал Коля, и понял, что объяснение вышло неполным. — Это всё из собственности. У каждого человека была собственность – то есть вещи, предметы, ценности, которые принадлежали только ему. И собственность можно было получить в обмен на деньги.

— Как это? — повернулся Женя. — Мне принадлежат эти ботинки. Я выбрал их в магазине. При чём тут «теньги»?

— Просто раньше, в то время ты мог взять ботинки в магазине только дав хозяину магазина деньги. Каждый получал за работу деньги. Или чтобы построить дом, нужно было купить землю за деньги у того, кто владел землёй…

— Что-то ты не очень понятно объясняешь, — сказала Оля.

— Потому что я несколько дней вникал в это, а тут за пять минут…

— Владел землёй? — улыбаясь, спросил Женя.

— Ага, — кивнул Коля.

— А чем ещё можно было владеть? Школой?

— Да, можно было владеть школой, — ответил Коля.

Он уже готов был ответить на все вопросы друга, лишь бы тот не считал его предателем. На самом деле, ведь вся эта история не такая уж страшная. А даже если и страшная, ведь это страшно на минутку. Тем более, теперь он выглядит таким умным для друзей, источником ценной информации. Коля даже вспомнил, что в истории люди продавали друг другу знания за деньги. Дураки! Что может быть приятнее, чем делиться знанием, без всяких там денег.

— А мог бы я владеть Олиной косичкой? — не унимался Женя.

— Мог! — подтверждал Коля. — И ты бы мог даже отдавать её Оле поносить за сколько-то денег в час. Это называется «ренда».

Женя хохотал и катался по траве. Оля смотрела на смеющихся мальчиков и тоже смеялась этой глупой затее с «деньгами».

— Оля, давай пять денег за косичку! — кричал Женя.

— И три денег за бантик, — подхватывал Коля.

Оля смеялась вместе с ними и тоже придумывала разные способы применения денег.

Два заведующих отделами, кажется, были довольны сценой всеобщего веселья под школьной ивой.

— Вот теперь точно – разговор пошёл о деньгах, — утвердился в своей догадке заведующий гуманитарным отделом. — Когда я веду историю, у меня в эти недели хохот стоит неописуемый.

— Так сейчас 2061 год, — заметил психолог. — Вот лет десять-пятнадцать назад они всё знали. А эти уже родились в новое время.

Гуманитарий задумчиво промычал в знак согласия. Он был очень доволен сценкой под ивой.

— Как вы догадались, что Каттани всё знает? — спросил он.

— Эти двое были ошарашены – зрачки, осанка, как они держат рюкзаки. А Николай смотрел не перед собой, а на них, на их реакцию, — объяснил психолог. — В общем, я не знал, я заподозрил.

— Возможно, это даже можно использовать…

— В смысле?

— Может, стоит обучать по отдельности учеников со стабильной психикой, а потом внедрять их в такие тройки, или даже пятёрки, чтобы они держали ситуацию под контролем, — предположил гуманитарий. — Всё-таки доверие к сверстнику больше.

— Возможно. Я изучу вопрос, если вы хотите.

— Да, попробуйте.

— Но будет сложно найти добровольцев среди учеников, тем более, что они не знают, на что идут, — сказал психолог. — Кроме того, это нужно обсудить на совете учителей, потом на совете родителей. Проект сложный. Кроме того, есть одна опасность… Гуманитарий отвернулся от окна.

— Какая?

— В этот раз всё пошло по-хорошему, — сказал психолог, протирая очки платочком. — В этот раз они заговорили о деньгах. А что будет, если разговор пойдёт в другую сторону жизни государства?

Гуманитарий не ответил. Он снова посмотрел на детей. Те сели, свесив головы над коммуникатором, хихикали и толкали друг друга в бок. Коля диктовал новые для друзей слова, а Оля вписывала их в поисковую строку энциклопедии. Заведующий отделом внутренне завидовал детям. В его ученические годы коммуникаторов не было – рюкзаки тянули вниз тяжёлые книги, истрёпанные предыдущими поколениями немотивированных к учёбе школьников. В школе он проводил шесть часов без крошки во рту, потому что родителям нечем было платить за обеды. В школе кричали, обижали. Учителя ставили ему средние оценки за то, что родители не приносили подарки. Родители ругали его за плохие оценки, и отказывались купить ему велосипед или игровую приставку. В школе никто не хотел с ним дружить, потому что у него не было велосипеда и игровой приставки. И, конечно, одинокого мальчика без друзей, очкарика из бедной семьи всегда били… А, может, это даже хорошо, что у него не было приставки, подумал заведующий отделом. Это сейчас дети с малых лет в коммуникаторах чаще включают учебные программы или энциклопедии, чем игры, а тогда их ничего не интересовало, кроме игрушек. Смысла не видели в учёбе. Ни в чём не видели смысла. Эти видят. Этим повезло.

Заведующий отделом вздрогнул от неожиданности, когда психолог схватил его за запястье. Он с трудом вынырнул из моря воспоминаний и размышлений.

— Что случилось? — спросил он.

Психолог качнулся в сторону улицы. Заведующий гуманитарным отделом посмотрел на детей – они больше не смеялись. Коля покровительственно ухмылялся, а Женя и Оля, широко раскрыв глаза, смотрели на экран коммуникатора.

— Скорее, — прохрипел психолог. — Скорее!

Педагоги побежали по коридору. Поворот налево, ботаническая аллея, ещё один поворот, стенд со спортивными кубками, холл. Более атлетично сложенный психолог уже подбежал к выходу и с силой рванул медленно отползающую створку автоматической двери. Гуманитарий, борясь с одышкой, выскочил на улицу вслед за коллегой. Они бежали к иве. С гуманитария спали очки, он поймал их на лету и долго не мог нацепить на нос. Он видел лишь тёмно-зелёное пятно старого дерева и бежал на него. Он слышал, как кричала девочка, у неё была истерика. Кто-то пронёсся мимо, заведующий отделом остановился и, наконец, надел очки. Он увидел рыжего мальчика Женю, убегающего со двора. За ним бежал психолог.

Гуманитарий, тяжело дыша, подошёл к дереву, схватился за шершавый ствол. Плачущую девочку обнимал за плечи Коля. Он раскачивался, будто пытаясь убаюкать её. Заведующий отделом сел рядом с ними, поднял перевёрнутый коммуникатор, посмотрел на экран и выключил его.

— Ну, как прошёл первый урок, коллега? — спросил он у Коли. — Как реагировала аудитория? Коля с мольбой в глазах посмотрел на учителя.

— Простите, — тихо сказал он.

Психолог долго преследовал Женю. Мальчик бежал, не разбирая дороги, вытирая рукавом лицо, он почти ничего не видел и, в конце концов, споткнувшись о клумбу, распластался на земле. Психолог подбежал к нему и взял за руку, помогая подняться. Женя испуганно выдернул руку, но увидев знакомое лицо, упал в объятья учителя.

Спустя десять минут они сидели на скамейке и пили через трубочку прохладный сок. Женя шумно вытянул последние капли из бутылки.

— Ещё принести? — спросил психолог. Женя отрицательно мотнул головой.

— Ты как?

— Нормально, — просипел мальчик.

— Чего побежал? Женя пожал плечами.

— Испугался? Женя отвернулся и вытер глаза тыльной стороной ладони.

— Ты не бойся, — сказал психолог. — Такого больше нет. Это история.

— Я не боюсь, — сказал Женя. — Мне жалко.

— Тех людей? — спросил психолог. Женя кивнул.

— И детей, — добавил он. — И всех вообще… Зачем они это делали?

— Их убедили. Их заставили.

— Нельзя убедить делать такое.

— Как оказалось, можно.

— Их были сотни, я видел. Они лежали все вместе. И те, которые стояли, а по ним выстрелили и они умерли. А кто-то это снимал. Зачем он снимал? — Женя опять расплакался, но уже не стал прятать лицо.

— Он снимал, потому что ему платили деньги. Но теперь это видео нужно всем нам, чтобы знать историю.

— Это не надо знать.

— Надо. Обязательно надо, — сказал психолог. — Знаешь, после той, самой страшной войны, люди говорили: «Мы должны помнить это, чтобы больше такого не повторилось».

— Повторилось?

— И не один раз… Но больше никогда не повторится, понял? Этого никто не обещает, но каждый должен знать, что такого больше нельзя допускать. Мы рассказываем это своим детям, чтобы они жили и работали, помня о том, что такого больше не должно быть. Никто не сделает так, и никто не заставит никого так делать. Миллионы людей погибли ради того, чтобы в твоей жизни этого не было. И этих людей нельзя забыть, понял?

— Да, — сказал Женя.

— История – самая важная наука для людей. Психология тоже ничего, но история важнее.

Они просидели ещё несколько минут в тишине боковой улицы, возле магазина с настежь открытой дверью. Из двери донёслась вступительная мелодия к шестичасовому выпуску новостей.

— Пойдём, — сказал психолог. — Ты рюкзак свой под ивой оставил.

Они встали и пошли к школе. Навстречу им, неловко улыбаясь, шли Коля, Оля и заведующий гуманитарным отделом. В руках заведующего был женин рюкзак.

Князев Милослав 335: Пятая медаль

Светка Белова сидела перед кабинетом директора. Не в первый раз, между прочим. Но было и отличие, причём весьма существенное. Если во всех прошлых случаях она мысленно готовила речь о том, что раскаивается, признаёт вину и больше не будет (всегда совершенно искренне, во всяком случае, на момент произнесения действительно верила в то, что говорила), то сейчас не собиралась делать ничего подобного. Наверное, впервые в жизни девочка чувствовала такую страшную несправедливость и была готова повторить до последнего слова всё то, за что её вызвали к директору школы.

А всё началось неделю назад, когда классная руководительница, учительница русского языка и литературы, Марья Петровна дала задание для следующего классного часа.

— Тема – герои среди нас, — объявила она.

— Про первое место на соревнованиях за приз школы подойдёт? — тут же спросил Пашка Гарин.

— Не нужно понимать так буквально, — ответила учительница. — Среди нас не означает именно в нашем классе. У некоторых из вас есть родственники – настоящие герои. Вот о них и нужно подготовить короткие доклады.

Тема оказалась не такой простой, как поначалу ожидали дети. Это для большинства оставшихся на Земле, все они, «марсиане» – герои. Но для них самих, прилетевших сюда вместе с родителями ещё совсем маленькими или даже родившихся и выросших уже под куполами красной планеты – ничего особенного. Нет, были и такие, кого и по меркам Марса можно назвать героями, но совсем немного.

У того же Пашки Гарина отец не дал сошедшему с орбиты транспортнику обрушиться на восьмой купол. Капитан Андрей Гарин совершил самый настоящий подвиг. Катапультировал экипаж и увёл корабль в сторону. Разбился вдребезги! Все думали, что погиб, но спасатели нашли тело в скафандре, а медики смогли собрать буквально по кусочкам. Летать капитан больше не мог, но до сих пор работает в космопорту восьмого купола диспетчером.

Эту историю и так все на Марсе знали, как впрочем, и на Земле. Да и сам Пашка уже сто раз хвастался. Но все выслушали, как он рассказал об отце-герое ещё раз. Павел Гарин вышел к доске (обычно дети отвечали со своих мест, но по такому случаю было сделано исключение) и во время доклада перебрасывал на неё из своего учебного планшета фотографии папы, грузового транспортного корабля и его обломков.

Потом Наташа Воронова рассказала про свою маму. Она, в отличие от Пашки, никогда не хвасталась, но эту историю тоже все знали. Людмила Воронова остановила великую марсианскую эпидемию.

Биологи из третьего купола исследовали найденные на красной планете микроорганизмы и случайно заразились. Вообще-то это считалось невозможным по причине полной несовместимости марсианской и земной жизни, но вирус каким-то образом мутировал. Хуже всего то, что не заметили сразу, опасный микроб покинул стены лаборатории, и на карантин прошлось закрывать весь купол.

Паники не было. Люди жили и работали так же, как и раньше. И умирали. Жертвами эпидемии стали тридцать восемь человек.

Врач Людмила Воронова нарушила карантин. Вошла внутрь третьего купола и заразилась вместе с остальными. И успела разработать сыворотку. Все дети в классе прекрасно помнили тот случай, но всё равно выслушали доклад Наташи, о её героической маме.

Ещё имелся один герой, которого все в классе знали лично. Ничего удивительного: во-первых, старший брат одноклассника Жени Маркина, а во-вторых, ученик этой же школы (под восьмым куполом она пока всего одна). Три года назад, когда ему было столько же, сколько и им, вездеход с пятым «А» потерялся в пустыне. И если бы только «потерялся». Назад, хоть по навигатору, хоть по собственным следам вернуться можно всегда. Да и вызвать спасателей тоже. К несчастью вездеход ещё и сломался и, как назло, отказали не только двигатели, но и рация. И чёрт бы с ней, вещь по сыти совершенно ненужная, пережиток устаревших инструкций, так как у любого при себе имелся планшет с выходом в планетарную сеть. Вот только как на зло застряли прямо посреди аномалии, мощная рация оттуда пробилась бы без проблем, а планшеты никак. Хорошо хоть реактор и очиститель воздуха продолжали работать.

Из взрослых в той экскурсии присутствовали только водитель да учительница. Первый был ранен ещё во время аварии, а вторая подвернула ногу, когда попыталась пойти за помощью. Ещё повезло, что совсем недалеко, поэтому смогла вернуться к вездеходу. Тогда Павел Маркин надел взрослый скафандр (в детском на такой путь не хватило бы воздуха даже с парой запасных баллонов, а на большее количество ранец не рассчитан и их пришлось бы тащить в руках), нацепил дополнительные баллоны и отправился за помощью.

Сначала его поступок сочли вовсе не героическим, а глупым. Мол, кто мешал просто спокойно посидеть сутки в вездеходе? Да и это самый крайний срок, потом бы их обязательно хватились и нашли. Но на следующий день началась песчаная буря. Если бы не Павел, детям пришлось бы две недели сидеть в сломанной машине. С ранеными взрослыми и без еды! Нет, их бы обязательно бросились спасать. Не смотря ни на какую буру. И обязательно бы спасли! Но ценой каких усилий и возможно даже жертв?

Если первые три героя были прекрасно известны всему классу, то о четвёртом не знал никто. О нём рассказал Серёжка Коржиков, его дядя жил и работал в Лунограде. Это на Марсе атмосфера хоть очень разреженная, но всё же есть, и метеориты почти не беспокоят, во всяком случае, попаданий в купола не было ни одного, за всё время их существования. Луна – совсем другое дело.

Очередной метеоритный дождь нарушил герметичность. Кроме главного купола, который так просто не пробить, и основного города под поверхностью, там есть немало дополнительных объектов снаружи. Как правило, технические помещения, где люди бывают нечасто, но именно в тот момент в разгерметезированном отсеке находилась целая бригада. Дядя Сергея, не задумываясь, прикрыл отверстие голой рукой и держал, пока ремонтники не восстановили целостность обшивки. Таким образом, спас своих товарищей, а руку ему потом новую вырастили.

Если не у всех, то у многих дедушки, а то и бабушки участвовали в Третей Мировой. Войне Судного Дня, как её назвали на западе, и Войне За Спасение, как она называлась на самом деле. В 2022 году Россия, Белоруссия, Украина и Казахстан после всенародных референдумов объявили о восстановлении СССР. И почти сразу на него напали фашистские страны НАТО. У многих ребят из класса были родственники участвовавшие в той войне. Одни погибли, другие вернулись с наградами. Но никто из детей не сделал доклада в их честь. Они жили в мирное время, и трудовой подвиг ценился куда выше ратного.

Светлана Белова оказалась единственной, кто думал иначе. Девочка вышла к доске, но посылать туда изображение из своего планшета не спешила. В руках она держала массивную металлическую шкатулку. Всё так же молча передала предмет первой парте.

— Ой! Тяжёлая! — воскликнул Пашка, чуть не уронив.

— Конечно, — с гордостью ответила Светка. — Сварена из обшивки потопленного авианосца американских фашистов «Барака Хусейна Обамы». Крышка вырезана из бронестекла «раптора» какого-то там поколения, сбитого лично моей бабушкой.

Под стеклом, на красном бархате, лежало четыре одинаковых медали «За отвагу». Во всяком случае, на первый взгляд. Присмотревшись внимательней можно было понять, что одна из них слегка отличается и не только отсутствием внизу надписи СССР, но и диаметром.

— Первую медаль получил мой пра-пра-пра-прадед при обороне Москвы, — начала рассказывать Света.

Тяжёлая шкатулка пошла по рукам, а на доске появилась первая фотография.

— Белов Пётр Иванович. Начал войну ополченцем под Москвой, закончил старшим лейтенантом при штурме Берлина. Там и погиб, не дожив до победы всего нескольких дней.

— Вторую медаль получил его внук, мой прапрадед. Лейтенант Белов Андрей Владимирович. За выполнение интернационального долга в Афганистане.

Света сделала паузу и поменяла изображение на экране планшета, соответственно и на доске.

— А почему третья медаль какая-то не такая? — раздался вопрос из класса.

— Да, ненастоящая! — поддержал его другой голос.

— Она настоящая! — ответила девочка. — Меньшего размера и без СССР, но всё равно настоящая. Такие делали в те страшные времена, когда одни предатели развалили Советский Союз, а другие их молча поддержали. Её получил мой прадед Белов Евгений Андреевич, когда боролся с такими предателями и бандитами в Чечне. Было очень трудно, потому что их открыто поддерживали деньгами и оружием фашисты стран НАТО и продажные чиновники несоветской России.

На доске сменилось ещё несколько старых фотографий, на этот раз уже цветных, и девочка продолжила:

— А теперь про последнюю, четвёртую медаль. Я никогда об этом не рассказывала, но вы все и так знаете.

— Не знаем, — тут же ответил Пашка.

— Неужели? — хитро сощурилась Светка. — Может, скажешь, что и этого никогда не видел?

Девочка нажала заранее подготовленный файл у себя в планшете и на доске появилась знаменитая, имеющаяся в любом учебнике истории, фотография. Имена героев, изображённых на ней, были известны всем в классе, просто Светке запрещалось хвастать, и все думали что однофамильцы. Однако сегодня был повод рассказать семейную легенду, и девочка не могла им не воспользоваться.

Светкину бабушку сбили в небе над Вашингтоном. Как она оказалась в отряде, который поднимал красное знамя над американским рейхстагом Наталья Белова и сама не сумела ответить. Но факт оставался фактом и фото семи бойцов на крыше Капитолия имеются не только в учебниках истории. Его видел весь мир! Шестеро мужчин в форме ВДВ и девчонка с косичками в порванном лётном комбинезоне.

За тот случай лейтенант Наталья Белова и получила свою первую медаль. И не только её. Звёзды Героев Советского Союза им всем тогда тоже дали.

Дети смотрели на одноклассницу и не могли поверить. Как?! Как они сразу не догадались?! Ведь сходство с бабушкой на фотографии было абсолютно очевидно.

— А почему тут одно пустое место? — спросил всё тот же Пашка, когда стальная шкатулка вернулась к нему.

— Для пятой медали, — ответила девочка.

— И где она?

— Пока нет. Когда мы улетали на Марс, бабушка подарила мне эту шкатулку. И ещё взяла обещание, что следующая медаль будет моей.

Затем ученица отложила в сторону свой планшет, встала перед классом, подняла руку в приветствии и очень серьёзно произнесла:

— Я, юная пионерка Светлана Белова, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь выполнить данное бабушке обещание. Когда закончу школу, поступлю в военно-космический флот СССР и сделаю всё от меня зависящее, чтобы не посрамить славных предков и заслужить такую же медаль.

Класс замер в молчании. Такими клятвами просто так не разбрасывались. Затянувшуюся паузу нарушила учительница:

— Белова! У СССР нет военно-космического флота.

— Марья Петровна, я учусь только в пятом классе, — чуть ли ни со снисхождением ко взрослой непонимающей простейших вещей ответила девочка. — До окончания школы – целая вечность. Конечно же, к тому времени построят.

— Но у СССР нет врагов, для защиты от которых нужно строить космический флот, — попыталась убедить свою ученицу классная руководительница.

— Враги будут всегда! — твёрдо ответила девочка. — И отвага будет всегда!

Потом задумалась и добавила:

— Я читала историю. Когда в прошлый раз разваливали Советский Союз, тоже рассказывали, что у него нет врагов.

Светка тогда много чего ещё наговорила и теперь сидела перед кабинетом директора. Но на этот раз не собиралась ни раскаиваться, ни брать своих слов обратно. А уж клятву тем более. Девочка твёрдо верила в светлое будущее и была готова за него сражаться. Значит, у будущего имелись неплохие шансы.

Братья Невезухины 333: Человек на своём месте – 1

Степаныч привычно придвинул к себе рулевой бар и осмотрелся: вроде бы, всё как всегда. Выжал левую педаль, пошарил рукой в поисках ключа, чертыхнулся. Ключи зажигания ушли в прошлое много лет назад, а привычка осталась. Другим, тоже привычным жестом Степаныч надел браслет контроля состояния водителя. На душе было спокойно, сердце билось ровно, всё предвещало хорошую смену. Браслет тотчас легко обнял запястье. Спустя минуту все проверки были завершены, водитель трезв, здоров и бодр. Неярко загорелись индикаторы, двигатель запустился, ожили экраны обзора.

Машина стояла припаркованной на стоянке возле трассы Омск-Новосибирск, немного не доезжая Кормиловки. В былые годы здесь было приятно остановится и перекусить, но сегодня в этом смысла уже не было. Всё изменилось. Исчезли придорожные шашлычные с такими забавными – чтобы лучше запоминались! — названиями. Трассы стали монотонными. Зато уже давно не встречались Степанычу и последствия аварий: сваленные на бок фуры, сгоревшие и разбитые машины в кюветах… Даже следы резкого торможения на асфальте исчезли.

Пожалуй, пора в дорогу.

— Диспетчер, вызывает транспорт к717 вв.

— 717-ый, слушаю.

— Выхожу на маршрут. Как обстановка?

— Выход принят. На трассе все спокойно, будет тесновато только ближе к Новосибирску. Ни гвоздя, ни жезла, Степаныч!

— Всякую ерунду городит, — подумал Степаныч, и откликнулся: – Спасибо.

Степаныч вывел на трассу двадцатитонную фуру, но не так как лет 40 назад, сидя в уютной кабине. Сейчас он сидел за рулём у себя в комнате. На небольшом экране внизу справа отображались привычные приборы, на трёх побольше прямо перед креслом и по бокам плыли привычные сибирские пейзажи.

Сейчас, в 2061, мало кто сидел за рулём непосредственно в кабине – какой смысл в этом героизме, если тебе нужно ехать не на ближнюю дачу, где тебя ждут лично, а везти, допустим, двадцать тонн монокристаллического германия для дальневосточных фабов? Управлять автомобилем дистанционно намного удобней: просыпаешься дома, в родной постельке, встаёшь свеженький, умываешься и завтракаешь по-человечески, — ну, а потом садишься за руль и в виде призрака ведёшь вполне физическую фуру по вполне физической дороге хоть на другой стороне земного шарика. А в это время напарник, сдавший тебе транспорт, где-то в соседнемполушарии как раз ужинает с семьёй…

Степанычу, в его 79 лет, стоило больших усилий убедить врача в своей способности продолжать работу. Пенсия – это чудесно… но только первые несколько дней. А потом – пустота, безысходность и чувство собственной бесполезности. Степаныч похандрил пару недель и решил вернуться к работе. Врачи были категорически против, но после нескольких жалоб в вышестоящие инстанции всё же уступили. Счастливый пенсионер перевёз свой водительский пульт в дом престарелых, и жизнь вернулась в привычную колею.

* * *

«Диспетчер» наблюдал за показаниями приборов, удобно расположившись в кресле.

— Посмотри, — сказал он напарнику, — это потрясающе!

Напарник – практикант-геронтолог, несколько дней назад прибывший в клинику, переключился на монитор Степаныча.

— Я много раз это видел, — продолжил «диспетчер», — и каждый раз он как будто в молодость возвращается. Давление как у молодого, пульс нормальный, частота дыхания нормализуется, увеличивается наполнение лёгких. Без препаратов! Теперь ему гарантировано несколько часов нормального самочувствия. А потом он сдаст смену, опять начнёт скакать давление, кружиться голова, стрелять в боку. Он снова станет старым брюзгой, будет шлёпать по коридорам, материть персонал и выводить бабулек из себя. Метаморфозы просто потрясающие.

* * *

Степаныч пропустил здоровенный автопоезд, летевший по главной дороге, энергичным рывком выехал на трассу и пристроился пока за какой-то фурой-холодильником. Надо привыкнуть. Вспомнилась молодость… Тогда, в 2000, он 18-летним мальчишкой сел за руль КаМАЗа, и всю армию провёл там – за рулём да под конём. Потом была работа в карьере, затем дальнобой. Тогда и дороги-то были не такие – Степаныч усмехнулся и подумал, что каждую кочку страны он, можно смело сказать, прочувствовал собственной задницей. А сейчас дороги гораздо ровней, только вот людей на них почти нет. Летать проще, быстрей и безопасней. Автопилот вообще понятие авиационное, ещё в прошлом веке появились, а вот автомобили до сих пор требуют присутствия человека. Хотя бы некоторые. И Степаныч снова улыбнулся уголком рта.

* * *

— Как там наш Степаныч?

Помощник «диспетчера» потянулся взглядом к экрану и через пять секунд сказал:

— Немного упало давление, чуть понизился сердечный ритм, в остальном всё в порядке.

— Понятно. Заскучал Степаныч. Монотонно едет. Развлеки его немного.

— Сейчас. Семьсот-семнадцатый, ответьте диспетчерской!

— Я семьсот-семнадцатый, слушаю.

— Анатолий Степанович, вы там не засыпаете? Тут нас телеметрия предупреждает…

— А ты, вуайерист, не подглядывай! За все годы, что я за баранкой, такого случАя не было, чтоб я заснул. Просто радио включил, а там мура какая-то, ну я и выключил – ведь я же к старому привык: спид-треш, ар-энд-би… А флешку с любимыми треками на кухне где-то оставил. Вот встану на обед, принесу сюда коллекцию ван Бурена – сразу веселее поеду. В диспетчерской переглянулись:

— Радио? Флешка? О чем это он, а?

— Технологии времен Аллы Пугачевой, не обращай внимания. Пульт у него раритетный, можно в музей сдать. Если поискать, то и дисковод на три с половиной дюйма отыщется. Вместе с дискетой.

— Ладно, продолжаем развлекать Степаныча. Вместо радио, блин…

— Анатолий Степаныч, а вы о смене работы не думали? Я вот сейчас объявление видел, нужны ди-операторы на айсберги, из Антарктиды в Сахару перегонять. Там на полчаса даже если отойдёшь – ничего страшного не произойдёт. Браслетик пискнет, если что, да и виртуалку хоть в туалет принесёт, если приспичит. Или вот стрелки нужны… ну, в пояс астероидов. Задержка передачи компенсируется софтом, прогнозисты сейчас совершенные вполне. А? И вам поспокойнее будет, и нам…

— Вы, парни, шобутные какие-то. То вам айсберги, то вам астероиды. Всё сразу, и них#я толком. А у нормального человека определённое дело должно быть, и мне моё нравится. В диспетчерской стажёр озадаченно взглянул на диспетчера:

— Что у него толком? — спросил стажёр

— Не обращай внимания, видимо у него есть ещё одно устаревшее устройство.

— Ну, хоть тумана ему чуть-чуть добавь, для остроты ощущений, что ли… И инспектора через часок на Степаныча подключи, — мол, звуковое давление у вашего монстра на пределе, к восьмидесяти децибелам приближается, надо бы аэродинамику проверить: не торчит ли где ведро на буксировочном гаке. Шутники-кладовщики на погрузке и не на такое способны, от скуки-то.

Стажер неспешно начал изучать список ситуационных задач на своём экране, а «диспетчер» продолжил беседу, то есть выполнение задачи по развлечению водителя:

— Степаныч, мы тут не можем понять, что такое «флешка»?

— Детишки вы ишшо. Жизни не знаете, привыкли к инфосфере, а случись что – даже задницу без неё подтереть не сможете.

— Не темни, Степаныч!

— В былые времена каждый свою инфу хранил сам.

Диспетчера переглянулись, один покрутил пальцем у виска, дескать не перечь ему, дедок бредит.

— Это невозможно Степаныч, какой смысл? Да и сколько можно так сохранить? Информации гигантские объёмы, всё в контексте, всё взаимосвязано, детальная модель окружающей действительности, включая нас всех. А так сохранишь обрывки какие-то. Никакого понимания. Да ещё и много раз одно и то же, дублирование неизбежно. Бред какой-то!

— От вы ни хрена и не понимаете, у вас даже мозги виртуальные. Вы файло свое где храните?

— Зачем нам какое-то «файло»? Мы отражены в своём облачном сегменте инфосферы, и в её профиле есть всё что нам нравится. Кстати, Степаныч, ты там тоже есть, вместе со всей своей музыкой.

— А вот и хрен вам! Моя музыка при мне, — и Степаныч щёлкнул пальцем по торчащей из пульта допотопной магнитоле.

— Только не поет, — парировал диспетчер.

— Сопляки неугомонные, — подумал Степаныч, а вслух спокойно ответил:

— Ничо, после обеда запоёт.

* * *

Обед нагрянул, как всегда, неожиданно. Диспетчер вдруг напомнил о своём существовании:

— 717-й, ответьте диспетчеру.

— Слушаю…

— Степаныч, в километре от тебя стоянка, паркуйся там, ступай на обед и регламентный отдых.

— Рано, до обеда ещё полчаса, другая стоянка найдётся.

— Не найдётся, дальше будет перегон длинный, а ты как раз на эти полчаса график движения опережаешь.

— Я эти полчаса нагонял для того чтобы их на стоянке просрать, что ли!?

— Степаныч, ты не исправим… Лучше не быстро, а своевременно. Не спорь, если будешь двигаться не по графику – пожалуюсь твоим врачам, будешь «заслуженно» отдыхать.

— Паркуюсь уже, не волнуйся.

— Приятного аппетита, Степаныч!

Останавливаться не хотелось. «Да пошёл ты!» – подумал Степаныч, и ответил:

— Не волнуйся, с аппетитом у меня все в порядке.

На стоянке уже было несколько машин. Припарковавшись, Степаныч, снял браслет, кряхтя поднялся с кресла и, шаркая шлёпанцами, поплёлся в столовую. Обед был традиционно вкусный, четверг традиционно рыбный день, рыба традиционно минтай. Возвратившись назад в комнатку, Степаныч лёг на кушетку. Придумали же, — думал он, — регламентный отдых! Час простоя, раньше бывало сутками за рулём сидишь, пирожок и кофе из термоса прямо тут же, не вылезая из-за баранки, усвоишь – и ничего. А теперь вот и режим тебе, и хорошее питание, а здоровье всё равно подводит…

* * *

Всё шло хорошо, машина уверенно двигалась по трассе. Вдруг как будто прямо перед лицом водителя мелькнула тень: птица, неожиданно вылетев в свет фар из ниоткуда, попыталась увернутся от машины. Степаныч, понимая что столкновение неизбежно, машинально нырнул под экран, покрепче ухватив руль. Из динамиков донёсся звук удара. Сердце заколотилось, адреналин всколыхнул все тело, руки слегка задрожали.

— У, м-мать твою! — успокаиваясь, ругнулся Степаныч и провёл рукой по лицу. Уже давно пора привыкнуть, что это совершенно безопасно. Попадание птицы или камешка в машину, где и лобового стекла-то теперь нет, только камеры, для водителя совершенно безопасно. Да и не только птицы – даже лося, если бы он вдруг оглох и осмелился пройти через полосу придорожных отпугивающих ультразвуковых излучателей. Только вот привыкнуть к этому никак не получалось – инстинкты перебарывали разум, да и насмотрелся за свою жизнь всякого…

Воспоминания прервал строгий голос:

— Водитель тягача к717 вв, вызывает инспектор ДПС.

— Слушаю, инспектор.

— На пункте контроля зафиксировано превышение уровня шума, выношу предупреждение, включаю ведение. На ближайшем по пути сервисном пункте обязаны устранить. Как поняли?

— Погоди, командир! Какой шум? Это мне птица в передок попала, как раз возле вашей засады, нету у меня никакого шума. Я же постоянно на этой фуре езжу, слышу как у неё что.

— Степаныч, ты не меняешься. Контроль на трассе объективный, а тебе пора бы отвыкнуть права качать! Не заедешь в сервис – оштрафую и машину блокирую, когда сервис минуешь, будешь тогда вместо двадцати минут на обочине два часа загорать, ждать эвакуатора.

— Понял тебя, понял. Заеду. Только зря это. Птица стукнулась не вовремя, а ты мне весь график сломаешь. Послушай запись, а? Там наверняка удар слышен. Это же просто случайность. Сними предупреждение, а?

— Степаныч, разговор бесполезен. Если не подчинишься график я тебе сорву так, что до конца рейса не догонишь. Конец связи! «Беспредел, чё…» – привычно подумал Степаныч и промолчал.

* * *

Помощник диспетчера откинулся в кресле. Несколько смущаясь, задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

— Слушай, а насколько этично обманывать этих стариков? «Диспетчер» же смущённым не выглядел.

— Каждый из нас рано или поздно задаёт себе этот вопрос, так что я его ждал. Что более этично с твоей точки зрения: убить старика или обмануть его? Я думаю, обманывать нехорошо, но убивать ещё более неэтично. В данном случае, мы из двух зол выбираем меньшее.

— Это гуманно, конечно, но всё равно не красиво, — стажёр трудно привыкал к ситуации, когда выбирать приходится между плохим и худшим.

— Отнесись к этому как к побочному эффекту у лекарства. Да, именно лекарства! Каждый раз во время этих сеансов он живёт полноценной жизнью, у него не болят колени, сердце бьётся как у молодого, в глазах появляется жизнь. Он, конечно, устаёт, но эта усталость приятна. Он эмоционально живёт полной жизнью, чувствует себя полезным и нужным. Он тренируется, наконец, — жмёт на педали, крутит руль. Для его возраста это хорошая физическая нагрузка, да и умственная тоже. Мы периодически подкидываем ему задачки на дороге, это «ситуационная терапия», не больше, не меньше! Без неё Степаныч дотлеет очень быстро, превратится в растение, а с ней он счастлив и здоров, насколько это возможно в его возрасте.

— А если обман вскроется?

— Не вскроется. Ты думаешь он не знает, что сейчас есть автоводители? Думаю, что знает давно, или может узнать, только верить не хочет. Если расскажешь, решит что ты недоумок. Ему этот обман нужней… — «диспетчер» поднялся, и с весёлым азартом добавил:

— Не стой столбом, иди за монитор и обеспечивай социальный заказ заслуженного человека, до конца рейса ты «диспетчер». И не давай ему скучать.

* * *

Степаныч вызвал диспетчера.

— Диспетчер, семьсот семнадцатому ответь?

— Слушаю.

— Смену закончил, происшествий не случилось, машина исправна. Не было там никакого запредельного шума, так вашему гаишнику и передайте.

— Машину принял, спасибо Степаныч, спокойной ночи! После вас Виталий Сергеевич поведет. «Тебе спасибо» – подумал Степаныч и ответил:

— Спокойной ночи! Сергеичу привет.

Степаныч отключил пульт, снял браслет, немного посидел задумавшись, разминая плечи. Затем поднялся и пошёл на ужин. Проходя по коридору в столовую, услышал из-за приоткрытой двери, как 90-летняя соседка Эльвира Павловна что-то эмоционально объясняет на японском. Она работала экскурсоводом, водила группы японских туристов по эрмитажу. Степаныч жалел её. Он как-то был в эрмитаже, лет 20 назад, и уже в те времена там выдавали небольшие наушники – «контекстного экскурсовода». Устройство определяло, куда смотрит посетитель, и в наушниках звучало описание того или иного шедевра. Было удобно, хорошо слышно и видно, что редко бывает если группа ходит за живым экскурсоводом. Наверняка переводчицу просто погружали в виртуальную реальность, чтобы не скучала. Вот у него – другое дело, у него настоящая ответственная работа, грузовик контекстному экскурсоводу доверять нельзя. Или автопилоту. Какая разница? Нелюди…

+++ +++

Снорк Марк 326: Панацея

В поезд Донован сел утром. Это было чудесное, морозное утро, под куполом бились глупые чайки, а поезд долго и протяжно гудел, как кот, готовящийся напасть.

Что бы там не говорили, а поезда в Объединенных Куполах пользовались большой популярностью. Чем выше прогресс – тем сильнее люди привязывались к старому паровому двигателю.

Дон не любил СССР как явление и русских – в особенности. Однако ехать было нужно. Под куполом, где пространство ограничено, особенно остро вставал вопрос о содержании преступников.

Их не следовало содержать. Нужно было исправлять тех, кого возможно. И там, куда направлялся Донован, обещали едва ли не панацею.

Дон усмехнулся. Панацею, как же. Он вспомнил Гибсона – высокорослого мужчину с выдающимся лбом и взглядом, от которого пробегал мороз по коже. Гибсон любил выставлять себе жертвой общества – они все любили это средство. Сжимая огромные кулаки, способные легко разгромить череп, этот медведь жаловался на общество. Его не принимали – он стал жестче. Мир обернулся против него – он стал злым одиноким волком. А одинокие волки, как говорил этот мерзавец, выживают по своим правилам.

Электротерапия не помогла, впрочем, она часто давала осечки. Стоило Гибсону в «ситуации» повести себя неправильно – ему подавался разряд тока. Более слабые ломались, и их можно было выпускать обратно под купол, где они тихонько заканчивали свои деньки, промышляя примитивными заработками.

Но против таких как Гибсон, это был комариный укус. Нужно было более радикальное средство.

Донован посмотрел в окно. Он знал, что в вагоне нет камер – но когда он приедет, машина русских будет ожидать его возле вагона. Фыркнув, он прошел несколько вагонов, сменив последний перед самой остановкой.

Когда он вышел, прямо у дверей его ждали ребята с характерным серпом и молотом на рукаве. Любят они традиции…

Молча Донован уселся в машину и закурил. По приезду в тюрьму он широким шагом направился прямо в зал терапии.

Тюрьма была удивительно небольших размеров, несмотря на то, что под куполом СССР жило как минимум в семь раз больше людей. Это было странно. Менталитет у них, что ли, не бандитский? Или они выявили ген, отвечающий за тягу к преступлениям?

Это было странно – но в кабинете терапии его не ждали. Посреди огромной полупустой комнаты сидела маленькая девочка и увлеченно что-то рисовала.

Она была похожа на ангела – только так можно было объяснить присутствие в таком месте этого чудесного создания с золотистыми кудряшками и огромными голубыми глазищами.

Обернувшись к хмурому мужчине, это чудо захлопало ресницами, растянуло губы в улыбке, будто этот угрюмый незнакомец был ее любимым папой и подбежав, крепко его обняла:

— Привет!

От доверчивого взгляда Донован невольно растаял. Подойдя к столу, где игралась малышка, он усадил ее на стул и спросил:

— А где доктор Ребров? Девочка задумчиво поморгала и брякнула:

— Он вышел по делам, но скоро-скоро вернется. Посиди со мной пока.

Донован послушно сел рядом. Час ожидания пролетел незаметно – они успели нарисовать розового слоненка, сочинить про него сказку. Когда в комнату вошел Ребров, он увидел сияющего Донована, объясняющего малышке, как строгать по дереву.

— Ааа, вижу, вы уже познакомились! — радостно сказал он, потирая руки, — а мы вам подарочек приготовили. Наша последняя разработка.

С этими словами он обернулся и прикрикнул: «Ребята, ну заносите же поскорее!»

В комнату внесли металлический ящик, высотой где-то по пояс Доновану. Ребров любовно погладил поверхность и подмигнул:

— Вот кнопочка красная. Нажимаете кнопочку, приводите в помещение испытуемого и уходите на несколько часов.

— И все? — ошарашено спросил Донован. В мозгу его быстро роились мысли – его обманывают, над ним издеваются, это насмешка какая-то, а не инструкция. И где демонстрация работы? Очнулся он от того, что девочка дергала его за край пальто:

— Ты…чего? — спросила она, и глаза ее наполнились слезами. Охнув, седовласый американец присел рядом с ней:

— Что не так?

— У тебя лицо такое, как будто ты сейчас ругаться будешь, — угрюмо донеслось из складок пальто, куда уткнулся ребенок.

К черту. Еще ребенка расстраивать. Не сработает – Ребров и будет отвечать.

Кивнув всем, Донован подцепил громоздкий ящик и отправился вниз. Машина, конечно же, ждала на месте. Русские…

Он отдал билет обслуживающему андроиду – контролеру, улыбнулся на «дежурную шутку дня» (в связи с особенностями климата шутки у обслуживающих андроидов были практически необходимостью) и заснул едва ли не в обнимку с ящиком.

Если уж и было испытывать это средство, то на Гибсоне. Он был лакмусовой бумажкой – если такого исправит содержимое металлической коробки, то проблема буде решена.

На крышке было написано предупреждение об ограничениях. Не допускалось около трети категорий преступников. Однако, если лекарство русских спасало от остальных двух третей, то грех жаловаться.

Как и было сказано, Донован нажал на единственную красную кнопку и покинул помещение. Через минуту туда впустили Гибсона.

— Главное – не подглядывайте! — грозил напоследок пальчиком Ребров, и Донован почувствовал раздражение от этого воспоминания. Но неприятные ощущения исчезли, как только он вспомнил ребенка.

Интересно, кем ему приходилась эта чудесная девочка? Дочь? Мала. Скорее уж внучка тогда уже. Донован глянул на часы. Прошло достаточно времени.

Он подошел к двери. Криков не было слышно. Что его там ждет? Новое успокоительное? Шокер? Фильм с 46-м кадром? Донован вставил ключ и легонько толкнул дверь плечом. И замер.

Эта горилла, этот монстр, растянув рот до ушей, играл с девочкой. Точной копией той, что он видел в комнате.

Маленькая девочка, которая не боится. Ребенок, который верит, что ты – лучший человек на свете.

Дверь тихонько закрылась, и Донован приглушенно засмеялся. Немного любви? Так просто? Для категорий преступников с особой биографией. Для отверженных.

Каждому – по ребенку- андроиду, который будет смотреть на тебя огромными голубыми глазищами, улыбаться тебе и слушать…слушать…слушать.

Николай Лазарев

317: Амальтея

Грузовое судно «Амальтея» несет меня сквозь темное холодное пространство к поясу астероидов. Вчера днем этот сравнительно небольшой космический корабль оторвался от поверхности Красной планеты, стремительно набрал высоту и, взяв необходимый курс, понесся вперед. В космосе любое направление кажется выбранным наугад – настолько он огромен и пуст – но, если все расчеты верны, то, преодолев более двухсот миллионов километров, мы окажемся там, где следует.

Вместе со мной летят еще четверо: капитан корабля, помощник капитана – он же специалист по автоматике – который в каком-то смысле даже важнее капитана, так как именно под его контролем работают все системы жизнеобеспечения корабля, один доброволец, ищущий приключений, а также ученый-химик, летящий за новыми открытиями.

Путь займет около двух суток, так что у меня есть достаточно времени, чтобы сделать эту аудиозапись в своем дневнике. Мне нравится читать, поэтому я включил на своем коммуникаторе функцию перевода речи в печатный текст, чтобы потом не только послушать самого себя, но и почитать то, что я наговорил. Собственно, это будет, скорее, рассказ о себе, мысли вслух, поэтому я постараюсь говорить подробно, складно и вдумчиво.

Совсем недавно, четыре года назад, состоялось знаменательное событие – первое рождение человека за пределами Земли. Это произошло во Второй марсианской колонии, на равнине Эллада, в местном медицинском корпусе. Конечно, данное событие носит элемент случайности, — так произошло потому, что в тот момент не было ни одного космического корабля, отправляющегося на Землю, и врачам пришлось пойти на риск, принимая роды в непривычных условиях. К счастью, все прошло удачно, поэтому факт остается фактом – первый в мире человек, родившийся не на Земле, теперь имеет уникальную запись в своем электронном паспорте в графе «место рождения»: планета Марс, Вторая исследовательская база. До этого название планеты никогда не указывалось, потому что в этом не было надобности, а теперь это стало актуальным.

Я упоминаю это событие в связи с тем, что видел и хорошо запомнил ту женщину и ее ребенка. Я прилетел на Марс через полгода после родов, на корабле, который затем увез их двоих на Землю. Я, в числе прочих, успел пообщаться со счастливой обладательницей здорового малыша – это был мальчик – и узнать обстоятельства его рождения. Я познакомился и с отцом. Невеста улетела, а он остался на Марсе.

Ребенок, появившийся на марсианский свет, стал для меня символом, даже знамением. Я, в силу юного возраста, не до конца представляю масштаб происходящих перемен, но даже их малой части – факта рождения человека за пределами Земли – мне оказалось достаточно, чтобы понять, насколько удивительные времена выпали на мою долю. Пожалуй, немного расскажу о себе. Меня зовут Игорь Мезенцев. Я родился… (приглушенно) Боже, для кого я это все диктую?

Я родился в Красноярске 14 августа 2038 года. Там же провел детство. Мои родители заняты в тяжелом машиностроении, работают на местном «Сибтяжмаше», который после реорганизации завален заказами для космической отрасли. В мире сейчас строится множество космических объектов – для всего этого нужна специальная строительная техника.

В общем-то, неудивительно, что я с детства мечтал о космонавтике. Родители много рассказывали мне о том, как и где будет использована производимая ими техника: в какой-нибудь точке мира будет построена взлетная площадка, затем оттуда полетят корабли к далеким планетам и их спутникам. Описания космодромов, кораблей и планет были настолько убедительными, что в детстве я просил маму рассказывать мне о них на ночь вместо сказок. Я стал мечтать о космосе.

Когда я чуть повзрослел, я задумался над тем, кем именно я хочу стать, какую профессию хочу выбрать. После некоторых раздумий я решил, что буду заниматься космоэнергетикой, поскольку без мощных источников энергии нельзя создать полноценной колонии на другой планете, и невозможен ни один космический перелет. Без энергии нет космоса. К тому же я люблю физику, так что выбор напрашивался сам собой.

В 55-м году, блестяще сдав вступительные экзамены, я поступил в Московский государственный университет космонавтики, на факультет энергетики и автоматики. Не подумайте, что я назвал сдачу экзаменов блестящей, чтобы похвалить себя. По сумме набранных баллов я оказался вторым после неизвестного мне в ту пору абитуриента по фамилии Каменев. Немного позже я познакомился с ним и должен сказать, что уже тогда он выглядел очень взрослым, а полет его мысли произвел на меня неизгладимое впечатление. Мы подружились. Теперь он, наверное, знает о космонавтике все, он замечательный инженер, невероятно работоспособный человек. Возможно, по иронии судьбы, его фамилия больше подходит для того, чтобы лететь к поясу астероидов, но он трудится на Земле, придумывая конструкции новых космических кораблей.

Итак, я оказался в шумной и торопливой Москве. Одним из мотивов поступления в университет космонавтики было то, что, в первую очередь, отсюда производился отбор молодежи для ежегодных экспедиций на Луну, орбитальную станцию между Луной и Землей или Марс. Каждой зимой или ранней весной, в зависимости от расположения небесных тел и наличия транспорта, четверо ребят отправлялись в свои путешествия. Причем шанс полететь был у каждого, кто учился на курсах с третьего по шестой, поскольку брали по одному студенту с каждого курса. Возможность ярко проявить себя предоставлялась в любом возрасте, нужно было лишь проявить желание и умение.

В январе 57-го пришла пора назвать счастливчиков, которые сменят на своем посту предыдущий квартет студентов, возвращающийся из космоса примерно через месяц. Ректор университета выступил с небольшой зажигательной речью. Потом назвал имена четырех достойнейших, начав со старших. А затем случилось то, чего никто не мог ожидать: ректор внезапно заявил, что в этом году летит не четверо, а пятеро. Зал оживился. Ректор объявил, что отправится студент второго курса. Часть зала разочарованно выдохнула – в большинстве своем старшие курсы; другая часть, то есть, в основном, младшие курсы, тут же, не дожидаясь слов ректора, стала аплодировать. Всем было ясно: речь идет о Каменеве. Я, кажется, не назвал его имени. Да. Его зовут Константин…

После того, как ректор все-таки произнес вслух фамилию моего друга, тот, как и предыдущие четверо, поднялся на кафедру, чтобы произнести несколько слов. Мой друг вышел и неожиданно сказал, что у него нет особого желания лететь на Марс, потому что он хочет заниматься инженерным делом здесь, на Земле, хочет проектировать корабли, но он предлагает отправить вместо себя не менее, а может и более, талантливого студента – и назвал мое имя.

Повисла гробовая тишина. Я от удивления, кажется, раскрыл рот, и замер в таком глупом положении. Даже ректор в первую секунду не нашелся, что ответить. Через несколько мгновений он все-таки собрался с силами и спросил, уверен ли Каменев в своем решении. Тот ответил, что да. Ректор, в свою очередь, заявил, что не может сам принять решение о замене, поэтому ему нужно посовещаться с коллегами. Он заверил, что предложение Каменева будет рассмотрено. У нас в университете это был первый случай отказа от экспедиции.

На меня поступок моего друга произвел большое впечатление, настолько это было великодушно с его стороны.

Мне очень хотелось полететь на Марс, но я намеренно не проявлял на людях бурной радости, чтобы никто потом не мог сказать, что я выпросил свою экспедицию. Я целиком и полностью полагался на решение специальной комиссии, которая решала, кому суждено лететь, а кому нет.

Через две недели, уже в феврале, когда в Москве повсюду еще лежал снег, меня известили о том, что я лечу вместо Каменева. Не скрою, я был на седьмом небе от счастья, потому что сбывалась моя мечта. Я не знал, как мне благодарить Константина. К тому же природа благоволила мне: в начале 57-го года расстояние между Землей и Марсом было наиболее удобным, чтобы совершить перелет. Таким образом, наша экспедиция отправлялась именно на Красную планету. И только один единственный студент изъявил желание лететь не на Марс, а на Луну, куда добраться было значительно легче и быстрее и попутного транспорта было больше.

На Марсе мы должны были удаленно продолжать свое обучение, но теперь совмещать его с работой.

Так вот, Константин отказался от любых подарков, на все мои благодарности он отвечал, что сделал лишь то, что должен был сделать. Он все равно бы не полетел. И, как полагается среди порядочных людей, он поделился своей путевкой с другом.

…

Правда, вышла небольшая заминка. Наша отправка на космодром, откуда вылетал космический корабль «Талария», задерживалась. Причиной тому была временная неготовность второго марсианского космодрома к принятию кораблей. Томительное ожидание длилось примерно месяц. Мы улетали не в феврале, а в начале марта, предварительно пройдя медицинское обследование. На здоровье я никогда не жаловался, так что все прошло спокойно.

5 марта 2057 года. День нашего вылета. Как сейчас помню, в окрестностях космодрома стояла замечательная солнечная погода. За день до отбытия пассажирский самолет домчал нас до ближайшего к нему аэропорта. Отсюда, уладив все дела с багажом и документами, на автобусе мы добрались до стартовой площадки. На второй секции этой площадки стоял большой разлапистый красавец ослепительно прекрасного сливочного цвета – космолет «Талария» – упиравшийся в землю своими четырьмя мощными опорами.

После было волнение. Взлет, казался мучительно долгим и неторопливым, то и дело раздавался подозрительный скрежет, временами пугал таинственный шорох, постепенно росли перегрузки.

А потом все закончилось. В моей памяти отпечатался какой-то резкий скачок: только что мы, вжавшиеся в свои кресла, сидели, не имея возможности шелохнуться, и вдруг – тяжесть сменилась невесомостью, а невесомость быстро превратилась обратно в тяжесть, но на этот раз приятную, спокойную, без рывков, нарастаний и уменьшений, как будто мы никуда и не улетали. Корабль стал набирать скорость и понес нас к Красной планете.

Как радовался я тогда тому, что попаду на Марс! Смогу ступить на его суровую каменистую поверхность, проведу там целых два года!

Дорога до места назначения заняла без малого двое суток, которые отчаянно тянулись в томительном ожидании, словно мы летели не два дня, а две недели. Космический корабль будто бы нарочно висел в пустоте на одном месте, не двигался или полз как черепаха, но это все были обманчивые ощущения, потому что на самом деле мы неслись по направлению к цели с огромной скоростью.

Воспоминания о посадке получились скомканными. Только что со всех сторон нас окружал мерцающий космос, и, надо же такому случиться, впереди по курсу корабля возник из ниоткуда красноватый шар, в точности похожий на Марс. Мы приближались к нему, и его рельеф можно было разглядеть в мельчайших подробностях.

Посадка получилась мягкой. Мы очутились на равнине Эллада, расположенной близ Южного марсианского полюса. Здесь построена база или, как ее принято называть – колония, рассчитанная на несколько сотен обитателей. Та самая, где недавно родился ребенок.

Мы сели на освещенную огнями круглую площадку космодрома. Вокруг раскинулась ровная гладкая каменистая пустыня, летающая пыль придавала небу розоватый оттенок. Кроме небольшого компактного здания серебристого цвета и парочки гусеничных агрегатов, занимающихся разгрузкой-погрузкой, на космодроме находилась забавно вытянутая «колба» – местный транспорт для вновь прибывающих или улетающих. Больше ничего рукотворного видно не было, кругом один песок и камни.

Наверное, окружающий пейзаж мог бы оказать на нас, студентов, угнетающее воздействие, уж больно он был унылым. Но наше воодушевление не могла сломить такая мелочь. Где-то вдали, за облаками пыли, светилась маленькая точка. Как выяснилось, это был прожектор, укрепленный на мачте, своеобразный маяк, показывающий направление движения к марсианской базе. Все, кроме капитана корабля, сели в «колбу», на которой красовалась надпись «bus», то есть это был автобус. На нем мы добрались до колонии. Так я оказался на четвертой планете от Солнца.

(молчание)

…Если честно, я нахожусь в страшном смятении чувств. Я не умею говорить обо всем остальном, не сказав главного. Пожалуй, о своей профессиональной деятельности на Марсе и о своих впечатлениях я могу поведать чуть позже, при условии, конечно, что мне понравится диктовать текст. Сейчас меня больше всего заботит другое.

Дело в том, что примерно за год до того, как я полетел в экспедицию, я познакомился в одном из больших кафе, которых так много в Москве, с восхитительной девушкой по имени Света. Покорив меня, она ураганом ворвалась в мою жизнь, поменяв в ее устройстве все, что было возможно, кроме одного – моей тяги к космонавтике. Я мог отказаться от чего угодно, но я не мог отказаться от самого себя. Ведь когда выбирали кандидатов для полета на Марс, я понимал, что никуда не полечу, потому что не подхожу по возрасту. Так вышло, что Константин сделал мне потрясающий подарок, но этот подарок положил конец нашей со Светой совместной жизни.

Света восприняла новость о моем отлете со смешанными чувствами. С одной стороны, она прекрасно знала, как я увлечен своим делом, насколько предан ему. С другой, трудно радоваться, когда впереди двухгодичная разлука.

Улетая, я сильно переживал, колебался. Она была очень мне дорога. Я хотел бы взять ее с собой, но это было невозможно. В день моего отъезда из Москвы, когда она провожала меня в аэропорту, она плакала. А я сделал то, о чем жалею до сих пор: я пообещал, что вернусь. Зачем я сказал так, если не был в этом уверен?

Где-то глубоко внутри я уже понимал, что, если мне представится такая возможность, с Марса я отправлюсь еще дальше, на орбитальную космическую станцию «Зевс», что вращается в поясе астероидов. А если выпадет шанс, то и к Юпитеру. Мое путешествие обещало быть очень долгим.

Я дал обещание, не потому, что я был непорядочным или ветренным человеком, а потому, что не смог, побоялся вот так, сразу, заявить, что я могу прилететь обратно только через несколько лет. Конечно, я не мог заранее быть уверенным, что не столкнусь на Марсе с неразрешимыми проблемами, которые вынудят меня вернуться на Землю. Однако уже тогда я был уверен в своих силах и желал оказаться на «Зевсе». Двухгодичное расставание было еще как-то объяснимо, но сейчас я уже лечу на «Амальтее».

…

С марта 2057-го по февраль 2059-го я работал и учился на Марсе. Трудился я по своей основной специальности: обслуживал местный ядерный реактор, расположенный в целях безопасности на глубине двадцати метров. Заочно обучался и удаленно сдавал экзамены. Чтобы рассказать обо всем, что там со мной происходило, нужно будет как-нибудь набраться сил.

Все эти два года за мной неотступно следовало по пятам чувство вины, потому что меня не покидало ощущение, что я обманул Светлану. Сколько раз, разговаривая с ней по видеосвязи, я пытался сказать о том, что я поступил неправильно, пообещав вернуться, что я не вправе просить ее ждать меня, но она все время говорила в наших беседах о том, что по-прежнему тоскует и хочет видеть меня.

В феврале началась подготовка к возвращению домой. Я обратился к руководству университета и в управление марсианскими колониями с просьбой разрешить мне остаться на Марсе ввиду моего желания участвовать в покорении пояса астероидов и юпитерианских спутников. Не скажу, что моя просьба была встречена благосклонно, но все-таки к ней отнеслись внимательно. Так или иначе, через две недели я получил положительный ответ. Видимо, свою роль сыграло то, что у меня к тому времени уже накопился приличный опыт работы, да и лететь навстречу Каменному поясу ближе с Марса, чем позже с Земли. Так стало понятно, что я пока не еду домой.

Теперь мне нужно было как-то сообщить всем о своем решении. Я с трудом представлял, как это сделать. Я должен был провести на Красной планете еще около года. Подобная задержка связана с тем, что необходимо было поймать наиболее подходящий момент для полета, когда Марс и космическая станция «Зевс» пройдут на минимальном расстоянии друг от друга.

Сейчас я лечу в Каменный пояс, оттуда – при удачном стечении обстоятельств – еще через год я отправлюсь к Юпитеру, потом снова вернусь на «Зевс». И только тогда позволю себе надеяться на возвращение домой. Два года превращаются, таким образом, минимум в пять лет.

…Что ж, в один прекрасный день, когда в Москве и моем родном Красноярске начинал таять снег, а у нас на Марсе в одной из лабораторий случился небольшой пожар, я позвонил родителям и сказал, что не вернусь. К моему удивлению, они восприняли мою новость почти спокойно, сказали, что предполагали нечто подобное. Отец покачал головой и признался, что будь он на моем месте, то, наверное, тоже сделал бы такой выбор. Однако они спросили, как быть со Светой. Что ей сказать? Как ей сообщить? Я, естественно, ответил, что сам ей все скажу. Они пожелали мне удачи. Успокоили: дома все в порядке, пусть я не волнуюсь. Затем я набрал Константина. Он не отвечал. Тогда я позвонил Свете.

Произошел скандал. Она плакала и кричала на меня. Говорила, что я обманул ее. Я просил ее понять меня. Так получается, что экспедиция, в которую я отправляюсь, важна для всех, что мы должны, просто обязаны осваивать космос. К сожалению, это звучало малоубедительно: Света решила, что я просто бросил ее.

Когда мы отключились, я закрыл глаза. Может быть, она считает, что я нашел другую? Если бы это было так, то все оказалось бы просто. Я ведь лишил себя практически всех удовольствий, которые обычно дарит молодость. Ради чего? Я уверен, что ради общего будущего. Света, наверное, думала по-другому.

Я снова набрал Каменева. На этот раз он ответил. Он сидел в своем конструкторском бюро. Я рассказал ему о своем решении. Он похвалил меня, мол, я молодец, сделал правильный выбор. Константин посоветовал мне сосредоточиться на самом важном, не обращать внимания на мелочи, потому что талант раскрывается только там, где есть преданность собственным идеалам. Пусть кто-то смеется над моим выбором, пусть он кому-то кажется странным, но если я страстно хочу в будущем попасть на Юпитер, то почему я должен кого-то слушать? Лети и ни о чем не думай, сказал он.

…Затем прошел еще один земной год, проведенный в красной пустыне. Я осмотрел местные достопримечательности, увидел Первую марсианскую колонию в долине Маринера. Надо признать, что она производит сильное впечатление, но это не мудрено – все-таки она старше Первой и больше нее по размерам. Я свыкся со здешними условиями, приспособился к марсианской силе тяжести. Я с головой ушел в работу, пытаясь забыться. Я готов был работать с утра до вечера, лишь бы не вспоминать о расставании.

…

Вчера, 5-го мая 60-го года согласно земному календарю, висевшему в моей марсианской комнате, я захватил свои скромные пожитки и вновь стоял на стартовой площадке космодрома, который принимал меня три с лишним года назад. Три года! Больше тысячи дней, заполненных насыщенной работой. А сейчас передо мной стояла «Амальтея» – красивый белый корабль с синей полосой на борту. Он унесет меня на миллионы и миллионы километров, где я увижу «Зевс».

Эту космическую станцию строили невероятно быстрыми темпами благодаря практически полной автоматизации процесса: сооружением станции занимались специальные роботы, которыми можно было управлять на расстоянии. Первые ее жилые отсеки были закончены всего полтора года назад. А теперь это полноценная колония, находящаяся на орбите между Марсом и Юпитером, в знаменитом поясе астероидов.

Сейчас этот пояс как будто бы рекламируют, создают ему романтический ореол. Собственно, потому он и знаменит. На рисунках и плакатах он обычно изображается в виде огромного множества белых точек, закрывающих почти все свободное пространство между орбитами Красной планеты и газового гиганта. Однако, на деле Каменный пояс представляет из себя вовсе не такое грандиозное зрелище, как принято считать. Через него можно спокойно пролететь сотню раз и при этом вам, с очень высокой вероятностью, не встретится по пути ни один, даже самый маленький, камешек.

Тем не менее, Каменный пояс выполняет важнейшую роль. Во-первых, здесь есть астероиды, то есть источники необходимых нам, людям, ресурсов. Например, железо, никель, золото, марганец, платина – много всего. Все это может быть доставлено и использовано на Марсе, или на станции «Зевс», или где угодно. Необходимо промышленное освоение. Во-вторых, это удобный перевалочный пункт на пути к внешним планетам Солнечной системы, где есть все, что нужно для дальнейшего долгого путешествия.

Возможно, возникает вопрос, не является ли орбитальная станция лишней тратой ресурсов. Ведь, если межпланетные перелеты стали относительно регулярными, то не проще ли отправить экспедицию к Юпитеру с Марса? Не является ли «Зевс» лишним звеном в этой цепи? Не так уж велика разница между 350-ю и 600-ми миллионами километров. Современные двигатели и имеющийся на судне запас топлива теоретически позволяют преодолеть ему вдвое большее расстояние. Кстати говоря, уже сегодня стал технически возможным полет, например, до Урана. Правда, в один конец. Но, так или иначе, если представить себе самое совершенное на сегодняшний момент космическое судно, то оно сможет удалиться от места взлета примерно на 30 астрономических единиц.

(пауза)

Ловлю себя на мысли, что в моем рассказе проскакивает много цифр и дат. Я люблю работать с числами, рассчитывать, измерять. Поэтому я иногда слишком увлекаюсь точными или примерными величинами.

…Итак, я полагаюсь на свою удачу и мечтаю о том, чтобы меня, среди прочих, отправили в первое путешествие человека к Юпитеру. Если быть совсем точным, конечной целью является не сам гигант, а его спутники – Ганимед, Каллисто, и, самое главное, Европа, где под толщей льда скрыт океан.

Не буду скрывать, что именно Европа манит меня больше всего. Не помню точно, сколько лет мне было тогда, когда мама, рассказывая мне на ночь о космосе и обитаемых планетах, поведала о загадочном спутнике огромного Юпитера, внутри которого присутствует жидкий океан. Она сказала мне, что если где-то рядом и есть другая жизнь, то только там, на далекой холодной Европе. Этот рассказ так впечатлил и вдохновил меня, что с тех пор я стал буквально грезить этим небесным телом. Я теребил маму, просил рассказать подробнее, читал книги, искал информацию в интернете – я пытался узнать о нем все, что только можно, надеясь на то, что где-нибудь найду упоминание о том, что космические аппараты нашли на нем жизнь. Но таких упоминаний не было, поскольку ни один аппарат на поверхность Европы до сих пор не спускался.

Теперь мечта моего детства и моей юности (то есть самый стойкий вид мечтаний) приближается к своему осуществлению. Подумать только, я могу быть одним из первых, кто окажется на Европе!

Да, может быть, больше всего на свете я сейчас хочу вскочить, побежать к капитану, ворваться в его каюту и заставить его запустить программу экстренного возращения – такая есть на любом корабле на случай, если по каким-то причинам необходимо срочно вернуться обратно, для этого на борту присутствует двойной запас топлива. Но я знаю, что это невозможно. Мы уже не свернем. Сейчас, когда уже невозможно что-либо изменить, я вновь и вновь задаюсь вопросом: почему?

Ведь это не было мимолетным порывом души. Это не было прихотью или уловкой с целью улизнуть от своих земных проблем. Я испытывал жгучее желание вернуться домой, чтобы спустя два года снова увидеть родных. И, несмотря на это, я принялрешение лететь на «Амальтее». Почему?

…

Я немного подумал и понял, что объяснений всего три. Первое – я осознал, что должен это сделать. У меня под рукой находятся великолепные, никогда и никому ранее недоступные инструменты, с помощью которых я могу принести огромную пользу людям. Вдруг прорыв, способный кардинально изменить наше будущее, совершается именно сейчас? Могу ли я ускорить его? Я считаю, что размах развивающихся событий заставляет меня забыть о всякой личной выгоде, хотя, клянусь, я никогда ее не преследовал, поскольку не мыслил ее в отрыве от общественной пользы.

Второе объяснение: мне повезло обрести ту профессию, о которой я мечтал, и не разочароваться в ней. Да, всегда и везде есть место рутине, при желании мою работу и мое существование можно назвать скучными. Но это всего лишь чужой взгляд со стороны. Меня как ничто другое увлекает моя деятельность, и было бы ошибкой отказываться от нее.

В-третьих… Многие жаждут свежих впечатлений. Мое путешествие на «Зевс» не таит особых опасностей. Но если я окажусь на том корабле, что отправится к Юпитеру, то на его борту все будет в новинку, там будет риск, там будут испытания, столкновение с неизведанным. Там будет Европа.

Имея силу воли, можно обрести самого себя, но для этого иногда приходится отказываться от всего, что у тебя есть. Ведь кроме Светы (в мыслях я снова обращаюсь к ней так, словно мы по-прежнему вместе) за меня тревожатся мои родители. Есть друзья, оставшиеся дома и на Марсе.

Вместо родной Земли я полетел к поясу астероидов, потому что этот поступок открывает передо мной новые горизонты, о которых раньше я мог только мечтать. Пребывание на космической станции «Зевс» может дать мне уникальный шанс очутиться в одном из самых интересных и таинственных мест нашей планетарной системы, на ледяной поверхности Европы, манящей меня сильнее, чем, кажется, любая из женщин, как бы странно это ни звучало.

Вернись я обратно, и, возможно, мне удалось бы обрести семейное счастье. Кто знает. Но в таком случае я отказался бы от своей мечты и наверняка через какое-то время стал бы сожалеть о содеянном, а точнее – о не содеянном. Этим я мог бы испортить жизнь не только себе, но и ей, а это уже нечестно.

Так я потерял одну возможность и приобрел другую – радость от осознания, что у меня есть любимое занятие, приносящее и пользу, и наслаждение. Наверное, с точки зрения кого-то такая логика может показаться нелепой.

Света, если сможет правильно меня понять, еще обретет достойного человека и найдет свое счастье. Со мной у нее не было бы на это шанса, и мы тянули бы друг друга вниз.

Что сделано, то сделано. Мне трудно сейчас об этом говорить, потому что доля сомнения – правильно ли я сделал? — все равно остается. Света не стала мне безразлична, я благодарен ей за каждую минуту, проведенную нами вместе. Меня бросает в дрожь, когда я представляю, что она пережила, насколько ей обидно и как она мучилась самыми скверными подозрениями.

Пожалуй, мне еще предстоит объясниться с ней. Мой поступок – не предательство и не бегство. Когда-нибудь я все-таки вернусь на Землю, но чувство вины, живущее во мне, не дают мне никакого права просить ее и дальше ждать моего возвращения. Я и так внес в ее жизнь достаточно беспорядка.

(пауза)

Совсем потерял счет времени. Оказывается, скоро наш корабль сбавит ход, и буквально через пару часов мы окажемся на орбитальной станции.

…

Практически наступила невесомость. В моем иллюминаторе появилось крохотное белое пятно. Это и есть орбитальная станция «Зевс». Пожалуй, именно она олицетворяет сегодня мощь человеческой мысли, является венцом нашего развития. Ничего подобного мы никогда еще не создавали. Не ради этого ли я прилетел в такую даль: чтобы посмотреть на новое чудо света?

Глядя на маленькую точку, хочу закончить свой монолог. Если мне понравится то, как на экране коммуникатора или ноутбука смотрится надиктованный мною текст, я обещаю, что «напишу» еще.

318: Покорение Европы

Велика ли в моей судьбе роль случайности? Имеет ли она решающее значение? Повинуюсь ли я ее слепой воле?

Я никогда особо не задумывался над этими вопросами. Мне всегда было известно, — по крайней мере, в общих чертах, — что от меня требуется, чтобы достигнуть той или иной цели. Я принимал участие в тех событиях, которые были важны для меня, вели меня вперед. Поэтому неожиданности и сюрпризы происходят со мной крайне редко. Однако мне удалось на собственном примере испытать всю силу счастливой случайности, несмотря на то, что я к этому не стремился.

Наша космическая экспедиция достигла далекой Европы. Суровая поверхность спутника Юпитера, на которой блестели крупные сине-черные трещины и расколы, тускло блестела за окном иллюминатора.

Наступала важнейшая часть нашего путешествия, пора было начинать научные исследования. Конечно, были еще Ганимед и Каллисто, также крайне интересные объекты, которые мы должны были исследовать, но они оставались в тени своего соседа, поскольку тамошние ледяные поля скрывали под собой океан.

Перед тем, как экспедиция отправилась к Юпитеру, ее организаторы и вдохновители постарались подобрать для нее символичные названия и имена. Наша экспедиция называется «Покорение Олимпа», хотя это название больше подошло бы восхождению на самую высокую вершину Марса. Но марсианская гора Олимп пока еще ждет своего покорителя, а до Юпитера человек уже добрался.

Космический корабль, на котором мы добрались до самой большой планеты Солнечной системы, носил название «Юрий Гагарин» в честь наступающей знаменательной даты – сто лет со дня первого полета человека в космос. Собственно, по поводу этого названия ни у кого не возникало споров, правильно ли сочетаются имя первого космонавта и покорение Олимпа.

Внутри «Юрия Гагарина», кроме космонавтов, находились также всевозможные приборы, автоматика, а также четыре специальных аппарата, призванные первыми спуститься на юпитерианские спутники. «Аркад» предназначался Каллисто, «Гефест» должен был спуститься на Ганимед, «Минос» и «Радамант» достались в подарок Европе. Она была удостоена особой чести в силу того, что ее освоение играет важнейшую роль.

Все названия, кроме «Юрий Гагарин», взяты из древнегреческих мифов. Правда, имя первого космонавта, пожалуй, на сегодняшний день так же легендарно, как имена славных героев древности. И при этом не все знают, кто такой, например, Аркад.

Мне было важно, когда и как именно мы полетим к Юпитеру, поэтому страсти вокруг выбора имен прошли мимо меня. Какая разница, как в итоге назвали бы наше путешествие? Как бы это повлияло на его результаты?

…

Я всегда стараюсь запоминать значимые даты. 5 марта 2057 года я улетел с Земли на Марс. 5 мая 2060 года я отправился с Красной планеты на космическую станцию «Зевс», орбита которой пролегает в поясе астероидов. 7 марта 2061 года, в канун женского праздника, спустя четыре года и два дня после того, как я покинул родной дом, я стартовал с «Зевса» к Юпитеру.

Мы летели трое суток. Потом приборы навигации дали понять нам, что цель уже близко. Гигантский желто-бежево-коричневый, мутно-серый газовый шар приветствовал нас, встречал в свои объятия. Уровень радиации неуклонно повышался. Корабль и вся техника и инвентарь внутри него были специально созданы для работы в столь опасных условиях, при больших излучениях, поэтому это не стало неожиданностью или проблемой.

В экипаже корабля нас было четверо. Капитан судна, отвечающий за штатное функционирование «Юрия Гагарина», Григорий Белов; геологоразведчик Джеймс Молли; инженер, отвечающий за работу спускаемых аппаратов, то есть я, а также врач Мартин Нойверт, параллельно исполняющий обязанности первого помощника капитана.

Руководство экспедиции резонно решило перестраховаться: любой из членов экипажа должен был при необходимости заменить другого. Каждый из нас проходил подготовку по всему спектру проводимых исследований. Конечно, можно спорить по поводу полноценности такой замены, но каждый участник экспедиции должен был быть по возможности универсальным специалистом. Однако невозможно одинаково хорошо делать все на свете. Количество участников, равное четырем, организатором показалось золотой серединой.

Не останавливаясь подробно на технических деталях нашей деятельности, отмечу, что три недели нашего пребывания на орбите Юпитера прошли в напряженной работе, которая, быть может, содержала не так уж много творческих порывов. Мы выполняли четко оговоренную программу действий согласно подробным указаниям. На «Зевсе» мы прошли полугодичный инструктаж по самым разнообразным вопросам: по устройству и принципам работы аппаратуры, по геологии, по управлению роботами-строителями (они находились внутри спускаемых модулей), по технике безопасности и т. д. Мы слушали лекции, тренировались, набирались опыта. От нас требовалась полная самоотдача, потому что на далеких спутниках надежда может быть только на самих себя. Упор делался на наши знания и навыки – это стояло на первом месте.

Основная часть подготовки к исследованиям была проведена еще на «Зевсе». Теперь же, когда наш космический корабль лег на свою орбиту вокруг планеты, нам предстояло в нужный момент активировать и запустить в открытый космос все четыре спускаемых аппарата. Пеших прогулок по спутникам не планировалось, всю работу должна была выполнить автоматика.

…

«Аркад» и «Гефест» коснулись Каллисто и Ганимеда, настроились на прием сигнала с «Юрия Гагарина» и «Зевса», развернули свои модули. Были успешно проверены все портативные атомные реакторы, затем десятки небольших строительных роботов выехали на твердую поверхность спутников и начали сооружение специальных строений, которые послужат в качестве складов для взятых проб грунта и атмосферы. Также роботы должны были подготовить место для готовящегося в будущем приземления человека на эти спутники. Высадка на них планируется к 2070 году, когда будут проведены их обширные исследования. За 9 лет необходимо было завершить большой цикл подготовительных работ для их освоения. Доставлять строительные материалы планируется с Земли на грузовых космических судах с определенной периодичностью, когда Земля и Юпитер сближаются друг с другом.

У меня дух захватывало от масштабности нашего проекта. Речь идет о возможном расселении человечества на множестве объектов Солнечной системы. Еще совсем недавно это воспринималось как фантастика, как вопрос очень отдаленного будущего. А сейчас… Сейчас мы уже на Марсе, в поясе астероидов, скоро будем жить около Юпитера – великолепный рывок вперед.

Я мечтал побывать на Европе! Прикоснуться к ней (впрочем, этого точно не удастся сделать), увидеть отражение Юпитера на ее льду. Там, на большой глубине, скрывается огромный океан, где, вероятно, присутствует жизнь! Не окаменелые остатки микроорганизмов, что были обнаружены на Марсе, а полноценная биосфера – новый мир, скрытый от наших глаз!

Вне всяких сомнений, часть европейских запасов воды затем будет использоваться для снабжения космических колоний, так что цель нашего появления здесь является и научной, и практической одновременно. Мы должны осуществить проект по созданию скважины, которая пронзит толщу льда в наиболее подходящем месте, и благодаря этому будут взяты пробы жидкой воды. Само бурение должно было продлиться несколько лет, но к 70-му году люди должны будут точно узнать, есть ли жизнь в этом месте.

Я испытывал сильное волнение, не мог найти себе место, и только закрепившаяся за мной привычка не поддаваться на эмоции позволяла методично работать, внешне сохраняя относительное спокойствие.

«Минос» успешно приземлился (хотя, можно ли использовать это слово применительно к посадке не на Землю?), проделал схожие с «Гефестом» и «Аркадом» операции, выпустив на лед своих роботов. «Радамант» же представлял собой буровую установку.

На карте Европы, составленной с высокой точностью, ученые выбрали точку, в которой, по их мнению, лед был наиболее тонким. Таким местом оказалась одна из глубоких трещин, прорезающих поверхность спутника. По всем расчетам выходило, что толщина льда в данной местности составляет всего три километра. В остальных точках лед был толще и прочнее.

«Радамант» садился в очень опасном месте: была велика вероятность, что он перевернется при посадке, задев своим корпусом за какой-нибудь ледяной выступ. Мы аккуратно управляли спуском аппарата и, в конечном счете, посадка прошла без происшествий. Далее над аппаратом развернулся специальный купол, накрывший место бурения. Место оказалось выбрано удачно, купол встал правильно.

Необходимо было сделать главное – то, зачем мы сюда и прилетели – запустить буровую установку, чтобы впоследствии получить пробы воды. Бурение льда – очень трудоемкое и опасное занятие, при создании многокилометровых скважин невозможно обойтись только одним методом бурения, поэтому «Радамант» нес на своем борту огромное количество специального оборудования. Спустившийся на Европу космический аппарат являлся настоящим произведением инженерного искусства. Компьютер, управляющий буровой установкой, должен был, исходя из обстановки, принимать решение о том, как действовать в той или иной ситуации. Если на скважине возникнут серьезные неполадки, то устранить их в автоматическом режиме будет крайне трудно, поэтому необходимо было предусмотреть буквально все возможные ситуации.

Но на Марсе или на родной нам планете иметь дело с такими условиями не приходилось, подобное бурение в космосе производилось впервые – как тут можно предусмотреть все?

В течение недели на месте посадки «Радаманта» проводилась подготовительная работа. Потом, когда прочность и герметичность купола были проверены, началось размещение аппаратуры и инструмента для бурения. Это заняло еще четверо суток. Все это время параллельно велась запланированная работа и на двух других спутниках.

На Каллисто и Ганимеде нас, я в этом был уверен, ждали не менее значимые открытия, для колонизации эти объекты годятся значительно больше, чем Европа, но, два крупнейших спутника Юпитера как бы остались в стороне, отодвинутые теми событиями, что происходили по соседству с ними.

Время шло томительно долго. На Ганимеде вовсю монтировались площадки для хранения пород. Гусеничные роботы начали обследовать прилегающую местность. На Каллисто велось сооружение небольшой автоматической исследовательской станции, которая должна была с близкого расстояния заниматься изучением спутников Юпитера. Здесь был низок уровень радиации и также имелся в наличии водяной лед. Все эти события имели грандиозное значение для науки, но мои мысли были прикованы только Европе.

…

Наконец, пришла пора приступать к монтажу бурового снаряда. При подготовке к экспедиции мои представления о создании глубоких скважин сильно усложнились. Оказалось, что при бурении льда возникает множество тонкостей и нюансов, по сравнению со «сверлением» грунтов и горных пород. Наверное, о технологии бурения больше всех может рассказать Молли, мне до его знаний в этой области далеко. Но я знал, что первым этапом в поисках воды должно было стать термобурение.

Подготовка к началу создания скважины казалась бесконечной, хотя на самом деле велась в максимально сжатые сроки.

И вот, когда нам оставалось провести на орбите вокруг Юпитера буквально несколько дней, произошел случай, о котором я, собственно, и хочу рассказать подробно.

Проснувшись в своей маленькой каютке, которую я занимал на пару с Нойвертом, я по привычке протер глаза. Положенные мне 7 часов сна закончились. Я встал, немного размялся, быстро позавтракал и побежал по узенькому коридору в отсек, где мы с Джеймсом управляли работой аппаратов. Он уже находился там, и вид у него был крайне мрачный. На мой вопрос, что случилось, он ответил:

— Какие-то проблемы в цепи питания установки, — сказал он, не отрываясь от экрана монитора, — Никак не пойму, что произошло.

Я подошел к пульту управления. На большом экране отображалась картинка с камер всех десяти роботов, которые производили монтаж буровой установки. Каждым роботом при необходимости можно было управлять вручную, чем сейчас и занимался Джеймс. Когда одному из роботов поступал сигнал перейти на ручное управление, остальные девять аппаратов автоматически останавливали свою работу и ждали поступления им отдельной команды. Таким образом, подготовка к началу создания скважины остановилась, поскольку роботы застыли в ожидании.

— По-моему, где-то перебит кабель, но я не нашел где, — грустно изрек Джеймс, — Пока не починим его, не сможем работать дальше.

Молли при помощи манипулятора управлял одним из роботов-строителей. Он обследовал буровую установку сантиметр за сантиметром, силясь отыскать поломку. Я присоединился к его поискам. Вместе мы начали разбираться, на какую техническую проблему указывали признаки.

На поиск и починку неисправности у нас было 3–5 дней, не больше, затем нам необходимо было улетать, ведь запасы топлива на корабле не были бесконечными. Пока мы мучаемся здесь, «Зевс» на большой скорости уносится прочь от нас.

В первые сутки поиск неполадки не дал результатов. Странно, но ни один датчик не сигнализировал о неисправностях, все они горели зеленым или синим цветом, но при попытке начать бурение под направление и опустить в отверстие специальную трубу выдавалось предупреждение: «Невозможно выполнить действие. Недостаточная мощность». При этом с атомным реактором, от которого питалась установка, все было в порядке.

Белов и Нойверт занимались строительством на Каллисто и Ганимеде – там все шло более или менее успешно, серьезных поломок не случилось, только всякая мелочь. Перед нами двоими капитан поставил задачу разобраться в том, что произошло на Европе. В первую очередь поставленная задача касалась меня, так как именно я являлся специалистом по части автоматики и электроники.

Информация о том, что нашей экспедиции пришлось столкнуться со значительными трудностями, достигла «Зевса». Через какое-то время пришел ответ – запустить бурение любой ценой.

Мы понадеялись, что найдем поломку на второй день, но и следующие сутки прошли в бесплодных поисках. Все сильно нервничали. С Земли и с «Зевса» пришли сообщения, где говорилось, что мы можем задержаться не на три, а на десять дней, лишь бы мы наладили буровую установку. Нужно было рискнуть.

Третьи и четвертые сутки привели нас в замешательство. Просто невероятно! Мы пересмотрели все схемы, обыскали все внутренности купола, перепроверили и перезапустили все, что только можно, сняли показания всех датчиков. Абсолютно все работало в штатном режиме, но надпись «недостаточная мощность» звучала как приговор.

Исследования на двух остальных спутниках были переведены в полностью автоматический режим. Программа по Каллисто и Ганимеду была завершена, дальше дело оставалось за техникой и компьютерами.

Теперь наш экипаж приступил к поискам неисправности в полном составе. Мы по очереди работали за панелью управления, гоняли туда-сюда роботов при помощи манипуляторов, на экране поочередно отображались наши имена и фамилии (в устройства управления был встроен сенсор, распознающий, кто касается тех или иных клавиш и джойстиков, все наши действия строго фиксировались).

В порыве отчаяния я даже стал разбирать программный код, запускающий процесс бурения. Может, там есть ошибка?

Программа, как и следовало из сообщения, останавливалась на том месте, где происходила проверка на наличие необходимой мощности для запуска бура. При запросе программой состояния цепи питания, один из датчиков возвращал ей ответ, что мощности не хватает, хотя на панели управления тот же датчик горел зеленым цветом. Мистика!

В наличии имелись запасные буры, но их смена ни к чему не приводила, ошибка продолжала возникать. Мы подключали установку к другим питающим выходам станции: на каждом из них датчики показывали то, что надо, но ничего не получалось.

— Ладно, понятно, что неполадка в самой установке, — сказал Белов, — Других вариантов не осталось. Надо искать поломку в ней.

Он сосредоточенно думал и предлагал свои варианты, Нойверт впал в прострацию – он объективно мало чем мог нам помочь и переключился на подготовку «Юрия Гагарина» к обратному перелету, Молли злился, а я сидел, понурив голову и время от времени, что-нибудь придумав, делал безуспешные попытки запустить бур.

Так прошло еще два дня. С «Зевса» прилетали крики отчаяния – пожалуйста, запустите! Но что мы могли сделать? Молли и я уже и так почти не спали и начали тихо ругаться друг с другом.

…

На восьмой день Джеймс внес предложение.

— Игорь, я думаю, у нас осталась одна возможность. Других вариантов просто нет. Скорее всего, неисправна микросхема, находящаяся в электронном блоке управления буром. Та микросхема, на которой находится этот проклятый датчик.

— И что? — устало спросил я.

— А вот что: я предлагаю в качестве последней попытки использовать подобную микросхему, встроенную в строительных роботов. Нам придется разобрать одного из них, вынуть микросхему и вставить ее в установку.

— Но ведь у робота напряжение питания значительно меньше.

— Плата в них одна и та же, надо будет лишь немного перепаять и перепрограммировать ее.

Наверное, по логике вещей, я обязан был внести это предложение, но идея, которая должна была проскользнуть через мою голову, невероятным образом пришла в голову Молли. Каким образом он додумался до такого, мне до сих пор непонятно, но его слова звучали разумно. Я так устал, что уже мало что мог соображать.

Я согласился с предложением Молли. Это, и правда, был наш последний шанс. Если у нас не получится задуманное, то нам придется улететь домой, законсервировав место будущей скважины до следующей экспедиции, с чем мы категорически не могли согласиться.

Из десяти роботов был выбран робот-погрузчик РСП-4. При помощи трех других роботов была произведена его разборка. В принципе, все они обладали примерно одинаковой конструкцией, менялись лишь их рабочие «инструменты». Например, от РСП-4 мы открутили платформу, вилы, мачту, блок, разобрались с гидравликой. Затем разобрали корпус. Кое-как вынули нужную плату. Открученные детали погрузчика потом можно будет использовать на других роботах, если возникнет необходимость. Помимо РСП-4 был еще РСП-5, такой же модификации. Поскольку имелся резерв, именно погрузчик был выбран в качестве «жертвы».

Потом принялись за буровую установку. Отключили ее от электропитания, вынули из нее аналогичную микросхему. На словах все выглядит просто, но на это у нас ушел почти целый день, так что паяние мы решили оставить на завтра, чтобы взяться за него с новыми силами.

Проспав всего пять часов, мы снова ринулись в бой. Нам предстояло проделать сложную операцию: при помощи специального инженерного устройства, предназначенного для починки роботов, перепаять несколько контактов на плате, точнее, отпаять несколько «ножек». Уникальность ситуации заключалась в том, что выполнить все эти действия нужно было без единой помарки, иначе можно было испортить электронную плату, а времени и возможности разбирать другого робота не имелось, потому что мы уже не успели бы лечь на обратный курс.

Даже при удачном стечении обстоятельств нужно было потратить порядочно времени на изменение функций остальных роботов, так как один выпал из общей обоймы. Конечно, не стоит думать, что не было предусмотрено никакого запаса: роботы в любом случае могли бы сломаться. По определенному алгоритму оставшиеся работоспособными брали на себя обязанности сломавшихся, но алгоритм включался лишь при условии, что робот даст сигнал о своей аварии. Поскольку мы сами разобрали РСП-4, то ни о какой поломке речи не шло, и алгоритм нужно было запускать вручную. Обмануть систему, дав роботу команду подать аварийный сигнал, было невозможно.

Операция, для которой понадобилась хирургическая точность, прошла успешно, и мы получили новую плату. Теперь нужно было слегка изменить программу компьютера, руководящего бурильной установкой, чтобы он не ругался на поломку микросхемы и смог функционировать.

Перепрограммирование удалось закончить только в конце девятого дня. Молли все это время занимался оставшимися роботами. Он вручную задавал каждому определенный спектр работ.

Согласно распорядку судна снова наступало время для сна, но до отлета оставались сутки, так что мы продолжали трудиться.

Белов и Нойверт, все-таки не слишком сведущие в вопросах программирования, чтобы лишний раз не мешать нам, прилегли, но попросили немедленно разбудить их, если будут какие-нибудь новости.

Мы согласились на такую постановку вопроса, и остались у панели управления. Приближался наиболее ответственный момент: заканчивалась проверка буровой установки, по результатам которой стало бы понятно, удался план или нет. Потом Молли не выдержал и вышел, сказав, что ему нужно в уборную.

Спустя минуту после того, как за ним закрылась бесшумная дверь, на панели зажегся яркий зеленый огонек. «Проверка успешно завершена». Я подпрыгнул от радости. Невероятно, но план Джеймса сработал! Больше буровая установка не сигнализировала о поломке. Задумка Джеймса оказалась правильной!

Все еще не веря своим глазам, я не смог удержаться, чтобы не ответить утвердительно на вопрос: выполнить ли запланированное задание. Раздался непродолжительный писк, потом щелчок, и, судя по картинке и надписям на экране, началось бурение под направление, то есть первый этап создания скважины – бурение с последующим закреплением ее ствола. На экранчике, расположенном передо мной, светилась надпись «Игорь Мезенцев. Первоначальный запуск бура».

Я тут же надавил кнопку внутренней связи на корабле, чтобы разбудить капитана и его помощника, но в это же мгновение вернулся Молли, и я не успел ничего объявить. Он сразу же увидел, что мне удалось запустить бур. В первую секунду на его лице промелькнула радость, но она тут же сменилась разочарованием. Я понял: он огорчен тем, что я не подождал его.

Надписи на экране гласили, что процесс бурения запущен в 19:22 29 марта 2061 года инженером Игорем Мезенцевым. Получалось так, что я, воспользовавшись его придумкой, присвоил себе ее результаты. И теперь формально мое имя должно было значиться в протоколах, как имя возможного первооткрывателя жизни за пределами Земли.

Моя давняя мечта осуществилась, но в тот момент я не испытал особой радости.

…

Все это весьма спорно: кто первооткрыватель, а кто нет. Разве не ученые-биологи, получив через несколько лет результаты анализа проб воды, обнаружат (или не обнаружат) в ней наличие организмов? Разве не за ними последнее слово? А как быть с организаторами нашей экспедиции, с проектировщиками, со строителями, со всеми остальными специалистами – они разве тоже не причастны к результатам? Кто из перечисленных людей сделал больше для того, чтобы ответить на поставленные вопросы: возможна ли организация колоний на Каллисто и Ганимеде, есть ли жизнь на Европе?

Джеймс Молли трудился так же, как и все мы, он подарил нашей экспедиции спасительную идею, он участвовал в выборе места для посадки «Миноса» и «Радаманта» и прекрасно знал, где, как и куда копать. Он выбирал место, и ему по праву принадлежала честь запускать бур. Кто мне теперь поверит, что я не специально сделал так, чтобы именно моя фамилия попала во все новости и электронные газеты? Мне стыдно перед Джеймсом.

Мы вернулись обратно на «Зевс» – там была большая шумиха, все прыгали и веселились, хвалили и чествовали нас (но в основном меня). Это тяготило. Приходили поздравления с Земли и Марса, отовсюду. Нам воздавали почести, у нас брали интервью. Мне позвонила даже милая Света, бывшая моя девушка, с которой я расстался два года тому назад ради того, чтобы оказаться на Европе. Она искренне радовалась моему успеху.

Еще на борту «Юрия Гагарина» я трижды извинился перед Джеймсом и честно признался, что даже не думал о том, что так получится. Я обещал, что когда мы прилетим обратно, я скажу всем, что настоящим первооткрывателем является он, Джеймс Молли, но Джеймс лишь понуро качал головой или грустно отшучивался. Он думал, что я обманываю его: никому ничего я говорить не собираюсь.

…

Однако я сдержал свое обещание. Как только отгремели первые фанфары и меня немного оставили в покое, я постарался встретиться с начальником орбитальной станции «Зевс». Его звали Мацуи. Он был японец по национальности и пользовался таким большим уважением за свои усилия при ее создании, что ни у кого не возникало сомнений в справедливости именно его назначения на должность начальника. Да, первоначальная идея и первые чертежи «Зевса» были выполнены советским инженером Николаем Кошелевым, строили станцию в основном советские специалисты, но Мацуи так быстро и настолько плодотворно включился в это международное космическое строительство, что со временем смог вывести его на новые высоты. Кошелева, конечно же, не забыли, но Мацуи значительно обогатил проект Николая, творчески развил и дополнил его. Он обладал непререкаемым авторитетом.

На церемонии нашего награждения, когда нам вручали памятные подарки, он произнес торжественную речь, подчеркнув, что наступает эра новых открытый и нам всем посчастливилось увидеть ее своими глазами. На церемонии у меня, естественно, не было никакой возможности объяснить всем собравшимся свою позицию; со всех сторон неслись потоки восторженных слов: вы такой молодец, вы первооткрыватель внеземной жизни, ваше имя останется в истории. Практически все говорили с непревзойденной уверенностью, будто не будет нескольких лет бурения, будто микроорганизмы уже найдены в европейской воде. Почти никто не сомневался в успехе. На все похвальбы я упорно отвечал: как же остальные участники экспедиции?

Конечно, кто-то пытался сместить акцент, напоминая, что не Европой единой жива была наша космическая одиссея, были еще два других спутника, там ведь также достигнуты выдающиеся результаты. В этот момент все, естественно, делали взмах руками: а ведь точно, как же мы могли забыть, есть же еще Каллисто и Ганимед!

Но большинство вспоминало только про бурение. Заострение внимания на нем было мне в тягость. Я, как мог, сопротивлялся потокам восторженных отзывов в мой адрес, утверждал, что Джеймс Молли сделал больше, чем я, Белов и Нойверт тоже отдали все свои силы. Но ко мне никто особо не прислушивался, все думали, что я говорю это из вежливости. Начальник научного отдела станции Джузеппе Тиала, заметив в моих словах чуть больше вежливого самоотречения, чем надо, улучив удобный момент, шепнул мне на ухо:

— Ладно, не перегибайте с этим палку.

…

Так или иначе, я отправился на встречу к Мацуи, в надежде поговорить с ним наедине. Он принял меня без промедления. Должно быть, он полагал, что я хочу поблагодарить его за помощь.

Когда после короткого предисловия он услышал от меня, что я отказываюсь от того, что это я починил бур, его лицо вытянулось и даже побелело, что до этой секунды представлялось мне невозможным. Он переспросил меня, что я имею в виду. Я повторил слово в слово. Не понимая, со своей стороны, что за бред я несу, Мацуи через несколько реплик буквально взорвался.

— Мезенцев, вы идиот?! Или это первоапрельская шутка? Кстати, было уже третье апреля: близился день космонавтики.

— Нет, это не шутка, — ответил я, — Молли придумал, как запустить бур, а не я.

— Но ведь есть записи.

— Они не дают правильного представления о том, что случилось.

— Господи, и что же вы предлагаете? Объявить, что аппаратура ошиблась? Это же смешно!

— Нет. Надо просто сказать, что бур запустил я, но это формальность – формальность! — а все необходимое для запуска сделал Джеймс! Не я, не Григорий, не Мартин. Он!

— А вы все это время ничего не делали, так что ли?

— Какая разница, что я делал?!

— Что произошло между вами и Молли?! — ошеломленно спросил Мацуи – Он надавил на вас? — и добавил, закатывая глаза, — Нонсенс! Первооткрыватель отказывается от открытия! Я распалился.

— Я еще ничего не открыл! Скажите, прошу вас, скажите всем, что все сделал Молли! Мацуи схватился за голову.

— Не понимаю. Не могу понять… Вы точно уверены, что хотите отказаться от того, что сделали? Я ответил, не раздумывая:

— Конечно, потому что иначе получается нечестно с моей стороны. Я не хотел присваивать его работу себе. Пусть я сделал не меньше, чем он, но именно он спас экспедицию.

Мацуи глубоко задумался. Должно быть, в его мыслях проносились всевозможные варианты выхода из ситуации. Ему, вне всяких сомнений, не хотелось, чтобы экспедиция закончилась скандалом. Он некоторое время сидел неподвижно, глядя мимо меня. Потом все-таки сфокусировал взгляд на мне и заговорил:

— Сделаем вот как. Будем упоминать обе ваши фамилии…

— Ну, тогда называйте все четыре! — перебил его я, но он продолжал.

— Я сказал: обе! В будущем мы сказали бы – на Европе обнаружены бактерии, названные именем их первооткрывателя Игоря Мезенцева, а теперь мы скажем – найдены бактерии Мезенцева-Молли…

Прямо не знаю, что на меня нашло, но я опять довольно грубо перебил Мацуи.

— Вы говорите так, как будто мы уже что-то нашли!

— Хватит! — крикнул он гневно, правда, тут же смягчился, — Честно говоря, я потрясен вашим поступком. Другой бы просто отделался словами о том, как все здорово работали. Но вы готовы пожертвовать своим именем ради товарища. Я не знаю, что еще можно к этому добавить – я потрясен. Но будет так, как я вам сейчас сказал.

…

Я вышел из кабинета Мацуи в подавленном состоянии. Ярко освещенный изогнутый коридор казался мне теперь самым унылым местом на свете. Мимо шли две работницы местной оранжереи, молоденькие девушки. Они весело приветствовали меня, но я, увлеченный своими переживаниями, не ответил им. Огорченные моей реакцией, они пошли дальше, пожимая плечами. Одна из них обернулась, чтобы еще разок взглянуть на меня, потом сказала что-то своей подружке, та тоже обернулась, но они не остановились и через полминуты скрылись за поворотом.

Сев на корточки рядом с дверью Мацуи, прижавшись спиной к белой шершавой поверхности стены, я тихо выругался. Самым сильным чувством в этот момент было чувство стыда.

Потом я отправился к себе. По пути меня иногда встречали радостные ободряющие слова и крики, кто-то даже снял мою понурую походку на камеру, люди вокруг говорили обо мне и, наверное, завидовали.

Позже, когда все воочию увидели мой отказ от будущих почестей, кто-то стал смотреть на меня с удивлением – все-таки я совершил неординарный поступок – но при этом стали смотреть и с одобрением.

Когда я вошел в свою комнату, я обнаружил там одиноко сидящего в кресле Джеймса. При моем появлении он поднялся. Секунд двадцать мы молча стояли. Мне нечего было сказать, кроме очередного извинения, но ведь их количество никогда не перерастет в качество. Я попытался сделать все возможное, чтобы вся известность перешла к нему. Это справедливо, к тому же, он любит всеобщее внимание значительно больше, чем я. Вдруг он улыбнулся и подошел ко мне.

— Спасибо, — благодарно сказал он и, обняв меня за плечи, добавил, — Я знаю, что ты ходил к Мацуи. И я был неправ. Моя обида – это глупость. Европа твоя. Я хотел было возразить, но понял, что лучше промолчать.

На следующий день через журналистов я рассказал всем, что на самом деле произошло на борту «Юрия Гагарина».

319: Разговор по душам

Однажды утром я проснулся в своей комнате на орбитальной станции «Зевс» и, как всегда, первым делом посмотрел на часы. 8:03.

На моей руке был одет браслет. Я расстегнул и снял его. Это был самый обыкновенный будильник, из тех, которым можно задать диапазон времени, и они будят тебя в наиболее подходящий момент, исходя из считываемых датчиками показателей организма. Обычно я сплю очень чутко, вот и тогда я проснулся от того, что на моем запястье что-то вибрирует.

В тот день к 9:30 мне следовало подойти в 5-й отсек станции, который носит название «Административный». Там мне предстояло встретиться с очень важным человеком, а именно, с управляющим персоналом. До этого я видел его и разговаривал с ним всего дважды: почти сразу после своего прилета на станцию и на одном из праздничных мероприятий, посвященных годовщине основания «Зевса». Двух коротких бесед хватило для того, чтобы у меня сложилось о нем прекрасное впечатление. Управляющий персоналом умен и замечательно образован, умеет найти правильный подход к человеку (в хорошем смысле этого слова). У многих сложилось ощущение, что он замечает и запоминает все и вся, поэтому кое-кто даже малодушно опасался его. Меня же два коротких разговора заставили уважать управляющего.

В половине десятого между нами должна была состояться беседа. Я не сомневаюсь в том, что управляющий на тот момент хорошо меня изучил, у него было время навести справки. Он, должно быть, внимательно смотрел досье на каждого работника, но не для того, чтобы найти, к чему придраться, а для того, чтобы на станцию не попадали случайные люди.

«Зевс» вообще находится в сложном положении, поддерживать нормальную жизнедеятельность станции удается с большим трудом, поэтому озабоченность управляющего вопросами подбора кадров была вполне ясна. Я поднялся с постели и стал собираться.

Друзья перед встречей еще раз предупредили меня, что управляющий персоналом очень вкрадчивый и проницательный человек, поэтому в его присутствии не надо ничего придумывать, а надо говорить все, как есть. Совет был для меня бесполезен, потому что такой привычки я никогда не имел.

Он знал всех работников станции по имени, он был в числе первых космонавтов, начавших строительство и освоение «Зевса». Утверждают, что именно он, а вовсе не сотрудники земных министерств, решал, кто полетит к Юпитеру. Что ж, если это так, думал я тогда, то это даже логично. Кому может быть виднее, кого отправлять в экспедицию?

Я не испытывал волнения или страха, собираясь к нему. Да, он изучал кандидатуры людей, которые хотят трудиться на станции, и сюда якобы попали только те, кто успешно прошел проверку. Но ведь я тоже здесь. И я не прилагал к этому никаких особых усилий, кроме своей отличной учебы и добросовестной работы.

На тот момент решался вопрос, кто отправится в экспедицию к спутникам Юпитера – Каллисто, Ганимеду и Европе. Я подкрепил свое заявление на участие в ней не только желанием, но и всей своей деятельностью на Марсе и на орбитальной станции.

Я подошел к кабинету управляющего персоналом за десять минут до назначенного времени. Сначала я хотел немного подождать, чтобы нажать кнопку звонка ровно в девять тридцать, но потом решил, что раз уж пришел, то незачем просто так стоять в коридоре.

Управляющий ответил почти сразу. Увидев на экране переговорного устройства, кто к нему пришел, он впустил меня.

Я попал в просторный светлый кабинет. Поднявшись из-за стола, он коротко поприветствовал меня. Мы пожали друг другу руки, и он задал свой первый вопрос.

— Скажите, пожалуйста, как правильно произносится ваша фамилия – с ударением на первый или на второй слог?

— МИзенцев, — ответил я, — На первый. Управляющий персоналом сел в свое кресло.

— Прошу, садитесь. Я тоже сел.

— Не люблю, когда коверкают фамилии, поэтому сам стараюсь уточнять, чтобы этого не делать, — сказал он, — Мне ужасно не нравится название моей должности. И если с первым словом – «управляющий» – я еще как-то могу смириться, то второе слово просто убивает меня своей нелепостью. Как можно называть людей, рискующих своими жизнями, персоналом? Да и как-то бюрократично это звучит.

Я ответил, что дело не в названии должности, а в том, чем конкретно человек занимается.

— Согласен с вами, валять дурака или, наоборот, усердно работать, можно на любом посту. К сожалению, бездельники тоже встречаются.

Управляющий расположился свободнее: откинулся на спинку кресла, вынул из кармана брюк небольшую чернильную ручку, снял колпачок. По выражению моего лица он понял, что я удивлен появлению подобного предмета.

— Старая привычка, я мог бы давно отказаться от этой ручки, но мне лучше думается, когда я что-то записываю чернилами на обычной бумаге. Она очень удобно лежит в руке, помещается в любой карман. Я иногда иду по какому-нибудь отсеку, вдруг что-то увижу, и мне хочется про это записать. Достаю ручку, записываю. Многие смотрят на это, как на какую-то причуду. Вы, наверное, тоже удивлены.

— Немного, — признался я.

— Если не ошибаюсь, в феврале прошлого года вы подавали заявление с просьбой о вашей отправке на «Зевс», — сменил тему управляющий, — Почему вы так хотели попасть сюда?

— Во-первых, я всегда мечтал увидеть «Зевс». Не скрою, от него прямо дух захватывает. Во-вторых, я занимаюсь интересным делом, приношу пользу. В-третьих, есть надежда отправиться дальше.

— Вас так привлекают космические путешествия?

— Приятно оказаться одним из первых на Юпитере.

Управляющий отодвинул ящик стола и достал потрепанную книжечку с пожелтевшими страницами, где он, видимо, делал свои пометки. Открыл на нужной странице. Он делал это отточенными, доведенными до автоматизма движениями, не отрывая взгляда от меня.

— Но ведь вас манит нечто конкретное. Экспедиция отправится к трем спутникам Юпитера. Наибольший интерес для вас представляет Европа, не так ли?

— Да, вы правы.

— Это совершенно естественно. Европа интересна ученым, писателям, всем. На ней может существовать жизнь. Это в высшей степени загадочное небесное тело. Ради чего хотите попасть на нее вы?

Вопросы сыпались один за другим. Управляющий персоналом приготовил ручку, в ожидании моего ответа.

— Когда станет известно, есть там жизнь или нет, я хочу знать, что я тоже приложил руку к событиям, давшим ответ на этот вопрос. Я с детства мечтал попасть на Европу, ради этой мечты я отказался от многого. Вы считаете это глупым?

— Вовсе нет. Когда мы строили «Зевс», я тоже осуществлял свою мечту. Управляющий ничего не записывал, но сидел наготове.

— Как вы полагаете, кто решает, кому отправляться в экспедицию? — спросил он.

— Ну… Наверное, это решают на Земле.

Он улыбнулся и коснулся бумаги кончиком пера, но опять ничего не стал писать, оторвал ручку от блокнота и снова застыл в своейпозе. На листе осталась маленькая черная точка.

— Вам, несомненно, рассказывали о том, что это якобы решаю я. Боюсь, это не совсем так. Конечно, выбор кандидатов зависит и от меня в том числе, но мое мнение лишь одно из многих, и не имеет решающего значения. К Юпитеру отправятся лучшие, самые талантливые, умные и выносливые. Но количество участников экспедиции ограничено. Всего четверо. Ваша основная профессия – специалист по энергетике – вряд позволяет вам надеяться на участие в ней, но ваше замечательное умение обращаться с техникой может очень пригодиться в полете. В ходе исследований потребуется управлять различными автоматами, предварительно их нужно будет программировать. Кем вы представляли себя на Европе в своих мечтах?

— Поначалу я хотел быть капитаном корабля. Теперь я представляю себя… Да, вы правильно сказали, техническим специалистом.

— Разумно. Но тогда, как вы думаете, почему я не хочу просить вас подробно рассказать о своих способностях?

— Мне кажется, вы и так хорошо меня знаете, — ответил я.

— Я наводил справки, но это тот случай, когда биография говорит сама за себя. Вам многое дано. Я умоляю, не растратьте все это попусту. К тому же если Константин Каменев, который, кстати говоря, все еще учится с вами на одном курсе, называет вас лучшим другом, это о многом говорит.

— Он называет меня лучшим другом? — взволнованно спросил я, а сам поймал себя на мысли, что уже где-то слышал совет не размениваться по мелочам. Это говорил мне сам Каменев. Неужели управляющий персоналом знает об этом нашем разговоре?

— Да, называет. Хоть он точно такого же возраста, как и вы, но к его мнению уже начинают прислушиваться.

И тут управляющий засмеялся: видимо, на моем лице отобразилось некоторое смятение.

— Игорь, не пугайтесь. Вы, должно быть, задаетесь вопросом, откуда мне все это известно. Информация стекается ко мне из разных источников. Вопреки распространенному мнению, будто я огромный спрут, которому все обо всем докладывают, это неправда. Надо просто очень аккуратно и внимательно обращаться с теми данными, что имеются. Поверьте, я не трачу все свободное время на то, чтобы подолгу изучать личные биографии сотрудников станции, потому что этого и не требуется. А о вашей страсти к космическим полетам знает, по-моему, каждый. Вас манит Европа, вас манит наука, манит так называемый прогресс. Вы же сами сказали, что вам пришлось пойти на личные жертвы ради своего занятия.

— Да, улетая с Марса на «Зевс», мне пришлось расстаться с близким для меня человеком, — сухо ответил я.

— Прошу прощения за бестактность. Я никогда не стал бы упоминать о таких вещах, если бы это не имело решающего значения для дела. Еще раз хочу перед вами извиниться. Об этом я узнал от Каменева. Он не сплетничал, а случайно сказал в разговоре со мной. Я очень хорошо понимаю ваши чувства, поскольку в свое время сделал нечто похожее.

— Мне стыдно перед этой девушкой, — сказал я, — Я улетел на Марс, а она осталась на Земле. Она ждала меня два года. Но вместо возвращения на Землю я выбрал «Зевс». Я был не в силах поступить иначе, но, наверное, своим поступком испортил ей жизнь.

Я был неприятно удивлен болтливостью управляющего. Две прошлые наши беседы проходили кратко и по делу, а тут вдруг ему вздумалось зайти откуда-то издалека.

— Прошу вас, я не хочу лезть вам в душу. Я хочу лишь строго положительно оценить ваш выбор: ради будущего вы что-то принесли в жертву в настоящем. Скажите, а как на ваш выбор отреагировали ваши родители?

— Они знали, что я выберу. Если бы экспедиция к Юпитеру не планировалась, я бы наверняка полетел домой. Но раз уж она начинает готовиться, я не мог упустить такой шанс.

Управляющий положил ручку. Немного отодвинувшись от стола, за которым сидел, он открыл один из его ящиков и достал какую-то маленькую черную штуку. Потом придвинулся обратно, раскрыл ладонь: на ней лежала карта памяти.

— Мне хотелось бы дать вам кое-какой файлик. Не могли бы вы дать мне свой телефон?

Испытывая некоторую неловкость перед такой просьбой, я достал свой коммуникатор и протянул его управляющему. Меня смутило ставшее старомодным слово «телефон».

— Спасибо, — он вставил карту в боковое гнездо, — Я дам вам очень интересную вещь. Она определит ближайшие полгода вашей жизни.

Он сделал пару тройку быстрых касаний экрана и, отдавая обратно коммуникатор, сказал:

— Вот, держите. Я проверил: скопированный файл назывался «Игорю Мезенцеву2061».

— Что это?

— Программа подготовки к экспедиции.

— На общем собрании, когда официально объявили о том, что состоится экспедиция, всем желающим в ней участвовать уже раздали общую программу подготовки.

— Конечно, раздали. Но ведь это общая программа. А здесь ваша личная. Я посидел немного на досуге и, питая к вам симпатию и надеясь на вас, решил дать вам кое-что особенное. От основной подготовки вас никто не освобождает, но, видя ваш целеустремленный характер и ваш талант, я хочу дать вам небольшое преимущество. Оно будет заключаться не в том, что вы будете занимать по сравнению с остальными привилегированное положение, а в том, что у вас будет шанс больше знать, лучше развиться. В комиссии, что будет в конце подготовки принимать у вас экзамен перед полетом к Юпитеру, будет находиться множество различных людей. Если вы думаете, что мои слова будут иметь сильное воздействие на них, то ошибаетесь. Даже, наоборот, как это часто бывает, тот, кого я похвалю, будет иметь меньшие шансы на успех, потому что не только на «Зевсе», но и на Земле ко мне странное двоякое отношение. Ко всем участникам экзамена я буду подчеркнуто холоден, в том числе, и к вам. Заставить комиссию сделать выбор в вашу пользу вы (вы, не я!) сможете лишь одним способом – показав все, что знаете и на что способны. Не буду скрывать, я хочу, чтобы выбрали вас! Может, плохо быть на чьей-то стороне, но я не могу повлиять на ситуацию иначе. Я даю вам подсказку, и вы находитесь в своем праве, воспользоваться ей или нет. Я не ожидал такого поворота.

— Но честно ли это по отношению к остальным? — спросил я.

— Трудно сказать однозначно, — ответил управляющий, — Я просто вижу, что вы самый талантливый из всех претендентов, и я сделаю все, чтобы на Европу в числе прочих полетели именно вы.

— А должны полететь какие-то конкретные люди?

— Нет. С «Зевса» полетят двое. Еще двоих пришлют с Земли. С Земли прибудет командир корабля и специалист-геолог. Плюс на корабле будет еще один профильный специалист, тут пока есть неясность – кто именно. Я могу что-то сделать только в пределах своей станции, следовательно, для вас остается всего одно вакантное место. Вы обязаны своими старанием и трудом оказаться на нем.

— Похоже на обман, — сказал я.

— Никакого обмана нет. Скажем так, при помощи этого файла я даю вам практические советы, в каком направлении двигаться. Вы можете отказаться от предложенного мною пути, и сделать все сами, но мне очень хотелось бы, чтобы вы послушались меня.

— Но…

— Ладно, будет вам. Давайте взглянем на проблему с другого ракурса. Я знаю, вы увлечены своим делом. Вы полагаете его очень интересным. Это здорово. Но имейте в виду, что далеко не все на этой станции разделяют ваши взгляды. То есть не так. Все на «Зевсе» понимают важность своей работы, но некоторые понимают ее ошибочно. Кто-то прилетел сюда за приключениями, кто-то за известностью, кого-то поманили сюда деньги. Вы должны четко представлять себе, что «Зевс» – сложнейшая, практически автономная система. При создании станции старались предусмотреть буквально все. Но содержание, эксплуатация «Зевса» влетают в кругленькую сумму. На «Зевсе» куча проблем, ждущих своего решения. Всем этим приходиться заниматься. Как вы думаете, если это так дорого, то почему человечество пошло на то, чтобы все-таки создать это место?

— Чтобы лететь дальше, — предположил я.

— В том числе, — согласился управляющий, — Но зачем нам лететь дальше?

— Чтобы получить необходимые ресурсы.

— Абсолютно верно. Грандиозные планы по терраформированию Марса и, возможно, Венеры, отправка людей сюда, в пояс астероидов, освоение Юпитера сами по себе замечательны, но они должны преследовать какую-то цель, верно? Колонии – это очень опасное, затратное мероприятие. Неизвестно, с чем придется столкнуться. Управляющий провел рукой по столу.

— Я говорю вам это не потому, что вопрос только в ресурсах и их стоимости. Вы прекрасно знаете, что и на Земле, и в колониях, требуются материалы, требуется оборудование для производства, требуется вода, требуется пища. Откуда все это возьмется? Я открою вам маленький секрет. Думаю, как инженер, вы и так это видите. Станция постоянно балансирует на грани, она находится в состоянии неустойчивого равновесия. Многого отчаянно не хватает, той же воды, например. Пилотируемая космонавтика развивается стремительными темпами не в силу одного лишь энтузиазма, а еще в силу острой необходимости. Либо мы сделаем сейчас бросок к Юпитеру, достигнем его спутников, либо мы попрощаемся, например, с «Зевсом» на очень долгий срок. Вы понимаете, о чем я?

— В общих чертах.

— «Зевс» – это не просто чья-то прихоть. «Зевс» – это сборочный конвейер, лаборатория, в будущем это целый город, в котором прекрасным образом можно организовать добычу, обработку и доставку к месту назначения полезных ископаемых. То, что вы видите вокруг, всего лишь сотая часть того, что должно быть. Нынешний «Зевс» – лишь скелет будущей станции. Без промышленного освоения астероидов, Марса, спутников у нас ничего не получится. Я спросил:

— На Европе нам ведь нужна вода?

— Конечно, — устало сказал управляющий, — На Европе нам нужна вода. Доставлять ее с Земли или с Марса дорого, астероиды пока недостаточно освоены, химический способ получения воды сейчас имеет не те объемы, так что нам ничего не остается, кроме как лететь на Европу.

— Неужели поиск жизни отходит на второй план?

— Это две равнозначные цели. Конечно, мы ищем жизнь. Но какую-то часть воды нам придется фильтровать, как-то обрабатывать и использовать в своих нуждах. Последние исследования говорят, что воды там даже больше, чем предполагалось.

— То есть мы вмешаемся в замкнутую экосистему Европы? — спросил я, огорченно добавив, — Если она там есть, конечно…

— Очень надеюсь, что этого не произойдет. Надо сделать все, чтобы этого не произошло. Я хочу сказать, что вам, как и всем остальным, выпал удивительный шанс сделать великое дело. Люди вскоре смогут расселяться по разным планетам. Перед нами – а, соответственно, и перед вами – поставлена грандиозная цель вывести человеческие возможности и человеческое общество на новые высоты. Может быть, пока на Земле и Марсе не все так благополучно, как могло бы быть, но благодаря вашей решительности у нас появятся новые современные производства. Вдумайтесь, как далеко может шагнуть электроника, ваша любимая атомная энергетика, если нам удастся осуществить задуманное! В общем, я хочу, чтобы вы понимали, что романтика в данном случае шагает за руку с практической целесообразностью. Вы не только решаете научную и техническую задачу освоения других планет, вы повышаете общий уровень жизни. Вы не только следуете за своими идеалами, но и сами создаете их, вы сами должны являться идеалом, вы должны быть объектом восхищения. Вы рискуете не ради себя и своих друзей, но ради всех людей. Управляющий сделал паузу.

— Я вижу, что вы не такой, как остальные, — медленно произнес он, отдышавшись, — Поэтому я волнуюсь за вас. Вы молоды, амбициозны. Не поддавайтесь соблазнам и лени, хоть вам, насколько мне известно, это и не свойственно. Работая здесь, на «Зевсе», или отправившись дальше, к Юпитеру, занимаясь там тем, что вы умеете, вы принесете огромную пользу. Как умный человек, вы обязаны знать, что лишь созидание может принести радость.

Он замолчал. На меня его речь тогда произвела смешанное, но сильное впечатление. Что будет с Европой? Неужели ради прогресса и движения вперед мы погубим обитаемый спутник?

— Я хочу спросить вас про Европу… Управляющий сделал жест рукой.

— Знаю, знаю, вы днем и ночью думаете о своей Европе. Думаю, при соблюдении всех предосторожностей, ничего страшного не случится. Есть строжайший запрет на вмешательство в биосферу Европы, но тамошнюю воду все равно придется использовать. При этом никто и ничто не должны пострадать. Не волнуйтесь, Европа не погибнет. Ваша забота о ней позволит избежать опрометчивых шагов в ходе экспедиции. При бурении льда будет соблюдаться стерильность. Повторяю, я хочу, чтобы вы полетели на Европу. Кто, как не вы, достоин этой награды?

— Спасибо.

Управляющий поднялся со своего места. Обошел стол и сел на его край передо мной.

— Знаете, почему я упомянул про затраты? Я сначала не понял, что означают его слова, и переспросил:

— Какие затраты?

— Ну, я же сказал, что космические путешествия очень дороги, что содержать «Зевс» едва удается.

— Ах, вы про это.

— Да. Я упомянул об этом не затем, чтобы вы полагали, будто бы все делается из-за прибыли. Надеюсь, эти времена в прошлом. Точнее, я надеюсь, что старое понимание значения слова «прибыль» осталось в прошлом. Прибыль, которую мы можем получить в результате экспедиции, заключается в обеспечении человечества всем необходимым. Нужда ведет людей к войне. Тот рывок, который происходит сегодня в космонавтике, возник не на пустом месте. Подумайте только, насколько сейчас спокойное время. В середине XX или в начале XXI века нас штормило и бросало, но сейчас в большей части мира нет угрозы войны. Вдумайтесь, это уникальная ситуация в истории! В своем университете вы должны были изучать историю. Не знаю, о чем конкретно вам там рассказывали, но вам не могли не говорить про опасность ядерной войны. Любая война идет за владение ресурсами. Раньше мы были значительно более ограниченными в них, но теперь, наконец-то, наступило время, когда можно не думать о постоянной битве за право жить. Деньги, в иное время тратившиеся на вооружение и армию, перетекли в космические исследования и полеты, потому что пришло понимание, что вечное противостояние мировых государств – это конец.

— Выходит слишком просто. В мире далеко не везде спокойно, — возразил я.

— Нельзя достичь всего и сразу. Мы не мечтаем о каком-то примитивном равенстве, мы движемся к тому, чтобы каждому была доступна возможность развиваться. Менее развитые общества необходимо подтягивать, тянуть за собой. Безусловно, кто-то скажет, что это неблагодарная работа, а я, в свою очередь, скажу, что это единственный выход из тупика, в который мы попали лет двести назад.

— По-моему, сказанное вами звучит слишком громко. Боюсь, я ничтожно малая часть того, о чем вы говорите.

— Это не важно, ничтожная часть или значительная. Скорее всего, такая, каким вы сами себя ощущаете. Осознайте, что вы один из тех, кто вершит судьбу нашего будущего. В том числе и в ваших силах сделать так, чтобы ужасы войн и кризисов больше не повторились. Наверное, вы думаете, что я говорю о какой-то утопии, о бесконечном всеобщем счастье. Нет, это не так. Я веду речь о совершенно зримых материях. В конце концов, вы же знаете, насколько сложна организация космических полетов, и, тем не менее, в космических путешествиях все точно рассчитано. Именно рассчитано, а не угадано или взято с потолка. Так почему же вы считаете, что жизнь целого общества не может быть организована на рациональных началах?

— Я так не считаю, — ответил я. Повисло молчание. Управляющий взглянул на часы:

— Я хотел бы побеседовать с вами еще немного, но, боюсь, мне надо спешить. Я высказал вам свою позицию: я хочу вам помочь, но в моих силах всего лишь подтолкнуть вас. Необходимые решения вы должны принимать самостоятельно. Итак, желаю успехов! И он протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатиями.

— Будьте преданы своему делу.

— Спасибо, — неопределенно ответил я и покинул кабинет.

…

С момента нашего разговора прошло уже восемь месяцев. В них уместилась напряженная подготовка, экзамены, испытания, споры и поздравления, счастье и горести. Я все-таки полетел к планете-гиганту, но, клянусь Юпитером, выбор комиссии не был обусловлен чьим-то вмешательством.

Я считаю нужным шире раскрыть действия управляющего, поскольку не так давно выяснились интересные подробности.

После вышеописанной беседы, и до того дня, когда корабль «Юрий Гагарин» вернулся из экспедиции с Юпитера, я больше ни разу с ним не разговаривал. Да, я побывал в том путешествии.

Кроме меня в него отправились капитан Григорий Белов, помощник капитана Мартин Нойверт, а также геолог Джеймс Молли. Белов и Молли, как и предсказывал управляющий, прибыли с Земли. Нойверт же готовился к полетам в одной группе со мной. По основной специальности он был врач-терапевт. Нас муштровали и пичкали информацией, гоняли до одури, заставляли по сотне раз повторять одни и те же действия, чтобы мы в совершенстве овладели навыками управления аппаратами спускаемых модулей. Нам читали лекции по самому широкому кругу предметов: начиная от химии и кончая радиосвязью. С техникой я умел обращаться хорошо, поэтому подготовка у меня шла споро.

Как оказалось, управляющий в том файле, который он дал мне, не выдал никакой секретной информации, там был только небольшой текст, в котором он давал мне некоторые советы, а также большие списки сборников, учебников и прочей литературы, ссылки на программы, тренажеры и электронные издания, хранящиеся в местной электронной базе данных. Теоретически я мог бы найти все это сам, но здесь информация была уже удобно структурирована, и мне не нужно было тратить времени на ее поиск.

…

Впрочем, на счет «мог бы найти все это сам» я погорячился.

Дело в том, что когда я подошел к работнику образовательного блока станции «Зевс», исполнявшим по совместительству обязанности, схожие с обязанностями библиотекаря, с тем, чтобы он помог мне найти в электронном хранилище нужную книгу, тот спросил меня:

— Ищете дополнительную литературу?

— Вот, решил ознакомиться.

— Это специализированная литература. Ее нет в общем хранилище, потому что она мало кому требуется. Но так уж и быть, я дам вам эту книгу.

Как выяснилось позже, управляющий специально попросил его изъять эту и другие книги из общего хранилища, дабы узнать, сколько человек и кто конкретно воспользуется его подсказками.

Оказывается, я был не одинок в своих поисках. В своих громких речах управляющий говорил всем потенциальным участникам экспедиции примерно одно и то же, и всем давал свою «индивидуальную» программу, указывая хранить это в строгой тайне. Видимо, я отнесся к этой программе серьезнее остальных, потому что, когда дело дошло до экзаменов, я получил самый высокий балл и восторженную похвалу от формирующей состав экспедиции комиссии. За это я бесконечно благодарен управляющему. Знания, вбитые в мой ум, и умения, развитые при помощи его наставлений, оказались как никогда востребованы, когда я все-таки полетел к Европе.

Полгода подготовки прошли в напряженной работе. Когда-нибудь я расскажу об этом подробнее, начиная с того, что, согласно вводной лекции по геологии «…Юпитер сильно отличается по химическому составу от планет земной группы», и, заканчивая тем, как мы на небольшом специально оборудованном полигоне моделировали запуск буровой установки, предназначенной для создания скважины во льду. Но сейчас мне хотелось бы сказать о другом.

Было что-то такое между нами, что задело меня за живое. Управляющий отлично знал, насколько я жажду оказаться рядом с гладкой ледяной поверхностью спутника Юпитера. С детства я мечтал о том, чтобы именно на мой век пришлось открытие организмов, обитающих за пределами Земли. И он сделал многое для того, чтобы моя мечта осуществилась.

До, во время и после экзаменов он ни разу прилюдно не выказал ни одному из претендентов своей симпатии или своего расположения, потому что, возможно, ничего такого он ни к кому не испытывал. Он был искренне заинтересован в успешности нашей экспедиции, но не ради какой-то выгоды: он думал о чем-то более возвышенном. Я делаю такой вывод, исходя из того, что, по-видимому, вся эта затея с индивидуальной подготовкой была его личной инициативой, в которую были посвящены лишь избранные, самые надежные люди. После радостного и шумного возвращения «Юрия Гагарина» с Юпитера жизнь управляющего внешне не сильно изменилась. В принципе, всеобщее ликование практически обошло его стороной, да он и не стремился к какой-либо публичности и ни перед кем не кичился своими заслугами. Собственно, обо всех перипетиях, происходивших под его руководством, я и узнал-то от него самого.

…

Он раскрыл мне свою тайну случайно. Он не хотел мне о ней говорить. На третий день после нашего возвращения я встретил его в местном центре управления космическими аппаратами, куда стекались данные о работе исследовательских модулей и роботов, вышедших благодаря помощи экипажа из чрева космического судна «Юрий Гагарин» и приземлившихся на поверхность Каллисто, Ганимеда и Европы. Когда я заходил внутрь центра, он, наоборот, выходил из него.

— Здравствуйте! — поприветствовал его я.

— Добрый день! Как поживаете, Игорь? Говорят, между вами и Молли стряслась какая-то история.

— Да, это правда. Между нами возникли разногласия по поводу того, кто на самом деле запустил буровую установку.

— Ну, ничего страшного. Думаю, все уладится. Вы проявили себя на Юпитере с лучшей стороны, поздравляю вас.

— Об этом я тоже хотел сказать. Как мне вас отблагодарить? Управляющий поднял брови.

— За что это вы собираетесь меня благодарить? Вы все сделали сами, — он похлопал меня по плечу, и тихо добавил, — Как и остальные.

И, сказав это, замер на месте, понимая, что позволил себе лишнее. Потом отвернулся и спокойно ушел. Возможно, это была наигранная эмоция. Но мне хочется верить, что он сказал правду, потому что доверял мне. Позже я поговорил по душам с «библиотекарем», и все прояснилось.

Управляющий взвинтил темп подготовки, но тяжкий труд окупился сторицей: я оказался там, куда страстно желал попасть. Впрочем, своим старанием я и другие «посвященные» смогли удивить своих преподавателей и инструкторов. Настолько, что как-то раз нам даже сделали замечание, потаенная ирония которого открылась мне только теперь.

— Господи, от вас невозможно отвязаться! Спрашиваете и спрашиваете, как заведенные. Я удивляюсь, откуда в вас этот фанатизм? Кое-кто из начальников станции говорит о каком-то там новом поколении, умном и замечательном, но, черт возьми, я смотрю на вас и мне не по себе. Вам нужно хоть иногда отдыхать!

Гоолвин Икеф 315: Решение

Дутый куб управления был угольно чёрным, как и остальные здания посёлка. Поначалу, к этому было тяжело привыкнуть, но потом люди привыкали, как привыкали и к постоянному красному планеты. Любимые цвета для обустройства жилья у марсиан – зелёный, апельсиновый, голубой и цвет дерева. Свой жилой отсек Сосновский выкрасил в голубой на девятый день после прибытия. С тех пор прошло пять лет.

Сосновский взглянул на часы. Заседание должно было начаться через минуту. В этот момент на дисплее зажглась надпись: «Сосновский, ком. 12». Он встал и пошёл к антрацитовому зданию, жадно впитывающему солнечное тепло. Было раннее утро.

На стене две большие фотографии Земли. Собственно, самой планеты и фото поверхности океана. «Милый дом», подумал Сосновский и опустился на табурет, от которого до стола, где сидели члены комиссии, было не меньше пяти шагов. Обхватил широкими ладонями углы сидения.

— Здравствуйте, Юрий Павлович, — сказал председатель.

Он был молод, моложе Сосновского, но Марс уже и на нём оставил свой след – кожа вокруг глаз была морщинистой и сухой, волосы казались ломкими. Сосновский помнил, каким тот прилетел – бодрым, цветущим. Раздались вялые приветствия.

— Доброе утро, коллеги, — ответил Сосновский, используя обращение принятое у колонистов вне зависимости от профессии.

— Я представлю членов комиссии, — сказал председатель и тут же сделал это. Некоторых Сосновский знал, кого-то нет. Все они были людьми Марса, колонистами.

— Сразу перейдём к делу, — предложил председатель. Сосновский не возражал.

— Расскажите комиссии, что случилось шестого февраля. Сосновский кивнул:

— Мне нужно было доставить груз…

***

Сосновский вёл машину в сторону места, где начиналось строительство нового посёлка. Вёл как можно аккуратней, так как знал, что везёт.

Из динамиков доносилась записанная загодя передача Маяка – что-то о воссоздании вымерших тигров. Сосновский попытался представить живого тигра, но у него ничего не вышло. Вряд ли бы у него получилось представить и кошку. На Марсе мысль о кошке казалась абсурдной.

Грунт был усеян мириадами каменных осколков. Самые крупные Сосновский неторопливо объезжал, с теми, что поменьше справлялись широкие колёса машины. Ржаво-красная равнина простиралась во все стороны. Над ней злым глазком горело солнце.

Осознав, что его клонит в сон – немудрено при таком монотонном пейзаже – Сосновский вытянул из бардачка энергетический батончик.

Трек закончился и кабину наполнила тишина. Сосновский потянулся к панели и включил запись на второй круг.

Машина просела назад. На секунду Сосновский замер, одной рукой удерживая батончик, другой – схватившись за руль. Затем машина издала глухой стон и провалилась дальше. Равнина перед глазами Сосновского метнулась куда-то вниз, лобовое стекло заполнило стремительно удаляющееся грязно-рыжее небо.

По спине будто ударили молотом. В глазах зажглись звёзды, а потом всё померкло.

Сосновский очнулся от звука тревоги. На потолке мигала аварийная лампочка. Спина горела.

— Компьютер, обстановку, — потребовал Сосновский.

— Повреждение баллонов. Утечка кислорода, — ответил женский голос в наушнике.

— Послать сигнал бедствия.

— Уже сделано.

— Свяжи меня с базой. В наушнике раздался треск. Затем возник голос диспетчера:

— Сосновский, мы получили сигнал. Вы не отвечали несколько минут. Что у вас стряслось?

— Не знаю. Какая-то каверна или вроде того, — сказал Сосновский, вглядываясь вверх, где виднелся лоскут неба. — Машина провалилась. Я ударился спиной и, похоже, потерял сознание. На какое-то время повисла тишина. Затем диспетчер сказал:

— Полчаса назад произошла авария на «Дальней». Вам придётся подождать.

— Есть же вторая бригада, почему бы…

— Послушайте, нам пришлось послать туда обе машины. Очень серьёзная ситуация, — сказал диспетчер.

— А у меня тут, по-вашему, пикник на обочине? Диспетчер промолчал.

— Сколько ждать? — спросил Сосновский.

— Минуту, — диспетчер отключился.

Сосновский просунул руку между спиной и креслом и прикоснулся к ушибу. Боль, кажется, отступала.

— Сосновский, — снова включился диспетчер, — бригада уже в пути. До вас им около пяти часов хода.

— Пяти часов? У меня воздух уходит.

— Наденьте шлем. У меня тут указано, что костюм второй категории рассчитан на шесть…

Сосновский дал отбой и посмотрел на приборную панель. Стрелка на датчике кислорода неумолимо ползла вниз, а значит скоро в кабине станет нечем дышать. Он просидел ещё какое-то время, пока компьютер не предупредил об угрозе. Затем надел шлем, герметизировал костюм и толкнул дверь наружу.

Машина провалилась в яму и теперь стояла на торце, прислонившись к одной из стен. «Груз, — вспомнил Сосновский. — Надо бы его проверить».

Он выбрался на кузов и стал карабкаться вниз. Спуск занял несколько минут, за которые он успел изрядно вспотеть. Сосновский, конечно, знал, что костюм сделан из суперпрочного материала, но всё же инстинктивно избегал острых частей и двигался не быстрее улитки. Спасибо, хоть боль в спине немного унялась.

Наконец, он оказался на дне. Двери кузова были открыты, на поверхность выпало несколько ящиков. Увидев один из них – с пиктограммой взрывчатки на крышке – Сосновский ощутил, как похолодели ладони. Ящик лежал, придавленный другим – покрупнее, с маркировкой, состоящей сплошь из букв и цифр. «С другой стороны, если он не взорвался сразу, то с какой стати ему взрываться сейчас?», подумал Сосновский и решил ничего пока не трогать.

О том, чтобы выбраться самому не могло быть и речи. От кабины до края ямы было не меньше пяти метров. Внутрь возвращаться не хотелось – пусть, если он умрёт, он сделает это, как настоящий первопроходец – в поле. То есть в яме.

Самым разумным было сесть и спокойно дожидаться помощи. Кислорода хватит, если спасатели не будут мешкать – тут диспетчер был абсолютно прав.

Сосновский сел и стал ждать. Удерживать мысли оказалось непросто, и он стал вспоминать о Земле.

Вскоре он поймал себя на том, что клюёт носом. Спать в такой ситуации было страшно.

Сосновский заставил себя встать. Он решил обойти машину и прикинуть, какой ущерб причинил колониям, угодив в аварию.

Кузов делил яму на две части. С той стороны, где стоял Сосновский, всё было, на первый взгляд, в порядке. Чтобы попасть на другую, ему пришлось протискиваться в узкую щель.

Перебравшись, Сосновский увидел острый выступ, вспоровший кузов машины. Серьёзное повреждение. Тут же были и осколки обрушившейся под колёсами породы.

Похоже, он угодил в какую-то полость. Дальняя стена терялась во мраке. Других занятий больше не было, и Сосновский решил сделать фотографии для геологов – хоть какая-то польза.

Он включил фонарь и, немного пройдя вперёд, увидел в стене отверстие почти прямоугольной формы. Сосновский подошёл и посветил в проход – тот под уклоном вёл вниз. Сердце забилось чаще, стало жарко. Сосновский выключил фонарь и заставил себя успокоиться – надо беречь кислород.

— Марсиане, — прошептал он, представив брэдберевских золотоглазых гуманоидов.

Возбуждение прошло, и Сосновский усмехнулся. Природа может создавать вещи и посложней, чем прямоугольные отверстия. Просто для этого нужны определённые условия. Вот пусть геологи в них и разбираются. Он даже сделает для них фотографии.

Сосновский вновь зажёг фонарь. Никаких золотоглазых людей в проходе, конечно, не появилось. Он вошёл и стал медленно спускаться, фотографируя стены, встроенной в шлем камерой.

— Как вы там? — неожиданный голос диспетчера заставил Сосновского вздрогнуть.

— В порядке, — сказал он, переведя дух. — Тут какой-то лаз, я решил поснимать для геологов.

— Лаз? Ладно, не важно… Вернитесь к машине. Вам необходимо экономить кислород.

— Я начинаю засыпать, а меня это пугает. К тому же вы говорили, что помощь прибудет раньше, чем он закончится.

— Так оно и есть.

— Вот и отлично. Отбой, — сказал Сосновский и вернулся к стенам. Похоже, он опять переволновался, так как на спине и груди выступил тёплый пот.

Стены сужались. Сосновский разрешил себе двигаться вперёд, пока это не станет действительно опасным. В какой-то момент коридор повернул вправо, уклон исчез. На внутренней стороне щитка зажёгся красный треугольник. Опасность.

— Система терморегуляции костюма повреждена, — заявил компьютер. Сосновский замер:

— Подробней.

— Изоляция в норме, нарушена функция теплоотдачи.

— Почему молчала раньше?

— Прямая диагностика ничего не дала. Сейчас я сделала вывод по косвенным данным. Видимо, костюм сильно повредился при ударе. Ремонту в полевых условиях не подлежит. По моим расчётам…

Сосновский уже не слушал. Через… сколько-то там минут он умрёт от перегрева. На планете, где средняя температура минус сорок. А сейчас за тонкой тканью костюма не меньше минус ста, если учесть, что солнце сюда не добирается.

— Сколько у меня времени?

— Температура достигнет критической отметки примерно через два часа.

И температура будто услышала эти слова. Сосновский ощутил, как тело разом выбросило обильную порцию пота. Стало трудно дышать. Или это пока самовнушение?

Сосновский отключил связь, чтобы не слышать сочувствие в голосе диспетчера, если ему вдруг захочется подбодрить пострадавшего. «А теперь ещё и стремительно умирающего», поправил он себя.

«В всяком случае, у меня теперь нет причин не пройти этот коридор до конца», подумал Сосновский и пошёл дальше.

Проход, казалось, не имел конца. Сосновский прошагал около километра, когда перед ним возникло препятствие. Видимо, когда-то часть потолка обрушилась, и теперь путь преграждала насыпь. Между её вершиной и потолком было достаточно места, чтобы двигаться на животе. «Наползаюсь на всю оставшуюся жизнь», — сказал себе Сосновский и забрался наверх.

Хоть костюм был довольно эластичным, но всё-таки ползать в нём оказалось неудобно – ноги в коленях до конца не сгибались. К тому же костюм весил около пятнадцати килограммов, с учётом всего оборудования. Самым неудобным для Сосновского было то, что он не мог адекватно оценивать размер своей головы и временами совался в места, где тут же застревал шлемом. Однажды застрял довольно крепко: в какую бы сторону он не дёргался, выбраться не удавалось. Ему не хотелось закончить, как мышь в мышеловке – он начал активно шарить руками и, наконец, отколол кусок породы, который не давал проползти вперёд.

С сожалением Сосновский понял, что выделил преступно много тепла и тем самым приблизил часть смерти. Дышать стало заметно труднее, и в этот раз это было действительно так. Когда Сосновский выполз на другую сторону насыпи, ему было очень и очень жарко. Он встал и побрёл дальше. Когда вспоминал, делал снимки.

До критического времени оставалось минут тридцать. Компьютер никак не проявлял себя – решив, видимо, не связываться с конченным человеком. Да и что он мог предложить? Сосновский, еле передвигая ноги, выбрался в круглый зал. Осел у входа.

В центре стояло нагромождение кособоких блоков какой-то иррациональной формы: углы, линии – всё было непривычно для человеческого глаза. Конструкция излучала матовый голубой свет.

— Значит-таки марсиане, — произнёс Сосновский запёкшимися губами.

Всё было не так уж плохо. Он не просто умрёт, как пионер – он погибнет, совершив ни много ни мало великое открытие. Пусть и случайное.

Сосновский с трудом поднялся. Перед глазами набухли чёрные и фиолетовые круги. На резиновых ногах он зашагал к чужому аппарату – по всем законам жанра ему полагалось лечь где-нибудь рядом.

Чем бы это ни было, на нём не нашлось кнопок, рычагов или тумблеров. Просто объект, чудом перенёсшийся сюда с рисунков какого-нибудь Пикассо… или Дали. Мысли путались. Всё тело горело, макушку как будто засунули в духовку.

Сосновскому показалось, что артефакт – почему бы и нет, артефакт же – создан изо льда. Он обхватил руками один из блоков и прижался щекой. Конечно, он ничего не ощутил. Ничего, кроме горького разочарования. Время шуток кончилось – он не хотел умирать.

— Ну, помоги же, — прошептал он, ощущая как в уголке глаза собралась слеза – откуда только организм раздобыл для неё влагу?

Тишина. Сил больше не было. Если он отпустит блок, то упадёт и больше никогда не встанет. Поэтому он держался.

— Наблюдаю самовосстановление системы терморегуляции, — сказал компьютер. Сосновский мог бы поклясться, что слышал в голосе машины искреннее удивление, а не заложенную человеком симуляцию.

— Что? — медленно произнёс он, стараясь не спугнуть чуда.

И тут артефакт под его руками налился сочно-оранжевым. Сосновский уставился перед собой. И его стало затягивать куда-то…

— Система восстановлена, — вывел из оцепенения компьютер. — Похоже, счастливое совпадение. Такое… бывает. Сосновский аккуратно отстранился от артефакта.

— Да, бывает, — сказал он.

*** Председатель положил руки на планшет:

— Сосновский, — сказал он, — Земля передала нам своё сообщение по этому делу. Вам вряд ли будет приятно это услышать. Я зачитаю:

«Двадцать лет напряжённой работы позволило нам сохранить страну в целости. Когда сама планета обернулась против нас, мы нашли в себе силы объединится во имя великой цели – выживания. Мы сплотились и начали строить новый мир. Тяжёлый труд миллионов сограждан – фундамент того, что мы имеем сейчас. И вот перед нами новая задача: космос. Уже сделаны первые шаги: на Марсе основаны колонии, идёт добыча полезных ископаемых на астероидах», председатель сделал паузу, глубого вздохнул:

«И какое право имели вы, Сосновский, уничтожать то, что может помочь нам на этом пути? То, что может подтолкнуть не только нашу страну – всё человечество – к звёздам. Как вам хватило совести взять вот так запросто взрывчатку и заложить её под основание нашего будущего?… Мы…»

Сосновский посмотрел в окно на чёрные параллелепипеды построек на монотонном красноватом фоне. Он думал, это будет тяжело. Но в сообщении говорилось как будто о каком-то постороннем и неинтересном человеке. Сосновский ничего не чувствовал.

— Достаточно, — сказал он. Председатель остановился.

— Ладно. Вы сможете прочитать потом. Но вам надо знать, что с этой минуты вам запрещено находиться на земной территории Союза. Сосновский кивнул. Председатель взъерошил волосы:

— Нам поручили самим решать вашу дальнейшую судьбу, — сказал он. — потому, собственно, мы и собрали комиссию. Вы ведь наш товарищ и колонист, хоть и поступили неправильно. Возвращайтесь через час. Но сначала скажите комиссии: почему вы его взорвали? Сосновский прикрыл глаза, вспоминая:

— Он показал мне, до чего довёл своих создателей.

— До чего же? — спросил один из членов комиссии, старик в старомодных очках.

— Просто посмотрите вокруг. Старик сморщился:

— Это всё розовые сопли, Сосновский. К счастью, учёные смогут восстановить аппарат – он оказался не по зубам вашей взрывчатке.

— Красные.

— Что красные? — не понял очкарик.

— Красные сопли.

Автор не указан 314: Рабочее утро в Хванге

— Ко-ко-ко – прервало гнетущую вереницу образов.

— Опять этот сон, третий раз за два года, тот-же сюжет, те-же антуражи, та-же неопределённость моих действий перед пробуждением. Зверь, дремлющий во мне просится наружу. Брат послал бы меня к нейроинженерам, он сам проходил сканирование десятки, сотни раз, но ему по работе положено, он создаёт и тестирует нейроинтерфейсы для пилотов. А я не пойду, это неспортивно, когда твою голову сканируют, за тебя твои мысли анализируют, записывают кино для регулярного терапевтического просмотра, и дают рекомендации по коррекции – о чём, когда и как думать. Да и очередь на приём наверное месяца два или три, это долго. Я не пилот, не политик, мне быть полностью правильным не надо, справлюсь со своими мыслями сам…

— Ку-ка-ре-ру-ку! — истошный крик лизуна заполнил маленькую комнату с выцветшими рыжими стенами и маленьким, затянутым москитной сеткой окном под потолком, так, что кажется разбудил всех в округе. Резко вскочив в надежде щёлкнуть петуха по наглому клюву, но промахнулся, — за долю секунды до попадания по красной массивной петушиной голове, лизун подпрыгнул на месте и слился в свой обычный вид, замигав привычным фиолетовым светом информационной индикации. 3, 2, 1 моргнул лизун красным, жёлтым и зелёным светом, оповещая о выключении режима активного шумоподавления, и комната мгновенно наполнилась звуками нового дня. Со двора и через тонкие стены рабочего общежития доносились звуки, — всё село готовилось к новому рабочему дню.

— Красивого у местного председателя петуха я вчера отрендерил, надо морфинг в общую библиотеку слить, такой будильник точно не проспишь. Теперь есть двадцать минут на затрак и сборы.

Отличная штука – лизун, прямо лучший друг, хоть и силиконовый. Уже пару раз спасал. Один раз метановый взрыв сорвал аварийные гермодвери – предупредил, я успел спуститься одеть самоспасатель. Второй раз сообщил о перегреве организма, когда я нарушил инструкцию и пропустил перерыв, в порыве героической борьбы над самим собой.

В руках каска, спешу на проходную. Рядом со мной спешат местные ребята, — отличные парни. Пару десятков лет назад расстреляли бы меня и съели сырым. Или я что-то путаю. Неважно. Теперь это уже неважно. Я не силён в новейшей истории Африки, и не хочу ничего о ней знать. В 26-ом очень многое изменилось, и мне приятно что мир изменили мои соотечественники – простые парни с Днепропетровска, Николаева, Тулы, Волгограда, Могилёва, Липецка. Открыв превращение материи из чего угодно во что угодно, они отдали эту технологию человечеству, создав при этом движение отказа от конкуренции потребления в пользу конкуренции созидания. И миллионы людей последовали этой идее.

А я, сразу после днепропетровской средней школы приехал сюда, в Хванге. Два года чистого физического труда без автоматизации, начальников, менеджеров. 70 часов в неделю – обязательная для всех парней трудовая повинность, независимо от состояния здоровья и образования. За эти два года, каждые шесть месяцев рекомендуется менять отрасль, профессию, и климатический регион. Но мне нравится Африка, скорее всего я проработаю тут весь срок. Под Хванге, на месте ставшей ненужной после Великих Открытий 30-х угольной шахты, мы строим многоярусный город на 100 000 жителей. Сначала подземные города строили для отработки технологии постройки подземных колоний на Марсе. Сейчас, постепенно, сельское хозяйство и животноводство, жильё и образование, промышленность и производство переносят под землю. А наверху восстанавливают живую природу. Я электрик-осветитель, иду сразу за малярами-полимеризаторами – ставлю лампочки солнечного света, по средам меняю сгоревшие. Под потолком, на высоте в 30 метров от пола, душно и жарко, но я люблю свою работу. Она моя первая, работа. Первый опыт самостоятельной жизни после школы. Сейчас мы построили уже девять этажей, шесть под сельское хозяйство, один под животноводство, два под жильё. Отделка идёт, заселение ещё не началось. Через пару лет наверху останется только живая природа, и жилые деревни племён сохранивших древние традиции и культуру…

Во времена моего отца я бы тут так не работал, ровно как и все мои коллеги. Но и города до двух миллионов жителей, поля, леса и реки никто под землёй бы не строил. Если ничего не изменилось бы в 26-ом, уголь добытый роботами тут, в печах сжигали, чтобы добыть электричество, я был бы оператором робота, или охранял бы операторов робота, от расправы и съедения теми, с кем я сейчас работаю бок о бок. Или нет, не так, роботы были бы операторами тех, кто добывает уголь… или нет, я бы сидел без работы, жёг машины и бил витрины…вобщем я запутался, но это к счастью. К счастью что мы боремся с собой, а не с друг с другом. Счастье что идём по жизни бок о бок друг с другом, а не ищем возможности, как и кого использовать, чтобы возвыситься, и получать блага за счёт окружающих.

А через два года, я не знаю ещё, но хотел бы сам поучаствовать в создании живой природы Марса. В школе я любил биологию, мне нравится думать о том, как я воссоздаю исчезнувшие миллионы лет назад растения и животных…

Вот и проходная. До начала смены 4 минуты – Лизун, позвонить Брату, если он не занят!

Земля, Зимбабве, Хванге 20.02.2061 06:56

Шакова Вэлла 313: Последние дни каникул

— Саша! Сашенька! Петька пропал! — Прокричала Маша, не дождавшись видеосигнала.

— Как пропал? — смутился Саша.

— Нет его нигде, во дворе нет, в доме нет, я искала, избегала всё… — она всхлипнула и начала скороговоркой, — нету и там нету, я тебе звонить, я пришла продуктов принести, да посмотреть дома… вот ведь мама… зачем она уехала когда у меня дежурство… я уже…

— Маш, успокойся, — было видно, что этих слов Маша не слышала, — Маша! — Рявкнул Саша.

— Что-о-о! — с обидой вскрикнул она.

— Спокойнее, — он выдержал паузу задумываясь, — ты у Коневых смотрела, может к ним пошёл? Они с их Мишкой всегда что-нибудь…

— Была у них. Нету. Там бабушка с маленькой Глашкой…

— И что говорит?

— Нет его дома… гулять ушёл, — последние слова Маша протянула, в задумчивости,

После небольшой паузы, расстроенный папа и заплаканная мама, одновременно воскликнули: «сбежали!»

— Звони Тане, я Кузьмичу позвоню, и сходи к их бабушке, спроси чем Мишка занимался перед прогулкой.

Маша ринулась к соседям, и забыв выключить связь, сунула унифон в карман рабочего халата.

Бабушка Конева, с видом дамы весьма отдалённой от мирской суеты, почти медитируя, встретила Машу укоряющим взглядом. Маша стояла перед ней в не лучшем виде: кудрявые её волосы сбежали из плена заколок и вились по сторонам, рабочий халат, который она накинула дома, был наскоро косо застёгнут, и всю эту картину разбавляло, утомлённое бегом дыхание.

— Роза Сергеевна? — Пропыхтела Маша, — Роза Сергеевна, а Петька был у Мишки? Роза Сергеевна скептически рассмотрела Машу и улыбнулась.

— Заходил. Они и с Глафирой поиграли даже…

— А потом то что? — тревожно прервала её Маша.

— Потом Петя ушёл.

— Как… ушёл? — В отчаянии протянула Маша.

— Постойте, я так понимаю случилось что-то? — Медитация Розы Сергеевны бесследно растаяла.

— Пропал он, нет нигде, из дома ушёл и даже двери не закрыл.

Роза Сергеевна поднялась из недр кресла и подошла к Маше, которая была уже в предобморочном состоянии и всё больше накручивала себя мыслями о судьбе сына, самой безобидной из которых была: «Утонул!», хотя тонуть было негде.

— Мария присядьте, вам надо успокоиться, сейчас у Глаши спросим, — Бабушка посадила Машу на своё место и крикнула, — Глашуль, подойди!

В комнату забежала девочка четырёх лет, с милым круглым лицом, румяными щеками и зелёными глазами. Она деловито подошла к бабушке, с любопытством рассматривая Машу, которая сидела в кресле и плакала.

— Глашенька, скажи а во что играли Петя с Мишей?

— Собиралися они. — Спокойно сказала Глаша, — баба, а чиво тётя Маша плачет?

— Петя потерялся, вот и плачет, ищет его, — ответила Роза Сергеевна.

— Да никуда он не потерялся, — так же спокойно продолжила Глаша, — Они подвиги полетели совершать.

— Как совершать? — Переспросила Маша. — Зачем совершать? Куда совершать?

— В спедицию на Марс, но это секрет. Я с ними хотела, а они говорят, не женщинское дело. Трудности, там. — Глаша грозно упёрла руки в бока, — Трудности-бебебудности.

— Вот засранцы, — вздохнула Маша и ринулась к дверям.

— Стойте, Маша, Я Арсению позвоню, — бабушка гневно посмотрела на внучку.

— Баба, а что такое за-сра-нецы? — наивно спросила она.

Мария Николаевна Копытова выпрыгнула из такси, забыв про сдачу, и побежала со всех ног к квадролётной станции. Муж её – Александр Андреевич Копытов уже ждал в зале. В руке он держал электронные ключи от турникета для прохода на рейс. Маша увидела знакомую фигуру через витражное стекло станции и расплакалась на бегу. В объятьях мужа она зарыдала. Люди, ожидавшие рейс в космопорт, участливо смотрели на них. Многие из тех, кто провожал сегодняшнюю экспедицию на Марс тоже плакали.

— Маш, Маша, — нежно начал Саша, — Маш, их охрана поймала, они там в порту сидят у начальника смены. Удивляюсь, как им удалось так далеко забраться. Вот ведь изобретательные черти. Даже не знаю, как они на квадролёт зашли.

— А Коневы что? — Всхлипнула она.

— Они там уже, ждут нас. Им из милиции сообщили, потом мне, а ты связь забыла отключить, так и бегала со включённой связью в кармане, — Саша улыбнулся и поцеловал жену, — звоню, звоню, в ответ халат.

— Вот балда, — прошептала она и как ребёнок шмыгнула носом.

Объявили рейс. Квадролёт приземлился прямо перед зданием станции и выключил двигатели. У турникета собралась небольшая очередь. Образ женщины, спроецированный на стекле автоматических ворот, улыбаясь пригласил на посадку. Машу успокоили все эти простые и понятные действия, и она перестала всхлипывать.

Квадролёт размеренно поднялся в воздух и стал набирать высоту. Космопорт, который с земли казался маленьким грозовым облаком, висящим в небе, начал потихоньку приближаться. Блеск солнца на его зеркальной поверхности ослеплял пассажиров через иллюминаторы, и капитан убавил прозрачность стёкол.

Саша и Маша были здесь впервые и измученные волнением, пропустили мимо ушей информацию диктора о том, что этот стратосферный космодром подняли в небо Казахстана всего лишь пять лет назад, и что он гордость Союза, о что он оснащён пятью ядерными установками, и что держится в воздухе постоянно, и может запускать и принимать до трёх космических аппаратов в сутки. Им был интересен лишь тот факт, что старт из стратосферы резко увеличил грузоборот на орбите, и стал надеждой на скорое освоение Марса для всех советских мечтателей и всё потому, что двое мечтателей сидели опустив головы, и рассматривали пластиковый пол в каюте начальника смены.

— А мы, почему должны прозябать тут на Земле, — обиженно сказал Мишка своему папе Арсению Кузьмичу Коневу, который гневно навис над Мишкиной головой, — всё ведь без нас пройдёт, купола климатические уже раскрыты, на нас с Петькой подвигов не останется. Правда ведь Петь?

— Говорил же я тебе, что не получится, — обречённо вздохнул Петька.

— Вот паникёр, — констатировал Мишка, — чего ты тогда со мной пошёл, у нас вот почти получилось?

— А пошёл… потому, что подвигов и правда на всех не хватит, — обиделся Петька, — да и как я товарища одного брошу, ты значит на подвиги, а я тебе платочком махать?

— Да о чём вы вообще говорите! — Прервал наконец-то гневное молчание папа Арсений, — подвиги совершают с чётким расчётом и холодной головой, а у вас молодые люди, вместо головы непонятная для человеческой анатомии часть, вы наверное и сидеть на ней можете… на голове на своей.

— Вот ты папа сам, говорил, что человек живёт для дела, вот и мы хотели, — оправдывался Мишка.

— Делать дело надо научится. Учёба – первый подвиг… — Он не успел закончить.

— Пётр Александрович Копытов! Как это понимать?! — Выпалил папа Саша, влетев в каюту и прервав начавшийся философский диспут.

Начальник смены, большой казах с грозным степным лицом, оторвался от оформления документов, которые ему уже порядком надоели, и громко откашлявшись сказал:

— Товарищи родители, ведите себя потише.

— Извините, волнуемся – ответил ему Арсений, — Саш, пойдём перекурим, пусть они тут ещё посидят. Они вышли в коридор.

— Знаешь, Саша, в Железногорске нашего Мишку, звали Ёлкий Палкий, — сказал Арсений широко улыбаясь, — он всё время куда-нибудь вляпается так, что начинаешь чесать затылок. Вот до переезда он у меня робота собирал, втихаря конечно же. Так вот, они его с сестрой в каморке прятали. Он скачал к себе в учебник мои справочники, и как понимал так и собрал.

— И как? — Заинтересовался Саша, шлёпая себя по карманам в поисках сигарет.

— Чего-то в нём ночью закоротило, он включился, загорелся и упал. Грохоту было. Дыдыщ! Двери у каморки как не бывало, а потом в квартире сработало пожаротушение… — Арсений засмеялся, — здесь не курят кстати.

— Блин! — Саша замер и улыбнулся, — я всё равно бросил, привычка осталась. Ну и чем дело кончилось?

— Ну как чем? Эту модель мы назвали Дыдыщ N1, а потом мы с ним нормального катерпиллера собрали, ну реплику на тех гусениц, которые сейчас в шахтах работают…

— Ага, знаю, у нас на заводе для них детали лили, — сказал Саша.

— Ну ты понял. Так вот, — этот был Дыдыщ N2, - Арсений рассмеялся, — он ведь его в школу утащил. Маме нашей про обморок учительницы биологии мы не стали рассказывать…

Их прервал уставший начальник смены. Он вышел из каюты и вывел в коридор заплаканных мам, и неудавшихся героев.

— Забирайте, космонавтов, — улыбнулся он, — протокол вот подпишите, сюда их приводите после института…

— Спасибо, спасибо, — Арсений крепко пожал его большую немного шершавую руку, — сентябрь на носу, скоро в школу пойдут.

Суржиков Роман 312: В тени

— Людвиг Карлович, здесь репортер… англичанин из «Дейли пост»…

Слова секретаря прозвучали до того не к месту и не ко времени, что все разом обернулись к нему. Командир станции в первый момент не понял, поглядел досадливо и недоумевающе. Секретарь смущенно пояснил:

— Ну, он вчера с Земли… Вы ему назначили интервью… о Втулке. Сказать, не сейчас?..

Людвиг Карлович обвел глазами подчиненных. Трехмерная карта впадины Волкова занимала почти все пространство зала, и люди казались сказочными исполинами: ступни на красных марсианских песках, головы выше неба, лица белеют пятнами в черноте космоса. Командир остановил взгляд на Мите: статный парень, добродушно бесхитростные глаза, нос картошкой, молнии связиста на лацканах. Лицо бледно, как и у всех… или бледнее.

— Дмитрий, будь добр, проведи экскурсию английскому гостю.

«Почему я?» – чуть не выпалил парень, но запнулся о снисходительно грустный взгляд шефа – и смолчал. Все верно, от меня сейчас мало пользы. Митя кивнул и вышел из центра управления.

В приемной англичанин разглядывал стенд об истории создания, деликатно заложив руки за спину. Обернулся и шагнул навстречу Мите с вежливо осторожной улыбкой на устах. Вопреки профессии, черты его лица выдавали породистую интеллигентность, воспитанную с колыбели. Ранняя проседь в висках, умные глаза за прямоугольными линзами, серый костюм с зеленой «бабочкой» усиливали впечатление. В иной день он, пожалуй, сразу понравился бы Мите, но сегодня связист отметил только очки-умники. Линзы заменяли репортеру и монитор с конспектом интервью, и диктофон, и стереокамеру – а значит, сквозь них смотрит на Дмитрия вся многомиллионная забугорная аудитория «Дейли пост»… Плевать, подумал Митя, и сухо сказал:

— Good evening. My name is Dmitriy Chernikov, I am your guide for today.

— Don't worry, не волнуйтесь, — произнес англичанин, — я понимаю по-русски. Здравствуйте, Дмитрий.

Он говорил с сильным акцентом, стирая «эр» и смягчая гласные, но, в целом, вполне сносно.

— Что ж, отлично, — буркнул Митя. — Вы хотите сразу осмотреть Втулку?

— Отчего же, трудовые… как это… будни покорителей Марса, а также внутренняя организация станции будут очень… интересны нашим читателям, — иногда репортер делал паузы, пока контекстный процессор в очках подбирал и подсказывал ему сложные русские слова. — Однако, я вижу, у вас есть сегодня дела более важные, так что начнем с… главного. Я постараюсь отнять времени поменьше.

— Я уделю вам столько времени, сколько потребуется, — пообещал Митя, в душе горячо надеясь на обратное.

Формой орбитальная станция более всего напоминала колесо. Обод – жилые отсеки, оранжереи, ангары и шлюзы, контрольные и связные блоки. Ступица – висящее на спицах-распорках сердце станции: энергоблок. Обод вращается, создавая искусственное тяготение. Ось неподвижна, смотрит неотрывно в одну и ту же точку на поверхности Марса, льет туда постоянный, плотный, мощный поток энергии.

Митя вел англичанина по круговому коридору вдоль обода. Стен будто не было – своеобразная борьба с клаустрофобией. Сплошной экран слева показывал отсеки, мимо которых шел коридор: ячейки с каплевидными курьерскими катерами, подвешенными в титановых захватах; аквариумы с густой зеленой массой водорослей, прошитых насквозь солнечными лучами; пустой сейчас спортзал и бассейн. Экран справа открывал вид на Марс, разделенный между кровавым днем и бархатной ночью. Ночь отступала, впадина Волкова выбиралась из тени, розовела в рассвете. Мите очень сложно было не смотреть туда. Семнадцать тысяч километров – ничего не рассмотреть без оптики… но взгляд прилипал к правому экрану, а язык тем временем с упорством механической кукушки выводил:

— …станция размещена на геостационарной орбите. Ее положение выбрано так, чтобы четыре базы восточного марсианского полушария лежали в зоне прямой видимости. Сейчас мы снабжаем энергией только одну из них – Надир, однако, когда все испытания будут окончены, энергоблок выйдет на полную мощность…

Репортер слушал внимательно, не перебивал дурацкими вопросами, не вздыхал от ненужного восхищения. Восторгался лишь тем, что действительно заслуживало уважения: например, идеально равномерной искусственной гравитацией, или прекрасным парком вспомогательных судов.

Митя до странности ничего не чувствовал. В другой день могло бы быть раздражение – им, Митей, будто заткнули дырку в плинтусе. Отправили на бесполезное дело, как самого ненужного. Мог быть, напротив, азарт: смотрите, иностранные неучи, слушайте, завидуйте! Могла быть гордость: за советский народ вообще, и главное – за Марсианскую АО, крошечную по населению, но на весь мир уже знаменитую! Однако же, не ощущалось ничего, только холод в груди.

Они вошли в наблюдательный пункт. Дежурный инженер поприветствовал гостей и пустил к монитору. Митя развернул схему энергоблока, заговорил, направляя подсветкой внимание репортера:

— Важнейшая деталь энергоблока находится вот здесь. Втулка – так мы зовем ее. Наш реактор – первый в истории – использует энергию черной дыры. Размещенная в фокусе гравимагнитной линзы, черная дыра размером меньше спичечной головки. Однако она способна обеспечить электричеством половину Марса. Поток протонов, направленный по касательной к горизонту событий, достигает околосветовых скоростей и разрушается, выделяя гамма-кванты сверхвысоких энергий. Далее мы понижаем частоту луча и повышаем плотность потока, фокусируем его в направлении…

Голос Мити звучал равнодушно и шершаво, словно состоял из песка. Англичанин внимательно смотрел в глаза парню, и в какой-то момент Дмитрий понял вдруг, что репортер не слушает его. Умолк в замешательстве, и тогда англичанин сказал:

— Простите мой вопрос… Что у вас случилось сегодня?

Дмитрий нахмурился. Откуда-то всплыло в голове древнее слово «буржуазный». Еще – «провокация». Нет уж. Энергетическая орбитальная станция работает в штатном режиме. Правильная, разумная фраза…

— У нас челнок пропал. Ушел на Марс – и исчез с мониторов. Связь прервалась.

— Челнок… пассажирский?

— Грузовой. На борту два человека. Один – мой брат.

— Сочувствую… — англичанин вздохнул. — Я могу чем-то помочь?

— Да чем тут поможешь…

Репортер «Дейли пост» снял очки-видеокамеры, сунул в нагрудный карман пиджака.

— Могу выслушать.

* * * Когда Игорь склонился над первым пилотом, тот выбил у него шприц.

— Я же сказал – никаких инъекций!

— Но вы стонали от боли…

— И что? Я простонал нечто вроде «вколи же мне новокаину, отрок»? Игорь пожал плечами и отступил:

— Виноват, Валерий Николаевич.

Первый пилот с трудом приподнялся, здоровой рукой схватил Игоря за ворот комбинезона, подтянул к себе. От раненого пахло слащавой кровью и едким потом.

— Мне нужно быть в сознании, — зло прошипел он в лицо Игорю, — мне нужно подумать. И тебе тоже не мешало бы. Неужели ты сам не видишь всей странности нашего положения?

— О, да! — против воли Игорек улыбнулся. — С полусотни километров треснулись на Марс, связь не пашет, экраны не видят, корпус разгерметизирован. И вправду, положение чуток нештатное.

— Яппонский камикадзе! — ругнулся командир. — В те редкие минуты, когда прихожу в сознание, я твержу тебе одно: отвлекись от самого факта крушения! Забудь дурную надежду, что нас вот-вот найдут! Вспомни внимательно все, что случилось – каждую мелочь до единой. Проанализируй обстоятельства аварии, а не сам ее факт!

Слова «дурная надежда» неприятно кольнули сердце. Однако второй пилот послушно прокрутил в уме – в двадцатый уже, кажется, раз – события злосчастных суток.

Строительство орбитальной станции окончилось, челноки вереницей отбывали в Надир, увозя ненужных теперь роботов и персонал монтажных бригад. Вчера стартовал «4 дельта». Традиционный маршрут – три витка со снижением и смещением на юг, затем посадка в Надире – оказался закрыт: южнее Втулки был замечен метеоритный поток. Потому решили сделать один виток в плоскости экватора с крутым снижением, по окончании витка, прямо под Втулкой, войти в стратосферу, и уже там, ниже опасной области, пойти на юг. Очевидно, просчитались. По крайней мере, один метеор достал их и здесь.

Игорь не помнил удара – вероятно, льдинка была крошечной и очень быстрой, прошила челнок насквозь, как лазерный луч. Движки вырубились, и «4 дельта» штопором пошла к поверхности Марса. С большим запозданием, уже в атмосфере, автоматика включила аварийный движок и дала ускорение в минус шесть «же», чтобы погасить скорость падения. Кровь отхлынула от мозга, Игорь потерял сознание. Он не видел, как челнок на автопилоте садился в усыпанную гранитными осколками впадину Волкова.

И вот уже девять часов они здесь – всю ночь; приближается рассвет. Два человека запечатаны в глухой, герметичной пилотской кабине. За дверями в каюту и в шлюз вакуум – на обеих мерцают красные лампы. Мониторы темны, четыре приемника неисправны. Игорь Черников цел, командир Валерий Лужнин тяжело ранен. Игорь не любил пристегиваться, как и большинство молодых пилотов. Говорили: «Челноки ходят так мягко, что можно в полете выпить каппучино и не испачкать нос пенкой». Лужнин, в прошлом боевой летчик, ветеран, пристегивался всегда и требовал этого от подчиненных. Ударом его кресло вышибло из крепления, швырнуло на пульт. Командиру раздробило левое колено и кисть руки. Черников остался невредим. Такая вот ирония.

— Вспомнил? — спросил командир. Игорь кивнул.

— Ну и как, есть о чем подумать? Игорь подумал. Как минимум одно обстоятельство его удивляло.

— Почему нас до сих пор не нашли? Прошло девять часов, а мы лежим по центру впадины Волкова, точно под Втулкой. Мы для них должны быть как на ладони!

— У тебя, наконец, появились вопросы… это хорошо, это радует… — командир закашлялся. — По логике, тут возможны два ответа. Либо мы не там, где ты думаешь, либо там, но нас все-таки не видят.

— Как не там?.. После удара мы свалились в пике, я видел на оптических экранах. Шли носом прямо в серединку впадины!

— Хм… свалились в пике… а почему, кстати? Положим, двигатели отказали, но скорость-то осталась! Из-за инерции мы шли бы вниз плавно, по параболе, а не крутым пике.

— Валерий Николаевич, но я точно видел… До того, как потерял сознание…

— Я и сам видел. Мы таки падали круто, слово в стену воткнулись. Но это странно, разве нет?

Игорь задумался, сел на пол возле командира. Потянул вниз молнию комбинезона – в кабине царила жаркая духота.

— Возможно, метеор искривил нашу траекторию? Ударил так, что нос опустился.

— Метеор… Этот метеор, Игорек, вообще удивительный товарищ. Он, можно сказать, ас Покрышкин среди метеоров… Помоги мне сесть, а.

Черников осторожно потянул командира за плечи, помог сесть и придвинуться к стене, сунул под спину оторванный подголовник с кресла. Мимоходом тронул щеку Лужнина – тот был болезненно горячим, дрожал от озноба.

— Может, все-таки?.. — Игорь кивнул в сторону аптечки.

— Забудь! — гаркнул командир. — Впрочем, если там есть спирт – дай глоток. Черников нашел и дал. Валерий Николаевич глотнул, охнул, глотнул еще.

— Чистый яд… Хорррошо!.. Так вот, значит, метеор. Ты слышал удар?

— Удар метеора? Нет.

— И я нет. Из этого следует что?

— Он был быстрым и крохотным, пробил нас насквозь.

— Точно. Вопрос второй: а вой ты слышал?

— Какой вой?.. — не понял Игорь. Командир указал на красные огни в дверях.

— Произошла разгерметизация. Мы теряли воздух. Должна была выть сирена.

— Не выла…

— Не выла. Стало быть, вскрыло нас не метеором, а уже ударом о грунт. А значит, Игорек, наш героический метеор должен был: а – пробить оба движка, бэ – изменить траекторию челнока так, чтобы мы начали падать, вэ – исхитриться не задеть при этом герметичные отсеки! Ты себе представляешь такое?

Честно сказать, Игорь представлял. Импульсные движки находятся в корме, герметичные отсеки – в носу. Корма должна была подняться, нос – опуститься. Выходило, метеор должен был ударить их в корму снизу вверх. Выходило, он летел не из космоса, а снизу, с Марса. Полный бред. Черников оставил идею при себе, сказал только:

— Еще и побил все четыре приемника… Наверное, метеоров было несколько.

— Ага. Одновременно, в четко заданные точки корпуса… Преступный сговор, не иначе. — Лужнин невесело хохотнул, и тут же скривился от боли. — Но скажи мне, почему ты решил, что приемники неисправны? Один вон светится – я отсюда вижу.

— Индикатор-то горит, но на всех частотах белый шум, — пояснил Игорь. — Вероятно, сам приемник цел, но разрушена антенная система.

— Вероятно… — повторил Валерий Николаевич и передернул плечами. О чем-то задумался, закатив глаза. Не к месту сказал: – Ты знаешь, что такое ложная территория?

— Виноват?..

— Ложная территория. Оборонная штуковина – постановщик помех. В пятьдесят втором, на той стороне Луны, индусы применяли такое против наших штурмовиков. Визуального контакта нет – ведь темно, как в могиле. Тепловые сенсоры молчат – поскольку все выморожено. Идешь только на микроволновых радарах. А противник стелет антенную решетку на сотню километров и транслирует тебе картинку – чертовски похожую на отраженный сигнал твоих радаров, только ложную. И она меняется ежеминутно: летишь над Луной, а на экранах – то озеро Байкал, то американский Гранд Каньон, то небоскребы растут. Ни один компьютер, ни один автопилот не распознает, где ложный сигнал, а где – истинный. Ты и сам не распознаешь – если умом пытаться. Это такой естественный отбор для пилотов: выживали только те, кто доверял чутью, интуиции… Валерий Николаевич сделал паузу.

— Спросишь, к чему это я в лирику ударился? К тому, что я тогда выжил. А сейчас есть у меня чувство… Все, что мы видим – это иллюзия. Приборы исправны – и приемники, и мониторы… Просто они показывают то, чего быть не может.

Игорь нервно передернул плечами. Комбинезон был неприятно липким от пота.

— Валерий Николаевич, разрешите снять комбез. Очень уж жарко.

— Жарко? — командир будто не понял. — Тебе жарко?!

— Да, духовка тут…

— Дурак! — рявкнул Лужнин. — Чертов дурак! Какого дьявола ты молчишь, что жарко?! Меня ведь знобит, я не чувствую температуры!

— Ну да, жарко… — растерянно повторил Игорь.

— Ты не видишь, в чем подвох? Дурак вдвойне! Сейчас ночь, и корпус вскрыт. Должно быть холодно, как в погребе! — командир рванулся, попытался встать, со стоном упал. — Включи обзорные экраны!

— Они неисправны…

— Они исправны! Мы тормозили передними соплами, летели сквозь огонь. Автоматика закрыла объективы. Перезапусти обзор!

Игорь бросился к приборам, сделал. И отпрянул, когда мониторы засияли ярким голубым светом. Опровергая показания часов, ночь давно окончилась. Солнце пылало в зените, и оно… оно… Солнце было фиолетовым! Как цветок сирени. Как ограненный аметист.

— Яппонский камикадзе!..

— Куда же мы попали?!

* * *

У входа в командный пост им встретились трое. Два лейтенанта экстренной службы и старший связист вместе вышли из святая святых, и это было неправильно. Все трое, столкнувшись в коридоре с Митей, опустили глаза, и это было неправильно тоже. Коновалов – старший связист – хлопнул Митю по плечу и произнес только: «Митя…» – и это было неправильно до боли в груди.

Из дверей командного поста возник Карен Аганян – начальник экстренной службы, — и Дмитрий бросился к нему.

— Карен Рустамович, что случилось? Почему все?..

— Пора уже разойтись… Всю ночь, понимаешь… Хватит.

— Поиски что, прекращены?.. — Дмитрий не поверил ушам.

— Да нет, поиски только начались. Мы связались с Надиром, они высылают поисковые команды. Прочешут впадину Волкова, найдем, да. Однако что-то не так. Взгляд хмурый, исподлобья, голос хриплый.

— Но вы их так и не увидели, верно? Вся впадина Волкова уже вышла из тени, но вы так и не увидели челнок?

— Найдем, не беспокойся. Куда же он, понимаешь, денется? Найдем твоего брата. Аганян двинулся дальше, но Митя поймал его за руку, задержал.

— Стоп. Карен Рустамович, то есть катера из Надира летят вслепую?.. Это неправильно. Это самое неправильное, что можно сделать! Остановите их! Отзовите! Командир экстренников замер в замешательстве.

— То есть?.. Ты не хочешь найти брата?..

— Больше всего на свете хочу! Но… не так! Это опасно. Мы не знаем, с чем имеем дело!

— С метеором дело, с чем еще? «4 дельта» поймал метеор, и лежит теперь там, во впадине. Поисковики найдут его.

— Но как метеор мог сделать челнок невидимым? Что должно было случиться, чтобы все передатчики отказали разом, даже аварийный маяк? Что должно было случиться, чтобы от челнока не осталось ничего – ни обломков, ни теплового пятна от взрыва?! Это не метеор был, поймите! Это нечто намного серьезнее!

— Виноват, — произнес из дверей командного Людвиг Карлович, — это тебя, Митя, англичанин так надоумил? Ночью, помнится, у тебя подобных мыслей не водилось. Дмитрий покраснел. И что, если англичанин? Ведь верно же сказано. Тут интеллигентный иностранец, тихий доселе, подал голос:

— Прошу прощения, господа, но… это всего лишь один челнок. Всего пара человек на борту, верно? — двое старших офицеров станции уставились на него с удивлением, затем со злостью. Англичанин продолжал: – Да, это ваши друзья, коллеги, вы переживаете за них, я понимаю… Но ведь это только один челнок! Прежде пролетели сотни, а пропал лишь один. Чем он особенный?

— Метеоритный поток… — начал было Аганян, репортер перебил его.

— Метеоритный поток имел значение, да. Из-за него «4 дельта» пошел по другой траектории. Насколько я знаю от уважаемого Дмитрия, этот челнок прошел через пространство между Втулкой и впадиной Волкова – первый из всех. И там он и исчез. А теперь вы планируете послать в это самое пространство другие корабли.

— Извините, мсье… простите, сэр, — холодно процедил командир станции, — вы ведете к тому, что у нас здесь нечто вроде Бермудского треугольника? Дырка в другое измерение, верно я уловил?

— Не я! Ваш же советский, ленинградский ученый, профессор Измайлов писал… Ваша Втулка – первая известная человечеству черная дыра! Мы не можем знать достоверно всех ее свойств! Все, что у нас есть, — это чистые теории и полгода наблюдений.

— Иначе говоря, двести человек живет и работает в сотне метров от Втулки и не замечает никаких аномалий. Однако именно к вашему прилету Втулка устраивает… как это по-вашему… шоу? Вы с радостью издали бы такое у себя в «Таймс» или где, и вы можете издавать что вашей душе угодно… Но будьте добры, не мешайте нам работать.

Репортер открыл было рот, но Митя всунулся между ним и командиром станции:

— Виноват, Людвиг Карлович. Я позабочусь, чтобы он не мешал. Идемте, сэр.

Голос Черникова, очевидно, прозвучал резковато. Командир станции добавил с ноткой снисхождения:

— В твоих словах, Митя, есть доля смысла. Да, это странно, что с орбиты мы не видим челнок никакими приборами, и не слышим его маяков. Тем более, мы должны выслать поисковые команды. Впереди пойдут беспилотные аппараты – на случай всяких… — косой взгляд на репортера, — …аномалий. Это все. Идите.

Когда переборка отделила их от старших офицеров, англичанин спросил:

— Куда мы направляемся?

— Если под нами есть аномалия, я знаю способ ее найти.

— Какой способ? Дмитрий зло ухмыльнулся:

— Надежный. Глаза репортера округлились:

— Вы хотите?..

— Именно.

— А разве нам разрешат вылет?

— Конечно, нет. Но я знаю судно, которому не нужно разрешение.

Они оказались у шлюзового люка, подсвеченного по окружности зеленым неоном.

— Судно экстренного назначения. Это чтоб не говорить «спасательная шлюпка».

Внутри широкой трубы располагались три ряда сидений. В носовой части – пара кресел перед экранами. Вот и все судно. Англичанин опасливо оглядел скромный пульт управления.

— Дмитрий, вы умеете летать?

— Немного. Мой брат – пилот, не забыли? — Дмитрий приложил указательный палец к сенсору. Приборы ожили, экраны осветились.

— Говорят, самое сложное – это садиться.

— Правду говорят. Но эта штука все равно не рассчитана на посадку.

— То, что вы задумали, — предупредил англичанин, — это очень опасно. Мы не знаем, где границы аномалии. Можем неожиданно влететь в нее.

— Так оставайтесь.

— И пропустить главную сенсацию года?.. Ну, уж нет! Где наша не пропадала!

— Хорошие у вас, в Оксфорде, учителя русского, — уважительно проворчал Черников и хлопнул по кнопке.

Судно экстренной необходимости не способно сесть на планету, не способно добраться до Земли, даже развить вторую космическую. Его единственное назначение – унести людей с погибающей станции, как можно быстрее и как можно дальше. Зато для этого оно приспособлено идеально.

В считанные секунды люки запечатались, врубилась вентиляция и обогрев, загудел ускоритель – и тройное «же» вдавило людей в кресла. На заднем экране мелькнуло жерло шлюза, зеркально блестящая стенка станции откатилась назад, огромное орбитальное «колесо» вжалось в экран, уменьшилось вполовину, втрое, вчетверо… Уже вся станция – всего лишь яркий нолик в центре стекла. А впереди багровым заревом полыхал Марс.

— Cool! — выдохнул англичанин. — Это было быстро!

— Не очень… — проворчал Черников. — Нам до впадины нужно пройти семнадцать тысяч километров. А поисковикам из Надира – всего полторы. Боюсь, мы не обгоним их.

— Возможно, и не понадобится. Возможно, аномальная область тянется от самой Втулки… Только найти.

Дмитрий включил управляющий двигатель и скорректировал курс. Шлюпка пошла узкой спиралью, круто снижаясь от станции к Марсу. Черников нажал что-то, и суденышко выплюнуло маяк. Орущая радиоволнами и сияющая видимым светом комета отошла от шлюпки, отклонилась на запад. Красным метеором тоже пошла вниз, к Марсу, постепенно отставая.

— Какие двигатели у этого судна?

— Основной – электромагнитный импульсный. Резервный – старый добрый ракетный.

— А у «4 дельты»?

— То же.

— Возможно, это спасло вашему брату жизнь. Дмитрий покосился на него, и англичанин исправился:

— Простите, не возможно, а наверняка. Not possibly, but surely.

— Вы чертовски много знаете об аномалиях…

— О, я всего лишь прочел статью во «Future science». Кстати, скажите мне, как связист – верно ли я понял. Положим, есть передатчик и приемник, настроенные на одну частоту. И тут передатчик меняет частоту, скажем, вдвое. Что произойдет? Дмитрий пожал плечами:

— Связь прервется – это ясно.

— И не будет способа восстановить ее?

— Нет. Приемники не имеют такой широкой полосы охвата.

— А если, положим, частоту видимого света изменить вдвое?

— Он изменит цвет. Или вовсе станет невидимым – смотря какой цвет взять изначально… Зачем это вам?

— Да в той статье… Что это?

Репортер ткнул пальцем. На экране заднего обзора от крохотной станции отделилась блестящая точка, начала набирать размеры, превратилась в рисовое зернышко, затем – в половинку спички. Ожил динамик приемника:

«Судно экстренной необходимости шесть, отзовитесь. Судно экстренной, повторяю, отзовитесь.»

— О, а вот и погоня! — сказал Митя с азартом. — Курьерский катер, он вдвое быстрее нас.

— Надеюсь, они не станут стрелять?..

— Расслабьтесь, это вам не НАТО! — он подмигнул репортеру. — Там даже оружия нет. Если догонят, просто переключат нас на дистанционное управление и уведут назад на станцию.

— Мы можем помешать им?

— Неа. Но мы восточнее их, они не видят нас на фоне Солнца. Идут за маяком, который я сбросил.

Это было правдой. Белая спичка на экране нацеливалась в алый огонек маяка и вслед за ним все дальше отклонялась на запад. Приемник ворчал: «Дмитрий Черников, начальник станции приказывает вам прекратить…» И в этот миг…

Это было так, будто переключили канал телевизора. Будто видишь мир по одному каналу, а затем вдруг включаешь другой – и там все иначе.

Приемник замолк. Пропала вибрация двигателя. Шлюпка резко дернулась назад, словно мгновенно потеряла половину скорости. И маяк, и курьерский катер разом ускорились, бешено понеслись с заднего экрана на боковой, на передний, обгоняя шлюпку, вниз, к Марсу, а Марс… Он сменил цвет! Красная планета была теперь лазурной, как летнее земное небо!

— Марс… — прошептал Дмитрий. — Как это… Он… Он…

— Поздравляю! Мы в аномальной зоне! — глаза англичанина сияли, он ликовал. От восторга даже пропал акцент.

— Но как это возможно?.. Что произошло?..

— Время, Дмитрий, время! Мы в тени от Втулки, здесь время течет медленнее!

— Время?.. Медленнее??..

— Ну да! Смотрите!

Курьерский катер стремительно догонял точку-маяк, приблизился, поглотил ее. Все неестественно быстро, как в ускоренном кино. Цвет катера также сменился: вместо белого, он сиял теперь сиреневым отблеском фиолетового солнца!

— Цвета… почему?..

— Боже, Дмитрий, но вы же сами сказали: изменились частоты – сменились цвета! Ваша Втулка отбрасывает тень! Я предсказывал, что она может создавать тень гравитационную, но все еще удивительней: в тени от Втулки искажается ход времени! Здесь время замедлено, вы понимаете?

— Значит… значит, излучения, приходящие извне, кажутся нам более высокочастотными? Цвета сдвигаются по спектру вверх?

— Именно! Желтый стал фиолетовым, красный – синим, значит, в полтора раза. Здесь проходит одна секунда, снаружи – полторы!

У Мити засверкали глаза. Все сходилось один к одному, становилось ясным, как день! Импульсный двигатель отталкивается от электромагнитного поля Марса. В замедленном времени поле сменило частоту, и двигатель «потерял» его. То же случилось с основным движком «4 дельты», но включился резервный ракетный и смягчил падение.

Теперь челнок брата лежит в аномальной зоне, поэтому он невидим. Отраженный от него свет Солнца смещается за пределы видимого спектра. Лучи радаров, сигналы передатчиков также меняют частоту. «4 дельта» наверняка зовет на помощь, просто станция неспособна услышать его! Но мы – мы тоже в замедленном времени, значит…

Дмитрий открыл экран связи, настроился на аварийную частоту. И тут же строка красного текста поплыла по экрану:

«Сообщение об аварии. Челнок 4 дельта. Совершена экстренная посадка на Марс. На борту два человека. Жертв нет. Координаты места посадки…»

Митя схватил англичанина за руку, сжал ее так, что иностранец поморщился.

— Спасибо, спасибо вам! Огромное горячее русское спасибо! Я – вечный ваш должник.

— Да ну что вы… — репортер зарделся. — Мы уже в расчете. Благодаря вам я стал свидетелем… Вы же понимаете, что мы с вами открыли? Время – не координата! Время – волна! Оно излучается, а объекты на его пути могут создавать тень времени! Это поразительное открытие!

— Ваше открытие… — с долей досады промолвил Черников. — Если в Англии такие репортеры, то на что способны английские ученые?.. Англичанин улыбнулся и покраснел.

— Извините, что ввел вас в заблуждение… Позвольте представиться: Петр Измайлов, профессор кафедры физики Ленинградского Государственного. Так уж вышло, что чудеса отечественной техники охотней показывают восторженным иностранным гостям. А мне крайне нужен был способ проверить свою теорию. Уж простите.

— За что? За то, что крутейшее открытие века совершил не писака из «Дейли Пост», а наш советский ученый? Охотно прощаю!

Оба расцвели в улыбках. Дмитрий включил безразличный к аномалиям реактивный двигатель и начал разворот. Когда шлюпка вышла из тени, Марс вновь стал красной планетой.

Кузнецов Николай Андреевич 311: Кислородное голодание

«Тебя распяли на операционном столе прямо после рождения, а после ты сам уже шел под лезвие, иногда даже думая, что по своей воле. Ты кормишься, одеваешься, живешь – под пристальными взглядами, буравящими тебя из камер с каждого фонарного столба, с каждого входа в магазин, из каждого телефона, даже с маленьких капелек объективов вмонтированных в очки и пуговицы.

Вы знаете это, вы привыкли к этому. Слово «Свобода» меняет свой смысл, все чаще о свободе говорят как о том, что должно быть внутри. А как иначе, когда вне тебя, товарищ, свободы нет.

Готовится законопроект по закрытию в зоне Советских Республик сети «FreEasyAR"*, единственной не отслеживаемой работниками спецслужб крупной системы дополненной реальности. Что такого, скажете вы? Сейчас на видеокамеры регистрируется и скапливается петабайтами видеоматериал любого уголка нашей необъятной страны, за исключением (пока еще) частной собственности (правда, без видео просмотра могут быть не более ста квадратных метров, за пределами которых мы ведь все бы бомбы готовили и амфетамин варили, так ведь?). Так что такого особенного в том, что и контент Веб 4.0 в дополненной реальности как распутная девка раскрыт для сотрудников правоохранительных органов? (Чьи интересно и какие такие права они охраняют?) Да ничего. Просто раньше была возможность, хотя и стоящая усилий, как-то удержать при себе свои мысли, свои чувства. Теперь, любая виртуальная открытка с сопливыми стихами, дорогими только для меня, любая статья, которую я еще не отправил в блог, будет открытой книгой для каждого кретина, устроившегося пусть даже не на ступени, а у порожка на коврике вертикали власти. Дорогой мой читатель, использующий не FreEasyAR в своем носимом компьютере, каждый байт с твоей виртуальной памяти уже складируется в недоступных для тебя базах данных, надеюсь ты знал? Хотя, наверно, можно уже и не думать об этом – ведь выбора скоро больше не будет. В этой стране уже давно нет выбора. *FreEasyAR – или Free easy augmented reality. Ваш, все еще, Аноним.»

Стас еще раз пробежался глазами по тексту и отправил его в блог. Он не стал, как когда-то, завороженно искать в поисковике дубли своего поста, множащиеся как дрожжи брошенные в котел с доступом влаги и кислорода. Пока этот кислород в интернете ему не перекрыли, Стас будет бороться. Его слово разлетается по Советам, недовольство растет, и, быть может, котел однажды лопнет.

Браузер и текстовый редактор больше не висели перед глазами, и Стас вызвал указатели, ведущие к месту назначенной встречи. На дисплеях стареньких видео-очков появились стрелки, хотя для Стаса они выглядели, как будто рисунки, ведущие к выходу из кафе, в котором он сидел. Он отказался от видео-линз, которые ты не сможешь сдернуть с лица, если картинка вдруг станет перед глазами черной. Лучше выглядеть старомодным, чем однажды оказаться без зрения, когда товарищ милиционер будет стрелять в тебя из шокера парой миллионов вольт.

Стас привычным движением надвинул глубже капюшон, провел ногтями по шраму на руке, чуть выше запястья. Не то, чтобы маленькое белое пятнышко доставляло неудобство, но оно всегда напоминало, что у каждого гражданина на руке в этом месте под кожей идентификационный чип, с GPS и трансляторами на спутники самой разной информации. Стас вырезал этот чип три года назад, и он уже мог не считаться гражданином. По сути, он был никем, в этой стране.

Допив свой бесплатный кофе, Стас встал с мягкого диванчика и отправился по видимому в дополненной реальности маршруту. Город встречал обманчиво радостными красками, нелепыми этой склизкой металлической осенью. Листья не успевали падать с деревьев, как их тут же собирали роботы-уборщики, кичливо белоснежные, мигающие синими и красными глазами диодов. Стас уже забыл, когда в последний раз опавшая листва шелестела под ногами. Так же забыл, когда до полуночи улица погружалась в приятный полумрак, а не ярко освещалась множеством фонарей и огромных экранов, будто один большой зал торгового центра.

— …Ты понимаешь конечно, брат, что ты меня не видел, и я тебя не видел, да? — Кавказец улыбнулся, хотя рукой нервно теребил ручку сумки. Простой черной сумки, жесткой формы. В таких удобно переносить документы, когда-то в подобных носили гаджеты. Вторую руку он держал в кармане, явно что-то в нем сжимая.

— Конечно. Я нашел сумку по дороге домой. Шел из кафе. Времени было, — Стас взглянул на часы, вызвавшиеся перед его глазами благодаря сигналам с энцефалограммы снимаемой непрерывно носимым компьютером. — Пол восьмого.

У кавказца не было ни видео-очков, ни, Стас был уверен, носимого компьютера вовсе. Что он делал в мегаполисе, где через сеть ведется любая торговля, любое общение, было загадкой. Впрочем, неинтересной для Стаса. Интересным было содержание сумки, которую он не мог позволить себе открыть ни тут, ни на улице, где каждый шаг регистрируется с камер на столбах, стенах, спутниках.

— Молодец дорогой, красавец! Не обессудь, но надеюсь, что не увидимся больше, да брат? — Кавказец передал сумку не в руки, а поставил перед Стасом на стол. Когда блогер взял сумку, тяжелая рука ободряюще похлопала его по плечу.

— Конечно, мы ведь никогда и не виделись. — Стас оставил толстую пачку наличных, раздобытых с огромным трудом, и шагнул за порог, сжимая в руке ручку сумки так, будто к ней уже тянулись руки, чтобы отобрать.

Стас вышел из старого кирпичного дома на окраине, чтобы отправиться домой – в подобную дыру. Без идентификационного чипа ты не можешь позволить себе жить в приличном районе, ты даже не можешь иметь личный транспорт – кто бы тебе его продал, человеку без лица.За-то ты можешь купить у кавказца пистолет, ведь за свободу может понадобится побороться не только словом.

Метро и автобусы курсируют бесплатно, если бы не это, до дома бы Стасу пришлось идти пешком до утра. Деньги то у него были, но вот везде и всюду их считывали напрямую с идентификационного чипа. Хорошо, что за еду и жилье все еще можно расплатиться с помощью мировых интернет валют с помощью того же интернета.

Еще в автобусе заказав на дом пиццы, обезжиренной, с выверенными до миллиграмма кусочками генномодифицированных овощей и искусственного мяса, Стас обнаружил ее придя домой прямо у входа в квартиру. Ежедневник напомнил, что нужно принять витамины, и стотысячный раз предупредил о вреде курения, на что Стас ответил глубокой затяжкой, как только ступил через порог. Сигарету уже даже просто на улице нельзя выкурить, терпи до своей частной собственности. Родной дом встретил минимализмом белых стен в огромной квартире-студии. Ровно сто квадратов, вот она – зона свободы. Кухня и сан-узлы были единственными отделёнными помещениями. В первую Стас и отправился, разрывая на ходу пластиковую упаковку ужина, откладывая сладкий момент раскрытия черной сумки.

— Здравствуйте, Стас. — Из любимого мягкого кресла Стаса поднялся на ноги человек в форме.

— Вы не имеете право, это частная собственность. Немедленно назовите свою должность, имя, фамилию.

Видео всегда пишется с очков Стаса. И он был готов, в крайнем случае, выложить его в сеть. Пусть даже это повлечет деанонимизацию.

— Волошин Павел, генерал-лейтенант, Комитет Генеральной Безопасности государства. — Работник Кровавой Гэбни протянул документы. На фотографии была то же усатое лицо, со снисходительной улыбочкой.

— По какой причине работник КГБ вломился на частную собственность? — Стас тысячу раз репетировал эту ситуацию. Но он не думал, что в этот момент он уже будет с оружием, но не будет способен им воспользоваться.

— Станислав, или называть тебя – Автор? Или – Аноним? У тебя в сумке пистолет. И тут уже неважно, что у тебя нет регистрации, за-то есть множество мелких и не очень правонарушений. — Павел сел обратно в кресло. На вид ему можно дать лет тридцать, хотя трудно сказать на самом деле.

— Мне нужно в туалет, вы позволите? — Стас положил на стол пиццу, но сумку не выпустил из руки.

— Конечно можно, твоя ведь квартира. На всякий случай предупрежу, что патронов в сумку тебе Абдула не положил. Не было у него их. Да и даже с патронами это старье вряд ли работает, если честно. — Генерал-лейтенант как бы извиняясь слегка развел руками. Форма сидела на нем как влитая, слегка натянувшаяся на широкой груди и чуть-чуть свободная ниже.

Стас все же пошел в туалет и там убедился, что к револьверу не прилагалось ни одного заряда. Проклиная свою глупость, он все же нажал на кнопку слива, чтобы хотя бы не демонстрировать, что только чтобы открыть сумку он и пошел в туалет. Как, собственно, сразу понял старший офицер.

— Как я понимаю, сейчас вы проведёте меня в тюрьму? — Стас взял кусок пиццы, концентрируясь на том, чтобы руки предательски не дрожжали. У него все еще есть козыри. Он откроет карты, его читатели так этого не оставят. Он станет героем, пострадавшим за свободу. Котел лопнет, люди выйдут на улицы.

— По хорошему, надо бы. Даже по закону, вроде надо.

«Надо бы». Но они не могут. Неважно почему, но они не станут этого делать. Стас почувствовал, что обладает даже большей силой, чем предполагал.

— Но на самом деле, тебя жаль, Стас. Ты хороший парень, по своему, конечно. Вот если бы ты пистолет купил, чтобы убить кого-то, то да, я бы с тобой и говорить не стал. Хотел ты кого-то убить, а, Стас? Меня бы, если бы мог, наверно бы пристрелил, так ведь?

Стас записывал видео, но у офицера камера тоже была, пусть пока и не ясно, где. Не соглашаться ни с чем, любое слово может использоваться против тебя.

— Оружие было приобретено исключительно для случаев вынужденной обороны. Пистолет был необходим мне для уверенности в возможности самостоятельно обеспечивать свою безопасность. Я считаю, что право на ношение огнестрельного оружия – одно из основополагающих прав свободного человека, необходимое для создания общества уверенных и самостоятельных личностей. — Стас старался выглядеть невозмутимо, хотя улыбочка на моложавом лице товарища миллиционера просила хлесткого удара. Кто не бил мента, тот не жил.

— Ага. Ну да. Все еще случаются преступления насильственного характера, так что логика, конечно, есть. В прошлом году целая сотня была, да. Но закон – это закон, так что я у тебя эту штуку заберу. Вдруг и патроны достанешь. Кстати, если каждому было бы разрешено ходить по улице с пушками, мне кажется было бы больше сотни убийств за год.

— Вы за этим пришли, за пистолетом? Тогда забирайте и можете покинуть территорию. — Стас указал на дверь.

— Ну что ты грубый то такой. — Павел взял кусок пиццы, как ни в чем не бывало. — Я может поговорить с тобой пришел. Думаешь легко было разрешение получить? КГБ проще следить за тобой, чем трогать. Пока бы ты чего-нибудь не сделал такого, чего бы не поддержали твои миллионы читателей, к тебе бы никто и не заглянул. Думаешь, ты такой весь загадочный, ищут тебя, и найти не могут? Да просто вреда то от тебя ни на грош, по большому счету.

— Вы боитесь, что народ выйдет биться за свою свободу. А он выйдет. И меня вы боитесь, потому что я могу повести этот народ. — Кровь казалось начинала вскипать в праведном гневе, хотя Стас все еще спокойно сидел и ел свой кусок пиццы.

— Свобода. Свобода от чего, объясни мне? Свобода слова? Так говори что хочешь, не мешаем. Свобода выражения? Все что хочешь выражай, еще и поможем! Государству не нужны рабы на галеры, даже на заводы не особо много надо рабочих – все автоматизированно. Делай что хочешь, живи как хочешь, а мы только следим, чтобы ты другим не мешал.

— Свобода крысы в клетке. Следя за каждым нашим шагом, запрещая самим выбирать, что хорошо, а что плохо в этом мире – вы выращиваете поколение бездумных, безвольных овец, что так удобно, чтобы стричь их. Генерал-лейтенант сложил руки в замок.

— Как ты не понимаешь? Наша страна чуть не надломилась, пытаясь скакнуть из феодализма, в коммунизм. Затем с такими ранами брели по капитализму, пока человек наконец перестал друг другу быть волком, и стал коммунистом. Что ты хочешь разрушить? Бесплатную медицину, раздаваемую витаминизированную еду? Или тебе цензура мешает? Цензура на педофилию, или направленная цензура для детей? Другой то и не осталось больше. Или тебе мешает, что программы следят за сахаром в твоей крови, это делает тебя не свободным?

— Не только за сахаром. — Стас наконец перебил собеседника.

— Ах да, никотин, алкоголь, канобиоиды. Что еще? Не хватает тебе их, в этом по твоему, настоящая свобода? — Павел уже не улыбался. Ноздри подрагивали, у глаз появились морщинки.

— Нет. Но все же мое дело, употреблять или нет.

— Конечно, неважно, что после такого постепенного и тяжкого исключения из страны алкоголя процент насильственной смерти уменьшился десятикратно? десятикратно, понимаешь ты или нет?! Стас промолчал.

— Если ты перестанешь бороться за свободу, Стас, то обнаружишь – что живешь в стране самых свободных людей. Это все, что я хотел тебе сказать.

Павел тяжело встал с кресла. Стасу в этот момент показалось, что он ошибся, определяя возраст офицера. Ведь медицина сейчас творит чудеса, только взгляд выдает истинный возраст.

— Вы пистолет хотели забрать. — Стас протянул сумку.

— Ах да. — Павел принял подарок, несколько растерянно, будто на самом деле забыл. Но он покинул квартиру с прямой спиной, твердыми шагами сильного мужчины.

Стас отправил в блог всего одно слово: «Размышляю», и скрыл от прочтения старые посты. Нужно проанализировать пласты истории, различные статистические данные. Попробовать разные подходы, посмотреть на все с разных сторон, многое прочесть. Всегда слишком сложно просто признать, что ты ошибался

Мартынов Денис 310: Прилив

Презентация закончилась, и световое перо полковника бесцельно блуждало по последней картинке.

— Итак, — он наконец свернул изображение и молча смотрел на дрожащую точку. Затем отключил перо. Свет бледной подложки отделял его лицо от темноты камеры. Фролов со своего места мог разглядеть только неподвижный силуэт.

— Суть происходящего вам должна быть понятна, капитан. Не знаю, что толкнуло вас на такую авантюру, но… здесь мы вас переиграли, — сидящий в дальнем углу сержант уловил взмах руки и погасил экран. Фигура полковника окончательно растворилась, остался только голос. Фролову показалось, что его вместе со стулом столкнули в воду, в огромный теплый бассейн, и теперь он тонет в лишенном форм пространстве.

Мгновение или два без света и в них – погружение в пучину бессилия. Характерный южный акцент. Капитан запаса мог бы вспомнить, что с таким же акцентом говорили ребята из экипажа, уступившего им полтора балла на молодежных полетах тридцать пятого года. В сорок первом американской лунной станцией командовал тоже, кажется, южанин – он мог бы вспомнить и это. Еще два часа назад усмехнулся, если бы кто напомнил бесконечные истории про бейсбол и небо Алабамы, пересказывая их с характерной хрипотцой. Сейчас невидимый голос не вызывал никаких переживаний. Ни смеха, ни злобы, ни попытки сообразить. Капитал просто тонул. Бессильно и бесконечно тонул в пустоте.

Разгорелись световые люки, и вода отхлынула, предметы обрели границы и твердость. Под безжалостным, почти не дававшем тени светом камера сжалась, сделалась тесной и какой-то неестественной. Неубедительной. Словно детские вещи, которые ребенок давно перерос. Полковник подошел ближе и уселся на край стола.

— Послушайте, Алекс, я совсем не хочу такого исхода. Да, жизнь непростая штука, что поделаешь, кто-то должен проиграть. Но, — он подался вперед и хлопнул Алексея по плечу, — в конце-концов мы оба пилоты, — стиснув пальцы, как будто вдавливая собеседника в стул, он смотрел на него сверху вниз, совсем близко. — Пилот должен быть свободным. Летать. Зачем ломать ему крылья? — распрямившись, полковник поманил молчаливого сержанта, попутно взбалтывая пальцем воздух. Тот кивнул и поднялся. — Две чашки, — крикнул вдогонку полковник. — И разблокируйте наручники.

— Ну что ты такое выдумал, Алексей Егорыч? — Трегубов тяжело поднялся из-за стола и протопал в дальний угол. — Какой сейчас арктический перелет? Кто такое одобрит? У нас во всем управлении разнарядки: «мероприятия с космической тематикой». У гражданских, думаю, то же самое, — он обернулся к визуализатору, непроизвольно поежился: на стандартном экране заметенные снегом сосны гнулись от ветра. После открытия второй лунной базы, штаб объединенного воздушно-космического флота уплотнили, и большинство помещений теперь находилось внутри огромного каменного куба. Для соответствия нормативам, требовавшим необходимого уровня психологического комфорта, помещение оснастили имитацией окон. Вид, транслировавшийся в трегубовский кабинет, находился, надо полагать, позади управления.

— Тут ведь какое дело… — штабист задумчиво тер имитацию пуговицы на форменном кителе. — Чаю не хочешь? Зря отказываешься – это не то что в автоматах. Наш, абхазский, — дождавшись кружки, он ухватил ее двумя пальцами и задвинул лоток кулера.

— Дался тебе этот доисторический самолетик. Не ко времени совсем, понимаешь? Столетие первого полета человека в космос. Это ж какое событие! Эпоха! Достижение советского народа…

— Так и это, Паша, достижение советского народа.

— Да брось ты. Несерьезно же. Как дети, — он разочаровано отвернулся. — Не одобрят, понимаешь, не одобрят. И пытаться нечего, — он подвинул стул так, что их с Фроловым разделял лишь уголок стола. — Давай сейчас Оганесову в Центральный позвоним? Пусть посуетится, найдет какое-нибудь местечко в общей программе. А? Там, кстати, шикарные вещи запланированы. Парад, космическая регата. Тем более ты у нас первопроходец дальних маршрутов, капитан запаса, награды у тебя за освоение космоса. Конечно возьмут.

— Не в это дело, Паш, не в параде. И не в общей программе.

— Что еще? — Трегубов откинулся в кресле и скрестил руки. Синий воротник с эмалевыми значками объединенного флота уперся в мягкий подбородок.

— Все эти разговоры – Гагарин, эпоха – все это очень важно. Да, естественно, ты сейчас скажешь, что земные полеты уже частично роботизированы, мол, и пытаться нечего, масштаб не тот. Так? Но это же… ведь это же и есть – масштаб. Это же… человек. Самостоятельный человек. У него мечта есть. И сила, навыки. Мы ведь и в космос полетели, или страну, вон, пятьдесят лет назад из кусков собрали – потому что каждый такой человек пришел на свое место. И сделал свое дело. Так?

— Не уверен. Но говори, там решим.

— А что решать? Это же как в книжках по истории, — Фролов суетливо водил пальцами по активной части стола. — Когда в войну план перевыполняли. На триста, на тысячу процентов. Потому что человек верил что может. И знал, для чего это. Вот, — над столом засеребрилась голограмма. Трегубов глянул, наклонился к своей панели, увеличил картинку. Вопросительно посмотрел на Фролова. — Он собрал точно такой же. Только лучше. Точно такой же, как у Чкалова был. Только новый. Мы его у себя уже испытывали. Но этого мало. В конце-концов, это просто самолет. А надо всем – и себе в первую очередь – показать, чего мы можем добиться. Ведь можем. Не только Марс осваивать или бесконтактные автомобили, или что там еще? Вообще все. Вот самолет. Прошлое. Когда-то давно какой-то рекорд на нем установили. А сейчас, на таком же самолете – сто двадцать лет прошло – мы вдвое большего можем достичь. Да, для космоса это и не рекорд никакой, но тут же другое. Ни техника, ни изобретения, а человек. Человек – вот кто может всего добиться.

— Ну да, и полетит он, опираясь на силу своего разума, — Трегубов усмехнулся, припоминая еще по летному училищу знакомый им обоим афоризм. — Ты, Егорыч, на досуге книжки не пишешь случайно? Прости, шучу, — он выпрямился в кресле. — Хорошо, раз уж ты так упрямишься… Активируй на своей стороне коммуникатор – позвоним Огану с этим вопросом и продемонстрируем, — левой рукой он быстро листал файлы, голограмма над столом расширялась и сжималась, автоматически подстраиваясь под размер. Бледный Фролов синхронизировал стационарный коммуникатор со своей папкой. — И продемонстрируем вот это, — в воздухе затрепетало трехмерное изображение земного шара, картинка постепенно увеличивалась, пока не осталась лишь северная часть, очерченная красным пунктиром.

В Центральном, после нескольких корректировок, полет утвердили, поставив на февраль 2061-го. И дело было даже не в том, что с Пашей Трегубовым Фролов учился на одном курсе. Этот полет казался ему чем-то большим, легко вбирающим в себя такие частности. Он вряд ли смог бы назвать причину, по которой участвовал в этом, но и грандиозный юбилей, и причуды старшего техника не составляли ее сути, обозначая лишь размах и указывая направление. Дело было, если приглядеться, в самой человеческой природе, в неистощимом стремлении к общему счастью.

И вот эта же человеческая природа выворачивалась сейчас иным боком, комкала и пережевывала, отрывая ненужное. Достижения для избранных. Сила для покорения. Техника для превосходства.

Они вели мониторинг с того момента, когда поступил официальный запрос на согласование полета. Так сказал полковник. У них было время подготовиться. Поиски? Да бросьте, никто не будет искать. Нет. Какие сигналы? Зря вы на это рассчитываете. Говорю же вам, капитан, мы хорошо подготовились. Ваш маршрут нам был известен. Время тоже. Да, и модель самолета. Такие к нам уже прилетали. Ну да, еще при Гувере. Но сейчас вы находитесь в зоне нашей радиолокационной ответственности. Нет, не могут. Вам наверное стоит напомнить, что после конфликтов 28-го и 31-го годов международное сообщество утвердило схему разделения зон покрытия. Да, даже спутники. Капитан, вы так же наивны, как и все летчики. Я вас понимаю, я тоже начинал пилотом. Не беспокойтесь, это отображено в презентации, сейчас увидите. Почему? Нет, вовсе не подробно – вы бы видели, какие презентации нам приходилось составлять во время миротворческих миссий. Да, в том числе и из-за ваших краснозвездных коллег. Тем не менее. Военные спутники? И кто поверит их сообщениям? А у нас на руках будет живой пилот, занимавшийся диверсионной деятельностью на территории Американской Конфедерации. Конечно. Кроме того, мы создали визуальную иллюзию вашего аппарата на нашем беспилотнике. Он же дублирует все исходящие радиосигналы. При такой скорости полета разницу во времени никто не заметит.

Так что для всего мира пока еще ничего не произошло. Но очень скоро мы вынуждены будем вас принудительно посадить. Что поделаешь, кто мог подумать, что советский пилот станет совершать такие бессовестные поступки? Международный скандал! Красная угроза! А ведь наши лидеры предупреждали.

Придется вмешаться международной комиссии. Заморозить советское освоение космоса. Закрыть вашу лунную базу. Если повезет, то и обе. Свернуть добычу Гелия-3. Капитан, вы даже не представляете, какой сделали нам подарок. Вот, полюбуйтесь на свои злодеяния.

— Это все зашло слишком далеко, — полковник передал Фролову чашку с кофе. — Не хотите? В Союзе не пьют кофе? — он поставил чашку на стол, затем туда же – свою, наполовину пустую. Потер указательным пальцем верхнюю губу. — Послушай, Алекс, я не имею ничего лично против тебя. Ты хороший парень, и мне кажется мы могли бы договориться. Видишь ли, — он встал и начал прохаживаться перед Фроловым, — вся проблема в безмозглых демократах. Советская колонизация Марса… Как можно было довести до такого? У нас ведь были свои проекты. Отличные проекты. «Столетний корабль». «Форт сияющей новой земли». Пятьдесят лет назад никто и не задумывался о конкретных планах. Кроме нас – у нас была своя рабочая программа.

Фролов не мог возразить. Сказывался длительный перелет. И пребывание в камере. Полковник, хоть и «не имел ничего личного», но линию свою гнул упрямо. Бежать некуда. Мальчишеская бравада закончилась катастрофой.

— … теперь нечего! Конфедерация занимает целый материк, но что мы можем в международном плане? Эти демократические тупицы связали нас по рукам и ногам. Международные договоренности! Внешний долг! «Нам нужно быть экономными»! К счастью, еще остались патриоты, — полковник шагнул в сторону и теперь стоял за спиной Фролова. — Но нам нужна помощь, Алекс, — он подался вперед, наклонившись к самому уху, — твоя помощь.

Что он делает здесь? Слова и предметы утрачивали четкость, становились неоднозначными, как будто кто-то перемешал их, меняя местами смыслы. Стол перестал быть столом, речь полковника – речью. Как тающая свечка из фильма – оплывала, растворяясь в ничто.

Когда это началось? Обледенение самолета, циклон за Гренландией, он пытается набрать высоту, неповоротливое столетнее радио работает только в одну сторону, потеря управляемости, толчок, да, как раз тогда они подцепили его к стратосферной станции.

Неуправляемый самолет, а в голове в тот момент почему-то вертелись слова техника Семенова: «Это как вода, Алексей Егорович. Прилив на море. Вода вроде бы сама по себе – приходит, уходит – а в то же время и электростанцию питает. Да не одну». Семенов. Отставник из ВВС, служил там еще до объединения флотов. А теперь вот старший техник аэропорта при Всесоюзном Гуманитарном. Там и познакомились. Алексей после увольнения перевелся в Харьков: для нового университета строили аэродром, рассчитывая в будущем принимать и космические суда, формировали штат техники. Для пилота, служившего на «Высоком береге», более известном как «Лунная станция-1», тридцать восемь лет – предел, надо уступать место молодежи. После этого – как Трегубов – в управленцы. Опытные кадры везде нужны.

Фролов перевелся в строящийся при Всесоюзном Гуманитарном аэропорт. Семенов… Семенов тогда ухитрился выбить помещение под «музей воздухоплавания регионального значения». Экспонаты сам собирал. За что и поплатился: через год вызвали в Киев отчитаться, почему до сих пор не потрачены выделенные на пополнение музейного парка средства.

Выкрутился, хитрый лис. Даже более того. Говорит, еще мальчишкой об этом мечтал. Вот чтобы «прямо такой же». Две лини саратовского авиационного занимались частными заказами – на экспорт в основном, или для курортных кооперативов, самостоятельно закупавших технику. Трижды туда ездил и таки добился своего. В конце августа провели первый вылет.

Почему же он все-таки оказался в Харькове? Ведь предлагали место в штабе.

В воздушном флоте требования ниже, хоть до ста лет оставайся за штурвалом. Машинки маленькие, медленные и какие-то, как будто учебные. Но к этому можно привыкнуть. Главное не это.

— И самое главное – по-прежнему сможешь летать. Наслаждаться жизнью. Нас поддерживают влиятельные люди и они ценят тех, кто помогает Конфедерации. Поверь, Алекс, сможешь иметь личный самолет и не нужно будет пользоваться служебным. А иначе, если тебя придется выдать… В нашей тюрьме будет несладко, а в советской – тебя просто разорвут на куски, — теперь полковник стоял перед Фроловым, повернувшись к тому спиной.

— Одна небольшая услуга, — он оглянулся на капитана, присел на стол. — Все документы уже подготовлены. Твой подробный рассказ, необходимые детали. Только подпиши. Потом еще сделаем видео-обращение – и все, — он взмахнул руками, застыл на мгновение, потом неловко опустил их, уперев ладони в колени. — Понимаешь, нам нужно время. Надо прижать этих проклятых демократов, надо выставить их идиотами. Но не сейчас, — он взглянул на правое запястье. — Сроки поджимают. Скоро мы достигнем границы нашей зоны ответственности. Сержант!

Тот похоже только этого и ждал. Тут же появился у стола, передавая полковнику планшет с документами.

— Держи, — полковник протянул планшет Фролову. — Нечего раздумывать. Алекс, у тебя просто нет выбора. Просто заверь их личной печатью.

Выбор. Нет выбора. Нам нужны документы, но не сейчас… Похоже, они не просто так заставили его пройти через «дезинфицирующий» тамбур на входе в жилую часть станции. Стены текуче изгибались, в углах образуя мутные неспокойные лужицы. Световые люки расползлись в стороны и теперь почему-то светили снизу. Полковник держал перед его лицом подрагивающий планшет с блестящим гербовым орлом в правом углу. «Личная печать», — его палец указывает на слот в торце планшета. Время, может быть надо еще потянуть время? Фролов неуверенно охлопал себя по карманам:

— Похоже, я забыл ее в самолете.

— Алекс, не дури. Все уже решено. Просто подпиши это.

Капитан еще раз пошарил в нагрудном кармане. Тонкая твердая оплетка. Жилка провода, тянущаяся по швейной строчке. А вот и капсула с печатью. Но – провод! Сидя, Фролов перегнулся пополам, почти касаясь лицом коленей. Полковник знает, что ему плохо. Пусть видит это. Лицо капитана покраснело. Становилось жарко. Световые люки вернулись в свое нормальное положение. Провод. Ох, Семенов, вот сукин сын! Хорошие же, видимо, были у него в училище преподаватели. «Полная историческая имитация, только соответствующие эпохе средства связи». Артист. А система аварийного контроля за пилотом – современная. Их в полку наверное розгами за такое пороли, раз он ее даже в доисторический летный комбинезон сумел установить. Все это время, пока полковник бился с демократами, передатчик старательно слал сигналы, а люди полковника их аккуратно ретранслировали. Пульс, температура, записи внешних шумов, географические координаты… Фролов разогнулся и встал на ноги:

— Вот. Вот печать, — взял планшет и неуклюже стал присоединять печать к слоту. — Сейчас… — когда загорелось окошко, требующее ручного подтверждения, резко швырнул планшет в сторону. Стены к этому времени обрели твердость. От удара внешняя часть цифровой печати отломилась, экран уцелел, но теперь мигал красным полосами заблокированного документа.

— Алекс, что за… Камера пошатнулась. Фролов неловко шагнул назад и опрокинул стул:

— Надеюсь, полковник, вы по крайней мере выражали официальную точку зрения. Иначе кто вас… — уперевшись спиной в стену, он медленно осел на пол.

— … не мытьем, так катанием, Алексей Егорович. И переживать нечего, — лицо техника, подчеркнутое снизу белым воротником больничного халата, склонилось над Фроловым. — Далась нам эта Конфедерация. Только машину погнули, — он вздохнул. — Но это не страшно, не страшно. Я уж и в нашу часть в Порт-Артуре запрос отправил, и индийским товарищам. Вот выпишут вас – так мы трансевразийский перелет организуем.

Гребенькова Екатерина 302: Подарок красной планеты

Мир становится таким, каким мы хотим его видеть

(Посвящается Р. Раджабову)

Морозное солнце обманчиво пробивалось сквозь озябшие стекла, обуглившийся снег под лучами светила лежал на крыше соседнего дома. Чистое, голубое небо раскинулось над городом, пение птиц говорило о том, что совсем скоро в город ворвется весна. Обрушится на город сумасшедшим потоком, который принесет с собой безумное количество новых запахов и звуков. Как же я обожаю это время когда все на грани… Этот тонкий переход от холодного, белого сна к робкому пробуждению всего живого. Гражданка весна для меня будет особенно долгожданной гостьей и даже не потому что, рассыпанный всюду снег утратит свою белизну и переродится впрочем, как и все мы. А потому что бог войны отпустит тебя из своих властных объятий и тогда закончится твоя полугодовая командировка на Марс. А пока кутаясь в плед, с чашечкой кофе в руках я смотрю в бескрайнее небо, пытаясь отыскать там где-то за пределами видимости Марс и базу Сидонию. Где-то в другом конце комнаты устав орать в перерывах на рекламу телевизор скромно чуть слышно вещает о последних событиях, которые возвращают меня из мира грез в реальность. «В пятницу во французском посольстве прошла конференция, посвященная сотрудничеству двух стран в подготовке к Универсиаде, которая пройдет в Москве этим летом…» Надо будет расспросить Валерку прошел, он отборочный тур на участие в Универсиаде, пронеслось у меня в голове. Лера был человеком, появившимся на свет ради новых открытий так сказать дитя науки. Еще в детстве братишка удивлял способностями в области математики, физики, химии и микробиологии. Очень часто мне становилось неловко от того, что образное мышление не позволяло мне запомнить даже самых наипростейших формул. Художник абсолютно бесполезный человек в науке, меня больше привлекала немного другая сфера. Ничего не понимая в формулах, расчетах во всем этом, что до сих пор остается для меня темным лесом. Мне частенько приходилось обращаться за помощью к младшему брату, который с легкостью вычислял интегралы, находил производные и объяснял химические свойства кислот.

«Делегация из Советского Союза приняла участие в праздновании сороковой годовщины со дня открытия Бронзовой статуи Проекта Майтрея…» продолжал сообщать мне последние новости тонкий зависший в воздухе цветной прямоугольник.

Почему то в эту минуту вспомнила Г. Гессе «Сиддхарта» «Я умею мыслить, умею ждать, умею поститься…».

И произнесла – Я умею любить, сострадать, и созерцать. И сделав небольшой глоток кофе, отключила телевизор.

Тихий, приглушенный звук пришедшего сообщения прервал недолгую тишину и бесконечный круговорот мыслей.

— Тихон! Тиша…, - проговорила я, обращаясь к огромному полосатому серому коту, расположившемуся на диване. Завладевшему, не только пространством уютной, мягкой мебели, но и всем тем, что оказалось на диване. Тихон любил оккупировать понравившиеся ему территории, и делал это довольно часто. Кот, как и все хорошее и доброе появился в моей жизни случайно. В один из промозглых осенних дней папа, направляясь ко мне в гости, на улице нашел маленький, пушистый комочек шерсти. Котенок жалобно кричал, и приставал к каждому прохожему. Кидался под ноги, стараясь хоть как-то обратить на себя внимание. С тех пор он стал любимцем и полноправным членом нашей семьи.

— Ты спишь на необуке! Вставай, соня! — произнесла я, погладив питомца. Тот лишь приоткрыл зеленые глаза и фыркнул, выражая недовольство.

— Тиша, — повторила я.

Кот недовольно перевернулся, уступив мне необук, и продолжил своё путешествие в гости к Морфею.

Мне хватило пары секунд, чтобы понять, от кого пришло сообщение. Мелкая дрожь прошлась по кончикам пальцев, сердце забилось чаще, набирая скорость, словно гонщик формулы один на последнем круге перед финишем. Грусть и тревога прошла, радость сладко побежала пульсом по венам, и даже вид снега за окном стал вызывать приятное удовлетворение как после приторно сладкой, белой, сахарной ваты съеденной на воскресной ярмарке. 2061 г. февраля 18-го, суббота.

Здравствуй ненаглядная моя дорогая Анна. Мой ангел прости, что так долго не писал тебе писем. Душа моя, посмею признаться тебе, что как только мои ноги ступили на Марс, я осознал, насколько я заблуждался. Говоря тебе, что ты дорога мне, я просто не существую без тебя.

Каждый раз, когда смотрю на необъятные и необычайно красивые просторы этой планеты. Я сожалею о том, что тебя нет рядом. У тебя бы вышли прекрасные пейзажи, моя дорогая.

Знаешь на первый взгляд, поверхность Марса напоминает лунную. Однако на самом деле его рельеф отличается большим разнообразием. На протяжении долгой геологической истории, когда нас и наших предков еще и в помине не было, его поверхность изменяли извержения вулканов и марсотрясения. Глубокие шрамы оставили метеориты, ветер, вода, льды, а теперь и мы вносим свои коррективы. Мой ангел марсианское небо, совсем непохоже, на земное. Оно удивительно! Я даже и не предполагал, что увижу его своими глазами. Во время восхода и заката марсианское небо имеет красновато – розовый цвет, а в непосредственной близости к диску Солнца приобретает цвет от голубого до фиолетового.

Душа моя, можешь передать Валерке, что действительно территория, на которой располагается база Сидония из космоса, напоминает женское лицо. Я совсем забыл рассказать об этом. Когда мы подлетали к базе, мне на минуту показалось, что на меня действительно смотрит не моргающим, мудрым взглядом женщина. Но это ощущение быстро прошло, и через несколько минут я с коллегами уже свободно перемещаться по базе. Коллектив в лаборатории подобрался хороший и дружный. Наверное, поэтому работать особенно легко. В подчинении у меня семь научных сотрудников, каждых из них является профессионалом своего дела. Когда вернемся я обязательно, тебя с ними познакомлю. Сидония постепенно обживается учеными и другими специалистами. Со временем на месте небольшой базы появится крупный исследовательский центр. С большими, просторными лабораториями, комплексом зданий предусмотренных для размещения сотрудников. Это будет небольшой научный городок на красной планете в котором смогут трудиться на благо родины более ста человек. Позавчера были закончены работы с климатическими куполами. Над пока еще не большой, но хорошо оборудованной базой, были развернуты мощные климатические купола, поэтому не волнуйся за нас. В искусственно созданной атмосфере кислорода хватает на столько, что мы можем по территории базы перемещаться без кислородных масок. Исследования в Поясе астероидов, близятся к завершению, поэтому я скоро буду дома. Этот участок имеет большое значение для дальнейшей работы. Существует несколько гипотез возникновения Пояса астероидов. Мне очень близка гипотеза о погибшей планете Фаэтон, но как ученый я склонен считать, что Пояс астероидов возник путем образования планет солнечной системы. Пояс астероидов – это остатки промежуточных тел, из которых создавались планеты, сохранившиеся да нашего времени. Предположение о том, что Пояс астероидов не что иное как осколки взорвавшейся планеты Фаэтон конечно кажется призрачным. Эта гипотеза неоднократно была опровергнута учеными. Если катастрофа, и была на самом деле, то подтверждений этому нет. Но в каждом даже на первый взгляд невозможном вымысле больше похожем на сказку кроется тайна. И если бы и существовала эта планета, то ее история могла стать для нас и будущих поколений хорошим предупреждением из прошлого. Жди меня в начале марта. У меня для тебя есть подарок, безумно скучаю по тебе мой ангел. Твой Руслан

Дочитав письмо до конца, я перечитала его. Потом ещё несколько раз, прочитала. Пока каждая фраза, не отпечаталась в памяти.

— В марте!!! — прокричала я и запрыгала по комнате, словно все это время сидела на муравейнике.

Отыскав в карманах мобильный телефон, я быстро набрала папин номер и протараторила – Папа! Папа! Здравствуй, Руслан возвращается в начале марта!

— Это замечательно котенок. Пойду, сообщу приятную новость маме, — ответил он.

Родители очень любили Руслана, они воспринимали его не только как моего мужчину, он был для них третьим ребенком.

Мы познакомились в детстве, когда родители Руслана переехали в Москву. Константина Николаевича (папу Руслана) перевели в Московский авиационный институт, там он познакомился с Андреем Дмитриевичем (моим отцом). Став его коллегой и лучшим другом. Первый раз смуглый зеленоглазый мальчишка появился у нас дома на папином дне рождении. С тех самых пор мы подружились, со временем детская дружба переросла в любовь.

Каждый день тянулся словно резиновый, заставляя меня поверить в то, что в сутках как минимум тридцать часов. Проходил день другой, зима отступала, снег превращался в крохотные островки, окруженные маленькими океанами воды. А в воздухе летал необъяснимый запах свободы от сковывающего все вокруг холода. У меня же за спиной вырастали крылья, мне хотелось рисовать, петь и кружится в танце под ласковые звуки весны. И вот настал долгожданный день, я проснулась не свет не заря. И носилась по квартире, наводя порядок и готовя угощения. Когда все дела были переделаны, и на темном циферблате высветились ярко зеленые цифры говорившие о том что наступила вторая половина дня. Раздался звонок, и я уже летела вприпрыжку по направлению к входной двери. В эти минуты меня никто не смог бы остановить даже разбушевавшаяся стихия, ибо я сама была подобна смерчу, наводнению и землетрясению одновременно.

— Что не говори, но дома лучше, — проговорил Руслан, играя, как мальчишка, с котом. Тихон же лениво ловил лапой клочок бумаги, делая великое одолжение.

Я улыбалась, любуясь ими поспешно делая наброски в небольшом блокноте, с которым я никогда не расставалась.

— Смотри, что я тебе привез, — произнес он, доставая из кармана небольшой черный камень. Я протянула руку, Руслан положил этот холодный предмет на мою ладонь.

Покрутив его в руках и внимательно рассмотрев, я сказала – Это не просто камень. Где ты его взял?

— Я его нашел, когда мы совершали работы за территорией базы после очередной песчаной бури. Мы внимательно изучили его, он не представляет большой научной ценности.

— Ты видишь эти черные, тонкие почти, что стершиеся черточки?

— Это осколок камня вулканического происхождения, а может быть метеорит. Эти черточки не что иное как царапины, полученные им во время песчаных бурь, — ответил Руслан.

— А если их попробовать соединить? — проговорила я.

— Мой ангел, ты слишком любишь загадки и тайны, но если хочешь, попробуй, — сказал он.

Взяв в руки карандаш, я соединила все линии и перерисовала получившееся изображение в блокнот. С белого листа на меня смотрела диковинная птица с большими глазами, мощным раскрытым клювом и небольшими перьевыми ушками.

— Что получилось? — спросил Руслан, посмотрев на блокнот, добавил – Природа тоже создает произведения искусства.

— Скорее всего, так оно и есть. Это всего лишь царапины оставленные маленькими пылевыми дьяволятами, — ответила я.

Положила камешек на журнальный столик и раскрутила его против часовой стрелки. Небольшой черный предмет сделал несколько быстрых оборотов и остановился. Раздался небольшой щелчок, и на белую стену комнаты упала тонкая серебристая полоска света.

— Что это? — удивленно произнес Руслан.

— Не знаю… — чуть слышно проговорила я.

Зазвучала сначала тихая непонятная речь, мы замерли. Через несколько секунд голос стал все более различимым, мы погрузились в тайну, которую поведали нам.

— Мы не знаем, кто и когда обнаружит это послание. Когда вы будете слушать его, мы оставшиеся в живых фаэтонцы (жители планеты Фаэтон) будем уже за миллионы световых лет от солнечной системы. Нас сменит не одно поколение. Пройдет не один миллиард лет, прежде чем ваша цивилизация достигнет такого развития. Кем, вы бы не были, постарайтесь прислушаться к нашим советам. Цивилизация на планете Фаэтон достигла расцвета. Мы давно покорили небо, моря, и даже космос, сделали много открытий в науке, в природе совсем не осталось тайн и загадок для нас. На стене как на экране кинотеатра стали появляться картинки не известных нам городов и диковинные ландшафты. Серебристые острые горы сменялись оранжевыми, желтыми, красными и фиолетовыми цветущими полям. Изумрудными лесами бескрайними реками и океанами, в которых плавали невиданные рыбы. По полям перемешались животные неизвестные нашей планете. А на горизонте виднелись могучие города созданные фаэтонцами. Так наша планета выглядела до прихода холодной зимы, которая погубила её, продолжал повествовать голос. Холодная зима это – не только последствие войн, стихийных бедствий и космических катаклизм. Это наш внутренний мир состояние каждого из нас, которое зародившись, может повлечь за собой гибель всего живого. Когда ни в душе, ни в сердце не останется света, а только тьма… Мир перестанет существовать таким, каким вы его помнили. Нет ничего важнее, чем жизнь любого существа на планете, нет ничего дороже любви ко всему, что вас окружает. Совершенствуйте мир – совершенствуя себя, внутренняя гармония сохраняет гармонию в мире.

Голос затих, серебристый луч света становился все меньше и меньше пока не исчез совсем. Мы переглянулись, и Руслан пожав плечами и проговорил – Значит все таки она существовала…

— Я умею любить, сострадать, и созерцать, — добавила я.

Солнце не спеша стремилось скрыться за крышами домов, проливая на темнеющее небо красные краски. Птицы умолкали, город затихал, кое-где фонари начали подмигивать друг другу, освещая дорогу тем, кто в этот вечер спешил домой или на работу. Тихон спал, устроившись на подоконнике, а мы все смотрели в небо, как дети, первый раз увидевшие этот большой и красивый мир, ожидая появления первых звезд. Город погружался в тихие сны, на первый взгляд обычные вещи теперь выглядели как-то по-особенному. Быть может эта история так и останется тайной скрытой в маленьком подарке красной планеты. Ведь мир будет таким, каким мы его хотим видеть…

Адыев Владимир 290: Авария

Пилоту Сергею Безухову не повезло. Пыльные бури на Марсе дело обычное, и местными метеорологами достаточно точно предсказуемое. Есть только одна опасность, они зарождаются мгновенно, и перемещаются со скоростями до нескольких сот километров в час. Если метеорологи предупреждают, что в вашем районе зарождается ураган, то у Вас будет минут тридцать-сорок до того момента, как на вас обрушится чудовищный удар стихии. И надо-ж так было случится, что предупреждение синоптиков Сергей не получил. Видимо система вышла из строя после очередного сеанса связи с базой, и появление урагана было для пилота полной неожиданностью. Это подтверждалось тем, что как ни пытался Сергей связаться с центром управления, ничего не выходило.

Сергей был не новичком в летном деле, и вдел марсианские бури не в первый раз. Как только он понял, что за черная стена, освещаемая частыми вспышками электроразрядов, надвигается на него с севера, он тут же развернул свой самолет в сторону аэродрома, но как на зло, буря шла встречным курсом и ему пришлось отвернуть, что бы не попасть в эпицентр. Он резко развернул аппарат и дал полный газ. Реактивные двигатели взревели, набирая обороты и Сергея вдавило в кресло шестикратным ускорением. Но буря как будто почувствовала свою жертву. Она как огромный хищный осьминог развернула свои щупальца и протянула их к своей добыче. Сергей понимал, что если они его достанут, то это конец. Из Марсианской пыльной бури еще не кто не выходил живым.

Двигатели надсадно ревели, моля о пощаде, но пощадить, значит погибнуть. Сергей глянул экран камеры заднего вида. Буря потихоньку удалялась. Отлично, подумал он, вроде отрываемся. Неожиданно раздался мерзкий голос бортового компьютера.

— Внимание, перегрев правого двигателя, требуется снизить мощность до безопасного уровня.

— Принято, — коротко ответил Сергей. Он набрал приличную скорость и потихоньку удалялся от бури. Тихонько потянув ручку оборотов на себя, он вывел двигатели из режима форсажа.

— Внимание, отказ системы охлаждения правого двигателя, критический перегрев через пять минут. — с прежней бесстрастностью произнес ботовой компьютер.

— Черт, — выругался Сергей, — дело дрянь. Принято.

Мозг начал лихорадочно соображать. Лететь дальше в таком же режиме, движок взорвется или сработает автоматика защиты и он просто вырубится. Без одного движка лететь можно, но сесть не на посадочную полосу будет невозможно. Изменяемы вектор тяги позволял садится вертикально почти на любой поверхности, а вот с одним движком можно сесть только как в древности, на взлетно-посадочной полосе. Такой полосы, как на зло, в округе никто не построил. Какая досада. Вывод? Найти хоть какое – то укрытие и садится там. Попытаться пережить бурю на земле, в кабине самолета. Сергей включил поисковый маяк, передающий международный сигнал бедствия, и начал резкое снижение в поисках укрытия. Как на зло, вокруг сплошь была равнина, усыпанная крупными валунами и булыжниками.

— До критического перегрева правого двигателя две минуты. — констатировал неприятный факт бортовой компьютер. Вот железная тетка, все ей не почем. Сергей заприметил валун по больше и рванул к нему. Он развернул двигатели соплами в низ и начал торможение со снижением. Сергей облетел валун, так, чтобы тот оказался между ним и надвигающейся бурей. Выбрав место поровнее он начал снижение.

— Отлично, кажется успеваю, — радостно подумал Сергей, прежде чем правый борт осветился яркой вспышкой, и куски двигателя разлетелись в разные сторонывместе элементами обшивки и несущих конструкций. Самолет, потеряв опору на правый двигатель резко накренился в право и устремился в низ.

— Все, конец, — только и успел подумать Сергей, когда его железная птица с грохотом рухнула на землю. Раздался скрежет ломающегося металла, хлопок лопнувшего силового каркаса, надсадный вой уцелевшего двигателя, захлебнувшегося в потоке разлетающихся осколков. Сработала защитная автоматика, наполняя кабину желеобразной инертной массой. Но высота была слишком мала, и кабина не успела заполнится в полной мере. Сергея с силой ударило правым боком о корпус кабины, и если бы не ремни безопасности, он без сомнения был бы размазан как муха по стеклу. От удара пилот потерял сознание.

Сергей очнулся от того, что его кто-то отчаянно тряс за плече.

— Эй, товарищ, очнись. Ну давай же.

Пилот с трудом открыл глаза. Кабина лежала на боку с разбитым фонарем, и он практически висел в кресле на ремнях безопасности. Вокруг валялись обломки его, только что рухнувшего с небес самолета. Голова гудела, и по ощущениям, вся правая сторона была сплошным синяком. Напротив стоял человек, в марсианском комбинезоне. Модель ему была не известна.

— Давай, очнись, или нам обоим каюк.

Сергей не сразу понял, что человек говорит по английский. Все студенты летной академии в обязательном порядке учили английский. Человек расстегнул замок на ремнях безопасности, и Сергей вывалился ему прямо на руки.

— Давай, давай, вставай и пошли, — приговаривал спаситель, перекидывая через себя руку Сергея и помогая ему подняться на ноги. Сергей, с трудом переставляя ноги, брел вперед опираясь на незнакомца. Рядом обнаружился небольшой грузовой марсоход. Вокруг поднимался ветер, это приближалась пыльная буря. Человек усадил Сергея в кресло, сам запрыгнул рядом, задвинул откидывающуюся крышу, завел двигатель и марсоход рванул прочь от места аварии.

— Ну, будем знакомы, — весело произнес незнакомец, когда салон наполнился кислородом, и можно было откинуть забрало шлема. — Ден Христовский, сотрудник метеослужбы Марса, Соединенных Штатов Америки, — Последние слова Ден произнес с подчеркнуто патетической интонацией.

— Сергей Безухов, пилот первого ранга, службы контроля целостности территории Союза Советских Социалистических Республик, Марсианское подразделение – выдавил из себя Сергей, и пожал протянутую Деном руку. Он с удовлетворением отметил, что рука вполне функциональна, если не принимать во внимание боль при движении. — Спасибо, что помог, без тебя мне похоже несдобровать было бы.

— Да уж, это точно, — произнес Ден и весело подмигнул Сергею. — Через двадцать минут тут будет такой ад, что преисподняя покажется раем. А тебе повезло. Я тут собирал сейсмодатчики, что бы их бурей не повредило, и как раз собирался на базу. Как бац, сообщение приходит от наших погранцов. Говорят мол, в твоем районе зафиксирован сигнал бедствия русского патруля. И тут вижу с лева ба-а-а-х, взрыв, дым, грохот. Ну я туда. А там ты. Ну, думаю, все, каюк парню, ан нет, крепкий оказался. Ну не беспокойся. Ща на базу приедем, я там тебя подлатаю, будешь как новенький. Тут не далеко уже. А сегодня у тебя удачный день – с улыбкой произнес Ден.

— Чего же в нем удачного. За потерю самолета по головке не погладят. Расследование, разбирательства, отстранение от полетов, до выяснения. В звании могут понизить, если сочтут виновным. — Мрачно ответил Сергей.

— Не бери в голову, — парировал Ден. — За то у тебя сегодня второй день рождения. Не каждому удается дважды за день избежать верной гибели.

Сергей мрачно улыбнулся и промолчал. Он устало откинулся в кресле и наблюдал, как местность вокруг темнеет, как мгла затягивает своим покровом окружающее пространство, как ветер поднял тучи пыли и фары марсохода уперлись в практически непроглядную пылевую стену. Еще пять минут назад светило яркое солнце, а теперь о его существовании напоминало лишь смутное, красное пятно на небе. Приходилось удивляться, как Ден еще не сбился с пути в этом кошмаре. Но судя по его спокойствию, все было под контролем. Марсоход начал дрожать под ударами ветра и казалось, что еще чуть-чуть и его оторвет от земли и бросит в этот песочный круговорот. Сергей физически ощущал давление надвигающегося урагана. Казалось, ощущение тревоги просачивается сквозь защитный купол марсохода, находя микронные изъяны в его герметичном корпусе, и проникает ему в самое сердце. Неожиданно перед ними возникли ворота станции. Ден нажал на кнопку открывания дверей, створки медленно разошлись, неохотно впуская разбушевавшуюся стихию в ангар базы. Марсоход бодро вкатился в образовавшийся проход, после чего створки закрылись, двигатель замолчал, и они оказались в полной тишине.

— В яблочко, — воскликнул американец, — Успели, не ты только подумай, еще пять минут и унесло бы к чертям собачим. Ну все, расслабься, будь как дома.

Через пол часа, Сергей умытый, отогретый, напичканный обезболивающими и противовоспалительными сидел в уютной кают кампании базы. Погодная станция была маленькая, рассчитанная на трех человек, но после установки нового, автоматизированного комплекса, здесь вообще работали по одному. Ден заступил на недельное дежурство в понедельник, и уже четыре дня не видел никого живого. Хозяин накрывал на стол, радостно болтая обо всякой ерунде.

— Ты знаешь, — с энтузиазмом произнес Ден, доставая колбасную нарезку в вакуумной упаковке, — я ведь ни разу еще в живую не разговаривал с русским. Нам много о вас рассказывали, на курсе подготовки, но вот так, что бы лично пообщаться не доводилось. — Он достал две пачки сухого обеда и бросил их в кухонный комбайн. Тот радостно заурчал, как преданный пес, получивший свежую кость, и принялся их готовить к ужину. Ден продолжал доставать припасы, явно стараясь если уж не удивить гостя разнообразием и ассортиментом, то уж точно не ударить в грязь лицом.

— Удивительный вы народ, — продолжал он, — вас столько веков пытались сжить со свету, а вы до сих пор живы, здоровы и умудряетесь завоевывать новые территории. Здесь, на Марсе, на луне, в поясе астероидов. Все не могу в толк взять, как вам это удается. — Ден достал из бара на стене бутылку виски и с чувством глубокого удовлетворения поставил его на стол. — Вот, — гордо произнес Ден, — самый лучший виски на Марсе. Только не кому ни слова, — он понизил голос, — это не совсем законно.

— Может тогда не стоит, — попытался отказаться Сергей, — да и по уставу нам на службе не положено.

— Ничего, не знаю, — отрезал Ден, — ты мне должен самую малость, свою жизнь, так что давай, не отлынивай. Я настаиваю. Чай не за рулем теперь. Буря еще может долго бушевать, а делать нам тут все равно в это время нечего. — Кухонный комбайн известил об окончании приготовления ужина, и хозяин вынул из него две тарелки ароматного жаркого, приправленного соевым соусом. Ден расставил тарелки на столе, распечатал салаты, заливное, достал вилки и ножи. Закончив ритуал приготовления ужина, он уселся на против Сергея, радостно потирая руки от предвкушения предстоящего пиршества.

— Ну'с приступим, — произнес Ден, разливая по маленьким рюмкам виски. — Твое здоровье, — произнес он поднимая свой кубок. После того, как рюмки опустели, и закуска была поглощена в достаточном количестве Ден, продолжил разговор. — Вот ты мне объясни. Почему при всем при том, что ваша страна обладает огромными ресурсами, причем уже не только на земле, при том что у вас самая развита космонавтика и космическое кораблестроение, при этом уровень жизни Ваших людей ниже чем в Америке?

— Ниже? — удивился Сергей, — чем это он ниже?

— Ну как чем. Ну вот я например. Я вернусь на землю состоятельным человеком. Куплю себе домик во Флориде на берегу моря, небольшую яхту. Найду себе какую ни будь молоденькую мулатку, они на яхты очень падкие, — с хитрой улыбкой продолжал Ден, разливая по второй рюмке. — Ни жизнь а сказка. А вот ты, что сможешь себе позволить после службы на Марсе?

— Я, — переспросил Сергей, — я об это не когда не думал особо.

— Во-о-о-т. — С явным удовлетворением в голосе, произнес Ден. — то-то, то и оно, вы никогда не думаете о своем будущем. А, надо. Я вот всегда думаю о том, что я получу. И без гарантии оплаты палец о палец не ударю. Вот по этому мы, простые американцы, и живем лучше Вас, простых русских.

— То есть ты здесь ради денег?

— А ради чего же еще то? Ради чего я должен тут рисковать своей шкурой? Ради высоких идеалов? Ради партии, правительства, какого то там народа? Нет, я здесь что бы заработать. И заработать прилично.

— И ты будешь счастлив, когда заработаешь много денег?

— Конечно, черт возьми. Я буду счастлив. В чем же может быть еще счастье? На деньги я могу купить все что угодно. Деньги это сила. Деньги дают свободу. Я смогу делать все что захочу. Вот вернусь и заживу как человек.

— А сейчас ты как кто живешь, — удивленно спросил Сергей.

— Сейчас я не живу, сейчас я на работе. Работа это такое место, где не живут, а зарабатывают деньги. Понимаешь.

— Не совсем. — немного подумав ответил Сергей – Ты знаешь, а я сюда в общем-то именно жить прилетел.

— Ты, сюда, жить? — На лице Дена нарисовалось искренне удивление – Да как тут можно жить то вообще. Тесные каюты, искусственный свет, консервы, воздух, на десятки раз очищенный и переработанный. Как можно себя добровольно запихать в эту тюрьму. — Ден налил по третьей и подал рюмку Сергею. — Странные вы люди.

— От чего-ж странные. — Ответил Сергей, года виски легко прокатился в горло и разлился по телу приятным теплом. — Мы вполне обычные. Просто мы здесь не ради денег, а ради будущего. Мы сейчас как первопроходцы, осваивающие Сибирь, как Колумб открывший Америку. Мы строим будущее нашей нации.

— Ха, и ради чьего будущего ты тут вкалываешь, а. Ну вот скажи мне. Кому нужна эта бесплодная пустыня. Какая лично тебе в этом выгода, а? Колумб, между прочим, не за славой поперся, а за золотом. Да и ваши, в Сибирь, наверняка не из альтруистических побуждений потопали. Все ради прибыли.

— Ну, на сколько я знаю, дело освоения Марса, далеко не самое прибыльное. Прибыль там если и маячит, то лет так этак через пятьдесят. Просто, тридцать лет назад стало очевидно, что ресурсов планеты не хватит для поддержания жизни всего населения на должном уровне. Ресурсы ограничены, а для развивающегося человечества требуется все больше и больше.

— Да мне абсолютно фиолетово что там требуется человечеству. — Яростно ответил Ден, — Моя жизнь, это моя жизнь, и я не собираюсь ее тратить ради каких-то неопределенных целей. Я хочу прожить жизнь в достатке, как и любой здравомыслящий человек. По этому я и полетел на Марс. Здесь платят в пятеро, против земной зарплаты. За десять лет службы я тут бабла подниму на всю оставшуюся жизнь. Плюс пенсия от государства и кампании.

— Вот значит как. — ответил Сергей, когда опустела очередная рюмка, наполненная Дэном. Под действием накопившейся усталости и алкоголя Сергея немножко развезло. — Я думаю, что тебе интересны на самом деле не деньги. Тебя привлекают те возможности, которые они предоставляют. Представь, что у тебя есть миллиард, но потратить его не куда. Нужны тебе будут эти деньги?

— Ну нет, конечно. Зачем деньги, если потратить их некуда.

— Правильно. Но ведь возможности предоставляют не только деньги, так ведь.

— Хм, что ты имеешь в виду?

— Ну вот смори. — Сергей упал на пол, закинул за спину ноющую правую руку, и отжался на одной левой пять раз. — Вот, можешь ты вот так, а?

— Нее, так не смогу. Но в чем радость то. Качков и у нас полно. Захочу тоже стану.

— Дело не в том что можешь или не можешь стать. Дело в том, что сейчас, я могу так сделать, а ты нет. Значит сейчас у меня возможностей больше чем у тебя.

— Сейчас возможно, но вот в будущем врятли.

— И в будущем тоже. Просто мы с тобой по разному подходим к развитию человека. Ты, как и вся западная цивилизация, делаете упор на материальные ценности. Это Ваш основной стимул развития. Чем больше ценностей, тем лучше. Мы то же пытались в свое время, идти по этому пути. Дед рассказывал что было за время. Человек человеку волк, все только для себя, ничего за даром. Но, как показала практика, не может русский человек так жить. Ну не такой он. У него есть душа, Он привык жить для других, привык давать а не забирать.

— Чего-ж все не раздали то, — ехидно заметил Ден.

— Сейчас объясню, — Ответил Сергей, налил себе и хозяину. — Давай, примем, а то как говорят у нас, тут без бутылки не разберёшься. — Они выпили, закусили и Сергей продолжил. — Не знаю помнишь ли ты историю, но в двадцатом веке, мы уже пробовали построить коммунизм, но ничего не вышло. Почему? Потому, что мы не думали о человеке. Мы шли к великой цели, но вот при этом об уровне жизни простых людей забыли. И наши люди стали жить хуже чем на западе. Там много еще было всяких экономических причин, но простым людям было все равно. У вас были хорошие машины, шикарные квартиры, и много еще всяких бытовых мелочей, которые существенно облегчали жизнь, а у нас всего этого не было.

— Да, у нас и сейчас все это есть.

— Несомненно, я и не отрицаю. Но мы не смогли пойти по Вашему пути. По этому, в тридцатых годах двадцать первого века, мы приняли другое направление. Мы начали развивать способности человека, как такового. Первое, это здоровое тело. Понимаешь, счастливое общество и счастливый человек не может быть больным.

— Понимаю, — ответил Ден, — по этому у нас очень прогрессивная медицина.

— Это да, медицина прогрессивная, но задай вопрос, что выгоднее для экономики, здоровый человек или больной? Но больной не да такой степени, что бы в лежку, но так что бы работать мог, но болел регулярно?

— Конечно здоровый, — с уверенностью парировал Ден, — ему же не надо сидеть на больничном, он производит больше работы.

— В отдельно взятом предприятии возможно. Но представь в рамках государства. Больной человек идет к доктору, платит ему деньги. Идет на обследование, платит деньги. Покупает лекарства, опять платит деньги. Т. е. один больной человек, создает работу для врача, диагностического центра, аптеки, фармкампании. Представь, что никто не болеет, что будет?

— Ну, это не возможно.

— Я и не говорю что это возможно, но ты представь. Врач без работы, раз, диагносты без работы два, аптеки без работы три, фарм кампания банкрот четыре. О как. Для рыночной экономики абсолютно здоровые люди не выгодны, они уменьшают спрос, а значит оборот денег в экономике. Пусть они будут в целом здоровы, но чуть-чуть болеют. И все счастливы. Ден задумался.

— Да, так то логично, но я не пойму куда, ты клонишь.

— Так вот. Наше правительство, когда дело стало совсем плохо, решило отказаться от материалистических стимулов и приняло парадигму развития личности. И первое, что было сделано, это возрожден массовый спорт. Появилась масса кружков, оздоровительных секций, а главное, началась массовая пропаганда здорового образа жизни. Таким образом, мы увеличили спрос на спорт, что повысило здоровье нации. Те средства, которые вкладывались в лечение раньше, начали вкладываться в профилактику и оздоровление человека. Для всех людей ввели обязательный проф-осмотр, что помогло повысит выявляемость заболеваний на ранних стадиях.

— Лучше быть бедным, но здоровым, чем богатым и больным, так?

— Не совсем. Здоровье, это всего лишь одна сторона медали. Понимаешь, ваше общество построено на принципе потребления. Наше, на принципе развития. Абсолютно не важно, что у тебя есть и сколько у тебя денег. Гораздо важнее, что ты за человек, на сколько хороший ты специалист, на сколько развит духовно. Мы продвигаем и возвышаем не вещи, а достижения. К примеру, при выборе руководителя, в расчет принимаются не только рабочие достижения и квалификация, но и физическая подготовка, какие-то хобби, увлечения, достижения в общественной и культурной жизни.

— Но все равно вы живете хуже.

— В материальном плане да. Но опять же все необходимое для жизни у нас есть. Есть машины, а у тех, кто по успешнее, личные авиетки. У каждого в квартире есть уборочный робот. Помня о прошлом, наше государство позаботилась о том, что бы граждане не испытывали бытовых трудностей. Это важный фактор. Ну, а то, что это не такое все дорогое, как у вас, так это опять же связанно с тем, что мы ценим функциональность а не престиж и стоимость.

— Однако-ж все равно приятнее ездить на новом ролс ройсе, чем на старом форде.

— Это зависит от того, что тебе привили в детстве. Вся западная культура ценностей построена на возвышении материальных благ. Ваши газеты, журналы, телевидение постоянно кричат, — смотрите у этого парня Ролс-ройс, значит он успешен, его все уважают, и девушки модельной внешности сами прыгают ему в постель. Услышав последнюю фразу, Ден невольно расплылся в широкой улыбке.

— А теперь представь, что ваши газеты, журналы и телевидение начали в голос кричать о том, что вот смотрите, этот парень лучше всех в округе вышивает крестиком, значит он успешен, его все уважают, и девушки модельной внешности променяли на него владельцев Ролс-Ройсов.

— Это чушь.

— Сейчас для тебя да. Но если тебе это повторять с детства, то ты будешь не только в это верить, но и будешь готов перегрызть глотку любому, кто скажет, что Ролс-Ройс это круче чем вышивать крестиком.

— Так нам обоим просто промыли мозги сильные мира сего. Тебе внушили ценность достижений, а мне, если верить тебе, ценность вещей. Так в чем разница?

— Разница в том, что если у тебя отнять вещи, то ничего не останется, а моих достижений у меня отнять нельзя. Если тебя уволить с работы, отобрать дом, машину, то что останется? Ничего. И внутри, ты будешь раздавлен и опустошен, потому что вынули стержень – материальное благополучие. А если я попаду в такую же ситуацию, то тоже будет хреново, но стержень останется. Я буду верить в себя, в свои возможности, и достижения прошлого поддержат меня в проблемах будущего. Сергей разлил последний виски и поставил бутылку на пол.

— Ну, — сказал он, — за дружбу народов.

— Да, интересный вы народ, — произнес Ден опустошив стакан.

— Да, как сказал один из классиков: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россиию можно только верить». Вот мы и верим, верим в себя, в свои возможности, в свою силу. И на Марс я прилетел не ради денег, а потому что всегда хотел участвовать в чем-то большом, великом, и все равно, сколько у меня денег, и в какой обстановке я живу. Это мой выбор и я его сделал. И что бы там не сказали потомки, я сделаю все от себя зависящее для процветания этой страны. Ну а теперь предлагаю пойти спасть. А то мне нужно еще придумать, почему я разбил свой самолет, а потом сидел и пил виски с идеологическим противником.

Сергей посмотрел в смотровое окно. Там во всю бушевала Марсианская буря, напоминая о предстоящих разборах и нагоняях. Но его не беспокоило будущее. Он был уверен, что как бы там дальше не сложилась судьба, он проживет свою жизнь достойно.

ДартГидра 289: Бросок на Марс

…Повисла мёртвая тишина. Астронавты переглядывались, не издавая ни звука. Сейчас придёт ответ с Земли.

— У вас неполадки с маршевым двигателем. Будем решать проблему силами программистов. Сами понимаете, других вариантов нет, — пробубнил динамик громкой связи.

— Вас поняли, что теперь делать? — Джозефина Роквелл, синеглазая кудрявая шатенка сорока лет, капитан корабля, направлявшегося к Марсу, говорила буднично. Словно ничто не угрожало ей и остальным пяти членам экипажа. Снова повисла гробовая тишина. Марк Норман глухо кашлянул в кулак. Через минуту пришёл ответ:

— Поддерживайте себя в форме и ждите распоряжений. К сожалению, помочь в ремонте не сможете. Наберитесь терпения. Каждые три часа выходите на связь.

Отодвинув микрофон, шеф центра управления экспедицией задумался на несколько секунд. Подчинённые, стоявшие полукругом, молчали. Очнувшись от раздумий, Смит Йохансен провёл по лысине рукой и произнёс скрипуче:

— Итак, коллеги, мы продешевили.

— Погнались за экономией, как обычно, — холодно подхватил высокий седой генерал, заложив руки за спину.

— Дорого, очень дорого делать проект с возможностью выхода в открытый космос на марше. Только ради внештатных ситуаций…

— Теперь можем потерять ещё больше. Корабль, экспедицию, людей, возможность ускорить освоение Марса. Несколько миллиардов долларов псу под хвост в погоне за выгодой в десяток миллионов!

— Сотня миллионов, если быть точным.

— Модернизация проекта перевела бы эту ситуацию из внештатной в рабочую!

Все остальные уныло созерцали перепалку хмурого шефа и строптивого генерала…

Бравый Леонид Агеев, ловко отщёлкнув ремни безопасности, всплыл к потолку транспортника. Крепкая рука переключила несколько приборов и, крутанувшись волчком, космонавт толкнул себя вниз. Напарник был медлительней, он до сих пор не торопясь отстёгивал застёжки.

— Налетай, торопись, покупай живопись! — Леонид моложе, но за главного в их паре пилотов, что придавало ему ещё больше энергии.

Мрачный Павел Глушко наконец отстегнулся от кресла. Колючий взгляд и угрюмость вообще были обычными для него. Он больше напоминал сурового викинга, веявшего скандинавским холодом, чем классического русского, каким был командир. Агеев, наоборот, душа нараспашку, улыбчивый ясноглазый паренёк, чем-то похожий на легендарного первого космонавта, столетие полёта которого отмечали в этом году.

— Ну что, перекинемся парой слов с зазнобой? — подмигнул Леонид хмурому товарищу. Тот ничего не ответил и поплыл к выходу в багажный отсек: проверить, всё ли в норме.

— Алло, красавчик, как твои сегодняшние дела? — акцент и неуловимая манера складывать предложения не по-русски не раздражали в Маше, наоборот, придавали шарм. На самом деле звали её Мэри Лия, она американка с очаровательной примесью восточных корней.

— Нормально, Машунь, встал на трассу, сейчас буду болтаться сутки, бездельничать, — Агеев поправил микрофон и наушники.

— О, суровый русский парень на суровом русском корабле – это так романтично!

— Ты, товарищ любимая, иногда говоришь сущие пошлости.

Оба рассмеялись, но с паузой в секунду – даже свету трудновато моментально перекинуть мостик от Луны к милой. За год знакомства Мэри привыкла к этой особенности бесед с очаровавшим её русским – когда он шёл к спутнику Земли, паузы в диалоге становились длиннее, если же Лёня возвращался, то наоборот. Было в том что-то очень символичное.

Агеев – пилот большого транспортника, обеспечивающего доставку грузов и людей на Луну и обратно. Вверенный корабль, пожалуй, самый крупный из космических челноков нынешней эпохи, лучший в своём классе. Около десятка машин такого же типа сейчас лежали на стапелях, «Лунное Путешествие» первый в новой серии.

— Лёня, всё хорошо, но у меня есть печаль, — хорошенькое личико посерьёзнело.

— Что такое? — насторожился космонавт. Вернулся нелюдимый Павел и проплыл рядом.

— Тётушка со связи пропала.

— Та, что в экспедиции на Марс идёт?

— Она самая. Моя мама переживает за младшую сестрёнку: тётя Джозефина обычно связывалась раз в сутки – такое у них расписание общения с близкими. Последний раз звонила за день до вчера.

— Хм. Думаю, тревожиться ещё рано, — улыбнувшись, уверенно сказал Леонид, но на душе заскребло. Опытный пилот чувствовал опасность за версту. Хотя виду не подал и так же безмятежно завершил разговор с Мэри.

— Слышал? — обернулся он к Глушко.

— Слышал, — кивнул напарник, хмурясь.

— Намекну руководству, что у американцев, похоже, неполадки.

— Они раньше тебя об этом знают.

— В новостях ни звука, подстраховаться не помешает. Американцы же!

— Понимаю, — исподлобья глянул Павел и снова поплыл в хвостовую часть большого транспортного корабля…

Смит Йохансен скрестил узловатые пальцы под подбородком и остекленевшим взглядом повёл по подчинённым, сидевшим за длинным столом. Все взоры устремлены на него, все молчали. Скрипнул стул, коротко прошелестел лист, в дальнем конце сдавленно кашлянули, громко прокатилась по столу оброненная электронная ручка.

— Итак, — закряхтев, подвинулся в кресле шеф. — Что будем делать?

— Наши парни работают круглые сутки, надежда пока остаётся, — приподнялась, зашуршав бумагами, руководительница группы программистов.

— Надежда надеждой, нужен гарантированный результат, слишком многое поставлено на карту. У кого есть идеи? Вот вы в упор всё смотрите, скоро дырку в моём пиджаке просверлите, наверное, сказать что-то хотите? — усмехнувшись, Смит ткнул пальцем с плохо подстриженным ногтем в строптивого генерала.

— Я уж сто раз говорил, надо просить помощи у русских. У них есть мощный транспортник, баллистики уверяют: у этого монстра идеальная позиция для броска на Марс.

— То, что хорошо с технической точки зрения, не всегда полезно с политической. Это же СССР!

— Речь идёт о жизни людей, а не о ваших долбанных глобальных американских интересах! — генерал начал закипать.

— Во-первых, это не мои интересы. Во-вторых, я не хозяин самому себе. Президент отдаст распоряжение – выполним. Вы ж лучше меня знаете, что такое субординация? Руководство страны в курсе, ваше предложение находится в их сфере рассмотрения. Давайте думать, коллеги, о том, что мы сами можем сделать в той части, которая полностью в нашем распоряжении, — наклонился вперёд Смит Йохансен. Поджав губы, генерал встал и вышел из комнаты…

Джозефина подплыла к командирскому креслу и подала сигнал выхода на связь.

Через минуту возникла голограмма Йохансена. За его спиной виднелись крошечные озабоченные лица.

— Мадам Роквелл, новостей пока нет. Наберитесь терпения и не теряйте надежды, — отеческим тоном заговорил шеф проекта.

— Вас поняли. Есть вопрос – как долго будем лишены возможности общения с близкими?

Повисла пауза. С изображения сосредоточенно смотрел Смит минутной давности. Наконец, сигнал преодолел чудовищное расстояние и успел вернуться с ответом:

— Джозефина, вопрос не в моём ведении. Высшие чины изучают разные варианты и политические расстановки. Большие боссы не хотят утечки информации. Думаю, ваш вопрос будет решён положительно, но чуть позже. Главам страны надо всё обдумать, вы понимаете?

Кудрявая синеглазка всё понимала. Выслушала, отчиталась, отдала распоряжения своей хмурой команде и отлучилась в личный спальный закуток. Влезши в крошечную каморку размером с узкий платяной шкаф, закрыла заслонку и задумалась. Щёлкнул светильник, тонкие пальцы влезли в тайник у изголовья. В руках блеснул потускневшим пластиком древний iPhone, который подарили ещё в детстве. Исцарапанный корпус, треснувший экран – старинный телефон не работал с самого первого знакомства с ним. Талисман, единственная неучтённая штуковина, которую пронесла с собой на борт Джозефина. Когда была маленькой, она выдумала, что по этому аппарату можно позвонить неведомому большому волшебнику, который выручает из бед. А перед самым окончанием университета у выросшей синеглазой красавицы умерла мать, и чудо-телефон стал «соединять» так не вовремя разлучившихся.

Детская фантазия сохранилась на всю жизнь. И сейчас не на кого было надеяться, кроме как на невидимого волшебника и молчащую маму. Джозефина ткнула в мёртвый пустой дисплей ноготком и еле слышно прошептала: «Алло, вы меня слышите? Я очень боюсь!» По сухой загорелой щеке покатилась слезинка…

— Хо, смотри, Паша, до них допёрло! — указал в новостной экран Леонид. Напарник подплыл и мрачно созерцал вещавшую дикторшу.

«Американская программа по освоению Марса столкнулась с трудностями на первом же этапе. Второй корабль эшелона начальной колонизации отклонился от маршрута из-за сбоя в работе двигателей и уходит на сильно вытянутую гелиоцентрическую орбиту. Специалисты NASA работают над решением проблемы. Информация получена из закрытых источников, перепроверяется и будет рассмотрена нашим Советом по космонавтике в экстренном порядке, на предмет возможного оказания помощи попавшим в беду астронавтам…»

— Ёлки-палки! Уйдут на круговую орбиту! Ты слышал, Паша? Это ж полный конец! Будут болтаться, как комета, миллиард лет, высохнут до мумий… И никому дела нет!

— Почему это никому? Ты ж побеспокоился.

— Да вряд ли от моих потуг переполох. У них своих осведомителей полно. Я уж так, для очистки совести.

— Что чувствуют эти астронавты? — Павел глядел исподлобья на монитор.

— Да уж, не хотел бы я оказаться в такой передряге. У нас тут матушка-Земля во весь иллюминатор, а они в такой дали, что нашу планету и не различить, наверное.

— Нет, будет видна. Как очень яркая голубая звезда.

— Пока философствуем, жизни людей висят на волоске.

— Всё равно ничем помочь не можем, — Глушко отплыл в крохотную кухню…

Генерал смотрел на изображение внучки, задумчиво потирая висок. Девушка помолчала и заговорила с ещё большим жаром:

— Дедушка, ты же боевой генерал, настоящий! Ты воевал! «Восточная зачистка» тридцать лет назад – это ж был ужас и ад! Почему ты уступаешь тщедушному штатскому? Седой мужчина подумал и склонился к голограмме:

— Да, я участвовал в реальной войне, — он помолчал. — Поэтому знаю цену человеческой жизни. Я хочу спасти ребят, ушедших на Марс, они стали заложниками жадности руководства. Но я военный, я чту дисциплину, как «Отче наш». Без сознательного и беспрекословного подчинения начальству не выиграть ни один бой. А я подчинённый.

— Но Смит не прав! Не прав он, чёрт бы побрал вашу субординацию!

— Не перегибай, внучка. Был бы я менее принципиальным в вопросах чести, на мне сейчас красовался бы мундир главнокомандующего. Сама знаешь, что выберу правду, если встанет выбор между ней и дисциплиной. Девушка помяла лоб.

— Почему тогда ты молчишь? — она вскинула горящие красивые глаза.

— Всё очень просто, нет рычагов воздействия. Я не молчу, но говорильней тут не помочь.

— Информация, кстати, уже просочилась в СМИ.

— Где? — встрепенулся пожилой военный. — Только что смотрел новости, молчок же!

— У русских. Смотри в их известиях.

— Чего-о-о? — вытянулся в изумлении генерал. — Так вот откуда ты узнала?

— Да, — она махнула прядью, сползшей на бровь. — А не оттого, что в NASA работаю. Советское телевидение знает больше, чем наши рядовые сотрудники!

— Та-а-ак, погоди-ка! — мужчина подумал и резко поднялся, — Это очень хорошо, внучка. Извини, я к Йохансену. Ты дала отличный козырь!..

— Товарищ генсек, удача, однако!

— Да, похоже на то.

— Мы предлагаем им помощь и предстаем перед всеми в выгодном свете! И людей спасём, что тоже немаловажно, — подтянутый молодцеватый начальник КГБ, как ни старался, робел перед стариком, заставлявшим трепетать полмира.

— Верно говорите, товарищ.

— Моральное преимущество на нашей стороне. Они предвидели этот ход от нас, поэтому и шифровались. Причём у них хорошо получалось, надо признать. Если бы не расторопный пилот с «Лунного Путешествия», всё могло кончиться печально.

— Да, человеконенавистническая суть капитализма на этом примере видна особенно хорошо.

— Редкое стечение обстоятельств, неожиданная утечка информации – нам здорово повезло! Всё сложилось в нашу пользу!

— Да, товарищ, вижу. Моя виза в данном случае нужна чисто формально. Всё очевидно. Выполняйте. Начальник КГБ, почтительно поклонившись, вышел…

Дверь распахнулась рывком, без стука. Йохансен, оторвав взгляд от электронного планшета, недовольно глянул навстречу вошедшему.

— Советский Союз знает о моей проблеме, — высокий генерал навис над шефом, глаза яростно сверкали, мужчина явно желал расквитаться.

— Интересно. И что это за ваша проблема, о которой мне неведомо? — невозмутимо откинулся в кресле Смит и принялся грызть дорогой планшетный карандаш.

— Люди. Астронавты, которых вы подставили.

— Не я их подставил, а тот, кто собирал маршевые двигатели.

— Вы настояли на проекте без возможности выхода в открытый космос на основном маршруте.

— Ладно, неважно. Вы ж глубочайший практик, к чему говорить о том, чего не исправить, верно?

Оппонент, посмотрев угрюмо, выпрямился. Сухая рука поправила мундир и пригладила седые волосы.

— Смит, вы дрожали от страха, что Советы посмеются над неудачей и предстанут в выгодном свете, прятали информацию как могли. Хотя я сто раз говорил, что русские могут спасти экипаж! Их самый большой транспортник идёт от Луны, он на идеальной позиции, чтобы рвануть вдогонку застрявшим астронавтам. У этой громадины хватит и топлива, и ресурсов, и скорости, и всего что угодно – «Лунное Путешествие» рассчитано на переброску полсотни колонистов разом!

— Я это знаю, и что?

— А то, что теперь вы в ещё худшем положении. СССР предложит помощь с минуты на минуту. Надо быть кретином, чтобы не воспользоваться таким шансом обелить честь страны! Весь мир посмотрит на русских как на праведных спасителей, и будет недоумевать, зачем США так долго пытались скрыть наличие проблем? «Почему вы не обратились за помощью к Советскому Союзу сразу?» – так будут спрашивать вас репортеры, хорошо, если не у здания суда. И сейчас у вас и вашего начальства не будет возможности отвертеться от предложения русских!

Всю гневную тираду генерал склонялся всё ближе к лицу ненавистного начальника, так, что под конец они оказались чуть ли не нос к носу. Резко выпрямившись, строптивец вышел.

Йохансен, оставшись один, закряхтел, раздосадовано потирая лысый затылок. И, выругавшись, шмякнул об стену карандаш планшета, отчего тот разлетелся вдребезги. В тот же миг зазвонил телефон, по которому разговор был от силы раз в год. Смит вздрогнул, подобрался, подтянул галстук и с трепетом снял трубку…

— Вас понял, приступаем к выполнению задания! — отсалютовав большим «шишкам», Леонид повернулся к Павлу.

— Значит, получим огроменный отпуск, — почти без эмоций констатировал напарник.

— Да! Просто супер! И ещё поучаствуем в такой заварушке! Сейчас с тобой будем номер один во всех новостях, дружище!

— Два бравых русских парня едут спасать шестерых американских недотёп, — ухмыльнулся Глушко.

— Эх! Красота! Романтики хватит и на наш век, даже в нашей скучной шофёрской работе! Так, звякну-ка Мэри, предупрежу, что страстные объятия откладываются на пару десятков недель…

— Я имею право отказаться от предлагаемой помощи, если это противоречит моим убеждениям, так гласит Свод Демократии, — Марк Норман набожен, его мать-католичка воспитала сына так, что тот испытывал почти физическое отвращение к Империи Зла. Белобрысый скандинав не мог допустить и мысли о том, чтобы когда-либо общаться с кем-либо из СССР. О чём можно говорить с коммунистами?

— Марк, ты не у себя на ранчо, ты в команде, — Джозефина уже полчаса уговаривала неожиданно заартачившегося коллегу, остальные пока не вмешивались. Тот, нахмурившись, потёр глаза и задумался.

— Ты не один, ты в связке. Если отказываешься от помощи русских, то и мы лишаемся единственной надежды. Давай признаем честно, это единственный шанс. Скажу прямо, мерзкий Йохансен водил нас за нос, обещая решить проблему с Земли. Полная чушь! — она резко махнула рукой, отчего в невесомости её развернуло. — Там наверняка механическая неисправность, которую починишь только руками, выбравшись наружу.

— Мадам Роквелл, может, его стукнуть, раз вдруг так переклинило? — крикнул из дальнего угла темнокожий член экипажа. Норман бросил недовольный встречный взгляд, он сам был неслабой комплекции.

— Думаю, не надо, — усмехнулась Джозефина. — Мы тоже неплохо знаем Свод Демократии. Гражданин США не имеет права подвергать опасности жизни других сограждан, кроме случаев, когда это ведёт к спасению ещё большего числа людей. Верно, Марк?

— Верно, — тот кивнул. — Но я ещё подумаю.

— Я считаю, что Бог не такой дурак, чтобы, желая оградить чад своих от нечестивцев, заставлять верующих идти на преступление, — тон Джозефины заледенел, она, толкнувшись, медленно поплыла к командирскому креслу и закончила, обернувшись: – Я твой начальник, и это по сути дела военное мероприятие. И, если ты будешь корячиться и дальше, мы тебя скрутим, а по возвращении отдадим под трибунал.

— Лучше в дурдом сразу, — отозвалась самая молодая в команде. — Как этот псих прошёл отбор в астронавты, да ещё на Марс?

— Хорошо, — ухмыльнулся Норман. — В таком случае по прибытии я подам на вас в суд.

— Договорились, главное вернуться, — Джозефина не обернулась, она вызывала на связь. В изображении появился лысый затылок Йохансена. Он обернулся:

— Да?

— Господин Смит, у нас возникла проблема, — мадам Роквелл скосила глаза на провинившегося. Наступила минутная пауза.

— А именно?

— Марк отказывается от помощи русских, грешно, мол. Снова тишина и сосредоточенный взгляд с той стороны.

— Что за глупости? Он что, рехнулся? Советский корабль уже пошёл на облёт Земли! Это что, велосипед, по-вашему? Захотел – сюда повернул, передумал – в другую сторону?

Кто-то пробубнил за спиной шефа, тот повернулся, о чём-то негромко поговорил и вернулся в центр голограммы:

— Джозефина, — Йохансен заговорил тише. — Совсем упустил из виду, хотя этот момент обсуждали с медиками. Дело в том, что длительный полёт в дальнем космосе может вызвать повреждение психики. Излучения, отсутствие тонкой связи с родной планетой, ну вы понимаете? Командир корабля кивнула и мельком глянула на угрюмого Нормана.

Смит приблизил лицо к камере и терпеливо ждал ответа. Увидев жест, он продолжил так же тихо:

— Я вызову психолога, но вы в любом случае будьте готовы применить силу. Да, в общем-то, бежать ему некуда, — он усмехнулся. — Главное, чтобы не напакостил как-нибудь, а довезти всегда сумеете. А нам урок, на будущее – не брать на борт так называемых «верующих». Тут ещё один герой хочет поговорить! — Йохансен ушёл в сторону, уступая кому-то место. Перед камерой появился генерал:

— Джозефина, позови этого чудака, объясню ему кое-что.

— Сейчас, — женщина подозвала Нормана, тот подплыл и приготовился слушать. Наконец, сигнал преодолел миллионы миль и, кашлянув, старый военный заговорил:

— Слушай, Марк, тридцать лет назад я был чуть старше тебя и участвовал в зачистке Израиля, — пожилой мужчина задумался, воспоминания давались ему с трудом. — Ну, тебе наверняка известна история этой масштабной операции, — скандинав кивнул, но генерал продолжал, не ведая об этом. — Так вот, то, что я сейчас перед тобой – целиком заслуга так нелюбимых тобой русских. Да-да! — старый солдат отчаянно мотнул головой. — Мы попали в засаду, нашу бригаду крошили, как на показательных стрельбах. Лучшие друзья падали вокруг меня, изрубленные в решето! И спас меня и остальных советский батальон, неожиданно пришедший на помощь. Я военный, не умею говорить долго, поэтому только повторю ещё раз, надеюсь, что услышишь меня. Не путай русских и их коммунистическую власть. Я жив только благодаря храбрым парням из этой холодной страны!

Генерал исчез, появился мужчина в очках, напоминавший мышь, тощие усики лишь подчёркивали сходство:

— Марк Норман, я психолог. Давайте поговорим, попробую убедить вас…

— Нет, ты слышал, Паша? — Агеев резко обернулся от изображения Мэри.

Неразговорчивый напарник лишь кивнул и потёр защёлку. Оба пилота пока были пристёгнуты – корабль только что завершил разгонный манёвр. Многотонная махина обогнула Землю и медленно поворачивала носом точно на Марс.

— Лёня, что делать? Почему мы сумасшедшая страна по части законов? — луноликая американка чуть не плакала.

— Не знаю уж, Мэри. Но ваша пропаганда говорит – это преимущество. Ну-ка, снова повтори, что сказала тётушка?

— Она мало о чём сообщила, боится за наше переживание. Понимаешь?

— Понимаю. Ещё раз скажи, хочу обдумать и быть готовым, если что.

— Тётя Джозефина говорит, что какой-то буквоед из юристов, связанных с проектом, нашёл, что закон о помощи в космосе подразумевает оную только в околоземном пространстве. Мы делаем дальние пилотируемые полёты, а законодательство осталось старым! Эти мерзкие бюрократы ворочаются так медленно, что не успевают за развитием космических программ.

— Неужто всемогущий Йохансен, о котором даже у нас наслышаны, ничего не может сделать?

— Во-первых, он не всемогущий, а очень даже прогибается, если прикажут. Во-вторых, он побурчал-побурчал, подавил-подавил, но тот чёртов юрист упёрся. Ворчит, что с русскими будут проблемы, если не учесть юридических тонкостей.

— Я вообще ничего не понимаю, извини. Нам что теперь, разворачиваться? Племянница Джозефины расплакалась и поспешно закивала, размазывая слёзы.

Леонид рассерженно выключил связь и задумался, уперев кулак в подбородок и хмуро смотря на приборную доску. В принципе, конечно, пока никаких указаний от начальства не поступало, даже намёков на то ни от кого не было. Возможно, выясняют и решают, как поступить, не ставя в известность. Да и вообще, несолидно распаляться из-за пока что всего лишь женских сплетен. Агеев вздохнул, улыбнулся и хлопнул товарища по плечу:

— Вылезай из кресла, айда хлопнем по тюбику йогурта!..

Оглушительно грохнуло, и дверь слетела с петель. Комнату моментально завалил едкий дым. В его клубах мелькнули неясные силуэты, опешившего юриста сбили с ног и прижали щекой к ледяному кафелю пола. Со стола упала ручка, подкатившись к самым глазам. Кто-то очень тяжёлый придавил ему шею, рядом со скрипом встали армейские ботинки. Перед носом качнулся ствол автоматической винтовки. Дым не рассеивался. Всё произошло за пару секунд, профессионал юриспруденции не успел даже испугаться. Ствол упёрся в спину. Послышались чеканные шаги. Напавшие солдаты тихо сопели.

— Слушай меня, любитель закорючек, — медленно подойдя, склонился кто-то к самому уху и заговорил негромко, жарко дыша. — Там люди, живые люди, хотя, возможно, ты этого не понимаешь, бумажная душа. Так вот, я это прекрасно понимаю! И пока ты со своим юридическим абсурдом не добрался до правительства и не испортил операцию по спасению людей… ещё раз тебе, гнида, повторяю – людей!.. пока ты всё не испортил, я временно выведу тебя из строя. Когда корабль вернётся, можешь подать на меня в суд. Я стар, прожил достаточно, чтобы знать, что дела надо завершать достойно. Пойдём, скотина!

Крепкие руки рывком подняли перетрусившего юриста и набросили на голову мешок…

— Господин Йохансен, а тот бумагомаратель куда-то исчез, — хитро глянула вошедшая помощница.

— Тем лучше! — отмахнулсяшеф, он был уже в курсе загадочной пропажи. — Полиция разберётся, это её работа.

Смит тёр вспотевшую лысину, рассматривая пришедшее электронное сообщение. Девушке стало ужасно любопытно, что опять озадачило не спавшего вторые сутки руководителя экспедиции. Поставив рядом кофе, она заглянула через плечо.

«Йохансен, как мы решим проблему с финансовым обеспечением операции? Русские наверняка запросят денег и немало!»

Это писал казначей проекта. Помощница вздрогнула, увидев, что начальник оборачивается, и поспешно вышла, цокая каблуками по паркету. Опять позвонил телефон, напоминавший о себе крайне редко. Йохансен выпрямился, похлопал себя по щекам и снял трубку:

— Слушаю, господин президент.

— Как идёт операция?

— Всё отлично, русские нас здорово выручили.

— Это радует. Не забывайте, что всё сместилось в политическую плоскость.

— Я помню, господин президент, — Смит замялся. — Хотелось бы уточнить одну деталь.

— Говорите.

— Это дорогостоящая операция. Огромный корабль снят с обычного рейса. СССР несёт потери в финансах. Кто возьмёт на себя обеспечение этих затрат? Мы? Экспедиция в денежном плане уже давно ушла в минус. Учтёт ли правительство дополнительные статьи расходов? Глава страны помолчал.

— Господин Йохансен, вы заботитесь о том, что давно решено без вашего ведома. Советы спасают наших парней бесплатно!

— Как – бесплатно?

— А вот так. Все издержки со своей стороны они взяли на себя. Позаботьтесь о безупречном выполнении вашей части операции.

— Слушаюсь, господин президент! Смит медленно положил трубку, по спине текла холодная струйка пота…

— Посмотри, Паша, какая красотища-то! — Агеев кивком указал на густой бисер звёзд, рассыпавшийся за иллюминаторами. — Вроде столько лет в космосе работаю, но тут будто по-другому всё выглядит.

— Земля не отсвечивает потому что, — скупо отозвался подплывший Глушко.

— А вон, кстати, она. Уже такая маленькая! На Луну похожа, только не такая мёртвая…

…История эта завершилась хорошо. «Лунное Путешествие» догнал дрейфующий корабль экспедиции, взял на буксир, и через четыре месяца Земля с помпой встречала героев. После случившегося было внесено множество изменений в законодательные акты обеих стран…

11.02.12

Немытов Николай 287: Архипелаг Фарсида

«Мальчик пристально вглядывается в даль. Что видят его глаза? Таинственные образы проносятся в детских мечтах, подобно песням птиц. Но что мы сделали для того, чтобы королевство фантазии стало рядом с нами навсегда?»

Нэцке – мальчик с книгой. «Каникулы Кроша», Анатолий Рыбаков.

Иней ещё лежал на плитах посадочной площадки – следствие имплозии двигателя дисколёта – когда пилот сошёл с аппарели. Следом мягко скатилась трехосная платформа в сопровождении бортмеханика и штурмана. Тепловые пушки ударили со всех сторон, отапливая ангар. Встречающие, одетые в лёгкие скафандры с опущенными забралами шлемов, как и экипаж, расступились, пропуская скорбный груз, лежащий на платформе: четыре тела в серебристых термомешках. У шлюза их приняла медкоманда. Ей же поручили и единственного выжившего – пятнадцатилетнего мальчишку-астронома.

— Что скажешь? — командир базы «Гора Павлина» Вадим Глядов внимательно посмотрел на пилота.

— Четыре «двухсотых» и один выживший, — ответил Геннадий Живагин, пилот.

— Фронтовой доклад.

— Так и есть. И это не все, кто там был, — миндалевидные стёкла шлема Геннадия стали прозрачными. — Мы не успели.

— Каковы ваши повреждения? — Вадим и сам видел «раны» в борту дисколёта, но спрашивал он не об этом.

— Экипаж в порядке, — понял его пилот. — На «Анатре» разбиты маневровые левого борта, кое-где сбиты термопанели. У американцев хуже. Третий купол снесло подчистую, — он покачал головой и возмущённо добавил. — Нашли место для базы! Как можно в такой пыли работать?

— У них сейчас эксперимент по полной изоляции, — объяснил Вадим. — Просили во время бури не беспокоить.

— Ну! — пилот развёл руками, низко поклонился, произнёс ос злой иронией. — Извините, если наследили в прихожей.

— Не паясничай, — поморщился командир базы. — Тебе не к лицу. Он вздохнул:

— Ладно. Отдыхайте, а я свяжусь с их орбиталкой и доложу на ЦУП.

Геннадий посмотрел в спину уходящему командиру. Не упрекнул, не наорал за не выполнение приказа и, наверняка, всю ответственность за самовольное решение пилота возьмёт на себя. Да спасли уцелевшего и вытащили трупы погибших, но могли сами остаться там. Дисколёт «Анатра -75» машина надёжная и выносливая, но будь буря чуточку сильнее от летящих камней и обломков купола ничего бы не спасло.

Американский шаттл «Арес» отошёл от орбитальной базы, только сесть у разрушенного купола не решился. Зато совесть чиста: сделали всё, что смогли.

Геннадий поднял голову: царапины от камней хорошо видны на белом корпусе, с левого борта дыра, словно гигантский зверь откусил кусочек, следы зубов – выломанные ячейки маневровых.

— Кстати! — Вадим оглянулся у самого шлюза. — Он спрашивал о тебе. Пилот встрепенулся, растеряно хлопнул себя по бокам, ощупывая карманы.

— От же наколупали, — один из механиков подошёл к Геннадию, осматривая повреждения. — Ни чё, ни чё, ластивка. Ща подварым, заменим… От зараза! — он ковырнул монтировкой в царапине.

Со звоном на плиты посадочной площадки упал металлический цилиндрик размером с палец.

— Зараза, — проворчал механик, поднимая железку. — Шо тебе пуля! Трымай, командир! Геннадий взял прутик. Вот и подарок.

Марсик сидел за столом, беспечно болтая ногами. Ботинки тридцать девятого размера лежали под стулом. Они просто не держались на ногах семилетнего мальчишки. Да и комбинезон на нём был, мягко говоря, с чужого плеча. Обычно они безразмерны и облегают тело человека, нагреваясь его теплом, но худенькое тельце ребёнка было очень мало даже для самоадаптирующегося материала. Рукава и штанины сморщились и остались гофрированными трубами на руках и ногах мальчишки.

На самом деле мальчика звали Марат, и появился он на свет совершенно неожиданно для командования базы и для ЦУПа. Маленький тщедушный с удлинённой головой мальчик сразу стал всеобщим любимцем.

Год назад, когда ему ещё не исполнилось шесть, Марсик пережил первое испытание. Отец с матерью, геологи занимались изучением «колодцев» на склоне горы Павлина. Никто не мог предположить, что за стеной одного из них накапливается талая вода – разлом коры в недрах Марса выпустил тёплый вулканический газ, который, в свою очередь, растопил вечную мерзлоту на глубине шестидесяти метров. Геологов смыло селевым потоком.

После гибели родителей Марсик долго молчал, старался избегать взрослых, прячась по тёмным углам базы. Приходилось назначать специальных дежурных, которые приглядывали за мальчишкой. И вот однажды такая честь выпала Геннадию.

В тот день, переступив порог каюты пилота, Марсик на секунду замер. Механические поделки из всевозможных деталей стояли на полках, висели под потолком и на стенах, бегали под ногами.

— А это у тебя что? — спросил мальчик, глядя большими фиолетовыми глазами на паровоз с часами и шестью кривыми лапами.

— Паровоз-часоход, — ответил Геннадий. — Только его доделать надо и без помощника – никак.

Больше всего Марсик любил рисовать. Вот и сейчас, напевая выдуманный мотивчик, он увлечённо малевал простым карандашом в альбоме.

— Привет первому механику! — воскликнул Геннадий. Мальчик обернулся, тонкое лицо озарила радость.

— Привет первому пилоту! — голос звонкий громкий. Марсик подбежал к Живагину, позабыв громоздкие ботинки под стулом.

— Готовишь новый проект? — поинтересовался пилот, подхватывая мальчика на руки.

— Да так, — отмахнулся Марсик. — Вот ты сегодня настоящий герой! Расскажи про марсианскую бурю. Вы спасли всех, правда? Геннадий чуть нахмурился, кашлянул:

— Буря – не шутка. Спасли лишь одного.

Фиолетовые глаза Марсика напоминали Геннадию марсианское небо. Золотистые искорки в их глубине, как звёзды над планетой.

— Не отчаивайся, — узкая ладошка коснулась груди пилота.

— Никогда, — Живагин заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась грустной.

— Так что ты сегодня нарисовал? — спросил Геннадий, уходя от темы. — Новый механизм? Мальчик смутился. Слез с рук пилота, подошёл к столу.

— В чём дело, друг? — растерялся Геннадий. — Если не хочешь, не говори.

— Нет-нет, — Марсик покачал головой. — Просто, — он пожал плечами, — я рисовал не механизм.

У них была своя игра: пока Живагин выполняет свои обязанности, первый механик в ожидании друга рисует фантастический механизм, который они вместе потом строят из подручных деталей. Марсику нравилась такая игра, и он почти целыми днями набрасывал в альбоме эскизы чудных игрушек. Геннадий спокойно работал, не беспокоясь за мальчика, но последнее время он остро осознал, что так не может продолжаться бесконечно. Геннадий подошёл к столу.

— Вот, — мальчик показал ему новый рисунок.

Нарисованное существо сначала показалось Живагину броненосцем с длинным хвостом: спина покрыта панцирем, длинные ноги похожие на слоновьи. А вот и уши, и хобот, который Геннадий с первого взгляда принял за хвост. Что-то вроде слонов с картины Пикассо.

— Похоже на слона, — осторожно произнёс Живагин, опасаясь обидеть неверной загадкой юного художника. — Только странный он какой-то.

— Потому что он марсианский, — пояснил мальчик. — В условиях пониженной гравитации у обычных слонов станут длиннее ноги, складки кожи превратятся в панцирь – защита от пыльной бури. Ты же сам говорил: буря несёт песок и камни.

— Говорил.

— Вот! Слон будет садиться на землю спиной к ветру, и твёрдая шкура защитит его от камней. Потому же в задней части туловище заужается – обтекаемость. Понятно? — меж медных бровей мальчика пролегла серьёзная морщинка.

— Ого, — Геннадий не знал, что ответить.

Он учил Марсика собирать нехитрые механизмы, объяснял роль той или иной детали. А теперь…

— Вот когда полностью терраформируем Марс, такие слоны будут ходить по земле Фарсида, — заверил мальчик.

— Только слоны?

— Не только, — Марсик перевернул пару страниц альбома. — Кот, — пояснил он, водя тонким пальчиком по рисунку, — мышка, собака – домашние животные трансформируются первыми. А это сова.

— Ясно. И все они будут жить на терроформированном Марсе?

— Да. Марс – не Земля. Значит, звери здесь изменятся и станут марсианскими.

— Логично, — согласился Геннадий. — Ну, а теперь собирайся. Мальчик погрустнел.

— Может, сегодня не пойдём?

— Что за нытьё, первый механик? Сегодня у нас среда и никакие возражения не принимаются. Давай-давай, одевай ботинки. Подумав, Геннадий захватил с собой альбом с чудными зверями.

Бланка рассматривала голографическое изображение пациента – американского парня спасённого из разрушенного бурей купола. Биение пульса, активность головного мозга, кровяное давление – графики, линии плясали вокруг прозрачной фигуры.

— Привет, — Геннадий пропустил вперёд робеющего мальчика.

— Какие гости! — смуглые руки вспорхнули над рабочим столом и изображение исчезло. — Привет, Маратик!

— Привет, — со вздохом ответил тот.

— Что за унылый вид?

— Визит к доктору всегда немного… пугает, — ответил за мальчика Живагин. — Тем более, если это самый главный доктор базы.

Бланка взглянула на него. Карие очи чуть прищурились – доктор визуально определял состояние пилота.

— Вот этого мы и пугаемся, — сказал Геннадий, отводя взгляд.

— Я могу тебя уложить в лазарет принудительно. Почему не пришёл сразу после полёта?

— Потому и не пришёл. Чего я в лазарете не видел? Бланка обратилась к мальчику, взъерошила его медные вихры:

— Ну как чувствует себя первый механик?

— Со мной всё хорошо, — заверил Марсик, беспокойно поглядывая на мединструмент, лежащий на белом столике.

— Будите делать уколы? — нахмурился мальчик.

— О, нет! Это для спасённого.

— Кстати, как он? — спохватился Живагин.

— Шок, переохлаждение. Он сейчас спит и проспит ближайшие сутки.

Карие очи вновь оценивающе прищурились. Геннадий вздохнул: без обследования не отпустит.

— Если уколов не будет, может, мы пойдём? — осторожно спросил мальчик, глядя на пилота.

— Значит так, механик, — Живагин сделал серьёзный вид. — После трудного полёта и тебе и мне необходимо пройти медобследование.

— Но…

— И никаких возражений!

Бланка едва взглянула на гало пилота. Её больше интересовал разноцветный силуэт Марсика, лежащего в антропоскопе.

— У меня всё нормально? — напомнил о себе Живагин, начиная скучать в кресле анализатора.

— А? — спохватилась Бланка. — Да ты здоров, как бык.

Она отключила сканеры, подняла кресло с пилотом в вертикальное положение. Живагин не спешил вставать. Теперь он хорошо видел экран антропоскопа.

— Как его дела? — шёпотом спросил Геннадий. Бланка бросила на пилота быстрый взгляд.

— Смотри сам, — её тонкий пальчик принялся листать «страницы» – слои сканирования.

— Только без латыни, — предупредил Живагин.

— Вот носовая полость. М-м-м… У нас в носу волоски…

— И у тебя? Доктор обиженно поджала губки.

— Прости-прости, — поспешил извиниться пилот. — А у Марсика?

— У Марсика нечто вроде перепонок-фильтров. На вдохе они фильтруют воздух, почти перекрывая полость, на выдохе – полностью открываются.

— И?

— Он может дышать в запылённой атмосфере Марса. Если, конечно в ней будет достаточный процент кислорода.

— Ясно.

— Тебе ясно, а я… — Бланка развела руками, — …ума не приложу. Первый ребёнок на Марсе и такие видоизменения, — и произнесла с расстановкой:- Этого просто не может быть. Взгляни: надпочечники твои и Марсика.

— Ну… — произнёс Геннадий неопределённо, ожидая пояснений. — Похоже на… блок конденсаторов или батарей.

— Точно.

— Шутишь?

— Вновь образованный орган похож на орган электроугря. Марсик адаптируется к статическим разрядам Марса. Живагин задумчиво потёр мочку уха.

— Три дня назад модель шагахода заработала у него в руках. У меня не оказалась нужной батареи, а Марсику не терпелось запустить механизм, — вспомнил он. Бланка откину иссине-чёрный локон за ушко.

— Ты чего? — женщина поймала его зачарованный взгляд.

— Ты прекрасна, — прошептал Геннадий. Бланка печально улыбнулась, накрыла его узловатую ладонь своей.

— Гена, он меняется слишком быстро. Организм может не выдержать изменений. Мальчик должен жить здесь, у меня под наблюдением. Живагин встал, прошёлся вдоль белых шкафов.

— Он не подопытный кролик…

— Речь идёт о его жизни.

— Да, конечно, — согласился Геннадий, рассматривая носки своих ботинок. — Хорошо, но позволь сначала исполнить его мечту.

— Мечту?

— Это сущий пустяк, — Живагину вдруг стало стыдно. — Я всё откладывал и откладывал, ссылаясь на занятость, думал, что всё ещё успеется. Если бы знать… Пилот ткнул кулаком в стену.

— Так что же? — спросила женщина.

— Он хотел посмотреть на бурю с высоты. Брови Бланки удивлённо взметнулись.

— Да-да, вот такой пустяк. Я просто свинья.

— Успокойся, — мягко произнесла она, подошла и положила руки на его плечи. — Мы часто забываем о тех, кто постоянно рядом. Геннадий глубоко вздохнул, наслаждаясь ароматом её волос:

— Мы тоже так близко и так далеко.

— Что это? — Бланка отстранилась, взяла со стола альбом с рисунками Марсика.

— Что? — Геннадий очнулся. — Ах, это. Альбом. Я хотел показать, что в последнее время он рисует.

— Мышка? Живагин улыбнулся, со значением произнёс:

— Марсианская мышка. А сегодня он рисовал слона.

— Подожди, Гена. Ты водил его в лабораторию?

— Н-нет, — Живагин наморщил лоб, вспоминая события последних дней. — Точно, нет.

— И сам он не мог, — Бланка выключила антропоскоп, велела мальчику одеваться.

Лаборатория располагалась в соседнем отсеке: аквариумы на стенах, прозрачные кубы с подопытными мышами на столах. Кругом насыпан марсианский грунт, высажены земные растения. К одному из кубов Бланка подвела Геннадия. Они поднялись по трапу к поверхности. Несколько белых мышей сновали в кустиках травы, занятые своими делами.

— Десятое поколение, — пояснила Бланка. — Ничего не замечаешь?

Она сунула под нос Живагина рисунок Марсика. Мыши в кубе сновали туда-сюда, не желая сидеть на месте, потому сразу Геннадий не мог уловить сходство. Бланка, заметив его растерянность, сыпнула мышам немного зерна.

— Удлинённые пальцы передних лап, — в слух принялся перечислять Живагин, сравнивая рисунок с оригиналом, — короткий утолщённый хвост, заострённые уши прижаты к голове… Чёрт возьми! Ты можешь мне это объяснить? Бланка пожала плечами:

— Я верю в то, что мальчишка скрытно от нас с тобой побывал в лаборатории.

— Он бы сказал или попросил меня.

— Извини, но он уже просился с тобой в небо.

Когда они вернулись в медотсек, Марсик сидел на стуле, болтая ногами. Ботинки как всегда валялись на полу.

— Надо поговорить, брат, — Геннадий сел напротив. — Мы ведь никогда не врём друг другу? Мальчик насторожился, бросил косой взгляд на Бланку.

— Ты когда-нибудь был там? — Живагин указал на дверь в лабораторию. — Только честно. Мальчик, молча, помотал головой.

— Честно? — настаивал Ганнадий.

— Честно, — ответила за Марсика Бланка. — Он не врёт. Она протянула мальчику руку:

— Идём, Марат. Покажу тебе рыб. Марсианских.

Вадим Глядов постучал пальцами по столу.

— Такая история, — тихо произнёс он.

— Ерунда какая-тро. — не веря в услышанное, сказал Геннадий.

Только что руководство АКМ – Американских Колоний Марса – объявила русских пилотов виновными во взрыве третьего купола базы и срыве важного эксперимента.

— Правительство Америки на Земле вручило нашему послу ноту протеста и потребовало выдачи виновных, — продолжал Глядов.

— Бред! Вадим, мы же все здесь земляне, люди. Нет здесь американцев и русских. Случись что с каждым из нас… Глядов поднял руку, останавливая красноречие пилота.

— Есть убытки, которые на кого-то надо списать. И на Земле всё по-прежнему. В общим, у тебя двадцать четыре часа на сборы. Нет, Гена! Всё решено. Наша сторона никого выдавать не собирается – это расценят, как признание вины. Но командованию сейчас нужен свидетель и «чёрный ящик» с твоей «Анатры». Так что, — командир базы поднялся из-за стола и протянул пилоту руку, — лететь тебе. Живагин нехотя пожал его ладонь.

— И не задерживайся на Земле, — улыбка у Глядова была усталой. — На Марсе ещё много работы.

— Постараюсь, — ответил Геннадий. — Перед отлётом есть одна просьба.

Озоновый купол над советской базой бликовал всеми цветами радуги и Марсик вмиг забыл все свои несчастья. Забыл, что через несколько часов они с Живагиным расстанутся. На год? А может на два?

Мальчик часто ходил в центральный купол-оранжерею, чтобы полюбоваться игрой цветных полотнищ. Геннадий рассказывал о северном сиянии, которое вот так же горит над Северным полюсом Земли. Но никогда Марсик не видел радугу купола так близко, ещё никогда он не летал на двуместном шлюпе.

— А ещё я попрошу командование, — говорил Живагин, — выдать тебе, первый механик, скафандр и шлем.

Мальчик оглянулся на него – фиолетовые глаза искрились радостью. Геннадий в который раз выругал себя за постоянную занятость. Тянул до последнего дня, а много ли мальчишке надо для счастья.

— Купол! — связался он с диспетчером. — Шлюп просит выход!

— Шлюп! Есть выход! Западные ворота!

Внизу над кромкой вулкана Павлина в бликующей стене образовался прозрачный круг.

— Купол! Ворота вижу! Выхожу на прогулку!

Геннадий заложил вираж и послушный дисколёт спланировал к воротам под восторженный визг и смех Марсика.

Фиолетовое небо усыпано яркими звёздами. Над горизонтом висит неторопливый Фобос, а Деймос уже в зените и торопится вниз, чтобы скоро вновь обогнать брата. Яркое солнце ослепило при повороте, мальчишка прикрыл глаза ладонью.

— Здорово! Когда ты вернёшься и привезёшь настоящий скафандр, я поступлю в пилоты.

— Неприменно, — согласился Живагин, стараясь вести аппарат плавно без чувствительных перегрузок.

— Смотри, Живагин, какие дыры! Расплющив нос о стекло, Марсик смотрел на бушующую под шлюпом бурю.

— Гигантские смерчи, — пояснил Геннадий.

Бурый океан бушевал от края и до края. Глубокие воронки смерчей, похожие на пасти голодных чудовищ, разверзались на его поверхности глубокими колодцами. Они колыхались из стороны в сторону или стремительно неслись мимо и тела их извивались, словно тела змей ставших на хвосты. Грозовые разряды вспыхивали в глубине океана, и игра светотени порождала невиданных чудовищ.

— Здорово! Для большой «Анатры» смерчи – ерунда, — со знанием дела произнёс мальчик. Геннадий не стал возражать, только улыбнулся и кивнул.

— Олимп! Олимп! — воскликнул Марсик, указывая на северо-запад, когда шлюп проносился над Аскрийской горой.

Сверкнул на солнце скошенный цилиндр Аскрийской обсерватории. Жидкое тридцатиметровое зеркало, расположенное практически на экваторе планеты, стало вселенским оком Земли. Здесь озоновый купол не строили – радуги мешали наблюдениям.

— Вершина Треугольника Фарсиды, — сказал Геннадий, поворачивая аппарат к Олимпу.

Шлюп словно завис в безвоздушном пространстве под фиолетовым небом. Четыре гигантские вершины архипелагом возвышались над пыльным морем бури – равносторонний треугольник. Гора Павлина делила его основание пополам.

«А ведь уникальное место, — размышлял Геннадий, оставив джойстик штурвала автопилоту. — Будто кто-то специально возвёл вулканы для нас. Только здесь мог родиться Марсик – первый марсианин. Быть может, потому мальчик так быстро перерождается».

Споры о полном терраформировании Марса ведутся до сих пор. Уже нет того энтузиазма: Марс должен быть полностью преображён под человеческую цивилизацию! За пять лет вырос купол над кратером Павлина и теперь надо решать будет ли он расширяться до планетарных масштабов.

«Ну, создадим мы атмосферу. Ну, насадим яблонь. И что? Прощай уникальная планета? Что мы поймём в терраформированной планете, если на ней не останется привычной среды? Марс тем и уникален, что он Марс, а не Земля. Мы хотим преобразить его под себя. Он преображает нас», — Живагин обернулся к Марсику.

— Механик? Мальчик сидел в кресле, свесив рыжую головку на грудь.

— Марат? — пилот коснулся бледной ладошки. Холодная! Пальцы Геннадия легли на жилку под ухом мальчика.

— Марат! — Живагин уже выводил шлюп на вираж. — Купол! Это шлюп! Координаты ворот! Мы возвращаемся! Медбригаду в ангар!

Тепловые пушки не успели растопить иней на посадочной платформе, а пилот с Марсиком на руках бросился к открывающемуся шлюзу. Бланка выбежала ему навстречу, следом двое медиков с реанимационной капсулой.

Геннадий не смел смотреть ей в глаза. Он положил Марсика на белые подушки, накрыл прозрачным куполом и как прикованный поспешил за медиками в их отсек.

Через десять минут Бланка вышла в коридор. Стискивая до хруста пальцы, Жвагин сидел на стуле, не поднимая головы, спросил:

— Ну? Ну, что там? Она села рядом.

— Что же ты молчишь? Он не мог, понимаешь? Он не может!

— Его изменения были непредсказуемы…

— Нет! — Геннадий закрыл лицо ладонями, словно пытаясь удержать внезапно хлынувшую влагу. — Как же так? Ты не смогла… Я виноват!

— Гена! Ни кто не виноват, — она повернула Живагина к себе, обняла.

Пилот ткнулся в плечо женщины. Выбежавшие на шум медики, неловко потупив взоры, поспешили разойтись.

— Тшшш. Тихо, — шептала Бланка, гладя ладонью дрожащую спину пилота. — Никто не виноват, — голос её дрожал. — Мы же знали, были готовы к этому.

— К этому нельзя быть готовым, — Живагин отстранился, стёр с лица влагу.

— Нельзя, — согласилась Бланка. — Но сейчас тебя ждёт Земля. Он ничего не ответил и не мог смотреть на неё.

— Да, — наконец сказал он, поднимаясь. — Через пять часов вылет. Пора.

Геннадий Живагин пошёл в свою каюту, а она осталась сидеть, глядя на его ссутуленную спину. Если бы он знал всё… Бланка вытерла слёзы, тяжело вздохнула и вернулась в кабинет.

— Трансформация завершена! Трансформация завершена! — сообщал рабочий комп, на галомониторе горела красная иконка.

Бланка села за стол и набрала код. Существо было высоким, немного сутулилось при ходьбе, но быстро перемещалось по склонам каньонов и скалам, ловко цепляясь длинными пальцами за уступы. Вот оно прыгнуло, вытянув конечности, подобно земной обезьяне. Бланка повернула изображение: от поясницы до лопаток параллельно позвоночнику тянутся два выступа, линия рыжих волос кончается меж покатых плечей. Уже не человек… Она помедлила. Вдруг стало страшно заглянуть в его лицо.

— О, Господи, да что же это с тобой, Бланка? — прошептала женщина. — Давай. Ты же учёный.

Фиолетовые глаза глянули в упор и марсианин улыбнулся. Широкий приплюснутый нос по-мальчишечьи шмыгнул.

— Это всего лишь программа, — уговаривала себя Бланка. — Всего лишь программа. Влага падала на рабочий стол.

— Не надо плакать, — сработала модель голоса марсианина, его реакция на человеческие чувства. — Ма…

Нервы не выдержали. Бланка быстро отключила комп, не дослушав фразы. Кружилась голова, комок тошноты подступил к горлу. Она коснулась живота, переводя дыхание. Это хорошо, что он улетел. Если бы он знал всё…

Ржевский Всеволод Поликарпович 282: Рок-н-ролл мёртв

Солнце медленно, но верно уходило за старое здание архива, что высилось своими десятью этажами через дорогу. Этот архив уже стоял здесь, когда строили наш дом, а тому уже больше шестидесяти лет. В каком году я сюда заехал? В девяносто шестом? Да, точно… Осенью будет ровно шестьдесят пять, кстати. А архив строили ещё при первом Союзе, значит, ему больше семидесяти. Не помню уже, был ли он уже тогда такого угрюмо-серого цвета, наверное, все-таки был, отделкой его всё это время не баловали. Впрочем, зачем архиву отделка? Не театр, небось, и даже не детский сад. Радовать глаз не обязан. Тем более что небо на его фоне смотрится просто замечательно. Конечно, это ещё вопрос, что чему фон, небо архиву, или архив небу, но гораздо приятнее думать, что небо – главное, а всё остальное для него – только фон. Хорошее нынче утром небо. Такие чистые цвета случаются у нас не часто. Вот, в мае, например, как сейчас. Иногда еще летом с утра пораньше. Чем-то оно напоминает небо в Альпах на этой горе, как её… Я помню, было небо, я не помню – где… Там ещё стоял ресторан вращающийся… Ага, Шилтхорн. Хотя нет, то было как-то гуще и темнее, а это нежное и прозрачное, как акварельная краска. Была бы у меня старческая дальнозоркость, я бы через это небо увидел звёзды даже сейчас. Но и так хорошо. Без дальнозоркости. А звёзды погляжу вечером, ближе к ночи. Что я, звёзд, что ли, не видел? Еще как видел, и не раз. Можно сказать, совсем близко. С Луны, например. Они там вообще практически рядом. Давно это, правда, случилось, лет уже двадцать пять тому, когда был я заметно помоложе. Ну, ничего. На память пока не жалуюсь. Помню всё, как вчера. Да, лететь на Луну в первый раз – почти что как в первый раз прыгать с парашютом. Понятно, что всё давным-давно отлажено и тысячи раз проверено, а всё равно где-то там глубоко внутри мандраж не проходит до тех пор, пока опять не встанешь на твердую землю и не поймешь, что жив, цел… И до чего же это ХОРОШО – прочно стоять своими ногами на своей земле.

Хорошо сегодня. Тихо. Понятно, что все ещё спят, в такую-то рань. Оттого и тихо. Только где-то там, за домом, в овраге еле слышно поёт японский мутант-соловей. Сверху шелестят остро пахнущие майской свежей зеленой листвой тополя, такие же старые, как наш дом. Я помню их ещё прутиками, небрежно воткнутыми в затоптанную после стройки землю. Странные такие были прутки, несуразные и неубедительные. Помнится, я ещё подумал, что их точно сломают, и ни один не выживет. А вот гляди-ка, какие вымахали. Я всегда ставлю своё кресло под тополя, если погода позволяет. Нравятся они мне. И напоминают те столетние деревья, которые росли во времена моего детства возле моего первого дома. Вот ведь что удивительно, в том доме я и прожил всего ничего – первые семнадцать лет жизни – а всё равно именно он до сих пор снится мне по ночам. В нынешнем я живу уже скоро как шестьдесят пять лет, и неплохо, в общем-то, живу, но какое-то чувство временности и непостоянности все эти годы не проходит. Прямо-таки как пересадочная станция…

Из распахнутой настежь двери подъезда выскочил сосед Игорь, зачем-то задрал голову, глядя куда-то вверх и замер, как истукан. Что это с ним? Что он там выглядывает? Тучи, что ли? Так не обещали сегодня дождя, даже облачность не обещали.

— Здравствуйте, Игорь Всеволодович, — сказал я, и добавил на всякий случай: – Дождя не будет.

Сосед опустил голову и поморгал ошеломленно, уставившись на меня, как на привидение. Не узнал, что ли? С чего бы это вдруг? Уж лет пять он живет на одной со мной лестничной клетке. В соседних квартирах. Сначала жил один, а года три назад женился. И жена у него ничего, но уж очень своенравная, как породистая лошадь. И красивая такая же. Изящная, нервная, порывистая… Чувствуется, что у них в семье она старшая.

— Здравствуйте, Всеволод Поликарпович, — ответил Игорь, подходя поближе. — Не холодно Вам? — спросил он, осторожно пожимая мне руку. — Свежо, вроде бы.

— Да нет, хорошо. Опять же, восход какой замечательный, — сказал я, машинально кинув взгляд в сторону дороги. Он оглянулся и промямлил:

— Хм. Солнце-то уже ушло, нет?

— Ничего, мы это дело поправим, — ответил я.

Я пробежался пальцами правой руки по клавиатурке, вмонтированной в подлокотник, кресло зажужжало и плавно двинулось из тени в сторону солнца. Я не совсем паралитик. И ходить могу вполне самостоятельно. Если недалеко и недолго. Долго врачи не рекомендуют. Говорят, возраст уже не тот. Ну да, возраст. Не тридцать лет. И даже не шестьдесят. Чего же с ним делать, с этим возрастом? На помойку не выбросишь. Да. А в кресле все же удобно. Оно и ездит довольно шустро, и сидеть в нём можно везде, где остановишься, да и те же врачи настоятельно просили от него далеко не отходить. Там много всего понаворочено, в том числе и диагност, который в случае чего и им вызов отправит, и мне что-нибудь выпить предложит. Не в этом смысле. В смысле, таблеток каких. Их в комплекте порядочно всяких. Диагност, конечно, и в стандартном браслете есть, но там простенький, типа пульс-температура-кожа. А здесь помощней, кресло всё же. Много чего можно упихать. Сосед пошел рядом.

— Что-то рано Вы сегодня на работу, — заметил я, разворачивая кресло поудобнее, — не спится?

— Не спится. Да и на работе дел полно. А Вы что так рано гуляете?

— Да в моём возрасте спится еще меньше, чем в Вашем. А каждый восход сам по себе – счастье. Практически подарок. Кто же не любит подарки?

— Понятно-понятно.

— Конечно, понятно… — усмехнулся я. Мысленно. — Не спится, значит… Угу.

Что ему может быть понятно? Мальчику в двадцать пять лет? Всю жизнь прожившему во втором Союзе? Что он успел понять за своё безоблачное детство и мгновенно пролетевшую юность? Что он успел увидеть в школе, институте и за два-три года работы? Как он может понять то чувство безмерного облегчения, с которым просыпаешься каждое утро. ПРОСЫПАЕШЬСЯ. Значит, жив. Значит, будет ещё один день. Ещё один восход. Солнце. Небо. Люди. ЖИЗНЬ. Для него всё это воспринимается как сама собой разумеющаяся данность, которая бесконечна, вечна и никак иначе. Дети. Какие же они нынче дети в свои двадцать пять… У меня-то в его возрасте уже дочь в школу пошла… Впрочем, у него с дочерью тоже вроде бы все в порядке.

— А как там Ваша дочь? — спросил я, посмотрев на него из кресла снизу вверх.

— Дочь?! Сссс… спасибо, хорошо, ещё не родилась… — споткнулся он как подстреленный. Понятно, что не родилась. У жены только пошел последний месяц, и в роддоме она совсем недавно. Но уже, видимо, дело к тому идет, иначе не положили бы.

— Ну, ничего, недолго осталось, — сказал я. — Да не волнуйтесь Вы, все будет хорошо. Я сам в своё время нервничал, и ничего, всё прошло нормально. А сейчас с этим делом гораздо проще. Нам тогда и не снилось.

— Да я, вроде бы как, в курсе, — пробормотал Игорь, — специальности близкие.

— Да-да, я помню, — отозвался я, — тогда тем более беспокоиться не о чем.

Знаю я его специальность. Биолог он. Из нового института. Что-то там про космобиологию. Слышал в новостях. Они уже лет тридцать работают с лунными парниками и автономными орбитальными оранжереями, а нынче планируют весь Марс покрыть эдакой красной плесенью, чтоб она потихоньку марсианскую атмосферу насыщала полезным для здоровья и жизни кислородом.

— Ну, хорошо, — заторопился сосед, глянув на меня как-то уж очень искоса – не буду Вас больше задерживать, побегу я на работу, пора мне. До свидания.

— До свидания, — кивнул я ему, — не скучайте.

Чему он так удивляется? Непонятно. Умение видеть и слышать у меня, с моим-то опытом и массой свободного времени, позволяют делать вполне обоснованные выводы. Да и не нужно тут быть профессионалом. Весь двор видел последние полгода его жену с животиком, и кто уж не совсем слепой, мог догадаться, что это не внезапное локальное ожирение, а самая что ни на есть естественная и нормальная для её возраста беременность. А уж кто не совсем глухой, не раз слышал, как она на весь двор кому-то рассказывала по Сети, что всё у нее нормально, обещали девочку, как она и хотела, и что на последние четыре недели её кладут в роддом. И сидя на этом же самом месте, под этими же самыми деревьями, я совсем недавно наблюдал, как весь из себя белый, как бледная немочь, Игорь усаживал свою благоверную в семейную двойку, придерживая её так, как будто она как минимум из хрусталя. А она в это время смотрела на него как на малолетнего недоросля и что-то выговаривала усталым голосом. Наверно, давала ценные указания по поводу ведения домашнего хозяйства в её отсутствие. А он, как заведённый, все кивал, и ещё больше суетился. Эх, парень… А если ещё и дочка в маму пойдет… Зададут они тебе жару. Впрочем, мне почему-то кажется, что он вовсе даже не против. И совсем не потому, что тихий и забитый. Отнюдь, как говаривал Ленин Луначарскому. Вон, почесал на работу, как конь педальный. А уж одет-то… Не пойми во что. Штанишки какие-то серенькие, то ли тренировочные, то ли просто узкие донельзя, маечка с коротенькими рукавами, сандалии на босу ногу, браслет навороченный на левой руке… Биолог, туда-сюда. Почти ботаник. За что его только на работе, такого разгильдяя, держат? Не дурак, конечно, далеко не дурак… Но мог бы посолидней себя вести, научный работник все-таки. Не последнего уровня, между прочим. Видел я в Сети новости с его участием. Лаборатория Игоря Селезнёва разрабатывает какие-то устойчивые к марсианской атмосфере и перепадам температуры виды каких-то там анаэробов, или как их… А выглядит мальчишка мальчишкой. Я-то в его годы…

А, собственно, что я в его годы? Если уж вспоминать… Это в двадцать-то пять лет? Хм. Волосы до плеч, круглые металлические очки, майка почти такая же, только ещё и со всякими дурацкими надписями, вытертые джинсы с заплатами, подшитые снизу половинками латунных молний, в правом боковом кармашке для мелочи постоянно валяется медиатор, на ногах какие-то кроссовки… Н-да. И за что меня только в институте держали? Разве лишь за то, что умел в сорок восемь килобайт промышленного контроллера упихать чуть ли не операционную систему, писанную на ассемблере. И ведь работала. Ну, как могла, конечно, на тех-то процессорах… Но приложения крутились, датчики считывались, регуляторы регулировали. Сорок восемь килобайт! Утерянное искусство древних, как сказал один мой знакомый в своё время. Сейчас и терминов-то таких никто не помнит. Петабайтами да эксабайтами орудуют и ещё морщатся, что маловато будет… Понятно, задачи уже не те, да и возможности тоже. Туннельные транзисторы опять же. Нам тогда такая плотность элементов на чипе и не снилась даже. Вот и приходилось извращаться с самомодифицирующимся кодом, рекурсией, оверлеями и постоянным свопом, если было куда… Оттого-то и смотрели мои начальники сквозь пальцы на мои волосы и постоянные закидоны, только секретарь парткома настоятельно просил на демонстрации не ходить, дабы не смущать публику… Ну, было это ещё до девяносто первого. Потом-то уже всем стало всё равно.

Да, ассемблер… Сначала один, потом второй, а где-то после третьего уже без разницы, какой именно, лежал бы только под руками справочник по командам текущего процессора. Как-то быстро я втянулся в это дело, даже музыку почти забросил. Хотя поигрывал еще эпизодически в разных командах со старыми знакомыми. Но что-то чем дальше, тем реже. То ли вырастать уже стал из этого, то ли ещё почему. Семья опять же… В двадцать пять лет я уже повел дочь в школу… Это в детстве, лет до семнадцати, рок-н-ролл кажется вершиной мира и смыслом всей жизни. А потом рядом постепенно появляются девки, пиво… И ладно бы только девки, это ещё можно понять и даже приветствовать, но вот пиво и всё, что идет дальше, как-то не способствует поддержанию юношеского энтузиазма. Годам к тридцати я уже не слишком радовался, встречая старых знакомых, с которыми играл в своё время вместе или рядом. Потому что к этому времени рок-н-ролл для большинства из них стал либо прошлым, либо ремеслом, не вызывающим особого интереса. А интересы чуть ли не у всех сместились как раз к пиву и далее. Кто-то смог переключиться на что-то не менее увлекательное, ну, вот как я, например, а кто-то не смог. Так и играли по кабакам и танцам, пока не пришло время дискотек, а потом компьютеров. Кто-то вообще занимался чем попало, например, торговал тряпками на рынке… Тех, кто остался, и чего-то добился, было мало. И опять же хватало их лет на пять, максимум на десять, а дальше всё то же самое: рутина, постоянные разъезды на чёс, постоянные самоповторы, опять девки, опять пиво, опять ещё что-то, и сначала, всё в той же колее… И когда я встречался с ними, чтобы посидеть, поговорить о былом и послушать рассказы об их замечательной жизни, то постоянно ловил себя на мысли, что теперь мне такого уже не хочется, и более того, перспектива такой судьбы вызывает заметное отторжение. Они снисходительно и увлеченно вещали о том, куда ездили с концертами, как отходили после них в гостиницах и кабаках, кто где напился и где проснулся, я согласно кивал, а сам в это время думал: «О чём они? Зачем всё это? Постоянно мотаться по городам и весям, жить в гостиницах, выпиливать привычными пальцами одни и те же пассажи одного и того же сольного выхода восемь раз в месяц, а потом вечером надираться до отключки – это что? Счастье? Искусство? Рок-н-ролл?»

Потом, лет несколько спустя, довелось мне писать, а точнее, переписывать на забытом нынче языке Си мейеровскую «Цивилизацию» для смешных по нынешним временам наладонных компьютеров с чёрно-белым ещё экранчиком. И заметил я странную ассоциацию со своими давешними ощущениями: в этой игрушке существовала определённая прослойка общества, называемая развлекателями. Их следовало развивать в те моменты, когда в более-менее благополучном обществе назревали голод, война, или революция, когда народ становился слишком нервным, чтобы спокойно относиться к игрищам правительства. Будучи применёнными в нужных дозах, развлекатели превращали недовольных в довольных, а довольных – в счастливых и помогали тем самым стабилизировать обстановку. Потом же они были больше не нужны и подлежали ликвидации. Потому как никакого дохода не приносили, а содержать их стоило довольно дорого. Аналогия, конечно, как и сама игрушка, примитивна донельзя, но определённое сходство всё же имеется. Все они, те, кто крутились на виду у публики, считали себя элитой, кумирами миллионов и властителями дум, были ничем иным, как развлекателями. Которых по прошествию надобности сняли с ниток длинных и, засыпав нафталином… Где они нынче, зубры рок-н-ролла? Последние динозавры вымерли лет уже тому как тридцать. И немудрено. Как раз набежали всяческие страшные экономические коллапсы, потом валютные и торговые войны, переходящие в пограничные стычки, потом дробление старых государств и возникновение новых, распад Америки и закат Европы… Н-да. Не лучшие времена для живых концертов на стадионах. Тем более, что уже в то время синтез музыки и голоса шёл полным ходом, и надобность в живых музыкантах практически отпала. Как-то так. Только всё, что делается на синтезаторах последние тридцать лет, уже не то. Это иногда можно назвать музыкой, ещё более иногда – хорошей музыкой, но это уже не рок-н-ролл. Нет того веселья, как говорится…

Так что фаза активного рок-н-ролла довольно скоро сошла у меня на нет. Жизнь, оказывается, слишком длинна, чтобы заканчиваться детством и замыкаться на рок-н-ролл. Наверно, хорошо, что я вовремя соскочил. Хотя, чего скрывать, приятно иногда слышать где-нибудь на улице у какого-нибудь прохожего на браслете сигнал вызова, мелодию которого ты написал лет так пятьдесят тому назад. Потому как я все-таки иногда писал. Дома, в одиночку, на компьютере, благо технологии записи звука постоянно развивались. Нынче я вообще не трогаю свой старый страт-мексиканец с флойд-розой и бриджевым хамбаком. Да и сила в руках уже не та. Ещё лет двадцать назад мог сыграть пару партий за раз, а теперь уже – всё. Так что нынче пишу прямо в Сеть нотками, как научился ещё в музыкальной школе в детстве. Потом выбираю инструменты, подбираю аранжировку, синтезирую нужные голоса, потом сведение, мастеринг, и вот она – готовая фонограмма. Можно ещё синтезировать видеоряд, но мне оно неинтересно. Сейчас это всё делается настолько легко и непринуждённо, что даже тоска иногда пробирает. Как-то раз из интереса записал «Smoke On The Water» с синтезом оригинальных инструментов и голосов – получилось практически один-в-один. И голос Гиллана почти как настоящий. Я-то ещё помню, как звучали гитарные примочки в начале семидесятых, и как поскрипывал снятый микрофоном хэт в оригинале, а кто этого никогда не слышал – разницы не поймёт.

С протяжным свистом проводов по дороге вниз, в овраг, пронёсся практически пустой троллейбус. Вон что, уже и троллейбусы поехали, скоро народ на работу пойдёт. Дорога пока пустая, а часа через два двойки и четверки так и побегут косяками. Хорошо, что бензиновые двигатели в городезапретили, а то раньше возле дороги сидеть невозможно было от шума и выхлопа. Эти-то хоть шелестят почти неслышно и не пахнут, хотя массовое их мелькание всё равно раздражает. Прямо как саранча. И чего мотаются взад-вперёд? Ездили бы на троллейбусах. Их сейчас много, ходят строго по расписанию, каждые три минуты днём. С утра, конечно, и ночью – пореже. На остановках – табло с расписанием и циферками, сколько осталось до прихода того или иного маршрута. Езжай – не хочу. Зачем ещё личная машина? От неё же сколько головной боли… Заряжай на стоянках, ставь на солнечное место, чтоб подзаряжалась с крыши, плановые техосмотры, внезапные ремонты… Тоска. Никогда не понимал такого счастья. Хотя поездил в своё время, конечно. Тогда, впрочем, выбора особого не было, сам не поедешь – никто не повезёт. Но тоже тоска. Сплошные засады, то масло, то резина, то ещё какая напасть… Прошло больше ста пятидесяти лет, как появился первый автомобиль, а проблемы всё те же.

Ничего не меняется. Ни-че-го. Ни техника, ни люди, ни небо, ни Земля. Та ерунда, которую называют прогрессом, штука, конечно, неплохая, да только смысл в ней какой? Вылезли из пещер и стали жить в квартирах с искусственным интеллектом? Который сам следит за светом, теплом, водой и прочими удобствами? И что? Как это повлияло на среднего человека? Что, он стал умней на порядок? Отнюдь, всё так же глуп и безобразен. Особенно после шестидесяти. Ум, он ведь не заключается в умении правильно нажимать на кнопки кухонного компьютера. И не сводится к запоминанию трех-четырех сотен общих тем разговора в обществе. Что, Сократ, который ходил без штанов и не умел пользоваться вилкой, глупее нынешнего клерка, который знает, как самовыразиться в Сети и подобрать духи в тему к своей сто шестнадцатой рубашке? Ну-ну. Хорошо, что средний человек всё-таки СРЕДНИЙ. И что попадаются люди заметно выше среднего. Которые, может, не разбираются в фалеристике и оригами, не помнят поименно всех футболистов в чемпионате прошлого года и не читают любовных романов очередной блондинки, зато придумывают штаны, вилки, фигуры силлогизма, акциденции и предельные роды сущего, открывают электричество и осваивают Марс. Которые сочиняют рок-н-ролл, в конце концов. А не перепевают в тысячный раз написанные сто лет назад песни.

Сто лет назад… О чем это я? Кто, кроме таких окаменелостей, как я, помнит то, что было сто лет назад? Иногда мне кажется, что старческое слабоумие и склероз – защитная реакция психики на невыносимую глубину накопленной к старости памяти. Мне в этом плане как-то не повезло, то ли организм оказался на редкость удачным, то ли врачи, которые лет пятнадцать назад поставили меня на спецучёт, что-то научились делать со старостью. Моя память – моя планида и моя головная боль, я могу уходить в неё на часы, а если бы браслет или кресло меня не отвлекали – и на сутки, наверно. Опять же, люди ещё не забывают. Внуки регулярно наведываются, правнуки ходят чуть не каждый день, дочь звонит, ей самой уже немало, видимся, в основном, через Сеть. Знакомые, старые и не очень, соседи… Ну, и Артём, конечно. Приезжает каждую неделю, предварительно спрашивает, не против ли я. Я не против. Почему бы и нет? Мне всё равно, что вспоминать, а говорить ещё не тяжело. Час-другой. Ему интересно всё: и про запах лип на Унтер-ден-Линден в Берлине в мае сорок пятого, и про чёрные кварталы Парижа в двадцатых, и про памятник Ленину на Капри в десятых, и про выпечку в кофейне Цюриха в четвёртом году, и про китайский квартал Лондона, и про оставшиеся ещё с войны развалины в Дрездене в начале века, и про солнечное затмение на Соловках в девяностом, и про лежащие всё с той же войны мины, осколки и гильзы на кавказских перевалах в восемьдесят втором, про горячую четвертинку чёрного за пять копеек в семьдесят третьем, про сырок с изюмом и конфеты за десять копеек, оставшихся от сданного в школу за обеды на неделю рубля… Я как-то спросил у него, зачем он записывает всю эту болтовню выжившего из ума старика, ведь память всё-таки может меня подводить, в моём-то возрасте, да и высказывания мои далеко не беспристрастны. Он ответил, что людей, лично помнящих похороны Будённого, почти не осталось, что официальных документов про те времена хватает, а мемуары, написанные в своё время творческими личностями, страдают избыточным вниманием к собственной персоне, что выжить из ума врачи мне не дают, а личные пристрастия мои достаточно хорошо известны, чтобы делать на них вполне адекватную поправку. Ну и ладно. Пусть записывает, может, это и в самом деле кому-то нужно.

Во двор, тихо шурша шинами, въехала городская двойка весёленькой канареечной окраски. Понятно, за рулём – девочка лет двадцати. Ничего так девочка, миленькая. Да и машина тоже ничего. Модель, похоже, свеженькая. Кто такая, почему не знаю? И к кому это она с утра пораньше? Остановилась возле последнего подъезда и вихрем пронеслась в распахнутую дверь. Странно, оставила машину в тени, без подзарядки. Ненадолго, наверно. Мой внук, когда приезжает, обязательно ставит машину на солнце. Педант. Говорит, что исключительно в меня. И дочь постоянно твердит, что я в свои пятьдесят был точно таким же. Может быть, я со стороны себя не видел. Хотя разгильдяйства и разгильдяев да, не любил. И сейчас не люблю. Да и внук не любит. Особенно после того, как получил лет двадцать назад Звезду из-за чужого разгильдяйства. Два танка в одном бою – не шутка. А что было ещё делать? Какой-то говорун утверждал, что танков в той тихой балканской деревне быть не должно, и что стрелков для неё вполне достаточно. Ага, как говорится, конечно… Так и хромает с тех пор слегка. Сустав заменили на титановый, за двадцать лет прижился как родной. Приезжал недавно, показывал новую юбилейную медаль. Выдали, как ветерану Балканского конфликта.

Мой внук – ветеран. Ужас. Даже не так, а вот так – УЖАС. Н-да… Мои дети выросли и состарились, мои внуки выросли и уже немолоды, мои правнуки выросли и, того гляди, начнут рожать детей… Столько не живут. И, в принципе, мне, наверно, не страшно помирать, но до чего же нынче жить ИНТЕРЕСНО. Просто жить и наблюдать за тем, как все оно происходит. Именно сейчас, когда на дворе стоит месяц май, когда у Игоря и Киры, того гляди, родится дочь, когда последние двадцать лет постоянно случается что-нибудь занимательное, то Луна, то Антарктида, то Марс, то ещё что-то в том же духе… Совсем не та унылая тягомотина, отягощенная тупым развлекательством в массах и устойчивым идиотизмом во власти, которую я пережил полвека тому назад. Совсем не те времена, совсем не те песни. Даже музыка уже совсем не та. Всё не так. Иногда я сам себе кажусь одиноким престарелым ящером, с недоумением взирающим на жизнерадостное мельтешение какой-то новой, неизвестной доныне теплокровной жизни. Последним из безнадёжно вымерших и окончательно забытых динозавров. Да, моё поколение музыкантов давным-давно кануло в Лету, и памяти о них почти не осталось. Да, рок-н-ролл – мёртв. Но, может быть, оно и к лучшему.

Арефьев Александр 280: Страшное проклятье Фобоса. О сказках, ставших былью

Флагман космического флота СССР несся в потоке солнечного ветра по направлению к Марсу. Первенец полноценных межпланетных многоразовых космических кораблей – «Тантра» блестела отполированной еще в атмосфере Венеры броней, переливаясь всеми лучами радуги. Капитан и единственный член экипажа Виктор сидел «за штурвалом» перед экраном бортового компьютера и вручную корректировал угол установки электромагнитного поля-паруса, ловящего потоки солнечного ветра, чтоб выжать из них максимум скорости и энергии. «Примерно через сутки скорость корабля сравняется со скоростью солнечного ветра и можно начинать лавирование к Марсу. А потом еще прицеливаться, чтоб свернуть и влететь прямо в атмосферу Марса не промахнувшись. Такие сложные маневры автоматике самой оставлять нельзя. Надо сейчас поспать пока есть время, и проснуться перед лавированием» – думал капитан. Он решил пока расслабиться. В невесомости расслабиться можно в любом месте, и Виктор, изменив угол спинки кресла, принял лежачее положение. Его взгляд уперся в красный вымпел, треугольной формы, обрамленный вышивкой со специальным шнуром сверху для крепления. Когда-то в детстве будущий капитан космического винджамера получил этот вымпел за призовое место, выигранное им на детских соревнованиях по парусному спорту в Одессе на кубке Маринеско. Навыки парусного спорта очень пригодились Виктору, когда тот, покинув свой приморский южный город, поступил в воздушно-космическую академию на факультет, который готовил пилотов на совершенно новый класс космических кораблей – серии «Т». Головной корабль этой серии – «Тантра» в годы его юности уже строился на стапелях Северодвинска, где в старину строили подводные лодки. Поморские мастера-умельцы применяли старинные проверенные способы сплавки титановых, вольфрамовых, молибденовых и рениевых сплавов, сшивая сверхпрочный дисковидный корпус звездолета. А курсант Виктор в качестве одного из обязательных экзаменов должен был совершить одиночное кругосветное или сопоставимое по сложности с ним путешествие на парусной яхте. Ему выпало проплыть вдоль всего побережья Тихого океана от Владивостока до Владивостока по часовой стрелке. Чего только не сделаешь, чтоб попасть на звездолет своей мечты, а Виктор им в те годы просто бредил. И сейчас, засыпая, он дословно вспоминал, как рассказывал на экзамене общее описание «Тантры»:

……. «Основным недостатком старых космических кораблей был низкий КПД. Много энергии уходило на трение, разгон, торможение, выделение звука и света и т. д. Космический корабль класса «Тантра» обладает КПД, приближающимся к 100 %, и не только несет энергию (топливо) с собой, но и получает из окружающей среды, а так же пускает в дело выделяемый звук и свет от работающего двигателя. При его создании за основу был взят имевшийся в СССР в Ленинграде в конце 20 века проект аэрокосмолета «АЯКС» с прямоточным МГД (магнитогазодинамическим) двигателем. В этом проекте было предусмотрено использование энергии от трения обшивки для получения энергии для полета. В указанную конструкцию добавили возможность работы двигателя в прямоточном режиме. У Тантры отсутствовали шасси и люки для них (экономия веса и места). Взлетала она при помощи электромагнитной подушки (не соприкасаясь с взлетной полосой), создаваемой МГД двигателем и гравитационной цапфой (об этом устройстве позже). На необитаемых же планетах шасси и вовсе бесполезно. При этом сама взлетно-посадочная полоса представляет собой электромагнитную катапульту, т. е. металлическую сетку с проложенными вдоль рельсами, через которые пропускается ток, создавая электромагнитное поле и импульс, который как электромагнитная пушка, разгоняет аппарат сразу до гиперзвуковых скоростей, на которых начинает работать прямоточный двигатель, и выбрасывает его в атмосферу на гиперскорости. Садится корабль так же на указанную полосу на гиперскорости, пикируя «навстречу» направленного на него магнитного поля полосы, которое гасит скорость и он садится на магнитную подушку. Преимущество такой технологии в том, что взлетная полоса, которая вырабатывает энергию для взлета и посадки, находится на земле и кораблю не надо брать с собой горючее для взлета и начального разгона корабля и его торможения для посадки, что облегчает вес корабля.

Звук, издаваемый двигателем корабля, преобразуется в энергию для полета при помощи эффекта ультразвуковой акустической левитации. На кораблях класса «Тантра» эффект акустической левитации достигается установкой снизу двигателя, работающего в импульсном режиме на нужной частоте (двигателя Пушкина), звук от которого, проходя через нижнюю стенку корабля, как мембрану, отражается от верхних стенок, создавая эффект акустической левитации. Идеальной формой для акустической левитации является колокол. Однако, такая форма неудобна для аэродинамики. По этому форма летающей тарелки, точнее перевернутого летающего блюдца – это конструкторский компромисс между идеальной формой для эффекта акустической левитации (колоколом) и идеальной аэродинамической формой для гиперзвуковика (летающим крылом). Также акустическая левитация наделяет корабль способностью маневрировать в полете не хуже вертолета даже на гиперзвуковых скоростях (что, например, важно при заходе на посадку на магнитную полосу на гиперзвуке). Кстати, именно по этому корабли типа «летающее блюдце» летают бесшумно – весь вырабатываемый двигателем звук не выбрасывается в атмосферу, а преобразовывается в акустические импульсы для полета.

Для взаимодействия магнитного поля корабля с атмосферой, ионосферой и гравитационным полем планеты, а так же созданием аэродинамической и электрической левитации, служит гравитационная цапфа (гравицапфа). Она представляет собой пропеллер, аналогичный пропеллерам на турбореактивных двигателях, установленный горизонтально под кабиной экипажа в отдельном отсеке почти на всю длину корабля (кстати, пропеллер, будучи круглым, удачно вписывается в круглую форму летающего блюдца). Кстати, на некоторых чертежах летающих тарелок 3 Рейха этот пропеллер показан. При полете, спереди в данный отсек направляют воздух воздухозаборники корабля. Сам пропеллер находится на магнитной подушке и не имеет механических креплений со статическими частями корабля, находясь в состоянии свободного вращения. Таким образом, сила трения на пропеллер не действует, и он может крутиться в отсеке с гиперскоростью. Проходящий через пропеллер воздух затем поступает в МГД-ускоритель. При этом сам пропеллер является ротором, а стенки отсека статором, создающим электромагнитное поле, т. е. является МГД-генератором. При торможении корабля, когда МГД-ускоритель отключается, воздух, проходя через лопасти, вращает этот ротор, вырабатывая и накапливая энергию электромагнитного поля корабля (т. е. гравицапфа, при разгоне работает, как электромагнитный двигатель, а при торможении – как электромагнитный генератор). Это позволяет сэкономить значительную часть энергии, обычно выбрасываемую в пространство при разгоне и торможении корабля, подобно тому, как электромагнитные тормоза автомобилей-гибридов, при торможении преобразовывают энергию торможения в электричество, которое в дальнейшем используется для движения.

Кроме того, электромагнитное поле, которое вырабатывает гравитационная цапфа и МГД-генератор, необходимо в открытом космосе для защиты экипажа от космической радиации. Так же электромагнитное поле «Тантры» можно использовать как парус для солнечного ветра. Заходя в поток солнечного ветра, корабль нужно расположить в потоке, таким образом, чтоб электромагнитное поле корабля притягивающим полюсом было направлено вперед, а отталкивающим полюсом – назад относительно направления потока. В открытом космосе в условиях невесомости отсутствия вблизи магнитных полей иных планет, мощное электромагнитное поле корабля распространится на сотни километров. При этом притягивающий полюс, работая в режиме магнита, втягивает частицы солнечного ветра в радиусе сотен километров впереди в воздухозаборник корабля, позволяя МГД-двигателю работать так же, как и в ионосфере земли. То есть этот полюс работает в режиме солнечного винджамера (выжимателя солнечного ветра). Отталкивающий полюс, работая в режиме антимагнита, отталкивает частицы солнечного ветра, которые «догоняют» его сзади и при этом получает ускорение от них (сила действия равна силе противодействия), которое передается кораблю, генерирующему поле, разгоняя корабль. Т. е. этот полюс работает в режиме солнечного паруса. При этом если скорость корабля сравняется со скоростью солнечного ветра, то солнечный парус станет бесполезным (т. к. парусник не может разогнаться до скорости, превышающей скорость ветра). Но зато корабль станет «догонять» впереди летящие частицы солнечного ветра и количество этих частиц, «всосанных» в сопла МГД-двигателя начнет возрастать, из-за чего начнет возрастать тяга двигателя и корабль начнет набирать скорость, превышающую скорость солнечного ветра. Это приведет к тому, что электромагнитное поле «догонит» и притянет в сопла еще больше частиц, что еще больше увеличит тягу корабля, т. е. скорость корабля начнет увеличиваться по параболе.

При заходе к планете, имеющей атмосферу (например, Марс), корабль должен заходить в верхние слои атмосферы и вылетать из них, кружа вокруг планеты по элептической орбите, постепенно гася об атмосферу планеты скорость. При этом атмосферный газ планеты (даже разряженный) проходя через отсек с гравитационной цапфой на гиперскорости, раскрутит ее пропеллер до гигантской скорости. Таким образом, работая в режиме генератора, гравицапфа не даст потерять большую часть энергии, потраченную на разгон корабля (как это происходит на современных аппаратах), а преобразует ее в мощное электромагнитное поле, которое затем можно, например, использовать для работы МГД-генератора и для создания антигравитации при посадке на планету (правда, без электромагнитной взлетной полосы на Марсе возникнет проблема со взлетом, но, учитывая слабую гравитацию Марса, электромагнитного поля корабля для антигравитации в купе с его мощными двигателями должно хватить для старта с этой планеты).

При заходе в поток солнечного ветра, когда скорость корабля значительно ниже скорости солнечного ветра, может возникнуть ситуация, когда притягивающий полюс корабля притянет все частицы солнечного ветра в пределах действия своего поля впереди корабля. Это приведет к тому, что они перестанут поступать в МГД-двигатель и он остановится. В этом случае рекомендуется применить маневр «лавирования в солнечном ветре». Кораблю, не меняя направления его движения в солнечном ветре, рекомендуется придать боковое движение так, чтоб его траектория напоминала неправильную спираль. Тогда поле корабля, смещаясь в бок по направлению движения солнечного ветра, сможет и дальше притягивать в двигатель частицы ветра, находившиеся «сбоку» от курса по прямой. В случае, если маршрут полета не совпадает с направлением солнечного ветра, то при прохождении через него рекомендуется направлять магнитное поле корабля таким образом, чтоб максимально ускорится и направить корабль к цели (все это отдаленно напоминает судоходство под парусом, но с поправками на невесомость и трехмерное пространство).

Самая большая проблема при космических полетах на «Тантре» та же, что и у палубной авиации – взлететь и разогнаться сложно, но сбросить скорость и сесть во много раз сложнее. При посадках на планеты с атмосферой (главным образом на Землю), скорость гасится заходами в верхние слои атмосферы по элептической орбите (описано выше). Если скорость слишком высока, и сразу заходить в верхние слои опасно, то рекомендуется при приближении к Земле сначала выполнить маневр «лунный тормоз». При подлете к Земле рекомендуется сначала пролететь вблизи от поверхности Луны (благо там нет атмосферы) и, развернувшись, перпендикулярно ее поверхности, направится к Земле. В этом случае гравитация Луны, воздействуя на корабль, снизит его скорость. Сейчас в планах освоении Луны планируется построить там крупную электромагнитную взлетно-посадочную полосу, которая одновременно выполняла бы роль тормоза для возвращающихся на землю кораблей класса «Тантра». Возвращающийся на большой скорости корабль сначала пикировал бы к поверхности Луны на эту полосу, которая направляла бы электромагнитные импульсы ему навстречу, а затем, частично сбросив скорость, как от пролета над указанной полосой (не садясь на нее), так и от гравитации Луны, направился бы к Земле. В этом плане отсутствие атмосферы Луны – большое благо. Во-первых, это позволяет кораблям на космических скоростях приближаться к поверхности Луны для взаимодействия с электромагнитным полем «тормозной полосы», что немыслимо для планет с атмосферой (корабли бы там сгорали). Во-вторых, это делает безопасным пролет кораблей вблизи от оборудования. Ведь, даже если сделать такой корабль, который при полете у поверхности Земли на третьей космической скорости не сгорал бы в атмосфере, то при его пролете образовывалась бы такая ударная волна воздуха, которая сносила бы и электромагнитную полосу и все остальное в радиусе сотен километров еще до подлета корабля.»…………… Вспоминая этот развернутый ответ на экзаменационный вопрос, Виктор заснул в кресле за пультом.

К вышесказанному остается добавить, что подобный класс космических кораблей был только у СССР. Теоретически их могли бы строить и другие страны, но у них, помимо технических проблем имелась еще одна. Дело в том, что в конструкции «Тантры» была необходимость широко применять такой редкоземельный металл, как рений. А, как известно, единственное на Земле месторождение рения находится на острове Итуруп Южно-Курильской гряды, которая была завещана Советскому Союзу Великим Сталиным (дотянулся таки проклятый!). По этому, кроме СССР, ни одна страна не могла добывать рений в объемах, необходимых для строительства космических кораблей, подобных «Тантре», а использование альтернативных металлов значительно снижало характеристики звездолетов. Советские звездолеты этого класса уже начали относительно регулярно летать и садиться на Луну, а сам головной корабль «Тантра» летал уже в атмосферу Венеры, собрав образцы венерианского воздуха на разных высотах, выбросив в атмосферу и на поверхность кучу зондов. Теперь ученые Земли выводят из сероводородных анаэробных бактерий Черного моря генетически измененную их породу, способную прижиться на Венере и перерабатывать содержащуюся в облаках этой планеты серную кислоту, выделяя кислород.

На стапелях бронированный корпус «Тантры» и остальных кораблей Т-класса: «Теллур», «Темное пламя», «Тахмасиб», «Таймыр», делали шершавыми, как броню древних танков Т-34, однако, летая на гиперзвуке в атмосфере земли, звездолеты полировали броню об атмосферу, и, чем больше было полетов, тем ярче она сверкала. И здесь «Тантра» была вне конкуренции. Во время нескольких прохождений сквозь сверхплотную атмосферу Венеры, ее корпус так отполировался, что на солнце не просто сверкал, а переливался всеми цветами радуги и теперь был самым красивым в космофлоте СССР и, разумеется, всего человечества.

Виктор по итогам конкурсного отбора обошел даже капитана, летавшего на ней в атмосферу Венеры, и теперь вел звездолет к Марсу. Вообще-то у руководства СССР был соблазн сразу в первый же полет сесть на красную планету – благо там, в отличие от Венеры, низкая гравитация и разряженная атмосфера. И хотя «Тантре» посадка на Марс теоретически была по плечу, но в программу полета входило только вхождение и пролет сквозь атмосферу Марса, а также попутное изучение планеты с воздуха и сбор образцов атмосферы. И то это намечалась сделать в рамках торможения в марсианской атмосфере по пути к основной цели экспедиции – подлету и изучению спутника Марса, к Фобосу. А на Марс потом будут садиться более совершенные звездолеты новой серии с солидными взрослыми названиями: «Фридрик Цандер» и «Николай Королев».

Фобос занимал в планах СССР особую роль. Во-первых: изучение с Земли спутников Марса показало, что с высокой долей вероятности в них может содержаться вода. Если в ходе этой экспедиции удастся ее обнаружить на Фобосе, то это значительно облегчит последующие экспедиции на Марс. Ведь помимо своего основного назначения, воду можно будет расщеплять на кислород и водород (основное топливо звездолетов класса «Т»). Во-вторых: внутрь Фобоса планировалось со временем пробурить шахты и создать в них крупную орбитальную базу как плацдарм для последующего броска на Марс.

В-третьих (самое грандиозное): в перспективе планировалось построить геостационарный лифт на Марсе, используя один из его спутников. Как известно Фобос вращается очень близко к своей планете, ниже геостационарной орбиты Марса. Из-за этого на поверхности Марса его восход наблюдают на западе, а закат – на востоке (если есть, кому наблюдать). Существовали планы при помощи управляемых взрывов поднять его на геостационарную орбиту над горой Павлина, которая находится прямо на марсианском экваторе, на плато Фарсиды. Затем предполагалось соединить Фобос с г. Павлина сверхпрочными тросами и пустить по ним космический лифт. В перспективе планировалось так же провести тросы от Фобоса к соседними горам плато Фарсиды: Аскрийской и Арсия. Успех этого проекта значительно бы снизил затраты на последующую колонизацию Марса, так как из полетов к этой планете была бы исключена дорогостоящая стадия посадки-взлета на Марс. А Фобос превратился бы в причал для звездолетов, с которого бы люди и грузы спускались и поднимались обратно на орбитальных лифтах.

Отвлекаясь от темы, следует заметить, что проекты космических лифтов на геостационарную орбиту на Земле существовали с конца 20 века, однако из-за технических трудностей до сих пор не были воплощены. На красной планете такой лифт построить намного легче. Марс ведь в три раза меньше Земли. То есть вес тросов на нем так же окажется в три раза меньше. Соответственно, геостационарная орбита Марса значительно ниже земной – это то же значительно снижает длину (и опять же вес) тросов. Кроме того, на девятикилометровой вершине горы Павлина и без того разряженная атмосфера практически уже отсутствует и это еще больше снижает требования к прочности тросов космического лифта. В принципе, технологии создания тросов для марсианского космического лифта (на порядок менее прочных, чем для аналогичного земного) существовали на Земле уже с начала 21 века. И если бы сейчас их удалось воплотить на Марсе, то со временем технология и практика ее использования совершенствовались, и это приблизило бы процесс создания космических лифтов на Земле.

В принципе все вышеописанные планы и проекты относительно Фобоса существовали в СССР с конца 20 века, однако по злому стечению обстоятельств, все попытки нашей станы отправить автоматические аппараты к Фобосу по разным причинам заканчивались провалами. Последняя неудача случилась несколько лет назад, когда советский межпланетный зонд «Парус» долетел до Фобоса, провел на нем кучу исследований и даже взял с него образцы грунта, но при отлете от спутника рухнул на красную планету. В советскую космонавтику прочно вошло понятие «проклятье Фобоса», которое даже стало оказывать психологическое давление на работников космической отрасли. По этому полет «Тантры» к Фобосу помимо научной ставил перед собой и идеологическую задачу – во всех смыслах этого слова снять «проклятье Фобоса» и реабилитироваться за все прошлые неудачи.

Виктор проснулся и первым делом проверил показания приборов. Все системы корабля работали в штатном режиме, полет проходил строго по плану. Капитан прочитал очередную радиограмму из ЦУПа и отправил свой дежурный рапорт в ответ, хотя бортовой компьютер «Тантры» и так отправлял через определенный промежутки времени радиограммы с отчетами о работе систем корабля и собранными данными с внешних камер и датчиков, так как любая информация, получена в таком далеком космосе, представляла научный интерес. Прямая связь с Землей была невозможна из-за больших расстояний. Вообще-то существовал ряд проблем со связью у кораблей класса «Тантра». В плотных слоях атмосфер планет эти корабли, летящие на гиперзвуке, создавали впереди себя плазменный экран, который глушил радиоволны. Солнечный ветер, в потоках которого эти корабли обычно летают, так же глушит связь. С аналогичной проблемой в свое время столкнулись ВВС СССР, когда их военные самолеты стали использовать плазменные экраны для невидимости от радаров. Плазма вместе с вражескими радарами глушила и связь, и собственный радар советского самолета. Однако наши ученные вскоре нашли технологию, которая позволяла работать связи и собственному радару внутри плазменного облака. Теперь эта некогда сугубо военная технология используется на звездолетах класса «Тантра».

Еще раз перепроверив «вручную» расчеты компьютера Виктор дал команду начать маневр к Марсу. Звездолет «вынырнул» из потока солнечного ветра с таким расчетом, чтоб достигнуть красной планеты и выйти на эллиптическую орбиту вокруг нее. На низком участке эллипса орбиты предстояло пройти сквозь атмосферу Марса, погасив скорость с третьей космической до орбитальной марсианской. При торможении об атмосферу Марса значительная часть энергии трения будет преобразована гравицапфой, усилив электромагнитное поле корабля, которое порядком «истощилось», пока «Тантра» использовало поле-парус, летя в солнечном ветре. Кроме того, трение корпуса об атмосферу Марса нагреет отсеки с топливом под обшивкой корабля до сверхвысоких температур. Это значительно повысит калорийность топлива, которое понадобится для маневров при подлете к Фобосу. Разумеется, в ходе пролета сквозь атмосферу Марса в автоматическом режиме будут собраны образцы атмосферы, произведена съемка и сканирование поверхности – короче, это само по себе огромное достижение.

Звездолет врезался в атмосферу Марса. Расслабляющее ощущение невесомости для космонавта сменилось болезненной перегрузкой, которая вдавила его в кресло, несмотря на слабую гравитацию этой планеты. Через пару минут такого полета Виктор привык, и уже было собрался дать очередную радиограмму о том, что все идет по плану.

Внезапно «Тантру» сотряс удар, как будто она пробила стену или налетела на препятствие, и завыла серена. Виктор сразу начал проверять показания приборов, пытаясь разобраться в случившемся. О случившемся ЧП компьютер корабля отправил радиограмму в автоматическом режиме со всеми показаниями приборов. Приборы показывали, что скорость корабля значительно снизилась и продолжала падать намного быстрее расчетного. Виктор быстро принял решение выйти на орбиту Марса, пока «Тантра» не упала на его поверхность, а там уже разбираться, что к чему. Он вжался в кресло и включил прямоточный двигатель для рывка в околомарсианское пространство. Однако ожидаемого резкого ускорения не произошло – двигатель не работал. Виктор несколько раз попытался запустить его, но безрезультатно. «Тантра» продолжала на гиперзвуке планировать в атмосфере красной планеты, а ее капитан обдумывал случившееся и пытался разобраться в показаниях приборов.

Когда скорость звездолета уже упала ниже первой космической для Марса, из ЦУПа пришло сообщение. В нем говорилось, что данные приборов звездолета уже проанализированы ученными, и они пришли к таким выводам: Врезавшись в атмосферу Марса на гиперзвуке, звездолет создал мощную ударную воздушную волну. Она достигла поверхности и подняла марсианскую пыль в атмосферу. При этом, волна наложилась на раннее неизвестные атмосферные явления Марса (всякие там циклоны-антициклоны) и значительно усилилась, в итоге вызвав мощную пылевую бурю. Когда «Тантра» снижаясь, вошла в эту бурю, частицы пыли через сопла проникли в отсек гравицапфы и прямоточную камеру двигателя. Там они намагнитились от поля гравицапфы и прилипли к стенкам ее отсека и двигателя. Теперь автоматика звездолета блокировала запуск двигателя, так как нахождение в камере посторонних веществ приведет к его взрыву. Виктора просили продержаться и полетать в атмосфере Марса, пока в ЦУПе будут думать. И еще добавили, что уже звонил Верховный и пригрозил в случае провала экспедиции отправить всех лихтенштейнских и гибралтарских шпионов на Гондурасканал.

Дочитав до конца радиограмму, капитан «Тантры» задумался о том, чем ему лично грозит провал экспедиции и, чтобы прогнать дурные мысли, стал вспоминать что-нибудь веселое. Почему-то ему вспомнилось происхождение фраз «лихтенштейнский шпион» и «Гондурасканал». После Смуты, когда правоохранительные органы Союза стали расследовать преступления казнокрадов всех мастей, вдруг выяснилось, что сроки давности по экономическим преступлениям во многих случаях уже прошли, а в одной не в меру европейской и демократичной союзной республике эти статьи и вовсе были декриминализированы. Разумеется, о внесудебных либо внеправовых расправах в правовом советском государстве речи идти не могло. Поэтому Верховный суд СССР принял постановление, в котором разъяснил, что все случаи казнокрадства и прихватизации, когда наносился ущерб трудящимся либо обществу, следует квалифицировать как государственную измену в пользу того государства-офшора, куда выводились и прятались деньги. В кодексах всех союзных республик наказание по этой статье предусмотрено больше, чем за убийства, и сроки давности, соответственно, были максимальные. После этого за измену родине в форме шпионажа в пользу Кипра, Лихтенштейна, Люксембурга, Гибралтара, Барбадоса, а также Виргинских, Мальдивских островов и других оффшоров на солидные сроки были осуждены многие тысячи шпионов и их пособников. Разумеется, после выявления таких гигантских шпионских сетей соответствующим странам были сделаны ноты протеста и с ними были прерваны дипломатические отношения, а так же запрещены всякие экономические связи с СССР. (По мнению либеральных экономистов, запрет всяких экономических сношений граждан и предприятий СССР с оффшорами нанес советской экономике непоправимый ущерб). В те же годы СССР заключил с Никарагуа договор о строительстве воднотранспортного коридора, параллельного Панамскому каналу. Для этого на реке Сан-Хуан была построена плотина со шлюзами, регулирующая ее сток, и по ней суда смогли подниматься из Атлантики в озеро Никарагуа. А дальше, чтоб не рыть дорогостоящий канал, из этого озера к Тихому океану суда перевозились на железной дороге. Причем, чтоб увеличить габариты возимых судов, была построена шестиаршинная колея (в отличие от стандартной советской пятиаршинной). Благо до сих пор действующая железная дорога с подобной колеей была построена из Петербурга в Царское село еще при Империи, и ее наличие в СССР существенно удешевило создание и испытание техники для Никарагуанской воднотранспортной системы. Правда, эта система могла пропускать только суда относительно небольших габаритов. Однако, после реконструкции и укрупнения Панамского канала пропуск небольших судов стал по нему малорентабельным, поэтому указанная система заняла свою нишу на международном рынке. С легкой руки какого-то юмориста ее стали называть Гондурасканалом, что сильно бесило никарагуанцев. С тех пор в нашем фольклоре, анекдотах, шутках-прибаутках на тему борьбы с коррупцией стали фигурировать лихтенштейнские и им подобные шпионы, которые, в конце концов, отправлялись рыть Гондурасканал.

Пока Виктор вспоминал эту историю, пришла новая радиограмма из ЦУПа. В ней говорилось, что в связи с тем, что размагнитить в полете поле звездолета невозможно, ему придется сесть на Марсе, размагнитить поле, прочистить гравицапфу от налипшей пыли и прямоточную камеру при помощи баллона с воздухом из запасного скафандра, а затем взлететь с Марса и направиться у Земле (горючего и энергии на завершение миссии к Фобосу уже не хватит). Соответствующие программы уже были загружены с Земли в компьютер «Тантры». Кстати, официально ЦУП уже объявил, что в программу полета к Марсу внесены изменения, и мы планируем первую в истории человечество посадку на красную планету. Так что звания почести и даже место на лунном пантеоне Виктору были уже гарантированны.

Капитан вспомнил историю создания лунного пантеона. Когда полеты советских кораблей на Луну стали более-менее регулярными, космонавты отыскали в море Дождей вымпел СССР, доставленный туда советской автоматической станцией еще в 1959 г. Вокруг этой станции и места ее посадки было создано мемориальное кладбище, куда первоначально перевезли прах отцов-основателей советской космонавтики и членов первого отряда космонавтов. В последствии в СССР установилась традиция хоронить на этом мемориале всех советских космонавтов и выдающихся деятелей космической отрасли. Параллельно в другом секторе Луны было создано частное кладбище, где хоронили богатых клиентов, которые (или их родственники) могли себе это позволить. Это считалось очень престижно, так как могила на Луне могла сохраниться бесконечно долго, в отличие от Земли, и это давало немалые средства в бюджет советской космонавтики. Виктор еще подумал, что если он погибнет на этой планете, то на месте его смерти в будущем наверняка появится мемориал пионеров Марса, аналогичный лунному. Но он был полон решимости сделать так, чтоб этого не случилось.

Выйдя в заданный компьютеру из ЦУПа район снижения на посадку, Виктор включил русскую народную песню «Кони привередливые» и разрешил «Тантре» начать маневр.

— Вдоль обрыва по-над пропастью по самому по краю Я коней своих нагайкою стегаю погоняю Что-то воздуху мне мало ветер пью туман глотаю Чую с гибельным восторгом пропадаю пропадаю Чуть помедленнее кони чуть помедленнее…

— разносилось по кораблю. На дисплее высвечивалась нисходящая парабола, обозначающая заданный маршрут посадки и изображение звездолета, наглядно показывающее его положение относительно расчетного курса и отклонение от него. Капитан вручную корректировал маршрут снижения звездолета, и тогда его силуэт на дисплее «возвращался» на параболу. …Хоть немного еще постою на краю Сгину я меня пушинкой ураган сметет с ладони…

— по ходу снижение сопротивление атмосферы Марса, пусть и разряженной, становилось все ощутимее, и «Тантру» начинало трусить. …Мы успели в гости к богу не бывает опозданий Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами Или это колокольчик весь зашелся от рыданий…

— в этот момент завыла сирена, оповещая об опасном снижении над поверхностью. Сейчас поверхность Марса непредвиденно стала целью полета, и капитан отключил сирену. Для посадки он стал переводить гравицапфу в режим антигравитации, чтоб ее электромагнитное поле сработала как магнитная подушка и звездолет сел на нее, как на шасси.

— Только бы намагниченная пыль в гравицапфе не помешала той создать достаточно сильное антигравитационное поле – подумалось ему: Все! Началось! …Коль дожить не успел так хотя бы допеть Я коней напою я куплет допою Хоть немного еще постою на краю…

Гравицапфа сработала исправно и «Тантра» уже скользила на антигравитационной подушке на высоте около метра от песчаной поверхности марсианской равнины, выбранной ЦУПом для посадки. Однако антигравитация – штука энергоемкая и электромагнитное поле гравицапфы таяло на глазах. Капитан закрыл воздухозаборники, чтоб пыль с поверхности больше не набивалась в гравицапфу и прямоточную камеру. Исправно просигнализировав о своей полной разрядке, поле исчезло, и звездолет плюхнулся своим бронированным корпусом на поверхность, поднял столп пыли и замер. Над капитанским мостиком повисла тишина.

— Массаракш! — произнес, придя в себя, Виктор крылатую фразу из старого доброго советского кина, которая, по его мнению, была здесь уместна. Затем он начал проверять системы «Тантры». Убедившись, что с кораблем все в порядке, и даже гравицапфа и прямоточная камера размагнитились, он на всякий случай послал об этом и о своей посадке радиограмму на Землю, хотя бортовой компьютер должен это делать в автоматическом режиме. Полученный спустя время ответ капитана сильно озадачил. Раз он все равно на Марсе и должен выйти наружу для чистки отсеков, то на поверхности он попутно должен собрать максимум образцов марсианских пород. Коробка для образцов с Фобоса была приготовлена в шлюзовом отсеке и на Марсе она теперь кстати, как никогда. Ученные уж успели изучить данные с наружных камер звездолета и указали, в каких местах, наиболее интересных для науки, космонавт должен собрать образцы. Кроме того, Виктор должен был смастерить из подручных средств красное знамя (или что-то на него похожее) и водрузить его на Марсе. Предлагалось использовать руку-манипулятор, которая находилась в шлюзовом отсеке. Изначально предполагалось, что когда «Тантра» подлетит к Фобосу, наружный люк этого отсека откроется и при помощи руки-манипулятора капитан соберет образцы породы со спутника и положит их в специальную корзину, находящуюся в том же отсеке. Там же был и титановый красный флажок, который при помощи этой руки изначально планировалось втыкнуть на Фобосе.

Внезапно компьютер просигнализировал о получении сигнала с поверхности Марса. «Марсиане на связь вышли!» – испугался землянин, но беспристрастная машина быстро остудила его пыл, тут же расшифровал сигнал. Сигнал исходил из черного ящика зонда «Парус» который сообщал свои координаты – пару тысяч километров к востоку от «Тантры». Капитан уже укорял себя за минутную панику. Ведь это было очевидно: планировалось, что «Парус» доставит грунт с Фобоса на Землю. Следовательно, отсек с грунтом и черным ящиком был бронированным, чтоб не сгорел при возвращении через плотные слои атмосферы. А после падения на Землю он должен отзываться на сигналы, чтоб его нашли. Упав на Марс, черный ящик продолжал работать по старой программе и, перехватив радиосигнал «Тантры» на Землю, исправно отозвался.

После небольшого замешательства Виктор вернулся к насущным заботам и, открыв внутренний люк шлюзового отсека, открутил универсальным ключом руку-манипулятор и достал его из отсека вместе с титановым флажком. Затем он при помощи того же ключа распрямил манипулятор и зажал в его клешне красный флажок. Получилось несолидно. Космонавт начал машинально смотреть по сторонам, пытаясь что-то придумать. Вдруг взгляд его упал на вымпел кубка Маринеско красного цвета. Он снял его и сначала попытался прикрепить его как флаг к импровизированному древку из манипулятора но, в конце концов, зажал вымпел в виде штандарта в его клешню. С этим импровизированным штандартом он засобирался наружу. Но сначала он послал на Землю радиограмму с отчетом и фотографией сделанного им флага и дождался ответа, в котором указывалось, куда лучше водрузить сделанный Виктором штандарт, чтоб в камеру попало, но надписей на вымпеле видно не было.

Перед выходом космонавт достал запасной скафандр и отсоединил от него баллон с воздухом. Затем Виктор надел шлем на скафандр, который был на нем и загерметизировал свой костюм. Перед внутренним выходом шлюзового отсека его охватило смятение. Виктору вдруг начало казаться, что по возвращению он не сможет открыть люки и задохнется на поверхности планеты. Для того чтоб придать себе уверенности космонавт трижды открыл и закрыл люк, проверяя исправность механизма. Затем, прихватив баллон с воздухом от запасного скафандра иимпровизированный флаг, он вышел в шлюз. Закрыв внутреннюю дверь, Виктор, как будто ныряя в омут, одним махом открыл наружный люк и, оставив открытым шлюзовой отсек, выбрался на поверхность Марса.

Ничего необычного он не испытывал. Это было даже странно. Вроде бы первый человек на чужой планете, а все как-то буднично. Не теряя времени, космонавт подошел к носовой части корабля и запрыгнул наверх, благо низкая гравитация позволяла прыгать втрое выше, чем на Земле. Добравшись до воздухозаборника, Виктор сначала собрал налипшую пыль с внутренней поверхности в нем (ценный для науки материал – пыль с противоположной стороны Марса). Затем он направил шланг запасного баллона в воздухозаборник и до отказа отвинтил кран подачи воздуха, чтобы выдуть пыль из отсеков. Когда в них нет электромагнитного поля, размагниченная пыль больше не прилипает и ее легко выдуть, тем более, что влага в марсианской пыли отсутствует. В условиях разреженной атмосферы Марса сила сжатого воздуха многократно усилилась и с противоположной стороны сопла «Тантры» буквально отрыгнули столп пыли. Закончив чистку внутренних отсеков от пыли, космонавт спрыгнул на поверхность и направился собирать образцы марсианских пород в тех местах, которые указали ему из ЦУПа. Так как ходить при пониженной гравитации было непривычно, космонавт передвигался небольшими прыжками. Справившись с этой задачей и под завязку заполнив корзину для образцов в шлюзовом отсеке, Виктор теперь достал из него самодельный флаг и направился к возвышенности, указанной ему в последней радиограмме. Забравшись на каменистую возвышенность, которая находилась в центре фокуса одной из наружных камер корабля, Виктор, стараясь вести себя максимально торжественно и фотогенично, воткнул флаг в расщелину в породе и обложил основание флагштока булыжниками для прочности. Поле этого он направился обратно на «Тантру».

Задраив за собой внутренний люк шлюза, Виктор вздохнул с облегчением и снял шлем. Заняв место в кресле за пультом, он отправил радиограмму об успешном выполнении всех инструкций и решил, не мешкая взлетать. Виктор с сожалением отметил, что Фобос в это время как раз спрятался на противоположной от маршрута «Тантры» стороне орбиты Марса. Даже сфотографировать его вблизи на прощанье не получится! А горючего на продолжение мисси к нему нет – впритык до Земли осталось.

И тут Виктор внезапно принял решение. Он дал компьютеру задание рассчитать наиболее рациональный маршрут полета и посадки к месту крушения «Паруса». После этого решительно дал команду на взлет.

Импульсный двигатель без происшествий поднял «Тантру» над поверхностью и она, поднимаясь все выше, летела к намеченной цели. По дороге в атмосфере графицапфа раскрутилась и намагнитилась, создав при посадке достаточное антигавитационное поле. Виктор, уже как бывалый, смело вышел на поверхность и направился к месту падения «Паруса». Там он откапал его бронеотсек с черным ящиком и главное – с образцами грунта с Фобоса и доставил их на борт своего корабля, благо при пониженной гравитации работа спорилась.

Затем Виктор снова поднял «Тантру» и начал разгон. На гиперзвуке заработал прямоточный двигатель и вынес звездолет за пределы гравитации красной планеты. Капитан при помощи компьютера принялся распределять последние крохи горючего, чтоб хватило до Земли.

В ЦУПе в это время полным ходом шла пресс-конференция, на которой руководители советской космонавтики объясняли журналистам, что первая в истории посадка на Марс и выход на его поверхность космонавта изначально планировались в ходе экспедиции «Тантры», но только при наличии благоприятных обстоятельств, и именно по этому об этих планах сразу не информировали общественность. А штандарт вместо флага, да еще и такой необычной формы – так это наши ученные специально разрабатывали его, во-первых, складным, а во-вторых, с учетом слабой гравитации и разряженной атмосферы планеты, где обычный флаг смотрелся бы некрасиво.

А некоторые западные издания и значительная часть нашей либерально-оппозиционной общественности уже начали писать статьи на тему отсталой советской техники и расхлябанных и некомпетентных сотрудников нашей космонавтики, из-за которых провалилась очередная попытка изучения спутника Марса. Страшное проклятье Фобоса продолжало висеть над советской космонавтикой.

Использованные материалы (в рассказ не входят, публикации не подлежат):

Действительно, единственное в мире разведанное месторождение рения находится на

Итурупе: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%E5%ED%E8%E9

Проект АЯКС: http://www.testpilot.ru/russia/leninets/ajax/ajax.htm

Солнечный-ветер: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D1%EE%EB%ED%E5%F7%ED%FB%E9%E2%E5%F2%E5%F0

электромагнитная катапульта: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%B3%D0%BD%D0%B8%D1%82%D0%BD%D0%B0%D1%8F%D0%BA%D0%B0%D1%82%D0%B0%D0%BF%D1%83%D0%BB%D1%8C%D1%82%D0%B0

Известные науке способы левитации: http://www.metodolog.ru/01346/01346.html

кстати, удивительно, что такое распространенное в природе явление, как акустическая левитация, до сих пор мало изучено. Например, майский жук по своим аэродинамическим характеристикам вообще летать не должен. Дополнительную подъемную тягу ему обеспечивает характерное жужжание, которое он издает при полете. Оно отражается от его расставленных надкрыльников, создавая подъемную силу за счет эффекта акустической левитации.

двигатель Пушкина: http://neuromir-tv.livejournal.com/25328.html

торможение в автомобилях-гибридах: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B5%D0%BA%D1%83%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%B8%D0%B2%D0%BD%D0%BE%D0%B5%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%BC%D0%BE%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5

космический лифт: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D1%81%D0%BC%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%D0%BB%D0%B8%D1%84%D1%82

диск белонце: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D0%B8%D1%81%D0%BA%D0%91%D0%B5%D0%BB%D0%BE%D0%BD%D1%86%D0%B5

http://stoker.by.ru/np3.html

КвотчерМарамак 279: Чемпионат войны

Клеммник услышал сигнал входящего сообщения и прореагировал как и всегда – то есть никак. Отрываться от своей возни и терять мысль ему не хотелось, а в драматические сообщения, успевающие в последние секунды, он не верил ни в какую. Собственно, в них видимо не верил и Устав, раз предписывал включать воспроизведение только по мере возможности. Игорь «Клеммник» Сухов протёр подуставшие яблоки, которые глазные, машинально щёлкнул по клавиатуре «сохранить», и только потом включил связь.

«Декодирование… Центр управления Д-14-2 – тактической группе Н-2-С. Определённая общим порядком точка поворота на курс сближения с целью – 12 (координаты прилагаются). Последний определённый порядок построения групп противника – схема 4. Допустимое расхождение с рассчётным временем маневра не более 1,2 %. Думайте головой.»

Клеммник и без последнего предложения задумался головой, вывел на экран навигационную сетку и прикинул, что получается. Не то чтобы это входило в его прямые обязанности, но тем не менее… космонавт повозился в скафандре и не отрывая взгляда от экрана, хлебнул чаю из мягкой фляжки. Хлебать из твёрдой посуды в условиях невесомости – сущий иллюзион, а никаких вращающихся секций на этом судне не имелось, как и ещё много чего другого лишнего. Фрегат типа «рожь» снаружи походил на авиабомбу, а по сути состоял из двигателя, интегрированного с главным калибром, и по большей части представлял из себя одну большую пушку.

Клеммник не успел сделать никаких некомпетентных выводов из полученного сообщения, как по близкой связи раздался требовательный писк. Ядерный батон, подумал Гарик, люто нарушаю инструкции! Декодирование это одно, а тем не менее есть стандартная процедура утверждения подлинности сообщений – хорошо, что есть крыса.

— Крысо, спокойно! — сказал Клеммник, — Получил только две секунды назад!

— Не две, а сто сорок две с полтинной, — точно ответил крыса, — Опознавание провёл, передача чистая. Что намереваешься предпринять в связи с?

— Пока не знаю, — не менее точно ответил Клеммник, — Я головой думаю не так быстро, как некоторые.

— Тогда раскинь, а потом скажешь, — и крыса отключился со связи.

Космические расстояния способствовали затратам космических объёмов времени и оттого самые резкие маневры превращались в гонки хромых улиток – хотя прогресс пространственных движителей и прочих космических технологий за последнее время был огромен, никаких прыжков через политбюро-знает-что пока не изобрели. По крайней мере это давало возможность любое решение взвешивать раз по сто. До одури, подумал Клеммник, хлебнул ещё чаю и принялся взвешивать. Чай кстати сказать прислала ему подруга Канифоль, из собственоручно набранного в родных сибирских лесах, но космонавт про это не вспоминал, ибо бдил.

Соразмерно результатам бдения была принята программа действий; соразмерно оной, группа начала выстраиваться в боевой порядок ещё до смены курса: локаторы не фиксировали ровным счётом никаких признаков опасности, но бережёного политбюро бережёт. Для этого следовало сделать немало всяких операций – запустить звенья охранения, вернуть на фрегаты поддержки те машины, что дежурили ранее, и дозаправить. Кроме того, пришла пора запустить автономные ракетные установки, потому как их приведение в боевой режим требовало времени.

Клеммник раздал команды аппаратам и убедился, что всё в пределах нормы. Подняв взгляд от экрана, он мог видеть просто через прозрачную броню, как пересекающимся курсом прошло звено котанков, возвращаясь к кораблю поддержки; видать их было только по светящимся сопловам, потому как любой боевой аппарат флота покрывался маскировочным покрытием, матово-чёрным в оптическом спектре. На фоне россыпей звёзд и Млечного Пути выделялся только диск Урана, а Солнце с такого расстояния выглядело не особо впечатляющей звездой. Пространство за орбитой Сатурна советские космонавты называли «куматенегонность», что расшифровывалось как «КУда МАкар ТЕлят НЕ ГОнял»; это была сущая правда, большой базовый корабль «Макар» пока что никаких телят сюда не гонял.

Кого-нибудь могли бы и ударить по голове целые световые часы до Земли, но только не Клеммника – и как само по себе, и главное от сознания того, что с такими игрушками чем дальше, тем лучше. Космонавт помахал рукой в том направлении, где навигационный экран рисовал Землю, и закрыл обзорные окна: сферическая крышка командного модуля повернулась, закрывая секторами прозрачные панели, а сам модуль спрятался глубже в гнездо в корпусе корабля, чтобы не торчать и не дразнить шального осколка. Хотя снаружи не имелось никакого освещения, с закрытыми окнами в отсеке сразу стало сумрачно, только слегка мерцали зелёным экраны и панели аналоговых приборов.

Если в старые времена на международных переговорах кое-как удавалось создать видимость, цитата, «атмосферы полного взаимопонимания», конец цитаты, то к 30 м годам стало понятно, что назревает кризис. Окончательно сменивший общественную формацию Советский Союз начал развиваться не «как положено», а в геометрической прогрессии, что вызвало в капстранах массовое банкротство производителей кирпича. Для советского внешнеполитического ведомства стало крайне затруднительно вести разумные переговоры с людьми, для которых справедливость по прежнему выражалась в числе денежных знаков, прибавленных именно на их счёт. Поначалу этим и воспользовались – во время очередного нефтяного кризиса СССР выплатил астрономическую сумму в обмен на оставление в покое нефтедобывающего Ирана.

После того как эффективные менеджеры пришли в себя от такого счастья, а на Ближнем Востоке накрепко окопались миротворцы стран Варшавского Договора, выяснилось неприятное обстоятельство – вброс обрушил рынки и привёл к жёсткому финансовому кризису. Не будучи самоубийцами – ну по крайней мере уж в открытую – капиталисты приняли меры к предотвращению подобных событий в дальнейшем, и изобрели программу против того, чтобы, цитата, «красные нищеброды не скупили весь свободный мир по кускам», конец цитаты.

А тем временем в «свободном мире» продолжали происходить эпидемии демократии, оборачивавшиеся милионными жертвами среди людей и превращением цветущих стран в отравленные пустыни. Советский Союз же был коммунистическим не потому, что флаг красный, и не собирался поплёвывать на это, хотя и имел все материальные возможности. В условиях вышеупомянутой «атмосферы взаимопонимания» каждый локальный конфликт угрожал перерастанием в мировую войну.

Одновременно с этим антисоветская коалиция предприняла попытки начать космическую экспансию для достижения паритета с советским флотом. Была основана «Лига Свободного Космоса», которую в самих капстранах называли не иначе как «Лигой космической картошки-фри», за тесную связь с компанией «макдональдс». В 2047 м году отчаявшийся предотвратить военную катастрофу советский дипломат сгоряча предложил «партнёрам» не тратить больше время и начать воевать, только перенести боевые действия подальше от хрупкой Земли. Те же, не подумав как следует, взяли и согласились. С тех пор конфликты мирового значения стали разрешаться в пространстве в ходе столкновения космических флотов.

Теоретически, можно было бы и в покер разыгрывать. Однако любое соревнование имеет правила, соблюдение которых невозможно проконтролировать в отсутствии кого-либо, стоящего вне противоборствующих сторон. В «чемпионате войны», как прозвали мероприятие, никаких правил не существовало. Флот должен был занять определённую область пространства и при помощи мощных проекторов высветить свой вымпел на земном небе – так результат был виден всей планете невооружённым глазом, а подделать его было в разы дороже, чем достичь честно. Если конечно слово «честно» тут вообще уместно.

Для советских космолётчиков инициатива вначале обернулась серьёзными потерями, потому как самое военное что строил до этого СССР – термоядерные ракеты – убийцы астероидов, а Лига только и занималась тем, что громоздила новые, цитата, «стар дестроеры», конец цитаты. Тем не менее в короткий срок советский народ вспомнил опыт Великой Отечественной, и спустя десять лет просторы Солнечной системы бороздили бронированные фрегаты, ракетные «карусели» и космические танки, которыми пугали американских детей перед сном. Наймиты же Лиги испугаться не успевали, когда их настигал лазерный или ионный луч.

В столовой было солнечно и весьма прохладно; в воздухе мирно сосуществовали запахи борща и квашеной капусты со звуками переваливаемых по подносам ложек. Клеммник в очередной раз потаращился в окно, но само собой ничего там не разглядел, потому что это было не окно, а имитация – правда, весьма здорово выглядевшая. На ББК «Макар», в отличие от боевых посудин, уже имелись все «излишества» типа искусственной силы тяжести, горшков с фикусами и собственно столовки. Их тут было аж три, потому как ясное дело, что это было место собрания, а не набивания кишечника органической пищей.

Перетусовываться в столовых уважали даже Сами, чего трудно от них ожидать. Собственно, Самих тут наблюдалось значительно больше, чем людей, потому как экипажи боевых кораблей в основном комплектовались ими, как поплёвывающими на угрозу физическому существованию. По техническому исполнению Сами являлись кибернетическими организмами, но при этом обладали естественным сознанием; если сказать архигрубо, то машина досчитывала до разумного уровня мысли неразумных организмов, а это много чего обеспечивало. В частности, возможность почти идентично восстановить уничтоженного самозверька, подключив к его Ряду организмов новое металлическое туловище.

Такое было разок со Снулышем, вместе с которым Клеммник управлял тактической группой – и попробуй догадайся, что оно было. Светло – стального цвета крыс с чёрными глазами сидел на скамейке рядом и периодически болтал во рту чай – пить его ему было без надобности, а делал это Снулыш просто из интереса. Сами вообще много чего делали из интереса.

— Всё-таки думаю, что с этим надо завязывать, — сказал обычным басовым писком самокрыс, разглядывая на просвет чай в гранёном стакане.

— С чем? — уточнила Юля, сидевшая за столом напротив.

— С расходованием ваших жизней.

Про жизни была давняя бадяга: люди отказывались предоставлять Самим самим выбивать дурь из Лиги, и сражались с ними бок о бок. При этом человек был не только не восстанавливаемым, но и толку в оперативном плане от него было куда меньше, чем от киборга с цифровым сознанием. Клеммник ну никак не мог запомнить все переменные, какие нужны для рассчёта элементарных маневров, и тратил по пол-часа с карандашом и бумагой – Снулыш рулил кораблём напрямую, прогоняя формулы через математический сопроцессор. И если маневры могли и подождать завершения арифметических упражнений, то когда дело доходило до стрельбы, альтернатив не оставалось: огневой контакт в пространстве продолжался секунды, до уничтожения одной из сторон. У космонавтов-людей была другая задача, а именно использовать те свои качества, которых были лишены Сами – да хотя бы элементарного страха, а также интуитивного осознания мотивов поведения противника, и как следствие его методов. Никакому Самому даже с семью парсеками во лбу не могло прийти в голову, например, что капитаны кораблей Лиги начнут соревноваться между собой, кто собъёт больше советских зондов.

— Мешаемся, значит, лысый хвост? — хмыкнула Юлия.

— Да нет, мне видно, — как всегда съюморил Снулыш, уставившись в телевизор в дальнем углу, — Это нерационально. А то что нерационально, увеличивает энтропию.

— Ой, замолчи нафиг! — отмахнулась та, — Пока мы сдесь, и никуда не собираемся.

— А у тебя как на этот счёт, Тала? — спросил крыс у Талы. Рыжая саморысь повела длинными пушистыми ушами и издала урчащий звук.

— Я без Юльки не справлюсь, — сказала она, — Не могу разбираться в их системах, хоть убей. А уж тем более, когда надо что-то сказать в эфир, от меня кроме штампованного «сурендер энд дроп ё фрейт» не дождёшься. А Юлька тоненько так – рраз! — и берёшь тёпленькими…

Юлька и Тала в своей группе занимались сбором того, что оставалось от флотилий Лиги и по возможности использовали для блага; зачастую приходилось вскрывать подбитые корабли, всё ещё способные к сопротивлению, и цацкаться с пленными.

— Чепуха! — пискнул крыс, — Ты должна уметь воспроизводить любую психологическую модуляцию.

— Должна, но не умею! — огрызнулась рысь, сверкнув изумрудными глазами, — Клем, мне кажется этот паразит хочет сказать, что без тебя-то он обойдётся легко.

— Да он вообще-то и обойдётся, — кивнул Клеммник, — Главнее всего…

— …ваше человеческое желание всюду соваться, — продолжил Снулыш, — Только вот любопытство губит не только кошек.

— Нет, не это. Просто если вы не помните, то последние семь чемпионатов выиграли мы. Жизненно важно, чтобы клиенты не соскользнули с крючка! — пояснил Клеммник, — И фактор того, что они убивают именно людей, неважно в каком количестве, им чрезвычайно важен.

— Ты это серьёзно? — уставился на него Снулыш.

— Полностью. Самые что ни на есть примитивные инстинкты – убил врага, получил корзину печенья. А вас мало того что убить толком нельзя, так и вообще у них там никто толком не понимает, что вы такое.

— А да, — приоскалилась Тала, — Помню недавнюю передачу про коммуняцких зверолюдей. Ржала как лошадь.

— Видимо выходила в эфир сразу после дискуссии о теоретической возможности существования жизни за пределами округа Колумбия, — добавил Снулыш.

Все четверо покатились со смеху. Не то чтобы из-за того, что это было особо смешно, а скорее просто потому, что им было весело вместе. Клеммник таки нечасто встречался на «Макаре» с Юлией и особо подробно её не знал, но это ему и не требовалось – своя советская, этого хватит. Самим было попроще и в этом, потому как они могли за секунду наболтаться на несколько часов, узнав всё интересующее. И всё же сквозь смех Клеммник возвращался к словам крыса и его слегка пробирал озноб. Не от опасения за свою жизнь, конечно, а от осознания того, что молодая смеющаяся Юлька через несколько часов поведёт «суппортник» за наступающими флотилиями, и достаточно одного шального залпа, чтобы уничтожить это хрупкое существо. Видимо, Снулышу пришло в голову что-то подобное, а вовсе не то, что он пищит вслух.

Ракетные установки типа «карусель» никак не намекали своим видом, что они ракетные: на несущем аппарате устанавливалась вращающаяся секция, которая держала на длинном тросе связки собственно ракет и раскручивала их вокруг себя, как пращу! Только таким образом можно было заблаговременно запасти энергию для быстрого разгона ракеты – по сути разгона не требовалось, ракета отрывалась от «пращи» и сходила с круговой траектории. Любой же снаряд с химическим двигателем при имевшихся расстояниях превращался в хромую черепаху, непригодную для оперативной работы.

Даже запущенные таким хитро выгрызанным способом и несущие минимум полезной нагрузки, ракеты всё равно были медленными относительно расстояний и ускорений кораблей, так что попасть в кого-либо такой штукой являлось большущим везением. В то же время им не было замены при надобности забросить в сторону ретранслятор, или же выбросить облако помех. «Чернила», выброшенные взрывом боеголовки, создавали в пространстве облако активных частиц диаметром в несколько километров, за которым можно скрываться от прицельного огня противника – правда, и свои «глаза» придётся выносить за пределы помехи, потому как через мерцающий туман не видно ни в оптическом, ни в каком другом спектре. Говорили, что облако выглядит даже красиво, пока не развеется – что-то вроде незатухающего салютного залпа, сверкающего на фоне космической темноты. У Клеммника так и не нашлось досуга проверить это – на тактическом экране облака рисовались серым туманом, а выглядывать из иллюминатора при боевой тревоге ему как-то не пришло в голову.

Глазами, ушами и прочими рецепторами советского космофлота были космические танки. Прямоугольные машины были бронированы и несли главный калибр в башне, отчего танками их называли не просто так; бронирование было крайне полезно в основном для защиты от вторичных снарядов. Таковые в космическом пространстве ничем не тормозились, и огромную эскадру небронированных машин можно было уничтожить, взорвав вблизи цели шрапнельный заряд – а килотонная ядерная боеголовка могла придать тоннам «дроби» огромное ускорение.

Котанки, основные «тридцатьчетвёрки» и вспомогательные лёгкие КТ-70, предназначались для очистки пространства от вражеских ракет, зондов и прочей шушары и несуразицы, которая могла преодолеть облака помех и навести огонь тяжёлых кораблей; точно также котанки прорывались сквозь помехи противника и наводили на цель фрегаты «рожь». Лазерные излучатели на их башнях туго брали тяжёлую броню, но любую мелочь распиливали замечательно.

В тактической группе Н-2-С, как оно всегда и бывало, котанки базировались на фрегатах поддержки, получая оттуда «топливо» – а точнее сказать, рабочее тело для двигателей, потому как само топливо было термоядерное и его хватало надолго. Кроме того, автоматизированные модули фрега могли выполнять оперативный ремонт на уровне замены агрегатов. Бронированные машины группировались по пятеро – два 34х и три 70х для прикрытия; лёгкие котанки первыми лезли на рожон и их часто уничтожали, но на то и был рассчёт.

Вообще же космические боестолкновения не страдали излишней эпичностью, потому как имелось только несколько математически высчитанных схем построения флота, против которых любая самодеятельность оборачивалась поражением. Чаще всего разделённый на тактик-группы флот шёл на врага стенкой; задача каждой группы состояла в том, чтобы задержать ту часть противника, что окажется впереди по курсу, а стрелять по любой другой группе во фланг. Прорвавшиеся к кораблям малые машины могли надолго вывести их из строя, нашвыряв в пространство помех – или же, если это было нерационально, поставить помехи между наблюдателем противника и целью…

Короче сказать, разбираться во всей этой адовой кухне следовало исключительно до того, как произойдёт событие. Принцип «ввязаться а потом посмотреть, что получится» тут неизменно приводил к плачевным последствиям – на этом и советские обожглись, но Лига продолжала обжигаться и теперь.

В тесном командном модуле приходилось находиться не так уж и долго, если сравнивать с эрой первых орбитальных полётов, но всё равно начинало подташнивать. Пока группы отходили от обжитого «Макара» и выбирались в требуемую область пространства, проходили десятки земных суток, и тут уже плохо помогала даже «цивилизация» образца 1989 года: когда у тебя кроме кресла есть сзади него объём примерно на три твоих туловища, начинаешь задумываться о таких вещах, какие раньше и в ногу бы не пришли, не то что в голову. Клеммник к тому же никак не мог заставить себя сделать то, что ему настойчиво советовали – начать рисовать, склеивать бумажные макеты или сочинять стишки. Это очень здорово помогало космонавтам, а над некоторыми опусами, рождёнными за орбитой Урана, угорала вся солнечная система.

Снулышу было не особенно легче, потому как без крайней нужды он, как и большинство Самих, не выключал полной эмуляции живого туловища и следовательно мог отсидеть хвост, обжечься, замёрзнуть, и так далее. Правда, переносил он это как и полагается железяке, даже покрытой крысиной шкурой.

— Похоже, сегодня у нас жирно, — сообщил Снулыш по ближней межкорабельной связи.

Переданное изображение с телескопа подтверждало этот тезис. Звёздную пыль Млечного Пути закрывал чёрный силуэт эсминца Лиги типа «Агаменнон»: корабль был здоровенный, имел бронированную «голову», закрывавшую остальные конструкции, а по виду походил на смесь насекомого и ракообразного. Клеммник естественно имел все возможности рассматривать его раньше, а не сейчас, когда уже поздно, и думал не о сходстве с «чужим» из фантастики прошлого века, а о том, что стандартно эсминец сопровождают три фрегата. Пока что разглядеть их не удавалось, а потом, когда расстояние станет доступным для лучевого оружия, они и вовсе закроются помехами.

— Идёт прямо на нас! — сказал крыс и явно потёр лапы, — Девяносто миллионов кредитов ущебра ожидают кой-кого.

Мне бы твой оптимизьм, подумал Клеммник, которому никогда ещё не приходилось пилить эсминцев – всмысле реально, на тренажёре-то на спор и «звезду смерти» выносили. Сам по себе факт обнаружения противника требовал выбросить ракеты – постановщики помех на исходные позиции, потому как требуется время и лучше это сделать заранее; на самом деле ракеты выбрасывались вперёд по курсу, а группа затем догоняла, набирая ещё скорости, но тактик-экран рисовал так, как понятнее голове, привыкшей к земным масштабам. В частности преимущества «карусели» заключались в том, что снаряд уходил в полёт с нулевыми побочными эффектами – никаких вспышек и выбросов газа, по которым можно его зафиксировать. Кстати о фиксации, подумал Клеммник, это только с их позиции видно эсминец на фоне Млечного Пути, а другие могут и не разглядеть, несмотря на его размеры… Снулыш как всегда оказался быстрее и уже передал сообщения направленным передатчиком.

Противник приближался с гигантской скоростью, но ясное дело что этого не ощущалось. Клеммник только смотрел за дальномерами, чтобы не впереться в досягаемость орудий. Тактик-экран показывал только красную точку на месте эсминца, и ещё несколько жёлтых в стороне, там где противника фиксировали другие советские группы.

— Внимание, истребители!

Истребители пёрли двумя звеньями с таким отсутствием опаски, словно выступали на аэрокосмическом шоу: трассы выхлопа работающих двигателей были видны политбюро знает откуда. Клеммник проследил, как идущие в авангарде котанки сбросили тягу в ноль, чтобы их подольше не было видно. Подпускать совсем вплотную незачем, на «скимитарах» Лиги довольно мощные рельсотроны, от которых броня не спасёт – но на больших расстояниях даже снаряд, летящий со скоростью десятков километров в секунду, становился черепахой, от которой нехитрое дело уйти маневром. Экипаж не давал котанкам никаких команд, чтобы не демаскировать корабли передачей – команды были введены заранее, стоило только следить за процессом.

Когда расстояние стало оптимальным, шестиугольные башни «тридцатьчетвёрок» повернулись на цели и дали лазерные залпы, лучи по половине секунды длительностью. На тактик-экране лазеры при работе издавали жужжащий гул, а на самом деле его вправду можно было услышать, если сидеть в котанке, из-за электромагнитной наводки. В темноте расцвели ослепительно яркие взрывы, сопровождавшиеся разлётом искровидных обломков. «Скимитары» дали ответный залп из рельсотронов…

Клеммник не особенно следил за перестрелкой, потому как всё равно не успел бы вмешаться – для успевания есть крысо; он глазел на измерительную шкалу расстояния, протянутую между «рожью» и вражеским эсминцем. Подойти как можно ближе и ударить по крупняку, а только потом выбросить заграждения? Рискованно ещё как, если там действительно три фрега – получается большой перевес в количестве стволов. К тому же, дошло до него, сейчас взрывы обеспечивают изумительную активную локацию, давая электромагнитные импульсы. Ввиду этих соображений он не стал задерживать программу, и через несколько секунд перед кораблём растянулись облака помех. Котанки, как следует проредив звенья противника, сдали назад за эти укрытия, чтобы не попадать под дальнобойные лучи крупных кораблей; впереди остались только зонды, которые зафиксировали ожидаемое – красные точки скрылись за такими же облаками «тумана».

— Сну, надо проверить на предмет ложности цели, — передал Клеммник, — У тебя есть лишнее звено?

— Нету, есть только отдельный, но зато он уже как следует разогнался.

В отличие от советских космонавтов, Лига как-то недолюбливала макеты кораблей, но тем более внезапным было их появление. Совершенно негоже стрелять по надувному баллону, выдавая своё положение для настоящего противника.

— Тьфу зараза! — вырвалось у Клеммника.

Резкий удар по корпусу оказался чувствителен, хотя на самом деле это был только небольшой обломок, случайно угодивший в корабль – для такого случая он и покрывался бронёй. Сквозь облако помех прошли два истребителя, постоянно отстреливая ловушки; фрегат начал маневрировать, выписывая спираль переменной кривизны, а сверху зажужжала лазерная турель – теперь уже её было слышно собственными ушами. Цели были уничтожены в течении десяти секунд, но им хватало времени чтобы передать координаты. Через мерцающее облако мигнули синие лучи, прошедшие по тому месту, где только что находился фрегат. Клеммник поддал ещё помех, дав команду на подрыв ракет. Теперь по крайней мере два корабля были обнаружены, они стреляли с позиции недалеко от эсминца. Они же сбили котанк, отправленный Снулышем на разведку боем, но это не прошло всуе.

— Клем, это металлизированный баллон с газом, а не корабль, — сообщил крыс, — Его от выстрелов насквозь просвечивает, отсюда видно.

— Понял. Сейчас в любом случае начинаю концерт, — предупредил тот.

Расстояние до целей продолжало сокращаться. Котанки, отправленные во вражеское облако помех, отбивались от истребителей и запускали зонды для наведения на основные цели; сами они под орудия не совались, по возможности. Клеммник передвинул крышку, закрывавшую часть клавиатуры от случайного нажатия, и подтвердил целеуказание. Такой дурой стрелять необходимо однозначно по здравому размышлению, а не по сигнатурам. После того как космонавт щёлкнул по кнопке, автоматика имела полное «добро» открыть огонь в оптимальный момент, и она это сделала. Цель тоже была не дура и маневрировала, но когда на неё смотрит ещё не замеченный зонд и стучит координаты – дело совсем другое.

— Внимание, выстрел, — сообщил блок речевых команд.

В глазах потемнело от перегрузки и ударной волны, прошедшей по корпусу. «Рожь» выдал изумительной мощности луч; больше фрегат ничего не умел, зато луч был просто прелесть что такое. В отличие от оптических лазеров, эта установка разгоняла до световой скорости целые атомы, и при соприкосновении с материалом цели происходило…

— Товар расстрелян! — фыркнул Снулыш, явно при этом стукнув лапой по панели, — Забирайте!!

— Понял, сейчас следующего, — ответил Клеммник хриплым от нервного напряжения голосом.

В нескольких тысячах километров фрегат Лиги взорвался, исчезнув во вспышке: луч «ржи» попал точно в эмблему на лобовом щите, на которой в частности было начертано «In G-d we trust», проплавил многослойную композитную броню, как масло, и разворотил силовую установку. Во все стороны полетели обломки конструкций, снося собственные малые аппараты. Выброшенные в вакуум, лопались пакеты с мороженными «ножками буша»…

— Ну и что, хоть повышение дали? — уточнила Ольга.

— Повышение? — усмехнулся Клеммник, — Не. Хорошо ещё понижение не дали. Мы там конкретно проворонили настоящий эсминец, он на нас с фланга заходил, и если бы его не поджарили другие – было бы нам с крысой довольно шишово.

Друзья стояли возле стола и окусывались сырниками – стояли, потому что на стульях уселись утки, завалившиеся с соеднего пруда в связи с похолоданием. Ольговские дети скормили в птиц уже третий батон и пошли за следующим. Клеммник выглядел ещё более довольным, чем утки, потому как очередной «чемпионат войны» был выигран, и империалисты сваливали из ещё одной, пусть и небольшой, страны земного шара. За большими окнами столовой раскинулась панорама Ленинграда, подёрнутая зимним морозным туманом; как космонавт, Клеммник видел не только то что видел, а воочию представлял, что город находится на поверхности планеты, причём весьма быстро вращающейся.

Более всего таращилась Валентина, несколько дней назад приехавшая в Союз погостить к родичам. Мало того что ей пришлось увидать разумных Самих, так теперь ещё и живого космолётчика. На это сам Клеммник замечал, что неживой космолётчик, как правило – зрелище весьма нелицеприятное.

— Значит, теперь за тренировки? — подкольнул Кембрик, — Чтобы следующий раз…

— Да иди ты знаешь куда! — искренне ответил Клеммник, — До следующего раза ноги моей на космодроме не будет, песенку про зелёную траву помнишь? Компренде?

Он расхохотался, слегка напугав уток, потому как понимал что насчёт ноги и космодрома – это не пустые угрозы, а очень даже полные, и это чрезвычайно радовало одним только предвкушением.

— Куда подашься завтра? — спросила Ольга «Канифоль», — Если тренировки ни-ни?

— В Красноснежинск, — сказал Клеммник, мечтательно пырючись в окно.

— Это где? — почесал затылок Кембрик, — На севере?

— Нет нафиг, в Каракумах Красно-снежинск. Да, на Таймыре, на самом побережье.

— К подружке? — улыбнулась Канифоль.

— Угу, — довольно кивнул Клеммник.

Когда только голова освобождалась от траекторий и построения групп, он всегда вспоминал её – такая милая мордочка нежного коричневого цвета, чёрные глаза и пушистые тёплые ухи… Сиайра была из Самих, но несколько другого типа, чем например Снулыш; не в плане физического исполнения, а в смысле исходного материала рассудка. Она была Речная, и в древности её точно назвали бы дриадой, что было не особо далеко от истины. Только в отличии от древности, теперь Речная была стопроцентно материальна. И работала в группе по испытанию планетоидных бункеров-сот, которыми застраивали берега Северного Ледовитого океана, а потом планировали развернуть на Марсе.

— Жаль, — сказала Канифоль, которая всё же села, взяв уток на колени, — Я-то думала, ты хочешь бескорыстно нюхнуть свежачка. Там сейчас, как передавали, более полтинника.

— Слушай, Клем, — задумчиво произнесла Валентина, — Как думаешь, эти олухи в обозримом будующем опомнятся?

— Это у них надо спрашивать, а наше дело эт-самое, — Клеммник показал по горлу и потёр пальцы на руке, совсем как это делал Снулыш, потирая свои крысиные когти, — И так хорошо, и так неплохо. Не согласиться было трудно. Пахло сырниками, покрякивали утки, и сквозь морозную дымку светило яркое солнце.

Чекин Николай Гаврилович 278: Сделайте доброе дело

Крохотная Таня Белашева, растопырив ручки, шла себе по заросшей дорожке к даче. Она не замечала зрелой красоты распустившихся цветов на клумбах, не чувствовала их райских запахов, не ощущала бархатистой мягкости газонной травки, потому что Таня думала о папе.

Ее папа был космонавтом-испытателем. Когда он испытывал новый космический корабль, то в космосе с ним что-то случилось. Он не смог оттуда вернуться. Уже прошло два года и все считали, что Антон Дмитриевич Белашев, так звали папу, погиб. Таня этому не верила. Папа был такой большой и сильный. Самый замечательный в мире папа. Она так хотела, чтобы он вернулся живым к ним на Землю. Только что она может для этого сделать? Ей всего пять лет.

Проходя мимо двух оставленных на участке кудрявых берез, остановилась. Увидела шмеля, который отчаянно жужжал. Мохнатый разбойник запутался в висевшей на дереве паутине. Резкие порывы крыльев лишь ухудшали безнадежное положение. Сама Таня, сейчас, конечно, вся в печали, но по натуре она девочка – спасательница, как Чип и Дейл. Отважная Таня Белашева не проходит просто так мимо попавших в беду несчастных маленьких животных и даже насекомых.

Она уже много спасала разных бабочек, кузнечиков и стрекоз. Только боялась кусачих ос и пчел. А больших шмелей боялась очень! Но все равно она поможет этому несчастному мохнатому зверю. Девочка убрала со шмеля щепкой липкую паутину.

Таня хотя перетаскивала его на цветок осторожно, но все же запачкала свои пальчики противной паутиной. Хорошо рядом от них стоял этот большой и красивый цветок. Спасенного шмеля она быстренько пересадила на лепестки его бутона. Мама как то называла имя этого цветка. Жаль Таня не запомнила.

Шмель, поначалу не поверил своему спасению. Затем расправил крылья, мощно загудел и взлетел. Вот он сделал круг над участком. Вежливый шмель. Поблагодарил Таню за свое освобождение. Теперь он свободный и полетит куда захочет. Может к своим деткам, а может к Таниному папе в космос, в гости. Взлетает все выше и выше, а девочка внизу становиться все меньше и меньше. Танюша уже не видит шмеля. И шмель не видит Танюшу. От радости, обретя новые силы, он бьет все ранее достигнутые мировые рекорды высоты полета для насекомых.

Антон Белашев, одинокий в своем корабле, тоже не видит свою дочку и сильно о ней скучает. Страшно далеко он находиться от дома. Вообще не знает, где он? Знает, лишь, что где то в космосе. Но что это за определение – находиться, где то в космосе? Зачем так обобщать? Мир, космос, вселенная – это не адрес. Хотелось бы ему знать свои точные координаты. Жаль, нет времени у Антона для ориентации.

Космический корабль у него одноместный. Только яхтой его не назовешь. Корабль – настоящий звездолет, размером с целый боевой линкор типа «Добрыня». Из жилого помещения одна рубка управления. Весь гигантский объем корабля занимает экспериментальный двигатель и оборудование.

Звездолет специально построен для важного научного проекта. Целью проекта был эксперимент – первое в истории человечества прохождение через нуль – пространство. Точные расчеты ученых подтверждают, что это возможно. Расчеты – расчетами, но в душе многие сомневались в успехе проекта. Скептики опасались, что мол, растворится во временном пространстве звездолет Антона Белашева и не вернется.

Технология перехода смертельно опасная. Смерть штука ужасная, но знакомая, а вот возращение из этого состояния перехода вещь не изученная. Белашев тоже волновался, хотя не подавал вида. Он и в самом деле человек очень мужественный и много чего испытавший. Но когда он дал на пульт последнюю вводную команду, то невольно напрягся.

Все оказалось обыденным. Никаких спецэффектов. Сначала хлопок, который означил вход в нуль – пространство. Беспамятство. Затем пронзительный звонок будильника, рассчитанный на то, что бы поднять и мертвого из гроба. Такой звонок в фильме «Бриллиантовая рука» поднял даже артиста Никулина. Похожий условный рефлекс сработал и у Антона Дмитриевича Белашева. Как наскипидаренный взвился наш герой со своего ложемента, чтобы выключить злосчастный будильник. Помешали ремни безопасности, мягко обвивающие тело новоиспеченного астронавта.

Ура! Можно ликовать – он жив! Эксперимент оказался удачным. Победа! Но радость оказалась недолгой. Из – за небольшого искажения пространства супер звездолет вышел в район действия поля притяжения черной звезды и оказался в плену. Теперь бедный экспериментальный двигатель, на пределе своих сил, напрасно стремится вырвать корабль землянина из энергетической ловушки черной дыры.

С таким же успехом мог бы и не стараться. Лишь оттягивает агонию. Все равно, хотя и по спирали, но Антон в своем звездолете падает в черную бездну. Какое несчастье! Вместо победы Белашева ожидает ужасный конец! Страшное давление вскоре преодолеет всякое сопротивление и размажет его по стенке родного корабля. Время для Антона, казалось, растянулось на годы. И это было правдой. Черная звезда, как могила, жадно втягивала в себя все: пространство, время и свет, до последнего фотона. Ничто не могло уже спасти Антона.

Самое обидное, никто не сможет воспользоваться его опытом. Не узнает, что если бы не фатальный случай, человечество смогло бы уже пользоваться проходом в другиедалекие звездные скопления. Гибель его будет бесполезной.

Белашев, похоже, уже галлюцинирует. Он слышит чьи – то слова. И произносит их детский голос. — Мальчик – определяет Антон Дмитриевич по голосу. — И он не старше шести лет. — Только этот мальчик говорил не на русском, или английском, или немецком. Белашев не знал других языков. Хотя какая в принципе разница, на каком языке говорит мальчик? Главное – Антон слышал и понимал его.

Мальчик сказал:

— Бедный кораблик, как ты попал сюда? Сейчас я тебя вытащу и положу на место.

Белашев почувствовал, как мягко закачался в своем космический корабле, словно в чьих – то добрых руках. Неужели это руки ребенка?! Но какое это должно быть гигантское дитя?! С полминуты дитя куда – то нес суперзвездолет и затем его на что – то аккуратно положил. Датчики корабля определили – это что – то был, скорее всего, песок. Детский голос неуверенно спросил:

— Я сделал доброе дело?! Это доброе дело?! Правда! Только мне не нужно награды. Я хочу, что бы взамен мне спасли моего папу!!! — Затем наступила тишина, и больше Антон не слышал того детского голоса. Видимо галактический мальчик ушел по дороге среди звезд.

Хороший мальчик! Иное малолетнее чудовище в бессмысленной ярости топтало бы эти звезды, а он ищет своего отца и возможность делать добрые дела. Ребенок, а понимает – для спасения родного папы, одного единственного доброго дела, маловато будет.

А на Земле, вскоре, средствами СМИ – в интернете, радио и на экранах телевидения наперебой передавали радостное сообщение:

«Космический корабль, пилотируемый героем Советского Союза, первым летчиком – астронавтом, полковником Белашевым Антоном Дмитриевичем выполнил в полном объеме программу исследования и благополучно приземлился в заданном районе! Все бортовые системы корабля исправны! Состояние здоровья летчика – астронавта хорошее! Это новый замечательный прорыв Советской науки в деле освоения человечеством межзвездного пространства космоса!»

Лазурин В. В. 277: Третий ключ

Автор: Лазурин Вячеслав Вячеславович, г. Житомир (Украина).

Марс не терпит чужаков. Тех, кто тревожит его покой. Планета не скрывала свою ярость – мощные смерчи крушили базы колонистов, хоронили под тоннами багрового песка. Небо жгло молниями станции, а тяжелые ледники выдавливали из них остатки жизни. Теперь кроме руин Древних, в пустынях можно натолкнуться и на стальные скелеты первых куполов, где наши пытались выжить. Они боролись до последнего. Ради нас. Бороться будем и мы…

— Арзамас-49. Я Пронин. Как слышите? Прием. Молчание. Сильно сжимаю рацию, рискуя сломать кнопку вызова: - Арзамас-49. Я Пронин. Как слышите?! Прием! Треск и шипение наконец прерываются, динамики хрипят:

— Я Арзамас-49… Гриша, ты что ли?! Что случилось?

— Застрял в шестом квадрате. Двигатель отказал. Нужна помощь. Прием. Опять молчание. Слишком долгое для моих расшатанных нервов.

— Арзамас! Повторяю…

— Гриша, прости. На Северном-21 взорвался атмосферный генератор. Вся команда мчится туда, один я на связи остался…

Дальше не слышу, в глазах темнеет. Ужас бьет по сердцу, жмет горло. На Северном-21 работает семьдесят два человека. Треть состава постоянно должно дежурить у генератора… Мир за окном кабины все больше багровеет. И хотя я знаю – это всего лишь заря, мне все равно мерещится пропитавшая горизонт алая кровь. Кровь товарищей. Их голоса взрываются в памяти невыносимыми криками, не умолкают…

— Пронин?! Ответь, не молчи!

— Вас понял, Арзамас… Буду выбираться сам… Конец связи.

— Гриша, не дури! Слишком далеко. Подожди шестнадцать часов – тебя заберут. Отстегиваю ремни кресла, тянусь к рюкзаку на заднем сидении.

— Гриша, погода портится! Возможна буря! Гри…

Щелкаю выключателем связи. Я все решил. Остаться здесь, значит сойти с ума. Не могу я так просто сидеть, когда там – катастрофа. Не могу. Нужно что-то делать, не сдаваться тревоге. В последний раз пытаюсь завести машину. Знаю, бесполезно, но надо занять руки, унять дрожь. Бью по кнопке запуска, загружаю программу старта. Еле доползает до середины дисплея прогрессия мощности. И падает до нуля. Секундный рев под капотом сменяется тишиной.

«Неисправность… Неисправность…» – мигает красным дисплей, выделяя на схеме движка проблемные узлы. С трудом сдерживаю желание сплюнуть на панель управления. Самому с поломками не справится…

Сухой холодный воздух метает в лицо пыль, поправляю маску и плотнее стягиваю капюшон. Нехорошо бросать машину, но выбора нет. Она стоит у подножия каменистого холма, расправив крылья солнечных батарей. Три пары колес на четверть тонут в сыпучей красноте. «ВАЗ-210МХ» – различается потертая надпись на темном кузове.

Не оглядываюсь. Закинув за спину рюкзак, ухожу прочь от кровавого заката. Он все больше удлиняет мою тень, тени источенных ветром валунов. Небо прячет звезды за темно-бурыми тучами. Нужно поскорее добраться до каменной гряды на севере – там можно укрыться от бури. Знаю, она приближается. Знаю не из сообщения по рации, и даже не из-за горизонта справа, угрожающего растущей черной громадой. Просто пылевые дьяволы – предвестники урагана, уже вовсю снуют вокруг. Это мелкие смерчи, сумасшедшие вихри пыли. Один из них рождается в трех шагах от меня, уносится вперед и разбивается о валун. Другие мчатся по хаотичным траекториям, петляют, кружат, гибнут и воскресают. Раньше дьяволы господствовали здесь безраздельно. После первой стадии терраформинга они погибли, чтобы возрождаться лишь перед бурей. Союз бросил все силы на покорение марсианской атмосферы. Теперь тут можно дышать, пусть и через фильтрующую маску. Можно не бояться холода, способного превратить незащищенного человека в окаменелый манекен. Можно не бояться и бури с ее ветрами и молниями. Если успеешь спрятаться. Но до оазиса, о котором так мечтали наши деды, еще далеко.

Не жалею, что бросил машину. Ураган всегда длится не меньше десятка часов, потом уходит дальше. Даже пустив в грунт зацепы, чтобы не перевернуться, она не выстоит против ветра. Ее просто завалит песком.

Проверяю путь по навигатору. Глонасс добрался до околоземных планет совсем недавно, и успел значительно облегчить жизнь колонистам. Все верно – через пару километров пустыня перерастет в невысокие горы, идти остается недолго. В каком-нибудь крытом ущелье можно будет худо-бедно переждать ненастье. А если повезет, найду пещеру. Разберусь. И не в такие передряги попадали. Вот только раньше со мной всегда были друзья. Или друг. Впервые мне довелось выехать за пределы станции без напарника…

— Гриша, не вздумай ехать сам, — Алена. Помню ее голос, помню ее тревожные глаза. — Возьми Сергея. Или Кирилла. Прошу тебя.

— Брось, Аленка. Ребята здесь нужней. Да и еду я недалеко. Отвезу ящик с деталями в Горное-3 и сразу обратно.

— Мне снова снилось… Нехорошее. Что-то случится. Чувствую.

— Не стоит бояться снов… Скоро вернусь. Обещаю…

Не стоит их бояться. Иначе они сбудутся. Вот что я не смог тогда договорить Алене, девчонке из диспетчерской. Просто не смог… Внезапная вспышка. Затем гром, мощный, словно вибрирует горизонт. Пока молнии резвятся вдалеке, но я знаю, как это выглядит вблизи. Сперва ослепительный заряд проскакивает между небом и землей. Затем – жар и шипение расплавленного песка. Его брызги быстро остывают, обращаясь в стекло. Еще вспышка.

Прячу навигатор в карман комбинезона, рядом с рацией. Двигаюсь дальше, вопреки ревущему ветру. Видимость падает – облака пыли, пропитанные сумерками, все больше уплотняются. Несмотря на холод, пот стекает по спине. Ноют плечи от лямок рюкзака, а сквозь забитый фильтр дышать все труднее. Неважно. Там, в Северном-21, ребятам еще хуже… Ветер свирепеет. Дважды спотыкаюсь, падаю на камни, и только слабая гравитация спасает меня от ушибов. Двигаюсь осторожнее, прикрепив к верху маски мощный фонарик. Дьяволы шарахаются, словно пугаясь света. Разбиваются о скальную стену вдруг выросшую впереди. Следую вдоль ее подножия в надежде отыскать хоть какой-нибудь вход в твердыню. Очередной удар ветра заставляет прижаться к стене, схватившись за выступы. Сквозь кипящую муть урагана различаю, как в десяти шагах левее скала щерится вертикальной трещиной. Достаточно широкой.

Здесь ветер слабеет. Луч фонаря рассекает полумрак коридора, его своды тянутся до самого неба – узкой облачной реки с каменными берегами. Усталость выкручивает мышцы, но отдыха себе не позволяю. Только – сменить фильтр маски и глотнуть из фляжки на поясе. Еще немного, в глубине скал должно быть спокойнее. Главное, не обнаружить тупик. Что угодно, но только не возвращаться в бурю!

Возвращаться не приходится. Проход выводит в ущелье, окруженное отвесными утесами. Воздух тут почти неподвижен и чист, а холод не так сильно сводит суставы. Я у цели. Совсем близко, чувствую. Так и есть – за крупным валуном нахожу чернеющее пятно пещеры.

Далеко не захожу, устраиваюсь на входе, сняв маску. Тьма в глубине скалы не пугает – все, чего стоит бояться на мертвой остывшей планете, остается снаружи. Нет здесь ничего, кроме камня. И холода. Сбрасываю рюкзак. Ребристый цилиндр термогенератора оттягивает его боковой карман. В основном отделении, за магнитной змейкой – свернутый спальник…

Есть не хочу, но нужно себя заставить. Консервная банка с витаминизированной густотой открывается легко, стоит в нужной точке надавить на крышку. Ненавижу это безвкусное месиво, чавкающее под ложкой. Ненавижу и воду во фляге – дистиллят, насыщенный искусственно. Помню, там, на Земле, у моих родителей, в деревне есть колодец с вкусной прохладной водой. Есть сад со сладкими яблоками и сливами. Давно, так давно я бывал там последний раз… Месяц назад меня угостили грушей, выращенной в Северном-21. Верю, еще немного, и мы соберем гораздо больший урожай. Он будет тянуться к ясному голубому небу, а не к серому блеклому куполу. Поля будут орошаться каналами с блестящей водной синевой. Еще недолго. Ученые просят еще десять лет. Разве это много? Ту грушу я так и не попробовал – отдал детишкам. Детишкам из Северного-21. Детишкам, которых возможно уже нет.

Выкидываю банку в пещерную тьму. Сильно. Далеко. Я ошибался. Думал, укрыться от бури будет сложнее всего. Нет. Сражаясь с ветром пустыни, я мог сопротивляться тяжелым мыслям. Как справиться с ними теперь? Разве что забыться. Нужно постараться. Термогенератор мерно гудит, светится оранжевой теплотой. Вставляю его в клапан спального мешка, постеленного на полу. Нужно уснуть. Не думать, только не думать. Поскорее уснуть.

«Утро вечера рациональнее», — пытаюсь утешиться дедовской мудростью, закрыв глаза.

***

Покореженный металл, вспышки пламени, конвульсии окровавленной плоти. Калейдоскоп образов ускоряется, тонет во мраке, наполненном запахом гари. Звуки катастрофы искажаются, звенят, вибрируют, угрожая взорвать нервы. Тьма черным дымом просачивается в мозг, отравляя рассудок. Пробую закричать – слышу себя далеко, очень далеко…

Не знал, что человек способен так резко приходить в себя. Судорожно глотая воздух, разрывая сросшиеся веки. Со вкусом крови из надкушенной губы. Пытаюсь унять озноб съежившись в спальнике. Мне кажется, словно я видел все это на самом деле, триумф техногенного ада. Среди фонтанов горящего кислорода и обугленных завалов. Видел и чувствовал сквозь километры…

«Дурной сон…» – шевелю губами, но вслух произнести так и не решаюсь. Уже не впервые кошмары преследуют меня, где бы я не оказался. Стараюсь не думать о них, не рассказывать никому. Мои друзья в Арзамасе тоже молчат при встречах поутру, не признаются, что ночью слышали мой крик. Только смотрят с сочувствием. И пониманием. Порой я вижу, догадываюсь по их глазам – сны товарищей тоже тяжелы…

— Вы слишком мнительны, товарищ Пронин, — голос штатного психотерапевта вновь звучит в воспоминаниях, — понимаю, тяжелая работа, условия, чужой мир, в конце концов. Но нужно быть серьезнее. Кошмары – это всего лишь сны.

— Доктор, они мучают меня каждую ночь.

— Вы боитесь их?

— Н… нет. Но они меня выматывают.

— Хм, уверен, это все нервы и напряжение. Попробуйте вот эти таблетки. Это хороший седативный препарат. Вы не первый, кому я их выдаю здесь. Чуть позже, если хотите, проведем пару сеансов…

— Спасибо, доктор.

— Будьте здоровы, Пронин. Вы нужны нам…

Да, я нужен. Пора вставать, пора двигаться дальше. Это всего лишь сны…

С большой неохотой покидаю тепло спальника. Снаружи тлеет ночь. Тихая, озаренная звездами. Изогнутый серп Фобоса прячется за острием скалы. Деймос стоит в стороне от брата, ближе к зениту. Сыновья Марса, ужас и страх. Чувствую их пристальный взгляд. Быть может, это они насылают жуткие видения беглецам с голубой планеты. Каждую ночь те засыпают, не подозревая о той ненависти, что вот-вот обрушится на них с небес. До самого рассвета двое братьев жадно высасывают из пришельцев мечты. Рвут их, обжигают, обращая в кошмары. Кошмары, которые позже кровавая планета воплотит в реальность. Нет. Неправда.

Мы сами выдумываем страхи, что нельзя победить. Так легче жить – на коленях в ожидании палача. Но нужно бороться. Двигаться вперед, хромая и сплевывая кровь. Если кому-то дано превращать кошмары в реальность, то почему нам нельзя воплотить грезы? Хотя бы малую их часть? Двигаться вперед…

Те таблетки тогда я выкинул, сразу вернувшись из кабинета доктора в свой жилищный отсек. Ведь это мой бой, внутри меня. И победить я должен сам.

Забиваю спальник обратно в рюкзак. Проверяю маску, застежки комбинезона, шнурки ботинок. Кажется, порядок. До Арзамаса остается полдня пути. Недалеко, но нужно присесть на дорожку. В дань традициям, памяти о дедах. Здесь, на выходе из пещеры – на границе мрака и тусклого рассвета.

Странно. В ночной буре, ущелье мерещилось мне гораздо меньшим. Словно скалы расступились, пока я спал. А те каменистые фигуры вдали казались обычными тенями скал. Теперь же я вижу…

— Невероятно! — вскакиваю и бегу, спотыкаясь, прыгаю через трещины и рытвины. Я не ошибся. Передо мной – руины Древних. Меня всегда тянуло к ним, хотя всему человечеству они уже лет десять как безразличны. Не нашли в них ученые каких-либо остатков технологий или жизни. Никаких знаков, письменности. Ничего. Только камень, обглоданный тысячелетиями. Словно, уходя из этого мира, Древние забрали и все свои тайны. Но именно этим меня и влекут эти развалины. Пустотой, наполненной загадками. Разгадывать которые мы просто еще не научились… Долго задерживаться не собираюсь. Лишь взглянуть на находку вблизи, записать координаты. И дальше в путь.

Резко останавливаюсь на полпути к цели. Медленно обхожу ее по кругу, оценивая возможный мираж. Мне доводилось встречать остатки трехгранных пирамид, причудливых амфитеатров и изогнутых башен… Но что это?!

Их три – конуса высотой в несколько человеческих роста. Расположены они по краям круглой ровной площадки, на равном расстоянии друг от друга. Выточены фигуры из темно-зеленого минерала. У основания опоясаны кольцами блестящего металла. Вершины слегка изогнуты к центру площадки, словно клыки. Алтарь? Место для посадки? Станция связи?

Нелепые догадки не покидают меня, пока я подхожу ближе. Вот уже можно прикоснуться к находке. Руки дрожат, тяжелеют. Не знаю, почему вдруг стало так страшно. Будто фигуры вот-вот оживут, вытянутся громадными щупальцами… Поверхность конуса гладкая и холодная, как мрамор. И не единой трещинки! Провожу пальцами вниз, вдоль колец, до странной выемки сбоку… Внутри конуса что-то лязгает – площадка подо мной резко вздрагивает, приподнимается. Тут же замирает сердце, высыхает горло. Оторопев от испуга, наблюдаю, как фигуры обретают текстуру, переливаясь темными оттенками. Испещряются рельефными прожилками. Они быстро выстраиваются в замысловатые знаки, похожие на иероглифы…

Мир тускнеет, плывет. Чувствую, как странная пульсация проникает в глаза. В мозг. Пробую зажмуриться, отвернуться от фигуры. Тщетно. Не могу двинуться с места, почти не чувствую тела. Что-то сильно ударяет в спину. Небо передо мной окончательно гаснет… Деймос. Не астероид – а пульсирующий пучок блеклого свечения. Вижу его сквозь черноту, уносящую меня куда-то далеко. Это похоже на безумную смесь сна и реальности, в которую я погружаюсь все глубже. Деймос рядом. Провожает меня до яркой голубой точки впереди…

Впервые вижу улицы ночной Новой Москвы такими безлюдными. Я стою на перекрестке Лукьяненко и Староандреевки, удивленно озираясь. Ни возни прохожих, ни рева машин на дорогах и в воздухе. Только огни окон да сияние фонарей поддерживают в городе видимость жизни. Тусклой жизни. Словно погруженной в таинственную сумрачную летаргию. Неважно. Я дома.

Марс, ущелье, триада магических фигур… Все это кажется чем-то далеким, немыслимым. И жутким. Удивительно, но я совсем не хочу искать объяснений происходящему. Здесь, в окружении стен из рыжего кирпича, на тротуаре, разрисованном детским мелком, чувствую себя хорошо. А где-то там, за переулком слева, должен быть мой подъезд… Устремляюсь туда, дыша на ходу полной грудью. Воздух свободен от красной пыли и тяжелых газов. Безлунное небо хранит родной рисунок звезд. Помню, я изучал их еще в детстве. Сквозь телескоп, вон из того верхнего окна пятиэтажки…

— Глянь в окуляр, мама! Чуть левее и выше, видишь красный шарик? Это Марс. Когда я вырасту, обязательно полечу туда!

— Ох, купила ребенку телескоп на свою голову. Какой Марс? Какой «полечу»? Иди уроки делай!

— Полечу, мам. Вот увидишь. И привезу тебе ожерелье из красных камешков.

— Горе ты мое луковое! На выходных в деревню поедем. Отдохнешь от своего телескопа…

Я иду по смутно знакомому двору моего детства. Почему-то здесь еще темнее – не светится ни одно окно. И фонари не работают. Тишина, Марс бы ее побрал, заставляет настороженно прислушаться. Хоть бы соседский кот мяукнул, или звякнула посуда в окне чьей-то кухни… Смутно различаю очертания родного подъезда. Рядом тянет тощие, будто обглоданные, ветви к темному небу старый ясень. Когда-то на нем висели детские качели. Сейчас покачиваются две оборванные веревки. На порог ступить не успеваю – его внезапно озаряют бледные лучи, льющиеся сверху. Резко вздергиваю голову в их направлении и чувствую, как ужас холодит сердце. Из-за крыши соседней высотки медленно поднимается Деймос.

— Уходи… — страх сковывает язык, позволяя лишь шептать. — Тебе здесь не место…

Чувствую его взгляд, ненависть. Он разгорается, озаряя двор тусклым свечением. Холодной. И мертвой. Мусорный бак у подъезда со скрипом деформируется, рассыпается красной пылью. Чернеют деревья вдоль забора, трещат асфальт и кирпичная кладка. Двор и соседние улицы с грохотом преображаются за считанные секунды…

— Нет!!! — пытаюсь пробиться к своему подъезду сквозь сорвавшийся шквальный ветер. Нет больше гаража поблизости – на его месте вырастает невысокая башня. Башня Древних, с монолитными стенами из красной породы и фантасмагорическими барельефами. Нет больше трехэтажки позади – ее развалины выстраиваются в купольное здание с колоннами, похожее на античный пантеон. И только родной дом еще держится… Деймос с триумфом заполняет небо.

— Прочь! — кричу ему сквозь грохот растущих стен и вой ветра. — Это мой мир!

«Теперь это наш мир», — отвечает дьявол. Его бушующий вихрь преграждает дорогу к подъезду. Бросаюсь вперед. Смерч резко сшибает с ног. С трудом поднимаюсь, чувствуя, как кровь заливает разбитый висок. Пытаюсь обойти противника – в грудь ударяет плеть спрессованного воздуха. Боль поджигает ребра, кипящая вокруг пыль наждаком дерет ноздри.

Помню. Там, в пустыне, дьяволы пугались света. Помню и верю… Карман куртки неожиданно тяжелеет. Нащупываю внутри него хрустящий пластмассой корпус. Целюсь, щелкаю кнопкой – воронка пыли конвульсивно изгибается, когда узкий луч разрезает ее поперек. Расширяю фокус и увеличиваю яркость – дьявол взрывается красным облаком, рассеивается.

Это похоже на безумие. Слишком реальное для сна. Я стою на огромной площади алой брусчатки в окружении чужого города. Города Древних. Огромная пирамида укрывает тенью ряд низких металлических сооружений с конусообразными крышами. Три башни – три колоссальные вертикали стерегут площадь по кругу. Их далекие вершины мерцают электричеством. Некое подобие замка тянется зазубренными шпилями из-за стен мутного зеленоватого стекла… От моего мира осталась лишь угрюмая пятиэтажка, хлопающая дверью подъезда. Родная обитель в чужом мире.

Нужно бежать отсюда. Скорее – на крышу дома, в котором я вырос. Дома, впитавшего в себя мои счастливые воспоминания, и потому устоявшего. Ведь если уже нельзя спасти тот мир, который я любил, то пусть хоть память о нем не угаснет без боя. Скорее наверх – бросить вызов Деймосу…

Ударом распахиваю дверь подъезда, спотыкаюсь о порог… И падаю на металлические решетки пола, раздирая ладони. Гудит вентиляция, пахнет перегретой проводкой. Медленно встаю, озираясь. Узнаю этот коридор со стальными стенами. Гнутые трубы под потолком, и мерцание тусклых лампочек. Узнаю номера на распределительных щитках. Я на Северном-21.

В последний раз я был здесь неделю назад. Неделю до катастрофы. Но мне все равно мерещится, что прошло лишь мгновение. Сейчас я закрою глаза, вспомню…

Звенящие о металл шаги работников комплекса, суета, их разговоры о будущем и настоящем, шипящий голос диспетчера из динамиков под потолком…

— Гриша, постой, — догоняет меня Сергей в коридоре, — только что пришло сообщение с Земли. Для тебя есть замена. Если хочешь, можешь вернуться домой.

— Но… Почему я? Как же остальные?

— Ты здесь дольше всех. Имеешь право. И… Только между нами. Мне кажется, этот психотерапевт доложил наверх. Мол… Отдохнуть тебе нужно.

— Я… Остаюсь.

— Ты серьезно?

— Да…

Но сейчас в коридоре тишина. И никого. Кажется, я понимаю. Это моя борьба, мое испытание. И пройти я должен его один. Нет здесь друзей. Нет здесь и врагов. Есть лишь образы из моих воспоминаний, искаженные сквозь призму моих страхов. Наших страхов. Ведь улетев на завоевания нового мира, мы боимся потерять собственный. Покоряя чужой мир, боимся сами стать чужими. Но продолжаем бороться, вопреки страху, вопреки боли. Двигаться вперед… Решительно направляюсь к автоматической двери в конце коридора. «Контрольный отсек» – белеет надпись на серых створках.

Они послушно разъезжаются. В маленьком помещении управления, как и коридоре – никого. Трудолюбиво мигают огоньки индикаторов, щелкают приборы. Тщательно осматриваю каждую шкалу, каждый показатель. Температура – норма, давление – норма… Атмосферный генератор работает в автономном режиме без каких-либо сбоев или неполадок. Внимание привлекает главный дисплей на противоположной стене. Его мерцание тускнеет, картинка искажается. По очереди гаснут строчки программных команд, графики и диаграммы. Затем темный экран оживает красными причудливыми символами…

Тут же визжит аварийный сигнал, зашкаливают приборы. Тщетно пытаюсь остановить необратимые процессы, запущенные компьютером. Ни одна кнопка, ни один выключатель не реагируют. Переворачиваю ящик с инструментами у стены, выхватываю из кучи звенящего металла монтировку. С криком проламываю панель управления, и рву искрящие провода. Поздно. Вдалеке раздается взрыв, отдаваясь мощной вибрацией в пол. Нет! Не верю!

Бью по рычагу сбоку закрытого окна. Со скрипом поднимаются со стекла стальные створки. С высоты третьего этажа виден почти весь комплекс атмосферной станции. Раньше она представляла собой систему рабочих сооружений и конструкций, связанных сеткой труб и линий электропередач. Над всем этим высились башни с гигантскими клапанами на вершинах. Раскрываясь, они ударяли в небо мощными струями кислорода. Теперь здесь царит ад. Комплекс тонет в кипящей темно-красной пелене. Одна за другой взрываются цистерны с жидким газом, лопаются трубы. Башни жгут облака фонтанами огня… Фобос. Он заполняет звездное небо неестественным пульсирующим свечением. Его лучи подпитывают огонь, добивают уцелевшие конструкции. Их металл корчится, чернеет и осыпается пылью. Бледные лучи преломляются, проходя сквозь окно. Режут глаза. Фобос…

— Будь ты проклят! — кричу ему, чувствуя, как ярость клокочет в горле. Он отвечает…

В мозг вонзаются сотни лезвий, сотни невыносимо ярких образов. Бесконечный поток лиц с пустыми глазницами, души погубленных колонистов. Ряды могил с крестами из арматуры, танец пепла и красного песка. Чернота выжженных руин. Руин колониальных станций… Громово-24, Плесецк-8, Южный-12… Все базы терраформинга погибшие за последние десять лет. Теперь я знаю, что их погубило. Фобос не скрывает свои тайны.

Тяжесть правды душит грудь, сдавливает сердце. Мы списывали катастрофы на человеческий фактор. Если бы мы могли хоть предположить… Люди, изможденные ночными кошмарами, страхом и тревогами, уже просто не могли держать под строгим контролем мощь генераторов, энергия которых только и ждала, пока человек отвернется. Наши мечты, желания, страхи и тревоги. Сочетание мыслей и чувств. Все это образует вторую реальность. Древние знали о ней. И научились проектировать ее в свой мир…

Нам предстоит борьба. Самая тяжелая за всю нашу историю. Мы выдержали войны на Земле и вне ее. Добились мира во всех поселениях от Меркурия до спутников Юпитера. Смогли победить все, кроме самих себя. Ведь забираясь все глубже в космос, мы все больше осознавали свое ничтожество на фоне его извечного порядка. Блекли мечты. Крепчали страхи. И воплотились на этой проклятой планете… Нам предстоит борьба. Внутри себя. Нам предстоит заново научиться верить в лучшее.

Лучи Фобоса сгущаются, обретают плотность. Трескается стекло. Нет, Фобос, тебе меня не достать. Отворачиваюсь от окна. Красные знаки на главном экране яростно разгораются все ярче. С криком размахиваюсь монтировкой – звенят осколки дисплея, россыпью рубинов разлетаясь по полу. Я не боюсь. Это все обман. Сейчас я закрою глаза, перепишу фальшивую реальность. Квадратная дыра на месте экрана продолжает сиять, дышит холодом…

Холодом ветерка, наполненного шорохом и ароматом колосьев. Открываю глаза. Ночь царит между двумя параллельными морями – звездным и пшеничным. Глубоко вдыхаю давно забытый запах. Где-то трудится сверчок, хлопает крыльями птица. Иду, утопая по пояс в волнах тусклого золота. Навстречу красной пирамиде в центре поля. Иду и верю… Ее грани смягчаются, теряют цвет. Она медленно проседает, преображаясь в полусферу климатического купола. Его шлюз с шипением открывается, приглашая внутрь… Черный грунт мягко проседает под ногами. В сумраке купола шелестит листва яблонь и слив, легкая дымка окутывает их ветви. Колодец. Ведро на боку. Лопата, прислоненная к дереву.

— Гриша…

Голос знакомый, провоцирующий воспоминания. Помню друзей, всех, кого знаю и знал. Они зовут.

— Гриша…

Оборачиваюсь. Там, между яблонь, совсем рядом, бледный туман прячет темную сутулую фигуру. Она протягивает ко мне руку, расправив три тонких длинных пальца… Фигура растворяется. Растворяется и купол, пуская в сад свет ночного неба. Свет звезд и Лунного серпа…

***

Теперь я многое понимаю. Хотя мне сложно объяснить, в нашем языке просто нет необходимых слов и понятий, чтобы описать то, с чем я столкнулся. Три конуса – три ключа, которые Древние поворачивали в замках дверей между реальностью и миром фантазий. Первый ключ – Фобос, сущность страха. Второй – Деймос, сущность ужаса. Древние заключили их в двух небесных твердынях, пытаясь прогнать от планеты. Но тем самым, нарушая равновесие, они потеряли третий ключ. Тот, который мечтали хранить вечно…

Боль раздавливает череп. Горло горит. С трудом поднимаюсь на ноги, чувствуя ломоту в мышцах. Солнце в зените, но кольца на конусах уже не блестят в его свете. Их металл потемневший, покоробленный. Площадка покрыта трещинами, а поверхность конусов покрошена мелкими осколками. Чем бы ни был этот генератор грез и кошмаров, больше он не включится.

Древние потеряли третий ключ. И погибли. Нам не дано его отыскать. Но в наших силах сотворить собственный. Ведь он есть в каждом из нас – тлеет в сердце крошечной искрой. Третий ключ – это не просто мечты и надежды, сила которых способна противостоять внутренним страхам. Это вера в светлое будущее. Теперь оно гораздо ближе. Знаю. Чувствую. Достаю рацию из кармана. Щелкаю выключателем.

— Арзамас-49. Я Пронин. Как слышите? Прием.

— Гриша, твою мать! Куда пропал?! Зачем бросил машину?! Тебя уже четырнадцать часов ищут!

— Передаю координаты по навигатору. Зачем тратите силы на поиски меня? Разве на Северном…

— На Северном все в порядке. Ты не поверишь, но взрыв никого не задел. Цепной реакции не последовало. Станция снова работает…

Одна из тайн этого мира разгадана. Уверен, скоро мы постигнем и другие. Древние поведают нам свою историю, научат свом ошибкам. Третий ключ уже в наших руках. Осталось лишь повернуть его в замке нашего будущего.

Немытов Николай 276: Ялта. Полдень

«На пыльных тропинках далёких планет

Останутся наши следы».

«Я верю друзья», Войнович В.

У ямы лежала пара закоченевших трупов. С них сняли даже нижнее бельё, которое хоть как-то скрывало бы страшную худобу умерших.

Конвойный пёс захлёбывался лаем, кидаясь на двух землекопов в ветхих шинелях и рваных ушанках. Четверо солдат прикрикивали на работающих, заставляя их шевелиться тычками прикладов в спины, но мёрзлая земля копалась плохо.

В левом нижнем углу экрана возникла бегущая строка: «Особое техническое бюро. Казань. СССР».

— Сейчас будет буря, — прошептал Генри Салан, склонившись к плечу режиссёра Ридли Скотта.

— Проглотят, — коротко бросил тот.

На экране старший конвойный вырвал из рук землекопа лом и пробил мертвецам головы.

— Стоп! — Геннадий Живагин – консультант с русской стороны – поднял руку и экран погас. В потолке кинозала медленно разгорелись матовые софиты.

— Для нашей стороны это не приемлемо, — заявил Живагин.

Обещанной бури Ридли не получил, хотя страстно желал увидеть гнев русского. Геннадий остался невозмутим. Железный кэгэбэшник: загорелое лицо, густые, но абсолютно белые волосы. Выслуживается перед генералами, опекая двадцатилетнего режиссёра и его толстяка ассистента. Наверно, рассчитывает на повышение.

Одно смущало Ридли в русском – ладони. В движениях его длинных узловатых пальцев правой руки было что-то знакомое, что ускользало от объяснения.

— Поймите, — Скотт закурил, выпустил струйку дыма к потолку. — Фильм должен иметь коммерческий интерес.

— Прекрасно понимаю, — кивнул Живагин. — Однако и вы не забывайте – это моя история, мои предки.

Скотт потёр воспалённые глаза. Пора выпить пилюльку – вторые сутки на ногах: архивы, документы, съёмки. Теперь допотопный кинозал, кошмарные кресла красного бархата. Благо хоть экран с эффектом полного присутствия. Ассистент Генри Салан услужливо открыл коробочку с лекарством, дал воды.

— Вы хотите сказать, что Королёв не работал во время Второй мировой войны в… — Ридли щёлкнул пальцами, пытаясь вспомнить странное русское слово.

— Шарашка, — быстро подсказал ассистент.

— Да. Королёв не работал в шарашка?

— Он находился в спецбюро, — уточнил Живагин. — И вы исказили происходившее там.

Ридли растянул губы в улыбке, превратившись в сытую жабу. А кэгэбэшника можно дожать! На патриотизме. Они все патриоты.

— Мы ведь тоже можем сделать материал, в котором Вернер фон Браун, пионер американского ракетостроения, лично отбирает рабов в концлагере Пелемюнде, — Живагин встал, по-военному одёрнул пиджак. Взгляды консультанта и режиссера встретились.

— Но стоит ли? — произнёс русский спокойно без иронии или насмешки. — Даже с учётом коммерческой выгоды.

Генри Салан заёрзал в кресле, наблюдая поединок интересов. Русский говорил на хорошем английском с характерным марсианским акцентом, чем сразу завоевал симпатию ассистента. Живагин отвернулся к бликующему полотну экрана:

— В стране, победившей фашизм – коей себя представляет ныне Америка – может разразиться скандал. Рядовые американцы не поймут такой эпизод. Он заложил руки за спину, прошёлся вдоль кресел.

«Словно следователь на допросе, — заметил про себя Ридли, рассматривая сигаретный фильтр. — И какой-то он не живой. Может русские дройда подсунули? Неужели они и таких големов делают?»

Скотт вдавил сигарету в пепельницу. Живагин метнул камень в его огород. Последний фильм о Джеймсе Бонде, в котором агент Её Величества помогает советскому командованию разбить немцев под Курском, в прокате имел большой успех. Только в СССР сначала расхохотались, потом обвинили режиссёра Ридли Скотта в плагиате: название – «Танки идут «свиньёй» – уже использовалось когда-то, чуть ли не сто лет назад, в советском фильме о Курской битве. Ридли проиграл дело с треском, киностудия понесла приличные убытки.

— Найдётся человек – амбициозный чиновник, — продолжал Геннадий, — желающий стать сенатором или сенатор, жаждущий президентского кресла. Да мало ли ещё кто. И начнётся судебная тяжба с правительством. Рядовые американцы охочи до судебных тяжб и скандалов во власти, — консультант улыбнулся Скотту.

— Хорошо, — мрачно произнёс Ридли. — Давайте обсудим ваше предложение.

Всплывающие из глубины рабочего стола материалы почему-то напомнили ему семейный альбом: старые фото, старые письма. Только здесь вся память под грифом «секретно». Не обращая внимания на отправителей и адресаты, Скотт читал содержание:

«3 июня 1982 года. Беспилотный ракетоплан БОР-4 приводнился в Индийском океане к югу от Кокосовых островов. Посадка на воду произошла в присутствии иностранных наблюдателей. Самолёт-разведчик «Орион» неоднократно пролетел над местом приводнения, производя фотографирование аппарата. Таким образом, проект «Спираль» оказался под угрозой. Поэтому настоятельно рекомендую обратить особое внимание на аналогичный проект «Анатра» и использовать в качестве самолёта-носителя переоборудованный для этой цели один из стратегических ракетоносцев Ту-16, которые базируются на аэродроме Сарабуз под Симферополем».

— Вы много курите, — заметил Живагин. Он сидел в кожаном кресле, с интересом рассматривая архивные документы.

— Не хочу показаться грубым, но это не ваше дело, — Ридли Скотт глотнул пилюлю – в архивном хранилище витал сладковатый запах пыли, опасного аллергена – запил водой и тут же взял из пепельницы сигарету.

— Согласен, — кивнул консультант. — Если бы мы были в Америке или её колониях на Марсе, вы бы могли подать на меня в суд за такое замечание.

Генри хихикнул – он работал за электронным столом, сортируя документы и снимая копии. Ридли вновь заглянул ему через плечо, вчитываясь в строки документа: «Лондонская газета «Санди миррор» назначила приз в 18 тыс. долларов за разгадку тайны кругов на хлебных полях. В 1987 году в Британии их было обнаружено около 50, в 1988 – 98, в 1989-м – 270, к лету 1990 года – уже более 2000. Пока никто не знает достоверно, отчего они возникают. Какая-то неведомая сила пригибает злаки к земле и они продолжают расти в таком положении, не будучи сломанными». За кого русский его принимает? За идиота? Ридли вспылил:

— Что вы заладили: «суд-суд»? Суд защищает свободы честных американцев…

— Простите, — смущённо произнёс русский. — С моей стороны это было бестактно. Такого поворота Скотт не ожидал.

— Вы, русские злопамятны, — тихо произнёс он, глядя на ряды архивных ящиков. — По-прежнему не можете простить дело третьего купола?

«Недавно в Подмосковье на высоте около 3 км появился странный, быстро летящий предмет. Очевидцы утверждали, что это был неизвестный аппарат сравнительно больших размеров. Что это за аппарат и откуда он появился, никто не знал. Возникли предположения и догадки, одна другой фантастичнее. Между тем летательный аппарат, снизившись, перешел во вращательное, винтовое движение, затем взмыл кверху, перевернулся и, быстро снижаясь, скрылся за верхушками деревьев соседнего леса». Живагин посмотрел на него поверх бумаг.

— А почему вы вспомнили именно о третьем куполе?

Спина режиссёра выпрямилась под прицелом серых внимательных глаз русского. Генри замер, наблюдая за шефом сквозь толстые линзы очков. Его пухлые пальцы остановились над очередным документом.

— Просто так, — солгал Ридли.

«Совершенно секретно: «В целях дальнейшей разработки трофейной техники захваченной разведгруппой в Бреслау приказываю доставить аппарат на завод «Анатра», расположенный под Симферополем. Для проведения работ привлечь специалистов, в частности Миньона Суханова и его группу». 18 марта 1951 года». Снова «Анатра»! На вопрос американца Геннадий пожал плечами:

— Эта тайна известна каждому школьнику. Анатра Артур Анатольевич, одесский банкир и предприниматель в 1914 году построил на окраине Симферополя авиазавод. Ему принадлежала треть российского авиарынка. После революции завод остался. Во время Великой отечественной Люфтваффе организовало на нём ремонтную базу для пикирующих бомбардировщиков Ю-87 «штука», которые базировались на аэродроме Сарабуз под Симферополем. А после войны завод отдали под проект, который так и назвали – «Анатра».

— И вы можете подтвердить свои слова документально? — с сомнением в голосе спросил Ридли. Живагин не успел ответить. Генри тронул режиссёра за локоть.

— Шеф, вот нужные бумаги, — тихо произнёс он.

«В связи с тем, что ракетные технологии Третьего Рейха попали к американцам, считаю необходимым параллельно с разработкой советской ракетной программы приступить к реализации проекта «Анатра».

В кино взрыв выглядит иначе. Звучит иначе. Вживую всё страшнее.

В северной части купола зло тахнуло, земля встала на дыбы, словно норовистый конь под седлом, взламывая пол, ударяя в ноги. Белые переборки, цветные трубопроводы и кабельтрассы в мгновение ока превратились в тлеющие обломки и обрывки, скрученные ярой силой в единый хаос. Пламя дохнуло внутрь купола, словно огненное дыхание дракона, жадно сжирая кислород, а с ним всё, что попадалось на пути. Следом тут же ударила буря, и развалины поглотили бурые сумерки.

Из инструкции для колонистов АКМ: «При движении по переходу, соединяющему купола, необходимо надевать пылезащитную маску. Передвижение без маски по межкупольному переходу строжайше запрещено!»

Джош Роук соблюдал инструкции, потому, когда рыжая пыль Марса ворвалась в купол, ему оставалось только захлопнуть ладонью «жабры» дыхательной маски. Вентиль кислородного баллона открывался автоматически, но в панике Джошу показалось, что он задыхается и потому нажал аварийный вентиль на груди.

С протяжным стоном рвался каркас купола, поток песка шелестел по забралу шлема. Роук упал на четвереньки и пополз к обломку стены.

А ведь это конец. Усиливающийся ветер сорвёт остатки купола, снесёт их подчистую до самого фундамента. Из соседних куполов помощи не жди: тяжёлые вездеходы ещё на орбитальной станции, а челнок не сможет сесть в такую бурю. Есть шанс добраться до перехода во второй купол, пока ветер не так силён, но Джош об этом не думал. Забившись в своё укрытие, пятнадцатилетний астроном, получивший грант Хаббла и единственный билет на Марс, разыгранный среди талантливых подростков Америки, тихонько выл, сжавшись в комок.

— Купол-три! Купол-три! Отзовитесь, купол-три! Первый комендантский купол сквозь треск и шипение запрашивал выживших.

— Есть! Есть живые! — завопил Роук. — Джош Роук – астроном! Они его вытащат! Скоро! Прямо сейчас!

— Джош, с тобой ещё есть люди?

— Нет! Никого! Вытащите меня отсюда!!!

— Спокойно, Джош! — Треск и шипение… — Мы тебя вытащим! Треск и шипение…

Джош не сразу заметил, что ветер стал менять направление. Роук взглянул вверх – в вихрях песка разгорались ослепительные огни. Они медленно кружили среди пляшущих статистических разрядов, опускаясь на остатки купола. Буря неистово заревела, придавленная спускающейся массой, на какое-то мгновение Джош вдруг почувствовал тяжесть, лёгшую на плечи, услышал гул. Пыльный смерч ударил в аппарат, накрывающий собой развалины, и осыпался. Стало тихо. Роук захотелось сорвать с лица надоевшую потную маску, тело затекло, ноги едва слушались. Он поднял руку, но едва ли спасатели увидят её из-за обломка стены, где прятался юный астроном. Джош заставил себя встать…

Два белокожих существа с тёмными блестящими глазами торопливо откапывали останки погибших колонистов, грузили тела на трёхосную платформу. Неприятный холодок пробежал по спине Роука.

Выбирай меньшее зло: либо умереть здесь, не дождавшись спасателей, либо уйти в неизвестность с пришельцами.

Смерть подкралась очень близко. Ещё минуту назад она вгрызалась в его скафандр шелестящим песком, и она добьётся своего, если Джош спрячется от пришельцев. Едва аппарат подымется на пару метров, буря вновь ударит в руины. А кислород кончается.

Трупы, лежащие рядком на платформе, подействовали на Роука лучше любого аргумента. Размахивая руками, он вышел из своего укрытия. Один из пришельцев тут же заметил его. Через завал стен и путаницу труб было трудно перебраться, но белокожий подпрыгнул, воздух вокруг его фигуры закрутился смерчем и вот пришелец уже стоит перед Джошем.

— Живой! Молодец, парень!

Пришелец говорил на английском с характерным марсианским акцентом – немного шепеляво, приглушённо. Люди на Марсе старались не открывать широко рот – вездесущая пыль противно скрипела на зубах.

— Давай сюда! Держись крепче!

Сильные руки схватили Джоша за пояс, и они влетели над завалом. Парень успел заметить на рукаве – он с испугу принял скафандр за кожу, так плотно он прилегал к телу пришельца! — красный прямоугольник с золотым серпом и молотом и нашивку «Анатра-75».

Из допроса штатного астронома АКМ Джоша Роука (аудио запись): «Джош Роук: Вот этот. Он представился командиром базы. Агент Рут: Его имя и звание? Д.Р.: Не помню. Я был слишком подавлен происшедшим. Р.: Вас держали взаперти? Д.Р.: Нет. Мне разрешили свободно передвигаться… В приделах базы.

Агент Хен: Вы видели всю базу русских? Вы можете нарисовать её схему? Расположение энергоустановок? Д.Р.: Н-незнаю… Я не очень много успел увидеть.

Х.: Вас вербовали в агенты спецслужб? Кто из старших офицеров – кроме командира – беседовал с тобой?! О чём спрашивали?! Д.Р.: О чём? Я н-не… Х.:Какое задание тебе дали русские?! Кому ты должен передать данные?! Р.: Стоп, Хен! Это уже слишком! Выйдите, агент Хеналт! (Дважды щёлкает входная дверь).

Р.: Простите его. Хен хороший профи, но иногда он бывает резок. Вы видели космические аппараты русских? Д.Р.: Д-да… Р.: Выпейте воды. Вот. И не торопитесь. Рассказывайте.

Д.Р.: Два аппарата «Анатра – 75». Они же являются основными энергогенераторами, кроме четырёх резервных по одному в каждом куполе. Генераторы создают электромагнитное поле, которое защищает поверхность Марса вокруг куполов от солнечной радиации. Но точно сказать не могу. Русские технари мне объясняли подробно, однако… Не помню. Не моя область.

Р.: Ну вы и так много интересного рассказали. У русских только два аппарата?

Д.Р.: Есть ещё резервный. На орбите Марса. Он используется в качестве орбитальной базы, как наша станция «Викинг М».

Р.: Вы были внутри аппарата. Можете описать расположение помещений, командной рубки?

Д.Р.: Сомневаюсь. Я был в полуобморочном состоянии. Русские сразу поместили меня в медкапсулу. (Пауза). Помню… Помню когда мы взлетели, сильный удар потряс корабль. Русские что-то кричали… Аппарат стал крениться… (Пауза). Р.: Что дальше?

Д.Р.: Дальше… Вы не представляете, как я боюсь смерти. Господи… Не представляете… Р.: Вы выжили, Джош.

Д.Р.: Единственное, что мог я сделать в тот момент – сцепить пальцы и молиться. Я не знаю ни одной молитвы и сейчас не вспомню, что говорил, о чём молил Бога. Р.: Я вас понимаю. Русским удалось выровнять корабль? Д.Р.: Удалось. Не знаю, кого за это благодарить: Создателя или пилота. Р.: Они доставили вас на базу?

Д.Р.: Да. В кратер горы Павонис. База расположена в естественных полотях. Только верхушки куполов торчат из грунта. Они выращивают натуральную еду в большом саде центрального купола… И они не мучили меня допросами… И им было плевать, что я узнаю их секреты! Что настучу на них! Р.: Успокойтесь, мистер Роук! Д.Р.: Идите к чёрту! Хотите узнать всё о русских?! Р.: Заткнись, сопляк!

Д.Р.: Подите и сами у них спросите! Полети, козёл, на Марс! Глотни с моё железной пы!.. (Звук пощёчины). Р.: Прекратить истерику! (Пауза). Теперь всё по порядку. Сначала.

— Осторожно, Генри!

— Ерунда, — Салан махнул рукой. — Кыш! — пчелу снесло потоком воздуха. Ассистент коснулся губами края стакана, отпил.

Ридли не понимал, к чему так рисковать. В автомате стоял один единственный стакан, которым пользовался каждый желающий. Варварство! Да ещё вокруг летали пчёлы. Достаточно одного укуса и аллергия задушила бы Салана в считанные минуты. Впрочем, Ридли не был уверен, что у ассистента есть реакция на пчелиные укусы. Генри старался пробовать всё: кефир, мороженное, шоколадные конфеты. Теперь вода с малиновым сиропом.

Несмотря на жару, от моря веяло прохладой. Ридли Скотт глотнул пилюлю антибиотика – не хватало ещё простудиться – и, подумав, добавил к ней антиаллерген – насекомые так и роились вокруг цветущих деревьев. Запил водой из своей бутылочки.

Близился полдень. По набережной Ялты рассыпалась пёстрая толпа. Играл военный духовой оркестр – золото и медь на белом. Танцующие пары напомнили Ридли классику кинематографа – «Унесённые ветром», бал в доме семьи Скарлетт, пышные юбки женщин и чопорные костюмы мужчин. Впрочем, среди танцующих на набережной так одеты были профессиональные танцоры – они выделялись манерами, чёткостью движений. Несколько молодых пар не вписывались в картину бала: тонкие весенние курточки, блузки и футболки, вновь модная обувь на «танкетке». Ридли поймал себя на том, что танцующие страшно раздражают его… Счастливыми улыбками на лицах, что ли? Он поправил капюшон куртки – хоть какая-то защита от шума и музыки – и нацепил на нос солнцезащитные очки.

На газоне трое подростков возились с моделью аппарата. Скотт плохо говорил по-русски и тем более не умел читать, но слово написанное красным по белому борту модели он помнил хорошо: «Анатра». Через тире значился номер: 10.

Закончив приготовления, парни подняли модель на высоту человеческого роста. Чернявый моделист ловко управлял ею с помощью джойст-перчаток. На траве осталась причудливая «снежинка» из кругов и спиральных лепестков – след от работы двигателя. Подчиняясь юному пилоту, модель поднялась над набережной, и в одно мгновение в небе без грохота и дыма расцвёл лазерный фейерверк.

Ридли обернулся на шорох автомобильных колёс. Красная «Эл-Лада» припарковалась на стоянке. Диски-электромоторы колёс, отполированные до зеркального блеска, скривили отражение ног Ридли Скотта. С лёгким шипением открылась дверца салона. Ридли услышал удивлённый вздох Генри Салана и не сразу сообразил, откуда знаком ему седой офицер в белом френче. Геннадий Живагин надел фуражку и улыбнулся растерянным американцам.

— Жарко? — спросил он Салана, подходя к водяному автомату.

— Да вас просто не узнать! — восторженно воскликнул Генри. — Насколько я понимаю, — он прищурился, разглядывая золотые погоны с двумя голубыми полосами. — Сэр полковник космофлота!

— У нас не прикладывают к пустой голове, — заметил Живагин, когда американец молодцевато козырнул.

— О! Простите, сэр!

— Товарищ полковник, — вновь поправил Геннадий. — Кстати, стаканчик можно?

Ридли брезгливо поморщился, когда полковник налил себе в стакан Салана шипучки с сиропом чёрной смородины.

— Не кривитесь, Ридли, — усмехнулся русский. — Пить из одного стакана вполне безопасно.

Он сунул ладонь в нишу, где наполнял только что стакан – три синие полосы вспыхнули на пальцах.

— Ионное излучение. Два симферопольских школьника ещё в начале века изобрели первый такой рукомойник для кафе, столовых и ресторанов.

— Мне нет дела до этого, — пробурчал Ридли.

Шум моря, яркий солнечный свет, большое скопление народа действовали на нервы.

— Вы обещали мне место в первом ряду, — напомнил он русскому.

— Вы в первом ряду, — широким жестом руки Живагин указал на набережную. — Прошу.

Официальное сообщение: «Американское правительство возмущено разбойными действиями советских пилотов на территории Американских колоний Марса, приведших к разрушению купола и гибели американских учёных. Американская сторона требует выдачи виновных в катастрофе и приданию их международному суду. Президент США заявил: «Мы надеемся, что Советский Союз, его правительство в ближайшее время примет необходимые меры по задержанию и выдаче виновных, а так же выплатит денежную компенсацию за нанесённый ущерб пострадавшей стороне и, в частности, семьям погибших».

— Вы готовы к съёмкам?

— Я всегда готов, — раздражённо произнёс Ридли, отправляя пилюлю антидепрессанта в рот.

По мановению его руки Генри Салан открыл серебристый контейнер и достал пульт управления – джойстик с галлоэкраном. Стая из пяти роторных роботов размером в ладонь вылетела из контейнера и построилась в вертикальный пятиугольник над головой ассистента режиссера, нацелившись камерами в открытое море.

— Ридли, можно задать вам вопрос? — спросил Живагин.

— Валяйте.

— Вы ведь астроном, — серые глаза внимательно смотрели на Скотта из-под козырька фуражки.

— Был, — ответил тот. — Работал в третьем куполе АКМ, — Ридли брезгливо скривил рот. — Да, моё настоящее имя Джош Роук. Вы же из спецслужбы, вы знаете это.

— Знал, но с чего вы взяли… — Живагин казался озадаченным, но, к удивлению американцев, он вдруг расхохотался открыто, заразительно.

— О, простите! Я совсем позабыл о старой доброй игре в шпионов! — Геннадий снял фуражку, вытер платочком проступившие от смеха слёзы. — Поверьте, я пилот и всю жизнь им был. И останусь. О вас… О вас я знаю достаточно. Для себя. Знаю, что вы окончили курсы режиссёров имени Спилберга и взяли имя прадеда – Ридли Скотта. Всё же русский мог удивить.

— Я давно мечтал снять фильм к столетию космической эпохи, — Ридли поджал губы – рассказать или… — Рассчитывал познакомиться с советскими космонавтами и, наконец, узнать имя человека спасшего меня. Генри Салан делал вид, что занят своими «птичками».

— После возвращения на Землю я сутками сидел на допросах, — Ридли не хватало воздуха. — Что-то говорил, объяснял, рассказывал…Обидно. Обидно то, что никто не хотел меня слушать. Они требовали другого.

Он скинул с головы капюшон, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Скотт быстро извлёк ингалятор, вдохнул аэрозоль.

— Я сдался, — тихо произнёс он. — Я сказал то, что они хотели услышать, подписал показания.

— Не вините себя, Ридли, — Геннадий опёрся о парапет набережной. — Вам было семнадцать, вы пережили крушение купола, нелёгкий перелёт с Марса. Им не составило труда сломать усталого напуганного юношу.

— Но я действительно многого не знал! За что же!..

— Начинается, — напомнил о себе Генри. — Кажется.

Над водой возник зеркальный блик. На какое-то мгновение в нём отразилась вся набережная от края до края: радостные лица, оркестр, цветущие деревья. Музыка грохнула громче, зазвучал голос комментатора. И вот уже в воздухе висит белый диск – «Анатра-100». Четыре пузатых термоплана держали под ним стартовую платформу.

— Платформа «Морской старт» стоит в открытом море, — пояснил Живагин, — а нам её показывает телесистема «Горизонт».

— Вау! — Генри Салан орудовал роторниками. — Эффект полного присутствия! Я даже вижу лица технарей! Экипаж! Экипаж идёт!

Группа людей в белых скафандрах рядом с «Анатрой» казалась вереницей муравьёв.

— Дай мне капитана крупным планом, — попросил Ридли ассистента.

— Ого! Это девушка!

— Сними каждого. Хотя, постой! — ему показалось что-то знакомое в чертах лица капитана. Серые глаза…

Скотт удивлённо взглянул на русского. То же лицо, только мужское, жёсткое.

— Антонина Живагина – майор космофлота! — представил капитана невидимый комментатор.

— Бог дал мне троих дочерей, — пояснил Геннадий. — Старшая пошла по моим стопам.

— Вы верите в Бога? — в голосе американца звучала ирония.

Полковник Живагин посмотрел на Ридли Скотта со странным выражением лица, словно хотел сказать: за кого вы меня принимаете?

— Среди звёзд ты наедине с Творцом, — тихо ответил русский.

Ридли промолчал. Он вернулся на Землю, но так и пошёл в храм и не выучил ни одной молитвы.

Их окружила толпа ликующих людей. Над головами, словно пчёлы над цветущими вишнями, жужжали роторники, бликующие линзами видеокамер. Генри Салану пришлось потрудиться, чтобы уследить за своей пятёркой. Модель «Анатра-10», управляемая юным конструктором поднялась ввысь, превратившись в кружок размером в десять центов. В небе загорелись алым слова: «Слава первооткрывателям!», «Наш привет Ганимеду!»

Тем временем экипаж занял свои места. Зрители на набережной Ялты прекрасно видели космонавтов завершающих последние приготовления. В небе родился резкий звук – ни то рёв трубы, ни то удар гонга – и следом за ним на грани слуха перебор клавиш.

— Отсчёт пошёл, — пояснил Живагин, взволнованно следя за «соткой». Снова резкий звук – перезвон клавиш громче.

— Это музыкальная композиция специально написана ко дню старта, — говорил русский. — Вместо банального отсчёта.

С третьим рёвом трубы аппарат стал подниматься, и Ридли казалось, что его бортовые огни загораются в такт музыке.

— Пошла родная. Пошла, — прошептал пилот Геннадий Живагин.

Ридли готов был рухнуть. Скрюченными побелевшими пальцами он вцепился в гранитный парапет, заставляя себя держаться. Людской гам, апрельская жара, кружение видеокамер действовали на него раздражающе, кружилась голова, в горле застрял комок тошноты. Только огромное желание увидеть «Анатра» во всей красе заставляло его стоять на ногах.

— Снимай, Генри. Снимай, — шептал он ассистенту. С последним сигналом «сотка» ушла в небо и с хлопком исчезла из вида.

Немыслимо! Русские упустили Вернера фон Брауна, опоздали с запуском первого спутника, вторым запустили человека в космос, их лунная программа провалилась, но… Чёрт возьми! Теперь они запускают большой космический корабль прямо с поверхности планеты к юпитерианскому спутнику. Генри верно говорит: русские долго запрягают да быстро ездят.

— Вам плохо, Ридли? Из тумана всплыло лицо Геннадия Живагина. Скотт вытер мокрые глаза.

— Как я вам завидую, — сдавленным голосом ответил режиссёр. — Вы можете так легко… так легко…

— Теперь легко, — кивнул полковник после некоторой паузы. Его пальцы выстукивали неслышную дробь на гранитном парапете набережной.

— «Анатра-сто» выходит на расчётную орбиту! — воскликнул комментатор.

На миражном экране в звёздной тишине белый дисколёт всплывал из голубой атмосферы Земли. Пальцы Живагина задрожали, затанцевали, как совсем недавно на подлокотнике кресла в кинотеатре – старый пилот выводил «сотку», словно помогая дочери управлять воображаемым джойстиком. Вот откуда Ридли знакомы эти движения: сидя в кресле медкомплекса позади пилота на спасательной «Анатре» он видел, как русский работал небольшим штурвалом корабля.

— Полковник, вы хорошо говорите на английском с типичным марсианским акцентом, — Скотт давно хотел спросить об этом.

— Вы весьма наблюдательны, Ридли, — улыбнулся Живагин.

— Это были…вы? — осторожно спросил Скотт, опасаясь… Чего? Что его сейчас же заберут советские агенты? Что Живагин посмеётся над ним?

— Не стану скрывать, — пожал плечами Геннадий. — Вы ведь для этого приехали в СССР.

— Я хочу рассказать правду о ваших «летающих тарелках»…

— Дисколётах.

— Да. И о событиях на третьем куполе АКМ.

— Так в чём же дело? Русский поправил фуражку, одёрнул форму:

— Готов ответить на любые ваши вопросы. Ридли торопливо закурил – руки его дрожали. От нетерпения.

— Генри, записывай. Камеры один и два – на ликующую толпу. Итак, первый вопрос, полковник…

Медведев Радомир 266: Мечта о полёте

В этом году весна будто особенно торопилась вступить в свои права. Земля спешила поскорее скинуть с себя снежный покров, чтобы подставить себя под теплые лучи солнца. Голые ветви деревьев отдыхали после трескучих зимних морозов, готовясь покрыться нежной листвой. Пока еще редкие птицы оживленно обсуждали наступление теплых времен. И свежий городской воздух был словно пропитан светлой энергией юности, духом просыпающейся природы.

Уже несколько лет в Подмосковье не было такой ясной и теплой весны, как в этом, две тысячи шестьдесят первом году…

Этой весной одно-единственное событие приковало к себе всеобщее внимание, заставив говорить о себе по всему миру. В Советском Союзе заявили о начале освоения Марса и запуске первой марсианской экспедиции. Это известие наперебой передавали все мировые СМИ, кто с восторгом, кто с завистью, а кто и с нескрываемым раздражением.

На фоне этого даже как-то отошли в тень другие не менее важные известия – о переговорах между руководством Союза и Европы о создании будущего Евразийского Союза.

В свое время Российская Федерация, предшественница нынешнего Союза, уступила в космической гонке Китаю и Соединенным Штатам, осуществившим первые пилотируемые полеты к Марсу. Союз стремительно наверстывал упущенное.

Для полета к Марсу на орбите Земли построили огромный корабль. Предполагалось, что он, совершив посадку на поверхность красной планеты, на многие годы станет домом для колонистов.

Корабль, получивший название «Циолковский» был настоящим космическим городом. Даже у СССР не нашлось подходящего носителя, чтобы запустить этого исполина в космос. Поэтому части будущего марсианского корабля доставлялись на околоземную орбиту, где их соединяли космические монтажники. Лишь к началу 2061 года все работы завершились.

Уже давно отобраны ее участники, тысяча молодых мужчин и женщин, основателей будущей земной колонии. В их числе – не только граждане СССР, но и многочисленные добровольцы. Из Европы, Азии, и даже из далекой Америки и Австралии.

Уже давно заготовлены припасы для экспедиции и все необходимое для обустройства базы оборудование. Ожидали только намеченной даты. 12 апреля 2061 года.

Тихомиров, Верховный правитель СССР назначил день вылета на двенадцатое апреля. Тем самым он решил приурочить отправку марсианской экспедиции к столетнему юбилею гагаринского полета. Своеобразный символ, подчеркивающий первенство в освоении космоса, вновь обретенное Советским Союзом…

На Жуковском Авиастроительном заводе закончился очередной рабочий день. Работники завода пестрой толпой вышли из проходной и по широкой аллее направились к станции магниторельсовой железной дороги. Инженеры и рабочие, молодые и уже умудренные опытом. Стоял теплый, приятный весенний вечер.

В толпе заводчан выделялась высокая фигура немолодого уже человека в униформе инженера первого класса. Человек при ходьбе тяжело опирался на трость, будто притяжение земли являлось для него непосильной ношей.

В списках работников завода этот человек значился как Романов А.Н, 2012 г. рождения, ведущий инженер отдела проектирования. Коллеги с уважением называли его Александром Николаевичем, а для семьи и друзей он, несмотря на свой немаленький возраст был просто Сашей.

К станции подъехал поезд скоростной магнитной дороги. Романов вошел в вагон.

Ехавший в вагоне офицер, заметив человека с тростью, немедленно уступил ему свое место. Романов поблагодарил военного и отвернулся к окну.

За спиной слышались голоса молодых сослуживцев, увлеченно обсуждающих, как лучше всего провести этот вечер. Молодые, беззаботные люди, с улыбкой подумал Александр. Когда-то и он сам был точно таким же, как они. Сколько же лет прошло с тех пор…

Романов глядел в окно. Белые, блестящие на солнце множеством окон корпуса завода остались позади. Мимо проносились поля, автомобильные дороги, жилые кварталы ярких коттеджей среди многочисленных парков и садов. На деревьях еще не распустились почки, но вся природа уже дышала свежестью наступающей весны. Александр Николаевич размышлял о чем-то своем.

Ведущего инженера Александра Романова коллеги знали как человека сурового и чрезвычайно требовательного, сухого и сдержанного в общении, но в то же время справедливого. Он не терпел оплошностей, но великодушно прощал исправленные ошибки и всегда был готов оказать помощь советом или действием.

Но мало кто знал, что этот сухопарый человек, постоянно при ходьбе опирающийся на палочку, в свое время удостоился нескольких государственных наград, в том числе – и звания Героя Советского Союза.

Он редко надевал свои ордена. Только на официальных мероприятиях и то только потому, что этого требовал протокол. Он объяснял это тем, что не хочет выделяться, поднимать себя выше других, хотя бы и заслуженно.

Но была и другая причина. Это вызывало в его памяти воспоминания о той бездне боли и отчаянии, которые ему пришлось пережить…

Это случилось в годы той далекой войны тридцать пятого года, которую молодое, недавно возрожденное Советское государство вело против Западного альянса.

Советский Союз изнемогал в борьбе, отражая натиск воздушных орд, непрестанно атакующих с разных сторон. Тысячи вражеских самолетов каждый день взлетали с сухопутных и плавучих аэродромов, чтобы сбросить смертоносный груз на русскую землю…

Обе стороны конфликта не применяли ядерного оружия, боясь ответного удара. Но и без этого нам приходилось крайне тяжело.

Стратегия тотального воздушного террора, еще в начале двадцатого века провозглашенная итальянским генералом Джулио Дуэ, была до блеска отточена западными военными в многочисленных войнах.

И все же СССР не был какой-тот захудалой страной третьего мира, чтобы позволить врагу безнаказанно громить себя.

Его вооруженные силы яростно огрызалась, нанося врагу тяжелые потери. Первой линией обороны стали советские летчики-истребители и ПВО. Благо, Верховный правитель понимал, какой именно будет будущая война с Западом и именно эти войска оснащал и обучал по первому разряду. И теперь, когда пришла пора, они делом доказывали, что им совсем не зря уделяли такое внимание.

В противостояние с воздушными хищниками вступила и армия. Ведь сбить вертолет или беспилотник врага можно, если повезет, даже из пулемета или автомата. По всей стране создавались добровольные дружины ПВО, в которые массово записывались девушки и подростки. Их вооружали старенькими ПЗРК типа «Стрела» или «Игла». У них тоже был небольшой шанс отправить на землю очередного натовского летуна.

Наносились и ответные болезненные удары по базам НАТО. Стремительными вылазками быстрых истребителей-бомбардировщиков. Ударами тактических ракетами, как новейших типа «Перун», так и устаревшими, но пока еще вполне годными «Искандер». Рейдами спецназа на территорию противника…

Наши люди знали, за что сражаются. За себя и за жизни своих близких. За свою родину. За все то, что уже было сделано советским руководством и за все то, что еще предстояло совершить. И их воля к сопротивлению не уменьшалась даже несмотря на понесенные потери.

Русское небо превратилось в кромешный ад для авиации НАТО. Потери воздушных аппаратов стоимостью в миллионы долларов стали критическими. Очень скоро западные летчики начали массово отказываться вылетать на задания.

Примерно в это время совершил свой подвиг Александр Романов, тогда еще молодой летчик-лейтенант, недавно окончивший летное училище.

Он совершил сравнительно мало полетов на давно устаревшем МиГ-29, но уже успел отметиться. Один раз – сбив в воздушном бою истребитель противника. Второй – уничтожив самолет радиоэлектронной борьбы, глушивший наши радары. Для этого лейтенанту Романову пришлось рискуя жизнью совершить дерзкую вылазку на территорию противника.

За эту вторую победу его представили к ордену «За мужество». Он даже не успел получить орден, когда случилось то, что разделило его жизнь на «до» и «после».

В тот вечер лейтенант Романов совершал обычное патрулирование. Вдруг он заметил на фоне предзакатного неба темную точку. Бортовой радар истребителя ничего не фиксировал. «Странное дело» – подумал Саша.

Он подлетел ближе к странному объекту. На более близком расстоянии стали хорошо видны угловатые формы вражеского самолета, напоминающие рыбу-ската. Это был бомбардировщик-невидимка Б-2 «Спирит». Ночной убийца, невидимый для обычного радара, несущий в своем чреве почти сорок тонн бомб, готовый сбросить их на мирные города.

Самонаводящиеся ракеты против этого монстра были практически неэффективны. Оставалась пушка. Летчик выровнял курс своего МиГа с курсом «Духа» и уверенно нажал на гашетку.

Но ожидаемой им очереди снарядов, раздирающих в клочки тушу вражеского самолета не последовало. Механизм пушки заклинило в самый неподходящий момент.

Романов выругался и принял молниеносное решение. У него было мало шансов уцелеть, но он не мог дать спокойно уйти ночному убийце. Он хорошо помнил, какие следы оставляет после себя на земле этот неуловимый «Дух»…

Саша прибавил оборотов и, стиснув зубы, обрушил свой МиГ прямо на черный силуэт «Духа». Лишь за какую-то долю секунды до столкновения он нажал на кнопку катапультирования…

Пришел в себя он только в военном госпитале. С паническим ужасом он почувствовал, что больше не ощущает своих ног и всей нижней части туловища.

Катапультирование прошло неудачно. Он получил травму при приземлении. Диагноз врачей звучал для летчика как смертный приговор – компрессионный перелом позвоночника.

Это значило, что о полетах и карьере летчика ему стоит забыть. Навсегда. Всю оставшуюся жизнь он проведет в инвалидном кресле.

В госпитале его часто навещали. Приходили родители, приходили его боевые друзья и командир истребительного полка, полковник Емельянов. Он сообщил Саше, что его представили к званию Героя Советского Союза за его последнюю победу. И что единственный каким-то чудом выживший пилот из экипажа Б-2 на допросе рассказал, что поступок русского летчика стал для них полной неожиданностью.

— А еще он сказал так: «Теперь я понял, что мы уже проиграли эту войну. Вопрос нашего окончательного поражения только в сроках». И руки у него при этом тряслись. — добавил Емельянов. Он встал со стула и похлопал по плечу лежащего Романова.

— Держись, сынок. Мы тебя просто так не оставим, обещаю. Саша кивнул и закрыл глаза. Ему было все равно.

Еще с самого детства его влекло к себе небо. Такое высокое, насыщенно-голубое днем и бархатно-черное ночью, то с лениво плывущими облаками, то с яркими звездами, света которых не могли затмить городские огни, то приветливое, то пасмурное.

Саша часто бегал к аэропорту, расположенному неподалеку от своего родного поселка, и наблюдал за взлетающими самолетами. За тем, как эти белоснежные гиганты отрываются от земли, натужно ревя моторами, и взмывают вверх, превращаясь в едва заметные точки на небосклоне.

Тогда-то у него и появилась заветная мечта. Довольно необычная для мальчишки, родившегося в 2012 году. Саша твердо решил, что обязательно станет летчиком, когда вырастет. А еще лучше – летчиком-космонавтом.

После школы Саша начал воплощать в жизнь свою мечту и вместо престижного в их городе вуза поступил в летное училище. Вскоре Романов стал одним из лучших курсантов училища.

Как-то раз он спросил у генерала Ильинского, начальника своего курса, трудно ли пробиться в отряд космонавтов.

Генерал сам провел в свое время несколько месяцев на МКС. Он ответил, что это и в самом деле нелегко. Но поскольку Романов давно обратил на себя внимание как отличник учебы и виртуозный пилот, и к тому же обладает идеальной физической формой, то руководство училища и лично генерал Ильинский непременно будут рекомендовать курсанта Романова как кандидата на зачисление в центр подготовки Звездного Городка.

Молодой курсант ушел буквально окрыленным после беседы с генералом. Казалось, еще чуть-чуть – и мечта всей его жизни станет явью…

Но проклятая война перечеркнула его планы. А полученная травма навсегда поставила на них крест.

Врачи говорили, что он никогда не сможет даже ходить. Что уж теперь думать о полетах!

По ночам, когда никто не видел, Александр беззвучно плакал, закусив край подушки, чтобы ненароком не застонать…

Война тем временем шла к завершению. Из новостей Романов узнал, что Советский Союз, измотав противника, перешел в ответное наступление. И западное руководство очень скоро запросило мира…

Наступила пора для мирной жизни. Для всех, в том числе и для Александра Романова.

Его выписали из госпиталя. Первое время приходилось очень тяжело. Если бы не поддержка родителей и армейских друзей, он давно бы уже опустил руки.

Но всему плохому рано или поздно приходит конец. Наступил конец и черной полосе в жизни Александра. Жизнь постепенно налаживалась. Он смог поступить в Московский Авиационный институт, а после его завершения – устроиться на авиастроительный завод в подмосковном Жуковском. Смог найти жену – однокурсницу Татьяну, не побоявшуюся связать свою судьбу с инвалидом…

С работой ему повезло. Жуковский авиазавод еще в начале века стал «сборочной площадкой» Всероссийского, будущего Всесоюзного Космического Центра. Завод и его работники считались элитой всего советского машиностроения и попасть на него считалось большой удачей, признанием высочайшей квалификации. Романов, как один из лучших студентов аэрокосмического факультета, смог поступить на работу без проблем, даже инвалидность не стала для этого препятствием.

На заводе он стал работать над проектированием космических аппаратов. Хоть в какой-то степени, но он смог связать свою профессию с космосом.

Работа инженера-проектировщика оказалась сложной, но интересной. Зато часто случались поводы для маленькой гордости. Так, когда Александр впервые увидел разработанный лично им модуль в уже готовом к отправке на космодром спутнике, он испытал непередаваемое чувство душевного подъема. Он понял, что его работа действительно нужна. А еще – обрадовался тому, что хотя бы в виде тех умственных усилий, затраченных на создание этого модуля какая-то частичка его самого все же сможет побывать в космосе.

С годами его мечта совершить космический полет несколько померкла. За повседневными заботами как-то не станешь задумываться о том, о чем мечтал в юности. Но порой во сне, когда разум не может контролировать чувства, Романов снова ощущал себя тем молодым пилотом, впервые отдающемся воздушной стихии, снова слышал зов неба…

Казалось, все в его жизни складывается довольно благополучно. У него была любящая и заботливая жена, любимая работа, приносящая удовольствие. И только одно не позволяло радоваться жизни – Романов по-прежнему оставался прикованным к инвалидной коляске.

Он не собирался с этим мириться, хотя врачи и говорили, что его положение безнадежно. Александр всей душой не мог этого принять, ощущая в их словах острую несправедливость. И не оставлял попыток снова взять под контроль свое парализованное тело.

Месяцы и годы упорных и болезненных занятий не приносили результата. Казалось, все и в самом деле безнадежно. Но однажды Романов заметил, что палец на его ноге слегка пошевелился.

В первый момент Александр даже не мог поверить в то, что это произошло на самом деле. Он попробовал снова пошевелить пальцем и ему это снова удалось. Впервые за много лет он ощутил, что неподвижное тело вновь подчиняется его воле!

Его чувства были сродни чувствам человека, первым ступившим на другую планету. Не всем дано понять, что ощущает человек, приговоренный к вечной неподвижности и неожиданно, вопреки всем прогнозам совершивший первое движение!

Немало еще времени прошло, прежде чем Романов смог самостоятельно подняться на ноги. Потом – заново научиться ходить, сначала с помощью родных, потом опираясь на костыли. Вскоре Александр научился обходиться одной тростью.

А время шло своим чередом, отсчитывая год за годом. Романов, как и все вокруг видел, как постепенно меняется его родная страна.

Дело тут было даже не в улучшающихся год от года условиях жизни. И не в технических новинках. Менялись прежде всего сами люди.

В былые времена такой, как Александр был бы просто калекой, не нужным никому, кроме собственных родителей. Сейчас же он воочию чувствовал, что не безразличен окружающим. Везде – на работе, в общественных местах, просто на улице к нему проявляли участие. Не как к инвалиду, которого нужно пожалеть – но как к равноценному члену общества.

Народ СССР без преувеличения стал одной большой семьей. Политика, проводимая советским руководством, давала свои плоды.

Первому Верховному правителю нового Союза досталась страна, напоминавшая человека со сломанным хребтом. Люди утратили всякие идеалы, не верили никому, им все было безразлично. Немало труда потребовалось приложить, чтобы все изменилось.

Лидеры СССР хорошо знали историю и сделали выводы из ошибок, допущенных в том, прежнем Союзе. И проводя преобразования, они старались не повторять промахов своих предшественников…

В 2051 году новым Верховным правителем СССР стал Владимир Тихомиров, волевой и решительный человек, бывший офицер войск спецназначения. Ветеран войны 2035 года и дважды Герой Советского Союза, он был чрезвычайно популярен в народе.

Перед новым правителем встала серьезная задача. Предшественник оставил ему процветающую и благополучную страну. Но Тихомиров понимал, что материальное благополучие, не подкрепленное стоящей перед нацией целью может вести к постепенной деградации страны и народа. Так, как это было с СССР-1 периода позднего Брежнева или с Европой начала двадцать первого века.

И Тихомиров смог найти новую национальную цель. Новый проект, провозглашенный Верховным, потряс буквально всех, и соотечественников, и иностранцев. Речь шла – ни много и ни мало, о колонизации Марса!

Тихомиров знал, о чем говорил. Его слова не были пустой демагогией. Результаты китайской и американской, а также несколько отставшей от них российской экспедиций на Марс говорили о том, что он вполне пригоден для терраформирования.

Для этого потребуются сотни лет и огромное количество средств. Но накопленный страной экономический и научный потенциал позволял осуществлять подобные проекты.

После двух успешных исследовательских полетов приняли решение об организации полноценной экспедиции.

Всесоюзный Космический центр в Жуковском превратился в главный штаб подготовки будущего полета. Лучшие умы Советского Союза, ученые и инженеры трудились над разработкой проекта. И среди них – Александр Романов, к тому времени уже инженер первого класса, имеющий в своем распоряжении целый штат помощников.

Он отдался новому проекту со всей энергией, порой допоздна засиживаясь за расчетами и бесчисленными испытаниями моделей, часто продолжая работу уже дома. Жена и друзья стали часто жаловаться, что он почти перестал уделять им время, занятый своим делом.

Но Романов никак не отзывался на их упреки. Этот, самый главный проект страны стал для него проектом всей жизни. В этом проекте воплотилась его давняя, уже почти позабытая мечта о полете. Александр понимал, что не сможет уже сам отправиться на Марс, как он когда-то мечтал в юности. Но своей работой он, как и многие другие приближал тот день, когда начнется грандиозный полет, дающий шанс осуществить свою мечту всем тем молодым и дерзким, грезящим о покорении глубин космоса.

В эти годы он стал более дотошным и требовательным, чувствуя свою личную ответственность перед будущими марсонавтами. Открытый космос не прощает ошибок, любая мелочь, не замеченная вовремя может помешать полету или даже погубить весь экипаж. Потому Романов внимательно и тщательно проводил расчеты и исследования, требуя от всех своих подчиненных такой же самоотдачи.

За чрезмерную требовательность его часто критиковали, но он не обращал внимания. Работать под началом Романова было нелегко, зато те, кто проходил его школу становились настоящими профессионалами, которым не страшны любые трудности. Его работники хорошо это понимали. И хотя они порой роптали на своего строгого начальника, но никогда по-настоящему не обижались на него. Работы над марсианским проектом тем временем подошли к концу.

Многие из тех, кто трудился над проектом, были приглашены на старт космического челнока, доставляющего марсонавтов на борт «Циолковского». В число этих счастливчиков попал и Александр Романов, один из ведущих инженеров проекта.

В воскресенье, десятого числа Татьяна Романова специально встала пораньше, чтобы испечь мужу его любимые яблочные оладьи.

Александр пришел на кухню и сел за стол. Он не притронулся к своей тарелке, задумчиво размешивая сахар в чашке с кофе.

— Саша, ешь, остынет все! — сказала Татьяна. Романов молча кивнул, задумчиво глядя за окно.

— Сашенька, тебе плохо? — участливо спросила жена – Опять болит спина? Он покачал головой и тихо заговорил:

— Знаешь, Таня… Мне сегодня опять снилось, что я сижу за штурвалом самолета. Будто бы я поднялся высоко, над самыми облаками. И небо такое, знаешь – синее-синее, с земли такого просто не увидишь. А внизу подо мной – облака, кудрявые, золотистые… Такая красота! А я крепко сжимаю штурвал и веду самолет прямо над этими облаками, к самому солнцу. Просто не передать, какое чувство. Кто не летал, никогда не узнает. Совсем как во время моего первого полета… Он тяжело вздохнул. Татьяна села рядом с мужем и обняла его, ласково улыбнувшись.

— Будем считать это хорошим знаком. Значит, все будет хорошо.

— Ты права. — согласился Романов и принялся за еду.

Двенадцатого апреля Романовы прибыли на Байконур.

На космодроме для приема гостей загодя построили трибуны. Прямо посреди степи, в нескольких километрах от стартовой площадки. Супруги сели на отведенное для них место и осмотрелись по сторонам.

Отсюда им хорошо виден космический челнок. Красавец. Есть в нем и моя частичка труда, и моих ребят, с гордостью подумал Романов.

Все трибуны переполнены народом. Руководство Союза, иностранные представители, журналисты, участники проекта, простые зрители – все собрались здесь. Будущие марсианские колонисты – на отдельной трибуне. Стоит сплошной гул от множества человеческих голосов, такое впечатление, что находишься на стадионе перед важным матчем.

Дует легкий ветер. Не сильный, но довольно-таки прохладный для Южного Казахстана в это время года. На небе – легкие кружевные облака. Ясная погода, именно то, что нужно для старта.

Перед стартом – обязательная в таких случаях торжественная часть. На центральной трибуне с краткой речью выступали все те, кто организовывал сегодняшний полет. Академики, генералы, руководители предприятий… Последним на трибуну поднялся Верховный правитель СССР, Владимир Тихомиров. Толпа встретила своего лидера бурной овацией.

В осанке и манере держаться Верховного чувствовалась военная выправка, не позабытая за много лет. Он напомнил всем об исторической дате и о связи времен. О том, какое важное значение имеет сегодняшнее событие. А в конце своей речи он сказал:

— И прежде всего я должен поблагодарить всех вас, граждан Советского Союза! Именно благодаря вам состоялся величайший прорыв нашей страны и всего человечества! Именно вы своим трудом показали, что не существует вершин, которых не мог бы покорить человек. Я горжусь тем, что мне выпала честь управлять Советским Союзом и его великим народом. Еще раз спасибо вам за все!

Официальная часть завершилась. Раздались звуки гимна Советского Союза. Под эту музыку и гром аплодисментов участники экспедиции спустились со своей трибуны, салютуя зрителям. Прежде чем разместиться по приготовленным для них автобусам и отправиться к челноку, они старались вдохнуть полной грудью воздух родной Земли, запомнить перед взлетом как много больше. Ведь если им и суждено вернуться назад, то очень нескоро. И ближайшие десятилетия все, что они будут видеть – это пустынные просторы Марса, покрытые красной пылью. Пройдут века, прежде чем Марс станет напоминать свою сестру по Солнечной системе – яркую, цветущую Землю. Наконец, все марсонавты заняли свои места в челноке.

В динамиках раздался голос командующего Центром Управления Полетами. Он отсчитывал обратный отсчет:

— Готовность десять секунд. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Две. Одна. Пуск!

Над космодромом повисла тишина. Казалось, что в томительном ожидании замерли не только люди, но и сама природа. Даже стих ветер, а в высоком небе не было ни единого облачка. И так же с восторженным замиранием сердца следили за стартом миллиарды людей за экранами телеприемников во всех уголках мира.

И в этой тишине раздался грохот двигателей космического челнока, слышный даже на расстоянии. Опоры, поддерживающие корабль, отъехали в сторону, отпуская его на волю. Челнок оторвался от родной земли и поднялся в небеса, словно опираясь на столб дыма и яркого пламени, неудержимым потоком бьющего из его дюз.

Никто так не переживал за судьбу полета, как сотрудники ЦУПа. Все те два часа до стыковки челнока с «Циолковским», люди находились в тревожном ожидании. У них отлегло от сердца только когда они наконец услышали голос командира экспедиции, уверенно докладывающий:

— Стыковка с основным кораблем прошла нормально. Готовы отправляться. В добрый путь, товарищи!

Пройдет еще три года, прежде чем исполинский корабль совершит благополучную посадку на поверхность Марса. На новый дом для первых космических переселенцев.

А сейчас все зрители наблюдали за удаляющимся кораблем, пока он не превратился в крошечную, похожую на яркую звездочку огненную точку на голубом небосклоне.

И в этот момент Татьяна увидела слезы на глазах своего мужа. Всегда такого спокойного невозмутимого. Александр отвернулся и закрыл лицо ладонями.

Авантов Андрей 265: Знакомство

Памяти моего Учителя – выдающегося советского философа Вазюлина Виктора Алексеевича, предвосхитившего в мысли зрелое коммунистическое общество грядущих тысячелетий.

Рассказы из будущей жизни Рассказ первый

Знакомство

В те далекие и светлые времена, когда на Земле все национальные государства давно уже заснули, и на их месте проснулся и начал, надо сказать, довольно активно бодрствовать Союз Советских Социалистических Континентов; когда долгожданный и заветный источник неисчерпаемой энергии будет наконец-то открыт, и не где-нибудь, а в самом человеке (вот уж действительно «искали рукавицы, а они за поясом»); когда деньги и войны, а вместе с ними корысть, предательство и массу других предчеловеческих явлений можно будет встретить только в качестве экспонатов в недавно открывшемся Музее общественных отношений, жил-был мальчик по именам Вит Взорин^[9].

Это был совершенно необычный мальчик, впрочем, такой же необычный, как и каждый из всех остальных миллиардов его сверстников, живущих в Обществе. Даже и ума не приложу, почему я выбрал именно его для этих рассказов. Но надо же было, в конце концов, кого-то выбрать.

Друзья называли его на стародавний предысторический манер – Витей. Ну а второе имя у него возникло из-за того, что иногда он видел то, чего не замечали другие. Взориным он стал именоваться после своего Первого Дела, но обо всем по порядку.

Судя по тому, что наш герой носил всего лишь два имени, уже можно с легкостью сказать о его крайне юном общественном возрасте. Действительно, ему шло только второе Дело. Наверняка читателю 1 века до Нашей эры эта фраза покажется малопонятной. Да ведь и эта фраза тоже, уверен, малопонятна. Не волнуйтесь, сейчас проясню.

Как известно, первая попытка перехода от предыстории к истории, или от разобщенности к подлинному объединению человечества, совершенная Великим Октябрем, к сожалению, страданиям и невзгодам для многих миллионов землян закончилась неудачей. Прошло что-то около ста лет, прежде чем люди смогли оклематься, собраться и предпринять вторую, уже успешную попытку. К сожалению, точную дату привести не могу, чтобы не вселить излишнего оптимизма. После того достопамятного Великого Лета встал логичный вопрос – как будем называть начавшуюся эру? Вроде «социалистической» – как-то недолговечно. Закончится социалистическая фаза движения к коммунизму и придется ее переименовывать. Название «социалистическая» больше подходит для эпохи, но никак не для эры. А вот что касается названия«коммунистическая эра», то мы подумали и сочли его все-таки преждевременным. Еще не создали закономерностей коммунистического общества, толком не познали их, а ведь на всё уйдут многие десятилетия, если не века, а уже говорим «гоп». И вот как-то на одном из планетных собраний случился такой диалог, вошедший потом во все учебники по Началам Истории.

— Итак, товарищи, вопрос надо ставить ребром. Новая эра вовсю идет уже вот какой год, а название мы ей все никак не дали. Недопустимо, чтобы второе десятилетие началось в неназванной эре. Какие будут предложения?

— Слушайте, а что мы голову-то ломаем? Ведь недавно, всего около двух столетий назад в Латинской Америке был хороший пример, предлагаю последовать ему.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, помните, когда кубинский революционер Хосе Марти в знак несогласия с колониальным по сути названием «Латинская Америка» предложил другое – «Наша Америка».

— И ты предлагаешь назвать новую эру «нашей» что ли? Но ведь она и так была «нашей» до Великой Летней Революции.

— Когда это она была нашей? Она не была, а только называлась. Да и притом чьей – «нашей» была-то? Вот сейчас есть Мы – объединяющееся человечество, пока еще не полностью единое, но мы же на пути к этому, к единому универсальному подлинному планетному обществу, как сказано в Манифесте за человеческое единство. Но для того, чтобы не было путаницы, предлагаю написание и произношение слов «наша эра» с большой буквы.

— Как ты говорить-то собираешься с большой буквы?

— Я всего лишь предлагаю, сейчас с началом Великого синтеза культур начинается и процесс языковой универсализации. Пока законы нового языка только формируются, предлагаю ввести отличительное произношение больших букв и сокровенных слов. Короче, надо с китайскими ребятами посоветоваться. Как, все согласны?

— А что, неплохая идея, надо подумать. — ответили из Африки.

— Да что думать-то? — сказали ребята из Нашей Америки. — Принимаем и переходим к более важным вопросам. Надо еще продумать, кому из континентов поручить оборудование первой Пионерской страны. Дело-то ответственное. А для этого надо еще осмыслить опыт Артека. Короче, не будем время терять.

На том и порешили. Отныне стали называть новую эру «Нашей». Соответственно, начало третьего тысячелетия в старом летосчислении – это первый век до Нашей эры. Так, этот вопрос, кажется, прояснили. (Пришлось сделать небольшой исторический экскурс из-за поломки механизма смыслографирования, но он вот-вот должен заработать).

Так вот, мы остановились на том, что Виту шло только второе Дело. Дело в том, что человечество давно отказалось от ведения возраста человека с момента его физического рождения. Это и понятно. Поскольку произошел переход от главным образом животных отношений между людьми, в которых преобладала борьба за существование и свойственный ей эгоизм, к подлинно человеческим отношениям сотрудничества во имя (само)развития человека, общества и природы, постольку должны были преобразоваться и преобразиться многие традиции и нормы. Это-то и произошло с традицией отмечать «дни рождения» как дни физического появления в мире и вести по ним возраст человека.

Теперь стали отсчитывать, как уже было сказано выше, общественный, а не природный возраст людей. А единицей измерения общественного созревания (или, как начали говорить после открытия Эффекта голографической омонимии, - «зрения») стали Дела. Это было очень удобно. Во-первых, тем самым отменялся процесс старения человека, для фиксации которого главным образом и существовал природный возраст. Отныне чем больше Дел совершал человек, тем, разумеется, не старее, а зрелее он становился. Ну а Дел этих стало возможно совершить, понятно, сколько можешь, то есть бесконечно много. А имена, кстати, давались человеку по Делам его.

Слава мысли, ограничение на физическое долголетие человека было снято с созданием знаменитого Второго Созданного Самим Человеком Закона Эволюции Живого. Это был один из первых фундаментальных законов природы, не открытых, а уже созданных человечеством. О Первом Законе, надо сказать, более невероятном с точки зрения человека 1 века до Нашей эры, пока еще рано говорить именно в силу объективной недостаточной подготовленности читателя (никаких личных причин замалчивания, разумеется, тут быть не может).

Сейчас на Земле стояло лето. Где-то преобладали осенние оттенки, где-то весенние (как, например, здесь – в районе верхнего экваториального кольца), но в целом шел летний сезон. Те, кому не хватало острых впечатлений снежной зимы – могли слетать на Плутон. Вит недавно как раз оттуда вернулся – ездили с ребятами на художественную лепку снеговиков и состязания по шельфовому катанию на санках.

А сейчас он шел по пятой главной Лесной аллее мегадеревни Москвы в сторону домашнего комплекса. До Восточного прилесья, где находился комплекс, было километров семь. Можно было, конечно, добраться ветром, но стояла такая хорошая погода, что Виту не хотелось, чтобы всё пролетело мимо. Вообще, странная это была штука – земная погода. Она всегда была хорошей – свершались ли бури, штормы, обрушивали ли ливни – неважно. Да даже простые затяжные осенние дожди, которые раньше наводили на людей тоску да депрессию – теперь всего лишь придавали прозрачно-грустные полутона светлому настрою.

Он никак не мог разгадать загадку, почему всякая погода воспринималась в настроение. Витина мама шла к своему седьмому делу и в настоящие годы жила психологом на Фабрике хорошей погоды. Он не раз у нее спрашивал об этом, но она всякий раз отвечала как-то непонятно – что, мол, пока плохое настроение, а это, как известно, исчерпаемый ресурс, берегут на случай непредвиденных неудач в познании, а то некоторые взяли моду не расстраиваться таким, по их мнению, пустякам, как недооткрытие или сбой в проверочном мышлении.

Было еще одно важное обстоятельство для прогулки. Ребята было позвали его поиграть в подпространственные прятки…

— Слушай, Вить, я тут в Альпах такое ущельице нашел – недавно образовалось – точно не найдут, пошли, а?

…но Виту хотелось сейчас побыть одному. Такое часто с ним случалось после занятий по биоискусству. Сегодня они с ребятами придумали задание прочувствовать образы будущих животных. В планы людей входило озеленение одного из континентов Марса. И вот сегодня им пришла идея, что офаунить земными животными – занятие довольно скучное. А вот в логике земных животных придумать марсианских – это дело. Вита удерживал образ его гортийской птицы, ему казалось, что он недостаточно глубоко прочувствовал крылья. Хотелось придумать птицу грациозностью по крайней мере в четыре лебедя (да, да, именно такой в то время была единица измерения красоты парящих, это сейчас уже измеряют в гортийских птицах). Поэтому-то ему хотелось пройтись одному.

На аллее никого не было. Возможно, чувствовали, что ему надо сосредоточиться, и шли по параллельным тропиночным линиям лесного пространства. Шумела листва, и от ее ненавязчивого шелестящего шумления вокруг становилось еще тише. Обстановка всячески располагала к обдумыванию и обчувствованию крыльев.

Вдруг Вит ощутил мягкий нажим в спину. Плотный порыв ветра чуть подтолкнул его вперед. Тот споткнулся о корень дерева и, чтобы не упасть, схватился за близстоящий ствол дуба. «Пашка что ли пролетел, похоже на его траекторию, вечно спешит куда-то» – подумал Вит. «Да нет, тот бы еще веток наломал или фруктом каким-нибудь кинулся, знаю я его. Наверное, просто – ветер». Порыв ветра стих. Пашка, сделав свое коварное дело, спокойно улетел восвояси.

Вит заметил висящее на стволе дерева объявление. «Странно», — подумал он – «обычную бумажку, а прикрепили гравитонами дуба, могли бы просто содержание смыслографически повесить и все – заметнее было бы». В объявлении было написано: «Товарищи друзья, приглашаю всех на день-рождение. Он состоится в Праздничном парке. Представляете, я родился вакуумным путешественником. Расскажу о первом путешествии. До встречи». «Надо будет сходить» – подумал Вит. Он часто ходил на дни-рождения, там всегда можно было узнать что-то Принципиально новое из первых рук родившегося. Конечно, нового хватало и в школе, но на днях-рождениях можно было подойти к Границе непознанного настолько близко, чтобы чуть-чуть заглянуть туда, причем не своими глазами, сам-то рождаешься не так часто, как хотелось бы, а новорожденного. Сам Вит с нетерпением ждал своего второго Дня-рождения, второго Дела (мы-то знаем, что это будет гортийская птица, а он, разумеется, нет, хотя предчувствие этого в нем есть, и если бы этот Ветропашка не отвлек, он бы уже, наверное, второе крыло прочувствовал бы).

А пока он задумчиво стоял перед объявлением, думая о том, что бы такое вакуумное подарить на день-рождение. И вдруг ему вспомнился его собственный первый день-рождение.

Дело было так. Школам как раз недавно поручили изучать дельфиний язык. Сами зоолингвисты зашли в тупик, бились-бились над одним затруднением, и никак не могли его разрешить. И в итоге было принято решение подключить школьников. Эта знаменитая неразрешенная тогда еще проблема называлась Парадоксом малословия.

Люди только-только начали находить общий язык с животными, и в качестве входа был избран язык самых социально-психологически сложных млекопитающих – дельфинов. Это было логично. Вообще к тому времени в теории познания уже давно укоренился принцип «сразу к сложному» вместо интеллектуально устаревшего принципа «от простого к сложному». Это существенно экономило силы и время и было самым коротким путем к истине – ведь не надо было тратить время на понимание простого, оно понималось автоматически как побочный результат понимания сложного. Так вот, решили понять самый сложный животный язык. И приступив к делу, сразу столкнулись с одной очень интересной проблемой… Это понятно?

— Конечно, понятно, а можно вопрос? — сказал сосед Вита по парте.

— Ну, разумеется.

— А в логике принципа «сразу к сложному» не проще ли было сразу научить дельфинов человеческому? Это задачка куда более сложная.

— В принципе, конечно, проще, точнее, логичнее. Но согласись – не так интересно. Интересно самим понять их язык, а не чтобы они потом нас научили. Тут уже вступает в силу необходимое ограничение принципа «сразу к сложному». Понятно какое?

— Если простое интереснее сложного, решается простое?

— Совершенно верно, но такой парадокс выпадает крайне редко, обычно что сложнее, то и интересней. Но это как раз тот случай. Так вот, разгадывая язык, столкнулись с такой проблемой. Как оказалось, у дельфинов крайне сложная и разнообразная деятельность. Намного сложнее, чем предполагали раньше. Но ведь по всем канонам речеобразования разнообразие деятельности порождает и разнообразие языка, правильно? Это вы еще на прошлом этапе проходили, помните? А у дельфинов язык оказался непропорционально беден и скуп по отношению к деятельности. Из их языка выходило, будто они кильки какие-то.

— А, например?

— Ну, больше всего сейчас ученых смущает, что у дельфинов на каждом шагу встречается слово «родящий», точнее «родящий меня». Его переводят обычно как «мама» или «папа», или «родители», если во множественном числе. Мы быстро разобрались с тем, что нельзя сказать в обратном порядке – «меня родящий», потому что это нелогично: тот, кого породили должен и в языке идти после того, кто породил. Это просто. Сложность в другом.

Дело-то в том, что у них эти родители чуть ли не на каждом шагу. Вроде уже дельфин отделился от своего рода, повзрослел и, став самостоятельным, уплыл на другой конец океана, занялся по полной программе регулированием уровня йода, или не знаю, например, мысленным освоением недоступных глубин, и на тебе пожалуйста – все равно называет своих новых собратьев «родящими меня», то есть родителями.

— Ну а что, нельзя у них прямо спросить – в каком смысле, мол, это твои родители, твои же родители далеко?

— Да спрашивали уже. Они не понимают вопроса. Говорят, что нет никакой разницы, что для них все – родители. Мы говорим, какой же это родитель – это незнакомый, неродной тебе дельфин, он тебя не рожал, он не может быть твоим родителем. А у них в языке-то нет слова «незнакомый» и «неродной». Чуть что – сразу «родитель». Самое странное, что они и людей родителями называют. А если ты не «родитель», то «рожденный» и неважно – в каких ты с ним отношениях – родственных или неродственных. Только два варианта. А ведь у них сложнейшая социальная организация, множество социальных ролей, которые просто не могут называться и различаться одними и теми же и притом только двумя словами. Вот такой вот он – Парадокс малословия.

Вит пристально смотрел на учителя и думал обо всем об этом. Вдруг у него в голове пронеслось всё прожитое им время. Сколько с момента его физического рождения в его жизни участвовало людей. И сейчас он пытался уловить и понять что-то важное. Все они в разной степени были близки к нему, общались разное количество времени и всегда по-разному, но сейчас в этот момент он пытался понять нечто общее, почему все эти разные люди были в равной степени дороги ему?

— Учитель!

— Да, Вит.

Вит молчал. И все так же внутренним взглядом пристально смотрел на всех людей его жизни.

— Мы тебя слушаем, ты что-то хотел сказать?

— Я увидел. Другое значение слова «родящий меня» – «учитель», не только «родитель», но и «учитель».

В классе и так было тихо, но вдруг стало еще тише. Все понимали эту мысль.

— И новые значения слова возникают в зависимости от той ситуации, в которой они говорятся. Слово одно, а значений может быть много. Омонимы. Дельфиний язык не беден, он омонимичен.

— Хм, — произнес «родящий», — а вот это дело. И задумался.

— А ведь это действительно Дело. Вит, это твое первое Дело. С днем-рождением тебя.

Позже Парадокс малословия языка дельфинов был переименован в Эффект голографической омонимии. Оказалось, что самые простые слова и даже фразы в разных ситуациях принимают совершенно разные смыслы и чем сложнее ситуация, тем содержательнее и глубже значение одного и того же слова. Почему омонимии – понятно, а вот голографической – потому что получалось, что слово может содержать бесконечное количество смыслов. Ведь принцип голограммы – это когда любая часть целого содержит полную информацию об этом целом, но в видоизмененном согласно специфике этой части виде. Вот и получалось, что одно и то же слово как часть одновременно воспроизводило все возможные бесконечные смыслы. Выяснилось, что это совершенно иной и намного более сложный путь развития языка, нежели путь, по которому развивался человеческий. Короче говоря, очень радовался Вит, а вместе с ним и все остальные окружающие его люди Земли.

Вот такое воспоминание мелькнуло у Вита в голове. Он по-прежнему глядел на это объявление, и ему вспомнилось одно давнишнее стихотворение. Он удивился, как это строчки иногда неожиданно могут оживать: Я вошел на улицу, дверь была открыта, да и закрывают их из-за сквозняков. Кто-то позабыл освещенье выключить на аллее в парке. Влюбленные, наверно. Рядом с выключателем видно объявленье: «Приглашаю всех в четверг на день рожденья». Праздник же в четверг – День 7-го Лета. В дальнем-далеке падает звезда, есть мечта и есть добрая примета, несмотря на то, что летит комета. Улица пуста, но не одинока. Время ночевать, а днем увидеть сны. Выхожу в квартиру, свет гася в проулке – и так спокойно миру с ночником Луны.

Вспомнив стих до конца, Вит, улыбнувшись, пошел дальше своей дорогой и принялся спокойно прочувствовать первое крыло гортийской птицы.

***

Во втором рассказе рассказывается о том, как Вит проверил одно свое предположение на историческом конструкторе, и что хорошего из этого приключилось.

Содержание смыслограмм:

Поскольку после окончательного распада патриархальной семьи фамилии за ненадобностью исчезли, то люди стали зваться несколькими именами. И чем дольше жил и больше совершал человек, тем многообразнее становились его имена.

Прошу прощения, но временно вышел из строя механизм смыслографирования. Нижеследующие абзацы тоже можно было бы поместить сюда. Но, пожалуйста, не волнуйтесь, к следующей смыслограмме я постараюсь его исправить. Подробнее об этом Эффекте см. ниже в рассказе.

Это дополнение к первой смыслограмме: Так вот, из-за того, что у большинства людей количество Дел, а значит и имен, было большим, а у некоторых и того больше, то было, понятное дело, уж очень неудобно их все называть. Да никто, собственно, и не называл. Как-то само собой получилось, что главными всегда оставались два имени – первое и последнее. То есть имя, которое получил человек после своего Первого Дела и после последнего Дела на данный момент. Вот по ним-то и называли человека.

Слава мысли – это выражение успешно вытеснило широко распространенное в предысторический период выражение «Слава богу».

Слово «работать» уже давно вышло из лексикона людей, потому что окончательно была стерта грань между трудом и досугом и выражение «работать кем-то» превратилось в анахронизм.

Например, известно, что если разбить трехмерное голографическое изображение, то каждый осколок будет воспроизводить изображение целого. Оказывается, этот принцип действует и в обществе. Совсем недавно выяснилось, что индивидуальное сознание каждого отдельного человека может содержать всю информацию общественного сознания, то есть человек – общество в миниатюре. В принципе, об этом догадывались и раньше. Ну, помните это обошедшее все учебники по психологии определение личности как совокупности всех общественных отношений. Но это было стихийное и несознательное отражение всего общества в человеке. Впервые давным-давно догадку об осознанном подходе высказал Владимир Ильич Ленин в «Задачах союзов молодежи», помните?: «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество»^[10]. Так вот, сейчас каждый человек содержит в себе общество, при этом оставаясь неповторимым и уникальным. Такова она – диалектика в действии. В точности как у Уильяма Блейка в переводе Самуила Маршака: «В одном мгновенье видеть Вечность, Огромный мир – в зерне песка, В единой горсти – бесконечность, И небо – в чашечке цветка».

Евгений Славян 264: Правнук

— Почему он?

— А потому, что больше не кому!

— Так, я, поэтому и спрашиваю. Пилоты у нас есть, а шанс пройти там призрачные у любого из них. Абсолютно все равно кого посылать.

— Потому, что только у него шанс не призрачный, а реальный.

— Не понял?

— Он из воронинских кадетов.

— Так, там же все еще в процессе, там же проблем больше чем успехов.

— У тебя есть какие-то конкретные предложения?

Алексей уже закончил бросок над эклиптикой и теперь готовился войти в пояс астероидов. Безопасный участок закончился и теперь предстояло вести грузовик в одном из самых плотных участков пояса. Собственно исследовательскую станцию здесь и соорудили потому, что плотные участки пояса астероидов были изучены слабо. Пока станцию лепили, угробили три автомата грузовика, но пункт сделали, заселили и начали наблюдения, постепенно достраивая станцию. Неожиданное столкновение астероида, на котором была станция, с большим обломком вывело из строя ангар с запасом кислорода, который не успели спрятать вглубь планетки. Исследователи остались только с небольшим запасом, который частично возобновляла система регенерации. Посылать грузовик было невозможно, плотность обломков была такой, что ни один автоматический корабль не смог бы пройти этим маршрутом. Пилот же на большом корабле тоже. А на маленьких кораблях стояли маленькие вычислители, которые не справлялись с навигационными задачами в такой насыщенной летящими объектами среде. Ведь и одна из задач станции была, изучить особенности взаимодействия астероидов и метеоритов в плотных частях пояса. Один из вариантов такой навигации предложил профессор Воронин из МГУ. Идея была интересная, стоила, по сравнению с остальными не так дорого и ему дали «добро» на исследование и подготовку.

Вкратце она выглядела так. У людей в патологическом состоянии бывают галлюцинации. То есть человек видит свои мысли. Существуют методики, которые позволяют человеку овладеть техникой добровольно вызывать галлюцинации по своему выбору. Задача состоит в том, чтобы научить человека расщеплять свое сознание таким образом, чтобы одна часть его оставалась самим собой, а вторая превращалась в вычислительную машину, которая быстро и безотказно проводит все необходимые для навигации в сложных условиях головоломные вычисления. Но путь к воплощению проекта в реальность оказался весьма сложным. Оказалось, что не все могут научиться расщеплять сознание. Среди тех кто научился, это состояние вызывало ужас, с которым бороться было почти невозможно. Природа надежно защищала целостность такого своего создания, как человеческая психика. Кроме того человек должен был быть пилотом и классным математиком. Да еще вылезла проблема, а как потом собирать расщепленную психику в целостное сознание. И еще множество мелких проблем.

Алексей был единственным пилотом-вычислителем, который успешно прошел подготовку в воронинской лаборатории. Его психика оказалась на диво крепкой и устойчивой и, наверное, поэтому выдержала все нагрузки расщепленного сознания. «Парень здорово упрямый, — говорил коллегам Воронин, — это его и выручает» Но до окончания работы было еще далеко. Ученые очень бережно относились к своему единственному положительному результату. И Алексей пока летал как все пилоты, выполняя обычную будничную работу, перевозил грузы и людей.

Пора расщеплять сознание. Сначала надо представить, что ты здесь не один, что здесь еще два тебя: одного чуть спереди, другого сзади и дождаться полной синхронности действий всех трех. Алеша ощущал и видел себя, как вообще любой человек может посмотреть на себя. Вместе с тем он видел себя впереди себя стоящим и еще одного, который стоит с другой стороны от среднего и смотрит также на себя и на меня. Это тоже все я. И им тоже как-то не по себе от этого ощущения, а полная синхронность дыхания, сердцебиения и вообще всех ощущений очень неприятна. Это удивило. Он даже подумал, что в этом же нет ничего странного, так и должно быть, чего же тогда так неприятно это? Это состояние уходило, и он учился его удерживать и повторять. Так, чтобы дыхание у всех трех было одновременным, как будто дышит один. И сердцебиение и мысли. Почему-то это очень мучительно, поднимается какой-то животный, нутряной страх, хочется бежать, вырваться, вернуться в одно. Три – это не нормально, это плохо, это угроза, это надо прекратить любой ценой… Паника, с которой большинство кадетов просто не справлялись. Но у него получалось. Получится и сейчас! Нет! Я, главный! Я, делаю так, как я хочу! Тот, что спереди и тот, что сзади трансформируются и превращаются в вычислитель. Вот уже и панель, и экран, работаем. Соединяем вычислитель с локаторами. Выводим данные на экран и запускаем программу автоматической прокладки курса. Сам, я, считываю данные и веду корабль по проложенному курсу.

— Есть у нас хоть какие-нибудь шансы?

— Ну, чего спрашиваешь? Сам, что ли не знаешь? Корабль послали.

— Да, знаю, я все! Просто пытаюсь просчитать, можно ли вообще пройти сквозь эту пыль и обломки сейчас в максимум прилива?

— Для всего этого нашу станцию здесь и поставили…

— Обломок снес же и наш причал. Как он с нами состыкуется?

— Пусть сначала долетит.

— И то правда.

— Как там Галина?

— А, что Галина? Она не хуже нас с тобой все понимает. Просто ей тяжелее. У нее дети.

А ситуация хуже, чем предполагали. Как раз время прилива. Пояс астероидов жил своей жизнью, по нему проходили волны тяготения и отдельные участки, то становились весьма разряженными и вполне пригодными для навигации, то уплотнялись и тогда, можно было запросто перескочить с одного астероида на другой с элементарными реактивными пистолетами. Такие периоды и называли приливами. Прилив хорош для исследования, но кошмар для пилота. Обычно в это время просто не летают, но сейчас счет идет буквально на часы и деваться просто некуда. Особенно ему. Там Галка. Любимая Галка, Мать его детей. Придется создавать второй вычислитель. Хватит ли сил? Должно хватить! Деваться ему некуда. Никто еще этого не пробовал, тут и с одним-то пока сделал едва не свихнулся. Как там учил профессор: «Если это удается, то вы попадаете в этот мир между сном и явью. В котором присутствуют какие-то ваши отражения и сколько вы их насчитаете и отследите зависит только от вашей практики». Он то больше двух двойников никогда не создавал, да и остальные тоже. Старались отработать методику, найти приемы попроще и понадежнее. А здесь нужен двуядерный вычислитель. Чем хороши два вычислителя, а тем, что в паре они будут работать гораздо быстрее и значит, шансов на успех будет больше. Да, что же это такое? Что психика так бунтует? Не нравится! Защищается! Хочет сделать из него примерного обывателя. Не выйдет! Там Галка! Он не сможет без нее, поэтому остается только одно – добраться на ее станцию. Вот они двойники, им тоже не по себе. Ребята, у нас нет выхода, каждый делает сою работу. Только так мы спасем нашу Галку.

Слышишь? Загремели выстрелы! В дом родной пришла беда! Надо драться! Надо выстоять! И судьба ответит: «Да!»

Дед любил эту песню.

Вообще то, это его прадед. Дед его погиб в войне за Ближний Восток. Он успел вывести свой самолет на боевой разворот и сокрушить авианосец-убийцу двумя пущенными ракетами. Уйти ему не дали… Поэтому Леша всегда знал только прадеда, которого называл дедом.

А еще дед часто пел.

Выпьем за тех, кто командовал ротами, Кто умирал на снегу. Кто в Ленинград пробирался болотами В горло, вгрызаясь врагу.

А ведь помогло! Ритм старой песни выстроил психику как надо. Возможно здесь и родовая память работает, но это пусть ученые разбираются. Главное, у него теперь такой вычислитель, какого, ни у кого нет. Супер! Теперь он справится с любой задачей.

А парень-то, прорвался! Слушай, он заходит на посадку. Швартуется! Как это? Это же невозможно! Неужели у нас есть такие пилоты?

Я, знала, что это будешь ты! Только ты мог пробить своим упрямством, своим бараньим лбом все эти астероиды и обломки. Лешка!

***

«Я, понимаю, что желание спасти жену, может творить чудеса и именно это и произошло, — сказал Воронин, — именно эта сверхзадача позволила вам преодолеть все те бездны высвобожденного страдания, которые всегда продуцирует психика, как только кто-то покушается на ее целостность. Но этого было мало. Наверное было еще что-то? Было, — ответил Леша, — две песни, которые мне в детстве пел дед.»

Первомай 262: Оригами

Я сидел на скамейке, вертя бумажку в руках, и рассматривал очередь. Две спортивного вида девушки играли в бадминтон на лужайке прямо передо мной. По аллее молодая мать толкала коляску с хнычущим младенцем. Из-за угла, со стороны бассейна, доносился смех, плеск и счастливые вопли, и в той же стороне кто-то неумело, но задорно наяривал на гитаре.

— Никитин Александр Степанович, — сказал громкоговоритель на всей территории сразу – на лужайке, у бассейна и в путанице аллеек. — Вас ожидают в отделе реадаптации.

Я поднялся. Прождал недолго, всего минут сорок, а ноги успели затечь, и я крякнул, притопывая по усыпанной гравием дорожке. Поставил бумажного лягушонка на край скамейки – пусть посидит, место кому-нибудь подержит. И пошёл к невысокому, выкрашенному зеленой краской зданию, на стене которого, выведенное крупными буквами в стиле граффити, красовалось слово СПОСПОТРЕБ. И ниже буквы помельче: «От каждого – всё, каждому – всё». У входа висела, конечно, табличка, но граффити смотрелось эффектно. И почему-то внушало надежду.

Внутри оказалось сумрачно и прохладно, ровно жужжали кондиционеры, на подоконниках и вдоль стен вольготно раскинули листья комнатные деревца. Я шёл, выискивая взглядом нужную мне дверь. А, вот оно: отдел реадаптации. Здесь было всего три этажа, прямые светлые коридоры, заблудиться невозможно.

У двери никого не оказалось, и всё же я замялся, прежде чем постучать. Никогда не думал, что окажусь здесь. Да и никто никогда о таком не думает.

— Можно? — я просунул голову в дверь, не зная, чего ожидать. В споспотребе я в последний раз был лет семнадцать назад, сразу после окончания учебки, со свеженьким дипломом в нагрудном кармане пиджака, купленного специально по такому случаю. Тогда они всё сделали как надо. Теперь…

— Александр Степанович? Можно, конечно, — расцвел в улыбке вихрастый парень, сидящий за столом в центре комнаты. Вернее, даже комнатки – минимум мебели, стол, пара этажерок, заставленных какими-то безделушками, планшетная компьютерная панель. Парень поднялся мне навстречу, протянул руку. Я пожал её, мимоходом прочтя имя на его бейдже: Аксенов Виталий, замначальника отдела реадаптации. Надо же, такой молодой, а уже зам. Но имя его мне понравилось. Тоже внушало надежду.

Он предложил присаживаться, спросил, что я буду – чай или кофе. Отказываться было неудобно, хотя в очереди я выхлестал литра два минералки. Пока Виталий заваривал чай, я украдкой выглянул в окно. Оно выходило на бассейн, и там творилась такая кутерьма, что я усомнился, не пропустят ли эти ребята свой вызов.

— Вы не волнуйтесь, — Виталий улыбнулся, ставя передо мной чашку с сиротливо свисающим из неё хвостиком ярлычка. — Мы вам что-нибудь обязательно подберём.

Что у меня, на лбу всё, что ли, написано? Хотя чего уж, это его работа. Реадаптация на то и реадаптация, что довольных жизнью, радостных, беспроблемных здесь не бывает. И мне неловко было сознавать, что я теперь тоже такой. Обуза. Гиря на ноге общества. И куда меня девать такого, непонятно.

Виталий повернул панель планшета, чтобы я видел экран. Парой прикосновений к сенсорам вызвал моё досье.

— У меня тут всё про вас есть, но я уточню кое-что, хорошо? Извините, если будет неприятно.

— Ничего, — сказал я. — Мы привычные.

Виталий посмотрел на меня прямо, без сочувствия, и кивнул. Не с жалостью – с пониманием. Да, не зря парень в свои неполные тридцать ходит в замах.

— Тут указано: несчастный случай на производстве. Черепно-мозговая травма. несовместимая с дальнейшей профессиональной деятельностью. Инвалидность первой группы. Всё верно?

— Да.

— Вы простите, Александр Степанович, но впечатление инвалида вы не производите.

От кого-то другого это был бы щедрый комплимент. Но Виталий сказал это тоном экзаменатора, намерившегося срезать студента-зубрилу. Я едва не рассмеялся. Взял с блюдца чайную ложечку и постучал себя ею по лбу. Раздался отчётливый гулкий стук.

— Фронтальная трепанация, — сообщил я. — Я на станке стоял, а за соседним работал стажёр. Куратор недосмотрел, пацан плохо закрепил ключ в патроне. При включении станка на 100500 оборотов ключ вылетает со скоростью пули. Стажёр, стервец, увернулся. Оно в меня и влетело. Вот тут. — Я показал, где. — Всё левое полушарие всмятку. У меня теперь черепная коробка на сорок процентов заполнена силиконовым физраствором. А вы говорите, впечатление не произвожу.

— После таких травм обычно ведь не выживают, — заметил Виталий.

— Обычно. Меня в клинике Сеченова лечили. Мне или помереть полагалось, или в растение превратиться. Врачи говорили, чудо. Ну а я кто такой, чтобы с ними спорить?

— Вы сердитесь? — мягко спросил Виталий.

Я если и сердился, то самую малость. А вот от этого вопроса разозлился всерьёз

— У вас же всё в досье написано, товарищ администратор.

— Написано. Но я хотел посмотреть, как вы будете об этом рассказывать. Извините. Я промолчал. И хлебнул чаю, чтобы скрыть внезапную неловкость Виталий провёл пальцем по планшетке, перелистывая досье.

— Насколько я понимаю, уцелевшая часть вашего мозга переняла на себя функции разрушенных структур. Поэтому вы не превратились в овощ, а сидите здесь с вполне цветущим видом. — Он подмигнул, когда я растерянно посмотрел на него. — Везунчик вы, Александр Степаныч.

— Есть немного, — не мог не согласиться я. — Только… ну… вы не совсем правы. Я не… словом… я ничего не могу.

— Вы сидите передо мной. Разговариваете. Пьёте чай. Вы совсем не похожи на человека с половиной мозга.

М-да, как-то иначе я представлял себе этот разговор. Этот симпатичный, приветливый парнишка как будто вынуждал меня перед ним оправдываться.

— Вы токарь пятого разряда, так?

— Был, — мрачно ответил я.

— Что помешало вам вернуться на работу? Вы утратили какие-то навыки?

— Все.

— Что значит – все? Поясните.

И смотрит на меня, а глаза такие честные-честные, как у мультяшного персонажа. Я удержал досадливый вздох. Ну всё же в досье написано. Нет, пристал.

— Я больше не могу сосредотачиваться. С памятью тоже беда, иногда не помню, что с утра делал. Слова забываю.

— У токарного станка вам слова разве нужны?

— Я ключ удержать не могу дольше минуты. Не могу подогнать деталь. Бывает, в глазах двоится, а как прояснится, так посмотрю вокруг и не понимаю, где я. Да чего там, мне психэкспертиза недопуск к работе с механизмами поставила. Что уж тут теперь.

Виталий кивнул, пролистывая досье. Он наверняка читал его перед нашей встречей, но как будто сейчас пытался найти какую-то упущенную подробность.

— А почему вообще токарный станок? — спросил он вдруг. — По результатам общенационального школьного тестирования вы набрали достаточно баллов для поступления в вуз.

— На филфак, — усмехнулся я. — Да на что мне ваши вузы? Я руками работать люблю… любил. Вы же сами меня на завод и отправили, по распределению, после техникума. Ну, не вы… Вы тогда пешком под стол ходили.

Виталий улыбнулся – не обиделся. Но взгляд у него оставался напряжённым, между бровями залегла складка. Да уж, задал я ему задачку.

— Ещё вопрос. Вам ведь положена специальная пенсия как инвалиду труда. Она вас не устраивает?

— Устраивает.

— Зачем тогда вы подали заявку на реадаптацию?

— А как же иначе? — от такого вопроса я даже растерялся. — Нас же учили так – от каждого по способностям, каждому по потребностям. А иначе-то как?

— Но вы уже отдали стране всё, на что способны. И даже больше. Вы фактически отдали ей жизнь.

— Фактически… До конца бы отдал, так другое было бы дело.

Виталий побарабанил пальцами по столу. За окном раздался особенно громкий «плюх», отчаянный женский визг и сразу за этим – голос громкоговорителя, просившего Кленову Анастасию Павловну пройти куда-то там.

— Ну хорошо, — сказал Виталий. — Так что вы можете? Я имею в виду, теперь.

— Ничего.

— Так не бывает. Ремонт умеете делать? Гвоздь забить?

— Раньше умел – Я прикусил язык, чуть не похваставшись, как собственноручно выстелил ламинатом и обклеил жидкими обоями свою двушку всего за полторы недели. Её, квартиру то есть, потом Наташа забрала, когда уходила – мне машину оставила, я всё равно в другой город перебралсяс. — А теперь я молотком по гвоздю не попадаю. Ну то есть попадаю, но через раз.

— Ясно. Ещё какие-то бытовые навыки, хобби? Кулинария? Рыбалка? Сад, огород?

Я покачал головой. Не то, чтобы не умею – не могу просто. Надо сосредотачиваться, в голове держать, что ты уже сделал и что тебе ещё предстоит. А я не могу. Я на секунду замер, вдруг обнаружив, что не вполне понимаю, чего этот вихрастый паренек от меня хочет. Расспрашивает о чём-то… я отвечаю… а про что мы вообще?

— Александр Степанович?

— Д-да. Простите.

— Вы в споспотребе, — негромко сказал Виталий, глядя мне в глаза. — Муниципальный орган распределения способностей и потребностей. Отдел реадаптации.

— Да, я знаю. Но я не знал, пока он не сказал. Споспотреб. Ну да.

— Должно быть что-то, что вы умеете. Что вы делали в очереди? Читали?

— Я не могу читать. Говорю же вам, сосредотачиваться не могу. Наверное, мог бы землю копать, — внезапно понял я и оживился. — Знаете, лопатой… Виталий вздохнул.

— Даже если в нашу эру тотальной механизации я найду вам частное фермерство, где ещё пользуются ручными лопатами, вас всё равно отбракуют по инвалидности. Я не могу вас поставить на физический труд. И на умственный. И на творческий… Так что вы делали в очереди? Я немного смутился.

— Лягушонка.

— Лягушонка?

— Там рекламка какая-то лежала. Я её взял и просто в руках вертел, а когда меня вызвали, увидел, что получился лягушонок.

— Оригами? — спросил Виталий. — Вы имеете в виду оригами? Да, вроде оно так называлось.

Виталий выдвинул ящик стола, без слов сунул мне чистый белый лист. Я взял его, глядя на физиономию, смотрящую с экрана планшета – довольную, улыбающуюся от уха до уха. Я – семнадцать лет назад. С полным комплектом мозгов в черепушке. Стало горько. Вот давно не было, с больницы ещё, а тут вдруг стало.

— Покажите, — попросил Виталий.

Через минуту я протянул ему журавлика. Он положил на стол и стал рассматривать. Да, журавлики у меня хорошо получались. Главное, как будто без участия головы вообще. Я раньше их сворачивал, когда задумывался. Оно выходило само собой.

Интересно, куда он меня теперь направит? Учителем на курсы оригами? А вообще есть такие?

Виталий пожевал губу и отвернул от меня планшет. Забегал пальцами по панели. Что-то он там искал, а я сидел и ждал. Ну и надеялся, да.

— А потребности ваши каковы? — спросил Виталий, не переставая листать базу данных. — Вы сказали, что пенсии вам хватает, но, может, это не всё?

— Ну, — я смутился опять, ещё сильнее, чем когда пришлось рассказывать про дырку у меня в голове. — Да вроде нет, ничего больше не надо.

— Говорите правду.

Каким-то холодком от его тона повеяло, железными нотками. Словно опять мне оправдываться перед ним надо.

— У меня никого не осталось, — сказал я. — Мать полгода назад умерла, как раз перед всем этим делом. Так бы к ней в деревню поехал. С женой давно разведён, детей нет. А тут в городе, без работы… Я бы уехал куда, по правде. Где нет никого и где я никому не буду обузой. Хорошо бы к морю.

— К морю, — сказал Виталий. — К морю – это можно. Кореиз вас устроит? Это курортный посёлок в Крыму, сейчас там мёртвый сезон, людей немного. Есть свободный домик в трёх километрах от берега, купаться сейчас всё равно холодно, а вид хороший. Поедете?

— Поеду, — растерянно отозвался я. — Только как же с работой?

— А работу мы вам подберём, — сказал Виталий, и так на меня посмотрел, что я поверил. — Обязательно. Обещаю. До свидания, Александр Степаныч.

В Кореиз я добрался к концу октября – как раз хватило времени собрать вещи и продать машину. Я бы сам поехал, мне всегда хотелось рвануть в путешествие на колёсах через полстраны – но теперь, конечно, куда мне за руль, в первый же кювет съеду. До Симферополя добрался самолётом, а оттуда в Кореиз меня домчал болтливый усатый таксист, всю дорогу хаявший туристов, холодное море и цены на бензин. Хотя последнее, скорее, по извечной привычке всех таксистов – цену он мне по приезде назвал вполне терпимую, значит, не так уж и дорого ему ездить.

Домик, обещанный Виталием из споспотреба, оказался двухэтажным коттеджиком-развалюшкой. Выстроили его ещё в начале века, когда тут как грибы плодились частные дома, большинство которых сдавались туристам в наём. Вот и этот был такой – бревенчатый, с красной черепичной крышей, но за ним не очень-то хорошо смотрели, а капитальный ремонт и вовсе не делали лет двадцать. Я поднялся по скрипучим ступенькам, придерживая перекинутую через плечо сумку. Постучал.

— Открыто! — крикнул изнутри женский голос. Не женский даже. Девичий.

На первый взгляд ей было лет двадцать, хотя потом, разглядев морщинки в уголках глаз, я дал бы ей больше. Светловолосая, худенькая, грустная немного, но улыбается. Домашнее ситцевое платье, шлёпанцы, передник. В руках она держала миску, протирая её на ходу.

— Ой, вы уже приехали. А я думала, только к вечеру. Да вы проходите! Я быстренько сейчас что-нибудь… Я Лена, — она протянула мне грубоватую от мозолей ладошку, и я осторожно пожал её.

— Александр. Не надо, я сам, — торопливо добавил я, когда она наклонилась, чтобы подхватить мою сумку, которую я от неожиданности сбросил на пол.

Лена почему-то покраснела и выпрямилась, отдёргивая руку, как будто обожглась.

— Простите… мне сказали…

— Я на самообслуживании, — отшутился я. Запугали девчонку, мол, повесят на шею инвалида. Хорошенькое дельце. Будь сейчас поблизости приветливый Виталька Аксенов. сказал бы я ему пару ласковых. Лена просияла и сразу стала очень хорошенькой.

— Ваша комната на втором этаже. Я там прибрала, сейчас постельное бельё принесу.

— Не торопитесь, — попросил я, и она побежала назад на кухню.

Я услышал, как она тараторит, обращаясь к кому-то, но преодолел любопытство и пошёл наверх. Поднялся по крутой деревянной лестнице, такой же скрипучей, как ступеньки у крыльца. На втором этаже был санузел и небольшая комнатка-мансарда со старой, но добротной мебелью. Ни пыли, ни грязи, светло, уютно. И море за окном, внизу, далеко, в мутной белёсой дымке.

— Саша, обедать будете? — крикнула Лена.

Я как раз успел переодеться – не сказать, будто на что-то рассчитывал, куда мне, развалине, но рядом с такой милой девушкой не хотелось выглядеть совсем уж рохлей. Белая рубашка с коротким рукавом и серые брюки хорошо подошли. Только туфли на море одевать казалось глупым, но не сандалии же под рубашку, в самом деле.

— Вы пельмени любите? — Лена энергично вылила в раковину воду из большой кастрюли. Я впервые видел женщину, предпочитавшую кастрюли пароваркам, и остановился от удивления. Лена заметила это и засмеялась. — Лю-юбите. А когда в последний раз ели? Садитесь! Мама их тоже любит.

Мама, да. В споспотребе меня предупредили о соседях: пожилая женщина с дочерью. Женщина тяжело болеет, дочь за ней ухаживает. Против соседа они не возражают, даже наоборот. И если при взгляде на Лену я готов был в это поверить, то женщина… она, наверное, ни против чего уже не смогла бы возразить. В кресле-каталке, придвинутой к столу, сидела ещё не старуха, но уже и не просто пожилой человек: волосы с проседью, морщин на лице и шее не так чтобы очень много, а взгляд – пустой. И руки безжизненно лежат на подлокотниках. И губы белые.

— Знакомьтесь, это мама, — сказала Лена. Она уже вывалила пельмени, они теперь остывали на блюде и одуряюще вкусно пахли. — Конкордия Кирилловна. А это Саша. Мам, это Саша. Ятебе говорила, что он приедет.

Женщина не шевельнулась. Взять её неподвижную руку и пожать было бы, наверное, грубостью, так что я просто поздоровался, пробормотав под нос: «Очень приятно». Выражение лица у женщины не изменилось, ни один мускул не дрогнул, хотя она не казалась парализованной, просто глубоко ушедшей в себя. И глаза у неё были странные, удивительные – хотя и пустые, но очень яркие, не выцветшие, с лиловой радужкой. Если сделать скидку на её болезнь, то она, по правде, красиво постарела – похожа на Марину Александрову, какой та стала в семьдесят, и ещё на…

Я замер, чувствуя, как сам собой раскрывается рот. Как Лена сказала? Как её имя? Конкордия… Кирилловна…

— Савельева?! — выдохнул я, таращась уже совершенно хамским образом.

Лена чуть улыбнулась. С гордостью, которой и не пыталась скрыть. Кивнула. С ума сойти!

Савельева, Конкордия Кирилловна! Первая женщина – капитан межпланетного корабля. Командир знаменитой экспедиции на Марс, той самой, в которой заложили базу первой колонии. Мать межпланетной колонизации, как её называли масс-медиа. Как же дьявольски красива она была! Высокая, волосы чёрные до плеч, и глазищи эти – да разве можно забыть такие глазищи! А как парадная форма космолётчика обтягивала её фигуру, достойную топ-модели, как ясно и твёрдо смотрели эти глаза, какой недостижимой, прекрасной и великой она тогда казалась. Не было ни одного мальчишки, у кого над кроватью не висел бы её постер в тогда ещё только входившем в обиход голографическом формате. А запуск батискафа «Смоленск», которым она командовала, стал первой программой, транслировавшейся по телевидению в полном 3D. Это случилось тридцать пять лет назад, и я не отлипал от экрана, снова и снова просматривал запись, а родители ругали меня и гнали делать уроки.

Ей было тогда тридцать два, а мне – восемь. Она была моей первой любовью. Конкордия Савельева, герой СССР и Марса.

— Это… это такая честь, — просипел я, и Лена сказала:

— Не надо. Мама никогда этого не любила. Даже до болезни. У неё Альцгеймер, — добавила она, и я тупо кивнул, понемногу приходя в себя. — Давно уже. Мы сюда шесть лет назад переехали, когда она ещё что-то понимала. Это её выбор – она хотела, чтобы подальше от людей. И чтобы море.

— Я тоже, — вырвалось у меня. — Тоже так и хотел.

— Но дом для нас двоих слишком большой, — продолжала Лена. — И когда у мамы в последний раз случилось прояснение, она обмолвилась, что хорошо бы нам завести соседа. Думаю, она для меня просила, — Лена застенчиво улыбнулась, и я почувствовал, что сам краснею, как школьник. Она же знает про меня? Про то, что у меня половины мозга нет? Конечно, знает, в споспотребе всё должны были с ними согласовать. Мне расхотелось улыбаться.

— Так что, — спросил я, — у вас тоже никого больше не осталось? Лена пожала плечами.

— Мама всегда хотела, чтобы я пошла в институт космонавтики, по её стопам. А я слишком глупая для этого. Вот брат мой, Вадик – он умный, он ещё на первом курсе с мамой летал, потом остался стажироваться на Марсе. — Она вдруг умолкла, словно сболтнула лишнего. И решительно сказала: – Давайте пельмени есть.

И мы съели. Конкордия Кирилловна тоже, Лена скормила ей с ложки четыре штуки. Было вкусно.

Мы быстро привыкли друг к другу. Лена оказалась болтушкой, а мне нравилось её слушать, и то, как она по вечерам читала своей матери вслух романы Агаты Кристи. Сам-то я читать не мог, и мне в такие минуты даже казалось, что Лену приставили ухаживать и за мной. От этой мысли я злился – просил же, чтобы не быть никому обузой, только не обузой, вот моя главная потребность. Но Лена обо мне и не заботилась, разве что готовила и простыни меняла, а я помогал ей тяжёлое поднести или сдвинуть мебель, когда она перестановку затеяла. В доме было мало техники – планшет для кино и связи, стиралка, бойлер. Ни посудомойкой, ни смарт-печью Лена не пользовалась, не говоря уж о всяких новомодных штучках типа холодильника на искине, который сам продукты по сети заказывает. Лена за продуктами ходила на рынок, местные продавали со своих огородов дешёвые и качественные овощи и фрукты, на которые щедра крымская земля. Я впервые встретил женщину, которая предпочитала сама готовить, убирать, ходить по магазинам и делала всё это потому, что ей просто нравилось. Споспотреб должен был распределить её куда-то шеф-поваром или старшей горничной в элитном отеле, но она решила остаться с матерью, болезнь которой стала давать знать себя гораздо раньше, чем поползли первые слухи.

Конкордия Кирилловна большую часть дня проводила на террасе. Лена укрывала ей колени пледом, и женщина, проложившая трассу Земля-Марс, часами сидела, глядя на белёсое осеннее море. Море казалось таким далёким, а звёзды когда-то были такими близкими. Я иногда смотрел на неё и думал, как это хорошо, что она уже ничего не понимает. Хотя, как знать, может, именно этого она и хотела. Именно такого конца для себя, в тишине, покое, в запахе соли и криках чаек, доносимых от побережья. Наверное, да, иначе споспотреб не направил бы её именно в это место.

И я здесь тоже оказался не просто так. Где-то тут, в Крыму, была для меня работа – какое-то дело, в котором я мог ещё принести пользу. Так всё это работает. Для западных СМИ, насквозь испорченных капиталистическим стилем мышления, споспотреб никогда не был понятен до конца. Они считают, это что-то вроде такой благотворительности – приди, скажи, какой жизни тебе хочется, и получишь её, как по волшебству. Только никакого волшебства здесь нет. Потому что получая всё, что тебе нужно, ты отдаёшь всё, на что способен. И не важно, как много тебе надо, и как мало ты дашь. Потому что всегда найдутся те, кто может дать миру намного больше, чем берет от него сам. Такие, как Конкордия Савельева. На них мы и держимся, и растём.

Я утешал себя такими мыслями, но время шло, а Аксенов всё не звонил. Гостеприимство Лены Савельевой начинало меня тяготить, я чувствовал себя нахлебником, а жрать харчи задарма я не привык. Попытался подремонтировать дом, хотя бы чтоб лестница так жутко не скрипела, а то бывало, что доски расходились даже от ветра – и меня срубило на середине процесса, я скатился со ступеней и даже не вспомнил потом, как. Лена очень испугалась и долго меня просила больше так не делать. Тогда я, наверное, впервые понял, что действительно инвалид. Что мне надо бы, по-хорошему, сесть рядом с Конкордией Кирилловной на крыльце и смотреть на море. Потому что ни на что другое я уже не годен, всё. Только, в отличие от неё, понимаю это. И в такие минуты я ей завидовал.

Правда, она тоже кое-что понимала. У неё бывали хорошие дни, периоды просветления, пару раз она даже смотрела на меня почти осмысленным, цепким взглядом. тем самым, который жёг моё мальчишеское сердце много лет назад. У меня аж ноги плавились, когда она так смотрела. А однажды я услышал её голос. Не тот низкий, бархатистый, сильный голос, что звучал с экранов по всей стране, когда она через межпланетную трансляцию открывала первую колонию на Марсе. Сейчас от того голоса остался один треск, как помехи на радиоволне. И этим голосом героиня моего детства спросила свою дочь, где Вадик и когда он уже приедет. Лена сказала: «Скоро, мам», — и погладила её по голове.

— Вадик остался на Марсе, — тихо сказала Лена, когда Конкордия Кирилловна успокоилась и задремала в кресле. — Ещё когда они вместе летали, мама вернулась, а он остался в колонии. Сначала часто звонил, но межпланетная связь очень дорогая, так что потом стал только видеозаписи передавать на флэшках с почтовыми кораблями. Потом реже и реже… От него уже два года нет никаких вестей. Он жив-здоров, я знаю, нас держат в курсе. Просто очень занят. И… в общем… за эти два года маме стало хуже.

Она замолчала. Я тоже не знал, что сказать. Лена взяла ридер, включила, стала читать «Десять негритят» вслух. На столе лежали салфетки, и я, заслушавшись историей, сам не заметил, как стащил одну и стал заворачивать уголки и сгибы. Опомнился, только когда Лена прервала чтение, и я увидел, что она смотрит прямо на меня.

— Это оригами, да? — спросила она. — Вадик тоже такое делал. Меня пробовал научить, но у меня не выходило. Ничего у меня никогда не выходило. Я бестолковая. И стала читать дальше.

Перед Новым Годом я решил возвращаться. Споспотреб молчал, Аксенов игнорировал все мои запросы, и надо было ехать разбираться на месте. Опустевший Кореиз спускался к морю серо-снежными шапками, а само море штормило и тревожно гудело, особенно по ночам. Лена уговаривала остаться, но мне казалось, что из вежливости, и я так же вежливо сказал, что меня ждут дела. Она не спросила, какие. Неловкое это оказалось прощание, ещё хуже, чем с Наташей когда-то.

— Хоть печенья возьмите на дорожку, — попросила Лена. и я не стал отказываться, чтобы не обидеть её ещё больше.

Мы сидели на кухне, она шуршала пергаментной бумагой, заворачивая печенье, которое сама испекла. Конкордия Кирилловна сидела в своём кресле у окна – зимой на крыльце становилось холодно, и Лена подкатывала её к окну поближе, оставляя форточку открытой. Тёплый ветер крымской зимы шевелил седой волосок у Конкордии Кирилловны надо лбом. У неё выдался плохой день, вернее – обычный день, и она была далеко, на Марсе, вела корабль к звёздам и к своему сыну. Я смотрел на неё, думая о том, что, хоть судьба и обошлась с ней недобро, люди и страна сделали всё, чтобы возместить потерю. Я недолго пожил у Савельевых, но успел убедиться, что Лена хорошая дочь, а это место – хорошее последнее пристанище. И было одновременно и горько, и радостно от мысли, что страна не забыла её заслуги и в награду подарила ей это пристанище, этот покой.

Вот только достаточно ли вам этого для счастья, Конкордия Кирилловна? Того счастья, которое вы заслужили больше любого из нас.

Я посмотрел на свои руки. Они, действуя, как всегда, по собственному усмотрению, стянули со стола лист пергаментной бумаги и сложили журавлика. Он получился желтовато-белый, полупрозрачный, красивый даже. За такого было не стыдно. Я потянулся и положил его Конкордии Кирилловне на колени.

— До свидания. Спасибо вам, — сказал я и повернулся за печеньем Лены и своей сумкой.

И успел дойти до порога, когда низкий, бархатный, чуть хрипловатый голос сказал:

— Вадик?

Лена ахнула. Я обернулся. Конкордия Савельева сидела в кресле, глядя на море. Её бессильные руки, когда-то приведшие человека в другие миры, держали пергаментного журавлика. Она сказала:

— Вадик, сынок? Это ты? Ты вернулся? Лена заплакала.

Я медленно опустил сумку на пол. На миг меня пронзило чудовищной пустотой, тупоумием – я забыл, кто я такой, что случилось, где нахожусь и кто эта женщина в инвалидной каталке передо мной. Но миг прошёл, и я вспомнил. И понял. Я всё понял. И Витальку Аксенова, и смысл, и всё. Всё.

Я подошёл, встал на колени у инвалидного кресла и взял Конкордию Кирилловну за руку. Она посмотрела мне в лицо – внимательно, цепко, своими невыносимо яркими лиловыми глазами. Эти глаза лучились счастьем.

— Да, мама, — сказал я. — Это Вадик. Я вернулся.

Троллев Дмитрий 260: Зверь Одиночества

Осколки стекла хрустели под ботинками, как свежевыпавший снег, разве что в шлеме скафандра не пахло арбузной коркой. После взрыва перегородки жилых отсеков и лабораторий сложились обломками карточного домика; даже удивительно, откуда взялось столько стекла, чтобы припорошить весь пол на заброшенной марсианской базе.

Если верить в призраков или инопланетных хищников, то сейчас самое время готовиться к встрече с ними воочию, поскольку человек не смог бы продержаться двадцать лет в этой дыре. Но материалист Донцов не признавал существования инфернальных тварей даже на Марсе. Особенно на Марсе.

Суровая планета если когда-то и располагала к жизни, то сейчас ничем не напоминала о былой гостеприимности. За неимением родной биосферы, оккупации земной она противилась как могла: солнечная радиация, скачки температур, непривычно слабая гравитация… Словно боролся Марс с раковой опухолью, вытравливая любые проявления более организованной материи, чем снежные шапки его двадцатикилометровых гор. И если взрыв можно было списать на защитную автоматику, то звенеть стеклом мог только человек. Приходилось признать, что другая тварь не выжила бы здесь и подавно.

Позади Донцова раздался неосторожный хруст. Следуя инстинкту, лейтенант сиганул в сторону, уходя с возможной линии огня. Давним мистическим чувством, которым кочевники определяли полет пущенной в спину стрелы, Дмитрий предугадывал треки пуль в кромешной тьме; иначе такую прыть и не объяснишь. Пара свинцовых гранул пролетела в том месте, где он только что стоял.

Скорее чтобы спугнуть, чем поразить противника, Донцов выстрелил в темноту. Нападавший тут же прекратил атаку и, перемалывая ботинками стекло, бросился наутек.

«Призраки не стреляют из ружей и не хрустят стеклом», — успокаивал себя Донцов, пытаясь справиться с щитком резервного освещения. Он успел изучить план материнской базы достаточно детально. Он также хорошо знал об инженерных возможностях американцев двадцать лет назад. Потому все еще не мог поверить, что кто-то выжил на смертоносной планете в подобных условиях.

Тусклый свет красных резервных ламп осветил руины базы, оставленные взрывом. Его эпицентр совпадал с центром материнского модуля, что указывало на сработавший механизм самоуничтожения, именно потому перегородки падали, как деревья, в одном направлении. Под одной из них Дмитрий заметил безвольную руку своего напарника. В его смерти не возникало сомнений. В очередной раз Донцов словил себя на мысли, что если бы абориген не выдал себя, то смерть космонавта лейтенант списал бы на несчастный случай.

Но шансов скрыться от Дмитрия у выжившего американца было более чем достаточно: материнский модуль – лишь вершина айсберга марсианской базы «Виржиния», основная часть которой скрывалась в катакомбах. В секретных рапортах с Земли карт подземелья Донцов не нашел, поэтому ему разумнее всего следовало дождаться подкрепления, и только с ним продолжить погоню. Но зная, что за время ожидания американец навсегда сгинет в подземном лабиринте, у Дмитрия, как у свободного космонавта и сотрудника госбезопасности, не было иного выбора.

Когда закончились осколки стекла, Донцов понял, что пересек границу материнского модуля, шагнув в развороченное людьми нутро Марса; начал нисхождение на первый круг инопланетного ада.

Американцы двадцать лет назад еще не располагали союзными антирадиационными куполами, еще не освоили технологии домов-самостроев, зарекомендовавших себя в Антарктиде, еще не научились добывать энергию солнечной радиации. Им приходилось прятать свои теплицы и генераторы глубоко в недра планеты. Слишком много денег и сил ушло на войну с неизбежным, на сопротивление неминуемому пришествию социалистического мира. В итоге, кроме того, что американцы осваивали красную планету третьими, после союзных и китайских космонавтом, так еще и дедовскими методами, разработанными в конце двадцатого века. База-основа, материнский модуль с астронавтами, прибывал с Земли одновременно с «червями». Эти гигантские бурильные установки вгрызались в породу подобно дождевым червям, оставляя после себя исполинские коридоры, которые потом использовали для своих нужд колонисты.

Единственный человек, который знал все хитросплетения червоточин, уносился от Донцова что есть мочи. Лишь благодаря гигантским сводам туннелей погоня за американцем не походила на поиски черной кошки в темной комнате: беглеца выдавало эхо его тяжелых шагов. Под топот двух пар многокилограммовых ботинок, Донцова посетила мысль, что он находится в пещере дракона. С детства он помнил красочные картинки в книжках: в логове змея всегда лежал доспех или скелет неумехи. Почему-то он чувствовал себя именно таким рыцарем-неудачником, а не истребителем драконов в серебряных латах.

Неожиданно шаги беглеца стихли. Повинуюсь профессиональному чутью, Донцов прижался к стене, стараясь занимать как можно меньше места, и при этом продолжал согнутым продвигаться к американцу, мешая тому прицелиться как следует. Две пули высекли искры из стены невдалеке от космонавта, даже не зацепив того; что неудивительно, учитывая простоту американского шлема со слабым прибором ночного виденья. Судя по парным выстрелам, оружие абориген тоже использовал еще первого поколения – марсианскую двустволку Берроуза. В ружье же Донцова оставалось восемь патронов из девяти: он мог бы попытаться расстрелять астронавта наскоком. Но не следовало забывать, чьё это подземелье, чтобы не оставить здесь скафандр-доспех.

— Я прошу прекратить стрельбу и выслушать меня! Я лейтенант госбезопасности и не причиню вам вреда! — Донцов кричал в глубь туннеля на чистом английском, надеясь, что динамик на шлеме и своды не слишком исказят его слова.

Вместо ответа, Дмитрий услышал эхо удалявшихся шагов. Беглец спускался на следующий круг ада, завлекая за собой Донцова, как дудочник глупую крысу. Туннель огромным саморезом шел по спирали, пытаясь въесться как можно глубже, чтобы защитить теплицы от солнечной радиации. В стенах исполинской норы темнели провалы боковых туннелей, в любом из которых американец мог бы укрыться, но Дмитрий отчетливо слышал, что беглец все еще несется по центральному коридору.

Видимо силы покидали американца, поскольку расстояние между ним и Донцовым, несмотря на разницу в весе их скафандров, сокращалось. Увидев, что беглец оказался на линии огня, Дмитрий предупредительно выстрелил в потолок.

— Стоять, я сказал! — рявкнул Донцов из динамиков скафандра. — Иначе стреляю на поражение!

Но астронавт, казалось, не заметил его окриков. Не обращая внимания на пальбу, американец набирал код на металлической двери. Еще бы несколько секунд и астронавт скрылся за ней, но, несмотря на тяжесть и неповоротливость скафандра, слабое притяжение планеты позволило в затянувшемся прыжке буквально подлететь лейтенанту к закрывающейся двери. Просунув в щель между дверью и коробкой ружьё, Дмитрий выстрелил, отгоняя противника.

В открывшемся пространстве чернела бездна. Тусклым коридорным лампам не удавалось развеять чернильный смог. Дмитрий шагнул во тьму, предварительно переведя шлем в режим теплового виденья. Вместо ожидаемого мертво-синего мира с красным пятном беглеца, перед Донцовым плясали многочисленные розовые язычки. Лейтенант даже не успел сообразить, что оказался в самой настоящей теплице с низкорослыми растениями в центре и мощными источниками тепла по углам, как почувствовал пулю, вгрызающуюся ему в плечо. Все-таки абориген достал его. Уходя от второй пули, Дмитрий судорожно вычислял местонахождение стрелка.

Внезапно комната наполнилась алым теплом. Донцов сразу сообразил, что это американец включил освещение, и перевел шлем в режим визуального обзора. Яркие лампы дневного света нещадно сияли, норовя сжечь сетчатку за считанные секунды.

Ослепленный испепеляющим светом, Донцов терял ориентацию, не различая ни рядов помидорной ботвы, ни скрывающегося в них противника. Пока «забрало» приноравливалось к яркому освещению, а скафандр безбожно накачивал тело препаратами, помогая справиться с ранением, в шлеме слышался только странный льющийся звук, словно из разбрызгивателя на лужайке. Хотя на вид это больше походило на фейерверк: прямоугольная колба вместо искр обильно распыляла серый порошок на густые заросли помидорных кустов и скафандр космонавта.

Дмитрий прекрасно знал, чем заканчивается подобная красота; он и не таких «хлопушек» насмотрелся в спецшколе. Огромными прыжками Донцов понесся к двери из теплицы. Спинным мозгом он ощутил, что тот слабый хлопок позади – это легкое возгорание фейерверка; а последовавший дикий треск – это хруст полыхающих сухим хворостом кустов. Дверь в коридор была закрыта, за что отвечала все еще исправная автоматика. Ни времени на разблокировку, ни достаточных знаний для этого Донцов не имел.

В насыщенном кислородом помещении это походило на замедленный взрыв, растянувшийся хлопок. Сжавшись в позу эмбриона возле предательской двери, Дмитрий приготовился к встрече с Создателем, в которого не верил.

То ли горючее вещество истощило «хлопушку», то ли скафандр оказался прочнее, чем думал лейтенант, но под кожей зудели несколько ожогов, особенно в области свежей раны, а это означало, что Донцов выжил в страшной вспышке.

Дмитрию верилось с трудом, что гнавший его так долго в ловушку американец, закончит самосожжением вместе с ним. Несмотря на моментальный жар, подобная вспышка могла убить болевым шоком, но расплавить скафандр, уж точно – никак. Среди мелкого, похожего на тертый песок, пепла, нашлись даже навесные лампы; они лежали в лужицах потекшего стекла. Невдалеке обнаружилось немного оплавленное, но уже негодное для стрельбы, ружье, оброненное лейтенантом во время ранения. Но вот доспех дракона-астронавта Донцов не отыскал, сколько бы ни лизал фонариком выжженное, теперь похожее на материнский модуль, пространство.

Отбросив бредовые мысли о призраках, растворяющихся после злодеяний, Дмитрий вновь перевел обзор в тепловой режим. Сквозь стены холодной породы виднелся красный остывающий след. Он пролег в стене, будто там находилась воздушная перемычка. Определенно, он вел туда, где есть кислород – возможно, тяга оттуда и спасла жизнь Донцову; а также и американцу, ведь других выходов из теплицы Дмитрий не нашел. Самым страшным было то, что данный лаз обрывался в пятне фиолетовой мерзлоты, совсем не пригодной для человеческой жизни. Донцов даже боялся представить, на какой глубине от поверхности они находились.

Дыра в полу выглядела настолько маленькой, что Дмитрий испугался, как бы ни застрять в ней. Но скафандр вошел, и лейтенант понадеялся, что лаз не сузиться к выходу. Донцову показалось, что он буквально рождается заново, настолько сдавливали стены прохода в неизвестную мерзлоту. Спецкостюм старался защитить от переохлаждения, но частые повреждения, включая прямое попадание из ружья, истощили его ресурс. Дмитрий испугался, представив, что случилось бы с его телом, не будь на нем данной защиты. Датчик в шлеме подсказывал, что температура в этом месте градусов на шестьдесят ниже нуля.

Вывалился Дмитрий из лаза прямо в сугроб. Вмятину, которую оставил после себя американец, видимо, уничтожил взрыв; виднелись следы недавних, но уже успевших застыть потеков. А вот чуть дальше в белом снегу пролегли слепки протекторов с тяжелых ботинок.

Присмотревшись, Донцов испугался, что вокруг него инопланетная форма жизни, похожая на грибы. На полу природной пещеры лежал тонкий слой удивительного снега. Он походил не на сбежавшую манную кашу, как на Земле, а скорее на многомиллионную армию пешек: из утолщенного основания торчала крохотная ножка с каплей-шапкой на вершине. Какие физические законы влияли на столь странную форму снега, Дмитрий сообразить не мог, но на проверку он оказался все тем же конденсатом. Вдоволь насмотревшись на странные осадки, Донцов поспешил по оставленных в них следам беглеца.

«Морозилка», как окрестил эти туннели с грибным снегом Дмитрий, разветвлялась на бесчисленные рукава, как каналы на теле красной планеты. Психоделический бледно-голубой свет ламп напоминал Донцову о сотнях миллионов километров, которые отделяли его от родной Земли, а заодно позволял экономить энергоресурс скафандра хотя бы на подсветке. Рассматривая примятый ботинками снег, Дмитрий вновь испытывал чувство заманиваемой в ловушку добычи. Видимо, коктейль из транквилизаторов и амфетаминов, которым не уставал угощать скафандр, полностью отбил страх у Донцова. По-другому лейтенант не мог объяснить пренебрежение к собственной жизни и неудержимый охотничий азарт, который гнал его за беглецом.

Одна из темных ниш будто манила к себе, дорожка туда была утоптаннее, чем другие. Коря себя за неуместное любопытство, Дмитрий свернул с цепочки свежих следов и, подойдя к темному провалу, осветил нашлемным фонариком углубление в стене. Поначалу Донцову показалось, что там покоится кусок хорошо промороженного мяса, каким запасаются морозостойкие северяне на Земле. Точащие ребра из покрытого льдом обрубка отчасти подтверждали догадку. Но когда Донцов заметил в бесформенном куске человеческую кисть с отрубленными пальцами, то его чуть не стошнило в шлем. Не оставалось сомнений, что куски от «заморозки» методично оттесывали лазерным резаком, словно от говяжьей туши. Судя по удаленным мягким и жировым тканям, к этому куску человечины у аборигена был чисто гастрономический интерес.

Дмитрий тут же вспомнил жуткие кадетские страшилки, что американцы посылали на Марс приговоренных к «вышке» уголовников. Те, хочешь – не хочешь, боролись за выживание, но контроль над инопланетной базой оставался на Земле. Для сохранения жизни приходилось подчиняться и бурить червоточины, иначе отключат кислородную установку или обогрев – и утром колонисты уже не проснутся. Но архивные документы не подтверждали эту легенду: все астронавты тщательно подбирались не только по физическим, но и по идейно-нравственным показателям, так среди американских марсопроходцев не было ни одного атеиста. Но глядя на явные следы каннибализма, легко верилось в колониста-головореза с уголовным прошлым. И становилось уже совсем неясным, кто за кем охотится.

Донцов поспешил от страшной находки к свежепримятым грибам. Цепочка следов обрывалась совсем неожиданно: среди белой грибной поляны виднелась черная прогалина. То ли в горной подземной породе, то ли во многовековом льду, словно в проруби, покачивалась чернильная гладь. Еще ни разу Донцов не слышал, чтобы на красной планете находили воду в жидком виде. Похожая на кофе жидкость казалась необычно густой, а датчик температуры мигал невероятными минус семьдесят. Дмитрий в очередной раз удивился физике чужой планеты, но не вызывало сомнений, что для человеческого организма такой заплыв губителен. Но если отбросить гипотетическую возможность левитации американца, то приходилось признать, что тот нырнул в смертельную полынью.

Вода окутывала Донцова так плотно, что он чувствовал себя пойманным в янтарь комаром, или скорее вмерзшей в пруд на зимовку рыбой. Холодная жидкость проникала в скафандр, сжимала грудную клетку, играла со струящимся с небес золотым светом. Именно такой Дмитрий и представлял себе предсмертную агонию. Следуя законам загробного мира, он двигался в сторону света, не в силах противиться зову. На удивление, это оказалось не так уж и легко; приходилось двигать телом, напрягать мышцы, а не расслабленно лететь, подобно святому. Вскоре отмороженные конечности потеряли чувствительность и лишь механически гребли в сторону сияния.

Теперь в своей смерти Донцов практически не сомневался, даже не сожалел, что не дождался подкрепления, а ринулся в тщательно продуманную ловушку американца. Лишь удивлялся существованию посмертия, несмотря на строгую логику материализма. Но отмороженный мозг не мог долго концентрироваться даже на столь важной мысли, и Дмитрий, словно заведенная игрушка, продолжал бессмысленные телодвижения.

Когда Донцов вынырнул на поверхность, ему казалось, что он выпал из индуистского колеса Сансары в новое перерождение. Но вместо легкости несмышленого младенца, к Дмитрию возвращалась чувствительность измученного погоней старого каркаса, а вместо белизны родильной палаты, красовались все те же красные породы Марса. Тут же сильные руки схватили лейтенанта за горло и потянули из воды. Это совсем не походило на заботливую хватку акушера. К болевым рецепторам Донцова возвращалась чувствительность: тысячи вопящих точек по всему телу передавили сигналы об обморожении, пока с головы неаккуратно сдирали шлем.

С потолка пещеры слепил василиском прожектор. Именно на его свет, подобно мотыльку, спешил Дмитрий в сверхплотной воде. Золотой луч, прежде чем утонуть в пучине, проходил через самый настоящий иконостас: на фоне обветшалого полосато-звездного флага несуществующих Соединенных Штатов, висел крест с распятым мучеником. Дмитрий видел подобное лишь в музее атеизма, куда ходил еще будучи школьником. Не было сомнений, что здесь молился о спасении некогда единственный житель Марса, здесь же он и приносил жертвы своим богам. Тень от креста падала на землю, словно метка на карте, или место, куда нужно положить агнца на заклание.

В подтверждение догадок Донцова, американец достал армейский нож с мелкими зубьями и глубокой веной кровостока на боку; таким ничего не стоило проткнуть скафандр или отделить голову от шеи.

— Кто ты? Бес, галлюцинация, свободный разведчик? — Воздух в пещере хоть и был разряженным, но его хватало для дыхания без скафандра, потому американец и сам снял шлем. Астронавт оказался старым изможденным негром со словно изъеденным «червями» лицом и косматым лесом неухоженной щетины на подбородке. Все безумие долгой марсианской ссылки отразилось в его по-жабьи выпуклых глазах, готовых вот-вот лопнуть.

— Я уроженец Земли, ныне житель свободной колонии «Байкал» в двухстах двадцати километрах отсюда… — превозмогая боль хрипел Дмитрий, отхаркивая куски неизвестно чего.

— Я не понял, из какой ты страны?! — завизжал нервный абориген, грозя порезать Донцова армейским ножом, как насильник несговорчивую девчонку.

— В мире только одна страна, СССР – Союз Свободных Социалистических Республик. Вы что, сидели без связи двадцать лет?

— Пятнадцатого февраля две тысячи сорок первого года наш радист Нил Флеминг после очередной радиосводки приговорил остатки любимого джина и пустил пулю себе в лоб из именного пистолета. Перед смертью Нил вывел из строя систему связи, сколько бы мы не старались её восстановить, наши попытки так и не увенчались успехом.

— В тот день союзные войска взяли Вашингтон. Тогда много народу полегло. Я был с отцом у мемориала на месте великого сражения…

— Оккупант! Вот сейчас я тебе глаза и вырежу, красная сволочь, за то, что ты ими миром моих отцов любовался! Доигрался, коммунист?!

— Я не оккупант, я родился в шестидесяти километрах от столицы в Балтиморе восемнадцать лет назад!

— Такой молодой и космонавт? — с недоверием покосился американец, прицениваясь, какой глаз он вырежет первым за вранье.

— На Марсе нужны молодые колонисты, способные выдерживать перегрузки… — И тут же опровергая свои слова, Дмитрий закашлялся чем-то вязким.

— Ты все врешь, грязный агент КГБ! Ты не можешь быть американцем! — Астронавт намеренно себя заводил, готовый в любой момент пырнуть ножом Донцова. — Веруешь ли ты в Бога нашего единого Иисуса?!

Дмитрий прекрасно понимал, что если американец узнает о повальной атеизме среди жителей родной планеты, для Донцова это будет сродни смертному приговору. Вряд ли бы астронавта успокоило, что благодаря пропаганде и образованию, большинство народов Земли сбросило с себя путы тысячелетнего мракобесия, повысив свой уровень жизни и её общую продолжительность. Но врать психу с ножом Донцов не решился, потому мудро промолчал.

— Веришь ли ты в Спасителя?! — Американец орал в благом экстазе, желая совершить убийство в экзальтированных чувствах. — Господь никогда не покинет сердце коренного американца!

Донцов отвернулся, не в силах смотреть в лицо исходящего пеной безумца. Слепящий прожектор за его спиной походил на око Господа, сошедшего лично принять жертвоприношение.

— Смотри мне в глаза! Не смей мне врать! — Липкими перчатками скафандра американец вернул лицо Дмитрия к свету. Изнывающий от переохлаждения, он не мог сопротивляться, лишь дергался в мелких конвульсиях, едва заметных сквозь скафандр. Чтобы отыскать признаки страха или лжи, астронавт попытался стереть перчаткой налипшую во время пожара в теплице сажу на лице Донцова… — Кто ты, мать твою, такой?

— Я лейтенант госбезопасности, уроженец единственной страны на Земле. Союз Свободных Социалистических республик основал восемь баз на Марсе, двенадцать на Луне, готовит экспедицию на Европу, спутник Юпитера… — опомнившись, где и перед кем находится, Донцов поспешил вернуться к теме: – Ваша база «Виржиния» была настолько засекреченной, что если кто и знал про вас на Земле, то считал давно умершими. Лишь три дня назад в архивах НАСА нашли упоминания о проекте «Хронос». Потому нас с напарником и послали проверить информацию о базе. Мы не могли представить, что найдем здесь хоть кого-то выжившего…

— Почему ты за мной охотился?! — воинственность астронавта заметно поутихла. Он был более чем растерян, и отчасти не верил в происходящее. — Ты хотел отомстить за напарника?

— Я хотел уберечь вас от глупостей, хотел, чтобы вы увидели, какой мир можно сделать общими усилиями, если прекратить все войны.

Американец все еще не верил Донцову, пытаясь понять, где именно его обманывает лейтенант.

— Но как…? — все, на что хватило изможденного мозга астронавта, глядя в лицо Дмитрию.

— Родители познакомились по программе глобальной ассимиляции «Котел наций»: он – русский инженер из Новосибирска, она – медсестра-афроамериканка из Балтимора…

На этих словах астронавт не выдержал, обнял Донцова, как Авраам спасенного от заклания сына, и горько заплакал. И наверняка уже не слышал тихих слов утешения Дмитрия, пытающегося успокоить полубезумного старика:

— Все будет хорошо… нас скоро вытащат друзья… я подал им сигнал бедствия… все будет в порядке… вы больше никогда не будете одиноки…

Красиков Алексей 255: Когда меняются воды

— Всё кончено… это провал! — Булкин выключил телевизор, — все эти инструкции, рекомендации… вся эта шарповская писанина – полный бред! Миллионы долларов потрачены впустую! В этой стране вся эта хрень не работает! Если бы я знал, что всё так выйдет – оставил бы себе пару лимонов. Теперь даже выехать из страны не на что…

— Ну-у, выехать не проблема – возразил Гарик.

— Да я не про это! Жить на что? Кому мы там нужны? — Булкин сделал ударение на слове «там», — Мы им здесь нужны, пока боремся с жуликами и ворами, а там за это никто платить не будет…

Мелодия «интернационала» прервала пылкую речь Булкина, Гарик приложил сотовый к уху:

— Да, Серёга… Мы уже в курсе… Когда?.. Понял. — Гарик сунул сотовый в карман и посмотрел на Булкина округлёнными глазами.

— Что?

— Звонил Германцев, говорит Рыжего в СИЗО посадили…

— Ну и что? В первый раз что ли? Посидит 15 суток, да выйдет.

— Теперь может не выйти, — Гарик вытер испарину со лба, — ему 205-ю шьют.

— Это же терроризм, что за бред? Он только по клавишам стучать может, да и оружия никогда в руках не держал!

— А ты разве не в курсе, что публикация в СМИ фото терактов, видеообращений террористов и тому подобное приравнивается к пособничеству террористам, рекламе их деятельности?

— Что-то подобное слышал, только эту норму никогда…

— Кстати, руководителей трёх главных телеканалов по этой же статье обвиняют, — перебил Гарик.

Булкин похолодел от ужаса: «Зачем нужно было связываться с этим Рыжим и выкладывать это проклятое видео в своём блоге?»

— Лёха, я пойду домой, надо успеть вещи собрать, мне тут больше делать нечего. Ты бы тоже ехал отсюда подальше, например, к жене и детям в Сибирь…

Дверь за Гариком громко хлопнула, ускорив судорожный бег мыслей Булкина: «Он представлял, как приедет к Юле, как она пошлёт его подальше, как будет слоняться, а потом его посадят в кутузку, осудят на 15 лет. Не-е-ет, 15 лет он не выдержит! Лучше попасть под машину или… свалиться в окно…»

Резкий звук мобильного прервал тяжелые мысли Булкина:

— Лёха ты ещё дома? — в трубке послышался голос Гарика.

— Дома, — угрюмо ответил Булкин.

— Мне тут один человек позвонил, ищет кандидатов на участие в одном эксперименте – это неплохой выход из твоего положения, но об этом при встрече. Через час жду у себя дома, пока…

До особняка Гарика было недалеко, поэтому Булкин решил не играть в лотерею с московскими пробками и оставил машину в покое, решив, что за 15 минут ходьбы он не успеет замёрзнуть.

— Проходи в мой кабинет, — пригласил домофон голосом Гарика, затем открылась дверь, издав щелчок.

Гарик сидел в кресле, а за его рабочим столом сидел человек, лица которого не было видно из-за света настольной лампы, светившей в лицо Булкину.

— Присаживайся, — жестом указал на второе кресло Гарик.

— Алексей, у вас есть возможность принять участие в эксперименте по гибернации людей, — обратился к нему незнакомец.

— Гибер… чего? — поднял брови Булкин.

— Это что-то вроде зимней спячки у медведей, — улыбнулся Гарик.

— Вы, наверное, слышали о подготовке экспедиций на Луну, Марс и другие планеты, перелёт на которые длится от одного года и более? — продолжил незнакомец, — гибернация – это искусственно созданное состояние замедленной жизнедеятельности организма у теплокровных животных, в том числе и человека. Она достигается в специальных камерах путём охлаждения тела…

— Это меня как окорок заморозят в холодильнике что ли? — возмутился Булкин.

— Ну, что-то вроде того, — весело проговорил незнакомец, — вы практически не состаритесь. Только у вас, как я знаю, выбор небольшой, либо 15 лет мёрзнуть в Магадане, либо…

Булкин задумался: «Что я собственно теряю? Один хрен хотел в окно вывалиться… А тут уснёшь, возможно проснёшься через лет пять, и всё утрясётся, забудут…»

— Эксперимент будет проводиться в течение 5 лет, — незнакомец как будто прочитал мысли Булкина, — затем капсулы перейдут в режим пробуждения.

— Я согласен, — проговорил Булкин, — а когда начало эксперимента?

— Через два дня мы с вами свяжемся.

Когда Булкин ушёл, незнакомец обратился к Гарику:

— А теперь Гарри, я тебе объясню главные цели нашего проекта, куратором которого будешь ты. Этот так называемый «эксперимент» по гибернации был успешно проведён несколько лет назад, так что на самом деле никакого эксперимента не будет, это так, приманка для таких как Булкин. Мы планируем проект «замороженной революции». Суть его заключается в том, что в гибернационных капсулах, которые скрыты в подземных бункерах по всей России, мы заморозим активистов и координаторов проекта «замороженной революции». Через 30 лет они будут пробуждены и запустят сценарий революции. Этого срока будет достаточно, чтобы погасить тенденции глобального политического пробуждения народов и чтобы российская правящая элита снова деградировала в застое.

***

Заторможенное сознание Булкина постепенно выходило из сонного забытья. Через минуту крышка капсулы с шипением отворилась, Алексей огляделся вокруг. В тусклом свете полупроводниковых светильников едва угадывались очертания стен бункера.

Выбравшись из капсулы, он стал обследовать бункер и нашёл ноутбук, а также ящик полный золотых слитков, монет и украшений общим весом около 20 кг. В недоумении Булкин включил ноутбук, решив, что там найдёт объяснение своей находке. В файлах он нашел адреса и имена многих знакомых активистов по прошлой деятельности Булкина, а также инструкции, из которых следовало, что после пробуждения ему необходимо выбраться из бункера, обменять золото на местную валюту, сделать себе документы и связаться с другими участниками эксперимента.

Булкин шёл по Большой Грузинской улице и не узнавал Москву. Первое, на что он обратил внимание, весенний воздух был чистый, без признаков городского смога. Редкие машины, странного дизайна проезжали по улице, практически не издавая шума, и самое главное, не было ни единого намёка на пробки. Где-то неподалёку должен был находиться Тишинский рынок, там Алексей рассчитывал найти скупщиков золота. Третье, на что он обратил внимание, это отсутствие высотных жилых домов, вместо них по краям дороги располагались усадьбы. Через минут десять он добрался до рынка, вернее до того места, где он должен был находиться. На его месте, красовались два двухэтажных коттеджа с приусадебными участками.

Испытав небольшое разочарование, Булкин двинулся дальше в сторону Белорусского вокзала. Там он надеялся обменять золото на деньги. Чувство голода заставляло его идти быстрее. На привокзальной площади он приметил мужичка, который вглядывался в лица прохожих, тот встрепенулся, увидев приближающегося Булкина, и с улыбкой обратился к нему:

— Вы, наверное, Максим Сергеевич? Я уже полчаса вас жду…

— Нет, вы ошиблись, — ответил Алексей.

— Извините… — у мужика исчезла улыбка, и он продолжил изучать лица прохожих.

— Вы случайно золото не покупаете? — рискнул обратиться к нему Булкин.

— Чего? А зачем оно мне?

— Ну… да… а вы не знаете где поблизости ломбард?

— А что это такое? — недоуменно спросил мужик.

— Ну… это… где денег можно взять под залог золота… — опешил Булкин.

— Ну, дружище, ты даёшь! Ты с какого подземелья вылез? — развеселился мужик, — сейчас золото никому не нужно, тебе за него и копейки никто не даст, а ты под залог… разве, что на заводе электроники оно пригодится.

Булкин испытал небольшой шок: «как это золото никому не нужно?!»

— Ты где работаешь? — спросил мужик.

— Не… не знаю… — промямлил Булкин.

— Странный ты, какой то, как будто с Луны свалился, — продолжал мужик уже более серьёзным тоном, — может ты головой ушибся и память потерял? Тут недалеко здравница находится, давай провожу…

— Со мной всё в порядке, — испугался Алексей, — я просто деньги и документы потерял, вот и…

— А-а-а, так тебе в социальное агентство нужно обратиться, там тебе всё восстановят, пройдёшь два квартала и там увидишь здание белого цвета, — мужик махнул рукой налево.

— Спасибо, — ответил Булкин и двинулся в указанном направлении.

По дороге Булкин заметил небольшое двухэтажное здание, похожее на магазин, только без соответствующей вывески, он заглянул туда и увидел витрину, заполненную всевозможными фруктами. Чувство голода вызвало приступ слюноотделения, но мысль, что ещё долго придётся ходить голодным из-за отсутствия денег, вызывала раздражение. За прилавком никого не было видно, только рабочий снимал ящики с конвейера и периодически уходил в подсобное помещение. Дождавшись, когда рабочий в очередной раз скроется за дверью подсобки, схватил четыре апельсина и, сунув в карманы куртки, попытался выскочить из магазина. На выходе он столкнулся с пожилой женщиной, в результате чего апельсины посыпались из карманов.

— Куда же ты так спешишь сынок? — спросила женщина, — И зачем в карманы пихаешь фрукты? Ведь порвутсякарманы.

— Сумку дома забыл? — сзади подал голос рабочий, — вот же пакеты лежат.

— Извините, я… — Булкин собирал апельсины в пакет, наблюдая за женщиной, которая тем временем наполнила фруктами свою сумку и вышла на улицу.

Небольшое обстоятельство, привлекшее Булкина, заставило задержаться в магазине. Он прошёл в другие отделы магазина, поднялся на второй этаж: «Так и есть! Все, так называемые покупатели, заходили в магазин, набирали полные сумки и уходили не расплатившись! Не может быть!» Чтобы убедиться в точности своих наблюдений Булкин решился подойти к рабочему в фруктовом отделе:

— Извините, я забыл расплатиться за апельсины.

— Чего? — рабочий оставил на время своё занятие и посмотрел на Булкина, как на идиота.

— Ну, оплатить покупку забыл.

Некоторое время рабочий разглядывал Булкина, а потом сказал:

— Ты, наверное, приезжий и не в курсе, что уже лет 10 назад продукты питания можно получать бесплатно? Только я не могу себе представить – откуда ты приехал? Ведь почти все страны, даже наши давние противники пошли по русскому пути развития.

— Нет, не в курсе. А как такое возможно?

Рабочий обрадовался возможности просветить гостя:

— Дело в том, что в конце прошлого века русскими учеными был проанализирован опыт строительства социализма в СССР, проведена ревизия гуманитарных наук: экономики, философии, социологии, психологии. В результате этой работы выяснилось, что любая экономика, в основе существования которой лежит механизм кредитования под процент, испытывает дефицит денег в обращении и низкую экономическую активность населения и предпринимателей. А также подвержена непрерывной инфляции тем большей, чем выше ставка ссудного процента, к тому же скорость роста цен на товары конечного потребления всегда выше скорости роста доходов трудящегося населения. Короче они поняли, что ростовщичество – это основная причина инфляции и тогда экономическая политика руководства России была направлена на искоренение ростовщичества, в результате чего удалось обуздать инфляцию и планомерно, год за годом, снижать цены на продукцию и услуги. В итоге цены на большинство товаров, особенно продукты питания, снизились настолько, что решили вообще их раздавать бесплатно.

Булкин шёл в направлении социального агентства и пытался переварить сказанное рабочим магазина: «Получается, что пока он спал в своей капсуле, тут произошло много интересного. Непонятно только одно: рабочий сказал, что 10 лет уже как продукты получают бесплатно, а по эксперименту он должен был проспать всего 5 лет. Должен был!!! Всё ясно! Значит, он проспал намного больше, чем 5 лет, как же так? А Юля? Она, наверное, уже превратилась в старуху! А дети? У него уже, наверное, есть внуки!» Он себя чувствовал, как человек из древней суфийской притчи «Когда меняются воды», которого все окружающие принимали за сумасшедшего. Алексей даже не понял, как зашёл в агентство. Его окликнула молодая сотрудница:

— Здравствуйте, чем могу помочь?

— Я документы потерял и мне нужна работа.

— Заполните анкету в компьютере, а потом подойдите к третьему окну.

В анкете нужно было заполнить сведения о рождении, привычках, интересах и данные для выявления его способностей. Алексей, заполняя анкету, споткнулся только на дате рождения, уточнив текущую дату, прибавил к своей реальной дате 30 лет – он проспал чуть более этого срока. В третьем окне ему выдали пластиковую карту и коммуникатор, подсказали адрес гостиницы, где можно разместиться, а также сообщили, что после анализа его анкеты и ему сообщат о наличии подходящих вакансий.

Булкин принял душ в номере гостиницы, и стал разбираться с коммуникатором. Видимых отличий в технологиях он не заметил. Похоже, за последние 30 лет ученые бросили все силы на развитие социальных технологий и экономики. Он нашёл самый популярный сайт объявлений и оставил там сообщение, согласно инструкциям.

Звук коммуникатора разбудил Булкина – это пришло сообщение о вакансиях. Пока Алексей изучал текст, коммуникатор снова зазвонил.

— Лёха! Привет! — с экрана коммуникатора на него смотрело улыбающееся лицо Гарика.

— Гарик?! Как я рад увидеть знакомое лицо… — тут Булкина осенило, — ты тоже в спячке был?!

— Подходи к Белорусскому вокзалу, я тебе всё при встрече объясню.

Булкин долго слушал Гарика, а потом сказал:

— Знаешь Гарик, я тут за один день многое пережил и понял. Пока мы спали в своих капсулах, многое в мире изменилось, люди построили общество, в котором каждый человек имеет возможность реализовать свой творческий потенциал, где труд каждого человека востребован, где можно спокойно ходить по улицам и не бояться, что тебя ограбят, а в случае беды каждый готов прийти на помощь. Я думаю, что в таком обществе ты не найдёшь ни одного человека, который поддержит революцию – они будут просто смотреть на тебя как на идиота. Я не хочу, чтобы мною кто-то манипулировал и обманом заставлять участвовать в разных авантюрах, я не хочу ничего разрушать, чтобы потом устанавливать свои правила, а наоборот хочу созидать и трудиться на благо общества. Так что иди ты со своими революциями куда подальше, а меня ждёт новая жизнь.

Карнач О. 254: Вариант Табиба

— «Паладин-4» «Базе». Маяк 17–05 «Джуниор», просит контакт.

— «База» «Паладину-4». Маяк 24–10, «Табиб». Принял вас. Держу.

— Джуниор-Табибу. Рад вас слышасть, Табиб. Прошу контрольную ментограмму.

— Табиб-Джуниору. Приветствую, самый младший. Рад тебя слышать. Держи… Специально для тебя.

— Джуниор-Табибу. Ментограмму принял. Спасибо за доверие, Табиб.

Знаешь, о том, что это не кончится добром, я понял позже всех.

Когда Юрка собрал нас в кают-компании и подвёл итоги. Мы ничем не могли им помочь. Турист с маршрута «Луны Марса». Тридцать четыре выживших: семь членов экипажа и двадцать семь пассажиров. Семнадцать раненых. Пятеро из них – дети. Убитый двигатель. Двадцать один погибший – в основном команда.

Месяц назад, они послали запрос на ремонт. Мол, ничего страшного, неполадки в системе регенерации. Ремонтироваться будут на ходу, своими силами. Запросили на базе запчасти, и, судя по запросу, ничего угрожающего у них не было. Назначили точку встречи.

Да, тогда так и было. Считалось, что полёты в Дальнем космосе, на «дальняке», как мы тогда говорили – безопасны в принципе. Система аварийного оповещения была, но в зачаточном состоянии. Системы наблюдения не было вовсе. Нам немыслимо везло, никогда, ничего подобного до этого не случалось. Даже предположить такого не могли.

Поэтому и послали нас, обычную ремонтную «блоху». Меня, Эли Мухаммеда, Юрку и Ирину. Двигателиста-ремонтника, спас-медика, кэпа-экса и пилота-навигатора. У нас у всех, было по две-три специальности. Других в «марсоходы» не брали.

А через двадцать три дня, когда мы дотянули до них… «Блохе» там нечего было делать. Там нужен был кто-то класса «спас-карго».

Развороченный двигатель. Уходивший кислород. Мёртвая система дальней связи, и основная, и резервная. Убитая система регенерации. Почти мертвый корабль, который тянул пока на аварийном генераторе. И никаких шансов на ремонт.

Кислорода у них должно было хватить недели на две. А до базы было двадцать один день. Это если нашим ходом. И аварийный передатчик у нас слабенький. Как на всех ремонтниках. Сигнал с него ушёл, но до ближайшего спутника связи дойдёт через десять дней. Всё это Юрка нам и озвучил. А потом сказал:

— Ваши предложения, судари и сударыня.

Начинать никто не хотел. Не было у сударей и сударыни выигрышных предложений.

— Дед. — вызвал меня Юрка.

— Идем за помощью на базу. Останавливаемся каждые три часа, шлём сигнал бедствия. Я и Табиб остаёмся на «Лунах». Продолжим ремонт, постараемся восстановить выработку кислорода. Это даст вам выигрыш по скорости и лишний день.

— Не успеем. — тихо сказал Эли Мухаммед. Юрка кивнул. И вызвал следующую.

— Риша. Ирина долго молчала.

— Остаемся. Держим «Луны» на плаву. Непрерывно шлём сигнал бедствия.

— «Луны» не протянут долго. До базы слишком далеко. — покачал головой Юрка. И снова вызвал.

— Табиб.

— Переоборудуем челнок. Грузим детей. Снимаем с «Лун» трёх «медикусов» и монтируем их здесь. Раненых сможем подключать посменно. Тянем до базы. — обычным своим, негромким голосом предложил Эли.

— Но с «медикусами» мы не сможем взять всех. — возразил я.

— Сможем. — просто улыбнулся он. — Кислорода вам, впритык, но хватит. И вот тогда я понял – он уже всё для себя решил. И не удивился, когда на Юркин вопрос:

— Кто остаётся? Он просто ответил:

— Я.

Знаешь, я совсем не горжусь тем, как себя повёл в тот момент. Плевал я на этих туристов! На всех я плевал – мой друг собирался остаться на почти мёртвом корабле, чтобы умереть. Так вот это я тогда видел.

Ёлки, мне всегда нравилось работать с ним в смене. С ним было надёжно, и если он страховал меня, я мог полностью сосредоточиться на работе. Мне нравилось, что он был классным сварщиком, хотя вторая специальность у него была медик-спасатель, но когда надо было надевать скафандр и лезть на обшивку – он надевал и лез, никогда не отговариваясь, что это не для него.

Нравилось, что в нём два метра роста, бритая наголо, блестящая, что твой бильярдный шар голова, что он сутулит плечи, как все очень рослые люди, что говорит негромким, спокойным голосом, а когда улыбается, то видно, какой он ещё мальчишка. Мне нравилось с ним разговаривать, нравилась его речь, рассудительная, негромкая, нравилось, как он строил фразы, нравилось, когда после смены мы заваливались в бар, а он вечно брал свою минералку и никогда не упрекал меня за лишнюю кружку пива. Мне нравилось, как на него смотрели девчонки, даже, если вначале они смотрели на меня, но уходили, в конце концов, с ним. Мне нравилось, как он решал споры, это я, метр шестьдесят восемь, вечно лез на рожон, но когда доходило до дела, он вставал, брал меня за плечо, задвигал себе за спину с вечным своим: «Прикрой, Дед!»

Мне нравилось, как он поддразнивал меня, нравилось, когда мы беззлобно цапались, нравилось, как задорно он хохотал над моими шутками.

Мне нравилось, что он много читал, нравилась музыка, которую он слушал, нравилось даже, что он пять раз вставал на молитву и сначала очень переживал, что не может выбрать направление на Каабу, мы ведь торчали тогда на орбитальной ремонтной «Марс-4», и Земля могла быть где угодно. А потом я написал программку, которая точно определяла местонахождение Земли относительно базы, и он просто ткнул меня кулаком в плечо и сказал: «Ну ты дал, Дед».

Он был очень верующим, но его вера… это была вера ребёнка, а не взрослого: благодарное удивление пред чудом этого мира.

Как-то он сказал, что друзья, это родственники, которых ты себе выбираешь. И когда-то я выбрал себе брата. Здоровенного, двухметрового, спокойного, рассудительного брата, с с рабочим позывным «Табиб».

И теперь мой брат собирался умереть. Чтобы спасти тех, кого мы даже не знали.

— Работаем вариант Табиба. — подытожил Юрка. — За дело, ребята

— Погодите, погодите, погодите! — зачастил я. — Это я. Я должен остаться. Я ж не медик. А он – да. Он не может… Ирина отвела глаза. Юрка дёрнул плечом.

— Дед. — мягко сказал Табиб. — Ирка – фельдшер. Ты – двигателист. Без тебя никак. Остаюсь я.

Я ещё пытался возражать. У меня дрожал голос. И я частил, так, словно вот-вот скачусь в истерику. В общем-то, я был к этому близок. Но он просто сказал:

— Не надо, Дед.

Команда и пассажиры «Лун» приняли всё сразу. Никто не возражал. Не плакал. Не требовал взять его на борт. Все остались людьми.

Но знаешь, это было очень страшно: в тот момент смотреть им в глаза. Мы же были спасатели, понимаешь. Настоящие «марсоходы» с дальняка. А их спасти уже не могли.

И среди них, уже обречённых, стоял этот двухметровый дуболом. Брат мой. Говорил с ними, своим мягким голосом. О том, что мы должны сделать, чтобы переоборудовать челнок. А они его слушали. И слушались. Челнок мы переделали за день. Работали, как одержимые.

Хуже всего стало, когда пришлось вести туда детей. Никому такого не пожелаю. В какой-то момент я понял: не могу, я остаюсь здесь с Табибом, плевать мне на всё, я просто не могу смотреть им в глаза.

Но он снова оказался рядом. И сделал то, что делал, когда меня надо было утихомиривать по настоящему: положил свою лапищу мне на шею, склонился, упёрся своим лбом в мой лоб и повторил:

— Не надо, Дед.

Должно быть, со стороны мы являли странное зрелище, эта орясина в три погибели согнувшаяся надо мной и я, бессильно сжимавший кулаки, готовый расплакаться и заистерить, как девчонка. Он сказал мне на прощание:

— Давай, Дед. И улыбнулся так, словно я просто шёл работать в другую смену.

Девятнадцать дней, которые мы шли до встречи с «Полководцем Ке Бэк» растянулись в адскую вечность. Кислорода едва хватало, трое взрослых и двенадцать детей, а установка наша была расчитана уж никак не на такую ораву. Нужно было постоянно приглядывать за ранеными ребятишками, вовремя подключать их в «медикусам». Я спал сидя, если вообще спал. Нужно было следить, чтобы не накрылась система регенерации. Чтобы исправно работал сортир, прости, пожалуйста, за такие подробности. Нужно было заставлять детей есть и успокаивать, когда они начинали тихонько плакать.

Я не помню, чтобы дети плакали громко. Даже, когда я не мог объяснить им, почему папа и мама не полетели с нами.

А ещё я рассказывал им сказки. Представляешь, я рассказывал детям сказки. В этих сказках была пустыня, выгоревшее небо, караваны, которые шли по пескам и здоровенный, простоватый, бритый наголо джинн, который помогал путникам, который из любой ситуации умудрялся выходить победителем. Потому что был очень честным. И очень смелым. Догадываешься, как звали этого джина?

Мы тогда почти не разговаривали между собой. Юрка… Кэп… Юрка, если можно так сказать – стал кораблём. Мы же все понимали, что будет, если ещё и наша «блоха» накроется. Вот он и тянул нас сквозь пространство и время, натурально на себе тянул. Ему, как «эксу» приходилось куда тяжелее. Он ведь ловил эмоции этих ребят напрямую.

Ирина помогала переключать «медикусов», когда нужно было, колола ребятишкам успокаивающее и всё время отводила глаза. Единственный раз она напрямую посмотрела на меня, когда я начал рассказывать первую сказку про джинна по имени Табиб. В глазах её было что-то такое, что я всерьёз опасался, ещё секунда другая и мне придётся колоть «антишок» ей. Но сгинуло и Ира снова отвела взгляд.

Всё это время в меня в голове щёлкал внутренний метроном: минута, час, десять часов, день, второй, пятый, восьмой, двенадцатый. На пятнадцатый день, с утра, я понял… нет, даже не понял, просто почувствовал: мой брат погиб.

А ещё через четыре дня мы встретили «Полководца Ке Бэк». Когда я нёс тебя на руках, ты спал после «Медикуса». Маленький, тощий, в коконе стазис поля. Ты тогда показался мне невесомым, словно пёрышко.

Я не знал, что кто-то снял нас тогда. Как не мог знать того, что именно этот снимок растиражируют по всей информ-сети. Как символ. «Андрей Серёгин с самым младшим пассажиром «Лун Марса» Джоном Эштоном»

Остальное ты знаешь. «Полководец» принял вас на борт. Дозаправил нас кислородом и топливом, и мы бросились обратно. Не заходя на базу.

Мы не успели. Когда вышли к «Лунам», там уже было не протолкнуться от кораблей. Два «спас-карго», несчитано «блох», лаборатория Центрокосмоса, даже мобильный госпиталь с Пояса. И все, как и мы, опоздали. На борту не осталось живых.

Нам не дали подняться на борт. Тела эвакуировали и на «Лунах» работали криминалисты и эксперты Центрокосмоса.

Так мы с места в карьер въехали в расследование. Уже на борту спасателя выяснилось, что Табиб, используя медлабораторию «Лун» синтезировал чего-то-там-барбитал. За десять часов до того, как закончится кислород, он сообщил пассажирам, что у них есть сигнал со «Спас-карго», но тот сможет подойти только через двенадцать часов. Поэтому им нужно экономить каждый вздох. Он попросил их разойтись по каютам и надеть маски системы аварийного жизнеобеспечения. Предупредил, что даст снотворный газ, человек во сне дышит реже и это позволит им выиграть пару часов.

Никакого «Спас-карго» не было и в помине. Он обманул пассажиров. Команда была в курсе и подписалась под его решением. Табиб ждал.

Сам он оставался без маски. До последнего. На тот случай, если чудо всё-таки произойдёт и к ним успеют. Так и умер, правая рука на вентиле баллона с противоядием, левая – на баллоне со снотворным газом.

Дальнейшее можешь себе представить. Бумаги, комиссии, бумаги, разборы, бумаги, психокорректоры. Когда к каждому из нас приставили личного психокорректора, я понял – моей карьере на «дальняке» светит преждевременный конец. В отставку я уйду героем, но ключевое слово здесь – уйду. И максимум, на что после этого смогу претендовать – сидеть диспетчером на Магистрали, да и то, если «мозгокруты» не сочтут это слишком уж травмирующим занятием для бывшего спасателя.

Знаешь, я тогда был в таком состоянии, что у меня даже не осталось сил огрызаться.

Ты можешь судиться, можешь писать рапорты, можешь каждый год проходить процедуру переосвидетельствования, и, всё равно, где-то, намертво вшитые в твой личное дело, стоят проклятые пять-шесть цифр, закрывающие тебе Дальний Космос. Двадцать семь лет. А мне начинать жизнь по-новой.

Но мне-то ещё нечего, я ж ремонтник, вечный пассажир, а вот Юрке и Ирине… Вот им-то… И землю из-под ног вышибло, и небо закрыло.

Я не удивился, когда в один вечер в мою каюту постучали, я открыл, а на пороге Ирина. С таким лицом, что и без слов становилось понятно, зачем пришла. И вот не поверишь, в том момент, когда она шагнула ко мне, где-то, за правым плечом, как мне показалось, вдруг грянул радостный голос Табиба: «Подкаблучник!»

И всё, что я почувствовал в тот момент – злость! Мало того, что этот гад погиб, оставив меня горевать, так ещё и прикалывается надо мной после смерти.

С Иркой у нас сразу закрутилось по-серьёзному. Я такого не ожидал. Ты же сам понимаешь, это с Земли все на «дальняке» кажутся одной большой семьёй. Попробуй-ка при ремонтниках выскажись плохо о шахтёрах, или при шахтёрах – о пилотах. Настучат по всему, до чего смогут дотянуться. Быстро, качественно и больно.

На деле все куда сложнее. Спасатели, ремонтники, шахтёры – это одно. А пилоты – другое. Каста. До драк не доходит, но небесная братия всегда держится особняком от сухопутной.

А тут – Ирина. Пилот. Старше меня на три года. Ещё и выше на пять сантиметров. И в бывших у неё – Юрка. Трудно нам с ней было… но как-то мы с ней притесались друг к другу, что ли. Вроде бы и любви, охов-ахов этих нет, а… Мы словно заполнили друг друга. Все трещинки, выщерблины, пустоты – всё заполнено ей. И ты точно знаешь, что и у неё – также.

Забеременела она почти сразу. Ещё на базе, где мы ждали вердикта психокоррекции. И когда сказала мне об этом, сухо так сказала и добавила, что очень хочет этого ребёнка, я тебе клянусь – этот двухметровый облом снова заржал и рявкнул у меня за спиной: «Серёгин – снайпер! Ну ты Дед, дал!». Ну вот и кто он после этого?

В общем, когда нас всё-таки списали, Ирка была на втором месяце. Поженились мы уже на Земле. Через семь месяцев она родила мне Ирину младшую. Ирчу. И почти сразу пошла работать. Преподавателем в лётную академию в Риге.

Повезло им с преподавателем. Пилот с дальняка, с реальным и богатым опытом. Остальных-то с небес за ногу не стащишь. Но зато «курс Серёгиной» – это теперь знак качества. Лучшая рекомендация.

Так что кормящей матерью у нас в семье, поневоле оказался я. Поэтому Ирча-младшая стопроцентно папина дочка.

Это только кажется, что в двадцать семь легко начинать вновь. Но я справился. Видишь ли, от всех этих мозгокопаний, всё-таки, вышла хоть и небольшая, но польза. Пока «мозгокруты» шарили по закоулкам в моей голове, выяснилось, что я «энэкс». Неинициированный экстрасенсорик. Или «эник», если по простому Предлагали мне тогда пройти обучение и растормозить, но за три месяца их душевных со мною бесед, чего точно не хотел – так это угодить в мозгокруты. Я, конечно, понимал, что готовому «эксу» не обязательно дорога в психокорректору, но как-то они у меня прочно в один образ слились.

Так вот я, со своими способностями и пошёл в «маяки». После аварии «Лун» Земля полностью изменили систему контроля полётов. Корабль теперь вели двадцать четыре часа в сутки. Неинициированный «экс» способен держать до двенадцати кораблей одновременно. С помощью специальной аппаратуры – до двадцати пяти. И маршруты теперь расчитывали таким образом, чтобы корабли были в дне-другом пути друг от друга.

В «маяки» я попал сразу после создания службы. «Эник», с опытом полётов, с работой на дальняке за плечами – самое оно. И могу тебе сказать – нынешняя система безопасности полётов – это в большой мере и моих рук дело.

Двадцать три года здесь. Ветеран. «Маяк 24–10», рабочий позывной «Табиб».

Двадцать лет всё было более-менее гладко. Ирча-младшая росла. Ирча-старшая преподавала. Я вёл корабли.

И вдруг в нашей жизни возник Юрка. Он, в общем-то, и так никуда не пропадал, но на старости лет нашему кэпу взбулдыкнуло двинуть в политику. Я, грешным делом, иногда думаю, что великая и могучая психокоррекция по этому поводу, до сих пор кусает себе локти. Лучше бы они тогда оставили его в небе.

Юрка, мало того, что судился с ними постоянно, опротестовывал любое решение, ставил под сомнение все выводы, в общем, трепал нервы, как мог, так, в конце концов, добился пересмотра стандартов в психокоррекции. Ему, как главе профсоюза пилотов, это можно было делать на законных основаниях и, не опасаясь последствий. Не для себя же старался – для ребят. Небесные его боготворили. Да чего там, и сейчас на руках готовы носить.

Поэтому, когда он двинул в президенты Земной федерации, ему себя и рекламировать не надо было. На его фоне других кандидатов просто не заметили.

Но вот, когда он явился к Ирине и предложил ей участие в кампании… с дальним прицелом, что Ирка станет у него премьером. И когда Ирча-старшая вдруг согласилась. А за правым плечом у меня грянуло возмущённо «Конокрад!!!». Вот тогда я рванул бить нашего будущего товарища президента.

Хорошо, что Ирча-младшая уже женихалась со своим Бо Савицким и тот, спецназовец этакий, спасая будущую надёжу государя, скрутил меня и утащил с кухни.

Так что в биографии нашего дорогого президента есть такой печальный факт: «маяк» с погонялом Табиб, набил ему как-то морду. Правда он этот факт не афиширует, прямо таки не пойму – отчего же?

С Ирчей-старшей мы потом долго и серьезно говорили. Она сказала мне, что это ей необходимо. Так же, как было нужно прийти ко мне, и родить от меня ребёнка. Я поставил только одно условие: делайте что хотите, ребятушки, избирайтесь, хоть в императоры Марса, но в нашей с Ирчей-младшей жизни, вы ничего менять не станете.

Ирча-младшая будет работать в своём госпитале и продолжит учиться, а я, как работал «маяком», так и останусь. И никаких там дипломатических приемов, смокингов, личной охраны, согласований каждого шага и прочих интриг бургундского двора. Это не моя жизнь. Моя жизнь – вести корабли. И Ирина согласилась.

Ты знаешь чем мы занимаемся. Мы просто приглядываем за вами. На каждом корабле в команде есть одни-два «эника». И ментал-блок – для страховки. «Эксы» на борту говорят, что мы – не маяки, а страховочные тросы. Мы держим их. Людей и корабли. Двадцать четыре часа в сутки. Без выходных.

И сегодня я стану держать тебя «самый младший». Поведу через тьму. И если что-то случится, ты позовёшь меня, и я обязательно услышу. В любое время дня и ночи. И приведу к тебе помощь. А если я растеряюсь, или устану, или отвлекусь на миг и в этот момент что-то случится, за правым плечом у меня оглушительно рявкнет: «Дед!» и я все пойму. Так уже было. Так что не волнуйся, самый младший. Мы с Табибом за тобой присмотрим.

Соболев Иван 252: Почемучка

— Дед, а что это за звезда?

— Это не звезда, а планета.

— Неужели Марс?

— Он самый.

— Ты его узнал потому, что он красным отсвечивает?

— Не только. Существует такая вещь, как астрономический календарь. И ты про неё уже должен знать.

— Ах, да, я и забыл. А красный он почему?

— Красный он из-за состава его почв.

— Дед, а папа с мамой скоро вернутся?

— Примерно через полгода.

— Значит, не скоро… Дед, а почему так долго?

— Потому что Марс и Земля обращаются вокруг Солнца по разным орбитам и с разной скоростью. Они то сближаются друг с другом, то, напротив, удаляются. Поэтому корабль с Марса не может стартовать к Земле в любой момент. Вернее, стартовать-то, конечно, может, но тогда на перелет потребуется затратить очень много энергии.

— Эх… А с Луны гораздо ближе. И быстрее.

— Да, быстрее. Но ты же знаешь своего папу – ему всегда хочется чего-нибудь нового. Луна, где основные задачи сейчас решаются автоматами, ему уже не очень интересна.

— А дядя Сережа тоже на Марсе сейчас, да?

— Спрашиваешь… Именно он папу туда и сманил!

— А на Луне они тоже вместе были?

— Да, вместе.

— А почему им больше захотелось на Марс полететь, чем на Луне работать?

— Потому что каждый человек рождается творцом. Собственно, способность к творчеству – это и есть то основное, что отличает нас от животных. И папа, и дядя Серёжа, и мама еще в том возрасте, когда им хочется сделать что-то новое, проложить дорогу к чему-то необычному.

— Но разве это так сильно зависит от возраста?

— Конечно, в первую очередь, это зависит от самого человека. Особенно сейчас. Но в наше время, как правило, это проявлялись именно в молодости.

— А что происходило дальше?

— А дальше человек сталкивался с реалиями существовавшего тогда общества. И очень часто понимал, что его творческие стремления этому обществу не нужны. Большинство людей в такой ситуации ломались, и вполне искренне начинали считать, что их единственная задача в этом мире – заработать побольше денег и построить некий мирок для себя, в котором им было бы наиболее комфортно жить.

— А что такое деньги?

— Сложный вопрос. Думаю, что тебе лучше дождаться, когда это тебе объяснят в старших классах на истории. А пока – считай, что они очень отдаленно напоминали наше понятие «уровень заслуг». Только сейчас этот «уровень» является, в основном, лишь мерой успехов человека, его достижений при реализации того Дела, которым он занимается. И служит одной основной цели – выявить наиболее способных и талантливых людей и создать им такие условия, в которых их способности и талант смогли бы развиться в наибольшей степени, и чтобы они потом могли бы повести за собой других, помочь им подняться до такого же уровня.

— А раньше?

— В наше время наличие денег тоже во многом являлось свидетельством успеха человека. Но, во-первых – не играло никакой роли то, каким путём они были получены. Человек, который стоял на рынке и продавал товары, в большинстве случаев даже не им произведенные, мог иметь больший доход, чем пилот авиалайнера или учёный-исследователь. Хотя понятно, что заслуги первого несравнимы с заслугами второго и третьего. Во-вторых – доход человека фактически определял и его жизненные перспективы, его возможность получить образование и медицинскую помощь, иметь крышу над головой, качественное питание и многое другое.

— Я читал, что когда-то даже к еде и воде доступ был далеко не у всех.

— Совершенно верно! А в конечном итоге деньги определяли положение человека в обществе и даже возможность подчинения себе других людей.

— Но мы и сейчас говорим, что люди не могут быть абсолютно равными.

— Конечно. Всегда кто-то более способен в одной области, а кто-то – в другой, у кого-то лучше получается писать картины и учить детей, у кого-то – строить города и водить космические корабли. Но основное, если так можно сказать, неравенство, в нашем обществе заключается лишь в степени твоих реальных достижений, в авторитетности твоего мнения и мыслей, в почете и уважении среди товарищей, в возможности оказаться там, где нужны самые-самые лучшие. И при этом, даже если что-то не получается, но ты этого очень хочешь, у тебя всегда остается возможность работы над собой, совершенствования. Поэтому наше неравенство имеет совсем иную природу и уж, тем более, оно не унижает человека и не закрывает ему те или иные пути.

— А почему люди в твое время прекратили летать в космос?

— Не прекратили. Просто пилотируемые полёты остановились на некотором стабильном техническом уровне. И осуществлялись, в основном, с туристическими целями.

— Это как?

— Богатый человек хотел слетать в космос, покупал место в космическом корабле и его везли на околоземную орбитальную станцию.

— Надолго?

— Обычно на неделю.

— А что он там делал?

— Ничего. Жил в комфортабельной каюте, как в номере гостиницы, посещал бар и ресторан, общался с такими же, как он. В лучшем случае – фотографировал Землю и Луну.

— И так целую неделю?

— Да.

— А зачем это было ему нужно?

— Чтобы потом сказать: «Я побывал в космосе!»

— Просто побывал? Он же ничего там не сделал, и после себя ничего не оставил – неужели это было так интересно?

— Место в космическом корабле стоило недешево. Поэтому туристами были весьма состоятельные граждане, у которых в жизни, как они считали, всё было, и им хотелось попробовать что-то новое для себя. Этим новым и был для них космический полёт. Кроме того, в те времена многие люди получали удовольствие уже от того, что они имели или могли себе позволить иметь что-то такое, чего не имел человек, находящийся рядом.

— Странно… Мне тоже было радостно, когда на Ракетном фестивале моя ракета полетела лучше Петькиной. Но мне будет ещё более радостно, когда я научу его строить так же хорошо – ведь это будет не только его, но и мой успех, правда?.

— Это потому, что вы друзья. И поскольку вам в школе нечего между собой делить, и мечты ваши во многом схожи – тебе не нужно, чтобы он или кто-то ещё обязательно был хуже тебя.

— А почему так долго не осуществлялись полёты исследовательские? Ведь технически мы могли бы начать осваивать Луну и летать к Марсу ещё в начале века?

— И даже в конце прошлого. Ведь первые люди на Луну высадились чуть менее ста лет назад. Но, прежде всего, полёты на технике того времени были очень… как сказали бы сейчас, энергоёмкими и трудозатратными, а тогда просто говорили «дорогими».

— Дорогими – это как? Я знаю, что дорогим может быть человек. Тот, который для тебя наиболее близкий и любимый…

— И твоё счастье, что ты не знаешь того времени, когда это слово имело ещё и совсем другой смысл. И означало – «стоить очень большого количества денег».

— Ты начал про полёты…

— Так вот. Осуществлять несколько больших космических программ даже развитым странам было не по силам. Но если богатый турист за свой полёт платил деньги сразу, то результата исследовательских экспедиций нужно было ждать часто по нескольку лет. Кроме того, от открытия до того момента, когда его результаты можно было внедрить, продать и получить за это новые деньги, тоже проходило немало времени. Наконец – результатов просто могло не быть.

— А, понял! И было более интересно возить туристов, потому что деньги приходили раньше?

— Ты просто великий политэконом!

— И единственную орбитальную станцию так и содержали исключительно для туристов?

— В основном, да. Было несколько научных модулей, но постепенно и они становились каютами для постояльцев. Тем более, что очень многие эксперименты, которые можно было осуществлять на околоземной орбите, к тому времени были уже осуществлены, а для того, чтобы проводить новые, была нужна уже совсем другая станция.

— А к планетам тогда никто не хотел лететь?

— Хотели. И было немало людей, которые пытались доказывать, что только расселившись по планетам, человечество может чувствовать себя защищенным от космических катастроф, и что только доступ ко внеземным ископаемым и энергии позволит поднять уровень жизни на всей планете до уровня развитых стран того времени.

— Им не верили?

— В том-то и дело, что верили.

— Тогда почему их не слушали?

— В первую очередь – потому, что разработка внеземных ресурсов тоже требовала больших затрат энергии и труда, а результатов пришлось бы ждать долго. Ведь даже когда наша страна снова стала осваивать космос, первое заметное влияние на жизнь на Земле орбитальные электростанции и лунная промышленность начали оказывать лишь через двадцать лет после начала работ. А в тех условиях, которые существовали в начале века, было проще и дешевле развязать очередную войну за нефть в Северной Африке и на Ближнем Востоке, чем протянуть руку к Солнцу.

— И так было только потому, что не хотели ждать?

— Не только. Когда ресурсов меньше, чем тех, кто желает получить к ним доступ, а принадлежат они какому-то одному хозяину – не важно, злому королю из сказки или вполне реальной промышленной компании – то этот хозяин может их кому-то дать, а кому-то не дать. Тем самым добиваться подчинения людей своей воле.

— Но ведь и у нас сейчас основные средства распределяются?

— Да. Только сейчас никто не думает о том, чтобы этим распределением подчинить себе другого человека. Кроме того, мы начали использовать ресурсы космоса, а они практически неисчерпаемы.

— Но ты ведь сам сказал, что в начале века эти возможности не использовали потому, что требовалось вложить слишком много сил и средств?

— И нам тоже пришлось в свое время на это пойти. И в то время, когда мы начали создавать лунную промышленность, уровень жизни в стране неизбежно снизился.

— Наверное, это не всем понравилось?

— Конечно! И враги нашей страны снова, как и в восьмидесятых годах прошлого века, попытались использовать это обстоятельство для борьбы против нас.

— Но на этот раз мы устояли?

— На этот раз – да. Хотя ситуация была очень непростая.

— А потом стало проще?

— В жизни во многих делах самым трудным является первый шаг. А потом становится проще. Так было и в этот раз.

— Почему?

— Потому что основные затраты труда людей, сил и энергии приходятся на период строительства и начала использования – хоть электростанции, хоть рудника, хоть завода. А потом поддерживать их эксплуатацию в заданном режиме гораздо проще автоматическими системами и роботами.

— Но ведь роботы тоже обслуживаются человеком?

— Правильно! Однако для контроля их работы достаточно небольшого вахтового экипажа. А представь, если бы каждым луноходом или экскаватором управлял человек? Потребовался бы труд многих тысяч людей. И еще многих десятков тысяч для обеспечения их существования в условиях космоса.

— А почему тогда нельзя с помощью тех же роботов осуществлять производство и на Земле?

— Можно. Но любое производство на Земле, особенно производство энергии, оказывает большое влияние на природу и климат.

— И с этим ничего нельзя сделать?

— Опять же можно. Но для этого потребуется принимать специальные меры, которые, в свою очередь, тоже потребуют вложения сил, средств и, главное, той же энергии, которую снова надо производить, причём в ещё больших количествах.

— И ещё больше воздействовать на природу?

— Конечно! И круг замыкается…

— А почему тогда не построить на Земле много-много солнечных и ветряных электростанций? Которые не влияют на климат так сильно?

— Ты забыл про приливные и геотермальные. К сожалению, их мощности не хватит для того, чтобы обеспечить всю нашу промышленность. Но когда-нибудь всё наиболее энергозатратное и вредное производство мы вынесем в космос, а Землю сохраним, как планету для жизни. Вот тогда вполне можно будет сделать так, как ты и предлагаешь.

— А ведь в космос нужно было лететь ещё и для того, чтобы защищаться от астероидов?

— Нужно было.

— А тогда уже знали про это?

— Знали.

— И про гибель динозавров тоже знали?

— Тоже знали. Но эта версия тогда только-только получила подтверждение.

— Тогда почему люди того времени не обеспокоились этим?

— Обеспокоились. Но лишь тогда, когда угроза стала окончательно реальной. Когда двадцать пять лет назад другой астероид угрожал уже нашей, человеческой цивилизации.

— И люди смогли отвести эту угрозу?

— Смогли. Правда, тоже ценой очень больших затрат. И если бы к тому времени уже не существовало нашей страны, которая только-только начала возрождаться и во многом была ещё слабее ведущих государств Европы и Америки, но, не смотря на это, приняла самое активное участие в осуществлении программы «Щит-2036», то я даже не берусь предположить, чем бы всё могло закончиться.

— Мы бы тоже вымерли, как динозавры?

— Ну, это вряд ли – все-таки тот астероид, который погубил динозавров, был намного крупнее. Но погибло бы много людей, было бы разрушено многое из того, что мы построили, и человеческое общество оказалась бы отброшенным по уровню своего развития на много десятилетий назад, может быть, даже на столетие.

— А ведь среди этих стран, о которых ты говоришь, были те, кто относился к нашей стране недружелюбно?

— И даже враждебно. Но перед лицом общей опасности человечество тогда сумело найти волю для того, чтобы объединить силы. Так же, как и в годы самой тяжелой и длительной войны прошедшего века, когда советские и американские солдаты вместе воевали против фашистов.

— А войны больше не будет?

— На Земле – нет.

— Точно?

— Точно.

— А почему ты так в этом уверен?

— Потому что такая война при современных технических возможностях просто уничтожит Землю, и это все хорошо понимают. Помнишь, как политические противоречия отошли на второй план при реальной угрозе астероидного удара?

— А не на Земле?

— Не на Земле – возможна. И будет возможна до той поры, пока есть люди, которые хотят не просто хорошо жить вместе с другими, а жить лучше других и за счет других. Именно поэтому мы создаём и содержим боевой флот.

— А единоборствам в школе тоже из-за этого учат?

— Отчасти – да. Вы, как будущие граждане Советской страны, как носители идеи Добра, должны уметь защищать себя, своих товарищей, а если потребуется – то и свою страну. Но в первую очередь в вас воспитывают упорство и бойцовский дух – ведь эти качества нужны и в обычной, мирной жизни. Думаю, ты это очень быстро поймешь.

— Дед, а что такое тер-ра-фор-ми-ро-вание?

— Это когда люди преобразуют Марс так, чтобы он стал похож на нашу Землю. Чтобы марсианским воздухом было можно дышать, а на марсианских почвах росла трава и деревья. Чтобы на Марсе снова появились реки, а, может быть, и моря. И чтобы ты, когда полетишь туда, смог бы гулять по его поверхности без скафандра и жить в обычном доме, а не под герметичным куполом.

— А Марс нам зачем? Ведь если он так далеко, то мы, наверное, не сможем оттуда ничего привезти?

— Да, ты прав. Скорее всего, марсианские ресурсы будут использоваться на Марсе. Ну, и в ближайшем к нему космосе.

— Но тогда зачем мы туда летаем? Как раньше в Антарктику – только из научного интереса?

— Не только, конечно. Я не знаю, поймешь ли ты меня, но…. В общем, Марс нам нужен для того, чтобы ЖИТЬ!

— То есть?

— Я уже не помню, кто, но кто-то из учёных ещё в прошлом веке сказал, что человечеству нужна запасная планета.

— А что, мы потеряем Землю?

— Не бойся – никаких признаков этого пока не предвидится. И, думаю, что их не возникнет ещё очень долго. Но ведь случиться может всякое – например, с астероидом мы тогда справились, но если на его месте окажется крупная комета, то даже наших современных возможностей окажется недостаточно. И возможно, что тогда придется переселять человечество на Марс. Только его надо заранее подготовить для проживания людей, и начинать это надо уже сейчас.

— А если переселиться не успеем?

— Это будет очень печально. Но даже в этом случае при гибели планеты не погибнет вся цивилизация – ведь часть людей уже будет жить на другой, той самой запасной, планете.

— Как-то грустно получается. Как будто мы заранее готовимся к худшему, и вторая планета нам понадобится только в самом плохом случае?

— Но мы должны быть готовы к такому варианту. Кроме того, у нас уже сейчас есть немало людей, которым на Земле просто скучно, которым жизненно необходимо проявить себя именно в особо сложных и трудных условиях. Как твои родители, да. Марс – как раз для таких.

— Дед, а ты пойдешь в космопорт маму с папой встречать, когда они прилетят?

— Конечно, пойду! Мы вместе пойдем, так ведь?

— Ага! А когда я полечу – ты меня провожать пойдешь?

— Обязательно! Как же я смогу дома остаться, когда страна такого героя будет в космос провожать!

— Дед, а человек когда-нибудь научится жить без сна?

— А вот это, думаю, вряд ли.

— А почему так? Ведь тогда столько всего можно было бы успеть сделать …

— Не «почему», а «зачем». Если бы ты не спал – ты бы меня всю ночь расспрашивал! А я по ночам работать люблю – самое время воспоминания писать.

— А о чем ты пишешь?

— Вот обо всём, о чём ты меня спрашиваешь – о том и пишу. О том, как раньше жили, почему потеряли тот, первый Советский Союз, к чему это привело, как долго и болезненно осознавали ошибки, как начали возрождать страну и снова осваивать космос. О друзьях, с которыми вместе был и которых знал, о родителях твоих – только им этого не говори пока. Ну, и о многом другом тоже.

— А обо мне напишешь?

— А вот о тебе не напишу – честь войти в Историю надо ещё заслужить. И заслужить самому. Так что постарайся жить так, чтобы о тебе через много лет другие написали. И непременно что-нибудь хорошее и светлое.

Ясников Иван 250: Лето 2061-го

Субботним утром яркий диск солнца уверенно выходил из-за горизонта. Длинные тени домов и деревьев почтительно отходили в сторону, склоняясь ниц. Михаил останавливался, любуясь этим медленным зрелищем. Или оглядывался на свет, разбивающийся о листву, или весело чирикающих о своём воробьёв. Потом снова шел дальше слегка напряженной походкой человека, отвыкшего от полного земного притяжения.

Во дворе уже звучали чьи-то приветствия и пожелания доброго дня, на фоне ритмичных звуков метлы пробегающейся по асфальту. Услышав их, Михаил улыбнулся ещё шире. И, обогнув кусты у детской площадки, увидел старого дворника. Вообще, человек с метлой дворником нигде не значился. Но уже лет десять вместо утренней зарядки он брал метлу или лопату и обходил двор. Просто потому, что считал этот двор своим, а всё своё любил содержать в порядке. Михаилостановился. Он не слышал, но точно знал, что сейчас старик мурлычит свою неизменную «Я возвращаю ваш портрет».

— Де-е-ед! — позвал он. Старик, что называется, даже бровью не повёл.

— Не шуми, котов разбудишь, — весь ответ, какого был удостоен гость.

— Твоих котов с гитарой не разбудишь, — парировал Михаил, подходя ближе.

Несколько секунд спустя они стояли обнявшись и похлопывая друг друга по спине.

— Утренним? — спросил старик, приглашая внука присесть на согретую солнцем лавочку.

— Так точно.

— А домой писал, что через неделю. Михаил улыбнулся и развёл руками.

— Иначе бы сюрприз не вышел.

— Тоже мне – сюрприз, — махнул рукой старик, — меня такими фокусами… А то я не знаю, что ты подгадаешь под выходные. Держи.

Он достал из кармана рубашки два сложенных пополам билета. Михаил сразу узнал театральные и понял, что за подарок ему приготовили: так понравившийся Novecento. Дата постановки – это воскресенье.

— Ах ты, старый шахматист! — не удержался Михаил. — Опять всё просчитал на пять ходов. Спасибо! А кому второй билет? Дед усмехнулся и ловким движением выудил один билет из руки внука.

— Избавлю от вопроса, — небрежно сказал он и поинтересовался, как дела на орбите.

— На Веретене четвёртую линию делаем. Работы… Только что рычаги в кабинах не плавятся.

Веретеном прозвали орбитальную станцию у пояса астероидов. Дед знал этот проект, как свои пять пальцев, ещё со времён дискуссий и научно-популярных статей. Он внимательно следил за тем, как собиралось гигантское колесо, как оно обрастало пылью до формы тора. Помнил, сколько сомнений вызывала возможность расширения ширины кольца до цилиндра. Это на Марсе наращивать количество куполов можно без ограничений. А тут попробуй угадай, как сделать работу, не нарушая баланс окружности. Теперь уже уверенно воплощался план третьего расширения. В том числе и силами его внука-крановщика орбитального строительного крана.

Изначально вся затея называлась «Проект Пояс». Теперь получился цилиндр с выступающей осью стыковочных площадок. Линии солнечных батарей и зеркал сглаживали эту конструкцию до формы веретена. Экипаж шутил, что начали с пояса, а скоро целые штаны получатся.

— Как строительство? Погодка не мешает.

— Это у вас здесь погодка, а там – штиль – беззаботно отозвался крановщик. — Ты же знаешь, грузы не срывает, не качает. Прицелься получше, да толкай тросом.

— Ну-ну, — покачал головой старик. — В газетах, видно, всё напутали.

— Да что там можно напутать? Ну, прилетает иногда на корпус. Так на нём столько космопыли, что её стали прессовать и перерабатывать. Тут комету поймать надо, чтоб нарост пробило. А в кран попасть – это вообще постараться и не смочь.

Михаил не любил давать родным повод для волнений за свою безопасность. Но всё время приходилось убеждать их заново. В естественно-понятном здесь события из далёкого и неизвестного там воспринимались совершенно иначе. Да, опасности были. Например, в прошлом месяце с пояса вылетело пылевое облако. Метеоразведка пропустила его или не успела среагировать на быстрое перемещение. Так или иначе, целая бригада геологов оказалась сорвана в открытый космос вместе с оборудованием, которое они крепили к астероиду. По тревоге подняли все спасательные группы. В обычной обстановке оперативность команд сводила риск к минимуму. Но этот раз сильно потрепал нервы. Радиоэфир целиком заполнили помехи, тепловизоры путали людей с каким-то фоном. Операция опасно затягивалась, у геологов заканчивался воздух. Хуже того, крупные частицы могли повредить скафандры.

Облако разбросало работников так, что начали поднимать личные дела и готовить материалы по родственникам пропавших. Всё закончилось через бесконечно долгие пять часов, когда в спасательные сети попался последний геолог. Беднягу спасли стальные нервы и самоконтроль – он сумел заставить себя уснуть и тем самым существенно снизил расход воздуха. Только проблемы с терморегуляцией скафандра привели к обморожению рук и ног. Но разве это можно сравнить с перспективой медленной гибели, после которой даже шанса на обнаружение нет?

Там это было понятным эпизодом работы. Находясь рядом, зная, как это происходит и насколько защищен от случайностей – ты переставал бояться. Из-за этого вынужденного бесстрашия один поэт сравнил Веретено с кораблём моряков, «кто вызов шторму бросил». Здесь же люди узнавали о событиях со всего космоса разом, поэтому жизнь каждого космонавта казалась в ежеминутной опасности. Ведь «там постоянно что-то случается». Хотя дед наверняка понимал, какие события действительно могли затронуть внука, а какие нет. Просто хотел убедиться.

Чтобы сменить тему, Михаил достал из сумки-планшета несколько листов бумаги.

— Я тут набросал немного… — скромно сказал он, протягивая фоторисунки старику.

Тот бережно принял работы и стал внимательно рассматривать, уделяя каждому по несколько минут. Михаил не торопил, он знал, что деду нравятся его работы. Не все, конечно. Многие получали больше замечаний, чем похвалы. Когда-то очень давно они проводили вместе массу времени, разбирая ошибки и работая над ними. Со временем, набив руку, внук вышел на такой уровень мастерства, что старик улыбнулся и сказал: «Ты рисуешь лучше, чем я критикую». Но снижать планку уже не позволял. Поэтому сейчас крановщик пытался уловить мельчайшие проявления реакции на работы. Посмотрев всё, старик протянул фоторисунки обратно, резюмировав.

— Халтурщик ты, Мишка.

— Это ещё почему? — не понял внук.

— Да распинался тут, мол, от работы рычаги в кранах плавятся. А сам вон какую красоту успеваешь.

Михаил рассмеялся и попросил деда оставить фоторисунки у себя. Тот с благодарностью согласился и спросил.

— Правнучками-то когда? Брательник твой вон уже в папках ходит.

— Ну он ходит, а мы-то – лета-а-аем. — с шутливой значительностью ответил внук. По блеску в глазах, дед понял, что попал в цель.

— Ну-ка, ну-ка, летун ты строительный, рассказывай, чего такой довольный!

— Гостила у нас певчая орава. Окультуривали целую неделю: что ни день – то концерт. На таких вечерах всегда красавиц много, но тут… В общем, отпуск у меня недолгий будет, — подмигнул он, — Орбита ждёт! Дед хихикнул и хлопнул Михаила по колену.

— Ну, раз так, то беги, домашних радуй. А то я тебя и так задержал порядком.

— Есть радовать домашних! — рапортовал крановщик и юркнул в подъезд.

Старик осторожно убрал фоторисунки под рубашку, взял метлу и продолжил свою простую работу, тихонько напевая: «Я не верну вам ваш портрэт….» – и радовался началу ещё одного прекрасного дня, в котором одни могут спокойно строить космические города, а другие делать улицы чище.

05.02.2012

Белов Александр Андреевич 249: Что ты будешь делать

Прогулки по небу.

Что ты будешь делать, когда я умру?

— Не буду валять дурака.

— Надеюсь, ты не будешь рыдать в рубашки своих мальчиков?

— Дедушка!

Беру его за руку. Старая, немощная, вены словно белые змейки перекатают по его ладоням, свиваются в клубки и образуют мозоли. Глаза заплыли белой пеленой, зрачки беспомощно бегают, но разглядеть почти ничего не могут.

— Я умираю счастливым.

— Тебе не страшно?

— Нет.

— Расскажи мне, как это было.

Вижу, как он засуетился, тело в порыве попыталось сдвинуться места, но не смогло.

— Я знаю, что ты хочешь услышать. Хочешь найти виноватых в том… Что произошло?

— Всегда должен быть кто-то виноват.

— Ты не видишь ничего. Я, здесь и сейчас благородя себе. Посмотри, что ради меня сделали…

Я оглянулась. Несмотря на всю мою злость, скорее от безысходности, чем от обиды, место, где мы сидели действительно выглядело уважительно. По сути, мы находились в воздухе, где то над в атмосферных слоях планеты. «Квартира» представляла собой огромный парящий шар, со всеми удобствами. Специальное защитное поле обеспечивало прогулку по небу, энергетическая сетка окружала нас на несколько километров по кругу, так что, по сути, у нас было свое маленькое личное небо. Я всегда придавала этому особенное значение, это сооружение казалось мне особенно величественным. Сердце замирало и выпрыгивало в груди, радостно убегая в далекие перья облаков, когда мои ноги, привыкшие к Марсианской земле ступали на небо.

— Никто, никто не виноват в том, что произошло тогда на Марсе.

— Ты ни разу мне не рассказывал это до конца! — с досадой ответила я.

— В 2061… 61 – ом кажется… Мы впервые отправились на марс, мне было сорок.

— Да, это я знаю.

— Тогда нужно было освоить поле, называемое….

Рассказ перебил кашель дедушки. Веки мгновенно покраснели, и потом шепотом он продолжил рассказ.

— Аквилон. Да. Мы называли этот проект Гиперборея. Слышала… О таком месте?

— Да. Ее называют родиной русских богов…

— Нет, нет… Не совсем так… Гиперборея, она ведь действительно существовала, и путь к ней был страшен и далек. Это… Место располагалось где то в Сибири, путь охраняли полифемы и грифы… Путь на Марс был точно таким же. Очень тяжелым, страшным.

— И вы сами на это пошли?

— Конечно! Ведь благодаря этому, наша страна сейчас лидер во всем мире.

— И никому нет дела до одного человека.

— Ты уверена? Скажи… Сколько людей ко мне приходили за последний год?

— Я… Я…

— Больше ста. У меня каждый день гости. Каждый, каждый придет попрощаться. — я заметила как его губы расплылись в улыбке. Мне было решительно нечего возразить. Я читала книги, там рассказывали о том, как раньше бросали стариков на произвол судьбы. Видела голограммы о том, как немощные руки тянулись к внукам, которые от них отворачивались.

— Сейчас, — продолжал дедушка, — Ни один старик не остается одинок. Если он только не злой. Злые всегда будут одиноки, во все времена. Сама же все знаешь, государственные программы, всем оказывают огромную помощь.

— Знаю я знаю. — я чувствую, как начинаю плакать. Мои слезы потекли на край дедушкиной кровати. Холодное прикосновение до моей руки железными пальцами будто отрезвили меня. Вторая рука дедушки была полностью механическая, как и вся нижняя часть тела. Несмотря на холод, сквозь миллиарды электронов я чувствую тепло.

Я ведь умер тогда, в 61. Я никогда этого не говорил. Наш корабль рухнул в Аквилон, тело собирали по кусочкам. И мне оставили мое сердце. Хотя могли сделать механическое. И так поступали с каждым, кого удалось спасти. Раньше, такие истории были уникальными, такие люди как я – счастливчики. Но теперь… Теперь люди хотят жить.

Ты… Тогда погиб? И…

— Да. Я не боюсь умирать. Я уже был мертв.

Теперь все становится ясно. Слезы стекают по тысячи механизмов внутри него, и испаряются.

— Внучка, я безумно скучаю по Марсу. Не ищи виноватых. Мы подарили людям новую надежду, и жертвы всегда необходимы. Как ни банально это звучит – такова жизнь.

Усмехаюсь. Действительно, глупо звучит.

— И да – продолжает он, — на Марсе я заразился раком. Его мы еще не победили. Освоение Аквилона было самым тяжелым, но самым счастливым моментом в моей жизни. Если бы не это… Возможно, тебя бы не было.

— Я не готова. Я не готова с тобой попрощаться. Не могу. Не хочу.

— Успокойся. Не собираюсь же я прямо сейчас умереть. Мне нужно сменить модуль, подожди, я скоро вернусь.

Выхожу на небо. Самое изумительное – гулять по облакам босиком. Никак не пойму, почему я не падаю вниз. Сколько не объясняли, все равно это выглядит чудом. Я считаю, нечто необъяснимое всегда должно существовать, даже если это на самом деле банально и элементарно, иногда так приятно себя обмануть и назвать это – чудом.

Мои белые ноги обволокли хлопья облаков. Тяжело передать, как это, когда идешь по небу. Это нечто безумно нежное, естественное.

Страшусь называть это раем, но если нет, — то это квинтэссенция красоты природы. Она пустила людей к себе, теперь и на небо. Моя кровь вырывается из меня, вальсирует с небом, растворяюсь, распадаюсь, задыхаюсь.

На крыльце я увидела дедушку. Он сделал легкий прыжок, я его механическое тело подняло его в воздух.

— Я никогда не привыкну к причудам этих механизмов.

Он молча сделал круг по небу, и приземлился передо мной и спросил:

ну что, пошли в дом?

Он умер на следующее утро в окружении своих близких. Все, кто были в эти дни на земле были рядом с ним. И я тоже. Он не был героем, его не знали тысячи людей. О нем не писали в учебниках, и не рассказывают на уроках в галактических школах. Он был обычным человеком.

Венгловский Владимир 244: Чижик-пыжик – птичка певчая

Человек в скафандре космодесантника сидел возле самого Колодца. Увидев меня, он поднялся и шагнул навстречу. Голубые глаза светились радостью. Темная челка под пластиком шлема хулигански спадала на лоб.

— Сегодня у меня… прости, у нас, радость, — вместо приветствия с ходу сообщил он. — Смотри. И протянул мне на ладони записную книжку.

— Что это? — спросил я. — Неужели ее? «Записи Инги Одынец, Марс, 2056 год». Где нашел?! Откуда?! Неужели!.. Возвращается, да?

— Да! — воскликнул он. — Представляешь! Идут обратные волны. Всё возвращается. Мы… Я… Господи, я вычислю период волны. Всё будет хорошо. Это уже больше, чем слепая надежда. Ведь, правда, да? — заглянул он мне в глаза.

На скафандре космодесантника сидела маленькая птичка. Я погладил своего, точно такого же Чижика-пыжика, уцепившегося клейкими коготками за гермоткань на груди. Всё будет хорошо.

***

— Защищайся, подлый сарацин!

— От сарацина и слышу! Тоже мне, крестоносец нашелся! Ах, ты так! Получай!

Удары затупленных мечей эхом отражались от стен спортзала. Ничто так не помогает вновь привыкнуть к земной силе тяжести, как фехтование. Олег рубанул сплеча. Я едва успел отразить выпад. «Бам-м-м!»

На мгновение мечи замерли. Олег вытянул руки, целясь острием в голову. Клинки скользнули друг по другу, и я успел поднять рукоять, отбивая лезвие гардой.

— Ха! — Олег быстрым движением высвободил меч и, рискуя и открываясь, провел колющий выпад в живот.

Нет уж, это тебе не легкая шпага. Да и ты больше привык к невесомости и силовому экзоскелету, чем к земной гравитации. Ты очень медленный…

Я отбил его меч в сторону, шагнул вперед и толкнул Олега плечом. Мой друг с грохотом повалился на пол, выпуская меч из рук. И слабый…

— Так нечестно! — завопил Олег.

— Проклятый язычник, бой не бывает нечестным! Проси пощады, комсомолец! Мой меч уперся в его решетчатую маску.

— Пощады, Макс! — смеясь, попросил мой друг, поднимая ладонь вверх. Я протянул руку и помог Олегу подняться.

— Уф-ф-ф, — сказал он, снимая маску и вытирая пот со лба, — хорошо ты меня сегодня погонял. Ничего, недельку-другую, и мы сравняем счет.

— Олег, — тихо произнес я, — у меня нет этой недельки. Я возвращаюсь через пять дней на «Альтаире».

— Ты же только что прилетел… Эх… Значит, на Выборы и обратно, да? Вот как? Совсем одичаешь на своем Марсе, Одынец. С таким успехом мог бы и вообще не возвращаться. Там, у себя, и проголосовать, а с родителями только по визио общаться, не вылезая из-под купола. Домосед, блин. Марсианин. «Они были смуглыми и золотоглазыми». Я промолчал.

— Макс, — вдруг сказал Олег, положив руку мне на плечо, — я же не просто так пришел, ты знаешь. Ты нужен мне там, среди астероидов. Людей не хватает. Ты же тоже комсомолец, Максим. Олег протянул значок.

— Это твое, Макс.

На фоне красного костра золотыми буквами блестела надпись: «Максим Одынец». Далее, под перекрещенными старинными ракетами, было дописано: «СССР. КОсмический Межпланетный СОюз МОЛодежи». Я поднял руку и взял значок. На ладонь Олега упала капля крови.

— Макс, ты чего? Я что, тебя задел? Я не хотел… Или? Что, до сих пор кровоточит?

— Иногда, Олег. Очень редко. Наверное, на непогоду.

Я сжал значок и сунул в карман. Когда-то, пять лет назад, он блестел на моем скафандре.

***

— Волнуешься? — спросил я.

— Опасаюсь, — ответил Олег Соловьев, командир Первой Марсианской ячейки космодесантников. — Знаешь, нутром понимаю, что всё рассчитано, взвешено и даже разложено по полкам, но такой, чисто животный страх имеется. Помнишь, нам рассказывали, как на первых испытаниях атомной бомбы ученые боялись цепной реакции термоядерного синтеза азота в атмосфере? Понимали же, что не должно рвануть, а всё равно поджилки тряслись.

— Да уж…

— Думаешь, что сейчас страх изменился?

— Нет, — сказал я.

Мы боялись всего. Боялись террористов и непредвиденных стихийных бедствий. Опасались ошибки в расчетах и отказа техники. Работа у нас была такая – бояться. Потому что настоящий космодесантник может себе это позволить. Он должен выполнить задание и живым вернуться на базу.

До начала международной операции «Возрождение» оставались тревожные десять минут.

В двухстах километрах от лагеря наблюдателей заложены термоядерные заряды, взрыв которых растопит вечную мерзлоту на полюсе и выбросит в атмосферу миллионы кубометров пыли и углекислого газа, вызвав парниковый эффект. Сейчас мы живем лишь в городах под куполами. Нет, скорее, существуем, боремся с планетой. Но вскоре (если всё, конечно, пройдет успешно, тьфу-тьфу-тьфу, жаль, здесь нет дерева, чтобы постучать) Марс изменится. Установится пригодная для жизни температура, заработают кислородные установки. А пока… Пока мы должны ждать и волноваться.

— Как там Инга? — неожиданно спросил Олег. — Ребенка не планируете?

— Гм-м, — опешил я. — Я у нее еще не спрашивал.

— А ты спроси-спроси. Торопись жить, Макс.

— Ребята, что-то у вас настроение подавленное, — сказал из кабины Бореслав. — А ну, бросьте упадничество! Мы, понимаете ли, присутствуем при эпохальном событии – улавливаете, нет? А они хандрят.

— Никто не хандрит, Славик, — тихо, как и обычно, произнес Мишка Фоменко.

На его скафандре возле значка комсомольца красовалась бриллиантовая роза – булавка для галстука. Только еще самого галстука поверх скафандра не хватало. И не признается никак, чей подарок. Ничего, надеюсь, на свадьбе погуляем всей ячейкой.

У каждого из нас есть свой талисман, так, детская прихоть. Лично у меня к скафандру прицеплена маленькая смешная птичка – не поймешь кто, то ли синица, то ли чижик. Точно такая же – у Инги. Если погладить моего Чижика-пыжика, то он выдаст звонкую трель, а его сестра-близнец, если будет недалеко, в пределах километра, ответит такой же мелодией. Это значит: «я думаю о тебе, помню и люблю». Мы с Ингой подарили друг другу чижиков еще до свадьбы.

— Чувствуете? — поднял Мишка вверх указательный палец. — Вот сейчас… Ну?.. Лед слегка вздрогнул.

«Ф-ш-ш!», — вырвался на поверхность в пятидесяти метрах от нас гелиевый гейзер. Это Крошка. Так мы их назвали за неделю дежурства – Крошка и Великан. Как Крошка пары выпустит, так спустя десять минут из-под соседнего огромного тороса Великан бить начинает. Здоровенный такой гейзерище. Прямо, как главный фонтан в Петродворце. Да и глыба льда на льва похожа, только Самсона не хватает. Непостоянно гейзеры бьют. Бывает, что все двадцать часов молчат, а потом сутки напролет один за другим газы выпускают. Но – строго в порядке очередности. Великан Крошку всегда вперед пропускает.

— О! А вот и праздничный салют! — воскликнул неунывающий Славик. Главное что? Места гейзеров отмечать и обходить стороной. Работа у нас такая – бояться.

Я вывел данные с датчиков – просто так, от нечего делать. На экране шлема высветились цифры. Температура «за бортом» скафандра – минус сто сорок пять. Солнечный ветер – в пределах нормы. Конечно, не общечеловеческой земной нормы, а для экстремалов-космодесантников – в самый раз. Что-то Солнце решило нас пощадить в эти дни. Не к добру.

Ого! Пульс – сто двадцать ударов. Волнуешься ты, Максим Одынец, ой, как волнуешься. Потеешь, словно поросенок, очиститель не справляется. Прямо, как в древнем скафандре, в котором нас на учебной практике гоняли. Кислородом скафандр для компенсации давления был накачан – руку согнуть, и то проблема. А старики когда-то еще и работали в таких условиях. Это мы сейчас разбалованы – каждый скафандр снабжен внешним экзоскелетом класса «Геркулес» – одно удовольствие в таком передвигаться. Хотя стоимость его, конечно… О-го-го! Я как-то раз случайно в смету заглянул. Лучше не знать. Ничего, советская Космодесантная служба хорошо финансируется. Да и зарубежные неплохо. Все силы на освоение космоса брошены. Вон – неподалеку лагерь американских наблюдателей, полосатый флаг над временным куполом развернут. Тоже волнуются, небось. Восемь минут до детонации.

Нас в команде наблюдателей десять человек, включая ученых и космодесантников. Ощетинился антеннами научный вездеход, похожий на толстого неповоротливого майского жука. Сухие льдинки, поднимаемые вихрями, стучат о защитную броню. Замер десантный бот, Бореслав так и не выбрался из кабины. Вот уж, воистину механик-водитель. Что на Земле, что на Марсе, такому дай только до техники добраться, и человеку больше ничего для счастья не надо. Над нами – красный восход с голубыми разводами вокруг солнца. Не можем мы сейчас под куполом сидеть. Не хочется.

— Так будем разворачивать или нет? — Я постучал об упакованный, словно парашют, переносной купол.

— Ну, ты даешь, Макс! — удивился Олег. — За столько часов не развернули, а тут перед детонацией тебя пробило. Марш в кабину со своими идеями! Хватит нервничать! Всё будет нормально. Подумаешь, хотелось, как лучше. Думал, народ делом занять. В кабину я не пошел – дождался часа «икс», стоя на марсианском льду. Затих Крошка. Марс словно замер в ожидании. А потом…

Сначала далеким огненным восходом вспух горизонт, разорвав небо кровавыми сполохами. Вздрогнула поверхность. Разлетелись ледяными стайками пугливые вихорки.

— Понеслось!

— Сработало!

А вслед за этим я почувствовал новый едва слышный толчок. Слабый-слабый. Как от Крошки. Вслед за толчком – тихий треск, врезавшийся в память навсегда. Это треснул ледяной покров под моими ногами.

— Макс!

Первая жидкая вода Марса. Маленьким гейзером она вылетела из-подо льда и, мгновенно замерзая, впилась в руку острыми жгучими стрелами.

— Черт возьми! Экран вспыхнул красным тревожным огнем. «Повреждение скафандра. Разгерметизация». Жгуты перетянули руку выше локтя.

Я до сих пор не знаю, где закралась ошибка. Наверное, это была та самая непредвиденная тектоническая цепная реакция под поверхностью вечной мерзлоты. По ледяной шапке пробежали трещины. Разогретая вода под огромным давлением вырвалась на свободу.

Мишка погиб на моих глазах. Сначала он провалился в лед по колено, а потом сотни холодных игл пробили скафандр, превратив космодесантника в замершую ледяную статую.

Научный бот почти мгновенно скрылся в трещине, я даже не сразу заметил его пропажу. Наверное, это произошло одновременно с гибелью Мишки. Вскрик по системе связи, скрежет – и ученые, все шестеро, вдруг разом замолчали. И наступила тишина.

Правой рукой я обломал ледяной сталагмит, пробивший левую руку. Лед был окрашен каплями замерзшей крови. Проклятая… Планета…

— Макс! Спасай Славика. Бот вмерз!

— Вижу! Секунда замешательства. Это больше, чем я мог себе позволить.

— Ребята, уходите!

— Макс, ты как? Ломай дверь.

Лед под ботом трещал. Замерший гейзер заморозил кабину, перекрыв доступ к люку и аварийному выходу. Мы крошили лед пальцами, рвали на куски, чувствуя, как бот проваливается вместе с нами вниз, в ледяную бездну. С той стороны Славик пытался пробить бронированное стекло.

— Уходите, прочь!

— Макс, не спасем! Наверное, я плакал от отчаянья и боли.

Поверхность Марса вокруг нас шевелилась. Вода взмывала вверх и застывала причудливыми фигурами, ледяная кромка проваливалась в пучину, чтобы вновь тут же вырваться на поверхность смертоносными потоками.

Я пытался удержать падающий бот и разжал ладонь в самый последний момент, когда, казалось, мой «Геркулес» сломается от непомерных нагрузок.

— Макс, давай, чего же ты! Олег, зацепившись за край пропасти, держал меня за руку.

Дальше я действовал, как на учениях – автоматически. Мы почти всегда тренировались парой – я и Олег. Победители соревнований, отличники комсомольской подготовки. На боль я не обращал внимания. Тем более, что руку уже не чувствовал. Мы лишь оттягивали свою гибель. Без бота не спастись. Проклятая планета! Вдруг я увидел на льду чернеющий свернутый купол.

— Берем, Олег! — Я кивнул на возвышающуюся глыбу льда в том месте, где должен был заработать гелиевый гейзер. Если повезет. Олег понял меня без слов. Мы схватили тюк и потащили к Великану.

— Разворачивай, быстрее! Мы развернули полимерный купол и вцепились в него с обеих сторон. Ждать… Ждать… Ну! Давай же, вырывайся на свободу!

Гелиевый гейзер ударил неожиданно. Купол начал судорожно, захлебываясь, наполняться легким газом.

— Держи, Макс! Давай! Еще немного!

— Черт, я не закрепился!

Лед скользил под ногами. Я активировал якоря – иглы вонзились в вечную мерзлоту, закрепив ступни. Рывок! Купол забился под руками, как пойманное марсианское чудовище.

— Есть, держу!

Купол распухал огромным пузырем, внутри которого, под прозрачным пластиком, ревел пытающийся вырваться на свободу гейзер.

Больше, еще больше… Давай же, быстрее! Расти, ну! Надо продержаться еще чуть-чуть.

«Крак!» – трещина пробежала под ногами. Правая нога лишилась опоры и повисла в воздухе вместе с куском льда.

— Давай! Герметизация! — закричал Олег.

— Готово!

Низ полусферы склеился, превратив купол в огромный шар. Мы, вместе с Олегом, одновременно убрали якоря. Шар рванул вверх, увлекая нас за собой в спасительную вышину. Льдина с правой ноги полетела вниз, где клокотал умирающий Великан, заливаемый бурлящим потоком.

Нас швыряло из стороны в сторону небесным ураганом. Нас рвало на куски. Но мы выдержали. Выжили. Двое из всех наблюдателей. Мы дождались спасателей.

Вот только левая рука, которую восстановили наши медики, за что им большое спасибо, не заживает до конца. Время от времени на ней вновь открываются и кровоточат старые раны. Как память о начале терраформации Марса. Кто-то шутит, что это мои стигматы.

*** Мы вышли из раздевалки.

— О! Тебя ждут, — улыбнулся Олег. — Привет, Светлана! — помахал он рукой сидящей в кресле девушке. — Пока-пока, не буду мешать. Макс, мое предложение остается в силе, и я еще вернусь к нашему разговору. Ты думай.

Я остановился около кресла. Света поднялась навстречу, на ее лице играла робкая улыбка.

— Здравствуй, Максим.

— Здравствуй, Света. — Я сел рядом. — Как ты? На пятом курсе?

— Уже закончила. Сейчас на практике. А ты?..

— Всё по-старому. Как обычно. Светины пальцы незаметно прикоснулись к моим.

— А Инга… Без новостей, да?

Теплая ладонь полностью легла на мою. По спине неожиданно побежали мурашки.

— Да, — коротко ответил я. — Без новостей. Ты же знаешь, что ничего нового.

— Всё еще ждешь?

Ее ладонь начала подниматься выше по моей руке. На Свете сегодня было красное платье – легкое и красивое, облегающее стройную девичью фигуру. Как они с Ингой, все-таки, похожи друг на друга.

— Да, Света, жду. Твоя сестра вернется. Я отстранил девушку от себя.

— Я обязательно дождусь. И ты тоже.

— Дурак, — прошептала мне вслед Света, пряча лицо в ладонях. — Дурак.

На нас обращали внимание, но я шел, не оглядываясь. Черт, черт, черт! Что в ее глазах – любовь, влюбленность, желание? Почему так часто младшие сестры влюбляются в женихов старших?

«Представляешь, — смеясь, говорила Инга, — Птенчик поступила в Космический. Надо же, не ты один будешь у нас космонавтом». Знаю я, за кем вслед она пошла учиться, кому и что хотела доказать. Черт возьми, Инга, как мне плохо без тебя!

Я дернул на себя запертую дверь, едва не вырвав ручку. Родители еще не вернулись домой.

«Сегодня был зачитан отчет депутата Марсианской Советской республики Константина Рогозина, — негромко вещало радио. — С отчетом можно ознакомиться на сайте Выборов. Уровень поддержки населения пятьдесят пять процентов».

Я прислонился к стене и погладил сидящую на кармане птицу. Мой Чижик-пыжик неопределенной породы выдал мелодичную трель, напоминающую известный мотив: «Чижик-пыжик, где ты был?»

— Он на Марсе водку пил, — усмехнулся я в ответ.

Не пью я водки, ни на Марсе, ни на Земле. Пьющий спасатель – гиблое дело. От меня ведь жизнь других зависит. Пусть кто-то шутит, что спасатель на Марсе – это «старший куда пошлют», но, если надо залатать пробитый метеором купол или найти пропавших во время бури геологов, кто пойдет? Я. Это моя работа. Почти такая же опасная, как и у космодесантника. Я тяжело вздохнул. Всё, незачем ворошить прошлое. Что сделано, то сделано.

Не вернусь. Не хочу. Пусть они сами исследуют свой Пояс астероидов, высаживаются на Титан и совершают подвиги. Не-хо-чу! Отпустило. Совсем чуть-чуть, но на душе стало легче. Чижик-пыжик закончил свое пение. Ответом была лишь тишина.

В последний раз я видел Ингу перед началом операции «Возрождение», пять лет назад.

***

Наш купол, тогда еще первый из пятерки, которую впоследствии торжественно назовут Марсианской ССР, находился в Долине Маринера. Совсем недалеко – полчаса полета на одноместном боте, чернели в скальной породе таинственные Колодцы Фарсиды. То, что они таинственные, мне Инга уже все уши прожужжала. У нее, видите ли, датчики невозможное показывают, а то и вовсе в Колодцах пропадают. Темпоральное сжатие, возможное искусственное происхождение и прочее «черт-те что и сбоку бантик».

Моя Инга. Геолог, метеоролог, эколог и вообще – чуть ли не главный специалист по Марсу. Вон ее временный купол, неподалеку от самого глубокого Колодца.

Я погладил Чижика-пыжика. Инга, склонившаяся над Колодцем, распрямилась и помахала в ответ рукой.

— Привет, десантник, — сказала она по связи.

— Привет, профессор, — улыбнулся я в ответ.

А потом были термоядерные взрывы и Марс, показавший свой истинный характер. Основной купол устоял, а от лагеря моей жены не осталось и следа. Ни разлома в горной породе, ни следов повреждений – ни-че-го! Пусто. Как и не было.

Потом область вокруг Колодцев объявили карантинной зоной. Исследования, после пропажи еще одного геолога, приостановлены. Доступ закрыт. Говорят, временная аномалия. Сжатое в Колодцах время вырвалось на свободу, и теперь его колебания изменяют реальность. После коллапса часть каменного пласта возле Колодца помолодела на десять тысяч лет. Получается, что Инга попала во временную аномалию? Но ответа на этот вопрос не может дать никто.

***

— Здорово, герой! — обнял меня вернувшийся отец. — Всё никак не привыкну, что ты дома. А то, знаешь, мы с матерью одни да одни. Эх… И внуков нет, — он махнул рукой. — Извини, что рану тереблю. Знаешь, — добавил он тут же, — а Света очень часто заходит. Про тебя спрашивает.

— А мама где? — перевел я тему разговора.

— Забежала в магазин за мукой. Сама, говорит, для сына пирог испеку, без всяких синтезаторов. Уверен, что задержится. Сейчас местные магазинные кумушки про свои проблемы рассказывать начнут. Сами-то жаловаться не хотят, а мать и рада стараться. Активистка… Вечный борец за правое дело. Чуть что – строчит сообщения на правительственный сайт…

— Это же ты у нас активист-депутат, — усмехнулся я.

— Не-е-т, — замотал головой отец. — Нетушки. Я не активист, я – хозяйственник.

— Ага, — сказал я. — То-то я смотрю, что ты уже второй год, как депутат от своего завода. Значит, отчитывался. Значит – поддержали.

— А-а-а… — снова махнул рукой отец. — Ну, поддержали.

— Видел я, как поддержали, семьдесят семь процентов доверия. Выше, чем у Президента.

— Есть такое дело, — расплылся отец в улыбке.

— А на нынешних Выборах, как у тебя дела?

— А-а-а…

— Давай рассказывай, нечего руками размахивать. Хозяйственник. Тут раздался звонок в дверь. На пороге появилась мама.

Спустя полчаса я сидел в кресле, слушал родителей и наслаждался семейным уютом. Но я всё равно скоро вернусь на Марс.

***

Сегодня он меня не поприветствовал. Человек в скафандре космодесантника склонился над Колодцем и задумчиво смотрел в темную глубину. Я молча остановился рядом.

— Ты знаешь, нет никакой закономерности. — Он поднял на меня усталый взгляд. В черных волосах уже начала пробиваться седина. — Или я просто не могу ее вычислить. Нет связи между теми, что ушли, и теми, что вернулись.

Человек показал на груду камней, лежащих невдалеке. На каждый камень краской был нанесен порядковый номер.

— Но вернулись – и это главное. Некоторые… Сначала двадцатый, потом тридцать второй, сорок первый и семидесятый. А последним появился четвертый. Бросал я ТУДА каждый день по одному камню. Нет периода. Он случайный. Хаотичный.

Собеседник схватил меня за скафандр, случайно задев Чижика-пыжика, отозвавшегося привычной мелодией. «Чижик-пыжик, где ты был?» Космодесантник обхватил ладонью птицу на своей груди.

— Мы ведь дождемся, правда? — спросил он у меня.

***

Рейс «Земля – Марс» на корабле Альтаир с красной звездой на борту так называется только для вида. Космические корабли никогда не приземляются ни на Марс, ни на Землю. Это экономически не выгодно – чересчур много топлива потребуют такие взлет и посадка. Достаточно стартовать с орбиты и приземлиться на Фобосе. А между спутником и Марсом циркулируют взлетные ступени. Хотели вначале космический лифт построить, но идея протянуть металлическую нить между поверхностью и орбитой провалилась еще на стадии проекта. А вот ступень – маленькая, легкая, грузоподъемная, поглощающая минимум топлива – то, что надо.

В самом начале освоения Марса тяжелые ионные буксиры доставили на поверхность планеты жилые и инженерные отсеки. Высадились первые поселенцы, возвели защитный купол. Сейчас уже и топливо сами производим, путем электролиза воды из оставшейся вечной мерзлоты, добываем жидкий кислород и водород.

В общем, как домой возвращаюсь. Всё привычно и освоено. Терраформация идет своим чередом. Только Инги нет рядом со мной.

Едва вернувшись в Первый купол, я заправил положенный мне по должности бот и выехал к Колодцу. Если проложить путь по глубокой впадине за холмом, то можно легко миновать пост охраны. Я-то знаю секреты! Хотя пост скорее всего пустует. Спасатели, они же и дежурные, часто бывают на вызовах.

Но сейчас меня ждали. Человек в темном скафандре просигналил мне фонарем. Я остановил бот и вышел.

— Привет, Макс, — сказал Игорь, пожав мне руку. — Уже вернулся?

— Да, как видишь, — ответил я. — Не успел тебе еще доложить.

— Ничего, еще доложишь, — улыбнулся Игорь Андреев, начальник моей ячейки спасателей. — Успеется. Мы помолчали.

— Всё равно всё по-старому. Затишье. К Колодцу идешь?

— А что, не пустишь? — с вызовом спросил я.

— Пущу, — тихо сказал Игорь. — Никто из наших не станет тебе мешать. Не думай, что твои ежедневные вылазки для нас секрет.

— Спасибо, — сказал я.

— Не за что, — снова улыбнулся Игорь.

— Я пойду?

— Иди. Только…

— Что «только»?

— Ты осторожнее, Макс, — сказал Игорь. — Всё-таки временная аномалия. Шут ее знает, как себя может повести. Я не хочу лишиться ценного сотрудника. Говорят… Да что там «говорят», я ведь и сам иногда видел, что ты там бываешь не один. Твой собеседник точь-в-точь на тебя похож. Я развернулся и направился к боту.

— Макс!

— Что? Я обернулся.

— Правда, что возле Колодца можно встретить самого себя?

— А шут его знает, — улыбнулся я в ответ.

***

В этот раз он был без шлема. Ветер теребил совершенно седые волосы. Вокруг Колодца пробивалась зеленая трава, и неуверенно цвели первые одуванчики. От цветка к цветку перелетала бабочка с желтыми крыльями.

— Ждешь? — спросил я.

— Жду, — ответил старик.

— Значит, всё бесполезно?

— Почему же, — медленно сказал он. — Во всём всегда может быть свой смысл. Я не дождался. — Он погладил своего Чижика-пыжика. — Но ты – не я.

— Ты – не я, — повторил я и снял шлем, впервые вдохнув воздух Марса. Ветер будущего пах свободой и теплым медом.

— Смотри, — сказал мой собеседник, доставая из-за пазухи пищащий комочек.

— Что это? — удивился я.

— Это Номер Один. Он вернулся.

На меня уставились перепуганные глаза-бусинки серого мышонка с написанным на боку номером.

*** Игорь долго провожал меня взглядом.

Как давно я не был возле Колодца, казалось, что прошла целая вечность. Меня больше никто не ждал. Ветер носил сухую красную пыль, и безразличное солнце освещало пока еще мертвую планету. Но я видел будущее. Я знаю. И верю.

«Всё будет хорошо», — словно заклинание произнес я, погладил Чижика-пыжика и посмотрел на свой город. Отсюда была видна вершина купола. На длинной мачте развевалось далекое красное знамя.

А Чижик-пыжик пел. В его незатейливой песне были радость и печаль, большие горести и маленькие победы нового мира. И когда он закончил, то совсем рядом, буквально за моей спиной… Стоит только оглянуться – и дотронешься… Я услышал такую же тихую ответную мелодию. И обернулся.

Sибирский 241: Незапланированная встреча

1

Найдя, наконец, нужный ему 3-й «A» класс, Федор Михайлович тихонько приоткрыл дверь и заглянул. Дети, словно сговорившись, повскакивали с мест и хором прокричали «Здравствуйте, Федор Михайлович!», в задних рядах кто-то прыснул. Слегка теряясь и боязливо косясь на детей, он торопливо вошел и сел на стул, обхватив перед собой шляпу.

В классе был включен его любимый когнито-фон: тонкий аромат талой лесной земли и согретых апрельским солнцем деревьев сочетался с приглушенным щебетом птиц, угадывался далекий сосредоточенный соловей.

Дети как по команде вдруг притихли – в классе бесшумно появилась учительница. Признаться, учителей он и сам слегка побаивался, все потому, что часто не мог понять их разговоров о совершенно неведомых материях – не то технике, не то лингвистике. К тому же, все они, даже женщины, были куда выше него ростом. И казалось невозможным то, что он ни разу не видел их в злости или раздражении, уж у него было время понаблюдать. Да, и самое главное, к чему он, впрочем, невероятным образом привык: они зачастую не ходили, а буквально парили в воздухе, некоторые так довольно высоко, и, что еще поразительней, по собственному желанию исчезали в одном месте и появлялись совершенно в другом!

Федор Михайлович Достоевский стал забывать, что когда-то страна называлась «империей», он давно привык к «Союзу республик», «СССР». Так же привычен был и этот обыкновенный, но все такой же волнительный, как тот первый, в марте 2052-го, урок философии в цикле «Миссия страны».

Как и тогда, дети задавали трудные вопросы. Когда-то он и предположить не мог, что в восемь лет можно с такой ясностью рассуждать об экодемографии или социальной метаэтике, когда-то он и сам таких слов не знал. Этим детям не надо искать национальную идею, размышлял Достоевский, они уже живут ею во всем ее многообразии.

— Федор Михайлович, я вот хотела поинтересоваться, что вы думаете о результатах первой экспедиции «Гагарина» к системе проксима Центавра? — мягкий голос учительницы прервал его мысли.

— Что? Да-да, конечно… С этой, как ее, сверхдальнофокусной телепортацией? А-а, простите, как вас по батюшке?

— Ингрид, просто Ингрид, для нас как-то привычнее без отчества, — она смущенно улыбнулась.

— Ах, да, конечно! — рассмеялся Достоевский, хлопнув себя по колену. — Я и забыл, что мы в Копенгагене.

— Ну что вы, не извиняйтесь, нам самим непросто привыкнуть, ведь русский не так давно стал общемировым, а Датская республика всего-то лишь три года как в Союзе.

Достоевский невольно залюбовался ее неуловимо родными черточками вокруг белозубой улыбки.

— Федор Михайлович, так что же вы думаете? — Ингрид вздохнула, напомнив свой вопрос, и бросила рассеянный взгляд в окно.

— Это очень, очень интересно, — он пытался что-то придумать. — Право, не знаю, как мне толковать вещи, о которых говорили «гагаринцы»…

Прозрачная карточка «холопад» в ее руке засветилась и выплеснула в воздух перед ними почти осязаемые ниточки текста, а рядом – миниатюрных, неправдоподобно живых, идущих по воздуху и жестикулирующих людей. Достоевский всегда поражался такой технике, а когда он, как будто мимоходом, спросил у одного их старшеклассников, как же такое происходит, тот не без лукавства ответил, что гораздо интересней всяких там учебных «лохопадов» то, что «уважаемый классик» сам про них думает.

— Думаю, надо объявить всесоюзное голосование и проработать все версии того, что делать с этим материалом, — сообразил он, наконец.

— Конечно, Федор Михайлович, это само собой. Все проголосуют – кто тайно, кто голографически, все подсчитают и валидируют. Понимаете, в чем дело… мы не уверены, что все здесь понимаем, любая ошибка может стать роковой. Еще так мало людей видят в глобальной перспективе, — эта мысль была ему созвучна, он бросил на нее заинтересованный взгляд.

— Вот скажите, — продолжала Ингрид, — если вокруг вас миллионы голосуют «за», можете ли вы проголосовать «против»? И сможете ли вы защитить свое решение перед этими миллионами, да и перед собой тоже? Масса ведь имеет чудовищную эмоциональную м-мм, как это у перфекторов…

— Индукцию?

— Точно.

Достоевский задумчиво обвел взглядом детей и продолжил:

— Люди часто заблуждаются, но если они будут доверять правде не только в себе, но и в других, то найдут верное решение.

— Интересно, — Ингрид изучающее посмотрела на него, встряхнула холопад и его миниреальность мгновенно растворилась в воздухе.

— Пожалуйста, давайте обсудим это еще с одним человеком, это совсем недолго, — немного колеблясь, произнесла она, протянув ему ладонь. — Не бойтесь, возьмите мою руку.

Достоевский неуверенно протянул ей ладонь. Ингрид положида холопад на стол и сделала какие-то быстрые движения пальцами над ним, и через мгновение в воздухе возникла маленькая кнопка, а под ногами Ингрид образовалась небольшая круглая площадка, на которую она, не глядя, шагнула.

— Вы можете не вставать, просто скажите, когда будете готовы, хорошо?

— Поговорить я всегда готов, но почему, вообще, мне надо готовиться?

— Значит, готовы! — Ингрид напряженно хихикнула. — Дети, урок окончен!

С этими словами она нажала на висящую в воздухе кнопку и в ту же секунду они исчезли.

name=t187>

2

..И появились в белом зале с колоннами из красного и золотого, тянувшимися вдоль необъятной прозрачной круглой стены, открывавшей захватывающий вид на город: где-то в небе парили влюбленные парочки, длинные грузовые составы вдалеке взмывали и проносились через всю панораму с огромной скоростью. И внизу, и высоко наверху то и дело, как блестки, вспыхивали тысячи телепорталов. Слева простирался величественный вид на выставку достижений СССР с историческими и новыми аэропавильонами, многоуровневым фонтаном «Дружба народов», возвышающимся посредине. Даже здесь ощущалось, как десятки тонн воды подбрасываются и низвергаются, разлетаясь на ветру на мириады искрящихся в солнце капель в трехсотметровой высоте. Над историческим колесом обозрения был вход в огромную, с двадцатиэтажный дом, полую каплю воды, внутри которой разместился аквапарк с переменной гравитацией, он помнил, как говорили о нем с круглыми от восторга глазами школьники.

— Здравствуйте, Федор Михайлович! — спокойный голос прервал его мечтательность. — Как вам столица?

Достоевский оглянулся и увидел молодцеватого и загорелого, хотя и совершенно седого человека лет тридцати пяти. В усталом и доброжелательном его взгляде угадывался привычный груз ответственности – за результат работы, за людей, да и вообще, за судьбы огромной страны, которые зависят от его решений. Это был один из социальных перфекторов Союза.

— Золотников моя фамилия, Сергей Михалыч. Тезка ваш, получается, по батюшке, — он рассмеялся и, подойдя к Достоевскому, по-военному вытянул внушительную жилистую ладонь. Тот, невольно почувствовав симпатию к этому человеку, с удовольствием ее потряс.

— Я и подумать не мог, как все может преобразиться. И я не про город, не про чудо-технику вашу и прочую мудреную науку, — Достоевский взмахнул ладонью, призывая выслушать. — а про то, как разительно может измениться общество, что люди, наконец, перестали думать только о деньгах и о том, как прокормить детей, чтобы те опять-таки думали о деньгах и были бы «конкурентоспособны». Слова-то, слова какие: «рынок труда», людская «конкурентоспособность» – страшно, когда это везде и во всем. Но жили. Жили же христиане при Нероне, и ацтеки в своей людоедской стране как-то выживали. Раньше как: если не война, то чума или голод, с другого бока посмотреть – тирания или разврат плюс эта, как ее, толерантность. Но человек любое ярмо вытянет, если надежда есть. Так вот она тогда и пропала! А ежели нет ее, тогда зачем геройствовать и что-то защищать, зачем куском хлеба делиться, зачем детей растить? Зачем Христос и зачем Воскресение? Мне лет пять назад кто-то из учителей рассказывал, как один заокеанский мудрец Фукуяма в тридцатилетнюю смуту после первого Союза писал, что все, еще чуть-чуть и – «конец Истории». Понимаете? Клеймо «деньги-товар-деньги», которое ставилось тогда на все и всех, мол, будет навечно! Ан нет! Россия всем показала! — он кинулся к прозрачной стене и торжествующе потряс ладонью, показав на сверкающий на солнце янтарным и лазоревым полупрозрачный храм, парящий под облаками. — Все те, кто когда-то презрительно морщил нос на нашу с вами «немытую» Россию, нынче жаждут влиться в Союз! Помните, как ликовали датчане, — он бросил взгляд на Ингрид, все это время восторженно изучавшую вид Москвы за окном, — когда их страна вошла в СССР?

— Это так, Федор Михайлович, — Золотников задумчиво улыбнулся в усы. — И дальше будем расти. Но давайте присядем, дорогой мой, — он указал на диван. — Расскажу наконец, зачем вас искал.

Он немного помедлил, глядя вдаль и постукивая кончиками пальцев по спинке дивана, затем продолжил:

— Понимаете, вопрос важнее, чем Фукуяма и даже наш, по мере возможностей, «просвещенный» социализм. Вопрос о перспективе человечества в целом.

— То есть как?

— Именно так. Понимаете, те существа, которые встретили «Гагарина» на орбите проксимы Центавра – у нас с ними не получился диалог. Конечно, это первая разумная раса, с которой контактируют люди, но их разум не похож на наш. Мы это поняли, как только их голоса зазвучали у капитана в голове, хотя они…они предпочитают изъясняться не словами, а какими-то образами, некоторые из которых – как чьи-то страшные воспоминания…

Золотников вытащил из нагрудного кармана карточку-холопад, из которого мгновенно материализовались и застыли в воздухе маленькие космонавты, а рядом – некое существо со смутными очертаниями, от которого волнами шел яркий переливчатый свет. Длинные световые отростки, выходящие по обе стороны «тела» как кольца или щупальца, колыхались в воздухе, протягиваясь к космонавтам, от чего те боязливо пятились.

Достоевский с восхищением и опаской смотрел на такое реальное существо, но вдруг, нахмурившись, сердито произнес:

— Но помилуйте, зачем же вам я? Я первый раз вижу нечто подобное, к тому же я несовременен, одни плесневелые архаизмы в голове. Даже не представляю, что я могу вам посоветовать?

— Нет, дорогой мой Федор Михайлович, я не прошу у вас совета, я прошу вас о встрече с ними.

Немой вопрос повис в глазах побелевшего вдруг Достоевского.

— К-как вы сказали? Встреча…м-мне?

— Да, и это, конечно же, обсуждалось на закрытом чрезвычайном заседании Верховного Совета, кроме того, мы обсуждали это в ООН.

— Вот те на-а, — протянул Достоевский. — а мое согласие? Это тоже обсуждалось?

Федор Михайлович покраснел и стал нервно мять край шляпы.

— Да, обсуждались и варианты в случае вашего отказа, но они ведь не имеют отношения к нашему с вами делу? Поверьте, вы – наша верная надежда.

— Но почему, в конце концов, я?! — он вскричал, вскакивая с дивана. — Я даже не человек в прямом смысле, а всего-то… как это называется… «самообучающаяся эмоционально-ментальная электронно-генетическая суперпроекция!», — с трудом, по памяти вспоминая мудреные слова не своего века, он повторил подслушанную им когда-то учительскую абракадабру. Мне и горько, и унизительно говорить вам о том, что вы куда лучше меня знаете, что на самом деле я давно мертв! Я решительно не могу взять в толк, как я могу говорить с ЭТИМИ от лица человечества, ежели сам я – не человек!

— Не кипятитесь так, дорогой вы наш человек! — Золотников со значением произнес последнее слово, — вы дороги нам, и всегда будете дороги именно как человек, мыслитель, пророк, если хотите.

Поколебавшись, он продолжил:

— Раз уже вы знаете о том, что мы воссоздали вас в том образе и подобии, которое любим уже вторую сотню лет, с провидческим вашим умом и широтой сердца, вы поймете, почему я обращаюсь к вам.

Достоевский стал прохаживаться из угла в угол, морща лоб и что-то бормоча, прошло с минуту, Золотников молча ждал. Наконец, Достоевский остановился, решительно подошел к нему и почти со злостью выпалил:

— Черт знает что творится, но будь по-вашему!

Золотников от неожиданности подскочил с дивана и обнял его.

— Дорогой вы мой, ну спасибо! Вы, может быть, не только страну, всю планету сейчас спасаете!

— Планету так планету, — как-то обреченно буркнул Достоевский. — Притомился я с вами, милейший Сергей Михалыч, выкладывайте уже.

— Ничего сложного. Ведь это инопланетяне – они не знают нас, мы не знаем их, но хотим узнать. Надеюсь, вреда они вам не сделают, и, если повезет, и в голову к вам не проберутся, она-то у вас с секретом, — он подмигнул Достоевскому.

— Хм, ну спасибо.

— Не сердитесь, я просто говорю о том, какие карты у нас, ну, то есть, у вас. Их-то карт мы не знаем, но свои знать обязаны!

— Продолжайте.

— Вы просто представьте, словно вы на уроке, а вместо детей – эти светящиеся щупальца, думаю, это будет в самый раз.

— Да, идея ваша гениальна, — язвительно протянул Достоевский, — что же дальше?

— Не знаю, только вы сможете сказать, я не могу предсказать ни их реакции, ни, к сожалению, исходов.

— И это все, вы в это верите?

Он подумал, что если он не человек, а создание рук человеческих, пусть даже с щепоткой из праха Достоевского, то у него не может быть свободы воли. И та же страшная мысль сковала его с невиданной раньше силой – что у него нет души.

Ежели я – их создание, то какая тут душа?! И если я, тех-но-логия, рукотворная «проекция» переживаю как живой, а, быть может и острее, чем иной живой, то, может, и в помине нет никакой души у человека? И бога, получается, тоже нет?

Ему стало трудно дышать, он расстегнул воротничок, по руке пробежала мимолетная рябь как бы с цветным песком, такое бывало и раньше, в минуты сильных переживаний.

— Ну что же, Федор Михайлович, — Достоевский нервно обернулся, пронзив Сергея Михалыча отчаянным взглядом, но тот не смутился, — мы можем отправить вас на встречу прямо сейчас.

— Валяйте! — Достоевский только махнул рукой.

— Ну, удачи вам! Помните о том, что я говорил – как с детьми! — он вынул свой холопад, направил его на классика и тот исчез, пытаясь что-то сказать в ответ.

И в ту же секунду завис точно в центре огромной сферы, медленно поворачивавшейся вокруг своей оси. Одна половина ее являла изнутри идеально гладкое зеркало, к другой же, прозрачной, по кругу, оставляя в середине окно размером с небольшой стадион, была пристыкована дюжина каких-то модулей, каждый величиной с двухэтажный дом. В космической черноте «окна» миллионами искр горели звезды. Достоевский не сразу понял масштаб сооружения, но, увидев широкий иллюминатор в одном из окаймлявших прозрачную полусферу модулей и горстку смотревших оттуда на него людей, он вскрикнул.

Люди в иллюминаторе зашевелились и быстро отошли от «окна». Он заметил, как в зале замелькали фигурки из холопадов, а через пару секунд на него буквально нахлынули спокойная уверенность наравне с легкой эйфорией.

Отстраненный женский голос, чем-то похожий на голос актрисы начала века Ренаты Литвиновой, начал обратный отсчет: «..пять…четыре..».

«Три…два…один…старт» – ровно и умиротворяющее разносилось в гигантском шаре. Прямо по середине «окна» на Федора Михайловича смотрела та самая альфа Центавра (а точнее – невидимая глазу проксима Центавра), о которой писали фантасты уже более ста лет. Подумать только, космонавты Союза и он будут первыми, кто впервые в истории человечества прикоснется к другой звезде.

Достоевский уловил какое-то движение, словно ветер, вокруг зеркальной части. Приглядевшись, он понял, что это что-то невероятно быстро крутится, превратившись в еле заметную дымку. Шар заполнился слабым фиолетовым свечением, и вдруг все стало абсолютно темно. Ни одного лучика, ни одного звука. Пошевелиться было невозможно, он чувствовал абсолютный покой твердеющего гелия, само время будто остановилось.

Он не знал, как долго длилось это совершенное ничто – годы или мгновения, но в то же время он, наконец, понял, что существует, пусть даже в этом нигде и никогда. И с этой мыслью Достоевский «отключился».

3

Федор Михайлович приоткрыл глаза, и перед ним распахнулся прозрачный купол с россыпью миллионов звезд вокруг заполнившего полнеба кроваво-красного шара. «Вот и проксима», — промелькнуло в голове. Понемногу придя в себя, он осмотрелся вокруг и тут же зажмурился, выставив перед собой ладони – он лежал на кресле в главном зале «Гагарина», а прямо перед ним покачивалось нечто светящееся, переливающееся насыщенными оттенками розового, голубого и зеленого.

У этого сгустка плазмы не было четких границ, лишь по бокам – словно волны или какие-то психоделические крылья, колыхались две то сворачивавшихся, то распускавшиеся «ветви».

Ничего не происходило, Достоевский опустил руки и приоткрыл глаза – существо покачивалось на том же самом месте.

— Здравствуйте! — от страха неожиданно громко выпалил Достоевский. Существо продолжало колыхаться и играть цветом, ничем не отреагировав.

На несколько секунд воздух в зале как будто вытеснило ощущаемое кожей напряжение.

— З-здравствуйте, меня зовут Федор Достоевский, я человек с ближайшей к вам звезды и пришел с миром, — выдавил он из себя без какой-либо надежды на понимание.

— Здравствуйте, Федор Михайлович! — существо откликнулось чистым юношеским голосом, идущим отовсюду сразу, отчего автор «Бесов» буквально подпрыгнул в кресле, а редкая шевелюра его заметно приподнялась.

— Д-да-да, что же в-вы раньше молчали? — заикаясь, прошептал классик.

— Я изучал вас.

— То есть как? Вы читали мои мысли?

— Мне это не нужно, ведь вы не совсем человек.

— Но позвольте, я..

— Я знаю, кто вы. Как вы перенесли телепорт, все в порядке? — в неизвестно откуда разносившемся голосе угадывалась, к его удивлению, забота.

Достоевский вспомнил то чувство, от которого он успокоился в небытии телепортации.

— Да… Я вдруг почувствовал, что я есть.

— Да, вы есть. Открою вам небольшой секрет: из всех суперпроекций сегодня на Земле вы – единственный, кто на самом деле есть.

Достоевский уже открыл рот, но существо сразу же озвучило ответ.

— У вас есть душа.

— То есть, у проекций других известных людей ее нет? — неожиданно для самого себя он перескочил на этот нелепый вопрос.

— То, для чего вы понадобились людям, требует души. Кроме того, Достоевский без души – это уже не Достоевский.

— Х-хорошо, — осторожно согласился Федор Михайлович, решив пока не трогать инопланетные представлении об этике и, тем более, не возражать.

— Для вас я хотел бы называться именем «Уриил».

— Э-э. Ведь это имя одного из архангелов?

— Вы правы, но не в этом суть. Я выбрал для встречи вас и…

— ВЫ?

— Я. Неважно, как, но именно вас я вызвал.

— Значит, вы внушили это перфекторам? Но для чего?

— Чтобы узнать о будущем людей.

— Простите, я не понимаю, какое это имеет значение, для этого нужен ученый, властитель или хотя бы… постойте, — он, кажется, понял.

— Все, правильно, нам был нужен учитель. Учитель, но не простой, а тот, кто знает людей настолько, насколько знаете его вы.

— Я – учитель?

— Не совсем, но вы знаете великое множество пока еще маленьких людей, в какой-то мере видите их будущее. Будущее вашей планеты.

— Д-да, что-то подобное мне приходило в голову.

— Не что-то, а Промысел. Двадцать лет назад академик Волков открыл генетическую суперпроекцию, а через 9 лет появились, или, точнее, возродились вы, так?

— Положим, что возродился.

— Но перед этим, в середине тридцатых в Союзе прошли первые опыты по телепортации материи. А теперь люди делают первые шаги в межзвездной телепортации. То, что между открытием Волкова, вами и телепортацией есть прямая связь, не относится напрямую к нашей теме, но можете поверить, эта связь бесспорна. Могу лишь сказать, что и это – Промысел.

Достоевский лишь изумленно смотрел на волны плазмы перед собой.

— Люди технически доказали, что они могут войти в галактическую эру.

— Очевидно, так, — Он немного пришел в себя.

— Но может ли галактическая эра принять человечество?

Достоевский подскочил от неожиданности.

— И-и, как же я вам скажу? Это же вам решать, а не нам.

— Конечно, решим это мы, но для этого мне нужно узнать кое-что от вас.

— Что же?

— Чего хотят дети?

— Ну, это сложно в двух словах сказать. Одни хотят стать космонавтами, покорять галактику, другие – гидроинженерами, бороться с затоплениями в Китайской республике, третьи – гравитационщиками или даже социальными перфекторами.

— Нет, я не это имел в виду. Чего они хотят в мире? Как они хотят жить?

— Конечно, при социализме, в Союзе. Ведь в нашей стране во главу угла поставлен не капитал, а человек, а государство только защищает равенство возможностей для всех, гарантирует образование и охрану здоровья.

— И не это. Кстати, у государства, которое защищает всех, велик соблазн взять этих всех под контроль, диктовать свою волю и подчинять. Вы же знаете, как это было у вас в прошлом веке?

— Вы имеете в виду построение коммунизма железной рукой? Этим люди уже переболели, и никто не станет голосовать за диктаторские законы, за цензуру, однобокое идеологическое образование, я не помню ни одного перфектора, который бы…

— Постойте, это лишь частный случай. И вы не знаете, в какие ловушки можно попасть, если мыслить только категориями социальных перфекторов.

— Люди, наконец, поняли, что такое свободный выбор.

— Да, но поняли ли они, какова ответственность при настоящей свободе? Я хотел бы вам кое-что показать, — здесь переливы плазмы стали пульсировать ослепительно белым и Достоевский зажмурился.

— Взгляните.

Достоевский открыл глаза, чтобы удивиться в очередной раз за этот день. Он стоял на холме в окружении причудливых доисторических папоротников, Уриил парил рядом. Ящеры всех видов и окраса – кто медленно, кто быстрее, сновали, перелетали, рыскали или медлительно топтались в низине перед ними.

— Этот тираннозавр свободен, так же как та пара птеродактилей, ну и те бронтозавры тоже. Понимаете, животные не знают несвободы, но они не ведают и ответственности. Эволюция, как говорят о земном биологическом Промысле люди, учит, что выживает наиболее приспособленный.

— Так же и люди, — задумчиво проронил Достоевский.

Вспышка – и они очутились на «Гагарине».

— Вот ключевой вопрос. ТАК ЖЕ, Федор Михайлович?

— Постойте…я понимаю. Нет, нет, не так же! Как же мы, как волки что ли? Homo homini lupus est?^[11] Тьфу!

— В этой галактике есть и другие, мы их называем «отверженные» расы, которые были бы рады ответу «Да».

— Нет!

— Но ведь это эволюция? А многие ли понимают то, что эволюция на Земле была инициирована лишь с одной целью – просеять и оценить все варианты, все ошибки и получить совершенный Образ для жизни на вашей бесценной планете? Что у эволюции была одна главная цель, эта цель – человечество, и что она давно уже достигнута? Могут ли ваши перфекторы осознать то, что соперничество, вражда, стяжательство, обман и эгоцентризм – это остатки той же самой животной эволюции, которую вы только что видели, что это атавизмы тернистого пути творения, с которыми вы тысячелетиями не можете расстаться? Это те хвосты и та шерсть, к которым человечество привыкло настолько, что считает это и по сей день нормой, а некоторые и сегодня продолжают говорить о человеке не более как о животном. Но настал день, когда вы вышли из колыбели своей звезды, потому вы должны осознать и ответить здесь и сейчас, суждено ли людям оставить их «хвосты и шерсть» в прошлом, или же вам суждено навсегда остаться на дозвездном уровне, — мягкий спокойный голос Уриила звучал в тишине «Гагарина» громоподобно.

Достоевский ошеломленно глядел на раскрывшиеся во всю длину зала «крылья» Уриила и лишь покачивал головой, осмысливая эти слова.

Он медленно остановил свой блуждающий взгляд на центре переливающейся плазмы и твердо заявил:

— Я верю. Верю в новых людей. Я не могу говорить за всех, но я видел души многих детей, и они защищены от этих «атавизмов».

Уриил молчал, и Достоевский снова ощутил пробегающую по телу рябь. Он терпеливо ждал.

— Вы говорите правду, что на самом деле знаете многих из этих новых людей, — спустя пару минут, которые тянулись для Достоевского много дольше, произнес Уриил.

— И что будет дальше?

— Дальше…Хорошо, я полагаю, мы пробно включим расу людей в кандидаты Межгалактической Лиги Разумных Жизнеформ, при этом координирующим государством от Земли может стать только Союз Свободных Социалистических Республик.

Достоевский почувствовал, что, наконец, все решилось, и диалог, о котором говорил Сергей Михалыч, все же найден. Ему впервые за многие годы захотелось курить.

Уриил продолжал:

— Кандидатский голос в Совете Лиги мы решили предложить вам.

Достоевский озадаченно посмотрел на плазменный сгусток и, поколебавшись, спросил:

— Простите, но как же мои уроки, как же дети?

Москва, 14 февраля 2012 г.

Sибирский, 2012

Елагин Константин 238: Магнитолёт «Никатор»

Терминал «Б» столичного аэровокзала встретил его шумным столпотворением, смехом и бодрыми песнями под гитару. Зал ожидания был полон молодыми парнями и девушками, одетыми в новенькую форму бойцов студенческих строительных отрядов. В разных концах зала пели про ребят с семидесятой широты, про почту, летящую с пересадками с материка до самой крайней гавани Союза, про камушки, бросаемые с крутого бережка далекого пролива Лаперуза, про наш адрес Советский Союз, про тайгу под крылом самолета, про поездку за туманом, за туманом и за запахом тайги, про карты, заправленные в планшеты, про следы, оставленные на пыльных тропинках далёких планет и про яблони, которые обязательно будут расти на Марсе. Строчки про марсианские яблони уже потеряли свою актуальность и могли с чистой совестью быть списаны с повестки дня – яблони на Марсе уже росли, и росли в местном, марсианском грунте, правда, кривенькие, жалкие и чахленькие, но упорно цепляющиеся за каменистую почву корнями и упрямо тянущие тонкие изломанные ветки с блёклыми листиками к бледному марсианскому солнцу, служа наглядным образцом превосходства сил живой природы над бездушной материей космоса. Конечно, они отличались от эталонных красавиц, высаженных в оранжереях и плодоносящих не меньше трёх раз за марсианский год, здоровых, раскидистых деревьев, радующих глаз сочной зеленью листвы и сладко-кислым вкусом плодов, однако они, эти хилые искривлённые кустики были подлинными бойцами, авангардом будущего сплошного и глубокого преобразования марсианской пустыни в цветущий город-сад. Остальное было внеземным колоритом, романтикой и юношеским максимализмом, проходящим быстро и незаметно после столкновения с первыми настоящими, а не придуманными трудностями и опасностями.

К выходу на лётное поле подъезжали комфортабельные автобусы, диктор объявлял посадку и очередная партия студентов, сорвавшись с места, жизнерадостно устремлялась в широко распахнутые двери. Мелькали нашивки, разноцветные эмблемы, значки, названия учебных заведений и по этим названиям можно было без труда изучать географию страны от Калининграда до Владивостока и от Кушки до Салехарда. Толпа заполняла прохладные салоны и уезжала к застывшим в жарком июльском мареве громадам сверхзвуковых стратосферных лайнеров. Белоснежные «Туполевы-274», приняв на борт пассажиров, не спеша выкатывали на взлётные полосы, разгонялись и торжественно поднимались в небо, вытягивая навстречу воздушным потокам скошенные вниз острые клювы носов.

Опарин устроился в кресле у окна. Дорожная сумка стояла рядом, в ней был комплект чистого белья, полотенце, бритва, набор гигиенических принадлежностей (мыло, зубная паста, щётка, дезодорант) и планшетный компьютер. Одет он был скромно. Светлая безрукавка, тёмные брюки и грубоватые форменные ботинки с прикрученными к подошве магнитными набойками. Лицо его покрывал коричневый загар, сходящий на нет на уровне шеи. Мимо Опарина проходили студенты, не обращая на него никакого внимания, и только те, у кого на рукавах были нашиты знаки Академии Космогации, приближаясь к нему, невольно замедляли шаг. Они знали, что подобный загар нельзя приобрести нигде, кроме как за пределами земной атмосферы. Это знание делало их единомышленниками, сопричастными общей профессиональной среде. Опарин здоровался с ними едва заметным кивком головы. Курсанты шли дальше, и некоторые из них оглядывались, будто старались запомнить сидящего у окна астронавта.

На цифровом табло сменился график вылетов. Номера улетевших бортов гасли и в погасших ячейках загорались новые буквенно-цифровые обозначения. После короткой музыкальной заставки диктор проникновенно сообщил о начале посадки на рейс номер семь тысяч триста сорок три по маршруту аэропорт «Зеленодольский» – космодром «Северный». Курсанты, собравшись в небольшую колонну, организованно направились к выходу. Опарин отвлёкся, провожая их взглядом, и пропустил тот момент, когда к нему подошёл человек.

— Извините, товарищ. Вы Опарин, Савелий Викентьевич?

— Да, — сказал Опарин, вставая и одергивая брюки. — Я Опарин.

— Очень приятно. Лузгачёв. Олег. Референт директора Комитета и по-совместительству водитель. Машина подана, Савелий Викентьевич. Мне приказано доставить вас в кратчайший срок и без всяких происшествий, — Лузгачёв улыбнулся. — Директор ждёт.

— Я готов, — по-военному кратко ответил Опарин. — Идёмте.

— Вещи, — сказал Лузгачёв, — я могу взять.

— Ничего, — сказал Опарин. — кроме сумки. Не беспокойтесь, она не тяжелая.

— Всё своё ношу с собой, — одобрительно констатировал Лузгачёв. — И если быт не тянет нас ко дну многопудовой гирей, поспешим.

— Да, — согласился Опарин, взвешивая рукой сумку – быт не тянет. Никоим образом.

— Тогда за мной, — сказал Лузгачёв, подводя итог короткому знакомству. — Прокачу с ветерком. И сразу же успокоил: – Без излишнего лихачества.

Нужное им здание располагалось в глубине тенистого парка. На фасаде была прикреплена лаконичная вывеска «Академия Наук СССР. МКПИТР», что означало «Межотраслевой Комитет Перспективных Исследований и Технических Разработок». Лузгачёв предупредительно открыл массивную дубовую дверь. Опарин вошёл в просторный вестибюль. Вестибюль был пуст, не считая дежурного охранника, сидящего за ТИБом (терминалом интегральной безопасности), позволяющего собирать и обрабатывать данные с камер видеонаблюдения, электронных замков, пожарных и газовых датчиков, датчиков давления и движения, управлять в ручном режиме разветвленной системой пожаротушения, блокировкой и разблокировкой аварийных проходов, лифтов и эскалаторов.

Дежурный, в звании старшего лейтенанта, вежливо спросил у Опарина паспорт.

— Паспорт? — Опарин сконфуженно посмотрел на Лузгачёва. — Паспорта у меня нет.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал референт, — товарищ Опарин – астронавт-испытатель международного класса и колонист, постоянно проживающий на Марсе, в интернациональном марсианском поселении «Циолковский-Два», ввиду чего не имеет паспорта гражданина СССР. ВРЕМЕННО. Вместо внутреннего общегражданского документа личности у товарища Опарина универсальное идентификационное удостоверение, выданное Марсианским Колониальным Представительством ООН.

— Мне без разницы, товарищ… — дежурный офицер мельком взглянул на экран, — товарищ Лузгачёв, главное, чтобы у товарища было что с чем сравнивать.

— Пожалуйста, — Опарин протянул дежурному пластиковую карточку.

Охранник вставил удостоверение в карт-ридер. Лузгачёв иронически закатил глаза: «ничего не поделаешь, порядок».

— К директору, значит, — сказал дежурный.

— К директору, — подтвердил референт. Дежурный вернул Опарину карточку.

— Проходите, товарищи.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант. Савелий Викентьевич, куда вы, по лестнице? Лифтом быстрее!

Первое, что увидел Опарин, войдя к директору Комитета была огромная карта Советского Союза, занимавшая всю стену. На её фоне директор – невысокий полный мужчина выглядел как пародия на коварного диктатора, в тиши кабинета разрабатывающего планы по установлению мирового господства. И внешность у директора вполне соответствовала образу: бритая до глянцевого блеска голова, пухлые щёчки, влажные чувственные губы, щёточка жёстких, побитых сединой усов, уж очень напоминающих усы некоего деспота прошлого века, властвовавшего в одной из европейских стран. И облачён директор был сообразно роли: полувоенный френч бледно-зелёного солдатского сукна, белая, расшитая аутентичным народным орнаментом косоворотка с расстёгнутым воротом, пара цветных карандашей и ручка-самописка, торчащие из нагрудного кармана. Директор читал с монитора, морщился, хмурился и рассерженно черкал в новомодном плёночном блокноте цифровым пером.

— Адриан Гаврилович, — произнёс Лузгачёв, — товарищ Опарин, по вашему распоряжению.

— Зови, зови, Олег, не задерживай!

— Я, уже, собственно, прибыл, — сказал, немного смущённо, Опарин.

— Прибыли, — сказал директор, бросая перо. — Чудесно. Едва с самолета и прямиком в самое пекло. Нет, Савелий Викентьевич, это я про погоду, а не про нашу контору. У нас учреждение солидное, академическое. Наши сотрудники приличные люди, — директор выделил слово «приличные», явно адресуя его референту (Лузгачёв неопределённо хмыкнул), — хотя и у нас, бывает, градус творческой полемики зашкаливает и страсти кипят (снова неопределённое хмыканье). Идите, Олег, вас ждут в шестой лаборатории.

— Ну-с, Савелий Викентьевич, как долетели?

— Спасибо, …

— Маркелов, Адриан Гаврилович, директор МКПИТР.

— Адриан Гаврилович, без приключений.

— Удивлены, — внезапно спросил Маркелов, одергивая френч.

— А… есть чуть-чуть.

— Не удивляйтесь, — рассмеялся Маркелов, — я не такой. Не ретроград, не зажиматель критики, не бюрократ и не чинопочитатель. Нет, вру. Я и то, и другое, и третье, но строго в гомеопатических дозах, что отличает хорошего администратора от зарвавшегося, охамевшего от бесконтрольной власти дуболома. Просто в нашем отраслевом министерстве, совместно с Академией наук решили устроить к ноябрьским праздникам грандиозный капустник силами подведомственных предприятий и учреждений. Я играю министра среднего машиностроения, потому что у меня фактурная внешность. Типичный сталинский нарком. Это мое сценическое амплуа и я им, как ни странно, вполне доволен. Так что, Савелий Викентьевич, приглашаю вас на премьеру.

— Не обещаю, Адриан Гаврилович…

— И не надо, Савелий Викентьевич, не надо. Я могу с точностью предсказать, где вы встретите очередную годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции.

— Что ж, в таком случае рассчитываю на контрамарку.

— Всенепременно, Савелий Викентьевич, всенепременно и без всякого сомнения. Однако, — директор резко сменил тон, — пригласили вас, Савелий Викентьевич, как вы догадываетесь, не ради лишней контрамарки. Мы хотим предложить вам работу. Задание государственной важности. Не скрою, миссия опасная, и в то же время масштабная и захватывающая.

— Интригующая вступление, — сказал Опарин.

— Погодите, это была преамбула, — сказал директор, — а амбула, обещаю, вас ошеломит.

— Я слушаю, Адриан Гаврилович.

— Минуточку, — директор потянулся к бордовой папке. — Небольшая формальность, Савелий Викентьевич. Подпишите одну бумагу, и я продолжу.

— Какую бумагу?

— Подписка о неразглашении государственной тайны. Я, имярек, ознакомлен, предупреждён, обязуюсь соблюдать и сохранять…

— Где надо подписать?

— Вот, здесь. Число, подпись, расшифровку подписи разборчиво. Отлично! — директор убрал папку в сейф. — А теперь непосредственно к амбуле. Беседа наша носит характер предварительной, а потому неофициальной.

Маркелов скинул френч, повесил на спинку стула, закатал рукава косоворотки и заговорщицки подмигнул Опарину. Достав из ящика стола пульт дистанционного управления, он встал рядом с Опариным и сказал: «Смотрите на экран, Савелий Викентьевич»

Карта СССР погасла и на её месте возникло изображение серо-чёрной каменной глыбы, видом напоминающей перепечённую округлую картофелину.

— Астероид 2045 LF, открыт, если такое определение применимо к горнопромышленной деятельности, или обнаружен в ходе поисково-изыскательской экспедиции Дальресурса, в две тысячи сорок пятом году. После официального внесения в Меркаторский список малых планет получил наименование (1) Nikator, что означает «Победитель». Относится к спектральному классу М, железо-никелевый. Форма астероида – слегка вытянута к условным полюсам, диаметр – приблизительно пятьсот двадцать, пятьсот семьдесят метров. Был поставлен в резерв на разработку никелевой руды с две тысячи пятьдесят седьмого года, пока не понадобился для иной цели. Степан Викентьевич, — директор потёр кончик носа, — что вы думаете о летающих тарелках?

— Не встречал, — сказал Опарин.

— А о диске Секла что-нибудь слышали?

— Вроде бы, это как-то связано с проблемой «вечного двигателя».

— Проблема… Это давно не проблема. Закон сохранения энергии и первое начало термодинамики сделали идею так называемого «вечного двигателя» первого рода абсолютно бесперспективной.

— Значит, вы его создали.

— Кого? — озадаченно спросил директор.

— «Вечный двигатель».

— Увы, — сказал Маркелов, — вынужден вас огорчить, Савелий Викентьевич. «Вечного двигателя» у нас нет. Зато имеется нечто иное. Принципиально новый электромагнитный движитель и летательные аппараты, построенные на его основе, лётными характеристиками напоминающие пресловутые летающие тарелки. Ну, и кроме того, мы почти завершили строительство экспериментального космического корабля, приводимого в движение этим самым перспективным движителем.

— Этот астероид, — сказал Опарин.

— Тот самый космический корабль, — подтвердил Маркелов. -

Снаружи он ничем не отличается от остальных собратьев-астероидов, вольно кружащих по орбите между Марсом и Юпитером, но внутри у него скрыто всё самое вкусное, — директор сменил картинку. — Любуйтесь, Савелий Викентьевич, — Магнитолёт «Никатор» во всей своей красе!

— Вы нужен пилот.

— Именно. Обладающий опытом, принимавший участие в испытаниях новой техники профессионал, разбирающийся в последних технических разработках. Кажется, недавно вы были на переподготовке?

— Был. Европейское космическое агентство. Альпийский филиал ЦПА, Центра подготовки астронавтов. Стажировался по курсу: «Теоретические основы и практические навыки работы в системе нейронной виртуальной среды управления».

— ИКС.

— Верно. Интерактивная Командная Сфера.

— Видите, как всё удачно складывается. У нас создан аналог ИКС. Нейронный симулятор виртуальной реальности. Называется ККУ «Фиалка». Командный комплекс управления. Комплект изделия установлен на «Никаторе». Отсюда повышенные требования к кандидатам. Специалистов, знакомых с НСВР ничтожно мало, они буквально наперечёт…

— Это может летать? — недоверчиво спросил Опарин.

— Сам удивляюсь, — сказал Маркелов. — Знаете, когда ко мне на приём заявился изобретатель, инженер Баграмов, я решил, что он очередной непризнанный гений…

— Псих, — уточнил Опарин.

— …Одержимый страстью немедленно осчастливить своим открытием пребывающее во мраке неведения человечество и собрался было выставить его под благовидным предлогом, как он выложил из портфеля на стол действующую радиоуправляемую модель, сделанную из сложенных фрисби и пальчиковую батарейку. Вставил батарейку в отсек и… тарелка полетела. Резво так полетела… да. Наглядная демонстрация возможностей разработанного им привода.

— Это, как я понимаю…

— Ротор, индукционные катушки из сверхпроводящего материала, охлаждаемые жидким гелием. Вращаемое вещество, представляющее из себя многослойный диск, где кристаллические литые пластины чередуются с плёночным двухмерным проводником. Отражающий экран, окна, пропускающие фотонное излучение, крышки, запирающие окна, отражатели, ускоритель электронов, кардановый подвес, катушки продольного магнитного поля.

— И всё это вращается.

— Вращается, со страшной скоростью, вокруг расположенного в центре корпуса и вращением создаёт фотонную тягу, способную перемещать значительную массу. Корпус диаметром сто пятьдесят метров, разделён на несколько палуб. Ходовая рубка, жилой отсек, грузовая палуба, силовая ядерная установка, цистерны с гелием для системы охлаждения и аварийных двигателей спасения.

— Как управлять подобным аппаратом?

— Открыванием и закрыванием окон крышками и перенаправлением фотонного потока отражателями в заданном направлении. Если надо лететь горизонтально, то верхние и нижние окна перекрываются и излучение выходит через боковые окна, если необходимо подняться вертикально вверх или опуститься, то излучение пропускается через нижние, либо верхние окна при закрытых боковых. Наклоном отражателей регулируют силу тяги.

— Н-да, — хмыкнул Опарин, делая вид, что рассматривает схему магнитолёта в разрезе. Он понимал, что ждёт от него директор и всячески старался оттянуть неприятный миг объяснения того, почему ему придётся отказаться от столь «заманчивого» предложения – испытать экспериментальный корабль в полёте. Он не умел отказывать хорошим людям и всегда чувствовал неловкость от того, что не мог оправдать надежд, связанных с его предполагаемым согласием.

— Сомневаетесь, — разочарованно подвёл итог директор.

— Не уверен, — сказал Опарин, — в конструктивной надежности механизма.

— Конструкция многократно проверена, в том числе и на запредельных режимах, — мгновенно среагировал Маркелов. — Многократно и с неизменным успехом! Открою вам небольшой секрет, Савелий Викентьевич. Зарубежная пресса, голосящая о нашествии летающих тарелок, в данном случае не лжёт. Тарелки действительно регулярно пролетают над территорией сопредельных с нами государств. Единственно, что зеленые человечки не имеют к ним никакого отношения. Эти тарелки – продукт земной технологии. Более того, они изготовлены на советских оборонных заводах. Обладая уникальными свойствами и непревзойдёнными лётным качествам диски Баграмова с некоторых пор были задействованы компетентными товарищами в специфических негласных мероприятиях.

— И потом, — Опарин прищелкнул пальцами, — сидеть внутри этого волчка… несерьёзно, смахивает на какой-то чудовищно глупый розыгрыш, чью-то беспардонную авантюру и махровое шарлатанство…

— Что ж, очень жаль, Савелий Викентьевич, — Маркелов убрал схему и включил карту.

— Не спешите с выводами, — Опарин недовольно поморщился, — я ведь ещё не сказал своё категорическое «нет». Сколько у вас было претендентов? Кроме меня?

— Было одиннадцать. Осталось двое. Вы и Панкратов. При любом исходе, график нарушен не будет. Проведём испытания в автоматическом режиме.

— Сутки, — сказал Опарин, — на размышление.

— Савелий Викентьевич, — воспрял духом Маркелов. — Вы где остановились?

— В «Праге». Бронь УГПС.

— Олег вас подвезёт.

— Спасибо, Адриан Гаврилович, но не стоит отвлекать Олега от дел. Прогуляюсь, разомну ноги, подышу свежим воздухом.

— Ну, как желаете. Послезавтра жду вашего решения.

— До свиданья, товарищ Маркелов.

— Всего хорошего, Савелий Викентьевич.

Великий русский учёный-энциклопедист Михаил Васильевич Ломоносов пророчески утверждал, что могущество России будет прирастать Сибирью. Три века спустя его предсказание сбылось бесповоротно и совершенно радикальным образом – столица была перенесена за Уральский хребет. Главный город страны возвели на берегах сибирской реки. Лучшие архитекторы и научно-исследовательские институты создали детально разработанный план застройки. Тысячи строителей трудились на его воплощением в камне. Сотни ландшафтных дизайнеров благоустраивали улицы, высаживали деревья и разбивали цветники. Рабочие асфальтировали дороги, укладывали разноцветную плитку на площадях и трамбовали парковые тропинки. Десятки тысяч жителей заполнили город, работали, отдыхали, отмечали праздники, женились, рожали детей, приезжали и уезжали. ЦК, Правительство, министерства и ведомства, Академия Наук, Госплан, органы безопасности, профсоюзы разместились в просторных современных зданиях и занялись повседневной деятельностью по развитию производительных сил, улучшению производственных отношений, дальнейшему повышению благосостояния советского народа и защите социалистического отечества от посягательств на государственный суверенитет и общественный строй СССР.

Столица имела радиально-кольцевую планировку. Четыре многополосных транспортных кольца пересекали широкие проспекты, сходящиеся в центральной части города. Там, в окружении хвойных лесов, возносилась в небо на высоту четыреста пятнадцать метров ступенчатая пирамида Дворца Советов СССР, увенчанная стометровой статуей Родины-Матери в развевающейся тунике, держащей в поднятых над головой руках колыбель мировой цивилизации – Земной Шар.

Опарин неторопливо шагал по Большой набережной. Знойный летний ветерок овевал его кожу. Горячее солнце отражалось в зеркальных стенах небоскрёбов. Счастливые люди были вокруг него, обгоняли его и шли ему навстречу. Он не видел хмурых или опечаленных лиц, люди улыбались, они смотрели уверенно и открыто. Разумеется, были в их жизни утраты и болезни, разочарования и предательства, расставания и поражения, тоска одиночества, смерть близких, но эти невзгоды, был убеждён Опарин, не ломали и не меняли их. Они оставались добрыми, честными, заботливыми, порядочными и справедливыми людьми и не было в них ни грана паталогической зависти, душевной чёрствости, нравственной пустоты и вызывающего цинизма, не было среди них мелких пакостников, злобных приспособленцев и откровенных негодяев. Опарин верил – по-настоящему не было. Иначе для чего тогда улетать?

Крашенников Александр 237: Голос человеческий

— По-моему, там кто-то остался.

— Перерегистрация была вчера. Три тысячи восемьдесят один человек. Столько же, сколько было на старте.

— Выбери другую программу. Ну, хотя бы Click-o-clock. Послушай внимательней.

Гаврилов пробежал пальцами по укрепленной на груди клавиатуре. На его лице отобразились напряжение и отчаяние, словно он пытался решить задачу, зная, что ответа не найдет.

— Вадим, там никого нет, — повторил он, поворачиваясь к Самохину.

— Но звуки… Ты слышишь?

— Шум ветра, — сказал Гаврилов. — Их не может издавать человек.

— Может, — с неожиданной резкостью сказал Вадим. — Если он всеми брошен, и ему неоткуда ждать помощи.

Гаврилов отвернулся к рощице посреди модуля, глядя, как на ее окраине взбирается по своей серебряной струнке обожаемый всей станцией паучок. Голубой купол модуля с имитацией скользящих по нему перистых облаков был спокоен и праздничен, хотя все-таки оставлял впечатление недвижного и мертвого.

«Продержаться бы здесь пару десятилетий, — подумал Гаврилов. — За это время мы могли бы обустроиться капитально. Земляне стали слишком буйными, запасной вариант нужен в любом случае».

— Бельман и его люди протащили через Верховный совет закон о стерилизации транссексуалов, — с тяжестью в голосе сказал он. — А у нас их всего двое. Ты прекрасно знаешь. Если Бельману станет известно, что ты собираешься на Землю… Ему наплевать на все, чем живешь ты, или я, или кто-тодругой не из его окружения. Он не допустит даже голосования. Такая экспедиция отнимет пятую часть наших ресурсов. Ради чего? Ради шума ветра?

— Это живой голос, — возразил Вадим.

— Что могло на тебя так подействовать? — сказал Гаврилов. — У нас тридцать пять специально подготовленных психологов. Почему ты не обратишься к одному из них? Вадим ничего не ответил.

— Даже если там кто-то есть, ему поможет Союз, СССР, — неуверенно сказал Гаврилов. Вадим отрицательно качнул головой.

— СССР принимает сейчас толпы беженцев. Там нет ни одного свободного корабля. У нас он есть.

Справа от них шла прозрачная стена из квадриклокса, за которой были видны яркие, четкие очертания одного из космических аппаратов, доставивших на Луну колонию землян. Часть хорошо продуманной программы по адаптации и психологической коррекции – ненавязчивое напоминание о том, что они уже выбрались из ада и, если будет необходимость, сделают это еще раз. Серебристая стрела как воплощение надежды.

— Ты знаешь лучше меня, что это живой голос, — сказал Вадим. — И что он идет с экватора. Гаврилов сжал губы и опустил голову.

— Это собака, — сказал он тихо. — Не более чем брошенный кем-то пес.

— Слушай, я тебя сейчас ударю! — Вадим повернулся к Гаврилову так резко, что едва не упал. Гаврилов схватил его за локоть.

— Хорошо, — сказал он. — Я соберу Совет завтра.

В парламентском модуле было светло и жарко. Вкрадчивый ветерок разносил по залу запах клевера и молодой крапивы. Это была единственная привилегия, которую получили люди из СССР, на кораблях которого прибыл на Луну этот десант.

Собственно, Верховный совет мог и не собираться – заседание провели бы заочно. Но никто не хотел поступиться ощущением физического соседства, может быть, самого информативного и эмоционального из всех возможных каналов коммуникации.

Когда Гаврилов, на котором были в этом месяце обязанности председательствующего, вошел в модуль, Бельман уже кричал, как всегда стоя в дальнем углу:

— Мы лишимся одной из энергетических установок по прихоти человека, пожелавшего излечиться от ностальгии! Перед отлетом был проверен каждый кустик, каждая хижина в тех местах, где мог еще быть кто-то живой. Он всего лишь хочет еще раз побывать в СССР. Вся планета южнее тридцатого градуса обезлюдела. Биокомпьютеры есть у каждого из нас. Кто-то слышал в том регионе хотя бы один живой звук?

«Я слышал! — едва не сказал Гаврилов, медленно проходя через зал к своему креслу и невольно оглядываясь на Бельмана.

Бельман, высокий худощавый человек с резкими, рублеными чертами лица, был один из тех типов, которые неделями заталкивают в себя, как в банку, яд и агрессию, а потом разом выдирают пробку.

«Откуда он знает о моем разговоре с Вадимом? — подумал Гаврилов. — И похоже, не он один».

Дело, кажется, было проиграно в самом начале. Компания рядом с Бельманом – Паульсен, Пак и Хромов – сидела так, словно готова была в следующий момент сорваться со своих мест и нестись, куда скажут их дурные сердца.

— Не слышал никто! — кричал Бельман. — Откуда же появилась эта безумная идея?

Его покрасневшие от возбуждения глаза остановились на Гаврилове. Гаврилов, в свою очередь, смотрел на него, не отводя взгляда.

Бельман вдруг словно бы споткнулся и сел, молча и негодующе поворачиваясь то к Паульсену справа от него, то к Хромову слева. В зале установилась тишина, глубокая, как затишье перед бурей.

По выражению лиц депутатов, по тому, что они избегали смотреть на него, Гаврилов понял: если кто-то его и поддержит, то лишь несколько человек в середине зала. У этих людей не было ни семьи, ни родины и, кажется, не было желания даже просто жить. Да, они поддержат, но единственно из равнодушия. Он встал.

— Друзья! Это нелегкое решение. Я ничего не буду от вас скрывать. Оставшимся четырем энергоустановкам две недели придется работать с перенапряжением. И всякое может случиться. А запасного генератора не будет. Но вчера вечером наш самый мощный сканер действительно зафиксировал шумы в экваториальной части Земли, похожие на человеческий голос…

— Спасем одного – погибнем все! — Хромов, поднимая свое грузное тело с кресла, так навалился на подлокотники, что они затрещали. — Или у тебя уже есть тепленькое местечко? Тебя уже включили в колонисты Марса?

— Эгоист и провокатор! — закричал Бельман, выскакивая в проход, словно в намерении рвануться к Гаврилову. — Подлая свинья!

— С вашего разрешения начнем голосование, — сказал Гаврилов, обращаясь к залу. О чем-то дискутировать сейчас уже было бессмысленно. Но напрасно они подняли такой крик, напрасно. Это сыграет против них.

Ни одно тайное голосование не бывает до конца тайным. Депутаты еще поднимались с мест, чтобы выйти из зала, но по их телодвижениям и выражению лиц Гаврилов уже видел, что многие на его стороне. Во всяком случае, почти все, кто от СССР.

Несколько минут спустя колокольчик в его голове обозначил окончание голосования. Двадцать один голос из тридцати трех! Сердце у него начало прыгать, как сайгак во время гона. Снаружи у дверей парламентского модуля его поджидал Самохин.

— Артем, — сказал он, — это действительно не голос человека. Ребята расшифровали эти звуки. Мы не знаем, кому они принадлежат. Это где-то в районе Южно-Китайского моря. В том регионе, возможно, есть действующие полусферы. Шумы идут из одного такого убежища. Но это и не робот.

— Это голос человеческий, — Гаврилов оглянулся на идущих от модуля депутатов. — Послезавтра ты должен быть готов к старту. Тебе повезло. Сейчас есть возможность лететь по оптимальной траектории.

Земля была почти так же красива, как до катастрофы. Но самое яркое красочное окно сияло над Союзом Суверенных Советских Республик, над СССР. Год назад, когда началось внезапное извержение десяти мощнейших вулканов планеты, все выглядело куда печальнее. Гигантские массы пыли и пепла закрыли солнце, а сернокислые аэрозоли почти разрушили озоновый слой. Времени разбираться с причинами извержений не было, их не выяснили до сих пор. Возможно, сдвинулись тектонические плиты после подземных ядерных взрывов.

Технологиями для нейтрализации и поглощения аэрозолей обладал только СССР. И только там небо осталось безопасным и дружелюбным. Огромные массы людей хлынули на север. Принять всех не было никакой возможности. И руководство СССР бросило все ресурсы страны для улучшения обстановки за ее границами.

Сейчас, снижаясь с земной орбиты, Вадим не отрывался от иллюминатора. Сияя талыми водами, проплыл Таймыр, качнул своими небоскребами Екатеринбург, блестящий, роскошный мегаполис, один из лучших городов мира, и дыхание у Вадима на секунду прервалось: в стороне показался его родной Красноуфимск, на многие километры окруженный палаточными городками. С востока, от Екатеринбурга, подлетал к нему гравитационный поезд, сбрасывая скорость перед мостом через Уфу. Тоненький голубой ручеек, если смотреть отсюда, а ведь когда-то он едва не утонул в нем, спасая малыша-первоклассника.

Над страной не было ни одного космического аппарата. Значит, большая часть энергетических запасов до сих пор идет на освобождение планеты от вулканических аэрозолей. Но по струнам автобанов летели автомобили, по аккуратным, точно линейкой расчерченным полям проворно двигались жуки комбайнов, а вдали, у горизонта, из ворот гигантского автоматизированного завода выплывали платформы с золотистыми плашечками деревянных сборных домов. Страна постепенно приходила в себя, несмотря на сумасшедшую нагрузку в виде миллионов беженцев и многомиллиардных расходов на восстановление планеты.

Вадим включил Click-o-clock. Чье-то жесткое дыхание и странные, но, несомненно, живые звуки все более усиливались.

Таиланд или Малайзия, определил Вадим. Но кто же это все-таки может быть?

Еще два оборота вокруг Земли, и многотонный корабль резко пошел вниз. Вадим переключил управление на автоматический выход ракеты к тем странным звукам. Теперь уже было ясно, что они идут из защитного модуля на одном из островов Сиамского залива.

Модуль, как и все такие сооружения, был советского производства, Вадим в свое время сам участвовал в его разработке. Ему, однако, не удалось открыть люк. Кодовый замок не сработал. Видимо, блок управления люком что-то заподозрил.

Вадим постучал. Молчание. Лишь прежние шероховатые звуки чьего-то дыхания.

Черт, иногда нельзя делать качественные, надежные, а главное, умные механизмы! Вадим провел ладонью по гладкой поверхности полусферы. Она была теплой и точно бы слегка пульсировала. Люк внезапно сдвинулся автоматически, и Вадим скользнул, почти упал внутрь. Должно быть, сканер все таки распознал в нем своего.

Когда глаза наконец привыкли к смене освещения, он осмотрелся. Встроенная в стену кухня, ряд кроватей, стол-трансформер, душ, туалет. Емкости с водой и небольшой склад для продуктов. Ни одного человека. И лишь на одной из кроватей, монотонно раскачиваясь, сидел орангутанг.

Их взгляды встретились. Желтые глаза орангутанга были тихими, молящими и водянистыми то ли от слез, то ли просто от старости. И опять этот странный звук, так похожий на человеческий голос. Вадим вздрогнул и, чувствуя себя совершенно обессиленным, опустился на соседнюю кровать.

Два часа спустя его вызвал на связь Гаврилов.

— Это орангутанг, — сказал Вадим. — Он очень болен. Поэтому не может издавать такой же рев, как его сородичи, и у него голос больного человека. Гаврилов долго молчал.

— Как он там оказался? — сказал наконец.

— Автоматика модуля реагирует иногда совсем по-человечески. При ее изготовлении она перенимает какие-то качества у ее создателей. Гипербиологические наноматериалы. Она пустила его внутрь.

— Не болтай вздор, — сказал Гаврилов и опять замолчал.

— Это не вздор. Я знаю. Сканер дает сигнал на открытие тем, кому нужна помощь, и тем, кто хочет помочь. Я видел возле полусферы обломок ножа, а на ее поверхности белые мазки. Такие следы оставляют на этом материале пули. Блок управления не сработал при всех усилиях этих людей открыть люк. Я уверен, это были мародеры, пробирающиеся на север.

Гаврилов теперь молчал так долго, что Вадиму показалось, он ушел со связи.

— И что теперь? — в голосе Гаврилова была жесткая нотка, которой Вадим раньше не замечал. — Что мы скажем Бельману и остальным, когда ты вернешься с орангутангом на борту?

— Орангутанг не может лететь. Его организм не выдержит стартовой перегрузки.

— Значит, ты вернешься один? Ты соображаешь, что говоришь? Прогулялся на Землю к своему удовольствию и обратно? В то время как мы подвергаем риску всю колонию. Выйдет из строя один из оставшихся генераторов, и нам хана.

— Я остаюсь здесь, — сказал Вадим. — Корабль вернется на автопилоте. Вместе с энергетической установкой.

— Да ты окончательно сдвинулся! — Гаврилов задышал так нервно и шумно, что Вадим вывел на минимум громкость звука.

— Я остаюсь здесь, — повторил он. — Есть кое-какие продукты, медикаменты. Может быть, спасатели успеют до нас добраться, прежде чем орангутанг погибнет.

— А может быть, и нет.

— Может быть, и нет, — сказал Вадим.

— Может быть, они уже и тебя не найдут в живых. Подумай о близких.

— У меня никого нет, кроме сына. Он меня поймет.

— Значит, ты обменял свою жизнь на продление жизни орангутанга? — медленно, выговаривая каждое слово, сказал Гаврилов. Вадим ничего не ответил.

— Пока, Артем, — сказал он так, словно прощался до завтра, и посмотрел в окно модуля.

Внизу на песчаный берег океана неслышно набегали волны и прилетевший, должно быть, с антарктических берегов альбатрос медленно плыл над голубовато-серой водой. Тьма, уже год висевшая над Землей, постепенно рассеивалась, но теперь нужно было ждать восстановления озонового слоя.

Бабарыкин Евгений 211: Воздушные Рыцари

Ветер стремительно набрал силу. Не прошло и пяти минут, как по шлему, по титанопластовой защите, закрывающей торс и колени, сначала зашуршали пыль и песок, а потом зацокали камешки покрупнее. «Доспехам» ничего не будет, а вот голые руки и ноги тут же зачесались, да и больно это – оказаться в эпицентре песчаной бури! Пусть и искусственной.

Андрей поерзал в седле аэрбайка, выглядывая судью. Быстрее бы в небо, там песка меньше, да и перестаешь замечать такие мелочи, как расчесанную докрасна кожу. Вот и желтый флаг!

Андрей поддал газу и арб, басовито взвыв, рванул вверх. Оранжевый световой обруч, висевший в двадцати метрах над землей, был едва заметен в красной пыли Гранд-Каньона, поднятой ради шоу синоптиками чемпионата.

Заняв свое место, Андрей тут же забыл и о песке, и о нескольких десятках тысячах зрителей, наблюдавших за боем с земли, и о предстартовых наставлениях Бориса, его тренера. Мелькнула было мысль об Альке, оставшейся там же, в боксах команды, но Андрей тут же отбросил ее – не время.

Он привычно похлопал и подергал на себе защиту, тронул рукоять висевшего слева на поясе меча. Все было в порядке. Андрей крепче сжал правой рукой короткое копье с широким титановым наконечником, мигнувшим на мгновение тусклым матовым блеском, и пригнулся к рулю. Приходилось все время подгазовывать и держать арб чуть под углом, чтобы не сносило ветром.

— Готов! — крикнул он в микрофон. Через секунду судья махнул красным флагом. Полный газ!

Арб рванул вперед, пытаясь сбросить седока. Андрей, почувствовав привычное напряжение стартовой перегрузки, тут же забыл обо всем на свете. Он совсем лег грудью на бак, так что забрало шлема едва выглядывало из-за защитного козырька на руле, и азартно заорал. Этот крик, что-то вроде «а-а-о-о-у-эй!», успел стать его фирменным, организаторы чемпионата уже вовсю продавали рингтоны и даже вставили физиономию орущего Андрея в заставку, начинающую телетрасляцию. Борис несколько раз пытался поговорить на эту тему – не годится мол, зачем уподобляться капиталистам и подыгрывать их шоу, но Андрей только отмахнулся. Садись сам в седло, и попробуй сдержать эмоции, тогда и советы раздавай!

Противник, Джон «Лис» Росицки, стремительно приблизился, вынырнув из песчаного облака чуть левее, чем ждал его Андрей. Лис на «Сузуки» – не «ГАЗ-Мюген», конечно, но машина достойная… Атаковать придется справа налево, через корпус. Андрей сдвинулся влево и развернулся, расправив плечи – вся левая сторона открыта – бей, не хочу! Да еще и ветер, как специально, в лицо – пусть противник думает, что Андрей удерживает арб и инстинктивно подруливает корпусом.

Все получилось, как он задумал – сблизившись вплотную, Лис молниеносным ударом поразил незащищенное плечо этого наглого русского, стремительно набиравшего популярность среди болельщиков. Вернее, он хотел поразить, но…

Андрей в последний момент развернул плечо еще больше, одновременно чуть привстав. Наконечник копья противника скользнул мимо, а Андрей, вложив в выпад еще и собственный вес, ударил в спину – в левую лопатку, выбив сноп искр.

Удар получился точным и сильным. Не ожидавший такого маневра противник ткнулся носом в бак – левая рука, которой он удерживал руль, подогнулась, а потом и соскользнула с рукояти газа. Арб резко сбросил скорость и начал падать. Лис судорожно выпрямился и схватился за руль, но опоздал.

Андрей успел развернуть арб и упал сверху, выжимая из машины всю скорость. Он за доли секунды догнал противника, отбросил копье и схватил на полном ходу Лиса за пластиковую дугу, опоясывающую верх «доспехов», выдернув его из седла.

Соперник полетел вниз, нелепо размахивая руками и ногами и пронзительно выкрикивая ругательства.

Убедившись, что в пяти метрах от земли Лиса поймали воздушной подушкой, Андрей взмыл вверх, сделал сальто назад и победно сжал поднятый вверх кулак. Победа! Опять победа!

Он в одной восьмой финала! Вся эта затея, в Союзе оцененная как «бесполезная авантюра», теперь точно будет признана успешной. Спорт против шоу, любители против профи! Когда советские спортсмены неожиданно приняли вызов участвовать в чемпионате, их шансы оценивали как нулевые даже на выход из группового этапа. В мастерстве русских никто не сомневался, а техника у них даже превосходила западную, вот только спортивные рыцарские бои на аэрбайках это совсем не кровавые битвы современных гладиаторов. К крови надо привыкнуть, ее нужно не только уметь, но и любить проливать…

Поначалу все шло так, как и предсказывали аналитики. За два дня предварительного отбора «Красная звезда» потеряла семь из десяти спортсменов. Потом выбыл еще один, проиграв в решающем бое за выход в группу.

Зато оставшиеся двое – чемпион СССР Игорь Михайлов и капитан молодежки Андрей Волгин с каждым днем чувствовали себя все увереннее, расправляясь с противниками, словно это были не тертые профи, закаленные кровавыми боями, а неопытные школьники.

Особый фурор вызвал Андрей. Западные комментаторы просто не могли понять, откуда взялся этот русский парень, по возрасту едва попавший в число участников. Звериная реакция, мощь и хладнокровие, прекрасная координация – о нем заговорили все любители шоу. Старик Джо Гарнер, по прозвищу Перевертыш, идол всех фанатов рыцарских боев, сказал в интервью, что сила и гибкость русского это прекрасные задатки для атлета, но его главный секрет – потрясающее чувство воздуха и способность терпеть перегрузки. И верно, Андрей всегда знал, что можно сделать на мчащемся со скоростью за двести километров арбе, а что нет. И прекрасно этим пользовался. На групповом этапе он потряс знатоков, умудрившись нанести победный удар во время выхода из пике и виража одновременно.

Правда, все сходились на том, что если Андрей и Игорь не пересмотрят свои дурацкие взгляды на кровь, высоко им не подняться. Сбить противника с арба не всегда получается с первого удара, к тому же, если он истекает кровью, сделать это намного проще. Бои профи это жестокое шоу, тут не место человеколюбию и состраданию. К тому же, коллоидные составы последних поколений творили чудеса, так чего стесняться?

Андрея точил червячок сомнения, но пока удавалось одерживать «сухие» победы, чему он был очень рад. Пара случайных царапин не в счет.

Он приземлил свой «ГАЗ», лихо втиснув его на пустое местечко перед боксами команды (аплодисменты на ближайшей трибуне) и пошел к распахнутым воротам, на ходу снимая шлем. К нему уже бежали, а впереди всех – Алька, бросившаяся на шею.

Дальше все пошло по обычной колее. Час отдыха в релакскамере, потом обед и два часа сна. Час в тренажерке, контрастный душ и он свободен до следующего боя.

Андрей переоделся и заглянул в боксы. Парни уже колдовали над его арбом, разобрав чуть ли не до корпуса. Андрей сунулся было помочь, но его тут же неласково послали идти заниматься своими делами.

— Молоток, — скупо улыбнулся Игорь, ткнув в бок. — Хорошо Лиса приложил, а разворот «на пятке» так вообще супер!

— Спасибо!

Похвала Михайлова, которого на чемпионате тут же прозвали Русским Медведем за силовую манеру боя, всегда приятна. Сейчас-то уже прошло, а первое время в команде Андрей здорово робел в его присутствии – Игорь был его кумиром, выигравшим первый чемпионат СССР, когда он сам только пошел в школу. Игорь хлопнул парня по плечу и кивнул в сторону ворот:

— Иди, ждут тебя. И отвернулся.

У выхода из боксов стояли Борис и Аля. К девушке Медведь относился как дочери, а вот тренера молодежки недолюбливал. Борис сделал шаг вперед и широко улыбнулся:

— Силен бродяга! Здорово ты этого Росицки подловил!

Андрей молча кивнул. Борис улыбается, а глаза холодные, и странная манера смотреть на собеседника – он все время словно что-то искал на лице, только изредка глядя прямо в глаза.

Тренер оглянулся на Алю и, схватив за рукав ветровки, потащил Андрея в сторону, в тень аэротрубы, возле которой сейчас никого не было.

— Тебе уже прозвище дали, — радостно сообщил он Андрею. И, не дождавшись вопроса, сам выпалил:

— «Красный Шторм»! Здорово, да? Будешь Штормом! Ко мне вчера телевизионщики приходили, хотят интервью большое с тобой делать. Борис замолчал на несколько секунд, потом взорвался:

— Ты чего молчишь? Это что, мне надо? Андрей, наблюдая за Алькой, которая осталась стоять у ворот, вздрогнул.

— Что?.. А, да нет, это я так… Устал что-то.

— Устал? Ты же был в релаксе… А ну, пошли еще один сеанс проведем, у тебя же завтра бой!

— Не надо, — отмахнулся Андрей. — Я себя нормально чувствую. Так что-то.

— Ну, смотри… Иногда такие мелочи стоят чемпионства. Андрей усмехнулся:

— Не рановато? Мы же с тобой на выход из группы загадывали, так что уже своего добились.

— Ты что, дурак? Такой шанс! Ты же лучший, если не победишь, другого такого случая может не быть!

— Почему это?

— Ну, мало ли… Травма, еще что. Тебе же везло до сих пор… Ни одной дырки за все время. А если что серьезное? Вон, Миху нашего в последнем бою видел?

Андрей кивнул. Игорю не повезло. В одной из первых же схваток соперник пропорол ему левое плечо, перерезав сухожилия и задев надкостницу. Во вчерашнем бою Игорь чуть не проиграл, не успев вовремя отдернуть руку и получив удар в тоже место. Его спасло только то, что он сам готовил встречную атаку и попросту был физически намного сильнее соперника.

— Вот то-то! — продолжал «накачивать» Борис. — Там чуть не дожал, тут постеснялся ударить – и прощай победа!

— Ты опять? — недовольно буркнул Андрей. — Мы же с тобой уже сто раз об этом говорили. Не стоит чемпионство крови. Я попробую так…

— Не дури, Андрей! Что значит «так»? Пират тебе такого слюнтяйства не простит.

— До Пирата еще дожить надо. Да и вообще, по «сетке» он у Игоря.

— Игорь с ним не справится, увидишь… Пират быстрее, а в силе он нашему Михе не уступит.

Андрей опять посмотрел в сторону ворот. Игорь как раз подошел к Але, они о чем-то беседовали и смеялись.

— Ладно, пойду я…

— Перестань миндальничать с ними! — крикнул ему в спину Борис, — силы надо беречь, и они должны тебя бояться!

Андрей не ответил, только втянул голову в плечи и прибавил шагу. Эти разговоры он уже ненавидел. И не только потому, что Борис требовал не просто перестать бояться крови, а иногда сознательно пускать её, давая понять соперникам, что не уступает им в свирепости. Самое плохое, что Андрей сам несколько раз сдержался только чудом – так хотелось ткнуть в незащищенное место копьем или рубануть мечом…

Хорошо бы поговорить об этом с кем-то, но так получилось, что настолько близкого человека в команде не нашлось. Игоря он стеснялся, а Алька, его Алька, совсем не подходила на роль психотерапевта. Стоило только ему представить ее доверчивый и по-детски наивный взгляд, как становилось стыдно не только за свои мысли, но и за поступки соперников.

Увидев, что Андрей идет к выходу, Игорь махнул ему рукой и вернулся к механикам, которые неподалеку приводили в порядок его арб. Аля, привстав на цыпочки, чмокнула Андрея в губы и тихо спросила:

— Опять? Андрей кивнул.

— Ладно, ничего… Пойдем? Мне вчера Пирамида хорошее местечко показал. Представляешь, там все еще кантри играют, давай сходим?

— Пирамида это кто? Тот африканец, которого ты в группе победил?

— Да.

Аля взяла его под руку и оглянулась. Андрей не выдержал и тоже бросил взгляд внутрь бокса. Борис стоял там же, где он его оставил, и смотрел им вслед.

На следующий день Андрея впервые за чемпионат достали. И так глупо – он вышиб противника из седла, но тот чудом извернулся и успел зацепится за амортизирующую стойку сиденья арба. Андрей подлетел сбросить соперника, переложив копье в левую руку, а тот выхватил меч и рубанул наотмашь. Сам вниз, а Андрей чуть не выбыл из соревнований – хорошо, что противник не смог толком размахнуться и клинок только рассек мышцы предплечья, застряв в кости. Кости не мышцы, за день не срастишь. Он едва успел приземлиться, а Аля уже заливала ему рану коллагеном.

Андрей смотрел на нее, бледную, с падающей на глаза белобрысой челкой, которую она то и дело нетерпеливо сдувала, и неожиданно для себя сказал:

— Люблю тебя.

Аля удивленно посмотрела на него и опять занялась раной. Андрей рассмеялся – кажется, она его даже не услышала.

Он хотел повторить свои слова, но подбежал Борис. Он, напротив, был красный, как помидор.

— Ты дурак?! Какого хрена?! Ты чего из себя героя строишь, идиот?! Не мог копьем ударить?

— Он без оружия был…

— А руку он тебе воздухом рубанул?

— Ладно, не убил же, — попробовал отшутиться Андрей.

Борис только сплюнул и пошел к боксам, растолкав по пути сгрудившихся вокруг членов команды.

Следующие два боя Андрей провел жестко, выбив соперников из седел за первые десять секунд боя. Крови он по-прежнему не пролил, но в полуфинале сломал противнику руку – они сшиблись в ближнем бою, и Андрей не рассчитал болевой.

Борис удовлетворенно кивнул, а Игорь ничего не сказал, только подмигнул без улыбки.

И в следующем бою Медведь проиграл Пирату – чемпиону мира прошлого года среди профи.

И Андрей опять почувствовал себя не в своей тарелке. Он боялся признаться самому себе, но… победе Пирата он обрадовался даже больше, чем собственному выходу в финал. Игорь был серьезным противником, но своим. И Андрей никогда не решился бы драться с ним в полную силу – с настоящим оружием без крови не обойтись, он знал уровень Медведя. А ему очень хотелось так – в полную силу.

В день финала синоптики нагнали легкую дымку, чтобы скрыть солнце и убрали ветер. Для решающей схватки дополнительного антуража в виде песчаной бури или снегопада не нужно – и так будет на что посмотреть, а облака закроют солнце, чтобы не слепило атлетов.

Андрей висел над ареной, ожидая начала боя. В этот раз ему достался его любимый «зеленый» круг, и он счел это хорошим предзнаменованием.

И вообще чувствовал себя отлично. В день отдыха, который дали бойцам перед финалом, Борис отослал Андрея и Алю на побережье, запретив смотреть ТВ, читать информационные ленты и даже знакомиться с посторонними – чтобы не наслушаться предстартовых анализов и прогнозов. В Америке бои гладиаторов были необычайно популярны и о финале чемпионата не говорили разве что младенцы.

Андрей видел под собой десятки тысяч зрителей – казалось, по оранжевой пустыне кто-то рассыпал манкой белые пятна лиц. Он поискал глазами и нашел красный флажок, трепетавший перед боксами его команды. Жаль, с такого расстояния Альку не разглядеть…

— Внимание! — прогремел над стадионом голос диктора. В финале все по-другому, даже начало боя.

— Пять! Четыре! Три!..

Андрея поразило, что толпа внизу, азартно отсчитывающая секунды, заглушила электронный голос.

— …Один! Чуть заметная пауза, и согласное, раскатистое, как гром:

— Др-р-рака!

Андрей газанул и помчался к устремившемуся к нему Пирату. Отличный боец, сильный, умный и жестокий. Но не непобедимый…

Андрей перед столкновением чуть сбросил газ и нанес удар больше посмотреть реакцию соперника, чем надеясь нанести урон. Противник, похоже, делал тоже самое. Титановые лезвия высекли сноп искр, внизу ахнули зрители, но гладиаторы даже не покачнулись.

В следующем столкновении стала понятна тактика Пирата. Вместо того, чтобы атаковать Андрея, он нанес страшной силы удар в небольшой участок между передним двигателем и топливным баком, намериваясь вывести из строя стабилизатор положения, не защищенный броней. Если бы ему это удалось, Андрей остался бы висеть над ареной как огородное пугало – размахивать оружием, неспособный сдвинуться с места.

К счастью, Андрей заподозрил неладное по посадке Пирата – уж больно откровенно он подставлял для удара плечо. Андрей резко ушел в сторону, одновременно врубив турбо. Услышал за спиной рычание противника, ногу обожгло, словно полили кипятком. Бедро было рассечено на сантиметр, не меньше, но кровь еще не успела хлынуть. Андрей приказал себе забыть о ней и развернул арб, бросая его в следующую атаку.

Но Пират опять сменил тактику. Теперь он начал кружить вокруг соперника, пытаясь переиграть его в ближнем бою. Андрей поддержал.

Выпад, уход, отбить наконечник копья соперника и опять уйти. Арбы ревели недовольно – оба противника выжимали из техники все, что можно и даже еще чуть больше.

Через пять минут, в течении которых у Андрея не было ни секунды передышки, до него наконец дошло, чего добивался соперник. Андрей дрался мастерски, но его руки и ноги уже покрылись царапинами, более или менее глубокими. Они и рана, полученная в начале боя, кровоточили, лишая Андрея сил. Вернее, пока он ничего не чувствовал, но это дело времени.

Пират то и дело подставлял незащищенные части тела – он прекрасно использовал слабые стороны противника, зная, что русские атакуют в защиту, пытаясь доказать, что они не только сильнее «капиталистов», но и благороднее.

И когда Андрей понял все это, Пират опять обманул его. Вернее, доказал, что Андрей ошибся в своих выводах.

Пират просто усыплял бдительность глупого мальчишки, решившего поиграть в рыцарей со страниц романов Вальтера Скотта. Когда на кону стоят миллионы, становится не до игр.

Андрей увернулся от арба противника, но тот лишь имитировал атаку, опять повторив свой удар по стабилизатору.

Байк беспомощно крутанулся по инерции, а Андрей завертел головой, на секунду от неожиданности потеряв противника из вида. Как же обидно! Его обманули, как ребенка!

Пират отскочил на десяток метров, оставив соперника висеть над ареной – беспомощного и жалкого.

Внизу уже не кричали – ревели зрители. Их любимец побеждал! Пусть в спорте, но они докажут Советам, что тоже чего то стоят!

Пират сделал несколько кругов возле Андрея, убеждаясь, что тот не выкинет фокусов.

Затем отлетел на пятьдесят метров, выставил вперед копье и понесся на противника, чтобы эффектно вышибить его из седла. Стадион вскочил на ноги, приветствуя своего гладиатора.

Андрей напрягся, сжавшись в пружину. Пусть проиграл, но никто не скажет, что он безропотно сдался на милость победителя. В любом случае, стоит попробовать…

В последний момент, когда Пират уже дернул плечом, добавляя инерции арба вес собственного тела, Андрей, как палку, швырнул в противника копье. Не поразить – сбить с толку, чуть отклонить острие его копья. И это сработало. Пират даже помог ему – пытаясь попасть, восстановить траекторию атаки, он сбросил скорость, а Андрею только того и надо было. Уклоняясь от удара, он резко развернул корпус и прыгнул на Пирата, выставив вперед кулаки.

От удара соперника выбило из седла – он оказался с правой стороны арба, судорожно вцепившись двумя руками в подножку. У него слетел шлем и Андрей увидел лицо Пирата, только теперь он совсем не был похож на свои рекламные фотографии. Ярость и… страх. Пират понял, что проиграл.

И это выражения страха на лице противника подстегнуло Андрея, залило злостью сознание. Он словно окунулся в ватную тягучую атмосферу, в которой ничего не осталось, кроме него самого и почти поверженного соперника.

После столкновения Андрей повис на животе поперек арба противника, зависшего без управления в сорока метрах над ареной. Андрей живо перекинул ногу, так что оказался в седле, только задом наперед, лицом к Пирату.

Андрей выхватил короткий меч и ударил по рукам соперника. Тот взвыл и в последний момент разжал пальцы. Клинок высек сноп искр о металл подножки. Андрей мгновение смотрел на ускользающую добычу – Пират падал спиной вперед, раскинув руки – и, не соображая, что делает, метнул меч следом.

Короткий клинок, успев сделать один полный оборот, нашел цель. Титановое лезвие с молекулярной заточкой вошло в плоть, как будто ее и не было, почти отрубив руку чуть ниже плеча, так что она повисла на полоске мышц и кожи. Пират страшно закричал и тут же умолк, потеряв сознание. Андрей видел сверху, как они летят вниз – меч, рука и Пират. И нестерпимо красные капли крови, пытающиеся догнать хозяина.

И тут Андрей вернулся – рев зрителей ударил по ушам, горячим воздухом опять можно было дышать. Андрей крутанулся в седле чужого арба и полетел вниз, приземлившись чуть в стороне от подхваченного сервисменами тела соперника. К Андрею уже бежала почти вся команда. А впереди – Алька, с маленьким медицинским чемоданчикам в руках.

— Я выиграл! — заорал Андрей, раскинув руки, чтобы обнять девушку. — Алька, я выиграл!

Она позволила себя обнять, потом как-то очень ловко вывернулась и провела холодной ладошкой по руке Андрея, выглядывая что-то за его спиной:

— Да, ты молодец, поздравляю. Сказала без улыбки, а в серых глазах – слезы и… страх?..

Аля обогнула Андрея и бросилась к Пирату, возле которого уже возились врачи его команды.

Потом налетел Борис, другие парни из «Красной звезды», его подхватили, стали качать…

А Андрей, взлетая, видел только тонкую фигурку девушки, склонившуюся над лежащим на камнях человеком. Потом было награждение, пресс-конференция и много цветов.

Пират, бледный как мертвец, с залитой уже коллагеном, закованной в повязку рукой, мелькнул поздравить и исчез…

Корреспонденты сыпали вопросами (отвечал Борис), болельщики требовали автографы, мелькали вспышки фотокамер и слепил свет софитов телевизионщиков.

А Андрей, почти не обращая внимания на происходящее вокруг, все и искал и искал в толпе Алю… И не знал, как еще раз посмотрит ей в глаза.

Бетеева Н.И. 204: У нас ещё до старта…

Пятый «Б»

Пески – от кровавого заката до нежных цветов восхода. Буйство красок длится недолго, скоро все яркие цвета сольются в один ослепительный свет – рассвет уступит место пылающему дню. Смотрю, не отрываясь на дорогу, а тени на песчаных волнах становятся короче, уже скоро, скоро… И вот вдали показалась островерхая горка, она поднимается прямо из песков, она растет и превращается в пик, пронзающий небеса. Вот уже можно различить отдельные глетчеры и трещины на поверхности.

Мне она кажется сказочно огромной – вся в лучах солнца, непостижимо прекрасная громадина. Даже самая мысль о том, чтобы взобраться наверх, похожа на дерзость. А дети остаются детьми даже на Марсе у горы Олимп: бегут, взбираются по уступам, смеются… Кажется, группа подобралась неплохая – помогают друг другу, отстающих нет, еще никто не сорвался… Класс «Б» – борцы за выживаемость.

— Этот кратер образовался в результате «пропаривания» криолитозоны потоком эндогенного тепла. В яме за счет воды, поступающей из глубин планеты, образовался глетчер. Смальцев, пойдешь на третий уровень, когда все твое звено пройдет второй, а пока помогаешь отстающим, выдай на дисплей вес пятого «Б» в пересчете на Марс. Как? Пофамильно! — слышу голос учителя через мои наушники, стоит только подключиться к порталу урока планетоведения средней школы N 24.

— Все в сборе? — спрашивает учитель, — внимательно оглядывая класс, собравшийся перед глетчером, — где Никифорова? Как это «вышла»? Звеньевой, где ее сообщение? И что значит «биоактивность»?

— Уважаемые ученики и Платон Никитич, просьба прервать исследования Марса, — включаюсь я в ведение урока. Две минуты на выход пятого «Б» из портала и адаптацию – и я успеваю добежать от директорского кабинета по двум коридорам и лестнице до класса планетологии. У дверей меня встречает учитель Платон Никитич Вяземский, мой коллега. Он на ходу отстегивает шлем видеофона и напряженно моргает, привыкая к яркому дневному свету, заливающему просторные коридоры школы.

— Это нонсес! — едва придя в себя, начинает он, — еще не было случая, чтобы с моих уроков ученики пропадали!

— Добрый день, Платон Никитич, — сухо здороваюсь я, — мы с вами в школе, а не в цирке. У нас не то, что ученики, у нас… фикусы не пропадают! Позвольте, — и прохожу в класс. Освещение классной комнаты контрольное, значит, период адаптации еще не окончен. Ученики занимают каждый свою парту – сенсорные виртуальные кресла, они все еще в вирткостюмах и под страховочными сетками. Одна из парт правого ряда свободна. Пока датчики проверяют пульс, дыхание, мышечное напряжение, сожженные калории и прочее, наблюдаю, как ученики друг за другом отстегивают крепления шлемов и сеток и, как самые нетерпеливые, пытаются принять вертикальное положение.

— Лежите, лежите! — говорю я строго. — Кто хочет перейти на следующий уровень, пройдет сейчас адаптацию на «отлично». А кто не хочет… Нет таких? Очень рада. Вы догадываетесь, какой вопрос я вам задам?

— Где Никифорова! — хором отвечает класс. Они, в самом деле, еще совсем дети, старшему из них едва исполнилось десять лет.

— Не угадали. Я спрошу: как могли мы потерять своего товарища на Марсе? Я никогда ничего подобного не слышала, — по опыту знаю, что сейчас начнут «выгораживать» одноклассницу, а ведь знают, где она.

— Никифорова в школе, не переживайте Мария Ивановна! — доносятся вразнобой голоса, — она не виновата… у нее уважительная причина…

— По условиям задачи идущего урока, вы все – на Марсе. Доложить обстановку как положено!

— Никифорова пропала из зоны видимости с квадрата 43-бис.

— Время «А» 7 минут 34 секунды.

— Позывные: не отвечает. Связи с объектом нет.

— Пеленг аварийный: Запрашиваю Фобос…

— Запас кислорода на 2 часа тринадцать минут.

— Выживаемость человека в районе происшествия 0.

— Прогноз погоды: пылевая буря 8 баллов по шкале Кузнецова.

— Последнее сообщение: «Получила сигнал биоактивности, выхожу из портала»

— Звеньевой, каков ваш план поиска на основании полученных данных? — спрашиваю светлоголового мальчишку, который первым выкатился из своего кресла-парты и встал передо мной, крепко упираясь пятками в паркет.

— Вернуться в квадрат исчезновения Никифоровой, обследовать и… обыскать все возможные прилегающие участки… и пойти цепью…

— Сыщики, подключайтесь, где ваш дедуктивный метод?

— На Марсе не может быть биоактивности. Нет, может. А вдруг, Никифорова нашла? — «сыщики» – звеньевые анналисты – заговорили все сразу. — Стоп! Никифорова пропала здесь, Марс тут не при чем. Биокабинет в школе на втором этаже. Никифорова чем занималась последнее время на биологии?

— Это чайка! — самая младшая в группе, рыжеволосая Федя – Феодора Рамбле! — У Никифоровой синечай вылупливается! Ну, чайчонок – сын синей чайки!

— Он не вирт, он живой, Мария Ивановна. Это уважительная причина, правда?

Останавливаю строгим взглядом готовый сорваться на помощь синей чайке пятый «Б»: – Будем считать, что перерыв ваших исследований Марса обусловлен необходимостью оказания помощи живому существу. Но на Земле, тем более в коридорах нашей школы, вас не должно быть видно и слышно еще… двадцать пять минут.

Конечно, я тоже пошла смотреть синечая. Один из бывших учеников нашей школы подобрал в тундре и доставил на станцию биологов умирающую птицу – синюю чайку. Биологи выходили птицу, а она отложила яйцо. Вот это яйцо и проклюнулось сегодня. Чайчонок оказался рыжим, как солнышко, и слепым.

— Еще маленький, потом посинеет, — говорит Аня Никифорова, нежно поглаживая стеклянный колпак барокамеры над синечаем.

А тем временем меня вызывает на связь наш Программист: – Иван Савельевич, говорю я ему, — сейчас по расписанию у пятых классов купание в морской воде, а потом урок культуры отдыха и приготовления пищи. Вы, пожалуйста, приготовление омлета из сырых яиц замените пятому «Б» на что-то нейтральное, например, на клубничное мороженое… И, пожалуйста, проверьте, что это у меня за дым на семнадцатом мониторе? Где я? У себя в дирекции. Извините, все в порядке – это урок истории в седьмом классе. Седьмой «А»

Седьмой уровень, время романтиков… Класс «А» – аналитики, первооткрыватели, писатели… Большее поле исследований, по сравнению с младшими уровнями, больше самостоятельности, ответственности, больше физических нагрузок и, самое главное, возможность изменить (в школьном виртуальном мире, конечно) историческую реальность. Вот где простор для фантазии! Путешествия в «машине времени» – мой горячо любимый предмет, ради которого позволяю себе отложить другие дела, только переговорю сейчас с математиком и…

— Мария Ивановна, это нобелевка! — доносится до меня из наушников голос нашего математика Вивальди Цоевича Мхитаряна, — Полетов Титан, да. Был артефакт Шлизенгера и – нет его! Титан нашел решение, да, я проверял, в АН проверяли… Я не даю ученикам задачи, которые не имеют решения, Мария Ивановна. Они сами берут, имеют право! Так я вот о чем, разрешите ему не ходить на урок истории сегодня, ему надо еще эту работу доделать… А? Что?…

— Уважаемый Вивальди Цоевич, — отвечаю я ему, намеренно замедляя и выравнивая темп разговора, — человеку нужен отдых, а лучший отдых – это смена деятельности. Прошу вас проследить, чтобы Титан немедленно прошел пост-срессовое обследование на школьном уровне, а затем, если наш врач позволит, приступил к занятиям по истории. А если нет – вас обоих уважительно прошу проследовать в адаптационный блок. В нирвану, Вивальди Цоевич, в нирвану!

Да, так я о путешествии в прошлое… Пушкина и Лермонтова мы уже спасали. Спасали бенгальского тигра, мамонтов и динозавров. Удачно провели историческое расследование и отвели ядерный удар от Японии и нашли золото инков. Кстати, археологи АН использовали нашу схему в поисках, и теперь в школьном музее хранится золотая птица – довольно любопытный образец эпохи расцвета инков.

Седьмой «А» выбрал тему сегодняшнего зачета «Реконструкция спасения озера Байкал» в присутствии самого профессора Бестужева – руководителя исторической операции. Осторожно, чтобы не беспокоить детей за партами, открываю дверь в класс, подключаю мой контроллер к порталу «Машины времени»… вот и седьмой «А». Интересно, какой же исходник сконструировали «Ашники» на сегодня?

Байкал! Цвета утренней зари и вечернего неба вздымаются волны на его просторах, подползают лениво к берегу, заглядывают в хрустальное зеркало бухты и… засыпают, очарованные ее красотой… Стройные, нарядные сосны окружают бухту и подступают к самой воде. А на берегу развернута целая лаборатория – Химики колдуют над пробирками и ретортами с пробами воды. Огромный закопченный котел бурлит, испускает разноцветные пары, из пробирок вылетают снопы искр, из реторт тянется молочный туман… Алхимики, с «волшебными палочками» в руках борются с туманом, осыпая его градом «заклятий». Мелькают палочки, и в воздухе возникают горящие письмена – химические формулы. Если учесть, что каждый из них произносит «заклятие» еще и вслух – гул стоит неимоверный.

А персонажи, которых они себе выбрали! Здесь и ведьмы, и колдуны, и скелеты, и рыцари, и…шаман камлает, только посмотрите на него! Он вызывает дождь, и обрушившийся с неба шквал немедленно заливает костер под котлом. Кто-то сразу же вызывает молнию, где же его громоотвод? Кажется, ребята предоставлены сами себе, во всяком случае, не видно ни учителя, ни профессора.

Выхожу ненадолго из портала и прохожу по рядам парт. Парты седьмых классов более напоминают коконы, чем кресла. Персонажи, сконструированные седьмыми классами, не только могут двигаться, общаться между собой, принимать решения и осуществлять незапланированные действия, они способны передавать реальность ощущений своим авторам. Попросту говоря, если персонаж сгорит или утонет, автор не умрет, но несколько очень неприятных минут ему гарантировано. А вот и руководство! И педагог, и пожилой профессор принимают самое непосредственное участие – в качестве действующих лиц! Смотрю на датчики жизнеобеспечения – пока все в пределах нормы. Титан здесь и кажется немного возбужденным, возможно, это все еще последствия удачного урока математики.

Возвращаюсь в портал: вода озера очищена, идет заселение вод флорой и фауной. Растения и животные подбираются из готового списка, однако ребятам этого кажется мало… Кто-то пытается вырастить в озере розовый лотос, кто-то гигантского кальмара, а вот и лещи ростом с подводную лодку. Умная программа отметает все нежизненноспособные формы и ведет учет «побед» и «поражений», так что желающих потерять драгоценные баллы, набранные за очистку воды, становится все меньше.

Оставшиеся «волшебники» устраивают драку аллигатора и лох-несского чудовища. Большое желание прервать урок – педагоги не должны поощрять агрессивность, но решаю подождать и посмотреть, чем это все закончится. Несси обиженно выпускает фонтан воды, аллигатор разворачивается и умильно пуская слезу, поглядывает на расположившийся в бухте, веселый «обед». Решение чудовище принимает недолго думая, и вот уже торпедой несется к берегу, его челюсти с грохотом смыкаются прямо среди мелькающих голых пяток самых любопытных «волшебников».

Все бросаются врассыпную, но один их них остается на берегу – спортивного вида мальчишка в футболке и шортах. Он размахивает над головой какой-то веревкой – лассо? Аллигатор нападает, мальчишка ловко уклоняется. Аллигатор делает прыжок, падает на берегу, его пасть захлопывается, но перед этим, мальчик успевает накинуть лассо на морду хищника и с победным видом затягивает веревку. Аллигатор не сдается, щелкает хвостом и сбивает мальчишку с ног, затем резко ныряет и тянет «добычу за собой» в глубину.

Я хватаюсь за сердце. Один… два… три… Мальчишка уже на берегу! Он валится на песок, из раны на ноге льется кровь, все бросаются к нему… Подключаюсь к личному каналу Зары Турухановой – звеньевому психологу:

— Зара, помощь нужна? Как вы там?

— Показатели социума в норме, — Зара старается казаться собранной и компетентной. — Некоторые отклонения у лидеров-мальчишек – Тита и Арутюнова. Арутюнов использовал всю жизненную силу на дождь, Тит получил повреждения кожного покрова. Что посоветуете?

— Обоим выйти из портала, кстати, как программа оценила их действия?

— Оба «убиты», Мария Ивановна.

— Значит, будут исправлять ошибки, и пересдавать этот уровень.

— Ребята считают, что это несправедливо: Тит спасал народ от крокодила, за это нельзя наказывать, — голос Зары дрожит от волнения, — можно мы ему свои баллы отдадим?

— У вас есть арбитр – профессор Бестужев, это ему решать. — Я стараюсь быть объективной сейчас, но Титу придется меня выслушать. В конце концов, он должен понимать, что его поведение…

— Тогда все в порядке. Арутюнов пошел пересдавать. А Тит… он выходит из портала. Не волнуйтесь, Мария Ивановна, его лечит Веня Круглова, она два уровня врача сдала.

— Спасибо Зара, всего доброго, — я спешу отключить связь.

Тит, довольный своими подвигами, уже скинул шлем и теперь сидит в своем кресле верхом, а курносая девчонка с роскошными каштановыми кудрями хлопочет вокруг него – ставит примочки на синяки и отчитывает строгим голосом, на что Тит разражается очередной тирадой и оба смеются. Интересно, кто придумал крокодила? И почему вдруг у Тита появилось лассо? И врач оказался на месте, вот как? Венера Круглова? Так это ради ее васильковых глаз были совершены подвиги Титана?

Вот и мой сын – Тишка, Тит, Титан Полетов – влюбился, и ничего не поделаешь – весна! Одинадцатый «Г» Гении…

За сугробами на подоконнике, в пышном обрамлении наметенного за ночь снега, просыпается яркое, морозное утро. Его холодный свет вспыхивает искрами в изморози на деревьях и оконных стеклах, сверкающие искры носятся в воздухе…

— Добрый день, Мария Ивановна, — весело здоровается со мной Каримов, ученик 11 «Г» класса.

— Добрый-то, добрый… — отвечаю я немного озадаченно, — с утра, вроде, весна была? Когда это сугробов намело?

— Локальная галограмма, позвольте представить! — довольный Каримов вертит в руках пульт, на котором вспыхивают веселые огоньки датчиков от каждого нового прикосновения его гибких пальцев. — Мария Ивановна, окажите любезность, откройте окно…

Морозный ветер приносит в классную комнату стаю снежинок, вьюга гуляет без спросу, уверенная в своем давнем праве – украшать снежным блеском веселые святки. Снежинка падает в мою ладонь и превращается в капельку воды…

— Каримов, вы весь класс простудите! — замечаю я, на что одинадцатый «Г» отвечает дружным хохотом.

— Не беспокойтесь, уважаемая Мария Ивановна, — ласково говорит Каримов. — Здесь не холодно, это всего лишь небольшой обман чувств, основанный на интуитивных впечатлениях от зрительных образов. Подарок для рабочих с луны к следующему Новому году. Каково им там Новый год встречать без снега и елки?

— Хорошая задумка! — одобряю я, — В очередь на отправку записались?

— Пока нет, надо бы еще установку доработать, — Каримов только разводит руками, — точный вес посылки сейчас указать не могу, а в порту строгости, запись за полгода. Может быть, поможете? Мария Ивановна, пожалуйста.

— Давайте сделаем так: пусть ваше изобретение посмотрит представитель с Луны, надеюсь, скоро он будет здесь, он и решит с отправкой. А теперь покажите мне новый «кокон» для восьмых и девятых классов, мы его давно ждем.

— Просим, просим… — слышатся со всех сторон голоса учащихся. Кто-то жмет на пульт, раздвигаются перегородки, ведущие в зал испытаний, и все направляются к пластиковому «кокону» больше похожему на огромное яйцо. Возле него уже собрались участники проекта из других одиннадцатых классов – аналитики, борцы за выживание, «веды» – ведущие специалисты…

С сомнением смотрю на «кокон» – нет, не то, чтобы я не доверяла своим ученикам, а только я не рассчитывала, что подергивания моих рук и ног, в общем-то, нормальные для человека в виртуальном шлеме, будет наблюдать чуть ли не вся школа.

— Не бойтесь, Мария Ивановна, — ласково уговаривает меня строгая черноволосая девушка в белом халате и шапочке, и я начинаю чувствовать себя на приеме у стоматолога. — Вы наденете защитный скафандр и потом, в этом яйце сможете чувствовать себя комфортно. Если отключить видеосвязь, мы не будем вас видеть, только сможем наблюдать за датчиками. Подключение к реальной площадке в реальном времени. Из программы можно выйти любым удобным для вас способом: командой голосом «выход», скрещиванием пальцев правой руки, через меню на дисплее путем простого «тыка»… Ну, что ж, поехали!

В плотный воздух космопорта сквозь запах озона из разогретых двигателей просачиваются другие знакомые запахи: множества движущихся вокруг людей и механизмов… еще аромат кофе и пирожков, и, конечно… я научилась узнавать дыхание спящих песков, и не спутала бы этот запах ни с каким другим. И сейчас я втягивала ноздрями уже знакомый воздух столицы Космоса – Байконур! — отыскивая и узнавая неповторимый аромат облитых солнцем песков.

Солнце! Ослепительно яркое весеннее солнце! И гул голосов в порту, отчетливо слышу отдельные слова и обрывки разговоров! Встречающие и прибывающие торопятся каждый по своим делам, и никто из них не обращает на меня внимания. Но, к чести исполнителей проекта, должна отметить, никто и не проходит «сквозь» меня, как в прошлый раз. Двигаюсь я все же осторожно, идти легко, свой вес ощущаю, упругий пол под ногами – тоже. Эскалатор пройден успешно, передо мной сияющий небесной лазурью вестибюль терминала «Луна-1». Я пришла сюда, стараясь не думать о том, что Миша сегодня приезжает, возвращается домой с Луны. Миша Полетов, мой муж. Скоро он будет дома, и все в этом порту напоминает мне о нем.

Вот киоски с газированной водой и кофе. Миша по традиции покупает мне здесь лимонад. Нажимаю кнопку и получаю полный стакан искрящегося солнцем ароматного напитка. А если попробовать… И я пью лимонад из прозрачного хрустящего стаканчика. Вкус напитка – обычный, запах и цвет соответствуют реальности, пузырьки приятно щекочут небо! Опять эти их штучки с обманом чувств?

Диктор объявляет что-то… как всегда и везде – невнятно. Трассовик «Луна-1» прибыл по расписанию» – наконец улавливаю я. Уже приземлились? Вот хорошо-то как! Выходят? Значит, я сейчас увижу Мишку?

Вот он, глазам не верю – ОН! Выходит из терминала пружинящей походкой – спокойный и веселый. Останавливается, смотрит в мою сторону и вдруг прижимает ладонь к губам и посылает мне «воздушный поцелуй»! Я машу ему рукой, хоть и понимаю, что он не видит меня, не может видеть. Я для него сейчас – только видеокамера наблюдения.

Миша скрывается в переходе, а я даю команду «выход» и включаю видеосвязь с залом испытаний.

— Встретили? — Вокруг меня собрались мои ученики – непостижимо взрослые и неисправимо юные. Смотрят во все глаза, пытаются угадать ответ…

— Встретила! — и мои следующие слова «спасибо, ребята» тонут в общем гуле радостных голосов… И еще немного о нас…

Снимаю скафандр в раздевалке, причесываюсь перед зеркалом. Миша не видел меня полгода… Максимум пара часов осталась до его приезда, нужно все успеть: поговорить с ребятами о новом проекте, связаться с АН, проследить за показателями на уроках физкультуры, забрать Манюню после занятий… С той минуты, как я «встретила» мужа в порту, меня не оставляет радость, что скоро, скоро я увижу его дома.

Иду центральной аллеей школьного парка, наблюдаю, как родители забирают малышей домой. Процедура эта длительная, но приятная. Родители приветствуют учителей, друг друга, затевают разговоры, обмениваются новостями. Детей тоже не так-то просто оторвать от игр на свежем воздухе, Манюня сразу заявляет: «Мам, ну еще пять минут…»

— Мария Ивановна! Маша!

Я резко оборачиваюсь и, от неожиданности, едва не теряю равновесие: Миша!

Наперерез мне мчится Тит, а хитрая Манюня уже повисла у него на шее! Обнимаю всех троих вместе, пытаюсь пробраться поближе к мужу. «Как же я соскучился» – говорят мне его глаза. Я пытаюсь взять себя в руки – ученики и родители кругом.

— Как хорошо, что ты приехал пораньше! Я сейчас закончу дела в школе, и пойдем домой.

— Ладно, — смеется Мишка, — я тоже в школу загляну, как-никак родные пенаты. Интересно посмотреть! Закончили новый «кокон»? А можно поплавать в бассейне с морской водой? Тит, как ты, сплаваем наперегонки?

— Пап, у нас синечай проклюнулся! — пищит Манюня.

— Надо посмотреть, — серьезно заявляет космонавт Михаил Полетов, — на Луне таких не водится!

По дороге к школе наша семья «обрастает» попутчиками: подходят знакомые поздороваться, да так и остаются, прибывают родители старших классов, многие из них учились вместе с нами… Миша в центре внимания. А я начинаю обход школы, чтобы заставить неугомонных учеников разойтись по домам.

— Пожалуйста, Мария Ивановна, — канючат младшие программисты, у нас Мамаево побоище, совсем немного осталось, никак не можем бросить. Ну, хоть полчасика!

— У меня подводный марш-бросок, вы утвердили план, — заявляет физрук, — я уважаю приказания директора, но у меня люди под водой. Два часа на окончание броска и адаптацию – ни секундой меньше!

— Извините, простите, срочная работа, прямая трансляция хирургической операции из клиники Свешникова, внезапное повышение температуры у гидры полосатой, подошла очередь на переговоры с Марсом, и рады бы, но никак не можем! — слышу вежливые, но уверенные голоса учеников и сотрудников. Обещаю строго взыскать за перерасход электроэнергии, воды и прочих ресурсов, назначаю дежурных и иду искать своих.

А вот и Полетов с Манюней, но прежде чем я успеваю их окликнуть, они скрываются за дверью кабинета нанохирургии с горящим табло «Идет операция». Мне ничего не остается, как только молча проследовать за ними.

Нанохирурги суетятся вокруг небольшой переносной клетки, осматривают гидру полосатую – гордость биоников и симпатию всей школы. Больная подавилась термометром, который приняла за ужин, теперь все ее жалеют, а она обижается и плюется ртутью.

Наблюдаю за своей семьей, семья же интересуется гидрой, глотающей лекарство – маслянистое желе с начинкой из нанороботов. На большом мониторе видно как роботы скрываются в пасти гидры и, попав в пищевод, начинают оживать – один за другим. Это операторы подключаются к своим подопечным и дают команду розыска повреждений.

— По пушкам! — командует Тит, — а заряд я сам рассчитаю! — и я понимаю, что наш семейный ужин отодвигается, в лучшем случае, еще на час.

— Маша! — слышу шепот прямо над моим ухом, — пока дети заняты, пойдем на наше место?

«Наше место»… Крыша основного школьного корпуса поднимается всего на несколько этажей, но если встать вот так, возле перил почти на краю, и прижаться спиной к прохладной шершавой стене бункера связи, то все пространство до самого горизонта заполнит одна бескрайняя бездна, наполненная яркими мерцающими звездами.

— Там наши… — говорит мне Миша, — и там, и на Венере, видишь?

Конечно, я не вижу, но знаю, они – там. Наши соученики, коллеги, друзья…

— Маш, мы в проект Вега-3 записались.

Мое сердце срывается в бездонную пропасть, и, кажется, мне не найти его теперь среди сверкающего мириада звезд, — Полетов, ты хочешь сказать, что полетишь на Вегу? Тридцать лет в одну сторону?

— Ну, не тридцать, Маш, если с новым топливом…

— Вот когда изобретут новое топливо…

— Уже изобрели.

— Не выдумывай. Я ничего об этом не знаю, — все еще стараюсь не верить, хочу оттянуть минуту расставания…

— В вечерних новостях объявят. — Полетов нежно придерживает меня за воротник, — не волнуйся, Маш, это чуть больше трех месяцев в одну сторону теперь. Ты и соскучиться не успеешь… за Титом и Манюней…

— Я бы прибила тебя прямо здесь, Полетов. Оставить меня, детей! — Только потом до меня начинает доходить смысл сказанного, — кто соскучится за Титом и Манюней?

— Мы, Маша – ты и я. Мы ведь летим вместе. А детей уже сейчас домой не заберешь, да и надо ли? Ну, не в лесу же мы их оставляем, Маш! Да при теперешней связи, ты хоть день и ночь можешь ими руководить…

— Но я еще и директор школы, если ты не забыл! Я не могу бросить все!

— Не бросай, Маша, — строго говорит космонавт Полетов. — Учитель до той поры Учитель, пока интересен своим ученикам. А ты будешь первым педагогом, который ведет уроки с Веги. У тебя будет учиться вся Земля, и не только дети – профессура, академики! Будущее будет таким, каким мы его задумаем, Маша. А сомневаться во мне не смей… — Полетов говорит это, глядя мне в глаза, и целует в нос…

— Ой, извините! — Из-за угла бункера связи выглядывает юное лицо, за ним – еще одно.

— А вот и смена пришла. Пойдем домой, Маша.

Жемчужников Алексей 179: Бригада

Прекрасная жизнь настала по окончании школы! Никаких тебе забот и заданий на завтра. Получил регистрацию в трудовой сети и каждый день выбираешь работу себе по душе. Встал с утра, загрузился и пока булькает чайник, смотришь, где можно трудобаллов в актив заработать. При желании можно сделать это даже не выходя за пределы поселка – по хозяйству, как известно, работа всегда найдется. Но если хочется, что называется, мир повидать, то можно найти себе дело в любом уголке страны, благо она немаленькая, а рабочим рукам в любом месте рады; и жилье дадут и накормят. Ну а что еще человеку надо для счастья? Пожалуй, только побольше хороших людей вокруг, чтобы было с кем делить свою радость.

В одиночку скитаться и в самом деле не интересно. Побывав в течение пары лет там и сям, в горах и лесах, померзнув на ледяных стройках в тундре и пожарившись на раскаленных южных полях, испытав себя в различных работах, получив в профайл достаточное, на мой взгляд, количество благодарных отзывов и трудовых баллов решил, что пора ненадолго где-то осесть. Передохнуть и поразмыслить. Примкнуть к хорошей бригаде или собрать свою, из таких же не определившихся зеленостатусников. Ну и вышло как раз по последнему варианту. В одном из жилых кластеров Харьковского научно-промышленного ядра, где по запросу мне дали место, подобралась дружная компания молодых ребят из разных уголков Союза. Вместе работали, вместе гуляли и однажды во время посиделок Сашка Светлов, заявил:

— Не пора ли и нам, ребята, по-настоящему включаться в общественную жизнь? Не пришло ли нам время брать на себя обязательства?

— Правильно! Даешь бригаду!

— А у меня и название уже готово. Отморозки! Так в начале столетия называли отчаянных, готовых на все ради достижения поставленной цели людей.

— Здорово! Будем теперь отморозками.

Однако координатор в сети такому названию возмутился и регистрацию бригады заблокировал.

— Ну вы даете! Отморозки это же бандиты, шпана не работающая. Эх, вы знатоки! Вот назовитесь лучше именем космического пионера Виктора Петровича Коновалова.

— Точно! — обрадовался я, — Мне о нем брат рассказывал, они вместе на Весте работали.

— Молодец, Лебедев. Напишешь о нем заметку на страничке вашей бригады. Вам еще нужно придумать девиз и взять на себя обязательства. А в качестве первой общественной сверхзадачи, поручаю взять шефство над бригадой Радуга из Цветогорска. Этот городок расположен в орбите Харьковского ядра, но по большей части в нем проживают индивидуалы. Понятно, что ребятам, взявшим там на себя социальные обязательства, вдвойне тяжело. Надо помочь им, взять на буксир. Получится у вас это дело – баллов не пожалею. Успехов.

Сашка отсалютовал и повернулся к нам:

— Ну, бригада имени В.П. Коновалова, какую поставим перед собой высшую цель?

— Отправиться на Венеру! — тут же воскликнул Степан Захарчук, — Ведь раз мы назвались именем настоящего пионера, то должны следовать его примеру и оказаться в первых рядах поселенцев, когда начнется освоение нашей ближайшей соседки.

— Правильно! Даешь девиз – вперед на Венеру!

— Предлагаю во втором полугодии набрать по тысяче трудобаллов на каждого и получить бронзовый знак трудового почета, — предложил я.

— Ну, ничего себе замахнул! — послышался удивленный гул голосов.

Набрать кило трудобаллов, и так не было задачей простой, а знак почета означал, что работу придется брать высокого уровня сложности, многие из которых к тому же могли потребовать прохождения предварительной подготовки и обучения. Наподобие заводской практики, очистки коммуникаций, выезда на сельхоз работы. В общем, с беззаботной жизни тут на какое-то время пришлось бы распрощааться.

— Заработаем знак почета, вместе съездим по путевке на море, — уговаривал я.

— Нет, мы пас, — сразу сказали несколько ребят, — Нам это пока не надо.

— Скатертью дорога, — ласково напутствовал их Степан, — Обратно потом не проситесь.

Тут Сашка Светлов хватил ладонью по столику, вызвав переполох в кафе, где так спонтанно проходило наше первое собрание.

— Так! Завтра к вечеру готовим предложения по плану работ, собираемся и обсуждаем. А мы с утра наведаемся к подшефным, узнаем, в чем у них там дело. Поедем втроем, я, Степан и Валерка Лебедев.

На том и решили. Проснулись пораньше с утра, посетили столовую и, подкрепившись, направились на остановку электробуса. Путь предстоял неблизкий. Карта показывала, что Цветогорск расположен в противоположной от нас стороне, в пятидесяти километрах севернее Харькова и далеко в стороне от магнитной трассы. От центральной транспортной станции туда ходила единственная автомаршрутка. Непросто, в общем, но предложение о разговоре по сети Сашка отверг категорически:

— Тут нужен личный контакт, глаза в глаза так сказать. Поверьте моему опыту. В школе я был старостой класса и командиром дружины. Приходилось мне ставить людей на истинный путь и этих вот тоже нужно встряхнуть, по-другому не выйдет. Вы только посмотрите девиз на их страничке: максимум счастья для каждого. Ну что это, в самом деле, за цель? Что можно с нею достигнуть? А показатели? Смотрите. Чувство такое махнули на все рукой…

— Ну понятно все с ними, — согласно махнул рукою Степан, — Поехали, разберемся на месте.

Прокатиться в город погожим деньком всегда было за удовольствие. Из электробуса вышли у центрального парка и до станции прогулялись пешком. Не отказали себе в радости поглазеть на девушек и с некоторыми даже обменялись логинами пока на привале ели мороженое у каскадного мраморного фонтана, в народе прозванного Ниагарой.

— Пошли уже, — заторопил, наконец, Сашка.

На вокзале с трудом нашли нужный маршрут, так водитель еще долго не хотел гнать машину ради нас троих, все ждал, кто-нибудь еще соберется, пока уже Сашка не начал кипятиться и Степан не сдвинул грозно свои казацкие брови.

— Хорошо, поехали, — сдался водитель, — Кроме вас туда никому и не надо, а вам на кой черт понадобилось?

— Не ворчи, дядя. Все равно целый день стоишь, чего бы тебе не прокатиться?

— Дорога туда не ахти.

— Ох, да не рассыплемся.

Но оказалось все не так позитивно. За городом сошли с трассы и свернули на старую разбитую дорогу, машину стало неприятно трясти и покидывать. Замутило. Однако даже больше, чем езда удручал вид по краям дороги: заброшенные поля и хозяйственные постройки, кучи строительного, а местами даже и бытового мусора, оставленная без присмотра старая техника.

— Цветогорский район, — подтвердил нашу неутешительную догадку водитель, — Скоро приедем.

В отличие от кластера, в котором мы жили – проект разработанного в харьковских институтах комплекса органично вписанных в местность многофункциональных модулей из ультрасовременных композитов, — Цветогорск, по сути, также являвшийся одним из жилых кластеров харьковской орбиты представлял собой набор разнотипных, правильнее сказать, домов, выстроенных без какой либо системы, каждый на свой лад. Преобладали малоэтажные, не более пяти этажей, строения из кирпича и бетона, грязные, облупившиеся, с несуразными квадратами окон и маленькими балкончиками. Среди прочего попадались и утопавшие в уютной зелени садов деревянные домики и замки с башнями и чудовищные сооружения выстроенные целиком из стекла и железа. Вокруг домов расстилались замусоренные пустыри, к другим прилепились в беспорядке понаставленные хозяйственные строения и времянки, на краю жилого массива, словно декорации к голливудскому апокалипсису мрачно высились покосившиеся опоры бездействующих энергетических линий.

На пыльных улицах было довольно пустынно и, что особенно нас возмущало, плохо убрано. То ли дело наполненные спешащими на работу людьми транспортные дорожки нашего кластера или ухоженные аллеи, по которым в часы отдыха прогуливались жильцы. Вдобавок спортивные и игровые площадки, скверы, фонтаны, мастерские и пункты питания. А здесь даже на центральной площади возле универсального пункта снабжения крутилось всего лишь несколько хмурых людей. Центр бытового обслуживания и вовсе не работал, на неисправном информтабло выведенное белой краской горело емкое слово – ремонт.

— Вам на какую улицу? — участливо поинтересовался водитель, которому пребывание в этом месте, очевидно, также было не в радость, — Давайте я вас отвезу, раз вы у меня все равно единственные пассажиры.

— Пожалуйста, — попросил я, и назвал адрес бригадира указанный на страничке подшефной бригады, — Ромашковая улица. Знаете где это?

— Найдем. Тут на домах название улицы нарисовано.

Посмотрели и точно. На одних граффити ландышей, на других колокольчиков.

— Да уж, Цветочный город, — протянул Сашка, все более хмурясь, — Кто же им такого тут понастроил?

— Это они постарались сами, — ответил водитель, — зато никому ничего не должны.

Нужную улицу нашли на окраине города. Прижатые к лесу четырехэтажки на облупленных стенах которых с трудом угадывались ромашки. Увешанные бельем и одеждой крохотные балкончики, распахнутые окна из которых доносились громкие звуки телепередач, прерываемые истошным криком ребенка. В беспорядке наставленные во дворах будки, сараи и голубятни.

— Да разве сейчас так бывает? — не выдержал Степан.

— Ну! А ты думал у нас везде город-сад? Нет, как бы ни так. Полно у нас людей желающих жить в норе, а не улье.

Но даже пытающегося из себя строить всезнайку Сашку проняло, когда выйдя из машины и обойдя дом, во дворе мы увидели подростков играющих в стрелялку. В воздухе носились проекции монстров, трещали очереди, взрывались гранаты, брызгала во все стороны виртуальная слизь.

— Да кто ж им позволил? Разве это занятие… для школьников? Куда взрослые смотрят?

— Вон, посмотри, — я указал на храпящего поодаль прямо на травке индивида с задранной майкой и выставленным вверх подобно куполу пузом, — Какие тут еще могут быть вопросы?

— Отправить бы это в Наробраз, — буркнул Степан, снимая происходившее во дворе на видео коммуникатора.

— Понятно, что в таком месте ребятам, взявшим на себя обязательства, тяжело будет их выполнить, — взволнованно заметил Сашка, — Нужно скорей их найти, давайте свяжемся с бригадиром.

Однако ни на сообщение, ни на прямой вызов Капулов Трофим Минаевич не откликнулся. Подошли спросить у играющих подростков. Не отрываясь от джойстика, один из них кивнул в сторону крайнего дома.

— Трофим? Д а они все как обычно на стадике зависают.

— Вот молодцы, ребята, спортом занимаются, — обрадовался Степан, — А вы что же такой ерундой маетесь? Кто вам только разрешил скачать эту гадость?

— Дядь, не грузи, — научено нагло выдал пацан, — Мы же свободные индивиды, делаем, что хотим. Иди куда спрашивал.

Зная о горячем нраве товарища, мы тут же оттащили от неразумного дитяти рассвирепевшего Степана и двинулись в указанном направлении. За домом увидели широкую лужайку, о которой по каркасам ворот и небольшим трибунам можно было понять, что это именно стадион. На дальнем краю поля приметили обосновавшуюся на трибуне группу людей. По мере приближения рассмотрели, что их было человек двенадцать, молодых парней и девчонок. Последних чуть меньше. Одни сидели, другие лежали прямо на лавках и, судя по сигаретному дыму и таре из-под вина, ни о каком спорте, находясь в его поруганном храме, и помышлять, не дерзали. Импортный мини-проектор демонстрировал трехмерное видео, очевидно комедию. Во всяком случае, из динамиков регулярно неслись взрывы дружного хохота. Однако за исключением одного вовсю умиравшего над происходящим в фильме нервного юноши, остальные если и улыбались, то как-то устало и сдержанно.

Заметив наше приближение, все они заметно оживились, задвигались, словно рябь по стоячей вод пробежала. Подойдя, мы остановились в двух шагах от трибун, пораженные рассматривали их, молодых ребят и девчонок, они как на пришельцев смотрели на наши рабочие комбезы-универсалки. Затем они начали в недоумении переглядываться и усмехаться. Сашка тут же порозовел до самых кончиков русых волос – верный признак нарастания давления пара в котле, а сдвинувшиеся брови набычившегося Степан, также свидетельствовали о приближающейся грозе. А я тем временем думал не о бригадных обязательствах, ради которых мы и приехали в Цветогорск, а вовсе глаза смотрел на показавшуюся мне необыкновенно красивой светлоглазую девушку и к своему величайшему смущению ловил на себе ее ответный заинтересованный ответный взгляд.

— Парни, вам чего? — первым спросил нас чубатый парень с горбатым от переломов носом и колючим взглядом. Под рубахой у него виднелась линялая тельняшка, пояс обтягивал широкий ремень с эмблемой погранвойск на латунной пряжке. Такую стилизацию под старину любили делать некоторые вернувшиеся со службы ребята. Он сидел на лавочке развалясь, по-хозяйски обнимая за шею худощавую кареглазую девчушку, которая рассматривала нас с неприятной наглой усмешкой, — Вы дружинники, что ль какие?

— Здравствуйте, во-первых, — ответил излишне вежливый Сашка, — А кто здесь будет Капулов Трофим Минаевич, бригадир Радуги? Мы к нему по общественно-трудовому вопросу…

— О, Трофим так это к тебе! — воскликнул чубатый и вся компания повернулась к парню с одутловатым лицом и глупым блудливым взглядом выпуклых глаз, — Вот он, наш бригадир.

И все они весело чему-то заржали. Нехорошо так, глумливо. Вот это, наверное, и есть настоящие отморозки, подумалось мне, при этом я с удовлетворением подметил, что она даже не улыбнулась.

— А! Чего? — вскинулся ошалелый Трофим, — Ростик, ты что? Какая бригада? Я давно уже отправил заявку на ее удаление. Никто ведь не захотел тогда заниматься…

— Как это нет? — опешил Степан, — У вас же обязательства взяты по ремонту дороги. Очень я вам скажу нужные обязательства. На себе это прочувствовали, когда сюда ехали, к вам.

— Ну какие обязательства! — отмахнулся Трофим, — Просто хотели трудобаллов поднабрать и по путевке куда-нибудь съездить…

Степан при этих словах закряхтел и бросил какой-то не слишком добрый взгляд в мою сторону. Не хватало мне только сейчас его неодобрения.

— Да вы что! — возмутился я, — От них нельзя просто вот так взять и отказаться. Должна быть уважительная причина, чтобы координатор рабочей сети снял невыполненные обязательства. Поэтому и бригаду вашу до сих пор не удаляют, так и числится в отстающих.

— Ну так у нас самая уважительная, — с издевкой растягивая слова подал реплику парень в тельняшке, которого Трофим назвал Ростиком, — Мы не хотим этого делать. И пускай висит, сколько угодно. Не смотрите, если глаза режет. Передайте это вашему координатору. Мы свободные индивиды, в конце концов, — закончил он уже зло.

— И потом как нам их выполнить? Мы не умеем дорог чинить, и техники у нас нет, — задиристо поддержала его та девчонка, которую он обнимал, — Понимать надо… товарищи.

— Ну что же это вы, товарищи? — с издевкой ответил и незлопамятный Сашка, обведя укоризненным взглядом присутствующих – Вы хотя бы в дорожный трест обращались? Они ведь там не для себя специалистов и технику держат. Прислали бы к вам учебно-промышленную группу и всю необходимую матчасть, была бы у вас и дорога, и специальность, и трудобаллы, и знак почета. А вы? Чем занимаетесь? Эх,… Давайте мы вам поможем, наша бригада имени космического пионера В.П.Коновалова готова…

— А вы чего это? — Ростик вдруг спрыгнул с лавки, лицо его исказила злоба – Вы, что же думаете лучше нас? Думаете, больше пользы принесли стране трудобаллами? А я вот на границе служил, с бандитами воевал, у меня ранение и медаль… Это что не считается?

— Почему? Очень даже считается. Но ты понимаешь…

— Да, понимаю, я, что лечить приехали нас. За наш счет знаки почета себе зарабатывать. Но вам уже тут ясно сказали – мы свободные индивиды, сами решаем. Так что проваливайте. Понятно?

Зря он так. Подзавелись мы уже прилично и не выдержавший такой запредельной наглости Степан, не чинясь с правой врезал горбоносому Ростику в глаз. И что тут началось! Кутерьма вышла страшная. Парни из Радуги оказались десятка не робкого, даром что лоботрясы и хотя как следует драться в итоге оказались способны не все, но против нашего их было втрое и навалились они на нас, как один, не раскачиваясь. Ну и мы парни крепкие, работяги, Степан с Сашкой военную подготовку прошли, как положено, в общем, встали спина к спине и бились как наши под Сталинградом. Отбились. Правда в наступление сил перейти так и не хватило. Досталось всем, ор стоял невообразимый. Девушки визжали, потом уже плакали, чтобы мы перестали, но при этом успели заснять все на камеру и тут же отправить файл на рассмотрение в народный суд, обвиняя нас в хулиганстве и покушении на свободу.

— Вот влипли, — прошептал я, ладонью утирая сочившуюся из разбитой губы кровь, и дрожащей рукой набирая на чудом уцелевшем коммуникаторе логин водителя.

Впоследствии было долгое разбирательство с координаторами, отправка файлов с объяснениями в суд, выбор судьи, трудные разговоры, а итоговое заседание проходило в режиме конференции и транслировалось в открытом доступе по сети. Можно было убедиться, что помимо непосредственных участников дела к просмотру присоединились многочисленные заинтересованные зрители: родители, друзья, товарищи, различные общественники, корреспонденты и как водится во множестве просто неравнодушные люди. Мы, провинившиеся, расположились в сквере нашего кластера, а вокруг собрались товарищи, ребята из нашей бригады. И точно также в своем кластере собрались наши оппоненты, небезосновательно предвкушая полное свое торжество.

— Ну раз сами напортачили, сами и будем справляться, — мужественно отвечали мы на вопросы родных и товарищей и получали свою компенсацию во взглядах наших друзей и в особенности наших подруг. Для них мы были героями.

В заявленное время возникла проекция судьи, уже тронутого сединой мужчины, инженера-конструктора, прославленного на всю страну бюро машиностроения. Наши обвинители отклонили четыре кандидатуры, прежде чем решились сделать свой выбор, основываясь на том, что данный судья, хоть и работал всю жизнь в профессиональном сообществе (а другого судьи попросту и быть не могло), имел знаки почета, но был в то же время человеком интеллигентным и главное ни в какие бригады никогда не вступал, то есть также как и они являлся убежденным индивидуалом. Мы в свою очередь торговаться не стали, сочтя всех судей достойными, а свою вину неоспоримой. Пощады мы не ждали и готовы были даже к высылке на северную целину с переводом на самообеспечение.

— Обе стороны здесь? Все готовы начать? Напоминаю, что не принявшая решение народного судьи сторона автоматически признается неправой, если не согласятся обе стороны, решение аннулируется. Итак, после изучения всех материалов и обстоятельств, выслушав мнения заинтересованных лиц, тех, кто имел что сказать, на правах выбранного обеими сторонами народного судьи СССР я готов огласить свое решение. И я подтверждаю, что в соответствии с поступившим в суд обращением виновными следует признать трёх граждан нашей страны: Светлова Александра, Захарчука Степана, Лебедева Валерия.

Мы знали, что виноваты и не сомневались в решении, но выслушать его оказалось непросто, как будто пересекли точку не возврата, до которой иная реальность пусть и с малой вероятностью, но была еще достижима. Понурые с поблекшими, но еще не пропавшими до конца следами давешней битвы на лицах смотрели мы на судью и уныло переглядывались между собой.

— Не лишним будет повторить, что названные граждане нарушили основополагающие принципы общественного устройства, — продолжал строгий судья, — Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина, каждый, кто потребляет должен трудиться на общее благо. Однако во избежание эксплуатации и принуждения к труду и для того, чтобы реализовать право каждого на труд свободный и творческий, в Конституции 36-го года означено, что необходимый прожиточный минимум предоставляется каждому члену нашего общества вне зависимости от объема проделанного им труда и принадлежности его к тому или иному трудовому коллективу.

Вознаграждения и материальные блага сверх установленного минимума предоставляются трудящемуся из фондов тех профессиональных сообществ, в которых он трудится по решению общего собрания трудового коллектива. Вам, — обвел он нас строгим взглядом, — прекрасно об этом известно, все вы происходите из рабочих семей. Ваши родители, прекрасные специалисты, уважаемые люди, получили личные дома и участки и многие другие блага, что имеют из рук коллективов, в которых честно всю жизнь трудились.

Иными словами никто не может физически или путем лишения средств к существованию принуждать гражданина к труду, также как и сознательно не взявший на себя обязательств не может требовать предоставления ему каких-либо дополнительных личных благ. Такой гражданин обязан довольствоваться продуктами роста всеобщего благосостояния. Это его выбор и право каждого, которое обеспечивается социалистической организацией народного хозяйства, неуклонным ростом производительных сил советского общества, устранением возможности хозяйственных кризисов и ликвидацией безработицы. Но во внимание принято и то, что бригада Радуга без согласования с координационным советом рабочей сети отказалась от взятых на себя обязательств, что является грубейшим нарушением трудовых норм, обязательных для всех зарегистрированных индивидуальных работников и коллективов. Потому что именно на социалистической ответственности каждого строится все наше общество.

Не скрою, очень приятно было видеть в этот момент, как погасли улыбки на лицах Трофима и Ростика, которые рассчитывали, что на суде достанется только нам, а они станут наслаждаться своим триумфом. Не тут-то было. Достанется и вам поделом.

— Итак, с учетом всех обстоятельств, — возвысил тон судья и мы, как по команде поднялись с места, — своим решением на правах данного мне советским народом высочайшего звания судьи, определяю, что бригада Радуга должна в полном объеме выполнить взятые на себя обязательства. В отношении трех названных выше советских граждан, со стороны которых имело место незаконное принуждение с нанесением потерпевшим физического повреждений и морального ущерба, — тут я удовлетворенно про себя усмехнулся, уверенный, что и Степан с Сашкой испытали то же праздничное чувство, — то постановляю, что они должны быть включены в состав бригады Радуга, чтобы вкладом личного труда помочь добиться ей тех показателей, к которым собирались ее привести в качестве подшефных. Не претендуя при этом на получение трудобаллов и знаков почета.

А вот это была катастрофа. Приговор оказался чудовищней самых черных наших предположений. Какой стыд, безвозмездно работать на этих панков! — так почему-то назвал их отец. Такого мы не могли предположить и в самых худших своих измышлениях. Никто из нас глаз не мог поднять, чтобы посмотреть на судью, хотя от нас первых ждали согласия с решением. Подавленные тяжестью приговора мы даже не сразу сообразили, что противная сторона довольна решением не больше нашего.

— Это произвол! Нас опять принуждают, — недовольно гудели свободные индивиды.

— Вы можете не согласиться с вынесенным мною решением, — обманчиво мягко заметил судья, — В случае если вас поддержат оппоненты, решение будет аннулировано. Однако напомню, что взятые обязательства может снять только координационный совет сети.

— Ну вот с ними и будем решать!

Сашка прямо-таки подпрыгнул на месте, почуяв, насколько удачно все поворачивается. Повернулся к нам, лихорадочно зашептал.

— Не хотят и нам не зачем соглашаться с таким позорным решением. Отклоняем и расходимся по домам.

— А почему они, собственно, не хотят соглашаться? — нахмурился Степан, — Добились ведь своего.

— Да какая нам разница…

— Э нет, Сашок, погоди. Треба помыслить. Может нам в таком случае лучше согласиться?

— Да ты что? — зашипел Сашка.

— А ведь верно, — подхватил я мысль Степана, — Приняв решение, мы станем членами их бригады и сможем прописаться в их кластере.

— Ну и на черта ж нам самим такое клеймо на себя ставить? Не понимаю я вас, ребята. Такая возможность!

— Вот именно, Саша. Возможность.

— Валерка, ты, кажется, понимаешь, что этот черт несет?

— Став членами их бригады, мы на полных правах сможем участвовать в собраниях, инициировать прием новых членов в бригаду, а поскольку обязательства могут снять только по единогласному решению всей бригады, то мы сможем не дать им этого сделать.

— Так, — одобрительно кивнул головою Степан. Я продолжал.

— Выполнить обязательства, которые они на себя от жадности взвалили не так просто. Понадобится больше людей, толковых, сознательных и работящих. Например, в качестве новых членов мы сможем предложить им наших ребят, больше того мы сможем сами инициировать их принятие и таким образом разбавить этот их индивидуалистский состав.

— Так, — новым кивком утвердил сказанное мной Степан.

— Выполнив обязательства, мы не получим трудобаллов или знака почета, но сможем расформировать их бригаду и снова собрать свою имени В.П.Коновалова, но уже с пропиской в их кластере, чтобы на полных основаниях участвовать в собраниях жильцов и брать новые обязательства уже по новому месту жительства.

— Так, — воинственно взмахнув кулаком, поставил большую твердую точку Степан, и, сверкая глазами, добавил, — Вот это и есть возможность взять на себя по-настоящему достойные обязательства и заняться как следует всеми тамошними свободными индивидами. Чуешь, Сашок? Чтобы школяры у них там не развлекались стрельбою по зомби.

— Да они закопают нас раньше.

— Пусть только попробуют!

— Бригада, — обняв нас за шею и расплывшись в довольной ухмылке, протянул Сашка.

— Товарищ судья, мы согласны!

— Все трое? — уточнил судья и, подтверждая согласие, я будто заметил промелькнувшую в его строгом взгляде искру хитроватую искорку. Но может и показалось, поскольку он уже обратился к оппонентам, — Что скажут заявители? Вы согласны с решением?

На этого судью они, очень надеялись. Интеллигентный человек, все поймет. И он действительно все понял правильно. Ведь он народный судья. Настоящий. Других у нас не бывает.

— Согласны, — понуро ответили свободные индивиды.

А как им не согласиться? Придется тогда признать неправоту, а это значит, что мы на полных основаниях явимся всей бригадой брать над ними шефство и будет им мат в два хода. Но мы и так своего добьемся, пусть не надеются, что они нас под свой стандарт переделают. Выстроим там у них город-сад. Может им и не нужно, детям их пригодится.

Ну и светлоглазую ту надо спасать. Пропадет она там. Я это именно так себе представляю…

class='book'> Горбачев Олег 173: Экспонаты Происходящее вокруг менялось с головокружительной быстротой. Мысли путались. Единственное желание – закрыть глаза, заткнуть уши, спрятаться под одеялом. Только бы быстрее все закончилось. Бежать, не выбирая дороги. Я бы так и сделал, но ватные ноги не слушаются, а может я просто забыл, как двигаться. Страшно по крупицам терять разум и понимать это. Пульсируя в висках, медленно продирается в голову первозданный ужас.

Человек ко всему привыкает. Скорей всего, можно привыкнуть и к сумасшествию. Ловлю себя на том, что безумная какофония вокруг замедляется, и я замечаю урывки отдельных картин и сцен. Языки пламени на стенах пещеры вспыхнули и исчезли, слизав массивную фигуру Толика Мягкова. По своду пещеры промелькнул силуэт огромного змея. Справа, сливаясь в пронзительный вой, заработал реактивный автомат, потолок пещеры расцвел огненной дорожкой разрывающихся снарядов. Скафандр впереди идущего Звягенцева разорвало, разметав кровавые ошметки. Брызги крови ударили в стекло шлема и тут же вскипели. Тыльной стороной перчатки пытаюсь стереть кровь, размазывая грязные разводы. Только теперь надрывно взревела тревожная сирена скафандра. Ничего не соображая, падаю на четвереньки и ползу, не разбирая дороги. Только бы убраться отсюда. Куда угодно, только не остаться здесь.

Левая рука, правое колено. Правая рука, левое колено. Такая правильная последовательность. Хватаюсь за эту мысль, как утопающий за спасательный круг. Проходит целая вечность, и я понимаю – оцепенение отпускает и разум возвращается.

Что произошло? Почему я бросил снаряжение и ползу прочь? Я не трус и не паникер. Слабонервные не работают в космосе. Я же сохранил самообладание там, на Европе, когда рванул реактор и после разгерметизации станции, пришлось делить один дыхательный патрон на восьмерых, пока не прибыли спасатели. Именно четкое соблюдение инструкции по выживанию позволило тогда сохранить команду. Почему же я как баран ползу, не зная куда? Я остановился. Сел и попытался трезво обдумать произошедшее.

Автоматическая строительная верфь наткнулась на полость в верхней толще марсианской коры. По протоколу безопасности она приостановила роботы и послала вызов контролеру. Наша группа прибыла в недостроенный купол исследовать найденную пещеру.

От раскладывания событий по полочкам пришло долгожданное успокоение, и даже индикаторы уровень адреналина и сердцебиения, на экране шлема вернулись в зеленый сектор. Что ж. Продолжу.

Мы спустились в этот злосчастный купол. Ничего необычного. Стандартный подповерхностный двухъярусник, почти полностью достроенный купол класса В. Генераторы работают, жизнеобеспечение запущено. Автоматические продовольственные фермы выращивают зелень. Даже по центральной улочке запущен водоем и высажены кустарники с деревьями. Людей, понятно, пока нет. Зачем бы нас тогда вызывали? В куполе шастают только строительные боты, выполняя свои программы. В четвёртый сектор зашли в скафандрах. Там, у дальней стены застыла громада строительной верфи. Кирилл и Лариса остались в недостроенном секторе. Я и ещё четверо наших, через шлюз верфи, вошли в пещеру. Поначалу всё было штатно, пока мы не добрались до радужной комнаты. Тут это и произошло…

Что случилось, вспомнить не получалось. Или не было слов описать произошедшее. Что же меня напугало? Мысль вертелась где-то рядом и ускальзывала каждый раз, когда казалось, что я вот-вот пойму что-то важное. Ещё в голове назойливой мухой засела липкое отвращение к самому себе. Почему я сбежал? Похожее чувство было после выпускного теста на самообладание. Там, в виртуальном симуляторе, нас помещали в неординарную, шокирующую ситуацию, на которую у студентов не могло быть готовой реакции. Поначалу каждый реагировал по-своему, в зависимости от характера. Кто-то впадал в неуправляемую ярость, кто-то бежал. Мой друг Денис, проявил небывалую гиперактивность, рождая массу идей и тут же пытаясь их проработать. Я, к моему сожалению, тогда впал в ступор. И вот сейчас похожая реакция. Я опять напуган и не знаю что делать. Как стыдно.

Сжав зуды до скрипа, я резким движением вытащил из подсумка карабин с пиропатроном. Легкий хлопок и он зарылся в грунт, оставив на поверхности кольцо крепления. Зацепив за него конец шнура страховочной лебедки скафандра, так же на четвереньках ползу назад в радужную комнату.

Левая рука, правое колено. Правая рука, левое колено. Что там было? Временное помутнение рассудка или такая обстановка, которую не может постичь человеческое сознание? Разберемся позже. Главное вытащить ребят!

Левая рука, правое колено. Правая рука, левое колено. Так приятно иметь простой, понятный план. Он как фундамент держит сознание, не давая ему скатиться ни в бездну безумия, ни в объятья липкого страха и паники.

Вот и зыбкое, блеклое марево впереди. Серые язычки тянутся к шлему. Я отпрянул, ощутив касания первобытного страха и укол безумия. Но в следующее мгновение заставил себя погрузить голову в скользкие объятья нечто иного, чуждого человеку.

Левая рука, правое колено, правая рука, левое колено – вот единственная путеводная нить разума, ведущая сознание во мраке смертельной тоски.

Простой план – вытащить ребят одного за другим с помощью лебедки уже не кажется таким гениальным. Ожил радио-эфир и я, в безумном страхе, ору в такт своим товарищам.

Левая рука, правое колено. Правая рука, левое колено. Хочется бежать назад. Я знаю – там позади спокойно и тихо. Это уже не то, первое безумие, но основа зайти сюда я не смогу. Нужно зацепить ребят с первого раза.

Левая рука, правое колено. Правая рука, левое колено. Мой шлем уперся в белый скафандр, распростертый на полу. На спине светящаяся цифра тридцать семь. Кто это? Не помню. Рука сама тянется к карабину лебедки и цепляет его за страховочное кольцо. Переползаю через бесчувственное тело и продвигаюсь дальше.

Слышу свой собственный хрип и рычание. В пугающих звуках угадываются слова, как молитва, как заклинание – левая рука, правое колено, правая рука, левое колено. Вот еще один скафандр. Тело лежит на спине, в руках автомат, палец несчастного продолжает нажимать спусковой крючок, только выстрелов не слышно. Цепляю его спас-карабин на кольцо. Заглядываю в стекло шлема. Его внутренняя сторона заплевана, но и сквозь грязное стекло видно расширенные от ужаса голубые глаза Игоря Рудника. Он как рыба, выброшенная на берег, с последних сил открывает рот и в такт этому, в динамиках шлема, раздается душераздирающий крик.

Левая рука, правое колено. Правая рука, левое колено. В какой-то момент я провалился в спасительную черноту забытья. Когда с болью и страхом сознание вернулось, на моем спасательном кольце болтались четыре карабина. Из последних сил я запустил лебедку. Шнур дернуло и меня поволокло. Я перестал бормотать спасительное заклинание, но в голове продолжала вертеться фраза – левая рука, правое колено, правая рука, левое колено. Лебедка тащила нас, а я безумно хохотал, временами переходя на рыдания и всхлипывания.

Неожиданно всё закончилось. Осталась только звенящая пустота в голове, да боль в охрипшем горле. Я посмотрел в сторону радужной комнаты. Там из мутного марева выплывали скафандры моих товарищей, скованные воедино крепким спасательным шнуром. В динамиках шлема один за другим проступали голоса друзей. Тихо плакал Толик, продолжая шептать молитву. Игорь хрипло матерился. Денис все так же безумно орал. Только Диму Звягенцева не было слышно – шнур тянул его обезглавленный скафандр.

Мы сидели на полу такого же коридора-пещеры как и с той стороны – за радужной комнатой. Все замолчали, переводя дух и осматриваясь. Лучи фонарей скользили по стенам, потолку и растворялись во мраке уходящего вглубь коридора. От радужной комнаты исходило мерное, блеклое свечение. И еще ужас пережитого. Не сговариваясь, старались не смотреть в ту сторону.

— Что это было? — заговорил первым Денис.

— Ад! — загробным голосом ответил Толик.

— Внеземной корабль, — возразил Игорь.

— Нет, это какая-то природная аномалия, — высказал свое предположение я.

В следующее мгновение говорили все и одновременно, стараясь перекричать остальных. Из возбужденных криков стало ясно, что виденное в радужной комнате у всех разнилось. Только ощущение ужаса и паники оказалось общим. Перед нами была настоящая загадка, одна из тех, ради которых люди рвутся в космос. Первым ступить на неизведанную планету и раскрыть все тайны мироздания. Своими глазами увидеть, что прячет Европа под виковыми льдами, погулять по пустыням Марса и покопаться в его недрах. Нам было слишком тесно на Земле, там не осталось достойных тайн. И вот ОНА – загадка вселенского масштаба, но только коленки предательски дрожат, а внутренний голос шепчет – спасайся, беги…

Попытались связаться с ребятами в куполе – тишина. База тоже молчит. Связи с серверами и ретрансляторами нет. Видать радужная комната не пропускает радиоволны, а толща марсианской породы экранирует сигнал над нами. Возвращаться через радужную комнату никто не пожелал. Решили идти дальше по коридору. Поищем другой выход.

Денис достал из подсумка кокон бота и, положив его перед собой, принялся за программирование. Судя по тому, что из серебристого корпуса выдвинулось множество маленьких манипуляторов, Денис создает бота-термита. Не прошло и пяти минут, а «Термит» Дениса, словно огромная сороконожка, вскарабкался по стене к своду и тут же вгрызся в породу. Правильно, пусть пока роет путь наверх. Мы с Игорем тоже достали коконы и по-быстрому собрали ботов-исследователей на колёсном ходу. Наговорив голосовое послание ребятам в куполе, и запрограммировав бота, я отправил робота в радужную комнату. Безрезультатно. Выждав пару часов, решили отправить второго бота. Но теперь подстраховались, прицепив к роботу шнур. Ещё спустя час, за страховочный шнур вытащили второго бота.

Внутри радужной комнаты закипали не только мозги, но и глючила вычислительная техника. Всё что удалось получить от вернувшегося бота – это список аварийных сообщений в лог-файле: сбой системы ориентации, сбой внешних датчиков. Дальше процессор бота завис. Выйдя из аномальной комнаты, бот перезапустил систему и исправно продолжил работать. Такую же свистопляску зафиксировали бортовые процессоры скафандров. Ни видео, ни звуковой ряд не был записан. Удивительно, как там продолжала работать рация? Или мне только казалась, что она работает, а на самом деле я слышал свой собственный крик.

Решили не ждать, пока «Термит» пророет проход на поверхность, а отправиться исследовать пещеру. Сцепив наши страховочные шнуры, мы как альпинисты в связке пошли в неизведанную темень. Наученные горьким опытом, теперь шли на расстоянии тридцати метров друг от друга. Тело нашего товарища Звягенцева и роющийся бот-термит остались позади. Продвигались молча, лишь Денис временами вызывал базу, в надежде, что сигнал каким-то чудом пробьет залежи оксидов железа.

Было в пещере что-то зловещее, чуждое. Свет фонаря выхватывал гладкую вязь на стенах. Что это? То ли стены пещеры так затейливо отполированы древними водами Марса, то ли эти рисунки искусного происхождения? Извилистый коридор напоминал кишечник чудовищного размера змея. Через определенные промежутки он менял направление то влево, то вправо. А если долго всматриваться в замысловатые извилины на стенах, то сознание через время начинает плыть, будто ты находишься на грани между сном и пробуждением. В очередной раз, чуть не споткнувшись и едва удержавшись на ногах, я перестал разглядывать стены.

Спустя пару часов пути, наша дружная компания остановилась перед такой же радужной комнатой, как мы оставили позади. Такое же светящееся марево впереди и знакомый неприятный холодок по спине. Не сговариваясь, развернулись и пошли в обратный путь. Лучше лишних часов пять посидеть возле работающего бота-термита, чем снова войти в этот ад.

Обратный путь миновал быстрей. Дорогой вперед все обдумывали произошедшее, разглядывали пещеру. Обратным путем говорили не умолкая.

— Это рукотворное строение, — доказывал нам Игорь, — посудите сами – ритмично извивающийся коридор, влияющие на сознание комнаты.

— А заметили, как рисунок на стенах гипнотизирует? — поддержал Игоря я.

— Кем сотворенное? — возражал Денис, — где вы на Марсе видели следы древних цивилизаций? Перед нами естественное образование.

— Как хотите ребята, — буркнул Толик, — но я больше, ни ногой в эти комнаты. Лучше в аналитики подамся. Сидишь себе в безопасности, виртуальные модели изучаешь… Все замолчали, не зная чем крыть.

Я всегда считал работу оперативника более интересной и увлекательной, но теперь пятой точкой чувствую, как во мне что-то надломилось, или перегорел какой-то предохранитель храбрости.

Через расчетное время бот-термит выбрался на поверхность и включил свой ретранслятор. Связи с базой всё ещё нет! Навигационные спутники тоже молчат. Нахлынувшая паника сменилась деятельной активностью. Мы проверили массу теорий и предположений. Начиная от повреждения навигационных приемников и передатчиков дальней связи, до совсем фантастических – что нас перенесло на другую планету или в другую часть Марса.

Бот передал видеоряд с поверхности, и мы сопоставили ландшафт с архивными данными. Наша группа на Марсе и всё ещё во впадине Эллада. Тестирование радиооборудования ничего не дало. Тест по завороту прошёл, и система самоконтроля ошибок не выдавала, но веры им не было, мало ли что могло произойти с процессорной техникой после пережитого в аномальной комнате.

Через некоторое время, после ряда экспериментов и откровенного шаманства, Денису удалось поймать слабенький кодированный радиосигнал. Запрограммировав одного из ботов в «Странника», мы отправили его в сторону источника радиосигнала. Он, выбравшись на поверхность, выдвинул две длинные, пружинистые опоры и гигантскими прыжками помчался к источнику сигнала. Тем временем, запустили оставшихся ботов, расширять проем в своде пещеры. Мы уже не исключали вариант, при котором придется выбираться на поверхность и идти к куполу пешком. Без нормально работающей навигационной системы ботам самостоятельно не отыскать вход в купол.

«Странник» выбравшись на возвышенность, зафиксировал другие слабые радиосигналы. Расстояние до первого источника сигнала было самым коротким, поэтому направление движения бота решили не менять.

Под проходом наружу скопилась приличная горка породы. Игорь вскарабкался на нее и принялся ручным резаком расширять отверстие, помогая ботам. А мы растаскивали породу по пещере.

Игорь поднялся наверх первым. Родное Солнышко уже спряталось за горизонт, поэтому на поверхности пришлось разойтись в цепь, и так – «на ощупь» – искать вход в купол.

Как всё-таки люди быстро привыкают ко всевозможным гаджетам. Стоит лишиться спутниковой навигации, и ты как слепой. Побродив в потемках несколько часов и ничего не обнаружив, мы сдались. Решив, что утро вечера мудреней, постановили отложить поиски до утра. Сбившись в кучку, мы уснули прямо под звездным небом. Жизнеобеспечения скафандров хватит ещё на пару суток, так, что пока время есть.

Утро принесло новые разочарования. Вход в купол мы так и не нашли. Зато «Странник» добрался до источника сигнала. Каждый смотрел в бортовой экран на изображение транслируемое ботом и тихо переваривал увиденное.

На экране легендарный марсоход «Фобос-18» бурил грунт. Не узнать его было невозможно. Макет этого марсохода стоял в нашей общаге и каждый студент перед экзаменами поглаживал его панцирь на удачу, от чего его корпус отполировался до блеска.

Голова закружилась, к горлу подступил ком. Это что же получается? «Фобос-18» отправился к Марсу в 2018 году. Так что? Сейчас 2018-й?

Денис уселся в рыжую пыль, обхватил шлем руками и, раскачиваясь, принялся подвывать. Толик расхаживал как тигр в клетке, прихлопывая себя по бедрам и бормоча: – этого не может быть. Должно быть логическое объяснение. Нет, это какая-то шутка. Так не бывает… Игорь, не говоря не слова, побрел к пролому в пещеру. Я побежал за ним.

— Игорь, ты куда? Что же теперь делать?

Я пытался остановить его, хватая за руку, но Игорь только дергал плечом и продолжал идти.

Я повалил его на песок и развернул лицом к себе. Игорь плакал. Слезы текли по щекам, а губы он искусал до крови.

— Женя, Женёк, ты же все понял, — давил слёзы в голосе Игорь, — мы все мертвецы! Жить нам осталось пару дней! Мы умерли в тот миг, как только зашли в этот проклятый туннель!

— Перестань Игорёк, выкарабкаемся. И не с такого дерьма выбирались.

— Это конец, Женёк. А ведь мы ещё не жили. Мне всего двадцать пять, а уже ничего больше не будет. Осталось только лечь и подохнуть на этой проклятой планете.

— Давай думать логически, — я уселся радом с Игорем, — похоже, аномалия в пещере перекинула нас в прошлое и на дворе восемнадцатый год. Игорь обреченно кивнул.

Как это произошло, никто не понимал, но сложив дважды два, все пришли к одинаковым выводам. Денис и Толик медленно подошли к нам, присоединяясь к беседе.

— Можно связаться с предками и попросить помощи, — предложил Денис.

— При нынешних технологиях, пока к нам доберется корабль с Земли, мы уже все передохнем, — возразил Игорь.

— Тогда может, попросим наших предков, предупредить своих потомков из 2061 года, чтобы они не входили в найденную пещеру во впадине Эллада, — не успокаивался Денис, — подсластим сообщение технологиями из будущего. Так сказать остановим себя из прошлого. Не войдем в пещеру и не окажемся здесь.

— Тупой план, — буркнул Игорь, — Деня, ты фантастики в детстве перечитал. Такая возможность нарушает все законы физики, и причинно следственную связь в частности.

— То, что мы оказались в прошлом, само по себе нарушает все законы, — огрызнулся Денис.

— Да… Это точно – фантастика, — поддержал Деню я, и мы принялись обсуждать детали плана.

Решили загнать «Странник» в отправляемый контейнер для минералов масохода и таким образом послать весточку предкам. В память бота слили всю имеющуюся документацию и софт из персональных процессоров скафандров. Набралась знатная посылка. Чего только стояли конспекты Толика по освоению космоса. Три вида реакторов холодного ядерного синтеза, робототехнические продовольственные фермы и производства, пространственные и пустотные двигатели, оптопроцессоры и программирование… Когда вся техническая информация была залита, мы подготовили голосовое обращение к предкам и запрограммировали последовательность действий для бота. Ребята воодушевленно готовили посылку, только Игорёк сидел мрачнее тучи.

— Ничего не получится, — злорадно произнес Игорь, когда мы закончили программировать бот.

— Думаешь, не долетит? — нахмурился Денис.

— Долетит. Еще как долетит, — передразнил Деню Игорь, — только нас никто не спасет.

— Почему? — по-детски возмутился Деня.

— Да потому что там, в шестьдесят первом, и так всё знали и погнали нас как скотину на убой.

— О чем ты, Игорек? — я положил руку на плечо друга. Он дернулся, сбрасывая руку.

— Женя, Женечка! Наш правильный Женька. Герой! Всех вытащил из дерьма. Ты или тупой или претворяешься? Вы все тупые? Мы молчали. А что делать, если у человека истерика?

— Прыгают, радуются – мы предкам поможем, они нам помогут, — продолжал юродничать Игорь. — Да вы вспомните историю после восемнадцатого года. Все страны из одного кризиса да в другой, а Россия, что ни год так новое научное открытие. Энергетический кризис? Нате вам дешевую энергию холодного синтеза. Продовольственный кризис? По всей стране строятся автономные фермы. Кто впереди планеты всей попер осваивать космос?

— И что тут плохого? — не понял я.

— А то, что за всеми открытиями стояла инициативная группа из Роскосмоса. Ах, какие гениальные ученые. Это они скупали все производства. Самые богатые люди мира. Меценаты и добродетели, ввели в стране бесплатное соцобеспечение гражданам, легко обошли демократов на выборах. Страна и так уже принадлежала им с потрохами. Осталось только провозгласить социализм и подарить свои предприятия государству. Я их понимаю. Почему бы не войти в историю благодетелями человечества, людьми кто взрастил Новый Союз Социалистических Республик. Только не такие белые и пушистые роскосмовцы. Наши жизни они положили в угоду своих амбиций. Это мы с вами подарили миру благополучие, а память о нас стёрли. Списали в утиль. Нас же специально собрали и отправили в эту пещеру. Я даже не удивлюсь, если наши благодетели намерено в общагу «Фобос-18» поставили. Чтобы когда курьеры попадут в прошлое, долго не гадали, в каком году оказались…

Игорь закончил тираду и снова сел в рыжую пыль, уперев шлем в согнутые колени.

— Да, обидно, — согласился Толик, — нет, я ради Союза и всего человечества всё равно пошел бы сюда. Сказали бы честно – так мол и так, надо. Но зачем же так подло?

— Разнылись, обидели их, видите ли, — проговорил Денис, — так, что? Снимать с марсохода бот?

— Да, чё, уж там. Пусть летит, — сдался Игорёк.

Не сговариваясь, побрели в пещеру. Хотелось какой-то защищенности, крыши над головой, а может мы просто привыкли к закрытым пространствам.

В ожидании смерти время летит быстро. Я не мог заставить себя отвести взгляд от счетчика времени. На внутреннем экране шлема с головокружительной быстротой таяли минуты. Ребята пытались шутить, вспоминая студенческие годы. Я витал в мире грёз, представляя, как из марева радужной комнаты появляется оранжевый скафандр спасателей, а мы бежим на встречу, выкрикивая, что знали – помощь прейдет. Я посмотрел на ребят. Это наверно подло и дико, но я рад, что они здесь, со мной. Одному умирать страшно, а в компании даже густится веселей. Я вывил личные фотки на экран – посмотреть на лица дорогих мне людей, места, где довелось побывать. Вот наш выпускной – жаль, что ничего не вышло со Светкой. А это я верхом на маленьком астероиде в открытом космосе. Опять Светка – хороша! А это мы на международных соревнованиях по выживанию. У всех на комбинезонах нашивка «Союз-Космос. СССР» и эмблема нашей команды с изображением, где аист пытается проглотить смешного лягушонка, который в отчаянной попытке выжить вцепился лапками в горло птице, не давая ей проглотить себя. Под эмблемой простой девиз – «Никогда не сдавайся!» Я усмехнулся и встал. Подошел к Денису и протянул ему карабин своего спасательного шнура.

— Последняя попытка, — пояснил я и пошёл в сторону пугающего марева.

Я успокаивал себя, что в третий раз не будет так страшно. Как я ошибался. Ужас ворвался под скафандр, сковывая мышцы. Я до скрипа сжал зубы, упал на четвереньки и принялся шептать свой оберег: – левая рука, правое колено, правая рука, левое колено.

Время тянулось мучительно долго. Воля забилась в самый тёмный уголок сознания. Только упертые инстинкты продолжали управлять телом, подчиняясь простейшей команде – левая рука, правое колено, правая рука, левое колено.

Мне показалась, что прошла целая вечность, когда я вывалился из проклятого марева. Во рту солоно, на языке осколки зубов. Некоторое время я не мог и пошевелиться. Просто лежал на спине и шумно дышал, слушая, как в груди бешено колотится сердце. Потом по экрану скафандра побежали короткие сообщения: обнаружены радиостанции; обнаружен навигационный сигнал; доступен сервер; произвести синхронизацию времени?

Я подтвердил прием и увидел целый список новых передатчиков, а потом текущую дату. 2061 год сменился 2086-м.

Страховочный шнур дернулся, и меня потащило назад к радужной комнате. Видать ребята подумали, что я застрял внутри аномалии, и пытаются меня вытащить. Перчатки скользили по гладкой породе – зацепиться было не за что. Метра за два до марева, я выхватил пирокарабин и вогнал его в грунт. Раздался характерный хлопок, и я поспешно защелкнул карабин за поясное кольцо. Движение остановилось. Шнур еще некоторое время подергался, потом обвис. Теперь была моя очередь включить лебедку. Только бы ребята не струхнули и позволили их благополучно перетащить…

Я перевёл дух только после того, когда увидел скафандр Игорька, последним выплывающей из сумрачного марева. Теперь я позволил себе встать и осмотреться.

Пещера с этой стороны была ярко освещена. Противоположная стена от радужной комнаты оказать идеально ровной. Да это же стекло!

Отцепив страховочный карабин, я побрёл прочь от аномалии. За стеклом, в полумраке угадывались силуэты людей и блики разноцветных огней. Прислонив шлем вплотную к стеклянной стене, и приложив перчатки рупором, чтобы лучше вглядеться вовнутрь купола, я застыл, пытаясь не упустить ни единой мелочи.

Там спиной ко мне стояла молодая девушка. Жестикулируя и что-то рассказывая, она указывала на боковую стену, где на полочках были разложены старинного вида экспонаты. Вокруг девушки столпилась группа детей, которые внимательно слушали экскурсовода, чуть ли не заглядывая ей в рот. Только один мальчишка, с округлившимися глазами и с открытым от удивления ртом, смотрел прямо на меня. В этот миг на стене, за спиной парнишки в очередной раз засветилась бегущая строка – «Добро пожаловать в купол N47 долины Эллада! Только у нас вы можете увидеть одно из чудес Марса – пещеры древней марсианской цивилизации. Самая богатая коллекция древних экспонатов! К вашим услугам два водных аттракциона и сказочная поляна. Только у нас обзорный ресторан на поверхности… «

Рекламная строка продолжала зазывать посетителей, но я больше не читал. Я смотрел на растерянного мальчишку и улыбался…

Маресьев 162: 10 лет спустя

I

Семена разбудил тревожный сигнал срочного вызова. А это значит, что через 30 минут он должен быть на Олимпе. Пока одевался, прочитал по инфопанели, что три минуты назад закончился метеоритный дождь, и есть опасность повреждения купола. Прошло уже десять лет, как он прилетел на Марс…, в СССР.

***

На Земле тогда было не спокойно. Войны за ресурсы разрушили экономики большинства нефтедобывающих стран, продовольствия не хватало, три четверти населения Земли голодало, а богатейшие люди планеты становились все богаче. В погоне за деньгами они создавали собственные армии, свергали правительства, захватывали целые государства. Старый добрый земной мир рушился на глазах. Именно тогда Семен впервые услышал о Ленине.

Откуда взялся этот человек неизвестно до сих пор. О нем ходили самые разные слухи. Кто-то считает, что это один из миллиардеров, разочарованный в жизни на погрязшей в смуте Земле и решивший потратить свое состояние на создание нового совершенного мира. По другой информации, Ленин – результат эксперимента ученых по созданию на основе геномов величайших людей сверхчеловека. Ясно одно, неожиданно появившись, Ленину удалось увлечь своей мечтой сотни тысяч людей. А мечта была простая и понятная многим: создать новый мир, лишенный неравенства и несправедливости! Этот проект был назван СССР, в честь далекого эксперимента по созданию государства равенства и благоденствия.

Буквально за три месяца Ленин вместе со своими сподвижниками организовал гигантскую корпорацию, занимающуюся подготовкой колонизации Марса, положившей начало формирования новой цивилизации. Семен, молодой тогда еще инженер, только что закончивший диссертацию по конструированию климатических куполов, узнав о готовящейся колонизации, сразу же написал в дирекцию СССР письмо, где рассказал о том, что хочет присоединиться к колонизаторам и готов отдать все силы для создания нового справедливого мира. На следующий день он получил приглашение занять должность ведущего инженера-строителя 3-го марсианского климатического купала, а уже через месяц он взошел на борт совсем новенького межпланетного корабля, чтобы навсегда покинуть Землю. На корабле Семен и познакомился с Иосифом и Рамилем.

***

Как красив Марс на рассвете! Пролетая на своем аэромотоцикле над засеянными полями и фруктовыми лесами, в экосистему которых были органично вписаны небольшие кварталы, где еще спали советские люди, Семен с трудом узнавал когда-то безжизненную красную планету.

Каких трудов стоило построить этот мир! Семен вспомнил, как он прилетел на Марс, как сутками пропадал на стройке, как спал с Иосифом и Рамилем на одной кровати. Не хватало воды и электроэнергии, марсианские бури грозили разрушить наспех построенные жилые секции, но были вера и дружба: вера в светлое будущее и дружба, которая всегда являлась опорой в трудную минуту.

Но вот прошло 10 лет. На Марсе были возведены климатические купола, организовано производство воды и продовольствия, а богатые ресурсами недра марса давали все, что нужно для развития Советского Союза.

Подлетев к основанию Олимпа, Семен пересел на струнный поезд и дальше уже внутри горы продолжил движение к вершине. На Олимпе находилась станция обслуживания купала, где Семен после его постройки был назначен Советом главным инженером. К моменту когда он зашел в информационный центр, почти вся его команда уже была там. Автоматическое сканирование поверхности купола, еще не закончилось, но на лицах сотрудников уже было тревожное выражение. Купол явно был поврежден, содержание кислорода под ним сократилось уже на 5 %. Через минуту сканирование было завершено и на проекции купола замигала красная точка – место повреждения было определено. Еще через 2 минуты Семен с тремя инженерами летел на аэромобиле по указанным координатам.

Найти повреждение оказалось просто! Уже подлетая к месту происшествия, Семен увидел столб очищенного воздуха, вздымающегося над куполом. Метеорит почти сгорел в марсианской атмосфере, но скорость его была так огромна, что несгоревшая часть, размером с детский кулачек пробила в стеклянной пластине, толщиной более метра отверстие диаметром в 5 сантиметров.

Семен извлек застрявший в стекле еще горячий метеорит и с удивлением стал его рассматривать: «Этот маленький кусочек, прилетевший из бескрайней вселенной, так вот запросто мог уничтожить дом полмиллиона советских людей, за три часа разрушить все что построено за 10 лет с таким трудом, лишить человечество последнего места где деньги – не гарант всеобщего почета и уважения!». Через час пробоина была заделана, опасность разрушения купола была устранена.

Остаток дня Семен провел, обследуя все основные узлы купола. К счастью больше повреждений обнаружено не было. Вернувшись на станцию он просмотрел сообщения инфопанели, забытой второпях на рабочем столе. Среди всевозможных писем с аналитической информацией от членов его команды было одно видеосообщение от Рамиля: «Привет дружище! Только что видел как ты пронесся на своем аэромотоцикле. Куда так гнал? Ты не забыл, какая сегодня дата. Встречаемся в 15 по марсинскому в баре на Арсие! Ёсе я позвоню!». Семен устало улыбнулся: «Сегодня 10 лет как я познакомился с Рамилем и Иосифом. 10 лет как я живу на Марсе. 10 лет как я гражданин СССР».

II

Было только пол третьего по марсианскому времени. Но Рамилю не спалось. Уже полчаса он лежал на спине, рассматривая через панорамный потолок слегка красноватое марсианское небо. Только на рассвете можно увидеть зеленоватую крупную «звезду» с желтой точкой рядом. Это Земля и Луна. Пару десятилетий назад даже представить было трудно, что люди будут смотреть на планету, где родилось человечество как на далекую звезду. Всматриваясь в эту зеленую точку Рамиль невольно вспомнил свой последний день на Земле.

***

Неся в каждой руке по огромному чемодану, Рамиль уже около получаса бродил по отсекам межпланетного корабля, пытаясь найти свою каюту. Экспедиция полностью обеспечивала своих участников всем необходимым, но книги Рамиль не мог не взять с собой. С детства он подвергался насмешкам за то, что в век цифровой информации постоянно таскал с собой эти предметы из потрепанных листов бумаги, но он чувствовал в них такую силу знаний, какой не было не в одном самом современном компьютере. Рамиль был агрономом и получив приглашение участвовать в освоении Марса, не раздумывая согласился.

…Неожиданно у одного из чемоданов оторвалась ручка. Падая он раскрылся и на пол посыпались многочисленные энциклопедии, справочники и ботанические журналы. Рамиль присел на корточки, чтобы собрать свои сокровища.

— Ого! Последний раз я видел столько книг в музее, — улыбаясь, сказал молодой человек, присевший рядом, чтобы помочь Рамилю.

— Меня зовут Семен, — протягивая руку и все так же улыбаясь, сказал неожиданный помощник, — давай я помогу отнести твое добро, из какой ты каюты. Рамиль представился, и пожал протянутую ладонь Семена:

— Я Рамиль, я должен лететь в 44S, но уже полчаса не могу найти свою каюту.

— О, дружище, да мы с тобой соседи по каюте! Что ж, надеюсь нам не скучно будет вместе лететь до Марса.

Пока шли к каюте и раскладывали вещи, Рамиль узнал что Семен – инженер по строительству климатических куполов и будет возводить как раз третий купол, под которым ему предстояло выращивать новую марсианскую флору.

Когда вещи были уложены, молодые люди сели у иллюминаторов, полюбоваться закатом. Земля была не так красива, как еще сто лет назад, но все же грустно было покидать обжитую планету и лететь в неизвестность.

Они даже не заметили, как в каюту вошел последний, третий пассажир. На вид он выглядел старше чем Рамиль с Семеном. Дорогая одежда и несколько надменный вид выдавали в нем человека из того самого круга людей, которые управляли этой планетой. Однако пассажир быстро проявил себя как приятный и интересный собеседник. Его звали Иосиф и он был членом одной из самых влиятельных семей на Земле. Родители уготовили для него судьбу управляющего крупнейшей финансово-промышленной группы, но тяга к науке и обостренное чувство справедливости привели к тому, что в 25 лет он забросил банковское дело и поступил в университет на специальность гидрогеолог. После окончания университета он несмотря на протесты отца, пригрозившего ему лишением наследства, присоединился к колонизаторам Марса.

Вот так произошло знакомство Рамиля с Семеном и Иосифом. Дальше был долгий перелет к Марсу, во время которого молодые люди окончательно сдружились и 10 лет тяжелейшей работы по освоению Марса.

***

Рамиль оделся и вышел на улицу. Его маленький домик стоял посреди большой плантации, обеспечивающей фруктами все население Марса. Рамиль знал каждое дерево, каждый куст на этой плантации. Ведь это он со своими коллегами планировал эти сады, сажал деревья и в течение 10 лет наблюдал за каждым как за маленьким ребенком, собирал и исследовал на пригодность для пищи первые плоды.

Рамиль подошел к низкой кривоватой березе, стоящей среди крепких и высоких апельсиновых деревьев. Эта береза была для него особенно дорога, ведь это было первое дерево, которое удалось вырастить под климатическим куполом. Когда климат был окончательно настроен и плантации стали давать стабильные урожаи и обеспечивать воспроизводство кислорода, его коллеги предложили выкорчевать березу, но Рамиль настоял, чтобы ее оставили – она стала для него символом тяжелого самоотверженного труда и несгибаемой воли советского народа.

Разрывая тишину шелестом турбины, над головой Рамиля пролетел аэромотоцикл. Это безусловно был Семен, так быстро под третьим куполом летал только он. «Что-то рано он сегодня» – подумал Рамиль. Затем он достал инфопанель и отправил сообщения Семену и Иосифу, пригласив их вечером в бар на Арсий.

III

Ровно в 15.00 в марсианском баре встретились инженер, построивший климатический купол, агроном, создавший «марсианскую» растительность, и гидрогеолог, добывающий воду из недр красной планеты. Это были Семен, Рамиль и Иосиф. Три друга работали, чтобы СССР дал простым людям надежду на будущее. Шел 2061 год. Олимп – самая высокая гора в Солнечной системе. Арсий – гора на поверхности Марса.

Кин Наталия 158: Охота на скрытого зверя

kinyah@rambler.ru Наталия Кин

Они с раннего утра преследовали небольшую антилопу, отбившуюся от стада, и сильно устали. Есть хотелось все сильнее, но Пема сказала, что нужно еще потерпеть, еды совсем мало, а им еще возвращаться часа два. Хорошо еще, что была вода, у Пемы был нюх на воду, из-за этого охотники наперебой приглашали ее с собой, но сегодня ее назначили главной и послали на охоту с Орисом из седьмой и Хэмом из пятой. Орис был крепким, немного заносчивым парнем, с хорошо развитой мускулатурой, ему, как и Пеме, скоро должно было исполниться шестнадцать, а Хэм – худощавым четырнадцатилетним подростком, немного нервным, нетерпеливым, но с хорошей реакцией.

Антилопа остановилась. Пема тихо покачала головой с выгоревшими за лето волосами, и показала жестом – ждем. Они притаились в высоких зарослях у небольшого холма. Антилопа, кажется, успокоилась и начала щипать траву.

— Обходим, — приказала Пема, и они неслышно двинулись в обход.

Но вдруг уши антилопы нервно дрогнули, животное что-то почуяло, напряженно вскинуло голову и бросилось бежать.

Пема в отчаянии упала на землю. Преследовать дальше было бесполезно, антилопа поняла, что за ней охотятся, и будет бежать, пока хватит сил, но ее сил хватит на дольше.

— Надо немного отдохнуть, меня уже ноги не держат, она отерла лоб полой линялой рубахи.

— Может, поедим? — спросил Орис.

— Не сейчас, — сказала Пема, — дойдем до рощи, там поваляемся полчасика, а потом без остановки – домой. Попей воды.

Орис скривил губы, он был недоволен тем, что Пему назначили главной, но пока сдерживался. Он сразу предлагал пойти к болотам, но его не послушали, а теперь в жару дичь залегла, шансов оставалось мало.

Неожиданно вернувшаяся в сентябре жара, неудачная охота и голод всех выводили из равновесия. Пема очень старалась не сорваться, ей так важно было сохранить уверенный вид, хотя внутри она уже паниковала – такой позор, вернуться ни с чем.

Тропинка была узкой, едва натоптанной и они шли гуськом через заросли уже засыхающего тростника.

— Есть вариант, — сказала Пема, — если сделать крюк километра в полтора, можно накопать топинамбура, там было село, остались огороды. Какая-никакая еда. Вы как?

— Ну, нет! — сказал Орис, по такой жарище… Хэм промолчал.

— Понятно, — сказала Пема, — ну, значит, остаемся без ужи…

Она не успела договорить, из высокой травы перед ними внезапно вылетела крупная птица, Хэм, он единственный еще держал лук в руках, мгновенно среагировал, стрела резко свистнула, и птица упала в траву.

— Молодец! — вскрикнула Пема, — видик зафиксировал попадание!

Хэм ответил ей взглядом, полным такого мальчишеского счастья и гордости, что Пема засмеялась, подавив мелькнувшую зависть. Но было в его взгляде что-то еще, уже не детское, и это немного смутило ее.

Двери разошлись с легким музыкальным скрипом, на пороге стоял Гаврилин, он слегка покачивал головой и скептически улыбался.

— Ладно, мойтесь и идите есть, скажите спасибо Хэму, молодец, хорошая реакция! Хэм, стараясь сдерживать бурлящую радость, искоса посмотрел на Пему.

Она не ответила на взгляд, хотя и почувствовала его. Стояла потупившись, разглядывая свои ободранные сандалии.

— Да, кстати, уже конец месяца, если не умираете от голода, загляните в медотсек, сдайте блицанализы на пищевые предпочтения.

— Умираем, — буркнул Орис, положил руку на плечо Хэма и потянул за собой.

Пема отстала, изо всех сил стараясь казаться спокойной, хотя внутри клокотала злость на себя и, чего греха таить, зависть к успеху Хэма, повернулась к Гаврилину.

— Я не справилась? — голос её предательски дрогнул.

— Пенелопа, дорогая, это всего лишь игра, не расстраи…

— Где я ошиблась?

— Я еще не смотрел всех материалов, но… видимо, поспешила с приказом окружать антилопу, нужно было…

— Понятно, — быстро сказала девушка, — мне не хватило выдержки, ребята проголодались и жара…

— Мы позже все спокойно обсудим, иди поешь…

— Я не оправдываюсь! — почти крикнула она и побежала по коридору к спальному корпусу. Она злилась на себя, и еще ей был очень противен этот завистливый зверек, которого она в себе обнаружила. Ну, и что с этим делать…?

Прежде всего, просто успокоиться, сказала она себе, но простым это было только на словах.

Несмотря на голод, она долго стояла под душем, смывая глупые детские слезы. Главное, не тереть глаза руками, тогда никто не заметит. Потом, немного расслабившись, сделала несколько дыхательных упражнений, и наскоро произнесла формулы самовнушения.

— Я спокойна и уверена в себе…

Надела тунику из тонкого льна, поглядела на себя в зеркало – вроде бы ничего.

— Лицо нормальной спокойности, — показала себе язык, и спустилась в столовую.

Там уже почти никого не было, Лена из 6-го и Маринка из 5-го, склонившись над пустыми чашками шептались о чем-то своем девчоночьем.

Ее, кажется, не заметили, и она, вежливо махнув рукой села в сторонке под большой финиковой пальмой. Дежурных тоже не было видно, подъехал Роб, предложил два овощных и три белковых блюда на выбор, она с трудом ограничилась одним белковым и десертом, есть хотелось до спазм в животе, но… возьми она больше, пришлось бы выслушать лекцию о вреде переедания.

— А киселя из клюквы нет?

— Клюквенный кисель не сочетается с выбранным вами растительным белком, — бесстрастно заявил Роб, — но, если вы настаиваете…

— Не настаиваю.

Оказалось, она переоценила свой аппетит, и кусок ананаса доела уже с трудом.

За панорамным окном виднелось озеро, мальчишки из младшей группы кормили уток, из зарослей тростника на дальнем конце появилась маленькая лодочка, но рассмотреть, кто в ней, не удалось, наверное, кто-то из смотрителей. Лес на холмах понемногу начинал менять цвет, в начале сентября уже было несколько холодных дней.

Бессознательно она оттягивала возвращение к себе, должен был позвонить отец, а он, конечно, не забыл о том, что сегодня она впервые руководила группой охотников. Ну что она может ему рассказать? Бездарно потрачена половина дня… Она невольно нахмурила брови, но, обозвав себя трусихой, резко поднялась, кивнула Робу и вышла.

Отец уже звонил, и она, плюхнувшись в ротанговое кресло у окна, включила связь.

— Привет, па! Мы только недавно вернулись.

— Привет, дочура, надеюсь, ты, в отличие от меня не подстрелила собственную охотничью собаку? — весело откликнулся он.

— Не-а, собак с нами не было, так что им сегодня повезло.

— А я в свое время много чего натворил, пока научился управлять хотя бы группой из трех человек, — засмеялся он.

— Зато теперь прекрасно управляешь целым городом.

— Боюсь, ты преувеличиваешь, по культуре у нас всего лишь двенадцатое место в союзе.

— Но раньше же было…

— Восемнадцатое, — подсказал он, — о-ох, знала бы ты, какие тут приходится решать теоремы с аксиомами! Вчера ландшафтники начали расчистку луга за болотами и наткнулись на склад оружия столетней давности. Хорошо, что с ними был Ремизов, он интуит, чудом остановил технику и заставил сделать глубинную съемку. Страшно подумать, что могло случиться!

— Ой, папа…

— Да, малыш, оставили нам предки наследие… Ну, ничего, справимся потихоньку. Слышала, мама с тетей Ирой прошли таки новый горизонт под боснийской пирамидой и анализы грунта очень интересные, возможно, подтвердится идея Прянишникова о…

— Нет, еще не смотрела почту, а, может, там и встретимся на каникулах?

— Пока не знаю, извини, дочура, пока с этим взрывающимся утилем не разберемся, не смогу покинуть пост даже на день.

— Ой, пап, ты там поосторожней!

— Не сумлевайся, Пемуля, мне жизнь очень даже дорога! Вот твой старший братец…

— А что?

— Извини, срочный вызов, позже…, - он исчез с проекции на стене, но она успела заметить группу людей в спецовках на фоне землеройной техники на его экране.

За окном мальчишки играли в футдиск, и Пема, выйдя на балкон, немного последила за игрой. Чена – высокого хмурого парня из группы ИЗО, почему-то притягивавшего к себе ее внимание последнее время, видно не было, и она вернулась в комнату.

Настроение после разговора с отцом явно улучшилось, он ведь даже не спросил…

Или уже знал, и нарочно не стал расспрашивать? Хитрюга, подумала она с нежностью и улыбнулась.

Сказать ему, что я… ну… позавидовала чужому успеху? — подумала она и тут же решила – нет! Сама справлюсь.

Снова появилось изображение.

— Пап, так что там Серега?

— Паршивец заявил в ультимативной форме, что записался добровольцем в ЭКО, едет спасать чернобыльские леса от вторичного заражения…, - сказал он беззаботным шутливым тоном, губы его улыбались, но Пема услышала нотки озабоченности в голосе.

— Пап, ну он же взрослый, грамотный, и инструкторы у них там очень серьезные, не позволят наделать глупостей. Ну… и ты же сам нас учил – если не я, то кто?

— Выучил, на свою голову, — сказал отец, — вот теперь переживай за него, — и… не нравится мне этот его внезапный энтузиазм, как раз тогда, когда его Светуля бросила.

— А это точно, может еще…?

— Похоже, что точно, мы, конечно, в душу не лезем, но… судя по его виду…

— Да, я тоже заметила, он и звонить реже стал.

— Ладно, не будем паниковать раньше времени, психика у него устойчивая, а небольшие, так сказать, промежуточные любовные драмы, только укрепляют характер. Давай прощаться, малыш, вызывают по двум линиям сразу, целую в носик.

— Я не малыш! — возмутилась Пема.

На миг перед ней появилось нарочито серьезное лицо отца со смеющимися глазами.

— Извини, дорогая, все время забываю, какая у меня взросла доча, с богатым житейским и охотничьим опытом. Кстати, не забудь потом рассказать, как поохотились!

До урока по управлению коллективами первого уровня оставалось еще полчаса, и она быстро пролистала почту. Мама улыбалась и махала ей рукой на фоне каких-то развалин, а тетя Ира в грязной брезентовой робе, бурно жестикулируя, обсуждала что-то с незнакомым бородатым археологом в смешной панамке.

Зверек, который грыз ее изнутри все это время, отступил и затаился.

— Я тебя все равно вижу, — сказала она, — и я тебя…, - она подыскивала слово, ей не хотелось произносить грубое «убью», — я тебя прогоню!

Она заглянула в записную, набрала код пятой подгруппы и вызвала Хэма.

— Извини, Хэм, я тебя даже не поблагодарила, если б не ты, запросто могли без ужина остаться, а эти энергетические таблетки – такая гадость.

— Да я случайно, сам не знаю, как это получилось, — радостно и смущенно ответил он.

Пема замолчала, прислушиваясь к себе, нет, скверной зверюшки не было слышно, она совершенно искренне благодарила парня, и ей стало приятно, что это удалось.

— Может в следующий раз опять вместе? — спросил Хэм неуверенно.

— Не знаю, как получится, — сказала она спокойно, подавать человеку напрасные надежды она совершенно не собиралась.

Предмет «Этика общения» не был ее любимым, но кое-что она все же усвоила. Теперь нужно было перевести разговор на что-то другое.

— Я так изголодалась, что заказала себе на вечер двойную порцию ряженки и кексы, Робу это очень не понравилось.

— А я вообще потребовал добавку несовместимую по кислотности! — засмеялся он.

— Извини, мне пора, сегодня еще вечерние классы.

— Да мне тоже, я решил еще на космопоиск записаться, пока время до выбора есть.

— Ну и правильно, а я уже профориентировалась в управленцы, кому-то кажется, что это скучно и слишком ответственно, а мне нравится.

— А-а…, - сказал он, явно не понимая, что же в этом интересного.

Перебегая лужайку перед учебным корпусом, она заметила Чена, и сердце почему-то ёкнуло. Сердцем тоже нужно научиться управлять, — подумала она, — или… не нужно?

Сердце еще раз ёкнуло, когда Чен посмотрел на нее своими странными раскосыми глазами и улыбнулся, кажется, оно совершенно не хотело, чтобы им управляли.

Губы ее против воли расплылись в улыбке. Всё-таки хороший сегодня день, — подумала она.

Сенчушкин Сергей 151: Залог Успеха

Здание Госплана построенное в сталинском стиле министр Антонов покидать не любил.

В своем кабинете на 48-м этаже под самым шпилем он чувствовал себя уверенно и спокойно. На огромные информпанели стекалась текущая информация о добыче полезных ископаемых, расходе энергии, и еще некоторых параметрах, которым министр придавал большое значение. До недавнего времени он был абсолютно доволен своей работой, был, что называется, на своем месте.

Но несколько лет назад, ЦК утвердило программу ускоренного освоения Марса, и все резко изменилось. Его мнение тогда особо никто слушать не стал. Все были воодушевлены открывающимися перспективами, следует признать, и самому Антонову идея освоения другой планеты тоже нравилась, но в силу своего высокого поста видел он ее отлично от других.

К середине двадцать первого века система планирования была доведена практически до совершенства, она могла меняться в зависимости от различных факторов. Был достигнут баланс производства и потребления, который гарантировал долговечное существование советского общества без вреда для природы. Численность населения в течении нескольких десятилетий оставалась практически неизменной. Капиталисты назвали это состояние «Новым застоем», но любой советский гражданин знал, что наступила лучшая эпоха в истории человечества, и в то время пока Западную экономику «лихорадило», пока пригороды их мегаполисов захлебывались анархией, советское общество пожинало плоды трудов своих великих предков.

Советские граждане трудились по зову сердца, а не из-за необходимости заработать на жизнь. Это время, когда человек смог направить все свои силы на то, что ему было по душе. Каждый пятый – человек искусства, каждый третий – ученый. У тех, кто хотел заниматься ремеслами тоже была такая возможность. Промышленность была автоматизирована настолько, что почти не требовала вмешательства человека. Оборона при желании тоже могла бы осуществляться без операторов, но в стране, которая спасла мир в предыдущем веке от фашизма, защита Родины считалась святым долгом, и людям была необходима возможность служить ей. Но вызвано это было не ненавистью к Западу, а скорее почтением перед предками.

Рано или поздно Запад присоединится к Союзу, и для этого не потребуется войн. Математические расчеты давали капитализму еще полвека, а исламские страны и так уже скопировали советский строй, правда, с поправкой на религиозность.

Но как оказалось цивилизация, как и человек не может существовать просто, так, и когда местные задачи оказались решенными, ЦК поставил задачу освоения Марса.

И все бы ничего, если бы освоение растянули лет на 200 хотя бы, как предлагал Антонов. Но пассионарное советское общество решило уже в этом веке собрать урожай пшеницы на Марсе.

Для Госплана это означало нарушение идеального баланса, срочно потребовались огромные ресурсы, оборудование, специалисты в различных областях. Антонову пришлось вручную вмешаться в идеальную экономику, и что из этого ничего хорошего не выйдет он знал. Единственное, что его успокаивало, так это уверенность в способности системы само восстановиться в короткие сроки.

В этом году на Марсе должны были ввести в эксплуатацию термоядерный реактор аналогичный Пензенскому, который уже тридцать лет исправно обеспечивал энергией половину Земли. После этого по расчетам Антонова Марс мог постепенно переходить на собственные ресурсы. Это было залогом успеха всей марсианской операции.

Полковник ВКС США Джон Картер вывел челнок на геостационарную орбиту Марса в точно установленное время. Через три минуты трое «Космических котиков» начнут спуск на поверхность. Район высадки был специально подобран таким образом, чтобы исключить возможность обнаружения русскими. Судя по разведданным НАСА, никаких защитных объектов они не развернули. Аналитики утверждали, что русские вообще не будут создавать, какие бы то ни было боевые системы на Марсе.

Задачу группе Картера поставил 1-й заместитель министра обороны. Проклятые «коми» построили второй термоядерный реактор, и вот-вот запустят его. Этого допустить нельзя, ведь тогда у Советов появится собственная автономная планета, тогда как сейчас они тратят уйму ресурсов и энергии для реализации своего бредового плана. Вот и пусть дальше тратят, реактор им совсем ни к чему, собственно как и Марс. Миссия была предельно проста – саботировать работу нескольких систем станции, что сделает запуск реактора невозможным. А на установление истинных причин у русских уйдет несколько лет. Операцию готовили почти год, и у русских не было не единого шанса спасти реактор.

Степан Комаров заканчивал монтаж одного из вспомогательных блоков у входа в тоннель вторичной вентиляции. Ему всегда нравилось работать с техникой и инструментами, но сегодня работа не доставляла ему удовольствия. Вчера у начальника его смены был день рождения, и весь коллектив сегодня мучился с похмелья. Степан даже проспал на работу. Ничего страшного в этом не было, просто придется закончить немного позже.

— Вызывает Гнездо. Альфа-один, как слышите? Прием.

— Я альфа – один, слышу вас хорошо, Гнездо. У нас проблема, какой-то рабочий находится у входа. Разрешите применить парализатор? Прием.

— Альфа – один, отказано. Никто не должен о вас узнать. Ждите указаний.

Картер был вне себя, рядом с тоннелем никого не должно было находиться. Об этом свидетельствовали расчеты суперкомпьютера, наблюдавшего за этим объектом с самого начала строительства. Рабочая смена уже закончилась, какого черта там делает этот русский?

Еще немного, и они не смогут тайно вернуться на лунную базу, а если Советы сейчас узнают о их присутствии, то разразится невообразимый скандал, тогда уж точно Картер вылетит из ВКС. Что потом? Банкиры заберут дом за долг по ипотеке, молодая жена его бросит, ведь вряд ли такого неудачника кто-то возьмет на серьезную работу, а за подаренный им Порш ему рассчитываться еще два года. Кому нужен такой лузер? Проще пулю в лоб себе пустить, и все из-за того, что какой-то русский вовремя не закончил работу!

Но нет! Ветеран войны в Иране знал, что нужно сделать.

— Альфа – один, разрешаю применить оружие, но на средней мощности, после выполнения задания помеху возьмете на борт.

— Вас понял, Гнездо.

Комаров уже заканчивал монтаж, когда почувствовал, что тел вдруг перестало его слушаться. Он не мог пошевелиться, только веки и глаза кое-как повиновались его воле. Мимо него уверенно проследовали каких-то три типа в абсолютно черных скафандрах с оружием наперевес. Со срочной службы в ВДВ Степан знал, кто это такие, и не понял только того, почему он еще жив. Вероятно, по нему отработали парализатором, и убьют его позже. Неужели американцы напали на Союз? Раз они осмелились прилететь сюда, видимо началась война, а он тут стоит глазами хлопает! Хотя нет, «Космические котики» участвуют только в спецоперациях ЦРУ, значит это тайная операция, а его как свидетеля просто уберут, да так, что тела никогда никто не найдет. Скорее его всего возьмут на корабль, который их сюда доставил, и выкинут в космос по пути на Землю или Луну.

Ладно, об этом потом, что они вообще здесь забыли? Видимо, хотят сорвать запуск реактора, или вообще уничтожить станцию. Нужно что-то предпринять. Охраны на объекте нет, кого здесь опасаться? Персонал состоит только из инженеров и техников. Остановить американцев нужно любой ценой, но сначала нужно вернуть контроль над телом.

Будь у него боевой скафандр боевой компьютер сразу бы активировал встроенную аптечку, но в его научной модели она была полуавтоматической, и начинала работать по приказу. Каким-то образом нужно отдать приказ компьютеру. Но как? Единственное, что он может так это моргать.

Так ведь если вспомнить азбуку Морзе, и моргать с определенной последовательностью то компьютер сможет распознать приказ! Или не сможет? Знает ли он этот древний способ передачи информации? В любом случае нужно пробовать!

Альфа – два свернул в боковое ответвление вентиляционного коридора и через 2 минуты устанавливал миниатюрное устройство, блокирующее работу электроники под распределительным щитком. Уже поднимаясь с колен чтобы встать, мощный удар по шлему опрокинул его на землю.

Альфа – три уже возвращался к исходной точке, когда кто-то выдернул шланг подачи кислорода у него за спиной.

Альфа – один беспокоился, его группа на связь не выходила. Что могло с ними случиться, он не знал. На этой базе никто не мог оказать сопротивления его бойцам. Возвращаясь к выходу из тоннеля, тревожное предчувствие подгоняло его. Сердце Альфы – один остановилось, когда парализатор Альфы – два, настроенный на летальное действие ударил ему в грудь.

Русский сложил оружие, и отправился в купол связи.

Диверсионная группа не отвечала. Единственной причиной, по которой сигнал не пробивался через стены тоннеля могло служить высокое содержание металлов в породе. Через четыре минуты они уже должны подняться на поверхность, а еще через пятнадцать начать подъем на орбиту.

Терминал связи неожиданно ожил: «Неопознанное судно, вы нарушили космические границы Советского Союза, приказываем приземлиться на центральном космодроме! В случае неповиновения мы выведем из строя вашу электронику!»

Трое земных суток спустя термоядерный реактор был запущен. Его мощности хватило на то чтобы растопить лед под полюсами, и создать магнитное поле необходимое для удержания атмосферы.

Первый урожай пшеницы был собран на экспериментальной ферме в 2072 году. Одного из ее техников звали Степан Кузнецов

Маевский Анатолий 140: Б52

— Герр Петрович, а мне Света нравится. Очень нравится.

— Ну, Генрих, Света всем нашим мужикам на базе нравится. А другие женщины на нашей базе, как тебе?

— Тоже нравятся – вздохнул Генрих. — И фрау Зиберт, и фрау Николаева. Они даже снятся мне иногда.

— Как, голыми?

— Ну-у… По разному…

— О – о! Взрослеешь, брат. Да ты не красней так – рассмеялся Аркадий Петрович, — нормально это для мужчины. Тебе сколько лет?

— Восемнадцать.

— Э-э – х, молодежь! — вздохнул Петрович. — Да я в твои годы…

Внезапно над группой мониторов слежения вспыхнула красная лампочка тревоги. Оба техника смены золотого рудника База 52 – Аркадий Петрович Конюхов и Генрих фон Эссен мгновенно заняли свои рабочие места.

— Вижу отключение ударной группы в четвертом орте – голос Генриха стал глухим и напряженным.

— Связь с роботами сохранена?

— Проверяю – Генрих полетел пальцами по клавиатуре. — Связь есть.

Интеллект двух роботов сканируется. Третий молчит полностью. Двигательные функции нарушены. Добыча порода остановлена.

— Товарищ Штольц – доложил Конюхов дежурному инженеру смены. — Докладывает семнадцатый квершлаг. В четвертом орте отключилась ударная группа роботов. На команды не отвечают. Разрешите осмотреть на месте?

— Разрешаю. Контроль за квершлагом переключаю на центральный узел. И еще, Петрович – главный инженер замолчал на секунду, — ты же знаешь, Петрович, что Тиссены никогда не останавливаются. Будьте осторожны, четвертый орт самый новый и глубокий.

— Принял. Мы выходим.

В маленьком шлюзовом отсеке контрольного поста Конюхов и Эссен быстро, отработанными движениями надели скафандры, затем отшлюзовались и вышли в основной коридор квершлага.

Через минуту техники уже ехали на открытом ремонтном электрокаре вдоль главного ленточного транспортера, по которому ползли груды породы, добытой роботами в десятках ортов. Потом, пройдя все виды обработки, эта марсианская порода превращалась в килограммовые слитки благородного металла. Это было золото Родины. Родины – и той далекой и желанной, на Земле, и нашей – здесь, на Марсе. Ехать до четвертого орта было минут пятнадцать.

— Герр Петрович! — спросил Генрих.

— Чего тебе? — ответил Конюхов. — Вот искушение – треск какой в наушниках! Сейчас отфильтрую. Теперь нормально. Говори.

— Герр Петрович, а Вы на Земле были?

— Да. Я родился там. И прожил лет тридцать. А ты был?

— Нет, не был. Я родился здесь, на Марсе. А как, там, на Земле?

— Это прекрасно, Генрих! Голубое небо, голубая вода. Много воздуха. Много зеленой травы и деревьев. И много красивых женщин. Очень красивых.

— Герр Петрович, а Вы женаты?

— Уже нет – вздохнул Конюхов. — Погибла жена моя, еще в тридцать восьмом, В Мурманске, на Земле, когда Альянс город ракетами обстреливал. Я тогда в море был, на подлодке – топил их десантные корабли, поэтому и остался живой.

— Простите, не знал.

— Да ничего. Давно это было. Не женился больше – больно было. Потом перевели меня в Космический Флот. Летал я на разведывательных кораблях, потом служил на крейсере «Решительный», на том самом, который вместе с «Тюрингией» перехватили эскадру корсаров, грабивших наши транспорты с золотом. Слышал, может, в пятьдесят седьмом году, шумное дело было?

— Помню, конечно, все тогда говорили об этом. К войне на Марсе готовились.

— Так вот, наш транспорт взяли тогда сразу два корабля корсаров. Трудно ли – калошу гражданскую заблокировать? Сунулись они во внутрь, варежку уже открыли – шутка ли, триста тонн золота забрать. Да только ждали их там наши спецназовцы. Засадный транспорт это был. Короче взяли корсаров, тех, кто в живых остался.

— И что?

— Что, что!? Отпустили их. В спасательных ботах. Отпустили, чтобы международного скандала не было. Ведь это были военные корабли демокаратизаторов наших, любимых. Только без опознавательных знаков и кодов. Развлекались разбойнички в погонах.

— Отпустили?

— Ну, да, отпустили. Да только подошла тут «Тюрингия», и открыла огонь по ботам, на поражение. Вы, немцы, такие – сначала стреляете, а потом думаете. Заодно накрыли и яхту, которая была там по близости, вроде случайно. Потом, как оказалось, там были их журналисты и наши правозащитнички – хорошая компашка для корсаров, готовили что-то. А еще там, вдруг, тоже совершенно случайно, оказались два крейсера демократизаторских – они и поперли на «Тюрингию». А тут мы вмешались – и пошла карусель! Короче, дали мы им тогда. Скандал был! Но до войны не дошло. Зато вылечили – теперь наши транспорты не трогают уже сколько лет.

— А как Вы здесь, на Марсе оказались?

— Ушел в отставку, по возрасту. В госпитале отлеживался в Новом Севастополе, здесь на Марсе. Познакомился там с ребятами с пятьдесят второй, с нашей базы – вот и решил поработать. А что – сил у меня еще хватает, а Родине рабочие руки нужны, особенно здесь, на Марсе.

Так, за разговорами, техники доехали по поворота на четвертый орт. Здесь пришлось оставить кар и идти дальше пешком – туннель орта был узким, и почти целиком занят ленточным транспортером.

— Центральная! Конюхов говорит. Входим в четвертый орт.

— Петрович! По ходу проверьте второй двигательный блок транспортера, сейчас сброшу тебе его расположение – отозвался главный инженер.

— Принял, Штольц. Дойдем, тогда и посмотрим – отчитался Конюхов. Потом, понизив голос, обратился к Генриху. — Ну и дотошный наш Штольц, немец настоящий. Помню как немцы эвакуировались к нам в сорок пятом, на Урал, эшелон за эшелоном. Вывезли из Германии все, все заводы. Вплоть до последнего винтика. Каждая мелочь была упакована и промаркирована – во, даете!

— Герр Петрович, а почему немцы переехали в Россию?

— Ты что, Генрих, в школе не учил историю? Залила Европу Зеленая волна. Сами вы ее пустили к себе, толеранты! Не стало тогда Европы – есть теперь часть Великого Халифата, западные провинции его. Вот ваши и бежали в Россию, сами в одиночку не смогли справиться, да и изнутри зеленых сторонников было уже чуть ли не треть населения. И сербы тогда бежали. Короче, было тогда великое переселение народов. Оно и понятно – в Союзе то лучше, спокойнее и надежнее. Попробовали тогда многие Союз кусать, да только по зубам получили. Вот так-то, брат немец.

— У меня мама русская.

— Тем более, брат…

Техники шли дальше. Нашли двигатель, который приказал проверить главный инженер, проверили, отремонтировали, доложили. Двинулись дальше.

— Герр Петрович, а я вот голосовал на выборах в Верховный Совет, первый раз в жизни, в этом году, в шестьдесят первом.

— И что?

— Так я спросить хочу.

— Что тебя интересует?

— Во время голосования я заполнял еще бланк референдума жителей Марсианской Советской республики по поводу семейного законодательства.

— Запомнил же ты такие слова, однако! И что, проголосовал «За»?

— Да, но вот не знаю – хорошо это, или плохо – разрешить нашим женщинам иметь нескольких мужей одновременно? Как же это будет?

— Нормально будет. Демографическая ситуация у нас тут на Марсе такая – на одну женщину приходиться пятеро мужчин. Тяжело это.

— А как…

— Вот так – один муж на смене, другой – дома, что тут непонятного? А если вместе когда соберутся – праздники там, отпуск – так договорятся, семья же. Ты же знаешь, что за это решение референдума проголосовали практически все – и мужчины, и женщины.

— А я Свету люблю, и не хочу, чтобы у нее еще один муж был.

— Это по молодости, брат, по молодости – рассмеялся искренне Конюхов. — Тогда тебе на Землю перебираться нужно со Светой своей – там все по-другому.

— Как это, по-другому?

— Ты что, новостей не читаешь? У них, в Союзе, на Земле, на Выборах, которые проходили одновременно с нашими, народ проголосовал за то, чтобы разрешить мужчине иметь сразу несколько жен. Демографическая ситуация у них такая – на одного мужчину приходится шесть женщин. Нужно решать проблему. На Марс женщины с Земли не очень-то едут – тяжеловато пока у нас. Но наладится со временем – построим достойный мир, смотришь – и женщины потянуться к нам. Они ведь комфорт любят. И любовь, и ласку мужскую, и защиту.

Дошли до конца орта. Здесь на небольшой площадке, заваленной породой, стояли без движения роботы ударной группы. Их стальные тела, покрытые бурой пылью, безвольно замерли. Техники обошли роботов.

— Что это?! — вскрикнул Генрих удивленно.

Конюхов и сам уже увидел: впереди, по ходу рудного штрека, который выгрызли роботы в породе, виднелся неяркий бело-голубой свет, который пробивался из какого-то туннеля, вскрытого роботами.

Конюхов похолодел. Липкие щупальца страха потянулись к нему из глубины недр Марса…

— Генрих! Стой и не двигайся. И молчи, что бы ты не увидел. Отключи все фонари на скафандре. Понял меня?!

— Понял. Отключаюсь.

Конюхов вжался между стальных корпусов роботов. Отключая освещение на скафандре, он успел заметить надпись на борту робота: СССР на фоне красного флага, чуть ниже – Тиссенкрупп Фердертехникт, и маленький флажок, трехцветный немецкий, а рядом – Завод Коммунар, и маленький флажок, трехцветный, российский.

Сколько прошло времени, Конюхов не знал – оставшееся время жизни измерялось гулкими ударами сердца.

Вскоре из вскрытого туннеля пришли Хранители. Это были прозрачные существа, напоминающие человеческие силуэты. Они были окутаны яркой бело – голубой аурой и бесшумно плыли, не касаясь поверхности. Все тело Конюхова налилось свинцовой тяжестью, дыхание остановилось на вдохе.

— Только бы Генрих выдержал и не дернулся – билась в голове одна мысль

Хранители на мгновение задержались у замерших роботов и застывших людей в скафандрах, и быстро полетели по коридору орта, к выходу. Конюхов первый пришел в себя:

— Генрих! Живой?

— Живой. А что это было?

— Потом расскажу. Бежим отсюда – скоро рванет! Техники побежали так быстро, насколько позволяли скафандры.

— Штольц! Это Конюхов. Роботы вскрыли туннель Хранителей, мы видели их только что.

— Бегите до второго поворота направо, там, в пятидесяти метрах есть вход в капсулу спасательной трубы. У вас есть две минуты на эвакуацию – шевелитесь!

Добежали до ярко оранжевых бронированных дверей эвакуационной трубы. Над ними вспыхивал яркий маяк общей тревоги в шахте. Еще минута – забраться в кресла капсулы, пристегнуться, задраить люк и нажать красную кнопку «Пуск» – одну, единственную на пульте управления капсулы…

Раздался взрыв стартовых зарядов, и, мгновением позже, низкий, всеобъемлющий рокот чудовищного взрыва недр Марса. В голове у Конюхова вспыхнули тысячи солнц. И все исчезло…

Здесь было тихо, тепло и темно. Конюхов чувствовал, что он есть, но был прозрачен, он был без границ, но он был.

— Герр Петрович! — где-то рядом раздался голос Генриха. — Вы где?

— Я здесь, Генрих.

— Где? Я Вас не вижу. Я ничего не вижу.

— Я где-то рядом, только слышу тебя плохо.

— Где мы?

— Не знаю, Генрих.

— Мы умерли?

— Не знаю.

— Герр Петрович! А как оно, с женщиной быть, ну, сами понимаете… А то, так и не узнаю. Конюхов внутренне улыбнулся и ответил:

— Это – как жить. Любить – это как дышать, сынок.

Голоса Петровича и Генриха становились все тише и глуше, а потом, и вовсе растворились в мягком океане темноты…

Эпилог

— Конюхов! Вы слышите меня, Конюхов?!

Петрович с удивлением осмотрелся, возвращаясь из небытия: неяркий свет в больничной палате, вокруг паутина проводов и капельниц, присоединенных к его, Конюхова, рукам и ногам.

— Жив, курилка!!! — хотелось закричать от радости.

— Где Генрих?

— Да вот он – напротив Вас.

Петрович перевел взгляд – лежит парень, живой, улыбается. А рядом с ним Светлана сидит, красотка наша. И за руку Генриха держит, и рассказывает ему что-то, рассказывает. И смеется она, весело так, и звонко. Петрович улыбнулся, и устало закрыл глаза…

Пояснения к тексту:

— Б-52: база номер 52, третьего горнорудного округа Шахтограда, Марсианская Советская Социалистическая Республика

— ОРТ – (нем. Ort, буквально – место) — горизонтальная подземная горная выработка, не имеющая непосредственного выхода на поверхность и проведённая по рудному телу в крест простирания залежи полезного ископаемого. Орт предназначен для сбора и перемещения добытых в забоях шахты полезных ископаемых к главной транспортной магистрали. Орты разрабатываются с применением комплексов из буровых кареток, погрузочных машин, вагонов и электровозов.

— КВЕРШЛАГ – (нем. Querschlag) — капитальная горизонтальная, реже наклонная, подземная горная выработка, не имеющая непосредственного выхода на земную поверхность и пройденная по вмещающей породе под углом (чаще всего в крест простирания, т. е. перпендикулярно) к рудному телу. Квершлаг предназначается для вскрытия полезного ископаемого, транспортирования грузов (для чего укладываются рельсовые пути, монтируются конвейеры), а также для передвижения людей, вентиляции, стока воды и т. д.

— ТИССЕНЫ – горнопроходческие роботы, совместного производства компании Тиссенкрупп Фердертехникт и завода Коммунар, Магнитогорск, СССР.

Рассказ написан специально для конкурса СССР – 2061 Январь 2012 г.

Бондарева Ольга 135: Лабиринт ночи

В тепличном комплексе было жарко, влажно, душно. Громадные зеленые кусты с фиолетовыми плодами едва не достигали потолка. А высота теплиц – шесть метров. При трети земной силы тяжести овощные растения всегда вырастали огромными, словно деревья в тропическом лесу.

Максим Берсенев сверился с планшетом, на котором отображались текущие результаты анализа питательного раствора, взглянул вверх, туда, где фантастически широкие и мясистые листья тянулись к лампам дневного света. Все в порядке. Уже завтра можно собирать очередной урожай баклажанов.

— Макс, — по узкому проходу между развесистыми кустами быстро шла Вика, — ты давно проверял уровень азота в третьей теплице?

— Вчера.

— Что-то мне не нравятся желтеющие листья.

— Много?

— Не очень. Понаблюдаем до завтра. Оставлю запись в журнале.

Она двинулась к выходу, у двери обернулась. В теплых голубых глазах – нетерпеливое предвкушение:

— Ты идешь? Сегодня встречаем новую партию колонистов, будет большой праздник, не забыл?

Максим улыбнулся и последовал за хрупкой фигуркой жены. Ее волнение можно понять. Здесь, в марсианском Тихове, куда больше напряженной, а то и опасной работы, чем развлечений. Появление новых соседей, сотрудников и, возможно, друзей – всегда волнительно и захватывающе.

Всего за несколько лет город стремительно вырос, и теперь тут живет и работает около восемнадцати тысяч человек. Над самым первым, пластиковым куполом, где сейчас остались только лаборатории и административные помещения стекольного завода, возвышаются два новых. Они выстроены из произведенного здесь, в молодом Тихове, стекла, и благодаря уникальному по прочности составу обещают простоять не один век.

К Южному куполу примыкает разветвленный комплекс гидропоники, уже два года бесперебойно снабжающий колонию свежими овощами. Пока предпочтение отдается культурам с наибольшей пищевой ценностью: баклажанам, картофелю, бананам. Но несколько теплиц отведены под редис, томаты, огурцы, морковь. Их преимущество в быстром росте, что позволяет снимать урожай ежедневно. И еще в одной выращивают лакомства: зелень и ягоды.

Чета Берсеневых приехала сюда около года назад: молодые, полные энергии и смелых замыслов специалисты. Пока бурной молодой фантазии развернуться негде – терраформирование только вступает в завершающую стадию, и без защиты климатических построек растениям не выжить. Но приближается тот день, когда мертвой красной почвы Марса коснутся заботливые руки агротехников, внося почвообразующие составы, субстраты, удобрения.

И тот миг, когда первое зерно ляжет в забывшую о плодородии землю, настанет еще до окончания смены Берсеневых. Именно им посчастливится увидеть первые всходы на полях нового дома человечества.

Торжество в честь прибывших удалось на славу. После приветственных речей и веселой суматохи, связанной с распределением квартир, новичкам дали время отдохнуть с дороги.

А вечером состоялся фуршет на главной площади Центрального купола. Будущие колонисты получили возможность познакомиться со старожилами, пообщаться в неофициальной обстановке. Услышать, каково это – быть здесь, на Марсе. Жители Тихова с энтузиазмом делились опытом – каждый обладал живейшими впечатлениями и торопился пересказать их новым товарищам.

Максим задумчиво вертел в руках бокал шампанского, приготовленного из концентрата. Вкус вина оставлял желать лучшего, но придавал празднику дух гостеприимства, некую завершенность.

Он не слишком любил шумное веселье и гомонящие толпы. Но ради жены, которая их обожала, делал вид, что получает такое же удовольствие.

— А, вот ты где! — Вика почти бежала, таща за собой высокого молодого человека. Ее лицо раскраснелось от избытка эмоций. — Познакомься, это Сергей Климовский. Представляешь, мы учились в одном классе!

Мужчины пожали руки, обменялись оценивающими взглядами. Неудивительно, если вас знакомит красивая девушка, жена одного и давняя знакомая другого.

Климовский выглядел представительным, уверенным в себе, доброжелательным.

— Вы агротехник, как и ваша супруга? Кормите весь город? — широко улыбнулся он. — Полагаю, у меня будет к вам обоим немало вопросов.

— Сергей – журналист, — пояснила Вика. — Приехал делать серию репортажей о марсианских городах, так?

— Верно. Это будет цикл красочных зарисовок, таких, которые расскажут землянам о вашей суровой и героической жизни, о ежедневном преодолении трудностей, риске и счастье в труде.

Максим внутренне поморщился от штампованной репортерской речи. Таков язык большинства газет и телепередач, но в общении можно было бы обойтись без излишнего драматизма.

— Жизнь не такая уж героическая, — ответил он, — просто интересная.

— Да ну тебя, — засмеялась Вика. — Не слушай этого зануду, Серега, он все испортит. Давай я лучше подам несколько идей?

— Это было бы замечательно.

Парочка удалилась, оживленно беседуя. Максим посмотрел им вслед: нет, рассказывать о героических подвигах он не способен. Вздохнул и пошел искать картографа Прокопенко, чтобы уточнить задание на завтрашний выезд.

— Мы сегодня с тобой, — Вика высунула лохматую макушку и глаза из-под одеяла, когда муж на цыпочках пытался выскользнуть из спальни.

— Мы?

— С Сергеем, — зевая, она села в постели, грациозно потянулась. — Твой Прокопенко проболтался, что ты едешь к Храму Ночи, а Сергей так и подпрыгнул. Оказывается, известие об этой внеземной постройке уже взбудоражило интерес.

— Это не внеземная постройка, а обычная пещера. Ты прекрасно знаешь.

— А вот и нет. Историки были? Доказали, что разумные существа здесь не причем? А значит, все возможно.

— Я представляю, что он там сочинит, — пробормотал Максим. Почему-то упоминание журналиста с утра пораньше не доставило удовольствия. — Если едешь, собирайся. Ждать не буду.

Вездеход ТИ-28 резво двигался на юг по темной заиндевелой равнине. Рассвет только через час, и за это время вполне можно добраться до Лабиринта Ночи – начала невероятных каньонов Долин Маринера.

С месяц назад на самом краю резко обрывающейся тектонической плиты какой-то любитель фантастики обнаружил загадочное сооружение. И с тех пор по марсианским городам ползут самые разные слухи о Храме Ночи. Как выясняется, они уже достигли и Земли.

— Так вы хорошо знаете эти места? — расспрашивал репортер из-за спины.

Он все порывался встать и подойти поближе, поскольку шум двигателя заглушал ответы ведущего машину Максима, но тот не разрешал.

— Можно на «ты». Бываю по выходным.

— Максим помогает исследователям составлять почвенную карту равнины, — пояснила Вика, когда муж в очередной раз замолчал. — Северный берег Лабиринта Ночи признан лучшим местом для создания первого посевного поля после окончания терраформирования. Уже сейчас в Долинах Маринер начали появляться открытые водоемы. А когда воздух будет пригоден для дыхания и окончательно прогреется, вода перестанет замерзать за ночь. Тогда можно будет приступать к обработке почвы, но для этого надо знать точный ее состав и заранее подготовить все необходимые материалы.

— Это поразительно, — восхитился Сергей. — Осталось подождать чуть-чуть – и мертвая планета станет цветущим садом!

Максим закатил глаза, пользуясь тем, что ни жена, ни ее одноклассник не видят. Чем дальше, тем меньше ему нравилась их вдохновенная беседа.

— Мы еще только приступили к работе, — возразил он, но журналиста не смутил.

— А ты помогаешь исследователям на добровольных началах? Безвозмездно? Я непременно сделаю об этом сюжет.

— Нет. Возмездно. Я получаю от этого удовольствие, — буркнул Максим. Сергей вежливо рассмеялся, давая понять, что оценил шутку.

Тщательно проверив кислородные маски и застегнув термокомбинезоны, они выбрались наружу, под звездный купол ночи. Двигатель Максим глушить не стал: Фобос и Деймос уже ушли за горизонт, и без света фар стало бы совсем темно. Но волноваться не о чем: восточный край неба заметно светлел. Скоро оттуда выберутся десятки марсианских солнц.

Шли не торопясь. Снег и песок скрипели под тяжелыми рифлеными подошвами, в изломанных утесах каньона завывал ветер. Непроглядная чернота неба постепенно наливалась синевой, обещающей скорую голубизну.

Внезапно впереди проступили массивные контуры, и Максим включил переносной фонарь.

Слышно было, как изумленно ахнул Сергей. Даже Вика восхищенно втянула воздух, хотя уже видела Храм. Максим улыбнулся, гордясь произведенным эффектом, словно сам принимал участие в его создании.

Храм Ночи, вероятно, когда-то был возвышающейся над многокилометровым обрывом скалой. Но некие силы – то ли руки канувших в вечность марсиан, то ли силы природы – потрудились над ней, превратив в переплетение причудливых арок, колонн, террас. Базальт стен и перекрытий за сотни тысяч, а то и миллионы лет выветрился, истончился, образовав «окна» и «двери», ступени, открытые галереи. В породе было немало твердых слюдяных и самоцветных включений, и теперь камень, будто дикобраз, щетинился заостренными иглами. Прозрачные слоистые плоскости, отполированные временем, ловили дрожащий луч фонаря и рассыпали брызги разноцветной радуги, словно искры, о которые можно обжечься, стоит неосторожно коснуться пламенеющей скалы.

Зрелище было настолько величественным, что даже скептик Максим порой сомневался, что Храм появился без участия таинственных, неведомых землянам сил.

Но вот первое маленькое солнышко горошиной выкатилось из-за нагромождения гор Фарсиды, и стало понятно, что дело не только в самом камне. Поверхность удивительного сооружения с восточной стороны покрывал пушистый слой вытянутых кристаллов инея. Холодное белоснежное обрамление превращало сооружение в волшебный чертог, в котором не отказалась бы жить и Снежная Королева. Максим выключил ненужный фонарь.

Вика уже прошла первую арку, и блики солнечного света облили затянутое в комбинезон тело, засияли в мягких каштановых волосах. Она коснулась перчаткой изогнутой стены – ледяная пыль снежинок медленно полетела куда-то внутрь пещеры.

— Не нужно разрушать узоры, — попросил Сергей, снимая на пластинку двумерной камеры, — это так красиво.

— Ничего страшного, — успокоил Максим. — Иней все равно растает через два часа. Но к завтрашнему утру намерзнет вновь.

Уже четыре солнечных шарика поднялись на небо, заметно потеплело. Снег на открытых площадках перестал скрипеть, потемнел. На стрелках инея повисли капельки-слезы. От яркого света сияние Храма начало бледнеть. Теперь были видны просто выступы и прожилки в толще выветренного базальта, нанесенный ветром песок в складках породы.

— Теперь я понимаю, почему он назван Храмом Ночи, — сказал Сергей. — Завтра надо обязательно подготовить сценарий и приехать с комплектом камер, снять объемную картинку.

— Тогда без нас. Я завтра на другом участке.

— Без тебя, — поправила Вика, подходя. — У меня выходной, и я обязательно поеду. Ничего, найдем другого водителя.

— А ты зачем? — не выдержал ее муж.

— Да ведь это жутко интересно! Я никогда не видела съемок телепередачи. Не пропущу ни за что, если, конечно, ты не против, — она повернулась к Сергею. Тот поспешил заверить, что, разумеется, будет счастлив. Максим скрипнул зубами и пошел к вездеходу.

Бывшие одноклассники появились через несколько минут, когда Максим раздраженно тыкал в клавиши бортового компьютера.

— Всегда мечтал увидеть своими глазами двенадцать солнц. Интересно, смогу ли я угадать, где настоящее?

— Давай!

— Вот это.

— Нет, это спутник.

— Это.

— Не угадал!

— Наверное, это? Вика азартно рассмеялась:

— Нет. А представляешь, что будет, когда их станет в два раза больше? Марс забудет о том, что такое тень. И днем собранный ими солнечный свет сможет прогревать атмосферу настолько, что вода перестанет замерзать. На планете вновь появятся моря, реки, ручьи. Лабиринт Ночи станет большим озером с островами, и его воды можно будет использовать для орошения. Представляешь, вот эта красная пустыня, по которой мы приехали, станет первым засеянным полем на планете!

— Конечно. Я здесь именно для того, чтобы рассказать о будущих марсианских нивах человечеству. Максим встал и зло пнул водительское кресло.

— Прошу прощения, что встреваю. Боюсь, у нас возникла проблема.

— Да? — спросил Сергей, как ему показалось, недовольно. Еще бы, отрывают от такой приятной беседы.

— Что-то с двигателем. Странный звук, и термодатчик показывает перегрев. Вика протиснулась между креслами:

— Ты запустил тестовую программу?

— Компьютер считает, что все в порядке. Но я ему не доверяю. Вездеходы ТИ старые, прибыли с самой первой партией, и теперь электроника часто сбоит.

— Что теперь? — встрял Сергей. — Будешь чинить? Не хотелось бы время терять.

— Не буду. Я агротехник, а не механик, и в движках ничего не понимаю. Помнится, в случае перегрева мне советовали уменьшить нагрузку и идти на минимальной скорости. Так что давайте.

— Что?

— Разгружать. Все оборудование, аккумуляторы, запас еды и воды, баллоны с воздухом. Оставим себе один на всякий случай. Ничего страшного, на днях заскочу и заберу.

Наверное, на Земле с разгрузкой возились бы долго и под конец свалились с ног, а здесь ничего, за час управились. Вот только непривычно маленькая скорость, с которой вездеход полз в город, несказанно бесила Максима. Его жена и Климовский опять увлеклись разговором.

— ТИ – это не модель, просто серия бортовых номеров «Тихов Исследовательский», — рассказывала Вика. — Есть еще ТЗ – заводские и ТП – перевозки. Но замену старым ТИ ждем уже давно. Обещают.

На время Максим отвлекся, следя за неровным гулом. Что это старик 28-й удумал, с утра ведь все нормально было. Когда вновь прислушался, говорили о другом.

— Знаешь, какая у нас с Максом мечта? Посадить на Марсе виноградник.

— Виноградник? А почему именно…

— Понимаешь, сейчас вТихове вино делают из привезенного с Земли концентрата. Это не очень вкусно. А натуральное – роскошь. Представляешь, возродилось устаревшее понятие, о котором мы уже начали забывать. Но легко выкинуть из обихода смысл этого чисто капиталистического слова, когда доступность вещей превращает их в обыденность. Зачем, скажем, мне вилла на берегу Эгейского моря, если я в любой момент могу поехать на берег любого моря, поселиться в гостинице с полным комплектом удобств, и проживать хоть весь отпуск? Зачем мне обременять себя необходимостью заботы о чистоте в мое отсутствие, поддержании в порядке сада, исправности кухонных роботов? Мотаться туда, тратить время и силы? Или произведения искусства, которые можно прекрасно осмотреть в музее, зачем-то держать дома в сейфе, нанимать охрану, бояться, как бы их не украли. Бессмыслица.

— А как же ювелирные изделия, брендовые наряды? Их ведь покупают, платя огромные деньги. И коллекционеры.

— Ну да, — Вика засмеялась. — У меня тоже есть пара сережек и колечек. Но не чемодан – все сразу не наденешь. Одержимость вещами – это болезнь, ее надо лечить. Но я, кажется, отвлеклась. Так вот, самые обыкновенные предметы или продукты не должны быть роскошью, это неестественно, и сразу создает ненормальную животную тягу. Запретный плод сладок. Я вчера замечала, как некоторые выпивали бокал за бокалом, словно им и впрямь нравилось. Так вот, я хочу, чтобы хорошее марсианское вино из роскоши превратилось в обычную социалистическую вещь. Сергей усмехнулся:

— Марс пока далек от Земного совершенства. Разве только вино здесь роскошь?

— Не только. Но это тот вклад, который можем внести мы, агротехники. Остальным будут заниматься другие специалисты – и, я уверена, однажды добьются успеха!

— А что, отличная мысль. Из нее можно сделать еще одну прекрасную зарисовку. Я сниму сюжет с тобой в главной роли.

— Правда? Я так рада!

Максим сердито фыркнул за штурвалом. Такое приятное течение разговора вновь свернуло не в то русло.

По возвращении Вика повела Сергея знакомить с городом. Оба исчезли даже прежде, чем Максим успел дописать рапорт о перегретом двигателе.

Вечером жена щебетала и строила планы на завтрашний день, а Максим все больше мрачнел. И почему его так раздражает этот журналист?

— Давай завтра останемся дома.

— Дома? — темные брови жены изумленно приподнялись. — Зачем?

— Мы давно не бывали вдвоем. Она засмеялась.

— Мы уже год вдвоем. К тому же непрерывно будем вдвоем еще четыре года – и на работе, и дома. А завтра я хочу посмотреть то, чего никогда не видела.

— И сняться в телепередаче?

— Почему бы нет?

— Это в тебе говорит тщеславие. Вика вспыхнула.

— Ну, знаешь… Я прежде не замечала в тебе такого.

— Чего?

— Самовлюбленности, — она резко захлопнула за собой дверь.

Он всю ночь ворочался на своей половине кровати, мучаясь раскаянием. А когда решился попросить прощения, оказалось, что уже утро, и Вика умчалась на встречу с репортером. Снова появилась злость. Хотелось бы знать, они поехали вдвоем? Или еще кто-то?

Оставаться дома не имело смысла. Максим спустился в ангар, взял другой вездеход. 28-го не видно – наверное, в ремонте.

Работа, как всегда, увлекла, хотя в ней не было ничего особенного. Взятие проб грунта на разной глубине, экспресс-анализ, внесение данных в планшет, который постепенно, точка за точкой, вычерчивал карту равнины. Дел много, необходимо обработать площадь около пятидесяти тысяч гектаров. Далеко не каждый участок вообще пригоден для земледелия, по крайней мере, на начальных этапах. Но к тому времени, как карта будет составлена, на марсианские небеса выплывут десятки зеркальных спутников, прогревающих атмосферу, и можно будет готовить мертвые земли к встрече с первыми живыми организмами.

Как ни хотелось оставаться в привычном плавном течении мыслей, из глубины сознания настойчиво возникали противные булавочные уколы. Не давали покоя попытки представить, чем сейчас заняты Вика с Сергеем.

Почему-то вспомнилось, как делал ей предложение. Может, если бы не Марс, еще нескоро решился. А в тот день, когда узнал положительный ответ на свой запрос, был так переполнен эмоциями, что отважился крикнуть с порога: «Едем вместе! Выходи за меня!»

Теперь появилась мерзкая мыслишка: а что, если она согласилась ради Марса? У семейных пар всегда преимущество при колонизации: по мнению психологов, они проще адаптируются к новизне обстановки…

Темное это чувство – ревность. Каждый жест кажется подозрительным, в каждом слове ищешь намек. И затягивает все больше, как в трясину. Как в запутанный, безвыходный лабиринт.

Двенадцать маленьких солнц катились к закату, когда запищал зуммер срочного вызова. Максим нажал кнопку.

— Внимание всем, находящимся в окрестностях Тихова. Около шести часов назад состоялся последний сеанс связи с вездеходом, бортовой номер ТИ-28. Последний час транспорт на вызовы не отвечает. Сигнальный маяк не работает. Координаты с последнего сеанса связи…

— Как ТИ-28? — изумился Максим. Набрал номер ангара. — Саныч, в чем дело? Я тебе вчера оставлял рапорт о неисправности 28-го. Почему он сегодня оказался в рейсе?

— В самом деле? — смущенный голос. — А, да, есть запись в журнале. Не заметил. Но компьютер при проверке показывал норму.

— Ну ты, блин… раззява. Кто там хоть поехал?

— Да картографы, Прокопенко с Гизеевым. Слушай, еще твоя жена с журналистом и оператором, новенькими, не помню, как их. Сердце стукнуло и замерло. Максим вдавил педаль газа в пол.

Мысли бестолково метались. «Надо было ей ехать… Обязательно настоять на своем». «Отлуплю. Привяжу дома к табурету». «Дурак ревнивый… Отпустил одну…»

— Вижу ТИ-28, - раздалось из коммуникатора, — что-то не так. Дверь открыта, вокруг никого. Да двери вовсе нет! Валяется метрах в двадцати. Сейчас посмотрю поближе. Внутри все перевернулось. Руки судорожно сжались на штурвале.

Координаты привели на край Лабиринта Ночи, километрах в пятнадцати от Храма.

Подъехал в сумерках. Земля уже покрылась ночным инеем, но видно было хорошо. Слишком хорошо.

Вездеход выгорел изнутри – это понятно даже не заглядывая в черный провал на месте бывшей двери. Сама машина цела; мелкие обломки валяются только со стороны дыры.

— Послушай, не ходи туда, — встретил кто-то на полпути. Максим смотрел на человека и не узнавал, хотя, наверное, видел каждый день. — Мы сами все сделаем.

— Похоже, сдетонировали запасы кислорода, — раздалось из черного проема. — Сколько раз просили: меняешь баллон – закрути кран в старом. Нет, все на авось. Обычно утечка значения не имеет, но если двигатель и впрямь был неисправен, искрил… Сперва рванули остатки в пустом, потом, видно, зацепило полные. Что он там болтает? Максим не понимал.

Говоривший выбрался наружу, безуспешно пытаясь отереть пот с лица, закрытого маской. Увидел Максима, запнулся. Потом сказал совсем другим тоном:

— Прости, парень. Живых там не осталось.

Эта фраза проникла в оглушенный мозг, но не вызвала ожидаемого горя. Нет. Это невозможно.

— Держись, — кто-то положил руку на плечо. Максим не заметил. Стоял на том же месте, тупо глядя в черноту. Нет, так нельзя. Ты можешь собраться. Единственный выход – не допускать осознания. Того, на что они все намекают, быть не может. Просто не может. Значит, надо думать.

Итак, с самого начала. Что здесь делал вездеход? Вроде бы ничего интересного вокруг нет. Максим сделал несколько шагов, обходя страшный остов по широкой дуге.

С высоты обрыва хорошо просматривался Храм Ночи на фоне головокружительной глубины каньонов. Теперь ясно: Сергей снимал панораму Лабиринта.

Но если так – значит, пассажиры должны находиться снаружи в момент взрыва?

Тогда объясняется и сорванная дверь: она была открыта. Иначе, скорее всего, вылетели бы стекла иллюминаторов.

И ни один не захватил ручного передатчика? Как всегда, об опасности никто не думает, пока беда не случается.

Но где же искать? Прошло семь часов, может немного меньше. На такое время кислорода в маске не хватит. В обгоревшей машине нет ничего, но уходить от нее глупо. Вокруг – мертвые равнины и скалы. До города пешком не добраться, а вероятность помощи все-таки выше на месте аварии.

Однако если б выжившие остались на месте, тела уже бы обнаружили… Значит, ушли. С какой целью? И вдруг он понял.

Сломя голову ринулся к своему вездеходу, прыгнул на сидение. Едва успев задраить дверь, рванул с места. Пятнадцать километров – это не больше трех часов ходьбы. Кислорода должно хватить. Если только баллоны были новыми. К черту все «если». Они дошли. Вика дошла.

Всю дорогу заставлял себя держать безопасную скорость. Если наскочить на валун, лучше не станет. Двадцать минут пути вдоль кромки Лабиринта Ночи показались двадцатью часами. Вот и Храм. Сверкает и переливается холодным отраженным светом фар.

Выскочил наружу, едва не забыв о маске. Она мешала дышать, кричать. Втянул воздух и содрал пластик с лица.

— Вика-а-а! Чтобы вдохнуть, пришлось снова прижать маску к лицу.

Ворвался в заснеженную пещеру. Впереди – свет. Не мертвый слюдяной блеск. Желтый луч фонаря.

— Вика!

Четыре фигуры в комбинезонах с надписью «СССР» сгрудились вокруг маленького источника света. Самая маленькая кинулась навстречу, повисла.

Сумасшедшее напряжение лопнуло, как мыльный пузырь. Задрожавшие ноги подкосились, но это уже не имело значения. Разве может быть на свете что-то важнее? Все, все остальное – пыль.

Он готов был обнять каждого: Мишу Прокопенко, Сергея, незнакомого оператора. Просто за то, что живы. Только спустя минуту осознал, что жена и остальные что-то говорят.

— Михаил ранен, чиркнуло железкой, у тебя же есть аптечка?

— Вовку Гизеева жаль, был в вездеходе.

— Я думала, нам всем конец… Хорошо еще, вспомнила о вчерашних припасах. Ну что ты так долго? — это Вика. Максим с трудом заставил себя вникнуть и ответить хоть на что-нибудь:

— Так вас еще найти надо было. Почему никакого сообщения не оставили?

— Не нашли, на чем написать. Но мы нарисовали на земле стрелку, куда пошли. Не заметил, что ли?

Он покачал головой. К моменту обнаружения сгоревшего вездехода снег уже засыпал все углубления.

— Не важно. Я знала, ты быстро догадаешься, куда мы пошли. И приедешь. Даже почти не волновалась. Максим засмеялся:

— И правильно. Поехали домой.

Мишин Дмитрий 120: Вечный бой

Случается, человека посещает чувство светлой печали, особое осеннее чувство грустных, почерневших от сырости ветвей, навсегда прощающихся со своей, горящей пестрыми красками, листвой. Это чувство недаром всегда представлялось мне особой атмосферой, возникающей, когда в начале октября хмурое дождливое небо вдруг расползается восвояси и лучи удаляющегося Солнца пронзают кристальный от свежести воздух. Неожиданность, даже спонтанность этого чувства всегда оставалась для меня загадкой. Одно я усвоил совершенно отчетливо: если это состояние подолгу не приходит, душа начинает черстветь. Еще по молодости своей (а в те далекие и безнадежно дикие годы струна времени абсолютно расстроилась и грязно звенела в такт скучным и вялым общественным процессам, вращавшимся вокруг науки «выживания» и обустройства быта) я силился представить, что испытывает душа, когда Земля разжимает свою мертвую хватку, и тело покорно движется по орбите. Я наблюдал из безвоздушного пространства за раскинувшимся подо мною драгоценным шаром, страх вперемешку с восторгом, захлёстывал меня с головой. Фантазия неминуемо высвобождала из глубин души именно это тайное чувство. Теперь же, изрядно повзрослев, я в составе экипажа корабля «МАРС-61» летел по важному поручению (Уважаемый Читатель, ты обязательно узнаешь по какому, а пока я позволю себе создать некоторую интригу) на Красную Планету. Степан, с которым мы за несколько недель полета успели завести великое множество разговоров, а также вдоволь налюбоваться черной пустотой, не обронив ни слова, найти во взгляде другого частицу себя, одним словом крепко подружиться, сейчас выискивал в потоке мыслей ответ на мой вопрос. Дело в том, что меня опять накрыла волна того самого загадочного чувства, и, когда она отступила, вопрос не заставил себя ждать:

— Стёпа, ты никогда состраданием к космосу не проникался? То есть, что значит состраданием? Он холоден, никем не согрет, стало быть. Как странник, подолгу пребывающий в одиноких скитаниях под палящим зноем и пронзающими ветрами, внутренне опустошен и смирен с судьбою. Космос ЁCтоже странник, несравненно более масштабный. Одно губительное излучение, да пыль ему сопутствуют. Да и пыль не то чтобы часто встретишь. Представь себе сколько можно в этом пространстве, если его окультурить, народов, зверей и птиц поселить? Сколько хлебов собрать? Бесценный источник труда и творчества для будущих поколений. Какого будущего! Страшно представить, когда это случится. А ведь окромя человека никто за это дело не возьмется. Может, конечно, иной вид разовьется до степени разумности, но это не означает того, что разум поможет ему выжить. Что? Люди сколько раз за короткую историю свою чуть себя, а заодно и жизнь не погубили. И разум тут не помог. Вернее не так. Тогда разум с чувством расходился. А теперь, я уверен, как никогда ранее надо чувствовать, вся боль глухой и одинокой Вселенной чтобы в сердце поместилась. Не приютим, не пожалеем Космос, так он вовсе остынет, а то и сожмется в точку от грусти. Вот тогда точно конец всему.

Пока образы в голове Степана кипели, стремительно обретая форму застывшей и цельной мысли, он глядел на меня живыми и непосредственными глазами молодости. Затем начал выражаться вслух:

— Так с ходу и не ответишь. Я внутри испытываю вечное беспокойство. Сыт ли, голоден ли, все одно ЁC беспокойство. Много, как много за последние полвека произошло, как никогда много. Сейчас процессы только набирают оборот, время как никогда чувствуется. «Время, вперед!»- вот без сомнения лозунг нашей эпохи. Вы, Павел Захарович, помните, несомненно, помните еще ту эпоху, застали её нерадивую, когда люди потеряли ощущение Времени, и прорва забрызгала слюной. Человека ведь чуть не погубила алчность окончательно. Не погубила тогда, случился прорыв всечеловеческий. Сейчас другое совсем время. Мне покой за все мои двадцать шесть лет и не снился ни разу! Вот ведь оно как! Потому что остановиться ЁC значит умереть, может не сразу, но тем не менее. Мы, люди, чем глубже вглядываемся в тайны природы, Вселенной, чем дальше покидаем Родную Землю, каждый сантиметр которой пропитан кровью предков, отчуждаемся от неё, тем больнее душе. Вот, что волнует меня. Мы и Пояс Астероидов подготавливаем к жизни потому только, что, где человек, там должно все дышать. Марс-то понятно, вот-вот зацветет! С Венерой сложно очень. Ну, да ладно, я отвлекся. А где отчуждение, там крепнуть обязана безусловная творческая любовь. Мне как раз кажется, что жизнь наша полна противоречий, абсурда. Так уж неуклюже скроена наша Вселенная. А раз человек согласился жить, расширятся по Вселенной, то он обязан её перешить заново. Иначе что? Распадется наше бытие, как пораженное пороком. Затем и надо изъяны устранить, да прорехи залатать.

Расположившись, как можно более удобно в тесном отделении для отдыха, я слушал речь Степана, погружаясь в его слова, исполненные завораживающей музыки, вглядываясь в резкие, пресыщенные молодой, пылающей страстью жесты. Попутно в памяти всплывали годы моей молодости, рок, нависший над ними. В те, как может показаться, далекие времена (я лишь вкратце коснусь их описания) казалось, что мир потух, задохнулся в собственном невыносимом зловонии. Наша несчастная Родина находилась в эпицентре метафизического ада. Всемирный гангстер, полыхая кострами брошенных в небытие культур и цивилизаций, замыслил совершить свой оккультный ритуал, уничтожив бытие в планетарного масштаба газовой камере ЁC ЧЕЛОВЕЙНИКЕ. В этом мире осталось катастрофически мало места подвигу, и все старались забиться в норки своего мнимого благополучия и комфорта. Всё отчетливее вырисовывалась картина исчерпанности старого мира, мира насилья и несправедливости. Сама История бросила вызов. И вызов был принят. В 2017 году от Рождества Христова воскресла, некогда растоптанная, оплеванная и оскверненная, Родина, братские народы сплотила на века цель построения Рая на земле. И воспылал трудовой подвиг по выпрямлению, согнувшейся от несправедливости, оси Вселенной. Славные годы борьбы и свершений, насквозь пропитанные горечью и болью великих побед., Русский Прорыв 21 века. В 2061 году от Рождества Христова СССР, велением высших сил прогресса и гуманизма, явил собою накаленный до предела страстью развития ансамбль народов. Купола русских станций на других планетах переливались золотом и какими-то совершенно удивительными цветами. Космические корабли бесцеремонно врывались в холодное пространство Солнечной системы, подолгу кочуя на её просторах, рисковали и добывали бесценную информацию. Наша Великая Родина дышала метафизическим подвигом, колоссальным напряжением сил, концентрацией воли во имя Вселенского спасения. В воздухе стояла наэлектризованная духом борьбы атмосфера. Отныне и навсегда, прекрасное и справедливое, вошедшие в тонкий синтез с вечным поиском истины, заменили старую науку, культуру, мораль, породив СВЕРХНАУКУ. Через некоторое время должен был ожить Марс, и семь его советских республик очень скоро собирались сбросить с себя панцири из огромных защитных куполов, нависших над плененными селениями, тучными полями, готовыми вырваться на свободу. Этим достижением мы гордились по праву, так как оно знаменовало собой, что переделывание Вселенной началось.

Степан же являл собою путешественника алчного до новых горизонтов, он слыл храбрым и верным товарищем, хотя внешне был скромен, даже застенчив. Он не раз попадал в передряги на своем звездолете. Как уже было сказано, я изрядно повзрослел, мне стукнуло семьдесят четыре года. За свой век я встречал много разных людей, одними восхищался, с другими враждовал, но к Степану я чувствовал глубочайшее уважение. И я сказал:

— Пожалуй, так. А смерть, смерть! Она же где-то рядом постоянно. Она до всех нас охоча. Ну ладно, рождается человек не по своей воле, допустим. Так умирает он тоже против воли! Вот где главное противоречие! Вот с чем мы будем бороться! Сильна наша Родина, храбрые мужи стоят на страже, старательные и сильные руки орошают пустыни, строят города на воде и в воздухе, благородные умы рассчитывают маленькое солнышко на Земле – бесконечный, считай, источник энергии. В конце – концов и смерть одолеем, прогоним. Она нам не родная, отдельно живет и приходит, когда её не просят, так зачем, спрашивается, она нам нужна? Вот и мертвых наших вернем к жизни. Это Николай Федоров еще два века назад нам завещал, по молекуле, понимаешь, соберем! А что? Настоящего живого плоского червя собрали же. В Новосибирске лягушонка, мертвого пока, но? K

Голос из динамика прервал меня приглашением присоединиться к просмотру хроники новостей. Это было наше каждодневное занятие, раз в день мы смотрели насыщенную сборку самых важных событий на Земле, Луне, Марсе, Поясе Астероидов. ***

Марс встречал нас всею необузданной, грозной сущностью своей. Вихри пыльной бури норовили поглотить, разжевать нас, не признавая за своих, борясь с нами, как иммунитет воюет с посторонними телами. После упорной борьбы с развернувшейся стихией, Марс принял нас, и наша крохотная посадочная капсула приземлилась.

Настало время посвятить Читателя в тайну моего поручения. Премного извиняюсь за бестактность, я не изволил представиться. Мое имя Павел Захарович Колосов, я писатель, журналист. Союз писателей СССР в качестве корреспондента направил меня на Марс, где в эти дни проходил исторический слет Советов Земли, семи республик Марса и двух Пояса Астероидов. В громадном, вознесшем свои своды к небу, дворце Съездов Советов Марса уместилось порядка сотни тысяч человек. Готовился к подписанию новый Союзный договор между республиками Земли, Марса и Пояса Астероидов. Так в трудах рождалась Вселенская Советская Империя. Цвет буйной молодой крови, как бы расплескавшей по поверхности Марса, очевиднейшим образом соответствовал бремени Красных Смыслов, которое взяла на себя прошлая, теперешняя и будущая Империя.

В заключении скажу, что совершил еще пару полетов на Марс, посетил Пояс Астероидов. На моем веку Советский Союз начал победное шествие по Солнечной системе, совершил прорыв в науке, которая отныне взяла на себя руководящую роль Нового Храма. Был построен термоядерный реактор. В Новосибирске все- таки сумели «собрать по атому» живого лягушонка. Неспокойный человеческий разум, пребывающий в постоянных поисках, готовился к новым свершениям. Приближался решительный бой с Великой Тьмой. Вечный бой.

Кузнец Иван 090: Ледовые катки Европы

Вараксин, инженер из реакторного, голый и волосатый, сидя в предбаннике, примерял коньки на босу ногу. Алеша растирал себе спину полотенцем и смотрел на него. Они были одни в душевой. Алеша недавно пришел с дежурства и застал Вараксина здесь. Вараксин, наверное, нарочно задержался в душевой, чтобы померить коньки. Щуря попеременно то один, то другой глаз, он придирчиво разглядывал плавно изогнутые лезвия.

— Готовитесь? — спросил Алеша, пряча улыбку.

Вот уже целый месяц на орбите только и разговоров было, что о коллективном отпуске на Земле и ледовых катках Европы. Алеша этого не понимал. Как будто заняться на Земле больше будет нечем! Вот посидеть с удочкой на берегу Оби – это да! А тратить отпуск на какие-то ледовые катки…

Попробовав остро наточенное титановое лезвие ногтем, так что оно отозвалось тоненьким сладким звоном, Вараксин удовлетворенно крякнул. Он с мечтательным видом закатил глаза и зачмокал от предвкушения губами.

— Коля из сменной рассказывал: ничто не может сравниться с ледовыми катками Европы. Ты разгоняешься что есть мочи и летишь так, что никакой черт тебя не догонит…

— А кто еще собирается? — спросил Алеша, чтобы поддержать разговор.

— Семенов с Волыной. Дворецкий. Пуртов. Это ночной дежурный с «Джей-5». Ты его не знаешь.

— Толстый такой и вечно лохматый?

— Точно. Галка Рогожкина едет.

— Галка едет? — быстро спросил Алеша. — Она разве тоже?.. — Он замолчал и, закусив губу, отвернулся.

— Все наши едут, — подытожил Вараксин. — Один ты остаешься.

— А что я? — пробормотал Алеша. — Разве я против? Давно в Европе не бывал… Тем более, говорите, Галка едет. Скоро?

— Вот с опытами покончим, и айда. А хороши конечки, — хмыкнул Вараксин, пряча коньки в пластиковый мешок.

Космическая станция «Джей-7» – одна из двенадцати орбитальных станций, вращающихся вокруг Юпитера. Снаружи она похожа на бублик, утыканный иголками антенн. В свободное от вахт время молодые планетологи собирались на смотровой площадке, откуда открывался великолепный вид на Старину Джупа. Он заполнял своим разноцветным китовым боком две трети панорамного окна. Поверхность планеты-гиганта застилал плотный покров исполинских сине-оранжевых облаков. Чудовищные вихри носились в бездонной атмосфере, и страшно было представить себе падение в эту бездну…

Алеша любил прийти сюда после вахты и постоять перед панорамным окном, мысленно беседуя со Стариной Джупом. Вот и сейчас он направился на смотровую площадку, чтобы немного помечтать в одиночестве. Отворив дверь, он увидел девичий силуэт на фоне Юпитера и в нерешительности остановился на пороге.

Он не ожидал застать здесь Галку. Алеша хотел было незаметно уйти, но тут Галка, не поворачивая головы, заговорила с ним.

— Ну и? — спросила она. — Проходи, что ли.

Алеша сообразил, что стоит в ярко освещенном дверном проеме и Галка отлично видит его отражение в стекле панорамного окна. Он напустил на себя независимый вид, подошел к окну и развязно заговорил:

— Вараксин проговорился о ледовых катках Европы. Вы это серьезно? Галка, обернувшись, смерила его взглядом.

— Если хочешь, летим с нами, — предложила она. — Вообще-то я думала, ты предпочтешь повидаться с мамой…

— Успеется, — пренебрежительно отмахнулся Алеша, хотя ему до слез хотелось обнять маму: он не видел ее уже полгода.

— Хорошо, — сказала Галка, — я скажу Вараксину, чтобы он записал тебя тоже. — И добавила, подумав: – А ты, Алешенька, на коньках-то умеешь?

— Конечно, умею, — буркнул Алеша.

Он давно мечтал об отпуске на Земле. И чем ближе был отпуск, тем труднее было думать о чем-то другом. Теперь к мечтам о встречах с родными и друзьями прибавилась еще одна. Алеша твердо решил, что отправится со всеми в Европу и докажет, что владеет коньками не хуже, а то и лучше некоторых. Вот он легким, размашистым шагом выходит на знаменитый каток Вены, где в прошлом году проходила Зимняя Олимпиада, и делает первые пируэты… Семенов и Волына боязливо жмутся к бортикам и завидуют… А Галка… Галка не может оторвать от него восхищенного взгляда… И вот настал долгожданный день.

Когда Алеша увидел космический катер, на котором им предстояло лететь на Землю, у него челюсть отвисла. Это было настоящее корыто, тесное, ржавое, латаное-перелатаное, со стершимися номерами; скорее всего, катер давно и подчистую списали и он наверняка не проходил ни по каким документам. К удивлению Алеши, ребята, все до одного, даже Галка, оделись по-спортивному, и у каждого через плечо были перекинуты связанные шнурками коньки. Им что, так не терпится на лед?

Он последним поднялся на борт катера и с трудом загрузил в багажное отделение сумку, набитую сувенирами – минералами с Ганимеда и других спутников Юпитера, на которых ему довелось побывать за время работы на «Джей-7». Когда Алеша занял место рядом с Вараксиным, тот подмигнул ему, откинул кресло и, по всему видно, приготовился вздремнуть. Днище под ногами задрожало – заработали двигатели форсажа, внизу промелькнули щетинистые антенны, и «бублик» орбитальной станции остался за кормой. … — Парень, просыпайся! Мы прибыли! — кто-то толкал его в плечо.

Алеша разлепил глаза и повел осоловелым взглядом вокруг. Что, неужели так быстро? Рядом с ним стоял инженер Семенов и немилосердно тряс его за плечо. Ребята толпились в проходе, торопясь выйти наружу. Они вели себя как-то странно, смешно подпрыгивали, надолго повисая в воздухе, как будто за время их отсутствия сила тяжести на Земле уменьшилась в несколько раз… Алеша тоже чувствовал необыкновенную легкость во всем теле… почти как в невесомости. Ничего не понимая, он отстегнул ремень безопасности, оттолкнулся от кресла и… стукнулся макушкой о потолок. А потом медленно-медленно опустился обратно…

Семенов протягивал ему легкий спортивный скафандр и шлем с солнцезащитным забралом:

— На вот, примерь, — сказал он. — Лучше, чтобы он подошел. Другого все равно нет.

— Где мы? — ошалело спросил Алеша, потирая ушибленную макушку. В проходе засмеялись:

— Ну и спать! Забыл, куда летел…

— Я на Землю летел, — растерянно сказал Алеша. — К маме… Семенов внимательно посмотрел на него и потрогал ему рукой лоб.

— Ты случайно не перегрелся, парень? — спросил он. — Какая Земля? Какая мама?

— Погоди, — остановил его нахмурившийся Вараксин и обратился к Алеше: – Ты что, и в самом деле думал, что мы летим на Землю?

— Конечно, на Землю! — Алеша едва не плакал. Он не понимал, что происходит. — Вы же сами говорили: ледовые катки Европы… разгоняешься так, что никакой черт не догонит…

— Говорил, — серьезно кивнул Вараксин. — А теперь, дружок, выгляни в иллюминатор. Как, по-твоему, где мы?

Алеша послушно повернул голову к иллюминатору. До самого горизонта, близкого и заметно округлого, простиралась голубая ледовая равнина, а над горизонтом, заливая равнину призрачным светом, вставал рыжеватый, до боли знакомый Юпитер. Старина Джуп.

Чуть поодаль от него, в непроницаемой черноте космоса, сверкали яркие немигающие звезды.

— Ну, так где мы? — настойчиво повторил Вараксин.

— Не знаю… — пролепетал Алеша. Кто-то присвистнул; кто-то, кажется, Волына, пробормотал: «Ну и дела…»

— Это что же, — заговорили в проходе, — получается, парень не знал, куда летел? Так нам что, возвращаться теперь?

— Эх, — огорченно протянул толстяк Пуртов, — плакал отпуск. На него тотчас зашикали: «У человека горе, а ты…»

— А что я? — огрызнулся Пуртов. — Я ничего. Я как все…

Повисло тягостное молчание. Алеша готов был от стыда лопнуть. Так опозориться перед ребятами… Ему казалось, Галка смотрит на него с негодованием и презрением… А хуже этого на свете ничего не могло быть.

Нарушил затянувшееся молчание Дворецкий, вывалившийся из кабины пилота и обиженно возопивший: «Ну скоро вы там? У меня все ноги затекли, пока долетели, а вы тянете…» Трагикомичность момента прошла мимо него.

Тут же загалдели все разом: «В самом деле… раз уж проделали такой путь… давайте покатаемся…» – «Эй, Дворецкий! Все ноги, говоришь? Сколько их у тебя?» – «Ребята! Кто видел мои коньки? Они вот тут, под сиденьем, были…»

Кто-то подошел к Алеше. Он поднял глаза и увидел Галку. В руках у нее была запасная пара коньков.

— Пойдем, что ли, чемпион, — позвала она.

…Они стояли, взявшись за руки, на вершине высочайшей горы Европы. Европа – одна из лун Юпитера. Она сплошь покрыта льдом, невероятно гладким, а под ним – пятьдесят километров холодной воды, в которой ходят неясные гигантские тени. Ледовые катки Европы… Они простирались внизу, подобно синему стеклу. Они были похожи на застывший газ, прозрачный, весь в таинственных разводах, какие бывают, когда в стакан воды уронишь каплю синьки. Тут и там виднелись черные точки людей на коньках. Они разгонялись по склону горы, пулей вырывались на простор бескрайней долины и неслись во весь дух по идеально гладкому катку, созданному природой. Алеша никогда не видел ничего подобного. Это было так красиво, что дух захватывало… И рядом была Галка. О чем мечтать еще?

Он знал, о чем. Теперь – знал. О том, чтобы подпрыгнуть на месте, молодецки гикнуть – и сорваться туда, вниз, где только простор, скорость – и свобода! Свобода, которой не испытаешь больше никогда и нигде, кроме как на ледовых катках Европы.

Бобков Михаил 085: Подарок

Хоть Катя и выглядит взрослее Сани, но все равно она девочка и потому дура дурой! Ну, скажите, кто старше семи лет будет сидеть в песочнице и с увлечением лепить куличики? А Кате, кстати, уже двенадцать!

В возрасте Кати Саня ни разу не сомневался. А что сомневаться-то? Выглядишь на двенадцать, значит, тебе двенадцать. Вон, и Зоя Валентиновна, учительница, всегда говорит: «Женщине столько лет, на сколько она выглядит!»

Зоя Валентиновна, она вообще умная, даже несмотря на то, что не замужем. А то, что мама на нее постоянно сердится, так это обычное дело между подругами. Тем более здесь, на плато Кидония – самой неосвоенной части Марса. Тут все на всех постоянно сердятся. Жизнь ведь тяжелая.

Больше всего, конечно, сердятся на Саню. И всегда он, разумеется, не виноват. Просто так получается.

И больше всего на Саню сердятся, когда он говорит правду. Вчера, например, назвал Катю дурой. Так на него все взрослые обиделись. И накричали. Но ведь он прав! И все это понимали! Сидит целыми днями в песочнице, да еще и в Деда Мороза верит! Вот уж ни в какой шлюз не лезет!

Да и ладно бы просто верила, так еще и не сомневается, что он прилетит этой ночью с Земли и принесет подарки.

Саня как такое услышал, вообще чуть было дара речи не лишился. Даже он в свои десять лет знает, что от Земли до Марса как минимум 55 миллионов километров. И ни один Дед Мороз, будь он хоть трижды волшебником, не сможет пролететь это расстояние за одну ночь. Ведь не может же он двигаться быстрее скорости света? А скорость света – самая большая скорость в мире. Да что в мире, во всей Вселенной! Так Зоя Валентиновна говорит. А она все знает!

Так нет, когда Саня все это сказал Кате, и та разревелась, как маленькая, прибежали взрослые и начали ругать Саню, словно он во всем виноват. И все добавляли: «она же селенитка». Как будто Саня и так не знает, что Катя на Луне родилась и сюда ее привезли лечиться. Это вообще всем известно! Вон, два санитара постоянно неподалеку от Кати на случай, если что случится. Ну и что?

Саня вздохнул и пнул какую-то трубу, хотя делать это было категорически запрещено.

— Но ведь надо куда-то злость деть! — пробормотал Саня, как бы оправдываясь перед трубой, которая от такого обращения протяжно загудела, словно жалуясь. Услышав ее, другие трубы тоже загудели, но по-иному.

— Ладно-ладно! Виноват! Извиняюсь! — произнес Саня, чувствуя себе жутко виноватым. И на всякий случай поклонился, как делали в каком-то старом фильме про Землю. Мама тогда еще сказала, что это очень вежливо.

— И чего это ты перед трубами поклоны бьешь? — раздалось откуда-то сбоку. Да так громко, что Саня подскочил на месте и чуть было не ударился о другую трубу.

— Ну-ка, ну-ка! Поди сюда, милок! — позвал голос, и Саня почувствовал, как в коленках появилась предательская дрожь. «Милок» – так называл всех старик Петрович, которым пугали друг друга рабочие с очистительной станции. Говорят, что это был самый старый колонист не только здесь, но и вообще на всем Марсе.

— Что застыл как вкопанный? — Петрович, немного прихрамывая, вышел на свет, и его длинная седая борода заблестела, словно намазанная машинным маслом.

— Тут бетон. — Страх, секунду назад сжимавший сердце Сани, обернулся духом противоречия. — Для того чтобы меня вкопать, надо отбойный молоток использовать. А его у меня нет!

Выпалив все это, Саня испугался еще больше. Кто его знает, вдруг Петрович сейчас как разозлится, и что тогда он с Саней сделает, вообще никто не знает. Ведь даже дядя Семен, мамин старший брат, сникал, стоило бригадиру пообещать отправить его к Петровичу на перевоспитание. А дядя Семен был самым высоким и сильным на очистительной станции.

— Логично! — неожиданно согласился Петрович и присел на трубу, отмеченную красной полосой. — Действительно!

Саня чуть было еще раз не подпрыгнул. Ведь не то что садиться, но и просто трогать эту трубу было категорически запрещено. По ней тек жидкий азот для главного реактора станции. И случись что, мало никому не покажется. Сане это уже все раз пятьсот, наверное, сказали.

— Ну? — не обращая никакого внимания на трубу, спросил Петрович. — Так что тебя заставило прийти сюда, да еще перед трубами раскланиваться?

И тогда Саня понял, что уже ни капельки не боится этого Петровича, который вот так просто сидит тут рядом и с ухмылкой смотрит на него. И Саня все рассказал. И про Катю-дуру. И про Новый год. И про Деда Мороза. И даже про трубы, что гудят, будто ругаются. Петрович все это внимательно слушал, ни разу не перебив, как обязательно сделала бы мама или Зоя Валентиновна. Петрович всего лишь пару раз менял позу, да непрерывно ногу растирал. Видимо, потому что болела.

— Так, говоришь, Катя родилась на Луне? — уточнил Петрович, когда Саня закончил рассказ. — А космобиологию ты уже изучал?

— В этом году начну, — немного растерявшись от последнего вопроса, ответил Саня. — А что?

— Тогда понятно, почему ты это не сообразил. — Петрович вытянул ногу, которую растирал, и осмотрелся. — На Луне ведь сила тяжести в шесть раз меньше, чем на Земле.

— Да! И в два раза меньше, чем здесь, на Марсе, — радостно добавил Саня и затаил дыхание, так как Петрович достал бумагу и какой-то вонючий порошок. Саня сразу сообразил, что Петрович собирается самокрутку крутить. Про это он видел в музее первых колонистов. Вот только сейчас курить на всем Марсе было категорически запрещено. За это могли даже обратно на Землю выслать.

— Не проболтаешься? — как бы мимоходом спросил Петрович. И Саня, раздувшись от важности, тут же замотал головой. Вот ведь как получается, все этого Петровича боятся, а Саня знает про него такое! Здорово же!

— Ну так вот! — Петрович прикурил и внимательно окинул Саню взглядом. — Живые организмы, если их растить одновременно на Земле и на Луне, по-разному развиваться будут. Ты ведь знаешь, что возле Кати постоянно медики ошиваются.

— Да! Двое! — нетерпеливо уточнил Саня.

— Ага! Видишь! — Петрович еще раз с наслаждением затянулся и погасил самокрутку. — А знаешь, почему? Она растет быстрее, чем надо.

— Это как? — удивился Саня.

— Ну! — протянул Петрович и снова начал растирать ногу. — Это значит, что она выглядит старше, чем ей есть лет. Она ведь потому в песочнице и любит возиться. Понимаешь?

Саня нахмурил брови и задумался. Ему казалось, что Катя так песок любит как раз потому, что она с Луны. Там ведь ничего, кроме пыли, нет. Пока он думал, Петрович достал свой коммуникатор и что-то там набрал.

— А! Вот! Смотри! — просиял Петрович. — В ее личном деле указано, что ей пять с половиной лет.

Саня и Петрович посмотрели друг на друга с удивлением.

— Честно говоря, — покачал головой Петрович, — я думал, что она старше. Лет восемь или десять. А вон оно как! Дела!

Саня упал духом. Это ведь что получается? Катя-то не дура ни разу. Это он, Саня дурак-дураком. Да еще и про Деда Мороза ей перед Новым годом все рассказал. Что его нет, и все подарки – это от родных и друзей. Саня даже вспотел, подумав, что если бы ему кто в пять лет такое сказал, он бы еще не так ревел!

— Ладно! Не бери в голову! — Петрович встал и потрепал Саню по макушке. — Иди домой, милок. Новый год как-никак на носу. Все образуется, вот увидишь.

…

Дома, глядя на украшенную искусственную елку, Саня совсем расстроился. Блин, ну почему ему никто раньше этого не сказал! Вечно эти взрослые что-то недоговаривают. А ведь тут, на станции, всего трое детей – Саня, Катя и Алик.

Впрочем, Алика уже можно не считать. Ему почти пятнадцать, и он демонстративно не водится с Саней и Катей. Говорит, что мелкие слишком. Саня вот и сдружился с Катей, и считал ее почти ровесницей. А она оказалась вообще дошколенком! Теперь понятно, почему те задачки по математике, что Саня подсунул ей, потому что у самого не получались, она тоже решить не смогла.

Саня уселся на свою койку и покачался на ней, обдумывая, во что он влип. Нет, надо было решительно что-то делать. Нельзя же сидеть и ждать, что все само забудется!

Часы показывали начало десятого. Катя, наверное, уже легла и спит.

— Проберусь к ней и оставлю под елкой какой-нибудь из своих подарков, — пришло в голову Сане решение. — А завтра, когда она прибежит хвастаться, извинюсь перед ней и скажу, что был неправ.

Приняв такое решение, Саня даже внутренне успокоился. Подарки, которые должны были ему подарить, мама прятала за огромной трубой, по которой кислород тек. Это Саня выяснил еще три года назад. Осталось только выбрать подарок, который обрадует Катю.

Выбор был, если честно, небольшой. Фонарик или ножик. Нож был замечательный – складной, с семью лезвиями для разных нужд и отверткой. Фонарик же был обычный, такой же, как и у всех. Остальное, на взгляд Сани, ну никак не годилось для пятилетней девочки.

Вздохнув пару раз и покрутив фонарик в руках, Саня взял нож. Фонарик Кате наверняка кто-нибудь подарит. А вот такой нож – вряд ли. Да и все ведь знают, что Саня целый год мечтал о ноже. Так что если он окажется у Кати, то всем будет ясно, что принес его Дед Мороз. Но за плохое Санино поведение ему его не отдал. А подарил Кате, ну, чтобы подарок не пропадал.

Такие мысли Саню совсем успокоили, и он начал строить планы, как теперь все это организовать.

Через дверь, ясно, его никто не пустит. Особенно после такой ссоры. Тем более Катя спит. Зачем ей мешать? Значит, надо в обход. Саня в задумчивости покрутил в руках ножик, вынул отвертку, и решение тут же пришло ему в голову: кислородная труба, что идет по всем жилым помещениям. Она большая, и Саня там точно пролезет. Да и отвертку опробовать можно.

Саня тут же принялся за работу.

…

Дышать было тяжело. Саня, заблудившийся уже час назад, чисто из упрямства не желал сдаваться. Какой же он после этого мужчина, если, немного запутавшись, тут же начнет звать на помощь? Да и как звать, если не знаешь, где ты?

Горло болело. Саня потер шею и еще раз пожалел, что не догадался захватить с собой фонарик. Все было бы гораздо проще. И путь был бы виден. И болты, что надо отвинтить, не пришлось бы отыскивать на ощупь. А то ищешь их, ищешь, а их все нет!

К тому же этот кислород! Саня помнил, что Зоя Валентиновна рассказывала: когда кислорода много, это опасно. Потому, когда его добывают на трехкилометровой глубине изо льда, не сразу внутрь станции запускают, а еще смешивают с чем-то, чтобы люди могли дышать без опаски. Только в это раньше как-то не очень верилось.

Теперь же Саня в этом не сомневался. Кажется, Зоя Валентиновна говорила что-то про галлюцинации, когда мерещится всякое. Видимо, это уже началось. Ведь как иначе объяснить, что впереди что-то сверкает и быстро приближается?

— Ну, как ты, милок? — раздался знакомый Сане голос. Правда, опознать, кто это был в красной одежде, с синим дыхательным фильтром и белой бородой, Саня не смог. Кто-то очень знакомый.

Труба внезапно оказалась очень тесной, а чьи-то сильные руки подхватили Саню и потащили куда-то. Затем была кровать.

— Ну, — раздался все тот же знакомый голос. — И что ты в трубе теперь делал?

— Подарок… Кате… — Саня разжал ладонь, в которой сжимал складной ножик. — А то я…

— Подарок – это хорошо! — раздалось в ответ. — Но почему через трубу? У нас что, двери закончились? Люди должны через дверь ходить!

— Сами-то! — усмехнулся Саня, уверенный, что это все бред от избытка кислорода. Ведь как иначе объяснить, что спаситель, прочитав длинную лекцию о правилах безопасности, представился Дедом Морозом. Марсианским.

…

Пришел в себя Саня утром, в своей постели. Подарки якобы от Деда Мороза, как и положено, оказались под елкой. Саня мимоходом взглянул на них и вздрогнул. Отдельно от всех остальных подарков, выделяясь, лежал нож.

Нет, это был не тот новенький складной ножик с семью лезвиями и отверткой, что Саня решил отдать Кате, нет. Это был старый, с потрескавшейся ручкой нож, вроде того, что лежал в музее освоения Марса. Нож первых колонистов. Именно увидев его в музее, Саня и начал выклянчивать себе ножик. И именно об этом ноже он мечтал. Нет, тот, что ему хотели подарить родственники, тоже был неплох. Но разве может сравниться новенький ножик из магазина, который может купить всякий, с настоящим старым ножом времен первой высадки людей на Марсе?

Саня зажмурился и сильно себя ущипнул. Открыв глаза, онувидел, что нож не исчез. Саня осторожно взял его в руку и достал чуть изогнутое лезвие из темного металла.

— Ух ты! — раздался у него за спиной голос Кати, незаметно вошедшей в комнату Сани. — И тебе тоже ножик Дед Мороз принес? Здорово! А у меня смотри какой!

И Катя протянула Сане ножик с семью лезвиями и отверткой.

Михаил Бобков

berendeys@rambler.ru

Перемолотов Владимир 084: Несколько слов о взаимовыручке

Если на ваш коммуникатор приходит совершенно паническое сообщение размером всего в пару килобайт, то вряд ли вы поймете из него больше меня. Ну, это, конечно, в том случае, если вы не царь Соломон или иной мыслитель такого же уровня.

«Спаси! Нуждаюсь в помощи!»

Ну и кто объяснит мне происходящее? Никто? Нет желающих? Вот и я о том же…

Ясно было только одно – общения жаждал мой давний друг, сотрудник марсианского филиала Тимирязевской Академии, кандидат биологических наук Антон Николаевич Рыбаков.

Попытки дозвониться до приятеля ничего не дали: он, собака, трубку не брал – рассчитывал, видно, что я все брошу и побегу. Ага, размечтался. С репетиции-то, с генерального прогона!.. Пришлось ограничиться текстовым сообщением «Умудрись дожить до вечера, тогда и увидимся. У тебя».

Явно ведь, что ничего срочного. Только воду мутит. О срочном либо 911 звонят, либо дежурному в Исполком.

А что? Железный, между прочим, аргумент!

Задавил я им свое беспокойство и отпахал репетицию. Не скажу, что забыл про Антона, но эдакой легкой дымкой воспоминание подернулись, а вот когда вышел я из театра, стало мне стыдно…

Театр наш стоит на улице «Орион». Это имени того самого «Ориона», на котором мистер Фитцджеральд Кузалес во главе третьей американской экспедиции примчался спасть застрявших на поверхности наших и японских ученых. Тогда у почвенников кислородный обогатитель взорвался, и кислорода осталось всего на двое суток. Фильм еще об этом есть, «Восход Ориона», кажется… Там все мужчины решили благородно отдать свой кислород женщинам и добровольно уйти из жизни, но обошлось. Мистер Кузалес успел прямо в последний момент и главный японец не успел сделать себе харакири…

Вот тогда какая взаимовыручка была!

Окажись на моем месте мистер Кузалес, то он наверняка бросил бы репетицию и бегом бы к другу… Мне от такой мысли даже еще стыднее стало. Уже не только за себя, а и за все наше поколение. Сейчас, конечно не времена первопроходцев- жизнь в основном, налажена, но все-таки…. С взаимовыручкой что-то надо срочно делать.

С этими мыслями я опять позвонил и Антон опять не ответил.

Что ж… Обещал быть – значит надо соответствовать.

Жил он, по нашим, марсианским, меркам довольно далеко (то есть это в обычное время он жил, а сейчас, видимо, страдал) на пересечении Космонавтов и Астронавтов, в аспирантском общежитии, в нашем же, Третьем куполе. Не центр, конечно, но и не окраина. Окраинных улиц с такими названиями просто быть не могло, ведь всем известно, какой вклад внесли СССР и США в исследование Марса!

Вообще, к слову скажу, с названиями улиц нам, третьекупольникам, повезло. Третий купол Совкосмос строил вместе с американцами по ООНовской программе колонизации Марса, и сразу, чтоб не вносить путаницу, было установлено, что «меридианные» улицы называют американцы, а «параллельным» давали названия советские строители.

Добраться до общежития я сумел только минут через сорок.

…Дверь распахнулась, едва я коснулся сенсора звонка. Чувствовалось, что Антон ждет меня с большим нетерпением. Может быть, даже притопывая ногами.

— Ну, пришел, наконец, — с видимым облегчением выдохнул он, невольно бросая взгляд на часы. — Я уж заждался.

— Так ведь не ближний свет, — отключая подогрев одежды, отозвался я с наслаждением вдыхая теплый, с запахом хорошего кофе, воздух. — З-замерз… Даже заблудился слегка. Чудно тут у вас – космонавты, астронавты, аргонавты, терапевты…

Хозяин нейтрально пожал плечами, показывая, что заблудиться в Куполе могла только какая-нибудь творческая натура, не от мира сего, вроде меня. Наверное, польстил.

— Что случилось-то? — спрашиваю, проникаясь хозяйской озабоченностью. — Из-за чего сыр-бор? Готов подставить плечо.

— Пока ничего страшного, — успокоил меня хозяин. — Ты проходи, проходи… Кофе?

Я сел напротив друга и посмотрел на него взглядом Шерлока Холмса. Вот ведь проходимец! «Ничего страшного!» А чего тогда паниковал, словно у него кислород кончается? Друг мой под взглядом устыдился, заерзал, но ничего не сказал. По всему видно было – собирается с силами. Нервно сцепив пальцы рук, он, похоже, не знал с чего начать.

— Неприятности на работе, или личная жизнь? — помог ему я, оттягивая ворот свитера и осматриваясь. На первый взгляд ничего вокруг не говорило о неприятностях. Во всяком случае, если научный сотрудник Академии может себе позволить пить настоящую «Арабику», а по запаху судя, так оно и было, это никак не свидетельствует о личной трагедии или служебной катастрофе.

— И то и другое…

— Даже так?

Я взглядом указал на чашку. Хозяин, наконец, совладал со своими руками и разлил кофе.

— Ну, тогда рассказывай… Хвались неприятностями.

Антон в замешательстве прихлебнул и чуть запинаясь, начал издалека:

— Мое предложение наверняка покажется тебе странным, но прошу, не отвергай его сразу.

Вот не люблю я таких вот заходов. И пауз многозначительных не люблю… Он этого не почувствовал и несколько секунд держал театральную паузу, а потом разродился:

— Проведи за меня консультацию у четверокурсников.

Я среагировал мгновенно.

— А что только консультацию? Давай я уж у них сразу и экзамен приму! И докторскую за тебя напишу. Я могу, ты же знаешь. Только попроси… Я нужные слова быстренько выучу – и порядок!

— Я серьезно. Выручи.

Тут я по-настоящему обиделся. В любой шутке есть только доля шутки.

— Серьезно такие вещи не предлагают.

Он снова посмотрел на часы.

— Да нет, действительно. Я не шучу. Сам знаешь – сессия идет. Завтра у них экзамен… Его уж, извини, я сам… А сегодня вечером нужно провести консультацию у четвертого курса, но обстоятельства складываются так, что…

Я аккуратно вернул чашку на стол.

Разыгрывает он меня что ли? Или издевается?

— А ты, академик, со своим выбором не ошибся?

— Нет, — говорит. — Я в тебя почему-то верю! Выручи!

Точно издевается!

Вот за что я люблю Антона, так это за хорошее нахальство и веру во всемогущество друзей!

Я бы еще понял его, если б сам был драматическим актером, но ведь он прекрасно понимает, не может не понимать кандидат наук, какими бы сельскохозяйственными они бы ни были, что я не просто артист. Я – артист балета. Танцовщик. Тот самый, кого по малознанию и необразованности некоторые люди «балеруном» называют. Что ж я им преподавателя танцевать буду? Па-де-де «преподаватель и гиперболическая функция»? Глупость какая-то…

Это либо маразм или отчаяние такой глубины, что…

Я уж совсем собрался было подняться и сказать, что я думаю о его предложении, но тут некстати вспомнил свои размышления у театрального подъезда. Что бы на моем месте сделал сам мистер Кузалес, всуе мной сегодня помянутый? Этот бы точно друга не бросил, даже если б был звездой балета. Что-нибудь обязательно придумал бы… Хотя бы посоветовал что-нибудь…

Посмотрел на товарища. Нет. Все-таки не маразм… Пришлось смягчиться.

— Ну, а кто-нибудь… Не может же быть, чтоб на мне свет клином…

Он опередил мою мысль, покачав головой.

— Никто. Никого… Понимаешь, ты моя последняя надежда. Я хотел, было, Семена Николаевича попросить, да он заболел.

— Кто такой? — машинально поинтересовался я.

— Завкафедрой. Он учебник написал, по которому они учатся.

— А прогулять это мероприятие ты не можешь? Ну, тоже заболеть?

Хозяин развел руками и посмотрел на меня, ища в глазах понимания. Я в ответ безмятежно теребил бороду.

Чего-то такого и следовало ожидать. Понятно теперь почему он в меня так верит – не в кого ему больше верить. Один я остался из его идолов. В гордом одиночестве! «Великий и могучий утес…»

Друг мой, мою слабину почувствовал и нажал: ручки на груди сложил и собачьими глазами глядя на меня, проскулил:

— Ты же сможешь. Ты же талантливый. Ты у себя в театре кого только не играл. Выручи, а? Ну сыграй им преподавателя.

У меня было острое желание поправить его «сыграй» на «спляши», но я сдержался. В этот момент я впервые серьезно задумался. Ну, а если… Гипотетически… В русле заветов великого Кузалеса… Если б там была молодежь зеленая ну, первокурсники… То еще может быть и получилось бы что-нибудь… Но четвертый курс… Хотя… Если, конечно, теоретически… Нет. Надо еще уточнить.

— Предмет-то какой?

— Простой предмет. Совсем простой! — несколько смущаясь, конфузливо даже, отозвался хозяин. — Аресобиология…

Мои брови поднялись и снова вернулись на место. Арес, это понятно, Марс, биология – тоже разъяснений не требуется. А вот все это вместе… Это заставляло задуматься.

Я и задумался. Только над своим.

Может быть это и есть та сверхзадача, о которой Станиславский говорил? Или это не Станиславский, а Петипа? Вот он – вызов мне как артисту. Ну и что, что танцовщик? Подумаешь! Я вспомнил свои мысли, под вывеской «Орион» и ощутил неожиданный подъем. А почему бы и нет? Я разумеется не Кузалес, но все-таки… Победит не тот, кто выиграет, а тот, кто вывернется! Нет таких ролей, от которых отказались бы балеруны!

Осторожно, чтоб Антоха не почувствовал проснувшейся во мне заинтересованности я протянул.

— Попробовать, конечно, можно, однако меня беспокоят два обстоятельства. Во-первых, я ничего не понимаю в этой твоей аресобиологии, а во-вторых, мы с тобой вовсе не братья близнецы…

Я посмотрелся в зеркало, потом на друга, потом снова в зеркало.

— …и даже не просто братья. Сложно нас перепутать…

— Это все?

— Все…

Антон после моих слов как-то воспрянул, словно его живой водой спрыснули.

— Разбиваю твои сомнения по пунктам. Во-первых, они в ней тоже ничего не понимают. Во-вторых, большинство из них видит меня настолько редко, что вряд ли запомнили. Ну и к тому же у нас одинаковые общевидовые признаки- типичный облик молодого ученого: усы, очки, борода и немного лысины. А костюмчиком, который они, может быть и помнят, я тебя снабжу. Годится?

— Ну….. — Я махнул рукой. — Так уж и быть… Если не секрет, из-за чего все это? Свидание?

— Угадал.

Кандидат наук запунцовел. Совсем мальчишка.

— Понимаешь, на кафедре почвоведов такая блондинка работает! Умереть- не встать! Месяц на нее смотрел, познакомиться не решался, а тут такой случай. Сегодня в «Синем» филиал Большого открывают, а у меня как раз два билета в ложу администрации образовались.

Я кивнул. Теперь поведение друга становилось понятным.

Повод, что и говорить, не шуточный. Не в блондинке, разумеется, дело, а в балете. Артисты больших трупп, вроде советского Большого Театра или штатовской «Академии классического танца» не спешили нас радовать своим искусством. Точнее, как раз наоборот, попытки были и они радовали, ибо ничего кроме здорового смеха попытки профессионалов с Земли танцевать в условиях пониженной силы тяжести у нас не вызывали. А ведь попытки были! Видел я эти репетиции. Маленькие лебеди на сцене не танцевали, как им от века было положено Чайковским, а в условиях пониженной силы тяжести нестройно летали по сцене, сшибая декорации, больше напоминая не лебедят, а поднятых в воздух охотничьими выстрелами неуклюжих гусынь. А что вы хотите, если сила тяжести на Марсе в два с половиной раза меньше чем на земле, а мышечную память никто не отменял?

После парочки таких фиаско отдел культуры Исполкома упор сделал на свои, марсианские кадры и вот теперь счастливчикам с билетами можно будет посмотреть на то, что получилось у учеников нашего балетного техникума.

— Ладно… С тебя завтрак в «Фобосе» и рассказ про блондинку.

Антон кивнул.

— С подробностями… — добавил я внушительно.

— Договорились! Ну, тогда желаю удачи.

— Погоди, погоди… Слишком ты быстрый…

Я постучал пальцами по столу, собираясь с мыслями. Другу предстоял приятный вечер – даже если с блондинкой не повезет, так ведь балет никуда не денется, а вот мне… А что интересно предстоит мне? Надо хоть как-то подготовиться… Роль почитать…

— И дай хоть книжку какую-нибудь, авантюрист.

Он уже улыбался во все тридцать два.

— На. Уже приготовил. Я за тебя весь балет палец в кулаке держать буду!

Убирая электронный планшет с книгой за пазуху, я осклабился.

— Ты руки лучше где-нибудь на своей блондинке держи…

В дверях я остановился от внезапной неприятной мысли.

— Слушай… Ну, а вдруг они не придут? Могут же они не прийти?

Антон качнул головой.

— Если только теоретически. Тут, брат, психология. Сам должен помнить, что за день перед экзаменом особенно осознаёшь, что ты как никогда раньше близок к великим.

— Это как?

— В смысле «знаешь, что ничего не знаешь». И даже самая малюсенькая крупинка знания может стать тем, что даст тебе вожделенную стипендию! А перед смертью не надышишься. Так что на этот счет не беспокойся, придут…

Он оказался прав.

…Я медленно прошествовал по аудитории, с удовольствием слушая, как затихает шум за спиной и поднялся на кафедру. Несколько минут я изучал зал. Лица, лица, лица… Мелковатый какой-то четвертый курс попался, ну да ничего… Научу я вас взаимовыручке.

— Готовились? — спросил я. Зал ответил нестройным гулом, в котором смешались и «да», и «конечно», и «разумеется», и даже чьё-то озорное «нет»… Я истолковал его по-своему.

— Хорошо. Молодцы, молодцы…. Наверное, и вопросы есть? Что требует разъяснений?

— Вопрос номер один, — крикнул из зала студент в свитере. Списком билетов Антон, спасибо ему, меня уже снабдил, и я озвучил вопрос.

— «Классики Марксизма-ленинизма о развитии производственных отношений в период научно-технических революций. Критика неонеомальтузианства»?

Мои брови недоуменно поднялись вверх. Я ведь не только ногами могу работать, но и лицевыми мускулами тоже.

— Этот вопрос прекрасно изложен в лекциях. Что-то я вас не помню. Вы на лекции ходили? Как ваша фамилия?

Спасая своего незадачливого товарища, с первого ряда поднялся молодой человек с внешностью отличника и задал вопрос, которого никто не понял. Никто вообще, включая меня. По залу пронесся восхищенный гул – столько незнакомых слов, одно за другим и так быстро!

Я на секунду замешкался, потом нахмурил брови и с сожалением покачал головой.

— Абсолютно точного ответа на этот вопрос не даст ни одна академия мира. Но вы готовьтесь, готовьтесь. Тот, кому попадется этот вопрос, сможет блеснуть своей эрудицией, осветив его как с точки зрения ортодоксально-консевативной науки, так и с точки зрения новых школ и веяний!

— Вопрос номер 14.

Что ж за мода у них тут такая – номерами бросаться? Я опять сверился со списком и расшифровал для непонятливых.

— «Особенности прохождения вегетативного периода у ареокультур на почвах с пониженным содержанием окиси железа».

Вот этого надо было точно придавить. Уж больно вопрос умный и рожица веселая у мальчишки…. Пару секунд я внимательно смотрел на него, словно старался запомнить лицо. Тот смешался, заерзал… Улыбка пропала. Это хорошо…

— Вы в библиотеке записаны?

Чувствуя подвох, студент немедленно сознался.

— Да, конечно.

Все. Попался…

— Вот и почитайте книгу. Семен Николаевич прекрасно осветил этот вопрос в своем учебнике. Как, кстати, ваша фамилия?

Я занес карандаш над листом бумаги.

— Бесфамильный, — нашелся студент.

Я сделал вид, что что-то записал. Студент сел. Аудитория настороженно притихла. Не понравилось им это… Ну ничего. Это только цветочки. Раз вы во всем этом лучше меня разбираетесь, то у меня одна стратегия – наглое нападение. Как там, интересно Антон. Наверняка ведь, поганец, забыл про пальцы в кулаках…

— Ну, еще что-нибудь есть? Вы, я смотрю, совсем не готовились.

Какая-то девушка начала излагать свой вопрос, но я, даже не дослушав, ответил, обращаясь к залу:

— Это же элементарно. Я не могу отрывать у вас время, отвечая на такие вопросы! Как ваша фамилия?

Не ответив, девушка села и словно растворилась в гуще студентов. Пришлось сурово оглядеть аудиторию. Студенты молчали.

— Ну что еще вызвало у вас затруднения?

— Номер 29.

Я провел пальцем по списку и встрепенулся.

— Вот отличный вопрос! Кто это сказал?

Мой взгляд побежал по рядам, отыскивая счастливчика. Навстречу ему с первого ряда поднялся бородатый юноша с детской улыбкой человека совершающего одно доброе дело за другим и не чающего за это никакой награды.

— Просто прекрасный вопрос!

Студент смущенно покачал головой и зарделся от удовольствия. Аудитория с завистью смотрела на счастливчика.

— Как ваша фамилия?

— Неархов.

И фамилия подходящая. Вот на нем я и отпляшусь так, что всем мало не покажется! Чтоб знали, как это преподавателю неприличные вопросы задавать.

— Да! Это вопрос по существу, товарищ Неряхов! — пустил я в ход домашнюю заготовку. — Это основополагающий вопрос всей теории курса! В нем сосредоточенны все понятия и определения предмета. На него следует обратить более пристальное внимание, нежели чем на все остальные, и ежели вам что-то непонятно в этом вопросе, то это очень плохо. Без знания этого вопроса невозможно понять и усвоить ничего из того, что изложено в курсе.

Мой голос налился силой. Не зря два яйца перед лекцией выпил! Я навис над кафедрой, словно орел-стервятник, углядевший легкую добычу для растерзания.

— В семестре надо было заниматься, молодой человек. Не зная этого вопроса, вы уж простите меня, вам на экзамене делать нечего! Так значит Неряхин?

— Неархов, — сдавленным голосом ответил студент.

— Очень хорошо товарищ Неряхов. Я непременно задам этот замечательный вопрос в качестве дополнительного.

Студент, бледнея, опустился на место и сник.

Задние ряды начали перешептываться. По залу пополз шум. Этого еще не хватало. Я самым тяжелым из своих взглядов оглядел присутствующих и стал собирать бумаги, но едва я начал укладывать их в портфель, на первом ряду кто-то зашевелился и привстал. Я исподлобья поверх очков глянул на студента и спросил:

— А разве вам еще что-то неясно?

Студент отрицательно замотал головой.

— Нет, нет… Все в порядке. Это я так. Это у меня просто ничего…

— Очень хорошо, что ничего.

Я вышел из-за кафедры и, глядя в упор на студента, который сидел ни жив, ни мертв, и напутствовал их:

— Всего вам доброго, друзья, готовьтесь к экзамену.

В полной тишине я вышел из аудитории с сознанием полностью исполненного долга. Мистер Кузалес был бы мной доволен…

Я сделал несколько шагов по пустому коридору. Аудитория осталась за спиной, но почему-то никто не спешил из неё выходить. Меня это насторожило и я, вернувшись, заглянул в щель между створок.

Свято место пусто не бывает. За кафедрой уже стоял тот самый улыбчивый студент и орал:

— Ну вот, ребята, а вы боялись. Все прошло как по маслу. Теперь четвертый курс нам целый семестр начерталку делать будет – мы их выручили, они нас выручат!

Давясь от смеха, я отпрянул назад и поспешил по коридору, чтоб ринувшиеся к выходу студенты не застали меня тут. А я еще на времена сетовал! Нет, нормальные времена и молодежь нормальная, готовая к подвигам. Если что – не подведет! Наверняка ведь первокурсники ну, самое большее второй курс. Не выше. Они, похоже, тоже выполнили свой долг, выручив своих старших товарищей. Да и как не выручить? Не каждым же день на Марсе премьера балета.

bushel 083: Швартовы на кнехты

«Эх ты, швартовы на кнехты…» – в полутьме под решетчатыми сводами подволока хрипит из динамиков старинная песня подводников. По традиции четвертый куплет означает, что из подпространства в заданную точку мы вынырнули успешно; стало быть, сейчас мы на орбите желтого карлика, нашего промежуточного порта.

Разбрызгивая по рифленой дырчатой палубе черную жижу прыжковой смеси, мы поспешно, но все равно медленно, заторможено выбираемся из «лягушатников». Снимаем уродливые черные маски с «жабрами», стягиваем липкие гидрокостюмы. Автоматика тем временем сообщает по порядку, какие параметры в норме. В норме все. И слава богу.

Экипаж и ученые черными трясущимися амебами расползаются по местам; капитан добрался, тяжело ступая, до дежурного пульта, уперся в него дрожащей рукой, потыкал кнопки, вызвал порт. Диспетчер с нескрываемой едкой неприязнью требует подтвердить голосовую идентификацию. И даже судя по голосу – редкая сука.

— Автоматической мало? — со сдержанным отвращением спрашивает капитан. С нашим устаревшим – второго поколения – оборудованием после нуль-прыжка мутит, как после тяжелой пьянки. И кто-кто, а диспетчер это знает.

— Идентификация принята. Ваш литер – третий. Ваш номер – семнадцатый. Время ожидания – пятьдесят два часа. И если вам мало, добавим еще, ясно?

— Ясно, — отвечает капитан. Лицо у него серое, губы синие, дрожат. Как у нас у всех.

Сперва в нуль-прыжок идут корабли с литером ноль, дипкорпус, правительственные суда. Затем с единицей – пассажирские звездолеты, грузо-пассажирские трудяги, отвозящие на богатые ископаемыми и бедные зеленью планеты свежий вахтовый люд, и возвращающиеся с веселыми отработавшими партиями. Под вторым литером на орбите народ попроще – самоходные баржи с роботами вместо экипажа, рудовозы, мусоровозы. Под третьим – требующие ремонта балкеры да танкеры.

И наш бывший лихтер. Сейчас, после ремонта и переделок, это научно-исследовательское судно «Арнольд Мери». Ржавый, старый, неудобный. Корабль-неудачник.

В нулевых литерах народ порою даже не вылезает из своих комфортабельных «лягушатников» четвертого поколения, где ни «жабр», ни головной боли. А у нас что? Геологические пробы, да научные мысли. Потому-то нам и ждать двое суток и еще четыре часа. Всем же ясно, что с грузом «проб и ошибок» некуда особо торопиться.

Последовала обычная команда капитана – «кузнечикам» скакать по рабочим местам, «суркам» – отбиваться.

«Кузнечики» после нуль-прыжка чувствуют возбуждение и прилив сил, таких обычно процентов пятнадцать-двадцать в экипаже, если специально не подбирать. Большинство же чувствуют слабость, сонливость и, если не поспят час-другой, страшную головную боль.

Все разошлись по каютам. Я тоже доплелся до своей, выпил две таблетки, посидел, таращась, медленно лег на бок и вдруг, словно покатившись с обрыва, съехал в тусклый, отвратительный, безрадостный сон. Снился космос, страшный, бесконечный, холодный и жуткий.

Проснулся, почувствовав, как замерз, долго лежал, хлопая глазами, в одиночестве и полумраке, как в детстве. Только в детстве не было такой тоски.

Почему она накатывает на меня, когда в одиночестве гляжу я в иллюминатор? Не знаю. Встал, помылся, навел порядок, неохотно собрался. Дел по горло, и это хорошо.

На второй, рабочей палубе мне повстречался один из «кузнечиков», Ильмар-Карл, геохимик. На «Мери» много эстонцев – трое. Он явно торопился. Увидел меня, обрадовался.

— Геннадий. Я тебя искал. Ты можешь выделить на двадцать часов автономный зонд?

— Зонд? Автономный рабочий зонд? Зачем тебе? От прямого ответа Ильмар уклонился.

— Нашел кое-что интересное, хочу проверить.

— Ладно, бери. Только имей в виду, там фланговая цапфа может клинить, так ты, Карлыч, ее того, молотком…

— Спасибо, что предупредил. Учту. И он двинулся дальше, и тут же, слышу, встретил радиомеханика Филипенко.

— Алексей. Я тебя искал. Можешь выделить мне наружный блок для скрининга?

Я пошел дальше. Что он отыскал, пока мы спали? Ильмар обычно старательно делает вид, будто он очень «тормосссной», но лишь доходит до дела, выясняется, он быстрый и деловитый, как сейчас. Даже акцент свой деланный сразу забывает.

Скудость ресурсов в дальних экспедициях требует совмещать профессии. Я, например, не только инженер по вспомогательной технике, а еще и нештатный техник бригады геологов. Оттого помимо текущего регламента ремонтных роботов, помимо рихтовки обшивки и прочих дел, на мне еще и сортировка образцов последней партии, и подготовка своей части отчета.

Не знаю почему, но нынче всюду принято ныть: «ах, работа обрыдла! ох, рутина заела! о-о, скорей бы пятница!» Многие даже стесняются вслух признаться, что работа нравится. А я не стесняюсь. Я свою работу люблю. У нас на борту общение хорошее. Я такое ценю, кто бы что ни говорил. И от тоски, помимо прочего, отвлекает.

Часов шесть я работал, не поднимая головы, потом спохватился, настало время обеда. Оправился в кафе.

Заказал суп с фрикадельками, беляши, чай, салат; уселся, пью компот. За соседним столиком доцент Ахалбегян по телефону разговаривает:

— …ты, брат, не по адресу. Спросил бы лучше у аквалангиста, какого-нибудь, или у балерины. А я кто? обычный астрофизик; откуда у меня данные по метеоритным скоплениям? Хорошо, загляни на мой рабочий стол, кое-что есть, сейчас открою… Слушай, Ильмар, какой ты нудный! Сам найдешь, не маленький. Не за что. Бывай! Смотри-ка. Ильмар-Карл прямо-таки везде успевает.

После обеда я пару раз сыграл с ребятами в настольный теннис, передохнул, облачился в рабочий скафандр и полез на обшивку, гонять роботов по свежим вмятинам, по антеннам, да локаторам. Это называется «работа на свежем воздухе». Вернулся, доложился на мостик, и пошел отдыхать. Проспал часов, наверное, девять, если не десять. Раскрыл глаза. Опять я наедине с иллюминатором.

Ждать нам еще долго. Потом под хрип «ух ты, мы вышли из бухты» снова прыжок, возвращение в порт приписки, всплеск работы, разгрузка, отчеты, камеральные работы.

Но это потом, а сейчас – тоска. В такие минуты мне почему-то представляется океанский порт времен пароходов. Серое небо сливается с серым морем, вдали устрашающие волны у гранитного волнореза расходились так, что кажется, будто это сам волнорез качается на них вверх-вниз; в ржавые бочки на рейде вцепились тросами приземистый устаревший броненосец, жуткое корыто с арестантами, чумазые углевозы… И качается на стылой волне переделанное из старого тральщика научное судно, с пузатым водолазным ботом на корме.

И от волны у стального штевня, до низкого неба, все серым-серо, лишь на борту водолазного ботика нарисован зубастый красный дракончик с трезубцем в лапе. На счастье. Сотни лет проходят, ни черта в жизни не меняется.

Или меняется? Сами-то мы меняем хоть что-то в этой жизни, черт нас побери? Ладно, хватит нагонять на себя тоску. Пошел в бассейн, бросился в прозрачную голубую воду и плыл, плыл… Взад-вперед. Проплыл, пожалуй, километр, вылез на то же место. А, ни черта не меняется. В душевой после бассейна услышал чей-то диалог:

— … пыль? сам ты «пыль», тоже мне, специалист! Это метеоритный поток. Маленький, километров триста в наибольшем диаметре, и полста в наименьшем. Совсем рядышком с нами, на маршевых на зонде – часов пятнадцать-семнадцать туда и обратно.

— И что ему там надо?

— Говорит, при спектральном анализе что-то интересное разглядел.

— Ох уж эти мне флибустьеры и авантюристы…

— Мужики, — не утерпел я, — вы не про Ильмара, часом?

— А, — обрадовался кто-то, — он и тебя зацепил?

— И меня зацепил. Похоже, геохимия на месте не стоит.

— Это точно. Выбрался из душа, направился в отсек техобеспечения на планерку.

Совещания нашего отдела проходят в обычной рабочей обстановке – взаимные обиды и претензии, склоки, свары, подначки, а изредка даже пару слов по делу. А у кого не так?

Под конец кто-то помянул Ильмара. Тот, оказывается, не только меня и Леху раскулачивал.

— … на прослушке перекрыл все частоты!..

— … совсем с ума сошел, кодировщик с меня требовал. Я ему говорю, ты что, говорю, Карл? Чего тебе кодировать-декодировать? Иди, говорю, камушки ковыряй… Любопытно. Но тут начальнику это надоело, и он совещание распустил. Все разошлись кто куда. А до нуль-прыжка еще куча времени.

Я шагал куда глаза глядят. Можно было бы вернуться в каюту, но спать не хотелось, а оставаться наедине с иллюминатором не хотелось и подавно. В нем все та же чернота. Где-то рядом с нами летит, спешит из ниоткуда в никуда поток метеоритов, бессмысленный поток мертвых, огромных никчемных глыб. Несется он года, века, тысячелетия, сквозь сотни, тысячи, миллионы километров.

Все-таки не по себе мне как-то в глубоком космосе. А ведь у нас еще куда какой неплохой коллектив. Нормальные люди, неглупые, интересные, не шкурники. Даже и не знаю. Я бродил с полчаса, и вдруг звонит мне Ильмар.

— Геннадий! Я тебя искал. Ты свободен?

— Свободен…

— Приходи сюда в клуб, у меня… тут… А, не могу даже объяснить. Приходи, сам посмотришь. И отключился. Что там могло произойти? Да ничего.

Ерунда какая-нибудь. Редкий природный сплав, наверное, или еще какая-то чепуха в этом роде. В жизни бы не пошел, но… куда еще пойти?

В клубе уже человек двадцать. Ильмар-Карл что-то взволновано разъясняет пятерым или шестерым вокруг него, остальные сбились в кучки, оживленно дискутируют. Что к чему – непонятно.

— … не в этом дело, — говорит кто-то, — а в том, что принципиально это будет уже не полевое исследование, а акт агрессии.

— А что такое? — тихонько спрашиваю я.

— А самое главное, это насечки! — тут же поворачивается ко мне еще кто-то, — ты согласен?

— В смысле? — я впервые слышу про какие-то насечки.

— Как же! Если они есть в центре каждого, абсолютно каждого скопления кристаллов, и если они все до единого идентичны до доли микрона…

— Да, но я…

— …И самое главное – совпадают с их длиной волны! Это их эталон, неужели не понятно?

— Да что тут происходит?

— Тихо! — кричит кто-то.

— Верно, не шумите! Входят новые и новые люди.

— …это – троичный код, ноль, единица, двойка…

— …я тут прикинул на пальцах – в принципе, можно вычислить «пи», а там дело пойдет… Но лучше найти специалистов…

— …обычный матанализ, первый курс, какие тебе специалисты…

— Ильмар! — поднимается на носки мой собеседник, — тут еще народ не в курсе, повтори!

И Ильмар, сам ошарашенный, сам себе до сих пор не верящий, вновь включает огромный экран, и на белой стене появляются летящие в страшной чертовой бездне бездушные и бесформенные корявые камни, и увеличение приближает и приближает их ломаные, острые, не знающие сопротивления газов поверхности.

А на них расползается как лишаи по камням, плесневидная серебристая сыпь, среди ущелий и отрогов и скал, и вновь увеличение, увеличение, увеличение…

И вот перед нами вырастают скопления ярких металлических кристаллов, соединенных нитями, и ясно, что даже самые толстые переплетения этих нитей недоступны невооруженному взгляду.

— Это и есть источник, старина!

— Источник чего? Сигналов?

— Ты что, не слышал? Ильмар выявил радиосигналы, троичный код.

— Что? Что? Радиосигналы? Троичный код?

— И даже есть что-то вроде закономерностей…

— Так значит?.. — осипшим голосом спрашиваю я. Все молчат, заворожено глядя на россыпи.

— Да, — тихо говорит кто-то. И снова волшебное молчание.

Бывают, выпьют люди в меру, посидят, поболтают, песни попоют, и так-то им хорошо… Мы не выпили ни единого грамма.

Но тот вечер, когда это случилось… господи, как же мы чувствовали себя?

Радостно? Да нет. Испуганно? Тоже нет. Потрясенно, это вот – скорее всего. И еще.

Такого тепла и единения людей, как в тот вечер на нашем старом «Арнольде», я не видел ни до, ни после. До сих пор приятно вспомнить.

Это потом была шумиха, и все прочее. Закрутилось то, что должно было закрутиться. А тогда было просто хорошо.

Эх ты! Швартовы на кнехты! Из пучины мы вышли, и режет глаза на свету. И сойдя на причал, осознаешь тогда, как на грех ты – Мы не знаем пока, что нас ждет в этом новом порту.

Сибиряков Антон Владимирович 080: Бог Войны

Дом

— Сегодня, 13 сентября 2061 года, объявлен новый набор в команду добровольцев летящих на Марс. Союз Советских Социалистических республик одним из первых реализует мечты прошлого. Мечты всего человечества о переселении на другие планеты и ваши детские мечты о полете в космос. Приходите к нам. Становитесь частью истории. Записывайтесь в команду добровольцев. Полет не обещает быть легким, но для тех, у кого… Звонкий голос дикторши теряется в шипении радиоволн. «В дождь всегда так» – думается мне.

На улице сегодня настоящая осень. В рамах моих окон – сотканная из сверкающих бриллиантов картина, с мазками красных кленов. Вода топит проспект сотнями отражений, а я слушаю, как барабанят по жестяному подоконнику мокрые пальцы дождя.

— Антон? Ласковый голос обнимает мою шею, оставляя влажные следы прикосновений.

— Да?

— Как можно лететь туда? Неужели можно бросить все ради неизвестности?

Я пожимаю плечами. Утро слишком раннее для таких дум. Я просто хочу побыть в тишине, рядом с ней. Попытаться уловить ее отражение в узорах стекла, по которому сбегают холодные ручьи.

— Ты бы никогда не полетел туда?

— Никогда.

— Потому что у тебя есть я? Улыбаюсь.

— Да. Потому что у меня есть ты.

— Я приготовлю кофе.

Я слышу, как скрипят половицы. Она поднимается с кровати и тихо подходит ко мне. Обнимает. И мне сразу становится спокойней и теплей.

— Я люблю тебя, Антон Мезенцев. Ты знаешь это?

— Я знаю…

Вне

Гул кислородных установок, гоняющих по базе искусственную атмосферу, уходит вибрацией в железные решетки пола. И дрожь эта расшатывает мои ноги. Каждый раз, когда я иду по бесконечным коридорам марсианской колонии, я чувствую, как невидимые стражи этих мест пытаются поставить меня на колени перед красным богом войны, которого мы осквернили своим присутствием. Именно от этого страха сбежали с планеты суеверные американцы, проигравшие космическую гонку нашей стране. Но боги позабыли о том, что боятся их только те, кто в них верит. И поэтому я ни за что не склонюсь перед мифом, а буду до самого конца верен присяге, которую давал на Земле, много лет назад.

«Я, Антон Мезенцев, поступив на службу в органы внутренних дел, присягаю на верность народам Советского Союза. Клянусь не щадя своей жизни, охранять установленный Конституцией и законами Советского Союза правовой порядок. Если же я нарушу принятую мной присягу, то готов нести ответственность…»

Этот мир наш. Он не имеет границ, и когда-нибудь люди поймут это. Пора покинуть колыбель жизни и рассеяться зернами в черноземе вселенной.

Я здесь. И моя миссия в том, чтобы все зерна дали всходы. А всходы дали плоды. Никто не должен отнимать у другого его место под солнцем. Не должен лишать его жизни.

«Помни, куда ты летишь, Антон. Там, посреди красных пустынь, в людях просыпаются давно позабытые, первобытные инстинкты. Человек – хищник. Его всегда будет привлекать запах крови. Не доверяй никому, кроме себя. Не поворачивайся к ним спиной…»

Слова моего начальника. Напутствие перед полетом. Я запомнил их. Но иногда, красными от аварийных ламп ночами, слова эти рассыпаются в прах. Я протягиваю к ним руки, но вместо твердой памяти ощущаю в ладонях лишь мягкий пепел золы. Замкнутое пространство, с одними и теми же лицами, пожирает время, прожевывая его до последней крошки. Иногда я не могу вспомнить, сколько я здесь. Поэтому сплю все реже. Отдавая последние силы поискам убийц. Я должен найти их и вернуться домой, к Миле. Ведь она, наверное, так устала меня ждать.

У меня есть круг особых подозреваемых. Тех людей, которые, действительно, могли убить. Через несколько суток первый из них отправится дальше, на Титан, где человечество строит базу по добыче метана. А это значит, что на поиски убийц у меня осталось не больше пятидесяти часов.

По дороге в жилой отсек встречаю запыхавшегося связиста, Максима. Его нет в моем списке. Капли пота блестят на его раскрасневшемся лбу, а в козлиной бородке болтаются крошки печенья. Он хватает меня за руку, и виснет на ней, растягивая рукав комбинезона.

— Наконец-то…нашел…

— Зачем искал? Жадно глотает кислородно-аргонную атмосферу. Пытается отдышаться.

— Сообщение от вашей жены. Она была на связи… Я искал вас, но сеанс закончился раньше. Она оставила сообщение…

Все мои надежды и мечты гибнут в этих коридорах. Я кружу по ним, как слепой пес, которому не суждено отыскать любимых хозяев.

— Все в порядке, Максим. Скоро я полечу домой. К ней. Иду вслед за ним. Вновь повинуюсь инстинктам, отдаляющим меня от дома. Но так ли это плохо – слушать собственное сердце?

Заходим в тесную «комнатку свиданий». Так все ее называют здесь, хотя, на самом деле, это помещение, затянутое паутиной проводов, называется «Пунктом видео и радио – связи». Но людям свойственно все упрощать. Поэтому «комнатка свиданий» остается для них последним шансом не забыть, кто они такие. И откуда появились здесь, в неизвестном мире пыльных бурь и одинаковых железных стен.

— Вот… — связист пробегается худыми пальцами по клавиатуре компьютера. И ее лицо вспыхивает передо мной, как искры бенгальского огня.

— Здравствуй, Антон…

Для меня нет пустоты, что заполняет шумами долгие сеансы радиосвязи. Есть только ты. Я всегда слышу тебя в своем сердце.

Дом

Мне кажется, я начал понимать жизнь только тогда, когда в ней появилась ты. Я не помню ее другой. Не помню своего родного города без тебя. Не помню улиц и майских демонстраций. Словно бы до тебя существовала только пустота, в которой никогда не было солнца. И когда ты, разрядами тока прошла сквозь меня, взывая к жизни, я распахнул глаза и увидел, наконец, настоящую правду. Я прозрел. Каким бы прекрасным не был мир, построенный нашими вождями, без любви он проносится мимо, словно яркие пейзажи за окнами быстрого поезда. Мы видим его, но не можем прикоснуться, не можем стать его частью. У нас не хватает сил спустить стоп-кран и выйти наружу из переполненного вагона, чтобы улечься в мягкую траву и любоваться безмятежным небом, не знавшим войны сотню лет. Мы вечно боимся куда-то не успеть. Спешим занять свое место под солнцем, тепла которого рискуем так никогда и не познать. Я счастлив, что однажды в мой вагон вошла ты. И что все с этого момента стало по-другому. Ты привела меня на вершину мира. И показала, как нужно жить.

— Смотри, Антон. На этой улице я выросла. В этом доме. Мы играли в классики недалеко от памятника Дзержинскому. Сейчас все друзья из моего детства позабыли то чудное время. Никто из них больше не приходит сюда.

В окнах многоэтажных домов догорал ярким огнем закат. По улицам шли влюбленные пары, а на скамейках, среди золота осенней листвы, сидели старушки с костылями, листая страницы электронных книг.

— Здесь ничего не изменилось, Антон. Изменились только мы… Пойдем. Я покажу тебе кое-что.

У здания кинотеатра, в окружении красивых скульптур, разноцветными лепестками распускался фонтан. Его струи кружились в неповторимом танце, и я подумал о том, что именно таким должен быть цветок желаний. Я протянул тогда руку, чтобы сорвать один из лепестков и, коснувшись воды, загадал желание – навсегда остаться с тобой.

Нас стало так много в огромной стране. Мы превратились в сверхдержаву, равной которой не было на всей Земле. Наш дом дал нам знания и научил верить в себя. Но за всеми этими благами мы разучились радоваться простым вещам, которые жили с человечеством долгие циклы тысячелетий. Новые слова пришли взамен старым, а техника моих детских лет безумно устарела. Но почувствовав любовь, я осознал, что каким бы не было будущее, в нем всегда должно оставаться место простым человеческим чувствам.

— Странно, да?

Я заметил, что она смотрит на звезды. Туда, где красной точкой пульсировал Марс.

— Что странно?

— Ведь те, кто улетел туда…они сейчас смотрят на нас…

Вне

Первое убийство за пределами Земли. Спустя 33 года после высадки на Марс. Через 13 лет после освоения Пояса Астероидов.

Тело механика нашли в его собственной кровати, с проломленным черепом. Все простыни вымокли от крови, а рядом, на полу, в скопившихся вязких лужах, валялся тяжелый газовый ключ.

Но пока я летел на базу, все следы преступления стерлись, а орудие убийства куда-то, таинственным образом, запропастилось. Немудрено. Ведь с того момента прошел целый год.

Бог войны. Марс. Так прозвали его наши предки. А мы притащили сюда, вместе с техническим прогрессом, все свои самые страшные пороки, и они полезли из нас, как только мы начали вглядываться в бездну. Глупо было надеяться, что добровольцами этих полетов окажутся сплошь патриоты, мечтающие установить красный флаг на красной планете. Кто-то должен был выполнять и тяжелую работу, связанную с обратной стороной человеческой жизнедеятельности. В замкнутом пространстве, как и в природе, выживает сильнейший. Кто-то получает дозу радиации, каждый день латая дыры в обшивке базы, а кто-то сидит в «комнатке свиданий» и пожирает печенье. В таких случаях смена ролей неизбежна. Рабочий персонал здесь деградирует с каждым днем, заражая духом первобытности всю колонию. И когда на нижних слоях, наконец, объявится лидер, все в этом месте может полететь к чертям.

Я отправил отчет со своими соображениями на Землю. Но ответа от них так и не дождался. У меня есть круг особых подозреваемых.

В столовой я наблюдаю, как первый номер из моего списка, перешептывается, за обедом, со вторым. Они обсуждают что-то связанное с ложками, и один показывает другому, как лучше их затачивать. Движения его пальцев выдают мне всю правду. И его обветренные губы… «Чик. Чик. Чииирррк»

Их робы висят в раздевалке. Я прокрадываюсь туда и осторожно шарюсь по карманам обеих. Но нахожу только пыль с крупинками табака. А когда иду в жилой корпус, снова сталкиваюсь с запыхавшимся связистом.

— Куда ты вечно спешишь? Я хватаю его за руку быстрее, чем он успевает повиснуть на моем рукаве.

— Там сообщение…От вашей жены. Я искал вас, но сеанс прервался раньше…

— Ничего, Максим. Я скоро полечу домой. К ней. Следую за ним. Прочь от хозяев, о которых скулил всю ночь.

Закаты здесь совершенно другие, не такие, как на Земле. А небо похоже на безжалостную пустыню. В этом мире почти нет красок, сплошные оттенки красного. И только твой голос не дает мне сломаться здесь. Твое лицо. Бенгальский огонь праздничных дней, когда куранты Кремля бьют полночь.

— Здравствуй, Антон. Где ты? Почему тебя так долго нет со мной? Стою в дверях, пережидая гадкий комок в груди.

Миллионы километров между нами. Твой голос, летящий ко мне сквозь холодвселенной.

— Почему ты до сих пор не вернулся? Я найду убийц. Ты веришь мне? Я найду их.

Дом

Что скрыто в тебе на самом деле? Расскажи мне. Ведь ты больше, чем сама жизнь.

Мила смеется, кружась по комнате с закрытыми глазами. На безымянном пальце ее пульсирует золотая жилка кольца.

Сегодня я понял, что хочу провести с тобой остаток лет. Каждый вечер смотреть на одни и те же звезды. Ты живешь внутри меня. Теперь я знаю это. И если где-то существует Бог, в которого ты так веришь, я желаю, чтобы он обвенчал нас в своей обители, навсегда соединив наш брак сталью непоколебимых уз. Я хочу, чтобы никто из нас никогда не оставался в пустоте. Чтобы мы принадлежали друг другу вечно.

— Антон, я так рада!..Это так неожиданно…

Память прошедшего дня скользит в вымокших от крови руках. Когда рядом нет тебя, все вокруг становится красным. Я закончу последнее дело – поймаю банду убийц, на след которых мы наконец-то вышли, — и уйду со службы, чтобы не видеть больше мертвых лиц и не бояться… за тебя. Жажда детских приключений удовлетворена, мне больше не хочется гоняться за зверьем, сбежавшим из тюремных клеток. Я получу рабочую специальность и устроюсь на приборостроительный завод, чтобы ты могла больше времени проводить за изучением звезд. «Только мы можем изменить этот мир, Антон. Только мы, запомни это!»

В не цветном кабинете, среди страшных фотографий, слова начальства разлетаются на осколки и засыпают собою пол. Куда бы я ни шел, они хрустят под ногами, напоминая о долге перед присягой. Но я знаю – этот мир можно изменить иначе. Без масляных патронов, скользящих в пустые каморы револьверов. «Темнота – это удел убийц. Ты не такой, я знаю это» Десять слов, которых тебе хватило, чтобы изменить меня.

Жесткость будет в людях всегда. Окончательно ее никогда не удастся искоренить. Но однажды каждый из нас придет к пониманию того, сколько зла совершил в своей жизни. Как и к пониманию того, что борьба с несправедливостью насилием, делает тьму только сильней.

История доказывает нам, что нужно пробовать нечто иное. Мы добились невероятных знаний в науке, построили космические корабли и полетели к звездам, воплотили в реальность невероятные сюжеты фантастических книг…Так неужели, после всего этого, мы не сможем изменить самих себя? Мир меняется вместе с нами…

Вне

У третьего и пятого из моего списка особых подозреваемых, на руках виднеются ожоги от сведенных татуировок. На кистях и предплечьях. Принадлежность к преступной среде. Четвертый постоянно крутит между пальцами все, что плохо лежит. И вечно жует зубочистки в столовой. А шестой…странная штука с этим шестым. Он попросту куда-то пропал. Но мне думается, что этот великан, вечно качающий мышцы, стал очередной жертвой борьбы за власть. Его убили заточенной ложкой и спрятали тело где-то внизу, под тепловыми установками. Я должен спуститься на нижние уровни базы и все там тщательно обследовать.

Спускаюсь по перекладинам лестницы вниз, чувствуя жаркое дыхание подземелья. Долго брожу по узким коридорам с фонарем в руке. И, наконец, за одним из дальних поворотов, в тупике, луч света выхватывает из темноты синюшнее лицо мертвеца. Так и есть! Это он! Присаживаюсь на корточки, осматривая продырявленное заточкой тело.

Нет никого безжалостней человека. Что нужно сделать, чтобы заслужить такую смерть?

Всматриваюсь в его лицо. Не он ли должен был лететь этим вечером на спутник Сатурна?

Шарюсь по карманам грязной робы. Вытаскиваю ворох смятых бумаг, среди которых нахожу направление, подписанное начальником базы.

— Ты никуда больше не полетишь. Бросаю бумаги ему на грудь.

Круг подозреваемых сужается. Их осталось пятеро. Но я лично видел, как двое из этого круга, в столовой, обсуждали изготовку примитивных заточек. А значит, это убийство совершил кто-то из них.

Мозаика почти сложена, но я не могу быть уверенным наверняка. И поэтому все, что мне остается – следить за ними и ждать. И сожалеть о том, что правительство запретило брать с собой в космос огнестрельное оружие.

Поднимаюсь в жилые помещения и вижу, что все рабочие, жужжащим роем, скопились у входа в душевую. Протискиваюсь сквозь толчею спин.

На гладком кафельном полу, в луже воды, лежит третий из моего списка. На шее его, махровой удавкой, белеет скрученное полотенце. Красное лицо, с раздутыми мешками глаз, кричит раззявленной ямой рта. Все стремительней и стремительней. Падение в пустоту.

Хочу попросить зевак разойтись, но чья-то тонкая ладонь ложится мне на плечо, заставляя вздрогнуть и промолчать. Оборачиваюсь. Мерзкий запах пережеванного печенья ударяет в нос.

— Нашел…наконец-то… — запыхавшийся связист пытается отдышаться.

— Они вышли на связь? Ну, наконец-то…

— Кто? — смотрит на меня в недоумении. — Там ваша жена оставила сообщение. Я всю базу избегал, но сеанс прервался раньше. Идемте. Скорее!

— Ничего, Максим. Я скоро полечу домой. К ней… В комнатке свиданий мерцает помехами тусклый монитор.

— Вот, — стук клавиш призывает ее из бездны. Она смотрит на меня и молчит. Я вижу слезы в ее красивых глазах. И знаю, что этой ночью сам буду рыдать в голос.

— Здравствуй, Антон. Закрываю лицо руками.

— Здесь так холодно без тебя. Зачем ты оставил меня? Почему просто не можешь вернуться домой? Я вернусь к тебе, слышишь?! Я обязательно вернусь!

Дом

Безумно тяжелый день. За окнами такси, в отражении моих глаз.

Праздничная толпа, на заснеженных улицах, запускает фейерверки, и разноцветный бисер с шипением рассыпается над крышами домов. Мигающие фарами пробки, в этот предновогодний вечер, скапливаются на каждом перекрестке. И я, прислонившись щекой к холодному стеклу, думаю о тебе. Гадаю, какое сообщение ты оставила для меня на этот раз. Каждый день, возвращаясь с работы, я нахожу диск с твоим посланием. И поэтому мне, никогда не бывает одиноко. Ты приходишь из обсерватории позже, и иногда я, не дождавшись тебя, засыпаю. Но утром ты будишь меня своими поцелуями. И мы вместе встречаем новый день…

Я так боялся, что после свадьбы, наша жизнь превратится в невыносимую рутину, но ты не позволила этому произойти. Ты сделала меня счастливым. И я не знаю, как отблагодарить тебя за это. Я отдам тебе все, что у меня есть. И буду отдавать всю жизнь, лишь бы ты оставалась рядом.

Небесная колыбель весь день раскачивалась из стороны в сторону. И к вечеру на город посыпался снег. Пух и перья из мягких подушек облаков. Они засыпали собой весь мир, замерший в ожидании новогодних чудес. Засыпали стариков, ждущих поздравительных слов генерального секретаря. Засыпали детей, надеющихся утром отыскать под елкой, заказанные Деду Морозу, подарки… Этот снег засыпал всех без исключения людей, даруя каждому прохожему свои неисчислимые богатства.

«Банда загнана в угол, Антон. Хорошая работа. В праздничные дни мы возьмем этих ублюдков уже своими силами. Ты хорошо потрудился. Ты хороший следователь, мне будет недоставать тебя в новом году…»

Когда начальник жал мою руку, я чувствовал, какая влажная его ладонь. И в тишине кабинета, под стук метронома, мне подумалось вдруг, что это кровь. И я, в ужасе, выскользнул из его объятий, понимая, что если задержусь здесь еще хоть на сутки, то превращусь в такого же, как он. В несчастного человека, истекающего чужой кровью. Видящего каждую ночь дурные сны. «Служу Советскому Союзу!» Это был почти крик. Иначе он бы не отпустил меня.

Такси ползет по переполненным улицам, от светофора к светофору. Водитель шипит от недовольства, меняя радиостанции своей потрепанной магнитолы.

— Наши марсиане тоже сегодня празднуют новый год, с елкой и подарками. Хотя на самом деле, год на красной планете длится 687 суток…

Пытаюсь разглядеть небеса за белым мельканием снегопада. Что можно увидеть за этим занавесом?

Проверяю звонки на сотовом. Набираю твой номер. Долгие гудки не дают ответа на мой вопрос.

Я надеюсь, что этим вечером ты вернулась домой раньше. И уже ждешь меня, любуясь гирляндами новогодней елки.

— Остановите, толку мало. Пройдусь пешком. Заплачу наличными, мимо кассы. Выуживаю из портмоне деньги. Водитель смотрит на меня в зеркальце.

— Да бери ты, не бойся, не сдам. Открываю дверцу.

— Счастливого нового года!

Выхожу в искрящийся мир. Бегу к тебе по скрипящему снегу. Сквозь веселую толпу, мимо гудящих машин.

Впереди мое будущее. Я больше никогда не буду оглядываться назад. Теперь в моей жизни будешь только ты.

Вне

Я стою среди толпы и смотрю, как несколько мужчин, волокут по полу тело четвертого из моего списка особых подозреваемых. Они подтаскивают его к стене, и кладут рядом с обгоревшим трупом пятого. Эти двое работали вместе за стенами базы. У них взорвались кислородные баллоны, тяжелую ношу которых они таскали за спиной. Их скафандры разлетелись вдребезги, не оставив им шансов выжить. Кто-то хотел, чтобы все это выглядело, как несчастный случай.

Оглядываюсь в поисках двух оставшихся из списка. Они здесь. О чем-то перешептываются, испуганно посматривая в сторону изувеченных трупов. Знают, что я слежу за ними. Пытаются казаться взволнованными. Тщетно, я вижу их насквозь. И понимаю, что теперь мне придется быть предельно осторожным. Если я упущу удобный момент, то другого могу попросту не дождаться. Они зайдут ко мне за спину и сломают шею. Я знаю это, убивать они умеют лучше всего.

— Слишком часто тут стали гибнуть люди… Чей-то шепот пробегает ознобом по моей шее. Да. Слишком часто. Но скоро все это закончится.

Ускользаю из толпы невидимой тенью, и поднимаюсь по ступеням, на второй этаж…

Дом

…дверь в квартиру не заперта. Толкаю ее, слушая скрип петель. В темной прихожей, приторной дымкой, витает запах спелых мандаринов. А в зале горит свет. Замечаю высокие сапоги, в которых утром Мила уходила на работу. Значит она здесь. Скидываю пальто, бросая его на кривую вешалку.

— Любимая, ты забыла запереть дверь!.. Вхожу в зал. И время в эти мгновенья, навсегда перестает существовать. Мила лежит на полу, в луже темной крови.

Проходит минута, или целая вечность, а я продолжаю стоять в дверях увешанного гирляндами склепа, и не могу заставить себя двинуться с места. В ее глазах я вижу осколки звезд, разбитых ударами сильных кулаков. Вижу красные полосы чьих-то пальцев на ее щеках… И раскрытый рот, забитый вязкой темнотой моего имени.

— Мила… нет…

Вечность рушится и падает в бездну. И я падаю вместе с ней, на самое дно. Туда, откуда так долго выбирался, не жалея ничего ради свободы.

— Боже… Проверяю ее пульс, но не чувствую под пальцами биения крови.

— Господи… Мила…

Приподнимаю ее невесомое тело, и прижимаю к себе. И только сейчас вижу на стене послание, выведенное кровью. Оно предназначено мне. Но становится в моих, залитых слезами глазах, смертным приговором тем, кто его писал. «Неужели ты думал, что все кончится так просто, мент?!» Бешеный рев вытекает пеной из моего рта, сквозь плотно сжатые зубы.

Я прижимаю Милу сильней, и смотрю на свои, вымокшие от крови, руки. И вся вера в Богов и в милосердие захлебывается в этой крови, не оставляя после себя ничего, кроме черных пятен безумия. Я схожу с ума. Я смотрю и смотрю…

Вне

…как умирает второй из моего списка. Он захлебывается темно-красными слюнями, пытаясь выдернуть заточенную ложку из своей шеи. Стою над ним, сжимая и разжимая кулаки.

— Хочу, чтобы ты знал, — наступаю ногой на его, мечущуюся в агонии, руку. — Смерть будет долгой…Ты помнишь, как убивал ее? Помнишь, подонок?!

— Ах ты…сукин сын!

Оборачиваюсь на крик, и в следующее мгновение меня сметает на пол грудой каменных мышц. Это первый из моего списка отыскал нас в пустующих коридорах колонии.

Он забирается на меня, стараясь ухватить за грудки комбинезона, а потом со всего маху бьет кулаком в челюсть. Вышибает мне коренные зубы, вместе с кусками десен, и на секунду я теряю сознание. Но потом прихожу в себя и хватаю его за лицо, пытаясь выдавить глаза. Он ревет и скатывается с меня, давая мне несколько секунд форы. Вытаскиваю из-за пояса заточку, но он перехватывает мою руку, и мы заваливаемся на стену, разбрызгивая по полу красную морось. Слышу, как звякает об пол железная ложка.

Его кулак скользит по моей скуле, а я бью своим точно в цель. Чувствую, как ломается нос, и как горячая кровь заливает мне руку. Он кричит, отшатываясь, но потом бросается на меня, и ударяет коленом под дых. Стараюсь устоять на ногах, но он бьет еще раз, и меня скручивает пополам. Падаю на колени, и он обхватывает мою разбитую голову локтем, стараясь свернуть мне шею. Слышу, как хрустят позвонки, готовые вот-вот сломаться. Как кости стонут, желая раскроить мою плоть. Слепо шарю по полу, и почти сразу зажимаю в руке холод заточенного металла. Бью наугад. Поверх собственной головы. Но по дикому крику понимаю, что заточка угодила ему прямо в глаз. Стальные тиски отпускают меня, и я поднимаюсь с колен, стараясь унять дрожь в ногах. Окровавленное чудовище мечется между стен, закрыв лицо руками.

Выдыхаю, и с разбегу, плечом, сшибаю раненого зверя с ног. Он что-то кричит, но мне безразличен его вой. Я просто стою и смотрю на затухающее пламя предсмертной агонии. И только когда оно гаснет до углей, я разворачиваюсь, чтобы уйти…

…В комнатке свиданий темно, и связист не видит моего разбитого лица. Его больше заботит то, почему на этот раз я пришел к нему сам. Ведь у нас существовала договоренность – за чертову пачку печенья в неделю… он должен был разыскивать меня в коридорах жилого блока, и подкармливать запыхавшейся ложью, горечь моего безумия. Уводить, словно пса на поводке, в «комнатку свиданий» и прокручивать последнее сообщение Милы, записанное ею два года назад, 31 декабря 61-го.

— Поставь мне ее в последний раз. Боится меня. Но я не виню его. Ведь он многого не знает. Я обещал ей смотреть эту запись, пока она не будет отомщена.

— Ты, правда, был милиционером на Земле? — он загружает диск в привод.

— Да, был.

— А что забыл здесь, на этой планете?

— Ты уже спрашивал.

— Но ты мне так и не ответил…

Ее лицо вспыхивает передо мной, как искры бенгальского огня. И все вокруг снова перестает существовать.

— Здравствуй, Антон. Есть только ты… Она улыбается. И по щекам моим текут горячие слезы.

— Я нашел их, любимая. Я нашел их…Теперь я смогу вернуться к тебе…Смогу вернуться домой.

— Я люблю тебя, Антон Мезенцев. Ты знаешь это?

— Я знаю…

Дом

— Сегодня, 13 сентября 2061 года, объявлен новый набор в команду добровольцев летящих на Марс. Союз Советских Социалистических республик одним из первых реализует мечты прошлого. Мечты всего человечества о переселении на другие планеты и ваши детские мечты о полете в космос. Приходите к нам. Становитесь частью истории. Записывайтесь в команду добровольцев. Полет не обещает быть легким, но для тех, у кого ничего не осталось на Земле, он обещает стать вторым шансом…

Горбатенко Павел 060: Покорение Красной Планеты

Граница северного участка имела каменистую поверхность. Так что пилотам тяжеловозов можо было не сверяться с маршрутником. Нагруженная машина развернулась и пошла было на выезд, как Кирилл, пилот тягача, сквозь толстые лобовые стекла, увидел где то в полукилометре две человеческие фигурки в скафандрах. Иностранные разработчики, сразу понял он. Они стояли около своей техники аналогичной тяжеловозу Кирила на фоне небольшой базы. Над которой не было климатического купола. Пилот моргнул им маячком, те махнули руками в ответ. Кирилл двинул манипулятор в сторону, тяжелая машина послушно подчинилась. На маршрутнике сияла карта местности. Он стянул шапочку с головы протерев ею липкое от пота лицо.

— Вам еще нужно много много попотеть, — сказал Кирилл обращаясь к иностранцам.

В соседнем кресле натянув солнцезащитные очки на глаза дремал его напарник, штурман-механик. Из его нагрудного кармана выглядывала маленькая старая старая, еще бумажная книжечка. Кирилл всегда недоумевал, зачем ему эта непрактичная вещица. Напарник недождался возвращения на базу после смены, отключился прямо в кресле. До конца последней смены на этой вахте оставалось всего ничего.

Механик парка тяжеловозов ходил по кубрикам и лично знакомился с каждым вновь прибывшим пилотом. Подолгу разговаривал. Он был учтив, но в тоже время очень похож на боцмана с морского корабля. Держал всех в кулаке и не давал расслабляться.

Платон с Алексеем заносили в свой кубрик ящик с нехитрым скарбом. На плечах у них болтались внушительные рюкзаки. Внутри кубрик выглядел просто, две койки, круглое окно, сквозь которое лился золотисто-красноватый свет и потертые никелированные шкафчики по стенам. Около окна висела картина с Земным пейзажем. Видимо кто то из предыдущих смен оставил её на радость другим. Ребята бухнули ящик у стены, Платон расстегнул сумку лежащую на нём и из неё ловко выскочил рыжевато-песочный кот.

— Интересный окрас, — сказал Алексей.

— Рыжий, по идее, — ответил Платон.

— Откуда здесь животные? — спросил механик заходя в комнату, — это кот?

— Да, кот. Ася.

— Ася?

— Астероид.

— Оригинально.

Первый кот-марсианин.

Как раз. Программа Флора закончена, программа Фауна только набирает обороты. Для животных здесь еще ничего не оборудовано, так что следи за ним в оба. Я механик парка, Тарасов Игорь Симонович, — механик протянул руку.

— Платон Александров.

— Алексей Зимушкин.

— Рад знакомству. Вы работаете в паре…

— Да, я штурман-механик…

— …и поэтому должны друз за другом смотреть, вы напарники, это не просто слово, здесь это святая обязанность. Учите правила эксплуатации машин и технику безопасности. Как отче наш должны знать. Более важного ничего нет. Вообщем располагайтесь пока. Потом найдете вашего бригадира. Пятнадцатая бригада?

— Да, —подтвердил Платон.

— Кстати, можете снять маски, они нужны только под куполом для защиты от пыли.

Механик вышел. Парни стянули маски и переглянулись.

— Я его видел по трансляции, еще очень давно, — сказал Алексей.

— Все видели. Известный человек.

Следующим днём предстояла официальная часть, встреча старого состава с новым, передача базы Первая в новые надежные руки. За климатическим куполом огромнейшей базы выстроились в стройный ряд тяжеловозы тягачи Яр.

Платон нагнулся к тянущемуся из красноватой земли цветку на тонкой ножке и резким движением сорвал его. Сквозь маску втянул аромат листьев и погрузил в карман. Молодое пополнение прибывшее на базу толпилось и шумело у новой широкой дороги. Алексей, напарник Платона на тягаче толкнул того локтем в бок. На серое матовое полотно выехали на скутере комендант базы в сопровождении невысокого пожилого человека в форме покорителя старого образца. Они вытянувшись стояли на небольшой прямоугольной платформе скутера держась за невысокие поручни. Скутер плавно проплывал над новой дорогой двигаясь к полукруглой черной трибуне. Юрий Семенович, отдавший разработке участка выработки половину своей жизни сошел со скутера и встал за трибуну. Его форма выделялась насыщенным ореховым цветом с белыми полосами поперек. Молодежь вытягивала шеи. Десятки глаз щурясь пытались разглядеть лицо ветерана. Платон поправил противопыльную маску, лицо под ней отчаянно потело.

— Сорок лет назад я, как и вы сейчас, стоял на этом участке и только мог представлять как будет выглядеть база, — начал свою речь ветеран, — Марсианские пыльные бури были одним из самых незначительных препятствий. Как видите, теперь их практически нет. Мой килотонник ремонтировался прямо тут, на поверхности, на красном грунте. Который уже и не совсем красный. Ну да ладно. Много препятствий пришлось преодолеть нашей команде разработчиков, как нас тогда называли, покорителей. И некоторые погибли…Но это всё было ради одной большой и общей цели. Чтобы те, кто придёт после нас могли спокойно делать своё дело.

Юрий Семенович остановил свою речь, сошел с трибуны и уверенно двинулся в сторону Платона. Тот стоял как раз напротив. За холмом взвыла воздушная установка и по строю прокатился поток прохладого воздуха подняв солидное облако пыли и потрепав цветок в нагрудном кармане Платона. Старик подошел к молодому человеку, взглянул на цветок и вынул его из кармана.

— Первые цветы на Марсе я увидел спустя двадцать лет тяжелого труда, — он аккуратно зажал растение в кулаке, —относитесь к ним с уважением.

Платон утвердительно кивнул. Юрий Семенович похлопал парня по плечу и вернулся за трибуну. Его речь продолжалась еще некоторое время. Трансляция передавалась на землю, и родители Платона, смотревшие её, млели от счастья за своего сына.

Официальная часть подходила к концу, речи закончились. Юрий Семенович сошел с трибуны и медленно прохаживаясь о чем то беседовал с комендантом объекта. Фигура ветерана дрожала в теплых потоках воздуха. Он жил здесь очень давно. И вместе с ним его сын. При возведении куполов, почти двадцать лет назад, погибла его жена. И тогда сын Юрия Семеновича и Елены Владимировны Кузнецовых Сергей Юрьевич Кузнецов стал еще более серьезен. В то время он работал в бригаде строителей. И в конечном итоге дорос до коменданта объекта. Должности, назначаемой с Земли. Его поставили за решительность, ум, интуицию и стремление к цели. У Сергея Юрьевича даже было своё любимое выражение – умей, работай, старайся. Ни дать ни взять человек с плаката. Сын своего отца, Юрий Семенович такой же.

Платон приучал своего кота ходить прямо в бытовой уничтожитель мусора. Круглый контейнер с крышкой и дверцей находился в каждом кубрике. Алексею не нравились эти занятия с котом, в основном от регулярного кошачьего запаха. Возвращаясь после очередной тяжелой смены, он нырял в свою койку и проваливаясь в сон слышал где то на краю засыпающего сознания, как Платон возится со своим любимцем.

Утром, готовясь к завтраку, Алексей с Платоном натягивали на себя защиту с формой. Защита тихонько шикнула воздухом и закрылась плотно облегая тело. Гораздо легче и удобнее старых образцов она походила на гражданскую одежду. Направляясь к столовой ребята озирались по сторонам. Ровные четкие линии узких коридоров и непритязательное убранство выдавало минимальнй комфорт базы. Платон шел и шуршал пакетом в кармане. Специально приготовленном для того, чтоты набрать пищи коту. Столовая была идентична тысячам таких же на земле. Только потчевали сегодня по праздниному. Смена составов приходилась на начало января. Наступил новый 2061-й год. Платону и Алексею шел двадцать третий год. Когда Юрий Семенович увидел здесь первую траву и цветы я еще под стол пешком ходить не умел. Пронеслась мысль в голове Платона. Позавтракав напарники подошли к стойке, за которой суетились кухонные работники. Женщина лет сорока приняла из их рук матовые подносы и ловким движением скинула объедки в бытовой уничтожитель, аналогичный тому, что был в каждой комнате. Уничтожитель сверкнул ярко желтым светом. Крышка его открылась и работница отправила в его недра очередной мусор. Старый цилиндр опять сверкнул, крышка в очередной раз задралась и оттуда потянуло озоном.

— Извините, — обратился Платон к женщине, — у вас не найдется чего нибудь для кошки?

Женщина смотрела на него не мигая.

— Я тут кой-чего собрал, — он продемонстрировал полный пакет, — но думаю, что этого мало.

Женщина отрицательно мотнула головой и вернулась к своей работе. Только Платон с Алексеем сделали несколько шагов, как их окликнули:

— Эй! — это была та работница. Она держала в руке небольшой прозрачный пакет.

— Спасибо! — сказал Платон приняв его.

Он сразу узнал, что там. Сушеные мелкие корешки, валериана.

— Твой кот будет рад, ага, — сазал Алексей.

Трансляции Марсианских событий шли на земле регулярно. И Платон видел как встречают и провожают покорителей. С какими почестями, какими героями они были. Отработав свою смену, свою вахту, марсианский разработчик мог остаться, а мог вернуться на землю, где его ждала безбедная жизнь в новом, специально отстроенном для покорителей квартале. Вообще, проект освоения космоса держали под своим крылом множество организаций. Помогавшие ему ради одной большой общей цели своими техническими возможностями. И даже простой человек мог предложить свою помощь. Отправляя колонистам, к примеру, собственноручно сшитое нижнее белье. Платон решил, что воплотит свою мечту в жизнь и станет одним из разработчиков. И вот это свершилось. Набор происходил на добровольной основе. И от желающих не было отбоя. Он прошел отбор и в составе команды, после курса обучения, был отправлен в глубины космоса. Осваивать красную планету.

Алексей натягивал на себя защиту, а в это время Платон сыпал перед лежащим на одном из шкафчиков Астероиде корешки. Кот мгновенно оживился и принялся слизывать их протирая шершавым языком всё вокруг.

Новая форма выглядела красиво. Она облегала тело и придавала мужественности фигуре. Шлем откинулся назад, на голову налезла обязательная шапочка, а на лицо закрепилась маска. В окне была видна серо-красная поляна, покрытая климатическим куполом. Купол угадывался по слабому отражению солнца на границах сот. Единственным неудобством оставалсь работа воздушных машин, которые вместе с воздухом гнали поток пыли. Как сказал механик, программа Флора закончилась и начиналась программа Фауна. В смежных отсеках располагались животноводы, работа которых заключалась в поиске необходимого баланса для жизни животных на планете. А не только в специализированных отсеках-стойлах. И работы предстояло много. Задача же Пилотов лежала несколько в иной плоскости. Им было необходимо разрабатывать дикие, как они назывались между собой, участки. За пределами купола. Работа была сложной и опасной. В шлюзовом отсеке выстроившихся на смену пилотов осматривал лично механик парка. Комендант, стоя у ворот, опирался на поручни. Начинались рабочие будни.

Алексей вышел из кабины, через коридорчик он попал в бытовое помещение. Тяжеловоз Яр имел внушительные размеры и был предназначен для работы как на поверхности земли так и для перевозки грузов вплоть до орбитальной высоты. Внутри него за бытовым отсеком находился машинный.

— Лёха, что там? — крикнул в лариногофон Платон.

— Подожди, — пришёл ответ.

Груженый тягач осел на край котлована.

— Шланги сорвало, тяги нет и не будет, — прозвучал голос Алексея.

Платон выругался. Шум двигателей ощутимо стих. Машина не могла добраться своим ходом до базы. Платон включил аварийные маячки.

— Что случилось? — появился в эфире голос Николая Еремина, с тяжеловоза номер два.

— Движки встали, шланги сорвало, — ответил Платон.

— Ого! Подожди минуту, доложу механику, что иду за тобой и зацеплю тебя.

— Хорошо.

Платон протер лоб салфеткой. Которая тут же испарилась в жетом блеске уничтожителя. Алексей вернулся с машинного. Плюхнулся в своё кресло.

— Кирдык, — резюмировал он.

— Печально.

— Да, печально.

Машина накренилась на краю.

— Не съедем, — сказал Платон.

— Не должны, кое-какая тяга есть. Остаемся на плаву. Какая красота! — выдал Алексей глядя на безжизненное пространство Марса, — я вижу здесь большие города, большие купола. Не то, что наши. Здесь будет кипеть жизнь. И будет кипеть благодаря нашим рукам, нашим усилиям. И люди здесь будут жить познавшие горчеь тяжелых работ и утрат и оттого не держащие зла в своих сердцах, это будет почти идеальный город. Я уверен.

Платон взглянул на Алексея. Алексей никогда не скрывал своих мыслей, за что Платон считал его несколько простоватым. Впринципе мысли его были схожи, но он их не озвучивал. Считал несколько утопичными и фантазийными. Но мечты, всё же, никогда не оставляли его.

Через какое то время пришёл тяжеловоз Николая и выбравшись наружу Алексей подцепил свой тяжеловоз к подошедшему. Тяги почти не было. Яр чертил в грунте глубокий след, пока исправный тяжеловоз тащил своего собрата на базу.

Механик искал Алексея уже битых полчаса. Он хотел уточнить обстоятельства произошедшего.

— Где этот восторженный?

— Кто, Зимушкин? — переспросил Платон.

— Да, твой напарник, куда он подевался?

— Он вроде с ремонтниками был, уносил старые шланги.

— Понятно. Сами то в порядке? Всё нормально?

— Вполне.

— Ладно, тяжеловоз надолго вышел из строя. Пересядете на четвертый номер.

— Понятно.

В каждом кубрике был отдел с историей базы, с хроникой. После той аварии, в которой так же погибла жена Юрия Семеновича, были мысли остановить, свернуть проект. Разрушения были очень серьезными, был разрушен космодром. Единственная ниточка жизни для покорителей. Нужны были невероятные средства, чтобы продолжить работу в том же самом темпе. Поступали предложения ограничиться свободной колонией, то есть разработка пойдёт по другому пути. Без развертывания климатических куполов и серьезных исследовательских действий. Практически это означало одно – только лишь обозначить своё присутствие на планете. С самого начала программа освоения Марса была сопряжена с трудностями. Шёл непрерывный ряд непонятных и порой странных неудач.

Неизвестно, какая сила воли не давала опустить руки. Космодром граничил с базой. Контейнеровоз, переправлявший грузы с орбитальной станции, получавшей их, в свою очередь, от межзвездного челнока, упал вследствии отказа тормозных двигателей. Упал в нескольких десятках метров от возводимых куполов. И последовавший взрыв смёл установщиков куполов и всё оборудование. Страшная авария сорокового года. Бытовые нужды и спартанский комфорт был урезан вдвое. Сроки и нормативы повышены. Кровь пот и слезы. А так же грязь и холод. Всё это легло на плечи покорителям. Но вот прошёл год, за ним еще один. Первый купол появился над базой. За ним последовала переработка грунта до возможности посадки растений. Подгонялся состав почвы, который мог обновляться и не стать отравой для растений. Растения петерпевали разнообразные селекции. Для того, чтобы преодолевать как недостаток так и переизбыток ультрафиолета. Первые цветы дались такой ценой, что казались хрупкими, выпестованные в стольких долгих днях являлись неким символом, на который и смотреть то было одновременно радостно и страшно. Не дай бог ненароком повредишь.

Платон поначалу читал лежа, затем, по мере продвижения в глубь текста, сел на свою койку. Читать такие тексты расслабившись было кощунственно. Общий кубрик, отказывающая система обогрева и очистки воздуха, недостаток пищи и тяжелые условия труда каждый день, на протяжении лет…А я еще думал, что мне тяжело. Пронеслась мысль. Хронику писал первопроходец, соратник Юрия Кузнецова, Михаил Некрасов. Писал подробно, перемежая документальными материалами. Платон сделал круговое движение пальцем по своей карточке, на которой изображался разрушенный купол. В метре от него в воздухе возникло увеличенное изображение старого купола. Среди мелких деталей можно было различить очертания тел, слева в отдельной колонке шли имена погибших. Палец провел по карточке диагональную линию, изображение пропало. Рядом с койкой висел на стене защитный костюм, первейшее одеяние разаботчиков, жесткий, пластинчатый своим видом напоминал латы. Платон провел рукой по бедру костюма, открылся карман. Приложил карточку к нему и провел рукой, карточка плавно влезла в карман. Глаза закрылись сами собой, на веки навалилась свинцовая туча и Платон провалился в пустоту.

Находящиеся в свободной смене пилоты принимали грузы с орбиты. Платон повёл свой тягач на высоту, сегодня была его очередь. На иссиня-черном усыпанном звездами полотне белел корпус станции. Её полукруглый низ выделялся ярко-красными буквами СССР и Заря. Это было настолько величественное и сильное зрелище, что Платон не мог оторвать взгляд. Оператор погрузчик с орбитальной станции велел Платону не торопиться, подождать отстыковки челнока. Челнок отстыковался и когда уже его темная точка стала невидима в космическом пространстве в кабине тяжеловоза раздалась команда оператора.

— Готов? Приступай к стыковке, четвертый.

— К стыковке приступаю.

Тяжеловоз тряхануло, что то металлически заскрежетало.

— Начинаю погрузку, — рапортавал оператор.

— Как жизнь на орбите? — спросил Платон.

— По-своему, работаем, не унываем, улучшаемся!

— Это радует!

— Главное, работать приятно. С хорошими людьми.

— Не поспоришь. Хорошо, когда есть на кого положиться, да, орбита?

— Коллектив понимающий и работящий, я бы назвал его теплоцемент.

— Что-что?

— Я называю это теплоцемент. Так дед еще говорил, когда шла та большая стройка, на земле еще.

— Да, в тяжелое время выпало жить нашим дедам.

— Как он говорил – мы все люди разные и в основном незнакомые. Мы сюда пришли и были вынуждены, поначалу, присматривать друг за другом. Выручать друг друга, работать друг за друга. Иначе здесь никак. И вот в этих страшных условиях вы друг друга поддерживаете. Сближаетесь, становитесь как один, как одна семья. И настолько крепка эта связь-не разбить. И пронизана человеческим теплом. Теплый цемент.

Платон молчал. Он понял, о чем говорит оператор. И запомнил эти слова, крепко запомнил. Маршрутник показал окончание погрузки. Щелкнули замки.

— Держу. Закрепил, — передал Платон.

— Хорошо. Готов?

— Готов.

— Пошёл!

— Всё удачно.

— Ухожу до ночи. До встречи!

— До встречи!

Яр Платона пошёл вниз. Медленно уменьшались исполинские буквы на корпусе спутника. Заря уходила в сторону, величественная надпись отзывалась огнем в сердце. Ночь находилась на поясе астероидов, и так же как и Марсианска база Первая ждала груз с земли. Никогда еще Платон не был так уверен в своём деле, никогда еще не испытвал таких ощущений. Я на своём месте, я там, где нужен и полезен. Глаза зорко всмотрелись на красноватую поверхность внизу, маршрутник отсчитывал километраж.

Вечером Платон отправлял очередное письмо своей Анне. На землю. Взахлеб говорил о своей работе, о жизни здесь. Теребил карточку во время записи. Отправление шло долго, связь хромала и больше всего Платон переживал, что сигнал каким то образом не уйдет, что связь с орбитальной станцией передающей на Землю прервётся, и что она не получит письма, не услышит его слов. А он получил её письмо. Личная карточка показала лицо Анны. Заплаканные глаза лучились радостью, она что то хотела сказать, но не могла. Всхлипывала. Он не многое мог разобрать: Ты так похудел! и Я жду тебя! Здесь много о вас говорят, мама передаёт тебе привет.

На экранчике Анна прикусила указательный палец. Её глаза часто моргали. Она не знала, что еще сказать и чувствовала, что обилие слов не нужно. Он и она прекрасно понимали, далекие расстояния разделяют их. И время. Она там, он здесь. подобная ситуация настигла не только одного Платона. Многие, чьи жены и родственники остались на земле, а это почти все, предпочитали не вести разговор на личные темы. Предчувствие всплывающей из за горизонта и такой неминуемой разлуки с любимыми заставляло молчать. Тебя как будто нет в жизни людей, а есть только нескончаемая разработка. А что если не дождется? А вдруг со временем позабудут?…Такие присущие человеку вопросы.

Серая монотонность дней изматывала. Думать о лишнем не оставалось сил. Но со временем червоточинкой стала распространяться в голове темная мысль. Казалось работать становится всё труднее и труднее. И небыло тому видно ни конца ни края. Где тот былой тонус, неиссякаемая энергия и вечная улыбка? Они ушли. Платон начал уставать.

Сон оборвался резко, на полуслове, на полушаге. Круговорот ночных событий провалился куда то вниз, из сонного небытия Платона выдернул будильник, буквально вытащив его за ворот. Он присел на койке, тряхнул головой. Алексею подъем давался не легче. Земной пейзаж на картине, оставленной кем то из предыдущих вахт казался такой же безжизненной частью унылого интерьера как дверцы потертых шкафчиков. Платон вгляделся в картину сонными глазами. Нет, леса не шумели и солнце не грело. Ноги привычно полезли в защиту, костюм охватывал тело и становился всё более удобным.

Сигнал будильника резко вернул Платона в реальность, оставив лишь обрывки мутных и тяжелых снов. Он присел на койке, тряхнул головой. Алексею подъем давался не легче. Земной пейзаж на картине, оставленной кем то из предыдущих вахт казался такой же безжизненной частью унылого интерьера как дверцы потертых шкафчиков. Платон вгляделся в картину сонными глазами. Нет, леса не шумели и солнце не грело. Только каменистые гряды, словно обагрённые кровью, стояли за окном. Пейзаж совсем не походил на тот Белый город, в котором родился и вырос Платон. Где были широченные улицы со светлыми домами. И видимая отовсюду пика циклопического корабля, стоявшего на космодроме за городом. Первого, отправившегося на Марс. латон еще немного поразмышлял о разном и отправился на завтрак. Астероид неподвижно глядел умиротворенными глазами на своего хозяина.

После завтрака было сделано объявление. Разработчики территорий теперь будут работать не возвращаясь на базу. Предположительно в течении тридцати земных суток. Это предположительно вызвало бурю возмущения.

— Да ладно, что такого? Сколько ветераны здесь провели лет в гораздо худших условиях и ничего! Зато теперь они герои, — высказался Зимушкин.

— Помолчи, — Бригадир Васильев глянул на Алексея исподлобья, — если ничего путного сказать не можешь.

— Вы сами знали, на что шли, — возразил Алексей и замолчал.

Работа будет проходить в усиленном режиме. Сами понимаете, условия не дадут расслабиться, — начал Комендант, — это означает круглосуточное нахождение в защите. Защиту не снимать, шлем не отстёгивать. Я повторяю простейшие правила, которые вы все знаете. Участок для стоянки выбран, схема расположения заверена. Идут тяжеловозы с первого по десятый, первый тянет контейнер с необходимым. Режущая техника… — Комендант начал перечисление написанного на бумаге.

Платон сидел сжав зубы. Его вид был серьезен. Он представлял как будет выглядеть его будущая жизнь в течении ближайших тридцати суток. Чувство ответственности и небольшая тревога напряженно висели в воздухе. За комендантом на широком экране изображалась карта местности со схемой расположения техники на ней.

— Вопросы? — Комендант шарил взглядом по хмурым лицам, — Правильно, всё уже сказано, теперь нужно двигаться.

Купола остались далеко позади, колонна ползла за перевал. Прошла мимо далёкой базы иностранной разработки. Около двух тягачей копошились двое в скафандрах. Завидев колонну они замерли и долго провожали коллег взглядом.

Колонна дошла до нужного участка. Бригадир обозначил места для стоянки тяжеловозов. Постепенно формировалось правильное расположение техники, удобное и безопасное. Шагоход бригадира плюхал шипастые стопы на грунт. Двигался осматривая периметр. Световой день заканчивался. Прибытие и развертывание произведено точно в срок. Пора доложиться на Первую. Пилоты взяли с собой на этот выход личные вещи, хоть и разрешенный список был невероятно краток. В кабине у третьего был наспех вырытый цветок, помещенный в подобие горшка. В кабине четвертого расположился кот. Большим минусом являлась невозможность отправлять письма, станция на орбите принимала почтовые сигналы только с базы. Платон начал писать сообщения для своих на будущее. Словно дневник его выезда. Но слова давались тяжело, сказывалась напряженность ситуации. Любая авария могла привести к непоправимым последствиям.

Работа по расчищению участка началась. Штурманы самостоятельно вбивали флажки с маячками-ориентирами по периметру, машины в этих условиях не могли установить их точно. А точность решала больше, чем скорость. Бригадир на своём четырехметровом шагоходе шнырял тут и там, заглядывал в каждую щелку и как будто бы ни на секунду не останавливался. Бурильные машины подготавливались к работе. Пилоты сверялись с маршрутниками и выставляли свои буры согласно схемам. Необходимо было убрать слой коричневатого грунта и добраться до пригодных к переработке пластов. Участок имел внушительные размеры. И выбран был более, чем удачно. Переработать можно было весь периметр участка. По полученным данным геологоразведки, никаких скальных пород и перепадов высот не было. Задача состояла в снятии грунта на площади в десять квадратных километров. Тяжеловозы увозили грунт с места выработки. Нередко приходилось возить пригодные для переработки пласты земли в другие, более подходящие для хозяйства, районы. Вот и сейчас вся работа могла затянуться, если какие то территории признают непригодными.

Выход длился уже двадцать пятые сутки, работа шла как по маслу.

Яркой точкой по небу проходила станция. То пропадала, то появлялась вновь. Платон помнил впечатление произведённое ею. В середине следующего дня можно было заметить, как от станции спускается вниз яркое пятно. Это двигатели полыхали при спуске транспортного борта. Первое пятно, за ним второе. Обычно обходились одним бортом. Значаит необычный случай. Прибыли люди. Груз и пассажиры транспортировались отдельно. На отдыхе Алексей наблюдал, как на соседнем участке работает обогатительная техника. Они что то сыпали в такие же тяжеловозы и те тянулись стройными рядами в сторону базы. Базу заливало солнечным светом, где то там она, невооруженным глазом не разглядеть.

— Здесь мы, там рудокопы, где то там база. За нами иностранные бригады, — завел разговор Алексей.

— Много народу трудится, это точно, — подтвердил Платон.

— Однозначно, планета ожила. И ожила нашими усилиями.

Алексей пристально смотрел через толстые лобовые стекла. Защита и форма на нём были потерты. Из за частых выходов наружу, для проверки тягача. Хотя форма, этакий лёгкий скафандр, не была предназначена для более менее продолжительных наружних работ, Алексей не жаловался. Возвращался, и стуча зубами от холода тёр посиневшие губы.

На Земле собирали команду обслуживающего персонала для Первой. Анна не могла пропустить этот случай и получив напутсвие родителей отправилась на пункт отбора. Здание выделялось сливающимся с экстерьером памятником первому разработчику на Марсе. Фигура в скафандре вбивала в Марсианский грунт столб с маячком, над ним растянулся громадный флаг, вырезанный в камне. На стяге были вырезаны огромные буквы СССР.

На регистрации стояли очереди. Но девушка нисколько не сомневалась в успехе. И в том, что она достойна работать Там. Отбракованные претенденты потупив взоры возвращались в город. Счастливчики жеполучали визу, и в течении двух дней должны были прибыть на космодром с вещами. В Помощнике волонтёра, маленьком буклетике, описывалось, что нужно и в каких объемах разрешено брать с собой. Но Анна взяла меньше, чем могла бы. Она спешила. И многое ей было уже не важно. Многое она оставила дома. Только личная карточка, полная записей присланных с Марса, лежала в надежном кармане под сердцем. Два дня пролетели быстро. На территорию космодрома въехал транспортник. Из него высыпали люди, сопровождающий построил их с вещами в шеренгу. Перед ними стоял челнок. Тот самый, который отправит их на Марс, рядом с ним крутились представители предприятия снабжавшего космодром запчастями и дополнительным персоналом для обслуживания. Шеренга плавно перетекла в колонну и небольшая группа людей неторопясь погрузилась на борт челнока. Вдали на космодроме величественно смотрел в небо Прометей, космолёт первопроходцев. Огромный он стоял как памятник первым покорителям и в тоже время работоспособный, ждал своего часа. Челнок зашумел тяговыми установками, утонул в клубе дыма и пошёл на подъем. Через короткое время прекратился в серую точку и ушёл в пространство. На сборном пункте кроме Анны были и другие молодые и симпатичные девушки. С одной из них, Ириной, она познакомилась в очереди. И теперь в челноке их места находились рядом. Пусть от этого было немного толка, ведь большую часть времени перелёта общаться невозможно, пассажиры погружались в анабиоз. Но тонкая ниточка начинающихся дружеских отношений протянулась между ними. Перелет занимал почти двадцать суток. Неимоверная скорость, на пределе современных возможностей. Челнок пристыковался к орбитальной станции, передал капсулу с пассажирами и груз. У станции уже ждал Марсианский транспортник. Дождавшись отстыковки челнока, через противоположный шлюз он принял пассажирскую капсулу. За ним подошел второй и закрепил у себя грузовой контейнер. Тяжелые машины начали спуск на поверхность.

Бригада вернулась на базу. Машины подошли к южной стороне куполов, туда, где находилось бытовое крыло пятнадцатой бригады. Усталые люди сдавали машины механикам, проходили медицинский осмотр, сдавали свои защиту и форму на проверку. Неимоверное желание снять маску и окунуть лицо в прохладную воду превозмогало всё. Но по правилам базы снять маску можно было только в бытовых корпусах. В шлюзовом отсеке находилось множество народу. Много новых молодых лиц. Скрытых под тонкими масками новейших образцов. Девушки и парни принимали защиту, помогали раздеться, отмечали имена и фамилии состава прибывшей бригады. Среди суетящихся людей Платон заметил нечто знакомое, едва уловимое ощущение, что этого человека он уже где то видел пронеслось в голове. Девушка, укладывающая защиты покорителей в тонкостенный контейнер приковала его взгляд.

— Лёха, посмотри, — сказал он.

Алексей ворочался стаскивая с себя защиту, поднял глаза и застыл на месте. Он тут же узнал свою невесту с Земли. Простояв в ступоре несколько секунд из его груди вырвался крик:

— Ирина!

Алексей подбежал к ней и обнял.

— Подожди, — сказала она смущаясь, — подожди немного, еще нужно принять у остальных.

Сияющий Алексей присел на ящик рядом со своей Ириной и начал ждать.

Платон двинулся в бытовой корпус, прошёл узкими коридорами полными людей, прошёл через ворота корпуса и с наслаждением стянул с себя маску. Подойдя к двери своего кубрика он заметил послание прилепленное к ней. Пальцы сорвали стандартную видеокарточку для посланий и провел пальцем по гладкой поверхности. Карточка ожила и на ней появились до боли знакомые человеческие черты. Лицо Анны в этом коридоре. Платон обомлел и пропустил первые пару слов. Она говорила ему, что прибыла на «Первую» как только смогла и что сейчас ей нужно бежать, у волонтёров много работы и она не может дождаться его. Но сегодня же они увидятся. За плечами молодого человека выросли крылья. Тяжесть многодневной работы как будто бы отпустила. Внутри комнаты о ноги Платона тёрся выпущенный на свободу из камуфлированной клетки кот, жизнь на базе «Первая» заиграла новыми красками.

Гаврилин Сергей 047: Код 9

СССР 2061 г. Москва

Она шла по проспекту, свет фонарей забавлялся с ее пурпурными волосами, рекламные щиты, мягко улыбались, провожая ее взглядом. Вечер встретил Алину в добром расположении духа, сейчас даже пролетевший мимо инфо-спутник, показался ей «падающей звездой», и она как в детстве загадала желание. Комбинезон капитана военно-космических сил СССР, игриво подчеркивал ее превосходную фигуру. Был выходной, биомобили лениво тянулись по шоссе одно за другим. Алина любила этот проспект, здесь всегда много народу, таких разных, но счастливых людей, людей живущих в эпоху рассвета коммунизма. Она прошла еще немного и остановилась у памятника героев советского союза; это были люди, которым обязано все человечество, на памятной голограмме почета, светились имена ученых, военных, врачей, политиков. Одно имя было ей особенно дорого, «Ульянов Николай Александрович», именно он двадцать лет назад изобрел лекарство от рака, благодаря чему до сих пор жива ее мать. Алена приветливо улыбнулась проходящей мимо влюбленной парочке. Браслет вдруг завибрировал, в ухе раздалось: вас вызывает генеральный штаб ВКС.

— Капитан Смирнова слушает, — Алина поймала себя, на мысли, что не произвольно выровнялась по стойке смирно.

— Доброго вечера, капитан, — мужской голос, был уверенный, но в тоже время взволнованный, — вам надлежит, немедленно явится в космопорт, код секретности 9.

— Вас поняла, — у Алины перехватило дух, сердце принялось отбивать барабанную дробь, связь прекратилась. «Код 9», прошептала капитан, — проблемы на Марсе. ***

— Товарищ генерал, спецгруппа сформирована и ждет ваших указаний, — солдат отдал честь, и молча замер.

Генерал Сидоров сидел за круглым столом, там было приготовлено еще четыре места, напротив которых лежали информационные планшеты.

— Пригласите их, — приказал Сидоров.

Солдат вышел, через несколько минут в дверь вошли четыре человека и представились по уставу:

— Капитан, Алина Смирнова, ВКС советского союза.

— Сержант, Артур Удельный, военный ученый, — худощавый мужчина ростом под два метра, поравнялся с капитаном.

— Лейтенант, Нурсам Нурманзиев, спецназ, — молодой человек выделялся из группы, не только южной внешностью, но и тонной мышц под защитным комбинезоном.

— Денис Териченко, пилот-летчик, — представитель служебного состава космопорта, последним поравнялся с остальными.

Генерал представился в свою очередь, и отдал приказ: «вольно», после чего пригласил спецгруппу за стол. Задание было строго секретное, в одной из биологических лабораторий марса, произошел взрыв, связь с последними выжившими прервана. По последним данным в лаборатории проводились опыты с новыми минералами, обнаруженными в ходе археологических раскопок. С земли был послан аварийный код, здание было заблокировано, выходы отрезаны. Сидоров очень спешил и говорил быстро без мелких подробностей.

— В данный момент в лаборатории работают аварийные системы жизнеобеспечения, комплекс полностью отрезан от радаров и маяков, нам необходимо сохранить полную секретность операции, — генерал активировал планшеты, — вся необходимая информация перед вами.

— Наша задача? — капитан пытливо просматривала информацию на планшете.

— Основная цель, — начал генерал, — скрытое проникновение, оценка угрозы, связь со мной по спец-каналу, всем необходимым вас обеспечат.

— Мы летим вчетвером? — Подал басистый голос Нурсам.

— Это разведывательная, а не боевая операция лейтенант, — отрезал Генерал, — воевать вам не придется.

Вылет был назначен через полчаса, и спецгруппа поспешила к шатлу. Время на знакомство не было, и они лишь обменялись парой слов, когда поднимались на борт. Внутри действительно было все необходимое. Защитная экипировка «Чайка-7», была последней разработкой советских ученых, костюм был полностью герметичен, имел встроенную систему отражения и жизнеобеспечения, а главное абсолютно не стеснял движений, приятный металлический цвет придавал ему особую грозную форму. Помимо этого на борту было и оружие, не успели все подняться, как Нурсам уже разглядывал протонные бластеры и лазерные винтовки, на прикладах которых гордо сиял знак – «сделано в СССР».

— Может, все-таки повоюем, — с надеждой произнес лейтенант.

— А я полагаю, что все обойдется лишь отчетом о токсичности, — ученый Артур, последовав примеру Нурсама, и принялся разглядывать приборы и лабораторные комплекты.

Капитан Смирнова заняла место возле пилота, остальные расположились за ними в пассажирских креслах. Денис виртуозно стучал по сенсорной панели, готовясь к отлету, удостоверившись, что все системы в норме летчик вскрикнул:

— Уважаемые пассажиры пристегните ремни, следующая остановка планета Марс, — все тихонько хихикнули в ответ, — Капитан?

— Поехали! — скомандовала Алина, — и чтоб без разговоров, — она обернулась и встретилась взглядом с Нурсамом, тот подмигнул ей в ответ. ***

Шатл заходил на посадку, энергетический купол над лабораторией, отразился синим цветом, пропуская в биообласть опознанный объект. Комплекс, в котором произошел взрыв, уходил вглубь на три уровня: технический, исследовательский и экспериментальный. Площадка для приземления была в порядке и Денис успешно приземлился. В кабине раздался щелчок, открылся шлюз, пилот обратился к команде:

— Удачи вам. Связь я уже включил, так что буду ждать вас здесь, как будете готовы, дайте знать, Генерал Сидоров также на связи и готов координировать действия.

Взяв все необходимое команда, покинула шатл и вошла в технический уровень лаборатории. Там не было ни души. Красные аварийные светодиоды бросали свет на металлические стены, которые были не естественно проржавевшие. В некоторых местах даже прогнили дыры, а где-то все осталось не тронутым.

— Что за ерунда, — Нурсам первым подал голос, — как такое могло случиться за несколько часов!

— Аэм, не знаю, может амм… — Артур задумался, — мне нужно время, чтобы провести тесты.

— Так, Артур, остаешься здесь, — скомандовала капитан, — как узнаешь в чем дело, сразу свяжешься со мной и генералом, лейтенант ты со мной, поищем выживших на других уровнях.

За спиной скрипнула дверь, раздался зверский крик. Когда Алина развернулась, она увидела двух ученых вооруженных арматурами. Они снова закричали и бросились на солдат. Нурсам вышел вперед и, развернув винтовку, оглушил одного. Второй в ярости кинулся на него, пытаясь сорвать шлем с головы, капитан успела вовремя, метко выстрелив из бластера в плечо ученого. Тот отлетел, забился в угол и завопил. Глаза были налиты кровью, изо рта текла пена.

Алина связалась с генералом и доложила о происходящем. Закончив разговор, она обратилась к команде:

— Наша основная задача выяснить причины, поэтому Нурсам, останешься с Артуром, поскольку здесь не безопасно, держите со мной связь я пойду дальше.

Лейтенант скрутил раненого сотрудника лаборатории и привязал к водосточной трубе. Ученый ни как не реагировал, а лишь иногда поскуливал и дергался. Нурсам подошел к Артуру, и приготовил оружие к бою. Военный ученый достал необходимые датчики и принялся за работу.

Лифты были отключены, и капитан с винтовкой на взводе, спускалась на следующий уровень. Здесь также повсюду были следы гнилого металла. Когда она вошла в центральную исследовательскую зону, у нее перехватило дух, а желудок еле сдержал желание отпустить завтрак на прогулку. Десятки изувеченных трупов лежали на полу, если бы не защитный костюм, то Алину наверняка бы вывернуло от одного запаха – тела практически растаяли и растеклись по полу. Дверь в экспериментальный нижний уровень была заблокирована, замок не поддался.

— Генерал, — капитан включила связь.

— Слушаю, докладывайте, — отозвался взволнованный, знакомый голос.

— Здесь два десятка разложившихся трупов, выживших, пока не обнаружено, нижний корпус заблокирован.

— Прием, — раздался голос Артура, — тесты показали, что это вирус, он поражает живую ткань, а также любой метал, в составе которого есть железо. Поражение идет быстро, скоро он вырвется наружу и тогда заражение перекинется на другие комплексы.

— Вас понял, вышлите мне электронный образец вируса, — генерал прокашлялся, — капитан возвращайтесь на первый уровень, думаю, выживших больше нет. Как только коллегия вынесет решение, я свяжусь с вами для дальнейших инструкций.

Чутье подсказывало Алине, что за закрытой дверью что-то есть, но она подчинилась приказу и вернулась к команде. Пока они ждали решения с Земли, Артур рассказал остальным о своих догадках. Он предположил, что вирус высвободился из минерала, над которым ставили опыты, причиной этому явился взрыв. Вирус в настоящий момент прогрессирует, и им всем очень повезло, что в составе их оружия и экипировки нет ни чего железного. Так же вирус паразитирует и на живой ткани, приводя людей в бешенство, а затем разлагает тело.

— Эти двое уже скончались, — Артур указал на двух сотрудников лаборатории, которые их встретили, — но им повезло больше, чем остальным, они не находились в эпицентре взрыва.

— Слушаю генерал, — Алина включила громкую связь.

— Мы определили природу вируса, и нашли средство уничтожения, — Генерал выдержал паузу и продолжил, — на борту шатла находится атомный заряд, вам необходимо используя один из детонаторов взорвать лабораторию, дальше энергетического купола взрыв не пойдет, щиты его погасят.

— Вы уверены, что это остановит распространение, — вставил Артур.

— По мнению коллегии ученых, да, вирус чувствителен к атомной энергии, — Генерал на секунду отвлекся, было ясно, что он с кем-то переговаривается по другому каналу, — и поторапливайтесь, — он вновь вышел на связь, — у вас не более двадцати минут, вирус распространяется.

— Приказ ясен, приступаем к исполнению, — капитан выключила связь, — за дело!

Заряд и детонатор притащили быстро, Артур установил его в центре исследовательского уровня. Поставив таймер на пятнадцать минут, он ввел код активации.

— Все уходим, — крикнул ученый, подхватывая свои приборы.

Через две минуты все были на борту. Денис уже готовился к взлету, но на дисплее появилась красная точка.

— Сенсоры шатла пробили поле лаборатории, капитан, — отчитался пилот, — там выживший, на третьем уровне.

— Мы не успеем его забрать, — начал Нурсам, — да и дверь заблокирована.

— И он может быть тоже заражен, — добавил Артур.

— Летите к краю купола, — капитан встала, — я схожу за ним, а вы ждите меня там, если не успею, улетайте.

— Но…

— Выполнять приказ, — с этими словами Алина схватила дробовик и побежала назад в лабораторию.

Шатл отлетел на семьсот метров и завис в воздухе, щиты купола вновь стали синими, готовыми в любую минуту выпустить опознанный объект.

Капитан подбежала к заклинившей двери, и выпустила в замок весь заряд дробовика, дверь чуть поддалась, но не открылась. Алина попробовала выбить ее плечом – безрезультатно. Время шло, капитан в отчаянии долбила по преграде, попавшейся под руку арматурой.

— Отойди, — раздался голос в динамике ее защитного шлема, — в сторону!

Алина отскочила, Нурсам всей массой своего тела налетел на дверь, она открылась и солдат по инерции пролетел еще несколько метров упав под ноги удивленной научной сотрудницы, в грязном, но еще работающем костюме хим-защиты.

Нурсам поднялся, Алина уже вытаскивала женщину, но та сопротивлялась. Объяснятся, было некогда и солдат, подхватив на плечо сотрудницу, пустился вслед за капитаном. Они бежали на секунду впереди смерти, она протягивала к ним свои руки и цеплялась за плечи, но подготовка советских солдат сделала свое дело. Денис дал старт, как только, все трое влетели в кабину, в тот день он побил все рекорды экстремального пилотирования, но сделал свое дело и взял курс на Землю.

Хвальский Андрей 046: Летняя практика

Пневмодорожный состав бесшумно катил по привычным родным просторам. В купе ехали двое: молодой человек, по виду студент, и мужчина средних лет.

Молодой трещал без умолку, его спутник произносил свои фразы веско, со знанием дела, тоном наставника.

— Василий Иваныч, я так рад, так рад наконец-то откусить настоящую ленинградскую булочку! А этот краснодарский чай просто сводит меня с ума! Надо еще заказать по пневмопочте ·жигулевскогоЋ и воблы из вагона-ресторана. Через пару минут холодная запотевшая бутылка с характерным легким свистом оказалась на столе, за ней приземлилась золотистая вобла.

— Что надоела буржуазная еда за лето, Петька? — бросил старший.

— Да сил уже никаких нет терпеть это ГМО и консерванты, Василий Иванович! Несколько раз порывался ·аварийную кнопкуЋ нажать, но тогда бы Вы мне практику не засчитали. Пришлось бы проходить ее по новой, без практики зачета не поставят. Кстати, я захватил с собой несколько презентов, бутылочку ·Кока КолыЋ и ·СникерсЋ.

— Во-первых, Петька, учись снова говорить по-русски, а во-вторых, выкинь эту отраву в мусорный бачок.

— Жалко. Эта, как вы выразились, ·отраваЋ эквивалентна 3 часам работы на сосисочной фабрике или 4 часам в ·МакдональдсеЋ или…….

— Так что же ты, Петька, за три месяца не смог даже младшим менеджером стать? — перебил его старший. — Больше трояка тебе не поставлю.

— Не пойму я все же, Василий Иванович, зачем нам на 144 году советской власти отдавать столько учебных часов изучению этой дурацкой архаичной буржуазной модели, да еще проходить кошмарную практику в зоне Капленд по реальному буржуазному моделированию с риском, между прочим, для молодой жизни и здоровья. Достаточно было просто посидеть месяц в имитационном пространстве…..

— Не смеши меня Петька! Во-первых, каждый студент может в любой момент нажать на ·аварийную кнопкуЋ. Во-вторых, случись чего, тебя быстро поставит на ноги советская медицина, а в-третьих, ты должен все это своей жо. ой прочувствовать. Так в министерстве образования решили, постсоветский временно капиталистический период подтверждать только реальной практикой со 100 % коэффициентом подобия. 70 лет назад советский народ уже чуть было не сбился с пути, а все потому, что забыл про реальные ужасы капитализма, возжелал его всей душой. А как только ужасы настали, пришлось приложить немалые усилия для того, чтобы вновь нащупать верную историческую почву, Петька. С тех пор нашим Всеобщим Советом принято решение всех студентов, достигших 18 лет, отправлять в лагерь реального буржуазного моделирования. Служба в армии заменена для них на когнитивно идеологическую подготовку с 2040 года.

— Да знаю я, Василий Иванович, на зубок уже выучил, лучше бы больше часов на Ориентирование во Вселенной или на Марсианские раскопки выделили.

— Вот именно для того, чтобы так не говорили и выдумано буржуазное моделирование, Петька. Думаешь, во Всеобщем Совете дураки сидят? Там большинство тех, кто в 2017 году обеспечил Великий Исторический Перелом, создал Новый Союз. И произошел перелом, как ты знаешь, не в результате космических сражений, а в битве за умы людей, в результате Большого Ноосферного Взрыва. Впервые после Маркса и Ленина была создана Обновленная Теория Коммунизма, которая в короткий срок овладела сознанием населения на двух третях земного пространства, а ныне почти полностью господствует и в ближнем Космосе.

— Одного я не понимаю, Василий Иванович, откуда берутся люди, населяющие ·имитационную буржуазную колониюЋ? Это же бесчеловечно оставлять их, пусть и по доброй воле, пусть и бывших эксплуататоров, пусть и всяких там либерал дарвинистов, как тараканов в банке, предоставленных самим себе и собственным безумным теориям. Среди них попадаются совсем еще молодые люди.

— Понимаешь в чем дело, Петька, наши ученные считают, что существуют так называемые ·генетические либералыЋ, для которых неприемлемая, с нашей точки зрения, среда обитания является органичной, как болото для кикиморы. К тому же, советские юристы ввели для особо опасных экономических убийц и бывших ·эффективных менеджеровЋ параграф ·Джона СильвераЋ, позволяющий заменить реальный тюремный срок на изоляцию в зоне Капленд. Наши врачи проводили опыты. Сколько, например, сортов колбасы необходимо таким больным для счастья? Эксперимент прекратили на 2001 сорте, колбасы не осталось, а пациенты требовали все больше и больше разнообразия! Решили, что гуманнее предоставить таких людей самим себе. Они неплохо шьют джинсы, варят жвачку, валяют колбасу, создали себе 200 партий и парламент, у них в обращении 10 валют, имеется 1000 страховых компаний и 2000 юридических фирм, 50 банков, 15 бирж, выходит 30 общеобразовательных глянцевых журналов и все это на миллионное население Капленда.

— Но все же не по-советски это все как-то, Василий Иванович! — гундосил Петька.

— Мы же не фашисты, Петька, тем более, что сами подписали в 2030 году Заключительный Ословский Акт по защите прав психов и их индивидуального психического климата. НСССР подкармливает всю эту братию, наши врачи следят, чтобы там не было эпидемий и массового мора, а милиция пресекает деятельность банд, изымает оружие. Несколько сотен людей в год выздоравливает и переезжает в НСССР на пмж. Некоторое количество капиталистических бомжей регулярно откармливаем и проводим их дезинсекцию. Каждого посетителя Экспериментальной капзоны снабжаем ·аварийной кнопкойЋ срочной эвакуации. Вообщем, со времен ГУЛАГа прогресс на лицо. Капленд посещают каждый год тысячи студентов и ученых социологов. Многие экстремальные туристы хотят посмотреть на настоящий либеральный капитализм, который изжил себя в 20 годах 21 века, купить сувенирную соевую колбасу с примесью туалетной бумаги, вареные джинсы, а если повезет, даже поработать в три смены по 16 часов на настоящего буржуя.

— Василий Иванович, разве есть хоть одна сотая процента возможности реставрации этого ужасного колбасно-джинсового общества или, как считают некоторые ученные, массового заболевания, особого замутненного состояния человеческого сознания?

— Вот поэтому-то, Петька, надо это квазиобщество изучать! Не существует окончательной победы разума над маразмом, для поддержания достаточного интеллектуального уровня в здоровом социуме надо постоянно прикладывать усилия, энергию. Закон возрастания энтропии, брат, никто не отменял. Пойми, дурья твоя башка, Капленд это черная материя, зазеркалье, она дремлет в каждом из нас и во Всемирном Космосе! При наличии питательной среды она способна в короткий срок пожрать все вокруг, отравить воду и воздух, повредить ДНК, сбить электроны с орбит, повернуть Большую Эволюцию вспять! Наши ведущие социологи в 30–40 годах придумали теорию ·Ранней ВакцинацииЋ, согласно которой общество должно переболеть наиболее опасными болячками в легкой форме, тогда приобретается здоровый устойчивый иммунитет.

— Нет, я лучше выучусь на космофизика и буду работать в НИИ марсианских комплексов, пускай доктора человеческих душ в этой ерунде подкорковой ковыряются.

— Но сначала, дорогуша, ты сдашь мне зачет по иммунолиберальным флуктуациям. На подготовку и отчет по практике даю тебе 2 недели, если не хочешь загреметь в Капленд еще на месяц.

— Все-таки, Вы садист, Василий Иванович, так надо мной не издевались даже на фабрике вареных джинсов ·Клевая ВаренкаЋ.

— Скажи спасибо, что не оказался на фабрике естественных удобрений ·Благоухающий НавозЋ.

— А вот уже и Ленинград показался! Вижу памятник Сталину, проспект Ленина, библиотеку Вассермана, грандиозные павильоны Гоблин-фильма.

— Не пей сегодня много пива, Петька, завтра в 12 ко мне на консультацию.

— Василий Иванович, завтра с утра я уже договорился о встрече с Анной Чакмэн. Помните, рыженькая такая перебежчица из Капленда, которую я завербовал в прошлом месяце? Так вот, в 11 мы будем готовить тезисы к научной конференции по влиянию капсреды на состояние интеллекта.

— Как же так, эта чертовка завтра в 11 обещала со мной обсудить концепцию своего доклада на конференции! — при этих словах кончики роскошных длинных усов Василия Ивановича установились практически вертикально, что не предвещало ничего хорошего.

— Не переживайте, Василий Иваныч, Анка не виновата, просто в Капленде постоянно чудят со временем! Сейчас они вроде живут по-зимнему, а календарь так и вовсе изуродовали до неузнаваемости. Чтобы увеличить продажи, даты все время меняют местами, могут сделать 3 дня подряд 8 марта, например, для ликвидации залежей просроченной помады…..

— Петька, ты, похоже, сам в этом буржуазном Капленде врать научился, не верю ни тебе, ни Анке-перебежчице! Брысь с глаз моих долой, завтра вообще можешь не появляться в институте, но, чтобы тезисы эти основные, готовы были к 1 сентября!

— Я знал, что Вы меня всегда поймете. До встречи на ученом совете, Василий Иваныч!

И оба сошли на родном перроне среди советских людей. Василь Иваныч пошел своей дорогой, а Петька к Анке своей.

КОНЕЦ

Примечания

1

Ecoute – фр. послушай

(обратно)

2

Sentaugulo – эсп. негодник, бездельник

(обратно)

3

Ineptie – фр. глупость, нелепость, чушь

(обратно)

4

Ли Ляньцзэ – подлинное имя актера, пятикратного чемпиона Китая по ушу Джета Ли (jet – с англ. реактивный). Его настольная книга «Как закалялась сталь».

(обратно)

5

Lux aeterna (лат.) — Вечный свет

(обратно)

6

Если у кого-то есть желание рассчитать точное место падения: http://www.physbook.ru/index.php/ Kvant. Аэродинамический парадокс

(обратно)

7

"Камикадзе рок-н-ролл" – Donatella Rettore (Kamikaze Rock-N-Roll Suicide)

(обратно)

8

Homo Novus (лат. Новый человек).

(обратно)

9

на этом месте в сознании читателя путем нейроволновой всеобщей взаимосвязи формируется пояснительная смыслограмма, синхронизирующая его мысль с контекстом описываемой эпохи. Поскольку подобный механизм в 2012 г. н. э. еще не придуман, читателю следует самому прочитать сноску в конце рассказа.

(обратно)

10

ПСС, Т.41, С.305, Издание 1974 г. н. э.; а так же см.: В. И. Ленин. Полное собрание высказанных и невысказанных при жизни мыслей. T. 1577 C. 7, Издание 555 г. Н. э.

(обратно)

11

«Человек человеку – волк» (лат.)

(обратно)

Оглавление

Литературный конкурс короткого рассказа "СССР-2061"

Роу Иван 537: Курьер

  Курьер 4.09.31

  Свежее мясо 22.08.32

  Красная пыль 16.09.37

  Интерлюдия

  Ночь 4.07.61

Громыко Игорь Алексеевич 536: Байки связиста

  «Мировой рекорд»

  «Квантовые навигаторы вселенной»

  Ужас дежурных смен, или Как сходил с ума Главный инженер

Дан Игорь Анатольевич 535: Последыш

nordsnisse 529: Предъявите ваши документы!

Сергей "greycroco" Яременко 528: Случай на астероиде B-612

anonymous 527: Следы на камнях

Nyamper 524: Долгий полёт или страшный сон навигатора

Лычёв Александр 523: Щит Марса. Копьё Марса

522: Долг платежом рыж

Крис 519: Дотянуться до

Касаткин Георгий 518: Лето

Терпен 516: Проба Генри

Гарвардт Елена 515: Сашка и Динозавтр

Парагрин 514: Под Южным Крестом

  1. Собаки

  2. Ниночка

  3. Гости

  4. Новая земля

Саввин Алексей 513: Маленькая Земля

Борисов Алексей 512: Мятежник

Муркливый Степан 511: Оборотень

Тихомиров Максим 510: Прикладная венерология

  1. Пленник «Пилигрима»

  2. Плантатор Сережка и черные негры

  3. Облачный страж

  4. Пасынки Венеры

Томах Т 508: Шанс для перпендикулярной нереальности

Вадим 505: Флаг над Венерой

Дека Дмитрий 504: Николай Иванович и Будущее

Прудников Вадим Александрович 502: Последний рассвет

Кучер Павел 501: Семейный праздник

Быков Алексей 500: Чайка

u1timate 498: Соответствовать идеалу

Феликс Ленский 496: В новый мир

  I

  II

  III

  IV

  V

Осипов Сергей 494: Небо в звёздах

  «Плотник»

  Первая волна

Коростылёв Ян: 493: Тревожный чемоданчик

nocturnalkira 491: Проект «Гея»

Жевлаков Алексей 490: Кубок Гагарина

Дед-ворчун 489: Юнга

Крас Андрей 488: Там вдали, за рекой

Кирилл Митрофанов 486: Мáшины сны

Enoch 485: Тропа

484: Экспозиция

Лобков Александр 482: Гагарин

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Samar 480: Милый Враг

Роберт Келсо 479: Lux aeterna[5]

Райн Алекс 476: Луна за железной стеной

Николаев Игорь Игоревич 471: Сны о Марсе

Корсакова Наталья 470: Директива номер один

Данич Карамен 468: Надежда

469: Космос

  Космос

  Армия

  Закон

  Наука

  Военное положение (внешняя политика)

  Политическая система (история становления)

Яковлев П.И 467: Марсиане

Lastlifer 464: Случай на Луне

Бескоровайный Максим Александрович 460: Сеня-марсианин

Санин Дмитрий 459: Полчаса Города-Леса

Ц.Жигмытов, Ч.Цыбиков 457: О пожаре в ДК «Рассвет»

456: Идеальное поражение

+++

Поручик Игорь 452: Михалыч

Раздольный Антон 451: Клуб добрых дел

Моро Адам 450: Вождь

Павлов Константин 446: Цель полёта – горизонт

yarocvet 445: Сладкая жизнь

Вадим 442: Лекция по истории

Бережецкий Дмитрий 441: Тупиковая ветвь

Гашников Михаил 440: Старик и космос

Губарев Павел 439: Запрыжковье

писательХренов 434: Как я родился

ГенриЛогос 432: Марсиане

Адыев Владимир Юрьевич 429: Авария

Жемчужников Алексей 425: Хозрасчёт по-юпитериански

Лунёв Кирилл 422: Без обеда

ВэллаШакова 421: Очередное нашествие марсиан

Стиганцов Эдуард Николаевич 418: Когда будущее смотрит в твои глаза

Манахова Ирина 417: Ловушка для лидера

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Heilig 414: Молчание «Чайки»

Сухачевский Олег 411: Плато первопроходцев

Духина Наталья 409: Щуп в Европу

Войников Виктор 408: Меркаптан

henryfool 406: День космонавтики

писатель Хренов 404: День старта

Бетева Н.И 403: Антропный принцип

Бабарыкин Евгений 400: Диагноз

Горбачёв Олег 399: Вирус чести

Волченко Павел Николаевич 398: Железный занавес

Чирвоный Александр 396: Осень в Нью-Йорке

Пузырев Сергей 395: «Звездочёт» (конкурсная работа)

Рахманова Елизавета 393: Спасибо вам, товарищ Волков!

Сержан Александр Тадеушевич 392: День Третий

Окорин Юрий 391: Попутный ветер

Кейс Анна 387: Случай в СССР

Лоссэнфон Карштайн 386: Привет, Фиона

Никитин Дмитрий 385: Атрибутика

Приезжий 384: Свежие новости Марса

Sartorius 383: Два рассказа о будущем

  Письма с Марса Начало записи

  Проксима Центавра

Веселовский Павел 380: Победа на Марсе

Рим Несарк 376: Шаг вперёд

cynicaljoker 372: Бригада

Вадим 371: Древняя маска

Flugkater 370: Беспартийный

Костенко Олег Петрович 367: Пришедший спасти

АйхарХ. 359: 22 минуты на Красной

Сукач Евгений 358: Homo Novus[8]

Костенко Олег Петрович 357: Рука сквозь бесконечность

Тарасенко Александр 355: Записки человека из будущего

Дешевой Сергей 351: Фаэтон

Пономарёв Ярослав 350: Звёздный предел

Бояджян Альберт 348: Нам нет преград

Таляка Яна 345: Ни слова лжи. Гулаг. Doom

barma-glott 343: Счетовод

Чирвоный Александр 338: Лингвистика

Щербаков Андрей 337: Космонавт Лёха

kuklean 336: Урок истории

Князев Милослав 335: Пятая медаль

Братья Невезухины 333: Человек на своём месте – 1

Николай Лазарев

  317: Амальтея

  318: Покорение Европы

Гоолвин Икеф 315: Решение

Автор не указан 314: Рабочее утро в Хванге

Шакова Вэлла 313: Последние дни каникул

Суржиков Роман 312: В тени

Кузнецов Николай Андреевич 311: Кислородное голодание

Мартынов Денис 310: Прилив

Гребенькова Екатерина 302: Подарок красной планеты

Адыев Владимир 290: Авария

ДартГидра 289: Бросок на Марс

Немытов Николай 287: Архипелаг Фарсида

Ржевский Всеволод Поликарпович 282: Рок-н-ролл мёртв

Арефьев Александр 280: Страшное проклятье Фобоса. О сказках, ставших былью

КвотчерМарамак 279: Чемпионат войны

Чекин Николай Гаврилович 278: Сделайте доброе дело

Лазурин В. В. 277: Третий ключ

Немытов Николай 276: Ялта. Полдень

Медведев Радомир 266: Мечта о полёте

Авантов Андрей 265: Знакомство

  Рассказы из будущей жизни Рассказ первый

Евгений Славян 264: Правнук

Первомай 262: Оригами

Троллев Дмитрий 260: Зверь Одиночества

Красиков Алексей 255: Когда меняются воды

Карнач О. 254: Вариант Табиба

Соболев Иван 252: Почемучка

Ясников Иван 250: Лето 2061-го

Белов Александр Андреевич 249: Что ты будешь делать

Венгловский Владимир 244: Чижик-пыжик – птичка певчая

Sибирский 241: Незапланированная встреча

  1

  2

  3

Елагин Константин 238: Магнитолёт «Никатор»

Крашенников Александр 237: Голос человеческий

Бабарыкин Евгений 211: Воздушные Рыцари

Бетеева Н.И. 204: У нас ещё до старта…

Жемчужников Алексей 179: Бригада

Горбачев Олег 173: Экспонаты

Маресьев 162: 10 лет спустя

  I

  II

  III

Кин Наталия 158: Охота на скрытого зверя

Сенчушкин Сергей 151: Залог Успеха

Маевский Анатолий 140: Б52

Бондарева Ольга 135: Лабиринт ночи

Мишин Дмитрий 120: Вечный бой

Кузнец Иван 090: Ледовые катки Европы

Бобков Михаил 085: Подарок

Перемолотов Владимир 084: Несколько слов о взаимовыручке

bushel 083: Швартовы на кнехты

Сибиряков Антон Владимирович 080: Бог Войны

Горбатенко Павел 060: Покорение Красной Планеты

Гаврилин Сергей 047: Код 9

Хвальский Андрей 046: Летняя практика

*** Примечания ***