Мир хижинам, война дворцам [Юрий Корнеевич Смолич] (fb2) читать постранично

Юрий Смолич Мир хижинам, война дворцам

 

АПРЕЛЬ, 1

ПОБОИЩЕ У СОБАЧЬЕЙ ТРОПЫ

1

Разговор между двумя поколениями был серьезный. Они стояли рядом: Данила Брыль и Тося Колиберда — с сегодняшнего дня она будет называться только Брыль Тося, — стояли бледные и испуганные, но с видом решительным и даже вызывающим перед грозным Иваном Антоновичем Брылем, отцом, и еще более грозным Максимом Родионовичем Колибердой, тоже отцом. Меланья Брыль, мать, и Марфа Колиберда, тоже мать, тихо всхлипывали, припав плечом к плечу, к трех шагах поодаль, за изгородью палисадника.

Прозрачное весеннее утро сияло в эту пору над Печерскими ярами и Собачьей тропой. Молодежь Рыбальской улицы еще спозаранку потянулась к Днепру. Людей постарше тихий благовест лавры настойчиво звал на кладбище: наступило поминальное воскресенье. Но в двух соседних двориках — у Брыля я Колиберды, вот уже двадцать лет неразлучных друзей, — не было сегодня ни спокойствии, ни веселья: крик стоял неумолчный.

— Ну–у–у?.. — перекричал–таки всех старый Иван Брыль.

После этого наконец наступила тишина, да такая, словно бомба упала вдруг и вот–вот взорвется, разрушая все окрест. И только старый Максим Колиберда произнес тихо, но так быстро, будто из пулемета стрелял:

— Повтори, что ты сказал!..

Он ни сдвинулся с места, но казалась, будто он страшно суетится — так быстро от гнева менялось его лицо и ходуном ходило все его щуплое, но жилистое тело.

А богатырски скроенный Иван Брыль стоял как окаменелый, глубоко засунув руки в карманы. Он вытянул голову вперед так, что его могучие плечи приподнялись кверху и выгнулись горбом.

Данила Брыль понял, что рука отца вот–вот потянется к ремню, И он побледнел еще сильнее. Разве снесешь в восемнадцать лет прикосновение отцовского ремня?! Если уж дойдет до этого, то никто не поручится, что тут не произойдет беды.

Тося тоже была бледна. Но она казалась спокойнее: пожалуй, просто не сознавала опасности. В конце концов, ей ведь было только семнадцать лет.

— Мы поженились… — повторил Данила.

Старый Максим Колиберда взвизгнул:

— Что?!

И он шагнул вперед один только шаг, а казалось, будто он бросился бежать.

— Ну а ты скажи?

— Поженились… — едва пошевелила бледными губами Тося.

Мамы заплакали громче.

Чуднми и дикими были их причитания в это радостное весеннее утро. Освободившаяся от снега земля распарилась под щедрым солнцем, у забора, уже закучерявилась нежная зеленая травка, грядки на огороде и клумбы в палисаднике уже были разрыхлены для рассады, почки на каштанах истекали клейким соком, тополь украсился сережками, а на березке появилась нежная листва. Воздух был полон душистых и опьяняющих ароматна апреля, дышалось легко и жадно, и звон церковного колокола разносился так далеко, что и сам шатер прозрачного неба как бы сделался выше и уж теперь–то был, вне всякого сомнения, бездонным и бесконечным. Да и речь тут шля не о мертвом, а о живом, не о смерти, а о зарождении новой жизни. А два женских, голоса все причитали, как над покойником.

Степенный Иван Брыль коротким движением руки остановил горячего и быстрого Максима Колиберду. Бомба еще не взорвалась, фитиль еще дымился и тлел. Мрачным, острым взглядом из–под кустистых бровей Иван впился и лицо юноши, своего родного и самого старшего сына. Сын был точнехонько таким, как и он сам, если накинуть юноше на плечи еще десятка три годков. Но ведь и Иван Брыль был когда–то таким, каков его сын сейчас, если б снять с плеч старика эти тридцать горемычных лет, проведенных у станка в цехах «Арсенала»! Как ж должен повести себя сын? И как бы поступил он сам, если был бы сегодня таким, как сын?

А Данила был парень хоть куда! Высокий, стройный, тонкий в талии и широкий в плечах; нос с горбинкой, как у степняка, и взгляд — ничего не скажешь! — орлиный. А над левой бровью чуб густой да черный! Казак!..

Только как же это он осмелился перечить отцовской воле! Да еще и черт его знает из–за кого — из–за такой невзрачной и плюгавой девчонки! Не была б она дочерью закадычного друга, плюнуть бы только да растереть!

Иван Брыль еще раз скользнул пренебрежительным взглядом по хрупкой, тонкой девчушке, стоявшей перед ним.

И верно, невидной, неказистой была Тося. На голову ниже Данилы — и какая голова! Голова у Тоси, как из сиротского дома, стриженая после испанки, из макушке, откуда у хорошей девушки должна коса расти, у нее был вихор, как у мальчишки–подростка! А волосы? Волосочки что остья; неизвестно даже, чернушка она или, может, белобрысая. Еще и платка никогда, не повязывала, вечно простоволосой гоняла под солнцем, — вот и растет на голове не то кудель,