Глаза зверя [Фридрих Евсеевич Незнанский] (fb2) читать онлайн

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ ГЛАЗА ЗВЕРЯ

Серия основана в 1995 году

Эта книга от начала и до конца придумана автором.

Конечно, в ней использованы некоторые подлинные материалы как из собственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Однако события, место действия и персонажи, безусловно, вымышлены. Совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

ПРОЛОГ

В аэропорту было полно народу, поэтому на двух высоких женщин — пожилую и молодую, — с любопытством и настороженностью вглядывающихся в лица друг друга, никто не обратил внимания. Первой заговорила пожилая:

— Ну здравствуй, дорогая. — Она сдержанно улыбнулась. — Ты ведь Фатима?

Вторая женщина, намного моложе первой, утвердительно кивнула:

— Да.

— Вот и хорошо. А меня называй Людой.

Фатима вгляделась в лицо собеседницы. Люда (если, конечно, это ее настоящее имя) была высокой и стройной. В ее гибком, поджаром теле чувствовалась сила, как чувствуется сила в мускулах пантеры. Густые, мелированные волосы, уложенные в стильную прическу, тонкий нос с горбинкой, серые, озорные глаза — что и говорить, внешность у Люды была незаурядная.

— А ты выглядишь моложе, чем я думала, — сказала Люда. — И красивее. Это хорошо.

— Почему?

— Красивые женщины вызывают меньше подозрений.

Взглянув на Люду еще раз, Фатима поняла, кого ей та напоминала — русскую поэтессу Анну Ахматову.

Толстая, потрепанная книжка со стихами стояла у брата на полке, и иногда, когда нечего было делать, Фатима разглядывала фотографии из этой книжки и запоминала фамилии изображенных на них людей.

— Ладно, — снова заговорила Люда. — У меня машина, сейчас отвезу тебя домой. Надеюсь, у тебя нет багажа? — пошутила Люда, но, натолкнувшись на холодный взгляд Фатимы, стерла улыбку с лица. — А ты не очень-то разговорчивая. Ну да ничего. Чем меньше человек треплет языком, тем он лучше в деле.

У Люды была вишневая «девятка», как в той старой песне, которую Фатима слышала в детстве и запомнила на всю жизнь. Брат танцевал с ней под эту песню. Он держал ее на вытянутых руках и, смеясь, раскачивал хрупкое детское тельце из стороны в сторону. Фатима была в восторге, она видела, какую радость вызывает у брата ее смех, и, чтобы угодить ему, смеялась еще громче.

Фатима провела ладонью по лицу, словно прогоняла наваждение.

— Что с тобой? — с тревогой спросила ее Люда. — Тебе плохо?

— Нет. Со мной все в порядке, — ответила Фатима. — Мы можем ехать.

Люда завела машину. Через пять минут они уже неслись по пустынному в этот час шоссе.

Загородный дом, в который Люда привезла Фатиму, был деревянный, очень старый и аккуратный. Полы были выметены и вымыты. Стол, покрытый голубой клеенкой, был так чист, что блестел. На столе стоял синий электрический чайник и несколько белых керамических чашек.

— Хочешь есть? — спросила ее Люда.

Фатима покачала головой:

— Нет. Когда мы поедем в город?

— Ишь какая быстрая, — усмехнулась Люда. — Поедем, дорогуша, поедем. Но только не сегодня. Сегодня ты должна отдохнуть с дороги.

Однако ответ Люды Фатиму совершенно не удовлетворил. Она не хотела оставаться в этом чистом, ухоженном домике ни одной лишней секунды.

— Когда мы поедем в город? — снова спросила она.

Люда внимательно посмотрела на нее и нахмурилась:

— Завтра. Сперва я все тебе покажу и объясню, как и что нужно делать.

— Я знаю, что делать, — сказала Фатима.

Люда снова усмехнулась:

— Раз ты такая умная, так, может, поедешь туда прямо сейчас и сделаешь все прямо сегодня, а? Там как раз сейчас никого нет. Тебе нечего будет бояться.

Фатима не ответила. Она осознала свою ошибку. В лагере ее учили, что поспешность — первый враг воина. Спешащие люди всегда ошибаются. Спешащие люди выглядят беспокойно, а такие выделяются в толпе. Милиция не любит беспокойных глаз и суетливых движений.

— Вот и хорошо, — кивнула Люда. — Тогда располагайся. Кровати, уж извини, здесь нет. Спать будешь на печи. Вот она!

Фатима подняла голову и посмотрела на огромную русскую печь, облицованную белой кафельной плиткой.

— Там есть матрас, подушка, одеяло и комплект чистого белья. Застелишь сама. Ступенька сбоку, забраться будет просто. Понимаешь, о чем я говорю? — Фатима вновь кивнула. — Вот и хорошо.

Люда вынула из пакета, который принесла с собой, продукты: батон хлеба, курицу-гриль, завернутую в фольгу, пакет молока, два пластиковых флакона с минеральной водой и бутылку с каким-то желтым напитком. Фатима молча наблюдала за ее действиями. Выложив все продукты, Люда свернула пакет и спрятала в карман ветровки. Затем взяла бутылку с желтым напитком, открутила крышку, пододвинула к себе белую чашку и наполнила ее желтым напитком до краев. Весело взглянула на Фатиму, улыбнулась и протянула ей чашку:

— На, попей.

Фатима покачала головой:

— Спасибо. Я не хочу.

— Выпей, — настойчиво повторила Люда. — Это апельсиновый сок. Очень вкусно.

Фатима не стала возражать. Она взяла чашку и отпила немного сока.

— Выпей до дна, — сказала ей Люда.

Фатима сделала большой глоток и замерла в ожидании. Вскоре она почувствовала, как у нее легонько закружилась голова. Фатима посмотрела на Люду и спросила:

— Это наркотик?

Люда запрокинула голову и рассмеялась:

— Ну, дорогуша, у тебя слишком богатая фантазия! Кто ж тебе будет давать наркотик перед таким важным делом? Что же хорошего, если в самый ответственный момент у тебя задрожат пальцы или закружится голова?

— Она у меня уже кружится, — сообщила Фатима.

— Ничего страшного, — все тем же веселым голосом заверила ее Люда. — Это сейчас пройдет.

Фатима легонько тряхнула головой. Постепенно головокружение стало проходить.

— Что в этом соке?

— Бодрящий порошок. Для улучшения настроения.

— У меня хорошее настроение, — сказала Фатима.

Люда кивнула:

— Да, я вижу. Но будет еще лучше. Как только почувствуешь, что тебе грустно и плохо, выпей немного сока… Это заброшенная часть деревни, сразу за огородом — лес. По ночам здесь страшно. Особенно одной.

— Ничего, я не испугаюсь, — сказала Фатима. —

Мне бы только скорей на дело. Я не смогу здесь долго сидеть, пока они живут на свете.

Люда сделала строгое, понимающее лицо.

— Да, дорогуша, ты права. Я и сама хочу сделать все быстрее, но сегодня не получится. Боюсь, что и завтра тоже. В городе много милиции. Объявлен план «Перехват». Знаешь, что это такое?

— Да, — кивнула Фатима. — Они останавливают машины и обыскивают всех «черных».

Люда улыбнулась:

— Вижу, ты там у себя тоже смотришь новости. На «черных» мы с тобой, конечно, не очень похожи, но осторожность нам проявить не помешает. Иначе все дело может сорваться.

— А почему они объявили «Перехват»? — спросила Фатима.

— Не знаю, — пожала плечами Люда. — Наверное, из-за выборов. Им нужно показать, что они борются с терроризмом, вот и показывают.

Фатима знала по чужим рассказам, что регулярные рейды и операции московской милиции никакого результата не приносят. Люди, которые организовали приезд Фатимы в Москву, заранее снабдили ее новеньким российским паспортом с настоящей московской пропиской. Фатима не боялась милиционеров, однако в жизни бывают неприятные случайности. Она не хотела, чтобы дело всей ее жизни (и смерти) сорвалось из-за такой вот дурацкой случайности.

— Ладно, мне пора. Туалет во дворе — найдешь сама. Еду завтра привезу. — Люда поднялась со стула и задумчиво наморщила лоб: — Что-то еще… Ах да. — Она вынула из сумочки сотовый телефон и протянула его Фатиме: — Вот держи. Если что-то случится, я тебе позвоню. Потом возьмешь его с собой на дело.

Как только Люда уехала, Фатима взяла со стола курицу, глянула по сторонам и, не найдя взглядом урны или мусорного ведра, бросила ее в старый шкаф, плотно закрыв дверь. Запах жареной птицы вызывал у нее тошноту. Из-за чего — она и сама не знала. Возможно, сказалась усталость, возможно — менструация, а может быть, всему виной был апельсиновый сок, которым угощала ее Люда.

Избавившись от курицы, Фатима открыла минеральную воду и долго пила из горлышка, с удовольствием ощущая, как прохладная влага наполняет ее, забивая тошноту.

Потом она достала из сумки плеер, надела наушники и нажала на кнопку воспроизведения. Суры из Корана, произнесенные негромким, спокойным голосом Учителя, вселили в ее душу покой и уверенность.

Она была готова к тому, что ей… поможет Аллах.

Охранник обратил внимание на Фатиму, когда она была в двадцати метрах от стеклянной двери офиса. Вид красивой, модно одетой девушки, цокающей по асфальту высокими каблучками, заставил его приподнять солнцезащитные очки.

— Серж, — окликнул он своего напарника.

— Чего? — отозвался тот, отрываясь от свежего номера «Спорт-экспресса».

— Посмотри-ка.

— Куда?

Олег кивнул подбородком в сторону приближающейся девушки. Серж проследил за его взглядом и тихонько присвистнул:

— Вот это да! Эти ножки да на мои бы плечи!

— Размечтался, — усмехнулся Олег. Девушка тем временем приблизилась к тонированному стеклу и взялась за дверную ручку. — Пойду узнаю, чего ей надо, — сказал Олег, поднимаясь со стула.

— Тебе помочь? — усмехнулся Серж.

— Сам справлюсь.

Олег поправил дубинку и направился к двери.

Девушка и впрямь была хороша собой. Тонкая талия, длинные стройные ноги, прямая и гордая, как у балерины, осанка. И к тому же блондинка (хотя и крашеная, но это, как любил говаривать отец Олега, «на погоду не влияет, флюгер все равно будет вертеться»),

— Девушка, вы к кому? — вежливо поинтересовался Олег.

Незнакомка как-то странно оглядела его с ног до головы и ничего не ответила.

— К кому вы? — повторил Олег, машинально опуская руку на рукоять дубинки.

Девушка чуть заметно качнула головой, как будто голос Олега вывел ее из задумчивости, поправила изящную сумочку и улыбнулась.

— Sorry, — сказала она, но тут же, виновато улыбнувшись, перешла на русский: — Извините, пожалуйста. — Русские слова прекрасная незнакомка произносила с небольшим английским акцентом, что придавало ее речи особое обаяние. — Я из газеты «Москоу ньюс». Хотела встретиться с господином Карасевым по поводу интервью.

Олег склонил голову набок и окинул девушку любопытным взглядом.

— А вам назначено? — спросил он.

Улыбка девушки стала еще более виноватой, и Олегу это понравилось.

— Боюсь, что нет, — со вздохом сказала незнакомка. — У меня срочное задание, но я не смогла дозвониться до господина Карасева. Возможно, это получится сделать прямо сейчас?

Журналистка сняла солнцезащитные очки и улыбнулась Олегу приветливой, белозубой улыбкой. Олег улыбнулся в ответ.

— Хорошо, — сказал он. — Я попробую выяснить.

Оставив девушку за спиной, Олег подошел к стойке, снял трубку внутреннего телефона, стукнул пару раз по кнопкам, затем облокотился о стойку локтем и, глянув на девушку, весело ей подмигнул. — Алло, Анатолий Николаевич?.. К вам тут посетительница. Говорит, что…

Последнее, что успел увидеть Олег, было внезапно побледневшее лицо журналистки и ее яростный, пылающий ненавистью взгляд. А затем он услышал два последних в своей жизни слова.

— Аллах акбар! — процедила девушка сквозь стиснутые зубы.

Взрыв потряс стены офиса.

Глава первая ПРИКАЗ О ЛИКВИДАЦИИ

1

— Здравствуйте, Константин Дмитриевич. Рад видеть вас в добром здравии. Приветствую, Александр Борисович.

Президент протянул Меркулову руку, тот вежливо ее пожал.

— Что такое? — удивился президент. — Раньше ваше рукопожатие было крепче. — И протянул руку Турецкому.

— Раньше взрывов было меньше, — невесело ответил Меркулов.

Президент нахмурился и кивнул. Он сел на твердый стул и жестом показал гостям на кожаные кресла. Меркулов сел в кресло, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Президент заметил это и улыбнулся.

— Неудобное кресло? — спросил он.

— Удобное. Но мы в кресле, а вы — на стуле. В этом есть что-то… — Меркулов запнулся, не находя подходящего слова.

— Что-то от нарушения субординации? — закончил за него президент.

Меркулов кивнул:

— Да.

— Константин Дмитриевич, это всего лишь кресло, а не трон. Итак… — Президент положил руку на стол и пару раз стукнул по крышке стола сильными, тонкими пальцами. — Я пригласил вас для серьезного разговора. Вы нашли виновников взрыва в офисе концерна «Геракл». И справились с этим делом довольно оперативно. Но два взрыва, прогремевшие вслед за взрывом в «Геракле», не дают нам с вами чувствовать себя триумфаторами.

— Имена исполнителей уже установлены, — сказал Меркулов.

— Да-да, помню. Я только сегодня перечитывал отчет Александра Борисовича. Взрыв офиса концерна «Геракл» произвела уроженка села Бамут Фатима Сатуева. Подготовку она прошла в специальном лагере террористов под руководством некоего Султана Бариева. Так же как и две другие шахидки. Правильно?

— Да.

— Все три взрыва очень похожи на теракты, однако в действительности таковыми не являются, — продолжил президент. — На самом деле это хорошо спланированные заказные убийства. Все верно?

— Абсолютно, — вновь согласился Меркулов.

— Вы нашли посредников и заказчиков первого взрыва. А как обстоят дела с двумя другими?

Резкие морщины на лице Меркулова обозначились еще четче. На широком лбу выступили капли пота. Он сдвинул густые, седоватые брови и сказал:

— Пока никак. Слишком мало времени прошло. Как я уже сказал, имена исполнительниц установлены. Все они, так же как и Фатима Сатуева, прошли подготовку в лагере смертников. Султан Бариев вступает в переговоры с бизнесменами и за хорошую плату ликвидирует заказанных ими конкурентов, маскируя заказные убийства под теракты. В случае с Фатимой Сатуевой и взрывом в офисе концерна «Геракл» нам удалось установить посредническую фирму, которая сводила Бариева с заказчиками. Это…

— Я помню, — нетерпеливо прервал Меркулова президент. — Фирма «Заря», не так ли?

— Да, — ответил Турецкий.

— Фирмы «Заря» уже нет. Руководство арестовано. Однако взрывы продолжаются. Что вы намерены предпринять?

Меркулов пожал плечами:

— Следствие идет своим ходом. Судя по всему, после ликвидации фирмы «Заря» Бариев выходит на заказчиков сам. У него обширные связи.

— И сколько еще должно произойти взрывов, чтобы вы положили этому конец? — недовольно спросил президент.

Меркулов хотел было возразить, он даже взглянул на Турецкого, как бы призывая его в свидетели, но президент резко спросил:

— Кто руководит следственной группой?

— До последнего времени — я, — сказал Турецкий. — Но в связи с обстоятельствами… Мне сказали, что в курсе…

— В курсе. Кого предлагаете вместо себя?

— Следователя по особо важным делам Поремского.

— Он хороший следователь?

— Это он и накрыл фирму «Заря». Раскрыл дело об убийстве академика Жбановского, а еще…

— Хватит, хватит, — остановил Турецкого президент. — Хвалить своих коллег вы научились. В общем, так: организуйте специальную группу под руководством этого Поремского. И под вашим личным присмотром, Александр Борисович. Наши договоренности с зарубежными коллегами ответственности с вас все равно не снимут, понимаете?

— Понимаю, — с серьезным видом кивнул Турецкий.

— Так вот, цель группы — найти и уничтожить базу смертников на территории России. Любыми способами. Слышите, любыми! И, предваряя ваш вопрос, скажу: я отдам распоряжение об оказании вам любой помощи всеми спецслужбами России. Отныне все зависит от вас. И пожалуйста, к следующей нашей встрече добейтесь реальных результатов. Я устал слышать о том, что «следствие идет». Мы не можем допустить, чтобы террористы действовали у нас под самым носом. Это позор для вас и для меня. Задание ясно?

— Так точно.

— В таком случае — не смею вас больше задерживать.

Президент встал со стула, повернулся и направился

к двери. У двери он на мгновение оглянулся и кивнул Меркулову с Турецким. Лицо его было недовольным, походка — нервной.

2

— Я собрал вас, господа офицеры, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие. — Меркулов остановился, положил ладонь на столешницу, обвел троих подчиненных суровым взглядом и спросил: — Догадываетесь — какое?

— Судя по тому, что вы были у президента, дело о липовых террористах приняло крутой оборот, — предположил Володя Поремский. — Президенту нужны результаты, и как можно скорее. Я прав?

— Дьявольская проницательность, — едко заметил Меркулов. — Это хорошо. Если тебя уволят, будет чем заняться на досуге. Пойдешь в прорицатели.

— Мне и в шкуре следователя неплохо, — спокойно возразил Поремский. — И вытряхивать меня из этой шкуры не нужно.

— Это ты так считаешь. А вот президенту так не кажется. — Меркулов оторвал ладонь от стола и, поморщившись, посмотрел на приставшую к ней пыль: — Черт, здесь совсем, что ли, никто не убирает?

Поремский едва заметно усмехнулся. Камельков и Никитина сидели тише воды ниже травы, опасаясь вызвать гнев шефа своими замечаниями. Меркулов достал из кармана платок, вытер ладонь и сказал:

— Ладно, ребята, хватит метафор. В общем, дела обстоят следующим образом. Президент дал приказ сформировать специальную следственную группу. Цель группы — найти и уничтожить базу смертников на территории России. Руководить группой будешь ты, Володя. А вот эти супер-профессионалы… — Меркулов кивнул на молчаливых Камелькова и Никитину, — будут твоими помощниками.

— Вряд ли нам это будет под силу, Константин Дмитриевич, — все тем же спокойным голосом возразил По-ремский. — Тут нужно задействовать спецслужбы.

— Нужно будет — задействуешь. — Меркулов глянул на часы. — Через полчаса приедет Турецкий. Он остается вашим формальным руководителем. Обсудите задание с ним. Материалы дела ты, Володя, знаешь лучше меня. Обо всех результатах докладывай сразу. Если возникнут какие-то проблемы — обращайся, помогу. Все ясно?

— Да, Константин Дмитриевич.

— А вам? — повернулся Меркулов к молодым следователям.

— Ясно, — сказала Алена Никитина.

— Ясно как божий день! — горячо заверил шефа Миша Камельков.

— Ну а раз ясно, так работайте,

3

— Здравствуй, Володь. Привет, Камельков. Чего вид хмурый? Костя вас уже обрадовал?

— Так точно, Александр Борисович, — Камельков встал со стула и пожал протянутую Турецким руку.

Турецкий повернулся к Алене. На его усталом лице появилась улыбка.

— Все цветешь, Никитина?

— Спасибо, что заметили, — кивнула Алена, протягивая Турецкому узкую ладошку.

— Всегда замечаю, — еще шире улыбнулся Турецкий. — Вот только смотреть в твою сторону не могу.

— Почему? — удивилась Алена.

— Глаза слепит. Ты ведь у нас лучезарней солнышка. Наверно, наши охламоны каждый день тебе об этом говорят?

— От них дождешься, — вздохнула Алена.

— Вот как? — Турецкий окинул Поремского и Камелькова насмешливым взглядом. — А разве рыцари не должны отпускать прекрасной даме комплименты?

— Так ведь то — рыцари, — иронично протянула Алена.

— Так ведь то — даме, — не менее иронично отозвался Камельков.

— Ничья, — разрешил их спор Володя Поремский. Он выдвинул стул и указал на него Турецкому: — Присаживайтесь, Александр Борисович. Давно ждем вас. Чаю? Или лучше кофе?

— Если у тебя нет ничего крепче кофе, то давай кофе.

Алена занялась приготовлением кофе, а Турецкий… проследил за ее действиями и меланхолично произнес:

— Мельчает наша молодежь. Как говорится, богатыри — не вы. Вот, цо мню, мы с Меркуловым…

— А что — вы с Меркуловым? — заинтересованно спросила Алена, ставя на стол чашки с кофе.

— Да нет, ничего. Спасибо за кофе. А теперь, дети мои, приступим к серьезной беседе. Значится, так, на повестке дня стоит один очень важный вопрос: как нам покончить с Султаном Бариевым и стереть с лица земли его адский лагерь. Начнем с начала. Вот скажи мне, уважаемый Миша Камельков, что такое террористы и как с ними бороться?

— Террористы — это то же самое, что убийцы-отморозки, — высказался Камельков. — Только крыша у них отморожена не в силу плохого воспитания и дурного генотипа, а из-за фанатичной одержимости какой-то идеей. Если речь идет о шахидах, то идея проста: замкни на поясе контакт — и убьешь двух зайцев разом: отомстишь неверным и отправишься в рай.

Турецкий взял со стола чашку с кофе и сделал небольшой глоток. Задумчиво погонял кофе во рту, затем зажмурился и одобрительно покачал головой.

— Отлично! — сказал он. — Не люблю людей, которые экономят на хорошем кофе. Однако вернемся к нашим баранам. Террористы, друзья мои, не действуют разрозненно. Это целая сеть. Система! А раз так, я задам вам еще один, стратегический, вопрос. Можно ли справиться с такими организациями, как «Аль-Кайеда»?

Камельков неопределенно пожал плечами. Алена отпила глоток кофе и нахмурилась. Поремский задумался. За последний месяц слово «терроризм» и все, что с ним связано, настолько утомило молодых следователей, что ничего, кроме раздражения и злобы, в их душах и умах не вызывало.

Турецкий усмехнулся:

— Вижу, здорово вас достало это дело. Ну да ничего, еще месяц-другой, и привыкнете. Если нас к тому времени не уволят за профнепригодность. Итак, я задал вопрос. Можно ли справиться с «Аль-Кайедой» в принципе?

— В принципе — нет, — пожал плечами Поремский. — Террористы вездесущи и невидимы. Они не будут выстраиваться в каре на поле боя, не будут сидеть в окопе, дожидаясь атаки. Да и сами в атаку не пойдут. Террористы действуют точечно и непредсказуемо. Их главное оружие — неожиданность. Это как человек в шапке-невидимке. Снял шапку — и вот он весь как на ладони; надел — и ищи-свищи его в чистом поле.

Поремский задумчиво потер подбородок пальцами и резюмировал:

— Мне кажется, что единственное, что нам может помочь, — это слаженная работа всех служб и ведомств всех стран мира. А поскольку организовать такую слаженную работу на данный момент не представляется возможным, то и террористов нам не одолеть.

— Точно, — кивнул Камельков. — Это как в анекдоте. Помните, про Чапаева…

— Подожди, Михаил, — остановил его Турецкий и вновь обратился к Поремскому: — Ты, Володя, прав в одном. Для того чтобы победить террористов, нужна совершенно новая и всеобъемлющая стратегия. Международная стратегия! А то ведь как получается… Волна терактов началась еще в шестьдесят восьмом году, а до одиннадцатого сентября борьба с такими группами велась только на уровне отдельных государств.

— С тех пор вон уж сколько времени прошло, — напомнил Поремский. — А терроризм как был, так и есть.

Турецкий недовольно дернул уголком рта:

— Опять ты смотришь на вещи однобоко, Поремс-кий. И откуда в вас, молодых, столько пессимизма?

— Не пессимизма, а здравого смысла.

Турецкий хмыкнул, да так сильно, что едва не расплескал кофе.

— Да не наговаривай ты на себя! — строго сказал он. — Будь у тебя столько здравого смысла, ты бы и кофе пить не стал. В нем ведь кофеин, а это вредно для здоровья.

— В умеренных количествах не вредно, — заметила Алена. — А если пить в больших, то портится цвет лица.

— И еще сердце, — добавил Камельков.

— И печень, — сказала Алена. — Кофеин ведь алкалоид. От него все беды.

Турецкий посмотрел на них с сожалением и, вздохнув, изрек:

— Что и требовалось доказать. — Затем он взял чашку и одним глотком отпил половину. Поставил чашку на стол, показал на нее пальцем и сказал: — Между прочим, наполовину полная.

— И в то же время — наполовину пустая, — возразил Камельков.

Турецкий посмотрел на него и улыбнулся:

— Вечный спор поколений. Однако к делу. Международная антитеррористическая коалиция существует, но ей всего без году неделя. А «Аль-Кайеда» начала свою деятельность больше десяти лет назад, поэтому она объективно имеет фору. Сечете, о чем говорю?

— Секем, — кивнула Алена.

— Не секем, а сечем, — поправил ее Турецкий. — Несколько лет назад была создана международная группа «Пятый уровень», цель которой — борьба с терроризмом. С российской стороны группу возглавил ваш покорный слуга. Со стороны американцев — Питер Реддвей. Есть у нас и другие заграничные друзья — Марио Гарджулло, Джек Фрэнки, Кэт Вильсон… В общем, их много. Не исключено, что с некоторыми из них у вас еще будет возможность познакомиться.

— Заграница нам поможет? — с ухмылкой спросил Камельков.

Турецкий кивнул:

— Безусловно. Конечно, если будете себя хорошо вести. Сейчас подразделения террористов стали дробиться, чтобы их сложнее было обнаружить. Они имеют штаб-квартиры и организации по всему миру. Однако военными действиями исламский терроризм не победить. Вот ты, Володя, правильно сказал про точечные действия террористов. В ответ на эти точечные удары нам нужна и точечная профилактика.

— Например?

— Например? — Турецкий посмотрел на Поремско-го поверх очков. — Внедрение агентов в террористические организации — как тебе такой пример? Но на такую тонкую работу у спецслужб уходит не один год. К тому же коалиция, если хочет добиться успеха, должна обязательно получить поддержку большинства мусульманских государств.

Поремский нахмурился:

— Так, значит, этот вариант отпадает?

— Нет, Володя, не отпадает. Этот вариант на настоящий момент является самым реальным. Прежде всего мы побеседуем с начальником МУРа Вячеславом Иванычем Грязновым. Вы с ним, конечно, знакомы?

— Знакомы, — сказал Камельков и почему-то покраснел.

— Мы с ним вместе работали над делом о фирме «Заря», — пояснила Алена. — Он нам сильно помог.

— Надеюсь, что поможет и на этот раз. У него обширная агентурная сеть. Вместе мы придумаем, что делать. Я позвоню ему сейчас же, изложу суть дела и договорюсь о встрече. — Турецкий посмотрел на часы и задумчиво пошевелил бровями. — Я, наверное, уже не успею. Улетаю в Германию по делам антитеррористичес-кой коалиции. Самолет через три часа, а мне еще нужно кое-что сделать.

— А как же мы? — приподняла аккуратные брови Алена. — Неужели вы нас бросите?

Турецкий улыбнулся:

— Что ты, душа моя. Разве я могу бросить такую красивую девушку на произвол судьбы? Я буду на связи. Звоните в любое время дня и ночи.

4

С Грязновым встретились в ресторанчике «Пироги». Вячеслав Иванович хотел совместить полезное с приятным, чтобы заодно и пообедать. Миша Камельков предложил ему это место, сопроводив следующей рекомендацией: «Там вкусно, недорого и без буржуйских замашек, а на стенах — стеллажи с книгами. Пока будете нас ждать, можете почитать». К информации о стеллажах с книгами Грязное остался равнодушен, лишь спросил, почем там пиво, а узнав, моментально согласился.

Когда Поремский, Камельков и Никитина пришли в «Пироги», Вячеслав Иванович уже был там. Он сидел за крайним столиком, держа в одной руке кружку с недопитым пивом, а в другой — журнал в глянцевой черной обложке.

Завидев коллег, он оторвался от чтения и радостно улыбнулся:

— А, коллеги! Привет!

Молодые следователи чинно поздоровались с начальником МУРа и расселись вокруг стола.

— Турецкого-то где потеряли? — спросил Грязнов.

— Он улетел, — сказал Поремский.

— Но обещал вернуться, — весело добавил Камельков. — По первому зову. Он ведь наш шеф.

Поремский с любопытством взглянул на журнал, который держал в руке Грязнов, и прочел вслух название на обложке:

— «Контркультура. Эстетика разрушения». Вот, значит, чем вы занимаетесь на досуге.

Грязнов смущенно отложил журнал в сторону:

— Да вот, понимаешь, взял ради любопытства. А там такое, что волосы дыбом встают.

— С волосами у вас как раз все в порядке, — заметил Камельков.

Грязнов уставился на него хитрыми зелеными глазами.

— Да уж это не по винным подвалам с фонариком лазить, — насмешливо сказал он.

Камельков нахмурился и покраснел.

— О чем это вы? — спросил Поремский.

— Так, ни о чем. К слову пришлось. Ладно, давайте закажем чего-нибудь вкусного — и к делу.

Сыщики подозвали официанта и сделали заказ. После того как официант удалился, следователи рассказали Грязнову о своем деле. Начальник МУРа кивал, он уже был в курсе, Турецкий успел с ним пересечься-таки.

— Дело сложное, ребята, но… вполне выполнимое. — Он пригладил ладонью рыжеватые волосы и задумчиво наморщил лоб. — Нужно будет пошуршать среди агентов-мусульман. У меня есть на примете парочка таких абреков, что вам и в страшном сне не приснятся. Лысые, бородатые, смуглые, с клешнями как у Тайсона. Вылитые ваххабиты. Я уже Сане говорил.

— А эти ваши абреки, — недоверчиво проговорил Поремский, — они нам прокуратуру не взорвут?

— Не боись. Это они только снаружи такие злобные да страшные. А внутри — добрые, белые и пушистые.

— Кактус с виду тоже пушистый, — заметил Миша Камельков. — Они чеченцы?

Грязное отрицательно покачал головой:

— Нет. Татары. Один из них и вовсе мулла. Он каждый день беседует с правоверными мусульманами, наставляет их на путь истинный. Среди его прихожан много сомневающихся и раскаявшихся. Сомневающиеся нам с вами ни к чему, а вот среди раскаявшихся поискать стоит.

— Думаете, среди них есть бывшие террористы? — спросил Поремский.

— Ну террористы не террористы, а парочка бывших ваххабитов точно найдется. Ведь ваххабиты — это что-то вроде еретиков. А еретиками там сами по себе не становятся. Тут нужно чье-то чуткое руководство. Улавливаете?

— Еще бы, — заметил Камельков.

Пришел официант, поставил на стол заказанные блюда и ушел.

— Тэк-с, что тут у нас? — Грязнов придирчиво оглядел тарелку с чем-то красным, присыпанным сверху зеленью. — Это и есть ваш хваленый карпаччо? — сверкнул он глазами на Камелькова.

— Он, — признал Камельков. — На вид, может, и не очень, но зато на вкус… — Миша прикрыл глаза и поцокал языком. — Пальчики оближете. Можете мне поверить, Вячеслав Иванович, уж я-то знаю толк в еде!

— Ой ли? — с сомнением прищурился Грязнов.

— Единственное, что умеет наш Камельков, — это есть, — сказала Алена. — Во всем остальном он полный профан.

— Кое-кто и этого не умеет, — парировал Миша и одарил Никитину уничижительным взглядом, ясно показывающим, что спорить с Аленой для него ниже человеческого достоинства. Затем он вновь обратился к Грязнову, ковыряющему вилкой карпаччо: — Вячеслав Иванович, а эти ваши татары, они сейчас в Москве?

— А где ж им быть? Они ведь не боевики и по горам не шастают. У них здесь семьи, дети — все как полагается. — Грязнов подцепил на вилку кусок красного мяса и отправил в рот. Осторожно пожевал. — Сырое, что ли? — удивился он.

Камельков кивнул:

— Конечно!

— Ну и ну. Что за жуткое место! Эстетику разрушают, мясо не жарят! Хлебная лепешка-то у них хотя бы из пшеницы? Или из того, чем украшают дорогу коровы?

— Не знаю, но на вкус — полный улет, — честно признался Камельков.

Некоторое время они усердно работали челюстями, запивая еду пивом и — в случае с Аленой — холодной минералкой. Камельков поглощал еду с такой скоростью, что смело мог быть занесен в Книгу рекордов Гиннесса. Поремский ел медленно, так, словно его приговорили к смертной казни и это был последний антрекот из сырого мяса в его жизни. Однако ел с аппетитом. Алена, будучи девушкой воспитанной и педантичной, больше была занята тем, чтобы процесс поедания пищи выглядел со стороны максимально эстетично и полностью соответствовал высочайшим канонам светского этикета.

Наконец чувство голода у молодежи было утолено, и она вновь была готова обсуждать дела. Поремский вытер рот салфеткой и спросил:

— Вячеслав Иванович, когда мы сможем встретиться с вашим муллой?

— Сегодня и встретимся, — ответил Грязное. — Если повезет, то можем поехать к нему прямо сейчас.

Камельков икнул, стыдливо прикрыл рот рукой и смущенно заметил:

— Это было бы неплохо.

5

Мулла Фарук Гильфан Абдул-Карим принял всю честную компанию у себя дома. Усадил за стол, накрытый цветастой скатертью, и принялся поить зеленым чаем со сладостями.

Это был высокий, смуглый мужчина с черной бородкой, белоснежными зубами и манерами разорившегося аристократа. Общий благородный вид муллы портили три глубоких шрама на левой щеке и сломанный нос. Заметив любопытные взгляды Камелькова и Никитиной, он прикоснулся пальцами к покалеченной щеке и объяснил:

— Боевые раны. Вячеслав Иванович, наверное, рассказывал вам, что пятнадцать лет назад я служил в Афганистане.

— Нет, — покрутил головой Камельков, — не рассказывал. А на чьей стороне?

Грязнов с упреком посмотрел на Камелькова, тот понял, какую сморозил глупость, и смущенно опустил глаза.

— На стороне советских войск, мой друг, — нисколько не обидевшись, ответил мулла. — Я участвовал в боевых действиях, о чем сейчас немало сожалею.

— Из-за этих шрамов? — без церемоний поинтересовался Камельков.

Мулла улыбнулся и покачал головой:

— Нет. Скорей, из-за шрамов, которые война оставила в моей душе. Угощайтесь, пожалуйста, друзья мои! И не смотрите на нас с Вячеславом Ивановичем. Молодые люди должны есть много.

Камельков обвел восхищенным взглядом уставленный сладостями стол, на секунду задумался и запустил руку в вазочку с баурсаками.

— Ой, а что это за торт из шариков? — поинтересовалась Алена.

— Это чак-чак. Наше народное лакомство.

— Оно тоже сладкое?

— Еще какое, — кивнул мулла.

Алена оторвала кусочек склеенных медом шариков и осторожно положила его на язык.

— Объеденье! — резюмировала она. — А это что за лепешечки?

— Жеймэ. Попробуйте, Алена, вам должно понравиться.

Алена занялась лепешечками, а Камельков, ополовинивший к этому моменту вазочку с баурсаками, заметил на столе новую жертву:

— А вот это я знаю! Это пахлава, да?

— Совершенно верно, — кивнул мулла. — Правильнее будет произносить — пахлавэ. Угощайтесь, Миша. Вячеслав Иванович, а вы что же?

— Да я уже сыт. Мы вообще-то только что из ресторана. Плотно пообедали.

— Вот как? — Мулла улыбнулся. — А по вашим друзьям этого не скажешь.

— Фарук, вообще-то мы по делу.

Мулла кивнул:

— Я понял. По телефону вы ясно дали мне понять. Итак, вас интересует проблема ваххабизма в России.

— Не столько сама проблема, сколько люди, из-за которых эта проблема появилась.

— И вы пришли за этим ко мне? — удивился мулла.

— Ну а к кому же еще, Фарук? Вы ведь мусульманин, а ваххабиты — тоже мусульмане. Можно сказать, вы люди одного круга.

Мулла грустно вздохнул и нахмурился:

— Как вам объяснить… Это требует долгого разговора. Ну вот, к примеру, вы что-нибудь знаете об основателе этого движения Мухаммаде Ибн Абдуль-Ваххаб?

— Крайне мало, — ответил Грязнов.

Мулла повернулся к молодым следователям.

— А вы?

Рот Камелькова был занят едой, поэтому он просто отрицательно покачал головой. А Поремский сказал:

— Кое-что знаю, читал в прессе. Знаю, что ислам он изучал в Медине. А это святое место для всех мусульман. Знаю, что его отец и старший брат были известными в то время религиозными деятелями.

— Совершенно верно, — согласился мулла. — Они, а также другие учителя Ибн Абдуль-Ваххаба обсуждали с ним основы мусульманского вероучения, которые он с юности подвергал сомнению. Своей критикой он пытался ниспровергнуть самые крупные исламские авторитеты. А ведь в духовных вопросах такое отношение к учителям считается худшим из всех видов непослушания, которое может проявить ученик. Ибо отрыв от традиции, непоследовательность в вопросах религии наносит непоправимый вред не только самому ученику, но это вводит в заблуждение огромное число тех, кому он указывает якобы более легкий путь в постижении истины. Понимаете, о чем я?

— Это все абстракции, — махнул рукой Грязнов. — А конкретно? Что в его проповедях не соответствовало истинному учению?

— Очень многое. Например, одно из ошибочных воззрений основоположника секты ваххабитов заключалось в том, что проявление мусульманами уважения к исламским святыням он называл «ширком» — язычеством. У многих бедуинских племен со времен Джахи-лии бытовали языческие культы, и они не были достаточно просвещены в вопросах религии. Пользуясь этим, Абдуль-Ваххаб и начал среди них свою проповедь. Обманутые ловкими и хитрыми речами Абдуль-Ваххаба, бедуины последовали его призыву и стали участвовать в междоусобицах на стороне отдельных политических сил.

Грязнов понимающе кивнул:

— Выходит, Ваххаб изначально рассчитывал на пробуждение в людях воинственных инстинктов?

— Увы, это так. Он опирался на возрождение древнейших бедуинских военных традиций и связанного с ними «воинского кодекса чести». Исходя из этого, он объявил, что любых политических противников можно уничтожать и лишать имущества. Да будет вам известно, уважаемый Владимир Дмитриевич, что просвещенные мусульмане были потрясены искажением гуманной сущности ислама и пытались бороться с распространением ваххабизма в Аравии. Ведь проповедь Ваххаба не имела ничего общего с «очищением идеалов ислама», а лишь искажала их.

Грязнов приподнял рыжеватую бровь и хмыкнул:

— Как-то слишком просто у вас получается. Пришел какой-то фанатик, исказил принципы Ислама, создавая видимость, что «очищает идеалы», и куча людей пошла за ним.

— Вы правы, уважаемый Вячеслав Иванович, все обстояло гораздо сложнее. Семя, брошенное Абдуль-Ваххабом упало на благодатную почву. Корни ваххабизма лежат очень глубоко. Еще при жизни самого пророка Мухаммада, мир ему, появлялись лжепророки-самозванцы. Это были, и мужчины, и женщины. Одним из самых известных лжепророков был Мусайлим Аль-Каз-заб из племени бани Хунайфа. Его духовные наследники стали материальной опорой идеологии ваххабизма.

— Материальной опорой? В каком смысле? В смысле денег, что ли?

— Именно так, — спокойно и величественно кивнул мулла. — Его последователями стали принц Мухаммад Ибн Сауд, выходец из рода Мусайлима, а затем и его сын Абдуль-Азиз Ибн Сауд. Они жаждали заставить людей поверить в «пророческую миссию их рода».

— Зачем?

— Ради власти и политического влияния. Они с радостью приняли идею «очищения ислама», поддержали отказ от почитания исламских святынь и самого пророка Мухаммада, мир ему. Лишая людей надежды на мир, покой и безопасность, подрывая их веру в исламские принципы и каноны, ваххабизм стал, по своей сути, глубоко антиисламским течением. И современники Вахха-ба это понимали. К примеру, даже сам учитель Абдуль-Ваххаба писал ему в письме: «О Ибн Абдуль-Ваххаб, я советую тебе ради Аллаха держать при себе свои убеждения и не оскорблять мусульман. Если кто-то из них высказался при тебе в отношении того, что упоминание святых и пророков само, помимо воли Аллаха, приводит к исполнению желаемого, то поправь этого заблудшего, разъяснив ему истину. Если же он упорствует в придании Аллаху соучастников, то назови неверным лишь его. Но не называй так всех мусульман, поскольку ты сам отклонился от прямого пути, по которому идет большинство, и точнее будет назвать неверным того, кто отклонился от пути большинства, потому что он не следует по пути верующих».

Мулла грустно улыбнулся и закончил:

— Вот так и обстоят дела.

— Как же им удалось так быстро и обширно распространить свое учение? — удивился Камельков (он только что доел последний кусок пахлавы и теперь мог говорить свободно).

— Насилие, — сказал мулла. — С самого начала они поставили насилие во главу угла. Двести лет назад ваххабиты блокировали Мекку и перекрыли все подступы к городу. Блокада стала жестоким испытанием для мек-кан. В городе свирепствовал голод. Глядя на страдания горожан, шариф Голиб принял решение заключить с ваххабитами договор о мире. В том же году они сумели захватить Медину. Первым их деянием стало разграбление святой комнаты, где находилась могила пророка Мухаммада, мир ему. Их власть над священными городами продолжалась семь лет.

— Н-да, — Поремский задумчиво подергал себя за мочку уха, — жителям Мекки и Медины не позавидуешь.

— Именно так, — кивнул мулла. — За время своей экспансии ваххабиты разграбили все украшения Каабы и накрыли ее черной мешковиной. Они разрушили купола над могилами. Они запрещали повторять хвалу пророку, мир ему. Ибн Абдуль-Ваххаб лично отдал приказ казнить муэдзина, прочитавшего хвалу Пророку, мир ему. Они вводили новые, неслыханные в мусульманском мире традиции: бритье головы не только мужчинам, но и женщинам. Передают, что в ответ на это одна женщина потребовала от ваххабитов сбрить бороды. Ибн Абдуль-Ваххаб не смог найти ответа и оставил женщин в покое.

Мулла замолчал, взял со стола неостывающий чайничек и подлил гостям зеленого чаю.

— Спасибо, что просветили, — сказал Грязнов. — Это был очень полезный экскурс в историю, но…

— Но вообще-то вы пришли не за этим, — закончил за него мулла. — Вам наверняка нужен человек, связанный с ваххабитским движением, и вы думаете, что я найду вам такого человека.

— Примерно так, — согласился Грязнов.

Мулла провел ладонью по аккуратно подстриженной бородке.

— Вы поставили передо мной трудную задачу, Вячеслав Иванович. Иногда я помогал вам прояснить ситуацию в мусульманской среде Москвы, но сейчас… Понимаете, я далек от всего этого. Экстремисты не ходят в мечеть за советом. У них есть свои учителя.

— Да это-то понятно. Но среди тех, кто ходит в мечеть, наверняка есть раскаявшиеся личности, которым есть что рассказать о своей прошлой жизни.

— Не знаю, не знаю…

— Ну подумайте, Фарук… Повспоминайте.

— Вообще-то есть у меня на примете один человек. Очень хороший человек.

— Как зовут? Кто он? — быстро спросил Грязнов.

Мулла поднял на него глаза и улыбнулся:

— Не стоит делать стойку, Вячеслав Иванович. Вы не на охоте. И человек, о котором я хочу сказать, не имеет отношения к террористам. Зовут его Сулейман Фархатович Табеев. Ему около пятидесяти лет, и работает он таксистом.

— Таксистом? — заинтересовался Миша Камельков. — Он что, развозит взрывчатку по точкам?

Мулла посмотрел на него супреком:

— Миша, вы недостаточно внимательно меня слушаете. Я ведь сказал, Сулейман Табеев не имеет никакого отношения к террористам. Но у него есть сын — Сулейман Табеев-младший.

Мулла задумался.

— Не знаю, имею ли я моральное право все это вам рассказывать…

— Имеете, — веско, но мягко сказал Грязнов. — Фарук, мы ведь не в игры играем. Мы хотим спасти жизни невинных людей. А это дело богоугодное, вне зависимости от того, какому Богу каждый из нас поклоняется.

— Что ж, это так, — согласился мулла.

— Тогда расскажите нам об этом Сулеймане Табееве-младшем. Что он за человек и почему вы о нем вспомнили?

— Сулейман бывший футболист. Родом он из Казани. Один год даже играл в клубе «Фортуна» в немецком городе Дюссельдорфе. Но потом Сулейман получил серьезную травму — и ему пришлось на время оставить большой футбол. Он вернулся в Россию. Живя в Германии, Сулейман увлекся учением Осамы Бен Ладена. Знаете, как это бывает?.. Молодой человек с живым, пытливым умом и расшатанными из-за травмы нервами. — Мулла пригладил ладонью бородку и продолжил: — В Гамбурге Сулейман сошелся с террористами. И даже… — тут мулла легонько усмехнулся, — и даже имел встречу с самим Бен Ладеном.

— Так, значит, ваш Сулейман Сулейманович террорист? — вскинулся Камельков.

— Мог бы, — сказал мулла. — Мог бы стать террористом. Если бы отец вовремя его не остановил.

— То есть… — Грязнов понизил голос. — Теперь он добропорядочный гражданин?

Мулла кивнул:

— Вполне. Конечно, тяжело нам с ним пришлось. Парень он упрямый, не один вечер провели мы с Сулейманом в разговорах, прежде чем я смог убедить его, что ислам — религия миролюбивая. В том, что ислам не имеет ничего общего с лазанием по горам и стрелянием из автомата. — Мулла машинальным движением коснулся пальцами щеки и вздохнул. — К сожалению, я сам когда-то прошел через все это. Впрочем, вам, Вячеслав Иванович, это хорошо известно.

— Понятно. — Грязнов отломил кусочек чак-чака и задумчиво его пожевал. — А где теперь Сулейман Табе-ев? В Москве?

— Смотря какого вы имеете в виду. Старший — в Москве. Младший — в Набережных Челнах.

— Чем он там занимается?

— Тренирует местную футбольную команду. Знаете такой завод — «КамАЗ»?

— Кто же его не знает?

— Вот их команду он и тренирует. Хотите с ним побеседовать?

— Очень, — сказал Грязнов. — Вы можете дать мне телефон Табеева-старшего? Для начала не мешало бы поговорить с ним, а потом уже можно ехать в Набережные Челны.

— Я позвоню ему прямо сейчас, — сказал на это мулла. — Если он захочет с вами поговорить, я передам вам трубку. Если не захочет — не обессудьте. Вы согласны?

Грязнов кивнул:

— Набирайте номер, я найду, что ему сказать.

Мулла взял со стола радиотелефон, набрал номер и

приложил трубку к уху:

— Алло, Сулейман?.. Здравствуй, здравствуй, мой друг… Тут у меня в гостях человек из уголовного розыска. Ему нужен кто-то, кто бы смог рассказать об исламских экстремистах, устраивающих взрывы в Москве. Я вспомнил, что твой сын был когда-то… Да, я знаю, Сулейман, но мы обязаны помочь. Мирные люди гибнут, и, если мы не поможем, эти люди будут на нашей с тобой совести… Да… Да, конечно… Сулейман, это будут его вопросы, а не мои. Если не захочешь отвечать — Аллах тебе судья… Хорошо.

Мулла отстранил трубку от уха и протянул ее Грязнову:

— Вячеслав Иванович, пожалуйста, будьте поделикатнее. Для Сулеймана Фархатовича это больная тема.

Грязнов кивнул и взял трубку.

Глава вторая СУЛЕЙМАН ТАБЕЕВ-МЛАДШИЙ

1

В отличие от отца, вечного неудачника и жалобщика, Сулейман всегда чувствовал себя сильным человеком. Даже когда был ребенком. Он был высоким, ловким и отчаянно смелым. Последнее качество не раз помогало ему выходить победителем из схваток со старшеклассниками. Правда, понял свою силу Сулейман не сразу.

Он занимался боксом с десяти лет, но применить свои навыки на практике решился лишь два года спустя. А было так. Мать каждый день давала Сулейману деньги на школьный обед. Однако, будучи мальчиком азартным, Сулейман не спешил потратить деньги на пюре и сосиски, как большинство его одноклассников, вместо этого он играл за школой со старшими ребятами в пристенок. Чаще всего он проигрывал — сноровки у старших ребят было побольше, да и опыта тоже. Но если вдруг Сулейману удавалось выиграть копеек двадцать — тридцать, он с удовольствием тратил выигрыш на газировку и мороженое.

Так продолжалось довольно долго, но однажды Сулейману крупно повезло. Он выиграл у одного из своих постоянных компаньонов по игре — Марата Исхакова — два рубля! Деньги были немыслимые. Сулейман подсчитал, что на них можно купить одиннадцать пачек мороженого, да еще останется немного мелочи на вкусный, поджаристый рогалик!

Едва дождавшись окончания уроков, Сулейман заспешил в кондитерский магазин. Однако сразу за углом школы (а путь к кондитерскому магазину лежал через пустынный задний двор и не менее пустынную в это время суток спортплощадку) Сулеймана ждала неприятная неожиданность.

— Здравствуй, Сулейманчик! — услышал он у себя над самым ухом.

Сулейман поднял голову и увидел прямо перед собой рослую фигуру Марата Исхакова. Марат лениво отклеился от стены и подошел к Сулейману вплотную.

— Идешь тратить выигрыш? — поинтересовался он.

Предчувствуя недоброе, Сулейман сунул руку в карман и плотно сжал в ладошке выигранные деньги.

— Ну иду, — сказал он. — А что, нельзя?

— Почему — нельзя? Можно, конечно. Деньги для того и существуют, чтобы их тратить.

— В таком случае — пока!

Сулейман двинулся дальше, но тяжелая рука старшеклассника легла ему на плечо.

— Не так быстро, салага.

Сулейман нехотя остановился. Посмотрел на Марата и нахмурился:

— Ну чего еще?

Тонкие губы Марата расползлись в отвратительную змеиную ухмылку.

— Как ты думаешь, — медленно начал он, — что скажут твои мама с папой, если узнают, что ты играешь с нами в пристенок? Да еще и на деньги, которые они дают тебе на обед.

— Они не узнают, — твердо ответил Сулейман.

— Почему ты так уверен?

— Потому что они не сидят у окна и не следят за мной в подзорную трубу.

— Вот как? — Улыбка Марата стала еще более сладкой. — Достойный ответ, Сулейман. Но неумный, ох неумный. Что, если им кто-нибудь докажет, а? Неужели ты никогда об этом не думал?

— Думал, — кивнул Сулейман, чувствуя, как вспотела его рука, сжимающая честно выигранные рубли. — Но для этого нужно, чтобы среди моих друзей завелся стукач. А среди моих друзей нет стукача. Или… — Сулейман пристально взглянул в глаза Марату и прищурился. — Или все-таки есть?

Зрачки Марата хищно сузились. На широких скулах выступили розовые пятна.

— Кого это ты имеешь в виду, Сулейман?

— Никого. Я просто так сказал.

Сулейман дернул плечом, сбрасывая руку Марата, и двинулся было дальше, но сильные пальцы старшеклассника сомкнулись на его шее.

— Нет, постой! Ты что, щенок, намекаешь на то, что я могу настучать твоим родителям?

Сулейман попробовал высвободить шею, но не смог — Марат держал крепко и больно. И тогда Сулейман окончательно понял, что от возмездия за выигрыш ему не уйти. И тут ему стало по-настоящему страшно. Марат считался хорошим бойцом. Кроме того, он был старше Сулеймана на полтора года и выше на полголовы. Дело осложнялось тем, что убежать не было никакой возможности. Тогда Сулейман собрал волю в кулак и сказал:

— Марат, я не хочу с тобой драться. Но если ты собираешься отобрать у меня деньги, то я предупреждаю сразу — у тебя ничего не выйдет. Это мой выигрыш.

Марат откинул назад круглую голову и ехидно рассмеялся:

— Видали? Не хочет он, а! Выигрыш еще надо заслужить, понял, щенок? И я заберу его у тебя — по од-ной-единственной причине. Хочешь узнать — по какой?

— По какой?

Марат стер ухмылку с лица. Его серые глаза стали холодными и острыми, как бутылочное стекло. Он хищно прошипел:

— Я сильнее.

Сулейман увидел, как рука Марата сжалась в кулак. Дальше все произошло почти машинально. Сулейман не стал ждать удара и, повинуясь природному инстинкту, ударил первым. Удар пришелся Марату под дых. Пальцы, сжимающие шею Сулеймана, разжались.

— Ты… Ты… — прохрипел Марат, хватая воздух широко открытым, как у рыбы, ртом.

Дальнейшие действия Сулеймана были результатом двухлетних тренировок. Не давая противнику очухаться, он довершил начатое двумя ударами в подбородок. Марат отлетел к стене, но быстро пришел в себя и выбросил вперед длиннющую правую руку. Если бы удар Марата достиг цели, Сулейману бы точно не поздоровилось. Но не для того Сулейман два года занимался боксом, чтобы дать себя победить. Он ловко поднырнул под кулак противника и нанес тому два сокрушительных удара по корпусу. Затем, не сбавляя темпа, провел комбинацию с левым хуком и закончил дело коротким и сильным боковым с правой.

Этого оказалось достаточно. Марат повалился на землю, зажал окровавленное лицо ладонями и завизжал, как грязная свинья.

— Еще раз ко мне полезешь — убью, — пригрозил обидчику Сулейман, повернулся и, гордо подняв голову, отправился в кондитерскую.

С этого знаменательного дня Сулейман окончательно поверил в свои силы и отныне готов был вступить в схватку с любым противником, каких бы крупных размеров тот ни был и каким бы страшным ни казался со стороны.

2

В конце шестого класса Сулейману надоело подставлять голову под кулаки разных недоумков, и он решил покончить с боксом. К тому времени он окончательно понял, что драка на улице, когда нужно отстоять свою честь или наказать обидчика, — это одно, а дурацкое махание кулаками на ринге, ради того чтобы получить никчемный кусок бумаги с надписью «диплом» или «грамота», — это совсем другое.

Сулеймана увлекла другая игра — футбол! Здесь тебе не приходилось уворачиваться от чужих кулаков, чтобы затем самому обрушиться на противника серией бессмысленных ударов. Нет, в футболе все обстояло иначе. Он был похож не на заурядную драку, а на настоящее сражение со своей стратегией и тактикой, такое, какое показывают в фильмах про войну.

В футболе был свой генерал — тренер, свои товарищи по оружию, на поддержку которых ты мог всегда рассчитывать и которые в свою очередь ждали от тебя такой же помощи. Сулейману нравились комбинации, разыгрываемые командой, нравилось обводить противников, особенно, когда их было много, пробивать точные пасы и — ну конечно же! — бить по воротам.

Ни в одном из своих боксерских поединков Сулейман ни разу не чувствовал такой радости, такого пьянящего восторга, как после точного удара по воротам. «Молодец!» — радостно говорили Сулейману партнеры по команде, похлопывая его по плечу. «Красавец!» — кричали ему с трибун. «Герой. Хорошо вставил», — хвалил его тренер. И Сулейман чувствовал себя настоящим красавцем и героем.

Может быть, поэтому его успехи и достижения в футболе оказались гораздо значительнее, чем в боксе.

В отличие от футбольных дел, личная жизнь Сулеймана Табеева складывалась не самым лучшим образом. Окончив восьмой класс, он отправился с друзьями в летний спортивный лагерь. С утра — зарядка, пробежка, потом душ и легкий завтрак. Затем — многочасовые тренировки. Зато вечер был в полном распоряжении друзей. Частенько выбирались они после отбоя через узкое окно. Передвигаясь короткими перебежками от куста до куста, чтобы, не дай бог, не попасться на глаза тренеру, ребята достигали забора и, перемахнув через него, оказывались на свободе.

До ближайшего дачного поселка было не больше трех километров — расстояние плевое для таких тренированных парней, какими были Сулейман и двое его друзей.

В дачном поселке они пускались во все тяжкие: воровали яблоки, груши, сливы — все, что можно было запихать в рот и за пазуху. Возвращались они часа через два — уставшие, но довольные. Ночные вольницы были хорошей отдушиной после тяжелого дня с его железным распорядком, режимом, тренировками и тому подобными вещами.

Как-то раз на ночь глядя разыгралась гроза. Лил дождь, в небе полыхали молнии, гремел гром. Друзья Сулеймана побоялись отправляться на поиски приключений в такую погоду, однако самого Сулеймана гроза не остановила.

К дачному поселку он добрался совершенно вымокшим. На улице, как и ожидалось, не было ни души. Сулейман перемахнул через ближайший забор и принялся обрывать сливовые деревья, распихивая сливы по карманам, набивая ими пластиковый пакет.

В самый разгар сборов дверь дома тихонько скрипнула. Сулейман быстро пригнулся и спрятался в тени густо усыпанной плодами сливовой ветви. Дверь открылась, и на порог упал сноп желтого электрического света. Сулейман замер, прижимая к груди пакет со сливами.

На крыльцо вышла девушка. Лица ее было не видно, лишь четкий абрис стройной, гибкой фигуры. Девушка вытянула вперед руку, проверяя, идет ли еще дождь. Дождь все еще накрапывал. Девушка прикрыла за собой дверь, постояла немного, чтобы глаза привыкли к темноте, затем быстро спустилась по ступенькам и направилась по асфальтовой дорожке к небольшой деревянной бане в самом конце сада.

Она прошла так близко от Сулеймана, что он почувствовал запах ее духов. Сердце Сулеймана учащенно забилось.

Тем временем девушка подошла к бане, вставила ключ в замочную скважину и с мягким щелчком повернула его. Дверь распахнулась. Девушка быстро вошла в предбанник, включила свет и закрыла за собой дверь.

Сулейман сидел в своей засаде ни жив ни мертв. Нет, он не испугался, что его найдут и схватят. Такие пустяки никогда не пугали Сулеймана. Сердце Сулеймана учащенно билось, но совсем по иной причине. Девушка была так хороша, так плавно ступала по асфальтовой дорожке длинными, стройными ногами и так прекрасно пахла, что Сулейман почувствовал внизу живота сладостное томление.

Вскоре из бани донесся плеск наливаемой в таз воды, шипение пара и тихое женское пенье. Несмотря на то что дождь зачастил с новой силой, Сулейман не хотел уходить. Он, раскрыв рот, прислушивался к звукам, доносившимся из бани, и не замечал дождя, пока струйка воды не стекла с ветки ему прямо за шиворот.

Сулейман очнулся, вытер вспотевшие ладони о штаны и, оглядевшись по сторонам, прокрался к окошку бани. Там он привстал на цыпочки и осторожно глянул в помутневшее от пара стекло.

Загорелое, гибкое тело девушки блестело от воды. У нее была небольшая, крепкая грудь с розовыми сосками, тонкая талия и волнистые белокурые волосы, спадающие на худенькие плечи потемневшими влажными прядями. Сердце Сулеймана забилось так часто, что едва не выскочило из груди.

— Нимфа… — еле слышно прошептал он.

Пораженный и увлеченный открывшимся ему зрелищем, Сулейман не сразу услышал скрип двери у себя за спиной.

— Эй! — громко окликнул его гортанный мужской голос. — Эй, кто здесь?!

Сулейман вздрогнул и обернулся. На пороге дома стоял высокий, грузный мужчина в банном халате. На улице было темно и дождливо, однако даже в таких благоприятных условиях светлая футболка Сулеймана была видна издалека.

«Черт! — с тревогой подумал Сулейман. — Говорили тебе, идиоту, — ходи на вылазки только в черной одежде!»

— Эй! — снова крикнул мужчина. — Там кто-то есть?! — И вдруг он завопил как милицейская сирена: — Ах ты маленький подонок! Сейчас я тебе покажу, как лазать по чужим огородам!

Откуда ни возьмись в руках у мужчины появилось ружье. Он вскинул его прикладом к плечу и прицелился.

Сулейман сорвался с места как подхваченный ветром лист и стрелой понесся по огороду, не разбирая дороги. За спиной раздался громкий хлопок — Сулейман почувствовал острую боль, словно ему в шею вогнали сапожную иглу, и припустил еще быстрее. Ветки деревьев обдирали ему лицо, но он не обращал на это внимания. Одним прыжком перемахнул через высокий забор и понесся по лугу прямо к лесу, за которым располагался летний лагерь.

Оказавшись в лагере, Сулейман быстро скинул с себя мокрую, грязную одежду и зашвырнул ее под кровать. Потом залез голышом под одеяло и зажмурился. Так он лежал четверть часа, ожидая с минуты на минуту расправы. Однако расправа не приходила.

«Может, они не будут жаловаться? — подумал Сулейман. — Они ведь даже не знают, кто я такой. На улице было темно, эта сволочь и стреляла-то в белую майку».

Только теперь Сулейман вспомнил, что ранен, а вспомнив, почувствовал изматывающую тяжесть в шее. Он поднял руку и осторожно потрогал больное место. Шею пронзила жгучая боль. Сулейман нащупал на тумбочке зажигалку и, крутанув колесико, высек оранжевый язычок пламени. При свете зажигалки он увидел, что пальцы, которыми он трогал шею, в крови.

Поразмыслив с минуту, Сулейман встал с кровати, осторожно прокрался к кровати друга и разбудил его.

— У меня в шее пуля от воздушки, — шепотом сообщил он другу. — Нужно вынуть и продезинфицировать, а то к утру загноится.

Друг внимательно посмотрел на исцарапанное лицо Сулеймана, нахмурился и кивнул.

Операция проходила при свете зажигалки, которую держал в руке Сулейман. Друг минут пять ковырялся в его шее перочинным ножом, прежде чем сумел извлечь маленькую свинцовую пульку. Сулейман перенес операцию стоически, не издав ни единого стона.

Пришло первое сентября. Табеев, как и миллионы других подростков, пошел в школу. Первым уроком после торжественной части, проходившей в актовом зале в сопровождении духового оркестра школы, была физика. Классный руководитель — учительница математики — ввела в класс молодую женщину в изящных позолоченных очках и представила:

— Ребята, познакомьтесь, это ваш новый учитель физики Татьяна Федоровна Михайлова.

Сулейман поднял на новую учительницу взгляд и оцепенел. Несмотря на то что светлые, вьющиеся волосы были тщательно зачесаны назад и стянуты в хвост, несмотря на очки и деловой костюм (серые пиджак и юбка) ее невозможно было не узнать. Да, это была она, девушка из бани, от которой Сулейман едва не сошел с ума и из-за которой едва не пострадал.

— Нимфа… — прошептал Сулейман прерывающимся от волнения голосом.

— Чего? — спросил его сосед по парте.

Сулейман взял себя в руки и холодно ответил:

— Ничего.

3

С тех пор жизнь Табеева-младшего превратилась в ад. Вечерами он не выходил из дома, лежал на кровати и, уставившись в потолок, думал о Татьяне Федоровне (Танечке, как он ласково называл ее про себя). Он вспомнил тот дождливый вечер, баню, Танину наготу и томился от неисполнимости своих желаний.

На уроках физики он не сводил с нимфы зачарованного взгляда. Как-то раз Татьяна Федоровна вызвала его к доске. Табеев не выучил урок, не смог воспроизвести на доске формулу требуемого закона и получил заслуженную двойку. Однако опечалило его совсем другое. Татьяна Федоровна грустно посмотрела на него поверх очков и тихо произнесла:

— Ты заставляешь меня расстраиваться, Табеев.

С тех пор Сулейман засел за физику. Вскоре он стал лучшим физиком в классе и даже ездил на областную олимпиаду, на которой, впрочем, не занял никакого места. Но конечно же самыми своими сокровенными мыслями Сулейман был далек от формул и физических законов.

И однажды он решился. В тот день физика была последним уроком. Дождавшись, когда все ребята выйдут из класса, Сулейман тихо (так же как в тот вечер) прокрался в лаборантскую и закрыл за собой дверь на замок.

Татьяна Федоровна сидела за столом и просматривала листки с контрольными работами. Услышав щелчок замка, она обернулась.

— Табеев? — удивилась Татьяна Федоровна. — Ты что тут делаешь?

— Я… Я подумал, что, может быть, вам нужна моя помощь?

— Помощь? — еще более изумленно повторила за ним Татьяна Федоровна. — Какая помощь, Табеев? В чем? И почему ты закрыл дверь?

Сулейман подошел к столу и остановился:

— Я подумал… что, может быть, вы… что, может быть, мы с вами…

Табеев тяжело дышал, его смуглое лицо слегка порозовело, черные глаза сверкали как угли. В синих глазах Татьяны Федоровны появились неуверенность и испуг.

— Табеев, ты меня пугаешь, — честно призналась она, непроизвольно отодвигаясь от него на краешек стула.

Сулейман молчал, стиснув зубы и ясно ощущая, в каком бешеном ритме бьется его сердце. Татьяна Федоровна побледнела, словно почувствовала опасность, исходящую от этого странного ученика. Она тихо поднялась со стула и так же тихо отошла к окну.

— Ну что ты еще задумал? — спросила она. — Хочешь узнать про свою контрольную?

Она подняла руку и откинула со лба упавший светлый локон. Это такое простое и такое женственное движение окончательно свело Сулеймана с ума. Больше он ждать не мог.

Он бросился к Татьяне Федоровне и сжал ее в объятиях, осыпая ее лицо поцелуями и шепча: «Таня, Танечка, Таня». Схватка была недолгой, но яростной. Наконец Татьяне Федоровне удалось оттолкнуть Табеева. Она коротко, наотмашь ударила его ладонью по лицу.

Сулейман замер на месте, не сводя с лица своей возлюбленной испуганно-изумленного взгляда. В ходе схватки бледное лицо Татьяны Федоровны покрылось розовыми пятнами. Волосы ее были растрепаны, синие глаза сузившимися от ярости зрачками метали молнии.

— Пошел отсюда вон, — тихо и четко произнесла она.

Сулейман сделал неловкое движение по направлению к Татьяне Федоровне, но она отпрянула, схватила со стола железную линейку и выставила ее перед собой как нож или шпагу.

— Вон! — коротко и яростно повторила она.

— Но я… люблю вас, — хрипло сказал Сулейман. — Люблю с того самого вечера, когда в первый раз вас увидел… Помните? Вы были в бане, и ваш муж выстрелил в меня. Это был я… Я был у того окошка. — Сулейман схватился рукой за ворот рубашки и с силой его дернул: — Вот! У меня даже остался шрам! Посмотрите, если не верите!

Татьяна Федоровна прищурилась:

— Шрам? Что за чушь ты несешь?

— Это не чушь. Я подглядывал за вами, и ваш муж выстрелил мне в шею.

Линейка дрогнула в руке Татьяны Федоровны.

— Ты подглядывал за мной? Зачем?

Сулейман пожал плечами:

— Не знаю. Вы были такая… красивая. Красивей всего, что я видел в жизни!

Татьяна Федоровна внимательно вгляделась в лицо Табеева. Затем показала ему линейкой на стул и приказала:

— Подойди и сядь сюда.

Сулейман молча повиновался.

— Ты и в самом деле думаешь, что любишь меня?

— Да. Больше всего на свете!

— Хм. — Татьяна Федоровна нахмурила красивые темные брови. — Ладно, давай порассуждаем здраво, как взрослые люди. Я — учительница, ты — мой ученик. Я все верно говорю?

— Да.

— А раз так, то между нами не может быть никаких отношений. Ты понимаешь это?

Сулейман кивнул.

— Молодец, — похвалила Татьяна Федоровна. — И что ты намерен делать дальше?

Сулейман пожал плечами:

— Не знаю.

— А я знаю. Ты забудешь обо всем, что здесь произошло. Забудешь о том вечере на даче. Ты запомнишь только то, что я тебе говорю, понял?

Сулейман невесело усмехнулся.

— Такое ощущение, что вы меня гипнотизируете.

— Не говори чепухи. Просто я хочу, чтобы ты понял… чтобы ты осознал ту пропасть, которая нас разделяет. Я намного старше тебя. Кроме того, я замужняя женщина и счастлива в браке.

— Это вам только так кажется, — убежденно сказал Сулейман. — Всем женщинам кажется, что они счастливы в браке. Они считают, что можно жить без любви.

Татьяна Федоровна удивленно посмотрела на Сулеймана и усмехнулась:

— А кто тебе сказал, что я живу без любви? Я… люблю своего мужа.

— Правда? Тогда почему ваш голос звучит так неуверенно?

— Перестань нести чушь! — рассердилась Татьяна Федоровна. — Я твоя учительница, и я люблю своего мужа. Между нами никогда ничего не будет! И не может быть! Это все, что ты должен понять, Табеев. И больше я не хочу об этом разговаривать, ясно?

— Ясно, — покорно кивнул Сулейман.

Некоторое время он сидел понурив голову, как убитый горем человек. Потом поднял взгляд на Татьяну Федоровну и тихо спросил:

— Что же мне делать?

— Терпеть, — ответила она. — И… страдать. Такое бывает в жизни каждого молодого человека. Со временем это пройдет, поверь мне.

Сулейман вновь опустил голову. Он вдруг увидел на полу, возле ножки стула, порванную серебряную цепочку с кулоном в виде подковы, наклонился и поднял его:

— Вот, возьмите. Наверное, упал, когда мы… когда вы…

Длинные ресницы учительницы дрогнули. Она протянула руку к ладони Сулеймана и согнула его пальцы в кулак. Улыбнулась и сказала:

— Оставь себе. Отдашь его той девушке, которую полюбишь.

Сулейман кивнул и спрятал цепочку в карман.

— А теперь — иди. Моя практика скоро кончится. Наверно, я больше никогда не буду работать в этой школе. Возможно, это к лучшему.

4

Предложение поиграть за команду «Фортуна» из немецкого города Дюссельдорфа застало Сулеймана врасплох. Менеджер, сделавший Табееву-младшему это выгодное предложение, был настойчив, но не напорист. Он понимал, как сложно пареньку из Казани, не выезжавшему никуда дальше Москвы (да и Москву-то Сулейман увидел лишь благодаря благотворительной экскурсии в одиннадцатом классе), решиться на переезд в другую страну.

— Сулейман, я не хочу на тебя давить, — говорил менеджер. — Ты очень хорошо играешь, с этим никто не будет спорить. На поле ты настоящий мужчина, но в жизни, извини, сущий ребенок. Надеюсь, я не обидел тебя таким оборотом?

— Нет, герр Александр. Нисколько. Я давно привык, что все считают меня пацаном. Я выгляжу моложе своего возраста, и с этим ничего не поделаешь.

Менеджер улыбнулся и покачал головой:

— Дело не в том, как ты выглядишь, Сулейман. Я говорю о том, что ты судишь детскими категориями. Мать, отец и дом тебе дороже всего остального мира.

— А разве у вас не так? — удивился Сулейман. — Я думал, что любить родителей и родину — это общее правило для всех людей, включая и вас, немцев.

Улыбка менеджера стала задумчивой.

— Ты прав, конечно. Я, наверное, не так выразился, хотя… Видишь ли, Сулейман, я хочу сказать тебе, что нельзя любить родину по-настоящему, не повидав другого мира. Вот если ты поживешь немного за границей, вкусишь удовольствия цивилизованного мира, а после этого тебя вновь с огромной силой потянет домой, вот тогда ты и впрямь полюбишь все то, о чем мы говорим. И чувства твои будут не чувствами ребенка, но чувствами взрослого мужчины.

— Значит, вы считаете, что я должен пожить немного там?

— Именно, — кивнул менеджер. — Поэтому я приглашаю тебя к себе в Дюссельдорф. Твой тренер не возражает. Поживешь месяцок, посмотришь на город, на людей. Считай это чем-то вроде небольшой экскурсии.

— Что ж… — Сулейман раздумчиво почесал пальцем пробивающуюся на подбородке щетину. — Если на экскурсию, то я, пожалуй, согласен. Но только на месяц.

…Новая жизнь понравилась Сулейману сразу. Он даже не думал, что в Германии будет так хорошо. Первое, что сделал Александр, это повел его в уютный пивной кабачок, где Табеев-младший впервые в жизни по-настоящему напился. Состояние опьянения вызвало в душе Сулеймана настоящий восторг. Он с удовольствием размахивал кружкой и мычал в такт веселым песням, которые распевали очкастые пьяные немцы в белых рубашках и галстуках. Немцы хлопали Сулеймана по плечу и говорили ему: «Гут! Гут!»

Язык, на котором пелись эти песни, тоже понравился Сулейману. В нем была какая-то бешеная, картавая сила. Эти песни сами пьянили не хуже пива, им хотелось подпевать.

— Отличные ребята! — блаженно улыбаясь, сообщил менеджеру Сулейман. — А кто они такие, футболисты?

— Менеджеры, — объяснил Табееву-младшему герр Александр. — Они часто собираются здесь после рабочего дня, чтобы снять стресс кружкой пива.

— Я считаю, это хорошая традиция, — одобрил Сулейман. — Жаль, что нам не разрешают.

Менеджер ничего не ответил, лишь улыбнулся и похлопал Сулеймана по плечу.

На следующий вечер Александр повел Сулеймана в ночной клуб. Здесь Табееву-младшему понравилось еще больше. В зале царили веселье и раскрепощенность. Ритмичная, зажигательная музыка, танцы, пиво и виски — все это вскружило Сулейману голову. Прыгнув в круг танцующих девушек, он сорвал с себя рубашку и принялся размахивать ею над головой.

— О!

— Гут!

— Я!

Девушки смеялись, глядя на замысловатые па, которые он выделывал длинными, тренированными ногами.

Чтобы угодить им еще больше, Сулейман принялся расстегивать ремень, чем вызвал целый взрыв восторженного хохота, однако Александр, вклинившись между танцующими, взял его за плечо и вырвал из центра круга.

— Что такое?! — возмутился Сулейман. — Чего тебе надо?!

— Успокойся, — твердо и спокойно сказал Александр. — Ты хорошо повеселился, мой друг, но пора и честь знать. На сегодня хватит, мы едем домой.

Твердостью и безапелляционностью голоса герр Александр напомнил Сулейману тренера. Многолетняя привычка повиноваться тренеру взяла свое, и Сулейман не стал возражать. Он бросил последний тоскливый взгляд на танцующих блондинок, машущих ему руками, вздохнул и кивнул:

— Как скажете, герр Александр. Домой так домой.

Третий и четвертый вечера прошли не менее весело,

чем первый и второй. А на пятый Александр привел Сулеймана в бар, витрина которого была подсвечена красным цветом, а ветвящиеся неоновые полоски в названии бара складывались в обнаженную женскую фигуру.

— Что это? — спросил Сулейман.

Герр Александр похлопал его по плечу и сказал:

— Пойдем-пойдем.

Увидев небольшой помост с металлическим шестом посередине, Сулейман подумал, что это сцена и что сейчас на нее выйдет какая-нибудь рок-группа, как это было в «Шурале», единственном баре, в котором удалось побывать Сулейману до того, как он приехал в Германию. Непонятно было только, для чего здесь шест.

Вскоре заиграла музыка, и на помост поднялась красивая блондинка в туфлях на прозрачной платформе и каком-то странном, сексапильном серебристом халатике. Едва она коснулась рукой шеста, как Сулейман все понял. Это стриптиз.

Девушка принялась извиваться вокруг шеста, эротично выгибая тело и задирая стройные ноги, как балерина или гимнастка. Красный и желтый прожекторы попеременно освещали ее гибкое тело. Двигаясь в такт музыке, девушка сняла серебристый халатик и осталась в одном нижнем белье, красивее такого Сулейман в жизни не видел. Забыв про пиво и соленые сухарики, которые стояли на столе, Табеев-младший всем телом подался вперед. Глаза его горели лихорадочным огнем, рот шевелился в такт музыке, на губах застыла блаженная улыбка. Герр Александр заметил это и покровительственно улыбнулся.

— Что, брат, зацепило? — весело спросил он. — Погоди, то ли еще будет!

Через несколько минут, оставшись в одних трусиках цвета морской волны, блондинка прижала ладони к голой груди, спустилась с помоста и принялась в такт музыке прохаживаться по залу. Остановившись возле столика, за которым сидели Табеев и Александр, она улыбнулась Сулейману и принялась выделывать такое, от чего у бедного футболиста мигом вспотели ладони.

Однако герр Александр не растерялся. Он достал из бумажника банкноту и засунул ее прямо в голубые, блестящие трусики полуобнаженной красавицы, что-то проворковав ей по-немецки. В ответ красавица убрала ладони с груди, наклонилась и, выгнув спину и ослепительно улыбаясь, повела сосками прямо перед лицом Сулеймана. После чего снова выпрямилась и, залившись смехом, двинулась к другому столику.

Сулейман проводил блондинку глазами и почувствовал, как жаркая волна прилила к его щекам.

— Ну как? — с лукавой улыбкой спросил его герр Александр. — Тебе здесь нравится? Если нет, можем пойти в другое место!

— Нет! — Сулейман решительно покачал захмелевшей головой. — Здесь самое оно!

— Вот что значит молодость! Тогда пей пиво, пока не нагрелось. Тебе не мешает немного остудиться!

Они просидели в стриптиз-баре еще полчаса, а когда вышли на улицу, Сулейман вдохнул полной грудью свежий осенний воздух и выдохнул:

— Черт возьми, как же здесь хорошо!

— Рад, что тебе понравилось, — со своей обычной лукавой полуулыбкой-полуусмешкой сказал герр Александр. — Но ты еще не попробовал самого главного.

— Чего?

— Того, что нужно каждому мужчине. Кому время от времени, а кому и постоянно. В зависимости от темперамента!

Герр Александр откинул назад лысоватую голову и расхохотался.

5

Переехав в Дюссельдорф, Сулейман не стал вести жизнь скромника. Герр Александр показал ему пару местечек, где можно было с удовольствием провести свободное время. Несколько очаровательных, длинноногих фрау готовы были на все, ради того чтобы получить в подарок бутылку «Чивас Ригала» и несколько хрустящих банкнот. Особенно полюбил Сулейман одну невинную, в общем, забаву. Позанимавшись сексом, он забирался в горячую ванну в компании двух белокурых нимф и раскуривал с ними косячок. Марихуану он доставал через одного из своих коллег по футбольному клубу — голландца Патрика.

Накурившись, девушки начинали шалить, да так весело, что Сулейман не мог удержаться от хохота, глядя на то, чем они занимались. После косячка Сулейман присоединялся к ним.

К спиртному Сулейман почти не прикасался, лишь изредка позволял себе немного пива в компании друзей, поэтому не считал для себя зазорным выкурить иногда папироску-другую. Тем более что после марихуаны — в отличие от спиртного — не было похмелья. Проведя вечер в компании девочек, утром он шел на тренировку с абсолютно ясной головой.

Полюбил Сулейман и ночные клубы. Там можно было завязать необременительное знакомство с какой-нибудь подвыпившей, раскрепощенной фрау. Домой к себе он предпочитал женщин не водить — боялся неожиданного визита тренера (да и коллеги по клубу могли накапать). Обычно он вел девушку в ближайший отель, снимал на вечер или на ночь — в зависимости от ситуации — дешевую комнату, брал в номер фрукты и шампанское и начинал «резвиться». (Это идиотское слово, вместе с дюжиной других вредных привычек, он позаимствовал у герра Александра.)

Как-то раз одна из девушек, с которой он «резвился» в отеле, дала ему попробовать «волшебного порошка». Он был белого цвета и выглядел как обыкновенный сахарный песок. Маргарет (так звали девушку) высыпала на зеркальце немного белого порошка, разделила его лезвием на две аккуратные полоски и вдохнула эти полоски носом через специальную стеклянную трубочку, которую повсюду таскала с собой.

Сулейман знал, что это наркотик, но у Маргарет был такой счастливый вид, а у Сулеймана такое прекрасное настроение, что он не удержался и тоже попробовал. Ощущения оказались просто фантастическими! Никогда в жизни он не чувствовал себя счастливее и свободнее! Сулейман попробовал узнать у Маргарет, где она достает этот порошок, и девушка дала телефон дилера. «Сошлись на меня — и получишь столько счастья, сколько тебе позволят твои деньги!»

Денег у Сулеймана хватало, а стало быть, и счастья тоже.

…Однажды Сулейман стоял на остановке автобуса (подержанный «мерс», взятый напрокат, сломался, а новой машиной он обзавестись не успел).

— Сулейман, ты? — услышал он у себя над самым ухом.

Табеев-младший оглянулся. Перед ним стоял высокий, грузный парень с рыжеватыми волосами и пухлым лицом. На лице самого Сулеймана нарисовалось неподдельное изумление.

— Марат? — спросил он, не веря собственным глазам. — Марат Исхаков?

Рыжеволосый кивнул:

— Он самый. Ну здорово, что ли!

Молодые люди крепко пожали друг другу руки. Несмотря на то что в прежней, казанской, жизни они никогда не были друзьями, эта случайная встреча на чужбине была радостным событием для обоих.

— Какими судьбами, Марат? — с улыбкой спросил Сулейман.

— Да вот, понимаешь, эмигрировал! Надоело таращиться на физиономии земляков, захотелось простора, культуры, цивилизации!

— Как — эмигрировал? Когда?

— Да уже почти два года. У меня ведь мама немка. Ты разве не знал?

— Нет, — покачал головой Сулейман. В той, казанской, жизни они с Маратом никогда не были настолько близки, чтобы говорить о своих семьях и родственниках, но здесь это почему-то забылось.

— Слушай, — предложил Марат, — тут рядом кафе. Давай зайдем и поговорим по-человечески. У тебя как со временем?

— Да есть полчаса.

— Ну, тогда айда!

Взяв в баре по кружке пива, они сели за столик.

— За встречу! — сказал Марат.

— За встречу! — поддержал Сулейман.

Земляки чокнулись кружками и отхлебнули пива.

— Значит, твоя мама немка, — сказал Сулейман, разглядывая изменившееся за годы лицо бывшего недруга. — И как она поживает?

Марат вздохнул и ответил:

— К сожалению, она умерла.

— О, прости!

— Да ничего. — Марат махнул пухлой рукой. — Это было полтора года назад. Мы с сестрой уже выплакали все слезы, и теперь нам плакать нечем. Постепенно привыкаем жить одни.

Сулейман кивнул, давая понять, что понимает горестные чувства Марата, и спросил:

— И чем же ты здесь занимаешься?

— Да так, — уклончиво ответил Марат. — То тем, то этим. Одно время работал в автомастерской. Сейчас сижу в офисе, перекладываю бумажки с места на место. — Марат улыбнулся и дружески хлопнул Сулеймана по плечу. — Но что мы все обо мне да обо мне? Лучше расскажи, как ты здесь оказался? Надолго сюда?

— Надолго, — кивнул Сулейман. — Я теперь играю в вашем клубе «Фортуна».

— Э, да ты ведь у нас футболист! Как же я сразу не догадался! Так, значит, ты здесь по контракту. Ну и как тебе Германия?

— Мне здесь нравится, — просто ответил Марат. — Пиво вкусное, улицы чистые, девушки симпатичные.

— Ты прав. Что еще нужно мужчине для хорошей жизни! — Марат засмеялся. — Черт, старина, мне все еще не верится, что я говорю здесь с тобой — в кафе, в Дюссельдорфе! Кто бы мог подумать лет семь назад, что жизнь повернется таким боком?

— Да уж, — подтвердил Сулейман, с удовольствием потягивая холодное пиво.

— Забавно, — улыбнулся Марат. — Мы ведь с тобой никогда не были друзьями, правда?

— Что верно, то верно, — вновь согласился Сулейман.

— А сейчас встретились — и как будто родные братья. У тебя нет такого чувства?

— Ну… — Сулейман пожал плечами. — Братья не братья, но я действительно рад тебя видеть. Мы ведь с тобой и врагами никогда не были, Марат. Так, повздорили пару раз, но ведь дети постоянно ссорятся и дерутся.

— Ты прав. — Марат поднял руку и озабоченно посмотрел на наручные часы. — Ты знаешь, — виновато сказал он, — у меня через полчаса встреча в одном баре. Там соберутся все наши. Не хочешь пойти со мной?

— Что значит — наши? — не понял Сулейман.

— Наши — значит наши. Мусульмане. Ребята из бывшего Союза, и не только. Кстати, среди них есть несколько наших земляков.

— Да? — Сулейман нахмурился и задумчиво покусал нижнюю губу. Через полчаса ему нужно было быть на тренировке. Мало того что он нарушил режим, выпив кружку пива, а тут еще и опоздание… Но встретиться с земляками хотелось. Страшно хотелось. До встречи с Маратом Сулейман даже не отдавал себе отчета в том, как же он тоскует по дому.

— Что, дела не отпускают? — спросил Марат, покачивая кружку с пивом и рассеянно глядя сквозь нее на люстру.

— Дела есть, — признал Сулейман. — Но ради встречи с земляками я могу их отложить.

— Ты уверен?

— Да. Только сначала скажи, кто они такие. Вдруг у вас что-нибудь вроде общества анонимных алкоголиков или жертв сексуального насилия. Тогда я пас.

— Анонимные алкоголики? — Марат засмеялся. — К счастью для тебя, старик, там соберутся простые люди, верящие в то, что Аллах всемогущ, а Мухаммад его единственный пророк. Ты сам-то это признаёшь?

— На все сто!

— Ну тогда тебе у нас самое место.

Встреча проходила в маленьком русском кабачке «Пасека». Трое молодых мужчин приветливо кивнули вошедшим в зал Марату и Сулейману. Бывшие недруги прошли к столику, и Марат поочередно пожал руки темноволосым. Затем их взоры обратились на Сулеймана.

— Сулейман, познакомься с моими друзьями, — сказал Марат и показал на самого худого: — Это Рифат Гильманов.

— Рифат, — представился худой и протянул Сулейману костлявую руку. Табеев-младший холодно ее пожал (Сулейман не любил новых людей и начинал относиться к ним тепло лишь после того, как знакомился с ними поближе).

— А это его брат Иргали, — продолжил знакомить Марат.

Сулейман обменялся рукопожатием с Иргали.

— Ну а это наш гость из далекой Аравии, Мустафа.

Маленький, суровый человечек с черными, от трехдневной щетины щеками подозрительно посмотрел на Сулеймана и нехотя кивнул.

— Ну вот, — довольно улыбнулся Марат. — Теперь, когда мы все знакомы, можем заказать чего-нибудь выпить. За встречу.

— Я не буду выпить, — с сильным акцентом произнес аравийский гость Мустафа.

— Здесь подают настойку из меда, — добродушно сказал ему Марат. — Это не вино и не водка. Русская медовуха.

— Все равно, — упрямо повторил Мустафа.

— Ну как знаешь. А мы немного себя побалуем.

Марат заказал всем по стакану медовухи.

Поначалу парни были немногословны, они явно чувствовали себя немного скованно в присутствии нового человека. Но затем разговорились. Беседа шла обо всем подряд, но главным образом об исламских ценностях, которых так не хватает современному западному миру, и о том, какие существуют способы, чтобы распространить учение пророка Мухаммада по всему миру.

Сулейман слушал с интересом. Его отец — Сулейман Табеев-старший — даже в советские времена считал себя правоверным мусульманином и старался воспитывать своего сына в духе ислама. Не сказать, чтобы это получалось очень уж хорошо, но кое-какие зерна, брошенные отцом, проросли в душе Сулеймана. Марат об этом, безусловно, знал, поскольку был знаком с Табеевым-старшим, которого в прошлые годы многие другие родители считали дремучим ретроградом и фундаменталистом.

После двух стаканов медовухи Сулейману стали нравиться эти чернявые парни. В них было что-то жесткое, бесстрашное и непреклонное, как в хороших боксерах. Какая-то холодная, расчетливая ярость. Они так горячо проповедовали свои взгляды, что Сулейман невольно заражался ими. Вскоре ему стало казаться, что мир, в котором он живет, далеко не совершенен. В нем процветают мрачные вещи, а будущее его детей (а Сулейман был уверен, что когда-нибудь, лет через пять или семь, у него обязательно будут дети) ужасно и беспросветно.

— Аты пей, пей! — хлопнул его по плечу Марат. — Пей да мотай на ус. Кто тебе еще правду скажет?

И Сулейман слушал.

Через час Марат извинился перед Сулейманом и сказал, что им четверым нужно обсудить кое-какие «конфиденциальные дела». Сулейман все понял. Он допил медовуху, встал, пожал парням руки (на этот раз гораздо теплее и крепче, чем прежде), попрощался и вышел из бара. Своих новых друзей он покидал с большим сожалением.

Через три дня Сулейман вновь встретился с Маратом, Рифатом, Иргали и Мустафой. На этот раз они встретили его как старого друга. А вскоре их встречи стали регулярными.

6

Футбольные дела Сулеймана шли наилучшим образом. Он забивал голы, не пропускал тренировки — само собой разумеется, его тренер и менеджеры были рады столь выгодному вложению денег. Не забывал Сулейман и о своих «братьях по оружию» (так они себя называли). Сходки проходили раз в неделю на квартире у Марата. Табеев-младший быстро нашел общий язык с сестрой Марата — Дильбар, Дилей. Это была скромная, улыбчивая девушка. Сулейман почти не помнил ее по той, казанской, жизни. Однако она его прекрасно помнила.

— Ты раза два заходил к нам домой, — при первой же встрече рассказала Табееву Диля. — И ты мне тогда очень понравился. Ты был такой суровый, неразговорчивый. Настоящий воин Аллаха!

— С тех пор многое изменилось, — улыбнулся в ответ Сулейман. — Теперь я жизнерадостный и болтливый. А воевать предпочитаю только с гоблинами в компьютерных игр.

— Тебе так только кажется, Сулейман, — мягко возразила Диля. — Ты сам себя не знаешь. Вот увидишь — из тебя еще получится воин. Кстати, и Марат думает так же. Он говорит, что в тебе есть стержень.

— Стержень?

— Да! У тебя много сил, но ты не знаешь, куда их приложить.

Сулейман засмеялся:

— Почему не знаю? Я играю в футбол, и играю неплохо!

— Это все не то.

— Не то?

Диля покачала головой:

— Нет. Мужчина не должен расходовать зря данные ему Аллахом силы. Он должен тратить их на борьбу с кяфирами.

— С кем?

— С кяфирами! Неверными!

— А, ну да. Все время забываю это слово.

Диля недовольно нахмурилась:

— Это первое слово, которое ты должен помнить. Даже если тебя разбудят ночью и ты не сразу вспомнишь свое имя, ты вспомнишь это слово. И так будет, Сулейман. Потому что у тебя есть сила и воля.

Подобные разговоры Диля вела с Сулейманом постоянно, и ему эти разговоры нравились. Она называла его мужчиной, настоящим воином, сильным человеком — все эти эпитеты тешили самолюбие Сулеймана. Не раз, поглядывая на Дилю, на ее огромные черные глаза, белую шею и стройные ноги, он думал о том, что неплохо было бы ее завалить, но поспешно гнал от себя эти мысли. Она была сестрой друга, а значит, не просто телкой или фрау, а личностью! И Сулейман уважал в ней эту личность, как уважал личность во всех своих новых друзьях, братьях по оружию.

Однажды, придя на сходку, Сулейман заметил, что Марат находится в каком-то странном, приподнятом расположении духа. Его пухлое лицо сияло, по губам блуждала улыбка.

— Разувайся быстрее, — поторопил Сулеймана Марат. — У нас сегодня гость!

— Какой гость?

Марат загадочно улыбнулся и сказал:

— Самый долгожданный и почетный. Сейчас ты познакомишься с нашим учителем.

Марат взял Сулеймана под руку и повел в гостиную.

В гостиной на мягком диване сидел пожилой мужчина в темном костюме, белоснежной, будто крыло ангела, рубашке и шелковом галстуке изумрудного цвета. На голове незнакомца была мягкая, элегантная шляпа. Лицо его было смуглым, глаза — большими и внимательными, подбородок украшала небольшая черная бородка с проступившей сединой.

Кроме незнакомца в комнате находились еще семь или восемь человек. Всех их Сулейман знал — кого близко, а с кем просто здоровался. Все они были «братьями по оружию». В руках у худенького Рифата он заметил небольшую видеокамеру.

Марат что-то быстро затараторил на арабском языке, обращаясь к пожилому незнакомцу. Сулейман услышал свое имя и склонил голову в вежливом поклоне. Незнакомец внимательно посмотрел на Сулеймана и кивнул. Затем произнес несколько слов на арабском. Голос у незнакомца был тихим и вежливым.

— Учитель говорит, что рад с тобой познакомиться, Сулейман, — перевел Марат. — Проходи, садись.

Сулейман прошел в гостиную и, поскольку все кресла и стулья были заняты, сел прямо на пол, рядом с Иргали Гильмановым. Он уже понял, кем был загадочный гость, вернее — узнал его, хотя тот и был одет в обычную европейскую одежду. В последнее время его фотографии показывали по телевизору чуть ли не в каждой программе новостей.

Выдержав паузу, учитель возобновил прерванную речь. Говорил он по-прежнему тихо, но очень выразительно. Марат переводил его слова собравшимся (хотя некоторые из них и знали арабский язык). Он говорил о том, что пришло время наказать кяфиров, очистить ислам, вернуть ему былую славу и величие. Говорил о том, что современным людям необходимо жить по законам шариата, поскольку это самые истинные законы на земле и идут они от самого Аллаха. Местами перевод Марата был не очень точным, и парни, знающие арабский язык, недовольно морщились, однако из вежливости и почтения к гостю голоса не подавали. Общий смысл Марат передавал верно, и это было главное.

Наконец учитель перестал говорить. Выдержав почтительную паузу, парни сперва робко, затем все горячее и горячее стали задавать ему вопросы. Отвечал учитель твердо и уверенно, как это делает мулла в мечети.

Но тут у Сулеймана в кармане завибрировал мобильник. Сулейман вспомнил, что через двадцать минут ему нужно быть на тренировке. Это была последняя тренировка перед игрой, и опоздать, а тем более не прийти Сулейман не имел права.

Он извинился перед присутствующими, поклонился учителю и, стараясь ступать как можно тише, ретировался в прихожую. Здесь его поджидала Диля.

— Уходишь? — сурово спросила она.

— Да. Я не могу пропустить эту тренировку.

— Что ж, иди. Но никогда не забывай об этой встрече. Увидеть такого человека — большое счастье. Поблагодари за него Аллаха.

Сулейман пообещал поблагодарить, обулся, накинул куртку и, махнув Диле напоследок рукой, вышел из квартиры.

7

Лучше бы он опоздал на эту тренировку. Или не ходил бы на нее вовсе. Удар бутсы Патрика пришелся ему в центр голени. Табеев не слышал хруста сломанной кости, он просто почувствовал боль — острую, ни с чем не сравнимую. Голоса ребят и крики тренера слились в один тягостный гул. Сулейман упал на траву, желтая пелена повисла у него перед глазами, голова закружилась, но сознание он не потерял.

— Черт! — стонал он. — Черт бы тебя побрал, сволочь!

— Sorry! — жалобно причитал рядом с ним Патрик. — So sorry!

— Шайзе! — орал подбежавший тренер. — Швайн!

Сулейману было все равно, что они кричат. Он понимал только одно — играть завтра ему не придется. В сердце засела тупая заноза. По грязным щекам потекли слезы обиды.

— Ладно, — тихо и хрипло проговорил Сулейман. — Никто не виноват… Я сам… сам подставился. Правда, тренер. Не надо кричать.

Потом была долгая, невыносимо долгая дорога до больницы, люди в белых халатах, бегающие вокруг кушетки, на которой лежал Сулейман, обезболивающий укол, рентген, гипс. И, наконец, слова тренера, сказанные на плохом русском:

— Нет игра, Сулейман. Нет. Ты и игра — нет.

— Сам знаю, что нет, — хмуро отозвался Сулейман.

Тренер, силясь придать своему озлобленному лицу мягкое выражение, ободряюще похлопал его по плечу и вышел из палаты, не говоря больше ни слова.

Потом Сулейман лежал в своей квартире и смотрел в потолок. Рядом суетилась нанятая клубом сиделка — седовласая, сгорбленная фрау со смешной фамилией Кайденрайх. Она трясла перед носом у Сулеймана уткой и что-то лепетала по-немецки.

Вечером никто из клубных друзей к нему не пришел. Лишь Патрик позвонил и в очередной раз слезным голосом попросил прощения.

— И'к а11 га1§Ь1, — сказал ему Сулейман. — Гт Ппе. — И положил трубку.

Сулейман лежал в кровати и смотрел в потолок, пока не стемнело. А когда стемнело, в дверь позвонили. Фрау Кайденрайх, дремавшая на стуле с вязаньем в руках, вздрогнула и захлопала сонными глазами. Звонок повторился. Фрау Кайденрайх вскочила со стула, бросив свое вязанье, и, суетливо одернув фартук, побежала в прихожую открывать.

— Скверно получилось, — сказал Марат, окинув Сулеймана нахмуренным взглядом.

— Да уж, хорошего мало.

— Но футбол — это не главное и не лучшее, что есть в жизни.

— Правда? — ухмыльнулся Сулейман. — Вообще-то для кого как. Для тебя, может, и не главное, а для меня…

— Ладно-ладно. — Марат предостерегающе поднял ладонь. — Я не хочу с тобой спорить, Сулейман. Поверь мне, я понимаю, как ты себя сейчас чувствуешь.

— Откуда? Ты что, футболист?

— Я твой друг, — с укором сказал Марат. — К тому же я твой земляк. И я сделаю все, чтобы помочь тебе. Хочешь ты этого или нет.

Сулейману стало стыдно. Набросился на человека ни с того ни с сего. А ведь он пришел с лучшими намерениями. Поддержать, утешить…

— Извини, — тихо произнес Сулейман. — Правда, прости. Просто мне и в самом деле очень паршиво.

Марат понимающе покивал:

— Пойми, брат, я не призываю тебя относиться к этому легче. Но ничего уже не исправишь. Попробуй просто об этом не думать. Кстати, учитель узнал о твоей травме и велел передать тебе это…

Марат вынул из кармана сложенный вдвое листок бумаги и протянул Сулейману.

— Он еще здесь? — спросил Сулейман, разворачивая листок.

Марат уныло покачал головой:

— Нет. Ты же знаешь, ему опасно находиться в одном месте больше нескольких часов.

— Но он в Германии?

— Точно не знаю, но, скорей всего, нет. Мы проводили его до аэропорта, и он улетел. Куда — не знаю.

Сулейман поднес листок к глазам. Он был испещрен фиолетовыми арабскими завитушками.

— Здесь же по-арабски, — разочарованно протянул Сулейман.

— Я знаю, — кивнул Марат. — Здесь написано, чтобы ты не терял присутствия духа и поскорее поправлялся. Аллаху нужны такие люди, как ты. Ты избран.

— Так и написано? — с сомнением. спросил Сулейман.

— Да.

— Надо же… Прямо как в «Матрице». «Ты избранный, Нео, тебя ждет великий путь!»

— Так и есть! — засмеялся Марат. — Всех нас ждет великий путь, если мы не сдадимся и не выпустим меч из рук.

Сулейман горько улыбнулся, вздохнул и сказал:

— Не знаю, как насчет меча, Марат, но мяч я, кажется, уже потерял.

Марат взял из рук Сулеймана письмо, вынул из кармана зажигалку, высек язычок пламени и поднес его к письму. Бумага занялась сразу. Марат держал письмо до тех пор, пока огонь не поднялся до самых пальцев, затем бросил его на пол и растоптал.

— Ну что теперь? — спросил он Сулеймана.

Тот пожал плечами и ответил:

— Контракт будет аннулирован. Я поеду в Россию. Вот, собственно, и все.

Глава третья ЗНАКОМСТВО

1

Дверь Грязнову открыл высокий, худой старик с лицом, испещренным морщинами, и впалыми, красноватыми глазами, смотревшими на мир с каким-то затаенным испугом.

«Видать, здорово старика жизнь потрепала», — решил Грязнов и приветливо кивнул.

— Здравствуйте, Сулейман Фархатович. Я Грязнов. Старик прищурился.

— Да-да… Это с вами я разговаривал по телефону, верно?

— Абсолютно.

— Проходите.

Табеев-старший потеснился, впуская гостя в квартиру.

— Если хотите, можете не разуваться, — сказал он. Грязнов взглянул на тканый ковер, устилающий пол,

и сказал:

— Да нет, я, пожалуй, все-таки разуюсь.

Оставшись в носках, Грязнов прошел в комнату. В комнате, на диване перед телевизором, сидела женщина. Поздоровавшись с Грязновым, она поднялась с дивана и ушла в соседнюю комнату.

— Моя жена, — объяснил Табеев-старший.

— Мама Сулеймана? — спросил Грязнов.

Табеев покачал головой:

— Нет. Это вторая жена. Мама Сулеймана умерла пять лет назад. — Он сделал грустное лицо и что-то тихо прошептал на незнакомом языке.

«Что-то типа — царствие ей небесное», — понял Грязнов.

Они сели за небольшим круглым столиком. Хозяин взял чайник и вопросительно посмотрел на Грязнова. Тот отрицательно покачал головой. Хозяин вздохнул и с явным сожалением поставил чайник на место.

— Хорошая квартира, — одобрительно сказал Грязнов, окинув взглядом комнату. — Я слышал, что вы купили ее недавно?

— Недавно. Пришлось продать квартиру в Казани. Плюс сын кое-что подкинул.

— А почему уехали?

Старик нахмурил лохматые брови, отчего его грустное, морщинистое лицо стало похоже на лицо старого волшебника, который проиграл схватку со злом.

— Сулейман, когда приехал из Германии, был совсем плохой, — негромко сказал старик. — Он сильно переживал из-за того, что его уволили из команды. Операция на голени прошла с осложнением. После второй операции ему запретили заниматься футболом. — Старик задумчиво пожевал запавшими губами. — Раньше он спиртного и в рот не брал, а тут… Стал постоянно пропадать в кабаках с этими бандитами…

— С какими бандитами? — насторожился Грязнов.

— Да со своими друзьями. Были у него друзья по школе. Сначала-то работали на заводе, как нормальные люди, а потом сладкой жизни захотелось — надели спортивные костюмы и стали бизнесменами. — Старик тяжело вздохнул. — Только знаю я их бизнес. Обложили данью торговцев на рынке — вот и весь бизнес.

— А Сулейман? Он тоже занимался с ними «бизнесом»?

— Какой там, — махнул рукой Табеев-старший. — Деньги у него еще с Германии остались. Успел, слава аллаху, заработать. А вот собутыльников он с собой из Германии не привез, поэтому пил с этими.

Табеев вздохнул, на этот раз тяжелее прежнего, и о чем-то глубоко задумался. Грязнов посидел с полминуты, глядя на старика, затем деликатно покашлял в кулак.

— Сулейман Фархатович, вы сказали, что ваш сын связался с рэкетирами. Так что случилось потом?

— А потом он напился и пошел с ними «на дело». А там милицейская облава. Подонки эти убежали, а Сулеймана моего сцапали. Так ведь всегда бывает, да? Виноватые убегают, а невиновных сажают в клетку. Как зверя. — Табеев хрипло вздохнул. — Ладно. Пришел я к нему, значит. «Как же так, — говорю, — Сулейман?» А он мне: «Ничего, отец. Раз я здесь, значит, Аллаху так угодно». Рассердился я. Говорю: «Чушь ты несешь, Сулейман. Разве может быть угодно Аллаху, чтобы ты сидел в клетке? Люди должны ходить под небом и дышать чистым воздухом». А он мне: «Значит, надо было, чтобы я сел в клетку за разбой и вымогательство. Не ровен час — посадили бы за убийство. Вот и получается, что Аллах меня сюда от самого себя спрятал». «Э, — говорю, — какой глупый ты, Сулейман, хоть и мой сын. Разве может человек убежать сам от себя?» А он вздохнул и говорит: «Не знаю. Но попытаться стоит».

Старик протер пальцем воспаленные глаза и снова впал в задумчивость.

— Ясно. Значит, впаяли вашему сыну разбой и вымогательство, — вновь напомнил о себе Грязнов. — И что было потом? Почему он не в тюрьме?

— Потому что не все деньги пропил, — коротко ответил Табеев-старший. — Об остальном догадывайтесь сами.

— Ясно, — вновь сказал Грязнов. — Но почему вы уехали из Казани?

— Это было условие, — ответил старик. — Сулеймана выпускают из тюрьмы, а мы уезжаем из родного города. Сулеймана выпустили, и мы уехали. Вот и все.

— Сулейман Фархатович, честно говоря, меня больше интересует жизнь вашего сына в Германии. Я знаю, что он связался с нехорошими людьми, с террористами. Это так?

— Так, — ответил Табеев-старший и поморщился. — Грязные собаки они, а не люди. Пудрят людям мозги, заставляют их брать в руки оружие. А зачем оружие? Куда оружие? Что мы, на войне? — Старик покачал головой и ответил сам себе: — Нет, не на войне. Надо мирно жить, славить Аллаха и растить детей. Если в дом твой вошли с оружием, тогда да, тогда мужчина должен воевать. А раз не вошли^:— кому нужна война?

— Полностью с вами согласен, — кивнул Грязнов. — Но, будучи в Германии, Сулейман так не думал, правда? Когда же он успел переменить свои взгляды?

— А он и не переменил, — просто ответил Табеев-старший. — Я их ему переменил. Долго я с ним разговаривал, не один день. Про предков наших рассказывал, которые хлеб выращивали и скот пасли. Про то, как отец мой, дед его, на большой войне погиб, чтобы мы чистым воздухом дышали. Про детей, которых надо растить, но сперва родить. Он же в этой Германии не в себе был. От тоски и к плохим людям пошел, чтобы одиночества своего не чувствовать. — Старик горько усмехнулся. — Опять же молодой был, глупый. Думал, так и надо жить.

— И что, удалось вам его переубедить или нет?

— Как — не удалось? Удалось! Сейчас он бывших своих друзей, собак этих, на дух не переносит. Они ему письма из Германии присылали. А в письмах писали: скучаем, мол, по тебе, Сулейман. Ты, писали, отныне с нами, а наше дело правое.

В глазах Грязнова блеснуло любопытство.

— И что Сулейман?

Старик улыбнулся, обнажив длинные, желтые зубы, и покачал головой:

— Ни разу им не ответил. «Не хочу, — говорит, — отец, я к этим шакалам возвращаться. Пускай они без меня воду мутят, а я просто жить хочу и воздухом чистым дышать, как ты меня учил». Вот и живет теперь, — заключил Табеев-старший и на этот раз не только улыбнулся, но и одобрительно покачал головой.

— Сулейман Фархатович, не могли бы вы рассказать мне о друзьях вашего сына подробнее? Я имею в виду друзей, которые остались в Германии, а не в Казани.

— Да что о них рассказывать… Знаю только, что встречались они. Рассказывали Сулейману про ваххабизм и звали его к себе — веру нашу переделывать.

— А чем они занимались помимо встреч?

Табеев покачал головой:

— Этого я не знаю. Сулейман говорит, дела плохие задумывали. В магазине хотели беспорядок учинить.

— В каком магазине?

— В большом. А больше ничего не знаю.

— Значит, в большом… — задумчиво повторил Грязнов и, почесав пальцем подбородок, предположил: — Вероятно, в каком-нибудь немецком супермаркете. Сулейман Фархатович, а что значит «беспорядок»?

— Не знаю, уважаемый. Я так думаю, что бомбу хотели взорвать или еще что-нибудь. Я Сулеймана про это спрашивал, так он не говорил. А сейчас и подавно не скажет. Противно, говорит, вспоминать про все это. А я лишний раз и не напоминаю.

Старик внимательно посмотрел на Грязнова и сощурился:

— А зачем вам это? Ведь мой Сулейман ни в чем таком не замешан. Да и мулла мне сказал, что вы против моего сына ничего не имеете. Зачем же тогда интересуетесь?

— Да дело у меня к нему одно есть, — ответил Грязнов.

— Дело? Какое дело?

— Государственной важности. Хочу, чтобы сын ваш помог нам террористов поймать. Он ведь с ними не ругался, а значит, остается для них своим. Они ему доверяют, а это нам на руку.

— Ага. — Старик задумался. — Значит, хотите на моего Сулеймана большую рыбу поймать. Вроде как на живца. Дело ловкое, да только про живца во время рыбалки никто не думает. Только о рыбе.

— Не волнуйтесь, Сулейман Фархатович, о вашем сыне мы думать будем. Это я вам лично обещаю. И потом… — Грязнов пожал плечами. — Возможно, его помощь нам и не потребуется. Сперва мне нужно посмотреть на него, прикинуть, годится ли он для такой работы или нет.

Старик молчал. Лишь сверлил Грязнова своими черными глазами, в которых явно читались недовольство и настороженность.

— Не знаю, не знаю… — сказал он наконец. — Не затем я сына растил, чтобы ради вашего «дела» на смерть его отправлять. Будь оно хоть трижды государственным.

— Никто не говорит о смерти, — мягко возразил старику Грязнов. — Вот вы только что говорили, что человек должен жить в мире, дышать чистым воздухом и растить детей. А если в твой дом пришли враги, то нужно бороться. Так вот, враги уже пришли. Они взрывают дома, убивают ваших братьев и сестер. На их совести тысячи ни в чем не повинных людей. И если этих подонков не остановить — жертв будет еще больше. Все, что мы хотим, это не допустить новой крови. А для этого нужно поймать мерзавцев и посадить в клетку, как диких зверей. И если вы мне не поможете — ваша совесть не будет чиста.

— Но я не убиваю людей, — возразил Табеев-старший.

— Но их убивают с вашего молчаливого согласия, — сказал Грязнов. — А разве это не одно и то же?

Табеев-старший задумчиво покивал:

— Да-да… Я все понимаю, Вячеслав…

— Иванович.

— Вячеслав Иванович, — кивнул старик. — Но поймите и вы меня. Вы ведь из московской милиции?

— Да.

— Ну вот. Я смотрю телевизор и вижу, как работает наша московская милиция. Оборотни, взяточники, да и просто негодяи. — Заметив, как изменилось лицо Грязнова при слове «негодяи», Табеев остановил его жестом. — Погодите возмущаться, вот я вам сейчас расскажу один случай. Как-то раз… года, наверное, полтора назад… вышел я из метро поздно вечером. А рядом с метро стояли подростки, совсем еще мальчишки, лет по четырнадцать-пятнадцать. Увидели меня и закричали: «Смотрите, черномазый!» Я повернулся и пошел к автобусной остановке, но не тут-то было. Они меня догнали — благо ноги молодые, здоровые. Сбили с меня шапку, схватили за ворот пальто и повалили в снег. И стали пинать. А неподалеку стояли два милиционера… Вы думаете, они бросились мне на помощь? Нет, уважаемый. Они просто отвернулись и сделали вид, что ничего не происходит. Мальчишки подняли меня со снега и бросили на прилавок ларька, где торговали цветами. И только тут продавщицы подняли вой. Но не потому, что пожалели меня, а потому что пожалели цветы, на которые я упал. Мальчишки засмеялись и убежали. И знаете, что было потом?

— Что?

— Не успел я вытереть кровь с лица, как милиционеры подошли ко мне. Подошли и потребовали паспорт. На беду, паспорта у меня с собой не было — забыл дома. Тогда один из них сказал: «Ну что, черномазый, получил по мозгам? Не хрена было по Москве шастать. Езжай в свой Чучмекистан, пока тебе совсем башку не оторвали».

— И что, вас забрали в отделение за то, что у вас с собой не было паспорта?

— Почему — забрали? Не забрали. Один достал мой бумажник, вынул из него все, что было, и говорит: «А это штраф. В следующий раз попадешься — почки отобьем, понял?» Вот и вся история, Вячеслав Иванович. А вы говорите — милиция. Бросите моего Сулеймана в пасть шайтану, получите то, что вам надо, а мальчика моего доставать не будете. Зачем он вам будет нужен? «Черномазым» больше, «черномазым» меньше.

— Неправильные вещи вы говорите, старый человек. Подонки есть везде, и среди ментов они тоже есть. Менты ведь не инопланетяне и не ангелы небесные, они люди. Но не нужно судить по двоим подонкам обо всей милиции. Ведь вы же не судите обо всех людях по Гитлеру или Чикатило? Короче, так. С Сулейманом я свяжусь в любом случае. Слишком много человеческих жизней поставлено на карту. Судя по всему, он вас очень уважает, и ваше слово может быть для него решающим. Будет обидно, если вы скажете ему. «нет». Но я все равно постараюсь его переубедить. Потому что это не только моя работа, но и мой долг. Долг гражданина и человека:

Грязнов встал с дивана.

— А за разговор спасибо. Адрес Сулеймана мы уже знаем. Завтра я вылетаю в Набережные Челны.

Старик проводил Грязнова до прихожей. А когда тот обулся и взялся за дверную ручку, чтобы покинуть квартиру, неожиданно сказал:

— Подождите, Вячеслав Иванович. Если… если Сулейман спросит, я скажу ему «да».

— Что ж, спасибо, — сказал Грязнов и крепко пожал старику руку.

2

Владимир Поремский разглядывал стоящего перед ним человека с удивлением и подозрением. Тот был одет в ярко-оранжевую футболку и белоснежные шорты, а на шее у него болталась цепочка из деревянных звеньев вроде той, что носил когда-то Джим Моррисон.

— Вы Виктор Солонин? — недоверчиво спросил Поремский.

Человек в белых шортах кивнул и улыбнулся:

— А что, Не похож? Турецкий не так меня описывал?

— Да нет. Просто старший опер МВД — ив шортах… — Поремский пожал плечами. — Вид у вас уж больно курортный.

Солонин засмеялся:

— Что делать, жара. Давайте-ка присядем.

Они сели на скамейку. Старший опер МВД по особо важным делам Солонин закинул ногу на ногу и поболтал белой кроссовкой.

— Я уже в курсе дела, — сказал он. — И задание получил. Завтра выезжаю в Чечню наводить справки по поводу вашей Фатимы Сатуевой.

— Главное — не Сатуева, — сказал Поремский. — Главное — узнать побольше о лагере, где готовят смертников. Мы не можем рисковать, сведения должны быть точными.

Солонин кивнул:

— Разумеется. Вы уже встречались с этим мальчишкой? Как бишь его…

— Сулейман Табеев, — сказал Поремский.

— Именно.

— Нет. Грязнов вылетел в Набережные Челны. Сегодня вечером они должны встретиться. Не знаю, правда, удастся ли ему убедить парня сотрудничать.

— Будем надеяться, что да. У Вячеслава Ивановича богатый опыт, он умеет разговаривать с такими субъектами. Тем более что парень-то, судя по досье, неконченый. Просто заблудился в жизни. С кем не бывает. — Солонин посмотрел на Поремского и прищурился: — А вам, я вижу, в новинку такие дела?

— Если честно, то да, — признался Поремский. — Раньше я читал о террористах только в газетах. Ну и еще в оперативных сводках.

Солонин понимающе покачал головой.

— Ничего, — сказал он с утешающей улыбкой. — Всегда бывает первый раз. Можете мне поверить, Владимир Дмитриевич, будет и второй и третий… Эту болезнь так просто не вылечишь

— Не слишком-то» оптимистичный прогноз.

— Зато правдивый.

Поремский расстегнул портфель и достал из него папку:

— Я принес вам материалы дела Сатуевой и двух других смертниц. — Он протянул папку Солонину. — Взрывы были совершены в правлениях и офисах крупнейших предприятий. В первом случае посредником между заказчиком взрыва и полевым командиром Султаном Бариевым выступала фирма «Заря». В этой папке все материалы. Показания арестованных, расшифровки их телефонных разговоров и так далее.

Солонин раскрыл папку, перевернул несколько страниц и пробежал взглядом по печатному тексту.

— Грязнов рассказал мне обо всем, но, конечно, эти материалы принесут мне неоценимую помощь, — без тени юмора сказал Солонин. — Я завезу вам папку завтра, перед отлетом.

— Хорошо, — кивнул Поремский.

Солонин спрятал папку в спортивную сумку, висевшую у него на плече, повернулся к Поремскому и с улыбкой протянул руку:

— Мне пора. Приятно было с вами познакомиться, Владимир Дмитриевич. Будете звонить Турецкому — передавайте привет.

— Обязательно, — заверил опера Поремский. И уточнил: — Вы с ним друзья?

— Больше чем друзья. В каком-то смысле Александр Борисович мой учитель. Ну-с, мне пора. Удачи!

Солонин встал со скамейки, подмигнул Поремскому, повернулся и пошел в сторону метро.

3

Сидя в самолете, гудящем и ворчащем подобно какому-нибудь морскому чудовищу, Вячеслав Иванович Грязнов смотрел в иллюминатор на белоснежные сугробы облаков и думал. Черная кожаная папка с ксерокопиями материалов, которые он собирался показать молодому Сулейману, лежала у него на коленях. Станет ли Сулейман смотреть эти листки? Захочет ли он помочь? И какое, вообще, право имеет Грязнов уговаривать его?

Вячеслав Иванович давно уже не задумывался об «этических вопросах бытия». И не потому, что ему на них было плевать. Да и не потому, что ему надоело о них думать. Просто он считал этические вопросы вне своей компетенции. «Если хочешь узнать, что такое добро, а что такое зло, иди к священнику. А мы должны просто работать», — любил он когда-то говаривать, обращаясь к своим молодым сотрудникам. Но со временем эта реплика стала казаться Грязнову слишком пафосной и наивной. Мы живем в таком странном и сложном мире, что подчас работнику угро приходится брать на себя и функции священника. Хорошего в этом было мало.

Грязнов вспомнил строки одного поэта, с которым он в ранней молодости был знаком и которого впоследствии выперли за рубеж, поскольку он не вписывался в реалии советского общества и, по определению боссов из КГБ, «разлагал это общество изнутри». Строки были такие:

Самое забавное, что писал это интеллигент — по определению человек ума, а не действия, который и призван «взвешивать зло в коромысле», вместо того чтобы вступать с ним в схватку. Интеллигент ясно выразил свою позицию. А он, Вячеслав Иванович Грязнов, сыщик с многолетним стажем, свою высказать никак не мог.

Проблема в том, что Грязнов не доверял своим мыслям по этому вопросу, поскольку за долгие годы работы в уголовном розыcке понял, что грань между добром и злом бывает чудовищно размыта. Он не доверял людям, которые при каждом удобном случае высказывают свое этическое кредо. Ибо люди, которые выставляют наружу то, что должно лежать в самых тайных глубинах души, как правило, болваны, лицемеры или лжецы.

В душе самого Грязнова разговор с Табеевым-старшим отложился горьким осадком. Он вспомнил свои слова о необходимости бороться со злом и с грустной иронией подумал: «Надо же, не сыщик, а прямо Бэтмен какой-то».

С такими вот невеселыми мыслями Грязнов и задремал.

Проснулся он лишь перед самой посадкой.

Они сидели в залитом солнцем скверике и смотрели на резвящихся детей. Дети были одеты в яркие, разноцветные курточки. Мамы сидели неподалеку на выкрашенных синей краской скамейках и тихонько переговаривались друг с другом, не забывая зорко следить за своими малышами.

— Им есть что обсудить, — с улыбкой заметил Сулейман, кивнул в сторону мамаш. — Общие проблемы связывают прочнее любой веревки. Я бы тоже не отказался погулять в парке со своими сыном, вот только сына у меня пока нет.

— Значит, хочется? — весело прищурился Грязнов.

Сулейман кивнул:

— Давно.

— В чем же дело? — удивился Грязнов. — Роди!

Сулейман усмехнулся:

— Легко сказать — роди. Сначала нужно найти женщину, которая сможет быть матерью моего ребенка.

Грязнов покосился на парня и улыбнулся:

— У тебя что, очень жесткие требования на этот счет?

— Ну… — Табеев-младший пожал широкими плечами. — Требования не требования, но нормальную женщину сейчас найти нелегко. Так же, впрочем, как и нормального мужчину. Девчонки курят, ширяются по подъездам, загорают на пляжах голышом, показывая свои прелести всем желающим. А стриптиз-бары, а публичные дома? Разве это хорошо?

— А ты, я смотрю, пуританин.

— Не пуританин, — вновь покачал головой Сулейман. — Просто я считаю, что женщина должна быть женщиной. А на шалав, прыгающих на коленки к каждому, кто хорошо заплатит, я уже насмотрелся. Как говорится, «спасибо — не надо».

Две мамаши поднялись со скамейки и, кликнув своих малышей, медленно побрели по аллее. Детишки бросили своих компаньонов по играм и понеслись за мамами, шлепая по асфальту подошвами кроссовок. Трязнов посмотрел им вслед.

— Значит, говоришь, им есть что обсудить, — задумчиво сказал он. Повернулся к Табееву и добавил: — Нам с тобой тоже есть что обсудить, Сулейман. И проблема у нас с тобой одна на двоих. И пожалуй что пришло время поговорить об этом серьезно, без намеков и ссылок на Эзопа.

— Пожалуйста, — просто ответил Табеев. — Я же сказал, что мне нечего скрывать. Спрашивайте, и я отвечу.

Грязнов потер ладонью рыжеватую щетину на подбородке. «Черт, забыл побриться. Старею, наверное», — с неудовольствием подумал он, а вслух сказал:

— Тэк-с, погоди, соображу, с чего начать…

— Можете начинать с чего угодно. Мне все равно.

— Тогда расскажи о своих немецких знакомых. Тех, с которыми ты проводил свободное время за беседами на тему ислама.

Рассказ Сулеймана был долгим и подробным. Грязнов слушал его, не перебивая, и, лишь когда тот закончил, сказал:

— Так, значит, ни в одной из их «операций» ты не участвовал. А в подготовке?

— В подготовке тоже. Они мне не доверяли полностью, я ведь был для них новичком. А значит, в какой-то мере чужаком. К тому же я не проявлял излишнего энтузиазма, как это делали другие новички. Я просто сидел и слушал их проповеди. А потом они извинялись и говорили: «Сулейман, у нас конфиденциальный разговор, иди пока покури». Это означало, что проповедь окончена, пора переходить к конкретным действиям.

— А ты никогда не проявлял желания поучаствовать в этих действиях?

— Я же говорю — нет. Честно говоря, мне не было особо интересно то, что они говорили. Просто… Понимаете, они так уверены в своих идеях и так яростно их проповедуют, что… Черт, не знаю даже, как объяснить. В общем, это очень заразительно, как на концерте какого-нибудь рок-идола. Пока они говорят, все это кажется таким важным и актуальным. А потом выйдешь на улицу, посмотришь по сторонам, и думаешь — какого хрена? Все ведь вроде в порядке. Жратва и выпивка в магазинах есть. Церкви, мечети и синагоги работают. Хочешь высказать свое мнение — иди на митинг. Книжки на развалах продают; хочешь, покупай Томаса Манна, хочешь — Толстого, а хочешь — Шри Ауробиндо. Как говорится, каждому по способностям и потребностям.

— А ты читал Манна? — с любопытством спросил Грязнов.

— Читал. И Генриха и Томаса. — Сулейман усмехнулся. — Вы что думаете, раз спортсмен, значит, с дыркой в голове? Совсем нет. Читать я любил всегда. Вот только читаю как гоголевский Петрушка: почти ничего не запоминаю, но сам процесс меня сильно увлекает. Глупо, наверно, да?

— Почему? Нет. У меня та же беда, — сказал Грязнов и улыбнулся. — Запоминаю только уголовные дела и фамилии рецидивистов. Это издержки нашей профессии и нашей жизни. Послушай, Сулейман, а ты помнишь фамилии всех ребят, с которыми беседовал… э-э… об очищении ислама?

— Всех. А что? Вам нужен полный список?

— Да хотелось бы. Возможно, через этих ребятишек удастся выйти на рыбу.

— Крупную рыбу… — эхом отозвался Сулейман. Он сдвинул черные брови на переносице. — Видел я там одну рыбу. Из тех, за которыми охотятся все службы мира и никак не могут поймать.

— Это кто ж такой?

— Зовут Осама. Или — Усама, как хотите. Фамилию знаете сами. Рифат в шутку называл его «большим Беном».

Грязнов открыл рот.

— То есть… Погоди… Ты, что же, видел его собственными глазами?

— Да ват как вас сейчас.

— Черт, дружище, что же ты раньше-то молчал? Это ведь… — Грязнов не нашелся что сказать, лишь повертел в воздухе растопыренной ладонью.

— А что толку? — пожал плечами Сулейман. — Он ведь все равно улетел. Ищи-свищи его теперь. Марат сказал, что он не задерживается в одном месте больше суток.

— И о чем же он говорил?

— Да все о том же. О врагах ислама, о том, как с ними нужно бороться. Подробности его борьбы вы знаете и без меня. Достаточно посмотреть новости по телевизору. По большому счету, все это такая муть… — Сулейман запрокинул худощавое лицо и посмотрел на проплывающие по небу облака. — Вот что действительно имеет значение, — негромко сказал он. — Это небо, эти деревья. Детишки, играющие на лужайке. — Он вновь посмотрел на Грязнова. — Звучит сентиментально? правда, гражданин начальник? Но после того как меня поперли из футбола, да еще после тюрьмы, я на многое научился смотреть иначе.

— Благодари судьбу, что так легко отвертелся, — со скрытым недовольством заметил Грязнов. — Попался бы ты мне тогда, отмотал бы свой срок на полную катушку. Человек должен отвечать за свои поступки.

— Разумеется, — кивнул Сулейман. — Между прочим, я был готов ответить.

— Ладно, — поморщился Грязнов. — Замнем для ясности. И хватит лирики, пока мы не стали говорить стихами. Давай ближе к делу. Я тебе уже говорил, что мы хотим с твоей помощью накрыть лагерь подготовки террористов-смертников.

— Говорили, гражданин начальник. Вы хотите сделать из меня Володю Шарапова. — Сулейман изобразил на лице звериный оскал и процитировал: — «Сдается мне, что никакой ты не шофер, Володя, а стукачок из МУРа. Но ты не бойся, мы тебя небольно зарежем, чик и все». А потом, гражданин начальник, вы скажете: «А теперь Горбатый!» И получите грамоту от руководства за успешное проведение операции. Я правильно все описал?

— Хорошо цитируешь, — похвалил Грязнов. — Похоже.

— Ага, — кивнул Сулейман. — Под ножом абрека я еще лучше запою. «Оскара» можно будет давать.

Грязнов помолчал. Он был расстроен поведением парня, но не хотел подавать вида.

— Значит, ты отказываешься? — как можно более холодно спросил Грязнов.

— Отказываюсь? — Сулейман усмехнулся и покачал головой. — Нет. Я как раз согласен. Кто-то ведь должен покончить с этой мразью. И потом… здесь меня все равно ничего не держит.

— А как же работа, друзья? — спросил Грязнов.

Сулейман небрежно махнул рукой:

— Работа мне не нравится, а друзей у меня здесь нет.

Усмешка Сулеймана стала невеселой. Все, что он сказал Грязнову про свою жизнь, было абсолютной правдой. Тренировать детей ему не нравилось. Паршивая работа. Вернее сказать, ему не нравилась не сама работа, а то, что он, Сулейман Табеев, не очень-то ей соответствовал. Тренер ведь в большой степени педагог, а разве мог Сулейман учить детей правильно жить, когда и в своей-то жизни толком не разобрался? Он завидовал своим коллегам-тренерам, тому, с какой легкостью они забивают детям головы разной чепухой. Они выдают жизненные правила пачками на-гора, не понимая, что никаких правил нет.

Друзей Сулейман тоже не приобрел. После казанской истории с арестом он стал сторониться людей и, боясь новых разочарований, предпочитал не входить с ними в близкий контакт. Сегодняшний друг мог оказаться завтра злейшим врагом. А если даже не окажется, все равно ему на тебя наплевать. У него в жизни хватает. и своего дерьма. А раз так, значит, не стоит грузить ближнего своими проблемами.

Ну а что касается женщин… Тут тоже все не так радужно, как хотелось бы. Нынешние женщины — это всего лишь товар, который можно заполучить в свое временное или постоянное пользование, заплатив нужную цену (чаще всего не слишком большую).

— Все мои друзья остались в Дюссельдорфе и Казани, — сказал Сулейман. — И возвращаться к ним у меня нет никакого желания. — Он глянул на Грязнова и добавил: — Хотя вернуться, судя по всему, придется. Вы не сказали, куда я должен буду отправиться.

— Не сказал, — согласился Грязнов. — Потому что не знаю. Нам не удалось установить точное месторасположение лагеря. НадЬюсь, что твои немецкие друзья, сами того не подозревая, — помогут нам выйти на него. Мы в свою очередь тоже ведем оперативную работу…

— Ясное дело, ведете, — кивнул Сулейман. — Только как же я с ними встречусь? Я здесь, а они вон где.

— Встречу мы тебе организуем.

— И что я им скажу?

— Что хочешь бороться с кяфирами. Что пожил дома, посмотрел на то, чем они здесь занимаются. Расскажешь им про разврат, который царит в наших городах. Про женщин, которые не годятся в матери. В общем, расскажи им то же самое, о чем рассказывал мне, только сгусти немного краски. Подбавь черного цвета. Жаль, что ты не сфотографировался вместе с «большим Беном». Сгодилось бы для легенды.

Не сфотографировался? Сулейман вдруг вспомнил парня с видеокамерой, который крутился в гостиной в момент, когда в ней был «большой Бен». Кажется, он снимал не переставая. Наверняка Сулейман тоже раз или два попал в объектив камеры.

— Постойте-ка… — Сулейман наморщил высокий, чистый лоб. — Помню, в комнате был один парень… с видеокамерой. Он все снимал. Марат даже предлагал мне потом посмотреть кассету, но я тогда был не в настроении.

— Ты на ней есть?

— Должен быть. Мы даже обменялись с «большим Беном» парой реплик.

— Прекрасно! — сказал Грязнов. — Осталось только найти Марата. Сегодня же свяжусь с немецкими коллегами.

«То есть — с Турецким, — добавил про себя Грязнов. — На сегодняшний пень он самый главный мой немецкий коллега».

Глава четвертая ПОДГОТОВКА ОПЕРАЦИИ

1

Сотрудник МВД Виктор Солонин нервно прохаживался вдоль черного металлического забора с вырванными и отогнутыми кое-где прутьями. Несмотря на начало осени, солнце жарило немилосердно. Солонин был одет в черную ветровку, камуфляжные штаны и кроссовки. Его голову украшала черная бейсболка.

Он достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Затем сунул платок обратно в карман, а вместо него достал пачку сигарет. Едва он закурил, как к нему подошли двое мужчин в черных кожаных куртках. Мужчины были чернявые и небритые, с виду — типичные бандюганы.

— Привет, — сказал один из них.

— Привет-привет, — ответил ему Солонин. — Давно вас жду. — Солонин поочередно пожал им руки и сказал: — Давайте зайдем куда-нибудь в тень. Нечего тут отсвечивать.

Они отошли от забора и,"завидев неподалеку маскировочную сетку, наброшенную на железную, ржавую арматуру, оставшуюся от какого-то киоска, прошли туда.

За маскировочной сеткой располагалось летнее кафе, состоящее из трех грязных пластиковых столов, тента, прилавка с едой, дымящегося мангала и пожилого смуглого чеченца, хозяина кафе, который кивком поприветствовал гостей.

Мужчины сели за грязный пластиковый стол.

— Н-да, не «Арагви», — сказал Солонин.

Один из его компаньонов, тот, что помоложе, усмехнулся:

— Это тебе не Москва, командир. Это Чечня. Скажи спасибо, что хоть это есть. Еще совсем недавно здесь не только покушать, постоять на открытом месте нельзя было. Вон посмотри… — Он кивнул в сторону полуразрушенной пятиэтажки неподалеку. — Видишь, какие дыры? Ваши сделали. Знаешь, где теперь моя семья живет? В вагончике. Вернулись бы в квартиру, но там вместо стены — окно от пола до потолка. — Чернявый откинулся на спинку стула и рассмеялся. — Понимаешь, командир, о чем говорю?

К столику подошел хозяин кафе, поглядел на мужчин и спросил что-то по-чеченски резким и картавым голосом.

— Давай нам три шашлыка и чего-нибудь выпить, — ответил ему тот, что помоложе. — Пиво есть у тебя?

— Есть, — кивнул старик.

— Вот его и неси. Холодное хоть?

— Какой? — удивился старик. — Холодильник сломался. Починю — будет холодное, а пока — нет.

— Ладно, неси какое есть.

— Ну что? — спросил Солонин, когда старик отошел.

— Узнали, — ответил второй чернявый. Он был старше, чем первый, молчалив и сосредоточен. — Фатима Сатуева проживала в станице Асиновская Сунженского района. Родителейее убили несколько лет назад, брата застрелили в горах, поэтому она жила с тетей. Восемь месяцев назад исчезла из дома. Куда уехала, никто не знал. Раньше она жила в Ачхой-Мартане, в селе Бамут. Их догй в Бамуте разбомбили, и она переехала к тетке. Тетка рассказывает, что к ней пару раз приезжал какой-то мужик, чеченец. Говорил, что друг ее брата.

— Кто такой? Как звали?

— Звали Аслан. Больше тетка ничего не знает. Скорей всего, он Фатиму и увез. Ты, командир, наверно, слышал, что Басаев объявил операцию «Бумеранг»? Теперь они вербуют девочек со всей Чечни. Делают из них шахидок и посылают на «акции возмездия». Так они это называют.

— Это все?

— Про Фатиму все, командир. А про остальное… — Чеченец повернулся к своему более молодому коллеге: — Ибрагим, дай карту.

Молодой сунул руку за пазуху куртки и извлек оттуда сложенный несколько раз лист бумаги. Протянул его Солонину:

— Вот, командир, держи!

Солонин взял карту, развернул и положил на стол.

— Адыгея, — сказал он и нахмурился. Затем показал пальцем на обведенные черным фломастером участки: — Это что?

— Предполагаемые места, где может быть расположен лагерь, — ответил Ибрагим. — Более точную информацию добыть не удалось. Внизу — боевые единицы и вооружение. Все примерно. Написано карандашом, смотри не сотри случайно. Кстати, командир, половину того, что ты нам дал, пришлось раздать на взятки. Так что с тебя еще причитается.

— Раз причитается — получишь, — холодно и спокойно ответил Солонин.

— Верю тебе, — кивнул Ибрагим. — Раз ты говоришь, значит, так и будет. Только побыстрее. Мне нужно дом для семьи купить, а то скоро зима — сам понимаешь.

Солонин сложил карту и спрятал в карман. Затем поднялся со стула.

— Э, командир, а покушать? — весело спросил Ибрагим.

— Покушаете без меня. У меня еще много дел.

Он молча пожал им руки, развернулся и скрылся за пологом тента.

2

Грязнов сидел у себя в кабинете и пил черный кофе. Голова после самолета трещала неимоверно. Поспать ночью не удалось. Сначала сидел в ресторане со старым другом, которого по случаю вызвонил в Набережных Челнах. Потом — рано утром — самолет. В самолете Грязнов спал плохо, его раздражал гул. К тому же кресло попалось на редкость неудобное — аккурат посередке между двоими бизнесменами. Один из них весь полет шуршал какими-то бумажками, второй — тюкал по клавишам портативного компьютера.

Допив кофе, Грязнов наконец настолько взбодрился, что почувствовал силы позвонить Турецкому в Германию. Вячеслав Иванович пододвинул к себе телефон и набрал номер Турецкого. Некоторое время молча ждал. Затем, услышав в трубке голос друга («Слушаю!»), широко улыбнулся:

— Алло, Александр Борисович?

— Да, Слава, это я.

— Ну здравствуй, дорогой заморский друг. Слушай, может, перезвонишь мне в кабинет? Все-таки международный разговор — дорогое удовольствие.

— Здрасте! А ты думаешь, я тебе на халяву звоню? Нет, душа моя, тут тоже за все нужно платить. Так что давай колись, зачем звонишь?

Грязнов вздохнул:

— Ох, и скупердяй же ты, Турецкий. Ладно, Аллах тебе судья. В общем, так. Я, как ты уже, наверно, догадался, в Москве. Табеева привез сюда же, он сейчас у своего отца. Скоро сюда подъедет и Витя Солонин. Он кое-что разузнал про лагерь подготовки смертников. Лагерь находится в Адыгее, где точно — неизвестно. На карте отмечены только предполагаемые места дислокации. Зато есть статистика по количеству боевиков, вооружению и так далее. Правда, тоже весьма приблизительная. Нужно проверять и перепроверять.

— Хорошо поработали, ничего не скажешь, — едко заметил Турецкий. — Все у вас «приблизительно» и «предположительно».

— Ничего, со временем исправимся. Ну а как у тебя? Удалось выйти на немецких друзей Сулеймана?

— Да, Слава, удалось. Вышли и на Марата Исхакова, и на братьев Гильмановых. Они у нас под колпаком. Я привлек для работы ребят из «Пятого уровня».

— Этих суперменов?

— Угу. Кстати, передай от них привет Витьке Солонину. Марио и Джек сильно по нему скучают. А Кэт шлет кучу поцелуев.

— Это та заводная негритянка из нью-йоркской полиции?

— Она самая. Правда, она тут на днях узнала, что русские мужчины любят мулаток, и заявила, что больше она не негритянка, а мулатка.

— Это как же?

— Очень просто. Кэт прошла спецкурс по искусству грима. И обещает со дня на день превратиться в розовощекую блондинку.

— Весело живете, — резюмировал Грязнов.

— А то! Ребята из «Пятого уровня» ведут друзей Сулеймана с утра до ночи. Сейчас пробиваем связи этих борцов за чистоту ислама. Судя по всему, организация у них небольшая, но вполне боеспособная. Действуют по всей Европе. Вчера вечером, например, Исхаков встречался с одним англичанином. Имя уже установили — это некий Махмуд Абдул-Карим.

— Не знал, что у англичан такие красивые имена, — иронично заметил Грязнов.

— Он иммигрант во втором поколении. Наши английские коллеги установят за ним слежку, мы уже с ними связались. Адрес и телефон Марата Исхакова остались прежними. Передай Сулейману — пора выходить с ним на связь. Легенду о нравственном перерождении Сулеймана уже придумали?

— А чего ее придумывать? Все как обычно. Смерть кяфирам, да здравствует ислам!

— Ну тогда действуйте. Как там Поремский с его «неуловимыми мстителями», еще воюют?

— Ага. Объявили крестовый поход террористам. Молодняк сидит в ГИЦе, ворошит старые дела о терактах в поисках зацепок. Как только подъедет Солонин, встречаемся у Поремского в кабинете — в полном составе. Табеев-младший тоже будет. Пора включать его в игру.

— Ясно. Будет что важное — позвони. Ни пуха ни пера!

— К черту.

3

Когда Грязнов ввел в кабинет Табеева-младшего, все были уже в сборе.

— Познакомьтесь, это Сулейман Сулейманович Табеев, — представил Грязнов своего спутника.

Тот пожал мужчинам руки, а Алене вежливо поклонился.

Алена ослепительно улыбнулась в ответ. Ее глаза заблестели, на щеках появился легкий румянец. Сулейман был высок ростом, широкоплеч и черноволос, в довершение мужских достоинств у него было красивое, худощавое и загорелое лицо, карие глаза и темные, мужественно очерченные губы.

После того как вновь прибывших усадили за стол и налили им по чашке кофе, Грязнов представил Табееву всех присутствующих.

— Рад познакомиться, — сказал Сулейман.

Заседание началось. Алена Никитина зачитала список всех терактов, которые произошли в России за последний год. Обратила внимание на схожие детали. Затем Поремский вкратце напомнил присутствующим о деле московской фирмы «Заря», которая выступала посредником и организатором заказных убийств, «замаскированных» под теракты, и о Султане Бариеве, руководителе лагеря по подготовке террористов. После этого слово взял Виктор Солонин. Он рассказал о своей поездке в Чечню и о добытых там сведениях, само собой опуская подробности проведенной им агентурной работы.

— Косвенно существование лагеря для подготовки смертников подтверждается общей схемой действий, характерной для всех боевиков-камикадзе, совершивших теракты на территории России. Образно говоря, у всех этих терактов ноги растут из одного места.

— Что-то вроде адской «учебки», — предположил Камельков.

— Что-то вроде этого, — кивнул Виктор. — Мы почти уверены в том, что тренировочный лагерь был создан по непосредственному распоряжению Масхадова. Основной контингент лагеря — женщины, их там около тридцати. Все они разной национальности. Чеченки, азербайджанки, дагестанки, русские. Цель создания этого «особого подразделения» проста и ясна: женщина вызывает меньше подозрений, чем мужчина. Теракты женщин-смертниц вызывают больший резонанс, чем теракты, произведенные мужчинами. Это еще один плюс в пользу женского состава «особых подразделений». К тому же боевая ценность женщин — с точки зрения полевых командиров — намного меньше, чем мужчин. В отличие от экстремистских организаций, действующих в Саудовской Аравии и Палестине, наши боевики предпочитают использовать мужчин с наибольшей — на их взгляд — выгодой. В качестве боевой единицы «многоразового использования». — Солонин посмотрел на Сулеймана и добавил: — Так что тебе становиться шахидом, скорей всего, не придется. Они попытаются использовать тебя с наибольшей пользой. Вероятно, ты пройдешь специальную подготовку и станешь заниматься оперативной работой. Хотя… — он пожал плечами, — наверняка тут не скажешь.

— Мне неважно, какую роль они мне отведут, — сказал Сулейман. — Все равно это долго не продлится.

— Это тоже вопрос спорный. Конечно, мы постараемся провести операцию как можно быстрее. Но, как известно, человек предполагает, а Аллах располагает. С вашего разрешения, я продолжу. — Солонин снова напустил на себя вид учителя, объясняющего ученикам новую тему. — У нас есть обоснованные подозрения, что основная часть смертниц появилась в лагере отнюдь не добровольно.

— А как же вдовы боевиков, которые хотят отомстить за смерть своих мужей? — задал резонный вопрос Миша Камельков.

— Таких там единицы. Большую часть девушек в лагерь привезли насильно. Или заманили путем обмана. Вскоре после захвата заложников «Норд-Оста» фээсбэшники установили личности всех погибших террористок. Нашему подразделению было поручено отработать все контакты «шахидок», включая их семьи. Так вот, мы выяснили, что большинство террористок были из семей, не имеющих никакого отношения ни к ваххабитам, ни к боевикам.

— Так что же, их тоже привезли в лагерь насильно? — усомнился Сулейман.

— Родственники рассказывали, что за несколько месяцев до теракта эти девушки просто пропали. Ушли из дома и не вернулись. Родственники, само собой, обвиняли в этом федералов.

— А как же статьи об издевательствах российских солдат над чеченками? — сухо спросил Сулейман. — Я слышал, что именно после этого они идут в террористки, чтобы смыть позор кровью.

Солонин кивнул:

— Да, я тоже читал эти статьи. Но чаще всего это полная чушь. Девушек похищают и привозят в лагерь. Там их в течение нескольких месяцев готовят, а затем посылают на задание. — Виктор невесело усмехнулся. — Есть данные, что на территории Чечни находится женский «амир».

— Это еще что за фрукт? — поинтересовался Камельков, разворачивая новый шоколадный батончик.

— Это женщина, которую назначили старшей над шахидками. Что-то вроде шахидского генерала. Но эту информацию нам еще предстоит проверить.

Виктор протянул руку и нажал на кнопку электрического чайника. Поремский проследил за его движением и задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Ты знаешь, как проходит подготовка шахидок? — спросил он у Солонина.

Тот кивнул:

— Примерно. Девушек долго и тщательно обрабатывают. Ведь не так просто пойти на самоубийство, даже ради высоких идеалов. Психологи и ваххабитские муллы хорошенько промывают им мозги. В качестве примеров рассматриваются действия палестинских женщин-самоубийц. Процесс обработки в общих чертах известен. Для начала девчонок избивают, унижают, колют наркотиками и так далее. В общем, делают все, чтобы сломать их волю, сделать практически невменяемыми. Все человеческие чувства уходят на задний план, на передний выходит лишь одно — страх перед наставниками.

Камельков округлил глаза и открыл рот.

— Их что, превращают в зомби? — спросил он дрогнувшим от жалости голосом.

Солонин покачал головой:

— Не совсем. Будущие смертницы отдают себе отчет в своих действиях, но не в силах ослушаться. После подавления воли они готовь; выполнить любое распоряжение своих наставников. Смерть становится для них радостным избавлением от рабской зависимости и постоянных унижений.

— Я всегда думал, — тихо сказал Сулейман, — что террористка должна быть женщиной с сильной волей и большим желанием отомстить. Обколотые наркотиками и униженные женщины не способны на поступок.»

— Поступок? — Солонин дернул уголком рта. — От них не требуют многого. Они должны попасть в указанное место и привести в действие взрывное устройство, закрепленное на теле или в автомобиле.

— А если они выйдут из повиновения? — вновь поинтересовался Камельков.

— Такая опасность существует. Поэтому на дело их чаще всего отправляют по двое. Если одна из шахидок будет колебаться, вторая нажмет на кнопку и за себя, и за подругу. Помимо этого, боевики контролируют их на всем маршруте движения. Если девушки откажутся умирать, то их просто ликвидируют. Если они выдадут себя неадекватным поведением, не добравшись до объекта, их также уничтожат, чтобы избавиться от свидетелей и спрятать концы в воду.

Солонин замолчал, протянул руку к скипевшему чайнику и занялся приготовлением кофе.

— У тебя все? — спросил его Вячеслав Иванович.

— Все, — кивнул Солонин.

— Ну тогда пора и мне сказать пару слов.

Грязнов пересказал коллегам свой разговор с Турецким. Затем повернулся к Сулейману:

— Теперь ты в курсе. Свяжешься с Маратом и расскажешь ему свою легенду. Прибавишь к этому историю избиения скинхедами твоего отца. Ну и все такое.

Тут уж вся надежда на твой артистизм. Сделай все, чтобы они поверили, но не будь слишком навязчив. Сообщи им свой адрес в Москве. Скорей всего, они попытаются с тобой связаться прямо здесь. — Он повернулся к Поремскому: — Владимир Дмитриевич, тебе слово.

— Ваша квартира будет у нас под контролем, — сказал Сулейману Поремский. — Мы установим за ней наружное наблюдение, поставим пару «жучков». Телефоны также будут прослушиваться. Хотя, скорей всего, гость — если он будет — не станет разговаривать с тобой о деле в квартире. Но это уже наша забота. В техническом плане все готово, а что касается человеческого фактора — физической и психологической подготовки…

— Психолог мне не нужен, — твердо сказал Сулейман. — Мы с Вячеславом Ивановичем это уже обсуждали. А что до всего остального, то я профессиональный спортсмен. Короче, я готов работать и могу начать прямо сейчас.

Коллеги одобрительно посмотрели на футболиста. А Грязнов с улыбкой произнес:

— Видали, какой горячий? Так что ждать больше и правда не имеет смысла. Володь, ты, как руководитель операции, что об этом думаешь?

— Думаю, вы правы, — сказал Поремский.

— А что будет потом? — неожиданно спросил Сулейман.

— В каком смысле? — не понял Поремский.

— Ну потом. Когда я окажусь в лагере.

— Спецназовцы окружат лагерь и осуществят его захват, надеюсь, что малой кровью. Но до этого еще нужно дожить. Увы, но обычно в жизни все получается не так гладко, как в теории. Естественно, риск будет очень велик. Но ведь ты знал, на что идешь, когда соглашался, правда?

Тут Миша Камельков, сидевший с задумчивым видом и машинально жевавший «сникерс», задумчиво произнес:

— А к чему такие сложности? Все можно сделать гораздо проще. Выяснить, где в точности находится лагерь, сфотографировать его для верности со спутника, а потом послать пару вертолетов с ракетами и…

— Как легко у тебя все получается, — с сарказмом заметил Грязнов.

— А что тут такого, — пожал плечами Камельков. — Я слышал, что некоторые высокопоставленные чиновники используют спутники даже в личных целях, а тут…

— Ага, — усмехнулся Солонин. — Например, чтобы выследить неверную жену. Это где ж ты такое слышал?

— Ну… — Камельков пожал плечами. — Источники самые разные…

Все присутствующие, за исключением Грязнова, улыбнулись, однако Грязнов остался серьезен.

— Дело не в том, насколько это сложно в техническом отношении, — сказал он. — Дело в другом. В этом лагере готовят шахидок, террористок-смертниц. А это в основном двадцатилетние девушки с несчастной судьбой, которым бородатые «борцы за веру» задурили головы. Девушки эти даже не догадываются, что их используют в качестве оружия в мафиозных разборках. Их там может быть и десять, и пятьдесят. Ты что же, предлагаешь обрушить всю эту ракетную мощь на. их юные головы?

Камельков покраснел.

— Вячеслав Иванович, да я ведь это так, к слову…

— «К слову», — мрачно повторил за ним Грязнов. — Бариев и его боевики найдут способ укрыться от ударов, залезут в какие-нибудь пещеры или катакомбы и переждут грозу. А потом сменят дислокацию и продолжат работу — денег у них на это хватит.

Камельков положил недоеденный «сникерс» на стол, вздохнул и потупил взгляд.

— К тому же сравнять лагерь с землей — это полдела, — включился в разговор Поремский. — Нам нужно выйти на тех, кто руководил смертницами, организовывал их доставку и проживание. На посредников в Москве и других городах. Нам нужно выявить всю систему, включая и схемы финансирования. А эти вопросы ракетой и бомбой не решишь.

— Да я уже понял, — тихо сказал Камельков, готовый провалиться сквозь землю под взглядами старших коллег.

— Молодец, раз понял, — улыбнулся Грязнов. — Ну что, ребята, за работу?

4

Через двадцать минут, включив громкую связь, Сулейман набирал телефонный номер квартиры Марата Исхакова. Первый гудок… Второй… Третий… Четвертый… Сулейман уже было хотел отключиться, но тут Марат снял трубку:

— Алло.

Сердце Сулеймана учащенно забилось. Он с удивлением понял, что и в самом деле рад слышать голос Марата. Поэтому волнение его прозвучало абсолютно искренне.

— Здравствуй, Марат! Это Сулейман Табеев. Помнишь еще такого?

— Сулейман? — Марат был сильно удивлен, это было слышно даже по телефону.

— Да, я, — сказал Сулейман. — Ты, конечно, не ожидал?

— Честно говоря, нет. Сколько времени прошло! И потом, ты не отвечал на наши письма.

— У меня были сложности в жизни, — ответил Сулейман. — Поэтому мне было не до писем.

— Сложности? Какие сложности?

— Разные, — нахмурившись, ответил Сулейман. — Я чуть не угодил за решетку, помогли только деньги.

— Как — за решетку? — взволнованно спросил Марат. — За что?

— Разбой и вымогательство. А вообще это не телефонный разговор.

— Да-да, я понимаю. Видать, здорово тебя жизнь потрепала, друг. — В трубке послышался щелчок зажигалки. — Ну, и как ты теперь?

Сулейман вздохнул:

— Живу, копчу воздух. Как там Диля?

— Нормально, — ответил Марат. — Сильно по тебе скучает. И говорит много. Запал ты ей в душу, Сулейман. Да что там Диля, мы все о тебе вспоминаем! Так плохо получилось с этим переломом. Я не думал, что ты уедешь так быстро, что мы даже не успеем попрощаться.

— Да уж, веселого мало, — мрачно ответил Сулейман. — Я тогда был в таком настроении… Ну, понимаешь, когда никого не хочется видеть?

— Понимаю, друг. У меня самого такое было в жизни, и не раз. Иногда как посмотришь, что вокруг делается, так и жить не хочется. Но нужно быть крепким и сильным. Не ради себя, а ради… — Тут Марат осекся, словно одумался.

— Слушай, — сказал Сулейман, — а как там наше… дело? Наше общее дело!

— Дело? Хорошо дело. А ты почему интересуешься?

Сулейман посмотрел на Поремского, сидящего рядом — тот молча кивнул.

— Да как тебе сказать… В последнее время я много думал, Марат. Думал о том, что ты мне говорил, о том, что мы обсуждали на наших встречах… Тогда я умом понимал, а сердцем не очень. Знаешь ведь, как это бывает? Тогда я, кроме футбола, вообще почти ни о чем не думал. А после той травмы… Знаешь, теперь я даже рад, что ушел из большого спорта. У меня появилось много времени, чтобы думать.

— О чем, друг?

— О том, как мы живем. Здесь, в Москве, все это чувствуется по-другому.

— А что в Москве? Плохая жизнь?

— Кому как. Если ты кяфир — то здесь тебе раздолье. А если нет, то… то полная мерзость. Таких, как мы, здесь бьют на улицах. Отца моего избили до полусмерти, и ни одна свинья не помогла.

— Да ты что! Сулеймана Фархатовича избили?

— Да, Марат, сильно избили. Ему здесь тоже несладко живется. Мы ведь теперь живем в Москве. Из Казани мне пришлось уехать. Из-за того дела… с разбоем.

— Н-да, понимаю. Значит, ты в Москве… — Голос Марата стал задумчивым. — А ты там официально живешь?

— Да, вполне. Мы с отцом продали квартиру в Казани и купили здесь.

— Интересно… Значит, Москва тебе не очень?

Сулейман замялся:

— Как тебе сказать, чтобы ты понял, Марат…

— Скажи как есть.

Сулейман тяжело вздохнул и хрипло ответил:

— Тяжело здесь, Марат. Раньше было бы легко. А теперь… Про отца я уже и не говорю. Вокруг одна грязь. Мы с ним часто об этом говорим. Больше-то мне здесь об этом поговорить не с кем. Вы далеко, а других друзей у меня нет.

Похоже, Марата тронули слова Сулеймана. Голос его стал по-отечески мягким и добрым:

— Так чего же ты раньше не позвонил, друг?

— Не знаю, — пожал плечами Сулейман. — Наверное, тогда я еще не был к этому готов.

Марат сделал паузу. Потом спросил:

— А сейчас готов?

— Да, Марат, готов. На все готов. Здорово мне вас всех не хватает. И вас, и ваших слов. Маюсь я, Марат.

Не знаю, что мне делать. А делать хочется. Понимаешь, о чем я говорю?

В телефоне снова повисла паузу. Затем Марат медленно произнес:

— Понимаю…

Они немного помолчали.

— Так что мне делать, Марат? — спросил Сулейман грустным, тоскливым голосом. — С кем мне поговорить?

— Ничего не делай, друг, — мягко ответил Марат. — Это хорошо, что ты помнишь старых друзей. Мы тоже о тебе часто вспоминали. Недавно я встречался с учителем… Ты помнишь учителя?

— Конечно!

— Он спрашивал о тебе. Он тебя помнит. Он назвал тебя «воином с горящим взглядом». И Диля называет тебя так же. Она часто говорит мне, что у тебя много сил, но ты не знаешь, к чему их применить. Жалеет, что ты так рано уехал, в самом начале пути.

— Теперь знаю, Марат. Знаю, к чему мне их применить. Мои силы принадлежат тому, кто прислал меня на эту землю. И цель свою я тоже знаю. Не знаю только средств и способов. Плохо быть одному, Марат, очень плохо…

— Ты не один. Запомни это, друг мой. — Марат немного помолчал, словно решаясь на что-то, потом сказал: — Ты можешь сказать мне свой адрес в Москве?

— Да, конечно. — Сулейман назвал.

— Хорошо, — ответил Марат. — Я все записал. Живи спокойно, друг, и помни — ты не один. Скоро в этом убедишься. А сейчас мне пора. Будь сильным, друг. Пока!

Сулейман попрощался и положил трубку на рычаг.

— Ну как? — спросил он, повернувшись к Поремскому.

— Это ты мне скажи — как? — ответил Поремский. — Ты считаешь, он поверил?

— Да вроде поверил. По крайней мере, говорил, как всегда — горячо и яростно, как на проповеди. Вы же слышали все. Особенно про то, что нужно быть сильным и крепким, чтобы служить Аллаху. — Сулейман пожал плечами. — Мне показалось, что и я был убедительным. А вот получилось или нет — скоро мы об этом узнаем.

Поремский повернулся к Виктору Солонину, до сих пор молчаливо сидевшему в кресле и с задумчивым видом теребившему нижнюю губу, и спросил:

— Ну а ты что думаешь? — За эти дни они успели перейти на «ты». — Клюнули наши немецкие пташки или нет?

— Думаю, что да, — сказал Солонин. — Так или иначе, но с сегодняшнего дня, Сулейман, твоя жизнь превращается в приключенческий роман. Ты больше не будешь выходить с нами на связь сам.

— Почему?

— Потому что, прежде чем войти с тобой в контакт, они наверняка установят наблюдение. Никаких звонков нам по обычному телефону. Сотовый у тебя есть?

— Да, — Сулейман хлопнул себя по карману. — Вот он.

— По нему нам тоже не звони.

Виктор открыл портфель, вынул из него маленький серебристый мобильник и протянул Сулейману.

— Держи с нами связь только по этому телефону. На нем установлена специальная защита против радиоперехвата. Но звони, лишь когда абсолютно уверен, что ты один и никто тебя не видит. Если вдруг к тебе на улице, например, обратится незнакомый человек — не выказывай удивления, веди себя естественно. Да, и еще… Раз уж мы начали этот разговор. Запомни пару важных правил. Никогда и ни с кем не откровенничай. Если кто-то попробует вступить с тобой в доверительную беседу — больше слушай, чем говори. О себе сообщай скупо и неохотно — выдавай информацию по крохам. Особенно это касается твоих религиозных воззрений. Слишком ретивые «слуги Аллаха» вызывают подозрение.

Сулейман усмехнулся, но промолчал.

— Молодец, — одобрил Виктор. — Вот так себя и веди. Но слишком много тоже не молчи. Высказывайся хотя бы изредка, парой-тройкой реплик. Молчаливых людей не любят: раз человек молчит, значит, себе на уме. А это тоже подозрительно.

— Ладно, Виктор, я все понял.

Солонин пристально посмотрел на Сулеймана.

— Ты разговариваешь во сне? — спросил он вдруг.

Сулейман подумал и пожал плечами:

— Не знаю. Наверное, бывает иногда.

— Укладываясь в постель, выброси из головы все проблемы. Вспомни что-нибудь хорошее и приятное. Маму, море, детство. Вспомни и прокручивай воспоминание в голове вплоть до мельчайших деталей пейзажа и голосов близких людей. С тем и уснешь. Тогда тебе и ночная спонтанная болтовня не будет страшна.

— Хорошо, я попробую.

— И не думай о своих новых товарищах по оружию как о противниках, — продолжил поучать Солонин. — Это сразу заметно. Они твои новые друзья. Даже больше — братья! Понял?

— Да, — снова кивнул Сулейман.

— Молодец. — Солонин посмотрел на наручные часы. — Через десять минут придет психолог.

— Я же сказал — мне не нужен психолог. Я вполне…

Солонин приложил палец к губам и тихонько покачал головой. Сулейман замолчал, не окончив фразу.

— Тебе лично, может быть, и не нужен, — сказал Солонин. — Но от тебя зависит успех операции, в которой задействовано много людей. Считай, что твоя беседа с психологом нужна им. Идет?

— Идет, — неохотно согласился Сулейман.

— Кстати, что это за цепочка у тебя на шее?

— Просто серебряная цепочка.

— А ну-ка покажи.

Сулейман, недоумевая, снял с шеи цепочку и протянул ее Виктору.

— Ого! — улыбнулся тот. — Да она у тебя еще и с кулоном.

— Это так… память об одном знакомстве, — смутившись, сказал Сулейман.

— Ясно. Ты вот что… Оставь-ка эту штуковину у меня на пару дней.

— Зачем?

— Хочу вмонтировать в кулон радиомаячок. Так мы всегда будем знать, где ты находишься. Ты не против?

— Да ради бога.

— Вот и хорошо. — Солонин спрятал кулон в карман. — И запомни: поведение агента внутри лагеря — опасная и смертельная авантюра. Поэтому, как бы тебя ни встретили и как бы с тобой ни общались, будь предельно осторожен. Старайся взвешивать каждое свое слово. И помни — это не игра, все происходит всерьез. Понял?

— Понял. — Сулейман улыбнулся.

— Чего смеешься? — нахмурился Виктор.

— Да вспомнил высказывание одного японского писателя. Он сказал: «Жизнь похожа на коробок спичек. Относиться к ней серьезно — смешно, несерьезно — опасно».

— Акутагава Рюноске, — кивнул Солонин. — Читал в юности. Не знаю, как насчет первой, но со второй частью высказывания я полностью согласен. Можешь взять ее на вооружение в качестве девиза.

В дверь кабинета постучали.

— А вот и психолог, — сказал Солонин. — Готовься к исповеди, мой мальчик.

Сулейман поднял руку в пионерском салюте:

— Всегда готов!

5

Через несколько дней Сулеймана ожидал сюрприз. Придя домой, он увидел сидящего в кресле голубоглазого, светловолосого парня лет двадцати пяти — тридцати. У него была короткая стрижка, квадратный, как у героя комикса, подбородок и мощная, загорелая шея.

Парень даже не поднялся навстречу Сулейману. Лишь кивнул и указал рукой на кресло, будто это он, а не Сулейман, был здесь хозяином. Судя по длинным ногам и мощному, поджарому торсу, незнакомец был высок ростом и к тому же широкоплеч. Рубашка с короткими рукавами оставляла открытыми мускулистые руки с огромными кистями рук. «Такими руками только подковы гнуть, — подумал Сулейман. — Или головы цыплятам отрывать».

— Иван сказал, что вы старые друзья, — как бы оправдываясь, сказал Табеев-старший (от него не ускользнул удивленный взгляд сына). — Вам, наверно, есть о чем поговорить и без меня. А я пока схожу в магазин.

Он повернулся и, сгорбившись, вышел из комнаты.

Незнакомец между тем внимательно разглядывал Сулеймана. Наконец улыбнулся (улыбка у него была такой же холодноватой, как и глаза) и сказал:

— Здравствуйте, Сулейман. Меня зовут Иван. Фамилия Лобов.

Не вставая с кресла, блондин протянул Табееву-младшему широкую ладонь.

— Что-то я не помню, чтобы я знал человека с таким именем, — сухо сказал Сулейман.

Блондин склонил голову набок и слегка прищурился.

— Марат просил меня передать вам привет, — сказал он. И уточнил: — Марат Исхаков.

— А, вот оно что. — Сулейман пожал руку незнакомца. — Рад с вами познакомиться. Марат намекал мне, что у него здесь есть друзья, но… Но я не думал, что вы русский.

— Русский, — кивнул Иван. — До самого мозга костей, и еще глубже. Вас это смущает?

— Нет. Просто не ожидал. — Сулейман сел в кресло и закинул ногу на ногу. Посмотрел на блондина и вежливо осведомился: — Вы мусульманин?

Лобов подумал и кивнул:

— Да, пожалуй.

— Что значит — пожалуй? — удивился Сулейман.

— Скажем так, я еще до конца не определился со своей верой. Однако это нисколько не мешает мне наказывать врагов веры.

Сулейман нахмурился. Он терпеть не мог самоуверенных качков, уповающих лишь на свои мускулы и на пуленепробиваемую челюсть, а именно таким ему и представлялся гость.

— Что-то я не понял, — сказал Сулейман. — Врагов какой именно веры?

— Истинной! — ответил Иван Лобов и лучезарно улыбнулся. — Знаете ведь, как оно бывает в жизни: если своей веры нет, примеряешь на себя чужую. Как шкуру. И если она приходится тебе в пору, начинаешь чувствовать себя в ней уютно. Вот так и со мной. Я не знаю, правы ли вы насчет рая, гурий и прочих метафизических штуковин, но в том, что мир наводнили ублюдки и что с этими ублюдками нужно покончить, я уверен. Меня раздражает все то, что раздражает и вас. А значит — мне с вами по пути. Я понятно излагаю?

— Более чем, — кивнул Сулейман и холодно улыбнулся. «А блондинчик не так уж и прост», — пронеслось у него в голове. — Что вы ненавидите — это я понял. А что вы любите?

— Жизнь, — просто ответил Иван Лобов. — Женщин, деньги, вкусную еду, красивые машины — в общем, все то, что любит любой другой смертный. Я, конечно, не имею в виду ваших духовных учителей. Хотя подозреваю, что и они нечужды мирских развлечений.

— Забавное вступление… — Сулейман еще раз, с еще большим интересом вгляделся в лицо гостя. Однако лицо его оставалось абсолютно непроницаемым. Голубые, холодные глаза, резиновая улыбка, скупая мимика — все это напоминало не живое лицо, а мраморную голову какого-нибудь греческого бога. — А Марат знает о ваших взглядах?

— Разумеется. Как и все прочие. Видите ли, Сулейман… ваши друзья прибегают к моим услугам тогда, когда им это очень нужно. В остальное время я живу сам по себе, а они — сами по себе. Это очень удобная форма общения. Когда-нибудь вы в этом убедитесь сами.

— Вы что, наемник?

Лобов кивнул:

— Угу. А вы разве нет?

— Что вы имеете в виду?

— А то, что все люди наемники. Только работают на разных хозяев и за разную плату. Вам, например, обещана райская жизнь на том свете. Я предпочитаю иметь дело с более осязаемыми материями. Вот и вся разница.

Глаза Сулеймана яростно сверкнули. Однако он взял себя в руки и проговорил — медленно, четко:

— Знаете что, Лобов, не будь вы другом» Марата, я бы с удовольствием вышвырнул вас за дверь. Такие, как вы, хуже любых кяфиров.

Лобов усмехнулся и удовлетворенно кивнул:

— Именно это я и хотел от вас услышать. Ваши друзья просили меня присмотреться к вам. Видите ли, Сулейман, у меня есть дар — я вижу людей насквозь. Обычно мы проверяем новых людей самым тщательным образом, но вы с первого взгляда произвели на меня приятное впечатление. Горящие глаза, нервные губы, порывистость движений… У вас лицо настоящего фанатика, Сулейман! И при этом — хорошая выдержка и железная сила воли. Редкое сочетание. Уверен, что если бы мне пришлось с вами драться, вы бы — несмотря на всю вашу ярость — не бросились на меня как бешеная мартышка, а действовали холодно и расчетливо. Надеюсь, я не обидел вас своими замечаниями?

Сулейман пожал плечами:

— А какая разница? Я ведь не вышвырнул вас за дверь, значит, мы можем продолжить разговор.

— Это очень любезно с вашей стороны. Тогда так: мы с вами сейчас встанем, обуемся и отправимся в одно место. Там нас встретит один человек… Он понравится вам гораздо больше, чем я, поскольку у вас с ним одинаковые взгляды на жизнь. Но имейте в виду, Сулейман, если по вашей вине с головы этого человека упадет хоть один волос — вы пожалеете, что родились на свет.

— Убьете вы меня, что ли?

Блондин кивнул:

— Не сомневайтесь. Но перед смертью вы здорово помучаетесь.

Он легко и пружинисто, как кошка, поднялся с дивана, посмотрел на Сулеймана и улыбнулся:

— Ну чего сидите? Айда!

6

В квартале от дома Сулеймана, в тихом дворике, возле высокого бордюра стоял новенький «БМВ» темно-зеленого цвета. Подойдя к машине, Иван Лобов остановился и быстро огляделся.

— Отлично, — тихо сказал он себе под нос. Затем открыл заднюю дверцу (стекла машины были тонированы) и кивком головы указал на нее Сулейману.

Сулейман заглянул в салон. На заднем сиденье автомобиля сидел пожилой, худощавый мужчина в белом костюме, с черными прямыми волосами, доходящими до самых плеч, и черной полоской усиков над верхней, по-детски припухлой губой. Лицо у мужчины было желтое, как у китайца, а глаза — словно маленькие черные бусинки. Мужчина взглянул на Сулеймана и сказал:

— Здравствуйте, Сулейман. Давно вас жду. Забирайтесь в машину.

Сулейман послушно забрался на заднее сиденье «БМВ».

— Я Алмаз Рафикович, — представился желтолицый. — Друг Марата. Надеюсь, что, познакомившись поближе, мы с вами тоже подружимся.

Лобов хотел было сесть в кресло водителя, но Алмаз Рафикович сделал ему знак рукой, и он вылез из салона и захлопнул за собой дверцу.

— Ивану можно доверять, — сказал Алмаз Рафикович, — но он не наш, поэтому я предпочитаю не вести важных разговоров в его присутствии. Итак… — Желтое лицо Алмаза Рафиковича осветилось белозубой улыбкой. — Марат сказал мне, что вы ищите друзей в Москве. Это правда?

— Правда, — кивнул Сулейман. — Вот только никак не могу найти.

— Теперь это в прошлом, друг мой. — Желтолицый вздохнул. — Помню, лет пять назад я так же, как вы, мыкался по России в поисках единомышленников. — Он поднял палец. — Заметьте, Сулейман, не братьев по вере, а именно единомышленников. Вот скажите, зачем вам понадобились друзья?

— Потому что я не знаю, что мне делать.

Алмаз Рафикович нахмурился и понимающе кивнул:

— Я вас понимаю, — сказал он. — Правда, моя ситуация была несколько иной. Я знал, что мне делать. Но для одного это была слишком тяжелая, даже непосильная работа. Вот скажите мне, чего вы хотите?

— В каком смысле?

— В прямом. О чем вы думаете по вечерам? Что не дает вам спать спокойно? Из-за чего вы переживаете больше всего?

— Из-за того, что вокруг меня творится черт знает что, а я никак не могу на это повлиять, ответил Сулейман.

Лицо Алмаза Рафиковича просияло.

— Замечательно! — сказал он. — У меня были точно такие же чувства. Но скажите мне, Сулейман… — Алмаз Рафикович приподнял тонкие черные брови, — что вы подразумеваете под словом «повлиять»? Нравоучительные беседы? А может быть, проповедь?

Сулейман сурово покачал головой;

— Проповедь здесь уже не поможет. Тем более нравоучительные беседы. Зло должно быть наказано. С дьяволом нужно бороться его же методами: если он врывается в наши дома, нужно ворваться в его дом, если он сжигает наши дома, нужно сжечь его дом…

— А если он убивает наших матерей и детей? — тихо спросил Алмаз Рафикович.

— Значит… — Глаза Сулеймана яростно сверкнули. — Значит, нужно прийти и убить его!

В это мгновение Сулейман говорил абсолютно искренне, и это не укрылось от проницательного взгляда его собеседника.

Лицо Алмаза Рафиковича стало серьезным и сосредоточенным.

— Мне понравилось, как вы это говорите, Сулейман. Вы говорите прямо, поэтому и я буду говорить с вами прямо. Вам. надоела роль пассивного наблюдателя. Вы хотите действовать. Вы хотите бороться за свою веру, бороться с теми, кто сжигает наши дома и насилует наших сестер. Я могу вам в этом помочь. Но прежде чем я скажу вам как, вы должны хорошенько подумать: готовы ли вы отдать за свою веру жизнь? Готовы ли идти до конца по пути, который изберете?

Лицо Сулеймана слегка побледнело. Он сдвинул брови и задумался.

— Я не тороплю вас с ответом, — спокойно и мягко сказал Алмаз Рафикович. — Я оставлю свой телефон, Сулейман. Если решитесь — позвоните. Но, пожалуйста, не торопитесь с ответом. Ваше решение не должно быть результатом горячности или нервного срыва. Ваши действия должны быть абсолютно осознанными и… выстраданными. Именно так поступают мои братья по оружию.

Слова «братья по оружию» он произнес четким и строгим голосом. Затем повернулся и внимательно посмотрел на Сулеймана. Сулейман кивнул, потом немного подумал и сказал — так же твердо и четко, как Алмаз Рафикович:

— Я готов бороться с неверными. Любыми способами.

— Отлично, — одобрил Алмаз Рафикович. — Я знал, что вы так скажете. И все же подумайте пару дней. — Он достал из кармана визитную карточку и протянул Сулейману: — Возьмите. Жду вашего звонка послезавтра. А теперь до свидания.

Сулейман пожал Алмазу Рафиковичу руку и выбрался из машины.

— Ну что скажешь, Иван? — обратился к белобрысому Алмаз Рафикович, когда они остались в машине одни.

Лобов взглянул в зеркальце заднего вида и сказал:

— По-моему, годится. Парень — настоящий фанатик. Когда я сказал ему, что я наемник, он готов был на части меня разорвать.

Алмаз Рафикович засмеялся:

— Да, я думаю, может! Сулейман — хороший боец. Марат рассказывал про его приключения в Дюссельдорфе. Как-то раз он надавал по шее двоим здоровенным неграм, которые пристали в кафе к Диле. Однако с тобой ему, конечно, не совладать.

— Я исполнитель, Алмаз, — просто сказал Лобов. — Драться мне не нравится, я для этого слишком ленив. А вот если нужно выпустить кровь кому-нибудь, тут равного мне не найдешь.

— Да уж, — согласился Алмаз Рафикович. — Но и оцениваешь ты свою работу недешево.

— Она того стоит, — спокойно заметил Лобов.

— Гм… — Алмаз Рафикович задумчиво пощипал себя за узкий подбородок. — Ты установил за ним наблюдение?

— Да, Алмаз, я же тебе говорил. Двое моих людей ведут его с того самого дня, когда он позвонил Марату.

— Да-да, я помню. И что же, все чисто?

— Пока да, — пожал плечами Лобов. — Но наблюдение я не снимаю. Мало ли что.

— Это правильно, — одобрил Алмаз Рафикович. — Как насчет телефонных звонков?

— «Жучок» удалось поставить только сегодня. Раньше возможности не было. Его отец практически постоянно сидит дома, редко куда выходит.

— Ничего, ничего. — Алмаз Рафикович потер длинные, желтые ладони. — Если его кто-то пасет, кроме нас, мы это вскоре узнаем. Если он спелся со спецслужбами — это от нас тоже не ускользнет. Ладно, хватит разговоров. Заводи машину. У нас сегодня еще куча дел.

Глава пятая ЛАГЕРЬ

1

Асет отложила ручку, подперла подбородок кулачком и принялась смотреть на облака. И куда они вечно плывут? Почему не стоят на месте? Легко им там, этим облакам, — никаких забот, никакого горя. Захотелось покоя — они расплываются по небу и превращаются в легкие перышки. А если обуял гнев — сгущаются в черные тучи и обрушиваются на землю ливнем и молниями.

Легко им, этим облакам…

Асет вновь зажала в пальцах авторучку. Последняя строфа никак не получалась. Какие такие «затеи» ждали Асет в раю, она не знала. Но другая рифма к фразе «среди людей» никак не находилась.

«Радей», «седей» — перебирала в уме Асет. Наконец она вздохнула и тихо произнесла:

— Ах, всыпать ей плетей… Чтоб никаких затей…

И густо зачеркнула последнюю строфу.

Подошел Султан. Заглянул через плечо Асет в тетрадку, улыбнулся и погладил ее по голове широкой, твердой ладонью. Султан поощрял ее занятия поэзией. Только советовал поменьше писать про любовь, а побольше про Аллаха и рай, который ждет Асет на небесах, после того как она отомстит неверным за все беды, которые обрушились на ее семью.

А бед было немало. Во-первых, после взрыва русской бомбы они остались без дома и имущества. Но это еще полбеды. Самое постыдное было то, что брат Асет — Магомет — предал свою веру и своих родственников. Конечно, его наверняка пытали, но он должен был выдержать. Он должен был плюнуть в лицо русскому и пойти на смерть! Тогда бы он попал в Джанну, в рай. Так рассказывал Асет Султан Бариев, а Султану она привыкла верить во всем.

Будь Магомет посмелее, он бы сейчас возлежал на ложе расшитом, на ковре разостланном, в зеленом одеянии из сундуса и парчи, в тени темно-зеленого сада и пил мед и молоко прямо из ручьев. А так… Одному Аллаху ведомо, где он сейчас. (Думать про ад и шайтана Асет боялась.)

— Ну как у тебя дела? — спросил Султан.

— Хорошо, — тихо ответила Асет.

Султан белозубо улыбнулся. Это был невысокий, кряжистый мужчина лет сорока с короткой, но чрезвычайно густой бородой, смуглым лицом, покрытым маленькими черными точками («Это следы пороха от взорвавшегося ствола», — знала Асет), и черными, невыразительными глазами.

Султан посмотрел на наручные часы и сказал:

— Через десять минут на занятие.

— Да, я знаю, — кивнула Асет.

Султан. еще раз провел ладонью по ее волосам, затем повернулся и зашагал к брезентовой палатке, прикрытой сверху желто-зеленоймаскировочной сеткой.

Асет вспомнила, как родственники провожали ее в лагерь. Мать не плакала, лишь плотно сжимала бледные, бескровные губы. Все свои слезы она выплакала после смерти Магомета. Выплакала тайком, чтобы никто не видел, потому что Магомет был предателем. Его арестовали федералы, когда он лежал в погребе со сломанной ногой. Пришли и сразу полезли в погреб, как будто знали. Откуда знали? Непонятно. Кто-то видел, кто-то рассказал. Это было печальней всего — Магомет стал предателем из-за того, что предали его. Если бы его не предали, он бы до сих пор воевал с неверными, а если бы его убили в бою, вознесся бы в рай — пить мед и молоко. Хотя Магомет вряд ли бы пил молоко, он никогда его не любил. Он бы, наверное, предпочел чистый напиток с имбирем.

Асет закрыла глаза и представила себе Магомета, лежащего под сенью темно-зеленого дерева с хрустальной чашей в руке. Он был такой же, как при жизни, — молодой, веселый, смешливый. «Ну что, сестренка, — сказал бы он. — Выпьешь за мое здоровье?» А Асет бы нахмурилась и топнула ножкой. Разве можно предлагать такое маленькой девочке? (В своих мечтах о рае Асет почему-то всегда представляла себя маленькой девочкой, так было веселей и радостней.) А Магомет подмигнул бы ей и сказал: «Ладно-ладно, шучу. Ишь какая строгая. Тебе нужно было родиться джигитом». Джигитом… Это он, конечно, шутил. Асет всегда была робкой и неуверенной в себе девочкой, она боялась мышей и змей, и Магомета это страшно веселило. Однажды он даже подложил ей в ботинок живую мышку. Ох и визжала тогда Асет! А он стоял рядом с растерянным видом, держал на ладони мышку и, показывая Асет, какая мышка красивая и нестрашная, уговаривал ее замолчать.

Асет улыбнулась, но тут же вспомнила, что Магомет грешник, и нахмурилась. Да, ее брат был грешником, но она могла спасти его. Но для этого она должна воевать как настоящий мужчина, она должна сделать то, чего не смог сделать ее брат.

Она вспомнила свой разговор с Шамилем Басаевым. Он тогда пришел к родителям Асет поговорить о Магомете.

— Ты не должна обижаться на моих бойцов, — сказал Шамиль. — Они сделали правильно.

Мать Асет молчала.

— Молчишь, — констатировал Басаев. — Правильно делаешь. О таких вещах нужно молчать и переживать в душе. Ты ни в чем не виновата. Он просто был слабый, твой сын. Он мог выбрать смерть, но он выбрал предательство. Он поступил как шакал.

— Мой Магомет был хороший мальчик, — сказала тогда мать. — Он был воином Аллаха. Наверное, его сильно пытали, раз он перешел на их сторону.

— Конечно, пытали, — подтвердил Шамиль. — А ты думала, они ему чай с вареньем предложат? Они ведь звери, эти русские. Но Магомет должен был терпеть, потому что он мужчина. — Шамиль поморщился. — И хватит об этом. — Тут он заметил Асет, которая сидела в углу на стуле с выражением покорности судьбе на чистом, юном лице.

— Это твоя дочь? — спросил Басаев мать Асет.

— Да, — ответила она. — Это Асет, сестра Магомета.

Шамиль внимательно вгляделся в лицо Асет и улыбнулся:

— Красивая девочка. Ты тоже боишься боли, как и твой брат? — обратился Басаев к Асет.

Асет покраснела и кивнула.

— Тебе не должно быть стыдно, — сказал Шамиль. — Ты ведь женщина.

Тут он задумался, словно в голову ему пришла какая-то дельная мысль.

— ПосЛушай… — медленно начал Шамиль. — Тебе ведь не нравятся русские, да?

— Не нравятся, — тихо сказала Асет.

— А почему они тебе не нравятся?

— Они взорвали наш дом и убили наших родственников и друзей.

Шамиль вздохнул и покачал головой:

— Да, девочка, они убивают наших родственников. Они хотят, чтобы мы сдохли. И если мы не будем с ними бороться, однажды все мы умрем.

Лицо Басаева было серьезным и сосредоточенным. Лицо настоящего воина. Он показался Асет удивительно красивым, только немного старым.

— Даже такая молодая девочка, как ты, должна помогать мужчинам бороться с русскими, — сказал ей Шамиль. — Чтобы твои мама и папа могли жить спокойно и не бояться. Ты ведь не хочешь, чтобы они пришли и убили твою маму?

Асет представила, как люди в камуфляжной одежде врываются в их дом и начинают бить маму прикладами по голове (Асет видела, как русские били автоматами соседку Зарему, потому что думали, что она была снайпером). Асет стало страшно.

— Не хочу, — прошептала Асет побелевшими губами.

— И что ты должна сделать, чтобы этого не произошло?

— Я должна бороться, — послушно сказала Асет.

— С кем?

— С русскими.

— Молодец, — одобрил Шамиль, посмотрел на мать Асет и улыбнулся: — Хорошая у тебя дочка. Родилась бы мужчиной, много бы русских отправила в ад. — Он вновь повернулся к Асет: — Ты смелая девочка, но ты ничего не умеешь. Как ты будешь бороться с русскими? Посмотри, какие слабые у тебя руки. Может, ты умеешь стрелять из этого? — Он показал Асет автомат.

Асет покачала головой:

— Нет.

— А может, умеешь управляться с этим?

Басаев достал из кожаных ножен охотничий нож, клинок которого ярко блеснул, отразив свет лампы, и повертел им у себя перед лицом.

Асет испуганно посмотрела. на нож и покрутила головой:

— Нет, не умею.

— Вот видишь, — усмехнулся Шамиль. Он убрал нож и сказал: — Но ты можешь всему этому научиться, девочка. Ты можешь научиться мстить неверным. Ты можешь драться с ними как настоящий мужчина, даже еще лучше. Ты бы этого хотела?

И вновь Асет кивнула:

— Да.

— Даже не думай! — строго сказала Асет мать.

— Ц! — цокнул на нее Шамиль. — Молчи, женщина! Теперь я понимаю, почему твой сын стал трусом. Это не его вина, это ты сделала его слабым своими глупыми словами!

Мать Асет пристыженно замолчала.

— Ты можешь бороться с неверными, — вновь заговорил Шамиль, обращаясь к Асет. — За это ты попадешь в рай. И если ты погибнешь, ты тоже попадешь в рай, как попадают туда все погибшие воины Аллаха. И может быть, тогда ты попросишь Аллаха, чтобы он простил твоего брата. Как знать, возможно, Аллах смилостивится над ним.

Длинные ресницы Асет дрогнули.

— Простит? — прошептала она и взволнованно прижала руки к груди.

— Да, — кивнул Шамиль. — Если ты будешь хорошо воевать с русскими, то он простит Магомета. Я в этом уверен. Но для этого ты должна убить много русских. Ты готова бороться с ними за свой народ?

— Да! Готова!

— Молодец, девочка. Сегодня я переночую у вас, а завтра мы отправимся в дорогу. Я, ты и мои бойцы.

Так Асет стала на путь мести.

Асет поднялась с камня, на котором сидела, и пошла к учебной палатке. Однако, заметив неподалеку лежащую в траве Тамусю, остановилась и, поразмыслив несколько секунд, направилась к ней.

Тамуся даже не посмотрела на Асет. Она лежала в траве и глядела в небо.

— Тамуся… — тихо позвала Асет.

Тамуся, закутанная в черный платок до самых бровей, повернулась. Глаза у нее были серые и какие-то дымчатые, словно подернутые туманом.

— Что, Асет? — отозвалась Тамуся безразличным, хрипловатым голосом.

— Давно хотела тебя спросить… А почему ты здесь?

— Где? — не поняла Тамуся. — В лагере?

Асет кивнула:,

— Да.

Тамуся приподняла черную бровь:

— А разве ты не знаешь? Моего парня убили.

Асет помолчала немного, ожидая, не скажет ли подруга еще что-нибудь, но, поскольку та молчала, тихо и робко спросила:

— Кто убил? Русские?

Тамуся покачала головой:

— Нет, чеченцы.

— Как это? — не поняла Асет.

— А так. Продались русским. Перешли на их сторону. А потом пришли в деревню и убили его.

Асет опять помолчала, но любопытство в конце концов взяло свое.

— А за что? — спросила она, краснея из-за опасения, что подруга может рассердиться.

— За то, что он сказал им все, что о них думал, — ответила Тамуся. Подумала и добавила: — Он был смелым. Настоящий мужчина! Он хотел убить их. Пришел к ним в казарму с автоматом, взял их на прицел и сказал им, какие они шакалы. Они бы не ушли от него, но сзади подкрался неверный. Подкрался и ударил его прикладом по голове. Потом те, которые сидели на кроватях, вскочили и стали пинать его ногами. Пинали, пока у него изо рта не потекла кровь, только тогда и перестали. Заперли его в сарае, там он и умер. — Тамуся стиснула зубы и процедила: — Мрази! Грязные шакалы!

Асет протянула руку и погладила Тамусю ладошкой по плечу:

— Не расстраивайся, Тамуся. Он попал в рай, ему там хорошо. А ты за него отомстишь.

Тамуся вытерла ладонью сухие глаза. Слез у нее тоже не было, так же как у матери Асет. Щеки, подбородок, лоб Тамуси были белыми и сухими, кожа на них была похожа на кожу старухи. Тамуся убрала руку от глаз, повернулась к Асет и спросила:

— А что случилось с твоим братом? Я слышала, что он тоже погиб.

Асет опустила голову.

— Да, — промямлила она. — Его убили.

— Кто? Федералы?

Со стороны учебной палатки послышался звонкий голос преподавательницы.

— Нас зовут, — сказала Асет, радуясь в душе, что ей не придется рассказывать о Магомете. — Пойдем, Тамуся!

Тетя Хава — так звали девушки воспитательницу-психолога, еще совсем молодую женщину с седыми волосами, которая раз в два-три дня разучивала с ними новые пьесы. Пьесы тетя Фатима писала сама.

— Так, Асет, — сказала тетя Хава, — ты будешь играть роль Ахлам Тамими.

— Я? — Асет была довольна и не скрывала радости.

Играть саму Ахлам Тамими, студентку из Рамаллаха, которая участвовала в операции против неверных в израильской пиццерии! Это было чудесно!

— Ты читала пьесу? — спросила тетя Хава.

Асет закивала:

— Да, тетя Хава. Я даже знаю все слова Ахлам наизусть!

— Вот и хорошо. Ты должна изображать журналистку. Вот тебе фотокамера. — Тетя Хава протянула Асет брусок дерева. — Покажи, как ты будешь играть журналистку.

Асет много раз представляла себя на месте знаменитой Ахлам, поэтому быстро вошла в образ. Она взяла «камеру», изобразила на лице нагловатую улыбку и сказала:

— Мэй ай ток виз ю, плизз? Айм фром ньюспейпа. Май нейм ис Джули.

Затем она уставилась на тетю Хаву в воображаемый глазок фотокамеры, не забывая жевать воображаемую резинку. Сделав несколько «снимков», Асет подмигнула тете Хаве и сказала:

— Сэнк ю, мэм. Ай вое вери глэд ту си ю. — И помахала тете Хаве рукой.

Стоявшие рядом девушки засмеялись и зааплодировали.

— Сэнк ю! — поблагодарила их Асет. — Затем опустила брусок и, слегка порозовев от смущения, посмотрела на воспитательницу. — Ну как? — спросила она.

— Неплохо, — ответила тетя Хава. — Правда, Ахлам была искуснее тебя. Ты помнишь, что она сделала?

— Конечно! — с горячностью сказала Асет. — Она прикрывала мужчину-бойца, который взорвал пиццерию! Погибло пятнадцать неверных!

— Правильно. Но мало жевать резинку, чтобы выглядеть журналисткой. Ты держалась слишком развязно, слишком наигранно. А я вас учила, что главное для вас — естественность. Ты же больше была похожа на проститутку.

Асет покраснела еще больше. Девушки захихикали, но тетя Хава метнула в них взгляд-молнию, и они замолчали.

— Давай попробуем еще раз. Только будь естественней. Не забывай, что у журналисток высшее образование. Они умные и не станут кривляться перед израильскими солдатами как обезьяны, вызывая у них подозрение.

— Хорошо, тетя Хава, — покорно сказала Асет и вновь подняла «камеру».

…После репетиции девушки смотрели телевизор. Асет сидела в первом ряду, рядом с Тамусей и тетей Хавой. На экране царили кровь и разруха. Одна мрачная картинка сменяла другую.

— Как известно, число желающих стать «живыми бомбами» особенно выросло за последнее время, бубнил закадровый голос. — Следовательно, человечество стоит на пороге новой «столетней» войны.

На экране возникло изображение какого-то полуразрушенного, дымящегося здания, перед которым бегали кричащие люди.

— Уникальность ситуации в том, — продолжил голос, — что мир впервые столкнулся с врагом, который не ставит конкретных политических задач, выполнив которые можно добиться спокойствия и процветания.

На экране появились бородатые люди в темных очках и с автоматами на плечах, спускающиеся по горной тропинке.

— Мир имеет дело с идеологией современных нигилистов, — сказал закадровый голос, — цель которых — всеобщее разрушение. А средство для достижения победы — физическое уничтожение всех сторонников существующей христианской цивилизации.

Тетя Хава нажала на «стоп». Затем встала и повернулась к девушкам:

— Так нас изображают кяфиры. Они заставляют всех думать, что у нас нет ни цели, ни веры, потому что так им удобнее уничтожать нас, наших родителей и наших братьев. — Тетя Хава улыбнулась. — Фашисты тоже заставляли всех думать, что у людей, которых они убивают, нет ни цели, ни веры, ни смысла жизни. Они выставляли их безмозглыми животными, как русские выставляют сейчас нас. Животных убивать легко, потому что за это никто не осудит. Они не успокоятся, пока не перебьют всех нас. Потому что их души съел Иблис.

Асет нахмурилась. Про фашистов она знала, она учила про них в школе. И еще — ее прадедушка погиб на фронте, сражаясь с ними.

— Тетя Хава, — спросила Асет, — а почему Аллах не убьет Иблиса?

— Потому что его наказание отложено до Страшного суда. Когда будет'Страшный суд, Аллах низвергнет Иблиса в ад, а с ним и всех неверных.

Асет вздохнула. «Поскорей бы Страшный суд, — подумала она. — Тогда Аллах прогонит в ад всех грешников и кяфиров и не с кем будет воевать».

— Кто мне скажет, какая у нас цель?

— Бороться с врагами Аллаха! — сказала светловолосая татарка Гюзель, которую привезли в лагерь из Уфы.

Тетя Хава кивнула:

— Правильно, Гюзель. А зачем?

— Потому что, если с ними не бороться, Иблис завоюет землю и превратит наши жилища в кладбища и руины. А он будет прыгать на могилах под адскую музыку и пить вино, рожая шайтанов и джиннов, чтобы они добили оставшихся в живых.

— Правильно, — вновь кивнула тетя Хава. — И так будет, если мы не будем помогать Аллаху бороться со злом.

После этого тетя Хава поставила девушкам другой фильм. Там было показано, как гибли женщины и дети от рук неверных — гибли в Чечне, Боснии, Палестине. Дети горели заживо, их матери обливались кровью, пытаясь подняться на ноги, но люди с белыми лицами, одетые в маскхалаты, добивали их короткими автоматными очередями.

Асет отвернулась, чтобы не смотреть на экран телевизора, и увидела Тамусю. Глаза Тамуси были широко открыты, губы вздрагивали. Потом Асет посмотрела на Гюзель. По щекам той текли слезы, но ее глаза, синие, как у кяфиров, пылали лютой ненавистью.

«Они смогут отомстить неверным, — подумала Асет про подруг. — А я? Смогу ли я сражаться с неверными так же, как они? Ох, слишком уж я слабая и трусливая».

Представив себя со всех ног удирающей от кяфиров, Асет не на шутку расстроилась. Но потом успокоила себя тем, что убегать от неверных ей не придется, да и в плен ее тоже взять не успеют. Нажатие на кнопку — ослепительная вспышка взрыва — и вот она уже в раю. Главное, сделать все правильно, а для этого нужно хорошо учиться.

«Ты должна учиться, — строго сказала себе Асет. — И у тебя все получится не хуже, чем у Тамуси». Она сделала над собой усилие и вновь повернулась к экрану.

Лежа ночью в постели, Асет сочинила стих про Иб-лиса и неверных. Стих был вот такой:

Сравнение с хирургом, который удаляет больному человеку нарыв, очень понравилось Асет. Вскрыть нарыв было так же страшно, как то, что предстояло сделать ей. Так же ужасно, противно, но так же необходимо, чтобы больной выжил. А больным Асет мыслила мир, который погряз в разврате, насилии, жестокости и пьянстве. Она вспомнила фильм про рок-концерты, который показывала им тетя Хава. Лица неверных были красными и потными. Их губы были растянуты в сатанинские улыбки, глаза затуманены. Они кричали, выли и размахивали руками, как будто конец света уже наступил. А на сцене извивался их идол — с желтыми волосами, сложенными в рога Иблиса, с раскрашенной рожей и желтыми, оскаленными зубами. Жуть!

Как только Асет перестала сочинять стихи, ей стало страшно думать про Иблиса, и она решила подумать о чем-нибудь хорошем. Она вспомнила Магомета, как он кормил ее конфетами втайне от мамы и папы. Кормил и, улыбаясь, говорил: «Эх ты — чудо-юдо шоколадное! Ешь скорей, пока никто не увидел. Если будешь молчать, я тебе еще достану. Хочешь?» Асет мычала набитым ртом и кивала. Магомет глядел на нее, качал кудрявой головой и смеялся.

Воспоминание было приятным, и вскоре Асет уснула с улыбкой на губах.

2

Сулейман, Алмаз Рафикович, Иван Лобов и еще один мужчина — лысый, с элегантной бородкой-эспаньолкой, по кличке Чача — сидели вокруг стола в съемной квартире Лобова и пили чай. Беседа текла неторопливо и легко, словно это был не инструктаж перед опасным делом, а просто обсуждение какого-нибудь не очень значительного, но забавного события.

— Спортивная подготовка у тебя есть, — говорил Алмаз Рафикович, прихлебывая чай. — Это хорошо. Но стрелять ты не умеешь.

— Мне приходилось стрелять из боевого оружия, — сказал Сулейман.

Алмаз Рафикович покачал головой:

— Школьные занятия не в счет.

— Я стрелял в Казани в тире, — сказал Сулейман. — Из «Макарова» и ТТ.

— И как, попадал? — поинтересовался Иван Лобов, сжимая чашку с чаем в мускулистых руках.

Сулейман пожал плечами:

— Когда как. Случалось, что попадал.

— А из «калаша» стрелял? — спросил Лобов.

— Из «калаша» нет.

— Ну вот видишь. — Лобов криво усмехнулся и провел ладонью по белобрысым волосам. — «Калаш» — первейшее оружие бойца. Неважно, где ты, в горах или в городе. Если у тебя есть «калаш», а у твоих противников его нет, ты всегда выйдешь из боя победителем.

— Раз на раз не приходится, — заметил на это Алмаз Рафикович. — Кроме огнестрельного оружия ты должен научиться владеть ножом. Нож — незаменимая вещь, когда нужно уложить противника быстро и бесшумно. Но главное, конечно, не нож и даже не «Калашников». Главное — научиться работать со взрывчаткой. В лагере есть очень хороший инструктор, настоящий профессионал. Помнишь взрывы в Москве в девяносто седьмом?

— Помню, — тихо сказал Сулейман, стараясь сохранить на лице безмятежное выражение. — Это что, его работа?

— Не то чтобы его, — уклончиво ответил Алмаз Рафикович. — Но он тоже приложил к этому руку.

— Ничего себе, приложил! — засмеялся лысый Чача. — Да ведь он своими руками…

— Угомонись, — строго сказал Чаче Алмаз Рафикович, и тот замолчал. Алмаз Рафикович вновь обратился к Сулейману: — Подготовка займет пару-тройку месяцев, смотря по тому, как быстро пойдет у тебя дело. Отцу скажешь, что поехал к другу в Казань. Потом позвонишь ему и — скажешь, что поживешь у друга несколько месяцев. Как только будешь готов, пойдешь на задание вот с ним. — Алмаз Рафикович кивнул на Чачу. — Он парень надежный, хоть и любит болтать языком.

— Да ведь я молчу! — возмутился лысый.

— Вот и молчи, — строго сказал ему Алмаз Рафикович. — Кабы ты и без меня так же молчал, как со мной, мы бы забот не знали.

Чача обиженно насупился, но возражать боссу не стал.

— А что за дело? — осторожно спросил Сулейман.

Глаза Алмаза Рафиковича, и без того узкие, превратились в две черные щелочки.

— Об этом ты узнаешь позже, — сказал он. — Но дело будет сложное и рискованное, поэтому не советую тебе сачковать в лагере. Запоминай все, что говорят инструкторы. — Алмаз Рафикович внимательно посмотрел на Сулеймана. — Хочешь о чем-то спросить?

— Да нет. Хотя… Много нас там будет, в этом лагере?

— Кого это — вас?

— Студентов, — серьезно сказал Сулейман.

— «Студентов»! — передразнил Чача. — Видали, а?

— Цыц! — рявкнул на него Алмаз Рафикович. — Парень все правильно говорит. Сколько вас там будет, Сулейман, это тебе знать незачем. Увидишь сам, когда приедешь.

— Да уж, там тебе будет на что посмотреть, — усмехнулся Лобов.

Чача скабрезно захихикал, однако, наткнувшись на жесткий взгляд босса, замолчал.

— Лобов намекает на то, что там будет много женщин, наших сестер, — сказал Алмаз Рафикович. — Они готовятся стать шахидками, чтобы бороться с неверными во всех концах России. Надеюсь, тебя это не смущает?

— Нисколько, — сказал Сулейман. — Каждый борется с неверными так, как он может. Если не можешь взять в руки автомат, значит, бери бомбу и иди туда, где кяфиров больше всего.

— Правильно рассуждаешь, — сказал Алмаз Рафикович. — Когда будешь в лагере, с сестрами не разговаривай. Не нужно отвлекать их разговорами от главного.

— А что это за девушки? — спросил Сулейман.

— В каком смысле?

— Ну откуда они?

— Это неважно. Они все хотят мстить кяфирам. Это все, что тебе нужно о них знать. — Алмаз Рафикович посмотрел на расстегнутый ворот рубашки Сулеймана. — Кстати, что это за кулон у тебя на шее? Подковка на счастье? Небось память о какой-нибудь земной гурии из прошлой жизни, а?

— Было дело, — смутившись, кивнул Сулейман.

— Что ж, будем надеяться, она тебе поможет.

— Жизнь покажет, — сказал Сулейман. — Когда ехать?

— Завтра, — ответил Алмаз Рафикович. — Документы у тебя с собой?

— Да.

— Переночуешь здесь. А с утра Чача тебя проводит на поезд.

Сулейман нахмурился.

— А потом как? — спросил он.

— Об этом не волнуйся. Тебя встретят наши друзья и доставят на место.

— Я их узнаю?

Алмаз Рафикович улыбнулся:

— Тебе не нужно никого узнавать, Сулейман. Наши друзья узнают тебя сами. — Алмаз Рафикович поставил пустую чашку на стол. — Ну все, — сказал он. — Теперь спать. Завтра у тебя тяжелый день.

3

Камельков закрыл за собой дверь, вяло кивнул Поремскому и прошел к столу. Бросив сумку на стол, он рухнул на стул как мешок с удобрениями. Протер кулаками глаза и смачно зевнул.

— Что, всю ночь резался в «квейк»? — поинтересовался Поремский.

— Да какой там, — махнул рукой Мишаня. — С рыбалки приехал только в два часа ночи. Машина у приятеля заглохла. Пришлось добираться своим ходом.

Называется «отдохнул». — Неожиданно лицо Камелькова просветлело. — Кстати, Владимир Дмитриевич, хотите анекдот по этому поводу? Друг вчера рассказал.

Поремский поморщился:

— Давай, если недлинный.

— Ну слушайте. — Камельков сделал грустное лицо и заговорил елейным голосом: — В три часа утра жена тихо выскользнула из-под одеяла и на цыпочках пошла в кладовку. Добравшись до кладовки, она вытащила удочки мужа и, стараясь не шуметь, аккуратно сломала их об колено. Затем взяла ножницы, отрезала от удочек крючки и блесны и выбросила их в ведро. Потом изрезала рыболовную сеть на куски. Окинув удовлетворенным взглядом результаты своего труда, счастливая женщина вернулась в спальню, нырнула под одеяло и сладко прижалась к теплому плечу мужа… — Тут Камельков сделал паузу и докончил траурным голосом: — Жить ей оставалось не больше двух часов.

Поремский засмеялся. Камельков, ободренный реакцией шефа, загоготал еще громче него.

— Ладно, Петросян, посмеялись — и хватит. — Поремский перестал смеяться и напустил на себя серьезный вид. — Ты сделал, что я просил?

— Да, Владимир Дмитриевич. Несколько дней только этим и занимался. — Миша достал из сумки несколько листков бумаги и фотографии, затем положил все это перед Поремским: — Вот посмотрите.

Поремский взял листки и стал читать.

«Лобов Иван Степанович. Национальность — русский. Год рождения — 1968. Родился и вырос в Москве. Отец — инженер-электронщик. Мать — библиотекарь. Когда Лобову исполнилось 10 лет, родители развелись. Жил с матерью. В 1991 году закончил Московский авиационный институт, но по специальности не работал. Преподаватели вспоминают, что учился Лобов хорошо, спортсмен. Со сверстниками был груб и надменен, с наставниками — почтителен. С отцом отношений не поддерживал. Со школьных лет активно занимался спортом. Кандидат в мастера спорта по спортивной гимнастике, мастер спорта по борьбе самбо. Участвовал в российских и мировых чемпионатах, однако выше второго места не поднимался. В настоящее время работает тренером по самбо в детской спортивной школе. Адрес спортшколы прилагается.

Нигматзянов Алмаз Рафикович. Национальность — башкир. Год рождения —1963. Родился в Уфе. С 1980 года проживает в Москве. Закончил Институт культуры. Работал режиссером и организатором праздников. Был женат два раза. От первого брака имеет сына Галейма. Сын проживает в Санкт-Петербурге, учится в университете. С отцом отношений не поддерживает. По отзывам бывших коллег, А. Р. Нигматзянов всегда проявлял себя как талантливый организатор. Пользовался авторитетом у сослуживцев. С начальством не конфликтовал, с подчиненными был вежлив. В настоящее время А. Р. Нигматзянов возглавляет фирму «Факел». Фирма занимается организацией корпоративных праздников и свадеб на территории Москвы и Подмосковья.

Джабраилов Ибрагим Асламбекович (кличка Чача). Национальность — чеченец. Год рождения — 1970. Родился во Введенском районе Чечни. С 1992 года проживает в Москве. С 1992 по 1999 год учился в МГУ им. Ломоносова на отделении политологии. Несколько раз уходил в академический отпуск по состоянию здоровья и уезжал в Чечню. Есть косвенные сведения, что Джабраилов участвовал в боевых операциях против федеральных войск, однако факты этого не подтверждают. В 1999 году Джабраилов отчислился с четвертого курса университета, не закончив обучение. Несколько месяцев провел в Чечне у родителей, затем вернулся в Москву. В настоящее время работает на фирме «Имярек-консалтинг» в должности менеджера».

Пока Поремский читал, Камельков достал из сумки гамбургер и принялся уплетать его за обе щеки. К тому моменту, когда шеф прочел справку-установку, гамбургер был съеден и ему на смену пришел шоколадный батончик. Камельков ел батончик медленно, тщательно пережевывая и смакуя, явно наслаждаясь.

Поремский отложил листки и начал перебирать фотографии.

— Ну и рожа, — сказал он, разглядывая снимок Ивана Лобова.

— Да уж, мордоворот, — подтвердил Камельков, жуя батончик. — Похож на Ивана Драгу.

— На кого? — не понял Поремский.

— На русского боксера из фильма про Рокки. Его еще Дольф Лундгрен играл.

— Это такой накачанный блондин с квадратным подбородком?

— Угу. Наш, правда, чуть помельче, но тоже ничего. Как в том анекдоте про двух качков, помните?

Поремский нахмурился:

— Мишаня, угомонись с анекдотами.

— Да я и не собирался рассказывать, — пожал плечами Камельков и обиженно засопел.

— «Имярек-консалтинг»… — задумчиво повторил Поремский. Он побарабанил пальцами по столу. — Что-то такое вертится в голове… Где-то я это название слышал… А, вспомнил! — Поремский хлопнул ладонью по столешнице. — Черт, это же та самая фирма, где работал Хамзат Муслиев! Надо же, как тесен мир!

— Постойте, — Камельков недоверчиво склонил голову. — У Муслиева ведь была своя фирма — «Заря».

— Ну да, была. А до этого он работал в этом самом «Имяреке». Опыта набирался. Я встречался с президентом фирмы. Забавный субъект.

— Думаете, он тоже замешан?

Поремский покачал головой:

— Вряд ли. Муслиева он выгнал, как только прознал про его темные делишки. Думаю, что Муслиев привел Джабраилова-Чачу на фирму, еще когда сам там работал. Муслиев ушел, а Чача остался. Место для него вполне подходящее. Наверняка занимается тем же, чем занимался Му с лиев.

— А чем там занимался Муслиев?

— Насколько я понял, черной работой. В каждом консалтинговом агентстве есть такой отдел. Сбор и слив компромата, срыв митингов, выпуск «черных» листовок и тому подобная фигня.

— И что, это все легально? — удивился Мишаня.

— Нет, конечно. Поэтому и работа черная. Ее делают тихо и анонимно, стараясь не засветиться. На всех выборах есть такие теневые дельцы. Надо будет встретиться с Муслиевым и вытряхнуть из него информацию про этого Чачу.

— Давайте я к нему съезжу, — предложил Камельков. — Люблю смотреть на подонков по ту сторону решетки. Тем более что у меня с ним личные счеты. Гарантирую, что выбью из этой сволочи все, что он знает.

— Выбьешь? — приподнял светлые брови Поремский.

Камельков невинно улыбнулся:

— Это я фигурально, Владимир Дмитриевич. Просто передам ему привет от Юли.

Поремский с сомнением посмотрел на Камелькова.

— Не знаю, не знаю… Ты парень горячий, можешь наломать дров. Кстати, как поживает Юля?

— Да все нормально. Из больницы уже выписалась. К ней недавно приехала мать с Украины — выхаживает. На днях отправляем ее на курорт. -

— Курорт — это хорошо. Передавай ей привет.

— Обязательно, — пообещал Камельков. — Ну так как насчет Муслиева? Обещаю держать себя строго в рамках закона.

Поремский еще немного подумал, потом кивнул:

— Ладно, езжай. Формальности я улажу сейчас же. — Он протянул руку и снял телефонную трубку.

4

Сулейман сошел на перрон последним. Поставил сумку на асфальт и огляделся. Со стороны здания вокзала к нему неспешной походкой приближались двое мужчин. Один из них тот, что пониже и покряжистей, помахал Сулейману рукой. Сулейман помахал в ответ.

Через минуту они подошли к вагону. Остановились перед Сулейманом и внимательно его оглядели.

— Табеев? — спросил один из мужчин — тот, что пониже и покряжистей.

— Он самый, — кивнул Сулейман.

— Ну здравствуй! — кряжистый протянул Табееву-младшему руку. Рука была широкая и сильная, под стать хозяину. — Меня зови Муса. А вот его… — он кивнул на своего спутника, угрюмого и молчаливого кавказца, — Али. Али немой. Он все понимает, но не говорит.

Сулейман пожал руку сперва Мусе, потом угрюмому Али.

— Как доехал? — спросил Муса.

— Нормально, — ответил Сулейман. — Вагон старый, но полка мягкая. Почти всю дорогу проспал.

— Это хорошо, — кивнул Муса. — Когда спишь, дорога кажется короче. Сейчас будем долго-долго ехать на моем мустанге. А потом потопаем пешком. Алмаз сказал, что у тебя крепкие ноги, так что не устанешь. Бери сумку и пошли.

«Мустанг» оказался старой, обшарпанной «Нивой».

— Катался когда-нибудь на джипе? — с ухмылкой спросил Муса.

— Приходилось, — ответил Сулейман. — Но на таком шикарном — никогда.

— Ничего, сейчас покатаешься. С виду он старик, но бегает как молодой.

Сулейман забросил сумку на заднее сиденье, затем забрался сам. Угрюмый Али сел рядом с Сулейманом, Муса — за руль.

— Про Адыгею что-нибудь знаешь? — спросил Муса, глядя на Сулеймана в зеркальце заднего обзора.

— Только то, что здесь делают адыгейский сыр.

— Негусто, — констатировал Муса. — Но ты еще ничего, некоторые и этого не знают. Ладно, поехали.

«Нива» тронулась с места. Долго ехали молча. На выезде из города Муса сказал, обращаясь к Сулейману:

— Извини, брат, но сейчас Али закроет тебе глаза. Это необходимая предосторожность. Не в обиде?

— Да нет, — пожал плечами Сулейман.

Угрюмый Али достал из кармана черную лыжную шапочку и протянул ее Сулейману. Сулейман взял шапочку и надел ее на голову.

— Закрой лицо, — приказал Муса.

Сулейман покорно надвинул шапочку на глаза.

— Вот так хорошо, — одобрил Муса. — Теперь лучше поспи, а то скучно будет ехать в темноте. Когда приедем, мы тебя разбудим.

Некоторое время Сулейман бодрствовал, но, как и предсказывал Муса, ехать в темноте оказалось скучным занятием. Тогда Сулейман попробовал заснуть. В поезде он почти не спал, часами обдумывая все, что с ним происходит, поэтому это оказалось нетрудно.

Когда через десять минут Муса окликнул Сулеймана, тот не откликнулся.

— Спит, — удовлетворенно констатировал Муса. Подумал немного и добавил: — Это хорошо. Дорога у нас дальняя, времени много, пусть спит.

Муса растолкал его через полтора часа.

— Вставай, Сулейман! Вставай, дорогой! Приехали!

Сулейман снял лыжную шапочку и отдал ее угрюмому Али. Потом выбрался из машины и огляделся. Вокруг были горы.

— Нам туда, — сказал Муса и показал в сторону синеющей неподалеку горы. — Пройдем через ущелье,

там будет горная речка. Потом перейдем через нее и снова поднимемся.

— А долго идти? — спросил Сулейман.

— Порядочно, — ответил Муса. — Час точно, если в хорошем темпе. Если устанешь, то дольше. Бери сумку, и айда. Нужно дойти до темноты.

Сулейман взял сумку, пожал на прощание руку угрюмому Али, и они пошли: Муса — впереди, Сулейман — за ним.

Дорога оказалась не такой уж и трудной. Муса вел Сулеймана по одному ему известным тропкам. Они то карабкались вверх, то спускались во впадины. Через полчаса пути у Мусы появилась одышка, но Сулейман чувствовал себя прекрасно. Крепкие и легкие кожаные кроссовки оказались весьма кстати.

— Хорошие, — похвалил Муса обувь Сулеймана (сам он был в армейских ботинках на шнуровке). — Только непрактичные. На один переход, может, и хватит. Но если ходить туда-сюда — быстро сносятся. — Муса остановился и огляделся. — Половину пути прошли, — сказал он. — Давай передохнем.

Они сели на камни. Муса достал из кармана сигареты и закурил.

— Еда есть? — спросил он, кивнув на сумку Сулеймана.

— Да, — ответил Сулейман. — Хлеб, консервы, шоколад.

— Это хорошо, — кивнул Муса, попыхивая сигаретой. — Ешь сейчас. Потом уже пойдем без остановок.

— Да я неголоден.

— Это тебе так кажется. Шоколад-то у тебя какой, черный?

— Конечно.

— Дай попробовать.

Сулейман достал из сумки плитку шоколада и протянул Мусе. Тот отбросил окурок в сторону, сорвал с шоколадки обертку и откусил большой кусок.

— М-м! — сказал он и зажмурился от удовольствия. — Хороший шоколад. Московский?

— Угу.

— Сразу видно.

Муса доел шоколад, вытер руки об штаны и поднялся с камня.

— Пора идти, — сказал он. — Впереди речка. Дно неровное, так что будь осторожен.

И они пошли дальше. Минут через сорок, миновав ущелье и горную речку, они приблизились к лагерю. Неожиданно из-за камня показалась мужская фигура.

— Муса, это ты? — спросил незнакомец хриплым голосом.

— Да, — ответил Муса. — Вот привел вам гостя. Получайте.

К ним подошел высокий, худощавый кавказец, одетый в зеленую форму. Внимательно оглядел Табеева.

— Георгий, — сказал он и протянул руку.

— Сулейман, — представился Табеев.

Они обменялись рукопожатием.

— Пойдем, тебя уже ждут, — сказал Георгий, повернулся и направился к большому камню, за которым укрывался до сих пор. Обогнув камень, они спустились в небольшую долину, уставленную затянутыми маскировочной сеткой палатками.

— Сейчас познакомлю тебя с Султаном, — сказал Георгий. — Вон его офис. Класс люкс!

Муса и Георгий засмеялись шутке.

Начинало смеркаться. Небо стало темно-синим и стремительно темнело. Неподалеку Сулейман увидел нескольких девушек, закутанных в черные платки, бредущих к большой палатке. Одна из девушек остановилась, что-то сказала подругам и показала на Сулеймана рукой. Другие девушки посмотрели в сторону Сулеймана, но не остановились, а, наоборот, прибавили шагу. Та, что остановилась, некоторое время рассматривала гостя, потом поправила платок, так, чтобы он прикрывал нижнюю часть лица, и побежала догонять подруг. Через некоторое время они скрылись.

— Э, — сказал Сулейману Георгий, — не туда смотришь, брат. Это наши сестры. У них своя работа, у нас с тобой — своя. Пошли, Султан уже заждался.

Они прошли к палатке Бариева. Георгий откинул полог. Внутри было светло и пахло едой.

— Чего стал? — сказал Георгий. — Топай внутрь, нечего здесь отсвечивать.

Султан Бариев сидел за столом и ел макароны с тушенкой. Завидев гостей, он вытер полотенцем рот и бороду и поднялся им навстречу. Бариев оказался мужчиной низкорослым и щуплым. Он был на голову ниже Сулеймана — издали и со спины его можно было принять за девушку, таким он был хрупким.

— А, Сулейман, — сказал Бариев и обнажил в улыбке белые, крепкие зубы. — Ждал тебя. Проходи к столу. Сейчас будешь ужинать.

— Спасибо, — сказал Сулейман и прошел к столу.

— Садись, садись! — Бариев похлопал его по плечу. — Сегодня ты гость, завтра — боец.

Сулейман сел за стол. Бариев уселся напротив. Вгляделся в лицо Сулеймана. Улыбнулся:

— Алмаз так тебя и описывал. Говорит — высокий, красивый парень. А я думаю — красивый? Это хорошо. Красивые люди не вызывают подозрения, им везде рады. Особенно когда поблизости есть женщины.

Бариев хихикнул. Георгий и Муса, расположившиеся на раскладных стульях, отозвались на его веселые слова дружным смехом. Сулейман, чтобы не выделяться, тоже улыбнулся.

— Макароны будешь? — спросил его Бариев.

— Да я вообще-то не голоден…

— Ц! — сказал Бариев. — Нельзя отказываться от угощения, Сулейман. Ты кто, татарин?

Сулейман кивнул:

— Да.

— Значит, не знаешь, что такое кавказское угощение! На Кавказе хозяин сам с голоду умрет, а гостя накормит.

«Это ты-то умрешь? — подумал Сулейман. — Скорей укокошишь гостей и сам сожрешь их с потрохами».

— Ну-ка, Георгий, — сказал Бариев, — поухаживай за нашим гостем.

Георгий подошел к столику, стоявшему в углу, набросал в алюминиевую тарелку макарон и поставил тарелку перед Сулейманом. Бариев взял вилку в руку и принялся поглощать свои макароны, поглядывая на Сулеймана. Сулейман последовал его примеру.

— Муса, а ты что же? — спросил Бариев.

— Я не хочу, — ответил Муса. — Сулейман меня шоколадом накормил.

— Опять шоколад! — Бариев покачал головой. — Смотри, Муса, выпадут у тебя все зубы, будешь одной манной кашей питаться.

— Ничего, не выпадут. А выпадут, так я новые вставлю.

Бариев хмыкнул и снова принялся за еду.

— Ну и как там Москва? — спросил он Сулеймана, причмокивая жирными губами.

Сулейман пожал плечами:

— Нормально.

— Еще стоит?

— А что ей сделается.

— Ничего, скоро рухнет, — пообещал Бариев. — Мы с тобой ей в этом поможем, да?

— Да, — кивнул Сулейман.

Съев макароны, мужчины стали чаевничать. Чай приготовил Георгий. Как понял Сулейман, он был кем-то вроде адъютанта при Бариеве.

Сулейман достал из сумки пару шоколадных плиток и положил на стол:

— Угощайтесь.

— Опять шоколад! — засмеялся Бариев. — Вы что там, в Москве, одним шоколадом питаетесь? Поди забыли, что такое настоящая мужская еда? Завтра накормлю тебя тушеной бараниной. Вот это еда! Любишь баранину?

— Люблю, — кивнул Сулейман.

— Все равно сладости никакое мясо не заменит, — сказал Муса, сдирая обертку с шоколада. — Будь моя воля, я бы одними шоколадными конфетами питался.

Обмениваясь репликами и шутками, мужчины около получаса пили чай — чашку за чашкой.

— Уф-ф, — сказал наконец Бариев, отдуваясь и вытирая все тем же полотенцем мокрое лицо. — Теперь можно и на покой.

Полог палатки открылся, и в палатку вошел заросший до глаз бородой мужчина с автоматом на плече.

— Султан, — сказал он резким и гортанным, как воронье карканье, голосом, — там этот русский опять воет. Никак пасть ему не заткну.

— Воет, говоришь? — Бариев прищурился. — Раз воет, значит, ему больно. А раз ему больно, значит, мы должны ему помочь. Правильно я говорю?

— Правильно, — кивнул бородатый. — Я давно говорю, что надо его шлепнуть. Выкупа за него все равно никакого, только хлеб и воду зазря переводим.

Бариев глянул на Сулеймана:

— Пойдем, Сулейман. Пройдешь боевое крещение. Сайд, веди русского к палатке.

Бородатый кивнул и ушел. Бариев медленно и тщательно вытер руки и лицо полотенцем. Затем все четверо мужчин поднялись из-за стола и вышли на улицу.

Тут было темно, и Сулейман не сразу разглядел худого паренька в мятой камуфляжной кепке со связанными за спиной руками, которого привел бородатый Сайд.

— Эй, русский! — весело окликнул худого Бариев. — Ты что воешь, а? Ты мужчина или нет?

Пленник молчал, покачиваясь из стороны в сторону. Глаза его были полузакрыты.

— Ничего нам за тебя не дают, — сказал парню Бариев. — Зря мы тебя ловили. — Бариев повернулся к Сулейману и объяснил: — Шакал он. Оружие нам продавал с военного склада. А когда купили, оказалось, что стволы бракованные, не стреляют совсем.

— Я… не виноват… — тихо проговорил парень. Он облизнул пересохшие губы и добавил: — Я не знал.

Бариев поморщился:

— Знал не знал, какая теперь разница?

— А что с выкупом? — спросил Сулейман. — Не дают?

— Да детдомовский он. Кто за него даст? — Бариев вновь повернулся к пареньку: — Все, Иван, больше не будешь мучиться. Отпускаю я тебя.

Парень широко раскрыл глаза и уставился на Бариева, не веря своим ушам.

— Что, Иван? Не веришь? — Бариев засмеялся. — Сайд, развяжи ему руки.

Бородатый Сайд достал нож и перерезал веревки, стягивающие запястья паренька.

— Вот видишь, Иван, — сказал Бариев. — Я тебя не обманывал. А теперь иди.

— Куда? — не понял паренек.

Бариев махнул рукой в направлении гор:

— Туда иди. Там дорогу найдешь. А не найдешь — твоя вина.

— Спасибо… вам. — Паренек вытер ладонью выступившие слезы, повернулся и поплелся в направлении, указанном Бариевым.

Когда он отошел метров на пять, Бариев достал из-за пояса пистолет и протянул его Сулейману.

— Убей этого неверного, — холодно сказал он.

Сулейман посмотрел на пистолет.

— Почему я? — тихо спросил он.

— Разве сам не понимаешь? — Бариев прищурился. — Мы должны видеть, что ты наш человек.

Сулейман взял пистолет и взвесил его на ладони.

— Ну чего ждешь? — грубо сказал ему Бариев. — Стреляй, пока он не ушел!

Сулейман поднял пистолет, тщательно прицелился и выстрелил. Кепка слетела с головы освобожденного пленника, но сам он не упал, а лишь припустил еще быстрее.

— Э-э, мазила, — разочарованно протянул Бариев. — Кто так стреляет? Смотри, как надо.

Бариев снял с плеча АКМ, прицелился и дал короткую очередь. Пленник взмахнул руками и упал, словно обо что-то споткнулся. Больше он не поднимался.

— Видал? — улыбаясь, спросил Бариев. — Не то что ты. — Он похлопал Сулеймана ладонью поплечу. — Не расстраивайся, это я так шучу. Ты все равно молодец. Чуть не разбил этому шакалу башку пулей. На таком расстоянии из пистолета попасть в голову человеку трудно.

— Чего ж тогда заставлял?

— А чтобы тебя проверить. Вдруг бы ты нарочно стал мимо стрелять. Я бы это сразу заметил. А ты промазал всего на сантиметр.

Сулейман усмехнулся.

— В следующий раз попаду, — развязно сказал он.

Бариев засмеялся и похлопал Сулеймана по плечу.

— Попадешь, попадешь. Ладно, иди спать. Георгий, покажи Сулейману его палатку. Сайд, а ты убери труп, чтобы наши девочки с утра об него не споткнулись.

— Пойдем, — сказал Сулейману Георгий.

Сулейман попрощался с Бариевым, Саидом и Мусой и пошел за Георгием.

Палатка, в которой предстояло ночевать Сулейману, была небольшая, но с кроватью-раскладушкой и легким плетеным ящиком для одежды. Георгий сразу же зажег свечку, стоявшую на ящике, и палатка озарилась тусклым, рыжеватым светом.

— В ящике еще несколько свечей, — сказал Георгий. — Когда кончатся — скажешь. Принесу. — Он снял с пояса фляжку и протянул ее Сулейману. — Вот вода. Днем будешь пить из бака, он стоит на улице, под тентом.

Сулейман взял фляжку и поблагодарил Георгия.

— Ничего, завтра вернешь, — сказал Георгий. — Ладно, осваивайся, а я пойду.

Георгий ушел.

Сулейман сел на кровать, положив руки на колени. Потом посмотрел на свои пальцы — пальцы мелко подрагивали. Сулейман вздохнул, взял со спинки кровати полотенце и тщательно вытер вспотевшее лицо.

— Вот ведь черт… — тихо проговорил он.

Бариев здорово бы удивился, если бы узнал, что Сулейман вовсе не целился в голову беглецу. Он нарочно взял выше головы, но, не будучи умелым стрелком, взял ниже, чем полагалось, и только поэтому — сам того не ожидая — попал в шапку. Попал и сам испугался.

— Слава Аллаху, не дал взять грех на душу, — прошептал Сулейман побелевшими от пережитых волнений губами.

Успокоившись, Сулейман разулся, разделся, задул свечу и лег на кровать. Сон никак не шел. В голове теснились неприятные и жутковатые мысли, порожденные переживаниями сегодняшнего дня. Сулейман вспомнил хищное лицо Бариева и его черные и холодные, как два автоматных дула, глаза. Вспомнил пленного паренька, скошенного автоматной очередью. До сих пор Сулейману никогда не приходилось видеть смерть так близко. «Страшно ли мне? — спрашивал себя Сулейман. И, вздыхая, признавал: — Да, очень».

Весь вечер он боялся одного — проговориться каким-нибудь неловким словом, жестом или взглядом. Бариев — бандит опытный, такие, как он, видят людей насквозь. А ну как обо всем догадался? Да нет… Если б догадался, кончил бы на месте. Хотя… Бариев не прочь был бы узнать, кто послал Сулеймана и что знают люди, отправившие его сюда. Убивать Сулеймана сразу он бы, конечно, не стал. Сперва помучил бы как следует: отрезал пальцы, уши…

«Черт, что за дурацкие мысли лезут мне в голову?» — подумал Сулейман и поежился.

Кулон с радиомаяком висел у него на груди. Значит, Поремский, Солонин и Грязнов уже в курсе. Сейчас небось фотографируют базу со своих дурацких спутников. «Эх ты, кретин, — обругал себя Сулейман. — Дернул тебя черт ввязаться в это дело. Поремский с Солониным получат медальки и благодарность от начальства, а ты — пулю в голову, как тот мальчишка-пленный. Может, сломать кулон и перекинуться на сторону бандитов? А что, жизнь интересная, приключений хоть отбавляй. Да и платят, говорят, хорошо. Вон Лобов как мясом оброс, вылитый Шварценеггер. Не от плохой ведь жизни…»

Сулейман невесело усмехнулся своим мыслям, потом перевернулся на бок и стал считать баранов. На сто двадцать пятом он сломался. Уснуть не удавалось. Тогда Сулейман вспомнил совет Солонина и представил себе свое детство. Старую пятиэтажку с обшарпанными стенами, маленький, уютный дворик, заросший зеленью, где все друг друга знали и частенько наведывались друг к другу в гости. Отец играл с мужиками в домино. Мать развешивала белье на веревках. Сулейман» носился с мальчишками по двору, играя в мушкетеров.

Постепенно Сулейману удалось расслабиться. Вскоре он уснул и проспал до утра — чистым, безмятежным сном ребенка.

5

Асет в тот вечер тоже долго не могла уснуть. Из ее головы никак не выходил новичок — высокий, темноволосый парень с доброй улыбкой и черными бровями вразлет. Он улыбнулся Асет, когда она остановилась и, забыв про приличия, показала на него подругам пальцем. Ах, как было бы хорошо, если бы они все были не в лагере, а в родном селе и чтобы этот парень пришел к отцу в гости. А Асет принесла бы им угощение и… «Что за глупости лезут тебе в голову! — строго окоротила себя Асет. — Ты теперь не просто девушка, ты воин Ислама. И Магомет ждет тебя! Ждет, чтобы ты поскорее вымолила для него прощение у Аллаха. А прощение еще нужно заслужить, вот так-то!»

Асет вздохнула, перевернулась на бок и подложила под щеку сложенные ладошки. «И все-таки как это было бы хорошо», — с улыбкой подумала она. В ту ночь ей, как и Сулейману, приснилось детство.

Проснулась Асет рано. На улице было тепло и солнечно. До завтрака оставалось еще полчаса, поэтому Асет решила немного прогуляться по лагерю. Она пошла на свое излюбленное место среди камней. Однако Султан заметил, что она ходит без дела, и позвал ее. Асет покорно подошла.

— Чего так рано поднялась? — спросил Бариев.

— Просто так, — ответила Асет. — Выспалась.

— А куда шла? Небось на свой любимый камушек, погреться на солнышке?

Асет смущенно опустила глаза и кивнула.

— Да ты не смущайся, — улыбнулся Султан. — Нет ничего плохого, если молодая девушка немного погуляет. Стихи-то пишешь?

— Пишу.

— Про что?

— Про Аллаха и про Иблиса, — честно призналась Асет. — И про неверных.

— Про Иблиса, говоришь? Гм… — Султан задумчиво почесал бороду. — И чем они там у тебя занимаются, Иблис и кяфиры?

— Пляшут на могилах, — сказала Асет.

— К-хех! На могилах! — Бариев усмехнулся. — Случайно не голышом?

Асет покраснела.

— Нет. В одежде, — выдавила она из себя.

— Ладно, ладно, шучу. — Бариев вновь погладил пальцами бороду. — На могилах — это хорошо, Асет. Только смотри не увлекайся. Иблис умеет прельщать людей. Пусть пляшут, только чтобы потом отправились в ад, поняла?

— Да.

— Вот и хорошо. А сейчас возьми ведра и сходи к ручью за водой. Заодно и прогуляешься.

До ручья она дошла быстро. Солнце весело сверкало в прозрачных струйках. Асет наполнила одно ведро, затем немного отдохнула и подышала на озябшие руки. Небо было синим и безоблачным. «Сейчас бы раздеться догола и поплескаться в ручье!» — подумала вдруг Асет. При мысли о прохладных струях, стекающих по ее телу, сердце Асет наполнилось сладостной истомой. Но тут же строгий внутренний голос колоколом прозвучал в ее ушах: «Что это ты выдумываешь, бессовестная девчонка?!» Асет стало нестерпимо стыдно за свои мысли.

— Это все Иблис, — испуганно прошептала она.

«Случайно не голышом? — прозвучал у нее в голове насмешливый голос Султана. И вслед за тем: — Запомни, Иблис умеет прельщать людей. Сперва они пляшут на могилах, а потом отправляются в ад!»

Наполнив второе ведро, Асет выпрямилась, но не успела она взяться за ручки, как прямо перед ней (словно из-под земли!) вырос вчерашний незнакомец.

— Милая девушка, позвольте я вам помогу, — сказал он и протянул руку.

Асет потупила взгляд. Никто и никогда не называл ее «милой девушкой». Даже Магомет. Она быстро глянула на незнакомца из-под надвинутого на брови платка и тут же снова опустила глаза. Он и правда был красив, этот незнакомый мужчина. Такой же красивый, как

Магомет, только намного выше ростом и с лучистыми, как медные тарелки, глазами.

— Ну что же вы? — сказал незнакомец. — Давайте мне ведра.

— Не надо! — сказала Асет. — Я могу сама!

Парень улыбнулся и кивнул:

— Конечно, можете. Но у меня это получится немного лучше. Я ведь сильнее, чем вы, правда?

Асет, не привыкшая спорить с мужчинами, покорно отошла от ведер. Незнакомец легко подхватил ведра и спросил:

— Покажете мне дорогу к бакам? Я еще плохо ориентируюсь в лагере.

Асет кивнула и, закутав лицо платком, посеменила к лагерю. Незнакомец зашагал за ней.

— У вас очень красивая фигура, — сказал он. — Вы случайно не спортсменка?

— Нет, — сказала Асет.

— Значит, это у вас от природы. Вы чеченка?

— Да, — сказала Асет.

— А как вас зовут?

Асет не знала, можно ли ей отвечать на вопросы незнакомца, но, поскольку он был мужчиной, она обязана была ответить.

— Асет, — сказала она. — Меня зовут Асет.

— А я Сулейман, — представился мужчина. — Сулейман Табеев. Я приехал в лагерь вчера.

— Да, я. знаю, — не оборачиваясь, кивнула Асет. — Я видела.

— Видели? Ах да. Вы, наверное, та самая девушка, которая показывала на меня своим подругам. Я запомнил вашу фигуру.

Асет густо залилась краской стыда и поблагодарила Аллаха, что парень не видит ее лица.

— Похоже, мой приезд не заинтересовал ваших подруг, — продолжил парень. — А как насчет вас? Вам ведь было интересно, правда?

— Я не знаю, — тихо проговорила Асет, и впрямь не зная, как ей следует отвечать на этот вопрос.

— Ничего удивительного, — сказал парень. — У вас тут, наверное, каждый день гости.

— Нет, что вы, — сказала Асет и даже на мгновение обернулась, чтобы посмотреть на парня. — Кроме Мусы, к нам почти никто не приходит.

— Понятно. А вы здесь давно?

— Да, — сказала Асет. — Почти два месяца.

— Скучно, наверное?

Асет покачала головой:

— Нет. Разве может быть скучно тому, кто собирается стать воином Аллаха?

— Не знаю, — сказал парень. — Наверно, нет. Поживем — увидим.

Асет набралась храбрости и спросила:

— А вы к нам насовсем?

— Ну не насовсем, конечно! — Парень засмеялся. — Что я, снежный человек, чтобы вечно жить в горах? Пройду подготовку и вернусь домой. Там нужна моя помощь, сестренка, там меня ждут. Там от меня многое зависит, понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Асет. — Ты счастливый. А я никогда не вернусь домой. Хотя я тоже счастливая, потому что я попаду в рай.

— Конечно, попадешь. Но пока поживи еще немного здесь. Посмотри, какое солнце! Разве тебе не нравится?

Асет задрала голову и, сощурившись, посмотрела на солнце.

— Разве тебе не нравится это небо? — весело спросил ее парень.

— Нравится, — сказала Асет. — Но я не должна думать о солнце. Я должна мстить кяфирам, чтобы мои братья и сестры могли смотреть на это солнце.

— Гм… — Сулейман улыбнулся. — Очень разумный ответ.

— Другого у меня нет, — сказала Асет.

До баков они дошли молча. Асет искоса погладывала на незнакомца, а он, казалось, был погружен в какие-то тяжелые размышления.

— Мы пришли, — сказала Асет. — Сам зальешь воду в баки или это сделаю я?

— Конечно, сам. Разве я не мужчина?

Асет засмеялась, но тут же осеклась — смех был от Иблиса. В нем не было ничего святого. Асет напустила на себя хмурый вид. Сулейман посмотрел на ее сурово сдвинутые брови и улыбнулся:

— Тебе идет, когда ты хмуришься.

— Я не хмурюсь, — строго сказала Асет.

— Нет, хмуришься. Хотя смеешься ты тоже замечательно. И очень заразительно.

Асет пожала плечами, дескать — тебе виднее.

Сулейман вылил воду в бак и поставил ведра на землю. Посмотрел на Асет.

— Мы еще увидимся? — спросил он.

Асет удивленно глянула на Сулеймана и улыбнулась.

— А, ну да, — кивнул он. — Мы ведь в одном лагере. Нам просто некуда друг от друга деваться. И знаешь что… я этому рад.

Асет явно смутилась.

— Мне пора, — сказала она. — Сейчас будет завтрак, а потом занятия.

— Какие? — полюбопытствовал Сулейман.

— Нас учат стрелять и гримироваться. Потом немного английский. А потом — разговоры с тетей Хавой. Она психолог и помогает нам мобилизовать силы для борьбы с неверными.

— «Мобилизовать»? Ух ты! Это каким же образом?

Асет пожала плечами:

— Простым. Она учит нас не бояться смерти.

— И как, получается?

— Да. Раньше мне было страшно думать о том, что меня больше не будет. А теперь я точно знаю, что попаду в рай. И может быть, встречу там… — Она тряхнула головой, словно прогоняла наваждение. — Хотя это неважно. Главное, что я буду воином Аллаха. — Асет посмотрела Сулейману прямо в глаза долгим и печальным взглядом. — Ты красивый, — задумчиво сказала она. — Я уверена, что ты хороший воин. А теперь мне точно пора. Прощай!

Она повернулась и быстро засеменила к палатке.

Сулейман проводил ее взглядом и нахмурился.

— Забавная девчушка, — проговорил он. — Родись она в Москве, все могло бы сложиться иначе.

После разбитных и фальшивых, как накладные ногти, немецких шлюх Асет показалась Сулейману неземным созданием. То, как она смотрела, как опускала глаза, встретившись с ним взглядом, как двигалась — во всем этом проглядывала непорочность и почти детская наивность. «Даже просто смотреть ей вслед, и то приятно», — подумал Сулейман.

Перед занятиями Асет сочинила стишок. Она сочинила его не по вдохновению, а с усилием, не особо подбирая слова, потому что надеялась, что Аллах сам пошлет ей нужные слова и фразы, чтобы уберечь ее от беды. Так уже бывало не раз. Когда Асет не знала, что ей делать, она сочиняла стишок, надеясь, что в этом стишке будет ответ на все ее вопросы. Сначала она записывала первую пришедшую ей на ум фразу, а дальше стишок шел сам — медленно и тяжело. Нужно было только подбирать рифмы и не особенно задумываться о смысле, чтобы не мешать Аллаху.

Иногда Аллах помогал ей собраться с мыслями, иногда подсказывал ей что-то, о чем она даже не задумывалась. Но иногда он оставлял ее вопросы без ответа, и вместо стишка получался бессмысленный сумбур. «Вперед, Асет, не ведай страха!» — сказала себе Асет. И стала сочинять.

Стишок получился такой:

Последняя строчка понравилась Асет больше всего. Она мысленно поблагодарила Аллаха за помощь, спрятала блокнот и ручку в карман и пошла на занятие.

6

Инструктор по рукопашному бою Абу был невысоким, коренастым бородачом с зеленой повязкой на лбу. Его глаза были вечно укрыты за темными стеклами очков. Как узнал позже Сулейман, Абу даже вечером не расставался с темными очками. Поговаривали, что Абу видит в темноте не хуже кошки, а слышит — как слепой, так что очки ему как бы вместо маски.

Бойцы выстроились в шеренгу (вместе с Сулейманом их было девять человек). Абу медленно прошел вдоль шеренги, заложив руки за спину и разглядывая бойцов. Потом развернулся и так же чинно профланировал в обратную сторону. Напротив Сулеймана он остановился. Дернул уголком рта и сказал:

— Новенький, выйди из строя.

Сулейман сделал два шага вперед.

Абу оглядел его с ног до головы, затем спросил:

— Ты Сулейман Табеев?

— Да, — кивнул Сулейман.

— Драться умеешь?

— Как любой нормальный мужчина, — ответил Сулейман.

Абу усмехнулся.

— Надо драться так, чтобы «любой нормальный мужчина» ползал у тебя в ногах с кровавыми соплями на морде. Ясно?

— Да.

Абу обратился ко всем:

— Убить человека голыми руками непросто. Но возможно. Только нужно знать, как бить, как душить и какую кость легче всего сломать. Вот, например, нож… — Абу достал из ножен клинок и протянул его Сулейману. — Возьми!

Сулейман взял.

— Молодец, — похвалил Абу. — А теперь бей меня.

— Как бить? — не понял Сулейман.

— Как хочешь, — ответил Абу. — Главное — ты должен меня убить. Хочешь — ударь в живот, хочешь — в шею, хочешь — в бок. Давай!

Сулейман сделал быстрый выпад ножом. Абу легко ушел от удара в живот, блокировал руку Сулеймана предплечьем, захватил его запястье и резко заломил руку Сулеймана за спину. Затем ударил Сулеймана коленом в грудь и повалил его на землю, в пыль лицом.

— Видишь, — с усмешкой сказал Абу, стоя над Сулейманом. — Убивать ты не умеешь. А ведь у тебя был нож, а у меня — только это. — Он показал Сулейману свои растопыренные ладони. — Вставай!

Сулейман поднялся на ноги и отряхнул куртку.

— Знаешь, почему я успел перехватить твою руку? — спросил его Абу.

Сулейман покачал головой:

— Нет.

— Потому что ты бил наотмашь. Ты резал, а не колол. Чтобы убить человека таким ножом, нужно перерезать ему горло. Но это сделать сложно, потому что противник стоит к тебе лицом и видит все твои движения. Как нужно действовать в этом случае?

Сулейман пожал плечами:

— Не знаю.

Абу убрал клинок в ножны, а вместо него достал из-за пояса деревянный муляж ножа. Протянул его раскосому парню, стоявшему в шеренге рядом с Сулейманом.

— Талгат, — обратился Абу к парню, — покажи Сулейману, как нужно бить.

Талгат взял деревяшку, вышел в центр круга и встал напротив Сулеймана.

— Можно? — спросил он.

Абу повернулся к Сулейману:

— Сулейман, ты готов защищаться?

— Да, — кивнул Сулейман и поднял руки к груди для защиты.

Абу махнул рукой:

— Давай!

Сильный тычок в грудь отбросил Сулеймана назад. Второй удар острой деревяшки пришелся ему в живот. Сулейман согнулся пополам и выплюнул в пыль липкую слюну.

Абу насмешливо похлопал его ладонью по спине:

— Ничего, до свадьбы заживет. Ну что, ты понял? Талгат легко попал в тебя, потому что он не бил, а колол. Его нож был не топор, а жало. Удар топором легко можно остановить, потому что у него большая траектория. А удар жалом — нет. Жало идет по кратчайшему пути, по прямой. — Абу глянул на раскосого парня и сказал: — Талгат, ну-ка дай ему нож, пусть он сам попробует…

Через сорок минут занятий Сулейман чувствовал себя, как боксерская груша. У него ломило все тело. Под левым глазом темнел кровоподтек, губа была рассечена, большой палец на правой руке вывихнут. Но он и не думал сдаваться и, в конце концов, удостоился похвалы инструктора.

— Молодец, новичок, — с дружелюбной улыбкой сказал Абу. — Хорошо держишься. Через месяц будешь таким же хорошим бойцом, как Талгат.

Еще через сорок минут измотанные спаррингами, грязные и потные бойцы вновь выстроились в шеренгу. На этот раз Абу учил их правильно душить противника.

— Сдавливаете противнику шею… — Абу подозвал Талгата и показал на его шее. — Вот здесь. Сначала захват… — Абу ловко захватил шею Талгата. — Потом удушение.

Абу чуть сдавил шею Талгата, и тот закашлялся.

— Видите? — довольно спросил бойцов Абу. — Это называется сонная артерия. Когда ты давишь на нее, человеку в мозг перестает поступать кислород, и он теряет сознание. После этого ты можешь снять с человека пояс или галстук и довершить начатое. А теперь — разбились по парам!

Последующие полчаса «курсанты» усердно душили друг друга, а Абу прохаживался мимо топчущихся в пыли пар и поглядывал на них своими черными стеклами-глазницами.

Затем пыльные, грязные, полупридушенные бойцы вновь выстроились в шеренгу.

— Продолжим изучение болевых приемов, — сказал Абу. — Главное в драке — принести врагу как можно больше повреждений. И не церемониться. Мустафа, подойди сюда.

Из шеренги вышел здоровенный амбал с небритой физиономией.

— Вот, смотрите, — сказал Абу бойцам, насмешливо показывая на верзилу Мустафу, — он намного больше меня, да? Я по сравнению с ним просто карлик. А теперь смотрите.

Абу сделал молниеносное движение, схватил Мустафу пальцами за нижнюю губу и резко потянул вниз. Мустафа вскрикнул и упал на колени. Из глаз у него брызнули слезы.

Абу отпустил губу верзилы (тот сразу схватился руками за лицо и застонал), вытер пальцы о штаны и сказал:

— Вот видите, бойцы. Это детский прием, да? Но болевой шок выводит врага из строя на десять секунд. За эти десять секунд вы можете делать с ним что хотите. Все дело в быстроте и силе захвата. — Абу осклабил белые зубы в улыбке. — Чтобы победить сильного врага, настоящему джигиту хватает двух пальцев. — Он обвел взглядом бойцов. — Кто хочет попробовать?..

После того как занятие закончилось, Абу отпустил бойцов отдыхать, а Сулеймана подозвал к себе.

— Хочу сказать тебе два слова, Сулейман. Ты никуда не спешишь?

— Нет, Абу. Я готов тебя выслушать.

Абу кивнул и провел ладонью по бороде.

— В тебе есть ярость, Сулейман, — сказал он своим тихим и вкрадчивым голосом. — Но ярость — вещь плохая. Бойцу нужна злоба. Злоба, которая не выходит наружу, а сидит здесь. — Абу положил руку на грудь. — Сидит и ждет своего часа. А яростный человек допускает много оплошностей. Вот когда ты бил меня ножом, я по глазам понял, когда ты ударишь. Понимаешь? А глаза у джигита должны быть холодными. Холодными, жестокими и спокойными. Холодными и жестокими, чтобы врагу было страшно, а спокойными, чтобы враг не понял, когда ты нанесешь удар.

— Поэтому ты и прячешь их за стеклами очков? — спросил Сулейман. — Чтобы враг не понял по глазам, что у тебя на уме?

Абу холодно усмехнулся.

— Хорошая шутка, Сулейман. Но неправильная. Очки я ношу, потому что у меня светобоязнь. Это такая болезнь, когда у человека от яркого света начинают болеть глаза. Ладно, иди отдыхай. Мы еще продолжим этот разговор, Сулейман. Клянусь Аллахом, я сделаю из тебя настоящего воина!

Инструктор по выживанию оказался белорусом, звали его Сергей Лукашевич. У Лукашевича было розовощекое, равнодушное и чуть глуповатое лицо — лицо двоечника или палача. Перед началом занятия, пока бойцы отдыхали после уроков Абу, Сергей подошел к Сулейману и спросил:

— Новенький?

— Да, — в очередной раз признался Сулейман.

— С огнестрельным оружием знаком?

— Шапочно, — ответил Сулейман.

Сергей хмыкнул:

— Ничего. Через две недели ты у меня научишься делать стволы из говна.

— Из говна? — насмешливо переспросил Сулейман. — Тогда, наверное, лепить, а не делать?

— Можно и лепить, — согласился Сергей. — Если это говно железное или хотя бы из полимеров. В принципе, имея под рукой необходимые инструменты, соорудить ствол несложно. Так же, как и глушитель.

— Глушитель тоже можно сделать из говна? — уточнил Сулейман.

— Из него, родимого, — ответил Сергей, не замечая иронии новичка. — Причем в этом случае даже не обязательно, чтобы говно было железным. Как говорил один мой старый друг, разовый глушитель можно склеить из бумаги или вырезать из капустной кочерыжки. В принципе, он был прав. Ладно, боец, отдыхай.

Лукашевич отошел от Сулеймана.

Сулейман лег на траву и закинул руки за голову.

По синему небу плыли белые облака, и смотреть на них было спокойно и приятно. Казалось, что все, что происходит на земле — и хорошее, и плохое, — не имеет никакого смысла и значения. Будто все это ненастоящее. А настоящая жизнь — там, среди этих медленных, величественных облаков, которым плевать на маленьких людишек, равно как и на то, что эти людишки делают и чувствуют.

— Что, смотришь на облака? — спросил его Талгат.

— Угу, — ответил Сулейман. — А что?

Талгат сорвал сухую травинку, сунул ее в рот и пожал плечами:

— Да ничего, смотри на здоровье. Далеко до них, а? Наверное, как отсюда до Майкопа. Как думаешь?

— Не меньше, — согласился Сулейман.

— А самолеты летают, — с тихим, затаенным удивлением произнес Талгат. — Хотя и железные. Как они не падают — ума не приложу.

— Это физика, — сказал Сулейман. — Они опираются крыльями на воздух и летят.

— Знаю, что опираются, но как они это делают? — Талгат вновь пожал плечами. — Воздух ведь мягкий. Это как на пух опираться. Обопрешься — и до самой земли провалишься. — Он покачал головой. — Не-ет… Что-то тут не так. Не обошлось без Иблиса, я так думаю.

— Бойцы! — раздался зычный голос Лукашевича. — Всем встать и на занятие!

Сулейман и Талгат поднялись с травы и поплелись в учебную палатку.

7

После обеда, который занял не больше получаса, занятия продолжились.

На этот раз приступили к самому важному — искусству изготовления бомб. Взрывник (как мысленно назвал его про себя Сулейман) выглядел невзрачно. Среднего роста, обычного телосложения, лицо — ни красивое, ни уродливое, ни смуглое, ни бледное. Оно могло принадлежать и учителю, и рабочему, и менеджеру — кому угодно. Никаких особых примет. Звали взрывника Михаил. Национальность его была такой же неопределенной, как и возраст.

Перед тем как начать занятие, взрывник закурил сигарету. Потом меланхолично посмотрел в прорезь окна и впал в глубокую задумчивость. Он был очень медлителен, этот взрывник, до того медлителен, что Талгату (за последние дни они с Сулейманом успели подружиться) стало невтерпеж сидеть молча.

— Бомбу можно начинить чем хочешь, — зашептал он на ухо Сулейману. — Любыми кусками железа, главное, чтобы они были небольшими. Лучше всего для этого дела подходят гвозди. Обойная дробь, если попадет в руку, может прошить ее насквозь, и потом останется только маленький шрам. А гвоздь разорвет мясо, как тряпку. Если он попадет в шею, то порвет артерию, и кяфир подохнет от потери крови.

— Начинаем занятие, — произнес наконец взрывник.

Сулейман и Талгат раскрыли тетради и сжали в пальцах авторучки. Как только Михаил заговорил, выяснилось, что и голос у него до того тусклый, монотонный и «общечеловеческий», словно его синтезировали из разных голосов, придав им одну и ту же просодию и тональность.

«Если взрывы в Москве подготовил он, неудивительно, что его никто не разоблачил И не поймал, — подумал Сулейман, глядя на безликое, плоское лицо взрывника. — Такого в толпе не вычислишь. И фоторобот не составишь. Настоящий серый человек. Как будто тень отклеили от стены, нарисовали ей глаза и пустили гулять по земле. Хотя нет, даже тень в толпе легче найти, чем такого человека».

— Мощную взрывчатку легко можно приготовить в домашних условиях, — бубнил взрывник. — Приготовление бомбы можно разделить на четыре основных этапа. Первый — изготовление инициирующего взрывчатого вещества. Второй — изготовление запалов. Третий — приготовление основного взрывчатого вещества. И четвертый — изготовление самой бомбы.

Взрывник выпустил облако вонючего дыма и продолжил еще более меланхоличным голосом, чем прежде, словно с облаком дыма из его легких вылетела большая часть жизненной силы, которая помогала ему говорить:

— Сегодня мы рассмотрим первый этап. Из всего многообразия взрывных веществ я опишу вам приготовление диперекиси ацетона, как наиболее дешевого, быстрого и достаточно безопасного устройства. Начать изготовление нужно с подбора веществ. Для приготовления нам нужны три составляющие части — ацетон, серная кислота и перекись водорода. Ацетон вы можете купить в любом хозмаге, он используется как растворитель нитрокрасок и для удаления пятен. Ацетон представляет собой прозрачную жидкость специфического запаха, горючую и растворимую в воде.

— Будто мы ацетон никогда не видели, — насмешливо прошептал Талгат. — Он что думает, мы сюда из дикой деревни приехали?

— А разве нет? — с улыбкой спросил его Сулейман.

Талгат нахмурился было, но затем кивнул и сказал:

— Вообще-то, да. Я двадцать лет дальше райцентра никуда не выезжал. Г орода большего, чем Майкоп, никогда не видел.

Взрывник перестал бубнить и уставился на Талгата и Сулеймана. Те моментально уткнули взгляды в свои тетрадки и принялись усердно писать (честно говоря, Талгат ничего не писал, он просто рисовал в тетрадке бесформенные каракули).

— Серную кислоту, — продолжил после паузы взрывник, — можно достать в местах, где меняют электролит в автомобильных аккумуляторах. В основном, в автомастерских, иногда в хозмаге. Она представляет собой прозрачную или слегка затемненную из-за примесей тяжелую жидкость. Для наших целей нужна концентрированная кислота — девяносто, девяносто шестипроцентная. Но если вы используете гидроперит, можно обойтись и пятидесятипроцентной. Кто из вас знает, что такое перекись водорода?

— Я знаю! — сказал Талгат. — Бабы им красят волосы.

Взрывник строго посмотрел на Талгата, затем назидательно объяснил:

— Перекись водорода используется в парикмахерских для обесцвечивания волос. Она продается в любой аптеке, с ее помощью дезинфицируют раны. Часто в аптеках продается гидроперит — в виде пачек по десять белых таблеток. Гидроперит — это та же перекись водорода, связанная тиомочевиной…

Монотонный голос взрывника убаюкивал. У Сулеймана стали слипаться глаза. С непривычки физические упражнения на свежем воздухе (а чем еще были все эти драки и удушения, как не физическими упражнениями?) утомили Табеева. Сулейман пытался сосредоточиться на голосе учителя и то и дело тёр веки пальцами, прогоняя дрему, однако у него это плохо получалось.

— Для начала проверьте купленные вещества на чистоту, — бубнил взрывник. — Смешайте чайную ложку кислоты с таблеткой гидроперита и капните туда же ацетон. Если сразу раздастся треск и смесь пожелтеет, значит, какое-то из веществ недостаточно чистое, чаще всего — кислота.

— Ага, — иронично зашептал Талгат. — А шарахнет по башке, тогда уж точно кислота липовая.

— Если ничего подобного не произойдет, — продолжил взрывник, не обращая внимания на шепот, — оставьте смесь на несколько часов и ждите, пока выпадет белый осадок. Если не выпадет, значит, исходные вещества недостаточно чисты или недостаточно концентрированны.

«Сволочь, — вяло, без всякой ненависти подумал об учителе Сулейман. — Его бы в реанимацию, он бы усыплял пациентов без всяких наркотиков. Господи, кто бы мог подумать, что мне придется сидеть за партой и писать конспект лекции, будто я не агент, а простой студент. А еще называется — лагерь боевиков! Университет какой-то, а не лагерь! Еще два таких занятия, и я окочурюсь без всякой пули. Может, хоть медаль дадут — посмертно. Честное слово, оно того стоит!»

А взрывник все бубнил и бубнил:

— Пока смесь мокрая, сделайте по оси формы углубление для детонатора. Например, карандашом. Должен получиться слабосвязанный комок белого вещества, похожего на пенопласт. После изготовления формы ни в коем случае ни бейте по ней и не ковыряйте ее, так как все это может вызвать детонацию…

Сулейман испытал нечеловеческое облегчение, когда взрывник сказал:

— На сегодня все. К завтрашнему дню выучите все, что записали, наизусть. Я проверю.

Свежий воздух показался Сулейману особенно свежим после дымовой завесы, которую устроил в палатке взрывник. Похоже, что Талгат думал о том же самом.

— Уф-ф, — сказал он и вытер кепкой пот со лба. — Тяжело мне дается эта наука, брат. По третьему кругу все слушаю, а ничего понять не могу.

— Если по третьему кругу, то у тебя должны остаться записи, — сказал Сулейман.

Талгат покрутил головой:

— Не осталось, брат. Ни строчки. Я не могу писать, когда рядом говорят вслух. А он все время говорит. Остается только слушать, но у меня плохая память. Замкнутый круг, — резюмировал свои слова Талгат.

— А ты возьми у меня конспект и прочитай его пять раз подряд, — предложил Сулейман. — Глядишь, что-то в памяти и отложится.

Талгат вздохнул и признался:

— Читать я тоже не люблю. У меня от букв глаза болеть начинают. Уф-ф-ф… — снова вздохнул он. — Никогда раньше не думал, что лекции о бомбах будут такими скучными. Помню, в детстве мы с пацанами сами готовили маленькие бомбы… Так, ради развлечения. Вот это было интересно! Поджигали запал, забрасывали их в открытые форточки и ждали в кустах, что будет дальше. А тут… — Талгат безнадежно махнул рукой. — Тоска зеленая.

— Н-да, — сказал Сулейман. — Даже не знаю, чем тебе помочь.

Талгат белозубо улыбнулся и ободряюще подмигнул Сулейману:

— Да ты за меня не волнуйся, брат. Я, если где кяфира встречу, без всякой бомбы с ним справлюсь. Достану нож и выпущу ему наружу кишки. А потом вырежу кяфиру сердце и заставлю его съесть. Одобряешь?

— Угу, — кивнул Сулейман. — Только к тому моменту, когда ты вытащишь у кяфира сердце, он уже будет мертвым.

— И что? — не понял Талгат.

— А то, что его сердце тебе придется есть самому. Приятного аппетита.

Сулейман поднялся с камня, отряхнул штаны и пошел к ручью.

8

Солонин прикурил сигарету от позолоченной зажигалки «зиппо» и сладко затянулся.

— Я думал, ты не куришь, — сказал Поремский.

— В основном нет. Но иногда тянет.

Виктор снова затянулся и выпустил изо рта идеально ровное белое колечко. С улыбкой посмотрел, как оно расплывается в воздухе.

— Короче, сигнал радиомаяка мы отследили, — сказал он. — Теперь мы знаем точное местонахождение базы. Посылать команду, разумеется, рановато. Наверняка у них заготовлены отходные пути. Всякие тайные тропы, пещеры… Вот когда у нас будут подробные фотографии лагеря и его окрестностей, тогда, пожалуй, можно будет приступать к прямым силовым действиям.

— Значит, подковка сработала, — задумчиво произнес Поремский.

— Угу, — кивнул Солонин. — И не только она. Я вмонтировал Сулейману чипы в одежду и обувь. На всякий случай.

— Он об этом знает?

Виктор выпустил еще одно колечко и покачал головой:

— Нет.

Поремский нахмурился:

— Ты должен был ему сказать.

— Должен был, — кивнул Солонин. — Но я решил подстраховаться. Зная про чипы, он мог себя нечаянно выдать.

— И все равно, ты должен был ему сказать. Не нравится мне, когда мы держим друг друга за дураков.

— Володь, не горячись. Дело сделано, и сейчас уже поздно что-либо менять.

Поремский некоторое время молчал. Потом сказал:

— Ладно, проехали. Только в следующий раз, если он будет, обо всех подобных фокусах сообщай мне, ясно?

— Ясно, — согласился Виктор.

Поремский побарабанил пальцами по столу.

— Ликвидировать лагерь в любом случае рано, — раздумчиво сказал он. — У бандитов, которые окопались в Москве, могут возникнуть подозрения. Да и немецкие «товарищи» заволнуются.

— Камельков собрал о них информацию?

— Да. Сейчас он выясняет подробности биографии Чачи. А как там Турецкий? Я никак не могу до него дозвониться.

— Я говорил с ним полчаса назад, — сказал Солонин. — Они отслеживают каждый шаг бандитов. Если все пойдет хорошо, накроют с поличным — тихо и мирно. А если нет… — Виктор пожал плечами. — Что ж, тогда в Дюссельдорфе будет горячо.

— В Москве будет так же. Нигматзянов и Джабраилов вывели нас еще на четверых членов банды.

— Неплохо, — одобрил Виктор. — Если удастся их всех накрыть, сделаем большое дело.

— Так-то оно так, но…

— Что еще?

— Мне кажется, что главный у них вовсе не Алмаз Рафикович Нигматзянов.

— А кто?

Поремский пожал плечами:

— Не знаю. Но у меня такое ощущение, что координирует их действия кто-то свыше. Возможно, что он общается с этим человеком, минуя нашу прослушку. Какая-нибудь отдельная, незафиксированная мобильная линия.

— Все может быть, — согласился Солонин. — Хотя проверить это несложно.

Дверь кабинета распахнулась, на пороге застыл Камельков.

— Ага, курите! — воскликнул он. — И это вместо того, чтобы работать! Правильно, пускай работает Миша Камельков, а мы будем курить.

— Давай уже заходи, — распорядился Поремский. — Терпеть не могу, когда стоят в дверях и митингуют.

Миша закрыл дверь.

— Чача работает в «Имярек-консалтинг» уже два года. Как вы, Владимир Дмитриевич, и предполагали, он занимается черной работой. На фирму его привел Муслиев. Они познакомились с Чачей на какой-то чеченской вечеринке в общежитии МГУ. Чаче нужно было где-то работать, и Муслиев устроил его в «Имярек-консалтинг». Муслиев признался, что Чача помогал ему организовать теракт в офисе концерна «Геракл». Ну то есть он помог ему найти исполнителя.

— Он был связующим звеном между Муслиевым и Бариевым? — спросил Поремский.

Миша энергично кивнул:

— А я что говорю! По словам Муслиева, именно Чаче пришла в голову идея использовать террористов для заказных убийств! А Бариев эту идею одобрил. Благо смертниц у него — целый лагерь.

— Вот сволочь! — в сердцах сказал Поремский.

— Сволочь сволочью, а голова у парня варит, — заметил Солонин. — Есть у меня, Володя, одна идея.

— Что за идея?

— Алмаз Рафикович каждый день обедает в ресторане «Китайская кухня» на Дмитровском шоссе. Наши ребята ведут его с утра до ночи, но, как показал опыт, Алмаз — парень ушлый, иногда ему удается от нас ускользнуть.

— От вас? Ускользнуть? — Поремский усмехнулся и покачал головой. — Никогда не поверю.

— И тем не менее это так, — признал Солонин. — Два раза мы его теряли. Нигматзянов очень хорошо знает Москву. Он уходил от наших машин, теряясь в переулках в самом центре города. По всему видать, что Алмаз Рафикович — мужик непростой. Судя по тому, как он умеет заметать следы, он прошел хорошую подготовку.

— Настолько хорошую, что перед ним пасует даже «Пятый уровень»? — с улыбкой спросил Поремский.

— Что делать, мы не супермены, — ответил Солонин. — Но дело не в этом. Я вот тут подумал, что было бы неплохо приклеить к Нигматзянову «жука». Конечно, сделать это трудно, но думаю, что я справлюсь.

Поремский недоверчиво посмотрел на Солонина:

— В квартиру к нему мы проникнуть не можем. Наверняка он об этом сразу узнает. К машине лучше тоже не приближаться. Что остается?

— Остается сам Алмаз Рафикович, — сказал Солонин. — В отличие от квартиры и машины, на нем нет датчиков оповещения.

— И как ты собираешься это сделать?

— Просто. — Солонин усмехнулся. — Я ведь сказал, «что Алмаз Рафикович обедает в «Китайской кухне». А мало ли там пьяных китайцев. Это единственный способ подобраться к нему поближе.

Тут Камельков, до сих пор молчавший, неожиданно подал голос:

— Владимир Дмитриевич! Виктор! Пожалуйста, позвольте мне провернуть эту операцию! Я с самого универа мечтал о чем-то подобном!

Поремский посмотрел на Камелькова и строго сказал:

— Мишаня, это не игра. Мы не имеем права рисковать.

— Владимир Дмитриевич, я все понимаю, — с горячностью отозвался Камельков. — Я и не собираюсь играть. Просто… — Камельков замялся, не находя подходящих слов. — Просто я так долго сидел в кабинете, что чувствую себя бухгалтером, а не сыщиком. Владимир Дмитриевич, шеф, не дайте пропасть таланту.

— В самом деле, Володь, — обратился к Поремско-му Солонин, — пусть это сделает Михаил. Я слышал, что фирму «Заря» накрыли благодаря его усилиям.

Поремский развел руками:

— Да я не против. Только проинструктируй его хорошенько, чтобы он не наломал дров. Да, и еще: идея с пьяным китайцем мне не нравится. Камельков, какой у тебя рост?

— Метр восемьдесят шесть, — признался Камельков.

Поремский кивнул:

— Вот именно. Где вы видели китайца такого роста? Он же там как мачта будет отсвечивать! Нет, пусть уж лучше будет пьяным русским. Тем более для этого ему не нужно будет прилагать больших усилий.

— Обижаете, — насупился Камельков.

— Не обижаю, а констатирую.

Камельков помрачнел еще больше.

— Это вам Вячеслав Иванович Грязнов про меня гадостей нарассказывал? — подозрительно спросил он.

— Грязнов? — Поремский и Солонин переглянулись. — Почему именно Грязнов?

— Да так, — неохотно ответил Миша и не стал развивать эту опасную тему.

— Темная история, — резюмировал Солонин. — А впрочем, это ваши с Грязновым дела, и мы не собираемся в них вмешиваться. Ну что, Володь, позволим парню проявить себя?

— Да разве перед таким напором устоишь? — Поремский насмешливо посмотрел на Мишу. — Только ты там не очень-то. Пьяный русский — это всего лишь роль, и талантливый актер должен уметь войти в нее без помощи алкоголя. Ты талантливый актер?

Камельков скромно улыбнулся и сказал:

— Я лучший.

В кафе «Китайская кухня» было два зала, отделенных друг от друга аркой. На стенах красовались огромные шелковые веера. Возле бара стояли три ширмы, украшенные замысловатыми рисунками с павлинами, раскосыми женщинами и экзотическими деревьями, а с потолка свисали фонарики в разноцветных бумажных абажурах.

К тому моменту, когда Алмаз Рафикович в сопровождении симпатичной блондинки с роскошным бюстом вошел в кафе, Камельков успел пропустить две рюмки водки и чувствовал себя превосходно.

Алмаз Рафикович отодвинул стул за угловым круглым столиком, помог усесться блондинке, затем сел сам и жестом подозвал официанта. Тот вихрем понесся к столику Нигматзянова и замер перед ним с подобострастной улыбкой. Алмаз Рафикович сказал ему несколько слов и посмотрел на блондинку — та кивнула.

Официант записал заказ в маленькую книжечку и, не переставая улыбаться, испарился.

Камельков жахнул еще пятьдесят граммов, встал из-за стола и тяжелой, пошатывающейся походкой направился к Нигматзянову и его подружке. Приблизившись к ним, он остановился, глупо улыбнулся и спросил:

— Вы па-азволите?

— Что такое? — нахмурился Алмаз Рафикович. — Что вам нужно?

— Ничего, — улыбнулся Камельков. — Просто увидел русские лица и не смог удержаться. Не поверите, но успел соскучиться, пока здесь сижу. Позвольте представиться — Колян. Вернее — Николай. А как зовут вас?

— Светлана, — представилась блондинка глубоким, низким голосом.

Алмаз Рафикович метнул в ее сторону свирепый взгляд, и она смущенно заморгала.

— Какое красивое имя! — оценил Камельков. Затем посмотрел на Алмаза Рафиковича и спросил: — Вы позволите сделать вашей даме небольшой мю-мезон-чик?

Пока Алмаз Рафикович соображал, что же такое имел в виду незнакомец, Камельков взял пухлую ручку блондинки и поднес ее к своим губам.

— Ну что вы, — улыбнулась блондинка красными, ярко накрашенными губами. — Не стоит.

— Стоит, стоит! — заверил ее Камельков и чмокнул блондинку в запястье. Затем он отодвинул стул и рухнул на него всей массой, едва не уронив вазу с пластмассовыми цветами.

— Посижу с вами немного, —развязно сообщил Камельков. — Хочется поговорить, а не с кем. Выпьете со мной водки? Я угощаю. — Он поднял руку, чтобы подозвать официанта, но Алмаз Рафикович строго сказал:

— Молодой человек, немедленно отправляйтесь за свой столик!

— Почему? — искренне удивился Камельков.

— Потому что мы пришли сюда поесть, а не заводить новые знакомства. Вы нам мешаете, ясно?

— Мешаю? — Камельков удрученно вздохнул. — Вот так всегда, — грустно сказал он. — Всем я мешаю. Дома мешаю, на работе мешаю, даже в ресторане… и тут мешаю. Может, у меня плохая аура, а?

— Может быть, — злорадно согласился Алмаз Рафикович.

Камельков пристально на него посмотрел и ядовито усмехнулся:

— А может, мне просто не везет на людей? — спросил он зловещим голосом. — Всем попадаются люди как люди, а мне — сплошные подонки. Как ты думаешь?

Блондинка испуганно вцепилась Алмазу Рафиковичу в руку.

— Молодой человек, ведите себя пристойно! — рявкнул Алмаз Рафикович.

— Надо же, какие мы строгие, — нагло усмехнулся Камельков. — Я, кажется, не с тобой разговаривал, а со Светланой. Так ведь, Светусик? — Камельков посмотрел на блондинку и похотливо причмокнул губами.

— Ну все, щенок! — сказал Алмаз Рафикович. Он резко поднялся со стула и рявкнул: — А ну пошли!

— Куда? — глупо поинтересовался Камельков.

— В холл! — сказал Нигматзянов.

Судя по бешено вращающимся глазам, Алмаз Рафикович осерчал не на шутку. А Камельков, напротив, резко сменил тактику.

— Да ладно тебе, дружище, — мягко и приветливо сказал он. — Если я тебя обидел, извини. Я ведь не хотел ничего плохого. В натуре! Я просто хотел с тобой выпить. Давай обнимемся и все забудем, о'кей? Ну иди сюда, лапа.

Не успел Алмаз Рафикович произнести и слово, как Камельков заграбастал его в объятия и крепко прижал к груди, нежно похлопывая пятернями по спине. Алмаз Рафикович попробовал было вырваться, но Миша держал крепко.

— Шайтан! — прорычал Нигматзянов. — А ну пусти! Кому сказа: — живо пусти!

Камельков разжал объятия.

— Ну вот и помирились, — миролюбиво сказал он. — Теперь-то мы можем выпить?

— Пусть шайтан с тобой пьет! — сердито ответил Алмаз Рафикович.

В это время с другого конца зала к столику уже двигались двое охранников и менеджер в белой рубашке.

— Кажется, нам хотят помешать, — оценил ситуацию Камельков и повернулся к Нигматзянову: — Как думаешь, а?

— Гнида подноготная тебе друг, а не я, — злобно сказал Алмаз Рафикович.

Камельков внимательно на него посмотрел, потом вздохнул и сказал:

— И ты туда же, друг. Все хотят меня оскорбить. А за что? За то, что я общителен? За то, что я люблю людей? А ведь все, что я хотел, это…

Что именно хотел сделать Камельков, осталось невыясненным: двое дюжих охранников схватили его за руки, а менеджер, став прямо перед Мишей, ткнул пальцем в сторону его стола и прошипел:

— Идите за свой столик и расплатитесь по счету.

— Как это, расплатитесь? — не понял Миша. — Я ведь еще не доел!

— Дома доешь, — сказал ему один из охранников.

— Дома? Ты что, братан, грубишь? — Камельков сурово сдвинул брови и яростно добавил: — Да ты знаешь, что я могу с тобой сделать? Да я тебя…

Охранник немного подкрутил заломленную руку Миши. Камельков ойкнул и поморщился.

— Черт, вот это силища! — восхищенно простонал он. — Качаешься, наверное, а? Ладно, командир, дома так дома. Пусти руку, я сам пойду.

Подождав, пока Миша отсчитает триста рублей, охранники вновь подхватили его под руки и повели к двери.

— Полегче, — обиженно гундел Камельков. — Я ведь все-таки клиент.

— Еще слово, и ты будешь клиентом вытрезвителя, — пообещал ему охранник. — А если вернешься, я тебя сам ментам сдам. Так и запомни.

— Эх вы. — Брови Камелькова дрогнули. По щеке побежала одинокая слеза. — Як вам как к людям, а вы… Гниды вы, вот вы кто. Буржуи вы недобитые. А ведь я водкой его хотел угостить. А он меня…

Миша пробкой вылетел на улицу и ткнулся руками в мокрую землю клумбы. Двери ресторана с грохотом захлопнулись у него за спиной. Камельков поднялся на ноги, вытер руки платком, затем тщательно отряхнул пиджак, посмотрел на двери ресторана и сказал:

— Спасибо, ребята. В следующий раз посижу подольше.

Затем он поднял руку и показал охраннику, выглядывающему в окошко, средний палец. Отомстив таким образом своему обидчику, Миша повернулся и, пошатываясь для правдоподобия, медленно поплелся к ближайшей станции метро.

Дело было сделано.

Удалившись от китайского кафе на порядочное расстояние, Камельков достал из кармана сотовый телефон, нажал на кнопку связи и приложил трубку к уху.

— Слушаю, — раздался в трубке голос Солонина.

— Алло, Виктор, «жучок» на месте, — отрапортовал Камельков.

— Место-то хоть надежное?

— Вполне. Прицепил к изнанке кармана.

— Хорошая работа. Как думаешь, не заметит?

— Да куда ему! Такую липучку, как на вашем «жучке», вместо гвоздей можно использовать. Я сам чуть не прилип.

— Хорошо, хорошо. Кстати, Мишань, то, что ты называешь «жучком», вовсе не «жучок». Это чип с ретранслятором. Вещь редкая даже в нашем деле.

— С ретранслятором? И что это значит?

— Стоит Алмазу Рафиковичу позвонить кому-нибудь по сотовому телефону, и мы тут же настроимся на волну собеседника.

— Классная штука, — похвалил Камельков. — Не продадите парочку?

— Я бы продал, но одна такая штука стоит больше, чем ты весь вместе со всеми твоими богатыми идеями.

— Это смотря как оценивать, — обиделся Камельков. — Ладно. Передайте Поремскому, что заеду пообедать, а потом вернусь в контору.

— А у китайцев тебя разве не накормили? — едко поинтересовался Солонин. '.

— Это на триста-то рублей? — скептически спросил Миша.

— Тебя легче убить, чем прокормить.

— Это верно, — согласился Камельков. — Ладно, до встречи.

— До встречи и приятного аппетита.

9

В тот же день операция, которую провернул Миша Камельков, дала свои первые результаты.

Солонин положил на стол Поремского маленький серебристый ноутбук, включил его, подождал, пока загрузится программа, затем загадочно посмотрел на Поремского и Камелькова и сказал:

— Так, парни, звук не очень четкий, поэтому слушайте внимательно. Я его немного подчистил, но все равно не первый класс. Если что не поймете, спросите потом. Готовы?

— Да, — кивнул Миша.

— Как пионэры, — добавил оремскии.

— Ну тогда с Богом, — сказал Солонин и нажал на «enter».

«— Алмаз Рафикович, здравствуй!

— Здравствуйте, Михаил Иванович. Что слышно о Хамзате?

— О Муслиеве-то? Сидит Хамзат. Что ему сделается.

— Дает показания?

— Какие, к черту, показания, Алмаз? Он их уже дал! Этот парень сдал ментам Володю Большое Гнездо. Хорошо, что менты не посмели его арестовать, но то ли еще будет. Гляди, Алмаз, если он сдаст Чачу, а Чача потянет за собой тебя…

— Не сдаст, — оборвал собеседника Алмаз Рафикович. — Я знаю Хамзата. Он много болтает с перепугу, но, когда возьмет себя в руки и успокоится, молчит, как сыч.

— Дай-то Бог, Алмаз, дай-то Бог. Лучше всего сделать так, чтобы Муслиев вообще ничего не мог сказать. Даже если наложит в штаны от испуга. Впереди суд, Алмаз. Володе Большое Гнездо не нужен скандал. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю. Но я ничего не могу сделать. У меня нет знакомых зэков, если вы об этом.

— Нет?

— Нет. — Алмаз Рафикович прочистил горло и сказал: — Вот если бы вы помогли…

Незнакомец засмеялся:

— Ну, ты совсем зарапортовался, Алмаз. Ты что, думаешь, я якшаюсь с уголовкой?

— Нет, но… Возможно, у вас есть хорошие знакомые в милиции?

— Может, и есть, а может, и нет. — Незнакомец вздохнул. — Ладно, Алмаз, я попробую тебе помочь. Мы ведь все-таки друзья, а дружба обязывает ко многому. Но ты тоже должен помочь мне.

— Все что угодно, Михаил Иванович. Что я должен сделать?

— То же, что и раньше, Алмаз. Я нашел тебе клиента.

— Михаил Иванович, вы же знаете, мы больше этим не занимаемся. После того как взяли Муслиева, менты висят у нас на хвосте. Слава Аллаху, Хамзат все взял на себя и не стал нас сдавать. Но если мы проколемся еще раз, нам уже не уйти.

— Алмаз, не говори чепухи. — Голос незнакомца стал недовольным. — С какой стати вы проколетесь? И потом, тебе ведь все равно, кого или что взрывать? Ты организуешь теракт и получишь резонанс в прессе, а заодно и круглую сумму в американских долларах. А мы с твоей помощью решим свои проблемы. Все останутся довольны.

Муслиев помолчал. Затем хрипло спросил:

— Сколько?

— Пятьсот тысяч, — ответил незнакомец.

— За предыдущий взрыв вы заплатили миллион.

Незнакомец хмыкнул:

— У тебя хорошая память, Алмаз. Но ты кое-что забыл. Если мне не изменяет память, это я две минуты назад пообещал тебе решить проблему Муслиева. Это чего-то стоит, правда?

— Правда, — признал Алмаз Рафикович.

— Я знал, что ты меня поймешь. Значит, по рукам?

— По рукам. Кого нужно убрать на этот раз?

— Директора завода «Серп» Игоря Треплева. Слыхал о таком?

— Конечно. Но после того как мы убрали Карасева, к нему будет трудно подобраться.

— Ничего, подберешься. Менты не ожидают от «террористов» такой наглости. Взорви его дом, прикати «КамАЗ» со взрывчаткой в его офис… Я не знаю, придумай что-нибудь. Ты ведь не первый год в этом бизнесе.

— Это не бизнес, это священная война.

— Называй как хочешь, Алмаз, главное — сделай дело. Лучше всего используй девчонку-шахидку. — Незнакомец снова хмыкнул и добавил: — Сейчас это модно. Пресса решит, что все это звенья одной дьявольской цепи и обвинит во всем чеченских террористов. И кстати, будет недалека от истины. Ведь Бариев чеченец, правда?

— Да.

— Ну вот. Действуй, Алмаз. Всю необходимую информацию получишь обычным путем. Деньги — после выполнения заказа. Мы договорились?

Нигматзянов долго молчал, затем сказал — тихо, но четко:

— Да. Мы договорились.

— Ну тогда пока».

Виктор Солонин щелкнул кнопкой ноутбука и торжествующе посмотрел на коллег.

— Ну как? — весело спросил он.

— Что ж, — сказал Камельков, — по крайней мере, теперь мы знаем, кто у них на очереди. Директор оборонного предприятия «Серп». — Камельков посмотрел на Поремского. — Владимир Дмитриевич, что вы думаете насчет этого Володи Большое Гнездо?

Поремский пожал плечами:

— У меня только одна версия. И ты ее знаешь.

— Сметанин?

— Судя по тому, что Владимир Сметанин стоял за «делом Фатимы» и по тому, что Муслиев сдал нам именно его, — да.

— Это тот самый Сметанин, который организовал убийство гендиректора оборонного концерна, чтобы освободить дорогу своему протеже? — уточнил Солонин, поигрывая зажигалкой.

Поремский кивнул:

— Он самый. Олигарх с большой буквы «О». Теперь на его пути встал еще один оборонщик — Игорь Треп-лев.

Миша с хрустом сжал пальцы в кулак.

— Черт, — процедил он сквозь зубы, — а ведь в тот раз мы его почти прищучили! Если бы не прези…

— Михаил! — предостерегающе сказал Поремский.

Камельков грозно сдвинул брови и криво, по-гаерски, усмехнулся.

— Молчу-молчу, — угрюмо сказал он. — Просто обидно. Нет, правда, Владимир Дмитриевич, этот толстосум-нефтесос совсем обнаглел. Наступать два раза на одни и те же грабли! Он думает, что на нем шапка-невидимка? Или что у нас мозги с горошину? На что он надеется?

— На то, что убийство спишут на чеченских террористов, — мягко сказал Поремский. — А если им удастся убрать Муслиева, то вообще нечего опасаться. Кстати насчет Муслиева… — Поремский снял телефонную трубку. — Нужно позвонить, чтобы ему усилили охрану. К тому же у нас есть шанс взять с поличным продажного мента.

— Но если мы его возьмем, они поймут, что мы прослушали их разговор! — разволновался Камельков. — И тогда вся операция пойдет коту под хвост.

— Если сделаем все аккуратно, то не поймут, — сказал Поремский. Он набрал номер и прижал трубку к уху. — Алло…

Пока Поремский объяснял начальнику следственного изолятора, в котором содержался Муслиев, острую ситуацию с сидельцем, Миша Камельков решил перекусить. Он открыл сумку и разложил на столе два чизбургера, шоколадный батончик и пакет слоеного печенья, поставил бутылку кефира. Посмотрел на поигрывающего зажигалкой Солонина и тихо, чтобы не мешать Поремскому, спросил:

— Составите мне компанию?

Солонин отрицательно покачал головой.

— Как хотите, — пожал плечами Миша и принялся уплетать чизбургер, запивая его кефиром.

Когда он дошел до печенья, Поремский закончил переговоры. Он положил трубку на рычаг, достал платок и вытер вспотевший лоб.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал он. — За Мус-лиевым ненавязчиво присмотрят. Если удастся поймать продажного легавого за руку, то все будет обставлено как досадная случайность.

Камельков допил кефир, бросил пластиковую бутылку в корзину и резюмировал:

— Это хорошо. Знал бы Алмаз Рафикович, что Муслиев давно сдал нам Чачу, он бы, вместо того чтобы мочить Муслиева, наложил на себя руки.

— И одним подонком на земле стало бы меньше, — сказал Солонин, крутанул колесико зажигалки и задумчиво посмотрел на язычок пламени, взметнувшийся кверху.

10

Асет не любила показывать свои стихи чужим. Это было все равно что раскрыть душу перед посторонним человеком. Исключением были лишь два человека — Бариев и тетя Хава. Они читали стихи Асет вдумчиво и серьезно. Иногда помогали ей советами, хотя в душу к

Асет они никогда не лезли. Они вообще были очень хорошими, такими же хорошими, как отец и мать. По сути, они теперь и были отцом и матерью Асет.

Однако с недавних пор в жизни Асет появился еще один человек, которому она могла — и даже хотела — показать свои стихи. Мужчина. Воин. Красавец. Асет много думала о нем в последние ночи. Он встречал ее каждое утро у ручья, куда она повадилась ходить на прогулки — иногда чтобы набрать воды, иногда просто так. Асет уже не опускала глаза и не краснела под его взглядом. Она с замиранием сердца ждала каждой такой встречи, умоляя Аллаха, чтобы он не послал ей какую-нибудь помеху.

Сулейман… Это было самое красивое мужское имя из всех, какие знала Асет. В нем было журчание льющейся воды и шуршание соломы, перебираемой осенним ветром. В нем было все то, о чем Асет писала в своих ранних, еще детских стихах, до того как она стала воином ислама.

Сулейман… Асет догадывалась, что он тоже не просто так ходит гулять по утрам к ручью, что он тоже ищет встречи с ней.

Они никогда не говорили о своих чувствах. Они обсуждали погоду, делились тем, как прошел предыдущий день, рассказывали друг другу о своих успехах. Иногда они говорили о Коране. Оказалось, что Сулейман не очень хорошо знает священную книгу, продиктованную Махаммуду Аллахом. Он не помнил наизусть ни одной суры, объясняя это плохой памятью. Асет пересказывала ему суры: те, что помнила, — наизусть, а те, что нет, — своими словами, умоляя Аллаха простить ей эту вольность.

Перед тем как показать Сулейману свои стихи, Асет долго думала. Открываться перед ним ей было нестыдно. Наоборот, Асет очень хотелось, чтобы Сулейман заглянул в ее душу, понял, о чем она думает. «Только бы он не посмеялся надо мной», — шептала Асет своими по-детски припухлыми губами.

Но она уже знала, что он не засмеется. Она видела это в его глазах, в его улыбке, слышала в интонациях его голоса.

Никогда в жизни Асет не чувствовала себя так, как сейчас. Она и представить себе раньше не могла, что в ее жизни появится человек, встречи с которым она будет ждать больше, чем встречи с родителями или братом. И это при том, что она виделась с Сулейманом каждый день, а родителей не видела два долгих месяца.

Асет наслаждалась своим новым чувством, но в то же время боялась его. Боялась, потому что это чувство отвлекало ее от главного — от служения Аллаху. Мысленно Асет представляла себя гурией, у которой на груди написано имя Аллаха, как клеймо на боку у коровы. Она не хотела, чтобы рядом с именем Аллаха стояло еще чье-то имя. Она боялась, что Аллах рассердится на нее за это.

Каждый вечер Асет думала об этом и не могла для себя решить — рассердится Аллах или, наоборот, одобрит ее выбор. Ведь Аллах милостив, а Сулейман — его воин. Можно было посоветоваться с тетей Хавой, но Асет не хотела посвящать ее в это. Подсознательно Асет понимала, что светлое, нежное чувство, поселившееся в самой глубине ее сердца, может превратиться в нечто грязное и постыдное, если его вытащить на всеобщее обозрение.»

Наконец она решилась. Встретившись в очередной раз с Сулейманом у ручья, она достала из кармана блокнотик и протянула ему:

— Возьми это.

Сулейман взял блокнотик, посмотрел на обложку, разрисованную цветами, и улыбнулся:

— Что это?

— Это моя душа, — сказала Асет.

— Такая маленькая?

Асет кивнула:

— Да. Ей не нужно быть большой. Это как счеты и компьютер, которым пользуются кяфиры. Счеты большие и умеют только считать. А компьютер маленький, но может писать, рисовать и делать кино. Этот блокнот — кино про мою душу.

— Интересно. — Сулейман задумчиво посмотрел на блокнот. Затем перевел взгляд на Асет: — Я могу его открыть?

— Конечно, — сказала Асет. — Для этого я тебе его и дала.

— Если хочешь, я почитаю его у себя в палатке, — сказал Сулейман.

Асет решительно покачала головой:

— Нет. Читай сейчас.

— Как скажешь. — Сулейман раскрыл блокнот. Его черные брови удивленно взлетели вверх. — Это стихи? — тихо спросил он.

— Да, — кивнула Асет. — Читай, я не буду тебе мешать.

Пока Сулейман читал, Асет молча стояла рядом и с замиранием сердца следила за его лицом, стараясь угадать, о чем он сейчас думает. Лицо Сулеймана было серьезным и сосредоточенным. Он перевернул страничку… Через минуту еще одну… И еще… Потом закрыл блокнот и посмотрел на Асет.

— Я хочу взять это в палатку, — сказал он. — Ты мне разрешишь?

Асет нахмурилась:

— Зачем? Читай здесь.

Сулейман тихо покачал головой:

— Нет, Асет. Это слишком серьезные слова, чтобы читать их на ходу.

— Тогда возьми их с собой, — согласилась Асет.

Она опустила глаза и не знала, что говорить дальше. Ей вдруг стало ужасно неловко. Какая же она дура, что открыла душу этому чужому мужчине. Теперь он покажет стихи кому-нибудь из бойцов, и они вместе будут смеяться над чувствами бедной Асет. И на что она только рассчитывала?

— Я пойду, — сказал Асет.

Она повернулась, чтобы уйти, но Сулейман взял ее за руку.

— Подожди, — сказал он.

Асет остановилась. Сулейман отпустил запястье Асет, затем нежно взял ее ладонями за плечи и осторожно повернул к себе.

— Ты очень милая девушка, Асет, — тихо сказал он. — И стихи твои очень трогательные. Я просто счастлив, что ты мне их показала.

Асет подняла голову и робко заглянула Сулейману в глаза:

— Правда?

Сулейман кивнул:

— Да. — Он вдруг привлек Асет к себе и нежно прикоснулся губами к ее высокому лбу. — Ты самая лучшая, — прошептал он.

Асет хотела вырваться, но не смогла — она была слишком взволнована и смущена. «Ты не должна этого делать, — сказал Асет ее внутренний голос. — Слышишь, не должна! Это плохо, это грех!» Но голос этот был таким тихим, и звучал он так неуверенно, что Асет перестала с собой бороться.

— Ты самая лучшая, — с нежной улыбкой повторил Сулейман, глядя в широко раскрытые глаза Асет.

— Нет. Это ты самый лучший, — прошептала Асет и, закрыв глаза, подставила ему свои губы.

После занятий по рукопашному бою Бариев вызвал Сулеймана к себе в палатку. Он сидел за столом и пил чай. Завидев Сулеймана, Бариев указал ему рукой на стул:

— Садись, Сулейман, есть разговор.

Сулейман сел. Бариев отхлебнул чаю, поставил чашку, прищурил черные глазки и спросил:

— Как успехи, Сулейман?

Сулейман пожал плечами:

— Нормально. Учусь.

— Да, — кивнул Бариев, — мне рассказывали, что ты хороший ученик. Ты хорошо научился драться ножом, но стреляешь пока не очень.

— Мне надоело стрелять по мишеням. Если бы передо мной стоял кяфир, я бы не промахнулся.

Глазки Бариева лукаво блеснули.

— Верю, Сулейман, верю. Ты здесь уже больше двух недель и за это время многому научился. Ты можешь сам сделать бомбу, заложить ее и взорвать, когда кяфиры будут близко.

— Только самую простую, — сказал Сулейман.

— Простую, говоришь? — Бариев улыбнулся. — Ничего, Сулейман. Иногда самые простые бомбы приносят больше пользы, чем самые сложные. Главное ведь не то, что внутри бомбы, а то, что у тебя тут. — Бариев поднял руку и постучал себе по лбу согнутым пальцем. — А в этом у тебя недостатка нет. Я думаю, из тебя получится хороший боец.

— На все воля Аллаха, — смиренно сказал Сулейман.

— Ты прав, на все воля Аллаха, — эхом отозвался Бариев. Его невысокий, смуглый лоб прорезали три глубокие морщины. — Это все хорошо, Сулейман, но я не об этом хотел с тобой поговорить.

— А о чем?

Лицо Бариева помрачнело.

— Ты каждое утро ходишь к ручью, чтобы говорить с Асет, — с холодком в голосе произнес он.

— Это так, — признался Сулейман. — Она помогает мне изучать Коран.

Бариев холодно усмехнулся:

— Да, Асет умная девочка. И Коран она знает лучше иного муллы. Но послушай меня, Сулейман, ты взрослый мужчина и понимаешь, к чему могут привести эти встречи. Асет девочка впечатлительная. Она пишет стихи, и у нее хорошая фантазия. Вот я и боюсь, как бы она себе чего-нибудь не нафантазировала про тебя.

Сулейман пожал плечами:

— Не понимаю, чего ты боишься, Султан. Мы просто разговариваем.

— Чего я боюсь? — В глазах Бариева замерцал недобрый огонек. — Понимаешь, Сулейман, — медленно сказал он, — фантазия — вещь хорошая. Но она хороша в мирной жизни, а на войне она вещь плохая. Она мешает выполнять приказы.

— А, вот ты о чем, — догадался Сулейман. — Боишься, что Асет затоскует по мирной жизни и не захочет умирать ради Аллаха?

Бариев усмехнулся плотно сжатыми губами. На его щетинистых скулах заиграли желваки.

— Ты правильно меня понял, Сулейман. Ты вообще умный парень, но ведешь себя как последний дурак. Ты что же думаешь, я не вижу, что происходит? Ты смущаешь ее ум. До твоего приезда она готова была идти туда, куда ее пошлют, и сделать то, что ей прикажут. В ее глазах не было сомнения. А теперь ее глаза замутнены мыслью. Она уже не хочет умирать, Сулейман. Еще немного — и она откажется от рая и забудет о погибшем брате, которого должна спасти. Хава недовольна. Она говорит, что ты можешь испортить все, на что она потратила долгие месяцы.

— Ты слишком высокого мнения о моих способностях, Султан, — шутливо ответил Сулейман. — Мне просто приятно с ней поболтать, вот и все.

Бариев, сверля Сулеймана своими черными, жестокими глазами, медленно покачал головой:

— Не то ты говоришь, Сулейман. Ой не то. Ну да ладно, не буду больше с тобой спорить. Ты мой боец, поэтому я запрещаю тебе встречаться с девчонкой и говорить с ней. С сегодняшнего дня вы с ней будете ходить разными тропами. — Взгляд Бариева стал жестким и неприветливым. — Ты меня понял, Сулейман?

— Да, Султан, я понял тебя.

— Тогда иди и не забывай о моих словах.

Сулейман повернулся, чтобы идти, но Бариев окликнул его:

— Подожди.

Сулейман остановился и оглянулся:

— Что, Султан?

— Ты хотел убивать кяфиров. Скоро ты сможешь это сделать.

— Как? — не понял Сулейман. — Где?

— В Москве. Через несколько дней ты поедешь туда и сделаешь то, что должен. А сейчас иди и не задавай лишних вопросов. И будь хорошим учеником, если хочешь, чтобы Аллах отблагодарил тебя.

11

В этот вечерний час в ресторане «Китайская кухня» было людно. Компании китайцев заняли большие круглые столы в центре зала и поедали белоснежный рис с одними только им известными специями. Они смеялись и шумно обсуждали прошедший день (большинство китайцев держали палатки на местном вещевом рынке). Русских тоже было достаточно. За маленькими столиками в тени бумажных светильников сидели парочки, запивая сливовым вином свинину с ананасами, бамбук, жареного угря и прочие экзотические блюда с неуловимыми на русский слух названиями.

Войдя в зал, Чача оглядел зал в поисках Алмаза Рафиковича. Тот сидел за своим обычным угловым столиком и пил китайское пиво, лениво поглядывая по сторонам. Вид у него при этом был настороженно-расслабленный, как у дремлющего кота, готового в любой момент сорваться с места, чтобы напасть на добычу или задать стрекача.

«Он и без Лобова опасный человек», — подумал Чача, вспомнив, как виртуозно Алмаз владеет ножом-балисонгом. Чача и сам умел пользоваться холодным оружием, но предпочитал огнестрельное — выстрел действовал вернее, чем удар ножом.

Чача приклеил к губам фальшивую улыбочку и направился к Алмазу Рафиковичу.

— Здравствуй, Алмаз, — поприветствовал он брата по оружию.

— А, Чача. — Нигматзянов прищурил и без того узкие глаза и крепко пожал лысому щеголю руку. — Присаживайся, я закажу тебе пива.

Чача сел за столик, посмотрел на бутылку с иероглифами и сказал:

— Спасибо, но что-то не хочется. Я уж лучше сока. — Он подозвал официантку и заказал яблочный сок с мякотью. Затем вновь повернулся к Нигматзянову: — Что-то случилось, Алмаз?

— Случилось, — ответил Алмаз Рафикович. — К нам поступил еще один заказ.

— Вот как? — Чача заметно приободрился. — От кого?

— Все от того же, — мрачно ответил Алмаз Рафикович.

— Значит, хорошие деньги платят, а?

— Платят-то платят. Да я чувствую себя шлюхой.

— Шлюха — это которая дает в подворотнях, — с усмешечкой заметил Чача. — А за бабки, которые нам платят, мы можем называть себя честными давалками.

Алмаз Рафикович неприязненно поморщился:

— Опять несешь всякую чушь. И чему тебя только в университете учили?

— Уже не помню, — ответил Чача. — Давно это было, не в этой жизни.

— Что верно, то верно, — грустно кивнул Алмаз Рафикович. — В этой жизни ты умеешь только глотки резать и шуточки пошлые отпускать.

— Шуточки мои никому не мешают, а перерезанные глотки зачтутся мне на том свете.

— Они тебе и на этом неплохую прибыль приносят.

Подошла официантка и поставила перед Чачей узкий стакан с яблочным соком.

— Приятного аппетита! — вежливо пожелала она.

— Спасибо, золотце, — улыбнулся в ответ Чача.

Он проводил официантку жадным взглядом, затем покачал головой и поцокал языком:

— Хороша девочка!

Алмаз Рафикович достал сигареты и закурил. Посмотрел на Чачу сквозь облако дыма и сказал:

— На этот раз он платит всего пятьсот. Но обещал убрать Муслиева.

Нигматзянов внимательно посмотрел на коллегу, стараясь понять, какую реакцию вызвало у того сообщение. Однако лицо Чачи, как всегда, было абсолютно невозмутимо. Алмаз Рафикович терпеть не мог эту способность Чачи — оставаться невозмутимым в любой ситуации; однажды во время игры в покер эта Чачина способность стоила Алмазу Рафиковичу пяти тысяч кусков.

— Давно пора, — с легкой усмешкой отозвался Чача. — Честно тебе скажу, Алмаз, пока Хамзат в камере, я живу, как на вулкане. А ну как они его расколют и он выложит им про нас? Что тогда будем делать? В горы уходить? Не-ет. — Чача покачал головой. — В горы я не согласен. Хватит, налазался. Я городской житель. Да тут от меня и пользы побольше, чем в горах.

Алмаз Рафикович постукал сигаретой о край пепельницы, чуть склонил голову и весело посмотрел на Чачу.

— Интересный ты человек, Чача. Вроде за идею воюешь, а своего никогда не упустишь. Так как ты говоришь, Лобов должен говорить, а не ты. Это ему на нашу веру плевать, он этого и не скрывает. Может, тебе тоже на нее плевать?

Глаза Чачи сузились.

— Ты, Алмаз, говори, да не заговаривайся. Это я тебя в организацию привел. Это благодаря мне у тебя дорогие костюмы, уютная квартира и хорошая машина. Это благодаря мне у тебя на счетах…

— Ну хватит! — резко оборвал его Нигматзянов. — Я на тебя не наезжаю, но и ты за базаром следи. Не по душе мне эти твои «дела», как бы хорошо они ни оплачивались. Мы воины ислама, а ведем себя как простые наемники. Этот заказ мы, так и быть, выполним, но на этом остановимся. Понял меня?

Чача сидел, угрюмо уставившись в стол, и нервно сжимал и разжимал пальцы правой руки.

— Это твое мнение, Алмаз, — мрачно сказал Чача. Он поднял голову и покосился на Нигматзянова. — Сейчас я промолчу, но в следующий раз мы к этому вернемся.

— Согласен, — кивнул Алмаз Рафикович. — Ну а поскольку мы пришли к консенсусу, давай обсудим детали. Володя Большое Гнездо хочет, чтобы теракт устроила шахидка.

— Так в чем же дело? — поднял брови Чача. — Хочет шахидку — получит шахидку. Чего-чего, а этого добра у нас хватает.

Алмаз Рафикович скрипнул зубами, но промолчал.

— Ты уже связывался с Бариевым? — спросил Чача.

— Я звонил Мусе. Завтра Бариев выйдет на связь, тогда и переговорим.

Алмаз Рафикович отхлебнул пива и поморщился:

— Теплое. А твой сок совсем потемнел. Пей, пока не стал черным.

Чача задумчиво посмотрел на свой стакан и тихо сказал:

— Султан потребует свою обычную долю.

— Потребует — заплатим, — пожал плечами Алмаз Рафикович.

Некоторое время они сидели молча. Затем Чача вздохнул и встал из-за стола.

— Мне пора, — сказал он. — Как только переговоришь с Бариевым, введи меня в курс дела, хорошо?

Нигматзянов молча кивнул.

— Да, и еще… — Чача рассеянно почесал пальцем переносицу. — Дело, на которое мы собирались пойти с Сулейманом, остается в силе?

— Конечно. Придется перенести его на более поздний срок, но ничего страшного. У парня будет больше времени на подготовку.

— Что ж, тогда ладно. Кстати, как он там?

— Нормально. Учится. Султан говорит, что из него получится хороший боец.

— Хороший боец? — Чача усмехнулся. — Поглядим, какой он боец. Если он меня подведет, я его сам порешу. Ладно, пока. Не забудь рассказать мне о разговоре с Султаном.

Чача пожал Нигматзянову руку и пошел к выходу.

12

День спустя Бариев окликнул Асет, когда она шла с другими девушками с занятия.

— Эй, Асет, подойди-ка сюда! Мне нужно с тобой поговорить.

Асет послушно отделилась от группы девушек и подошла к Бариеву. Он взглянул на нее, лукаво прищурясь.

— А ты совсем уже взрослая, Асет. Надо же, как летит время. В твоем возрасте девушки вообще быстро взрослеют. А тем более здесь, в лагере. Да и пережила ты много.

Асет робко улыбнулась. Она не знала, что отвечать.

— О брате-то вспоминаешь? — спросил Бариев.

— Да, — тихо сказала Асет.

— И что ты о нем думаешь?

Асет нервным движением поправила черный платок, взглянула Бариеву прямо в глаза и сказала:

— Султан, зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, что я о нем думаю.

— Раньше знал, — сказал Бариев. — Но мы с тобой давно не беседовали об этом. Раньше ты сама приходила ко мне в палатку поговорить, а теперь мы с тобой не разговариваем по нескольку дней. Что случилось, Асет? Ты по-прежнему хочешь помочь Магомету попасть в рай?

Взгляд Асет выразил удивление.

— А разве может быть иначе? — спросила она.

Бариев пожал плечами:

— Не знаю, Асет. Это ты мне скажи.

Асет нахмурила ровные черные бровки и сказала, пытаясь говорить твердо и четко:

— Да, Султан, я по-прежнему хочу помочь моему бедному брату попасть в рай. И помогу, если ты дашь мне шанс это сделать.

— Шанс будет, — сказал Бариев. — И очень скоро.

Асет недоверчиво посмотрела на Бариева:

— Ты правду говоришь, Султан?

— Конечно. А разве я когда-нибудь тебя обманывал, Асет?

Глаза Асет широко распахнулись. Она машинально подняла руки к груди.

— Когда? — спросила Асет дрогнувшим голосом.

— Через пару дней, — ответил Бариев, внимательно разглядывая ее лицо. — Что-то ты не очень обрадовалась, а, девочка?

— Что ты, Султан! Я рада! Я очень рада!

— Это хорошо. — Бариев усмехнулся, блеснув полоской белоснежных зубов. — Я знал, что ты так скажешь. Еще два месяца назад ты просила, чтобы я послал тебя на дело. Но тогда тебе рано было идти. Ты ничего Не умела, Асет, в тебе были только жажда мести и желание помочь брату-грешнику. Теперь ты умеешь много.

Лицо Асет осунулось и побледнело.

— Да, Султан, — спокойно сказала она, — с тех пор многое изменилось. Я уже не такая, как прежде.

Бариев поднял руку и нежно, по-отцовски погладил Асет по голове.

— Скоро ты увидишь Аллаха, — тихо сказал он. — Мне немного жаль, что ты попадешь туда раньше меня, но, видно, такова уж моя судьба. У меня здесь еще много дел, Асет.

Асет напряженно улыбнулась:

— Ничего, Султан. Когда-нибудь мы там встретимся. Мы и мой брат Магомет. Нам будет о чем поговорить, правда?

— Правда, Асет. — Он вновь погладил ее по голове. — Як тебе очень сильно привязался, девочка моя. Мне не хочется тебя отпускать, но ты должна исполнить свой долг. Как твои стихи? Ты все еще их пишешь?

Асет кивнула:

— Да.

— Почитай мне что-нибудь.

Асет замялась:

— Я не знаю, что тебе прочесть, Султан.

— Не знаешь? — Бариев прищурился. — А ты достань свою тетрадку, и мы вместе посмотрим.

Асет опустила взгляд.

— Я не могу, Султан, — тихо проговорила она. — Я ее потеряла.

— Потеряла! — воскликнул Султан. Он сделал грустное лицо и сокрушенно покачал головой. — Ай, какая беда! Ты потеряла все свои стихи. Ты, наверно, сильно расстроилась, Асет?

— Да, Султан. Но ничего страшного. Я помню все наизусть.

— Вот как? — Бариев провел ладонью по бороде. — Это хорошо, Асет. Хорошо, что ты помнишь. Тогда прочитай мне что-нибудь по памяти. Мне очень нравится, как ты рассказываешь стихи.

— Хорошо, Султан… — Асет задумчиво наморщила лоб, пытаясь вспомнить подходящие случаю стихи, но от пережитого волнения ничего не могла вспомнить. Тогда она стала читать первое пришедшее ей в голову стихотворение:

Асет замолчала. Бариев стоял как вкопанный, глядя куда-то мимо Асет. Наконец он пошевелился.

— Вот шайтан… — тихо проговорил Бариев и вытер мокрые глаза ладонью. — Какие красивые слова. «И там есть муки и печали. И там есть пища для страстей. Но люди там не потеряли души естественной своей». Это ты сама написала?

— Нет, не я. Это русский поэт Заболоцкий.

Бариев расчувствованно шмыгнул носом и покачал головой:

— Вот это слова. Скажи, как людям приходят в голову такие красивые слова?

Асет пожала плечами:

— Я не знаю.

— А я знаю, — сказал Бариев. — Это Аллах посылает им эти слова. — Он еще раз вытер глаза и нахмурился. — Ладно, Асет. Иди к тете Хаве, она тоже хочет с тобой поговорить. И будь готова к отъезду. Скоро ты тоже окажешься на той планете и увидишь золотые волны света. И брат твой там будет. Я не мулла, но твердо тебе это обещаю.

13

Асет долго выкраивала момент, чтобы встретиться с Сулейманом наедине, и наконец этот момент ей представился. Сулейман пришел со стрельбища вместе с другими бойцами. Все пошли к палатке, а Сулейман направился к ручью. Асет знала почему. Он надеялся встретиться с ней. Думать о том, что Сулейман ищет с ней встречи, Асет было приятно.

Она подождала, пока он скроется за камнем, потом пошла за ним. Лучше, чтобы их не видели вместе. Султан и тетя Хава говорили, что ей не следует встречаться с Сулейманом. Конечно, они могли увидеть, что Асет тоже пошла к ручью, но это было лучше, чем если бы они шли вместе.

Когда она подошла к ручью, Сулейман стоял на коленях и умывался. Струйки воды сбегали по его смуглым, сильным рукам. Темные волосы, обычно аккуратно причесанные, были мокрыми и взъерошенными. Асет улыбнулась — таким он нравился ей еще больше.

Услышав за спиной шаги, Сулейман обернулся. Лицо его осветилось улыбкой. Он быстро вскочил на ноги и подошел к Асет.

— Милая, — сказал он и протянул к Асет руки.

Однако Асет отстранилась от его объятий.

— Нас могут увидеть, — сказала она. — Мне уже все равно, а у тебя могут быть неприятности.

Сулейман растерянно замер перед ней:

— Постой… Подожди, Асет… Почему тебе все равно?

— Потому что я скоро уезжаю.

— Куда?

Асет собралась с силами и сказала — со всей твердостью, на какую только была способна:

— Сделать то, к чему меня готовили.

Сулейман побледнел. На его скулах заиграли желваки.

— Тебя отправляют на задание? — хрипло спросил он.

— Да, — сказала Асет. — Тетя Хава сказала, что это будет большая операция в Москве, и разрешила мне самой ее назвать. Я назову ее «Магомет». В честь моего погибшего брата.

— Вот черт… — тихо и хрипло сказал Сулейман. — Значит, они посылают тебя в Москву… А когда?

— Скоро. На днях. Может быть, даже завтра.

— Завтра… — задумчиво повторил Сулейман.

Он нахмурил брови, и лицо у него стало таким, словно он что-то рассчитывал в уме. Асет смотрела на него удивленно.

— Ты сохранишь мою тетрадку? — спросила она.

Сулейман улыбнулся, но улыбка его выглядела вымученной, словно каждое движение губ доставляло ему нестерпимую боль.

— Да, Асет, сохраню.

— Знаешь что… — Асет тоже заставила себя улыбнуться. — Если у тебя когда-нибудь будут дети, покажи им эту тетрадку, ладно? И расскажи, что жила на свете девушка Асет. Она сделала много глупостей в своей жизни, но никогда и никому не желала зла. Обещаешь?

— Обещаю, — сказал Сулейман. — Но пообещай и ты мне кое-что. — Он снял с шеи цепочку с подковкой и протянул Асет: — Вот, возьми это.

— Зачем? — удивилась Асет.

— Я хочу, чтобы это было у тебя на шее. До самого последнего момента.

Асет взяла цепочку.

— Тяжелая, — с улыбкой сказала она. Затем надела цепочку себе на шею и улыбнулась. — Видишь, Сулейман, я надела твою подковку. Я обещаю, что она будет со мной до самого последнего момента. Ты рад?

— Да, я рад. — Он протянул руку и нежно провел ладонью по щеке Асет. — Все будет хорошо, верь мне.

— Я знаю, — с легкой усмешкой ответила Асет. — Я попаду в рай. Только знаешь… если бы не Магомет, я бы не хотела отправляться туда сейчас. Я не знаю, как это объяснить, Сулейман. Пока я не встретила тебя, мне все было понятно. А теперь… — Чистый лоб Асет прорезали маленькие морщинки страдания. — Я ничего уже не понимаю, — с болью в голосе сказала она.

— Ты боишься умирать, — сказал ей Сулейман. — Все люди боятся смерти. Но ты должна взять себя в руки. Не показывай своего страха Султану и тете Хаве.

— Ты прав, — согласилась Асет. — Они должны запомнить меня смелой.

— Я не это имел в виду, Асет, — грустно сказал Сулейман. — Хотя… Ты права, пусть они запомнят тебя смелой. Потому что ты и есть смелая. Самая смелая девушка на свете!

Он обнял Асет за плечи и привлек к себе. Асет не сопротивлялась.

— Запомни, Асет, ты очень дорога мне. Я бы сделал все, чтобы уберечь тебя от беды. — Сулейман нахмурился и странно усмехнулся. — Возможно, что еще уберегу, — тихо добавил он.

Асет не понимала, почему он так говорит. Она только чувствовала, как слабеют и дрожат ее ноги и как горячий ком подкатывает к горлу.

— Твои слова делают меня слабой, — сказала она. — Я должна идти, Сулейман. Я…

Сулейман прижал ее к груди и поцеловал в губы. Асет высвободилась и отступила на шаг.

— Наверное, мы больше не сможем поговорить, — грустно сказала Асет. — Прощай, Сулейман. И помни, что ты мне обещал.

— Ты тоже помни!

Асет улыбнулась и прижала ладонь к груди, к тому месту, где был кулон. Потом быстро повернулась, чтобы Сулейман не увидел выступившие на ее глазах слезы, и быстрой походкой, почти бегом, направилась к лагерю.

— Ты не умрешь, — тихо сказал ей вслед Сулейман. — А если с тобой что-нибудь случится, они мне все ответят за это…

Глава шестая «ПЯТЫЙ УРОВЕНЬ»

Краткая справка: «Пятый уровень» — специальное элитное подразделение при Организации Объединенных Наций. Основные задачи подразделения: освобождение заложников, уничтожение террористов, борьба с крупными транснациональными мафиозными структурами (с помощью карательных мер, а также путем внедрения агентов в самое сердце криминальных сообществ и кланов).

Год создания — 1997.

Руководители: П. Реддвей, А. Б. Турецкий.

1

Питер Реддвей ввалился в кабинет временной штаб-квартиры спецподразделения «Пятый уровень» в Дюссельдорфе как калидонский вепрь.

— Здравствуй, Алекс! — громогласно поприветствовал он Турецкого.

Турецкий поднялся ему навстречу.

— Вот это сюрприз! — воскликнул он.

Друзья крепко пожали друг другу руки. Питер Ред-двей, шестидесятилетний генерал, отец-основатель спец-подразделения, был, как всегда, могуч и тучен, элегантно одет и так отутюжен, словно собирался на прием к шведской королеве. На переносице у него поблескивали позолоченные очки с радужным антибликовым покрытием.

— Какими судьбами? — удивился Турецкий, с радостным удивлением разглядывая коллегу и друга. — Ты ведь должен быть в Голландии на переговорах.

— Да вот решил на денек отвлечься от дел и попроведовать вас.

— Не попроведовать, а проведать, — поправил коллегу Турецкий.

Реддвей махнул рукой:

— Неважно. — Он задрал рукав синего пиджака от Армани и глянул на часы. — Через три часа у меня самолет. Где ребята?

— Работают.

Реддвей обвел взглядом кабинет.

— Неплохо, — похвалил он. — Ого!Компьютеров больше, чем в Пентагоне. Неужели кто-то научился на них работать?

— Ну поостри, поостри, — усмехнулся Турецкий.

— Последнюю неделю я был занят на переговорах и немного отстал от жизни. Сегодня утром хотел тебе позвонить, но потом — поскольку время позволяло — решил заехать и узнать все из первых рук. Ну рассказывай, что тут у вас?

— Ты сначала сядь, Гулливер. А то занимаешь собой полкабинета.

— Как скажешь, Алекс, как скажешь, — проговорил Питер, отдуваясь и шумно усаживаясь.

— В последние дни наши ребята неплохо поработали, — сказал Турецкий. — Нам удалось раскрыть сеть террористической организации в Дюссельдорфе. Особенно постарался Марио Гарджулло.

Реддвей кивнул:

— Внедрение в организацию прошло успешно?

— Да. Мы придумали ему хорошую легенду. Он араб афганского происхождения, зовут Валид, приехал в Германию из Палестины — учиться. Недавно узнал, что от взрыва израильской бомбы погибли его родители. С Маратом Исхаковым познакомился «случайно», в пивном баре, рассказал ему о себе. На следующий день они снова встретились, и новоявленный Валид намекнул Исхакову, что был бы не прочь отомстить за родителей.

— И что Исхаков, повелся?

— Как миленький, — кивнул Турецкий.

Питер Реддвей усмехнулся.

— «Миленький», — насмешливо повторил он. — Не перестаю удивляться вашим русским идиомам. Ведь «миленький» — это производное от «милый», так? А «милый» — значит симпатичный, красивый и приятный.

Получается, что Исхаков повелся на ваш бред, поскольку он «приятный парень»?

— Помню, год назад тебя сильно забавляло выражение «ужасно смешно», — напомнил коллеге Турецкий. — С тех пор ты недалеко ушел.

— Это правда, — согласился Реддвей. — Но виноват не я, а ваш странный язык. Ладно, хватит меня поправлять. Значит, Марио рассказал им о своей горькой судьбе. Они его проверяли?

— Да. Но мы к этому были готовы. Их проверка показала, что Марио не врет.

— Отлично. И что теперь?

— Они допускают его на некоторые собрания, как в свое время допускали Сулеймана Табеева. Ни о чем важном на них не говорится, в основном обсуждают идею очищения ислама и грозят всем кяфирам адом. Но благодаря этим сходкам мы смогли выйти на всех членов организации. Половина из них в терактах участия никогда не принимали. Они вроде как послушники. Знаешь, что такое послушник?

— Догадываюсь, — кивнул Реддвей. — РгезЬшап?

— Что-то вроде этого. Пока старшие и более опытные боевики к ним присматриваются.

— Так же как к Марио?

— Совершенно верно. Но, слава аллаху, наш Марио не желторотый араб из далекой Палестины. Вчера он сумел добыть кое-какую информацию.

Турецкий выдержал паузу, чтобы подготовить Реддвея к восприятию важной информации.

— Да говори уже, не томи! — нетерпеливо потребовал Реддвей. — Что они задумали?

— Эти ребята готовят операцию по уничтожению мэра города.

— Мэра? — Реддвей присвистнул. — Эк, куда замахнулись. И каким же образом?

— Это пока неизвестно.

— Гм… — Реддвей задумчиво потер подбородок. — Такая информация должна быть строго засекречена. Как Марио о ней узнал?

Турецкий улыбнулся:

— Ты все равно не поверишь. У Марата Исхакова есть сестра — Дильбар. Так вот наш пострел…

— Соблазнил ее? — договорил Реддвей.

— Соблазнил? — Турецкий покачал головой: — Что ты! Соблазнить правоверную мусульманку — это высший пилотаж даже для нашего горячего итальянца. Для того чтобы узнать о готовящемся покушении, кроме обаяния, ему понадобились кое-какие… э-э… медикаменты.

— А, химия, — понимающе кивнул Реддвей. — Подсыпал в зеленый чай?

— Угу.

— Отлично. Надеюсь, без последствий?

— Разумеется. Девчонка пришла в себя через пять минут и мало что помнит. Возможно только то, что Марио пытался ее поцеловать и получил пощечину. Ну и еще то, что ей ни с того ни с сего стало дурно.

— Ясно. «Жучки» решили не применять?

Турецкий вздохнул:

— Не получится. фни там каждый сантиметр проверяют детекторами. А где невозможно, там глушат. Мы даже прослушку толком установить не можем. Вся надежда на Гарджулло.

— Марио — боец опытный. Он справится. — В кармане у Реддвея запиликал сотовый. — Извини, Александр. — Реддвей приложил трубку к уху. — Yes… What it the… Ah! I see… It`s the naked 1ги1Ь… АН п§Ь1,1оЬп… АН п§Ы. Bye!

Реддвей отключил телефон и запихал в карман.

— Надо ехать, — недовольно пробасил он.

— Дела? — спросил Турецкий.

— Угу. Все из-за этих переговоров. Занимаюсь черт знает чем, вместо того чтобы ловить террористов. Кстати, как там наш Солонин? Он все еще в Москве?

— Да

— Передай ему привет, когда будешь звонить. — Реддвей вновь глянул на часы и недовольно поморщился. — Черт, Алекс, так и не удалось нам с тобой переговорить путем, да? Придется договаривать по телефону. Завтра же тебе позвоню. Если будет что-то экстренное, найди меня в любое время дня и ночи. — Реддвей причмокнул толстыми губами и виновато добавил: — И прости, что сбросил эту операцию на твои плечи.

— Да уж, — согласился Турецкий. — Твои плечи гораздо шире моих, они бы выдержали больше. Ладно, не казни себя. Езжай на переговоры. Интересы родной страны должны быть для тебя превыше всего.

— Так и есть, — кивнул Реддвей. — Well… Привет ребятам. Я помчался.

Они попрощались, и Реддвей, снова возникнув перед глазами Турецкого огромным синим облаком, покинул кабинет.

2

Марио Гарджулло, американец итальянского происхождения, был темноволосым, тонколицым и черноглазым молодым человеком. Его хитроватые глаза почти всегда насмешливо прищурены, словно он заранее приготовился высмеять то, что ему собирались сказать.

Марио сидел на скамейке перед большим супермаркетом. Воротник его светлой ветровки был поднят. Дул сильный ветер, поднимая с асфальта вихри мусора, пыли и жухлых листьев.

— Тира вэнто, — недовольно проговорил Марио на языке своих предков, поплотнее закутываясь в ветровку. Очередной порыв ветра заставил его поежиться: — Ох! Санта Мария! Когда же выглянет солнце?!

Он ждал уже двадцать минут. Марат запаздывал.

— Тоже мне боевики, — усмехнулся Марио. — С таким дьявольским педантизмом они точно ничего не взорвут.

Прошло еще не меньше двух минут, прежде чем Марат показался на горизонте.

— Здравствуй, друг мой, — сказал Марио на ломаном немецком (он знал немецкий в совершенстве, так же как и еще четыре языка, но в общении с «дьявольскими русскими» специально коверкал свою речь). — Как наши дела?

— Здравствуй, Валид, — поприветствовал его Марат (он говорил по-немецки почти без акцента). — Извини, что заставил тебя ждать. Было много дел, а номер твоего сотового я не смог найти. Видимо, записал в другой блокнот.

— Ничего страшного, — сказал Марио.

Марат сел рядом.

«Дьявол, неужели мы так и будем торчать на ветру?» — сердито подумал Марио, а вслух спросил:

— Куда мы пойдет сегодня?

Марат внимательно посмотрел на Марио.

— Послушай, Валид, — медленно начал он. — Тебе не кажется, что пришло время перейти от слов к действию?

Марио-Валид невинно улыбнулся:

— Что ты имеешь в виду, Марат?

— Я имею в виду месть. Месть за убитых родителей.

Черные глаза Марио вспыхнули.

— О да! — воскликнул он. — Я готов. Скажи только, где и когда!

— Тише, Валид, тише. — Марат опасливо огляделся по сторонам. — Тебе нужно научиться сдерживать свои эмоции, иначе ты все испортишь.

Марио-Валид виновато вздохнул:

— Извини, Марат. Я погорячился. Так что я должен сделать?

Марат показал на виднеющееся неподалеку здание.

— Видишь тот дом?

— Да! — кивнул Марио. — Я должен его взорвать?

Марат усмехнулся и покачал головой:

— Что за чушь? Нет, конечно. Просто мы сейчас пойдем туда и поговорим.

— А что это такое?

— Это баня. — Заметив удивление, промелькнувшее в глазах Марио, Марат добавил: — Да-да, мой друг, обычная баня. На улице ветер. Ты, наверное, сильно продрог, пока ждал меня, поэтому тебе будет полезно погреться в сауне.

— Да, но я…

— Не спорь, Валид. Делай то, что тебе говорят, если хочешь быть с нами.

Марат поднялся со скамейки и посмотрел на Марио:

— Ну? Ты идешь или нет?

Марио хлопнул себя ладонью по коленке и вскочил на ноги:

— Веди меня, мой друг! Я иду с тобой!

Двадцать минут спустя они сидели в сауне, обмотавшись белыми простынями, и потели.

— Ну что? — весело спросил Марат. — Здесь теплее, чем на улице, а?

— О да! — Марио провел ладонями по влажному от пота лицу. — Это напоминает мне мой родной город! Там так же жарко, но немножко суше.

Марат засмеялся:

— Я знал, что тебе понравится, Валид.

— Ты боишься, что я предатель?

— Почему ты так решил?

— Ты ведь не зря привел меня сюда. Ты боялся, что у меня под одеждой микрофон. Ну теперь ты видишь, что никакого микрофона у меня нет?

— Что за глупости? Ты начитался западных книжек про спецагентов. Просто я каждую субботу хожу в баню. Нет ничего плохого, если ты встретишь Новый год чистым!»

Марио изумленно уставился на Марата.

— Новый год? — непонимающе спросил он.

— А, ну да. — Марат махнул рукой. — Ты ведь не можешь этого знать. Был у нас в России такой фильм… Хотя неважно. Итак, на чем мы остановились?

— На том, что у меня нет микрофона, — напомнил Марио.

Марат с мягким укором посмотрел на него:

— Валид, ну перестань. Если бы я тебе не доверял, я бы не затеял с тобой этого разговора. Но ты мне нравишься. Я вполне понимаю твою боль и хочу помочь сделать то, что ты должен.

— Тогда говори, что я должен сделать?

Марат сдвинул брови и внимательно посмотрел на «араба».

— Я недаром назначил тебе встречу возле того супермаркета, — негромко сказал он. — Завтра в одиннадцать часов утра мэр появится в книжном отделе, чтобы презентовать свою книгу «Равновесие». Там будет что-то вроде встречи с читателями. Он будет раздавать автографы. — Марат посмотрел на вспотевшего, взлохмаченного Марио. — Ты меня слушаешь, Валид?

— Да-да, я слушаю тебя.

— Мы дадим тебе униформу охранника супермаркета. Ты должен будешь подойти к мэру как можно ближе и устроить шум.

— Как — шум? — не понял Марио.

— Как хочешь. Закричишь, замашешь руками. Можешь обложить его на арабском. Хотя лучше сделать это по-немецки, чтобы тебя приняли за хулигана.

— Но зачем?

— На презентации книги в качестве гостя будет присутствовать председатель еврейского конгресса Эпштейн. Ты отвлечешь внимание охраны своими криками: пусть они подумают, что наша цель — мэр. И тогда мы сможем добраться до Эпштейна и ликвидировать его. Когда все кончится, ты скажешь, что ничего не знал о готовящемся покушении, а своей выходкой хотел привлечь внимание мэра к. проблемам эмигрантов, проживающих в городе. Если будешь стоять на своем, они ничего не смогут доказать и в конце концов тебя отпустят.

Марат замолчал. Марио-Валид тоже сидел молча, обдумывая сказанное.

— То, что ты говоришь, очень серьезно, — заговорил наконец Марио. — Я готов пойти на это дело, но я боюсь одного.

— Чего именно?

— Вдруг я не смогу сделать все как нужно? Вдруг я чем-то выдам себя и меня схватят еще до того, как я успею войти в книжный отдел?

Марат нахмурился и понимающе кивнул:

— Все может быть, мой друг. Если это произойдет… что ж, значит, нам придется обойтись без твоей помощи. Правда, если тебя схватят еще при входе, ты сильно усложнишь нам задачу, Валид. Но мы все равно не будем отменять операцию. — Марат посмотрел на загрустившего Валида и неожиданно улыбнулся: — Но почему ты решил, что у тебя не получится? Все получится! Я не зря выбрал тебя. Я к тебе долго присматривался, Валид, и знаю лучше тебя, на что ты способен.

Черные увлажнившиеся глаза Марио выразили высочайшую степень благодарности.

— Это правда? — спросил он дрогнувшим от благодарности голосом.

— Да, Валид, правда.

— Ты можешь рассчитывать на меня, Марат! Я тебя не подведу!

— Знаю, мой друг, знаю. Да, и еще… Ты должен будешь надеть бронежилет.

— Бронежилет? — Марио недоверчиво улыбнулся. — Зачем?

— На тот случай, если они начнут стрелять, не разобравшись. Ты не должен погибнуть в перестрелке, Валид.

Марио задумчиво взъерошил влажные волосы:

— А как я им объясню, зачем на мне был бронежилет?

— Так и объяснишь — боялся, что охрана начнет стрелять, не разобравшись, поэтому и надел.

— Гм… А где я его взял?

Марат улыбнулся:

— Нигде. Просто нашел. Привез в сумке из самой Палестины. Это не твоя вина, что таможня не смогла его найти. Ладно, детали обсудим позже, а сейчас пойдем отдохнем. Жара маловато, а подолгу киснуть в тепле я тоже не люблю. Ты как?

Марио потупил взгляд.

— Честно говоря, я вообще не люблю бань, — смущенно ответил он.

— Ну тогда вперед — в холодный бассейн!

Они покинули сауну, довольные друг другом.

3

Джек Фрэнки, красивый, темноволосый мужчина с широченными плечами и смуглой, мускулистой шеей, надел наушники и пробежался пальцами по клавишам ноутбука, лежащего у него на коленях.

— Марио, Марио… — прошептал он. — Слишком откровенно косишь под кретина. Раскроют они тебя. Как пить дать раскроют.

Джек сидел в маленьком микроавтобусе, напичканном электронной аппаратурой. В зубах у него дымилась толстая коричневая сигара. Джек стал курить сигары после того как увидел в одной из книг фотографию Хемингуэя с сигарой в зубах. Дело в том, что Джек считал свою работу в «Пятом уровне» временной. Он тешил себя надеждой стать когда-нибудь известным писателем. За последние несколько лет он написал два романа. Правда, оба оставались незаконченными, к тому же первый был написан на арамейском языке, который Джек выучил из романтических соображений. Ему казался необычайно красивым и будоражащим тот факт, что арамейский язык мертвый и что прочесть роман могут только избранные, настоящие интеллектуалы, коих на земле едва ли наберется пара-тройка сотен.

Коллеги по «Пятому уровню» шутливо называли Джека Фрэнки хакером, за то что он никогда не расставался с компьютером. «Ты, наверное, даже в туалет с ноутбуком ходишь!» — подкалывал его Марио. «Я просто слишком туго соображаю, — лениво отшучивался Джек. — Компьютер помогает мне компенсировать этот маленький недостаток».

Джек отрегулировал звук и прослушал только что записанный диалог. Говорили двое мужчин:

— Марат, ты уже беседовал с Валидом?

— Да, Иргали. Мы с ним только что потели вместе в бане.

— Подробности можешь опустить. Ну и как наш арабчонок? Согласился?

— Разумеется. Парень горит желанием отомстить за родителей.

— Гм… Гореть-то он горит, но…

— Что тебя смущает?

— Не уверен, сможет ли он сделать все как нужно. Он слишком нервный и импульсивный. Да и без царя в голове. Иногда у меня такое ощущение, что он попросту пудрит нам мозги.

— Это только кажется. Глаза у него хитрые, но сам он довольно большой кретин. Таких, как он, нельзя использовать дважды.

— Согласен, Марат. Я бы таких, как он, и один раз не использовал. Завалит нам все дело.

— Брось паниковать раньше времени, Иргали. Главное, чтобы он смог приблизиться к мэру шагов на пять. А остальное мы сделаем сами.

— Он ни о чем не догадывается?

— Вроде нет. Я убедил его, что нужно протиснуться поближе к мэру и устроить хулиганскую выходку.

— А если он не сможет приблизиться к мэру и его схватят на полпути? Он же всех нас сдаст.

— Что ж… Тогда придется взорвать его вместе с полицейскими. Полицейские — это, конечно, не мэр города, но определенный резонанс мы вызовем.

— Не знаю, Марат, не знаю… А как мы заставим его взять взрывчатку?

— Он не будет знать о взрывчатке. Я настоял на том, чтобы он надел бронежилет. Взрывчатка будет в бронежилете.

— Думаешь, он не догадается?

— Догадается? Как? Он ведь не служил в спецназе и не таскал на себе бронежилет с утра до вечера. Откуда ему знать, сколько весит этот самый бронежилет?

— Гм… Будем надеяться, что ты прав. О'кей, тогда сегодня вечером перетрем это еще раз. Я зайду к тебе?

— Давай. Валид будет у меня в восемь часов. Подгребай полвосьмого. Кстати, как там ребята, готовы?

— Да, Марат. Машина будет стоять в двадцати метрах от супермаркета. Витрины там стеклянные, все видно как на ладони. Как только Валид приблизится к мэру, мы нажмем на кнопку.

— Хорошо. Тогда до встречи.

— До встречи.

Джек Фрэнки снял наушники и устало откинулся на спинку сиденья.

— Кретин, говоришь? — Он усмехнулся. — Это мы еще посмотрим, кто из вас больший кретин — ты или Марио.

4

Марио позвонил Турецкому в штаб-квартиру «Пятого уровня». Несмотря на то что через день ему предстояло провернуть важное и опасное дело, голос у Марио был спокойный и уверенный.

— Бронежилет со взрывчаткой они дадут мне уже в самом супермаркете, — сказал он. — Там у них какой-то парень в охране работает, он и передаст.

— И ты все время будешь на виду? — спросил Турецкий.

— Да.

Турецкий нахмурился.

— Куэсто нон ми пьячэ, — сказал он по-итальянски с сильным русским акцентом.

— Мне это тоже не нравится, Александр Борисович. Но придется рисковать.

Марио говорил по-русски почти без акцента. В последние месяцы он преодолел страсть к русским идиомам, свойственную любому иностранцу, изучающему русский язык. Впрочем, по-французски и по-арабски он говорил ничуть не хуже.

— Подожди… — сказал Турецкий. — Дай подумать.

Перед Александром Борисовичем стояла непростая дилемма. С одной стороны, операцию отменять нельзя — это верный шанс взять боевиков с поличным, другого в скором времени может и не представиться. С другой стороны, придется рисковать жизнью одного из лучших агентов. «Можно подумать, будь он худшим, это что-нибудь изменило бы», — с сарказмом подумал Турецкий.

Марио — парень смелый и хладнокровный. И с бомбами он дело имел. Будь у него хотя бы пара минут без наблюдателей, Турецкий был бы спокоен, а так… Что, если ребята не успеют взять боевиков и кто-нибудь из них нажмет на кнопку? Погибнет Марио. Погибнут окружающие его люди…

— Александр Борисович, я справлюсь, — весело сказал Марио. — Вы же в курсе, я знаю практически все виды бомб, какие используют боевики. Я на этом кошку съел.

— Собаку, — машинально поправил Турецкий.

— И собаку тоже, — согласился Марио.

Итак, на то, что Марио успеет обезвредить бомбу, надежды мало. Что остается? Для начала просветить машину и узнать, где у них кнопка, посылающая радиосигнал на взрыватель. Допустим, удастся. Это раз. Что дальше? А дальше нужно попытаться заблокировать радиосигнал. Это два. И быстро обезвредить боевиков — это три. Подобраться к боевикам нелегко. Тут нужно действовать неординарно. Например… Гм… А в самом деле, почему бы нет? Это будет очень необычно!

Турецкий улыбнулся пришедшей в голову идее и сказал:

— Ладно, Марио. Операцию мы отменять не будем. По крайней мере пока. — Турецкий изложил Марио свои мысли. Тот слушал внимательно. На последнем пункте весело засмеялся.

— Кэт — будет в восторге, — сказал Марио. — Она прирожденная актриса.

— Посмотрим. Если что-то изменится, я тебе позвоню на сотовый. А сейчас ложись и хорошенько выспись.

— Без проблем. Слава богу, бессонницей я не страдаю.

— Счастливчик, — завистливо сказал Турецкий.

— А вот это, — возразил Марио, — мы узнаем завтра. Буона ноттэ, Александр Борисович.

— И тебе того же. Чао!

Турецкий положил трубку.

5

За пять лет работы в «Пятом уровне» Марио Гарджулло не раз приходилось рисковать своей жизнью. Как, впрочем, и жизнью других людей тоже. Поначалу это вызывало в его душе бпределенное напряжение. В первый год службы он даже не мог уснуть в ночь, предшествующую операции. Но потом Марио научился расслабляться; причем способ он для этого нашел особенный. Некоторые его коллеги практиковали аутотренинг, некоторые — в основном те, фамилии которых оканчивались на «ов» или «ский», — выпивали на ночь стакан водки. Женщины глотали снотворное или вышивали крестиком, чтобы успокоить нервы.

Марио не нуждался ни в первом, ни во втором, ни в третьем. Он просто стал фаталистом. Однажды Марио понял, что волноваться глупо, поскольку волнение ничего не изменит. Если Господу угодно призвать Марио к себе — смерти не избежать. Если час Марио еще не пришел… что ж, тогда тем более все волнения напрасны.

Поначалу Марио осознал это рационально, разумом, но со временем он уверил себя в этом настолько, что успокоил и собственную душу. Он совершенно перестал волноваться перед делом.

Имея живое воображение, Марио представлял себе смерть в виде греческих эриний, богинь мщения, которые постоянно следуют за человеком в ожидании подходящего момента, чтобы его прикончить. Если хочешь, чтобы богини мщения потеряли к тебе интерес, покажи им, что на душе у тебя легко и спокойно. Для этого мало просто лечь спать и уснуть. Нужно устроить небольшой праздник. «Пир духа», как называл это Витя Солонин. Одни плюют через левое плечо, другие крестятся и молятся, третьи убегают от черной кошки, а Марио Гарджулло за ночь до операции общался с женщинами. Конкретней — со случайными женщинами, еще конкретней — с проститутками.

Чаще всего он вызывал их на дом. Кое-кто из ребят знал об этой странной традиции, но предпочитал молчать — у каждого ведь свои заскоки и примочки.

В этот вечер Марио поступил как всегда. Он снял телефонную трубку и набрал номер «Дома наслаждений фрау Лемке». Он открыл для себя это место четыре дня назад, блуждая по Интернету. Фрау Лемке была милой, пожилой женщиной с добрым сердцем и белоснежными фарфоровыми зубами. Она встретила Марио на улице и провела его в «Дом наслаждений» (оказавшийся обыкновенной пятикомнатной квартирой) темными переулками, опасаясь разоблачения и уголовного преследования, так как занималась своим бизнесом не совсем законно.

В тот раз Марио просто познакомился с девушками (он уже знал, что рано или поздно ему придется обратиться к фрау Лемке за помощью), оставил старушке двести евро на вино и фрукты и, послав девушкам тысячу воздушных поцелуев, покинул квартиру.

Сегодняшний вечер он решил провести в компании красивой брюнетки в стиле вамп, которая — Марио хорошо ее запомнил — сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и держала в пальцах длиннющий мундштук с дымящейся сигаретой. В то время как блондинки и шатенки окружили его, засыпая комплиментами и скабрезными шуточками, загадочная брюнетка лишь небрежно глянула в сторону Марио и снова отвернулась. В тот же момент Марио почувствовал к ней дикое влечение, которое не прошло до сих пор.

Переговоры с фрау Лемке прошли быстро и успешно.

— А, вы тот самый красивый молодой итальянец, который швыряет деньги направо и налево, не требуя никакого вознаграждения? Как же, как же, помню. На ваше счастье Мария сегодня свободна. Вы подъедете к нам?

— Нет, фрау Лемке, я бы предпочел встретиться с Марией у себя дома. Это возможно?

— Разумеется, мальчик мой. Мария выезжает и на дом. В котором часу вы хотите встретиться?

— Часов в одиннадцать.

— Обождите секундочку, я узнаю, сможет ли Мария приехать к вам в столь поздний час. — Несколько секунд в трубке раздавалось лишь негромкое потрескивание, затем мягкий голос фрау Лемке произнес: — Хорошо, голубчик. Она подъедет. Диктуйте адрес.

Вот так все и произошло. А потом она приехала.

Мария была еще прекраснее, чем в тот день, когда они увиделись впервые. Черные, длинные волосы, матовая кожа, огромные карие глаза с длиннющими ресницами.

— Бонджорно, белла рагацца! — с восхищенной улыбкой поприветствовал ее Марио. — Добро пожаловать в мою скромную обитель. Проходите и чувствуйте себя как дома.

— А у вас есть тапочки? — спросила брюнетка (голос у нее был глубокий, бархатистый и волнующий).

— Тапочки? — поднял брови Марио.

— Да, тапочки. Вы же сказали, что я могу чувствовать себя здесь как дома. А дома я хожу в майке, шортах и тапочках.

Марио озадаченно поскреб в затылке. Красавица брюнетка ослепительно улыбнулась.

— Не бойтесь, я пошутила. Я всегда прихожу к клиентам при полном параде. Вечернее платье и туфли на высоком каблуке — моя униформа.

Марио нахмурился.

— Я бы не хотел, чтобы вы называли меня клиентом, — обиженно сказал он. — Представьте себе, что я просто парень, к которому вы пришли в гости.

— В таком случае нам лучше уладить финансовые дела заранее, — с улыбкой сказала девушка. — Тогда я больше не буду об этом думать.

Марио кивнул, достал бумажник и отсчитал гостье триста евро.

— Этого хватит? — спросил он.

— Вполне, — кивнула девушка, пряча деньги в сумочку. — Теперь мы можем слегка развлечься. — Она посмотрела на итальянца и провела ладонью по его щеке. — Как тебя зовут, малыш?

— Марио, — назвал он настоящее имя.

Девушка улыбнулась:

— А мы с тобой тезки. Я Мария. Марио и Мария — красиво звучит, правда?

— Правда.

— Пойдем в комнату.

Они прошли в гостиную и сели на диван.

— У тебя есть вино? — спросила девушка.

— О да! — кивнул Марио. — Я сейчас! — Он достал из бара бутылку «кьянти» и бокалы. — В первый раз по полному и до дна! — сказал Марио, разливая вино по бокалам. — Ты не против?

— Совсем нет, — сказала Мария. — Я люблю вино и могу много выпить.

Первый бокал они выпили быстро. Мария улыбалась Марио, глядя на него сквозь пушистые ресницы. Второй бокал они выпили на брудершафт. Губы у Марии были теплые, мягкие и ароматные, как земляника или виноград.

— Ты хорошо целуешься, — похвалила Мария. — Наверное, у Марио было очень много женщин, и все они его любили, раз позволяли ему так их целовать.

— Женщин было много, но до Казановы мне далеко, — скромно сказал Марио. — Если хочешь, повторим еще раз.

Мария поставила бокал с вином на стол и положила Марио руки на плечи. Он обнял ее за талию и привлек к себе. Они снова поцеловались.

— У тебя очень вкусные губы, — сказал Марио.

— У тебя тоже, — с улыбкой ответила Мария. — Помню, еще когда я увидела тебя впервые, я сразу же подумала: какой сладкий мальчик! Ты весь такой же сладкий?

Марио посмотрел в глаза Марии — томные, влажные и блестящие — и усмехнулся:

— Тебе нравится твоя работа, да?

— Очень, — призналась Мария. — Я всегда была распутной женщиной. Даже когда была маленькой девочкой. Тебя это смущает?

Марио покачал головой:

— Нисколько. Наоборот, меня это сильно заводит.

Мария лукаво улыбнулась:

— Как ты думаешь, может, нам стоит допить это вино потом? Мне кажется, за полчаса оно не успеет испортиться.

— Ты права!

Марио крепко обнял Марию и впился в ее губы горячим поцелуем.

Через полчаса они лежали в расправленной постели в спальне и пили вино.

— Ты был настоящим зверем, — похвалила Мария. — Я думала, что умру от удовольствия.

— Будем считать, что ты говоришь это искренне, — с ироничной улыбкой сказал Марио.

Девушка внимательно посмотрела на него.

— Тебя что-то тревожит? — спросила она вдруг.

Марио нахмурился:

— С чего ты взяла?

— Вот из-за этих двух морщинок. — Она подняла руку и провела пальцем по высокому лбу Марио. — Они у тебя то исчезают, то появляются снова. И когда они появляются, у тебя делается такое лицо… — Она замялась, не находя подходящего слова.

— Какое? — спросил Марио.

— Такое, словно в эти секунды ты стареешь сразу на десять лет.

Марио отпил вина и дернул кончиками губ:

— Это тебе кажется.

Мария откинула с лица длинную темную прядь и покачала головой:

— Нет, малыш, не кажется. Я ведь колдунья и вижу людей насквозь. Хочешь, я скажу, что тебя ждет в ближайшие дни?

В насмешливых глазах Марио промелькнули сомнение и любопытство.

— А как ты об этом узнаешь? — спросил он.

— Просто. По рисунку линий на твоей ладони. — Мария наклонилась и поставила бокал с вином на пол. Потом выпрямилась и взяла Марио за руку. — Дай посмотрю.

Марио покорно протянул ей ладонь. Мария долго изучала линии, потом сказала:

— Впереди тебя ждет большая беда. Ты чувствуешь это, поэтому такой грустный.

— Что еще за беда? — недовольно спросил Марио.

Мария пожала обнаженными плечами:

— Не знаю. Я вижу смерть и вижу женщину… Молодую женщину.

— Значит, беду мне принесет эта женщина?

Мария кивнула:

— Да. Это будет очень скоро. Может быть, даже завтра. Ты можешь умереть, а можешь остаться жив.

— И от чего это зависит?

— От другой женщины, — сказала Мария.

Марио хлопнул себя ладонью по коленке и засмеялся:

— Что за бред? У меня здесь и полутора знакомых женщин не наберется, не то что двух!

— Я говорю тебе то, что вижу, — серьезно сказала Мария. — Знаешь что… я могу помочь тебе. У меня есть несколько заговоренных вещей, я всегда ношу их с собой. Они оберегают от беды. Ты можешь выбрать любую из них.

Марио не смог сдержать насмешливой улыбки.

— Значит, ты всюду носишь с собой заговоренные вещи? — спросил он.

— Да, — ответила Мария. — Если бы не они, я бы давно уже умерла.

— В каком смысле?

Мария горестно вздохнула:

— В прямом. Мне нагадали, что я умру в двадцать два года. А мне уже двадцать пять. Три года я ношу с собой вещи, которые заговорила одна старая колдунья-цыганка. Как видишь, я до сих пор жива. Погоди, сейчас увидишь сам.

Мария протянула руку и взяла с тумбочки сумку. Положила сумку себе на колени и вытащила выкидной нож, маленькую куколку и потертую фотографию старухи в пластиковом футлярчике. Разложив все это на простыне, Мария сказала:

— Благодаря этим вещам я жива. Бери любую.

Марио хотел рассмеяться, но, увидев, насколько серьезна Мария, решил не обижать девушку. Он выбрал нож. Это был обыкновенный выкидной нож с черной рукоятью в виде не то русалки, не то просто обнаженной девушки.

— Если разрешишь, я возьму вот это, — сказал Марио, взвешивая нож на ладони. — Только как же будешь ты?

— У меня останутся кукла и фотография, — ответила Мария. — Этого вполне хватит.

Марио нажал на кнопку. Лезвие с тихим щелчком выскочило наружу.

— И что я должен с ним делать? — спросил Марио.

— Ничего, — ответила Мария. — Просто носи в кармане.

— Что ж… — Марио убрал лезвие и положил нож на тумбочку. — Возможно, он спасет меня от хулиганов. Или от хулиганки. Ты ведь, кажется, сказала, что смерть мне принесет женщина?

— Да, — кивнула Мария. — Ты можешь верить или нет — это ничего не изменит. Просто носи этот нож с собой, и все.

— Как скажешь. — Марио наклонился, прикоснулся губами к нежной шее Марии и сказал: — А теперь, может быть, займемся более приятными вещами, а?

— Конечно! — Мария убрала вещи обратно в сумочку и привлекла Марио к себе: — Конечно, мой милый!

6

Ровно в одиннадцать часов утра Марио Гарджулло вошел в книжный отдел. Он был одет в униформу охранника. На лице у Марио застыла вежливая улыбка, с помощью которой он расчищал себе дорогу в толпе, осадившей книжный отдел в надежде пообщаться с мэром, а то и получить у него автограф.

Мэр сидел в самом конце зала, за большим письменным столом. Перед ним стоял микрофон, а чуть правее — стопка книг в глянцевых обложках. По мере ее таяния ассистенты подкладывали новые экземпляры. Мэр был доволен. Он не просто подписывал свои книги, но и общался с каждым читателем отдельно, узнавал имя, фамилию, место работы и тому подобное. На это уходило много времени, зато автограф получался очень сентиментальный. Например: «Францу Камински, хорошему (как я надеюсь) инженеру, с надеждой на лучшее будущее Германии». Или — «Ольге Бах и ее маленькой дочке Саре, да пошлет вам Господь счастья и благоденствия!»

Получившие автограф люди не спешили отходить, несмотря на настойчивые просьбы охраны. Они оставались возле стола, в показном восторге листая книгу и неустанно благодаря мэра за то, что их родной город чист и благообразен.

— Эншульдиген! — извинялся Марио, с напускным усердием работая локтями и плечами. — Фрау… Эн-шульдиген зи биттэ…

Тем временем ловкие пальцы Марио ощупывали бомбу в поисках взрывателя. До стола, за которым восседал мэр, оставалось еще метров двадцать.

К серебристому «фольксвагену», припаркованному на другой стороне улицы, развязной походкой, пошатываясь, подошла пьяная негритянка. Она склонилась над окошком и ощерила зубы в улыбке. Глаза ее были подернуты мутной поволокой.

— КаисЬеп… — произнесла негритянка, едва ворочая языком. Она поднесла пальцы к губам и затянулась от воображаемой сигареты. — Вк1е… Sigarette…

— Рог1§еЬеп! — рявкнул на нее Рифат. — Ишь, сигарету ей подавай. Прочь отсюда, черная обезьяна!

Лицо негритянки перекосилось.

— Ты кого это назвал обезьяной, а? Ты, лох позорный!

Лицо Рифата изумленно вытянулось. Встретить в

Дюссельдорфе негритянку, свободно говорящую по-русски, было невероятно.

— Ну че уставился, чмо недоношенное? Думаешь, крутой, да? А знаешь, что я с такими крутыми делаю? — Негритянка оскалила белоснежные зубы, просунула в окошко руку и схватила Рифата за волосы.

— А-а! — взвыл он от боли. — Уйди! Пошла отсюда, стерва!

— Я тебе покажу стерву! — причитала негритянка, таская Рифата за волосы.

— Девушка! — заговорил до сих пор молчавший Марат (он сидел рядом с Рифатом). — Фрау! Угомонитесь! Вот вам сигареты! — Марат протянул негритянке пачку «Мальборо».

Однако безумная негритянка продолжала таскать Рифата за волосы, поливая его отборнейшей русской бранью.

Внезапно возле другого окошка появился полицейский.

— \Уаз 151 1°55? — строго спросил он.

— Чертова сука… — тихо процедил сквозь зубы Марат. Затем он повернулся к полицейскому и, приклеив к перекошенному от злости лицу вежливую улыбку, заговорил: — Я… То есть юЬ…

Больше он не успел произнести ни слова. Странный полицейский сделал молниеносный выпад — голова Марата резко стукнулась о руль и откинулась назад.

Рифат также не успел заметить, когда негритянка успела открыть дверцу. Внезапно мир перевернулся у него перед глазами, затем что-то больно ударило его в спину, и он оказался на асфальте.

— Не ушибся? — спросила негритянка.

— Я… — Рифат потянулся пальцами к дистанционному пульту, пристегнутому к поясу, но дотянуться не успел. Негритянка сжала пальцы в кулак и вырубила его ударом в переносицу.

Кэт Вильсон, Марио Гарджулло, Джек Фрэнки и Александр Борисович Турецкий сидели в кафе. Лица у мужчин были жутко довольные, чего нельзя было сказать о Кэт.

— А ты чего такая смурная? — спросил Турецкий, попыхивая сигаретой.

— Наверное, женские дела, — с усмешкой предположил Марио. — Бабы в эти дни сами не свои.

— Сам ты не свой, — огрызнулась Кэт. — А насчет женских дел у меня все в порядке.

— Тогда чего мы надули губки? — спросил Марио. — Жалеешь, что не успела избить Рифата Гильманова до полусмерти?

Кэт фыркнула.

— Вообще-то она могла, — заметил Джек. — Хорошо, что мы ее вовремя оттащили, а то бы из Гильманова получилась отбивная.

— Угу, — кивнул Марио. — Шашлык на бараньей косточке. Только настоящий баран мог купиться на фальшивые ужимки Кэт.

— Ты просто завидуешь, что завершающую точку в операции поставила именно я, — сказала Кэт. — Пока ты там ковырялся со взрывателем, я спасала тебе жизнь. — Кэт небрежно пожала плечами. — Не знаю, правда, стоило ли…

Марио с Джеком засмеялись, а Кэт повернулась к Турецкому:

— Алекс, между прочим, с тебя бутылка шампанского.

— Да? — Турецкий выпустил косматое облако дыма. — Это за что же, солнце мое?

— За моральный ущерб, — сказала Кэт. — Эти ваши террористы обозвали меня «черной обезьяной». Я, конечно, необидчивая, но таких вещей не прощаю. И не забываю.

— Хорошо, душа моя, я помогу тебе забыться.

Турецкий поднял руку и подозвал официанта. А когда тот подошел, заказал бутылку… нет, три бутылки шампанского! И еще — графин холодной водки, фрукты и вазочку черной икры. Официант расплылся в улыбке («Русские гуляют!» — подумал он). Затем кивнул, благосклонно улыбнулся Кэт и растворился в воздухе.

— Вот это дело! — засмеялась она. — От Пита мы бы сроду шампанского не дождались.

— Да уж, — согласился Марио. — Он бы занялся разбором ошибок. А после этого мы бы еще схлопотали по выговору за плохую работу.

— Ошибки мы потом рассмотрим, — пригрозил Турецкий. — И от выговоров вам не отвертеться. Но на трезвую голову я такими вещами не занимаюсь.

— Отличный подход, — одобрил Джек.

А Кэт улыбнулась и сказала:

— Алекс, ты у нас самый лучший!

Потом наклонилась и поцеловала Турецкого в щеку.

— Васю сН §ш<3а, — тихо и насмешливо прокомментировал Марио.

— А меня? — обиделся Джек. — Ведь не поспей я вовремя, тебе бы пришлось туговато.

— А я мог взлететь на воздух вместе с сотней других бедолаг! — жалобно сказал Марио и сложил брови домиком. — И не было бы с вами сейчас вашего бедного Марио.

— Ладно-ладно, — примирительно сказала Кэт. — Расцелую всех, но только после первого бокала шампанского. А вот, кстати, его уже несут!

Официант поставил на стол шампанское, икру, фрукты и водку, пожелал всем приятного аппетита и, снова одарив Кэт ослепительной улыбкой, исчез так же внезапно, как и появился.

После того как первый бокал шампанского был налит и выпит, Кэт выполнила свое обещание.

— Я ошибся, это вовсе не поцелуй Иуды, — расплылся в улыбке Марио. — Это сасаа1а ба1 paradiso! За такой же поцелуй Адам был изгнан из рая!

— Может быть, — согласился Джек. — Но, я думаю, он об этом не пожалел.

Джек вновь разлил шампанское по бокалам.

— Предлагаю выпить за дружбу! — провозгласил он.

— За то, чтобы расовые и национальные предрассудки никогда не брали над нами верх! — поддержал его Марио.

— Что касается меня, то у меня никогда не было расовых предрассудков, — сказала Кэт.

Марио посмотрел на нее и ухмыльнулся:

— Да ну? А кто три дня назад обозвал меня макаронником?

— Так это же я любя, — улыбнулась Кэт.

Марио вздохнул и покачал головой:

— Хороша любовь. А если я любя обзову тебя…

— Только попробуй! — не дала договорить ему Кэт и показала крепкий черный кулачок.

— Давайте сначала выпьем, а потом можете продолжить эту милую беседу, — вмешался в перебранку Турецкий.

Коллеги подняли бокалы и чокнулись.

После второго бокала Кэт решила выяснить отношения с Марио до конца.

— Тэк-с, — грозно сказала она, повернувшись к итальянцу. — Так как ты хотел меня обозвать, Джузеппе Верди?

— Я? Тебя? — Марио озорно приподнял бровь. — Ангел мой, это слово слишком ужасно, чтобы произносить его в присутствии Алекса.

— Я заткну уши, — пообещал Турецкий.

— Тогда, пожалуй, произнесу. Ангел мой, я хотел обозвать тебя ОшсНиа. Ну или на худой конец ОаШа.

Кэт нахмурилась.

— Юдифь легла с Олоферном в постель, — сказала она, — а потом отрезала ему голову и положила ее в корзину с фруктами. Уверяю тебя, Марио, я бы поступила намного проще.

— О да! — кивнул Марио. — Ты бы оторвала мне башку и кинула ее мальчишкам, играющим в футбол. Впрочем, я тебя заранее прощаю. И в знак нашего примирения хочу подарить тебе одну вещицу.

Марио сунул руку в карман пиджака, затем широким жестом фокусника вынул из кармана и положил на стол изящный выкидной нож. Черная рукоять ножа была сделана в виде голой женщины.

— Ох ты! — сказал Джек и восхищенно присвистнул. — Вылитая Кэт. А какая у нее грудь!

Он протянул к ножу руку, но Кэт шлепнула его по руке ладошкой.

— Руками не трогать, — строго сказала она. Потом взяла нож, повертела его в руках и заявила: — Моя фигура намного лучше.

— Разумеется! — добродушно согласился Джек.

А Марио скептически хмыкнул и сказал:

— Спорное утверждение. Впрочем… для того чтобы сравнить, нужно сперва привести тебя в соответствующий вид.

Кэт нажала на кнопку — лезвие с сухим щелчком выскочило из рукоятки.

— Попробуй — и ты покойник, — сказала Кэт.

Марио покорно поднял руки. А Турецкий строго

сказал:

— Кэт, убери железку. Еще не хватало, чтобы нас вывели из кафе под руки. Не команда суперменов, а детский сад какой-то!

— Извини, Алекс, но он первый начал.

Кэт сложила нож и спрятала в карман блузки.

— Чувствую, пора выпить, — сказал Джек и взялся за бутылку.

После третьего бокала Кэт встала из-за стола.

— Простите, мальчики, мне нужно попудрить носик, — кокетливо сказала она.

— Смотри не перестарайся, — отозвался Марио. — Белый нос тебе не очень-то к лицу.

Кэт показала итальянцу язык, встала из-за стола и направилась в сторону дамской комнаты.

— Александр, ты звонил Виктору? — спросил Турецкого Джек Фрэнки.

Турецкий покачал головой:

— Нет, он сам должен позвонить. Сегодня в Москве будет большая заваруха. — Турецкий глянул на часы. — Примерно через два часа.

— Взрыв должна произвести шахидка?

— Да.

— За ней уже следят?

Турецкий покачал головой:

— Нет. Мы не смогли ее вычислить. Но предполагаем, что Табеев передал Девушке свой радиомаяк. Точно пока не известно. У Сулеймана нет возможности с нами связаться.

— Да, но если он действительно передал маяк девушке, ее передвижения легко отследить, — сказал Марио.

Турецкий вздохнул:

— Маяк подавал признаки жизни только до Майкопа, а потом умер. Сейчас девушка — если это действительно девушка — уже должна быть в Москве. Ребята постараются перехватить ее возле ресторана, где должен быть произведен взрыв. Территория уже оцеплена. Нам остается надеяться на удачу.

7

Дамская комната была совсем крохотной и состояла из маленькой площадки с зеркалом, висящим над голубой раковиной, и двух кабинок, одна из которых оказалась запертой.

Кэт подошла ко второй кабинке и взялась за ручку. Едва она распахнула дверцу, как чьи-то сильные руки втолкнули ее в кабинку и твердый ствол пистолета больно ткнулся ей в спину.

— Замри! — приказал хрипловатый женский голос.

Кэт послушно замерла, усиленно соображая, как

можно выпутаться из этой ситуации. Если на нее напала дилетантка, то можно рискнуть и выбить пистолет из ее руки. Но если женщина — профессионалка, то любое резкое движение может закончиться для Кэт инвалидностью, а то и смертью. Она решила не делать резких движений, покаситуация хоть немного не прояснится.

Но секунду спустя ситуация лишь усугубилась. Холодное лезвие бритвы коснулось ее горла.

— Пикнешь — убью, — сказала женщина. — Поняла?

— Да, — прошептала Кэт. — Что вы от меня хотите?

— Я хочу перерезать тебе глотку. Но сначала ты ответишь на вопросы.

— Значит, потом вы меня все равно убьет? Тогда какой мне смысл отвечать на ваши вопросы? Умру я в любом случае, зато перед смертью успею потрепать вам нервы.

Лезвие бритвы больно впилось в шею Кэт. Она негромко застонала. Капля крови медленно стекла по лезвию.

— Не умничай, поняла? — холодно сказала Дильбар (а это была именно она).

— Поняла, — тихо ответила Кэт.

— Кто вы такие и откуда узнали про операцию?

— Не понимаю, о чем вы, — пролепетала Кэт.

Дильбар холодно усмехнулась:

— Я повторю вопрос еще раз, и, если не услышу ответа, твоя голова будет плавать в унитазе.

— В унитазе? Не очень-то приятное будет зрелище, — поморщилась Кэт.

— Кому как, — парировала Дильбар. — Итак, кто ты такая?

— Меня зовут Катя, — сказала Кэт. — Фамилия — Филимонова. Отец мой — русский, мать — негритянка, поэтому я… такая. Что вы хотите знать еще?

— Откуда ты и твои друзья узнали про покушение на мэра? И как к нам в организацию попал твой дружок?

— Дружок? — недоуменно спросила Кэт. — Какой дружок?

— Тот, который назвался Валидом, — резко сказала Дильбар.

— А, этот. — Кэт вздохнула. — Видишь ли, подруга, этот подонок сломал мне жизнь, и я не хочу о нем говорить.

Дильбар нахмурилась.

— Похоже, ты и вправду смелая девчонка, — проговорила она. — Что ж… — Она убрала бритву от шеи Кэт, сложила ее и спрятала в карман. — Сейчас мы с тобой выйдем на улицу. Если будешь вести себя тихо, останешься жива. Поднимешь шум — пристрелю как собаку. Имей в виду, мне нечего терять.

— Не сомневаюсь, — сказала Кэт. — А куда мы пойдем?

— Ко мне в машину. Повернись и медленно выходи из кабинки.

— Но я еще не сделала того, что собиралась, — возмущенно ответила Кэт. — Я выпила несколько бокалов шампанского и теперь хочу…

— Еще слово, и окажешься на том свете, — пригрозила Дильбар. — Вы схватили моего брата. Я обменяю тебя на него. А теперь иди, пока я не выстрелила.

Кэт медленно повернулась. Глаза ее встретились с пылающим взглядом Дильбар. Лицо татарки было бледным, ноздри мелко подрагивали. В руке она сжимала маленький блестящий револьвер.

— Ты совершаешь ошибку, — тихо проговорила Кэт. — Тебе придется ответить за свои действия.

— Ничего, отвечу. — Дильбар стянула с головы платок и набросила его на руку, скрыв револьвер. Затем чуть качнула рукой и сказала: — Давай к выходу!

Кэт вздохнула и пошла к выходу. Дильбар пропустила ее вперед, а затем медленно двинулась следом.

Дорога к выходу из кафе лежала через небольшой холл. Столик, за которым сидели друзья Кэт, отсюда совершенно не просматривался.

— Не надейся, не увидят, — угадала ее желание Диль-бар, шедшая на два шага позади Кэт. — Иди спокойно и без резких движений. Ты у меня на прицеле.

— А если промахнешься? — поинтересовалась Кэт.

— Тогда выстрелю еще раз, — ответила Дильбар.

Кэт вздохнула, открыла тяжелую дубовую дверь (над дверью мелодично звякнул медный колокольчик) и вышла из ресторана.

— Иди к черному «ауди», — приказала Дильбар.

До машины было около десяти метров, они преодолели это расстояние в полном молчании. Возле «ауди» остановились.

— Сейчас ты откроешь дверцу и сядешь, — сказала Дильбар. — Дернешься хоть раз — прострелю башку.

— Не беспокойся, не дернусь. Что я, сама себе враг?

Кэт взялась за ручку дверцы, и в этот момент

вновь — негромко и мелодично — прозвенел медный дверной колокольчик. Дильбар вздрогнула и быстро оглянулась на звук. У двери с изумленным лицом застыл Марио Гарджулло. Изумление итальянца длилось не больше секунды, уже в следующее мгновение Марио резко отпрыгнул в сторону, но Дильбар успела нажать на спусковой крючок. Пуля, со свистом разрезав воздух, вонзилась Марио в плечо и отбросила его к стене. Дильбар нажала на спуск еще раз — вторая пуля прострелила итальянцу левую руку.

Выстрелить в третий раз Дильбар не успела. Лезвие ножа вонзилось ей в горло.

Упав на асфальт, Дильбар тут же подняла руку с зажатым в ней револьвером, однако удар каблучка Кэт вышиб ствол из ее судорожно сжатых пальцев. Дильбар застонала и опрокинулась на спину — затылок террористки глухо стукнулся об асфальт.

— Если б ты не зажала рану пальцем, ей бы пришел конец, — сказал Турецкий.

Они сидели в перевязочной палате больницы.

Кэт вздохнула:

— Я знаю. Я старалась не попасть в артерию, рассчитывала на болевой шок. — Лицо ее стало виноватым. — Конечно, нужно было сперва выбить пистолет, но я не могла рисковать. Она слишком хорошо стреляла.

— Да уж. — Марио посмотрел на свое забинтованное плечо и поморщился от боли. — Хорошо хоть, в руку попала вскользь. Что говорят врачи — она будет жить?

Турецкий кивнул:

— Да. — Затем посмотрел на Кэт и сказал: — Она совершила ошибку, не обыскав тебя. Ее можно понять. Кому придет в голову; что красивая молодая женщина ходит в туалет с ножом?

— Вот видишь, Кэт, получается, что я спас тебе жизнь, — прокомментировал реплику Турецкого Марио.

— А я — тебе, — весело сказала Кэт. — Господи, как славно, что все закончилось малой кровью.

Марио болезненно усмехнулся:

— Да ну? Хорошо тебе говорить, ведь кровь-то моя.

Кэт хотела было припечатать Марио острым словцом, но неожиданно встрепенулась.

— О господи! — воскликнула она. — Со всеми этими делами я так и не сходила в туалет! Только сейчас об этом вспомнила. Извините, мальчики, я побегу!

Кэт сорвалась с места.

— Нож не забудь! — крикнул ей вслед Марио.

Мужчины улыбнулись.

— Хорошая она, — сказал Марио.

— Да, — согласился с ним Джек Фрэнки, до сих пор с флегматичным видом ковырявший в зубах зубочисткой. — Веселая.

— И симпатичная, — добавил Марио. — Для профессионала это, может быть, и неважно, а вот для женщины — самое оно. Алекс, что ты больше всего ценишь в женщинах?

Турецкий подумал и сказал:

— Красоту и слабость.

— А я — загадочность, — пробасил Джек Фрэнки. Он мечтательно улыбнулся и повернулся к итальянцу: — А ты, Марио? Что, на твой взгляд, самое важное в женщине?

Марио Гарджулло пожал плечами и весело сказал:

— Главное, чтобы была верная и умела готовить пиццу.

Спорить с ним никто не стал. Джек Фрэнки зевнул и потянулся, хрустнув суставами.

— Плохо сегодня спал, — объяснил он коллегам. — Сейчас поеду в отель и завалюсь часиков на десять — двенадцать. Он посмотрел на Марио и с угрозой добавил: — И телефон отключу. Так что даже не пытайся меня доставать.

Итальянец презрительно фыркнул:

— Да нужен ты мне был!

Взгляд Джека упал на журнальный столик, заваленный журналами и газетами.

— О, смотрите-ка, пресса! — воскликнул он. — Нука посмотрим, что пишут наши немецкие друзья. — Джек взял верхнюю газету и развернул. Медленно пролистал. — Н-да… Про нас, как всегда, ничего.

— А ты хочешь стать звездой? — усмехнулся Марио.

— Ну звездой не звездой, а все-таки… О, смотри-ка. «Загадочная смерть проститутки».

— Нашел о чем читать, — поморщился Турецкий. — Почитай лучше о последних научных достижениях.

— Я бы почитал, но тут подзаголовок больно интригующий. «Проститутка скончалась от сердечного приступа в постели крупного бизнесмена». Не слабо, а? Хотел бы я посмотреть на этого супермена. Это ж надо, уработать проститутку до смерти!

— Циник, — припечатал Джека Турецкий. — Разве можно так о мертвых?

— Да ладно тебе, Александр. Это просто газетная утка — дураку понятно. Хотя… Гм, здесь и фотка имеется. Кстати, красивая девчонка. Марио, хочешь посмотреть?

— Давай. — Марио протянул руку и взял газету. — Ну и где?

— Да вон же. На другой странице, ты ее рукой примял.

Марио с ухмылкой перевернул страницу. Внезапно лицо его окаменело.

— Ты что? — удивился Джек.

Марио молчал.

— Что, плечо? — тревожно спросил Джек.

Марио молча покачал головой.

— Побледнел, — удивленно произнес Джек, разглядывая коллегу. — Да что с тобой такое?

Турецкий положил ладонь на здоровое плечо Марио.

— Ты ее знал? — тихо спросил он.

Итальянец кивнул. Джек хотел что-то сказать, но, не найдя подходящих слов, нахмурился и тяжело вздохнул.

— Ничего, — сказал Турецкий. — Все перемелется, мука будет.

— Я знаю, — ответил Марио. Он сложил газету и положил на журнальный столик. Посмотрел на Турецкого. — Алекс, ты веришь в предсказания и колдовство?

— Когда как, — пожал плечами Турецкий. — Иногда это единственное, во что можно верить.

— Да… — Марио поднял руку и провел ладонью по лицу, словно смахивая невидимую паутину. Снова посмотрел на Турецкого. Бледность сошла с его лица, теперь оно было осунувшимся и усталым. — Алекс, — тихо проговорил итальянец, — я видел рядом с больницей винный магазин… Там должна быть русская водка.

— Понял, — сказал Турецкий.

Он поднялся с кушетки и направился к двери. Перед дверью остановился и бросил через плечо:

— Джек, присмотри за ним.

— Слушаюсь! — ответил тот.

Когда дверь за Турецким закрылась, Фрэнки повернулся к Марио и сочувственно сказал:

— Терпи, друг. Все проходит, пройдет и это. Такова уж наша жизнь.

Глава седьмая «ЭКСКУРСИЯ» В МОСКВУ

1

Асет приехала в Москву на поезде. В дороге с ней случилась неприятность, после которой Асет долго не могла прийти в себя. А было так. Вместе с Асет в купе ехали три женщины. Две из них были адыгейками, третья — русская. Едва тронулся поезд, как женщины достали из сумок бутылки с вином (и даже водкой!) и закуску — сыр, копченое мясо, жареные окорочка.

— Присоединишься? — спросила у Асет одна из женщин, улыбчивая рыжая толстуха с плутоватыми глазами.

Асет посмотрела на вино и испуганно покрутила головой.

— Мамка с папкой не разрешают? — с усмешкой спросила женщина.

Асет, не зная, что ответить, кивнула.

— Ну тогда забирайся на верхнюю полку и не мешай нам отдыхать.

Асет послушно забралась на полку. Там она немного полежала с открытыми глазами, размышляя о своей горькой судьбе, потом обругала себя за трусость и глупость (какая же это горькая судьба, если завтра ей предстоит отправиться в рай?) и решила поспать. Поначалу хохот и голоса, доносящиеся снизу, мешали ей уснуть, но постепенно Асет привыкла к ним и задремала. Разбудила ее песня, которую затянула одна из женщин. Это была похабная песенка про «миленка» и про звездочку, которая «упала ему в штаны». Асет недовольно поморщилась. Вслед за первой песней последовала вторая — еще похабнее:

Асет пришла в ужас. Она сунула голову под подушку, но похабные частушки, которые распевали пьяные женщины, доставали ее и здесь. И когда уже стало совсем невыносимо, Асет отбросила подушку и быстро спустилась с полки.

— Что, сестренка, решила присоединиться? — со смехом спросила ее рыжая.

— Нет! — сказала Асет. — Мне нужно выйти! В туалет!

Она открыла дверь и выскользнула наружу.

В тамбуре было сильно накурено, от грохота колес закладывало уши. Но все же здесь было намного лучше, чем в купе с пьяными женщинами и их похабными песнями.

Асет прижалась лбом к холодному стеклу и стала смотреть на проносящиеся мимо деревья. На душе у Асет было тоскливо. В голове теснились мысли, но Асет гнала их от себя, чтобы не засомневаться. Тогда не она стала сочинять стихи.

«Какая чушь, — с болью в душе подумала Асет. — Как я его уберегу от судьбы, если эта судьба уже свершилась? И почему я должна кого-то убить, чтобы Аллах был доволен? Неужели он не может без этого? Я бы на его месте смогла, а ведь я всего лишь человек. Аллах милостив, так неужели я, простая девчонка, милостивее его?»

Чтобы прогнать проклятые мысли, Асет пришлось сделать над собой усилие. И все равно она не могла не думать. Стихи не помогли заглушить сомнения. Асет стало страшно. Как бы она хотела, чтобы рядом с ней оказалась тетя Хава. Она умела давать правильные ответы на самые трудные вопросы. Но тети Хавы не было…

Когда в тамбур вошли двое мужчин с сигаретами, Асет обрадовалась. Ей невыносимо было оставаться наедине с собой.

Раздался щелчок зажигалки, и вслед за тем тамбур заволокло вонючее облако дыма.

— Видал? — спросил один мужчина другого.

— Угу, — ответил тот.

Они хохотнули. Асет поняла, что мужчины смотрят на нее. Она хотела повернуться и выйти, но побоялась.

— Ничего, да? — сказал первый мужчина.

— Что ты имеешь в виду? — спросил второй.

— А вот это. И вот это тоже. Таких булок в нашей пекарне не пекут!

Второй мужчина засмеялся. Больше оставаться в тамбуре было нельзя. Асет собрала волю в кулак и повернулась к мужчинам лицом.

— Ого! — хрипло воскликнул первый (он был высокий, небритый, в синей, заношенной майке и черных спортивных штанах с белыми лампасами). — Гляди-ка, Санек, она и на мордашку ничего!

— Точно! — подтвердил второй, маленький, толстый и лысый, с мокрыми красными губами. — Эй, красавица, познакомимся?

Асет попыталась пройти к двери, но высокий перекрыл ей дорогу.

— Куда спешишь? — ухмыльнулся он. — Ты что, не слышала, мой кореш хочет с тобой познакомиться. Как тебя зовут, красавица?

— Пропустите меня, — попросила Асет. — Мне нужно идти.

— Да ну? А может, покуришь с нами?

Асет опустила глаза и покачала головой.

— Что, не нравимся? — хрипло спросил длинный. — Санек, ты видал? Мы ей не нравимся. Ну-ка посмотрим, на что мы купились? — Он быстро протянул руку и схватил Асет за грудь.

Асет вскрикнула от ужаса, сбросила с себя руку мужчины и кинулась к двери, надеясь проскользнуть под мышкой у длинного. Однако он успел схватить ее за шею.

— Куда ты, детка? — весело спросил он.. — А поцеловать?

Мокрогубый загоготал. Асет дернулась изо всех сил. Она почувствовала, как серебряная цепочка лопнула под сильными пальцами мужчины, но не стала останавливаться. Вихрем выскочила Асет из тамбура и понеслась по коридору к своему купе. Первое… Второе… Третье… Четвертое! Асет с силой дернула за железную ручку — дверь купе с грохотом распахнулась. Асет запрыгнула в купе, захлопнула за собой дверь и закрыла ее на замок. И только после этого посмотрела на женщин. Они глядели на нее молча, в полном изумлении.

— Все, — сказала женщинам Асет. — Сходила в туалет. Если будете петь, пойте тише — проводник ругается.

Выдав эту тираду, Асет разулась и быстро забралась на верхнюю полку. Только здесь она перевела дыхание.

Всю дорогу до Москвы Асет не спускалась с полки. Лишь за десять минут до прибытия она набралась смелости и вышла в тамбур. Подковка все еще валялась на полу, но цепочки не было. Асет подняла подковку. Она была грязной и расплющенной. Асет вздохнула и положила расплющенную подковку в карман кофты.

«Как знать, возможно, она еще принесет мне удачу», — подумала Асет.

2

Женщина, которая встретила Асет на вокзале, была не похожа на тех, что ехали с ней в купе. Она была очень высокой, с тонкой талией и длинными красивыми ногами («Как у манекенщиц», — подумала Асет). Волосы у женщины были светлые, но корни волос — темные, лицо худощавое и насмешливое. Глаза… глаза были очень красивые — серые и сверкающие, как у дикого зверя!

— Ты Асет, — сказала женщина. И, дождавшись, когда Асет кивнет, представилась: — А я Люда.

— Вы русская? — спросила Асет.

Женщина покачала головой:

— Нет. Настоящее мое имя — Маклюда. Но все зовут меня Люда.

«Какая красивая! — с завистью подумала Асет. — Вот из-за таких женщин мужчины идут на смерть!» Люда, похоже, угадала ее мысли.

— Что, не ожидала, что я такая? — весело спросила она.

Асет покачала головой:

— Нет.

— Думала, что тебя встретит усатая тетка в черном платке?

Асет робко улыбнулась в ответ и еле заметно кивнула. Маклюда прищурилась и оглядела Асет с ног до головы.

— Хм… А ты ничего. Миленькая. Вот только волосы мы тебе перекрасим.

— Зачем? — удивилась Асет.

— Чтобы больше была похожа на русскую. Как добралась, без проблем?

— Без проблем, — сказала Асет.

— Никто не приставал?

— Нет.

Маклюда внимательно всмотрелась в порозовевшее от смущения лицо Асет и усмехнулась.

— Хорошо, раз так, — сказал она. — Ладно, считай, что познакомились. Бери сумку и пошли.

Асет взяла сумку и послушно двинулась за Маклюдой, стараясь не отставать.

Потом они ехали на машине. Она была вишневого цвета, а в марках Асет не разбиралась. Машина была хорошая и удобная. Сначала Асет хотела было подремать, но вокруг было столько интересного, что сон как рукой сняло.

— А мы будем проезжать мимо Кремля? — спросила Асет.

— Мимо Кремля? — Маклюда усмехнулась и покачала головой. — Нет, не будем.

— А мимо высоких домов со шпилями?

— Тоже нет.

— А мимо реки и каменной набережной? — не унималась Асет.

— И мимо реки не будем. — Маклюда посмотрела на Асет, и ее серые глаза подозрительно сощурились. — Ты задаешь слишком много вопросов, девочка. Ты ведь сюда не на экскурсию приехала, не забывай об этом.

— Да, — сказала Асет, сгорая от стыда. — Вы правы. Я больше не буду.

— Вот и молодец.

Следующие десять минут Асет молчала, глазея в окно. Но потом увидела свадьбу и не выдержала.

— Какая она красивая! — воскликнула Асет, прижав руки к груди.

— Кто? — не поняла Маклюда.

— Невеста! — Асет вздохнула. — Это очень красиво, когда девушка ходит в белом платье. Жаль, что нам так нельзя.

Маклюда вновь пристально посмотрела на Асет.

— Похоже, ты немного не в себе, — недовольно сказала она. А потом вдруг спросила ни с того ни с сего: — Ты любишь апельсиновый сок?

— Да, — сказала Асет.

— Тогда возьми у меня в сумке. Там, на заднем сиденье.

Асет дотянулась до сумки, вытащила белую пластиковую бутылку с соком и вопросительно посмотрела на Маклюду.

— Пей прямо из горлышка, — разрешила та.

— А как же вы?

Асет улыбнулась:

— А я не люблю. Я купила это специально для тебя. Пей!

Маклюда открутила оранжевую крышечку и сделала небольшой глоток. Сок был удивительно вкусным.

— Ну как? — спросила Маклюда.

— Очень вкусно, — сказала Асет. — Спасибо.

— Не за что. Пей еще.

Асет покачала головой:

— Я пока не хочу.

— Хочешь меня обидеть? — спросила Маклюда.

— Нет.

— Тогда пей!

И Асет выпила еще несколько глотков. Голова у нее закружилась, перед глазами поплыли желтые пятна. Асет испуганно потрясла головой — пятна прошли. И вдруг на душе у Асет стало легко-легко — так, словно она сейчас была не в машине, а у своего любимого ручья, а рядом с ней была не Маклюда, а Сулейман. «Здравствуй, Асет, — сказал Сулейман. — Я так тебя люблю!» Он посмотрел Асет в глаза и широко улыбнулся. «Я тоже тебя люблю!» — сказала Асет Сулейману и радостно рассмеялась.

— Эк тебя развезло, — раздался над ухом у Асет недовольный голос Маклюды. — Асет! Эй, Асет! Ты как себя чувствуешь?

— Хорошо, — сказала Асет. — На минутку закружилась голова. Наверное, это оттого, что я плохо спала в поезде.

— Наверное, — согласилась Маклюда.

Асет хотела выпить еще глоток сока, но Маклюда забрала бутылку у нее из рук.

— Не увлекайся, — строго сказала Маклюда. — Этот сок нельзя пить помногу, иначе станет совсем плохо.

— Ладно, не буду, — сказала Асет.

За окном проплывали улицы, машины и люди. Все они казались Асет удивительными.

3

Дом, в котором предстояло переночевать Асет, был деревянный и очень старый. Маклюда вышла из машины и открыла ворота. Потом снова села в машину, и они въехали во двор. Двор оказался небольшим, с клумбой и маленьким декоративным холмиком из камней.

Маклюда заглушила мотор.

— Ну? — сказала она Асет. — Чего сидишь, королева? Вылезай, приехали!

Асет выбралась из машины и сделала несколько шагов вдоль клумбы, чтобы размять затекшие ноги. Потом посмотрела на темные, потрескавшиеся бревна дома и сказала:

— Он страшный.

— Это только с виду, — успокоила ее Маклюда. — Внутри он светлый и чистый. Сейчас сама увидишь.

Маклюда достала из кармана ключ и открыла дверь веранды. Они поднялись по ступенькам и оказались в сенях.

— Эта дверь не закрыта, — сказала Маклюда. — Но когда будешь открывать ее, слегка приподнимай, а то не откроется. Доски рассохлись.

Асет кивнула. Маклюда открыла внутреннюю дверь, и они оказались на пороге большой светлой комнаты с большим окном и круглым столом, накрытым голубой клеенкой. На столе стоял синий электрический чайник, а рядом с ним — несколько белых чашек.

— Ну как? — спросила Маклюда. — Нравится?

— Очень, — сказала Асет.

— Иди за стол. Будем пить чай с пряниками.

Чай был зеленый, горячий и очень вкусный. А пряники — большие, как лаваш, коричневые и ароматные.

— Мы в лагере тоже пили зеленый чай, — сказала Асет, улыбаясь от беспричинного счастья. — А пряников таких у нас там не было.

— Это тульские пряники, — объяснила Маклюда. — Их делают в Туле и привозят сюда.

— Прямо из Тулы? — удивилась Асет и покачала головой: — Надо же. Москва — большой город. И такой красивый.

— Это тебе так после гор кажется, — сказала Мак-люда. — Да и вообще, много ли ты городов в своей жизни видела?

— Нет, немного. И больше ни одного не увижу. — Асет засмеялась. — Смешно, правда? Сейчас я сижу и пью чай с пряниками, а завтра буду в раю. Увижу Аллаха!

— Увидишь, увидишь, — кивнула Маклюда, прихлебывая чай. — Расскажи ему о нас. И попроси послать нам удачу.

Асет вновь засмеялась. Воздушное настроение, которое появилось у Асет, после того как она выпила апельсинового сока, не проходило.

— Он и так все про нас знает! — сказала Асет, смеясь. — Неужели вы думаете, что он нас сейчас не видит? Видит! Видит, как мы с вами пьем чай! Смешно, правда? Мы здесь, а он — там!

Маклюда с усмешкой посмотрела на Асет:

— Н-да. Веселая ты девчонка. Светлая. Поэтому и сок на тебя так подействовал. Ты, главное, перед сном его выпить не забудь, когда я уеду. Тогда не страшно будет одной здесь ночевать.

— Я еще никогда не ночевала в доме одна, — сказала Асет. — Это страшно?

Маклюда покачала головой:

— Нет. Ты ведь не в лесу, а в деревне. Здесь вокруг люди.

— Кяфиры?

— Угу.

Асет подумала и спросила:

— Их тоже нужно убивать?

— Зачем? — удивилась Маклюда.

— Но ведь они кяфиры, неверные! Такие же, как те, что живут в городе!

— Гм… — Маклюда задумчиво потерла пальцем лоб. — А тете Хаве ты такие вопросы задавала?

— Нет.

— Почему?

Асет пожала острыми, худыми плечами:

— Не знаю. Тогда я об этом не думала.

— А сейчас, значит, задумалась? Нашла время. Жуй пряник и ни о чем не думай. Завтра ты попадешь в рай. Там у тебя будет много времени для размышлений.

Асет вздохнула:

— Вряд ли. Ведь в раю все люди счастливы. А разве может быть человек счастливым, если он все время думает? — Она покачала головой. — По-моему, нет. Когда человек счастлив, он ни о чем не думает, он просто наслаждается.

— Ты умная девочка, — сказала Маклюда. — Но слишком много болтаешь. — Она допила чай и поставила чашку на блюдце. — Мне пора ехать, Асет. Оставляю тебе сок, можешь пить сколько влезет. Туалет на улице, прямо перед крыльцом. Кровати нет, будешь спать не печке.

— На печке?

— Да. Вон она, у тебя за спиной.

Асет оглянулась:

— Ого! Какая большая!

— Это русская печка, — объяснила Маклюда. — На ней спят. Там есть мягкий матрас, подушка и одеяло. Чистая постель тоже там. Сможешь сама постелить?

— Да, конечно! Только… — Асет озадаченно улыбнулась. — Как же я туда залезу?

— По ступенькам. Вон они, сбоку. Видишь?

— А, вижу.

— Вот по ним и вскарабкаешься. Еда в пакете, пакет под стулом. Захочешь пить — вода в ведре. Все запомнила?

— Да.

— Молодец. Я заеду за тобой завтра, часов в двенадцать.

— Но у меня нет часов, — сказала Асет.

— А это что, не часы? — Маклюда показала пальцем на ходики, висящие на стене. — Не забудь подтянуть гирьку на ночь, а то остановятся.

Асет с улыбкой уставилась на ходики, они были смешные — кошачья мордочка с бегающими туда-сюда в такт тиканью глазами.

Маклюда встала из-за стола и взяла свою сумку:

— Пойдем, закроешь за мной ворота.

— А этот дом ваш? — обеспокоилась Асет. — Сюда никто не придет?

— Никто, — сказала Маклюда. — А если кто сунется — гони вон. На веранде есть топор.

Асет представила себе, как она гонится за непрошеным гостем с топором, и поежилась.

— Надеюсь, что до топора дело не дойдет, — сказала Асет.

Они вышли во двор. Маклюда забралась в машину, махнула Асет рукой и уехала. Асет закрыла ворота на засов и вернулась в дом.

В доме после ухода Маклюды стало необычно тихо и скучно. Асет давно уже не была так одинока. Пытаясь хоть немного развлечься, она обошла весь дом (две комнаты и веранда), с любопытством заглядывая в каждый угол. Ей удалось найти два старых журнала «Здоровье», сломанные очки, пластинку Аллы Пугачевой и красивый стеклянный флакон из-под духов. На дне оставалось еще немного желтоватой, ароматной жидкости. Асет попробовала вылить остатки духов на ладонь, но оказалось, что они загустели и прилипли к стенкам флакона. Вздохнув, Асет поставила флакон на стол и стала им просто любоваться. Он был сделан в виде маленького замка с башенкой наверху. Если внимательно приглядеться, можно было различить окна и ворота замка. И даже маленького часового в каске, замершего у ворот.

— Прекрасный замок чудных сновидений… — тихо прошептала Асет. И сами собой стали складываться стихи:

Асет вдруг стало так грустно, что хоть плачь. Она вспомнила Сулеймана, его худощавое лицо, внимательные и добрые глаза, темные губы, большие руки, его негромкий, приятный голос. Вспомнила, как они виделись в первый раз. Как в первый раз поцеловались…

На глаза Асет навернулись слезы. Казалось, она только сейчас поняла, что никогда больше его не увидит. Не увидит никого из родных и близких людей — ни Сулеймана, ни маму, ни отца.

— И что для них все прочие людишки… — прошептала она строчку из только что сочиненного стихотворения.

А ведь завтра Асет сама отправит в ад множество таких «людишек». Таких же маленьких, бедных и никому не нужных, как она сама. Сейчас они ходят по улицам и ничего не подозревают. Кто-то из них сидит дома, с женой или мужем, а может, даже с детьми. Они накрывают на стол, едят, разговаривают, смеются, строят планы на завтрашний вечер и даже не подозревают, что больше в их жизни ничего не будет. Их существованию придет конец. И сделает это Асет.

«Они грешники, — сказал Асет ее внутренний голос. — Они слуги Иблиса. Они хотят превратить землю в ад!» «А разве эта земля сейчас не похожа на ад? — ответила своему внутреннему голосу Асет. — А разве не будет похоже на ад завтрашнее зрелище? То, как это обычно показывают по телевизору, — разорванная на куски девушка, и мертвые люди, лежащие в лужах крови…» И это сделает Асет. Она убьет этих людей, убьет себя. Но разве это нужно Аллаху? Неужели для того, чтобы попасть в рай, нужно самому создать маленький ад? Но тогда чем отличаются кяфиры от праведников? Получается, что и те, и другие служат Иблису?

Асет совсем запуталась. «Не думать!» — приказала она себе. Слава Аллаху, на столе был флакон с апельсиновым соком, который оставила Маклюда. Асет схватила его и с жадностью сделала несколько глотков.

Не прошло и минуты, как ей полегчало. Мир снова стал светлым и радостным. Краски стали ярче, предметы — приятней на вид, даже собственная судьба показалась Асет значительной и необыкновенной. «Завтра днем я увижу Аллаха!» — подумала Асет и засмеялась, так ей вдруг стало хорошо.

4

Следователь Генпрокуратуры Миша Камельков пребывал в отвратительном расположении духа. Сегодня утром Юля Иванова уехала с мамой на курорт. За полчаса до выхода из дома она сказала Камелькову, что им нужно непременно расставить все точки над «и». Миша понятия не имел, что это за точки, и почему их нужно расставить «непременно», но согласился. Голова его в этот момент была занята совершенно другим, однако он попробовал сконцентрироваться на разговоре, даже достал из кармана «сникерс» — ведь, как известно, шоколад улучшает циркуляцию крови в мозгу и тем самым способствует лучшей концентрации внимания.

Разговор состоялся на кухне, при закрытой двери. Начала Юля издалека:

— Понимаешь, Миша… В жизни людей бывает много моментов, когда они — в силу определенных обстоятельств — совершают ошибки. Даже не ошибки, нет, а… Ну, в общем, в экстремальных ситуациях люди поступают не так, как в обычной жизни. И когда экстремальная ситуация проходит, они стараются ввести свою жизнь в прежнее русло. Ты меня слушаешь?

Он откусил «сникерс» и кивнул:

— Слушаю, ангел мой. Продолжай.

— Так вот… — Юля нахмурилась и принялась перебирать пальцами кисти шали. — Нам было хорошо вместе. По-настоящему хорошо. И я тебе очень благодарна за все, что ты для меня сделал. Но сейчас, когда все беды позади, пришло время более здраво взглянуть на все, что произошло между нами. Ты согласен?

— А что между нами произошло? — Миша пожал плечами. — Ничего не произошло. Просто мы любим друг друга, вот и все. Чего тут усложнять?

Юля посмотрела на него и грустно улыбнулась:

— Ты мне дорог. Правда очень дорог. И ты мне нравишься. Но… Понимаешь, мы с тобой слишком разные, чтобы быть счастливыми.

— Разные? Что ты имеешь в виду?

Юля собралась с духом и сказала — четко и честно:

— Миша, ты очень милый, но меня многое раздражает в тебе. Ты все время ешь, ты пропадаешь где-то целыми сутками. И потом, я устала постоянно бояться, что тебя убьют на этой твоей дурацкой работе.

— Что за чушь? — поморщился Камельков. — Кто меня убьет? Я ведь не солдат и не оперативник. Я следователь. Я работаю с бумажками.

Юля покачала головой:

— Ты ведь знаешь, что я права. В общем… — Она перевела дух и закончила фразу: — Я приняла решение: мы с тобой должны расстаться. Мы можем быть хорошими друзьями, но жить вместе у нас не получится. Вот, я все сказала. А теперь извини, мне нужно проверить вещи.

Пока Камельков сидел с открытым от удивления ртом, Юля прошла к двери. Перед дверью она остановилась и сказала:

— Ты можешь проводить нас, но только, ради бога, не говори ничего маме. Я сама ей скажу… Потом.

Юля отвернулась и вышла с кухни.

Вечером того же дня Миша Камельков напился. Зверски. Он два часа сидел в баре «Кружка» неподалеку от «Белорусской». Пиво здесь было невкусное, но зато дешевое. И к тому же из огромного окна заведения (а сидел он на втором этаже) открывался великолепный вид на церковь. Смотреть на белеющую в сумерках церковь и пить пиво было очень грустно и романтично.

На шестой кружке пива Камельков решил остановиться. Он заказал шаурму, съел ее и… велел принести седьмую кружку. После седьмой у Миши кончились деньги.

Покинув бар, он долго шел куда глаза глядят. А глядели они вперед. Остановился Камельков лишь тогда, когда почувствовал в ногах нечеловеческую усталость. Тогда он вздохнул и тяжело опустился на землю.

Потом он немного подремал, а потом откуда ни возьмись появилась Алена Никитина.

— О господи! — воскликнула она. — Камельков! Ты ведь сидишь прямо на земле!

— Оставь меня, — устало сказал он и снова закрыл глаза.

— Ты что, пьяный? Господи, да ты и впрямь пьяный. А ну вставай! Вставай, не ленись. Рассказывай, что с тобой случилось?

Камельков поднял на Алену мутные, усталые глаза и проговорил заплетающимся языком:

— Грусть и лень — фактически антиподы. Не очевидная вещь, но алкаши пьют и смущаются. А лень — это таинственная, очеловеченная, тантрическая работа… Она может анархизировать небытие… Понимаешь, о чем я говорю?

— Не очень, — сказала Алена. — А ты?

Камельков на секунду задумался, затем покачал головой и грустно сказал:

— Я тоже не очень.

— Оно и видно, — резюмировала Алена. — Эх ты, «камелёк, птичка певчая». Завтра у нас операция, а ты нализался до поросячьего чириканья.

— Поросята не чирикают, — сказал Камельков. — Они лают. Или кукарекают… Точно не помню.

Алена наклонилась, подхватила Камелькова под мышки, с трудом подняла его и взгромоздила на скамейку.

— Уф-ф, — она перевела дух. — Какой же ты тяжелый, Камельков. Быстро говори, что произошло.

— Она уехала, — сказал Миша.

— Кто?

— Юля.

Алена нахмурилась:

— Насовсем?

Камельков кивнул:

— Да— Горе ты мое луковое, — сказала Алена. Ее аккуратные, красивые брови дрогнули. — И куда ты сейчас?

— Не знаю, — сказал Камельков, потом немного подумал и философски добавил: — Куда-нибудь.

Алена обхватила подбородок тонкими пальцами и нахмурилась. Думала она долго. Наконец, когда Камельков сделал такой резкий крен в сторону, что едва не упал со скамейки, она решилась:

— Ладно, Камелёк, пойдем ко мне. На твое счастье, мои предки чалятся на даче. Твоим я позвоню, объясню ситуацию.

— Только не закладывай меня начальству, — жалобно попросил Камельков. — Я не хочу, чтобы меня считали конченым человеком.

— Не буду, — пообещала Алена. — Но только в том случае, если ты спокойно ляжешь спать и не будешь буянить.

— Хорошо, — согласился Камельков. Потом растерянно огляделся и столь же растерянно уточнил: — А куда я лягу спать? Здесь же вокруг мокро.

Алена улыбнулась:

— Не беспокойся, Камелёчек, в лужу я тебя не положу. Будешь спать в чистой, уютной постели. Что надо сказать тете?

— Спасибо, — промямлил Миша.

— Соображаешь, — похвалила его Алена. — Значит, ты не совсем потерянный для общества человек. А теперь обопрись на меня — и пошли. И не вздумай орать по дороге песни. Издашь хоть один непотребный звук — придушу собственными руками, понял?

— Понял, — вяло кивнул Камельков. — Кстати… а как ты здесь оказалась?

— Где? — не поняла Алена.

— Здесь.

— Ну ты и балбес, Камельков. Это же мой двор. А это… — она показала рукой на горящие огни окон, — мой дом. Так что, Миша, странно совсем не то, что я здесь, а то, что ты тут оказался.

— Я не нарочно, — виновато сказал Камельков. — Ноги привели.

Алена улыбнулась:

— Значит, ноги сами привели тебя сюда? — Хм… Интересно, с чего бы это вдруг. Ладно, Сусанин, пошли.

Через десять минут они добрались до квартиры. А еще через десять Камельков лежал в Алениной постели и сладко посапывал во сне. Сама Алена пристроилась в гостиной на диване. Несколько раз за ночь ее будили громкие стоны Камелькова. Она вставала и шла в спальню. Однако, как и следовало ожидать, с Камельковым все было в порядке. Если, конечно, не брать в расчет слез, блестевших на его худых щеках.

Утром Алена разбудила Мишу в семь часов.

— Вставай, Ромео! Тибальт воскрес, Джульетта вышла замуж. Пора начинать новую жизнь.

Миша с трудом разлепил опухшие веки. Затем долго и обалдело смотрел на Алену. Потом оглядел комнату, и взгляд его стал еще более обалделым.

— Алён, где я, а? — испуганно спросил он.

— У меня дома, — сказала Алена.

— А почему?

Алена насмешливо пожала плечами:

— Сама не знаю. Наверное, потому, что я слишком жалостливая.

— Ты что, — удивленно спросил Камельков, — напила меня на улице?

— Примерно, — кивнула Алена.

— Н-да… — Миша потер пальцами сонные глаза.

— Не три! — строго сказала ему Алена. — Пальцы грязные, занесешь инфекцию.

— Подумаешь, инфекция, — горестно усмехнулся Камельков. — У меня личная жизнь рушится, а ты — инфекция.

Алена внимательно посмотрела на Камелькова. Поняв, что дело серьезное, она села на кровать рядом и покосилась на его искаженное страданием лицо.

— Так, давай по порядку, — спокойно сказала Алена. — Ты вчера сказал, что от тебя уехала твоя Юля, правильно?

— Правильно, — со вздохом ответил он. — Она считает, что мы не пара. Ей не нравится, что я шляюсь где попало и ищу на свою задницу приключения.

— Это все?

Камельков удрученно покачал головой:

— Нет. Еще она сказала, что я слишком много ем.

— Ну ешь ты и в самом деле немало, — согласилась Алена. — И что самое неприятное, ешь все подряд.

— Я всегда думал, что это достоинство, а не недостаток, — заметил Камельков.

— Это как посмотреть. Избирательность в еде придает мужчине черты интеллигента и аристократа. Ну да ладно, бог с ней, с едой. А вот что касается всего остального… Она ведь знала, кем ты работаешь, когда связывалась с тобой?

Камельков издал такой душераздирающий вздох, что Алена чуть не прослезилась.

— У нее не было выбора, — грустно ответил Камельков. — Я навязал ей свою дружбу, помнишь?

Алена задумчиво потеребила подбородок тонкими пальцами:

— В таком случае она права. Посуди сам, Камельков, на фиг ты ей такой сдался? Ты не бизнесмен, не телезвезда, даже не врач-стоматолог.

— Так и есть, — признал Камельков.

— Ну а раз так и есть, значит, вытри сопли и собирайся на работу. Через полтора часа нам нужно быть на месте. — Алена встала с кровати и взъерошила Камель-кову волосы: — Эх ты, Ромео.

— Хватит обзываться, — нахмурился Камельков. — Лучше скажи, у тебя есть что-нибудь пожрать?

Алена насмешливо всплеснула руками:

— Ну слава богу! Узнаю прежнего Камелькова! Яичница с сосисками тебя устроит?

— Смотря сколько будет яиц и сколько сосисок, — изрек Миша.

Алена усмехнулась:

— На твою душу хватит.

5

Двумя днями раньше, в среду, около одиннадцати часов утра, Владимир Дмитриевич Поремский вошел в двери офиса оборонного предприятия «Серп» и, благополучно миновав охрану (удостоверение рослый охранник изучал долго и пристально, словно читал написанное по слогам), вошел в приемную директора предприятия. Рослая, коротко стриженная секретарша с лицом Шэрон Стоун и взглядом горгоны Медузы вопросительно посмотрела на Поремского.

— Вы к Игорю Андреевичу? — спросила она неожиданно тонким и писклявым голосом.

— А разве в этом кабинете заседает еще кто-нибудь? — ответил Поремский вопросом на вопрос.

Секретарша нахмурилась.

— Вам назначено? — строго спросила она.

Поремский улыбнулся:

— Еще как! Думаю, Игорь Андреевич сгорает от нетерпения.

Секретарша раскрыла ежедневник в шикарном кожаном переплете. Посмотрела на страницу, потом на Поремского и спросила:

— Владимир Дмитриевич?

— Он самый, — признался Поремский.

Строгое лицо секретарши осветилось приветливой улыбкой.

— Игорь Андреевич вас ждет. Проходите, пожалуйста!

Поремский направился к двери.

— Одну секундочку, — с виноватой улыбкой окликнула его секретарша. — Владимир Дмитриевич, только вы, пожалуйста, постучитесь. Игорь Андреевич не любит, когда входят без стука.

— Не любит, говорите? — Поремский усмехнулся. — Что ж, не будем травмировать его нежную психику.

Постучавшись и услышав басовитое «да-да», Порем-ский вошел в кабинет.

Игорь Андреевич Треплев оказался огромным, как буйвол, и столь же грозным на вид человеком. Он оторвался от Просматриваемых бумаг, сурово глянул на вошедшего Поремского и грубо спросил:

— Кто такой?

Поремский поморщился — как и большинство людей, он терпеть не мог хамства и приходил в ярость от бесцеремонности больших начальников.

— Вы, вероятно, хотели попросить меня представиться, — спокойно сказал Поремский. — Меня зовут Владимир Дмитриевич Поремский. Мы разговаривали с вами по телефону полтора часа назад.

— Поремский? — Треплев сдвинул лысоватые надбровные дуги, словно никак не мог припомнить человека с такой фамилией. — Что-то я не… А-а! — Лицо верзилы осветилось пониманием. — Следователь из прокуратуры? Насчет моего «убийства»? Как же, как же! Проходите, присаживайтесь!

Поремский прошел в кабинет и сел в черное кожаное кресло.

— Извините, что сразу не вспомнил, — сказал Треп-лев. — У нас сейчас конец квартала. Как всегда, страшная запарка. — Он обвел рукой стол, заваленный папками и документами. — С этими бумажками и мать родную забудешь.

Директор насмешливо посмотрел на следователя.

— Итак, — продолжил он, — насколько я помню, по телефону мы с вами говорили о том, что на меня готовится покушение. Признайте, Владимир Дмитриевич, что это было довольно неразумно свашей стороны.

— Почему? — спокойно спросил Поремский.

— Как это — почему?! — гаркнул Треплев. — А вдруг мой телефон прослушивается? Это значит, что вы — вместо того чтобы поймать преступников — спугнули их! Теперь они лягут на дно!

Поремский усмехнулся:

— Напрасно волнуетесь. Ваш телефон не прослушивается.

— Как это? — Треплев набычился еще больше. — А вы откуда знаете?

— Мы проверили офис, — сказал Поремский.

— Проверили? — Крупное лицо директора стало багроветь. — Как проверили? — проворчал он. — Когда?

— Помните позавчерашнюю инвентаризацию? Вот тогда и проверили.

— Постойте… — Воловьи глаза Треплева злобно блеснули. — Вот чер-рт! — прорычал он. — Вы понимаете, уважаемый, что такое говорите? Вы понимаете, что я могу засудить вас, к чертовой матери?! Понимаете, что я могу сделать так, что через неделю вас выгонят из органов?! Что вас после этого даже в дворники не возьмут!

Поремский сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и спокойно смотрел на директора. Дождавшись, когда тот выговорится, он заговорил сам:

— Послушайте, Треплев, если вы и дальше будете себя так вести, я просто уйду, оставив вас наедине с вашими проблемами. Рано или поздно они до вас доберутся. И я палец о палец не ударю, чтобы вам помочь. Вы этого хотите?

Треплев промычал что-то невразумительное. Постепенно кровь отлила от его одутловатых щек. Он сделал усилие и взял себя в руки.

— Ладно, — тихо прогудел Треплев. — Ваша взяла. Но на будущее учтите — я терпеть не могу, когда что-то делается у меня за спиной. Ясно?

Поремский кивнул:

— Ясно. Но учтите и вы — прежде чем прийти к вам, мы навели о вас кое-какие справки. Мы выяснили, что вы человек не только грубый и бестактный, но и крайне невоздержанный на язык. Если бы мы пришли к вам легально, вы бы подняли такой вой, что через пять минут о нашем приходе узнала бы вся Москва. — Поремский взглянул на Треплева и усмехнулся: — Не нужно метать молнии глазами — я не ваш подчиненный. Если хотите выпустить пар, откройте окно и прокричите свои обычные гадости туда. Потом возвращайтесь к столу — и мы продолжим беседу.

Некоторое время Треплев сидел молча, шумно выдыхая воздух через раздувающиеся ноздри. Затем выдавил из себя улыбку и сказал — на этот раз гораздо миролюбивее, чем прежде:

— Что ж… Вы преподали мне хороший урок, господин следователь. Признаюсь, вы первый за последние три года, кто сумел поставить меня на место.

— Вы не вещь, чтобы вас ставить, Треплев. И я сюда пришел не ссориться. Вам грозит опасность, и я по долгу службы обязан ее предотвратить. Тем более что благодаря охоте на вас мы сами можем превратиться в охотников.

— Скорей, в рыбаков, — поправил Треплев. — Это они ловят хищную рыбу на живца. Впрочем, неважно. Я готов быть хоть живцом, хоть подсадной уткой. Г лав-ное, чтобы это продолжалось недолго. У меня слишком много дел.

Треплев взял со стола пачку «Парламента», вытряхнул из нее сигарету, нервно вставил в губы и прикурил от массивной серебристой зажигалки. Разогнал рукою дым и посмотрел на Поремского:

— Продолжим?

— Если вы успокоились, то да, — сказал Поремский. — Итак, по нашим сведением, ваше убийство…

— Мое предполагаемое убийство, — поправил Треп-лев.

Поремский кивнул:

— Совершенно верно, ваше предполагаемое убийство будет тщательно замаскировано под теракт. Скорей всего, это будет шахидка. Она попытается проникнуть в офис.

— Это невозможно, — отрезал Треплев. — Вы ведь видели, какая здесь охрана.

— В офисе покойного Карасева охрана была не хуже, — заметил Поремский. — Тем не менее советую вам проинструктировать своих людей на случай появления незнакомой женщины. Она может представиться журналисткой или еще кем-нибудь. Не принимайте никого без предварительного звонка. Разумеется, я имею в виду людей, которых вы не знаете лично.

— Разумеется, — кивнул Треплев и выпустил из легких косматое облако дыма. — Что дальше?

— Мы пришлем к вам человека из ФСБ. Он будет сидеть на вахте вместе с охранниками, и сортировать визитеров, руководствуясь собственным опытом и интуицией. Если вам будут звонить люди, о которых вы ничего не знаете, извещайте его. Встречаться с ними можете только после того как наш человек их проверит.

— Ясно, — сказал Треплев. — Но что, если они решат прикончить меня не в офисе, а на улице или дома?

— Вы ведь, кажется, живете в загородном доме? — Да.

— И этот дом окружен бетонной стеной с колючей проволокой?

Треплев усмехнулся и покачал головой:

— Я смотрю, вам все известно.

— Въехать на ваш участок на машине без риска взорваться, не добравшись до цели, они не могут. Через забор они тоже вряд ли полезут. Им незачем так рисковать. Они не хотят вас пугать, они собираются действовать наверняка.

— Но остается еще улица, — напомнил Треплев.

— Да, — согласился Поремский, — остается. Наши люди будут следовать за вами повсюду. Вы их не увидите, но знайте, что они рядом.

Треплев нервно рассмеялся:

— Джеймс Бонд какой-то! И сколько дней они будут за мной таскаться, эти ваши «люди-тени»? Или правильней спросить — сколько недель?

— Нам известно, что покушение состоится в ближайшие три дня, — сказал Поремский. — В эти дни мы ни на секунду не оставим вас в одиночестве. Хотите вы того или нет.

Поремский посмотрел на Треплева сквозь облако сизого дыма и добродушно улыбнулся.

6

В тот вечер Владимир Поремский долго не мог уснуть. Дело в том, что примерно через два часа после встречи с Игорем Треплевым сыщикам удалось перехватить разговор Алмаза Рафиковича с Михаилом Ивановичем, в котором речь шла о предстоящем покушении. Покушение было назначено на пятнницу. Видимо, боевики давно следили за Треплевым. Из разговора выяснилось, что они прекрасно знают не только обычный распорядок дня Треплева, но и его привычки. Они, например, знали, что два раза в неделю директор завода заезжает после работы в маленький ресторанчик «Юнона» на Ломоносовском проспекте. Оказывается, у Треп-лева была там тайная страсть — двадцатилетняя официантка по имени Марина.

— Ого! И у сильных мира сего бывают свои маленькие слабости, — насмешливо прокомментировал это известие Миша Камельков.

Кстати, личность Михаила Ивановича также удалось установить. Он был правой рукой олигарха Владимира Сметанина (Владимира Большое Гнездо, как называли его коллеги, друзья и недруги).

Итак, убийство планировалось на пятницу. О точном месте заказчик убийства и его организатор не говорили, но, если судить по отдельным репликам, местом действия трагедии должен был стать именно ресторан. Таким образом, боевики собирались убить сразу двух зайцев — убрать Треплева и имитировать теракт в общественном месте с большим количеством жертв.

Поремский переговорил с коллегами и разработал предварительный план операции. Им предстояло оцепить квадрат, в котором должен был произойти взрыв, и усилить наблюдение. Поремский знал, что взрыв произведет молодая девушка. Схема взрыва также была известна. Девушка войдет в ресторан и постарается сесть как можно ближе к Треплеву. Если ресторан будет заполнен людьми — боевикам повезет. Ну а нет, так все равно — тянуть они, конечно, не будут.

Чуть позже, руководствуясь данными о передвижении радиомаяка, Витя Солонин предположил, что Сулейману Табееву удалось каким-то образом прицепить маяк к шахидке. Если, конечно, на дело не послали его самого. Если в Москву едет Табеев, то дело упрощается. Если нет… «Что ж, — сказал Солонин, — тогда нужно будет смотреть в оба. Но, слава богу, мы можем отследить ее передвижения».

Однако вскоре маяк замолчал. Теперь оставалось уповать на Господа Бога и на собственную наблюдательность.

Поремский ворочался в постели до трех часов ночи. Он прокручивал в голове разные варианты проведения операции, пытаясь найти в них слабые места и преимущества. В три часа ночи, вконец измучившись от бессонницы, Владимир Дмитриевич встал с кровати и пошел на кухню. Там он достал из холодильника початую бутылку водки, взял с полки чистый стакан и поставил все это на стол. Хорошенько пошарив в холодильнике, он нашел полузасохший остаток копченой горбуши и кусок черного хлеба.

Стакан он наполнил наполовину. Выдохнул через левое плечо и выпил водку залпом. Горбуша была еще очень даже ничего. Флегматично зажевав соленую рыбу куском хлеба, Владимир Дмитриевич вновь наполнил стакан.

Неожиданно его потянуло на сантименты. Он обвел кухню взглядом и вздохнул:

— Все хорошо, но нет хозяйки. Когда уже она появится?

В словах Владимира Дмитриевича была известная доля фальши, поскольку «хозяйки» появлялись в его квартире с завидной регулярностью. Правда, больше чем на два месяца ни одна из них не задерживалась. Все они уходили. Как правило, это случалось в тот миг, когда Поремский неожиданно отмечал, что при всем желании он больше не может уединиться в собственной квартире. К постоянному щебету и мельканию перед глазами добавлялось еще кое-чтр. А именно: в холостяцкой квартире По, ремского появлялось множество лишних, на его взгляд, вещей, как то: женское белье на змеевике, шампуни и кремы на полке в ванной комнате, колготки на стуле, куртки и блузки на вешалке и тому подобная чепуха.

Обнаружив, что по его независимости нанесен сильный удар, Поремский приходил в неистовство и в тот же день давал очередной «хозяйке», попытавшейся укорениться в доме, немедленную отставку.

Так продолжалось из месяца в месяц. Впрочем, последняя подруга Владимира Дмитриевича, Лена, ушла сама. Она была прекрасной девушкой, и Поремский долго не решался на серьезный разговор. Так получилось, что разговор затеяла она сама.

— Поремский, — строго Лена, — я вижу, что я тебе в тягость.

— Что ты, — вяло запротестовал Владимир Дмитриевич. — Ты ошибаешься. Просто я… Э-э… — Он посмотрел в лучистые глаза Лены и не нашелся что сказать.

— Понятно, — со вздохом кивнула Лена. — Ты привык жить один, и тебе не нравится, что в последнее время ты должен делить со мной не только свое свободное время, но и собственную жилплощадь. Извини, что я сюда перебралась. Просто я думала, что тебе доставит удовольствие видеть меня каждый день и… каждое утро. Видимо, я ошиблась.

Поремский не стал ее разуверять. Он лишь удрученно вздохнул, давая понять, что он не хозяин своим инстинктам, и повесил голову.

Через полчаса Лена собрала вещи и ушла. Поремс-кий тогда не сильно огорчился, но сейчас, сидя ночью на кухне с бутылкой водки и засохшим рыбьим хвостом на столе, он вдруг загрустил по Лене.

— Что за глупости! — отругал сам себя Поремс-кий. — Если скучаешь по Ленке, так иди и позвони ей. Телефон в прихожей. Набери семь цифр — и порядок.

Он хотел было немедленно пойти к телефону, но вспомнил, который сейчас час, и передумал.

— Ладно, — сказал он сам себе. — Позвоню завтра. А лучше нет… Лучше позвоню ей после операции. Точно! Если операция пройдет успешно, позвоню ей и попрошу вернуться. Ну а если нет, значит, жить вместе нам не судьба.

Идея совершить сделку с судьбой Поремскому понравилась. Даже в случае проигрыша (хотя что тут считать проигрышем, а что выигрышем — еще большой вопрос) он мог свалить всю вину на прихоти судьбы.

Освободившись таким образом от мучивших его этических проблем, Поремский залпом вылил в рот остатки водки и вернулся в спальню. После этого он заснул крепким сном ребенка.

7

Когда приехала Маклюда, Асет еще была в постели. То есть на печке. Услыхав грохот открываемой двери, Асет поначалу испугалась. Она не сразу вспомнила, где находится. Голова слегка побаливала, а язык был сухим и тяжелым, словно его обмакнули в засахаренный мед.

— Ну привет, подруга! — поприветствовала ее Мак-люда. — Вставай и умывайся. Сейчас будем завтракать.

— Зачем мне завтракать? — хмуро отозвалась Асет. — Я сегодня попаду в рай. Неужели я там не поем? Небось тамошняя еда повкуснее здешней.

На бодром, загорелом лице Маклюды появилось недовольство.

— Зря ты так шутишь, Асет, — сказала она. — Нельзя так. А позавтракать тебе надо. Сил наберешься перед важным делом, да и волноваться меньше будешь. Я, когда волнуюсь, всегда ем. Или боишься потолстеть?

Асет фыркнула:

— Чего мне бояться? Даже если целого барана съем, все равно потолстеть не успею. Или ты забыла, что я сегодня умру?

Лицо Маклюды стало еще более недовольным.

— Странные ты вещи говоришь, подруга. Ой, странные. До тебя никто так не говорил. — Маклюда посмотрела на пластиковую бутылку, стоящую на столе, и подозрительно прищурилась: — Ты пила сок?

— Пила, а что толку? — ответила Асет. — Сначала после него хорошо, а потом — когда душа протрезвеет и в тело вернется — от всего тошнит. Разве сама не знаешь?

— Так, Асет… — Маклюда нахмурилась. — Я больше не хочу продолжать этот ненужный разговор. Живо спускайся с печки и иди к столу. У нас времени в обрез.

— У тебя-то его много, — с грустной усмешкой сказала Асет. — А вот у меня… Ладно, сейчас «спущусь. Только ты отвернись, мне надо одеться.

— Одеться? — Маклюда насмешливо подняла брови. — Ты что, королева Англии? Или думаешь, я никогда не видела женского белья?

— Белье, может, и видела, а вот все остальное… Хотя какая теперь разница.

Асет выбралась из-под одеяла, повернулась и поставила ногу на ступеньку.

— Ох! — изумленно охнула Маклюда и прижала ладони к щекам. — Ты что же это вытворяешь?

Тем временем Асет спустилась вниз и повернулась к Маклюде лицом.

— А что такого? — равнодушно спросила она.

— Ты ведь совсем голая! — заорала Маклюда.

— Ну голая, — столь же равнодушно согласилась Асет (она и впрямь стояла перед Маклюдой в чем мать родила). — А какая разница? И вообще, я больше не Асет, а журналистка Катя Иванова. Кстати, ты забыла перекрасить мне волосы.

— Я привезла парик, — машинально отозвалась Маклюда, по-прежнему с возмущением и презрением глядя на голую Асет. — Почему ты спала голая?

Асет усмехнулась:

— Хочешь знать почему? Потому что я напилась твоего сока, и мне стало хорошо. Так хорошо, как никогда еще не было. И я вспомнила одного мужчину…

При слове «мужчина» зрачки Маклюды сузились.

— Мужчину, — с вызовом повторила Асет. — И мне было приятно про него думать перед сном. Ты хочешь, чтобы я продолжала?

Маклюда грозно сдвинула брови.

— Нет! — сказала она. — Хватит рассказывать. Лучше возьми платье и оденься. Смотреть на тебя стыдно.

Асет пожала плечами и подошла к стулу, на спинке которого висела ее одежда. Одевалась она медленно и лениво, словно и впрямь была королевой, не привыкшей одеваться сама. Маклюда по-прежнему пристально на нее смотрела, словно пыталась разгадать, что на уме у этой сумасшедшей девчонки.

Еще несколько дней назад Асет сжалась бы в комочек под суровым взглядом Маклюды, но теперь ей было абсолютно все равно, что скажет, что подумает или даже что сделает Маклюда.

За минувшие сутки в душе Асет произошли такие изменения, после которых человек не может оставаться прежним. Асет сознавала, что ведет себя необычно (и необычно в первую очередь для себя самой), но ничего не могла с этим поделать. Больше того, ей и не хотелось ничего делать. Асет ожидала страх, тревогу, ужас, но на нее вдруг навалилась чудовищная апатия.

— Пошевеливайся скорее, — поторопила ее Маклюда. — А то останешься без завтрака. А перед едой выпей сока.

— Там же ничего нет, — сказала Асет, лениво кивнув на пустую бутылку.

Маклюда заставила себя улыбнуться:

— Ничего, подруга. Я привезла тебе новый, еще вкуснее прежнего!

— Предусмотрительная, — с ироничной усмешкой прошептала Асет.

— Что ты сказала? — прищурилась Маклюда.

— Ничего. Доставай еду. Я буду есть.

Ела Асет с каким-то мрачным упоением, словно от каждого съеденного кусочка зависела вся ее последующая жизнь (на этом или на том свете). Сначала она съела булочки, запивая их кефиром (от сока Асет пока отказалась, объяснив Маклюде, что ей все еще дурно после вчерашней дозы). Потом вареные говяжьи сосиски. За сосисками последовал бутерброд с сыром.

Маклюда смотрела на это пиршество с удивлением.

— Надо же, — покачала она головой, когда Асет взялась за яблоки, — те, кто приезжал до тебя, не могли есть в утро перед операцией. Их мутило от одной только мысли о еде. Приходилось впихивать буквально силой. Кстати, Султан сказал, что ты сама назвала эту операцию. Это правда?

— Да, — сказала Асет, машинально, как робот, работая челюстями.

— И как ты ее назвала?

— Операция «Магомет».

— Это в честь твоего погибшего брата?

— Угу.

Маклюда замолчала. Она больше не знала, о чем можно спросить эту ненормальную девчонку, которая так изменилась со вчерашнего дня, словно перед Маклюдой сидел другой человек.

Неожиданно Асет закашлялась. Она вскочила со стула и, выпучив глаза, бросилась к помойному ведру. Там ее шумно вырвало.

«Ну теперь-то хоть понятно», — с ухмылкой подумала Маклюда. Наглость девчонки, так же как ее нечеловеческий аппетит, были неосознанным порождением страха смерти, разъедающего душу изнутри. До сих пор Асет действовала словно в трансе. Но сейчас страх выполз наружу, и Асет дала себе волю. Она упала перед ведром на колени и расплакалась, обливаясь слезами и громко всхлипывая.

«Похоже, с ней будет еще больше возни, чем я думала», — нахмурилась Маклюда. А вслух сказала:

— Успокойся, подруга! — Она встала со стула, налила в стакан сока и принесла стакан Асет. — А ну выпей! — приказала Маклюда.

Асет, не переставая плакать, закрутила головой.

— Выпей, я сказала! — прикрикнула на нее Маклюда.

Асет подняла руку и слабо оттолкнула от себя стакан с соком. Маклюда оскалила рот в злобной усмешке и коротко, почти не замахиваясь, ударила Асет ладонью по щеке. Голова девушки резко дернулась в сторону. На мгновение, ошеломленная, она перестала плакать, но затем зарыдала с новой силой.

— Пей! — заорала Маклюда. Она поднесла стакан к лицу девушки и силой вставила край стакана Асет в зубы: — Пей!

И Асет стала пить. Постепенно всхлипы ее становились все тише и тише. Наконец она успокоилась совсем. Губы Асет раздвинулись в улыбке.

— Спасибо, Маклюда, — пролепетала она. — Извини, что я разрыдалась как последняя дура.

— Ничего, бывает.

— И извини, что меня вырвало. Я сейчас все уберу.

— Не надо, — остановила ее Маклюда. — У нас совсем не остается времени. Хочешь еще глоток?

Асет икнула:

— Да. — Она вновь приникла к стакану и выпила его до дна.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнула Маклюда. — Теперь иди умывайся, а потом переоденешься и наденешь парик. Будешь журналисткой Ивановой!

Маклюда запрокинула голову и облегченно рассмеялась.

8

Место, где они остановились, было красивым и странным. Здесь, как и везде в Москве, было множество машин, но зато люди все были молодые и красивые. Девушки с белыми волосами, в белых брюках, парни в красивых свитерах и синих джинсах. Они все весело смеялись и о чем-то друг другу рассказывали. Одни ели мороженое, другие пили пиво из красивых бутылок. И все они шли к серой бетонной коробке с буквой «М».

— Это метро, — объяснила Асет Маклюда. — Мы уже проезжали несколько станций.

— А что это там? — спросила Асет и показала рукой на виднеющуюся из-за деревьев высоченную белую башню с золотым шпилем на вершине.

— Это университет, — ответила Маклюда. — Там учатся все эти ублюдки.

Асет больно укололо слово «ублюдки». Слишком непохожи были все эти красивые и веселые молодые люди на демонов, которых Асет видела на видеокассете. Асет так и сказала:

— Они не похожи на слуг Иблиса.

Маклюда покровительственно улыбнулась.

— Разве тетя Хава не объясняла тебе, что Иблис многолик? — спросила она. — Он редко показывает свое истинное лицо. Ему нужно быть красивым, чтобы завладеть чужими душами. Понимаешь?

Асет кивнула:

— Иблис должен быть красивым.

Она хотела выйти из машины, но Маклюда ее удержала:

— Ишь какая прыткая. Сиди здесь, пока я не скажу.

Маклюда достала из кармана сотовый телефон и кому-то позвонила. Говорила она тихо и отрывисто:

— Да… Нормально… Нет… Нет, сумка здесь… Да, хорошо… Хорошо. — Она отключила телефон и убрала его в карман. Повернулась к Асет: — Ну вот. Теперь можно. Где находится ресторан, я тебе уже показывала. Сейчас выйдешь и пойдешь по тротуару.

— Вот по этому?

— Да. По правой стороне. Иди спокойно, не торопясь. Помни, что ты ничем не отличаешься от них. У тебя такие же белые волосы и красивые штаны. — Это было правдой, Асет и впрямь была одета в голубую блузку и аккуратные бежевые брючки, а на голове у нее был красивый парик из натуральных волос. — Если увидишь милиционера, — продолжила инструктаж Маклюда, — не волнуйся и Не убегай. Сделай вид, что не обращаешь на него никакого внимания. Поняла?

— Да.

Асет слушала наставницу как бы вполуха. Недалеко от машины остановилась группа молодых ребят — три девушки и два парня. Девушки были просто неземной красоты, таких снимают в американском кино и в ярких рекламах, которые показывают по телевизору. Они были белозубые, ясноглазые, с длинными, распущенными, очень чистыми волосами, стройными ногами, тонкими талиями и аккуратными грудками. У одного из парней на плече висел расстегнутый рюкзак, из него торчали книги. Они студенты, решила Асет. Она перевела взгляд на шпиль университета, и в сердце у нее засаднила давнишняя тоска. «И я бы тоже могла», — пронеслось в голове у Асет. Тогда бы она могла поговорить с кем-нибудь из настоящих писателей и поэтов. Показать им свои стихи… Она бы очень старалась, чтобы стихи были хорошими. Она бы много читала, много запоминала. Она бы…

Асет нахмурилась и тряхнула головой, чтобы все эти красивые, но вредные мечты улетучились.

— Войдешь в ресторан — к тебе подойдет менеджер, — продолжала наставлять Маклюда. — Спросит, в бар ты или за стол. Скажешь, за стол. Он захочет показать тебе пустой стол, но ты иди к тому столу, который ближе к окну. В кармане у тебя лежит телефон. Как только он зазвонит, нажми на кнопку. Все поняла?

— Все.

— Ну иди. Сумку не забудь!

Асет выбралась из машины, обернулась и махнула Маклюде рукой. Та кивнула в ответ и улыбнулась. Асет повернулась и пошла по тротуару. Проходя мимо тонара с хот-догами она почувствовала острое чувство голода, которое не могло перекрыть даже волнение. Асет нахмурилась и пошла дальше. На плече у нее висела коричневая кожаная сумка со взрывчаткой..

Асет чувствовала пугающую тяжесть и тепло сумки, словно она весила не меньше ста килограммов и была наполнена горячей лавой. Сердце Асет билось все быстрее и быстрее. «Ничего, — с тайной надеждой сказала себе Асет, — еще не скоро… У меня еще есть время… Может, меня не пустят в ресторан? Ведь не всех же людей пускают в ресторан!» Асет больно стиснула зубы и постаралась прогнать из головы постыдные мысли.

— Девушка, извините, мы с вами случайно не знакомы? — услышала она рядом с собой приветливый мужской голос, вздрогнула и подняла взгляд.

— Простите, ради бога, что пристаю, — улыбнулся мужчина. — Но ваше лицо кажется мне очень знакомым. Мы не встречались раньше?

— Нет, — сказала Асет, отвернулась от мужчины и быстро зашагала дальше, умоляя Аллаха сделать так, чтобы мужчина не пошел за ней следом.

9

Алмаз Рафикович и Иван Лобов сидели в темно-зеленом «БМВ» и поглядывали на витрину «Юноны». Лобов был в наушниках, в руках он держал черный СЭ-плеер. Слушая музыку, он отбивал пальцами такт по крышке бардачка.

Алмаз Рафикович Нигматзянов музыку не слышал. Брови его были нахмурены, узкие глаза сощурены, он пребывал в глубокой задумчивости. Ему было сильно не по душе дело, которое они затеяли. Воевать ради веры или принципов — это одно, убивать людей ради наживы, прикрываясь именем Аллаха, — это совсем другое. Поначалу Алмаз Рафикович утешал себя тем, что просто совмещает две задачи — благородную и низкую. Так уж устроен наш мир, что в нем все переплетено. Человек с чистой и возвышенной душой вынужден пребывать в «грязном» теле. Возвышенные и священные слова Корана написаны на простой бумаге, которая еще недавно была обыкновенным деревом. Мечети строятся из камня, который раньше лежал у людей под ногами. Так и в случае с убийством Треплева.

«В конце концов, Треплев — не просто кяфир, с которым нужно бороться, но и один из самых опаснейших наших врагов. Он делает оружие», — внушал себе Алмаз Рафикович. Однако уговорить совесть не получалось. Нигматзянов прекрасно понимал всю убогость и двусмысленность своих доводов.

— Суета сует, — вздохнул Алмаз Рафикович. Он взглянул на толстые пальцы Лобова, постукивающие по панели бардачка, и поморщился. — Перестань, — недовольно сказал он.

Лобов взглянул на шефа, поднял руку и снял один наушник.

— Чего? — спросил он.

— Я говорю, долбить перестань. Действуешь на нервы.

Лобов кивнул и снова надел наушник. По панели он

больше не стучал.

«С другой стороны, — думал Алмаз Рафикович, — деньги, полученные от Сметанина, мы можем использовать на благое дело. Закупим оружие, подмажем чиновников, сделаем документы, снимем жилье… Проблем много, и все они требуют больших финансовых вливаний. Недавно сферы интересов Нигматзянова и Чачи пересеклись со сферой интересов местных бандитов. Те, конечно, стали корчить из себя патриотов, поливая грязью «чеченов» и обещая поставить их к стенке, однако относительно небольшая сумма денег сделала их лояльнее. Получив бабки, бандиты мгновенно забыли, что они патриоты, и вспомнили, что они «всего-навсего бизнесмены».

— Все в этом проклятом мире продается и покупается, — вздохнул Нигматзянов.

— Это точно! — громко подтвердил Иван Лобов, с интересом поглядывающий на скорбное лицо шефа. — Я всегда об этом говорил!

— Тише ты! — осадил его Алмаз Рафикович. — Хочешь что-то сказать, сними наушники, потом говори.

Лобов послушно снял наушники, весело посмотрел на Алмаза Рафиковича и сказал:

— Это ты правильно про жизнь, Алмаз. Она и правда «суета сует». Есть такой стишок…

Лобов ухмыльнулся:

— Жизнь основана на принципах мышиной возни и суеты. Сейчас даже математики изучают всякие там законы вероятности и теории катастроф. Единственный способ привести окружающий мир в порядок — это заплатить.

— А ты, я смотрю, философ, — мрачно заметил Алмаз Рафикович.

Лобов покачал белобрысой головой:

— Нет, Алмаз. Как раз наоборот. Философы — теоретики, а я — практик. Мне платят, и я работаю. Если я хочу избежать ненужных проблем, я тоже плачу. Все друг другу платят, Алмаз. Это главный закон жизни. О черт, а вот и наш клиент!

Возле «Юноны» аккуратно припарковался черный «мерседес». Дверца открылась, и наружу выбрался здоровенный мужчина в сером костюме, с широким и надменным, как у римского патриция, лицом. Мужчина захлопнул дверцу и поставил машину на сигнализацию. После этого он огляделся.

— Видал? — насмешливо сказал Лобов. — Сам любит водить. Шофер у него постоянно в отгулах. Мне бы такую работу!

— Помолчи, — осадил его Алмаз Рафикович.

Оглядевшись, Треплев (а это был именно он) решительно зашагал к двери ресторана. Перед тем как войти внутрь, он еще раз огляделся.

— Как будто слежки опасается, — усмехнулся Лобов. — Он что, так боится жену?

Алмаз Рафикович ничего не ответил.

Наконец Треплев скрылся в ресторане.

— Ну вот, — сказал Лобов. — Объект на месте. Можно звонить Маклюде.

— Сходи в ресторан и посмотри, все ли там в порядке, — приказал Алмаз Рафикович.

— Ладно, — нехотя откликнулся Лобов.

Он вышел из машины и двинулся к «Юноне» расслабленной, прогуливающейся походкой. Когда он скрылся внутри, Алмаз Рафикович прищурился и подозрительно пробежался взглядом по прилегающей к ресторану улице. Он ощущал на душе некоторое смутное беспокойство. Алмаз Рафикович несклонен был приписывать себе «дьявольское чутье на опасность» и «нечеловеческую интуицию», как об этом любят говорить многие люди его профессии. Однако отмахиваться от своих инстинктов просто так он тоже не привык.

Однако вокруг ресторана все было спокойно.

Лобова не было около двух минут. За это время он должен был ознакомиться с меню и перекинуться парой слов с барменом. Вышел он вполне довольным.

Сев в машину, Лобов быстро сообщил:

— Объект на своем обычном месте у окна. Народу в зале — человек двадцать. Рядом с окном есть два свободных столика. Объект изучает меню и поджидает свою зазнобу.

— Хорошо. — Алмаз Рафикович поднес телефон к уху: — Маклюда, это Алмаз. У вас все в порядке?.. Как девчонка? Не нервничает?.. Сумку со взрывчаткой не забыли?.. Хорошо. Проинструктируй ее хорошенько, перед тем как выпустишь. Объект уже на месте… Все, пока… Ну вот, — сказал Алмаз Рафикович Лобову. — Осталось только ждать. Через пару минут, после того как девчонка скроется за дверью, зайдешь туда и проверишь, всели нормально. Когда вернешься в машину, мы с тобой отъедем за пару кварталов и дадим сигнал. Думаю, все пройдет хорошо.

— Угу, — усмехнулся Лобов. — Если только девчонка не запаникует и не взорвет заведение в тот момент, когда там буду я. Г оворил я тебе, нужно было дать ей радиоуправляемую бомбу.

— Ничего, сойдет и эта. Твоя проблема в том, Иван, что ты не доверяешь людям. Ты думаешь, что все можно купить за деньги. Но есть вещи, которые лучше делают идейные люди, а не наемники.

— «Идейные люди»! — насмешливо повторил Лобов. — Фанатики — вот как их обычно называют! Но фанатикам не хватает ума и выдержки. Они вечно прокалываются. Сколько твоих шахидок погибло, не добравшись до объекта, только потому, что у них сдали нервы?

— Маклюда поила ее соком, — напомнил Алмаз Рафикович.

— А! — Лобов махнул рукой. — Это тоже не выход. Когда человек под кайфом, он не способен вести себя адекватно. Помнишь, как одна из твоих девочек, вместо того чтобы соединить электроды, вскочила на стол и начала ругать «русских свиней» матом? Она тоже пила сок. Но, если помнишь, это ей не особенно помогло.

Алмаз Рафикович недовольно нахмурился, но ничего не ответил.

— Ладно, будем ждать, — вздохнув, сказал Лобов.

И они стали ждать.

10

Миша Камельков уже два часа слонялся по Ломоносовскому проспекту. Места в оцеплении ему не нашлось. Разумеется, никто его не гнал (хочешь стоять — стой, хочешь сидеть в засаде — сиди), просто ему было невыносимо торчать часами на одном месте. Тем более что таких «торчунов» здесь хватало и без него.

К тому же Камельков никак не мог забыть об отъезде Юли. Он старался выбросить эту тему из головы, но возвращался к ней мыслями снова и снова. Забыть любимую девушку на следующий день после ее отъезда оказалось делом невыполнимым. По крайней мере, на трезвую голову.

— Слабак ты, Камельков, — сказал себе Миша. — Вот о таких хлюпиков, как ты, женщины и вытирают ноги. А нужно быть мужиком, понял? Только тогда они будут тебя уважать и любить!.. Эх, Юлька, Юлька… Какая же ты все-таки…

Договаривать Миша не стал. Вместо этого взъерошил ладонью темные, густые волосы и уныло побрел дальше.

Алена Никитина несла вахту внутри ресторана. На ней был аккуратный синий костюмчик, светлые волосы Алены зачесаны назад и стянуты в хвостик. На лацкане пиджака Алены тускло мерцал пластиковый бейджик с надписью — «Лена Никитина, менеджер ресторана».

Камельков завидовал Алене. Ведь ей — если покушение все-таки состоится — предстоит оказаться в самом эпицентре предстоящих волнующих событий.

— Все пристроены, кроме меня, — в сердцах бубнил себе под нос Миша, фланируя по тротуару и равнодушно разглядывая витрины магазинов. — Пивка, что ли, выпить?

Как только Камельков подумал о пиве, он мгновенно вспомнил, что так и не опохмелился сегодня утром. (Поремский встретил его на пороге кабинета и, мрачно оглядев опухшую, бледную физиономию подчиненного, сказал: «Чтоб сегодня как стеклышко, понял?»)

Стеклышко не стеклышко, но пива Миша с утра так и не попил. Сейчас ему представился прекрасный случай исправить ситуацию.

Камельков остановился возле ближайшего ларька и купил бутылку «Клинского-редкого». Ему сейчас нужен был «хороший градус». Расплатившись с продавцом, он открыл бутылку зубами (один из фокусов, которому его обучил агент-пьянчуга Гамов) и, приложившись к горлышку, сделал большой глоток. Холодное пиво приятной волной пробежало по пищеводу. Камельков заметно приободрился.

Стоять с бутылкой пива посреди улицы было довольно нелепо, а вышагивать по тротуару Миша Камельков устал. Возле ресторана ему лучше было не крутиться, чтобы — как сказал Солонин — «не мешать согласованной работе настоящих профессионалов». Дело в том, что ресторан и его окрестности были полны фээсбэшниками, а у Мишы и его коллег отношения с представителями этой «конторы» не особенно ладились.

Ладно. Немного подумав, Камельков решил присесть на скамейку. Что и сделал.

«В конце концов, — размышлял он, попивая холодное пиво, — свет не сошелся клином на Юле Ивановой. На свете много красивых девушек, и почти все они пребывают в состоянии постоянной охоты. Они охотятся на нас, мужиков, и днем и ночью. Они стреляют в нас глазами, улыбаются нам накрашенными ртами, намекают, хихикают, кокетничают — и все это лишь затем, чтобы заполучить нас в свои ухажеры».

Миша Камельков мудро усмехнулся. Коварная женская душа была перед ним как на ладони.

«Никаких «загадочных» женщин не существует, — продолжил размышления Камельков. — Не нужно быть психологом, чтобы понять их. А поэтому нужно не рассуждать, а просто действовать!»

Вскоре бутылка была практически выпита. Миша уже подумывал о второй, как вдруг заметил красивую девушку, идущую по тротуару. У девушки были светлые, волнистые волосы, тонкое лицо с симпатичными пухлыми губками и большущие карие глаза. Фигурка у нее была точеная, как у гимнастки, а движения — полными грации и достоинства, словно у балерины.

— Вот это да! — восхищенно проговорил Камельков.

Пока он глазел на красотку, она прошла мимо скамейки (взгляд у девушки был немного рассеянный, будто она что-то вспоминала и никак не могла вспомнить), и двигалась дальше. На плече у незнакомки висел громоздкий кожаный рюкзак, который не очень-то гармонировал с ее фигурой и одеждой.

«Еще минута, и она скроется навсегда», — тоскливо подумал Камельков. Собрав волю в кулак, он встал со скамейки, поставил бутылку возле урны, поправил пиджак и ринулся в бой.

— Девушка! — окликнул он красотку. — Девушка, извините, мы с вами случайно не знакомы?

Незнакомка вздрогнула и быстро подняла взгляд на вышагивающего рядом Камелькова. Лицо у нее было испуганным и растерянным.

— Простите, ради бога, что пристаю, — улыбнулся девушке Миша. — Но ваше лицо кажется мне очень знакомым. Мы не встречались раньше?

Девушка нахмурилась.

— Нет, — строго сказала она.

«Ничего не получится, — пронеслось в голове у Камелькова. — Она слишком хороша для тебя, приятель». Но, будучи на взводе, Миша не собирался сдаваться так быстро.

Тем временем девушка отвернулась и прибавила шагу.

Камельков не отставал:

— Девушка, милая, не уходите так быстро! Дайте мне шанс!

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — негромко сказала девушка, не останавливаясь.

Камельков не отставал.

— Давайте хоть сумку вам помогу донести. — Миша взялся за лямку кожаного рюкзака и легонько потянул.

Незнакомка резко остановилась и дернула рюкзак на себя. Если бы она просто попросила Мишаню отпустить рюкзак, он бы отпустил, но все произошло настолько быстро, что Миша не успел сориентироваться и машинально удержал лямку в своих сильных пальцах. Раздался треск рвущейся кожи. Девушка от неожиданности выпустила свою лямку, и рюкзак грохнулся на асфальт.

Камельков нагнулся и поднял рюкзак.

— Простите, пожалуйста, — с виноватым видом промямлил он. — Я просто хотел помочь…

— Спасибо, помогли, — зло сказала девушка.

Она протянула руку, чтобы забрать у Камелькова рюкзак, но это оказалось не так-то просто. Дело в том, что внезапно ему в голову пришла отличная идея.

— Тут поблизости есть мастерская! — с энтузиазмом сказал он. — Там вам эту лямку в два счета пришьют! Разумеется, все расходы беру на себя.

Лицо девушки исказилось, словно она собиралась плакать.

— Молодой человек… мужчина, ну что вы ко мне пристали? — простонала девушка. — Отстаньте вы от меня. Прошу вас, ради Аллаха, оставьте… — Девушка осеклась и испуганно посмотрела на Камелькова. Однако он, казалось, ничего не заметил. Он участливо посмотрел на незнакомку и мягко спросил:

— С вами случилось несчастье, да?

— Мое главное несчастье, что я встретила вас, — ответила девушка.

— Как знать, — пожал плечами Камельков и обаятельно улыбнулся. — Возможно, мы с вами станем лучшими друзьями. — Приняв растерянность девушки за задумчивость, Камельков радостно воскликнул: — Решено! Мы отдадим ваш рюкзак в починку, а пока он чинится, зайдем в кафе и выпьем по чашке капуччино.

На лице девушки отразилось замешательство. Воспользовавшись моментом, Миша закинул рюкзак на плечо, повернулся и направился к видневшейся неподалеку вывеске с надписью «Ремонт кожаных изделий и обуви».

— Догоняйте! — крикнул он девушке.

От возмущения девушка раскрыла рот. А придя в себя, побежала за ним. Догнала и дернула его за руку.

— Отдайте! — сердито сказала она. — Немедленно отдайте мне мой рюкзак! Иначе…

— Иначе что? — усмехнулся Камельков, не замедляя шага. — В милицию заявите? А я и есть милиция. Не верите? Вот посмотрите. — Миша на ходу вынул из кармана удостоверение и показал его девушке: — Видите? Так что вам не нужно никуда бежать.

— Вы… из милиции? — проговорила незнакомка прерывающимся от изумления голосом.

Камельков кивнул:

— Угу. А почему это вас так удивляет? Неужели непохож?

— Да нет, просто… Просто…

— Просто вы никогда не были знакомы с милиционером, — закончил за нее Камельков. — А я и не совсем милиционер. Вернее, совсем не милиционер. Вы вот даже не глянули на мое удостоверение, а там, между прочим, написано черным по белому, что я следователь Генпрокуратуры. Не подумайте, что я хвастаюсь, но… Кстати, мы уже пришли. — Миша остановился перед дверью мастерской. — Это займет не больше пяти минут, обещаю вам. Ну идемте же! Обещаю купить вам к кофе два великолепных эклера.

11

Семь минут ожидания ни к чему не привели.

— Странно, что ее до сих пор нет, — сказал Лобов. — Не случилось бы чего.

Алмаз Рафикович глянул на наручные часы и сказал:

— Ничего, подождем еще немного.

Прошло еще несколько минут. Алмаз Рафикович достал из кармана телефон.

— Маклюде? — лениво спросил Лобов.

— Да. — Нигматзянов приложил трубку к уху. — Алло, Маклюда, твоей девчонки нет… Может, и заблудилась, хотя где тут блуждать?.. Нет… Да, ждем… Если она не придет в ближайшие две минуты, я… Подожди-ка. — Алмаз Рафикович прищурился. — Вот она, кажется, идет. Ладно, пока. Потом созвонимся.

Асет шла по тротуару медленно и устало. Одежда, прическа, рюкзак — все было в точности таким, как описывала Маклюда.

— Явилась не запылилась, — пробасил Лобов. — Выглядит так, будто добиралась сюда через Тулу или Владимир. Неужели и правда заблудилась?

— Все может быть, — нахмурившись, ответил Алмаз Рафикович. — Вспомни Зарему. Та вообще ходила по пятачку сто метров на сто. Эти девчонки после своих гор вообще ничего не видят и не соображают.

Они продолжили наблюдать за Асет.

— А она ничего, — с ухмылкой одобрил Лобов. — Жаль, что такая красотка отправится на небеса. Честное слово, я бы нашел ей более достойное применение!

— Заткнись, — беззлобно сказал ему Алмаз Рафикович. — Эти девочки делают святое дело. Они борются за свою веру.

— Да, конечно. — Лобов пожал могучими плечами. — Разве ж я спорю? Просто жаль девчонку, вот и все.

Перед дверью ресторана Асет на мгновение остановилась и поправила рюкзак.

— Волнуется наша краля, — прокомментировал Лобов. — А рюкзак-то какой стремный. Что, сэкономили на сумке?

— Ты можешь помолчать? — недовольно поморщился Алмаз Рафикович.

— Ладно, шеф, молчу.

Наконец Асет зашла в ресторан.

— Сходи проверь, — сказал Лобову Алмаз Рафикович.

— Может, не стоит, шеф? Вдруг у девчонки сдадут нервы и она рванет прямо сейчас?

— Я плачу тебе большие деньги за риск, — сказал Алмаз Рафикович. — Поэтому иди и проверь.

Лобов вздохнул, но спорить больше не стал. Он вышел из машины и во второй раз за последние двадцать минут направился в ресторан.

Алмаза Рафиковича не покидало беспокойство и ощущение того, что за ними кто-то пристально наблюдает. Он внимательно посмотрел по сторонам, однако и на этот раз ничего подозрительного не заметил.

«Неужели и впрямь нервы сдают? — спросил себя Алмаз Рафикович. — Никогда так не волновался».

Вскоре Лобов вышел. Он резво («слишком резво», — отметил про себя Алмаз Рафикович) потрусил к машине. Едва забравшись в салон, Лобов быстро проговорил:

— Все в порядке, едем.

Алмаз Рафикович завел мотор, и через пять минут они уже были в нескольких кварталах от ресторана. Здесь Нигматзянов снова остановился.

— Может, отъедем чуток подальше? — предложил Лобов. — А то мало ли что.

— Помолчи, Иван, — вновь сказал Нигматзянов.

Лобов повернулся и хищно прищурился на шефа.

— Слушай, Алмаз, что ты все «помолчи» да «помолчи»? Ты что, и впрямь вообразил себя Чингисханом? Ты платишь мне деньги, но я не твой слуга. Поэтому изволь говорить со мной в уважительном тоне.

Лицо Алмаза Рафиковича слегка побледнело, на худых скулах под желтоватой кожей заиграли желваки. Однако он сделал над собой усилие и сказал:

— Да, Иван, извини. Просто… у меня сегодня с утра душа не на месте.

— Чуешь что-то? — быстро спросил Лобов, который всегда доверял интуиции шефа.

Алмаз Рафикович кивнул:

— Да. У меня такое ощущение, что за нами следят.

— Так, может, нам слинять, пока не поздно? — предложил Лобов с тревогой в голосе.

Алмаз Рафикович покачал головой:

— Нет.Доведем дело до конца. — Он достал из кармана сотовый телефон. Помедлил секунду, словно собирался с силами, затем медленно, чтобы не ошибиться, набрал несколько цифр. Телефон он держал перед собой, внимательно глядя на дисплей.

— Ну давай же, давай, — тихо проговорил Лобов.

Алмаз Рафикович шикнул на него как рассерженная змея. Лобов замолчал. Некоторое время они прислушивались к звукам улицы. Взрыва не было.

Лобов посмотрел на Нигматзянова. Лицо его было серьезным и напряженным.

Алмаз Рафикович сбросил вызов и снова набрал номер телефона Асет. Еще полминуты мужчины молчали. Потом Лобов усмехнулся и сказал:

— Аллее. Все провалилось. Девчонка не справилась.

В то же мгновение, словно из-под земли, перед машиной выросли бравые парни в черных масках и рванули дверцы машины. Лобов не успел достать из-за пояса пистолет — удар прикладом оглушил его. Алмаз Рафикович не сопротивлялся. Он лишь закрыл голову и лицо от сыпавшихся со всех сторон ударов. Крики спецназовцев и мат он слышал словно сквозь вату. Выкинутый из машины, Алмаз Рафикович упал на асфальт и послушно закинул руки за голову.

12

Поремский, Солонин, Никитина и Камельков сидели в кабинете. Перед каждым из них дымилась чашка кофе.

— Ну вот, — продолжил рассказ Миша. — А дальше было так. Разрыдалась она, чуть ли не в голос. Стоит плачет, люди на нас смотрят. Тетка какая-то пристала. «Что, — говорит, — довел девушку, гаденыш? А ну давай утешай!» Я сперва опешил, но потом собрал волю в кулак, взял ее за руку, отвел в скверик, усадил на скамейку. Тут она мне во всем и призналась.

Витя Солонин понимающе покачал головой. А потом спросил:

— Ты лучше скажи, как понял, что это она? По улице ведь множество девчонок ходит. Да еще и университет рядом. От молодняка в глазах пестрит.

Камельков скромно пожал плечами:

— Да сам не знаю. Только увидел ее — и сразу понял: она. Интуиция, наверно.

Поремский и Солонин посмотрели на Камелькова с уважением, лишь одна Алена усомнилась:

— Небось просто увидел красивую девчонку и решил ее закадрить, — предположила она.

Поремский улыбнулся:

— А что? Очень может быть. Сознавайся, Михаил, так было дело?

Камельков насупился:

— Обижаете, Владимир Дмитриевич. А ты, Никитина, просто завидуешь моей проницательности. Ну да ничего. Гениальных людей всегда окружают толпы завистников и клеветников.

— Это я-то завистник? — возмутилась Алена. — Ах ты…

— Без выражений, — строго сказал Поремский.

— Ладно, — вновь заговорил Солонин. — При определенной доли везения все это несложно. Но вот чего я совершенно не понимаю, так это того, как ты уговорил ее перейти на нашу сторону? Да еще в такие короткие сроки.

Камельков пожал плечами:

— Не знаю, Виктор. Наверное, это вопрос личного обаяния. У одних получается, у других — нет. Так уж устроено в природе.

Поремский и Солонин засмеялись. Никитина возмущенно фыркнула.

— Вероятно, она просто увидела в тебе человека, — смеясь, сказал Солонин и, как ни странно, попал в точку.

Так оно и было. Удостоверение Камелькова напугало Асет, страшно напугало. Но контраст между документом и добрым, славным лицом Камелькова был настолько велик, что в голове Асет все перепуталось. Осталось лишь одно — страстное желание все рассказать, снять с души груз — и тем самым спасти невинных людей, а вместе и ними и саму себя от смерти. Вот Асет и начала рассказывать.

Камельков слушал ее признания спокойно. Он, конечно, был удивлен такой откровенностью, но подспудно был готов к тому, что красивая блондинка окажется той самой террористкой. Во-первых, на подозрении были все девушки, фланирующие по Ломоносовскому проспекту. Во-вторых, в своем страстном речитативе две минуты назад девушка упомянула Аллаха. Само по себе это ничего не означало, но в данных условиях было почти признанием.

Выслушав Асет, Камельков как мог утешил ее, затем аккуратно снял рюкзак, положил его в железный мусорный контейнер и вызвал саперов.

— А что теперь делать мне? — спросила Асет, вытирая слезы.

— То же, что и раньше. Только без бомбы.

Поручив пенсионерам, играющим в домино, «окружить район по периметру» и не подпускать к мусорному контейнеру никого, кроме милиции, Камельков взял Асет за руку и потащил ее в ремонтную мастерскую. Там они подобрали более-менее похожий рюкзак и набили его тем, что попалось под руку.

После этого, с благословения Камелькова, Асет отправилась в ресторан.

Дальнейшее было делом техники.

— Итак, — подвел итоги Поремский. — Нигматзянов, Лобов и Чача задёржаны. Вместе с ними в кутузке парятся еще пятеро террористов из московской организации. Банковские счета террористов арестованы. Вроде все нормально, а?

— Да, операция прошла неплохо, — согласился Солонин. — Почти так же чисто, как в Дюссельдорфе. Ребята из «Пятого уровня» накрыли бандитов без шума и пыли. Мы благодаря Михаилу — тоже. Но Михаил Иванович Кротов и Володя Большое Гнездо все еще на свободе. Если они узнают об операции, залягут на дно, и мы их не достанем.

— Операция проведена в полной тайне, — сказал Поремский. — Я сам проследил за этим.

— Что ж… — Солонин задумчиво почесал пальцем небритый подбородок. — В таком случае у нас есть шанс прижать их к стене.

— Мы уже пробовали, — напомнил оперативнику Камельков. — Но этих чертей так просто не возьмешь. У них прочные завязки в правительстве.

— Ничего, — с усмешкой сказал Солонин. — Любые завязки можно развязать, если действовать умеючи.

— Легально нам это вряд ли удастся, — возразил Поремский. — В прошлый раз у нас на руках были все карты, но Сметанин ушел. Это непробиваемая стена, Витя.

— Если легально, то да, — согласился Солонин. — А если сделать операцию тайной и провернуть ее с известной долей фантазии, то можно прижать к стене хоть самого министра обороны. Было бы желание и… — Солонин внимательно посмотрел на Поремского и договорил странным голосом: —…Смелость пойти против правил.

Поремский спокойно встретил взгляд Виктора и усмехнулся.

— Думаю, об этом нам стоит поговорить особо, — сказал он.

Глава восьмая ШОУ ОДИНОКОГО МУЖЧИНЫ

1

Допрос продолжался уже полчаса. Кондиционер сломался, и в кабинете было довольно душно, однако Поремский не открывал окно, чтобы звуки, доносящиеся с улицы, не мешали разговору. Хотя разговором это можно было назвать лишь с большой натяжкой. На большинство вопросов Алмаз Рафикович отвечал глубоким молчанием. На остальные отвечал односложно, не признаваясь ни в чем — «нет», «не знал», «не видел», «не делал», «не понимаю».

Поремского допрос страшно утомил.

— Послушайте, Нигматзянов, — устало сказал он, — у вас нет ни одного шанса выйти сухим из воды. У нас имеются записи ваших телефонных разговоров с Бариевым и Кротовым. К тому же мы взяли вас с поличным. Маклюда Межидова уже дала против вас показания. Она рассказала обо всех терактах, устроенных по вашему поручению и с вашей помощью. Лобов тоже заговорил.

Алмаз Рафикович чуть заметно усмехнулся.

— Не верите? — поднял брови Поремский. — Что ж, я дам вам возможность удостовериться в этом.

Он протянул руку и нажал на кнопку диктофона.

— Гражданин начальник, — донесся из динамика голос Лобова, — я же вам сказал, я работал на них за деньги — и глубоко в этом раскаиваюсь. Началось все два года назад. У меня тогда заболела мама, а содержание в клинике… сами знаете… по нынешним временам обходится очень дорого. Лекарства, уход… Потом мама умерла, но я втянулся в эту работу, о чем сейчас страшно сожалею. Извините, я забыл, как вас зовут?

— Владимир Дмитриевич.

— Владимир Дмитриевич, я никогда не был террористом. Вот Нигматзянов, это да. Он сука редкостная. Из этих, идейных… А чего вы усмехаетесь, Владимир Дмитриевич? Между прочим, идейные террористы гораздо страшнее продажных. Их не запугаешь, не переубедишь. Они упрутся как бараны и будут до конца стоять на своем. Вы думаете, мне нравилось на них работать?

— А разве нет?

— Что вы! Да меня в дрожь бросало от одного взгляда Нигматзянова. Он небось никогда этого и не замечал. Иногда он смотрел так, словно… словно еще слово — и он нож тебе под лопатку загонит. Правда! Владимир Дмитриевич, мне стыдно, что я связался с таким дерьмом, но я готов сотрудничать ради нашего общего дела.

— Нашего общего дела?

— Да! Ради борьбы с терроризмом. Я отвечу на все ваши вопросы и сделаю все, что вы скажете. Я расскажу все!

Поремский выключил диктофон.

— Ну что? Этого хватит или хотите послушать дальше?

— Он бредит, — сухо сказал Алмаз Рафикович. — Все это чушь собачья. Я работаю в культурно-развлекательной сфере и никогда не имел ничего общего ни с бандитами, ни с террористами. Вы это прекрасно знаете, но привязались ко мне, потому что хотите сделать из меня крайнего и залатать мной брешь в «плане раскрываемости». Я ведь мусульманин, а значит, заведомо мерзавец и преступник.

— Вы очень упрямый человек, Нигматзянов. Но не очень умный. Вы сядете в любом случае, речь идет лишь о том, на сколько лет. Вы можете выгадать себе пару-тройку лет свободной жизни, если будете с нами сотрудничать.

Алмаз Рафикович хрипло рассмеялся:

— Вы и в самом деле думаете, что я куплюсь на эти дешевые фокусы? Я ни в чем не виновен, гражданин начальник. Меня подставили. А что касается записей, так это все чепуха. На кассетах не мой голос.

Поремский вздохнул:

— Как с вами тяжело, Нигматзянов. Какого черта вам понадобилось рыть себе яму? От этого ведь никому не будет лучше.

— Как знать… Возможно, кому-то и будет, — пробубнил Алмаз Рафикович.

— Улик против вас множество, — продолжил Поремский. — Мы легко обойдемся и без вашего признания. Но мы хотим, чтобы вы помогли нам в одном деле. Вы ведь и сами терпеть не можете Кротова, правда?

— Я не знаю, кто это такой, — отрезал Алмаз Рафикович.

Поремский поморщился и небрежно махнул рукой:

— Прекрасно знаете. С вашей помощью мы засадим этого мерзавца в тюрьму. И не только его. Он ведь вел с вами переговоры от лица Владимира Сметанина, которого в определенных кругах называют Владимир Большое Гнездо? Если вы нам поможете, мы доберемся и до этого человека.

— Какой Владимир? Какое гнездо? — Алмаз Рафикович изумленно приподнял брови. — Понятия не имею, о чем вы говорите, гражданин начальник. И знаете что… — внезапно он снова нахмурился, — плевать я хотел на все ваши угрозы и просьбы. Я буду стоять на своем до конца и больше не скажу ни слова. Это все.

Нигматзянов замолчал. В течение следующих пяти минут он не проронил ни слова, после чего отправился в камеру.

— Черт бы его побрал,— в сердцах сказал Поремский. — Молчит!

— А ты что хотел? — усмехнулся Солонин. — Он же идейный. Он уже заранее, авансом определил себя в рай. Ему теперь и смерть не страшна, не то что твои угрозы.

— Ты это говоришь таким тоном, словно гордишься им, — проворчал Поремский.

— Да нет, Володь, не горжусь. Просто я видел немало таких «героев». И с большинством из них бесполезно было иметь дело.

— Что же мы будем делать? Без Нигматзянова вся наша операция идет псу под хвост.

Солонин ничего не ответил, он погрузился в задумчивость. Но тут заговорил молчавший до сих пор Камельков:

— Владимир Дмитриевич, Виктор, у меня есть одна неплохая идея! Помните, вы говорили, что если применить фантазию, то можно прижать к стене хоть самого министра обороны?

— Ну, — кивнул Солонин. — У тебя что, заработала фантазия?

— Она у меня работает безостановочно, — сообщил Камельков. — Да только чаще всего остается не востребованной из-за закоснелого мышления начальства.

— Это ты в мой огород? — иронично спросил Поремский. — Что ж, давай излагай.

— В общем, так. У меня есть приятель. Ну то есть не приятель, а так… знакомый по школе. Он, правда, был класса на два-три старше. Так вот, этот приятель после школы пошел в эстрадное училище. Он еще в школе бесил учителей тем, что передразнивал их. Причем передразнивал Очень похоже. — Заметив усмешку на лице Поремского, Миша обиделся: — Напрасно усмехаетесь, Владимир Дмитриевич. Между прочим, он теперь известный артист.

— Его фамилия случайно не Петросян? — уточнил Поремский.

— Увы, нет. Или — к счастью, нет. Но вы его все равно неплохо знаете. Он ведет по телику известную передачу. Э-э… как там она называется?.. — Камельков защелкал пальцами. — Черт, на языке вертится… «Как украсть миллион», что ли?

— «Как найти миллион», — поправил Солонин.

— Во, точно! — Камельков энергично кивнул.

Поремский и Солонин переглянулись.

— Так это что, твой школьный приятель — Пал-кин? — удивился Солонин.

— Он самый, — энергично кивнул Миша.

Поремский с сомнением посмотрел на младшего коллегу:

— А ты не врешь?

— Ни на йоту! Мы с ним были в довольно неплохих отношениях. Однажды даже подрались из-за одной девчонки, ну да это к слову. Так вот я и предлагаю: если Нигматзянов отказался сотрудничать, так, может, стоит его заменить? Ведь предварительные переговоры все равно нужно вести по телефону.

Поремский задумчиво прищурился:

— Звучит как бред, но если вдуматься… Ты как считаешь, Витя?

— А что, нормальная идея. Если, конечно, артист согласится.

— Это я беру на себя, — заверил коллег Камельков.

2

Зал был заполнен под завязку. Поремский, Солонин и Камельков сидели в десятом ряду, ближе билеты достать не удалось.

Матвей Палкин, невысокий, черноволосый молодой человек с подвижным лицом, быстрыми черными глазами и большим ртом, торопливой походкой вышел на сцену.

Зал ответил на выход артиста шквалом аплодисментов.

Матвей остановился возле микрофона и тут же вошел в образ.

— Здравствуйте, — произнес он тихим, быстрым голосом президента. — Я рад, что вы все здесь собрались. — Он обвел зрительный зал пристальным взглядом и добавил: — Все вместе. Так нам удобнее будет с вами работать. В смысле — не нужно будет посылать машину за каждым в отдельности.

Зал ответил пародисту дружным хохотом. «Президент» чуть усмехнулся.

— Я рад, что вы это так воспринимаете, — сказал он. — А то некоторые жалуются. И баланда им невкусная, и нары жесткие…

Зал вновь взорвался смехом. Солонин разочарованно дернул щекой.

— Неужели это смешно? — спросил он у Поремского.

— Главное, что похоже, — ответил тот. — По телефону бы наверняка не отличили.

— Это да, — согласился Солонин.

Пожилая дама с заднего ряда постучала Солонина пальцем по плечу и сердито сказала:

— Молодой человек, нельзя ли потише? Вы мешаете слушать!

— Извините, — ответил Солонин, покосился на По-ремского и чуть приподнял брови: дескать, видал?

Еще полчаса коллеги слушали пародии на известных политиков и шоуменов. Затем представление закончилось. Под дружные аплодисменты, заваленный с ног до головы цветами, с лицом, перепачканным губной помадой, Матвей покинул сцену.

— Не знаю, как вам, а мне понравилось! — сказал коллегам Камельков. — Особенно когда он работал под Жирика! — Миша напыжился, сделал недовольную мину и рявкнул: — Однозначно!

Солонин вздохнул, а Поремский подтолкнул Ка-мелькова к выходу:

— Топай давай, артист. Мы мешаем людям выходить.

Несколько минут спустя коллеги стояли перед хлипкой дверкой гримерки.

— Надеюсь, он нас не пошлет, — сказал Камельков и постучал костяшками пальцев в дверь.

— Войдите! — откликнулся из гримерки высокий, звучный голос.

Матвей сидел перед зеркалом и стирал с лица грим ваткой, смоченной в ароматном тонике. Завидев Камелькова с коллегами, он улыбнулся:

— А, Мишаня, заходи, заходи! Вижу, ты не один?

— Ты по-прежнему дьявольски наблюдателен, — засмеялся Камельков. — Знакомься! Этот хмурый господин — Владимир Дмитриевич Поремский. А вот этот приятный молодой человек с приветливым лицом — Виктор Солонин. Они мои коллеги.

— Очень приятно! — сказал Матвей. — Присаживайтесь, я, с вашего разрешения, пока что посижу к вам спиной. Нужно закончить начатое.

Мужчины расселись на стулья.

— Если хотите — курите, — разрешил Матвей. — Я сам не курю, но запах люблю. Сразу вспоминаю отца.

Солонин достал из кармана сигареты, задумчиво посмотрел на пачку, вздохнул и снова спрятал ее в карман.

— Что, завязал? — спросил у него Поремский.

— Не то чтобы… Но стараюсь себя ограничивать.

— Правильно! — сказал Матвей, продолжая тереть ваткой лицо. — Ограничение — это все! Я вот за месяц похудел на шесть кило. Думаете, сидел на какой-то особенной диете? Черта с два! Просто стал меньше есть. Человек, в конце концов, не зверь, чтобы отъедаться впрок.

— Куда тебе худеть-то? — спросил Камельков, которого не особенно порадовала последняя его реплика. Миша как раз собирался достать из кармана шоколадный батончик, но после слов артиста поспешно запихал его обратно. — И так кожа да кости!

— Это смотря на чей взгляд, — резонно возразил Матвей. Наконец он перестал вытирать лицо, отложил ватку и повернулся к гостям. — Итак, друзья мои, я вас внимательно слушаю.

Заговорил Поремский.

— Матвей, вы прекрасный артист, и мы нуждаемся в вашей помощи, — просто сказал он. — Это не отнимет у вас много времени. Подвергать вашу жизнь риску мы тоже не станем.

— Правда? — Артист улыбнулся. — Жаль. А я-то думал, меня ждет настоящая детективная работа — с погонями, перестрелками и тому подобными интересными вещами.

— Извини, что разочаровали, — вмешался в разговор Камельков. — Но мы не можем рисковать твоей драгоценной жизнью. Ты ведь не просто человек, как я или Владимир Дмитриевич. Ты у нас — национальное достояние!

Панкин весело приподнял брови:

— Что с тобой, Мишаня? Ты вроде бы никогда не был льстецом. А, понял. Это ты так издеваешься. Никак не можешь простить мне, что десять лет назад я намылил тебе шею.

— Ты? Мне? — На худощавом лице Камелькова нарисовалось искреннее возмущение. — Да я положил тебя на лопатки в первую же минуту драки! При том что я на два с половиной года моложе тебя!

Матвей миролюбиво улыбнулся:

— Ладно, Миша, замнем. Переходи уж лучше прямо к делу. — Он вздохнул и шутливо добавил: — Когда заговоришь о деле, может, хоть врать перестанешь.

— В общем, так, Матвей… — начал Камельков, но прервался и поморщился. — Черт, как же тебе объяснить, чтоб ты понял? Ведь вы, артисты, интеллектом не блещете, это всем известно.

— А ты давай на пальцах, — ответил артист. — Может, и пойму.

— Один — один, — развел дуэлянтов Солонин. — Знаешь что, Мишаня, давай-ка лучше я введу Матвея в курс дела. Словом, суть такова. Мы хотим вывести на чистую воду одного бандита. Сейчас этот бандит залег на дно, и нам нужно спровоцировать его, заставить сделать неверный шаг. У нас в кутузке сидит человек, которому этот бандит вполне доверяет. Но человек этот отказывается сотрудничать. Так вот, нам нужно, чтобы вы, Матвей, сыграли роль этого человека. Общаться с бандитом придется по телефону. Я понятно объяснил?

— Вполне, — кивнул Палкин. — Даже для моего убогого актерского интеллекта. — Он задумался. — Что ж… Я, конечно, никогда не занимался ничем подобным. Хотя в юности разыгрывал одноклассников по телефону, изображая учителей и требуя родителей в школу. Но одно дело одноклассники, другое — бандиты.

— Никто не узнает, что вы работали на нас, — заверил артиста Поремский. — Мы обещаем вам сохранить полнейшую конфиденциальность.

— Да я не боюсь, — махнул рукой Матвей. — Просто… что будет, если я вас подведу? Тогда ваш бандит заляжет на дно еще глубже, правильно?

— Вообще-то да, — признал Солонин.

— Ну вот видите. А мне бы не хотелось вас подвести. Хотя с другой стороны… — Матвей широко улыбнулся, блеснув белоснежными зубами. — Кто не рискует, тот не пьет шампанского, верно?

— Абсолютно верно, — кивнул Солонин.

— Что ж, в таком случае я согласен. Вот только как насчет текста, который я должен буду произнести?

— Насчет текста не волнуйтесь, — заговорил Порем-ский. — Мы вас подготовим.

Матвей откинул со лба черную прядку.

— Когда нужно приступать? — спросил он.

— Если у вас есть время, то завтра, — сказал Порем-ский. — Прямо с утра. Мы организуем вам встречу с человеком, которого вам придется изображать. А пока возьмите это. — Поремский протянул артисту аудиокассету. — Здесь фрагменты допросов этого человека. И кое-что из его телефонных разговоров. Голос слышен вполне отчетливо.

Матвей взял кассету, задумчиво повертел ее в руке, потом посмотрел на Поремского и спросил:

— А не боитесь, что я расскажу кому-нибудь его и ваши тайны?

— Мы стерли все важное, — сказал Поремский.

Матвей усмехнулся:

— Надеюсь. Я не хочу быть человеком, который «слишком много знает».

— Знать вы будете много, — заверил его Поремский. — Иначе никак нельзя. Вы не должны попасть впросак, если речь зайдет о ком-то из знакомых Нигматзянова.

— Нигма… что?

— Нигматзянова, — повторил Поремский. — Это фамилия человека, которого вы будете озвучивать. Он татарин.

— Ясно. — Матвей вздохнул. — Хорошо хоть не негр.

Поремский протянул ему бумажную папку.

— Здесь краткое досье на друзей и коллег Нигматзянова, — объяснил он артисту. — И на него самого, конечно. Почитайте, может, пригодится.

— Как Скажете, — сказал Матвей, пряча папку в свою сумку. — Это все?

Поремский подумал и сказал:

— Да вроде все. Если будет что-нибудь неясно, звоните мне домой. Визитка у вас есть.

— О'кей, — кивнул Матвей. — Ну что, тогда, пожалуй, я свободен?

— Валяй, — разрешил за шефа Камельков. — И чтоб завтра был у нас как штык! Иначе я займусь тобой лично.

— После такой угрозы мне не остается ничего иного, как сотрудничество, — пробурчал Матвей, и помахал им на прощанье.

В тот вечер Матвей лег спать позже обычного.

Он несколько раз прослушал пленку, которую дал ему Поремский, запоминая интонации Нигматзянова, его манеру говорить, строить фразы. Потом долго репетировал перед зеркалом, представляя себя этим человеком. (В папке Поремского были две цветные фотографии Алмаза Рафиковича, и Матвей использовал их в качестве наглядного пособия.)

— Я знаю Хамзата, — говорил своему отражению Матвей. — Он много болтает с перепугу, но когда возьмет себя в руки и успокоится, молчит как сыч.

Произнеся эту реплику, Матвей взял стакан воды, пополоскал горло, проглотил воду и снова повернулся к зеркалу. Немного покрутил головой, принимая нужный ракурс, затем напустил на себя угрюмый вид и произнес:

— Вы же знаете, Михаил Иванович, мы больше этим не занимаемся. После того как арестовали Хамзата, менты висят у нас на хвосте. Слава аллаху, Хамзат все взял на себя и не стал нас сдавать. Но если мы проколемся еще раз, нам уже не уйти!

Прослушав пленку еще раз, Матвей остановил запись, повернулся к зеркалу, гордо поднял голову и торжественно изрек:

— Это не бизнес, мой друг, это священная война!

Вдоволь нарепетировавшись, он пошел в душ. Стоя под струями теплой воды, он вновь и вновь повторял фразы и реплики Нигматзянова, услышанные им на пленке. Причем с каждым разом это получалось у него все лучше и лучше.

Выйдя из душа, Матвей снова прослушал пленку, выписал на лист все имена и фамилии, которые упоминал Алмаз Рафикович. Потом внимательно просмотрел справку, которую дал ему Поремский, запоминая «кто есть Who» в этом зловещем списке преступников.

Когда Матвей ложился спать, ему казалось, что он знает об Алмазе Рафиковиче все или почти все. Да и о его окружении тоже.

— Шоу одинокого мужчины начинается, — улыбнулся он и сладко зевнул.

Довольный собой, Матвей уснул крепким сном и проспал всю ночь без пробуждений и сновидений.

3

Утро было сереньким, и Нигматзянов, которого только что привезли из Бутырок, выглядел жутко не-выспавшимся.

— Что, Алмаз Рафикович, плохо спали? — вежливо поинтересовался Поремский.

— Поспишь там, — проворчал Нигматзянов. — Храп, гвалт, вонь.

— Привыкайте. В ближайшие годы ничего иного вам не светит, — утешил его Поремский.

— Спасибо на добром слове, — усмехнулся Алмаз Рафикович и хмуро покосился на Матвея. — А это кто? Еще один следователь?

— Угу, — кивнул Поремский. — Стажер.

— Похож на одного артиста. — Алмаз Рафикович прищурился. — Точно. На Палкина.

— Слыхал? — весело спросил Матвея Поремский. — Ты, оказывается, похож на Палкина!

— Мне все так говорят, — отозвался Матвей басовитым голосом. — Может, мне тоже в артисты податься, а? Вместо него.

— Тебя не возьмут. Для артиста мало яркой внешности, нужен еще и талант. Ладно. — Поремский вновь повернулся к Нигматзянову и дружелюбно улыбнулся: — Так как, Алмаз Рафикович, вы не надумали нам помогать?

— Я бы рад, но не знаю как, — угрюмо ответил Нигматзянов.

— Расскажите нам о Сметанине и Кротове. И об убийстве, которое они вам заказали.

Алмаз Рафикович прищурил один глаз, как стрелок, который целится в дичь из ружья.

— Как я могу рассказать вам о том, чего не знаю? — насмешливо спросил он.

Поремский усмехнулся:

— А вы, значит, не знаете?

— Разумеется. Если бы знал, рассказал бы все без утайки. Я законопослушный гражданин.

Поремский положил руки на стол и сложил их замочком. Задумчиво посмотрел на Нигматзянова:

— Алмаз Рафикович, вы понимаете, насколько глупо себя ведете? Вы ведь защищаете не идейных борцов и не товарищей по оружию, а элементарных подонков и убийц.

— Неважно, что думает человек, и неважно, что он говорит, а важно то, что он делает, — изрек Алмаз Рафикович.

— Забавный подход, — оценил Поремский. — Только опять же очень глупый. Людей, которых вы защищаете, не интересует, кто в данный момент стоит перед ними — грешник или праведник. Они блюдут только свои шкурные интересы. Сегодня для них враг — Треп-лев, а завтра — вы. К тому же… вы слишком много знаете об их черных делах, Нигматзянов. Вы представляете для них прямую и явную угрозу, а значит, долго не проживете.

— Сладко поете, — буркнул в ответ Алмаз Рафикович. — Только ведь меня такими речами не проймешь. Я воробей стреляный и знаю, как вы умеете запудрить человеку мозги.

— Откуда такая осведомленность? — поинтересовался Поремский.

— Из телевизора, — иронично ответил Алмаз Рафикович. — Сериалы люблю смотреть. Про ментов и бандитов.

Поремский покивал головой.

— Значит, я ошибся, — задумчиво сказал он, — и вам действительно ничто не угрожает.

Нигматзянов подумал и ответил:

— Вы правы в одном, гражданин начальник. Одни люди умеют убивать, а другие умеют этим пользоваться. И те и другие остаются в живых, пока доверяют друг другу. Впрочем, это так — просто слова. Как я уже сказал, я не имею отношения ни к первым, ни ко вторым. А значит, нам с вами не о чем говорить.

— Плохо, — сказал Поремский. — Плохо, что вы так думаете. Не скажу, чтоб вы мне нравились, Нигматзянов, но все же идейных борцов, подобных вам, я еще могу хоть как-то понять. Но такие люди, как Сметанин или Кротов, не заслуживают того, чтобы жить среди людей. Это волки. У них нет принципов, у них есть только алчность и жажда крови. С вашей помощью или без нее, но я посажу этих мерзавцев.

— Тогда зачем вам нужен я? — прищурился Нигматзянов.

— Потому что с вашей помощью я посажу их быстрее. И возможно, это спасет кому-нибудь жизнь.

Некоторое время Алмаз Рафикович сидел молча, уставившись в пол и размышляя над сказанным. Затем вздохнул и поднял голову.

— Мне больше нечего сказать, — сказал он. После чего сложил руки на груди, повернулся к окну и погрузился в глубокое молчание, из которого его уже не смогли вывести никакие вопросы.

— Ну? — спросил Матвея Поремский, когда Нигматзянова увели. — Что скажете? Сможете перевоплотиться в этого субъекта или задача слишком сложная?

— В принципе для артиста моего уровня это несложно, — скромно ответил Матвей.

— Ой ли? — с сомнением спросил Поремский.

Матвей закинул ногу на ногу, насмешливо сощурил глаза и произнес голосом Алмаза Рафиковича:

— Одни люди умеют убивать, Владимир Дмитриевич. А другие умеют этим пользоваться. И те и другие остаются в живых, пока доверяют друг другу.

— Превосходно! — улыбнулся Поремский…

Все у них было готово, но какие-то неясные сомнения все же мешали Поремскому сосредоточиться и решиться начать операцию. И он понял, в чем дело.

Попросил народ выйти ненадолго, а сам набрал номер мобильника Турецкого. И когда Александр Борисович отозвался, изложил ему свои соображения. Однако встретил неожиданную поддержку шефа. Более того, Турецкий заявил, что лучше вряд ли и сам бы придумал, а если по ходу дела появятся какие-либо сложности, велел без всякого стеснения ссылаться на него. Мол, это он и дал такое указание группе. И между прочим, с санкции президента, вот прямо так, и без комментариев. Обрадованный Поремский позвал коллег и сообщил, что решение утверждено и никаких сомнений больше нет.

Камельков почему-то хитро улыбался…

4

Звонить решили из кабинета Поремского. Сотовый телефон Нигматзянова лежал на столе, рядом с инструкцией.

Камельков положил руку Матвею на плечо:

— Значится, так, дружок. Говори уверенно, но уважительно. Ты слышал, как с этим козлом разговаривает сам Нигматзянов. Следуй тем же курсом. Я правильно говорю, шеф?

— Правильно, — кивнул Поремский.

— А как насчет самодеятельности? — спросил Матвей.

— По мере необходимости, — ответил Миша. — Но особо не выпендривайся. И давай без своих глупых шуточек. Алмаз Рафикович — человек солидный и умный.

— В отличие от меня? — усмехнулся Матвей. — Понятно.

— Ну а понятно, так действуй. Номер телефона Кротова на сотовом, в графе «справочник».

— Без тебя знаю.

Артист взял со стола телефон.

— Не забудьте включить громкую связь, — напомнил ему Поремский.

Матвей кивнул. Нажав кнопку вызова, он долго ждал. Наконец Кротов отозвался:

— Слушаю.

— Алло, Михаил Иванович. Здравствуйте, это Алмаз.

— Понял, что не бриллиант, — донесся из динамика недовольный голос Кротова. — Что там у тебя случилось? Почему я ничего не слышал в новостях?

— Операция сорвалась. Девчонка отказалась.

Кротов помолчал, потом злобно процедил:

— Вот черт! Чему только их там Султан учит? На что такие бабки тратит? Кстати, я перевел на ваш счет половину суммы. Если вы не отработаете деньги в ближайшую неделю, я расторгну контракт, ясно?

— Ясно, Михаил Иванович. Мы исправим ошибку. Только…

— Вот и исправляйте! — рявкнул Кротов. — Кстати, я звонил тебе весь вчерашний день. Почему не брал трубку?

— Меня не было в городе. Пришлось отвозить девчонку обратно в деревню.

— А потом небось напился со своим белобрысым телохранителем?

— Вы же знаете, что нет. Зачем зря говорить?

— Ладно, ладно. Кстати, извини за Муслиева. Пока не получается его убрать. До меня дошли слухи, что менты взяли его под особый контроль.

Матвей посмотрел на Поремского — тот кивнул. Матвей снова заговорил в трубку голосом Алмаза Рафиковича:

— Вы помните наш уговор, Михаил Иванович? За Муслиева я сбросил вам плату. Боюсь, что теперь речь должна идти о другой сумме. К тому же первый вариант операции сорвался, а второй потребует дополнительных расходов.

Прежде чем заговорить, Кротов выдержал долгую паузу.

— Не получится, Алмаз, — сказал он наконец. — Сумма уже закрыта. Между нами был договор, и ты его выполнишь. А за Муслиева не беспокойся, рано или поздно мы его закроем.

— Боюсь, не было бы слишком поздно. Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли, Михаил Иванович. Вы знаете, что задание, которое вы мне дали, противоречит моим принципам. Если я и берусь за него, то только за очень хорошие деньги и с гарантией полной конфиденциальности. Короче, я хочу, чтобы вы связали меня со Сметаниным. Я сам договорюсь с ним о сумме и обговорю подробности операции. Новой операции! Потому что девочек в этих мерзких делах я больше задействовать не стану.

— Ты много на себя берешь, Алмаз! — прорычал Кротов.

— А это уже не ваша забота. Вы, главное, передайте мои слова Сметанину. Если он хочет, чтобы задание было выполнено, он со мной поговорит. И желательно прямо сейчас. Это все. До свидания, Михаил Иванович, и учтите — я говорил вполне серьезно.

Матвей нажал на «отбой» и положил трубку на стол.

— Уф-ф, — выдохнул он и вытер со лба воображаемый пот. Посмотрел на следователей: — Ну как?

— Нормально, — сказал Поремский. — В конце говорил жестковато, но думаю, что не перегнул.

— А тебе как? — спросил Матвей Камелькова.

Тот пожал плечами:

— Гений, что еще сказать.

— Что делать теперь? — поинтересовался Матвей.

— Теперь? — Поремский пожал плечами. — Ждать. Просто ждать.

— И сколько?

— Думаю, не больше часа, — сказал Виктор Солонин. — Сметанин обязательно перезвонит. Насколько я его знаю.

— Что еще за новости? — удивился Камельков. — Откуда вы его знаете?

— Приходилось просматривать его досье, — сказал Солонин. — Этот человек не привык швырять деньги на ветер, и если ситуация выходит из-под контроля, предпочитает действовать сам, а не ждать у моря погоды. Держу пари, он перезвонит в ближайшие двадцать минут.

— Идет, — кивнул Камельков. — Спорим на бутылку шампанского. Время пошло.

Матвей посмотрел на часы.

— Значит, ждать, — задумчиво сказал он. — Ну, положим, пара часов у меня есть. Только чем же мне заняться?

— Чем хотите, — сказал Поремский. — Попейте чаю, поразгадывайте кроссворды.

Однако чаевничать артисту не пришлось. Сотовый, лежащий на столе, запиликал.

Поремский взял трубку и глянул на дисплей.

— Обратный номер не определяется, — сообщил он. — Вероятно, у него на трубе стоит антиопределитель. — Поремский передал трубку Матвею: — Держите. И не забудьте, вы Алмаз Нигматзянов.

Матвей взял трубку и приложил к уху:

— Алло.

— Алмаз Рафикович? — произнес негромкий, хрипловатый голос.

— Да.

— Михаил Иванович сообщил мне, что вы хотите о чем-то со мной поговорить. Так ли это?

— Смотря, кто вы такой, — ответил Матвей.

— Не валяйте дурака. Вы знаете, кто я.

— И все-таки…

— У меня нет времени на перепалки, — оборвал Матвея говорящий. — Встречаемся сегодня в пять часов вечера.

Матвей посмотрел на Поремского — тот кивнул.

— Где? — спросил Матвей.

— В том самом ресторане, где отказалась работать ваша протеже. Я буду сидеть у окна. Постарайтесь приехать один, в крайнем случае возьмите с собой вашего постоянного спутника Лобова. Если не приедете — пеняйте на себя. Это все.

Связь отключилась. Матвей положил трубку на стол и посмотрел на Поремского.

— Интересное кино, — сказал он. — Кто же пойдет на эту встречу?

Поремский усмехнулся. Матвей перевел взгляд на Солонина — на лице у того застыла такая же усмешка. Матвей нахмурился:

— Не хотите же вы сказать, что я пойду на встречу с вашим бандитом? — с тревогой в голосе поинтересовался он.

Ответил ему Поремский.

— Мы не вправе вас заставлять, Матвей, — вежливо сказал он. — Но если согласитесь, вы нас здорово выручите.

— Речь шла всего лишь о телефонном звонке, — недовольно напомнил артист. — И потом, одно дело изображать голос, другое — самого человека. Нет, господа сыщики, на это я пойти не могу. Что я, Володя Шарапов, что ли? Глупость какая-то!

— Матвей, — мягко заговорил с ним Витя Солонин, — Сметанин никогда не видел Нигматзянова в лицо. Возможно, лишь на фотографии из досье. Вы похожи фигурой. Да и фактура лица у вас одинаковая. Приклеим бородку, изменим разрез глаз — и вас родная мать не отличит. К тому же с вами будет Лобов. А его Сметанин знает лично.

— Откуда?

— Лобов раньше работал в охране у Сметанина. Алмазу Рафиковичу его посватал Кротов.

— А как же сам Кротов? Он наверняка припрется вместе со Сметаниным. Или он тоже не видел меня… то есть Нигматзянова, в лицо?

— Кротов видел, — согласился Солонин. — Но Кротова мы уберем.

— Что значит — уберете? — Матвей нервно хихикнул. — Убьете, что ли?

— Нет, не убьем. Но он может попасть в автомобильную пробку. Может нарваться на хулигана, и его заберут в милицию за драку. Мало ли причин.

Матвей вздохнул и вяло кивнул:

— Ясно. Вы все предусмотрели. И заранее знали, что этой встречи не избежать. Непонятно только, зачем нужно было морочить мне голову? Рассказали бы обо всем сразу. А так… — Он пожал плечами. — Шантаж какой-то получается. Раз я сказал «а», то обязан сказать и «б».

— Не обязаны, — вновь поправил его Поремский. — Просто мы очень рассчитываем на вашу помощь и надеемся… очень сильно надеемся, что вы нам не откажете.

— Ладно, сдаюсь. — Матвей поднял ладони. — Надеюсь, вы будете поблизости и вмешаетесь, когда люди Сметанина будут делать из меня котлету по-киевски.

— В этом можешь не сомневаться! — заверил приятеля Миша Камельков и хлопнул приятеля по плечу. Потом посмотрел на коллег и весело сказал: — А вы говорили — откажется! Да разве такого орла удержишь от полета!

Матвей посмотрел на Мишу исподлобья и тихо пробурчал:

— Ас тобой, Камелёк, я на эту тему еще поговорю. Не думай, что так просто уйдешь от расплаты.

5

Михаил Иванович Кротов, человек средних лет, лысоватый, невзрачной внешности, спускался по ступенькам крыльца, держа путь из офиса к автостоянке, когда на него налетел высокий, худой парень с бутылкой пива в руке.

— Черт! — выругался Кротов. — Смотри, куда летишь, придурок!

— Что? — открыл рот парень.

— Что слышал, щенок!

Михаил Иванович собрался было пойти дальше (он спешил на важную встречу — через полчаса ему нужно было быть в ресторане «Юнона»), но не тут-то было. Высокий молодой человек схватил его за плечо и развернул к себе.

— Что вы сказали? — спросил парень голосом, не предвещавшим Михаилу Ивановичу ничего хорошего.

Кротов попытался сбросить руку нахала со своего плеча, однако хватка у того оказалась просто железной.

— Ты что, парень, нарываешься на грубость? — прищурился Кротов. — А ну вали своей дорогой, если не хочешь неприятностей.

Лицо парня стало мечтательным.

— Я бы хотел, чтоб вы повторили то, что сказали, — спокойно произнес он.

— Я тебе сейчас повторю! Я тебе так повторю! — Кротов еще раз попробовал высвободиться и, поскольку это не удалось, заорал: — Олег! Андрей!

Двери офиса раскрылись, и на крыльце появился здоровенный парень в темном костюме.

— Что здесь происходит? — грозно спросил он.

Кротов ухмыльнулся.

— Видишь этого придурка? — Он показал пальцем на парня, который до сих пор сжимал его плечо. — Никак не могу оторвать. Будь так добр, Андрюша, сбрось его с крыльца. Если ты ему при этом что-нибудь сломаешь — получишь премию.

— Будет сделано, — сказал охранник и двинулся на парня, — Слышь, ты, чмо, ну-ка отпусти его!

— Чмо? Это ты мне или ему? — с вежливой улыбкой поинтересовался парень.

— Тебе, тебе.

Парень чуть склонил голову набок:

— А если не отпущу?

— Черт! — завопил Кротов. — Да оторвешь ты его от меня или нет?!

Понукаемый воплями начальника, охранник решил перейти от переговоров к решительным действиям. Он ухватил парня пятерней за шею, однако тот, не стирая с губ улыбки, ловко увернулся, перехватил руку охранника и резко вывернул.

— А-а! — застонал охранник. Побагровев как рак, он вырвал свою руку из железных пальцев парня. Затем машинальным жестом оправил одежду, хищно улыбнулся и, прорычав: «Ну все, падла, теперь молись!» — бросился в атаку.

Через секунду все трое — охранник, Кротов и незнакомый парень — покатились по ступенькам крыльца вниз, сцепившись в один кричащий и охающий клубок.

Сержант Петров стукнул карандашом по столу и сурово посмотрел на Кротова:

— Михаил Иванович, расскажите, как было дело и почему вы напали на гражданина Камелькова?

Кротов, сидевший на стуле напротив сержанта милиции, выглядел неважно. Его левый глаз был подбит. На нижней губе красовалась припухшая ссадина, галстук съехад в сторону, верхняя пуговица рубашки болталась на ниточке.

— Вы мне еще ответите за это задержание! — грозно прорычал Кротов. — Я должен позвонить, слышите! Немедленно отдайте мн^А мой телефон, иначе я ничего вам не скажу!

— Ради бога, — пожал плечами сержант. Он выдвинул верхний ящик стола, вытащил сотовый и протянул его Кротову: — Звоните!

Михаил Иванович схватил телефон, быстро набрал номер и приложил трубку к уху:

— Алло… Это Кротов. Я не смогу приехать на встречу… Нет, просто… — Кротов свирепо посмотрел на сержанта. — Просто я сейчас в милиции… Нет, за драку… Я говорю — за драку!.. Нет, я не сошел с ума. Это мой охранник постарался. Не смог выбросить хулигана из офиса без шума и скандала… Да… Нет, я разберусь… Хорошо. До свидания.

Кротов выключил телефон и положил на стол.

— Теперь я буду говорить, — сообщил он милиционеру. — Это ублюдок сам напал на меня. Сначала облил с ног до головы пивом, а потом вцепился мне в плечо. Не верите — спросите у охранника. Кстати, как ваша фамилия?

— Сержант Петров.

Кротов коварно усмехнулся:

— Так вот, сержант Петров, обещаю вам в ближайшем будущем ба-альшие неприятности!

— Правда? — Милиционер вздохнул и философски изрек: — Будущее покажет.

6

Всю дорогу Лобов поглядывал на сидящего рядом загримированного Матвея и нервно посмеивался.

— Черт, а похож, — то и дело бубнил он. — Очень похож. Вот только глаза бы поуже, да губы потоньше, а так — вылитый.

Поремский, сидевший за рулем зеленого «БМВ», посмотрел в зеркальце заднего обзора и сказал:

— Учтите, Лобов, мы будем слышать каждое ваше слово. Если вы хоть намеком выдадите нашего сотрудника, я сделаю все, чтобы вам впаяли по максимуму. Усвоили?

Лобов изобразил на лице покорность судьбе.

— Гражданин начальник, — негромко и выразительно сказал он, — что я, враг себе? Главное, чтобы ваш сотрудник сам себя не выдал. А то ляпнет что-нибудь, а я потом расхлебывай.

Матвей повернулся к Лобову и, поморщившись, словно его достала эта глупая трескотня, устало произнес:

— Помолчи, Иван. Ты мешаешь мне думать.

— Вот это да! — вылупился на Матвея Лобов. — Даже интонациюухватил! Настоящий артист. Слушай, Алмаз… то есть… гражданин начальник, честное слово, ему бы на сцену — был бы настоящей звездой!

Матвей вздохнул:

— Лобов, ты заткнешься или нет?

— А вот так он мне никогда не говорил, — обиделся Лобов. — Имейте в виду, Владимир Дмитриевич, если ваш «Алмаз» ляпнет что-нибудь подобное при Сметанине, он вмиг себя разоблачит. Владимир Иванович всегда меня уважал, он знает, что я не из тех, кто позволяет так с собой обращаться.

Поремский промолчал, лишь еле заметно усмехнулся.

Матвей откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. С непривычки ему было немного неловко в гриме. Кожа лица была стянута клеем в морщины. Голова под париком потела. Коже было щекотно под приклеенной бородкой. Короче говоря, чувствовал он себя по-дурацки.

«Что-то будет дальше? — меланхолично думал он. — Смогу ли я хорошо сыграть? В принципе должен, ведь я хороший артист. В любом случае другого выхода у меня нет. Или играть, или погибать. Чертов Камельков, вечно я с ним попадаю в разные истории. Сколько раз из-за его глупых выдумок нас били в детстве. Боюсь, что на этот раз все может закончиться гораздо плачевнее. Ладно, хватит ныть. Главное теперь — хорошо сыграть. Я Алмаз Рафикович Нигматзянов. Я терпеть не могу

Сметанина, но вынужден с ним общаться и даже выполнять его заказы. Общаться с ним — уважительно, но без заискивания. Я завишу от него не больше, чем он от меня».

— Подъезжаем, — сказал Поремский. — Не забудьте, я один из ваших парней и одновременно шофер. Наши люди уже в кафе, так что ведите себя смело и раскованно.

— Слушаюсь, — отозвался Матвей. — Если погибну, считайте меня Иннокентием Смоктуновским.

— А если нет? — улыбнулся Поремский.

— А если нет — тогда тем более.

7

Сметанин был моложавым сорокапятилетним мужчиной атлетического телосложения, с темными волосами, аккуратно зачесанными набок, и начавшими седеть висками. Держался он уверенно, как хозяин положения. Завидев приближающихся Алмаза и Ивана Лобова, он кивнул им и указал на места напротив себя.

— Здравствуйте, — сказал Матвей и протянул Сметанину руку.

Олигарх неохотно ее пожал.

— А вы моложе, чем я вас себе представлял, — заметил он. — Садитесь. У меня мало времени.

— Здравствуйте, Владимир Иванович! — подал голос Лобов. — Очень рад вас видеть.

— А, Иван. — Сметанин окинул его насмешливым взглядом. — Ты все такой же бугай. Садись, располагайся. Я заказал тебе фирменное блюдо.

Польщенный Лобов расплылся в улыбке.

— Спасибо, Владимир Иванович.

— Не за что. — Сметанин переключил свое внимание на «Алмаза». — Сразу скажу, господин Нигматзянов, что я не намерен принимать ваши условия. Вам заплачены деньги, и деньги немалые. Сделайте то, что должны, и все будут довольны.

— Да, но Муслиев все еще жив, — мягко возразил Матвей. — Вы обещали, что закроете его. Не думал, что такие люди, как вы, бросают обещания на ветер.

Серые глаза Сметанина подернулись холодком.

— Я полагаю, Кротов уже объяснил вам ситуацию, — жестко сказал он. — Зачем я буду повторяться?

Матвей медленно покачал головой и сказал — по-прежнему вежливо и без всякого нажима:

— Вы знаете, Владимир Иванович, что наше сотрудничество — вещь вынужденная и временная. Я не Хамзат Муслиев. И я не намерен маскировать заказные убийства под идейную борьбу. Но мне… — Матвей нахмурился и заговорил с усталой хрипотцой: — Мне очень нужны деньги. Поэтому я намерен поторговаться.

Сметанин холодно усмехнулся:

— Я думал, что люди, подобные вам, умеют рассуждать здраво.

— Люди, подобные мне, умеют убивать, — не меняя тона, ответил Матвей. — А люди, подобные вам, умеют этим пользоваться. Не буду больше ходить вокруг да около, Владимир Иванович. Убийство Треплева обойдется вам в восемьсот тысяч доларов. Учитывая, что двести пятьдесят вы уже перевели, за вами еще пятьсот пятьдесят тысяч.

В глазах Сметанина появился интерес.

— Забавно… — проговорил он, внимательно вглядываясь в лицо Матвея. — Почему вы думаете, что я поддамся на этот шантаж?

Матвей небрежно пожал плечами:

— Потому что вы хотите убрать Треплева. И никто не сделает это лучше меня. Тем более я слишком много знаю для человека, с которым вы хотите порвать контракт.

— Что ж, вы правы, — признал после размышления Сметанин. — Но я не в состоянии выплатить такую сумму в короткие сроки. Если хотите, я добавлю к уже полученным вами деньгам еще четыреста тысяч. Вас это устроит?

— Вполне, — кивнул Матвей. — Теперь я хочу обговорить подробности предстоящего дела…

Подошел официант и поставил перед Лобовым фирменное блюдо.

— Прикажете еще что-нибудь? — спросил он у Сметанина с подобострастной улыбкой.

Сметанин посмотрел на Матвея — тот отрицательно покачал головой.

— Спасибо, больше ничего, — сказал Сметанин.

Официант откланялся и ушел.

Сметанин взял со стола сигареты, достал одну, вставил в рот и прикурил от золотой зажигалки. Потом небрежно махнул рукой, отгоняя от лица дым, и сказал:

— Итак, Алмаз Рафикович, я вас слушаю.

— Задействовать в этом деле девочек-шахидок я больше не хочу, — сказал Матвей. — Это слишком рискованно. Нам еще повезло, что нервы у Асет сдали не в ресторане, а на улице, и мы смогли быстро ее убрать…

— Простите, Асет — это та самая шахидка? — уточнил Сметанин.

Матвей кивнул:

— Да. Если бы девчонка прокололась в ресторане, Треплев обо всем бы догадался. И тогда мы не смогли бы подобраться к нему даже на пушечный выстрел.

— Что ж, вы правы. — Сметанин выпустил облачко табачного дыма и нахмурился. — Но что вы предлагаете? Не забывайте, что все должно выглядеть как террористический акт.

— Разумеется, — кивнул Матвей. — Мой план прост. Несколько моих парней в камуфляжной форме и черных масках захватят ресторан в тот момент, когда в нем будет сидеть Треплев. Они выдвинут политические требования и начнут расстреливать по одному заложнику каждые… м-м… двадцать минут. Первым расстрелянным заложником будет случайный человек. Вторым — Треп-лев. Органы и журналисты сочтут это роковым стечением обстоятельств. Даже если кто-то что-то заподозрит — ничего невозможно будет доказать.

Сметанин взглянул на Матвея в лукавый прищур:

— А вы все-таки циник, Алмаз Рафикович. Циник, несмотря на всю вашу пресловутую религиозность. Каким же образом ваши люди уйдут? Ведь ресторан будет окружен спецназом.

Матвей усмехнулся:

— Это моя забота. Вы знаете, что моим людям всегда удавалось уйти. До сих пор никто из них не попался.

— Кроме Муслиева, — напомнил Сметанин.

Матвей покачал головой:

— Он не мой человек. Был бы моим — сидел бы сейчас за этим столом и обсуждал очередную операцию. Впрочем, он был слишком продажным, чтобы работать в моей команде.

Сметанин задумчиво выпятил нижнюю губу и потеребил ее пальцами:

— Гм… План неплохой, но уж слишком рискованный… Вы справитесь своими силами или обратитесь за помощью к Бариеву?

— Бариев в доле, — сказал Матвей. — Я попрошу его прислать мне пару-тройку надежных бойцов. К тому же мне нужны люди, которые не засвечены в Москве. На случай, если кого-то из них убьют и попытаются выяснить личность.

— Это правильно, — кивнул Сметанин. — Спецслужбы не должны найти никаких концов. Вернее, они должны найти один конец, и конец этот должен вывести их на «кавказский след».

Матвей недовольно поморщился:

— Я надеюсь, что до этого не дойдет. Я ценю своих людей и умею их беречь.

— Ну а умеете, так вам и карты в руки. Когда вы намерены провести операцию?

— А сколько осталось до следующего посещения ресторана Треплевым?

— Три дня, — ответил Сметанин. — Если он не изменит своим привычкам, то это будет во вторник. А потом — в пятницу.

— Значит, во вторник, — сказал Матвей. — А если нет — тогда в пятницу.

— Это было бы неплохо, — кивнул Сметанин. Он посмотрел на Лобова, уплетающего жареную свинину. — Ну а ты, Иван? Ты тоже будешь в отряде?

Лобов оторвался от еды и вопросительно посмотрел на Матвея.

— Конечно, будет, — ответил за него Матвей. — Иван — один из лучших моих людей. Он стоит десятка бойцов.

— Ну если Иван будет в отряде, то я спокоен! — засмеялся Сметанин. Он посмотрел на часы и развел руки в извиняющемся жесте: — Ну-с, мне пора. Приятно было познакомиться, Алмаз Рафикович. Надеюсь, мы сможем быть друг другу полезны и в будущем.

На этот раз рукопожатие олигарха было намного крепче и приветливей.

Сметанин встал, бросил на стол пару пятисоток, и, махнув рукой, направился к выходу. Двое дюжих парней поднялись из-за соседнего столика и пошли за ним. Третий, такой же крепкий, как и первые два, шел впереди Сметанина.

— Ничего у него охрана, — заметил Лобов, вытирая салфеткой жирный рот.

— Да уж, — согласился Матвей.

Лобов откинулся на спинку стула и рыгнул.

— Слушай, — вальяжно сказал он, — а ты здорово играл. И голос так похож. Ты точно не хочешь подумать о карьере артиста? Я бы мог стать твоим менеджером. У меня обширные связи в шоу-бизнесе.

— В ближайшие несколько лет у тебя будут связи совсем иного рода, — ответил Матвей.

Лобов сдвинул брови и тяжко вздохнул:

— Это верно. Но надеюсь, вы, ребята, не забудете, какую услугу я оказал вам сегодня?

— Думаю, нет, — устало ответил Матвей. — Ладно, пошли. Нам пора.

— А что, операция и правда состоится? — с любопытством спросил Лобов.

— А это уже не твое дело, — отрезал Матвей. — Поднимайся. Тебя уже заждались новые друзья.

— Где? — удивился Лобов.

— Как — где? — Матвей мило улыбнулся. — В камере.

Глава девятая ФИНАЛ ШОУ

1

— Молодец! — похвалил Матвея Витя Солонин, прослушав запись его разговора с олигархом.

— Я рад, что не разочаровался в тебе! — поддакнул Солонину Миша Камельков. — Слушай, Палкин, ты был мне кровным врагом, но отныне будешь кровным братом.

— Да пошел ты, — скривился Матвей. — Лучше сделай кофейку, дармоед.

Камельков улыбнулся:

— А это уже сам, сам.

— Вот так всегда, — проворчал Матвей. — Пашешь, пашешь, а в ответ только «спасибо», и ничего сверху.

Поремский подошел к чайнику и нажал на кнопку.

— Видишь? — с усмешкой сказал он Матвею. — Не все так плохо. Кстати, не расслабляйся. У тебя впереди еще один разговор.

— С Бариевым?

— Угу.

Матвей глянул на часы:

— Через полчаса, да? Он ведь должен выйти на связь в семь тридцать?

— Угу, — кивнул Поремский. — Пока попей кофе. Да и сними ты эту гадость. — Он показал на бородку и парик.

Матвей покачал головой:

— Пока не буду. Хочу разыграть своих в театре.

— Ой смотри, — предостерегающе сказал Поремс-кий, — заметут тебя с такой рожей на улице, а у тебя и паспорта под эту вывеску нет. Будешь потом доказывать ментам, что ты не верблюд, а артист разговорного жанра.

— Ничего, отобьемся.

Вода в чайнике вскипела. Поремский сурово посмотрел на Камелькова, тот вздохнул и пошел к столу делать всем кофе.

— Инструкции помнишь? — обратился Поремский к Матвею.

Тот снисходительно улыбнулся:

— Владимир Дмитриевич, у меня ведь профессиональная память. Бывало, я за один вечер зазубривал наизусть десятистраничные тексты. Как-нибудь справлюсь.

— Я смотрю, ты уже вошел во вкус, — заметил Поремский. — Это хорошо. Но особо не увлекайся. Утром ты беседовал с Мусой, а Муса — это так, шестерка, проводник. Бариев — дело другое. Они с Алмазом Рафиковичем — старые знакомые и хорошие приятели. Если он спросит т^Абя о чем-то, чего ты не знаешь, мы устроим тебе помехи. Если будешь затрудняться с репликой или ответом, подай знак — мы тоже подпустим в трубку шорохов.

— Не волнуйтесь, Владимир Дмитриевич, я его манеру изучил. Вон даже Лобов сказал, что похоже.

— Будем надеяться.

Поремский нахмурился и взъерошил ладонью светлые волосы.

— Господа! — окликнул коллег Камельков. — Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста.

На столике перед ним стояли четыре чашки с дымящимся кофе. В вазочке лежали конфеты и оставшиеся утренние булочки.

2

Султан Бариев сидел за складным походным столом с кружкой чаю в руке. Глаза его мрачно поблескивали. Час назад он беседовал по телефону с Нигматзяновым. Голос старого приятеля показался ему странным и неуверенным. К тому же связь была плохая, то и дело в разговор вмешивались какие-то непонятные шумы и помехи. Да и операция, которую замыслил Алмаз, не вызвала у Бариева большого восторга. Алмаз уверял, что знает отходные пути, однако Бариев сильно в этом сомневался. Не то чтобы он не доверял Нигматзянову, просто для подготовки такой операции требовалось много времени, и Алмаз, так же как и Бариев, прекрасно это знал. Он никогда не отличался поспешностью и всегда жалел своих людей. А тут готов был бросить их в самое пекло без раздумий и разговоров.

Новость о том, что Асет не справилась с заданием, тоже изумила Бариева. У девчонки был стержень, у нее были принципы и упрямство, чего не хватало многим мужчинам-бойцам. Даже если бы она испугалась или передумала спасать брата, она бы все равно довела дело до конца. Она бы гнала от себя прочь все сомнения и дурные мысли. Бариев знал таких девочек. Асет была умнее других, однако ум в сочетании с упрямством и принципами давал поразительный результат. Там, где глупая фанатка впадает в истерику и отступает, умная и принципиальная идет до конца. Даже если она начала сомневаться в правильности своих принципов — она не остановится, а, наоборот, прибавит шагу, чтобы все поскорее закончилось.

С такими мыслями сидел Бариев, когда в палатку вошел Сулейман. Бариев поднял на него мрачный взгляд и заставил себя улыбнуться:

— А, Сулейман. Заходи, заходи. Ну, как идут дела?

— Нормально, — ответил Сулейман, присаживаясь на стул.

— Чаю хочешь?

— Нет, я уже пил.

Бариев некоторое время молчал, не в силах расстаться с мучившими его мыслями и сомнениями. Потом тряхнул головой, отхлебнул чаю, посмотрел на Сулеймана и спросил:

— Ты, наверное, хочешь знать, как справилась с заданием Асет?

Сулейман промолчал. Он бы и рад был что-нибудь сказать, но не мог, при одной мысли об Асет к горлу Сулеймана подкатывал ком — он боялся заплакать.

Бариев внимательно разглядывал его лицо.

— Ты был очень привязан к этой девочке, да? — спросил Бариев и, не дождавшись ответа, вздохнул: — Я тоже, Сулейман, я тоже. Она мне была почти как дочка. А какие она писала стихи! — Бариев закрыл глаза и покачал головой.

— Она погибла? — тихо спросил Сулейман.

Бариев вновь вздохнул, еще тяжелее прежнего, и удрученно покивал головой:

— Да, брат, Асет больше нет. Но она отправила в ад много неверных. Ей есть что рассказать Аллаху.

Внезапно в душе Сулеймана поднялась волна ярости и злости. Глаза его высохли и теперь блестели сухим, жестоким блеском.

— Султан, ты позвал меня сюда, чтобы рассказать об Асет? — спокойно спросил он.

От Бариева не укрылась перемена, произошедшая в душе Сулеймана, и он внутренне похвалил себя за правильный тактический ход. Между тем Сулейман ждал ответа, и Бариев покачал головой:

— Нет, Сулейман. Я позвал тебя, чтобы рассказать о твоем задании.

— Задании? — прищурился Сулейман.

Бариев утвердительно кивнул:

— Да. Завтра утром ты едешь в Москву. С тобой поедут Сайд и Георгий. Вам предстоит большое дело, Сулейман. Твой отец сможет тобой гордиться.

— Это хорошо, — сказал Сулейман. — Ты скажешь мне, что мы должны будем сделать?

Бариев усмехнулся в черные усы.

— Там узнаешь, Сулейман, там. На вокзале вас встретит Иван Лобов, он все и расскажет. Ты ведь с ним знаком?

— Да.

— Ну вот. Он отведет тебя к Алмазу. Будешь слушаться Алмаза как меня. Считай, что его приказы — это мои приказы. Ясно?

— Ясно, Султан.

— Когда пойдете на дело, главным будет Георгий. Он опытнее тебя и знает, что делать. Выполняй его приказы и даже не думай с ним спорить. Ты все понял?

Сулейман усилием воли потушил в глазах яростный блеск и кивнул:

— Да, Султан, я все понял.

Бариев отхлебнул чаю, поставил кружку на стол и чуть прищурился.

— Ты умный парень, Сулейман, — мягко сказал он, — но тебе не хватает опыта. Если вернешься живым с этого дела, будешь отличным бойцом. Под пули понапрасну не лезь. Сам стреляй только тогда, когда прикажет Георгий. И помни: русские — кяфиры. В их душах дьявол. И когда ты стреляешь в русского, ты стреляешь не в человека, а в дьявола, который сидит внутри него. Ты это понимаешь, Сулейман?

— Понимаю, Султан. Я все понимаю.

— Ну а раз понимаешь, иди спать, — устало сказал Бариев. — Встанете рано утром, затемно. Вещи не бери, оружие тоже. Пойдешь так, как сейчас. Когда спуститесь с гор, Георгий даст тебе новую одежду. Это все. Иди.

Сулейман повернулся и вышел из палатки.

Через пять минут в палатку вошел Муса.

— Ты сказал Сулейману, что Асет умерла? — спросил он.

Бариев кивнул.

— Зачем ты его обманул? — спросил Муса. — Ведь Асет жива.

Бариев усмехнулся в бороду:

— Ты ничего не понимаешь в психологии, Муса. Сулейман любил эту девчонку. И теперь будет мстить за нее русским как сумасшедший.

На губах Мусы появилась недоверчивая ухмылка.

— Хорошо, если русским, — негромко сказал он. — А если нам?

Бариев дернул щекой:

— Э, брось. Сулейман знает своих врагов не хуже-тебя. Он знает, в кого нужно стрелять, чтобы Аллах вознаградил его. И хватит об этом. Чай будешь?

— Нет, Султан, я после него плохо сплю.

— Ну тогда иди. — Бариев провел ладонями по лицу. — Устал я что-то, и голова болит. Иди в свою палатку, Муса, у тебя завтра трудный день. Да и я лягу.

Муса уже выходил из палатки, когда Бариев его окликнул:

— Позови мне Георгия!

— Хорошо, Султан.

Муса ушел.

В ожидании Георгия Бариев подпер щеку кулаком, закрыл глаза и задремал. Перед его закрытыми глазами проплывали горы, постепенно превращаясь в облака, потом облака стали менять форму и темнеть. И вот уже по небу шли не облака, а люди с автоматами. У них были грязные, бородатые, усталые лица, воспаленные глаза и пересохшие, потрескавшиеся губы. Бариев хотел подбодрить их, сказать им что-нибудь веселое, но в этот момент хриплый голос Георгия неприятно вторгся в его дрему:,

— Султан! Эй, Султан!

Бариев неохотно открыл глаза.

— Муса сказал, что ты меня звал, — сказал Георгий, присаживаясь на стул.

Бариев кивнул:

— Звал. Завтра вы поедете в Москву. Я хочу, чтобы ты внимательно присматривал за Сулейманом.

Георгий нахмурился:

— Ты что, ему не доверяешь?

— Дело не в этом, — покачал головой Бариев. — Он очень чувствительный. На словах такие люди смелые, а как дойдет до дела, он может струсить.

В глазах Георгия появилось сомнение.

— Он не похож на труса, Султан, — осторожно сказал Георгий.

Бариев потер пальцем опухшие от бессонницы глаза. Потом посмотрел на Георгия и сказал:

— Дело не в этом, Георгий. Сулейман не побоится пойти под пули, но он побоится стрелять по людям.

— Но он стрелял по тому русскому, с которого сбил шапку, — напомнил Георгий.

— Это было давно. С тех пор многое изменилось. Любовь сделала его мягким.

— Любовь? — недоуменно переспросил Георгий.

Бариев посмотрел на него с сожалением, затем усмехнулся и махнул рукой:

— А, забудь. Просто присматривай за ним, и все. Ты все подготовил для поездки?

— Да, Султан. Одежда и документы у меня в сумке.

— Завтра утром я провожу вас до поворота. А сейчас иди спать. Утро вечера мудренее.

3

День выдался сырой и ветреный. Небо было серым и безрадостным, моросил мелкий, противный дождь.

— Неласково нас встречает Москва, — сказал Георгий.

— Это точно, — отозвался Лобов, притормозив машину на повороте и включив «дворники». — А ведь еще вчера светило солнце. Кому-то вы там… — Лобов ткнул пальцем в крышу автомобиля, — сильно не нравитесь.

— Ты давай рули, — насупился Георгий. — Ас тем, кто там… — он, так же как и Лобов, поднял палец кверху, — мы как-нибудь разберемся.

Лобов засмеялся:

— Еще бы! У вас ведь там свои связи. Можно сказать, протекция. — Он глянул в зеркальце заднего обзора. — Сулейман, а ты чего такой молчаливый? Не рад, что домой вернулся?

— Мой дом не здесь, — мрачно ответил Сулейман.

— Вот те раз, а где? Ведь твой отец, кажется, живет в Москве?

— Мало ли, кто где живет. Главное, куда человек возвращается после того, как сделал свою работу.

— А ты куда вернешься? — не унимался Лобов. — В горы, что ли, пойдешь?

— Слушай, Лобов, чего ты к нему пристал? — недовольно встрял в перебранку Георгий. — Не видишь, парень не в настроении. Хочешь поговорить — говори со мной, а его оставь.

Лобов усмехнулся и покачал головой:

— Надо же, какие мы горячие. Сразу видно — горцы! Ладно, ребята, замнем. Я не хотел вас доставать. Просто хотел немного того… расшевелить. А то вы какие-то мрачные и вялые, как зомби. Погода, что ли, на вас так действует? Или боитесь того, что произойдет завтра?

Сулейман заговорил хрипло и резко:

— Слушай, Лобов, ты заткнешься, или мне тебя заткнуть?

Лицо Лобова посерело от злобы.

— Любопытно было бы посмотреть, как ты это сделаешь, — с недоброй усмешкой сказал он. — Но только не сейчас, Сулейман, не сейчас. Мы поговорим с тобой после того, как завершим дело. Я с удовольствием поработаю над твоим лицом. Сделаю тебя похожим вот на него. — Лобов кивнул головой в сторону молчаливого Сайда, сидевшего рядом. Минувшей ночью Сайд сбрил бороду, и под ней оказалось маленькое, уродливое личико, похожее на обезьянью физиономию.

— Я это запомню, — негромко пообещал Сайд.

— Запомни, запомни, — кивнул Лобов. — Я тоже постараюсь не забыть.

Оставшуюся часть пути мужчины ехали молча.

Войдя в прихожую, Георгий остановился на пороге и подозрительно спросил:

— А где Алмаз? Почему он нас не встречает?

Лобов поморщился, словно ему надоело иметь дело с идиотами.

— Черт, Жорик, — устало сказал он, — я же тебе сказал, что Алмаз болеет. Ты говорил с ним на вокзале по телефону, чего тебе еще надо?

— Так он не здесь? — недоверчиво спросил Георгий.

— Здесь, здесь. — Лобов махнул рукой. — Там, в спальне. Простыл, температура под сорок. До чего вы, горцы, тугодумы! Все приходится повторять дважды, прежде чем до вас дойдет.

Георгий двинулся было в глубь квартиры, но Лобов схватил его за рукав:

— Куда в ботинках? Может, ты еще на танке въедешь! Там всюду персидские ковры — сто баксов за метр. Вон посмотри на Сулеймана и Сайда, они уже разулись. Сразу видно — цивилизованные люди. Несмотря на то что у одного из них рожа неандертальца.

— Много говоришь, русский, — с угрозой прошипел Сайд. — Смотри, не пожалел бы потом.

— Опять двадцать пять! — улыбнулся Лобов. — Ладно, дикари, проходите. Алмаз, поди, уже заждался.

Трое бойцов зашагали в спальню, осторожно ступая грязными носками по дорогим персидским коврам.

— Направо! — скомандовал у них за спиной Лобов.

Мужчины повернули направо.

— Правильно, — похвалил Лобов. — Видите дубовую дверь? Толкайте и заходите.

Георгий нажал на позолоченную ручку и открыл дверь. В спальне царил полумрак.

— Давай-давай, не боись! — весело поторопил бойцов Лобов.

Георгий вошел в спальню, и в ту же секунду полетел на пол, сбитый с ног подсечкой выскочившего из-за угла автоматчика в черной маске.

— На пол! — заорал автоматчик. — Все на пол!

Сулейман и Санд кинулись назад, но дорогу им перекрыли еще трое спецназовцев. Один из них ударил Сайда прикладом в голову. Сайд упал на пол и разразился гнусавым речитативом на чеченском языке. Спецназовец рывком перевернул его на живот, ткнул лицом в ковер и заломил руки за спину.

— Сулейман, успокойся, это свои! — крикнул из спальни Поремский.

Но Сулейман, казалось, не услышал этого голоса. Он отступил к стене и сунул руку за пазуху, злобно сверкая глазами на людей в черных масках.

Один из спецназовцев сделал шаг, но Сулейман остановил его окриком.

— Стоять! — рявкнул он. — Подойдете — взлетите на воздух! Я не шучу!

Из спальни вышел Поремский. Он сделал спецназовцам предостерегающий жест рукой и повернулся к Сулейману.

— Сулейман, успокойся, — спокойно сказал Поремский. — Это я, Володя Поремский. Узнаёшь?

Однако глаза Сулеймана оставались мутными и злыми.

— Вы убили Асет, — хрипло произнес он. — Вы не спасли ее.

— Асет жива, Сулейман. Она сейчас в больнице, на реабилитации. С ней работает психолог. Ты с ней скоро увидишься.

Сулейман недоверчиво повел головой.

— А как же взрыв? — так же хрипло и тихо спросил он.

— Взрыва не было, — сказал Поремский. — Мы сумели перехватить ее по дороге к объекту.

— Но… — Лицо Сулеймана дрогнуло. — Но Бариев сказал, что она взорвала себя. Он сказал, что Асет себя убила.

— Бариев тебя обманул. Если хочешь, я наберу номер больницы, и ты сам сможешь с ней поговорить. Хочешь?

Несколько секунд Сулейман стоял у стены, потом устало опустил руки, отошел в угол комнаты и сел в кресло.

— Жива, — тихо проговорил он. — Она жива…

4

Два студента — Игорь и Илья — сидели в баре и пили пиво. По телевизору, расположенному над барной стойкой, показывали футбол. Звук был приглушенным, но студентам его вполне хватало.

Илья ткнул бутылкой в сторону экрана и сказал:

— Смотри, сейчас он его обойдет слева!

— Не, — покрутил головой Игорь, — не сможет. У него техника слабовата… Ну вот видишь, что я говорил! Этот лопух потерял мяч.

Внезапно передача прервалась. Игру сменила синяя заставка, а по ней поползли белые буквы.

— А это что за бодяга? — спросил Игорь, близоруко щурясь на буквы.

— Экстренный выпуск новостей, — прочел Игорь. — Опять какая-нибудь лодка затонула? Гоша, сделай погромче, а?

Бармен кивнул и прибавил звук.

— Мы передаем экстренное сообщение, — забубнил диктор. — Сегодня в шесть часов вечера неизвестные люди захватили помещение ресторана «Юнона» на Ломоносовском проспекте. По разным данным, в ресторане в этот момент находились от двадцати до двадцати пяти человек, из них восемь человек — персонал ресторана. По словам сотрудников милиции, террористы вооружены автоматами и пистолетами. Мы будем держать вас в курсе событий.

По экрану вновь забегали футболисты. Бармен Гоша протянул руку и убавил звук.

— Ни фига себе! — произнес Илья.

— Н-да, — задумчиво протянул Игорь, — теперь закрутится.

— Людей жалко, — вздохнул Илья.

Игорь отхлебнул пива и предположил:

— Может, освободят?

— Ага, освободят, — скептически ответил Илья. — Не знаешь, что ли, как работают наши органы? Положат всех — и террористов, и заложников.

— Н-да… — снова протянул Игорь. — Ну тогда давай, что ли, за них, за заложников?

— Давай, — согласился Илья.

Они прочувствованно вздохнули и чокнулись толстыми бутылками.

5

Тем временем в ресторане «Юнона» царила веселая атмосфера. Треплев выставил всем присутствующим ящик пива за свой счет. Количество полных бутылок быстро уменьшалось, а настроение присутствующих, наоборот, стремительно набирало обороты.

— Ну вот, Игорь Андреевич, теперь мы должны вас убить. — Миша Камельков сочувственно улыбнулся Треплеву сквозь прорезь маски. — Такова уж ваша судьба.

— Как это убить? — испугался Треплев.

— Просто, — весело ответил Миша. — Поставим к стене и шлепнем, всего и делов.

Поремский (он тоже был в черной маске) покачал головой:

— Нет, Миша, мы шлепнем Игоря Андреевича публично. Выведем его за дверь, поставим перед журналистами и дадим очередь.

Треплев побледнел. Он уже был изрядно пьян, но все равно не уставал прикладываться к бутылке с виски.

— Подождите… Как это — выведете? Как это — шлепнете? Вы что, и правда хотите меня убить?

Поремский и Камельков переглянулись.

— Н-да, Игорь Андреевич, — насмешливо сказал Миша. — Еще пара глотков — и вы зеленых чертиков увидите. Виски здорово ударило вам в голову. Но не бойтесь, мы вас небольно шлепнем…

— Камельков! — строго сказал Поремский.

— Ну то есть я хотел сказать, что не по-настоящему. Дадим холостую очередь, и вы упадете. Журналисты все это снимут, и дело сделано. Потом мы полезем через черный ход — и нас повяжут отважные спецназовцы.

— Меня вы убили перед витриной, — пожаловался лежащий на полу (на мягком матрасе) Солонин. — Где справедливость? — Он отхлебнул из бутылки пива и покачал головой: — Вся слава достанется Треплеву, а мне что?

— А тебе дырка от бублика, — сказал Поремский. — Лежи и не дергайся, раз умер.

Солонин послушно откинулся на спину и вновь приложился к бутылке с пивом.

Камельков посмотрел на часы.

— Время истекает, — задумчиво сказал он. — Они так и не выполнили наши требования. Владимир Дмитриевич, вы что требовали, если не секрет?

— Немного, — ответил Поремский. — Трехкомнатную квартиру в спальном районе Москвы, новую машину и чтобы повысили оклад в два раза. А ты?

Камельков вздохнул:

— У меня запросы побогаче. Я просил яхту, частный самолет и виллу на берегу Средиземного моря. Как думаете, согласятся?

— Как пить дать, — кивнул Поремский. — Ты хороший следователь, Миша. Думаю, генеральный прокурор пойдет тебе навстречу.

— Я тоже так думаю. — Камельков повернулся к Треплеву — Ну что, Игорь Андреевич, вы готовы к смерти?

Треплев тряхнул головой:

— Го… готов. Только… — Он наткнулся взглядом на автомат, который держал в руках Камельков, вздрогнул и уточнил: — Это не будет больно, а?

— Нет, — заверил его Миша. — Как только услышите грохот за спиной — падайте. Только имейте в виду, если не упадете сразу, мне придется выстрелить по-настоящему.

— Я понял, — энергично кивнул Треплев. — Я упаду когда надо.

— Вот и хорошо, — одобрил Миша. — А теперь — вперед.

И они двинулись вперед. Треплев вышел на улицу нетвердой походкой. Остановился перед дверью, оглядел мутным взглядом машины с мигалками, журналистов с микрофонами и камерами, зевак, выглядывавших из окон напротив, затем вдруг широко улыбнулся и крикнул:

— Что, гады, зажали самолет и виллу, да? Ну все! Теперь меня из-за вас грохнут! — Он сардонически расхохотался. Потом покосился на Мишу, стоящего у него за спиной, ц крикнул: — Ну чего смотришь, гад? Стреляй! Стреляй в спину честному российскому бизнесмену! — Выдав эту душераздирающую тираду, Треплев вновь повернулся к публике и запел: — «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! Пощады никто-о не жела…»

Миша дал короткую очередь из автомата. Треплев схватился рукой за спину, оглядел публику трагическим взглядом и, закатив глаза, тяжело рухнул на асфальт. Камельков быстро скрылся за дверью ресторана.

— Ну как? — спросил его Поремский.

— Готов, — сказал Миша. Нахмурился и философски добавил: — Он слишком плохо пел.

— Пора прорываться, а? — спросил с пола Витя Солонин.

— Пора, — кивнул Поремский. — Операция приобретает слишком большую огласку, и, честно говоря, мне от этого немного не по себе.

Он достал из кармана телефон, набрал номер Грязнова и приложил трубку к уху:

— Алло, Вячеслав Иванович, скажите там, что мы выходим… Да, сдаемся… Что делать, придется жить без яхты и новой квартиры… Нет, зарплатой я вполне доволен… Да, согласен… Будем надеяться.

Поремский убрал телефон и повернулся к ожидающим его приказаний «бандитам».

— Достали краску! — коротко сказал Поремский.

Камельков и еще один оперативник, исполняющий роль третьего бандита, послушно достали из карманов пузырьки с красной краской, и работа закипела. Минуту спустя все «бандиты» (включая самого Поремского) были измазаны красной краской с ног до головы.

Камельков посмотрел на оперативников, переодетых в гражданскую одежду и лежащих на полу, и громко объявил:

— Граждане заложники! Спасибо вам за теплый прием, но нам пора! Приятно было иметь с вами дело. Честное слово. Успеха вам в труде и личной жизни!

— И вам не болеть, — весело отозвался с пола один из «заложников».

Поремский, Камельков и третий «бандит» положили автоматы на пол и гуськом двинулись к черному ходу.

Едва выбравшись на улицу, «бандиты» оказались перед лицом группы автоматчиков, командовал которыми Вячеслав Иванович Грязнов.

— А, явились не запылились, — встретил «бандитов» начальник МУРа. — Давайте все на землю, пока камер нет.

«Бандиты» послушно легли на асфальт. Грязнов повернулся к автоматчикам:

— А вы чего ждете? Огонь!

Грязнов зажал пальцами уши, и автоматчики дружно грянули холостыми очередями. Когда стрельба закончилась, Грязнов подошел к распростертым на асфальте «бандитам», глянул на их перепачканные красной краской комбинезоны, поморщился и тихо произнес:

— Ни в чем меры не знают. Кровищи как на бойне.

— Ну как, товарищ генерал, все? — спросил один из автоматчиков.

— Все, все, — откликнулся Грязнов. — Тащите носилки и зовите журналистов. Больше чем на десять метров борзописцев не подпускать. И давайте поскорее, мне еще в овощной нужно зайти.

Спустя двадцать минут «убитые бандиты» были погружены в машины, а Грязнов давал интервью симпатичной блондинке с «НТВ».

— Нами проведена успешная операция по ликвидации террористического бандформирования, — доложился Грязнов. — К сожалению, не обошлось без жертв, но большинство заложников удалось спасти.

— А что с бандитами? — поинтересовалась блондинка.

— С бандитами? — Грязнов нахмурился. — Вы ведь видели, как их выносили, так?

— Так, — согласилась журналистка.

— Ну а раз так, тогда зачем спрашиваете? Все, интервью закончено, всем спасибо.

Грязнов повернулся и пошел к машине.

— Ох, ребятушки, заварили же вы кашу, — тихо пробубнил он себе под нос. — Кто все это будет расхлебывать — вот в чем вопрос.

6

— …Вы видите у меня за спиной, как уносят тела убитых боевиков. Преступники пытались покинуть ресторан «Юнона» через черный ход, но спецназ сработал слаженно и эффективно. В ответ на выстрелы боевиков спецназовцы открыли ответный огонь на поражение. Как видите, уйти бандитам не удалось.

К сожалению, несмотря на то что милиция пошла на переговоры с бандитами, двое заложников были убиты. Как нам только что стало известно, личность одного из погибших уже установлена. Это московский бизнесмен, директор завода «Серп» Игорь Андреевич Треплев. Личности убитых боевиков в данный момент устанавливаются. Мария?

— Спасибо, Виктор. С нами на связи был наш корреспондент Виктор Краснов. А теперь к другим новостям…

Солонин выключил телевизор. Повернулся к Поремскому и Камелькову и весело спросил:

— Ну что, «тела убитых боевиков», как настроение?

— Для мертвецов неплохо, — ответил Поремский.

— А что, — улыбнулся Камельков, — по-моему, неплохо все прошло, а? Треплев, конечно, перестарался. «Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Надо ж такое учудить! Зря мы ему разрешили пить виски.

— Если бы не разрешили, он бы помер от инфаркта, — сказал Поремский. — Ну а тебе как, «Алмаз Рафикович»? Понравился наш концерт?

— Н-да… Ну и заваруху вы там устроили, — покачал головой Матвей. — Не знаю, как в жизни, но по телевизору все это выглядело жутко. Крики, выстрелы, кровь… Неужели все это от начала до конца было инсценировано?

— Тебе лучше знать, — с улыбкой ответил Миша. — Ведь ты все это организовал.

— Организовал, да не участвовал, — печально сказал Матвей. — Черт, что же вы меня с собой не взяли? Такое шоу! Мне бы на три года рассказов хватило!

Миша скептически усмехнулся.

— Ага, — кивнул он. — Друзей бы туда водил, да? Так сказать, по местам боевой славы. Нет, Матюша, война — дело настоящих мужчин. А ты лучше давай звони. Это у тебя получается не так плохо, как все остальное.

— Владимир Дмитриевич, — обратился к Поремскому Матвей, — если этот гаер вякнет еще хоть слово, я прямо здесь накостыляю ему по шее и не посмотрю, что мы в прокуратуре.

— Если он вякнет еще хоть слово, я ему сам накостыляю, — пообещал Поремский.

Миша укоризненно посмотрел на Поремского, вздохнул и тихо произнес:

— И ты, Брут…

Солонин посмотрел на часы, вид у него при этом был боевой и возбужденный, как у футболиста, бьющего пенальти по воротам противника.

— Пора-переходить к заключительной части нашего концерта, — сказал Солонин.

Матвей кивнул и взял со стола телефон. Некоторое время мужчины сидели в напряженном молчании, ожидая, пока Володя Большое Гнездо соизволит взять трубку. После третьего звонка Сметанин отозвался.

— Алло?

— Владимир Иванович, здравствуйте, — заговорил

Матвей голосом Алмаза. — Это Нигматзянов вас беспокоит.

— А, Алмаз Рафикович. Я только что смотрел телевизор. Примите мои искренние соболезнования. — Несмотря на грустные слова, в голосе Сметанина звучали нотки нескрываемой радости. — Это были люди «оттуда»? — спросил Сметанин, чуть понизив голос.

— Да, — ответил Матвей. — Здесь их никто не знает. И они никого не знали. Так что все в порядке.

— Ну что ж, я рад. Наше сотрудничество было плодотворным, надеюсь, таковым оно будет и впредь. Оставшаяся часть денег будет перечислена на ваш счет в ближайшие четыре дня. У вас есть вопросы?

— Да, — ответил Матвей, — есть.

— Что ж, задавайте.

— У меня есть вопросы, но я не хочу обсуждать их по телефону.

— Да ладно вам. — Сметанин хмыкнул. — Мою трубу никто не прослушивает, если вы об этом. Ручаюсь головой. Думаю, что вашу тоже. А если вдруг прослушают — тоже не страшно. У меня есть на них управа!..

— Ну наглый, — возмущенно прошептал Миша.

Солонин прижал палец к губам — Миша сделал виноватое лицо и кивнул.

— Так что говорите смело, — продолжил Сметанин. — Как говорят в известной службе, гарантирую вам полную информационную безопасность.

— Нет, — сказал Матвей. — Я настаиваю на личной встрече. И только на личной. Тема слишком деликатная, и мне нужно видеть ваше лицо.

— Сдалось вам мое лицо, — недовольно проговорил Сметанин. — У меня нет на это времени. Через час у меня заседание директоров. А потом я улетаю в Испанию на форум. Сами видите, мы никак не можем встретиться.

— Это вы не можете, — грубовато сказал ему Матвей. — А я могу. Если вы назначите мне встречу, я приеду к вам прямо в офис. А если кто-нибудь попытается меня оттуда выставить, я размозжу ему голову.

— Черт… Видно, вам и впрямь очень хочется видеть мое лицо. Уж не знаю, что вы в нем такого нашли… Ладно, будь по-вашему. Скажите хоть, у нас нет проблем?

— Больших нет. Но кое-какие вопросы нужно решить.

— Знаю я ваши вопросы, — недовольно отозвался Сметанин. — Небось денег будете требовать. Ладно, встретимся. Через три часа в… Где вы обычно назначаете встречи своим партнерам?

— У себя дома.

— Дома?

— Да. Я немного приболел, поэтому не выбираюсь на улицу.

— Гм… Дома… Ладно, черт с вами. Дома так дома. Где это?

Матвей глянул на бумажку, которую держал в руке, и продиктовал адрес.

— Ладно, буду, — сказал Сметанин. — До встречи.

На том конце провода раздались короткие гудки.

Матвей положил трубку на стол.

— Ну вот, — сказал он. — Все как вы и предполагали. Этот козел согласился.

7

Мелодично пропел звонок домофона. Матвей приглушил звук телевизора, сунул ноги в тапочки, встал с кресла и двинулся в прихожую. Он был в красном махровом халате. На шее Матвея красовался шарф. Вид у него был болезненный и изможденный.

Матвей снял трубку.

— Да, — сказал он, подпустив в голос хрипотцы.

— Алмаз Рафикович? — спросил незнакомый голос.

— Он самый, — ответил Матвей.

— Откройте. Владимир Иванович сейчас к вам поднимется.

Матвей нажал на кнопку домофона, затем повернул ручку замка, присел на пуфик и приготовился ждать. Вскоре в дверь позвонили.

— Открыто, — сказал Матвей, вставая с пуфика.

Дверь с сухим щелчком распахнулась. На пороге стоял коренастый молодой человек в сером костюме с бесстрастным и бесчувственным лицом. Из-за его спины осторожно выглядывал Сметанин.

— Входите! — сказал Матвей и посторонился, впуская в квартиру гостей.

Парень вошел первым, тщательно огляделся, прислушался, принюхался, затем кивнул и сказал:

— Можно.

Лишь после этого Сметанин вошел в прихожую.

Матвей закрыл за ним дверь и сделал широкий жест рукой:

— Проходите в гостиную, Владимир Иванович. Я, как видите, немного приболел, но, думаю, это незаразно.

— Как знать, как знать… — проговорил Сметанин и, скинув легкий плащ на руки Матвею, прошел в гостиную.

— О! — воскликнул он, оглядываясь. — Да здесь у вас неплохо! Совсем неплохо! Персидские ковры… Красное дерево… Чайный столик… Начало девятнадцатого века, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь. Присаживайтесь, пожалуйста. Кстати… — Матвей недовольно покосился на телохранителя, — молодого человека можете отослать в прихожую. Его присутствие при нашем разговоре нежелательно.

— Антон, иди на кухню, попей воды, — приказал телохранителю Сметанин.

Парень повернулся и ушел, не проронив ни слова.

— Ну вот, — сказал Сметанин, пригладив ладонью красивые, с легкой проседью, волосы. — Теперь мы одни. У вас здесь можно курить?

— Курите, — разрешил Матвей. — Вот только пепельницы нет. Это сгодится?

Он взял с полки серебряную вазочку и поставил на столик.

— Кудряво живете, — усмехнулся Сметанин, разглядывая вазочку. — Ручная работа. И очень тонкая работа. Я бы в нее золотые часы не положил, не то что пепел. Ну да ладно, хозяин — барин.

Он закурил, выпустил облачко дыма и уставился на Матвея:

— Ну-с, так что там у вас за проблемы?

Матвей усмехнулся и покачал головой:

— Не у меня. У вас.

— Да что вы? — Сметанин ответил ему такой же усмешкой. — И что на этот раз?

— Вы приказали мне убить Треплева, — сказал Матвей. — Треплев мертв. Это стоило мне жизней троих моих лучших людей.

— Ваши люди кретины, — поморщился Сметанин. — Или, извините, вы дерьмовый полководец. Вы сказали, что предусмотрите пути отступления.

— Нужно было просто подкараулить Треплева у подъезда и убить его, как это делается обычно!

Сметанин удивленно глянул на Матвея:

— Что за. бред?Ментовские ищейки тут же взяли бы след, и этот след привел бы прямиком ко мне в кабинет. А так… — Владимир Иванович пожал плечами. — Все выглядит так, как мы и предполагали. Нападение боевиков, теракт, а сам Треплев — случайная жертва террориста.

— И тем не менее по вашей милости погибли мои люди. Напомню вам, что вы заплатили мне за убийство Треплева гораздо меньше, чем Муслиеву.

Сметанин откинул голову и выпустил в потолок ровную струйку дыма. Усмехнулся:

— Это того стоило. Скажу вам по секрету, коллега, работать с Муслиевым было куда приятнее, чем с вами.

— И тем не менее он попался, — напомнил Матвей.

— Попался, да… Но он выполнил свою работу, выполнил мой заказ. И, в отличие от вас, с первого раза.

— Убить Карасева было несложно, — возразил Матвей. — Он был первым в вашем списке. Никаких подозрений, никакой опасности.

— Первым? — Сметанин покачал головой. — О нет. Вы забыли о тех троих менеджерах. За каждого из них я заплатил Муслиеву всего по пятьдесят тысяч. Сопоставьте эту сумму с той, которую получите вы, и поймете, что я плачу вам хорошие деньги. — Он стряхнул пепел в серебряную вазочку и хищно прищурился: — Вообще я не понимаю, к чему весь этот разговор? Я сейчас должен быть в самолете, но из-за вас изменил свои» планы. Вы что, позвали меня сюда, чтобы грузить разными глупостями? Где ваше важное дело, о котором вы хотели поговорить?

— Всему свое время, Владимир Иванович. Всему свое время. — Матвей загадочно усмехнулся. Заметив на полке курительную трубку, он взял ее и вставил в рот. Затем обхватил себя за плечи и стал прохаживаться по комнате, задумчиво хмуря брови.

Сметанин наблюдал за ним с нескрываемым удивлением.

— Итак… — начал Матвей с видом комиссара Мег-рэ и Шерлока Холмса вместе взятых, — по вашему приказу убили всех этих людей — троих менеджеров, Карасева и еще двоих руководителей оборонного концерна «Геракл». Вы заплатили за их ликвидацию большие деньги, но не считаете, что переплатили, поскольку теперь концерн окажется целиком и полностью в ваших руках.

— Я не пони…

— Бросьте! — прикрикнул на Сметанина Матвей, ткнув в его сторону незажженной трубкой. — Вы все прекрасно понимаете! Вы убийца, дорогой мой! Именно так — убийца! И неважно, чьими руками вы совершали все свой злодеяния. За всеми этими смертями стоит ваше имя!

— Что за клоунада? — в полном изумлении спросил Сметанин.

— Клоунада? — Матвей коварно улыбнулся. — О нет! Не клоунада, господин Сметанин, а игра! Настоящая игра! Игра, которую увидят и оценят миллионы телезрителей!

— Каких еще, на хрен, телезрителей? Что вы несете?!

— Каких? — Матвей приподнял брови. — Вы спрашиваете — каких?

— Так, все… — Сметанин вдавил сигарету в вазочку и резко поднялся. — Я ухожу.

— Сидеть! — приказал Матвей, ткнув Сметанину в грудь трубкой. От изумления Сметанин снова сел. — Я еще не закончил, — сказал Матвей.

Опомнившись, Владимир Иванович повернул голову в сторону кухни и крикнул что есть мочи:

— Антон! Антон, скорей иди сюда!

Матвей чмокнул губами и медленно покачал головой.

— Антон не придет, — мрачно сказал он. — Он занят. Пьет воду.

Сметанин открыл рот и снова закрыл. Потом поднял руку и судорожным движением ослабил галстук, словно ему стало тяжело дышать. Его аккуратно причесанные волосы растрепались. Белоснежная сорочка вылезла из брюк. Он сидел, таращил глаза на Матвея и не в силах был произнести ни слова. Матвея такой расклад вполне устраивал.

— Итак, — продолжил он, — вернемся к нашему разговору. На чем мы остановились?.. — Он задумчиво сдвинул брови, затем махнул трубкой. — А, вспомнил.

На телезрителях. Так вот, Владимир Иванович, я рад констатировать появление новой звезды. Да-да, не удивляйтесь! Сегодня вы станете настоящей телезвездой! Ваше лицо будет красоваться на обложках журналов, майках и трусах! Вашим именем будут называть тюрьмы и психиатрические клиники!

— Бред, — тихо гГроизнес Сметанин. Он выглядел совершенно сбитым с толку. — Это все полнейший бред. Вы что, с ума сошли?

— Бред, говорите вы? — Матвей снисходительно улыбнулся, затем повернул голову в сторону спальни и громко спросил: — Алексей, ты все записал?

— Да, — произнес откуда-то молодой мужской голос.

Сметанин уставился на потолок и нервно дернул щекой.

— Ну вот видите, — улыбнулся ему Матвей, — Алексей все записал. Поверьте мне, Алексей — очень хороший оператор. Так что нам с вами не о чем волноваться.

Сметанин вскочил на ноги. Его красивое лицо пошло красными пятнами, серые глаза вылезли из орбит, побелевшие губы мелко задрожали. Он и в самом деле выглядел как настоящий буйнопомешанный.

— Да что ты такое устроил?! Да кто ты… Да кто ты такой, а?! — задыхаясь от бешенства, произнес он.

— Я? — Матвей снисходительно улыбнулся. — Значит, мне удалось остаться неузнанным? Что ж, педагоги всегда говорили, что у меня есть драматический талант. Ладно, не буду больше испытывать ваше терпение. Внимание! — Матвей поднял руку к лицу и несколькими изящными движениями отклеил бородку, усики и снял с головы парик. Отбросил все это в сторону и развел руками — Вуа ля!

На Сметанина жалко было смотреть. Лицо его перекосилось от ужаса.

— И это еще не все сюрпризы, которые ожидают вас сегодня! — радостно объявил Матвей. — Приготовьтесь, Владимир Иванович… Готовы? Итак… — Он поднял руку и торжественно крикнул: — Сюрприз в студию!

Дверь спальни распахнулась, и в гостиную вошли три человека. Первым шел воскресший Треплев, вторым — Поремский, третьим — Витя Солонин.

Бледное лицо Владимира Ивановича вытянулось.

— Треплев? — прошелестел он одними губами.

— Он самый, — кивнул Треплев. — Как говорится, собственной персоной. Удивлен?

Сметанин обвел всех присутствующих ненавидящим взглядом.

— Вот, значит, как… — прохрипел он. — Значит, подставили, да?

— Угу, — кивнул Матвей. — И на пленочку засняли. Вам на память. В тюрьме-то будет скучно, а так, глядишь, посмотрите лет через десять и порадуетесь.

Сметанин натужно рассмеялся.

— Чушь! — крикнул он, продолжая смеяться. — Чушь и бред! Щенки! Недоумки! Это не пойдет в эфир! Слышите? Я сделаю всего одни звонок, и это не пойдет в эфир!

— Опоздали, — спокойно сказал ему Поремский. — Это уже в эфире. Два канала показывают ваше признание в совершенных убийствах. К тому же мы устроили прямую трансляцию в Интернете. Сейчас на нас с вами смотрят десятки тысяч человек. На этот раз вам не отвертеться, Сметанин. — Поремский на мгновение замялся, затем сурово сдвинул брови и объявил могильным голосом: — Ваша карта бита. Извольте расплатиться.

8

В тот же день Владимир Иванович Сметанин был задержан и препровожден в Лефортово, где уже томился Михаил Иванович Кротов. По настоянию Поремского на него надели наручники. Бровь Сметанина была слегка поцарапана углом стола в тот момент, когда он решил спастись от сыщиков бегством, но не рассчитал своих сил и, наступив на собственный шнурок, повалился на пол.

Первую часть пути всесильный олигарх беспрестанно бранился, обещал вывести всех на чистую воду, сорвать погоны, сгноить всех на нарах. Припомнил и разбитую бровь, сладострастно описывая конвою, каким адским мукам подвергнут ментов его адвокаты за это бессовестное и варварское избиение.

Однако вскоре олигарх устал и затих.

В тюрьме он вел себя сдержанно. Вплоть до вызова адвоката. После разговора с адвокатом он заранее отказался отвечать на все вопросы следователя — вне зависимости от того, кому поручат вести его дело.

А сыщики тем временем праздновали «окончание стриптиз-шоу» (по меткому выражению Миши Камелькова) в ближайшем летнем ресторанчике. Тучи рассеялись, ветер утих, и сидеть под зонтиком на деревянных стульях было удивительно приятно.

Матвей хотел было угостить сыщиков шампанским, но Камельков воспротивился, заявив, что у него от шампанского изжога и что вообще Матвею пора завязывать с этими «дамскими привычками», раз уж он попал в общество настоящих мужчин.

Впервые в жизни Матвей ему не возражал.

Заказали водку, пельмени, соленые грибы и селедочку.

— Ну! — сказал Витя Солонин, когда водка была разлита по рюмкам, а селедка нанизана на вилки. — За то, чтоб финал шоу был таким же приятным, как и его кульминация!

— И чтобы этот козел получил по заслугам! — поддержал его Матвей, успевший под влиянием своих новых друзей воспылать лютой ненавистью ко всем преступным элементам России.

— И чтобы ему впаяли по максимуму! — уточнил пожелание Миша Камельков.

— И чтобы вся его веселая компания отправилась вслед за ним!. — добавил от себя Поремский.

Они чокнулись и выпили.

— Уф! — передернул плечами Матвей. — Крепкая, зараза. И как вы только ее пьете?

— Молча, — усмехнулся Камельков. — Ты не кривись, а закуси соленым грибком. Иначе не поймешь всю прелесть этого старинного русского напитка.

Матвей послушно нанизал на вилку соленый груздь и отправил в рот.

— М-м… — прикрыл он глаза. — Здорово!

— Еще бы, — кивнул Миша. — Тебя бы к нам на полгода — сделали бы из тебя человека. Хотя… — Он скептически оглядел приятеля. — Полгода, пожалуй, мало. Тут и всей жизни не хватит.

Витя Солонин посмотрел на Поремского и вдруг спросил:

— Слушай, Володь, а чего это ты ему про карту задвинул? «Ваша карта бита». Что еще за беллетристика?

Поремский замялся и ответил со смущенной улыбкой:

— Да понимаешь, Вить, я всю жизнь мечтал сказать эту фразу. А тут еще Матвей так заразительно играл в своего Мегрэ, что и мне захотелось чего-нибудь этакого. Вот и не сдержался. Что, очень глупо получилось?

— Да нет, — пожал плечами Солонин. — Просто немного неожиданно. И голос у тебя был такой… внушительный. Я чуть ствол не выронил от испуга.

— А по-моему, здорово! — высказал свое мнение Камельков. — Я первый раз в жизни чувствовал себя так, будто меня в кино снимают. И знаете что… мне это понравилось! Счастливчик ты, Матюша!

— Ну меня пока что никто в кино не звал, — заметил Матвей.

— Неважно, — сказал Миша. — Ты ведь артист! Не звали, так позовут. Кстати, Владимир Дмитриевич, между первой и второй перерывчик небольшой. Наливайте!

Друзья выпили еще по одной. Закусили.

— Как там Сулейман? — спросил Витю Солонина Поремский.

— Нормально, — ответил тот. — Он сейчас в больнице. Не отходит от своей Асет. Сидит, держит ее за руку и говорит, говорит.

Поремский понимающе кивнул:

— Что ж, ему есть что рассказать. Да и ей тоже.

— Угу. Только она ему больше стихи читает, чем рассказывает. Я думал, головою тронулась, но Сулейман сказал, что она и раньше стихи сочиняла. Так что все в порядке. Врачи даже говорят, что ей это полезно. Психотерапевтический эффект и все такое.

Солонин вставил в рот сигарету и принялся рассеянно хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Поремский взял зажигалку со стола, высек пламя и поднес к сигарете.

— Благодарствую, — сказал Солонин, прикуривая. Усмехнулся. — Это я ее, что ли, туда положил?

— Угу.

— Надо же. Совсем голова плохая стала.

— Ты уже сказал Сулейману про лагерь? — спросил Поремский.

Солонин покачал головой:

— Нет еще.

— Надо сказать. Кстати, как там все прошло? Я не успел расспросить о подробностях.

Солонин выпустил ровное колечко дыма и сказал:

— Гладко. Тихо окружили, тихо вошли, тихо взяли. Благодаря Сулейману спецназовцы изучили карту лагеря до мельчайшего камушка. Это сократило время проведения операции и свело потери к минимуму.

Поремский нахмурился:

— Значит, потери все-таки были?

— Не с нашей стороны, — сказал Солонин. — Убиты три боевика. Одна девушка, Тамуся Вацуева, серьезно ранена, врачи сейчас борются за ее жизнь. Бариеву пуля прошила щеку и нос. Красавцем ему больше не быть. А в остальном тишь да гладь.

— Это ты хорошо сказал — тишь да гладь. А знаешь, перед чем обычно бывает затишье?

— А то, — кивнул Солонин. — Перед бурей. И моя интуиция мне подсказывает, что буря не за горами. Меркулов согласился на проведение нашей операции на свой страх и риск. Победим, значит, не за что и судить, ну а нет… так нет… Но с нас это, само собой, ответственности не снимает. Плохо будет ему — плохо будет и нам всем.

Камельков откашлялся в кулак и хмуро произнес:

— Хорошим людям всегда достается, а подлецы живут, жируют и коптят пузо на солнышке. Но в этом случае так не будет. Я костьми лягу на пороге тюрьмы, если Сметанина отпустят. Я… Черт возьми, в конце-то концов, я объявлю голодовку!

Камельков яростно вонзил вилку сразу в два кусочка селедки и со сладострастием людоеда отправил в рот, словно решил заранее поднакопить жирок к предстоящей голодовке.

9

Асет лежала в постели расслабленная, побледневшая, с рассыпавшимися по подушке каштановыми волосами. Она крепко сжимала руку Сулеймана тонкими, сильными пальцами и читала ему только что сочиненные стихи. Она читала стихи тихо, почти шепотом, не отрывая сияющих глаз от осунувшегося, потемневшего от переживаний лица Сулеймана.

Сулейман нагнулся и крепко поцеловал Асет в губы.

— Что с нами будет дальше? — спросила она, по-прежнему сжимая его пальцы в своих и сияя от счастья.

— То же, что и со всеми, — ответил Сулейман. — Женимся, нарожаем детишек и будем жить вместе до старости. Пока всех правнуков не переженим.

— А потом?

— Потом? — Сулейман улыбнулся. — Потом, наверно, разведемся. На свете нет вечных барков, Асет. Лет через сто пятьдесят и мы с тобой друг другу надоедим. Ты найдешь себе молодого, девяностолетнего старичка, я — юную девочку, лет этак на семьдесят — восемьдесят. Но это уже будет другая история, и к этой она не имеет никакого отношения.

Асет улыбнулась и покачала головой:

— Нет.

— Что — нет?

— Ты мне никогда не надоешь.

— Правда?

Асет кивнула:

— Да.

— Будем надеяться. А теперь иди ко мне.

Асет привстала и протянула навстречу Сулейману тонкие руки, он осторожно обнял ее за талию и крепко-крепко прижал к себе.

— Вот так мы и будем жить, — тихо и нежно сказал он. — До самой смерти.

10

В который уже раз Меркулов был в этом ничем не примечательном, скромно обставленном кабинете, но никогда прежде он не испытывал такого мандража, как сейчас.

По большому счету, в ближайшие несколько минут должна была решиться его судьба. «Отправят на пенсию, — невесело подумал Меркулов. — Ну и что? Подумаешь, пенсия. Зато будет много свободного времени. Съезжу на Тулому, половлю сигов. За грибами буду ходить, за ягодами. Полочки из дерева буду вырезать. Табуреточки. Да мало ли на свете интересных дел!»

Меркулов представил себе, как он сидит в одних трениках на полу и вырезает из доски полочку, усмехнулся и покачал головой. «Полочки, — мрачно подумал он. — Какие, к чертям собачьим, палочки?! Чушь какая-то».

Боковая дверь открылась, и в кабинет легкой, упругой походкой вошел человек, которого каждый день показывают по телевизору. Остановившись возле стола, он молча указал Меркулову на стул, дождался, пока тот сядет, и сел сам. Встретившись с Меркуловым взглядом, он нахмурил белесые брови и дернул уголками рта.

— Догадываетесь, о чем пойдет речь? — спросил президент жестким, неприветливым голосом.

— Так точно, — кивнул Меркулов. — О деле Сметанина.

— «О деле Сметанина», — насмешливо повторил президент. — Значит, у вас уже и дело имеется?

— Так точно, — снова кивнул Меркулов большой, кудлатой головой. — Мы собираемся предъявить ему обвинение в убийстве как минимум четырех человек.

Президент усмехнулся и еле заметно качнул головой, как бы удивляясь тупости некоторых должностных лиц, с которыми ему приходится иметь дело. Затем прищурил на Меркулова серые, холодные глаза и спросил:

— Что за клоунаду вы устроили? Вы понимаете, что спровоцировали Сметанина на преступление?

— Нам не оставалось ничего другого, — вежливо ответил Меркулов. — Все прочие методы были исчерпаны. Этот человек убивал не просто так, он убивал нагло и не таясь. Он считал себя абсолютно неуязвимым, кем-то вроде бога. Он заказал убийства Карасева и Трепле-ва. Он действовал в сговоре с окопавшейся в Москве террористической организацией. Обычные преступники ставят себя вне закона, а этот поставил себя над законом. Спустить ему все с рук было бы с нашей стороны преступлением.

Меркулов замолчал. «Черт, все не так, и все не то, — с досадой подумал он. — Сюда бы Сашу Турецкого, он бы все это подал поэффектнее».

— Кому пришла в голову эта безумная идея? — резко спросил президент.

— Простите… что именно вы имеете в виду?

— Я имею в виду все эти фокусы с переодеваниями и мнимым захватом заложников? Я имею в виду фокусы, о которых вы раструбили по всей России, по всему миру!

— Господин президент, я…

Президент хлопнул по столу ладонью:

— Какого черта вы вызвали журналистов, не посоветовавшись с генеральным прокурором? Зачем устроили всю эту чехарду с пальбой, когда у вас были записи разговоров Сметанина с террористами?

— Они у нас были и два месяца назад, — напомнил Меркулов. — Но тогда это не слишком-то помогло. На этот раз мы хотели прижать его к стене так, чтобы сам дьявол не смог ему помочь отвертеться. — Меркулов перевел дух и добавил: — К тому же операция была секретной. Мы вынуждены были хранить молчание.

— Фокусники, — недовольно проворчал президент. — Братья, мать вашу, Кио.

Меркулов подумал, что было бы весьма своевременно скинуть, так сказать, часть вины со своих плеч, вызвав на помощь дух, фантом отсутствующего Турецкого, к которому президент был по своему снисходителен, но решил, что сейчас пока не тот случай, не самый крайний, что ли. И, пожалуй, можно пока отделаться обычными извинениями.

Он вздохнул и сказал:

— Виноват, господин президент.

— Виноваты! — кивнул тот, сверкнув на Меркулова серыми глазами. — Еще как виноваты!

Президент сдвинул брови и задумался. Думал он с минуту, не меньше. Потом сказал:

— Ладно. Езжайте домой. Я подумаю, что с вами делать.

11

Меркулов нагрянул к Поремскому под вечер. Принес торт, лимон и бутылку коньяку. За разговорами коньяк был выпит быстро, и коллеги переключились на кофе.

— И что теперь будет? — спросил Поремский, уплетая бисквитный торт с орехами.

— Как всегда, — пожал плечами Меркулов, — либо уволят, либо наградят. — Меркулов вытер салфеткой руки и задумчиво оглядел комнату. — Кстати, как у тебя с личной жизнью?

— Нормально. А что?

— Да неухожено у тебя как-то. Неуютно. Не чувствуется женской руки. Тебе ведь уже больше тридцати?

Поремский улыбнулся:

— Чуть-чуть.

— Возраст взрослого человека, — изрек Меркулов. — Жениться-то не собираешься?

Поремский покачал белобрысой головой:

— Нет пока.

— Пока? — Меркулов нахмурился и сказал с напускной строгостью: — Ты с этим делом не тяни, а то поздно будет.

— Какие мои годы, — небрежно ответил Поремский.

— Не скажи. — В глазах Меркулова появилось что-то от педагога, назидательное и мудрое. — К холостяцкой жизни привыкают, Володя. Как к тюрьме. Еще лет пять, и тебе не захочется ничего менять.

— Странное сравнение, Константин Дмитриевич. Обычно все наоборот — холостую жизнь сравнивают со свободой, а брак с тюрьмой.

Меркулов сделал брови домиком и покачал головой.

— Это глупые люди сравнивают, Володя, и ты их не слушай. Неженатый человек — это как лодка без весел. Плывет себе по течению, пока не сядет на мель или не наткнется на корягу.

— Уж больно у вас элегическое настроение, Константин Дмитриевич. С чего бы это?

Меркулов пожал плечами:

— Не знаю, Володь. Наверно, старею. В сравнении с Турецким это не так заметно, а вот с тобой пообщался — и чувствую, что сдаю. Учительствовать начинаю, морщины опять же…

Поремский на эту реплику никак не откликнулся. Ему попросту нечего было ответить. То, что по возрасту Меркулов годился ему в отцы, не вызывало сомнений. То, что он учил Поремского уму-разуму — ну это они, старики, все любят, и Меркулов не исключение. То, что он имел на это право… Что ж, с этим, конечно, можно было поспорить, но зачем?

Казалось, Меркулов прочел все эти мысли на лице Поремского. Внезапно он широко улыбнулся и сказал:

— А вообще, никого не слушай. Живи так, как тебе хочется. Главное — никогда не спорь со своей совестью, если она начнет тебе возражать. Совесть, в отличие от людей, не обманешь. Черт! — нахмурился Меркулов. — Опять я взялся за нравоучения. Включи-ка лучше телевизор погромче, пока я не остыл. Если меня не обманывают глаза, там как раз показывают президента. Послушаем, что он скажет… в свое оправдание.

Поремский взял пульт и включил звук.

— …Пресс-конференцию, которую устроил президент. Наряду с прочим, журналисты не обошли стороной и скандал, связанный с задержанием известного бизнесмена, бывшего вице-премьера правительства России Владимира Ивановича Сметанина. Вопрос о нем задала немецкая журналистка.

Картинка сменилась, и вместо ведущей на экране появился зал, заполненный журналистами, и президиум, где в окружении помощников и пресс-секретарей восседал президент.

— Господин президент, — обратилась к президенту высокая, рыжая и худая как палка немка, — как вы можете прокомментировать недавние громкие события, связанные с задержанием господина Сметанина? Репортаж об этом транслировали все независимые телеканалы России.

Прежде чем ответить на вопрос, президент в своей обычной манере усмехнулся и отпустил колкую шутку:

— Ваши немецкие коллеги не раз упоминали о том, что в нашей стране не существует независимых телеканалов. Значит, они у нас уже появились? Приятно слышать.

По залу прокатился веселый ропот. Президент удостоверился, что аудитория поняла шутку, и лишь затем стер улыбку с лица.

— А если говорить серьезно, — продолжил он, — то операция была проведена грамотно и успешно. — Президент сделал паузу и повторил, чуть повысив голос: — Я повторяю — грамотно и успешно! Благодаря слаженным действиям милиции, прокуратуры и ФСБ была раскрыта и уничтожена преступная группировка, действующая на территории Москвы. А что касается Сметанина… — Глава государства сделал паузу и сурово сдвинул брови. — Даже вы, журналисты, с вашим острым пером и наметанным глазом, с вашими журналистскими расследованиями и «альтернативными» источниками информации не всегда может определить преступника и вывести его на чистую воду, правда? Так вот, нашим спецслужбам это удалось.

Немецкая журналистка вновь схватилась за микрофон:

— Значит, вы не будете наказывать тех, кто проводил задержание Сметанина и…

— Что за глупости? — поморщился президент. — Наоборот, я намерен поднять вопрос о награждении сотрудников спецслужб, разработавших и осуществивших эту операцию.

— Да, но ведь следователи допустили в ходе этого дела огромное количество нарушений! — не унималась журналистка.

Президент посмотрел на нее в веселый прищур и усмехнулся.

— Не знаю, как у вас в Германии, — иронично сказал он, — а у нас, у русских, есть такая пословица: победителей не судят. — Он выдержал многозначительную паузу и добавил: — Я удовлетворил ваше любопытство?

— Да, — кивнула журналистка.

— Я рад. В таком случае следующий вопрос…

— Достаточно, — сказал Меркулов.

Поремский выключил звук. Некоторое время коллеги сидели молча. Потом Меркулов сунул руку в карман и достал бумажник.

— Володь, — устало обратился он к Поремскому, — не в службу, а в дружбу — сбегай в магазин и купи еще одну бутылку. Мне кажется, нам с тобой самое время выпить.

— Зачем же бежать? — улыбнулся Поремский. — У меня есть водка. Подойдет?

— Вполне, — кивнул Меркулов.

Поремский встал и пошел на кухню, но на полпути остановился и оглянулся:

— Вот только с закуской у меня плоховато, — виновато сказал он.

— Ну это дело поправимое, — махнул рукой Меркулов. — Скажи-ка, дружище, ты когда-нибудь закусывал водку тортом?

Поремский улыбнулся и покачал головой:

— Нет.

Меркулов облегченно вздохнул:

— Слава богу, в мире осталось хоть что-то, чему я могу тебя научить.

Оглавление

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ ГЛАЗА ЗВЕРЯ

ПРОЛОГ

Глава первая ПРИКАЗ О ЛИКВИДАЦИИ

  1

  2

  3

  4

  5

Глава вторая СУЛЕЙМАН ТАБЕЕВ-МЛАДШИЙ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава третья ЗНАКОМСТВО

  1

  2

  3

Глава четвертая ПОДГОТОВКА ОПЕРАЦИИ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава пятая ЛАГЕРЬ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

Глава шестая «ПЯТЫЙ УРОВЕНЬ»

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава седьмая «ЭКСКУРСИЯ» В МОСКВУ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

Глава восьмая ШОУ ОДИНОКОГО МУЖЧИНЫ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава девятая ФИНАЛ ШОУ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11