Сказки о троих [Юлия Лунг] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Юлия Лунг Сказки о троих
Еще один, упавший вниз
Она уселась на стул и придвинула к себе открытую книгу. Утро — единственное время, когда можно сидеть вот так: лениво перелистывая страницы, вдумываясь в текст. Читать, а не судорожно поглощать информацию с единственной целью — не отстать от… Ида, не глядя, нащупала сигареты, закурила… Раннее (по местным понятиям раннее: на часах — начало одиннадцатого) утро; Благоверный и Крылатый Брат спят сном младенцев, младенец, в свою очередь, занят игрушками в кроватке, а не доведением матери до белого каления. Все на удивление тихо и спокойно, и нужно лишь не подымать глаз от книги и следить, чтобы взгляд не упал на: а) неубранный стол; б) гору немытой посуды; в) и далее по списку… Ну вот, отвлеклась. Ида взглянула на часы — без двадцати двенадцать. Утреннее блаженство растаяло, оставив лишь смутное желание учинить какое-нибудь благо ближнему своему. Скоро проснется Крылатый Брат… Ида захлопнула книгу, поставила на плиту чайник, из сокровенной нычки извлекла кофе… Заскрипела дверь дальней комнаты… Доброе утро!.. Ида улыбнулась и решительно направилась к мойке. Шумит вода… О, Небо, но кто бы мог подумать, что все будет именно так?! Так долго и мучительно (для себя и других) добиваться независимости и… На тебе, Идушка, твою вольницу, кушай ее с маслицем! Развиваться тебе хотелось? Вот и развивайся в пределах кухни, нестиранных ползунков. Ах да… Еще общение. Правда, в большинстве случаев на уровне «ой, где пил я вчера…» Хорошо, пока Брат-Шут спасает… А ему не легче… Самое страшное — тупеть, сознавая, что тупеешь… А ведь раньше… Опять — «раньше»… Читала, писала сама — где теперь все это? Не находишь ли, Ида, что твоя свобода отнимает у тебя чересчур много времени? Что на развитие «без внешних ограничителей», о котором ты много и долго говорила, тебя уже просто не хватает, а? О, Небо, но кто же мог подумать, что все будет так?.. Шумит вода…Вода, падающая с неба. В просторечии — дождь. Не страшно… Так часто бывает утром… Пальцы нащупывают застежку дорожного плаща, и влажная ткань падает на пол… Нет, не падает. Появившийся сзади человек бесшумно подхватывает одежду и так же бесшумно исчезает… — Госпожа?.. Поворачиваюсь. Кто — «госпожа»? — Мы ждали Вас, госпожа. Мы очень рады снова видеть Вас. Свен совсем извелся… Что он несет? Кто такой Свен?.. Прохожу, сажусь в кресло у камина. Тут же «материализуются» еще двое — через мгновение промокшие сапоги сняты, а на ногах — что-то мягкое и теплое… — Простите, госпожа?.. — Я слушаю? Отвечаю автоматически. Похоже, мое тело и часть моего мозга знают, как реагировать. Бог с ними, пусть реагируют, но почему этого не знаю я?.. — Вам подавать завтрак? Киваю. Еще бы не подавать — мне со вчерашнего дня не удавалось поесть. — Вы позволите Свену разделить с вами трапезу? Опять кивок. Я всегда рада видеть Свена… и, к тому же, мне зело любопытно, кто это такой. — Одну минуту, госпожа. И, действительно, проходит не больше минуты. Вносят резной столик и то, что здесь называют завтраком… М-да… Дай Бог, чтобы тело было приучено и к этому… — Доброе утро! Ты — Свен… Ты любишь меня, как саму жизнь… или больше жизни… Ты готов умереть просто ради моей улыбки… Ты — Свен… Свен… Странно, что я узнала его… Хотя, разве сложно узнать Мечту?.. Он — Свен. Он — Любовь. — Садись. Юноша осторожно устраивается рядом. — Я ждал… Я так долго ждал… Завтрак завершен. — Вам открыть библиотеку, госпожа? Или вы предпочтете прогулку? — Прогулку. Библиотеку я сейчас не переживу. — Ты разрешишь мне ехать с тобой? — Конечно. Ты обрадован, парень. Впрочем, тебя обрадует все, любое мое действие… Ты — Любовь… Дождь прошел, как печальные мысли… Мы выходим во двор… — Лошади оседланы, госпожа… Вернетесь ли вы к обеду? Пожимаю плечами. — Не знаю… Наверное… «День летит сквозь часы, как живой метеор…» — …Мне пора уходить, Свен. В огромных глазах — печаль… — Опять?.. Улыбаюсь в ответ. — Может… Может, не нужно?.. — Дела… — Всякий раз, когда ты уезжаешь, по возвращении ты… Тебе плохо… — Ничего… — протягиваю руку, мягко провожу по волосам Свена. — Я скоро вернусь. Насовсем. Веришь?.. Я делаю шаг за дверь. Я скоро вернусь… Опять идет дождь. Шумит вода… Шумит вода. Ида встряхнула головой, чтобы разогнать туман перед глазами. «Чертово давление!» Она закрутила краны, взялась за прихватку… Крылатый брат уже сидел за столом. — Кофе пьем? Крылатый Брат согласно кивнул и потянулся за зажигалкой. — А может, она не так уж была нужна? Свобода? Брат-Шут, удобно растянувшись на ковре, с интересом разглядывал Иду в ожидании ответа. — Я не люблю зависеть… — От чего? Сейчас ты зависишь от… Список предоставить?.. Ида лениво запустила в Шута скомканным полотенцем. — Не аргумент. Зависимость, по крайней мере, не мешала тебе читать…
— Одну минуту, госпожа… Массивные двери библиотеки распахиваются… — Прошу Вас, госпожа… Стеллажи, стеллажи, стеллажи… От папирусных свитков до глянцевых обложек последних изданий… — Мы оставили все, как было на вашем столе, госпожа… Черновики вашей повести в нижнем ящике… — …Ты скучаешь, Ида? — Ну, не совсем… — Минимум, Ида… Все тот же минимум. Ты отучилась говорить, потому что я понимаю тебя без слов, а другим не нужны сложные фразы…
— Вас уже ждет философ, госпожа. Вы хотели провести дискуссию… — Твой плейер тебе надоел еще месяц назад…
— Менестрели уже собрались в зале, госпожа… — Идем, Свен?.. — Остается только шляться по городу, но в последнее время тебя не радует и это…
Яркое солнце, ветер в лицо, звонкий смех Свена… — Едем к озеру?.. — Как скажешь, милый… — … И постоянно куда-то спешишь. Ты обращала внимание, что у тебя почти всегда нет времени?..
В спальне — мягкий полумрак… Мир и покой… — Прикажете Свену подняться к Вам? Или ему ночевать у себя? — Пусть приходит. — Уже уходишь, брат?.. — А вот. Брат-Шут, сдавленно ругаясь, вбивает ногу в десантный ботинок. — Когда будешь? — На этой неделе — вряд ли. — Учишься? — Учусь. До встречи… В спальне — мягкий полумрак — осталась последняя лампочка… — Спокойной ночи, Благоверный…
— Спокойной ночи, Свен. — Позволь спросить?.. — Да? — Завтра ты опять уходишь?.. Ты так долго ждал этого ответа. — Я остаюсь, Свен. Навсегда. Ты улыбаешься. Ты так долго ждал.. Ты — Свен… Ты — Мечта… Ты — Любовь… — Тана! Открой дверь. Девушка скорчила недовольную гримасу, но встала с дивана и проследовала в прихожую. Через мгновение оттуда донеслись восторженные вопли. Шут прислушался… Нет… Ошибочка вышла… Не совсем восторженные… Точнее, совсем не… Тана вбежала в комнату. — Господи, да что ж это такое?! Ида — в больнице… Два дня уже… Кома… Врачи ничего сделать не могут… Тело пока живо, а она… Господи, что же творится?! Третий случай уже! Тре-тий!!! Вначале — Глен, потом — Дея, теперь… Проклятие какое-то!.. Шут, ты слышишь? Ида — в коматозном состоянии… Как Дея… Шут, ты слышишь?! Шут!!! Шут встряхнул головой, чтобы разогнать туман перед глазами…
Стынь
— Но я… Я не могу понять — откуда? Жили — не тужили, и вдруг на голову сваливается эта эпидемия!.. — Возвращаюсь к первоначальной теме нашего разговора, — юноша в длинном свитере домашней вязки и дешевых джинсах обозрел пространство, но, не обнаружив ничего, что могло бы порадовать взгляд, перевел его вновь на собеседника. — Почему ты считаешь это болезнью? Собеседник, выложивший на стол сигареты и зажигалку (как ему показалось, именно это искал его приятель), взвел глаза к небу и сложносочиненно выругался. — Опять ты за свое, Кэрд. Сначала человек теряет сон и аппетит, причем раз и навсегда… — Называй вещи своими именами: перестает есть и спать. — Ща назову! Так вот… Потом понижается температура тела… До комнатной, мать!.. Исчезает дыхание, останавливается сердце, энцефалограмма показывает нефункционирующий мозг… а объект продолжает шляться, как ни в чем не бывало!.. — Ой ли… — Ну не совсем… Орут, конечно, дергаются, к нам бегут — «спасите — помогите»… А мы что?.. Мы даже не знаем, как это называется!.. — Придумали же… — Ну да… «Стынущие», «остывающие», «остывшие»… Настолько же поэтично, насколько бессмысленно! — А если назвать по латыни, все сразу станет просто и понятно… — Кэрд! Перестань издеваться! Сейчас же! Называть будут специалисты, понимаешь?! Спе-ци-а-лис-ты!!! Которые во всем разберутся… — После того, как назовут?.. Все-все, успокойся, я молчу. Док… Последняя издевка, можно? — Давай, — обреченно вздохнул Док. — Я возвращаюсь к началу разговора… — Хватит! — заорал Док. — «Почему это болезнь»? Да потому, что приходящие сюда СЧИТАЮТ это болезнью!.. Уродством, черт его… — Все? — быстро спросил Кэрд. — Все. — А, ну да, — пробормотал парень будто бы про себя. — Те, кто это болезнью не считают, сюда не идут. — Ты опять? — Нет… Слушай, а чего ты хочешь от меня — человека, в принципе, далекого и от медицины, и от тревог за судьбу нашего многострадального общества? — Ты не раз давал мне совет, и… — Понял, — выражение скуки на лице Кэрда становилось все более отчетливым. — Хочу тебя разочаровать — об этом я еще не думал. И, честно говоря, не стремлюсь. — Натолкнувшись на обреченный взгляд собеседника, он поморщился. — Ладно… Рожаю… Дарю теорию. Я, правда, не умею материться на латыни и мало похож на многомудрого спеца… — Кэ-эрд!.. — Я, сколько себя помню, Кэрд. Короче… Первая реакция на «стынь»? — Непонимание, страх… — Совершенно верно! Человек мечется от медицинских светил к знахарям; затем проделывает обратный маршрут, вереща от ужаса перед изменениями… У людей, знаешь ли, есть такая тенденция — верещать… При изменениях… Неважно… Так вот, это — именно та стадия, когда оные изменения можно остановить. Сечешь? — Да… Некоторые эксперименты были удачны… — Именно! Затем идет более забавный момент. Человек отвлекатся от паники и пытается анализировать… Я ведь недаром содрогаюсь от самого термина — «болезнь». Почему — «болезнь»? Потребностей — минимум, возможностей — максимум: против закона компесации не попрешь… И человек вновь начинает верещать. На этот раз — от восторга. Широчайшие возможности открываются изумленному взору… И все такое… — И ты хочешь сказать, что это уже конец? — Вот в том-то все и дело, что нет! Лечить такую особь сложнее — отловить там, зафиксировать… Не смотри на меня так, я от взглядов не плавлюсь… — Твое отношение… — Не отличается от твоего. Или тебя нервирует разница в терминологии?.. А ты попробуй не по-латыни, попробуй — все своими именами… — Да что ты привязался к латыни! — Это ты к ней привязался… всем сердцем… что опять-таки неважно. Грузить просил? — Просил. — Вот я и гружу. Причем гружу стадию последнюю, а потому наиболее интересную. Через какое-то время «стынущему» надоедает. — Что? — Все. Верещание — в первую очередь. И то, что вызывало страх, а позже — неземной экстаз, становится привычкой. Нормой, понимаешь? Изменения превращаются в «стазис». Нет новизны, нет непривычности… Только «черный свет и покой», как сказал незабвенный классик не-помню-как-его-там… «Широчайшие поприща», пардон за очередную цитату, становятся обычной данностью. Для ребенка каждый щаг — подвиг, а для взрослого?.. — Ты хочешь сказать?.. — Я хочу сказать, что самое страшное — это когда говорят «Все нормально». Жуткие слова, ледяные… Как только человек перестает верещать «по поводу»… — вне зависимости от эмоции, окрашивающей этот вереск, ты можешь гордо переименовывать этого человечка из «остывающего» в «остывшего» и оставлять его в покое… — И как этот процесс… — А никак, — Кэрд с трудом подавил зевок и поднялся. — Можно оставаться «остывающим» всю жизнь, в смысле, вечность — надеюсь, ты понимаешь, что такая мелочь, как бессмертие, прилагается?.. У людей есть тенденция верещать… А можно остыть в два дня… Неважно… Пошел я… — Кэрд, да подожди ты… Еще посидим… Ты так ничего о себе и не рассказал… Как ты, что ты, где ты… — Не… Время… Пошел я… — повторил Кэрд. Он скользнул скучающим взглядом по огорченной физиономии Дока, по рюкзаку, по своим рукам, по ногтям с давно посиневшими лунками. — А со мной? А че со мной? Со мной неинтересно… Я всегда в норме. Со мной никогда ничего не случается…Сказка о свободе
Я знал, что говорить нам не о чем. Но все же я снова поднял на него глаза: — Пойми… Он равнодушно смотрел на меня из-под полуопущенных тяжелых век. И улыбался… Что ему до чужих «страданий» (это слово он всегда произносил презрительно скривив губы)… — Пойми, ты… — Ну? Я еще слушаю. Мягкий, золотисто-бархатный голос человека, уверенного в своей силе. И я понимал, что все слова безнадежны, что все вновь разобьется о острые лучи Силы и Власти, но… — Пойми, это нельзя… Ты… ты убиваешь ее… Она должна быть свободной! Ты не можешь… — Я могу все. Опять… — Тебе мало развлечений? Тебе доставляет удовольствие ломать людей, да? Она была Вольной… Гордой, в чем-то жестокой; но Вольной!.. А сейчас… Она не проживет долго… Он молчал. Лишь кивнул: «Продолжай…» — Она была бойцом… менестрелем… Она стремилась к знаниям, черт возьми, а теперь она остановлена, понимаешь?! Каждый из наших перегрызет глотку любому за нее… — И мне? Я не ответил. Незачем. — Послушай, я никогда, никого, ни о чем не просил… Но я умоляю тебя — отпусти ее. Ей нельзя в неволе. — Отпусти… — он проговорил это слово медленно, словно смакуя, — Отпусти… И куда? — На волю, — обреченно ответил я. — И что ей — на твоей излюбленной воле? — он жестом остановил меня, когда я вновь попытался заговорить, — Счастье свободы?.. Бродячая жизнь, зачастую без крыши над головой и куска хлеба? Болезни, которые запускаются по незнанию, или отсутствию денег?.. Аки «дамоклов меч» гибель от «несчастного случая», а проще говоря, по собственному идиотизму?.. Жизнь, равномерно поделенная между драками, попойками и отходняками от вышеупомянутых двух пунктов? Перспектива увечий, или, в лучшем случае, ранней смерти? Ты думаешь, ей это нужно? Или все- таки лучше то, что дал ей я, а, парень? Дом. Безбедная жизнь, без извечных у вас проблем «кому я еще не должен?». ей не надо ни о чем заботиться. Ей ничто не грозит: ни «несчастный случай», ни болезни, ни безденежье… Ты хочешь ей добра? Тогда почему ты решил у нее отнять право спокойной жизни? Право стабильности? Неужели она мало мучилась?.. — Она мучается сейчас!.. Я почти кричал… Нет смысла… Надо повернуться и уходить… Каждому — свое… «…Что тишь да гладь нужна одним — другим нужна война…» Я ничего не смогу изменить… Улыбка исчезла с его лица и он лишь молча наблюдал за мной. Я поднялся. — Сядь. Да, властности ему не занимать… — Мы тут наговорили с тобой много умных, красивых и, вероятно, правильных слов. И, возможно, твои эмоциональные аргументы, в чем-то и убедили бы меня, но… Я не сказал тебе главного, парень. Я не могу ее отпустить. — Почему? — тупо спросил я. — Понимаешь ли… Ее нет. Слова, словно гранитные глыбы, обрушились на меня. Нет… Ее нет… Почему?.. За что?!. Кто сделал это?.. Она должна была жить! Он без интереса созерцал мою, по-видимому, перекошенную физиономию. — Экий вы, право, нервный… Не агонизируй… Жива она… Все в порядке… — Ты же сказал… — Ты утомил меня. Смотри и уходи. Ищи свою… свободную… …На стол шлепнулся паспорт открытый на странице «Семейное положение», украшенной штампом «Разведен».Hel…
Ольга Лист, 23 года, временно безработная. Центральная больница.
«…Чертов наркоз действует исключительно медленно… Ну что поделать — тело уже привыкло, тело уже не понимает малокубичных доз, чтоб его… Боги мои, какя же это по счету операция?.. Дцатая?.. Все режут и режут, сил моих больше нет… Устала я… Не хочу… …А Хелен, наверное, места себе не находит… Дергает ее от моего подыхания, систематического, аки у того окуня… Боится смерти, боится боли… Боги, ну что вы с ней сделали?!. (Вторая инъекция… Анестезиолого сочувственно смотрит на меня…) …Хелен, ну почему все так глупо? Кто же тебя так? За что?.. Почему я, простая смертная, могла узнать то, чего не получишь ты… Как решились они превратить в схематично-смазливую мордашку твой темный образ? Вспомни, подруга, вспомни, Богиня!.. Белый мраморный лик, втиснутый в рамку алых кудрей, переплетенный с черными гибкими телами царственных змей, левый глаз черен и раскос, играют отблески внутреннего пламени на гранях неправильной формы кристалла, что навеки врезан в правую глазницу… Жуткий шрам рта, растянутый во всепонимающей ухмылке… Тонкие, кажущиеся прозрачными, руки, привыкшие принимать в дар или выдирать с кровавыми клочьями то, что люди когда-то называли забавным словом „жизнь“… Богиня, Смертушка моя, ну почему?!. (Они меня что, ушатать собрались? Третья доза… Потолок операционной выгибается, будто потягивающийся котенок… Сколько у меня еще времени?) …Хелен, подружка, я ведь даже не знаю, как вернуть тебе память, не то что былую ипостась… И Хелег не знает… Но я все еще по-дурацки надеюсь, что однажды, когда мое израненное тело вытянется на очередном операционном столе, открыв глаза, я увижу не опостылевшие морды хирургов, а твой ослепительный образ. И тогда… (Ну наконец-то… Привет, отключка…) …Сколько было… слов… о том… Как Богу трудно с людьми… А как… простому человеку с Богом?.. …в одной квартире, кстати… Ха-ха… Два раза… Темно…»Елена Шах, 25 лет, временно безработная. Частная квартира.
«…Самое мерзкое — когда в доме все, вроде, сделано, а нервы-то не угомонились, шалят нервишки. Я тут книжечку читаю, а Хельгушка — под скальпелем. И в который раз. И Хелег где-то запропастился, час назад приехать обещал… Ну что за наказание… Да будьте вы все прокляты!!! Все — люди, нелюди, все, кто посмел надругаться над Прекраснейшей, втиснуть ее в грубое, некрасивое, не желающее жить тело, кто решился лишить памяти саму Любовь. Впрочем, последнее можно рассматривать и как милосердие. Могли, ублюдки, оставить в насмешку, шутки ради, — (ради шутки, ради утонченной пытки) — оставить воспоминания о том, как было раньше. Ничего… пожалели, гады… Мне подкинули… …И не было, и не будет таких слов во всех человеческих языках, чтоб описать Ее. Пламя страсти и свет нежности, безумье свершений и уют домашнего очага, и первый цветок, подаренный возлюбленной, и первый крик новорожденного — все в Тебе. В твоем гибком стане, в лике твоем, чья красота останавливала любое Зло одним своим существованием, в руках, несущих, дарящих Счастье и Мир… Богиня… Сама Любовь… За что?! Гады! Ненавижу!.. Ну ничего, ничего, Хельгушка. Выкрутимся. Вытяну я тебя — не впервой. Вот Хелег скоро придет, принесет чего-нибудь, завтра к тебе сходим… Мать… Сколько сказано о том, как Богам с людьми тяжело… А как простым смертным с ними… точнее — мне с отдельно взятой Богиней? В одной квартира, кстати…»Олег Герс, 24 года, программист. Подъезд жилой многоэтажки.
«…Последнюю треть пути меня эти сумки чуть в могилу не свели. Перебор. Вот она, лень-матушка, что с человеком-то делает. Обломался вторую ходку за продуктами для девчонок делать — майся теперь… И умаялся, обратите внимание… Ой, девочки, девочки, что ж вам не везет-то так? То одно, то другое… Тяжко вам обеим… Хотя почему — обеим? Вот чертова жизнь — не две их, давно знаю — одна она, одна Богиня моя двуликая, девочка ненаглядная, напополам разорванная… И угораздило же тебя… А сил-то лишь хватает — еды подбросить да денег. А чтоб воссоединить или хоть память вернуть половинкам-полюсам — и думать забудь. Эх, Хелайя, Смерть да Любовь единые, Богиня Высокая, переоценила ты себя тогда… А я что могу? Картошку вон таскать да память вековую, не свою. Тяжеловато. Можно даже сказать — тяжело. Сколько саг сложено о трудностях Высших с Живущими — Богов с людьми. Тяжело им, бедным… А вот как тяжело Живущему… да нет, не с Богами… Как картошку этим Богам на восьмой этаж тяжело тащить, при лифте-то сломанном? Будь этот Живущий хоть трижды Вечным Служителем Двуединой. Хотя нет… это не сага… Это уже проза жизни…»Сказка о троих (Страсть)
Тонкие пальцы нежно касаются его кожи, перебирают волосы, щекочут за ухом… — Счастье мое!.. Он спит… …меч со свистом рассекает воздух, со свистом же воздух выходит из легких, воздух свистит, звенит, поет… А он уже не может петь… И проклинать… Чужая сталь нашла, слишком быстро нашла уязвимую точку… — Жизнь моя!.. Ему снится… …тонкие пальцы нежно касаются его кожи… — Вина? Он рассеянно крутит в руке серебряный кубок… Отблеск на стали, отблеск на драгоценной ткани, отблеск на ровных зубках, полуоткрытых мягкой улыбкой… — Прошу… Глоток… Отблеск света на стали… Глоток… Отблеск света на драгоценной ткани… Глоток… Отблеск смерти на внезапно расплескавшейся влаге… И погасли остановившиеся зрачки… — Любовь моя!.. Тонкие пальцы… Он подносит к губам тонкие пальцы и улыбается в ответ на ее улыбку, полуоткрывшую ровные зубки. Он проснулся.* * *
Впереди длинный, такой длинный день рядом с Ней. Хорошо, светло, спокойно и радостно. И нет ничего, кроме Любви и Счастья. — Я не могу жить без тебя, — шепчет он. Он прав. — Подожди меня здесь. Приляг. Я скоро буду. Она исчезает. Он присаживается на край ложа. Он дождется ее. Во что бы то ни стало — дождется… Он… …Он спит.* * *
— Пройдя боль и огонь, Пройдя сталь и бой, Пройдя саму жизнь… — Что ты хочешь?… — Покоя… Нет, не это… Я хотел бы… Гордый воин, смотревший в лицо самой Смерти, не опускавший взгляд при Страхе, отводит глаза. — Я хотел… Я не знаю, моя госпожа… — Чего ты хочешь? И он говорит правду. — Остаться с вами. Остаться с вами, моя госпожа… Она молча смотрит на него. — Не гоните меня… Я не могу жить без вас, моя госпожа. И не хочу. Позвольте остаться с вами… Он, никогда ни у кого не просивший милости, он умоляет… — Я отдам жизнь… Он говорит, как в бреду — быстро и бессвязно… Любовь… Жизнь… Счастье… И ртутными каплями падают слова: — Пусть будет так. Подкашиваются ноги, на глаза падает фиолетовая пелена, и он благословляет принявшую его Дар… Сменявший Жизнь на Любовь… Он спит.* * *
— Нет, он не проснется. Та, что носит имя Госпожа, достает очередную сигарету. — Как обычно, вечен и не мертв? Тот, кто не носит имя в этом мире (ибо считает его лишним грузом), щелкает зажигалкой и, любуясь голубоватым дымом сигареты Госпожи, закуривает сам. — Как обычно, ты делаешь ошибки в определениях. Жив и бессмертен. — Для себя. — Для себя. — Принесший в Дар Жизнь… — А разве тебе даруют нечто иное? — Вопрос в форме. — О, Вечность! В содержании… — Его будишь ты? — Звуковая кодировка. Они пьют ликер, темный и тягучий, как ночь за окном. Они пьют, и тепло растекается по их бессмертным телам… Они… пьют… тепло… Госпожа Любовь и Господин… — он не носит имя, считая его здесь излишним грузом… И там, где живет Госпожа, нет его, и уходит она при его появлении… Но сейчас они вместе.* * *
Тонкие пальцы нежно касаются его кожи… — Счастье мое!.. …Ему снится… …чужая сталь нашла уязвимую точку… …погасшие остановившиеся зрачки… …не оскал его, не улыбка ее, а лишь ледяная усмешка третьего… — Любовь моя!.. …перебирают волосы… Он спит… …и ему не помеха ни тепло, ни сталь, он… — Жизнь моя! Проснись. Тонкие пальцы… Он подносит к губам тонкие пальцы и улыбается. Он проснулся.Сказка о троих (Смерть)
Струны покрываются инеем…Скади
Вот Бог. Вот порог.Она вертела в пальцах картонный прямоугольник с эскизом: ледяной кубик на цепочке… Ледяной кубик среди язычков пламени… Ледяной кубик… Хлопнула дверь. Кусочек картона шлепнулся на пол. В зеркале — отражение: двое. Как банально. — Послушай, я хочу тебе сказать… А ты помнишь, как ты, рухнув на колени и сжимая в пальцах ритуальный клинок, шептал: «Безнадежно»… Но в стальных глазах блеснул огонек, и растаявший лед взгляда блеснул на щеках горькой влагой. И тот, чье лицо — бледное пятно в черной рамке — равнодушно передернул плечами и бесшумно вышел, плотно прикрыв за собой дверь… А ровное дыхание вдруг стало прерывистым, и на шее отчетливо забилась жилка. Ты считал, что ты прав… — Послушай, я решил… …Ты считал, что ты прав, и ты нашел в себе силы встать с колен и обнять ее — ожившую — обнять, согреть, смахнуть с лица то, что ты счел слезами…Присказка
Последние комментарии
3 часов 32 минут назад
3 часов 41 минут назад
9 часов 53 минут назад
9 часов 57 минут назад
10 часов 7 минут назад
10 часов 13 минут назад