Танцовщица из Атлантиды [Пол Уильям Андерсон] (fb2) читать онлайн

Пол Андерсон «Танцовщица из Атлантиды»

И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить.

Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.

Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью.

И умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.

Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.

Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.

Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была — так, как и ночи.

Откровение святого Иоанна Богослова

Гл. 8:6–12

Где вы, созвездия славных героев,

Рудры сыны на конях, ослепляющих взоры?

Тайну рождения их никто из смертных не знает.

Ведомо это только героям самим.

Словно орлы, распростершие шумные крылья,

Рвутся в битву они, озаряя друг друга сияньем.

Мудрый знает причину присущего им совершенства:

Вымя свое дала им Пришти когда-то.

Кто остановит могучих воинов, воинов Рудры,

Выбравших путь, ведущий их к славе бессмертной?

Память в веках сохранится о храбрых героях,

Пусть по мощи не равных, но равных в своей красоте.

Ригведа, VII, гимн 56

Глава 1

— Сегодня полнолуние, — сказал он. — Поднимемся на палубу. Там такая красота!

— Нет, я устала, — ответила она. — А ты иди. Я лучше посижу тут.

Данкен Рид принудил себя посмотреть прямо в лицо жене и сказал:

— Я думал, это будет наше путешествие.

Памела вздохнула:

— Конечно, дорогой. Но попозже. Не сердись. Мне страшно жаль, что я плохо переношу море, но что же делать? И до нынешнего вечера погода держалась такая скверная! Да, таблетки гасили тошноту, но нормально я себя все еще не чувствую.

Он продолжал смотреть на нее. Полтора десятка лет назад, когда они поженились, фигура у нее была пышноватая. Затем полнота стала проклятием ее жизни, всяческие диеты — нескончаемой мукой. Он много раз пытался убеждать: «Чем так расстраиваться, больше упражняйся физически. А главное, помни: ты по-прежнему чертовски привлекательная женщина!» И он не кривил душой — чудесный цвет лица, волнистые каштановые волосы, правильные черты, нежные губы. Но все реже и реже ему удавалось сохранять убедительность.

— Видимо, я напрасно решил взять каюту на теплоходе… — Он уловил горечь в своем тоне и понял, что она тоже ее уловила.

— Но ты же знал, что пойти с тобой на яхте я не могла бы, — возразила она. — Или с рюкзаком за спиной, или… — Голова ее поникла, голос стал тише. — Пожалуйста, не будем ссориться…

Он отвел глаза. Его взгляд скользнул по безликому комфорту каюты и остановился на фотографии их детей на шкафчике.

— А может быть, имеет смысл? — сказал он медленно. — Тут ведь не надо опасаться, что они услышат. Так почему бы нам наконец не обсудить все откровенно?

— Что — «все»? — В ее голосе мелькнул испуг, и на миг ее безупречный костюм и макияж показались ему рыцарской броней. — О чем ты?

— Я… — попытался ответить он. — Я не могу подобрать слов. Ничего конкретного. Стычки из-за дурацких пустяков, раздражение, с которым мы давно свыклись — то есть думали, что свыклись. Я… э… надеялся, что эта поездка… я же говорил тебе… станет вторым медовым месяцем… — Он безнадежно запутался.

Ему хотелось крикнуть:

«Мы просто утрачиваем интерес друг к другу! Но почему? Ведь не физически — во всяком случае, до такой степени. Мне же всего сорок, а тебе тридцать девять, и нам бывает вместе удивительно хорошо. И тогда кажется, что так будет еще очень долго. Но подобные минуты неуклонно становятся все более редкими. Я был очень занят, а ты, возможно, скучала, хотя и вносила столько энергии в домашние дела. После ужина я читаю у себя в кабинете, а ты сидишь перед телевизором в гостиной. Потом первый, кого сморит сон, вежливо желает доброй ночи второму и уходит спать.

Почему, Пам, ты не хочешь подняться со мной на палубу? Какой ночью любви могла бы стать эта ночь! Нет, страсть меня не так уж томит, но я хотел бы томиться — томиться по тебе, если бы ты мне позволила!»

— Ну извини! — повторила она и погладила его по голове. (Знать бы, насколько искренней была эта ласка!) — Я правда устала.

— От меня? — против воли спросил он.

— Нет, нет, нет! Этого никогда не будет! — Она встала и обняла его. Он погладил ее по спине. До чего механичными были оба эти движения!

— А ведь какими романтичными мы были! — сказал он. — Помнишь? Только что поженились, без гроша и справлялись со всем!

— Мне еле-еле сводить концы с концами в этой ужасной квартире романтичным не казалось! — Она оборвала фразу и опустила руки. — Погоди, я надену пальто, милый.

— Только не из… из чувства долга! — возразил он, понимая, что выбрал не тот ответ, но не зная, что следовало бы ответить.

— Я передумала, и пройтись мне будет полезно! — Ее улыбка была очень веселой. — Здесь душно, и вентилятор гудит так громко!

— Пожалуйста, не надо. Я понимаю. Тебе лучше отдохнуть. — Он повернулся к встроенному шкафу и торопливо извлек пальто. — К тому же я хочу размять ноги и буду ходить быстро. Тебе это не понравится. — Он вышел, старательно не глядя на ее лицо.

На палубе он действительно совсем загнал себя, обходя ее снова и снова. Он было дошел до форпика, но обнаружил там целующуюся парочку и не стал ее тревожить. Потом почувствовал себя спокойнее и остановился у борта покурить.

Ветер, дождь, туман и толчея весенних высоких волн северной части Тихого океана остались позади. Воздух был прохладным, легкий бриз дышал всеми неизъяснимыми запахами моря, а небо было безоблачным, и, хотя луна светила ярко, он никогда еще не видел столько звезд, мерцающих в прозрачной черноте. На воде лежала колышущаяся световая дорожка — гребни волн в ней рассыпались искрами, а ложбины между ними тускло сияли, как расплавленный обсидиан. Они плескались, эти волны, и катились, и шипели, и лепетали — такие тихие в своей необъятности, — и поглощали вибрацию машин, вызывая лишь легкое подрагивание корпуса и палубы.

Трубка раскурилась, и Рид прикрыл чашечку ладонью, чтобы согреть руку и сердце. Море всегда дарило ему душевный мир. Прекрасное и нечеловеческое. Прекрасное именно потому, что нечеловеческое? Он попытался приобщить Пам к этому чувству, но ей не нравилась и поэзия Робинсона Джефферса.

Он поглядел на луну, повисшую низко над горизонтом. «Четыре человека оставили на тебе свои следы, а для тебя хоть что-нибудь изменилось?» — подумал он. Какое ребячество! Он посмотрел прямо вперед. Но впереди маячила словно бы нескончаемая война. А позади, дома — словно бесконечная спираль ненависти и страха, и еще Марк, и Том (как с высоты десятилетнего возраста он гордо потребовал называть себя), и крохотулька Битси. И так мало времени лелеять их, прежде чем им придется вступить в мир, ломающийся у них под ногами. Перед всем этим какую важность представляют двое людей среднего достатка на грани пожилого возраста? Разве что ту, которую придает закон обратной пропорциональности?

Губы Рида насмешливо изогнулись вокруг мундштука. Жаль, подумал он, что нельзя свести статику и динамику человеческого бытия к аккуратненьким векторам или выработать уравнение противоборствующих сил в браке. Дым едкой волной прокатывался по его языку и небу.

— Добрый вечер, сэр!

Обернувшись, Рид узнал облитую лунным светом фигуру — Майк Стоктон, третий механик. На борту грузопассажирского судна знакомства крепнут быстро. Однако со Стоктоном он встречался довольно редко.

— А! Здравствуйте! — сказал он машинально. — Приятный вечер, не так ли?

— Отличный. Ничего, если я постою с вами? Через несколько минут моя вахта.

«Неужели я так одинок, что это замечают все? — подумал Рид и сразу же одернул себя: — Брось! Ты, того гляди, расхнычешься. Поболтать с посторонним человеком тебе совсем не вредно!»

— Ну конечно! — сказал он вслух. — Как по-вашему, погода удержится?

— По мнению синоптиков, да. До самой Иокогамы, если нам повезет. А вы и ваша супруга надолго в Японию?

— Месяца на два. Назад мы полетим.

«У Джека с Барбарой ребятам будет неплохо, — подумал Рид. — Но когда мы войдем в дверь, и Битси увидит папулю, и побежит на толстых ножонках, протягивая ручонки и смеясь…»

— Я знаю Японию настолько, что завидую вам. — Стоктон посмотрел на Рида, словно и правда по-дружески завидовал ему.

Увидел он долговязого, крупнокостного, широкоплечего шестифутового верзилу, длинноголового, с рубленым лицом, торчащим носом, тяжелым подбородком, с густыми черными бровями над серыми глазами и рыжеватыми волосами, в уже немодном свитере с высоким воротником под пальто. Даже в смокинге, который ему иногда приходилось надевать, после того как Памела тщательнейшим образом приводила костюм в порядок, у Рида все равно был помятый вид.

— Ну, для меня это деловая поездка. Я — возможно, вы помните? — архитектор. И недавно уволился, чтобы с партнером открыть свою фирму.

Памеле не нравилось, что он рискует. Но ей еще меньше нравилась унылая полунищета первых лет их семейной жизни, когда он отказался от содержания, которое предложили выплачивать им ее родители. Но она выдержала, и теперь они были более чем обеспечены, и если его попытка стать независимым потерпит неудачу (хотя он, черт побери, этого не допустит!), ему будет нетрудно снова устроиться в какую-нибудь фирму.

— Учитывая сильнейшее японское влияние на архитектуру жилых домов, — продолжал Рид, — я покручусь ради… ну, да ладно… ради озарения у ее источников. Главным образом в провинциальных деревушках.

Пам может и взвыть. Она любит комфорт… Нет! Что за мерзкая привычка быть к ней несправедливым! Она ж отправлялась с ним в поход, а потом просила прощения за то, что все портила, с кротостью, от которой у него сердце сжималось, и в конце концов перестала его сопровождать. А он ради нее пытался с таким же упорством заинтересоваться бриджем, ее добровольной работой в молодежном центре и в больнице? Или хотя бы ее любимыми телевизионными программами?

— Вы ведь из Сиэтла, мистер Рид? — спросил Стоктон. — Я сам оттуда.

— Я там всего пять лет. А перед этим пожил после армии в Чикаго. Еще раньше — Висконсин и прочее, и прочее — типичная американская история.

Рид спохватился, что распространяется на тему, которая никакого интереса для его собеседника представлять не может. Для него такое поведение было редкостью. Уж скорее он отличался замкнутостью, разве что рюмка виски или пара банок пива развязывали ему язык. Но сейчас он старался уйти от своих мыслей. Ну и что? Раз уж он стряхнул путы пресвитерианских догматов, внушенных ему в детстве, то к чему сохранять сопряженную с ними совесть?

— Э… Я однажды побывал в Сиэтле, и он мне понравился, — продолжал Рид почти смущенно. — Но более или менее приличную работу мне тогда удалось найти только в Чикаго. Не город, а бетонное чудовище! И, как говорится, там необходимо носить очки, даже если зрение у вас отличное, — не то кто-нибудь прикарманит ваши глазные яблоки.

Ему вспоминались мягкие дружелюбные люди, белокрылые яхты в Пюджет-Саунде, снежная вершина Маунт-Рейнер, высокая и чистая среди плывущих облаков, девственные леса в двух часах езды на машине. Для Пам, естественно, Чикаго был домом. Вернее, Эванстон, а это все-таки немножко другое. Но после Чикаго, когда он наконец нашел настоящую работу в Сиэтле и они переехали туда, она почувствовала себя в глухом захолустье, где небо обычно затягивали свинцовые тучи и погода сводилась к дождю и туману, или к дождю и снегу, или к дождю… А он, радостно ожидая следующего солнечного водопада, не замечал, как дождь ее выматывает.

— Да, нам повезло, что мы живем там, — сказал Стоктон. — Ну конечно, не считая этих средневековых антиалкогольных законов.

Рид засмеялся:

— Да уж! Ни один средневековый монарх не рискнул бы ввести столь варварские законы против алкоголя.

И только настроение у него чуть-чуть поднялось, как Стоктон сказал:

— Ну, мне пора в машинное отделение. Приятно было поболтать. — И исчез.

Рид вздохнул, уперся локтями в поручень и запыхтел трубкой. Ночное небо бормотало: «тшш, тшш, тшш». Возможно, завтра Пам повеселеет. Вот он и будет надеяться на это. И на то, что Япония действительно окажется той волшебной сказкой, которую сулят рекламные проспекты. А дальше…

Дальше? В его мозгу по прихотливой ассоциации возник образ глобуса. Помимо отличного пространственного воображения, для человека его профессии совершенно обязательного, он обладал еще и редкой памятью. Ему ничего не стоило протянуть прямую за Иокогаму, если бы теплоход следовал дальше. Но это был порт назначения. Владельцы такой ошибки не допустили бы. Ведь тогда этот курс привел бы их к Юго-Восточной Азии. Трудно осознать, что там в эту самую минуту люди убивают и калечат других людей, чьи имена они так никогда и не узнают. Будь прокляты идеологии! Когда эти мучения кончатся? Или всегда каждый год был трагичным, и так будет до скончания века? Риду вспомнился другой молодой человек, который погиб на другой войне, после окончания которой уже завершилась жизнь целого нового поколения, — он и написанные им строки о том, как раз зимним утром родилась любовь с нежными руками — и все было хорошо. И зажгла в сердце гордость, и умерла в нем. В тот же зимний день. И сказать больше нечего.

Однако Руперт Брук сумел это сказать. Спасибо за него, отец! Преподаватель английской литературы в маленьком колледже на Среднем Западе не мог обеспечить детей деньгами — и потому Рид, сам их зарабатывая, потратил лишний год, чтобы получить диплом. Но он дал своим детям упрямую веру в вечные истины, ненасытную любознательность, любовь к книгам — быть может, слишком большую любовь, кравшую время, которое следовало отдавать Памеле… Ну, хватит самоедства, решил Рид. Еще пройтись по палубе два-три раза… Возможно, она уже уснула, и он тоже ляжет…

Рид крепче сжал в зубах трубку и выпрямился.

И смерч засосал его в черный грохот. Он не успел вскрикнуть, как был уже вырван из своего мира.

Глава 2

Там, где Днепр сворачивал на восток, степь сменялась каменистой грядой и река прорывалась сквозь нее, гремя на порогах и пенными каскадами устремляясь вниз. Тут ладью приходилось облегчать и вести бечевой, а в некоторых местах так и перетаскивать по берегу на катках, а груз переносить. В прошлые времена место это было самым опасным на всем ежегодном пути: поблизости устраивали засады печенеги и внезапно налетали на корабельщиков, когда те брели по берегу и не могли толком защищаться, грабили их товары, а тех, кто имел несчастье остаться в живых, уводили с собой и продавали на невольничьих рынках. Олегу Владимировичу в юности удалось побывать в такой стычке, но по милости Божьей русские тогда прогнали врагов, многих перебили — чтобы остальным было кого оплакивать, а каких покрепче — взяли в полон продать в Константинополе.

Дела пошли куда лучше с тех пор, как великий князь Ярослав — муж великий, хоть и хромец! — разгромил язычников. Бой он им дал у ворот Киева и проучил их знатно — вороны так набивали зобы, что взлететь не могли, — и ни один печенег больше носа не смеет показать в его владения. Олег тоже бился в тот преславный день — в первый раз попробовал тогда настоящей войны. Тринадцать лет назад, и он — семнадцатилетний увалень с первым пушком на щеках. Потом случилось и с литовцами переведаться, а уж после участвовал он в злополучном морском походе на столицу греческой империи. Однако был Олег Владимирович все-таки купцом и недолюбливал военные свары, мешавшие торговать (кабацкие драки не в счет: они помогают отвести душу, лишь бы вовремя уйти, пока не явились стражники). Хорошо, что греки тоже смотрят на вещи разумно и, отразив русских, скоро опять начали торговать с ними.

— Да! — сказал он чаше с квасом, которую держал в руке. — Мир и братская любовь куда как хороши для торговли! И ведь то же проповедовал Спаситель наш, когда ходил по грешной земле.

Он стоял на обрыве, откуда хорошо видел и реку, и ладьи. Ему, хозяину, неуместно было тянуть бечеву или перетаскивать тюки. У него теперь было три ладьи — не худо для паренька, который в лаптях обходил ловушки в северных лесах. Его кормчие сами за всем приглядят. Впрочем, дозорных выставить не мешало. Нападения разбойничьих шаек никто не ждал, однако на юге меха, шкуры, янтарь, перетопленное сало и воск можно продать с большой прибылью, а потому какие-нибудь бродяги, глядь, и сговорились разок попытать счастья.

— Твое здоровье, Катерина Борисовна, — сказал Олег, поднимая чашу. Чаша была дорожная — деревянная, но оправленная в серебро, чтобы все видели, что у себя в Новгороде он не последний человек.

Но, глотая кисловатую жидкость, он думал не о жене, а если на то пошло, и не о рабынях и прислужницах, а о хитрой плутовке, с которой познакомился в прошлом году по ту сторону моря. Найдет ли он Зою и теперь? Если так, то будет еще одна причина перезимовать в Константинополе, где он намеревался завести новые связи среди чужеземных купцов, живущих там. Хотя Зоя… хм… Несколько месяцев с Зоей обойдутся недешево!

В медвяных травах гудели пчелы, васильки синевой соперничали с небесным куполом, струившим солнечные лучи. Внизу под обрывом его люди хлопотали вокруг расписных ладей с высоко задранным носом наподобие лебедя и дракона. Небось, ждут не дождутся Черного моря — убирай весла, ставь парус и лежи себе полеживай, пока ветер несет тебя вперед. Про течения и не вспоминают — это пусть хозяин мучается от страха, как бы не случилось какой беды. Их крики и ругань разносились далеко окрест, сливаясь с ревом батюшки Днепра. А тут на высоком обрыве было тихо и очень жарко: по ребрам у него струился пот, впитываясь в стеганую поддевку под кольчугой, от которой начинали ныть плечи. Но высоко-высоко в небе пел жаворонок, и радостные трели летели к земле, а навстречу им поднималось мягкое жужжание пчел…

Олег улыбнулся всему, что поджидало его в нескончаемых завтра.

И смерч засосал его.

Зимы здесь были не такие свирепые, как на равнинах, по которым кочевали предки Улдина, нападая на все новых и новых врагов. Здесь лишь в редкий год выпадало много снега и не надо было мазать салом лицо, чтобы его не обморозило. Однако все равно много овец погибало бы от бескормицы и зимних бурь, если бы он не объезжал склоны и не заботился о них — особенно когда подходила пора окота.

За Улдином следовали только шесть человек, включая двух рабов без оружия. Остготы бежали в римские пределы, где радушной встречи ждать не следовало. Некоторые, конечно, остались — убитые и те, кого, взяв в плен, побоями научили покорности. Последние три года гунны жили в мире, осваиваясь на недавно завоеванных землях.

Сейчас земли эти белели под низкими серыми тучами. Кое-где торчали оголенные деревья. Только остатки разграбленных и сожженных хижин напоминали об обитавших тут земледельцах. Изгороди пошли на топливо, злаки сменились дикими травами. На резком ветру дыхание вырывалось клубами пара. Копыта низкорослых косматых лошадок погружались в снег и цокали о замерзшую землю. Поскрипывали седла, позвякивала сбруя.

Октар, сын Улдина, нагнал отца. По годам ему, пожалуй, было рановато ездить одному — ведь и его отец был еще очень молод, — однако он пошел в свою мать аланку не только светлой кожей, но и ростом. Она была первой женщиной Улдина, рабыней, которую ему подарил отец, когда он вошел в возраст, чтобы переспать с нею. В конце концов на празднике Солнца он проиграл ее человеку из другого племени и не знал, что с нею сталось дальше, хотя порой и думал об этом — но без особого интереса.

— Мы успеем добраться до стойбища, если поторопимся, — с важностью сказал мальчик. Улдин приподнял плеть, и Октар поспешно добавил: — …высокочтимый родитель.

— Торопиться мы не будем, — ответил Улдин. — Я не стану изнурять коней, чтобы ты лег спать в теплой юрте. Мы разложим седельные сумки у… — он прикинул с быстротой и точностью кочевника, — у Свалки Костей.

Глаза Октара широко раскрылись, и он судорожно сглотнул. Улдин испустил смешок, напоминавший хриплый лай.

— Как? Боишься готских костей, разбросанных волками? Если они живые не смогли нам противостоять, кто же будет страшиться их тощих духов? Скажешь им: «Кыш!» — Он мотнул головой назад, и Октар отъехал к остальным.

Сказать правду, Улдин и сам был бы рад добраться до стойбища. Объезжать склоны в такое время года было невесело. Летом все племя кочевало следом за стадами, и после дневных трудов или охоты мужчина почти всегда мог вернуться к себе домой. Это было хорошо: скрип запряженных волами повозок, запахи дыма, жареного мяса, лошадей, людского пота, навоза и мочи в центре огромного круга колышущихся трав под гигантским небом, где парили ястребы. Шум, смех, обжорство, а с наступлением темноты — сборище у костров, треск огня, лица надежных друзей, вырванные из коварного мрака взметнувшимся языком жаркого пламени. И разговоры — то серьезные беседы, то похвальба, а может, в поучение молодежи и сказание о славных днях, когда сама Поднебесная империя боялась гуннов. Или же забористая непристойная песня во всю глотку под удары барабанов и завывание дудок — и мужчины уже притопывают в такт, становясь в круг. И кумыс — чаша за чашей заквашенного кобыльего молока, пока мужчина не становится жеребцом и не уходит в юрту к своим женщинам… Да, кабы не грозы (Улдин сотворил знамение против злых духов, которому его научил шаман во время инициации), лучше лета времени не было бы и добраться сегодня же до дома значило бы уже вкусить немножко летних радостей.

Но никаких послаблений допускать было нельзя. В лучшем случае это нарушит порядок, а племя, где нарушается порядок, уже не племя. Улдин вытащил из-под седла палочку с зарубками, обозначавшими величину его стад, и сделал вид, будто внимательно ее рассматривает.

Не так уж мало. Но не так уж и много. Он был не старейшиной рода, а всего лишь главой семьи. Столько-то младших сыновей и им подобных, а также их люди поклялись ему в верности. Еще ему принадлежали его собственные дети, жены, наложницы, наемники, рабы, лошади, скот, овцы, собаки, повозки, всякое снаряжение и награбленная добыча.

Добыча! Его доля, пока гунны расправлялись с аланами к востоку от реки Дон, была невелика. Ведь в те дни он был еще юнцом и только изучал искусство войны. Разграбление остготских земель принесло ему кое-какое богатство. Ну а теперь, когда вокруг такие пастбища, надо обменять серебро и шелк на скот — пусть естественный прирост приносит ему единственное надежное богатство.

Но его взгляд обратился на запад. За этой всхолмленной равниной, как он слышал, лежали горы, а за горами жили римляне, которые, говорят, свои улицы мостят золотом. Там человек может завоевать себе владения, по величине не уступающие владениям предков, так чтобы люди и тысячу лет спустя трепетали при звуке его имени.

Нет, до того времени Улдину не дожить. Гунны предпримут новые завоевания, только когда число их станет слишком большим. Конечно, совсем без битв умение воевать позабудется и племена станут легкой добычей врагов. Вот почему вестготов и их соседей они будут часто тревожить набегами, которые принесут двойную пользу.

«Погоди! — сказал он себе. — Почитай духов и предков, будь верен главе рода и выполняй его волю, как требуешь от домашних, чтобы они выполняли твою волю, мудро веди свои дела. А тогда, кто знает, чего ты не достигнешь?»

И смерч засосал его.

Опять Эрисса решила подняться на вершину совсем одна.

Она не знала, почему ее влечет туда. Шепот Богини? Или же если это слишком дерзкая мысль, то некий дух? Однако ни разу во время таких паломничеств ее не посещали видения. И может быть, это лишь желание побыть наедине с луной, с солнцем, звездами, ветрами, расстояниями и памятью. В такие дни дом, Дагон и даже — да, даже ее леса и луга, даже сладкая тирания ее детей превращались в тяжкие цепи рабства, которые необходимо было сбросить. Такой безжалостной казалась гнавшая ее сила, что она редко сомневалась в ее божественности. Да-да, конечно, это обряд очищения, и она должна снова и снова повторять его, пока не станет достойной воссоединения, обещанного ей двадцать четыре года назад.

— Завтра на заре я уйду, — сказала она Дагону.

Хотя он давно убедился, что возражать бесполезно, но все-таки заметил с обычной своей мягкостью:

— Но ведь как раз может вернуться Девкалион.

И при мысли о высоком мореходе, ее старшем сыне, сердце у нее сжалось. Слезы обожгли глаза. На Малате он жил теперь меньше, чем вдали от него, а когда возвращался на остров, то почти все дни, как заведено в этом мире, проводил дома со своей красивой женой и детьми или с молодыми друзьями. Только он становится все больше похожим на своего отца…

Жгучие слезы напомнили ей о том, как заботился Дагон о мальчике, который не был его сыном. Конечно, для него великая честь иметь пасынком сына Бога. Однако он был с ним ласковее, чем повелевал долг. Эрисса улыбнулась и поцеловала мужа.

— Если он вернется, налей ему за меня чашу кипрского вина! — сказала она.

Ночью Дагон жадно искал ее, зная, что возвратится она через много дней. Другие женщины его не влекли. (Ну, наверно, в чужеземных портах он иногда искал их — ведь торговые плавания длятся так долго! Да она и сама в его отсутствие иногда принимала мужчин. Но когда он перестал ходить в море и занялся посредничеством, им было довольно друг друга.) И теперь она старалась отвечать, но мысли уносились к горе Атабирис, к тому, что случилось четверть века назад.

Она проснулась даже раньше рабов. Пошарив в темноте, вытащила головню из очага и зажгла светильник. Потом совершила омовение. Холод воды быстрее погнал кровь по ее жилам. Затем она облеклась в надлежащие одежды и лишь тогда, опустившись на колени перед домашним алтарем, совершила положенный обряд и вознесла моления. Дагон сам, своими золотыми руками изваял Богиню и Двойную Секиру. В мерцании светильника Владычица, держа в объятиях Сына, выглядела живой, дышащей, словно Ее ниша была окном, распахнутым в безграничные просторы.

Свершив долг благочестия, Эрисса начала собираться в путь. Сбросив длинную юбку и блузу с широким вырезом, она надела тунику и крепкие сандалии. Волосы заколола тугим узлом, а к поясу прицепила нож и сумку с припасами. Она съела ломоть хлеба с куском сыра и запила его вином, разведенным водой. Тихонько, чтобы не разбудить их, она заглянула в две комнаты, где спали ее дети от Дагона — два мальчика, две девочки. Старшей семнадцать, уже почти невеста. (О Дева Бритомартис! Эриссе самой было столько же, когда Бог сошел к ней!) И пухленький трехлетний младший — милый сонный запах! Только отойдя от дома, она вспомнила, что не простилась с мужем.

На западе в синих глубинах еще кое-где светились звезды, но восток побледнел, блестела роса, щебетали птицы. Ее дом стоял совсем близко к портовому городу, но крутой склон и густые рощи маслин, инжирных и гранатовых деревьев скрывали от глаз все, кроме ее собственных угодий.

Дагон не одобрил ее выбор.

— Лучше жить в городе внутри стен. С каждым годом морские разбойники множатся. Здесь нам никто не поможет защищаться.

Она засмеялась, но не весело, а с горечью, положившей конец спору.

— После того, что нам пришлось пережить, милый, стоит ли бояться кучки трусливых псов?

А потом — он ведь был тряпкой, горожанином, способным сладить с женщиной, только поставив ее по закону ниже себя, — она добавила:

— Мы построим крепкий дом и будем брать в работники только сильных мужчин, способных сражаться. Тогда мы сумеем отразить любое нападение, пока на сигнальный дым не подоспеет подмога. А мне, чтобы выращивать священных быков, нужны обширные угодья.

Оставив дом и службы позади, она свернула на тропу, ведущую в сторону от моря через луга, где пасся ее скот. Коровы дремали в курящейся туманной дымкой траве или спокойно подставляли вымя неуклюже бодающимся телятам. Под платаном, верхние ветки которого уже ловили лучи пока еще невидимого солнца, стоял Отец Минотавр. Она замедлила шаг, любуясь его величавыми рогами. По его шкуре узором рассыпались пятна, точно по дерну в лесу в солнечный день. Могучие мышцы перекатывались под ней, точно морская зыбь в тихую погоду. О Священный! Внутри у нее все заныло от желания танцевать с ним.

Нет! Бог, зачавший Девкалиона, отнял у нее право танцевать в честь Богини, а время, унеся ее юную гибкость и быстроту, отняло у нее право жены и матери танцевать, обучая своих детей.

Но в остальном ее тело оставалось молодым, она шла быстрым размашистым шагом, и камешки хрустели под ее сандалиями.

Там, где начиналось безлюдье, ее узнал свинопас и опустился на колени. Она благословила его, но не остановилась. Строго говоря, у нее не было права благословлять — ведь жрицей она не стала и просто слыла ворожеей, умеющей врачевать, предсказывать будущее и творить белые чары. Поэтому ей дозволялось поступать как заблагорассудится — уходить одной далеко от дома в одежде горца, не вызывая возмущения добропорядочных людей, но святостью она не обладала.

Однако ворожея тоже причастна божественным силам, и Эрисса помогла малатийцам возродить некоторые священные церемонии — ведь в юности она танцевала с быками в честь Владычицы и хотя не похвалялась тем, что была избранницей Бога, но отрицать это нужным не считала, и почти все ей верили. Так что она была не простой деревенской знахаркой.

Почтение, которое с годами она внушала все больше, способствовало Дагону в его делах. Эрисса весело усмехнулась.

Ее мышцы напрягались и расслаблялись, напрягались и расслаблялись, уводя ее все дальше от моря, все выше в горы. Вскоре она уже добралась до древнего соснового бора. На этой высоте под этими душистыми ветвями осенняя прохлада стала знобкой. В полдень Эрисса села перекусить там, где стремительный ручей образовал широкую заводь. Она легко могла бы поймать руками рыбу и съесть ее сырой, но она шла к святилищу Богини и не могла отнимать жизнь.

До своей цели она добралась в сумерках — до пещеры на верхнем склоне самой высокой горы на Малате. Неподалеку в хижине жила жрица-предсказательница. Эрисса принесла ей в дар подвеску из северного янтаря с жучком, навеки заключенным в нем. Египетский символ обладал могучими свойствами, и потому дар был очень ценным. В благодарность жрица не просто дала Эриссе обычное разрешение вознести молитвы перед тремя изваяниями у входа в пещеру — перед Бритомартис, Девой, перед Реей, Матерью, перед Диктинной, Помнящей и Предвидящей, но проводила ее за Завесу к источнику и его Тайне.

В хижине было много съестных припасов — подношений сельских жителей. Когда они поели, предсказательница расположилась поболтать, но Эрисса не пожелала, а так как и в ней жила Сила, принуждать ее не следовало, и они рано легли спать.

Встала Эрисса тоже спозаранку и перед зарей была уже на вершине.

Там в одиночестве среди безмолвия и блеска новорожденного утра она смогла дать волю слезам.

У ее ног склон круто уходил вниз уступами, скалистыми обрывами, мощными и темными в обрамлении зелени сосен, которые далеко-далеко внизу сменялись пестротой полей и садов. А вверху простиралось ничем не заслоненное небо, где плавал орел, чьи крылья отливали золотом в юном свете Астерия, солнца, Сына. Воздух был прохладным, терпким от шафрана и тмина, легкий ветерок сдувал волосы с увлажнившегося лба. Вокруг острова смыкалось море, синее, зеленое, вдали темно-лиловое, все в полосках сверкающей пены. На северо-запад уходили другие острова, точно белогрудые корабли. На севере дыбилась Азия, все еще в дымке ночных сновидений. Но на юге вставала вершина Иды, где родился Астерий… о Кефт, прекрасный и потерянный навсегда!

И ни единого следа Хариати-эйа. Миру ее больше никогда не видеть.

— Бог Данкен! — рыдала Эрисса, протягивая к небесам руку с комком земли. — Когда ты снова призовешь меня к себе?

И смерч засосал ее.

Они стояли на сожженной солнцем земле. Каменистая, бурая, изрезанная овражками равнина, кое-где поросшая колючим кустарником. Южный горизонт тонул в жарком колеблющемся мареве. На севере пустыня смыкалась с водной гладью, сверкавшей, как полированное серебро, под безжалостным белым блеском, в котором кружили три стервятника.

Они посмотрели на землю, друг на друга. И закричали.

Глава 3

В тот вневременной миг, когда Рида затянуло и унесло, все его существо в ужасе вопияло: «Нет-нет! Только не инсульт, когда я еще молод!» И тут же он отшатнулся от пустыни, которая заполнила его глаза, уши, легкие. Но отступать было некуда: пустыня была повсюду вокруг… В голове вспыхивали слова: «Я сплю! Я брежу! Я умер, и я в аду!»

Гремел ветер, раскаленный, сухой, как кожа мумии, и песчинки, шелестя, обдирали лицо.

В его голос врезались другие голоса, и он рывком обрел сознание. Трое! Светлобородый мужчина в остроконечном шлеме и кольчуге; приземистый всадник в кожаной куртке и меховой шапке на вздыбившейся низкорослой лошадке; высокая худощавая женщина в белом платье до колен. И Данкен Рид. Они, дрожа, стояли шагах в десяти — пятнадцати друг от друга и от неподвижного нечто.

Нечто… Сужающийся к одному концу цилиндр ярдов десяти в длину, с наибольшим диаметром около четырех ярдов, отливающий медным блеском, совершенно гладкий и ничем не примечательный. Разве? Над его поверхностью переливалось радужное сияние, не позволяя точно определить его очертания.

Всадник справился со своей лошадью и сразу же отцепил привешенный к седлу двурогий лук, выхватил стрелу из колчана рядом и натянул тетиву. Светловолосый взревел и занес топор, женщина обнажила нож из красноватого металла. Рид отчаянно пытался стряхнуть с себя этот кошмар, смутно заметив, что ноги его напряглись, готовясь к бегству.

Но тут мечущиеся глаза женщины задержались на нем. Она закричала, но уже по-иному, не с ужасом, а… как?.. Уронила нож и кинулась к нему.

— Э-эй! — услышал Рид свой осипший голос, бормочущий тихо и нелепо. — Я… Я не знаю… Кто вы? Где мы?

Она добежала до него, обхватила обеими руками и прижала рот к его рту с таким исступлением, что его губы раздвинулись. Он пошатнулся и едва не упал. Ее слезы смыли кровь и соленой влагой смочили его язык. Она всхлипывала и бормотала слова, которые он не понимал, хотя среди них словно бы повторялось его имя, что было уже пределом безумия. Мгновение спустя, когда он не обнял ее и не поцеловал в ответ, она упала на колени. Собранные в узел волосы полуночной черноты рассыпались и скрыли ее потупленное лицо.

Рид с недоумением уставился на мужчин. Они уставились на него. Видимо, пока женщина обнимала его, они чуть-чуть успокоились, решив, что, быть может, немедленная гибель им не угрожает. Бородач опустил топор, а всадник снял стрелу с тетивы.

Наступило молчание. Только свистел ветер и всхлипывала женщина.

Рид трижды глубоко вздохнул. Сердце у него еще колотилось, но не так неистово. Дрожь улеглась. И он обрел способность думать. Одно это было уже спасением.

Неведомое, наступая на него со всех сторон, удивительно обострило его восприятие. Очнувшийся мозг начал фиксировать факты. Сухая жара; солнце почти в зените раскаленного добела небосвода; спекшаяся земля, на которой лишь кое-где уцелели колючие кусты и пучки травы; несущаяся в воздухе пыль; неподалеку берег моря или огромного озера. Все это было незнакомым и непонятным, но все это существовало.

Как и женщина у его ног. Он увидел, что платье ее как будто сшито из домотканого полотна, а канва синевой обязана какой-то растительной краске. Он увидел, что ее сандалии сделаны из кожи, только из кожи, и удерживаются на ногах кожаной шнуровкой, немного не доходящей до колен. Он увидел свежую пыль и старые пятна, которые нетрудно было вывести с помощью химических средств. Она цеплялась за его ботинки. Он ощутил прикосновение ее рук и заметил, что кисти и ступни у нее большие, но красивой формы, ногти короткие, без следов лака, а на левом запястье надет широкий серебряный браслет с бирюзой, искусной работы, но совсем не такой, какие изготовляют для продажи туристам индейцы навахо.

Он не помнил другого такого детального сна — детального до последней пылинки. И все оставалось на месте. Он посмотрел на пучок травы — и пучок не превратился в жабу. В происходящем не замечалось ни ускорения, ни прерывистости. Все развивалось секунда за секундой, и каждая секунда была логичным продолжением предыдущей.

Реальное время?

А может ли присниться, будто ты видишь сон в реальности?

Но что бы ни случилось, действуя разумно, он ничего испортить не может. И, подняв руки ладонями вперед, Рид принудил себя улыбнуться обоим мужчинам.

Субъект в кольчуге не улыбнулся в ответ, но его нахмуренный лоб чуть-чуть разгладился, и он подошел ближе, держа топор руками в рукавицах наклонно перед собой и широко раздвинув локти. Шагах в трех от Рида он остановился, сдвинув ступни под прямым углом и слегка согнув колени. Он не актер, подумал архитектор. Он знает, как рубить этой штуковиной. Иначе он встал бы в позу дровосека, как сделал бы я до того, как увидел его. И оружие это побывало в деле — а то откуда бы эта зазубрина на лезвии и вон та царапина? Но где я уже видел такой боевой топор?

По его спине забегали мурашки. На Байонском гобелене, запечатлевшем битву при Гастингсе, именно такие топоры держали саксы.

Бородач что-то бурчал, видимо, задавая вопросы. Его язык звучал столь же чуждо, как язык женщины… Нет, не совсем. В нем чудилось что-то призрачно знакомое. Наверно, он был родственным какому-то из языков, которые ему доводилось слышать в кинотеатрах, где шли иностранные фильмы, или пока он отбывал военную службу в Европе. Бородач сердито указал на непонятный цилиндр.

У Рида так пересохло во рту, что он с трудом выговаривал слова:

— Извините, я… я сам тут впервые. Вы говорите по-английски? Parlez-vous francais? Habia usted espanol? Sprechen sie Deutsch?^[1]

Это были языки, на которых он мог бы кое-как объясниться, но у бородача его вопросы никакого отклика не вызвали. Однако он, видимо, понял, что Рид такая же жертва, как и он сам. Хлопнув себя по груди, он объявил:

— Олег Владимирович, новгородец.

Он повторил это несколько раз, и Рид наконец разобрал отдельные слова. Они его ошарашили.

— Рус-ски? — произнес он, запинаясь, и тоже повторил несколько раз. В конце концов Олег кивнул:

— Да! Я, да! Новгородец. Подвластный князю Ярославу.

Рид с недоумением замотал головой.

— Советски? — спросил он затем.

Олег попытался ответить, но не сумел.

Рид обошел женщину и, настороженно приглянувшись, написал на песке «СССР» и посмотрел на Олега, вопросительно подняв бровь. Эти буквы кириллицы в мире знали все, а Советы претендовали на практически стопроцентную грамотность своих граждан. Однако Олег ограничился пожатием плеч и чисто славянским жестом развел руками.

Американец выпрямился. Они внимательно оглядели друг друга.

Одеяние Олега было настолько странным, что мешало воспринять его как просто человека. Конический с острием шлем был надет на достигавший плеч стеганый капюшон с нашитыми снаружи мелкими колечками. Кольчуга без рукавов из более крупных колец доставала почти до колен. Под ней был стеганый балахон, надетый поверх белой льняной рубахи. В такой убийственной жаре! Темное железо поблескивало от пота, стекавшего со лба Олега. К усаженному медными бляхами поясу были подвешены кинжал и кожаный кошель. Синие холщовые штаны были заправлены в яркие красно-зеленые сапоги. Рукавицы были тоже кожаными с раструбами и медными полосками на тыльной стороне.

На вид ему было лет тридцать. Высокий, широкоплечий и мускулистый. Довольно большой живот и несколько обвислые щеки не сглаживали впечатления огромной силы. Голова у него была круглой, как и курносое лицо. Густые золотистые усы и борода прятали рот и подбородок. Красная задубелая кожа подчеркивала зеленоватую голубизну глаз под косматыми пшеничными бровями.

— По-моему… вы… хороший человек, — сказал Рид, понимая, как это глупо.

Олег ткнул в него пальцем, несомненно требуя, чтобы он назвал свое имя. Воспоминание о разговоре с механиком Стоктоном — Господи, ведь еще и получаса не прошло! и посреди океана! — хлестнуло Рида почти физической болью. Он пошатнулся, все вокруг заплясало.

— Данкен! — пробормотал он.

— Данкен! — Женщина вскочила и кинулась к нему. Он оперся на нее, ожидая, чтобы все пришло в равновесие.

— Данкен! — ворковала она, полусмеясь, полуплача. — Каанкхаш, Данкен.

На них упала тень. Олег мгновенно встал в боевую позу. Всадник подъехал к ним, вновь натягивая тетиву. Выражение на его лице ничего хорошего не предвещало. Почему-то это ободрило Рида.

— Легче, приятель, — сказал он, полагаясь на тон голоса, улыбку, поднятые ладони. — Мы против тебя ничего не замышляем! — Он похлопал себя по груди, произнес свое имя, потом назвал Олега. Но прежде чем он успел спросить женщину, очень красивую, как он заметил только теперь, она сама сказала: «Эрисса!» — и сказала с вызовом.

Всадник продолжал их разглядывать.

Ни он, ни его лошадь внушительного впечатления не производили. Низкорослый конек смахивал на мустанга… нет, морда другая. А походил он на тарпана, дикую лошадь Центральной Азии: бурая масть, косматость. Грива и хвост переплетены шнурками с синими кисточками. Нехолощеный жеребчик, без сомнения, быстрый и выносливый, но не для выставки. Не подкован, уздечка самая примитивная, седло высокое спереди и сзади с короткими стременами. С седла свисают полный колчан, свернутый аркан, засаленный войлочный мешок и кожаная фляга.

На всаднике были неказистые войлочные сапоги, широкие штаны из грубой серой ткани, завязанные у щиколоток и немыслимо грязные. Поверх войлочной рубахи, которую можно было учуять с пяти шагов, на нем была длинная кожаная куртка, стянутая поясом в талии, и круглая меховая шапка на голове. Кроме лука вооруженон был ножом и подобием сабли.

Он отличался могучим телосложением, но почти карликовым ростом — не больше пяти футов трех дюймов. Он был кривоног и волосат. Но, как потом выяснил Рид, голову он брил, оставляя только пучок на макушке и по пучку за ушами, в которые были продеты золотые кольца. Лицо его настолько исполосовали шрамы, что усы и борода почти не росли. Шрамы, видно, служили своего рода татуировкой, так как образовывали правильные петли. Черты лица были грубыми — крупный изогнутый нос с глубоким вырезом ноздрей, высокие скулы, скошенный лоб, глаза-щелочки, словно выдубленная оливково-смуглая кожа. В целом он походил больше на армянина или на турка, чем на монгола.

Олег буркнул в усы:

— Не печенег. — И спросил резко: — Половец? Булгарин?

Всадник прицелился в него. Рид увидел, что лук его сделан из роговых пластин, и вспомнил прочитанную где-то справку, что стрела, пущенная из такого лука, пробивает почти любую броню.

— Э-эй! — воскликнул он. — Полегче!

Всадник свирепо уставился на него, но он снова назвал их имена, а затем указал на цилиндр, изобразил растерянное недоумение, включив в него и Олега с Эриссой.

Всадник сделал выбор.

— Улдин, чки ата Гюнчен, — сказал он. — Улдин. Улдин. — Потом, тыча грязным пальцем в остальных, он разобрался в их именах. Наконец снова указал на себя — все еще держа тетиву натянутой — и разразился гортанными звуками.

Первым его понял Олег и повторил тот же жест.

— Олег Владимирович, — сказал он. — Новгородец. — Потом ткнул пальцем и спросил: — Данкен? Кто ты? Нет, не как личность, но к какому народу ты принадлежишь. Вот оно что!

Ответ Эриссы «кефтиу» поставил остальных в тупик, как, впрочем, ставил остальных в тупик ответ каждого из них.

Она же была словно удивлена и обижена, что Рид никак не отозвался на ее слова, и пошла за своим ножом. Рид увидел, что нож бронзовый. А наконечник стрелы был железным. Снаряжение Олега было либо тоже из простого железа, либо из скверной стали с малым добавлением углерода, а внимательно всмотревшись, он обнаружил, что каждое колечко, каждая заклепка на нем были ручной работы. Улдин закончил свою речь:

— …гунн.

В его произношении это слово прозвучало для Рида непривычно и все-таки ошеломило.

— Гунн? — Он судорожно глотнул, и Улдин кивнул с холодной усмешкой. — Ат… Аттила? — Улдин никак не отозвался, а Олег подергивал себя за бороду, словно стараясь припомнить что-то. Однако имя это ему, видимо, говорило очень мало — а Эриссе совсем ничего.

Русский, который явно считает, что тот факт, что он из Новгорода, гораздо важнее его национальности; гунн, который не знает имени Аттилы; кефтиу, которая, откуда бы она ни была, с тревожным обожанием смотрит на… на американца, переброшенного с севера Тихого океана в пустыню, где никто из них явно не слышал об Америке… Рида осенила догадка.

Но она не могла быть верной. Не должна…

Эрисса стояла к нему ближе остальных, он повернулся к ней, и она взяла его руки в свои. Он почувствовал, что ее сотрясает дрожь.

Она была ниже его на каких-то три дюйма и, значит, на редкость высокой, если принадлежала к какой-либо средиземноморской расе, о чем свидетельствовала ее внешность. Худощавая, хотя полная в бедрах и с крепкой грудью, достаточно, чтобы удовлетворить вкус любого мужчины. К тому же длинноногая, с лебединой шеей и гордо посаженной головой. Голова эта была долихоцефальной, но с широким лбом и округлыми щеками, сужающаяся к подбородку. Классический прямой нос, пухлые подвижные губы, чуть широковатый для классических канонов рот. Изогнутые дугой брови и черные ресницы обрамляли большие блестящие глаза — карие, хотя цвет этот был изменчивым, становясь то зеленым, то свинцово-серым. Черные волосы, густые и волнистые, падали ей на спину. Прядь надо лбом была совсем белой. Загорелая, чуть сбрызнутая веснушками кожа выглядела гладкой и нежной, — лишь несколько морщинок на лбу и у глаз да легкая суховатость указывали на возраст, близкий к его собственному, решил он.

Но ходила она как юная девушка… нет, как балерина, как Данилова, как Таллищева, как леопард.

Его губы опять дрогнули в улыбке. Она, словно отбросив свои страдания и преклонение, робко улыбнулась в ответ.

— Кха-кха! — громко откашлялся Олег, и Рид, выпустив руки Эриссы, обменялся рукопожатием с русским, а затем протянул руку гунну, который после некоторого колебания встряхнул ее. Жестами Рид предложил им обменяться рукопожатиями между собой.

— Дружба! — объявил он громко, потому что в этой пустыне даже просто звук человеческого голоса был уже объяснением. — Мы попали в какую-то невероятную ловушку, мы хотим вернуться домой и будем держаться вместе. Так?

Он посмотрел на цилиндр. Прошла минута, пока он собирался с духом. Свистел ветер, стучало его сердце.

— Эта штука забросила нас сюда, — сказал он и зашагал к цилиндру.

Они замялись. Он помахал, подзывая их. Эрисса словно скользнула к нему по воздуху. Он знаком указал, чтобы она шла позади него. Олег буркнул, что тут не без колдовства, и пошел за ней. Казалось, он вот-вот растечется в лужу пота. Улдин последовал за ними на некотором расстоянии. Рид решил, что гунн — воин-профессионал и думает не о героизме, а о том, чтобы занять наиболее выгодную позицию для стрельбы из лука. А впрочем, Олег ведь был вооружен только для рукопашного боя.

Под подошвами Рида скрипел пыльный песок. Пальто не давало ему дышать. Он сбросил его. За цилиндром пустыня тянулась до далекого горизонта в смутном мареве и танцующих завихрениях пыли. Таким же смутным выглядел и цилиндр, окутанный перламутровым сиянием.

«Это машина! — сказал себе Рид свирепо. — А я здесь единственный человек века машин, и только у меня есть шанс хоть как-то разобраться с ней!

Но велик ли этот шанс?

Битси. Пам. Марк. Том. Отец. Мама. Сестры, братья. Фил Мейер и наша новорожденная фирма. Сиэтл, Пюджент-Саунд. Проливы. Лесистые острова и горы. Ванкувер, смешная старомодная Виктория, мост Золотые Ворота, стены, взмывающие от роттердамской набережной, собор в Солсбери. Полубревенчатая сказка Рикевира со щипцовой крышей, крытая соломой хижина на картине Хокусая и все те дома, которые он собирался построить… Почему человек узнает, как богат этот мир, только стоя на краю гибели?

Пам, Памела, Памлет, как я называл тебя одно время, вспомнишь ли ты, что за всей внешней шелухой я любил тебя?

Правда ли это или я ломаюсь перед собой?

Неважно. Я уже почти дошел до машины…

Машины времени?

Чушь. Дурацкие выдумки. Невозможно физически, математически, логически. Я сам доказал это в курсовой работе по философии науки.

Я прекрасно помню, каким тонким аналитиком ощущал себя в двадцать один год, а теперь знаю, каково очутиться без малейшего предупреждения в жуткой пустыне и подходить к аппарату, недоступному для воображения. А за спиной у меня средневековый русский, и гунн, родившийся задолго до Аттилы, и женщина из времени и места, не упоминавшихся ни в одной из книг, которые я читал, тратя время, которое мог бы отдать Памеле».

Внезапно перламутровое сияние завихрилось, стянулось в спираль, сосредоточилось на одной точке металлической поверхности. Точка начала расширяться, превратилась в круг, открылась в сумрачную лиловатость, пронизанную звездными искрами. Оттуда вышел человек.

На то, чтобы рассмотреть его, у Рида была секунда. Невысокий, плотного сложения, медно-красная кожа, черная шапочка бархатистых волос, широкоскулое, но красиво вылепленное лицо. Спектрально белый балахон и прозрачные сапоги. В руках он держал два одинаковых полушария из сверкающего металла, около двух футов в поперечнике с крохотными кнопками, пластинками и выключателями.

Он пошатывался, вид у него был страшный, а одежду пятнали следы рвоты. Рид остановился как вкопанный.

— Сэр… — начал он, поднимая руки ладонями вверх.

Человек пошатнулся и упал. Изо рта и ноздрей хлынула кровь, мгновенно впитываясь в песок. Вход в цилиндр позади него закрылся.

Глава 4

— Господи! Что, если пилот умер! — Упав на колени, Рид легонько ощупал неподвижное тело. Грудная клетка приподнималась и опадала, но лишь чуть-чуть и с грозной частотой. Кожа обжигала сильнее, чем песок пустыни вокруг.

К нему присоединилась Эрисса. Лицо у нее было самозабвенно сосредоточенным. Напевая про себя что-то вроде заклинания, она ощупала меднокожего человека с несомненной сноровкой, оттянула веко, вгляделась в зрачок, пощупала пульс, соизмеряя его с ритмом своего песнопения, вздернула балахон к плечам и разрезала плотно облегающий комбинезон под ним, проверяя, нет ли переломов или других повреждений. Мужчины с тревогой ждали. Она встала, посмотрела по сторонам и указала на овражек.

— Ага! Перенесите его в тень, — истолковал Рид ее жест. — Ну и сами укроемся от солнца.

Тут он вспомнил, что английский здесь не знает никто, но они и сами поняли. Олег отдал боевой топор Эриссе, легко поднял пилота на руки и понес. Она вытащила из выреза туники амулет — золотой брелок, висевший на ремешке, обвивавшем ее шею, прикоснулась амулетом к оружию и лишь тогда с некоторым почтением понесла его за русским.

Рид попытался рассмотреть цилиндр поближе. На расстоянии двух-трех шагов от него, где начиналось перламутровое мерцание, его что-то остановило. Словно он наткнулся на резиновое полотнище, которое было растянулось под нажимом, но с каждым дюймом становилось все более тугим. Защитное энергетическое поле, подумал он. Ничего удивительного в подобных обстоятельствах. Лучше держаться от него подальше… возможно облучение… хм-м-м… Пожалуй, нет, ведь пилот… Но как попасть внутрь? Без него нам туда не проникнуть.

Рид подобрал полушария. Их внутренняя полость выглядела много сложнее наружной поверхности. Единственным более или менее понятным были тройные перекрещивающиеся ленты, напоминающие завязки шлемов. Так, может быть, это аппараты связи, которые надеваются на голову? Он отнес их в овражек. По пути он увидел свою выпавшую у него изо рта трубку и подобрал ее. Даже в Судный день человек заботится о мелочах. Крутые стенки овражка загораживали от ветра, а кое-где и отбрасывали тень. Олег уложил пилота (так Рид продолжал называть бесчувственного человека) в наиболее широкой полоске тени. Но она оказалась недостаточной, и Рид с Эриссой нарезали палок, воткнули их в землю и накрыли пальто, соорудив подобие тента. Олег сбросил шлем, кольчугу, стеганую поддевку и испустил вздох облегчения. Улдин разнуздал конька, привязал к кусту на краю оврага и укрыл попоной, которую вытащил из-под седла. Сумку и флягу он принес с собой и предложил поделиться их содержимым с остальными. Вяленое мясо никого пока не прельстило, но молочный напиток, хотя он был кислым и явно опьяняющим, оказался просто спасительным.

Потом им оставалось только скорчиться в скудной тени под склоном и терпеливо ждать. Эрисса часто подходила поглядеть на пилота. Олег и Улдин по очереди взбирались по крутому осыпающемуся откосу, осматривались по сторонам и возвращались, отрицательно покачивая головой. Рид был погружен в мысли — но потом не сумел вспомнить ни одной из них, а только ощущение, что Эрисса не сводит с него глаз.

Солнце медленно сползало к западу. Тени в овражке удлинялись, сливались в одну. Четверо подняли лица в полосках пыли и засохшего пота с покрасневшими глазами и запекшимися губами, подставляя их первому дыханию прохлады.

Пилот зашевелился и что-то сказал. Они подбежали к нему.

Он задергал руками и ногами, пытаясь сесть. Эрисса хотела его уложить. Он вырвался.

— Ментатор… — прохрипел он, и еще какие-то слова, напоминавшие испанские, но звучавшие гораздо мягче. Он рвотно закашлялся. Из носа снова потекла кровь. Эрисса прижала к его ноздрям обрывок платка, который ей дал Рид, и знаками показала Олегу, чтобы он приподнял раненого, а сама помогла ему проглотить немного напитка, который Улдин называл кумысом.

— Погодите! — Рид побежал к тому месту, где недавно сидел, и принес полушария. Пилот с усилием, но настойчиво закивал, и Эрисса нахмурилась. Пилот потянулся к полушариям. Рид нагнулся, чтобы помочь ему, и Эрисса отступила, ясно показывая, что ставит решения американца выше собственных.

«Черт, правильно ли я поступаю? — мелькнуло у него в голове. — Он ведь еле жив, горит в жару, и ему любое напряжение опасно. Но если он не сможет вернуться в машину, это верный конец для всех нас!»

Пилот дрожащими пальцами копался внутри шлемов. Потом один надел себе на голову. Под сверкающим металлическим куполом его провалившиеся глаза и измазанное кровью и пылью лицо выглядели совсем уж жутко. Он откинулся на грудь Олега и сделал знак Риду надеть второй шлем. Американец послушался. У пилота еле хватило силы нажать кнопку на своем шлеме — самую большую прямо надо лбом. Рука слабо упала, но пальцы зашевелились, указывая на Рида. Архитектор собрал остатки мужества. Будь готов ко всему, сказал он себе. И держись, сынок, держись! Он нажал на центральную кнопку.

Нарастающее жужжание. Но, видимо, у него в мозгу, потому что остальные явно ничего не слышали. И вообще это не был физический звук, передающийся слуховыми нервами. У него закружилась голова, и он сел. Но причиной могло быть просто перенапряжение после всех этих тяжелых часов.

Пилоту было заметно хуже. Он задергался, застонал, закрыл глаза и весь обмяк. Словно шлем был вампиром, высасывающим из него жизнь. Эрисса несмело опустилась возле него на колени, но не прикасалась к нему.

Когда по часам Рида миновало десять минут, жужжание замерло. Кнопки на обоих шлемах выпрыгнули. Головокружение прошло. Видимо, шлемы выполнили какую-то операцию и выключились. Пилот лежал почти без сознания. Когда Рид снял шлем, Эрисса освободила от шлема своего пациента и уложила его на землю. Нагнувшись над ним, она прислушивалась к его прерывистому дыханию и следила за жилкой, бьющейся на его шее.

Наконец он открыл глаза и что-то зашептал. Эрисса наклонилась к его губам, нахмурилась и поманила Рида. Он не понял, чем может помочь, но подошел. Смутный взгляд пилота остановился на нем, стал настойчивым.

— Кто… вы? — прохрипел пересохший рот. — Откуда вы и из когда?

Американизированный английский!

— Скорее, — настаивал голос. — Мне… недолго. Ради вас же. Вы знаете… ментатор? Этот аппарат?

— Нет, — с благоговейным ужасом ответил Рид. — Передатчик языков?

— Да. Сканирует центр речи в мозгу. Мозг — информационный банк. Сканер извлекает языковую информацию… передает ее воспринимающему мозгу. Безвредно… хотя и стресс… для воспринимающего… поскольку происходит… запечатление.

— Так лучше бы вы передали свой язык мне!

— Нет. Слишком сложно. Вы бы не знали, как… оперировать многими понятиями. Научите вон того дикаря с татуированным лицом таким словам, как… как «паровая машина»… и вы не сможете разговаривать с ним еще многие дни… недели, пока он не усвоит идею… паровой машины, имею я в виду. Но вы могли бы… сразу… поговорить с ним о лошадях. — Пилот помолчал, собираясь с силами. — А у меня нет на это времени.

На заднем плане Олег осенял себя крестными знамениями справа налево и бормотал русские молитвы. Улдин отошел подальше и взмахивал руками, возможно, оберегая себя от колдовских чар. Эрисса бесстрашно оставалась рядом с Ридом, хотя и прижала амулет к губам. С удивлением он заметил, что амулет имеет форму двойной секиры.

— Вы из будущего? — спросил Рид.

Губы пилота тронула улыбка.

— Мы все оттуда. Я Сахир. Из… не помню, какой была исходная дата вашего календаря… Была… есть… будет. Я отправился с… а, да!., с Гавайских островов… в… анахро… скажем, в пространственно-временном корабле. Мы направлялись в… доисторическую Африку. Проточеловек. Мы… примерно, антропологи… были. Можно еще попить?

— Конечно! — Рид и Эрисса помогли ему.

— А-ах! — Сахир откинулся на спину. — Мне чуть легче. Но это ненадолго. И я должен говорить, пока могу. Вас я определил как из индустриализированной эры. А это уже кое-что. Назовитесь, пожалуйста.

— Данкен Рид. Американец. Из тысяча девятьсот семидесятого года. Последняя треть двадцатого века… Ну, мы недавно впервые высадили людей на Луну и обладаем атомной энергией… э… двадцать пять лет.

— Ах так. Понятно. Незадолго до Века… нет, не скажу. Ведь вы можете вернуться. И вернетесь, если я сумею помочь. И вам лучше не знать, что приближается. Я страшно сожалею о случившемся. Кто ваши друзья?

— Блондин, по-моему, из Древней России. Низенький говорит, что он гунн… если я не ошибаюсь. А женщина… я ничего не понял.

— Хм! Да. Мы сможем… вы сможете узнать точнее, использовав ментатор. Шлемы настроены на сканирование и запечатление. Только не спутайте, какой для чего. Для сканирования выберите наиболее раннего… по-видимому, это она. Так пусть станет источником вашего общего языка. Так практичнее, понимаете? Мы лишь ненамного раньше и южнее… места, где… аппарат засосал последнего. Я уже почти затормозил… к тому моменту… Ранняя модель. Считалась застрахованной… от энергетических воздействий. Для искривления континуума нужна колоссальная концентрация энергии. Для возвращения… собрали бы ядерный генератор, который придан… Естественно, снаружи аппарата, потому что выход энергии в мегатонном диапазоне…

Сахир перебирал пальцами складки балахона. Голова его перекатилась набок, глаза двигались из стороны в сторону. Голос стал еле слышным. Ненадолго обретенные силы истекали из него, точно вино из треснувшей чаши, но он продолжал шептать с трагичной торопливостью:

— Поля искривления… в пути изолированы, под контролем, не должны взаимодействовать с окружающей материей… но какая-то неисправность. Дефект. Вскоре после старта приборы телепатировали, что мы захватили постороннее тело… Я сразу дал команду остановиться… но инерция… Мы захватывали только высших животных, людей, лошадь, потому что контроль, приборы, все настроено на энергию мысли… И тут в пространстве-времени мы прошли слишком близко к… к чудовищному выбросу энергии… Не знаю к какой, но к страшной катастрофе в этом дальнем прошлом. Курс был задан с самого начала, понимаете? Мы и должны были пройти рядом для подзарядки… но все определял компьютер… И когда мы почти затормозили, нарушение изоляции… я уже говорил? Взаимодействие с нашим полем искривления. Наши внутренние энергокибернеты замкнуло. Радиационная волна… странно, что я еще жив… товарищ погиб… меня оглушило… Пришел в себя, решил выйти к вам, но…

Сахир попытался приподнять руки. Рид взял их в свои. Ощущение было такое, словно он держит тлеющий пергамент.

— Слушай… — надрывно хрипел Сахир. — Этот взрыв, обвал… что бы это ни было… произойдет здесь… и в ближайшем будущем. Через год или меньше. Слушай. Экспедиций во времени мало… будет мало. Всегда. Энергия обходится слишком дорого… и… опасно для среды… Но для такого… должны быть наблюдатели. Понял? Найдите их, назовитесь, заручитесь помощью… может, и для меня…

— Но как? — еле выговорил Рид.

— Сперва… отнесите меня в аппарат. Он разбит… но медикаменты… Они вернутся сквозь время в этот день… на помощь… обязательно… — Сахир дернулся, словно в него ударила молния. — Ниа! — вскрикнул он. — Фабор, Тео, ниа, ниа!

Он замер. Глаза закатились, челюсть отвисла. Рид попробовал искусственное дыхание рот ко рту, массаж сердца. Ничто не помогло.

Глава 5

Ночь принесла холод и сверкание звезд. Смутно мерцало море. Ни прилива с отливом, ни прибоя, но на пляж накатывались пологие волны, шурша и постукивая камешками. Суша, дыбясь, уходила к югу. Там, где вставали холмы, в созвездия вписывались горбы черноты, слышалось пронзительное тявканье… Шакалы, решил Рид.

Когда Сахира уложили в овражке и завалили комьями глины и камнями — копать было нечем, — Рид подумал, не собрать ли сухих веток для костра. Поджечь их можно его зажигалкой. Улдин, полагая, что огонь придется высекать огнивом, которое было при нем, возразил:

— А зачем? У нас с тобой есть верхняя одежда. Эриссе я дам попону. У Олега стеганая поддевка. А… повозка шамана… она ведь светится? Так для чего царапать руки о колючки?

— Большая вода рядом не даст воздуху сильно остыть, — сказал Олег как опытный мореход.

Рид решил, что зажигалку имеет смысл поберечь для крайних случаев — или для табака в кисете. Хотя курить, пока какого-нибудь питья не будет вдоволь, он не решался.

Море… Да, конечно, море, хоть оно и соленое, немного поможет и тут. Он читал книгу Алена Бомбара: можно некоторое время жить, если часто пить морскую воду по небольшому глотку. И можно изготовить какую-нибудь рыболовную снасть. Но в конечном счете — и ждать этого не так уж долго — они все равно погибнут, если кто-то не придет им на помощь.

Сияние, одевавшее машину времени, колебалось, окрашенное мягкими пастельными тонами. Омерзительная красота, не подпускающая к воде, пище, крову, лекарствам, инструментам, оружию внутри. Сияние бессмысленно освещало пустыню на несколько ярдов вокруг. Сахир знал, как войти в аппарат. Но Сахир лежит, окостенев, под камнями и ждет, когда до него доберутся шакалы. Риду было очень жаль человека, полного благих намерений и хотевшего жить не меньше всякого другого, и жаль его товарища, чей сожженный радиацией труп лежит внутри аппарата, который погубил их всех. Но жалость была абстрактной. Он ведь не знал их как живых людей. А сам он, и эти трое с ним, ждут либо спасения, либо более долгой и мучительной смерти.

Олег богатырски зевнул:

— Ну и денек! Заплутались мы во времени, как веришь ты, Данкен, или нас унес злой Лихо, как думаю я? Так или не так, а я ложусь спать. Авось мне приснятся такие благочестивые сны, что ангелы отнесут меня к моей женушке.

— Так, значит, ты заступишь на вторую или третью стражу? — спросил Улдин.

— Нет. Я сплю в кольчуге с топором в руке и в шлеме на голове. Что толку завидеть врага издали?

— Чтобы приготовиться к бою, безмозглая туша! Или спрятаться, если враг слишком силен! — рявкнул Улдин, и Рид подумал, что вопреки грязи, жиру на лице, вони и шрамам гунн очень похож на служаку-капитана, которого он знавал в армии. Русский заворчал, но согласился.

— Давайте первым буду я, — предложил Рид. — Все равно я спать пока не смогу.

— Слишком много думаешь! — пробурчал Улдин. — Мужчина от этого слабеет. Ну да как хочешь. Значит, ты, потом я, потом Олег.

— А я? — спросила Эрисса.

Улдин только посмотрел на нее, но и этого вполне хватило, чтобы выразить его мнение о том, кто поручит женщине караульную службу. Он вышел из освещенного круга и вгляделся в звездные небеса.

— Не мое небо, — сказал он. — Звезды к северу я вам назову, но что-то в них не то. Ладно, Данкен! Видишь вон ту яркую совсем низко на востоке? Разбуди меня, когда она поднимется вот настолько. — О геометрии он, несомненно, понятия не имел, но рука его указала угол точно в шестьдесят градусов.

Раскачивающейся походкой он направился туда, где был привязан его конек, растянулся на земле и сразу же заснул.

Олег встал на колени, обнажил голову и, перекрестившись, произнес молитву на своем древнерусском. И тоже заснул без всякого труда.

«Завидую им! — подумал Рид. — Интеллект… нет, не воображай о себе слишком много!.. Привычка все облекать в слова имеет свои недостатки».

Усталость словно набила его тело камнями, а голову — песком. Почти весь улдиновский кумыс ушел на то, чтобы запить вяленое мясо, которым они поужинали. Остатки следовало приберечь. Во рту у Рида пересохло, кожа, обожженная солнцем, горела, но его знобило от холода. Пожалуй, следует несколько раз обойти лагерь, чтобы согреться.

— Я ухожу, Данкен, и скоро вернусь, — сказала Эрисса.

— Только не уходи далеко, — предостерег он.

— Нет. От тебя — нет.

Он смотрел ей вслед, пока она не растворилась во мраке, и только тогда начал обход. Нет, не то чтобы он в нее влюбился… в таких-то обстоятельствах! Но что за женщина! И какая в ней тайна!

У потерпевших времекрушение не нашлось часа спокойно поговорить. Потрясение первых минут, появление Сахира, его смерть, изматывающая жара, жажда, передача языка совсем их измучили. Хорошо еще, что они успели с этим последним до заката.

Рид последовал совету Сахира. Бронзовый нож и наивное удивление при виде железных изделий ясно показывали, что Эрисса была захвачена последней и, следовательно, вообще принадлежит этой эре, а потому источником общего языка он сделал ее. Она с такой же охотой надела шлем, как выполняла все остальные его распоряжения. Он убедился, что восприятие языка с помощью ментатора действительно было мучительным процессом: тошнота, головная боль и затемнение мыслей, похожие на заключительную фазу перепоя, но сопровождающиеся изматывающими судорогами. Несомненно, в сахировском будущем этот процесс происходил много медленнее и безболезненнее. И, без всяких сомнений, такое зверское его ускорение приблизило смерть пилота. Но выбора не было, и Рид полностью пришел в себя после недолгой дремоты.

Олег и Улдин сначала наотрез отказались даже близко подойти к шлемам. Но затем русский увидел, что Эрисса и американец свободно разговаривают друг с другом. Тогда он сам нахлобучил на себя шлем. Улдин последовал его примеру, возможно, просто желая показать, что он не трус.

Быстро сгустились южные сумерки, все они обессилели и говорили лишь о самом необходимом и неотложном.

Рид начал обход. Слышал он только похрустывание от собственных шагов да тявканье вдали, и одиночество с ним разделяли только звезды и холод. Он не думал, что до утра им может угрожать какая-либо опасность. Однако Улдин поступил правильно, настояв на поочередном дежурстве. Преодолевая тяжесть, мозг Рида начал функционировать.

«Где мы? КОГДА мы?

Экспедиция Сахира покинула Гавайи в… где-то в будущем, — рассуждал Рид. — Скажем, через тысячу лет в будущем. Их аппарат, двигаясь назад во времени, соприкасался с сушей и водой на поверхности планеты.

Зачем? Ну, предположим, соприкосновение с поверхностью необходимо для координирования. Земля движется в пространстве, а абсолютных ориентиров в пространстве нет. Предположим, они не рискуют оторваться, чтобы не потерять контакта (притяжения?) и не очутиться в пустоте между вон теми звездами?

Моя курсовая — икс тысячелетий в будущем, два десятка лет назад по моей, теперь сдвоившейся, линии жизни, миллион лет назад по моему субъективному ощущению в припадке ночного отчаяния — моя курсовая доказывала, что путешествие во времени невозможно по ряду причин, и в том числе из-за того, что оно потребовало бы энергии больше бесконечного ее количества. Очевидно, тут я ошибся. Очевидно, определенное количество энергии — огромное ее сосредоточение в малом пространстве и на краткий срок, но притом ограниченное ее количество — все же способно каким-то образом воздействовать на параметры континуума, и этот аппарат может перебрасываться… через земной шар, взад и вперед через века.

Этот переброс сопровождался поломкой. Утечкой. Аппарат двигался сквозь пространство-время, окруженный… э… полем, притягивавшим животных, с которыми соприкасалось.

Почему только животных, причем высших, вместе с тем, что непосредственно к ним прилегало, как одежда, например? Почему не деревья, камни, воду, воздух, почву? М-м, да… Сахир упомянул причину. Я не успел разобраться в ней, он был в полусознании, почти бредил, но раз уж он ее коснулся… да! Техника его эры — или во всяком случае машины пространства-времени — контролируется мыслительной энергией. Телепатия, включая телепатических роботов, если верить таким фантазиям. Сам я склонен предположить усиление нервных токов. Но каким бы ни было объяснение, факты указывают, что аппарат взаимодействует только с материей, которая сама пронизана электромагнитными волнами мозга.

Возможно, это сделано для страховки: при утечке энергии машина, остановившись, не окажется погребенной в толще земли. И высших животных всегда относительно мало. А требуется, чтобы такое животное оказалось в данной точке пространства в данный момент времени, когда через нее проходит аппарат пространства-времени… Хм! Возможно, мы набрали всяких мелких грызунов, птиц и еще всякой живности, и они разбежались, прежде чем мы успели их заметить. Именно они должны становиться жертвами чаще всего. Захват людей должен быть редкостью. Возможно, это единственный случай.

(Почему это случилось именно со мной? Вероятно, вопрос, который рано или поздно задают себе все люди!)

Сахир сказал, что неполадки были зарегистрированы приборами, и он начал тормозить. Из-за… инерции они не смогли остановиться в точке, где подобрали меня, а полетели дальше, подбирая Олега, Улдина и Эриссу.

К несчастью, когда они почти уже остановились и были готовы замереть в пространстве и начать двигаться вперед во времени обычным порядком, их поразил заряд концентрированной энергии. При обычных обстоятельствах они просто проследовали бы дальше, но при изъяне в изоляции сокрушающие силы (вероятно, точнее было бы сказать, что силы эти порождало искривление пространства-времени) вступили во взаимодействие с энергетическим полем, и высвобожденная энергия пронизала оболочку смертоносными рентгеновскими лучами.

Поврежденный временной аппарат оказался в районе какого-то катаклизма в результате невероятного совпадения.

Хм-хм! Погоди-ка! А что, если хрононавты или, вернее, их компьютеры всегда прокладывали курс вдоль подобных катастроф, если это оказывалось удобным? Полностью исправный аппарат, наверно, просто подзарядился бы от взрыва водородной бомбы, или при ударе огромного метеорита о земную поверхность, или от любого сходного явления. Такая подзарядка удешевляет запуск и, следовательно, позволяет устраивать путешествия во времени чаще, чем при любых других условиях.

Знали ли Сахир и его товарищ, что они несутся навстречу гибели, попытались ли они повернуть аппарат и потерпели неудачу? Или забыли обо всем в диком хаосе последних минут? (Мне кажется, транзитное время внутри аппарата относительно коротко. Мы, находясь снаружи, пережили лишь минуту мрака, кружения и грохота.)

Итак, мы заброшены сюда безвозвратно, разве что отыщем других будущников. Или они отыщут нас. Вероятно, если мы останемся здесь, в конце концов сюда прибудет спасательная экспедиция.

Но прибудет ли? Как близко могут они осуществлять свои прыжки во времени, когда для каждого требуется генератор, который, без сомнения, сам себя уничтожает, просто своим же излучением в ходе его применения?

Но неужели будущники не предпримут хотя бы попытки? Хотя бы для проверки, не повлияет ли появление в прошлом этого аппарата настолько, что оно изменится и тем уничтожит их?

А оно изменится? Может ли оно измениться? Вывод моей курсовой, возможно, останется верным — понятие изменения прошлого содержит противоречие в предпосылке. “И пишет перст, а написав…” Подозреваю, что присутствие аппарата здесь и сейчас, как и наше, является частью того, что происходит. Я подозреваю, что эта ночь существовала “всегда”.

Ибо что мы можем сделать? Скорее всего, мы погибнем через несколько дней. Шакалы уничтожат наши кости. Может быть, местное племя, если в этом бесплодном краю кто-то все-таки обитает, будет какое-то время поклоняться сияющему аппарату. Но в конце концов его батареи, или аккумуляторы, или еще что-то истощатся. Силовое поле перестанет мерцать и исчезнет. Незащищенный металл проржавеет и рассыплется, или его растаскают по кускам для местных кузниц. И непонятное нечто, когда-то лежавшее здесь, превратится в легенду, а через несколько поколений будет забыто.

Пам! Что ты подумаешь, когда я так и не вернусь в нашу каюту?

Что я случайно упал за борт? Думаю, что так. И хочу, чтобы было так. Черт! Черт! Черт! Почему я не увеличил сумму своей страховки?»

— Данкен!

Вернулась Эрисса. Рид взглянул на свои часы. Она отсутствовала больше часа. Значит, естественные потребности тут ни при чем.

— Я молилась, — просто сказала она. — А потом сотворила чары, приносящие удачу. Хотя я и знаю, что ты нас спасешь.

Гортанный язык, который она называла «кефтиу», звучал в ее устах очень мягко. Голос у нее был мелодичный, и она его не повышала. Рид понятия не имел, как называли ее язык в его эру — если были открыты хоть какие-то его следы. Его попытки обнаружить какие-либо аналогии затруднялись тем, что он, как и Олег с Улдином, воспринял сразу два языка, на которых она говорила с одинаковой легкостью, а также кое-какие познания в еще нескольких…

Он знал название второго языка, не кефтиу, как знал названия «инглиш» или «эспаньоль». Он мог произнести это название, как понимал все ее слова в стремительных, точно пулеметные очереди, фразах. Он мог написать слова — у этого языка существовала письменность, система упрощенных иероглифов, хотя письменность кефтиу имела заметно более сложную и тщательно разработанную систему. Но ему не удавалось изобразить их с помощью латинского алфавита, чтобы сравнить с написанными английскими словами. А потому владение этим языком и умение его назвать — что-то вроде а-хей-ие — не помогло ему определить, для кого он был родным.

Эрисса предпочитала кефтиу, Рид отложил рассмотрение неродственного языка, каким бы важным он, возможно, ни был в этой эре. Тем более что кефтиу задал ему нелегкую задачу. Не будучи лингвистом, он все же определил его как позиционный и частично агглютинативный, то есть очень непохожий на своего соперника, отличавшегося богатством флексий.

Возможно, просто чтобы поддержать разговор, Эрисса задала ему вопрос, который в буквальном переводе прозвучал бы так:

— Какой неведомой природы этот драгоценный лунный камень, подобный принадлежащему Нашей Владычице, который ты (во имя ее?) носишь?

Но внутреннее его ухо услышало:

— Скажи, пожалуйста, что это такое? Красивое, точно браслет Богини?

Он показал ей часы. Она благоговейно прикоснулась к ним.

— Прежде у тебя этого не было, — пробормотала она.

— Прежде? — Он уставился на нее, но разглядеть что-нибудь в тусклых отблесках между черных теней было трудно. — Ты ведешь себя так, словно давно меня знаешь, — медленно сказал он.

— Ну конечно! Данкен! Данкен! Ты не мог забыть… — Она высунула руку из-под вонючей попоны, в которую, морщась, была вынуждена завернуться поверх легкой туники. Ее пальцы скользнули по его щеке. — Или чары пали и на тебя? — Ее голова поникла. — Чародейка заставила меня забыть так много! И тебя тоже?

Он засунул руки в карманы пальто и судорожно сжал свою, такую привычную трубку. Дыхание клубами пара вырывалось у него изо рта, и он рассердился, что теряет влагу.

— Эрисса, — сказал он устало, — я не больше тебя знаю, что происходит и что происходило. Я сказал то, что узнал от Сахира, — мы заплутались во времени. А это страшно.

— Не понимаю… — Она вся дрожала. — Ты поклялся мне, что мы снова встретимся, но я не думала, что это случится, когда дракон унесет меня в страну смерти. — Она выпрямилась. — Так вот почему? — спросила она, вновь оживая. — Ты предвидел это и явился спасти ту, которая никогда не переставала любить тебя.

Он вздохнул.

— Это слишком глубокие воды, чтобы переправиться через них, когда мы еще не начали строить корабль, — сказал он и тут же узнал пословицу кефтиу. — Я пуст. И не могу ничего сообразить далее… далее тех немногих очевидных фактов, которые мы, четверо, можем собрать между собой.

Он помолчал, подыскивая слова, но голова у него варила, и сам по себе кефтиу его не затруднял.

— Во-первых, — сказал он, — мы должны установить, где находимся и в каком году.

— В каком году? Так ведь, Данкен, прошло двадцать четыре года с тех пор, как мы в прошлый раз были с тобой вместе при гибели мира.

— Гибели… чего?

— Когда гора разорвалась, и пламя хаоса вырвалось наружу, и море набросилось на кефтиу, которые были так счастливы, и пожрало их. — Эрисса достала свою двойную секиру, свой амулет, и обвела им вокруг себя.

Рид помутился в уме. «Господи, — бормотало у него в мозгу, — так выброс энергии уже произошел? Мы прибыли после него, а не перед ним? Тогда нам отсюда не вырваться… никогда…»

— Ты дрожишь, Данкен! — Эрисса положила руки ему на плечи. — Пойдем. Я тебя поддержу.

— Нет, спасибо. Не надо. — Он постоял, стараясь овладеть собой.

Какое-то недоразумение. Сахир совершенно твердо говорил о гигантской катастрофе где-то по соседству и в будущем по отношению к этой ночи. Бесполезно пытаться распутать весь клубок за час. Узелок за узелком, не торопясь, систематически — вот единственный способ. Родина Эриссы географически находится не очень далеко, так? Согласно Сахиру, да, недалеко. Отлично! Начнем с нее.

— Скажи мне, откуда ты? — спросил Рид.

— Что? — Она засмеялась. — Ну… После того как мы расстались, я побывала во многих местах. Теперь я живу на острове Малат. А прежде… о, во многих местах, и всегда тосковала по родине, где ты меня нашел.

— По чему? Где? Скажи ее название. Где ты была тогда.

Она покачала головой. И даже в мутной тьме он увидел, как всколыхнулись волны ее волос.

— Но ты же знаешь, Данкен, — произнесла она с недоумением.

— Все-таки назови ее, — настоял он.

— Ну, Хариати-эйя. — Страна Столпа, мысленно перевел Рид, а Эрисса продолжала, стараясь говорить яснее, раз уж он так странно ничего не понимал: — А на материке ее называли Атлантида.

Глава 6

Утреннее пробуждение было странным. Оно затворило путь к спасению из невероятного сна. В далекую, фантастическую то ли грезу, то ли явь превратился двадцатый век.

— Съезжу на разведку, пока мой конь еще служит мне, — объявил Улдин и ускакал.

Вид у него был не такой изнуренный, как у его товарищей по несчастью. Возможно, потому, что его лицо с самого начала выглядело жутковатым. Тем временем остальные решили укрыться в море. Они соорудили каркас из палок, перевязав его ремешками, которые Олег нарезал из своего пояса, а потом накрыли одеждой, чтобы как-то заслониться и от прямых лучей солнца, и от слепящего их отражения от поверхности воды, в которую они намеревались погрузиться по горло.

Когда тент уже можно было установить, Эрисса сняла сандалии и тунику. Олег охнул.

— Что с тобой? — спросила она простодушно.

— Ты… женщина… и… ну… — Свекольный загар не позволял увидеть, покраснел ли русский. Внезапно он засмеялся. — Ну, если ты такая баба, то это еще не самый скверный день в моей жизни.

Эрисса гордо выпрямилась:

— Ты о чем? Убери руки!

— Она из другого народа, чем ты, Олег, — вмешался Рид. — У них нагота зазорной не считается.

Но сам он стеснялся раздеться в ее присутствии. Крепкое, гибкое ее тело, почти не изменившееся и после рождения детей, было самым красивым из всех, какие ему доводилось видеть.

— Ну так отвернись, девка, пока я не войду в воду поглубже, — пробурчал Олег.

Омывшись, наслаждаясь прохладой, они почувствовали себя лучше. Даже жажда стала менее мучительной. Олег не слишком охотно последовал примеру Эриссы, которая по совету Рида отпила один-два глотка морской воды.

— Ты не думай, я не верю, — сказал он. — Так мы только быстрее отдадим Богу душу. Но если от этого сейчас нам немножко силы прибавится, так, может, святые пошлют нам помощь. Эй, вы там, слышите меня? — крикнул он в небо. — Золотую чашу всю в драгоценных камнях пожертвую храму Святого Бориса! Шесть алтарных покровов лучшего шелка, расшитых жемчугом для Пресвятой Девы. — Он помолчал. — Лучше я повторю еще раз по-русски и по-ромейски. Ну и по-варяжски тоже.

— Твои святые еще и не родились даже! — не удержался Рид, но, когда Олег переменился в лице, добавил с раскаянием: — Ну, ведь я могу и ошибаться! — Какой смысл напоминать, что Христос — а если на то пошло, то, наверно, и Авраам — был тоже где-то в будущем. Он повернулся к Эриссе.

— После сна у меня в голове прояснилось, — сказал он. — Я попробую хорошенько обдумать все, что нам известно.

«И постараюсь не замечать того, что вижу сквозь воду» — виновато добавил он про себя.

Рид тщательно расспросил их обоих, надолго умолкая и обдумывая ответы. Они смотрели на него с почтением. В отличие от Улдина. Но и тот, однако, прежде чем уехать, соблаговолил ответить на несколько ключевых вопросов.

Олег оказался богатейшим источником информации. Рид пришел к выводу, что грубоватая простоватость русского во многом была обезоруживающей личиной, скрывавшей изощренный ум. Киевское государство выгодно отличалось от многих современных ему западноевропейских захолустий. Восемь миллионов человек обитали на территории, превосходившей размерами Соединенные Штаты к востоку от Миссисипи и очень богатой природными ресурсами, которые эксплуатировались умно и расчетливо. Торговля с Византией велась широко и постоянно, причем с товарами оттуда приходило и знакомство с византийским искусством и идеями. Люди, принадлежавшие к высшим русским сословиям, которые состояли более из богатых купцов, чем из военной знати, были грамотными, осведомленными в событиях не только на родине, но и в чужих краях. Они жили в домах с печами и застекленными окнами, ели золотыми и серебряными ложками с расставленных на роскошных скатертях блюд всевозможные яства, включая и такие редкости, как апельсины, лимоны и сахар. Собаки в дома не допускались, а обитали в специальных конурах, обычно под наблюдением конюха-венгра, который ходил и за лошадьми. Киев в особенности был космополитическим приютом десятков различных национальностей; правление князей не было деспотическим, и народные собрания, особенно в Новгороде, обладали столькими вольностями, что дело иной раз доходило до потасовок.

Главное же, Олег мог совершенно точно указать свое положение в пространстве и времени: восточная излучина Днепра, начало 1050 года нашей эры.

Улдин не столь определенно сослался на недавнее завоевание земель остготов после сокрушения аланов и упомянул об алчных замыслах против Римской империи дальше на западе. Интерес к истории (благодарение Богу за цепкую память!) помог Риду определить, где был подхвачен гунн: Украина в сотне-другой миль от Крыма к северо-западу. Время — последняя треть четвертого века нашей эры.

Эрисса, несмотря на ее горячее желание помочь, оставалась темной загадкой. Название острова, с которого ее подхватили, Малат, было дано ему кефтиу, главными его обитателями. Рид не нашел ему английского эквивалента — как не догадался бы, что названия Осло и Христиания носил один и тот же город, не знай он об этом из справочников.

Загадку ее родины, Атлантиды, онпока отложил. Затонувший материк? Чистейший миф — геологически невозможный, во всяком случае в последний миллион лет. Однако употребленное ею название в такой мере несло те же коннотации — прекрасный и счастливый край, который море забрало себе, — что шлем придал ему почти нарицательный смысл… Она сказала, что ее Атлантида исчезла. Где она поселилась потом? Может быть, разгадку подскажет язык другого народа, также ей известный?

— Родхос, — ответила она, и он сразу понял. А несколько дополнительных вопросов о его расположении относительно материка положили конец всяким сомнениям. Родос!

Рид зажмурился и вновь представил себе глобус. Было логичным предположить, что машина в пространстве времени двигалась географически наиболее прямым курсом. Предположение это подтверждалось тем, что Гавайи, местоположение теплохода в северной части Тихого океана, излучина Днепра, юг Украины и Родос находились примерно на одном огромном круге.

«Ладно, — подумал Рид с нарастающим жгучим волнением. — Проложи линию дальше. Какой берег будет следующим?

Западный Египет или Восточная Ливия, если я верно помню».

Он открыл глаза. И встретил взгляд карих глаз Эриссы. И на мгновение почти утонул в них. Но заставил себя оторваться от созерцания красоты и сказал:

— По-моему, я вычислил, где мы!

— О Данкен! — Она встала на колени и обняла его. Усталый, изнемогающий от жажды, голодный, на краю гибели, он ощутил, как к нему прильнули ее груди, а губы коснулись его губ.

Олег кашлянул. Эрисса отпустила Рида, и он попробовал объяснить. На это ушла минута, потому что для Эриссы Египет был «Хем» — по ее словам, так страну называли и ее обитатели, и кефтиу. Когда же она разобралась в том, что говорил Рид, то помрачнела.

— Да, ахейцы говорят «Эйгиптос». Так мало в вашем мире осталось воспоминаний о моем бедном народе?

— Египет… — Олег подергал себя за бороду. — Да, похоже, если судить по тому, что я слышал от корабельщиков, плавающих туда. Сам я дальше Иерусалима не бывал.

Он посмотрел на самодельный тент и на небо над ним.

— Совершал паломничество! — напомнил он святым в вышине. — Сарацины чинили всякие помехи и досады. Я привез домой флягу воды из Иордана и в Киеве пожертвовал ее собору Святой Софии, который выстроил князь Ярослав Мудрый.

Эрисса повеселела:

— Значит, нас могут спасти! Все лето в Египет и из Египта плавают корабли. — И тут же вновь приуныла и вздрогнула от мучительных воспоминаний. — Моряки могут подобрать нас, чтобы потом продать в рабство!

Рид погладил ее по колену.

— У меня есть для них в запасе две-три штучки, — сказал он с уверенностью, которой не чувствовал, просто чтобы она снова ободрилась.

«Погоди-ка! — мелькнула у него мысль. — Если она знает что-то о Египте своего времени, это может указать на дату. Конечно, в хронологии династий я не силен — а это, конечно, времена фараонов — и все же…»

Отвлекшись, он начал мысленно составлять график движения аппарата будущников — пройденных расстояний и времени. Если эра Сахира находилась в нескольких столетиях за его собственным временем, а Эриссы — за несколько тысячелетий до Христа, получалась кривая, сходная с половиной петли гистерезиса. Нет ли в этом особого смысла? Не тут ли объяснение эффекта «инерции»? Неважно, неважно…

— Ий-я-а!

Они высунули головы из-под тента на этот крик. Улдин на мохнатом коньке застыл над обрывом, окаймлявшим пляж. Он яростно махал саблей. Они выскочили из воды, торопливо натянули одежду и вскарабкались по неровному горячему склону.

Гунн был в бешенстве. Он плюнул им под ноги.

— Валяетесь в жиже, точно свиньи! И называете себя мужчинами? Вы двое?

Олег ухватил топор поудобнее, Эрисса сжала рукоятку ножа. Рид сглотнул, подумав: «Не мне негодовать. Я робкая личность, заика, гражданин, который только голосует, держась подальше от политики, муж, который тихонько уходит, когда назревает ссора с женой…»

И все-таки он посмотрел в лицо за сеткой шрамов.

— Лучше нам поддержать бодрость духа и тела, Улдин, чем бегать наподобие тараканов. Я потратил это время на то, чтобы разобраться в фактах, и теперь мы знаем, где находимся и чего можем ожидать.

Лицо гунна утратило всякое выражение. После паузы он сказал:

— Про то, что ты шаман, я от тебя не слышал, Данкен, да и не верю этому. Но, может, у тебя мудрости побольше, чем я думал. Ссориться не надо, надо готовиться. Я увидел вдалеке людей. Они идут в эту сторону. Пешие, тощие, оборванные, но с оружием, и мне они не понравились. Если на заре к ним на стоянку прибежал пастушонок и сказал, что видел вчера ночью сокровище и оно сверкало, а охраняют его всего четверо, то они идут сюда.

— Хм! — буркнул Олег. — И скоро их ждать?

— Могли бы добраться к полудню. Но, думается мне, они остановятся переждать самую жару. Так что ждать их надо к вечеру.

— Отлично. Значит, пока можно не париться в поддевке. Попробуем уйти?

Рид покачал головой.

— Далеко мы не уйдем, — сказал он. — Сбить их со следа мы можем, но пустыня нас убьет. Останемся тут и посмотрим, не договоримся ли с туземцами.

— Когда тебе перережут глотку, договариваться будет трудно! — засмеялся Улдин. — Собирайте свое добро. Если мы уйдем по воде, то следов не оставим.

— Вы считаете, что их нельзя урезонить? — спросил Рид.

Олег и Улдин уставились на него.

— Никак нельзя, — ответил русский. — Это же кочевники пустыни!

— Так запугаем их. По-моему, лучше остаться тут и посмотреть, что удастся сделать, чем уйти, чтобы погибнуть через четыре-пять мучительных дней.

Улдин хлопнул себя по бедру. Хлопок прозвучал, как пистолетный выстрел.

— В путь! — приказал он.

— Нет, — ответил Рид.

Эрисса взяла его за руку.

— Вы двое идите, если испугались, — сказала она презрительно. — Мы останемся тут.

Олег почесал косматую грудь.

— Ну-у… — промямлил он. — Ну-у, и я, пожалуй, с вами. Может, вы и правы.

Улдин оглядел их с леденящим презрением. Они, не дрогнув, стояли перед его конем.

— Вы не оставили мне выбора, — проворчал гунн. — Ну и что ты задумал?

«Выкладывай или заткнись! — подумал Рид. — Что, если так рождаются вожди?»

— Я устрою зрелище, которое может внушить им почтение, — сказал он. — У нас есть небесная повозка и… вот, например, это. — Он вытащил зажигалку. Взметнувшийся язычок пламени вызвал удивленные восклицания. — Ну и на случай, если нам придется дать бой, надо подумать об обороне. Это обдумайте вы, Олег и Улдин. Думается мне, конный воин и лучник в железных доспехах без единого удара обратят в бегство шайку голодных оборванцев. Эрисса, мы соберем хворост для сигнального костра, если вдруг покажется корабль.

Но когда они отошли, она сказала ему:

— Я все больше сомневаюсь, разумно ли это, Данкен. Кормчий может побояться подойти к берегу. Решит, что костер разожгли для приманки. А если и подойдет к берегу, то захватит нас, ограбит, а потом продаст в рабство. Может, нам следует уповать на Богиню и на наше умение уговорить жителей пустыни, чтобы они проводили нас в Египет? Морские пути становятся все более и более опасными, с тех пор как сильная рука миноса уже не угрожает пиратам.

— Минос! — воскликнул он, ошеломленный открытием того, где и когда он находится.

Он хотел было спросить ее… кефтиу — ну да! Обитатели Кефта, обитатели большого острова в Великом море между Египтом и землями, которые завоевали ахейцы, — Крита! И второй ее язык — ахейский, который пришлось выучивать всем, кто соприкасался с чужеземцами, теперь, когда эти варвары заполонили Эгейское море и по надменности своей не желали учить язык, на котором разговаривали в великолепном Кноссе и на погибшей Атлантиде.

«Ахейский язык!» — мелькнуло в сознании Рида. О греческом он знал не больше среднего образованного американца второй половины двадцатого века, но и этого было достаточно, чтобы он установил, какой еще язык выучил. Он заглянул за систему алфавита, который еще не выработался, ощутил самую сущность и понял, что ахейский был предком классического древнегреческого.

Оттуда пришло и название «Атлантида» — «Земля Столпа», «Гайа Атлантис» в переводе.

— Корабль! — взревел Олег.

Корабль для своей эпохи был большим — девяносто футов в длину. И когда не было попутного ветра, его гнали вперед пятьдесят весел. Черный просмоленный корпус был широк в центральной части («Торговый, — объяснила Эрисса, — военные, те узкие»), с закругленной кормой и с носом, вертикально встающим над водой.

Нос и корма одинаково были снабжены настилами, защищены плетеными планширями и украшены резными раскрашенными столбами в форме лошадиной головы и рыбьего хвоста. Два огромных нарисованных глаза смотрели вперед. Между скамьями гребцов, тянувшихся от борта к борту, были положены доски, так что людям не приходилось ступать по уложенному на дне грузу. Мачта была опущена, рей и парус привязаны в развилках двух стоек — одна на корме, другая на носу. Киль и на мелководье едва касался песка. Корабль застыл.

Большинство моряков остались на судне, готовые ко всему. Солнце ослепительно вспыхивало на бронзовых наконечниках копий. Но вообще металла было немного. На квадратных щитах десяток заклепок закреплял несколько слоев очищенной от волос коровьей шкуры на деревянной раме. Простые матросы либо носили нечто вроде кожаного жилета поверх туники, такой же, как на Эриссе, или вообще не были ничем защищены.

Великолепным исключением были Диорей, начальник, и семь молодых людей, сошедших с ним на берег. Они могли позволить себе все самое лучшее. Нехватка меди и олова составляла экономическую опору военной аристократии, управлявшей в Бронзовом веке большей частью тогдашнего мира. В шлемах с пышными панашами, в изукрашенных нагрудниках, с медными бляхами на щитах и кожаными ремнями, свисавшими ниже их юбочек, в поножах, с широкими мечами в отделанных золотом ножнах, в плащах из алых, синих, шафранных тканей, они словно сошли со страниц «Илиады».

«Не сошли, а еще сойдут!» — с некоторым ужасом подумал Рид. В свое время он выяснил, что Троя была сильным и процветающим городом-государством, но сейчас перед ним стояли ахейцы — данайцы, агривяне, эллины, предки Агамемнона и Одиссея.

Они были высоки, светлокожи, с длинными черепами. Их собственные предки явились с севера не так уж много поколений тому назад. Каштановые волосы были для них обычными, золотистые и рыжие — не такими уж редкими. Они отпускали их до плеч, а те, кто уже носил бороду и усы (процент юношей был очень велик), предпочитали стиль, который позже назовут вандейковским. Они держались с почти бессознательной надменностью прирожденных воинов.

— Ото! — сказал Диорей. — Странно. Поистине странно.

Потерпевшие времекрушение решили не запутывать и без того неправдоподобную историю подробностями о путешествии во времени, которые они сами — кроме американца — в любом случае толком не понимали. Хватало и того, что их сюда привез из родных краев на огненной колеснице чародей, который затем умер, только-только показав им волшебные шлемы, обучающие чужим наречиям. Диорей приказал раскидать камни, прикрывавшие труп, осмотрел его и распорядился похоронить как полагается.

Он прищелкнул языком.

— Порази меня громом Зевс, неслыханная история! — Он нарочито растягивал слова быстрого аттического диалекта. — Не знаю, можно ли взять вас на корабль. Право, не знаю. А вдруг вы навлекли на себя гнев кого-нибудь из богов?

— Но… но… — Рид растерянно показал на ментатор. — Мы преподнесем его в дар вашему царю.

Диорей скосил глаза. Он был ниже ростом и смуглее большинства своих подчиненных, поседевший, но крепкий, быстрый, с глазами, как серое зимнее небо, на остром морщинистом лице.

— Я бы рад. Клянусь сосками Афродиты, я бы рад. И особенно тебя, почтенный… — Он кивнул Олегу. — Тебя, одетого в чужеземное железо. До нас доходили слухи, что в земле хеттской научились обрабатывать железо, но Великий царь хранит эту тайну для себя. Может, вам известно?.. А! Мы могли бы о многом потолковать. Но что поделаешь, если Посейдон — наш господин. А он бывает гневен, Посейдон, в эту пору, когда близко осеннее равноденствие с его бурями. — Хитроватый взгляд перешел на Улдина, который так и не спешился. — А ты, почтеннейший, что ездишь на спине лошади, а не сзади, в колеснице, я бы отдал жирного вола, лишь бы узнать, зачем тебе это. Неужто в битве ты не свалишься наземь? И ты хочешь взять лошадь с собой на корабль!

— Я с ней не расстанусь! — отрезал Улдин.

— Но ведь кони посвящены Посейдону, не правда ли? — быстро вмешался Рид.

— Верно, верно, да только куда же ее поместить? У нас ведь уже есть парочка овец да голубки, отыскивающие землю. А плыть до дома нам не один день, знаете ли. И еще скажу вам между нами, что плавали мы не одной торговли ради. Так-то так, да не так. Нет-нет, мы приставали в Аварисе и торговали, и люди мои отдыхали в харчевнях за мясной похлебкой, верно, верно. Только кое-кто из нас сплавал дальше по реке в Мемфис, столицу их, если знаете, со словечком от моего царевича, и вот я везу ему словечко в ответ. И рискнуть, что я его не довезу, никак невозможно: я ведь служил царской семье и мужем, и мальчиком, когда мой царевич еще не родился.

— Так ты и будешь поджаривать нас на солнце весь день, пока сюда не явятся кочевники? — завопил Улдин.

— Успокойся, — сказал ему Олег и посмотрел на Диорея с выражением не менее хитрым, чем у ахейца. — Это правда, что мы доставим тебе лишние хлопоты, достопочтеннейший, — произнес он вкрадчиво. — Я об этом очень сожалею. Но не примешь ли ты… подарок, как заведено между благородными мужами, не иначе? Малое воздаяние за великодушную щедрость, с какой ты открыл для нас сосуд с водой. Не дозволишь показать тебе и твоему царю, что мы не нищие?

Говоря, он запустил руку в свой кошель. В воздухе блеснули золотые монеты и тотчас исчезли в ловких пальцах Диорея.

— Сразу видно, что вы благородного сословия, — невозмутимо объявил ахеец. — И одно это обязывает меня помочь вам насколько в моих силах. Взойдите же на корабль, прошу вас. Прошу! Да, лошадь… Почтеннейший, если ты согласишься здесь, на берегу, принести ее в жертву Посейдону, дабы плавание наше закончилось благополучно, то выберешь любую из моего табуна. В том я клянусь.

Улдин заворчал, но уступил. Диорей гостеприимным жестом указал на корабль.

— Сначала на Родос, — сказала Эрисса ликующе. — Данкен, Данкен, ты увидишь нашего сына!

Растерянности Рида и ее радости Диорей быстро положил конец.

— Боюсь, что нет. Я выполняю поручение царевича Тесея и не могу свернуть с пути. Покинув дельту Нила, мы отклонились так далеко на запад по причине…

— Из страха перед морскими разбойниками среди Эгейских островов! — перебила она с горечью.

— Что? Какие разбойники? Или солнце напекло тебе голову? Не обижайся, госпожа. Я знаю, как высоко ставят женщин на Крите, а ты в юности, уж верно, танцевала со священными быками, а? Иначе откуда бы у тебя такая осанка! Да-да. Ну а морские разбойники откуда же? Или, по-твоему, мы в тирренских водах? Просто при таком ветре нам лучше всего пройти к западу от Крита, а потом мимо Пелопоннеса до Афин. А уж оттуда ты легко доберешься до Родоса. Самое позднее в начале следующей весны.

Разочарование ее не смягчило.

— Ты говоришь так, словно минос и его военные корабли все еще сохраняют мир на море для честных людей! — Голос у нее стал ядовитым.

— Госпожа, тебе надо поскорее взойти на корабль и отдохнуть в тени, — сказал Диорей все с тем же добродушием. — Последний раз, когда я был в Кноссе, куда мы доставили кое-какой груз на пути в Египет в этом же плавании всего месяц назад, минос сидел в Лабиринте, а его портовые досмотрщики, как всегда, жирели, забирая его часть.

Эрисса побелела.

— И жаль, что так! — проворчал юноша, стоявший рядом с Диореем. — Отец Зевс, долго ли нам терпеть его ярмо?

На лицах его товарищей был тот же гнев.

Глава 7

Первые часы на корабле были райскими. Рид, оглушенный всем, что он испытал и пережил за последние сутки (ничего подобного он и вообразить не мог, так как ни один автор исторических романов не в силах был дать ему этого ощущения подлинности), только к середине следующего дня наконец обнаружил, что корабль, правда, не был адом, но не более того.

Накормленный (солонина, порей, грубый ржаной хлеб, вино, смешанное с водой), овеваемый прохладным бризом, ерошившим ему волосы под ласковым ясным небом, в окружении мириадов солнечных искр, играющих тысячей оттенков подвижной синевы на белоснежных шапках пены, он сидел у борта и вспоминал гомеровское описание нескончаемых смеющихся волн. Они были меньше океанских, резвее и совсем близко от него под низким планширем. Он видел каждую морщинку, каждое завихрение и заново дивился тому, каким сложным и непрерывно меняющимся произведением искусства была каждая волна.

Корабль плыл, взрезая воду, оставляя пенный след за кормой. Палубы покачивались в медлительном ритме, дерево скрипело, звенели канаты, иногда раздавался хлопок — парус отзывался на перемену в ветре или в волнах. Воздух, свежий, бодрящий, был напоен запахом нагретой солнцем смолы, озоном, соленостью. На корме у рулевых весел как юные боги стояли два силача — судно такого размера имело два рулевых весла.

Их товарищи сидели, вольготно развалясь, либо спали под скамьями (совершенно нагие, подложив под голову свернутую тунику, но чаще закутавшись в овчину). Теснота была страшная. Однако плавание редко длилось несколько суток подряд — как правило, корабли шли вдоль берегов и каждый вечер приставали в удобном для ночлега месте.

Взгляды моряков то и дело с любопытством и страхом обращались на пассажиров. Кто знает, что за люди? Долгое время никто, кроме Диорея и его знатных помощников, не решался заговорить с ними, ограничившись невнятным приветствием. Моряки вполголоса разговаривали между собой, чем-то занимались и тишком творили знамения против дурного глаза, совершенно те же, какие наблюдал Рид, когда через тысячи лет служил в армии и, получив отпуск, путешествовал по Средиземноморью. Ну да ничего. Они преодолеют робость, убедившись, что ничего страшного не происходит. А он плывет в Афины!

Но не в те Афины, которые любит, напомнил он себе. Храмы на Акрополе, Башня Ветров, колоннада Зевса Олимпийского, уютные крохотные кафе с их долмадами, и джезвами, и крепким узо, роскошные магазины, сумасшедшие таксисты, старухи в черном, продавцы жареных кукурузных початков, веселые мужчины, у которых обязательно оказывался родственник в Бруклине, — забудь все это, потому что не осмеливаешься помнить. И забудь Аристотеля, Перикла, Эсхила, победу при Марафоне, осаду Трои и самого Гомера. Ничего этого не существует. Разве что в каких-либо племенных песнопениях есть строки, которые когда-нибудь потом войдут в эпическую поэму и сохранятся для грядущих поколений через века и века после того, как их творцы обратились в прах. А остальное — лишь призраки… Нет, даже не призраки, а видение, стирающийся в памяти сон.

Ты плывешь в Афины царевича Тесея.

Что-то сохранится и до твоих дней. В детстве ты будешь замирать от восторга, читая, как герой по имени Тесей сразил чудовищного Минотавра… На него упала тень.

…Минотавра, которому служила Эрисса.

Она села рядом с ним, не обращая внимания на моряков, которые, потеснившись, чтобы освободить им место, поглядывали на них. Взятый у кого-то плащ она не набросила поверх туники, а прикрепила к поясу, соорудив подобие юбки.

— Зачем? — спросил Рид, указывая на плащ.

— Лучше закутаться, точно ахеянка, — глухо ответила она на кефтиу и, пожав плечами, устремила взгляд на горизонт.

— Чудесно, правда? — сказал он, неуклюже пытаясь подбодрить ее. — Теперь я понимаю, почему Афродита родилась из морской пены.

— Что? — Ее глаза, обретшие цвет тусклого нефрита, обратились на него. — О чем ты говоришь?

— Но ведь ахейцы, они же… — смущенно пробормотал он. — Разве они не верят, что Богиня… любви… вышла из моря у берегов Кипра?

— Афродита? — насмешливо сказала она. — С коровьими сосками и задницей, как два бочонка? Сучка, что вечно в течке?

Рид с тревогой посмотрел на моряков у нее за спиной. Ведь вполне вероятно, что многие из них понимают критский язык. Но, видимо, в поющем воздухе никто ничего не расслышал.

— Но Богиня — да. В своей ипостаси Бритомартис, Девы, она вышла из моря, — сказала Эрисса.

Наверно, подумал он, ахейцы сохранили… сохранят чудесный миф и свяжут его с тем, что пока всего лишь примитивный символ плодородия… После падения Крита.

Эрисса ударила кулаком по перилам.

— Море принадлежит Ей… и нам! — вскричала она. — Какие чары заставили тебя забыть, Данкен?

— Но я уже говорил, что я такой же смертный, как ты, и в более тяжелом положении, — сказал он в отчаянии. — И стараюсь понять, что произошло с нами. Ты сама вернулась во времени…

— Ш-ш-ш! — Уже овладев собой, она положила руку ему на плечо и шепнула: — Не здесь. Как только представится случай. Но не здесь. Этот Диорей совсем не такой простак, каким прикидывается. Он следит, слушает, вынюхивает. И он — враг.

С приближением осенних бурь в море выходило все меньше судов, однако в первый же день они переговорили с двумя кораблями. Первый, выгребавший против ветра, был торговым и принадлежал жителю Кефта, хотя команда была собрана со всего Восточного Средиземноморья. Они шли из Пилоса со шкурами, которые надеялись выгодно обменять на ливанские кедры, с тем чтобы отвезти бревна в Египет, взять там за них стеклянную утварь и, возвратившись домой на остров Наксос, спокойно перезимовать там. Диорей объяснил своим гостям, что такие плавания стали выгодными с тех пор, как фараон Аменхотеп замирил свои сирийские владения. Второй, очень большой корабль прошумел мимо, направляясь прямо к Аварису с грузом олова, выплавленного бриттами. Команда была даже еще более пестрой — трое-четверо моряков, насколько можно было заключить, глядя на них через несколько десятков ярдов волнующейся воды, были родом из северных областей Европы. Этот мир был на удивление более космополитичен, чем ему предстояло стать в дальнейшем ходе истории.

И один раз в отдалении Рид увидел объяснение такой свободы мореходства. Узкая галера располовинила горизонт. Несколько моряков Диорея выхватили ножи, угрожая ей. Другие ограничились непристойными жестами.

— Что это за корабль? — спросил Олег.

— Критская военная галера, — ответил Диорей. — Несет сторожевую службу.

— Для того чтобы помогать морякам, терпящим бедствие, — добавила Эрисса, — и укрощать морских разбойников и варваров.

— Для того чтобы угнетать тех, кто хочет быть свободным! — вскричал ахейский юноша.

— Без ссор! — скомандовал Диорей.

Юноша удалился на корму, Эрисса крепко сжала губы.

Едва стемнело, ветер стих, и корабль лег в дрейф под блистающими звездами. Глядя на них, Рид вспомнил, что и они не вечны.

— Скажи мне, — спросил он Эриссу, — какое созвездие возглавляет ваш Зодиак?

— Конечно, Телец. Бык Астерия, когда его пробуждает от смерти возрождающаяся весна. — Ее тон, вначале резкий, стал благоговейным. В смутном свете он увидел, что она поцеловала свой амулет и сотворила в сумерках знак креста — знак солнца.

«Прецессия равноденствия! — подумал он. — Я вернулся назад на две двенадцатые цикла в двадцать шесть тысяч лет. Ну, конечно, не с такой точностью». Он вздрогнул, хотя ночь была не очень холодной, и, забравшись под скамью, завернулся в овчину, которую ему одолжил Диорей.

На заре они опустили мачту, взялись за весла и паучком побежали под размеренный речитатив старшого «Рипапай! Рипапай!», поскрипывание и всплески весел по морю, сперва мерцающему голубизной, которая затем стала сапфировой и перешла в глубокую синеву. Олег сказал, что хочет поразмяться, и сел грести — по две смены подряд.

Это рассеяло настороженность моряков. Когда поднялся ветер (не такой попутный, как накануне, но Рид с удивлением увидел, как под него удавалось подставить неказистый на вид квадратный парус), они собрались вокруг русского, который сидел, болтая ногами на краю носового настила. Они угостили его неразбавленным вином и засыпали вопросами:

— Откуда ты, чужестранец? Какая она, твоя страна? Где ты побывал? На каких кораблях плавают в твоей стране? Этот твой панцирь, это оружие, они и правда железные? Но ведь железо никуда не годится, слишком ломкое, даже когда его удается выплавить из руды, а это, я слышал, дело почти невозможное. Так как же его добывают у вас? Эй, а бабы у вас какие? А вино? Или вы там пьете пиво, точно египтяне? — Смуглые лица вспыхивали белозубыми усмешками, тела двигались в пляске мышц, над синевой разносились смех и радостные голоса.

Неужели эти простодушные, веселые ребята, эти бывалые мореходы с умелыми руками были свирепыми дикарями, как утверждала Эрисса?

Она сидела ближе к корме в глубокой задумчивости. На той же скамье сидел Улдин. Они молчали. Гунн почти ни слова не сказал со вчерашнего дня, когда ему пришлось перегнуться через борт, а ахейцы хохотали у него за спиной. Морскую болезнь он одолел, но страдал от потери лица. Или за своей непроницаемой маской он корчился от ужаса? Бесконечная вода со всех сторон, по которой не поскачешь на коне!

Диорей развалился на настиле возле Олега, ковырял в зубах и больше помалкивал. Рид с некоторой тревогой устроился рядом, прислонился к планширю и подтянул колени к подбородку. Как бы русский под воздействием обильных возлияний не допустил какого-нибудь промаха! Олег был далеко не глуп, но после всего, что свалилось на него в столь короткий промежуток времени, соблазн расслабиться и позабыть про осторожность мог быть очень большим.

— Я из Руси, коли вы об этом спрашиваете! — Олег допил чашу и протянул ее, чтобы ему подлили. Его золотистые кудри выбились из-под повязки, глаза на красном толстощеком лице весело блестели. Он почесался под рубахой и рыгнул. — А про остальное не знаю. Давайте-ка я вам расскажу про эти земли, может, вы какие узнаете и скажете мне. Ну и мы разберемся с названиями.

Они устроились поудобнее, готовясь слушать. Он отхлебнул из вновь наполненной чаши и забасил:

— Начну с дальнего севера. Может, вы про те места слышали? Леса, леса, день едешь, два едешь, одни леса. Ну и поля, конечно. Да только в лесах этих можно всю жизнь проблуждать. Со мной раз чуть такое не приключилось, когда я был мальцом. Батюшка мой был купец, да разорился, когда сначала ляхи взяли Новгород, а потом Ярослав отбил его. Ну а после пошла у Ярослава война с родным братом, и уж тут торговать с югом и думать было нечего. Ну мы и ушли в леса, занялись охотой и звероловством. Вот я и научился, как по ним зимой ходить, можете мне поверить. У финнов есть… э… деревянные башмаки, чтобы не проваливаться в снег. Они колдуны. Научили меня, как выпевать попутный ветер, да только у меня не всегда это получается. Да и… э… христианину такое вовсе не положено.

Слушатели выразили недоумение, потому что для них его последние слова означали, что он был помазан священным маслом. Но, видимо, они решили, что его посвятили в тайны какого-то запретного культа.

— Потом мы все-таки вернулись. Настали хорошие времена, и я не могу пожаловаться на судьбу. А те денечки меня еще кое-чему научили! — Олег усмехнулся, выпил и погрозил им пальцем. — Торговля опять года на два прекратилась из-за нашей войны с Константинополем. Так я это время провел в норвежских землях. Король ихний — друг Руси. Одно время служил у Ярослава. На дочке его женился. Ну, в их краях я много связок пушнины добыл, и как в первый раз потом съездил в Константинополь, прибыль получил — о-го-го! Можете мне поверить!

— Ты про свою страну рассказывал, — напомнил кто-то из слушателей.

— A-а! Ну да, Новгород. Хотите верьте, хотите нет, а Новгород — большой порт, хотя от него до моря не близко. Пройдете на веслах из Финского залива вверх по Неве, а потом через Ладожское озеро, да вверх по Волхову к озеру Ильмень. И добро пожаловать! Конечно, дальше уж не поплывешь. Надо сперва по суше до Днепра добраться. А тогда до самого конца водой. Если не считать порогов. Киев на этой реке разбогател и разросся, можете мне поверить. Только я-то как был новгородец, так новгородцем и останусь. Там и меха, и янтарь добывать сподручнее. Ну, так, значит, по Днепру спускаетесь вы в Черное море и поворачиваете вдоль берега на юг к Константинополю. А это город, молодцы, так уж город! Царьград, одно слово.

— Погоди-ка, — медленно сказал Диорей. — А из моря, которое ты называешь Черным, нельзя ли выйти вот в это. Через два коротких пролива с маленьким морем между ними?

Олег энергично закивал:

— Это ты верно сказал. А Константинополь стоит у внутреннего конца северного пролива.

— Но там никакого города нет! — возразил кто-то из матросов.

— Просто ты не знаешь, — высокомерно ответил Олег.

— Порази меня Зевс громом, я-то знаю! — рявкнул Диорей, внезапно посуровев. Сразу наступила тишина, нарушаемая только гудением паруса, и шипением пены, да жалобным блеянием овец в загончике под настилом. — Я по этим проливам не раз плавал! — отрезал Диорей. — Один раз до самой Колхиды добрался, что под горами Кавказа. И не только я туда плавал, а и многие другие ахейцы.

— Ты что же, с такими течениями справлялся на этой скорлупке? — воскликнул Олег. — Да я же борт могу кулаком пробить!

— Гостю не пристало рассказывать небылицы, — сурово сказал Диорей.

— Погоди! — начал Рид, протягивая руку, чтобы дернуть его за плечо.

Олег мотнул головой.

— Виноват. Много выпил. — Он заглянул в свою чашу. — Совсем забыл. Мы же попятились во времени. И Константинополь, небось, еще не построили. Но построят. Еще как построят! Я-то бывал там. И я знаю! — Он одним глотком допил чашу и бросил ее на колени соседа.

Диорей не шевельнулся. Его лицо не выражало ничего, точно чурбак. Слушатели внизу возбужденно переговаривались. Руки хватались за бронзовые ножи, пальцы чертили магические знаки.

— Олег! — сказал Рид. — Довольно!

— А что? — пробурчал русский. — Это же правда, так? Надо бы нам в оракулы пойти!

— Довольно! — повторил Рид. — Я же тебе рассказывал, откуда я. Ну так слушайся меня.

Олег закусил губу. Рид повернулся к Диорею. Подавляя грызущую тревогу, от которой по коже у него побежали мурашки, американец виновато ухмыльнулся.

— Мне следовало предостеречь тебя, почтеннейший, — сказал он. — Мой товарищ горазд на выдумки. Ну, и конечно, то, что произошло, всякого ошарашило бы.

— По-моему, такой разговор лучше пока отложить, — заметил Диорей. — До того, как мы будем в Афинах, во дворце. Так?

Глава 8

Атмосфера осталась дружественной. Моряки, видимо, пропустили мимо ушей непонятные намеки на путешествия во времени, сочтя их недоразумением, простительным для чужестранца из таких далеких краев, какими Олег позаботился нарисовать Русь и Византийскую империю. К тому же проклятие плавание не поразило: наоборот, попутный ветер держался дольше обычного. Рид не мог решить, в какой мере ахейцы верили новгородцу — да и гунну, после того как он немного смягчил свою угрюмость. Но кто не любит увлекательных историй? Моряки, со своей стороны, радовались, обретя новых слушателей, и пустились в описание торговых плаваний там, где несли дозор военные корабли миноса, грабежей и захвата рабов в других местах, охоты во внутренних областях своей страны на оленей, вепрей, зубров и львов, которые тогда еще водились в Европе. Не забыты были и стычки с дикими горцами, а также с другими городами-государствами ахейцев, и пьяные ссоры, и оргии. Со смаком вспоминались портовые гетеры и храмы в Азии, где девственница должна отдаться первому мужчине, который ее пожелает, и лишь тогда получает право выйти замуж. Рассказы о богах, тенях умерших, невиданных чудовищах сопровождались страшными клятвами в истинности каждого слова.

Рид избегал разговоров о своем мире и старался узнать побольше об этом. Ахейцы были земледельцами, установил он. Даже цари ходили за плугом и плотничали. Самый бедный крестьянин обладал правами, которые ревниво оберегал. Среди буйной знати (людей настолько богатых, что они могли обзавестись полным комплектом военного снаряжения Бронзового века, что позволяло им легко справляться с простыми воинами) царь («верховный жрец-вождь», мысленно определил Рид) был всего лишь «первым среди равных». Женщины не считались равными мужчинам, как у кефтиу, — равенство, которое Диорей насмешливо назвал главенством куриц, — но их и не держали взаперти на их половине, как в классической Греции. У себя дома женщина была уважаемой хозяйкой.

Всего лишь несколько поколений назад и пока лишь в немногих своих государствах ахейцы начали постигать искусство мореходства. И Диорей был среди них исключением, ибо осмеливался несколько дней плыть напрямик, не видя берега, тогда как для кефтиу это было привычным. Зато его спутники были редкостными скотоводами и колесничими. Каждый из них великолепно разбирался в лошадях, и они часами обменивались мнениями и спорили с Улдином.

Они хранили нерушимую верность своей семье, своему племенному вождю и своему слову. Благородному мужу полагалось быть гостеприимным и щедрым во всю меру своих возможностей. Он был чистоплотен, опрятен и в хорошей физической форме. Он знал предания своего народа и законы; он ценил умение ремесленника, танцора, певца-поэта. Он смело смотрел в глаза несчастьям и смерти.

Из недостатков Рид назвал бы гордыню, которая в любой миг могла обернуться угрюмой обидой или смертельным вызовом; кровожадную любовь к битвам; абсолютную бесчувственность ко всякому низшему, — а низшими были все, кроме свободнорожденных ахейцев и особо влиятельных чужеземцев; а еще неуживчивость, побуждавшую их разделяться на соперничающие микрогосударства, которые, в свою очередь, не знали покоя от внутренних раздоров и гражданских войн, приводивших к дальнейшему их раздроблению.

— Есть причина, почему Крит верховенствует над нами, — заметил Диорей, стоя на носу рядом с Ридом и следя за полетом выпущенной голубки. — И может, самая главная. Мы не способны все разом тянуть в одну сторону. Ну да, правда, Лабиринт этого нам ни за что не позволит. Большие города на материке — Микены, Тиринф и все прочие — так они продались. Критские товары, критские обычаи, критские обряды, критское то, критское се, пока человека не вывернет! Вот бы взяли и просто передались миносу! Так нет! Он хитер, и ему другое требуется. Он сохраняет их царей-блюдолизов, чтобы они сидели в совете с нашими, строили козни, подкупали и стравливали истинных ахейцев между собой. А когда кто-то задумывает вырваться на свободу, вот как мой царь Эгей, соглядатай из Микен или Тиринфа вынюхает и уползет донести в Кносс.

— А тогда что? — спросил Рид.

— Ну, тогда минос свистит своим военным кораблям, закрывает все порты и хватает корабли всех данников и — хрр! — «союзников», которые не послали ему воинов. Так что они посылают. И вот почему в будущем году еще семь юношей и семь девушек поплывут из Афин к Минотавру…

Диорей умолк, приложил руку козырьком над глазами, сощурился, а потом сказал небрежно:

— Вон он! Теперь и ты сумеешь разглядеть то, что видела птица. Вон там, на краю мира, видишь пятнышко? Вершина горы на Крите, не иначе, клянусь животом Афродиты.

Он и обогнули огромный остров еще до заката. Над морем белели обрывы. За ними земля уходила вверх зелеными уступами. Волны бороздили корабли, многочисленные, как чайки, бороздившие небо. Эрисса стояла у перил и смотрела. Последние дни она ничем не выдавала печали. Но говорила только тогда, когда промолчать было нельзя, и все время сидела одна со своими мыслями. Рид подошел к ней.

Она не обернулась к нему. «Какие страхи и желание прячутся за этим гордым профилем?» — подумал он. И, словно услышав его, она сказала тихо:

— Не беспокойся за меня, Данкен. Годы научили меня ждать.

К вечеру следующего дня из лиловых вод поднялся зубчатый Пелопоннес. Ни голых холмов, усеянных деревушками, ни множества теплоходов, которые помнил Рид. Темная зелень лесов, пустынное море, пустынное небо и тишина, в которой стук и плеск весел звучали слишком громко. Даже старшой, задававший темп гребцам, понизил голос. В воздухе веяло прохладой. Крылья пары журавлей в вышине вспыхивали закатным золотом.

Диорей указал на остров Кифер в нескольких милях от берега. Он выглядел точно так же, как берега материка.

— До Пирея два дня хода, а то и меньше, — сказал кормчий. — Но мы остановимся на ночлег тут, возблагодарим богов за легкое плавание, разомнем ноги и проспим ночь не в тесноте, так что можно будет ворочаться сколько душе угодно.

Пляж в небольшой бухте хранил следы былых ночлегов — закопченные кольца камней, обрывки веревок и другой пристойный мусор. Выше виднелась каменная гробница в форме улья, а напротив нее — грубо вырезанный деревянный бог, чьей наиболее примечательной чертой был фаллос. Тропинка уводила под деревья — к источнику, объяснил Диорей. Но в этот вечер весь пляж был в их распоряжении. Моряки посадили корабль на мель, сбросили с кормы якорь — большой камень и, захватив с собой рулевые весла, зашлепали по воде на берег.

Выбравшись на пляж, Улдин зашатался.

— Это заколдованное место! — крикнул он, выхватил саблю и свирепо огляделся. — Земля тут качается под ногами!

— Скоро перестанет, — ухмыльнулся Олег. — Вот хорошее средство от этого! — И он побежал туда, где моряки разминали мышцы, бегая вперегонки, борясь, играя в чехарду и испуская боевые кличи. Диорей позволил им развлекаться полчаса, а потом приказал разбить лагерь, собрать хворост, разжечь костер.

Эрисса отошла к гробнице. Не тронув плаща, окутывавшего ее ниже пояса, она сняла тунику, обнажив грудь, сжала в руке амулет и опустилась на колени, молитвенно склонив голову, так что распущенные волосы закрыли ее лицо. Диорей помрачнел.

— Жаль, я не помешал ей! — шепнул он Риду. — Заметь я вовремя, так остановил бы ее.

— А что она делает?

— Молится о вещем сне, наверно. Я и сам хотел. Говорят, он на редкость силен, ну, муж, здесь погребенный. А теперь мне уже нельзя. Он может разгневаться, если его потревожат дважды в один вечер. А я бы часть жертвы посвятил ему! — Диорей хмуро подергал себя за бороду. — Знать бы, какую клятву она тут приносит! Это ведь не простая критянка, друг Данкен, и даже не простая сестра по обряду танца с быком. Что-то есть в ней особое. На твоем месте я бы держался от нее подальше.

Эрисса надела тунику и отошла в сторону. Казалось, она обрела внутреннее спокойствие. Рид не посмел заговорить с ней. Он все сильнее ощущал, каким чужим был для него ее мир.

Ночь наступила прежде, чем на углях костра успели поджарить овец, которых везли из Египта для этой стоянки. Жертвоприношение было недолгим, но впечатляющим зрелищем. Высокие мужчины чинно стояли в красных отблесках и скользящих тенях, подняв оружие в честь Гермеса, покровителя путников; Диорей звучно произнес молитву, а затем торжественно заколол овец, вырезал бедренные кости и, завернув их в жир, бросился в пламя под басистые возгласы «Ксарейс! Ксарейс! Ксарейс!», которые возносились к звездам вместе с дымом и гулкими ударами мечей о шлемы и бронзовые нагрудники.

Олег перекрестился. Улдин разрезал подушечку большого пальца и выдавил в костер несколько капель крови. Разглядеть в темноте Эриссу Рид не сумел.

Но она разделила последовавшую затем Трапезу. Это было веселое обжорство. По кругу ходили бурдюки с вином. Потом встал кто-то из воинов, забряцал на лире и затянул героическое сказание:

А его товарищи под его пение плясали на песке.

Когда они снова расселись у костра, встал Улдин.

— Я спою вам, — предложил он.

— А потом я! — заявил Олег. — Песню странника вдали от родного дома, от жены и детей, от батюшки Новгорода. — Он утер глаза и икнул.

— Моя песня о степях, — сказал Улдин. — О высоких травах, где весной, точно кровь, краснеют маки и новорожденные жеребята встают на тоненькие подгибающиеся ноги, а морды у них нежнее, чем щеки новорожденной девочки, но они уже видят тот день, когда, не зная усталости, поскачут к подножию радуги.

Он откинул голову и запел на своем языке. Мелодия и его голос оказались на удивление нежными.

Рид сел в отдалении от костра, чтобы лучше наблюдать происходящее. Внезапно его сильно дернули за рукав. Обернувшись, он различил неясную фигуру Эриссы. С екнувшим сердцем он поднялся и как мог незаметнее последовал за ней к тропке, держась в стороне от светлого круга, отбрасываемого костром.

Под деревьями было темно. Держась за руки, они ощупью пробрались вверх по склону и наконец, спотыкаясь, выбрались на прогалину. С трех сторон окруженная лесом, она уходила вниз к берегу. В небе плыла половина идущей на убыль луны. На теплоходе Рид перед сном часто любовался ею, но это было волшебство. Над пустыней океана она светила не так, как над водами, где правила Богиня Эриссы, — такими недвижными, что в их ночи отражались все звезды и бледный светильник спутницы Земли. Трава и камни тоже сверкали звездными россыпями росы. Воздух тут был теплее, чем на пляже, словно лес выдыхал тепло, которое впитал за день. Пахло влажной землей, листьями, чем-то пряным. Негромко прокричала сова. По мшистым камням журчал родник.

Эрисса вздохнула.

— На это я и надеялась, — сказала она тихо. — Найти место, священное от Ее близости, где мы сможем поговорить.

Рид страшился этого момента, но теперь вдруг понял ее покорность судьбе — не печальную и не радостную, но гордую, какой он и представить себе не мог.

Эрисса расстелила на траве свой плащ. Они сели лицом к роднику. Ее пальцы поглаживали бороду, уже покрывшую его щеки и подбородок. В лунном луче он увидел, как нежна ее улыбка.

— Каждый день ты все ближе к Данкену, которого я знала, — прошептала она.

— Расскажи мне о том, что было, — попросил он тоже шепотом.

Она покачала головой:

— Я сама не знаю. О конце я помню очень мало, только черепки, обрывки тумана: рука, утешающая меня, ласковые слова… и чародейка, чародейка, которая заставила меня заснуть и забыть… — Она снова вздохнула. — Быть может, из сострадания, если судить по тем ужасам, которые остались со мной. Ячасто желала, чтобы то же покрывало было наброшено на случившееся потом.

Она до боли сжала его руку.

— Мы были в лодке, я и Дагон, думали добраться до восточных островов, найти приют в одной из колоний Кефта. Но сквозь тучи в молниях, сквозь дождь из пепла нельзя было разглядеть ни солнца, ни неба, а воды бушевали, обезумев от боли, которую им причинили. Потом завыл ветер и погнал нас, куда хотел. Мы только-только удерживались в лодке. Когда наконец стало потише, мы увидели корабль. Но это были троянцы, повернувшие домой, когда их окутала тьма. Они объявили нас пленниками и, когда добрались до Трои, продали в рабство.

Эрисса глубоко вздохнула. Какие бы силы она ни почерпнула, увидев Крит или воззвав к герою-оракулу, теперь вскрывались старые мучительные раны. Рид тоже утратил спокойствие духа и машинально вытащил трубку с кисетом.

— Возможно, толкнул его на это по доброте сердечной шаловливый мальчик, Сын Богини, — заметила Эрисса с неуверенным смешком.

К тому времени когда он объяснил, что намерен сделать, она уже могла говорить почти отвлеченно. Рид успокоил себя глотком благодетельного дыма и слушал, сплетя пальцы с ее пальцами.

— Купил меня Мидон. Он был ахейской крови — они силой и подкупами утвердились в Троаде, ты знаешь об этом? — но оказался не таким уж плохим господином. И Дагон был рядом. Он всячески постарался понравиться Мидону, чтобы тот купил его вместе со мной, и стал у него писцом. Так что мы жили в одном доме. Я помню, как ты, Данкен, поручил меня Дагону, когда мы расставались. И ты все еще отрицаешь, что ты бог?

Когда родился Девкалион — твой сын, как я знала всем моим существом, — я дала ему это имя, потому что оно сходно с твоим, и потому что я поклялась, что и он тоже станет родоначальником целого народа^[2], — я не могла допустить, чтобы он вырос рабом. Я выжидала еще год, наблюдала, составляла планы, готовилась. Дагон тоже набрался терпения — ведь я убедила его, что так предначертано. Когда наконец мы бежали (я держала Девкалиона в объятиях), то не смогла задушить свою дочь от Мидона, как собиралась, — она лежала в колыбели такая крохотная! Надеюсь, он заботился о ней и она узнала хоть немного счастья.

Мы уплыли на лодке, которую давно припрятали и нагрузили провизией. Мы хотели добраться до Додеканеса кефтиу. Но ветер вновь был противным и погнал нас на север к берегам Фракии. Там мы нашли приют у диких горцев и прожили у них несколько лет. Приняли нас хорошо, потому что мы принесли им в дар вещи, которые увезли из Трои. А потом Дагон стал уважаемым человеком, потому что он умен и искусен во многих ремеслах кефтиу. А я, хотя на Атлантиде была не жрицей, но лишь танцевала с быками, научила их обрядам в честь Богини и Астерия, которые им понравились. Их ворожеи приняли меня в свой круг. От них кроме ворожбы я научилась искусству исцеления, не известному ни в Греции, ни на островах, — узнала свойства трав, способы лечения и наведения волшебного Сна. И благодаря этому меня почитают там, где я живу теперь. Значит, во Фракию нас забросил бог, не желавший нам зла. Так было предначертано судьбой, которую ты даровал мне.

Потом, немного разбогатев, мы смогли заплатить купцу с Родоса, чтобы он взял нас с собой. В его родном порту мы встретили моих дальних родственников, и они помогли нам устроиться. Так к нам наконец пришло благоденствие.

Но я уже не та девушка, которую ты любил, Данкен.

Наступило молчание. Пел родник. На призрачных крыльях между ними и луной пролетела сова. Рид сжимал свою теплую трубку и руку Эриссы.

— И я не тот Бог, которого помнишь ты, — сказал он наконец. — И никогда им не был.

— Возможно, в тебя вселился Бог, а потом исчез. Но мил ты не меньше.

Он положил трубку, повернулся к ней — какие бездонные сияющие глаза! — и сказал с силой:

— Постарайся понять! Мы все вернулись в прошлое. И ты тоже. Я убежден, что в эту самую минуту девушка, которой была ты, живет на еще не погибшей Атлантиде.

— И она не погибнет! — Ее голос зазвенел. — Вот почему мы присланы сюда, Данкен, — чтобы, зная грядущее, предупредить наших сородичей.

У него не хватило мужества ответить.

— Но как я тосковала по тебе! — Ее голос стал нежным. — Как томилась! Но я теперь слишком стара, любимый мой?

И словно кто-то другой ответил:

— Нет. Ты никогда не станешь старой.

А он подумал: «Да, о Господи! Хотя бы из милосердия. Нет, не лицемерь! Ты ведь раза два позволил себе, и Пам ничего не узнала… И, Господи, Пам родится только через три-четыре тысячи лет, а Эрисса здесь, и она прекрасна…»

Но и думал это вовсе не он, а незнакомый человек, изгнанник из реального «завтра». Он был тем, кто сказал то, что сказал.

Смеясь и плача, Эрисса прильнула к нему.

Глава 9

Эгей, царь Афин, прежде был сильным мужем. Время выбелило его волосы и бороду, сморщило мышцы на крупных костях, сделало глаза подслеповатыми и свело пальцы артритом. Но все равно на троне он восседал с прежним достоинством. И, взяв в руки две полусферы ментатора, не выдал страха.

Раб, с помощью ментатора научившийся говорить на кефтиу, катался по полу. Новые слова он выговаривал с трудом, потому что губы у него распухли и кровоточили от удара тупым концом копья, который заставил его преодолеть ужас перед чародейством, перестать кричать и вырываться. Воины — телохранители Эгея и случайные гости, всего человек пятьдесят, — стояли невозмутимо, но многие украдкой проводили языком по пересохшим губам или сощуривали глаза под вспотевшим лбом. Слуги и женщины робко жались к стенам. Почуяв страх, огромные собаки — мастифы и волкодавы — принялись рычать.

— Драгоценный дар, — сказал царь.

— Мы уповаем, он хорошо послужит тебе, господин, — ответил Рид.

— Так и будет. Но сила его еще больше — он страж и знамение. Да будут эти шлемы храниться в храме Пифона. Через десять дней да будет устроено жертвоприношение в их честь, а затем три дня пиров и игр. Эти же четверо, принесшие дар, будут царскими гостями, о чем да узнает всяк. Пусть они получат подобающее жилище, одежды, красивых женщин и все, в чем еще могут нуждаться. Пусть все воздают им честь.

Эгей нагнулся пониже с мраморного трона, устланного львиной шкурой. Прищурившись, чтобы лучше видеть чужеземцев, он договорил не так торжественно:

— Вас, наверно, утомила дорога. Не хотите ли пойти в отведенные вам покои омыться, перекусить и соснуть? Вечером мы будем пировать с вами и выслушаем ваши рассказы во всех подробностях.

Его сын Тесей, сидевший чуть ниже, кивнул.

— Да будет так! — сказал он, однако лицо царевича осталось холодным, а взгляд настороженным.

Раб, ведавший дворцовым хозяйством, пригласил гостей следовать за собой. Покидая зал, Рид получил возможность получше его рассмотреть. Афины, небольшие, небогатые, расположенные вдали от центров мировой цивилизации, не могли похвастать каменными строениями, подобными микенским или тиринфским. Царский дворец на вершине Акрополя был деревянным. Но в этом веке, когда леса Греции еще не были сведены, дворец был возведен из огромных бревен. Массивные колонны поддерживали потолочные балки длиной около сотни футов. Ставни окон под потолком были распахнуты, впуская дневной свет, — как и дымоход в кровле из дранки. Но в зале царил сумрак. Висевшие за скамьями щиты и оружие уже отражали дрожащие лучи каменных светильников. Тем не менее меха, вышитые ткани, золотые и серебряные сосуды создавали впечатление варварской роскоши.

От зала отходили три крыла. В одном находились кладовые и помещения рабов, во втором обитали царская семья и ее свободные наследственные слуги, третье предназначалось для гостей. Комнаты, выходившие в коридор, были тесными каморками без дверей — их заменяла занавеска. Однако занавески были из плотной ткани и богато расшитые. Оштукатуренные стены были занавешены такими же тканями. Солома на кроватях была застелена овчинами и меховыми одеялами. Рядом с ритонами — глиняными кубками в форме рога — стояли большие сосуды с вином и водой. И в каждой каморке отвешивала поклон юная девушка.

Олег хлопнул в ладоши.

— Ого! Мне это место нравится, — захохотал он.

— Если нам не суждено вернуться, — согласился Улдин, — то стать воином Эгея будет не так уж плохо.

Раб-дворецкий указал Эриссе ее каморку.

— Э… мы с ней вместе, — сказал Рид. — И достаточно будет одной служанки! — Последние слова он подчеркнул.

— Каждому по одной, господин! — ухмыльнулся дворецкий. — Таково приказание царя. Пусть спят вместе в свободной комнате. Гостей у нас мало: на суше время жатвы, а в море близки осенние бури.

Он был лысым иллирийцем, развязным, как все старые преданные слуги. «Да нет же! — внезапно подумал Рид. — Он раб и ведет себя как заключенный, отбывающий пожизненный срок, когда его назначают старостой».

Служанки сказали, что сходят за обещанной одеждой. Не хотят ли они откушать? Не пожелают ли господин и госпожа пройти в баню, где их смиренные служительницы омоют их, разомнут им усталые члены и умастят благовониями?

— Потом, — сказала Эрисса. — Но так, чтобы мы были готовы явиться на пир царя… И царицы, — добавила она, потому что ахейские женщины не участвовали в пирах мужчин. — Сначала мы должны отдохнуть.

Когда они с Ридом остались одни, Эрисса обняла его, прижалась щекой к его плечу и грустно шепнула:

— Что нам делать?

— Не знаю, — ответил он в солнечный аромат ее волос. — До сих пор у нас не было выбора, верно? Возможно, мы окончим наши дни тут. Как справедливо заметили наши друзья, могло быть куда хуже.

Она так сильно сжала руки, что ногти впились ему в спину.

— Ты говоришь, не думая! Это же те, кто сжег… кто сожжет Кносс и уничтожит мир миноса, чтобы заняться морским разбоем!

Он ответил не сразу, потому что думал: «Вот ее точка зрения. А я не знаю. Ахейцы грубы и суровы, но ведь по-своему они прямодушны и честны, так? И как же человеческие жертвоприношения Минотавру?» Вслух он сказал:

— Ну, во всяком случае я устрою, чтобы ты вернулась во владения Кефта.

— Без тебя? — Она отошла от него, ее голос стал странным, а пристальный взгляд был устремлен прямо ему в глаза. — Так не будет, Данкен. Ты приедешь на Атлантиду, и будешь любить меня, и в Кноссе зачнешь нашего сына. Потом…

— Ш-ш-ш! — Он испуганно прижал ладонь к ее губам. Если никто другой, так Диорей, уж конечно, способен приставить соглядатаев к таинственным царским гостям, тем более что среди них есть знатная критянка. А сквозь занавеску на двери все прекрасно слышно. Слишком поздно Рид спохватился, что не использовал ментатор для того, чтобы они четверо могли говорить на языке, неизвестном тут. Гуннское наречие или старорусский отлично подошли бы для такой цели.

Но в пустыне им было не до того, а Диорей наверняка запретил бы чародейство на своем корабле. Да, конечно! Хотя бы просто потому, что не позволил бы тем, к кому относился с подозрением, приобрести подобное преимущество.

— Это… э… слишком священные предметы, чтобы обсуждать их тут, — сказал он вслух. — Позже мы найдем достойное место.

Эрисса кивнула:

— Да, я понимаю. Скоро… — Губы у нее скривились, она смигнула слезы. — Слишком скоро. Сколько времени ни потребуется, чтобы наша судьба постигла нас, все равно это будет слишком скоро. — Она увлекла его к ложу. — Ты не слишком устал? Пока мы вместе?

Рабыня, которая утром принесла им завтрак — остатки вчерашнего зажаренного целиком вола, — объявила:

— Царевич Тесей приглашает господина к себе, а царица просит госпожу провести день с ней и ее прислужницами.

Эрисса наморщила нос и жалобно поглядела на Рида. Ей предстоял скучный день, пусть даже прислужницы будут девушками из знатных семей, обучающимися домоводству под присмотром супруги Эгея. (Четвертой его супруги, которой, однако, скорее всего, предстояло его пережить: он был уже слишком стар, чтобы свести ее в могилу ежегодными родами, начиная с четырнадцатилетнего возраста.) Рид сделал ей знак согласиться. К чему без нужды задевать обидчивых хозяев?

Тунику, плащ, сандалии и фригийскую шапку, в которые он облачился, прислал ему в подарок Тесей. Хотя ахейцы были высокими, мало кто из них достигал шести футов роста, такого обычного для сытых времен Рида. Однако царевич был пальца на два выше американца. Это удивило Рида, но он тут же понял, что причина удивления в прекрасных романах Мэри Рено, где Тесей изображается невысоким. Ну, она логически истолковала… истолкует легенду. Но в какой степени легенды отражают истину? И кстати, действительно ли этот Эгей и этот Тесей соответствуют отцу и сыну легенды?

Должны соответствовать, безнадежно подумал Рид. Их имена связаны с падением Кносса и завоеванием Крита. А Кносс падет, и Крит будет завоеван в недалеком будущем, когда погибнет Атлантида.

Бронзовый меч, который он прицепил к поясу, был подарком Эгея — с овальным лезвием, отлично сбалансированный, прекрасный и смертоносный. Во всяком случае, упрекнуть царя и царевича в скупости было нельзя.

Тесей ждал его в зале. Если не считать убиравших ее рабов, она после пиршественного веселья накануне казалась зияюще пустой и безмолвной. (Пылающие факелы, огонь, ревущий в центральном очаге, заглушающие этот рев песнопения, топот, лиры, флейты Пана и барабаны, крики и бахвальство, гремящие в дымном воздухе. Собаки с рычанием хватали кости, брошенные им с расставленных на козлах столов; слуги метались, следя, чтобы кубки не пустели… И все это время Тесей невозмутимо расспрашивал чужеземцев.)

— Радуйся, господин! — приветствовал его Рид.

— Радуйся! — Царевич поднял бугрящуюся мышцами руку. — Я подумал, что тебе, возможно, будет интересно посмотреть окрестности нашего города.

— Ты очень добр, господин. А… мои друзья?

— Диорей, начальник моих кораблей, пригласил воинов Улдина и Олега в свое поместье. Он обещал подарить им коней, а они, в свою очередь, обещали объяснить ему устройство седла с опорами для ног, которое привез с собой Улдин.

«И он выведает у них все, — подумал Рид, — а потом постарается разлучить их со мной и Эриссой… Стремена же были изобретены через доброе тысячелетие в будущем? По-моему, я где-то про это читал. Благодаря им появилась тяжелая конница. А вдруг они приспособятся к стременам здесь и сейчас, что тогда?

Можно ли изменить время? Должна ли критская Талассократия — морская держава, столь дорогая сердцу Эриссы, — погибнуть? Должен ли я покинуть ее тут ради своего рода кровосмешения с ней же, только юной?

Если же нет… не станет ли будущее иным, чем то, в котором жил я? Родится ли тогда моя Памела? И сам я?»

Он попытался вызвать в памяти облик жены и обнаружил, что затрудняется, хотя с той минуты, когда они расстались, прошло лишь несколько дней.

— Идем! — сказал Тесей и направился к выходу.

Он был широкоплеч, как того требовал его рост, но ступал легко и пружиняще. Светлая кожа, светло-каштановые волосы и борода, прямой короткий нос, сочные губы — он был очень красив. Особенно поражали глаза, широко посаженные, янтарные, львиные глаза. Отправляясь за город, он сменил богато вышитое праздничное одеяние на серое из грубой шерсти. Однако волосы его охватывала все та же золотая повязка, и та же золотая брошь скрепляла тунику у горла. Не снял он и браслетов с широких запястий.

Задувал крепкий ветер, но он не предвещал осенней бури и гнал по небу не клочья серых туч, а пушистые облака. Их тени скользили по всему раскинувшемуся перед ними пейзажу от гор на севере и северо-западе до Саронического залива на западе. Там, на фоне зеленовато-синих волн в белых барашках, Рид различил лодочные сараи и вытащенные на песок корабли. Это был Пирей. Уводивший туда проселок бурой лентой вился между сжатыми полями и тускло-зелеными маслиновыми рощами. Вся равнина Аттики была испещрена такими полями и рощами. В отдалении он увидел два больших окруженных службами дома, видимо, принадлежавших богатым людям, и многочисленные хижины мелких землевладельцев. Хижины эти по большей части были окружены дубами или платанами. Горы густо поросли лесом.

Нет, это была не его Греция.

Он обратил внимание на множество птиц в небе. Большинство он определил лишь примерно — разные дрозды, голуби, утки, цапли, ястребы, лебеди и вороны. Люди пока еще не нанесли природе непоправимого ущерба. По булыжникам двора скакали воробьи. Возле крутились собаки, но других привычных четвероногих и пернатых обитателей ферм — свиней, ослов, овец, коз, кур или гусей — видно не было. Однако работники деловито сновали между строениями, которые могли быть только загонами. Такое большое хозяйство требовало множества рабочих рук, которые без конца убирали, стряпали, мололи, пекли, варили пиво, пряли, ткали… Этими работами были заняты почти только женщины, и за изношенную юбку почти каждой цеплялся малыш — или играл в пыли у ее ног. Следующее поколение рабов! Однако были и чисто мужские занятия. Заглядывая в открытые двери строений, Рид определил кузницу, кожевню, гончарню с кругом, канатную мастерскую и плотницкую.

— Это рабы, господин? — спросил он.

— Не все, — ответил Тесей. — Вообще неразумно содержать вместе большое число несвободных мужчин. Мы их нанимаем. Главным образом афинян, но бывает, и чужеземцев, искусных в своем ремесле. — Он улыбнулся, но его улыбки словно дальше зубов не проникали. — Им не возбраняется брюхатить наших рабынь, так что все довольны.

Кроме, возможно, рабынь, подумал Рид. Особенно когда их подросших сыновей продают другим хозяевам.

Тесей насупился.

— Мы обязаны держать писца с Крита. Без всякой нужды. У нас хватает людей, умеющих писать, — людей, чьи предки обучили письму критян! Но минос требует от нас этого.

Чтобы следить за доходами и расходами, решил Рид. Отчасти для установления дани, а отчасти чтобы приглядывать за афинянами. Но как же это так? Ахейцы обзавелись письменностью раньше, чем она появилась на Крите? Чепуха какая-то.

Тесей оборвал свои сетования, чтобы не сказать лишнего.

— Я подумал, не поехать ли нам в мой загородный дом, — предложил он. — По дороге можно увидеть очень много, а мне надо проследить, как продвигается обмолот и ссыпка зерна в житницы.

— Я буду очень рад, господин.

Конюшня в отличие от остальных строений была каменной — возможно, потому что лошади особенно ценились — их любили и оберегали от пожаров. Хотя лошади были более мелкими, чем в XX веке, выглядели они крепкими и выносливыми. Те, которым Тесей поглаживал морды, тихонько ржали и тыкались носом ему в ладонь.

— Запряги Брыкастого и Длиннохвостого в дорожную колесницу, — приказал он старшему конюху. — Нет, возничего не зови. Я сам буду править.

На плоском днище колесницы за бронзовым передком и боками, украшенными выпуклыми фигурами, могли встать двое мужчин. Отправляясь на битву, Тесей в полном вооружении стоял бы позади почти нагого возничего и держал бы не вожжи, а щит и меч, рубя вражеских пехотинцев. Рид решил, что научиться этому искусству можно, только упражняясь с самого детства. У него самого все силы уходили на то, чтобы удерживаться на ногах в этой тяжелой двухколесной повозке без рессор.

Тесей щелкнул кнутом, и они загромыхали по дороге. Два колеса скрипели и грохотали. Хотя вращались они вместе с осью, лошади, видимо, тащили неуклюжую колесницу без особого напряжения. Тут Рид заметил примитивность сбруи, сводившейся к широкому ремню поперек груди, затруднявшему дыхание животного. А что, если Олег изготовит хомут?

Афины лепились по каменистым склонам Акрополя почти до самой вершины холма. По меркам того времени город был довольно большим — двадцать — тридцать тысяч жителей, хотя эта цифра могла оказаться и больше, если учитывать приходящих из внутренних областей полуострова и чужеземцев. (Он спросил у Тесея и получил в ответ насмешливо-удивленный взгляд. Ахейцы внимательно следили за очень многим, но вести счет людям им в голову не приходило.) Большая часть населенной территории лежала за пределами оборонительных стен, что указывало на быстрый рост города. Дома были глинобитные с плоской крышей, нередко в три-четыре этажа. Они теснились по сторонам немощеных кривых улочек, и тут Рид наконец увидел свиней, которые соперничали с дворнягами, огромными тараканами и тучами мух из-за отбросов, выкидываемых из домов.

— Дорогу! — гремел Тесей. — Дорогу!

И все расступались перед ним — воины, ремесленники, купцы, моряки, содержатели харчевен, лавочники, писцы, рабы, гетеры, мужние жены, дети, жрецы и только Богу известно, кто из тех, чьи движения и голоса оживляют городские улицы. В мозгу Рида запечатлевались выхваченные картинки. Женщина одной рукой придерживает на голове сосуд с водой, а другой приподнимает край одежды, переступая через лужу помоев. Тощий ослик с двумя вязанками хвороста на спине, которого немилосердно хлещет крестьянин. Лавка, хозяин которой расхваливает свой товар — сандалии. Другая лавка, где покупатель и продавец как раз завершили типично сложную сделку — столько-то другого товара в обмен и столько-то металла, взвешенного на весах. Медник за работой, забывший обо всем на свете, кроме своего молотка и тесла, которое выковал. Открытая дверь харчевни, и пьяный матрос, сочиняющий небылицы об опасностях, которые ему довелось пережить. Два голых мальчугана, играющих в игру, которая очень напоминала «классики». Дородный горожанин, окруженный молодыми рабами, оберегающими его от толчеи. Приземистый смуглый бородач в широком одеянии и остроконечной шапке без полей, видимо, из Малой Азии… Да нет! Здесь они называют ее просто «Азия»…

Колесница прогромыхала по площади, где стояло несколько деревянных храмов. Потом тут будет Ареопаг. Они выехали за ворота в городской стене — кладка была более грубой, чем в микенских развалинах, которые Рид однажды посетил. (Он невольно подумал, что пройдет какой-то срок после дней Памелы, и Сиэтл и Чикаго будут лежать в руинах, окутанные тишиной, которую нарушает лишь стрекотание кузнечиков.) За «предместьем» лошади свернули на ухабистую дорогу, и Тесей пустил их рысью.

Рид уцепился за поручень. Он уповал только, что коленные чашечки у него все-таки уцелеют и зубы останутся целы.

Тесей заметил его плачевное состояние и придержал лошадей. Они нетерпеливо зафыркали, но дальше пошли шагом. Царевич посмотрел по сторонам.

— Ты к этому, видно, не привык? — спросил он.

— Да, господин. Мы… путешествуем в нашей стране по-другому.

— Верхом?

— А? Да, конечно. И… э… в повозках, которые снабжены пружинами, чтобы смягчить толчки. — Рид слегка удивился, что в его запасе ахейских слов нашлась «пружина». Но, вдумавшись, понял, что сказал «металлические древки луков».

— Хм! — буркнул Тесей. — Это должно стоить очень дорого. И ведь их, наверно, хватает ненадолго?

— Мы пользуемся железом, господин. Железо и дешевле, и прочнее бронзы, если научиться его добывать и обрабатывать. И железная руда встречается много чаще, чем медная или оловянная.

— Да, так мне вчера сказал Олег, когда я рассматривал его доспехи. Ты знаешь секрет его добычи?

— Боюсь, что нет, господин. В моей стране это не секрет, но я-то занимаюсь совсем другим. Я… ну… планирую здания.

— А твои товарищи знают?

— Возможно.

Рид подумал, что при желании он мог бы экспериментальным путем научиться выплавлять железо. Основная идея заключалась в том, чтобы снабдить горн механическим поддувалом и получить пламя, достаточно жаркое, чтобы железо в руде расплавилось, а потом с помощью присадок превратить его в сталь. Вполне вероятно, что Олег в его эпоху видел, как это делается, и способен по памяти изготовить нужное оборудование.

Некоторое время они ехали молча. Колесница двигалась настолько медленно, что удерживать равновесие Риду было легко, однако толчки отдавались в ногах все так же болезненно. Стук колес теперь почти заглушался шумом ветра в платанах справа и слева от дороги. Он хлестал по щекам холодными руками и заставлял хлопать плащи. Стая ворон пробивалась навстречу ветру. На солнце их черное оперение блестело, как полированное, но затем тучка заволокла светило, и все вокруг сразу потемнело. Дым стлался по крыше глинобитной хижины. Женщины сгибались на пшеничном поле, срезая серпами колосья. Ветер прижимал их грубую коричневую одежду к бедрам. За ними шли двое мужчин, собиравших колосья в копны, и они порой подцепляли копьями задравшиеся подолы.

Тесей, небрежно держа вожжи в правой руке, повернулся и уставился на Рида янтарными глазами.

— Мне еще не приходилось слышать рассказа такого жуткого, как твой, — сказал он.

Американец криво улыбнулся:

— Мне самому было очень жутко.

— Смерч унес вас через весь мир из стран, таких отдаленных, что мы про них даже не слышали, в колеснице чародея… Ты правда веришь, что это случилось? Что вы не отмечены Роком?

— Я… не думаю… что это так, господин.

— Диорей доложил мне, что вы, четверо, как-то странно говорили, будто вы не только из других краев, но и из других времен. — Звучный голос оставался ровным, но безжалостно требовал ответа, а рука легла на рукоять меча. — Что это значит?

«Вот оно!» — сказал себе Рид. Во рту у него пересохло, но свой заранее отрепетированный ответ он произнес достаточно твердо.

— Мы сами плохо понимаем, господин. Подумай, как мы растерялись, да и до сих пор в себя до конца не пришли. И запутались в счете дней. Но и как же иначе, правда? В наших странах нет общего для них царствования или событий, от которых вести отсчет. И мне подумалось, что волшебная повозка, быть может, летела не только через расстояния, но и через годы. Я просто предположил такое, но я не знаю.

Отрицать наотрез он не решился. Слишком много намеков было обронено, да и дальше любой из них мог допустить обмолвку. Тесей и Диорей разбирались в тайне времени ровно столько же, сколько сам Рид, — везде и всегда тайна эта оставалась одинаковой. Им, привыкшим к изречениям оракулов, пророчествам и рассказам о неумолимых предопределениях Рока, идея хронокинеза не должна была представляться такой уж немыслимой.

Так почему же не объяснить им всю правду? Из-за Эриссы!

Голос Тесея стал жестче:

— Я бы не так тревожился, если бы ты не делил ложе с критянкой.

— Господин, — горячо сказал Рид, — она, как и все мы, была унесена по бессмысленной случайности.

— Так ты от нее откажешься?

— Нет, — ответил Рид. — Не могу! — Ему пришло в голову, что это так и есть. Он поспешил добавить: — Наши страдания связали нас прочными узами. Ведь ты, господин, не оттолкнул бы товарища? К тому же между вами и Критом теперь мир?

— Более или менее, — ответил Тесей. — Пока.

Он замер, погрузившись в свои мысли, а потом внезапно заговорил:

— Выслушай меня, гость мой Данкен. Я не хочу ни в чем умалить твою честь, но чужестранца, подобного тебе, легко обмануть. Так дай же я объясню тебе истинное положение вещей. А оно таково: Крит сидит в этой части Всемирного моря, как паук в паутине, и эллинам надоело быть мухами, которых ловят и высасывают досуха. Каждое наше царство, достижимое с моря, должно преклонять колени, платить дань, посылать заложников, держать лишь столько кораблей, сколько дозволяет минос, не предпринимая ни единого плавания, не дозволенного миносом. Нам нужна свобода.

— Прости чужестранца, господин, — рискнул Рид, — но ведь эта дань — лес, зерно, ремесленные изделия — думается мне, освобождает критян от других занятий и тем самым покупает вам защиту от морского разбоя, следовательно, более помогая вам, нежели препятствуя. Ведь так?

Тесей сердито фыркнул:

— Морским разбоем называет это минос. Но почему нашим юношам нельзя отличиться в бою и разбогатеть, взяв левантийский корабль, груженный золотом, или хеттский городишко? А потому что это причинило бы критянам неудобство в их торговле с этими странами, вот почему! — Он помолчал. — Или, например, почему моему отцу или мне не дозволяется объединить всю Аттику? Почему нельзя другим ахейским царям объединить их племена? Что не потребует большой крови. Но нет! Минос препятствует этому хитросплетением договоров — пусть «варвары» пребывают разделенными, а потому слабыми, — насмешливо закончил он, употребив слово, равносильное современному «непросвещенные туземцы».

— Равновесие сил… — начал Рид.

— А весы держит минос! Слушай! В горах на севере и на востоке отсюда обитают настоящие варвары. Они рыщут у наших пределов точно волки. Если мы, ахейцы, не объединимся, в конце концов они на нас нападут и победят. А где «сохранение цивилизации», когда свитки сгорают вместе с городами?.. Цивилизация! — продолжал Тесей после минутного молчания. — Или мы такие неотесанные чурбаны, что не можем соучаствовать в ней на равных правах? Это ведь аргивяне решили, что старые жреческие письмена, какие были приняты на Крите, слишком сложны и неудобны, а потому придумали новые, настолько удобные, что теперь, наверно, половина писцов в Кноссе — аргивяне.

Так вот ответ на загадку линейного письма А и линейного письма Б! У Рида слегка закружилась голова. Не греческое завоевание в дни Гомера — то есть пока еще не оно! — но просто использование удобного чужеземного новшества! Как Европа заимствовала цифры у арабов, обои у китайцев или байдарки у эскимосов. И не для того ли он сам плыл в Японию? Видимо, в Кноссе, да и в других критских городах жило немало ахейцев. Естественно, именно среди них находили писцов, искусных в линейном письме Б, и столь же естественно, что писцы предпочитали пользоваться родным языком, к которому были приспособлены письмена.

Потенциальная пятая колонна?

— Хотя сам я это высоко не ставлю, — продолжал Тесей. — Выдавливать значки на глиняных табличках или марать ими папирус — это недостойно мужчины.

— А что достойно, господин? — спросил Рид.

— Пахать, сеять, жать, строить, охотиться, плавать по морю, воевать, тешиться с женщинами, сделать свой дом надежным для родичей и оставить своим потомкам славное имя! А для нас, царей, еще и укреплять и защищать царство.

Одна из лошадей шарахнулась в сторону. Около минуты Тесей вожжами и кнутом усмирял понесшую было упряжку. После этого он держал вожжи в обеих руках, смотрел прямо перед собой и монотонно ронял слова, не поворачивая головы.

— Позволь, я расскажу тебе одну историю. Это не тайна. Лет пятьдесят назад каледонцы с союзниками отправились на юг Крита, разорили несколько городов, да так, что их и поныне не отстроили заново. Им это удалось потому, что они сохранили свои приготовления в тайне, и еще потому, что три миноса подряд были любителями наслаждений и не занимались военным флотом. К тому времени, видишь ли, лесов на Крите осталось мало, а потому бревна для кораблей приходилось возить издалека и, как ты догадываешься, урезая расходы на удовольствия и роскошь. Затем флот был поручен новому начальнику. На следующий же год он сокрушил каледонцев с теми кораблями, которые у него были. А тут воцарился новый минос и помог Реаклею, этому начальнику, увеличить флот. Они порешили подчинить себе всех ахейцев, у которых были морские порты, позволявшие им покушаться на Талассократию. И они добились своего отчасти силой оружия, а отчасти стравливая нас между собой. Так вот, двадцать семь лет назад мой отец Эгей попытался положить конец этой зависимости и объединить Аттику. Он поднял восстание. Оно было подавлено. Минос дозволил ему остаться царем-данником, чтобы избежать долгой войны, которая могла распространиться и на другие области. Однако условия его были очень жесткими. Так теперь каждые девять лет семь афинских мальчиков и семь девочек из самых знатных наших семей отправляются в Кносс и остаются там заложниками, пока не прибудут новые семеро и семь.

— Как? — спросил Рид. — Разве их… не приносят в жертву Минотавру?

Тесей повернул голову и взглянул на него.

— О чем ты говоришь? Минотавр — сам жертва. Неужто ты не понял всей хитрости этого плана? Заложники покидают Афины в самом впечатлительном возрасте. А на родину возвращаются взрослыми, готовыми участвовать в самых важных наших собраниях и возглавить самые влиятельные наши семьи — но до конца своих дней остаются выкрашенными в цвета Крита. Вот так. Но уже тогда Диорей был хитрым советником. Без него мы не сумели бы добиться хотя бы таких условий. В те дни у моего отца не было живых сыновей, и, разумеется, сыновей моего дяди взяли в заложники первыми. Диорей уговорил моего отца поехать в Трезену, что на конце Арголидского полуострова. Тамошний царь был его родственником и давним союзником. Он согласился, чтобы мой отец тайно сочетался с его дочерью и зачал наследника. Вот так родился я.

Рид подумал, что в этом мире, где царства нередко разделялись непроходимой глушью и обмен вестями был затруднен, подобное действительно можно было скрыть.

— Я вырос в Трезене, — продолжал Тесей. — Они там тоже данники Крита, но так бедны, что редко видят критские корабли. Бедны? Нет, богаты мужами и мужеством! У меня еще не пробился на щеках первый пушок, а я уже помогал истреблять разбойников и опасных зверей в глухих местах полуострова.

Диорей часто навещал меня, а пять лет назад вернулся в Афины вместе со мной. Я потребовал, чтобы меня признали наследником. Мои двоюродные братья, критские прихлебатели, не хотели меня признать. Мои сторонники держали руки на мечах, а потом минос уже ничего сделать не мог.

Или не счел нужным, подумал Рид. Разве империи, озабоченные тем, как поддерживать мир у своих границ и на торговых путях, обращают внимание на династические споры среди подвластных и покорных племен? Пока не оказывается, что уже поздно, и им остается только сожалеть о своем попустительстве.

— Каковы твои намерения, господин? — Он решил, что может задать такой вопрос.

Тяжелые плечи под развевающимся плащом поднялись и опустились.

— Поступить наилучшим образом. Скажу тебе вот что, Данкен. Я не в таком уж полном неведении о том, что происходит в Талассократии. Я там бывал. И не только как царский сын, которого кормят медовыми словами и которому показывают только то, что придворные хотят ему показать. Нет. Я приезжал туда под разными именами — как торговец, как простой матрос. Я смотрел, слушал, знакомился с людьми, учился.

Тесей опять повернулся и устремил на Рида свои страшные глаза.

— Запомни, — сказал он, — я ни одного опасного слова сегодня не произнес. В Кноссе знают, что у нас на материке не все спокойно. И еще они знают, что им ничто не угрожает, пока число их военных кораблей будет больше, чем общее число кораблей, которые они разрешают иметь ахейцам. А потому позволяют нам ворчать. И даже порой бросают косточку-другую — как-никак мы способствуем процветанию их торговли, платим им дань, служим для них заслоном от горцев. Я ничего тебе не сказал сверх того, что критский посол и его писец во дворце слышали уже десятки раз, — ничего сверх того, что я высказал первому советнику миноса, когда посетил Кносс как царевич.

— Но я не стал бы доносить на тебя, господин, — возразил Рид, жалея, что ему не хватает дипломатичности.

— Видно, ты новичок в этой игре! — буркнул Тесей. — Кто знает, каковы твоя сила, твоя мудрость и тяготеющий над тобой Рок? Но я хочу, чтобы ты знал правду.

«Правду, какой видишь ее ты, — подумал Рид. — А это не та правда, которую видит Эрисса. Ну а я… я все еще слеп».

— Мне досаждает мысль о том, что тебе может нашептать твоя критская наложница, — сказал Тесей. — Или какой она может причинить тебе вред своими заклинаниями. Диорей предупредил меня, что она чародейка и ближе многих к Великой матери богов.

— Я… не знал, что ты… что ты почитаешь ее Богиню, господин.

Маска жесткого практичного политика исчезла с лица Тесея, точно солнце, скрывающееся за горизонтом пустыни. Его охватил первобытный ужас, и он прошептал:

— Она очень могущественна и очень стара. Если бы мне найти оракула, который сказал бы, что Она всего лишь супруга отца Зевса… Хей! — Он прикрикнул на лошадей и щелкнул кнутом над их спинами. — Вперед!

Колесница затряслась на ухабах.

Глава 10

Случай поговорить без свидетелей представился через три дня, когда Диорей вернулся в Афины с Олегом и Улдином. Эти три дня были для Рида нескончаемым вихрем впечатлений — зрелища, звуки, запахи, песни, рассказы, внезапные потрясающие открытия того, что на самом деле подразумевал этот миф или та поэтическая строка. И ночи… по молчаливому согласию они с Эриссой, шепчась на ложе, не упоминали о своей судьбе ни единым словом. На время тревога, культурный шок и даже тоска по дому отошли куда-то на задний план.

Русский и гунн чувствовали себя еще лучше. Олег не уставал говорить о тех новшествах, которые он может внести в очень многое, а особенно в кораблестроение и металлургию, и, следовательно, разбогатеть. С обычной своей угрюмостью Улдин выразил тоже почти энтузиазм. В Аттике оказалось множество быстрых норовистых лошадей как раз в том возрасте, когда их лучше всего объезжать под седло, а также и юношей, готовых испытать себя в искусстве конников. Дайте ему два-три года, сказал гунн, и он обучит конницу, которая сметет любого врага, когда отправится в завоевательный поход.

Все это говорилось в зале перед Эгеем, Тесеем, Диореем и военачальниками. Рид откашлялся.

— Вы думаете, мы уже никогда не вернемся в свои страны? — спросил он.

— А как? — возразил Улдин.

— Это необходимо обсудить. — Рид собрался с силами. — Господин мой царь, мы четверо должны многое решить между собой и, главное, — как можем мы выразить нашу благодарность тебе. Прийти к согласию будет нелегко, слишком уж мы не сходны меж собой. Боюсь, в многолюдии и шуме твоего дворца нам это не удастся. Ты не подумаешь о нас плохо, господин, если мы где-нибудь уединимся?

Эгей заколебался. Тесей нахмурился. Диорей улыбнулся и сказал вкрадчиво:

— Разрази меня громом Зевс, конечно, нет! Вот что! На завтра я приготовлю повозку с удобными сиденьями, запасом пищи и питья, и надежный воин отвезет вас, куда вы укажете. — Он поднял ладонь. — Нет, нет, не отказывайте мне, друзья. Что бы я ни сделал для тех, кто ходил со мной по морю, все будет мало. И неразумно покидать город с красивой женщиной, когда лишь двое из вас владеют мечом.

«Вот так! — подумал Рид угрюмо. — И все!»

Им никогда не позволят поговорить с глазу на глаз.

Но когда он сообщил про это Эриссе, она почему-то даже не огорчилась.

Осенняя погода оставалась удивительно приятной — бодрящий воздух, солнечные лучи, вспыхивающие золотом на высохшей траве, и начинающая бронзоветь и краснеть листва. В запряженной мулами повозке ехать действительно оказалось приятно. Возничий, дюжий молодой человек по имени Пенелей, говорил со своими пассажирами учтиво, но глаза его, когда он смотрел на них, были как две голубые льдинки. Рид не сомневался, что его приставили к ним не только из-за могучих мышц, но еще и потому, что он, видимо, отличался остротой слуха и знал кефтиу.

— Куда? — осведомился он, когда они, погромыхивая, выехали за ворота дворца.

— В какое-нибудь тихое место, — сказала Эрисса, опередив остальных. — Где можно отдохнуть одним.

— Хм-м… Роща Перибойи? Мы доберемся туда как раз ко времени дневной трапезы. Если ты, госпожа, служишь Ей, как мне сказали, то сумеешь предупредить нас, чтобы мы ничем не оскорбили нимфу.

— Да-да! Прекрасно! — И Эрисса повернулась к Олегу. — Расскажи мне все про поместье Диорея! Ничего не упусти! Я все дни провела взаперти. О нет, милостивая царица была со мной очень ласкова, но обычаи ахейцев не сходны с обычаями Крита.

Рид понял, что она что-то придумала, и сердце у него забилось чаще.

Находить безобидные темы для разговора было нетрудно — запас сведений, которыми они могли поделиться друг с другом и о своих странах, и о днях, проведенных в Афинах, казался неисчерпаемым. Но даже если бы дело обстояло по-иному, Рид не сомневался, что Эрисса нашла бы выход. Она ничуть не кокетничала, но втягивала Олега, Улдина и Пенелея в разговор, задавая интересные вопросы и высказывая мнения, которые требовали новых ответов. («Если ваши корабли, Олег, настолько крепче наших, что… как ты сказал?., варяги переплывали реку Океан, значит, ваше дерево тверже нашего, а гвозди и скобы вы делаете из железа, верно?») Выслушивая ответ, она наклонялась поближе к говорившему. И невозможно было не замечать ее классического лица, изменчивых, как море, глаз, полуоткрытых губ, поблескивающих между ними белых зубов, точеной шеи, вызолоченных солнцем волос и того, как ахейский плащ под ветром плотнее облегал ее груди и тонкую талию.

«Она знает мужчин, — думал Рид. — Ах, как она их знает!»

Священная роща оказалась порослью лавров, окружавших лужайку. В центре ее лежал большой валун, он, видимо, символизировал нимфу Перебойю, так как форма его отдаленно напоминала женский лобок. По одну сторону рощи тянулись посадки маслин, по другую простиралось ячменное поле. Вдали под солнцем простирался кряж Гиметта. Ветер терялся в деревьях, и листья их словно нашептывали колыбельную, засохшая трава была густой и теплой. Тут царили мир и тишина.

Эрисса опустилась на колени, произнесла молитву, разломила хлебец и половину положила на валун, чтобы нимфа могла покормить своих птиц.

Потом поднялась со словами:

— Мы тут желанные гости. Принесите наши припасы и вино из повозки. А ты, Пенелей, не снимешь ли ты шлем и нагрудник? Подойти сюда незаметно не сможет никто, а в присутствии нимфы не подобает носить оружие.

— Прошу у нее прощения, — ответил воин, который не слишком огорчился предлогу снять тяжелые доспехи и отдохнуть.

От скромного дружеского обеда они получили большое удовольствие.

— Ну а теперь пора и поговорить о делах, — сказал Улдин.

— Попозже, — ответила Эрисса. — Я придумала лучше. Нимфа к нам благосклонна, и если мы ляжем и уснем, она может ниспослать нам пророческий сон.

Пенелей приподнялся и снова сел.

— Я спать не хочу, — сказал он. — А кроме того, мой долг…

— Ну конечно. Но разве твой долг не требует, чтобы ты узнал для своего царя все, что сможешь, об этих странных делах? Ведь так?

— Хм-м-м… да.

— И она может быть к тебе милостивей, чем к нам. Это же твоя страна, а не наша. Наверно, она будет довольна, если ты почтишь ее просьбой ниспослать тебе совет. Идем же! — Эрисса взяла его за руку, легонько потянула, и он послушно встал. — Вот сюда, где солнце освещает камень. Сядь, откинься, почувствуй ее тепло. А теперь… — Она вынула спрятанное на груди бронзовое зеркальце. — А теперь гляди на этот знак Богини. Матери всех нимф.

Она опустилась перед ним на колени. Оношеломленно переводил взгляд с ее лица на блестящий диск и обратно.

— Нет, — прошептала она. — Смотри только на зеркало, Пенелей, и в нем ты увидишь то, что повелит Она. — Зеркальце в ее руке медленно поворачивалось.

«Боже ты мой!» — подумал Рид и отвел Олега с Улдином за камень.

— Что она делает? — с тревогой спросил русский.

— Ш-ш-ш! — прошипел Рид. — Садитесь и ни звука. Это священнодействие!

— Боюсь, языческое это дело. — Олег перекрестился. Однако вместе с гунном бесшумно опустился на землю.

Сквозь лепечущие листья пробивались солнечные лучи. Навстречу им, словно курения, поднималось благоухание сухой травы. В шиповнике гудели пчелы. Из-за камня доносился воркующий голос Эриссы.

Когда она вышла к ним из-за валуна, утреннее веселое оживление исчезло без следа. Она просто его сбросила. Лицо ее было одновременно и серьезным, и ликующим. Белая прядь в ее волосах выделялась на их темном фоне точно венец.

Рид вскочил.

— Тебе удалось? — спросил он.

Она кивнула.

— Он проснется, только когда я ему прикажу. А потом будет думать, что уснул вместе со всеми нами и увидел сон, который я ему нашептала. — Она пристально посмотрела на американца. — Я не знала, что тебе известен Сон.

— Так что это за колдовство? — с трудом выговорил Олег.

«Гипноз! — ответил про себя Рид. — Но только она владеет им куда искусней всех гипнотизеров моего века, о каких я только слышал. Видимо, все зависит от свойств личности».

— Это Сон, — ответила Олегу Эрисса. — Я навожу его на больных, чтобы облегчить их боль, и на одержимых, чтобы изгнать из них злых духов. Он не всегда наступает, когда я его навожу, но Пенелей человек простой, а я всю дорогу старалась его успокоить.

— Я видел, как шаманы делали то же, что ты, — кивнул Улдин. — Не бойся, Олег. Только вот я никак не думал, что когда-нибудь встречу шаманку!

— А теперь поговорим, — сказала Эрисса.

Ее суровость подействовала на Рида, как удар меча, — он вдруг понял, что на самом деле она не перепуганная жертва машины времени, не тоскующая по родному дому изгнанница, не пылкая и нежная любовница, которую он, как казалось, узнал до конца. Все это были лишь волны над морской глубиной. Она стала чужой той девочке, которая его помнила, — рабыня, вырвавшаяся на свободу, скиталица, сохранившая жизнь среди дикарей, хозяйка в доме, который сама создала, целительница, ворожея, жрица и пророчица. Внезапно его охватил благоговейный страх, словно ее троичная Богиня действительно спустилась сюда и воплотилась в ней.

— На что обречена Атлантида? — спросила она затем.

Рид нагнулся и налил себе вина, чтобы заглушить страх.

— Разве ты не помнишь? — пробормотал он.

— Конца не помню. Только месяцы до этого — твои и мои — на святом острове и в Кноссе. Они не забыты. Но я не стану говорить про то, что, как я знаю теперь, еще будет для тебя, каким было для меня. Это священно. А скажу вот что: я расспрашивала, какой сейчас год, и сложила годы, протекшие с тех пор, как нынешний минос воссел на престол, или со времени войны между Критом и Афинами. И я вычислила, что мы находимся в двадцати четырех годах до того дня, когда меня унесло с Родоса в Египет. Ты скоро покинешь это время, Данкен.

Красная кожа Олега посерела, Улдин замкнулся в прежней невозмутимости.

Рид отхлебнул едкого красного вина. Он не смотрел на Эриссу, а уставился на вершину Гиметта над деревьями.

— Что последнее ты помнишь ясно? — спросил он.

— Весной мы поехали в Кносс, мы, сестры по обряду. Я танцевала с быками. — Ее размеренный безразличный тон смягчился. — Потом появился ты, и мы… Но Тесей уже был там, и другие, кого я помню лишь очень смутно. Может быть, от счастья я ничего не замечала. И наше счастье все еще живет во мне… — Ее голос стал совсем тихим. — И будет жить, пока я жива, а тогда я возьму его с собой в дом Богини.

Вновь она преобразилась в вещунью на совете:

— Нам необходимо представить себе грядущее более ясно, чем позволяют мои туманные воспоминания о конце или рассказы о нем, которые я слышала позже. Что можешь рассказать ты?

Рид сжал чашу до боли в пальцах.

— Твоя Атлантида, — сказал он, — это вулканический остров примерно в шестидесяти милях к северу от Крита?

— Да. Мне кажется, название «Остров Столпа» ему дали из-за того, что над ним часто стоит столб дыма, вырывающийся из горы. Атлантида — это обитель ариадны, которая властвует над свершением обрядов и празднествами во всем царстве, как минос властвует над всеми человеческими делами.

Обитель ариадны? Так, значит, как и минос, это не имя, а титул? «Святейшая»?

— Я знаю, Атлантида сгинет в огне, пепле, буре и трясении земли, — сказала Эрисса.

— Значит, тебе известно все, что известно мне, или почти, — с горечью ответил Рид. — До моего века дошли лишь разрозненные обрывки. Для нас это случилось слишком давно.

Он прочел несколько научно-популярных книг о теориях и раскопках, которые начали вести серьезно только при его жизни. Несколько островков — Тира и совсем мелкие вокруг — Санторинская группа, примечательная лишь тем, что служит напоминанием о древнем вулканическом взрыве, перед которым бледнеет взрыв Кракатау. Однако в последнее время несколько ученых… — да, Ангел ос Галанопулос и другие — выдвинули гипотезу… Если воссоздать праостров, то очертания его необыкновенно напомнят Атлантиду, какой ее описал Платон. Известно также, что под пеплом и лавой погребены древние стены. И город этот, возможно, сохранился даже лучше, чем Помпея — та его часть, которая уцелела в катастрофе.

Бесспорно, Платон стремился всего лишь придать занимательность своим диалогам «Тимей» и «Критий», расцветив их фантазией. Он ведь поместил свой погибший континент посреди океана — немыслимо большой и немыслимо далекий — для того чтобы вести войну с Афинами. Однако есть основания полагать, что он опирался на устные сказания, на те смутные отблески Минойской империи, которыми пронизана классическая легенда.

Предположим, приводимые им цифры неверны. По его утверждению, история эта дошла до него от Солона, который услышал ее от египетского жреца, объяснившего, что он опирается на записи, сделанные на другом, более раннем языке. При переводе с египетского на греческий ничего не стоит увеличить числа выше ста вдесятеро, а время, отсчитываемое в месяцах, превратить в такое же число лет.

Логика вынуждала Платона поместить его Атлантиду за Геркулесовыми Столпами. В Средиземном море для нее просто не хватило бы места. Но отнимите заведомо придуманные внутренние области. Уменьшите на один порядок площадь города — и очертания приобретут сходство с Санторинской группой. Замените годы на месяцы, и дата гибели Атлантиды окажется где-то между 1500 и 1300 годами до нашей эры.

А это включает 1400 год до нашей эры (плюс-минус несколько десятилетий) — год, каким археологи датируют разрушение Кносса и падение Талассократии.

Не могу же я сказать ей, думал Рид, что прочитанное меня хоть и заинтересовало, но не настолько, чтобы поискать еще книги об этом, и уж тем более съездить туда!

— О чем вы говорите? — рявкнул Улдин.

— Мы знаем, что ее остров разрушится, — ответил Рид. — Это будет самым страшным, что когда-либо случалось в этой части мира. Гора лопнет, с неба посыплются камни и пепел, тьма разольется до самого Египта. Поднимутся волны, которые потопят критский флот, а другой защиты у Крита нет. Землетрясение разрушит города, и ахейцы смогут вступить в них победителями.

Они задумались в странном тихом покое священной рощи. Ветер замер, жужжали пчелы… Наконец Олег, насупив пшеничные брови так, что они почти заслонили глаза, спросил:

— А ахейские корабли почему не утонут?

— Так они будут дальше оттуда! — догадался Улдин.

— Нет, — возразила Эрисса. — За прошедшие годы я слышала много рассказов. Корабли захлестывали волны, швыряли на берег и разбивали в щепы. На берег Пелопоннеса и западный берег Азии обрушилась стена воды. Но афинский флот остался цел. Тесей до конца своих дней хвастал, как Посейдон защитил его.

Рид кивнул. Он кое-что знал о цунами.

— Вода поднималась под кораблями, но несла их на себе, — объяснил он. — В открытом море такая волна очень полога. Наверно, корабли критян находились в гавани или возле берегов, которые охраняли. И волна вышвырнула их на сушу.

— Как случается в сильном прибое, — пробормотал Олег, поеживаясь.

— Только в тысячу раз хуже, — сказал Рид.

— И когда это должно случиться? — спросил Улдин.

— В начале будущего года, — ответила Эрисса.

— Она говорит, что весной, — пояснил Рид, поскольку у русских календарь был другим, чем у нее, а гунны, возможно, вообще обходились без календаря.

— А-а! — помолчав, произнес Олег. — Значит, так.

Он шагнул к Эриссе и неуклюже погладил ее по плечу.

— Жаль мне твоих земляков, — сказал он. — А помочь никак нельзя?

— Кто может остановить злых духов? — возразил Улдин.

Эрисса смотрела куда-то вдаль.

— Но к нам духи были милостивы, — продолжал гунн. — Мы тут с теми, кто победит.

— Нет! — вспыхнула Эрисса. Стиснув кулаки, она поглядела на них. Ее глаза горели. — Так не будет! Мы можем предупредить миноса и ариадну. Пусть людей с Атлантиды и прибрежных городов увезут в безопасное место! Пусть флот выйдет в море… и заставит остаться в гавани проклятые афинские корабли. Тогда царство уцелеет.

— Кто нам поверит? — вздохнул Рид.

— И можно ли изменить грядущее? — спросил Олег таким же тихим потрясенным голосом. Рука его взметнулась, чертя кресты в воздухе.

Улдин вздернул плечи.

— А надо ли? — сказал он твердо.

— Как? — спросил Рид, растерявшись.

— А почему бы ахейцам и не победить? — сказал Улдин. — Люди они крепкие. И духи к ним милостивы. Какой полоумный пойдет против них?

— Замолчи! — пробасил Олег. — Ты говоришь опасные слова.

Эрисса сказала невозмутимо, как воплощение судьбы:

— Мы должны попытаться. И мы попытаемся, я знаю. — Она посмотрела на Рида. — Скоро и ты узнаешь.

— В любом случае, — сказал архитектор, — Атлантида хранит единственную нашу возможность вернуться домой.

Глава 11

Вечером хлынул дождь, принесенный бурей. Он хлестал по стенам, барабанил по кровле, бурлил между булыжниками. Ветер, завывая, стучал дверьми и ставнями. Глиняные жаровни в зале не могли справиться со знобящей сыростью, а факелы, светильники и огонь в очаге почти не отгоняли ночную тьму. Тени льнули к потолочным балкам, уродливо метались между воинами, которые, сидя на скамьях, беззвучно переговаривались и бросали тревожные взгляды на группу перед тронами.

Эгей кутался в овчину и молчал. Волю царя изъявляли Тесей, плотно сидевший справа от него, и Диорей, стоявший слева. Среди тех, кто стоял перед ними, Олег и Улдин тоже молчали.

Рид и Гафон ни о чем не сговаривались, они и виделись всего-то один раз, когда по требованию этикета странных чужеземцев представили Гласу миноса. Но едва критянин вошел в дверь и снял промокший плащ, его взгляд встретился со взглядом американца, и они сразу же стали союзниками.

— Какое дело ко мне оказалось столь неотложным, что нельзя было подождать с ним до утра? — спросил Гафон после церемонного обмена приветствиями.

Он говорил вежливо, но без почтительности, так как представлял здесь царя, которому Эгей платил дань. Не совсем правитель, но больше, чем посол, он наблюдал, он осведомлял Кносс обо всем, он следил, чтобы афиняне точно соблюдали все условия вассального договора. Внешность его была типичной для уроженца Крита — тонкие черты лица, большие черные глаза, фигура, сохраняющая юношескую стройность и в зрелые годы. Волнистые черные волосы ложились челкой на лоб, двумя заплетенными косицами обрамляли уши и тщательно расчесанными прядями ниспадали на спину до пояса. Он не носил ни усов, ни бороды и был чисто выбрит — насколько позволяли щипчики и серповидная бронзовая бритва. Считаясь главным образом с погодой, а не с предубеждениями жителей материка, он сменил простую юбочку своих соотечественников на многоскладчатое одеяние, достигавшее лодыжек. Оно выглядело египетским — владения фараона и миноса давно поддерживали тесную связь.

Тесей наклонился вперед. Отблески огня легли на его рубленое лицо, отразившись в хищных глазах.

— Наши гости пожелали увидеть тебя безотлагательно, — заявил он резко. — Они рассказали нам о пророческом сне.

— Дело Богини не терпит промедления, — объявил Рид. (Эрисса научила его нужным формулам и сказала, что спешка придаст их рассказу убедительность.) Он поклонился Гафону. — Глас Владыки, ты слышал о том, как вихрь принес нас из наших разных стран. Мы не знаем, было ли то чародейство, шалость каких-то духов или же веление божества. Если верно последнее, то какого же? И что требуется от нас?

Сегодня утром мы уехали из города в поисках спокойного места, где могли бы обсудить все это. Возничий, которого нам дал царь, посоветовал выбрать рощу нимфы Перебойи. Там госпожа Эрисса по обряду кефтиу вознесла молитву Богине, которой служит. Вскоре нас сковал сон, длился он несколько часов, и нам было ниспослано видение. Пробудившись, мы убедились, что нас всех посетило одно сновидение — да, и нашего возничего тоже.

Олег переминался с ноги на ногу, то скрещивая руки на груди, то опуская их. Он ведь видел, как Эрисса внушала этот сон Пенелею. Улдин насмешливо скривил губы — или это просто отблески так легли на его испещренное шрамами лицо? В дымоход хлестнуло дождем, огонь в очаге зашипел и заметался, выкашливая волны сизого дыма.

Гафон сотворил знамение, оберегающее от злых духов. Однако взгляд его, устремленный на Рида, сохранял проницательность и не замутился суеверным ужасом, который сквозил за усталостью и болью Эгея, сдерживаемой яростью Тесея и бдительной настороженностью Диорея.

— Несомненно, сон был ниспослан божеством, — сказал Грифон ровным голосом. — И что же вы увидели во сне?

— Как мы уже рассказали господам нашим здесь, — ответил Рид, — нам явилась женщина, одетая как высокорожденная критянка. Лица ее мы не видели либо не можем его вспомнить. В пальцах она сжимала по змее, их туловища вились вдоль ее рук. Она сказала шепотом, так что голос ее сливался с шипением змей: «Только чужеземцы из чужедальности обладают силой донести слово о том, что дома разделенные вновь воссоединятся, что море будет пронзено и оплодотворено в тот час, когда Бык сочетается с Совой, но горе тем, кто не услышит!»

В зале воцарилась тишина, только снаружи ревела буря. В эпоху, когда все верили, что и боги, и мертвые обращаются к людям с пророчествами, никого не удивило, что видение было ниспослано тем, кто уже был отмечен знаком судьбы. Однако слова оракула необходимо было истолковать тщательно и верно.

Рид и Эрисса не посмели выразиться яснее. Предсказания оракулов всегда были темными и двусмысленными. Диорей, наверно, обвинил бы их во лжи, если бы его воин не подтвердил, что они говорят правду. Но все равно у него могли остаться сомнения.

— Как ты истолкуешь это, Глас? — спросил Тесей.

— Как думают те, кому оно было ниспослано? — парировал миноец.

— Мы верим, что нам велено отправиться в вашу страну, — заявил Рид. — Мы считаем — с полным уважением к нашим добрым хозяевам, — что обязаны предложить службу тому, кто властен и над ними.

— Если бы воля богов была такой, — возразил Тесей, — они привели бы за вами в Египет корабль с Крита.

— Но тогда бы чужестранцы не попали в Афины, — возразил Гафон. — А пророчество указывает, что им как будто предначертано… воссоединить разделенные дома… Недоброжелательство царило между нашими странами, и время не принесло улучшения. Эти люди явились из такой дали, что их нельзя заподозрить в пристрастиях, как было бы в ином случае. Они и правда могут стать посредниками, дабы воля богов осуществилась. Если Бык Кефта сочетается с Совой Афин, если молния Зевса оплодотворит воды Нашей Владычицы… Это указывает на союз. Может быть, на царственный брачный союз между Лабиринтом и Акрополем, который породит великого царя? Да, эти люди должны обязательно поехать в Кносс для дальнейших толкований. И немедленно. Осень еще не настолько взяла власть; чтобы добрый корабль с умелой командой не смог доставить их туда.

— А я говорю — нет! — внезапно крикнул Улдин.

«Подлец!» — свирепо подумал Рид. Но тут же его гнев угас. Гунн ведь знал, что они обманывают, знал, что их цель — добраться до страны, чье падение предсказано. В роще он ожесточенно доказывал, что встать на сторону обреченных — да к тому же мореходов! — уже безумие, но добавить к этому еще и кощунство способны лишь те, в кого действительно вселились злые духи. Его удалось уговорить хотя бы хранить молчание, только когда Рид объяснил, что, не побывав на Атлантиде, они теряют последний шанс вернуться домой. Теперь страх, видимо, убедил его, что ради этого зыбкого шанса рисковать все-таки не следует.

— Но почему? — сердито спросил Олег у гунна.

— Я… ну… — Улдин выпрямился. — Ну, я обещал Диорею кое-что сделать для него. Или богам нужны нарушенные обещания?

— А действительно ли мы знаем их волю? — вмешался Тесей. — Пророчество может иметь смысл, обратный толкованию высокочтимого Гласа. Предостережение о беде, которую навлечет новое противоестественное сочетание! — В гуще его бороды весело блеснули зубы.

Гафон весь напрягся при этом прямом намеке на непристойную историю, которую рассказывали ахейцы о зачатии первого Минотавра.

— Мой государь не будет доволен, узнав, что предназначенное ему слово было сокрыто от него, точно пара шлемов, — заметил он.

Тупик. Каждая сторона хотела заполучить странных чужеземцев, их знания, которые обещали столько полезных новшеств, и их несомненно гигантскую ману. Но ни та ни другая не хотела открытой ссоры. Пока.

Диорей выступил вперед и вскинул руку. Его выдубленное лицо пошло складками от широкой улыбки.

— Господа мои, — сказал он, — и друзья! Вы согласитесь выслушать меня? — Царевич кивнул. — Я просто старый мореход и еще выращиваю коней, — продолжал Диорей. — Нет у меня ни ваших мудрых голов, ни ваших познаний. Но случается, что умный человек стоит у кормила, гадает о том, что его ждет впереди, и плывет неизвестно куда, пока тупоголовый его товарищ не взберется на мачту и не посмотрит, а что там впереди. Верно? — Он снова просиял улыбкой и зажестикулировал, подлаживаясь к зрителям. — Ну так вот, — протянул он под аккомпанемент дождя, стучащего ветра и шипящего пламени, — что мы видим тут? А видим мы, с одной стороны, что боги не против того, чтобы эти добрые люди жили среди нас, афинян, поскольку ничего дурного пока от этого не приключилось. Так? Но, с другой стороны, минос вправе увидеть их — если это не опасно, — и боги, быть может, нынче подали знак, чтобы они отправились в путь. Так мы полагаем. — Он лукаво приложил палец к ноздре. — Но знаем ли мы это твердо? В воде тут полно мелей, товарищи, а ветер дует с берега! Я скажу: гребите осторожно и почаще меряйте глубину… и ради Кефта, Глас Гафон.

— И что же ты предлагаешь? — нетерпеливо спросил миноец.

— Скажу напрямик, как неотесанный старый дурак. Давайте сначала узнаем, что думают те, кто знает о богах — и особенно о богах кефтиу — побольше нас. Я говорю про ариадну и ее совет на Атлантиде…

Тесей выпрямился и громко хлопнул себя ладонью по колену. Дыхание со свистом вырвалось между его губ. Рид не мог понять, почему царевич вдруг пришел в такой восторг.

— …и еще я хочу сказать, что опасно отсылать их всех вместе, да еще когда вот-вот начнется время бурь. Почему не послать одного, кто будет говорить за всех своих друзей, а в числе их, я надеюсь, можно назвать каждого, кто сейчас тут? И… думаю, все согласны, что лучше всего поехать Данкену? То есть я хочу сказать, что он самый мудрый среди них, не в обиду Олегу и Улдину. И не в обиду госпоже Эриссе, когда она узнает о моих словах. Ведь она не может знать более того, что известно ариадне. А Данкен явился к нам из самой дальней страны, он тот, кто сумел понять, что говорил умирающий чародей. Он умеет высекать огонь пальцами. Добавлю только, что они ищут у него объяснения тайн, и правильно делают. Так пусть же он будет говорить с ариадной на Атлантиде. Вдвоем они, уж конечно, поднимут этот запутавшийся якорь. Так?

— Так, клянусь Аресом! — не выдержал Тесей.

Гафон задумчиво кивнул. Несомненно, он счел это предложение компромиссом, который позволял афинянам оставить у себя заложников и использовать их знания, более практичные, чем мудрость Рида. Однако дело было очень важным, очень темным. Оно требовало осмотрительности, а духовная жизнь кефтиу была во власти ариадны.

Рид знал, что это было предопределено. Им вновь овладело ощущение неминуемости, как в ту ночь на Кифере. Но теперь он показался себе крохотной каплей дождя, которой играет ветер.

Они оставили светильник гореть. Смутное сияние ласкало Эриссу, словно его рука.

— Свет его придает мне юный вид? — прошептала она сквозь слезы.

Рид поцеловал ее в губы и в ямочку у горла. В холодной каморке она была такой теплой! По шелковистой коже, когда они прикасались друг к другу, пробегала легкая дрожь, от нее веяло благоуханием лужайки, посвященной нимфе.

— Ты прекрасна! — Вот единственное жалкое слово, которое он нашел.

— Уже завтра…

День прошел в приготовлениях к отплытию. Он и она провели его вместе — и пусть кто хочет думает, что хочет!

— В такое время года откладывать нельзя.

— Я знаю, знаю. Хотя ты мог бы. Тебе ведь не суждено погибнуть в море, Данкен. Ты благополучно доплывешь до Атлантиды. Ведь один раз ты уже доплыл! — Она спрятала лицо у него на груди, и он почувствовал, что оно влажно от слез. Ее волосы рассыпались по его груди и плечу. — Я стараюсь отнять у той девушки несколько дней? Да. Но это бесполезно. Ведь так? Ах, как я рада, что мы ничего не знаем о том, что случится с нами весной. Я бы этого не вынесла.

— Я верю, что ты способна вынести все, Эрисса.

Несколько минут она лежала, глубоко дыша. Потом приподнялась и, глядя на него сверху вниз, сказала:

— Но ведь не обязательно будет только чернота. Мы ведь даже можем спасти мой народ. Что, если мы лезвие, которым боги возвращают искривившейся судьбе ее правильную форму? Ты постараешься, Данкен, там, где ты будешь? Как я буду стараться здесь, ожидая твоего возвращения.

— Да, — обещал он. И в эту минуту был до конца честен.

Хотя и не верил, что им удастся спасти ее мир. А если бы они и были способны… если бы люди и правда могли сводить звезды с предначертанных путей, то он бы ни за что не обрек Битси остаться навеки нерожденной. И все-таки, все-таки неужели невообразимо, что в этой клетке времени вдруг отыщется незапертая дверь?

Эрисса мучительно старалась улыбнуться. И сумела.

— Тогда не будем больше сетовать, — сказала она. — Люби меня до зари.

Только с ней он узнал, что такое — любить.

Глава 12

Неясность ожидающей его судьбы не мешала Риду в изумлении предвкушать минуту, когда он ступит на берег погибшей Атлантиды.

Она вставала из моря, в этот день более зеленого, чем голубого, с белыми барашками, бегущими точно облачка в небе над ними. Почти круглый, чуть больше одиннадцати миль в поперечнике, остров поднимался из воды крутыми ярусами.

Обнаженный камень обрывов и отвесных скал был черным или тускло-красноватым с контрастной полосой бледной пемзы внизу. Надо всем вздымался конус горы в потеках бесплодной лавы, засыпанной пеплом. По склону к пока еще спящему кратеру вилась тропа. Над волнами довольно близко к берегу торчал еще один вулкан, много ниже.

На первый взгляд плоды человеческой деятельности живописностью не отличались. Определение, мелькнувшее в голове Рида, было «прелестно». Хранящие почву впадины были все в по-осеннему охристых лоскутах полей; но на склонах виднелось куда больше плодовых садов и рощ — маслины, инжир, яблони и виноградники, сверкавшие теперь золотом и багрянцем. А крутые склоны были оставлены травам, колючему душистому кустарнику и почти карликовым дубам и кипарисам, которым слишком тонкий слой почвы и соленые ветры не позволяли подняться во весь их рост. Рид с удивлением увидел на пастбищах не вездесущих коз, а стада крупного рыже-белого скота. Но тут же вспомнил, что это святой остров кефтиу и что Эрисса танцевала — танцует, сейчас танцует! — вот с этими круторогими быками.

Крестьянские хижины были разбросаны на большом расстоянии друг от друга. Они были такими же, как в Греции, да и по всему Средиземноморью — глинобитными, почти кубическими, с плоской кровлей. У многих были наружные лестницы, но окон в наружных стенах почти не было. Дом строился вокруг внутреннего дворика, где сосредоточивалась жизнь семьи. Однако жилища кефтиу отличались штукатуркой пастельных тонов и яркими узорами на стенах.

В прибрежных водах кишели рыбачьи лодки, но единственным мореходным судном был корабль Диорея. Темное облако над южным горизонтом обозначало Крит.

Рид плотнее запахнулся в плащ. И это — Атлантида?

Корабль прошел на веслах мимо островка, который между мысами, завершавшимися отвесными обрывами, охранял вход в бухту шириной в милю. Рид увидел, что большой вулкан поднимается из середины бухты. А затем понял, почему этого места легенды не забудут никогда.

Справа по носу на встающих из волн холмах раскинулся город. По величине он не уступал Афинам, но был спланирован куда тщательнее и радовал глаз пестротой красок. Стены вокруг не было — она не требовалась. У пристани было пусто — большую часть судов уже вытащили на берег, где им предстояло дожидаться весны. Рид заметил чуть дальше искусственно расширенный пляж, где днища перевернутых судов очищались и красились, однако многие уже лежали под навесами, готовые к зиме. Пара военных кораблей с кормой в форме рыбьего хвоста и носом как орлиная шея стояли у причала в боевой готовности, напоминая о могуществе царя морей.

Тут в укрытом от ветра сердце острова сверкающая синяя вода была спокойной, воздух теплым, бриз приятным. Воду бухты бороздили лодки под парусом. Яркая раскраска, женщины с детьми в числе пассажиров наводили на мысль, что это прогулочные яхты.

Диорей указал на Привратный остров:

— Нам, собственно, надо туда. Но прежде причалим у города и получим позволение посетить ариадну.

Рид кивнул. В святилища не впускают кого попало. Островок выглядел истинным произведением искусства. В садах на выровненных уступах еще цвели на клумбах цветы, соперничая бронзой и золотом с осенней листвой. Вершину увенчивал сложный комплекс зданий, высотой всего в два этажа, но обширных, сложенных из циклопических плит, выкрашенных белой краской. На этом фоне было выписано множество фигур: люди, быки, осьминоги, павлины, обезьяны, химеры — две процессии, танцуя, протянулись по сторонам главного входа к четырехугольным столбам справа и слева. Столбы были выкрашены в ярко-красный цвет. Эрисса как-то объяснила Риду, что колонна — это священный символ. Еще один символ был вделан в золото притолоки — двойная секира. Третья эмблема венчала крышу — пара огромных вызолоченных рогов.

— Долго нам придется ждать? — спросил Рид, про себя грустно удивляясь тому, как в самый разгар судьбоносных событий значительную часть времени поглощают житейские мелочи. Хотя все время плавания он был молчалив, терзаемый предчувствиями и подозрениями, избавиться от часов и часов пустой болтовни ему не удалось. (И ни единого серьезного разговора! Диорей искусно избегал их.)

— Нам? Нет, — ответил афинянин. — Как только она узнает, что мы прибыли от царевича Тесея.

То, что он назвал наследника, а не царя, заставило Рида внимательнее взглянуть на острое седобородое лицо.

— Так они добрые друзья? — резко спросил он.

Диорей неторопливо и со смаком сплюнул за борт.

— Ну, — сказал он по завершении этой операции, — они раза два встречались. Ты же знаешь, царевич много путешествовал. Ну и навещал ариадну. Было бы неучтиво, верно? А она не воротит нос от нас, ахейцев, как ты мог бы подумать, и нам это полезно. В жилах у нее течет и каледонская кровь, хотя родилась она в Кноссе. Да, думается, нас встретят хорошо.

У пристани собрались любопытные — ведь уже никто не ждал кораблей с материка. В толпе царило веселое оживление: на бронзовых лицах сверкали в улыбках зубы, энергично жестикулировали руки, слышался смех. И никаких признаков бедности. Атлантида, несомненно, богатела не только обычными способами, но и потому, что была местом паломничества. Впрочем, греки с заметной завистью говорили Риду, что все царство миноса находится в таком же цветущем состоянии.

Конечно, по нормам времени самого Рида, даже богатые тут жили очень скромно. Но в какой степени истинное благосостояние измеряется обилием всяких технических штучек? Плодородный остров в богатом море, мягкий климат, красивая природа, ни войны, ни даже ее угрозы — что еще нужно человеку?

Когда миноец трудился, то трудился усердно, нередко пренебрегая опасностями. Но его насущные потребности удовлетворялись скоро. Государство, получая пошлины, дань и доходы с царской собственности, от него ничего не требовало. И сколько он трудился, зависело лишь от того, каким количеством тогдашних предметов роскоши хотелось ему обзавестись. И он всегда оставлял себе достаточно времени для безделья, купания, занятий спортом, рыболовства, веселых пирушек, любви, религиозных обрядов и радости. Инстинктивно Рид почувствовал, что кефтиу в 1400 году до нашей эры располагали куда большим досугом, а возможно, и куда большей индивидуальной свободой, чем американцы в 1970 году нашей эры.

Начальник порта походил на Гафона, но носил типичный критский наряд — белая плотно обмотанная набедренная повязка, верх которой прикрывал бронзовый пояс, сапожки с обмотками, что-то вроде тюрбана на голове, ожерелье на шее, браслеты на запястьях и лодыжках. В руке он держал знак своей должности — жезл с двойной секирой наверху, а его тюрбан украшало павлинье перо. Другие мужчины одеты были примерно так же, но с меньшей изысканностью. Большинство обходилось без головных уборов, некоторые носили шапочки. Многие предпочитали башмаки или сандалии, а то и разгуливали босиком. Набедренные повязки пестрели узорами; пояса преимущественно были кожаными, а не металлическими, зато их носили и женщины, и даже дети, в остальном совершенно голые. Пояса эти обеспечивали осиную талию, модную у кефтиу. Только люди в годах давали свободу брюшку.

— Критские девки — одно загляденье, друг, что так, то так! — Диорей ткнул Рида локтем в бок и ухмыльнулся. — А? И чуть не любая ляжет на спину, если угостить ее медовыми словами или винцом, а то подарить какой-нибудь блестящий пустячок. Своим дочерям я не позволил бы так вольничать, но морякам такое на руку, а?

Костюм большинства женщин исчерпывался юбкой по лодыжку. Это были простолюдинки, которые несли кто припасы с рынка, кто выстиранную одежду, кто кувшин с водой, а кто и младенца. Но попадались среди них и модницы в юбках колоколом с оборками и в вышитых корсажах (иногда в блузе из тонкой ткани под ним, но чаще без нее), которые приподнимали, но не прятали груди. Они щеголяли множеством усаженных самоцветами украшений из меди, олова, бронзы, серебра, золота и янтаря и кокетливыми маленькими сандалиями и таким разнообразием шляп, каким во времена Рида могли похвастать разве что Елисейские поля в Париже. Румянили они и пудрили тальком не только лицо. Когда ахейские моряки выкрикивали по их адресу смачные приветствия, самые молоденькие принимались хихикать и махали им в ответ платочками.

Диорей с Ридом объяснили начальнику порта, что они прибыли с поручением к ариадне, и он поклонился.

— Конечно, почтеннейшие, — сказал он, — я тотчас отправлю лодку с вестником, и, полагаю, она примет вас завтра же. — Он внимательно посмотрел на Рида, явно недоумевая, что это за чужестранец. — А тем временем не окажете ли вы честь моему дому?

— От всего сердца благодарю тебя, — ответил Рид, и Диорей тоже принял приглашение, но без всякой радости, так как уже предвкушал буйный вечерок в приморской гостинице.

Тротуаров не было. По сторонам улиц теснились дома, отделенные от мостовой двумя рядами лавочек. Однако сами улицы были широкими, достаточно прямыми и вымощены хорошо отесанными плитами. Рыночную площадь украшала потрясающая мозаика с узором из осьминогов и лилий. В центре площади бил фонтан, возле которого играли детишки под присмотром матерей или нянек. Чистота поддерживалась с помощью сложной дренажной и канализационной системы. Царящая вокруг суета приводила на память афинскую, но казалась более упорядоченной, беззаботной и веселой. И тут можно было увидеть много такого, чего не знали ахейцы, не принявшие критскую цивилизацию, — лавки, торгующие товарами из таких дальних стран, как Британия, Испания, Эфиопия и Индия; рыночные писцы; зодчий, набрасывающий на папирусе дом, который брался построить; школа, из которой как раз высыпали ученики — мальчики и девочки вместе — со стилосами и восковыми табличками для домашних заданий, причем словно бы не только дети из зажиточных семей; слепой лирник с чашей для подаяний у ног, который в ожидании, не положат ли в чашу еды, играл и пел:

Дом начальника порта был таким обширным, что ему для вентиляции потребовались два внутренних дворика. Стены были расписаны фресками в живом и естественном критском стиле — животные, растения, морские волны. Полы из цемента с мелкими камешками были устланы циновками, и входившие снимали обувь у порога. Мебель привела бы Памелу в восторг: деревянные лари, кровати и кресла, каменные круглые столы; светильники, кувшины, жаровни самых разных форм и величины. Работа была изумительной, краски гармоничными. В нише стояла терракотовая статуэтка Богини в ее ипостаси Реи-Матери. Вся семья, совершив омовение перед обедом, опустилась на колени и испросила Ее благословения.

После угощений за столом Эгея Рид с особенным удовольствием ел превосходно приготовленные дары моря, овощи, пшеничный хлеб, козий сыр, медовые лепешки на десерт. Все это запивалось отличным вином. Застольная беседа была такой, которую поддерживает цивилизованный хозяин дома, интересующийся астрономией и естественной историей и сажающий за стол с гостями свою жену и детей. Никто не упился, и в отведенных им спальнях гостей не ждали рабыни. (Собственно говоря, хотя повсюду в Талассократии рабов было множество, на священную Атлантиду их ввозить запрещалось. И в служанки обычно брали дочерей бедных родителей. Они работали за стол и кров, но под конец наделялись приданым.)

Лежа на слишком короткой кровати, Рид не переставал удивляться тому, что от кефтиу, блюстителей порядка и мира, организаторов торговли, которая приносила благосостояние всюду, куда добирались их корабли, чистоплотных, дружелюбных, благовоспитанных, образованных, одаренных, человечных во всех смыслах слова, в памяти людской сохранился лишь чудовищный получеловек-полубык, пожиравший людей в жутком лабиринте. Но, подумал он, историю пишут победители и творят легенды тоже они.

Рид открыл глаза. Ради свежего воздуха он не стал закрывать дверь во внутренний дворик. Ночь была ясная, полная шепчущих звуков, усыпанная звездами. Но половину их черной громадой заслонял вулкан. И он начал дымить.

Лидра, ариадна Атлантиды, прикоснулась ко лбу Рида.

— Во имя Богини и Астерия будь благословен!

Церемониально приветствие прозвучало еще суше из-за настороженности, таившейся в ее глазах. Он поклонился.

— Прости чужестранца, госпожа, не знающего, как надлежит себя вести, — сказал он неловко.

В длинной, тускло освещенной комнате наступило молчание. В дальнем южном ее конце дверь, выходившая в световой колодец, была закрыта из-за дождя. Напротив зияла чернота — коридор, уходящий в глубину храма-дворца. Фреска на южной стене изображала все три ипостаси Богини вместе — Дева, Мать, Старуха. На северной стене люди с орлиными головами и крыльями вели мертвых в судилище. В этих картинах был весь критский реализм без критской жизнерадостности. В мерцающих отблесках светильников фигуры, казалось, шевелились. Перед ними в унылой полутьме завивались дымки жаровен, благоухающие сандалом, но пощипывающие ноздри.

— Что же, садись, если хочешь! — Верховная жрица опустилась на подушки своего мраморного трона.

Рид сел на табурет у его подножия. Что дальше? Накануне его с Диореем приняли с церемониальной вежливостью. После двое прислужников повели американца знакомиться с той частью храма-дворца, куда допускались посторонние, а ариадна затворилась с афинянином на несколько часов. Вечером, когда они вернулись в дом начальника порта, Диорей уклонялся от прямого ответа. «Ей хотелось узнать, что нового случилось в наших местах. Ну а мне было приказано заручиться помощью святилища для смягчения некоторых условий договора. Например, нам надо бы увеличить число военных кораблей для защиты нашей торговли в Понте Эвксинском, куда критяне дозоров не посылают. Она примет тебя завтра наедине для беседы. Ну а теперь выпей-ка еще чашу, коли наш хозяин будет так любезен, и хватит говорить о делах».

Рид исподтишка посмотрел на Лидру. Ей, ему сказали, было под сорок. Высокая, чопорно прямая, худощавая до костлявости. Очень худое лицо, серо-голубые глаза, изогнутый нос, сурово сжатые губы, сильный подбородок. Каштановые волосы начинали тускнеть, груди обвисать, хотя она во многом сохранила фигуру танцовщицы с быком — фигуру своей юности. На ней была пышная юбка с высоким корсажем, высокий головной убор без полей, на руках — золотые змеиные браслеты, такие же, как на изображениях Реи. С плеч ниспадал серо-голубой плащ. Из-за своей ахейской туники и бороды Рид ощутил себя варваром…

Или ему не по себе потому, что он ей не доверяет? Перед отъездом он выбрал минуту спросить у Эриссы:

— До моего времени дошел рассказ о том, что ариадна… Одна из ариадн… помогла Тесею убить Минотавра. Что было на самом деле?

Эрисса пожала плечами:

— Я слышала… то есть услышу… будто он сговорился с ней. Твердо известно лишь, что после случившегося она помогла ему совершить жертвоприношение, а потом уплыла на его корабле. Но какой у нее был выбор? Ему она была нужна, чтобы придать завоеванию Кносса хоть какое-то подобие законности, и он мог ее принудить. В Афины она так и не попала. Он оставил ее со всеми, кто ее сопровождал, на острове Наксос. Там, отчаявшись, они отступили от чистой веры и создали тайный культ. Разве такое с ней обхождение не доказывает, что в заговор с ним она не вступала и была… и есть… и будет невинной?

— Но я слышал, что Тесей навещал Атлантиду несколько раз и между ними часто происходит обмен вестями.

Эрисса печально усмехнулась:

— А почему бы ему и не обхаживать духовную главу Талассократии? Ее дед и правда был каледонцем. Но не опасайся, что она станет служить какому-нибудь суетному делу. Еще почти девчонкой ей в пещере на горе Иокаста было видение. С тех пор она всегда называла себя невестой Астерия. Когда дни ее танцев с быками миновали, она принесла клятвы жрицы, — а среди них, не забывай, есть обет целомудрия — и служила Богине так истово, что ее избрали повелевать Храмом. Хотя она тогда была гораздо моложе всех, кто повелевал там до нее. Я хорошо помню, какой строгой она была, как сурово следила за выполнением всех обрядов и как бранила нас, сестер по обряду, за тщеславие, легкомыслие и распущенность. — Тон ее стал серьезным. — Твоя задача — убедить ее, что ты пришел с добром, а не со злом. И тебе будет нелегко, милый мой Данкен.

«Да, правда!» — подумал он теперь, глядя на беспощадное лицо.

— Это дела важные, и касаются они того, что боги скрыли от смертных, — сказала Лидра. — Говорю я не о безделках вроде твоей подательницы огня, или железа, или умения ездить на спине лошади, о чем рассказывал Дворей. Это просто человеческие выдумки. Но вот лунный диск, который ты несешь на руке…

Накануне он показывал свои часы и заметил, с каким благоговейным страхом смотрели на них младшие жрицы. Хотя люди научились с помощью солнца и звезд отсчитывать такие короткие единицы времени, как часы, эти два лезвия, которые неумолимо срезали каждый наступающий миг, заставляли вспомнить Диктинну, Жницу. Он не упустил случая.

— Этот амулет, госпожа, не просто ведет счет времени, но еще и обладает пророческой силой. Я хотел преподнести его миносу, но теперь вижу, что место его здесь. — Он снял часы и вложил ей в руку. Ее пальцы судорожно сомкнулись вокруг них. — Пророческий сон был ниспослан нам, чужестранцам, не случайно. Я вижу впереди грозную опасность. И мне поручено предостеречь твой народ. Открыть это афинянам я не посмел.

Лидра положила часы и поднесла к губам священный талисман — двойную секиру.

— О чем ты? — спросила она глухо.

«Вот оно! — подумал Рид. — Что, если он сейчас уничтожит мир, из которого явился, как летнее солнце — утренний туман над рекой? Или он бессильно бьет крыльями в клетке времени?

Надеюсь, ни то и ни другое, думал он под грохочущий стук своего сердца. Я надеюсь обрести влияние, необходимое, чтобы сделать… то, что потребуется, лишь бы найти путешественников из будущего, когда они явятся, и с их помощью вернуться к моей жене и моим детям. А в обмен неужели мне не удастся спасти для Эриссы кусочек ее мира? Или хотя бы вернуть ее в тот мир, который она спасла для себя?

Это мой долг. Но, кажется, и мое желание».

— Госпожа! — торжественно произнес он пересохшими губами. — Мне были ниспосланы видения ужасов, видение гибели. Мне было показано, как гора Столпа разваливается на части с такой силой, что Атлантида погружается в море. Огромные волны топят флот, землетрясение рушит города, и царский остров становится добычей людей, которые выпускают на волю хаос.

Он мог бы добавить многое, что в свое время вычитал из книг, еще не написанных: жалкое восстановление под властью новых правителей, несомненно ахейцев, не желавших поддерживать мир ни на море, ни на суше. Далее, гомеровская эпоха. Но могут ли великолепные строки прославленных поэм на самом деле возместить десятилетия войн, пиратства, разбоя, насилий, резни, пожаров, нищеты и изобилиярабов на рынках? А затем — вторжение с севера, которое тревожит самого Тесея, — дикие дорийцы железным оружием сокрушат Бронзовый век с такой полнотой, что от наступивших затем темных столетий даже легенд почти не осталось.

Лидра, некоторое время молчавшая, наконец заговорила:

— Когда должно это случиться?

— В начале следующего года, госпожа. Если начать приготовления…

— Погоди! Бестолковые поиски спасения могут оказаться причиной гибели. Боги не раз прибегали к окольным путям, когда хотели уничтожить.

— Госпожа, я говорю лишь о том, что атлантидцам следует переехать на Крит, а жителям прибрежных городов удалиться подальше от моря. Нужно обезопасить флот…

Светлые глаза впивались в его лицо.

— Ты мог быть введен в заблуждение, — медленно произнесла она. — Враждебным божеством, или злой чародейкой, или просто горячкой. Или даже можешь лгать ради какой-то своей выгоды.

— Диорей, госпожа, наверно, рассказал тебе обо мне все.

— Как видно, не все. — Лидра подняла ладонь. — Погоди! Я тебя ни в чем не обвиняю. То, что я о тебе слышала, то, что я вижу в твоих глазах, внушает мне мысль, что ты, видимо, честен — в свою меру. Но велика ли она? Как по-твоему, неведомый? Нет, подобное решение требует приготовлений очищения, молитв, обращения к оракулам, обдумывания и розысков — таких глубоких, таких тщательных, на какие только способны смертные. Я не позволю торопить себя. По твоим же словам, у нас есть еще много месяцев, чтобы выбрать наиболее мудрый план действий. — С категоричностью, какую он наблюдал у редких мужчин, она докончила: — Ты останешься здесь, где в святилище нет доступа злому и где ты будешь рядом для дальнейших бесед. В крыле, назначенном для странствующих служителей Богини, тебе отведут удобный покой.

— Но, госпожа, — попытался возразить он, — мои друзья в Афинах…

— Пусть остаются там. Во всяком случае, до тех пор, пока мы не узнаем побольше. Но не бойся за них. И в зимние месяцы я найду не один случай послать туда вестников, которые увидят и расскажут. — Ариадна изобразила улыбку. — Ты не пленник, человек издалека, — продолжала она. — Можешь свободно посещать большой остров, когда не будешь нужен здесь. Но я хочу, чтобы у тебя всегда был проводник… Дай подумать… Достаточно будет танцовщицы, сестры по обряду, молодой и веселой, чтобы разгонять твое уныние.

Рида удивило спокойствие, с каким она приняла его предостережение. Может быть, Диорей сумел выведать достаточно, чтобы заранее ее предупредить? Или она наделена нечеловеческим самообладанием? Голос Лидры оборвал нить его размышлений:

— Я говорю о послушнице из благородной семьи. Ее имя можно истолковать как предзнаменование. Потому что ее зовут так же, как женщину, твою спутницу, о которой мне говорили. Эрисса.

Глава 13

Бык наклонил голову, взрыл передней ногой землю и ринулся вперед. Он бежал по огороженному лугу все быстрее. Земля содрогалась и гудела под тяжестью его рыже-белой туши.

Девушка ждала в грациозной позе. Для церемонии она оделась, как юноша, — пояс, юбочка и мягкие сапожки. Темные волосы были заплетены в косу, чтобы прядь случайно не упала на глаза. Рид впился ногтями в ладонь.

Солнечный свет, падавший с белесого неба, отражался от трезубцев в руках стражников, которые в случае необходимости должны были прийти на помощь танцовщице. Они небрежно расположились за жердяной изгородью. А Рид под прохладным ветром, напоенным запахом сухих трав и майорана с горных лугов Атлантиды, чувствовал только запах собственного пота, который стекал каплями по его щекам, повисал на усах и делал солеными пересохшие губы, когда он проводил по ним языком.

Эти рога были нацелены на Эриссу.

Но ей ничто не угрожает, отчаянно убеждал он себя. Пока.

У него за спиной склоны уходили к морю, поблескивающему далеко внизу, — пожухлая трава, зеленые кусты, там и сям купы корявых деревьев. Перед ним был луг для репетиций, а за лугом обрывы, а у подножия обрывов — город, бухта, священный островок и еще один: чернота, вздымающаяся над искрящейся синевой, — вулкан. Над кратером стоял столб дыма, столь плотный, что он поднимался вертикально почти на тысячу футов, и только там ветер пригибал его, разметывал и уносил на юг в сторону невидимого Кносса.

Бык почти ударил девушку. Позади нее шестеро сестер по обряду закружились в быстром танце.

Эрисса прыгнула. Правая и левая рука ухватили левый и правый рог. Под кожей девушки заиграли мышцы. Рид, не веря глазам, смотрел, как она взметнулась всем телом, взмахнула ногами, устремленными в небо, разжала руки, сделала сальто, оттолкнулась носками от широкой спины, приземлилась с пируэтом и, пританцовывая, присоединилась к танцующим. А над рогами уже взвилась другая стройная фигурка.

— Эта хороша! — сказал стражник, кивая на Эриссу, и подмигнул Риду. — Но клятвы жрицы она не принесет, как пить дать. И у того, кто возляжет с ней, хлопот будет… Э-эй! — Он вспрыгнул на верхнюю жердь, готовый кинуться к быку, который с громким мычанием дернул головой и отбросил в сторону одну из танцовщиц. Товарищи прыгнули следом за ним.

Но тут к быку подбежала Эрисса, дернула его за ухо и упорхнула. Он повернулся к ней, нагибая голову. Она еще раз пролетела над ним. Танец возобновился. Стражники перевели дух и вернулись на прежнее место.

— Я уж думал, он озлился, — заметил тот, что заговаривал с Ридом прежде. — Но он просто во вкус вошел. Случается.

Рид с усилием вдохнул воздух. Колени у него подгибались.

— А часто… Вы многих… теряете? — прошептал он.

— Нет, очень редко. Да и те, кого заденет рог, обычно выздоравливают. То есть тут, на Атлантиде. Мальчики обучаются на Крите и, говорят, многие калечатся. Мальчишки ведь народ бесшабашный. Больше думают, как себя получше показать и самим прославиться, чем о том, как почтить богов должным образом. А вот девушки, девушки хотят, чтобы обряд в Ее честь был совершен безупречно, а потому всегда внимательны и соблюдают все правила.

Бык, который кидался на каждую танцовщицу, отделявшуюся от общей группы, замедлил бег и остановился. Бока у него влажно блестели, он хрипло дышал.

— Хватит! — решил распорядитель, взмахнул трезубцем и крикнул: — Все с луга! — Обернувшись к Риду, он объяснил: — Неприятности обычно случаются, когда бык устает. Играть он больше не хочет и рассвирепеет, если его начнут принуждать. А то просто позабудет, что ему положено делать.

Девушки легко перемахнули через изгородь. Бык зафыркал.

— Ворота пока не открывайте, пусть поостынет, — приказал распорядитель. Он равнодушно-внимательным взглядом обвел обнаженные юные груди и стройные ноги, тоже влажно блестевшие. — На сегодня хватит, малышки. Надевайте плащи, чтобы не простыть, и марш к лодке.

Они послушно накинули плащи и убежали, болтая и хихикая, как и положено в стайке двенадцати-тринадцатилетних девочек. Зато бык был опытным ветераном. Нельзя совместно обучать людей и животных, если ни те ни другие не знают, чего ожидать.

«Так вот в чем секрет минойской корриды! — подумал Рид. — Судя по тому, что я читал, никто в мое время не понимал, каким образом это было возможно. Значит, быков специально отбирали не за медлительность, как предположила Мэри Рено, а за сообразительность, и начинали тренировать еще телятами.

Тем не менее это опасно. Неверное движение, припадок ярости… Допускают к подготовке далеко не всех, кто мечтает о славе, наградах, влиянии. Нет, пролитая кровь — дурное предзнаменование. (Кроме крови лучшего быка, которого приносят в жертву после игр.) Вот в чем, видимо, причина — за каждым религиозным правилом кроется конкретное обоснование — почему девушкам не разрешается танцевать, когда у них менструации, и почему они должны оставаться девушками. Утренняя тошнота сыграет дурную шутку с быстротой и координированностью движений, за которые в мое время любая школа дзюдо присудила бы им черные пояса, так ведь? И в том же заключается объяснение, почему они тренируются тут, а юноши на Крите. Сведите вместе молодых, красивых, физически совершенных…»

— Ну как, понравилось? — с улыбкой спросила подошедшая Эрисса.

— Ничего подобного я никогда не видел, — ответил он с запинкой.

Она остановилась перед ним. Плащ у нее был перекинут через руку. Указания распорядителя ее не касались — она была опытной наставницей начинающих.

— Я пока не хочу возвращаться, — сказала она. — Стражники их отвезут. А мы с тобой потом наймем лодку. — Она отбросила за плечо упавшую на грудь косу. — Ариадна ведь велела мне быть твоей проводницей.

— Ты очень добра.

— Нет. С тобой интересно.

Он не мог отвести от нее глаз. Эрисса в семнадцать лет! Тоненькая, грациозная, еще не помеченная временем и горем, с распущенными волосами… Ее улыбка угасла. Краска разлилась по щекам, горлу, груди. Она набросила шерстяной плащ на плечи и закуталась в него.

— Почему ты так на меня смотришь?

— Прости, — пробормотал Рид. — Просто я… никогда еще не видел близко девушку, которая танцует с быками.

— А-а! — Она повеселела. — Я самая обыкновенная. Вот погоди, когда мы поедем весной в Кносс на празднества! — Она зашпилила плащ у горла. — Так идем?

Он зашагал рядом с ней.

— Ты живешь тут каждую зиму? — спросил он, чтобы прервать молчание. Ответ он уже знал от нее сорокалетней.

— Да. Помогаю обучать новеньких. И быков тоже. И сама разминаюсь после летнего безделья. Лето я провожу в Кноссе или в нашем загородном доме. А иногда мы даже путешествуем. Мой отец богатый человек, у него есть несколько кораблей, и если он плывет в какое-нибудь приятное место, то берет с собой нас, своих детей.

— Хм-м… А как он отнесся к тому, что ты захотела стать танцовщицей?

— Пришлось немножко подластиться к нему. Хуже было с матушкой. Хотя, конечно, родители не могут помешать, если ты решила. Зова, как Лидра, наша ариадна, я не слышала. Просто мне казалось это таким увлекательным, таким волнующим! Ты возмущен? Только не сомневайся: я очень счастлива, что служу нашей Владычице и Астерию. Но вот стать жрицей не хочу. Я хочу иметь много детей. И знаешь, танцовщица знакомится со всеми завидными женихами Талассократии. Взять ее в жены такая честь, что она может выбрать любого. Наверно, этой весной я буду танцевать на празднике в последний раз… — Ее веселый щебет оборвался, она схватила его за руку. — Данкен, что с тобой? У тебя губы скривились, точно ты вот-вот заплачешь. Что случилось?

— Ничего! — буркнул он. — Вспомнил старое горе.

Она продолжала идти, не выпуская его руки. Никто на Атлантиде не осмелится причинить ей вред, подумал он. Огороженный луг остался далеко позади, тропа уводила их все ниже по склону. Ветер колыхал траву и кусты, вздыхал в древесных ветвях. Рид ощущал аромат ее тела, согретого солнцем, теплого, как солнечные лучи, припекавшие его спину, теплого, как пальцы, переплетенные с его пальцами.

— Расскажи мне о себе, — попросила она. — Ты, наверно, важный человек, если ариадна оставила тебя тут.

Лидра приказала ему молчать о предсказанной им катастрофе. Он был вынужден признать, что это пока имело смысл, — паника никому пользы не принесет. Она хотела бы скрыть и его чудесное появление в Египте, но он указал, что это невозможно. Слух успел распространиться по Афинам, и моряки Диорея, прежде чем отплыли, уж наверно, не преминули рассказать про такое в атлантидских харчевнях и веселых домах.

— Не думаю, что сам я так уж много значу, — ответил Рид своей спутнице. — Но я попал сюда издалека, таинственным образом и надеюсь получить совет от верховной жрицы.

Он рассказал ей свою официальную версию: ни намека на путешествие во времени, зато много об Америке. Она слушала с широко открытыми глазами. А он говорил и пытался вспомнить лицо Памелы. Но не мог и видел только лицо Эриссы. Юной Эриссы.

— Ты останешься здесь, пока я тебя не отпущу, — сказала Лидра.

— Но говорю же тебе, необходимо предупредить миноса, — возразил Рид.

— Твое слово будет значить для него больше моего? — холодно отрезала она. — Я еще не убеждена, что ты говоришь правду, изгнанник!

Да, подумал он, нормальному человеку трудно поверить в конец мира.

Они стояли на крыше храма в холодных сумерках. Металлически поблескивала бухта. Большой остров и город тонули в мутной мгле — до освещения улиц должны были пройти века и века. Но небо было освещено — тускло-багровыми отблесками на дыме, поднимающемся из вулкана. Иногда из его глотки вылетали снопы искр и слышалось подземное ворчание. Рид сказал:

— Разве все это не подтверждает истинность моих слов?

— Он и прежде говорил, — ответила ариадна. — Иногда он выплевывает камни, пепел, раскаленные скалы, и гремит голос Астерия. Но торжественная процессия к вершине, молитвы, жертвоприношения, брошенные в его глубину, всегда его успокаивали. Неужто он разрушит святилище своей Матери, своей Невесты и Оплакивающей его?

Рид покосился на нее. Голову ей скрывал капюшон, на фоне темного неба смутно рисовался острый профиль, но он разглядел, что она смотрит в вулкан с напряжением, далеким от ее спокойного тона.

— Тревогу простых людей ты сможешь усыплять до последнего дня. Но свою тревогу?

— Я молюсь о ниспослании мне знака.

— Но какой будет вред, если ты отошлешь меня в Кносс?

— А какая польза? Слушай, чужеземец. Власть моя не над людьми, а над священными тайнами. Но это не значит, будто мне не известно то, что происходит в Талассократии и в иных местах. Иначе как бы я могла достойно служить нашей Владычице? А потому, конечно, лучше тебя понимаю — если ты не солгал о том, откуда ты, — как опасно было бы последовать твоим советам. Увести людей и оставить города пустыми на много дней? Ты представь себе, что это значит — увести такие толпы, обеспечить их пищей и кровом, не позволить поддаться слепому страху перед грозящими ужасами, а потом смотреть, как они умирают сотнями и тысячами от какой-нибудь моровой язвы. Ведь во временных лагерях она обязательно поразит их. А флот тем временем далеко в море, рассеян на большие расстояния из страха, как бы корабли не разбились друг об друга, и, значит, бессилен. Но чужие корабли быстро доставят весть об этом на материк. И вдруг ахейцы вновь восстанут, заключат союз и нападут на наши берега? И тут, если твое пророчество окажется ложным, какая ярость во всем царстве, какие насмешки над храмом, над троном и даже над богами! А может быть, и мятеж, который сломает уже треснувшие опоры царства! Нет, то, на чем ты настаиваешь, требует многих размышлений.

Рид нахмурился. Доводы ее выглядели основательными.

— Именно поэтому нельзя долее откладывать начало приготовлений, — умоляюще сказал он. — Как мне доказать, что я говорю правду?

— А ты можешь найти доказательство?

— Ну… — Мысль эта пришла ему еще в Афинах, и он подробно обсудил ее с Олегом. — Да, могу. Если ты, госпожа, убедишь правителя города, а это-то, конечно, в твоих силах…

Вулкан снова заворчал.

Сарпедон, владелец небольшой верфи, единственной на Атлантиде, запустил пятерню в седые редеющие волосы.

— Уж не знаю, — сказал он. — У нас ведь тут не то что в Кноссе или Тиринфе, знаешь ли. Мы больше чиним, а не строим. Да и то лишь лодки. — Он уставился на папирус, который Рид расстелил на столе. Потом провел пальцем по линиям чертежа. — Хотя… А нет! Материалы-то откуда взять?

— Правитель выдаст лес, бронзу, канаты и все, что еще потребуется, из царских хранилищ, — не отступал Рид. — Он только ждет твоего подтверждения, что построить такое судно можно. А построить его можно. Я видел такой корабль в бою.

Это было ложью — конечно, если не считать кинофильмов. (Мир кинофильмов, свет, вспыхивающий от поворота выключателя, моторы, небоскребы, космические ракеты, антибиотики, радиотелефоны, часовой прыжок по воздуху от Крита до Афин… Нереальный, фантастичный, стирающийся в памяти сон. Реальностью была эта захламленная комнатушка, этот человек в набедренной повязке, поклоняющийся быку, который есть солнце, скрип деревянных колес, цокот копыт неподкованного осла, доносящиеся с улицы — улицы погибшей Атлантиды. Реальностью была девушка, вцепившаяся ему в локоть и с замиранием сердца ждущая, какое еще новое чудо он сотворит.) Но он читал книги и, хотя кораблестроителем не был, как архитектор располагал достаточными инженерными знаниями для такой задачи.

— Угу-у! — протянул Сарпедон, подергивая себя за бороду. — А вообще-то интереснейшая штука.

— Я не понимаю, зачем она, — робко сказала Эрисса. — Прости, не понимаю.

— Сейчас корабль — это всего лишь средство добираться из одного места в другое, — объяснил Рид.

Она замигала. Ресницы у нее были длиннее и гуще, глаза более сияющие, чем они станут к сорока годам, когда начнется увядание.

— Но корабли так красивы! — воскликнула она. — И посвящены нашей Владычице Глубин Морских. — Вторая фраза была данью обычаям, а первая вырвалась из самого сердца.

— Ну а для войны? — Рид вздохнул. — Подумай сама. Камни из пращи, стрелы, дротики — вот все, чем ты угрожаешь врагу на море до того, как сцепишь его корабль со своим. А тогда — обычный рукопашный бой, точно такой же, как на суше, только в тесноте и на качающихся досках. — Он с неохотой перевел взгляд на Сарпедона. — Я не спорю, корабль, который я замыслил, потребует больше материалов для постройки, чем обычная галера, — сказал он хозяину верфи. — И особенно много бронзы для носа. Но ведь сила Крита всегда была в кораблях, а не в копьях, верно? Все, что пойдет на пользу военному флоту, сторицей вернет Талассократии любые расходы. Смотри. — Он постучал пальцем по чертежу. — Один только таран сулит верную победу. Ты знаешь, как тонки корпуса. Такой нос обладает особой прочностью. При ударе он утопит противника. И солдаты не нужны, только моряки. Подумай, сколько людей это сбережет! А раз такой корабль в морском бою может разбивать вражеские корабли один за другим, то их понадобится меньше, чем обычных галер. Значит, число военных кораблей можно будет сократить. И в целом материалов потребуется даже меньше.

— Но у нас же не осталось врагов, — с недоумением заметила Эрисса.

«Как бы не так!» — не сказал Рид. А сказал он следующее:

— Но вы принимаете меры, чтобы воспрепятствовать подготовке нападения. И рассылаете дозорные корабли против морских разбойников. Эти дозорные корабли оказывают помощь судам, терпящим бедствие, что полезно для торговли и тем самым для вашего процветания. И ведь немало кораблей плавает туда, где минос не управляет, а местные жители могут поддаться жадности. Правда? Ну хорошо, — продолжал он. — Такой длинный корпус обеспечивает быстроту. А это странное кормило и странная оснастка позволят плыть против ветра, если только он не очень свирепый, и дадут отдых гребцам — у вас ведь они очень устают, так как должны налегать на весла не только в тихую погоду. Значит, это корабль не только непобедимый, но способный плавать куда дальше любых из ваших. И опять-таки это значит, что для каждого данного плавания их потребуется меньше. А сбереженные материалы помогут сделать царство сильнее и богаче. Правитель весьма заинтересован, — закончил Рид. — Как и ариадна.

— Так и я тоже, — ответил Сарпедон. — Руки чешутся попробовать, клянусь хвостом Астерия… э… прошу прощения, сестра по обряду. Но я не могу обещать, выйдет ли толк. И работа даже в лучшем случае пойдет медленно. И не только потому, что у нас нет таких больших приспособлений, какие требуются. Главное, ты и представить себе не можешь, какой это закоснелый народ — и плотники, и парусники, ну, словом, все. Нам придется с дубинками над ними стоять, не иначе, чтобы они не начали на свой лад переделывать. Очень уж работа непривычная. И конечно, — добавил он рассудительно, — у нас будет много всяких промахов, трудностей с мелочами, которые заранее не предусмотреть. А моряки еще поупрямей будут. Ты их не заставишь переучиваться, как с кораблями обращаться. Так лучше тебе подобрать юношей, которым не терпится испробовать чего-нибудь новенького. Теперь, когда зима позакрывает торговые пути, таких в городе немало сыщется. Но на их обучение тоже уйдет время.

— Время у меня есть, — буркнул Рид.

Лидра его не отпустит. И ведь по-своему она права: какое-нибудь весомое доказательство его правдивости было необходимо. Правда, она как-то странно колебалась, прежде чем дать согласие на его план. Он продолжал:

— Правитель не требует от тебя ручательства, Сарпедон, что корабль этот будет таким, каким я его описал, а только чтобы все не оказалось впустую… Ну, чтобы он не утонул, едва будет спущен на воду, чтобы в случае необходимости его можно было перестроить во что-то более привычное. А это ты, конечно, способен сам определить, верно?

— Думается, могу, — пробормотал владелец верфи. — Думается, могу. Кое-что надо обсудить подробнее. Скажем, как уравновесить такой тяжелый нос. И еще мне нужна модель, чтобы разобраться с этими дурацкими парусами на носу и на корме. Однако… да, нам нужно будет еще потолковать.

— Отлично. Мы непременно договоримся.

— Как хорошо! — Эрисса обвила рукой талию Рида.

«Совсем не так хорошо, как я надеялся, — подумал он. — Однако поможет мне занять часы без тебя, краса моя, а это необходимо, не то я с ума сойду от всяких мыслей. Так я приобрету больше влияния, больше свободы, чем теперь, и, быть может, сумею убедить миноса спасти… то, что удастся. А главное, на борту такого вопиющего анахронизма меня заметят и спасут путешественники во времени, которые, возможно, прибудут для наблюдений за катастрофой. Спасут нас с тобой, Эрисса…»

Подошло Рождество.

Риду было трудно называть праздник зимнего солнцеворота иначе, во всяком случае мысленно. И вот Дева Бритомартис дала жизнь Астерию, которому предстояло умереть, чтобы воскреснуть весной, летом и все время сбора урожая царствовать со своей супругой Реей и наконец отступить и исчезнуть перед старухой Диктинной. У атлантидцев, думал Рид, было меньше причин ликовать в свой зимний праздник, чем у обитателей угрюмых северных стран. Но они жили в большой близости со своими богами и отмечали этот день процессиями, музыкой, танцами (после того как девушки кончали танец с быком на городской арене), обменом подарками и добрыми пожеланиями, а в заключение — пирами, которые нередко переходили в оргии. Радостные приготовления начинались еще за месяц.

Эрисса водила Рида повсюду, насколько позволяли ее обязанности и его дела на верфи. Его целью было подыскать подходящую команду для будущей галеры, однако в эти дни его и ее наперебой зазывали на чашу вина, на трапезу и для дружеской беседы в любые часы до поздней ночи. И причина заключалась не просто в том, что ее присутствие сулило удачу дому, который она посещала, а он был знаменитостью — и пользовался бы еще большей популярностью, не будь он таким замкнутым и склонным к грустным раздумьям. Просто атлантидцы радовались каждому новому человеку, каждой новости, как свойственно общительным, гостеприимным людям.

Часто он заражался веселостью своих хозяев и Эриссы. Может быть, отыщется способ спасти их, думал он. Постройка галеры продвигалась успешно и сама по себе была очень увлекательна. Так что, выпив несколько ритонов приятного вина, чувствуя на себе взгляд Эриссы, озаренной мягкими лучами светильников, дослушав рассказ старого морехода о том, как он плавал в Колхиду, на Оловянные острова, в Янтарное море… и как один раз буря пригнала его, черт побери, не иначе как в будущую Америку, где он три года строил новый корабль, когда ему наконец удалось заручиться помощью Раскрашенных Людей, и переплыл на нем реку Океан… Рид расслаблялся и, в свою очередь, начинал им рассказывать о собственной родине то, что им было легче всего понять.

А потом, когда они шли к своей лодке и факелы в их руках, брызгая смолой, то выхватывали Эриссу из ночного мрака, то снова погружали в тень, ему начинало казаться, что он и сам толком не понимает то, о чем рассказывал.

Следующий день после солнцеворота занялся ясный и тихий. В городе и крестьянских хижинах люди отсыпались после бурного празднования, на островке — от церемоний и обрядов. Рид, участие которого и в том и в другом было самым ограниченным, проснулся рано. Он вышел побродить по росистым тропинкам сада и увидел поджидавшую его Эриссу.

— Я надеялась, что ты выйдешь, — произнесла она еле слышно, и длинные ресницы опустились. — Сегодня… свободное время… для всех. И я подумала… я упаковала корзинку с едой… Я подумала, что мы могли бы…

Они направили лодку не в город, а дальше в известную ей бухточку. Им пришлось плыть в тени вулкана, но и он в этот день был спокоен. В прозрачной воде шныряли серебристые рыбки. Привязав лодку, они перешли через кряж — самый узкий на Атлантиде — и спустились к морю. Эрисса знала эти холмы не хуже, чем всех быков, которые в отдалении величественно дремали на совершенно безлюдных лугах возле набитых сеном кормушек. Тропа вывела их к заливчику на южном берегу, с трех сторон загороженному высокими обрывами. С четвертой до горизонта простиралась сверкающая синева. У берега вода была зеленой, золотистой и такой прозрачной, что видны были мелкие камешки на дне в десятке ярдах от песчаного пляжа, на который ласково накатывались маленькие волны. Ветра не было. Темные обрывы впитывали солнечный свет и отражали его.

Эрисса расстелила скатерть, разложила на ней хлеб, сыр и яблоки, а потом поставила сосуд с вином и две чаши. На ней была простая юбка. Плащ и сандалии она сбросила — в этом укромном уголке было очень тепло.

— Какой вокруг мир, — сказала она.

Рид тяжело вздохнул, Эрисса посмотрела на него.

— Почему ты грустишь, Данкен? Потому что никогда не вернешься к себе домой? Но… — Он заметил, что она покраснела и наклонилась над скатертью, переставляя чаши. — Ты же можешь найти новый дом. Ведь правда?

— Нет, — ответил он.

Она испуганно посмотрела на него:

— Почему? Тебя ждет кто-то?

И он вдруг понял, что никогда не говорил с ней о Памеле.

— Я тебе не говорил… — пробормотал он. — Так приказала ариадна. Но я думаю… я знаю, что попал сюда не случайно.

— Ну конечно! — шепнула она. — Ведь ты был принесен по воздуху, а это чародейство…

Он не решился ничего добавить. Они молча смотрели друг на друга.

Он подумал: «О, находить объяснения несложно, и уж у Памелы (нечестно — у меня!) их набралось бы с десяток. Эта девушка созрела для любви, и тут являюсь я, таинственный и, следовательно, притягательный чужестранец. А я познакомился с ней, какой она будет, и влюбился так же, как влюблялся в прошлом — моем прошлом. Не слишком глубоко и ненадолго, так что это только оттеняло удовлетворение, которое я находил в браке с Памелой. Но как может любая женщина выстоять против девушки, какой она была? Да и любой мужчина тоже?»

Он подумал: «Внезапно у меня появилась новая цель — избавить ее от того, что пришлось перенести той Эриссе».

Он подумал: «Эти глаза, эти полуоткрытые губы! Она хочет, чтобы я поцеловал ее, она ждет. И она права. Но не больше… сегодня на большее я не осмелюсь, не осмелюсь сказать ей всю правду. Пока. Но ведь та Эрисса говорила, что мы… Но это в том будущем, от которого я должен ее оградить… Опять размышления! Я слишком много размышляю, я впустую растрачиваю эти дни на размышления».

Он наклонился к ней. Вверху пронзительно крикнула чайка. На ее крыльях вспыхнул солнечный свет.

Глава 14

— Да, у твоих друзей все хорошо, — сказал Диорей. — Они шлют тебе приветы.

Рид старался сдерживать раздражение. Они сидели вдвоем в дальнем помещении храма, куда американец увел афинянина, когда Лидра отпустила того после долгой беседы с глазу на глаз. Улыбка Диорея оставалась невозмутимо благодушной, он удобно развалился на каменной скамье.

— А чем они занимаются? — спросил Рид.

— Ну, Улдин объезжает лошадей и обучает юношей для своего конного отряда. Вернее, собирается. Тут много всяких помех, а главное, у него всего одно седло: говорит, что не нашел ни единого шорника, который справился бы с такой работой. Олег, хм-м… занялся постройкой корабля — как и ты, если дошедшие до меня слухи верны. Мне бы очень интересно было взглянуть, какой корабль заложил ты.

— Боюсь, это невозможно, — ответил Рид. — Государственная тайна.

Тут он солгал, но у него созрело намерение потребовать, чтобы строительство запретили посещать посторонним. Зачем способствовать врагу? А Тесей — враг, который разгромит солнечный мир Эриссы, если не удастся внести в историю благую поправку.

Нет, даже не это. Разве легенды и мифология через три-четыре тысячелетия спустя не обретут точно такую же форму, если минойский Крит просуществует чуть дольше? Совсем чуточку, всего лишь на жизненный срок девушки! Неужели просить этого у богов неразумно?

— Зачем ты приехал? — спросил он. — И с отборной командой?

Он узнал, что они были не простыми моряками, но царскими телохранителями, которые держались особняком и с атлантидцами даже не разговаривали.

— Ну, что касается второго, — неторопливо ответил Диорей, — так простые моряки зимой в море не пойдут. Слишком опасно. — И словно в подтверждение его слов, завыл ветер и дождь принялся хлестать снаружи стены, внутри занавешенные богатыми тканями. — Олег говорит, что построит корабль на все времена года, но пока мы должны обходиться тем, что у нас есть, верно?

— Но ты не сказал мне, зачем ты приехал.

— И не скажу. Не могу. Прости, друг, но это дело не для посторонних ушей. И очень возможно, что ты еще не раз меня здесь увидишь. А скажу я тебе вот что: твое пророчество повелевает Афинам и Кноссу сблизиться. Отлично! Но вот как? Что это будет за союз и на чьих условиях? С какой стати миносу освобождать нас от дани и прежней зависимости? А зависть других? К каким сварам может привести она? И еще много такого же. Все надо обсудить, а государственные дела не вершатся у всех на глазах. Ну а раз ариадна расположена к Тесею, так ты, конечно, согласишься, что начать переговоры лучше с ней, верно? Скажем, они друг друга прощупывают. — Диорей ухмыльнулся. — И она еще в соку, мужчине есть что пощупать. И кстати, я слышал, что сам ты тут обзавелся лакомым кусочком.

— Эрисса — сестра по обряду! — вспылил Рид.

— А кем была твоя возлюбленная с тем же именем, а? Мне начинает казаться, что тут все не так просто. И ведь ты меня про нее даже не спросил!

«Неужели я побоялся?» — подумал Рид, а вслух сказал:

— Ну, так как же она?

— Тоже неплохо. Сначала куксилась, а последнее время… Помнишь Пенелея? — Диорей ткнул Рида локтем и подмигнул. — Так она от него получает все, что ей требуется. Тебе же все равно, а?

— Да, — глухо ответил Рид.

Старшая Эрисса прошла через многие руки. Спасти он надеялся девушку.

— Нет, — ответила Лидра, — я не скажу тебе о моих переговорах с Тесеем. Твой вопрос дерзок.

— Но ведь Тесей тоже несет беду.

Она посмотрела на него с высоты своего трона.

Стоя позади ее сухощавой фигуры с суровым лицом, Судья Грифон ожидал мертвых.

— Откуда ты знаешь?

— Из… из пророческого видения.

— А как же тогда повеление искать союза? — Ее голос был резким, как щелканье бича. — Или ты солгал?

Светильники мерцали в холодной пустоте, где кроме них двоих шевелились только тени. Но за дверью ждали стражники. Невооруженные — на священный остров запрещалось привозить оружие. Однако четверо сильных мужчин без труда справятся с Данкеном Ридом.

— На Крите преступников отправляют в каменоломни, — сказала Лидра. — И живут они недолго. Да и рады, что недолго.

— Я не лгал… госпожа. И… и просил, чтобы ты приняла меня до отъезда Диорея потому лишь, ч-ч-то подозреваю его и его господина…

— Почему? Эгей восставал, но он теперь слабый старец. Тесей сразил своих двоюродных братьев, выросших на Крите, но с тех пор вел себя, как подобает верному клятвам царевичу. Таким же он будет и царем.

— Я слушал, что они, ахейцы… что они говорили…

— О да! Они ворчат, они бахвалятся, кое-кто, конечно, замышляет что-нибудь, но дальше? Тесей сумеет держать их в руках, и уж тем более если он хочет обрести в Талассократии более высокое место для себя и своего царства. — Лидра угрожающе ткнула пальцем в Рида. — Ты стараешься сеять раздор, чужестранец? Кому ты служишь?

Он подумал: «Придется сказать ей правду, как ни велик риск. Иного выхода нет».

— Госпожа, — начал он медленно, — я ни в чем тебе не солгал, хотя, правда, сказал не все. Но вспомни, прошу, что я тут совсем чужой. Мне нужно было разобраться в том, что здесь и как. Что хорошо, что дурно, где явное, где тайное. Убедиться, что ты сможешь поверить всему, в чем я тебе откроюсь. И этого я до сих пор не знаю. Но ты меня выслушаешь?

Она кивнула.

— Пророчествовать я способен потому, — сказал он, — что я из будущего.

— Как так? — Она нахмурилась, стараясь понять. Язык кефтиу не подходил для выражения таких идей. Однако она уловила суть быстрее, чем он ожидал. И хотя сотворила священное знамение и поцеловала свой амулет, осталась странно спокойной. Может быть, для нее, живущей в мире мифов и тайн, это было просто еще одно чудо? — Да, — произнесла она негромко — теперь многое становится ясным.

Некоторое время она слушала молча, но потом перебила:

— Так Кносс и правда падет? И от Талассократии останутся только темные легенды? — Обернувшись, ариадна долго смотрела на изображение Судьи. — Ну что же, — почти прошептала она, — все преходяще.

Рид говорил о том, что считал главной задачей. Кое о чем он промолчал, и в первую очередь утаил, что две Эриссы были одной. Его пугали последствия, которыми могла обернуться для девушки его откровенность. Поэтому он просто не стал упоминать о времени, из которого явилась их спутница. Имя Эрисса было довольно распространенным, а у Лидры и без того хватало о чем подумать. Умолчал он и о том, что, согласно легенде, она предаст миноса и будет предана в свою очередь. Это было слишком оскорбительным, а потому опасным.

— Из твоих слов следует, — сказала Лидра глухим голосом, — что боги предназначили Тесею сокрушить морскую державу.

— Нет, госпожа. Полностью я уверен лишь в том, что через несколько месяцев вулкан уничтожит Атлантиду, что Крит будет завоеван и что, согласно легенде, какой-то Тесей убьет какое-то чудовище в Кноссе. Возможно, тут правда смешалась с вымыслом. Я уже убедился, что в легенде много лжи. Никогда не существовал Минотавр, полубык-получеловек, а просто ежегодно в жертву приносят священного быка. Зато афинских мальчиков и девочек в жертву не приносят, но, наоборот, окружают их всяческими заботами. Ариадна не дочь царя. Лабиринт — это не переплетение подземных коридоров, где заключен Минотавр, а главный дворец вашего царя-жреца, обитель Двойной Секиры. Я мог бы назвать еще много несоответствий. Но ты же поняла, зачем я все это говорю! Почему бы Талассократии и после гибели этого острова не просуществовать еще века и века?

— Если божественная воля сокрушит святыню святынь, значит, боги гневаются на народ миноса, — ответила Лидра негромко.

— Да, конечно, это может лишить людей мужества, — согласился Рид. — Но я клянусь, госпожа, что причины будут столь же естественными, как… как камень, случайно упавший на голову человека.

— Но это же значит, что ему было суждено погибнуть от камня!

Рид предостерег себя: «Ты имеешь дело с чуждым мироощущением. Не пытайся убеждать!» Вслух он сказал:

— Мы не можем быть уверены, что именно суждено Криту. Астерий повелел смертным храбро бороться до конца. Увезти людей с Атлантиды — вот как можем бороться мы.

Лидра сидела неподвижно, словно статуя, изваянная из того же мрамора, что и трон, и в тусклом мерцающем свете лицо ее казалось таким же белым.

— Воины с материка, — продолжал Рид, — могут захватить ваши покинутые города и горько пожалеют, когда придет гибель! Но мы должны предусмотреть и постараться предупредить такую возможность. Все — и старая легенда, и то, что мне довелось увидеть и услышать сейчас, — заставляет меня опасаться Тесея. — Он помолчал. — Вот почему, госпожа, я спросил, какую весть он прислал тебе.

Лидра продолжала хранить неподвижность и непроницаемость. Рид уже испугался, не дурно ли ей, но тут она наконец заговорила:

— Я дала клятву молчать. Ариадна не может нарушить свою клятву. Однако ты и сам можешь догадаться, что он… хотел бы улучшить свои отношения с Лабиринтом… и не прочь заручиться моим содействием.

— Диорей именно это и сказал мне, госпожа. Э… э… а ты не могла бы потомить его в неизвестности? Затянуть переговоры, помешать ему действовать, пока все не кончится?

— Данкен, ты был выслушан. Решать должна ариадна. И приму я тебя теперь нескоро.

Внезапно плечи Лидры поникли. Она провела ладонью по глазам и зашептала:

— Не так легко быть ариадной. Я думала… я поверила, когда в священном месте мне было ниспослано видение… Я верила, что удел жрицы — нескончаемое счастье и что верховная жрица живет в вечном сиянии Астерия. А вместо этого? Бесконечное совершение обрядов, одно и то же, одно и то же… Свары, мелкие интриги, старухи с седыми волосами на подбородке всегда рядом, и от них некуда деваться, а девушки являются и танцуют с быками, и возвращаются домой, чтобы выйти замуж… — Она выпрямилась. — Довольно. Уходи. И ни слова о том, что было сказано между нами.

На следующий день они снова посетили свой заливчик.

— Давай искупаемся, — предложила Эрисса и, сбросив одежду, заплескалась в воде прежде, чем он успел ответить. Ее волосы черным веером колыхались над хрустальной прозрачностью, в которой белело ее тело. — Боишься, что холодно? — крикнула она и обрызгала его с головы до ног.

Какого черта? Он последовал за ней. Вода и правда была ледяной. Чтобы согреться, он принялся взбивать ее руками и ногами. Эрисса нырнула, ухватила его за щиколотку и утопила. Началась схватка под аккомпанемент смеха и отфыркивания.

Когда они вышли на пляж, ветер обжег их холодом.

— Я знаю средство от этого, — сказала Эрисса и кинулась в его объятия. Они упали на одеяло. Она злокозненно засмеялась. — А! Ты думаешь о средстве посильнее?

— Я… я ничего не могу поделать. О боги, как ты красива!

Она сказала очень серьезно и доверчиво:

— Я твоя, когда захочешь, Данкен.

Он думал: «Мне сорок, а ей семнадцать. Я американец, она минойка. Я из Атомного века, она — из Бронзового. Я женат, у меня есть дети, а она девственница. Я старый дурак, а она весна, которой до нее в моей жизни не было никогда».

— Для тебя это будет плохо, ведь так? — едва сумел выговорить он.

— Но что лучше? — Она прижалась к нему.

— Нет, погоди. Не шути. Тебе ведь придется расплачиваться, так?

— Ну… пока я тут и танцую, то считаюсь посвященной Богу. Только мне все равно! Мне все равно!

— Но мне нет. Лучше оденемся.

Он думал: «Мы должны стараться уцелеть. До каких пор? Пока не узнаем, уцелеет ли ее страна. А потом, если уцелеет, останусь ли я тут? А если не уцелеет, увезу ли я ее с собой? Но сумею ли я? И имею ли право?»

Она надела юбку и тунику, и они снова сели на одеяло. Она прильнула к нему и принялась теребить его бороду.

— Ты же всегда печальный? Там внутри? Ведь правда? — спросила она.

— Мне кое-что известно о грядущем, — ответил он, не осмеливаясь говорить яснее. — И во мне живет боль.

— Бедный милый Бог! Нет, я верю, что ты Бог, пусть ты в этом не признаешься. — Неужели ты обречен переживать каждое горе дважды? Но почему не каждый счастливый час? Посмотри, небо синее, а вода зеленая, и песок напитан солнечным светом, и вот чаша вина… Нет, дай я поднесу ее к твоим губам. Я хочу, чтобы эта твоя рука обняла меня, а вот эта лежала вот тут…

Постройка корабля продвигалась, но ценой постоянных компромиссов — из-за предрассудков кефтиу и их потребностей, из-за ограниченных возможностей технологии их века, из-за того, что о некоторых аспектах гидродинамики Рид, как он убеждался на опыте, имел лишь самое слабое представление. В результате галера оказалась меньше размерами, не такой маневренной, а главное, не столь разительным анахронизмом, как он надеялся.

Тем не менее ему было чем гордиться. Длина около восьмидесяти футов, узкий корпус с килем из огромного выдолбленного бревна в основании. Приподнятая палуба с планширями, под которой располагались скамьи гребцов. Заостренный таран находился на ватерлинии, был обшит бронзой и укреплен тяжелыми брусьями. Двадцать весел по каждому борту разделялись шверцами, которые оказались более практичными, чем шверты или фальшкили. Для управления служил настоящий румпель. Две мачты с косыми парусами. Мачты были невысокие — так настоял Сарпедон, и, возможно, вполне разумно, учитывая низкие борта, малый балласт и удары тараном в бою. Рид использовал гафели, чтобы увеличить площадь парусов — и кливера, и спинакера. Однако минойская ткань, неплотная, растягивающаяся, обвисающая, легко пропитывалась водой и не могла дать такого эффекта, как парусина или дакрон.

В результате ему самому пришлось учиться управлять своим детищем, пока он обучал этому свою команду. Но вскоре они уже выходили в учебные плавания каждый день, если позволяла погода. Команда состояла из тридцати сильных веселых юношей от семнадцати до двадцати с небольшим лет, влюбленных в эту новинку, твердо решивших научиться управлять своим кораблем так, чтобы выписывать петли вокруг посудин старых хрычей, которые ворчат на дурацкую заморскую выдумку. Теперь, когда они уже не нуждались в его наставлениях, Рид часто оставался на берегу с Эриссой. Их общее время истекало с неумолимой быстротой, к тому же один из его моряков, стройный юноша из благородной семьи, который глаз не мог оторвать от Эриссы, носил имя Дагон.

Однако в день заключительного испытания она взошла на борт вместе с Ридом. Предстояло проверить таран, после чего корабль мог быть освящен. Правитель предоставил им старую посудину, которую владелец продал, так сказать, на слом, сочтя невыгодным платить за починку, которую затем произвел Сарпедон. Выйти на корабле-цели в залив согласилась команда из завистливых юнцов и старых моряков-скептиков, которые решили посрамить глупых новаторов. Оба судна сопровождали лодки, готовясь подбирать тех, кто окажется в воде.

Погода была ясной, дул крепкий бриз, и белые барашки бежали и бежали мимо горы Столпа, над которой теперь почти все время стоял столб дыма, раздираемый на клочья веселым ветром. В небе тянулась стая аистов, возвращавшихся из Египта в родные северные края как вестники весны. Галера неслась, кренясь на волнах. Борта ее были ярко расписаны алыми исиними полосами, на парусах были вышиты дельфины. Шипела пена, поскрипывал корпус, пели снасти.

Эрисса, стоявшая рядом с Ридом на палубе у носа, захлопала в ладоши. Ветер развевал ее волосы, прижимал юбку к бедрам.

— Ой, посмотри! — вскричала она.

Галера как раз завершила поворот под перестук гиков, гафелей и блоков, описав полукруг перед носом старого корабля, который полз на веслах, поскольку ветер не задувал ему прямо в корму.

— Хватит ваших плясок! — донесся до них крик его кормчего. — Покажите себя в деле!

— Да, пожалуй, пора, — сказал Рид Сарпедону. — Мы ведь уже доказали, что зацепить нас крючьями им не успеть.

Они обменялись неуверенным взглядом. Юноши на веслах воинственно завопили.

Галера развернулась, паруса были опущены, мачты уложены, весла подняты. Команда корабля-цели с тревогой подняла собственные весла. Они знали, что происходило при столкновении. Оба корпуса ломались вместе с ребрами гребцов, не успевших отбежать от борта.

Рид ушел на корму.

— Ты помнишь учения? — сказал он кормчему. — Целься в центр, но немного отводи, не то мы с ними не расцепимся. Задача в том, чтобы пропороть обшивку и тут же отвернуть.

— Как бык медведя рогами, — засмеялась Эрисса.

— Да не будет это дурным предзнаменованием для тебя, госпожа! — сказал кормчий.

— Да сохранят ее боги! — отозвался Дагон со скамьи как раз под ними. Эрисса улыбнулась ему. Рид посмотрел на гибкую стройную фигуру юноши. А вот его фигура… нет, он неплохо сохранял форму. И ведь Эрисса сжимает его руку!

Галера заскользила по волнам. Напев старшого все учащался, вода бурлила и пенилась под веслами, и галера рвалась вперед. Внезапно цель оказалась до ужаса близкой. Как было приказано, старый корабль попытался уклониться, но руль с румпелем был настолько эффективнее двух рулевых весел, что спастись он не мог.

Команда Рида много раз отрабатывала этот маневр на сетях, подвешенных между двумя бревнами. Весла с внутренней стороны вскинулись вертикально, с внешней продолжали взрывать воду. Удар и треск оказались не такими сильными, как ожидал Рид. Отвалить удалось не без труда — тут явно требовалось побольше практики, — но в конце концов удалось осуществить и этот маневр. А корабль тем временем перевернулся и остался далеко в стороне. Деревянный, не нагруженный, он не утонул, и волны уже принялись разбивать днище, невысоко поднимавшееся над поверхностью. Победители испускали торжествующие вопли, побежденные не отзывались — они думали только о том, как побыстрее доплыть до лодок. Рид и Сарпедон тщательно осмотрели галеру.

— Никаких повреждений не видно! — объявил хозяин верфи. — Этот один корабль может разогнать целый флот. — Он облапил американца. — Что ты сотворил! Что ты сотворил!

К нему подбежала Эрисса.

— Нет, ты Бог! — всхлипнула она.

Поцеловаться на людях они не посмели, но она опустилась на колени и обняла его ноги.

Вновь Атлантида кипела приготовлениями к празднику. На этот раз к важнейшему из всех. Воскресение Астерия знаменовало воскресение всего мира и всех мертвых в нем.

Сначала Бог должен умереть и быть оплаканным. За сорок дней до весеннего равноденствия кефтиу укрывали алтари, огораживали пещеры и родники, проносили по улицам три священных символа, перевернутых и закутанных в черную ткань, а сами рвали одежды, скрежетали зубами и молили Диктинну о милосердии. Затем тридцать дней большинство воздерживалось от мяса, вина и любовной близости, а в жилищах, не угасая, горели светильники, чтобы тени любимых умерших могли найти дорогу домой.

Нет, деловая жизнь не замирала. В конце концов суда уже начали выходить в плавания. И самые благочестивые кефтиу не могли подолгу корчить постные физиономии. А последние десять дней из этих сорока отдавались чудеснейшему празднику. Бог еще не покидал царства теней, не возвращался к своей Невесте, которая была ему матерью и бабушкой, но людское радостное предвкушение обеспечивало возвращение Бога.

Даже на священном островке под чинной торжественностью бурлило веселое возбуждение. Скоро корабль увезет девушек в Кносс танцевать с быками и юношами. Скоро-скоро! Эрисса ежедневно тренировала своих учениц. Рид стоял у изгороди и грыз ногти.

Почему Лидра все еще отказывается принять его? Не настолько же она занята! Бог свидетель, для Диорея у нее время находится в избытке, стоит афинянину прибыть с очередной вестью. Почему они никак не готовятся к эвакуации?

Когда Рид набрался смелости обратиться к ней с несколькими словами, понятными только ей и ему, она сказала, что советуется с миносом. И правда, корабли постоянно пересекали шестидесятимильный пролив с письмами, которые везли ее старые верные служители, все неграмотные, все умеющие молчать. Она сказала, что дело это обсуждается, она сказала… она сказала…

Тем временем вулкан выбрасывал дым, и все чаще и чаще — пламя. Мелкий пепел осаживался на луга. Иногда ночью можно было увидеть, как из жерла поднимается расплавленная лава, и утром на черных склонах появлялись новые гротескные наплывы, а из трещин вырывались белые клубы пара. Земля содрогалась, и воздух рокотал. В харчевнях люди толковали о предосторожностях, которые следовало принять на случай большого извержения. Но, как замечал Рид, никто ничего не делал. Естественно, они не представляли себе грядущий взрыв. Он и сам не мог его вообразить.

Если бы можно было их предостеречь!

Ну, в худшем случае недостатка в крепких мореходных лодках не будет. На острове почти у каждой семьи была такая лодка, и хватит двух-трех часов, чтобы загрузить ее провизией и выйти в море. Но долго оставаться в море они не могут, а он не знал точно, когда упадет топор, зато знал, что у него и Эриссы почти не осталось времени стоять на вершине холма, так тесно обнявшись, что Памела и дети не могли встать между ними. И она шепчет: «Мы поженимся сразу после праздника, мой милый, мой Бог!», а за его спиной ворчит вулкан и озаряет ее лицо, не позволяя забыть о себе.

Вновь пошел дождь, но тихий, как весенняя туманная дымка, пробуждая землю. Даже если бы он продлился до утра, то не помешал бы процессии девушек спуститься к кораблям, которые отвезут их на Крит. Но пока за его прохладой и влажными им рожденными запахами лежала непроницаемая ночь.

Лидра смотрела на Рида, осененная Судьей Грифоном. В мерцании светильников ее черное одеяние казалось еще одной тенью в зале, полной теней, а лицо выглядело пугающе белым. С высоты трона она произнесла:

— Я намеренно послала за тобой в столь поздний час, изгнанник. Нас здесь никто не услышит, кроме стражников за дверью.

Рид похолодел. Их не подслушают — дверь слишком толста. Но не настолько, чтобы стражники не услышали ее зова. А они преданы ей душой и телом.

— Госпожа, что ты задумала? — спросил он.

— А вот что, — ответила ариадна. — Ты думаешь, будто отплывешь завтра со своей взбалмошной Эриссой, верно? Но тому не бывать. Ты останешься здесь.

Внезапно он понял, что у его клетки нет дверей.

— Ты не был откровенен, — продолжала она. — Или ты воображал, что мы с Диореем не будем разговаривать о тех, с кем тебя нашли в Египте, и не поймем того, что ты стараешься скрыть об этой женщине? Тут замешаны сокровенные тайны. Но если ты не сказал всей правды, как же мы можем верить тебе в чем-либо? Как можем верить, что ты не враг избранника богов царевича Тесея?

— Госпожа! — услышал он собственный крик. — Тесей видит в тебе орудие. Едва ты перестанешь быть ему нужна, он тебя бросит!

— Замолчи, или тебе не жить! — взвизгнула она. — Стража! Стража!

Он понял, понял! Давным-давно в ее одиночество вторгнулся мужчина с львиными глазами и обещал ей то, на что никто другой не осмелился: он сделает ее своей царицей, если сможет, но для этого пусть помогает ему добиться падения ее царя…

«Отчего я не догадался? — мысленно стенал Рид. — Оттого, что не привык к дворцовым интригам… но, главное, оттого, что не хотел разрушить светлый маленький рай, который она позволила мне создать только для меня одного! — мысленно шептал он. Все стало ясно. Она передавала Диорею, а значит, и Тесею все, что ей говорил я, Лидра выполняла свое обещание — оказывала помощь метекам и недовольным на Крите. И схватила меня теперь, чтобы я не проговорился.

Сколько весенних ночей, пока ее послушницы грезили и шептались о юношах, которых им суждено встретить, сколько таких ночей, сколько лет молилась она о подобном случае? И каким богам?»

Глава 15

Корабли все прибывали и прибывали. Уже у пристаней Пирея не осталось места, и они бросали якоря в гавани. Среди них — и большой корабль Олега. На песок его можно было бы вытащить, хотя и с трудом, но русский старался как мог оградить свое детище от зевак, воров и болтунов. Матросы почти все жили в палатках на берегу и пешком ходили в Афины на поиски развлечений. Но каждый день в приморских лагерях оставалось много народа.

На кострах жарился нехитрый ужин, и дым завивался вокруг Эриссы, которая шла твердым шагом, не обращая внимания на непристойные шуточки, летевшие ей вслед. Несколько ахейцев попытались втянуть ее в разговор. Она прошла мимо, словно не замечая, но их взгляды жгли ей спину. Женщина — и миловидная! — идет надменно, без провожатых? Кто она, если не городская, шлюха, явившаяся сюда подзаработать? Однако она пропускает мимо ушей все предложения! Так, может, ее ждет у себя в палатке не простой матрос? Только тут ведь никто из важных персон не живет! Они устроились в городе, в гостиницах, а самые знатные и во дворце… Воины пожимали плечами и возвращались к своим вертелам, игральным костям, состязаниям в беге и борьбе, к обычному бахвальству.

Она подошла к стоявшим у берега лодкам. Перевозчики, расположившиеся рядом, сразу оживились при ее приближении.

— Кто отвезет меня вон на тот корабль? — спросила она, указывая на творение Олега.

Взгляды обшаривали ее с головы до ног. В бородах влажно блестели зубы.

— Это для чего же? — спросил один насмешливо.

— Чем заплатишь? — засмеялся его товарищ.

— Моя лодка оттуда, — вмешался третий, — и я тебя отвезу, если отработаешь, договорились?

Эриссе вспомнились фракийские варвары, родосские горожане и еще многие. Она выпрямилась, раскрыла глаза так, что радужки оказались в белых кольцах, и усилием воли заставила себя побледнеть.

— Мое дело касается духов, — произнесла она ледяным голосом чародейки. — Уймитесь! — Она грозно указала пальцем. — Не то мужество ваше, коим вы более похваляетесь, нежели пользуетесь, почернеет и отвалится!

Они в ужасе попятились, дрожащими руками творя спасительные знамения. Она кивнула матросу Олега, и он едва не на четвереньках помог ей сесть в лодку, оттолкнулся и навалился на весла как бешеный, ни разу не подняв на нее глаз.

Эрисса подавила вздох. Как легко подчинить других, когда перестанешь бояться за себя!

В воде отразились красная физиономия Олега и вызолоченная солнцем борода. Он нагибался над бортом.

— Кого черт… Да это ты, Эрисса! Господи помилуй, я же тебя месяца два не видел! Добро пожаловать, добро пожаловать! Эй вы! — взревел он. — Спустите веревочную лестницу для госпожи.

Он отвел ее в каюту, усадил на койку, налил вина, которое по его приказанию принес матрос, и чокнулся чашей о ее чашу.

— Рад тебя видеть, девонька!

Каюта представляла собой тесный закуток, захламленный его вещами, и он сел на койку рядом с ней. Окошек не было, но в открытую дверь падал свет, позволяя рассмотреть его лицо. Было жарко. Она ощущала тепло, исходившее от его мохнатого, облаченного в тунику тела, впивала запах его пота. Волны пошлепывали по корпусу, и корабль плавно покачивался. Снаружи топали ноги, кричали голоса, скрипел такелаж — подготовка к выходу в море продолжалась и без его присмотра.

— Гляди веселее, а? — пробасил Олег.

Эрисса схватила его свободную руку.

— Олег! Эти корабли, которые собирает Тесей, — куда они поплывут?

— Так ты же знаешь! Об этом объявляли. Поход за добычей в тирренские воды.

— Но это правда? Так неожиданно… столько союзников…

Он прищурился на нее с жалостью:

— А, понимаю! Боишься за Крит? Ну, послушай! Никто в Аттике, не говоря уж о прочих ахейцах, ни за что не решится напасть на земли под покровительством миноса. Они же не полоумные. Однако руки у них чешутся, и минос находит выгодным иной раз дать им волю — пусть-ка отведут душу на людях, от которых нельзя получить никакого товара, кроме рабов, и которые сами горазды разбойничать. Верно?

— Но именно в этот год!

Олег кивнул:

— Потому-то я и поддержал этот замысел, когда спросили мое мнение. Если и правда на берег придет огромная волна, как говорит Данкен, не хочу я, чтобы все эти добрые корабли разбились, а в особицу мой новый красавец драмон. Уйти с ними надо от греха подальше. До чего же мне не терпится показать Данкену мою работу! Помнишь, он говорил, что нам надо построить что-нибудь наиновейшее, чтобы колдуны-временщики нас заметили.

— Кто предупредил миноса о гибели Атлантиды? — сердито спросила Эрисса.

— Так ты же сама слышала, как Диорей рассказывал, что он видел и делал на Атлантиде. Данкен там почетный гость. Я подпоил парочку матросов Диорея для верности. Все правильно. Значит, он уже известил миноса. А тут в Афинах мы ничего знать не можем. Если критяне намерены оставить свои города пустыми, а флот рассеять по морю, они же не станут заранее всех об этом оповещать, так? Для чего напрашиваться на неприятности? Не удивлюсь, если Гафон по приказу миноса надудел Тесею в уши о совместном ахейском походе аж за Италию. Подальше от соблазна, ха-ха-ха!

— Так почему же я помню, что моя страна погибла в эту весну? — спросила она.

Олег погладил ее по волосам, точно отец.

— Может, ты не помнишь. Ты же сама говорила, что о времени, когда это произошло, помнишь неясно и отрывками.

— Зато все, что было потом, я помню очень ясно!

— Ну так, может, Господь передумал и отправил нас сюда, чтобы спасти Крит. — Олег перекрестился. — Нет, я ничего такого утверждать не дерзаю. Кто я? Жалкий грешник, думающий о честных барышах. Но служитель Божий как-то сказал мне, что людям дается выбор и до Страшного суда никакая гибель заранее не назначается. А пока нам надлежит осмотрительно следовать путем, который мы избираем, проверяя каждый шаг.

Ладонь, скользившая по ее волосам, напомнила ей о новой седой пряди, которая вплелась в них за эту зиму. На Атлантиде эти кудри отливали черным глянцем, как полуночное небо.

— Не забывай одного, — сказал Олег. — Во всяком случае, мы держали язык за зубами, и афиняне будущего не знают. Если они во что-то и поверили, так в то, что им лучше поддерживать с Кноссом хорошие отношения. И ведь Тесей не возглавит этот поход, хотя сам его подготовил. Какие еще тебе нужны доказательства? Думается, он решил занять воинственный дух ахейцев, пока сам будет в отъезде. Если бы он ждал, что Крит постигнет гибель, неужели бы сам, по своей воле отправился туда?

— Вот эта новость меня и напугала так, что я решила поговорить с тобой, Олег. — Эрисса уставилась на переборку. — Когда царевич объявил, что на этот раз сам отправится заложником…

Русский кивнул:

— Да. Я ведь тоже слышал предположения Данкена и встревожился. Но потом я подумал: во-первых, что сможет Тесей с разбойниками и недовольными, каких он сумеет собрать, что он сможет сделать в собственном городе миноса? Их всех перебьют, и только. Во-вторых, как я уже сказал, у него ведь нет причин полагать, что Лабиринту угрожают стихии. В-третьих, если он ищет признания в Талассократии, так есть ли для этого способ лучше? Несколько лет прожить там в почете — ведь они будут стараться заручиться его дружбой, пока он не вернется домой. В-четвертых, я опять-таки не удивлюсь, если на все это ему намекнул Гафон. Видишь ли, если Данкен предостерег миноса против Тесея, естественно, минос предпочтет, чтобы царевич жил в Лабиринте, где за ним будет легче следить. И в-пятых, девонька, флот в Тирренское море поведет вот этот драмон. На нем поплывет Диорей, так что я смогу следить за ним!

Он слегка обнял ее за плечи и добавил:

— Да, мы тут в опасном мире. Только мир ведь всегда был и всегда будет таким. Но, по-моему, у тебя есть причины приободриться.

Он был бы рад, если бы она осталась у него подольше, но когда Эриссе не удалось убедить его, что он ошибается, она заторопилась обратно. Возвращаясь в Афины, она свернула в придорожную кипарисовую рощу, чтобы выплакаться там. А потом пошла дальше, надеясь, что по ее лицу ничего нельзя будет заметить.

Управляя колесницей Диорея, своего начальника, Пенелей, как и другие воины, объезжал отдаленные хижины, созывая мужчин. Он вернулся на другой день после того, как Эрисса разговаривала с Олегом. С воплями радости катил он на Акрополь — стучали копыта, сверкала бронза, плащ от быстрой езды вился у него за спиной, а его полуголые прислужники бежали за ним в пыли. Эрисса стояла в толпе слуг, бросивших работу, чтобы посмотреть на это великолепное зрелище. Солнечный свет, отраженный его шлемом и нагрудником, ужалил в глаза.

«Сегодня? — подумала она. — В эту самую ночь? Очень похоже. И Улдин вернулся угрюмей, чем раньше».

Она с какой-то особой ясностью воспринимала окружающее — тени между булыжниками, мухи над благоухающими навозными кучами у конюшни, серебристость дранки на крыше дворца, пронизанный солнцем курящийся дым, тявкающая собачонка, хитоны и туники вокруг, хотя те, на ком они были надеты, казались безликими тенями, а их говор — бессмысленным шумом. Ее мысли холодно парили над ними, наблюдая, взвешивая, сопоставляя. Но в сердце у нее властвовало ощущение Рока, родившееся зимой.

Накануне на какое-то мгновение в ней пробудилась надежда… Нет, она не сдастся. Она знает, что отъезд Тесея в Кносс узором вплетен в ткань судьбы. Ей не известно, как именно, не знает она, и какое отношение к происходящему может иметь ариадна. Ей не удалось убедить Олега, что эти двое сговорились. Несомненно, ее неудача — тоже часть узора, который продолжает ткать судьба. Но ей известно, что так или иначе она свидится с Данкеном перед концом. Ибо месяц за месяцем, вглядываясь в гладь зеркальца, бродя ощупью в тумане смутных воспоминаний, она узнала лицо, которое было среди тех, что окружали ее в тот последний миг, — свое собственное лицо.

Так, значит, она сама была чародейкой, изъявшей последние часы из воспоминаний, которым предстояло питать ее все дальнейшие годы?

Но почему она так поступит? И поступит ли? Где тут смысл? А вдруг это — единственная ниточка, потянув за которую, то есть отказавшись поступить так, она распутает весь клубок? Если бы она, отброшенная на четверть века назад в этот год, знала, что может в этом доме сказать себе юной…

Всю свою жизнь с Дагоном она расспрашивала путешественников, как и уцелевших кефтиу, что же, что произошло. Ей в ответ рассказывали разное, но основа почти всегда была одной. Не успели Тесей и остальные заложники прибыть в Кносс, как разразилось землетрясение и море уничтожило флот миноса. Тесей собрал отряд (утверждая, что так ему повелел оракул) и захватил разрушенную столицу. Вскоре к нему на помощь прибыли собственные корабли и корабли его союзников. Они уцелели, так как находились в открытом море. Покорив то, что осталось от главных городов Крита, он отправился домой, забрав с собой ариадну. Во многих историях упоминалось, что это, видимо, произошло не против ее воли.

В прошлом — ее прошлом, которое пока еще лежало в будущем, — Эрисса считала это неправдоподобным. Такое поведение не гармонировало с той Лидрой, которую она знала. К тому же на Наксосе Тесей доказал, что жрица для него ничего не значила. Бедная женщина кончила дни, приобщившись к тайному культу одной из тех темных древних религий, последователи которых предавались то оргиям, то самоистязаниям. Тесей в дальнейшем объединил под своей властью большую область. А то, что конец его тоже был несчастливым, служило плохим утешением.

Эрисса кивнула. Узор вырисовывался все яснее. Он вырисовывался на протяжении зимы — ведь Диорей посещал Атлантиду. Значит, ариадна и правда помогала Тесею, как повествовали древние легенды, которые рассказывал ей Данкен. Несомненно, ее на это толкнули сведения, полученные из будущего.

Но заговорить об этом Эрисса не могла — ей бы просто перерезали горло. Олег же и Улдин почти все время отсутствовали, занятые своими делами, а когда возвращались ко двору, поговорить с ними наедине ей не удавалось. Повторить же хитрость, к которой она прибегла в роще Перебойи, было слишком опасно: во дворце к ней относились с большой подозрительностью.

Накануне, когда почти все придворные и воины покинули дворец, она воспользовалась случаем, чтобы добраться до Олега. Но ей не удалось втолковать русскому, каким образом сказочка, рассказанная тем, кто назвался изгнанником из дальнего будущего (и, бесспорно, имел в запасе немало удивительного), может оказать воздействие на людей, верящих в судьбу. Сам Олег не верил — это ему запрещал его странный бог. Тесей и Лидра — которым не хватало веры в их высокое и свободное предназначение — готовы были поставить все, что имели, жизнь афинского царского дома и сами Афины на безумную (с точки зрения Олега) уверенность, что все произойдет именно так, как следует. Но он-то знал, что и Тесей и Диорей люди столь же разумные и хладнокровные, как он сам, а потому отмахнулся от опасений Эриссы.

К тому же, хотя он оценил утонченную роскошь Крита и, возможно, не прочь был бы жить там, хотя он искренне привязался к ней, к Эриссе, что для него была ее родина? Если он не сумеет вернуться домой, то наладит для себя новую жизнь в Греции — и уже начал ее налаживать.

Постройка корабля, всякие хлопоты мешали ему думать об узоре судьбы. Эрисса же, втянутая в будничную жизнь ахейских женщин, располагала временем, чтобы размышлять, разбираться в кое-каких парадоксах и медленно ткать собственную паутину, нити которой ей скоро предстояло собрать воедино.

Да, очень возможно, что именно в эту ночь.

Пенелей пришел в их комнату после заката — раньше, чем она ожидала. Эрисса с улыбкой встала навстречу ему, разметав волосы по египетскому одеянию, которое он ей подарил.

— Я думала, ты останешься за чашей вина в зале, ведь ты едва вернулся, — сказала она.

Он захохотал. Светильник озарял его крупную мускулистую фигуру и лицо, немного раскрасневшееся от возлияний. Но глаза оставались ясными, а походка твердой. Лицо под золотистыми кудрями сохраняло мальчишескую округлость, бородка была шелковистой.

— Завтра я, может, посижу и подольше, — сказал он. — Но по тебе я соскучился больше, чем по пирушкам.

Они обнялись. Его руки и губы были уже не такими неуклюжими, как в первое время, а она прибегла ко всем известным ей уловкам. Но ее сердце леденил холод Рока. А если что-то ее и согревало, то лишь мысль, что этот путь приведет ее к Данкену.

— Не томи, нимфа, не томи меня! — гортанно произнес Пенелей.

Обычно она позволяла себе получать удовольствие от его объятий. Почему бы и нет? Отчасти — но только отчасти! — она ведь соблазнила Пенелея, чтобы заглушить грызущее ощущение неудовлетворенности, пока ей приходилось полупленницей ждать в Афинах. Вначале он страшился и благоговел. (Диорей, заметив, что происходит, всячески его поощрял — что может быть лучше, если преданный ему человек будет жить с этой женщиной и следить за ней, а в случае надобности то и положит конец ее козням. Хотя неизвестно, чего она ищет тут и какова ее сила, но, конечно, она чародейка и враждебна Афинам.) Позднее к Пенелею вернулась уверенность в себе, но на свой эгоистичный ахейский манер он оставался внимателен к ней. И был ей скорее приятен.

Но в эту ночь ей предстояло пустить в ход все свое искусство, оставаясь бесчувственной. Она должна ублажать его, пока им не овладеет тихая приятная дремота, и не дать этой дремоте перейти в естественный сон.

Светильник уже угасал, когда Эрисса приподнялась на локте.

— Отдохни, возлюбленный, — проворковала она и повторяла эти слова снова и снова, а ее пальцы медленно гладили его кожу. Когда же в его глазах, в которые она неотрывно глядела, появилось остекленение, она начала опускать и поднимать свои веки точно в такт биению его сердца.

Он быстро подчинился ей. Даже в священной роще навести на него Сон оказалось нетрудно. Именно это толкнуло ее остановить выбор на нем из всех неженатых воинов во дворце и соблазнить, едва она задумала свой план. И с каждым разом, когда она творила чары, делая вид, будто убаюкивает, снимает головную боль или навевает приятные сновидения, он подчинялся все быстрее и легче. У нее не возникало сомнений, что он выполняет все запреты, которые она не забывала каждый раз ему внушать: «Никому не рассказывай о том, что сейчас происходит между нами; это наша бесценная и святая тайна, и лучше забудь, что я не просто нашептываю тебе ласковые слова, — забудь до следующего раза!»

Теперь она смотрела на него в тускнеющем мерцающем свете. Лицо его было слишком сильным, чтобы полностью расслабиться, хотя что-то из него исчезло, исчезло из полузакрытых глаз. Но это нечто оставалось где-то близко. Оно затаилось во мраке черепа, подобно домашней змее, из тех, которых кефтиу прикармливали, веря, что это души умерших близких. Пройдут часы, змея пробудится и развернет кольца. Но на неверные звуки отзовется сразу и зашипит.

Во власти Сна человек верит и подчиняется тому, что ему говорят, — но до известного предела. Однако она полагала, что постоянное повторение ее приказов сдвинуло этот предел дальше обычного. Правда, человек во Сне никогда не сделает того, что наяву считает неправильным или опасным. Вот почему в эту ночь ей следовало быть осторожной, как никогда.

Масло в светильнике почти выгорело. Кошачьим движением Эрисса встала с постели и наполнила его. В комнате было жарко и душно от запахов масла, дыма и пьяного дыхания. За дверной занавеской прятались мрак и безмолвие.

Эрисса наклонилась над воином.

— Пенелей, — произнесла она тихим размеренным голосом, — ты знаешь, я твоя женщина, я хочу служить тебе и ничего более. Но ты знаешь, что я еще служу и Богине.

— Да, — ответил он глухим монотонным голосом, как всегда говорил под властью Сна.

— Выслушай меня, Пенелей! Богиня открыла мне, что божественному решению — Ее и Зевса — соединить наши народы в нерушимом союзе грозит опасность. Если свершится запретное, на них ляжет вечное проклятие. Поведай мне, что задумано, дабы я могла предостеречь.

С затаенным вниманием она ждала ответа в надежде, что Диорей ему доверился. Конечно же, не только царевич и начальник флота знают о подлинном плане, если он отличен от объявленного во всеуслышание. Пенелей, хотя и молод, отличался сдержанностью, а потому ему могли открыть правду, чтобы он внимательней следил за тем, что делает и что выведывает его наложница.

Ответы, которых она добивалась от него, еще усилили ощущение неизбежности. Лидра в сговоре с Тесеем, и всю зиму ее подручные втягивали в заговор недовольных в Кноссе и привозили туда своих людей; историю будущего узнали от слишком доверчивого Данкена Рида; пророческий сон в роще Перебойи перетолкован так: сама Богиня желает торжества Афин; решено захватить столицу и приказать флоту повернуть на Кефт; предусмотрены меры, как скрыть враждебные приготовления, если землетрясение не разрушит Лабиринт в предсказанное время; от миноса все скрыто; Данкена под каким-нибудь предлогом в нужный момент заключат под стражу…

Эрисса не позволила себе тратить время на горькие мысли. Да и многое она давно уже подозревала.

— Слушай! — сказала она. — Ты ведь помнишь, какие опасения внушил тебе чужеземец Улдин. Так узнай же: Посейдон разгневан неподобающим обращением с лошадьми — на посвященных ему животных ездят верхом, точно на ослах! — и нашлет гибель на флот, если святотатство не прекратится раз и навсегда. В искупление Улдина должно убить. Но тайно, ибо, если объяснить причину, на Крит будут посланы вестники.

Она неторопливо повторяла одно и то же, кое-что добавляя, пока не почувствовала, что прочно запечатлела ложное убеждение в незащищенном рассудке. Заход луны и восход солнца приближались с каждым вздохом, но она знала, что снова увидит Данкена. Наконец она оставила Пенелея на ложе в темноте, а сама пошла «за господином твоим Диореем, чтобы мы вместе могли решить, что следует сделать».

Усыпанный камышом пол коридора холодил ее босые подошвы, огонек светильника отбрасывал причудливые тени. Комната гунна была немного дальше по коридору. Она вошла. Улдин храпел рядом с новой рабыней. Его первая уже должна была скоро родить. (У меня второго ребенка от Данкена не будет, мелькнула у Эриссы мысль, точно летучая мышь, кружащая в сумерках. Ведь родив моего последнего от Дагона, я, кажется, стала бесплодной. Ну да, будь по-другому, я бы не сумела сделать здесь то, что сделала, так что мне следует утешиться мыслью о Девкалионе. Или же, когда все это кончится, Рея сжалится надо мной и ниспошлет…) Гунн по-прежнему брил голову, оставляя три длинные пряди, и по-варварски носил серьги. Грубое, испещренное шрамами лицо было безобразно. Но у кого еще искать помощи?

Эрисса потрясла его за плечо. Он мгновенно проснулся, и она, прижав ладонь к его губам, зашептала:

— Я навела на Пенелея Сон и узнала страшное!

Он кивнул и вышел следом за ней раздетый, однако сжимая свой железный меч.

В начале зимы, когда она еще жила одна, тоскуя по Данкену, ей вспомнилось, как Данкен упомянул, что в будущих веках дарийцы с севера победят афинян, потому что их железное оружие будет дешевым и доступным каждому, полное же бронзовое вооружение мог себе позволить только знатный человек. И потому позже она спросила Пенелея: «Мудро ли поступят военачальники, если позволят Улдину обучить конных лучников, как он намеревается? Стоит этому новшеству распространиться, и оно обречет на погибель военные колесницы, а с ними и государство, где главенствуют владыки колесниц. Разве не так?» Время от времени, пока он находился во власти Сна, она укрепляла в нем эту мысль.

На первый взгляд могло показаться, что она вбивает лишь маленький клинышек, однако он подействовал. Пенелей рассказал о пришедшей ему мысли Тесею, Диорею и другим, и они в свою очередь задумались. Нет, они не запретили Улдину продолжать обучение всадников, но под разными предлогами перестали оказывать ему содействие, до того как примут окончательное решение. Так что последнее время Улдин сидел без дела и копил злость.

И вот теперь от Пенелея, который принимал его за Диорея, гунн узнал о плане убить его. И не заподозрил, что Эрисса не просто заставила Пенелея открыть этот замысел, но прежде сама внушила воину эту мысль. Пенелею было приказано забыть о ее роли, а знакомство Улдина с искусством шаманов оставалось самым поверхностным.

— Ангх! — пробурчал он, а потом перевел глаза на нее (единственное движение на каменном лице) и спросил:

— Почему ты меня предостерегла?

— Еще я узнала, что они думают напасть на Крит, едва он будет ввергнут в хаос и останется без защиты. Нашим предостережениям не позволили достичь ушей миноса. Это мой народ, и я хочу спасти его! А добраться туда одна я не сумею.

— Да, мне с самого начала это плавание в Тирренском море казалось странным!

— Улдин, подумай еще вот о чем! — воскликнула Эрисса, схватив его за руку. — Тут у них есть причины бояться воинов вроде тебя. Поэтому они тянут время и мешают тебе. Крит, защищенный морем, так не поступит. Наоборот, он будет рад коннице, чтобы поддерживать порядок на материке. И тем более если ты явишься к ним как спаситель.

Он мгновенно принял решение.

— Ну хорошо. Может, ты ошибаешься, но если нет, то мешкать было бы глупо. Хотя умирает человек, только когда это назначено богами. — Блеснувшая усмешка сделала его лицо почти красивым. — К тому же плыть по морю мне придется куда ближе.

— Иди готовься, — сказала Эрисса.

Когда гунн ушел, она нагнулась к Пенелею и зашептала:

— Спи сладко, любовь моя. Все сделано, все хорошо. — Кончики ее пальцев, точно крылья бабочки, коснулись его век и закрыли их. — Спи подольше. Забудь, о чем мы говорили. Боги и осторожность равно запрещают, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще, кроме твоего господина Диорея. Спи. Проснись освеженным. Меня не ищи. Меня послали с поручением. Спи крепко, Пенелей.

Его дыхание стало еще более ровным. Подчиняясь порыву, неожиданному для нее самой, она поцеловала его, потом начала поспешно собирать одежду, драгоценности, утварь, оружие, а также покрывала, чтобы увязать в них все это.

Вернулся Улдин в своей старой вонючей одежде. Он кивнул на ложе:

— Прикончить его?

— Нет! — Эрисса спохватилась, что ответила слишком громко. — Нет. Тогда они кинутся в погоню за нами много раньше. Следуй за мной!

Дворец и город они покинули без помех. Поскольку в Афинах было полно царских воинов, никто не счел нужным выставить часовых. Почти полный диск луны плыл в небе еще довольно высоко. (Когда так бывало в дни праздника Астерия, кефтиу считали это предзнаменованием особенно удачного года, припомнилось Эриссе. И ощущение, что она — лишь облеченное плотью оружие Рока, не помешало слезам обжечь ее глаза.) Перед ними лежала дорога в Пирей, пустая и серая между осеребренными полями и тенями деревьев с серебряными макушками. Звезд почти не было видно. Прохладный воздух хранил неподвижность. И звук их шагов казался очень громким. Понизив голос, они коротко обсудили, как поступить.

— Пешее хождение! — один раз с отвращением буркнул Улдин.

На пляже, где на песке лежали корабли и ценные грузы, стражники не спали. Улдин позволил Эриссе выбрать подходящую лодку — пятнадцать футов длиной с парусом и мачтой. Достаточно маленькую, чтобы в случае надобности он один мог грести или орудовать кормовым веслом, но и достаточно большую, чтобы доплыть на ней до Атлантиды. Надеялись они отчасти на попутный ветер и всецело — на умение Эриссы определять направление в открытом море.

Улдину пришлось покричать, прежде чем его требование предоставить им лодку с припасами было исполнено, но требовать он умел, а воины все еще считали, что он у царя в большой милости. Эрисса стояла в стороне, неузнаваемая в хитоне и плаще Пенелея. Сочиненная ею история о тайной вести, которую надо доставить безотлагательно, показалась настолько убедительной, что к Диорею за подтверждением посылать не стали. Ее это не удивило, как и не удивил ровный попутный ветер, который надул их парус, едва они вышли из бухты. Ведь она помнила, что после катастрофы эта самая лодка уносила ее с Дагоном в Трою.

На заре ветер затих. Лодка замерла в почти зеркальном море, простиравшемся темно-синей пеленой к розовеющему востоку. На западе вставали мрачные лесистые горы Арголиды, где в Трезене родился Тесей. Вдали за кормой низкой полосой тянулась Аттика. Кое-где виднелись бело-зеленые острова. Эрисса пошевелила кормовым веслом, ставшим бесполезным, и сбросила плащ, потому что с зарей воздух заметно теплел.

— Лучше перекусить сейчас, — сказала она. — Потом руки у нас будут заняты.

— Или свободны, — проворчал Улдин, сидевший у мачты. — На одной нашей силе мы далеко не уплывем. Когда снова подует ветер?

— Думаю, скоро. А потом нас ждут полуденное затишье, хороший ветер во вторую половину дня и вечером и почти безветренные ночи.

— Анкх! А флот отплывает завтра. Они пойдут на веслах и нагонят нас. И тот, кто первый заметит нашу лодку, наверно, захочет взглянуть на нее поближе.

— Но я же сказала, что мы зайдем за острова, а если понадобится, то и укроемся там. Мы увидим галеру прежде, чем нас с нее заметят.

— Значит, в лучшем случае нам плыть и плыть дни и дни. — Улдин почесал грудь, поймал вошь и раздавил ее между зубами. — И может быть, встретить смерть в пути.

— Раз мне суждено свидеться с Данкеном, о чем я тебе давно говорила…

— Да только не сказала, что и я с ним свижусь! — Внезапно у нее захолонуло сердце: он вытащил кинжал и наставил острие на нее. — Слушай. Ты вещунья. И думается, плывем мы к твоему любовнику. Так что, сдается мне, ты меня заманила обманом, а то и чарами. И выбросишь, как изношенную пару штанов, чуть только я тебе не буду нужен.

— Нет, Улдин… я…

— Помолчи. Я могу попытать удачу и остаться с тобой или же повернуть и выдать тебя Тесею, чтобы они тебя убили, после того как выпытают все, что тебе известно, и поискать удачу с ним. Что мне выбрать?

Она собралась с духом. Она же знала! И, стиснув кулаки, тяжело дыша, ответила:

— Меня! Ты должен!

— Должен я делать только то, что обязан. А тебе я не обязан ничем. — Брови Улдина чуть разгладились. — Вот чего я хочу. Обменяться с тобой кровной клятвой. Верность до смерти — твоя мне, моя тебе именем всех наших богов, злых духов, предков, скрепленная надеждой на продолжение рода и нашей кровью, которую мы смешаем. Тогда я буду знать, что могу доверять тебе. Я никогда не слышал о такой клятве между мужчиной и женщиной. Но ты особая.

От облегчения ей чуть не стало дурно.

— Ну конечно, Улдин. С радостью.

Он ухмыльнулся:

— Особая-то особая, да не во всем. Не бойся, я не встану между тобой и тем, кого ты ищешь, когда ты его найдешь. Можем и это оговорить в клятве. Но пока мы много дней проведем в лодке вдвоем под угрозой, что в любой из них нас убьют, а времени свободного, вот как сейчас, у нас будет хоть отбавляй. Так сделай меня счастливым.

Она уставилась на него и сказала умоляюще:

— Нет-нет!

— Как хочешь! — Он пожал плечами. — Это цена моей клятвы, ты же за свою тоже запросила цену!

Она попыталась вспомнить юную девушку, которая танцевала с быками и полюбила Бога. Но ничего не вспомнила. Дорога назад была слишком длинной.

«Ну что же, — подумала она. — Олег был прав: куда бы ни вела дорога, идти по ней надо шаг за шагом».

— Будь по-твоему, — сказала она вслух.

Глава 16

С Ридом обходились даже почтительно. Лидра объяснила стражам, что его преследуют видения — ложные и грозящие бедой, как она установила. О них он не должен говорить ни слова, а если попытается, пусть ему сразу заткнут рот кляпом. Но в остальном он должен оставаться в своем покое, и только. Вернувшись, она снимет с него заклятие.

Впрочем, поскольку паломников на острове не осталось, Рид мог свободно ходить по всему крылу, а под охраной — так и прогуливаться по саду. Оттуда он наблюдал, как корабли отплывали в Кносс.

Первой тронулась в путь галера ариадны — белая, широкая, со священными Рогами на носу, Столпом на середине и Двойной Секирой на корме. Он увидел весело толпившихся на палубе девушек и попытался высмотреть Эриссу — она будет грустной, тихой… Но расстояние оказалось слишком большим для уже немолодых глаз. Затем отчалили два сопровождающих военных корабля, а за ними потянулись корабли и лодки состоятельных атлантидцев, которые могли позволить себе такую поездку. Все они сверкали свежей краской и были украшены флажками. Цветочные гирлянды обвивали перила. Ветер доносил обрывки песен, вплетавшиеся в речитатив старших. На фоне черной горы краски казались особенно яркими.

Рид удивился, не заметив своей галеры с тараном, но тут же сообразил, что Лидра, конечно, нашла повод оставить команду на берегу. Появление такого корабля могло бы вызвать слишком много вопросов, а то и вынудить ахейский флот убраться восвояси.

Так что нас обоих оставили здесь, Дагон, подумал он.

Корабли прошли пролив и скрылись из виду. Это был первый день десятидневного праздника.

На второй день жрицы, оставшиеся в святилище, отправились на лодках в город для свершения обрядов. Рид увидел церемонию освящения рыбачьих лодок. Получив благословение, лодки отошли от берега, повернули и вновь направились к берегу, где им был оказан торжественный прием. Примерно в эти же минуты Эрисса должна была высадиться на Крите…

На третий день он увидел, как из города вышла процессия и начала подниматься по склону, а через несколько часов он смотрел, как процессия, извиваясь, возвращается в город с быками, под звуки музыки и с плясками. Страж, расположенный поболтать (из-за Рида он лишился возможности участвовать в празднестве, но ариадна растолковала ему, какую честь и заслугу он приобретает, присматривая за несчастным), объяснил, что это скромное подражание Великому Приглашению быков в Кносс. В эту ночь вулкан устроил фейерверк, страшный и великолепный, но на рассвете затих.

На четвертый день начались игры с быками. Им предстояло продолжаться до конца праздников. На Атлантиде участие в них принимали только девушки — наставницы и те сестры по обряду, которых сочли достаточно подготовленными. В большинстве городов зрелище было довольно скромным. Ведь все лучшие танцоры и танцовщицы Талассократии отправлялись в Кносс. Там в последний день юноши и девушки, признанные лучшими, будут танцевать с лучшим быком, которого минос затем принесет в жертву, и воскресший Астерий сочетается со своей Невестой, дабы породить себя же.

«Заслужит ли Эрисса гирлянду из священных лилий? — подумал Рид и вздрогнул. — Нет. Конец слишком близок. Я погибну вместе с Атлантидой, а она… Эрисса уцелеет и обретет свободу».

Пятый день он почти весь пролежал на ложе, глядя в потолок и размышляя. «Чего я добился? Ничего. И принес только вред. Олег и Улдин хотя бы обладают практическими знаниями, полезными для этого века. Они сумеют устроить свою жизнь. А я?.. Я допустил, что все решения принимались за меня. Я самодовольно упивался тем, что я сын века науки, и, позволив заморочить себя, рассказал врагам ее народа именно то, что им было нужно знать. Это я повинен в падении Талассократии! Ужасы, которые суждено будет пережить моей Эриссе, исходная их причина — опять-таки я… Моей Эриссе? Я не сумел сделать счастливой мою законную жену. Но, разумеется, меня достало воспользоваться верой и тоской женщины, невинностью девушки! Атлантида, поторопись! Уйди поскорее на дно!»

На шестой день после бессонной ночи он вдруг понял, что пьеса до конца не доиграна. Он и Эрисса — юная Эрисса — еще должны встретиться, и свидетель Бог, который еще только будет сотворен, он в любом случае обязан сделать все, чтобы вернуться домой. Это его долг. Тут он осознал, что долг вовсе не только беспощадные требования, как он всегда считал, но и оружие защиты.

Значит, бежать! Но как? Он завел разговор с Белеем, добродушным стражником. А нельзя ли им все-таки посмотреть танцы с быками и, может быть, поднять ритоны на веселой пирушке?

— Нет, господин, ариадна отдала строгий приказ. Мне очень жаль, господин. Я исам бы рад. У меня там жена и детишки. И очень грустят, что я не праздную с ними. Младшенькая, небось, плачет, где ее папочка. Ей два с половиной года, господин, а такая миленькая! А уж умница! Вот я тебе расскажу. Ночью его разбудила Эрисса.

Ему снился сон. Он хотел построить противоатомное убежище, третья мировая война казалась неизбежной, а Атлантида была первоочередной целью, но Памела сказала, что такой расход они себе позволить не могут — необходимо заняться зубами Марка, а кроме того, где они найдут место для всех этих быков, которые ревели и старались забодать ту, чьего лица он не видел, а она вспрыгнула между рогами, которые были из железа и лязгали…

Рид сел на постели. Его глаза застлал черный мрак. Он подумал — воры — и попытался нащупать выключатель. Звуки в коридоре завершились глухим ударом об пол. Он был в храме Тройственной Богини, и его судьба свершалась.

— Данкен! — услышал он шепот. — Данкен, где ты?

Он сбросил ноги на холодный пол, ощупью двинулся вперед и ударился о табурет.

— Я здесь, — хрипло отозвался он. Комнаты тут имели настоящие двери. Он отворил свою и увидел дальше по коридору светильник в руке Эриссы.

Она кинулась бегом, и огонек чуть было не погас от быстроты ее движения. Но, остановившись перед ним, она сумела только выговорить «Данкен!» и медленно прикоснулась пальцами к его щеке. Она вся дрожала. На ней была грязная туника и нож у пояса. Волосы заплетены, как у сестер по обряду во время танца. На фоне сумрака вокруг резко выделялись седые пряди в ее волосах — прежняя и новая. Рид заметил, что она похудела. Лицо у нее было обветренным, на лбу и вокруг глаз появились новые морщинки.

Его тоже сотрясала дрожь. Перед глазами все кружилось. Эрисса свободной рукой обвила его шею и притянула голову к себе на грудь. Грудь была теплой и, казалось, благоухала, как у юной девушки, несмотря на резкий запах пота, рожденный физическим напряжением.

— Оденься! — приказала она. — Нам надо уйти, пока сюда кто-нибудь не вошел.

Отпустив его, она обернулась и вскрикнула. В полутьме Рид разглядел Улдина. Гунн скорчился над распростертым телом Велея. Кудри атлантидца слиплись от крови. Гунн ударил его рукоятью сабли по виску, а теперь подсунул колено ему под затылок и занес лезвие над его горлом.

— Нет! — Даже в такой миг Эрисса не забыла поставить светильник на пол, затем на том же движении повернулась, прыгнула и взмахнула ногой. Ее пятка ударила гунна в челюсть и опрокинула на пол. Зарычав, он вскочил на ноги и пригнулся для нападения.

— Нет! — повторила Эрисса, словно борясь с тошнотой. — Мы свяжем его, заткнем ему рот кляпом, спрячем в пустой комнате. Но убийство? Достаточно и того, что мы явились с оружием на Ее остров.

Улдин выпрямился. На миг оба застыли. Рид напряг колени и скользнул к ним, прикидывая, удастся ли ему поднырнуть под лезвие сабли. Но гунн опустил ее.

— Мы… обменялись… клятвой, — прохрипел он.

Поза Эриссы была позой танцовщицы, приготовившейся ускользнуть от рогов. Теперь она тоже выпрямилась.

— Я должна была тебя остановить, — объяснила она. — Я ведь предупредила, что убивать без прямой необходимости не дозволено. А кроме того, мы так только ускорим погоню. Нарежь полоски из его набедренной повязки и свяжи его покрепче. Данкен, ты сумеешь найти свою одежду без светильника?

Рид кивнул. Света, падающего в комнату через открытую дверь, будет достаточно. Улдин плюнул на бесчувственного Велея.

— Ладно, — сказал он. — Но помни, Эрисса, ты мне не вождь. Я дал клятву стоять за тебя, и только. — Он усмехнулся им обоим. — А теперь ты заполучила своего Данкена, и я больше не жеребец для твоей кобылы.

Она ахнула. Рид торопливо вернулся в свою комнату. Шаря в полутьме, он облачился в свой критский костюм — сапожки, обмотки, юбочку и шапку, подаренную ему здесь. А поверх них надел ахейскую тунику и плащ.

Вошла Эрисса. Он не сразу заметил в полутьме, что голова ее низко опущена.

— Данкен, — прошептала она. — Я должна была добраться сюда. Любой ценой.

— Ну конечно! — Они быстро поцеловались, но он подумал: скоро я увижу ее юную!

Когда они вышли в коридор, Улдин волок бесчувственного стража к открытой двери соседней комнаты. Рид остановился как вкопанный.

— Надо спешить, — сказала Эрисса.

— А нельзя нам взять его с собой? — спросил он. Они посмотрели на него с недоумением. — Дело в том… — Он запнулся. — Это хороший человек… и у него есть маленькая дочка… Нет, я понимаю…

Они вышли через боковую дверь на широкую лестницу. Обрамлявшие ее сфинксы смутно белели в лучах низкой луны, которые словно одели инеем спускающиеся к морю сады и дальние вершины. Озаряли они и бухту до подножия горы. На севере сверкала Большая Медведица, и Рид нашел Полярную звезду. Но в эту эпоху она еще не стала путеводной. Теплый воздух был неподвижен и напоен запахами весеннего пробуждения земли. Цвиркали цикады.

Рид легко представил себе, как Эрисса с Улдином проникли во дворец-храм. Охрана не ждала нападения, и на ночь в коридоре оставался один человек следить за комнатой пленника ариадны. Если бы тот попытался бежать, страж сумел бы его задержать, пока из внутреннего здания не подоспела бы подмога. Эрисса попросту открыла боковую незапертую дверь, заглянула в коридор и подозвала Белея. Она ведь хорошо знала и дворец, и порядки в нем, и нужные слова, чтобы обезоружить подозрения стража. А когда он подошел ближе, из-за ее спины на него выпрыгнул Улдин.

Эрисса задула светильник, который вряд ли принесла с собой. (Наверно, Белей взял его, направляясь к двери, и Эрисса успела выхватить из руки падающего стража светильник, прежде чем он разбился о плиты пола. У многих ли хватило бы сообразительности и быстроты для подобного?)

— Идем, — сказала она теперь. Рид ожидал, что она возьмет его за руку, но Эрисса пошла вперед. Улдин подтолкнул Рида и пошел сзади. По скрытым в смутной тьме дорожкам они спустились к морю — но не к пристани, а к небольшому пляжу, на котором лежала вытащенная на песок лодка.

— Столкни нас, Улдин, — негромко распорядилась Эрисса. — Данкен, ты поможешь мне грести? Он все время хлопает веслами по воде, а нам нужна тишина.

Так, значит, последние сотни ярдов она гребла одна!

Гунн, забираясь на борт, загремел опущенной мачтой, и Рид похолодел. Но никто их не окликнул, всюду царило безмолвие. Островок Богини по-прежнему дремал в священном покое. Весла чуть слышно поскрипывали, чуть слышно плескала вода под лопастями.

— Держи на середину бухты, — сказала Эрисса Улдину, чей черный силуэт вырисовывался на корме.

Когда они подняли весла, чтобы передохнуть под луной возле горы на черном зеркале воды, Эрисса сказала:

— Данкен, всю эту зиму… — Она прижалась к нему, а он подумал… В голове у него вихрем кружили разные мысли… Он заставил себя понять, что она вытерпела ради него, и пробудил в себе всю нежность, на какую был способен.

Объятие длилось недолго. Улдин крякнул, и Эрисса высвободилась из рук Рида.

— Нам надо решить, что делать дальше, — сказала она прерывающимся голосом.

— Д-да. Обменяемся сведениями, — пробормотал Рид. — Что произошло?

Коротко, без обиняков она рассказала ему обо всем, что было, и кончила так:

— Мы причалили у города сегодня. Улдин остался в лодке. Так его сочли рабом-чужеземцем, которому запрещено осквернять священную землю Атлантиды. Не то начались бы расспросы. Я сошла на берег рассказать о бедствиях, которые мы претерпели на море, и купить за браслет приличную одежду. — Рид вновь напомнил себе, что это был мир без денег — слитки металлов более или менее служили стандартной мерой обмена, но употреблялись они не так уж часто… И слишком поздно подумал, что мог бы испробовать это новшество. — Я видела танцы! — Ему редко доводилось слышать столько страдания в человеческом голосе. Эрисса сглотнула и продолжала: — А потом, когда люди вышли праздновать на улицах, узнать, что случилось с тобой, было нетрудно. Вернее, узнать то, что было сообщено им. Ведь рассказ, будто ты ищешь уединения для благочестивых размышлений, мог быть только ложью. Но раз тебя оставили в храме, то находиться ты должен был в комнатах для паломников. Я знала, как пробраться туда, когда все уснут. В лодке я надела старую одежду, чтобы поберечь новую. И вот мы увезли тебя.

— Я бы не сумел, — пробормотал он. — И я был таким дураком, что проболтался. — Он был рад, что луна светит ему в спину и не освещает его лица. Когда он кончил говорить, Эрисса схватила его руку.

— Данкен, так было суждено. Откуда ты мог знать? Это я, я должна была догадаться… предостеречь, найти способ, чтобы мы бежали из Афин, прежде чем…

— Натяни узду! — буркнул Улдин. — А сейчас что нам делать?

— Плыть на Крит, — ответила Эрисса. — Я найду дом моих родителей, где… нам дадут приют. А мой отец пользовался… пользуется доверием во дворце.

По спине Рида пробежала дрожь, у него похолодели кончики пальцев.

— Нет, погодите… — сказал он. Его вдруг озарило. — На этой лодке мы доберемся туда только через несколько дней и с пустыми руками. Но вон там новая галера. И ее команда. Я знаю, где живет каждый. И у них нет причин не доверять мне. Галера будет говорить за нас, а может быть, и сразит Кефт… Поторопимся! — Его весло врезалось в воду. И почти сразу же — весло Эриссы. Она гребла точно в такт с ним. Вскоре у него заныли руки, дыхание стало прерывистым.

— Но храм помешает! — сказала Эрисса.

— Мы должны выйти в море до того, как в храме что-нибудь заподозрят, — пропыхтел Рид. — Дай подумать. — После некоторого молчания он продолжил: — Да, так! Один оповестит двоих, те тоже — и так далее. Они послушаются — во всяком случае придут на пристань. Ну а тот, с кого я начну, последует за нами, куда мы ни скажем, хоть на край света. Дагон…

Он замолчал — весло Эриссы на миг застыло в воздухе, но затем снова погрузилось в воду.

— Дагон! — сказала она. И это было все.

— С чего начнем? — спросил Улдин, и Рид объяснил свой план.

Они привязали лодку рядом с галерой и выбрались на берег. Нигде не было видно ни души. В лунном свете смутно белели дома, улицы были провалами черноты. Завывали собаки. Пробежав вверх по склону, Рид почувствовал, что у него подгибаются ноги, каждый вздох обжигал легкие. Но нельзя допустить, чтобы Эрисса заметила его слабость и… и этот мерзавец Улдин тоже.

— Ну вот! — Весь дрожа, он прислонился к глинобитной стене, стараясь справиться с головокружением. Улдин принялся стучать кулаками в дверь. Время тянулось нескончаемо долго.

Наконец, заскрипев, дверь приотворилась. Служанка сонно мигала, держа в руке светильник. Рид уже успел собраться с силами.

— Поторопись! — воскликнул он. — Мне необходимо увидеть твоего господина. И молодого господина. Сейчас же. Дело идет о жизни и смерти.

Она его узнала, но в страхе попятилась, и он удивился. Что в выражении его лица могло ее напугать? Ведь Эрисса и Улдин стояли чуть в стороне, куда лучи светильника не достигали.

— Да, господин. Сейчас же, господин. Войдите, пожалуйста, а я сбегаю сказать.

Она проводила их в атриум.

— Подождите здесь, господин. И госпожа с другим господином тоже.

Комната была красиво обставлена — в доме ведь жила богатая семья. Одну стену украшала прекрасная фреска с летящими журавлями, у другой перед статуей Богини горела свеча. Эрисса стояла не двигаясь, Рид расхаживал взад и вперед, а Улдин присел на корточки. Потом Эрисса медленно опустилась на колени перед статуей. Она судорожно сжала руки — даже в мерцающем свете Рид увидел, как побелели ее ногти.

Вошли Дагон и его отец. Эрисса поднялась с колен. Вероятно, только Рид заметил прерывистость ее дыхания и краску, которая прихлынула к ее щекам и тотчас отхлынула. Но она хранила полную неподвижность, лицо ее было непроницаемым. Дагон посмотрел на нее, отвел глаза, снова посмотрел. Между его большими темными глазами под путаницей черных кудрей пролегла морщинка недоумения.

— Достопочтенный Данкен! — Отец Дагона поклонился. — Ты оказываешь честь нашему дому. Но что привело тебя сюда в столь необычный час?

— Причина странная и ужасная, — ответил Рид. — Нынче ночью Богиня прислала этих двоих, и они объяснили мне смысл моих частых снов.

Он импровизировал. Истина потребовала бы больше времени, чем было у них в распоряжении. Эрисса, знатная минойка, проживающая в Микенах, и Улдин, торговец с Понта Эвксинского, были встревожены вещими снами. Они обратились к одному оракулу и получили повеление отправиться на Атлантиду предостеречь чужеземца, гостящего в храме, что ему должно поверить в свои сны. В доказательство грядущего бедствия им было сказано, что в пути они станут свидетелями человеческого жертвоприношения. Видимо, говорят они, подразумевалась гибель корабля, на котором они плыли, — погибли все, кто был на нем, и спаслись лишь они двое. Ахейский рыбак на острове, куда их вынесло море, отвез их сюда в лодке — что само по себе чудо! — но сказал, что не смеет выйти на священный берег. И когда они съездили за Ридом, рыбак тотчас уплыл.

Мешкать нельзя. Все, кто обладает светской или духовной властью, сейчас в Кноссе. Рид обязан известить их и миноса о предсказании как можно быстрее. Повеления ариадны утратили силу. Пусть на новую галеру погрузят провиант и соберут ее команду, чтобы незамедлительно отправиться в путь. Ибо сон предвещает, что Атлантида скоро погибнет среди огня и бушующих вод.

Пусть жители прервут празднование, пусть выйдут в море на всех кораблях и лодках, пусть ожидают там. Иначе они разделят участь тех моряков, которых разгневанные боги уже низвергли в пучину.

— Я… — Хозяин дома покачал головой. — Не знаю, чему и верить.

— И я не знал, — ответил Рид, — пока Богиня не послала мне этот последний знак.

Он сочинял и убеждал почти машинально, думая совсем о другом. Ведь он твердо знал, что доберется до Кносса, где его ждет юная Эрисса. Но теперь он взял себя в руки. Хозяин и его сын, разбуженная хозяйка дома, младшие дети и слуги, жавшиеся у дверей, обрели реальность: они могли любить, страдать и умирать. Он сказал Дагону:

— Крит тоже будет сильно разрушен. Но ведь ты поможешь мне спасти Эриссу?

— Да, о да! — Юноша бросился к двери бегом. Его остановил голос отца:

— Погоди! Дай мне подумать…

— Медлить нельзя, — ответил Дагон, но на мгновение задержался, глядя на Эриссу. — Ты похожа на нее, — сказал он.

— Мы с ней в родстве, — ответила она слабым голосом. — Поторопись!

Отправиться в путь до рассвета галера не могла. Но все равно собрать команду и доставить на борт необходимые припасы раньше не удалось бы. Провизию каждый принес из дома, воду взяли из городских цистерн. Так распорядился Рид, который не рискнул обратиться к начальнику порта. Он и без того обливался потом, пока его мальчики один за другим прибегали на пристань с факелом в одной руке (луна уже зашла за западный кряж), ведром или узлом в другой. Узел мог быть зажат под мышкой или вскинут на плечо. Когда они, громко топая, взбегали по сходням, пламя факелов стлалось по ветру, точно хвост кометы. На пристани собирались их близкие — водоворот неясных фигур в сумраке, тревожные голоса, которые становились все тревожнее, едва спрашивающие получали страшный ответ. На шум вышли обитатели ближайших домов. Однако большинство дверей оставалось запертыми — хорошо попраздновав, люди спят крепко.

Некоторые решили уехать немедленно, и немало суденышек отплыли даже раньше галеры. Но родители Дагона остались. Они решили до начала танцев с быками обходить дома, а тогда потребовать, чтобы обо всем объявили глашатаи. Нападение на Велея, когда о нем узнают, не слишком поможет делу, не говоря уж о светских и духовных властях, раздраженных тем, что все произошло у них за спиной. Но, может быть, пример ста с лишним горожан, которые уже доверились морю, окажется сильнее, чем… Может быть… может быть…

«Мы сделали здесь все, что было в наших силах, — думал Рид. — Будем предупреждать и в других местах. Нам предстоит проплыть шестьдесят миль, а скорость наша три-четыре узла. Афинская лодка, которую мы тащим на буксире, немного ее снижает, но это неважно, так как в любом случае мы доберемся туда ночью и должны будем ждать до утра».

Восток заметно побледнел. Корабельная команда отвязала канаты, и все заняли свои места.

Перед глазами Рида продолжали стоять родители Дагона — они махали им вслед, держась за руки; но тут он подумал: через сутки я увижу Эриссу!

Она подошла к нему, когда солнце уже поднялось высоко. Их окружало сияющее голубое утро — безоблачный небесный свод вверху, а внизу зыбкие сапфиры, лазурь, аметисты и бирюза среди белого кружева пены. Попутный ветер чуть накренял галеру, доски настила прогибались, как спина лошади, мчащейся галопом. Шипели волны у носа, поскрипывали и свистели снасти. Надутый спинакер заслонял солнце, но повсюду вокруг него яркие лучи высекали искры, мерцали и размягчали смолу, наполняя воздух ее терпким запахом. Два дельфина кружили рядом с галерой, словно играя с ней в салочки. Узкое обтекаемое тело устремлялось прямо на нее, а когда столкновение уже казалось неизбежным, дельфин уворачивался, изящно, точно танцуя с быком. Над мачтами хрипло перекликались чайки.

Впереди смутная дымка обозначала Крит. За кормой на горизонте треугольным пятном темнел конус горы Столпа — последний привет Атлантиды.

— Данкен!

Он обернулся. Как и он, она надела критский костюм. Ее волосы колыхались на ветру, который холодил его обнаженную грудь. Внезапно гребцы, отдыхающие на скамьях внизу, рулевой и два дозорных на мачтах отодвинулись в неизмеримую даль.

— Можно я постою тут с тобой? — спросила она.

— Эрисса, о боги! — Он притянул ее к себе. Они не поцеловались, но она положила голову ему на плечо.

— Я так по тебе тосковала! — прошептала она.

Ему нечего было ответить.

Она опустила руки и встала рядом с ним у перил.

— Страшно снова плыть на этом корабле, — сказала она. — После стольких лет! И не знаю, призрак ли это или я сама!

— На Кноссе тебе будет трудно, — сказал он.

— Да. Отец с матерью, наш дом, слуги… У нас была ручная обезьянка Баловник. Это я ее назвала… Но так суждено. И мне будет дано вновь свидеться с моими умершими. Не в-в-взыскана ли я милостью судьбы? — Она вытерла глаза.

— И свидеться с самой собой, — сказал он.

— Да… — Она обеими руками схватила его за плечо и прильнула к нему. — Данкен, поверишь ли… Способен ли ты вообразить, что я ревную? Я страшилась, как ты посмотришь на меня, меня старую… Но ночью бодрствовать в доме моего отца, зная, что теперь, именно теперь я переживаю самые счастливые часы в моей жизни…

Гора развалилась.

Глава 17

Рида оповестил об этом вопль дозорного. Он резко повернул голову. Конус уже не торчал из моря. На его месте стремительно разрасталась жуткая стена ночи.

Секунду спустя их настигла первая взрывная волна. Невидимый кулак ударил в тело Рида и опрокинул на палубу. Галера качнулась, нос зарылся в воде, и через борт хлынул бешеный каскад. Рев был таким чудовищным, что из простого звука превратился в целую Вселенную, которая оказалась чудовищным молотом.

Галера выпрямилась, но продолжала качаться. А чернота все росла и уже заполонила половину небосвода. Несколько минут солнце светило тускло-красным светом, потом исчезло вовсе. Черноту прорезали зигзаги гигантских молний или целые их полотнища, отливающие свинцовой синевой. Раскаты грома сливались с агонизирующим ревом Атлантиды.

Рид заметил в небе раскаленную глыбу больше галеры, которая стремительно падала вниз. Одной рукой он вцепился в перила, другой схватил Эриссу. Глыба рухнула в море в полумиле от них. В неизмеримую вышину взметнулся огромный столб воды. Белый на фоне черной мглы, озаренный молнией, он рассыпался брызгами и рухнул вниз. Поднявшийся ветер разметывал стеклянные его осколки. Он рухнул, и море закипело. Рид увидел устремившуюся на них волну. Выше их мачт, с белым оскалом гребня, она обладала собственным голосом, словно рокотал товарный поезд. Он крикнул:

— Поверни ее носом. Навстречу! Не то конец!

Рев, грохот, гул, вой, свист поглотили его голос и выплюнули назад. В секунду сумасшедшей растерянности он сообразил, что кричал по-английски.

Но рулевой понял. Он навалился на румпель, и галера, раскачиваясь, отяжелевшая от залившей ее воды, все-таки успела повернуться вовремя. Но едва-едва. Вода бешеным потоком обрушилась на нее. Ослепленный, оглушенный, Рид судорожно стискивал пальцы, пока волна перекатывалась через него. Если нас не смоет, подумал он, мы захлебнемся прямо тут. Я задыхаюсь, ребра вот-вот треснут! Галера накренялась то вправо, то влево. Среди поломанных скамей лежала опрокинутая мачта. Следующая волна опрокинула вторую мачту.

Всюду вокруг сыпались раскаленные камни, и над морем поднимались струи пара. Один такой камень упал на палубу и покатился по ней, подпрыгивая, оставляя обугленные метки там, где соприкасался с досками. Юноша у румпеля отчаянно закричал. Услышать его было невозможно, но молния вырвала его из тьмы — открытый рот, растянутые веки, руки, вскинутые не то с мольбой, не то в попытке защититься. И тут камень накатился на него. Он был раздавлен, и следующая волна омыла то место, где он стоял.

Дозорные тоже исчезли. Рид разжал руки и пополз на корму. Кто-то должен был встать у руля. Эрисса спрыгнула к гребцам, которые застыли в ожидании. Он увидел, как она по пояс в воде била и царапала их, заставляя взяться за весла и за ведра, чтобы вычерпывать воду. Но ему некогда было смотреть по сторонам: румпель противился его усилиям, как взбесившийся конь.

Снова вулканический взрыв потряс воздух. И опять. И опять. Он был слишком оглушен, чтобы считать их или хотя бы думать о чем-либо, кроме того, что он должен держать нос навстречу волнам. Двое матросов выбрались на палубу с топорами и убрали обломки мачт. Заработали весла; и у галеры появились шансы уцелеть, которые увеличивались по мере того, как из нее вычерпывали воду и она обретала все большую маневренность.

Под черным небом вздымались черные волны, отливая медью при вспышках молний, когда каждая капля над гребнями словно застывала в полете. Удар грома на миг перекрывал нескончаемый рев, вой и свист, и возвращалась непроницаемая мгла. В воздухе стоял запах серы и ядовитых паров.

С неба посыпался пепел, и хлынул дождь. Гонимые ветром струи жалили, как стрелы, — и это была не чистая вода, а колючая жидкая грязь. Новый грохот и дробный треск возвестили о еще одном взрыве, но на этот раз они уступали громкостью реву бури.

К нему подошла Эрисса, подтянувшись на палубу, потому что все трапы были сломаны. Рид заметил ее, только когда она встала рядом с ним, — сквозь грязный кислый дождь он не видел почти ничего. Нос был скрыт тьмой, и он управлял галерой, полагаясь на инстинкт и на те молнии, которые на миг разрывали эту тьму и оглушали его раскатами грома. Эрисса потеряла юбку, сбросила сандалии, и ее наготу прикрывали только волосы и облепивший ее пепел. Она положила ладонь на его руку, сжимавшую румпель, и почти прижала губы к его уху, но он лишь с трудом расслышал ее слова:

— Позволь, я помогу тебе.

— Спасибо! — Физически он в помощи не нуждался. Галера слушалась руля, а ветер и волны едва ли могли стать опаснее. Но ему стало легче оттого, что она здесь с ним — здесь, на качающейся, захлестываемой дождем палубе.

Бу-ум! Он увидел белый освещенный молнией профиль Эриссы на фоне страшного неба. Она взглянула на него и посмотрела в сторону носа, словно думала только о том, как им плыть дальше. Снова все почернело, выл ветер, гремели волны, гром грохотал, словно колеса ахейской боевой колесницы.

Крит возник внезапно. Над бешеным кипением волн вдруг встали береговые обрывы. Рид навалился на румпель. Эрисса добавила свои усилия к его — снова румпель не поддавался и вырывался, превращая галеру в игрушку грозных течений.

— Так скоро! Не может быть! — воскликнула Эрисса. Голос ее терялся в реве, вое и шипении черного дождя.

— Нас несло цунами, — ответил он, не надеясь, что она расслышит. А, неважно! Необходимо было одно: отвернуть от этого берега. Бешеные потоки, которые уже исполосовали обрывы, унося с собой целые деревушки и их обитателей, теперь старались выбросить его корабль на рифы. Вновь вспыхнула молния, и Рид увидел вынесенную высоко на берег военную галеру, от которой успел остаться только остов.

Атлантида погрузилась в морскую пучину. Рид вдруг подумал о дочке Велея с грустной надеждой, что девочка погибла сразу же, даже не успев позвать отца. Морская империя миноса была сокрушена. Тесей и его разбойники, наверно, уже захватили разрушенный землетрясением Кносс. В тумане усталости и ноющей боли Рид с недоумением спросил себя: а ради чего продолжать борьбу?

Да ради того, что заставило бороться Эриссу, теперь дважды потерявшую свой народ. А может, просто из гордости, мелькнуло в его измученном мозгу: презреть манящий соблазн смерти и вести бой после Рагнарека^[3].

И они отвернули от грозных бурунов. Оставив Эриссу у румпеля, Рид спустился с палубы проверить свою команду. Кроме юноши, раздавленного раскаленным камнем, еще восьмерых смыло за борт. Несколько человек валялись без сознания между скамьями. Остальные гребли или отливали воду, как автоматы, глядя перед собой пустыми безнадежными глазами. Улдин скорчился у борта, укрыв лицо руками от сверкающих молний. Когда Рид потряс гунна за плечо, того стошнило.

Ну что же, тупо подумал Рид, отойдем на безопасное расстояние в море, соорудим плавучий якорь из паруса и реев, если буксируемой лодки окажется мало, и отдохнем. «Уснуть — и видеть сны…»^[4] Но какие?

Дым все еще чернил небо, но за ним склонялся к западу шар солнца цвета запекшейся крови. Крит маячил бесформенной туманной громадой на буро-сером краю видимости. Ветер стих, дождь кончился, воздух давил густотой и смрадом. Волны шлепали галеру, раскачивали ее и катились дальше. Вода была темной и почти вязкой от пепла.

На севере, где прежде была Атлантида, вздымалась кошмарная чернота. Молнии чертили на ней магические, тут же гаснущие знаки, но гром доносился сюда, как глухой непрерывный ропот.

Они все собрались на палубе: сорок один минойский юноша — нагие или в лохмотьях, скорчившиеся на коленях, чумазые, в кровоточащих царапинах, оставленных камнепадом, опустошенные не утомлением (несколько часов отдыха вернули силы молодым телам), а тем, что их Атлантида исчезла. Улдин сидел среди них на корточках. Он вздрагивал от каждой дальней зарницы и рокота, но лицо в шрамах хранило угрюмое упрямство. Перед ними в мокрых ахейских туниках стояли Рид и Эрисса.

Американец принуждал себя говорить:

— Нам было дано предвидеть гибель вашего родного острова и захват Кефта варварами. Мы пытались предупредить ваших близких и миноса, но потерпели полную неудачу — разве что лодки и корабли, вышедшие в море вместе с нами, все-таки уцелели. Так что нам делать теперь?

— А что нам осталось? — всхлипнув, спросил кто-то из юношей.

— Жизнь! — ответила Эрисса.

— Мы могли бы вернуться в Афины, — сказал Улдин. — Как бы то ни было…

Дагон вскочил и ударил его по губам. Улдин с ругательством выпрямился и обнажил саблю. В руках юношей засверкали ножи. Эрисса прыгнула к Улдину и повисла на его правой руке.

— Остановись! — закричала она. — Кровное братство!

— Не с ним! — процедил гунн сквозь зубы. Дагон приготовился к нападению, сжимая в кулаке нож.

— Нет, с ним! — презрительно возразила Эрисса. — Он греб, пока ты корчился и визжал, точно евнух.

Она отпустила его руку. Улдин словно сразу замкнулся в себе. Он, пошатываясь, отошел, опустился на корточки и больше не произнес ни слова.

Эрисса вернулась к Риду. В тусклом красноватом свете он увидел, что ноздри ее раздуваются. Она гордо откинула голову.

— Ты… ты не должна была, — пробормотал он. — Но я, как всегда, не успел.

Эрисса повернулась к гребцам.

— Не сдавайтесь! — сказала она. — Повсюду в этих водах на островах есть наши колонии. Им пришлось тяжело, но многие уцелели. Если мы больше не управляем морями, то можем управлять собственной жизнью, пока она длится. Мы найдем место — по-моему, для этого лучше всего подойдет Родос, — где сможем начать заново. Во имя Богини.

— Дряни, которая предала нас? — проворчал плачущий юноша.

Дагон осенил себя священным знамением и крикнул:

— Замолчи! Или тебе мало было Ее гнева?

— А что она может сделать хуже того, что сделала? — отозвался тот.

— По закону, — сказала Эрисса им всем, — люди должны отчитываться в своих поступках перед богами, но не боги перед людьми. Я не говорю, что это справедливо. Но сделать ничего нельзя. Лабиринт пал, и я не покину Богиню в час ее нужды.

Дагон отошел к борту и уставился сквозь мглу на Крит.

— Ну, так поплывем к Родосу, — сказал он. — Но прежде… там ведь твоя тезка, Эрисса…

Она кивнула:

— Там много дорогих нашему сердцу, а у нас тут много провизии и места. Как по-вашему, не попробовать ли нам спасти кого-нибудь?

— Столько, сколько сумеем, — ответил Дагон, и даже в этом тусклом свете Рид разглядел, как он покраснел. — Но раньше всех — девушку Эриссу.

Она положила руку ему на плечо и долго всматривалась в его лицо.

— Это сказал Дагон, — произнесла она с каким-то удивлением.

— Ты… — Рид переступил с ноги на ногу. — Т-т-ты думаешь, мы можем высадить на берег отряд? — проговорил он, заикаясь.

— Да, — ответила она с холодным спокойствием, отличавшим ее все последние часы. — Этот мыс мне знаком — мы можем добраться до гавани Кносса еще до вечера. Что бы сейчас ни делал Тесей, что бы он уже ни сделал, в городе, конечно, еще царит хаос. Вооруженные решительные люди проложат себе путь. — Большие устремленные на него глаза были того же прозрачного зеленоватого цвета, какой вновь зимой обретет море. — Ты знаешь, что так и будет.

Он кивнул. «Проиграть я могу, — мелькнула у него мысль, — только после того как вновь найду девушку, чей образ танцует среди этих похоронных туч. А потом… что же, потом нам уже не будет известно, чего нам ждать впереди».

Но он отвел Эриссу-женщину в сторону и зашептал:

— Ты в этом году не помнишь никого на Родосе, кто мог быть тобой?

— Нет, — ответила она.

— Но в таком случае?

— В таком случае живой я туда, наверно, не доберусь, — ответила она спокойно. — Или случится что-то еще. Ведь уже случилось что-то еще — во всяком случае, тот Кносс, где, как я помнила, мы были с тобой вместе, больше нас не ожидает. Но неважно. Сделаем, что сможем, сначала для девушки… — Эрисса замолчала. — Странно думать, что сейчас я мучаюсь и мне нужна помощь. — Она глубоко вздохнула. — Сначала сделаем, что сможем, для нее и всех, кого найдем. А потом мы… ты и я… Как знать? Вдруг мы будем счастливы? Или сумеем терпеть…

Глава 18

От гавани мало что осталось: фундаменты зданий, обломки кораблей, изуродованные трупы, расшвырянные грузы, залитые грязью улицы. Пыль серой пеленой запорошила все недавно яркие стены. Солнце еле пробивалось сквозь мглу над высотами, где прежде стоял Кносс. Там клубился дым. Город горел.

Рид и Эрисса взяли с собой только шесть человек. Лишенной мачт галере были необходимы гребцы. Так к чему рисковать их жизнью на берегу? К тому же отряд побольше привлечет к себе внимание, а по своей малочисленности все равно не сумеет отразить нападение. Кроме Дагона и Улдина с ними были Ашкель, Тилиссон, Харай и Ризон. Полный набор доспехов они взять на борт не успели и теперь должны были обойтись нагрудниками. Оружие исчерпывалось мечами, ножами и парой коротких копий. Одно из них судорожно сжимал Рид — он знал, что меч и нож у него в руке будут и вовсе бесполезны.

Они причалили к свае, оставшейся от пристани, и кое-как перебрались через груды обломков. Отхлынувшие волны напитали землю водой, и на берегу они по лодыжки проваливались в липкую грязь, громко хлюпавшую под их сандалиями. В воздухе стояла густая пыль, забиваясь в ноздри и в рот. Пот, вызванный неестественно жаркой духотой, промывал канавки в налипшей на кожу грязи.

Вокруг было полное безлюдье. На следующий день Тесей, несомненно, пришлет сюда своих людей встретить ахейский флот. Но пока он, конечно, занят тем, чтобы навести в Кноссе хоть какой-то порядок.

— Он утвердился там, — сказала Эрисса. — Захватил Лабиринт и своей рукой убил миноса, нашего доброго старого миноса. Его воины всю ночь рыскали по городу, расправляясь с жителями, забирая многих для продажи в рабство. Назавтра он соберет своих сторонников среди обитателей острова и принесет в жертву быка для доказательства, что царь теперь он. Ариадна будет стоять рядом с ним. Так мне рассказывали много лет спустя люди, которые видели все это своими глазами. Сейчас эти сведения могут нам помочь.

— Да ладно! — буркнул Улдин. — Разве могло быть иначе? А не встречаться с его дозорами мы бы все равно постарались.

— Но если такой дозор встретится с нами, тем хуже для него, — проворчал Дагон.

— Сначала мы пойдем в твой дом, — сказал Рид Эриссе. — Заберем девушку и всех, кого найдем там. От них мы, наверно, узнаем поточнее, что происходит. А на обратном пути постараемся спасти и других.

«Только это нам по силам, — подумал он. — Подобрать тех или иных людей. Но как же так? Она говорила, что мы с ней… в доме ее отца в Кноссе, где еще царил мир… Так где же мы с ней?.. Как? Когда? Или время все-таки подвержено изменениям?

Уж лучше нет. Не то нас могут обнаружить и убить теперь же. Я бы ни за что не рискнул на эту вылазку, если бы не был уверен, что нам суждено спасти танцовщицу, а потом потерять ее».

Он посмотрел на Эриссу. В меркнущем свете ее фигура четко рисовалась на фоне полуобвалившейся стены. Она шла легко и упруго, словно навстречу быку. В ее медальном профиле ему почудилась безмятежность. Он подумал: она дерзнет!

Две-три мили дорога круто уходила вверх. Сюда цунами не достигли, и почти все платаны по ее сторонам уцелели, хотя некоторые были вывернуты с корнями и повсюду валялись обломанные сучья. За платанами по обеим сторонам прежде стояли хижины земледельцев и загородные дома богатых людей, но теперь все они лежали в развалинах. Тоскливо мычала корова — звала теленка? Кроме нее Рид нигде не видел ни единого живого существа. Впрочем, уже смеркалось и рассмотреть что-либо чуть дальше от дороги было трудно.

Однако Кносс он увидел издалека — рыжие и багряные отблески ложились на тучи, возвещая гибель столицы. А затем они увидели языки пламени — во многих местах над черными изломами развалин. Когда проваливалась крыша, взметывались вихри искр — словно над кратером вулкана. Маленький отряд Рида шел туда, и рев огня становился все слышнее, едкая вонь дыма все сильней.

Кносс не был укреплен. К чему береговые крепости подданным царя морей? А там, где полагалось быть городским воротам, дорога просто разветвлялась на несколько улиц. Столица была сходна с городом на Атлантиде, лишь заметно превосходя ее размерами. Эрисса указала острием копья на одну из улиц.

— Сюда, — сказала она.

Уже сомкнулся ночной мрак. Рид пробирался среди пляски теней, спотыкаясь об обломки, а иногда ощущая под ногой труп, укрытый темнотой. Сквозь треск огня иногда доносились пронзительные вопли. Он вглядывался в клубы дыма, но никого не увидел, если не считать женщины, которая сидела, раскачиваясь, на пороге дома. Она не отозвалась на его взгляд и продолжала смотреть прямо перед собой. Мужчина, лежавший рядом с ней, был убит мечом. Не замечала она и оседавшие на нее сажу и пыль.

Внезапно Дагон остановился.

— Быстрей! Сюда! — прошипел он, и секунду спустя они услышали то, что его юный слух уловил раньше, — тяжелые шаги, лязг металла. Пригнувшись в глубокой тени боковой улочки, они смотрели, как мимо проходит ахейский дозор. Только двое были в полном вооружении — колышущиеся плюмажи, сверкающие шлемы, ниспадающие с плеч плащи, нагрудники, щиты. Видимо, все это привезли на Крит тайно. Остальные семеро в обычной одежде были вооружены кто чем — мечами, короткими копьями, топорами, а кто-то держал пращу. Двое были критянами.

— Клянусь Астерием! Эти… предатели! — Меч Ашкеля угрожающе блеснул. Двое его товарищей с трудом помешали ему ринуться в бой. Дозор скрылся за углом.

— Наверно, больше нам они не встретятся, — сказала Эрисса. — У Тесея мало воинов. Все горе в том, что у нас не осталось никого сразиться с ними. Военачальники, которые могли бы собрать воинов, конечно, были сразу же застигнуты врасплох и убиты. А простые воины без начальников способны только убегать! — Она пошла дальше.

Вновь им пришлось смотреть на мертвецов и окаменевших от горя женщин. Раненые хрипло молили о помощи, и самым тяжким было проходить мимо, не отзываясь. Или самым тяжким было замечать убегающие тени — кноссцы считали их тоже грабителями, насильниками, охотниками за рабами…

Они вышли на площадь, и Эрисса остановилась.

— Вот мой дом! — В первый раз ее голос дрогнул.

Здания вокруг пострадали относительно мало. В дрожащем свете отдаленного пожара видны были трещины на фасадах, сорванные двери, стенная роспись, покрытая сажей и пылью, но стены выстояли, кровли не провалились. Рид с трудом разглядел, что стену дома, на который указывала Эрисса, украшала картина, изображавшая танец с быками на лугу среди лилий. Эрисса схватила его за руку, и они пошли через площадь. Внутри дома чернела ночь. Постучав тупым концом копья, заглянув внутрь в пустоту опустошения, Рид сказал медленно:

— Боюсь, тут никого нет. Дом, видимо, ограбили. Наверно, его обитатели бежали.

— Куда? — хрипло спросил Дагон.

— Я могу вам ответить, друзья, я могу вам ответить, — донеслось из глубины дома. — Погодите, я сейчас вам расскажу. Разделенное горе легче переносить.

Шаркая, к дверному проему приблизился морщинистый старик, он мигал подслеповатыми глазами. Эрисса ахнула:

— Балан!

— Да-да… А ты знаешь Балана? — спросил он. — Старого Балана, такого дряхлого, что его не стоило уводить для продажи… А хозяева-то отпустили его на покой, потому что он верно служил доброму господину долгие-долгие годы. Вот так-то. Дети прибегали ко мне, чтобы я им сказки сказывал… Никого не оставили, никого…

Эрисса уронила копье и обняла старика.

— Балан, милый ты мой! — произнесла она невнятно. — Помнишь Эриссу?

— Помню, как не помнить. И не забуду до конца моих дней, сколько их там ни осталось. Надеюсь только, что он будет с ней добр. Она ведь может его приворожить, знаешь ли. Ее же все любили. Только не знаю… нет, не знаю… Те, что пришли за ней, говорили что-то про него и про ариадну.

— За кем? — вскрикнул Дагон.

— Так за Эриссой же. Чуть земля кончила трястись, еще тьма стояла и ветры выли. Она рассказывала про человека, которого встретила на Атлантиде. Просто руки можно было греть у ее счастья… А тут землетрясение… а отец ее недужил, знаешь ли. Грудь у него болела. Совсем ослабел. И не мог идти. Ну, она и осталась с ним. А тут они выбили дверь и вошли. Их за ней прислали. Тесею, говорят, требуется Эрисса. А им требовались дорогие вещи и рабы. И они всего набрали, когда связали мою маленькую Эриссу, а она-то думала получить в награду гирлянду и сыграть свадьбу с чужеземцем, которого полюбила. Вот старого Балана они не увезли. И его господина тоже. Господин умер, сразу умер, чуть эти ахейцы ворвались в опочивальню и схватили госпожу… Сказали, что много за нее не получишь, но молоть зерно она еще может и не один год. Вот господин и умер. Лежит там. Я его обрядил, как положено. А теперь жду, чтобы пойти за ним. Я бы пошел с остальными, упрашивал воинов, чтобы меня с ними не разлучали, а они только хохотали. Вот и осталось бедняге Балану сидеть рядом с господином, дожидаясь своего часа…

Эрисса потрясла его за плечи.

— Куда их увели? — крикнула она.

— А? А? — Старик прищурился. — А ты на нее похожа. Да-да, — прошамкал он. — Но ты с ними не в родстве, верно? Я же всю их родню знал, всех до единого. Каждого двоюродного, каждого племянника, каждого младенчика по всей Талассократии. Когда они приезжали сюда гостить, уж непременно старику Балану все новости рассказывали, а я ничего не позабывал… Их заперли где-нибудь с другими пленными и охрану поставили. Боюсь, вам их не выручить.

— И Эриссу? — воскликнул Рид. — Ее тоже?

— Да нет же, нет! Или я вам не сказал? С ней по-другому вышло. Тесей, наш завоеватель… то есть царь Тесей, потребовал ее для себя. Он сразу послал за ней воинов, чтобы она не успела убежать. Они говорили, что проложили дорогу к нашему дому мечами. И были все в крови. Вот как торопились! А почему, не знаю. Всех остальных братьев, сестер, малолеток, слуг они забрали заодно с остальной добычей. Но приходили они за Эриссой. Так она, наверно, в Лабиринте. А теперь можно я вернусь к господину?

Гора Юктас, где был погребен Астерий, где в пещере Лидру посетило видение, черным горбом вырисовывалась на фоне туч. Они направлялись ко дворцу сверху — путь наиболее безопасный, — и Рид рассматривал озаренные пожаром ниже по склону циклопические стены, высокие колонны, широкие лестницы, занимающие огромную площадь, величественные даже в полуразрушенном виде. Во внутренних дворах кое-где рдели сторожевые костры.

— Мы с ума посходили, — проворчал Улдин. — Сами лезем в волчье логово, в норы, где проплутаем без толку до зари.

— Кровное братство! — ответила Эрисса. Балан отказался отправиться на галеру, и с той минуты она словно надела личину. Двигалась она с той же стремительной гибкостью, но ее лицо и голос вполне могли принадлежать медному великану Талосу, который, если верить легендам, некогда охранял Крит. — Я хорошо помню эти залы и переходы. И находить там дорогу нам будет легче, чем нашим врагам.

— Ради одной дуры, девчонки…

— Вернись на корабль, если боишься, — презрительно бросил Дагон.

— Да нет, я пойду с вами.

— Если она почему-то важна для Тесея, значит, не менее важна она и для нас, — заметил Тилиссон. — Ну и, может быть, мы сумеем убить парочку-другую ахейцев.

Они продолжали осторожно пробираться вниз по склону. Рид шел впереди с Эриссой. Он видел ее только как тень, как путеводный силуэт, но, наклоняясь поближе, касаясь туники из грубой шерсти, улавливая ее аромат среди дымного смрада, думал: она здесь. Она существует. Она не та девушка, которой была, но она та женщина, которой стала та девушка.

— Предстоит ли нам идти дальше? — шепнул он.

— Мы дошли до конца.

— Да? И именно так, как сейчас?

— Да. Я знаю теперь, что на самом деле произошло в эту ночь. Если мы не исполним своего долга, так, возможно, я больше не встречу тебя, Данкен. Возможно, у нас так и не будет тех минут, которые уже были нашими.

— Ну а опасность, которой мы подвергаем наших друзей?

— Они здесь во имя своего народа. Час этот не принадлежит только тебе и мне. Тилиссон сказал правду. Подумай сам! Зачем Тесей приказал разыскать эту девушку во что бы то ни стало? Потому что в ней тайна: ей суждено вернуться к самой себе. Он… и, наверно, Лидра… не может допустить, чтобы враг, обладающий неведомой Силой, остался на свободе. Но, захватив ее, они постараются, чтобы она послужила их целям, верно? А она ведь юная слабая девушка, Данкен, и может подчиниться их воле. Свободных кефтиу на малых островах можно покорить. Но если избранница Богини ускользнет от него, Тесей устрашится. Он удержит свою руку, удовольствуется объединением Аттики, а Эгейское море оставит в покое. — На миг в ней заговорило злорадство. — Да, он так оробеет, что не посмеет обратить веру в Богиню на пользу себе, как вознамерился. И бросит ариадну там, где она никому не сможет вредить.

— Ш-ш-ш! — предостерегающе шепнул Улдин.

По садовым дорожкам они пробирались ползком. За кустами Рид увидел ближайший костер. Он отбрасывал свет на плиты двора, на упавшую колонну и на ряд огромных глиняных сосудов для хранения зерна вдоль стены. У костра сидели двое ахейцев и пили. Царский раб то и дело подбегал наполнить их чаши. Для него мало что изменилось. Третий ахеец, видимо, нес сторожевую службу — он был в полном вооружении и стоял. Огненные блики играли на бронзе его доспехов. Он хохотал и перекидывался шутками со своими товарищами. Рид расслышал слова:

— …завтра или послезавтра прибудут корабли с подкреплениями, вот тогда и займемся розысками по-настоящему. Глядишь, Гиппомен, ты найдешь девчонку, которая от тебя сбежала…

В углу двора американец заметил двух спящих. Он прокрался совсем близко от них и увидел, что это критяне. Праздничные венки на их лбах увяли, осеняя остекленевшие глаза и глубокие раны на горле. Кровь их, прежде чем свернуться, успела разлиться большой лужей.

Прижимаясь к стене, Эрисса провела их к неохраняемому боковому входу. В коридоре было темно, как в могиле. Но вскоре они свернули в поперечный проход, где на порядочном расстоянии друг от друга горели светильники. От двери к двери на стенах радовались жизни быки, дельфины, пчелы, чайки, цветы, юноши, девушки — ну, словом, все, кому и чему доступна эта радость. Эрисса кивнула:

— Я так и думала! Уж ариадна позаботилась проложить нить света, чтобы враги не заплутались в парадных коридорах!

Тени вздымались и съеживались, точно насмешливые демоны, но воздух здесь был прохладный и живительно свежий. Они направились в ту часть дворца, где, по мнению Эриссы, скорее всего, могли найти предмет своих поисков. Какое движение, какая суета, должно быть, царили в этих коридорах и помещениях всего день назад!

Из-за угла донесся голос, хлестнувший Рида, как удар хлыста. Тесей!

— Ну, дело сделано. Я не знал, смогу ли.

И Лидра:

— Но я ведь сказала, что мое присутствие укрепит тебя.

— Да. Я все время слышал твои молитвы. Но дозволено ли было испытывать наслаждение? А я испытывал. Куда большее, чем ожидал.

— Но впредь ты не станешь, ведь так? У тебя есть я!

— Ну довольно.

Рид рискнул заглянуть за угол. Десятках в двух шагах от угла у двери стояли два воина в доспехах, упираясь копьями в пол. Их щиты и мечи у пояса блестели в лучах светильника. По коридору удалялись Тесей с ариадной. Царевич был только в тунике, на боку покачивался меч. Его золотая грива, казалось, блестела ярче бронзы, и шел он походкой человека, завоевавшего больше, чем просто царство. Ариадна в одеянии критской жрицы цеплялась за его руку.

«Что происходит?» — подумал Рид с ледяным спокойствием.

— Быстрей! Убьем их! — шепнул Ашкель.

— Нет. Это сам Тесей, — ответила Эрисса. — И, значит, на его зов сразу сбегутся воины.

— Погибнуть, убивая Тесея… — Ризон поднял меч.

— Остановись. Мы здесь, чтобы спасти девушку! — напомнил Дагон. — Подождем, чтобы он со своими воинами ушел подальше.

Они замерли. И каждому казалось, что остальные слышат, как стучит его сердце.

— Идем! — приказала Эрисса.

Рид первым выбежал из-за угла. Ахеец охнул и метнул копье. Оно вонзилось Хараю в живот. Кровь забила фонтаном. Юноша упал, стараясь сдержать крик боли.

Рид взглянул на безбородое сереющее лицо и подумал (все происходило в каком-то замедленном темпе, и времени подумать хватало): кажется, рассечена артерия. Так лучше. Во всяком случае, он избежал мучительной смерти от перитонита.

Второй ахеец выставил копье. Рид взмахнул своим, точно дубинкой, стараясь отбить нацеленный на него наконечник. Дерево стукнуло о дерево. Эрисса вцепилась в древко и повисла на нем. Ахеец выпустил копье и выхватил меч. Тилиссон метнулся к нему. Легким движением щита ахеец отклонил критское лезвие, а сам нанес удар сверху. Тилиссон отшатнулся, прижав к груди располосованную руку.

— Сюда! На помощь! На помощь! — кричали оба ахейца.

Улдин бросился к одному. Рассекая воздух, свистнула его сабля. Бронзовый меч промахивался — гунн прыгал из стороны в сторону, испуская пронзительный боевой клич, раздиравший уши. Подскочил Ризон и, обхватив щит обеими руками, оттянул его вниз. Улдин захохотал и взмахнул саблей. Голова ахейца покатилась по полу. И замерла, уставившись на собственное туловище. Длинные волосы сразу пропитались кровью. Наверно, в Афинах какая-то женщина, какие-то дети будут его оплакивать.

Дагон дрался со вторым ахейцем. Теперь к нему присоединились Улдин, Ризон и Ашкель. Ахеец отступал, отбиваясь мечом и щитом. Лязгал металл о металл, воздух с хрипом вырывался из легких. Дверь уже не охранялась.

Рид дернул ее. Она сразу открылась, и он вошел в комнату, которая, видимо, служила святилищем. Богиня в человеческий рост из слоновой кости, золота и серебра протягивала к ним руки с вьющимися змеями — душами умерших. Позади нее на стене был нарисован солнечный бык Астерий, справа — осьминог, обозначавший флот, слева — сноп пшеницы, символ мира и богатой жатвы. Перед алтарем горел единственный светильник. Рядом спиной к двери стояла на коленях юная Эрисса. Поникшее лицо скрывала волна черных волос. Под коленями была юбка, сорванная с нее руками, которые затем испещрили синяками ее груди.

— Эрисса! — Рид, спотыкаясь, подбежал к ней.

Но старшая Эрисса оттолкнула его, нагнулась и обняла девушку. В юном лице, прижатом к начинающему стареть, Рид увидел ту же пустоту, что и в лицах своих гребцов после взрыва Атлантиды. Она глядела на него, не узнавая.

— Что произошло? — умоляюще пробормотал он.

Старшая сказала:

— А как ты думаешь? Считалось, что ее судьба сплетена с твоей. Ее сила была в девственности. Тесей опасался их. И отнял. Думаю, ему посоветовала Лидра. Мы ведь знаем, что она ему помогала.

Рид подумал тупо: «Ну конечно… отцом ее первого сына был высокий светловолосый мужчина…»

Вопль и гулкий удар об пол возвестили конец боя за дверью. Поддерживая Эриссу, Эрисса сказала нежно:

— Идем, девочка. Часть твоей боли я исцелю.

Снаружи донеслись крики — воины в другой части дворца услышали шум.

Рид выглянул за дверь. Второй ахеец лежал мертвым на трупе Харая. Но вдали по коридору бежали воины — человек десять. А они все без доспехов, и Тилиссон ранен.

К двери подскочил Дагон.

— Быстрее! Мы их задержим. Отведите ее на корабль.

Улдин сплюнул:

— Иди с ними, критянин! Все уходите. Вам нужны все ваши силы. Я не пропущу их.

Эрисса с белыми прядями в волосах, поддерживая девушку, которая шла точно во сне, сказала:

— Цена слишком большая.

Афиняне остановились в нерешительности, собираясь с духом. Вероятно, до них доходили кое-какие слухи. И Рид понял: ради уцелевших кефтиу та, что танцевала с быками и еще остается носительницей Силы, не должна вновь попасть в руки их царевича.

Но они не трусы и вот-вот перейдут в нападение.

Улдин снова сплюнул:

— Гунн и десяток косолапых возничих! Неплохо. — Он посмотрел на Эриссу. — Я предпочел бы умереть в степи, где цветут васильки, при свете солнца верхом на коне, — сказал он. — Но ты сдержала свою часть клятвы. Прощай!

Он уже поднял щит убитого ахейца и теперь встал посредине коридора, подняв саблю.

— Чего вы ждете? — крикнул он и разразился градом непристойных насмешек.

Эрисса дернула Рида за тунику.

— Идем, — сказала она.

Увидев, что они уходят, афиняне двинулись вперед — четверо в ряд. Те, кто шел сзади, подняли копья. Улдин подпустил их совсем близко. Внезапно он присел, прикрывая голову щитом, и ударил по ноге, где между юбочкой и ремнями сандалии виднелась кожа. Раненый с воплем упал, а Улдин стремительно повернулся и подсек второго. О его щит зазвенели мечи. Он молниеносно выпрямился, опрокинув того, кто стоял перед ним, на соседа. Они упали, а сабля Улдина дважды опустилась. В него вонзилось копье, но он, казалось, даже не заметил и, ворвавшись между ними, рубил направо и налево. Потом они всем скопом навалились на него, но потребовалось еще немало времени, чтобы покончить с ним, и те, кто уцелел в этом бою, навсегда сохранили на память о нем то или иное увечье.

Галера вышла в море, увозя беженцев — тех, кого Рид и его товарищи повстречали на обратном пути. Искать других времени не было. За ними, наверно, уже гнались. У самого порта их заметил патруль, и они сражались, пятясь, — наносишь удар, отражаешь удар, снова пятишься в темноту, — пока не добрались до своей лодки. Там они остановились и отражали натиск ахейцев, пока с галеры не подплыло подкрепление и оставшиеся в меньшинстве враги не были изрублены на куски. Рид сохранял тупое безразличие. К тому же он понимал, что только так можно было перевезти кноссцев на галеру.

Отойдя от берега, они получили возможность передохнуть. В гавани царя морей не осталось ни единого корабля. Измученные, они легли в дрейф.

Поднимался ветер. К утру он, конечно, раздует пожары в городе в ревущую огненную стихию, следы буйства которой сохранятся и через три с лишним тысячи лет, когда начнутся раскопки Кносса. А ближайшие дни сулили бурю за бурей, пока атмосфера не вернется в обычное состояние. Однако до зари галера могла оставаться в дрейфе. Рид взял на себя обязанности вахтенного. Он знал, что в любом случае не уснет.

Он поднялся на палубу и встал на носу там, где стоял с Эриссой утром. (Утром? Меньше одного оборота Земли тому назад?!) На корме смутно чернели тела спящих моряков и беженцев. Кто-то ворочался, кто-то стонал во сне. Галера покачивалась под ударами волн, становившимися все более сильными, все более громкими. Ветер жаркими порывами налетал с юга, еще царапая кожу вулканическим пеплом, который кружил между Грецией и Египтом, пока наконец весь не осел на сушу и в море. Но ветер уже не дышал прежним смрадом.

Укрытая полоской парусной ткани, горела свеча. Юная Эрисса лежала на соломенном тюфяке. Старшая Эрисса одела ее. Она смотрела вверх, но Рид не мог решить, сознает ли она что-нибудь. Лицо у девушки было сонным. Женщина стояла над ней на коленях и, не замечая, как ветер треплет ее волосы и плащ, нежно ворковала:

— Спи, спи, спи. Все хорошо, деточка моя. Мы с тобой. Мы тебя любим.

— Данкен! — еле слышно произнесли губы, прежде как два розовых лепестка, а сейчас распухшие и кровоточащие от удара кулаком.

— Вот Данкен! — Женщина поманила, и Рид был вынужден подчиниться. Не мог же он помешать Эриссе создать то, что поможет ей остаться в живых два следующих десятилетия?

И все-таки было странно слушать, как она рассказывает про дни и ночи, которых не было и никогда не будет. И может быть, к лучшему. Никакой реальности не дано быть настолько прекрасной.

Дагон не должен узнать правды и не узнает. Эрисса ему почти ничего не скажет. Он решит, что в эту ночь ее просто избили, а вот прежде на Атлантиде она и Бог, которого звали Данкен…

Сквозь насыщенные пеплом тучи пробились первые лучи зари. Эрисса отодвинулась от лица дремлющей девушки, встала и сказала с бесконечной усталостью:

— Мы еще не свободны.

— Что? — Он замигал. Его веки казались колючими, как ветер. Все его тело ныло от утомления.

— Она и Дагон еще должны уплыть на нашей лодке, ты знаешь сам, — сказала женщина с седыми прядями в волосах. — Иначе Тесей разыщет ее и использует для своих целей. Вот тогда наш выкуп будет уплачен. — Она внезапно подняла руку, указывая: — Посмотри!

Его взгляд скользнул мимо обрывов Крита на горизонте, по морю, катившему черные волны, и задержался на западе, там, откуда быстро приближался ахейский флот. Во главе плыл колосс, который мог быть только творением Олега.

Глава 19

Русский построил наиболее близкое подобие самого большого византийского корабля в его собственном веке. Вдвое длиннее и втрое выше галеры Рида, он нес две мачты с латинским парусным вооружением. Но ветер был противным, и драмон шел на ста веслах, расположенных в два яруса. Острый нос разбивал волны, точно они были судами противника. На носовой и кормовой палубах стояли две огромные катапульты. На длинных стрелах справа и слева над бортами висели каменные глыбы, чтобы сбрасывать их на врагов. В средней низкой части корабля по бортам были установлены щиты, чтобы защищать гребцов. Над скамьями толпились вооруженные воины.

— Тревога! — закричал Рид. — Проснитесь! Проснитесь!

Его команда с трудом выбиралась из вязкой трясины сна. Только Дагон, казалось, сохранил энергию. Он подбежал к Риду с Эриссой.

— Что нам делать? — воскликнул он. — У них силы свежие, у этих псов. И они могут поставить паруса. Нам от них не уйти. А когда нас схватят… — Он посмотрел на спящую девушку и застонал.

— Мы пойдем прямо на большое судно, — ответил Рид. — Им командует мой друг, и он не станет сражаться с нами, едва узнает нас… То есть надеюсь, что не станет.

Женщина с седыми прядями закусила губу.

— А вы, молодые… Надо подумать. Не отходи от нее, Дагон.

Она отвела Рида в сторону.

— Что-нибудь случится не так, — прошептала она тоскливо.

— И я боюсь того же, — согласился он. — Но ведь выбора у нас нет, верно? И… вспомни, на что мы надеялись. Уж конечно, путешественники во времени, наблюдающие где-то неподалеку, заметят корабль, не принадлежащий этой эпохе, и приблизятся выяснить, в чем дело. Тем более что таких кораблей здесь теперь два. Причем тот бросается в глаза даже больше нашей галеры. Мы обязательно должны сблизиться с ним.

Он посмотрел вверх, но увидел только тучи, серые, бурые и черные. Ближе к югу они громоздились башнями, которые пронизывали молнии. Надвигалась новая буря… Но, естественно, у наблюдателей из будущего, скорее всего, есть средство оставаться невидимыми.

— Если нас не спасут… — начал он и запнулся.

— Тогда мы пройдем своим путем вместе… — Их взгляды обратились на юную пару у носа — на спящую с улыбкой девушку и на юношу, скорчившегося возле нее. — Или мы умрем, — докончила Эрисса. — Но они будут жить. Как бы то ни было, меня посетила удача. И молюсь, чтобы и для тебя это было удачей.

Весла пришли в движение. Перехватить драмон следовало прежде, чем какой-нибудь обычный корабль перехватит их галеру. Ахейские корабли плыли, не соблюдая никакого строя и далеко друг от друга, — идее настоящего военного флота теперь, когда единственный такой флот в мире был уничтожен, предстояло возродиться только через века и века. Тем не менее они не могли не заметить галеры столь непривычной формы, да к тому же и с несомненно минойской раскраской. А приблизившись, они увидят на борту кефтиу — законную дичь.

Палуба накренялась. Волны заплескивали через борта, обливая почти нагих гребцов, которым приходилось то и дело отталкивать растерянных мужчин, дрожащих женщин, плачущих детей. Свистел ветер, принося отзвуки далеких раскатов грома.

— Ты ведь не боишься, Данкен? — спросила Эрисса.

— Нет, — ответил он, с удивлением заметив, что сказал правду. И подумал: может быть, я научился храбрости у нее.

Драмон изменил курс. Видимо, его начальник тоже решил пойти на сближение. Моряки там суетились, что-то кричали, но ветер относил их голоса в сторону. И различить знакомые фигуры и лица было пока еще невозможно.

И тут…

— Господи! — крикнул Рид. — Они заряжают катапульты!

— Значит, мы погибнем! — пробормотала Эрисса сквозь стиснутые зубы. — Они увидели наш таран и струсили.

Пылающий шар — большой ком пакли, пропитанный смолой и подожженный, — полетел по широкой дуге, посланный афинской катапультой. Рид растерянно подумал: Олег попробовал открыть тайну греческого огня. И вот что получилось! А вслух он крикнул:

— Вперед! Надо сойтись с ним! Показать ему, что это мы…

Первые два шара с шипением погасли в море. Третий упал на палубу. Там находились только Рид с Дагоном, обе Эриссы и рулевой, который с воплем тут же спрыгнул вниз. Винить его Рид не мог: высушенные просмоленные доски вспыхнули, как порох. Американец тоже спрыгнул в хаос внизу.

— Гребите! Гребите! — заорал он. — Эй, кто-нибудь, помогите мне! — Он схватил ведро для вычерпывания, опустил в море и передал на палубу Эриссе-женщине.

Она выплеснула ведро на огонь, но крикнула:

— Все зря! Упал еще один, а ветер раздувает пламя.

— Тогда отправь молодых!

— Да-да. Проснись, Эрисса. Дагон, иди за мной!

Они пробрались на корму к Риду. Среди общего смятения лишь двое заметили, что он подтянул лодку к борту. Тилиссон протолкался к нему и сказал, стараясь перекричать шум:

— Но в ней мало места и…

Рид кивнул.

— Да. Поплывут в ней только они двое. — Он указал на молодую пару.

— Я? Брошу вас и сбегу? — заспорил Дагон.

Рид посмотрел ему в глаза.

— Ты не бежишь! — твердо сказал он. — Ты выполняешь важнейший долг, пусть и не знаешь какой.

Правой рукой он сжал руку юноши, левой обнял за плечи девушку, которая очнулась от дремоты и с ужасом смотрела вокруг, стараясь понять, что происходит. Над ним ревел огонь, пожирая палубу на носу. Беженцы прижимались к бортам и стонали.

— Эрисса, — сказал он девушке, — отправляйся в путь. Терпи. Знай, что в конце я позову тебя. — Он мог только поцеловать ее в лоб. — Дагон, всегда будь с ней! Прощайте!

Эрисса-женщина быстро обняла их. Они перебрались в лодку. Дагон по-прежнему не понимал, почему они не могут взять с собой еще кого-то. Но прежде чем он успел возразить, Рид отвязал чалку. Волны и ветер сразу же отогнали лодку от галеры. Она выглядела пугающе хрупкой в своем одиночестве. Дагон уже ставил мачту. Но тут дым пылающей палубы скрыл его и юную Эриссу.

— Ты начальник, — сказал Тилиссон, — но можно спросить, почему ты не позволил спастись больше никому?

— У меня есть на то причины, — ответил американец. Главной он не назвал: этим двоим, быть может, легче было бы умереть, чем оказаться в рабстве, вырваться из которого могли лишь самые дерзновенные.

Эрисса сказала странным голосом:

— Теперь мы свободны.

«Свободны умереть, — подумал Рид. — Мы отослали этих детей, не просто чтобы был сыгран последний, он же первый акт, и даже не для того, чтобы отнять у варваров талисман, который придал бы им смелость уничтожить остатки цивилизации. Мы отослали их, просто чтобы они остались жить. Галера обречена на гибель, а с ней, скорее всего, и мы. Но я тоже буду бороться до конца, Эрисса!»

— Идем! — сказал он Тилиссону. — Помоги мне навести порядок.

Криками, кулаками, пинками они восстановили подобие дисциплины. Кноссцы сгрудились в середине, атлантидцы взялись за весла, которые были привязаны к борту ремнями и потому волны их не унесли. Горящая галера начала набирать скорость.

— Поднимемся на нос, покажемся им, — сказал Рид Эриссе.

Они уже приближались к драмону. Сквозь дым и летящие по ветру брызги можно было различить лица. Диорей возле носовой катапульты отдает распоряжения, а Олег, черт побери, Олег стоит рядом с ним — могучий, в кольчуге. Рид вспрыгнул на носовой планширь и ухватился за штевень. Огонь за спиной жег ему спину.

— Олег! — завопил он. — Ты не узнаешь нас?

— Боже мой! — завопил в ответ Олег на родном языке. — Данкен! Эрисса! А я все думал… Стой, ребята! Спускай лодку, греби туда!

Рид увидел, как Диорей покачал головой. Он как будто услышал слова ахейца: «Они слишком опасны. Надо покончить с ними, пока возможно».

Олег взревел от возмущения и вскинул топор. Два воина бросились к нему, его топор свистнул в воздухе, они отступили. Диорей что-то крикнул остальным.

— Держись, мы сейчас! — закричал Рид, а потом обернулся к гребцам и к Ашкелю на корме с рулевым веслом, которым они наспех заменили румпель. — Наша последняя надежда! Протаранить это чудище, совладать с ними, захватить их лодки!

Ответом ему был дружный хриплый клич. Под чумазой потной кожей вздулись мышцы. Галера рванулась вперед. Рид оттащил Эриссу в более безопасное место.

Олег на драмоне пробился к Диорею. Афинянин выхватил меч и прыгнул на русского. Топор Олега вышиб меч из его рук. Секунду спустя косой удар топора по нагруднику сбросил Диорея в море. Бронзовые доспехи сразу утянули его под воду. Олег стремительно повернулся к воинам.

Галера врезалась в драмон под жуткий треск ломающихся весел. Таран пронзил борт. Огонь с носа галеры тут же перекинулся на палубу и снасти драмона. Рид ухватил абордажный крюк, раскрутил его над головой, зацепил борт и на руках вскарабкался по веревке. А в мозгу у него мелькнуло: обоим анахронизмам пришел конец. В этом веке ничего подобного больше никто не построит… Не раньше, чем ахейцы, аргивяне, данаи, дорийцы станут греками, сохранив в жилах и кровь древних мореходов кефтиу…

Из туч спустилось перламутровое сияние.

Глава 20

Смуглый любезный человек сказал:

— Нет, мы про вас ничего не знали. Наши сведения о том, как нас унесло из здесь-сейчас и как затем вы были спасены, лежат в нашем собственном будущем, вы понимаете? Экспедиции во времени организуются очень редко, и на посещение ближайшего прошлого энергию не тратят. Но вы не ошиблись, предположив, что эта катастрофа, почти уникальная геологически и приведшая к столь значительным последствиям, не могла не привлечь внимания наблюдателей. И верно рассчитали, что мы заметим два корабля-анахронизма и догадаемся о случившемся. Так ни в коем случае не думайте, будто вы — марионетки, повторяющие одно и то же. Вы сумели выжить, сумели спастись благодаря самим себе. Слабые погибли бы, глупцы так и остались бы в прошлом… Нет, мы глубоко сожалеем, но разыскивать лодку не можем — район слишком обширен, погода бурная, а наши средства ограничены. И если осмыслить все вместе взятое, хорошее вместе с дурным, то захотели бы вы отказаться от собственного прошлого, будь это возможно? Ведь оно рождает ваше будущее. Ваших друзей с Атлантиды и из Кносса мы вернули на Крит в горы, куда завоеватели явятся еще не скоро. Воспоминания о вчерашнем дне стерты в их памяти. Им внушено, что они пытались бежать и потерпели кораблекрушение. Сделано это только для того, чтобы избавить их от ненужных страхов и сомнений, которые мешали бы им наладить свою жизнь заново. И тут опять вся честь принадлежит вам, потерпевшим времекрушение, так как вы обеспечили спасение и им. Благодаря вам археологи отыщут под лавой Санторина очень мало скелетов.

Ахейские моряки? Они практически ничего не видели. Как вам известно, приближаясь, мы затемнили сознание всех на борту. Через несколько минут они очнулись, и ближайшая галера успела подобрать их, прежде чем разбитый корабль пошел ко дну.

Однако остальной флот увидел явление разгневанных богов столь грозное, что Тесей, вернувшись в Афины, выбросит ментатор в море. А это весьма важно. Но гораздо важнее, что вы в самую минуту его торжества освободили девушку, которая для него была знамением победы над древней Матерью Богов. Утешьтесь же мыслью о том, что теперь он не только пощадит колонии Крита, но в целом будет неплохим царем, и микенская культура станет достойным порождением минойской и закваской культуры Эллады.

Естественно, мы очень благодарны вам за сообщение о поломке корабля пространства-времени. Он будет отремонтирован и возвращен в исходную точку. Да, вас тоже можно вернуть. Как раз потому, что контрольные поля не сработали, вызвав поломку, в вашем распоряжении (фигурально выражаясь) оказался туннель, оставленный аппаратом в континууме. Запущенный по нему аппарат вернет вас точно в ту точку — момент, в который вы были захвачены, поскольку весь процесс повторится в обратном порядке.

Ремонт потребует времени, так как наши возможности невелики. А вы перенесли тягчайшие испытания. Наша база находится на Черном море в достаточном отдалении от района бедствий. Если хотите, мы доставим вас туда отдохнуть, набраться сил и решить, как вы намерены распорядиться жизнью, которую обрели вновь.

Олег несколько заплетающимся языком сказал сентиментально:

— Последняя ночка вместе, а? Не стану вам ее портить. Ну да и все эти недели я вас не слишком допекал. А скучать по вас я буду, хотя и очень хочу вернуться домой.

Он по-медвежьи облапил их и побрел спать.

Эрисса и Рид остались одни. Экспедиция будущников обитала не в палатках, а в здании из арок — воздушных, многоцветных и неразрушимых, точно радуги. Они стояли на террасе над склоном, который уходил вниз к лесу, благоухающему запахами лета, осеребренному луной, и широкой тихой водной глади за ним. Вверху мерцали россыпи звезд. Пел соловей.

— Я, кажется, предпочел бы остаться, — неловко пробормотал Рид.

Она покачала головой:

— Мы ведь обсуждали это, милый. Изгнание и тебе и мне было бы слишком тяжко. А мысль о любви, которая ждет нас дома и которую мы предали бы?

— Все так бессмысленно! — сказал он, терзаясь из-за близкой разлуки. — Мы же только вновь замкнули круг, ничего не совершив. Единственно ты узнала, что основа твоей жизни была ложью.

— Да нет же, нет! — Эрисса положила руку ему на плечо и посмотрела на него с глубокой серьезностью и нежностью. — Неужели ты не понял и я должна тебе снова объяснять? Мы прожили эти полгода и, если встретили горе, обрели друг в друге радость, которая останется с нами до смерти. А наша победа? Ведь это же была победа, раз мы и те, о ком мы заботились, сумели пережить конец мира и даже спасти частицы этого мира для того, который придет ему на смену. Пусть у нас была лишь одна дорога, замкнувшаяся на себе же, но мы ее прошли. Теперь я вижу, что мы никогда не были рабами судьбы, ибо судьбу эту выковывала для нас наша воля. Я придумала для тебя сказку. Юным в страдании нужны сказки. Но я выросла из них, и правда все-таки лучше. Нет, Данкен, мне было больно, невыносимо больно. И я всем сердцем благодарю тебя. Ведь ты доказал мне, что Девкалион в самом деле мой любимый старший сын, что его жизнь — залог того, что ненависть кончается. А Дагон, мой муж? Теперь, лежа в его объятиях, я всегда буду помнить, как он оберегал ту девушку. И ты больше не мой Бог, ты мой любимый друг, а это гораздо больше. Но он — мой мужчина на всю мою жизнь.

Она помолчала, потом сказала медленно:

— Безоблачного счастья не существует. Но теперь я буду счастливее, чем раньше. И хотела бы, чтобы это было дано и тебе, Данкен.

Он поцеловал ее.

— Я верю, что будет так, — ответил он. — Ты исцелила меня от хромоты, о которой я даже не знал.

Она улыбнулась:

— Эта ночь принадлежит нам. Но, милый мой, с кем я скоро расстанусь, прежде еще раз скажи мне о том, что грядет.

— Через тысячу лет Афины воссияют славой, которая будет радовать человечество до конца его существования на Земле. И тайное семя этой славы — наследие твоего народа.

— Такое утешение помогает жить. Моя страна была тем, чем станет их страна. А теперь будем вдвоем, только вдвоем.

Он споткнулся, упал и минуту лежал на вибрирующей палубе, ожидая, пока пройдет головокружение.

Надо поскорее встать и уйти в нашу каюту, думал он. Пока меня кто-нибудь не увидел. Пусть я побрился, постригся и меня снабдили одеждой, имитирующей одежду, модную в эти годы двадцатого века, однако мне не легко было бы объяснить некоторые изменения в моей внешности!

Он встал и выпрямился. К нему вернулись силы и спокойствие. Вокруг мерцал и шуршал пеной Тихий океан. Он попытался сплести из лунного света образ Эриссы, но это было не легче, чем вспомнить недавний сон.

«А ведь она помогла мне обрести все! — подумал он. — Научила меня тому, что значит быть женщиной и, следовательно, что значит быть мужчиной».

Он спустился по трапу. Памела полусидела на своей койке, разделяя одиночество с детективным романом в мягкой обложке. Свет лампы озарял ее волосы и фотографии детей. Она подняла на него глаза.

— О! — сказала она робко. — Ты вернулся раньше, чем я ждала.

Рид улыбнулся ей. Он вспомнил, как раньше на палубе думал о поэте, который погиб молодым во имя бессмысленных причин, но прежде прожил столько, сколько дано немногим.

Памела внимательно посмотрела на мужа и села прямо.

— Но на тебе же не твоя куртка, — сказала она. — И…

— Понимаешь, я разговорился с вахтенным, мне очень понравилась его куртка, ему — моя, так что мы обменялись, — объяснил он. — Вот взгляни! — Он снял куртку и бросил к ней на колени.

Она невольно принялась ее рассматривать, щупать незнакомую материю. А Рид тем временем снял все остальное, надел халат и под его прикрытием убрал имитации поглубже в ящик, чтобы потом выбросить за борт.

Памела опять подняла на него глаза и сказала удивленно:

— Данкен! Ты же похудел, а я и не замечала. И на лице складки.

— Неужели? — Он сел на койку рядом с ней и подсунул ладонь под ее подбородок. — Пора нам положить конец этому отчуждению. Берись за весла, товарищ! А если не умеешь грести, я тебя научу.

«Надо ее отвлечь, — думал он. — Я расскажу ей всю правду, но не сейчас. Она не поверит. Да и у нас есть вещи поважнее. Я ощущаю в себе столько нового! Понимание должного, дух, который не сдается, смелость радоваться жизни».

— О чем ты? — умоляюще спросила она.

— Я хочу сделать мою женщину счастливой, — ответил он.

Примечания

1

Говорите по-французски? (фр.) Говорите по-испански? (исп.) Говорите по-немецки? (нем.)

(обратно)

2

Герой древнегреческого мифа. Когда, разгневавшись на людей, Зевс наслал на землю всемирный потоп, Девкалион спасся вместе с женой, и они с помощью магии возродили людей. (Здесь и далее примеч. перев.)

(обратно)

3

В скандинавской мифологии — гибель богов в последней битве, когда солнце почернеет и будет трястись земля.

(обратно)

4

Фраза из монолога Гамлета в трагедии У. Шекспира «Гамлет».

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

*** Примечания ***