КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706105 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Записки грибника [Алексей Анатольевич Федосов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Федосов Алексей Анатольевич: другие произведения.

Записки грибника


© Copyright Федосов Алексей Анатольевич (alexfedosov@list.ru)



Одной из причин побудивших меня взяться за перо, стала вот эта маленькая заметка. Я заинтересовался, стал искать материалы по данной теме. Из того что нашел, можно было сделать не однозначные выводы. И они будут не в пользу официальной истории. Принято считать, написанное в заметке, эдаким техническим казусом, исполненное как образец.

У государства Московского, незадолго до воцарения Петра Алексеевича, было несколько полевых батарей, заряжаемых с казны, жестяными картузами….

'В Ленинградском военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи можно увидеть бронзовую пищаль с десятью спиральными нарезами внутри ствола. И это орудие, отлитое в 1615 году, также запиралось 'с казны' клиновым затвором. Кстати говоря, пресловутый 'пушечный король' Крупп запатентовал аналогичный затвор лишь в XIX веке!

Таким образом, русским пушкарям задолго да западноевропейских коллег удалось создать простые и надежные устройства, своего рода предтечи современных поршневых и клиновых затворов. В частности, поршневым затвором (или, по терминологии тех лет, виноградом) была снабжена железная пищаль XVI века 'Грановитая', обязанная столь необычным для артиллерии названием характерной форме ствола, выполненного в виде многогранника.

В тот же период русские оружейники продолжали заниматься и вопросами повышения скорострельности орудий. Решить эту проблему в XVI–XVII веках можно было одним способом, увеличив число орудий в полках. Однако в таком случае батареи оказались бы перенасыщенными техникой, что отрицательным образом повлияло бы на их маневренность, да и управлять действиями нескольких десятков орудий было бы затруднительно. Русские мастера нашли оригинальное решение этой проблемы, создав многоствольные пушки, именовавшиеся тогда 'сороками' (припомните старинное выражение 'сорок сороков', обозначавшее великое множество!). Кстати, одновременно с ними были изготовлены и ружья с механизмом для 'повторительной стрельбы', несколько напоминавшие магазинные винтовки и револьверы XIX века'

'Сходи за грибами. Чего разлегся, поднимай свою задницу и чеши в лес.

— Пошли.

— Не пошли, а иди. Кто мне вчера клятвенно обещал, что сегодня пойдем?

— Так это вчера было, я не уставший был…

— А сегодня устал. — Жена всплеснула руками, — Да у тебя жопа скоро станет по форме кресла. Ты когда, что ни будь по дому, в последний раз делал?

— М-м

— Не мычи, всё равно не вспомнишь.

— Ты чего на меня с утра взъелась? Спала что ли плохо? Я тебе ещё соли на хвост не сыпал.

Может, хватит?

— Что хватит? Я ещё даже не начинала. Совести у тебя нет. Я тебе что, кухонный комбайн?

Подошел к ней и попытался обнять, она вырвалась. — Так я и не отказываюсь, собирайся, пойдем.

Ответила, раздражением в голосе, — Утром хотела, а теперь не хочу…

— Тогда я один пойду.

— Никуда ты не пойдешь

— Нет. Пойду!'

Вот так и отправился в лес за грибами, со скандалом и руганью. Не хотел же идти, как чувствовал, что, что-то должно произойти'

Закрыл глаза и встряхнул головой. Открыл, огляделся. Ничего не изменилось. Как не было тропы, так и не нет. Оглянулся, позади в трех шагах, стоял покосившийся деревянный столб с обрывками проводов лежащих на земле. Под ногами, утоптанная, со следами трактора, проехавшего здесь утром, земля, а дальше… дальше ровная совершенно целая, не примятая изумрудная трава, со сверкающими, под лучами утреннего солнца, капельками росы.

И ничего более. Нет вру.

Звон, веселый перезвон колоколов. В недоумении начинаю прислушиваться. Георгиевская церковь, стоящая на задворках деревни, рядом с кладбищем на берегу заросшего камышом озера, почитай лет девяносто как не работала, её только в последние десять лет как реставраторы пытались в божий вид привести. А больше в округе, на ближайшие десять километров, церквей не было…

Пробираясь сквозь кусты, вышел к озеру, на дальнем берегу которого стояла церквушка. Рядом с ней маленькая колоколенка, из недавно ошкуренных, не успевших потемнеть, бревен вот неё и разносился перезвон колоколов.

Принялся оглядываться, ничего не понимая. Два часа назад, когда шел в лес, проходил мимо, воды было не видать, камыши стояли сплошной стеной, а сейчас передо мной, на илистый берег лениво накатывается мелкая волна и слабый ветерок обдувает лицо.

— Твою мать! Это что ж такое? — Ноги предательски задрожали, и я сел, на сырую землю.

На месте кирпичного храма Георгия Победоносца, стоявшего последние десять лет в строительных лесах, сверкала свежей дранкой на куполе, новенькая, деревянная церковь и вокруг неё ходила толпа мужиков и баб в нарядных одеждах во главе с парой попов размахивающих кадилом.

Полез в карман дождевика за сигаретами. Передумал. Убрал обратно. Минут двадцать наблюдал за происходящим действием, творящимся на том берегу. И чем дольше смотрел, тем больше переставал понимать происходящее….

Поднявшись на ноги, отряхнулся, последний раз посмотрел на крестный ход, пошел дальше.

Странно всё это.

Домой идти, решил дальней дорогой, чтоб выйти через зады деревни.

Через лес я пробирался почти час. По всем внутренним ощущениям, казалось, что иду по колхозному полю, но мокрая паутина на лице, говорит обратное. Наконец невдалеке как-то вдруг сразу появился забор. Обычный, такой, как всегда в деревнях делают, на деревянные столбики набиты длинные слеги. За ним поле небольшое с зеленым подростом чего-то. В воздухе запахло костром, даже не костром. А как сказать лучше-то….

Хорошие дрова жгут, знаете такие выдержанные, под навесом просушенные да звона, их, когда раскалываешь, они аж хрустят и сами распадаются на чурки. Вот ими и пахло. Только в нашей деревушке уже десять лет как всем газ подвели. Подошел к загородке и обомлел. Не моя деревня, ну, нет в ней избушек с крышами покрытыми соломой и корьем.

'Куда идти, куда податься…'

— А ты кто будешь? — На телеге запряженной понурой лошадью сидел дедок, в серых штанах и каком-то балахоне, подвязанном веревкой, позади, лежал пяток мешков, куча сена.

Спросил он меня на мою просьбу подбросить до Рогачева.

— Я то? Прохожий, с Клина домой иду.

— А куда путь держишь, — Он причмокнул губами и слегка дернул вожжи, лошадь не поднимая головы, потащила повозку дальше.

— В Москву.

— А что не по тракту?

— Да слышал, шалят там.

— Так к обозу прибился бы, да и с ними шел бы?

— Растратился я, денег нет, думаю, в селе может работу, какую найду.

— А в Клину на подворье, можно было…

— Спрашивал. Отработал за хлеб. Да ушел, когда обоз пойдет, никто не знает или говорить не хотят. Вот и решил уйти, а в этих краях когда то сродственники жили, может у них и перебьюсь.

— А скажи мил человек, люди говорят, что свеи от Пскова отошли.

' Э — э, какой же год сейчас на дворе, и с каким шведом воюем? Густав Адольф? Карл? Говорила маменька, учись сынок, умным помрешь. А я больше никого и не помню. Во вспомнил, Астрид Линдргрен и её герой, толстый мужик с моторчиком в заднице.

Стокгольм, пьяные скандинавы на невском в Питере. Стоп, это финны. Чухонцы кажется.

Блин, Федя, умным не прикидывайся, не идет тебе этот девайс, помолчи уж. Всё что и помнишь, так это СААБ да викинги…' Мысленно выругался и сплюнул.

— Отошли. Долго добираться будем?

— Скоренько, да ты поспи, если хошь, всё быстрей доберешься.

Проснулся от того, что дед довольно бесцеремонно потряс меня за плечо, — Просыпайся милок, приехали. Телега стояла на небольшой площади окруженной низкими бревенчатыми постройками. Вокруг царила суета, гомонили люди, что-то вытаскивая из открытых ворот, грузили на телеги, скрипели колеса.

— Спасибо, — Соскочил на землю, забрал своё ведро и, оглядевшись по сторонам, пошел к ближайшему постоялому двору, ориентируясь исключительно на запах.

' В Москве воняет, бензином, разогретым асфальтом, а в метро вообще не продохнуть'

Такая мысль пришла в голову когда, ощутил запах сена, печного дыма и перешагивал через кучу конских каштанов.

Открыв дверь, наклонил голову и вошел в низкое, темное помещение наполненное ароматом жаренного мяса, лука и чеснока. Остановившись на входе, дождался, пока глаза привыкнут полумраку, осмотрелся и пошел к рослому мужику, стоящему около прохода во вторую половину дома.

— Доброго утра уважаемый, — Поздоровался с ним, — Не подскажешь, как бы мне хозяина местного повидать?

— А на кой он тебе нужон? — Лениво, как бы сквозь зубы, ответил бугай.

— Разговор есть, зови, давай.

Он открыл, было щербатый рот чтоб спросить что-то, но тут его толкнули в спину, — Пошел вон. Пожрал? Иди работай. — Раздался голос и передо мной появился мужик почти с меня ростом, но в плечах шире раза в два, — Ну я хозяин, что хочешь?

— Поесть хочу, а денег нет, вот, хочу тебе ведро продать, возьмешь? Железное, не ржавеет. — И показал ему.

— А на кой оно мне, хотя… — Он задумчиво посмотрел на него, протянув руку, взял, взвесил, — Могу десять копеек дать.

— Да в нем железа на рубль, да работа, оно заморское, такие здесь не делают.

— Двугривенный.

— Оно тебе десять лет прослужит, в него молоко доить самый раз, а легкое, какое. Сразу и не устанешь такое таскать.

— Двадцать пять, даю.

— Побойся бога, я сам за него два с полтиной отдал, рубль.

— Полтину, дам, — Он посмотрел на просвет, дырок не было, я его только третьего дня как купил.

— Давай рубль, и я тебе расскажу, как приправу готовить.

— А зачем она мне?

— Её можно с рыбой, с мясом, с курицей, да с чем хочешь есть. Не пожалеешь. Да и делается легко, ничего особого не надо. Не пожалеешь, если в секрете сохранишь, все купцы к тебе потом ходить будут, денег заработаешь. Думай. Только не долго, я могу и к другим уйти им секрет продать.

— Пойдем, — Он мотнул головой и, не вернув мне ведро, скрылся за дверью.

Перешагнув за порог, я очутился в узком коридоре, пара шагов и я вышел на кухню.

— Тебя как зовут? — Встретил он меня.

— Федор. А…

— Евсей. Что тебе надобно для твоей приправы.

— пару яиц, соль, масло какое есть, только коровьего не надо, уксус, соль.

— Акулина! — Крикнул Евсей в голос, — Иди сюда, клюка старая.

— Что орешь ирод? Дарью разбудишь.

— Забери, — Протянул, мое, уже бывшее ведро. — Как она там, лучше не стало?

— Не, всё также, — Забрав посудину, ушла за занавеску.

— Евсей мне нужна плошка не глубокая и продукты.

Он мотнул головой, словно отгоняя какие-то мысли, прошел к столу стоящему под узким оконцем. Я двинулся следом, оглядываясь по сторонам. М-да, вид убогий, но чистенько, столешница скобленая до бела, разные доски для нарезки, они и тарелки, пара ножей устрашающих размеров, ящики с луком, морквой, кадушка с крышкой, но по свисающим кускам понятно, что с квашеной капустой, и ещё одна, наверно с огурцами. И здоровенная печь.

' Не фонтан, миксера здесь я точно не найду, как и венчика, будем изобретать'

Пока осматривался, Евсей уже поставил все требуемое на стол и теперь смотрел на меня в ожидании.

— Приступим, — Я вбил четыре яйца в глиняную миску, посмотрел вокруг, в поисках чего ни будь, чем можно было начинать взбивать, — Евсей, нужно пяток березовых прутков.

Пока он ходил на двор, отделил желток, нарезал и связал принесенные ветки в подобие некого венчика.

— Я разбил сюда яйца, взбиваю, кидаем щепотку соли, и ложку уксуса и начинаю понемногу подливать масло, — Рассказывая, работал миксером, взбивая майонез, дома его делал пару раз, но самому делать не рентабельно, легче в магазине купить. А здесь…

Минут через десять я получил густую однородную массу, с запахом жареных конопляных семечек и довольно острую на вкус, уксуса я всё-таки перебухал. Спросил меда, старого, сковырнул сверху засахаренную корку, вроде получше стало. Но всё равно чего-то не хватало.

— Евсей, у тебя яблок кислых нету? — Лимонами здесь не пахло, как и не было горчицы, сахар жрали только богатые мира сего. Вот и решил сделать эрзац из того что есть в наличии. Эта хрень прошла на ура, когда я предложил Евсею намазать эту отраву на хлеб и попробовать.

— Говоришь, можно мясо с ней жарить?

— Можно, и птицу и рыбу. Мясо можно мариновать, а потом кусочками на вертеле жарить. Попробуй, не пожалеешь.

— Похоже на то, как наши бабы делают, только у тебя вкусней получилось. А сколько это масло яичное лежать может?

Я развел руками, — К сожалению не долго, но я тебе совет дам, посчитай, сколько раз тебе его в день подать просят, а потом делай меньше на четверть. Тогда точно у тебя его всегда подъедать без остатка будут, а не хватит, так сделать его всего ничего по времени надо.

Евсей протянул мне на ладони, размером с малую саперную лопатку, кучку медных монет, — Как и уговаривались, рубль.

— А покормишь меня?

— Ну, иди сидай, кашу будешь?

— С мясом?

— С требухой, греча.

— Лучше с молоком и хлебом. — И уже на выходе поинтересовался, — Кто такая Дарья?

— Сродственница, сестры дочка, простыла.

— А чем лечите?

— А ты что, лекарь?

— Да, нет. Просто… — Замялся, — Просто помню, как матушка лечила, когда меня такая же лихоманка прихватила.

— Молоком с медом на питье даем, в бане парили…

— Смола, живица есть в доме?

— Как не быть? Есть такое.

— Возьми хлебное вино, самое ядреное какое у тебя есть, из смолки всю грязь убери и залей вином чтоб поверху на палец было, дня за три должно раствориться. Дальше берешь одну ложку растопленной живицы да две ложки сала нутряного, ставишь на малый огонь и греешь пока не растопиться. Как разойдется, отставишь в сторонку, и пусть стынет, но не до конца, теплым должно быть.

Мёд липовый есть?

— А как же, завсегда держим.

— Кладешь в горшочек, теплый, ложку меда и перемешиваешь, пока настаивается, надо кость пережечь но не дочерна, а до бела, перетрешь в порошок, положишь столько, сколько на кончике ножа помещается. Размешиваешь и доешь три раза в день по пол ложечки. Понял?

Трактирщик кивнул головой, — Да, а поможет?

— Должно. У тебя сухая черника есть? Её можно заваривать и давать как теплое питье.

— Найду, пошли Федор, покормлю тебя. Акулина, гречу разогрей. — Он вполголоса распорядился, и мы вышли в общую комнату.

Я сел в самый темный угол, лицом к входным дверям.

После завтрака побродил по 'городку' — колхоз 'красный лапоть' ей богу. Низенькие деревянные избушки из потемневших, а кое-где и почерневших бревен с редкими украшениями. Издалека сразу и не поймешь, что за зверь на коньке сидит, толи лошадь, толи еще какая тварь неведомая. Вместо каменного храма, стоит бревенчатое недоразумение. На улице немноголюдно, оно и понятно, осень. С наступлением тепла, по речке Яхроме, пойдут караваны. Здесь они будут, перегружаются на более мелкие суденышки, которые, повезут товары дальше в Дмитров. Издалека, ближе не стал подходить, посмотрел на людскую суету у одного из длинных складов, построенных на берегу реки. Припозднившийся купец стремился побыстрей выбраться из этих мест.

Красивое место, много леса, нет уродливых проплешин огромных полей, линии электропередачи, вульгарных, гипсовых монументов, любимому вождю. Бродил до самого вечера, а устав и проголодавшись, вернулся обратно, на постоялый двор. Спать в коморке, предложенной Евсеем, отказался, убоявшись многочисленных домашних насекомых. Отправился на сеновал, с детства хотел попробовать, каково оно….

***

Утро началось с того что, проснулся на рассвете от жуткого холода, всё тело ломило и вдобавок болела голова. Покрутившись под накинутым плащом, плюнул, пошел в дом, там хоть и воняет, но тепло. Евсей, был на своем месте, приветливо кивнув, молчком поставил передо мной кувшин с вином, доску с накрошенным мясом и кусок серого хлеба. Забрал деньги и ушел. Я в одиночестве сидел за столом и завтракал.

Уже почти доел, осталось самая малость, когда заскрипели ступени ведущие со второго этажа и вниз спустился Степан, увидев меня, подошел и, не здороваясь, сел напротив, протянул руку взял со стола кувшин и приложился к нему, напившись, поставил обратно и осторожно утерев губы, уставился мне в лицо. Молчание затягивалось. И я не выдержал, — Сказывай.

— Чего?

— Чего надумал.

— Обидел ты меня вчера, крепко обидел.

Я, глядя на него, постарался припомнить наше знакомство и вчерашний разговор, да и вообще все, что он мне поведал о своих злоключениях.

' Народу было всего ни чего, что-то у нашего хозяина дела совсем не идут. Я сидел в углу перед пустым столом, опершись спиной на бревенчатую стену, проконопаченную болотным мхом, ожидая трактирщика. Шаркающей походкой мимо шел кто-то. Передумав идти дальше сел напротив.

Не открывая глаз, спросил его, — Что, скучно? Или тебе места мало?

Открываю глаза, передо мной сидит стрелец по виду молодой ещё парень. Правая щека, вспухшая, красного цвета, бровей и ресниц нет, я усмехнулся, — Эк тебя разукрасило. В костре спал что ли?

— А скажи мне немчура…

— Русский я, и зовут меня Федор. Или тебя контузило на всю голову?

— Ты почто лаешься?

— А сам с чего начал? Поговорить хочешь? Говори. Отвечу.

Он даже оторопел от таких слов, — А… — Только и смог сказать.

Тут пришел Евсей принес миску с кашей, кувшин и кусок хлеба, поставил передо мной, потом из чистой тряпицы достал ложку и положил на стол. Спросил, — чего еще буду.

Я сказал, чтоб нёс вина, он кивнул и молча, ушел.

В корчаге оказалось молоко, которое я вылил в плошку и вприкуску с хлебом стал есть. Когда пришел хозяин, стрелец велел, чтоб принес гречки и ему.

А потом мы сидели друг напротив друга, я пил чай, а он вино и молчали.

— Так чем тебе так лицо разнесло? — Начал я разговор после того как он напился, поставил локоть на стол подпер щеку, сморщился. Обхватил кружку ладонями и стал задумчиво поворачивать за ручку, туда-сюда.

— Пищаль, разорвало, вроде всё как обычно сделал, но… Только и успел, что глаза закрыть.

— Не повезло, тебе. Ружье старое было?

— Пищаль? — Переспросил и кивнул, да мол. — Нет не очень, лет пять, как с ней хожу, ходил вернее.

— Удачно, что разрыв пошел по запальному отверстию…

— А откуда знаешь?

— В другую сторону и тебя уже отпели бы, или так прикопали. Справа от тебя никого поблизости не было?

— Был, дружок мой, Макарка, стоял, но он далече был, шагах в пяти, Его кажется, тоже чуток достало, спит. Меня так вообще, давеча аж сомлел.

— Не тошнит?

— А…

— Блевать не хочется?

Он кивнул головой.

— Тебе надо полежать дня три спокойно, — Я показал на вино, — И это не пить, от него только хуже будет.

— А ты лекарь?

Я усмехнулся, — Нет, не лекарь, но такое у меня было. Так что у тебя было с пищалью?

— Плохо стрелять стала, вот и решил чуток, подправить, а она возьми да взорвись.

— Слышал, шведов побили.

— Так это ещё в прошлом годе было, побили свеев. Был я там.

— Расскажешь?

Степан отпил глоток, облизнул губы, поморщившись, когда кончик языка прошелся по обожженному уголку рта.

Посмотрел на меня, взгляд его вдруг поплыл, вспоминая давние дни….

' — Тихо как. Эх, кабы не свеи, сейчас бы в лес, грибов собрать, да солянку сделать. Да винца хлебного под них.

— С лучком, и уксусом, яблочным.

— Уксус лучше хлебный брать, он вкус не перебивает… Смотри Макарка, свеи зашевелились…


Густой туман, поднимавшийся над речной гладью причудливыми клубами, начал оседать. Открывая взору противоположный берег, большие пушки и суетившихся около них людей. Вот они побежали назад, оставив на месте пушкарей держащих в руках длинные пальники с тлеющими фитилями. В утренней тишине, над водой звуки разносятся далеко, послышалась команда на гортанном языке….

Двадцатого октября сто двадцать четвертого года, рано утром гром от выстрелов разорвал тишину. Начался второй штурм.

Первый, что случился девятого октября, был удачно отбит с уроном для нападавших


Ядро со свистом ударило в стену, взметнув вверх кучу каменных осколков, стрелец, стоявший невдалеке, не успел пригнуться и большой осколок, ударил его в грудь, бедняга, всплеснув руками, кубарем покатился со стены.

— Надо народ уводить, пока всех за зря не побило, оставить только охотников, за свеями смотреть. Давай Степан, пробегись, скажи, чтоб вниз шли. — Полусотник Богдан, хлопнул меня по плечу, и пошел к упавшему ратнику, около которого уже копошилось несколько женщин. Подойдя ближе, спросил что-то, судя по тому, что он снял шапку и перекрестился, мужику не повезло.

Я добрался до всех и когда спускался вниз, споткнулся и упал, в этот момент надо мной с утробным каким-то воем пронеслось ядро, подскочил и на полусогнутых ногах стал спускаться по лестнице, содрогающейся под многочисленными ударами свейских ядер, бьющих в крепостную стену. А потом, по прошествии трех дней от берега отчалили плоты с войском, и пошел враг на приступ.


'Удар, ещё удар. По ребрам хлещет боль. На шаг назад бы отойти перевести дыхание.

Подставить щит, и ткнут под него, чувствуя, как раздвигаются кольчужные кольца и острое железо входит вплоть. Короткий вскрик и оседает тело. Да надо отходить. Зажимают. Над рядами врагов, белым облаком вспухает дым от выстрела, и пуля вонзается в плечо, рука немеет, отпуская щит. Копье пронзает грудь, другой немец выбивает из руки оружие. Некогда сильное тело начинает заваливаться на бок. Упавший воин срывает с пояса кинжал и вонзает его в ступню. Сверху раздается крик боли, и убийца яростно рубит вздрагивающее тело. Потом склоняется, чтоб вытащить оружие из раны, как вдруг навстречу ему метнулась окровавленная рука и ухватила за ворот и дернула. Не удержавшись на ногах, враг падает, уткнувшись головой в лежащее тело, и остается лежать неподвижно. Его оттаскивают и, перевернув на спину, обнаруживают нож в горле. Вроде бы сбитое с ног, порубленное несколькими ударами, истыканное саблями, нечто, не похожее на человека, вдруг зашевелилось и начало вставать. С головы до ног залитое своей и чужой кровью, с кинжалом в одно руке, оно издало рев, от которого нападающие опешили и даже подались назад.

— Вперед! — подстегнул их гортанный голос, раздавшийся из задних рядов

И свееи бросились на безвестного героя, нанося ему беспорядочные удары, он опрокинулся на спину и уже не поднялся, но его деяние дало те драгоценные мгновения, чтоб подоспевшие ополченцы и стрельцы, успели сбиться в плотный строй и встретить врагов. Мы тогда сумели отбиться и даже возвернули себе обратно наугольную башню, а второй приступ был совсем вялым. Народ баял, — что у свейского карлуса, в стане голод и многие вои без сил лежать. А на третий раз, богородица заступилась за псковичей, наказала ворога. От великой пальбы что свеии учинили, разрушив одну из башен, одна большая пушка опрокинулась и всё зелье сложенное около неё, великим дымом изошло, побило много людишек. Так, дня одиннадцатого октября, отступил ворог от стен, одержали мы победу''

— Вот так всё и было, Федор. Я тут подумал, что ежели мы стреляли бы чаще, чем могли, то свеев до стен и не подпустили бы, не смогли бы они на неё взойти. А так только саблями да пиками от них и отбились. Долго думал, надо порох и пулю в бумагу закатывать. Так быстрей будет, чем пока с берендейки натруску сдернешь, в ствол заряд отмеришь, пыж забьешь, пулю из сумы достанешь, и пыжом придавишь. Остается только затравку подсыпать да фитиль вздуть и пальнуть по ворогу. Только не решил, как к пищали запал приладить, чтоб внутри загоралось.

— А что тут думать, капсюль нужен.

— А это что такое?

— Берем азотную кислоту, десять частей, спирта десять и одну ртути и делаем её гремучей.

— Кого?

— Ртуть, она от удара тогда взрываться будет…

— Вот теперь берем то что получилось и смешиваем с порохом, только он тоже особенный нужен…

— Это зачем.

— У тебя пищаль взорвалась от чего?

— как от чего, пороху много забил, вот и разорвало. Хорошо ещё жив остался

— Нет, я думаю у тебя другое произошло, просто весь заряд сразу детонировал, а не сгорел как положено.

— Возьми ваш порох сложи в кучку и подожги, и ты увидишь, что он горит, быстро, но всё таки горит, а вот если он вспыхнет мгновенно… — Я замолчал, пытаясь подобрать слова чтоб подоходчивее объяснить явление детонации, — Ну где-то так, не сгорел, а взорвался.

— Дерьмовое зелье, друг мой. Вот так.

— Не понял я тебя, ну да бог с тобой, это ты у нас такой сведущий, я, что простой стрелец, а ты человек ученый, вона за границей у свеев был. Это ты у них такое видел?

— Не это один англичанин придумал, ему на охоте ухо и щеку обожгло, вот он и стал думать — как сделать так чтоб этого больше не было. А с чего ты взял, что я от шведов пришел? Я такого тебе не говорил.

— А откель тогда путь то держишь? Оттудова, — Он мотнул головой в сторону закопченной стены, — Оттудова к нам только свеи и приходят, аглицы с Архангельска, ну фряги ещё с ними бывают ну и другие немцы. Так откуда путь держишь?

— Немцы, и с этого пути ходят.

Он посмотрел мне в глаза, усмехнулся, — Да хрен с тобой, врешь ты складно, а скажи, сделать сможешь? Или только губами шлепать умеешь, — протянув руку, не глядя, взял кружку и стал мелкими глотками пить вино. Поставив обратно, рукавом вытер губы, скривился от боли.

— Так что молчишь? Или ты беглый? Сотворил что, и в бега ушел? Почто тогда в Москву идешь?

— Степан, у тебя вопросов больше чем есть ответов на них. Да и не всё могу тебе сказать.

Я не беглый, это раз, два я из далека иду долго жил там, почитай всю жизнь прожил вот решил на старости лет на родину посмотреть. Меня в детстве оттуда вывезли, я мальчонкой был маленьким. Ну, веришь мне или как?

— Чудно ты говоришь, вроде по-нашему, а слова… непонятные, Федор.

— Не обращай внимания, там все так по дурному говорят. Помочь тебе смогу, только… — Я замолчал, испытующе на него посмотрел, — денег много надо будет.

— Сколько? — В его глазах начал разгораться азарт. Знакомый по прошлой жизни, когда так начинались светится глаза моей жены, надо было прятаться куда подальше. Могло взрывной волной снести на фиг.

— Сколько? Много. Нужна медь, олово, селитра, сера, уголь, ртуть, кислота азотная, спирт…

— А что такое спирт?

— Хлебное вино дважды перегнать, через уголь очистить…

— А что такое…

— Сколько стоит пуд пороха?

— Смотря какой, ежели взять для пищалей…

— Хорошо, — Я поднял руку перед собой, — Пример не удачный. Сколько стоит пуд хлеба?

— Четыре гривенных.

Я почесал затылок, — Рублей от двух до пяти, думаю, надо будет.

— Да ты что. За такие деньги пушку отлить можно. Корова рубль стоит, а ты на этот, как его, пистон такие деньжищи хочешь.

— Ты спросил, я ответил. Если сделать десяток, то полтины хватит. Вот ты в бою сколько раз стреляешь?

— Бывает что и десяток раз, а вот под Клином, порох, что с собой был, закончился, пришлось, пищаль бросать да бердышом отбиваться. Много наших тогда ляхи посекли, каждый третий там остался.

— Это когда было?

— Три года назад, а…

— Да, не знаю, я ещё только сюда шел, и не слышал про это. А того десятка тебя и на пять минут не хватит. Ну, расстреляешь и что? Опять своей железякой махать будешь? Смотри, можешь в следующий раз и голову сложишь, а всё из-за того что лишние пять рублей пожалел. Чем больше их у тебя будет, тем больше шансов, что жив останешься. А ведь можно стрелять ещё быстрей. Только дорого это, для тебя дорого. Это надо купца, какого искать, чтоб денег дал.

— А зачем купца? Приди к нам в стрелецкий приказ и обскажи как мне…

— И закончи свои дни на дыбе? Да кто мне поверит? Вот если я приду, с уже готовым ружьем и покажу, что оно может. Вот тогда и говорить со мной будут. Ты же мне до сих пор не веришь. — Облокотился на подставленные руки, и ласково посмотрел на Степана.

Он поперхнулся, во всяком случае, сделал вид, глаза бегали, он старался не смотреть в мою сторону.

— Степа. Я тебе могу рассказать всё. Но ты не сможешь сделать ничего, совсем. Тебе башку просто оторвет и всё. Так что не думай, что удастся меня в тайный приказ сдать, а самому деньгу заработать. Пойми, это тяжелая опасная работа. Ежели удастся то можно заработать кучу денег, или голову сложить. Без меня точно. Так что тебе решать. Я сейчас встану и спать пойду, а ты подумай. Надумаешь, завтра с утра и скажешь.

Надумаешь сдать меня, так у меня сердце слабое сдохну, но перед смертью про тебя расскажу, так что вместе на дыбе умирать будем. Думай'

— Извини, не со зла те слова сказаны были. Так что решил? Или будешь мне тут глазки строить в молчанку играть. Я вот сейчас доем да пойду дальше, а ты здесь останешься, — Он перебил меня. Заговорив глухим голосом.

— Пустое, на мою обиду, ты меня тоже извини, что зазря на тебя напраслину понес. Смекалистый, ты, ведаешь много, я полночи над твоими словами думал… Хочется мне твою задумку попробовать. Претерпели мы в сиденье Псковское, вот и мерещиться всякое. Макар вон во всем видит происки Диавола, а я так дела божьи. Ведь не сгинул там, а мог, меня так пару раз точно должны были вперед ногами со стены вынести, да давеча, когда в овраге пищаль пристреливал… Не морду бы обожгло, пришибить должно было, хранит меня ангел хранитель для дела верного… Он говорил это все, с какой-то горячностью, словно пытался высказать, что накипело, одним махом.

— Погодь. Не тарахти, тарахтела, Одним словом скажи, идешь со мной?

— Да.

— Тогда есть несколько вопросов, где взять деньги? И где можно нам пристроиться, чтоб всё задуманное делать?

— А ты, куда хочешь идти?

— В Москву, есть у тебя там знакомые?

Он улыбнулся широкой улыбкой, — Так я сам оттуда, лавка у меня в мясном ряду в Завражье, жены отец, держит.

— Твоя?

— Ну, почти, половинная доля и треть, Анькино приданное.

— Мелочь, только на еду, небось, и хватает, но как место, чтоб пожить… Денег много надо будет.

— Сколько?

— Не знаю, надо будет выяснить цену на работу, на материалы.

— Чего?

Я махнул рукой, — Не бери в голову.

— Куда и чего?

'Твою мать, надо за языком следить, разговариваю как с папуасом каким, а не с предком'

— Федор, говори русским языком, вроде слова понятные произносишь, а я вразумиться не могу, что ты хочешь. — Он склонил голову набок, — Все-таки ты не от мира сего. Наш, а вроде и не наш.

— Тебе что перекреститься? Крест поцеловать? Или думаешь, не ты, Макар твой, что я истаю смрадным дымом? Так смотри, — С этими словами оттянул воротник свитера, выпростал крестик, приложил его к губам и убрал обратно, — Доволен?

Степан смущенно улыбнулся и развел руками.

— Иди, собирайся. Макар с нами пойдет? Не побоится со мной связываться?

— А куда он денется? Мы с ним почитай ужо лет десять как вместе служим, оклемается. Домой возвернемся, Симка ему быстро всё наладит, сам за нами побежит.

— Такая, сердитая?

— У-у. Чуть что не так, может и приложить чем ни попадя. — Договорив, Степан поднялся и ушел, а я решил переговорить с Евсеем насчет еды в дорогу.

Auf Moskau

Описывать своё возвращение в Москву с дачи не буду, если в моё время я добирался полтора часа, то теперь этот путь занял почти неделю. Хотя… Занятно было проезжать через знакомые, незнакомые места, не узнавая их. Лес, кругом был лес, там, где змеилось асфальтом Рогачевское шоссе, извивалась земляная, вся в ухабах дорога, обходившая стороной мелкие холмы и бугры. Теперь мне становилось понятным, почему оно такое, как будто бык посс…

Судя по всему, будущие строители на заморачивались, а проложили дорогу поверх старого тракта. Телега, запряженная кобылой, тащилась еле-еле, мне выросшему во время бешеных скоростей, было трудно усидеть на одном месте, я соскакивал с повозки и шел рядом. Неспешное движение выматывало и угнетало, а когда мы встали на первый ночлег, отъехав всего на двадцать верст, даже сначала и не понял что мы встаем на ночлег. Думал что простая остановка, но когда Макар, выпряг клячу и, отогнав чуток от телеги в сторону, стреножил её, задал вопрос Степану.

— Степа, а чего стоим?

— Так место хорошее, здесь и заночуем? Трава есть, вон ручей с водой.

Место и вправду было пригожее, с одной стороны холм, заросший высокими соснами, с другой маленький луг с разнотравьем, но…

Не май месяц на дворе, я, конечно, могу поспать в походе у костра, в палатке. А у этих двоих ничего похожего, не было.

— Степа, а мы не околеем за ночь? Я сегодня чуть ласты на сеновале не склеил. — Повернулся к собеседнику, посмотрел на его вытянутое лицо и мысленно чертыхнулся,

'Язык мой, враг мой'

— Замерз, я. Очень. Надо было, до какой ни будь деревни доехать. И в тепле переночевали бы.

— Федя, у тебя денег много?

— Ну, так… есть немного.

— Вот про это я и говорю, на еду нам хватит, с ночлегом, извини, Макар последние Евсею отдал, да за кобылу пришлось заплатить, так что…

— Понятно. Скажи мне, сколько мы так будем добираться до Москвы?

— За седмицу дойдем. — Он подкинул вверх топор, ловко перехватил его и пошел за дровами. А я как стоял, так и сел на задницу.

' Пипец, приплыл. Б… Твою Мать…'

Кроме мата никаких слов больше в голову не приходило. Это же надо было так влипнуть, Неделю ползти там, где добирался всего полтора часа…

И тут на меня накатило. Сердце пропустило удар, потом второй, голова закружилась, я откинулся на колесо и прикрыл глаза, в ушах раздался противный комариный писк, переходящий в нарастающий рев боинга, тело стало ватным, в темноте закрутились разноцветные пятна, и вдруг все кончилось разом. Меня затрясло, меня не просто трясло, а колбасило со страшной силой и при этом кричало, — Федор, проснись, кулеш готов.

Мелькнула и растаяла в туманной дали, мысль, — 'Ангел, зачем-то еду предлагает, а говорят что в раю коммунизм и все общая халява' Потом послышался голос второго ангела.

— Макар, отстань от него, видишь, человек утомился, пусть поспит, он в первую стражу станет. Ты во вторую, а мне под утро достанется.

Решил последовать их совету и уснул. Разбудили меня, когда на небе, к счастью безоблачному, загорелись звезды.

— Вставай, на стражу пора. — Я открыл глаза, и сразу их зарыл, испугавшись, надо мной склонилась лохматая морда, приветливо скалясь щербатым ртом. В вытянутой руке она держала здоровенный кинжал, блеснувший серебристым цветом. — Держи, я спать пошел.

Макар, а это оказался он, залез в телегу, повозился немного, устраиваясь, и почти сразу заснул.

Усевшись у маленького костерка, горевшего в не глубокой ямке, на обрубок бревна, я подперев щеки стал смотреть на огонь. В памяти всплыли строки из читанных не раз рассказов о том что ночью не надо глядеть на него а сидеть к нему спиной, но сил оторваться от завораживающего танца язычков пламени, не было. Усилием воли стряхнул охватившее меня оцепенение и помог в этом, заурчавший живот. В красных отблесках увидел котелок, накрытый куском коры, заглянул в него и нашел там свою порцайку, кулеша.

Оказалось, это вареный клейстер, из муки, правда из жареной, соли и кусочков сала. Достал из кармана спичечный коробок со смесью соли и перца, присыпал варево, вкус лучше не стал.

'Чувствую, у меня здесь проблемы с питанием будут. Может ну её на х… эту Москву, остаться здесь в деревне? Вернутся обратно, проложить линию электропередачи… Запастись картошкой, которая к стати должна быть в Москве у немцев, на этом самом кукуе. А самое главное притащить свою самую любимую игрушку, ноутбук.

— Мечтай, мечтай, неудачник и лентяй. Ты чем собрался здесь землю пахать? Мотоблок где возьмешь? А бензин к нему, запчасти. Не дружок, мой не бритый, достанется тебе сельский трактор с полным приводом на все четыре ноги, овсяный карбюратор, кнутовое зажигание с двумя передачами. Можно было подумать ты на даче что — то сажал, как приедешь, комп включил и всё. Только и хватает твоих творческих способностей кофе себе заварить…

— Ой, ну вот только не надо с больной головы на здоровую всё перекладывать

— Давай не будем. — Покладисто согласилась моя совесть, — только ты хоть раз к правде повернись истинным лицом, а не жопой. Ты за свою жизнь…

— Э, Рыба моя, заканчивай давить на кнопки, лучше подскажи, что вечером было?

— Сама охренела. Не знаю точно, наверно у тебя был приступ.

— Вот спасибо за подробное объяснение, а то я уж сам не догадался.

Перед глазами мелькнула женская фигура, присевшая в реверансе, — Всегда, пожалуйста, только попроси.

— Может хватит ерничать? Мне кажется что общение с нашей супругой не пошло тебе на пользу.

— И чем тебе эта достойная женщина не угодила?

— Да ты стала как она, палец в рот не клади, оттяпаешь по самое колено.

— А не обижай нас…

— И ты Брут. Стерва, ты. Как все бабы. Думаю надо взять тайм аут. Мир?

— Угу'

Как обычно моя совесть оставила за собой последнее слово. А я стал вспоминать что нужно для того чтоб сделать капсюль, в принципе, ничего сложного только надо аккуратность и осторожность соблюсти. По памяти могу вспомнить с десяток ивв, а вот изготовить, только два, серебро и ртуть, с азидом свинца сложней, к сожалению, магазин остался в далеком будущем. Сотню, две, капсюлей вручную сделаю и снаряжу, а дальше…. Порох для начала можно оставить черный, а вот с гильзами… С ними придется помудрить. Всё упирается в технологическую базу. Нужен пресс, нужен токарный станок… Этот список можно продолжать до бесконечности. Пока не доеду до Москвы и не увижу своими глазами знаменитый пушечный приказ, не смогу сказать точно, что и как смогу сделать. Серебро… это денежная единица, не вопрос, с ртутью… насколько помню, аптекари в те года её людей лечить пытались, да и стекольщики использовали, ювелиры, златокузнецы по-нынешнему. Для начала мне нужен был кусок меди и олова, немного кислоты, селитры и самогонный аппарат для спирта, или уж чего там выйдет. Но одно точно мог сказать, потому как скрипела телега, подшипников здесь точно, нет. Вот ещё одна головная боль, в станках для высокой точности они нужны, втулки будут быстро изнашиваются и качество обработки деталей падает.

Как сказал Наполеон, — 'Для войны нужно всего три вещи — Деньги, деньги и ещё раз деньги'

Как же я его понимал. Иметь в кармане рубль мелочью (кстати, вот и медь) Как лимитчик в совковые времена, еду покорять Москву. Только одни идеи, да амбиции.

Тут в голове проскочила занятная мысль, стукнулась о темечко и заметалась внутри черепа. Пришлось напрячься, отловить злодейку и отдумать её. Она оказалась довольно занятная…

'Андрей Чохов, ещё жив, великий пушкарь, изготовивший знаменитую царь пушку, бесполезного монстра, самый большой дробовик в истории. Какой сейчас год? Насколько помню одной из последних пушек отлитых им, был 'царь Ахиллес' исполненный в 1617году, а колокола я даже видел, на кремлевской звоннице, где на экскурсии был. Может удастся встретится с ним, ему ещё лет пятнадцать жить.

Вот пример истинного художника. Глядя на стволы изготовленные им, видишь в первую очередь не приспособление для убийства себе подобных, а филигранно исполненное произведение литейного искусства. Красиво. В двадцатом веке, появилось выражение, — ' Красота спасет мир' а рассматривая 'Аспида' на ум приходят другие строки, — ' До основанья мы разрушим'. Если посмотреть на чистокровных англичанок, рука судорожно начинает шарить в поисках пистолета…'

— А ты чего меня не разбудил? — раздался над головой хриплый спросонья голос Степана.

— Выспался я, вот и решил дать тебе поспать, — Ну, не говорить же что полночи провел в ленивых раздумьях, тупо разглядывая тлеющие угли.

— Как хочешь, — Он протяжно зевнул и, соскочив с телеги, отошел на пяток шагов, теребя завязки на штанах.

Когда он вернулся, я, подбросив в костер сушняка, прилаживал котелок над огнем, чтоб вскипятить воды, — Степ, чай есть? А то у меня только немного малинового листа.

— Нет, хотя… погодь, у Макарки должно быть, он вроде тебя, водохлеб. — Он довольно бесцеремонно вытащил унего из под головы мешок и стал в нем копаться. — На.

Он протянул небольшой берестяной туесок с плотно закрытой крышкой.

Я открыл, понюхал. Не 'Ахмад' и не 'принцесса Нури' какая-то лабуда, запах странный…

— Федор, с тобой всё хорошо? — Стрелец севший рядом, держа в правой руке кожаный мех с вином.

— А что так? — Я помешивал хворостиной кипяток, чтоб быстрей заварились насыпанные туда листья чая, сдобренные малиновыми верхушками.

Он пожал плечами, — Да ты, ходил, говорил, попытался поспорить. Я оглянулся, слово тебе сказать, а ты прямо на земле, у колеса, сомлел. Как щенок, бегал, бегал, и упал без задних лап.

— Это точно, устал я с непривычки, отвык пешком так много ходить. — Сдвинул котел в сторону и прикрыл корой, пусть настаивается. — А мёд есть?

— Нет, — Он с шумом отхлебнул и протянул мне, — будешь?

— Не хочу, с утра, в такую рань. Пить вино. Бр-р.

— Пить с утра, в такую рань, вареную воду. Бр-р — Передразнил он меня, и мы дружно рассмеялись.

— Жеребцы стоялые, что ржете, ироды? — над бортом телеги показалась голова Макара, во всклокоченный волосах запутались травинки, от чего он стал похож на сказочного лешего.

Оглянувшийся Степан, протянул руку и опустил этого страхолюдна обратно, — Спи, сам на лешака похож, тобой только детишек малых пугать.

Он отбил руку и со словами, — ' с вами поспишь' выбрался из телеги.

— Что мужи, дальше двинемся, всё одно встали, лучше вечером пораньше на ночлег встанем.

Я пожал плечами, — А почему бы и нет, — По внутренним ощущениям было где-то около пяти, шести часов утра. В это время года солнце встает в восемь, а светает на час раньше, пока соберемся, как раз можно будет и двигаться.

— Макар, ты ближе там сидишь, подай мой мешок. — Попросил я. Забрав, достал завернутое в тряпицу сало, краюху хлеба. Достал свой нож, открыл и стал нарезать продукты.

Степан внимательно смотрел, потом не выдержал и спросил, — Покажи.

' Твою Мать… Именно так, именно с большой буквы — Идиот' Я замер на мгновение, в голове табуном заскакали мысли в поисках нормальной отмазки по поводу швейцарского складного ножа с пластмассовыми накладками. Молча, вложил в протянутую руку и стал внимательно смотреть на лицо подсвеченное красным отблеском костра.

Он осторожно взял его, покрутил в руках, попробовал остроту лезвия на ногте, попытался сложить, не получилось, вопросительно взглянул на меня. Я забрал и стал показывать, попутно объясняя что и для чего.

Макар увидев диковинку присел на корточки между нами и также внимательно слушал.

— Одно лезвие, из доброго железа, шило небольшое, отвертка, штопор (Достать посмотреть)

Самый большой восторг у них вызвали маленькие ножницы, — Ты посмотри Макар, — С этими словами он ухватил бедолагу за бороду, торчавшую у себя над плечом, забрал у меня ножницы и отстриг клок волос. Пострадавший дернулся, вырываясь, плюхнулся на задницу, стукнул в плечо, — Аспид, ты Сяпка, дай сюда, я тебе тоже чаво отрежу.

Во избежание кровопролития, я забрал нож, открыл лезвие и продолжил готовить еду.

Обстругал, ветку, насадил несколько отрезанных кусков, и пристроил их над углями, вскоре над стоянкой потек вкусный аромат жаренного. Стал выкладывать всё на кусок коры, попутно хлопнул по двум загребущим лапам, стремящимся урвать пайки раньше времени, добавил сырую луковицу, разрезав её на четыре части, хлеб.

— Угощайся, друже.

Некоторое время слышалось только чавканье трех голодных мужиков, проглотивших завтрак, за пять минут. А потом каждому свое, Степану вино, нам с Макаром чай.

Дальше были сборы и вскоре мы уже шли по дороге…

***

Москва встретила нас дождем и колокольным звоном.

Ленинградское шоссе… Разглядеть в этой тропинке, многополосное шоссе… Господи дай мне силы не впасть в черную меланхолию. О том, что проезжаем Мкад, догадался на паромной переправе, после вопроса, — 'А как река называется?' Вихрастый пацан, одетый в овинный тулуп, расстегнутый на груди, сдвинул на затылок шапку. — Москва, дядьк, — и отвернулся.

— Скоренько, к вечору, дома будем, — Прогудел за моей спиной Макар.

— Скорей бы, устал уже плестись. Ползем как черепахи, надоело. Жрём, спим, идем. Сколько можно? — С этим ворчанием забрался на телегу, сердито пнул в спину развалившегося Степана, — Двинься. Развалился.

Лег на сено, подложив под голову, изрядно исхудавший мешок с продуктами и накрылся с головой своим плащом. Не хотелось ничего. Накатывалась черная тоска, такую можно заглушить или работой или выпивкой. Пить не хотелось, работы не было. Грустно. Но ещё грустней было от того что жить негде, денег осталось двадцать копеек, по нынешним ценам на неделю хватит, а потом? Придется принимать предложение Степана и идти к нему. У него мясная лавка, не мой профиль. Не работал я с продуктами питания, да и кому здесь нужны все эти Госты, ОСТы, правда молочку как читал в инете и в это время баловали по-черному, сметану мукой разводили, молоко водой бодяжили…

— Степан, ты спишь?

— С тобой поспишь, лягаешься как корова, чего тебе?

— Ты говорил у тебя лавка.

— Есть такое, а тебе зачем?

— Всё как то было недосуг спросить, а ты только мясом торгуешь?

— Не только, ещё сало делаем с чесночком. Ну, иногда пирожки с требухой печем, но это ближе к празднествам каким, но больше одно мясо идет.

— А котлеты делаете?

— Это что за зверь?.

— Ну… — я протянул, лихорадочно вспоминая кулинарию древности, — скобленки это, вы их на продажу делаете?

Он сел на телеге, — Кто ж их на продажу то делать будет, так для себя, стариков побаловать, детишкам малым или болезным каким.

— А кости куда?

— Мыловары берут, на клей вываривают…

— А…

— Погодь, — Прервал он меня и соскочил на бревенчатую палубу парому. Я поднял голову, посмотрел на приближающийся берег, осталось с десяток метров. На небольшом пирсе толпился народ, стояли запряженные телеги, а чуток в сторонке стояла группа верховых, человек десять, одетых в стрелецкие кафтаны, — О, мои. Куда это они? — Он прошел вперед и встал на самом краю.

Заскрипели деревянные брусья, засуетились паромщики, перекрикиваясь между собой, и с глухим стуком мы причалили. Упали мостки, всхрапнула лошадь, запряженная в первую повозку. Макар взял под уздцы, нашу клячу и коротко простучав колесами по бревнам, мы съехали на землю, Степан, обнимался с одним из стрельцов соскочившего со своего коня, отъехав в сторонку и остановились. — А ты чего не к своим… — Спросил Макара, подошедшего чтоб положить торбу с овсом.

— А ну их, злыдни они. — И не объясняя ничего, перешел на другую сторону и принялся копаться в вещах.

'Интересно, что такого они ему сделали?'

— Макар, а чего ты на них такой злой?

— Я? Злой? — Преувеличенно удивленно переспросил, стрелец.

— Да. Ты. Они тебя чем-то обидели? — Шутливо спросил его.

Он осклабился в кривой усмешке, — Тати, они. — И излишне громко ответил.

За моей спиной раздался молодой голос, — Сам ты тать, а мы на государевой службе. А ты человече, кто будешь?

Я медленно повернулся. На невысокой лошади сидел молодой парнишка, крепкий такой, кабанчик, на вскидку лет двадцати, с небольшой курчавой бородкой, яркие губы, щеки. На голове шапка, эдаким пирожком с меховой опушкой. Таких любят рисовать как дамских угодников, может его девки и любили, только мне не понравился пустой взгляд, смотревший на меня, сквозь меня…

— А… — начал отвечать, но меня перебил Макар.

— Филарет. Тебя, кличут, ступай с богом и не доводи до греха

— Макарка, ежели с тобой говорить захочу… Я лучше с псом шелудивым словом переброшусь.

— Филарет! — Раздался окрик со стороны парома, — Иди сюда! Тебе что мое слово ужо…

— Да иду, — Откликнулся, полуобернувшись, всадник, разворачивая коня. И уже почти отъехав, бросил через плечо, — А с тобой мы ещё встретимся, на узкой дорожке, тварь.

Я проводил его взглядом и повернулся к Макару….

— Оставь, Федор, тебя не касается, — он не дал мне, рта открыть. И закричал Степану, — Мы поехали. Догоняй. — Причмокнув, хлопнул вожжами по тощему крупу нашу кобылку, заскрипели колеса, и мы потихоньку поползи от переправы.

Догнавший нас стрелец молчком запрыгнул на задок телеги и, не оборачиваясь, глухо выругался.

— Ты чего Степан? — тронув за плечо спросил его.

— Дед мой представился, как мы в поход на Псков пошли, он слег. А месяц назад помер.

Макар, оглянулся и пробормотал, — 'прими господи, душу. Раба твоего' перекрестился — а домашние как?

— Бабка, как ты помнишь, ещё в позапрошлое лето, отдала богу душу, а остатние все живы здоровы. Макарка, давай сначала ко мне, в слободу. — И спросил меня, — Федор поживешь у тестя моего? Я завтра или послезавтра тебя к себе заберу. Только ты это, — он примолк, рассматривая меня в упор.

— Чего? — До меня дошло, — не беспокойся, буду нем как рыба, без повода рот не открою.

Через пару часов мы доползли до места. Это было, похоже… было, похоже… не знаю. Но кажется где-то район будущего Белорусского вокзала. Низкорослые кривые деревца, выросшие по вдоль улочки, высокий бревенчатый забор за которым в громком лае заходились пара барбосов. Деревянная мостовая из не ошкуренных бревен (всю душу вытряхнуло), тротуар вдоль стен домов, довольно чистенько. Степан, подошел и застучал кулаком по доскам крепких ворот. — Ефим! Чтоб тебя черти в аду на сковородку голой задницей посадили, открывай зараза.

Я поморщился, — Обязательно на всю улицу орать?

— Да они любят дружку, Степка да Ефимка. Где б не повстречались, орут как псом покусанные. — Макар, стоящий рядом с кобылкой поправлял что-то из её системы управления.

— А как же…

— С Анькой у них по ладу пошло. Ефимка был сопротив, не хотел, чтоб его кровинка за татя пошла. Да…

— Макарка! — В тоне Степана было столько осуждения…

Обращаясь ко мне, продолжил, — Не знаю, где его со всем семейством носит. Чего стоим, Макарка. Давай ко мне.

Макар довез нас до дома, были радостные крики, слезы. Потом был накрыт стол и истоплена баня. А потом про меня забыли на целый день, да я и не горевал, надо было собрать мысли в кучу, осмотреться на новом месте. Стрельца видел только рано утром. Перекинулись парой слов, да разошлись, кто куда, он на погост, а я дальше спать. Так что, только на третий день начал заниматься делами. Утром, спустившись с горенки, поздоровался с Анной и детьми. Андрейкой, старшим сыном, ему восемь, шестилетняя Маша и самый мелкий, Петр, только, только ходить начал.

— Доброго вам утречка, — Поприветствовала меня Анна, едва я появился на пороге.

— Спасибо и вам того же.

— Садитесь. С вечера мясо осталось и каша ещё теплая.

Вчера не удобно получилось, я привык к персональной тарелке, а здесь… Здесь можно сказать патриархальная семья. Все едят из одной посудины по очереди черпая… Я сдуру попросил миску, отдельную… Хорошо, Степан пояснил что я, ну почти русский, жил далеко и всё тому подобное.

— Аня, можно вас так называть?

— Федор… — и вопросительно на меня посмотрела.

— Просто Федор.

Она кивнула соглашаясь со мной. Наклонилась, подхватила с пола ползущее мимо чадо.

— Аня, расскажите мне о лавке.

— А что про неё говорить, лавка как лавка, как у всех. Только наша мясная, у нас на задах, погреб со льдом, чтоб мясо не стухло. Вот с ним все трудности и есть. Мало заготовишь, до холодов не хватает, то лето жаркое, потаит всё. Приходиться мало скотины резать на продажу. В жару частенько уже к следующему утру уже душок идет.

— А продаете как?

— Как, приходит кто, спрашивает, чего хочет. Тому то и отрезают.

— А если сразу тушу на куски порубить, и за разные деньги продавать. Мякоть подороже, кусок с костями подешевле.

— Так и продаем, только рубим по спросу. Ну, нарублю я, а придет кто, и сразу полть взять захочет, а у меня она кусковая, он развернется и уйдет.

— Колбасу делаете?

— Да, но только для себя.

— А скобленцы?

— Редко, только детей побаловать.

— как ты их делаешь?

— Для Петеньки, скобленые делаю, для остальных ножом мелко рублю, с мучицей и лучком, Федор, раззадорил, сегодня сделаю.

— А жаришь на чем?

— На сковороде

— Дозволь глянуть. — Робко попросился посмотреть кухню, — Можно?

— А что на неё смотреть. — Она удивленно посмотрела на меня.

— Ты не поняла, дозволь посмотреть, где ты готовишь.

Когда в первый раз вошел в дом, меня удивила одна странная конструкция. Рядом с печкой, в метре от неё, к потолку была прибита сухая ветка с привязанной веревкой, с другой стороны… Я бы сказал, что бы подвесная система от парашюта. Анна подошла к ней, засунула ребенка, подвязала завязки и повернулась ко мне и со словами пойдем, скрылась за занавеской, отделяющей женскую половину дома. А я стоял как дурак и смотрел на веселого Петьку, пускающего пузыри, подпрыгивающего в ходунках. Я для своей старшей дочери, такое в дверях, вешал. Вот это да, лень родительская уходит в древние века.

— Федор, ты идешь, — окликнула меня Анна.

— Да, иду, — Прежде чем отдернуть занавес, оглянулся и посмотрел на мелкого… Наверно на моем лице, было написано такое изумление…

— Федор, случилось что?

— Нет, всё хорошо, просто… Просто давно не был дома, и некоторые вещи удивляют меня. — Говоря, я осматривался по сторонам.

Да действительно давно не был дома. Это конечно не хайтек, но по своему довольно мило, напоминало жилище одного моего друга, он увлекался корнепластикой и почти все выходные проводил в лесу в поисках всяких занятных вывертов природы. У меня даже одно время был подаренный им подсвечник в виде змея горыныча. Ну хватит о прошлом будущем, лучше рассмотрим настоящее. Ложки, нам историки всегда твердили о том, что у каждого жителя средневековья была персональная, да была, но у кого она была? У тех, кого в наше время называют туристом — воины, купцы и остальные, кто находился в дороге. Здесь я согласен, вопрос гигиены. На стенке, на деревянных колышках висела доска с дырками, а в ней торчали ложки. — А как это называется, — показал на Это.

Анна, достававшая что-то, из под откинутой крышки массивного табурета, выпрямилась, сдунула прядку волос выпавшую из под платка, — Это ложечник, и опять скрылась внутри, прообраза кухонной тумбочки. Разделочные доски, пара ножей, небольшой топорик — секач, двузубая вилка на длинной ручке. Полка с берестяными коробками разных размеров. Не хватало только миксера и мясорубки.

— А если омлет сделать надо?

— Это что такое?

— Яйцо с молоком и мукой, жарят на сливочном масле.

— А… Понятно, да вот так, — она взяла несколько прутиков, очищенных от коры, собрала в подобие веника. И сделала несколько движений. Она протянула мне небольшую железную сковородку, обычный круг с низкими бортиками.

Осмотрев, вернул обратно, — чем с огня снимаешь?

Она ткнула пальцем мне за спину, оглянувшись, увидел на одной из полок обычный чапельник. У моей бабки был точно такой.

— Спасибо тебе, Анна, ты хорошая хозяйка. — Поблагодарил её и решил пойти осмотреть двор, да и вообще всё подворье.

— Странный ты, Федор.

— Это почему же, — я повернулся к ней.

— Ходишь, смотришь, удивляешься, как будто ты не от мира нашего.

— Я уже говорил Степану, мне пришлось очень долго жить в других краях и вот только сейчас судьба сподобила вернуть меня домой, а тут всё по-другому.

— Я не про это говорю, наши мужики на поварню не ходят, про снедь знают только самое простое, что в поле сделать можно…

Виновато улыбнувшись, развел руками и, пожав плечами, пошел из дома. В голове закрутился клубок мыслей.

' О, как всё понятно в моем времени, разговаривать с женщиной легко и просто. Даже с незнакомыми людьми, в очереди всегда можно найти общий интерес или тему для разговора, политика, цены, нравы молодежи. Да всё что угодно. А здесь… Простая просьба и сразу куча косых взглядов, вопросов. Или я вторгся во что-то личное, чисто женское, куда нам мужчинам вход будет закрыт ещё лет сто двести. Хотя мы и считаемся самыми лучшими поварами на свете, женщины всегда ревниво смотрели на то, как мужики хозяйничают на кухне. Нам разрешают готовить, но за нами приглядывают…

Вот идет по улице молодая девчонка, как с ней здесь знакомятся? Эй, красавица, как пройти в библиотеку?

Так что ли? И получишь в морду от её братьев. Семьи здесь как успел заметить многодетные, это вам не современность, где родили одного и считают себя героями. О да, 'пожить для себя' хорошая отмазка. Роди, воспитай и живи для себя. Один мой знакомый, всё смеялся над нами женатыми. Он потом женился в сорок с копейками, только вот что поразительно, мы уже живем для себя, потому что нашим детям уже по пятнадцать двадцать лет, а этот придурок погряз в памперсах. Мы в баню, на охоту и рыбалку, когда хотим, а он на футбол еле вырывается. Максим мне рассказал по секрету, что этот деятель, очень сожалеет о потерянном времени.

Сорок с лишним это не восемнадцать и двадцать, да дедов с бабками уже в живых зачастую нет. Вот и рожают по одному, потому что на второго уже сил нет'

— Дядька Федор! — раздался сбоку детский голосок. Я обернулся, там стоял старший сын Степана, Андрей. — А ты, правда, мастер?

Я присел на ступеньки, — А кто тебе это поведал?

— А слышал, как батя мамке про тебя сказывал.

— И что же такого он про меня говорил?

Андрейка присел рядом со мной на самый краешек ступеньки, опираясь при этом одной ногой о землю. — Он говорил, ты мастер иноземный и знаешь, как новую пищаль сделать с крепким боем.

— Во как. А ещё чего?

Ребятёнок помялся, махнул рукой, — А всякую всячину. Ещё он про ножик говорил, есть мол у тебя…

— Вот этот? — Достал из кармана и подкинул на ладони. Потом стал показывать, открывая по одному всякие лезвия и приспособления.

— Ух ты, а можно я сам? — Попросил он.

Сложив его, протянул, — да, конечно, только не порежься.

Он довольно спокойно и быстро разобрался, как открывать и закрывать, по игрался, и со вздохом вернул обратно.

— Красивый.

— А куда батя ушел?

— В приказ, а потом на погост, к деду на могилку. — Начав довольно бодро, тускло закончив. ответил Андрей.

— Скучаешь по деду

Он, молча, кивнул головой и шмыгнул носом. Я сдвинулся в сторону и, обхватив за плечо, притянул к себе. Он прижался ко мне, потом повернулся и не впопад сказал, — когда вырасту, как дед стрельцом стану.

Погруженный в свои мысли, я машинально поправил, — Солдатом.

— Нет, стрельцом.

— Солдат, это воин по фряжски, ляхи зовут жолнеж, а у латинян воин, солидариус. Вой. Войник, ратник, стрелец, солдат. Боец. Так называют людей которые не щадя жизни своей оберегают свой дом и своих родных.

'Здесь я лукавил немного. Солдат, это наемник, за римский солид, откуда и пошло это слово но в остальном был прав, придя в русский язык оно сразу охарактеризовало целое сословие, сословие людей у которых только одно дело в жизни. Защищать родину'

Ты знаешь кто был Георгий Победоносец?

— Да, он святой великомученик, пострадал за веру свою.

— Всё верно говоришь, но он так же был солдатом. Отца твоего нет. Покажи мне свою усадьбу, не откажи в такой малости.

Стрелецкое подворье я бы оценил, где-то соток так тридцать ну тридцать пять. Или мне так показалось. Но во всяком случае там было на что посмотреть, Степан, судя по всему не бедствовал. Просторный дом, как здесь говорят, на каменной подклети, фундаменте, к нему с боку пристроена небольшая конюшня, на три стойла, при этом половина была отведена под сено. Тут же рядом притулился дровяной сарай, перед ним было свалено несколько не распиленных березовых стволов. В самом углу, вровень с забором, стояло ещё одно строение с небольшим загоном, огороженным жердями. Это была лавка, как пояснил мой сопровождающий. А вон тот бугор и есть тот самый ледник, холодильник по-нашему. Мы туда не полезли, на двери висел устрашающих видов и размеров замок. Рядом с ним вдоль забора вытянулся ещё одна постройка, по мычанию и кудахтанью что — то звериное. Баню смотреть не стал, мылся вчера в ней. Застроено всё было довольно плотно, но место для огорода все-таки осталось и пропустить

небольшую постройку, на самых задах, было не возможно, осмотрел внимательно и даже посмотрел что за забором, в щели был виден небольшой ручеек, протекающий в паре метров, а за ним небольшой лесок, что дальше, выясним потом. В развалюхе был навален всякий поломанный садово-огородный инвентарь, пять шагов в длину, три в ширину. Если отсюда все выкинуть, заткнуть дыры в стенах, притулить маленькую каменку и сделать деревянные полы, можно будет здесь и начинать заниматься своим делом. Осмотрелся вокруг, не айс, но на другое просто нет денег и… Степа, если бы ты знал во что ввязываешься…

— Пойдем, Андрей Степанович, дрова пилить. — Я решил заняться общественно полезным делом, чего без дела слоняться.

Он гордо вскинул курносый нос и с важным видом пошел впереди. Потом что для себя решив, побежал к дому.

Мы столкнулись на крыльце, поймал его за шкирку, — Это куда так мчишься, Андрей Степанович?

— Вот, это батя, мне сделал, у него такая же, только настоящая, — Он двумя руками протянул мне вырезанную из дерева пищаль и подставку.

Было видно что человек подошел к этому делу с душой, на прикладе был даже вырезан незатейливый орнамент, а дуло выжжено на пару сантиметров, но больше всего меня добил спусковой механизм, он похоже был настоящим, в зажиме болтался кусок фитиля, и при нажатии прикладывался к пальнику как положено. Осмотрев со всех сторон, пару раз приложил к плечу. Если это сделано с натуры, то у стрелка точно плечо вышибает отдачей или это игрушка такая…

— Молодец, папка твой, красивую игрушку сделал.

— А ты мне сделаешь, новую пищаль?

Ответить не успел, на крыльцо вышла Аня, машинально кивнул и спросил у неё в какой размер пилить бревна. Где пила, топор. Она объяснила

Остаток дня прошел в созидательном труде и войне с инструментом. Пила дрянная, типа дружбы два, пришлось звать на помощь киндера, ставить ему подставку и пилить вдвоем. Чурбаки со звоном раскалывались, распадаясь на части. Ближе к концу дня приехал Степан, злой как собака. Вечером за ужином выяснилось. Кормовых денег дали только половину, на новую пищаль, треть. И этого не хотели давать, мол — сам сломал, сам и покупай, насилу отбрехался. Кормовые, только после завтра получать и сукно тогда же. Порох и свинец, хотя бы сейчас дали, но всего половину.

— А что за кормовые?

— Рожь, двенадцать четвертей, да овса столько же.

— В пудах сколько?

— По семьдесят два пуда, боюсь за два раза не вывезу, надо будет рано из дома выходить, может, кто из наших поможет. И это, мне только седмицу дали на лечение, а потом наш десяток в караул уходит.

'шестнадцать на семьдесят… Тонна с лишним, хрена себе пайка'

— Это как? Далече? Надолго? — задал я более волнующий вопрос.

— Да здесь, в Москве в этот раз спокойней служба будет, съезжую избу охранять, седмицу отбудем, потом другие пойдут, а мы опосля них.

— Понятно. — Я задумался. У него получался недельный график, значит надо, чтоб он меня свел с нужными людьми, а я дальше, сам, как ни-будь.

— Тогда для начала мне нужен кузнец. Желательно чтоб умел с железом работать, но молодой ещё, только на ноги становиться. И медник нужен.

— А зачем тебе такой коваль?

— Он за любую работу возьмется и дешево возьмет, с ним всегда поторговаться можно.

— А медник?

Я оглянулся в сторону кухни, через щель в занавеске было видно как Анна из котла стоящего в печи наливает кипяток, заваривая мне чай. — Есть одна интересная штука, называется самовар.

— Она что сама варит? — Он хихикнул.

— Нет. Не сама, но с её помощью воду можно вскипятить за пять минут. Целый горшок. Медный котелок, а посередине труба проходит, углем топить можно. Шишками, щепой мелкой, мусором одним словом.

— Занятно, — Он пригладил вихры, на голове прижавшегося к нему сына, потом подтолкнул, — иди, нам с дядькой поговорить надо, поешь и спать.

Тут пришла Аня, и стала накрывать на стол. Дальнейший ужин прошел в молчании, после него мы ещё посидели, поболтали ни о чем и разошлись спать.

***

— Ты что ли кузнец будешь?

Дюжий мужик, в кожаном фартуке, одетом на прожженную рубаху, кивнул головой, внимательно рассматривая меня.

— Сможешь сделать, — я протянул ему доску с нарисованным на ней чертежом матрицы и пуансона.

Он взял её в руки, шагнул в сторону, вставая под луч света, падавший сквозь прореху в крыше. Недолго разглядывал, потом пожевав губами, спросил, — Когда надо? — Получив ответ, подумал немного и озвучил цену, — полтинник.

— Побойся бога, Данила, за такие деньги три овцы купить можно, а ты за кусок железа просишь — Степан в негодовании развел руками.

— Погоди, Степан, — остановил я его попытку поторговаться.

— Данила, я согласен с твоей ценой, но с одним условием. Прежде чем я её заберу, проверю справность. Не по нраву придется, бесплатно переделаешь.

— Чем пытать будешь

— медной полосой с оловянным покрытием. С одного удара должна прорубаться и вторым продавливать насквозь в подставленную коробочку. Не должно быть по краям заусенцев…

— Чего?

— Ну. Краев острых, всё должно быть ровно и сделать надо будет сто штук, по рукам? — я протянул ему ладонь.

Он задумчиво смотрел на меня, перевел взгляд на Степана.

— Данила, если ты не согласен, пойду дальше, но если сделаешь так как нужно, у меня много всяких задумок, за которые буду платить очень хорошо, берешься?

Он посмотрел мне в глаза, улыбнулся, — А ты не наш, не русский. — Сказано было как-то утверждающе

— С ливонии он. — Раздался голос Степана.

— Какая разница, откуда я, тебе работу дают. Новое делать. А то так и будешь всю жизнь, только подковы молотить да гвозди гнуть. Денег заработаешь, кузню исправишь, — Я обвел рукой темное, грязное строение с низким потолком и ветхой дырявой крышей. Полуразвалившейся горн, побитая наковальня на треснутой дубовой колоде, верстак с лежавшим инструментом, да рогожный куль с древесным углем. Ну, ещё можно добавить маленькую кучку железного лома. И всё более ничего. Работы у него было… Скорей всего не было, в горне лежал прибитый просочившимся дождем пепел.

Кузнец пожал протянутую руку, — Уговорились. Задаток будет? А то у меня…

— Да. — Я согласился и полез в карман за кошелем…

'Становлюсь настоящим купцом, ещё немного и начну даже в мыслях называть карман зепью, а кожаный мешок с завязками, кошельком. Каково было мое удивление когда я первый раз увидел, что народ по карманам шариться, врезные правда, накладных не видел, а может где-то и есть…'

Достал пятак и положил на наковальню. — Через три дня я приду, как договорились.

Кивнул на доску, — Данила, тебе всё понятно?

— Чай грамотный, писать и считать батюшка научил.

— Тогда прощай, — Ухватил за рукав Степана и потащил его к выходу, уже на улице, за воротами, когда садились в телегу, из него полезло раздражение, — Федор, ты с печки упал? Такие деньги за кусок железа — три, а если у татар брать, четыре барана взять можно.

— Точно, а поторговаться так и пяток, а то и шестерик, только мне не бараны нужны, мне кузнец нужен. Ты, прежде чем ворчать, вспомни, кого я просил найти. Нормального, молодого, не очень старого, но и не совсем сопливого. Желательно такого, у которого есть трудности с работой. Ты мне, — я ткнул ему в грудь пальцем, — нашел. Можно было заплатить любому десяток копеек и сделать что нужно, а потом когда надо будет, бегать везде где только можно по хорошим мастерам и спрашивать, а то и упрашивать. На моей родине есть поговорка, — 'время-деньги' А я хочу привязать его к себе, для того чтоб прийти в любое время и точно знать что он отложит эти сраные подковы и будет работать на меня и на тебя. И стоить это будет сущие копейки. Я даже готов давать ему в месяц пятак, чтоб быть точно уверенным…

— Это как?

— А вот так, Степан, ты как дитя малое, на службе деньги получаешь, да лавку имеешь, вот и у нас свой кузнец будет. Только платить ему мы будем

— Да на хера он нам сдался? — Похоже, зеленая и пупырчатая, что всю жизнь просидела на моей груди, поменяла место жительства и сейчас своими лапками придавила его.

— Степ… — Я задумался, в чем-то он был прав. Из того что я ему рассказал, не было готово пока ничего и распоряжаться по сути чужими деньгами, м — да… сам живу в долг. — Давай отложим этот разговор на потом, а пока поехали отсюда, а то на наши вопли, скоро соберутся все окрестные собаки.

Под скрип колес и перестук бревен настила мы покатили к медникам.

Мне вспомнился разговор на одной из ночевок, именно тогда, практически убедил Степана.

'подброшенные в костер ветки вскинули ввысь маленькие искорки, закружившиеся весёлым хороводом. Пламя на миг стихло, появился дым, а потом робкие язычки огня пробежали по тонким сучьям и всё разом вспыхнуло.

Степан сдвинулся чуток назад и повернулся к костру не обожженной частью лица, — Вот ты говорил, там у Евсея…

— Я помню, — перебил я его, — Помню, что говорил и сейчас могу подтвердить, что это все возможно, только понимаешь. Для того чтоб все так стреляли надо делать, — Пощелкал пальцами подбирая слово, мысленно сплюнул и продолжил, — Большой завод. Не перебивай. Дай сначала выскажусь, а потом отвечу на все вопросы, — Остановил Степана.

На том заводе должны быть кузни, в которых быть лить железо, медь, олово. Много хитрых механизмов нужно будет, которые ковать, сверлить, точить будут. Там же работают мастера по дереву, которые будут делать деревянные части, другие должны зелье мешать. Много работников понадобится, очень много. И осилить такое сможет только государь, только у него денег хватит такое дело поднять.

— Значит ты…

— Степа, посмотри на меня, приду я с голой жопой к Алексею Михайловичу и скажу ему, — 'Царь батюшка, дай мне денег много, много, а я за это тебе пищали невиданные сделаю' Как думаешь, где после таких просьб окажусь?

Но вот сделать за свои деньги пару ружей показать их, вот тогда что-то может и получиться.

Пищали сейчас ведь делают все, кто во что горазд?

— Да нет, их при пушкарском приказе делают.

— А ты себе пулелейку сам делал или тебе она досталась вместе с оружием?

— Сам заказывал у кузнеца, та плохая была, пуля в стволе болталась, на полста шагов попасть уже трудно было, а из своей худо бедно могу. Мог, теперь ей только гвозди забивать. — Добавил он грустно.

— Вот и я про тоже разговор веду. Что пищали государевы можно было разобрать, смешать все части, а потом собрать и стрелять, чтоб могли.

— Это как так?

— Смотри, мы начнем с тобой делать пули, они у нас будут все одинаковые, с одной формы литые, а ружья, разные мастера делают у одной палец в дуло входит, а у другой голова пролезет. И как стрелять нашими пулями? Если первое разорвет, то у второго под ноги упадет.

— Понятно, значит надо… — Он замолчал, задумчиво смотря в темное осеннее небо. Очнулся. Посмотрел на меня, — Это какая же работа.

— Ага, большая, но не мы её делать будем, другие. Я тебе предлагаю для охоты ружья делать…

— Погодь, для какой охоты? А войско оборужить?

— Ты меня слышал? Пусть другие делают. Мы с тобой и так на хлеб с маслом заработаем, будем пистоны делать, капсюли. Для начала, а потом когда пищали одинаковые будут, тогда и патроны.

— Ты уже не первый раз говоришь это слово, что это такое?

— Помнишь, я тебя расспрашивал, как ты заряжаешь?

— Ну?

— Один вопрос, ты лежа зарядить сможешь?

— Нет, хотя если извернусь то… не смогу, всё равно надо хотя бы на колено вставать.

— Патрон, это медная трубочка с одной стороны она глухая, а с другой вовнутрь насыпается порох, ставиться пыж и вставляется пуля.

На лбу Степана собрались морщины, обгорелые брови зашевелились, — А поджигать как? как набивать?

— Вот для этого с глухой стороны трубки, она называется гильза, а в сборе патрон, вставляется капсюль. Для того чтоб стрельнуло, надо с силой ударить по серединке пистона, он загорится и от него воспламениться порох, произойдет выстрел.

А заряжать? А зачем тебе это делать самому, когда ты из ящика будешь брать столько сколько тебе нужно. Но самое главное, вы когда в поход идете, то порох осторожно везете, отдельно ставите и бережете его, чтоб не дай бог, не загорелся или не промок. С патронами… они не боятся сырости, верней бояться но не так как чистый порох, а при пожаре они начнут взрываться по очереди и не будет такого большого взрыва как от бочонка. Помнишь осаду Пскова?

Он кивнул. — При попытке третьего приступа у свеев пушки взорвались и много людей побило, а всё из-за того что рядом сними, стояли бочки с зельем.

— Всё так. А с патроном ты сможешь перезаряжать и стрелять, даже если повиснешь вниз головой на ветке дерева.

— Так что и пушки смогут так стрелять?

— Смогут, только мелкие, большие не смогут, просто представь, какой толщины гильзу для них делать и какого она веса будет. Представил? Не каждый здоровяк такую поднять сможет. Да, и пушки переделывать надо будет.

Степан сидел с ошарашенным видом, в широко раскрытых глазах отражались маленькие искорки костра, потом он закрыл рот, взял в руки ветку и стал ворошить угли, бросил, и посмотрев как она занялась огнем, повернулся ко мне, — И ты сможешь всё это сделать?

Я устало вздохнул, — Нет, но помочь в этом, да. Ты меня вообще слышал? Али как? Я с кем сейчас разговаривал? С бревном на котором сижу? — начал заводиться.

— Остынь, я тоже много чего сказать могу, и про то сколько друзей моих погибло от пуль свейских и сабель татарских.

Хочется…

— Хочется перехочется, ты, блин, тупой, я тебе русским языком говорю, не хочу я на себя тягло все российское вешать, понял? Бояре есть думные, царь есть, у них казна есть, вот они пускай и делают, а секретом с ними поделюсь.

— А в морду? Не понял половины, но то что собачишься понял.

— А по башке тупой? Не посмотрю что шайба за три дня не объедешь, в грызло точно настучу… — В газах вспыхнули искры, земля такая сырая и противная, тьфу. Я сел потряс головой, покачал челюсть из стороны в сторону, — Ты чем меня так?

Он показал левый кулак, в половину моей головы, — Ежели что могу ещё разок приголубить.


'С какого члена меня понесло? Может всё с того, что начинаю понимать, где я, и что я, и что возможно отсюда уже не…'

От последней мысли, сердце сжала холодная рука, а за шиворот плеснули ведро ледяной воды.

— Степан. — Я потянулся к котелку налить себе чаю, — Ты это, извини, бес попутал. Ну, их эти разговоры…'


Мастер Никодим, старик с абсолютно белой бородой, небольшого росточка, покрутил в руках поданный кусок металла, — Двадцать копеек.

— Я не продаю, мне нужно…

— Пойдем в дом, там всё и обскажешь. Степан, как дочка? — Он вернул мне медяшку, — Сынишка? Совсем ты забыл старика не приходишь, крестников не приводишь, мы же не чужие чай, Степа, Степа, — И, покачав головой, пошел прикрывать ворота. А Степан, заворчал насмешливо в ухо, — Говорил тебе, не спеши. Никодим крестник моих детей, он и за так сделать может.

'Да что мне сегодня не везет?' а проснувшаяся совесть добавила, — 'Дикари, а тут я весь в белом, да на белом коне…' Я шикнул на неё и она спряталась. Не знаю надолго ли.

С красно-пунцовой рожей, поплелся за стрельцом. Войдя в дом мы остановились на пороге, сняли шапки и перекрестившись, остались ждать приглашения хозяев. Никодим подошедший чуток позже, обошел нас стороной и махнув рукой пригласил к столу, — Марфа, клюка старая. Только глянь кто к нам явился, татарином нежданным.

Из-за занавески, отделяющей кухню, вышла сухонькая старушка, всплеснула руками, — Степушка, а чего один то? Детишки где?

— Дома с Аннушкой остались, мы по делу зашли…

Она обиженно поджала губы, — Эх, мужики, мужики, только и можете о своих делах говорить. Садитесь, обедать будем.

Щи конечно были вкусные, но с моей точки зрения в них не хватало картошки. Гречневая каша с молоком.

После того как всё было съедено и выпито мы прошли в небольшую мастерскую, расположенную рядом с конюшней, расселись на чурбаках, Никодим на лавку. Он вопросительно посмотрел на Степана, тот молча перевел все стрелки на меня.

— Давай свою медянку, чего ты из неё хочешь сделать?

Я задумался только на мгновение, — Мне надо раскатать его в тонкий лист, а потом покрыть оловом. Сможешь?

— Насколько тонко и сколько класть олова?

Дед мне начинал нравиться с каждой минутой всё больше и больше. Осмотревшись по сторонам увидел на верстаке у окна кусок кожи, с миллиметр где-то толщиной, взял его. — Треть от этого.

— А олова?

— с волос.

'а как прикажете объяснить человеку, что мне нужно микронное покрытие'

Мастер кивнул головой, — а ещё чего хотел?

Я посмотрел на Степана, сидящего с никаким выражением лица… перевел взгляд на Никодима, он продолжал смотреть так же спокойно и выжидательно.

— Степа, я тебе честное слово, язык вместе с яйцами отрежу, — А было за что. Буквально вчера вечером, за ужином, черт меня дернул спросить меня про самовар, да потом ещё по ерничать на эту тему. Только теперь оставался открытым вопрос, когда это он успел кума то предупредить… Резко вскочив с чурбака метнулся к двери и распахнул её, мальчонка, сидящий на корточках, метнулся прочь но запутался в ногах и упал, я подхватил его поставил и придерживая за воротник втащил в мастерскую. Снял шапку. Парнишка вырвался и бросился к отцу, начавшему вставать и, спрятался за его спиной. Я сел обратно на свое место.

— Степан, ты, что же это делаешь? А если он своим дружкам растреплется, что чужак чудо самовар сделать может? И все твои хитрости, пойдут прахом, я и так хотел рассказать. А теперь что?

И ты старый, — я перевел взгляд на Никодима, — тоже хорош. Где детишки? Давно не видел, — Подделал его голос.

Получилось так удачно, что Андрейка, хмуро выглядывающий из-за спины отца, хихикнул и этот смех разрядил обстановку.

'Даже удачно, что старый хрыч в родстве состоит, ну держись…'

— Федор. Ты уж это, не серчай, — сконфуженный мастер, почесал кончик носа. Он кивнул на Степана, — Степа и правда не знал, что этот огрызок здесь обретается. — И указал на крестника.

— Черт с вами. Только давай договор заключим, по которому ты с каждого самовара, будешь мне половину отдавать от тех денег, что за него брать будешь.

— Ого! Не много ли? Ты не делаешь ничего, а я тебе половину…

— Никодим, посмотри на меня. Я чужак в этом городе. Могу сейчас встать и уйти. Пойду на кукуй и купцам немецким расскажу, что тебе поведать хотел, а потом с ними договорюсь, о деньгах. Твоя правда в том что я не вношу труда своего в твою работу, тебе так кажется, только в отличие от тебя я головой тружусь. — Постучал себя пальцем по голове. — И поверь, она даже болит иногда.

— Третью часть.

— Мастер. Дозволь так величать. Ты наверно сам не раз ходил с обозами и по рекам сплавлялся и бывало что не раз спать ложились без горячего, дождь идет, иная непогода, а та штука что зовется самовар, позволит готовить горячее даже на море при качке, немцы с руками оторвут. Им ты и сможешь первые свои самовары продать, задорого. Так что половина.

— Так сколько я их смогу сделать то? — Он готов был взвыть от отчаяния.

— Я тебе говорил что работаю головой? Я подскажу что и как сделать чтоб можно было и одному работать. Но лучше с первой продажи возьми себе помощников толковых.

И я рассказал как и из чего делать. Нарисовал углем чертеж на доске. Времени это заняло немного.

Они сидели с обескураженными лицами на которых было написано 'так просто' Там только один пустяк был важен, качество, качество и ещё раз качество.

Для начала, надо было сделать валки и начать катать листовую медь. Без неё цена будет запредельной, точно игрушка для богатых. Или покупать готовую. Что тоже дороговато выходит.

— Если так просто, — Никодим переглянулся со Степаном, другие посмотрят и такие же делать начнут, цена упадет.

— Да и бог с ней. Сколько они один самоварделать будут?

— Хороший мастер дня за три один сделает.

— а с помощником? А с двумя, с тремя с десятью…

— Это зачем столько дармоедов?

— Есть способ. Надо чтоб каждый делал только что-то одно. Один отливает из бронзы краники, второй их очищает и полирует, третий припаивает. Если делать одному то в день ты их сделаешь, ну… с десяток…

— Полтора.

— Хорошо, полтора. А три человека сделают сорок пять, в день.

— А зачем так много?

— А за тем что другие в это время, один уголь жгут. Если покупать не хочешь, другие корпуса паяют, топки готовят, лудят, трубы вертят. А последние мастера собирают все готовые части вместе, и выходит не один за три дня, а десяток в день. Те за свой самовар захотят рубль, а ты свой за полтину отдаешь, так у кого быстрей купят? Ещё и очередь будет. А на что ты краны льешь?

— Для бочек.

— Никодим сможешь мне трубки спаять? В палец, — выставил мизинец, — или в половину этого.

— Надо попробовать, большие делал, такие маленькие… нет.

Он ещё одну штуку должен будет сделать, котел и змеевик для самогонного аппарата. Для моих задумок был нужен спирт.

'Ну не знаю, как выглядит ректификационная колонна изнутри, только снаружи. На фига мне на даче эта хреновина, когда пошел и купил… Купил один такой. Буду перегонять пару раз, и очищать углем. А ещё мне нужны медные трубы, хочу сделать нормальный душ'

— Ладно, пора и честь знать, Степан, домой едем?

Уже прощаясь, попросил Никодима, раскатать тонкий лист олова, толщиной как и медный. Он пообещал сделать.

Уже за воротами, когда садился в телегу, хлопнул себя по лбу. Обозвался кретином и попросив Степана обождать чуток вернулся обратно. Ушедший было хозяин, вернулся, — Забыл что?

— только один вопрос, чем ты лудишь медь?

— Подожди, — Он ушел в сторону мастерской, через пару минут вернулся, неся в руках стеклянную склянку, протянул мне. Я забрал, понюхал, и сердце радостно забилось. Она родимая, кислота, за плотность не ручаюсь, но всегда выпарить можно. — Ты у кого её берешь? Мне её с кувшин надо. Можешь купить для меня?

— Ну, ты и жук, Федор, дай тебе палец, отгрызешь по локоть. Завтра приходи. — Он забрал у меня свой пузырек, а я поблагодарил и ушел.

Обратно доехали нормально, если закрыть глаза, забыть, про нещадную тряску поджопного транспорта, добавить капельку запаха бензина, точно Москва — час пик. Еле ползем, со всех сторон оклики, суета, гам, вместо клаксонов смачные матуги. Отдельные обороты даже очень интересны… Сцепившиеся две груженые повозки, обступила толпа зевак, городовые стрельцы, исполняющие роль гаишников, растаскивают вцепившихся в бороды мужиков, попутно отгоняя любителей халявы, решивших под шумок спереть с возков пару кульков. В конце концов, надавали всем по шеям, коня тоже досталось, одного гаишника за плечо прикусил, согнали к обочине. Дальше не рассмотрел, проехали мимо. До стрелецкой слободы…

Слобода, Замоскворечье это, практически напротив кремля, чуток в сторону. Когда мы выезжали из неё, меня поразил земляной вал и патруль из десятка стрельцов, маленькая сторожка, отодвинутые к стене рогатки, практически военная база. Со своей инфраструктурой, кожевенники, шорники, кузнецы, оружейники, коновалы… Маленький город в городе, крепость.

— Федор! Федор, ты что оглох? — Толкнул меня в бок Степан, — Зову, зову, а он сидит с открытыми глазами и лыбится.

— Задумался.

— А вступай в стрельцы, вчера, когда в приказе был…

— Нет, не получится. Я кто без роду, звания…

— Ерунда это, деда моего и не спрашивали, хочет он или не хочет. Взяли из деревни и сюда привезли, нарезали кусок земли, дали полтора рубля на строительство усадьбы, сказали — стройся, живи. Ему ещё повезло, что сюда попал. У городовых, так совсем всё плохо, денег платят мало, ржи с овсом треть от нашего дают, пищаль за свои деньги покупают, припасы к ней, а нам дважды в год сукно дают. Женишься, детишек заведешь…

— А пришибут где? И что они по миру пойдут?

— Не пойдут. Отец мой не пошел, когда дед сгинул, за место него служить пошел.

— И сколько годов ему тогда было?

— Пятнадцать.

— А тебе сколько?

— Двадцать четыре, я уже семь лет службу несу, пока не жалею. С измальства к ней готовился, вот и этот, — Он положил руку на голову Андрея, — Ежели со мной что случится, моё место займет.

Я в уме сложил даты, подсчитал, — Во сколько же ты женился?

Степан широко улыбнулся, — Поздно, я два года ждал пока Аннушка подрастет, сговорены мы с ней были, так вот и получилось… — Он кнутом, взбодрил лошадку, и мы резво потрусили к видневшемуся в конце улицы, дому.

***

Последующие дни, до назначенного кузнецом времени, пролетели в трудах и заботах. Получив разрешение от хозяев, занялся переоборудованием сараюшки под лабораторию, если взорвется что, так подальше от дома. Малость раздражало отсутствие привычных инструментов, но справился с божьей помощью и какой-то матерью. В заборе сделал калитку и прогулялся у ручья, там была пара интересных мест, где можно было поставить аппарат и подвести самотеком воду для охлаждения. Закваска, готова, сегодня вечерком, заряжу бочонок литров на двадцать. Глядишь, скоро и брага будет готова. С полчаса припирался со Степаном по поводу того что мне нужна селитра, в общем забыл как она здесь зовется, только совместными усилиями, и с помощью бочонка пива, мерзкого кстати по вкусу, прокисший жигуль, выяснили что оное зовется ямчуга. Между делом задал давно вопрос в честь чего Макар, его татем зовет.

— Да ну, его, с нашего приказа берут людей для сбора подати на войско ну и…

— А он, то тут причем?

— Он же стрелец такой же…

— Такой да не такой.

— Не понял.

— Городской, да не Московский.

— А — а… — Я махнул рукой в сторону, приблизительно Клина.

— Как-то так получилось, я от своих отстал, приболел животом, а он… Случайно… — Степан мялся как девка на выданье.

— Он что сбежал, что ли?

— На вроде того.

— Только я так и не понял, причем здесь тати?

— В последний раз, наших послали в селище, откуда он родом был, ну с его двора коровку и свели за недоимки. Местные потом воеводе жалились на ребятишек, мол — они как татарва по селу прошлись. Хорошо ещё до смертоубийства дело не дошло, но ребра деревенским посчитали, да и Макарке, досталось. Он на свою беду, дома тогда был. Попробовал сначала словом, остановить, говорил — что сам деньги привезет…

— А много?

— Ты почто перебиваешь, сам просил поведать, и встреваешь. — Степан, приложился к кружке с пивом, отпил глоток, вытер рукавом рубахи усы и продолжил. — На чем остановился?

— Что Макар, обещал денег принести.

— Ага. Так вот, этот дурной мудило за пищаль схватился, когда его послали, парни у него её отняли, да и скрутили, а потом ещё по рогам надавали. Чтоб попусту за оружье не брался. Вот он и злой на нашего брата.

— Всё равно не понял, как вы вместе, оказались.

Степан поднял на меня совершенно трезвый взгляд и процедил сквозь зубы, — ты бы лучше помолчал, когда надо.

Я выставил ладони, — Как скажете великий князь, так и будет. Меньше знаешь, крепче спишь.

— Во-во и тебе советую.

— Ладно забудем про это. Ты мне селитру принесешь?

— Чавой? — Он поперхнулся пивом. Я похлопал его по спине, как по барабану простучал.

— Да ты что, она вся в казну уходит. А тебе много надо?

— Мешок или половину. А знаешь мог друг Степан, что её можно по огороду чутка раскидать и расти всё лучше будет.

— Знаю, я её ещё когда окорока мариную перед копчением, туда кладу.

— Это как так? — Теперь я, выглядел удивленным.

— На ведро самую малость кладешь, на кончике ножа и мясо остается красным.

Я внимательно смотрел на его довольную рожу, а при последних словах в голове мелькнула мысль, которую и озвучил. — А ты случайно мясо с запашком в ней не вымачиваешь?

— Я тебе говорил что ежели захочешь умереть, попроси меня. Сделаю как барана, быстро, чик и готов. Тулово отдельно, глупая башка отдельно.

— Понятно, значит балуешь. Бог тебе судья, никуда не побегу и докладать никому не собираюсь. Да и не в этом дело, судя по всему, у тебя есть заначка, а ней и искомое.

— Федор, ты с кем сейчас разговаривал?

— А… Э… Так есть или нет?

— Там всего полгоршка, осталось. Да и та уже не ахти…

— Дашь? Мне любая сойдет. — Здесь я немного лукавил, сначала надо бы поглядеть, а потом уж и брать, но с этого жмота… С паршивой овцы шерсти клок. Хочет до фига всего, а платить дядя будет? Ничего, я растрясу у него кубышку.

На этом наш разговор закончился, где-то ближе к вечеру, проверил его заначку, дерьмо, мокрая, грязная, ему всё равно, он её замачивает и через суконку раствор фильтрует, на фига мне такой геморрой, выпаривать её, посмотрим что добудет. А от этой, я милостиво отказался. На что получил ответ, — 'была бы мол, честь предложена'

Остаток дня провел, выпаривая кислоту, доводя её до нужной кондиции. На следующий день с утра отправились к Даниле…

— Показывай, — Попросил я кузнеца, после всех приветствий. Посмотрим, будет ли вообще эта хреновина работать.

Четырех угольная пластина, размером десять на пятнадцать сантиметров, в ней по середине отверстие в него вставлена заклеенная матрица, через прокладку в пять миллиметров вторая пластина с большим отверстием для пуансона. Пробойники же сделаны из железа и закалены. По внешнему виду, почти нормально, на уровне птэушка.

— Молоток дай, — протянул руку. Взвесил. Вроде нормально. Не перепутать порядок пробоя, сначала формировать кружок и только потом, пробивать чашечку. Вставил принесенную с собой полоску меди с оловянным покрытием.

Удар. Вынул инструмент, вытряхнул на ладонь получившуюся заготовку, покатал между пальцами, заусенцев вроде нет. Пробуем дальше, Удар, вставляю ещё один пуансон, меньшего размера и… удар… Не получилось. Слишком сильно бил, пробил насквозь. Пробую ещё, теперь выколачиваю легкими ударами. Фигово идет, жаль нет штангенциркуля, толщину измерить, всё таки старый пердун, с размером не угадал или я не учел слой олова. А может ну, его? Нет, нельзя без него, с медью ртуть взаимодействует, через некоторое время бабахнет патрон в руках…

А ещё одну сделать. Бац, есть. Бац, бац, бац… Ура! Получилось. Я держал на ладони заготовку для капсюля.

Ладно, радость в сторону, продолжаем…

Через полчаса ударного труда когда полоска закончилась, я стал обладателем, полсотни штук заготовок из них правда половину можно, нужно было, забраковать, но остальные пускать в работу.

— Что сказать, Данила, свою работу ты сделал почти хорошо…

— Как это так, ты проверил, вон сколько наделал, заусенцев нет, пробивается как положено, не прав ты Федор.

— Ты куда дел деревяху с рисунком?

— Э… — кузнец зашарил взглядом в поисках искомого.

— Потерял? Али спалил? Зря ты так сделал, но ничего у меня вторая есть. Я выложил на наковальню ещё один чертеж.

— Смотри рисунок, — И когда он склонился над ним, указал на отверстия, которые там были, а на изделии не было. — Я тебе, что на коленках колотить буду или по всей избе за ней скакать прикажешь, где дырки, чтоб к колоде крепить можно было?

— Что-то я не помню такого? Не было этого.

— Было. Было, они серенькие и не заметные, вот ты и не увидал, так что переделывай или доделывай, как тебе будет удобно. Завтра снова приду. И попрощавшись ушел.

Когда мы уже отъехали, Степан спросил, — А он, правда, их забыл сделать?

— Нет, это у меня в голове дырка получилась, совсем про крепеж забыл.

— А откуда ты знал что…

— Да ничего не знал, на всякий случай вчера новую нарисовал, я же тебе говорил, что кузнец должен быть молодой, вот и будет мои ляпы переделывать.

— Чего?

— Ошибки мои, говорю, переделывать будет, правда, такие как он быстро учатся, но ничего. Ко мне мастер из ЖЭКа, месяц ходил.

— Тьфу, на тебя, балаболка, ну что ты над людьми изголяешся?

— Над кем? Над ним или над тобой?

— Обоими.

— Если бы я ему сказал, здесь нужно ещё доделать, то это хреновина стала бы дороже, а так за десять копеек и сделает. Вот так.

— Тебе точно в купцы идти надо.

— Не хочу, что у вас, что у нас, поборами замучают.

— Это точно, — Он вздохнул тяжко, — С меня за то что, лавка есть, ничего не берут. Но казенное последнему дают, уйти не уйдешь… — И замолчал, думая о чем-то своем.

Мимо нас проплывала кипучая московская жизнь. Раньше, читая какие-то исторические книги, ловил себя на мысли что люди в древности, на руси, жили скучно, тоскливо. Было у них забав, только мордобой на льду Москва — реки, да так называемые народные гулянья. Так и казалось, что всё вокруг должно быть серое и безликое, а вот действительность оказалась более чем реальна. Такого количества разноцветья в одежде не ожидал увидеть. Раньше думал что стиляги, которым приписывают новую моду, были в шестидесятые, не верьте люди, они были всегда.

Я даже варежку раззявил от удивления, когда первый раз увидел на улице светофор, сначала даже мелькнула шальная мысль, что здесь есть электричество, но когда это чудо, сняло с головы ярко-красный колпак на миг прижало к желтой груди, а потом стукнуло по изумрудно- зеленым штанам, я стек на дно телеги в диком хохоте. После этого случая, стал смотреть внимательней, да, посередине недели, народ одет в более повседневную, я бы сказал, рабочую одежду. У нас спецовки синие, зеленые, а здесь серые, коричневые. Большая часть москвичей ходит в сапогах, а к воскресенью появляются штиблеты, чеботы или как их там, разные по цвету. Желтые, красные, синие, зеленые, золотые, одного кренделя видел даже в черно белой, обуви. Так что Москва того времени, это яркий, красивый город.

Утром на солнце сверкает позолота церковных куполов, проглядывающая сквозь голые ветви деревьев. Зачем часы, когда в одно и то же время над столицей проноситься малиновый перезвон сотен колоколов, ещё не ободранных Петром на пушки. Чистейший воздух, до тех пор, пока хозяйки не начинают топить печи, но всё равно запах сгоревших сухих дров намного приятней бензинового смога висящего тяжелым колпаком…

— Твою мать, — как больно. Вот она реальность, какая-то тварь на белом коне, проезжая мимо втянула мне по спине плетью. Урод, прыщавый.

Настроение было испорчено и, пока доехали до Никодима, изошел, на яд и желчь, придумывая кары, тому придурку.

Кстати о дураках, я тут выяснил случайно, что это не прозвище недалекого человека как в моем времени, а реальная фамилия. Имя собственное, а не нарицательное. Вот так.

— Он чего такой сердитый, — Услышал я за спиной вопрос кума. Придержал шаг и расслышал ответ, — Шапку не успел вовремя снять, окольничий проезжал, мимо, а эта тетеря сидит и по сторонам зенками лупает, вот его и поучили вежеству.

Вот так люди, ни за что ни про что, ваш покорный слуга был бит, вот гавнюк, нет бы предупреждение сделать. Слово сказать, молчком гад втянул по хребтине. А мы ещё на демократию жалуемся, там хоть пожаловаться можно, а здесь… никого сочувствия как будто так и должно быть.

Трубы мои были готовы, практически одинаковые, почти. Но их всё равно пришлось оставить, чем я их соединять буду? Где взять газовую горелку? Электрический паяльник? А здоровенный кусок меди на железной ручке не хотите? Я таким монстром последний раз пользовался в школе на уроке труда, но это было так давно… Нарисовал чего хочу, и как это должно выглядеть на трубах, поговорили о кранах. Никодиму эта идея понравилась, особенно когда я в лицах изобразил для чего это надо. Весь вопрос встал в точной подгонке, после литья, а кожаными прокладками до сих пор пользуются. Пока накрывали на стол, мы уговорили по кружечке домашнего вина, яблочного, немного кисловато, но ничего, легко пьется, не Степаново пиво. Что ему и сказал. В ответ он одарил меня взглядом, пожал плечами, — Не хочешь не пей, — И философски хмыкнув, приложился к кружке.

Никодим посмотрел на нас, подлил мне вина, если уж точнее, сидра. Тут я вспомнил, что мы делали с тестем, брали сок оставляли его бродить месяца три. Процеживали и закрепляли спиртом, чтоб в уксус не перебродило. Довольно вкусно получалось. — Никодим, а если хлебного вина влить, тогда не скиснет и крепче станет. Чем больше нальешь тем крепче будет. Я тебе принесу баклажку, попробуешь сделать?

— Делал так, вкус мерзкий. Дерьмо.

— Я тебе другое принесу, чистое как слеза, горит, синим пламенем и не воняет, почти. В чистом виде пить нельзя, а вот если разбавить… — Отхлебнув из своей посудины поставил на стол.

Наш гостеприимный хозяин пожал плечами, но в глазах мелькнула веселая искра. — Погодь, — вышел из дома.

Когда он вернулся и с хитрым видом поставил кувшин с пробкой залитой воском, — Сейчас испробуем

Мелькнула мысль, — 'оно, крепленое' Всё оказалось прозаичней, самогон, не скажу, чтоб мне испорченному спиртом и хорошим вином он не понравился, крепость на уровне, но… Духан от него.

— Мой лучше будет. — Заявил я после того как с трудом осушил дозу. — И вообще мне не нравиться кальвадос.

Сад, как я успел заметить, у Никодима был хороший, много яблонь, смородина, с пяток груш и сливы. На вопрос как он со всем этим добром справляется, он ответил что, на зиму кладет столько сколько нужно, а остальным скотину кормит и раздает.

— А продать?

— Кому? У всех сады не хуже чем у меня, да и честно говоря, не хочется, за место на торгу, деньгу отдай, а прибытку, ну продам я воз, так не сразу. За место кажный день берут. На полтинник наторгуешь, половину вынь да положи, если не больше…

— Никодим, ты бы не жалился? У тебя с твоей работы прибытка больше чем с моей лавки, — Перебил Степан нашего хозяина.

— Ой, ой, ой. Ты тоже помолчал. Ко мне приходят, когда котел прохудился, а к тебе кажный день, жрать то всегда хочется.

Степа махнул на него рукой, — Помолчи.

Федор. — Обратился теперь ко мне, — Ты свои эти, пистоны, когда делать будешь?

— Когда селитру достанешь. Да и не в ней дело, слышал я, что у вас есть мастера, что делают пищали с нарезкой внутри.

— С чем?

— В стволе нарезы делают.

— Есть такие, я даже стрелял с неё, плохая она. Пока пулю шомполом прибьешь, тебя немчура, самого зашибет, да не один раз. Правда что не отнимешь, целкость у неё получше чем у пищали будет.

— Ты когда стреляешь, отдача сильная?

— Ежели к плечу крепко не прижать то и кость сломать можно.

— Потому что пуля у тебя большая и чтоб её вытолкнуть из дула ты пороха много сыпешь, а иначе ты и на тридцать шагов в амбар не попадешь.

— Ври да не завирайся, я из своего оружья за пятьдесят шагов, с трех выстрелов шапку сбил.

— На что ручкались? — Спросил Никодим?

— На сапоги. С последней как раз попал, не опозорился.

— А ты хочешь, за тысячу шагов, в пятак попадать? И ни с третьего раза, пять раз из пяти.

— И что для этого надо? Черту душу продать?

— Нет. Всего лишь сделать другую пулю, по виду и меньше в два раза. Где-то с палец толщиной, — Я показал мизинец, дома он как раз влезал в ствол калаша. Почти.

— И ствол длиной — я на глазок отмерил сантиметров семьдесят, восемьдесят. — Вот такой, а сама винтовка у тебя должна получиться где-то…., - показал на стол.

— а весу в ней должно быть — И стал лихорадочно переводить килограммы в фунты, — Фунтов восемь, десять.

— Какая-то она мелкая у тебя получается, ворога таким не свалишь.

— Завалишь, под стволом, я покажу, кинжал можно крепить, патроны кончаться, у тебя в руках пика останется.

— А бердыш как же? Его чего бросить прикажешь?

— Я тебе уже говорил, из неё стрелять можно будет быстро, до тебя не всякий враг живым дойдет.

— Не всё равно малая она, какая-то

В моей голове зашумел алкоголь и… И я вспомнил, спиртовая горелка, вот что продам Никодиму, теперь только не забыть. Как она устроена, не помню. Но горючее есть. И ещё забрезжили, кое, какие идеи.

— Чего молчишь? — Голос Степана вырвал меня из страны грез и вернул к нашим баранам, к самому себе.

— Тебе что не нравиться?

— Что пуля маленькая будет.

— Я тебе разных понаделаю, хоть на медведя, хочешь на человека. — Экспансивные пули, мамонта остановят. На самом деле там видно будет.

— Всё равно, не правильно это, не получится у тебя, — С чего Степан так упорствует? Вроде пили наравне, или я пропустил?

Я сходил к печке, взял уголёк и прямо на столе набросал схему пули, обычной. Они посмотрели на него и единодушно вынесли свое решение, что эта херня далеко не улетит, а точность будет такая что камнем легче будет попасть. Наверно выпитое сыграло свою роль, я пустился в пространные объяснения законов баллистики. Из которых знал только одно, закрученный вокруг оси снаряд летит далеко. Не убедил. По их враз поскучневшим рожам, стало понятно, говорю для себя. Обиженно замолк, потянулся к кувшину, плеснул себе Никодимовки, потом ещё, ещё…

Пробуждение было не из приятных, в глотке как кошки нагадили, череп скалился и жил своей жизнью. Ноги подкашивались и подгибались, норовя уронить бренный организм. Поэтому видеть довольного жизнью и веселого Никодима было выше моих сил, — Ты отравитель, я к тебе как к человеку, а ты?

— Я тебе что наливал? Мы со Степой и облизнуться не успели, как ты кувшин высосал. Что хреново? — Участливо поинтересовался он.

— Я хоть не буянил вчера?

— Какой. Ты допил, что было в кружке, обозвал нас по матери, упал на стол и захрапел, когда тебя стали будить, обложил Степана, матерно, короче тебя здесь и оставили.

— У тебя кисленькое ещё есть? — Жалостно спросил я, — Полечиться. А то в себя не приду.

— Как знал, с собой прихватил, — Он вытащил из-за спины и всунул мне в руки, запотевший глиняный сосуд с лекарством.

Господи, как же хорошо…

Спустя некоторое время, я уже чувствовал себя гораздо лучше, и смог даже сесть и даже встать. Добрел до стола уселся и обхватил многострадальную голову руками.

— Ну, герой жив? — Раздался голос за моей спиной, оглядываться было выше моих сил и смог только промычать что-то невнятное. Передо мной поставили нечто горячее и пахнущее сгоревшим углем, с трудом разлепил опухшие глаза.

Передо мной стоял самовар. Сверкающий надраенной медью, исходящий паром из неплотно прикрытой крышки, почти, такой как я описал. Потрогал резные ручки, прикоснулся к кранику, подставил кружку и в неё полился кипяток. — У тебя получилось. — Никодим сам сиял не меньше своего детища. Я попробовал заглянуть внутрь и обжегся.

— Из дерева здесь ручки должны быть, а не медные. — Прихватив рукавом, приподнял, внутри всё было покрыто слоем олова.

— Я тут его мужикам показал…

— Каким?

— В трактире, так им понравилось, заказали аж две штуки, и чтоб не меньше чем на ведро было.

— Ты ещё для них блюдо круглое делай, а то спалят сами себя, тебя же виноватым сделают. И трубу для него надобно больше, чтоб тяга была, дымить меньше будет. — Советы выпадали из меня с трудом. Думать совсем не хотелось, посидев ещё немного, съел кусок пирога с рыбой. Добрался до лавки и, рухнув на неё без сил, провалился в сон.

Очнулся из липкой дремы только к вечеру, вялым, но хотя бы живым.

— Проспался, ну ты и дрыхнуть, здоров, — Никодим стоял около стола. — Вы немцы завсегда так?

— Одному говорил, как об стену горох, теперь второму всё заново твердить, русский я. Сколько я спал?

— Так вечер уже, скоро служба начнется, пойдешь?

— Если скажу нет? Опять немчурой обзовешь? Там откуда я родом, к церкви другое отношение.

— Это какое же?

— Верим. Крестимся, но в собор ходим… Ходим когда душа скажет, в грехе покаяться.

— А ты значиться не согрешил?

— Пока нет и надеюсь что долго этого не будет.

— Дело твоё, я тебе тут подарунок оставил, — Он сдвинул по столу ладонь, покачал головой и вышел. Я встал и посмотрел, на столешнице лежала горка пятаков, пересчитал, восемь штук, сорок копеек. Это за что он мне отдал?

Когда оделся кликнул хозяев, в доме никого не было, хотелось обговорить с Никодимом, кое какие вопросы. Ждать прошел в его мастерскую. Надо завязывать пить. Ей богу, завязывать, целый день вылетел в трубу коту под хвост.

Всё, трезвость норма жизни. Сумел остановиться там, смогу и здесь. Когда очнулся, первой мыслью была спиртовая горелка, но единственное что стояло на пути, это гибкая подводка, шланг для подачи горючего, и в моем воспаленном мозгу проскакало стадо баранов. Точно. Кишку обшить кожей, вот готовая трубка, насколько долговечна, это другой вопрос, в крайнем случае, не зря перед глазами пронеслась отара этих тварей.

В прошлые разы у меня не было времени рассмотреть мастерскую чем и занялся сейчас. Верстак, стоящий у окна, забранного между прочим стеклом, рябое, с волнами. Но тем не менее это было так. В правом углу стоял небольшой горн, на полках рядом с ним сушились тигли, в которых, судя по всему, плавилась медь. С другой стороны деревянный ящик разделенный на две части в одном лежали куски лома, а в другой использованные формы. С другой стороны на вкопанном в землю чурбаке был закреплен некий механизм, станина, два чугунных валка, куча разных клиньев и предмет похожий на ручку от мясорубки. Ещё там был прообраз точила, с одной стороны камень, с другой тряпично — войлочный круг. Деревянная рама, шкив, пропущенная веревка и идущая к прибитой на потолке тоже деревянной пружине (сухой ветке). Натуральное хозяйство, всё из дерева у кузнеца из чугуна и плохого железа, а что у плотника?

Наверняка всё тоже самое, у самого на даче целый чемодан инструментов из бука, дуба, и груши может что-то было и сосновое.

На столешнице царил идеальный порядок, всё было разложено по полочкам и ящичкам. Покопавшись среди хлама, нашел кусок похожий на бронзу стал вытачивать будущую горелку. Напильник был плохенький но к тому времени когда пришел Никодим, в чернее у меня уже была готова болванка. Оставалось сверловка, установка патрубков и краников.

Систему видел простую, сверху небольшая емкость для топлива, оно идет самотеком, трубка для подачи воздуха.

— Вот ты где? — Тон был…

Упс. Лучше бы на улице подождал, как меня к табуретке не приморозило…

— Никодим. Прости меня, что без спросу, к тебе сюда пришел. Я с тобой поговорить хотел, а когда вернешься, не знал. Вот и забрел сюда.

— Это что такое ты делаешь, — он взял в руки моё произведение, покрутил, рассматривая, а я попутно объяснял для чего и зачем она нужна, моя горелка.

— Хочешь сказать, что с этой штукой можно будет паять, лудить всё что угодно?

— Да только небольших размеров. Надо будет попробовать, паять тонкой медной проволокой. Или разные припои пробовать.

Он отмахнулся, — это есть. Ты лучше скажи, воздух сюда как попадет?

— Баранью кишку в кожу зашить на оправке, а потом на бурдюке закрепить, его накачивать с помощью насоса, я покажу опосля, как его сделать.

— Ну, надул, а…

— Сверху камень, положим, вес подберем. А если надумаешь большую, — Я обвел вокруг себя рукой, — мастерскую делать, то можно будет построить, мешок для воздуха, просто огромным. На полдня хватит, паять. Ты за сколько самовар продал?

Он от такой смены темы, слегка поплыл. Но калач был тертый, мигом собрался, — За восемьдесят копеек и не один, а два.

— Подожди, Один ты мне показывал, а ещё один?

— Вместе с этим, Марфа ещё не знает, он ей сразу приглянулся. С первым я долго мучился, поначалу туго было, но потом приспособился. С краниками, — Он подошел к ящику и вытащил горсть брака, — Вот с ними долго мудрил. Ты, паршивец, ничего не сказал про то, какой конус должен быть, чтоб держался спокойно. Не клинил и повернуть легко было.

— Так я сам не знал. Вот от тебя только сейчас услышал.

Он качал головой на мои слова, а потом огорошил меня новостью, — Завтра придут плотники, буду пристройку к мастерской делать. Федор, иди ко мне работать. Меня на обратном пути, спрашивали про мой самовар… Через месяц я договорился с десяток сделать. Все свои, стрельцы, так что цену взял с них божескую.

— Это сколько господь бог за работу берет?

— Не ерничай, — Сказал он сердито, но глаза лучились радостью, — по двадцать копеек за штуку.

— Ого. Это же два рубля.

— Так ещё два ведерных делать по полтине каждый.

— С почином тебя.

— Это тебе спасибо, — Он присел на ящик, — Знаешь, я уже не молод, сын мой, ровесник Степана, погиб. Его со товарищи послали в сибирские земли и он сгинул там, дочери все замужем, мы с Марфой вдвоем век доживаем… Одна отрада, когда кого из внуков привезут, потешкаться, но чаще и того не происходит.

— А далече дочери то живут?

— Одна в Новограде, а младшую в Ростов отдали.

— А почему не за местных. Ты вроде как в здесь в слободе живешь, насколько знаю, только служилым здесь можно жить.

— Так это всё, — Он обвел рукой, — Сына маво, пока я жив, здесь жить буду, помру, в приказ усадьба отойдет, другому отдадут. А дочки за стрельцов и вышли, только их раскидали по городам, как царь повелел, кинули жребий и выпала дальняя дорога сначала одной, а через год и другая вещи собрала.

— Дочкам?

— Мужикам, а они с ними пошли.

— Погоди, если я к тебе работать пойду, то кем буду? — Предложение Никодима было само по себе заманчиво. Но, одно единственное, но. Помрет и всё, куда я денусь? Этими своими соображениями с ним и поделился на что услышал ответ, — Мы тебя усыновим.

— Нет, так дело не пойдет, ежели ты меня им признаешь, то мне прямая дорога в стрельцы, оно мне надо? Я тебе другое предложу, давай в другом месте дом прикупим и там дело развернем.

— Так не пойдет, здесь я только в приказ подать плачу, а на другой земле боярину отдай, поместное отдай, — Он махнул рукой, — во все стороны отдай, с голой дупой останешься.

Да дела выходили безрадостные, как в моем времени, любое благое дело сожрут стоит ему только промяукать о себе.

Но сама идея была заманчивая, у Никодима я получал доступ к меди и её производству, и на основе этого дела мог заняться патронами, они все-таки сулили больше прибыли, чем все самовары вместе взятые. Ещё бы оружейника хорошего найти, да миномет сварганить, у него армейское погоняло, 'самовар' А чего, миллиметров эдак на восемьдесят, чугунная мина, пороховой заряд килограмма два, взрыватель из капсюля. Дальность у него достойная вот только вв подкачал с толом было бы лучше. Но и с черным порохом, корпус рифленым сделать, стабилизаторы из толстой меди, или железные, а можно и деревяшку попробовать, авось получиться. Эх, мечты, мечты, твоя услада…

Посмотрел на Никодима, передо мной сидел довольно ещё крепкий мужик, самое большое старше меня лет на десять,

— Никодим, тебе сколько лет? Годков?

— Это ты к чему спрашиваешь?

— Так сколько?

— Сорок девять, летом сполнилось.

— Ты старше меня на девять лет, хорош сынок у тебя получился бы… Ладно, хозяин, сколько мне за работу положишь? Что делать буду, ведь я в твоем деле ни чего не знаю.

— А тебе и знать не надо. — Он улыбнулся, — Я со Степаном говорил, он сказывал ты придумки разные ведаешь, да и в разговоре с тобой, уже это слышал. Почитай мы уже вместе работаем, вон тебе и деньгу отдал за неё родимую.

На этом наш разговор окончился, пришла Марфа и позвала нас ужинать. После него, остаток вечера провели за обсуждением горелки и попытки довести до ума того что я наточил. Закончилось это тем, что меня обозвали чертом косоруким и отправили спать.

На следующий день, вернувшись с утра к Степану, переговорил с ним о предложении, которое мне сделал Никодим, он в принципе его одобрил, но просил не забывать о моём обещании.

— Степан, я тебе уже давно говорил, селитру давай и начну делать, — Раз он не хотел нарезное оружие заряжаемое с казны, будет у него обычный гладкоствол, с капсюлем, как у амеров, в гражданскую. Нравиться ему шомполом шуровать, пусть наяривает, онанист несчастный. Ему прогресс предлагают, а он рогом упирается. Его пищаль слегка модернизировать и всё будет как надо.

— Сегодня будет. — Клятвенно мне пообещал, а сам глазами по сторонам водит.

— Отлично. Как получу так сразу и начну. К кузнецу со мной поедешь или я один схожу?

— Иди один, я занят. Мне завтра на службу идти.

— Ну как знаешь, пойду один.

— Иди, только оденься нормально, я то привык, а другим смотреть на тебя…

Да уж, вид конечно, был ещё тот, брезентовый плащ с капюшоном, черная вязаная шапочка на голове, и кирзовые сапоги. Джинсы забыл. Вытертые на ляжках до бела, но в отдельных местах сохранившие синий цвет. И довершал этот гардероб драный на локтях зеленый свитер, одетый на серую футболку. Хотя с другой стороны. Нормальный вид. Плащ почти на рясу похож. За тот месяц, что здесь провел, вещи ещё больше истрепались, наверно скоро перейду на местный фасон, короткие штаны в полоску, рубаху со стоячим воротом, и картуз, точно первый парень на деревне. Надо одежкой запасаться, осень в этом году выдалась теплая, даже сейчас стоял небольшой плюс, и было сухо, но скоро наступят холода…

Часть вторая.

Зима в прошлом году началась поздно. Очень долго стояла теплая погода, но все хорошее когда ни будь кончается, так было и в этот раз, в одну ночь натянуло тучи, с утра зарядил мокрый снег. Сначала сыпала мелкая крошка, после её сменили крупные хлопья. Уже к обеду город было не узнать, всё стало белым. Он сыпал целый день, а ночью ещё вдобавок и похолодало. Думал, как потом будет, грязь, слякоть, белая от соли обувь. Ничего подобного, зима пришла сразу, и последние сугробы стаяли только к середине апреля. Жизнь почти замерла, в воскресенье, да, город жил, а в будни только базар лениво шевелился. Выпавший снег, никто не вывозил ни на какие снеготаялки, его просто укатывали, утаптывали обозы да жители. Убирали его только перед домами, даже не так, просто делали проходы к воротам и калиткам. К весне это были толстенные, до метра толщиной, ледяные мостовые. И когда стало пригревать солнце, борьба с ними свелась к тому, что стали посыпать золой из печек и днем потекли черные ручьи.

Как ни странно, это сработало. Единственно, что было плохо, так это черные разводы, на сапогах. С наступлением холодов, окончательно перебрался к Никодиму, как мне показалось, Степан, даже вздохнул с облегчением. Он не говорил, но было видно, что месяц, который прожил у него, был ему в тягость. Расстались мы добрыми друзьями.

Всю зиму мы с Никодимом, трудились с утра до позднего вечера, да и не мы одни у нас трудилось ещё два человека. Первым был кузнец Данила, он оказался нормальным, трудолюбивым парнем, но с одним маленьким изъяном, великолепный исполнитель, сделает, так как на макете или рисунке указано. Один раз я даже подшутил над ним, нарисовал вмятину, а потом с тупым видом рассматривал её на готовом изделии, кто над кем посмеялся?

Вторым оказался старинный друг Никодима, дед Серафим. На самом деле дед, ему было за семьдесят, но получив один раз по загривку, перестал над ним подшучивать. На кузнеца Данилу спихнули все, что было связанно с горном, он плавил медь, бронзу. Экспериментировал по моей просьбе со сплавами, я хотел получить латунь, пока что получалось не ахти. Раскатывал на валках листы меди и покрывал их оловом, отливал краники и крутил их в барабане с песком, очищая от окалины, и доводил до ума. Я по сделанным мною шаблонам нарезал заготовки из листов меди. Никодим гнул на оправке детали и спаивал их, проводя сборку. Серафим проводил полировку, наводя блеск и лоск на наши убожества. Мы делали всего две модели, большой и маленький самовары, и выходило всего два в день, что было очень дорого, слишком много ручного труда. Одна крышка нервов выматывала больше чем котел. Всю зиму мы копили деньги, я хотел сделать пресс, примитивный самый простой, без вырубки, но чтоб можно было штамповать заготовки. Чугунное литье, массивное основание, направляющие, переменный груз. Матрица и пуансон. Канатом подумается вверх, до замка, защелкивается, кладется заготовка, дернули за веревочку… Дверка и открылась. Модель, сделанная из дерева. Работала без перебоев, посмотрим, как это будет. А ещё кузнец за зиму сделал мне маленький, рычажный пресс для меня, я попробовал на нем прессовать сначала порох, одновременно закупоривая оловянной фольгой, вроде получилась, во всяком случае, состав держался и не выпадал. Мне до сих пор не удалось сделать нормальную азотную кислоту, нужна была стеклянная посуда, а она стоила таких денег. То что получалось…Дерьмо получалось. Ну не химик я, любитель, и не могу из навоза добыть золото. Да знаю, как. Знаю из чего. А вот всякие мелочи типа колбочек пробирочек и самое главное трубочек и шлангов, вот где геморрой. Был у стекловаров, послушали, головами покивали, участливо вздохнули и сказали — что такое им ни когда не сделать. Ещё намекнули, чтоб опыты им оплатил, да за готовое, если получиться, тоже деньгу дал, вроде пустяк, копейка там, копейка здесь, а итоге на круг выходила мне одна банка в пятак. Да за такие деньги, зайца в поле пинками загоняю. Психанул ушел, двинул к другим, а у них блин, круговая порука, везде одну цену ломят. Так и прожил всю зиму в объятиях зеленой подруги державшей меня за горло. Попробовал сварить сам, по телику видел кучка того, кучка этого, ещё какая-то хрень, в и тоге получил нагоняй от Данилы и втык от Никодима, когда спалил впустую десяток тиглей, мы их всей толпой один раз в месяц месили.

С конца января, начал из дерева вырезать различные части затвора для винтовки, натурное макетирование не из глины же лепить. Объездил половину Москвы в поисках нормального кузнеца, который мне мог бы сделать ствол нужного калибра с нарезкой. Вроде нашел, сделали мне, ухари, миллиметров десять, шесть нарезов. Плохой ствол получился, кривой с не проварами и внутренний диаметр не выдержан. Какой-то чок и ли получок, что хорошо для гладко ствола, то не подходит нарезному. Ладно бы в конце, отрезал бы. Так по закону подлости в середине. Было у них ёще две попытки, обе неудачные и только самый последний выдал требуемый результат. Вот скажите мне люди и как мне было со стекловарами не лаяться. Ведь за каждый ствол, треть суммы, за материал, но отдавал, обошелся он мне в пятьдесят копеек на круг. И четыре на короткие можно попилить, обрезов понаделать. Если Данила мне испортит его, сваривая со ствольной коробкой, убью бугая и скажу что сам помер.

Вот черт, заедает, стреляная гильза не выходит из каморы, сильней тащить боюсь сломать деревянную личинку. Не выдержан размер, подточим. Приклад уже готов, если всё получиться можно будет начинать сборку и отладку механизма. Подымаем рукоять вверх, тащим на себя…

— Федор! Ты где? — Внизу послышался голос Степана, — Спускайся, я тебе подарок принес.

Я накрыл тряпкой, лежавшие на столе части и засунул под топчан остов винтовки, — Иду.

Когда спустился вниз, сияющее лицо стрельца не оставляло сомнений, он наконец то достал то что нужно.

— Я даже спрашивать не буду, что ты приволок, по твоей довольной роже, всё видно. — Поздоровался я с ним. В сенях, стоял рогожный куль, заглянув во внутрь, расплылся в улыбке. Кристально белый порошок селитры, настраивал на оптимистический лад.

— как тебе удалось?

— Какая разница? Ты просил, я принес. Давай исполняй что обещал, а то тебе каждый раз всё ни так и не эдак.

— Теперь точно сделаю.

— Когда?

— Думаю дня через три, приходи пробовать будем.

Мы посидели немного, поболтали ни о чём, потом пришли Никодим и Данила и спасли меня от стрельца. Я дал себе зарок что в следующий раз напьюсь только после того как моё ружье выстрелит. Сдав с рук на руки гостя, подхватил мешок и потащил его в свою лабораторию, так у меня назывался сарай, поставленный за огородом у самого тына. Небольшая постройка три на четыре метра, соломенная крыша, пара небольших окошек, почти похожа на баньку.

Темнело, запалив свечу (Ох как же негодовал Никодим, когда я стал жечь восковые свечки, не привык я к потемкам, прогресс всё таки балует людей, почем зря) стал осматривать свою убогую мастерскую, мага алхимика. Стол, моя гордость, лично сделал, сам. Табурет со спинкой, хотел стул, опыта не хватило, да и напильник здесь маловат, сколько не точил бревно, только табуретки получаются. Здоровенный ларь, комод, ящик, не знаю, как и назвать этого монстра, его не вынести, вокруг него строили стены (шутка) На проушинах висит угрожающего вида замок, но, даже сняв его открыть невозможно. Нужно вытащить три гвоздя, похожих на арбалетные болты, два спереди и один задний и только после этого можно поднять крышку. Под ней находятся три секции, в правой, кожаные мешочки с заготовками для капсюлей. При последнем подсчете выяснилось их там около пяти тысяч, несколько рулонов оловянной фольги, хорошо вспомнил — чистое олово боитсяхолодов и в него добавил немного свинца. Сарай по ночам сильно выстуживается. Посередине моя немногочисленная стеклянная посуда, пяток бутылок, что-то похожее на банку и единственный стакан. Не густо. Левая сторона хранилище химикатов.

Развязал завязки заглянул во внутрь мешка. О — да, стоило напрягать Степана, белый порошок, почти чистый с легкими вкраплениями чего-то непонятного. Он ее, что с пороховой мельницы уволок? Ладно, дареному коню, под хвост не заглядывают.

Пришлось немного повозиться, пересыпая селитру в глиняные кувшины. Надо разжечь огонь, это ещё тот подвиг, самое главное не подставлять пальцы, а то сбитые костяшки долго заживают. Трут сунуть в пук соломы и дуть до посинения, когда займется подложить немного щепок и только после всего этого, полноценные дрова. Но я пользовался спиртом, в жаровне лежали угли, поливал их и пихал горящую растопку, один раз переборщил, хорошо морда далече была, а то Степану был бы родным братом. Уложить поверху решетку, поставить сверху котелок с водой в него второй и на водяной бане плавить воск. Не забыть только, изредка подкачивать воздух в надутый мех, на нем лежал камень, и под его тяжестью создавалось давление, получалась почти газовая плита, только на углях. Минут за десять вода закипела и содержимое начало плавиться. Я тем временем нарезал на куски тряпку, деревянные крышки были готовы, накрываем материей, придавливаем и заливаем воском, когда осталось упаковать последний, мне в голову пришла идиотская мысль, а что если…

Огляделся вокруг… нету. Придется возвращаться в дом. Взял свою чудо печку, вынес на улицу и прикрыв за собой дверь пошел клянчить у Никодима, даже не у него, у Марфы, вату.

Забрел как-то, искал, уже не помню чего, на хозяйскую половину дома, а она там что-то шила. Так я и углядел…

— Марфа Никитовна, — Позвал я с порога, — Марфа Никитовна!

— Чего кричишь ирод? — Она вышла из-за занавески, руки у неё были в муке. — Случилось чего?

Вот вредная бабка, чуть что, — ' Помоги соколик, старухе', не угодишь того гляди иудой станешь, за ней не заржавеет.

— Вата мне нужна. Немного, горсточку. — И я показал размер, со средненький такой арбуз, килограммов на пять, а что, проси больше всего на… пошлют.

— Морда не треснет?

— Не — е…

— Ты видишь занятая, я, — Она выставила грязные руки, — не до тебя, позжей приходи, иди, иди, — И меня выставили прочь. Уже уходя расслышал вопрос, — А зачем тебе она?

'А зачем мне она?'

Ответил честно, почти. — Хочу одну штуку попробовать, так мне вата нужна.

— Всё игрушки играешь? А мох тебе не подойдет?

Я начал ей отвечать и тут меня стукнуло.

'В сорок первом когда немцы перли на Москву, жутким дефицитом была взрывчатка и стали делать торфяные мины, противотанковые, торф, селитра и обычный взрыватель, единственно чего это ВВ боится влаги'

— Нет, вата нужна, так я приду попозже?

— Приходи. — Услышал через закрытую дверь. Остановился на крыльце, перебирая в голове всплывшие факты, только сухие факты, рецепта не было, чего и сколько не знал, да и в былые времена не задумывался о такой экзотике.

Хорошо как на улице, тихо, почти, если бы соседский барбос не гавкал. С неба падают редкие снежинки, к вечеру немного подморозило, когда шел к мастерской под ногами хрустели льдинки редких лужиц. Вот тебе и март, с утра одно, днём другое, а в ночь третье. Утром выглянет солнце, всё растает и потечет… Потечет.

Развернулся на пол дороге и в потемках побрел в лабораторию, забыл закрыть сундук, с сокровищами. Пришедшая в голову идея требовала проверки. ' Торф, нужен сухой торф. Его нужно перемолоть… Что такое селитра, это кислород, к нему примешиваем… Мох! Точно, надо у Никодима спросить… Ой, да мне нужен всего чуток, можно и из щелей понадергать. Молоть чем? Кофемолка тю-тю. Тогда возьмем бочонок, обобьем внутри кожей, Дед, мне понаделает бронзовых шариков, закидываем всё внутрь и крутим. Должно сработать'

Подняв голову и осмотревшись вокруг, обнаружил себя державшимся за ручку сарая. 'Автопилот, истинный помощник и друг алкашей и других творческих людей' Потянув на себя открыл и… Отскочил в перепуге назад от метнувшейся тени, не удержавшись на ногах со всего размаху сел задницей в лужу. Матюгась, выбрался из неё. То ли крыса, то ли хорёк. Закрыв всё что было нужно, побрел спать. Все мысли о возвышенном свелись к одной, — 'как же мокро и противно', а самое поганое, что сразу все стало мерзнуть.

Наутро проснулся с головной болью и заложенным носом, в глотке першило. Когда пришел завтракать, Марфа углядев это, раскудахталась как курица. Меня моментально напоили горячим молоком с медом и отправили обратно, наказав одеться потеплей, и не вылезать из кровати. У — у, тоска зеленая, книг нет, компа нет, ничего нет. Да ещё через каждый час приходит Никодим с участливым видом входит клетушку, смотрит на мой распухший нос и, покачав головой уходит. После третьего посещения, я не выдержал, — Ты чего ходишь и молчишь? Случилось что?

Того что он мне поведал, хватило чтоб встать и заставить себя думать. Степан, вчера на рынке видел самовар похожий, почти как наш, приценился, он стоил на две копейки дешевле нашего. Кто на продажу выставил узнать не удалось, купчина мялся, врал как сивый мерин. Говорил что привезено издалека, вещь заморская. Я только улыбался на рассказ стрельца.

Вот и конкуренты зашевелились, долго же они тянули. Была у нас пара ходоков, всё пытались в мастерскую пробраться, их быстро отшили и когда буквально на следующий день пришел парнишка наниматься в ученики, его взяли в оборот. А что, самая нормальная дедовщина. Снег со двора прибрать, печь в доме почистить, скотину обиходить, напоить там, накормить, да мало ли каких работ по усадьбе… Месяц он у нас так батрачил, а потом исчез. Ну да бог с ним. Я его потом видел в городе, был по делам и углядел, в лавке торгующей всякой всячиной. Переговорил с нищими на паперти ближайшей церкви, они мне и поведали. Мальчонку этого, звали, как и меня, Федором, а у нас он обозвался Иваном. Отец его мастер по железу работает, лавку они открыли с год назад, выкупив её у вдовы. Так вот покойный был медником и помер вроде как бы случайно, прошлой зимой поскользнулся на льду и приложился головушкой, на месте душу богу и отдал. А зовут этого конкурента Михаил сын Силантия. Когда в другой раз в той стороне был, заглянул ненароком, поговорил с ним, худощавый, по возрасту лет около тридцати, ниже меня на пол головы. Весёлый, улыбчивый, а глаза мертвые, пустые. Поговорили с ним вроде не о чем, о погоде, о природе и видах на урожай, только вот зачем он за мной слежку послал…

Я этого деятеля на первом же повороте засек, на втором убедился, а на третьем…

Уж больно место удобное было, сгоревшая заброшенная усадьба, пролом в заборе, кинжал у горла…

Ничего интересного он не сказал, но мне больше и не надо было. Только кто послал. Как я и предполагал, мой бывший собеседник, а этого бедолагу подрядившегося за полушку проводить меня до дома, пинками прогнал прочь.

Вот ещё одна забота на мою голову, почему-то кажется, что нам надо среди родственников ещё людей искать, да по ночам охрану ставить. Не ровен час, беда приключиться и сразу, как только мы начнем делать много, дешевых самоваров, испытания пресса, кстати, прошло удачно, и часть деталей можно было просто штамповать, исключив полностью ручную выколотку, только правка. Никодим сначала ворчал, но потом когда я за час сделал пять крышек, смирился с грохотом. Мы были готовы увеличить выход продукции, если не в четыре раза, то в два раза точно, но тогда нас сожгут, спалят к едреней фене.

Мы втроем сейчас делали десять штук в неделю. Если увеличим выпуск, сможем скинуть цену до минимума и этим придушить конкурента.

— Никодим, знаю я, чей это самовар видел Степан. Помнишь, у нас ученик появился?

— Тезка твой? Как же помню, только до сих пор не пойму, зачем ты его батрачить заставил, вместо того чтоб ремеслу учить? Вот он и сбежал, — И укоризненно покачал головой. — Обидел сироту.

'Вот уж Русь Матушка, всяких юродивых, по которым психушка плачет, привечает и ласкает. 'Сироты' убогие табунами ходят, погорельцев не меряно. Приходя в воскресенье в церковь на службу, сталкивался с одним и тем же чувством, стоит мне закрыть глаза и кажется, что услышу родной голос,

— ' Звиняйте, люди добрые, шо мы обращаемся к вам, мы сами не местные у нас случилось великое горе, сгорел наш дом, в одночасье лишились мы крова над головой, украли кошелек, потеряли мы совесть, стыд и всякое остальное и если вы простодушные лохи, начнете пихать нам свои деньги, мы не будем от них отказываться, а возьмем на себя ваш грех…''

— Он такой же сирота как мы с тобой, не далее как месяц назад разговаривал с его папашей, живёхонький такой мужичок и даже помирать не думал. А чтоб ты знал, зовут моего 'тезку' Иваном сын Михаила и есть у них лавка, в которой они продают всякую посуду из железа и меди. А что Степан про того купца говорил?

— А… Не наш, не Московский, приблуда Тверская. — Махнув рукой, взялся за бороду, сжав её в кулак, изредка потихоньку подергивая. Он всегда так делал, когда находился в глубокой задумчивости. Я, молча, ждал результата его размышлений, может чего и посоветует. На конец он очнулся, и посмотрел на меня, — Есть на примете, пара людишек, стрельцы, правда у одного ноги нет, а второму кисть татарва срубила, но мужики крепкие.

— И на кой ляд нам эти инвалиды нужны?

— На тот, один моей тетки по отцу, сын, а второй Серафима дружок. Воинское дело знают, первый на деревяшке скачет, и другой на голову не жалуется.

— А с вином у них как? — Я хлопнул себя по горлу ладонью. — Пропьют нас за милую душу.

— С этим как все, не усердствуют.

— А лет им сколько?

— Племяшу третий десяток пошел, его Сидор зовут, а Силантий, лет на пятнадцать старше меня, будет.

— Это Сидор на костыле шкандыбает?

— Вот не знал бы тебя, подумал что ругаешься. — Улыбнулся в бороду, — но кажется, понял. Было это с пяток лет тому назад. Как раз с ляхами бились, ему пуля вот сюда попала, — Ткнул пальцем в икру, — вырвала кусок мяса. Вокруг сражение идет, он тряпицей примотал, чтоб кровью не истечь, да опять в строй, так до вечера и простоял. Отбились. А на следующий день, ему ногу по колено и оттяпали лекари, вокруг раны всё почернело и завоняло, ну и… Он сначала горевал, а потом даже радоваться начал, с той битвы лишь каждый второй живым вышел, а целым один из пяти.

А вот Силантий тоже везунчик, с его полусотни он один остался, кто от ран помер, кто от старости, ежели в баню с ним пойдешь, на его шкуре можно найти все походы стрельцов московских за последние пятьдесят лет.

— Подожди, а когда он руки лишился?

— Ему тогда было чуток поменьше чем Сидору.

— Хочешь сказать, что калека ходил…

— Ты ему об этом не скажи, обидится, он и одной рукой управляется, так, что тебе и не снилось. А что битва, ему сделали перчатку с кинжалом, он её ремешками кожаными подвязывал, а в другой руке сабля. — Заметил недоверчивое выражение моего лица, — А что я тебе его хвалю, на завтра позову, придут, вот тогда и посмотришь.

— Ну, тебе видней. — Тут я помолчал, потом продолжил, — Что у тебя с деньгами?

Это надо было видеть. Сначала открыл рот, чтоб спросить зачем, потом в глазах мелькнула искорка понимания, рот беззвучно захлопнулся, брови приподнялись, так что на середине лба собрались морщинки. Он обреченно вздохнул, и зачем-то кивнув, молча, смотрел на меня.

— Никодим, с твоего лица можно писать икону — страдания иудея. Дай мне в займы три рубля, во как надо, — Я провел ребром по горлу.

— Снова на всякую всячину тратить будешь? А я ещё в приказ поместное не платил и за тебя кстати тоже.

— Никодим, если всё что надо, получиться, ты потом свои подати будешь отдавать одной левой, не спрашивая сколько.

— И что на этот раз?

— завтра опять пойду к стекловаром, буду с ними договариваться.

— Ежели так, сходи на подворье к Митричу, он тебя сведет с нужными людьми из пушкарского приказа…

— Я тебе уже говорил и не один раз, в кабалу к царю идти не хочу, если не получится, мне по гроб жизни не расплатиться.

— А я, стало быть, тебе дай деньгу? Вынь да положи?

— На тебя работаю, и ты мне просто половину не будешь отдавать, пока долг не возьмешь.

— Сдается, что в прошлый раз я не к тем людям обратился, тут поспрашивал, мне сказали в монастыре разузнать. Говорят, хорошие вещи делают.

— Ну-ну, пошлют тебя, куда подальше… Ладно, сейчас принесу.

По уговору все, что мы получали от продажи, делилось довольно честно, откладывали часть денег на материал, а оставшиеся, Даниле и Серафиму по десять процентов, мне тридцать и Никодиму, как хозяину пятьдесят. Ему ещё налоги платить. Почему так, да потому что они пришли со своими инструментами и приспособами.

Спустив ноги с кровати, обул валенки, закутался в одеяло и побрел в дом. Молоко с медом это вкусно, но за этими разговорами, я захотел есть…

Удачно сходил, мне перепал кусок рыбного пирога, большая миска клюквенного киселя и кружка горячего чая. Правда за мёд пришлось 'вилять хвостом' и всячески подлизываться, зато дали ещё кусок хлеба. Пока это всё уплетал, Никодим принес деньги, положил передо мной на стол, — Я бы такого работника как ты, в коленках удавил бы.

У меня кусок чуть изо рта не выпал, — Это за что такие ласки?

— Жрешь много. — И добавил, усмехаясь, — Мёда.

Ну да, когда в доме собирается двое сладкоежек, — А сам-то… Марфа Никитична, скажи ему, что он на больного человека наговаривает?

— Оба хороши. Федя, посмотри потом рукомойник, что-то он подтекать начал.

Это чудо сантехники, было сделано по образцу и подобию того что было куплено в магазине 'Дачник' верой и правдой честно отслужившее свои пять лет которые мне понадобились на строительство водопровода. (Сначала мне надоело таскать воду из колодца) Прямое основание, емкость полукруглая в плане и краник, влезало в него двадцать литров воды.

Этот был сделан на порядок больше и литраж, на глазок выходил за сороковку. Мне осталось только кивнуть и угукнуть, так как жевал в этот момент.

После того как покушал, посидел маленько, по блаженствовал в тепле, а нельзя расслабляться, пора и поработать. Осмотр занял пять минут, так и знал, пайка слабовата, кран всё время дергают туда, сюда вот он по шву и потёк.

Подставил ведро, пока вода вытекала пошел за инструментом, застал своих подельников на месте преступления, они додумались закладывать по три листа в форму, веса не хватило чтоб продавить и они не придумали ничего другого, как его увеличить и переборщили, произошла частичная запрессовка, листы ведь были луженые, вот они от удара и спаялись. Когда пришел, они как раз отдирали один лист, порядком изуродовав его, да и двум другим тоже пришла хана. Посоветовал, не мудрить, а лучше подумать, как приспособить сюда пару шестеренок и больших колес, чтоб легче было поднимать груз. Меня послали, я ушел. Когда вернулся обратно и положил на верстак рукомойник, они бросили заниматься ерундой и собрались вокруг. Кто сказал, что Советы появились в семнадцатом году? Россия всегда была страной Советов. Течет вода, горит огонь и работают другие, первые двое молчат, а с третьим можно поговорить, дать рекомендации, услышать в ответ резюме о своих умственных способностях, близкой и дальней родне, кто с кем, когда, вступал в половые отношения и имеет ли отношение к зоофелии. После бурных обсуждений. Проблема была решена просто и кардинально, меня выгнали со словами, — 'болеешь, иди болей дальше' А мне проще, баба с воза мужику легче.

Уже на выходе вспомнил об одной вещи, — Данила! — Позвал кузнеца, — ты мне сделал, что я просил? Сегодня третий день пошел.

— Так, это… — Он замялся.

— Испортил что ли? Я тебя зашибу, бугая чер…

— Не. Сделал, тока она у меня дома в кузне осталась.

— А чего не принес?

— Так остыть должна была, а потом забыл, про неё, младший ногу подвернул, а старшая порезалась. Вот те крест, — Он перекрестился, — Завтра принесу.

Мне стало стыдно, с какого-то перепугу напал на человека, — Данила, ты это, извини. — Попросив прощения, побрел к себе.

Уже ложась на кровать, обнаружил пропажу одеяла, идти за ним было лень, вытащил кусок плотной материи, не знаю чем это было раньше но я его использовал как покрывало, накрылся им. Постепенно согрелся, мысли в голове бродили ленивые, в какой-то момент обнаружил что через оградку у меня прыгают веселые паровозики из Ромашкова, приговаривая, — Вечно ты всё раскидываешь, а я собирай за тобой, — потом он плюхнулся на меня, дыхнул в нос теплым воздухом и согрел ласковым теплом… И я уснул. Снилась какая-то ерунда, начальник, требующий отчет и грозящий карами неземными, потом его сменила моя супруга со словами, — Не ври. Ты мне всё время врешь, лжешь самым наглым образом, у тебя даже уши покраснели.

А я чувствовал что мне на самом деле жарко, душно, рубаха расплавилась и прилипла к телу. Потом меня окатила волна прохладного воздуха. Нет, нежного, он погладил мои мокрые от пота волосы, промокнул воспаленный лоб, от его прикосновения мне стало спокойно на душе…

Проснувшись на следующее утро, я с удивлением обнаружил что, здоров. Но одежду пришлось сменить, она пахла, воняла, так что казалось, будто недели две не мылся. Похоже, вышла вся дурь. Меня слегка пошатывало, от слабости, держась за стенку, спустился вниз и побрел к дому. Солнце уже взошло, куч снега не было, как и луж, орали вездесущие воробьи, квохтали куры, раскапывая землю, барбос уныло вылез из будки, зевнул, обнажив белоснежные клыки и звякнув цепью, вернулся обратно. Я вошел в дом, там аппетитно пахло пирожками, свежим хлебом и гречневой кашей. У меня вдруг судорогой скрутило живот, было такое чувство, что он начал переваривать сам себя, так захотелось есть. За дверью о чем-то разговаривали Никодим, Марфа и какая-то женщина, когда я переступил порог, в комнате наступила звенящая тишина, они все трое смотрели на меня с каким-то испугом. А прошел к столу, сел на лавку, и спросил, — Марфа Никитовна, а можно и мне каши с молочком?

Она медленно отошла к печке, позвенела посудой и вернувшись поставила передо мной миску и положила ложку. Я налил молока, и с жадностью, удивившей меня, стал жрать.

Тут Никодим вышел из ступора, — Ты как себя чувствуешь?

— Мамально, — Прожевав повторил, — Нормально, только проголодался немного.

— Ты это, не торопись, нельзя тебе сейчас много.

— Это с чего? По-твоему миска каши это много?

— Для тебя, да.

— Феденька, — Меня так Марфа называла только когда хотела сказать какую ни будь гадость, но тон был… Тон был участливый, — Мы уже хотели батюшку приглашать…

— Погодь, Марфа. — И обращаясь ко мне, спросил, — Ты по улице шел ничего необычного не видел?

— А что я там должен был увидеть, всё как обычно. Вы чего темните? — И тут до меня стало доходить, земля, куры в ней копаются, солнце теплое светит. Ложка выпала из ослабевшей руки, челюсть отвисла…

— Уймись Никодим, чего парня пугаешь.

— А чего его пугать, три седмицы в беспамятстве отлежал.

— Сколько? — Я прижал руки к лицу и почувствовал под ладонями отросшую бороду, а ведь я всегда брился, каждый утро.

— Да, именно столько, вот и Агрипина — лекарка подтвердит. Агрипа, ты что молчишь?

Молодая женщина, смущенно покраснела и кивнула головой, — Я уже думала, что и не выхожу вас. Вы в жару метались. С кем-то ругались, кого-то звали, пытались куда-то идти, хорошо хоть отвары пили.

— Все три недели, седмицы то есть?

Она кивнула головой.

— Тебя хватились на следующее утро, когда Данила притащил твою железку. Я поднялся а ты в бреду мечешься, весь потный, позвал Марфу, а к вечеру и её вызвали. Да не смотри на неё так, — Он заметил мой взгляд устремленный на лекарку, — Агрипина, баба справная, вон и тебя на ноги поставила. Многие из стрельцов ей жизнью обязаны, да только не все добро упомнят.

В общем засмущал он её, она резко встала и, пробормотав, — Ну мне пора, — пошла на выход. По дороге её перехватила Марфа и утащила занавеску.

— Никодим, перестань сверлить меня глазами, дырку протрешь. — Зачерпнув ложкой кашу, отправил в рот и стал медленно жевать.

— Напугал ты нас со старухой, я уже грешным делом подумал, что ты, не жилец.

— Так она, что так все три недели, тьфу, седмицы со мной и просидела?

— Нужен ты ей, девка с тобой сидела.

— Так я про неё и спрашиваю, а ты про кого подумал?

— Кобель ты, Федька.

— Это с чего ты так надумал?

— Ты вон ложку с трудом держишь, а туда же на баб засматриваешься.

— Сам ты кобель, я спросил, чтоб узнать, как потом отблагодарить, а у тебя седина в бороду, бес в ребро.

— Когда ты ей во след смотрел, у тебя глаза масляные стали и улыбка как у юродивого. Только слюней не было, ты жевал в это время.

— Тьфу, на тебя, два раза. Потом ещё, тьфу.

Он заржал в ответ, поднявшись, проходя мимо, слегка хлопнул по плечу, — Поешь, иди, отдохни, по себе знаю… — И вышел из комнаты. Так что свой завтрак я доедал в гордом одиночестве, попытался прислушаться к тихим голосам звучавшим за занавеской, но поняв что ничего не понимаю, решил и не стараться. Последняя ложка, уф, всё, доел. Допив остатки молока, почувствовал, как мне стало вдруг тяжело, я подпер щеку рукой и на секундочку закрыл глаза.

Проснулся поздним вечером у себя на кровати, раздет до исподнего, накрыт одеялом. По телу гуляет слабость, как будто выгрузил пару вагонов угля, голова ясная, не было той затуманенности, что с утра присутствовала. Вспомнилось всё и сразу. Я лежал и смотрел в низкий потолок. Шевелиться было лень. Рядом раздалось шуршание, вздрогнув, резко повернулся, одновременно откатываясь к стене.

'Вот черт, так и заикой можно остаться'

Рядом с кроватью на моем табурете со спинкой сидела Агрипина и молча, смотрела на меня своими ярко зелеными глазами, ещё подумалось что у людей не бывает таких… Ан нет, бывает… Сидит и смотрит. А меня подпирает, надо навестить заветный номер люкс.

— Отвернулась бы, — Довольно грубо сказал ей, — мне одеться надо.

— Одевайся, — А сама и не думает отворачиваться, — Думаешь, я тебя за эти седмицы не разглядела?

— А ты точно лекарка?

В ответ была милая улыбка. — Эх вы, мужики, сколько же в вас спеси… Всё бы вам свое, я, показать. Скольких за свой век повидала… Пока в дерьме и грязи, в лужах крови валяетесь, такие ласковые и добрые, а как от жопы отлегло. Так сразу себя, показать норовите. Ты думаешь, кто за тобой ходил все эти дни? Бабка старая?

Если честно. От тона сказанного и слов, хотелось встать по стойке смирно, встать на колено и поцеловать руку. И сделать это всё одновременно. Работа у сиделок не самая благодарная, а ждать благодарности… Ну и свинья же ты Федор, большая, толстая. Жирная.

— Извини… те. — Пробормотал и залился краской по самые уши, меня так, в двух словах ещё ни разу не отчитывали, но было даже не обидно, а очень стыдно.

С той же улыбкой, кивнула, — Да чего уж там. Вы по другому не можете, я зашла сказать, что сегодня вставать не надо, тащить вас сюда нелегко было. Лестницы узкие, наверно пока мужики несли, головой стукнули…

— Агрипина. Я уже извинился.

— Я ещё не остыла. Давай уж, собирайся, провожу тебя, пока в постель не наделал, — Встала и пошла, на миг оглянулась и, кусая губы, спросила, — А кто такая Арина? Звали её, ругались с ней…

Я как раз собрался откинуть одеяло, опустить ноги на пол, но так и замер на месте. Таким не врут, не солгал и я, — Это моя жена, она осталась очень далеко отсюда и мы больше никогда с ней не увидимся.

— Все вы так говорите, — И вышла прочь.

Пожав плечами, оделся и спустился по лестнице вниз.

Вернувшись обратно, обнаружил на столе в комнате, кружку с каким-то отваром и кувшин с водой. Понюхал, пахло разнотравьем, — ' Злые вы все'

Выпил, сел на табурет, отодвинув в сторону посуду, потянулся к шкатулке достать свои рисунки. Запалил вторую свечку, переставил подсвечник, чтоб светил предо мной. Склонился над рисунком.

Но линии стали расплываться и задув свет, в потемках разделся и лег спать.

***

С той поры миновал месяц, много было сделано за это время, на многое его не хватало. Я провел свой опыт, кусок ваты, отлежавший в селитре все эти недели, пока болел, был подожжен и сгорел, не дав вспышку. А вот перемолотый в пыль торф и селитра с капелькой серы, дали предсказанный результат, закопанный в ближайшем леске кувшин, взорвался, распугав окрестное вороньё и оставив после себя небольшую воронку. ' Мины сделать что ли, противопехотные? А почему бы и нет, эта смесь, запал из капсюля пружина и пара растяжек, может мину лягушку сделать?'

Я добрался до стекловаров, отдал бешеные деньги и мне сделали всё. Три больших емкости, каждая на два литра, трубки пять штук по полметра, стеклянные пробки и пару банок с широким горлышком. На обратном пути мне на глаза попался воз, доверху набитый глиняной посудой, в одном из кувшинов было неуловимо знакомое очертание. Догнав повозку, разговорился с мужиком, он оказался гончаром. В общем, я отдал ему копейку задатка и через неделю забрал то, что мне было нужно и полмешка сухой перетертой в порошок глины. Установка для сухой перегонки древесины. Я такого не делал ни разу, но если получиться смогу получить ацетон, какой будет выход? Не знаю. Опыты, эксперименты, работа. Иной раз до кровати добирался и падал без сил… На следующий день всё начиналось по новой…

— Данила, всё сделано хорошо, только вот закраины внутри, их надо убирать и чем прикажешь это сделать? — И показал ему восковой слепок внутренней части, каморы. На ней отпечатался четкий след, небольшой, всего с миллиметр, но стрелять нельзя.

— Нужна развертка, длинная с локоть с обратной стороны четырех угольник, за него крутить будем. — Взял свою рисовальную доску и углем набросал рисунок. — Данила, сможешь сделать?

Он покрутил в руках схему, — Можно, откую такую, на горячей сделаю насечки и квадрат, заточить будет трудно. У тебя здесь эвон как мудрено.

— По-другому нельзя, эти острые грани, как раз и будут снимать излишек, вставляем, начинаем крутить, и одновременно надавливаем. Получиться очень ровно, так напильником не сделаешь, а здесь как раз и нужна чистота.

— Пойду пробовать, — Забрав рисунок, ушел.

'Проблема привычного инструмента, к которому привык, встала особенно остро, когда мы столкнулись с нарезкой листов прокатной меди. Пассатижи, надфили, наждачная бумага, ножницы по металлу. Покупать на стороне готовое, да не было их здесь, а то, что было, было не лучшего качества, такое мог изготовить и Данила. А хорошее стоило таких денег… Как же я благодарил бога, за свое неуемное любопытство, на одном из сайтов, посвященных ножам, видел картинку по выплавке булата. Посмотрел и забыл, а ведь это первый сплав освоенный людьми. Всех делов, чугун и мягкое железо, плавят в тигле, пока не забулькает, там такой момент был, развесовка. Я её не помнил, но Данила опытным путем подобрал состав. Так мы получили довольно посредственную инструментальную сталь. Ножи, из неё действительно имели знаменитый рисунок, вот и ковался из неё, потихоньку разный инструмент. Когда были сделаны первые ножницы, восторгу обоих не было предела. Закрепленные одной стороной в чурбаке, высотой по пояс, приделанный небольшой столик, чтоб разворачивать заготовки, длинная ручка, миллиметровый лист резался без усилий, а когда полоса в сантиметр распалась на две части, я грешным делом подумал, что их хватит удар. Пришлось утихомирить восторги, взяв с них слово — молчать и никому не показывать. Может, кто и делает лучше… А потом по восковой модели, он сделал примитивные плоскогубцы, Никодим отнял, через пять дней, после того как я похвастался. Надфили и напильники поставили на поток после того как Данила уже по собственному почину сделал матрицу, накладываешь на разогретую деталь, два удара и готово. А вот с тисками, пока не получалось, известная мне схема требовала железный винт, выполненный на токарном станке, а та резьба которую видел, не подходила, здесь нужна прямая чтоб при усилии не закусывала гайку, поэтому они оставались клиновыми'

Взяв в руки инструмент, склонился над зажатой между губками тисков, деталью. Выталкиватель стреляной гильзы.

Если будет работоспособна, у меня получиться магазинная винтовка на пять патронов. Плоская пружина из нашей стали уже выдержала, хрен знает, сколько циклов и не сломалась, я приспособил её вечером к потолочной от которой шел привод на шлифовальный станок деда Серафима, он даже и не заметил разницы в прилагаемом усилии. А я провел испытание, вторую неделю она сжимается и разжимается. Хотя сегодня утром, заметил его взгляд направленный верх. Обычно раз в несколько дней, сухая лесина, играющая роль возвратной пружины, менялась, она либо ломалась, или теряла упругость, кожаный ремешок провисал и начинал проскальзывать по шкиву…

Последние дни, апреля, самые — самые, когда меня спрашивали, когда родился, я говорил что последний день Апреля. И следовал вопрос тридцать первого? До этой даты остался всего один день и мне стукнет сорок один или сколько? На самом деле, какой у меня возраст? В плюс считать или в минус? Сегодняшний день был ветреным и хмурым, с запада натянуло дождевые облака, к обеду пошел мелкий дождик. Открыв оба оконца, чтоб продувало насквозь, расставил свои банки склянки, собрал перегонный агрегат. С богом, перекрестился и поставил заполненную емкость, на чугунную доску, лежавшую на жаровне, присыпал песком, начал потихоньку нагревать. В последний раз осмотрелся, лед, вода на месте, лишнее убрано, корзина с песком тут же. Всё пошла реакция, отступать поздно, как говориться с высоким пафосом, победа или смерть. На этапе подготовки встала проблема, измерения плотности, нужен был ареометр. Отрезал кусок трубки, запаял одну сторону, положил внутрь кусок свинца, и так же запаял, потом нагрел и чуть заузил. Опустил в ведро с водой, поставил риску. Промерил кислоту, поставил вторую метку. Они были на разном расстоянии, получив две точки, замерил свой самогон, вот и всё что я мог измерить. Всё хватит отвлекаться, процесс начался.

Приблизительно через час всё закончилось. В приемнике плескалось жидкость, цвет не разглядишь, но запах похожий, могу и ошибиться, несмотря на открытые окна и сквозняк, воняло, будь здоров. Осторожно подложил льда обложив банку, потрогал её рукой, ещё теплая. Пока остывала моя бормотуха, вынес жаровню, поставил на землю под накрапывающий дождь, подумал, зачерпнув воды из стоящей у двери кадушки, залил, потушив тлеющие угли.

Вернувшись обратно, достал вату, вздохнул, качество у неё ещё то, серого цвета с шелухой, и вкраплением семян, очесок какой-то. Надо искать чистую. Надергав из пучка более-менее нормальную, скатал в шарики, прихватив пинцетом, погрузил в полученную кислоту. Прождал минут пять, вытащил и опустил в банку с дистиллированной водой, промыл, сменил воду, опять промыл, отжал и оставил сушиться. Пока сохло, разобрал свою 'установку' промыл и убрал до следующего раза. Что-то я нанюхался сегодня этой дряни, хоть и была примитивная вытяжка, но надо думать над чем-то более действенным, может вытяжной шкаф построить? Ага, и к заднице крыльчатку приделать, чтоб тянула. Достал свою великую драгоценность, склянку со ртутью. Если присмотреться, в ней даже можно рассмотреть очертания моего швейцарского ножа на который сменял. Вот жлоб, этот ювелир, или золото или серебро, а ваши медяки можете засунуть куда поглубже. Разошлись по весу, баш на баш. Я смотрел, как он свободно обращается с ней и у меня вставали волосы дыбом. В детстве, доигрался с этими блестящими шариками, три дня жесточайшей диареи с кровью, враз вбили в голову уважение к этому красивому, но смертельно опасному металлу.

— Что, пан Федор? Начнем? — спросил сам себя вслух. А чего откладывать, всё есть, даже примитивный вакуумный насос был. Поехали. Отлил кислоты и задумался… Мне нужно подогревать смесь на водяной бане, а я зачем-то затушил жаровню. Пошел разжигать её заново, потом накачивал воздух для горелки. Пока грелась вода, вспоминал все моменты реакции и последовательность действий, ещё раз проверил, всё ли есть. Ну, всё, пора только руки потянулись к ртути, взгляд упал на тлеющие угли. Пришлось отключать и заново выносить во двор свою плитку.

При реакции получаются нехорошие пары, и при соприкосновении с открытым огнем могло бабахнуть — тьфу, тьфу, вовремя вспомнил. Весов не было, поэтому ртуть была отмерена железной ложкой, специально сделанной для этих целей, и влита в кислоту. Переставил банку на водяную баню для подогрева, во вторую влил нужное количество своего спирта. Как только появились первые признаки реакции, прикрыл крышкой и оставил до полного растворения, которое должно занять часа три. Огляделся, вокруг, вроде ничего не должно никуда попасть или само упасть. Забрал кусок ваты и ушел к себе, не забыв запереть дверь на замок.

— Что ты бледно выглядишь, — Встретил меня Никодим.

— Не обращай внимания, нанюхался всякой дряни, сейчас подышу свежим воздухом и все пройдет. Двинься, — Когда он пододвинулся, сел рядом с ним на лавку, откинулся к стене и прикрыл глаза.

— Ох, доведет тебя до ручки, твоя отрава, я тут мимо проходил, так из оконца смердело как с помойки, тухлятиной какой-то.

— Слава богу, этим не часто заниматься надо будет, за один раз сотен на восемь патронов выйдет, может меньше. Надо будет пробовать, сколько закладывать внутрь капсюля. Данила здесь?

— Нет, ушел домой обедать.

Повернув голову к нему, открыл глаза и посмотрел на него. — А что уже обед?

— Да. Иди, Марфа там лапши сварила с курой.

При упоминании о еде в животе заквакало, — Пойду, умоюсь, а потом и есть пойду.

'По началу реакции, кислота удалась. Завтра надо будет собирать второй перегонный аппарат, для перегонки дров. Вот теперь ещё дрова пилить'

Умывшись, добрался до дома, где благополучно расправился с лапшой, куском курника и кружкой молока. По возвращению в мастерскую столкнулся с кузнецом, — Ты меня искал?

— Да, хотел спросить — что там с моими игрушками? — В свое время, попросил наделать сверл и сделать маленькую зенковку, выдал с десяток чашек для капсюлей, для размера, объяснив, что должны входить туго и не выпадать, но самое главное, он должен был сделать это всё аккуратно, иначе при запрессовке можно было получить холостой выстрел. Через неделю он принес первые образцы, я их забраковал, они были все разные из пяти штук ни один не подошел. Одни больше, другие меньше. Данила обиделся, а я посоветовал ему, изменить форму и момент изготовления, ковать пластину, а потом закручивать в спираль, ему это показалось интересным. Обещал попробовать.

— Сделал?

— Пошли пробовать.

С момента появления у нас двух новых людей прошел месяц, и они как-то органично вписались в нашу команду, единственное отличие было в том, что они получали за свою работу, деньги раз в две недели. Сидор, тот даже задерживался иногда, сначала присматривался, а потом стал полноценно работать в мастерской, постепенно заменив меня на раскрое заготовок. Так что, очень скоро охрану составил один единственный Силантий. Колоритная личность, ростом выше меня на голову, на лице шрам, разваливший правую бровь надвое, отчего его бородатое лицо имело ироничный вид, его осталось нарядить в кожу и посадить на плечо попугая, кричащего, — 'Пиастры'. Получится вылитый флибустьер, гроза морей. Надо ему сделать пару пистолетов для полноты картины.

— Федор! Монах затворник, как дела? — Поздоровался со мной Сидор.

— Ты меня, в следующий раз как обзовешь? Колдуном чернокнижником?

— Серой от тебя не воняет, — Заглянул за спину, — Хвоста нет, копыт тоже, на счет рогов не знаю, под шапкой не видать.

— Балаболка ты Сидор.

— Сам такой, кто обещал новую форму придумать? Пока ты там своими игрищами занимаешься, я тут покумекал — Он вытащил из-за спины, спаянную на живую нитку, заготовку в форме конуса.

Я осмотрел её, единственно чего мне не понравилось, так это то, что слишком узко было внизу, слишком шаткая конструкция получается. Указав на недостатки, оставил его чесать вихрастый затылок, а сам пошел к кузнецу.

Тот уже приготовил сверла, выложив их на верстак, там же лежал коловорот, и медная пластинка миллиметров пять толщиной. Осмотрев, стал пробовать, заточка была хорошая. Просверлив, по пять отверстий, разложил испытуемые образцы в рядок. Первое, дрянь, колпачок в него просто провалился, а вот последующие четыре дали тот результат которого я ждал. Они входили туго и не выпадали.

— Хорошо, вот эти меня устроят, — Я сдвинул в бок удачные образцы, — А вот этим тебе надо будет сделать ровную полосу и просверлить им ряд ровных отверстий. Это тоже должно быть сделано очень аккуратно. — Это было приспособление, для запрессовки и запечатывания взрывчатого состава в капсюль.

— Когда сможешь сделать?

— Какой длины и ширины, и с каким шагом сверлить?

— П — фу, — выдохнул я воздух, лихорадочно вспоминая сделанного им монстра, рычажного пресса. — Делай, так как считаешь нужным, — нашел я гениальный ход.

И получил кучу не менее гениальных вопросов, — Для чего оно надо? зачем такая точность?

— Данила, ты вроде бы русский, а вопросы задаешь, как иудей.

— Сам ты такой, я к нему как к человеку, а он… — С обиженным видом он ушел разжигать огонь в горне.

Я развернулся, чтоб идти по своим делам, когда до меня дошло. — Данила, сделай её из железа, шириной в два пальца, длиной… Длиной чтоб получилось полоса на двадцать штук отверстий с шагом в палец. Толщиной с два колпачка.

Он кивнул головой, продолжая качать привод меха, даже не повернувшись в мою сторону. Я, засунул руки в карманы штанов, собрался пойти в свою лабораторию. Нащупав там кусок чего-то, вытащил, вата, пропитанная азоткой, промытая, благополучно высохла. Развернулся и пошел обратно.

— Данила Филиппович, дозволь обратиться к тебе, — Понес я пургу, — Обращаюсь с просьбой нижайшей, боярин.

Он стоял, молча, даже не поворачивался, но как-то было понятно, что ему такой подход по нраву. — Я ещё минут пять распинался, называя его ' ясным соколом' 'Ильей Муромцем'.

— Идолище он поганое, — Раздался за моей спиной голос Сидора.

Данила развернулся, держа в руках клещи, многозначительно ими, покачав, спросил ласковым голосом. — Я на ярмарке, в эту зиму, видел как приезжий лекарь, зубы драл. Вот у него, такие же были, только чутка поменьше, для одного шибко говорливого в самый раз будет. А второму, проповеднику иудейскому, что поет так сладко, вот это дам отведать, — И показал свой кулачок, размером с половину мой головы.

Я поднял руки, вверх, — Мир? — Против такого аргумента не поспоришь.

— Чего ещё надоть?

— Одну штуку попробовать. Двинься, — Толкаю его в сторону. Потом выложил оторванный кусочек, предварительно распушив, на закопченные кирпичи, поджог щепку и… Небольшая яркая вспышка и ватка исчезла.

— А говоришь не колдун. — Из-за плеча выглянул Сидор.

Данила оказался более практичным, — Что это?

Я как можно небрежно, достал остаток и проделал всё, то же самое, получив тот же результат. — Это новый порох.

— Странный он какой-то? — Сидор принюхивался, кузнец, молча, ждал пояснений.

— Особый, делать его трудно (на самом деле легко, кислота, вата, растворитель, дальше технические операции)

— Я не про то говорю, дыма почти не было. Нам с казны зелье давали, после первого залпа врага не видно, если ветра нет.

— А с этим, можешь стрелять, пока ствол у пищали не расплавится, а дыма не будет. Вы оставайтесь, а я пойду, только мужики, о том, что видели, никому ни слова.

В моей лаборатории все было на месте, ничего ни сгорело и не взорвалось. Осторожно заглянул в посудину, растворилось, тонкой струйкой влил смесь в спирт, она тут же стала обесцвечиваться и начал выделяться белый пар. Быстро, пока сильно не нагрелась, переставил поближе к открытому окну на сквозняк и от греха подальше ушел.

Когда вернулся, приблизительно через пару часов, всё закончилось. Осталось только просушить, перебрать, смешать с порохом и можно будет набивать капсюли. Осторожно промыл полученное, и разложил всё на куске шелковой тряпочки ровным слоем, прикрыл сверху вторым, оставил сохнуть. Надеюсь, ночи хватить, торопиться не куда.

Ночь прошла беспокойно, было душно и жарко, одеяло скинешь холодно. Изредка проваливался в черную яму без сновидений, выпадал из неё в очередной раз, замерзнув или вспотев. Узкая полоска горизонта окрасилась серым цветом, я стоял у открытого окна, закутавшись в одеяло. Ленивые мысли скакали как зайцы.

'Люди. Человечество. Сплошная череда войн. Римские легионы победным маршем прошли через половину Европы. Наполеон по туристической путевке, осматривал достопримечательности Московского кремля, немцы посетили горы Кавказа и посмотрели на нашу великую реку. До этого монголы разграбили половину ойкумены и оставили её нам в наследство. Поляки, литовцы, венгры, немцы, французы, англичане, проще сказатьварвары, дикари они. Это мы культурная нация. В сорок первом, в одном из захваченных городов, оккупанты приказали сдать все радиоприемники, их несли три дня. У 'цивилизованных' захватчиков был шок. А кто дикарь? Кто цивилизованный? Каждый норовит обозвать своего соседа, а на основании чего? Что критерий цивилизации? Наличие атомных станций? Или осознание того что каждый человек волен жить своей жизнью? И что, как быть? Кто спросит, с культурных и цивилизованных испанцев и португальцев за уничтоженные народы? С англосаксов за американских индейцев? О как это демократично, загнать хозяев материка в резервацию и кричать на весь мир, что где-то на Кавказе ущемляют права гордого народа, забывая при этом, что для этих гордецов разбой является нормой жизни. Фиг с ним, самое главное ткнуть носом, а придет время, вырежем их, ведь они сидят на 'черном золоте' Но сейчас, враг моего врага, мой друг.

Дикарь. Волосатая, небритая обезьяна, одетая в звериные шкуры с дубиной на плече. Вот истинный символ нашей цивилизации, а не белокрылый засранец'

— Твою Мать… Чтоб тебя…….!! Какая только херня в голову не придет.

— А повторить сможешь? — Раздался снизу веселый голос Силантия. Вздрогнул от неожиданности, облокотился на подоконник и выглянул, в кромешной темноте было ничего не видно, — Ты где?

— Туточки, — Донеслось справой стороны, там было крылечко, присмотревшись, разглядел смазанный силуэт. — Чего не спишь?

— Выспался. А у тебя как, всё спокойно?

— Вроде как да.

— А что не так?

— Спускайся, чего на всю улицу орать, здесь и поговорим. — Раздался шорох и приглушенные шаги. Если бы не вслушивался, точно не услышал бы. Мне нравился этот стрелец, в нем было что-то от медведя. Ленивая грация, мгновенно взрывающаяся быстротой отточенных движений, он не задумывался, а действовал.

Пока одевался, в голове появилась мысль, как переделать стрелецкую пищаль и сделать ей простенький ударный замок.

Надо будет записать. По началу с этим были трудности, при этом не в плане денег за полушку можно было прикупить десяток листов формата а/4. Дороговато и качество немного не ахти, на мой взгляд, испорченного канцелярией двадцать первого века, серо — желто- белого цвета, с вкраплениями плохо перемолотых волокон, фактурой похожая на оберточную бумагу из сельпо. Но писать на ней можно, местными чернилами из дубовых орешков или свинцовым карандашом. 'Мало её, везут оную, с речки уча, что в тридцати верстах от Москвы, там в своем поместье Федька Савинов, мельничку поставил и всякое тряпье на бумагу варит ' Так мне на базаре рассказали, когда я встал перед проблемой, на чем писать. Теперь я постоянный покупатель, полсотни листов за две копейки. На месяц хватает, ещё немного и можно будет переплетать.

— Силантий Ты где? — Позвал я стрельца, на дворе было, хоть глаз коли.

— Здесь, — Послышался шепот, со стороны мастерской, — Не ори, бродит кто-то. Запрячься. Пойду, гляну.

Я отступил к стене и присел на корточки рядом с крыльцом. Стояла на удивление оглушительная тишина, от попытки вслушиваться, в ушах сначала раздался тонкий комариный писк, потом загрохотали барабаны и я оглох. Стал крутить головой, всматриваясь в темноту. На мгновение показалось, что вижу метнувшуюся ко мне с боку, черную тень. Скорей на инстинктах чем осознанно качнулся вперед, падая на подставленные руки. Одновременно с этим мою спину как будто обожгло огнём, мне врезали со всего размаху. Заорав диким голосом от боли, на четвереньках побежал прочь, ноги заплелись, и через пару шагов упал, ткнувшись мордой в грязь. Нападавший, последовал за мной, его второй удар всё по той же спине заставил выгнуться. В глазах вспыхнули искры и тут же потухли.

'Вот это шарахнуло'

Бум-бум, бум-бум. Шлеп. Бум-бум. Шлеп. Шлеп. Дзинь — со страшным грохотом разорвалась чернота и в трещину, ворвался лучик света, пошарил по закоулкам, нашел скукожившееся от страха моё я, схватил за воротник, и потащил за собой.

— Чадо, открой очи. — Голос говорившего, показался очень знакомым.

Бум- бум. Он потрепал меня по щеке, — Да убери ты огонь в сторону, осмолишь ненароком.

Лежать было жестко, какой-то острый камень врезался в позвоночник, чесалась, правя пятка, и болел затылок.

'Кажется, жив' Открыл глаза, а на меня весело скалится веселый Роджер. Вздрогнув, попробовал от него отползти, но протянув руку он, придавил меня к земле, — Федь у тебя всё хорошо?

— Кажется да. — Ответил я, узнавая стрельца Силантия.

— Ну, если, да, то вставай, неча на сырой земле, валяться. — С этими словами меня потянули, ухватив за шиворот. Поставили на ноги и встряхнули. А вот это сделали зря, я согнулся и меня вырвало.

Когда выпрямился вытирая рот рукавом, обнаружил вокруг себя Силантия, Никодима, Сидора, но больше всего меня поразило наличие Марфы, даже не это, а то с какой ловкостью она держала в руках пищаль с тлеющим фитилем.

— Это что было?

— Тати. — Никодим шагнул отходя на шаг назад и отводя в сторону руку с горящим факелом. Красные отблески выхватили лежавшее на земле тело из под него натекала черная лужица крови.

— Это он меня?

— Да, вовремя ты закричал, я поспел в самый раз, он уже дубьё вскинул тебя добить, удар ему сбил, но по башке тебе всё равно перепало.

— Он один был?

— Нет, ещё двоих в ножи взяли, и одного повязали. Сам стоять можешь. — и не дожидаясь ответа продолжил, — Иди умывайся, бабка потом голову посмотрит. — Лапища легла между лопаток и плавно толкнула к дверям.

— Без тебя управимся. Марфа, оставь пищаль, да фитиль затуши, иди воды согрей парню голову промыть надо. Может рана, какая есть. Никодим, Сидор, готовьте телегу, надо их вывезти поскорей, отсель. Не дай бог, кто глядел за ними.

— А ты что здесь… — Договорить ей не дали.

— Никодим, я не посмотрю что это твоя баба, заголю жопу да горячих навешаю, — Силантий командовал как старый опытный старшина. Ухватив за руку убитого им бандита, потащил к дверям конюшни. Бросив там ушел за другим. Дальше уже не видел, шипящая от злости Марфа утащила меня в дом, — Что стоишь, как пень. Пойдем, головушку глянем.

Сначала я долго плескался у рукомойника, смывая грязь с лица и рук, скинул рубаху, оглянулся. Хозяйка махнула рукой, — Мойся. Подотру.

Потом сидел на лавке в окружении трех горящий свечей, — Повезло тебе, ох как повезло. — Я протянул руку, чтоб дотронутся до больного места, но меня шлепнули по ладони.

— Что там, Марфа Никитовна?

— Нет там ничего, царапина малая, да шишка.

— И всё?

— А ты что хотел? Здоров ты, иди мужикам помогай.

— У меня голова болит.

— Поболит. Перестанет. — Подобрала рубаху и потянула мне, — Одевайся, нечего телесами сверкать.

Поблагодарив за оказанную помощь, вышел на двор. Вовремя, они ещё закинули живого разбойника на телегу, натянули ему на голову рубашку и Сидор уже примерялся с кожаным шнурком, чтоб удавить татя по дороге.

— Эй! Эй, погоди. — И поспешил к конюшне.

— Вы чего творите? А допросить, вызнать у него кто послал, зачем послал, сколько денег за нас дали.

— Ну, вызнаешь, ну узнаешь. Только это надо в приказе выведывать, а так на человека наговор будет, сам пострадаешь.

— А кто сказал, что я куда пойду, может и по-другому всё обойдется.

Они переглянулись, Силантий улыбнулся мне и, дернув за плечо, скинул жертву на присыпанную соломой землю. — Как скоро?

— Шило мне дайте.

— Кинжал.

— Давай. — Забрав, попробовал остроту лезвия и кончика, нормально. Встал на колени и склонился к самому уху жертвы. Прошептал. — Если меня слышишь, кивни.

Разбойник кивнул.

— Тебе сейчас открою рот, вздумаешь орать, сдохнешь в мучениях, я тебе уд отрежу и в руки дам. Если скажешь всё, что хочу знать, умрешь быстро, клянусь, мучить не буду. — Всё это я говорил тихим шепотом, на одной ноте.

Тать сжался в комок, задрожал сначала мелкой, а потом и крупной дрожью, не переставая кивать. Сделал надрез. Вытащил кляп.

— Тебя как зовут?

— В…Василий.

— Сколько денег дали за мою душу?

Пленный молчал, пытался крутить головой, пытаясь выглянуть из под накинутой тряпки. — Не крутись, отвечай.

— Рубль.

— Сколько вас было?

— Четверо.

— Не хочешь говорить правду… — Я кончиком кинжала разрезал завязку на его портках…

— Пятеро нас было, дяденька не убивай, Христом богом молю, я один у маменьки кормилец…

За спиной раздался голос Силантия, — Сидор, к воротам, осторожно посмотри там, — И добавил как бы про себя, — Хитрецы. Потом наклонился, нащупал ухо, выкрутил и гаркнул в него, — Как зовут, последнего.

— А — ай, — вскрикнул от неожиданности Василий и торопливо произнес, — Арсений. Арсений хромой.

Услышав имя, стрелец присел на корточки, корявым пальцем подцепил губу и потянул, — Белобрысый такой? Годков под тридцать, одна бровь маленькая и нет половины мочки правого уха. Он?

Пленник мелко закивал. Сиалантий посмотрел на меня, я пожал плечами, задал последний вопрос, — Кто?

— не знаю, богом клянусь, не знаю, нас вчера Арсений собрал, сказал, что надо одного стрельца пощипать, у него денег много. — Тать сглотнул слюну и заторопился выговориться, — Рукодельник он, на рынке торгуется, живет только с бабкой, да наемный мастер у него работает. Московку на стол бросил, сказал это тому — кто этого мужика порешит. Мы три дня за вами следили, на однорукого думали что он за деньгу батрачит, а вот кем не знали… — Под конец он, брызгая слюной уже просто начал кричать. Силантий зажал ему рот и воткнул кинжал в сердце, провернул и подняв тряпку прижал её к ране, — Чтоб не натекло.

Я только и успел глаза прикрыть. Меня передернуло….. вот так спокойно…

Меня толкнули в бок, — Кидай на телегу, чего расселся.

Мы с Никодимом подхватили жмурика и закинули к остальным, прикрыли рогожей, и принялись охапками выносить с конюшни сено, присыпая скорбный груз. На душе была пустота.

'Я блефовал, пугал, давил на псих, а Силантий взял и просто убил….. твою мать… Даже спрашивать зачем он это сделал, бесполезно. Он не поймет, меня, не, поймет. Я хотел напоить этого придурка, а потом пригнув сделать своим агентом. Обломись бабка, ты на подводной лодке.

Похоже такие тонкости либо ему невдомек, либо у него своя игра. Здравствуй шизофрения!!!

Кто следующий на подозрении? Никодим? Запросто. Сидор, смотря с какой стороны посмотреть. Остается Данила, наш тихоня, — ' В тихом омуте, в тихом омуте, в тихом омуте — тихий ад'

Когда забросил последнюю охапку, серый сумрак разорвал черноту ночи и начало потихонечку светать. Никодим вывел Ласку и начал её запрягать, — Чего стоишь? Лопаты принеси.

Я отправился за инвентарем, по дороге заскочил к себе в сарай. В потемках нашел кувшин со спиртом, сделал глоток и тут у меня, все встало дыбом, где-то здесь сохла гремучая ртуть. Осторожно, на полусогнутых, потихоньку вышел, сел на крылечко и вытер потное лицо.

— Черт, черт, черт, — сплюнул в раздражении на землю. — Вставай скотина и иди делом заниматься. — Выругался на себя, поднял свою тощую задницу и потащил её за инструментом.

'Это тебе, не за компом сидеть, где всегда кнопка rezet под рукой'

Забрав нужное, вернулся, Никодим как раз заканчивал, сложный для меня, пока что, момент одевания кобылы. — Тебя только за смертью посылать. Иди к мужикам на ворота, они должны свистнуть, когда можно выезжать.

Вернулись мы только через три часа, сначала заехали к Сидору, сгрузили сено. Его усадьба была крайняя и выходила задами к лесу, там под кустами и выкопали ямку. Перетаскали татей и присыпали. Ни о какой работе сегодня речи и не шло, дружно решили устроить сегодня для себя воскресенье, выходной день. Никодим выставил пива, я принес немного спирта. Помянули души усопших, пожелали им земли пухом, а потом выпили за здравие всех присутствующих.

Слегка поднабравшись, спросил у Никодима, — Марфа и правда стрелять умеет?

— А ты думаешь, я всегда медником был? Пришлось нам рубеже пожить, она тогда ещё молодой девкой была. Случилось это через седмицу после пасхи, — На миг задумался. — Да, седмица как раз прошла.

'-Варвара, ты почто свою козу не привязываешь, она опять к нам в огород забрела, — Звонкий голосок жены, доносился через прикрытую дверь. Вставать не хотелось, но надо было. На овине прохудилась крыша, покосилась изгородь со стороны леса, подгнила слега, надо было распахать остаток, не доделанного вчера надела. Пришлось вставать, потянулся до хруста, почесал грудь. Прошлепал до бадейки с водой сдвинув крышку, напился. Из печи вытащил котелок с кашей из миски прикрытой тряпицей, взял краюху хлеба и, прижав к груди, отрезал себе ломоть. Откусил кусок прожевал, потянулся за ложкой…

С улицы донесся истошный крик и враз захлебнулся, сменившись звериным воем. От соседей послышался крик, — Татары.

Вскочил на ноги и бросился к кровати, в углу стояла пищаль, на полке лежал припас и мешочек с отлитыми пулями, а на вбитом в стену гвозде висела сабля. Опоясавшись, вскочил на кровать с неё на печь, с печки, разобрав солому, вылез на крышу. По улице носились всадники, лисьих шапках, на мохнатых лошадях. В первое мгновение показалось что много, очень много. Но когда нервы немного успокоились, стало понятно, что их всего с десяток, может полтора. Быстро зарядив пищаль, запалил фитиль и принялся отслеживать ворогов. Вот один, проскакавший было мимо. Повернул коня и ударом ноги, распахнув хлипкую калитку, въехал во двор. Сделав круг, незваный гость на миг остановился. Никодим вскинул свое оружие и стал выцеливать татарина, но тут из сарая раздался выстрел. Тать всплеснул руками и опрокинулся на лошадиный круп.

Пару мгновений смотрел туда, потом перевел взгляд на улицу, а там стоял пяток и внимательно прислушивался к тому, что произошло, потом один что-то гортанно выкрикнул и, они разом бросились к дому. Никодим прицелившись, выстрелом ссадил одного. Сдернул с берендейки мерку, высыпал порох в ствол, прибил его шомполом, из мешочка вытащил пулю и кусок промасленной кожи. Насыпал на полку затравки, пальцем придавил, вытащил из под колена фитиль стал привставать, чтоб выглянуть. По волосам чиркнула стрела. Дым от выстрела выдал место и двое татар с луками наготове ждали, когда он снова выглянет. Пришлось сползать ниже, и чудом не сорвавшись и не потеряв по дороге запал, выглядывать сбоку. Обманул, его ждали там, а он выстрелом с этой стороны снес ещё одному пол головы. За спиной прогремел ещё один выстрел и сразу вслед за ним раздался громкий крик раненого человека. Пока перезаряжал. Послышался ещё один выстрел, а потом ему в ляжку вогнали стрелу. Вскинув заряженную пищаль, успел, раньше своего врага, тот упал с коня. Никодим же с крыши, к счастью ничего не сломал, но побился знатно. С трудом ворочаясь, стал вставать, от боли, не видя ничего вокруг, за его спиной раздался конский топот и в сломанную калитку влетел всадник, во вскинутой руке сверкала на солнце сабля.

Подумалось, — 'Вот и всё'

Из сарая выплеснулось облачко дыма, вслед за ним прилетел грохот выстрела и на него упал убитый враг. Сбив с ног и окончательно выбив дух. В себя пришел только ночью, не сразу сообразил, где он. Оказался дома и на своей кровати, чертовски болела спина, дергала раненая нога, но уютное тепло, лежавшее рядом и тихонечко сопевшее, говорило, что всё будет хорошо…'

— Я опосля того боя, с год не мог разогнутся. С пушкарей меня отпустили. Кому нужен вояка, смотрящий на свои сапоги, а потом одна бабка, поставила меня на ноги. Меня хотели обратно забрать. Так тут уже я сам схитрил, походил месячишко согнутым, они, да и отстали. Марфа тогда первенца уже родила, сынишку нашего…

Подожди, — остановил я его рассказ. — А Марфа тут при чем? Кто из сарая стрелял?

— Так она и стреляла. Они там вдвоем с соседкой Варварой отбивались, та в тот день вдовой стала. Мужик её из дома выскочить не успел, на пороге две стрелы в грудь поймал. Так она ухватила пищаль с припасом, да бежать, а Марфушка её и остановила.

— Всё равно не понимаю, когда она стрелять научилась?

— Что ты заладил, — когда, когда. — Потом махнул рукой, — А, дело прошлое, я научил.

— И зачем?

— Я тебе наверно сегодня не говорил, забыл наверно. Зануда ты Федор!

— Спасибо тебе отец родной. Только слышал я, что стрельцам лишнего пороха не дают.

— Так это городским, а нам, порубежникам, по два фунта давали и свинца. Чтоб отбиться могли, подмоги дождаться.

— И сколько в тот день она порешила?

— Я троих всего смог достать, а она четверых.

— Ты только про троих сказывал.

— А ты считал?

— Сам так сказал.

— Четвертого потом нашли, на задах. Оставшаяся татарва, через наш двор решила в лес уйти, хорошо я вдоль стенки лежал, стоптали бы, вот последнего из них она в спину и стрельнула. Он там так и остался висеть на столбе.

— А сколько всего было напавших?

— Двенадцать человек. Они твари как знали, что все наши, с утра в поля ушли и в деревушке одни бабы да дети малые.

— И сколько вы завалили.

— Слово, какое, — 'завалили' а что как раз подходит, этим тварям. Восьмерых ухайдакали, вот оставшиеся и бежали сломя голову. Наши опосля гонцов разослали, окрестные поселения предупредить, но больше нападений в тот год не было, а к следующей зиме у нас уже стены были.

Я потянулся за пирогом, пока выбирал, к столу подошла хозяйка. Я смотрел на эту маленькую хрупкую с виду старушку, а перед глазами стояла картинка, — 'крепкие руки, держащие тяжеленную пищаль наперевес и тлеющий в зажиме фитиль' и ласковые нежные прикосновение к побитой голове.

Вспомнил, заныла проклятая, шишка начала пульсировать глухой болью, отдаваясь эхом в висках.

Встав из-за стола, поднял кружку с пивом, поблагодарил Силантия, за своё спасение и, сославшись на плохое самочувствие, ушел к себе. Так для меня закончился мой день рождения.

Часть третья.

— Здравствуй жопа, новый год. Ты бычара, ещё сильней дергать не мог? Глядишь и ствол оторвал бы. Повторяю русским языком, — ' Взять за рукоять, повернуть её влево и потянуть на себя до упора. А ты обалдуй силы своей не ведаешь'

Я орал как резаный. Полугодовой труд лежал передо мной в разломанном виде. Не спорю, моя вина в этом тоже есть. Зазоры слишком малы и после десятка выстрелов произошло заклинивание затвора, это дитя природы, решил дернуть… посильней, результат, оторвал рукоять.

'А где прикажете взять фрезерный станок? Если верить всем авторам альтисторий, техническая грамотность в древности была на высоком уровне. ХА, ХА, ХА. Не смешите мои кирзачи, они давно уже смеются. Дураков и недоучек, хватает во все времена. Данила уезжал в другой город к родне, а я сдуру, попросил одного такого 'мастера' приварить рукоять к затвору. Приварил. И вот сейчас рассматривая место излома, прекрасно вижу что сделано, плохо. Не провар и пережог. А этот затвор, напильником вытачивал вручную. Смеётесь? Смейтесь. Вам тоже будет весело, если побудете в моей шкуре. С голой задницей и мозолями на руках от напильника'

Пищаль Степану я переделал, спусковой механизм сделал похожим на кремневый замок, только единственная серьезная переделка была. Это пришлось высверливать полку и вваривать огнепроводную трубку с наковальней.

Его пушка заряжалась как обычно, но перед выстрелом, надо было надеть капсюль, наводишь на цель, жмешь курок, пшик и осечка. Потом разобрался почему, отверстия было маленькое, огонь затухал, не дойдя до порохового заряда. Отрезали, переделали. Теперь у него на двадцать выстрелов одна осечка. Это уже качество, как они называют 'пистонов' такое. Исходное сырьё, гавно, химик из меня дерьмо, вот и получается кака. А им и этого мало, жалуются, что ничего не даю. Шиш вам с маслом по толстой роже. Как разговор о деньгах начинается у всех сразу морды постными становятся, как будто я им уксус предлагаю. Ладно. Меди мне много не надо, её вообще пока крохи уходят, а вот купоросное масло, так они кислоту зовут, да ртуть, да селитра нужна. Копейка здесь, полушка там. Рубль кончился.

Стрельцы из его приказа новым оружием заинтересовались и только. Для переделки обратился ещё с десяток, тех, кто по моложе, а старики, ретрограды, держались за свои фитили руками и ногами. И основным аргументом, было: — 'фитильный шнур намок и высох, запалил, стреляй. А твои пистоны не стреляют' Была бы честь предложена.

Сидор молча, слушал меня, на его довольном лице блуждала улыбка, даже мой ор не мог испортить ему хорошего настроения. В душе, я, его понимал. После самопала, а как ещё назвать чудо оружие, пищаль, стрелять из винтовки, держа её на весу, чувствовать толчок в плечо, и через едва заметное облачко дыма видеть цель… В три секунды перезарядить, навести и нажать на спуск… Повторить, потом ещё… Ещё… Дострелялись, один словом. Умерла моя винтовка не успев, родится. Кучность была, так себе, но это для меня привыкшего к снайперам, стреляющим на километр, а стрельцу позволило попасть три раза подряд в березовые чурбаки на ста саженях.

Завернув ружье в холстину, засунул под сено на дне телеги, буркнул, — Поехали, — и предался размышлениям.

Что произошло, было приблизительно понятно, разрыв гильзы в каморе. Последний месяц только и занимался ими. Если честно, напортачил, всё-таки сначала надо было сделать патрон, а уж потом под него делать винтовку. Гильза, она выпила из меня всю кровь, стала сниться по ночам, мерзкая хихикая, дыша в лицо сгоревшим порохом, скалилась в беззубой улыбке. Тварь. Штамповать не получилось, верней получалось, если не брать во внимание тот факт, что выходили они разными. Может попробовать с бронзой? Гидравлический пресс мне не сделать. Это факт. Нужен двигатель. Ага, Паровой на картинке видел, мечтатель. Остается ветер и вода. Ветряк сделать можно, хотя у нас на Руси, ветряных мельниц меньше чем на Украине с её степями. И сколько такое счастье будет стоить?

Не о том думаю. Может ну её, эту гильзу? Сделать патрон по типу охотничьего? С донцем проблем не будет, накатать картона, порох, пуля, пыжи. Эта сборка будет стоить дороже медного в два раза.

Использовать можно будет только с гладкостволом, а если с винтарем, можно забыть о километровых дистанциях. Пулю придется делать по принципу Минье. Везде засада, не одно так другое.

Пройдемся по существующему процессу. Сначала делаем медную полосу. Затем вырубаются, как я их называю, пятаки, заготовки. Первый этап, сформировать выемку по центру, глубинной в десяток миллиметров, получается. Второй, разогреваем и на следующей форме вытягиваем ещё больше, повторяем это ещё два раза, в итоге получаем медный цилиндр. Дальше следует сверловка под капсюль и проточка. Греем, ударяем, забиваем, вынимаем.

А что у нас бывает с металлом при нагреве? Расширяется! Какие гильзы у меня плохие? Первый десяток, на холодной форме или второй на разогретой?

Кажется, удалось что-то нащупать, проведем опыт. Одну партию в два десятка сделаю по старому, следующую с охлаждением, сравню результат.

Скрипели колеса, лошадиные копыта выбивали пыль из дороги, слабый ветерок подхватывал её. Кружась в воздухе, она медленно оседала обратно на землю и на нас. Проехав обратно половину дороги, мы были совершенно серые. Переезжая через один из ручейков, впадающих в Москву реку, мы остановились, умыться напиться и напоит лошадь. После всех мероприятий, решили не торопиться обратно, ехать оставалось километров восемь до города, так что успеем ещё добраться. Полчаса побыть в тенёчке не повредит никому, а некоторым пойдет и на пользу. Кобыле конечно, как сугубо городской человек всегда относился к животным с особым пиететом.

'К травоядным не имею отношения, я мясоед. Просто, знаете это довольно сложно понять и объяснить, я понимаю что домашнюю скотину для того и держат чтоб было мясо, но вот тот будничный подход с которым их забивают…

(Да и простят меня почитатели домостроя) Женщины этого времени, они другие, не такие взбалмошные, как в моем времени, а действительно другие. Они, как бы сказать более целостные. Они действительно жены и матери, а не подруги и телки. Они ведут домашнее хозяйство твердой рукой. А мужики не меняются, сколько бы ни прошло столетий, это видно на примере дома Никодима. Он занимается хозяйством, он хозяин, его слушаются все, от собаки до Марфы. Только вот беда, ни один мужик никогда не сможет сделать из постройки дом, никогда не создаст уют и комфорт. Всё что он может создать, это возвести стены, покрыть крышу соломой и поддерживать условия для жизни и не более. Душа дома это женщина она сама частица уюта и душевного комфорта.

И я такой же, как он, для меня нужно чтоб инструмент был качественный, дом крепкий, не протекал и не продувался, машина всегда на ходу и заправлена.*

Чистые рубашки, глаженые воротнички, свежие носки…

Вкусная и здоровая пища, а не куски, схваченные на ходу, половички, занавески на окнах, красивая люстра, посуда, стоящая на столе. Вы можете возразить, что и мы можем… Да, соглашусь с вами, можем. Пойти в магазин и купить первое попавшееся, что на данный момент нужно. Миску, тарелку, кружку. Именно ее, а не чашку с блюдцем, ведь зачем платить лишние не деньги за то чем не будешь пользоваться. Мы купим именно необходимые вещи, а не для комфорта и души. Мы злимся, мы ругаемся, потом сдаемся. Даем столько, сколько просит, и вместе с ней восторгаемся абсолютно ненужной нам фитюльке, но от покупки которой, дом становиться Домом. Именно так с большой буквы. Женщина это сверкающий бриллиант в оправе из мужского шовинизма'

— О чем задумался? Ты это, не расстраивайся, починим, я тебе помогу. — Сидор, была сама жизнерадостность. Несмотря на липкую жару, бодр и свеж или холодная вода остудила мозги?

— Нет спасибо, я уж сам, как ни — будь, один раз уже помог, хватит пока.

— Ты же сказал, что это кузнец плохо сделал.

— Не в нем дело, сама по себе винтовка плохая получилась. Затвор заклинивает, в прикладе трещина, прицел не отлажен…

— А мне понравилась.

— Ты по привычке по стволу целился?

— Да, — немного удивленно сказал он. — А как ты…

— Если помнишь, я позади тебя стоял и смотрел, мне было видно.

— Но потом-то сбил поленья. А такой можно поставить на пищаль?

— Можно, но толку от него не будет. Круглая пуля летит, как захочет и куда захочет, только не в цель.

— Всё-таки она хорошо получилась, правда лягается, зараза, но меньше чем моя пищаль.

— Дерьмо, а не винтовка, руки мне оторвать за такую работу.

Стрелец помолчал немного и спросил, — Федор, а ты раньше их делал

— Сам не делал.

— Не делал? — В его голосе послышалось изумление.

— Да, не делал. — И раздражением откинул в сторону хворостину, — В руках держал, разбирал, собирал, смазывал, но не делал. Книжки умные читал.

— Какие книжки?

Я прикусил язык, сколько раз клял себя за несдержанность, вот опять сорвалось, — У мастера у которого учился, была такая, в неё секреты записывал, что и как делать. Он её прятал, от нас, учеников, только мне удалось одним глазком в неё заглянуть. Много не понял, а что-то просто не запомнил, — Ещё минут пятнадцать, распинался на тему как выкрадывал, как читал ночью при свече. Как потом возвращал обратно. Кажется, поверил.

— Сидор, а почему вы используете берендейки и натруски для того чтоб заряжать пищаль? — Решил сменить тему разговора, зашедшего в опасную сторону. — Вон свейские войска, свое оружие бумажной пулей снаряжают.

— Видели такой, — Он пожал плечами, — Кто их делать будет? Каждый для себя крутить? С казны мне только порох да свинец дают, кожа на пыж моя, сало, чтоб её смазать сам покупаю. Так я свое оружие знаю, сколько и чего насыпать понимаю, лишнего не положу. На бумагу мне денег не дадут.

— А если на заводике пороховом, начнут патроны крутить…

— Да кому они нужны, они денег стоят, а мы дешевле обходимся. — Он сказал это с какой-то грустью.

— Но если там делать будут, пороха меньше надо будет тратить, все будут стрелять одинаково, заряжать быстро сможете. Не один раз на двадцать шагов противника, а быстрее. Скажи, сколько залпов по ляхам успевали дать, пока они до вас доходили?

— По-всякому, бывало, что и четыре, прежде чем за бердыши возьмемся, а иногда и два не успевали. Если с поля зачинали то, и больше выходило, а ежели нежданно… — он махнул рукой, — Можно и голову сложить, не выстрелив ни разу.

— Вот и я про тоже, с бумажной…

— Что ты заладил, одно и то же, говорю тебе, ежели казна будет нам их давать замес-то пороха и свинца будем ими стрелять, а за свои кровные. Их и так не всегда вовремя платят, хлеба мало дают, а овса иной раз и не дождешься.

— Всё, я понял, успокойся, — Стрелец не на шутку разошелся. Ему осталось, только выкрикивая лозунги и размахивая красным флагом призвать народ на баррикады. Только политики мне не хватало.

— И сукно гнилое было последний раз, — Продолжил он по инерции.

— Сидор, а твоя корова много молока дает?

— Ведро за раз. — Ответил и непонимающе уставился на меня.

— А масло сбиваете? Сметана у тебя вкусная?

— Сбиваем, вкусная, а…

— Варенец жена твоя делает?

— Нет, томленое только…

Я, не давая собраться стрельцу с мыслями, продолжал сыпать вопросами. — А сыр делаешь?

Ответа на них не ждал, надо сбить ура патриотизм, на хозяйственные темы.

Он взмолился, — постой, а причем здесь сыр? Мы же говорили…

— Забудь. Давай собираться, а то просидим до потемок, со всей этой болтовней.

Поздний вечер того же дня. После возвращению я засел за свои чертежи рисунки, разобранное ружье лежало на столе передо мной, в процессе вынимания затвора выяснилось, что именно произошло, я зарядил патроны избыточным количеством пороха, в результате получилось, что выступ боевой личинки и пазы по которым она движется, немного сплющились. Сидор со своей медвежьей силой, дергая за рукоять, заклинил ещё больше. В принципе можно отреставрировать, уменьшить навеску заряда и будет нормально стрелять. Но душа уже охладела к этой винтовке. Нужно что-то другое, более подходящее.

За окном было темно, в безоблачном небе ярко светила луна, лениво лаяли собаки. На столе в подсвечнике горела свеча, источая вкусный запах. Протянув руку, взял кружку с настоем из лесных трав сдобренный двумя ложками липового меда, отпил глоток и поставил обратно. Покрутил между пальцами свинцовый карандаш, бросил обратно, он прокатился по листу бумаги и остановился на самом краю, чудом не упав на пол. Я раздраженно вытер ладони о подол рубахи, в голове мелькнула мысль, что надо сделать нормальные карандаши или на крайний случай обычное металлическое перо.

'А что, самое сложное будет припаять шарик на конце и разрезать пополам, а можно по принципу плакатного сделать, но это тогда только для черчения подойдет, а я его со школы ненавижу.

Карандаш, можно помучиться, что там входит в чернографитные, — графит, белая глина и, кажется клей воск. Самое трудное это размолоть графит в порошок, лень делать мокрую мельницу, возиться не охота, хотя…'

Чуть не опрокинув подсвечник, потянулся, подкатил поближе эрзац карандаш, и принялся набрасывать на бумаге схему мельнички.

'Два поддона из меди, на внутреннем, закреплен чугунный диск с насечками и осью, на него сверху одевается второй с рукоятью, по середина отверстие для засыпки дробленого графита, наливаем воды и начинаем крутить, не очень быстро, чтоб не плескало. Черная пена, перетекает во второй тазик, мы её собираем и выкладываем на доски для просушки, и так делаем пару раз. Берем глину, всыпаем наш порошок, по не многу, если его перебухать, твердости не будет, берем винтовой пресс и через фильеру начинаем выдавливать стержень, нарезаем его нужной длины. Потом это все надо нагреть в печи, чтоб смесь спеклась. И потом охлаждаем… Охлаждаем…

Ладно, с этим потом, пока они, доходят, готовим липовые доски. Кедровых нет, ольха и тополь отстой. Для карандашей нужна прямослойная древесина, так что обойдемся местным ресурсом, который есть в наличии. Заготовки, это пластины в пять миллиметров толщиной и пятнадцать на десять сантиметров, вырезаем продольные канавки, вкладываем туда стержень, смазываем клеем, накладываем половинки друг на друга и оставляем сохнуть под прессом. Если потом распилим вдоль, получим десять штук чернографитных карандашей, думаю за день можно пару сотен слепить. Копейка штука, два рубля в день'

Отложил карандаш, посмотрел на свое творчество и удовлетворенно хмыкнув, убрал в шкатулку, стоящую на полке рядом с кроватью. Спасть не хотелось, вынул из сундука кусок холстины, постелил на стол, разложил слесарные причиндалы, постоял в раздумье, почесал затылок, сплюнул, уселся на табурет, и потянулся за винтарем.

Утро началось с истошного петушиного вопля, спросонья казалось, что он орет в самое ухо, потом послышался голоса Марфы, рассыпающей корм птице, Никодима о чем-то её спросившего.

Я накрыл голову подушкой, стало тише, попытался уснуть. Уже почти провалился в уютную темноту, как на задворках сознания ярким метеором мелькнула мысль, потом вернулась, робко постучалась, и когда её впустили, поворочавшись, устроилась с комфортом, немного помолчала.

А потом стала задавать вопросы и спорить сама с собой. Попытка изгнать прочь, окончилась её победой. Пришлось вставать, идти умываться и после отправляться на поклон к Марфе. Просить покормить непутевого работника. Она поворчав для приличия, всучила мне деревянную бадейку, с веревочной ручкой, велела задать корма поросенку, пока она разогреет завтрак. Пришлось идти.

А эта стерва, разбудившая меня так рано, продолжала брюзжать, отвлекая от важных дел, пробовал с ней договориться, не хочет ничего слушать. Пришлось быстро проглотить завтрак и идти в мастерскую. Мне был нужен наш коваль, Данила. Я только читал, но, ни разу не видел, как делаются оружейные стволы. Мужики уже были на месте, сидор штамповал крышки и донышки, Серафим полировал готовые самовары, а Никодим накачивал воздух для горелки. Кузнец, в своем закутке у горна, ковырялся с тиглями, перебирал и расставлял по полкам, привезенное от гончаров. Да мы могли себе такое позволить. Я убедил всех, что так будет проще. Они поворчали, но согласились.

— Утро доброе. — Поздоровался с народом.

Никодим повернул в мою сторону голову. — Ты прямо как огурчик выглядишь?

— Какой, соленый или малосольный?

— Пупырчатый. Ты мне, что обещал давеча?

— Свят крест, ей богу сделаю. С Данилой поговорю… — и, не дожидаясь продолжения беседы, позорно сбежал. Ему мало было рисунков разнообразных форм самоваров, которые я ему нарисовал. Теперь он с меня требовал шаблоны.

— Данила! У меня придумка есть, как ствол пищальный быстро сделать

Кузнец кивнул головой, не прерывая своего занятия. Покрутил в руках с виду целый тигель, отставил в сторонку, где был уже десяток ему подобных. Поднял следующий, щелкнул по нему пальцем, прислушался, видимо он ему понравился, поставил на полку.

— Его сверлить надо, а потом обточить немного, — Взгляд, которым меня наградили, понравился, в нем было все от любви до пожелания уйти с глаз долой.

— Федор! Погляди вот на это, — И Данила протянул мне тигель. — Посмотри, что гончары сделали.

Взял протянутый мне горшок, осмотрел со всех сторон, покрутил в руках, пожал плечами и вернул обратно, — Я в этом не понимаю. Ты мастер, уж кому как не тебе знать что надобно.

Он выставил грязный палец и ткнул им в мою сторону, — По твоему наущению, замес-то того чтоб дело делать, чужое дерьмо разгребаю.

— А лучше будет, если ты половину седмицы, будешь тратить на них? Давай опосля поговорим про это.

Мне надоело препираться с кузнецом, бывшем не в духе. Оставив за собой последнее слово, я развернулся и ушел.

Выйдя во двор, огляделся, конюшня крытая дранкой с распахнутыми воротами, птичник, рядом с ним квохтал с десяток кур во главе с моим будильником. Завидев меня одиноко стоящего, что-то переклинило в его пустой голове, и он пару раз капнув ногой пыль, распушил перья, бросился в атаку. Схлопотав сапогом по острому клюву, как ни в чем не бывало, вернулся к своему гарему, клюнул одну из клуш и, вытянув шею, заорал свою утренний клич.

— Вот тварь, твое место на сковороде, ножка буша. — Оглянулся, с этим гадом надо держать ухо востро, может наскочить сзади. Пошел на зады усадьбы, там, в углу у меня стоял перегонный куб.

Но не для самогонки, для других дел. В это примитивной установке я занимался перегонкой древесины.

Простой навес, сложенная из кирпича печка, на ней установлен сделанный из глины с толстыми стенками бак, кувшин, скорей всего бак. Гончар попытался жалиться говорил, что у него с первого раза не вышло, и он много дров в пустую, спалил, пока сделал, так как нужно. Я только спросил, — ' а ты что, только его одного в печи обжигал, а как же те чашки плошки?' Он замялся, и потом было пара попыток выцыганить еще, но тщетно, как договорились о такой цене и будет. Никодим задал один вопрос, — ' для чего' Я объяснил. Он, посоветовал смолу собирать в отдельную посудину. В нижней части моей установки было просверлено отверстие, в него вставлена медная трубка с заглушкой, внутри на двух кирпичах лежала чугунная решетка, на неё выкладывались березовые полешки, сверху опускалась глиняная крышка со вставленным отводом для охладителя. Змеевик был уложен в керамическую трубу, заглушенную с двух сторон, и крепился вертикально, из бачка стоящего на крыше подавалась холодная вода. Проходя насквозь, вытекала из нижнего патрубка в нижний бак. Здесь она остывала и потом перекачивалась на крышу. Ну, нет здесь ручьев и рек поблизости, вот, и приходится выкручиваться.

Если бы вы знали, какое было недоумение от душа по первости, а теперь, когда наступило лето и в мастерской жара и духота. Нет, нет, а кто ни будь, да споласкивается. А чего, выйти из дверей, дойти с десяток шагов до конюшни и завернуть за угол, вот он летний красавец, вода течет на огород, поливать меньше. Зато кайф был неописуемый, на улице под тридцать, а я под прохладными струями стою и фыркаю от удовольствия.

За задней стенкой своего цеха, валялась в лопухах, поднял лестницу, сколоченную из жердей, приставил, забрался наверх проверить уровень воды, норма, хватит. Спустившись, занялся подготовкой к загрузке своего агрегата, замесил немного глины, швы замазывать на крышке. Нарубил дров помельче, пробовал класть целыми поленьями, вместимость позволяла, так выход был мизерным и долго процесс шел. Подготовил емкость под дистиллят, проверил горелку. Да именно горелку, когда в первый раз делал, мне не понравился запах, ну и поднес лучину к выходному отверстию, хорошо морду в сторону отвел, ударила такая струя пламени. Я подумал чуток, мальца переделал приемник, на выходе поставил отводную трубку и теперь мой агрегат почти, перпетуммобиле, сам себя греет. Дрова только на начальный разогрев уходят. Загрузил, поставил крышку, замазал швы, уложил груз и разжег огонь в топке.

Самое дорогое во всем этом процессе, как ни странно оказалась соль, самая обычная. Её надо было много, после того как дистиллят отстаивался, сливал его в другую посудину, круто солил и оставлял для отстаивания. Через день раствор расслаивался, и я сливал получившуюся жидкость с запахом ацетона. Оставшуюся часть пока оставлял, все, что про неё помнил, что для её перегонки нужны большие температуры, мой глиняный аппарат их просто не выдержит.

'Когда получил ацетон в первый раз то даже в пляс бросился, но взял себя руки, и попробовал очистить полученный продукт, не знаю как это делают, поэтому просто отфильтровал. Вся эта бодяга заводилась только ради одного, вата, замоченная в азотке, промытая в дистиллированной воде заливалась ацетоном, происходило её растворение. Полученную массу раскатывал деревянными скалками, обшитыми кожей, пока она не просохла, протирал через сито. Рассыпал в лотки и оставлял для дальнейшего высыхания. В общем, где-то так, может где-то что-то и нарушил, но первая же попытка показала хороший результат, вспышка и маленькая кучка пороха сгорела, практически без остатка. Я тогда откинулся на бревенчатую стену, и устало прикрыл глаза. В голове билась только одна мысль, — 'получилось'

После первой удачной попытки, наступили трудовые будни, и в заначке у меня уже был почти килограмм непонятного порошка, но горящего как порох. На одном таком испытании произошло маленькое приключение предопределившее поиск места для полигона.

Силантий, однорукий охранник, частенько приходил и сидел на пороге, наблюдая за тем, что и как делаю. Под неторопливые разговоры работа шла быстро и не заметно. Когда стал вопрос об оружии для переделки, он не минуты ни сомневаясь, принес свою 'аркебузу'

Вы видели взгляд бассета? Вот и я не смог устоять. С его пищалью приключилась беда, она ровесница ему была. Ваш покорный слуга, насыпал чуток пороха больше, чем надо, забыл дурилка картонная, бездымный мощней черного в три раза. Отрадно, что испытывать решил сам, да ещё привязав к столбу у конюшни, направив на поленницу с дровами… Дернул за веревочку.

Потом пришлось подпоркуменять, выслушивая нотацию от Никодима, вопли Марфы, ворчание Силантия, восхищение Сидора. Данила пришел, повертел в руках остатки ружья, пожал плечами, и ушел в свое царство огня. Может взорвать чего, чтоб его расшевелить?'

Подставил тару для смолы, полупустой кувшин с темно коричневой бурдой с резким запахом, факел вымоченныё в ней горел весело, с треском, разбрасывая маленькие искорки. Нашлись и покупатели, я отдавал её практически даром, двадцать копеек да пустой кувшин в обмен.

'Один раз попробовал перегнать сосну, проклял всё, еле отмылся, перемазался как углежог последний. Надо сделать маленький такой перегонничек и канифоль сделать. Вообще надо искать место, нужна река, ручей или ещё чего чтоб поставить привод водяной. Наше дело идет удачно, и кое, какие деньги есть. У нас появились свои постоянные покупатели, даже с других городов народ приходил, интересовался, просили продать. Попытки купить один на пробу я пресёк сразу, давать конкурентам макет, фигушки, минимальная партия была пять штук. Так что наше благосостояние росло, но вместе с ней росла, как мне кажется и зависть соседей. Уже пару раз, приходили, жаловались на вонючий запах, идущий с нашей усадьбы. А я что мог поделать, да пованивало. Пропаганда с переездом на новое место жительства не находила отклика в сердцах моих друзей. Они меня внимательно слушали, кивали головами, сочувствовали, а когда дело доходило до принятия решения, почесав бороды, говорили, — 'нет'

Жизнь вроде бы удалась — работа, дом. Я с ними соглашался, но червяк, сидящий внутри, требовал большего, гнал вперед, торопил. Хотелось воплотить в жизнь свою мечту, сделать своими руками винтовку, за которую мне точно не будет светить срок по статье закона 'об оружии', а чтоб её исполнить, нужна механизация. Вручную, делать самопалы, с которыми гордо рассекают по городу стрельцы? Увольте, последний раз такое в третьем классе на спор сделал, с тех пор зарекся. Нет технической изюминки, труба с заглушкой, да ещё веса немерянного'

Мне на плечо легла рука, — Федор! Ты не оглох? Зову, зову, молчишь, случилось чего?

Вздрогнув, с перепугу, рванулся вперед, споткнулся на дровах, едва не врезавшись головой в печь, остановился на четырех костях. В поле зрения появились коричневые сапоги с загнутыми вверх мысками.

— Экий ты прыткий. Не ушибся сердешный, — Человек с добрым голосом помог подняться на ноги. Весело улыбаясь, рядом с ним стояло около десятка стрельцов и Сидор.

— Мать твою… Блин горелый, уроды мохнорылые так издохнуть можно, я чутка не обгадился. А вы ржете. Сидор, чтоб тебя перевернуло, это ты их по мою душу привел?

— Не ругайся Федор, никто тебя пугать не хотел. Я тебя окликнул, ты сидишь и молчишь. — Он кивнул рыжебородого обладателя ласкового голоса, — Пока Гаврилка Фролов, тебя за плечо не тронул. А ты возьми и сигани.

И вся собравшаяся братия опять рассмеялась. Но теперь вместе с ними смеялся и я. Представивший всю нелепость пробежки на карачках. Отсмеявшись, поинтересовался, каким боком их занесло на наше скромное подворье и что надо этим сучьям детям, от раба божьего Федора. Они сначала загалдели как грачи весной, попросил говорить выборного, а то голова пухнет всех слушать разом.

Гаврила Фролов выступил вперед, пригладил бороду и, прокашлявшись, изложил просьбу. — Федор, продай нам пистонов, кои ты делаешь, пробовали стрелять из пищалей тобой переделанных. Кое кто и на зверя ходил с такими, не чует он как фитиль тлеет и не опасается. И ещё, — он глянул мне за плечо там стоял Сидор, — Слышали мы, что наряд добрый делаешь и из него можно стрелять по нескольку раз.

Я поднял руку и остановил говорившего, — Я понял, чего хотите, это продам. Только знайте, пищали переделать надо будет и после этого она не сможет стрелять с фитиля, только с пистонов, а их никто кроме меня не делает.

Стрельцы переглянулись, Гаврила Фролов покивал головой, — Поэтому и хотим всего пять, с нашего десятка, остальные со старым запалом останутся.

— А почему не все? Я здесь под боком, всегда можно прийти или с кем-то переслать.

Гаврила улыбнулся, — Далече идти придется, отсель как раз до зимы дойдешь. Посмотрел на него, на стрельцов, потом опять на него, — Это куда же?

— В Сибирь.

— так стрельцов не посылали, туда казаки ходят.

— Они первыми, а мы с воеводой.

— Зачем. — Я всё не мог понять причин, по которым отправляли людей, из Москвы. — Поближе что ли взять не откуда, где мы, а где Сибирь. Это сколько же вы туда идти будете?

— Полусотник наш, не спрашивал, его по повелению Государя нашего к приказу приписали и повелели набрать охотных людишек.

— Понятно, — Хотя совсем не понятно. Причем здесь стрельцы? — теперь, почему всего пяток, на переделку, только у меня запас пистонов маловат будет. Всего по пятьсот выстрелов на ствол. Может три переделать?

— Мало будет, три. С твоими пистонами, пищаль чаще стреляет, так вот думаем, что пока фитильщики заряжают, эти уже наготове и ежели что завсегда стрельнуть смогут.

— Значит пять?

— Да. И поведай, как с них стрелять.

Я не дал договорить человеку, — Всё расскажем и покажем. Ружья где?

— Что?

— Пищали принесли? Только я сам выбирать буду, не всякие подходят. Старые и стреляные переделывать не буду, у них железо внутри выгорело, взорваться может. — Проговаривая условия, следил за лицами стрельцов. Эти хитрозадые обычно старались притащить хлам, какой ни будь, во всяком случае, один раз такое было. Мы переделали ствол на капсюль, не проверив разгар каморы, стенки оказались тонкими и на втором выстреле с усиленным зарядом, ей вырвало казенную часть. Так это чадо устроило истерику и хотело слупить с меня денег. Кузнец Данила тогда помог, собрал куски и по ним мы поняли, в чем была беда. Я не говорю, что мы совсем отказывались, мы их тоже брали, но там надо было обтачивать и надевать сверху бандаж, проваривать его. Хотя был бы токарный станок и с минимальным допуском да на горячую, держала бы за милую душу. Увы. Увы. Поэтому из-за трудностей в переделке, старались не брать. Сама работа была простая, разделенная на два этапа. На первом снимали ствол, обрезали, вставляли запальную трубку в посверленное отверстие, пропаивали, потом по новой заваривали казенник. Потом на ложе вырезали посадочное место для спускового механизма, крепили, и далее следовала пристрелка из десяти выстрелов усиленным зарядом. Пять пищалей мы могли переделать буквально два дня.

После моих слов рожи у них стали кислые, и догадки подтвердились. Притащили наверно дедовы самопалы, с которыми при Иване грозном Казань брали.

— Показывайте, — потребовал их предоставить оружие.

— Кисель, Пятунка, дуйте к телеге и одна нога здесь, другая там, — Распорядился Фролов. — Федор, а ежели она…

— Очень старая будет? Гаврила, ежели ты думаешь, что мы здесь новые пищали делать будем, то не надейся, это будет очень долго и очень дорого.

— и сколько возьмешь?

— как за новое, рубль. Значит за пять, будет пять.

Стрелец посмотрел мне в глаза, потом перевел взгляд, куда-то за спину, там послышались шаги кто-то из них ушел, — А сколько…

— Намного дешевле, вам отдам по копейке за десяток. Ты погоди морду кривить, сначала послушай, что я тебе даю. Замок, как с ним обращаться позже покажу, запасная пружина, ежели старая сломается, чтоб завсегда заменить можно было. В прикладе делаем отверстие и кладем туда все, что нужно для починки. Чтоб всегда было под рукой и нельзя потерять. А так как вы пойдете далеко, дам вам ещё один запасной. Про пистоны мы говорили, они будут в деревянных коробушках по пятьдесят штук, пересыпаны мелкими опилками, чтоб не отсырели, и сверху облиты воском. Всё это уложено в один большой короб.

'на самом деле я хотел делать коробки из листовой меди, как армейские цинки, но посчитав себестоимость, пришел в тихий ужас, и идея умерла, не родившись, на самовары меди не хватало'

— а ещё я тебе покажу одну штуку, ей свеи пользуются, от этого они стреляют чаще чем вы.

— ты про то чтоб порох и пулю в бумагу вертеть?

— Вы знаете?

— То ведомо нам, токмо дорого ты берешь Федор.

Я развел руками, — Скажите воеводе и вам с казны деньги вернут.

— Вернут и ещё добавят. — Стрельцы одобрительно зашумели. — Все так и будет. За свои деньги в поход собираемся. Нам от казны дали по десять рублей, жалование за два года вот мы и хотели за половину, пищали переделать.

Я оглядел их. Здоровых крепких мужиков одетых в стрелецкие кафтаны, крепкие натруженные кисти рук лежали на саблях, свисающих с пояса, другие держали свои алебарды. Бердыши. Загорелые обветренные лица, ухоженные бороды. Вот этих судьба хранит, если не сгинут в землях сибирских. Собирая ясак для царя московского, то с них пойдет прибыток в людях. Не оставят голов своих на плахе после бессмысленного бунта, не будут кормить своими телами падальщиков в азовской авантюре Петра первого, глядишь моя помощь им обернется чей-то спасенной жизнью. И этот кто-то может стать моим предком.

— Ладно. Сделаю вам пищали, — Они одобрительно зашумели, я поднял руку, останавливая гул, — и припасов за полцены отдам. Только как говорил, плохих не надо, не будет с них прока и вас подведут, когда нужно будет.

— Благодарствую Федор, — Гаврила поклонился, оглянулся к своим, — Робята оставляйте пищали.

Повернулся ко мне — Когда готово будет.

— Дня через три приходите, получите их обратно, и припасы заберете, тогда же и покажу, как стрелять из нового оружия.

— Сидор! — Позвал своего сослуживца, — скажешь Даниле, что у нас работа есть? А то я с ним тут поругался давеча.

— Об чем полаялись?

— Да попусту. Он одного хотел я другого, брехались пока Никодим не разогнал нас.

— Это он может, молчит, молчит, потом шлея под хвост попадает.

— Иди, пока мне шлея под хвост не попала. И проводи служивых.

Встал со своего места, поклонился стрельцам, — Всё исполню, третьего дня жду вас, а сейчас не досуг мне.

Они ушли, а я вернулся к своему занятию, перегонке древесины. А что, тихое спокойное, есть время для размышлений. Вот и сейчас в голове закрутились воспоминания после разговоров со стрельцами, которых на покорение Сибири посылают.

Это было в первую ночь в этом времени, я перебирал варианты, чем мне заняться…

'О!! построить развитую инфраструктуру для купца, у которого в наличии три гвоздя и три штуки бархатной тряпки, мне привыкшему к складской логистике, международным транспортным перевозкам, таможне, электронному учету… Возвращаться в каменный век, к карточкам? Да для этого времени это будет не просто шаг вперед. Это будет как выход человека в космос. Создать службу доставки? С одеждой не выгорит, пока что все шьют только для себя и носят только самострок. Для нынешних семей, женщин в первую очередь, заказать платье на стороне, значит показать себя с худшей стороны, плохая хозяйка. Этим всё сказано, так что ателье мод накрывается медным тазом. Может посудой заняться или печки класть, правда, знаю всего одну модель, самую простую какую с тестем в бане ставили. Чем на жизнь зарабатывать?

А что прикажете делать, если я не историк и не потомственный кузнец. Знаю верхушки, да есть паровая машина, есть атомная бомба, про кучу всякой хрени, какую по телику показывают. Например, поточная линия для производства стеклянных бутылок, выпуск листового стекла, видел передачу про ветряные голландские лесопилки, знаю, что они позволили стать ей мировой морской державой этого времени. А мне с этого, какой прок? Ну не знаю схему привода и из чего сделаны пильные полотна.

В типографии работал, знаю принцип работы офсетного печатного станка, брошюровочных работ.

С последним может и выгорит. Дома порванные детьми книги сам переплетал, шитые в накид, клееные, без разницы было что делать. Так как вариант можно будет рассмотреть этот вопрос, хотя они кажется под церковью ходят. М да. Оставим пока это…

Мозг тихо плавился от количества перебираемых вариантов, в затылке мелко пульсировала боль, а я лежал на низком жестком топчане и тупо пялился в низкий потолок. Почему-то вспомнилось утро, день стрелец с обожженной мордой лица. Разговор с ним и его рассказ о битве за Псков. И мне вдруг стало спокойно. Как я мог забыть. Половину своей сознательной жизни проковырялся с разного рода взрывоопасными игрушками, петарды, хлопушки, взрыв пакеты, всё вместе это тащило за собой огромный пласт информации по военным технологиям. Танки, пушки, самолеты, флот, армейская логистика, боеприпасы, амуниция…

Перестала болеть голова, а перед мысленным взором возник затвор трехлинейной винтовки, и моя рука тянется к нему, чтоб его передернуть и дослать следующий патрон. И вот тут всё встало на свои места. Они здесь в этом плане дикари, до первого унитара ещё лет сто, если не двести. Вот это, я, и буду делать. Патроны. Насколько помнил из истории, с переходом на казнозарядное оружие линейная тактика битв приказала долго жить. Кажется осада Севастополя, была одна из последних, во всяком случае, в России, русско-японская девятьсот пятого, велась уже с рытьем окопов в полный рост и после неё наших переодели в хаки. Значит, если сейчас наладить на Руси производство оружия нового образца… Наполеон, Фридрих, ну кто там ещё был? Карлуша, заядлый враг Петра первого, он любил ходить строем. А при скорострельности в два десятка в минуту и дальности метров на пятьсот и численности роты в сто двадцать человек, да ни одна колонна близко не подойдет, поляжет. А уж вбить в голову молодежи, что вражеский офицер, в треугольной панаме с пером, самая желанная цель… Так у Карла, точно Клара украдет кораллы. Зашибут бедолагу, в первом же бою.

Долго вспоминал, что и как делать и когда уже засыпал, на задворках сознания мелькнула мысль, — ' а может в Тулу, ведь оттуда мой род вышел'. Мелькнула и погасла, я уснул'

Очнулся от воспоминаний от того что перестала гудеть горелка. Надо было выгребать уголь из топки, чтоб аппарат остыл, вскрывать его, перезаряжать и по новой запускать. Надо за сегодня сделать ещё три перегонки. Кстати выходящий уголь не на что не годился, из него выжималось все ценное, и он превращался в черную грязь. Для меня, честно говоря, было открытием, когда узнал что для пороха лучше всего подходит слабо обожженная древесина, почти коричневого цвета. Чудно. Никогда не задумывался над сутью процессов, пользовался готовыми решениями. Семьдесят пять, десять, пятнадцать, формула черного пороха, она неизменна уже многие сотни лет и останется такой навсегда. Технологии вот что самое ценное, но не все из них могут быть воплощены в жизнь. Для одних нужна резина, нет каучука. Подшипники, нет стали и оборудования, чтоб их сделать. Электрогенераторы, о да как же это романтично, чтоб его построить, надо раздеть всю страну и наварить бумаги для обмотки статора и трех метров проводов. Любая технология автоматом тащит за собой целый ворох сопутствующих, вот и приходиться выбирать самое меньшее зло, какое можно воплотить в жизнь.

В животе тихо квакнул желудок, напоминая о себе, жрать захотел, ему по нраву пришлась местная кухня. Ни какой химии, ничего пересоленного и переперченного, все вареное, тушеное, томленое в печи, вкуснотища, почему-то всегда считал, что репу пекли просто так, отдельно или ели в сыром виде. Ничуть не бывало, берется ягнятника, припускается в собственном соку с солью, репа нарезается как картошка, кубиками, морковка, лучок репчатый, достается чугунок, ссыпается, накрывается и обратно на пару часиков. Потом достается. Перед подачей на стол посыпать зеленью, можно в чужих руках свои уши оставить, так к миске рваться будете. А какую колбасу делает Марфа? Пальцы можно откусить. Окорока сырокопченые, буженинка, сало, простое и с чесноком, подкопченное. Свинина, баранина, телятина, говядина, лесная живность, птица, утки куры гуси. А вот котлет не было, нет, они были. Но это был праздник в прямом смысле слова, брешь кусок мяса, и начинаешь скоблить его. Снимая с ножа в миску мякоть, я устал через час. И тогда стал выспрашивать Марфу. А будет ли много уважаемая кормилица кормить нерадивого работника, всякой вкусностью, если он облегчит ей работу?

Она спросила, я ответил, рассказал, что есть такая штука, она сама мясо рубит и можно эти самые скобленцы, хоть каждый день делать. 'И колбасы делать легче будет' — Добавил как бы промежду прочим. И стал дальше говорить, на пальцах показывая, как это может облегчить её нелегкий поварской труд. В общем, за язык меня ни кто не тянул. И вот уже месяц пытался сделать долбанную мясорубку.

С винтом разобрался сразу, слепил из воска и его отлили по выплавляемой модели, на этом все умерло, была одна попытка отлить корпус, но она провалилась, после остывания чугун треснул. Я хотел сделать классическую ручную, какая была у моей бабки. Так что опять лепить, подгонять винт, нарезать стилом резьбу, готовить гайку, если не получиться в этот раз сделаю наплыва и пущу крепеж на клиньях. Или я чего-то не знаю или у меня Данила что-то не знает. Отдавать такое на сторону пока не хочется, если что их же можно продавать за хорошие деньги. Надо вплотную заняться проблемой резьбы, лерки, плашки, клуппы, метчики. Данила бьётся, над этим, я ему рассказал. только всё упирается в хорошую инструментальную сталь. Тот эрзац который мы делаем у себя… Я не знаю. Каждая плавка ведет себя по-разному. Одной можно стекло резать, другая как пластилин, Данила…

А что Данила, он исполнитель. Как я раньше и говорил. 'Как ему скажешь, так и сделает' Спрашиваю — 'сколько железа положил?'

Отвечает — ' столько' и показывает.

'Дробил'

'Да'

' В тигле хлюпало'

'Да'

'Сразу вытащил'

'Да'

'Так с какого хрена, у тебя это недоваренное, а это переваренное'

'Пошел на хер. Как сказывал, так и делаю'

Слово за слово… Не приди к нам в закуток Никодим, поубивали бы друг друга. Жалко его, Данила хороший парень… С медью с бронзой работает так, что я от восхищения могу только рот открывать без слов, а вот сталь не дается, может он дальтоник, они цвета не разбирают, а здесь важна температура нагрева, отпуска, закалки. Надо с ним поговорить на эту тему. Они кажется зеленый… а хрен с ним наберу разных. Покажу и заведу разговор, о чем ни будь, подсуну под нос, попрошу выбрать. Поглядим что получиться.

Через пару дней мои подозрения подтвердились, наш кузнец не различал красного цвета. Как он вообще умудрился хоть чему-то выучиться? Я не понимаю. Ну да, бог с ним, не гнать же его из этого, да и с цвет метом, работает как надо, есть в нем художественная жилка.

Теперь мне становиться понятна его, какая то нелюдимость, мрачноватость я бы сказал, и понятны все эти копания в кузне, этот бедолага считал, что все вокруг такие же, но другие кузнецы имеют свои секреты. Не спорю, в чем-то он может и прав, но градусников здесь нет, и температуру определяют по цвету. Данила не видел от пятисот до тысячи градусов, всю гамму цветов каления. Надо было мне раньше обратить внимание на него. Поздно посыпать голову пеплом. Ни стал никому говорить, им не зачем знать. Кузнецу посоветовал забыть про сталь и заниматься только медью и бронзой, придется искать выходы на стороне, а это в первую очередь секреты технологий.

Хотя по сути, какие у меня тайны? Да ни каких. Всё что я знаю, это некоторые технические решения.

'Когда посоветовал Никодиму, для тележных колес, сделать кожаные сальники и набить ступицу дегтем, он как обычно начал спорить. За полчаса, переделал одно из четырех, и когда оно проездило месяц, ни разу не скрипнув, Никодим тишком сделал тоже самое на оставшихся. Вчера видел знакомого стрельца, он собрался в город, на телеге нагруженной мешками и кульками, восседал сынишка. Перебросившись парой слов, стрелец попрощался, хлопнул вожжами по лошадиному крупу, трогаясь с места, глухо стукнули копыта о землю и возок покатился. Колеса не скрипели, хотя поклажи было изрядно. Я посмотрел вслед и улыбнулся на ступицах стояли мои сальники'

В принципе, он может готовить всё что нужно, а мне останется просто поработать градусником, пока не найдем нормального пацана ему в ученики. С этим разберемся, а вот что делать с попыткой, не удачной попыткой отлить мясорубку из чугуна? А может она была удачна, ведь отливал то её мой дорогой друг, Данила. Надо попробовать ещё раз, заодно уж и сковородки чугунные для Марфы сделать, а то те железки, которыми она пользуется, вызывают дрожь. Так что вперед, рубанок с резцами в зубы и строгать модель в натуральную величину. Насколько помню, у чугунины есть свойство со временем становиться антипригарной. Хотя бабка моя, пока была жива…

Я задумался, вспоминая, что и как она делала, если у неё начинали ржаветь сковородки.

' — Дай сюда, — Баба Нюра требовательно протянула руку и забрала у меня, свою любимую сковородочку, маленькую такую, размером как раз на один блин.

— Бабуль, она же ржавая совсем, я могу, конечно, её оттереть наждачкой, только это ненадолго, потом опять рыжая будет.

— Это я и сама сделать могу. — Она поставила её на плиту, — это всё потом, садись чаю попьем, как раз сегодня ладушков напекла, у меня даже варенье есть…

Посидели, поговорили, в следующий выходной я к ней не попал, а приехал только через две недели. Уже почти перед самым домом, вспомнился разговор о сковородке, развернувшись, пошел в хозяйственный, благо он был под боком. Переговорив с продавцом, выбрал алюминиевую с тефлоновым покрытием, расплатился на кассе и довольный покупкой пошел к старушке.

Уже на лестнице меня встретил запах, знаете, многие пекут блины и масло льют в тесто, а бабка обмакивала разрезанную на пополам луковицу в блюдечко с растительным маслом и тонким слоем смазывала сковороду, так вот пахло тушеным на подсолнечном масле луком. Поднявшись на второй этаж, позвонил, она открыла дверь, и меня окутал аромат свежеиспеченных пшеничных блинов.

— Здравствуй бабуль, — И выразительно зашмыгал носом, — Вкусно пахнет.

И поцеловав её в щеку, стал раздеваться, она тем временем ушла в сторону кухни. Одев на ноги, стоптанные старенькие тапочки, пошел следом за ней, держа подарок за спиной. На столе стояла стопка тоненьких одинаковых блинчиков. Я потянулся, чтоб схватить самый верхний и получил удар тряпкой, — Вымой руки, потом за еду хватайся. Сколько раз тебе говорить? Пришел…

— с улицы вымой руки, — в унисон с ней закончил и развернулся к выходу, положив пакет с покупкой на край стола, — Это тебе подарок.

Она глянула через плечо, кивнула головой и посмотрела на меня, как бы говоря, — 'ты ещё здесь?'

Вздохнув, поплелся в ванную, пока умывался, она успела закончить доделывать остатки теста. Когда вернулся, меня ждала чашка с ароматным, душистым чаем и маленькая баночка с липовым медом.

— и сколько ты отдал за неё, — Она встретила меня вопросом.

Назвал цену, бабушка покачала головой и проворчала, — 'Лучше бы ты старухе такие деньжищи отдал'

— Да ладно тебе ворчать, лучше посмотри, какая сковородка, на ней ничего не пригорает, жарить можно вообще без масла. Это тебе взамен твоей ржавой.

Она отвернулась, взяла чапельник, подхватила им с плиты сковороду и показала мне, — Этой что ли?

— Ну, да — и вытянул шею, разглядывая протянутую посуду. Абсолютно нормальная, без следов ржавчины, черненькая такая, блестящая. — Ты чего, новую купила? А старую всё таки выкинула?

— так вот она, — Баба Нюра шевельнула рукой, — вам только выкинуть. Немного труда приложить, лень вам, только деньгами и разбрасываетесь.

— Бабуль, ворчишь как старый дед. — Я потянулся за ложкой.

— С кем поведешься у того и научишься, дед-то меня и научил. Он поначалу ругался, когда я по молодости портила чего. Однажды. Мне не понравилось что на скороде нагар большой, да и греться она плохо стала, ну я её с песочком-то и продрала на речке, красивую принесла, блестящую, а поутру, она как Петька соседский, рыжей стала. Как Афанасий Семенович меня не зашиб, не ведомо мне. Забрал у меня её да из дому ушел, к вечеру только вернулся, пьяненький. Протягивает мне сковородку и говорит, — ' В следующий раз, сама пойдешь' И спать завалился.

— Это где ж он её отремонтировал то? — Спросил, намазывая блин медом

— Я спрашивать не стала, он опосля сам рассказал, что надо делать. Он целый день провел в кузне, ржу счищая, потом в горне с солью прокалил, дал остыть, чтоб горячая была, но руки не обжигала, смазал маслом растительным и снова в огонь.

— Так ты?

— Да. Я так и делала потом. Какое пятнышко появиться, солью крупной трешь, пока она не станет белой…

— Сковородка?

— Соль. Досыпаешь ещё и в печку на угли. Как трещать перестала, минут десять ждешь и даешь остынуть. Маслицем мажешь и обратно. Вот так я свою красавицу и спасла от помойки. А ты кушай блины, они ныне удались на славу, эту страхолюдину с собой заберешь, не нужна она мне. — И она кивнула на мой подарок, сиротливо лежавший на углу кухонного стола'

Таким вот способом бабка приводила в порядок чугунную посуду, не знаю, как на заводах делают, но можно попробовать.

***

По-прошествии двух недель воз и ныне там. Всё есть, все готово, модель слеплена, обмазана глиной, высушена, воск вытоплен. Осталось только залить чугуном и все. Вот этого, 'все' как раз и не было, Данила после того как узнал что у него проблемы со зрением, уехал на богомолье и по моим скромным подсчетам должен объявиться не ранее чем через месяц. Попробовал с ним поговорить на эту тему. Он покивал, многозначительно помолчал и на следующий день прибежал его младший и передал, — 'что папка уехал'

Ну и фиг с тобой золотая рыбка. Задел был, и мы могли спокойно работать. В крайнем случае, налепить краников в пресс форме, вырезанной за две копейки в липовой доске, проблем не составит, сам показывал, как этой приспособой пользоваться. Мои мелкие нововведения позволили стандартизировать производство некоторых деталей, как пример, изготовление кранов. Было изготовлено несколько форм вырезанных из дерева. Берем глину, вылепляем внутренние каналы, вставляем проволочное крепление, обмазываем воском. Закладываем в пресс форму, зажимаем, открываем и вынимаем готовую модель, откладываем в сторону. пробовал сразу сделать в глине, плохо. Требуется очень много времени на доработку перед установкой, поэтому и тратил время на подготовку, чтоб временные затраты финальной обработки свести к минимуму. Это позволяло делать много одинаковых вещей. Можно было спокойно перемешивать составные части, брать любую и они подходили друг к другу. Пустячок, а приятно. Пока отсутствовал коваль, я узурпировал горн и принялся за эксперименты по леркам и метчикам. В случае с ними, на вопрос что появилось вперед, — ' яйцо или курица', могу ответить уверенно, — 'Метчик' Но сначала мне нужен был измеритель, штангель, самый простой и примитивный, бог с ним что он будет давать погрешность в сотку, самое главное чтоб им можно было пользоваться и он мог снимать замеры. Где моя любимая? Вот она в уголочек спрятана и любовно замотана в тряпицу, пластина бронзы, на глаз, миллиметров пять толщиной будет. Как знал, что понадобиться. Не помню уже для чего, её Данила готовил, но увидев, я отнял и спрятал. Вот и сгодилась. Разложил на доске принесенное с собой, бумажный макет штангенциркуля, штихель, шило, напильники. Покопался у кузнеца в инструментах, выбрал не самое большое зубило. Свой измеритель решил делать в усеченном варианте, без глубиномера, только внутренний и наружный размеры можно будет снимать. Смазал макет клеем и приложил на полосу, отложил просохнуть, потом обведу. Забрал зубило и пошел перетачивать.

Когда вернулся, здесь всё было готово. Обрисовал контур, мысленно перекрестился и принялся за работу.

К вечеру болела спина, ныли отбитые пальцы. Но у меня кажется, получилось. Больше всего намучился с самой линейкой. Она должна быть идеально ровная и рамка по ней должна ходить без заедания. С этим справился, сделав П- образное лекало, струг. До него дошел после испорченной второй модели. Бархатными напильниками здесь и не пахло, а то, что было… Нет, надо озадачиваться полным набором всего привычного инструментария. Потом стала проблема тисочков, потом оказалось что мне нужно приспособление, имеющее ровные девяносто градусов, для обточки губок, иначе снятые размеры будут разбегаться, что есть плохо. Потом… Потом… Да я больше времени потратил на изготовление вспомогательных вещей из ничего. Сделать рамку удалось с первого раза, она сама по себе проще, единственное место, там, где надо вставлять линейку, сделал мне Никодим, припаял пластинку. Плоскую пружинку, под зажим, сделал из куска железа, расклепав на наковальне и обточив на наждаке. Фиксировать буду перекидыванием маленького рычажка, он давит на кусочек гвоздя, обточенного до круглого состояния, через пластину тормозит линейку. Остался самый пустяк, нанести размеры и сделать так чтоб они не стерлись при первом же измерении. С верхней шкалой проблем не было, денек покумекал и нарисовал, шаблон. А вот что делать с нижней? Убейте меня на месте, не помню градацию, да никогда, честно говоря, и не задумывался, просто брал в руки и замерял детали. Единственно, что помню, что на нижней шкале идет размер сотых долей миллиметра. То, что всё пляшет от нуля понятно, а дальше? Поломав голову, отложил проблему на потом, надо бы садиться, рисовать, считать. А сейчас разобрал свое изделие и стал аккуратно наносить размеры. Мелькнула мысль, — 'если ошибся и мои сантиметры будут больше или меньше, у потомков будет гимор, с плашками и метчиками, Мой штангенциркуль и размеры снятые им, будут мои. На десятые, но будут отличаться. Вот у реставраторов веселье начнется, зато новодел легко будет отличить, замерил крепежные болты и сразу видно, что почем'

Я даже есть, не ходил, Марфа мне сюда каши принесла. Поблагодарив, в три секунды выскреб содержимое довольно вместительной плошки, не распробовав вкуса, запил квасом, отставил посуду в сторону и склонился над своим шедевром. Поначалу хотел ограничиться одними рисками, но отверг эту идею ещё на стадии рисования, после того как сбился со счета. Всё как на настоящем, целые числа, большая риска, маленькая, десятые доли. Первые пять сантиметров, проскочили на ура. После шестого на спину положили мешок с картошкой, знаю, что её нет, значит с репой. К восьмому в глаза насыпали песка. А девятый пришлось отложить, от постоянного напряжения кисть стало сводить судорогой и она начала подрагивать. Я не гравер, первый раз в жизни взялся что-то вырезать на металле. Посидел немного с закрытыми глазами, откинувшись на стенку. Когда маленько отпустило, дорезал недостающие черточки.

Устало вздохнул, — 'на сегодня хватит, завтра протравлю, кусок меди давно уже плавал в склянке с азотной кислотой, потом обожгу. Останется только затереть мелким песком, и можно будет пользоваться'

Собрал инструменты, убрал остатки бронзы, завернул штангель в чистую тряпку, засунул в карман, задул свечу и вышел из мастерской. Попытался, споткнувшись обо что-то, чертыхаясь, на ощупь с трудом выбрался на улицу. Светило полная луна, тихо шумел листвой слабый ветерок. Я остановился на крыльце, закинул руки за голову, сладко потянулся, зевнул и побрел к себе, спать.

Следующее утро, не принесло ни каких хлопот, обычная рутина, все как всегда. Проснулся, совершил утренние дела, потом легкий завтрак, небольшой отдых и за работу.

Сегодня предстоял трудный день, доделать свой измеритель и начать изготовление метчика.

'Размечтался Сусанин поляков из леса вывести, да по пути три сосны нашел'

Пришли за мной и вежливо так, под белы ручки, отвели в приказ Стрелецкий. Трое сбоку, наших нет. Да, я, собственно говоря, и не дергался.

С полгода назад, был разговор с Никодимом, я показал ему документ, что был мной куплен. Он посоветовал свернуть его в трубочку потуже и засунуть в гузку поглубже и больше никому не показывать.

— Тебе по этой грамотке, шею свернут как куренку или ноздри вырвут, али батогами пригладят.

— Это за что?

— Да ты по ней выходишь беглым, такие продают хрестьянам которые от бояр бегут, мы по таким и узнавали, кто они и куда они.

Я взглянул на Никодима. Он раньше не говорил, что беглецов ловил.

— Что ты на меня так смотришь? Ты думаешь, что мы на засеке когда жили, тока татар стерегли? Э, всяко бывало, соберется ватажка и айда на Дон к казачкам. Одни, самые дурные, сразу разбойничать начинают, а другие идут смирно, у них вроде и грамотка есть, жены с детишками по телегам сидят, да беглые они, грамотка поддельная.

Смотри, — Он пальцем ткнул в несколько мест — Здесь и здесь скоблили, да токмо неудачно, буквицы проглядывают, если присмотреться и печатка другая должна быть. Боярина, родовая, а эту, похоже, с воска лепили, посмотри как расплылась. Если палец намочить и мазнуть.

Он проделал это и я с ужасом увидел, что текст, вдруг стал двухцветным, черно-коричневым.

— Так что Федька, выкини ты это позорище.

Я облокотился на стол, взял в руки глиняную кружку с травяным взваром, отхлебнул. — И как быть?

— Ежели помнишь, сказывал про то, как мы на засеке жили. По соседству, верстах в десяти жили мои сродственники, и была у них девка молодая. Дай бог памяти вспомнить, как её звали.

— Марфа! — крикнул он в голос, — как ту шалаву звали, что с купцом иноземным сбежала?

Повернулся ко мне и пояснил, — Эта дуреха, слабого ума девка была, что уж он ей наобещал, одному богу известно. Караван с вечера ушел, последний раз её на выгоне видели, как с купчишкой разговаривала, утром хватились, а её нету.

— Марфа! Карга глухая.

— Чего орешь? Ирод.

— Как звали мою сродственницу из Липок, что с караваном сбежала. Ребятня потом ещё притащила с берега, грамотку на бересте писанную, её лентой головной перевязанную. Как её? — Он пощелкал пальцами.

— А я помню? Это ж тебе, эта бесстыжая, сестрой приходиться. С чего я должна их всех помнить?

Тебе надо, ты и поминай, а за день устала, ты кобель старый меня по пустякам с лавки тащишь, только прилегла, так ему подавай, — 'Скажи, как мою сестрицу звали'. За день ни присела, ты же мне роздыха не даешь, может тебе ещё всех баб твоих припомнить по которым ты шлялся, кобель облезлый, а? Ну что зенки свои вылупил, бородой трясешь как козел соседский. Как под чужую юбку заглядывать у него памяти хватает. Как у тебя только твой поганый язык не отсох о таком, меня спрашивать. — Высказав это, бабка скрылась за занавеской.

На всё это Никодим смог только хмыкнуть, развести руками и попробовать взять реванш в словесной баталии. — Ты почто лаешься? Курица общипанная, я тебя только спросил, а ты на меня полкана спускаешь. Тебе что там померещилось?

— Я что всех твоих Дашек помнить должна? Дарьей её звали.

— Во, оно самое. Теперь нишкни баба, а то…

— Что, а то?

Встревать в их ругань мне не хотелось. Когда впервые услышал подобное, решил их примерить. 'Миротворец' Самого чуть не съели. Это потом наглядевшись на подобное понял что ругаются они не по злобе, а скорее по привычке. Что делать двум старикам? Дети выросли, разъехались и давно живут своей жизнью.

В воскресенье сходить на службу, с кумушками поболтать, в какой день соберутся и вдвоем съездят на базар. Вот и все развлечения, а все остальное время, она шуршит по домашним делам, а он не вылезает из мастерской.

После того как они закончили вечерние прения, Никодим, обстоятельно рассказал про свою троюродную сестрицу. Начав обсуждение под его пиво, закончили моим спиртом, расползлись уже за полночь… Короче я получался что-то вроде внучатого племянника, одним словом, — 'седьмая вода на киселе' Тогда меня это рассмешило, а вот когда шел со стрельцами, было не смеха. В голове крутились самые дикие варианты, 'дыба, кнуты, батоги' занимали среди них не самое последнее место.

Действительность оказалась прозаичней. Наконец-то до властей дошли слухи о моих пистонах, они каким-то, неведомым!!! для меня образом, дошли до высоких чинов. Моя задумка была оценена по достоинству, один из бояр, заядлый охотник, давно уже стал моим клиентом. Он регулярно присылал своих людей за капсюлями, брал немного, по сто штук всего. За полгода, по моим записям, я произвел и продал почти десять тысяч штук. Что-то ушло стрельцам, а часть была продана в городе. Приходили одни и те же, но с недавних пор было замечено несколько новичков. За одним их них, проследил посланный мной, мальчишка. Когда он вернулся и рассказал, я сначала обеспокоился, но по трезвому размышлению решил что изменить, что-либо, уже не в моих силах. Серенький мужичок, купивший сразу три сотни штук капсюлей, был с московского заводика, работавшего на правительство и называлась сея лавочка — Московский пушкарский двор.

'Осенью прошедшего года, для меня прошлого, в одно из воскресений совершил туристическую вылазку в город. Люди! Я ни хрена ничего не узнал. Только красную площадь, застроенную бесчисленным количеством лавочек, навесов примыкающих ко рву по которому вода из неглинки протекает. Нету достопримечательности в виде мавзолея, рубиновых звезд на шпилях башен, да и последние выглядели как-то по-другому. Новей что ли? Это был другой кремль. Одну достраивали, она сверкала только что положенной крышей и краснела свежей кладкой кирпичных стен. Это была недавно, по — местному времени, законченная после восстановления Угрешская башня. Набережная, которую я привык видеть полную автомобилей и черную от асфальта с узкой полоской газона у стены, сейчас была не похожа сама на себя, в прошедшую войну с перепугу там насыпали земляной вал. Большого каменного моста, не было, на его месте стоял на дубовых кряжах деревянный, под ним было мелководье и подошедшие купеческие кораблики, разгрузившись на берегу, волоком перетаскивались дальше, в этом месте было обилие всяческих лавочек, амбарчиков, сараюшек, здесь же шла бойкая торговля разгруженным товаром. Природный шлагбаум, хочешь, не хочешь, а выгрузись. В этом месте поставить бы таможенный терминал, да потрошить купчишек проезжих. Только в половодье можно было пройти по реке, в остальное время года, увы. Да уж предки не дураки были, ставя кремль в таком месте, завсегда водный путь был самым простым и дешевым. В старушке Европе местным баронам приходилось на ровном месте препятствия городить, чтоб свою таможню ставить и бабло с проезжего люда брать, а здесь сама природа постаралась. Люди только мелкие штрихи добавили.

Овраги, реки, ручейки, промоины, мелкие мосты, мосточки и мостки, половина улиц вблизи кремля была просто испещрена ими. Добротные усадьбы, обнесенные высоким забором из стоящих вертикально бревен, соседствовали с убогими хибарами огороженными чуть ли не штакетником сделанного из хвороста и разделяло эти строения маленькая дорожка, выводящая к очередному оврагу. Не мудрено, что Москва часто выгорала после пожаров. Одно дерево кругом, каменных или кирпичных домов было мало, только церкви, монастыри да кремль. Добавьте сюда грязь осеннюю, навоз лошадиный, лепешки коровьи… Впечатление было тягостное от той экскурсии, придя домой упился до поросячьего визга'

В приказе на меня попытались наехать, — ' мол, без дозволения царского огненным боем занимаюсь и порчу навожу на оружье справное'

Ответил, — 'что пистоны мои для охотников. Чтоб зверя не пугать дымом от фитиля горящего, придуманы и ежели кто из людей ко мне приходящих желал переделать свою пищаль под мой пистон, то было это желание того кто пришел. Я им свою волю не навязывал'

На вопрос, — ' но деньги брал'

Ответил, — 'что токмо на заднице чирей просто так вылезет'

Покричали немного, друг на друга, он меня пугать начал, карами грозился…

Я стоял, смотрел на этого дядечку, и ни как не мог въехать — что ему от меня надо?

Спросил.

Его ответная речь мне очень понравилась, напомнила чем-то нашего парторга на собрании, слов много и ни о чем. Одним словом, — ' враги вокруг и воры'

Потом до меня дошло, просто раскручивает на взятку. А после того как он перешел к делам нашей маленькой фирмочки, всё встало на свои места. Дядя хотел долю.

Я стал отговариваться, — 'что это не мое и все дела делает Никодим, я же только мастерству обучен и спрос с меня маленький'

Только к обеду попал домой, был рад до усрачки что шкура осталась целой, но теперь вставала другая проблема что делать со средневековым рекитиром. На моё предложение завалить жлоба, Никодим отмахнулся и предложил свое решение. Основной наезд был на капсюли, вот он и предложил идти в пушкарский приказ и показать их там. По всему получалось, мне идти работать на государство. Но я был не готов. Не так хотел придти, сначала хотел свою винтовку доделать и отработать производство гильз. Но как видно не судьба, придется мне идти с тем, что есть. Весь вечер просидел в раздумьях. От того дьячка из приказа Никодим отобьется, налоги и сборы им плачены по полной и долгов за ним нет, слабое звено это я, мой приработок и есть цель этого ворюги. Идти и жаловаться нет смысла, я ведь некому ничего не платил. Этот момент как-то был мной упущен, и вот нашлась волосатая лапа желающая снять с моего дела сливки. С-Сука. Жирная. Толстая. Вонючая самка собаки.

От злости хотелось чего ни будь сломать или пришибить кого ни будь. Накатил соточку спирта, выпил, откусил соленого огурца и в мрачном настроении принялся рассматривать бревенчатые стены своей комнаты.

Очнулся я от своих раздумий, после вежливого стука сапогом вдверь, в раздражении крикнул, — Ты там ещё головой постучись.

— Если только твоей. Не отопрешь, по маковке настучу, когда войду. — Послышались невнятные восклицания других пришедших с Никодимом людей.

Я подошел, отодвинул засов и впустил в комнату всю честную компанию. Никодима, Силантия, Сидора.

Данилы ещё не было, не приехал. Мужики споро расставили на столе немудреный закусон, капуста квашеная в глиняной плошке, там же, поверху, с пяток огурцов соленых и две головки чеснока, шматок хлеба и бадейка пива, литров так на десять. Расселись по лавкам и табуреткам, вокруг маленького столика стоящего у окна. Сидор протер подолом рубахи кружку, взятую с полки, зачерпнул драгоценной влаги и преподнес её Никодиму, — Испей Никодим за здравие нового мастера пушкарского приказу, раба божьего Федора.

Тот степенно взял подношение, ладонью левой руки расправил усы с со словами, — 'Будь здрав, Федор' — выпил. Крякнул, поставил пустую посудину на стол, протянул пятерню к закуске, пошевелил пальцами выбирая. Откусил от огурца половину и захрустел им, пережевывая. Сидор тем временем, успел зачерпнуть по второму разу и подать Силантию, Тот так же, одним махом выпил, скривился и потянулся за капустой.

Сидор налил себе и причастился. Глядя на их довольные рожи, я не выдержал и, забрав кружку, налил себе, уже поднося к губам, унюхал характерный запах Никодимовского самогона, а в посудинке-то грамм так триста пятьдесят, четыреста. Меня хватило только на половину, больше не осилил.

Никодим взглянул, буркнул, что-то невразумительно обидное, от чего парни засмеялись, а я сидел с открытым ртом и пытался удержать в себе это пойло. Перестроечный 'Рояль' амброзия по сравнению с этим. Продышавшись, подобрал половинку огурца и стал её грызть, заедая мерзкий вкус напитка.

— Никодим, предупреждать надо, я думал, что вы пиво принесли.

— Оно конечно, так и хотелось. Но показалось, что захочешь чего крепче, да и ребята меня поддержали.-

На эти слова две хитрые рожи радостно осклабились и закивали.

— Завтрева тебе по утряни, надоть быть на неглинке, — И хитро посмотрел на меня, — тебя ждать будут.

Я широко открыл глаза, с момента моего возвращения прошло не больше пары часов, а 'меня уже ждать будут'

— Что-то ты темнишь Никодим, поведай мне о том, чего я не знаю. Не успел вернуться и рассказать тебе, а ты меня уже сосватал кому-то. И кто он таков?

— Когда пойдешь, — он продолжил, как будто не слышал моего вопроса, — пищаль свою винтовую забери, заодно и её покажешь. Пистоны не забудь и эти, гыльзы с пулями. Они у тебя ещё остались или снаряжать надо?

— Никодим, ты кому меня продал?

Он, молча, посмотрел на меня, отвернулся в сторону, — Мужики, вот сделай человеку радость, избавь его от хлопот, так он норовит во всем гадость только увидеть.

И обратился ко мне, — Ни кому я тебя не продавал, кум это мой, он раньше пушкарем был, токмо ему, как вон Сидору, ногу изувечило, в колене не гнется. Чтоб ты знал, при пушках по гроб жизни, народ служит и от них только к богу уйти можно или пока от старости не сможет ядро в ствол заложить, вот тогда и будет послабление от службы государевой.

— Так ты меня хочешь на всю оставшуюся жизнь, в кабалу царскую загнать?

— То не кабала, а долг. Али ты не православный?

— Тебе что крест поцеловать? Или перекреститься? Никодим не говори всякий вздор. И не сбивай с толку. Кто твой кум?

— Подмастерьем он там, в колокольной избе.

— Да я, в колоколах, как свинья в капусте, разбираюсь.

— Федя, Федя, вот что значит, давно дома не был. Чтоб ты знал, и завтра не выставил себя как дурак.

Люд пушкарский делится на два разряда, пушкарей и затинщиков и на прочих, воротники, казенные кузнецы, казенные плотники, казенные сторожа и рассыльщики, зелейные, колокольные, шорные мастера, пушечные литцы, горододельцы, колодезники. Всякий народ трудится там и мало кто по своей воле уйти желает.

— Знаешь Никодим, мне во всем твоем рассказе нравиться одно слово, — 'казенный' Это же люди, которые тайны ведают как пушку правильно сделать, как порох хороший намешать, кто же их отпустит ежели они уйти захотят? Только вперед ногами, на ближайший погост.

— Федя, тебе выпить надо, а то мысли у тебя дурные в голове ходят. Где ты только таких набрался?

И они пошли на второй заход, я пропустил этот круг. Дождавшись, когда они закусили, продолжил докапываться до истины.

— Всё-таки скажите мне, могу ли я спокойно уйти оттуда или нет?

— Сможешь, только сам не захочешь. — Глянул на меня, с грустью во взгляде. — Тебе ведь тесно здесь, не так ли? Помнишь, ты звал нас, в Тулу ехать?

Я кивнул и он продолжил.

— Отказался не оттого что жаль оставлять, всё здесь нажитое. А от того что стар я, на новом месте обживаться.

— Не сумлевайся Федька, тама тоже люди. — Как-то невпопад выступил Силантий. — Да и жить здесь будешь.

'Во радость великая, жить здесь, работать по двенадцать часов в сутки, добираться через пол Москвы. Хотя в этом есть какой то свой плюс, куплю себе шестисотого мерина, четыре подковы, кожаный салон, стальная от бортовка из стремян, а на сапогах у меня будет ' закись азота' для коняшки. Надо будет сделать себе ковбойскую шляпу… Блинн, куда меня понесло?'

— И как ты, Силантий себе это представляешь? С Неглинки, сюда каждый день добираться? Пока дойду, уже пора будет обратно выходить.

Он не успел ответить, встрял Сидор. — Федька, ты по субботам приходи…

— Да я смотрю вы меня не только продали, так и из дома выселили. Мне что, вещи собирать? Может, я пойду, чего уж до завтра ждать. Прямо сейчас и выйду, к заутренней службе как раз на месте буду.

Я начал заводиться по новой, мне и в самом деле, переть пехом с час по разбитым улочкам не очень хотелось.

Мне молчком пододвинули кружку, я машинально взял и выпил, поперхнулся жуткой сивухой и заткнулся, засунув в рот кусок квашеной капусты. Пока жевал, они говорили, а я слушал. В их доводах был свой резон. Мне и так в условиях нашей мастерской было тесно, не хватало технической базы, даже не так, средств не хватало. Для того же пресса для выделки гильз нужен был пресс с водяным приводом, а не наша дергалка. В уме я их понимал, но на душе почему-то было пакостно. Сроднился я с этими, в общем-то, чужими для меня людьми, и расставаться не хотелось. Почему-то мне так казалось. Почему?

— Ладно, уговорили. Наливай по последней, и я спать буду, завтра у меня трудный день, будет.

Мы выпили ещё чуток, посидели, поболтали, потом как-то разом они поднялись и ушли, а я остался в одиночестве, в своей комнатушке три на три метра, расположенной над нашей мастерской.


Часть четвертая. 'Казенная'

Вы когда ни будь, бывали, в каком ни будь старом колхозе, у которого за неуплату, вырубили электричество, нет денег на соляру, и это хозяйство развалилось ещё при Дмитрии донском? Факельное освещение, гужевой транспорт. Меня очень порадовал мой первый рабочий день на новом месте, когда вместо гудка погрузчика за вашей спиной, вам нежно дышит в ухо лошадь, хочется кричать в полный голос. Так эта стерва ещё и за воротник хватает, а возница скалится не меньше чем эта кляча, два сапога на одну ногу. Дал мерину по сопатке, пообещал начистить клюв водиле. Исполнить задуманное не успел, меня окликнул, как вы думаете кто?

Тот самый серенький мужичок.

— Федор? — спросил он меня.

Я наученный своими друзьями, снял с головы шапку и поклонился, — Он самый.

— Пищаль свою захватил? — Он кивнул на сверток с винтовкой, — Это правильно. Пойдем, тебя уже ждут.

И мы пошли по двору, перешагивая через кучи конского навоза, обходя стоящие телеги, с которых в сараи разгружали плетеные корзины и короба, к стоящему в дальнем углу дому. Поднялись на широкое крыльцо, на котором два бородатых мужика спорили о чем-то своем. Они на мгновение замолчали, проводив нас взглядом, и продолжили свой разговор. Мой провожатый взялся за деревянную ручку и потянул на себя, чуть скрипнув петлями, дверь открылась, и слегка нагнувшись, я вошел вовнутрь за ним следом.

С той поры прошел месяц. Первую неделю я только и занимался тем, что перевозил свое добро от Никодима и устраивался на новом месте. Барахла, я вам скажу, накопилось как у хорошего Плюшкина.

Три телеги под завязку и пяток возов потом не спеша добрал всякой хрени типа графита привезенного мне одним новгородским купцом из Карелии. Идея с карандашом, записанная однажды, потихоньку продвигалась своим чередом. Мне выделили пристройку к конюшне, метров так на двадцать квадратных с низким потолком и что удивительно с каменным полом. Дали двух помощников, рыжего как солнышко Ивана и белобрысого Сергея, правильней было называть Сергия. И прикрепили кузнеца со словами, когда он не занят, будет делать, что и все другие ковали. Я поинтересовался как насчет того чтоб мне отливали некоторые части, помогали в работе с медью и оловом. На меня посмотрели как Ленин на буржуазию и послали в литейку и мило улыбнувшись, сообщили, что у меня есть ученики.

Типа кости наши, мясо ваше. Учи, чтоб мастера могли в деле превзойти. Скромненько так спросили, о моих планах, что могу делать окромя пистонов. Боярин покрутил в пальцах патрон, спросил, — 'что это?'

Я ответил, — 'картуз закладной для пищали малой, с ней стрелять можно так часто, как это можно'

Не поверил.

У меня оставалось два десятка более менее хороших патронов, а размотал свою винтовку, показал в холостую, как она работает и предложил опробовать. Они, в комнате было пять человек, согласились.

Выйдя на улицу, мы завернули за угол и мне предложили стрелять в стену сарая. Отказался уж больно она хлипко выглядела. Им привыкшим к калибру в двадцать миллиметров видеть пульки странной формы и намного меньше, показалось, что эта преграда удержит. Невдалеке, метрах в пятидесяти, лежали наваленные бревна, указал на них и мне разрешили. Сходил туда, поставил несколько мишеней.

Вернувшись обратно, попросил зрителей отойти немного назад. Осмотрел патроны, приготовился, открыл затвор, вложил первый. Вскинул винтовку к плечу, нашел цель, затаил дыхание и плавно нажал на курок. Раздался сухой выстрел. Опустив ствол, правой рукой, моля в душе всех богов, потянул затвор на себя, он открылся, и стреляная гильза с мелодичным звоном выскочила. Из левого кулака вынул следующий, вставил в камору подал рукоять от себя, и повернул запирая. С легким щелчком взвелся курок. Упер приклад в плечо, мишень лежала ровно на мушке. Выстрел.

Выстрел.

Снова проделал привычные движения, выстрел.

Примерно за пару минут я расстрелял все патроны. Зрители чуть ли не выли от восторга, и когда я закончил, меня едва не растерзали на радостях. Тут же нашлись желающие, но пришлось им обломаться. Патроны кончились.

Следующая порция восторга была у бревен, мало того что все мишени были поражены в десятку, так глубина, на которую ушли в дерево мои пули, была очень большая. Веточками пытались измерить, но после того как одно из двадцати сантиметровых бревен оказалось пробито навылет, а пуля застряла в следующем, отказались и вопрос о малом калибре отпал сам собой.

Я немного лукавил, в заначке было ещё с полсотни патронов, но жечь их на потеху публике, не хотелось.

Мы вернулись обратно, на столе разложил разобранную винтовку и принялся рассказывать, из чего и как все сделано, какие инструменты надобны. Спросили про пистоны, я, мило улыбнувшись, развел руками. За винтовку не боялся, она без капсюлей, кусок железа годный только в качестве дубины и такой останется ещё лет сто.

Потом был перекрестный допрос, кто я. Откуда я, где этому делу учился. Не знаю, но, кажется наша с Никодимом, сказка, сочиненная с косых глаз, была встречена нормально. Задали несколько уточняющих вопросов. И словесная пытка продолжилась дальше. В начале беседы проговорился порохе и что с ним можно сделать. Ядра разрывные, были встречены недоверчиво, а вот идею ручных гранат поддержали, противопехотные мины обозвали подлым оружием, недостойным. Я пожал плечами. 'На войне все способы хороши' Разговор плавно перешел к пушкам и возможности сделать такие картузы для больших орудий. На это ответил честно, что не знаю, но раз это возможно с маленькими наверно и с большим калибром получится. Если бы знал во что ввязываюсь, молчал бы в тряпочку. Высказал идею миномета, ржали как кони. Обозвали его пукалкой, которая своим пердежом будет поражать врага.

Ну — ну, жеребцы стоялые, посмотрим через пару месяцев.

В общем, на работу меня взяли, положили оклад, от казенного жилья отказался, жить в казарме с толпой мужиков… Армии хватило. У Никодима хоть какой-то бытовой комфорт я успел обустроить, теплая вода, душ, до унитаза правда руки пока не дошли, но и это не за горами. Время, вот чего мне не хватало. На новом месте я стал пахать как проклятый, мои два ученика, Ванечка с Сереженькой…

Капсюли заканчивались, и я решил пополнить запас, одного оглоеда посадил штамповать чашки, второй должен был раскатать олово в фольгу. Сам же занялся восстановлением своей хим. лаборатории.

Собрал вытяжной шкаф. Каждый был при деле. Всё спокойно шло до того момента пока я не начал смешивать кислоты со спиртом. Началась реакция, я прикрыл створки шкафчика и вышел на улицу. Пробыл там буквально пять минут, возвращаюсь обратно и вижу картину, от которой остатки седых волос на моей голове встают дыбом. Два этих великовозрастных дитяти, едва не стукаясь своими тупыми черепушками, заглядывают вовнутрь и тянут лапы к банкам. Раствор парит, хорошо от открытой двери тяга усилилась и все на улицу потянуло. Всё что я смог это прохрипеть типа, 'фу, назад, место' Они испуганно отскочили при этом кто-то из них задел банку рукавом, и она закачалась, едва не опрокинувшись. Я закрыл глаза и не открывал их, прислушиваясь, стояла мертвая тишина.

Кажется, всё обошлось. Открыл глаза и увидел одного урода сидящего за станочком для вырубки, а второй стоял у вальцов для прокатки фольги. Стояли и смотрели на меня. Выжидательно так. Внимательно. Готовые каждое мгновение дать деру. Я повернулся к двери, закрыл на засов, обвязал его веревкой.

— Так голуби мои сизокрылые, летать вы не умеете, в трубу не сбежите. Подходите по одному, буду наказывать.

Они что-то заканючили, закричали, наперебой обвиняя, друг дружку в неуемном любопытстве.

Но я не собирался сортировать их по степени вины. Не говоря больше ни слова, подкатил к двери чурбак и сел на него. — Я могу так сидеть очень долго. Ивашка, иди сюда черт не умытый.

Ванька опустил свою рыжую голову, чуть ли не до коленок, подошел ко мне.

— Давай правую руку. — Он вытянул свою грабку.

Две недели назад, мне удалось сделать витую пружину, и всё это время таскал собой два готовых запала с ослабленным зарядом, капсюль и пяток грамм пороха. Чтоб не делать всё заново, система была многоразовая, можно сказать однозарядный ствол. Когда я испытывал её на работу, одна такая грохнула в кулаке, дня на три ладонь, чувствительность потеряла.

Вот этой штуковиной и решил наказать рыжего.

— Держи, сожми как можно крепче. — Когда он исполнил приказание, выдернул чеку. Стрельнуло. Ванька взвизгнул и заткнулся после затрещины. Отскочил в сторону и затряс отбитой ладонью.

— Теперь ты, — позвал я блондина.

' Блондинизм, кажется, заразен и для парней, не только для девок'

Тот затряс головой, отказываясь.

Я пожал плечами, — Бате скажу, он тебе с жопы шкуру спустит вместе с портками, так что ходи ко мне мой Дарагой.

Его хватило на пять минут, потом был второй бабах, ещё один визг, придавленной крысы, шлепок и мертвая тишина.

Я оглядел обоих, ран нет, ссадин нет, на нажим реакция нормальная.

— В следующий раз. Отрежу по мизинцу, не дойдет до вас, отрежу ещё. Прежде чем лезть куда-либо, спросите меня. На ладони не обращайте внимания, через пару дней все станет нормально. Вы меня поняли, рыбки мои, серебристые. Чего молчим, кивните хотя бы.

Дождавшись исполнения своей просьбы, продолжил, — А теперь повторите, что я вам только что сказал.

Хором, почти в унисон повторили основной постулат моей инструкции по правилам безопасности.

'Никуда не лазить. Поганый нос нигде совать'

— Молодцы, а теперь за урок принимайтесь. — Отпустив гавриков, отпер дверь и пошел заниматься дальше.

Этот эпизод имел продолжение на следующий день.

Утром на подходе к сараю, меня остановил здоровый мужик. И без разговоров попытался ухватить меня за грудки, ему это удалось. Он подтянул к себе и, дыхнув в лицо чесночным перегаром, спросил, — Ты почто маво малого забижаешь?

— Отпусти. Тогда и поговорим.

Но этот неандерталец и не думал, освобождать ворот моей рубахи, он только встряхнул меня и повторил свой вопрос.

— У тебя дома лопата есть? — Спросил у него.

Он слегка опешил, — Зачем?

— Отпусти, пока не порвал. Сыночка прикопать, отпускай, я не сбегу.

Он разжал свои грабли, и я облегченно вздохнул. Стоять на мысочках и нюхать амбре… М — да, не 'красная Москва'

— Меня Федор зовут, а тебя?

— Да знаю, как тебя кличут, ты мне зубы не заговаривай. — Он продолжал бычиться, но уже хоть лапы не тянул. — Сказывай, давай.

— Ты кем работаешь? Кузнец?

— Да! А…

— Не торопись, — я поднял руку, останавливая его речь, — Ивашка твой сын, что ли?

— Ну, — В голосе ещё слышалась угроза. Кулаки сжимались и разжимались.

— Он у тебя всегда такой дурной? В котел со щами голыми руками лезет? Или вместо клещей из горна раскаленную заготовку берет? Так и у меня есть места, куда лезть нельзя, можно издохнуть, утром понюхал, а на вечерню, уже отпевать будут. Вот я у тебя и спрашиваю, лопата есть у тебя? Я его вчера в сторону оттащил, не дал всякого зелья нанюхаться, а сегодня заново делать буду, и как раз его туда мордой засуну. Ты пока иди, ямку на погосте выкопай, Ванька твой к вечеру как раз и остынет.

Он, молчал, слушая меня, только желваки перекатывались.

Я распинался ещё минут пять, описывая всякие гадости происходящие от моего зелья. Кузнец всё больше смурнел, потом стащил с головы шапку, поклонился мне, — Извини Федор, нечистый попутал.

Окликнул своего отрока и ушел. Ванечка вернулся через час и до конца дня, штамповал чашки под капсюли, стоя. Лишь изредка переступая с ноги на ногу, морщась при этом.

С его отцом, мы со временем и подружились, он оказался нормальным мужиком.

Кузнец даже проставился потом, за обиду мне нанесенную. Посидели, попили пивка, бражки. Весело, одним словом, вечер провели…

Вот таким способом была привита техника безопасности к средневековому русскому разгильдяйству.

***

Я сидел в своем закутке, перед накрытым столом на чистой тряпице лежала курочка, жареная. Одна ножка была оторвана и зажата в моей правой руке, а в левой был кусок хлеба. Свежий чесночок, лучок, прочая зеленуха, солонка с крупной серой солью. Только собрался вкусить, здоровой и вкусной пищи…

— Федор, ты туточки?

— Нет его, вышел. — Откликнулся на скрипучий голос Епифана, того самого серого мужичка. К слову говоря довольно зловредная личность. Мне иногда кажется, что его наняли специально доводить народ до белого каления, своим занудством. Я люблю и умею докапываться, но эта морда и меня уже пару раз успела достать.

— Но ты, же здесь, и, ни куда не вышел. — Послышались шаги, и он вошел, держа в руке свиток. Остановился напротив, развернул и принялся читать монотонным голосом.

— Туточки, твоей рукой, писано, что тебе надобна ртуть, один кувшин на две гривны и сорок два золотника, а так же пух хлопковый один берковец. Селитры ты просишь…

— Епифан. Я знаю что написал, зачем ты мне всё это повторяешь? — Писал, правде не я, а Ванька, но под мою диктовку.

— пять пудов, масла купоросного, четверик. Меди катанной один пуд, олова в слитках, пол пуда.

— Епифан, уймись ты за ради Христа. Да помню, я чего просил, там дальше про железо сказано.

Он поднял на меня взгляд, смотря поверх свитка, который держал в руках, — Не торопи, меня. Я спросить должен, все ли это тебе надобно для дела или ты для себя казну взять хочешь.

'Моя первая заявка на расходные материалы, корпел над ней неделю. Три дня переписывал набело. Просил только самое необходимое, но по принципу 'проси больше все равно на хрен пошлют'

И тут явление Христа народу'

В голове щелкнули ролики по шарикам, включаясь, — А что, проверять будешь, куда и сколько класть буду?

— Зачем тебе столько пуха хлопкового? Для чего берешь? Что из него делать будешь?

Ещё на показных стрельбах, проверяющие обратили внимание, что при выстреле совсем мало дыма, но потом как-то вопрос замялся, все были увлечены рассмотрением деталей. Мои запасы ваты подходили к концу, вот и решил не мелочиться и взять больше, все равно казна платит. — Зелье с него особое делаю. С него пищали сильно стреляют.

Епифан кивнул, соглашаясь, — Зачем так много, берешь? Дорого получается.

— Что дорого? Десять пудов? Ой, не смеши, меня. Мне это всего на две седмицы работы.

— Пять пудов, и за каждый золотник ответ дашь. — Безапелляционно подвел черту, срезая заявку вдвое.

— Масло земляное, две бочки. А это тебе зачем? Смолой обойдешься, пуда хватит?

— Епифан, мне масло земляное надо, мне смола не нужна. — Я готов был биться за две бочки нефти.

— Раз не надо, значит не надо.

— Надо. Только мне масло в бочках надо, я не собираюсь, эту вонючку в факелах жечь.

В ответ он поднял на меня взгляд и уставился, требуя пояснений.

Вздохнув, положил на стол кусок недоеденной курицы, вытер руки и полез в комод стоящий у стены, аналог местного сейфа, достал свою заветную папку. — Епифан, то, что я тебе сейчас покажу, про это никому говорить нельзя. Даже не знаю, можно ли тебе простому писцу смотреть на это. Ежели ворог или иной тать про это узнает, тебе тогда писец будет. — Его кислая морда вытянулась, в глазах погасла последняя свечка разума, потом затеплился какой-то огонек.

— Странные ты речи ведешь, Федор, — Он покачал головой.

— Что тебе, странного? Будешь смотреть? Или пойдем в тайный приказ и ты скажешь что свейкий подсыл. Две бочки надо. Две, одна мне не нужна, мало этого будет.

— Что мало? Да за одну только ртуть, аглицкие купцы, семь рублев просят, а за два с половиной фунта пуха, хотят пятак, берковец обойдется в восемь рублей, бочка масла земляного…

— Когда меня на работу взяли, сказали что пищаль мою скорострельную, хотят у стрельцов видеть. — Я стоял перед ним и чуть ли не размахивал, папкой, в которой у меня лежали чистые листы бумаги, купленной вчера. Собрался сегодня вечером, посидеть порисовать, надо было продумать пресс, штамповать гильзы. Это было как раз просто, я не собирался делать автоматизированный станок, достаточно было посадить туда одного из моих учеников, положил заготовку, дернул рычаг, маховик провернулся и встал. Переставил деталь ручками, дерни по новой и так пока не получиться готовая гильза. Государство, платит, только здесь была одна закавыка, маленькая такая, если я не справлюсь, все потраченные средства, выбьют из моей спины вместе с мозгами из головы.

'Вот бы такую систему да в современную Россию. Тогда бы депутаты точно перестали бы стеклить себе курилку за народные деньги, а морозили бы жопы как и все'

Что-то отвлекся. Лицо Епифана приобрело нормальный цвет, он открыл рот, собираясь заговорить.

Я не дал, продолжил. — Я сейчас на тебя жалобу напишу, что такой-то, такой-то, мешает мне, мастеру, сделать пищаль особую, скорострельную. Мне всё надо, как по твоему мне её делать?

Выдай мне деньги, пойду и куплю все, что мне нужно.

Препирались мы долго, ушел Епифан от меня крайне обиженным и раздраженным, наверно хотел откат получить. А тут ему не обломилось. Он ещё не знает, как я все заказанное принимать буду. Вот уж где у меня эти крысы канцелярские попляшут. После его ухода, доел свой холодный обед, долил в кружку чай (на удивление нормальный, но дорогой, собака) до окончания перерыва, оставалось ещё время, банда помощников, а ля учеников ещё не пришла, и можно было спокойно посмаковать дорогой напиток.

Откинувшись, на стенку, завешанную дерюгой, окинул взглядом свое место работы. Оно мне нравилось всё меньше и меньше, мало того что проходной двор какой-то, каждая сволочь норовит засунут нос в дверь, так ещё встанут над душой и начинают сопеть. Это полбеды, что нельзя сделать на красной площади?

Старая загадка из современности. Правильно! Советами замучают. И уяснив это на своей шкуре, понял, страна советов уходит в глубокую древность и не принадлежит большевикам. Который раз в этом убеждаюсь.

'Как-то приперся старший конюх или как его там. Так и не понял, что за пургу он мне понес по поводу, того, что его какая-то зорька, ожеребилась на седмицу раньше, из-за того что я, своим грохотом за стенкой пугаю лошадей. Вода стала горькой, кони отказываются пить, овес не вкусный (они, сами его жрут?)

Посмотрел на это чудо, в человеческом обличии… А как его назвать? Растопыренная борода, из неё торчат во все стороны, толи солома, толи сено. Грязная рубаха до коленок, босиком, с ногами, испачканными до такой степени что непонятно, что это, грязь или ботинки. Невнятная речь, как будто рот полон горячей каши, так ещё цокает при разговоре.

И послал, подальше, к высокому начальнику, потом пошел на кузню и ребята за две копейки сковали великолепный засов. Поставил в угол бадейку, и теперь приходя на работу, мы просто запирались изнутри, а вечером выливали в отхожее место ведро. Жить после этого стало немного легче'

Надо керосинку доделать, а то от этих свечей, глаза болят. Пламя постоянно пляшет, мелькают тени и чтоб этого избежать приходиться зажигать по пять, шесть штук и ставить полукругом. Тогда вроде ничего, но запах сгоревшего воска…

Воспоминания плавно слетели с настоящего в прошлое.

'Казалось, что если бросить в огонь капельку ладана, будет как в церкви на заутренней службе. Только служки не хватает или певчего. Как-то так получилось, что я поначалу мало ходил в церковь, если только со стариками, выберусь в слободе, а чтоб вот так каждый день, по собственной воле…

Я не собирался ходить в эту церковь, просто в один из дней, забрел на эту улочку совершенно случайно. Что бы туда попасть, надо было свернуть у сгоревшего дома в узкий проулок, пройти по нему и повернуть направо, прошагать с десяток шагов мимо высокого бревенчатого забора, отгородившего, усадьбу какого-то боярина. И перед вами открывается маленькая площадь. За низенькой оградой, в окружении зелени больших деревьев и стоит каменная церквушка.

Сработали прежние привычки, найти оптимальный маршрут, чтоб добраться до дома.

Шел, перешагивая через лужи ещё не высохшие, после недавнего дождя. Настроение было мерзкое и тоскливое, низкие, серые тучи, подгоняемые холодным северным ветром, его не улучшали. В такт шагам, в голове размеренно звучит музыка ляха Шопена.

Шаг и звучит труба, шаг и стучит барабан, шаг… И какая-то посторонняя нота вплетается в размеренное движение, мелодичная, сильная, она ломает ритм похоронного настроения.

Я даже остановился и потряс башкой, потом осмотрелся вокруг себя. Сначала даже не понял, откуда идет звук. Среди кустов, разглядел открытые ворота и шагнул в том направлении.

Подошел ближе, разглядел небольшую иконку, закрепленную над воротами. Снял шапку и перекрестился.

Внутри церкви, я окунулся в море звука, мерно рокочет басом, батюшка, сухощавый дедушка с седой бородой до пояса и небольшого росточка. Ему вторит хор из десятка старушек и трех мужиков. Женские голоса, создавали иллюзию музыки, которая, отражаясь от стен, накрывает вас теплой волной очарования, нежно звучащих скрипок. Мужские голоса гармонично вплетают слова псалмов в общее исполнение.

Дальше, я, просто стоял и слушал с закрытыми глазами великолепный хор'

Мысленно встряхнувшись, вернул беглецов на место, надо было заниматься текущими делами, а не предаваться воспоминаниям. Отхлебнул изрядно остывший напиток и продолжил.

'Зря, что ли спорил с Епифаном, за стекло фигурное. Нижнюю часть керосинки, не задавая лишних вопросов, сварганил Никодим, припаял фитиле — протяжный механизм и дело осталось за малым, за стеклом. Сначала хотел сделать за свои кровные, но как раз в это время у меня был финансовый кризис, а идти на поклон, не хотелось. Нет, деньги были. Но очень мало. Всего двадцать копеек, если просто прожить месяц, хватит, а на задуманное впритык.

Стекольщики просили по гривенному за штуку, но меньше чем на рупь, делать отказывались. На хрена козе баян, а мне десять колпаков? Крохоборы.

Поговорил с главным стекловаром тет — а — тет. Нормальный парень, только вот амбиций выше крыши. Я за словом в карман не полез, популярно объяснил что аглицкая работа, чуток дороже, а качество. Не его зеленая лабуда. Посоветовал ему истолочь эту хрень и сожрать на обед и не подавиться.

В ответ услышал что таких собак как я, — 'по весне в проруби топят, потом намекнул что сейчас хоть и лето, для меня дерюга с камушком завсегда найдется'

Обозвал его рукосуем криворуковичем, который ни бельмеса ни в чем не понимает, а цену себе набивает.

Потом меня попросили уйти, вежливо так, приподняли с лавки и вышвырнули на улицу.

Ну, я человек не гордый, отряхнулся, обложил всё это заведение, по матери, по папени и побрел в немецкую слободу, благо она рядышком была, два лаптя по карте. Чистенько у них там, у немчуры проклятой, деревянные тротуары, цветочки в палисадниках, вместо репы. Тьфу, правильные они, какие-то, не наши. Нашел того кто мне нужен был, вот зараза, свинья, пивом, глаза залил, по-русски не мычит не телиться из его лепета только и понял что меньше чем за двадцать пять копеек, мне стекло не обойдется. Как же у меня зачесались руки… Припомнить ему будущий сорок пятый, — 'эх родимый, вывести бы тебя в чисто поле, да шлепнуть за углом'

— Феодор, таак ниэ можьно, тватцать пьять пфени…копеек, бутет чьестный чена.

На моей груди, проснулась, моя любовь, зеленая и пупырчатая жаба. Протянула свои тоненькие лапки и схватила за горло, перекрывая кислород.

Я только отрицательно замотал головой, молча, встал и вышел, это был один из тех редких случаев, когда я был согласен с этой мерзкой тварью'

В дверь раздался стук, это вернулись мои чада, впустив их, раздал ценные указания, прибрался на столе и пошел к токарям, время было, вроде как, обеденное.

Вот уж неистребима в русском человеке привычка есть на рабочем месте, в современности, пластиковые банки, пакеты, бутерброды… Эта еда не имеет национальности, здесь всё было то же самое. Кусок хлеба, соленый, резаный огурец, на нем вареный или жареный кусок мяса, рыбы или просто зеленуха, крынка с молоком или пивом. Меня поначалу это напрягло, но потом понял, что пить сырую воду, это заведомо обречь себя на скачки с препятствиями.

Так вот, сидит эта банда и под разговор тянет пиво, закусывая вяленой рыбкой. У одного родилась дочка, вот он и приволок ведро пива. Что такое двенадцать литров на полтора десятка крепких мужиков, так, усы смочить.

— Бог в помощь, — Поздоровался с ними.

— И тебе не хворать, — Ответил тот, что был ближе и вытер ладонью пену с бороды. — Ты кто таков будешь?

Я не успел ответить, из дальнего угла подал голос, молодой парнишка, — Это Федор, пищальный мастер, дядька Василий, он…

Что хотел сказать юноша дальше, осталось неизвестным, — Нишкни, короста, когда мужи речь ведут, молод ещё, в разговор встревать. Сказывай Федор, по делу пришел, а ли как?

— Мимо шел, дай думаю, зайду на народ посмотрю, себя покажу. Интерес есть, глянуть, как вы тут с деревом работаете. Может, что из моих придумок поможете сделать.

— Присаживайся, мил человек, отведай, что бог послал.

У Митьки, — Он указал, на молодого парня, который узнал меня, — доча родилась, Матреной назвал.

Зачерпнув своей кружкой из посудины, перелил в свободную чашку и пододвинул мне, — Слово скажи.

Пришлось произносить, отказываться грех. — Мить, у тебя ещё дети есть?

Народ загалдел, — ' Он в этом деле мастер, не смотри что молодой, три сына ужо настругал, вот теперь матери помощницу сделал'

— Мить, счастья тебе, твоей дочурке и твоим сыновьям, пусть бог, хранит тебя и твою семью от всех напастей. — И выпил пиво. Оно оказалось, так себе, кислая водичка, с небольшими градусом.

Повернулся к первому токарю, который говорил со мной, — Как тебя звать величать, а то кричать, — 'Эй ты' не по годам будет.

— Никон Лукьянов, я, мастер здешний.

— а поведай мне, что и как, вы делаете. — Зачем спросил? Поинтересовался сдуру, чем они занимаются… На мою голову вылили целый ворох бесполезной информации. Хотя это как посмотреть, после сегодняшнего разговора с Епифаном…

— Чтоб ты проведать хотел?

— Да всё. — М — да, он получил свободные уши.

Никон, степенно, не торопясь, допил свое пиво, аккуратно поставил кружку на стол.

— Мы должны точить пушечные и протчие болваны и что сверх того случитца потребное к заводским делам, а сколько чего порознь в год надлежит зделано быть, того описать и исчислить невозможно, ибо не всегда одна какая-либо вещь делается, но разные, когда какие понадобятца, и для того потребные к тому припасы положены по нынешнему расходу.

Я затряс головой, — Понятно, что ничего не понятно. Говоришь, что прежде чем пушку отлить, вы её, здесь у себя точите?

— Не саму, конечно, но болвана закладного мы протачиваем, это чтоб потом, можно было пыжи для неё в любом месте делать.

— Это как?

— А вот так, — Он встал и прошел в дальний угол мастерской, обернулся и поманил меня рукой, — Иди сюда. Смотри.

Здоровенный такой, деревянный ящик, в нем было наверно сотни три бобышек, на первый взгляд, совершенно одинаковых. Точеный цилиндр, с небольшой прорезью сбоку.

— А это зачем?

— Так в пушку, деревяху голую никто не пихает, её же веревкой обмотать надоть. — И посмотрел на меня, как-то пристально.

Я развел руками, — Ну не видел такое раньше. Не знал, теперь вот ты мне показал.

— Так ты же пищали делаешь. — В голосе было удивление.

— Они у меня вот этим стреляют. — И достал из кармана гильзу, показывая.

Токарь взял её в руки, покрутил, заглянул во внутрь, понюхал зачем-то и вернул обратно. — Занятно. И вот такими стреляешь?

— Нет, здесь зелье лежит, сюда пистон вставляется, пуля всё затыкает.

— А запаливать тогда как? Костер что ли жечь? — Он коротко хохотнул.

— Ежели чем острым по донышку стукнуть, — Показал на капсюль, — Он сам загорится и подожжет зелье и бабах. Пуля улетела, враг упал.

Сам придумал? — Более уважительно спросил Никон.

Я скромно кивнул головой и попросил, — а расскажи, как вы точите для пушки.

— Когда и каковая востребуется вылить пушка, тогда вначале к делу на оные фурмы и делаем точеной деревянной болван, длиною и толщиною как в скаске отписано будет.

— Какой сказке?

— Скаска, эта, мастером пишется, в ней он кажет, какую пушку делать восхочет. Федор, ты же сам просил тебе сказать. А таперича слово молвить не даешь, — И укоризненно покачал головой.

— Прости, молчу. — И сотворив самую умильную рожу, прижал руки к груди.

— Тебе только скоморохом на ярмарке, народ веселить, — проворчал, Никон и продолжил.

Такие станки, какие стояли в этом 'цеху', я видел в музее, полнейший примитив, педальный привод, вместо возвратной пружины, сухая лесина и здесь вместо ремней, были веревки. Передняя бабка клиновая, задняя с железным винтом, для зажима заготовки, про люнет здесь и не слушали. Инструмент, был стальной, как они говорили, из уклада. Взял один повертел в руках, попробовал на искру, так себе ничего выдающегося, обычные токарные резцы по дереву, прямые и полукруглые. Сверла они, правда, чудно называли, нодарь, большой или малый.

Никон, даже на одном из маленьких уродцев, носящем гордое имя, токарный станок, за три минуты выточил этот самый пыж. Приемы работы с течением веков не поменялись, длинная рукоять инструмента и крепкие руки. Да, упор под резец, называется у них свайка и похож он гвоздь с большой шляпкой. Ну, в принципе понятно, что здесь можно сделать, поставить нормальный подручник, добавить люнет и елочку из шкивов, для регулировки оборотов. На мой вопрос, почему из тополя не точите, Никон ответил, — 'морока с этим деревом возиться, уж больно остро резы наводить надоть'

Ответь кА, мне, а откуда вы берете все это? — Я рукой указал на инструменты.

— Скаску Епифану пишем, эвон у нас, Петька грамоте обучен. В последний раз написали что нам потребно, — И стал нудно перечислять. Сначала, я, пропустил половину, но потом стал прислушиваться.

— Надобно нам, токарных снастей к десяти станкам. Десять крюков железных по настоящему; десять свай железных же; пятеро тиски с гайками и шурупами и с ключами; десять долот желобчатых; долот двадцать прямых; десять напарей проходных; крючков крючных к трубкам; десять трубок, на чем пыжи точат к верховым пушкам. Снасть делать с укладов по настоящему.

— И как? Всё вам дали?

— Да какой, эта короста и половины не дала.

Я пробыл у токарей ещё с полчаса и пошел к себе. Моё предложение сделать широкий подручник, они обещали обдумать. В принципе, можно было даже на таком примитиве, выточить некоторые детали, по которым буду сделаны отливки для моего пресса. Да и дружеские связи, это завсегда лучше, чем официальные. Первый шаг был сделан.

По возвращении, весь оставшийся вечер просидел над бумагами, рисовал, чертил, прикидывал, рассчитывал, и когда на небосклоне засветилась первая звезда, черновой набросок был готов. Главной проблемой стал перевод привычных цифр, в те, что использовались сейчас. Вот здесь пришлось помучиться. Одна ошибка, и деталь просто не встанет на место.

Смотрите сами: — Маховая сажень, косая сажень, локоть, ладонь, перст, ноготь, вершок, малая пядь, пядень с кувырком.

В сантиметрах весь этот анатомический цирк, разбегался согласно костям измеренного индивидуума.

Мучился недолго, проставил привычные сантиметры и полез в настенный шкафчик, за жратвой, срочно потребовалось подкрепиться. Разжег маленькую спиртовку, поставил на неё чайник, нарезал бутеров с говяжьим языком и неизменным соленым огурцом. Пока грелся кипяток, ухватил один, надкусил, отложил в сторону и склонился над папкой с бумагами.

Некая мысль скользнула по мозгам и попыталась сбежать, в последний момент схвачена и записана.

'В своей ознакомительной прогулке на древнем оружейном заводе, полдня потратил, рассматривая, как делают ружейные стволы. Все со мной согласятся, что это самая главная деталь любого оружия. Он придает направление полета пули, чем ровней и качественней исполнен, тем выше точность. Ствольная коробка запирает казенную часть, связывает ствол и ложе, принимает на себя отдачу при выстреле, в ней также расположен ударно спусковой механизм и предохранительный.

Вся эта сборка укладывается на ложе и крепиться. Поверьте, стрелять из одной железки чревато для здоровья, да и держаться за что-то надо.

Обычный ствол для пищали, делали из полосовой заготовки. После разогрева в горне, укладывали на оправку и ударами молота, загибали, соединяя встык. Поинтересовался — 'почему не внахлест'

Степенный кузнец, усмехнулся, — 'То учеников работа, а мастер, тока так делает'

Отошел в сторонку, чтоб не мешать присел на чурбак, скоро они должны были начать сварку кузнечную, хотелось на неё глянуть.

'Кто их знает, может у них это и верх мастерства, но мне кажется что внахлест, ствол прочней будет'

Закончив заготовку, и придав форму трубы, коваль, забросил её на разогрев в горн, взревело пламя, жадно облизывая металл. Поворошив угли, отложил прут. Кузнец прошел к бадейке, поднял крышку и зачерпнув воды жадно выпил, вторую кружку вылил на себя. Да уж, несмотря на открытые двери, в кузне было жарковато.

Василий, так он потом назвался, присел рядом. Начало было традиционное.

Я провел на пушечном дворе всего несколько дней, но как успел узнать, коллектив, работающий здесь, был практически постоянным и даже семейным. Отец и сын. Дядя и племянник. Дед и внук. Все они здесь работали, знали друг друга с малолетства и появление нового человека замечали сразу. Со мной разговаривали, начали здороваться, в основном молодежь, но приятельских отношений не было, много времени потребуется что стать своим или надо сотворить что-то особенное.

— Кто таков, будешь?

— Федор. Новый пищальный мастер.

— А — а… Так это твоя пыхалка пару седмиц назад, перепугала всех лошадей. Это мой ствол ты спортил.

'Было дело. Я тогда решил испытать свое новое детище, картонный патрон для охотничьего ружья. Из бумаги на мездровом клею навертел трубок. Обжал с донцем, набил зарядом пороха, картечи.Выпросил один из готовых стволов, мой кузнец переделал по рисункам, затворную часть. Испытывал там же где и в первый раз, закрепил на бревне, подвязал веревку к спуску, отошел подальше и дернул. Всё бы ничего, но как раз в этот момент, из-за угла, конюх татарин, вывел, держа под уздцы пару лошадей.

Моё изобретение шарахнуло как хорошая петарда, вверх взметнулся столб пыли, и во все стороны полетели щепки. Театр, кони ржут, пытаются встать на дыбы, бешено вращая глазами. Татарин материться (как сапожник) пытаясь их удержать. Одна из кобылок вырвалась и ломанулась обратно.

Народ начал сбегаться отовсюду, поглядеть, что здесь такое стряслось, из конторы, на вопли, выглянул один старших мастеров, голова кузнечного производства. Крики, шум, гам, суета, я подобрал остатки своего изобретения и тихой сапой слинял.

Как вечером мне рассказали оглоеды, слухи были таковы: 'Федька новик, конюшню развалил, Рахматку конюха, зашиб, и только пресвятая богородица спасла и помогла избежать пожара'

Я посмеялся вместе с ними. Но через час вызвали на ковер и долго, со вкусом, имели в колено преклонной позе. Мне запретили, испытывать здесь, что либо, стрелять где либо, травить кого либо.

Вернулся, сверкая красной жопой как бабуин, и поблескивая свежей полировкой. Меня оштрафовали на пятьдесят копеек (суки) и должен был дать конюху отступные в гривенник. Лечение кобылы позже обошлось еще в пятак'

— Да тех лошадей… — Отмахнулся рукой, — Смотрю на роздыхе, можешь поведать, что дальше делать будешь.

— Почему бы и нет. Укладу ещё греться. Ванятка, не качай шибко, пожжешь, — Окликнул подмастерье у привода мехов.

— Так ты, Федор, сам не меньше меня ведать должон, что и как. Аль пытаешь? — Спросил, а сам так подозрительно покосился. Подозревая наверно, что я пришел устраивать ему разборки за тот случай.

Нужен он мне, там моя лажа была, картечи зарядил больше чем надо, её заклинило, ствол разорвало.

— Нужен ты мне, обиду пытать. Кузнечное дело мне неведомо, но знаю хитрости аглицкие.

— Это, какие?

— Поведай, а я добавлю, как мастера иноземные ладят.

Василий, окинул меня взглядом, с этаким хитрым прищуром, потом усмехнулся чему-то одному ему понятному и начал неторопливо рассказывать.

— Счас, этот криворукий, — кивнул на Ваньку — подмастерье, греть будет, пока не засветиться белым и искра такая же не полетит, присыплю песочком и заварю шов. Да милок, ствол мой, что давеча порвало…

— У меня он. А что так?

— Как его разнесло? По шву али где?

Я понял что его интересует, — Проковка целая осталось и казну не вырвало, мне кажется там не провар по стенке был. Полосы разошлись и как будто между ними угля насыпали.

Кузнец, постарался незаметно для меня перевести дух. — Мил, человек, отдай мне ту железку, тебе без пользы, а некоторым…. — С угрозой в голосе недоговорил и повернулся к ученику.

— Ванька! Сучий потрох, вытащи поковку и отложи в стороночку, а сам подь сюда.

Подмастерье вжал голову в плечи и быстро исполнил, что было приказано.

— Поведай мне чадо, — Голос был ласковый, только Ванюшку, что-то затрясло от него. — Как ты ствол витой работал?

— Как показывал, батя.

— Сказывай, как! — Кузнец хлопнул себя по коленке ладонью, — Али ты язык в жопу засунул, с девками лясы точить, первой, а как ответ держать перед честным людом. Так батя должон отдуваться.

Федор сказывает, — Последовал кивок в мою сторону, — Не провар был, и от этого ствол у него разорвало, чуть людей не поубивало.

Ничего лучшего в ответ, Ванька сказать не мог, — так не убило…

Я сбоку сидел и видел как после этих слов перекосилось лицо Василия, потом полыхнуло красным. Но мужик сдержался, своим рукам волю не дал, — Сына, пойдешь на конюшню, найдешь Сапарку, отдашь ему копейку и пусть он тебе всыплет пяток кнутов, потом придешь, покажешь. Ступай чадо, с богом.

Иди, не стой над душой.

Проводил сына взглядом и ответил на мой невысказанный вопрос, — Боюсь зашибу, давеча поучил маненько, так он седмицу ходить не мог. А Сапарка, дружок евонный, шкуру не спустит. — И замолчал уйдя в себя. Потом очнулся и как ни в чем не бывало продолжил.

— Можно ещё крученый ствол смастерить. Опосля сварки, греешь и закручиваешь на болване, он покрепче будет, чем обычный. А у тебя какие придумки есть?

— Какие придумки?

— Э — эх, Федор. Про тебя говорят что ты всякие хитрости ведаешь.

— Хочешь расскажу? Только не знаю, согласишься ли ты такое делать. В той стороне, — я кивнул головой, на запад, — токмо так поступают.

— Это как?

— Делают болвана из уклада, круглого, длинной в пядень с кувырком (27–31 см) — Решил подстраховаться

— в три перста толщиной(6 см). Это будет заготовка, из неё потом ствол делать надо будет.

— Такой длинный не пробьешь за один раз, много уклада угорит.

— А его не надо пробивать, делаем нодарь, зажимаем в оправке, выбираем середку, а далее ты уже как обычно, молоточком, доводишь до ума. — Для пущей наглядности, я подобрал щепку, расчистил ногой перед собой место на полу и, склонившись, стал рисовать, поясняя, что и как делать.

Василий, сначала хмыкал, на каждое предложение, но потом маленько притих, а дальше даже сам стал поправлять меня в кузнечных делах.

На вернувшегося после порки подмастерье, внимание никто не обратил, он постоял невдалеке, потом подошел ближе и стал слушать наш разговор, а потом задал вопрос.

— А ежели его в круглой оправке ковать. Вставлять и молом осаживать, пока горячая…

— Умолкни, — коротко бросил Василий. — Слишком длинно, не успеет пройти, остынет.

— Так надо её пополам разрезать, на плите одну часть закрепить, а по второй бить, поворачивая заготовку. — Подсказал им идею.

— Не, так не пойдет, по закраине складка пойдет. — Возразил кузнец.

— Так она у тебя при следующем повороте сплющиться. — Я продолжал отстаивать замысел. — Попробуйте, чем черт не шутит. Глядишь и бесшовные стволы делать получиться. Только ковка вам и останется.

— Есть в этом что-то, но токмо так не делает никто.

— Вот ты и будешь первым.

Василий, задумчиво разглядывал наши наброски, нарисованные на земляном полу кузницы, и качал головой, — Не ведаю, ох, не ведаю что получиться.

А вот в глазах его сына горел огонек заинтересованности, этот точно будет экспериментировать и уговорит отца.

Я плавно закруглил разговор, который уже вышел на третий круг повторов, распрощался и ушел'

Эти двое мне встречались пару раз на пути, но как-то издалека, кричать на всю улицу не хотелось, а времени дойти до них, не было. Надо будет, завтра…

Тут мои мысли перебил закричавший неподалеку петух, за ним второй, третий…

Верно, уже сегодня зайти к ним и узнать, как идут дела.

***

Поспать мне удалось всего ничего, дай бог пару часов. Хрен с ним, днем доберу, час, полтора на обед это святое, кроме охраны у ворот, на территории практически никого, исключая плавильни, ну это понятно, зарядили и пока расплав не разольют по изложницам и формам, не расходятся. Но другие цеха, отрываются, иной раз приходишь, а там храп стоит, богатырский. Потом как-то все встало на свои места после уяснения графика работы.

'Работа взрослых определяется в 12 часов, из которых 3 часа дается на отдых и прокормление (2 часа на обед, 1/2 часа на завтрак и 1/2 часа на ужин). Обед рабочим по большей части приносится их родными.

Что касается распределения времени отдыха по отдельным цеховым работам, то оно зависит от характера самих работ, так: по доменному производству взрослые рабочие отдыхают в промежутки между засыпкою руды в домницы.

При кричном производстве взрослые отдыхают в промежуток между нагревом и тягою кусков, что составляет для них отдыху до 3-х часов в смену.

Работа малолетних от 10 до 14 лет начинается с 8 часов утра и оканчивается в 3 часа пополудни, так что они находятся в работе 5 часов, несовершеннолетние свыше 14 лет работают с 6 часов утра до 7 часов вечера, всего 10 часов. При; кузнечно-слесарном производстве в продолжение всей дневной смены рабочие отдыхают 2 часа; несовершеннолетние в летнее время работают с 6 часов утра и до 6 вечера, а в остальное время года с 7 часов утра до 4-х часов вечера.

При всех производствах ночных смен для несовершеннолетних нет*'

(* реальный документ, история каслинского завода)

Да здравствует советское правительство, освободившее тружеников от рабского труда.

Я подсчитал, сколько работают люди, и у меня выходило, что наши литейщики, трудились всего четыре — пять часов за смену, все остальное время или ели или спали.

Ну ладно, пусть хоть они поспят, так как меня разбудили, дружелюбно настучав по пяткам, потом ухватили за плечо и трясли, пока не открыл глаза.

— Проснулся милай? — На меня в упор смотрел незнакомый дедок, среднего роста, волосы, стриженые под 'горшок', русые с проседью. Такого называют сивым. Умные, внимательные глаза, смотрящие из под кустистых бровей. Гладко выбритый подбородок и большие, я бы сказал, казацкие усы.

Знаете, бывает, что разоспишься, так что слюнка стекает на подушку, а рот пересыхает и в горле першит. Пока не выпьешь глоток воды трудно хоть что-то произнести.

Просипев, самому непонятное что-то, потянулся к кружке с остывшим чаем. Пока пил, мелкими глоточками живительную влагу, рассматривал незваного гостя.

Поставил посудину обратно, прокашлялся, — А ты кто будешь?

— Поведали мне, что ты странный муж, теперь сам уверился. — Он стоял передо мной, а я сидел, откинувшись на стену.

— Никодиму — меднику сродственник, — раздался голос за его спиной.

— Тот, что кувшинами самоварными в рядах торгует?

— Он самый, — И рядом с дедом встал кузнец Василий. — Здрав будь Федор. — Поздоровался он со мной.

Я встал, — присаживайтесь, гости дорогие. С чем пожаловали?

Коваль, положил на стол, тихо звякнувший сверток. — Вот, сделал, как ты изъяснял. — Развернул, внутри было два предмета, ложковое сверло и просверленная болванка для ствола длиной сантиметров тридцать. Забрав, я, осмотрел заготовку со всех сторон, заглянул внутрь. Качество не ахти, отверстие смещено, поверхность во вмятинах. Обследовал инструмент, м — да, оставляет желать лучшего.

— Федор, — это подал голос дед, — Сам измыслил или проведал, что так делать можно?

Василий, перехватил мой взгляд, — Онисим сын Михайлов, пушкарских дел мастер.

От этих слов меня словно пружина подкинула, открыл рот и замер от внезапного видения…

'За окном темно, тускло горит одинокая свеча, освещая маленькое пятнышко на столе и склоненную фигуру человека. Язычок пламени колеблется под легким сквозняком и по бревенчатым стенам мельтешат тени.

Пряди седых волос, перехваченные кожаным плетеным шнурком, обрамляют худощавое лицо. Сухие губы шевелятся, выговаривая слова, появляющиеся из под скрипящего гусиного пера.

— Такие обозы строити доведется, места просторные разумно разделиши конным и пешим воинским людей, и где снаряду стояти и всей пушкарской снасти, чтоб им коли доведется к бою полки свои устроити на выласку было просторно, так же и снаряд пушечный со всеми запасы надобе урядно уставити, а запасы пушечные от притчи и шкоды особно оберегати, а только над порохом, которая хитрость изменою учинится, и в том все войско будет в погибели.*

Поставив точку, прикусил кончик перышка и невидящим взглядом уставился в темноту. Что он там видел, известно только богу…'

Давным-давно в далеком будущем при просмотре одного из сайтов посвященных истории пороха, попалась на глаза строчка. — 'Кроме производственников в штате Пушечного двора состоял своего рода "научный работник" — пушкарских дел мастер. Эту должность занимал Анисим Михайлов Радищевский'

Зацепило меня, — 'научный работник' стало интересно, принялся копать. Ничего. Мелочь всякая, родился, умер, был награжден, записи в писчих книгах. Любопытным фактом проходит, что Онисим вместе с Федоровым был печатником, и даже, как пишут исследователи, был его учеником'

Захлопнув варежку, спросил у мастера, — как правильно величать, Анисим или Онисим?

— Да ты сядь, в ногах правды нет. — Дождавшись пока опущу тощую задницу на лавку, продолжил, — Родители Онисимом нарекли.

В его речи чувствовался акцент, он немного не так говорил, не как москвич. Те акают и на любой вопрос следует традиционное, — 'Ась? Чавой?'

И пока вспомнил, эта неистребимая привычка жителей города, сохранится до начала двадцать первого века. — ' А? Чаво?'

— Онисим, а откуда ты родом? — Я чувствовал себя корреспондентом, дорвавшимся до звезды и со скоростью пулемета выстреливающего свои вопросы. — Это правда, что ты с…

Меня остановили движением руки — Федор, давай про уклад, Василием, по твоей скаске деланный.

Он взял в руку трубку, покрутил, положил обратно. — Коротко, для пищали.

— Так его дальше ковать надо. Оно и растянется.

— Это понятно, токмо по времени выгоды нет. Так Василий?

Кузнец степенно кивнул головой, — Пробовал я трубу такую ковать, потом править приходиться и внутри… — Он махнул рукой.

Похоже, он не до конца понял из моих объяснений, что вставка должна быть идеально ровная и ковать надо на полукруглой оправке и не одной, их много должно быть с постоянным уменьшением диаметра.

Спросил, он подробно описал, что и как делал, как грел, описал вставку, кто и как молотом и куда стукнул.

Как ни прискорбно было это говорить, кузнец облажался. Обработка была сделана на прямой наковальне, в итоге получилась кака. Хотя, что ещё можно получить от ручного труда? И что мне было непонятно, свою трубу скручивая из листа, делает на оправке, ковать же на оправке готовую трубу не смог. Поделился сомнением и непонятностями.

— Много раз греть приходится, уклад угорает.

Я пожал плечами, было такое чувство, что к моим предложениям отнеслись спустя рукава. По-моему делать, это сначала заготовку выковать, отдать её на сверловку, после этого изготавливать ствол.

За это время обычный кузнец успевал отработать два ствола, при условии готовых полос. Привычная работа, привычные движения…

— Об чем задумался? — Спросил Онисим, откладывая в сторонку сверло, которое держал в руках.

— О том, что Василий, слова мои, не так понял, и дело сие плохо исполнил.

— Ты что гово… — Начавшего вставать кузнеца, придержал Онисим.

— Остынь Василий. А ты Федор, попусту не говори, Василий чай не отрок малый. Поведай что не так.

Посмотрел на них. Подумал маленько и выдал все, что думаю о способе, которым они сейчас стволы делают. Сначала кузнец молчал, потом принялся елозить по лавке, но когда я назвал цифру. Он не выдержал.

— Брешешь ты Федор, как собака на тын. Не можно так делать. — И размерено повторил, — Не. Можно.

Я согласно кивнул, а потом полез за своей заветной папочкой, достал, положил на стол и принялся развязывать завязки. Они внимательно следили за моими действиями. Покопался, нашел лист с рисунком пресса работающего на водяном приводе.

— С помощью вот этой механики, можно делать двунадесять стволов пищальных, одним ковалем за день. — Я слукавил немного. Подсунул не тот рисунок. — И все они будут одинаковые. И огрехов не будет и крепче будут, так как их греть не надо, уголья меньше в трату пойдет, уклад не угорит.

Русая да седая головы склонились над столом, едва не стукнувшись, а потом четыре глаза вопросительно посмотрели на меня.

— От речки Неглинки под забором текущей, можно взять силу водяную, поставить колесо… Достал из кармана карандаш из папки новый лист бумаги. И вот уже три головы склонились над столом. Я сначала попробовал поумничать, но тут меня вежливо ткнули носом в пару ляпов и все следующие три часа рисовал под диктовку, схему редуктора, вала, промежуточных подшипников, способ смазки. Анисим, грамотный мужик, из брошенных им вскользь нескольких слов, стало понятно, что он знает про такое и даже предлагал сделать здесь что-то подобное, но Головы посчитали, что эта забава и тратить деньги отказались.

— Приказной голова молвил, — 'что баловство, ставить токарям машину водяную', а большего мы тогда не измыслили. Молот поставить, он надобен, и то добро чтоб мочно видити и сметити какие недостатки явятся. На Тулу Амелька, по прозвищу Тренька и Карпунка Никонов ушли, тама как сказывали, на ручье крепь ставиши, а токмо весной ледом побило и колесо все изломаша. Мастеров тех на правеж забрали, а иным работным людям ничего не даваши, повелеши все разламывати.

— И что потом с теми мастерами стало? — мне был любопытен подход к решению некоторых задач.

— А ни чаво, по пять кнутов, всыпали, они в казну вернули деньги потраченные, а самих в Устюжану сослали. Да токмо они там почитай через двор родня, всей округе. Тьфу, ироды, — Василий перекрестился, — прости господи.

— Ты чего такой сердитый? — задал вопрос кузнецу. Просто так для поддержания беседы, а сам в то время чуть не высунув язык от усердия обводил карандашные линии делая их более четкими. Но разве от свинцового карандаша будет толк? Вот я не подумавши, привстав с лавки, полез в полку за чернильницей и перьевой ручкой.

' Да перьевая, да ручка, и стоила он мне, не она сама, а перо к ней, в десять копеек. Того ювелира, златокузнеца, хрена лысоголового… чтоб корова на его крыше себе гнездо свила… Как ни будь потом расскажу как я ювилиркой затаривался.

Самая гадостное это было подобрать материал который будет впитывать чернила и постепенно их отдавать, в этом случае клякс мало. И должен быть устойчив к серной кислоте, оказывается она входит в состав средневековых чернил. Нашел, сердцевина камыша, губчатая структура, высыхает и намокает, без изменения свойств. Ни стоит, ни копейки и её много…'

Снял берестяной колпачок, обмакнул в чернила, и перо заскользило по бумаге, оставляя после себя тонкую линию. Я проверял, с одной заправки, около метра выходит.

До меня сразу и не дошло что наступила какая то подозрительная тишина. Подняв голову, увидел, что они смотрят на мою самописку с каким-то детским восторгом. Во всяком случае, один точно заинтересовался.

Анисим спросил, — Дай мне, — и протянул руку. Забрал, покрутил, рассматривая, пристально оглядел перо и попробовал писать. У него получилось начертать почти два десятка слов, когда он прекратил попытку. А чернила ещё не кончились. Тогда он просто провел черту от края до края листа и сантиметра за три до конца листа, она перестала писать.

С видимым сожалением вернул обратно. После заправки я продолжил обрисовку дальше. Это не мешало нам разговаривать, они спрашивали, отвечал и наоборот. Анисим взял в руки лист с изображением колеса, задумался, потом достал свой карандаш и на полях стал делать свои пометки.

— Василий, — Я решил напомнить свой вопрос, загрустившему было кузнецу, — А чего ты такой сердитый на этих…. Ну как их… Эти сосланные которые.

За него ответил Анисим, не поднимая головы от заметок, — Сродственники евойные, брат молодший и старшей дочери муж.

— Василь, а ты из Устюжны родом, что ли? — Я по-новому посмотрел на коваля.

— Отец наш, сюда был выписан, а мы с ним пришли, царю служить — И в ответ подарил взгляд из разряда ' понаехали здесь, нам москвичам работу отбиваете'

'Ты смотри, откуда любовь к лимите тянется'

— Я собственно расспросить хотел про твой край отчий, люди бают, там кузнецов знатных много…

И лучше них никто по железу и укладу не работал. — Краем глаза заметил, как улыбнулся Анисим. А вот Василий купился на такую грубую лесть. Его заросшая волосами физиономия расплылась в довольной улыбке, он гордо выпрямился, рукой пригладил усы и бороду. Взгляд стал насмешливо высокомерным, прокашлявшись, открыл рот…

— Васька, сдуйся а то дымом вонючим изыдешь- Спокойно так, произнес мастер. — Пора нам и честь знать. Да и трапезничать пора.

Свернул листки с рисунками, верней чертежами, в рулон, встал из-за стола, коротко поклонился, — Бывай здрав, Федор. Опосля вечерней службы… Ведаешь где живу?

Я ответил отрицательно.

В двух словах, он рассказал, как его найти. Пришлось пообещать. Ещё раз, попрощавшись, они ушли. Да и я не задерживался, навел порядок и убрав бумаги, побрел домой, сегодня суббота и кажется за прошедшую неделю, заслужил баньку…

В усадьбе Никодима было всё как обычно, как будто меня и не было целую седмицу. Орали гуси, квохтали куры, мычала корова зорька, требуя чтоб её подоили. Бестолковые козы пытались через загородку дотянуться, до ещё зеленых веток, растущей рядом с загоном, яблони. Смирная кобылка, запряженная в телегу, стояла у открытых дверей сарая и изредка вскидывала морду, с надетой торбой. Ловила горсть овса и начинала меланхолично жевать, посматривая по сторонам своими большими лиловыми глазами.

— Смотрите, кто к нам пришел? — Из темноты конюшни вышел Никодим. В руках он нес большой мешок набитый чем-то мягким. Забросив его на повозку, пошел мне навстречу, протянул руку и со словами, — 'вернулся блудный сын', - похлопал меня по спине и слегка приобнял. Потом отстранил, взял за плечи, осмотрел и вынес вердикт, — Отощал.

И громко закричал на весь двор, — Марфа! Марфа, карга старая, тебя, где черти носят?

— Почто орешь, ирод? — Старушка вышла из птичника с лукошком полным яиц. Увидев меня поставила его на землю у невысокого крылечка, отряхнула руки о фартук, развела их и со словами — Федор, совсем стариков забросил. — Пошла мне навстречу.

Я обнял и ощутил как её плечи, вдруг затряслись от плача.

В недоумении посмотрел на стоящего рядом деда, он пожал плечами, и буркнул что-то отворачиваясь.

Разгадку узнал позже, и она была, к сожалению печальна. В слободе стрелецкой, в Ростове, пожар сильный случился и вся семья младшей дочери погибла. Занялось ночью, когда все спали, к несчастью был сильный ветер и пал пошел со страшной силой, деревянные дома вспыхивали в мгновение ока. В ту страшную пору погибло почти тридцать человек, женщин детей стариков, многие остались только с тем, в чем успели выскочить из огня. Но другим повезло меньше…

Упокой Господи души рабов твоих.


Часть пятая (шаг в сторону)

Анисим отодвинул кружку с вином, с тарелки взял моченое яблоко, откусил и стал медленно жевать, не сводя с меня взгляд серых, внимательных глаз. Проглотил. Отпил глоток, ладонью вытер усы, — Почто пытаешь, откуда я родом.

— Слышал о тебе…

— Доброе аль худое?

— Всяко слово народ молвит, но больше доброе. Бают что вымысливаешь разное. Правда ли что ты в учениках ходил у Ивана Федорова?

Он усмехнулся, добродушно, отчего вокруг глаз собрались маленькие морщинки придавая лицу выражение старого доброго дедушки, — Вот ты об чем. Тебе поведать, как оно было?

Я как китайский болванчик закивал головой, так в этот момент откусил пирога с капустой

'Мой вам совет, не берите пироги у лотошников, тухлые'

и с трудом сохраняя на лице добропорядочное выражение, пытался прожевать.

'Найду этого 'родственника' Алексашки Меньшикова, пришибу…'

Он, показалось, понял мои страдания, улыбнулся в усы, взял кружку со стола, в которую долил немного вина из стоявшего рядом кувшина, пригубил, вернул обратно. Рубиновая капелька повисла на седом волоске, языком слизнув её, начал свой рассказ.

Это мне дед мой Пилип, на обратном пути поведал.

' По пыльной дороге, разбитой прошедшими обозами, под лучами палящего солнца, ползет телега, запряженная каурой лошадкой. Жарко всем. И старому и малому, а Лыська, казалось, заплетается всеми четырьмя ногами уныло опустив морду почти до самой земли, изредка роняет капли белой пены.

— Тпру. — Дед натягивает веревочные вожжи.

— Ониська! — Позвал он внука. Притулившегося за его спиной на куче сена. Не услышав ответа, полуобернулся и потряс за плечо, — Ониська, иди за водой.

— Что деда? — юноша сел, потер руками лицо, словно пытался стереть сонную одурь или просто, чтоб проснутся.

Дед уже успел слезть с возка, и стоял сбоку лошади, поправлял постромки, — Воды принеси, животину напоить. — Потом поднял взгляд на синее небо на котором не было ни одного облачка. Яркое солнце висело над самой головой, вздохнул. — Надо переждать маленько.

— А чего мы здесь, встали? — Отрок соскочил с повозки, и пошел к задку, где висело подвязанное ведро.

— Тебя забыл спросить, — Огрызнулся старик, и посмотрел в сторону ручья. — 'Да ну их, у воды станешь, найдется, кто ни будь, до чужого добра охочий'

Взял лошадь под уздцы и повел в сторону высокого вяза, окруженного стеной плотно переплетенных ветвей боярышника. Кустарник обступал дерево с трех сторон, огораживая довольно уютную, небольшую полянку, скрытую от посторонних глаз. Дед и раньше тут останавливался, когда ездил в Острог. Город был дальше по дороге, а ежели доехать до сухого оврага и свернуть налево как раз доедешь до мельнички, стоящей на белом ручье. Почему белый? Никто не знал но в деревне его все так называли, может из-за того что мучная пыль в воду попадала… Сегодня они возвращались оттуда, на возу лежало пять кулей, тщательно укрытых рогожей и сосновыми ветками собранными на выезде. Рожь в этом году удалась на славу, и солнце было, и дожди, и собрали вовремя, не дал бог зерну перестоять в колосе, были погожие денечки. Только все собранное с поля увезли, как на седмицу ненастье зарядило. А закончилось, бабье лето наступило, жарит так что продыху нет. Старая кобыла глухо стучала копытами по траве, изредка дергала повод, пыталась на ходу наклониться и сорвать пук травы, пока еще сочной и зеленой.

Дед придерживал, разговаривая с ней. — Погодь Лыська, вот дойдем, на роздых встанем. Пущу тебя по последней травке лесной попастись. Она духовитая… — Тут он резко остановился, в воздухе пахнуло костром. Лошадь прошла пару шагов и, толкнув в спину, встала. Дед стянул с оглобли путы, привычным движением накинул, на ноги животного, и прошептал. — Молчи.

Пригнувшись, на полусогнутых ногах, пошел к ближайшим кустам, глянуть, кто на заветной полянке притулился.

У въезда, поперек, стоял возок, сбоку, на него, были положены жерди, а сверху на них накинут кусок полотна, земля под ними застелена сеном. Невдалеке от дерева, в земляной яме, выкопанной дедом ещё прошлой осенью, горел костерок, а над ним на длинной слеге, подвешен котелок исходящий паром. Высокий мужик, сначала показалась, что на нем ряса монаха, одетый в дорожный плащ, помешивал варево веткой с привязанной к ней деревянной ложкой. Стреноженная лошадь паслась у дальнего края поляны, больше никого дед не увидел. Ещё рассмотрел какие-то свертки, кульки, лежавшие на телеге и прикрытые рогожей, уголок одного из них торчал сбоку.

Дед, не углядев ничего опасного для себя, окликнул непрошеного захватчика, — Кто таков будешь?

Незнакомец слегка вздрогнул, и медленно оглянулся, обвел взглядом кусты, остановился на старике.

— А сам-то, кто есть? — спросил у деда, продолжая осматривать заросли.

— Я дед Пилип из Радехова а ты?

— Мы, Острожского князя Константина, люди будем. Иваном меня зовут.

— Православные, значиться. Перекрестись.

Мужик обмахнул себя крестом, сложив пальцы щепотью, и проговорил — 'Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое'

Пилип вторил ему, — 'да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя'

В два голоса закончили молитву. Дед отправился за телегой, а незнакомец, теперь, знакомец Иван, вернулся помешивать подгорающую кашу '

***

Анисим.

Забрав ведро, я пошел под гору, там за кустами держидерева протекал ручей. Едва заметная тропинка вывела на берег, закатав портки до коленок, вошел в воду, склонился, зачерпнул полную бадейку, а когда повернулся, чуть не выронил. Чуток в сторонке от того места где я подошел к протоке, стоял пожилой мужик. Одетый по дорожному, в короткой приволоке, накинутой поверх суконного кафтана, на голове шапка, с меховой опушкой из под неё выглядывают длинные седые волосы, бородка аккуратно стрижена клином, как у панов. В руках держал пищаль с зажженным фитилем, целился, правда, от меня. Но при желании мог быстро довернуть и попасть. Всякое желание бежать или делать иные глупости пропало разом. А потом с другой стороны подошел ещё один, вооруженный человек. Я попытался сделать шаг назад и ствол повернулся в мою сторону, а старик, мне показалось, что он старше моего деда, покачал головой, — 'стой на месте'

— Ты, чей будешь, отрок? — Спросил меня третий, он подошел со спины и стоял на другом берегу неширокого ручья. И так же был с пищалью.

Бежать было невозможно, рука разжалось и ведро упало в воду. Брызги попали на штанину, намочив её, но я не обратил на это внимание. Медленно развернулся, стараясь держать всех на виду. Тот, который спрашивал, отшагнул левее на пару саженей, и теперь совсем стало плохо. Единственный свободный путь, это бежать по ручью, но в этом случае мне в спину выстрелят сразу из двух стволов, ежели пулей могут и не попасть, а вот дробом…

— Онисим, из Радехова на мельницу ездил.

— Это которая, та, что на белом ручье стоит? И как там дядька Панас, жив ещё? — Третий, опустил пищаль, куском кожи накрыл запальник, а тлеющий фитиль перехватил в левую руку. — Иван, то наш, местный парубок.

— И что ты здесь делаешь? — спросил у меня и кивнул на ведро. — Подбери, а то уплывет.

— Лыська, устала, вот дед и порешил ей роздых дать, — ответил, нагибаясь за бадейкой.

— Выходь, то простынешь и не бойсь, мы Острожского князя холопы и работные люди.

— Та я и не боюсь, токмо спужался немного, а как тебя звать? — Я вышел из воды, она и правда была холодная, поставил на землю свою бадейку и, наклонившись, стал разматывать портки.

— Меня Назаром, — ответил мне перешедший следом за мной мужик, — а вон того, Захаром, а это, как ты слышал, мастер Иван. Ну, так жив ещё мельник?

— С утрева был, как счаз не ведаю, может и помер.

Назар рассмеялся. — Пошли.

И мы двинулись к стоянке, они тоже несли три ведра воды.

Дед меня встретил притворно сердито, наворчал — 'что меня токмо за смертию посылать' Он уже успел поговорить с тем, кого оставили кашеварить, достать нехитрую снедь что мы брали из дому и разложить на чистой холстине неподалеку от костра. От запаха кулеша, в животе заквакало, захотелось есть. Но посмотреть, как будут чинить телегу, было интересней, и я крутился рядом.

Треснула ось и народ толпился вокруг неё, размышляя, стоит разгружать или так можно починить.

Я вспомнил как однажды видел, на дороге стоял воз, у него также треснула по середке ось и согнулась к низу. Возница, срубил в лесу большую слегу, подвел возок к придорожному валуну, подсунул под излом, на постромках подвесил несколько кулей с мукой, и когда деревяха выпрямилась, он привязал пару сучков дубовых поверху и по низу, мокрыми кожаными ремушками, оставив на концах петли которые закрутил рычагом. И ничего, уехал.

Набравшись смелости, подошел к старшему Ивану и, запинаясь через слово, поведал о том. Он попросил повторить. Выслушал, окликнул попутчиков, — Назар, Захар несите от леса крепкую лесину, отрок верно бает, токмо мы немного по — другому сделаем. Иван, достань гвоздей с десяток и оторви заднюю доску от телеги, надвое раздели её. Тебе Онисим просьба будет, помочь нам.

С починкой затянулись немного, и мы с дедом вынуждены были остаться ночевать, уже вечером, сидя у костра, слушая разговоры, все пытался понять кто наши попутчики. Дед Пилип, сытый и довольный что так удачно все сложилось, попутчики не разбойники и не татарва, разговаривал с Назаром:

— Скажи Назар, а как вы у нас здесь оказались? Вам с Острога через Берестечко и Дубно на Буск ближе было бы.

— Туда, в Буск за бумагой, так и доехали, обоз большой собрался с ним и дошли. Да и сродственников проведать надо было.

— Это где? Может знаю…

— Ганна, сестра моя, за бондаря замуж вышла из Шумска.

— Это не Вацлав? Поляк, что у рынка мастерскую держит?

— Типун тебе на язык, чтоб Ганка за нехристя пошла. Михась Ложка. Слышал о таком?

Дед помотал головой, — Не… Постой. Это не тот что спьяну голяком по площади бегал?

— Старик, с ума съехал? Он капли в рот не берет…

— Только кружку прикладывает. Девка дюже хороша, бровки дугой, черные, коса до сраки, в руку толщиной, нос…Как у тебя, репкой. Росточку маленького… По плечо тебе будет. Палец в рот не клади, по локоть откусит. Она?

Назар расплылся в улыбке, — Она.

— Стерва. — Сказал, как припечатал Пилип.

— Во как, эх, жаль ты старый, а то бы….

— Что? — 'А то бы' У прошлом году, вясною, был у тех краях, Пан наш, с обозом отправил. А мне бадья понадобилась, с крышкой, в баньку, старая ужо совсем, развалилась. Захожу в лавку, стоит молодица, вся из себя, с честными мужами лается, послушал, послушал да встрял сдуру. Так и мне перепало…

Вот и говорю, 'стерва' твоя сестрица. Вся в тебя, никакого вежества к сединам не кажет.

Договорить им не дали мастер Иван окликнул, — Назар, тебе первую стражу стоять.

Назар, проворчал что-то в полголоса, подобрал пищаль, саблю, да и ушел к подводе, место готовить, а дед Пилип побухтел немного и к нашей телеге зашагал. Я же остался у костра, подкидывая изредка ветки и щепки, посидел немного, улегся на солому, накрылся попоной и уснул'

— Вот такой случилась моя первая встреча, с Иваном сыном Федора. Через два года вновь свиделись, дед мой, Пилип, помер. Сродственников у меня больше не было, вот и подался я в Острог, просить милости у князя нашего Василия Константиновича. Дорога была недолгой, переехал по пути речку збитенку, мимо села Межерич и к вечеру добрался до Вилии, на левом берегу которой и стоит город. Пока то, да сё, опоздал, закрыли ворота на ночь. Пришлось прибиваться на ночевку к таким — же неудачникам, как и сам. Бог миловал, ничего не случилось, и с первыми лучами солнца вошел в Острог. Через три дня с божьей помощью и добрых людей, по велению Князя, был приписан в подмастерье к Ивану. Двор, на котором находилась печатня, назывался Булсардиновым — он стоял на замковой улице у подножия замковой горы, неподалеку от костела Вознесения, Успенского собора и Николаевской церкви.

Когда проведал, что мои знакомцы с коими трудности дорожные делил, они самые и есть, так в радость это дело стало. Учился переплетному делу, всю красоту книге, мне делать поручали. Кожу выделать, листы сшить, оклад, кому в дар потребно будет, у мастеров заказать. Много разного самому делать приходилось…

Иван, сам меня учил, показывал и говорил как лучше сделать, почему так и что будет ежели по-моему, но тяжело работа шла…

— А почему? — Я в первый раз перебил Анисима

— Князь наш, задумал дело большое, богоугодное, напечатать библию, полную, но для этого нужно было буквицы новые отлить, новые доски вырезать для вставок, запастись бумагой. Когда мы с дедом их на дороге встретили они в Буск ездили, тамошние мастера как раз дело бумажное освоили. Во Львов очень часто уезжал, вот и выходит, что дал он мне урок, а проверяет сын его, тоже Иван. Но он своему учить начинает, вот и приходилось меж двух огней вертеться.

На миг задумался, потом улыбнулся каким-то своим воспоминаниям, — Но мне это только впрок пошло, они были хорошие люди, учили всему, что сами знали.

***

Через пару дней с помощью Анисима, удалось попасть на московский печатный двор и увидеть станок. То, что видел в полиграфическом музее как экспонат, здесь работало и выдавало продукцию.

Довольно странное ощущение, смотреть на скрипящего деревянного монстра, и видеть современную поточную линию, стремительно уносящую вдаль тысячи экземпляров отпечатанных листов. Они так быстро двигаются, что сливаются в одну непрерывную черно-белую линию и глаз с трудом может выхватить из неё не слова и буквы, а только абзацы и колонки.

Посещение этой друкарни оставило в душе неизгладимые впечатления.

Анисима остановили, и о чем-то спросили я же побрел дальше, рассматривая помещения. В зале, с довольно низким потолком стоял печатный пресс, около него суетились несколько человек, один крутил ворот винта, куку, опуская пиан, другой снимал лист с напечатанным текстом и развешивал его на просушку. Батырщик набивал мацой краску и укладывал следующий лист на тимпан. Скрип и готова новая страница.

У слюдяных окошек, стоял длинный и широкий наборный стол с кассой, состоящей из маленьких ящичков с уложенным в них шрифтом. Держа в руке узкую деревянную оправку, наборщик брал по одной литере и укладывал, прижимая пальцем, чтоб не развалилось. Как только было готово слово, оно аккуратно переставлялось на тонкий лист металла, по краям лежали толстые бруски марзанов, образующие поля будущей книги. В одной из комнатушек стоял маленький горн, подобие стеллажа с уложенными брусками меди, олова и свинца. Небольшой верстачок, примитивные тиски, подсвечник с зажженной свечой и сидящий на низеньком табурете резчик или гравер, вырезает литеры. Он же после того как всё будет готово, разжигает огонь, в тигле плавит олово и отштамповав пуансоном в медной пластине оттиск отливает буквы. На полочке, закрепленной на стене прямо напротив мастера, лежат разнообразные инструменты и приспособления. Взяв одно из них, мастер проверяет отливку, если что-то не так, тут же исправляет дефект. И всё это практически на глаз.

Этажом ниже, готовят краску, для этого берут самое лучшее льняное масло, если будет плохое, то цвет после уварки будет рыжий и пахнуть будет плохо, в котел наливают примерно треть, ставят на огонь. Внимательно следят за тем чтоб при закипании не выплеснулось и не попало на угли, иначе будет пожар. Для тушения рядом стоит ларь с сухим песком.

После того как всё проварилось, масло отстаиваться, оно должно быть светло-желтого цвета.

Одновременно с этим перетирают сажу, чтоб в ней не было комков и она должна быть похожа на мельчайшую пыль, витающую в воздухе. Для этой цели служит деревянный барабан, оббитый изнутри кожей. Внутрь засыпаются сажа и медные шарики, закрывается плотно крышка и холоп начинает крутить эту мельницу. Когда готовы составляющие, наступает черед самого трудного, приготовление самой краски. В жбан наливается отмерянное количество масла и всыпается молотая в пыль сажа, берется в руки мешалка и человек начинает работать миксером.

В одной из клетушек увидел, прообраз брошюровки, переплетную мастерскую. Ручной труд и приемы практически не изменились, даже инструменты остались прежние. Шило, игла, шелковая нить, и клей.

И по всей типографии распространялся один и тот же запах. Неистребимый запах только что напечатанной книги.

***

Я обошел вокруг массивного агрегата, погладил шероховатый бок покрытый свежей ржавчиной. Мелькнула мысль, — 'про пескоструйку' и тихо скончалась. С легким шелестом крутился маховик, раскрученный кожаным ремнем от приводного вала, проходящего под самым потолком. Присев на корточки осмотрел штамп, вроде все нормально. Это была седьмая попытка, первые окончились неудачей.

С полгода назад дал согласие на работу и с тех пор каждый день проклинаю себя за это решение, это работа на износ, бывает, что к концу дня я не в состоянии сказать 'мяу'.

Когда то, в будущие прошедшие времена я читал много книг и там герои лихо строили паровики, электростанции и прочие прелести прогресса. Наивные люди, могу смело сказать, что одному человеку это просто очень и очень трудно

Знаю принцип, кинематическую схему, но помилуй бог, что-либо начать делать. Каждый болт, гайку, шплинт приходится изготавливать по месту, и зачастую самому. Не подумайте плохого, народ подобрался здесь действительно умелый и грамотный, но он хорош для своего времени. При обсуждении очень чувствуется пропасть времени разделяющая нас. Они просто не понимают меня, а я могу только догадываться, что они хотят получить. Мы разные и этим сказано все.

Любой механизм состоит из десятков и сотен разнообразных деталей, и они камень преткновения.

Я не отказываю никому, дерзайте, и вы сможете на коленке сделать и ракету на жидком топливе, можете построить дельтаплан, что кстати, довольно просто. Но сначала вам придется сделать огромное количество станков, приспособлений, оснасток, измерительного инструмента. Наладить дочерние производства. Любой агрегат в двадцатом веке, да и в девятнадцатом не изготавливался одиночкой.

Я могу сделать двигатель внутреннего сгорания. Знаю его устройство, но также знаю, сколько людей работает на заводах и какое оборудование для этого надо…

Этот гребанный пресс, строился целых шесть месяцев, и большую часть времени ушло на то чтоб сделать коленчатый вал, отработать сопряжение на втулках, я готов отдать полжизни за десяток подшипников, но как видно буду жить долго и счастливо. Притирать бронзовые вкладыши и делать каждый раз крепежные болты и при разборке внимательно следить, чтоб они неперепутались. Гаечные ключи, разнообразных видов и форм. Хоть здесь удалось немного стандартизировать.

Перегонка нефти для того чтоб получить достаточно приемлемое масло для смазки, делать простой шестеренчатый насос, медные трубки для подвода оной к узлам, сбор и подача обратно, фильтра. Сальники выпили крови не меньше, чем подгонка крепежа для фиксации пресс-форм. Метчики, плашки лерки снились по ночам. Каждый раз они получались разные с разным шагом. За что не возьмешься, везде вылазит ворох сопутствующих проблем требующих решения. Хорошо хоть станина удалась с первого раза. И вот когда закончился монтаж всего навеса, первый пробный запуск чуть не поубивал половину собравшихся мастеров, плохо сшитый приводной ремень, а это квадрат три на три сантиметра, оборвался, зацепился за что-то на приводном валу и стал хлестать со страшной силой.

Два дня ушли на исправление, потом были сутки холостого прогона. А дальше началась 'рутина'

Сначала сдохла вырубка пятаков, после второго десятка пошли заусенцы, и они не отрывались от ленты. Эта проблема решилась быстро хреновая медная заготовка и плохое качество уклада и недостаточная подгонка. А дальше я завис и завис конкретно, поочередно на каждой из операций. Пробивает насквозь, рвет и сминает заготовки. Кузнец уже выл при виде меня, токарь просто убегал.

Ну не знаю какая у них должна быть форма, как они должны выглядеть, знал только одно что Это должно работать.

Для того чтоб построить этого монстра, мне понадобилась помощь Анисима, если бы не он мне не удалось бы и десятой части. Была построена смолокурня, сделан маленький прокатный стан для ленты, налажена штамповка заготовок для спускового механизма ружей, копировальный станок выдавал в день почти три десятка заготовок для самопалов. А этот гребаный станок уже третий месяц пил мою кровь, а то, что иногда получалось я сам ни под каким видом не назвал бы гильзой.

Косые, кривые, все в морщинах и трещинах.

И когда однажды вечером сидел дома и тупо смотрел на пламя свечи, до меня дошло, вот такой я чухонский мастер. Отжиг. Этот маленький пустяк выпал из моей дурной головы, а всё что нужно было сделать, это нагреть и остудить. А как?

На эти эксперименты было потрачено две недели, несмотря на некоторую помощь от Никодима и его друзей медников. Они просто не сталкивались, с такой работай, все, что они знали это стучать молотком по куску меди, добиваясь нужной формы. Предки умели работать и им было ведомо, что если нагреть и остудить медь, она ставиться мягкой и более пластичной, а вот то, что делал я, было для них диковинкой.

Результат расстроил, пришлось строить специальную печь для отжига и опять оплачивать работу и материалы из своего кармана. Попробовал сунуться в приказ, там своих ухарей хватает, а тут я простой как полтинник, прослушал получасовую лекцию деньгах и тихо удалился по известному сексуальному пешему маршруту. Ругаться и спорить бесполезно, — 'нет грошей, и не будет'

Оглянулся на помощников, и дал отмашку. Рыжий нажал на педаль, клацнуло, вырубленный пятак звякнув упал в лоток. Его переложили в следующую форму.

Кланц. Сработал пресс и готовая чашка выпала на подставленную руку.

Отвесив рыжему подзатыльник, забрал заготовку. Осмотрел, вроде нормально.

— Так, Ванятка, запускай и пока лента не кончится, рубишь пятаки. Понял?

Отрок кивнул и включил станок. Я наклонился к нему и гаркнул в ухо, — Будешь руки совать, куда не надо, яйца отрежу.

' Заготовки получаются, но если с гильзами будет неудача, отдам казначеям, пусть на нем деньги делают'

К обеду был нарублен целый ящик 'пятаков', гаврики пересчитали, получилась почти пять тысяч штук. Отправив ребят по домам, выборочно проверил, вроде норма. Осмотрел агрегат, потеки на сальниках в допустимых пределах. Подводящие смазку трубки, целы, не отвалились, крепежные гайки не раскрутились. Кажется все в норме.

Много ручного труда получается, тележек нет, талей, как таковых тоже нет. Если народу нужно что-то поднять строится здоровенный козел и с помощью блоков и русской матери поднимаются тяжести. А они здесь бывают о-го-го, под дугой колокольчик звенит. Наш народ не мелочится что ему малиновый звон мелкой погремушки, надо сделать такой колокол, чтоб в Москве ахнуло, а в Звенигороде вздрогнуло и агукнуло в ответ. Тонна, две, три это работа для подмастерья даже колокол в пять тонн не рассматривается что-то из ряда вон выходящее, обыденная рутинная работа, а вот что ни будь тонн так на сорок вот это да. Работа для Мастера.

Но всё равно это была как бы левая работа, почти что халтурка, почетная, по царскому указу но…

Не эта дело было главным, главным все-таки было отливка пушек.

Как-то сложилось, что царь Петр считается самым, что ни наесть первейшим артиллеристом и организатором военного производства. Ошибочка, он пришел на все готовое. Ему по наследству от отца досталось сильное производство, опытные мастера, стандартизированная промышленная база.

И это действительно было так. На московском пушечном дворе готовилась оснастка, лекало (кружало) и шаблоны по которым на разных заводах и заводиках отливались пушки и ядра.

Заслуга царя в организации и расширении чугунного производства и освоении нового способа отливки пушек. То, что после нарвского побоища, он ободрал колокольни, так это временная мера, позволившая в короткий срок по старым технологиям максимально быстро восстановить потерянные орудия.

И пока Европа рукоплескала Карлу, Россия вкалывала, как негр на плантации.

А потом была Полтава…

'Как же хотелось хоть одним глазком… хотя бы в щелочку подсмотреть на эти вытянутые в недоумении рожи напыщенной Европы, когда она узнала о разгроме шведов.

Вот тогда они и испугались. Им стало страшно до дрожи в коленках. Русский Медведь проснулся.

Нас всех уверяют в том, что европейские государства старше России и что между нами пропасть в триста лет. У каждого народа свой исторический путь развития, единственный и неповторимый…'

Так стоп, опять куда-то не туда понесло, начал за здравие… Что там было в начале?

А… Ну… Так вот… На чем остановился… На пушках.

Рассказывать о больших орудиях не интересно, они скорее относятся к разряду эксклюзива и не отображают основной технологии производства, обычные полковые пушки, вот они нам и расскажут как и где и как они появились на свет. Именно они являлись символом победы или поражения, это про них в победных реляциях говорилось — 'Захвачено столько-то орудий' — да и не каждый день города берутся.

Рассказывать о древности не буду, своими глазами не видел, а врать не хочется. Анисим показал кованую пушку… Безвестные кузнецы я только могу снять шляпу перед вашим мастерством…

ЭТО ещё и стреляло. Хотя почему бы и нет. Старые оружейники, изготовив такого монстра, забивали в ствол максимальный заряд и, стреляли не менее трех раз, случалось, что орудие разрывало, нерадивый мастер погибал, происходил эдакий естественный отбор.

'Да уж, а что было бы, если вместо манекенов в ладу- калину или газель, посадить её конструкторов и устроить краш-тест, как думаете, наши машины стали бы лучше?'

На двенадцать литцов колокольных, над пушками трудилось аж сорок два человека, пять мастеров и тридцать семь подмастерьев. Парадоксальная ситуация, мужикам уже и лет немало у некоторых почитай внуки есть, а они все в подмастерьях числится, хотя и работают вполне самостоятельно. Для того чтоб стать мастером не достаточно было отучится энное количество лет, этого было мало, надо было писать челобитную, лишь государь мог определить мастером на литейное пушечное дело. А уж там как рассудится…

'Царю, государю и великому князю Михаилу Федоровичу, всея Руси, бьют челом холопи твои пушечнова дела ученики мастера Олексея Якимова — Кирюшка Комонов, Воинко Логинов. Делаем мы, холопи твои, с тем мастером своим с Олексеем твой государев наряд: и верховые пушки, и дробовые, и тюфяки, и меньший наряд полковой. Да мы же, холопи твои, с мастером своим сделали тебе, государь, пищаль 'Аспид' ядром тридцать пять гривенок. А ныне, государь, мастер наш при старости, а мы, холопи твои, делаем пушечное дело двадцать другой год. Милосердный государь, царь… пожалуй нас, холопей своих, вели, государь, на пушечное дело дать, какое ты, государь, произволишь на опыт'.

И было за что идти на риск, связанный с возможной неудачей в испытании, литейные мастера, которые числились 'государевыми мастерами', получали определенный, твердо установленный оклад.

Раз в год мастера получали, кроме того, 'царский подарок' так называемое 'годовое сукно'.

'Генваря в 8 день (1620 г.) по указу государева жалованья пушечному мастеру Ондрею Чохову 4 арш. сукна английского, багрового по рублю аршин, да пушечным литцам: Кондратию Михайлову, да Григорию Наумову, да Олексею Якимову, по 4 арш. без чети сукна настрафилю лазоревого, цена по 2 рубля портище (дано), а пожаловал государь их годовыми сукнами'.

За отдельные работы выполненные по прямому указу царя, мастерам давали 'премии' Например, за отливку большого, в 2000 пудов, колокола 'Реут' Андрей Чохов получил в 1622 г. '4 арш.: сукна лундышу, маковый цвет, цена полтора рубли аршин да 10 аршин камки куфтерю червчатого, цена по рублю аршин, да сорок куниц, цена 12 рублев'.

Но, это так, лирика, проза жизни куда более нервная…

— Сгорит!

— Не сгорит.

— Пришквариться! Будешь потом с мясом отдирать, если сможешь.

— Ни чего с ней не будет.

— Будет.

— А я говорю, что не будет. От этого только прочней станет.

— Чугун приварится к укладу, вжисть не достанешь.

— А с чего им свариваться? Она сразу охладит расплав, он схватится и будет очень твердым. Мы как бы изнутри начнем ствол остужать.

— И это тоже плохо, хрупко будет, при первом же выстреле ствол разорвет.

— Не разорвет.

— Разорвет, не с первого так со второго аль с третьего…

— Анисим, а что мы спорим, давай маленькую пушечку отольем и на ней посмотрим.

— А как будешь воду прокачивать? А вдруг паром в обрат даст, народ побьем. Федор грех на душу возьмем.

Я склонился над чертежом, ткнул в него пальцем, — Вот здесь клапан будет. Он только в одну сторону пропускает, если обратно пойдет, закроется.

'То, что было понятно мне, иногда приходилось на пальцах разъяснять другим. Давным-давно на глаза мне попадался материал об отливках пушек, у которых канал получался сразу, суть его была в том, что сердцевина принудительно охлаждалась водой под давлением. Чертежей не было, да и сама заметка была всего три десятка слов, в ней говорилось, что так делалось, и ствол получался крепче обычного.

Здесь практиковалось другое, на деревянную оправку лепился слой глины, потом наматывалась веревка, опять глина, выравнивание. Всё это с промежуточными сушками, которые длились по нескольку дней.

Выравнивание… Снова сушка, предварительный обжиг, заливка, при всем при этом казенная часть при литье была наверху и все частицы шлака оставались в самой ответственной части, камере сгорания.

Дальше остывание, шлифовка внутреннего канала ствола. Наружная отделка.

И после всех этих бед испытание, его обычно проводили за городом, ставили ствол на временный лафет и вели стрельбу усиленными зарядами, каждый должен был выдержать не менее тридцати выстрелов разными зарядами. Не все выдерживали это изуверство, часть взрывалась сразу, другие только на усиленных, а вот испытание на утроенный проходили единицы. Все прошедшие испытание получали казенную печать, которая ставилась рядом с запальником, она свидетельствовала о принятии пушки на службу. Отсюда и пошло название 'казенная часть'

В один из вечеров, будучи в гостях у Анисима, предложил сделать разъемные формы и лить сразу с готовым каналом. Изготовить из стали (уклада) сердцевину с внутренней системой для охлаждения присобачить насос и начать гнать пушки одного калибра массовым потоком. Вот с тех пор и бодались'

— Сорвет, этот твой хлапан и что тогда?

— А возиться седмицу канал, выравнивая это нормально?

Обсуждение идеи затянулось на три долгих вечера, по прошествии которых Анисим взял на себя всю подготовительно исполнительную работу. Я сразу ему сказал, — 'Не знаю, не ведаю, не могу. Да и своих дел по горло'

Он поворчал для виду. Но деда сильно зацепила идея отливки в многоразовых формах, и если не удастся делать сразу с готовым каналом, то хрен с ним. Поставим сверловочную машину и будем сверлить. Но и при таком способе выход брака не маленький, из тех пушек, что для Петра на Урале делали, до сорока процентов в брак уходило. Вот если лить с охлаждением канала, качество возрастает и время изготовления меньше…

С такими мыслями я шел к кузнецам, третьего дня привезли 'доски' так здесь называют заготовки для стволов. Вот ещё одна головная боль. В среднем три коваля и шесть учеников сваривают в день по четыре ствола, ещё трое, но с девятью помощниками делали шесть, работая по шесть дней в неделю.

Василий по моей задумке вытягивает в среднем девять, но работают он сам, да ученик. По качеству, на его поделки очередь на пять лет вперед, ровные, крепкие… Но здесь надо брать в расчет подготовительные работы по засверловке.

Меня не устраивала, такая выработка, но такое положение дел устраивало самих кузнецов, они получали по два алтына за штуку. В год набегала приличная сумма. Каждый ствол проходил рассверловку и обточку на вертельных станках, и здесь также по два алтына платилось.

Замки, или как их называли местные 'жагры' делали три мастера, им помогало восемь работников. По уговору они должны были изготавливать двадцать четыре замка за шестидневную неделю, каждый… Но зачастую вместо семи десятков у них едва выходил полтинник. Они сам делали все и трудились над каждой деталькой по отдельности. Если раньше заготовки для замочной доски отливалась, и долго подгонялась. То теперь её штамповали со всеми отверстиями, какие были нужны. Вообще — то из двенадцати деталей замка удалось наладить штамповку только трех деталей но и это ускорило сборку в разы. Но мастеров нет, обещали пригнать из Тулы, а это те ещё грабли, но вид с боку, единственно чего не придется учить работе с металлом, но учить обращению с шаблонами.

Когда доберусь надо обсудить вопрос о боевых и подогнивой пружинах, попробовать и для них отработать просечку, отжиг и закалку. Подсмотрев, как делают ось для лодыжки и курковые винты, решил привнести сюда немного технологии, шаблоны и перки с метчиками, для стандартизации.

Ложечных мастеров, делающих приклады, был всего один человек да ученик и мой станок был встречен не то что бы на ура, во всяком случае, хоть какая-то капля благодарности была.

Единственно куда не сунул свой нос, была мастерская по лафетам. Скажем так его в дверь я просунул, и получил по оному отлуп, а по здравому размышлению…

Через меня скаска прошла, привожу выдержку из неё…

"а делать крепей на всякой станок с колесы по 24 шины, по 24 обоймицы одинаких, да двойных по тому ж, по 260 гвоздей, по 16 обручей, по 4 закрутья, по 4 наконешника к осям, по 2 поддоски во всю ось, по 4 стремяни, по 2 полосы на станок длиных, по 2 полосы поперек станка, по 4 полосы, чем станок перевязать, по 250 гвоздей, чем станошные полосы прибивать, да под исподь во весь станок под вертлюг по полосе, по 4 веретена связных, по 8 втулок, по 4 чеки, по 2 полосы сверху да с-ысподи на переднюю ось, на чем станок станет ходить, по 2 крюка да по 2 конца с пробоями и с репьями, по 2 кольца с обоимицами в брус, по полосе на дышло клепаных да по наконешнику с крюком и с чепью х коромыслом и к борон-кам по 2 крючка по сторонам к дышлу, по 3 веретена, по 4 гнезда петель да под ручки по 2 кольца, по 2 клепани да по ушам на вертлюгах, а под ними по тарели, на дышло по 3 обруча, к лисице по 2 веретена, по стремяни на лисицу, по наконешнику заварному, по середнику к станку"

Взгрустнулось малек, посидел вечерами, попытался вспомнить все что знал по откатникам и понял что не в этой жизни их строить. Отсутствие резины и технических масел и токарно-фрезерные работы.

Ещё бы знать, как эти станки работают. Опять же гидравлика…

Много разного рода идей умирает после проверки технологической базы современности. В сущности, она не плохая… Для своего времени. Но делать… Сделать можно. Как с теми же гильзами, штучно для себя, да возможно, для охоты, для мелких диверсий, но не как для оснащения армии и создания массового производства, для его основания, надо… Застрелиться и не жить.

За что не возьмешься, сразу вылезает здоровенный клубок проблем, гордиев узел. Вот и приходится больше ломать голову не КАК это сделать, а КАК приспособить местные технологии для производства.

Кузнецы, веселые ребята, но помимо них нужны токари, фрезеровщики, лекальщики, да просто грамотные специалисты, мой уровень знаний равен младшему подмастерью младшего дворника. Слышал здесь, увидел там, как любой современный человек, очень твердо усвоивший принцип по 'гуглить'

Но больше всего бесит, и к чему так я не смог привыкнуть, это ритм жизни. Мне иногда кажется что вокруг меня мертвые мухи, сдохшие прошлой зимой на чердаке. Двух часовой послеобеденный сон…

Спит вся Москва!!! Норма и всех это устраивает.

Два моих помощника, по началу изводили меня, тем что я отобедав за пол часа был вынужден ждать их… Зато сейчас, трудятся аки пчелки, трутни надомники, но стоит отвернуться или дать свободу выбора, можно потратить с час разыскивая по разным укромным местам. Вот что не отнимешь, так изобретательность по изысканию всяких лежек, если спалилась, второй раз туда не лезут.

Со второй бедой, информационным голодом справиться помог Анисим. Не знаю, каким образом, он мне не говорит, но мне разрешили читать старые документы из архива пушкарского приказа.

Всё что удалось запомнить, записываю по вечерам.

После первого похода туда, и поверхностного ознакомления, осталось понимание того что это работает государственная машина, с моей точки зрения, медленно и неповоротливо, но она как трактор, прет по целине оставляя после себя вспаханное поле.

Пока вспомнилось, чиновник, человек имеющий чин, ни чем не отличается от своего собрата двадцать первого века. Абсолютно ни чем, та же жадность до денег, так же ленив к исполнению своих прямых обязанностей. Хотя нет. Знаете одно отличие есть, у нынешних морды не бритые, все с бородами.

Удобная штука, когда бабы дерутся они друг друга за лохмы таскают, а этих прихватил и об стол.

Новым думцам надо внести решение: — Человек пришедший на государственную службу должен отращивать бороду. Чтоб было видно издалека. Госслужащий!

'Ну, их всех, я тут с одним козлом сцепился. Какой-то дьячок, а вони от него было, как от хорошей падали. Не смейтесь. Он на самом деле, смердел…

В торговых рядах дело было. Понадобился мне один человек, ювелир или как здесь говорят, златокузнец.

Про него говорили что он разумник, изобретатель ежели по-нашему. Меня интересовали два вопроса, шестерни. Те, что могли сделать в кузнице, можно было назвать диском для циркулярной пилы.

А вторым было изготовление запалов, не самих конечно, но отдельных частей.

И вот я такой счастливый пробираюсь через гомонящую на все лады толпу, и тут меня в плечо толкает какая-то кляча, я отшатываюсь в сторону. Наступаю этому козлу на сапог, сбиваю с ног и падаю вместе с ним на землю. На асфальт упасть неприятно, грязно, но представьте, что творилось на деревянном тротуаре в шестнадцатом веке.

Мне повезло, оказался сверху, а вот он…

Минут так пять назад проехала телега и оставила великолепную кучу 'каштанов' каковая и была им раздавлена. Я попытался ему помочь, он в раздражении отпихнул руку, обложил по матушке, приплел собаку страшную, что нажрется с утра блевтины и шастает по округе, на честных людей бросается.

Понятное дело, я, за словом в карман не полез, предположил — что данная харя, имеющая родственников по линии борова лесного и что ему место там же где и живут домашние представители этого славного семейства. Он обиделся почему-то, потянул ко мне свои копытца, ну и огреб маленько. После чего уже задницей сел на ту же злополучную кучу.

А потом подоспели стрельцы, городские, эта свинья верещала как резаная. Бравые парни повязали меня, жертву и пяток свидетелей, которые не успели смыться под шумок. Всю нашу компанию под белы ручки потащили на правеж, то есть на судебное разбирательство и дело, как оказалось потом, было не шуточное. Меня обвиняли в нанесении побоев, оскорблении, и чуть ли не в государственной измене.

Хоть я числился мастером, в пушкарском приказе, но рассчитывать на какое либо снисхождение не мог, мастер, но иноземный. А их по Москве недолюбливали и городские искали повода, чтоб прижать иной раз. Это в разговорах мне пояснили мужики — а что, не такие как все, форсу много, зеленого вина не потребляют, денег получают чуть ли, не вдвое больше. Им все почести, а местным шиш с маслом.

А работать нормально, не пробовали?

По себе знаю, приходишь к челу, — ' надо через пять дней десять штук. Вот этого и этого. Можешь?'

— 'Да могу'

— 'Сколько?'

Он называет цену. Бьём по рукам и расходимся. Прихожу через неделю, узнаю, что скоропостижно скончался тесть. Ладно, жду ещё неделю. Умирает теща… Надеюсь, вы поняли, что за месяц этот урод похоронил всю свою родню, скотину и остальную дворовую живность. В итоге я плюнул на него, и дело было даже не в пятиалтынном задатке, срок поджимать начал. Пошел на поклон к немцам, дорого, но качественно и самое главное в оговоренный срок, все было исполнено по высшему разряду.

Я уже сдал заказ и тут этот крендель через неделю, приперся, приволок свое творчество, косое, кривое, сделанное на 'Оте…ь' и на честном глазу стал требовать с меня денег. Дал… в пятак, и спустил с крыльца. В прошлом будущем достали…

Судья, дедок лет семидесяти, с разумлением к делу подошел, опросил свидетелей, они все как на подбор указали на то что я, потерпевший, а этот дьячок на меня сам с кулаками бросился. Рассказали о лошади, даже кто-то назвал имя водителя кобылы, куда ехал и где живет. Его тоже хотели позвать, но потом решили, что ничего не поведает нового.

Судья покопался в толстенной книге и зачитал нам: — 'А кто кого поймает приставом в бою, или в лае или в займе, а на суд итти не похотят, и оке доложат судьи да помирятся, а судье пошлин и продаж на них нет, опричь езду и хоженого. А которые жалобницы заданы судьям и оба истца до суда помирятся, и по тем жалобницам судьям пошлин не имати ж.'

Пока я собирался с мыслями, за спиной послышался шепот, — ' Соглашайся на мировую, дешевле будет'

— А дьячок?

— А что, Митроха горластый, глотку подерет, да успокоиться, не враг же он себе. Ты думаешь один такой? Его почитай, раз за седмицу кто ни будь, да уронит аль сам в канаву свалиться, ежели в кабаке засидится. Он, верно, думает, раз на писаря выучился, в голове прибавилось?

Я усмехнулся, вспомнив перлы в свой адрес. — Тебя как звать-то?

— Стешка бондарь, в торговом ряду лавку держу.

— А меня Федором кличут, здесь-то как оказался?

— Позади шел, не успел остеречь, как тебя зашибло, да ничаво, упал-то, на мягкое… — И рассмеялся тихим смешком. — Хошь верь, хошь не верь, токмо я туточки ужо в третий раз, и каждый раз одно и то же. Кричит, ногами топает… Стрельцы, в вдругорядь… сами тишком, ему ребра намнут…

А всё зелено вино виновато, нет бы пива, да с раками, аль рыбкой солененькой…

— Будешь?

— Угощаешь?

— Приглашаешь?

Домой я попал, когда на небо взошла луна. Человек аквариум, литров пять пива, и рыбы не меряно. Прежде чем уснул, мелькнула мысль — какие же мы херовые потомки, так обосрать все вокруг себя…

Раки вкуснейшие, местные, Московские, из речки Яуза'

***

— Тебе, что было сказано? Как надо было делать? А ты что сотворил… — Я, бросил на стол изуродованную оправку. Сказать, что был зол, не сказать ничего, меня душило бешенство…

А это чмо, в кожаном фартуке, дурацком сером колпаке, который у предков назывался шапкой, переминался с ноги на ногу и, опустив очи долу, пыталось что-то пробасить в ответ. Не давая ему открыть рта, я ругался почем зря… Да было с чего, моя попытка перестроить работу производства стволов с целью увеличения количества и качества, тихо, мирно, шла ко дну. Один этот кадр за последние три дня запорол два комплекта оснастки. Первый просто сварил вместе, во втором случае не до грел и на холодную расплющил.

— Так… Это… — кузнец стащил с головы шапку, — Федор…

— Что Федор? Я уже сорок лет Федор, а таких криворуких в первый раз вижу. Мил человек, я тебя сказывал, КАК это делать? — И голосом выделил вопрос. Коваль кивнул.

— Показывал? — спросил его

Последовал кивок.

— Так с какого х… хрена ты оправку вместе с заготовкой в горн пихнул? — Плечи его поникли настолько, что я видел только затылок.

— А во второй раз что учудил? Только не говори, мне, что побоялся, снова приспособь сломать. Ты хотя бы знаешь, сколько одна такая стоит?

Я смотрел на стоящего передо мной человека одетого в серую рубашку, холщевые порты, лапти…

'А в честь чего он в лаптях-то? Насколько помню, народ сюда приходящий, худо-бедно, но в сапогах ходит, а этот… Он бы ещё онучи намотал — бы в кузню…' И в моей голове зашевелилась мысль…

— Тебя как звать?

Он пробурчал что-то невнятное.

— Как?

Опять, двадцать пять, неразборчиво.

— Что ты мычишь, как телка перед первой дойкой. Отвечай как на духу…

И наконец, услышал, даже скорей понял по губам, — Ефросиний.

— Из каких мест будешь?

— Стародубские мы, князя Рамодановского Григория Петровича холопы будем, нас по государеву указу, сюда определили. Иные на Тулу пошли, а мы вот…

— Погодь, — Перебил его, — Это который присягу Тушинскому вору принес?

Кузнец как-то сгорбился, от чего его фигура приобрела виноватый вид и смущенно улыбнувшись, кивнул головой. — Так… Это… Яго народ заставил…

— А ты там был, — Как можно язвительней задал следующий вопрос, — сам, небось, глотку драл, подбивая князя на измену.

— Почто лжу молвишь, Григорий Петрович, честный человек. — Ефросиний расправил плечи, взгляд засверкал…

— Нуда, нуда, кто бы спорил, только жареным запахло… Куда только его честность девалась?

Если говорить откровенно при упоминании фамилии, вздрогнул…

'Каменный свод, из обожженного красного кирпича, местами украшенный черными подпалинами от факелов, давил своей мрачностью. Свисающая по углам неопрятная паутина… Тонкий лучик света, с танцующими искорками пылинок, пробивается через неплотно заткнутое куском тряпки маленькое слуховое оконце. В дальнем, темном, углу массивный стол из дубовых плах, бронзовый подсвечник, почти скрытый под восковыми потеками, огарок свечи в три пальца высотой. Крохотный язычок пламени освещает лист серой бумаги, гусиное перо, выводящее буквы. Тускло поблескивает массивный золотой перстень. Глухой голос, доносящийся из густой тьмы — Сказывай тать, что за хулу ты измыслил супротив государя нашего, Петра Алексеевича?'

Это про него сказал Куракин, — 'Сей князь характеру партикулярного; собою видом, как монстра, нравом, злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верней был так, что никто другой…'

Высокий лоб, прямой нос, крупные уши, полное, округлое лицо, тонкие губы под небольшими усами, маленький подбородок и карие округлые глаза…

Пришлось, даже зажмурится и потрясти головой, прогоняя видение. Господь миловал, минула меня сея чаша… Хотя от сумы и тюрьмы зарекаться…

Князь-кесарь, грозный глава Преображенского приказа Петровских времен, внушал уважение, а Григорий Петрович, как ни как принадлежал этому многочисленному роду, и я решил свернуть с опасной темы, на более насущные вопросы. Ну, эту семейку к черту…

Стародубское княжество, занимавшее территорию по среднему течению Клязьмы. Выделилось из состава Великого княжества Владимирского в 1218, а в 1238 в Стародубе утвердилась династия князя Ивана, младшего сына Всеволода Большое Гнездо. Успешно отражая всякие притязания со стороны соседей просуществовала до XIV в. Затем княжество распалось на ряд мелких уделов — владений князей Пожарских, Ряполовских, Палицких, Ромодановских, Ковровых, Голибесовских, Гагариных, Гундоровых, Ковровых, Кривоборских, Татевых, Тулуповых, Хилковых, Небогатые и князь Неучкин.

И все они вели свою родословную от Рюриковичей.

Но из всех выше перечисленных фамилий нас интересует только одна, Ромодановские, потомки Рюрика в шестнадцатом колене. Этот род всегда верой и правдой служил своим государям, окольничими, боярами, послами в Персии и Копенгагене, но самый знаменитый это Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь, государства Московского, второй человек после Петра I.

Вот так в истории и бывает, один человек, Иван Всеволодович, а сколько осталось потомков, разные они были. Были трусы и предатели, тихие обыватели, не оставившие после себя ничего кроме имени. Но были и такие, кто сложил свою голову на поле брани, отдав жизнь за милое сердцу отчество'

Так что было от чего вздрогнуть.

— Бог с ним, с твоим князем, с тобой что делать. — И замолчав, стал в упор рассматривать стоящего передо мной человека, тот задергался, пальцы суетливо начали теребить зажатую в руках шапку. Выдержав паузу, я продолжил, — А ты в кузне работал?

— Без малого двадцать весен

— В малом сколько?

— Семь.

— А что делал?

— Наконечники для сохи, ножи…

— Какие ножи?

— Всяко разные, — Кузнец пожал плечами.

'Угу. Каков вопрос, таков ответ'

— Оружие ковал?

— Токмо рогатины, шеломы, шишаки, мисюрки… — Он задумался вспоминая.

Я переставал, что-либо понимать, этот Ефросиний, имеет опыт, и судя по его словам не маленький.

Почему он так упорно ломает оснастку. Попробуем ещё…

— И чтоб тебе, Ефросиний, ведомо было, оправка, которую ты намедни сломал, в немецкой слободе за рубль сделана. — Тут я приврал малек, каждая обходилась в два алтына и три деньги, но для пущего страху, надбавку за свои нервы сделал.

''Ганс' сперва даже обиделся, когда я стал при нем проверять его работу, но потом сам даже стал показывать те, которые требовали, по его мнению, дополнительного осмотра. Если честно какой он к черту немец, датчанин по рождению и волей своих неправильных богов оказавшийся в Москве. Из его изделий с третьей партии я отказался платить только за одну штуку из десяти. Его мне посоветовал Анисим, поход к дану я откладывал, сколько мог, пытаясь наладить местное производство.

Стою у своих ребят над душой, ковка, обточка, закалка, шлифовка, получаются. Проторчал в кузне до обеда, сделали три комплекта, два хороших один так себе. Разошлись. Я задержался в другом месте до вечера и когда пришел проверить готовое, мне показывают четыре железяки, а по другому этот хлам не назовешь. Беру первую в руки и сразу вижу, гавно. Посмотрел на вторую… Третью и трогать не стал. Набрал полную грудь воздуха, поворачиваюсь и… И медленно выдыхаю. В кузнице никого, ни одной живой души, было их человек восемь, когда пришел, испарились сволочи…

Наши мужики могут и умеют работать, но над ними надо стоять с кнутом. Ну почему так? Этот самый датский немец, он ведь за деньги работает, все условия и договоры блюдет. А может все потому что…

'Неясная мысль мелькнула в воздухе, вернулась обратно, проскакала по извилинам. Уселась посередь многострадальной головы, высунула язык, зачем-то, и хитро прищурившись, постучала себе по темечку… Что бы это значило?

Что значило, что значило, а то и значило, что я своей опекой достал всех, надо переходить на нормальные отношения, товар — деньги — товар. И еще одна проблема встает в полный рост, психологи из прошлого — будущего будут утверждать, что человек после сорока, пятидесяти лет начинает жить своим опытом, совершенно не воспринимая или принимая с огромным трудом что-то новое. Средний возраст моей 'железной братвы' сорок пять. Может в этом, сокрыта тайна моих не успехов.

Надо будет найти молодых, лет двадцати пяти, максимум тридцати и попробовать с ними. Этот возраст здесь принято считать молокососами и они ходят в учениках… Вот такая мысль посетила меня''

А пока надо было закончить с этим интересным человечком, он уже побледнел слегка и кажется, даже стал меньше ростом. После всех своих размышлений, я по-новому смотрел на свою жертву.

— Ефросиний, тебе сколько лет?

— На Николу, пятьдесят будет…

'Что прикажете делать с этим бедолагой? Его князюшка, согласно царскому указу, собрал в своей вотчине всех 'толковых', с его точки зрения, людишек и отправил в Москву и далее. Может для своего села или деревни этот кузнец и был супермастером, но здесь он… Он просто растерялся. Ему дали к исполнению работу, которую он никогда не делал. Всё, что он умеет, это делать котелки да клепать ножи, расплющивая на наковальне и вытачивая на оселке. Сваривать может только прямые куски. А в моем деле нужен был опыт другого свойства, глазомер и определенная сноровка, но они отсутствовали. Он побоялся сказать или может гордость, взыграла, хрен его знает, но Ефросиний не отказался, а наоборот сам вызвался, на эту работу, посчитав её легкой.

— Хотел я с тебя кучу денег взять, да… — Я ещё раз оглядел затрапезный вид своего собеседника, — Решил тебе ещё один урок дать, ежели справишься, долг за инструмент прощу. А понадобится мне…

Ты говорил, что ножи делал. Так?

— Да.

— Поведай о них, любопытно мне. Может и для себя, что попрошу, может, мастером окажешься.

Ефросиний переступил с ноги на ногу, из подлобья посмотрел на меня, вздохнул чему-то своему и заговорил…

'Сабли, мечи, палаши, ножи, до появления огнестрельного, холодное или как здесь иногда поминают, белое оружие.

Говорить о нем можно долго, со вкусом, смакуя тончайшую серебряную проволоку инкрустации на гарде, восхищаться идеальной полировкой лезвия, тончайшей гравировкой…

Совершенно забывая об основном предназначении оружия, оно создано, что бы убивать и у него есть своя, особая, смертельная красота.

Наверно многим из вас знакомо это чувство, оно возникает где-то в глубине души, заставляет трепетать каждую жилку. Стоит только взять оружие в руки, как начинаешь чувствовать себя по-другому, и кто был слабым становиться сильным.

Правда здесь надо помянуть, что не оружие делает человека сильным, а человек оружие…

Вы можете возразить, что мечи, сабли, шпаги, рапиры, палаши, ножи это холодное оружие, наверно это так. Только я не припомню сводок про преступления связанных с длинными клинками, а с ножами…

Здесь парадокс, охотничьи ножи под запретом, их можно купить только по специальному разрешению.

А статистика говорит, что почти все бытовые убийства совершаются кухонными ножами, можете проверить, но прежде нужно просто сходить в хозяйственный магазин и посмотреть на тот ассортимент, что там предлагается.

Только в кино тати ходят с боевыми ножами, а жизнь гораздо прозаичней.

Зачем спрашивается разрешение, для кого и чего оно нужно? Охотники, ответьте на один вопрос, часто ли вы ножом убиваете дичь? Убиваете, а не добиваете? Чтоб умертвить, раненое животное не нужен клинок, требующий разрешения, достаточно простого ножа с лезвием в десять сантиметров, а если он ещё будет типа 'финского' его хватить на все случаи в жизни.

А хрен ли толку про это трепаться, все равно найдутся защитники законов и противники, каждый будет прав по-своему. Вон разрешили травматику, только его величество закон, опять в глубокой дупе.

Потому что мало разрешить, должно быть четко прописано, — ' применил не правильно, отвечай, на полную катушку, лет на десять, сосны в тайге потом поливать'

Правильно в старину говорили — не обнажай оружия попусту, а раз достал, ответь…

Люди здесь меня окружающие, все ходят с ножами, он есть у каждого. Если присмотреться даже местные бомжи, юродивые, кажется, имеют и даже не по одному. Мои два помощничка, не исключение и тот случай, о котором они рассказали, сам по себе примечателен.

Эти крендели, дружат с пеленок, папаши у них дальняя родня. Они везде ходят вдвоем, пьянки- гулянки, глянул как-то раз одним глазом, издалека. Даже трудно сказать против колхозных посиделок тридцатых годов под патефон, почти тоже самое, только песни другие. Обязательно найдется парочка сорвиголов которым обязательно нужно устроить что — то эдакое… Вот мои голуби сизокрылые и куролесили из всех сил. Им ничего не стоило утащить из дома корчагу бражки и устроить попойку, всё бы ничего, да только алкоголь вреден был во все времена и это было не исключением.

Я не спорю они нормальные пацаны, толковые, когда разжуешь, что нужно сделать, двадцать раз покажешь и полдня отстоишь над душой, сделают в лучшем виде.

Так вот, испив хмельного напитка, кто-то, молчат Павлики Морозовы, припомнил, как прошлой весной один у другого девку увел, слово за слово сцепились, и рыженький как солнышко Ванечка, загнал Сергию на два пальца в задницу нож. На том драка и кончилась, пришло отрезвление, как родители прознали, мне не ведомо, но, что их отходили вожжами и они седмицу могли только лежать, это я знаю, батя одного дитятки рассказал. Показательно то, что драл папенька свое чадо не за пьянку, а что в драке за нож схватился.

Выдрали обоих, невзирая на правого и виноватого, одного сразу второго спустя пару недель, как задница поджила…

На улице можно встретить ещё меньшую детвору, и у большинства на поясе в кожаных ножнах лежит нож.'

Судить вам, о том, что мне поведал Ефросиний, в одном, я оказался прав, он не умел и не знал, как работать по огнестрелу. Кузнец не стал отвечать на вопрос, почему, как-то замкнулся, и потребовалось ещё время, чтоб он продолжил рассказывать. Только для меня осталась неясной причина, толи обет, может запрет аль ещё чего… А могЕт быть он из пацифистов… Потом правда по здравому размышлению, решил, что поступил правильно не став давить на него.

— Тебе каковский нужОн, для охоты, рыбаря нож, скорняцкий али ты поделками по дереву балуешься, могу Серенский сделать…

— А это ещё что за зверь?

— Тот же что и суздальский, токмо попроще изяславского будет…

— Та — ак, погодь… — Я остановил его, чтоб собраться мыслями, что они разные есть это понятно, но вот чем отличаются…

— А чем они друг от друга отличны, этот как его, Серенский от Суздальского?

— Да ни чем, на обоих обушок в треть ногтя будет с ладонь длинною, два пальца шириной, черен клиновой и на рукоять они завсегда липу берут.

— А в чем различие?

— У них жалезо разное, супротив Киевского совсем плохое, угорает, заточку не держит… Плохие они — Он махнул рукой, с брезгливым выражением на лице.

— А про Московские, что поведать можешь или они тоже худые? Как есть говори.

— Тати…

Я чуть не подпрыгнул от такого ответа, — За что ж нам хула такая?

— Людишек против евонной воли под себя берете… — Начал Ефросиний тоном Ильича, ему ещё кепку и броневик…

— Стой мил человек, не то наговоришь себе на задницу. — Осадил его, только агитации меж удельной не хватало. Какая хрен разница, кто и откуда. В Турцию приезжаешь, он с Кемерово, я с Москвы — 'Земеля!' две недели окрестные кабаки по швам трещат…

— Давай лучше о ножах. Про Московские ты так ничего и не сказал.

— Разные они, кто Новгородское жалезо берет, это почитай что свейское, те добрые делают, а кто из Рязани везет али из Берестья, его переваривать надо.

— А можешь мне… — Я стал подробно описывать виденный мной японский способ изготовления заготовок, там брали стальную полосу, припаивали с боков железные накладки и расковывали. Получался эдакий пакет. Договорить он мне не дал, перебил на полуслове.

Махнул рукой, и эдаким ленивым тоном произнес. — Какой длины делать? На рукоять, тебе кожу или дерево? Навершие литое али как? Носить где будешь, на поясе, в сапоге или на руке?

— А есть разница?

— Поясные ножны жесткие, засопожные в сапог вшиваются, мягкие значиться, ручные в виде петель кожаных, это чтоб вынуть быстро.

— А на спину? — Припомнил я, кадры из боевиков.

— Покажешь. Сработаю.

— А ещё какие можешь?

— Красный делал, но это для князя и то один раз, мне дед мой показывал.

Я хотел переспросить, но потом понял что, — 'красивый' Правды ради, поинтересовался, что это такое.

— Уклад нужон и жалезо. Прутки варишь в доску с нее, потом один нож как раз и выходит… — Ефросиний стал подробно описывать процесс, и до меня дошло, что сделал он дамаскированный булат. Низкотемпературная проковка, промежуточный отжиг, вскрытие рисунка с помощью кислот все это присутствовало в его повествовании.

Мне всегда нравились японские ножи, тонкие, острые. На кухнесамое то. С полки достал папку, вынул из неё лист бумаги и нарисовал три разных формы лезвия в натуральную величину.

— Сможешь? — спросил у кузнеца, протягивая ему чертеж.

Он внимательно рассмотрел изображения, задал несколько вопросов. После чего поднял на меня взгляд -

То работа дорогая будет.

— Не дороже испорченного тобой… — И постарался, как можно милее, улыбнутся.

— То так, токмо на это надобно будет не меньше двух седмиц, а у меня…

— Делай. Надобно будет, на уклад, железо и уголь, денег дам. — Хотелось Марфе, жене Никодима, подарок сделать. Теми тесаками, что она кухоньке орудовала, можно было головы рубить смело.

Ефросиний кивнул головой соглашаясь. Мы обговорили цену, где и когда он будет работать, приступит он завтра, забрав задаток на материал, кузнец на прощание поклонился и вышел.

А я собрался и пошел к себе, дел на сегодня больше не было.

Дома, умывшись и переодевшись в чистое, на кухне настрогал бутеров сложил горкой на глиняную тарелку и уселся за стол, чтоб свет из окна не загораживал. Приготовил пузырек с чернилами, ручку самописку потом присел на табурет с мягкой подушкой, и принялся записывать, пока свежо в памяти все, что узнал сегодня. Попутно уничтожая свой легкий ужин.

'В древности, да и сейчас на Руси делали и делают много ножей, кухонные, столовые, сапожные, костерезные, бондарные, боевые, складные, типа перочинных, бритвы.

Особым рядом стоят ножи, целиком изготовленные из железа, узкое и длинное лезвие со стальной наваркой, короткая рукоять, довольно увесистая штука. Подобное видел у стрелецких лекарей. Для чего они? Не знаю, до конца не уверен, но кажется это что-то хирургическое.

Ножи универсальные — одна из наиболее массовых форм ножа. Для нее характерна прямая ручка — ее ось идет параллельно прямой спинке клинка. Деревянные и костяные рукояти, чаще всего были без каких-либо украшений.

Столовые ножи отличались от кухонных размерами клинка, они удлиненные и более крупные, а также качеством отделки лезвий и рукояток, украшенных резным орнаментом.

Сапожные ножи по форме сходны с обычными хозяйственными ножами, но более короткие, с широким полотном и плавно закругленным острым концом клинка. Лезвие всегда имеет стальную наварку. Для кроя кожи использовались специальные раскроечные ножи двух типов:

Лезвие специальных ножей для резьбы по дереву имело особую форму: его режущий край был оттянут вниз с таким расчетом, чтобы острие находилось значительно ниже оси рукоятки ножа.

Инструментарий костореза состоял из набора ножей, что обеспечивало выполнение разнообразных операций по изготовлению большого количества предметов разнообразной формы.

И напоследок вернемся к бритвам. Первый тип — маленькие бритвы с ручкой в виде петли, заключенные в широкий футляр. Бритва с плавным дугообразным лезвием свободно закреплялась на оси в железном футляре, имевшем только две боковые стенки. Близки к новгородским экземплярам берестейские находки. Различия малосущественны. По конструкции бритвы второго типа близки современным опасным бритвам. Различие заключается лишь в форме полотна. У современных бритв лезвие прямолинейное, а у бритв второй половины XIII в. дугообразное. Тонкая режущая часть полотна бритвы длиной около 100 мм имела стальное закаленное лезвие'

Использованные материалы.- ' Древняя Русь, быт и культура'

На улице темнело, я уже с трудом различал что пишу, плюнув на всю свою бюрократию, отложил самописное перо и потянулся до хруста в суставах. Вспомнилось. — 'Анисим. Разговор. Ученики'

Нищему собраться, подпоясаться. Подхватил с вешалки кафтан и двинулся к выходу. Остановившись на пороге, оглянулся, осматривая свое жилище. Свеча погашена, печку не топил, обойдясь сухомяткой, бадью под рукомойником вылил ещё с утра, все никак руки не дойдут доделать канализацию. Хорошо хоть бак для воды на чердак поставил, хоть это радует. Сдвинув занавеску, заглянул на кухоньку, проверить свой самопальный холодильник, здоровенный ларь, разделенный внутри на три части. Слева и справа лежали бруски льда, завернутые в рогожу и присыпанные опилками, а посередке несколько кульков с мясом и рыбой, пара кувшинов с пивом да и собственно больше ничего. Что ещё можно найти у холостяка в доме? Пиво и чипсы.

'Если уж разговор зашел о моем быте то на новом месте он устоялся, и я даже оброс кое, каким барахлом. Знакомы плотники, сделали шкафчики, полки и полочки, табуретки. Сидеть на местных лавках так и не привык, обратите внимание, везде и всюду нас в быту окружают мягкие сиденья, а на этом прокрустовом ложе, через полчаса задница отваливается.

Свободными вечерами, когда от усталости не валился с ног, оббил все сиденья кожаными подушками, сшитыми на заказ, а одну отнес на работу. Кожевники народ веселый, я ещё не успел за порог выйти как они мигом окрестили подушки-седушки, поджопниками.

Дьяки, бояре, купцы и остальной люд, по долгу службы проводящий в сидячем положении половину дня использовал подушки, но они не в какое сравнение не шли с моими. Разделенная на квадратики и туго набитая шерстью, не потеряла своей формы даже за месяц.

Одежка у меня была местная но с маленькими дополнениями, типа врезных карманов. Носить короткие портки, в которых щеголяла вся Москва, не хотелось, мне никогда бриджи не нравились в них только от долгов бегать. Распотрошил старые джинсы на запчасти, сотворил из них выкройку, и найденная через знакомых вдовушка за неделю сваяла грубое подобие, почти похоже, но самое главное их носить можно.

Материя дорогая, но могу, себя любимого с получки порадовать хорошей вещью, заказал ещё пару.

От завязок отказался сразу, как только осмотрел исподнее, предлагаемое на базаре, со времен советской армии стойкая антипатия к любому виду кальсон. Завязочки имеют свойство затягиваться в самый не подходящий момент…

Так что там я покупал только обычные рубахи из беленого полотна с воротником стоечкой в пару сантиметров и запахом на левую сторону. Уже на выходе заметил бабку, ну знаете, эдакий божий одуванчик, торгующий у каждой станции метро своими поделками. Подошел посмотреть, и мое любопытство было вознаграждено, вязальщица, перед ней лежали связанные из овечьей шерсти, довольно грубые носки, приценившись, взял пару, и слово за слово зацепились языками. Теперь я у неё самый лучший покупатель и заказчик, и у меня в гардеробе есть три свитера, правда без воротников и несколько пар шерстяных носков и варежек. Но самое главное она связала из тонкой шерсти, шапочку, в которой я привык ходить дома…

Короткая куртка, пошитая прошлой осенью, себя не оправдала, здесь она не к месту пришлась. Когда приходится подолгу сидеть на телеге или санях есть риск застудить поясницу али ещё чего…

В прошедшем году, теплую осень буквально за ночь сменила суровая зима, вечером подул ледяной ветер, а под утро выпал снег. Первые оттепели случились только где-то в начале марта, так что тулуп, подаренный Никодимом, пришелся, кстати, я на него только пуговицы пришил.

С обувью проблем не было, есть на любой вкус, но мой выбор остановился на сапогах. При здешней распутице на городских дорогах, это самая лучшая обувка, ну, а портянки, слава богу, мотать умею'

' Э — эх. Счаз бы Балтику троечку, пару банок, да рыбки соленой…'

Пока вспомнил, достал из своего монструозного холодильника сверток с копченым балыком и забросил в сумку, в последний раз оглядел свою берлогу, распахнул дверь и вышел во двор.

Моя идея с набором молодых, требовала совета более опытного в таких вопросах, товарища из числа местных.

Открыл калитку, прошел по дорожке, поднялся на крыльцо, — Кто, кто в теремочке живет?

Застучал кулаком в дверь, — Открывай хозяин, незваный гость лучше боярина.

— Ужо не ведаешь, кто лучше, ты или боярин. По мне оба хороши.

Анисим, стоящий на пороге посторонился, пропуская, — Заходь, гость незваный, вино будешь угорское?

— Не откажусь, — Пригнувшись, я вошел в дом.

Однажды попробовал выяснить, почему делают такие низкие двери, и как-то задал этот вопрос Никодиму, — 'Так ты сразу, поклон отбиваешь, а ежели тать какой полезет, зараз по загривку поленом приласкаешь' — Пожал плечами и улыбнулся в бороду.

***

Стандартная малолитражная квартира шестидесятых годов, 'хрущевка', совмещенный санузел, кухня на три с половиной квадрата, двух конфорочная плитка, один табурет, столик по размеру, чуть больше томика Льва Николаевича Толстого, на стене мелкий шкафчик на пять тарелок в углу мойка, минимальных размеров. Комнаты больше похожи на кладовки, если бы не окна, и довольно низкие потолки, люди с большим ростом, задевают головой люстру. Поставить можно узкий диван, журнальный столик в изголовье, напротив узкий комод, проход в полметра. Так и кажется что сидя на кухне можно спокойно дотянутся до книжной полки в соседней клетушке и взять любимую книгу. Если сосед с первого этажа ругается с женой, то весь дом об этом знает, и не дай бог, если у вас с супругой скрипит семейное ложе…

Вопрос! Когда была придумана такая стандартизация в строительстве домов? Не ломайте голову, очень давно, во всяком случае, её следы были обнаружены мной в Москве, а именно в Пушкарском приказе. Думаете, казенная квартира, за которую отрабатывали лимитчики, изобретение советской власти? Как бы ни так.

Дом, предоставленный мне для проживания, стандартная изба, по цене полтора рубля штука. Их привозят на кораблях по реке с ранней весны и до поздней осени, пока не встанет лед. Но и это не помеха, по зимнику будут плестись обозы. Маркированные бревна вываливают на берег, сруб собирают, накрывают временной крышей из корья и он выстаивается год иногда два. Хороший дом должен быть темного цвета, бревно должно звенеть, но не бухать глухим звуком. Щель над притолокой недолжна, быть более одного пальца и над оконцами по половинке. Нижний венец варом мазан, ежели без подклети ставиться.

Пришел покупатель, выбрал что ему по нраву… Доставка, сборка… Обидно. Почему-то вид этих услуг принято считать иностранной привилегией. Все как всегда, у кого есть лишняя копейка, две, договариваются, им привозят и собирают на указанном месте, заказчик фундамент только сам ставит.

Если только четыре булыжника по углам считать за оный. Дом и дворовые постройки в большинстве своем могут быть проданы за долги.

Так что, жил я, вот в такой 'хрущевке'. Мастера, кто побогаче, пристройки возводили, горенки, летники, сени ставили…

'Мы с супругой, (оставшейся там) на даче жили в крохотном домике в три десятка квадратов, и не жаловались на недостаток метража. Уборка в городской квартире задолбала, буду я возводить хрен знает какой особняк, чтоб выезжая за город, весь выходной тратить на всякую ерунду'

Я только загородку поставил для кухоньки, и печники переложили печь, чтоб топить По-белому, не хватало еще угореть за триста лет до своего рождения. Здесь я холостой, Анисим тоже, расспрашивать его о семье, мне почему-то не хотелось, а он и не говорил.

Так что наши холостяцкие жилища были практически одинаковыми, за исключением дворовых построек, да у старого мастера пара человек работала по хозяйству.

Вытер жирные руки о рушник, балык был просто превосходен, но печеная на углях стерлядь, выставленная Анисимом, выше всех похвал, бросил полотенце на край стола. Из кувшина плеснул себе в кружку немного красного вина.

— Вот поэтому и нужны мне молодые, с них должно быть толку больше чем от стариков. — Закончил я изложение своей просьбы.

— Они ещё за мамкину титьку держаться, а ты им доброе дело доверить хочешь… — Анисим покачал головой, — Негоже это.

— А со старыми, можно подумать, каши сваришь. — И проблеял козлиным голосом, пародируя, одного дедка из кузни.

— так не по канону будет, отец мой так делал, а его дед учил, которого прадед мой…

Мне тогда осталось только мило улыбнутся, снять шапку и с поклоном выйти вон, чтоб не слушать родословную говорливого старпера.

— Рукосуй… — Вдруг вставил свое слово Анисим.

— Кто?

— Ты, — ответил и отвернулся.

— !? — Я только и смог, рот открыть от изумления, недоуменно смотря на собеседника.

— И не смотри так, как будто не разумеешь, о чем речь веду. — С раздражением в голосе ответил, на мой взгляд, старый мастер.

— Анисим, я ей богу, не разумею. — И горячась, продолжил оправдываться, — Да у меня язык к концу дня на коровье ботало похож, между коленок болтается. Иной раз пожрать не успеваю…

Он меня слушал и кивал головой на каждое сказанное слово, потом поднял руку останавливая, — Погодь, трещишь как сорока на плетне. Есть вина, а какая, токмо мне решать, велика она, аль мала.

Ты почто свои порядки заводишь?

— Не понял?

— Морду-то, не криви, сказывай как духу.

— Так, вы же сами говорили, что с мушке…

— Мне лучше знамо, чего и сколько кажный день сработано. Тебе кто право дал мастеров наказывать?

Разумник ты, Федор, а иной раз как дитя малое…

Эх, так и знал, что та история просто так не кончиться.

— Так ты про Гришку рваного? — Был в кузне мужик звероподобного типа, он по молодости увязался с ватажкой, купцов потрошить, только заместо торгашей на местного боярина нарвались, вся гоп компания украсила собой окружающий ландшафт, а Гришеньку, как самого мелкого, отходили батогами так, что шкура со спины лохмотьями слезла. Толи палач пожалел его, бил только чтоб кожу порвать, толи ещё почему… Короче, оставили его под осиной, на которой сушился главарь. Каким-то чудом пацан выжил, но слегка умишком тронулся. Стоит на него только чуток прикрикнуть, бухается на колени и начинает истово молиться. Он не стригся, зарос по самые уши, вечно ходил в одной и той же рубахе, кажется менял её раз в год на пасху. Но мастер от бога, лучше него никто не мог работать у домницы. У него глаз алмаз, температуру выдерживает безо всяких градусников и пирометров.

— И про это. С ним ты что сотворил? Чем тебе убогий не угодил?

— Да не трогал я его, только и сказал в сердцах, слово бранное. Нужен мне этот сирота. Мимо проходил, они там…

— В плавильню почто приходил?

— Говорю же, мимо проходил.

— А зачем зашел?

— Так мне обещали клин отлить, как я тебе сказывал, для пушки скорострельной, хотел посмотреть, готово али нет.

— А с мастерами почто собачился?

— Дались они мне, пришел, спросил, ответили — что не готово, ругнулся и пошел к себе.

— Мне другое сказывали. Пришел, мол, Федор, злющий аки змей, токмо искры из глаз не сыплются и с порога начал народ поносить почем зря.

— Брешут, вот те крест, брешут, — Я перекрестился и с самым честным видом уставился на мастера.

— Кто и брешет, так это ты, — Он вытянул в мою сторону палец. — Был я там и всё видел.

'упс'

Мой честный вид начал истаивать, как ночной туман под утренним ветерком, и скоро от него остались только клочья. Мне осталось только развести руками и склонить в покаянии голову.

— Не об этом речь веду, я сам туда шел, поторопить иродов, на седмицу ужо опаздывали. В кузне, что сотворил? — Маска милого дедушки, постепенно слезала с лица Анисима и передо мной, скоро уже сидел убеленный сединами начальник, жаждущий моей крови.

— Ведомо ли тебе, Федор, сколько на тебя писулек писано? Зараз отвечу, много. Хватит на то чтоб в приказ тебя сдать как вора. Ежели не знал бы, скока ты своих грошей в дело тобой затеянное положил, давно бы стрельцы в темную сволокли. Вот намедни, от кузнеца пришлого, не казне урок даешь на прибыток, а своему животу на потребу…

'От сука сиволапая, тринздец тебе Ефросиньюшка. Бля, гадом буду, тварь поганая, отдашь ты мне мои денежки, с процентами. Три алтына красная цена за оправку, вот как хочет, так и отдает, правдолюб хренов. Вот это оперативность у местных стукачей…' Я только головой покачал от таких мыслей, и озвучил вопрос.

— это кто ж такой умный, уж не Ефросиний ли?

— А ежели и он? Было такое?

— Было. Что ещё этот наветчик на меня показал? Сказывал ли он, что задаток взял на уголь и уклад?

Сказывал, как сговорились мы опосля, за ножи те, им три алтына получить в уплату должен? — Потихоньку я начал закипать, от несправедливых обвинений. — Добра мне желатели, ещё чего на меня кажут?

— Не положено, на государевой…

— А я что за каждым ходить должен, — Перебил Анисима, поняв к чему он клонит, — В кузнечном ряду за деньгу горн на день взять можно, мне, что надо было на пальцах объяснять, кому, где, чего и как делать? Анисим, я даже в уме не ведал, что он здесь делать будет. — Я почти что выкрикнул эти слова ему в лицо.

— Никто ему здесь и не дал бы. А на меня не кричи, молод ещё. Молоко на губах не обсохло, телепень. — И с силой стукнул по столешнице, аж кувшин подпрыгнул, а чарка на бок упала, благо пустая была и ничего не разлилось.

— Вот что Федор… — Анисим замолчал, покусывая седой ус и внимательно смотря мне в глаза. Потом словно решившись, продолжил, — Поведай мне, откуда ты родом, кто твои родители, где учился мастерству своему?

— Так я же все уже рассказал.

— Как на духу, правду поведай. Мниться мне, что не тот ты, за кого себя выдаешь.

— Это как не тот? Он самый и есть…

— О тебе токмо два человека просило, они про Федора, племяша Никодимова и сказали слово, сам медник, да Степан, стрелецкий десятник.

— Так там ещё боярин…

Анисим поморщился, — За мзду сей муж, на черта укажет и будет говорить, что это ангел. Более никто до прошлой осени, никогда и нигде Федора, не встречал. Други мои в Клину всех опросили, не видели тебя тама, но вот в селе Рогачевском, тебя помнят.

— Так я приехал из…

— Ой, Федька, не бери грех на душу, узнавал я давеча у купцов тамошних, нет такого мастера в городе сим, и никогда не было. Не нашего в тебе много, вроде говор твой московский, но слова по-другому говоришь. Лаешься, больно уж заковыристо, речь-то бранная, но ты словеса по-особому произносишь с чего обида горше. Одежа твоя, не нашенская, и не ходишь, а словно жеребец молодой носишься, нет в тебе степенности. — Произнося все это, он не отводил от меня взгляда. И с каждым словом, мне становилось всё неуютнее, и тревожней да игра в гляделки надоела.

— Что ты знать хочешь?

— Кто ты и из каких мест.

— Анисим Михайлович, — начал с некоторым пафосом в голосе, на миг замолчал и продолжил обычным голосом. — Меня действительно зовут Федор и родился в городе Москве, где проживал, живу сейчас и буду жить дальше.

— Самозванец! — Сказал, как припечатал Анисим, с какой-то гримасой брезгливости на лице.

— Нет, не самозванец. Это истинно так, только… — Я замолчал, пытаясь подобрать определения помягче.

— Что так? — Анисим даже чуток привстал с лавки и наклонился в мою сторону, — Не тяни…

— Побожись что не побежишь за стрельцами, чтоб меня в тайный приказ уволочь.

Он отрицательно покачал головой, — Не можно.

— А ежели смолчу?

Он развел руками, дескать, — 'Это твой выбор'

— Но все что я скажу, покажется тебе очень странным, даже невероятным…

— Не спытвай мое терпение.

— Анисим Михайлович, скажи мне, ты пишешь устав ратных, пушечных и других дел?

Сказать, что удивил старика, значит не сказать ничего, он чуть, на лавке не подпрыгнул. — Откуда прознал?

— Начал ты его давно, ещё по указу Василия Иоанновича Шуйского, кажется, где-то в 1606 году, когда его на престол выкрикнули. Мне не ведомо как ты сумел пробиться к царю, может сам, может, помог кто…

но тебе наказали написать эту книгу, и отказаться нельзя, сам государь поручил дело сие. Начал ты с того что на выданные деньги купил много книг о трудах пушечных и иных розных ратных дел и мастерств, понеже в те лета различные ратные хитрости в воинских делах изрядными и мудрыми и искусными людьми в разных странах строятся. Многие лета ты трудился не покладая рук, сам разумник великий, по крохам выискивал зерна истины достойные земли Русской.

Беда пришла через четыре года опосля начала, царь Василий, погиб в польских застенках, тебе, Анисим Михайлович, человеку далекому от палат царских, пришлось на некоторое время бежать из московского государства. Вороги твои не забыли, как ты пришел… да-да, именно сам пришел к Шуйскому.

Нынешний государь не очень-то к тебе благоволит ибо не могут простить тебе того что ты самозваному царю служил, которого кучка братьев на престол выкрикнула. Да что я тебе рассказываю, ты сам все видел и слышал. Ежели не так, могу напомнить как, родовитые бояре, поддержавшие род сей, померли неурочно. Кого на охоте тур истоптал, кто по пьяному в бане угорел, иных грудная жаба, задавила. Посмотришь, на всё воля божья, а присмотришься… Здоров был боярин, никогда на сердечко не жаловался, а тот сроду скоромного в рот не брал. Но вот бяда, в одночасье представились…

Умные люди, а ты вроде как неглуп, разбежались по своим городкам и селам, как можно дальше от Москвы и тем самым спасли свою шкуру. И хотя ты никто для нынешнего царя, но вот людишки у трона стоящие могли не простить тебе службы той. Пришлось тебе в бега удариться, а бежать ты мог только на родину. Только ляхи там и Литва, а с ними ты воевал немало, могли тебя и порешить как ворога и разумника воинского. Где ты был, где прятался?

Старый мастер сидел с белым, как снег лицом и остановившимся взглядом, неподвижно смотря куда-то за мое правое плечо. Хриплым голосом, лишенным всякой интонации, он ответил, — Во Италии, и во Франции, и во Ишпании и Цесарской земле, в Голландии, и во Англии, и в королевстве Польском и в Литовском, и во иных разных господарствах.

— Да уж, воистину, хочешь что-то спрятать, положи на видное место. Вот что странно, ты враг полякам и литвинам и у ворога прятался. Помотало тебя, но вот, только одна мысль на ум приходит.

Я склонился над столом, — Поведать какая?

Анисим отшатнулся к стене, — изыди сатана, — и перекрестил меня.

В ответ, я перекрестился сам три раза, достал из-за пазухи крестик и поцеловал, проговаривая вслух слова молитвы 'Отче наш'

— Мне много о тебе ведомо, очень много, знаю что твой устав, будет напечатан в друкарне только в тысяча семьсот восемьдесят первом году по воле императрицы Екатерины второй.

— Врешь, ирод. Никогда баба не взойдет на престол…

— Эти, — Я кивнул головой в сторону кремля, — готовы Софью на трон посадить, только для того чтоб к власти не пришел Петр, боятся они до усрачки, бояться. Но не к этому я тебе все это говорю.

Ранее говорил, что москвич я, ты же мне не поверил, самозванцем обозвал, а зря…

— Ты молвил, что эта, императрица, — При этом его лицо сморщилось как печеная репа, — Екатерина, но на Руси цари правят…

— Петр, внук нынешнего государя, примет на себя титул императора, далее Романовы, так величаться будут, а она приходиться женой его внуку.

— Откуда тебе сие ведомо… — С какой-то непонятной интонацией в голосе, спросил Анисим.

— Сразу скажу, я не знаю, когда ты умрешь, но, то, что от старости, знаю достоверно. Если ты ещё не понял, я твой потомок.

— Лжа это! — Сказав это, он с каким-то облегчением, вздохнул и потянулся за вином.

Я рассмеялся и двинул свою чарку в его сторону, — Не веришь, а зря. Это правда, не могу тебе показать ничего такого, что убедило бы тебя, рассказывать о будущем… — Пожал плечами, — это тоже не доказательство. Что бы проверить, надо дожить. Моя странная одежда… Есть люди что голяком ходят. Моя речь… Немцы тоже слова русские коверкают. Но есть знания, которые ты не встречал в своих странствиях. Подумай немного, откуда мне ведомо о том, что пищаль или пушку можно с казны заряжать и палить, так часто, как это только можно. Говорили тебе или видел ты такую науку?

Проговаривая это, следил за струей вина, рубинового цвета, льющейся в мою посудину. Когда она наполнилась, я поднес её к губам и наткнулся на взгляд Анисима, он смотрел с каким-то состраданием, жалостью что ли, так глядят на больных кошек или собак, а здесь на юродивых.

'Попусту, всё за зря, он не поверил не одному слову. Эх, матушка, как же ты права…

Нужно убойное доказательство, джинсы — кусок тряпки и вдобавок порезанный на выкройку, футболка и плащ давно износились и выброшены за ненадобностью, обувка сгнила в мусорной куче, нож давно уже обменял, так что материальных следов, нет. Знания? А что, я, знаю? Да ни хрена не знаю, исторические моменты времен Петра первого, касаемые северной войны, наполеоновские войны, гражданская, финская, великая отечественная, блин, одни войны.

Рассказывать о том, чем закончиться правление Романовых, изощренный способ самоубийства'

Я отвел взгляд в сторону, залпом допил вино, рукавом вытер губы и поставил чарку на стол.

***

Превратности жизни

На смену золотой осени, пришли холодные затяжные дожди, дороги развезло, и пока не пришла зима с морозами, только сильная нужда могла выгнать людей из теплых домов. Торговая жизнь замерла, передвигаться можно было только на своих двоих или верхом, любая телега всенепременно застревала, едва выехав за ворота. Купцы и прочий люд, волею судеб, оказавшиеся в столице, отъедались и отсыпались, а местные сократили свои передвижения до самого минимума, ежели только в торговые ряды, зачем-либо сбегают, да обратно на свое подворье поскорей возвращаются. Практически три недели просидел в четырех стенах, помогая Никодиму в мастерской, а вечера коротал, составляя планы на будущее, верней сказать пытался.

Моё возвращение было воспринято спокойно, правда пришлось немного приврать, об истиной причине не было сказано ни слова, спасибо Анисиму, и он никому ничего не сказал.

На следующий день, после возвращения, я вошел в мастерскую, ничего не изменилось, такое впечатление, что ушел только вчера, а не полгода назад, нацепил поверх рубахи кожаный фартук, взял заготовку и стал наводить на ней полировку.

Приблизительно через неделю, был готов завыть от тоски. Все размерено, расписано, отлажено и работает с точностью швейцарских часов, добавить или убавить нечего. С мелочью возиться лень, что либо, новое затевать, неохота. Собрал свой перегонный аппарат, из Никодимовской бурды выгнал дерьмового, вонючего самогона, пропустил через уголь и нажрался до потери себя, три дня беспробудного пьянства, вогнали в ещё большую тоску. Посудите сами, мне привыкшему суете многомиллионного города, к огромному информационному потоку, перекрыли кислород, даже эту маленькую капельку, которая обнаружилась здесь. Я как та лошадь, осажен на полном скаку, тулово стоит, а ноги бегут…

***

— И за каким лешим, оно мне надобно? — Никодим, вытер усы ладонью и стряхнул капли на пол. — Я и так лучший. Почто мне эта морока? Ведь ежели я со стрельцов уйду, и как ты говоришь, посадским стану, так ко мне тут же за деньгой прибегут мытники из большого прихода — полтину отдай. За ними следом с земского двора пожалуют, им тоже пять алтын отдай и не греши, со слободы съезжать придется, казна за подворье два рубля даст, а хороший двор с домом меньше чем за восемь не выйдет. Опять же в городе места хорошего не найдешь, да и у медников жить… Спалят нас вот и весь сказ.

— Да пойми мил человек, на своей земле мы хозяева будем…

— Так я и здесь хозяин. — Никодим невозмутимо смотрел на меня.

— А ты что купил эту землю? Тебе сколько осталось, пока тебя из реестра не спишут?

— Пока не сдохну.

— А потом, потом что будет с делом твоим. Вспомни, как по началу осени дед Митроха помер.

'Этот дедуля был колоритной личностью, в любое время года одетый в старую, протертую до дыр шубу, якобы полученную с плеча самого Ивана Грозного. Он пережил всех своих сверстников, детей и внуков. Последние лет тридцать прожил один, найдя себе отдушину в разведении куриц. Все бы ничего, но житье в одиночестве наложило отпечаток на его характер. Как говорили старики, знавшие его лучшие годы, уже тогда дед Митроха не отличался особой разговорчивостью. Так вот, у старого что-то переклинило в голове, он дал каждому своему петуху имя и разговаривал с ними как с людьми, а те ходили за ним как собаки. Как говориться, все бы ничего, да только содержать птичник довольно трудоемкое дело, если кормить поить у него сил хватало, то на уборку их уже оставалось. Постепенно он забрал всех несушек в дом и можно себе представить, как вонял этот дед. Это так же как по телеку как-то раз показали чокнутую старуху, содержавшую дома пятьдесят кошек. Только здесь была почти две сотни птиц. После его смерти с подворья в течении недели вывозили куриный помет скопившийся за многие года, все постройки были разобраны, вывезены и сожжены. Но земля до сих пор пустует и никто, даже из пришлых, не хочет жить на таком вонючем месте, благо усадьба стояла на отшибе. В приказе решили это место оставить пустым на год, а по прошествии времени ежели дальше смрад стоять будет, оставить ещё на год.

Только беда, вот какая, Митроха помер, а хватились его только через три седмицы. На что уж предки народ не впечатлительный, но стрельцы, которые тело нашли, блевали как заведенные. И дело на в смраде от разлагающегося тела, а его питомцах. Курица, это крыса сухопутная, жрет все подряд, если не доглядели и они пробрались на огород, то происки свиней покажутся вам милой забавой, порося копает только там где есть что-то съедобное, а эти пернатые твари гребут от себя и до забора.

Так что скушали дедушку его оголодавшие питомцы. Пришлось стрельцам всю эту живность рубить и резать. Косточки старика собрали по избе, сложили в мешок, уложили в домовину да закопали на краю кладбища.

А дед Митроха, был знатным птичником, у него было два десятка кур разнообразных пород, он снабжал яйцами половину слободы, пока не свихнулся окончательно. И все дело, которому он посвятил остаток своей жизни, пошло прахом, было сожжено и развеяно сизым дымом'

— Это ты к чему вспомнил?

— А к тому что… Кому ты свое дело оставишь? — Я намеренно надавил побольней. — Можно будет внуков сюда забрать, что постарше, ремеслу обучить, а там глядишь, и молодшие подтянутся, дело твое забытым не будет. А можно сирот взять…

— Федька, ты перепил, своего зелена вина, вот те крест. Может сразу богадельню построить, велишь?

— Это потом. Поведай, ежели у отрока отец с матерью померли, куда он денется?

— к деду с бабкой…

— Ага! Только вот беда, они тоже преставились. Так куда дитю деться?

— К родне пойдут, дальней. — Хмурым голосом ответил Никодим.

— Или подберут их люди добрые на большой дороге живущие, и глядишь через пяток годков ты по головушке кистенечком и получишь. Давеча не у тебя ли мошну срезать пытались в хлебном ряду? Сколько тому отроку лет от роду, восемь? Десять?

— Ты что хочешь от меня, ирод? — Рыкнул на меня медник.

— Никодимушка, — Марфа стояла, придерживая рукой занавеску, — что ты как телепень, ей богу, дальше своего двора носа не кажешь, дальше забора не зришь. Феденька…, - Всхлипнув, она уголочком платка прикрыла лицо и исчезла из вида.

— Федор, идтить тебе надобно, — Что-то смурное, мелькнувшее во взгляде Никодима, просто подняло меня с лавки и вывело за дверь.

Вот на такой минорной ноте закончилась моя первая попытка поговорить со своим компаньоном о будущих перспективах.

Следующая была в мастерской через пару дней… Просвистевшая над головой заготовка крышки ведерного самовара, отложила разговор до вечера. В обед не дали открыть рот, предупредив, — 'что если раззявлю варежку, то жрать буду на конюшне' А вечером, Марфа принесла пайку в мою 'келью'

Я попытался с ней заговорить, но она, молча, сдвинула бумаги на край стола, поставила миску гречневой каши, крынку молока, кусок хлеба и ушла, не проронив, ни слова. Но взгляд… заставил поверить, что у меня, кажется, есть союзник. Подскочил к оконцу и, прислонившись к стеклу, рассмотрел нашего хозяина стоящим на крыльце. Так и есть, пасет бабку, чтоб мы не сговорились.

Думаю, она дожмет своего деда, женщины в некоторых вопросах более упертые чем мужики.

Прошли ещё сутки, полного отчуждения. Только и слышал, — 'принеси, отнеси, положи. Пошел вон' Всё это время питался отдельно, еду приносила молчаливая хозяйка, забирала грязную посуду и, не говоря ни слова уходила.

Поздним вечером я сидел на кровати, привалившись к стене, на столике справа, стоит горящая свеча. Мерцающий огонек заставляет напрягать глаза, разглядывая вязь букв из которых были сложены мои расчеты. Сколько и чего надобно чтоб построить свой маленький заводик. За все время работы на государство, так и не сумел выбрать время, чтоб доработать свою винтовку. Чужие прожекты, собственные попытки наладить производство гильз, как мне кажется, я выбрал не ту форму, надо взять саму простую и калибр делать миллиметров десять, двенадцать, чтоб компенсировать слабый черный порох, более легкой безоболочечной пулей. Шесть нарезов в стволе, качающийся затвор американца Пибоди, он как раз рассчитан на мощный патрон, длина будет как у прототипа. Но это так, для себя, а на продажу пойдут капсюли и охотничьи патроны с картонной гильзой. Для казны хочу предложить бумажные патроны на манер шведских, есть задумка по машинке. Единственное узкое место это бумага и даже не она, а то, что её ещё не делают в рулонах, листовая, в пачках. Лишний человек, лишняя операция по обработке, лишние деньги… Надо думать, что и как.

Например, казенным мастерам, которые работали на выделке заготовок для стволов, платили шесть денег за пуд, это считай три копейки…

Сначала послышался легкий шорох на лестнице, ведущей в мою коморку, а потом в дверь чем-то бухнули, кажется сапогом. На вопрос, — ' А головой постучать не пробовал?'

Ответил Никодим, — Ежели не отопрешь, так по твоей настучу. Федька, открывай, зараза, пока я с твоей чертовой лестницы не сверзился.

Надо сказать, что это самое сооружение довольно крутое и перед дверью нет площадки. Я сам, пару раз забывшись, чуть не улетал вниз, шагнув слишком широко через порог.

— Ну! Тябя долго ждать?

— Да иду уже, иду. — Слез с кровати и пошел открывать.

Когда он вошел, на волосах и плечах ещё блестели капельки воды, на улице пятый день шел дождь, мелкий нудный противный дождик. Дождь не дождь, а просто висящая в воздухе влага, но стоит побыть десять минут во дворе и почувствовать, что промок до последней нитки. От него пахнуло чем-то мокрым и каким-то домашним запахом, едой…

Так и есть он двумя руками прижимал к животу кувшин литра на три с запечатанной воском горловиной, большую глиняную плошку, накрытую разделочной доской с лежавшей на ней половинкой краюхи хлеба.

Он подошел к столу, бедные мои бумажки, их просто сгребли в кучу, поставил принесенное. Достал нож, из кармана вытащил холщевый сверток, развернул его, там оказался кусок нежнейшего окорока, — У тебя хотя бы досканы есть?

'Вы никогда не задумывались, почему у граненого стакана такая форма? А ведь раньше он назывался 'Досканом' из-за того что это были деревянные строганные доски обвязанные веревкой вокруг донца'

— Только кружки.

— Давай. Не из горла же, мед пить.

Пока я доставал с полок посуду, он порубал мясо, напластал хлеба, а в миске оказалась капуста и пяток соленых огурцов с головкой чеснока.

Пододвинув табурет, Никодим осторожно сел на него. Поерзал, хмыкнув при этом каким-то своим мыслям и взяв в руки кувшин, стал осторожно срезать воск, складывая его кучкой на край стола.

А когда ароматная струя полилась в кружки, мне почему-то вспомнился другой напиток.

— Никодим, а хлебное вино не пробовали в дубовых бочках хранить?

— Так его и так в них наливают, — Рука его дрогнула, и несколько капель упало на столешницу, — От пролил.

— Я о том чтоб их обжечь изнутри и оставить года на три или пять, оно настоится, добрый напиток будет.

— Так-то оно так, только кто же столько времени ждать будет? Сварил и выпил.

'Попробовать вискарь сделать что ли? Или что там получиться из наших дубовых бочек'

Он взял в руки посудину, понюхал, — Мёд, мёд, мёд — и по цокал языком от удовольствия. — А ты винокурню построить хочешь?

— Да, нет. Просто к слову пришлось, уж больно у тебя медок хорош, дай бог тебе здоровья на многие лета Никодим и супружнице твоей Марфе. — Сказав это, я выпил благословенный напиток и потянулся за закуской.

— Ох и тварь же ты Федька. Как лиса, ей богу.

— Так вроде не рыжий…

— А в кажную дырку, пролезешь.

— Это ты про что?

— Ты чем старуху мою смог улашшить, что она за тебя меня поедом который ден жует?

— Так она, на мою старшую сестру похожа, — с честным, невинным взглядом взял из миски горсть капусты и принялся медленно пережевывать. Ну не рассказывать же, что я при каждом удобном случае, оказывал женщине мелкие услуги, типа тех ножей сделанных на заказ. И она действительно похожа на мою сестру.

— Поведай.

Я посмотрел, на Никодима, сидящего напротив и жующего бутерброд с окороком и соленым огурцом, его взгляд был, сама заинтересованность. Вздохнув, ответил своему гостю, — Никодим, твои хитрости белыми нитками шиты, ты же не за этим пришел.

— Одно другому не мешает.

' Во как, общение со мной не прошло даром. Уже моими поговорками сыпет. Хотя анекдот про волка который ширнулся кожаным шприцом в тухлую вену, рассказанный по пьяни, не нашел понимания, а вызвал только кучу вопросов на следующий день. С трудом отбрехался. Как таковой мат есть, и предки мастерски им владеют, но им ещё далеко до своих потомков. По первости, когда попал сюда, было трудно вообще воспринимать местную речь как таковую. Это как поехать на нынешнюю Украину, пока ближе к России, понимаешь девять слов из десяти, а во Львове два из десяти. Потребовалось не меньше полугода чтоб я смог общаться практически на равных с любым собеседником.

Продираться через дебри всяких — Али; Ато; Ажно. Что в переводе на нормальный язык звучит как — Если; Так что; А вот. — довольно затруднительное занятие, я мог бы передать весь разговор в оригинале, но к нему потребуется второй текст с переводом. Особенно меня добило что слово — Братан, — имеет самую нормальную окраску, — это брат по кресту, крестный брат и ценится этот человек родом, наравне с остальными родственниками. Особенно это распространено среди стрельцов, людей рискующих своими жизнями на военной службе'

— Э — э, — Я погрозил меднику пальцем — С ума, не сбивай, я и так с него с вами скоро спрыгну. Ты почто давеча меня чуть крышкой самоварной не зашиб?

— Под руку лезть не надо, дома Марфа как улей пчелиный с утрева до вечора жужжит, думал в мастерской тише будет, так тама муха осенняя надрывается, вот и захотел её прихлопнуть… Ты уж извини… Что не попал. Ладно уж, посмеялись и будя. — Он как-то враз после этих слов подобрался, исчезла смешинка из глаз, зрачки сузились, ноздри расширились, а сам подобрался весь и вот передо мной сидит готовый к бою пушкарь.

'Ну что ж биться так биться'

— Давеча, когда меня выставили прочь…

— И поделом…

— Договорить не дали…

— Сам виновный, мякину жуешь, а до головного так…

— Да потому что, старый ты дурак, мне рта открыть не даешь — Заорал я в полный голос.

— А ну цыть. Слова доброго сказать не можешь, а поучать вздумал, — На таких же обертонах ответил медник. При этом стукнул по столу кулаком, подсвечник подскочил и опрокинулся на бок. Свеча потухла, и мы оказались в полной темноте.

— Ну, Федька… — Послышался шорох бумаг, он шарил по столу в поисках чего-то. Потом я услышал бульканье и, в воздухе потянуло запахом медовухи. — Свечу затепли.

Я как раз достав из под подушки огниво, пытался добыть огонь, минут пять у меня ушло на это, а когда фитиль разгорелся, общими усилиями запалили наш светильник. На всякий случай, поставил подальше от нас, на нижнюю полку, стало немного сумрачней, но хотя бы не потемки.

— Никодим, ты молодец, пока я по всему столу за поставцом гоняюсь…

— Спасаю самое ценное.

— Наливай, — Помолчал немного и добавил, — Ты, это, не серчай на меня…

— А… Пустое. Бери. — Он двинул мне кружку, налитую до самых краев, — токмо не расплескай.

Пришлось склониться и отхлебнуть малек.

— А тапереча поведай, об чем твой сказ был давеча. — Никодим протянул мне огурец, — Зажуй.

'Вот блин, ситуевина, что там, в бане все решал под выпивку, так и здесь, то же самое, что ж за страна такая, ни один вопрос на трезвую голову не решается'

— Я тебе предлагал… — На миг задумался, потом продолжил, — из стрельцов в посадские перейти. Земли купить…

Никодим поднял руку, останавливая меня, — Это и так можно, для этого не надобно в посадские писаться, да и выгоды нету, здесь я токмо в приказ наш деньгу несу, да за лавку поместное отдаю, что в ней наторгую все мое. — Он наклонился ко мне ближе, — И от казны хлеба и овса получаю, а в посаде скорей без портов оставят.

— А…

— За землю завтрева пойдуразговаривать, ежели ничаго не случиться, — И усмехнулся. — Откель ты только проведал, что мне давеча Огофонко Иванов, сын Булатова, молвил в лавке, что старик Шадровитый удумал часть своего надела продать. Сына евонного ляхи полонили, с казны рублей дали да токмо мало, из своих добавил, а вот самой малости не хватат.

— сын вернется, обратно не потребует земельку — то? А то всяко бывает… Да и не каждая подойдет…

— Федор, чай лопух я, понимаю что надобно, как мне сказывали, деревенька есть на сорок душ, пятнадцать десятин, из них пахотных осемь, остатнее луговина лесом поросшая, ручей есть хороший.

Огофонко, болтун, трещал как сорока уже и не упомню всего.

— И сколько хозяин за неё хочет?

— Эта, смотря за что, за пахотную, меньше чем по три рубля не отдаст, а вот за остатнее можно и поторговаться от полтины. Плохая у него земля, не уродивая, вспомнил я, об чем Огофонко сказывал, еле-еле сам два собирают, — На миг задумался и прищелкнув пальцами продолжил, — хрен ему, а не три рубля и двумя обойдется, могет и меньше будет.

— Посмотреть на неё надобно, да только из дома выедешь, а придется…

— Не торопись, торопыга, енто голую земельку завсегда покупают как надобно, а с душами, токмо по концу лета. Кто ж энтих задарма всю зиму кормить будет?

— Наверно нам с тобой придется. Давай ещё по одной, для беседы, — Кивнул на кувшин с выпивкой.

— Верно молвишь, — Согласился со мной Никодим, разливая по кружкам настойку.

'Пьем, пьем, а не в голове ни в жопе'

— Что-то у тебя медовуха слабенькая какая-то, почти всю посудину осушили, а в голове не шумит.

— А ты встать попробуй, — Ответил Никодим довольно хитрым тоном.

Я отлип от стены, свесил ноги с кровати и… И остался на месте, мослы были как ватные, словно без костей и казалось, что гнуться в разные стороны. Чтоб не упасть пришлось ухватить медника за плечо и только это спасло от позора, иначе лежать мне на полу мордой к низу.

— Сядь, а то лапаешь меня как девку. Добрая медовуха?

— Добрая. Только мне тапереча что уссатся здеся?

— Так, заедать надоть было, а ты все языком балоболишь, погодь маненько, отпустит. — Взяв свою кружку и залпом допив остатки, Никодим встал, слегка пошатнулся и со словами, — 'Завтрева договорим'- вышел, оставив меня сидеть на кровати.

С трудом дотянувшись до полки, загасил свечу и с облегчением рухнул на ложе, жалобно скрипнувшее под моим весом. Подгреб подушку, закрыл глаза и уснул.

***

Утром проспал все, что только можно, завтрак, поход в церковь на заутреннюю службу, а если бы не пришли и не растолкали, дрых бы до обеда и дальше. Будить послали Силантия, тот не мудрствуя лукаво, просто стащил меня на пол и вылил полведра воды, и с чувством выполненного долга, провожаемый моими воплями, удалился восвояси. Матерился самую малость, всего чуть-чуть, пока переодевался в сухое. Спустившись вниз, ни застал в мастерской никого, пусто, словно все вымерли. Ну, фиг с вами, золотые рыбки, пойду в дом, глядишь, чего на зуб перепадет. От вчерашней закуски осталась только капуста, малость повядшая за ночь, да и завтракать, солением, с утра, моветон батенька. Пересек двор, под непрекращающимся дождем, открыл скрипнувшую дверь и вошел в уютное, жилое тепло.

И тут же уперся носом в чью-то спину, она прогудела (спина, то есть)- 'Благодарствую Марфа Никитична'

Развернулась и оказалась бородатым мужиком, показавшимся смутно знакомым. Мне тоже достался поклон от него, если можно так назвать эту попытку согнутся и, тот же гудешь, — 'Благодарствую, Федор'

Потом эта туша с непостижимой грацией просочилась мимо и вышла, прочь, оставив меня в одиночестве стоящим на мостках, Марфа успела уйти.

Шагнул во внутрь, остановился на пороге и, подняв руку, чтоб перекрестится на образа стоящие в красном углу, замер в полном охренении.

На меня смотрели десять пар глаз.

'…!..!!!!..!..!'

Это были единственные слова, пришедшие мне на ум, все, что я сейчас мог, так это материться самыми черными словами, разглядывая детский сад, сидящий передо мной. Пять штук. Пять!!! Да за каким…!!!

На первый взгляд, самому старшему, если судить по росту, лет десять — двенадцать, а может и больше, младшему, могу и ошибиться, лет пять. И пока я рассматривал это притихшее воинство, у меня закралось подозрение, что один из этой банды, девка, вторая слева.

'Тринздец, дохрюкался придурок, заполучи ответ на свои 'мудрые' высказывания, это у тебя, чтоб усыновить, кого либо, надо прождать туеву хучу времени, здесь все решается проще, не удивлюсь, если выясниться что эти двое обобрали всех дальних родственников. А те только рады будут, учитывая, что семьи здесь все сплошь многодетные и пятеро детей считается нормой'

Послышались легкие шаги и, с женской половины вышла Марфа, я поначалу её даже и не узнал. Принарядившаяся в лучшие одежки, опрятно одетая, она как бы лучилась вся, на миг даже позавидовал этой банде разбойников (точно всяких вкусностей для них напекла), не сомневаюсь, они доставят мне кучу неприятностей, особенно вон тот с хитрыми глазами.

' Если правильно понимаю, весь этот детсад, ответ на прошлый разговор. И что мне с ним делать?

Я могу их взять на обучение, чему учить не проблема, затык во мне, не владею я нынешним письмом с его всякими оборотами и буквами, мой счет отличается, другая метрическая система. Дети в подобном возрасте как губки, впитывают все, и боюсь, мое влияние будет не самое лучшее. Могу слепить из них вторых 'себя', это будут самые просвещенные люди, но с другой, они станут самыми несчастными. Они любопытны. Каждый день для них это познание мира, в котором они живут с его верой и верованиями, легендами и сказками. Достаточно одного неосторожного слова и появиться масса вопросов, на которые надо будет давать ответ. А я не хочу делать из них русских Коперников и всяких Брунов. Уже и не помню, кого спалили, а кто отрекся, только за то, что солнце является центром мироздания, в мои планы не входит борьба с мракобесием церковников. Так что придется очень и очень тяжело. Придется следить за своей речью, тщательно подбирая слова.

Вон смотрят, как кролики на удава, с каким-то затаенным страхом или любопытством?

Судя по скорости с какой их собрали, похоже, что они местные, тогда вопрос, а почему раньше не видел?

Слушай, Федя, с какого ты перепугу, трясешься, может они погостить приехали?'

Она прошла и встала позади детей, — Это, — она положила руку на голову первого ребетенка, — Клим, Ерофейки Позднякова сын, его ещё на слободе Шиширей кличут…

'Не помню такого. Хоть убей не помню

Клим, ну что ж, пусть так, взгляд прямой, спокойный, кажется, что на меня смотрит человечек и оценивает по каким-то своим меркам. Ох, и намучаюсь я с ним. Серьезный, даже не улыбнулся. Масть его только подкачала, светленькая типа рыжий блондин. Оказалось, что хитроглазого зовут Дмитрий Слобиков, эдакий красавчик, чует мое сердце, далеко парнишка пойдет, есть в нем 'кобелиные' задатки. Его курчавые волосы не одну девку с ума сведут.

Двое оставшихся носят фамилию Рябовых, одного зовут Александр, второго Михаил. Оба невзрачные, серые какие то, отвернешься и забудешь, как выглядят.

Пятый, верней пятая, это Маша Стрельцова. Она полная сирота, мать умерла прошлым годом, отец на полгода раньше преставился, от ран так и не оправился, тетка только рада была сбагрить лишний рот, у неё своих восемь душ, свекор старик на ладан дышит, а муж, объелся груш, ещё тот лентяй.

Господи, какие они худющие, одни глаза только и есть. Их как минимум полгода откармливать надо, а не то они на первом же уроке с лавок попадают'

Занятый разглядыванием и собственными мыслями пропустил момент, когда вернулся Никодим, вздрогнул, когда на плечо легла рука и, услышал его довольный голос, — Вот, Федор, они таперича с нами жить будут.

Если раньше была хоть какая надежда, то после этих слов она пискнула и испустила дух.

— Садись. Марфа, стол накрывай, снедать пора.

Хозяйка поманила ребятню за собой, уводя её на кухню. Мы сели, в молчании посмотрели друг на друга и отвернулись. Я стал с независимым видом разглядывать мох, торчащий из щелей между бревен.

Когда все было готово, поставлено и налито мы приступили к трапезе, за обедом не проронили ни слова.

Зато потом… А потом был суп с котом. Все мои попытки наехать на сошедших с ума хозяев были разбиты всего одним словом, Марфа поклонилась мне поясным поклоном, — 'Благодарствую' это было все, что она сказала. И увидев её глаза, я заткнулся и смолчал. Все мои доводы и резоны, бродившие в голове, испарились как утренний туман. Она была счастлива и, мне этого оказалось достаточно.

Вздохнув, начал другой разговор. Верней попытался переключится на тему земли, но не смог, впалые щеки так и стояли перед глазами, — Никодим, откуда этот цыганский табор? Ты посмотри, какие они худющие, их откармливать сначала надо.

Марфа встала у него за спиной, сложив руки на животе. Медник прикусил ус, провел рукой по лицу, собрав бороду в пригоршню, пропустив сквозь пальцы, — Правда твоя, Федор, нет у нас никого кому мы можем оставить добро свое. А они, — Он мотнул головой в сторону занавески, — последыши да сироты, им при дележе, от старших, только хвост свинячий достанется.

— А здесь? Ты, как поступишь?

— Давай опосля… Когда с утрева в церковь шел, все твои слова в голове крутились, опосля службы с батюшкой поговорил, он благословил на благое свершение. Про Машку Стрельцову, давеча бабы у колодца языками трепались, так я мимо шел и слышал. С робятами… Этих други мои привели, когда я им поведал что хочу учеников себе взять. — Он на миг задумался, потом усмехнулся, — окромя одного, оный сам ко мне подошел и честь по чести испросился.

— Дай угадаю. Думаю, это был Клим.

— Не — а. Митька Слобиков.

'Вот как'

— А тебе Клим приглянулся?

— Да, есть в нем что-то. — Перевел взгляд на хозяйку, — Марфа Никитична, а можно пивка, самую малость, не то голова трещит.

В ответ получил укоризненный взгляд 'типа', - 'алкаши проклятущие' но пошла.

Дождавшись пенного напитка, пригубил самую малость и продолжил разговор. — Сколько им годков?

— Погодки, ежели есть разница, то самая малость.

— Ну а все-таки?

— Робятам двенадцать годков, а Машке восемь, — Стряхнул пену с усов, — Почто испрашиваешь?

— Да вот думаю, а чему их учить будем?

Он с каким-то удивлением посмотрел на меня и, мне вспомнилась поговорка про ученичество, — 'мясо ваше — кости наши' — говорили родители, отдавая свое чадо на обучение. Бедолаги становились по существу батраками, исполняя разную работу по дому и хозяйству, да и уже, будучи здесь, навидался разных обучителей.

— А главное как? И не смотри на меня так. Я что-то не то сказал?

— Ну… Девка, с Марфой по дому, а отроки… Отроки в мастерской…

— Будут всякий хлам из угла в угол таскать, ты на них рычать будешь, а ежели что не так сделают ещё и поколотишь.

— Не без этого, чтоб наука впрок пошла…

— Позволь спросить, сколько годков ты их учить будешь?

— Покедова в разум не войдут.

— Ага… — Я отвернулся к стене и пробарабанил по крышке стола короткую дробь.

'Ну более-менее понятно, все пойдет в лучших традициях древности, по началу неспешный показ:- ' бери оттуда, неси сюда, вот этим трешь и выкидываешь нафиг' Грамоте научат самой минимальной, лишь бы расписаться мог, а то и этого не будет. Счету жизнь и нужда обучат.

Решай Федя, чего ты хочешь, полноценных помощников себе уже через полгода, с которыми ты будешь разговаривать на понятном языке цифр и определений, но исковеркаешь их судьбу. Потому что после тебя они будут не годны со своими знаниями, если только твоя система не войдет в обиход и не распространиться на всю страну.

Эк тебя куда понесло, а хо-хо не ху-ху?

Но можно обучать сразу по двум направлениям, нанять какого ни будь дьяка, чтоб учил ребят местному счету и письму, со своей стороны, преподаю математику, геометрию, черчение и немного того что помню по химии, физике. Что уж точно я сделаю, так это пусть растут как нормальные дети, работа в мастерской пару часов, всей толпой будут помогать по хозяйству, уход за скотиной, работа на огороде. К сожалению, здесь нет супермаркета с его набором полуфабрикатов и, большую часть продуктов приходится выращивать самим.

Картошка!!! Черт возьми, тебя уже больше ста лет знают в Европе и жрут, буржуи проклятые, надо усилить поиски среди гостей заезжих, с тем, чтоб привезли мешочек, ну хотя бы пару клубней…

Если бы вы знали, как хочется жареной картошки с салом и луком… Хочу, хочу, ХОЧУ!!!'

От таких мыслей я, настолько явственно почувствовав вкус во рту, что нервно сглотнул слюну…

Пришлось запивать пивом.

— Грамоте учить будем?

Как я и ожидал, Никодим пожал плечами, — Так они ж не дьяками будут.

— Всякое умение потребно будет. Авось в Твери или Дмитрове лавку откроешь? Как тебе, тот же Мишка Рябов письма писать будет, ежели ты его этому не научил? К дьячку пойдет, за монету мелку отпишет тебе прошение, а писец тот, в кабаке вечером деньгу пропивая, поведает всем, что отписал в Москву, купцу Никодиму. Недруги торговые враз опередят его или купят подешевле али продадут дороже. Понесет убытки негоциант наш, только потому что пожалел деньгу когда-то, чтоб грамоте…

— Нет!

— Но почему? — Я был само изумление от такого твердого — 'нет'. Но потом когда повнимательней присмотрелся к Никодиму… до меня дошло, да он сам не умеет, писать, уж больно смущенно выглядит.

Но великолепно разбирается в цифрах, в чем я уже успел убедиться при совместной работе. Теперь становятся понятными его словеса на старость и плохое зрение и просьбы прочесть, что там написано. Вот и на ребят смотрит как на работников, а для них такое умение считает избыточным.

Да уж если он упрется… Отложим, разговор.

Окончание дня было напряженным, занимались обустройством всей гоп-компании, поселить их решили в горенке, там пока не было отопления, стоял всего один топчан. Но с этим решили быстро. Доски были, руки на месте и легкие походные кровати были готовы за два часа. Потом притащили и поставили на кирпичи жаровню. Для девчонки пока решили не выделять что-то особенное, просто отгородили угол, полотняной занавеской.

Весь вечер меня не покидало чувство в нереальности происходящего, я все ждал, что за детьми придут их родители и весь кошмар развеется как дым. Но поздний ужин убедил в обратном.

Разогнав мелких по койкам, мы, то есть взрослые посидели ещё немного, поговорили так не о чем, пустой треп, потом расползлись спать.

Поднявшись к себе, сел на кровать и бездумно уставился на стенку.

Вдруг накатило, до дрожи, затрясло, так что челюсти залязгали и меня накрыла волна черного отчаяния. Я один. Один на всем белом свете и никому не нужен, никому нет дела до меня. Помимо воли из глотки вырвался глухой стон, обхватив голову руками, стал раскачиваться и тихо подвывать, а слезы сами по себе потекли по щекам. Давно мне не было так хреново.

В последний раз такая тоска нападала, когда в больнице лежал, мне тогда лет семь было, матушка приехала, мне показалось что серо-зеленые стены в палате, солнышком озарило, когда она вошла. Мы сидели рядышком. Она держала мои ладошки в одной руке, а второй гладила меня по голове. Она что-то говорила, спрашивала, я отвечал не впопад, торопливо как-то взахлеб. Потом окончилось время, она засобиралась домой, там младший брат под присмотром сестры, отец на работе. Я уже был большой, все так вокруг говорили, а я в этот миг не хотел им быть. Больше всего хотелось остаться маленьким и что бы мама, всегда была рядом со мной. Закусив губу и пряча слезы, попрощался с ней. Она вышла, а я подошел к окну и прижался к нему, пытаясь через запотевшее стекло разглядеть её, идущую по аллее больничного сада к выходу. Смотрел и ждал. Смотрел и ждал, ждал, что она обернется и помашет мне рукой. Смотрел и ждал…

Я простоял до самой темноты, пока не пришла нянечка и не уложила в кровать. Вот тогда она меня и посетила черная, безысходная тоска.

Что бы там не говорили, о чем бы психологи и наркологи не писали, а спирт все-таки самое лучшее лекарство. В потемках пошарив на полках, нашел заветную баклажку, откупорил, и на одном дыхании высосал, чуть ли не половину. С трудом переведя дыхание и занюхав рукавом выпитое, плашмя рухнул на койку, жалобно заскрипевшую под моим весом. Не успела голова, коснутся подушки, как провалился в черные объятия пьяного морфея.

Мне снились какие-то черти, пьяные бабки разевая щербатые рты, орали матерные частушки. Старый седой бес, размахивая трезубцем пытался танцевать канкан на столе, но он сломался под его весом и, падая случайно попал своей дубиной мне по плечу, занывшему от удара. Упав на пол, он ворочался, пытаясь встать на ноги, но копыта разъезжались и он снова и снова падал, каждый раз стуча своей проклятой деревяшкой по многострадальному плечу, потом он просто протянул свою клешню ухватился и с такой силой сжал что я, не выдержав боли, вскрикнул и открыл глаза.

— Вставай! Не уж то забыл, о чем вчера говорили? И перестань орать как баба на сносях не то Силантий приходить будет. — Никодим, держал перед собой зажженный светильник, посмотрел в лицо и, убедившись что я открыл глаза, ушел.

'Да что же это такое, то всякая хрень сниться, то эта морда… Не… похоже на самом деле утро или все-таки нет…'

Повернул голову на скрипнувшей шее к темному окошку, там темно, как у известного персонажа в персональном месте, когда он ночью уголь грузит. Всегда мучил вопрос. Как местные умудряются вставать в одно и тоже время, особенно зимой? Надо будет спросить… Как ни будь… Потом…

Веки мои стали тяжелеть и закрываться…

Не успели они опуститься, как меня тут же принялись тормошить по новой, но делали это как-то аккуратно, я бы сказал осторожно.

Не открывая глаз пробурчал. — Ну кого там черти принесли? — Продолжить не успел, потому что от услышанного глаза открылись сами.

— Никто меня не приносил, я сама пришла, меня Деда Никодим тебя, будить послал. — Рядом с моим лежбищем стояла Машка, скромненько сложившая ладошки на животе.

Больше всего меня поразило, как она назвала Никодима, Деда, именно так с большой буквы.

Я сел, помял ладонями лицо, прогоняя сонную одурь, повернулся к ней. — Подняла? А теперь брысь отсюда.

Её как ветром сдуло. Провозившись с утренним туалетом минут десять (я так думаю) выскочил во двор и уткнулся в маленькую толпу. Осмотрев всех, взрослых и детей, мысленно взвыл '- Идиот двугорбый'

Ну забыл, с кем не бывает… Утренний поход в церковь. Сегодня он был немного особый, мы в первый раз шли все вместе…

***

То угожее место, — заявил мне дьячок из поместного приказа, после принятия подношения в виде гуся (живого) и алтына, оставленного рядом с образами. Не знаю чем, но мне этот тип не понравился с первого взгляда, редкие, сальные волосишки выбиваются из под шапки и неопрятными прядями обрамляют худощавое, какое-то крысиное личико. Добавить козлиную бородку, будет, ну вылитый грызун. Так и тянуло заглянуть под стол, а вдруг и правда хвост есть…

Пообщавшись с ним немного, понял, что ничего особенного от него не узнаю, 'сарафанное' радио на торгу и то знало больше. Одно выяснил точно, мне лично, землю могут продать, только с царского разрешения и никак иначе или же могу её получить в дар за заслуги. Виной тому мой гражданский статус иностранного мастера, даже владея наделом и, то не могу его продать на сторону, только как в казну. На все это от государя нашего указ имеется. Вот так. Будь здоров и не кашляй.

В легкой обиде на себя что просто так потратил алтын и гуся за копейку, решил прогуляться на торг. Была у меня одна задумка, надо к сапожникам зайти, они с самого краю сидят, а потом надо будет дойти до Мустафы, я у него обычно покупал хлопчатую бумагу, цена правда кусалась. Но с другой стороны это как посмотреть, другие ткани продавали аршинами, а эту на вес по два с полтиной за пуд.

На трусы и майки, вообще на исподнее самое оно.

— Еще не околел? — поздоровался с хозяином лавки, — Насколько помню, ты уже давно должен быть дома, персики кушать, пилав готовить, а ты все тут.

— А… — Все что он смог ответить, сокрушенно взмахивая руками, — Должны были мне кожи привести… День жду, нету. Второй, нету. Седмица прошла, нету. Земляки говорят, — 'Мустафа, ехать надо'

А я отвечаю, — 'не могу, слово дал' Пришел караван, товар привез, я взял, серебро отдал, дождь пошел дороги развезло, теперь жду, когда холода придут.

Он чуть ли не приплясывал, от легкого морозца, опустившегося за ночь на город и сковавшего грязь тонкой ледяной коркой. В прошлой жизни видел фиолетового негра, здесь увидел иссиня синего турка или кто он там.

Потрепались, он рассказал мне последние сплетни, в перерывах между ожесточенным торгом.

Я хотел взять всю штуку ткани сразу, купец запросил за нее три рубля. В итоге сошлись на рубль девяносто и то только потому, что ему, мол, надо ехать, он меня уважает, но запрошенные полтора рубля взять не может, сам купил за столько. Согласился на два девяносто. Сказал ему, что аллах наказывает за жадность и что рубль шестьдесят, самое оно, чтоб не прогневить бога.

Так слово за слово мы доползли до заветной стоимости, ещё немного потрепухались и согласились.

Оставив небольшой задаток, попросил Мустафу, — Уважаемый, оставь пока у себя, до вечера, мне тут потребно в одно место наведаться и надо, чтоб там руки свободными были.

Из разговоров с уважаемым купцом, прояснил одну вещь, обоз с кожами, должен уйти завтра. Когда он отбирал товар, было забраковано порядка полутора десятка шкур, почитай целый тюк, толи выделка, толи ещё что, но он от них отказался. Хочу посмотреть, что это такое, может и прикуплю, на распродаже. Идти было недалеко, и скоро я был на месте. Честно скажу, воняет здесь, духан стоит ещё тот, от кож чем-то кислым прет. Хотя чему удивляться если в технологическую цепочку входит квашение оных в киселе из ржаного 'кваса' с овсяной мукой и 'какши' что это такое так и не понял, сапожник мне попытался как-то объяснить, но я запутался в терминах применяемого сырья. Единственно чего понял, что процесс выделки, первое производство с непрерывным технологическим циклом. Во, в одно предложение свел получасовой рассказ.

В среднем шкура забитого скота скупалась за двадцать, тридцать копеек, после выделки, дорожала процентов на пятьдесят.

Я собирался скупить их по закупочной, опосля того как в нашем доме поселилась банда оглоедов, остро встал вопрос, во что одевать и в чем ходить. С верхней одеждой проблем не было, с рубахами тоже, но во мне проснулся эдакий червяк, о котором я даже и не подозревал. Червь воспитатель, въедливый, настырный, упертый… Ну и куча остальных эпитетов, которыми меня потом наградят воспитанники. Мне почему-то стала не безразлична их судьба, захотелось сделать для них, что ни будь хорошее. И вообще, с моей подачи они появились в этом доме…

— Эй, кто здесь Данило Волков, — окликнул мужиков суетящихся у телеги, один махнул рукой, — 'Вон тот, в чекмене'

Пройдя через весь двор, остановился рядом с худощавым мужчиной средних лет, наблюдающим, как разгружают сарай, выкладывают на возы и увязывают товар. — Здрав будь, Данила.

— И ты добрый человек, с чем пожаловал?

Я честно рассказал ему про Мустафу, от которого прознал о неком несчастии и вот решил выкупить эти шкуры.

Взгляд моего собеседника оживился, — У меня самые лучшие… — начал он было, но осекся под моим насмешливым взглядом, — отдам по полтине за аршин.

Я протянул руку и со словами, — 'что с ним было приятно познакомиться' — попрощался и пожелал удачного пути, развернувшись, пошел к выходу. Дошел почти до ворот, когда до меня донеслось, — По сколько купить хотел?

— По семь с половиной за аршин.

Он аж дар речи потерял. Потом как то собрался, улыбнулся, развел руками, как будто собрался охватить весь свой обоз. — Ежели уступлю, по миру пойду, прибытку не будет.

Если честно, я с самого утра на ногах, все что успел сожрать, так это пирог с тухлой зайчатиной и запить все кружкой горячего сбитня, так что устал и вдобавок хотел писать.

— Данило, они порченные, я хочу купить у тебя то, за что тебе настоящую цену не дадут, ты, или выкинешь их или отдашь задаром. — И тут до меня дошло, а за что хоть торгуюсь? В глаза не видел товар, а уже продавцу руки выкручиваю.

По губам было понятно, что купец материт Мустафу по-черному, отбрехавшись, он видимо принял решение. Кликнул одного из работников, что-то сказал тому и буквально через пару минут у моих ног лежал свернутый рулон кож. — Тута осемь штук, моя цена гривна и три деньги.

В голове загудел калькулятор, зацокали кластеры, производя вычисление, итогом было, рубль тридцать два. — По рукам, — Ответил ему и полез за кошельком.

Домой добрался за темно, меня почти выбившегося из сил, подобрал знакомый стрелец и довез почти до самых ворот нашей усадьбы.

По закоулкам памяти бродила идея про таксистов, — ' в стрелецкую слободу.

— Сколько дашь дарогой?

— Две деньги.

— Давай за три, овес нынче в цене.

— Поехали.

— А дорогу знаешь?'

Ввалившись в избу, свалил свои покупки прямо на мостках, тащить их дальше более не было сил. На шум вышел Никодим следом появилась Марфа.

— ужо хотел в лапоть насрать да за тобой послать, — Приветствовал меня медник, осматривая кучу кульков и свертков. — Ты зачем ходил?

— Никодим, я тебя тоже люблю. Марфа, хоть ты заступись… — Я сидел на каком-то чурбаке, с которого было лень вставать, и смотрел на нашу хозяйку как кот из 'шрэка'

Даже не удивился, когда это сработало, — Старый охальник, сам все жданки проглядел, а тапереча лаешься. Пойдем в дом Феденька…

'Меня когда никогда, Никодим точно, чем ни будь охреначит…'

***

Ночью пришла зима. Температура, только грозившая прошедшим днем, провалилась в самую глубокую ледяную дыру. Я проснулся посреди ночи от того что у меня замерзла голова, задувало в небольшие щели. Пришлось вставать и, ворча на самого себя, ковыряться в здоровенном комоде в поисках вязаной шапки. С трудом уснул, а поутру, обнаружил, что в кувшине с водой, плавает лед.

Мои опасения, из-за того что в горенке детям будет холодно, не оправдались. Когда поднялся к ним и расспросил, все в один голос утверждали.- ' тяпло, дюже был' Может врут? На сегодня запланирован поход к тетке, шьющей для меня исподнее, надо отвести мелких, снять мерки.

А сейчас смотрел, как они едят, для них было в диковинку, что каждому в этом доме полагалась своя глиняная миска, кружка и ложка, наконец-то моя 'хомяческая' натура получила маленькую награду.

Никодим ворчал поначалу, — 'куда класть, зачем стока'. Ну не объяснять же каждый раз про оптовые закупки.

На завтрак была пшеничная каша с молоком, взвар из яблок с медом, масло, яйца, хлеб правда был вчерашний, но ещё, на удивление мягкий. Поначалу прикалывало, что Марфа, только в выходные опару ставит, а на следующий день печет хлеб сразу на неделю.

Если припомнить присказку, — 'кто как ест тот, так и работает' можно сказать что Машка, даст фору любому из парней, пока они дружно искали клад в своих плошках. Она уже смолотила свою пайку, испросила разрешения у хозяйки и, цапнув с тарелки яйцо, хрустела скорлупой, очищая его. Масло сливочное, желтое, комковатое, а вкусное… Не та лабуда из 'пятерочки'

Во, отвалилась, от стола и глазенки под лоб закатывает, а у самой рука шарит по столу, ухватила горбушку… Потащила… Надо будет подсмотреть, где эта белка припас прячет.

Поглядим, как вечерять будут, упросил нашу хозяйку из пшена сарацинского, запеканку сделать с изюмом, э-эх, к ней еще кисельку бы клубничного, но придется пить черничный. И пусть попробуют морды скривить. На будущий ужин потрачено четырнадцать копеек. Два фунта риса и фунт изюма.

Никодим с утра пораньше, запряг кобылку и умотал, с ним поехали Силантий и Сидор, по разговору понял, что ещё одного должны на околице подобрать. Свершилось, ну почти, поехал заработанное менять на клочок никчемной земли. Пока не решил, может завтра, а может и попозже, сгоняю, посмотрю на наше приобретение. Скрестим пальцы, Никодим заявился в тот день, почти за полночь, сыт, пьян и ус в 'табаке', довольный как два слона. Не поленился поднялся ко мне, разбудил и сообщил радостную новость. — 'Сговорились, за двадцать осемь рублев, двенадцать алтын и две деньги'

— Вместе с деревней?

— А на хрена они мне нужны? — Он пьяно икнул, — По весне он их сабе заберет.

— Чтой так дешево, как-то…

— Земля моя! — Он махнул рукой и чуть не сверзился с края кровати, — до марта по деньге с души, что у меня жить будут.

— Где? — спросонья тупил немного. Спросил, а потом дошло, деревня до весны на месте остается.

Так что остается дождаться возвращения команды и обмыть грамотку на земельный надел.

Когда мы за стол садились, я уже видел что Марфа дерганная какая-то. Понятно, простава есть, а вот закусон готовить надо. И не обойдешься, всякими там канапе, как на фуршетах, вроде еда, а микроскоп не прилагается… А что, рыбки поставить надо, беленькой и красненькой, не настругана должна быть, а нарезана ломтями. Зря, что ли двугривенный отвалили за десять килограмм, икры на гривенник вышло ещё кило, свинину и баранину, Семен привел и за сараем уже и освежевал наверно.

Марфа не хотела отпускать со мной Машку, говорила, — 'что сама ей все пошьет' отговорил её от этой глупой затеи, пока есть заработок, надо его тратить, так чтоб потом не думать о всяких мелочах. Кажется, она обиделась. Клятвенно пообещал, вернуть всех в целости и сохранности, как можно скорей. За что получил тряпкой по спине и пинок под зад, когда выставляли с кухни.

Вернулись мы где-то часа через два, два с половиной. Я хренею, пацаны цирк устроили, отказывались чтоб им такое шили, голыми коленками мол сверкать, не хотят. Пришлось давить авторитетом, и на пальцах объяснять экономику. Из одной пары исподнего можно сшить четыре пары трусов и оставшиеся деньги идут на оплату, труда швеи. Машка молодец, уперлась как бычок, — ' хочу такие'

У швеи нашелся кусок ткани другой расцветки, она предложила обменять его на мой и сшить для дивчины, — 'красные портки'

Опосля, двинулись к сапожнику, дед отвел в сторонку и отчихвостил по первое число. Было бы за что, кожи, которые принес, можно было пустить только подметки. Пришлось успокоить, и попросить пока оставить их у себя. Одну порезать на подошвы, а на другие… Другие должны стать приводными ремнями на станках, обещал вскорости дать размеры и ещё добавить материала. Оглядев детишек, он хмуро поинтересовался, — ' Обувку надоть?'

На эту зиму, только девочке были нужны сапожки, у мальчишек ещё были крепкие сапоги. Я выложил перед мастером образец новой обуви. Одно время носил мокасины, они состояли из трех деталей, подошва, мысок, задник, что здесь не добыть, это резинок, вместо них попросил сделать чуток повыше и пробить отверстия для шнурков. Сандалии решил заказать попозже, в них по снегу во дворе не набегаешься, да и фурнитура пока только на бумаге. Её ещё делать предстоит.

Дед только головой покрутил, рассматривая макет, пошитый из куска тряпки, на живую нитку. — Разумник, ты Федор…'

Оговорив с ним оплату и сроки, мы выдвинулись в сторону дома.

'Пятиалтынного как не бывало, за такие гроши можно спокойно прожить целый месяц, а с учетом того что яйцо стоит восемь копеек за сотню… Можно и закукарекать…

Четверть ржи, это примерно пятьдесят семь килограмм с довеском грамм в триста стоит сорок копеек, овса четверть, тридцать восемь кг, обойдется в тридцать копеек.

Жратва относительна дешевая как и рабочая сила, но вот заметил такой парадокс, пока продукт или товар сырой, не обработанный, за него просят копейки. Но стоит его хотя бы с места на место переложить, и цена сразу подлетает до небес…'

Там все было в ажуре, наши ещё не вернулись, Машку сразу припахала Марфа, встретив меня ворчанием, — 'Эх, Феденька, обманываешь ты меня…' Парням тоже нашлась работа, ну на четверых её не так и много было. Проследив за фронтом работ и раздав ценные указания, пошел к себе переодеться.

Только поднялся, как наша псина, охраняющая двор, залилась истошным лаем, так подвывать он мог только в одном случае, в слободу въехал Никодим.

А потом был небольшой праздник, отмеченный в узком кругу друзей. Человек так на сорок. Они приходили и уходили, поздравляли, выпивали стаканчик, говорили слово и исчезали. Уступая место другим.

Это они пили стаканчик, а мне приходилось пить с каждым… окончание, помню смутно.

Лица, лица, лавка, стены, ступеньки, ступ-п-пеньки, снова ступеньки. Огромная деревянная стена, оказавшаяся дверью, высокий порог. А вот и он, милый сердцу четвероногий друг, он никогда не предаст, нас мужчин, не обманет и, не будет ругаться, если мы чуток задержимся. Он всегда ждет нас, он очень терпелив и когда мы приходим, встречает ласково, нежно, слегка ворча пружинами, когда мы ложимся на него. Это наш любимый диван.

***

Белые блестки свежевыпавшего снега, искрились на ярком солнце. Легкий морозец пощипывал нос и холодил ступни ног, несмотря на шерстяные носки и портянки, пальцы стали подмерзать и уже подумывал, что надо соскочить с саней и пройтись пешочком. Старая кобыла лениво тащила наш транспорт, поскрипывающий полозьями. Одна из подков, кажется, левая задняя, позвякивала, когда лошадка ставила ногу на промерзшую землю, и могла вскоре потеряться. Сказал об этом своему вознице, мальчишке лет десяти, тот только головой кивнул и молча, уставился на конский круп.

Обычно мне удается разговор с незнакомыми людьми, но вот такой собеседник мне попался впервые, а по мне так совсем без разницы с кого за подкову в гривенник стоимостью, с задницы шкуру сдерут.

Всё что выяснил так это то, что его зовут Даниил, когда попробовал назвать Данилой, был вежливо поправлен, — 'Немочно, иным именем зваться' На все мои вопросы следовали односложные ответы.- 'Да или нет' Никакой ответной реакции, никакого любопытства к незнакомому человеку, такое впечатление, что разговариваю со столетним, глухим, стариком.

Сделав несколько неудачных заходов, в итоге заткнулся сам.

Я ехал на осмотр будущих владений, через своих немногочисленных и многих друзей Никодима, удалось найти подходящее место, хозяин которого испытывал затруднения с деньгами. Его сын, служивший на границе, был ранен и попал в плен, денег которые ему дали от казны на выкуп, хватало едва ли наполовину, что-то было в заначке, отложенной на 'черный день' поэтому он решил продать надел и деревеньку, чтоб выручить недостающее…

Занятый своими мыслями, пропустил момент появления на дороге, непонятных личностей, обратил внимание, только когда сани остановились…

Здрав будь, — осклабился щербатый мужик в суконном армяке опоясанный веревкой, — Хто таков?

Спросил, а сам огляделся по сторонам.

— а те зачем? — переспросил и подобрался, что-то мне не понравились эти 'лесорубы' один из подошедших, встал позади саней, другой взял лошадь под уздцы, третий остался у говоруна за спиной, вставшего напротив.

— Иудей? — главарь нехорошо прищурился, скользнув по мне взглядом.

— Нет, православный.

— Перекрестись…

Перекрестился, машинально сложив пальцы щепотью, и увидел как глаза татя, я уже не сомневался, заледенели.

На короткий миг показалось, что все обойдется, и мы разойдемся, что они обычные попутчики…

Так и не понял, какой он подал знак… Стоявший у задка мужик, бросился на меня, все, что успел сделать, это выдернуть руку из-за пазухи и нажать на курок. Раздался выстрел и, меня окатила волна кровавой каши из некогда бывшей головы. Лошадь, испугавшаяся грохота, ломанулась вперед, я вывалился из саней, едва не запутавшись в тулупе, животное опрокинуло, державшего её разбойника, навзничь, и протащило повозку по нему, это все видел краем глаза, лихорадочно пытаясь достать второй ствол. Успел в самый последний момент, они уже набегали, вожак откинул руку с зажатым в ней топором, для броска. Грохнуло второй раз, тать рухнул ничком, а второй, бросив инструмент, завыл тонким голосом и упал на колени, ухватившись за лицо. Отступив назад на пару шагов, перезарядил оружие… Мужик утробно охнул от удара картечи и засучил поршнями, загребая грязный снег

Придавленный подал признаки жизни, зашевелился и попытался сесть, через мгновение признаков не стало…

Ноги вдруг стали ватными, подкосились, я опустился на колени и согнулся сотрясаемый рвотой…

Отполз в немного в сторону, зачерпнул горсть снега и с каким-то остервенением принялся вытирать лицо, одежду, руки…

Мальчишка, кажется, сумел совладать с перепуганной кобылой, остановился и, встав на санях в полный рост, смотрел в мою сторону. Подобрав оружие, встал на ноги. Пошатываясь, призывно махнул рукой и побрел навстречу.

Рухнул в подъехавшие сани, сил хватило только прохрипеть, — Домой.

Потом всю дорогу преследовал кислый запах рвоты, сладкий, крови и вонь от сгоревшего пороха.

'Оружие спасшее меня сегодня, это толи пистолет, толи обрез, даже не знаю, как и назвать, были сделаны из бракованных стволов. Я упер их с десяток, не отправив на переплавку, на что имел полное право в порядке компенсации за испорченную оснастку. Немного повозился со ствольной коробкой, согнув из подходящей пластины, заготовки для спускового механизма были, только немного подогнал их. Больше мороки доставил механизм запирания но и с этим справился, сделал рычаг под стволом. Они получились короче чем пистоли, по весу почти равны, но мои скорострельней и более рациональная форма позволяла носить… под шубой их точно видно не будет. Калибр порядка двадцати миллиметров, гильза сделана из самодельного картона, напрессованного на медное донце, удлиненный капсюль. Испытывал за мастерской, вместо мишени поставил старую дверь в три четверти дюйма толщиной, нарисовал круг, сантиметров двадцать в диаметре. Отошел на шесть шагов, вскинул руку и нажал на спуск. Грохнуло, мама не горюй, от позора спасла шапка и то, что наклонил голову, иначе разбил бы себе все и вся. Отдача была охрененная. Ствол закинуло, едва не сломав кисть руки, он с размаху врезался мне в лоб. Мужики ржут, я на жопе, в глазах искры мелькают, картина достойная пера. Очухавшись пошел смотреть, хрень полная, из восьми картечин, в цель попало только две, остальные по двери разбрызгало, одной пробоины не нашел. Пока лазил вокруг мишени, до меня дошло, что я придурок и притом полный. Как меня не убило, не знаю. Перепутал строки, черного и бездымного порохов, оный справочник начал писать совсем недавно, надоело каждый раз высчитывать. Написал, олень!

В патрон загнал навеску своего пироксилина, вместо дымного. Когда это осознал, то тут руки у меня затряслись так что пришлось сворачивать лавочку и идти лечиться, а в ближайшей церкви ставить свечку Николаю — угоднику.

К работам по доделке самоделок смог вернуться только через пару дней. Переснарядил патроны, за деньгу плотники сварганили станок, старый остался у медника. В этот раз стрельбы прошли без проблем, только результаты огорчали. Было сделано из двух образцов по двенадцать выстрелов, картечью, на восемь дробин каждый, шесть, цельной пулей, шесть. Отстрел велся с дистанции в шесть, четыре и два метра для картечи и постоянной для пули. Стволы не чоковые, разлет, как мне кажется начинается сразу за срезом, только с двух метров, кучность была удовлетворительная, с трех приемлемая, дальше… если повезет.

Пуля дурра, штык молодец, все выстрелы положил в круг мишени. Разброс был и довольно значительный, но здесь можно сказать, что если попал, то противник точно будет выведен из строя, однозначно. Заряд из местного черного пороха пробивал две доски и застревал в третьей…'

Вся эта поездка изначально пошла через задницу. Никодим предупрежденный с вечера о том, что мне будет нужна лошадь и, что хочу взять с собой Силантия, видимо пропустил мою просьбу, мимо ушей.

Потому что когда я встал, то не обнаружил ни первого, ни второго, ни третьего. Марфа не знала, куда сорвался её благоверный, детей трясти не стал. Дожевав кашу, кстати, недосоленную, пошел к себе, споткнулся на лестнице и навернулся с неё, повезло, что поднялся всего на пяток ступеней.

Ладно, бог с ним. Исполненный отваги, поборол крутизну подъема и… И прищемил мизинец, на правой руке, дверью, разозлился и пнул ногой стену, ушиб большой палец, да так, что на глазах выступили слезы, и рев раненого бизона сотряс все строение. Весело мне.

Прыгаю на одной ноге, держу палец во рту и мычу как телка перед дойкой. Ладненько все успокоилось, начал собираться, запропастилась сбруя для пистолетов, потом нашлась, я её на самое дно сундука, под вещи не запихивал. Переживем.

Коробушка берестяная с патронами, оказалась под кроватью у самой стенки, стволы под матрасом.

Хвала всевышнему, нашлись в целости и сохранности. На всякий случай пощелкалкурками. Работает.

Оделся, подпоясался. Присел на край табуретки. Поднялся и вышел за дверь. Пройти осталось всего две ступеньки, правая нога проскользнула, и я с размаху плюхнулся на зад. В глазах потемнело, не от боли, а от злости. Она плохой советчик, выскочив за ворота, поковылял в город, на торгу вызнал, где можно найти сани и возницу на целый день. Указали.

От одного отказался сам, уж больно вид у мужика показался мне подозрительным. Другой не поехал, когда узнал цену, сговорился с Даниилом верней с его отцом, отдал задаток, и мы поползли…

Совсем забыл добавить, на выезде из города, кобыла споткнулась перед воротами, на ровном месте…

— И что тебе, блаженному, дома не сиделось? — Я слышал этот вопрос, кажется уже в десятый раз. В ответ мычал что нечленораздельное. Ничего не хотелось. Совсем.

Никодим повстречал меня у ворот, когда я вылезал из саней, ему достаточно было только одного взгляда чтоб все понять. С возчиком расплатился заранее.

— Жив? Поранен?

— Да. Нет.

Прошел мимо, вошел во двор, поднялся в свою пристройку. В коморке бросил всю верхнюю одежу на пол, прямо у входа и, не раздеваясь, завалился на кровать лицом к стене. Внутри было пусто. Ни мысли. Ни желания. Бездумно рассматривал трещинки на бревнах, ворсинки мха. Попробовал закрыть глаза и тут же возник фонтан крови, летящий прямо в лицо. Вздрогнув, открывал…

Послышался скрип ступеней, поднимался кто-то грузный, у нас был только один такой, Силантий, старый стрелец, провоевавший полвека. Они все здесь воевали, кто больше, кто меньше. Никодим был пушкарем, этот всю жизнь провел по границам да строевым частям, грубо говоря, пехота. Сидор из городовых будет, тоже в разборках поучаствовал. Неужели они все испытывали такое…

Дверь без стука открылась, Силантий остановился на пороге, — '…..' это не стоит переводить и записывать.

Отматерившись, добавил более рациональные слова, — ' Пошли, Никодим зовет' в отличие от обычного, не ушел, а остался стоять и ждать. С ним шутки плохи, верней он их совсем не понимает, если не пойду, может и охреначить чем ни попадя.

Сел, опустив ноги с кровати. Сижу, сам не знаю, чего выжидаю. Он стоит и смотрит. И тоже ждет. Помолчал немного, — 'Ну…'

Это уже была угроза, подобрал сапоги и обулся. Он ухватил меня за плечо, приподнял с табурета и толкнул к выходу.- 'Иди'

За столом сидит только один Никодим, перед ним кувшин, три кружки и миска огурцов. Он указал на место напротив себя, — Садись.

Присел на лавку. Жестко и неудобно.

Силантий уместился рядом с ним, медник разлил выпивку и двинул в мою сторону, — Пей.

Выпил. Поставил пустую посудину обратно. Её тут же наполнили, — Пей.

Такое впечатление что пью горьковатую воду. Взял огурец откусил и принялся медленно жевать.

— И что тебе, блаженному, дома не сиделось?

Мычу в ответ с набитым ртом.

Мне наливают в третий раз. Выпиваю… И вроде почувствовал вкус… Вытираю усы рукавом, не замечая как они, переглядываются между собой. Один из них кивает, второй пожимает плечами.

Поставил кружку на стол и взгляд замер на пролитой капельке вина. Рубиновой, темно красной, с крохотной искоркой от горящей лампады под образами. Капля крови…

Зажмурил глаза…

'Черный вороненый ствол, вспухает на срезе яркой вспышкой, она вытягивается в длинный жгут дыма. Вижу как медленно, словно нехотя, раздвигая пороховую гарь, ползут картечинки, маленькие безобидные шарики. Ясно различаю лицо человека бросившегося на меня, оно искажено ненавистью, оскаленный рот широко открыт и кажется, что если прислушаться, смогу услышать его…

Три картечины, попадают в него, одна бьет в лоб, вторая уходит левей и сносит бровь, а третья, скользя по щеке, вспарывает её, как нож.

Сначала, раны выглядят маленькими безобидными точками, а через мгновение вспухают и мне навстречу летят капельки… Их становиться все больше и больше. Они превращаются в красную стену, с оглушительным шумом бьющую мне в лицо…'

Я сижу, привалившись к стене, прижимаю какую-то железку ко лбу. На вопрос кто из них врезал мне, Никодим и Силантий открещиваются, — 'Сам, приложился. Пялился, пялился, потом морда побелела и хренак, только стол затрещал' И протягивают очередную кружку.- 'Пей'

Потом последовала ещё одна, ещё и ещё…

Очнулся у себя в коморке, от того что жутко болит голова, а изнутри мочевой пузырь давит на горло. На столике рядом с изголовьем, стоят два кувшина, в ближайшем нашелся рассол. Отпил немного.

Пошатываясь встал, влез в чеботы, так назвал старые валенки с обрезанными голенищами и потащился на двор.

Уже возвращался обратно, когда шаловливый ветер, сорвал с крыши сарая горсть снега, закрутил её и швырнул мне в лицо, а сам покатился дальше вздымая снежную пелену. На краткий миг, он сплел из танцующих снежинок узнаваемое лицо, оно смотрело пустыми глазами, безмолвно шевеля губами. Я вздрогнул, но что-то внутри меня, воспротивилось, потянулось и… изнутри пробежала горячая волна, она обжигала… Вспышка ярости захлестнула, и захотелось ещё раз убить эту мразь, посмевшую напасть вчера на лесной дороге. С невнятным воплем бросился вперед, размахивая кулаками, но по дороге споткнулся и упал головой в сугроб. Запал злости еще не прошел, я бил свой страх, приговаривая только одно слово, — 'Тварь, тварь, тварь….'

А потом стало мокро и холодно, но вернулась способность ясно мыслить и, обнаружилось, что сижу по уши в снегу.

Вернувшись к себе, переоделся в сухое, уснул сразу, как только голова коснулась подушки…

***

Дела житейские.

Ученые будущего установят, самый сильный стресс, вызывает звонок самого обычного будильника.

Милый, добрый звоночек, где ты? Клянусь бородой, Никодима, что никогда не стану стучать по тебе разными бытовыми предметами и кидать в тебя домашнюю обувь, ронять с тумбочки. Обязуюсь прилежно заводить обе пружины и просыпаться по утрам от твоего веселого перезвона…

'Мечты, мечты. Первая заповедь мечтателя, — если мечтаешь, не отказывай себе ни в чем'

Все потому что мой нынешний будильник, носит раздолбаные сапоги, сорок последнего размера, любит вареную свинину и от него иногда пахнет перегаром. У него крепкие кулаки и луженая глотка, к счастью он в последнее время больше молчит, потому что я как собака Павлова с её условными рефлексами, выскакиваю из кровати, едва заслышу на лестнице его шаги.

Поэтому в этот раз, Силантий застает меня полуодетым. Оглядев с ног до головы и многозначительно хмыкнув, он усаживается на табурет, и ждет, когда я оденусь полностью.

Во дворе стояли сани, Никодим поправлял сбрую на кобыле, обернувшись на скрип снега, мотнул головой, — Садись. Нас ждут.

Вывел лошадь на улицу, Силантий закрыл за нами ворота, вышел через калитку и грузно опустился рядом со мной. Поводья хлопнули по лошадиным бокам, скрипнули полозья и мы поехали.

На мой вопрос, — Куда?

Силантий отогнул правую половину воротника и не поворачивая головы, ответил, — В церкву, к батюшке, опосля в избу нашу заедем, сотника упредить надо… — Помолчал немного и добавил. — И в разбойный на татей, что шалят… — дальше не расслышал что он говорил.

Оба моих нынешних соратника, Никодим и Силантий ни словом, ни жестом не укоряли меня, не хлопали панибратски по плечу и не лезли в душу, не вопрошали — ' Вы хотите об этом поговорить?'

Все происшедшее воспринималось как должное, это было, это случилось и с этим надо жить.

'Меня даже посетила мысль, что если бы я поступил иначе, отдал кошель с деньгами, дозволил себя раздеть и избить. Стал бы для них ни кем, и звали бы меня ни как. Какой ты на хер муж, ежели за себя постоять не можешь…'

Занятый своими мыслями пропустил момент появления нашего храма…

'Ещё в той, прошлой жизни, меня поражало, как наши предки выбирали место и строили церкви. Едешь по дороге, она извивается в разные стороны, ныряет в низину или карабкается на крутой холм.

Но вдруг все эти выкрутасы исчезают как по волшебству, расступаются холмы, пропадают овраги и перед нами во всей свое красе, появляется дом Господний.

Золотом блестят купола, увенчанные крестами, устремлена ввысь каменная колонна колокольни и с неё звучит божественная музыка.

Но мы в суете мирской, проносимся в своих автомобилях мимо, зачастую не замечая ничего вокруг. А тот, который отдал свою жизнь за нас и умер на кресте во имя всех нас, продолжает любить и говорить нам об этом. Остановитесь на миг, просто поверните голову, посмотрите на купола и вы увидите его огромное, горящее сердце, дарующее нам, его любовь…'

Остановились перед открытыми настежь воротами, увенчанными иконой, все трое сошли с саней, они сняли шапки и трижды перекрестились, каждый раз склоняясь в поклоне. Я проделал тоже самое, только опустившись на колени. После этого мы прошли в храм.

Видимо предупрежденный заранее, на встречу вышел батюшка, Отец Серафим.

Ещё с полгода назад во мне бродили всякие предубеждения, но все они исчезли, когда встретил этого человека. Все случившееся, заставило пересмотреть и переосмыслить ту точку зрения которую нам навязывали в течение длительного времени, а авантюры девяностых в которое пустилась церковь, только укрепили её. Может здесь и есть такие прощелыги и рвачи, но с другими не общался, да честно говоря, не имею никого желания. Я только на самом начале длинного и трудного пути…

Меня заинтересовал этот поп, так пренебрежительно его называл. Но чем больше спрашивал окружающих, тем больше становилось мое уважение к этому человеку.

В юности, потерял семью, угоревшую в избе, его самого спасло чудо, тоненькая струйка воздуха, пробивавшаяся сквозь плохо проконопаченные стены, он отделался жуткой головной болью. Это был, как он потом рассказывал, первый знак, — 'Но слеп был, ибо не зрел помыслов божьих, а токмо кару'

Вместо другого, которому выпал жребий, пошел в стрельцы, прослужил всего с полгода, когда его полусотня попала в передрягу. Однажды дикая татарва, напала на село приграничное, налетели они рано утром, когда их никто не ждал, перебив немногочисленных защитников, собрали полон и рванули обратно в степь. Не велика была банда, всего десятка три лиходеев, когда пограничники, извещенные сбежавшими детьми прибыли в селение, застали только трупы и пепел. По следам пошли догонять, и вышли к броду, лето в тот год было жаркое и много рек пересыхало, образуя новые переправы. Стража порубежная, почернела от недосыпания и валилась с ног от усталости, пытаясь перекрыть лазейки для татей. Полусотник велел двум десяткам, пойти вниз по течению на пару верст и проверить, нет ли там следов выхода на другой берег с остатними пошел дальше.

Они прошли намеченное и уже решили вертаться взад, когда молодой стрелец, Стешка Урезов заметил обломанные ветви у самой кромки воды, они пошли дальше.

Их взяли через версту. Река, обмелевшая до состояния неглубокого ручейка, едва доставала до конского брюха. Берега сузились настолько, что воины были вынуждены следовать друг за другом. Густая пожухлая листва рогоза стоящего плотной, зеленой стеной не позволяла разглядеть, что-либо в лесу. Ехавший первым Стешка, вдруг вскинул руку, привстал на стременах, пытаясь что-то рассмотреть. Дернулся, словно его укусил слепень и завалился навзничь, получив стрелу в сердце.

И над водой зазвучала басовитая музыка смерти…

Река огласилась истошным ржанием, воплями людей, стонами раненых и хрипом умирающих. Десятник только что и успел выхватить саблю да гаркнуть в полный голос, — 'Вперед', как сразу две стрелы пробили кафтан, а третья впилась в шею, обрывая крик…

Убили всех, просто перестреляв из засады. Стрелец получив стрелу в спину, чуть ниже сердца, упал в воду. Неспешное течение подхватило и понесло тело, от острой боли, не мог вздохнуть, и это, видимо, спасло жизнь. Сквозь толщу воды видел мелких рыбешек, брызнувших серебряной струйкой, мелкие песчинки и камушки на дне, водоросли, проплывающие мимо… В глазах стала наливаться чернота, но сил уже не осталось. Темнота укрыла его, но во мраке заблестела крохотная точечка, рванулся всей душой, и она стала чуть ближе. Он опять устремился к ней, и она засияла ярче. Он раз за разом прилагал все свои силы, продираясь вперед.

И звездочка превратилась в материнское лицо, оно улыбнулось ему, но когда он захотел приблизиться ещё, то услышал её голос, — 'тебе ещё рано, сын…'

Из окружающего мрака появились две ладони, обняли его за голову и прижали к груди, ощутил поцелуй и неведомая сила потащила прочь с размаху швырнула на что-то большое и твердое. От нахлынувшей вдруг боли он сделал судорожный вздох и застонал…

Это был второй знак, к которому Отец Серафим прислушался.

Его подобрали и выходили черемисы, вышедшие на ночную рыбную ловлю, когда через полгода вернулся, выяснилось, что он списан под чистую как умерший.

'Лета 145 года, сентября 7 день, по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу, боярину князю Олексею Михайловичу Львову, да дьякам Григорию Нечаеву, да Максиму Чиркову в памяти в Разряд. Да твоею Максимовою приписью написано:

Велети отписать в приказ Большого Дворца к тебе, боярину, к князю Олексею Михайловичу и к дьяком. Ивана Игнатьева сына Безобразова на государевой службе убили ль, и под которыми городами, и котором году убили. И в Разряде про Иванову смерть Безобразова выписать не из чево, описачные столпы в московское разоренье и в пожар 134 году погорели. А в сыску Михайло Матвеев сын Бутурлин, да дьяк Воин Трескин и дворяне: князь Гаврило Хотетовский с товарищи девять человек сказали по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии крестному целованью, что Ивана Игнатьева сына Безобразова убили в 114 году воровские люди. Да к той скаске руки свои приложили'

Настоящая справка о смерти.

Это был третий знак после оного, принял постриг и ушел в монастырь в земли северские. Много лет было прожито в тиши и спокойствии, проводя дни в труде и молитвах.

Но господу было угодно, послать рабу своему, ещё одно испытание. Случилась война со свеями, святая обитель была разграблена, часть монахов погибла, другие встали в полки под знамена, крестом и верой, воодушевляя стрельцов на подвиги ратные. Опосля тех битв и было рукоположение в сан, и Отец Серафим принял на себя заботу о слободе стрелецкой.

Сухонький старичок, с редкой бородкой, спустился вниз и остановился в ожидании. Мои спутники отстали, я в одиночестве подошел ближе, и его сухощавое лицо озарила улыбка узнавания.

— Здрав будь, Федор, — Поздоровался он со мной и замолчал в ожидании ответа.

Опустился перед ним на колени, склонил обнаженную голову и едва слышно произнес, — Грешен я, кровь людская на мне…

Он шагнул вперед, нагнулся к самому уху и прошептал, — Встань чадо, пойдем в дом господень…

Часа через два, я вышел из церкви, на душе было спокойно и… Как-то уютно, что ли.

Еще некоторое время назад смотрел на проходящих мимо людей, словно через прицел и видел только серые мельтешащие фигурки. Не различая, кто есть кто… Сейчас же мир снова обрел краски…

— Чего сидим, кого ждем? — С такими словами подошел к саням, Никодим возился с упряжью, что-то там подправляя, а Силантий, дрых как сурок, несмотря на мороз градусов семь.

Впервые за прошедшие два дня медник проявил неподдельный интерес, — Ну?

Вместо меня, ответил проснувшийся стрелец, оглядел с ног до головы и вынес вердикт, — огурец малосольный!

— Это почему?

— Зеленый и в пупЫрушку… Никодим! Хрен морковкин, у меня жопа к твоим саням примерзла, соломы пожалел…

— А хер у тебя не примерз? — Никодим уперся коленом в лошадиное пузо, подтягивая ремень, та его попыталась надуть. Получив пинок, перестала мешать, позволив спокойно поправить сбрую.

— Да ты её всю под себя подгреб, Федьке, вон, сесть не на что будет.

— Молодой, на коленках доедет

— Федь, полезай, да столкни этого увальня, он ужо целое утро дрыхнет, хоть бы помог…

Я залез в сани, и мы поехали в наш приказ, слободской, он был на другой стороне посада, а на дороге уже становилось многолюдно…

— А чо тебе помогать, эту тварь давно пора к Сидору отвести, а себе другую взять. Али тебе пяти рублев жалко?

— Жалко у пчелки в жопке… Силька, ты что набросился? Спи уж…

— Уснешь с тобой, все ямы собрал. — В это момент нас ощутимо тряхнуло, — Федя, выдерни у него соломы из под задницы, пущай ему то же будет.

— Может тебе у кабака придержать кобылку?

— Один в одиночку, ужо съездил… До дому обожду… Оно всё приятственнее будет…

Он силой натянул шапку на глаза, поднял воротник, спрятал кисть в рукав и, по-моему, через мгновение, всхрапнул засыпая.

Сани потряхивало на колдобинах, где шагом, а где и трусцой, добрались до нужного места, въехали в широко распахнутые ворота. Сторожевой стрелец, одетый в зеленый тулуп, валенки и шапку, только покосился на нас, не произнеся ни слова и не пытаясь остановить.

Обычная с виду изба, только чуток побольше, будет, вход попросторнее, сени ширше, да нет жилого духа. Вот таков приказ наш слободской.

— Здрав будь, Митрий Осипов, нам бы Михаила Фокича повидать по делу неотложному.

— Обождешь, нету его, ещё от головы не вернулся, как с вечера ушел, так и нет. С чем пожаловал?

— Упредить надобно, сродственник мой, Федор, давеча поехал землицу глянуть…

— Ту, что калужскому тракту?

— То не моя, я у Шадровитого перенял, а она недалече от тверского будет

— А-а-а. — Дьяк, покачал головой, не отрываясь от списка, — Не свезло ему.

— Аль что стряслось?

— Не ведаете, — Он оторвался от бумаг и поглядел на нас, подслеповато прищурившись, — Весточку получил, сын евонный от ран тяжких помер.

— М-да, жалко хлопца, добрый воин был, — Силантий перекрестился, — Прими господи душу раба твоего.

Все сделали то же самое и помолчали, отдавая долг памяти.

— Чтой там с тобой стряслось, Федор? — писарь нарушил затянувшееся молчание.

Я как мог описал происшествие.

Он записал все в длинный свиток, лежавший перед ним, — Никодим, вам в разбойный приказ заехать надо, Михаила Фокича упрежу, что ты с Федькой был. Татьбы за ним не вижу, берег живот свой. Жаль токмо побил всех, поспрошать не у кого, может лихие людишки слово молвили, вот тати его на дороге и переняли. Всё, ступайте, не досуг мне с вами лясы точить.

Вышли всей толпой, Никодим надевая шапку, проворчал вполголоса, — Свезло нам, Федька, что Архипка Шадровитый токмо сейчас весточку получил, — Замолчал, поднял лицо к низким серым тучам, — Хер бы свинячий с тобой купили у него, а не землицу.

Толкнул меня в спину. — Шагай, нам ещё до разбойного добираться, тама про твоих татей сказывать…

Ежели успеем…

Успели в самый раз, мы в дверь, а на встречу толпа валит, их служивые гонют, — 'обед, мол, и всё такое'

Я с краю стал, прикинулся ветошью, они мимо прошли, прошмыгнул внутрь.

Какой то писарчук, выгнать попытался, лапки протянул, пихаться начал, честно предупредил, — ' веточки потянет. Ножки протянет' Приутих.

Сказал ему — что у меня дело скорбное о разбойниках. Вошь чернильная пищать начала. Побренчал мелочью, загодя в кошель уложенной. Подобрел клоп бумажный. Отвел меня у столу, сел напротив, достал лист для записей положил перед собой.

Рассказал ему о своем приключении. Он все тщательно записал, скрипя гусиным пером по бумаге, задал несколько вопросов о видаках, свидетелей по-нашему, это тоже было задокументировано. Так же описал место, где все произошло. А потом я удивил его, — Дай прочту, что ты там накарябал, — протянул руку к листку.

С огромным трудом продравшись через кучу орфографических ошибок и буквы алфавита, убедился что суть передана верно. С трудом удержался чтоб не подписать протокол привычными словами

'С моих слов записано верно', показалось что это будет точно перебор, вон сидит напротив. Глазками лупает, открыв варежку незнамо для чего.

Мужик вздохнул, чему-то своему, сдулся малек, и спросил: 'хочу ли тяжбу затеять'

Ответил ему, — 'Нет'

Он только головой кивнул, как будто и не ждал другого ответа, а у самого глазки так по шапке на краю стола лежавшей, так и елозят, того гляди дырку протрет.

Обещал, куда деваться. Двинул ему её по столу в его сторону. Кио отдыхает, подношение испарилось на полдороги, и было велено ступать вон. Писарчук достал узелок с харчами, поставил перед собой и стал развязывать завязку, не обращая на меня внимания. Расстелил некогда белую тряпицу, выложил краюху хлеба, куриную полть и штоф с чем-то.

Выйдя на крыльцо, остановился, вдохнул полную грудь свежего воздуха, пахнущего печным дымом и немного конским навозом. Одел шапку и пошел пробираясь между саней к выходу со двора, мои остались в переулке…

Дома нас встретили, высыпав всей гурьбой на улицу, окружив сани. Никодим встал во весь рост, нахмурив брови, оглядел всех домочадцев, но не удержался и широко улыбнулся. Все радостно загомонили, кто-то взял кобылу под уздцы и повел на двор.

Я посмотрел на Никодима и Силантия. на миг перехватило горло. — Спасибо. Без вас…

А потом был обед, нормальный, плотный обед и заметьте, без выпивки. Так пивка по стаканчику нам нацедили, с устатку…

***

С той поры прошел месяц, обычный или необычный, это уже не мне судить.

Воскресенье, вроде бы всеобщий выходной…

Что обычно в нашем семействе происходит утром в этот день, говорено много и писано неоднократно.

Но, то, что происходит до…

Утренняя дойка, уборка навоза, задать сена в кормушку, проверить лизун, кусок каменной соли. На конюшне те же работы, за исключением дойки, наша кобыла ожеребилась и теперь, когда заходишь к ней, косит настороженным взглядом.

Потом сборы и поход в храм. После возвращения садимся завтракать, опосля него у детворы свободное время, они уматывают кататься с гор и на коньках.

Никодим уходит к друзьям, приползет к вечеру 'и сыт и пьян и ус в табаке' Марфа останется на хозяйстве. Но ненадолго, поставит, что нужно к обеду в ещё горячую печь, томиться, в птичнике покормит оставшихся кур, соберет яйца. По мелочи сделав, что необходимо, и если не её очередь, уйдет на посиделки к одной их многочисленных подруг.

Так что ближе к середине дня, на хозяйстве оставались, я да пес.

Пока сижу в коморке, он по усадьбе круги нарезает. Умный, пока все дома его не слышно и не видно, но стоит Никодиму выйти за ворота… Выползает из конуры и всем своим видом дает понять, что он теперь старший… Остальные для него не авторитет, может и рыкнуть в случае чего.

Так что сижу у заиндевелого окошка, псина тащит службу, вроде все при делах.

На улице холодно и скоро, должна, вернутся, банда саночных конькобежцев, опять приползут мокрые как мыши, все в синяках и шишках.

Две недели назад, увидел каким жадным взглядом, дети, смотрели на группу ребятишек катавшихся на замерзшем пруду, решил, надо и для своих смастерить что-то подобное. Покупать местные не стал, уж больно они хлипкие какие, не они, а крепеж к валенку, только ноги ломать.

В заначке нашел кусок жесткой кожи, вырезал две подошвы, из железной пластины сделал супинатор и ещё две пластины. Сделал крепеж для лезвий, на которое выпросил у Никодима старую саблю, Данила порубил её на пластинки и придал форму. Несколько дней пытался заточить, изругался вдрызг, ну не получается по середке желобок, хоть ты тресни. Потом приноровился, краем камня вытягивать, только он природный осыпается быстро, одну пару с трудом сделал, оставшиеся заточил по простому.

Отдал испытателям, по довольным лицам, когда они вернулись, понял, прошло удачно. Они наперебой хвастались, кто какие повороты делал, кто упал, за льдинку запнувшись, кто, не успев остановиться вовремя, сбил других ребят. С того дня и пошло, конькобежно-саночное катание.

Как — то так сложилось, что я забрал под свое крыло всех мальчишек…, ага, 'как-то так' только сначала разосрался с Никодимом вдрызг. Посмотрел, как он припахал мелюзгу, и не увидел ничего, такого что они, не поняли бы за пару дней, много ли ума надо, чтоб научиться полировать на суконно-тряпичном круге детали? Или собрать мусор, перебрать его, вытащить весь металл, отнести к Даниле и сор, кстати, тоже туда.

Слова за слово, он одно, я два, он злиться, я откровенно смеюсь, довел мужика, после ужина вывел всех ребят, поставил передо мной и закатил речугу, дескать, — ' Федор для вас, отец родной, мамка родная, да и бабка с дедом'

Я возмутился, — 'А Машка что хуже будет?'

Тут уже пришлось отбиваться от Марфы, — 'Ненадобно девке, грамоту разуметь, цифирь токмо нужна'

У бедной девочки в глазах слезы налились, я подмигнул, успокаивая 'все будет хорошо'

Ничего, дожму зловредную хозяйку, отдаст Машу, куда они от меня денутся.

Остаток вечера посвятил плану учебных занятий, он получился довольно куцый, подумал немного и решил ребятам что-то типа военного дела организовать, тактику, стратегию…

'Мелькнула мысль про военно-штабные игры с участием кучи игрушечных солдатиков'

Стрельбы там из своих творений… А почему бы и нет?

Утром ждал сюрприз, завтрак мне накрыли на кухне вместе с воспитанниками, я человек не гордый, с шутками и прибаутками, заточили утреннюю трапезу, поблагодарили Марфу и пошли на работу.

Спросил у Никодима фронт работ. Надо было видеть всю гамму чувств на его лохматой морде, у него аж борода встопорщилась от возмущения, а глаза как две плошки стали…

Взял за локоть, и на ухо по-тихому сказал, — 'Не при детях, отойдем, ругай, сколько хочешь'

Отошли. Выгнал мою команду на улицу, а там, между прочим, мороз с десять градусов. Велел им идти в дом и ждать там. Когда за ними закрылась дверь, повернулся к меднику, — Ругай, — и низко нагнул голову.

Он сначала замахнулся, отвесить леща, но видимо передумал, взял за плечо развернул и дал пинка.

Дальше был разговор. Зачитываю ему пункты своего плана, он или кивал, или ворчал или рычал, но чаще спорили.

Договорились, что под учебный класс заберу бывшую химическую лабораторию, но надо будет устроить печки для обогрева, иначе околеем к концу первого урока.

Никодим съязвил, — Эка невидаль, в овраг за ноги оттащим, чай до весны не завоняете. А мне все покойнее будет. Там дыры в стенах…

Я сказал, — ' что с ребятами их заделаю, щели законопатим, стол там есть, пару лавок нужно'

Как сказал меченный ' высокие договаривающиеся стороны пришли к консенсусу'

До обеда, трудились по заданию партии и правительства, после него небольшой отдых и вперед, артель имени первого соборного уложения, выходила на работу по ремонту и благоустройству будущего учебного класса. Делов было… Дольше с Данилы печки ждали. Худо-бедно, но за седмицу управились. Я это время даром не терял, наведался к плотнику, поставил задачу, выложил задаток, забрал дощечки нужно размера и целую неделю рисовал по вечерам алфавит, по которому меня в моей школе учили.

С тоской вспомнил учебные пособия и склонившись над очередной доской, высунув от усердия язык обводил карандашный контур, бессмертного творения — 'ма-ма мы-ла ра-му' подумав, исправил на другое, нечего девчонке лишний раз напоминать. ' БА-БА МЫ-ЛА РА-МУ'

Моя каморка за последние дни превратилась в филиал учительской комнаты, шагу ступить нельзя, чтоб не наткнуться, на что ни будь. На стройке остался пустяк, сделать классную доску. Плотник обещал через пару дней отдать, я хотел побыстрей забрать, но клею надо дать просохнуть.

Фиг с ней, посмотрел на свои пособия, разбросанные по всем углам, по полу и стоящие на полках, маловато, но и с этим можно начинать. Вот завтра и объявлю своим чадам (своим!?) что у них наступило первое сентября.

А скоро у них пополнение будет, сегодня разговор случился в мастерской… Не нравиться мне это все, ох как не нравиться, аукнется, да поздно локти грызть будет, ай как поздно…

Сижу за станком, суконно-полировальным, давлю педали, наводя лоск, на последний за сегодня самовар. Осталось совсем немного, тут кто-то сзади подходит и застит свет. Начинаю ворчать, что б отвалили и не мешали, а то невидно совсем. Стоит, молчит и не уходит. Оборачиваюсь, Сидор и Данила, смотрят как кролик на удава. Позади них замечаю Никодима, он чему-то веселится, морда у него уж больно хитрая.

— Ну? — окидываю парочку взглядом, — кому стоим, чего молчим?

С кузнецом все понятно, по жизни молчун, из него любое слово клещами тащить надо. Но Сидор то, не мычит не телиться, он вроде как за ответом в карман не лазит, иной раз ляпнет… Так и хочется, язычок, засопожником подрезать.

Они переглядываются и начинают дружно мычать. Никодим аж рот зажал. От смеха, на них глядя, давиться. Ничего не понимаю и жду продолжения.

Наконец посреди этого блеяния, послышалась человеческая речь, Данила смог выдавить из себя хоть что-то, а Сидор только глазами лупает.

— Федор… Это… Э… чадо маво…

Теперь была моя очередь, раззявит варежку, — Мужики, а вы… Да, не вроде тверезые… Да мне и этих, — кивнул в сторону дома, — за глаза.

Лица у них поскучнели, они как-то сгорбились, потерянно так переглянулись, и мне, если честно, стало жаль.

'Господи ну за что… А-а! Какая разница, пять, шесть, семь…'

— Сидор, а ты что молчишь? Али не хочешь?

— дык, это… Можно?

— Нужно, Данила вон за свое чадо хлопочет, а ты, стало быть, не хочешь? — закончил задумчивым голосом и перевел взгляд на кузнеца.

— Данила, твоему скока годов?

— Шестой пошел, старшому…

— Ага. Хорошо…

'мелковат будет, но если наука впрок пойдет, для моих (!?) стимул появиться…'

— Ты печку, когда доделаешь?

— Зараз и закончу, там осталось только донце приклепать…

— Как доделаешь, так и приводи, а то пока в классе холодно, боюсь, простынет…

'Это слово вслух ещё не произносил ни разу, вот сейчас сорвалось с языка, на меня смотрело три пары глаз и ждали ответа'

— Место, где учить буду, класс зовется.

— Чудное слово какое-то, — проворчал Никодим.

'Сам ты 'чудной' нормальное слово, им одним, только меняя интонации, можно выразить все, от восхищения до ненависти'

Данила кивнул на объяснение и задал второй вопрос, волновавший его не меньше чем первый, — И скока за сына маво…

— Для тебя просто так, без денег, как и вот с этого обалдуя, что зенками лупает.

Указал на Сидора и спросил, — Надумал?

Он закивал башкой словно 'китайский болванчик'

— У тебя сколько?

— Двое будет, парню семь, а дочку возьмешь?

— Сколько годков?

— Тринадцать…

— Да она у тебя уже на выданье… Зачем бабу грамоте учить? — Вмешался Никодим.

Сидор повернулся к нашему хозяину чтоб ответить, да я опередил вопросом, — А, правда, зачем?

Зачем тебе её грамоте… — не договорив, я с подозрением посмотрел на собеседника, — Али ты ужо…

Он поначалу смутился, да не надолго, с вызовом глядя мне в глаза, произнес, — замуж отдам, в другой город уедет, весточки слать ей самой писанные, будет.

— да ты сам-то грамоту разумеешь? — Спросил Никодим.

Сидор смутился, — малость могу, но ежели что, к писарю в приказ сбегаю…

— Полушку отдашь, а он потом ее пропивая, на всю слободу разнесет что у тебя дома деется. Хитер ты, Сидор, девку с мальцом грамоте учить удумал, а они тебе потом сказывать будут… Никодим положил руку на плечо своего работника, — Проси Федора, чтоб и тебя в ученики взял. Токмо не ведаю, будет ли из тебя прок?

— Это как не будет?

— Сядь покак, кому намедни три раза говорил и показал, как нужно было краны впаивать, а ты что учудил?

'Было дело, отличился Сидор. Никодим принес и поставил ему на верстак, два самовара, они практически одинаковые, только один сделан как бы наоборот. Выставил, отвлек работничка от дела, пальцем ткнул, приложил деталь. Я лично видел, как Сидор головой кивал, что понял. Никодим ушел, наше 'чудо' принялось доделывать тот, что уже был в работе, подоспело время обеда. Опосля него пришел, поставил перед собой срочную халтуру, не разобрав где верх, где низ, и впаял. Всё бы ничего, да только его отдавать через полчаса надо было, он под заказ делался… Никодим гудел как труба иерихонская… Насилу успокоили'

— Так там. Такое дело было… Никодим стал поддавать газу, набирая обороты, надо притормозить, а то опять бухтеть будет весь вечер. Один из них домой пойдет, а со вторым ещё и ужинать…

— Сидор! — Я повысил голос, привлекая к себе внимание, — ты мне должен будешь.

— Скока?

— А нужны мне твои деньги, потом скажу, что ни будь, полезное сделаешь, тогда и сочтемся.

Ступайте, Данила, с тебя печку доделать, а ты… Я думать буду.

Мужики пошли по своим местам, а я нажал на педаль, раскручивая полировальный диск.

Вечером, сидя за столом, Никодим задал вопрос на который так и не нашел днем ответа, — На хрена, бабу грамоте учить?

***

Утром следующего дня, аккурат в воскресенье, пришел знакомый, хороший знакомый, его хозяин заядлый охотник, денег не меряно, за патрон платит по три копейки. Приволок кучу стреляных гильз, за их перезарядку беру с него копейку.

Поговорил с гонцом за жизнь, он жаловался что с поля не вылазит, скоро как у борзой живот впалым станет. А глядя на его коренастую, упитанную фигуру, верилось с трудом.

'Хозяин с твоим мушкетом, чуть ли не в обнимку спит, даже в обед рядом с собой у стола ставит' Посчитав гильзы, что снарядить надо, их полсотни получилось, говорю, — 'Через день приходи, готово будет.'

И слышу ответ, — 'Хозяин ещё сотню хочет, он в Дмитров к другу на медведя едет'

Прикидываю запасы пороха и выпадаю в осадок, только- только старые снарядить и, как назло, нет растворителя. Спрашиваю, — 'седмицу сможет подождать? У меня пороха столько нету, его готовить надо'

Тот репу почесал и кивнул, соглашаясь. Заказчик ушел. А мне пришлось собираться и чесать в город.

Я продирался через хаос, царивший на торгу, воскресенье жители окрестных сел, деревень, посадов, ломанулись на рынок, дойти до ряда, где трудились горшечники всего ничего. Но застрял намертво, толпа обступила со всех сторон, прижала к стене лавки и грозила переломать все ребра. Вдоль постройки, распихивая локтями народ, и получая ответные тычки, стал выбираться из ловушки, в которую сам забрался, кто ж знал, что здесь тупик? В прошлый раз проход был… Мне требовалось найти гончара делавшего по весне части для перегонного агрегата, нынешний окончательно сдох, покрылся трещинами и стал подтекать. Тратить на него драгоценную медь, слишком дорого, сделать из железа… Рубль на пуд найду, только придется ещё отдать алтын пять, чтоб листовым его сделали, заклепки, отверстия под них, герметизация… её, той же глиной добиться не возможно, думать надо. Опять же получиться дура здоровенная… Хрен ли я башку себе забиваю? Зима закончиться, тогда и будем думать из чего и как сделать стационарный перегонный куб.

А пока насущное, поступил заказ на сто патронов и как назло кончился самопальный ацетон. Человек нужный, другому, снарядил бы 'черняшкой' и дело с концом, этот ещё нужон…

С приходом зимы у нас с Никодимом резко упали продажи, почти втрое. Виной тому видел две причины, первое, уменьшилось количество приезжих купцов и второе, самое главное, появилось большое количество не наших, чужих, качеством похуже, но по цене дешевле. Народу не объяснишь, что у 'левого' колосник прогорает через месяц и угли начинают высыпаться из него. Пуд меди обходиться нам в пять с полтиной, из него выходит штук шесть маленьких, три средних или один, самый большой.

В месяц, при отлаженной технологии выходит на круг около тридцати штук самоваров, разнообразного литража. Мои самые любимые, ведерные, у них детали большие, обрабатывать удобней, ну и самые дорогие соответственно. На одном из последних опробовал новинку, в топку была добавлена одна деталь. Она появилась благодаря тому что наконец то удалось начать изготавливать трубки, паяные, но достаточной длины. Суть такова, при нагреве воздух расширяется, и стремиться в сторону наименьшего сопротивления. В нижнюю часть емкости, на топку наворачивается спираль, один конец выходит наружу и имеет регулятор в виде пластины с отверстием позволяющее получить вход переменного сечения. Второй проходит сквозь днище и выходит в топку. Вот такой автоматический наддув. Как ни странно, но эта штука сработала на первой же модели, это позволило сделать на дне выдвижной золоприемник под колосником, избавиться от громоздкой трубы, нужной для создания тяги.

Что в итоге упростило эксплуатацию.

Была ещё одна задумка, совместить несколько функций в одном предмете, предварительные наброски были, но надо было ещё обдумать и провести макетное испытание. Это должна быть печь для обогрева, со встроенной емкостью разделенной на две части, одна вскипятить воды для чая и вторая приготовления еды. Должна быть компактной, пожаробезопасной и достаточно легкой, учитывая наличные материалы, делать больше половины пуда, экономически невыгодно и так стоимость будет запредельная. Предполагаемый рынок сбыта, речной транспорт, прежде чем даже задумывать такое, походил, посмотрел, поговорил с народом. На данный момент питание осуществляется с помощью очагов и открытого огня. За продажу пяти штук, точно мог ручаться, даже предлагали предоплату. Но отказался, какие деньги, если рассказывал людям с чистого листа, выслушивая их пожелания.

У меня есть зима, целых полгода, чтоб не прослыть балаболом надо будет постараться.

А вот и нужный торговый ряд, гончар занимал крайнюю, пройти осталось с полсотни метров. Протискиваюсь между людьми и санями с запряженными лошадьми. Последние стояли спокойно, жевали сено или овес в отличие от своих хозяев, шумевших и толкающихся. С правой стороны видна приоткрытая дверь в лавку, бросив быстрый взгляд, прошел мимо, торопясь добраться до цели своего 'похода' А вот и она, слава богу, добрался, относительно живым и невредимым, намятые бока не в счет. Гончар Тихон, встретил радушно, предложил пива, рыбки. Сначала переговорили о делах, опосля выпили по кружке хмельного напитка. За все время разговоров, не оставляло какое- то непонятное чувство беспокойства, словно увидел нечто важное. А вот что и с чем связано? Договорились что через неделю, привезет все в слободу или сам или мальчишку своего пришлет, ударили по рукам, и я покинул эту гостеприимное место.

На улице царил тот же бедлам но уже в меньших размерах, можно было спокойно пройти до конца ряда и даже не быть растоптанным какой ни будь конягой. Добрел до середины линии, рассматривая выставленные на продажу крынки, горшки, плошки, миски, поварешки и всякую остальную посудно-кухонную утварь.

'Никогда не любил с женой ходить по магазинам, толпа, суета, все пихаются и плюс ко всему огромные очереди в кассу… Хвала всевышнему, здесь ещё нет маркетологов, менчендайзеров. Прадедушки рекламщиков, зазывалы, достаточно редки и пока суетятся только у кабаков, затаскивая внутрь очередного клиента. Здесь никто не дергает за рукав, остановишься напротив, хозяин поднимет на тебя взгляд и тебе достаточно только покачать головой, показывая, что ты ничего брать не будешь.

А в супермаркет придешь, тебе на хвост падает толпа продавцов. Стоит только покоситься на ценник. Как тебе начинают лить в уши всякую туфту, — 'Дольче Габано, прямо из ателье великого мастера…'

Смотрим бирку, ага, — 'сделано в…' понятно, изготовлено на Малой Арнаутской, в Одессе — мастерская старого Бони Песаха… '

Хожу, смотрю, спрашиваю, что и сколько стоит, а внутреннее чувство начинает кричать, что удаляюсь…

Повернул обратно, прошел немного, остановился напротив такой же, как все, неприметной лавки. Тот же ассортимент, те же кувшины что и других. Но тянет зайти, внутрь. Зашел.

В углу у подслеповатого, слюдяного окошка, девчушка лет шести, в сарафане, в накинутом поверх него матерчатом фартуке, сидит на маленькой лавочке. Русые волосы забраны под серый платок, но упрямый локон выбился и она поправляет его. На низеньком столике, явно сделанным для неё, лежит прямоугольная дощечка, на ней стоит глиняная собачонка. Хвост, завитый в кольцо, лежит на спине, шерсть на загривке встопорщена, уши прижаты, а пасть оскалена в беззвучном рычании. Кажется, что пройдет мгновение и шавка наброситься с громким лаем пытаясь укусить за ноги.

Первое впечатление что ребенок играет с игрушкой сделанной кем-то, но перепачканные глиной руки убеждают что это не так. Стараясь ступать тише, чтоб не напугать девочку, остановился поодаль, любуясь мастерски выполненной фигуркой животного.

— Тебя как зовут мастерица? — Тихо окликнул и присел на корточки. Она продолжала тонкой щепочкой снимать лишнее, дорисовывая шкуру собаки, не обращая на меня внимания.

— Девица. — Повысил голос и протянул руку чтобкоснуться плечика, прикрытого старым, застиранным до ветхости и серости, сарафаном.

Скрипнули половицы, — Глухая она, не слышит, — произнес подошедший мужчина, — По делу али как?

Обернулся и мужик расплылся в улыбке, — Ты, Федор медник. Седня к Тишке Кленову ходил, горшки особливые просил сработать.

Я кивнул, соглашаясь, а чему удивляться? Каждая слобода, это маленький обособленный мирок, в котором все, всё знают о своих соседях.

— А что с ней случилось?

— Позапрошлую зиму, заболела, лихоманка пристала, десять дён без памяти лежала, знахарка приходила, отвары и мази давала. Да все без толку, только хужее становилось, потом совсем тяжко стало. Священника позвали, батюшка пришел, обряд проводить начал, а как до святых даров дошел…

Она глазки тут открыла, пить попросила, а как напилась так и уснула. В полтретья дня спала, а когда очнулась, заговорила с нами. Мы и не поймем, ежели за спиной говоришь, молчит, а в лицо глядит, отвечает. Поняли, что забрал господь слух, за исцеление от лихоманки.

Девчушка вдруг обернулась и улыбнувшись громко произнесла, — Тятя, я жужу слепила. — Встала со своего места и, ковыляя пошла к отцу. Он подхватил её на руки, она повернулась в мою сторону и под её внимательным взглядом.

'В голове звякнул колокольчик не оформившейся до конца идеи'

— А кого ты ещё слепила?

Она сначала посмотрела на отца, он кивнул, соглашаясь, она заерзала, прося опустить на пол. Подошла. Безбоязненно протянула маленькую ладошку, испачканную высохшей глиной, и повела меня в заднюю комнату, обычно служащую складом. В дальнем углу, отгороженном от остального помещения куском старой рогожи, был небольшой закуток. Мне показалось, что попал в мастерскую скульптора. На многочисленных полках было множество фигурок, выполненных с высокой художественной точностью. Людей не было, но были лошади, овцы, свиньи, собаки…

'Бдзинь! Звякнул денежный ящик кассы…

Перед глазами встали стройные ряды оловянных солдатиков, коих у меня было две с половиной тысячи, целая армия, с помощью которой я разыгрывал разные баталии на столе или на полу в комнате, строя различные укрепления из кубиков и доминошных фишек. Многочисленные, танки, пушки, самолеты…

Срочно выяснить, сколько стоит олово…

Говорят деньги не пахнут, но глядя на эту девчушку, сумевшую из куска глины сделать произведение искусства, ощутил аромат прибыли… Точно не помню. Но кажется это будет каслинское чугунное литье. Дети. Мы любим их так, что готовы для них на все… И зачастую эти маленькие 'мерзавцы'

Начинают вить из нас веревки. Помню, как верещал в магазине при виде нового танка, требуя мне его купить. Ни какие увещевания, что у меня под кроватью целый танковый батальон не воспринимались.

Мне была нужна именно эта игрушка, именно она и ни какая другая… А потом с довольно мордой шел, прижимая к груди коробку с честно добытым трофеем, домой и был самым счастливым человеком на свете'

Я присел перед ней на корточки, так что бы быть с ней одного роста. Заглянул в серые, бездонные глаза, — А сможешь стрельца слепить с пищалью и бердышем, вот такого, — и показал пальцами размер.

Она перевела взгляд за мою спину, наверно советуясь с отцом, потом обратно на меня и кивнула. Я продолжил. — А ещё хотел бы купить у тебя несколько твоих поделок, продашь мне вон того теленка, что сосет вымя у мамки и вон того щенка, усевшегося на задницу.

Она важно кивнула и, вдруг засмущавшись неизвестно чего, проскочила мимо и уткнулась отцу в живот.

— Федор…. Взаправду купишь? — Мужик был слегка ошарашен.

Выпрямился и повернулся к нему, — И даже торговаться не буду.

Он улыбнулся в ответ, махнул свободной рукой, — бери так.

— Нет. Каждый труд должен быть вознагражден по заслугам, а дочка твоя, трудилась. Не побрезгуй, прими, — Достал из кармана кошель, нашел серебряную монетку, присел перед юной мастерицей, — Прими…

Поднял взгляд вверх, гончар меня понял правильно, — Милослава!

— Прими, Милослава, за труд твой, плату малую, — Вложил денежку в маленькую ладошку, встал и поклонился поясным поклоном.

Уже в дверях, прощаясь, я хлопнул себя по лбу, — Прости меня, не ведаю, как звать тебя.

Гончар улыбнулся, — Прохором зови…

— А по батюшке?

— То лишнее будет, для других и по батюшке, а другам имя мое известно.

На том и распрощался с гончаром Прохором и последнее что услышал, пока закрывалась дверь, это был его удивленный голос…

Решил ковать железо пока горячо, ломанулся искать нужное для задуманного. По прямой, недалече, только это все продается в разных концах торга. За воск с меня взяли двадцать пять копеек за два фунта, олово и то дешевле обошлось, дома оно было, но уже все расписанное до грамма. Всю обратную дорогу размышлял, что лучше. Делать фигурки по выплавляемым моделям или сделать составную форму? Мне нужен поток, массовость, в первом случае качество отливки отличное, во втором остаются швы, появляется облой, возможны раковины.

До дома доплелся нагруженный ишак, с больной спиной и гудящей, от раздумий, головой.

Отдохнув после обеда, даже вздремнул маненько, решил зарядить патроны. Занятий на сегодня не запланировано, выходной, как ни как, вытащил из сундука, банку с порохом, мешки с пулями, дробью, картечью, просечки, кияночку и машинку для обжимки. Сложил все лукошко, не в руках же таскать, оделся, уже на выходе вспомнил, кожу на пыжи забыл и банку с салом.

В мастерскую не пошел, решил класс обживать. Растопил печку, одна пока, вторую Данила к завтрашнему дню обещал доделать. Он даже её, домой уволок, у него там махонькая кузничка есть, надеюсь, завтра здесь будет очень тепло.

Разложился, расставил гильзы и приступил к осмотру. Вздутия, прогар, трещины, расслоение картона, откладывал в сторону, потом рассмотрю внимательней. А сейчас надо выбивать стреляный капсюль.

Забыл пенал с инструментом взять, надо идти. Начинаю вставать, и слышу позади шорох, резко оборачиваюсь, стоят голубчики у двери и не дышат. Клим, Дима, Саша и Миша, а вот Машку, что-то не наблюдаю.

— А Маша где?

— Её Баба Марфа не пустила, сказала:- 'что негоже девкам, мужицкие игрища, срамота одна'

'Ну, карга старая, припомню тебе 'стрелок Ворошиловский' как татар по границе гоняла'

Клим посмелее остальных будет, он и спросил, — Может помочь чем?

— Да, нужно ко мне сбегать, в сундуке, справа, прямо сверху, сверток лежит, его и неси. — Кивнув, мальчишка исчез.

' А зачем откладывать, раз они пришли, вот и проведем урок, начальной военной подготовки, тема занятия:- обслуживание личного оружия. Частичная разборка, чистка, смазка. Им двух пистолетов на весь вечер хватит, и мне забот меньше'

— Миша, Саша, идете сейчас за Климом, пусть он вас подождет, в том же сундуке, на самом дне мешок холщевый, серый такой, берите и принесите сюда, по дороге не бить, не ронять, и вообще не дышать.

Задание понятно? — Дождавшись ответного кивка, отправил и этих.

— Дим, а ты пока лавки поставь, чтоб вам удобней было.

Вернулся на свое место и приступил к переборке гильз, на первый взгляд, в хлам расстреляно шесть штук, и это только третья набивка. Где мой сплетник? Так- так, вот наш, товарищ. Читаем, первый раз забраковано две, второй семь!! Партия сто штук. Плохо, очень плохо… Картон сделан из нашей бумаги, может аглицкую взять? Клей другой попробовать, эти на костном делал, можно мездровый взять или рыбий? Приценился один раз к языкам осетровым, постоял, посмотрел и ушел. Рубль полфунта, да за такие деньги, зайца в поле загоняю… Но говорят хороший…

Жесткие гильзы получаются, чересчур, может в этом причина?

Скрипнула дверь, вошла троица посланцев, буквально на цыпочках и, не дыша, положили на стол мешок со сбруей, и пистолетами. Забрал у Клима недостающий инструмент.

Достал пистолеты, Рябовы переглянулись и старший, Сашка, пихнул младшего в бок.

'пока тащили, наверно спорили, что в мешке, старшой угадал'

Выложил пенал с приспособлением для чистки, ершик из медной проволки, чистая тряпица да фляжка с маслом. И почесал затылок, стволов два, пар две, набор один. А и хрен с ним, одни разбирают, протирают, другие ствол чистят, потом меняются. Показал, обеспечил фронт работ, предупредив, что если есть вопросы, задавайте, отвечу.

Пацаны, что с них взять, глаза горят, руки трясутся, забыли уже чего где нажимать. Пыхтят как ежики, чуть ли не головами стукаются, железо по столу гремит. Я молчу. По справочнику проверил навеску пороха, убедился, что это верно. Разложил приспособления для выбивания капсюлей. Пошла работа…

Заканчиваю первый пяток, ни гугу…

Отстучал десяток, ни аллё…

Взялся за одиннадцатую, среди сопения слышится рассудительный голос Клима, — Федор, говорил, что вот здесь надо повернуть и вынуть…

Кажется это один из братьев, ответил, на повышенных оборотах. — Да, кручу, кручу… Видишь, не выходит…

'Штифт, овальный, его надо на пол оборота повернуть'

— Не дергай, руки убери… — послышалось приглушенное восклицание и приглушенный металлический стук. — Вот зараза…

— И как теперь это все вставить?

'Кажется, это выпала пружина фиксатора ствола и курок(?), если вытащить еще один штифт, выпадет боевая пружина'

Бдзинь!

'Как в аптеке, по теории сейчас должны начаться судорожные попытки сборки'

'Колючее стадо', запыхало с удвоенной силой, послышались невнятные восклицания, толчки и повышенный тон.

'Пора вмешаться'

— У ну тихо! Услышу, что лаетесь почем зря, разгоню к чертовой бабушке. Головой думайте…

— Клим!

— Что?

— Ты старший!

— А-а…

— Ты смотришь и решаешь, как вставить деталь на место, другие держат и молчат, если надо помогают. Молча! Если посоветовать что хотят, только шепотом. И запомните: — гнев плохой советчик, он ум, застит…

Тюк, стук, тюк, стук. Монотонная работа, при этом выполняемая уже не в первый раз… Тюк, стук…

'как на шахте угольной, нашли хрен отрубленный и топор зазубренный. Что рубил его…'- Промурлыкал под нос строку из частушки… Тюк, стук. Тюк, стук.

— Федор, а уголь можно добывать? Его углежоги с лесу везут…

— Если уголь каменный, то его из под земли добывают.

— А разве есть такой?

— Бывает.

— он лучше березового или дубового?

— Смотря как посмотреть, в чем-то лучше, чем-то хуже.

— А чем лучше?

— Посмотри за городом, насколько далеко лес от него, весь вырубили на дрова. Деревья растут медленно, да и жар дают не ахти, уголек получше горит, правда после него шлак остается, но из него кирпичи делать можно, на дороге ямы и ухабы засыпать. Да мало ли где…

— Но если его из земли вынимать, там же дырка останется…

— Да, но если копали и яма открытая, можно водой затопить, озеро будет, рыбу выращивать…

— А чего её растить… Её и так вон, в речках полно.

— Ну, можно особую какую, взять, к примеру — форель, попадается мало, а что она вкусная, и говорить не стоит, запускаем в наше озеро, корм ей сыпем, а когда надо ловим и едим али продаем. Только ты прав, на воле рыбки и так хватает. Пистоль собрали?

— Да, — Клим по столу сдвинул оружие в мою сторону.

— Работает?

Он пожал плечами, братья начали кивать, Дмитрий, подумал немного и словно с неохотой, кивнул.

Потянувшись, подтащил пистолет к себе. Взял в руки, взвел курок, поднял дулом вверх и нажал на спуск.

Раздалось глухое клацанье, смазанного механизма. Заглянул внутрь, смазанные части, матово блестят, следов нагара на стенках ствола, нет.

— Молодцы, завтра опробуем, а пока займитесь вторым.

— Федор, а правду говорят, что ты из них четверых застрелил? — С каким-то жадным интересом, спросил младший Рябов.

— Правда, и сейчас грохну пятого, чтоб языком не болтал, вам второй чистить надо, а не лясы точить.

Дмитрий, теперь ты старший.

Я уже выколотил стреляные капсюли, собрал кучкой на краю стола, пойдут в переплавку, сюда же добавил донца с 'убитых' патронов. Что ни мошка, то мяса крошка, медь уходит и мало что возвращается. Одел на приспособу первую гильзу и вставил новый капсюль…

'Объявление повесить на воротах, что ли — Скупка цветного лома. Дорого. — Но боюсь, законники не поймут, скупку краденного припишут, а если учесть что медь, стратегический металл, можно и проблемы получить, в полный рост, а разговор у здешней фемиды короткий…'

Оставалось всего пяток патронов обработать, когда отряд бойскаутов, бодро отрапортовал о выполнении порученных работ, гордо положив передо мной, вычищенный пистолет. Беру в руки, начинаю взводить, боек доходит до заднего положения и не фиксируется. Оттянул его, заглянул внутрь, все стало понятно.

— Не работает. Но прежде чем разбирать, осмотрите оба и найдите причину. — И положил перед ними первый ствол.

Выбрал кусок кожи, и пробойником начал делать пыжи, в запасе было немного, но все равно пару десятков нужно приготовить.

Они там усиленно ковыряются, едва не сталкиваясь лбами. Шипят друг на друга, но в голос ругаться не решаются. Это уже есть гуд.

Начал сборку патронов, прежде всего, отодвинул подальше светильник, не хватает ещё морду опалить, поставил мерку для пороха и дроби. Собрал машинку, какое громкое слово, дергаешь за рычаг, опускается верхняя часть, сделанная виде стакана, выступы на конце формируют 'звездочку' запирающую заряд в гильзе. Порох, пыж, дробь, пыж, обжать. Повторить еще десять раз. Дробовых он берет мало, только чтоб было, а в основном, картечь и пули, боярин любит крупноразмерную дичь, как сказал однажды: — 'уток пущай мои холопы, жрут'

Меня окликнул Дима, — Федор, мы сделали.

'Тэк-с, уже Мы'

Проверяю, оба пистолета работают как часы, вычищены и смазаны. А мне осталось доделать полтора десятка патронов.

Доверил Дмитрию обжимать, остальные стояли рядом, слушали и смотрели. Только во вкус вошел, как учебные пособия закончились.

' Что-то я давненько ничего не взрывал… Не стрелял… Раз обещал… Завтра и постреляем…'

— Так всё собрать, уложить, как было, навести порядок на рабочих местах, завтра нам тут полдня просидеть придется… — Заметил недоумение на лицах.

— Завтра утром, работаем в мастерской до обеда, опосля него идем сюда, буду счету учить и другим наукам.

Потом был ужин, опосля него отловил на 'мостках' 'Ворошиловского стрелка', - Марфа, что ж ты творишь? Девка к знаниям тянется, мастерству учиться хочет, а ты её не пущаешь. Не хорошо это.

— Дева должна себя блюсти в чести и непорочности, уметь дом содержать…

— И за себя и детей своих, ежели надо с оружием в руках, постоять. Знаю одну женщину, не убоялась она молвы людской, выучилась у мужа делу ратному, да спасла его однажды, от смерти неминуемой. Только вот не упомню как её звали… Может, подскажешь, Марфа Никитична?

Постоял, помолчал, виновато развел руками и продолжил давить, — Вырастет Маша, замуж выйдет, уедут они с суженым, поставят избу, будут жить в ладу и счастии, да только придут людишки лихие, татарва дикая али свеи с ляхами.

Выставил палец и укоризненно так, произнес, — Грех на тебе будет, Матушка. Могла научить и спасти, а гордыня взыграла… Негожи девке игрища мужицкие, срамота…

Глазищи сверкнули, губы поджала, повернулась так, аж юбки ветер подняли… Ушла в дом.

Я, пожалуй, тоже пойду, уж больно длительный день получился, насыщенный, на впечатления богатый…

Дела житейские (окончание)

— Маша, два плюс два, сколько будет?

— Четыре.

— Понял обалдуй, четыре. А ты, сколько насчитал? — младший Рябов, он действительно самый младший, как выяснилось, среди всех моих учеников, стоял у доски, опустив голову.

Ему было простительно, другие, многие из них, успели одну зиму отучиться, туже Машку, мать учила…. да не доучила…

Брат его Сашка, брал сообразительностью, память у пацана, можно сказать уникальная. Он не помнил что было полчаса назад, но через день, два, мог рассказать все о сегодняшнем дне поминутно, перечисляя разные подробности. Когда впервые столкнулся с этим явлением, не поверил, устроил проверку и был посрамлен. Он дословно, слово в слово, повторил мой монолог о правилах личной безопасности при проведении стрельб, при этом чертенок, насколько я запомнил, крутился по сторонам и считал ворон. Другие отвечали запинаясь. Клим, поступил проще всех, попросил это все записать:- ' при чтении, запомнить легче'

У Мишки, был один плюс, но при обучении он был бесполезен, за счет своей внешности он мог спокойно шататься везде и всюду. Пока ты на него смотришь, видишь его, но стоит отвести взгляд, а ему шагнуть в сторонку, все, пропал… Сам такое видел, он спокойно прошел на стрелецкое подворье, через охраняемые ворота, побродил между санями и вышел, никем не задержанный. Стрельцы, на него внимания не обратили, никакого, вообще, как будто он пустое место… Может потому что ребенок?

О, зашмыгал носом, сейчас пустит слезу. Ну-ну, — Нарисуй три кружка, слева и два справа. Сосчитай, сколько их всего получиться?

Вот засранец, чес слово, не хочется но, по-моему, придется выдрать его разок. Думает, не вижу, как он Катьке, дочке Сидора глазки строит. Красавец — сопли до пупа развесил, думает в таком виде не отразим.

С того памятного дня минуло две недели и теперь практически каждый день идут занятия. Марфа сама привела Машку на занятие, пригрозив нам всем, что ежели обидим, пирожков до пасхи не увидим. Теперь они только по воскресеньям отдыхают, я лично отдыхаю. У меня сложились хорошие отношения с нашим батюшкой, Отцом Серафимом. Однажды задержался после службы и подошел к нему с личной просьбой. В ответ услышал легкий упрек, за то, что так долго тянул и не приводил чад, — 'ибо слово божие есть ключ к сердцу'

Так что мои юные гавроши, два раза в неделю посещают церковь в среду и воскресенье, батюшка учит их азбуке и чтению.

Эх, Федор, Федор, прежде чем вдаваться в авантюры с обучением, следовало бы немного разузнать, а как оно вообще проходит. Ведь если копнуть, в городе, на торгу, в приказах сидят и есть, грамотные образованные люди, не из воздуха же они берутся…

Церковь при всей своей внутренней борьбе, связанной с расколом, не забывала самого главного, будучи самой обученной и знающей частью общества, она учила людей и детей. Если смотреть правде в глаза, преследовала свои цели, большая часть учеников уходила в монастыри. Но начальное образование люди получали. Это в мое время ерничали, пытаясь оскорбить собеседника, говорили:- что у него три класса церковно приходской школы. А здесь, это рассматривается очень высоко. Большей частью служители на добровольной основе учат, не взимая за науку никакой платы, а только отдавая самое ценное — знания.

'Взялся за гуж, не говори что не дюж, подписался… Плати' После разговора отцом Серафимом, целых две недели грыз ногти в раздумьях. Учить мне их своему алфавиту или нет. Время уходило, а я все метался как блоха по собачьему хвосту. Все решил случай, сегодня забыл на столе свой дневник, отошел буквально на минуту, на двор, в отхожее место. Возвратился и вижу у стола стоит Клим и наморщив лоб пытается прочитать, произнося вслух, — ' Де-ва дол — ж — на бл…'

Услышав скрип открываемой двери, он поднял на меня взгляд, — Федор, а на каком языке это писано?

Буквицы вроде знакомые, токмо начертаны не по-нашему, а слова понятны.

В голове проскочили все доводы за и против, проскакали как северные олени по тундре и умчались, оставив после себя только пустоту. Сел на скамью, сдвинул к себе поближе дневник, раскрыл его на чистой странице, взял самописку… И не дрогнувшей рукой вывел

А…

Б…

В…

Г…

Д…

Клим следил заинтересованным взглядом, храня молчание. Когда я закончил писать, повернул, чтоб ему было удобно читать, и начал объяснять.

— Это буква — А.

— Это буква — Б.

— Это буква — В.

Далее перечислил весь алфавит, мой ученик внимательно слушал, изредка просил повторить. Прервали нас самым незатейливым способом, прислали гонца, время было вечернее, ужинать пора.

— Федор, Клим, Марфа Никитична снедать зовет, — в дверях стояла Маша.

Мальчишка посмотрел на меня, в его глазах проскочило разочарование тому, что оборвали разговор на самом интересном месте.

— Мы сейчас. Ещё чуток и придем. — Ответил девчонке, и мы снова склонились над столом.

Простучали, каблучки по половым доскам, мне под руку пролезла русая голова и уткнулась носом в тетрадь, — А что вы здесь делаете? Буквицы учите? А можно мне с вами? Я тоже хочу… А как она называется, — и маленький пальчик с обгрызенным ногтем, уткнулся в страницу.

Клим поднял голову, встретился взглядом и вздохнул с сожалением. Ответил ему тем же. Подхватил девочку на руки, и мы пошли ужинать.

Вот так я прокололся, но… Одно но! Свою грамоту преподавал только Климу, частенько он теперь захаживал ко мне и мы засиживались допоздна. Может я и перестраховщик…

***

Лета ХХХ года, ноября 13 день

Мы сидели в мастерской уже часа три, рассуждая и подсчитывая, чего и сколько нужно…

'Земля есть, вода присутствует, ручей из болот тянется, нашлось и место где плотину можно поставить. Аккурат поперек оврага, он довольно глубокий, но расстояние между гребнями, не маленькое. Намерил там почти семьдесят шагов. Но больше всего меня смутил разговор со стариками, пока Никодим обход владений устраивал, я с ними потолковал. И услышанное, не обрадовало, ручей этот хорош только весной и осенью, а летом может пересохнуть, что уже было несколько раз на их памяти. Расспросил о земле, об урожаях, о выпасах для скотины. Они поначалу волками смотрели, и говорить не хотели, только, кто ж от хорошей выпивки откажется, да ещё приправленной самым сладким словом — халява. Так что развязались языки и, потекла беседа неспешная. То, что я видел, проезжая по заснеженным полям, мне не понравилось, купленный клин землицы, находился как бы в долине, с двух сторон вздымались высокие гребни, заросшие елками да соснами. Лиственного леса было мало, ветлы да тополя не в счет в основном хвойный… А он любит почву песчаную… Чем больше аборигены говорили, тем больше выпадал в осадок, похоже идея с плотиной умирала, не успев даже пережить час зачатия. В выбранном овраге, они брали песок и если бы мы потрудились заехать с другого краю, в самый раз на яму бы и вышли.

Нечто подобное видел в Подмосковье, в районе Икши. Большие поляны с мелкими деревцами, перемежаются глубокими оврагами, всегда залитыми водой. Там наступающий ледник оставил после себя море песка и громадные куски скал, раскиданные по лесу. Побродил там в свое время в поисках грибов…

Всю обратную дорогу ломал голову, мне нужны источники энергии которую можно перевести в механическую. Вода скончалась, почти… Можно конечно, срыть довольно большой пласт, навозить глины, поставить каменную, капитальную плотину и получить дорогостоящую игрушку, годную только в качестве бассейна. Она сможет работать едва ли полгода и то в лучшем случае. Ветряк не смог взлететь по определению, высота увалов окружающих долину, на глаз была метров двадцать…

С естественных источников мысли перескочили на более современные.

Пар. Что сказать? Хорошая штука, мощная, если что напутаю, лететь мне выше кремля, да без крыльев. А напутаю обязательно, сия техника, никогда не рассматривалась мной ни под каким углом.

Вообще. Не имею ни малейшего понятия о принципе работы.

Зато знаю, как устроен дизель, бензиновый мотор, надо для них только сталь нормальную надо, да алюминий на поршни…

Наверно у меня была такая кислая рожа и убитый вид, что Никодим правящий нашей лошадкой несколько раз оборачивался на меня, потом не выдержал и спросил, — Федь, ты чо такой смурной?

День был морозный, полозья саней с хрустом давили крупинки снега нанесенные на дорогу, облачка пара вырывались из конских ноздрей, делая её похожей на сказочного змея Горыныча.

Они и вызвали непонятные ассоциации, что-то зашевелилось на помойке, именуемой памятью. А вот что?

— Федька! Уснул что — ли ча? Шеки потри, эвон побелели все… Замерз? Силантий! Слазь с тулупа, отдай Федору, пусть накинет на себя…

'А дальше я уже ничего не слышал и не видел… Что послужило спусковым механизмом, не понятно, но недра мусорного полигона распахнулись. На меня хлынул поток информации, да так явственно, что ощутил запах кофе, налитый в кружку стоящую рядом с монитором и запах с тарелки, от бутербродов с краковской колбасой. Перед глазами замелькали строки, вот они остановились, приблизились…

'Двигатель Стирлинга был впервые запатентован шотландским священником Робертом Стирлингом 27 сентября 1816 года, тепловая машина, в которой жидкое или газообразное рабочее тело движется в замкнутом объёме, разновидность двигателя внешнего сгорания.

Основан на периодическом нагреве и охлаждении рабочего тела с извлечением энергии из возникающего при этом изменения объёма рабочего тела. Может работать не только от сжигания топлива, но и от любого источника тепла.

В 1843 году Джеймс Стирлинг использовал этот двигатель на заводе, где он в то время работал инженером. В 1938 году фирма 'Филипс' инвестировала в мотор Стирлинга мощностью более двухсот лошадиных сил…'

Черт возьми, как же я, мог забыть, одно время меня начинающего дачника занимал вопрос получения электричества. Разыскивая подходящую модель генератора, наткнулся на ролик об американском фермере, у которого этот мотор приводит в движение домашнюю станцию, меня тогда сильно впечатлило. Два куска сухих деревяшек, закрутили циркулярную пилу в пару киловатт. В течение нескольких недель просто бредил этой затеей, пытался отыскать нечто такое в России, не нашел, а сделать самому… Увы. Возможности были ограниченны, да и расчеты показали, что выгодней купить дизель и забыть, потом и эта проблема решилась, на участке поставили столбы, подвели провода, дали электричество…

А вся прочитанная информация упала в 'мусорную корзину' и была благополучно забыта'

На данный момент я не видел причин, по которым, кто-то или что-то могло помешать построить этот мотор. Самая главная… самый главный оппонент, церковь, даже если мне каким, то чудом удастся наладить производство стальных трубок для водогрейного котла, объяснять движущую силу пара довольно затруднительно, хотя вот он горячий и обжигает руки. Свист и рев клапана стравливаемого давления вызовет не адекватную реакцию. В случае со Стирлингом, никаких звуковых эффектов, никаких раскаленных топок зияющих гиеной огненной…

Надо будет освятить его… Точно, опробуем, как работает, разберем для проверки, выявим дефекты, исправим. Позовем отца Серафима, в его присутствии соберем и снова запустим. Пусть посмотрит, что и как делается, попутно буду объяснять, глядишь и удастся получить благословление…

Если с этой стороны пройдет удачно, тогда можно будет смело делать большого монстра, и пусть только кто ни будь, попробует обвинить меня в связях с сатаной…'

Никодим хотел ставить плотину, я на бумаге доказывал ненужность, говорить о том, что разузнал, пока не хотел. Решил оставить этот козырь на потом, если не получиться…

Назывался разный лес, глина, камни. Землекопов надо было не меньше полусотни, подвод штук тридцать вместе с возчиками. Медник перечислял стоимость, а я умножал, складывал, вычитал, тихо шизея…

Он закончил перечислять, Когда у меня получилась сумма, я озвучил её, — Сто двадцать три рубля и двадцать шесть алтын.

Никодим подпер щеку кулаком, во взгляде появилась вселенская тоска, — Отродясь стока в руках не держал.

— Я тебе потом сказать хотел, — Отложив свою самописку, полез в папку за бумагой, — место для плотины плохое…

— Откель ведаешь?

— Со стариками тамошними поговорил, они с того оврага, песок берут… Брали…

Никодим вскинулся, ноздри его хищно раздулись, — А землица как? Совсем худая?

Я, молча кивнул.

— От тварь, даже словом не намекнул… Значиться Архипка Шадровитый нам дерьмо подсунул… — Вспомнил ещё один аспект, — Федька, а как же теперь твоя механизма крутиться будет…

Давно это было, в подпитии с Никодимом прибывали, дернул меня черт за язык, помечтать вслух, ну и обозвал наш пресс и точилку суконную, механизмом. Он опосля, полдня пытал, что это такое, объяснил. Теперь для него все, что сложней молотка, механизм.

Сделав успокаивающий жест:- 'все нормально мол' взял ручку и стал рисовать принципиальную схему двигателя, попутно рассказывая, как он будет работать. Это заняло всего минут пятнадцать.

После небольшой паузы, Никодим высказался, — Бесовщина какая-то, — и перекрестился.

— Ты Никону скажи, что стрелки в часах на башне Кремлевской, нечистая сила крутит. А что, разве не так, мужик обученный раз в день ворот покрутит, гирьки поднимая… А может и правда, бес за цепку тянет?

— То механика освященная… — Никодим поднял вверх палец.

— Так и мы, нашу освятим, отца Серафима позовем…

— Он тя как раз… как зайца промеж ушей, кадилом освятит…

— Ладно, об заклад биться с тобой не стану. Со священником сам поговорю. Лучше мне вот что скажи, мы такую сможем сделать?

— Кто это, мы?

— Ты, я, Данила, Сидор, Силантия с ребятишками позовем…

— Эти на помогают, — Тон его исполнился сарказма, — знатные рукодельники, особливо как давеча…

— А что было давеча?

— А то не ведаешь.

— Нет. Мне никто ничего не говорил.

И тут наступила невнятная пауза, я как раз убирал рисунок в папку, а Никодим почему-то замолчал.

Поднял голову, он отвел взгляд, и стал разминать кисти рук.

'Сейчас, врать будет'

Чувствуя, что затянувшееся молчание выдает его, он заговорил, — Ну… Так… Э… А ничего там все…

Вроде как хорошо…

Поставив локти на стол, я положил подбородок на сцепленные кисти рук, добродушно улыбнулся и посоветовал не врать, ибо не получается. Никодим заерзал по лавке.

Или я не прав, или наш уважаемый хозяин замешан по самые уши.

— Поведай о делах наших скорбных.

— Это, о каких?

— Никодим ты же ведь не иудей, вопросом на вопрос отвечать, — из-за его упорства и нежелания отвечать, я начал волноваться. Может чего с ребятами случилось? Да вроде бы все при руках и ногах и глаза на месте…

'Когда обсуждали вопрос обучения ребят мастерству, поставил одно условие, оно собственно и вызвало больше всего споров и нареканий. Оплата труда. За свой труд наши дети должны были получать заработную плату, на достойном уровне скажу вам, у кожевников поденщик столько же получал, две копейки в день.

Никодим считал, что все заработанное ими, принадлежит ему, хозяину и учителю, потому что он их кормит, поит, одевает. А мне претит наказывать этих мелких человеков поркой, думаю таким способом внушения, можно только последние мозги выбить. Другой стимул нужен, иная мотивация, ты учишься, это твоя работа, а она должна оплачиваться. В твоей работе есть брак, двойки или что-то иное, тебя штрафуют и ты не получаешь заработанное. Когда у тебя есть деньги на карманные расходы… К хорошему привыкаешь быстро…

Мной был составлен греховник, так они его назвали, каждый пункт расписан, особое внимание уделялось технике безопасности, есть у меня такой пунктик. Благодаря нему, с моим хобби, ставшим здесь профессией, до сих пор глаза и руки целы. Зарплата ещё не выдавалась и мои нотации, предупреждения, объявления о штрафах, пока воспринимаются в шутку, для них это какая-то игра, затеянная дядькой Федором. Что ж, кто смеется последним, а кто-то в последний раз, и думаю, что это буду не я.

Взять хотя бы Клима, спокойный, рассудительный, выполняет все нравоучения от и до… Братья, если и получат, то это будет, дай бог алтын на двоих, Дмитрию надо напоминать…'

Вспомнилась утренняя трапеза, Клим откусывал хлеб и брал его правой рукой, в то время как левая спокойно лежала на столе…

— И что случилось с Климом? Покалечил парня?

Никодим стал похож на нашкодившего кота. Отвел взгляд в сторону, и начал говорить…

'Пацан сидел за полировальником, доделывая последний кран. Никодим, с кем-то поругавшийся, метался по мастерской в поисках жертвы. Отложив в плетеный короб с опилками, последнюю на сегодня деталь, Клим с братьями приступил к уборке. Меднику показалась, что они рано закончили (он всегда их этим третирует, когда меня рядом нет, они молчат, да только я об этом знаю) Он наехал на них, — 'рано, мол, ещё'

Рабочие рубахи, были перешиты Марфой, на широкий, раструбом рукав был добавлен хлястик и пуговица с тем чтоб ничего не болталось и запястье было обтянуто.

Клим расстегнул рукава и стал их закатывать, чтоб помочь с уборкой. Тут подоспел хозяин, нарычал, обгавкал и чуть ли не силком усадил обратно, велев братьям раскручивать станок, всучил подставку и, не дав парню привести себя в порядок, заставил работать. Видя, что ученик мешкает, обозвал 'хреноедом' и своими лапищами придавил деталь вместе с руками Клима к полировальному диску. Да только совсем забыл любезный, что надо было к правому, он поновей и как раз для таких больших заготовок предназначен.

Вал станка сделан из дубового бруска в пять сантиметров, диски крепятся, клином. Недавно я его модернизировал, был добавлен небольшой маховичок и приводная рукоять, её как раз братья крутили.

Не знаю почему, Мишка с Сашкой, боятся Никодима, до дрожи в коленях, ему стоит только бровью повести, как они замирают перед ним, как мыши перед котом… Когда он рявкнул, они с такой дурью налегли на привод, что от вкладышей можно было прикурить. Все крутиться, вертится на жуткой скорости. Стопорный клин цепляет за петлю на рукаве, наматывает его на вал, берет руку на излом, и вытаскивает парня с табуретки. Вскрикнув, он бьет Никодима затылком в челюсть, тот промычав что-то нечленораздельное, пытается поймать и падает животом на вал. Братья, увидев это, перестают крутить рукоять и вцепляются в неё мертвой хваткой, пытаясь хоть так остановить станок. Это им не удалось, только по полу раскидало. Маховик мной сделан на совесть, добротный, из старого мельничного жернова, в три пуда весом. Всех спасла как ни странно, туша Никодима и приводные ремни, проскользнувшие на шкивах…'

'Надо тормоз для принудительной остановки добавить. Пока ещё кого ни будь, не поломало'

Закончив рассказ, Никодим поскреб подбородок, — Федор, ты это… Пацана не ругай шибко…

Я, молча, смотрел на него, было понятно, что он сам переживает, едва парня не покалечил. Буду надеяться, что этот урок пошел ему впрок. Кивнул, соглашаясь, и решил вернуться к вопросу, на который так и не получил ответа, — Сколько денег у нас с тобой есть?

Будучи рад сменить тему, Никодим оживился, — А на кой тебе?

— Так есть али нет?

— Скока?

— Думаю рублей тридцать, сорок…

У него даже глаза округлились от изумления, — ежели ты думаешь, что я гость торговый… К-хм, Федька, а морда у тебя не треснет?

Вздохнув, взялся убеждать нашего хозяина, что расстаться с такими деньгами, это благое дело.

'Мы можем сами сделать все. Но это только кажется, мы не умеем работать с чугуном, нужно будет отливать некоторые части, обрабатывать железо. Данила хороший мастер, но его удел, работа с медью. Никодим медник, а я подмастерье у них. Сидор и Силантий такие же, как и я.

(про малолетних гостарбайтеров и говорить не приходиться)

Но, есть одно но, мы сможем взять на себя самую главную и трудную задачу. Сборку и наладку, изготовление бронзовых и медных вкладышей, а если удастся кузнецам сделать стальные шарики… Знаю, кто в кузнечной слободе, может нам помочь, эти люди работают не за страх, а за совесть, ну и за деньги в том числе.

Мне нужно будет сделать точную деталировку на каждую часть двигателя, с таким расчетом, чтоб как можно меньше их дорабатывать. С каждым из слободских буду договариваться как с немецкими мастерами, оплата только за то, что проверю, за просрочку буду снимать пенни. Думаете, не согласятся?

Это будет способ, до селе не известный в это время, удаленное производство, смежники, это потом весь мир будет так работать, производя части в разных точках мира и делая сборку в одном месте.

Есть и самый экономичный. Упереться рогом, откладывать каждую копейку и лет через десять запустить первый двигатель. Но своими силами, только он на хрен будет нужен. Впереди страну ждали соляной бунт и чума… Я изо всех сил, пока не говоря никому ни слова, стремился вывезти приютивших меня людей из города, подальше от грядущих бед'

Разглагольствовал минут сорок, сыпал именами кузнецов, рисовал на бумаге схему…

Никодим слушал внимательно, в чем-то соглашался, а против некоторых ковалей яростно возражал, ему видней, он местный, а я приблудный. Отстаивая свой план, приводил цифры, к примеру, сейчас наш прокатный станочек не мог дать медные пластины тоньше, наши самовары выходили избыточно утяжеленными и если уменьшить толщину стенок на треть, получим прибыль на пустом месте. Ну и Данила не прекращал попыток сделать нормальную латунь. Образцы были… Образцы… Пока… Толи примеси али чего ещё мешало.

Медник задумался, хотя только что спорил со мной, молчание затягивалось… Пусть подумает, ему полезно, меньше будет ребят калечить…

Чтоб не мешать, взял изрисованный лист, перевернул и по памяти (сплетник под матрасом остался) стал записывать имена нужных людей. С каждым ещё предстоял разговор и не думаю, что он будет легким…

— Скока? — Нарушил тишину хриплый голос.

— Что? — Я вздрогнул, от неожиданности…

— Денег, Надо, скока?

— На первый взгляд около сорока, там посчитаю, переговорю с народом… Через седмицу скажу точно.

Он кивнул соглашаясь, — А механику свою за скока сделаешь?

— Сделаем, ежели все вместе над ней работать будем…

— Нет Федь, один с мальчишками да с Данилой будешь, а мы с Сидором в мастерской, а то совсем без всего останемся. Силантию скажу, пусть чем, черт однорукий поможет, зря что ли ему, пять рублев додаю. Ежели приспичит, Марфу кликну… Хотя нет, не надо, она и так одна с Машкой на хозяйстве останется. Ну?

— Ежели бы все, то к пасхе как раз успели бы, а так позже будет. Она когда будет?

— Кто?

— Пасха!

— У отца Серафима спросишь, когда он, те по рогам кадилом стучать будет.

— Я серьезно…

— А я шуткую… — Всплеснул руками, хлопая себя по ляжкам, — не ведаю, у Марфы спросишь.

С тем и разошлись, я воспитывать подрастающее поколение в духе уважения к старшим, ибо сокрытие правды есть не уважение. А Никодим кубышку трясти, гроши пересчитывать…

А потом для отдельно взятого человека, начался личный ад. Честно сознаюсь, если бы раньше узнал о том, что мне предстоит сделать, ни за что не ввязался бы в эту авантюру. Знаете, что больше всего удручало? Почти угадали, передвижение по городу. Через два дня я уже начал сомневаться в своих словах по поводу недели, а ещё через пару, укрепился в этой мысли. Как же просто было там…

Достал сотовый, набрал номер, поговорил… И все решено. Здесь же… Этого нет, в отъезде, уехал в хреново-кукуево. Будет только весной. Другой смотрит на меня как баран на новые ворота и не понимает чего от него хочу, а от самого выхлоп, такой, что боишься огонь рядом зажигать…

Третий соглашается и с условиями и с оплатой, только срок исполнения у него больше моего в три раза.

Плюс ко всему, какая-то сволочь, пустила слух: — Федька медник, кузнецов за любые деньги нанимает.

Слободские, решили сорвать куш, сразу подняли ставки в разы. Если полкило гвоздей стоило десять копеек, то сейчас за него просили почти тридцать.

Для задуманного, требовалось как минимум десять ковалей и пара литейщиков, отобрать их надо было из почти полусотни кандидатов.

Через неделю стал похож на страуса, поджарое тело и сильные, мускулистые ноги.

Когда ни будь все кончается, закончился и этот дикий марафон, занял он у меня, ровно шестнадцать дней.

За это время сумел совратить двенадцать кузнецов и трех литцов, сговорился и ударил по рукам со всеми, оставил предоплату, по сроку решил, что месяц будет в самый раз.

Самая сложная досталась литейщикам, они должны были отлить рубашки на цилиндры, маховик, поршни и шкивы из чугуна и бронзы. Детали рамы, она будет клёпанная, крепеж, шатуны, пальцы и прочая мелочевка исполнялись кузнецами. Некоторые детали, будет изготавливать Данила, в частности хотел опробовать водяное охлаждение и если не пойдет, сделаем ребра на малом цилиндре из меди для лучшей теплоотдачи. Но мне требовался ещё один умелец, который мог бы смастерить поршневые кольца и его найти, пока не удалось.

Приползая вечерами домой, наскоро перекусив, запирался в четырех стенах и почти до утракорпел над чертежами. Утром с опухшей рожей, плелся в учебный класс, ибо уроки никто не отменял. Отмучившись три часа и замучив других, собирал монатки, убегал в город, так продолжалось две с лишним недели.

А потом все закончилось, и осталось только ждать…

Отдыхал целых полдня, а потом пришел 'червяк сомнений' принялся нарезать круги, догладывая последние остатки мозгов, довел до отупения и сбежал.

Самым трудным в изготовлении был горячий цилиндр, он был составной, внутренняя часть из стали и наружная из чугуна. Так вот за качество материала я и переживал больше всего.

Были вопросы по шлифовке, с абразивными материалами напряг, надо пополнять запасы. Самодельные шарошки из смеси песка и уваренного костного клея надо будет изготавливать в размер. Был правда один плюс, маленький такой. В бытность работы на государство и его же нужд, мной было заказано две бочки масла земляного, которое благополучно было перегнано на керосин и что-то жутко тягучее, по внешнему виду густую смазку, получилось совсем ничего, и она была честно поделена пополам. Казенная доля благополучно ушла на смазывание пресса, а честно заработанная в заначку, как и десять литров керосина не потраченные на освещение. Оставался ещё один продукт перегонки, я его обнаружил на следующий день, уж очень он был похож толи на гудрон, толи ещё на что. Стрельцы на воротах ничего не сказали, когда вывозил мусор… На Никодимово подворье…

Мысли плавно пошли на второй круг…

Устав заниматься самоедством, решил сходить в мастерскую, у меня тут кое-какая цифра получилась, надо обрадовать человека, меньше сорока, но больше тридцати. Тридцать два рубля как одна копеечка, уйдет добрым дядям за работу. В том, что эта хреновина заработает, не сомневался, я даже рассчитывал, что она отработает максимум месяца три без ремонта. За это время мы будем должны сделать второй такой, но более качественный и большего размера и стоить он будет гораздо дешевле.

***

Лета ХХХ года, декабря 30 день

Умные мысли приходят и уходят, а глупые остаются с вами, навсегда.

Когда решил вести записи о своей жизни, была идея ставить дату, но почему-то она похерилась(лень было!!!) и сейчас по прошествии года с лишним решил что без дня и месяца все события сливаются в однообразную серую ленту с вкраплениями сколь немного значимых событий. Работа, учеба, сон… Ничего интересного, хотя… Знаете, пяток дней назад произошел странный случай. Все руки не доходили, а вот сейчас вспомнил и записал…

'Эй, хозяева! Есть кто живой в этом доме? — застучал кулаком в доски ворот. Зазвенела цепь, залаяла собака. Прождав ещё немного, продолжил стучать, на этот раз, ногой. Ограда тряслась, псина сходила с ума, но никто и не думал отпирать. Сплюнув от злости, хотел уже уходить, как послышался стук снимаемой слеги. Створка распахнулась, нарисовался мужик в больших валенках и тулупе, наброшенном поверх исподнего с неприкрытой головы, волосы неопрятными сосульками спадали на бородатое лицо.

Оглядел меня мрачным взглядом с верху до низу и довольно грубо спросил, — Те чё надоть?

— Сомов нужон.

Почесал грудь растопыренной пятерней, зевнул, — А ты хто?

Хотел ответить привычной присказкой про коня и пальто, да не поймет, — Фильку Сомова, позови.

— А на кой? — и запустив руку в бороду, яростно зачесался.

Глядя на эти почесушки, хотелось посоветовать сходить этому ежику, помыться.

— Сговаривался я с ним, на сегодня. Сам-то кем будешь?

— Я то? Брат евонный, а Фильки, это, того самого… Нету…

— Когда будет?

— Что ты заладил: — когда, когда. Нету его, помЕр вчера… — и наладился закрыть ворота. Подставив ногу, не дал это сделать. Мужик, дохнув в лицо перегаром, попытался оттолкнуть меня. Толчком в грудь отправил его во двор, сбив с ног. Шагнул следом, шавка зарычала и попыталась укусить, но взвизгнув от удара в брюхо, скрылась в конуре.

— не тронь животину…

— Филимон мне работу сделать должон, алтын брал и крест целовал, что к сегоднему, все исполнит.

— так бы и говорил… — Проворчал мужик, поднимаясь на ноги, — Пойдем, глянем, могет и есть чего. Он же не токмо тебе обещался…

И шатаясь из стороны в сторону, побрел вглубь усадьбы, где как помниться стояла кузня.

Помещение встретило мрачным полумраком, запахом сгоревшего угля и ржавеющего железа. Закопченный горн у дальней стены перед ним дубовая колода с наковальней, правее, верстак с разложенными инструментами и бадейка с водой для закалки. Мужик прошел в самый темный угол, присев на корточки, что-то сдвинул, пошарил и вытащил на свет божий, нечто, замотанное в чистую тряпицу, — енто что ли.

— Дай гляну… — Протянул руку.

Брат шагнул к наковальне, положил сверток и развернул его. Пришлось войти вовнутрь кузницы. Сделать пару шагов и склониться, рассматривая детали. Да это они, укосины для станины, все восемь штук, отдельно лежали заклепки, пересчитал, тридцать две штуки, как в аптеке.

— Да, оно самое, — И стал заворачивать.

Сверху легла грязная пятерня, — Филька сказывал…

— До ворот дойдем, там деньги и отдам.

Он кивнул и убрал руку.

Проходя мимо избы, поинтересовался, — От чего Филимон умер?

— Тати, порешили…

— О как!

— Позавчёра, сказался что к другам пойдет, ушел и ночевать не вернулся, а седня по утряни, кобель завыл. Я к воротам, а там Филька… Голову ему кистенем разбили… Шубейку забрали, а сапоги не тронули…

— Где он сейчас?

— а на кой тебе?

— Проститься хочу, добрый мастер был.

— В доме он…

На давно не скобленых досках стола, раскинув в стороны желтые ступни ног, лежал Филимон. В скрещенные на груди руки была вставлена горящая свеча.

Перекрестившись и поклонившись усопшему (нет сомнений, передо мной покойник) протянул брату полушку, — Свечку поставь, за помин души.

Кивнув, он прошел за печку и загремел посудой, явно что-то наливая.

Последующее действие не могу объяснить, хоть убей. За каким чертом мне понадобилось, приподняв жмурику рубаху, смотреть на живот мертвеца, не знаю. И то, что я там увидел, мне совершенно не понравилось, абсолютно.

Шагнув назад, постарался придать лицу пристойное выражение, вовремя мужик вошел, держа в руках кружку, протянул, — Помяни.

— Благодарствую, но хмельное не пью. Жаль брата твоего… пойду, ждут меня.

Всю обратную дорогу, пока пробирался через заваленную сугробами, кузнечную слободу в голове крутился вопрос: — Это как же надо умудриться так, осмолить себе брюхо? Ярко красная кожа и даже несколько водяных пузырей, все это аж до грудины…

— Постой Федор! Да погодь, ты. — Дернув за рукав, меня остановил молодой стрелец. Сначала не узнал, он назвался и я вспомнил, что частенько видел служивого на воротах пушкарского двора. Не помню уже кто — кому, чем помог. Но с этим молодым парнем были нормальные отношения, с ним я точно не собачился.

— Здрав будь, извини, задумался, сразу и не заметил, — Поздоровался и стал лихорадочно вспоминать, как его зовут.

— А-а… Пустое. Он беззаботно махнул рукой, — Слышал, ты слободских ребятишек, цифири учишь?

— Н-да, учу, да не всех, молодше осьми не беру, а твому сколько?

— Жаль, маловат мой будет, пять всего.

Постояли немного, перебрасываясь дежурными фразами, о погоде, природе и любимых женщинах.

И уже расходились, когда спросил у него: — ' чего он здесь делает'

Услышав о том, что мамкин брат живет здесь, и он идет проведать родню. Спросил, — ' не знает ли, Фильку Сомова'

Он пожал плечами, и ответил, — 'Вроде как…'

И задал последний вопрос, — 'есть ли брат у него'

Стрелец задумался, поджал нижнюю губу, и отрицательно помотал головой, — ' Врать, не буду, но кажется, у него никого не было'

И пояснил.- 'Он не наш, не посадский, с Твери приехал, годов пять назад, ожениться, ещё не успел'

На этом распрощались и разошлись'

Домой пришел к шапочному разбору, с моим уходом, воцарился бедлам. Машка ошпарила руку и ногу. Клим, подрался с Дмитрием, братья постояли, посмотрели и приняли сторону Димки. Втроем они бы точно отметелили Клима, да вмешалась тяжелая артиллерия, Силантий не долго думая, схватил метлу и отхреначил всех, не деля на правых и виноватых. Разогнав толпу малолетних хулиганов, поругался с Марфой, прибежавшей на шум, она, не разобравшись, вцепилась тому в бороду. Теперь уже ему, пришлось отбиваться от старухи.

Открываю двери, захожу и что вижу. Марфа чуть ли не ядом плюются, наседает на Силантия, размахивается на него веником. Никодим ржет как наша кобыла при виде соседского жеребца. Перевязанная с ног до головы Машка, испуганно выглядывает с женской половины. На лестнице, ведущей в горенку, толпятся орлы, в порванных рубахах, и со свежими синяками.

Как встал, так и сел, на бочонок с капустой, звякнув, сверток выпал из рук, и у меня в кои века пропал дар речи.

'Катиться голова по трамвайным путям, тускнеющие глаза смотрят вслед уходящему вагону, и синеющие губы шепчут, — Вот и сходил за хлебушком'

Это была единственная, разумная мысль на тот момент, пришедшая в голову. Ткнул в каждого из парней пальцем, а потом поднял три, это значило что каждый оштрафован на алтын. Причину драки выяснять не буду, ежу понятно, делилось место лидера, я им, блин устрою, я их к едреней фене…

Надо было остыть, забрал у Никодима ключи, ушел относить детали. За ужином с Никодимом обсудили текущие дела, оговорили, что будем делать завтра. После поднялся наверх, они сидели на своих кроватях, положив руки на колени, всем видом показывая, что они пай-мальчики.

Открыл дверь, с порога, мрачным взглядом посмотрел на детей. — Два раз повторять не буду. У меня нет, и не будет любимчиков. Вы все равны — Говорил и видел, мои слова не доходят до них, они ждут от меня другого. Криков, ругани, побоев.

'Твою Мать…'

— Если это случится ещё раз, выгоню к чертовой матери, на улицу. Поняли?

Дождавшись ответа, приказал ложиться спать, для них на сегодня все закончилось.

***

Лета ХХХ года, января 3день

Новый год встретил как обычно. Для себя. На рынке увидел сахар, дорогой собака, на полтинник взял два фунта, масло греческое, яйца свои (куриные!) уксус есть, взбил. Жаль только, картошки нет, и без неё обошелся, соорудил, а-ля оливье. Спирт, собственного приготовления, настоянный на клюкве и еловые ветви, развешанные по стенам жилища, довершили приготовление к встрече нового года. Жаль, нельзя было послушать, традиционное выступление главы государства, он бы поведал о свершениях прошедшего, рассказал о планах грядущего. Не знал князь всея Руси, что его подданный ожидает его выступления, вот так. Ибо сын его мал, а внук его Петр, ещё не стал глобалистом и даже не родился, ибо не зачат. Да фиг с ними, а пока что это только мой праздник! Пожевал, салатика, сдобренного заправкой, самопальной. Махнул дозу клюковки и устроил салют, переполошивший всех соседей, собак и детей. Опосля, сходил за добавкой, принял на грудь и отправился кататься на санках с берега Москвы-реки. На обратном пути подрался с каким-то подвыпившим мужиком, домой пришел весь в снегу и со свежим синяком под глазом. Праздник удалсЯ.

В делах наступила пауза, до срока, когда массово начнут поступать детали, оставался месяц. Я сам передвинул сроки, контрольный заход по мастерам, показал, что у всех есть определенные трудности.

Услышав в шестой раз жалобы на срок, и проверив, как идет работа, понял, что если буду настаивать. Получу кучу металлолома, неизвестного назначения, годного только для переплавки. А литейщики и так не торопились, у них изначально больше времени было.

Я решил вплотную заняться солдатиками. За образец были взяты самые простые фигурки, с помощью нашего кузнеца была сделана разъемная форма из железа. Она посередине соединялась двумя винтами.

За один раз получалось два стрельца сразу, олово бодяжил свинцом, чтоб его меньше тратить. В наборах будет девять рядовых и десятник. Крашенные для тех, кто по богаче и простые. При всей подготовке, к этой затее, забыл о главном, сначала считать, потом делать. Когда получил первые образцы, радовался. Потом сел за расчеты и погрустнел малек, чтоб самые дешевые, не говоря о дорогих, стали рентабельны, цену надо ставить не меньше алтына. Вот так. Экономика, мать её за ногу…

Оставалось ещё одно. У моей знакомой мастерицы, Милославы, много других творений, которые можно отлить из бронзы, но это уже другой уровень литейного мастерства недоступный мне. Можете возразить, что у себя мы отливаем некоторые части для наших самоваров, да, льем. Краники и больше ничего. Можно было бы конечно, запрячь Данилу, поставить ему задачу, но эта работа не для него, все, что получу от него, это будет самоварный кран, изысканной формы. И только!

Надо было искать нового человека, да ещё с таким прицелом, что он будет работать на компанию Никодим и Ко, продолжительное время. Никодим со мной и спорить не стал, он сам все прекрасно видел и понимал что наш кузнец великолепный исполнитель от и до, без единой капли самовольства.

Требовалось найти кого-то, кто только отделился и хочет самостоятельно встать на ноги. Неважно кто это будет, местный сторожил или из приезжих, важно чтоб был молод и хотел работать и зарабатывать. Но и какой никакой опыт в литейном деле, тоже нужен.

Хотите, верьте, хотите, нет…

Но буквально через день, домой прибежал запыхавшийся Мишка и сказал, — ' дядька Силантий срочно в лавку зовет' Сегодня была очередь стрельца, сидеть за прилавком, с ним отправили младшего Рябова, если что лишний разок полирнуть бочок самоварчика, полы подмести, да просто сбегать, куда или зачем ни будь.

На все расспросы, Мишка отвечал довольно туманно:- ' сам ничего не видел. Был в задней комнате, протирал трех ведерный самовар' Этого монстра сделали давным-давно, да вот только покупателя на него не было, уж больно дорого он стоил. Я уже пару раз осматривал его с целью переделки или просто порубить да переплавить.

В лавке уже был Никодим, с утра уезжавший по делам, решил проверить, как дела идут. А тут на тебе…

Силантий подпирал задницей дверь (ещё и пускать не хотел), а медник тем временем, вел допрос, точней приступил. Я так понимаю, подоспел к самому началу. История банальна, по своей сути и могла случиться где угодно и с кем угодно…

Парня звался Антипом, прозвищем Сизый. Почему так, усмехнулся — прадед его, это прозвище заработал. У него был здоровенный шнобель и толи болячка какая, толи ещё чего, сизого цвета. Со временем, 'нос' пропал, а первая половина прозвища осталась.

В слободе, места для новоселов не нашлось и пришлось селиться у черта на рогах. Почти все деньги, выданные отцом, ушли на покупку дома. Живность, какую ни какую, привели с собой. Место, правда, нехорошее было, пожар случился прошлой зимой и все кто жил на том подворье… Даже выскочить никто не успел. До весны пустовало, а как трава в зелень пошла, Антип с молодой женкой объявился.

На то чтоб вступить в артель речи не было, никто он для московских искусников и звать его ни как.

Если и брали, так подмастерьем только, 'молод ищо' чтоб мастером зваться. Другие, эвон до седой бороды учениками ходят… Да и чужих, берут неохотно, очень неохотно, если нет сродственников, можно и не пытаться. В баньке, лавку поставил, очаг есть, там и начал потихоньку из припаса медного, с дому привезенного, котелки клепать, два подсвечника слил, малых, да поставец на три лучины. Да напрасно все, на торгу своего добра навалом, чтоб ещё и пришлым место нашлось… Только с телеги, а с неё торговать… только успевай поворачиваться, того гляди сопрут все что плохо лежит. Целую седмицу, напрасно проторчал, народ ходит, смотрит, цену спрашивает… На одно только сено для лошадки двадцать копеек ушло, так ещё и самим что-то есть надо, да скотинку кормить. От случайных приработков не отказывался, бабульке котел запаял, там помог, тут…

Копейка, две, алтын, полушка, но это не, то, что хотелось молодому мужику, у которого к тому, ожидалось прибавление в семействе. До середины лета, прожили, не сказать что плохо, но и не совсем хорошо. Не голодали.

В один из осенних дней, у него сперли подсвечник, попытались, краем глаза успел заметить, что некто, шарит под сеном, ухватив за ворот, приложил о доски. Тать сомлел, а Антип, кликнув стрельцов, сдал им бесчувственную тушку, те и сволокли её в разбойный приказ. День закончился, как и предыдущие, ни шатко, ни валко. Вечером приехал домой распряг коняшку, покушал, поработал по хозяйству и с наступлением темноты лег спать.

Посередине ночи, приспичило по нужде, и когда возвращался, увидел как у входной двери, тени копошатся. Подошел ближе и разглядел, охапку соломы и мелькающий огонек. Подхватил, что под руку попалось, а было это полешко березовое, да и втянул, одному промеж лопаток, тот только охнул и ничком упал. Второй изворотливей оказался, отскочить успел. Антип деревяшку отбросил и с ним сцепился. Помутузили друг, друга, парень сшиб с ног татя, сбил и сел верхом, охаживая кулаками, куда ни попадя. Да к несчастью, первый очнулся и приголубил нашего героя, колышком по головушке.

В себя пришел опосля ведра воды, вылитого на него супругой. Когда рассвело, на месте побоища нашел охапку соломы, притащенной татями из сарая, да разбитый кувшин с огарком свечи. Седмицу провел в тревожном ожидании. Но ничего не случалось и показалось, что гости ночные получив отпор, больше не появятся… Долго, ни кто не беспокоил, аж до самой глубокой осени.

А потом все повторилось, лишь с той разницей, что драки не было, загодя купленная собачонка, разбудила, с громким лаем заметавшись на задках возле ограды, спугнула разбойников. И основа тишина, никто по ночам не ломиться, собака не гавкает… Да третьего дня нашел поутру своего сторожа за банькой, оскаленная пасть, желтая пена, отравили псину. Не рискуя оставлять жену, одну дома, забрал с собой. Показалось что это лучший выход из положения, на алтын сторговал, да на гривенник уперли. День прошел, на редкость удачно. Продал, один из своих подсвечников, за тридцать копеек, прикупив чего надо было, поехали домой. А там их встретили распахнутые двери дома и пустой хлев. Из избы не вынесли только что печку, потому что каменная, свели со двора всю скотину, какая была у ребят. Пяток овечек, телка, а свинью, похоже, прям в загоне ухайдакали, уж больно здорова там лужа крови. Маленькую мастерскую разнесли просто в клочья, кто-то выместил свою злобу, порубив топором все до чего смог дотянуться. Но этого показалось мало, и эта тварь нагадила прямо посередине…

И тут, у Антипа, честно говоря, сдали нервы, ему стало страшно, но не за себя, сказал: — ' за Аленку свою испужался'. Переночевав, если можно назвать сном, дрему в обнимку с колом, утром, из подполья в баньке, достал последнее сокровище, полпуда меди и поехал в город, загрузив остатние, не украденные вещи, на сани. Оставив супружницу, стеречь добро, сам отправился по лавкам, предлагать свой товар.

Сунулся в одну, там и разговаривать не стали, другая закрыта и нет никого. Третьей рубль всего давали, а когда отказался, стращать начали, что стрельцов позовут. Насилу вырвался.

Пока до нас добрался, страху наслушался, такого, что ноги идти не хотели (его собственные слова) А как Силантия увидел… Нет, не зря я со старым стрельцом, беседу провел. Тот встретил гостя, как полагается…

'надо будет, спросить Антипа, стрелец ему улыбался или нет? А то я просил этого не делать, от его оскала, наш барбос, описался. Да. Лет, ему многовато… Не получиться из него толкового продавца. Жаль, пацаны мелковаты, с ними пока что никто и разговаривать не будет'

Никодим пытал, молодца о причинах побудивших того искать лучшей доли в дали от отчего дома.

Всё оказалось просто. Антипу, как самому младшему, светило из отцовского наследства, только пробой на воротах, да веревка из колодца с дырявым ведром. Когда заговорил, что хочет уехать в Москву, как ему показалось, все вздохнули с облегчением. Отец дал денег, брат старший чего подкинул, средний подарил, чушку медную, а старики благословление дали.

— Литец значится, колокольный? — Никодим глянул в мою сторону и кивнул. ' Пытай, мол, дальше'

— Он самый. — Согласился Антип, вроде бы спокоен, а пальцы шапку сжимающие, чуток подрагивают.

— А ты значиться с братьями не поладил? — Спросил его, переключая внимание на себя. — Что худые мастера?

— Наш батюшка, в Курске, самый лучший…

— А ты не захотел у братьев, подмастерьем быть али как?

— Хотел… Да разлад вышел, они все по батиному покону делают….

— А ты по своему… — закончил за него. И продолжил. — Что ж такого нового можно в колокольцах придумать?

— Да они мне, вот где сидят, — Антип провел рукой по горлу.

Я пробарабанил по столу дробь, — Погодь, чуток. — Встал и вышел в соседнюю клетушку. Мишка, уж очень усердно надраивал самовару бочину, елозя по одному и тому же месту.

— Будешь подслушивать, ухи оторву, вместе с головой. — И не давая времени на возражения, стал объяснять, как добраться до лавки Милославы.

Заставил повторить, дал деньгу и отправил с наказом, принести любую фигурку, — Какую дадут, такую бери. Да не вздумай по дороге сломать.

Это было все-таки ближе, чем тащить из дома.

Вернулся к нашему гостю. По прошествии буквально получаса, Мишаня приволок тряпичный сверток, осторожно положил на стол и пошел в коморку.

Окликнул его, — Миша! — Он оглянулся и посмотрел на меня.

— Будешь подслушивать, исполню обещание. Понял? — Кивнув, парень закрыл за собой дверь.

А я стал разворачивать упаковку. На свет божий появилась моя знакомая (только по слепку) собака жужа. Все-таки умница Милослава, такие классные штуки делает.

Поставил статуэтку на стол и двинул к Антипу, — Сможешь такую из бронзы колокольной слить?

Он взял её в руки, покрутил, осматривая со всех сторон, осторожно поставил на место, отряхнул ладони от прилипших комочков глины. Посмотрел на Никодима, на Силантия, на меня. И как показалось, немного неуверенно, кивнул. — Смогу.

'А голосок то хрипловат. Волнуется парниша…'

— Как делать будешь? Ты ведь такое хотел в отцовской мастерской отливать?

Антип протянул руку и, взяв в руки фигурку, стал рассказывать.

— Дощечка надобна, сухая, можно взять березовую или еловую. Два ящичка сделать, так, чтоб соединить потом между собой. Песок нужен белый, в нем должны как искорки мелькать. Его промыть, просушить и через сито просеять. Глину потребно брать зимнюю, она лучше отмучивается, высушить и потом растереть в пыль. На девять частей песка, одну глины сушеной, замешиваем и потихоньку добавляем воду. Ежели шарик, не рассыпался или не растекся по доске, с роста упавший, значит подходит. Берем мешочек с припылом, я обычно уголь тертый, из печки беру, лучше всего от березы али дуба сгоревшего подходит. Постукиваю, чтоб ровно легло, пятен не оставалось, иначе песок комьями прилипнет, когда вынимать будешь, — Он приподнял статуэтку над столом, поставил обратно.

Гладилкой, ровняю ежели что не так пошло, делаю литник и продухи. Вторую половинку также как и первую делаю, собираю форму, ремнями кожаными стягиваю. Но это ежели она разовая, а так можно кольца железные и клинья.

— И всё? — Спокойным, даже немного разочарованным голосом спросил Никодим. Его было легко понять, пока что мы не услышали ничего нового.

— Нет, длиной иглой надо наколоть утрамбовку, но так чтоб не доставало, иначе воздухом горячим порвет.

— Ну что ж, мил человек, это мы и сами умеем, ты про неё скажи, как такую слить? Что с ней делать? — Никодим кивнул на глиняную собаченцию.

Антип, поскреб затылок, — Я по-другому только раз и делал…

И пустился в пространные объяснения, продравшись с трудом через местный сленг, уяснил что речь идет о выплавляемой модели. Слушал внимательно, и когда Антип начал повторяться, прервал его.

— Погодь…

Глянул на Никодима, он пожал плечами, ему это также не знакомо. Проверить можно одним способом, дать задание. Да только встает другая проблема, личная вендетта Антипа.

Как понимаю, ему мстят за того воришку, сданного им стрельцам. Надо будет через Силантия попробовать разузнать, что там стряслось, если на парня так наехали. Может он с городскими переговорит и те возьмут под охрану, избу Антипа?

Кивнул Никодиму на дверь: — 'поговорить надо', встал из-за стола и вышел, он пошел следом.

На улице подмораживало, небольшой ветерок сдувал с крыш мелкую ледяную пыль. Она клубилась в воздухе, сверкая крохотными искорками в красных лучах заходящего солнца.

— Ну, чего звал? — Никодим недовольно смахнул с лица, упавшие снежинки.

— Давай спытаем Антипа, кажется он тот, кто нам нужен.

— На кой он нам?

— Давеча, ты согласен был, что нам литейщик нужен.

— Нужен, — Никодим пожевал губы, — Недоучка этот Антип, а подмастерьев у нас до жопы. Ещё одного брать? На хер он нам не нужен.

— Так есть в парне задатки. Пусть хотя бы собаку отольет…

— Вот ежели сделает, тогда и глянем, — Сердитый Никодим развернулся, чтоб уйти, да я за рукав придержал.

— Да где он делать-то будет? Он же домой собрался уезжать…

— Федька, у меня не монастырь, всех собирать. Пущай к себе вертается, Силантия спроси, пусть поможет, чем.

— А ежели справиться? Возьмешь?

— Те что, крест поцеловать? — Движением плеча освободился от моей хватки, и исчез внутри лавки.

Я постоял немного, полюбовался красивым закатом. И когда холодные пальцы 'деда мороза' скользнули за шиворот, а игривый ветер собрал самый большой комок снежинок и, веселясь, швырнул в лицо. Решил что под задержался я как-то на улице. Поежившись от охватившего озноба, распахнул дверь и шагнул в уютное тепло.

На пороге столкнулся с Антипом и Силантием, посторонившись, пропустил их.

Парень полуобернувшись что-то сказал, старый стрелец, положив ему руку на плечо, подтолкнул, — У тя женка взмерзла, ожидаючи…

— Федор! Лавку выстудишь… — И ещё пара непечатных выражений, недовольного медника. — Иди сюда, черт не русский.

Сел на жесткую лавку, напротив. Никодим не говоря ни слова смотрел мне в лицо, потом гаркнул в сторону, — Мишаня! Подь сюды, ирод окоянный, Федя тебе токмо обещается, так я сполню.

Словно чертик из табакерки, рядом с нами возник мальчишка. Наш хозяин бросил на стол монетку, — Дуй в кабак, вина принеси и пожевать чего. Одна нога здесь, другая там.

И когда гонец исчез, продолжил, — Странный ты Федор, над всякими жучками, паучками, — защелкал пальцами, вспоминая слово.

— Умиляешься. — Помог ему.

— Угу, милуешься. Только давеча, когда Сидор приходил барана резать, ты с морды сбледнул, а у самого четверо за душой стоят. Добрый ты, мягкий, из тебя всякая голытьба веревки вьет, а и рад…

Высказавшись, замолчал, а мне и сказать нечего в оправдание.

Другое мое время, очень другое… Иногда, вечерами сидя на кухне у телевизора, мы с супругой спорили, ругались, мирились, очень часто она мне говорила, что я слишком жестокий и бездушный…

— Федя, — Никодим прервал затянувшееся молчание, — поведай мне…

' Да что тебе ещё от меня надо?'

— Зачем тогда на дороге, ты двух татей добил, они же пораненные были.

Память услужливо подкинула, разлетающиеся клочья армяка от удара картечи… Страх и злоба.

Страх за свою жизнь и злоба на этих уродов посягнувших на самое ценное что у меня есть…

— Испугался и озлобился.

— Верно сказал. Почаще тебе таким быть надобно.

— Стрелять во всех, налево и направо?

— Это слишком, но вот чтоб тебя не взнуздали, стоит иногда показывать. А то и не заметишь, как на шее хомут окажется, захочешь выскочить, да куда там, уже телегу волочишь

И снова смолк, посматривая на входную дверь в ожидании гонца, то на меня.

Хотел было возразить, набрал полную грудь воздуха да сдулся. Нечего возразить. Не че го!

Но от чего-то обидно стало, нет, Никодим здесь, не виноват, на себя обида. Реальность…

То что там, увидев в метро попрошайку или нищего, перешагиваешь и идешь дальше. И все из-за того что слишком хорошо знаешь про них из телевизора. А здесь всё по другому, ещё крепки узы семьи и рода и если человек просит 'за ради Христа' это действительно так. Гораздо позже, с девятисотых годов, нищенство станет профессией, целые деревни будут, ездить в Москву на заработки, но это время ещё не пришло…

А у меня все вверх ногами, нищего пну, над юродивым посмеюсь, а кому- то, кого впервые вижу, верю за красивые словеса и слезливую историю.

По своей сути, в истории с Курским парнем, надо было купить у него медь, сел бы он в свои сани, да уехал. Того что он нам наговорил, судить о его проф пригодности нельзя, это мы и сами все знали.

Из этой выволочки есть только один вывод. Я облажался, а Никодим прав.

За спиной скрипнула входная дверь, это вернулся посланец.

Мишка поставил на стол, доску с вареной требухой и хреном, рядом лежала половина каравая хлеба, три огурца, выставил кувшин с вином.

— Досканы, давай… — Сказал Никодим и пацан метнулся в заднюю комнату, мухой притащил все что нужно. Медник отрезал ломоть ржаного, сверху добавил кусок ливера, — Бери, заработал.

Указал на еду Мишке. Тот схватил и впился зубами, мне даже показалось, что заурчал от удовольствия.

А наш хозяин, вдруг протянул руку и неуловимо быстрым движением, ухватил пацана за ухо, подтянул и, заглянув в глаза, напомнил, — Ежели где, слово молвишь… И Федор не поможет, шкуру спущу…

Замерший подросток, с куском еды в зубах… То ещё зрелище. Если бы не плескавшийся в глазах страх.

Я, недоумевая, переводил взгляд с одного на другого. Мне, почему-то казалось, что Миша понял и все будет хорошо, но вот у Никодима, на этот счет было свое мнение. Отпустив, несчастного, буркнул неразборчиво, от чего отрок просто испарился. А он улыбнулся мне, — Вот и первый твой хомут, Феденька. Дома тебя ещё четыре дожидаются, по весне, когда надобно будет строиться, ещё толпа набежит.

Я тут сговорился, бревно еловое купить на постройки, с мужиков слово взял, что артелью, как снег сойдет, придут, кормежка наша, алтын в седмицу за работу, старшому четверик. Ты мне скажи, для чего тебе сарай такой здоровый понадобился?

Такого резкого перехода тем для разговора, я даже не ожидал. Пришлось в темпе вспоминать.

— Я же тебе говорил, все в одном будет, если кучу маленьких ставить, замучаешься по переходам бегать, а так все в одном месте.

'давно был такой разговор, я Никодиму объяснял принцип построения поточного производства и особенно упирал на то, что нам нужен большой, просто огромный, для нынешних времен, цех, метров эдак на сто квадратных. Здесь так не строили. Придется вспоминать читаные книги. Подвесные балки, стойки, ригеля, колонны и прочая мутатень. Чтоб покрыть такую крышу дранкой, надо будет уйму времени. Поэтому хотел использовать бересту, что-то похожее на битум есть в заначке. Кору нарезаем пластами. Замачиваем, высушиваем под гнетом, чтоб стали прямыми, нарезаем на куски нужного размера, покрываем горячей смолой и посыпаем сверху песком. Делаем на стропилах обрешетку как можно плотней и обшиваем этим произведением местного стройпрома. Кажется воз, бересты, стоит две копейки, надо будет уточнить…'

— Так сараи можно поставить в плотную…

— А потом начнем бревна пилить, вынимать, проемы всякие городить, зачем лишние деньги переводить.

Проще сразу, одну большую махину поставить…

— Да там бревен уйдет на два полста рублей. Еще доску на пол надо, рамы вязать, двери…

— Там надо будет ещё три избы ставить, одну под склад, чтоб добро хранить, для охраны домик…

— а ещё один для чего?

— Для меня, жить там стану.

Никодим из подлобья так глянул, словно рублем одарил. Надо проверить карманы, может, и правда что появилось…

— Не зыркай, шуткую. Народ пришлый в старой деревне жить будет, а по работе задержался, и куда ты, на ночь глядя, попрешься? Али в мастерской на верстаке среди грязи спать завалишься?

— А может…

— Не может. Всякие ходют и смотрют, как Марфа, твое исподнее на веревке сушит? А давай людишек у этого, как его?

— Шадровитого…

— У него, возьмем.

— Опять? — Никодим посмурнел.

— Подумай сам, оставим, возьмем, половину. Для них землицы пахотной хватит. Ответь. К нам народ работать придет, со своими харчами? Или мы их по уговору кормить будем?

'Ещё с полгода назад, они смотрели на меня как на врага народа, Никодим, однажды даже запулил в меня железякой, попавшей под руку. А все из-за того, что начал вытаскивать их из разных углов, где они устраивались на послеобеденный сон. Эта тихая война продолжалась ровно месяц, пока в один из дней до них не дошло, что сделано и продано на три самовара больше, а когда получили на руки денежки, на которые не рассчитывали, теперь уже мне доставалось, если задерживался с обеда'

— Не пойдут к нам люди, ох не пойдут… — Судя по всему, Никодим так же вспомнил это.

— Вот и надо, сразу слободу ставить. Старая деревня, основой будет. Местных заставим хлебушек растить, или вон свиней разведем али барашков… — Говоря все это, я склонился над столом, выбирая огурец. Отобрал, с хрустом откусил и посмотрел на своего собеседника.

По его округлившимся глазам, стало понятно, Никодим в шоке. Он так далеко не заглядывал, а я не говорил, и только сегодня впервые озвучил, ремесленная слобода. Не называть же это все фабрикой. Не поймет.

Икнув, медник потянулся к кувшину, приложился к нему, так что, кадык нервно вздрагивал при глотках. Поставил обратно, крякнув и переведя дух, ладонью смахнул капельки вина с усов и бороды. — Федька, мог ранее молвить, что такое удумал?

— Да мне только что в голову пришло. Или мы будем до хрена денег на жратву тратить, за ней ездить надо, покупать, лошадки, телеги, возчики… Опять же тати на дорогах. Копейка здесь, там и там, глядишь, рубль потратил, а то и поболее. Маслица надо, молочка, яичек, мясца, на одном хлебе ноги протянешь, да чего я тебе это говорю? Вспомни, как по молодости было… Лебеду говоришь, в мучицу подмешивали и толокно желудевое? Ревень драли да кислицу…

— Бывало…

— Вот к тому и говорю, что надо людишек на земле оставить, из тех, что помоложе.

— Так землица худая, урожаю не будет… Что они здесь берут? Сам один? Тьфу, токмо самим с голодухи не помереть.

— Ну, сам десять не обещаю, но сам пять точно будет, одну хитрость ведаю.

— Это ж какую? Дерьма навозить на делянки?

— Можно и так, да только ждать долго пока созреет, ямчугу прикупить надо пару возов.

— Окстись Федор, она вся в казну идет. Да и зачем столько?

— Из неё не токмо зелье пороховое делать можно, она и вместо навоза пойдет.

— Никогда не слышал и не видел, чтоб ямчугой, землицу посыпали. — Никодим в сомнении покачал головой.

— Можно купить?

Он задумался, пожал плечами, — Токмо она в три дорого станет.

— А куда деваться? Она и мне нужна или думаешь, её всю высыплю? Там нужно, всего-то горсть, на десятину.

Никодим, жевал вареный рубец, о чем-то размышляя.

'Когда впервые услышал это слово, думал хрень какая-то, ан нет, довольно вкусная штука, если правильно сварить, да ещё потом гречневой кашкой набить и в печке потушить с часик или два. Зеленым лучком присыпать, перчику молотого щепотку для аромата, а рядом с миской кружечка стоит, запотевшая. Капельки влаги по стенкам стекают, в лужицы на столе собираются, а внутри прохладное пиво… На отдельной доске, ломоть ржаного хлеба, деревянная солонка с крупной серой солью. Сядешь за стол, перекрестишься на это благолепие, отломишь маленький кусочек хлебушка, зачерпнешь ложкой, кашу из миски…

Вкуснотишша….'

— Федор! — Прервал тишину голос Никодима.

'Блин, я чуть не подавился!'

— Да!

— Что да?

— А что, Федор?

— Тьфу на тебя, короста. — Никодим бросил корочку хлеба на стол. — С ним как с человеком, а он…

— Ты чего так на Мишку взъелся? — решил прояснить ситуацию с парнем.

— Языком треплется много, с такими же босяками. Посмотри на него, обут, чисто одет, до сыта накормлен, в кармане копейка звенит. Видел намедни, как он среди своих дружков тутошних, гоголем ходит, обновкой красуется, А уж каким соловьем заливался, пока меня не увидел…

— И что такого он наплел?

— Те скажи, ты с него шкуру спустишь, — откинулся на стенку смерил меня взглядом, — да, не… Шея толстовата, ярмо ещё не соскочит. Пожалеешь сироту? А?

— Сказывай.

Усмехнулся, глотнул вина, — Иду значиться от Митрича. Ну, ты помнишь, дедуля приходил к нам по осени, просил котел заварить, а он доброго слова не стоит, прогорел насквозь, дыра на дыре. Ну!? Да помнишь ты его, длинный и тощий как жердь, плюнь, перешибешь. Старуха евонная к Марфе иногда захаживает, у неё ещё жопа в двери не пролазит…

— А-а-а…

— Во-во, она самая, та ещё зараза… Так вот. Иду от Митрича, а ему внуки, притащили сваво вина, на почках березовых настоянное, чистый как слеза, девы пречистой. Отведали мы кувшинчик, за жисть слово молвили, пока эта стервоза сковородками да ухватами, бренчать не начала. Распрощался я с Митричем…

Вспомнил, Никодим в тот вечер приполз не то что 'на бровях' на кончиках ушей до дома добирался, мокрый насквозь, весь в снегу, расхристанный какой-то, но довольный чему-то, как три слона.

И Мишка, появился незадолго до его прихода…

— Вышел на улочку, огляделся и побрел к дому. Уже вечерять начинает, подумал, надо задками пройти, а то ежели пока ползти буду через всю слободу, в самый раз стемнеет. Огородами выбрался на берег, ну ты знаешь, ребятня там на санках катается, Антохи кривого усадьба. Я же говорю, знаешь.

Пока добрался, сам понимаешь, что трезвому три шага, то уставшему полдня шагать, стемнело, почти. Вышел, детишки от восторга визжат, ажно уши закладывает. Они бадейками воды натаскали и за прошлую ночь горку так прихватило, что дух захватывает, как быстро едешь.

— Ты чего с горки катался?

Он смутился, — да всего того, пару раз спустился… Да я и не один такой был, там ещё мужики были…

С ребятишками малыми… Да ну тебя Федька, вечно ты…

— Да я молчу…

— Вот и молчи… На чем я остановился? А — а… Ага! Съехал вниз, любо, дай думаю — ещё прокачусь. Поднялся, как смог отряхнулся и пошел наверх, а чтоб взобраться, надо в стороночку отойти, там ступеньки срублены, и слеги на колья подвязаны, бабы летом здесь к реке спускаются, одежку полоскать. Вот почти дошел, пацанята кучкой стоят, об чем-то разговор ведут, тут мне голосок одного из них, уж больно знакомым показался. Остановился да послушал.

Эх, Федор, Федор, знали бы мы какого славного человека к себе взяли? Мишка- то у нас самый главный помощник, мы с тобой, без него как без рук. Он уже нам советы дает, во как!

Да только это все полбеды, этот клоп-недомерок удумал хвастаться, сколько он денег видел в лавке…

Вот такие гавнюки и привечают татей к дому, трещат как сороки где ни поподя. Думаешь с чего, последние дни Силантий здесь сидит? — И хлопнул ладонью по лавке, около себя.

— Слухи пошли, да разговоры, а возле лавки всякие людишки крутятся. Вот так, Феденька, может нас вскорости убивать учнут. Пистоли с собой?

— Я без них как голый.

— Вот и ладненько. Ты домой сейчас али ещё куда надо?

— Нет, домой, ещё работа не доделана.

— тогда ступай с богом и этого, забери, зол я, да выпимши, зашибу сироту ненароком.

— А ты что, один здесь останешься? Давай с тобой побуду, пока Силантий не придет.

— Нужон ты мне, всю рыбу токмо распугаешь, оставь пистоль, да чеши отсель… — И весело подмигнул.

Я достал из кобуры и положил, рядом с остатками еды, пистолет, пяток патронов.

Никодим взял один, покрутил в руках, поставил обратно, — Разумник ты Федор, такое учинил. Зачем так много, оставляешь, мне двух хватит. — Он забрал патрон с пулей. Подтянул пистолет, переломил ствол, вытащил заряд, осмотрел гильзу, отложил и, заменив на картечь, зарядил снова.

— Туго взводится…

— Зато спуск легкий. Не дергай когда нажимать будешь, а то…

— Федька! — В голосе Никодима, послышалось возмущение, — в тот раз нам с Силантием, плешь проел и опять за старое? Я те что, новик от титьки оторванный?

'После того как были сделаны и испытаны пистолеты, я притащился домой, надо же похвастаться. В приказе посмотрели, покрутили башками, сказали доброе дело, узнали цену и послали подальше, дорого мол. Упыри, им дрын из плетня вывернутый, и то не по карману будет. Тю, была бы честь предложена. Дома же, мужики оценили, особенно понравилось Силантию, с его одной рукой, можно было теперь спокойно стрелять и перезаряжать, зажав пистолет подмышкой. Думаю знакомо чувство новойигрушки, которую дали кому то подержать, а вам так и кажется, что её сейчас сломают или уронят. Вот и стоял у них над душой, комментируя все подряд, остерегая, указывая и поправляя, если делали не так. Старый стрелец, отстреляв десяток патронов, вообще не хотел возвращать. Пришлось пообещать, что сделаю ему такой же, а этот пусть вернет. К слову, когда ездили отдавать деньги за землю, пистолеты были с ними'

— Ладно, уговорил. Ты все-таки подумай, вдвоем легче отбиться…

— Татей всего трое, будет… — проворчал он вполголоса, осекся и взглянул в мою сторону.

— И что я ещё не ведаю?

— Не твое…

— Никодим!

— Силантий, вызнал, чужаки это, услышали болтовню детскую, доглядели в какую лавку отрок пойдет. Да наши, на ушко шепнули, так что ведомо о них. Я же не один буду, Силантий и стрельцы слободские, на дороге сторожить будет, к ним татей и выведу. Надобно чтоб и ты ушел, пусть разбойники думают, один остался. — Никодим, вдруг улыбнулся и задорно подмигнул.

'Черт возьми, да ему в радость эта стычка. А Мишане быть сегодня поротым'

В общем, собрался и ушел, забрав с собой парня. Вид у него был как у побитой собаки, всю обратную дорогу еле тащился, цепляясь ногой за ногу. Дома отправил сидеть и ждать в комнату, а сам, переодевшись, попытался поработать, да куда там, все из рук валиться. Промучился с час, ещё полчаса потратил на приборку и одевание, собрался уже спускаться вниз, когда залаял кобель.

Наши возвращаются. Очень скоро скрипнула калитка, и двор наполнился голосами, судя по всему, Никодим с Силантием пришли не одни. Спускаюсь, так и есть ещё трое незнакомых стрельцов с ними.

— А вот и Федор. Я вам про него говорил, он как раз и сможет ваши пищали под пистоны переделать.

Федор, эти ребята нам сегодня крепко помогли, надо бы и им помочь. — Никодим подошел ближе, склонился и прошептал на ухо, — Спасибо за пистоль, выручила. Стрельцам помоги, у них одного подрезали, — Я дернулся, и он добавил, — жить будет, руку распороли. Иди, потом обговорим.

Кивнув в знак согласия, посмотрел на стрельцов, молодые парни, крайний слева ещё, по-моему, и бреется через раз.

— Ну что добры молодцы, айда в мастерскую, там поговорим, пищали посмотрим.

Перехватил взгляд медника и добавил, — возьму с вас токмо за пистоны и то задешево.

Примерно час распинался, показывая выгоды переделки. Достал пистолет и продемонстрировал быстроту перезарядки. Раскрутили, черти. Слово за слово, поспорил с молодым, что выстрелю в десять раз быстрей, чем он свою аркебузу зарядит. Я победил, но не убедил, хотя задумка очень понравилась. Все старо как мир, если государство будет снабжать своих солдат, они будут использовать новинки, если нет, так и будут бегать с берендейками, покупая за свои деньги кожу и сало, а порох и свинец дает казна. Пистоны понравились, показал, как работают, они сами спалили несколько капсюлей, но, увы, увы. Эти почему-то не захотели переделывать свое оружие. Под конец у меня даже закралось подозрение, что их просто знакомят с человеком, то бишь со мной. Поболтали немного, да разошлись. Подарил на прощание горсть пистонов.

Выпроводив гостей со двора и закрыв на засов ворота, пошел в дом.

Но прежде надо было исполнить одно дело, хоть к нему душа и не лежала. Предстояло наказать Михаила за его длинный язык. Думал один такой, поднялся к ребятам, а там мужики уже застращали бедолагу до потери пульса. Когда вошел его колотило крупной дрожью, морда лица бледная как мука и говорить не может только сипит да головой мотает. Отозвал Никодима на лестницу, — Давай выпорем его, только драть по жопе, а не по спине, рубаху с портами не сымать.

— Кровь на нем, по его навету, стрельца подрезали…

— А мы давай за это парня на смерть забьем! Или как я сказал, или вообще не дам бить.

Никодим смотрел на меня в изумлении, потом заговорил, — Не пойму тебя, в лавке, как прознал, пришибить был готов, — Поднял руку, останавливая мое восклицание.

— А таперича, пожалел.

— Да, пожалел, посмотри на него — кожа да кости. Он перед кем хвастался? Да перед такими же мальчишками, как и он.

Что говорил? главный помощник у нас с тобой. Мол, мы без него как без рук. Вот и скажем его дружкам что он у нас главный по дерьму, золотарь, из ямы выгребной гавно ломом черпает. Как думаешь, в следующий раз они его слушать будут?

— Х-м, — Никодим только хмыкнул на пространный монолог о защите, подумал немного, — Вожжами, по жопе в портках, и далее яму пусть разгребет.

— Так всё замерзло…

— По теплу оно приятнее будет, — ухмыльнулся медник и, распахнув дверь, гаркнул, — Всем, ступать на конюшню. И этого не забудьте. — Ткнул пальцем в дрожавшего мальчишку.

'Видел тут однажды, как на лобном месте, самогонщиков наказывали, зрелище конечно с моей точки зрения, жутковатое. Пороли тогда семерых мужиков и бабу, они решили подработать винокурением, так это называется. Нагнали, попробовали продать, и нарвались, скрутили бедолаг, да в приказ 'новой четверти' а она собирает налоги со всех кабаков, трактиров, отсюда же идет их снабжение водкой или иными крепкими напитками. Конкурентов карают быстро и качественно.

Здоровый мужик в темной ферязи, застегнутой по самое никуда, зычно драл глотку оглашая вину подсудимых, держа перед собой развернутый свиток указа.

О чем кричал, было непонятно, вокруг гомонила толпа собравшихся зевак.

Восемь человек сидели на земле рядом с помостом, сколоченным из бревен. Кряжистый, заросший бородой по самые брови, детина в красной рубахе стоял рядом с бадейкой, скрестив на груди руки. Один из помощников, суетился у жаровни, отклячив жирную задницу, раздувал угли.

Вот глашатай закончил перечислять вины осужденных. К ним вышел священник, прочитал молитву, дал каждому поцеловать крест, осеняя им каждого наказуемого. Толпа притихла, стали слышны женский плач и причитания. Когда батюшка закончил, двое подручных палача, спустились с помоста схватили щуплого мужичка, втащили наверх, содрали рубаху. Первый повернулся спиной, взялся за кисти рук и немного склонился вперед, почти положив жертву на себя. Второй довольно шустро обвязал ступни и потянул за веревку. Таким образом, мужик оказался растянут, не имея никакой возможности, пошевелится.

Палач вытащил из бадейки кнут, взмахнул, стряхивая капли влаги, веером разлетевшиеся вокруг. Отступил назад, орудие наказания легло кожаной змеей, на помост присыпанный соломой. Посмотрел на дьяка, тот кивнул головой, разрешая начать наказание виновного. Взмах, короткий свист рассекаемого воздуха, вслед за ним приглушенный вскрик, на спине мгновенно вздувается красный рубец…

Взмах, удар, крик…

Взмах, удар, стон…

и уже кровавые брызги орошают солому.

Служка громко и отчетливо считает, после пятнадцатого, поднимает руку, останавливая палача.

Подручные опускают жертву, освобождают от пут, подхватывают под руки и волокут вниз, там наверно были родственники, али ещё кто, они принимают безвольное тело, опускают…

Дальше не видно, толпа пришла в движение, на помост втаскивают следующего и все начинается снова.

Толкаю локтем в бок соседа, когда он оборачивается с недовольным видом, спрашиваю, -

— За что их так?

— Вино курили супротив государева указа, — ответил, оглядел меня с ног до головы да отвернулся'

Мишаню выпороли просто и без затей, уложили на бревно, Силантий причастил 'птицу говоруна' вожжами. Все честь по чести, рубцы смазали маслом конопляным (не знаю зачем) и отправили спать, без ужина. Ребятам, Никодим прочитал небольшую лекцию о вреде болезни 'длинного языка' и пользы народного средства под названием 'розги, вымоченные в рассоле'

Уже к концу трапезы, когда на столе появилось пиво и, было разлито по кружкам, спросил, как все прошло.

— А… Никодим махнул рукой, — сказывать нечего. Опосля как ты ушел с этим…(не печатное)

Мальчонка в лавку заглянул, зыркнул по сторонам и смылся, я даже спросить не успел:- 'чего ему надо'

Ещё маненько посидел, кружку допил, не пропадать же добру, потом решил что пора, надо идтить. Пока тати сюда не приперлись. Вышел. На дверь замок вешаю, а сам украдкой поглядываю, нет ли кого поблизости. Никого, ни своих, ни чужих. Делать нечего, пошел с рядов прочь. Иду молитву бормочу, да шатаюсь аки пьяный, это чтоб люд воровской с толку сбить.

Никто не догоняет, а мне ужо сворачивать в проулок надо, тама меня Силантий с нашими ждет. Остановился на углу, на сугроб накиданный облокотился, назад глянул — нету. Что поделать, я не знаю. Успел Силька али нет, мы же только на словах сговорились — где. Может в потемках обшибся и не туды свернул? Глянул в проулок, темно, собаки не гавчут, а тут позади снег заскрипел, оглянулся… Мать честная, трое нагоняют и откуда только вылезли ироды. Я туды, стараюсь идти побыстрей, да слышу, побежали, я пистоль твою выдернул из-за пояса, взвел курок, второй патрон в кулаке зажал, да к ближайшим воротам метнулся и спиной прижался, чтоб с боку не зашли. Хорошо стал, слева, справа сугробы навалены, не пройдешь, а прямо не пойдут, думал так. Ан нет. Они молчком поперли, я руку вскинул, как ты сказывал, да стрельнул в первого. От шарахнуло, прямо звездочки в глазах заплясали и уши заложило. На ощупь, зарядил и присел на корточки, чтоб за дымом разглядеть что происходит. Думал, выскочит кто, приласкаю. Да куда там. Вижу тени мечуться да ор стоит, то Силантий с подмогой подоспел, они в соседнем дворе, сидели, а как я бабахнул, так и прибежали на подмогу. Воров семеро оказалось, одного я стрельнул, того что стрельца подрезал, робята на месте порешили, троих повязали, так что два татя убегли.

Живых оборотали сразу, поспрошали — кто такие, откуда, как здесь оказались. Вон Силантий тебе поведает.

— А чо молвить, за парнем курским они пришли, помнишь — сказывал, как на торгу воришку стрельцам сдал?

— Помню…

— Брательник он атаману ватажки сказался, его в приказ вели, да не довели, дружки евонные отбить из полона захотели, да не смогли, а в сваре кто-то его ножичком приласкал в брюхо. Разбойнички разбежались, и дружка сваво бросили. Вот и порешили месть пытать на мужичке этом.

— А Мишка наш причем?

— А притом что не только Никодим, пацанят треп слышал, другие уши нашлись. Они от самого подворья за Антипом по следам, шли. За городом его точно с женкой порешили бы, а тут он к нам приперся, а опосля ещё и обратно поехал. Решили здесь пощипать, и там, в гости под утро наведаться… Не выгорело, сами угорели…

Для обычно немногословного Силантия это слишком длинная речь, одним махом опрокинув в себя кружку пива, потянулся за добавкой.

И Никодим продолжил разговор, — Так что твоего Мишаню, поделом взгрели, только сдается что не тех татей споймали, не они толклись возле лавки.

— А кто ж тогда?

Никодим промычал чего-то, пытаясь жевать и говорить.

— Прожуй сначала.

— Да пошел, ты… Дай пожрать спокойно…

— да жри, я те что, не даю?

— Бурчишь, как медведь спросонья. Как робята прознали, там должен был быть Олешка кривой, он уже два дня в рядах крутился. В прошлом месяце ему стрельцы бока намяли, он перестал к нам захаживать…

— Погодь! — Я потряс головой, сгоняя разбегающиеся мысли в кучу. — Что за ребята и что за стрельцы и кто такой, Олешка?

— Силантий! Хватит пиво, как воду лакать, сходи, принеси чего покрепче. Разговор-то у нас дюже любопытственный, пора Федьке прознать маленько, да под пиво, которое ты зараза, выхлебал, много не наговоришь.

— Так ему надоть, пущай и идет.

— Он своей отравы приташшит, евонная зараза чтоб напиться, а нам речь вести, сходи медку принеси для разговору.

— Нашли вьюношу, — Заворчал старый стрелец, перекидывая ногу через лавку, вылезая из-за стола.

— Иди, иди, пердун старый… Молвил Никодим напутственное слово, повернулся ко мне.

— Пока этот вахлак шатается, налей пива…

Я потянулся за кувшином, перевернул и потряс над кружкой, из широкого горлышка, словно нехотя упала последняя капля.

— Все, гад, выжрал, — подвел итог, моей попытки Никодим.

Поставил посуду обратно, — Так что ты мне поведать хочешь, что под вино разговор вести надо.

— К слову пришлось. Дело это давнее, я тогда молодой был, — Он задумался, почесал затылок, — годков, почитай десять прошло.

— Во старик передо мной расселся, себя жалеючи. А кто татя одолел сегодня?

— То стрельнул, это так, одним больше…

— А сколько ты вообще ворогов положил.

— А кто ж его знает, всю службу пушкарем был, картечь вязанную в пушку снарядишь, а стрельцы с пищалей стреляют, тут я, как жахну, кони, люди вперемежку. Кто побил, то не ведомо. По граду ядром целишь, так по стенам али воротам.

— А сам, руками своими…

Никодим, посмотрел на свои ладони, повертел, осматривая со всех сторон. — С три десятка будет, татарва да тати… — Помолчал и добавил грустным голосом, — И свеев трое было с ляхами.

— А ляхов сколько?

Он подставил ладонь под щеку и, не отрывая взгляда от красного угла, спокойно произнес, — Так, кто ж их считал…

Я даже поперхнулся, от безразличности тона, которым это было сказано.

Пришел Силантий, поставил на стол корчагу, запечатанную желтоватым воском. — Никодим, тама всего три осталось, надоть ещё ставить.

— Надоть, летом и поставим.

— А ты че такой квелый?

— Поведай мне, кто все пиво вылакал?

— А ты пожалел? — Силантий кинжалом подцепил деревянную пробку, обмотанную тряпицей и осторожно, чтоб в напиток не попали восковые крошки, открыл. По избе потек ароматный дух стоялого меда, пахнуло луговым разнотравьем и горячим июльским солнцем.

Шумно втянув в себя воздух, он причмокнул, и не пролив ни капли мимо, наполнил наши кружки. Сдвинул по столу одну мне, другую Никодиму, взял свою, — Давай други, мы, живы.

Выпили, закусили. Коньяк, за фигом он нужен? Эх такой напиток прогадили…

— А ты че такой смурной? — Силантий, облизнул усы, вопросительно смотря на Никодима.

— Да Федька про былое спросил…

— Сплюнь да разотри, забыл верно, что с ним надо ухо востро держать, он как жид, спросом замучает. Слово за слово, из души три души вытянет.

Федор, ты смотри у меня, — И шутливо погрозил пальцем.

Я слегка под шафе и скаламбурил естественный ответ, — Йес, сэр, — и взял под козырек.

— Во, он ещё и аглицкий ведает… Ну чо ещё али вы говорить будете? Атож молвите потом: — 'опять все выжрал'

— Наливай, — Ответили ему вдвоем с Никодимом в один голос.

Мрак, полная темнота, моргаю, ничего не изменилось. Пытаюсь пошевелиться и с ужасом ощущаю, что не могу, правая рука не подает признаков жизни. Напрягаю все силы и, через некоторое время удается согнуть указательный палец. Левая дернулась пару раз и перестала откликаться на все мысленные команды. Мне не хватает воздуха, он маленькими порциями прорывается, откуда то, уже горячим и безвкусным. Потихоньку начинаю задыхаться, в панике, прилагаю все усилия, пытаясь вырваться из душной западни. В глазах начинают посверкивать звездочки, размываясь на периферии зрения в туман, он постепенно затягивает меня в свой мир.

Вдруг мне удалось шевельнуться, струйка, холодного, свежего воздуха, прояснила мозги и кажется, влила силы в мое безвольное тело. Я рванулся и мне удалось. Лежу потный и мокрый, глотаю божественную благодать и не могу надышаться. Постепенно оживают руки, их начинает покалывать, и они вдруг вспыхивают огнем, такая была боль. А ног не чувствую, пока. Открываю глаза, они постепенно привыкли и в темноте стали проступать предметы и контуры знакомого помещения. Я у себя в комнате. Как я сюда попал? Что на кровати лежу мордой на подушке, это понятно, но вот как добрался? Тело отпустило, со скрипом и стоном, с трудом выполз из под брошенного на меня сверху тулупа. Мои доблестные собутыльники, нет ни так, пили из корчаги, значит, — Сокорчажники! Притащили, положили на кровать, почему-то руки оказались прижаты к груди, накрыли с головой тулупом, как понимаю, чтоб не замерз. Да только у меня ноги взмерзли так, что я перестал их чувствовать, они-то остались снаружи…

Сел и принялся потихоньку разминать ступни, восстанавливая кровоснабжение. Писать люблю, а как на таких култышках до туалета шкандыбать? Вот и приходиться заниматься мануальной терапией.

Через полчаса смог выползти из коморки, когда вернулся, любил весь окружающий мир.

Скинул своего, не состоявшегося убийцу на пол, расстелил кровать, разделся и залез под одеяло. Закрыл глаза и попытался уснуть.

Раз — овца…

Два — овца…

Три — баран!!

А этот, откуда взялся?

Сон пропал.

Перевернувшись уже, не знаю который раз, сел, закутался в одеяло. Просидел в такой позе, бог знает, сколько времени, в какой-то момент поймал себя на том, что начал клевать носом. И потихонечку, чтоб не вспугнуть, переместился в горизонтальное положение, положил голову на подушку и уехал в храпово…

Лета ХХХ года, января 30 день

Стоять! Держи… Держи твою мать…

Данила, бей не жалей, а промахнешься… Под забором прикопаем.

Бамс. Брызнули красные искры, заклепка осела, плотно соединяя две части в единое целое. Я бросил на верстак оправку, потряс отбитой рукой, вытащил беруши скатанные из комков ваты. — Данила, медведь окаянный, едва не отсушил.

— А ты держи ровней, — Кузнец поставил кувалду на пол…

Наша доблестная, дважды битая, отбитая, контуженная на всю голову, команда, заканчивала сборку станины, осталось всего две укосины на место поставить, восемь заклепок, осталось. И дальше начнется подгонка маховика, шатунов и поршней. Они уже были готовы и ждали своей очереди. Со дня на день, должны привезти чугунную плиту, на неё будет крепиться рама моего агрегата. Таких технических возможностей как на пушкарском дворе, здесь нет…

'Жаль конечно, что моя попытка подобраться к технологиям провалилась, но с другой стороны… Тяжко там, в моральном плане очень гнетущая обстановка. Практически всем заправляют старики, как во французской академии. Изначально воспринимался как диковинка, как же, придумал невесть что: — 'Не должно так быти'

Эти слова не раз слышал за время своей работы, но это в плане моих задумок. Основным преткновением был мой возраст, старые мастера сопротивлялись из всех сил, дело доходило до явного вредительства, когда преднамеренно ломалась изготовленная по моим чертежам оснастка. С отобранными для работ людьми, велись разъяснительные беседы, имевшие только одну цель, свести на нет, все мои попытки увеличить выпуск мушкетов. А ларчик просто открывался, с переходом на мою технологию, должны были упасть расценки. Работать больше, после обеда не поспишь, обед по три часа, да за такую работу на оборонном производстве… Была бы моя воля. Перестрелял бы всех 'дедушек' у кремлевской стены…

В общем, сорвался я, меня понесло, по фигу стало, кто, чего, как… Орал на всех и вся, как озверевший полкан носился по пушкарскому двору, единственно что, не кусал за пятки. Они меня с трудом терпели… Как же, какой-то юнак учит их жизни: — 'не по покону нам ему кланяться' Если бы был чистокровный немец, бритт или ещё кто, вопросов не было бы. Меня считали иностранным мастером, но русского происхождения, родственником Никодима, жившим многие лета за рубежом, и возвернувшегося на отчину. Вот и травили как зайца. По началу подозрений не было, только через пару месяцев, когда присмотрелся к людям, окружавшим меня, стал замечать несуразность. Те кузнецы и другие мастера, что приписывались для моих работ, оказывались пьяницами и неумехами, а потом вообще стали присылать хрен знает кого, они оружие впервые в жизни здесь видели. Это так утрировано. Завидовали моей более высокой зарплате, покровительству второго человека в пушкарском приказе. И ещё одно, но оно вызывало просто зубовный скрежет у местных администраторов, дьячков, я не воровал и не давал этого делать им. Пресекал любую возможность погреть руки на моих закупках.

Мелкими подлянками, саботажем, разбудили зверя… На меня была написана тонна доносов, до поры до времени, Анисим прикрывал меня, принимая удар на себя. Но бесконечно это продолжаться не могло или думаю, они просто сменили тактику и стали давить уже на него… Потом нелепый разговор, моя попытка открыться… Пришлось срочно надираться и начать нести полнейшую ахинею, врать и выкручиваться изо всех сил. Театр одного актера.

А потом начался второй акт мармезонского балета. Как только окружающим стало понятно, что я в опале, началась неприкрытая травля. Все мои начинания стали натыкаться на каменную стену отчуждения. Со мной перестали разговаривать, а если и случалось, то от брезгливого тона, хотелось дать в морду собеседнику. А нельзя… Жаль.

По двору поползи всякие шепотки, народ смолкал при моем появлении, провожал взглядами и начинал что-то бурно обсуждать за моей спиной. Суть всего происходящего выяснилась совершенно случайно.

Утром. Пришел в свой закуток, разложил на столе бумаги, требовалось доработать чертежи, слышу — заскрипела входная дверь. Входит, почти незнакомый мужик, видел его пару раз, но лично не общался. Даже не знаю, как и звать-то.

— Здрав будь Федор. — Снимает шапку и низко кланяется.

Хренею потихоньку от такого пердимонокля, никто ещё мне здесь поясные поклоны не отбивал. На всякий случай поздоровался, — И тебе не хворать. Сказывай чего надо?

Мужик стоял и мял в руках свою шапку, видимо не зная, с чего начать. Молчание затягивалось, я начал злиться.

— Чего молчишь? У меня дел полно, сказывай или иди.

После окрика он, решился, проблеял козел винторогий, — Федор… Э…э… Люди сказывают… — И смолк.

— что люди сказывают?

— Я туточки, дочку замуж выдаю… Э…

— так выдавай.

— Мужики молвят…

— да мне что из тебя каждое слово клещами тащить?

— Так это… Дочку мою Сенька, сосед наш сосватал… Пришел просить — не откажи в милости, благослови молодых… — Что он там ещё говорил, было непонятно, ибо это чудо согнулось в очередном поклоне.

Разинув варежку тупо смотрю на этого кренделя и честно говоря, совершенно не понимаю что он из под меня хочет. Эта игра в гляделки продолжалась минут десять, а потом до меня дошло. Что этого дурачка просто разыграли злые языки и подослали ко мне… Не говоря ни слова, встал, обошел стороной 'счастливого папашу' прошел к двери и выглянул во двор. И увидел то, что и ожидал, пряменько передо мной на сваленных кучкой бревнах, восседают три старых мухомора и пятеро стрельцов из охраны. Вопрос, что этой толпе, здесь надо? Отвечаю. Если бы выкинул бедолагу, то меня тут же скрутили бы за рукоприкладство, все есть, и жертва, и видаки, и даже группа быстрого реагирования. Увидев мою морду в одиночестве, они спокойно встали и пошли прочь.

Вернулся обратно. Как смог объяснил мужику. Что такого делать не могу, ибо ранг не позволяет, чином не вышел, рыло не то. Посоветовал обратиться в храм божий…

Выставил, одним словом. Ушел он, как показалось, не очень то и расстроенным.

А вторая серия случилась на следующий день и, даже далеко ходить не надо было. Прямо в воротах на пушкарский двор. Иду, никого не трогаю, мыслями обвешанный как собака репьями, слышу оклик, — Эй, Федор!

Останавливаюсь перед двумя стрельцами, — Да.

— Спляши, денежку дам, — говорит первый, он постарше будет, да ещё лыбиться зараза

Опешив недоумевая смотрю на них.

— Че буркалы вылупил, пляши, — Это второй выступил.

Старший ему говорит. — А ты копейку покажи, он за неё точно в пляс пуститься.

— Мужики вы что, всю ночь с лавок падали? Али вам жены не давали, на людей кидаетесь.

— Тю блаженный, иди отсель, пока по хребтине не получил. А не то…

Я покрутил пальцем у виска, обозвал их 'пассивными некрофилами' они не поняли, да и хер с ними. Ушел.

После этого разговора все встало на свои места. Дождался появления Анисима, переговорил с ним, потом был разговор не менее тяжелый с остальными дьяками. По орали всласть, душеньку отвел, высказывая все. Услышал не менее лестные пожелания долгой и вечной жизни. Куча взаимных обвинений, и не менее солидная куча 'грязного белья'. Разошлись. Потратил целый день, собирая свое барахло, жаль, что не мог забрать сделанные мной, пресс и копировальный для прикладов, станок. В счет оплаты за прошедший месяц, забрал ртуть и кое какие материалы, попробовали со мной спорить, да куда там, нашли с кем. У нас все ходы записаны — когда, сколько, на какую сумму, у кого. Даже кто привозил… А попросили бы по-хорошему, я бы им складское дело организовал бы… Заглянул тут в один амбар, надо было что-то, проклял все. Такого бедлама не встречал в прошлой жизни, нигде. Все в одной куче, размазанной тонким слоем по земляному полу. Хорошо хоть крыша крепкая, не протекает. Бочки, бочонки, бочата, глиняные кувшины, свертки кож, доски, брус.

У сопровождающего спросил: — ' а как найти, ведь непонятно где что'

Порадовал ответ: — 'Открой. Понюхай'

Сплюнул со злости тогда и ушел. Глаза бы мои этого не видали.

Что-то, как-то меня приплющило. Жаль было уходить, очень жаль. Потрачено полгода жизни и как поначалу казалось впустую. Это потом, когда успокоился и по трезвому смог оценить свой труд. Жаль что пропадет втуне. Клиновой затвор, для малокалиберной пушки работал, гильзы не получились, но удалось научиться делать нормальные поддоны, эдакая медная тарелка с бортиком высотой пять сантиметров, закраины, по центру отверстие для артиллерийского капсюля, удлиненной трубки с воспламеняющим составом. Пробовали. Стреляет. Мои ученики могут только догадываться, что и как смешивал, не допускал их до этого. Глядели со стороны, задавая вопросы, так что они теоретики. Как-то так получилось, что не видели они полного процесса, только куски…

Пресс, неудачной попытки сделать гильзы. Я бы его в казну передал, на нем можно заготовки для монет штамповать. Сами пусть думают.

Копировальный станок для изготовления прикладов, штампы для изготовления частей замков от кремневых мушкетов. Оснастка для унифицированных болтов и гаек что идет на их сборку. По мелочи для себя, два пистолета, чернильная самописка, взрыватель для ручной гранаты (пять десятков ждут своего часа) более совершенный штамп для чашек капсюлей. Приспособление, а как по-другому назвать, для производства охотничьих патронов. Штук сто разнокалиберных шестерней из дерева, сделанных местными плотниками по моему заказу, но не воплощенных в металл. Куча всякого деревянного барахла для мастерской, стойки, подставки, полки, шкафчики, ручки для напильников, много чего. За всё, почти за все, платил из своего кармана'

Вздохнув тяжко, кладу ручку на подставку, изогнутую из медной проволоки. Я тут себе сподобился, целый органайзер соорудил из подручных средств. Неудавшаяся гильза для снаряда, карандашница.

Пресс-папье, красивый камень, подобранный на берегу реки. Чернильница, специально купленный пузырек с притертой крышкой, вставленный в гнездо, вырезанное в куске капа.

Вон, посланца за мной послали, значит, пора ужинать.

Лета ХХХ года, февраля 12 день

— Опускай… нет стой. При подыми… Сдвинь на себя… Обратно и потихонечку… Стой. Опускай.

Звякнув, с легким скрежетом, изготовленная рама опустилась на чугунный фундамент.

Все вздохнули с облегчением, Никодим утер пот со лба и задал вопрос, которым мучил меня уже второй месяц. — Смогет…

— Сможет и даже ещё останется, — Ответил и нырнул внутрь, с самодельным гаечным ключом, наживлять, а потом и затягивать гайки.

'А я задал себе вопрос, на который пытался найти ответ уже второй год. На хера он вообще нужен, этот мотор, двигатель? Прогресс не стоит на месте, он развивается согласно истории. Что я могу нарушить и, что может случиться, там в будущем?

Эта конструкция была выбрана мной в силу обстоятельств (записал намедни, не хочется дневник листать искать, где это) По своей сути это тупиковая ветвь развития движителей внешнего сгорания, отработав некоторое время, они были забыты и к ним вернулись только в двадцатом веке. В основном это было связанно с зеленой братвой. Борьба за экологию, альтернативные источники топлива и для работы с солнечной энергией он оказался как раз к месту. Да и в технике потребовалось создать эффективный тепловой насос, для достижения значимых отрицательных температур. Были попытки сделать, кажется это американцы, вариант для автомобиля, он не пошел в серию. Шведы на подлодки ставили, ещё где-то у кого-то на флоте работали, в этом плане в голове дырка, размером с голову.

Если рассуждать здраво, мое вмешательство, либо принесет пользу, либо вред.

Для домны, потребно не только горючее, но и окислитель, воздух. Возможно, появятся более производительные воздуходувки, температура плавления повыситься, увеличиться выход металла. Возможно появление стальных изделий изготовленных не так как сейчас. Обжимкой криц на водяных молотах, работающих не полгода (зимой вода в прудах замерзала), а круглогодичный цикл производства. Сейчас, даже у Строгоновых, крестьяне работают сезонно, надо же ведь и огороды распахивать и хлеб сажать, собирать. Появятся профессиональные рабочие, ещё одно сословие, занятые именно на заводиках и фабричках. Ремесленники, как класс начнут вымирать, гораздо раньше, чем было в реальной истории. Потому что не смогут составить конкуренцию мануфактурам. Англия, бунты ткачей, вышедших на улицы и протестовавших против машин, были жестоко подавлены.

Шахты, угольные станут глубже, и можно будет не бояться затопления и работать при непрерывной подаче свежего воздуха, долгое время, не опасаясь взрыва метана. Этот двигатель подтолкнет чей-то пытливый ум, и мотор внутреннего сгорания появиться гораздо раньше… Если бы не крепостной строй, молотилки, сепараторы, веялки, сушилки и прочая крестьянская техника смогла бы приводиться в действие с помощью стирлинга. Не прихотливый, с минимумом деталей, с возможностью ремонта даже в сельской кузнице, стал бы хитом сезона. Но в этом секторе экономики ждет, облом, только крупные землевладельцы смогут его себе позволить… И то если захотят.

Корабль с гребным винтом был бы спущен на воду, раньше, и Фултон не пришел бы к Наполеону с предложением о его постройке. А неистовый Корсиканец, наверно решился бы и сумел переправиться через канал, завяз бы в своей войне с Англией. И тогда не наступил бы тысяча восемьсот двенадцатый год. Лермонтов не напишет свои строки:- 'Скажи-ка дядя ведь недаром…'

Может Бонапарт, получит свое Ватерлоо, на землях ненавистных бриттов? Может остров святой Елены распахнет свои объятия гораздо раньше? Или Император будет убит в сражении, как втайне мечтал всю свою жизнь…

Франция не испытает унижения от того что по улицам блистательного Парижа, идут много раз битые ими Австрияки и Русские казаки. Не будет бистро. Жаль.

Меня забьют камнями. Сожгут вместе с моим изобретением. На Руси были прецеденты, когда еретиков жгли на кострах… Как было сказано: — 'Был бы человек, а статья найдется' Просто будет забыто, как изобретение Черепанова, он будет использоваться на местном производстве, пока тихо не сгниет.

С моим уходом ничего не измениться и паровоз истории, будет так же неспешно ползти по разбитым путям, таща за собой вагон с надписью Россия'

— Тьфу, блин… — Отмахнулся от пыли, назойливо лезущей в рот. Еще немного, последние усилие… Всё, последняя гайка затянута. На сегодня хватит, умываться, подмываться и жрать. Весь обед, состоял из куска холодной говядины куска хлеба и соленого огурца. Так что, как говаривал наш будущий Ильич: — 'Жрать, жрать и ещё раз жрать'

Лета ХХХ года, февраля 18 день

'Во имя отца святаго, ныне присно и вовеки веков. Аминь'

Окружавшие меня люди, дружно перекрестились и стали расходиться, покидая душную, церковь.

Отошел в стороночку чтоб не мешать, к отцу Серафиму опередив меня, подошли женщины, одна была в траурном одеянии. Её старший сын был убит в середине января, на южном кордоне, с оказией весть пришла, только сейчас. Дождался когда он со всеми переговорит, подошел и поздоровался, — Здрав будь, батюшка, дело есть сурьезное.

— Сказывай.

— Не можно здесь, ушей не нужных вокруг много, боюсь, молва злая пойдет.

— Пойдем, — развернулся, чтоб уйти, да я не дал.

— И там непотребно будет, разговор долгий и тяжкий. Можно опосля, к тебе домой придти?

Он на миг задумался, глянул мне за спину, кивнул кому-то, — Приходи.

Я поклонился и ушел, прежде чем покинуть предел, глянул через плечо, перед ним на коленях стояла молоденькая девушка, скорбно склонив голову…

На улице морозно, но не так как месяц назад. Погода меняется, запах не зимний, на весну что ли покатилось? Подошел к нашим, сидящим в санях, ожидая, когда я выйду из церкви, плюхнулся на кучу соломы устилающую дно, — Поехали.

Никодим оглянулся. — Где был?

— Обещал тебе с отцом Серфимом поговорить, чтоб он освятил, нашу механику? Вот исполняю.

— Сговорился? — В его голосе послышалось удивление.

— Пока токмо, что на двор евонный приду, там говорить будем. Убоялся, в церкви, уж больно много народу вокруг крутится.

Наказание, которому подвергли Михаила и как думаю, лекция прочитанная медником, нашим воспитанникам, прекратили утечку информации. Истиной цели всех изготовленных на стороне деталей, не знал никто, может я в делах житейских этого времени, чего-то не понимаю, но могу точно сказать, если кто-то, попробует повторить и даже кузнецы ему сделают все детали. Там окажется несколько абсолютно не нужных, не стыкуемых ни с чем элементов, они для другого станка. А заказаны они вместе для того чтоб сбить с толку, при этом выглядят как нужные именно здесь. Если хотите спрятать елку, посадите лес.

Хлопнули вожжи, лошадка передернула шкурой, мотнула головой и нехотя сделала первый шаг. Затем второй, скрипнули полозья, и мы потащились со скоростью улитки. Никодим замахнулся, чтоб ударить по толстой заднице, кнутом. Я придержал, — Погоди.

Наша кобыла, ее, кстати, зовут не замысловато, Ласка. Очень обожает моченые яблоки, даже сынка своего, отгоняет от них. Обнаружил это совершенно случайно, возвращался с ледника, там у нас две кадушки стоят. Она увязалась следом, и в дом пошла бы, да недоуздок не дал. Взял пару штук, иду налево она туда же, направо тоже самое, отдал одно и впервые увидел, как животное может смаковать угощение. Вид у неё был точно как у зомби, дорвавшегося, до свежей крови. Вот и решил сыграть на этом, несколько дней тайком ото всех приходил на конюшню и издевался над бедной коняшкой, приучая к новым командам.

— Щас так побежит… Ласка, яблочки моченые, Гоша жрет. — Гошей называли её жеребенка.

Как она припустила! Шумахер, удавиться от зависти, на первом же суку. Не ожидал от старой кобылы такой прыти. Никодим не видевший подвоха, свалился на меня, я на ребят…

Они ржут, Никодим матерится, я же пытаюсь выползти из под него и не додавить детишек, а эта дурища, с выпученными глазами летит по самой середке улицы. Народ вопит и разбегается в испуге. Кто-то уже бросился ловить, думая, что лошадь понесла. Ей хватило ума! Вильнуть корпусом и смельчака снесло оглоблей в сугроб. Всё что успел увидеть, как мужик вставал на ноги…

Такое непотребство не могло долго продолжаться, Никодиму удалось ухватиться за вожжи и, откинувшись всем телом назад, остановить этот стремительный забег.

Первое что увидел, после того как сел — это огромный волосатый кулак, упирающийся в нос. Часть слов будет опущена из соображений цензуры, а вторую половину не понял. Но смысл довольно прост.

'Дурак ты Федя и шутки у тебя дурацкие'

— Чуть кобылу не запалил. Вылазь да веди её шагом, чтоб раздышалась. — И далее опять непечатное.

Что ж, пришлось со скорбным видом, слезать с саней и изображая траурную процессию ползти по дороге, выслушивая брюзжание Никодима.

После того как вернулись домой, сходил и принес целое ведро яблок, заслужила, девочка. А с Гошей разучиваем ещё одну феньку, приучаю его сидеть на заднице, сладкоежка сынуля, весь в маму.

Пообедав, забрал кое что, для демонстрации, несколько листов бумаги взял, заправил ручку и отправился убеждать святую церковь в непорочности моей машины.

Вернулся глубокой ночью, абсолютно трезвый, с охрипшим горлом, пальцами, перепачканными в чернилах, но довольный, добился главного. Отец Серафим будет у нас через две седмицы, до пасхи осталось три недели где-то, при нем мы соберем и запустим. Только после этого он сможет, как очевидец, испросить разрешения у своего руководства для освящения сей механики.

А у нас, конь не валялся! Твою Мать!!!

Лета ХХХ года, февраля 27день

Сижу на обрубке бревна, смотрю на этого монстра и не верю. Господи, неужели мы сделали это чадовище? Рядом присел Никодим, — Спытаем?

— Завтра.

— Почему?

— Печь обсохнуть должна.

— Спытаем?

Он чего, издевается надо мной? Нет. Даже не улыбается. И чем дольше на него смотрю, тем больше понимаю. Что он до сих пор не верит что Это, будет работать. Он боится, ему страшно. А мне каково? Мы отдали за все, про все, на круг почти сто рублей. Из наличных денег в кошельке осталось двадцать три копейки. За последние дни не продано ни одного самовара… Что за невезуха?

В принципе не просохла кирпичная кладка, выложенная вокруг чугунной топки.

'Да хрен с ним, сам до завтра сожру себя ожиданием'

— Давай.

— Чего делать надо?

— Просто разжечь огонь.

— И всё?

— Я тебе уже не один раз говорил, как и почему, она будет работать.

Он кивнул. — Сейчас угольев принесу, а ты растопку приготовь. — И с этими словами вышел в мастерскую.

Тюк. Щелк. Раскалывается полешко на две равные половинки.

Тюк. Щелк. Растет горка щепок.

Тюк.

И меня начинает колбасить. Как в тот раз, когда взрывал первую бомбочку, сделанную ещё из серы ободранной со спичек, замотанную в кучу изоленты. От волнения никак не мог зажечь запал, из пяти спичечных головок, а когда он загорелся. Стоял и смотрел зачарованно, как они вспыхивают одна за другой, подбираясь к затравке. В последний момент очнулся и откинул от себя подальше, глушануло здорово, да лохмотьями побило. Вот тогда… И пришло… Понимание…

Рядом остановился кто-то, забрал растопку, а я продолжаю сидеть и тупо пялиться на расколотое полешко. Мне просто страшно. Пока все строилось, гнал подленькие мысли прочь, а тут они вырвались на волю и навалились всей толпой…

'Не заработает! Ха — ха — ха.

— Да куда ему. Он только и смог, что у маменьки часы со стола спереть, да разобрать, раскидав шестеренки по полу…

— Да рукосуй ещё тот, взялся бабушке, помогать, чуть старушку не угробил…

— Он ничего не умеет, только ломать может…

— Сломать, сжечь, уничтожить, вот его удел…

— Пакостник, тебе поверили, а ты на прожект деньги потратил…

— Из-за тебя люди по миру пойдут, просить — за ради Христа…

— С евонной починки, куча запчастей остается…'

Меня потрясли за плечо, о чем-то спросили, я ответил. Отошли, оставили в покое. Потом в руку всучили кружку, машинально поднес ко рту и сделал глоток.

— Твою Мать! Никодим, ты что, отравить хочешь? Сколько раз просил, не наливай мне своей сивухи, с неё кони дохнут и мухи.

Он улыбнулся, отвел взгляд и сказал кому-то у меня за спиной, — Гляди-ка, помогло.

Оборачиваюсь, Силантий, стоит и улыбается, а в единственной лапе держит кувшинчик, между прочим. И как понимаю, он же его и приволок.

— Силантий! Я тебя тоже люблю, хрен ты у меня теперь своей смертью помрешь…

— Лается, эт хорошо. Забирай его Никодиша, ожил сердешный. — И приложился к посудине, сделав довольно внушительный глоток. Глубоко вздохнул через нос и медленно выдохнул, в уголке правого глаза, сверкнула маленькая слезинка. — Никодим, ну ты зараза… Кхе… Кхе… Ей токмо татар травить… — Просипел стрелец, поставил кувшин на пол, и смахнул слезу, — Крепка, однако…

Я протянул руку и со словами. — За неимением любовницы, можно трахнуть и горничную, — Причастился к огненной воде. Дальнейшие слова опустим. Материться вы и без меня можете.

Нет друзья, мастерство все-таки не пропьешь. Никодим также сделал глоток, вернул посуду на законное место, выдохнул, — Слабаки… — Даже не поморщился. Гад.

— Федор, а долго греть-то?

— А хрен его знает. — Встал на ноги, подошел и осторожно потрогал 'горячий цилиндр', он уже был ощутимо горячим. — Думаю надо ещё подождать. — И поднял вверх пока ещё целый палец.

Это было мудрое решение, в духе 'отца народов', когда закончился первый кувшин и Силантий отправился за добавкой, мы с Никодимом сидели рядышком, спиной к агрегату и вели довольно мирную беседу. О чем могут разговаривать мужики? Все от тех же насущных вещах, волнующих их в любом столетии. О лошадях, оружии и бабах. Это позже первое заменят согласно вкусу, намашины или футбол, а вот две последние темы, неизменны…

Увлеченные разговором, не обратили внимания на посторонний шум, и только когда он стал, достаточно громким. Замолчали и, посмотрели сначала друг на друга, а потом обернулись на агрегат.

В этот момент, шкив, насаженный на вал, дрогнул… Качнулся… Замер… шевельнулся и медленно, медленно, словно нехотя сделал оборот…

Я замер, сжав кулаки, так что ногти впились в ладони. Замер и не дышу, боюсь, сейчас остановиться…

Время замедлило свой бег, отчетливо вижу неспешное вращение вала, каждую царапинку и вмятину.

Никодим толкает в бок, хлопает по плечу и с радостным возгласом срывается с места. Наваждение пропадает, и отчетливо слышу неповторимое бормотание двигателя выходящего на обороты.

И на меня навалилась усталость, что сейчас мог, это просто сидеть и тупо улыбаться.

Мотор проработал минуть десять, полено давно прогорело, топка остыла, и он медленно остановился. А я расхохотался, от изумительного зрелища — детской обиды на лицах Никодима и Силантия.

На них явственно читалось: — 'Это все?'

— Ну что, идем ужинать?

Лета ХХХ года, март 1день

Три дня до прихода священника, пролетели как один. Двигатель работает, на следующий день его раскочегарили и он крутился без перерыва почти сутки. Потом была частичная разборка, проверка узлов с втулками. Есть в смазке небольшие следы бронзовой пыли, думаю рано говорить, что это плохо, просто детали притирались. Все промыто, отмыто, разложено и ждет своего часа.

Дождалось, отец Серафим пришел не один, с парой служек (по ухваткам и поведению, битые волки, как и он, бывшие стрельцы) его встретили в праздничных одеждах, специально вытащенных из дальних углов. Умытое и отмытое население нашей усадьбы. Один я как вахлак, правда, одежка чистенькая и даже кое-где заштопанная умелыми руками наших кормилиц. Ну да бог с ней, мне как главному, предстоит собирать агрегат, смазывать и при этом не забывать давать пояснения. Та ещё работенка.

Проводили гостей в мастерскую, ради такого дела, банда 'добровольных' помощников, вычистила все углы, промела все полы и даже побелили горн (зачем?) Кое-как разместились в прирубе, батюшка стал с одной стороны, Никодим с другой, а я с Климом посередке. Должен же мне кто-то ключи подавать…

Шоу началось…

Тыльной стороной ладони, чтоб не испачкаться, смахнул пот, стекающий на глаза. Ещё немного, самую малость, в глотке пересохло, последние слова, сказанные мной, пришлось повторять дважды.

'Да, не догадался устроитель запастись бутылочкой холодненькой минералки…'

— А теперь мы разожжем огонь в печи, вы её осмотрели? — Это уже вопрос одному из сопровождающих. Он кивнул, хмуро улыбнувшись.

— Клим, — Повернулся к парню, — неси свечу

Сорвавшись с места, подросток проскочил в дверь и через некоторое время вернулся, осторожно неся в руке зажженную свечу, прикрывая ладонью от сквозняков. Его пропустили, и он остановился перед топкой.

— Отец Серафим, этот огонь частица пламени горящего в лампаде, дозволь от него разжечь дрова, сложенные в печи.

— Да, сын мой.

Клим опустился на одно колено и осторожно поставил свечку внутрь, зажег кусок бересты и положил к куче нарубленных щепок растопки. Через минуту в трубе весело загудела тяга. Были добавлены более крупные поленья и…

И осталось немного подождать, минут десять. Приблизительно через такое время, третьего дня двигатель запустился сам.

Я скрестил все пальцы, на руках и ногах, если было бы можно, скрестил бы и уши, да жаль маловаты.

Все стояли и ждали затаив дыхание. И точно в назначенный срок, шкив дернулся, разогретый воздух пробежал по трубке и толкнул малый, в холодном цилиндре, поршень, посылая его обратно, такт завершился, маховик набрал инерцию и мотор сделал первый оборот.

Постояли, посмотрели…

'Думаю, что эти служки… Нет, они служки и самые что ни на есть настоящие, я лично в этом не сомневаюсь, только рангом повыше. И из другой епархии…

Уж этих двоих, точно, никогда у нас в церкви за прошедшее время ни разу не видел, и дай бог, более не увижу. Уж больно у них рожи разбойные…'

Как крутится маховик, разбрызгивая масло, черпаемое из поддона. Ближе боялись подходить, может того что их окатит черной вонючей смесью? И ушли.

Как только последний церковник исчез за дверью, я махнул рукой, — Глуши.

Ребята открыли топку, и быстро орудуя кочергой, вытащили все угли в подставленное ведро, открыли на полную все заслонки, максимально охлаждая горячую зону, минут через пять, двигатель остановился.

— Так, хорошие мои, всем умываться и в дом, праздник продолжается. А я задержусь ненадолго, Никодиму скажите — что скоро буду.

Ребята ушли, а я… Я приведу свой агрегат в рабочее состояние. Вытащить поддон с дерьмом, быстро протереть испачканные части, навесить ограждение. Дело пяти минут, иначе к завтрашнему дню, засохнет, хрен ототрешь.

Да здравствует моя паранойя, самая параноистая паранойя в мире. Если уж пускать туман и пыль в глаза, так по полной. Систему жидкой смазки исключил сразу, с утра поставлю на место, пресс-масленки и все будет нормально.

Тем, кто пожелает повторить мой двигатель… Удачи и благополучия…

Погасил светильники, закрыл дверь на замок. Облокотился на неё спиной…

' Ну что, Федор! Последний бой он трудный самый…

Остался самый маленький пустяк, не умереть от обжорства и не упиться до смерти.

Вперед'

С такими напутственными мыслями двинулся к выходу.

Переселение народов.

Лета ХХХ года, март 9день

'Теплый ветер, пробрался сквозь заросли чертополоха, сдувая на своем пути с листьев, мелкие пылинки.

Подхваченные стремительным движением, они веселою гурьбой бросились вдогонку. А одна не успела, сухая травинка, вставшая перед ней, не позволила улететь вослед за подружками, танцующими, искрящийся в лучах солнца, хоровод. Она тихо опустилась на краешек паутинки, соскользнула на листок, прокатилась кубарем до края, замерла на мгновение… Качнулась… И, сорвавшись, рухнула в черную бездну темной норы, вырытой между корнями.

Обитатель, мирно спавший в прохладной тиши, свернулся клубочком, прикрыв хвостиком нос. Серая шкурка, подернулась, приоткрылся глаз, зверек приподнял голову принюхиваясь. Острая мордочка на мгновение замерла, потом скривилась и мышка чихнула. В ответ, в животе заурчало и очень захотелось есть.

А совсем рядом, чуть-чуть пробежаться, растут целые заросли с вкуснейшими семенами. Отведав их, серая полночи трудилась, обустраивая жилище, сухими листьями и травинками, застелила дно логова. В отнорке, отрытом рядом, предстояло складывать припас, который позволит сытно прожить холодные зимние месяцы.

Встав на лапки, мышка потянулась, зевнула и шустро побежала к выходу. Перед ним остановилась, нос зашевелился, вынюхивая опасность, а ушки встопорщились, вслушиваясь. Там не было ничего и никого, из тех, кто мог угрожать маленькой полевке. Она решилась. Стремительной тенью выскочила из убежища, свернула направо и затаилась у подножия огромного по сравнению с ней, валуна. Выждала немного и, убедившись, что путь безопасен, побежала дальше.

Маленькая кнопка носа унюхала ароматный запах и, свернув за большую ветку с облезлой корой, наполовину вросшую в землю, увидела заросли, в которых так много вкусной еды.

Подбежав ближе, мышь привстала на задние лапки, огляделась, и начала карабкаться вверх по желтому стеблю. Осталось совсем немного, перекусить полую соломинку и колос полный налитых зерен упадет вниз. Она уже примерилась и только открыла…

Совсем рядом, застрекотало, заухало, нечто страшное, большое…

Заржали испуганные лошади, мышка их не боялась и, если случалось что они рядом паслись, спокойно бегала между ними. Правда, оглядываясь по сторонам, а то могут и придавить, копытные, ненароком.

Набежавший порыв ветра, ласковой рукой коснулся золотистых колосьев, и по безбрежному полю прокатилась волна. Соломинку с сидящим на ней зверьком, слегка развернуло и…

Вытянув шеи с развевающимися на скаку гривами, мимо неслись испуганные скакуны, а за ними мчалось нечто, чего она (мышка) за свою жизнь не видела ни разу.

Огромное и без образное. С торчавшими в разные стороны головами, первая была красная, пыхтящая клубами сизого дыма, а вторая блестела золотом на солнце. С одной (почему-то) круглой рукой, она бешено вращалась, размахивая веревкой. Ввысь к синему небу, взметнулась петля и расширяясь в полете, накрыла табун, поймав сразу двадцать лошадей. Аркан натянулся, с громким ржанием, напрягая сильные ноги и подкидывая вверх комья черной земли, кони потащили своего врага прочь…

Мышка быстро перекусила соломинку, спустилась вниз и потащила колос в свою нору. В кладовой аккуратно распотрошила добычу, сложив зернышки кучкой, оставшеюся шелуху собрала и вынесла наружу, выбросила. Села рядом, устало смахнула маленькой лапкой пот с мордочки и произнесла, глядя на развороченное, перепаханное поле, — Ну это всё нахер, валить отсюда надо'

— Господи, ну приснится же такое. — Сел на кровати опустив ноги на пол, обхватил голову руками и замер. Всю прошедшую неделю, думал, как измерить мощность мотора. Сегодня получил яркий, красочный ответ.

С силой потер лицо и, глядя в пустой угол, сказал сам себе, — Ну и член с ним.

Хлопнул по коленям, встал и, шлепая по доскам, босыми ступнями, подошел к окну, сдвинул в бок занавеску. Дом стоит, куры во главе с 'суповым набором' что-то выкапывают из земли, барбос сидит у своей будки, заинтересованно наблюдая за вороной, подкрадывающейся к плошке с остатками еды.

Стая воробьев, жизнерадостно чирикая, облепила куст сирени, растущий рядом с калиткой.

Склонившись в сторону, увидел открытые ворота конюшни, остатки некогда большого стога сена, почти закончившегося этой зимой. Над крышей промелькнула пара голубей, стремящихся куда-то по своим делам. Отпустив завесу, повернулся к ней спиной, закинул руки и всласть потянулся, громко зевнув. Как же хорошо дома… После недельного пребывания на 'выселках'

'С первыми проталинами, Никодим, переключил свою деятельность, на строительство сараев в деревне Глухово. Я долго пытался выяснить у стариков почему, добился невразумительного ответа, — 'мол первый кто сюда пришел, наверно глух, был' Хреновое имечко и не скаламбурить — 'как дела? — Глухо'

Да и не поймут.

Надо идти завтракать, потом в лавку, оттуда к Антипу… Нарисовался родимый вчера, пропал так пропал, за всеми хлопотами, честно говоря, было не до него, но сейчас встал вопрос и очень остро о литейщике.

Разорвать Данилу пополам, как-то не удалось, отбился бугай. Никодиму кузнец нужен, а мне шестерни отливать надо, из деревяшек собрал два редуктора, простеньких. Один для токарного станочка, другой прокатника. На первых порах будут бронзовые, а там бог даст, и стальные сварганим.

Так вот. Антип объявился с опозданием на седмицу. Поставил передо мной две фигурки, глиняную и бронзовую. Осмотрел по очереди обе, есть мелкие изъяны, но фактура передана полностью. По весу тянуло на пару фунтов, плюс половина за работу… Двадцать четыре и двенадцать… Итого, тридцать шесть копеек.

Озвучил получившуюся сумму, сказать, что он не обрадовался, значит не сказать ничего, судя по всему, парнишка вложил не только душу, в статуэтку. И потому как он заискивающе смотрел на меня…

'Б… как это достало, Никодим! Подлый трус! Укатил в Глухово-кукухово. А мне тут разбираться!'

рассчитывая получить постоянную работу.

'Брать? Не брать? Монетку подкинуть что ли? Орел за, решка против'

— Антип, а веришь ли ты в господа нашего? В провидение божественное? — У него глаза от такого начала стали как две плошки и рот приоткрылся.

'Блин… Да на хера мне этот дешевый спектакль?'

Он кивнул, и с недоумением в тоне ответил, — Да, — и перекрестился.

Я достал из кармана кошель, развязал, достал из него монету, протянул, — Подбрось так, чтоб перевернулась несколько раз.

Все так же, ничего не понимая, взял алтын, положил на большой палец и щелчком подкинул вверх. Кругляшек, звякнув, взлетел как бабочка под потолок, стукнулся о балку. Отскочил вниз, ударился о стол, прокатился по нему и упал на пол. Я медленно нагнулся и… И с трудом удержал рвущийся из груди самый черный мат.

Монета стояла на ребре, застряв щели между половыми досками.

'Никодим!!!!! Убью заразу…'

'Мысли черные, но не со зла. По уму кто я? Разумник, изобретатель по местному, наемный рабочий в мастерской Никодима, не нужно другим знать, да не обязательно, что почти совладелец. Но Хозяин он, и ему принимать на работу. Он меня за малолеток до сих пор пилит. Хрен ему по толстой морде, а не полный рабочий день. Должно же быть у детей детство. По этой теме через раз цепляемся, а того понять не может, что я уже хоть сейчас могу поручить Климу лавку, есть в нем хватка. Эдакая педантичность, его тетради и записи, которые он ведет под моим присмотром, отличаются редкой аккуратностью, в отличие от других. Мы с ним уже месяц изучаем основы складского дела и транспортную логистику, из того, моего прошлого опыта. Вот здесь я втройне сдержан на язык, и стараюсь очень тщательно подбирать слова или если не удается, как будто придумываю новое. С моей подачи и молчаливого поощрения, он расставил, рассортировал и разложил по полочкам все вещи в задней комнате лавки. Никодим поначалу ворчал, а потом как-то признался в разговоре, что с этим парнем ему: — 'Покойней, он ведает где, что, ложено'

А когда застал, его сидящим за столом, высунув от усердия язык, старался красивым подчерком надписать, склеенные им самим, карточки. Сделал всего одно замечание: — 'Шапку подписываешь, а ниже разлинуй на колонки, дата приход, дата расход, кто брал, кто отдал. Подпись' Он хотел все в одну строку писать. Выслушав, зачем так надо делать, согласно кивнул, отложил недописанное, пододвинул к себе готовые и стал переделывать. Вот так, киндер со слов освоил азы карточного учета'

Вытащил предательскую монету из щели, подкинул, поймал, положил на кисть левой руки, прикрыв, правой ладонью. — Орел или решка?

— Орел. — Ответив, Антип глянул на меня, ожидая пояснений.

Медленно снимаю руку и… Алтын лежит гербом вверх. Что ж мужик судьба у тебя такая, работать на контору Никодима.

— Поведай мне, тати к тебе не приходили боле?

— Нет, — он улыбнулся, — В первую ночь, у нас на подворье два стрельца просидели, в баньке. Тихо все было. Потом они днем ушли, а к ночи ближе другие пришли и так целых две седмицы. Робята все молодые, крепкие, а потом, ужо к воскресенью ближе, я ночью шум услышал. А мне наказано было, во двор, как стемнеет ни ногой.

— Это кто тебе молвил? Старый такой, со шрамом в половину морды и без руки?

— Он самый. Страхолюд. Такого вечерой повстречаешь, сам кошель отдашь…

'надо будет Силантию рассказать, как его обласкали'

— Дальше сказывай.

— Так. До самого утрева глаз не сомкнул. А по утряни мне стрельцы в дверь стучат, зовут меня.

Вышел, они молвили: — 'что все служба у них закончилась, уходят они, могу теперь спать покойно'

Обрадовался, хотел робятишек пивом угостить, да они отказались от угощения, ждали их сани за воротами. Проводил, слегу накинул, в дом вернулся, холодновато было в опорках да полушубке на исподнее наброшенном. Олена моя печку растапливает…

— Она ещё не родила?

— рано ищщо, чуток опосля, бабка говаривала, что через пару седмиц срок придет, дитю родиться.

— Сказывай, чего дальше было, — немного грубовато, перебил его, доставая кошелек. Под пристальным взглядом достал оттуда одиннадцать алтын, добавил его счастливую денежку и сдвинул эту горку в его сторону.

Он пробормотал. — Благодарствую, — и продолжил рассказ, оставив монеты лежать на столе.

— Обрадовал её тем сто мне стрельцы поведали, с колодца воды принес, она на стол кашу поставила, снедали с ней. Она потом легла, уж больно живот большой, спина болит, таскать такое брюхо.

Я в баню пошел, дров подбросить, да и твой урок исполнять надо. С вечера снег шел, думаю, под утро кончился, лопату взял, от сараюшки, от дверей откинул, у баньки натоптано, там не стал. Хотел ужо унутрь зайтить а токмо след мне показался неведомым, будто мешок из-за угла тащили, глянул, да в сугроб и сел. Два пятна красных, снежком припорошены…Тут мне и понятны слова стрельцов стали.

Федор, спасибо тебе, за избавление от татей, — И это чудо отвешивает поклон.

— Ещё раз поклонишься, по сопатке получишь, понял?

Он кивнул удивленный, таким отпором. Я что боярин, чтоб мне каждый кланялся?

— Забирай деньги, заработал, и завтра приходишь сюда с утра. Как на заутреню прозвонят, чтоб стоял перед воротами как стрелец на посту. Работать будем, её у нас, ой, как много.

— Значиться…

— А то и значиться, Никодим приедет, за оплату поговорим, ступай.

Антип сгреб со стола монеты, хотел было… Даже дернулся. Но встретив мой взгляд, просто кивнул и вышел.

А сел на лавку, пододвинул ближе собаку, принялся рассматривать. Были у меня на этот счет свои мысли. Купцы иностранные жили все на кукуе, своей слободой, общались в большинстве своем только с нужными купцами. Отлитые из бронзы фигурки, товар не для местного рынка, изначально задумывал с дальним прицелом. Вот за эту статуэтку я хотел получить не меньше пяти рублей. Своего часа ждала композиция, на которую англичане, да и другие, наверняка клюнут. За несколько моих приходов, мы с Милославой, сотворили сеттера, стоящего в стойке, а позади него охотника со вскинутым ружьем. Эту картинку видел не раз, она стала каноном в охотничьем деле, эдакой визитной карточкой.

Она лепила, я портил, она делала, я ломал, но совместное творчество получилось что надо. Даже отцу её понравилось. Всё по замыслу должно было быть отлито по частям и спаяно. Вот это и было тайное оружие за интерес к нашей продукции.

Знакомые ремесленники, у которых случалось порой заказывать нужные вещи, обещали свести с кем надо, разумеется, не бесплатно… И вот теперь у меня есть с чем идти на первую встречу.

Кровь из носа мне нужен выход на европейский рынок, на нем меня интересует всего одна единственная вещь. Картофель. Картошечка, картофан, пюрешечка на молочке сдобренная сливочным маслицем, сверху присыпать жареным лучком, щепоткой укропчика. Рядом на тарелочке, нарезанный кружочками соленый огурчик, пара долек чеснока маринованного со свеклой и запотевшая стопочка, накрытая сверху кусочком ароматного бородинского, хлеба. И здоровенный кусок прожаренного мяса' Пока Петра дождешься с голоду сдохнешь…

Отложил ручку в сторонку, сглотнул эту самую, голодную слюну, надо идти завтракать, а то уже скоро Антип, на свой первый рабочий день придет.

Лета ХХХ года, март 12день

Как же бухтел Никодим! Поимел меня во всех позах, подустал чуток, отдохнул, перевернул, расшевелил и трахнул в особо извращенной форме и только после этого допустил к разговору с новичком.

Он приехал через два дня, после того как Антип стал работать на нас и привез мужичка, — литейщика.

Возрастом он постарше моего протеже будет, но помоложе меня. Вроде, по суждению Никодима, мастер справный, семейный, наш местный с Москвы родом будет.

А мне его морда не по нраву пришлась, поговорил с ним, он подробно, не запинаясь, рассказал о технических операциях, уверенно так. А вот при вопросах о семье и предыдущих местах работы… Начались непонятки, слова говорит правильные, а моторика лица сообщает о другом. При наводящих вопросах, припотел слегка, по вискам заструилось. Отвернулся к нему в пол оборота, чтоб краем глаза видеть, да и сказал:- 'Ступай к Никодиму, мне молвить больше нечего' Он украдкой перевел дыхание и вытер руки о ляжки, как будто они были мокрыми.

Отпустил, а сам пошел искать Антипа, он молодой, но мастер потомственный и мне надо, чтоб он проследил за новеньким. Как работает, инструмент берет. Пользуется им как уверенно или нет, да и вообще присмотреться надо.

Никодима нашел во дворе, около саней, разговаривал с Евдокимом, так зовут мужика. Отступил назад за угол, и стал дожидаться окончания их беседы. Она не затянулась новичок распрощался и ушел. Я же двинулся к своей жертве, с целью отомстить, за половые извращения.

— Никодим, давай поговорим.

— Тебе надо ты и разговаривай, — Проворчал, а сам продолжал отвязывать оглобли от хомута.

— Чего решил с Евдокимом?

— С утрева к нам приходит, а ентот, домой поедет.

— Поведай, как ты с Евдокимом столковался, может, присоветовал кто, али сам подошел?

— А те, зачем ведать надобно? — Он, наконец закончил отвязывать оглобли. Потянул за хомут, снимая его с лошади.

— Да потому что подсыл это.

— Это кто ж тебе наговорил такого, уж не Антипка ли?

— Он и не видел его вовсе, почто на человека наговариваешь?

— А ты что клевету молвишь?

— Я тебе сейчас обскажу, а ты подумай. Кто таков Антип? Мужик Курский, приехал во град Московский никого не знает и не ведает, нет у него тут ворогов, и друзей нету. Нет, вороги были, да померли… Учти это, с нашей помощью.

При этих словах Никодим бросил в мою сторону, быстрый взгляд и отвернулся, занимаясь лошадиной упряжью.

— Никто не ведает, куда он пойдет, где работу подыщет. Его все отпихивают, потому что не свой, не местный. А он и действительно для нас никто и звать его ни как. И это самое дорогое в нем.

С этими словами шагнул к Никодиму поближе и спросил шепотом, — Сколько хочет получать Евдоким?

Он смерил меня взглядом, вздохнул и недовольно ответил, — Сто рублев в год.

Я улыбнулся, — А Антип, чтоб ты знал… Ты же меня облаял, и даже не спросил, на сколько Я, с ним договорился, а он тебя ждет.

— Ну…

— Тридцать восемь и поверь мне, парень рад до усрачки, он и за тридцатку согласился бы. Но не это самое главное, мы в новую слободу поедем, так вот дом тот, в котором его поселим, за ним будет, пока на нас работает, на подворье его только жена да… Ну и тот, кто родиться, все остальное наше.

А ты хочешь взять к нам местного, в три раза дороже и врущего напропалую. В случае обиды, какой, он просто сбежит, а его испрашивать про нас будут. Вот он и продаст, тебя и меня, как Иуда Христа продал, за тридцать сребреников. Антип наш рабочий и главное в этом слове, Раб.

Ты не ответил, откуда, и как ты с Евдокимом повстречался.

— Федя, тебе токмо в разбойном приказе, служить, тебя тати боятся, будут. — Закинув хомут на плечо, ткнул пальцем в лошадь, — веди на конюшню. Там договорим, неча на весь двор лаяться.

'Внутри, если зайти на конюшню, справой сторонки денник, небольшая клетушка, три на три метра, двери нет вместо неё две доски перегораживают вход, пол застлан соломой, а в коридоре стоит ларь с овсом. Чуть дальше, стойло с коровой. Хомут и прочая упряжь вешается, на вбитые в щели деревянные колышки. До середины сделан настил, на высоте чуть выше человека (чуть… да тебе подпрыгнуть надо, чтоб рукой достать) сенник. Спал тут пару раз, если вы не брезгливый, потому что запах сена перекрывается ароматом навоза и конских каштанов, можете и положить голову на попону, свернутую в рулон. Хорошо у свиней свой домик, для пяти маленьких поросят, сейчас он пустует, его обитатели переселились осенью в кладовку в виде окороков и колбас. Но скоро появятся новые жильцы…'

Никодим бросил хомут на ящик с овсом, дождался, пока заведу Ласку и закрою проем досками.

Повернулся к нему, — Сказывай.

— Да сказывать нечего, — Он как-то сгорбился, присел на краешек. И я не удивился бы, если бы он достал трубку и начал её набивать табаком. Что-то его тревожило и очень сильно.

— Ведомо мне, кто таков Евдоким, и даже от кого. — Встал, прошел к воротам и выглянул во двор, осмотрелся, вернулся на место. Сел, вскочил и чуть ли не забегал по конюшне, выкрикивая несвязанные слова.

— Тварь, говнюк обоссанный… Не печатное… чтоб тебя… Непечатное… Меня, змееныш попрекать вздумал… А сам то…

— Никодим, хорош, скакать, толком расскажи.

И он поведал.

'Дела давно минувших лет преданье старины глубокой. Как я уже упоминал, хозяин наш, в молодости пушкарским делом баловался. Довелось ему в походы сходить и на порубежье пожить. Всяко было и радость побед, и горечь поражений. В одном из сражений, полк, которому был приписан Никодим, был разгромлен. Пока строевые стрельцы отбивали натиск, постепенно отступая к обозу. Ему было приказано вывезти пушки. Три ствола погрузили на одну телегу, и на вторую два. На первую он сел сам, а на вторую дед Евдокима. Нахлестывая лошадей, они поскакали к ближайшему лесу. Ушли бы спокойно, да с два десятка ляхов, сквозь клубы дыма, висящие над полем боя. Углядели и бросились в погоню.

Никодим говорил, что молился только об одном, успеть. Успеть до леса, а там… Им ещё повезло в том, что пошли они вокруг луговины, а она после дождя топкой стала, конники на шаг перешли, а они в лес въехали. Колеса натужно скрипели, лошадь роняла желто белую пену и начала хрипеть, спотыкаясь. Поняв, что от погони не уйти, становил свою телегу, соскочил с нею, подбежал к деду и отправил дальше. Но и у того мерин сдал, бока его раздувались как кузнечный мех. А потом он просто взял и упал.

Бросился обратно, суматошно шаря в поясной сумке разыскивая трут и огниво. Нашел и как блаженный, трясущимися руками, начал высекать огонь. Пот заливал лицо, крупные капли падали на руки и землю.

К чести сказать, дед Евдокима повел себя как настоящий воин. Он не стал паниковать и не бросился в бегство, а достал саблю и встал рядом. Наконец удалось запалить трут. Никодим с помощью стрельца завел свою лошадь назад, поставив рядом со второй телегой. Место на котором они остановились было почти на середине небольшой полянки. Засыпав пороху из бочонка на затравку своей средней пушки, Никодим вдруг успокоился, снял шапку, вытер мокрое лицо, отбросил. Выпрастал из-за ворота крест поцеловал его, перекрестился. С тропы послышался громкий топот…

Дождавшись, когда почти с десяток поляков выйдет из леса, приложил трут к пальнику… Там, на поле он зарядил свою пушку картечью… Но ствол был снят с лафета и уложен телегу, сотник хотел любой ценой спасти орудия от позора.

Дед, увидев, что задумал Никодим, яростно шуровал возле одной из пушечек с его телеги, забивая заряд.

Раздался оглушительный грохот, ствол отдачей отлетел назад, убив на месте, кобылу, Никодиму вспышкой обожгло кисть и швырнуло на землю, чудом не переломав кости. Он подскочил к разбитой телеге, втащил из обломков алебарду и стал вглядываться в клубы дыма. Оттуда раздавались крики боли и ярости, громкая ругань, конское ржание. Пелена раздвинулась, из неё показалась лошадиная голова. И тут дед, подхватив валявшийся на земле трут, воткнул в запал. Пушчонка зло тявкнула — коня снесло вместе с всадником.

Стоны неслись с той стороны, а они стояли, напряженно всматриваясь в пороховую плену, непроницаемым пологом накрывшую маленькую поляну. Шли минуты, никто не выходил к ним и не нападал. И тогда дед, матерясь вполголоса, пошел туда, Никодим следом. В этот момент завеса приподнялась и они увидели последствия своих двух выстрелов.

Кровавое месиво из людей и коней, билась на земле кобылка с выпущенными кишками. Другая лошадь рвалась, пытаясь вытащить убитого всадника за намотанные на руку постромки. Выживших людей не было. Трудно было определить чей выстрел стал роковым для почти двух десятков поляков. Со слов Никодима, как он описал лежавшую в телеге пушку, можно предположить что выстрел произошел на уровни конской груди с низу вверх с метров с двадцати, если учесть что конус разлета был еще небольшим то под залп из трехсот картечин попал практически весь отряд сразу. Выстрел деда поставил точку, добив кого-то из уцелевших поляков.

А перед победителями, стала проблема, мерин пал, телега Никодима разбита отдачей, а кобыла убита.

Переглянувшись, бросились к уцелевшей польской лошадке. Она попыталась скалить зубы и кусаться, но была огрета кулаком по морде, схвачена за ухо, его закрутили и потянули вниз, она ещё дико вращала глазами, но уже покорно пошла за своими захватчиками.

Откуда взялись силы у двух людей, не понятно, но им удалось по обломкам Никодимовой телеги закатить во вторую все пушки и даже ту, что отлетела назад. Разрывая коняшке в кровь губы, и разбивая ей бока, они потащили непосильный для неё груз в глубину леса. На все что её хватило, это с великим трудом, протащиться три версты, до маленькой речушки, практически ручья, перегородившего им дорогу. Быстро осмотрели брод и поняли что здесь им не пройти с таким грузом.

И тогда они приняли решение. Скинули большую пушку и две маленькие на землю, подкатили в обрыву, сбросили на берег ручья и подкопав, обрушили сверху на них целую прорву песка. Из леса приволокли сушняка и накидали сверху, добавили сухой травы и подожгли, скрывая, таким образом, следы своей работы. С оставшимся грузом они спокойно добрались до расположения наших войск и вот тут-то и выяснилось. Что из всего полка в живых осталось только двое. Остальных, кого порубили, обозленные сопротивлением ляхи, кого в полон увели. Но судя по количеству найденных на поле боя тел, таких практически не было.

И вот тогда. Этих двух кренделей, посетил дух жадности и наживы, пушка в триста килограмм веса и две пушченки на сотню. Они не сказали никому, что спрятали эти орудия. Они решили оставить их там до лучших времен, надеялись остаться в живых и поделить честно пополам. А там было что делить, пушки то, медные…'

Волею судеб они прошли ту войну без особых ран и увечий. Если не считать того что Никодим после неё, с застуженной спиной слег надолго. Отбитая в молодости, дала о себе знать в зрелые годы.

Жить на что-то надо было, и тут в слободе он встретил своего напарника по тому бою. Слово за слово, разговорились, вспомнили былое и начали осторожно прощупывать друг друга. Сговорились и на два месяца уехали из Москвы. Вроде как по делам, так, во всяком случае, говорили всем, кому надо было знать и кому не надо, тоже.

За два месяца каторжного труда им удалось сначала вывести вглубь леса, устроить лагерь, и потихоньку, не дай бог, кто услышит, звон, порубить стволы.

Дед, взял себе, медь с двух маленьких пушек. Наверно посчитал, что Никодимова предусмотрительность, спасла им жизнь и поэтому его доля должна быть больше.

В прошлом году, зимой он представился, на смертном одре открыл своему внуку тайну, откуда на его род свалилось богатство. Внучок этот, Евдоким, посчитал себя обделенным и решил стребовать с Никодима или деньгами или медью али другим товаром то, от чего отказался его дедушка.

Закончив рассказ, Никодим смотрел на меня, а я на него. Потом не выдержал и расхохотался

— Всё Феденька, кончились у меня гроши, ежели ничего не продадим, по миру пойдем, — Передразнил его. Напомнив, как пришел к нему недавно просить рубль.

Он зло сплюнул, — Федька. Я тебе как на духу поведал, а ты чего?

— пустое это все, Силантий нужон, этого Евдокима в оборот брать надобно. Ежели не сговориться с нами, к ногтю. Как говорил один… (замялся подыскивая слово)… Один грек. Нет человека, нет проблем. Задавить его тишком, токмо обставить, так что сам утоп, на рыбалке. Знаешь, вышел мужичок на бережок да поскользнулся, да на камушек головушкой, да упал, сполз вводу да захлебнулся болезный. И такое… Бывает.

Повернулся к Никодиму. Тот смотрит на меня не с испугом, но с какой-то опаской, что ли, настороженно, так… Молча. Потом сказал. — Страшный ты человек, Федор.

— За своих, — я ощерился, — глотку перегрызу. Всякая нелюдь… — начал заводиться. Выплевывая слова сквозь зубы. — Я. Этих. Блядей. Рвать. буду… они у меня землю жрать будут…

Заткнулся. Через нос сделал глубокий вдох и медленно выдохнул ртом. В жилах кипела кровь, надо было успокоиться, с недавних пор заметил за собой одну не хорошую, как считаю, черту. Смотреть на врагов, через перекрестье прицела…

И очень её боюсь.

— Никодим пойдем напьемся. Евдокима возьму на себя. Честное слово. Я его убивать не буду, он сам не захочет у нас работать. Давай его отправим на выселки…

— Куда!?

— это я так нашу деревушку прозвал. Там у нас Силантий заправляет. Так вот ему обскажем — что этот человек подсыл и надо его как зайца затравить. Калечить не надо, но чтоб сам сбежал, оттуда.

— А ежели не сбежит?

— А куда он денется если его заставят говно из выгребных ям черпать.

— так он литец…

— Во-первых, он работник. А хозяину, куда лучше видно, что надобно делать. Твой покойный друг по чести с тобой разошелся. А этому крысенышу, захотелось урвать кус, от чужого пирога, да только удом по морде получит. Хрен ему. — Скрутив из пальцев фигу, сунул её под нос Никодиму. Он отбил её, усмехнулся, — Пойдем, вражий сын. Пива выпьем.

Ну, хоть вечер получился нормальный, и даже Марфа не шипела…

Лета ХХХ года, март 15 день

— Антип, что у тебя с моими зубчатыми колесами?

— Никогда так не делали…

— Ты говорить будешь или делать? Сначала сделай, а потом хоть башку о стенку разбей. Доказывая мне что так, не делают. Их надо отливать именно так и никак иначе. — Спорить вздумал, на хрена мне цельно бронзовая шестерня нужна? У неё посадочное место слабое, а у составной, середина железная, а обод бронзовый.

— не получиться.

— Получиться! Пойми, голова садовая, эта часть. — Я приподнял вставку, показывая ему, — Сделана один только раз. Сломаются зубцы, мы срубаем старую, и ставим новую. Все дела займут полдня.

— Так и целиком сделать можно…

— Можно. Но не нужно. Посмотри и посоветуй, как закрепить это колесо так, чтоб оно не болталось и через год. Сможешь?

Он задумался, и отрицательно покачал головой, — Нет, не ведаю. Не смогу.

— Если делать цельную, бронза мягкая, ежели клином крепить, разболтается быстро и отвалиться…

— так и отсюда выскочит так же…

'Поскорей бы соорудить простенький токарный станок, поставить на него сбоку зажим для крепления планшайбы и сам смогу, нарезать простенькие, прямые шестерни из блинов заготовок. Только фрезу толковую сделать'

— Иди отсюда, к завтрему у меня должно быть четыре колеса. — Волевым решением прервал нарождающийся спор. На самом деле, дел было выше крыши.

Нормальный парень, немного занудный, въедливый, дотошный, но в отличии от Данилы, если что-то идет не так, подойдет и спросит. Вот и сейчас приперся, руки в формовочной земле, фартук заляпан глиной — делает первую нашу шестеренку.

Мне надо идти к кожевникам, они по моему заказу, должны сшить клиновой ремень приводной. Хорошо, что по осени, шкур накупил по дешевке, а то содрать с меня как за несколько пар сапог хотели.

Мотор, даже в таком виде, значительно облегчил работу, мой, самодельный ремешок проработал всего ничего, часа два, а потом порвался, но и этого хватило, чтоб наглядно показать всем обитателям мастерской прелести механической обработки. Суконо-комвольный станок исправно натирал до блеска все приложенные к нему заготовки и делалось это все очень быстро и безо всяких усилий с моей стороны. Никодим захотел, чтоб я ему приладил и вальцы, но отговорился, там усилие надо, а не скорость. Да мне и самому не терпелось попробовать. Мы чуть ли не всем наличным составом крутили вручную, когда нужна была листовая медь.

Немного страшновато, иметь под боком пыхтящий движок, вот поэтому и нужен, нормальный привод. Отверстие в стене уже готово, с той стороны установлена рама, на ней двух пудовый маховичек, ограждение, рычаг с натяжным роликом, эдакий фрикцион.

Лета ХХХ года, март 19 день

— Антип! Если сейчас откроешь варежку, настучу по клюву.

— А…

— Рот и нос. Понял? — Забываюсь в выборе слов, иногда. Особенно когда злится начинаю, этот черт оказался прав и от этого зол вдвойне. Хотя заготовка была и разогрета, спайки не произошло, стальная втулка болталась как… Цветок в проруби. И видеть его довольную физиономию, говорящую: — 'Я был прав' — свыше моих сил. Надо что-то срочно придумать, верней вспомнить из опыта, той жизни.

Как назло ничего путного на ум не приходило, а я клятвенно обещал, Никодиму через седмицу начать катать медные пластины.

— Черт с тобой, ты прав. Доволен? А теперь иди и сделай мне, наконец, эти, — С трудом удержался от мата, — Шестеренки.

Антип ушел, а я сел к столу, принялся рассматривать неудачу. И чем больше на неё смотрел, тем больше она не нравилась, особенно черно-жирные маслянистые полосы, пятна скорей. Что-то в этом месте сгорело при разогреве, не дало бронзе и стали спаяться, какая-то грязь.

Простучал по столу пальцами короткую дробь, схватил вставку и пошел в кузницу, смотреть и устраивать разборки.

Лета ХХХ года, март 26 день

Подставил ладонь под полосу меди на выходе с валков, придержал, и когда вышла вся целиком, взял в руки.

Теплая, тонкая пластина. Немного демонстративно из нагрудного кармана достал самодельный штангель с моими миллиметрами. Замерил, на глаз около одного с копейками. Тонковато. Надо регулировочные пластины, подбирать, эти малы. Но и это хлеб, вчера вообще целый день конус был. У валков обработке грубая, километр сюда, три туда. Вставок нет, болты от вибрации слабнут и откручиваются, потом шпильку сорвал. Сбил костяшки на пальцах. С Антипом забодали друг друга, нагнувшись одновременно. Весело было…

Попробовал согнуть пополам, есть трещина, да не одна, весь сгиб покрылся небольшими, белесыми разводами. Надо ставить печь для отжига, наклеп получается при прокатке. А ты чего хотел?

Редуктор работал как часы, исправно передовая нагрузку. Неделю назад, когда не получилась комбинированная шестерня, пошел на разборки, прижал своего литейщика к ногтю, и он раскололся. Вражий сын.

Деталь круглая, разогретая, форма стоит на верстаке. Он берет клещами вставку и начинает переносить из горна. Внизу справа, стояла бадейка с конопляным маслом и это чудо, поворачивается, нога запнулась за что-то, он теряет равновесие и роняет точнехенько туда. Большой пшик, дым, вонь.

Он не придумал ничего лучше как достать, не сказав никому ни слова и не спросив, сует обратно в горн и греет заново. Естественно, во второй раз она была, как негр с плантации.

Заряжает, заливает и с победным видом принес каку мне, на показать.

Пообещал оторвать все, что болтается ниже колен, для начала. Общими усилиями, ободрали, отодрали, потом пришла мысль, высверлить с боков отверстия. Облом, сталь закалилась. От души обматерил Антипа и, засунув несчастную заготовку в горн. Заставил его качать изо всех сил, потом бородком набил по кругу вмятин, немного подогрели, уложили в форму и залили бронзой.

Какие же были у него глаза… Как две большие суповые тарелки, после того как все подстыло и появилась возможность оценить наше совместное творчество. Торжественно, как рыцарю вручают меч и шпоры, всучил Антипу напильник и зубило, проводив к тискам, попросил не отломать ничего лишнего. Пока он пилил, рубил, стучал, стоял над душой, читая лекцию о вреде дурной головы, которая рукам покоя не дает. Мужик проникся, и показал высший пилотаж, идеально отлил оставшиеся шестерни за два дня.

Я бы тоже трудился изо всех сил, если бы с меня удержали пять алтын за брак, именно во столько оценил свой труд.

Лета ХХХ года, март 30 день

— Здрав будь, Никодим, не ждал тебя сегодня, — поприветствовал слезающего с телеги товарища.

— И тебе не хворать. Ворота прикрой, не запирай, опять поеду, надо успеть в кузнечную слободу, скобы енти что ты показывал, забрать.

— А Данила чего, сделать не может?

— Могет, токмо мало, да и уклад кончился…

'Два дня назад смотался в 'гадюкино' смотрел, чего они там наворотили. Нормально, мне понравилось. Бригада, артель по нынешнему, вкалывает не за страх, а за хорошие деньги. Никодим по моему совету

(моя зеленая подруга, мелкий червяк по сравнению с его жабой) обещал каждому по три гривенных сверху.

Старшого отвел в стороночку и честно предупредил, что ежели к сроку не управятся, и половины не получат, но если все честь по чести будет, рубль серебром лишка получит. При первых словах, плюгавый мужичок с реденькой бородкой, расстегнутой до пупа косоворотке, вроде как на бычился, опосля подобрел. И на нашей стройке появился свой 'Карлсон'

Потом с ним сцепился. Я, умная маша, приволок с собой рисунок подвесных балок, их устройство и узлов крепления. Успел вовремя. Они только-только закончили возводить коробку будущего цеха, как раз последний венец закатили к моему приезду. Обошел новостройку, полюбовался искусно вырубленным замком в 'лапу' на углах и огорошил всех известием что надо добавить ещё пять, шесть рядов, но лучше семь. В мастерской высота потолка была примерно метр восемьдесят, а что вы хотите от бывшего сарая. Да, мое упущение, с Никодимом обсудили только количество построек. Подумалось, что он учтет все мои прошлые жалобы на низкий потолок. Вот иподорвался как укушенный, ломанувшись в Глухово, когда до меня дошло, что, они там строят. Сейчас, у них, было примерно два метра, настелют пол и что останется? А нужно метра три с половиной, не меньше. Иначе не один пресс не влезет, и как привод от мотора проводить прикажете? Ниже трех нельзя, иначе кто ни будь точно, по башке получит.

Пошли считать готовые ошкуренные бревна, как раз впритык, чтоб доделать стены цеха, а всего оставшегося леса должно было хватить ещё на два таких сарая. Мало. Никодим жмот, купил в самый притык. Да я тоже хорош, что мотор собирался, меня никоим образом не оправдывает. Надо было оговаривать все вплоть до последнего гвоздя.

— Сломается!

— Не сломается.

— Так никогда не делали, сломается. Здесь бревно класть надо, а не эту соплю, — Артельщик пнул ногой доску. — И крыша худая будет, зимой снегом проломит.

— Позови пару своих и пусть гвоздей захватят. — Сказал старшому, а сам карандашом, стал размечать.

Когда они подошли, попросил, именно так, раскроить по разметке. Вот где увидел работу профессионалов, топором обрубили по линиям ровненько. Я так смог бы только электропилой. На земле уложили детали, сшили между собой, забив по паре гвоздей. Судя по кривой ухмылке, на лице старшого, ничего нового он пока что не видел.

Добавили пару укосин сходящихся к центру.

Взгляд стал задумчивым.

— Подымай и держи. Не, погодь пока, вон пару чурбаков подкати, и на них ставим. Подняли. — Дружно поставили, сказав помощникам держать, предложил бригадиру встать на неё.

Осторожно поставив одну ногу, обутую в лапоть, на середку, ухватился за раскосину и приподнялся. Прислушался, словно ожидая услышать треск ломаемого дерева. Ничего не произошло, он поставил вторую ногу, повернул голову и посмотрел на меня, я подошел и встал рядом с ним.

— Сломается, говоришь? — С ехидством в голосе спросил у него.

Склоченная на живую нитку в шесть гвоздей, конструкция держала наш общий вес. Я даже попрыгал на ней.

Прекрасно понимал этого строителя…

'Дом, изба, сарай, рубились из бревна, последние два по своей сути были одно и то же, все различие было в печке, да во внутреннем устройстве, неподвижная мебель — лавки, полати, разнообразные поставцы и подвижная — стол, скамья, столец, кресла, различные укладки, коробья, сундуки, кубелы.

Внутренняя планировка жилищ была подчинена достаточно строгим, хотя и неписаным законам. Большая часть 'мебели' составляла часть конструкции избы и была неподвижной. Вдоль всех стен, не занятых печью, тянулись широкие лавки, тесаные из самых крупных деревьев. Такие лавки можно было видеть в старинных избах еще не так давно, и предназначены они были не столько для сиденья, сколько для сна. Около печи была судная, или посудная лавка, где полновластной хозяйкой была старшая женщина в доме. По диагонали, в противоположном от печи углу помещали иконы, и сам угол звался

святым, красным, кутным.

Одним из обязательных элементов интерьера были полати, специальный помост, на котором спали. Зимой под полатями часто держали телят, ягнят. Место для сна старшей супружеской пары в избе

(но не стариков, место которых было на печке) специально отводилось в одном из углов дома. Это место считалось почетным.

Над лавками, вдоль всех стен устраивали полки-'полавочники', на которых хранили предметы домашнего обихода, В стену вбивались специальные деревянные колышки для одежды.

Хотя большинство крестьянских изб состояло всего из одной комнаты, не деленной перегородками, негласная традиция предписывала соблюдение определенных правил размещения для членов крестьянской избы. Та часть избы, где находилась судная лавка, всегда считалась женской половиной, и заходить

туда мужчинам без особой надобности считалось неприличным, а посторонним — тем более.

Крестьянский этикет предписывал гостью, вошедшему в избу, оставаться в половине избы у дверей. Самовольное, без приглашения вторжение в 'красну половину', где ставился стол, считалось крайне неприличным и могло быть воспринято как оскорбление.

К жилой избе обязательно пристраивались сени, хотя в крестьянском обиходе они были более известны под именем 'мост'. По-видимому, первоначально это было действительно небольшое пространство перед входом, вымощенное деревянными лагами и прикрытое небольшим навесом ('сенью'). Роль сеней был разнообразной. Это и защитный тамбур перед входом, и дополнительное жилое помещение летом, и хозяйственное помещение, где держали часть запасов продовольствия.

Избы были черные, курные, без труб; дым выходил в маленькое волоковое окно. Все постройки в буквальном смысле слова рубились топором от начала до конца строительства, хотя в городах, были известны и применялись продольные и поперечные пилы. Но приверженность традициям приведет к тому что на протяжении веков будет сохраняться один и тот же тип строений.

Срубив первый венец, на нем возводили второй, на втором третий и т. д., пока сруб, не достигал заранее определенной высоты. Конструктивные основные типы рубленых крестьянских

жилых строений — 'крестовик', 'пятистенок', дом с прирубом.

Крыша у домов была деревянная, тесовая, гонтовая или из драни, иногда, в безлесных местах, — соломенная. Стропильная техника сооружения кровли, как и другие виды конструкции крыш, хотя и были известны русским мастерам, но в крестьянских избах не употреблялись. Срубы просто

'сводились' как основания для кровли. Для этого после определенной высоты бревна стен начинали постепенно и пропорционально укорачивать. Сводя их под вершину кровли. Если укорачивали бревна всех четырех стен, получалась кровля 'костром', т. е. четырехскатная, если с двух сторон двухскатная, с одной стороны — односкатная'

Что он не городской мастер, мог и не видеть эту конструкцию в живую, ведь все что он умел делать, это избы да сараи и, глядя какой сруб возвел, дело свое знал.

Он слез, смущенно почесал затылок, — Так енто, у нас доски столько нету, мы могем конечно натесать, токмо…

— Из хлыстов делайте (тонкая не строевая древесина до десяти сантиметров в диаметре), а вдогонку к гвоздям, чтоб крепче было, забивайте скобы.

И пояснил, нарисовав на земле, П — образную рамку с заершенными концами.

Он постоял, посмотрел, — Дорого будет, енто скока жалеза надо…

— Зато крепко и не развалиться через год.

С тем и расстались. Походил по стройплощадке, зашел к Даниле на кузницу, пояснил, что ему теперь придется делать. Как всегда он, молча, кивнул и с головой погрузился в свое огнедышащее царство. Можно не проверять, все будет сделано с точностью до миллиметра, даже количество и расположение бороздок будет соответствовать заявленному. Показ, обошелся в алтын. Блин надо свою лесопилку строить, раз уж надумал фабричку ставить, значит, придется тарных цех делать, поставить лущильный станок и пилораму, гнать доски и фанеру, для себя, не на продажу, хотя можно подумать и продаже готовых комплектов, мотор, стойка, пилы… '

— Перекушу, да поеду, надо успеть в кузнечную слободу заскочить. — И повернувшись, собрался идти к дому.

— Не ходи. Не надо. Марфа с Машкой все сундуки распотрошили, там все одежей завалено, барахло перетряхивают…

— От ты чтоб… — Никодим выругавшись, остановился, сдвинул шапку на затылок, — Когда она…

Знаешь что? Ежели спросит, скажешь, — был, уехал. Почему не зашел? Ответишь, — Не ведаю. — И погрозил кулаком.

Я его прекрасно понимал, иногда, примерно раз в полгода, она затевала, что-либо грандиозное. В прошлую осень заставила меня с Никодимом белить печку. Мы честь по чести, исполнили указ домашнего генерала. После чего был устроен смотр с построением личного состава, обнаруженные недостатки в сильно преувеличенном виде были предоставлены гарнизону.

Вот объясните мне, зачем красить там, куда никто, даже пьяный сантехник не полезет. Узенький простенок, в десять сантиметров, к тому же закрыт доской с лежавшей на ней всякой ерундой. Сняла, заглянула и устроила скандал. Не спорю, их иногда послушать и в театр ходить не надо, только не в этот раз. И даже на статиста не тянул, это ведь я посоветовал Никодиму не лезть туда. Так что свою порцию люлей и я получил. Ужин у нас в тот вечер был просто шикарный, кусок сухого хлеба, соленый огурец, один на двоих и кувшин с холодной водой.

На наше невнятное мычание последовал простой ответ, — Не заработали.

Утром, приканчивая в одиночестве завтрак, случайно подслушал разговор Марфы с Машкой.

Та поучала, что и как, какие одежки для чего и куда нужны, попутно рассказывая истории тех или иных вещей. Многое из того что услышал, заставило пересмотреть некоторые взгляды на, казалось бы, обыденные вещи.

'К примеру, взять наши с вами ателье, для нас естественно носить платье или джинсы, шитые в Китае. А здесь все по-другому и косые взгляды с поджатыми губами Марфы, нашли свое место. Я её кровно обидел, когда пошел к мастерице шьющей мне исподнее, тем самым, выставил свою хозяйку полной неумехой не умеющей держать в руках иглу и плохое хозяйство. И стал ясень град упреков после похода с ребятней. Она рассматривала нас как членов семьи, а я… Придется срочно делать что-то для реабилитации меня любимого…

Или тот же обычай носить на поясе хоть шнурок какой. Сперва было непривычно, с далекой армейской поры прошла куча лет, и забыл толком, как пояс носить. А тут народ опояски да кушаки таскают как награду какую, да ещё друг пред дружкой хвастаются. Так что, тоже таскаю такую штуку, модифицированную, кожаный ремень, обшит тканью, со стороны кажется что кушак, ан нет, ремушок с застежкой'

— Седня, нам с тобой надобно будет одежки с сундука достать. Перетряхнуть, проверить, не завелась ли моль, развесить, чтоб отдохло. А тож ляжит все под шкуркой мыши водяной, хоть и бабка моя сказывала, что от затхлости помогает, но все-таки почаще переворачивать надо. Берешь ласково, бережно, словно дитя малое, на лавку кладешь да пока разворачиваешь, смотришь, нет ли где крупинок таких, черненьких, как будто кто песок мелкий просыпал. Ежели узришь, меня кликни, то моль окаянная. Клади в стороночку, кипятком шпарить надо будет. Опосля покажу сколько щелоку в бадейку лить чтоб вещички не спалить, ведь ежели перельешь одежка ветхой станет.

— Баба Марфа, а это что?

— Кафтан.

— А почему же у него такой воротник маленький, почитай совсем нету.

— Это для того чтоб, мужики наши как детишки малые, женки уменье свое в вышивку вкладывают, обнизь зипуна и ожерелье у рубахи (воротник) ниткой красной (красивой) узором расшивая, а они как петухи, друг перед дружкой хвастаются. Оденет добрый молодец зипун исподний, на него поверху рубаху, опояску подвяжет узелком слабым и вот ентот кафтан накинет. Любо на такого посмотреть, а ежели улыбнется весело, да на тебя, девица красавица, глянет задорно… — Марфа замолчала, видимо вспоминая что-то свое. Машка, девчонка без комплексов, что и подтвердила.

— Это ты про деда Никодима молвишь?

— Кыш, мелкота пузатая, от горшка два вершка, а туда же… Положи рубаху, порты бери, — Судя по голосу бабка улыбалась.

— А дядьки Федора длинней будут, у него вообще, вся одежка чудная такая…

— И сам что учудил…

— А что бабушка?

— А то 'внученька' — От язвенности прозвучавшей можно было прикурить, — Кто догадался на девку мужицкое исподнее одевать?

— То я сама так захотела!

— Цыть, верещалка, ща порты-то спущу да веником по голой заднице, пока мужиков дома нету.

Наступила пауза, послышался приглушенный шепот, затем услышал за спиной шелест занавески и приглушенное, — ой. Опять невнятный говорок и опосля громогласный выход тяжелой артиллерии.

— Федька! Ирод окоянный, пожрал, ступай, его там парни заждались, а он тут уши развесил, бабьи сплетни слушая. Что ты на меня как филин очами лупаешь, иди отсель, не доводи до греха.

Лета ХХХ года, Апрель 4 день

— Шипит. — Димка отлип от бочки, — Кажется вот здесь. — Ткнул пальцем.

— Сходи в баню, там ещё должно остаться мыльного корня, в ведерко плесни чуток, водой разбавишь, и тащи сюда. Внутрь зальем и заново накачаем, где пенка пойдет там и воздух уходит.

Подросток сорвался с места, скрывшись за дверью.

А я сидел на табурете и смотрел на первый в этом мире ресивер, грубо сделанный из деревянной бочки, окованной железными лентами, но, тем не менее, воздушный резервуар способный выдержать давление.

Димкина работа, верней не его, ему принадлежит идея, исполнение общее.

Неделю назад, посадил его паять подставки, ничего сложного, за маленьким пустячком, слишком быстро заканчивается воздух в кожаном мешке. Подставку с корпусом самовара спаять хватает, а потом надо дергать за рычаг насоса, при этом сняв груз. После обеда, разговорились, он пожаловался, что это очень неудобно, а я возьми да ляпни, что если бурдюк засунуть, куда ни — будь, в бочку, например, можно закачать очень и очень много и тогда хватит надолго.

Ещё на горелку жаловался, дескать, — тяжелая и неудобная. В обще-то Никодим её под себя делал, меня она тоже не устраивает.

Предложил Дмитрию подумать, через два дня он подошел и, остановившись рядом, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Я же полировал бочину очередного самовара и сделал вид, что не замечаю. Наконец он все-таки решился и заговорил.

Отключив привод, остановил станок, повернулся и стал слушать, сбивающегося и запинающегося отрока.

Дима предложил взять деревянную сорока литровую бочку, оббить дополнительными обручами и усилить донышки. Но самое главное, в моем рассказе было всего пара слов о том, что высокое давление может разорвать её на части и он самостоятельно предложил предохранительный клапан, обозвал его оберегом, — мол, сберегает от поломки. Машинально исправил, — 'Солдатик'

Они уже знали, что я так называю воинов, стрельцов и не удивился этому.

Витая пружина была ему незнакома, и он соорудил прототип с рычажной системой и грузиками.

Да… Он сумел удивить меня.

Я взял медную проволоку, намотал на оправку, снял и показал, что она пружинит. На куске кожи, угольком нарисовал цилиндр, схематично изобразил пружину, клапан в виде шарика и резьбу.

— Понял?

Он всмотрелся в рисунок, перевел взгляд на свою конструкцию, лицо его скривилось, — У тебя лучше…

— Да брось, то, что предложил ты, имеет одно преимущество, его можно регулировать на разное давление, мой, нет.

И вот проводим испытание, бочку купили старую рассохшуюся, и пришлось почти сутки замачивать чтоб довести до кондиции. Я упорно молчу о своем предложении вставить мешок вовнутрь, пусть сам доходит. До того чтоб накачать максимальное давление не идет и речи, с ручным насосом это маловероятно, даже невозможно. Димка правда уже предложил, поставить рычаг и чтоб мотор дергал, вместо него. Фигушки.

Лень двигатель прогресса, когда человек устал бегать за дичью, он приручил собаку, сделал лук и женился.

Надоест качать вручную, будем изобретать компрессор, а пока и так сойдет.

Во. Приволок ведро. Снимаем клапан, заливаем 'жидкое моющее средство' средневековья, унутрь, разбалтываем по стенкам, и мой помощник начинает дергать рычаг, поднимая давление.

Зашипела родимая, за пузырилась, поперла изо всех щелей пена. Димка, оставил насос, встал рядом, поднес руку к затылку и замер, в молчании разглядывая наш шедевр. Я тоже молчу и жду. Жду когда, наконец, до него дойдет, что решение лежит перед ним на столе, старый кожаный бурдюк, верой и правдой прослуживший туеву хучу времени. У него даже шкура начала протираться там, где он двигался внутри опорной рамки.

'Господи, да, разуй ты глаза, чадо'

Чадо услышало глас, отняло руку, от многострадального затылка и перст указующий уткнулся в стол.

— надо его засунуть.

— Кого, куда?

— мешок, из него ведь воздух не выходит…

— Выходит, это просто не так заметно. Мы не клали его в воду и не проверяли, и если ты именно его запихнешь в бочку, толку от этого не будет

— Это почему?

— Что с ним происходит, когда ты его накачиваешь?

— Он раздувается и становится круглым.

— Вот, — Я поднял палец кверху, — А бочка внутри больше чем этот шар, он просто лопнет внутри.

Димка наморщил лоб, задумавшись. Потом улыбнулся, — Надо размером с неё, новый пошить.

— Слава богу, возьми с полки пирожок, с мясом не бери, а с рисом мне оставь. Думал, не догадаешься.

Он недоуменно посмотрел на меня, перевел взгляд на стол, на меня, на бочку, снова на меня и на его лице нарисовалась обида, — Ты ведал?

— Да.

— А…

— Это знаю Я. Но мне важно, чтоб ты сам додумался и измыслил.

— но зачем?

— Меня не будет рядом с тобой и что? Сидеть ждать, когда придет добрый дядя Федор, и все само заработает? Хренушки, учись думать. Шорнику поручим сшить кожаную бочку, двойным швом, в него заложим смолы, она после накачки, заткнет все маленькие отверстия и в первый раз накачивать надо будет горячим воздухом. Вот так, мой юный Кулибин. А сейчас, отложим все в сторонку, нам ещё сегодняшний урок доделать надобно.

'Любое обучение строиться по принципу — учитель показал, ученик исполнил. Но иногда нужно обучаемого ставить в такие условия, чтоб он сам доходил до нужного решения, это ' Утиный тест' бросить в пруд, смотреть с бережка как он барахтается, и кусать губы думая, — выплывет, или утонет…'

Лета ХХХ года, Апрель 6 день

— Федор, завтра со мной поедешь. — Никодим отломил кусок хлеба, забросил в рот и стал жевать.

— Куда?

— Да что ж ты кудахчешь, дороги не будет.

Никодим живущий последний месяц на телеге, странствуя между Глухово и домом, стал раздражительным. Устал мужик, чай не мальчик, мотаться каждый день черте куда. Можно подумать мы здесь не устали, из взрослых здесь трое, я, Сидор и Антип. Чтоб закрыть дыру в штате, пришлось пацанам увеличить рабочий день, клятвенно обещая, что летом у них будет отдых.

Антип новичок, да и супруга у него родила, девочку. Ножки как водиться обмыли, а у новоявленного папаши прибавилось хлопот, здесь десять часов отбарабань, ноги в руки и домой, жене помогать по хозяйству. Так что ему ещё требуемую форму ещё набирать и набирать.

Сидор с его полутора ногами, справно может трудиться только на сидячей работе. За последний месяц мы сделали на два самовара меньше, чем хотелось, но есть плюс, это на пять больше чем раньше. И три из них, сделаны за счет уменьшения толщины стенок, разговаривал с Никодимом и предложил ещё немного сбросить цену.

Он согласился и даже кивнул пару раз на мои умствования по поводу торговли с оборота. А когда сели считать расходы, я уже и сам отказался от этой идеи.

Почти все уходило, оставался самый минимум на расходники, проклятая стройка. Уже и не рад был, что все это затеял.

— А все-таки?

— В холопий приказ идти надо. Кто мне тут байки сказывал? Я туточки Архипку Шадровитого на улочке повстречал, сговорились сего дня, холопов переписать надо. Ты мне там нужон будешь.

— И он согласился? — удивился я.

— А зачем ему такая прорва нарду? Ты, верно сказывал, её же кормить надо, да на землю сажать. А земельки лишней нету.

— Помню наш разговор и твой ответ, и даже не упомню, сколько их там.

— Сорок душ будет, мужиков и баб, детишек почти три десятка, ну и старики со старухами.

— Погодь, ты меня совсем запутал. Сколько всех вместе?

— Сорок мужиков и баб…

— Я это уже слышал.

— Ну, а я что тебе молвлю? Экий ты непонятливый.

Я потряс головой, пытаясь уложить хитрую арифметику по — компактней, — Остальные что… Довеском идут что ли?

— Про то и молвлю. Они мне задолжали, за зиму ничего не собрали, а Архипка в счет долга отдает.

— А… — потер пальцы в известном жесте денег.

— Пустое, самую малость, возьмет.

— А я те на кой там сдался? — Потянулся к кувшину с взваром. Налил в кружку и отпил глоток.

— Архипка Шадровитый просил — хочет с тобой знакомство завести.

Я чуть не подавился от такой новости.

— И ты конечно согласился? — Улыбнулся самой ядовитой из своих улыбок.

— Ты морды не строй, ведомо, об чем просишь меня завсегда. Да токмо он очень просил.

— И что ему из под меня надо? Это хоть он тебе поведал али нет?

— Из под тебя только говна взять можно. Федька, я не шуткую и не ведаю. Заместо того чтоб меня изводить, сходи за пивом, от этого пойла, ещё больше пить хочется. — Никодим ткнул пальцем в кувшин и скривил лицо.

— Скажешь, пойду.

— Федька, вот те крест, — Он перекрестился, — ну не ведаю, об чем тебя просить хочет.

— А ежели не пойду?

— Тьфу, на тебя короста, я с ним как с человеком, а он… — Никодим аж сплюнул от огорчения и хлопнул руками по столу.

— Уломал. Пойду… За пивом. — Встал из-за стола и вышел.

Лета ХХХ года, Апрель 7 день

— Так вот ты каков, мастер, Федор блаженный, розмысел оружейный. — Подошедший мужик, совсем не подходил своему прозвищу. — Рябой. Сидя оценить рост трудновато, но мужик… Могутный, крепкий такой, думаю мне ровесник, только в плечах пошире меня будет в два раза, да кулачок с моё небритое лицо.

Сам-то он гладко выбрит, только усы, как у запорожских казаков, свисают. Волосы стрижены 'под горшок' темно русого цвета с прожилками серебристой седины на висках. И голос под стать фигуре, басовитый.

— И тебе не хворать Архип… — Сделал паузу и вопросительно посмотрел на собеседника.

Он усмехнулся, — Верно, про тебя люди бают… отца моего, Семеном звали.

— Семенович, — Закончил фразу и указал рукой на лавку перед собой, — Присаживайся.

Он усмехнулся, — Благодарствую, — деревянное сиденье жалобно скрипнуло под его весом.

— Сказывай Архип Семенович, зачем тебе понадобился.

Улыбнувшись, чему-то своему, поправил висевшую с правого бока, саблю, в простых потертых кожаных ножнах. Снял шапку, положил на лавку рядом собой, пригладил растрепанные волосы. Поднял вверх руку, подзывая целовальника. Когда тот подошел, спросил вина кувшин.

— Выпей со мной мастер Федор… Я тут поспрошал людишек о тебе. — Улыбка стала… такая искренняя… Что захотелось прикинуться ветошкой и заползти в темный уголок. А в глазках, ледок плещется, так мясник на барана смотрит…

Молчу, жду продолжения. Он разлил вино по кружкам, отставил кувшин, взял свою посудину в руку, приподнял, как бы приветствуя, — Здрав будь. — И отпил глоток. Поставил, ладонью смахнул капли с усов.

Отпил и я, мерзость несусветная, кислятина. С трудом проглотил и скривился.

— Не по нраву тебе мое угощение? — Спросил Архип.

— Не по нраву. Сказывай что надо. — Свистнул сквозь зубы, когда кабатчик повернул голову в мою сторону, кивком подозвал к столу. Когда он подошел, велел принести вина доброго, а не это пойло.

— Вот значит как? Брезгуешь со мной…

— Архип, — Сознательно опустил отчество, — я, не Твой холоп и не челядин.

При этих словах он как-то подобрался, правая рука оставила кружку и поползла к краю стола, левая сжалась в кулак, взгляд потемнел.

— И даже не думай, у тебя будет только одна попытка, позади тебя сидят видаки, стоит тебе только попробовать и они покажут, что тебя застрелил, живот свой спасая. — Я тихо хренел и никак не мог понять причину столь бурного наезда. Может все дело в 'белой косточке' — дворянин, мать его за ногу?

— Охолонись. Ты меня за чем звал? Убить? Изголятся? Али дело пытаешь? Ежели не услышу ответа на свой спрос, уйду. — И начал считать, — Раз…

Он сидел, пожирая меня глазами.

— Два…

Правая рука остановилась на самом краю и сжалась в кулак, а в глазах появилось недоумение.

— Три… — Произнес и начал медленно вставать, держась за рукоять пистолета.

Из Шадровитого как-то разом выпустили воздух, он обмяк, плечи опустились, кулаки разжались, даже сгорбился чуток и опустил взгляд.

— Сядь, Федор, — Голос прозвучал настолько глухо и тихо, что если бы не ждал, мог и не услышать.

Сел обратно. Как раз подошел кабатчик, взял кружку выплеснул вино на пол, усыпанный соломой, поставил обратно, — Наливай. Ежели дерьмо окажется, пойдем с тобой в новую четверть… Любят там вашего брата, кнутом от воровства лечить.

— Да…

Не дал ему продолжить, хотелось сорвать на ком ни — будь, зло. Обратился к народу, — Мужики слово скажете, что целовальник вор и вино портит? Небось, куриным пометом его балует, али на табаке настаивает.

На удивление, помимо моих трех стрельцов, сидящих в разных углах темного и низкого помещения, отозвалось ещё человек десять выпивох, бывших в разной степени на дегустированности…

Обратился к жертве. — Пасть закрой, — заметив, что он собрался выступить, — Так как, вино нормальное или пробовать не стоит? — Кивнул на кувшин, который он держал в руке.

Архип с некоторым интересом наблюдал за наездом. Глотнул из своей кружки, скорчил рожу, сплюнул на пол и…

Поддержал меня, хриплым голосом произнес, — Думаю и я видаком пойду, таким пойлом токмо хлопов поить.

— Звиняйте панове, в потёмках кувшины спутал, счаз зараз другий… — И с этими словами кабатчик испарился.

Наступила пауза. Мы, молча, сидели друг, перед другом изредка натыкаясь взглядами. Ему первому надоела эта игра в молчанку, — Федор, ты… Это… Прости, не по злому умыслу на тебя лается начал.

Люди… Про тебя разное сказывали… — Слова выпадали из него медленно и тягуче как уваренный мед.

Все это он произносил, не отрывая взгляда от крышки стола, словно искал там что-то.

— Пустое, — Ответил и небрежно махнул ладонью. — Поведай Архип Семенович, какая нужда заставила тебя, слухи и домыслы да наветы с доносами собирать?

— Люди бают, что ты… — Он бросил быстрый взгляд в мою сторону.

— Да крещеный, хочешь, крест покажу, на исповедь кажное воскресенье хожу, детей грамоте и цифири учу. Знания мои от господа нашего, а не от лукавого, в том слово отца моего духовного Серафима.

Слухи дошли, что умер сын твой, не знал я его, но по людской молве выходит, что справный воин был.

Как звали его?

У стола нарисовалась пропажа и принесла новый кувшин, осторожно поставила и собралась исчезнуть.

— Погодь, испробую… — налил в свою кружку, отпил глоток. Черт возьми, совсем другое дело, — Пошел прочь.

Сдвинул посудину в сторону своего собеседника, — испробуй, это не те помои, что по первости были.

Он вылил остатки из кружки, нацедил нового вина, глотнул. И по лицу пробежала гамма чувств, от злости до желания пришибить, отдельного взятого целовальника.

Испросил заново, — Как сына звали?

— Иван.

Приподнял свою кружку, — Пусть земля будет пухом, Ивану, доброму воину. — И выпил до дна.

Помолчали, думая каждый о своем.

А потом повторил свой вопрос, — Так зачем тебе понадобился?

— Довелось мне со стрельцами словом перемолвится у коих пищаль тобой переделанная, бают что дюже добрая работа. В любое ненастье из неё палить можно, да так часто, что ствол руки жечь начинает.

Да вот только пистоны к оружью этому, только у тебя купить можно. — Сказал и замолк. Протянул руку к кружке, повозил её по нескобленым доскам столешницы, размазывая лужицу вина. Поднял на меня взгляд. — Да токмо это не все, сказывали ещё, что ты пистоль добрую сработал, меньше обычной, но дюже справную. — Ухмыльнулся, — Четверых татей на дороге, уложил.

И пояснил свою осведомленность, — Мой староста из той деревеньки, в тот же день весточку передал.

Надобно чтоб ты сработал и для меня, оружье такое.

— Зачем? Оно токмо на десять шагов прицельно бьет, а дальше как бог, на душу положит. Это пулей, а картечью и того меньше. — Ничего тайного не выдавал, если уж он прознал про пистолеты, то наверняка вызнал и, то, как я из них стрелял на испытаниях.

— Самое оно, дальше мне и не понадобиться. Покажи, он ведь у тебя с собой.

А чего скрывать, сам грозил пристрелить. Положил на колени, разрядил, медленно спустил курок, чтоб не напрягать лишний раз пружину, положил на стол и двинул к Архипу. Он протянул руку взял. Держась за рукоять и ствол. Покачал, прикидывая вес, перехватил одной рукой и прицелился в стенку, опустил, вскинул по новой. Повторил движение ещё пару раз, попробовал засунуть за пояс, за счет гладкой формы, оружие скользнуло на место, ни за что не зацепив. Выдернул, вскинул, опустил, убрал. Странно, что не спрашивает, — а как он заряжается? И он тут же прозвучал.

— Как из неё стрелять? — Архип рассматривал его с детским любопытством, обнаружил рычаг, нажал на него и ствол откинулся вниз. Заглянул вовнутрь и увидел сквозное отверстие. Глянул на меня с таким недоумением, что с трудом удалось удержать смех. Все-таки это немного не тот человек… Чтоб над ним можно было посмеяться…

Протянул руку, он вложил в неё пистолет. Поставил на стол патрон. — Вот этим он стреляет.

Откинул ствол, зарядил, закрыл, взвел курок. Все это проделал медленно, давая возможность разглядеть каждое движение. — Готово. — И проделал те же манипуляции в обратном порядке.

— Что это? — Он пальцем указал на патрон.

— Это патрон, в нем лежит порох, пыж и пуля.

— А как же поджигать порох?

— Помнишь, упоминал пищали, что для стрельцов деланы, — Он кивнул.

Перевернул гильзу и указал на капсюль, — Это пистон, его бойком разбивает, он загорается и зажигает порох и происходит выстрел.

— Хитро и просто.

— Да уж, пришлось поломать голову.

— И сколько такой пистоль стоит? И эти… Патроны.

— Цена ему десять рублей серебром и десять патронов в придачу. Но ежели захочешь еще, то цена им будет алтын за штуку. Можно будет привезти стреляные, перезарядка будет стоить гривенный с десятка.

— Копейка, штука… Дорого. Хотя вещь, добрая… — Он задумался, видимо что-то прикидывая.

Я не мешал. Нацедил себе ещё кружечку и медленно потягивал, довольно не дурное, красное вино.

Мне тоже было о чем поразмыслить…

'Отпущенного вчера Никодимом времени хватило с лихвой. Я собрался за пять минут и убежал в город. Надо было найти стрельцов которые работали с Силантием и поговорить с ними. Мне требовалась информация. Нужно было разузнать о Шадровитом как можно больше и желательно за сегодня. И нам повезло. Иногда кажется, что мне помогают черти, ибо на торгу в одном из мужиков был опознан челядин, живший в усадьбе искомого человека. Его отвели в сторонку и, предложив немалую денежку в пять алтын, попросили рассказать о своем хозяине…

Да уж, тип, с которым мне предстояло встреча… Высокомерен, вспыльчив, но отходчив, что не помешало в прошлом году лично запороть плетью холопа в чем-то провинившегося. Очень привязан к своему сыну, погибшему в прошлом году. Поздно женившись, Архип сумел выходить всего одного ребенка. Хотя жена рожала, но дети умирали в младенчестве, не дожив до года. После третьего с ней случилась горячка, и она прибралась вместе с новорожденным на пятый день после родов. Больше он не женился, отдав все силы воспитанию единственного сына. Сам прослуживший довольно много, не видел для своего чада другого пути. Парню было двадцать лет и отцы, его и нареченной невесты, сговорились, что по осени сыграют свадьбу. Иван как раз к тому времени должен был вернуться с кордона. Да только судьба поступила иначе.

На пограничной реке, разделяющей владения польские и государства Московского, столкнулись два разъезда, слово за слово, вспыхнула перебранка. Кто уж первый выхватил оружие и нажал на курок, не понятно. Но двумя выстрелами были ранены, конь и сам Иван. Раненая лошадь свалилась в речушку, которую и воробей вброд перейдет, Ляхи вошли в воду и вытащили его, захватив в плен.

Потом приезжали послы, были терки, но дело было поставлено так, что Иван был признан виновным, ибо его, якобы, полонили на чужой земле. Здесь надо сказать особо, когда началась перестрелка. Парень стоял на самом берегу, а все остальные на бугре. Они под пулями кинулись на обратный склон, и никто не видел, как все произошло. Ответная пальба с нашей стороны началась уже потом. И то было сделано всего с пяток выстрелов. Но первый кто начал…?

Шадровитому сообщили о беде, он приехал, встретился с паном, который сына уволок. Сговорился с ним о цене и уехал собирать деньги. Пятьдесят рублей дала казна, семьдесят было своих, не хватало малого пустяка и тут ему подвернулись мы. Ищущие свободную от долгов, на продажу, землю. Насколько помню из того, что наговорил тогда Никодим, Архип даже и не торговался особо. Собрав гроши, он на следующий же день ускакал вместе с доверенными холопами.

А дальше, все, что рассказал челядин, больше похоже на его домыслы. Возможно, в них и была доля правды, но вот какая?

Говорят, что тот, кто хочет мстить, должен выкопать две могилы, врагу и себе.

Сильно сказано, почти и не поспоришь. Да только все там будем, кто-то раньше, кто-то позже…

Но если у тебя во врагах целая нация… Это, какого же размера, надобно яму выкопать?

Во всем мире оружейников называют слугами смерти… Может быть и так…

Когда начал заниматься своим хобби, тогда оно выглядело как невинная забава в виде салюта на даче, не ставил перед собой цели сделать увлечение, работай. А вот сподобился. Пришлось.

Не думаю, что Архип просит только для себя, по его повадкам видно, что это матерый волк, думаю, что его верные холопы из той же породы, их он также хочет вооружить, новым, добротным, огнестрелом. А я пока не готов помочь в силу обстоятельств, надо не меньше полугода, а лучше год, чтоб начать серийное производство.

Месть должна быть горячей и обжигающей до смерти. Но если этому блюду дать настояться, оно станет только вкусней и утонченней…

Я наклонился вперед, почти лег грудью на стол, — Архип, а зачем тебе оружье? Ты хочешь им отомстить? Тому пану, перед которым пришлось ломать шапку, унижаясь или жолнеру, что застрелил твоего сына? А может ты хочешь убить всех, бывших в ту ночь на реке?

Произнося эти слова, смотрел в лицо. И поэтому видел, как расширяются зрачки, задрожало веко, и дернулась щека.

Его рука стремительно метнулась вперед и ухватила за плечо, он нагнулся, дыхнув винным перегаром, хриплым голосом спросил, — Кто тебе сие поведал?

Стараясь быть спокойным, испросил его — Руку убери.

Он отпустил, а я стал разминать — хватка скажу вам, железная.

— Сказывай.

По мере моего рассказа, он грустнел, словно заново переживал события тех дней, изредка поправлял. Мои предположения о жадности польских панов подтвердились полностью, узнав, что требуемая сумма собрана, они, под выдуманным предлогом увеличили её практически вдвое.

Да, Архипу дали возможность встретиться с сыном и поговорить, но как он утверждает, разговор был нейтральным. Мол, просил ещё немного обождать и передал привет от нареченной.

А мне что-то не вериться.

На мой вопрос, — как оказался на берегу реки, да ещё и в том месте, где потом был убит Иван. Ответил, — что не успевали уйти засветло подальше, вот и заночевали в лесу.

Странно это, и даже очень. Иметь при себе огромную сумму денег и вот так рисковать, оставаясь в приграничной полосе, рискуя нарваться на пулю. Не логично. По моему разумению, сговор с сыном был. Да вот беда, ляхи тоже не пальцем, деланные, и сложить все как дважды два, смогли.

— Тебе за этим пистоль нужна? — Спросил, хотя и так понятно, человек хочет мести. Пистолет очень хорошо ложится под одежду, его легко вытащить, он всегда заряжен и готов к стрельбе. Не удивлюсь, если возьмет с собой всего пару патронов, смертнику больше и не надо.

— Да. — Сказано было просто и без эмоций.

— Зря это всё.

— Что зазря? Сына маво жизни лишать? — Он вскинулся было, да я продолжил.

— Да, нет. Вот так лезть туда. Думаешь, они там не ждут тебя? Уверен и могу дать голову, польскую, на отсечение, что первые дни они и спали-то с оружьем в обнимку. Да только ты не пришел… Обманул поганых, али ты там был?

— Был, седмицу в кустах пролежали, под снегом, татей скрадывая. Грицко, опосля этого, лихоманка скрутила, и чуть не помер на обратной дороге. Да токмо, как знали схизматики клятые, за осемь ден, троих ляхов и видели.

— Может им кто поведал? Вас никто видеть не мог?

Архип задумался. Я освежил вино в кружке, плеснув немного из кувшина. Что в пивнушках пиво водой баловали, что здесь держат, пока не скиснет. Охота им по мордосам получать? Вот торгаши клятые, на пятак, рубль прибыли хотят. Придурки.

— Может, кто и видел, да токмо мы… — начал говорить и смолк. Помолчал немного, потом хлопнул себя по коленке. — А твоя, правда, Федор. Верст за десять до кордона, мы вставали на постой в корчме, а корчмарь там литовец. Хлопцы мои у него еду брали, может о чем перемолвились, мне, то не ведомо, а поспрошать можно. Грицко в усадьбе остался, не мочен ишшо, а вот Панас, со мной.

— Эй, отрыжка свиная, кликни моего холопа, — Крикнул кабатчику.

— Сейчас, спытаем, может, кто из них по умыслу али неведению, но проговорился. — Долил остатки вина и с шумом отхлебнул, полившееся через край.

Стукнула входная дверь и к нам подошел… Блин, чистокровный казак. Усы, чуб, одежка, если он ещё на окраинной мове загутарит, захотелось хлопнуть себя по лбу — Грицко, Панас…

Ткнул пальцем в хлопца, — У тебя в холопах…

Архип оглянулся на колоритно одетого Панаса. Повернулся ко мне, отпил вина, — Да какой из него хлоп… Это здесь в Москве, чтоб спросу с него не было… Вольные они оба, он да Грицко. Сыновья моего братана (в то время крестный брат, звался так) Этот малый, а другий старшой.

— Сидай Панас, — Хлопнул ладонью по лавке рядом с собой. — Это Федор, разумник оружейный, это он сработал пистоль, ты про оную мужиков с приказа пытал. Но это пустое, попомни, когда мы в корчме у литовца на постое были, не спрашал он вас с Грицко, — кто вы и куда?

Тот посмотрел на пустую кружку, заглянул в кувшин, — Не упомню, батька.

— Не шуткуй, люди гутарят, подсыл от ляхов.

— Тю, та який вин подсыл…

— А такий, шо вас дурнив спытал, а ты кайжешь шо не було. Ну?

Парень задумался, да и я тоже.

Как можно вычислить, куда идут люди? Например, по количеству продуктов. Если до ближайшего населенного пункта две недели пути, а берут всего на одну, это может сказать что пойдут не далеко и должны будут вернуться через седмицу. А что у нас находится под боком? Правильный ответ — кордон.

Людишек всего трое, для нападения слишком мало, значиться будут выслеживать кого-то. А что у нас здесь намедни произошло? Да парубка ухлопали, а мужик один из приблудных, на евонного отца похож, что давеча приезжал. Складываем два плюс два и шлем весточку за бугор, пану — как его там.

И кто кого после всего этого пасти будет?

— Архип…

— Ну.

— Панас на самом деле не знает.

'И как Архипу объяснить, что их прокачали на косвенных уликах.

Сколько овса для лошадей берут, как подкованы кони, какими подковами, на чем едут, верхом, телегах, санях. Какие вещи у них с собой, есть ли спальники, шубы, шкуры или только та одежа что на них, годна она для леса и дальней дороги или нет. Летом ездить попроще, вроде как корма растут прямо на лесных полянах, но и там можно, если подумать, как, высчитать, куда двинут хлопцы. Надобно только знать свою округу и расстояние до каждой деревушки или села. Лошадь может пройти в день определенное расстояние, после этого ей требуется отдых с едой и питьем. Вот и считайте, где и как на ночевку станут путники незваные. А места все давно известны, там верные людишки сидят и ежели чужаки придут. Голубя с весточкой отправят'

Два недоуменных взгляда, хотя нет один, Панаса. Архип кажется пришел к тем же выводам что и я, улыбнулся, прищелкнул пальцами, — Иди до конив, будь там, зараз до дому поидим.

Сокрушенно вздохнув, казак пошел к выходу. Проводив, взглядом до двери, Архип повернулся ко мне, — Корчмарь.

— Я так же думаю. Поедешь за ним?

Шадровитый куснул ус, и медленно кивнул.

— Не хватай его сразу, поживите в лесу с седмицу, посмотрите за корчмой, может ляхи сами к нему ходят, ежели нет…

'А если сделать ему несколько мин и научить пользоваться растяжками. Пороха мало, но испытывал смесь на основе торфа. Хорошая штука, грохнуло тогда, мама не горюй. Гигроскопична, ну это решимо, картечные снаряды старого образца, залиты внутри канифолью, вот и сделаю монку из дерева, а поражающие элементы из отходов кузнечных или просто галькой набью, мелкой… А может не стоит изобретать велосипед и сделать ее, так как она должна быть, со свинцовой картечью. В пятидесятке семьсот грамм тола, вместо него захреначить пару килограмм пороха и будет почти что угребище, мон девяносто. Взрыватель натяжной.'Лягушку' сбацать… Не надо, сами подорвутся.

Миномет, мелькала идея, да заглохла, а вот сейчас было бы к месту. Пока не будет стали на ствол нечего и думать. Чугунину на хребте не потаскаешь, а из-за отсутствия хорошей взрывчатки меньше восьмидесяти или даже ста двадцати, делать не стоит…'

Во взгляде Архипа прочиталось много чего, и даже то что — яйца курицу не учат.

— Федор, продашь пистоль?

— Эти нет, без них сам как голый, а для тебя сделать, токмо через месяц и смогу.

— Ну, нет, так нет, — Архип опустил ладони на стол и начал вставать.

— Ты, это, себя береги, я тут одну хитрость измыслил, с её помощью можно будет ляхов пощипать.

— Это что ж такое?

— Придешь за пистолью, скажу и покажу.

Он кивнул головой, — Прощай. — Надел шапку, и грузно ступая, пошел к выходу.

Через пару минут, и я отправился за ним следом, надо было найти Никодима и устроить разборки, за эту подставу.

Сразу найти не удалось, поиски заняли довольно длительное время. Когда все-таки встретились, поскандалить не удалось, весь мой творческий запал пшикнул и не загорелся. Увидел довольную улыбку на лице Никодима. За последнее время не часто выпадало такое зрелище, даже и не упомню сразу, когда такое было.

— Смотрю у тебя радость, может, поделишься и со мной? — по старался как можно больше язвенности вложить в вопрос.

— Шадровитый деревеньку, за так отдал…

— ?!

— Ты же сговорился ему пистоль сделать.

— Да. Но только когда его сделаю и денег спросил десять рублей…

— Он и отдал.

— Хочешь сказать всего за десять рублей, он отдал целую деревню? — только что разговаривал с Архипом, а он даже словом не обмолвился. Плохо, очень плохо, повторить смогу, стволов ещё штук пять кажется, осталось… Да когда мне это все делать? Придется нормального кузнеца искать, Данила не сможет сварить, а там есть несколько сварных деталей. Опять на сторону отдавать?

Но вся фишка в том, что мне за мой пистолет не перепадет лично, ни копейки. Сделаю и отдам. Обучу стрелять из него, мне пожмут руку и поедут подписывать готовые грамоты в холопьем приказе.

— Гад ты Никодим.

— Это за что ж меня так? — Удивление было нарочитым.

— Тебе ведомо было, чего Шадровитый хочет! Можешь не говорить, и так вижу. Только одного понять не могу, зачем ты меня с ним свел? Словом перемолвились, вина попили, он о своей беде поведал, я послушал, да и разошлись. Ты заранее решил обменять пистоль на деревенских? Да или нет?

— Ну, да. А что в этом такого? Это ж тебе людишки потребны, мне они без надобности. А что до Шадровитого… Он сам казал, что отдаст холопов своих за пистоль скорострельную, ежели с сговорится с тобой. Так что, только для сговору, ты и был ему надобен. — Никодим развел руками.

Я же, открыл рот, закрыл, потом сплюнул от злости, да пошел к телеге, уселся на задок, спиной к меднику. Он половину дороги пытался меня разговорить. Но я обиделся крепко. Блин, ну ведь мог сказать, что предстоящая встреча важна нам обоим, ему денег не платить, а я людей. Так нужных мне обменяю на несуществующий пистолет. Черт, ежели его там грохнут, то считай на халяву деревеньку получили. Тьфу, тьфу, тьфу, трижды плюнул через левое плечо и постучал по доскам. Негоже такое даже в мыслях держать.

'Лучше подумать что могу и чем смогу помочь. Хоть завтра могу отнести знакомым литцам модельку, деревянную, осколочная рубашка, цилиндрической формы. В неё входит примерно грамм восемьсот черного пороха. Но есть проблемка, да не малая, герметичность. Используемая для заряда взрывчатка боится влаги, а у меня есть только воск, канифоль, смола, да собственно и все. Бум думать.

Только такая растяжка, стоящая на земле, на высоте даже в тридцать сантиметров, мало чего даст. Ляхи в большинстве своем конные, пешцев у них мало, при взрыве достанется лошадям…

Куда не кинь везде клин.

Вот из чего её делать? Медь тратить, да мина золотая получиться. Листовое железо есть, но также дороговато. Хоть бери да из дерева выдалбливай…'

Телега ехала по улочке, подпрыгивая на мелких ямках, стуча деревянными колесами по бревенчатому настилу. Москвичи и москвички спешили по своим делам, пара мужиков в расстегнутых рубахах, закатав рукава, копали ямки для новых столбов покосившегося забора. Пробежала стайка ребятишек, бегущих куда-то по своим делам. Вон идет девица, видать с торговых рядов, повесила на руку тяжелую корзину, накрытую от пыли и грязи рушником. В другой несет туесок с медом али ещё с чем. Вон ещё пара, она стоит, опершись спиной на створку ворот, перебирая руками перекинутую через плечо косу, а перед ней, подбоченясь парнишка молодой. Картуз лихо заломлен на затылок…

Картуз, заряд, мешок, труба, картон…

И перед глазами проплыл, покачиваясь в девичьей руке туесок, берестяной… Поискал её глазами, да видно во двор зашла или в проулок свернула, нет её.

Береста, сам по себе материал, имеющий положительную влагостойкость. Это плюс.

Высокая пластичность материала позволяющая изготавливать из него многочисленные бытовые предметы. Еще один.

На оправку, наматываем слоями на клею, требуемое количество витков, формируем клапана для крепления донца, оставляем сохнуть. Под прессом склеиваем вкладное дно. Его даже можно изготовить заранее и на болванке вставить готовую нижнюю часть. Таким же 'макаром' изготавливаем закладную внутреннюю часть, таким образом, чтоб входила с некоторым усилием. Остается только сама коробушка для заряда. Вот её и можно сварганить из листового железа…

В голове стали постепенно складываться кусочки технологической мозаики, для создания первой в этом мире прыгающей мины.

'Война всегда считалась чем-то кровавым и бесчеловечным. Страдания многих ради прихоти горстки.

Но вот парадокс, Мельпомена никогда ничего не создавала, ничего такого, что двигало бы человечество вперед. Только Арес с его кровожадностью, помноженной на изобретательность человечества в стремлении совершенствования орудий убийств себе подобных, толкал людей вперед семимильными шагами. Великие артисты, сыгравшие великие роли… А что они сделали такого, что продвинуло нас вперед ближе к звездам, к пониманию тайн мироздания… Можете возразить. Они привнесли в нашу жизнь духовность. О да. Гений, умерший в Англии, описал все пороки и страсти присущие роду людскому. Можно спорить что это самый лучший Гамлет, а это Онегин. Они лучшие только в глазах людей своей эпохи. У потомков свои кумиры. И набирая номер сотового телефона, мы не задумываемся о том, что держим в руках военную разработку. Компьютер, без него жизнь многим не мила, а первый нормальный вычислитель появился во время попыток расшифровать код 'Энигмы' во время второй мировой войны.

От первого самолета, с трудом оторвавшегося от деревянного настила до скоростей в тысячу километров, прошла всего одна человеческая жизнь, и до звезд оставался всего один шаг. И он был сделан, военным летчиком. Ох, уже эти мышиные мундиры в любую дырку пролезут. Все под себя гребут…

Давно уже на глаза попадался материал в котором ученые спорили, кто является движителем прогресса. Торговля или война. Едино мнения не было. Но в одном они были единодушны, в стремлении завладеть чужой собственностью люди проявляют удивительную изобретательность и на первом месте стоит, совершенствование своего оружия.

Да что там говорить, война — это двигатель прогресса. Какая бы она не была, — горячая, холодная — она толкает нас вперед и эта гонка может закончиться только в одном случае…'

Лета ХХХ года, Апрель 16 день

— Пригнулись, уши закрыли руками и варежки открыли. — Когда мои добровольные и не очень, помощники выполнили команду. Привстал на колено, оглядел в последний раз поляну, выбранную для испытания.

Никого. Присел за поваленное дерево, перекрестился и дернул за бечеву. Послышался негромкий хлопок и через пару мгновений басовито рванул основной заряд. Переждал когда перестанет сыпаться сверху всякий сор, посмотрел на результат. Приблизительно, на высоте аршина, истаивало дымное облако. Это хорошо, правильно рассчитал, что осьмушка и четыре золотника пороха, подкинут десять фунтов довольно высоко, конному таперича точно не поздоровиться.

— Б… вот это…уло.

Можно не оглядываться и так понятно, мелкий в своем репертуаре. Сначала ругался с пацанами, даже хотел наказывать за мат. Да потом понял, что сейчас он имеет совершенно другое значение и обозначает другие слова. Хотя могу перевести на современный язык.

'Гулящая женщина, вот это, взорвавшиеся женские половые признаки' каюсь. Это мое выражение, сорвалось однажды.

Мои нотации все же принесли свои плоды, не знаю как с друзьями на улице, но в разговоре со мной речь стала гораздо чище.

— Стоять здесь, пойду, гляну, как там, ежели нормально, махну рукой, тогда и придете. Мишка…

— А…

— Бечеву смотай, неча добру пропадать.

Перешагнул через импровизированный бруствер, пошел к месту подрыва…

'на первых испытаниях внешней оболочки, выяснилось, что трех слоев бересты, мало. Нет, скажем, хватает, но только в том случае если мина будет в земле. Прикопал туесок, вложил заряд и сверху груз, по весу. Поджог запал, отошел на пару саженей, хлопнуло, деревянная чушка подскочила на метр. Низковато будет. Осмотрел коробушку, стенки целы, а вот донышко треснуло, как знал, как знал, кусок бересты с собой был, ножом выкроил, уложил на место. Сверху новый заряд, болванку, запал. Поджечь, отойти. Бабахнуло.

Вот це дило, выше меня подскочила. Осмотр показал, что и в этом случае стенки держат, а вот днище снесло, разорвалось посередке. Диагноз ясен. Тонко — раз и надо трамбовать дно перед установкой — два.

Ну и последний тест, оригинал можно не закапывать, а подвязать к колышку. Что и проделал с новой коробушкой…

На ляжке до сих пор фиолетовый синяк в пол ноги. Разнесло её родимую на мелкие кусочки. При осмотре стала ясна причина. Укупорка слишком мягкая, а я слишком сильно затянул веревку и груз не вылетел.

Последним было водяное испытание. Прошло на ура и с первого раза, попробовало бы не пройти, перемазался в чертовой смоле как трубочист. Пожертвовал одним взрывателем, окунул его в расплавленный воск, вставил на место и промазал дополнительным слоем. Уложил готовую мину на дно бочки, залил водой и дал простоять сутки. Вот сейчас она и рванула.

Пока занимался всей этой машинерией минной, ребята навязали из прошлогодней соломы снопов, обмотали дерюгой и даже разукрасили, нарисовав страшные лица… В Хэллоуин такое и не снилось…

Вокруг вырытой заранее ими же ямки, вбили колья и развесили мишени. Один, с такими масштабными испытаниями, я бы точно не справился бы.

Ну вот, из земли, ещё куриться легкий дымок, ближайшую морду разворотило в соломенную пыль, остальные попадали. Здесь все в норме, ничего опасного нет'

Оглянулся, свистнул, привлекая внимание, и взмахом руки позвал, пацанов.

— Все помнят, что и как помечать? Угольки никто не потерял? — Спросил, когда они встали передо мной.

Послушалось нестройное, — да и нет.

— Тогда вперед и с песней, — отправил подсчитывать количество пробоин в мишенях.

Сам же, пошел осматривать округу в поисках остатков мины.

'Изначально планировал сделать внутреннюю часть из железа, для усиления эффекта, но потом отказался, вспомнив о поясах шахидов. Пороховой заряд был зашит в кожаный мешок, в него вставляется картонная запальная трубка и обмазывается смолой. На дно туеса наливается разогретый вар, и всыпается картечь, потом заряд и в промежутки подсыпаются шарики, проливаемые тем же природным герметиком. Сверху деревянный кружок, входящий во внутрь, с боков забиваются маленькие гвоздики. Крышка. Обмазка смолой снаружи, сборка, заделка швов. Муторно…'

Нашел куски бересты перепачканные смолой, обрывки кожи… Да и собственно все. По обломкам определить что здесь произошло, не представляется возможным. Я очень хотел помочь Архипу, насолить ляхам, но и в тоже время остаться пока в тени, не привлекая к себе внимания.

Пока бродил, ребята закончили подсчет очков. Итог. Хреновый итог, в радиусе сажени, понятно будут покойники, в двух, на четыре мишени двадцать шесть попаданий, большинство убойные, ну эти еще достаточно близко. А вот дальше, на трех, на такое количество целей, вполовину меньше. На четырех саженях где два, где одно, да и те не смертельные.

Всё ясно, конус разрыва с высоты в два метра, гарантированно накрывает круг в шесть саженей.

Ошибка понятна, на дно ушла треть картечи, вот она и попала, а боковые безобидно состригли зеленую поросль на ветках соседних деревьев. Слишком высоко взлетела мина. Огляделся, ближайшая береза (Береза!) в метрах тридцати от меня. Прошелся, осмотрел ствол, в полуметре от земли, содрана кора, свежая ссадина. И мне по пояс будет, прямо в середку воткнулась картечина, вошла не глубоко, на пару сантиметров. Ножом выковырнул и, подкидывая на ладони, пошел обратно.

— Всё пацаны, собираемся, и домой, у нас сегодня ещё дел не меряно. Мишка веревку не потерял?

— Не, вот она. — И поднял руку с мотком бечевки.

На обратной дороге, сидя в телеге, они бурно обсуждали испытание и результаты. Я слушал и улыбался, такие планы, Наполеону с Гитлером не снились. А когда выдохлись и стали повторяться вмешался. — Клим, а сколько денег отдали за туески берестяные?

— Алтын за работу, и копейку за десяток.

— Мишка, пальцы загибай, четыре монетки уже есть. Давай дальше считать. Порох потратили три фунта. Почем он у нас?

— Алтын.

— Уже семь, стало. Запал, на все, про все остальное ещё семь. Сколько получается?

Наступила тишина, прерываемая поскрипыванием тележных колес. Оглянулся через плечо, мелкий сидит, нахмурив лоб, загибает пальцы и шевелит губами. Ребята молчат, ведь за подсказку и по шеям, попасть может. Наконец-то получен результат и озвучен. — Это, четыре алтына и две деньги.

— Вот. Четырнадцать копеек, а мы ещё свой труд не считали. Клим, четверть добавь.

Ответ последовал мгновенно, — Три с половиной. Всего семнадцать с половиной.

— Ладно, округлим для ровного счета, пусть будет двадцать. Два гривенника будет. Ребята как думаете, казна купит такое оружье? Не ломайте головы, они откажутся, было такое ужо.

Мина для слабой рати, с её помощью в битве не победить.

— А зачем же мы полторы седмицы это все делали? — Это Сашка Рябов подал голос.

— Правильный вопрос, на него можно по-разному ответить. Мишаня!

— Чаво…

— Чавой, чавой — чавочка с хвостиком. Тебе понравилось, как она бабахнула?

— Ага! Как даст, а потом ветки посыпались, меня даже подбросило к верху. Здорово… — Сказано было с таким восхищением, что невольно оглянулся и посмотрел на мальчишку. У него в глазах светился бенгальскими искрами, уж очень знакомый огонек. Украдкой вздохнув, отвернулся, теперь придется за ним следить как можно тщательней и внимательней. Я не я, буду, если у парня не пиротехническая горячка.

— Взорвали мы её для того чтоб… Димка, а ты что молчишь? Или тебе не интересно было с ней возиться, собирать, подгонять?

— Жалко. — Прозвучал лаконичный ответ.

От такого ответа, я даже на месте подпрыгнул, натянул вожжи, останавливая наш скрипучий дилижанс. — Оп па, чтой то не понял тебя.

— Как делали, понравилась, а вот потом жалко стало. Она дымом изошла, два гривенника по ветру пустили, так что, задарма труд наш пропал. — Клим на его слова, головой кивает с ним, соглашаясь.

Мишку спрашивать и не надо, с ним все ясно.

— Саня, а ты что думаешь, нужно нам такое делать али не стоит? — Задал вопрос его брату.

— Если она для войска слабого… А как же тогда с пользой…

'Вот и почти встало, все, на свои места. Последнее время, с месяц, я начал обращать внимание на склонности своих ребят. Ну, с Климом давно уже все ясно и понятно. Если не станет хорошим управляющим нашего заводика, то уж завхоз получиться отменный, лавку могу доверить хоть сейчас. Намедни узнал одну новость. Клим упросил Отца Серафима и тот учит отрока греческому и латинскому языкам. Вот так девки мальчики, обходят на повороте своего учителя.

У Дмитрия есть тяга возится с железками да не с простыми. Сделав раз, потом второй, показал ему, как и что надо смазывать в нашем моторе. С тех пор, если его насильно не загнать на обед, будет торчать в машинном отделении. Даже один раз, самостоятельно поменял втулку. Слесарь, не виданная профессия, пока что. Ещё немного и спихну на него все, по обслуживанию и ремонту.

Александру плевать на все железки, если она не стреляет или ей нельзя отрезать, хотя бы кусок хлеба. Львиная доля солдатиков сделанных и не проданных, осела у него под топчаном. Они аккуратно уложены в коробочки и иногда мы с ним разыгрываем даже целые баталии. Для этих целей один из столов в учебном классе, расчерчен на квадраты. Из самодельного картона вырезаны и раскрашены леса, горы, реки, пустыни. Ход определяем, бросая кубики, один с ходами, второй с пиками, пищалями, саблями. Один раз нас даже Никодиму пришлось разгонять, так увлеклись… Битвой.

Рановато ему ещё, но думаю быть ему военным. Жаль сословия подлого, а то из него получился бы хороший сотник.

А последний из этой четверки спалился сегодня. Быть тебе Мишаня моей правой рукой… Когда подрастешь.

Спросите о Маше? Помните, я обещал устроить им показательные стрельбы? Было устроено. Сожгли тогда почти все наличные запасы патронов. Наверно из чистого желания похвалиться перед детьми, прихватил свою первую винтовку. Всем досталось стрельнуть из неё по три раза. Результаты были скромными, на полсотни метров в грудную мишень, ребята дали… Нормальные результаты. Маша была последней в очереди. Молча, выслушала мой инструктаж, только кивнула пару раз и сказала, — да.

Легла на расстеленный тулуп и… Её не стало. Подначки и шутки со стороны пацанов она слышала, но лицо, словно окаменело. Рука медленно потянула затвор, заряжая винтовку. Положила щеку на приклад и замерла, выцеливая что-то только ей одной видное. Кто-то из мальчишек, что-то громко крикнул, надеясь испугать стрелка. Ноль эмоций. И только через минуту, тоненький пальчик жмет на спусковой крючок, звучит выстрел. Передернут затвор, звенит выброшенная гильза. Пауза. Выстрел. Перезарядка.

Выстрел. Забираю оружие, она встает и неспешным шагом идет к мишени, а там уже стоят мальчишки, молча. Подхожу и тоже молчу. Слов нет. Из трех пуль, только одна пробила девятку, остальные, лежат точно по центру черного пятна. Вот тебе и тихоня…

И как вы думаете, кто больше всех хотел продолжить? Есть у девчонки талант. Стал приглядываться к ней, она как-то больше все с Марфой. Так вот у меня сложилось мнение, что у девки просто нет нервов или они размером с колокольный канат. На все наезды со стороны нашей 'бабули' она реагирует спокойно, доброжелательно. На ребят смотрит как на расшалившихся детишек с эдаким снисхождением. Может одно и то же объяснять по двадцать раз, не меняя даже интонации в голосе.

Тому свидетель, сам просил с Мишкой цифирью заниматься.

Из незнакомого оружия с первого раза, без тренировок, выбила двадцать девять очков. Вот так'

— Поехали, по пути сказку расскажу. — Уселся на скамью. Всегда нравилась одна загадка.

'На жопе сидит, в жопу глядит и в жопу пьяный' И кто это может быть?

Разобрал вожжи, включил 'первую передачу' и наш 'шарабан' покатился дальше, по пыльной, весенней дороге. Мерно застучали копыта и под этот монотонный звук начал свой сказ.

'Идет по дороге воинство. Всадники впереди скачут, стяги на ветру развеваются. За ними пешцы идут, на плечах пищали лежат, а в руках бердыши несут. Опосля всех, обоз на телегах и возах скрипучих, скарбом воинским нагружены. Идут они с самого утра, устали ужо. Лошадей поить пора, людям воинским также роздых нужон. Впереди поле показалось, рядом речушка не широкая, протекает, а за ней, лесок. Ну чем место не угожее. Самое то что надо. Вода, всех напоить. Место, всех разместить. Лес, место отхожее и дровами запастись можно. Воевода своим начальным людям, приказ дает, — ставить здесь войско на дневку.

И вот поскакали гонцы, вдоль колонны, указы раздавая. Обрадовались все, строй смешался, стрельцы, шагнувшие самыми первыми с дороги, брели в высокой, по пояс, траве громко переговариваясь, обсуждая какие-то свои дела. Один из них зацепился ногой за что-то, как ему показалось, это пук сухотравья, он просто дернул сильнее, вытаскивая сапог, открыл рот, чтоб ответить другам… Да не успел. Снизу послышался хлопок, рядом промелькнула неуловимая тень, и над головой расцвел яркой вспышкой, взрыв.

Картечь разлетелась в разные стороны, убивая и калеча. Первые, молча попадали, а вторые истошными криками привлекли всеобщее внимание. К месту трагедии бросился народ. В разных местах поля, громыхнуло ещё дважды, и новые жертвы заголосили, орошая кровью не скошенную траву. Испуганные кони обозные, вставали на дыбы, ломая оглобли, одна ломанулась на поле, да успела пробежать всего десяток саженей. Очередной взрыв и обезглавленная туша валиться, телега опрокидывается на бок. Медленно, слегка поскрипывая крутиться колесо. Паника становиться ещё сильней, и вот некогда стройные ряды смешались, но удерживаемые сотниками и десятниками, стоят на дороге. Никто ничего не понимает. Перед ними мирное и с виду безобидное поле, да вот беда, трупы убитых и стоны раненых, просящих помочь, за ради пресвятой девы.

Все что они видят, говорит жолнерам, что это поле смерти. Уже послышались шепотки, слабых духом, — Это мол, господь кару на нас насылает.

Но такие разговоры враз десятниками пресекаются. Вон, на дальнем конце, этой 'чертовой поляны', кто-то смелый, решился пройти к пораненным, помощь людям оказать. Смотри, дошел, склонился, закинул себя на спину и понес к дороге. Скинул на руки подоспевших товарищей, пошел снова туда. Глядя на него народ, осмелел, нашлись и другие. Да вот беда, один шагнул дальше, чем следовало и снова взрыв, перекрыл говор людской и теперь спасителю, помощь требуется. Да нет, не ненужно, отмучился бедняга. Опять все отступили, страшно перед напастью неведомой. Решили с другой стороны дороги счастья пытать. Да там также, ад на земле. Стоит рать в чистом поле посередь дороги. Не нашлось больше охочих, судьбу пытать. Воевода команду дал, — Вперед.

Двинулось войско дальше, через пару верст, речушка изогнулась и бродом перед ним предстала. Течет вода неспешно, мелко здесь, дно видно, мелкая рыбешка серебром мелькает, водоросли шевелятся.

А на том берегу, дозор побитый лежит вокруг ямы, что на самом урезе копана, али не копана.

' да что же это такое?'- Вскричал воевода и послал людей верных, осмотреть все, да ему обсказать.

Вошли они в реку, да обратно никто и не вышел. Взметнулся к небу огромный столб водяной, пахнуло смрадом пороховым, да и разметало всех смельчаков по кустам прибрежным…'

Даже охрип маленько от сказа, прокашлялся, сплюнул в траву. — Сашка!

— Что?

— Могет такое быть?

Почему его спросил? Да потому что остальным, игрища воинские, как зайцу рождественскому, барабан. Клима спроси, он опять за деньги гундить начнет, Димке трудов своих жаль будет. Вот и остались всего два брата, акробата. Младший подрастет, если запал не растеряет, сапером сделаю у старшого другая стезя. Надо будет с Силантием договариваться, чтоб взял парня в оборот, на одной теории далеко не уедешь.

Однажды в игре, он довольно сильно потеснил мою оловянную армию, заставив уйти в глухую оборону.

Тогда-то я и вспомнил, про диверсантов, обозвал их егерями, и тайными тропами забросил в тыл его войска. Мне это, по правде говоря, победы не принесло. Но в последующем, мы с ним даже сыграли пару раз, обкатывая разные варианты. Даром что мальчишка, мозги у него, как у хорошего шахматиста, я на пару ходов вперед смотрю, а он так закрутит, что понимать начинаю, только, когда его конники мой обоз громят или ставку окружают.

— Не, так не получится. — Он почесал затылок, сдвинув шапку на глаза.

— Это почему же?

— Ежели войско обучено, без указа никто на то поле и не пошел бы. Только ополченцы, так могут, баранами переть. Дозор маловат, да и всех за один раз не перебьешь. — Оглянулся на него, а он плечами пожимает.

— Мы с тобой егерей, обсуждали, могут они войску урон нанести?

— Наверно да.

Да, веры у него ещё маловато в новый род войск.

Скрипели колеса, плелись разговоры, и птичка свистела в кустах

Нам надо успеть, до обеда добраться ведь есть ещё дома дела…

Выехали из леса и покатили по укатанному тракту, скоро догнали, медленно плетущийся обоз. Пристроились в хвост и поползли вместе с ними. Стражник или уж кто там, не знаю, подъехал, посмотрел на нас, не говоря ни слова, ускакал вперед, видимо посчитав не опасными, четырех мальчишек и одного взрослого.

Посмотрел ему вслед, на пять телег, трое конных и человек пятнадцать пешком идут. Возы у них тяжко груженные, груз плотно увязан и притянут к телегам.

Ползем себе потихонечку, я с ребятней разговоры веду, по сторонам не смотрю. А надо бы. Через версту где-то, дошли до небольшого взгорка и встали. Лошади соседей видимо совсем устали и сил втащить даже в такую небольшую горку, уже нет. Мужики, облепили первую телегу как муравьи и подбадривая себя криками, стали заталкивать на гору воз. Вытянув, перевели дух, пока спускались вниз и опять шутки прибаутки соленые, даже нам слышно, потащили следующую. Немногочисленные охранники, разделились, один наверху остался остальные у нижних, крутятся. Долго им ковыряться, потянул вожжи, направляя Ласку в объезд, и по обочине начинаю обгонять (как меня бесит это)

Место это, какое-то неприятное, узкое, верхушки деревьев высоко, так и кажется, что по ущелью едешь.

В тупой башке, мысль проскочила.- ' Только афганских моджахедов не хватает…' Накаркал.

Из кустов, с правой стороны раздался выстрел, стеганувший картечью по верхнему стражнику и залихватский свист. И на дорогу поперла толпа, а мы на середине подъема. Кричат, железом острым машут. Все что успел, заорать дурниной, чтоб держались, про яблоки моченые и начать материться во всю глотку, да врезать по толстым бокам, вожжами. Выхватил хворостину, рядом со мной между досок воткнутую, и давай обламывать о конскую задницу. Мне не ведомо, что именно послужило 'закисью азота', но на взгорок мы вылетели пулей. А впереди несся конь охранника, только его в седле не было, бедолага остался позади в луже крови.

Колеса грохочут по ямкам, нас подкидывает и швыряет из стороны в сторону, это не за рулем, где есть, за что держаться и во что упереться. Здесь все по другому, а я вдобавок почти что 'чайник'. Шагом могу, ну до рыси поднять, а вот так, галопом… Впервые. Спасибо кобыле, прет по самой середке, рулит почти не надо. Оглядываюсь назад. Ссука! Какая-то сволочь скачет за нами, догнать нас, дело двух минут. Ближе всех сидел Мишка. Хватаю за шиворот и сажаю рядом с собой, отдаю вожжи и обломок хворостины, кричу, — 'чтоб гнал, не останавливаясь'

Пацаны прижались к бортам, держаться чуть ли не зубами, полюхаюсь в центр, никого не задавив, оборачиваюсь, вытаскиваю пистолет. Конный уже в двух десятках шагов и мне видно, что это не обозный. Взвожу курок и жду, когда тать нас нагонит. Как только он поравнялся, стреляю…

Патрон был картечный, кажется, я убил обоих и коня и разбойника. Потому что лошадь, всхрапнула и кувырнулась через голову. Пыль поднимаемая колесами, скрыла место трагедии.

Тут меня по плечу кто-то хлопает, оборачиваюсь, Клим. — Чего тебе? Спрашиваю его довольно резко.

А он спокойно так, — Слезь с ноги, больно. Я матюкнулся и привстал. Он вытащил ступню из под меня и стал её растирать, морщась при этом.

Я крикнул Мишке, — Мелкий, тормози, пока кобылу не загнали. — Оглядел всех, — Больше ни кого не покалечил?

Последовала почти бодрая разноголосица, — Нет.

— Ну, и, слава богу. Димка, Ласку под уздцы, не дай ей встать, веди вон к тем деревьям, от них до деревни три версты будет. Сашка, пробегись назад, кустами, глянь что там. Ежили что, убегай. Остальные из телеги брысь. Соскочили, придерживаю хромающего Клима, Мишка с другой стороны, я за борт, держусь, пошли в нужном направлении. Через десяток шагов, оглянулся, никого, а на душе погано. Саню за каким-то хером послал незнамо куда. — Мишань, догони брата и оба бегом обратно. Понял?

Он припустил так, что только пятки засверкали.

Иду, по сторонам смотрю, да оборачиваюсь через каждые пять шагов, в очередной раз заметил две мальчишеские фигурки бегущие в нашу сторону. Подсадил Клима на телегу и остановился, дожидаясь своих ребятишек. Заодно решил и пистолет перезарядить. Остановившись напротив, Сашка оперся руками на колени и согнулся, тяжко переводя дыхание, малой тоже еле дух переводит.

— Пойдем, хлопцы. Нельзя здесь задерживаться. Отдышись, потом расскажешь, — Пресек попытку Саши, начать разговор.

Через пару десятков шагов, он заговорил. — Прежде чем Мишаня меня догнал. Я до дороги добежал, недалече от того места где ты татя стрелил. Живой он, орет как резаный, а вот лошадка лежит не двигаясь. Тут мы обратно побегли, больше ничего не увидел.

Я взъерошил, потные волосенки на их головах, сказал, чтоб шапки надели, а то простудятся и мы пошли по следам нашей телеги.

'Плохо, очень плохо. Хотя черт его знает, что лучше, взять очередной грех на душу или ждать сегодня ночью али ещё когда, налета разбойничьего на деревню. Надо до дома торопиться. А что на возах было?'

— Сказывай, голубь сизокрылый, каковую шкоду учинил? — Силантий, сидел в красном углу на лавке под образами. Ворот рубахи расстегнут, видна грудь, заросшая седыми волосами. Откинувшись на бревенчатую стену, внимательно смотрел за тем, как выпив воды из кадки стоящей у печи, начинаю раздеваться. Скинул кафтан, расстегнул пояс, повесил на вбитый в щель колышек и завозился с застежкой на 'сбруе' Язычок медный и если посильней дернуть, сгибается, потом трудновато бывает рассупониться. А было с чего, как я ещё сегодня кобуру не оторвал… спасибо шорнику, накрепко пришил.

Заело, блин.

Прошел к столу и уселся на лавку, не оставляя попыток освободится. — Какую шкоду? — переспросил, не поднимая головы. Из-за голенища достал засопожник, просунул между ремешками и потихоньку начал разжимать.

— А такую, кобыла в мыле, парня покалечил…

— Тебя же не был, когда мы во двор въехали. А… тебе уже сказали, вот ябеды. С Климом пустяк, ногу ему отдавил, когда по телеге прыгал.

— !?

Глянул на него. Сидит, эдакий старый седой сыч и внимательно следит за мной.

— Пустое. Мы с полянки ехали, та, что недалече от болота…

— Ты сказывал.

— Вот, на дорогу выехали, обоз догнали, с пяток телег сильно нагруженных, с ним трое конных и полтора десятка холопов. На 'мокром' взгорке, там ещё ручеек из леса, ежели к нам ехать, по левую руку вдоль дороги течет. Кладь видно тяжела, лошадки заморены, внизу стали. Людишки обозные, по одной на самый верх толкать начали. Постоял маленько, обождал, а потом решил объехать. Уж больно, мешкотное дело у них. Один конный на самом верху остался у первой телеги, народ вниз пошел, а мы ужо до середки, доползли. Туточки с кустов из пищали, стрельнули, и мужичье выбегать стало.

Как Ласка нас вытянула, одному богу известно. Того стражника пулей сковырнули, успел заметить как на земле лежал. Опосля, думаю через пару верст, за нами тать погнался конный. Пришлось назад в телегу прыгать, оттуда стрелять удобственней.

— Убил?

— Угу, коню башку прострелил, а разбойник думаю, побился падучи. Сашка потом назад сбегал, глянул что там, молвил, — 'Ругается' — наконец-то гребаная застежка, расстегнулась, надо будет язычок из железа делать.

— Думаю, надобно стрельцов твоих…

— Федька, угребок, твою мать, надо было в татя стрелять, а не в лошадь, — И грохнул по столу кулаком.

— Да промахнулся. — Заорал в ответ, — Думал вообще из телеги вывалюсь на хер. И не вопи как баба на сносях. Как думаешь, к нам явятся? — Спросил уже спокойным тоном.

— Является только черт во сне. — Он встал из-за стола, — Пойду ребятишек будить, неча дрыхнуть.

Уже в дверях, остановился, проворчал, — Дать бы тебе… Плетей с десяток. — И вышел.

Я же скинув надоевшую сбрую, положил пистолеты на стол, сел на лавку и стал чесаться.

'перешивать надо, удавлюсь на ней когда ни — будь'

А что прикажете делать, до субботы ещё далеко, душа с горячей водой здесь ещё нет, это не Московская усадьба с центральным водопроводом и теплым сортиром. Никодим ворчал по началу, обозвал меня пару раз нехорошими словами, а зимой притих. Да всех дел было… Потом расскажу…

Со двора донеслись крики и громкая ругань, схватил со стола пистолеты и метнулся на выход. В дверях столкнулся с Силантием. Он отбил одну руку в сторону, вторую перехватил своей единственной клешней, прижал меня к косяку, — Кудой ты собрался?

— Да там… — Мотнул головой в сторону, — кричать начали.

Он отпустил меня, — И что с того? Федька, тетерка ты голожопая, ежели это не я был, а тать какой?

Ты куды, сломя голову бежишь?

— А я тебе что стрелец, какой…

— Так сиди здесь, а не под ногами путайся. Ужо навоевал сегодня.

— Думаешь…

— Я те что кобыла твоя? Ведомо что татя того стрелить надо было, а тебе конинки захотелось… Сказал бы, робятки мигом лошадку разделают.

— Да говорю ж тебе — промазал.

— А почему? — Глаз прищурил, словно целиться.

Да понятно почему, потому что не хотел убивать человека, вот почему, да только сдаваться без боя не хочется. — Так почему? — передразнил старика.

— Ща как дам леща, чтоб не блажил. Скажи там бабам, пусть пива принесут и рыбки вяленой. Да и снедать пора. — Пошел к своему месту, на лавку, под образа. А я стою, одна нога в сенях вторая в доме, раскорячился по самое некуда и не знаю куда идти, чего делать.

Честно сознаюсь, побаивался Силантия. Рядом с ним чувствовал себя сопливым пацаном, хотя саму уже пятый десяток пошел. О! пока вспомнил через две недели день рождения… В прошлом году в качестве подарка по жбану получил, а что будет в этом…

— Федька! — Я аж вздрогнул от окрика, — Ты или туда или сюда, но лучше туда.

— Блин. Я тебя старый черт… Петра первого устрою, бороденьку-то обстригу, — Проворчал вполголоса и вышел, закрыв за собой дверь. На крыльце встретил Димку и братьев.

— А Клим где? Как у него нога? Кто кричал давеча? — засыпал их вопросами.

Меня успокоили. — Клим в порядке, уже даже и не хромает, кричали стрельцы, одному из них кобыла на ногу ступила. Дед Силантий их дозором выставил на околицу.

— Так, отвечать по одному. Кого дозором поставили, вас или стрельцов?

— Стрельцов. — Ответил Сашка, дернув при этом за рукав полезшего вперед малого.

— Ясно. Вы ели чего ни будь?

— Нет ещё.

— Ну, пошли тогда. — По моему наущению, Никодим расщедрился на копейку в месяц, из местных, деревенских, выбрали тетку, и она теперь кашеварит у себя дома, готовя еду на всю нашу дружную компанию. Полтора десятка стрельцов, шестеро артельщиков, ну и мы иногда приезжали.

Поставили на её подворье летний навес из обрезков, столы, лавки, а печь на улице и так была. Нормально готовит. До Марфы ей конечно далеко, но по деревенским нормам, вполне прилично. Самое главное, сытно. Никогда не любил пшеничную кашу, а тут с баранинкой, с лучком жареным да зеленухи вдоволь с чесночком… Вот что значит с самого утра на ногах и не жрамши. Сглотнул тягучую слюнку.

— напомните, что Силантий пива просил с рыбкой ему принести.

Пройти по улочке…

'тропа в лесу больше чем эта деревенская стрит. Вот плюс, нет тракторов и автомобилей, трава просто немного вытоптана. Зато по весне, когда здесь был, снег ещё не сошел, таяло все вокруг, не было непролазной грязи присущей веку будущему'

До соседнего дома всего ничего, десяток шагов, открыть скрипучую калитку и войти. Мальчишки, едва вошли, со всех ног бросились к колодцу. Одним из решающих доводов как раз и было его наличие на подворье. Когда подошел, они уже с помощью колодезного журавля доставали первое ведро, холодной вкусной воды. Пока умывались, вышедшая на крыльцо своей избушки хозяйка, спросила — будем ли мы, есть. Пацаны дружно прокричали — да. Я обошелся кивком, хотел. Вспомнил про воблу…

— Глаша. Силантий пива просил и рыбки. Отнесешь? — Никак не привыкну, разговаривать тоном хозяина или человека более высокого положения, плохо получается. Так и хочется извиниться за свою тональную грубость.

Она же, просто кивнула на мои слова, спускаясь с крылечка в две ступеньки и направляясь к навесу летней кухни.

— Ну что оболтусы, наплескались? Пошли есть.

— Федор, а кто такой оболтусы? — Это Мишка спросил, вытирая мордашку подолом рубахи.

— Много будешь знать… Быстро помрешь.

А ничего так обед сегодня, рыбный. Ушица простенькая да щука жареная. Хорошо хоть хлеба навалом.

После перекуса отправил ребят в дом, а сам пошел искать Силантия. Пока ели, он, выпив пару кружек, куда-то свинтил. На околице меня окликнули сидящие за плетнем стрельцы, — Ты куда?

— Силантия ищу.

— А на кой он тебе?

— Может сказать, где кошель с деньгами храню?

— Он к артельщикам ушел, упредить. — Обиженным голосом ответил кто-то из молодых ребят.

Строители жили в старой заброшенной избе, неподалеку от стройки на окраине деревни. Пошел туда.

Деревня, громкое название, какие-то полуземлянки построенные в хаотичном порядке. Центральная улица извивается причудливой лентой, сворачивая то к одной избушке, то к другой кучке потемневших от времени бревен символизирующих жилище. Отхожих мест как таковых нет, ходят в сараи на солому. Зимой живут вместе со своей скотиной, спят на полатях, старики существовали на печках, топившихся к стати по черному. Дым выходит через маленькое волоковое оконце. Вонь стоит невыносимая.

В самый первый приезд, меня хватило всего на три минуты, потом заслезились глаза, запершило в глотке, выскочил во двор и с трудом отдышался.

Силантия нашел там, где и сказали, в домике у артельщиков, он выговаривал старшему. Когда я приехал и весть принес? Так эти герои захотели поучаствовать в разгоне неформалов. Послушал пять минут, и понял. Если ещё и я с тем же вопросом подойду, то мою шкурку повесят сушиться, выставив на всеобщее обозрение. Ну, их, пока пойду лучше осмотрю нашу вотчину. Площадь отхапанного у деревни куска имеет в длину сто пятьдесят саженей и в ширину двести, двести двадцать.

Основные постройки уже возведены, осталось крыши доделать. Заодно нашли место для колодца, мужики говорят, — что там есть вода. Это хорошо, потому, что у меня тут же нарисовалась водонапорная башня, кубов на десять. Насос от ветряка запустим, утеплим овечьей шерстью, а зимой воду подогревать буду, чтоб не замерзала. С грустью посмотрел на кустарник, подступающий вплотную. Надо все-таки строить пилораму, доски для забора пилить, а то у меня скоро агрофобия разовьется. Можете смеяться надо мной, но пару вышек для часовых обязательно поставлю. Думаю возражать, никто не будет, пока шел сюда, пару чиграшей на крыше видел, в зеленых кафтанах и сапогах. Лежат голубки, округу осматривают…

— Федор! А ты что здесь забыл? — Силантий подкрался и спросил тихонечко.

'Блин, убью тебя лодочник……'

Я, подпрыгнув от неожиданности, отскочил и развернулся, выхватывая из-за пояса пистолет.

— Силантий. Чума на твою голову, чтоб ты облысел зараза, и зубы у тебя по выпадали, чтоб у тебя уд на лбу вырос, как поссать так нагибаться…

А он только расхохотался в ответ, обнял за плечо, — Звиняй. Ты чего пришел?

— Да тебя вахлака искал.

— На кой?

— А я уже и не помню, из башки все повыскакивало. Ты с ними чего ругался? — Кивнул в сторону артельной общаги.

— А… Пустое. Решили помочь, за долю. Так я их послал, куда подальше. Поранят кого, али того хлеще пришибут, меня Никодим с гавном сожрет и ты ему поможешь. Вам обоим ужо неймется, сюды переехать. Так?

Я сначала дернулся руку с плеча скинуть, да куда там, — Ну… Да.

— Вот про то и молвил, этим сучкорезам, что без них обойдемся.

— А меня почто испужал?

— Эх, Федька, Федька, да ты себя со стороны не видишь. Стоишь посередь, руками машешь, да сам с собой речь ведешь. А иногда у тебя взгляд пустой бывает, сидишь да на стенку смотришь, а губенки шаволются. Чаво удумал?

— С чего ты решил?

— Ох, не слушаешь ты меня. Да с того, что опосля таких посиделок, всякие диковинки творить начинаешь. Ну, сказывай.

— Вышки дозорные надо поставить. Вон там и здесь. — Показал на предполагаемые места.

— Про дальнюю согласен, как раз будет, а здесь без надобности.

— Как думаешь, тати придут? — Спорить и доказывать сейчас свою правоту, не хотелось, все равно, по-моему, будет. Поставлю так, чтоб вся территория фабричнозаводской мастерской, просматривалась. Вот и решил сменить тему разговора.

— А бог его знает… — замолчал, подумал о чем-то, и продолжил. — Ты вот на меня в доме обиделся.-

И выставил изуродованную руку, с железной чашкой вместо кисти и торчавшим из неё кинжалом, останавливая, готовые сорваться с губ возражения.

— Обиделся, у тебя на морде, как на пергаменте писано было. Не шутковал я, говоря, что надо было татя стрелять. Ежели ты его убил бы, то покойник не скажет куды вы побегли.

— Да мы через поле поперли, там такие следы остались…

— Тю, та трава поднялась ужо и поле опять диким стало. А так живой разбойник, своих на татьбу подобьет, да и укажет где вы с дороги свернули. Пойдем. Надо нам ещё пищали осмотреть…

Ночь прошла довольно беспокойно. Пару раз часовым что-то мерещилось и они поднимали нас. Просидев с полчаса и выяснив, что тревога ложная мы уходили обратно спать. Мне повезло, признав меня не годным к строевой, освободили от почетной караульной службы. Да только совесть моя бодрствовала и заставляла бренное тело, шарахаться от малейшего шороха. Только перед самым рассветом, когда темнота стала серой, и постепенно светлело, немного успокоилась и задремала.

'Темные линии ложатся на белоснежный ватман, выводя контур опорной рамы. Она вдруг отрывается от бумаги, обретает форму, объем и медленно вращается, показывая себя со всех сторон.

Замирает, начинает светиться, пульсирующим красным отблеском на угловом соединении. Увеличивается в размерах, и сразу становиться понятна причина. Силовая часть выполнена на коротком плече поперек волокон, а надо наоборот, ибо нагрузка здесь идет сверху вниз. Перестраивается, окрашивается зеленым и отъезжает назад. Появляется редуктор, потягиваясь как ленивый, сытый кот, ползет к своему месту, подняв вверх, словно хвост, короткий приводной рычаг.

Прежде чем встать на крепления, покачал маховиком в разные стороны, потом улегся и застрекотал храповиком, словно замурлыкал. Приползла подающая тележка, крадучись словно мышь, она тихонечко заняла свой пост и затаилась. Бодро промаршировали крепежные шпильки, ввинтились в деревянную балку и заблестели полированными головками. Многочисленными тараканами изо всех щелей полезли гайки, гвозди, бочонками прокатились нагели, прискакали заклепки. Вся эта живность облепила раму, вгрызлась в неё с противным скрежетом и жужжанием. Потом разом все стихло…

Бум… Хлопнуло вдалеке. По листу пробежала рябь. Бумс. Грохнуло ближе и гораздо сильней. Деревянная линейка, прижимавшая край соскользнула… Краешек изогнулся, а вместе с ним покосилась вся конструкция. Сердито зашипев, кот вскочил, распушил хвост и, выгнув спину, замахнулся когтистой лапой, зацепился за плечо, — Вставай — Промурлыкал голосом Силантия'

Открываю глаза и вижу в предрассветных сумерках склонившегося надо мной старого стрельца.

— Вставай. Разбойнички идут.

Резко сажусь. Потянулся под лавку за сапогами. — Сколько их? — Наматываю портянку и сую ногу в голенище.

— Ребята видели пятерых, от леса крадучись идут, я на всякий случай послал двоих глянуть у артельных, чтой то не по себе мне за них. Как бы не полезли…

— Мне, где место определишь, сотник? — Надеваю второй сапог, встал, притопнул. Вроде нормально, не елозят. Со стены сдернул свою сбрую, накинул, застегнул чертову застежку, вторую. Проверил, как вынимаются пистолеты. Нагнувшись, вытаскиваю котомку, порывшись в ней, достал коробку с патронами. Эх, блин, мало взял, всего двадцать штук, пять с пулями остальные картечь. Я её переделал, вспомнив о вязаной. Теперь она кучно летит на десяток шагов и только потом разлетается.

Распихал все по кармашкам, нашитым на лямки, положил на место засопожник и ещё раз попрыгал.

Никодим сидевший на кадке у входной двери с усмешкой следил за моими манипуляциями, — Федь, а зачем ты каждый раз скачешь?

Да стереотип это, вбитый киношными боевиками… — А хрен его знает, — Честно ответил. Но думаю, он мне не поверил.

— Готов?

— Да. Пошли, — И сделал пару шагов по направлению к двери. — Силантий, а как определить где наши, где тати?

— Деревенским велел запереться и носа не казать, моих ты всех знаешь, значиться, кого незнакомого увидишь, стреляй. И прошу тебя — мне пораненные, не надобны, — Стрелец довольно жестко закончил разговор. Повернулся и вышел.

Догнал его уже на выходе со двора, пристроился рядом. Он шагал широким шагом, и мне пришлось прилагать усилие, чтоб не затрусить рядом трусцой. Через двадцать метров я сдался, ухватил его за рукав, — Погодь чуток, не поспеваю.

— Тьфу, короста. — Он ругнулся, но шаг убавил.

Место мне определил не далеко от дома нашей поварихи, там проулок промеж избушек, как раз на поле выводит, за ним, в полверсты будет лес. Оттуда тати идут. В крайних подворьях, засело по трое ребят Силантия, так что я посередке оказался, было велено стрелять, во все что шевелиться и идет на меня. А что уже не шевелиться — расшевелить и пристрелить.

В принципе логично, моя задача остановить, а стрельцы двумя залпами перебьют нападающих и добьют уцелевших. В тоже время, у меня есть место, куда отойти, если что пойдет не так.

Силантий ушел, оставив меня одного.

Мне почему-то стало жарко, аж пот на лбу выступил. Расстегнул кафтан, открывая грудь утренней прохладе. Через пару минут стало зябко, запахнулся. Жарко… Холодно…

А потом пришел колотун бабай и меня натурально затрясло от осознания того что мне предстоит сделать. В первом случае спасал свою жизнь, во втором, честно сознаюсь, стрелял в лошадь, сейчас же мне надо было убивать осознанно… Ловить врага в прицел и нажимать на курок…

Ладони вспотели, вытер о ляжки, стер пот со лба шапкой.

Да. Я трусил… Да мне было страшно… Вот так осознано, лишить кого-то жизни…

С тоской подумал о фронтовых ста граммах. Ну, грамулечку, хотя бы глоточек, чтоб просто отпустили сжатые в тугую пружину нервы…

Да что ж такое твориться…

Если эти уроды сейчас не появятся, сам побегу вперед с криками, — за Родину, за Сталина.

Минуты ожидания падали каплями, расплавленной смолы, медленно и тягуче. Я превратился в одно большое ухо и огромный глаз, всматриваясь и вслушиваясь в утреннюю тишину да заросли какого-то кустарника.

'Некстати вспомнилась армейская служба, первый караул. Бессонная ночь, полная тревоги и страхов.

Не упомню, какая смена была, поставили охранять бомбосклад. Первое от чего стало жутко, это от осознания того что рядом со мной, находятся тысячи килограмм взрывчатки. Я даже задышал через раз, боясь потревожить покой этих спящих чудовищ. Десяток авиабомб, каждая весит по девять тонн, дремали, укутавшись в брезент… Ночь, темно, ветер шевелить края маскировочных сетей…

А мне уже слышится, как они посапывают. Знаю, что сейчас безопасны, а все равно… Страшно…

Прослужил наш призыв всего неделю. Только-только в часть прибыли, обживаемся потихонечку, первая партия, из пополнения. В палатке на двести человек, ютилось всего три десятка. Какая жизнь у новобранца — утром подняли, на физо сгоняли, отвели в столовую, покормили, обратно привели. Сиди, читай уставы.

Входит прапорщик и прямиком к сержанту, о чем-то переговорили. Нас строят и ведут в сторону складов, расположенных неподалеку от нашего стойбища. Подводят к вагону, и прапор толкает речугу.

— Мол бойцы, вам выпала великая честь, ла — ла, бла- бла и мать вашу, тра-та-та, чтоб разгрузили через полчаса.

И уходит вместе с сержантом. Мы настроенные на трудовой подвиг, всей толпой бросаемся вперед. Откатываем дверь и самые осторожные отступают назад. В три ряда, друг на друге, в деревянной укупорке, под самый потолок, стоят бомбы. Всякие, от четвертинки до сотки. Сами понимаете, деваться некуда, аккуратно, не дыша, медленно вынимаем первую, относим поближе к дороге. Вторую, третью… Кажется, что они никогда не закончатся. Идет обратно сладкая парочка, подошли, постояли, посмотрели на полудохлых муравьев, таскающих личинок и куколок. Прапор, старый мужик, прослуживший всю жизнь и навидавшийся всякого, даже не матерился. Он и сержант, влезли вагон, выгнали оттуда, всех кто там был… А потом мы, салаги, чуть не обосрались…

Из открытых дверей на траву одна за другой посыпались, эти чертовы бомбы. Один валил пирамиду, а второй просто выкатывает наружу.

Ну, мы и залегли, кто, где смог…

Бодрая 'уставная команда' исполненная в две луженые глотки, подняла нас и через полчаса, вагон был разгружен. Такой цирк бывал два раза в год, весной и осенью… С каждым призывом…'

Кустарник, в конце проулка, зашевелился, дрогнула и опустилась вниз ветка. Я разглядел на фоне зелени, белое лицо человека смотрящего в мою сторону. Послышался треск сучьев и на тропу стали выходить вооруженные, разным острым железом, люди.

Засунув один пистолет в кобуру, выдернул пяток патронов, сжал в кулаке.

Разбойники шли, переговариваясь между собой, я насчитал девятерых.

'Пять, пять, трепло'

Они уже подошли вплотную к жердяным заборчикам, когда один из них вдруг остановился, — Погодь. — Придержал идущего рядом за плечо, и как собака стал принюхиваться.

'Стрельцы, фитили запалили… Учуял гад'

До них было метров двадцать, для меня более чем предельная дистанция, но если сейчас полезут во дворы…

Вскочил на ноги и закричал, срываясь на фальцет… Самое приятное слуху, это слово, — мать, остальные не для женских ушей. Для того чтоб меня было лучше слышно, выстрелил в их сторону.

Попал! Зацепил кого-то. В ответ донесся разноголосый вопль, от боли до простых криков. Раненый остался кататься на земле, а остальные бросились в мою сторону.

Никогда в жизни мне не удастся повторить такую скоростную перезарядку, они пробежали с пяток шагов, когда вскинув оружие, вторично нажал на курок, на этот раз патрон был дробовой. Красиво, но мимо. Нажал защелку, откинул ствол, выдернул стреляную гильзу, вставил новый патрон, прицелился, выстрелил. Удачно. Одному перепало, споткнулся на бегу, выронив здоровенный свинорез и матюгаясь упал на четыре кости.

И тут из-за забора, сначала с одной стороны, потом со второй, грохнули шесть пищалей, проулок заволокло дымом. Истошно завопил раненый, я отбежал к стене избушки и прижался к ней спиной.

Держа пистолет наготове, всматриваюсь в эту завесу. А там, судя по звукам, стрельцы добивали татей. Крик раненого оборвался, и наступила тишина.

— Эй, ты где? — Из пелены показалась фигура человека, идущего в мою сторону, в правой опущенной руке, сабля. По одежке, вроде наш, на всякий случай подымаю пистолет.

— Федор, это я Тимофей, не стреляй. — Стрелец остановился в нескольких шагах.

'Вот из чего дымовую завесу делать. Шестеро стрЕльнули раз… Блин'

Отлипнув от стенки, шагаю ему навстречу. Да, этот наш. Показался ещё один.

— Тимоха, там пацан прибежал, сказывает, Силантий прислал, говорит, чтоб к нему шли.

Первый повернулся ко мне, — оставлю Курчавого с тобой, заховайтесь и носа не кажите, может еще, кто придет.

Пока разговаривали, нас обступили подошедшие стрельцы. Он скомандовал, — Айда за мной.

И топая сапожищами, они убежали. Оставив в обществе угрюмого, как потом выяснилось, молчаливого, парня и девяти покойников, тоже как-то не расположенных к беседе.

А у меня начался отходняк, захотелось поговорить, рассказать обо всем что видел и слышал.

Все попытки разговорить парня не удались, он только кивал головой, да крутил ей, осматривая проулок и улочку. Мы отошли назад и устроились в первом же дворе. Шавка, попытавшаяся тявкнуть, взвизгнула от удара прикладом и удрала прочь. Натаскали сена, по две охапки, бросили у забора и 'затаились' Лениво жуя соломинку, стрелец снисходительно посматривал в мою сторону, изредка кивал, для поддержания беседы. А я заливался соловьем.

'Это сейчас, по — прошествии времени понимаю, что нес откровенный бред'

Терпения или жадности парню было достаточно, но видимо я его допек, он откуда-то достал, кожаную флягу, глотнул из неё и перебросил мне.

Открыл, понюхал, голимый чемергес, хрен с ней с эстетикой, присосался… И впервые услышал голос своего напарника, — Э… Э, оставь малость…

Занюхав рукавом и зажевав выдернутой из кучи травинкой, вернул владельцу его добро.

Минут через десять, у меня только прижился выпитый самогон, с другого края деревни грохнул залп через паузу ещё два выстрела потише и опять наступило тревожное ожидание. Просидели ещё где-то с час, алкоголь сделал свое дело, я даже задремал. Сквозь дрему услышал разговор, это прибежал посыльный. Поднимаю голову и… — Едрить твою через колено поленом в задницу кочергой по рогам…

Домой вернемся, убью заразу лично, ждать ни буду, отловлю и казню лютой смертию, прямо сейчас, на месте.

Увидев меня, Мишаня взвизгнул и ломанулся со всех ног вдоль по улочке в сторону усадьбы. А во мне проснулся кровожадный тигр, захотелось, — пришибить кое-кого, да крови напиться. И кажется, знаю кто эта жертва.

— Что он молвил?

Курчавый, флегматично посмотрел вслед удирающему пацану, повернулся и спокойно ответил, — Пошли, татей всех побили, — Встал, отряхнулся, поднял свою дурынду именуемую пищаль, закинул за спину бердыш, подвесив на ремне.

— Айда что ли…

— Пошли. — Нищему собраться, подпоясаться.

Всего этим утром мы перебили восемнадцать человек, у нас четверо раненых, один из них серьезно, вогнали в брюхо полвершка холодного железа, но возможно, что кишки целы. Из всех засад наша оказалась самой удачной. Одна просидела вообще просто так. А вот третьей, во главе которой был Силантий, досталось полной мерой. На нас вышли как бы колонной, а вот ему достался рассыпной строй, да ещё из кустов скачущий.

Ещё есть шанс, что парень выкарабкается. Глаша варила сейчас, луковую похлебку, потом ей напоят стрельца и если опосля от раны запахнет луком…

Спросил у неё, — не видела ли она Силантия?

Тетка пожала плечами, промокнула платочком глаза, — Сказывал, вот — кивнула на котелок, — сварить, а куда ушел, не ведаю.

Старый пень, найду, загрызу. Это он сподобился послать мальца вестовым, бегать между засадами, а ежели что не так пошло? А?

Пришли с Курчавым к артельщикам на усадьбу, нет его там. Спрашиваю, — где?

Отвечают. — Только что убег к поварихе.

По дороге к ней заглянул в дом. Пусто, кувшин с пивом стоит недопитый, значит сюда даже не заходил.

Пойду, проведаю ребятню, заодно уши с яйцами оборву, а потом и башку, она ему после этого все равно не понадобиться. Вываливаю на улочку со двора и нос к носу сталкиваюсь со своими двумя кандидатами. Идут, блин в обнимку, Силантий здоровую руку положил Мишке на плечо и мирно разговаривают.

Что-то я не догоняю или в лесу медведи сдохли. Малой боится стрельца до дрожи в коленках, а тут такое…

Увидели меня, Силантий, заводит его себе за спину, — Справного отрока растишь, Федор. Помог он сегодня знатно, вести стрельцам молвил…

— Я ему сейчас молвлю, блин. Растак, его через плетень, коромыслом…

Эта сопля зеленая, выглядывает из-за спины и убивает меня на месте, — Дедушка Силантий…

Всё что я смог сказать через пять минут, стояния с открытым ртом, было несвязанное мычание.

Пользуясь, самым наглым образом мой временной беззащитностью, они, заметьте Они, взяли с меня утвердительный кивок о том, что я не буду обижать юного героя. Что-то действительно не понимаю. Жесткий, а порой даже жестокий, Силантий держал всю детскую команду в страхе божьем, зачастую все его воспитание сводилось к затрещине или пинку под задницу. Разговор у него с ними предельно короток, — пойди, принеси, положи, ступай. И тут — Дедушка Силантий…

'Да не этот ли 'дедушка' тебя заморыша вожжами драл…'

Может и мне пора? Драть их как сидорову козу…

Оставим на потом. Сейчас есть более интересные вопросы.

— Хрен с вами, живи. Даю слово, честное пионерское. — Ляпнул, и Мишке кулак кажу, — В глаз получишь, а теперь брысь домой, чтоб глаза мои тебя не видали.

Подростка сдуло порывом ветра. Проводив взглядом, посмотрел на Силантия, — Что о татях молвить сможешь. Кто они и откуда?

— Не ведаю. — А самого морда хитрая и улыбается.

— Силантий Митрофанович, — И согнулся в поклоне, отвесив поясной поклон, — не откажите в любезности, молвите слово мудрое…

— Ну тя Федька в жопу. Пойдем, пиво допьем, ты его не вылакал ненароком?

— Вот те крест. Я что самоубивец какой? Мне легче у нашего барбоса кость отнять, чем у тебя из кружки глотнуть.

Стрелец шагнул к воротам и зычно крикнул. — Глашка, пива принеси… Да и пожрать чаво, токмо рыбы не надо, мяса хочу…

Повернулся, ткнул меня в бок пальцем, — Пошли что ли, негоже на всю уличку глотку драть.

Как думаете, что он сделал в первую очередь? Правильно проверил уровень напитка в кувшине. Нацедил в кружку, и опростал одним духом. Опосля только скинул кафтан, закатал рукав на руке, второй поддернул, расстегнул пуговки на воротнике, сел на лавку. Откинулся на стену и блаженно закрыл глаза. Его стрельцы, все молодые ребята, новики, тут дело такое. Стрельцом можно стать по наследству. Ежели у тебя ещё жив отец, то ты как бы в резерве. Вот помрет батя. Тогда да вперед служивый в кадровую часть. Можно конечно и самому записаться, да только вот беда. В Москве не останешься. Зашлют в хреново кукуево и строй свою жизнь, как знаешь и умеешь. Кому-то везло, на Руси оставался, но иные бедолаги, закинув на плечо пищаль, бодрым шагом отправлялись осваивать Сибирь и, то, что было чуток подальше. Силантий переговорил со своими живыми сверстниками, седыми патриархами в семьях. Не знаю, как, но убедил, что парням нужно опыта набираться, то да сё, а здесь ещё и деньгу платят. В итоге в нашем не законном бандформировании, был практически взвод, молодых горлорезов, двадцать девять человек. Я тут узнал одну новостишку, заставившую смотреть на Силантия по-другому. Он в течение года был сотником, потом его сняли, придравшись к пустякам, на его место поставили чьего-то сынка, человек, поведавший мне это, говорил что лучшего командира, не встречал.

Уселся напротив, налил пива. Не люблю местное, горчит и пованивает чем-то, но здесь вина днем с огнем не найдешь, а вот этой бурды, пожалуйста, хоть залейся. Виной всему, заросли дикого хмеля, растущего на краю болота в пяти верстах от деревни. Они его заготавливали, сушили и думаю, что какую-то часть продавали мимо Архипа. Есть тут пара домиков, посвежее выглядят, а глядя на всеобщее запустение и безденежье… Надо поговорить с мужиками, они теперь считай… Мои.

Глотнул, а черт его знает, может и привыкну. Поставил кружку, вытер усы и бороду, — Силантий, так что там с татями?

— Да какие они тати? Холопы беглые, на Волгу шли, решили, что у нас поживиться можно. — Стрелец, отвечая, даже глаза не открыл, как сел, так и сидел.

— Они на обоз напали. Людишек побили, я сам видел, как убили одного.

— То не они, то другие.

Силантий сел, вылил остатки в свою посудину, — Свезло тебе, да и нам всем. — Выпил, поставил пустую на стол.

Я потряс головой, — Ничего не понимаю.

— А что тут непонятного. Спужал ты их. Они тебя за стрельца приняли, думаю что их давно уже и след простыл. А эти… Они токмо по ночам шли, днем в лесу отсыпались, на свою беду, вчерась на нашу деревеньку набрели.

— Погодь. Это что получается, две ватажки было что ли?

— Ну, да. Я тебе об чем и молвлю. Народ мимо нас на Волгу идет, мы с Силантием Шадровитого тогда поспрошали, он казал, что кажную весну, со своими ребятами беглых холопов отлавливал.

Бывало, что людишки целыми селищами шли.

' О бля! Купили землю на пути миграции. Здесь что каждый год переселение народов происходит?'

— А потом что?

— Что?

— С пойманными что делал?

— А. так это, хозяину возвращал.

— А заново прихолопить?

— Можно и по рогам получить, ты же беглых принимаешь, в холопьем приказе за этим строго следят.

Открылась дверь и вошла повариха, за ней следом не знакомый пацаненок лет семи. Несущий доску, накрытую чистым полотенцем. Поставив сковороду с шипящим ещё мясом перед Силантием, забрала поднос, водрузила рядом. Там оказался хлеб, и первая зелень, мытые листья чеснока и перышки лука и сама луковица, очищенная и разрезанная на четвертушки. Стрелец даже заурчал, как кот при виде сметаны, из-за голенища вытащил тряпицу с замотанной ложкой. Размотал, дунул пару раз на неё и полез за мясом

— Погодь. Дай помою.

— А пустое. Больше грязи ширше морда.

— Дай помою. Обсерешся когда ни — будь от грязи.

— На. Злыдень. — Двинул в мою сторону.

Сходил к кадушке, ополоснул его и свою, ложки, вытер чистым с виду полотенцем.

Вернувшись обратно, сел за стол и полчаса было только слышно, как хрустели обгладываемые косточки.

После сытного завтрака, в благодушном настроении навестил дом, где квартировали мои гаврики.

Пообещал Сашке, что в следующий раз, если не уследит за братом, выдрать, Мишке отвесил леща.

С Климом все было в порядке, он ходил и гундел, озадачил его, послал к артельщикам, пересчитать все оставшиеся бревна, Димка мастерил какую-то хрень. Убедившись, что все живы и здоровы, решил найти местечко и поспать минуток шестьсот, на каждый глаз. Не дали.

Силантий попросил вместе с его ребятами проследить за местными, надо было прикопать покойничков.

Стрельцы уже собрали мужиков, указали место, и те рыли яму, а мне выпала почетная миссия, поработать водителем катафалка. Всегда мечтал.

До обеда занимался частным извозом, клиенты остались довольны, а уж как я был доволен…

Пока ездил, в голове все крутилась мыслишка, не давали мне покоя те пять телег.

Лошадки были уставшие, взгорок небольшой, а у них силенок не хватило, воз наверх затащить. Думаю, что не могли они за ночь уйти дальше, чем верст на десять. Со своими соображениями направился к Силантию.

Он меня выслушал, почесал в затылке. — Сколько было в обозе людишек?

— Осемьнадцать.

— А этих?

Тут я пожал плечами и стал оправдываться, — Удирали мы, по сторонам не смотрел

— От! — Он наставительно покачал указательным пальцем перед моим носом, — Не ведаешь, а у нас на ногах остался десяток, да ты, да я.

— А ежели там на возах было им не нужное, а нам нужное, телега сломалась, они возьми да брось её, а мы доглядим, а?

— Федька, я те что, девка какая, на блуд сманиваешь. Казано тебе, нет.

— Тогда сам пойду, один как есть.

— А в глаз?

— Силантий, все равно идти придется, доглядеть, ушли тати али нет? Дай мне пару стрельцов на подмогу…

— А ежели у разбойников свои лошадки были? Они почитай верст, тридцать отмахали. Так и пойдешь за ними?

— Силантий, хоть вы меня и зовете блаженным, но я не юродивый, чтоб по лесу лазать.

Молвлю же, что вдоль дороги пройду, дальше, чем на версту от неё отходить не буду.

Какое-то дежа вю. Пыльная дорога, скрип колес (по приезду надо ТО провести, достало уже) Ласкина задница, только нет гомонящей компании ребят за спиной. Нет, они есть, только возрастом по более будут. Лежат на дне телеги, сверху присыпаны сеном, чтоб со стороны казалось, будто один мужик едет. Шапку надвинул на лоб, согнулся, как бы сплю, дремлю, а сам по кустам зыркаю. Впереди показалось место где я, разбойник с коня ссадил. Пусто, нет никого, даже капель не вижу. А вот на березах и соснах, расселись галдящие сороки-вороны да галки. Понятно, стащили лошадку в кусты, идти смотреть что-то не хочется, да эта птичья стая, лучше всяких часовых упредит. Еду мимо. Пару верст ещё проехали, до спуска осталось всего ничего. Остановился у здорового куста орешника, раскинувшего свои ветки во все стороны, слез с телеги и стал поправлять упряжь. Осматриваюсь, вроде не видать никого. Стукнул кнутовищем о доски, прошуршало сено и стихло. Забрался обратно, разобрал вожжи, хлопнул по жирным бокам кобылы и покатился вперед.

Вот здесь, лежал убитый, кто он там, стражник, охранник? Нет ничего, разобрать следы на дороге смогу, если это будет танк, а здесь как не бывало. Смотрю на кусты, откуда вчера выскакивали нападающие, до них метров двадцать было, вроде как будто, вижу поломанные ветки. Слезать и идти осматривать…

Ещё на выезде из деревни мой воинственный запал стал потихоньку гаснуть, а тут на середке дороги, утух окончательно. Одно дело, когда вокруг толпа твоих людей, в любой момент предупредят об опасности. Поднявшийся ветер шумит в кронах высоких сосен, посвистывает среди ветвей, из леса доносится птичий гомон. И тут нарисовался тополь с плющихи, не скорей дуб, стоеросовый. Стою блин, пень — пнем. Что дальше делать? Вопрос решился сам собой из кустов вышел стрелец и окликнул, — Федор, ступай сюда.

Хоть дорога и пустая, но оставлять транспортное средство без присмотра негоже, угонят, поминай, как звали. Съехал, направив Ласку в просвет между двумя соснами. Три минуты зубодробительной тряски и мы остановились на маленькой полянке, только — только телега с лошадью уместилась.

Накинул путы на ноги кобылке, на морду торбу с овсом, пусть подзаправиться.

— Показывай.

Парень как-то нехорошо усмехнулся, — Пойдем.

Мы пошли через редколесье как бы обратно, к деревне, опосля свернули и стали углубляться в чащу.

Они были все там, все до одного, раздетые догола, сваленные в две ямы от вывортней и прикрытые хворостом и лапником… В запахи весеннего леса уже вплетался сладкий аромат смерти.

Проблевавшись, утер рот, — Парни, их похоронить надобно.

— Мужиков пригоним, они сробят.

Вести дальнейшие поиски, как-то расхотелось, но мы осмотрелись вокруг, ничего определенного стрельцы сказать не могли, возчиков убивали не здесь, сюда их уже сволокли мертвыми. Пошли обратно к нашей повозке и не напрямки, а сделали небольшой круг. Широкую, глубокую колею, уходящую вглубь леса, нашли метров через триста от захоронения. Постояли, почесали репы и, решив не рисковать, пошли по следам к выходу на дорогу. Буквально за следующим кустом, потянуло мертвечинкой. Осторожно подобравшись, нашли дохлую лошадь, без упряжи и задних ног. Туша была разрублена пополам и освежевана. Но самое главное, мы увидели одну телегу, в пяти метрах. Быстрый осмотр показал, почему бросили, разбойники наехали на пенек и сломали пополам заднюю ось.

Веревка обвязывающая груз была срезана и свисала по бокам. Шкуры откинуты, частично порезаны, а вот кладь осталась на месте. Ибо тащить с собой, если это мигранты, уходящие от своих хозяев, ищущие лучшей доли, не имеет смысла. Такое видел на пушкарском дворе, когда с Тулы караваны приходили. Заготовки для ружейных стволов, на первый взгляд порядка ста штук.

Полез смотреть клейма мастеров, а потом усиленно тер затылок. Укладка, обвязка Тульская, а метки Ведменского заводика, что недалеко от Каширы. Пищальные доски можно было отправлять сразу в кузницу.

На глаз оценил стоимость, все это тянуло почти на пятнадцать рублей.

Кто продавец, а самое главное кто покупатель? Имущество-то казенное…

На груди засучила лапками, подружка-лягушка.

Отдать обратно, не поверят, что это мы нашли, толкнуть налево, товар специфичный… Можно отвезти к себе, заховать до лучших времен, а потом пустить в переработку.

Победил здравый смысл, не дергаться, а вернуться обратно и посоветоваться с более опытными товарищами. Мелькнула мысль, что груз может принадлежать Строгоновым… Но как же тогда клейма?

Я со стрельцами немного поработал, мы перетаскали все железо саженей за двадцать, свалили кучей, засыпав хворостом и лапником, поехали домой.

Возвращение было грустным, зрелище увиденное на той полянке, не для слабонервных. Насколько успел рассмотреть, прежде чем рыгать начал, у всех разбита голова, я конечно не судмедэксперт, но характер одинаковых ран, наводит на определенные мысли. Одна из них, что разбой, чистой воды заказуха.

Да только не понятно, кому понадобилось плохое, честно говоря, железо? Шведы здесь, делают то же самое и оно лучшее на европейском рынке, поляки большую часть берут у них. А может быть и так, что на первых четырех телегах было то, что нужно, а эту просто бросили. Тащили, насколько было можно в лес и когда лошадь пала, оставили. Даже не стараясь скрыть следы, посчитав, что у нашедшего, проблем с находкой будет выше крыши. Продать это практически невозможно, металл в таком виде покупает и распределяет казна. Учет на заводах строгий, с выработки мастерам платят зарплату. Сделать лишнего…

От раздумий черепок стал постепенно разогреваться и потихоньку гудет. Да провались оно все пропадом, потянуло на посмотреть, и что теперь?

Если с Силантием решим забрать, я лично склоняюсь к тому, что надо. Надобно будет запутать следы, таким образом, чтоб это выглядело как случайная находка, неизвестных людей. Пошли в кустики пописать, увидели тропу, прошли, и тут такой подарок. Вынесли на дорогу, погрузили и увезли в неизвестном направлении. Следующий этап. Хоть это и не по-людски, оставлять тела без погребения, но мы не должны ничего здесь трогать, все должно остаться, так как есть. Со стрельцами переговорит Силантий, я понятное дело буду молчать как рыба об лед. Больше никто про это знать не должен. Дальнейшие работы по вывозу этого долбанного металлома будут исполнены нынешним составом, и прятать его придется, мне со стрельцами, сидящим сейчас в телеге. Думаю, что сегодня ночка нам, предстоит ещё та.

Дождавшись, когда разденусь и умоюсь с дороги, Силантий налил пива в кружку, пододвинул мне под руку. — Сказывай. Что удумал?

Обстоятельно поведал о находках, особенно остановился на покойниках. Рассказал как вариант что можно сделать, чтоб сбить со следа, тех, кто будет разыскивать пропажу.

— От вы два сапога на одну ногу, ты да Никодим. Он по молодости… — Что хотел сказать стрелец, осталось неизвестным, входная дверь скрипнула, и вошли двое ребят сопровождавших меня во время вылазки.

— Звал. — Спросил, что был старше. Войдя, они сняли шапки и остановились, едва переступив порог, перекрестились.

— Садись робятки, — Силантий махнул рукой на, лавку рядом с собой. — Разговор у нас с Федором к вам есть.

Когда они уместились рядышком, положив головные уборы на стол, Силантий задумчиво потребил бороду. — Вот что други, об том, что вы там видели и особливо что нашли, надобно молчать.

— Тама возчики, побитые в ямах…

— Мне Федор обсказал. Заковыка такая, жалезо вами найденное, казенное, ежели его сыскать будут… Оговориться кто, катам царским, все едино, из кого правду тянуть, из кого кривду. Знамо что не по-людски будет, оставить не погребенными… А ежели кто слово молвит, а? Нас тогда прикопают, всех и глубоко. Сначала на дыбе спытают, опосля живота лишат. Так что робятки, молчите, ежели наши кто пытать будет, молвите, — ничего не видели, никого не нашли. С Никодимом обговорю, деньгу за эту седмицу на полтину больше получите. Ступайте.

Стрельцы ушли, уже на выходе их остановила просьба Силантия, — Ежели кто…

Я сидел лицом к нему, и даже мне стало не по себе, от его взгляда из под косматых бровей.

— Ежели кто, будет пытать вас сильно, вы должны мне молвить, кто таков к вам с расспросом пришел.

Взмахом руки отпустил стрельцов, когда за ними закрылась дверь, на меня смотрел добрый 'дедушка Силантий'

— Что Феденька, повечеряем, чем бог послал, да собираться надо. С вами пойду, ежели не таскать, так охраню вас.

Половина не половина, но треть ночи мы точно провозились. Для начала за околицей захоронку приготовили, и только потом поехали забирать уклад. Жутковато в лесу ночью, живность какая-то шуршит, кто-то из кустов черных глазищами светит, филин ухает. Если бы не работа, гадом буду, в портки наложил бы. Особенно после киношек про зомби, а тут неподалеку, более полутора десятка жмуриков лежит. Хорошо хоть за один раз Ласка все свезет, только на троих по тридцать ходок сделать надо, шагать, между прочим, саженей пятьдесят. У меня лично вышло сто двенадцать шагов.

С первыми петухами, бодрым голосом скомандовал — Подъем. — Мы, я и мои ребята уезжали в Москву.

Испытания были проведены, признаны успешными и с маленькими доработками изделие может быть принято на вооружение. Во всяком случае, для нашей банды.

Всю обратную дорогу обдумывал систему раннего оповещения, сигналки ещё в третьем классе делал.

Сложного там ничего нет. Поспрошал местных, есть ли какое крупное зверье, кабаны, олени, лоси. Оказалось, есть, и те и другие, а первые даже поля с овсом травят. И как мне расположится с моим ранним оповещением, когда в лесу бродят стада живности? Та ещё задачка.

Скорей всего придется прижиматься к деревне или вводить полосу отчужденности вокруг заводика, как её там, контрольно следовую полосу делать. А на хрена козе баян? Может проще все решить, хвоста накрутить стрельцам, чтоб службу тащили?

Налет 'нелегальных эмигрантов' показал, что худо бедно, но ограда не помешает. Строить из бревна? А сколько их потребуется, если общая длина забора переваливает за полтора километра?

Не огораживать… Да как-то, неуютно жить на проходном дворе. Это первое, ну а второе…

Любовь приходит и уходит, а технологии крадут всегда.

Надобно ставить свою небольшую пилораму и начинать потихоньку пилить. Пускать на продажу нет смысла по простой причине, никто не будет их покупать. И дело здесь конечно не в том, что потребитель обычно консервативен и медленно меняет свои привычки, а косность москвичей. Что неоднократно подчеркивалось соотечественниками и иностранными наблюдателями.

Дешевизна могла пробить и косность, но это должна быть дешевизна товара, приобретаемого за деньги. Да вот беда, эти гроши траться на приобретение, прежде всего таких вещей, которые нельзя воспроизвести дома. Личный труд, особенно для себя, совсем не цениться, применение рабочим рукам и на стороне не всегда возможно. Вот по этому, обрезная доска пока что не в почете, ещё в мою бытность работы на государство, интересовался этим вопросом и результат, честно говоря, немного ошеломил. Кода в столярке задал вопрос о том, откуда они берут доски на приклады, мне, просто указали на кучу чурбаков. — Вот с ентого и колем.

Как дурак потом стоял и слушал поучения престарелого мастера о том, как правильно надо расщеплять заготовку, чтобы получить возможность сделать два приклада. Бред. При топорном подходе ещё два, стружкой улетали в печь. Когда спросил, а есть ли возможность распиливать бревно вдоль, на меня смотрел выцветшими от старости глазами, баран и блеял что не можно так делать.

В чем-то он был прав, но это хорошо для индивидуального подхода, а когда стоит задача вооружить тысячи, этот способ, должен кануть в лету.

Впоследствии выяснил, что в Москве профессии пильника, нет. И если появится, то ещё не скоро. Народ, если была нужда, брал топор, клинья и колотушку, не получиться с первого раза, сделается со второго, третьего. Для всех вокруг это естественно. Лес, из-за малого количества пахотных земель, считается, чуть ли не врагом. Русь, имеющая в своем распоряжении огромные лесные угодья, не хочет, и думать, об их экономном использовании. Наоборот, с лесом ведется постоянная и напряженная борьба.

Оставленные без присмотра угодья зарастают, сначала кустарником, а потом, деревьями. И когда возвращались люди, все приходилось начинать заново…

Пилы для ручной распиловки найти можно, даже видел такие, качества не ахти, железо плохое. По внешнему виду, эдакая 'дружба два' только длиной метра три, к ней требуется пара крепких мужиков и ещё двое на замену. Сколько они смогут сделать за день, два, три бревна и всё? Это досок восемь. Я провел подсчеты и ужаснулся. Блин, да им потребуется два с половиной года, чтоб напилить требуемое количество… Чтобы там не говорили окружающие меня люди и не крутили пальцем у виска, намекая, что плотники топором наделают столько сколько нужно, пилораме все-таки быть. К следующему лету, забор должен стоять. А если у меня выгорит дело с прикладами для мушкетов, то и для них нужны пиленые заготовки. Очень хотелось видеть привычную глазу тару, а именно ящики. От нынешних бочек, тюков, узелочков, бросало в дрожь, хранить их надлежащим образом ещё та проблема.

Население довольно бедно, заработанные деньги тратит со страшным скрипом. Но есть одна контора, готовая выкладывать кучу монет, правда связываться с ней себе дороже, можно и по мордосам получить ежели брак какой будет. Это казна, она же царство Московское, собирающее в год тысячи рублей налогов и тратящее на армию до трети своего бюджета. Хороший кус…

Дословно указ Петровский не помню, но суть такова.

'Хозяина тульской фабрики (хрен его знает как) бить кнутом и сослать на работу в монастыри, понеже он, осмелился войску Государства продавать негодные пищали и фузеи. Старшину приемщиков бить кнутом и сослать в Азов, пусть не ставит клейма на плохие ружья'

Хозяину накатили двадцать с лишним ударов и червонец штрафа за каждый ствол.

В этом деле, а оно ещё только будет, легче всех подьячий отделался, его на год лишили воскресной чарки.

Работать мастером на казенном заводе это одно, а вот быть им на своем совсем другое дело. Никто и ничто не сможет помешать внедрять новые технологии…

Дай господи сил и терпения, чтоб удалось задуманное, ибо не о животе своем пекусь, а токмо об укреплении государства Российского.

Лета ХХХ года, Апрель 17 день

Рано утром, запряг своего шестисотого мерина…

По возвращении меня ждал сюрприз. Никодиму надоело делить со мной нашу единственную лошадь, а ждать пока подрастет жеребенок Гоша ещё долго.

Заезжаем вчера во двор, подъезжаем к конюшне, оттуда выходит Никодим, держа в руках вилы. Подходит и начинает осматривать лошадь, оглядел ноги, проверил, не сбиты ли бабки. Погладил её по морде, эта зараза ещё к нему и тянется.

'Предательница, как выпрашивать кусок хлеба с солью, так это, пожалуйста, а как меня приветствовать…'

Остановился рядом, — Мне туточки сорока на хвосте весточку принесла… Не хочешь Феденька мне поведать?

Когда он так язвить начинает, нужно искать вазелин или что ни будь ещё. — Никодим, вот те крест, не виноватые мы, они сами к нам пришли.

— Ты про что молвишь?

— А ты про что?

— Шуткую я, подарунок хочу тебе сделать.

— А я нет, — мотнул головой в сторону дома, куда убежала отпущенная мной команда, — Тати на обоз напали, в самый раз, когда мимо проезжали, только вот кобылка нас и спасла.

В двух словах рассказал самую суть, под конец задал вопрос, хотя и знал на него ответ. — Шадровитый сказывал, что через эти земли холопы беглые ходят?

— Сказывал. — Запустил пятерню под шапку и яростно заскреб затылок, от чего она съехала ему на нос.

— да токмо никогда такого не было, чтоб они на селище нападали.

— Тогда значится, мне повезло… Дважды…

За разговорами мы рассупонили лошадку, откатили телегу в сторонку, Никодим взял её за недоуздок, я же навьючил на себя упряжь, пошли внутрь конюшни. И пока, развешивал по местам все причиндалы. Он успел завести Ласку в денник, закрыть дверцу и, встав рядом, ждал, пока закончу.

Пристраивая хомут на его законное место, я вспомнил, — Что ты там сказывал о подарке?

— А ты глянь получше, — Никодим улыбнулся и махнул рукой в сторону второго денника.

И только сейчас я заметил выглядывающую оттуда морду, с любопытно — меланхоличным взглядом следящую за двумя людьми.

— Это о чем я подумал? — Разговоры о приобретении второй лошади пошли сразу, как только нам пришлось начать разъезды.

— Да, ему семь лет, зовут Бабай, мерин.

— Сколько отдал? — остановившись напротив, протянул руку, дал её обнюхать и лишь, потом коснулся теплой, шелковистой кожи. Вопрос о деньгах был не праздный.

— Поменял и два рубля додал, могет и под седлом ходить.

— А на что сменял?

— Ты ж сам грозился из лавки самовар выкинуть. — Он пожал плечами.

Вот и у меня появился свой транспорт.

'Надо было отправляться в кузнечную слободу. Наверно черт меня толкал под руку, потому что отдал все наличные стволы, в свое время честно украденные, все девять штук. Один отойдет Архипу, а остальными хочу вооружить Силантия и его ребят. Это у одного кузнеца будет, а вот другой, должен мне переделать три пищальных ствола из числа изготовленных ковалем Василием из пушкарского приказа, им предстоит стать винтовками. На них должны сделать нарезы и камору под предоставленный образец патрона. Это тот же человек что изготавливал прошлогоднюю неудачу. Кстати пока вспомнил, а может её разобрать и на пистолеты пустить, там как раз из неё три штуки выйдет? Или может оставить?'

— Тварь, зараза, падла кастрированная, — Я размечтался и зазевался, за что был наказан. Пока затягивал подпругу, эта скотина укусила. Приласкав мерина кулаком по морде,отскочил в сторону и сейчас стоял, потирая задницу.

Позади, раздался смех и голос Никодима. — он ещё и лягается.

Препираться не хотелось, дорога хоть и не дальняя, да дела муторные, погрозив меднику кулаком, за то что раньше не предупредил, забрался в седло. Он открыл одну створку ворот, я включил первую шенкельную передачу, вывел наше приобретение на дорогу. Мерин шагает спокойно, опустив голову, оглядываюсь, Никодим не ушел, а даже наоборот, смотрит мне в след. Втыкаю вторую каблучную, темп нарастает и переходит на легкую трусцу, седло противно начинает похлопывать снизу. Пока приноровился, задница получила хорошую встряску.

Прикольно, только после такой езды мне сидеть будет противопоказано. Решил перейти на повышенную, подбираю поводья повыше, собирая в горсть на самой шее. Размахиваюсь ускорителем…

В девяностых мне довелось немного позаниматься верховой ездой. У нас там были 'буденовцы' довольно высокая лошадь с острым хребтом. Езда на них без седла довольно специфична, надо сгибать ноги в коленях, подкладывая ступни под свою задницу. Иначе сбить копчик дело двух минут. Что и подтвердилось впоследствии. К чему это все… Просто галоп этого бабая, тоже самое, что сесть за руль грузовика после легковушки.

Торможу, натянув поводья. Не ахти мой шестисотый мерин, не ахти… Может продать его?

Приходите на рынок, и на столбе, по правую руку, на входе висит такое объявление

'Продается мерин, цвет палевый, отличное состояние, пробег 20000 верст. Полный привод, повышенный клиренс, телескопический глушитель, литые подковы, овсяный карбюратор, кнутовое зажигание, кожаный руль, естественный обогрев, навигационная система (до стойла), круговой обзор, автообмахиватель заднего бампера, охапка сена на десять верст, комплект зимних, шиповатых подков, бесплатно'

Топ, топ, топают копыта по земле… Кап, кап, рождаются буквы… Из них собираются слова, закручиваются в клубок и укладываются на долгосрочное хранение, под костяным сводом черепа… Ещё с тех времен, прошедших, осталась привычка, предаваться размышлениям пока находишься в дороге…

'Есть одно, что поражает меня несмотря на то что прожил здесь уже достаточное количество времени. Казалось бы, что надо привыкнуть, а не могу, не получается. Это наши дети. Мои первые же попытки вести себя с ними соответственно их возраста, были пресечены, сразу и бесповоротно мне дали понять, что они не маленькие. Я тогда даже опешил от всей этой отповеди. Попытался разобраться… Итог, обескураживающий.

В оставленном мной веке, зрелость человека закреплена законодательно в двадцать один год. Господи, большего идиотизма я не встречал за свои прожитые годы.

Когда впервые увидел здесь свадьбу, меня поразила молодость новобрачных, поинтересовался, ему шестнадцать, ей пятнадцать. Стал присматриваться, узнавать возраст детишек, их родителей.

Выяснил, к двадцати одному году, многие имеют по трое и даже более наследников. Разговаривал с ними, могу сказать, что это целостные личности. Знающие и понимающие что они хотят от жизни.

Таких, в оставленном времени, встречал только в тридцати летнем возрасте. Мы стремимся искусственно оградить наших детей от взросления, уберечь от всех бед и напастей. Горожане, больше всего этим страдают. Потом, правда, удивляются. Почему это, так, дитятко, отучилось, есть образование, а работать тварь не хочет, как села на шею, так и сидит. Ответ прост, сами виноваты. Вспомните дорогие мои, как тряслись над своим чадом, оберегали, опекали. По первому капризу игрушки новые покупали, а всех делов то было, поставить в такие условия, что хлеб и зрелища, отрабатывать надо, а не халяву получать.

Мысли плавно свернули в сторону дел насущных. Разговоры с Никодимом зимними вечерами, в обед и после работы. Потихоньку полегоньку. Капал на мозги человеку, от которого зависит многое, если не все. В чем-то он со мной даже и не спорил, а по некоторым, дело доходило до крупных ссор.

Он понятно, дитя века текущего, использовать холопский труд для него также естественно как для меня умываться по утрам. (До сих пор не может этого понять) Но я знаю, что подневольный труд практически невозможно стимулировать на эффективную работу. Холопу все равно, он не заинтересован в своем труде. — День прошел… Ну и ладно…

В буквальном смысле слова, на пальцах объяснял условия и принцип сдельной оплаты. Приводил примеры, как можно из человека выжать три нормы, заплатить двадцать копеек и он на завтра будет с утра, у ворот стоят, торопясь быстрей приступить к работе.

В итоге, в очередной раз, Никодим обозвал меня иудой и два дня не разговаривал. Давно заметил, что ему надо, 'переварить' все в себе и лишь потом требовать продолжения.

'Главное правило кулинарии. Если поставил что-то мариновать, пусть стоит столько сколько положено. Иначе блюдо будет не вкусным'

'На третий день после ужина, опосля тяжкого трудового дня, когда мы сидели за столом и пили пиво, Никодим сам вернулся к этому вопросу.

— Сказываешь, что работнику деньгу платить за кажную штуку, он, говоришь с утрева у ворот топтаться будет?

Здесь надо немного пояснить. На данный момент, существует только оговоренная твердая ставка, выплачиваемая раз в неделю, месяц. Поденная редко применялась, но все ж была. Так что господствовала система оплаты, окладная.

— Да. И требовать, чтоб открыли побыстрей.

— Федя, слушаю тебя… — Никодим сделал паузу, помолчал и продолжил.

— вроде тверезый, а пустое молвишь как опосля даскана вина. Это где ж видано, чтоб мужик сам, без палок на работу рвался?

— Никодим, как думаешь ежели мы деревню, на уши поставим, все захоронки отыщем, сколько денег найдем? Дай бог, рубль с полтиной или того меньше. Они больше алтына в глаза не видали. Вспомни наши разговоры о том, что нам люд работный нужон. Помнишь?

Он кивнул, сделал глоток пива, взял с миски кусок балыка, забросил в рот и стал жевать. Не сводя с меня прищуренного взгляда.

— А раз помнишь, поясни мне глупому, в честь чего мужики, к нам на подворье свои припасы повезут?

От такого, Никодим чуть не подавился, — Ты это, Федор, не шуткуй так больше. Я вроде как хозяин у них, они холопы мои, вот и привезут и принесут…

— Болт ржавый притащат и уд протухший. Ты скотину видел?

— Да. Нормальные коровки, худые малость.

— А спросить не догадался, сколько молока эти козы дают? На всю деревню, три коровки и ни одного быка, к соседям на случку водят. Козы есть, облезлые и дохлые как собаки лесные, даскан молока дают.

Одна свинья, поросая, овец немного, куры да утки. Так вот, к чему это я… Лошадей насчитал десять, а саней и телег, нет. Архип, запретил им держать, боялся, что народ сядет в санки и по зимнику… Ищи свищи потом…

Чем люд работный кормить будем? Каждому в день надо два фунта хлеба, пару яиц, полфунта мяса, крупы на кашу, соли. Стрельцам поболе надобно, они службу несут. Три десятка их, нас десяток, и ещё наберем полтора десятка, почти полста душ набегает. Сожрем сами себя.

— Мы ужо молвились про это… Деньга за штуку плачена, мужики у ворот стоят, это здеся каким боком? Холопам не надо денег, они обязаны на хозяина работать, — Никодим начал злиться.

— К каждому стрельца не поставишь… Ты мне скажи — Сидор, дело порученное, хорошо исполняет?

— Добре…

— А почему? Да потому что ты ему денежку платишь, и ежели спортачил ты его наказываешь. Так ведь? А часто такое бывает? Я точно не упомню…

Поставишь холопа, да ему все равно, хорошо он делает, плохо ли, денег за это не получит. Хотя… Палками по хребту перепасть может, а он возьмет и сбежит, от жизни тяжкой. И что мы с тобой делать будем? Нового учить? Потом и этот в бега удариться. Так и будем мы с Никодимом, три дня работать, и два по лесам беглых ловить.

— Все не сбегут.

— Ага, а те, кто останется, косорукие и кривоглазые, только и будешь следить за ними, чтоб добро на гавно не переводили. Пойми, ежели мы платить будем, для них самой удачей будет, с нашим заводиком судьбу связать.

— Никогда такого не было, чтоб хозяин холопу свому, за дело сделанное, сам деньгу давал… Федька. Ты меня точно по миру пустишь…

— Ой, не прибедняйся, мы с тобой с руками с ногами и главное с головой дружим…

— С каким?

— Что, с каким?

— С каким Головой дружим? — Лицо его вдруг стало заинтересованным.

Я улыбнулся, — Это присказка такая…

— То-то иной раз и не понять, об чем молвишь. Вроде речь понятная, а слова другие. Откуда ты только на мою седую голову свалился…

— Катился, катился, да у тебя на дворе зацепился, будь ласков хозяин, дай водицы испить, так есть хочется, что и переночевать негде.

Никодим молча, выслушал, взгляд расплылся и затуманился, губы под усами зашевелились. Видимо проговаривая слова, опосля заржал, нет сначала фыркнул и лишь потом расхохотался в полный голос. На его гогот выглянула Марфа. — Что ржешь кобель облезлый?

Никодим повторил ей поговорку, теперь они смеялись вдвоем. Глядя на них, развеселился и я'

С пистолетными стволами понятно, а вот с тремя ружейными, будет обширный экскремент, тьфу, вечно путаю, эксперимент. Выдержит ли нарезной ствол, если стрелять из него бельгийской пулей, снаряженной в патрон? От минье отказался из-за металлической чашки, и даже не она послужила отказом, изготовление должно быть предельно простым и технологичным, здесь нужно сделать только пулелейку определенной формы. Предыдущая винтовка не в счет, там калибр меньше, этот же будет ноль шестьдесят шесть сотых дюйма или шестнадцать и восемь десятых миллиметра. Цифры умозрительны, когда делал болванку для намотки гильзы, просто постарался, чтоб на штангеле значение было поближе к заветной цифре, калибру Brown Bess английского мушкета тысяча семисотых годов, но чуток поменьше, как у штуцера. Длина будет порядка восемьсот, с прикладом чуть больше тысячи, миллиметров, карабин почти.

'Надо будет на приклад, не забыть приделать подкову, думаю, лягаться будет, как эта кастрированная сволочь, что подо мной'

А не получиться, заварю казенник и сделаю обычную поджигу винтовальную с горячо любимым стрельцами, фитильным замком, но стрелять будет новой пулей. Или капсюльной её сделать?

А вот и неглинная, пора сворачивать, ещё пять минут неспешным шагом, и я на месте…

Лета ХХХ года, Апрель 24 день

Сегодня должен будет появиться Шадровитый, вчера был на торгу и встретил Панаса. Этот ширый козак был одет яко клятый москаль. В толпе и не признал сразу, пока не окликнул.

— Федор, здрав будь, — Поздоровался и хлопнул меня по плечу, — Ты все такой же справный.

— И тебе не хворать. Ты с Архипом?

— Ни, его не мае, он тильки завтра буде.

— А ты чего так вырядился? — Подергал за рукав серого армяка. — Ещё шапку баранью нацепил бы, на татарина станешь похож.

— А… — он сделал непонятное движение рукой.

Ну, надо, так надо…

— Панас, увидишь Архипа, передай — все готово, как договаривались.

Перебросившись ещё парой дежурных фраз, распрощались и разошлись по своим делам.

Так что Никодим с утра бьет копытом, кобыла запряжена, телега стоит под парами.

'А Ленского все нет'

У него договоренность, с Архипом, я отдаю пистолеты, потом мы их испытываем, он забирает грамоту и едет провозглашать в 'гадюкино' что теперь он полномочный хозяин, царь и бог. До этого, староста, выполнял устное распоряжение Шадровитого и люди были в подвешенном состоянии.

Слухи, молва, сорочий хвост, сарафанное радио, обс — одна баба сказала. Все-таки я человек своего века без пиара, ни как.

Никодим пусть ругается, кричит потом, ногами топает, да вот запущенная мной 'утка' уже принесла свои плоды. Народ ждет, когда мы переедем сюда и начнем отбирать людишек для работы. Всех делов, сказать пару слов там, здесь…

'Спросите, почему пистолеты, а не один как ранее договаривались? Да все просто, у Архипа появились денежки. Первый пойдет в зачет долга за хлопов, два других, как я и думал раньше, он берет для своих отморозков. Он затребовал… Это конечно можно… Попросить оно верней будет… Затребовал триста штук патронов, столько у меня не было, для продажи. Ради прибыли остаться с голой попой и подвести своих, я пока ещё не совсем свихнулся. Так что будет довольствоваться двумя сотнями… Триста подавай… Он, что решил всю Польшу перестрелять? Вчера, на ночь, глядя, приперся 'мамлюк' Панас изложил 'пожелание' и отчалил, испарившись в наступившей тьме.

А мне пришлось, с утра пораньше, метаться в поисках тары под такое количество патронов. Не в лукошке же их отдавать? Не комильфо. Управился, вспомнил, точней напомнил Клим, что есть достойная тара, туески остались, корпуса для мин. Как раз, получилось восемь упаковок по двадцать пять патронов'

Внизу, у ворот, дурниной разорался барбос, ну, слава богу, ожидание закончилось.

— Смотрите сюда, нажимаешь вот этот крючок, ствол опускается. Гильза чуток выдвигается, вынимаешь её, вставляешь новый патрон и закрываешь, — Я движением кисти защелкнул затвор.

— Целишься в ворога и стреляешь, — нажал на спуск, сухо стукнул боек. — Потом перезаряжаешь. Для того чтоб вы научились делать это быстро и не пожгли заряды, дарю пустые гильзы чтоб руку набили. Архип, вот в этих туесках, в каждом по двадцать пять штук итого двести, не обессудь, больше нет и так свои запасы растряс. Ежели понадобится ещё, за седмицу молви, сколько надобно.

Стрелянные не теряйте, их перезарядить можно, за это копейку всего беру.

Теперь смотри, синенькие, это картечь, для зарядки в потемках, чтоб можно было отличить от пули, донце сделано шершавым, а у той гладкое. Видишь?

Архип потрогал пальцем накатку, — А почему здесь?

Жестом фокусника, достал из под стола три ремня с кобурами и нашитыми кармашками, вставил гильзу в один из них, — Вот почему.

Завтра придется идти к шорнику и заказывать ещё, а эти сейчас продам. Накинул на себя, застегнул пряжку, поправил кобуру…

'Все-таки вестерны заразительная штука, на хрена приседать и расставлять ноги, как будто обгадился?'

И несколько раз показал, как вынимать и убирать оружие.

— Ежели он у тебя в ней, — похлопал по рукояти, — лежит заряженный и взведенный, сможешь выстрелить, как только направишь на татя. Не смог удержаться от хвастовства, конечно, я не 'Грязный Гарри' Но впечатление произвел.

Зря, что ли я отдал за эту лабуду три копейки, счаз гривенный слуплю.

Испытание провели тут же, в мастерской, продырявили поставленную к задней стене доску.

Мужики были в тихом восторге, а уж в каком пребывал я, когда Архип стопочкой выложил монеты на верстак. Двадцать шесть рублей три алтына и денежка.

Проскочила дикая мысль…

'С треском рухнула выломанная дверь, грохнул взрыв пакет и в комнату, громко матерясь, полезли стрельцы. В черных вязаных масках на бородатых мордах, бронежилетах и надписью, желтыми буквами, на спине 'опричники' раздали всем зуботычин, уложили на пол, сноровисто связали руки за спиной. Людской гомон стих, и в наступившей тишине послышались начальственные шаги. Вздернув за локти, поставили на ноги, чья-то рука, ухватив за волосы, приподняла голову. — Почто татям оружие продаешь, собака? — Ласково так спросил…'

… Стукнула копытом и умчалась прочь…

Я вытер разом вспотевший лоб и пошел проводить 'дорогих гостей' Когда уже все было погружено в переметные сумки и тщательно упаковано. Спросил у Архипа, — Корчмарь?

На его лице прокатилась волна, на скулах вздулись желваки, исчезли, он, молча кивнул. Повернулся к своему коню, вскочил в седло, разобрал поводья, — Жид литовский, ляхам голубей слал, обо всех кто к нему заходил или мимо шел…

Панас оказавшийся поблизости встрял в разговор, — Гарный хлопец… Был… — И рассмеявшись поехал со двора за ним потянулись остальные.

Проводив и закрыв за ними ворота, пошел обратно в мастерскую, отсчитал шесть рублей с мелочью, это себе, остаток сложил в кошель, отдам Никодиму. Я себя знаю, расфуфырю за пять минут, а ему ещё наше новое 'родовое гнездо' ставить.

После обеда, занялся доводкой дурынды, гильзу не выкидывает. Вытаскивало только на половину, а это не есть гуд. Пробовал и медленно и резким рывком, не идет, хоть ты тресни.

Вот и сидел сейчас, положил винтовку на колени, бездумно клацал рычагом. Клац, открылся затвор.

Клац, закрылся. Клац, клац… Открылся, закрылся, открылся, закрылся… Открылся…

Взял гильзу, вставляю, преодолевая маленькое сопротивление. Во что упирается? Кладу оружие на стол, повторяю… Встал, пошел за снаряженными патронами принес, поставил перед собой на стол, рядом с ними гильзу, которую использовал как макет. Дурак я и уши у меня холодные, она длиннее почти на сантиметр. Заряжаю патрон, дергаю рычаг. Весело звякнув, он описал дугу в воздухе и шлепнулся в подставленную руку. По очереди пробую весь принесенный десяток, ни одной задержки. Болван, а у меня уже была мысль, что предстоит переделывать затвор.

Железо работает, теперь осталось соединить приклад, ложе и ствол со ствольной коробкой в единое целое. Мешать не будут, за пару дней управлюсь.

Лета ХХХ года, Апрель 29 день

С трудом разбираю каракули нацарапанные курицей по имени Федор. Сегодня ещё ничего, а вчера даже ел левой рукой, правая висела на перевязи, любая попытка пошевелить хотя бы пальцами вызывала сильнейшую боль. Пришлось идти к костоправу, он подтвердил, сильный ушиб, кости целы.

За две копейки всучил целый мешок гербария, прочел лекцию о правилах применения. Как будто я что-то запомнил, у меня в глазах струя, а он сказки рассказывает. После того как добрался до дому отправил Клима, записать все что этот старый сморчок поведает, и пусть Марфа потом лечит.

В первую ночь смог уснуть только после ударной дозы 'Никодимовки'

Я никогда до позавчерашнего дня не стрелял ни разу, крупнее чем двенадцать и семь, да и то пулемет был, на станке, хрен ли с него не отметится. Охотничий гладкоствол не в счет, там, если чуток не плотно в плечо вжал приклад, не так страшно. А этот нарезной слонобой сотворенный мной, лягается как мамонт. Чуть-чуть не дожал, тыльник ко всему прочему еще не доработанный… Вот торопыгу и приласкало. Как того электрика — когти влево, пассатижи вправо…

На сегодня хватит, вон уже Марфа с Машкой ползут по лестнице, сейчас опять бухтеть будут…

Лета ХХХ года, Май 4 день

Жизнь все-таки прекрасная штука, особенно когда есть на что.

Сегодня комиссия в составе Марфы, Никодима и приехавшего из деревни Силантия, признала меня работоспособным, вернули шмотье и на этом домашний арест закончился…

Ой, ну подумаешь, как от жопы отлегло, спустился человек в мастерскую и решил немножко разобраться в делах своих. Ну, с кем не бывает, от искры, со свечки нагар снимал неудачно, загорелась шашка для ракетницы и что такого, что в её состав подмешал перца… Хорошо она маленькая была, пшикнула тихонечко и все, я бочком, бочком, по стеночке и деру.

Гореть там нечему, на медном листе та шашка лежала. Так вот, дымнуло классно, делаем простую 'карамельку' пока не остыла раскатываем в блин, на середину насыпаем смесь перца и пороха, последнего самую малость и лепим из неё пельмешку с начинкой. Снизу присыпку пороховую для лучшего воспламенения, закатываем в бумажку и готово. Осталось только в патрон зарядить и можно стрелять. Я такое в школе, раскидывал на переменах, только там перец был красный, а здесь опробовал черный, слабее будет, да вонь такая же, неприятная.

На моё счастье, что Сидор на своем протезе, по моей лестнице ковыляет с трудом. Послушал его вопли, доносящиеся снизу, обогатил свой матерный лексикон парочкой новых оборотов, порадовался самую малость. Месть свершилась.

Так уж получилось что свой слонобойный птр испытывал в нашей котельной, выбрал местечко, поставил пару досок в дюйм каждая, отошел назад, получилось что в дверях встал, и стрЕльнул…

Грохнул довольно сильно, ружье вскидывает вверх, оно бьется о притолоку, вырывается из рук и падает на пол, я же лечу спиной в мастерскую, сшибая на своем пути всякую хрень. С размаху приземляюсь на бочину, что-то хрустит довольно противно, в глазах темнеет от боли.

Переворачиваюсь на спину и вижу стоящего надо мной Сидора. — Жив?

В груди горит огонь, только и смог что выдохнуть невнятное. — Да.

Он помог встать, добраться до лавки, позвать Марфу, и пока она вокруг меня хлопотала. Стоял рядом, издевался. Я сижу, точней повис безвольной тряпкой, а это одноногое чудовище стоит у изголовья и глумится надо мной. Предлагая добить — мол, раненых меринов на колбасу пускают…

Лета ХХХ года, Май 12 день

Мастерю камеру для отстрела ружей и остальной прочей лабуды, что из этой оперы. Последний эксперимент на самом деле едва не стал большой кучей дерьма. Всех и вся запугал и застращал техникой безопасности, а самому и черт не брат.

Это будет деревянный ящик с откидным верхом, с одной стороны станок для крепления оружия с другой чугунина в три сантиметра толщиной. Доски толщиной в дюйм, вся эта хреновина будет иметь длину в две сажени. А то звоночки были, Силантия пищаль взорвалась, пистолетом в лоб получил, плечо вывернуло, вроде бы как три, в следующий раз будет играть музыка, да я её не услышу…

— Федь, а зачем ты сундук мастеришь? Да ещё такой здоровый…

Я отложил орудие пытки, под названием пила, в стороночку, утер трудовой пот, — Сидор, это домовина для особливо любопытных. Для тебя в самый раз будет, туда зараз Антип, Никодим, а теперь и ты, поместятся.

Задрали. С самого утра по одному подходят и задают один и тот же вопрос. У меня физические кондиции еще не в норме, плечо побаливает. Так каждый подошедший, считает своим долгом высказать совет, постоять рядом, почесать язык. Нет бы, помочь.

— Сидор, ежели слово скажешь, по мордосам получишь, ей богу, не шучу. Советников полон двор, помощников днем с огнем не найдешь. Иди, рыба моя, не доводи до греха.

Лета ХХХ года, Май 19 день

Может, кто и помнит, что сегодня день юного пионера? Мои бойскауты, точно об этом не знают.

Сегодня устроил праздник имени ПХД (парко хозяйственный день) драили школьный класс, красили столы и лавки. Эх, молодежь. Все бы им побыстрей отделаться да сбежать…

'Чего там забыли? Каникулы же ещё не наступили…

Иногда, пока сам ещё учился в школе, появлялся вопрос, а почему каникулярный отпуск для школяров приходиться на летний период?

Ответ получил как ни странно здесь. Там говорили о каких-то традициях, но больше пожимали плечами и разводили руками… Принято так и все.

Все оказалось просто, здесь нет автоматизации сельхоз работ, когда один человек обслуживает сто гектар, здесь на 'борьбу с урожаем' выходят всем миром, собирают всю родню, и в поле. Потом начинается сенокос, мало накосить, надо валки просушить, стога сметать, перевезти на хранение, сложить. А там первые овощи поспевать начали, обрабатывать пора, солить, сушить. Отава поднялась, опять мужики берут чад своих и на угодья. Вот уже и середка лета подошла. Летние грибы собраны и посушены, ягоду брать надо, землянику лесную, душистую и ароматную. Её подвялят на солнышке, да по туескам или бочонкам разложат, это уж, кто сколько собрал. Травы справляют, из которых потом напитки делают, лекарственные также берут. Лес, издревле кормил и поил чад своих неразумных. То, что я ходил за грибами! (сходил Блин!) это тысячная доля. Люди здесь, идут в определенные дни за конкретным растением или ещё чем съедобным. Прикольно наверно было смотреть на мою удивленную рожу, когда Никодим привез, целую телегу непонятных мне грибов, нет, я такие видел, да никогда не брал. Тогда подумал, что именно вот так надо на 'тихую охоту' ходить, не с лукошком или ведром. Здесь не носят, здесь возят.

А вот и август подоспел, прошли три спаса, медовый, яблочный и ореховый. Сельхоз заготконтора, шуршит, запасая продукты на долгую, холодную зиму. Особо продвинутые пользователи, начинают изгиляться… Берем яблоки, очищаем от кожуры и семечек, нарезаем мелкими кубиками. Укладываем на поддончик и, накрыв сверху от мухи, оставляем подсушиваться. Собранные орехи, освобождаются от скорлупы, дробят и перетирают. Потом смешивают, вяленые яблоки, желательно не сладкие, ореховую пасту и добавляют по вкусу, мед. Если хотите, накидайте ягод, это уже на любителя. И ставим в русскую печь, с краю, где жар не так силен, томится на всю ночь. Утречком разливаем, пока теплая, по заранее заготовленным посудинам. Если сделать с сахаром, будет варенье, но он дорогой, так что мед самое оно. Заходите, как ни-будь на чай, угощу.

За хлопотами последнего летнего месяца, как то незаметно подобрался сентябрь, обмолоченное жито свезено по лабазам, то, что нет, уложено в риги. Пошли последние, осенние, заготовки. Из лесов поехали целые обозы везущие дары природы по деревням и весям. Вскорости, в ручьях будут, стоят бочки, полные грибов, вот так их промывают. Через седмицу достанут, пересыплют солью, положут сверху гнет и опустят в погреба. Для кого-то это будет вся еда на зиму, хлеб да грибы с капустой, засоленной в соседней кадушке.

С первыми морозами, когда лед на лужах уже не будет истаивать днем, наступит время мясозаготовок, опустеют птичники и свинарники, бывшие обитатели, переселятся в кладовки окороками и полтями, повиснув на стрехах в рогожных мешках. Шкуры пойдут на сапоги, перья на подушки и перины.

Вот и закончились летние каникулы, можно и отдохнуть от трудов праведных. Так что детишки, у вас украден целый месяц, который вы должны отдыхать. И в моем классе, раньше октября, учеников можно не ждать…'

— Федор, а мы что переезжать не будем? — Клим остановился рядом, в одной руке глиняная черепушка с краской, в другой кисточка, эдакий аккуратный педант. Пошитый Анфисой по моим рисункам комбез, чистенький, ни пятнышка и даже стрелочки на рукавах сохранились. У Мишки, например… не, про таких говорят, — 'свинья везде грязь найдет'. Сашка, в меру перемазался, а мелкий выглядит так, как будто им, красили.

— Откуда такие мысли?

— Красим здесь, прибираемся… Ежели уедем, усадьбу, Деда Никодим, продаст…

'Вот уж кого жаба, больших размеров, чем моя зеленая подруга. Эта, судя по всему, придавит, так придавит…'

— Конечно продаст, только съедем мы, вы именно, — Обвел рукой столпившихся мальчишек. — Дай бог, только осенью если не к зиме. Вот построят дома, сразу и переедете. Вы что по сторонам не смотрели? Там мастерскую только поставили, жить ещё негде. Тютя- матютя.

— Было нам дозволено по деревни пройтись… Сиди в четырех стенах и шагу на улицу не кажи, один Мишаня… — забухтел в полголоса парень, но так чтоб я его слышал

— Клим, уймись. Успеешь ещё там нагуляться.

— Бегал, а мне так бревна считать. — Невозмутимо закончив, Клим, обмакнул кисточку в краску, самый кончик, тщательно снял излишки, и присев перед столом на корточки стал красить его изнутри.

Я посмотрел на это безобразие, нафига переводить добро, если под столом мы обычно бываем в невменяемом состоянии. — А зачем ты там красишь?

На вполне законный вопрос, последовал закономерный ответ, — Чтоб красиво было.

И добил меня, — Сам же этому учишь.

Оставалось только крякнуть, от удовольствия за своего ученика, что и сделал, мысленно, а вслух…

— Радость моя, ты часом не заболел? Или уже не можешь отличить красиво, от бесполезной траты краски, которая, между прочим, денег стоит.

'если честно я, когда ни-будь его убью, но все-таки, каков мерзавец?'

Такие мысли проскочили на его последующие слова, — С дедом напьетесь спотыкаловки, да под стол свалитесь, глянешь снизу, а тут лепота.

— А с чего нам здесь, валятся? Нам что в доме места мало? — Если бы не знал парня, подумал бы что он, издевается.

— Третьего дня, четыре самовара, проданные ростовскому купцу… На весь двор кричали — что ежели крышечки не обмыть, донышко отвалиться. — Тут, стервец усмехнулся и выдал, — Вы с этим гостем торговым, здеся, рядышком спали…

— ?! — Всё что смог, так это изобразить на морде лица, удивление.

А Клим продолжал, — Я, когда зашел глянуть, меня баба Марфа послала, ты меня увидал. Рукой так махнул, потом молвишь — Плохо. Голову положил на шапку, глаза закрыл и захрапел.

Рассказывая, подросток продолжал возить кисточкой, размазывая краску по доскам столешницы.

— Ой врешь, тебе только сказки, Мишане на ночь…

— Федор, а он кажный вечер сказывает, — На Мишкиной, перепачканной мордочке, появилось восхищенное выражение, — Вчера про упыря молвил, страшно… — Глазищи стали как два блюдца.

Я потрепал его по взъерошенным волосам, — Клим, заканчивай. На сегодня хватит, а то завтра делать нечего будет.

'Упыри, вурдалаки, граф Дракула, вампиры, зомби — ничего не меняется, как пугали себя люди, так и будут пугать'

Лета ХХХ года, Май 20 день

На реставрацию 'слонобоя' потребовался почти месяц, то некогда было, а то просто душа не лежала, заниматься им. Бывает такое, просто закончилось творчество…

Лучшее лекарство, смена деятельности, что и исполнил, занимаясь обычной работой в мастерской, катал медные листы, помогал Сидору раскраивать заготовки. Паял, лудил, шлифовал…

В монотонной работе есть свои плюсы, руки начинают работать на автомате, краем сознания следишь за процессом, а сам весь в думах, мыслях, идеях…

А потом бросил всё, отпросился сам у себя, написал заявление на отпуск, на три дня за свой счет и умотал к Анфисе.

Вернулся с пустой головой, больной спиной и в раскоряку, на шатающихся ногах, дрых потом целые сутки.

Марфа сказывала, — Я только зайду, гляну, жив али нет, а ты как упал на подушку, так и лежишь. Сопишь тихонечко…

А сама улыбается, достала она меня… Как с посиделок своих придет, рассказывать начинает, какая дочка у той подружки, какая у этой… Вот мне радость, сидеть, выслушивая бабьи сплетни с заинтересованным видом, да поддакивать когда нужно.

Ежели в нашем доме такое случалось, из своей конуры, носа не казал… Там такие… Кобылиц — девицы… В горящую избу зашвырнут, замес-то коня взнуздают.

Нет уж, лучше я сам… по старинке… Вот, сподобился.

Судя по довольному виду Марфы, моя подружка прошла проверку у 'сплетсовета'. Спрашивать об этом думаю, не стоит. Зная её, могу сказать, что через пару дней сама расскажет.

С Анфисой познакомился случайно, ну почти. Помните бабку, которая носки вяжет из овечьей шерсти? Я как-то у неё спросил, — может ли кого присоветовать, из тех, кто с иголкой дружит. Она шепнула адресок, с полчаса бродил потом, по этим деревянным джунглям. Указателей нет, улицы не подписаны, пока добрый человек пальцем не ткнул в проулок, так бы до ночи и ходил кругами.

Пять минут стучал в калитку, за забором тишина, как будто все вымерли. Стукнув напоследок кулаком по толстенной доске, с плюнул с досады, развернулся и пошел прочь.

Уже отошел на десяток шагов, когда сзади раздалось лязганье засова, скрип петель. Обернувшись, увидел женское лицо, простой белый платок, прикрывающий волосы, — Почто калитку ломаешь, добрый молодец?

Подойдя ближе, остановился напротив, — Здравствуй, красавица, мне бы Анфису повидать.

— На кой она тебе?

— Сказывают, что она шить, мастерица.

— А женка твоя, сама не может?

— Да как-то… Бобылем хожу.

— Все вы так молвите, кобели. Я Анфиса, сказывай кто про меня, тебе молвил? — Спросила с какой-то злостью в голосе. Даже на шаг назад отступил, если эта 'бомба' рванет, чтоб не зацепило. А что ещё ждать от бабы, стоит так, что только половину тела видать. Может она во второй руке дрын, держит, расслаблюсь да по башке получу.

— На торгу бабка, как звать не ведаю, спросил о портнихе, на тебя показала, присоветовала…

— Тя как звать, голубь?

— Федор.

— Порхай отсель, Федор. Не в ту избу ломишься.

— Ты Анфиса? — Я как-то растерялся маленько от такого отпора. Отступил ещё на шаг назад, оглядел улочку и ближайшие домики, по всем приметам выходило, что по адресу пришел.

— Чего головой крутишь, — Она выглянула и огляделась по сторонам. — Иди отсель.

— Да мне рубаху сшить надобно, пообносился весь, жены и, правда, у меня нету, ей богу.

— Так тебе рубаху или порты надобны?

— Какие портки?

— Сам молвил.

— Об чем?

— Что тебе порты нужны?

— Анфиса, на самом деле пришел просить, чтоб ты пошила рубашки. У меня есть деньги, и я заплачу тебе за твою работу, больше мне от тебя, ничего не надо…

О чем это я?

Все как обычно, мысли скачут, словно блохи. Начал за здравие… Вернемся к нашему зверобою.

После того как оклемался и смог ходить нормально, первое что сделал, устроил разбор 'полетов'. Итоги получились не утешительные. Первая беда, которую прошляпил, это нарезы, они оказались глубже, чем надо. Вторая ошибка, чуть не ставшая роковой, была самой пулей, она чуть-чуть была больше чем это нужно. Есть ещё подозрение на качество пороха, он покупной, зерно… мелкое какое-то.

Для ружья последствия этой совокупности стали фатальными, погнуло ось затвора, с трудом открыл, чтоб извлечь гильзу. Отдачей расплющило закраину и вмяло в неё вилку выбрасывателя, а когда разобрал до конца, на боковой стенке затворной рамы нашел складку. Винтовка умерла после первого же выстрела.

Собрал 'лохмушки' в коробку и задвинул под верстак. Да на следующий день не вытерпел, пока было творчество, занялся ремонтом.

Сегодня, рано утром, на заднем дворе испытал восстановленного монстра. Нормально, я бы сказал, что почти хорошо. Десять ослабленных зарядов и десяток усиленных. На пробиваемость пока не проверял, страшно, лучше ещё полсотни патронов сожгу в ящике… Пули перекатал на чугунной плите, уменьшив, таким образом, калибр. Убавил навеску пороха, заменив его своим бездымным. Искать новый как-то не с руки, да и некогда… Не айс, но что поделать, за этот, я лично мог ручаться.

После отстрела первых двух десятков, обратил внимание на мишень. Мне не понравилось что отметины, оставшиеся на плите, имели отклонения и не были уложены в одну точку. Сначала грешил на станок, налепил на него меток, стрельнул пару раз, убедился, что он закреплен нормально. Стал копать в самом оружии и нашел ещё одну проблему, с которой закончил возиться только после обеда.

(лазил в записи, нашел упоминание, раззява…)

Патронник длиннее гильзы на двенадцать миллиметров, вот и делал центрирующее кольцо, потом вставлял его, подгонял. Проверка работы затвора показала, что все в норме. Умные мысли разбежались, осмотрел напоследок винтовку, замотал в холстину и прибрал.

На вечер взял отгул, ушел с ребятами на рыбалку, притащили подлещиков, пару лещей, бадейку окуньков и в бредень загнали щуку.

Лета ХХХ года, Май 21 день

Сегодня, до обеда надо отвезти оружие, патроны, съестной припас и кое-чего из материалов, в деревню, обещал Силантию. Встал с первыми петухами, умылся и, не евши, пошел на зады, проводить последнее испытание. Соседи суки, бухтеть начали, вчера, приперлась 'коза' и в очередной раз стала права качать — шумно у вас, воняет от вас… Да на Марфу, где сядешь там и слезешь. Бабка у нас геройская, прищемила той 'хвост' и настучала по 'рогам', отшила одним словом. Правда крику было на час, ну да не впервой. А мне что прикажете пистолеты проверять в подполе? Да и было — то всего пять выстрелов на ствол…

Утро, легкая дымка, стелется по земле, на верхушках деревьев не шевелится ни один лист. Неугомонные воробьи с первыми лучами солнца, выбравшиеся из под стрехи, где провели прохладную ночь, сидели пушистыми комочками на крыше сарая, и ещё не отогревшись, лениво переругивались между собой.

Скрестив пальцы на удачу, не то что на руках но и на ногах, дернул за бечевку. В тишине, несмотря на то, что обложил стенд рогожами и засыпал сеном, звук выстрела получился довольно громким.

С громким чириканьем пичуги сорвались с насиженного места и полетели в разные стороны.

В нетерпении раскидал 'глушитель' и открыл крышку. Ружье спокойно лежало на станке, свинцовая лепешка, оставшаяся от пули, валялась у дальней стенки. Открутил зажимы, вынул, перекрестился и потянул на себя рычаг, открывая затвор. Он открылся легко, пахнущая сгоревшим порохом гильза выскочила и была подхвачена на лету.

Несколько раз попробовал открыть закрыть. Фунциклирует нормально, не заедает. Поставил обратно, закрепил, зарядил. Посмотрел в сторону соседской усадьбы, плюнул и с ворчанием, — 'да провались вы все', - произвел выстрел. Достал, осмотрел.

Отстрелял ещё пяток патронов с последующим осмотром и проверкой.

Опосля, прибежал Мишка и позвал завтракать. Собрал вещички, замотал винтовку в холстину, обвязал веревочкой. Нужно будет подумать насчет крепления ремня, таскать в руках или возить за собой в телеге, и то, и то плохо. Или устанешь таскать или оружие недоступно, а это все, есть неправильно.

Наскоро перекусив кашей с молоком, поблагодарив хозяек, старую да малую, пошел запрягать Бабая в телегу.

Эта скотина, за последние дни достала. С ним нужно постоянно держать ухо востро, чуть зазевался и кранты, прихватит так прихватит… Неделю назад прибирался у него в деннике, загоне, конуре одним словом, на секундочку упустил его из поля зрения и эта 'колбаса' на ножках, впечатала копыто пониже поясницы. Обломал черенок о его толстую жопу, а ему хоть бы хны, кругами ходит вокруг и скалиться зараза. Мужики говорили — что ежели жеребца, кастрировать, который кобыл крыл, он вредным становится, даже злым. На хрен, надо с Архипом поговорить, пусть мне коняшку польскую пригонит. Или с ним сходить? А что, зря ли в загашнике шесть 'лягух' лапки греют?

Как появиться возможность, отправлю в деревню, пусть мужики на нем землю пашут, али дрова из леса возят.

Постукивают колеса на выбоинах и ямках, изредка встряхивает, когда телега наезжает на камень или торчащий из земли корень. Солнце поднявшееся в зенит жарит со страшной силой, а я как дурак парюсь в 'сбруе' и накинутом поверх неё, кафтане. Пистолеты заряжены и покоятся в кобурах, винтовка лежит рядышком в полной готовности, слегка сеном присыпана, чтоб не было видно.

Два нападения на этой дороге приучили быть в полной готовности, фортуна, тетка вредная, может и задом повернутся.

Очень не хотелось, чтоб шесть пистолетов и пять сотен патронов к ним, попали в руки всякой швали.

Да еще мое оружие. К винтовке, правда, всего тридцать штук зарядов. Дома так и не успел стрельнуть из неё с рук, боюсь. Но видно судьба, потому что доверить другим это дело… За них тоже. Боюсь.

'Я кто? Пиротехник самоучка, нахватавшийся верхушек. Взорвать чего ни будь, снарядить взрывное устройство, петарды, хлопушки, фейерверки, вот моя стихия. Что делал там? Мечтал да облизывался, мастеря тайком ото всех по рисунку затвор трехлинейной винтовки, из дерева. В металле делал только поджиги да самопалы. У меня была хорошая жизненная школа, да наставники, научившие правильно держать напильник в руках. Они помогли понять одну вещь, если начал что-то делать, делай до конца согласно замыслам, а все изменения и дополнения потом. Садился за стол, сначала до посинения продумывал все детали и узлы крепления. Потом брал фанеру, пластилин и делал макеты и только потом, когда вроде бы учтены все возможные ошибки, шло изготовление действующего образца. Мои сву, срабатывали с первого раза, ни одной осечки, а мины сюрпризы, могли дать фору и профессионалам. Схемы оружия изучались, когда была возможность пострелять из чего либо, никогда не отказывался. Иногда даже сожалел о потерянном времени, что не стал учиться дальше…'

А вот и приснопамятный бугор, значит, осталось совсем ничего. Еду и кручу башкой, как испанский летчик, осматриваясь по сторонам. Вожжи держу одной рукой, вторая успела вспотеть на рукояти пистолета.

Кажется, мне судьба благоволит, показались крайние дома нашей деревеньки, да точно, это они. Вон на крыше дома показался человек, приложил ладонь, наподобие козырька, всматривается в мою сторону. Исчез. Снова появился и уже не один.

Остановился за сто метров от первой избы. Жду, когда ко мне выйдут. Такой уговор и моя настоятельная просьба к Силантию — никого из чужих в поселение не пускать.

Долго ждать не пришлось, через несколько минут за околицу вышел старый стрелец и зашагал по дороге ко мне.

Когда он подошел и, остановившись рядом, поздоровался, я взбодрил мерина, и мы не спеша поехали до дому. Пройдя несколько шагов, Силантий ловко запрыгнул в телегу, оперся спиной о пристрелочный стенд.

Я решил его отвезти, делать большего ничего пока не буду, а дура здоровая, места во дворе много занимает, да и тара была нужна… Взглядов, от удивленных до любопытных, пока выехал из Москвы, насмотрелся по самое некуда. А пара глаз, вместе со своим хозяином, аж до заставы за мной тащились. Если бы меня грохнули, воспользоваться плодами не смогли бы, покойникам оружие ни к чему. Две мои 'лягушки' мирно спали в снаряженном состоянии в разных углах ящика… А для тех кто выживет, небольшой сюрприз в пятькилограмм пороха. Эту закладку смастерил в последний момент, за полчаса, где-то, до выезда, приехала пара стрельцов, они просили передать Силантию подарок. На вопрос что там, пояснили коротко и ясно — зелье.

— Зазря ты седня приехал, — Силантий подергал замок навешенный на петли.

— Я же с тобой сговорился, сегодня буду, обещанное привезу. Там ещё два стрельца приходили, бочонок пороха просили тебе передать, его тоже привез. А почему зазря?

— Никодим рвет и мечет, его холопы измучили спросом, — 'Кого хозяин в мастерскую брать будешь?'

Ты мужичкам ничего такого не молвил?

Отвернувшись, чтоб он не видел улыбки, постарался серьезным голосом ответить, — Нет, даже никого по имени не знаю, токмо нескольких стариков.

— Они и пытают Никодима. Что опять удумал?

— Ничего такого страшного, мы с ним, половину зимы прошлой, лаялись как две собаки цепные. Я хочу холопам, чтоб от нас не бегали, платить за работу, а он против.

— А почто им деньги давать?

Я поморщился как от зубной боли. Опять двадцать пять. Ещё и этого убеждать…

Остановив телегу, повернулся к стрельцу и посмотрел в глаза, — Силантий, ответь мне. Только честно, как на духу. Сколько раз ты бунтовал, когда казна тебе жалованье задерживала, хлеба не давала, зелье али свинца, а службу с тебя требовала? А ведь ты тоже холоп, только государственный, а тебе деньги платят. Ты жито не растишь, лес не рубишь, но кровь свою льешь. Это и есть твой труд, работа, за неё тебе платят. Вот и я хочу, чтоб мужики наши, сами к нам пришли, руки свои принесли, умение, за него им плату положу. Они богатеть станут, скотину себе купят, коровок, овечек. Избы новые поставят, а не эти свинарники. Мы с них потом половину обратно продуктами возьмем по оброку, сейчас с них только и можно что, вшей да блох полмешка наскрести.

И ещё одно, они, работая за деньги, станут нас оберегать, ежели кто чужой появится в округе, мигом сами прибегут и скажут. Тебе самому проще будет с ребятами охрану нести, у тебя почитай почти девять десятков помощников будет, снова сотником станешь.

Силантий слушал, не перебивая и, когда я закончил свой монолог, продолжал молчать. Не дождавшись ответа, хлопнул вожжами по жирным бокам мерина, и мы въехали в деревню.

Доехав до мастерской, загнал телегу за угол, вставил предохранители и обезвредил закладку. После этого позвал стрельцов и совместными усилиями, здоровенный ящик был сгружен на землю.

Настучав мерину по сопатке, расслабил упряжь и накинул торбу с овсом. Забрал из сундука две сумы с подарками и двинулся к домику, в котором временно проживал Никодим с Силантием. Простая четырех стенка, пять на пять метров, плоская крыша. Внутри буржуйка, сделанная по моему заказу Данилой для школьного класса, привезли сюда, здесь она нужнее. Две кровати, больше похожие на нары, стол, лавки, да ещё полка с мелкой посудой, чашки там, плошки. Кормились у Глаши, но иногда и здесь чего, на скорую руку варили. Избушка стояла на въезде, потом в ней хотелось сделать… после того как будут построены нормальные дома. Никодим уже присмотрел местечко для усадьбы и там уже шли земляные работы, завозили камень, бревна. Так вот, изба караулкой станет, здесь дежурная смена сидеть будет. Одну вышку поставили, вкопали три ствола стоймя, в неглубокие ямки, эдаким ежом, сверху настил, четыре столба, крыша из хвороста и соломы, на нее, по-моему, ни одного гвоздя не потратили, лестницей служит одна из опор. Дешево и сердито, такое возвести можно за половину дня, используя всего лишь один топор.

Зайдя внутрь, сгрузил свою поклажу у стены, сразу у входа. Половину сейчас заберут, да и тащить дальше эту неподъемную кучу железа, свинца и кожи, сил не было, думаю, пара пудов веса здесь наберется.

На мое приветствие, услышал ласковый ответ Никодима, — Чего приперся?

— И тебе не хворать. Силантию обещался, вот исполнил и привез, шесть пистолей и к ним припас огненный. — Скинул опостылевший кафтан, расстегнул сбрую, снял её и повесил на вбитые между бревнами колышки. Прикрыл сверху одежкой, чтоб в глаза не бросалось. Сел за стол, заглянул в стоявший на плите чугунок, там были остатки какого-то варева, пахло вроде как вкусно, да вид не ахти.

— Чего морду кривишь, кулеша, не видал что ли?

— Как вы только этот клейстер жрете? До Глаши дойти лень или молодость вспоминали с Силантием, кто лучше походную похлебку сварит? И давай дверь откроем, проветрим, а то воняет как в свинарнике.

— Тебе надобно ты и открывай, — Мне показалось, что Никодим пьян. Последующий разговор и амбре исходящее от него подтвердили диагноз. Он попытался наехать, а я не стал его слушать. Пошел искать Силантия, мне ещё надо было провести обучение и хотелось опробовать винтовку.

Старого стрельца нашел после недолгих поисков. Обговорил с ним время, когда соберет людей. Он предлагал одних, а я же хотел всю толпу разом, мне здесь, что неделю жить? Уговорил.

По прошествии часа, когда все собрались в мастерской, показал, как нужно пользоваться пистолетом, правила стрельбы и как его чистить. В помещении было ещё пусто и, поэтому практические занятия провел здесь же, с улицы притащили пару чурбаков и расстреляли. На каждого пришлось по три патрона, один дробовой и два с пулями. Оружие стрельцам понравилось, особенно кармашки для зарядов. Посоветовался с Силантием, решили, что носить пистолеты будут под кафтанами, что и было озвучено.

— Силантий, пойдешь со мной, новое, старое ружье пристреливать? — Я стоял рядом, вытирая руки чистой тряпицей

— 'Костолом' свой исправил? — Силантий пытался застегнуть на впалом животе, ремень с кобурой.

— Угу. Дай подсоблю. Надо тебе, будет перевязь как у пиратов аглицких, шорнику заказать, она просто через плечо перекидывается, а пока можно и так. — С этими словами, достав засапожник, проделал в кобуре дополнительные дырки, продел кожаный ремешок. Теперь можно будет подвязать и на корсарский манер накинуть всю сбрую. Что и проделал.

Много ли надо для счастья человеку, провоевавшему без малого, полсотни лет.

— Федь, — Силантий остановился рядом с телегой, — А поехали к болоту, мужики там давеча кабана видели. Заодно и спытаем.

— Скажи уж, мяса захотелось. — Я как раз закончил укладывать жерди для крепления и сами мишени, связанный из лозы круг, обтянутый рогожей.

— И это не помешает. Ребятишки, эвон сало последнее подъедают. Кто ж от свежатинки-то откажется?

— Кабан говоришь? — задумчиво посмотрел на этого змея-искусителя, — А ежели не получиться?

— Не получиться, так не получиться, те все равно ружжо проверить надобно.

— А это хоть, недалеко? Я бы не прочь седня и домой возвернуться.

— Завтра с утра и поедешь, кто ж на ночь глядя, в путь то отправляется? Пока туда доедем, пока обратно, неизвестно сколько там пробудем.

Тимошка, сучий сын, возьми харчей, да пива не забудь, мы у Марьиного болота будем. Федька, поехали, ежели стоять будешь, так и до вечера не доедем. — Раздав ценные указания, Силантий залез в телегу, повозился, устраиваясь, прилег и, подложив под голову руку, прикрыл глаза.

— Митрофаныч ты совсем уже… Хоть пальцем ткни, куда ехать-то? — Последующие жесты и слова достойны памятника, но не перевода…

— Вон там, смотри, видишь ракиту? Чуток левей, на ладонь примерно, камыш поломан…

— Да он везде, поломан, — Тихим шепотом ответил Силантию, показывающему мне место, где последний раз видели кабана.

— А ты почто аки змей шипишь? — Спросил и подозрительно так посмотрел.

— Так люди молвят, что кабан зверь чуткий… — Я начал оправдываться

— Федя, ты вроде бы ещё не пил, а уже ахинею несешь. День божий, ветер на нас дует, — Прищурившись, глянул в сторону болота, — До места саженей полста будет. Тьфу, на тебя.

Он оглянулся и посмотрел в сторону деревни, — И где Тимоху, черти носят? — Спросил сам себя. Покопался в телеге, не найдя ничего интересного, почесал в затылке, — Я место указал, осталось только стрельнуть. Попадешь отсель, али тебе надобно ближе подойти?

Я пожал плечами, — Наверно попаду.

— Ребятки мясца хотят, должон попасть. Доставай свою костоломку, — И ткнул пальцем в сверток с винтовкой. — Ежели не смогешь…

Он выразительно так, похлопал мерина по упитанной заднице и осклабился в улыбке.

'Блин и за каким, спрашивается, согласился на эту аферу?'

Сижу в телеге в обнимку с винтарем и бдю. Силантий натрескавшись пива и закусив чем, бог послал, мило так подхрюкивает во сне. Тимошка, отошел к кустам, по нужде.

Смотрю в сторону леса, перевожу взгляд на болото, туда-сюда, туда-сюда, как зритель на теннисном матче.

' Скучно и тоскливо. Никогда не любил охоту и рыбалку, мяса в магазине полно, в чем, тот же кабан провинился? Особенно не нравится спортивная охота, жаль, что она идет только в одни ворота, а то стрелки, мать их так. Вы бы дорогие мои, взяли бы и с голыми руками пошли бы и добыли из спортивного интереса пару гризли или тигра. Янкесы просто умиляют, поймать рыбину, поцеловать взасос и отпустить. Акула белая, может тоже обнять хотела, береговая же охрана на неё с гарпунами и пушками, не справедливо это. Человек царь природы, засранец он, а не властелин, самое слабое существо на планете, ни когтей нормальных, ни зубов, ни догнать, ни убежать. Тьфу…

Вон, Тимоха, возвращается, 'царь природы' нагадил в кустах и доволен, улыбка в половину морды. Силантий дрыхнет как…

Стоп, дорогуша. Что-то у тебя желчь через край потекла. Тебя что сюда на аркане тащили? Сам приперся, так что сиди и молчи в тряпочку…'

— Тимох, а кабана точно здесь видали? — Повернулся к подошедшему стрельцу. — Ужо, полдня сидим, может он и не придет, вовсе.

— Придет, парни ходили, смотрели, там яма с грязью, а он любит в грязи поваляться. Да вон он, — Воскликнул Тимофей, указывая в сторону леса, второй рукой ухватил меня за рукав и потащил на землю.

Чудом не навернулся, боком сполз вниз, дотянулся до оружия и потихоньку подтащил к себе, одновременно пытаясь увидеть зверя.

— Где? — Спросил у пригнувшегося рядом стрельца.

— Черемуху видишь?

— Я её от крапиву отличаю, только когда она цветет. Ты мне лучше пальцем покажи

— Да вон она, березка сломанная и по правую руку от неё, темное пятно, это и есть кабанчик. Во… гляди… Пошел.

Теперь уже и я рассмотрел, впереди, метрах в двухстах, от леса осторожно шел зверь.

Положил винтовку на борт, медленно потянул за рычаг, открывая затвор. Вставил патрон и также неторопливо закрыл. Не поднимая оружие с упора, приложился, крепко вжав приклад в плечо, и стал ждать, когда кабан дойдет до кустов. Расстояние до них порядка сорока саженей. Так Силантий сказал, сам не мерил не знаю.

А этот гад идет, и как будто вальсирует, шаг вперед и три назад. Когда до места осталось совсем немного. Думаю что, ветер поменялся, он вдруг остановился, вскинул морду и стал принюхиваться.

Тимошка, зашипел в ухо, — Стреляй, унюхал…

Целился, исключительно по стволу, попаду, не попаду. Мысленно выругавшись, нажал на курок. Раздался выстрел, позади кабана появилось как будто облачко, не издав ни звука, он рухнул как подкошенный, целиком скрывшись в высокой траве.

Я же полетел назад, сопровождаемый 'е бука ми', получив удар в лоб. Это меня приласкал проснувшийся Силантий.

— Охерели, оба… Я вас б… счаз… — Еще пяток идиом матерного характера. Все бы ничего, да только он собрался вылезать из телеги, чтоб продолжить вразумление чад неразумных. Тимошка, сука, сбежал гадский папа, мне что одному, отдуваться?

На фиг. Руки в ноги, то есть винтовку, и вперед от греха подальше, заодно добычу проверить надобно.

Я бы тоже рассвирепел, если бы кто у меня над головой из пушки бабахнул.

Отбежав шагов с десяток, оглянулся, старик сидел в телеге, держался за голову, и раскачивался.

Блин, похоже, его контузило. Но каков вояка, спал же, внезапная побудка, сориентировался и приласкал своего обидчика.

Пока добрел до места, где лежал трофей, изругался вдрызг. Трава осочного типа, не знаю как зовется, высотой по пояс, ноги приходиться поднимать высоко, через двадцать метров, они стали просто отваливаться от задницы.

Кабан лежал на правом боку, зелень вокруг была залита кровью и усеяна какими-то мелкими комочками.

— Тимофей, давай его перевернем, хочу на тот бок глянуть.

— Господи, вот это да, — В голосе парня было удивление и восхищение одновременно. У кабана, почти не было правой лопатки, в здоровенную дыру, мои два кулака точно влезли бы.

Насмотревшись вдоволь, побрели обратно, не тащить же его на себе, подъедем, погрузим и домой.

— Федька. Я те убью, когда ни-будь, ежели еще раз такое сотворишь… — Силантий, сама любезность, сидел в обнимку с кувшином пива, хорошо еще с кулаками не полез, с него сталось бы.

Он так и не вылез из телеги, пришлось корячиться нам с Тимофеем, затаскивая неподъемную тушу, под 'дружеские' советы старшего товарища.

Больше в тот день, я не сделал, ни одного выстрела. Лишь только к обеду следующего дня мне удалось, вырваться из объятий полупьяной компании Никодима и Силантия. Заодно прояснилась причина его состояния, не стояния. Помните, налет татарский, он с Марфой отбивался тогда, да я рассказывал о нем. Вот его и отмечает, как второй день рождения. С утра съездил, поставил свечку, Николе угоднику, вернулся, и понеслась… Душа по кочкам…

Лета ХХХ года, Май 23 день

Только сегодня вернулся из деревни. На обратной дороге проехал через кузнечную слободу, забрал заказные ранее оснастки и приспособления, к сожалению не все мы можем делать сами. В основном это штампы, вот те же напильники, 'улетают' со страшной силой. По совету одного дедушки, нашел купца из Архангельска, сговорился с ним, что куплю привезенные им абразивные камни. Это завтра, после того как обоз подойдет.

Достал меня этот город, суета и сутолока, все куда-то спешат, торопятся… За прошедшие столетия ничего не изменилось. Или это болезнь всех больших городов?

Большой… Около восьми километров длиной, семь в поперечнике, его неспешным шагом можно пройти за полтора часа из конца в конец. Да мой район, где родился и вырос, покроет всю эту Москву, как бык овцу, два раза и ещё кусочек останется на развод. Эх, нынешние Москвичи, не знаете вы, что такое, Большой Город.

Причины уехать были, и довольно серьезные, некоторые уже упоминал, другие нарисовались буквально в последние месяц, два.

На горизонте стали появляться разного рода личности, интересующиеся всем, что происходит на нашем подворье. Мишка первым принес такую весточку, его отловили и вежливо поспрошали, навешав подзатыльников, наученный собственным 'опытом' он залился соловьем, рассказал много о делах хозяйственных и ни слова о производственных. Надо было видеть его глазищи в тот момент, когда он рассказывал. Даже пришлось его отпаивать горячим чаем, чтоб успокоился и внятно все изложил.

Была сделана ещё одна попытка, да не удачная, Клим просто сбежал от преследователей, заперся в лавке и через знакомого мальчишку дал знать. Пришлось всей толпой ехать и выручать.

Вот с тех пор и сидят детки на дворе, на улицу сами идти не хотят, хотя никто им особливо-то и не запрещал.

Вот и сегодня забирал свои железки, а Пронька кузнец, глаза прячет, голосок, как-то фальшиво звучит, наигранно так. Уже попрощались, я почти за ворота вышел, взял да остановился на полдороги и обернулся к нему, — Ты мне, что молвить хотел, и не вздумай лжу сказывать. Кто к тебе приходил?

— Господь с тобой Феденька, никто ко мне из чужих не хаживал…

— Значиться это местные?

— Не ведаю об чем спрос ведешь.

— Понятно, свидишься с ними…

— да с кем же я свижу…

— Молвишь, ежели что, — как татей порешу, коих этой весной кончил.

Оставив за собой последнее слово, сел в телегу и поехал дальше.

Надо торопить Никодима с переездом, к чертям собачим, там, грубо говоря, все свои и чужак как на ладони будет. Что в тайне сохранить производственные новинки не удастся, это понятно, да только хочу сливки снять, а потом другие уж пусть обрат* лакают.

Штампы, лежащие за спиной на куче сена, дадут возможность изготавливать три детали для кремневого замка, и могу быть уверенным, что они будут полностью идентичны. Осталось дождаться, когда будут готовы последние пять и можно налаживать прессы.

Модель для копирования выбирал недолго, собственно моей заслуги, тут нет ни какой, прикупил за рубль готовый, разобрал, расчертил и зарисовал, проставив размеры. Из глины и дерева сделал модели и вот по ним изготовили оснастку. От моих наличных опять остались рожки да ножки и рубль мелочью.

М-да, как сказано деньги двигатель торговли, да и не только, они ещё и ключик для развязывания языков.

Познакомили меня тут с одним дьячком, он поначалу пытался лапшу по ушам развесить, Выдавая желаемое за действительность. Да после разговора душевного и застолья обильного, я еще больше убедился в своих выводах сделанных в бытность работы на государство.

Казенные, да и не только, заводы не справлялись с объемами, не хватало квалифицированных специалистов, оборудования, нужно ещё добавить сюда сезонные условия работы и в итоге государство недополучало просто огромное количество оружия.

Было мало мастеров умеющих сваривать стволы, которые после этого требовалось обточить и просверлить. На данный момент на складах скопилось почти двадцать тысяч таких заготовок.

На одном из заводов был всего один мастер, делающий жагры с тремя помощниками, двадцать четыре штуки в неделю. Ложи, приклады, делали два человека, но и они не успевали.

Ситуация сложилась таким образом, — что в казну сдавались полуфабрикаты, а не готовые изделия.

Лета ХХХ года, Май 24 день

Половину дня мучил ребят. Посадил за верстак в мастерской, перед каждым горстка деталей от разобранных замков, инструмент. По 'зеленому свистку' начали. Они собирают, я время засекаю, ещё перед новым годом, потратился на песочные часы, полтину отдал, стекло мутное, но хронометраж вести можно.

За пятнадцать минут собрали три штуки и один наполовину. Разобрали, разложили по кучкам и опять заново повторили сборку. Результат тот же самый. Еще раз… Ещё…

Через два часа воз и ныне там, ни как у них не получается десяток, хоть ты тресни.

С одной стороны это хорошо, а с другой плохо.

Хорошо тем, что не обученные, без приспособлений, на голом столе собрали такое количество.

Плохо то, что они целыми днями проводят в мастерской и знают, с какой стороны держать отвертку и как ей болты крутить. Набранных крестьян, (их сначала отобрать надобно) учить, учить и ещё раз учить

Полученный результат делим на два, умножаем на четыре… Сколько в день рабочих часов? Хрен с ним, пусть будет двенадцать. Выписываем цифирки столбиком, эту сюда… остаток здесь… точечку… подводим черту, итого получается девяносто шесть штук в день

Скривил рожу, напустил на себя вид недовольный, хотя в душе был удовлетворен выше крыши, — Парни. Разбирайте, раскладывайте детали и ещё разок пробуем и идем обедать.

— Федор, мы скоро с закрытыми глазами их сможем собирать. Зачем мы это делаем?

Клим в своем репертуаре, ему надо знать суть.

— К нам придут люди, они сядут за такой же стол и будут делать тоже, что и вы. Сколько им платить денег за их работу? Вот сейчас получилось, что вы можете в течение дня собрать спокойно, не напрягаясь, девяносто шесть замков для мушкетов.

Парень задумался, видимо что-то считая в уме. Кивнул своим мыслям и, улыбнувшись, озвучил свой результат, — Сто девяносто два. Столько мы можем сделать.

— Клим, если поставить коробки под детали и сделать зажим как предлагает Дима, вы сможете изготовить и двести с лишним. Ты видимо не понял сути поставленной задачи. Тебе надо исполнить требованное количество, заплатить за него, получить деньги от казны покрыть свои траты на металл, оснастку, заработную плату (зарплату) отложить долю хозяина, часть на закупку следующей партии железа, угля, дегтя и прочего из того что нужна чтоб сделать составные части. Думай…

И переключился на Димку, который, не выдержав, словно взорвался словами и принялся показывать, что нужно сделать, — Да понял я тебя, понял. Только нужна тонкая доска, почти тес, и поставить лучше эдакой лесенкой… Нет, зажим подпружинивать не надо, ни к чему это.

Ой… Кто бы говорил… Новую колодку столяра изготовят за пять минут, а из железа лучше пяток жагр сделать. Так что тебе тоже будет поручение. Нарисуй мне к сегодняшнему вечеру, что и чего ты хочешь. Будем думать.

— Все, заканчиваем разговоры, начали — Я перевернул песочные часы и первые крупинки упали на дно. Время пошло.

Лета ХХХ года, Май 26 день

'Ах, картошка тошка, тошка, тошка, пионеров идеал, ал, ал…'

Если читать историю можно узнать что Петр, привез картофель из Голландии, где впервые попробовал 'земляные яблоки'

Обломись бабка, ты на пароходе. Все произошло гораздо раньше. Кому — то просто понадобилось исказить факты, показав, таким образом, какие они, эти русские дикари.

Ладно бы технологии и людей собирали, подбирали и везли в свою варварскую московию, все и даже овощи тащили…

С утра мне приспичило отправиться в кукуйскую слободу. Оправка для изготовления стволов понадобилась, они у меня есть, да мне нужна другая, на меньший калибр и вдогонку хочу опробовать ещё одну идею. Сразу с проковкой изготавливать нарезы, не разбивать на две операции, а попробовать сделать все в одну протяжку.

Пока уладил домашние дела, пока собрался, уже половина дня прошла. Не люблю мотаться по делам после обеда и вечерами лучше дома побыть. Разогнал всех, кто мешался под ногами.

Как специально, пока сидел в мастерской, на хрен никому не нужен. Только оторвал задницу от табурета…

Бежит Сидор, в руках заготовка, — Федор, глянь, опять с наклепом, взяли и засунули в общую кучу.

— А кто катал? — Для каждого отрока, лично мной были сделаны, именные метки, первая буква имени.

За прокат, да и прочие детали без отметки, никто денег не получал.

'Никодим взъерепенился, когда увидел такое, — Федька. Это что такое? Бла — бла- бла… Я три рубля отдал, чтоб за мной…

— Хорош орать. Лучше оглянись и посмотри, сколько всего эти мальчишки делают. Ты когда в последний раз болванки в листы раскатывал? Когда донца и крышки штамповал? Их, блин горелый, четыре рыла, трудятся не за страх, а за деньги. Наказывать же виноватого хочу.

Да мы с тобой, скоро совсем будем здесь не нужны, почитай с весны, Сидор да Антип с мальцами в мастерской работают, мы с тобой все разъездах. Метки сии токмо для опознания бракодела и его наказания рублем.

— Сволочь ты Феденька, пригрел, аки змею на своей груди. — Никодиму надо было спустить пар, что он и продолжал делать еще некоторое время…'

— Да… А… — Сидор, повертел в руках заготовку, что — то разглядел, хмыкнул удовлетворенно и 'ускакал' прихрамывая на поскрипывающем протезе.

Я складываю инструмент по местам, навожу порядок. Рассортировал обрезки металла, прочий сор на совке отнес в мусорную бочку, стоящую у входной двери, рядом с ящиком для песка, высыпал. Оставил уборочный инструментарий на должном месте. Отряхнул руки и, снимая фартук, пошел к своему верстаку.

Навстречу идет Дмитрий, перемазанный как трубочист, вытирая ладони такой же чистой, как он сам, тряпкой. Увидев меня, остановился напротив, и без предисловий начал жаловаться. — Клим, жмот. Я его прошу дать смазки графитовой, а он говорит, что в прошлую седмицу, полфунта давал. Да мне эта половинка, только 'пятки' смазать. А еще надобно…

— Дима, тебе, сколько было говорено, что с ним ругаться без толку, а? Надо сразу ко мне приходить. Мне ваши дрязги и склоки не нужны, будете, грызся, накажу обоих. Одного за забывчивость, второго за жадность. Неужто забыл?

Клим имел от меня четкое и не двусмысленное указание. — Без моего ведома из кладовой, никому, ничего, не давать. Вот так и никак иначе. Потихоньку, полегоньку, каждого натаскиваем на то, чем они хотят сами заниматься. Пусть это пока 'игра' для них. Да смысл далеко впереди…

Уча одного, вправляешь мозги остальным, — есть порядок и правила и делать надо только так и никак иначе.

— Да помню я. Токмо мне надобно…

— Мил друг, а поведай мне за каким лешим, ты столько нахерачил? Или ты думаешь что чем больше тем лучше? В общем, так, останавливай мотор, всю излишнюю смазку снять. Узлы промыть… Одним словом, чтоб к вечеру провел полное ТО.

— Там Сидор с Антипом, хотят…

— Мне плевать, что они хотят. Ты отвечаешь за него и это твоя работа. Кто, в конце концов, механик, ты или дед пихто? Вперед солдат и с песнями.

За полгода общения со мной, мы с ребятами нашли общий язык, они воспринимали мои речи без переспрашивания. Даже 'мелкий', это ещё тот гусь, первое что перенял, был мат.

'Опечаленный' внеплановой работой Димка ушел.

Потом было очередное 'родео' с упрямой скотиной. Эта гадюка почему-то невзлюбила телегу, я как придурок по всему деннику за ним с хомутом гонялся. Пока не привязал за недоуздок к стенке.

Накинул, осталось самый пустяк, да наткнулся на его взгляд… Там была такая вселенская обида…

Смотрю ему прямо в глаза…

' — многие животные разумны. Взять, например собак, некоторые породы различают до трехсот слов и жестов… Может попробовать?'

— Давай договоримся, я не буду тебя больше запрягать в телегу, а ты не будешь кусаться. — С этими словами снял с него хомут, повесил на место. Отвязал Бабая от стенки, он как то, чисто по человечески вздохнул, подошел к охапке сена, лежавшей в углу, подхватил немного и принялся меланхолично пережевывать. Я же взял седло, открыл дверцу и шагнул внутрь. Мерин повернул голову, оглядел с ног до головы, шагнул ко мне и повернулся боком.

'От ты хитрая бестия…'

Закончив седлать, не затягивая подпругу, вывел на двор и подвязал повод у крыльца. Пойду сам тапереча оденусь. Успел отойти всего на пару шагов, — Феденька, погодь, — окликнула меня Марфа, вышедшая на крыльцо.

— Ты не в город собрался?

— Да. По делам надобно…

— Загляни к Маланьке Петровой, она обещала дать рядна кусок, и забери у неё мое лукошко с рукоделием, забыла вчера, а Машка не напомнила, свистушка. Заберешь?

— Для тебя Марфа Никитична, хоть на край света.

— К Анфисе зайдешь, привет передай.

— Да я в другую сторону.

— Все вы в другую сторону… Кобели облезлые. Не забудь, — Запахнув на груди вязаную безрукавку, зябко повела плечами и ушла в дом.

Предстоящий переезд, её не очень-то и радовал, он обозначал для неё потерю почти всех своих подружек, а заводить новых… Сложноватый я бы сказал характер у нашей хозяйки.

Собрался за пять минут, спустился, взял за повод свой 'транспорт' и повел его к воротам. Думаете мне удалось удрать? Хренушки, из дверей мастерской выглянул Антип, обернулся, что-то сказал и, замахал руками, привлекая мое внимание.

— Федор, постой.

— Да что вам всем надо? Мать вашу… — Я разозлился.

— Федор, Дмитрий говорит, — что сегодня работать нельзя будет, — можно раньше уйду?

Вот человек, иногда просто убивает, его бятя обещался по зимнику приехать сына проведать. Надо будет с ним встретиться и поблагодарить за воспитание чада. С другой стороны, достал, взрослый мужик, а конючит как ребенок. А можно… А разреши… Тьфу…

Ничего этого не сказал ему, — Да, иди.

— Благодарствую, — Антип дернулся, и остановился, кивнул головой и ушел. От привычки отбивать поклоны отучил только через неделю после принятия на работу. Только согнется, я ему бац по темечку…

Открыл воротину, вывел мерина на улицу, во дворе узрел Мишку, — Мишань, ворота прикрой.

Вставил ногу в стремя, взялся за луку, придерживая повод сел в седло. Бабай переступил с ноги, на ногу принимая мой вес, мотнул не стриженой гривой и замер.

'Сидора видел, с Антипом поговорил, Марфа наказ дала, Димке пистон вставил, надо рвать когти, а то ещё барбосу приспичит со мной погавкаться'

— Бабай, чего стоим, кого ждем? — Спросил у мерина. Он повернул башку и глянул лиловым глазом.

— Поехали к Анфисе, знаешь, где она живет? — Мой 'шестисотый' безо всяких понуканий, пошел вперед.

Нынешняя Москва городок небольшой, если прокопать метро, станций будет всего три, — стрелецкая слобода, красная площадь да еще, как ни-будь обозвать можно.

'Узкие деревянные рельсы, оббитые полосками железа, уходят в темноту туннеля, в держателях, развешанных по стенам тускло светят факела, освещая только маленький пятачок рядом с собой. Народ, толпящийся на перроне, напряженно всматривается в чернильную мглу, ожидая прибытия поезда. Бывалые, расположились под светильниками, рассевшись прямо на полу, перекусывают чем бог послал. Новички, первый раз ступившие под своды подземного зала, крутят головами, осматриваясь вокруг. Непрестанно крестятся и шепчут молитвы, отгоняющие злых духов.

Начальник станции, пожилой стрелец в синем кафтане, с аккуратно подстриженной бородкой, выходит из будки. Осмотревшись по сторонам, берется за медный свисток, висящий на витом кожаном шнурке и, пронзительно свистит.

Его помощники разбегаются вдоль перрона, отгоняя любопытных от края. Старожилы и бывалые, не спеша подбирают свои вещи, завязывают и складывают узелочки с немудреной снедью.

Из туннеля слышится перестук множества копыт и пронзительный скрип, несмазанных осей, это пребывает состав из четырех вагонов, влекомый четверкой лошадей.

Лязгнув напоследок сцепкой, поезд замер, помощники, подбежали к дверям и отомкнули замки, весело переговариваясь, первыми на платформу выскочили дети, за ними степенно вышли их родители, и станция мигом окуталась разноголосицей, доносящейся со всех сторон и прибывшие потянулись к выходу.

Как только последние приехавшие пассажиры покинули вагоны, внутрь устремились другие, стараясь занять лучшие места, на не широких, жестких, деревянных лавках. Посадка не заняла много времени и очень скоро, двери были закрыты и заперты. Начальник, прошелся вдоль состава, подергал каждую, проверяя, подошел к вознице, сидящему на кожаной подушке, стукнул по плечу, разрешая отправляться. Хлопнул кнут, чуть скрипнули колеса, смазанные расторопными смазчиками и, состав медленно покатился.

Пожилой стрелец снял фирменный картуз, платком вытер вспотевший лоб, осмотрел, пустуй перрон и пошел в свою будку, до прибытия следующего поезда оставалось полчаса…'

'господи, какая только дрянь, в голову не лезет…'

Осторожно переступая через лужи, шли по своим делам пешеходы. Обгоняя, проехали два верховых стрельца. Из-за заборов доносились звуки, где-то рядом мычала корова, блеяла коза. Лениво перегавкивались собаки. В воздухе пахло навозов, мокрой землей и печным духом. Если прикрыть глаза и на миг остановится, вслушиваясь, сложится впечатление что вы деревне. На окраине, где селятся новоселы, это заметно больше всего.

В сравнении с Москвой будущего, собственно ничего не изменилось, только дома каменные, извиняюсь, бетонные. Длинная, эдакая 'китайская' стена на двадцать четыре подъезда, выходящими на проезжую дорогу забитую автомобилями. Девять этажей, по тридцать шесть дворов, то бишь квартир, на подъезд. Это почитай маленькая деревенька, поставленная стоймя, а живет в них столько же, сколько и в моей, нашей, деревушке.

Кукуйская слобода, разительный контраст, в сравнении с остальным городом. Чистые улочки, прямая планировка, отсутствие мусора, обычно сваленного у ворот. Низкие заборчики, цветущие палисадники, разбитые перед домом. На рогатках остановили стрельцы, спросили, — кто таков и куда еду.

После ответа меня запустили внутрь. Блин чисто 'рублевка' А живут здесь, между прочим, такие же работяги, даны, немцы, голландцы и прочий иноземный люд, прозванный соотечественниками коротко и ясно — немцы. Чего их делить, фрягов от агличан, раз они по нашему не бельмеса. На любой вопрос только буркалами лупают да мычат что-то по своему, тьфу на них. Одно слово, немцы.

К одному такому и еду, мой предыдущий знакомец, домой, на родину умотал, достал его наш климат. Можно подумать, что в Германии он лучше нашего, — страна дождей, блядей, велосипедов. Последнее ещё только будет, а вот первые два уже есть. Вот скажите мне, что ему здесь не жилось? Работа есть, уважают, жилье нормальное, нет блин, сорвался, ломанулся в фатерлянд. Руки у мужика росли из плеч, как у всех людей, Магда, его супружница, нормальная баба, свято блюдущая закон трех — 'К'

И что Гансу здесь не жилось? Надо отдать ему должное, меня как выгодного клиента, он передал другому кузнецу, своему соседу, голландцу по рождению, датчанину по воспитанию и как ни странно, русскому на одну четверть, ну это он так считал. По всему выходило, что его бабка, волею судеб оказалась за границей и в разговорах с АЛексом выяснилось, что родом она из под Новгорода. Толи меря, толи карела, сначала обозвал его мутантом, а потом о себе подумал, — ляхе на четверть…

'Все мы за бугром, будем Русскими, это ведь не нация, — смысл жизни.

Мы на стыке трех культур, через нас шли захватчики в грабительские походы, торговые караваны с востока и запада, пересекались на волге, великой реке РА. И с каждого народа прошедшего через наши земли, мы брали плату, крохотную капельку крови, одну единственную, незаметную. Враги смеялись, отдавая такую дань и, сами оставляли свое семя в чреслах наших женщин. И стали мы, рыжими как шотландцы, вспыльчивыми как итальянцы, чопорно холодными как англичане, исполнительными как немцы, хитрыми, как арабы, практичными иудеями. Вся эта пришлая кровь легла на местную, образовав жуткую смесь под названием Русь, с лозунгом — девизом, — Авось, Небось, и Как ни-будь.

Ещё ни разу не подводившим нас, — Авось пронесет и беда не коснется нас, Небось, выстоим, выдюжим супротив супостата, Как ни-будь отобьемся и все будет по-прежнему, словно в былое время, потекут молочные реки в кисельных берегах…'

На мой вопрос, — почему у него такое странное для голландца имя. Он ответил — что назвали его так в честь прадеда и зачем-то приплел какое-то дворянство, верой и правдой служившее князьям тех земель.

А вот и приметный домик, короткие, по пояс, доски забора, вдруг подросли до высоты человеческого роста. Маленькая калитка исчезла, уступив место массивным воротам, такое только из пушек расстреливать. Он с кем воевать собрался?

Подъехав ближе, застучал по рубленым створкам (Недавно сделано, дерево ещё не успело поменять цвет) рукоятью плетки. — Эй, на палубе, есть кто живой в этой богадельне? Алекс, черт чешуйчатый, уснул что ли?

Минут десять мы составляли дуэт, мой стук и тявканье шавки с той стороны. Проезжающий мимо на повозке запряженной парой коней, какой-то Ганс, неодобрительно покачал головой, на такое поведение не свойственное для жителей поселения.

Надоело, встал на седло и заглянул во двор — никого.

— Ти есть кто? — Окликнул меня мужской голос.

Обернувшись, увидел стоящего рядом разнаряженного в черный кафтан с белой манишкой, господинчика. Пробурчав себе под нос, — конь в пальто, — сел в седло.

— Я к Алексу, кузнецу, приехал. Не знаешь, добрый господин, где он? Дело у меня к нему. — Улица, засаженная разнообразными деревьями и аккуратно подстриженным кустарником, растущими вдоль заборов, была пустынна. — Ей, немчура, а где все то?

— Я есть дан…

— Да хоть китаец, мне кузнец нужен.

— В кирхе.

— Ну, спасибо. — Поблагодарил аборигена, стукнул в конские бока каблуками. Бабай фыркнул обиженно, но исправно шагнул вперед.

Не знаю, что у этого мужика было на уме, только он за каким-то, потянулся к удилам. Я даже сказать ничего не успел. Короткий вскрик, потерпевший отскочил в сторону, потирая укушенное плечо и, видимо матерясь.

— И вам того же, любезнейший, — Посочувствовал жертве нападения.

Все это было сделано на ходу так ловко, что мерин даже с шага не сбился. В который раз убедился, что мне не лошадь досталась, а собака в конской шкуре.

До храма божьего, рукой подать, проехать до конца улочки, свернуть направо, полста саженей и перед вами небольшая площадь с костелом или что там у них. Покусанный остался позади, мы с моим 'шестисотым' спокойно рулим по стрит. Никого не трогаем, ни к кому не пристаем. Вокруг чирикают птички — синички порхающие с ветки на ветку, воробьи потрошат свежую кучку 'каштанов' оставшуюся после недавно проехавшей повозки, добывая из неё что-то.

Здесь даже воздух пахнет по-другому. По нашей слободе едешь, и тебя преследует кислый запах капусты, резко вкусный чеснока с луком и ржаным хлебом. Здесь же…

Я стал принюхиваться как наш барбос перед своей плошкой, стараясь определить, что и чего готовят в домах, мимо которых проезжаю.

По ноздрям мазануло сладким ароматом, корицы и свежей выпечки с какими-то фруктами.

Через два десятка шагов, запахи смешались, и появилась новая нотка, — жареного мяса с овощами.

Бабай шагает, не поднимая головы, ему на все это глубоко без разницы, ему бы торбу с овсом, охапку сена да бадейку с чистой водой. Мотнув гривой, мерин фыркнул. Ему что-то не понравилось, через мгновение и я ощутил.

Так воняло у моей бабки дома, когда она накрахмаливала деду рубашки, а потом гладила их. Всегда стремился сбежать на улицу, чтоб не нюхать эту гадость. Вот и сейчас поторопил коняшку, побыстрей проехать это место. А через два десятка шагов, натянув поводья, остановился.

В голове зашевелилась совершенно дикая мысль, попытался её отогнать, так эта стерва вцепилась двумя руками (или уж не знаю чем) и ни захотела уходить.

А ведь она права, дошло до меня через пару минут, воняет как у моей бабки, жареным крахмалом. Да вот фишка в том, что ещё ни разу не сталкивался здесь с ним. Все киселя здесь, готовятся на пшеничной, ржаной и ячменной муке, заваренный клейстер пахнет совершенно по-другому, его ни с чем не перепутаешь. (Та ещё гадость) Рубахи гладят с водой, больше уделяя времени прожарке для избавления от всяких паразитов. А вот чтоб наводить ненужный марафет, лоск на исподнее, которое и так помнется, считается излишеством. Может в боярских домах и делают что-то, чтоб воротнички стояли, да вот закавыка, фасон русской одежды таков, что в нем деталей требующих накрахмаливания, нету. Но они есть в иноземной, всякого рода жабо, накладные и отложные воротнички, манжеты. Как вон у этого, которого бабай покусал. Вернутся что ли?

Оглянулся назад, улица все также пуста, никого нет.

Но запах-то поперек идет, — вон листва на деревьях показывает — справа налево. А там дом стоит, небольшой такой, как будто пряничный какой, хозяин не поленился украсить и даже выкрасить все в разные цвета.

— Бабай, пошли туда, — Махнул рукой в сторону странного жилища. Тот покосился на меня, мотнул башкой и остался стоять на месте.

— Не хочешь, что ли? — Теперь он кивнул. Вот 'тварь' все понимает. — А надо. Давай поворачивай, а стоим с тобой на середке, как три тополя на плющихе. Ща местные набегут, будут тебя лупить почем зря, а им помогу.

Фырканьем, выразив все, что он обо мне думает, мерин развернулся, и мы пошли обратно. — Вот так-то лучше.

'В объявление о продаже надо будет добавить, — голосовое управление'

Остановились. Я слез, притопнул пару сапогами о землю, поправил пояс и пошел к калитке, — стой здесь и никого не впускать, но всех выпускать, — в шутку сказал своему напарнику по поездке. Привязывать не стал, никого рядом нет, да и кому эта 'собака' может понадобиться.

— Хозяева, — крикнул в сторону дома, — есть кто живой? — И добавил про себя — 'два часа здесь шарахаюсь, а всего только и видел что двоих'

Повезло, со второго вопля, скрипнула входная дверь и выглянула женская мордашка, в белой хреновине с рожками, на голове. И на довольно сносном русском поинтересовалась, — Что вам угодно?

И передо мной стала проблема, — а что спрашивать? И вообще чего я хочу?

Снял шапку, прижал одной рукой к груди и поклонившись, не нашел ничего лучшего как спросить, — Вы сейчас ничего не гладили?

В ответ молчаливый взгляд, полный недоумения.

'как же обозвать то, что я унюхал, чтоб она меня поняла?'

— Знаете, мимо проезжал… Меня Федором зовут… Я тут к Алексу, кузнецу по делам захаживаю, а вас здесь ещё ни разу не видел, прекрасная пани…

'Господи, что за ахинею несу'

Она сама пришла на помощь поддержав разговор, — Вас я тоже ни разу не видела.

— Вкусный запах унюхал, скажи красавица, чем так скусно пахнет? Будто жарят что-то…

'Тьфу, блин. Вкусный запах, сдохнуть можно'

— А… Вот о чем… — С этими словами дверь закрылась, потом открылась, девица поманила меня пальцем и скрылась внутри.

Я откинул щеколду вошел во двор и пошел по дорожке посыпанным песком и гравием, мелкие камушки поскрипывали под подошвами моих сапог. Когда осталось пройти пару шагов,девушка вышла на встречу, с лукошком в руках, прикрытым тряпкой. — Верно, это оно будет?

С этими словами достала и протянула мне один клубенек, размером с кулачок ребенка.

На первый взгляд, похоже… Осторожно взял, ковырнул пальцем кожуру и понюхал, — похоже.

— А можно разрезать? — Она кивнула, с интересом наблюдая за моими манипуляциями.

Достал засопожник и разрезал картофелину (сомнений почти нет) пополам. Отделил маленький кусочек и сунул в рот, не смотря на предостерегающий вскрик девушки.

— Это нальзя есть, с него можно умереть… — У неё даже акцент появился.

— А как называется? — Я подкинул на ладони отрезанную половинку, вторую тем временем запихивая в карман. А вдруг не дадут целую?

— ПапА сказал, тартоффоли. Выплюни эту гадость.

— Он вполне съедобен, — Причмокнул и облизнулся. (В детстве жрал сырую картошку мешками)

Хочешь попробовать? — Отрезал маленький кусочек, наколол его на кончик ножа и протянул. Она чуть отступила назад, прижав к груди корзинку и, замотала головой, — Нет, нет.

Взгляд у неё при этом был, все-таки, любопытно-заинтересованный, из разряда, — когда же ты дикарь сдохнешь?

Ну в ближайшие лет сорок, я на покой не собирался и предложил продать мне это лукошко, — предположим за десять копеек.

Она с невинным видом переспросила — а за каждый клубень?

Я заглянул внутрь, оценил количество, — Полушку дам за пять штук.

— Алтын за два. — И мило улыбнулась.

— По рукам. — И полез за кошельком. Отсчитал нужное количество, высыпав на ладонь, оставшиеся монетки забросил обратно, завязал и убрал на место. — Держи. Считать будешь?

Она взяла деньги и передала мне лукошко.

Я поблагодарил, развернувшись, хотел уже идти к выходу. Но нет. Надо же мне свою ученость показать. — Послушай, если надумаешь все-таки пробовать, запомни. Ботву, цветы, ягоды и позеленевшие клубни есть нельзя, вот ими как раз и можно отравиться. А все остальное, можно варить, жарить, тушить. — Высказавшись, пошел к калитке, оставив 'радушную' девушку хлопать глазами.

На улице меня ждал сюрприз. Пропал мерин.

В панике выбегаю на дорогу, смотрю на право, — нет. Налево… Твою мать…

Эта зараза, я с ним как с разумным, а он свинья парнокопытная, перешел на другую сторону. Остановился невдалеке от дома Алекса и спокойно так пасется, там видите ли, трава сочнее и зеленее.

Дойти до 'пропажи' пустяк, всего саженей сто, три минуты неспешным шагом. Иду и прикидываю варианты, загибая пальцы. — А — пришибу, Б — зашибу, В — прибью, Г-…

Тут меня прервали на самом интересном, из ворот вышли три мужика и направились к моему конику.

— Эй… — Крикнул им привлекая внимание, надо было предъявить свои права на транспортное средство.

Да только вот события, развернувшиеся дальше, заставили меня о многом подумать.

Бабай, мирно объедавший траву у забора, не стал ждать, пока его схватят за поводья. Вместо этого, он вдруг шагнул вперед, ухватил мужика за грудь и резко развернулся, отбросив жертву в сторону, второго, лягнул, отправив видимо в нокаут, а третьего, бросившегося бежать, просто стоптал, опрокинув на землю.

Я как дурак стоял, разинув рот, а это монстр, лошадиной шкуре увидел меня коротко ржанул и ленивой рысью припустил в мою сторону, победно задрав хвост.

— Федор, у тебя хороший конь, — Послышался позади знакомый голос. Оглянувшись увидел Алекса со всем семейством. Поздоровавшись со всеми, одновременно стукнул по сопатке, бабая, ткнувшегося в спину.

Он как-то обиженно хрюкнул, и пошел с краю.

— Алекс, дружище, я к тебе пришел, тебя нет. Ты где был? — Спросил кузнеца, пожимая руку.

— У сестры жены, подруга родила мальчика, сегодня его крестили.

— А… Понятно… А эти кто? — Кивнул на троицу мужиков, заходящих в ворота.

— Холопы… Ты мне вот что скажи. Где ты купил такого коня?

— И чем же он, хорош? — От моего сарказма можно было прикуривать. Пункты, А; Б; В и все остальные буквы алфавита требовали воплощения.

Он пожал плечами, — Это боевой конь. — И как- то зацокал языком.

Эта сволочь, кружившая вокруг, прянула ушами, подала голос, подошла к Алексу и уткнулась бархатистым носом в подставленную ладонь, — Федор. Я с самого детства, рос вместе с ними…

— Ты кто? Кузнец или конюх? — Ухватил Бабая за повод и ревниво подтянул к себе.

— Федор! Я же кузнец! — на бритом лице Алекса глаза стали большими, как его негодование.

'Тьфу ты господи, они же не делятся. Любой коваль должен уметь и знать, как подковать лошадь'

Пока я размышлял и наглаживал коню морду. Алекс подошел, постучал Бабаю по передней ноге и тот поднял её, давая возможность осмотреть копыто и подкову.

— Федор, — Позвал меня, — Иди, посмотри…

— И что там?

— Да ничего, подкову менять надо, вот чего. — И перешел к задней ноге. Эта 'собака' сам (!!) поднял её,

что бы ' механик смог осмотреть протектор'.

Я его точно убью (бабая)из ревности, потом Никодима, подумал маленько и включил в список жертв Силантия. Ну ладно я, хрен городской, приблуда не местная, но он, почему молчал?

— Да и эту тоже, — огорченным голосом сообщил новость подошедший Алекс, отряхивая ладони. — Остальные думаю такие же. Знаешь что, давай приходи завтра, я его перекую заново.

Эта сволочь, не смотря на то, что держал его, потянулся к кузнецу, поначалу хотел придержать, но решил- с какого буду мешать, пусть ластится.

— Да у меня и денег нету, я тут прикупил кой чего.

Наглаживающий конскую сопатку, Алекс, даже не посмотрел в мою сторону, когда отвечал, — Неужто, пяточка не найдешь? Ради такого красавца, с тебя только за работу возьму. Давно таких не видал.

— Пятак найду, могу ещё и железа приволочь. Надо?

— Нет, не надо, у меня свое есть… Пойдем, Анна наверно уже стол накрыла.

Я слева, Алекс справа, Бабай промеж нас, не держу его, он сам шагает, спокойно так, и не подумаешь, что буквально полчаса назад устроил мордобой с дракой. Вон одна такая жертва из ворот выглядывает. Да видать мало ему, вышел и к нам. Не на того напал, не дал ему и рта раскрыть, — Ты почто вор хотел маво коня свести? — С угрозой в голосе стал наезжать на мужика.

— Алекс, — Окликнул кузнеца, — Кто в этом доме живет? Может стоит в приказ жалобу написать?

— А почто конь без привязи, да еще траву у чужого забора подъедает? — Затявкала бывшая жертва, это, кажется, его сшибли оземь. То-то гляжу, он целенький какой-то, выговор объявлю мерину — плохо топчет. Али в курятник к петуху на стажировку отправлю…

Услышав такой ответ, потерял дар речи, потом, правда, нашелся — Ты чего мужик, совсем разума лишился? Ты смотри у меня видак есть, он на вас покажет и быть вам битыми. А конь, мой, хочу, привязываю, хочу, нет. Пшел вон, холоп. — Рыкнул и состроил самую гнусную гримасу какую смог придумать.

По мне трудно определить, кто я есть, так одевается половина дворян и половина Москвы.

Мужик зыркнул нехорошо, что-то пробурчал себе под нос в пегую бороденку да и пошел восвояси.

***

Я отвалился от стола с полным брюхом. Анюта, расстаралась на славу, обед действительно был хорошим. — Благодарствую хозяюшка.

— На здоровье. — Мелодичным голосом ответила она. — Кофе налить? — и улыбнулась.

— Нет, спасибо, — Пойло из жареных желудей… она бы ещё цикорий предложила…

За окном, был виден стоящий у кузницы Бабай, с торбой одетой на морду, периодически он вскидывал голову, ловил несколько зерен овса и, задумчиво рассматривая бревенчатую стену, жевал.

— Федор. — Окликнул меня Алекс, — зачем я тебе понадобился?

— Надо мне… — И начал пространное объяснение принципа требуемой мне оправки. Делать полностью ружья надо, а не части. Я тут осторожненько прозондировал почву, приказ возьмет мои поделки, но только вместе с прикладами. Отдельно замки берут, но с оговорками и платить будут меньше. Жлобы.

Передо мной сидел худощавый парень, почти мой ровесник, длинные волосы, серые глаза. На кистях белесые крапинки от заживших ожогов. Подставив ладонь под бритый подбородок, Алекс внимательно слушал, изредка спрашивая, если что-то было непонятно.

Закончив, я взял со стола чашку с уже остывшим чаем и отпил глоток. — Вот такое измыслил.

Пробарабанив пальцами, короткую дробь, собеседник задумчиво на меня посмотрел, — Мне Ганс сказывал, что это делал для тебя. Ему, очень интересно было — а для чего это надобно?

Сказав это, он замолчал, о чем-то размышляя.

Я ждал, отпивая мелкими глотками терпкий, несладкий чай.

— Сдается мне, ежели это не впервой делается, значит нужно. — Глянул в мою сторону и усмехнулся, — Гансу ты не поведал, для чего тебе это. А мне?

— Скажу и даже покажу, — Я откинулся на спинку стула (!) и принялся медленно расстегивать кафтан. На второй пуговице задержался, — Только вот…

Всё-таки он мне по нраву, это нерусский внук своей русской бабушки.

— Алекс Йохансен сын Торварда, есть у меня к тебе дело.

— Какое? — Он стал, одно большое ухо и весь внимание.

— О том, что хочу предложить тебе работу, да с одним условием.

Кузнец перешел в задумчивое состояние, а я же допив остатки чая, решил было накатить еще 'черепушечку' да он очнулся.

Алекс, оглянулся в сторону кухни и позвал супругу, — Анна, принеси вина.

Потом повернулся и смерил меня взглядом, — И об чем речь пойдет

— С вином погодь, тут на трезвую голову думать надо.

Он отмахнулся. — Пускай несет, лишним на столе не будет. Работу говоришь? И что делать надо будет? Что за условие?

— Съезжаешь отсель, в другое место, жить и работать там же.

— И все? — Взгляд его повеселел.

— Ага, на три года, никуда не ездить, ни с кем не встречаться… — Тут я осекся. Хрен там никуда не ездить, мне что, прикажете в деревне лютеранский костел возводить, тогда уж сразу и мечеть, чтоб голову не ломать, кто он по вероисповеданию.

— С последним, пожалуй, погорячился. Так что скажешь, Алекс Йохансен.

Мужик завис. Если присмотреться, думаю, можно будет услышать скрип шариков цепляющихся за ролики.

Хотел, крикнуть или стукнуть ладонью по столу, чтоб поторопить. А фиг с ним, пущай 'висит' он мне в свое время доставил кучу хлопот…

'Когда Ганс сказал что уезжает и хочет познакомить с другим мастером. Я согласился, спросил — как звать новичка и пообещался прийти через седмицу, знакомится.

Язык, знаете ли, до Киева доведет. Спросил здесь, поговорил там, посидел с людишками, распив с ними кувшинчик дрянного винца, словечко другое. Кто обратит внимание на неприметного мальчишку, сидящего в темном углу, на полу и грызущего брошенную ему, одним из выпивох, корку хлеба…

Помнится, в то время на казну работал, когда забирал готовые оснастки у Ганса, откладывал в сторону, плохо сделанное. Сопоставил даты в склерознике с новостями и пришел к выводу. Изделия забираемые без замечаний, изготовлены Алексом, проблемные, Гансом.

Как же мне нужен этот мужик…

Да какой он кузнец, вырос из этих штанишек. Вам наверно думается, что пришел в кузнечную слободу, а тебя там с распростертыми объятиями ждут. Хренушки. Один бронник, другой стрельник, оружейник, гвоздичник, скобочник, колечник, этот список можно продолжать и продолжать. Хоть бери сачок в руки и собирай разбежавшиеся глаза. Через цать лет, кузнецы, работающие с холодным металлом, получат прозвище шлоссеры от Schlosser — замочники, самая распространенная, на то время профессия. Обрусев, слово изменится и станет, слесарем.

Алекса же, проще назвать слесарем и не простым, а инструментальщиком, потому что это и было его специализацией. За его работы, разряд ему дал бы, не меньше пятого, аборигены не дотягивают и до второго.

И ещё одна маленькая 'звездочка в мозаику'. Алекс в глубокой дупе, у него проблемы. Заказов практически нет, почему-то народ обходит стороной кузню, на его прошение о поступлении на работу в пушкарский приказ, оттуда ответили отказом — мол, мест нет.

Ему приходится перебиваться случайными заработками. Последнее что узнал, по слухам выходило, что готов он на родину съехать или в Тулу, на тамошние заводы. (В Кашире ему, как-то, ничего не обломилось)

Анисим очень любит мед стоялый, а у меня тут по случаю как раз один кувшинчик залежался. Надо будет сходить, проведать старика…'

'Отвисло мое чудо'

Алекс, силой потер лицо, встал, вышел на кухню. Я прислушался. Он о чем-то разговаривал с женой.

Вернувшись через некоторое время, сел, из кувшина налил в чашку вина, залпом выпил. Вытер мокрые губы ладонью, — А ежели откажусь?

Я пожал плечами и застегнул одну пуговицу, — Как хочешь, просто встану и уйду. — И мило улыбнулся.

'Если будет упираться, гадом буду, в Москве ему не работать. Мои нервы были на пределе и мысленно орал этому человеку.

— твою мать! Хрен ли ты думаешь? Соглашайся! Ты ж блин, ядрена матрона, ничего не спросил, а уже морду кривишь. Ганс, Ганс… Как будто по работе не вижу, кто из вас, что делал. Алекс! Разуй глаза, обуй уши… ты, дурилка картонная… Опять завис что ли?'

Еще через пару минут, клиент спекся. — А что делать надо будет?

— А пустяки всякие, такие, как это. — Расстегнув кафтан под внимательным взглядом Алекса, следившего за каждым моим движением, достал из кобуры пистолет, разрядил и положил перед ним на стол, патрон поставил рядом.

— Я с моим компаньоном, строю заводик, хочу делать оружие. А это ответ на твой вопрос — для чего нужна сия оснастка. Найди на стволе сварной шов. — И двинул оружие к нему.

Пока он крутил его в руках, внимательно разглядывая, налил вина в чашку(!) и с некоторым облегчением, выпил. Подумал малек, налил ещё и поставил чуть в сторонку, чтоб не мешалась под рукой.

— Что скажешь мастер Алекс? Нашел?

— Кто делал сию пистоль? Как она стреляет? Куда здесь порох насыпают. — Он потянулся и взял, патрон, — а это что за картуз?

Я улыбнулся на этот град вопросов, выставил перед собой руки, — Так согласен ты, Алекс Йохансен сын Торварда, ибо дальше смогу отвечать токмо человеку со мной работающему.

— Это ты делал?

Я пожал плечами, взял посудину и отпил глоточек вина, так чисто символически, только губы смочить, аккуратно поставил на место. Указательным пальцем, провел по бортику, стирая крохотную капельку. Чуть сдвинул чашку, вернул обратно, развернул ручкой от себя. — Красивая какая… Цвет приятный, синий с белым, это будет классическим стилем.

Оторвался от созерцания никчемной, дерьмовой честно говоря, части столового стервиза семнадцатого века. — Как думаешь, сколько может стоить, такой конь. — Кивнул на стоящего у бревенчатой стены кузни Бабая, хрумкающего овес.

— Алекс, я не буду говорить, пока не молвишь слово нужное. — Откинулся на спинку и сложил лапки животике.

— Значит ты.

— Не… не я, другие, но с моей помощью. Так что делать будем, мастер?

Он встал из-за стола, подошел к окну, заложил руки за спину и качнулся с пятки на мысок, раз, другой.

Остановился, помолчал немного и… — Я согласен. — Услышал его тихий ответ.

— Что ж, быть по сему. Неси бумагу и чернила с перьями, скрепим уговор грамотой.

Видимо он устал сопротивляться. Вышел из комнаты, вернулся, поставил медную чернильницу, положил пару гусиных перьев и лист, сероватой, местной бумаги.

'Блин. А что писать-то? Надо было раньше договор составить. А… Пусть будет расписка…'

Алекс переставил свой стул поближе ко мне и сел рядом…

Анна два раза приходила, приносила кипяток в большом медном чайнике, да он успевал остыть, пока мы бились над пунктами, отстаивая свою точку зрения. Алекс обдумывал каждое слово и чуть ли не каждую букву. Наконец совместными усилиями, испортив десяток листов, набело переписали первый в этом веке письменный договор.

Забегая немного вперед, скажу, — он стал стандартным, с некоторыми добавлениями, для нашего предприятия. Больше всего меня удивит, что Никодим спокойно примет его и даже сам будет настаивать на его подписании людьми, захотевшими работать у нас.

***

Как там Боярский будет петь?

'- Опять скрипит потертое седло, и ветер холодит, былую рану. Куда вас сударь к черту занесло…'

Оно действительно скрипит, с каждым шагом слышится — скрип, скрип. На улице уже вечереет, солнце почти скрылось за домами. Ветер, задувавший целый день, понемногу стихает. Неугомонные пичуги, разлетаются по укромным местам, только вороны и вороны с галками, шакалят потихоньку, но и они скоро угомонятся с последними лучами заходящего светила. Стемнеет, на небе взойдет яркая луна, ныне полнолуние, она будет освещать спящий город. От этого света, падающего с небес, тени станут темными, чернильно-черными, будет казаться, что ступивший в них человек или животное, растворяется полностью, без остатка, исчезая во мраке…

'Кто- то может сказать, — Я не боюсь, темноты, — и солжет…'

— Бабай, собака страшная, ты что ж молчал? Мог бы, между прочим, и намекнуть что обучен и годен к строевой. Почему я, от посторонних людей должен об этом узнавать, а? Молчишь? Нечего сказать в свое оправдание? Значит, чувствуешь свою вину? Нет!? Вы посмотрите на него люди, хозяин ему вопросы задает, а он и ухом не ведет. Совсем нюх со слухом потерял?

'Сытый и пьяненький возвращаюсь домой, подписанный договор, свернутый в трубочку и спрятанный в сапоге, греет душу. Алекс, после подписания, я ему о многом поведал, о том, что ему знать надо, выпал в осадок. Долго вертел в руках патрон, удивлялся простоте, а когда из чистого бахвальства, показал ему быструю перезарядку, просто сел с открытым ртом, да так и замер. Так мне показалось этого мало…

Сцуко я, и не отказываюсь. Они с Гансом, делали оснастку не полностью, а только половину. Складывать яйца в одну корзину? Ну, уж нет. Мотаясь по Москве, искал нужных людей, выбирая умелых, отбирая среди них самых лучших. Это правда стоит денег и не маленьких, но оно того стоит.

Никодим иногда задавал вопросы по выставке металлолома в углу нашей маленькой кузницы. Я отшучивался, иногда говорил правду. Он мне не верил, а зря. К примеру, мне нужны витые пружины, да не из простого железа, а нормальной стали. Думаете, её здесь нет? Есть она, родимая, правда делают самую малость, и только для себя. Процесс этот, долгий и муторный…

Кто делать будет? Простой коваль, хрен чего вам сделает, а ежели вы настоите на своем, то получите сырой полуфабрикат и не факт что оно будет работать, так как надо. Собираем манатки и ползем в кузнечную слободу, переползаем на бронную улочку и вот здесь обитает нужный нам кадр. Только сразу бросаться на его поиски нельзя, лучше походите, посмотрите работы, выставленные и развешанные на дверях. Поспрошайте мальчишек, их обычно там много ошивается, кто трудится, а иные дружков проведать пришли. Пожурите одну работу, похвалите другую и они вам скажут и покажут, кто лучший, а кто худший. Это собственно первый этап, самый дешевый. Местные ремесленники, секреты свои хранят, как банк деньги, молчат партизаны, одни общие слова, а будете настаивать, могут и бока намять, в ближайшем проулке али того хуже… Исподволь, потихоньку, полегоньку с ключиком приходите, жидким и звенящим. Деньги и выпивка, открывали и не такие сейфы.

И вот определился круг самых-самых, с ними вам и работать. Здесь уже приходится платить. На кузню вас не пустят, а даже если и войдете, ничего особенного не увидите, все как у всех, горн у дальней стенки, наковальня стоящая радом с ним, куча угля у входа с левой стороны, верстак справа, заваленный инструментом и всяким хламом. При вас, они ничего делать не будут. Выйдете за дверь, и снова застучат молотки и молоты.

Так что намасливайте печень и готовьте монеты, тайны 'мадридского' двора, ждут вас'

— Нет, все-таки ты плохой конь… Умел бы тапочки приносить или за газетой сбегать, цены бы тебе не было. Он только фыркнул на мои слова, мотнул головой и даже с шага не сбился.

Темный полог ночи опустился на город, накрыв улицы и проулки. В сгущающемся мраке, изредка мелькают огоньки, кто-то из жителей, не успев доделать дневные дела, торопиться их завершить. За оградой лениво брешет пес, гавкнет, помолчит немного и снова подает голос. Начинает просыпаться ночная живность, от комаров, до мышей и крыс. Стрекочет в кустах толи цикада, толи еще, какая тварь. Какой-то крупный жук, с басовитым гудением проносится над головой и улетает прочь. С реки потянуло сыростью, и воздух становится прохладным…

Расстегнул все пуговицы на кафтане, шапку сдвинул на затылок… Эх… Жаль, что у Бабая нет на седле спинки — откинулся бы, подремал чуток. Ан нет, придется как всем обычным всадникам, клевать носом. Не получится, поджимает… Надо слезать, по нужде… Вкусное вино было у Алекса.

В местных, устных, инструкциях для коневладельцев, есть рекомендация, — при остановке в незнакомой местности, держать лошадь за повод.

Соскочив с мерина, похлопал его по холке и поспешил отойти в сторонку, развязывая на ходу портки…

'Давным-давно, на глаза попались такие строки — интуиция, это совокупность микропризнаков не воспринимаемых по отдельности'

Не знаю! Не понимаю, зачем шагнул в сторону и вперед всего на один шаг и все это после того как уже, извините, начал мочится. Да только это спасло мне жизнь. Скользящий удар пришелся по левому бицепсу, что-то остро тяжелое просвистело мимо, разодрало рукав кафтана, рубахи и нанесло длинную резаную рану, во все предплечье.

Зато теперь точно знаю, кто быстрей бегает — мужик со спущенными штанами или баба с задранной юбкой.

Через пару шагов потерял равновесие и упал на траву, сначала на колени, потом ободрал руки, закончил экстренное торможение, лицом, уткнувшись в разрытый кротом бугорок земли. Перевернулся на спину, выхватывая пистолет и собираясь стрелять в нападавшего. В паре саженей от меня, Бабай кого-то прихватил и метелит передними копытами, вытанцовывая, джигу. Я выстрелил вверх, на миг, прикрыв глаза, чтоб не ослепило вспышкой, а когда открыл, мой 'транспорт', стоял с невинным видом рядом и принюхивался ко мне. Натянув портки и подвязав их, перезарядился и не долго думая влез в седло. Бабаю видно здесь тоже не понравилось, он без понуканий взял бодрую рысь и через полчаса мы подъезжали к воротам нашей усадьбы.

Пока ехали, пытался разобраться, понять… Перед самым домом, доперло, всего шума в ночной тишине было только два, мой испуганный вскрик и выстрел, все остальное прошло в полном молчании. Нападавший не издал не единого звука, молча, напал, а когда получил отпор, также беззвучно, исчез.

У Бабая выдался тяжелый день, если бы этот мерин пил, я бы точно проставился ящиком спирта.

— На фиг, все к чертям собачим, — Ворчал я, расседлывая его.

— Завтра, мой хороший у тебя будет выходной… — Причитал, протирая ему бока пучком соломы.

— Ешь. — Насыпал полную мерку овса, проверил наличие воды, сходил к бочке, стоящей на улице рядом с конюшней, долил поилку до полной. Накрыл попоной и пошел, на выходе из денника остановился и оглянулся. Он смотрел мне вслед, я вернулся, обнял его за шею и прошептал, — Спасибо тебе. Спасибо.

Он дохнул теплым воздухом в ухо, и потянулся назад, освобождаясь из объятий. Отпустил.

Глянул на меня, прошел к кормушке, ухватил пучок сена, сунул морду в ведро с овсом, из него послышалось громкое фырканье и взметнулись вверх сухие травинки…. Послышался громкий хруст, разгрызаемых семян…

— Спокойной ночи, Бабай.

Лета ХХХ года, Май 27 день

За ночь, рука распухла и болела. Хорошо, что перед сном, промыл теплой водой, и протер спиртом. Шрам останется, в пять сантиметров, а до локтя проходит царапина.

— Эк тебя угораздило. Ты где ж так сверзился? — Я ничего не сказал о нападении, свел все к тому, что сам свалился с мерина, задремал и упал.

— Да туточки, в соседнем проулке — И скрипнул зубами, когда она ловким движением оторвала от раны присохший хвостик бинта.

— А ты был у Маланьки? Привез кошелку и рядно?

Свободной рукой хлопнул себя по лбу и замычал. — Запамятовал Марфа Никитична, совсем забыл, закрутился аки белка в колесе.

— Ох уж эти мужики… Кобели облезлые. Когда им надоть из души три души вынут, но своего добьются

А тут в кои дни испросила просьбу малую, так нет, забыл ирод.

— Перевяжешь, я так сразу и пойду…

— Сиди, без тебя обошлись, Машка вечером сбегала и принесла. — Она закончила обрабатывать рану и вынесла вердикт, — на такой собаке как ты, через седмицу и следа не останется. Походи пока так, чтоб подсохло.

Потом стала собирать шмотье в стирку. Помогал в меру своих сил. Растянув перед собой рубаху, она осмотрела её. Проверила кафтан, который не успел загнать под диван. Просунула пальцы в разрез, пошевелила, — Молвишь, с мерина упал? ну, ну…

Взяла узелок с вещами, почти дошла до выхода, но остановилась на пороге, — Через ополчаса снедать приходи, опосля не засиживайся, дел по хозяйству набралось…

Пожевала сухонькие губы и улыбнулась. — Никодим с такой царапкой в поле уходил на цельный день…

И вышла, оставив меня сидеть на кровати по пояс голым.

В сундуке, на самом дне, нашел свою старую, ветхую рубаху с протертыми до дыр рукавами, оторвал их. Накинул получившуюся безрукавку, одернул, вроде ничего, походить можно, да носить нельзя. Не приметный мешок лежавший у стенки не вызвал у хозяйки никаких вопросов. Высыпал содержимое прямо на пол у дверей и присев на корточки принялся перебирать доставшееся мне сокровище. Двадцать четыре клубня, вяловатые, сморщенные с проклюнувшимися ростками требовали скорейшей посадки. Разложил все на четыре кучки по шесть штук. Одну посадку произведу на нашем огороде, вторую отвезу в деревню и высажу там. За полушку, тамошние мальчишки, ночевать будут рядом. Надо найти ещё пару мест или пару человек кто проследит за посадкой, вовремя окучит и польет…

Тут меня осенило — Антип с Сидором! Точно! Прищелкнул пальцами, вскинув указательный вверх, — йесс.

Вопрос о переезде вместе с нами, решен давным-давно, до осени мы все тусимся здесь, а осенью, после сбора капусты, ждем первого настоящего снега, садимся на сани и… — Прости, прощай, дорогая столица, порт семи морей.

Попали… Я с них с живых не слезу, если какая свинья, хоть один клубень сожрет. А ежели засохнет…

Но сначала завтрак…

Лета ХХХ года, Май 29 день

Встали рано, притом как-то так получилось, что все семейство было на ногах, к тому моменту когда мы с Дмитрием выезжали за ворота, они высыпали во двор…

Вроде бы потихоньку собирались, (мешки с барахлишком еще с вечера были сложены в сенях) стараясь никого не разбудить. Даже Бабай, словно почувствовал что-то, ступал тихо, а не бухал своими копытами размером с суповую тарелку.

На сегодня у меня было всего три дела, перековать мерина, съездить в деревню, для посадки картофеля и доставить Димку к его новому учителю.

Один из пунктов договора, содержит в себе следующие строки — Учить мастерству учеников, кои указаны будут, со всем прилежанием и старанием. — Это вписано по моей 'просьбе'

… Провожатели, блин. Марфа стоит уголок платка к глазам прижимает у Машки они давно на мокром месте, парни, угрюмые какие-то.

Ну все, ядрен батон, вернусь, поубиваю через одного, сначала в одну сторону, потом в другую.

Вот уж не ожидал…

Вчера вечером, под конец ужина объяву сделал, — Дмитрий, собирай вещи, я тебе учителя нашел, поедем завтра…

— Это куда он поедет? — Марфа вышла из-за занавески, вытирая руки концом полотенца, висящего через плечо.

— Учеником к мастеру Алексу. Он кузнец, живет на кукуе…

— Не пушу… Она подошла к лавке, стала рядом с парнем, уперла руки в бока и распрямила плечи, выставив вперед сухонькую грудь. — Ты что удумал, ирод… Дмитрий, ещё дитя малое, только отъедается начал, а ты его…

И грозно нахмурила брови, — Почто меня не спросил?

— Марфа Никитична, охолонись, он только до осени там будет, а как переедем, возвернется. — С трудом удержал улыбку. ' Дитя малое' — к концу лета, точно её ростом перегонит. Димка удивленным не был, я с ним ещё днем, когда сажали картошку, все обговорил.

'Алекс тоже был в курсе, кто к нему придет и как сказал, — Анна не против появления еще одного работника.

Именно работника, а не батрака. И с этим кузнец согласился, обучительство оплачивалось исходя из десяти процентов от оклада за каждого ученика, но не более двух в год, после экзаменов сданным учеником. Думаю, Алекс немного пожадничал, когда заговорил о трех и более, пришлось напомнить о пункте семь, настоящего договора — А ежели работник, по злому умыслу али недомыслию порчу сотворит, быть ему наказанным вычетом за полную цену'

— Всё равно, меня испросить надобно. — Стояла на своем наша старушка. — И Никодим, поди против будет.

— Не будет, ибо мы не знаем, как с укладом обходится, а тот кузнец ведает, — тайком показал Димке кулак и знак, чтоб сидел и молчал. С хозяином опосля переговорю… Блин быть мне, когда ни-будь битым.

— А каждую субботу, вечером, будет домой приходить. — Посылать мальчишку бегать через весь город каждый день… Нет уж, увольте, на своей шкуре познал все прелести 'часа пик'

— Марфа Никитична, очень надобно, чтоб отрок Дмитрий учился у мастера иноземного.

— Феденька, что мне с тобой сделать?

Уф… Раз на меня переключилась, значится, почти согласилась.

— Меду дать? — И выдал свой любимый взгляд, кота из Шрэка. На бабку он действовал безотказно, сработал и сейчас, она улыбнулась, махнула в мою сторону полотенцем и ушла. Что-то, ворча себе под нос. Все что расслышал, — охальник…

Через пару минут вернулась, поставила передо мной миску с налитым в неё липовым медом. Поблагодарив хозяйку, сдвинул посудину на середину стола. — Налетай.

Первым обмакнул кусок хлеба в тягучую, ароматную, янтарного цвета, гущу…

Следующим был Мишка, мой конкурент, по части сладкого. Судя по тому, что он не столько кусает хлеб, а облизывает пальцы, 'заход' был не хилым. Клим аккуратен, как всегда, Сашка есть спокойно, а вот наша красавица сидела и во все глаза, не отрываясь, смотрела на Димку, как кошка на сметану, только что, не облизывалась.

Скосил глаза в сторону, он спокойно и степенно жует, запивая сладость меда, чаем.

Перевожу взгляд с одного на другого…

'Ромео и Джульетта… Мне кажется или Я что-то пропустил… Тем более надо развозить по разным углам, пока они из меня не сделали двоюродного деда. Вот ещё одна напасть, на мою голову…'

Клим и Сашка придерживают створки распахнутых ворот. Я сижу в седле, Димка на крупе, держась за мой пояс и мешок с вещами. Бабай делает первый шаг, второй. По движению за спиной понимаю, что пацан обернулся и помахал рукой. Слышу девичий вскрик, топот босых ног, оглядываюсь. Машка идет рядом с нами, положив руку Димке на колено, а этот стервец накрыл её ладонь, своей лапой и лыбится во все тридцать два зуба.

'Ежели они меня дедом сделают раньше чем через три года… Убью всех и вся, начну со старых, закончу малыми…'

— А ну брысь домой, неча голыми ногами здеся сверкать. — Вот блин, разлука великая, до субботы три дня осталось. — Машка, дуй обратно.

Скорчил свирепую рожу и стукнул Бабая пятками. Он обиженно всхрапнул, чуть присел и рванул вперед, разгоняясь в галоп. Парень клещом вцепился в кафтан, пытаясь, удержатся на месте. Как только свернули за угол, натянул поводья, притормаживая нашего скакуна.

Минут за сорок, неспешным шагом, мы добрались до места назначения. Пока ехали, поболтали, ни о чем, обо всем сразу. Только на один заданный вопрос, не дождался ответа, да он и не нужен был, буквально спиной почувствовал, как на лице моего собеседника расплывается глупая, счастливая улыбка…

Полдень, того же дня.

Солнце, на рассвете встававшее в тучках, разогнало вражью стаю по всему небосклону и сейчас сияло в ослепительно синем небе.

Под новенькими копытами, дорожная пыль вспыхивает маленькими облачками, медленно поднимающимися позади нас, оседавшей на придорожную траву и кусты, заросшие зеленой, еще свежей, листвой, хотя дождя не было уже, целую неделю.

Давно осталась позади городская застава, знакомые стрельцы только кивнули на мое приветствие, когда проезжал мимо. Почитай через день мотаюсь, как цветок в проруби, ей богу.

'Надо сворачиваться, грузить барахлишко на телеги и вывозить, нажитое непосильным трудом оборудование, монтировать его на новом месте. С собой везу копию договора, показать Никодиму. Ещё у него надо будет взять денег, три с полтиной рубля. Надо расплатиться с плотниками, за раму для пилорамы, изготовленную из обтесанных дубовых брусьев и завтра же, должны привезти пилы. Из всякого хлама, оставшегося после строительства основных помещений, артельщики поставили еще один сарай, выкопали посередине яму, обшили её рублеными досками. Стенка в стенку поставили прирубок и обложили изнутри кирпичом привезенным гончаром Прохором. Вот ещё один кадр, который будет работать на 'Никодим и Ко' Кто мне черепицу делать будет и кирпичи? В планах попробовать огнеупор состряпать, вот пусть и трудится. Фигурка, отлитая Антипом, по модели, сделанной его дочерью, думаю, на пути в Англию, если уже не добралась. А с какого такого целых шесть возов кирпича для котельной привезли? Не за красивые же глазки…

Срочно нужно искать столяра, присматривался к артельным, они нормально делают свое дело, исполняется точно и в срок, но знаете, нет изюминки, огонька что ли… так автомат работает — С… До… и не более. Включили, шевелится, выключили, остановился, их хорошо нанимать, но не держать в штате'

За очередным поворотом показался медленно плетущийся обоз. Читой то на нашем тракте становится многолюдно… видимо придется ставить пост дорожно-патрульной службы…

'Пронзительная трель свистка, заставила присесть коней, а возчиков втянуть головы в плечи и оглядываться по сторонам. У края дороги, на валуне, оставшемся после прошлогоднего ремонта, стоял стрелец в зеленом кафтане, высокой шапке, четырехклинке, с опушкой из красной ткани. На правой стороне груди, чуть прикрытый окладистой бородой, отсвечивал, натертый до ослепительного блеска, жетон размером в две ладони. Для полноты картины, добавите большой нос картошкой, морковно-свекольного цвета.

Взмахом бело-полосатой палки, указывал съехать на обочину телеге неспешно ехавшей во втором ряду, трех полосного тракта. Водитель кобылы, старичок лет семидесяти в сером армяке, подпоясанный лыковой веревкой, сдвинул на затылок колпак, оглянулся назад, потом глянул на стрельца и ткнул себя в грудь пальцем, — Я что ли?

— Ты, ты. Давай съезжай, не задерживай других. — Дорожный поверяльщик нетерпеливо соскочил с камня и шагнул вперед.

Позади послышались выкрики и водителю пришлось, потянув за поводья, направить лошадку на обочину. Остановился, хотел было слезть, да был остановлен окриком, — Сиди на месте и держи руки так, чтоб я их видел.

Оставшись на месте, дедок, крутил головой, смотря за тем, как вокруг ходит стрелец, осматривая повозку и лошадь.

— Милой, а что случимшись? — Спросил спустя пару минут.

Дорожник заглянул кобыле в пасть, проверяя зубы, подергал веревочные подвязки оглобель. Постучал ногой по переднему колесу. Остановился напротив и, достав из кожаной сумы, лист бумаги, чернильницу и перо, спросил. — Как звать?

— Кого? — Старичок был само недоумение. Вчерась здесь никого не было, да и все прошедшее лето, ездили туточки спокойно, ан на тебе… Значится не врали мужики, что в город ездили. Сказывали — мол указ царской, глашатаи на площади, с лобного места кричали. Да токмо не упомнили ни чего… Молвили только — подорожники на трактах службу несть будут…

— Тебя, а не кобылку, енто потом запишем.

— А зачем писывать?

— Затем, что едешь ты голубь, незнамо куда — неведомо откуда. — Стрелец посмотрел мужику в лицо и доверительно сообщил, — Давеча конокрады у купцов приезжих, табунок свели. Твоя кобылка по приметам похожа, на одну угнанную.

— Да что ж такое молвишь? Не скраденная моя Зорька… От кума прошлой весной досталась, в одночасье представился… — Дед замолчал, поняв, что ляпнул лишнего.

Дорожник исправно скрипел пером, записывая слова — Зорька…

— Звать тебя как? — Поднял суровый взгляд на деда.

— Так это, Кузьмой кличут, Прошки Иванцова сын, — Дед стянул с головы дурацкий колпак и прижал к груди, — господин стрелец.

— Кузьма, а у тебя на лошадку грамотка от коновала есть?

— А как же, милай, вот смотри — Дед полез за пазуху, вынул тряпичный сверток, развернул и подал сложенный вчетверо, потертый на сгибах, лист пергамента. Стрелец развернул и стал читать, шевеля губами. Закончив, сложил и оставил у себя.

— А на тебя, лекарем писанная?

— На кой она мне?

— В соборном уложении от прошлого году, писано в осьмой главе, — Иные люди, мужицкого роду, а и женьского, коим годков больше чем…'

Нагнал обоз. Десять возов, человек пятьдесят народу, кто на телегах сидит, иные рядом шагают, держась одной рукой за борта. Охрана, на лошадях едет спереди и позади, подгоняя отставших.

Один такой подрулил ко мне. — Кто таков?

— Домой еду.

— А почто един?

— Тут недалече. Сами куда путь держите?

Бабай, спокойно вышагивал, только сначала покосился на лошадку стражника, а потом отвернулся и опустил голову, словно устал.

— Тебе на кой?

Я пожал плечами, — Ты спросил, я ответил.

Охранник, молодой парнишка лет двадцати, в расстегнутом на груди армяке, свободно сидит в седле, левой рукой придерживает повод, правая опущена вниз и мне не видно, что в ней. Он горячит свою кобылку, заставляя приплясывать, не давая ей спокойно идти.

Дерганый он какой-то, суетится без меры. Я постарался незаметно оглянутся и был неприятно удивлен. Пока этот крендель заговаривал зубы. Двое под отстав, заехали сзади, справа этот дурилка, а передний чуть придержал коняшку и в итоге мы с Бабаем почти в окружение попали.

Страшно не было, только интерес — чего они хотят? Если просто проводить, это одно. Мы как раз достигли предпоследних телег. Но могли и… Людишки торговые, народ шалый, что нельзя купить, и прибрать могут — за так.

'О, парни мне с вами точно не по пути'

Ехавший первым стражник оглянулся на нашу кавалькаду и его спутники, три человека, разошлись в разные стороны. Видя это, ехавший рядом парнишка, вздумал начать действовать. Его кобылка, стала наваливаться на Бабая. Зря. Извернувшись гибким движением, ухватил её за ухо и дернул вниз в сторону. Как она сиганула… Зайцы так не прыгают. Мальчишку же словно ветром сдуло, когда он падал, в правой руке мелькнула плеть, нехорошая, больше на кистень похожа. (А может это он и был?)

На мгновение повисла тишина, а потом раздался дружный хохот, несколько разрядивший обстановку. Бабай давно остановился, прижав уши, грозно скалился на приближающихся к нам всадникам, а я достав пистолеты держал их на виду, показывая что без боя не сдамся. Не доехав пары шагов, один остановился, — Хорош у тебя конь, ладно проучил Петруху. Он ужо всех замучил, ко всем пристает.

Откуда-то снизу доносился мат, перечислявший всех моих родных. Его лошадку поймали через два десятка метров и теперь вели обратно.

— Тебя как звать- величать? — Спросил мужик в дорогом кафтане, опоясанный узорчатым поясом с болтающейся на боку саблей.

— А сам кто таков? — Бабай пятился потихоньку задом, пока не уперся в кусты, обеспечив, таким образом, хоть какую защиту от нападения с боков.

— Я Гавриил, купец из Суздаля.

— Федор.

— И все?

— Все. Вы езжайте, я поеду позади, мне туточки недалече осталось.

— Как знаешь. Петрушка, хрен собакоголовый, я те из жалованья за кобылку удержу. Мать вашу… какого… встали, айда вперед, нам ещё… — Рявкнув на остановившихся обозников и на стоящих рядом стражников. Развернул своего коня и направил в голову обоза, попутно врезав от души по спине парнишке, тот как раз в седло пытался сесть… Защелкали плети, загомонили возничие. Заскрипели колеса и, все пришло в движение. Когда мимо проехала последняя телега, вывел мерина из укрытия, и мы потащились следом на безопасном расстоянии. Через половину часа показалась знакомая развилка, свернул направо и облегченно вздохнул — осталось всего пять верст до дома.

Лета ХХХ года, Май 31день

Все, решено, окончательно и безоговорочно, через две седмицы, опосля троицы, а она в этом годе ранняя, мастерская должна начать фунциклировать на новом месте.

Поэтому сегодня, с самого утра, моя тощая задница перемазанная в смазке (Кирдык Димке), торчит из внутренностей мотора, откручиваю крепежные болты, обливаясь потом. Жарко и душно.

Сашка с братом под руководством Клима, собирают и пакуютинструмент по бочкам, мешкам и прочей таре-твари, какая нашлась пустая, в усадьбе. Марфа спокойно отнеслась к известию, поворчала для приличия и прислала Машку в помощь, да я отправил девку обратно, без неё справимся.

Значиться торчу, как пробка в бутылке, из недр агрегата, а там с ключом подлезать мудрено. Как вдруг он сорвался, выскользнув из руки, звякнул об станину и упал в стороночке, вроде рядышком, ан не дотянешься. Можно конечно сесть сбоку и в слепую, засунув руки по локоть, пытаться что-то сделать, но тогда морда в чугунину упирается.

Ещё в прошлый раз, Никодим с Силантием надо мной смеялись — Федя, бабу себе нашел, глянь, как милуется. Федь, она, пока не помилуешься, крутиться не будет?

Вылезать лень с трудом влез, потом обратно лезть? Нет уж, увольте, мы люди упертые…

Тянусь изо всех сил, все сильнее втискиваясь… чуть-чуть… пару сантиметров… и пальцы коснутся, злополучного ключа. Ну… дотронулся… Скребу по железке ногтями… Сдвинулся… Ещё чуток и можно будет взять.

Занятый всей этой акробатикой ничего не слышу и не вижу и поэтому очень удивляюсь, когда вдруг в поле зрения появляется рука, берет, этот чертов ключ и вкладывает мне в ладонь.

— Эй, кто тут? — Торчать перед гостем, каком к кверху неприлично. Извиваясь как червяк, начинаю выползать (теперь понятно, почему глисты родину, так редко покидают)

Гость ждет и молчит, а я не то, что говорить, дышу через раз. Спустя пять долгих минут борьбы, удалось освободиться из цепких объятий и встать в полный рост. Оборачиваюсь…

И только то, что грязный с ног до головы, удерживает на месте. Передо мной, улыбаясь в усы, стоит Анисим и протягивает руку для приветствия, — Здрав будь, Федор.

— Здравствуй, а сегодня, завтра собрался тебя навестить, корчагу меда приготовил. Думаю, дай заеду, пока в городе… А ты тут как тут. — Он пожимает мне запястье, с интересом оглядывая разобранный мотор.

— Это та механика, кою измыслил?

Кладу руку на раму. — Она самая.

Он идет вокруг, внимательно рассматривая разложенные на полу детали. Остановился, присел на корточки, потрогал пальцем поршень. Поднимает на меня взгляд и спрашивает, — Сам измыслил, али где вызнал как сие делать?

Улыбаюсь в ответ и киваю головой, вытирая грязные от смазки руки, куском ветоши.

Он хмурится от неоднозначности такого ответа.

— Да сам, сам. И её наш батюшка Серафим освятил. — Со смешком выставил перед собой руки.

Суровые складки исчезают с его лица, уступая место другим, он продолжает свое исследование, а я начинаю экскурсию. Не знаю почему, но знаю, он спрашивает лично для себя.

Прервались только на пару минут, в самом начале, когда вышел в соседнее помещение и попросил Мишку принести пива и кружки. Да только нам не до напитков было, лектор изредка делал глоток, смачивая пересохшее горло и, продолжал дальше.

Через час, я стал выдыхаться и после ряда повторов запутался в словах и попросил пощады.

Анисим только усмехнулся, налил пива в кружку, отпил немного, ладонью смахнул пену с усов, — Ежели сам не зрел, сказал бы — врет видак. А оно вон как…

Поставил кружку на печь, рядом с которой мы стояли, нагнулся, заглянул в топку, секунду рассматривал закопченные стенки, прикрыл топочную дверку, — А я к тебе по делу пришел.

Я внутренне подобрался, идти обратно? Да ни за какие коврижки, меня туда теперь и калачом не заманишь.

Видно что-то во мне изменилось, он шутливо выставил перед собой руки, — Нет, обратно тебя не зовут, хотя…

'Знаю точно, что Анисим Михайлов, первый и последний технический руководитель пушкарского приказа, после его смерти, больше на эту должность так никто и не будет назначен. Позже вакансия будет упразднена'

— Да ты и не согласишься…

— Ноги моей там более не будет. — Довольно жестким тоном перебил его.

На что он вдруг улыбнулся, погрозил пальцем, — Зарекалась ворона дерьмо не клевать…

Не ведаешь, а уже собачиться начинаешь — ноги не будет… Будет, да не раз.

— Анисим, вот те…

— Не богохульствуй, ибо грех — давать обеты и клятвы ложные. Вот ты завсегда такой, договорить не даст, а сразу с кулаками. — Анисим покачал головой, посмотрел мне в лицо. И спокойно закончил. — Они хотели механику, тобой на дворе сотворенную, разобрать. Да я упросил оставить… Пока, словом с тобой не перемолвлюсь.

— Какую? я там много чего оставил.

— Ты её 'прессом' назвал. Эти рукосуи, 'голову' ему свернули, а заново починить, не могут. Две седмицы ковырялись, ковырялки, да бросили — механика, мол, мудреная.

'Заманчиво и даже очень…'

— Господь с тобой Анисим, да у меня денег таких не будет, чтоб за него расплатится.

— А по казенной, токмо за железо?

Я пробормотал себе под нос. — Берите сегодня, завтра по пять будет.

Вслух спросил, — И сколько?

— Шестьдесят семь рублев с копейками.

Я даже крякнул, услышав сумму. — Анисим, вы там совсем…с печки упали. Я что, по вашему разумению, гость торговый? Да у меня отродясь таких деньжищ не было.

— Федор, кто б другой говорил, не поверил бы, — Усмехнулся, — а тебе верю.

Прошел до входа, постоял, глядя на пацанов снующих по мастерской. Покачал головой, словно спорил сам с собой. Хлопнул ладонью по притолоке, словно принял какое-то решение и повернулся.

— А в долг, возьмешь?

Мои мысли были немного далече от этого места, бродили в окрестностях пилорамы. Так что к такому вопросу был малость не готов. С одной стороны, этот агрегат нужен и даже очень, а с другой, братва его ухайдакала. Думаю, что заклинило вал на втулках и сорвало шкив. Ремонт, изготовление нового вала может стать в кругленькую сумму, не говоря уж о том, что без пушкарского двора здесь не обойтись.

— Это Никодим скажет, я на такое не решусь. Это первое, а второе… Это кто ж у нас такой добрый… — начал и осекся, встретившись взглядами с Анисимом.

(*Доподлинно неизвестно был ли женат Анисим Михайлов, и была ли у него семья. По одной из версий у него были только дочери и наследника мужицкого роду он не оставил)

— Нет Анисим, у тебя деньги брать не буду.

И тут он меня убил, сразу и бесповоротно, достал из-за пазухи свернутую в рулон цидулку и протянул, — Читай.

Разворачиваю свиток и начинаю матерится, смачно и со вкусом, в полную глотку с разбрасыванием инструмента и битьем посуды. (Корчага сама на пол упала и кружки, обе)

Купчая, мать её за ногу, подписанная и оформленная по всем правилам. Зная родное законотворчество и канцеляризм, боюсь даже подумать каких денег и сколько подношений отдал Анисим, чтоб это было сделано.

'К слову, местные дьяки из холопьего приказа, до сих пор не выдали Никодиму грамоту о праве на собственность'

Малость успокоившись, рыкнув на последок, на пацанов столпившихся в дверях, — Вам здесь, медом намазали или заняться нечем?

— От теперь узнаю, а то уж по старости видеть плохо стал. Помыслилось, чай не с Федором словом молвлюсь. — Анисим прищурился, от чего вокруг глаз собрались морщинки и посмотрел куда-то за мне за спину.

— Зачем это все? — Я протянул ему купчую.

Он словно, не видя и не слыша меня, продолжал. — Когда мне было годов столько же, хотел друкарню свою построить. Все нашел, что смог купил, да только вот не заладилось с плотниками. Самому… Я по гроб жизни, делал бы, а они цену заломили, хоть в холопы продавайся, ибо гроши взять не откуда.

Взглянул в глаза, — Ивану… даже на могилке не был…

Вроде слова простые, сказаны тихо и спокойно, словно сам с собой человек разговаривает. Да вот по спине холод струиться, а душу, словно в тиски зажало…

Хочется завыть — не получается, горло тугой петлей перехвачено…

Плакать — слезы сохнут на ледяном ветру…

Остается, только молится…

'Отче Небесный, искупителю Иисусе Христе, Боже Душе Святый, истинный, единый и высочайший Утешитель!'

Не говоря ни слова, выхожу в мастерскую, по пути прихватив за рукав Мишку, — дуй ко мне, на полке у оконца, на самом верху, баклажка лежит, неси сюда.

— Саня, разбери на столе, чтоб сесть можно было. Клим, принеси чего зажевать и посуду.

Парень уже был на пороге. — И это… Клим, на сегодня думаю, хватит. Закругляйтесь. — Не оборачиваясь, он кивнул и вышел.

— Анисим, — Позвал, а когда обернулся он стоял у меня за спиной и смотрел на нашу кипучую деятельность, — А, ты уже здесь. Извини за такой беспорядок, в доме не лучше. Узлы свертки, кулечки. Не обидишься, ежели мы с тобой здесь сядем и чарку разопьем?

— Не откажусь и не обижусь. — Анисим сдвинул стоящий на лавке короб с каким-то барахлом, сел

Подставил колченогий табурет, осторожно присел на него, если не дергаться то усижу.

Облокотился на стол, глянул на сидящего напротив собеседника, отвел взгляд в сторону, пальцы забарабанили по столешнице, выбивая немудреную дробь.

А он сидит… Само спокойствие…

— Анисим, за каким хреном ты это сделал? — Я заговорил, а то бы лопнул, от переполнявших меня слов.

— В кои века сделал доброе дело, а меня таперича за него пытают.

— Ты же знаешь, что я тебе половину жизни эти деньги отдавать буду.

Он отмахнулся, — Пустое, лошадку свою продай, на долг хватит и ещё останется.

— Друзей не продаю. — Ответил, как отрезал, может немного и резковато. Да Анисим, по-моему, и не заметил этого или пропустил, мимо ушей. Только кивнул.

— Жагры, кои ты делать собрался, приказ брать будет по тринадцать алтын и одну деньгу. Вот с них и отдашь.

— да я ещё ни одной не сделал, дай бог только к зиме и начнем.

— А мне не к спеху, как отдашь — так и отдашь…

Хлопнула входная дверь. Это пришел мелкий, принес баклажку, тут же следом вошли ребята с мисками и кружками. Огурцы, хлеб, копченое сало, маринованный чеснок, квашеная капуста (уже не ахти. Вялая, не хрумкая) кувшин кваса, вот и вся закуска. В посуду налил немного, на самое донышко, своей настойки. Взял кружку, подождал пока Анисим не возьмет свою, — За тех, кого с нами нет.

Выпил и осторожно выдохнул через нос. Доза спиртного мягко прокатилась по пищеводу, ухнула в желудок и свернулась клубочком, приживаясь. Отломил хлеба, прикрыл сверху кусочком сала, отправил в рот.

Мне спирт в горелках нужен, чтоб горел, как положено, ровным синим пламенем, а не подмаргивал контуженым паралитиком. Поэтому немного удивился, услышав сипенье. Отрываю взгляд от закуски…

Мать моя женщина… Мой 'дед' сидит, выпучил глаза, и пытается вдохнуть, держась одной рукой за горло, другой тянется к кувшину с квасом.

Старческий кадык ходил ходуном, когда он глотал живительную влагу. Думаю он высосал половину, прежде чем оторвался от кувшина.

— Федя, упреждать надобно, — чуть слышно прошипел. Ухватил огурец из миски, надкусил и стал высасывать из него рассол.

Я тем временем налил по второй, сами знаете — поздно выпитая вторая, зря налитая первая.

Он покачал головой отказываясь.

— Надо, надо. Эта проскочит и, не заметишь, враз полегчает, давай. — Сдвинул ему под руку посудину.

А то спирт ему мой, на клюкве настоянный, не по нраву… Это тебе казенная бормотуха, которой только клопов морить.

— От ты… — Не договорив, он взял кружку, выдохнул и залпом выпил. Задержал чуток дыхание, медленно вдохнул, куснул огурец и стал жевать.

Я последовал его примеру, принялся курощать сало, вольготно раскинувшееся в миске. Утолив легкий голод (не ел ещё ничего завтрак, между прочим, был давно)

— Анисим, что ты там про коня говорил? — Что мне в голову пришла такая мысль.

— Ему цена сто рублей. Продать надумал?

— Нет. Ты мне вот что скажи. А ежели замок вместе прикладом будет?

— Ты лучше с Каширскими сговорись, чтоб они тебе стволы продали, за готовый мушкет, много больше получишь.

— А почем казна их берет?

— Кого?

— Фузеи, блин… — И задумался. И хочется и колется да мамка не велит.

'Если раздать заказ на второй мотор, его дай бог к первому снегу сделают. Мощности нынешнего хватит только на одно их двух, дрова пилить, или пресс крутить. Второе предпочтительней. Готовые стволы с заводов получить довольно мудрено, если учесть что этой весной размыло дамбу и вертильные станки у них простаивают. Если Алекс сразу въедет в работу и сделает все что нужно, думаю, через месяц сможем начать собирать замки потихоньку. Интересное предложение, но, увы, выше головы не прыгнешь'

— Прости, прослушал. Так сколько стоит?

— Рубль с полтиной.

— Ага, — кивком поблагодарил, — За совет спасибо. Да токмо не сможем мы в этом годе, ничего другого окромя жагр делать. Да и тех будет самая малость…

Сказать, что Анисим расстроился, довольно затруднительно, на его изрезанном морщинами лице, нелегко найти или увидеть эмоции.

— дай то бог, чтоб смогли к генварю три тысячи сотворить.

Он глянул на меня сначала недоверчиво, а потом вдруг широко улыбнулся, превратившись в милого домашнего деда. — Кто б другой молвил, казал бы лжа это…

Я разлил остатки своего пойла по кружкам, мы выпили, поболтали ни о чем, больше сплетничали о мастерах с приказа. Опосля он распрощался и ушел. Только через полчаса после его ухода вспомнил не заданный вопрос — А кто эту хреновину в деревню повезет? И вообще, как?

Лета ХХХ года, Июнь 4 день

На спине, расплывается большое мокрое пятно, капли пота стекают тонкими струйками до подбородка и падают вниз. На руках надуваются мозоли, один уже порвался и ладонь немного щиплет.

Спасибо тебе, милый дедушка… Удружил.

Самовывоз!

Три дня ушли в хлопотах, достать то, это, договориться, сговориться, утрясти детали. Погрузить, несчастный агрегат, увязать его и получив благословление от начальства, под бодрые крики и напутствия зевак, выползти за ворота.

Здоровенные сани, в которые запрягли четверых коней, еле ползут по бревнам. Напрягаясь изо всех сил, бедные лошади втаскивают тяжкий груз на небольшой взгорок. С ужасом думаю — как будем затаскивать 'подарок' на приснопамятный подъем?

'Когда пришли забирать, первым делом бегло осмотрел свое творение. Может, сразу сговорюсь с кем из мастеров, ежели надо что сделать. Действительность не так уж и мрачна. Вал цел, сорвало стопорные болты, шпонку, втулки размолочены просто в хлам, погнуты болты на каретке и убита пресс-форма. И никто не может сказать — куда делся поддон для смазки, насос и все трубки!!! Только плечами пожимают, уроды. А что, покрутил ручку и, из трубки потекло, в бочку самому лезть не надо. Твари. Хрен с ним, на первых порах обойдемся пресс-масленками'

— Федор не спи, — Окликнул напарник, эдакий крепыш, ухватившийся за свой конец бревна и уже приподнявший его, — Подымай…

Поднатужившись, поднимаю, мы его тащим вдоль нашего 'автопоезда' проходим дальше и бросаем рядом с воткнутой в землю веткой, отмечающей место, куда нужно уложить каток, чтоб кони прошли, не поломав ноги.

Лета ХХХ года, Июнь 8 день

— Все, это последний. — Клим закинул кулек в телегу и вытер пот. — Только стены остались.

— Это пущай стоит, ещё сгодиться на что ни будь. — Ответил на ходу, направляясь в пустую мастерскую. Прошелся по помещению, заглянул в прирубок, где была кузня. Там на полу осталось черное пятно, где некогда стоял горн. Мы даже кирпичи забрали, все, что может пригодиться, да и не может, было отвезено в деревню. В бывшем машинном отделении, только каменный фундамент, выступающий над уровнем пола, говорит, что здесь что-то было, да пятна черной смазки на досках пола.

Вот уж не думал, что небольшую мастерскую будем вывозить столько времени.

Был бы контейнер, сороковка, за день управились, а так почитай цельную седмицу мучились, глотая пыль на лесных дорогах.

Учебный класс и остальное имущество, движимое и недвижимое, остается здесь.

Никодим бросил интересную фразу — Жду.

Спросил — Чего?

Он в ответ махнул рукой и ушел.

Клим сидевший в телеге обернулся на скрип дверных петель, махнул ему рукой, — Езжай. Догоню на заставе.

Добавил вполголоса — раньше сядешь, раньше выйдешь. И пошел открывать ворота. Барбос лениво зевнул, оскалив белоснежные клыки и уронив голову на лапы, закрыл глаза.

Запряженный мерин стоял у конюшни и занимался любимым делом, грыз овес. Ласка его ела, а этот хренов эстет, языком подбирал несколько зерен и по одному, как бабка семечки, щелкал. Скосил в мою сторону глаз и стал поворачиваться задом, не давая мне подойти к нему. Игра это у него такая, крутится вокруг привязи.

— Бабай, заканчивай. — Я был немного не в том настроении, чтоб подыгрывать ему. — Клим один поехал, нам его еще догонять.

Хлопнул ладонью по толстой заднице, он только шкурой поддернул, будто овода отгоняет. Затянул подпругу, вставил ногу в стремя и сел в седло.

— Пошли, змей Горыныч.

Он затряс гривой и остался на месте.

— А по сопатке?

Дотянувшись до бадейки, он ухватил горсть овса и пошел к воротам. И так каждый раз, когда мы бываем в городской усадьбе.

Вот и закончился городской период жизни.

Особых отличий между деревней и городом не нашел. Эти и другие живут натуральным хозяйством, возделывая свои огороды и наделы. Растят детей, ругаются с соседями, мирятся. Все вместе радуются рождению и оплакивают смерти. Это все пока… Трещина разлома уже наметилась, и с каждым годом она все больше и больше будет расширяться, отдаляя город от деревни. Мне возразят, а что она может дать — эта деревня?

Да собственно ничего, только продукты, которые жрут заумствующие эстеты с пренебрежением зажимающие нос, двумя пальчиками…

Это они стали говорить уничижительно — Колхозник, деревенщина, мужик…

Что ж получается, инвесторы, вложившие паевые деньги фонда, в какое либо дело — Колхозники?

Да, именно так, ибо это — Коллективное хозяйство.

Деревенщина. Стыдитесь господа и дамы. Отказываться от своего рода, по меньшей мере, глупо.

Мужик… Отбросьте блатную шелуху и новомодные сленговые словечки. Откройте словарь, одно из слов будет — Мужественный.

Вы мужчина — муж, словом которым в древности называли сильного, достойного уважения, человека.

Когда наш малолетний сынишка падает, мы подхватываем его на руки, — малыш, тебе нельзя плакать, ведь ты мужчина. Ты Мужик.

КОНЕЦ.