КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Время скорпионов [DOA] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

D.O.A Время скорпионов

К Тебе взываю, Господи,
Ибо Ты даруешь то, что можно обрести лишь самому.
Дай мне, Господи, что у Тебя осталось.
Дай то, чего никто никогда не просит.
Я не прошу ни отдыха,
Ни покоя
Ни для души, ни для тела.
Я не прошу ни богатства,
Ни успеха, ни даже здоровья.
Все это, Господи, у Тебя просят так часто,
Что, верно, ничего уж и нет.
Дай мне, Господи, что у Тебя осталось.
Дай то, от чего отказываются.
Я хочу риска и беспокойства.
Я хочу бури и схватки.
И чтобы Ты, Господи, отдал мне их насовсем.
Чтобы я был уверен, что они мои навек,
Ибо не всегда у меня хватит смелости
Попросить их у Тебя.
Дай мне, Господи, что у Тебя осталось.
Дай то, чего не хотят другие.
Но дай мне еще и смелость,
И силу, и веру.
Молитва десантника асп.[1] Андре Зирнхельда, офицера парашютных войск «Свободной Франции»,[2] павшего на поле брани в 1942 году.

Война есть крайне опасное дело, в котором наихудшие ошибки происходят от доброты.

Карл фон Клаузевиц[3]


416978


Playlist

24 марта 2001 года Линкс коротал время с Аленом Башуном (альбом «Fantaisie Militaire», композиция «Aucun express»), Дэвидом Боуи (альбом «Station to station», композиция «Wild in the wind») и «Pixies» (альбом «Surfer Rosa», композиция «Where is my mind»).

15 июня 2001 года Жан-Лу Сервье забывался под ритмы Армана Ван Хельдена (альбом «2 future for U», композиция «U don’t now me») и саундтрека к фильму «Moulin Rouge» (композиция «Lady Marmalade»).

17 июля 2001 года Линкс упивался музыкой «Leftfield» (альбом «Leftism», композиция «Afro-left»).

11 сентября 2001 года Линкс пребывал во власти кошмаров под «Prodigy» (альбом «The fat of the land», композиция «Firestarter»).

29 сентября 2001 года Линкс ждал с Джимми Хендриксом (альбом «Are you experienced?», композиция «Неу Joe»).

А назавтра, 30 сентября 2001 года, он воспламенялся с тем же Хендриксом (альбом «Are you experienced?», композиция «Fire»). 1 октября 2001 года вернулись «Pixies» (альбом «Surfer Rosa»).

3 октября 2001 года Линкс вспоминал молодость с ХТС (альбом «Transistor Blast — The best of the BBC sessions», композиция «Making plans for Nigel»).

5 октября 2001 он вступил во «Front 242» (альбом «Official version», композиция WYHIWYG).

18 октября 2001 года Линкс слушал «Depeche Mode» (альбом «The singles 86–98», композиция «Never let me down»).

23 октября он предпочел им «Pink Floyd» (альбом «The wall»).

25 октября 2001 года Линкс отрывался с «The Chemical Brothers» (альбом «Surrender», композиция «Out of control»).

14 ноября 2001 года бунтовщик Линкс с «Public Enemy» (альбом «Fear of a black planet», композиция «Fight the power»).

18 ноября 2001 года, немного угомонившись, Жан-Лу Сервье открывал для себя «Doves» (альбом «Lost Souls», композиция «Sea song»).

27 ноября 2001 года он утешался при помощи «Booth and the bad angel» (альбом «Booth and the bad angel», композиция «Dance of the bad angels»).

30 декабря 2001 года Амель и Жан-Лу ссорились, не обращая внимания на Лени Кравитца (альбом «Let love rule»).

А 31 декабря помирились под Ноэля Харрисона (саундтрек к фильму «Thomas Crown Affair», композиция «The windmills of your mind»).

7 января 2002 года Линкс убивал под музыку «Massive Attack» (альбом «Mezzanine», композиция «Dissolved girl»).

16 января 2002 года Линкс исчезает, просвистев мотив «Oies sauvages» (альбом «Песни французской армии») и убегает под «Fatboy slim» (альбом «You’ve come a long way, baby», композиция «Right here, right now»).

И наконец, 22 апреля 2002 года Карим теряет всякую надежду с «The Doors» (саундтрек к фильму «Апокалипсис сегодня», композиция «The end»).

См. в приложении список действующих лиц.

ПРОЛОГ

Посланник Господа сказал: «Аллах радуется, видя, как в рай входят два человека, один из которых убил другого. Один из них находит смерть, сражаясь за дело Аллаха. Аллах принимает раскаяние его убийцы, становящегося мусульманином и в свою очередь обретающего смерть на пути Аллаха».

Хадис[4] в изложении аль-Бухари.[5]

24.03.2001

В его правом ухе была жизнь. Спокойный и слегка гнусавый голос ронял слова, ощущения, страдания.

Никакой скорый поезд не приведет меня к блаженству…
Грусть, признак жизни.
Никакой корабль не идет туда, если ты не…
Он не открывал глаз, чтобы не мешать музыке работать над его памятью. Слово за словом, на поверхность всплывали воспоминания. После первого краткого прослушивания этого диска в магазине он забыл о нем на несколько месяцев, почти на целый год.

Перенесенный через морскую пучину…
Он купил его после того, как прочел интервью, опубликованное к моменту выхода диска, в 1998 году. В своих ответах Башун[6] упоминал о недавнем разрыве и попытке строительства новой жизни, когда голова еще полна мыслями о предыдущей. Ему понравился образ, а не песни.

Песни не сразу.

Свернув с главной дороги, я выбрал окольный путь…
«Военное воображение» не спешило навязываться. Каждый отрывок требовал своего события, своего ключевого момента.

Я закусил удила, вышел из себя…
«Никакой скорый» всплыл воскресным осенним вечером, в один из тех вечеров ожидания, когда отсутствие столь ощутимо, что превращается в присутствие.

Никакое ландо не заставит меня удивиться…
Эта песня, история о неиспользованных возможностях, навсегда связана с долгими-предолгими минутами, остановившими свой бег в полумраке подъезда на другой стороне тонущей в дождевых потоках улицы.

Ни у одного «Конкорда» не будет твоего размаха крыльев…
Минуты поисков там, куда вообще нельзя заглядывать.

Никакой корабль не идет туда…
Вглядываться в то, что вне пределов видимости, — проклятый рефлекс, вторая натура — и вызывать в себе чувство вины за собственную ложь. Становиться двуличным, чтобы выявить обман. Лгать, чтобы обнаружить истину, ранить себя и убить.

Никакой.
Прежде чем перейти на следующую дорожку, плеер сделал паузу. Фантастическая машинка, настоящая цифровая революция на марше. Прочный, легкий, менее прожорливый по части энергии, чем классический аппарат, флеш-память вмещает гораздо больше музыки, чем аудиокассета. Полезная вещь, когда находишься вдали от всего. Незаменимый, когда есть ограничения в весе и размерах.

Он не открыл глаз, но пошевелился, чтобы ухватить свой MP3 плеер в нагрудном кармане, под лохмотьями ткани, ощущая онемение всех членов и боль в суставах. Бедный спецназ, холод и дерьмовая экипировка. Ему навязали ее, чтобы запутать следы. Даже жратва у него была тамошняя. Хорошо еще, не обязательно разбираться в кириллице, — и так можно учуять, как эта дрянь воняет. Достоинство, присущее боевому рациону всех армий на свете.

Несмотря ни на что, ему было хорошо. Таких безумцев, как он, любителей жить на обочине реального, регламентированного мира, не много. Тех, что живут лишь для того, чтобы вторгаться на любые запретные, опасные территории, к которым лучше бы вообще не приближаться. Без вопросов. Тех, кто готов заплатить за это полную цену. Заплатить неудобствами, болью, смертью: возможной, вероятной и всегда окутанной тайной. Быстро забытой. По первости мысль о том, что он может незаметно исчезнуть, его немного беспокоила. Вообразить, что он вот так отправится во враждебное и удаленное место и никто из близких об этом не узнает… Потом, со временем, тревога ушла. Вместе с близкими.

Он вдохнул тяжелый, сырой воздух своего земляного укрытия. Своего убежища, своей зоны. Это царство, где он оживал, вновь делало его тем диким, ловким и скрытным зверем, чье имя он уже давно считал своим.

В данный момент все сосредоточилось в левом ухе, с его электростатической тишиной. Это квазиотсутствие звука, что всегда предшествует слову, приказу, а порой и смерти. Жизнь. Смерть. Справа — жизнь; слева — смерть. Справа, слева — было от чего задуматься об этом бессознательном разделении. Линкс[7] улыбнулся. Не сейчас.

Теперь он наконец открыл глаза, но не увидел ничего, лишь кромешную черноту своего тайника. Несколько секунд спустя он сумел разглядеть стрелки часов, тоже русских. Светящиеся значки циферблата с трудом пробивались сквозь тьму. Время приближалось. Предстояло выйти, чтобы осмотреться.

Камуфляжная форма сковывала движения, Линкс с трудом развернулся в своей норе, ощупью нашел оружие и начал выпрямляться. Вскоре его голова коснулась плотного слоя земли и древесины, и ему пришлось упереться затылком, чтобы расчистить проход. За последние два дня доски разбухли от ливневых дождей, а верхний слой почвы стал более вязким.

Свежий ветер принес снаружи ароматы подлеска, и они сразу заглушили все остальные запахи. Линкс глубоко вдохнул, чтобы насладиться ими, глаза его тем временем привыкали к относительно светлой ночи. Всего один миг неподвижности, внимательного прислушивания, затем он выкарабкался из своего логова и осторожно пополз между стволами, чтобы рассмотреть равнину снизу.

Несколько минут Линкс медленно полз, затем осмотрелся и подавил зевок. После продолжительного бодрствования в холоде и сырости он чувствовал какую-то разбитость, так что скоро ему придется принять дозу вирджила, чтобы взбодриться. Последнюю, если все пойдет хорошо.

Вдалеке, над ущельями, через равные интервалы прорезали небо последние молнии той грозы, что бушевала вокруг с самого прибытия. Ближе, едва ли в двухстах метрах, в темноте виднелся другой одинокий источник света — освещенные окна фермы.

А там и объект.


Ангар был изолирован от других строений аэродрома Приштины. И тоже слабо освещен. Несколько неоновых фонарей отбрасывали очень слабый и близкий свет на блестящую поверхность бетонированной площадки. Перед этим крошечным анклавом на контролируемом британцами и отведенном французским вооруженным силам аэродроме виднелась грузная молчаливая тень «Трансалл-С160».[8] Никакого движения; единственным видимым свидетельством человеческого присутствия была вырисовывающаяся в красноватом освещении на фоне одной из боковых дверей самолета фигура в утепленном комбинезоне.

Опершись о стойку, капитан Ланжевен пытался не замечать поднимающиеся от взлетной полосы и щекочущие ему нос влажные керосиновые испарения. Он был высок и строен, лицо покрывали беспорядочные зеленые и коричневые полосы маскировки, делающей его неузнаваемым. Однако они не могли скрыть пересекающих лоб беспокойных складок. Его голубые глаза, еще более светлые из-за темных оттенков камуфляжа, скользнули по удлиненному силуэту белого «фалькона», стоящего возле грузового самолета, и уставились в обложенное небо, откуда продолжало лить.

Предстоящий прыжок обещал быть сложным. Его с группой парашютистов сбросят на высоте над зоной контроля итальянцев, поблизости от дыры под названием Пек. Предполагается, что оттуда они совершат парящий дрейф, раскрыв парашюты на большой высоте, чтобы достигнуть ущелий реки Деканска Быстрица у албанской границы. Две эти точки разделяет дистанция в полтора десятка километров — пустяк при благоприятных обстоятельствах.

Чего не скажешь о нынешнем вечере.

Метеопрогноз плохой. В последних сводках обещают переменный ветер с низкой плотной облачностью. И проливные дожди, много дождей. Идеальная погода для того, чтобы сломать себе шею. Особенно когда прыгаешь с заданием приземлиться на склон горы, да к тому же на лужайку размером меньше огородика у твоего чертова загородного домишки. Да еще большой группой. Да еще ночью, над вражеской территорией, с крыльями, которые из-за влажности тотчас же начнут вращаться, как тяжелые гири.

Воспоминание о доме заставило Ланжевена подумать о жене. Он бросил быстрый виноватый взгляд на циферблат своих часов, показывающих дату и время. Вот уже три дня, как он уехал, и сегодня день рождения его благоверной. Его не будет рядом, чтобы преподнести подарок. Он представил ее дома, даже в тесной компании друзей прячущей тревогу за напускной улыбкой.

Когда они только познакомились, Ланжевен предупредил ее о таких тонкостях своей жизни. О том, что будут события, которые он никогда не сможет разделить с ней. Вначале она приняла ситуацию вполне нормально. Но после рождения сына все больше волновалась и все чаще бунтовала против подобного положения вещей.

А кто бы не бунтовал?

Долгие дни беспокойного одиночества не на пользу молодой матери. Как и субботние и праздничные вечера без мужа. В самом деле, есть занятия получше, чем ждать на вонючей взлетной полосе в дерьмовой стране, когда вам прикажут подняться в воздух, чтобы затем на лету вышвырнуть вас из самолета на фантастической высоте.

Да уж, кто с этим не согласится?

Он. Ланжевен и вообразить не мог, что́ станет делать, когда ему по возрасту придется отказаться от полетов. Он по-настоящему любил свою работу. Ланжевен обернулся и какое-то мгновение разглядывал тринадцать своих напарников, сидящих в «С160». Как и их командир, они коротали время, ни на минуту не расслабляясь. Не стоит и спрашивать: ни один из них тоже не отказался бы от такого субботнего вечера.


Удобно расположившись на заднем сиденье своего просторного «мерседеса», Дритан Чеша следил за движением задних огней прокладывающего ему путь мощного джипа сопровождения. Именно удобно — это слово прекрасно ему подходило. Чеша располнел, стал одеваться лучше и дороже, регулярно ходил в салон стричь бороду и волосы. Деньги и годы смягчили его. Нет, пожалуй, расслабили. Иначе он не оказался бы нынче вечером на этой дороге к албано-косовской границе.

На уединенной ферме возле Декани у него была назначена встреча с бывшим другом, Абу аль-Нахром, Сыном Реки.

Надо сказать, что их союз образовался при самых удачных обстоятельствах. Но теперь аль-Нахр потихоньку готовил свои тайные каналы и вот-вот составил бы ему некоторую конкуренцию. Чеша перестал осторожничать, допустив самую серьезную ошибку в своей долгой преступной карьере. Аль-Нахр расширил свою деятельность, после чего принялся проповедовать и оказывать влияние на экзальтированных молодых людей. Тех самых, что теперь называли его, Дритана Чешу, обыкновенным бандитом. И называли теми самыми словами, которые были вбиты в их головы. Словами, что выходили прямо из уст того, кого на самом деле им следовало бы отныне называть своим шейхом.

Брань показывает, до какой степени араб его презирает. Несколько недель назад эта ненависть стала слишком агрессивной. Стычки между двумя организациями происходили все чаще, что всерьез вредило делу.

Прежде Чеша, разумеется, решил бы эту проблему иначе, лично. Однако теперь он вынужден признать, что времена изменились. И он изменился. Теперь он боится Абу аль-Нахра. Вот Сын Реки и ему подобные, те боятся только одного: лишиться благодати пред очами Аллаха. На остальное им плевать. Даже смерть их не волнует. Дритана же мутило от страха перед предстоящей встречей, да еще на таких условиях. Но теперь у него не было выбора.

Чеша посмотрел в затылок сидящего впереди, на месте смертника, Хасана Берики, своей правой руки, преданнейшего из преданных. Он знал, что Хасан — тот человек, на которого он может рассчитывать, если ситуация потребует чрезвычайных мер.

Впереди резко затормозил джип. Они приближались к пограничному пункту. Дритан напрягся. Наступил момент истины.

Албанские пограничники, не проверяя, зна́ком дали им разрешение проезжать, и они оказались на косовской территории. Там их ждали другие таможенники. Они стояли возле бронеавтомобиля с итальянскими военными. Один из пограничников прошел вдоль обеих машин с пассажирской стороны. Поочередно осветив фонариком кабины, он махнул рукой, показывая, что можно ехать.

Албанские гангстеры тронулись с места и мгновенно умчались.

Дритан на заднем сиденье запаниковал. Солдаты даже не пошевелились! Похоже, они совсем не заинтересовались ими. У него скрутило живот, внезапно очень захотелось в туалет. Он взглянул на часы. У него еще было время отказаться, хотя он знал, что Хасан и остальные его люди, готовые биться, этого не поймут. Потерять лицо или, возможно, потерять жизнь. Надо было решать. И очень быстро.


For we’re like creatures in the wind…
Совершенно слившись с растительностью, Линкс, с еле слышным «Wild is the Wind» Боуи в правом ухе, следил за фермой и перемещениями уже прибывших двоих плохих парней. Он мог бы безошибочно указать, где каждый из них находится в данное мгновение. За последние сорок восемь часов он успел досконально изучить местность.

После парящего дрейфа задачей номер один для него было как можно скорее обнаружить объект и подготовить укрытие, чтобы окопаться. К счастью для него, пошел дождь, и к прибытию Линкса почва подразмякла. После продолжительного утреннего отдыха и последовавшего за ним неподвижного наблюдения он определил, каковы, начиная с известной ему зоны приземления, возможные оси проникновения для группы захвата. Он управился как раз до того, как окончательно угас дневной свет.

Той же ночью, осмотрев окрестности фермы в поисках возможных ловушек или сигнальных сирен-ревунов, Линкс обошел строения, чтобы составить их точный план.

Дом состоял из девяти комнат, размещенных на одном уровне, с ванной и туалетом. Снаружи к зданию был углом пристроен крытый сарай, выходящий во внутренний двор. От построек шла грунтовая дорога. Она вела к срубленным на скорую руку воротам и другой дороге, расположенной на расстоянии шестисот-семисот метров. По ней можно было подойти к Декани, соседнему городу в трех километрах к юго-востоку от фермы.

Зады жилища, а также та сторона, где находились кухня и входная дверь, смотрели на вершину склона, как и открытая часть двора. Поэтому Линкс выбрал место для своего укрытия таким образом, чтобы наблюдать за наиболее интересной зоной, той самой, где должны будут припарковаться ожидаемые автомобили.

После рекогносцировки он передал по спутниковой связи планы и фотографии и стал ждать. Все утро местность оставалась пустынной. Около десяти часов на машине прибыли двое, очевидно, для того, чтобы подготовить приезд хозяина и убедиться, что все в порядке.

Они пробыли в доме довольно длительное время, а затем обследовали окрестности, начав с леса, где окопался Линкс. Едва он успел скрыться в своей норе, как один из них наступил на ее заваленный вход. И ничего не заметил. Если бы они сообразили прихватить собак, он, по всей вероятности, был бы обнаружен. Но всего не предусмотришь. Зато он не мог следить за тем, что эти двое собрались делать. Это так его встревожило, что позже, во второй половине дня, он рискнул обследовать тот же участок опушки, что и они.

И не обнаружил ничего примечательного.

Линкс выбросил эту проблему из головы и перенес все внимание на ферму. Сейчас двое вооруженных до зубов людей заняли дом, а он терпеливо ждал снаружи. Чтобы скоротать время, он стал прислушиваться к грозе, продолжающей громыхать на востоке. Тучи, более темные, чем ночное небо, похоже, изменили направление и теперь неслись в их сторону. Если так, они вот-вот натолкнутся на склон горы. Да там и останутся, прижатые порывами ветра.

Новая мощная вспышка осветила ночь, и Линкс принялся считать. Так в детстве его научил отец. Раз, два, три… Через десять или одиннадцать секунд раздался гром. Гроза была в трех километрах. Несколько мгновений спустя он дождался следующего раската, и теперь ему показалось, что прошло всего девять секунд. Сейчас небо опрокинется ему на голову. Это хорошо, дождь заставит всех спрятаться под крышей, и группы захвата смогут спокойно подойти к объекту.

Если, конечно, объект соизволит появиться.

Вскоре на дороге, которая, как подозревал Линкс, вела в Декань, показались две пары фар. Минута в минуту. На какой-то миг он потерял огни из виду, однако без труда представил себе их путь. Асфальтовая полоса проходила за возвышенностью, скрывающей заодно и ворота, которые были не видны ни с его позиции, ни от фермы. Это преимущество. По грунтовой дороге поднялась только одна машина. Другая остановилась внизу. Так что сидящие в ней не увидят ничего из того, что сейчас произойдет возле дома. Теперь Линксу предстояло быстро определить, сколько прибыло плохих парней.

Итак, начать подсчет с тех, кто находится прямо у него под носом. Через прибор ночного видения своего оружия Линкс разглядел, как из припарковавшегося во дворе «лендровера» выходит Набиль аль-Шарафи. Его сопровождали трое воинов Аллаха. Присутствие объекта подтверждается. Можно трубить сбор отрядам и приступать к следующей фазе операции «Рона».


Помощник Ланжевена и еще один парашютист находились возле укрепленных на переборке отсека табло. Спутниковые фотографии соседствовали на них с частями военных карт, планами расположений и снимками, присланными наблюдателем. Там же помещались многочисленные фотоснимки объекта: некоторые совсем свежие, другие — сделанные раньше. Они отражали все возможные изменения внешности, длину волос, наличие или отсутствие бороды, очков и т. д.

Несколько секунд спустя Ланжевен перехватил осторожный взгляд своего заместителя. Досье на объект было составлено, пожалуй, хорошо, но не их людьми. Ни тому ни другому это не нравилось: вопрос доверия. Ланжевен задумался: что за парень этот наблюдатель Оскар Лима, с позывными «Глаз Рыси», и по какой причине на место для сбора сведений не был отправлен кто-нибудь из своих.

С этим заданием что-то уж слишком темнили. Он не понимал, почему им навязали оснащение иностранным вооружением, которое пришлось спешно осваивать. К тому же оказалось совершенно невозможно узнать, кто является реальным заказчиком всего этого бардака. Управление военной разведки? Это было бы логично, поскольку по требованию командования спецоперациями они все чаще осуществляют «операции хаки», похожие на эту. Однако присутствие принадлежащего автотранспортной роте захвата и классификации «Фалькона-900» указывало на другое ведомство — Главное управление внешней безопасности. Что как будто бы подтверждало присутствие штатских, еще днем прилетевших на самолете. Ланжевен поговорил, и очень коротко, лишь с одним из своих. Мужиком лет пятидесяти или чуть больше, назвавшимся просто по имени: Шарль. Больше Ланжевен его не видел. Как и всех остальных.

Главное управление внешней безопасности, Нуази-ле-Сек. Серкотт. Вероятно, Оскар Лима оттуда. В случае неудачи можно отвертеться и уладить все со здравомыслящими людьми. Чего бы не удалось сделать, если бы их взяли в плен в такой дали от дома! Главное — всегда минимизировать риск. Впрочем, возможно, задание этого агента не ограничивается слежкой за объектом.

Но Ланжевен не станет в это соваться, у каждого своя работа. Его, например, заключается в том, чтобы попасть в определенное место и захватить кое-кого, по возможности живым и до появления двух вертолетов для срочной эвакуации группы.

Кроме того, в настоящий момент его работа заключалась в том, чтобы ждать. Ждать подтверждения присутствия объекта. Ждать последнего зеленого огня, означающего начало операции. Потом, возможно, предстоит прыжок, потом захват, а уже потом — возвращение во Францию, домой. Ожидание, вечное ожидание — утомляющее, ослабляющее внимание, заставляющее мозг работать вхолостую и воображать худшее.

Из ангара бегом появились механики, а через несколько секунд — пилоты транспортного самолета. Ланжевен, внезапно встревожившись, обернулся к своему помощнику, взгляд которого выражал явное нетерпение. Ланжевен покачал головой.


Самое мучительное — ожидание. Дурное предчувствие поднимается сначала потихоньку, волнами, затем охватывает все существо, и наконец ты уже не можешь думать ни о чем другом. Несколько секунд, минут, возможно, час. Это сначала. Потом все проходит, начинается работа. От тебя требуется действие, а не размышления. Ты должен реагировать, соображать.

Но вот сначала…

Повторять про себя все эти идиотские мантры, насильно вбиваемые в башку ради самоуспокоения, из поколения в поколение, из выпуска в выпуск, независимо от чина и стажа, из операции в операцию, громкие фразы типа «Страх не отводит опасность» и другую подобную брехню, можно лишь вначале, потом это уже ни к чему. Потому что потом есть только страх. Или психоз. Неистовый, убийственный, предвещающий конец всему, энтропию.

Линкс страха не ощущал, разве что холод. Особенно животом. Слишком долго ему пришлось пролежать на влажной земле. «Холод суть лишь состояние духа»:[9] классика военного инструктажа, обычно сопровождаемая незабвенным «То, что вас не убивает, делает вас сильнее».[10] Он не был мертв, однако не чувствовал себя особенно сильным. Чтобы согреться, он стал поочередно, одну за другой, напрягать все мышцы своего тела. Главную проблему представляло русское обмундирование. Со вчерашнего дня с каждым новым ливнем штормовка под его камуфляжем пропускала все больше воды.

Промокший плюс усталый равняется замерзший.

Но страха Линкс не ощущал. И он не сошел с ума. Он будет лишь зрителем того, что вот-вот произойдет. Ему предстоит довольствоваться только миссией по прикрытию операции своих новых товарищей, прежде чем он присоединится к ним в пункте возвращения.

Вспышка молнии заставила его поднять глаза к небу. Тучи совсем близко, сейчас снова польет дождь. Линкс спросил себя, где могут быть парашютисты, и взглянул на часы, чтобы попытаться рассчитать время их прибытия. Взлет с аэродрома Приштины, приблизительно в восьмидесяти километрах, подъем на оперативную высоту, полет и выброска займут минут двадцать. Свободный дрейф после раскрытия парашюта продлится добрых двадцать минут. Сбор в зоне прыжка, а затем, за гребнем, расположенным в километре к северо-западу от фермы, продвижение, на которое потребуется еще двадцать пять минут.

Час с четвертью ожидания или чуть больше. Пустая трата времени.

Линкс навел на ферму окуляры своего винтореза. В освещенном окне кухни он увидел троих мужчин. В ожидании они пили какую-то дымящуюся зеленую жидкость. Сладкий мятный чай? От этого он еще острее ощутил холод. Объект — йеменец, известный под именами Набиль аль-Шарафи или Абу аль-Нахр, — был с ними. Абу аль-Нахр, Сын Реки. Его похищение составляло цель операции и подсказало ее кодовое название — «Рона».

Линкс перевел оптический прицел на тех двоих невезучих, что несли вахту снаружи. Один из них спрятался на крыльце крытого сарая, другой предпочел запереться в «лендровере». Машина была припаркована самое большее в десятке метров от первого охранника, вне поля его зрения, в темноте. А вскоре ее накроет проливным дождем. Соблазнительно. Никто ничего не увидит.

Не его задача, нечего и напрягаться.

В приборе ночного видения Линкс различал силуэт человека, сидящего на водительском месте. Оценив размеры его головы, он прицелился. Сначала прикинул расстояние: сто восемьдесят-сто восемьдесят пять метров при легком уклоне. Слабый боковой ветер. Поэтому он немного скорректировал прицел, а затем одними губами произнес беззвучное «бамм». Так-то, ничего сложного.

Его пушка не издала бы ни звука.

Винтовка снайперская специальная — «винторез». Модель, избавленная от двух основных неудобств, которыми страдает все огнестрельное оружие, когда от него требуется бесшумность: грохот пороховых газов при выстреле и свист пули при полете на сверхзвуке. Вторая проблема частично была решена использованием дозвуковых боеприпасов. Их гильзы девятимиллиметрового калибра имели втулки, запирающие пороховые газы внутри. Тяжелый глушитель, целиком покрывающий ствол, довершал эту работу, служа также пламегасителем. Оружие убийц, в силу своей ограниченной дальнобойности в основном предназначенное для городского боя. Очень успешно опробованное в Чечне.

Характерно для русских убийц-иноверцев.

Линкс снова взял на мушку силуэт, маячивший на пороге сарая. Его попросили оставить следы своего пребывания, например использованные гильзы. Молния озарила склон холма и двор. На секунду ему удалось лучше различить бородатое лицо одного из тех двоих, что прибыли нынче утром. Сведенные судорогой черты, голова втянута в плечи, человек страдал от непогоды.

Дать парочку залпов.

Прежде чем вновь лечь на скобу, его палец нащупал спусковой крючок. Линкс постепенно успокоился. Не сейчас, это не его задание. Он втянул живот. Теперь он уже не испытывал холода. Сквозь оптический прицел он наблюдал за своей мишенью. И сам сливался с ней. Он снова беззвучно произнес «бамм». Не его задание.

Отчего ему внезапно стало страшно?


Дритан Чеша нервно заерзал на заднем сиденье своего «мерседеса». Ехать в Декань ему совершенно не хотелось. Он предвидел совсем иной поворот событий. Встреча не должна была состояться, он получил гарантии!

Он прокашлялся, собрался было заговорить, однако передумал и выглянул наружу. Уж не поверил ли он, будто внезапно возникнет некий свет, чтобы вести его?

— Что-то не так? — Хасан почувствовал напряжение своего шефа.

Мертвенно-бледный Дритан не решался повернуться к нему лицом и лишь махнул рукой в знак того, что не склонен отвечать. Резкое торможение насторожило обоих. Внедорожник остановился. И вскоре возле его правого борта появился вооруженный солдат. «Фолгоре».[11] Какое-то движение позади «мерседеса» привлекло внимание албанского мафиозо. Поперек дороги маневрировал бронированный автомобиль, готовясь перекрыть им всякий путь к отступлению.

Дритан внезапно расслабился. Французы сдержали слово, а итальянцы последовали их указаниям. Он заметил, как рука Хасана поползла к поясу, туда, куда он обычно совал свой «Глок-18»,[12] которым так гордился. Вновь ощутив уверенность, Чеша быстро протянул руку, чтобы умерить пыл своего помощника.

— Нет! — Он произнес это властным голосом. Нынче вечером он вновь становился шефом Хасана.

К автомобилю подошел офицер и под прицелом нескольких парашютистов приказал им выйти. Пассажиры внедорожника уже выстроились возле своей машины. Несколько напряженных секунд Дритан ощущал сомнение Хасана. Он крепко ухватил его за предплечье и, кивнув, сделал знак выйти. У него нет никакого желания умереть по-глупому.

Когда цель почти достигнута.

Чеша хотел бы избавиться от аль-Нахра, но из-за риска ввязаться в кровавый конфликт с сомнительным исходом не мог сделать этого в одиночку. Поэтому он стал искать поддержки — влиятельной, неоспоримой поддержки. Поскольку Косово находилось под международным контролем, недостатка в возможностях не было. Следовало лишь толково выбрать. Американцы недостаточно коварны. Очень хороши для того, чтобы ловко изображать своего Рэмбо. Англичане с ними заодно, так что подкупить их было бы невозможно. Между албанцами и итальянцами слишком много старых распрей, чтобы представить себе перспективу бесконфликтного сотрудничества. Оставались французы. Они достаточно хитры и вероломны, чтобы принять предложение такого рода. К тому же из-за своих тайных каналов аль-Шарафи в высшей степени интересовал их.

Так что Дритан Чеша в обстановке секретности вступил в контакт с дипломатическими представителями Франции в Косове и предложил им быстро организовать встречу с йеменцем на его, Чеши, территории, в зоне, контролируемой итальянцами. Официально Дритан направится туда, чтобы зарыть топор войны. Аль-Нахр, без сомнения, ухватится за это предложение, чтобы дешево избавиться от него. Движимый своей гордыней, он, скорее всего, собственной персоной явится, чтобы присутствовать при побоище.

Это было бы вожделенной возможностью неожиданно напасть на него.

И все же Чеша нуждался в серьезном алиби, чтобы никто не мог заподозрить его в том, что он устроил ловушку для своего конкурента. Так что и ему самому тоже полагается лишиться чего-то ценного. Предпочтительно по пути на эту встречу.

Солдат прижал мафиозного шефа к борту автомобиля и принялся грубо обыскивать. Дритан не шелохнулся. Рядом с ним, получив удар прикладом в правый бок, рухнул на землю взбунтовавшийся против подобного обращения Хасан.

Французы втянули в дело итальянцев. Без их ведома. Предупредив, что Дритан с помощником будут на их территории в такой-то день и час, они успокоили себя тем, что албанцу будут принесены необходимые извинения. За полгода до этого Хасан в косовском баре убил двоих солдат с полуострова. С тех пор его активно искали, но, поскольку он оставался в Албании, ничего не могли с ним поделать.

Зато здесь…

Чеша смотрел, как парашютисты заталкивают его подручных в грузовик. Хасана уже изолировали от остальной группы. Глава мафиози не смог не почувствовать некоторых угрызений совести, видя, как тот исчезает в кузове бронированного автомобиля. Наконец Дритан повернулся, чтобы последовать за итальянским офицером к его машине.

Он позаботится о семье Хасана.


По официальной версии, через двадцать с небольшим минут после взлета «С160» потерпел аварию, возвращаясь после грузового рейса. По этой причине, прежде чем через несколько часов отправиться во Францию, самолет был вынужден вернуться в Приштину. С дополнительным неофициальным грузом на борту.

В отсеке стоял оглушительный шум. При слабом освещении четырнадцать теней в касках, масках и парашютном снаряжении подскакивали в такт чудовищным толчкам, сотрясающим самолет. Парашютистов разделяли высокие кислородные баллоны, установленные вместо центрального ряда, чтобы возместить отсутствие наддува кабины.

Ланжевен взглянул на высотомер. Прибор показывал, что они достигли высоты выброски. Он слегка пошевелился, подтянул подвесной пояс и ножной чехол для оружия. Рукой в перчатке еще раз прижал липучку застежки кожуха, предохраняющего закрепленный у него на груди экран навигационной системы оперативного парашютиста. Он всегда хорошо знал свое дело. Запастись терпением, ждать. По-прежнему. У него было желание оказаться уже снаружи, в полете. Или на земле.

КИСЛОРОД ЗАКОНЧИЛСЯ.

Видеоэкраны, установленные на всех внутренних переборках кабины, вскоре сообщили им, что момент близок. Парашютисты отключились от общей системы и открыли индивидуальные респираторы.

Руководители выброски покинули свои места и направились к задней двери. Один из них остановился и машинально поднес руку к шлему на уровне уха. Затем обернулся, кивнул парашютистам и показал вверх, на индикаторное табло. Над его головой зажглись два красных огня.

Три минуты.

Ланжевен встал и одновременным взмахом обеих рук пригласил членов своей команды подняться и подойти к опускающемуся осевому блоку. Воздушная тяга вызвала жестокий порыв ветра внутри кабины. Температура снизилась еще на несколько градусов. Она должна приближаться к минус пятидесяти. Продержаться, теперь недолго.

Две минуты.

Тяжелое снаряжение сковывало движения. Ланжевен подошел к краю платформы и, осторожно наклонившись, взглянул на небо. Оно было совсем темным, непроницаемым, прямо-таки дерьмовым. Офицер выпрямился, машинально бросил взгляд на левую руку, покрытую горетексом.[13] Свое обручальное кольцо он оставил жене.

Одна минута.

Ощущая вину за свою минутную слабость, Ланжевен поспешно опустил на глаза очки ночного видения, закрепленные на шлеме. Мир сузился до тускловатого зеленого туннеля. Внезапно мощная сирена перекрыла все остальные звуки кабины. Как всегда, она застала его врасплох. Идиотская реакция. С самого первого своего зачетного прыжка он неизменно испытывал ощущение, что этот сигнал приходит слишком рано, слишком быстро.

Прежде чем побежать, Ланжевен успел получить «добро» от махнувшего ему рукой руководителя выброски и различил легкое изменение яркости световых сигналов, разрешающих выход. Мозг работал замедленно, не так стремительно, как тело. Мысленный взгляд еще фокусировался на огнях, только что из зеленых ставших зелеными, нет, из красных зелеными, а парашютист уже опрокинулся в пустоту.

Привычно заняв нужное положение в воздухе, затерянный в бесплотном монохромном океане, в течение четырех-пяти секунд он ни о чем не думал. И не различал ничего, кроме вибраций удаляющегося самолета и своего дыхания — сильного, быстрого, какого-то безжизненного в кислородной маске. Ему даже не было холодно. Впрочем, очень скоро он смог оценить сопротивление воздуха и все усиливающийся шум ветра в ушах.

Ланжевен обрел ощущение верха и низа и наконец перевернулся на живот. Он достиг своей максимальной скорости и уже не падал: он совершал парашютный прыжок. Только теперь он сверился с высотомером.

Семь тысяч семьсот.

Семь тысяч шестьсот пятьдесят.

Семь тысяч шестьсот.

Он дернул кольцо.

Одна секунда.

Две секунды.

Удар. Уменьшение нагрузки. Быстрый взгляд наверх, на стропы, чтобы убедиться, что его серый, как ночь, парашют благополучно раскрылся. Потянуть за липучку экрана включенной навигационной системы, чтобы освободить его. Направление, расстояние, курс, затраченное время возникли на жидкокристаллическом экране. RAS.[14] Руководители операции «Рона» могут выходить на связь с членами группы, чтобы начинать дрейф к зоне приземления.


Молния опередила раскат грома на две или три секунды. Гроза изменила направление и была теперь на подходе, менее чем в километре на северо-запад. Не дожидаясь ее, начался дождь. Ледяные струи заливали лицо Линкса и просачивались под промокшие шмотки. Глаза слезились от потекшей боевой раскраски.

Но Линксу было плевать, он не ощущал ни боли, ни холода. Усталость прошла. В его венах со своим дружком адреналином гулял вирджил. Столь же эффективный, как амфетамины, но без их побочных эффектов. Средство, на медицинском жаргоне получившее определение «оживляж».

Прислонившись спиной к стволу дерева, в подножие которого он врос, словно густой безобразный кустарник, Линкс внимательно вглядывался в строения. Положив ствол винтореза в сгиб руки, он прицелился и едва заметно изменял положение в зависимости от редких передвижений, засекаемых им на ферме. Его правым ухом на время завладел Башун. Левое по-прежнему купалось в тишине.

Еще полчаса до прибытия группы захвата.

Зеленоватый призрак аль-Нахра покинул кухонный стол и двоих соратников и исчез где-то в глубине дома. Несколькими минутами раньше третий прервал чаепитие и вышел, чтобы присоединиться к дворовым стражам. Через прибор ночного видения Линкс теперь видел, как тот переговаривается с человеком из сарая. В прицельной сетке они почти соприкасались головами. Исключительная возможность. Они стояли рядом, у Линкса было преимущество внезапности, подготовки и опыта. И желание, потребность. Без хотя бы малейшего действия, без реального риска все, чем он занимался, вообще не имело смысла.

Палец снова скользнул к спуску. Заметив это, Линкс попытался урезонить себя, убедить, что он здесь не для того, что слишком рискованно. Он ни на секунду не поверил в собственные уговоры, но на мгновение забыл о своем капризе, чтобы сосредоточиться на поведении двоих плохих парней возле сарая. Они продолжали разговаривать, и один из них указывал куда-то в направлении позиции Линкса. Тот вновь подумал об утреннем визите и повернулся вокруг своей оси, чтобы медленно обследовать взглядом опушку леса.

Сначала через окуляры Линкс не увидел ничего подозрительного. Потом почти незаметное движение привлекло его внимание к двум удлиненным неправильным формам, расположенным метрах в пятидесяти от него. Замерев, он некоторое время наблюдал за ними. Они не двигались, и на какой-то миг Линкс решил, что ему почудилось. И тогда длинная, неестественно прямая ветка оторвалась от земли в том самом месте.

Ружейный ствол.

Форма и длина наводили на мысль о «драгунове» — элитном стрелковом оружии пехотного взвода бывшего Варшавского договора. Не надо большого ума, чтобы разжиться таким на любом ближайшем базаре. Так что вовсе не удивительно было увидеть его в руках местных бандитов. К первому стволу вскоре присоединился второй, идентичный.

Два снайпера, залегших под маскировочной сеткой или брезентом.

Поистине аль-Нахр вознамерился избавиться от конкурента, как тот и предполагал. И подготовил для него подарочек, но не слишком уместный, ибо группы захвата были не в курсе. И предупредить их в настоящее время не представлялось возможным. В полете с парашютом они находились вне зоны действия портативного приемопередатчика Линкса. Чтобы воспользоваться спутниковой связью, потребовалось бы время, к тому же для этого ему пришлось бы вернуться в укрытие. Слишком рискованно и бесполезно. База, как и он, не могла установить с парашютистами связь, пока они находятся в воздухе.

Линкс стал размышлять, откуда эти двое, и вспомнил про автомобиль, оставшийся за воротами. Его не покидала мысль, что он имел шанс помешать им занять позицию в такой непосредственной близости от него.

Линкс снова обшарил всю опушку через прибор ночного видения. Больше ни одного окопавшегося стрелка.

Опять перевел окуляры на дом. Молния. Двое плохих парней по-прежнему в кухне, на самом виду. Один в припаркованной во дворе машине. Он ритмично дергает головой вверх-вниз, должно быть слушает музыку. Гром. Один перед сараем, все тот же. Его дружок сидит в темноте, в глубине постройки. Между метками прицельной сетки Линкс различал его зеленоватый силуэт. Аль-Нахр по-прежнему невидим.

И наконец, еще двое в лесу. Есть ли у них рация? Они не шевелились, кажется, даже не разговаривали. Они так близко от него, он не может промахнуться. С них и надо начинать.

Повод.

O-o-o-o-oh… Stop…
Новая вспышка. Один. Два. В небе грохнуло…

With your feet in the air and your head on the ground…
Даже не совсем заглушило голос певца из «The Pixies»,[15] негромко звучащий в ухе Линкса.Совокупность объектов в зоне его действия определена. Впрочем, ничто не гарантировало, что ему удастся нейтрализовать их всех, не выдав своего местонахождения. Но очень уж ему любопытно испытать хваленый винторез.

Your head will collapse and you’ll ask yourself…
Желание.

Он интуитивно определил положение черепов обоих снайперов. В худшем случае все закончится очень быстро.

Where is my mind…
Потребность.

Одна голова находилась чуть дальше другой. Первый же выстрел заставил ее мгновенно опуститься. Линкс едва различил металлический щелчок затвора винтореза и через мгновение представил себе сокрушительный путь боеголовки, расплющивающейся в черепной коробке жертвы. Осторожно выдохнув, он переместил прицел и выстрелил второй раз. Ружейное дуло другого снайпера дернулось, подскочило и уставилось в небо. Больше оно не двигалось.

Теперь двор.

Сначала автомобиль.

I was swimmin’ in the Caribbean…
Сверкнула молния, и Линкс сосчитал до двух, чтобы выстрелить одновременно с раскатом грома и таким образом замаскировать возможный треск разбитого ветрового стекла.

Animals were hiding behind the rocks…
Многослойное стекло выдержало удар, расколовшись лишь в точке удара. Пассажир прекратил отбивать ритм. Оптический прицел уже скользил к сараю, в глубину сарая. Линкс вдохнул, задержал дыхание.

Except for the little fish…
Указательным пальцем коснулся спускового крючка. Сидящий охранник опрокинулся на бок, к подножию служившего ему сиденьем ящика. Вероятно, падение произвело шум, потому что его товарищ обернулся и с удивлением подошел посмотреть. И тотчас рухнул лицом вниз, сраженный выстрелом в затылок.

Where is my mind…
Последние двое соратников аль-Нахра все еще находились в кухне. Они ничего не заметили. Не мешкая, Линкс поднялся и, пригнувшись, бросился к ферме, направив дуло винтовки в сторону опасности и не отрывая глаз от своих будущих целей.

Way out, in the water, see it swimming…
Неровными перебежками, прерываемыми краткими остановками для скрытого наблюдения, Линкс преодолел отделяющее его от постройки расстояние в сто пятьдесят метров. Попутно он заметил освещенное окошко туалета в дальней части дома. Уж не страдает ли аль-Нахр медвежьей болезнью?

Ему повезло. Чрезвычайно повезло.

And your head on the ground…
Линкс занял позицию стоя позади стенки, в нескольких метрах от кухонного окна, как раз возле отбрасываемого им светящегося пятна, взвел затвор и сосредоточился на помещении. Один из двоих сидящих в кухне был к нему спиной. Другой сидел лицом к окну и маленькими глотками пил чай. На столе стаканы, автомат Калашникова, заварочный чайник, сахар, плеер, какая-то посуда. Сбросить гильзу. Зарядить снова. Линкс перекинул переключатель стрельбы винтореза с одиночных выстрелов на непрерывный огонь.

Your head will collapse…
Тот, что пил чай, умер первым, не издав ни звука.

If there is nothing in it…
Когда следующий залп сразил второго плохого парня, застекленные рамы, выдержавшие первые выстрелы, лопнули и раскрылись.

And you’ll ask yourself…
Застигнутый врасплох, он едва успел приподняться на стуле, чтобы тут же вновь тяжело рухнуть на него.

Where is my mind…
Линкс запрыгнул в кухню через окно и побежал к сортиру. Его шаги гулко отдались в коридоре. Два выстрела, еще один. Деревянная дверь туалета разлетелась в щепы. Линкс бросился на пол и подождал, устроившись спиной к стене возле дверного проема. Аль-Нахр вооружен. Отверстия от пуль свидетельствовали о пистолете большого калибра.

Больше ни звука.

With your feet in the air and your head on the ground…
Линкс изо всех сил сдерживал дыхание. Он не шевелился.

Ни крика, ни слова, ни возгласа. Ни звука радио. Если у ворот еще оставались люди, они не слышали стрельбы йеменца. Слишком далеко, в помещении, к тому же дождь все заглушает. Рано или поздно Сыну Реки придется выйти.

Тишина. Тишина. Тишина.

Шаг. Другой. Щелчок задвижки.

Try this trick and spin it, yeah…
Когда дверь стала открываться, Линкс со всей силой навалился на нее. Аль-Нахр в нужнике не мог пошевелиться. И получил филенкой прямо по физиономии. А затем еще более страшный удар прикладом в челюсть. Он выпустил оружие и, уже оглушенный, осел на горшок еще до того, как Линкс винторезом наотмашь вмазал ему в подбородок.

Ooooh…
Бесполезно. Возбуждение Линкса, одновременно с концом песни, внезапно иссякло. Руки повисли вдоль тела. Повезло, сильно повезло. Чересчур. Повезло не повезло. Счастье с бессчастьем — ведро с ненастьем…

— Оскар Лима, я Ромео Альфа, отвечайте…

Голос руководителя группы захвата раздался в другом ухе и вернул его к действительности. Ему оставалось выполнить последнее задание: оправдаться.

PRIMO[16] АЛЬФА

Душевный ангел мой, гнетет ли вас досада,
Обида, гнев до слез, до сжатых кулаков,
И мстительный порыв, чей самовластный зов
На приступ нас влечет, в беспамятство разлада?
Душевный ангел мой, гнетет ли вас досада?
Шарль Бодлер. Искупление («Цветы Зла»)[17]

Посланник бога сказал: «Мне приказано сражаться с людьми, чтобы они признали, что нет бога, кроме Аллаха, а Мохаммед пророк его, чтобы они совершили молитву и сделали надлежащее приношение. Если они поступят посему, они сохранят предо мной свою жизнь и свое имущество, кроме того, что ислам требует по своему праву, и бог им судья».

Хадис в изложении аль-Бухари и Муслим в «Сорок хадис» в изложении имама Яхья ибн-Шараф Эд-Дин Ан-Навари

04.04.2001

Амель Балимер возвращалась домой двенадцатым маршрутом по своей восьмой линии, «Балар-Кретей». Когда сидящий напротив нее мужчина встал, она подняла глаза от книги и с облегчением вздохнула. Он вошел четыре станции назад, и она почувствовала, как он уставился на нее и уже не сводил глаз. Слишком настойчивый взгляд незнакомца в пустом поезде, как этот, нынче вечером, всегда приводил ее в беспокойство.

Когда раздался сигнал закрывания дверей, вошел другой пассажир. Этот тип — грузноватый, красномордый, подозрительный — бесцеремонно занял место возле нее. Хотя в вагоне их было всего трое, она и двое мужчин. Похоже, новый сосед тоже взялся пристально наблюдать за ней. В досаде Амель хотела было ответить ему враждебным взглядом или резким замечанием, но сдержалась.

Прежде чем вновь погрузиться в книгу, Амель взглянула на собственное отражение в стекле. Глаза обведены кругами, а кожа, обычно смуглая и упругая, в безжалостном освещении метро казалась серой и обвисшей. Впрочем, никакая усталость не могла испортить недовольного и прелестного личика уроженки Средиземноморья.

«Мне бы хотелось, чтоб меня кто-нибудь где-нибудь ждал…»[18] — гласило название на обложке. Эту книгу хвалили все молодые коллеги из журнала, однако чтение первых страниц совершенно не воодушевило Амель. В оправдание автора следует сказать, что ее мало что могло сейчас заинтересовать. Первые шаги в мире прессы в качестве практикантки в редакции женского иллюстрированного журнала оказались не слишком увлекательны. Сегодня ее командировали взять у модного астролога интервью для летнего номера, который поступит в продажу через три месяца. Часа, проведенного за выслушиванием бредовых речей, оказалось достаточно, чтобы понять: такой путь не для нее. Журналистика не сводится лишь к этому. Итогом двух лет обучения в Школе журналистики не может стать банальный пересказ бессмысленных пророчеств.

Людям нужно не только это. Да и она достойна лучшей участи. Тернистый путь школярства должен был вот-вот вывести ее на королевскую дорогу. Перед ней открывалась совсем другая жизнь. А теперь внезапно все изменилось: она собиралась выйти замуж за прекрасного человека, занимающего солидную должность, но все же сохранившего беспокойный и благородный дух.

Амель снова попыталась вникнуть в текст. Но размеренное движение слева от нее нарушило ее сосредоточенность. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что́ она видит. Наполовину скрытая рука соседа мерно двигалась в его паху, зажав нечто, что рассудок молодой женщины отказывался опознать. Только встретившись взглядом с уставившимися на нее сузившимися глазами под сморщенным от усилий нависающим потным лбом, Амель наконец осознала, чем он занимается.

Облизнув губы, он шумно задышал.

Амель резко поднялась и, словно фурия, пронеслась по проходу вагона мимо третьего пассажира. Его взгляд еще больше возмутил ее. Он не выражал ни малейшего удивления, а скорее что? Насмешку? Похоть? «Придурок!» Она выскочила на перрон станции «Шмен-Вер» и, чтобы успокоиться, поспешно вышла на свежий воздух.

Очень не скоро она, совершенно разбитая, добралась наконец до дому на такси. Ее жених Сильвен звонил на мобильный и оставил сообщение: он беспокоится, что она задерживается. Теперь, оказавшись дома, она сердилась на себя, что не ответила на звонок. Сильвен непременно посмеется над таким проявлением трусости. Будучи убежденной феминисткой, Амель обыкновенно ратовала за равенство полов во всем и, в частности, за смелый отпор оскорбительному поведению мужчин.

Молодой женщине наконец удалось вставить ключ в замочную скважину. Из кухни раздался голос Сильвена:

— Это ты? Не получила моего сообщения?

Не отвечая, молодая женщина направилась в гостиную и, сбросив пальто и туфли, рухнула на диван.

— Долго же ты добиралась. — Он не замедлил присоединиться к ней. Высокий, не слишком спортивный, но элегантный. Волосы он зачесывал назад и носил очки, которые очень шли к его смеющимся голубым глазам.

— Надо было закончить статью.

— А… Звонила моя мать.

Амель постаралась прикинуться заинтересованной:

— У нее все в порядке?

— Ты разве не понимаешь? — Сильвен вышел из комнаты. Голос его удалялся. — Она волнуется из-за этой истории с актами гражданского состояния.

— Опять? Сколько можно об этом говорить?

— Брось, ты же знаешь, что для нее это важно.

— А для меня разве нет?

Некоторое время слышалось лишь хлопанье открывающихся и закрывающихся дверец шкафов.

— Да, и я это знаю, поверь. Но она так зациклилась на этих штуках. Ты не хочешь мне помочь…

— Ты женишься на мне, а не на своей матери! Теперь уже…

Она запнулась, чуть было не затронув запретной темы — отказа от религиозной церемонии. Из-за разных вероисповеданий они предпочли обойтись без этого, тем более что оба были неверующими. Горькая пилюля для обеих матерей. До такой степени, что мать Амели перестала с ней разговаривать и объявила, что не будет сопровождать своего супруга на бракосочетание дочери.

Впрочем, не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от своей фамилии и утратить эту часть корней. Молодая женщина не видела удовольствия в следовании подобным узаконенным требованиям отречения женщины от своей семьи.

— Я буду Рувьер-Балимер, и точка.

Сильвен не ответил, он по-прежнему что-то искал. Амель расслабилась.


Неизвестный проник в мечеть на улице Пуанкаре в двадцатом округе Парижа с толпой верующих, идущих на вечернюю молитву, Иша.[19] Он был выше среднего роста, с бледным квадратным лицом, покрытым темной редкой бородой, и с ярко-зелеными глазами.

Пройдя по темному и переполненному коридору, он попал в довольно просторную комнату. Запущенную. Освещение было неисправно. Пол и покраска стен знавали лучшие времена, кроме разве что ориентированной на Мекку стены кибла,[20] которая была безупречного голубого цвета. Треть пространства отделяла резная деревянная перегородка, за которой пришедший смутно различал силуэты женщин, занимающих отведенное им место. У них был собственный вход из пассажа Планшар, позади здания. В стороне от нескромных взглядов.

Повинуясь движению толпы, незнакомец вместе с ней достиг центра молельной комнаты. По одеждам, предписанным строгим соблюдением сунны, слова пророка, он определил салафистов[21] среди остальных правоверных. Длинная джеллаба, штаны до самых лодыжек и белый головной убор вроде пилотки. Густая борода. Казалось, своими проницательными глазами они зорко следят за всеми.

К вновь пришедшему приблизился один из них — эмир, известный ему под именем Мохаммед. С ним был другой человек, Насер Делиль, — маленький пухлый ливанец с редкими седыми волосами.

— Ассалам Алейкум,[22] Карим, да ниспошлет на тебя свое милосердие справедливый Аллах. Ты ведь уже знаком с Насером?

Карим кивнул:

— Мы встречались в «Аль Джазире».

— Как ты, гуйа?[23] Вот уже несколько дней, как я упустил тебя из виду. Работу нашел?

Отрицательное движение головой.

Мохаммед продолжал, обращаясь к ливанцу:

— Вот молодой человек, поистине многообещающий, набожный мусульманин. Одно время сбился с пути истинного, но в конце концов пришел к своим.

Салафист, по возрасту едва ли старше Карима, по-братски положил руку ему на плечо и, не говоря больше ни слова, так пристально посмотрел на него, что Карим вынужден был опустить глаза.

— Поэтому мы и хотим помочь ему.

Насера это уже не интересовало. К нему подошел Джафар, обращенный мусульманин, и что-то зашептал на ухо. Однако вскоре их прервал приход имама, занявшего свое место перед михрабом,[24] углублением в стене кибла, и затянувшего Фатиху, первую суру Корана, с которой начинается молитва:

— Аллах акбар![25]

Вскоре к нему присоединился хор правоверных, стоящих позади него плечо к плечу, нога к ноге, молитвенно сложив открытые ладони одна на другую на уровне пупка.

— Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного… Хвала Богу, господину миров… Милостивому, Милосердному… Царю в день суда… Тебе поклоняемся, и Тебя просим помочь… Веди нас по дороге прямой… по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал… Не тех, которые находятся под гнетом, и незаблудших…[26]


Молодой клерк, в бежевом плаще и темном костюме, среднего роста и телосложения, с короткими и черными, как его глаза, волосами и угловатым лицом, пересек Гайд-парк Корнер.[27] Он вышел на Пиккадилли в районе Лестер-сквер. Продолжительная прогулка, быть может последняя, привела его с Бромптон-роуд в Южном Кенсингтоне к Мейфэр,[28] где располагалась его квартира. Прекрасная прогулка, не нарушенная дождем. Было начало апреля, и впервые за долгое время он чувствовал себя спокойно.

Он поужинал в «Коллекшн», заведении, ненадолго вошедшем в моду, как всё в Лондоне. В этом городе все происходит быстро, он его больше не понимал. Не желал понимать. Медовый месяц закончился. Бьющая через край энергия британской столицы, какое-то время притягивавшая, теперь приобрела отталкивающие черты. Значит, пора уезжать. Именно это он в общих чертах и сообщил приглашенным на ужин друзьям. Он возвращается в Париж. Решение не слишком внезапное, так что никто за столом не стал его обсуждать.

Даже его компаньон Олаф, предупрежденный намного раньше, днем. Это решение не создавало трудностей и в профессиональном плане. Встречались они уже редко, всегда в перерыве между двумя самолетами или двумя встречами за границей. Им было сложнее обходиться без портативного компьютера, мобильного телефона, электронной почты и конференц-кола,[29] нежели без офиса с секретарем, арендованного ими в Сити для спокойствия клиентов и банкиров.

Он пересек Пиккадилли и остановился на опушке мрачного Грин-парка,[30] но не решился войти в него. Пока он любовался застывшим по другую сторону парка Букингемским дворцом,[31] за ним медленно следовал black cab.[32] Его взгляд заблудился среди деревьев Сент-Джеймса, за оградой королевской резиденции, и у него появилось ощущение, что он видит это место в последний раз. Ощущение стойкое и вызывающее тревогу.

Безмятежность совершенно покинула его.

Молодой человек решил перейти на другую сторону улицы и вернуться домой. Его почта вперемешку с корреспонденцией других обитателей лежала на столике в холле. Он задержался, чтобы тут же разобрать ее. Несколько счетов, ежемесячный журнал, на который он был подписан, реклама — все адресовано на имя Жан-Лу Сервье, ground floor and basement flat, 13 Bolton St., London W1.[33] Ни одного личного письма, написанного от руки, дружеского. Он все там и оставил.

Этим вечером, войдя в прихожую своей квартиры, Сервье в который раз потратил несколько секунд, пытаясь понять, что не так. Он больше не видел себя на стене против двери. Не хватало зеркала. Он не стал заходить в гостиную и отправился прямиком в кухню, чтобы налить большой стакан воды. Затем спустился на нижний этаж. Гардеробная показалась ему пустоватой, так же как спальня и полки ванной комнаты.

Тишина была слишком гнетущей.

Решительно он не мог больше здесь жить.


20.04.2001

По случаю окончания учебного года в Школе журналистики несколько профессиональных журналистов устроили коктейль на улице Лувр. Неизменно приукрашенные похотью и шампанским, подвиги совершенно раскрепостили юную плоть, что позволяло легко распознать наиболее развязных и честолюбивых и наименее щепетильных.

Пропустив свой традиционный по пятницам стаканчик с банкирами, Сильвен пришел на коктейль и нашел Амель в компании двоих мужчин. Одного из них звали Лепланте, он был карикатуристом в ежедневной государственной газете и названым крестным отцом девушки в журналистике. Его Сильвен уже встречал. Высоченного, поджарого сорокалетнего рисовальщика с лицом воскового оттенка можно было узнать издали. Другой был ему незнаком. Ростом он был пониже своего собрата; его привлекательное лицо, хоть и рябое, венчала всклокоченная кудрявая каштановая шевелюра с проседью. Он старательно соблюдал стиль смурного и небрежного задиры, в который входила хорошо постриженная трехдневная щетина. Неотрывно глядя на Сильвена, он представился, назвавшись журналистом Бастьеном Ружаром.

— Из известного еженедельника! — восторженно добавила Амель.

Скромняга Ружар потупился и поклонился.

— Он освещает все нашумевшие уголовные дела и теракты тоже.

— Но… — Сильвен изобразил широкую улыбку, — я думал, тебя интересует политика?

Он обнял невесту за талию и нежно привлек к себе.

— Только дураки не могут передумать. — Амель не заметила легкого раздражения в тоне вопроса и продолжала: — К тому же терроризм и политика связаны между собой.

Ружар поддакнул, глядя не на девушку, а на ее приятеля:

— Я начинал свою карьеру в политической сфере. Когда-то и у меня были великие идеи. Я бросил, когда понял, что победивший либерализм в конце концов сведет с ума всех наших руководителей. Навар слишком хорош, чтобы иметь хоть какие-то иллюзии относительно амбиций тех и других. С криминалом хотя бы никаких неожиданностей, он не скрывает своего истинного лица под маской порядочности. Но хватит обо мне. Вы, значит, и есть тот самый успешный и гуманный банкир, достоинства которого вот уже битый час расхваливает нам Амель? Ваш план размещения капиталов во Вьетнаме очень интересен. Что дают ваши исследования занятости? С финансами там не просто.

Сильвен отвел глаза:

— Пока ничего. — Он бы предпочел не отвечать на провокацию. — Проводишь меня в бар? Мне надо с тобой кое о чем поговорить.

Они с Амель извинились и откланялись.

— «Иллюзии лопаются, точно кожура на зрелом плоде, а плод — это…» — Лепланте не успел закончить.

— «…опытность. Она горчит; но в самой ее терпкости сокрыта целительная сила»[34] и так далее… Я тоже, как тебе известно, могу цитировать Лабрюни.[35]

— И все же, когда плод упадет, мне бы хотелось оказаться возле дерева.

— Не тем местом думаешь.

Карикатурист повернулся к своему собрату:

— И это ты мне говоришь?

Не переставая разглядывать толпу студентов, Ружар рассмеялся:

— Что, если свалить отсюда? Я тебе поставлю стакан в другом месте, здесь скука смертная.


Карим, не раздеваясь, лежал на постели в крошечной однокомнатной квартирке на улице Солитэр, в двух шагах от площади Фэт. Свет он не включал, и комната освещалась только экраном работающего без звука маленького телевизора, который он не смотрел. Квартира была спартанской, скудно меблированной уже бывшими в употреблении предметами из магазина ИКЕА и довольно неухоженной. Листовки и брошюры на французском и арабском языках спорили за немногое незанятое пространство пола с грязной одеждой и несколькими парами обуви. Потрепанный Коран лежал на ночном столике поверх стопки восхваляющих силу и величие духа моджахедов видеокассет с записями проповедей, покушений на самоубийство и тренировок в отдаленных лагерях. Платяной шкаф был битком набит дешевой спортивной одеждой, самыми обыденными шмотками и даже тремя темными униформами, относящимися к тому времени, когда предполагалось, что он работает в наземной службе одной авиакомпании. Контора его обанкротилась, но он сохранил несколько платежных ведомостей — они, вместе с его более свежими декларациями Французского фонда занятости, были выставлены напоказ на откидном столике в кухоньке.

Полнейшая личная несостоятельность, способная произвести лишь благоприятное впечатление на тех, кто проникал в его жилище днем. Оставленные им метки были сдвинуты. Уже не в первый раз новые друзья вот так заявлялись с визитом в его отсутствие. С его переезда в этот угол почти три месяца назад они уже неоднократно контролировали его таким способом. Это о чем-то говорит.

И все же Кариму казалось, что время тянется слишком долго. Апрель подходил к концу, а ничего не сдвинулось с места, не поступило ни одного предложения. Он начал задумываться, достоин ли он и действительно ли эта новая жизнь ему нравится. Нынче вечером название улицы,[36] на которой он выбрал себе жилье, более обычного показалось ему удручающе подходящим.

Он вздохнул, зажег лампочку над изголовьем и взялся за свой старый Коран. Все равно другой книги у него не было.


23.04.2001

— Эта квартира меня интересует. — Жан-Лу Сервье обогнал агента по недвижимости в дверях просторной угловой гостиной, выходящей на улицу Рокет в квартале Бастилии. — Какие вам нужны документы?

Он подошел к окну и выглянул наружу.

— Декларация о доходах, платежные ведомости и солидарное поручительство каких-нибудь родственников, например ваших родителей.

— Мои родители умерли. — Сервье ответил, не сводя глаз с ремонтирующегося фасада бара в первом этаже здания напротив.

— О, простите. Но мы бы ограничились…

— Могу представить мою расчетную книжку и банковское поручительство. Оплата за год вперед, годится?

— Полагаю, что смогу задать этот вопрос собственнику.

— Мне бы хотелось, чтобы дело двигалось побыстрее. — Обернувшись к собеседнику, Жан-Лу внимательно следил за его реакцией. — Завтра после полудня я должен уехать в деловую командировку за границу. Так что в идеале я бы предпочел подписать контракт с утра. Вот моя визитная карточка, там внизу есть мобильный телефон.

Агент по недвижимости взглянул на документ:

— Консультант? В какой области?

— Оперативный девелопмент. Мы помогаем молодым фирмам в секторе новых технологий достигнуть оптимального уровня производства как можно быстрее и на лучших условиях.

— А, Интернет и все такое. Я вот даже не знаю, как отправить письмо из компьютера. Но не слишком ли этот сектор сейчас подвержен риску?

Сервье слушал его, стоя у двери.

— Поскорее созвонитесь со мной. — Он попрощался и вышел.

На нижней площадке главной лестницы он осмотрелся, обратив особое внимание на еще раньше замеченный им небольшой мощеный внутренний двор. Двор примыкал к вестибюлю здания, на другой стороне располагалась тяжелая металлическая дверь, должно быть ведущая в соседние строения. Он подошел к ней. Бронированная, с блокирующимся замком.

— Этот проход ведет в соседний квартал. — За его спиной раздался знакомый голос только что оставленного им агента. — Точнее, когда я говорю «квартал», я скорее имею в виду что-то вроде тупика, где располагаются кустарные мастерские, переделанные под жилье. Там таких полно.

Сервье покачал головой:

— И никто не может пройти?

— Ключ есть только у синдика, управляющего обоими кондоминиумами. — Агент по недвижимости похлопал рукой по металлическому полотну. — К тому же это так надежно, можете не сомневаться.

— Могу себе представить. Что-то вроде тех обществ, в чьих интересах я выступаю, — банков и инвестиционных фондов. Надежно, можете не сомневаться.


Карим облокотился о стойку в небольшом баре «Аль Джазир», старомодный фасад которого выходил на площадь Гинье. Он потягивал крепкий кофе. Перед ним, почти невидимый в облаке пара, хозяин бара Салах вытаскивал из посудомоечной машины металлическую корзинку.

— Что-то не похоже, чтобы у тебя сегодня все ладилось, брат. Что происходит?

Усатый крепкий Салах задал свой вопрос очень тихо, с заговорщицким видом. Хотя в главном зале их было всего двое. А в дальней комнате, как обычно, играли в домино старички. Но они были слишком далеко, чтобы хоть что-нибудь услышать. Особенно из-за стоящего у них на столе радиоприемника, сквозь помехи изрыгающего народную музыку.

Карим оторвал взгляд от телевизора над стойкой, включенного без звука:

— Время тянется слишком медленно. Я плохо чувствую себя во Франции.

— Почему бы тебе не уехать домой?

Молодой человек вздохнул и опустил глаза:

— Куда домой? Ты прекрасно знаешь, я не могу… Мне будет очень стыдно. У меня больше нет семьи.

— А твой отец?

— Да поразит меня Аллах, если я еще хоть раз обращусь к этому неверному псу!

— Молчи! — Салах грозно постучал пальцем по прилавку.

Чашка с кофе подпрыгнула на блюдце. Двое играющих в глубине бара подняли головы и застыли.

— Старших положено уважать, иначе мы стоим не больше, чем животные и нечестивцы.

— Он изменил, а я… — Искреннее чувство, основанное на былых воспоминаниях, сдавило горло Карима и не давало ему продолжать. Мальчиком он много страдал от молчания своего отца, от его долго скрываемого прошлого. От того презрительного слова, что бросали ему в лицо его школьные товарищи. Харки.[37] Это хуже, чем ругательство, несмываемое пятно. — Здесь нас не любят, чего бы мы ни сделали, а там нас не хотят.

— Тогда было другое время. Было много лжи, угроз. Люди растерялись. — Салах дружески, почти по-отечески положил руку на плечо молодого человека. — Все меняется, сынок. Сегодня и ты, и я — мы оба знаем об этом, и мы боремся. Теперь нас не так-то просто провести. Ты не такой, как он.

— Если бы только я мог доказать, что…

— Такая возможность у тебя будет. Иншалла.[38]

Неожиданный приход Мохаммеда отвлек внимание Салаха и положил конец их беседе. Эмир появился из коридора, ведущего в глубину помещения, где находились туалеты, кухня, кладовая и кабинет хозяина. Туда можно было попасть через образованный несколькими зданиями внутренний двор с выходом на соседнюю улицу.

Сухо махнув рукой, эмир сподвижников пророка пригласил собеседников следовать за ним. Он не любил показываться в баре. Прежде чем присоединиться к нему, Салах знаком попросил старичков, чтобы те присматривали за заведением в его отсутствие, а затем первым двинулся в свое логово.

На письменном столе обложкой кверху валялся раскрытый черный блокнот. Хозяин торопливо убрал его в металлический ящик, который тут же запер на ключ под неодобрительным взглядом Мохаммеда. Карим ничего не упустил из этой сцены. Похоже, праведнику хорошо был знаком этот документ, очевидно представляющий достаточную ценность, так что небрежность Салаха выглядела непростительной.

— Думаю, тебе пора пройти школу истинной веры, брат мой. — Голос сподвижника пророка прервал размышления молодого человека.

— Это было бы честью для меня, но… я не уверен, что достоин.

Мохаммед поднял руку, чтобы призвать его к молчанию:

— Прежде всего мне необходимо, чтобы ты оказал мне услугу. Если ты хорошо проявишь себя, будешь принят учеными мужами, которые щедро наделят тебя знаниями и откроют тебе путь к истине, путь Бога. — Он приблизился к Кариму. — Поедешь в Лондон.


После вечерней молитвы Карим дошел до Бельвиля, чтобы съесть кебаб. Рассеянно разглядывая пестро разукрашенный китайский ресторан на противоположной стороне улицы, он сжевал в знакомой забегаловке слишком жирный сандвич. Хозяин, с которым он немного поболтал, состоял в сети осведомителей Мохаммеда. Карим умышленно не скрывал радости по поводу своего отъезда и не делал из него секрета. Волнение, о котором, к его превеликому удовлетворению, незамедлительно узнает эмир сподвижников пророка. Мотивация у новобранцев ценилась превыше всего.

Его притворство было уместно.

Молодой человек покинул забегаловку около двадцати двух тридцати пяти; он улыбался нарочитой улыбкой и с напускной веселостью простился со своими товарищами, не разделявшими терзавшего его долгие часы беспокойства. Медленным шагом он направился вниз по улице Фобур-дю-Тампль. Многие магазины были еще открыты и вместе с барами и ресторанами извергали отбросы и клиентов на становящиеся все более тесными тротуары.

Карим не спешил, он останавливался, чтобы поглазеть на витрину, иногда возвращался. Несколько минут поболтал с одним правоверным, которого знал с тех пор, как посещал мечеть Пуанкаре. Тот показался ему очень возбужденным. Пропаганда, исподволь проводимая в молельне, начинала накладывать отпечаток на местные умы. Люди пребывали в растерянности, они уже не знали, кого слушать.

Ложь. Угрозы.

Внезапно перед Каримом возникло отражение собственного лица. Не в силах выдержать своего же взгляда, он отвел глаза. Утренний разговор в «Аль Джазире» вызвал в его воображении призрак отца. Того самого отца, который никогда не поступал так необдуманно, как он, не поддавался страху или обману. Вопреки тому, что думал этот толстый болван Салах. Просвещенный человек, обладающий реальным политическим сознанием, чьи решения вызревали подолгу, после обсуждений с матерью. Все произнесенные сегодня в баре слова бросали какую-то тень на него, и намерения Карима не смягчали стыда, который он испытывал из-за того, что дал вовлечь себя в эту игру.

И все же ему следовало освободить свой разум, чтобы начать новое дело.

Придя на площадь Республики, он свернул к бульвару Мажент, словно описывая круг, чтобы вернуться домой. Вместо этого он перешел на другую сторону недалеко от улицы Винегри и поднялся по ней от Канала и девятнадцатого округа. Углубившись в пустынный пассаж Дезир, он пересек бульвар Страсбур и остановился возле крыльца прямо перед улицей Фобур-Сен-Дени.

Он был один. Позади никого, ни пешего, ни в автомобиле.

Негромкая индийская или пакистанская музыка доносилась из редких, еще освещенных окон улочки. Прежде чем нырнуть в улицу Петит-Зекюри, где он вошел в почти пустой бар, Карим на несколько минут отдался во власть убаюкивающих звуков таблы.[39] Заказав кофе без кофеина, он стал следить за улицей.

Ни одного случайного прохожего.

Карим залпом осушил чашку, расплатился и вышел. По улице Энгиен он вновь дошел до более оживленного предместья Сен-Дени, где смешался с подгулявшей компанией и дрейфовал с ней около пятидесяти метров, подражая поведению и походке веселящейся публики. Снова несколько взглядов в темные стекла, чтобы убедиться, что никто не идет за ним, что ни одно лицо, мельком замеченное в толпе, не появилось рядом.

Никого. Настало время положить конец его странствиям.

Улица Метц, бульвар Страсбур, бульвар Сен-Дени, последний настороженный взгляд на улице Рене-Буланже, затем пересечение бульвара Сен-Мартен.

Карим быстрым шагом углубился в пассаж Мелэ, вышел на одноименную улицу и, пройдя по ней десяток метров, скрылся в переулке Орг. Там, в полумраке, он подождал. Определить точки отрыва. Места, куда можно войти одним путем, а выйти другим, чтобы заметить возможную слежку или заставить ее выдать себя.

Ну совершенно никого. Можно идти дальше.

Карим снова вышел на улицу и вскоре достиг пассажа Понт-о-Биш. Вторая точка отрыва с дополнительной трудностью — кодовым замком. Он набрал код, который знал наизусть, и исчез внутри.

— Эй, часы есть? Покурить не найдется?

Развалившийся на груде старых одеял оборванец окликнул его, когда он вышел на следующую улицу.

— Я не курю и… — Карим сдвинул рукав, — сейчас двадцать три двадцать пять.

— Двигай живей, парень.

Ему дают зеленый свет. Замечание по поводу отставания его часов послужило бы для него сигналом опасности и сорвало бы встречу. Карим прошел по тротуару еще около тридцати метров и проник в здание. Перепрыгивая через четыре ступеньки, он взлетел по лестнице на четвертый этаж и четыре раза постучал в единственную дверь, выходящую на лестничную площадку. Затем, выждав двадцать секунд, в течение которых он не отрывал взгляда от секундной стрелки, постучал еще два раза.

Ему открыли.

Внутри он обнаружил двоих мужчин с военной выправкой, в штатском, чьи физиономии говорили о работе на открытом воздухе. Тот, что повыше, был вооружен MP5SD,[40] пистолетом-пулеметом с интегрированным глушителем, и лишь проследил за ним взглядом. У него был скрытый наушник, как у оборванца внизу. Его товарищ, не более разговорчивый, чем он, проводил Карима до закрытой двери гостиной и немедленно впустил.

В комнате было темно, однако не настолько, чтобы не догадаться, что она просторна и почти пуста. В центре большая столешница на специальных козлах, вокруг нее пять стульев. Один из них занимал мужчина солидного возраста, с короткими седыми волосами, слегка поредевшими надо лбом. Он курил сигарету, не спуская глаз с Карима. Позади него три широких окна за закрытыми ставнями. Слева, в глубине комнаты, виднелись контуры второй двери, ведущей в другую часть квартиры.

Единственный свет шел от стоящей на столе конторской лампы.

Молодой человек приблизился, взял стул и сел напротив курящего:

— Как дела?

— Хорошо.

— По пути никаких проблем?

Карим отрицательно покачал головой.

— Ладно, тогда начнем.

На столешнице перед незнакомцем находились стаканчик, стопка белых листов, на которой лежал механический карандаш из светло-синей пластмассы, множество довольно пухлых картонных папок и «Harpa».[41] На небольших треногах стояли два включенных микрофона, один нацеленный на Карима, другой — на его собеседника.


ЗАПИСЬ

«Понедельник 23 апреля 2001 года, 23.31. Внеочередное собеседование с агентом Феннеком, проведенное по его личной просьбе куратором — офицером Луи… Я тебя слушаю.

— Сегодня днем Мохаммед Туати сообщил мне, что я еду в Лондон.

Луи бросил сигарету в стаканчик.

— Когда?

— Послезавтра.

— Какова цель поездки?

— Он хочет, чтобы я отвез посылку его другу, какому-то Амину. Затем, при условии, что все будет хорошо, Амин отвезет меня в религиозную школу, чтобы я там учился.

— Что за посылка?

— Не знаю.

Куратор покачал головой, ему это не понравилось:

— Сколько ты там пробудешь?

— Не знаю.

— Где должна состояться встреча с этим Амином?

Карим пожал плечами:

— Эту информацию мне еще не сообщили. Однако я точно знаю, что уезжаю через два дня.

— Насколько нам известно, они могут подложить тебе взрывное устройство и взорвать его во время твоей поездки.

На несколько долгих секунд установилось неловкое молчание.

— Не беспокойся, я думаю, они собираются проверить меня на доставке незначительного груза. Поддельных документов, вероятно. Вот шанс, которого мы ждали. Мы затеяли это не для того, чтобы я сидел здесь и устанавливал потенциальных членов различных локальных сетей.

— Это всегда может пригодиться. В случае покушения, например.

— Следить за этими парнями и срывать подобные пакости — работа сыщиков, Министерства внутренних дел, а не наша. Мы, пока не поступил следующий приказ, по-прежнему Управление военной разведки. Мы ведь военные, верно? Мое задание — я цитирую по памяти — внедриться в образовательные и тренировочные структуры, размещенные в зоне военных действий вне страны, куда однажды может быть введена французская армия. Или я ошибаюсь? О’кей, ввели некое новшество, поскольку оно исходит отсюда, но…

— На всякий случай напоминаю тебе, что я один из инициаторов всего этого бардака, так что бессмысленно читать мне мораль. Вот дерьмо! — Луи поднялся и принялся мерить шагами комнату. — У меня нет ни малейшего желания завалить все, отправив тебя на бойню.

— Выбора-то у меня особо и нет.

Ведущий офицер снова сел и, схватив автоматический карандаш, записал что-то на белом листке:

— Завтра к полудню пришлю тебе новые инструкции и явки. Проверяй свой BLM![42] — Он отложил карандаш. — Надеюсь, ты прав.

Агент молча покачал головой.

— Ты уверен, что они тебя не раскрыли? Что все это не уловка, призванная заманить тебя в ловушку?

Мужчины внимательно посмотрели друг на друга.

— Маловероятно, не их стиль. Слишком замысловато. Даже если… Пару дней назад меня кто-то навестил. Я думаю, это была последняя проверка, перед тем как посвятить меня в их намерения. Я почти уверен.

Луи согласился:

— Должен тебе сказать, что какие-то люди недавно приходили и к твоим родителям. — Он слегка акцентировал слово „родителям“. — Задавали вопросы. Похоже, твоя легенда держит удар.

Легенда Карима, полностью сфальсифицированная биография, включала двоих пожилых лжесупругов, нанятых за жалованье и живущих на юго-западе Франции. В комплекте с прочими элементами, их существование упрочивало правдоподобность его легенды — маски, под которой он взялся за исполнение своей миссии. Его настоящие родители жили в другом месте, не зная об истинной работе своего сына. В стороне от ее возможных последствий.

— Что еще?

— Ничего особенного с моего последнего рапорта. Ах да, Насер Делиль снова уехал. Похоже, на этот раз надолго. Думаю, он покинул Европу. Полагаю, он скоро наведается в Пакистан. Но к этой информации стоит относиться с осторожностью.

— Запросим подтверждения. Он не входит в число наших приоритетных целей.

— Чтобы закончить с этой темой. Раз или два я видел его с Мохаммедом Туати, но его самый близкий контакт — Лоран Сесийон, обращенный.

— А, душка Джафар. Свой своего ищет. У тебя все?

— Мои последние наблюдения подтверждают связи между мечетью и баром „Аль Джазир“. Я придерживаюсь своих первых предположений, это место встреч и заодно почтовое отделение, а знакомый нам Салах служит им посредником.

— Понял. А теперь сосредоточимся на твоей поездке в Англию».


Луи остановил цифровое записывающее устройство. Теперь он мог расслабиться. Достав из пачки сигарету, он с наслаждением закурил.

— Расскажи о себе. Ты как, держишь удар?


12.05.2001

День тянулся точно в ватном тумане с редкими просветами. Раздавшийся в за́мке слишком рано утром телефонный звонок вызвал острое чувство беспокойства. Ощущение, что все происходит слишком стремительно. Острая боль от случайного укола шпилькой, когда Соня, старинная подруга, делала ей прическу. Крепкая рука отца, стиснувшая запястье в тот самый момент, когда они входили в мэрию Сен-Мало. Пальцы Сильвена, сжавшие ее пальцы. Охвативший ее легкий трепет, когда она ставила свою подпись под датой 12.05.2001 в книге актов гражданского состояния. Ветер, ливень, холод при выходе из ратуши.

«Женишься в дождь — счастье найдешь». Кажется, сегодня Амель слышала это раз пятьдесят.

Холод.

Теперь чуть-чуть потеплело. Она отхлебнула шампанского, и алкоголь сразу ударил в голову. Амель не могла сосредоточиться на болтовне трех своих собеседниц и принялась разглядывать бродивших между столами гостей. Наконец она встретилась глазами с мужем. Муж. К этому ей еще предстоит привыкнуть. Сильвен стоял посреди широкой террасы замка Бонабан со своим дядей и друзьями родителей. Но в этот миг он был только с ней, и его улыбка мгновенно успокоила тревогу новобрачной. Амель остро захотелось оказаться в его объятиях, с ним наедине. Захотелось его.

— Вам бы следовало заняться вашим отцом; похоже, он скучает. С ним никто не разговаривает. — Свекровь отказывалась обращаться к ней на «ты».

Не дожидаясь ответа невестки, она направилась к другим гостям.

Отец Амель в одиночестве пил сок. Он казался растерянным. Родных новобрачной было немного. Бабушка и дедушка по материнской линии поддержали свою дочь и не пришли. Старшей сестре Мириам пришлось остаться в Париже с матерью, чтобы скрасить ее одиночество. Родственники отца жили в Марокко, и ради нерелигиозной церемонии никто не захотел сниматься с места.

Так что со стороны Амель присутствовали лишь несколько друзей. И отец с таким печальным лицом.

Их разделяло всего несколько шагов.

Молодая женщина отвела глаза и опять поймала неприязненный взгляд свекрови. Казалось, та следит за каждым ее передвижением и поступком. Амель переключила внимание на отца и увидела, что к нему как раз подошла Соня. Почувствовав облегчение, она решила, что пора нанести удар в самое сердце неприятеля. Мадам Рувьер-Балимер направилась к мадам Рувьер.


Жан-Лу Сервье оставил два больших дорожных чемодана в своей новой спальне и направился в глубину квартиры, чтобы повесить чехол с одеждой в гардеробную. Он обошел всепомещения, чтобы по-настоящему вступить во владение и проверить, все ли работы завершены. Похоже, все было в порядке. Теперь ему не хватало лишь нескольких предметов, пока находившихся в Лондоне, у перевозившей его компании. Они прибудут в следующий вторник.

Остальное он купит по мере необходимости.

Жан-Лу вернулся в спальню. Открыв чемоданы, он вытащил из них несколько вещей. Несессер, большое полотенце и толстый том «Л. А. Квартета» Джеймса Эллроя,[43] который он положил на каминную полку. Затем он расстелил на полу походный надувной матрас и накрыл его легким спальным мешком.

Довольный и проголодавшийся, он решил пройтись по улице, чтобы ощутить дух квартала, где не был со времени своего отъезда из Парижа по окончании учебы.


Карим вручил сменщику ключи от кассового аппарата и стал давать ему последние инструкции. Он объяснил, кто звонит, куда и сколько времени, а также порядок ожидания соединения. Затем, оставив многоязыкий шум переговорного пункта, он пошел вверх по Севен Систерс-роуд. Феннек работал три раза в неделю, просто чтобы помочь. А значит, бесплатно. Остальное время он получал религиозное образование.

Он шел скорым шагом, торопясь попасть в свой квартал, где жил вместе с несколькими соучениками по мусульманской духовной школе. Все их передвижения отслеживались. Малейшее замеченное опоздание становилось объектом бесконечных внушений.

Вскоре Карим миновал вокзал Финсбери-парк и свернул на Фонтхилл-роуд.

Кое-какие лавочки еще оставались открытыми: старый «Севен Элевен»,[44] несколько «Текэвэй»[45] с разнообразными блюдами. Почти всеми владели египтяне или пакистанцы. В этом квартале белое лицо встречалось редко. Единственными иностранцами были ямайцы, составляющие значительную местную общину.

Карим чувствовал себя одиноким, уязвимым.

Через десять минут он добрался до дому, где его, как всегда, встретил спертый и влажный воздух их жилища. Здесь, точно джинны в запертой бутылке, скрытые от посторонних глаз, проживали с десяток мужчин. И это ощущалось — как в прямом, так и в переносном смысле. Они занимали английский двухэтажный домик из серого кирпича, похожий на все соседние. Здесь на двух уровнях были оборудованы три спальни и общие комнаты: кухня-столовая и ванная. Быт был сведен к самому необходимому: кое-какое электрооборудование и посуда, зачастую грязная, стол, несколько стульев и матрасы не первой свежести, разложенные прямо на полу.

Максимум тесноты и неудобства, минимум обособленности.

Учащиеся выходили из дому только на занятия, для «помощи общине» или за провизией. Они имели право читать лишь то, что им посчитали нужным дать. Чаще всего это были местные исламистские газетенки. И все же Кариму удавалось пробежать глазами первые полосы газет в магазинах. К тому же однажды он сумел связаться с руководством, чтобы проинформировать о своем местонахождении. Теперь они знали, где он. Что было абсолютно бесполезно: в случае необходимости у них не будет никакой возможности вмешаться. Он предоставлен самому себе.

— В ближайшее время уехать на Север… — Обрывки разговоров по-арабски доносились из кухни. — В Шотландию…

Неожиданно войдя в комнату, агент застал там двоих своих товарищей-алжирцев, беседующих за чашкой кофе.

— Ассалам Алейкум. Что там с Шотландией?

Стоило Кариму появиться в дверях, они умолкли и, окинув его с головы до ног внимательными взглядами, заговорщицки переглянулись. Наконец один из них все же сдержанно ответил ему:

— Вроде мы должны разбить там учебно-тренировочный лагерь, чтобы готовиться к боям.

Карим не показал, что он думает об этой форме закалки под фундаменталистским соусом. И все же, если они говорят правду, эта небольшая экскурсия относится скорее к разряду хороших новостей. Ради нее они хотя бы на некоторое время покинут эту крысиную нору.

Его собеседники поднялись и вышли из кухни. Он слышал, как, поднимаясь по лестнице, они продолжали переговариваться шепотом. Они говорили о нем.

Так или иначе, но его единоверцы узнали, что он сын харки. Сам факт того, что эта информация последовала за ним из Парижа в Лондон, доказывал, что в нем все еще сомневаются. Это делало его внедрение более сложным, даже несмотря на то, что возможность такого риска учли при выборе для него легенды. В стремлении к достоверности и чтобы ограничить возможные случайные разоблачения, легенду создавали близкую к его подлинной биографии. Включение в дезинформацию правдивых моментов делает ее лишь более убедительной.

Так что он сын предателя, который никого не предал, даже свои собственные убеждения. В реальности отец всего лишь не присоединился к восстанию, возможные последствия которого его пугали. Но в то время не поддержать означало «сотрудничать с врагом», в чем упрекали его некоторые коллеги-наставники, сами уроженцы метрополии. Грубейшая ошибка, особенно для «интеллигента». Поэтому, чтобы выжить, они с будущей матерью Карима вынуждены были бежать, гонимые стыдом за взваленную на них вину, хотя были скорее жертвами тенденции клеймить врагов, распространившейся по обеим сторонам Средиземноморья. Забытые как теми, так и другими, они скитались, не имея постоянного пристанища, пока не оказались в Биасе, в районе Ажена.[46]

Там, за колючей проволокой в кишащем паразитами, сыром и холодном цементном бараке, осенью 1967 года Карим появился на свет. Он родился парией — это очень скоро стало ему очевидно. В частности, он вспоминал один эпизод: весеннее утро, ему чуть больше четырех лет. Он играет с другими детьми у входа в Биас. Перед будкой охранника появляется хорошо одетый мужчина, француз. Малика, девчушка чуть постарше Карима, осмеливается спросить у незнакомца, что он здесь делает, что он сделал плохого, что его заключили в лагерь.

Родители Карима не были предателями. Всего лишь неудобными людьми. Пятном в новой официальной истории молодого самостоятельного государства и грузом на совести старой колониальной страны. Тридцатью четырьмя годами позже их сын, француз, никогда не видавший Алжира, все еще будет парией. И секретным агентом. Нелегко жить с таким раздвоением личности. Он предпочитал считать себя просто отверженным: это, по крайней мере, давало ему хорошую роль — роль мятежника.

На кухне осталось немного кофе. Феннек налил себе чашку и поднялся в комнату, чтобы подготовиться к молитве.


С наступлением ночи температура упала. После бесконечных тостов и других соответствующих событию речей трапеза завершилась и гости начали по-настоящему развлекаться. С порога гостиной замка, превращенной в танцевальную залу, Амель краем глаза наблюдала за привлекавшей внимание остальных гостей подругой Сильвена, Мари. Девушка сильно захмелела и цеплялась ко всем присутствующим мужчинам, одиноким или с супругами.

Пожалуй, бывшая подружка мужа, возведенная в ранг ближайшей подруги, слишком перебарщивала в своих попытках соблазнения. Молодые женщины не очень любили друг друга. Мари удалось втянуть Амель в неприличный круговорот соперничества и ревности. Этим вечером ее безнадежная битва была особенно отчаянной. Проигравшая явно нарывалась на скандал.

Сильвен ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Однако некоторые гости уже начинали выражать недовольство. Поэтому Амель решила попытаться избежать шума. Подойдя к вихляющейся посреди гостиной Мари, она шепнула ей на ухо несколько слов.

Меняли диск, и музыка на мгновение стихла.

— Что? — Мари принялась орать посреди гостиной.

Диджей выключил звук.

— Что ты лезешь? Не суйся в то, что тебя не касается! Сильвен! — Бывшая пыталась взглядом найти Сильвена, ей это не удавалось. — Сильвен! Ты где? Скажи своей газели, чтобы отвязалась!

Амель, выведенная из себя, униженная, некоторое время неподвижно стояла посреди танцевальной площадки у всех на виду. Никто не пришел ей на помощь. Мужа рядом не было. Под насмешливым взглядом привлеченной криками свекрови она поспешно поднялась на второй этаж. Спустя какое-то время Сильвен нашел ее в спальне. Она ходила из угла в угол, пытаясь успокоиться.

— Амель, все в порядке? Я везде искал тебя…

Она в ярости стала отталкивать его.

— Эй! — Ему удалось приблизиться к жене и обнять ее. — Я попросил Мари уйти. Кто-нибудь отвезет ее в отель.

— Мне наплевать, я больше не хочу видеть эту сучку!

Сильвен не ответил.

Амель отстранилась и посмотрела ему прямо в глаза:

— Ты меня слышал? Я больше никогда не хочу ее видеть!

После короткого колебания он согласился:

— Ты моя жена, и только это имеет значение.

— Уедем отсюда, уедем из Франции. Я начала собирать информацию по размещенным во Вьетнаме неправительственным организациям. Посмотрим, смогу ли я работать на какую-нибудь из них.

— Поговорим об этом в Париже. Сегодня наш праздник. — Сильвен попытался поцеловать Амель, но она увернулась и опустила голову ему на плечо.

«Женишься в дождь…»


Желтое уличное освещение в его пустой комнате. Окна без занавесок. Лежа поверх спального мешка, Жан-Лу Сервье прислушивался к внешнему миру и смотрел в потолок. Он пытался различить долетающие до него звуки.

На полу валялся журнал, на обложке которого красовалась реклама «Лофт-стори»,[47] весенней саги. Он стащил его в японском ресторане на улице Фобур-Сент-Антуан, где оказался случайно. Соседка по столику забыла его после обеда, проведенного в споре с сотрапезником по поводу исхода игры. Они не сошлись во мнениях относительно возможного победителя.

Жан-Лу не знал, в чем дело, пока не прочел первые страницы еженедельника. Тогда он понял, что если ему и удалось избежать разговоров по поводу такого явления в Англии, то эта отсрочка была краткой. Там передача носила другое название, «Биг Бразер», но принцип оставался тот же: запереть пятнадцать человек в клетке и разглядывать их как под лупой, наблюдать, как их возносит или бросает в пропасть. Оруэлл, должно быть, в гробу переворачивается, наблюдая, как народ стал своим собственным надзирателем.[48]

Этот самый народ двигался сейчас под его окнами. Он различал слова, смех, крики, невзгоды эфирные, эфемерные. Сервье ощущал себя одновременно в этой толпе и вне ее, на некотором расстоянии. Скоро придет отлив, тишина, и он останется один.

Он закрыл глаза. Его мысли устремились к Лондону.


Окна и ставни были заперты, так что в помещении царила почти кромешная темнота. Снаружи, на улице, было тихо. Соседи Карима по комнате, два египтянина, поочередно всхрапывали, словно исполняли канон.

Агент не спал. Он потел и задыхался. Этот звук, на котором он поневоле сосредоточился, мешал ему. Нынче ночью тело и разум отказывались оставить его в покое. Уже несколько месяцев он не обнимал женщину, не засыпал, прижавшись к теплой и нежной коже. Он уже почти забыл, как это.

Один египтянин заворочался и принялся храпеть еще громче. Во сне он случайно придвинулся к Феннеку.

Карим закрыл глаза. Сосредоточиться на своем задании. Он должен отдохнуть, это вопрос выживания.


29.05.2001

Насер Делиль торопливо спустился по металлическому трапу, развернутому перед самолетом Пакистанских международных авиалиний. Он прилетел из Туркменистана, предпоследнего пункта своего долгого странствия, которое он проделал, чтобы запутать следы. И теперь с облегчением осознавал, что выжил во время перелета над афганскими горами.

Делиль смертельно боялся летать.

Погода стояла хорошая, скорее прохладная, воздух был сухим. Делиль смешался с другими пассажирами и направился к зданию международного аэропорта Пешавара, строению весьма скромному, с коричнево-белым фасадом. Внутри всех загнали в боковое крыло главного зала, отделенное тонкой стеклянной перегородкой. Ему пришлось прождать довольно долго, прежде чем он смог предъявить свой фальшивый суданский паспорт одному из двух пакистанских офицеров, занятых паспортным контролем. Тот мельком взглянул на документ и знаком предложил Насеру проходить. Он находился на дружеской территории и мало чем рисковал.

Насер путешествовал налегке, с одним чемоданом; так что он быстро вышел под козырек напротив паркинга аэропорта. Вскоре из толпы вынырнул и подошел к нему человек, который должен был его встретить, — Омар, маленький и плотный, с еще более густой бородой, чем во время их последней встречи. Он обнял Делиля и тепло поприветствовал по-арабски:

— Ты хорошо долетел, Мишель?

— Да, но я рад, что приземлился, брат мой.

— Аль-хамдулилла![49] Иди за мной.

Они подошли к покрытому пылью белому джипу «тойота», и Омар сел за руль.

Мишель. Мало кто знал его настоящее имя и почти никто, за исключением кое-кого из своих, так его не называл. Оно возвращало Насера в те времена, когда еще были живы родители, до серьезных израильских нападений на Ливан. Тогда его звали Мишель Хаммуд и он был христианином. Еще до обращения, до вступления в борьбу. Омар своим не был. Омар тоже сражался. И со зловредным удовольствием напоминал ему, что кое-что о нем знает.

— Все идет по плану, брат?

Вопрос проводника вернул его к действительности.

— Ты собираешься во Францию?

Насер утвердительно кивнул.

— Джамиль прошел?

— Да, несколько недель назад, в начале мая. Он сказал мне, что его группа будет готова вовремя. — И после короткой паузы: — Он ни о чем не догадывается.

Дальше ехали молча вдоль запруженных, цветистых, шумных улиц, кипящих жизнью. Ливанец думал о том, что предстояло сделать, что все может пойти наперекосяк, особенно когда будут запущены разные операции. Без помощи Аллаха им нипочем не справиться. Но будет ли Аллах с ними? Он не всегда ощущал уверенность в том, что Высокий и Великий, благословенно будь Его имя, одобряет их поступки.

Насер устал и внезапно почувствовал себя совершенно изнуренным. Он нуждался в отдыхе, путешествие сильно утомило его. Впрочем, он располагал небольшим запасом времени, перед тем как двинуться дальше. Ему надо было поскорее добраться до Кабула через Хайбарский оазис,[50] а затем попасть в Кандагар для окончательной доработки плана действий с приближенными шейха. Если бы только ему удалось напоследок увидеть его! Он нуждался в благословении и ободрении.

Казалось, Омар читает мысли своего пассажира.

— Сейчас ты целых два дня будешь отдыхать в нашем доме. Грузовик придет за тобой не раньше первого июня. К тому же ты будешь не один, несколько алжирских товарищей тоже там.


15.06.2001

Бен-Невис, самая высокая вершина Великобритании, достигающая немногим более трех тысяч метров, располагается поблизости от города под названием Форт-Уильям, на северо-западе Шотландии. Если Карим знал подобные детали, причиной тому была не всепоглощающая любовь к этой стране, а то, что он уже прежде приезжал сюда в рамках общевойскового обмена с людьми из Херфордшира. Тогда, во время стажировки, прозаически названной «Побег, допрос и перекрестный допрос», его забросили черт знает куда, в условия, мало отличающиеся от тех, в которых он оказался сейчас. Была ночь, холодно, шел дождь, и он был очень плохо экипирован.

Агент обернулся к четырем своим товарищам по несчастью. Они пытались спрятаться от ветра, присев за каменной изгородью. Трое из них новобранцы, как и он. Четвертый называл себя Ахмед аль-Афгани, Афганец. Он говорил, что воевал с русскими и исполнял обязанности инструктора. Похоже, их маленькая вылазка доставляла удовольствие лишь одному ему, правда в этом ему успешно помогала соответствующая экипировка.

Им предстоит помучиться. Промокнув под своими слишком легкими штормовками, они уже дрожали как осиновый лист. Разбитая армия Сапаты.[51] А ведь их прогулка началась едва ли несколько часов назад, после сбора в городе в конце дня.

Феннек не сломается, выдержит удар, ему достаточно быть терпеливым и помнить, чему его учили. Целью этих нескольких дней было не обучение воинов, как думали другие, а выявление самых устойчивых и самых достойных среди них. Таким окажется Абдельгани, один из двоих алжирцев из Лондона, единственный, кто поедет с ним. Он по-прежнему не выражал симпатии к Кариму, а тот спрашивал себя, не специально ли их объединили в одну группу. Как бы то ни было, его товарища по оружию вела вера, которая вдохнет в него силы, чтобы выжить в этой шотландской экспедиции. Во время одного из их редких разговоров агент понял, что борьба придала смысл жизни Абдельгани, сделала из него человека. Она давала ему возможность вычеркнуть из памяти поражения, грубые окрики и унижения, до сих пор испытанные им в Европе.

Пожалуй, Карим даже слегка завидовал силе его убежденности. С ним тоже такое было, по молодости, когда он сошел на берег в Байонне, после перехода в Монпелье. Эта убежденность помогла ему выжить на всех ступенях подготовки, преодолеть их и с успехом провести первые операции. Впрочем, агент должен признать, что последние месяцы им овладело сомнение. И страх тоже. Эта игра оказалась новой как для него, так и для его организации. Он не мог с уверенностью сказать, что она ему нравится.

Феннек посмотрел на запад, в направлении Форт-Уильяма, но ему не удалось различить огни города. К ночи поднялся густой, непроницаемый, вселяющий тревогу туман. В любой момент из него могли возникнуть люди и захватить их. Быть может, как раз сейчас за ними кто-то наблюдает. Они ничего не смогут разглядеть, будут не способны реагировать и бесследно исчезнут.

Он вздрогнул.

Знают ли его братья, что куффары[52] стягивают в этот регион элитные войска? Похоже, нет. Они бы никогда не согласились на риск быть так глупо обнаруженными.


— Пошли.

В этом слове, произнесенном прямо ему в ухо низким, слегка тягучим нетрезвым голосом, было что-то влажное. Отстраняясь, губы Изабель коснулись его щеки. Жан-Лу Сервье позволил молодой женщине протащить его за руку между людьми, столами и стульями к переполненной танцевальной площадке «Милллиардера».[53]

Кабаре «Миллиардер».

Летний вечер, пятница. Сервье понемногу возвращался в привычную обстановку. За две недели он сообщил о своем приезде некоторым знакомым. От одного из них высокая блондинка Изабель и узнала, что он вернулся в Париж.

Они не разговаривали три года, с тех пор как Жан-Лу уехал в Лондон. Не могло быть и речи о продолжении знакомства, раз он живет там. Изабель любила Сервье — немножко. Любила она и прочие радости, химические тоже, но сильнее. На вкус Жан-Лу, даже чересчур. Их роман был непродолжительным. И все же, когда в начале недели она позвонила ему, он поддался этому вновь возникшему интересу.

Изабель не сильно изменилась, разве что коротко постриглась, под мальчика. Вечная элегантная дива, она по-прежнему посещала все те же места, все с теми же персонажами. В тот вечер они поужинали «У Жоржа», на последнем этаже Бобура, где она, едва войдя, устроила спектакль, поздоровавшись с половиной зала, после чего спросила, есть ли у него cash,[54] потому что ей необходимо развеяться.

— Понимаешь, настроение на нуле.

По существу, вступление достаточно недвусмысленное.

На танцевальной площадке Изабель прижалась к нему и порывисто и чувственно развернулась спиной. Чтобы скоординировать их покачивания, он положил руку ей на бедро; она передвинула ее себе на ягодицы. Она гордилась своей задницей, изваянной долгими часами брюшно-ягодичных тренировок, и, когда они спускались по эскалатору в Центре Помпиду, уже позволила Сервье прикоснуться к ней. И не возражала, когда во время их краткого пребывания в лифте по дороге к паркингу пальцы Сервье проникли дальше, под трусики.

Жан-Лу сильно перебрал. Изабель липла к нему. Другие танцоры липли к ним.

You don’t know me…
В ушах у него ревела музыка. Мигал свет.

You say that I’m not living righn…
Он видел людей. Он видел тени. Свет. Выключили.

You don’t understand me…
Люди. Тени. Изабель. Прижалась. Слишком сильно.

So why do you judge my life…
Люди. Тени. Чернота.

Одни.

Молодая женщина утащила его с танцплощадки в самую глубину заведения, в нишу с никогда не запирающейся дверью. Этот закуток служил гардеробной для персонала. И для других целей тоже. Из смехотворно маленькой сумочки, которую она называла «багет»,[55] Изабель вытащила пакетик с белым порошком. Сервье не раздумывая предложил ей свой бумажник. Она сделала на нем четыре полоски. Они одну за другой втянули их носом и принялись целоваться, прикасаться друг к другу. Кожа, волосы, щеки. Большой палец обводит ее губы, проникает в рот. Она сосет его. Она обхватывает ладонями его лицо. Его ладони блуждают по ее груди, талии, спине. По ее ягодицам. Лобку. Его пальцы у нее во рту.

Возбуждая его пальцами, Изабель становится перед ним на колени, медленно много раз проводит языком по его члену, прежде чем целиком поглотить его. Жан-Лу ощутил легкое прикосновение к ее нёбу. Он подумал о трех сотнях веселящихся в нескольких метрах от них и усмехнулся, прежде чем грубо схватить молодую женщину за волосы. Движение члена взад-вперед между ее губами. Она помогает ему, все сильнее и сильнее сжимая его плоть пальцами.

Хотите переспать со мной сегодня вечером…
Он кончил, когда зазвучал припев последней версии «Lady Marmalade».[56]


04.07.2001

Новые декорации. Карим продолжал свое европейское турне в качестве курсанта-джихадиста. И теперь в начале июля он находился в кухне небольшого дома в городе Моленбеек в пригороде Брюсселя. В комнате, выходящей в собственный сад, окруженный каменной стеной и изгородью из небрежно постриженных бирючин, было всего одно окно, частично задрапированное плотным тюлем. Карим прибыл сюда два дня назад, и не один: Абдельгани тоже был здесь, как и пятеро других учеников.

Их нового учителя, сирийца, звали Хасан.

— Хлор используется в производстве соляной и азотной кислот. Его можно найти у продавцов оборудования для бассейнов.

Они окружили стол с расставленными на нем сосудами, банками, коробками различных размеров, цветов и фирм, на которые по мере своих разъяснений их инструктор указывал пальцем.

— Ацетон. Используется для разбавления красок, так что его можно купить в строительных магазинах и некоторых супермаркетах.

Они собрались, чтобы научиться изготавливать самодельные взрывчатые вещества. После вечерней демонстрации на уединенной автомобильной свалке, принадлежащей другому сочувствующему, свой второй день они провели в хождении по магазинам. Теперь им предстояло научиться выделять из этих приобретенных накануне продуктов привычного обихода необходимые им основные химические ингредиенты.

— Существуют еще удобрения для получения нитрата аммония и калия…

Сириец сообщил им, что сначала они сосредоточатся на производстве и использовании двух взрывчатых веществ: тетранитрита пентаэритрита (который он позволил себе сократить до пентрита или ПЕНТ) и гексагена. Первый применяется для производства детонаторов, но может также в достаточном количестве использоваться как основной заряд в бомбе. Второй входит в состав большинства военных взрывчаток на основе пластида, например С4 или семтекс.[57]

Карим с трудом мог сосредоточиться на словах Хасана. То, что тот рассказывал, не было для него новым, он бы, пожалуй, даже мог взамен тоже научить его парочке хитростей. Карим нервничал. Ему казалось, он приметил кое-какие знаки, свидетельствующие о том, что что-то готовится. Все началось во время пребывания в Шотландии. На четвертый вечер Ахмед, ходивший в Форт-Уильям за провизией, показался ему непривычно радостным. Агент застал его рассуждающим вслух о «близящемся моменте». Именно с этого дня их практика по закаливанию стала заметно легче.

Вернувшись в Лондон, он почувствовал, что руководители их маленькой группы словно заряжены какой-то странной энергией. Как-то вечером в мечети Феннек случайно подслушал разговор между приезжим пакистанским имамом и другим правоверным. Духовный отец наставлял своего собеседника и советовал ему отправить семью на родину.

То, что сначала было лишь ощущением, немного волнующим подозрением, подтвердилось по приезде в Бельгию. Ученики-подрывники контактировали с местной общиной верующих, так называемой уммой. После уроков химии и молитвы они проводили вечера, печатая листовки все более и более воинственного содержания, возвещающие скорый триумф моджахедов. Как правило, на следующий день их распространяли у входа в культовые заведения.

Так что Карим де-визу[58] мог наблюдать необыкновенное оживление своих братьев. Ему удалось поделиться с руководством своими опасениями в секретном донесении. Никакой реакции не последовало. Возможно, отсутствовала обратная связь.


17.07.2001

База отступления, план Б. Всегда надо предусматривать план Б и часто менять его. Линкс обошел дом. Заросший плющом фасад из песчаника, не слишком высокий, стоящий вплотную к лесу, где протекает местная речушка Ревейон, на некотором расстоянии от коммуны Сантени. Этот дом, идеально спланированный и уединенный, имел гараж на две машины, с довольно высокими воротами. Никто бы не заметил возможных приходов и уходов. К тому же любое поспешное отбытие легко осталось бы незамеченным благодаря перелеску на задах дома.

Линкс опять вставил в уши наушники, электронные аккорды «Afro Left»[59] снова наполнили его слух мощными звуками. Он вернулся в дом с ключами, которые вручил ему владелец, прежде чем отбыть со своим экземпляром подписанного договора и чеком.

Место было просторное, абсолютно пустое. Он обошел комнаты с блокнотом в руках, чтобы записать, что ему может понадобиться. Шторы, чтобы закрыть окна и придать дому жилой вид. Он бы выбрал веселые, яркие тона, женские, но не слишком кричащие. Ему понадобятся светильники с таймерами. Холодильник, микроволновка, одноразовая посуда, минимум кухонного оборудования, несколько складных стульев, стол и кровать, просто чтобы продержаться несколько дней в случае осложнений.

Линкс зашел в гараж, тоже пустой и голый, затем спустился в подвал. Он состоял из четырех комнат, занимающих равную дому площадь. Прямо под лестницей чулан с бойлером, затем две срединные, почти не разделенные между собой комнаты. И наконец, в самой глубине, целиком забетонированная кладовка три на три, куда попадал слабый свет из небольшого оконца. Следы полок на стенах говорили о том, что прежде это помещение служило винным погребом. Его закрывала вполне крепкая металлическая дверь с замком без ключа, который, должно быть, находился наверху, в висящих у дверей связках. Проверить.


— Ты хорошо выглядишь. — Лепланте легко поднялся и улыбнулся подходящей Амель.

Они находились в «Фюмуаре»,[60] около Лувра.

— Спасибо, ты тоже. — Она присела на скамейку. — Редко же ты появляешься.

— Подумай-ка, и это ты мне говоришь?! А ведь с тех пор, как ты вышла замуж, от тебя ни одной весточки не было! Кстати, как церемония, хорошо прошла?

Прежде чем ответить, молодая женщина немного помолчала. Она не пригласила карикатуриста на свадьбу, хотя он очень помогал ей два последних года в Школе журналистики. Запрет Сильвена, которому по непонятной для нее причине не понравился последний вечер с Лепланте, и…

— Как там его звали?

— Кого?

— Того типа, с которым ты тогда в мае пришел на коктейль.

— Ружар?

— Да. Что он…

Официантка подошла принять заказ, и разговор прервался.

— Ну и как идут дела после получения диплома?

— Плохо. Кроме пустяковых статеек для женского журнала, где я проходила последнюю практику, я ничего серьезного не написала. К тому же я получила несколько прямых отказов. Не так-то просто обивать пороги редакций.

— Не понимаю. Вы же вроде собирались уехать в Азию? — Лепланте несколько секунд подождал ответа, но его не последовало. — Девушке вроде тебя стоило бы попробовать себя…

— На телевидении?

Снова утвердительный кивок.

— Знаю, многие мне это советуют. А пошляки предлагают стать манекенщицей. Люди видят только мою смазливую физиономию. Но я-то хочу писать, расследовать, хочу быть в центре событий!

Карикатурист без тени снисходительности улыбнулся внезапному приливу чувств Амель. Улыбка получилась грустной.

— Подумаю, что я могу для тебя сделать, но тебе бы стоило попытаться связаться с Ружаром. — Он помолчал. — Думаю, ты ему понравилась. Ты же знаешь, он влиятельный журналист, а такие связи стоит поддерживать. Если, конечно, ты хочешь заниматься серьезными вещами.

— Разумеется. Я готова на все, лишь бы не превратиться в специалиста по антицеллюлитным кремам.

— Ты так говоришь потому, что тебе они не нужны.

Амель сделала вид, будто не расслышала, и отпила глоток наконец принесенного ей кофе.

— Твой друг сейчас здесь?

— Да, он пользуется летним затишьем, чтобы продвинуть другие сюжеты. Поскольку новости спокойные.

— Какие сюжеты?

— По-моему, он хочет написать книжку об одном из этих модных мусульманских интеллектуалов. Уже несколько месяцев он ходит за ним по пятам, чтобы разобраться в его речах. Он подозревает его в худшем.

— Почему думающий мусульманин всегда подозрителен? — Тон Амель неожиданно стал немного сварливым.

— Эй, не путай! Ружар отличный мужик. Послушай, он лучше, чем я, расскажет тебе о своей книге. Может быть, ты даже окажешься ему полезной и предложишь ему другую точку зрения, а? Есть чем писать? Я тебе дам номер его мобильника.


21.07.2001

Было солнечное субботнее утро. Верная своим привычкам, Амель проснулась очень рано. Сильвен, как обычно в выходные, будет спать допоздна. Она уже приняла душ, позавтракала, заглянула в электронную почту и отметила, что никто не попытался связаться с ней. В ожидании вдохновения для парочки глубоко прочувствованных статеек она, потягивая кофе, посидела возле компьютера.

Тщетно.

Амель поднялась и направилась в спальню. Остановившись на пороге, она смотрела на спину тихонько посапывающего мужа. Она чуть было не поддалась своему желанию сбросить джинсы и футболку и разбудить его ласками, но передумала. Вчера вечером в ресторане, где они ужинали с друзьями, он клевал носом. Слишком устал за год. Сильвен нуждается в отдыхе, в отпуске.

Скоро они уедут.

Наконец она решила прогуляться в одиночестве, чтобы воспользоваться солнцем и относительной утренней прохладой. Улица Ватиньи была пустынна, Амель прошлась по ней до улицы Шарантон и направилась к Бастилии. На авеню Домениль она миновала аркаду, не обратив никакого внимания на витрины ателье и магазинчиков. Молодая женщина думала о работе. Бездействие и отсутствие перспективы не для нее. Долго так она не выдержит. Сильвен тоже, но по другим причинам. Он уже пару раз заговаривал с ней о ребенке. Она уходила от этих разговоров, для нее это было слишком. Казалось, с тех пор как они поженились, он особенно заторопился. Он стал высказывать и другие желания, так что без этих планов или какой бы то ни было работы у нее уже нет оправданий.

Она должна действовать. Но время было неподходящее, и ей предоставлялось мало возможностей. Одна из них — продолжать работать в женской прессе и искать там свою нишу. Другая возможность — Ружар. Уже четыре дня у Амель был его телефон, но она все еще не решалась воспользоваться им. Она не любила просить, особенно так явно.

В конце улицы Лиона виднелась площадь Бастилии.

Выудив из сумки мобильник и записную книжку, она на ходу набрала номер, уверенная, что в это время журналист еще спит. Тогда можно было бы оставить ему сообщение, а он бы перезвонил, если заинтересуется. Так было бы лучше.

— Слушаю…

От неожиданности Амель вздрогнула. Он снял трубку на первый гудок. Услышав голос Ружара, она принялась бормотать:

— Э-э-э… Здравствуйте… Я… Мы… Нас познакомил месье Лепланте, который…

— Как вас зовут и что вам угодно?

— Я та студентка из Школы журналистики, которая однажды на вечеринке разговаривала с вами о политике и…

— Ах да, на коктейле. Очень неудачная вечеринка. Амаль, так, кажется?

Напряжение не отпускало Амель, и она чересчур быстро поправила:

— Нет, Амель.

— Да ладно, Амаль, Амель, какая разница. Итак, что вам угодно?

— Я ищу работу, и вот я подумала… Нет, точнее, Лепланте сказал мне, что вы могли бы что-нибудь посоветовать.

— Советы ничего не стоят. Надо работать, работать и еще раз работать. Вот и все. У вас есть желание горбатиться?

— Э-э-э… Да… Разумеется. — Амель не могла поверить, что все так просто. Она остановилась и присела на ступени «Опера Бастиль».[61]

— Я занимаюсь книгой, для которой мне необходимо проводить исследования, посещать лекции. Вы ведь марокканка, если мне не изменяет память?

— Да, француженка марокканского происхождения. — Амель ощутила раздражение собеседника, он вновь перебил ее:

— Ну да, конечно, я хотел сказать… Вы говорите по-арабски?

— Да.

— Читаете, пишете?

— Немного, не очень хорошо.

— Подойдет. Посмотрю, смогу ли я получить какие-нибудь средства от моего издателя. Вы мне понадобитесь в начале августа.

Неужели так просто? Не может быть.

— Алло, вы меня слышите?

— В начале августа я не могу. Я уезжаю…

Ружар перебил ее, не дождавшись конца фразы:

— Стоило бы знать, чего вы хотите от жизни.

— Сохранить семью.

Прежде чем повесить трубку, он добавил лишь:

— Знаете, чтобы быть хорошим журналистом, надо бороться.

В трубке установилось молчание. Утреннее оживление вновь захватило все звуковое пространство. Амель не сразу сообразила, что все еще прижимает телефон к уху. Вот ведь дурак, ну что за дурак!

Какая дура…


23.07.2001

В эти выходные в Генуе прошли бурные демонстрации. Во время столкновения скончался один подросток, его убили полицейские. Одни выступали против жестокости бунтовщиков, другие — против жестокости капитализма, олицетворяемого «Большой восьмеркой». Таково было содержание передовицы английской газеты, развернутой прямо перед носом Сервье. Типу с газетой, сидящему напротив него в VIP-салоне аэропорта Шарль-де-Голль, было наплевать, он вот уже с четверть часа просматривал спортивные страницы. Если только не заснул.

Жан-Лу дожидался самого раннего в понедельник рейса на Копенгаген, в пять пятьдесят. Недалеко от него два других деловых человека, в серых костюмах, белых сорочках и галстуках, тоже старались бодрствовать. Под звуки невыразительной музычки, в зале с кондиционированным воздухом эти два клона пережевывали одинаковые крошечные круассаны и проталкивали их в желудок при помощи здешнего паршивого кофе.

Пустой взгляд на бизнес-страницы собственного «Файненшл таймс». Аэропорты. Деловые встречи. Английский. Лондон. Неосознанная и систематическая ассоциация, от которой Сервье хотел бы избавиться.

Он вздохнул.

Он нуждался в отдыхе, в отстранении. Вырваться из больших столиц, оставить их гигантские и безымянные аэропорты. Забыть об обществах высоких технологий, аудиторах, адвокатах, банкирах. Вера. Ему никогда не хотелось ничего этого, и он на самом деле не знал, где он сбился с пути. Он действительно выбрал неверную дорогу, заставляющую его бесцельно проводить дни, недели и месяцы. Или безразлично. Одинаковые. В ожидании, нет, в надежде на более манящее завтра. Но манящее чем?


В аэропорту Дубая было уже позднее утро. Нервничая, Насер Делиль вошел в зону беспошлинной торговли терминала «Шейх Рашид», напоминающую огромные и безликие конструкции американских торговых комплексов. Витрины ломились от разных товаров и приспособлений, одно роскошнее и бесполезнее другого. Он совершил большой круг и в беспокойстве и нерешительности остановился среди бесчисленных бутиков. Он вспомнил о семье, но, поразмыслив, отказался принести жертву обряду приобретения подарков. Неподходящий момент, чтобы бесполезно нагружать себя.

После энного взгляда на часы Делиль направился к киоску и купил эмиратское издание ежедневной газеты «Аль-Бауаба». Ему по-прежнему было не по себе, он принялся изучать свое окружение и не заметил ничего подозрительного. Если враги собирались захватить его, они бы сделали это теперь. Но у секретных служб Эмиратов не было никакого основания готовить ему засаду. Он всем заправлял. Его организация была инициатором этой встречи. После многочисленных отступлений ей удалось убедить партнеров, что в их интересах принять предложение, которое он собирается им сделать.

Несмотря на все предосторожности, Насер был напряжен. Чтобы немного взбодриться, он мысленно вызвал образ жены, которую скоро увидит, и наконец поднялся на второй этаж терминала. Присев, согласно договоренности, на террасе какого-то кафе, Делиль заказал апельсиновый сок и постарался сойти за обычного пассажира, погруженного в чтение утренней газеты.

Десять минут спустя возле него устроился бородач в мятом костюме. Он тоже безмятежно принялся читать газету, однако его глаза выражали слишком нарочитую рассеянность, чтобы им можно было верить. Тайная полиция. Недовольный отсутствием скрытности в поведении своего соседа, ливанец слегка покачал головой. В его мире подобная некомпетентность имела лишь одно последствие: смерть. Он быстро огляделся, но не заметил вокруг никаких значительных изменений.

Положив на столик деньги, чтобы оплатить счет, Насер склонился к полицейскому и обратился к нему по-арабски:

— Эфенди.[62]

Он путешествовал с турецким паспортом, и это типичное выражение вежливости представляло собой весь его словарный запас. Наступил момент истины. Лучше не думать о том, что бы произошло, если бы его собеседник бегло владел языком.

— Вы не последите, чтобы официант получил мои деньги?

Сосед согласился, ответив, как было договорено:

— Я скажу ему, что вы спешили.

После чего сделал вид, будто снова погрузился в чтение своей газеты.

Ливанец был уже на эскалаторе, когда увидел, как человек кладет в карман конверт, специально оставленный им на столе под сегодняшним номером «Аль-Бауаба». В нем находились фотография, портрет, номер паспорта и билет на самолет в Париж, в ближайшее время транзитом летящий через Объединенные Арабские Эмираты.

Где-то вдалеке в терминале металлический женский голос призывал пассажиров самолета Насера пройти на посадку. Через несколько часов он будет уже далеко, в безопасности. Через несколько часов, быть может, через день, оставленная им информация попадет в жадные и дрожащие руки местных представителей западных спецслужб. Тогда воцарится страх, а с ним смятение, спешка, невнимательность.


— Что с тобой, Карим?

Феннек отвернулся от окна своей комнаты, куда ушел после дневной молитвы. В дверях стоял Хасан.

— Ничего. Я… ничего… — Он сильно рисковал, выдавая свое неудовольствие, но операция затягивалась. Он по-прежнему находился в Бельгии, и ни о какой отправке в Афганистан или Пакистан речи не шло.

— Вот уже несколько дней ты рассеян. — Сириец был больше чем инструктор, он заодно служил наставником, духовником. И бдительно следил за новобранцами. — Во время молитвы я было подумал, что с тобой что-то не так. Тебе с нами плохо?

— Нет, но… мне надоело сидеть взаперти. Когда мы присоединимся к другим братьям?

— К другим братьям?

— К тем, кто по-настоящему воюет на земле джихада.

Хасан стремительно пересек комнату и остановился перед Каримом:

— Джихад повсюду, а особенно здесь, в сердце Дар-аль-Харб,[63] ты должен быть терпелив!

— Я примкнул к вам, чтобы воевать и…

Схватив Карима за руки, сириец несколько секунд сурово смотрел на него. Наконец он покачал головой и уже более дружески положил руку ему на плечо:

— Твой пыл еще пригодится, сбереги его. Нам нужны бойцы, думающие, как ты. Но джихад идет разными путями. Твой час близок, я убежден в этом, ты должен довериться Аллаху.

Карим не выглядел убежденным, и Хасан принял более заговорщицкий вид.

— Не беспокойся. Даже если мы не сумеем отправить тебя из Европы, джихад скоро придет к тебе. — Он легонько потянул его, чтобы заставить последовать за ним. — Идем, остальные ждут нас внизу, чтобы идти за рыбой.

Той ночью Феннеку с трудом удалось заснуть.

«Даже если мы не сумеем отправить тебя из Европы…»

Он был поглощен размышлениями над словами сирийца.

«Джихад скоро придет к тебе».


08.08.2001

Ранним утром они покинули бухту Сен-Поль и только что проехали мимо последних зданий отеля «Птит Франс». Через заднее стекло машины Амель видела, как они отступают. Сильвен изо всех сил старался разрядить атмосферу. Ему было за что просить прощения.

Дорога снова принялась петлять по покрытой зеленой растительностью горе. Она вела их к пику Майдо с уникальной смотровой площадкой, возвышающейся над большой круглой долиной, со всех сторон окруженной горами. Там находился широко известный цирк Мафат, центр туризма в Реюньоне.

— Долго еще ты собираешься дуться?

Молодая женщина что-то невнятно процедила сквозь зубы и отвернулась. Это продолжалось со вчерашнего дня, когда планы на будущее вновь стали темой разговора. Сильвен очередной раз напомнил о своем желании стать отцом. Он хотел, чтобы она прекратила принимать пилюли. Она отказалась: слишком рано. Что с их планом поселиться за границей? Муж ничего не ответил, точнее, стал прикрываться своей карьерой. Ему тридцать четыре года, и в банке у него сложный период. Неверно спланированный уход может убить его профессиональное будущее. Сейчас не время. Амель надо потерпеть…

— И тебе, дорогой. Я тоже должна думать о работе.

Некоторая развязность, которую Амель позволила себе, отвечая мужу, вызвала у него раздражение. Он сухо бросил ей в лицо свои соображения относительно отсутствия у нее перспектив. По его мнению, их ситуации нельзя сравнивать. Именно он в состоянии обеспечить их жизнь, а не она. Так что у нее нет необходимости работать и она могла бы… Тут Амель вышла из комнаты: ей не хотелось ввязываться в спор.

В баре отеля она заказала себе вина. Какой-топодвыпивший посетитель сразу подсел к ней и, несмотря на предупреждение Амель, что она замужем, завел беседу.

Сильвен не оценил ее нежелания вступать в конфликт. Он пришел в бар, и бурный разговор продолжился с еще большим ожесточением, пока не превратился в настоящую ссору, куда вскоре вмешался и посторонний. Сначала незнакомец терпел придирки, а потом и оскорбления, но вскоре ему надоело. Завязалась драка. Короткая, однако этого оказалось довольно, чтобы оба выглядели глупо, а Амель испытала стыд.


Через окно зоны отбытия Карим смотрел на идущий во Франкфурте дождь. Такую же погоду он оставил в Лондоне. Он не сопротивлялся волне августовских пассажиров, обтекающей его. Отпуск. Настоящая жизнь, за пределами потаенного мира, в котором существует он. Беспечность. Неведение. Знание. Осведомленность. Власть. Он в крайнем возбуждении подумал о смерти. Не о своей: о смерти всех этих людей, которые сейчас окружали его.

Феннек держался спокойно и безмятежно, ничем себя не выдавая, но все же перед окошком паспортного контроля он напрягся. Первый этап прошел без проблем, и он направился в зал для получения багажа.

Вернувшись в Англию, где он пробыл всего три дня, Карим тотчас получил задание. Настоящее, в отличие от теста, который проходил, когда несколько месяцев назад уехал из Франции. Ему приказали привезти немецкому связному крупную партию украденных паспортов и кредитных карточек. Потом на поезде вернуться в Париж и ждать новых инструкций. Вторая фаза не представляла большой трудности. Если он до нее дойдет. А пока он перевозит нелегальный и громоздкий груз, с которым ему предстоит преодолеть последнее препятствие.

В другом конце зала образовалась плотная очередь на таможенный контроль. Казалось, все спешат покинуть здание аэропорта и заняться своими делами. Люди в форме осматривали толпу, теснящуюся в дверях, словно в сужающейся воронке. Время от времени, руководствуясь им одним ведомыми критериями, они останавливали какого-нибудь пассажира или целую семью и вели за дверь из матового стекла. Или не вели.

Карим спокойно продолжал двигаться вперед с кожаным портфелем и чемоданчиком на колесах. Редкий деловой человек, затесавшийся среди туристов. Для этого путешествия ему рекомендовали поработать над своей внешностью, придать себе более западный вид. Коран обладает гибкостью, цель оправдывает средства. Поскольку он сделал вид, будто не сразу согласился, его английские «крестные отцы» спешно прислали к нему имама, сумевшего убедить его, что Аллах поймет. Аллах понимал решительно все.

— Gutten Tag sehr geehrter Herr.[64] — Один из таможенников по-немецки окликнул его, когда он уже готовился выйти.

Пожатием плеч, сопровождаемым идиотской улыбкой, Карим показал, что не понимает.

— Good morning, sir, passport please. — Изучение удостоверения личности производилось на некотором расстоянии. — You are comming from London, yes?[65]

Утвердительный кивок.

— And what is the reason for your visit? — Таможенник пристально, с головы до ног, разглядывал пассажира. — Business or pleasure?[66]

— Business and pleasure, of corse?[67]

Чиновник явно не оценил юмора и пригласил Карима следовать за ним. Стеклянная дверь автоматически раздвинулась, за ней оказался ярко освещенный белый лабиринт. Они углубились в него, свернули один раз, затем другой, повстречались с чернокожим семейством, тощим подростком, бледным блондином с дредами, четой французов или бельгийцев в шортах и наконец остановились перед красной дверью. Таможенник постучал, открыл дверь, но сам не вошел, а пропустил в нее агента.

Тот быстро положил свой чемоданчик на занимающий центр комнаты стол:

— Не знаю, следят ли за мной, так что не будем терять время. В нижней крышке двойное дно.

Он не обращался персонально ни к кому из присутствующих, но двое из них, по всей вероятности специалисты, поторопились открыть чемодан. Прежде всего они многократно зафиксировали содержимое чемодана с помощью моментальных снимков. Затем освободили его, чтобы добраться до паспортов и кредитных карточек. Все было разложено очень плоско, толщиной не более двух сантиметров, по всей поверхности одной из больших сторон чемодана. Специалисты принялись фиксировать документы цифровым фотоаппаратом.

Карим обернулся к Луи. Возле него терпеливо ждал какой-то незнакомец. Это не было предусмотрено. Возможно, возникнут проблемы. Куратор представил своего соседа:

— Это Никлас Соботка, из БНД.[68]

Рукопожатие и краткий поклон.

— Почему ты здесь?

— Твоя последняя депеша из Брюсселя немного нас обеспокоила.

— Это было сделано специально.

— Что-то новое? — Немец говорил по-французски с едва заметным акцентом.

— Нет, я еще не настолько внедрился в организацию, чтобы со мной говорили о будущем. Самое большее — намеки. Им нравится держать новобранцев в неведении. Но они чего-то ждут, в этом я уверен.

— Взгляни-ка. — Луи протянул ему стопку документов. — Тебе случалось видеть кого-нибудь из этих парней?

Некоторые ориентировки сопровождались фотографиями в фас и профиль, а также более или менее полными списками судимостей.

Карим внимательно рассмотрел их и отрицательно покачал головой:

— Никогда не видел. Кто это?

— Вероятно, члены тайной сети Салафистской группы проповедников и бойцов,[69] внедренной во Франкфурте, в Бельгии и особенно у нас, в парижском регионе. Они под наблюдением уже целую неделю. Судя по всему, объект у них американский, в Париже. Они предполагают использовать смертников, начиненных взрывчаткой и химическими веществами, и это будет первая проба в Европе. Нам известно, что это произойдет в ближайшее время, но когда точно — мы не знаем. Так что мы выжидаем.

— Как вы на них вышли?

— Сотрудничество спецслужб. — Тон Луи был слегка ироничным. — Следствие анонимного доноса, некий патриот из наших…

Он ждал возможной реакции Карима, но ее не последовало.

— Власти Эмиратов взяли его в конце июля в аэропорту Дубая. Мы не знаем как. По официальной версии, все произошло во время формальной проверки. Очень скоро этот источник, получивший кличку Игуана, начал вместе с зубами выплевывать свои секреты. Их передают американцам, а те — нашим друзьям из службы внешней разведки. В свою очередь они сообщают их нашей полиции, но одновременно все же предупреждают нас, поскольку не хотят с нами ссориться. Я тебе говорю, нам ничего точно не известно. Но их сведения совпадают с той информацией, которой ты нас снабдил. Если один из этих парней однажды появится на твоем горизонте, ты должен безотлагательно предупредить нас.

Карим кивнул.

— Кто-нибудь из наших уже разговаривал с пленным?

Куратор покачал головой:

— Эту историю распутываем не мы, нас только поставили в известность. Мы продолжаем, как и раньше: приоритетная цель Управления военной разведки по-прежнему заключается в том, чтобы ты уехал из Европы и попал в тренировочный лагерь.

Его глаза неотрывно следили за лицом Феннека. Подождав немного, куратор продолжал:

— У твоих родителей все в порядке. В начале недели мы передали им от тебя привет.

Агент отвел взгляд и вздохнул. Он соскучился по своей семье.

— Хочешь что-нибудь им сообщить?

— Нет. — (Слишком поспешное.)

— Ты как будто похудел. Как ты себя чувствуешь в последнее время?

Кариму не пришлось отвечать: двое специалистов сообщили, что закончили. Взяв чемодан и простившись, он поспешил вернуться в зал прибытия. Феннек взглянул на часы. С того момента, как его окликнули, прошло меньше четверти часа. Сносно.


Облокотившись на балюстраду старого маяка на вершине Кейп-Пойнт,[70] Жан-Лу Сервье смотрел на серые воды Атлантического океана. Слева от него, где-то за огромной морской бухтой Фолс-Бэй, они смешивались с водами Индийского океана. Небо заволокло, но дождя не было. Ливень прекратился, когда он приехал в Ноордхоек. Одежда промокла, и Сервье замерз. Ощущение холода еще усиливалось обдувающим мыс сильным ветром.

Ниже, на последнем клочке Африки, располагался другой маяк. Если Сервье верно запомнил прочитанное за завтраком, его построили, поскольку первый, слишком высокий, имел досадную склонность теряться в тумане.

Как он.

После незапланированного краткого визита к другу в Йоханнесбург он провел несколько дней на Кейпе. Как всегда далеко, как можно дальше, на краю света. На краю бездны.

Возле него присела молодая чернокожая женщина в зеленой форме служащей Национального парка Кейп-Пойнт. Он заметил ее еще прежде, проходя мимо сувенирного магазинчика. Была зима, синоптики давали катастрофический прогноз, и взятый им напрокат джип «BMW-1150» был одной из немногих машин на стоянке. Женщина явно скучала. Они долго вглядывались в пустынный и неразличимый горизонт, прежде чем она решилась спросить, откуда он.

— Из Парижа. Я француз. — Жан-Лу ответил на ее языке.

— Акцент у вас не французский. — Казалось, она удивлена. — Похоже на какую-то смесь английского и…

— Американского? — Он улыбнулся.

Она кивнула.

— Мне уже говорили.

Снова молчание, которое снова нарушила она:

— Вы выбрали не лучшее время года.

— Для чего?

— Для отпуска. — Она указала пальцем на небо.

— Не важно. У вас замечательная страна, независимо от того, идет дождь или нет. Я бы даже мог здесь остаться.

— Значит, вам следовало бы это сделать, если вам и правда хочется. — Очевидно польщенная комплиментом, служащая парка отреагировала с благородным энтузиазмом. — Несколько дней назад я видела по телевидению передачу о Париже. Там тоже очень красиво. Показывали Ифелеву башню…

— Эйфелеву.

— А, ну да. Лувер… Трудно произносится. Как это пишется?

— Л-У-В-Р. Лувр.

Шум ветра заглушил голос собеседницы, а Жан-Лу снова перевел взгляд на океан. У него пока не было желания думать о Париже.


16.08.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ГОЛУБЫЕ: КУБОК МИРА НА ЛИНИИ ПРИЦЕЛА — ДОСТУП К МАТЕРИАЛУ ОСУЩЕСТВЛЕН… ПРИЗЫВ К ЭКОНОМИИ! / НАЛЕТ: ПОЛЕМИКА ВОКРУГ МОЛЧАНИЯ ВЛАСТЕЙ / СУМАСШЕДШИЙ НАЛЕТЧИК ИЗОБРАЖАЛ ПРЕКРАСНУЮ ЛЮБОВЬ / ИНТЕРНЕТ: НОВОЕ ПОЛЕ ОХОТЫ ДЛЯ КАНДИДАТОВ В ПРЕЗИДЕНТЫ / ЙАБА:[71] НАРКОТИК, ПРИВОДЯЩИЙ К ПОМЕШАТЕЛЬСТВУ, РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ ПО ВСЕЙ ФРАНЦИИ / НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЕ ЖИЛЬЦЫ ЛОФТОВ В СЕНТ-ТРОПЕ / НОВОСТЬ КЕМПИНГОВ: ДОМИК НА КОЛЕСАХ.


К пятнадцатому августа Париж, как правило, пустеет. Сотрудники государственных служб пристально вглядываются в дороги, вокзалы и аэропорты. Отъезды и возвращения должны происходить беспрепятственно, и все работники дорожных ведомств готовятся к особенно стрессовым и утомительным дням. Когда этот уик-энд растягивается на три дня или более, между двумя пиками активности внимание ослабевает. Тогда можно слегка передохнуть.

По этой причине Камель Ксентини предпочел прибыть из Женевы на Лионский вокзал в субботу шестнадцатого. Он путешествовал в противоположном отпускному потоку направлении, с фальшивым швейцарским паспортом, который в поезде даже не проверили. Нейтральный турист из нейтральной страны, он выезжал в период передышки, в середине месяца. Кто обратит на него внимание?

В качестве дополнительной предосторожности он также вернулся раньше назначенной даты. Никто не будет знать, что он появился во французской столице заранее, даже те, кому предстоит сопровождать его на задании. Он с параноидальной предусмотрительностью организовал свою сеть таким образом, чтобы ограничить контакты. Он встретится с одним или двумя людьми, не больше, которые будут знать о нем лишь боевое имя — Абу аль-Джазир, Сын Алжира, — или его специализацию: подрывник. И то и другое ложно. Человек, которым он был в прежней жизни, мертв и зарыт в землю. Лучше никогда не упоминать о нем и довольствоваться тем, что он Камель.

На вокзале Ксентини не спешил. Он отправился в расположенный в подвальном помещении общественный туалет в зоне отправления высокоскоростных поездов. Сильный запах дезинфекции, белые раковины, холодное освещение, безжалостные зеркала. Прежде всего он вымыл руки. Два года подполья изменили его, иссушили. Он избавился от усов, полысел. Оставшиеся волосы поседели. Больше из-за стрессов, нежели из-за возраста. Думать о другом. Никто за ним не вошел, он один. В кабинке Ксентини снял джинсовую куртку, надетые для маскировки очки, отстегнул штанины от походных брюк, превратив их в шорты, и нахлобучил на голову парусиновую панаму.

Переодевшись, Камель направился на линию «Н» и потоптался там, выбирая иллюстрированные журналы. Затем он вышел под часами из здания вокзала на улицу Лион, пересек бульвар Дидро и заглянул в бар. Устроившись возле окна, он некоторое время читал и наблюдал за окружающими.

Через час, совершенно успокоившись, Камель вышел из кафе, спустился в подземку и нашел станцию скоростного метро. Первый поезд он пропустил, чтобы рассмотреть оставшихся на перроне людей, а затем, словно заблудившийся рассеянный турист, в последний момент вскочил в следующий состав.


Линкс резко сдернул рюкзак, как делают, когда хотят освободиться от слишком давящего на плечи груза. Присев на скамью, он стал разглядывать толпы прогуливающихся по Елисейским Полям иностранцев. В этом море невыразительных лиц, казалось, не мелькнуло ни одной улыбки. Ни одного призыва к общению. Уши заполняла томная, властная музыка, защищающая его от звуков внешнего мира. В этой безмолвной суете движения людей казались замедленными.

Было тепло, Линкс вспотел, футболка прилипла к телу. Он почти не отличался от этих туристов. Только вот он не шел неизвестно куда и не был отпускником, безмятежным, зависящим от случая, неуправляемым. Он изучал свои три группы безопасности, обследовал телефонные кабинки с аппаратами, работающими за деньги и по карточкам, интернет-кафе, лазейки, точки отрыва, узкие проходы. Тупики.

Он знал их наизусть.

Одно время этот отрыв от нормальной жизни ему нравился. Анатомировать неразумные толпы, знать то, что неведомо другим, иметь отношение к реальности, скрытой от обычного человека, вечной побочной жертвы тайной войны, постоянной и жестокой. Все это представлялось ему очень возбуждающим. Он поверил в миф о касте повелителей, забавно. Удобная отговорка.

Грубая ложь.

Линкс всегда искал что-то другое. Поиски позволяли ему не принимать эту ложь, не утонуть в одолевающих его сомнениях и вопросах. Он был не в состоянии довести до конца это копание в себе — не решался, да и боялся. Но этот страх генерировал и другие тревоги. Поддаться им означало для него предать себя. Существует ли более страшное предательство, чем предательство самого себя?

Возле Линкса уселись две девушки с каким-то темным, стекающим по пальцам мороженым. Они еле умещались в своих шортах, вываливались из рубашонок. Плоть. Похабная. Раздутая. Жирная. Жертвоприношение. Животные. Бойня. Он бы никогда не смог вернуться в это стадо.

Он выпрямился, словно бросая вызов перегретому воздуху и солнцу. Прежде чем подняться, он еще глубже затолкал наушники своего плеера в уши, поправил на плечах лямки черного рюкзака, словно груженного килограммами железных гирь. Тоннами призраков. После чего мягкой, кошачьей, отработанной походкой пересек Елисейские Поля и направился к реке. Забвение — спутник усталости и скорби. Три часа до Баларда и назад. Пять часов, а потом ночь. Десять часов до того, как уснуть и утонуть в освобождающем сне без сновидений. Или в кошмарах. Все лучше, чем эта неизвестность: кто я, кем буду?


31.08.2001

В конце дня генерал де Стабрат покинул Министерство обороны, воспользовавшись потайным ходом, ведущим через двор частного дома. Он был одет в бежевый костюм, что не скрывало его немного жестковатой выправки, выработанной двадцатью шестью годами военного опыта и культуры. Он был обрит почти наголо и сед. С возрастом лицо его высохло, а черты заострились. «Скелет» во всей красе, истинный выпускник военного училища Сен-Сир — из тех, что так любят французскую армию, — прошедший весь набор престижных должностей, чтобы оказаться наконец в аналитическом подотделе Управления военной разведки.

Несколько лет назад генералу достаточно было бы пересечь площадь, чтобы пройти за ограду Пале-Бурбон и присоединиться к некоему собранию, на котором он должен присутствовать. Но времена изменились. Так что он свернул налево и пошел по улице Бургонь по направлению к улочке Шаналей. Там располагалась неофициальная штаб-квартира одного депутата-республиканца, не желающего привлекать лишнего внимания к событиям сегодняшнего вечера. Стабрат не собирался светиться там, однако чрезвычайная настойчивость старого друга, ненадолго приехавшего в Париж, убедила его прийти.

Под предлогом знаменитых «Месопотамских слияний» франко-иракский кружок устраивал свое полугодичное заседание. Официально Ирак не пользовался популярностью у французских властей. Со временем такого типа собрания стали редкостью, либо их маскировали под фальшивыми названиями. Депутаты все реже показывались там или посылали вместо себя атташе; иракских сановников заменяли их секретари или референты, представителей общественности — как правило, низшие чины. Но, несмотря на это видимое охлаждение, отношения продолжались, хотя и более тайные.

Прибыв в переоборудованную под офис большую квартиру, Стабрат не мог скрыть своего удивления при виде такого количества народу. Он попросил официанта принести ему стакан газированной воды. Поискав взглядом того, с кем собирался встретиться, он заметил его возле камина, рядом с бронзовой копией скульптуры мастерской Барбедьена.[72] Тот был увлечен беседой с журналистом, известным своим любезным обхождением. Дело есть дело.

С последней их встречи Ийяд аль-Иллауи располнел; казалось, костюм ему тесен. Он тоже был в генеральском чине. Эти офицеры, входящие в свиту представителей своих стран в области различных коммерческих и стратегических переговоров, познакомились давно. Они уважали друг друга, несмотря на трагический эпизод — конфликт 1991 года[73] — и его последствия. Политическое дело, имеющее мало отношения к взаимоуважению и братству военных людей. Очевидно, иракец не знал, что француз теперь работает в разведывательной службе. Каждый имеет право на свои тайны.

— Пьер, дружище… — Журналист удалился, и аль-Иллауи подошел к Стабрату. — Как я рад, что ты смог прийти. — Он свободно владел французским языком и говорил низким раскатистым голосом. — Как дела? — Не дожидаясь ответа, аль-Иллауи потащил коллегу в сторонку, на выходящую на крыши квартала террасу. — Ведь это у тебя надо спрашивать, не так ли? Я счастлив отметить, что твои обязанности всегда позволяют тебе прийти к нам и расслабиться.

Иракец с улыбкой погладил себя по животу:

— Привилегия, от которой я не откажусь ни за что на свете. — Внезапно он посерьезнел и заговорил совсем тихо. — У нас дела не так уж хороши, друг мой. Эмбарго… — Аль-Иллауи опустил глаза. — Ты ведь знаешь, это всегда затрагивает обывателя. Мы…

В глазах генерала Стабрата ничего не отразилось. Дурной тон. Его коллега продолжал обогащаться независимо от международных санкций, в той же степени, что и другие сановники его страны. Впрочем, не они одни.

— Раис при последнем издыхании, он потерпел полный крах. Его рука уже не так крепка, как прежде, и протесты слышатся со всех сторон.

— Времена меняются, правители уходят. Это в порядке вещей. Судьба…

— Верно, ты прав. Даже если судьбе заметно помогают определенные иностранные силы, старающиеся спровоцировать изменения в верхушке моей страны. Все поводы хороши, чтобы свергнуть режим и присвоить наши богатства.

— Я думаю, ты подготовился к такой возможности.

Иракец покачал головой и, прежде чем ответить, несколько секунд молчал, не спуская глаз со Стабрата.

— Я здесь не по личным делам, Пьер. Речь идет о нашей дружбе. Я рискую, разговаривая с тобой.

— Да ладно, уж не хочешь ли ты напугать меня? — Французский генерал попытался рассмеяться, чтобы смягчить свои слова и скрыть вполне реальное беспокойство.

— Боюсь, очень скоро мы не сможем контролировать то, что у нас происходит.

— Что ты имеешь в виду?

— В последнее время наш президент смотрит сквозь пальцы на многие несообразности. И нас иногда просит отвернуться. То, что я собираюсь тебе сказать, возможно, погубит меня.

— Тогда зачем ты со мной разговариваешь?

Аль-Иллауи сделал движение рукой, точно отмахнулся от этой мелкой провокации:

— То, что некоторые члены нашего руководства могут войти в сношения, скажем коммерческие, со Скорпионами Аллаха, теперь уже не столь невероятно, как в былые времена.

— Вы пытаетесь завязать отношения с исламистами?

— Напрямую нет, но нас уже больше не пугает подобная инициатива. Кое-кто у нас уже продает семейные драгоценности.

— Старые танки, долгие годы находящиеся в плохом состоянии самолеты? Какие-нибудь ржавые АК-47 или, может, гранатомет РПГ-7?

Стабрат не воспринимал его всерьез, и тогда иракец дал первый залп:

— Остатки долгов Мутанны.[74]

Губы француза застыли в мучительном оскале.

Аль-Иллауи насладился его внезапной тревогой и нанес последний удар:

— Чтобы быть совершенно точным, мне следовало бы добавить, что эти долги тянутся от бывшего подразделения Дхиа’а.

Аль-Мутанна. Официально — место, выбранное для размещения комплекса по производству пестицидов, который был построен в начале восьмидесятых годов с помощью ряда западных стран. Франции в том числе. В действительности, там располагалась штаб-квартира программы иракского химического вооружения, проект 299. Дхиа’а представлял собой самую сокровенную тайну этого комплекса.

— Мутанна была разрушена в первые часы операции «Буря в пустыне».

— Верно, но основные производственные запасы к этому времени были уже эвакуированы.

— То есть ты хочешь сказать…

— Да, две партии по тридцать килограммов в каждой, которые выдержали испытание временем, только что проданы.

— Кто-то продал карбоксиметил? Это невозможно! — Стабрат взорвался. — Как вы могли такое допустить?

В соседней гостиной перестали разговаривать и уставились на них.

— Спокойно, друг мой. — Улыбнувшись собравшимся, аль-Иллауи положил руку на плечо своего французского коллеги. — Я тоже, как и ты, страшно огорчен сложившейся ситуацией. Тем более что интересующий нас продукт — это не совсем карбоксиметил. Скорее он представляет собой часть образца, который… Короче, тогда нам его предоставили во временное пользование. Чтобы продемонстрировать, чего нам предстоит достичь. Ты не хуже, чем я, знаешь, сколько времени нам потребовалось, чтобы добиться удовлетворительных результатов в области нетипичного вооружения. Нет смысла уточнять для тебя, кто…

Он выдержал паузу.

Стабрат был мертвенно-бледен. Распространение этих военных химических веществ представляло не только серьезную опасность для гражданского населения всего мира, но и угрозу для репутации страны и ее места в сообществе великих держав. Если это оружие опять всплывет в связи с террористическим актом… Никогда эта новость не могла оказаться более несвоевременной, чем теперь, когда все готовились к борьбе в предстоящей избирательной кампании.

Генерал как можно скорее обязан доложить своему руководству. Он уже предвидел реакцию начальства. Его патрон — человек, близкий к назначенному президентом главе военного Генерального штаба, — сообщит информацию наверх, минуя своего министра, полностью подчиняющегося правительству.

Аль-Иллауи резко прервал размышления своего собеседника:

— Как бы то ни было, товар сменил владельца, и мы, к несчастью, не знаем, где он находится. Хотя мы смогли арестовать человека, стоящего у начала транзакции.

— Надо заставить его говорить!

— Не так громко, Пьер. — Он снова смущенно заулыбался. — Мы пробовали, но не слишком успешно.

Краски постепенно возвращались на лицо Стабрата.

— Тогда доставьте его к нам. Мы получим необходимые сведения.

— Ты не понимаешь. Поверь, я вполне доверяю эффективности ваших методов, но вы добьетесь не больше, чем мы. Он умер во время допроса.

Французский офицер с трудом задал следующий вопрос:

— И не успел сказать ничего, что можно было бы использовать? — Его голос прерывался на каждом слове.

— Успел. Когда дознаватель спросил, кому предназначается товар, он ограничился тем, что несколько раз повторил одно и то же слово: «Хадж».


01.09.2001

Сидя в тени под металлическим навесом убогого бара в приграничном сирийском городишке Абу-Камаль, Насер Делиль смотрел на проезжающие грузовики. Подле него в нетерпении барабанил пальцами по столешнице связной. Он тоже следил за пыльной дорогой, идущей из Кайма, из-за невидимой разделительной полосы с Ираком.

По примеру шейха и его советников Насер не слишком доверял своему соседу, крутому контрабандисту и по совместительству марионетке местной тайной полиции. Впрочем, особого выбора у них не было. В марте прошлого года действия русских спецслужб в Косове создали серьезные помехи функционированию их основного канала в Европу. Поскольку некоторые вещи не могут ждать, они на скорую руку выработали решение заменить его. Эта замена была связана с сирийцем, человеком тривиальных пристрастий и сомнительной надежности. Присутствие Насера, важного колесика в механизме организации, сегодня прибегшей к его помощи, означало для него двойную перспективу, и кругленькую сумму — шейх был великодушен, — и более ответственный вид деятельности, что сильно зависело от системы, которой служил ливанец.

В обоих направлениях непрерывно двигались грузовики. Большая часть тех, что покидали Сирию, в установленном порядке маркированные и проверенные пограничными службами, перевозила медикаменты и продовольствие в рамках проводимой ООН программы «Нефть в обмен на продовольствие». Другие, груженные товарами, ввоз которых в Ирак теоретически был запрещен, проходили без малейшего досмотра. Объединенные Нации следили лишь за пятью пропускными пунктами в стране. Поэтому, несмотря на размахивание руками пограничников и служащих ООН, многое ввозилось беспрепятственно.

А вывозилось и того больше.

В частности, контрабандная нефть по нефтепроводам или в металлических бочках, груженных на поезд, грузовик или корабль. Так что Сирия, Иордания и Турция через Курдистан продолжали беспрепятственно запасаться черным золотом своего иракского соседа. Такая ситуация всех устраивала. Особенно тех, кто проворнее, чем остальные, исправлял ошибки одних и других, тех, кто заинтересован любой ценой купить экономический и политический мир в регионе. Заодно обеспечивая себе существенные выгоды.

Насер с отвращением сплюнул на землю, хотя ситуация, при которой Абу-Камаль неподконтролен ООН, его устраивала. Как только эта последняя формальность на таможне будет улажена, он вернется в Европу, прежде чем всякое передвижение усложнится.

Сириец внезапно поднялся и махнул рукой, чтобы ливанец следовал за ним. Один грузовик отделился от основного потока и остановился на въезде в маленькую улочку.


Иракский пограничник Тарек Сафед был родом из Кайма. Он зашел постричься к родичу, единственному местному парикмахеру. Когда тот заканчивал подравнивать ему волосы, Сафед увидел, что двое мужчин, сидевших на террасе бара напротив, поднялись и перешли на его сторону улицы. Он некоторое время наблюдал за их перемещением, заинтригованный поведением сирийского контрабандиста, знакомого ему как внешне, так и своими делами. Именно его он сначала заметил, а уж потом разглядел его соседа, невысокого толстяка, одетого на западный манер.

Присутствие Тарека было не совсем случайным. Вот уже несколько месяцев его охотно и часто использовали, чтобы он следил за подозрительными перемещениями на своем пограничном посту. Договоренность, о которой не знало его правительство. Объектом его внимания оказалась группа иностранцев, подошедших к сирийцу. Эти новые «друзья» были из тех, кем интересовались и его неофициальные наниматели. Официальные тоже, но они хуже платили.

Сафед занял наблюдательный пост у входа в парикмахерскую и не спускал глаз с двух своих объектов. Они стояли возле кабины груженного бочками грузовика и беседовали с шофером. Несмотря на внешний вид, пограничник незамедлительно узнал и его. Это был офицер иракской армии, как и он сам. В первую войну в Заливе они вместе служили в артиллерийском полку. Что он здесь делает? Почему в штатском?

Контрабандист и его спутник поднялись в кабину, и грузовик исчез в глубине улочки. Тарек решил последовать за ними. Он выбежал в переулок и как раз успел увидеть, как грузовик въезжает в ворота ангара, наспех сколоченного из плохо пригнанных досок. Через пару минут оттуда вышли трое мужчин и удалились, оживленно беседуя. Сафед подождал. В течение четверти часа никто не входил и не выходил. Подгоняемый любопытством, он решился взглянуть, что перевозит эта машина.

Очень скоро он обнаружил на задах грубо заколоченное окно и через него проник внутрь. В помещении было темно, и Тарек дал глазам привыкнуть к темноте. В ангаре стояли два грузовика. Маленький, раздолбанный, и другой, гораздо больше, который на его глазах прибыл сюда двадцать пять минут назад. Тарек заглянул в грязную, обшарпанную кабину. В ней пахло потом и пылью. Он не заметил ничего особенного. Затем посмотрел под кузов, чтобы убедиться, что там нет никакого тайника. И ничего не обнаружил. Тогда он подошел к задней подножке и забрался в кузов с бочками.

На первый взгляд дело касалось всего лишь банальной операции по торговле нефтью. Он пнул носком сапога ближайшую бочку. Глухой звук — бочка полна. Другой удар, по следующей. То же самое. Он уже готовился повторить процедуру в третий раз, когда донесшийся от ворот звук заставил его вздрогнуть. Сафед присел и прислушался. Наконец между рейками ему удалось разглядеть снаружи неподвижный силуэт. Возможно, человек ждет кого-то или чего-то. Иракец решил, что его услышали. Он слишком рисковал. Контрабандисты не любят, когда кто-нибудь сует нос в их дела. К тому же ему не избежать проблем с местными властями: у него нет никаких полномочий по эту сторону границы. Его без суда и следствия казнят как шпиона.

Еще кто-то появился в воротах ангара и заговорил с первым. Это длилось довольно долго. Тарек боялся шевельнуться. Незнакомцы говорили негромко, и ему не удалось понять, что они обсуждали. Наконец спустя десять минут они удалились, и он тоже решил уйти. Ему повезло, однако не стоило терять чувство меры.

Торопливо выпрямившись, Сафед ударился о бочку, и та ответила ему пустым звуком, сильно отличающимся от первых двух. Внимательный осмотр тары показал, что кто-то незаметно срезал верхнюю часть, чтобы сделать некое подобие крышки. Стык был грубо замазан краской. Он подцепил ножичком металлический колпачок и снял его. Увидев, что находится внутри, он инстинктивно отпрянул, содрогнулся и в панике упал назад, тяжело ударившись спиной о землю. Падение слегка оглушило его, и Тареку понадобилось время, чтобы прийти в себя и понять, что он ничем не рискует. Иначе он уже был бы мертв. Он встал и снова залез в кузов.

Бочка скрывала второй цилиндрический контейнер, меньшего размера и диаметра. Эта емкость белого цвета, казалось, была сделана из гораздо более прочного металла, нежели бочка. На верхней ее части виднелись цифры и буквы, флаг и значок, на который он так болезненно отреагировал несколькими минутами раньше: черный череп в желтом квадрате. Он указывал на содержание военного химического вещества. Тарек часто видел его на ящиках двухкомпонентных снарядов, с которыми его научили обращаться в артиллерии. Он достал только что выданный ему маленький цифровой аппарат и сфотографировал крышку поблескивающего металлом цилиндра.


04.09.2001

— А теперь, если позволите, перейдем к последнему пункту распорядка дня возвращения. На чем мы остановились? — Глава кабинета произнес эти слова, чтобы прекратить начавшийся разговор, не касающийся дела. Он склонился над лежащими у него на коленях бумагами.

Его патрон с загорелым и отдохнувшим лицом вот уже минут десять молчал и лишь согласно кивал на каждую фразу своего помощника. Казалось, он витает в облаках.

Напротив них, рассевшись полукругом вместе с сотрудниками своих отделов, расположились все главы разведывательных ведомств Министерства обороны.

— Ситуация нестабильная. — Слово взял адмирал, руководящий Управлением военной разведки. — В последние недели мы наблюдаем снижение контактов между нашими объектами. Но в настоящий момент мы не в состоянии определить, является ли это устойчивой, продолжительной тенденцией.

Он поискал взглядом одобрения своих собеседников; те согласно кивнули.

— На национальном уровне заметен некоторый подъем общего воодушевления. — Вот уже несколько минут шеф жандармов пытался сказать свое слово. — И все же, если угрозу нападения нельзя исключить, она представляется мне смутной, трудноуловимой…

— Маловероятно? — Голос министра обороны заставил его замолчать.

— Уже давно вопрос не в том, произойдет ли нападение, а в том, когда оно произойдет, — спокойным голосом заговорил глава службы внешней разведки. — В настоящий момент мы можем разглядеть предупреждающие знаки, поступающие к нам прежде всего от американцев. Они в панике. В последнее время они участили запросы информации, так что им уже и счет потерян. Кстати, в начале августа они объявили всеобщую боевую готовность. Хотя мы точно не знаем, чем это вызвано.

Министр на несколько секунд задумался.

— А израильтяне?

— С виду спокойны, сосредоточены на своих внутренних проблемах. Кое-какие вторжения на территорию Африки. Ничего, с чем мы не смогли бы справиться.

— Можете ли вы гарантировать мне эффективность наших операций слежения? — Этот вопрос министр адресовал всем.

И снова заговорил руководитель службы внешней разведки:

— За последние полгода в результате обработки сведений, полученных благодаря деятельности различных наших служб, мы успешно провели несколько операций. — Это напускное благородство позволяло ему скомпрометировать младших коллег, в частности двоих представителей Управления военной разведки. — Но угроза столь часто меняется, что сложно гарантировать полную эффективность или неприкосновенность национальной территории. К тому же с течением времени увеличиваются ставки и риски. Обострение неизбежно. Лучшее тому подтверждение — арест этого французского гражданина алжирского происхождения в…

— Дубае? — Министр читал досье или обобщающую записку тайного советника. — Знаменитая «Игуана»?

— Да, месье. Как того требует порядок, мы передали ориентировки в наше полицейское ведомство. Вместе с некоторыми европейскими коллегами они проводят операцию слежения, французская часть которой носит название «Божественное дуновение». И они готовы вмешаться, чтобы нейтрализовать остальных членов сети «Игуана».

— Делом руководит Управление территориального надзора?

— Нет, служба общей информации. Очевидно, многие их обычные клиенты находились среди выявленных объектов, этим объясняется подобный выбор. Управление территориального надзора в нужный момент займется судебными вопросами.

— На каком они этапе?

— Непосредственно сейчас единственная полученная ими достоверная информация заключается в том, что угрозу следует принимать всерьез. Эти люди решительны и опасны. Однако дело еще недостаточно проработано, чтобы подготовить легальный процесс. Один из наших офицеров, тот, что получил первичные сведения от информатора в Дубае, был командирован в Министерство внутренних дел в качестве связного агента службы внешней разведки. Как бы то ни было, все указывает на то, что Франция не застрахована от масштабной операции с применением химического или бактериологического оружия, а…

— А главное, мы зависим от иностранных источников информации. — Министр довольно сухо прервал его речь. — Добавлю: к тому же случайных. Без этого таинственного эмиратского источника мы бы ничего не узнали о плане покушения на американские интересы у нас, прямо здесь, в Париже.

Снисходительный тон последнего замечания, словно обращенного к нерадивым ученикам, заставил присутствующих насупиться.

Шеф жандармов попытался дать объяснение:

— В этой области нам известно, что…

Министр незамедлительно перебил его:

— Что нам ничего не известно. — Он выпрямился в своем кресле. — Или очень немногое. Меня интересует, не появится ли в повестке дня изменение планов нападения, а также повышение уровня угрозы. Надо что-то предпринять.

«Или хотя бы сделать вид». Сидящий позади своего шефа Стабрат оставил это замечание при себе.

— Вы правы, месье, вероятно, было бы желательно пересмотреть планы нападения на территорию нашей страны, в особенности ядерно-бактериохимического нападения. — Заканчивая фразу, он бросил взгляд в сторону представителей службы внешней разведки.

Их реакция не заставила себя долго ждать, и голос полковника Монтаны, тайного советника шефа внешней безопасности, раздался у него за спиной:

— Есть ли у вас основания, генерал, полагать, что в последнее время угроза особенно усилилась? — Тон был сладкий, но с оттенком высокомерия.

Этот человек не был даже действующим офицером, но долгие годы продвигался по служебной лестнице в правительственных кругах и в разведке, где пользовался серьезной политической поддержкой, объясняемой не верной дружбой, а страхом. Монтана предпочитал определенность.

— Нет, ничего, кроме нескольких упомянутых сегодня деталей. И все же, думая об упреждении… Я полагаю, что не слишком забегаю вперед, когда говорю, что мы готовы встретиться с каждым из вас, чтобы обговорить эту тему. — В ожидании заранее полученного одобрения Стабрат взглянул на своего шефа. Накануне было решено, что он «неожиданно» возьмет слово.

— Мы сможем обсудить все это позже. — Глава кабинета, не отдавая себе в этом отчета, прервал молчаливый диалог представителей Управления военной разведки и службы внешней разведки. — У министра плотный график.

Воспользовавшись вмешательством своего подчиненного, тот поднялся и стал пожимать руки присутствующим:

— Спасибо, что пришли… Отличная работа… Спасибо… До свидания, адмирал… Долг зовет, деловой обед… Да, вы знаете, что это такое.

Излияния чувств продолжались еще долго, а затем все потянулись к выходу. Уже в дверях Стабрат заметил, что министр обороны тайком пригласил директора службы внешней разведки задержаться. Дверь закрылась.


— Я полагаю, что министр хотел поговорить с вами о Японии? — Монтана задал вопрос шефу, как только они снова встретились. Полковник полчаса ждал его на заднем сиденье машины во дворе министерства.

— Точно. Он хотел знать, по-прежнему ли реорганизация службы проходит с трудностями.

— И?..

— И я сказал ему, что Управление военной разведки не доставит больше проблем находящейся под покровительством группе бизнесменов.

— Это японское дело, безусловно, самое значительное для национальных интересов.

— Простите мне легкую иронию. — Прошло несколько секунд. — Как вы расцениваете последнее выступление генерала Стабрата?

— Возможно, это пробный выпад. Или предостережение.

— Я тоже так думаю, они, безусловно, в курсе.

— Они что-то знают, это очевидно, но, вероятно, немного и потому рискнули открыто закинуть удочку.

— И заручиться поддержкой начальства.

Монтана улыбнулся, он знал, что сейчас последует.

— Если бы только можно было дать ход этой истории, все мои проблемы были бы решены одним махом.

— Сначала, да.

— А потом?

— Все бы рисковали оказаться в неприятном положении.

— Очевидно, именно так думает Матиньон.[75] Министр обратился за консультацией…

— И?.. — Монтана исполнял свою роль начальника, любящего продлить удовольствие. Это давало ему ощущение власти над ситуацией.

— В настоящий момент мы не шевелимся и пытаемся потихоньку урегулировать проблему. Они хотят приберечь этот удар на потом, на случай, если общественное мнение будет неблагоприятно для первого министра. И все же я задаю себе вопрос: не следует ли нам опередить события? С добытыми нами снимками и сведениями, возможно…

— Я полагаю, пока рановато рисковать спровоцировать всеобщую панику. Мы следим за Насером Делилем, одним из людей, сфотографированных нашим агентом в тот день, когда грузовик с бочкой прошел в Сирию. У него идеальные данные заказчика подобных транзакций. Через него мы, безусловно, сможем добраться до этой партии. А может быть, если слегка повезет, даже прижать его сообщников. Вот тогда придет время нам вмешаться и придать немного больше гласности нашей инициативе.

Директор службы внешней разведки для виду возразил. Подобный успех позволил бы ему блеснуть перед важными персонами, и он это знал.

— Речи нет, чтобы дать этой дряни распространиться бог знает где. Вообразите ущерб, который причинит его использование при нападении.

Монтана пожал плечами. Использование подобного оружия столь сложно, что реальный урон, возможно, будет очень незначительным. Они оба осознавали, подоплека не в этом.

— Давайте поскорей, иначе…

— Иначе что?

Снова пауза.

— Вся эта история очень некстати. В связи с приближающимися выборами у меня другие задачи. Сегодня уже четвертое, и мне скоро предстоит дать отчет по текущим делам. Так что, если возвращаться к нашей проблеме, следует двигаться быстро и незаметно.

— Отлично. — Монтана посмотрел в окно. Они въезжали на мост Сюлли, погода стояла хорошая.


Крошечное рыболовное судно еще до рассвета вышло из порта Яблах на северном побережье Сирии. С легким опережением привычного расписания, которое никого бы не удивило, — капитан имел обыкновение выходить на лов спозаранку. После долгих часов каботажного плавания он приблизился наконец к месту встречи. Он торопился избавиться от своего груза.

Инструкций и репутации контрабандиста, щедро заплатившего ему за выполнение этой перевозки, хватило для того, чтобы испугать моряка. И помешать его сну. Человек так и сказал ему с угрожающим видом, что это предмет хрупкий, опасный испециальным образом упакованный. Под страхом мгновенной смерти никто не должен даже пытаться открыть одну из двух ржавых бочек, доставленных накануне отплытия. Так что бочки, теперь надежно спрятанные под сетями, были погружены на борт с предосторожностью и соблюдением всей возможной секретности.

Капитан посмотрел на часы. Чуть больше четырнадцати часов. Вдали, по левому борту, очень белая в лучах солнца, вырисовывалась земля. Море было спокойным. Спустя несколько минут на горизонте возник силуэт другого судна. По мере приближения оно становилось все больше. Капитан взял бинокль и уточнил маркировку корабля — грузового судна небольшого водоизмещения. Вчера, после того как его заказчик сообщил ему название судна, он кое-что разузнал и выяснил, что оно, выйдя из Банияза, совершит рейс в Албанию с заходом на Кипр.

Похоже, бочки направляются в Европу. Поговаривали, что контрабандист теперь связался с моджахедами, и рыбак всю ночь думал о том, что именно они являются получателями этого рискованного груза. Потом он подумал, что ему хорошо заплатили за работу и что в конечном счете его не касается, что случится с неверными. Разве они интересуются его судьбой?


11.09.2001

Жан-Лу Сервье находился в верхнем зале Северного вокзала. Было около шести утра. Стоя среди сотни пассажиров, в основном мужчин, на перроне, откуда отбывают поезда «Евростар», он, чтобы скоротать время, пытался угадать род занятий своих соседей. Преобладали темные костюмы, очень похожие на его собственный, что не оставляло места для сомнений. Это были командированные служащие, бизнесмены, финансисты или консультанты вроде него.

И все же в звучании этой серой и в целом апатичной массы он различил несколько фальшивых ноток. Одна или две семьи с утомленными недосыпом и нескончаемым ожиданием детьми. Ребятишки громко разговаривали, бегали вокруг родителей, иногда толкали других пассажиров.

Прямо перед Сервье маленький мальчик со светлыми волосами испуганно прижимался к матери, так что она иногда почти теряла равновесие. Заметив, что какой-то незнакомец внимательно разглядывает его, ребенок попытался спрятаться, уткнувшись в надежную опору — ноги молодой женщины. Она терпеливо противостояла его натиску, точно непобедимый дуб, а затем, нежно разжав его руки, заставила его встать в очередь впереди себя. Полицейские заняли места в окошках паспортного контроля.


Сон Карима внезапно прервался. Только что он спал и видел сны. Мгновение спустя у него уже были открыты глаза, а рассудок готов к действию. Однако возникшая накануне в мечети Пуанкаре тревога не ушла. Ночь не рассеяла ее.

Во время вечерней молитвы имам, странствующий салафист, временно исполняющий обязанности Мохаммеда, очень резко выступал за борьбу с неверными. Он призывал верующих проявить отвагу и достоинство в грядущих испытаниях. Не уточняя, в каких именно. Затем он дважды напомнил правоверным, что мусульманин никогда не должен помогать нечестивцу в ущерб своему брату по вере. Наказанием за подобное преступление будет вечный ад.

К чему такое предостережение?

Карим откинул простыню и сел на краю постели. Он провел рукой по лицу, борода уколола пальцы. Он ненавидел эту бороду. Комок у него в животе стал еще ощутимее, его не оставляло предчувствие неминуемой катастрофы.

В голове звучали слова проповедника. В определенный момент салафист прочитал текст, как будто выученный им наизусть, слово в слово, но его названия не сообщил. Это обращение было одновременно современным и архаичным, речь в нем шла о борьбе за власть над сознанием местной общины верующих.

Эта борьба должна вестись на многих фронтах. Прежде всего следует изобличать предателей, всех предателей: правительства, порабощенные крещеными и евреями; мусульман на службе у неверных и, наконец, дворцовых улемов,[76] то есть поддерживающих плохих властителей теологов, противостоящих «жертвенным имамам» — праведникам. Кроме того, бороться за разоблачения хищений и захвата, которым подвергается Дар-аль-Ислам, владения ислама, и за создание истинного мусульманского государства, единой общности, способной в перспективе обеспечить реставрацию Халифата, той мифической территории, где воцарится единственный подлинный последователь пророка Магомета.

Это речь была исполнена враждебности. Она сильно смахивала на объявление войны.


Амель спустилась на станцию метро «Мишель Бизо» около десяти тридцати. Она направлялась на другой конец столицы, в Исси-ле-Мулино, чтобы пообедать с одной журналисткой. Они сблизились во время последней студенческой практики, и теперь, желая дать ей немного заработать, коллега пригласила ее принять участие в собрании редакции.

Поезд, в который вошла Амель, был почти пуст. Она устроилась поодаль от остальных пассажиров и попыталась углубиться в ту самую книгу Гавальды,[77] которую ей все не удавалось дочитать. Молодая женщина была слишком подавлена, чтобы сегодня хоть немного продвинуться в чтении. Спрашивается, зачем она упорно таскает повсюду этот том. Ее взгляд утонул в темноте туннеля. Она задумалась о Сильвене: какой он предупредительный, а главное, как внимателен к ее профессиональным делам. После их возвращения из Реюньона ее навязчивой идеей стало доказать ему, что она может справиться сама.

Конец августа прошел спокойно, муж никак не давил на нее. Но после возвращения частенько расспрашивал жену относительно ее планов и следил за их осуществлением. Проблема была не в деньгах. Речь по-прежнему шла о выборе будущего. Он жаждал семьи, соответствующей тому социальному окружению, к которому он все больше и больше стремился. Для Амель же эти понятия были синонимами заточения и отречения. Они вновь привели бы ее к традиционным родительским устоям, от которых она бежала.

Она была в ярости, ей казалось, будто ее предали.


Когда около пятнадцати часов Карим вошел в «Аль Джазир», его сразу поразило обилие народу. В исключительно мужской толпе едва было видно старичков, которые обыкновенно в это время одиноко сидели в глубине зала. Мохаммед тоже был здесь. Удивительно, что они с каким-то салафистом расположились у стойки бара, подчеркнуто не пытаясь укрыться от посторонних глаз.

На приветствие Карима никто не ответил; казалось, никто не заметил его прихода. Очень скоро он понял, почему его не услышали. Звук телевизора, обычно приглушенный, на этот раз гремел на полную громкость.

«Град металлических обломков падает с неба…»

Карим поднял голову к экрану и увидел какое-то здание, объятое огнем. Он не сразу узнал его, и ему понадобилось какое-то время, чтобы осознать, что он видит.

«Все, что нам известно к настоящему времени…»

Густой черный дым поднимался от высокой серой прямоугольной башни. Стоящий рядом ее близнец, казалось, был невредим. Одно из двух зданий Всемирного торгового центра выгорало изнутри. Карим не смог сдержаться и отпрянул. Испугавшись, что кто-нибудь из клиентов бара заметил его реакцию, он оглянулся вокруг. Но все взгляды были прикованы к экрану.

«Прибывающий из Бостона…»

Салах улыбался. Как и многие другие, Мохаммед скалился. Карим уставился на его зубы, показавшиеся в ухмылке — хищной, победительной. Вскоре он отдал себе отчет в том, что тревога, со вчерашнего дня терзавшая его внутренности, уступила место другому чувству, еще более острому и глубокому.

«Башня горит…»

Его глаза встретились с глазами старичка, который горестно качал головой.


Амель сидела позади своей коллеги-журналистки в конференц-зале журнала вместе еще с полутора десятками других женщин разных возрастов. Они благоговейно слушали Сильви Моннье, главного редактора. Та излагала свои планы по предлагаемой ею модификации рубрик и говорила о последующих за этим переменах в направлении журнала. Мода и благоустройство, как и реклама, вырастут в объеме в ущерб информации, а особенно сюжетов на социальные темы. Пострадает также культура.

Презентация заканчивалась, когда в коридоре послышались торопливые шаги и в зал без стука ворвался задыхающийся и испуганный референт.

— В Нью-Йорке ужас что происходит! — Он выкрикнул эти слова, не переведя дыхания. — Все горит!

Он схватил пульт и включил телевизор, обычно используемый для презентаций.

«Вот уже десять минут…»

Все журналистки подошли ближе, чтобы посмотреть, что его так потрясло. Их глазам предстало зрелище какого-то здания, окутанного непроницаемой черной пеленой. Раздалось первое: «О боже!» Амель испуганно и одновременно зачарованно окинула взглядом своих коллег и снова с недоверием сосредоточилась на экране.

«Самолет…»

Точка зрения постоянно менялась, то ближе, то дальше. Вид с воздуха, вид с улицы.

«Сейчас, когда я с вами говорю…»

Голос комментатора, неуверенного, плохо информированного, был единственным звуковым фоном. «О боже!» Вертолеты. «О боже!» Они кружились над Всемирным торговым центром, который выглядел словно подбитый. «О боже!»

«Авария…»

Самолет слишком низко. Самолет. Ему здесь не место.

На экране на небольшой высоте, точно в замедленной съемке, двигался транспортный самолет. Он направлялся прямо в клубы дыма.

— Он с ума сошел, сейчас он… — Амель, как и все остальные, не смогла удержаться от крика.

Машина протаранила вторую башню посредине и полностью исчезла там, в серой лаве, вскоре окрасившейся красным пламенем. Раздался страшный треск пластмассы, стекла, дерева и металла. Все вздрогнули и оглянулись. Звук шел не от телевизора. Одна из журналисток, американского происхождения, потеряла сознание и тяжело рухнула на пол, задев стол.

«Что стало со всеми пассажирами…»


Страшная тишина установилась в переполненном офисе Лондонского отделения Группы патентной документации, куда Сервье прибыл сегодня для консультации. Все замерли. Все взгляды были прикованы к экрану личного телевизора шефа.

«Flying bombs…»[78]

Шли минуты, и картинки повторялись снова и снова. Второй самолет бесконечно таранил свою цель. Один из стоящих перед Жан-Лу английских служащих все громче и громче скороговоркой повторял: «Fuck, oh fuck!»[79] — и никак не мог остановиться. Странно лишенный каких-либо эмоций, он повернулся к своему соседу слева. Тот плакал. «Oh fuck!» Это был молодой парень, едва переступивший порог отрочества. «Fuck!» Он бормотал, что его брат живет в Нью-Йорке, что ему никак не удается до него дозвониться. «Oh fuck!» К груди он прижимал мобильный телефон последней модели, которым так хвастался во время обеда. «Fuck!» Теперь это был всего лишь бесполезный кусок пластмассы. Сервье положил руку на его плечо и ощутил, что оно сотрясается от рыданий. «Fuck!»

«Third plane… Pentagon…»[80]

На экране другие картинки пожара заменили горящие нью-йоркские башни-близнецы. Один из фасадов резиденции военной власти США в руинах.

«Dark skies lit by giant flames…»[81]

Жан-Лу вспомнил какие-то фильмы катастроф, которые он видел в кино, и спросил себя, победят ли американцы на этот раз. Как бы отвечая его мыслям, комментатор произнес имя Брюса Уиллиса, неуместное, неприличное сейчас.


Ружар уже расположился на заднем сиденье такси, когда зазвонил его мобильник. Номер не определился.

— Слушаю!

Когда поступила новость, он был на встрече с издателем и не мешкая бросился вон, чтобы скорее попасть в свой офис.

— Ты про Нью-Йорк знаешь? Где ты? — Клейн, его главный редактор.

— Еду.

— Что ты об этом думаешь?

— Это не несчастный случай. Два раза подряд — быть того не может, тут что-то не то. К тому же еще третий — в Вашингтоне. Мне надо кое-кому позвонить. Скоро буду. — И журналист разъединился.

Впереди шофер такси, африканец или выходец с Антильских островов, прибавил громкость своего приемника. Обычные программы были заменены однообразными и пустыми информационными сводками. Ружар услышал, как тот сквозь зубы прошипел: «Ублюдки, этих парней следовало бы сперва высечь, а потом повесить!» Он не отреагировал. Он смотрел на людей, как ни в чем не бывало идущих по улицам, и думал: «Сколько осталось времени?»


«Через час после первого взрыва одна башня-близнец рухнула у нас на глазах…»

Когда в гигантском облаке серого дыма обрушилось здание, Салах, Мохаммед и некоторые другие посетители принялись аплодировать. Над толпой, непрерывно победно скандирующей: «Аллах акбар!» — раздавался свист. Чашки и стаканы с чаем стучали по столам.

Кариму хотелось заткнуть уши и зажмуриться.

«Картины паники… Развалины…»

Но салафисты наблюдали за ним. В приступе этого нового чувства гнева, заместившего его горечь, он громким криком восславил величие Бога.

«С неба падают люди…»

Они ничего не видели.

«Америка…»

Он ничего не видел.

«Под натиском…»

Он ничего не сделал.

«На земле…»

Мохаммед улыбался, явно удовлетворенный воинственным воодушевлением Карима. Все смеялись и говорили в полный голос. В глубине бара кто-то, помогая себе жестами, оспаривал заглушаемые всеобщим исступлением замечания и порицания двоих стариков.

Молодой человек рядом с Феннеком заявил, что никогда не станет оплакивать участь американцев, получивших хороший заслуженный урок. Это им за тех, кого они убивают и убили вместе со своими еврейскими сообщниками.

«Огненный шар…»

На экране вздрогнула от взрыва вторая башня.


Сильви Моннье почти овладела собой. Если бы не пронзительный голос, которым она выкрикивала указания, прижимая плечом к уху мобильный телефон, могло бы показаться, что она в норме.

«Трагедия… Как нам известно… Два самолета… Всемирного торгового центра больше нет».

Вокруг стола суетились девушки, три из них окружили приходящую в себя американку.

«В Вашингтоне…»

Амель подошла к главной редактрисе, уже более спокойно разговаривающей по телефону с одним из редакторов издательской группы, которой на самом деле принадлежал журнал.

— В Нью-Йорк? Нет, она не в том состоянии… Я знаю, но… Ума не приложу, кого бы я могла туда отправить…

— Я готова поехать туда, если хотите. — Амель сама удивилась, услышав собственный голос, произносящий эту фразу.

Ответственная за журнал резко обернулась и зло посмотрела на ту, которая осмелилась перебить ее. Когда Сильви поняла, что это недавняя практикантка, лицо ее сделалось неподвижно, а затем по нему пробежало облачко разочарования. Губы ее дрогнули и разжались, прежде чем снова сомкнуться. Почти не разжимая их, слегка отвернувшись, редактриса заявила, что Амель слишком неопытна. После чего удалилась, чтобы продолжить разговор в другом месте.

«Террористы… Сеют ужас…»

Амель сделала непроизвольное движение, словно хотела отряхнуть руки. Ей показалось, что она внезапно стала грязной. В кармане джинсовой куртки завибрировал телефон. Сильвен.

«Доверие тает…»

Она не ответила на звонок.


В терминале поездов «Евростар» на вокзале Ватерлоо были усилены меры безопасности. Всех останавливали, опрашивали, собаки обнюхивали весь багаж. Некоторых пассажиров полицейские проверяли скрупулезнее, чем других.

По телевизору в VIP-салоне сообщили, что четвертый самолет разбился в чистом поле. Очевидно, его пассажиры восстали против воздушных пиратов и на время захватили контроль над машиной. Жертвенные герои, внушающие доверие личности среди неописуемого и постыдного хаоса. Америка ничего не заметила. Она ничего не поняла, ничего не смогла сделать. Она лишилась своего главы, ее президент исчез. Он прятался.


В вагоне первого класса, мчавшем Сервье в Париж, все молчали. Воспользовавшись вечерним светом, он следил за медленно проплывающим за стеклом английским пейзажем. Всего около четырех часов дня, а все места в вагоне заняты — довольно редкое явление, достойное того, чтобы обратить на него внимание. Обычно этот поезд возвращался почти пустым.

Никто не читал газет, мобильные телефоны молчали. Почти на каждом столике какой-нибудь алкоголь. Пассажиры старались не встречаться взглядами, как это принято на Западе. Люди отводили глаза, пытаясь скрыть свой страх.

Жан-Лу выпил глоток кока-колы.


Поздний вечер. Усевшись на кровать, Линкс прислонился спиной к стене и переключал телевизор с одного информационного кабельного канала на другой. Через несколько минут он уменьшил звук и вооружился своим плеером. В ушах заорала группа «Prodigy».

I’m the trouble starter, fuckin’ instigator…
Где-то в бесконечности самолеты врезались в башни, которые загорались и исчезали в плотных облаках…

I’m the fear addicted danger illustrated…
В народном гулянье дальних стран.

I’m a firestarter, twisted firestarter…
Через несколько минут Линкс уже снова улыбнулся.

SECUNDO[82] БРАВО

Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали,
Раскаянье и стыд, рыданья и тоска,
И ночь бессонная, и ужас, чья рука
Сжимает сердце вдруг? Такое вы встречали?
Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали?
Шарль Бодлер. Искупление («Цветы Зла»)

Посланник Бога сказал: «Бог предписал отменное поведение во всем. Посему, если вы убиваете, совершайте это как следует и, когда вы перерезаете горло, совершайте это как следует! Тщательно точите свое лезвие и ждите жертвенное животное!»

Хадис в изложении аль-Бухари и Муслим в «Сорок хадис» в изложении имама Яхья ибн-Шараф Эд-Дин Ан-Навари

12.09.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
АМЕРИКА В СТРАХЕ / МИР РУШИТСЯ / АМЕРИКА УНИЖЕНА / ВСЕЛЕНСКИЙ УЖАС / 100 МИНУТ КОШМАРА / ИСЛАМСКИЙ ТЕРРОРИЗМ — ПРЕДМЕТ ОСОБОГО ВНИМАНИЯ / ЛИГА ЧЕМПИОНОВ: ЛИОН СМЕНЯЕТ БАРСЕЛОНУ.


Стабрат ждал в кафе на площади Данфер-Рошро. Многие посетители вокруг него с мрачным видом читали газеты. Его глаза блуждали от одного ежедневного издания к другому, а уши улавливали обрывки разговоров у стойки, выдававшие общее для всех состояние растерянности. Все это его не задевало. Он уже знал все, что ему полагалось знать, и даже гораздо больше. Возможно, даже слишком. Он устал, ночь была долгой. И нервной. Он наконец переживал поворотный момент своего века. На сей раз история не проходит мимо него.

Генерал допил кофе и заказал еще. Тот, кого он ждал, опаздывал. Уже на несколько дней и, возможно, даже больше. В этом не было ничего удивительного: служба внешней разведки и Управление военной разведки, хотя официально и находятся под опекой Министерства обороны, подчиняются разным силам. И эти силы готовятся беспощадно сражаться в течение ближайших месяцев. Однако мировой процесс скорректировал их планы, и теперь им предстоит вести переговоры по меньшей мере на том уровне, который официально называется «терроризм». На самом деле вопрос в том, как защитить политические и экономические интересы Франции, общественное спокойствие — то, ради чего они все свои лучшие годы рисковали жизнью.

Теперь не время для дрязг между различными спецслужбами.

Вошел полковник Монтана. Он выглядел отдохнувшим. Это впечатление подчеркивал старательно поддерживаемый им в течение года загар, который оттеняла аккуратно постриженная каштановая бородка. Некоторая щеголеватость и педантичная элегантность скрадывали легкую полноту. Постоянно прищуренные глаза никогда надолго не задерживались на собеседнике.

— Приветствую вас, генерал. Как дела? — Тайный советник службы внешней разведки положил на стол сложенную газету, внутри которой находился конверт из плотной коричневой бумаги, и присел. — Не слишком переживали в последние двадцать четыре часа?

— Полагаю, не больше, чем вы.

— Я-то прекрасно выспался. — Монтана заказал двойной эспрессо и круассан. — Вы хотели поговорить со мной?

Долгая ночь. Поздний и поспешный завтрак. Выгнать зверя из его норы. Если бы не столь деликатный момент, Стабрат не удержался бы от улыбки.

— Так точно. У нас проблема.

— У нас? Вы имеете в виду Управление военной разведки?

— Нет, «у нас» — это у Управления военной разведки и у службы внешней разведки.

Пауза, чтобы обозначить удивление.

— Что же это может быть за проблема?

— Нам стало известно, что где-то болтается некий вызывающий опасения груз.

— Нечто такое, что лучше бы постоянно держать под контролем, а буде представится возможность, уничтожить?

Генерал вздохнул, оглянулся и утвердительно кивнул.

Монтана с ничего не выражающим видом вгрызся в круассан.

— Похоже, вас это не удивило.

— Потому что я уже в курсе, и вам следовало бы догадаться об этом, иначе мы не были бы сегодня здесь.

Мужчины некоторое время смотрели друг на друга. Наконец полковник вытер руки и открыл принесенный конверт. Вынув фотографию, он передал ее коллеге из Управления военной разведки. Фото подтверждало опасения, порожденные откровениями Ийяда аль-Иллауи. Партии груза на самом деле существовали, и их происхождение удостоверяли идентификационные знаки на снимке.

— Известно ли вам, где в настоящий момент находится эта бочка?

Стабрат покачал головой.

Монтана с улыбкой убрал фотографию и продолжал:

— Ее видели первого сентября, она была спрятана в грузовике, перевозящем контрабандную нефть из Ирака.

— Там была только одна емкость?

Вопрос генерала стер удовлетворенное выражение с лица его собеседника.

— Да, а почему вы спрашиваете?

— Мы подозреваем, что существует две партии. Хотя на вашем снимке я вижу всего один тяжелый стальной контейнер. Видимо, другой вы пропустили. А что же случилось потом с этим?

— Его привезли в Сирию и…

— Вы его потеряли из виду?

Смущенный услышанным, Монтана молча доедал круассан. Он отпил кофе.

— Мы располагаем некоторыми сведениями, которые могут помочь нам обнаружить его следы. — Он вытащил из конверта еще одну фотографию и протянул ее генералу.

— Насер Делиль, он же Мишель Хаммуд, он же Абу эль-Калам.

— Вы его знаете?

— Да. — Стабрат вернул снимок сотруднику внешней разведки. — Пора раскрыть карты. Судя по пейзажу, Делиль сфотографирован как раз на сирийской границе, точно?

Утвердительный кивок.

— В тот же день?

Монтана снова подтвердил.

Несколько мгновений генерал молчал.

— Мы знаем, кто такой Делиль. Мы с ним уже встречались. Хотя тогда он не воспринимался как… первоочередной клиент.

— Очень жаль. Где и когда имела место эта встреча?

— Прошлой весной.

— Целая вечность… Удача редко выпадает дважды.

— Сеть, развернутая тогда, все еще действует здесь, в Париже. — Стабрат дал своему собеседнику время осознать значение этого признания, после чего в свою очередь задал вопрос: — Вы вышли на след Делиля?

Глаза Монтаны перестали блуждать по сторонам и еще больше сузились.

— Да, в общих чертах.

— Наш источник передал нам другую информацию, что навело нас на мысль о месте назначения этой занимающей нас вещи.

— И где она должна приземлиться, эта «вещь», как вы ее называете?

Генерал выпрямился на стуле и изрек:

— Присутствие в этом уравнении Делиля лишь подтверждает нашу первоначальную гипотезу.

— И все же мне было бы любопытно узнать где…

— Прежде чем продолжать, мне бы хотелось убедиться, что мы оба хорошо понимаем, что поставлено на карту. — Стабрат сделал глубокий вдох. — Я говорю сейчас от имени Управления военной разведки.

— Вчерашние события несколько изменили нашу позицию, как вы можете догадаться. В сторону улучшения отношений, разумеется. Мое присутствие нынче утром, а также эти документы, — Монтана положил ладонь на конверт, — представляют собой залог нашей доброй воли, обретенной нами трезвости взглядов. Мне дана полная свобода для скорейшего и тайного урегулирования этой проблемы. До нашей встречи я уже рассматривал некоторые решения, но, скажем…

— Объединение наших средств лишь увеличит шансы на успех, не так ли?

Полковник утвердительно кивнул.

— Ради дела особой важности следует забыть некоторые разногласия. Мы тоже хотели бы решить эту проблему без посторонних. Следовательно, не стоит ставить в известность Министерство внутренних дел. Их приоритеты, сколь бы достойны они ни были, отличаются от наших. Возможно, они не видят the big picture, как говорят англосаксы, всю полноту картины.

Поскольку его собеседник промолчал, Монтана продолжал:

— Согласитесь ли вы теперь объяснить мне, что это за сведения, которыми вы располагаете и которые позволяют вам точно знать место назначения этих грузов?

Стабрат наклонился, чтобы говорить тише:

— Нам известно имя коммандо, который должен произвести их приемку.


13.09.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ДВА ДНЯ СПУСТЯ: МРАЧНЫЙ ИТОГ / СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК: ВСЕ ФОТОГРАФИИ ДРАМЫ / НЬЮ-ЙОРК ВЗЫВАЕТ К ОТМЩЕНИЮ! КОМУ? / ФРАНЦИЯ СОЛИДАРНА С СОЕДИНЕННЫМИ ШТАТАМИ / ПРИЗРАК БЕН ЛАДЕНА / СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ ФРАНЦУЗСКИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ / МНОГИЕ СДАЮТ КРОВЬ, ДАЖЕ АРАФАТ / ТЕЛЕВИДЕНИЕ: «МАТЕРИНСКИЙ» ФЕНОМЕН / МАРСЕЛЬ: ЭЛИОТ НЕСС[83] НАГРЯНУЛ В «ОМ».[84]


— Не могу не удивляться. — (И беспокоиться.) Но от этого замечания Шарль Стейнер воздержался. Он не имел желания откровенничать с Монтаной.

Они бок о бок шли по улице Сент-Оноре. Был серый, немного ветреный день. Стейнер потуже затянул пояс плаща и в который раз поднял воротник.

— Идея вчера обсуждалась и получила одобрение руководства. Вам следует подготовиться. В ожидании приказа действовать мне бы хотелось как можно скорей получить от вас расчет необходимых ресурсов, как финансовых, так и человеческих.

— Сколько это все продлится? Судя по обстоятельствам, я полагаю, что экономия на свечных огарках в повестку дня не включена.

— Правильно полагаете. И все же внимательно отнеситесь к доводам рассудка: у налогоплательщиков карманы не бездонные, даже потайные карманы.

Краем глаза Шарль увидел, что Монтана улыбнулся. Как распознать настоящего дурака? Он первый смеется собственным шуткам.

— С деньгами поступим как всегда. Основные транзакции пойдут обычным путем, через Дюше. В остальном будете обращаться непосредственно ко мне.

— Откуда будут поступать сведения?

— Главным образом из миссии наблюдения и фиксации нашей службы внешней разведки, они уже в курсе дела. Код: «Алекто».

— Как давно?

— Со второго сентября. Личный состав «Алекто» будет пополняться, чтобы как можно лучше поддержать вас. Кроме того, мы получим дополнительную помощь извне.

— От кого?

— От Управления военной разведки.

Некоторое время они молчали. Стейнер шел опустив голову и засунув руки в карманы.

Монтана понял, что спутник чем-то встревожен:

— Что происходит?

— Не опасаетесь ли вы, что… то есть я хочу сказать, они с нами в операции подобного рода… — Создание в начале девяностых годов Управления военной разведки произошло в ущерб службе внешней разведки, лишившейся из-за этого части своих суверенных прав и материальных средств. Между двумя ведомствами сохранялись стойкие враждебные отношения. — Это ведь значительно повышает степень риска, не так ли? Неужели мы ничего не усвоили из уроков прошлого?

— Главный риск в конце цепочки, с вашей стороны. Неужели я должен напоминать вам, для чего именно служба внешней разведки создала такие организации, как ваша? Чтобы иметь возможность, держась на расстоянии, вмешиваться в наиболее сложных случаях. Ваше увиливание меня изумляет. Мне казалось, что, как бывшего главу отделения, вас обрадует подобная инициатива. Раз уж так случилось, что нам предстоит проявить мужество.

Дойдя до здания редакции «Канар аншене»,[85] они переглянулись, пересекли улицу и продолжили прогулку по противоположной стороне.

Шарль продолжал настаивать:

— Стоит ли игра свеч?

— Чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер. — Монтана поднял голову и посмотрел на затягивающееся облаками небо. — Поверьте мне, когда мы прикинули возможные последствия применения этой пакости, болтающейся бог весть где… Речь идет не только о том, чтобы спасти несколько человеческих жизней, Шарль, но и о том, чтобы сохранить нашу репутацию, наше международное влияние, а также всю совокупность наших военно-промышленных и нефтехимических комплексов. Мы не можем допустить распространения сведений о существовании и обороте этого оружия. А тем более его использования в рамках террористического акта. Особенно после того, что только что произошло.

Стейнера одолевали сомнения, но искушение было велико. Безусловно, это будет последняя большая операция в его профессиональной жизни.

— Мне оказывают доверие, а я оказываю доверие вам. — Фанфарон Монтана продолжал красоваться перед самим собой. — Как всегда, на долю старой гвардии выпадает чистка завалов. На горизонте выборы, и политики уже смотрят в сторону. Больше всего им не хочется, чтобы эта история наделала неприятностей. Дана инструкция приладить крышку, поднатужиться и дать делу иной оборот. — Резко остановившись, он торжественно положил руку на плечо Шарля. — Помогите мне найти и остановить этих людей. Пришло время послать арабам мощный и ясный сигнал. Вспомните, мне кажется, это Лиотей[86] говорил, что, для того чтобы не столкнуться с необходимостью применить силу, ее надо продемонстрировать.

Стейнер размышлял о том, как избавиться от назойливой руки Монтаны, не оскорбив его. Он понимал нелепость ситуации. Но он был счастлив.


14.09.2001

On Tuesday morning, September 11, 2001, terrorists attacked America in a series of despicable acts of war… […] Civilized people around the world denounce the evildoers who devised and executed these terrible attacks. Justice demands that those who helped or harbored the terrorists be punished — and punished severely. The enormity of their evil demands it. We will use all the resources of the United States and our cooperating friends and allies to pursue those responsible for this evil, until justice is done.

G. W. Bush

September 13, 2001


(Утром во вторник, 11 сентября 2001 года, террористы напали на Америку, совершив серию подлых военных действий. Цивилизованные народы всего мира осуждают преступников, задумавших и осуществивших эти чудовищные атаки. Справедливость требует, чтобы те, кто помогал террористам или дал им убежище, были наказаны — и наказаны сурово. Этого требует угроза повторения их действий. Мы используем все возможности Соединенных Штатов, как и возможности наших друзей и союзников, чтобы преследовать ответственных за эту жестокость до тех пор, пока справедливость не восторжествует.)


Камель Ксентини остановился на пороге дома и долго оглядывал улицу. Несколькими минутами раньше он уже исполнил подобный ритуал, укрывшись за белыми занавесками на окне своей комнаты на втором этаже. Он искал неуместную деталь: машину или грузовичок, которого здесь не должно быть, неподвижного или слишком медлительного прохожего. Но не увидел ничего, что могло бы его встревожить. Успокоенный, он отправился на ежедневную прогулку. Было почти восемь тридцать, и, как всегда по утрам, ему предстояло прошагать минут сорок, чтобы освежить голову, осмотреть свой периметр безопасности и попытаться обнаружить возможную слежку.

Его маршрут менялся каждый день. Немного, никогда полностью. Если за ним следят, только монотонное повторение может усыпить бдительность его потенциальных наблюдателей и сигнализировать ему об их присутствии. Слишком менять свои привычки означало бы заставить их насторожиться. Если они существуют. Однако Камель был почти уверен, что не замечал их с самого прибытия. Пока не замечал.

А если повезет, то их и вовсе не будет.

Страх гнева Аллаха служил лучшей гарантией надежности его сообщников, поэтому он не опасался предательства. Он был в безопасности в самом сердце вражеской территории. Но всегда оставался настороже.

После Нью-Йорка неверные засуетились. Наверняка готовятся дать отпор, возможно с трагическими последствиями для общего дела. Это составляло часть плана. Жертвы составляли часть плана. Врагу достанутся победы, это будут приманки, чтобы маскировать его собственную операцию. Никто, даже стратеги движения, не владели всеми ее деталями.

Так что никто не в состоянии раскрыть их.

После двадцати минут ходьбы Камель остановился возле ограды коллежа, расположенного примерно в двух километрах от его дома. Он проходил здесь каждый день, или почти каждый. Там был спортивный зал с большими окнами, за которыми сегодня ученики играли в гандбол. Затем двор и чуть дальше остальные школьные здания.

Взгляд Камеля упал на ворота учебного заведения, метрах в тридцати. Несколько ребятишек собирались войти в классы. Некоторые из них — миниатюрные копии взрослых — с сигаретой в зубах, с серьезным видом спорили возле ограды. Другие торопливо выпрыгивали из автобуса или махали приведшим их родителям.

Одна женщина обратила внимание на алжирца и стала пристально смотреть на него. Тут он заметил, что взялся обеими руками за ограду. Пальцы его крепко вцепились в металлические прутья. Ксентини торопливо отдернул руки. Молодая мать указывала в его сторону другим родителям. Они говорили о нем. Камель рассудил, что лучше уйти, и спокойно удалился. Никто за ним не пошел. Теперь этого места следует избегать.


— Надо позвонить, это ненормально…

Мужской голос произнес это по-арабски.

— Имей терпение. Не стоит делать…

Голос другого мужчины: чуть более резкий, чем первый, и такой же металлический из-за ретрансляции. Ответил на том же языке.

— Я хочу знать. Если ты не хочешь, я сделаю это сам…

Шаги. Звук открываемого ящика, слышно, как в нем яростно роются. На экране черно-белое изображение, деформированное широкоугольным объективом, вид сверху. Кто-то в защитной одежде стоит перед комодом и что-то ищет. Второй подходит и останавливает его:

— Брось…

Продолжая увещевать, второй заставляет первого положить в ящик мобильный телефон, который тот держит в руке.

— Это опасно. Это создано врагами Аллаха. Нельзя их использовать. К тому же это вредит голове…

— Чертов мученик, он боится рака мозга!

— Что ты говоришь, Зер? — Капитан Менье задал вопрос, не поднимая головы от номера «Экип».[87]

Его напарник Фарид Зеруаль снял наушники. Они находились в малом зале переговоров казармы КСП,[88] поблизости от места проживания объектов, которых они разрабатывали с начала августа. Вдоль стены был устроен длинный прилавок, составленный из нескольких письменных столов. Его занимали соединенные между собой паутиной проводов видеомониторы, приемники, записывающие устройства. Полицейский потянулся.

— Этот придурок «Брат-два» струхнул, что из-за мобильника схлопочет рак головы.

— Бородатый кретин.

Менье отложил газету и вместе с коллегой принялся смотреть на немые гипнотические картинки, возникающие на разных экранах: двое возбужденно спорящих мужчин, за которыми они наблюдают; другая комната квартиры: пустая; серый фасад удручающе прямоугольной башни; подъезд дома; паркинг, снятый из салона пустого автомобиля через ветровое стекло.

Дверь в зал открылась с таким грохотом, что оба вздрогнули.

— Надо придумать, как бы получше ставить машины. Когда приезжаешь с автострады, единственное, что можно увидеть, — все эти безликие колымаги, припаркованные у КСП. Противно.

Вновь пришедшего звали Понсо. Это был очень высокий, широкоплечий, коротко стриженный брюнет. Его карие глаза ярко выделялись на удивительно гладком для сорокатрехлетнего мужчины лице. Он был руководителем группы «Ислам» оперативного отдела сыска и наблюдения Министерства внутренних дел и отвечал за операцию «Божественное дуновение».

Освободив край стола, он поставил на него два больших бумажных пакета:

— Заглянул к китайцам купить чего-нибудь пожрать. Сейчас Тригон принесет остальное. — Он снял куртку и бросил ее на спинку стула. — Ну, что там наши парни?

— Номер два впадает в ипохондрию.

— Что?

— Этот болван готов впилиться в здание, сидя в кабине грузовика, начиненного взрывчаткой и болтами, но боится мобильника, потому что он «вредит голове». — Менье обернулся к Зеруалю, тот ухмылялся и согласно кивал.

— Они говорили что-нибудь про грузовик?

Оба подчиненных Понсо отрицательно покачали головами, а он вздохнул — слишком уж долго тянется это дело. Первая информация от секретных служб Министерства обороны поступила в середине лета от шпионов, или мили на жаргоне Министерства внутренних дел. В Дубае был задержан французский гражданин, подозреваемый в террористической деятельности. В ходе обстоятельного допроса Игуана — это был псевдоним, под которым он появлялся в протоколах, — признался, что некая ячейка европейской сети готовит акцию в Париже. Объект — американское посольство, средство — грузовик с водителем-смертником. Допрашиваемый также назвал имена сообщников, некоторые из них уже были известны полицейским службам, в частности оперативному отделу сыска и наблюдения, уже ведущему двух или трех из них по другим делам, что объясняло его ключевое место в механизме осуществления операции «Божественное дуновение».

— Что они там поделывают, эти придурки?

— Как раз перед твоим приходом «Брат-три» хотел позвонить их контакту. Им тоже уже надоело ждать. Тем более что их все больше беспокоит отсутствие новостей от Игуаны. Что там говорят начальники? Есть еще информация из Дубая?

— Никакой. Впрочем, есть. Немцы и бельгийцы теперь собираются арестовать своих объектов.

— И правильно сделают. Мне уже осточертело наблюдение за этими отморозками.

— И все же тебе именно за это платят, Зер. Припомни, как я тебя инструктировал, когда ты только вошел в группу. Специально уполномоченный в делах антитерроризма в лоне Министерства внутренних дел, оперативный отдел сыска и наблюдения имеет целью разыскивать и идентифицировать лиц, внушающих опасения, а также наблюдать за подозреваемыми в действиях, враждебных Французскому государству в пределах национальной территории, и т. д. и т. п. Короче, тебя предупреждали, что тебе придется долгие часы сидеть сложа руки и наблюдать за совсем не прикольными парнями, занимающимися самыми обыденными делами. — Понсо направился к пакетам с едой. — Повторяй себе, что ты охраняешь покой своих сограждан и что это очень благородная задача. Это поможет тебе скоротать время.

Он открыл пакеты.

Подошел Менье:

— А ты сам-то веришь в эту ерунду?

— Я верю, что мы выиграем, если не будем терять из виду все эти штуки. Кто хочет черных грибов с крабовым мясом?


С наступлением вечера Линкс сел за письменный стол и включил портативный компьютер. Вскоре на экране высветилось сообщение, которое он после полудня отправил себе в интернет-кафе. Письмо проделало трудный путь, прежде чем он в первый раз открыл его. Второй трансферт снова заставил текст бесконечно блуждать по установленным в разных странах промежуточным серверам. Проследить за ним было возможно, но крайне трудно. Слабый и оправданный риск. Впрочем, перехват этого сообщения ничего бы не дал. Оно было закодировано асимметричным алгоритмом, достаточно сложным, чтобы отбить у любого желание заняться дешифровкой. Содержание и тема письма могли быть прочитаны только последним адресатом.

Чтобы появился читаемый текст, агент ввел свой персональный код.


Пятн. 14 сент. 2001, 23:04:15+2000

От: latrodecte@hotmail.fr

Кому: latrodecte@alteration.com

Тема: не заполнена

Пятн. 14 сент. 2001, 14:38:22+4000

От: papy@sever.org

Кому: epeire@lightfoot.com

Не заполнено


Ты помнишь, как мы ездили в Перпиньян? Я бы хотел в ближайшее время повторить подобное путешествие во Францию. Что ты об этом думаешь? Надо бы подыскать, на чем ехать, и тихое место, где мы могли бы спокойно отдохнуть. О расходах на этот отпуск не беспокойся, у меня есть все, что нужно.

Любящий тебя дедушка


Линкс ждал этого сигнала уже три дня. Теперь, получив его, он был удивлен содержанием. Ему впервые предстоит действовать во Франции. И работа намечается особенная: намек на Перпиньян,[89] и без того явный, усилен второй частью сообщения.

Линкс не стал теряться в догадках, а предпочел сосредоточиться на том, что ему может понадобиться, начиная с упомянутого в сообщении «тихого места». После нескольких минут размышлений он заключил, что этому требованию прекрасно отвечает его убежище в пригороде. Придется все же кое-что переделать. Завтра же он займется составлением списка.

Прежде чем запустить программу очистки жесткого диска, специально разработанную его конторой, он стер все следы сообщения. Закрыв компьютер, он встал, подошел к окну и стал вглядываться в темноту. Все было спокойно. Прошли, переговариваясь, двое приятелей. Прощалась любовная парочка. Молодая женщина выгуливала собаку. По улице на большой скорости проехал автомобиль.

Он жил рядом с этими людьми.

Линкс уткнулся лбом в стекло.

Он жил рядом с этим миром. Этот мир был ничто, не имел никакого смысла.


Феннек сидел над остывающим мятным чаем. Он поднял глаза над краем стакана и оглядел убогий, переполненный и прокуренный зал «Аль Джазира». Здесь были одни мужчины. Все они переговаривались между собой. Взволнованный авангард воображаемого газавата, силящийся переделать мир и мечтающий о Реконкисте наоборот. Он жил рядом с этими боговдохновенными и безумными псевдовоинами. Он был здесь, но он был ничто и никогда не существовал в этом принадлежащем им идеальном и набожном мире. Пустая ракушка. Обманка.

Ну а снаружи? Простая отмазка.

Карим встал и вышел. Ему внезапно захотелось на воздух. Приближался час вечерней молитвы. Потом ему останется совершить лишь один ритуал.

Два часа спустя, перед самой полуночью, он пришел в квартиру на улице Нотр-Дам-де-Назарет. Сосредоточенный и собранный. Нынче утром куратор назначил ему непредвиденную встречу. Выходя из дому, Карим заметил особую афишку, объявляющую о рок-концерте. Она была приклеена на строго определенное место, которое он проверял каждое утро. В действительности такой группы не существовало, это был сигнал неотложности. Возможно, он возвещал об окончании его операции. Она не дала ожидаемых результатов и теперь продолжалась впустую.

Он провалился.

Не теряя времени попусту, Луипригласил агента присесть, как только тот вошел в зал разбора полетов. Поставив записывающее устройство на «запись», куратор, прежде чем приступить к делу, произнес обычную короткую вступительную фразу.

— Насер Делиль. — Из красного конверта, лежащего перед Луи, появилась снятая телеобъективом фотография. Куратор подвинул ее через стол, поближе к агенту. — Ты его помнишь?

Феннек утвердительно кивнул:

— Он был в Париже в конце марта. Я много раз видел его с Мохаммедом Туати. Я никогда не знал, где он живет. Он исчез в начале апреля. Не первоочередной.

— Точно. — Луи пристально смотрел на собеседника. — До сегодняшнего дня. — В голосе слышалась некоторая напряженность, слова звучали торопливо. — Он был носителем информации, содержания которой совершенно не мог оценить.

Судя по всему, Карим здесь не для того, чтобы услышать об окончании своей операции, как ему представлялось весь день. Изменение задачи?

— Какие еще контакты были у Делиля?

Офицер проверял память Феннека. Эти сведения содержались в еженедельных обзорах. И все же он подготовился к игре:

— Главным образом, уже упомянутый Джафар — обращенный, служивший ему для разных поручений. Он постоянно был возле него. Его я тоже вот уже несколько недель не вижу. Подозреваю, что он уехал за границу.

— Он по-прежнему на нашей территории. И с этой минуты ты сядешь ему на хвост, чтобы…

— А как насчет текущей операции?

— Приостановлена до дальнейших указаний. Твоя новая задача заключается в том, чтобы следить за Джафаром с целью попытаться выйти на Насера Делиля.

Карим не смог скрыть удивления:

— Маловероятно, что Делиль появится в Париже. — Он был возбужден. — Не теперь. Не сейчас, когда такое происходит.

Луи не ответил.

— Он где-нибудь окопается и будет ждать, когда буря утихнет. Пассивная акция рискует ничего не дать. Не дальновиднее ли будет поискать там, где его могут приютить?

— Власти не оставляют без внимания малейшие следы. Еще одна причина, побуждающая и нас выполнить нашу часть работы.

Казалось, офицер совершенно уверен в своих действиях. Похоже, он располагает дополнительными сведениями о перемещениях Делиля. Почему бы не поделиться ими с Каримом, которому к тому же хотелось бы знать, что это за «следы», которые «не оставляют без внимания»?

— Я передам тебе касающуюся Джафара информацию по обычному каналу. А также протокол переговоров. Мы должны играть наверняка, теперь необходима крайняя осторожность.

Получив этот последний совет, означающий окончание разговора, Феннек коротко кивнул и в смущении поднялся. Ему, агенту, только что многие месяцы проведшему в состоянии тотальной обороны, подобное предостережение показалось излишним и встревожило его. Новое задание, новые цели. Риски возрастают. «Наша часть работы». Новые игроки? Он вышел из квартиры.

Как только Карим вышел, через потайную дверь появился генерал Стабрат:

— Он справится?

Куратор утвердительно кивнул.

— Я не заметил у него особого воодушевления или хотя бы заинтересованности.

— Я выступаю гарантом капитана Рамдана. Это хороший офицер, сознательный. Сейчас надо, чтобы он все обдумал.

— Все? Что, например?

— Он должен признать, что промахнулся.

— Промахнулся?

— Да, операция, в которой он был задействован, не принесла плодов. Ему не удалось внедриться в европейские тренировочные каналы. К тому же…

— Что «к тому же»?

Прежде чем продолжить, Луи задумался. Они уже обсуждали этот пункт на повышенных тонах, и он не разделял мнения своего руководителя.

— Он не идиот. Поэтому, разумеется, понял, что я не все ему говорю, и захочет выяснить почему. После нескольких месяцев изоляции это может встревожить его больше, чем необходимо.

Генерал раздраженно отмахнулся от этого замечания:

— Контроль за душевным состоянием агента — ваша проблема, майор, так что выворачивайтесь как хотите, чтобы он не помер прямо у вас на руках. Сказать ему больше означало бы в случае неудачи увеличить риск для остального состава. Не забывайте, что мы уже не одни в этой борьбе. — Он вперил взгляд в глаза Луи. — Хотелось бы надеяться, что парень достоин доверия. У нас нет права на ошибку. Нужно найти эту дрянь… И чем скорее, тем лучше.


16.09.2001

Командир Понсо прервал чтение:

— Они там спорят, стараясь понять, следует ли все разрушить или как можно скорей делать отсюда ноги. А ведь начали они с разговора об арестах в Бельгии и Нидерландах. Они сдрейфили.

Вместе с двумя своими начальниками и другими главами группы оперативного отдела сыска и наблюдения Министерства внутренних дел Понсо находился в одном из конференц-залов министерства, выходящем на площадь Соссэ. Присутствовали также представители военной разведки, иностранного отдела и один офицер по связям с общественностью из службы внешней разведки, представившийся как «Арно». Роль его заключалась в основном в том, чтобы передавать бумажки, главным образом призывы использовать армейские средства прослушивания и спутники или секретные документы. Так что на собрании он коротал время, ковыряя свою погасшую трубку, которую поспешил раскурить, как только освободился. Понсо очень симпатизировал ему: это был тонкий и образованный человек, к тому же чрезвычайно проницательный.

Все собрались, чтобы выслушать доклад о последних радиоперехватах в ходе операции «Божественное дуновение». За окном хорошая погода. Воскресенье. Понсо предпочел бы быть в другом месте, со своими детишками.

— В последние несколько дней подобные споры стали чаще.

— Поторопившись со своими требованиями, наши соседи поставили нас в трудное положение. — Глава оперативного отдела сыска и наблюдения Министерства внутренних дел, впервые за все утро взявший слово, провел рукой по посеревшему больше обыкновенного лицу. — Что мы теперь предпримем?

Вопрос относился к Понсо, и тот стал отвечать:

— В настоящий момент основная часть группы под руководством специалиста-компьютерщика дожидается инструкций из-за границы. Главным образом новостей из Бельгии. Они…

— А Управление территориального надзора? Что они там, у себя в контрразведке, об этом думают? — Заместитель руководителя отдела перебил Понсо, чтобы задать вопрос представителю внешней безопасности.

В ответ тот пожал плечами:

— Да ничего они об этом не думают. Они не ввязываются. Впрочем, и прокуратура тоже. Сейчас судьи не хотят этим заниматься, потому что эта история отдает дерьмом. В деле нет ничего серьезного, кроме угроз и намерений.

— Поэтому мы по-прежнему должны ждать. — Понсо снова взял слово. — Взрывчатка и химические компоненты, по всей видимости, вместе с вооружением закуплены в районе Брюсселя. Получив их, они тут же приобретут грузовик. Мы сможем задержать их при пересечении границы в обратном направлении.

— Огромный риск. Никому не хочется второй улицы Ренн,[90] особенно сейчас. — Замечание исходило от начальника другой группы, обычно занимающейся корсиканцами. Однако после нью-йоркских событий сепаратисты отошли на второй план.

— Мы сосредоточили на них достаточно средств наблюдения. Подслушивающие устройства и ловушки… Извините, троянские кони, установленные в их средствах связи, предоставили нам исчерпывающий список всех их контактов и возможных тайников. — Понсо старался говорить спокойно. — Операция «Божественное дуновение» еще не вступила в решающую фазу. Следует запастись терпением по меньшей мере еще на несколько дней. Вы же не хотите, чтобы они куда-то рванули без нашего ведома?

В зале установилось молчание. Все ждали реакции строптивого подчиненного начальника. Тот резко вскочил и вышел.

— Так что в данный момент продолжаем начатое. За работу, господа.


17.09.2001

Мужчине было под пятьдесят, но волосы с годами не поредели. Серый костюм соответствовал суровому выражению его лица. Ружар смотрел, как он удаляется от их столика и выходит из кафе. Он проследил за ним взглядом до самой ограды Дворца правосудия на другой стороне бульвара. Там полицейский, торопливо поднесший руку к фуражке, поприветствовал представителя власти и пропустил его во двор.

Журналист схватил кружку и одним глотком допил пиво. Он уже собирался уйти, но начавший вибрировать мобильный телефон задержал его. Парижский номер. Он ответил.

— Здравствуйте, господин Ружар! — Резкий женский голос, слегка искаженный и металлический. До чего же дрянное качество связи!

— Здравствуйте… Мадам…

— Как прошло ваше интервью с судьей Тивье?

Его собеседница поторопилась задать вопрос, но так и не представилась. Вероятно, не уловила вопросительной интонации Ружара из-за плохого соединения. Или из-за окружающего шума. Он слышал город вокруг нее, прохожих, автомобильные гудки, звук моторов. Мысленно Ружар отметил, что она, должно быть, где-то недалеко, если знает, что он встречался с представителем судебной власти. Он подошел к окну кафе и попытался разглядеть ближайшие телефонные будки. Насчитал четыре. Ни одной женщины и масса народу вокруг. Возвращаются домой в конце дня.

— Как ваша книга про того мусульманского интеллектуала? Продвигается? Должно быть, это не так просто, сейчас столько работы. Даже если сюжет потенциально очень… выигрышный.

— Я…

— Не беспокойтесь, я знаю, что вы делаете это не ради денег.

— Я не привык разговаривать с людьми, которые не представляются. — Журналист вернулся к барной стойке, чтобы расплатиться.

— О, простите! О чем я только думала! Такая бестактность! Меня зовут Мартина. Я одна из ваших пылких обожательниц. Я восхищена вашим стилем…

— Что вам надо? — Раздраженный ироничным тоном этой «Мартины», Ружар резко перебил ее.

Взяв сдачу, он вышел на площадь Луи-Лепен в надежде обнаружить стоящую в телефонной будке женщину.

— Ничего. Установить связь. Я уверена, что мы скоро созвонимся и поговорим. Удачного вечера.

На этих словах соединение было прервано.

Ружар довольно долго неподвижно стоял возле кафе, безуспешно пытаясь различить хоть какой-нибудь силуэт, который он мог бы ассоциировать с именем «Мартина», возможно фальшивым. Он не в первый раз сталкивался с подобными анонимными звонками, хотя обычно они были менее угрожающими. Журналист инстинктивно избегал придавать им слишком большое значение. Чаще всего это звонили фантазеры или люди, испытывающие чувство фрустрации; для них запугивание было последним способом защиты, одновременно являясь лучшим доказательством их собственной уязвимости.

И все же этот звонок показался ему странным. Он не уловил никакой агрессии, никакого напряжения, как раз наоборот. Его таинственная собеседница хорошо осведомлена. Она знала номер его мобильника, что неудивительно для людей определенного круга, к которому, похоже, «Мартина» и принадлежит. Еще более показателен тот факт, что ей известно имя и должность лица, с которым он провел часть вечера. К тому же она упомянула книгу, над которой журналист работает, а об этом известно лишь ограниченному числу людей.

Конечно, все было взаимосвязано и касалось темы, близкой к его нынешним профессиональным интересам: экспансии радикального исламизма, его пропаганды и жестокости. Так что сведения «Мартины» не случайны.

Сопоставление его темы с мусульманским фундаментализмом, проведенное незнакомкой, имеющей доступ к сведениям, в большей или меньшей степени преданным гласности. Возможно, она политический или полицейский эмиссар. Высокопоставленный чиновник какого-нибудь министерства, сотрудничающий с заграницей, или даже сотрудник из Дворца Матиньон. Все может быть.

Она сказала, что перезвонит. К чему гадать?

И все же «Мартина» имела основания интересоваться его работой. Ежедневная газета занимала все его время, и книга не двигалась. Ему требовался помощник.

Высокая молодая темноволосая женщина с матовой кожей стремительно прошла мимо Ружара и свернула к цветочному рынку. Он смотрел на нее, пока она не скрылась в первой лавчонке. Ее силуэт кого-то ему напомнил. Потребовалось несколько секунд, чтобы в его памяти возникла другая девушка — та восхитительная марокканка, правда слегка неловкая и вспыльчивая, с которой прошлой весной его познакомил Лепланте. Ее имя начиналось на «А». Амаль… Или что-то вроде. Ну да, Амаль. Летом она звонила ему.

Быть может, теперь она готова поработать?

Журналист пошарил в памяти своего мобильного телефона. Он давно привык систематически записывать номера всех, кто ему звонил. Найдя, что искал, он, набирая номер, отметил, что следует записать телефон «Мартины».


В вагоне метро Амель прислонилась к дальней двери, повернувшись спиной к другим пассажирам. Нынче вечером она не испытывала желания встречаться взглядом с этой сворой. Усталость, чувство, что поступила неправильно, отчаяние. Быть может, смирение. Ее тонко очерченные губы приоткрылись, она дохнула на стекло. Ее отражение почти исчезло во влажной дымке, остались одни глаза. Несмотря на темноту туннеля, все еще можно было различить их зеленую глубину. Какой же у нее грустный взгляд.

В голове, фраза за фразой, бесконечно прокручивался недавний телефонный разговор с Ружаром. Когда он повесил трубку, она несколько секунд соображала, с кем только что говорила. С великим Ружаром. Знаменитым Ружаром, который призывал «начать сначала на хорошей основе». Она вдруг разнервничалась. «Амель, а не Амаль». Она снова была на взводе. «Пишется через „е“».

И снова придралась к пустяку.

Он опять ошибся, ну и что? Разве не ей хотелось все поменять, не она изо дня в день молилась, чтобы прекратить общение с этими пресными мещанками, которые, требуя оплаты за каждую строчку, полагают, что пишут в интересах женщин? «Может, тебе лучше заняться деторождением, милочка… Ты такая пикантная. Такая экзотическая мордашка». Сколько раз она это слышала и все же не смогла удержаться, чтобы не поставить на место журналиста, слывущего специалистом в расследованиях. Когда он взял на себя труд побеседовать с ней. И все из-за неверно произнесенного имени.

«Амель, это Амель, а не Амаль».

Тревожные мысли не покидали ее. Им необходимо было выплеснуться. Она просмотрела записную книжку своего мобильного телефона. Мелькнул номер родителей. Две недели назад звонил отец. Ему хотелось новостей. Она сообщила их ему. И все. Так она расплачивалась с ним и матерью за отсутствие родительского тепла. Сестра? Опять выслушивать рассказы о ее проблемах? А подружки? Они остались там, в прошлой жизни. Сильвен. Он старается, этого она отрицать не может. Но как рассказать ему об этом событии?! Нет, конечно же, она не решится! Да и время не то: на работе у него со вторника что-то не ладится. Слишком большая нагрузка, вечером он придет в стрессовом состоянии.

Она не создана для этой профессии. Слишком чувствительная. Слишком незрелая. Слишком глупая. «Пишется через, „е“». Не настолько умная, чтобы ухватиться за первый в жизни шанс, данный ей настоящим профи.

— Я вам перезвоню. — И Ружар разъединился.


19.09.2001

Насер Делиль свернул с улицы Жан-Жорес на улицу Криме. Он шел быстрым шагом и вскоре достиг Ла-Виллет. День угасал, жара спала, кто-то наслаждался концом лета.

Внезапная волна ненависти, вызванной несправедливостью этой мирной беспечности, окатила ливанца. Эти люди не знают, что такое боль, настоящая боль.

Пока не знают.

Раздраженный зрелищем, Делиль повернул назад и, последний раз оглянувшись, переступил наконец порог здания, где ему предстояло провести ближайшие дни. Лабиринт, который через всю Европу нынче вечером привел его в этот квартал, гарантировал Делилю относительное спокойствие.

Он пренебрег лифтом и поднялся на четвертый этаж по лестнице. Найдя нужную дверь, он постучал, как было условлено.

Улыбающийся Джафар сразу открыл ему. Они обнялись — два товарища по оружию, явно довольные встречей после долгой разлуки. Молодой обращенный был немного выше Делиля. Всклокоченная рыжая борода покрывала осунувшееся и огрубевшее за последние месяцы лицо. Казалось, даже его тело стало крепче.

Насер сказал ему об этом:

— С весны ты как будто стал более мускулистым. Тренируешься?

— Каждый день.

— Хорошо. Закрой дверь.

Делиль расстался с чемоданом на колесиках и подошел к выходящему на улицу окну, закрытому желтыми занавесками. Не раздвигая их, он некоторое время смотрел вниз. Затем обернулся к Джафару и попросил показать квартиру.

Она была маленькой и очень скромно обставленной.

— Обычно здесь живет дочь Салаха. Жилье принадлежит городу. Чтобы не вызвать подозрений, она каждый день будет приходить за почтой, но спать будет у одного из своих братьев. Ты ее не увидишь.

Из гостиной, где стоял покрытый пледом диван и телевизор со спутниковой антенной, Джафар повел своего товарища в спальню.

Все ее убранство составляли не слишком широкая двуспальная кровать, заваленный учебниками и вспомогательными материалами письменный стол и матерчатый платяной шкаф. Они прошли в ванную, где находился душ и полупустой шкафчик, и в завершение заглянули в кухню.

Закончив краткий осмотр, Делиль удовлетворенно кивнул:

— Я пробуду здесь взаперти максимум две недели. Ты позаботился о продуктах?

Джафар утвердительно кивнул.

— Хорошо. Теперь последние инструкции. Никогда не звони мне, это ни к чему. Если будут проблемы, дашь сигнал снаружи и исчезнешь. И никаких визитов. Только раз в шесть дней приноси мне продукты и свежие газеты. Арабские, если можно. Если установится связь, как было оговорено, ты немедленно придешь ко мне за новыми инструкциями. Ты хорошо понял?

— Да, Насер.

— Как все прошло в Лондоне и в Испании?

— Очень хорошо. Меня хорошо приняли, и я многому научился.

— Иншалла. Ты всегда был одним из наших лучших членов. — Лицо ливанца разгладилось. — А теперь иди, брат мой… И будь осмотрителен.

Когда Джафар закрыл дверь и крепко запер ее, Делиль погасил в гостиной все светильники и снова занял свой пост возле окна. И вскоре увидел, как его сообщник удаляется по улице. Никто не пошел за ним следом.


Жан-Лу Сервье погасил старинную лампу над письменным столом и, не вставая, отодвинул стул. Он был у себя дома, возле Бастилии, и только что завершил составление отчета по аудиторской проверке, заказанной лондонским фондом венчурного капитала. Это означало конец утомительной работы. Он нуждался в передышке. Слишком много дел одновременно, слишком много суеты.

Несмотря на повышение курса американского доллара, охватившая мир паранойя, усиленная средствами массовой информации, похоже, ненадолго нарушила жизнь людей. Они очень скоро как ни в чем не бывало вновь принялись за работу, чтобы забыть, сделать вид, будто ничего не случилось. Может быть, им было наплевать или у них имелись более неотложные проблемы.

The show must go on.[91]

Сервье окинул взглядом свою потонувшую в легком полумраке комнату, освещаемую лишь уличным светом. Кое-какие предметы, на которые натыкался взгляд, последовали за ним из Лондона. Они напоминали ему обставленный почти так же кабинет в доме 13 по Болтон-стрит. Картины с изображением моря, типично английская обивка мебели и покрытые паласами полы. Из застекленной двери, почти всегда открытой во дворик их дома на Мейфер, веяло свежестью. У него сохранились очень отчетливые, ощутимые, яркие, почти физические воспоминания.

Именно в этой комнате он простился с Верой. На следующий день он на три недели уезжал из Лондона. Работа — подходящее оправдание. Она оставалась. Чтобы уйти тихо и спокойно, в его отсутствие. В тот вечер она снова отвергла все его доводы. «Раз и навсегда», «последняя капля» — что-то в этом роде. И когда, уже смягчившись — с облегчением? — она уютно устроилась у него на коленях, глядя в окно, выходящее в их дворик, он осознал, что заполняющий его ноздри привычный запах вскоре улетучится. Что ощущение нежности на кончиках его пальцев, касающихся кожи той, которая еще несколько часов будет разделять его жизнь, вскоре покинет область чувственного, чтобы перейти во владения памяти.

Что эти их тихие слезы — последние.

Сервье вспомнил, как его губы через пуловер касались плеча молодой женщины. Последний сухой поцелуй с покалыванием ворсинок шерсти, прежде чем захлопнуть чемодан. И их историю. Сегодня, спустя несколько месяцев, сидя за таким же столом с шероховатым стеклом, перед другим окном, в новом кабинете, он наконец вновь ощутил потребность горько посетовать на своего самого верного спутника — одиночество.


21.09.2001

Понсо устал. Прислонившись спиной к машине, он рассеянно следил за хорошо отлаженной деятельностью своих коллег. Окна, проемы в серых заграждениях, выходящих на улицу, как и обе оконечности этой улицы, находились под наблюдением групп содействия полиции. Подкрепление было вызвано, чтобы дать возможность спокойно работать специализированным бригадам. Среди людей в форме повсюду сновали полицейские с ночной добычей, офицеры службы общей информации, территориального надзора и служащие технической полиции.

Накануне, после того как один телевизионный канал прокрутил фильм о доме, где проживал один из объектов оперативной разработки, другой показал репортаж о террористе, арестованном в Бельгии двумя днями раньше. В репортаже говорилось о его передаче под трибунал. До сих пор вся информация содержалась в тайне.

Реакция предполагаемых террористов, узнавших своего сообщника по одежде, последовала незамедлительно. Они тут же предупредили оставшихся членов ячейки и занялись зачисткой. Но вместо того чтобы все уничтожить и уйти, они потеряли время, копируя информационные файлы. Удача.

Это промедление ускорило завершение операции «Божественное дуновение».

Первоначально никто из полицейских не желал двинуться с места. Судебная полиция уклонилась, поскольку до сих пор дело не было передано в ее руки и она рисковала не попасть на заключительное фото. Так что не могло быть и речи о том, что она предоставит свои специализированные подразделения. Попытке захвата предшествовали стычки среди низовых звеньев руководителей службы. В конце концов, в этой общей массе именно группа Понсо, плохо оснащенная для такого рода работы, получила приказ идти на контакт. Худо-бедно, удалось привести всех к согласию.

Из здания, где скрывалась часть исламистов, вышел Менье и направился к своему начальнику.

— Что там?

Помощник Понсо сверился с записями:

— Какие-то документы они сожгли, а что-то бросили в сортир. Но на большую часть у них не хватило времени. Теперь у нас есть даже дубликаты.

— Тем лучше.

— И я только что видел Тригона. Он ушел из другой квартиры и возвращается к нам. Он сообщил мне, что компьютерщик сбежал, даже не сделав попытки хоть что-нибудь уничтожить.

— Ладно. Надо предупредить англичан. В любом случае он удрал отсюда.

Менье кивнул. Достав пачку сигарет, он прикурил и какое-то время обозревал окрестности. Люди смотрели на него из окон, а около зоны заграждения, охраняемой бригадами содействия полиции, скопились любопытные. Сегодня зрелище было бесплатным. Время от времени из толпы слышались крики и ругательства. Вот об этом, вероятно, никогда не скажут журналисты, которых тоже собралось в достаточном количестве.

Помолчав несколько секунд, Менье вздохнул и выпустил струйку дыма:

— Стоящие мужики, эти ребята с улицы Нелатон.[92] Нет, ты посмотри, как они храбрятся. Вчера вечером они не так гордились своей работой. — Не дождавшись реакции, он продолжал: — Эх, достать бы мне того придурка, что слил информацию этим навозникам с телевидения.

Вместо ответа Понсо ткнул пальцем в груду строительных лесов у своих ног:

— Кстати, не забыть бы вернуть парням из отдела оперативного обмена данными. Ночью они воспользовались этим, чтобы выбить дверь квартиры фундаменталистов. Тарана у них не было. Это не их работа. Нормально.

Прямо перед ними двое агентов-криминалистов при помощи шофера Генерального секретариата содействия полиции загружали в фургон захваченные во время обыска компьютеры. Другие несли туда же папки и картонные коробки.

Внимание полицейских привлекло быстрое движение справа. Зеруаль. Как всегда, с капюшоном на голове, так ему больше нравится. Он бежал к ним и что-то кричал:

— Возвращаемся в контору, на юге только что рванул завод! Химический!

Менье грязно выругался. Лицо Понсо окаменело. Он легко подобрал тяжелую груду и в сопровождении двоих подчиненных направился к служебной машине. Адреналин прогнал его усталость.

Не показывать тревоги.

Только бы они ничего не пропустили.

Безразличный к волнению, охватившему некоторых его коллег, служащий секретариата содействия полиции закрыл заднюю дверцу пикапа, сел за руль и тронулся с места. Он мчался, не отпуская газ, до самой окраины столицы, но, вместо того чтобы поехать по кольцевой и добраться до штаба управления в пятнадцатом округе, поехал в Кремлен-Бисетр.

Несколько минут спустя в глубине тупика Этьен-Доле перед ним распахнулись ворота склада. В помещении располагались два длинных стола, заваленных оборудованием. Люди, одетые в белые халаты, собрались вокруг фургона, чтобы выгрузить из него конфискованное в ходе операции в предыдущую ночь.

Эти несколько необычные специалисты действовали в строгой последовательности. Одни сразу принялись фотографировать для идентификации еще нетронутые печати, чтобы затем передать вещественное доказательство другим, обязанным зарегистрировать и скопировать их. Особое внимание придавалось дублированию жестких дисков персональных компьютеров. В конце этой цепочки трое специалистов восстанавливали целостность упаковки и деталей, а затем вновь грузили конфискат в пикап.

После прибытия пикапа службы содействия полиции прошло чуть более получаса, и вот уже он покинул ангар. Чтобы объяснить свое опоздание, шофер солжет. Он сошлется на то, что якобы хотел срезать путь и заехал в зону законсервированного строительства, вблизи Шатийона. Стройка и правда существовала — его неофициальные работодатели из службы внешней разведки отлично осведомлены.


22.09.2001

Взрыв на химическом заводе, более двадцати погибших. — […] Вчера утром городские постройки сметены волной, вызванной взрывом на нефтехимическом заводе, расположенном в нескольких километрах от центра. Вокруг, в радиусе многих десятков километров, все разрушено…

Задержание исламистов во Франции полицейскими Управления территориального надзора. — […] Действуя по поручению прокуратуры по антитеррористическому надзору, полицейские управления территориального надзора на рассвете задержали в окрестностях Парижа большое количество мужчин и женщин, подозреваемых в причастности к исламистскому движению. Предварительное следствие, начатое во Франции в конце августа в связи с предполагаемыми угрозами в отношении зарубежных стран, в том числе Соединенных Штатов…


Прежде чем закрыть ворота своего гаража, Линкс внимательно осмотрелся вокруг. Никого. Он заперся и, не теряя времени, принялся разгружать багажник пикапа. Утро он потратил на приобретение того, что ему могло понадобиться. В разных магазинах. Рулоны черного полиэтилена, листы изоляционного пенопласта, цемент, арматура, инструменты и мелкая фурнитура быстро оказались в подвале. Теперь агент мог приступать к работам, но прежде он позволил себе передышку.

Усевшись по-турецки с газетой на коленях на терраске позади своего дома, он принялся за домашний бутерброд. Позади него, в доме, был включен телевизионный канал «Франс-инфо». Сияло солнце.

На первой полосе газеты и в информационных выпусках по радио говорилось в основном о случившемся накануне на юге Франции взрыве завода. Журналисты подробно останавливались на «масштабах разрушений, картинах опустошения», описании «гигантского кратера, образовавшегося на месте катастрофы».

Линкс подумал, как повезло местным жителям, избежавшим несчастья. То, что цепная реакция не затронула соседних сооружений, где хранились гораздо более опасные вещества, казалось чудом. Он хорошо знал то место. Во время своего обучения он вместе с другими стажерами готовил и проводил учебные нападения на различные промышленные объекты зоны. Цель, стоящая перед инструкторами, сводилась не только к тому, чтобы натренировать их на операции такого рода, но и предполагала также тестирование безопасности намеченных объектов.

Все их нападения, разумеется, заканчивались успехом.

В остальном новости содержали сообщения о волне задержаний в исламистских кругах. Репортеры уже устанавливали скрытые связи между двумя событиями, припоминали другие планы, еще более катастрофические, нежели тот, что был воплощен на юго-западе, или выстраивали параллели с преступлениями, совершенными десятью днями раньше в Нью-Йорке. Вместо того чтобы, демонстрируя собственное спокойствие, призывать к мужеству и объективности, средства массовой информации привели в движение гигантскую машину по нагнетанию паранойи, чтобы напугать людей. Так что террористы, даже если они не были замешаны в происшедшем накануне инциденте, достигли своей цели: Запад с его нечестивцами дрожал от страха и готовился к войне.

Линкс прополоскал рот глотком воды и вернулся в дом. Бросив объедки в мешок с мусором, он отнес его в гараж. Уходя, он выбросит его. На какое-то мгновение он задумался о том, что будет делать нынче вечером. Желания сегодня же заняться переоборудованием подвала он не испытывал, поэтому решил позаботиться о своем пикапе.

Это был самый обыкновенный белый «форд-транзит», приобретенный по случаю у каменщика, захотевшего избавиться от него после покупки новой машины. Абсолютно легальная сделка была проведена благодаря совершенно безупречным фальшивым документам, которыми его снабдил Шарль.

Прежде чем воспользоваться грузовичком в своих целях, ему предстояло сделать две вещи. Во-первых, хорошенько его вычистить и тщательно перебрать. Затем, на следующей неделе, когда он наконец восстановит его, заменить родные номера набором табличек, в свое время украденных с аналогичной машины.


29.09.2001

Линкс свернул налево. Быстро снова повернул, на этот раз направо, и поехал по улице Леон-Жиро. Метров через пятьдесят он припарковал «транзит» на тротуаре и включил аварийки. Как всегда утром, свободных мест не было. Он вышел из машины, чтобы открыть боковую дверцу. Сзади на виду стояли две пустые гигантские закрытые и опечатанные картонные коробки.

Линкс вернулся в кабину, взял газету и принялся читать, как это сделал бы любой вынужденный ждать шофер, занимающийся доставкой товаров. Спустя чуть более недели после взрыва на юге Франции он по-прежнему широко обсуждался. Очень быстро, чтобы избежать паники среди населения, власти официально объявили о техногенном характере происшествия. Гипотеза, сейчас опровергаемая «компетентными источниками, близкими к следствию и специалистам». Какими — мы никогда не узнаем. Профессиональная тайна.

На улице было тепло. Солнце через ветровое стекло ласково согревало лицо Линкса. Он бросил взгляд перед собой, затем в зеркало заднего вида. Казалось, уезжать никто не собирался. Он вновь погрузился в чтение.

Терроризм, призрак подпольных организаций. — […] Полицейские обнаружили представительства подобных организаций во многих европейских странах, в том числе в Германии, Бельгии и во Франции. Эти разветвления состоят из более или менее изолированных ячеек…

«Более или менее изолированных». На бумаге все очень просто. «Более или менее» придает явлению любительский оттенок и не учитывает сложности проникновения в организацию такого типа и требуемого на это времени.

Или опасности.

Этой ночью Шарль передал ему ориентировку, составленную командами «Алекто». Она намечала ему пункт входа и подтверждала связь с людьми, арестованными полицией за последние недели. С сегодняшнего дня количество аппаратуры наблюдения должно быть сведено к минимуму. Завтра вечером она по требованию Линкса будет полностью демонтирована. Чтобы он мог спокойно работать.

Ему следовало действовать быстро. Его объект отбывает меньше чем через два дня, первого октября в шесть тридцать. В это время будет ждать заказанное по телефону такси, чтобы отвезти его в аэропорт. Для перехвата этого звонка люди из службы внешней разведки использовали так называемый чемодан перехвата. Это устройство из израильского арсенала, способное на заданном периметре уловить, определить и перехватить все мобильные переговоры, имело вид чемоданчика среднего размера.

Не повезло Делилю с единственным звонком, сделанным им за все время.

Шарль прекрасно отдавал себе отчет в том, что сокращение времени заметно сузит для них возможность маневра, даже если агент уже с середины недели располагает определенными сведениями из досье объекта.

Линксу также было известно, что объект проживает в квартире молодой женщины, Джемили Саифи. Девушка училась в университете и состояла в ассоциации под названием «Мусульманское будущее». Эта организация, прикрываясь идеей сохранения культурных ценностей, активно призывала студентов французских учебных заведений к обращению в ислам. Члены «Мусульманского будущего» к тому же регулярно выставляли свои кандидатуры на университетских профсоюзных выборах.

Маленькая трехкомнатная квартирка мадемуазель Саифи, планом которой он располагал, находилась на четвертом этаже дома на улице Криме. Вытащить оттуда заведомо неуступчивого человека представлялось большой проблемой и, в частности, грозило рассекречиванием.

Но всего этого было недостаточно для объяснения напряженного состояния Стейнера.

Шарлю не нравилась эта операция. И дело не в формальностях. В том факте, что весь риск ложился на плечи одного агента, не было ничего необычного. Разумеется, на этот раз, в случае провала, он станет одним из величайших негодяев в Истории, зато попадет в официальный пантеон преданных мучеников Республики. Так поступает власть, когда знает, что ей придется от кого-то отвернуться. Линкс на это плевал, он не верил в такие старомодные штуки, как честь нации и родина. Он никогда ничего не делал на благо Франции. Так что не мог это благо предать. Действовать его заставляла та свобода, которую он обретал, существуя в прорехах нормальной жизни.

В отличие от него, Стейнер ориентировался на другие ценности, более «благородные». Он не решался услужливо исправлять заблуждения былых или действующих руководителей. Он не счел полезным уточнить подоплеку задания своего агента. Возможно, он ее не знал, как бы парадоксально это ни выглядело. Но в стране, где долгое время во всех политических решениях руководствовались подлостью и бесхарактерностью, только нависшая смертельная угроза всем частным интересам могла оправдать крайность мер, к применению которых готовился Линкс.

Несмотря на предоставленный Линксу карт-бланш, Шарль счел необходимым предостеречь его настойчивее, нежели обычно. Резкое упоминание о его ошибках в ходе весенней операции, закончившейся трудным объяснением на бетонированной площадке аэродрома Приштины, было всего лишь неловким способом показать свою обеспокоенность. Серьезнее, чем когда-либо прежде, Линксу следовало позаботиться о том, чтобы не оставить кому бы то ни было хоть малейшей зацепки. Они были знакомы больше десяти лет, но никогда еще Шарль не выказывал перед ним своего волнения столь явным образом.

Взгляд агента привлекло какое-то движение позади него. Со стоянки уезжала машина. Места было достаточно, чтобы припарковать «транзит». Линкс тронулся и стал выруливать, чтобы занять освободившееся пространство. Припарковавшись, он выключил аварийки, прихватил газету, закрыл пикап и спокойно ушел. Дойдя до угла улицы Леон-Жиро, он свернул в комок хирургические перчатки и бросил их в мусорный бак.


Сидя возле двоих старичков в глубине «Аль Джазира», Карим делал вид, что интересуется их игрой в домино. На самом деле он краем глаза наблюдал за действиями и передвижениями Джафара. Несколько дней назад он опять появился в поле зрения и зажил обычной жизнью, как в начале лета, до своего исчезновения. Днем он разносил буклеты. А после вечерней молитвы, если не отправлялся домой спать, встречался с неким Неззой.

Этот последний долгое время представлял для Феннека загадку. После внедрения агент многократно встречался с ним в баре или мечети. Неззу все терпели, хотя ничто в его манерах и поведении не вязалось с догмами Корана. Карим догадался, в чем дело, следя за Джафаром. Незза занимался мелкооптовой торговлей наркотой. Как показали наблюдения, жил он в девятнадцатом округе. В своем следующем рапорте Карим собирался предложить Луи развернуть вокруг дилера электронный арсенал военной разведки, если куратор не найдет возможным использование дополнительного количества квалифицированного персонала.

Джафар выглядел взвинченным. Полчаса назад он, точно фурия, ворвался в бар и, сев за уединенный столик, нервно наблюдал за входящими. С явным нетерпением.

Он кого-то ждал.

Вскоре вошел какой-то человек. Новый персонаж, Карим прежде его не встречал. Украшенное усиками квадратное лицо и раньше срока заострившиеся черты, как это бывает у людей, чрезмерно предающихся занятиям спортом. Это впечатление подтверждалось не только его внушительным ростом и комплекцией, но и походкой. Была в его движениях властная уверенность.

Незнакомец приблизился к стойке и перекинулся несколькими словами с хозяином заведения, Салахом. Тот подбородком указал на столик Джафара, куда незамедлительно направился усатый. Мужчины обменялись буквально парой слов, и вскоре обращенный вновь оказался в одиночестве.

Тот, другой, ушел, ничего не заказав.

Карим кивнул соседям и встал, чтобы пройти в туалет. Там он не задержался и тут же покинул бар через двор. На улице он занял пост в некотором отдалении, так чтобы можно было незаметно наблюдать за входом в заведение.

Джафар покинул бар и пошел пешком. Феннек последовал за ним. Он снял халат и обвязал его вокруг пояса. Нащупав в кармане очки с нулевыми стеклами и американскую бейсболку, он, как мог, изменил внешность. Главными его козырями была довольно плотная толпа субботнего вечера, в которой он мог раствориться, и заметное возбуждение обращенного, делающее его неосмотрительным.

Они спустились в метро. После довольно краткого, но напряженного кружения Джафар вышел на станции «Ломьер». Этим вечером он направлялся не к Неззе. Поднявшись на улицу, оба углубились в авеню Жан-Жорес. Карим позволил своей жертве немного отойти и заметил, как тот свернул налево, на поперечную улицу. Когда обращенный исчез из виду, Феннек ускорил шаг, чтобы восполнить свое отставание, и остановился как раз вовремя, чтобы проследить, как тот входит в подъезд здания.

Агент сразу выбрал укрытие, чтобы следить за входом, оставаясь незамеченным.

Не прошло и десяти минут, как Джафар появился вновь, все так же не заботясь об осторожности. Подобное небрежение могло означать, что его краткая отлучка не имеет никакого значения. Однако инстинкт Карима подсказывал ему запастись терпением и посмотреть, не выйдет ли из здания кто-нибудь еще. Например, Насер Делиль. Обращенный, его единственный установленный контакт, только что вернулся.

Чуть помедлив, Джафар свернул за угол.

Феннек принял решение ждать.


Линкс вышел из метро на станции «Урк» и направился по улице Арденн, чтобы оказаться на улице Леон-Жиро с севера. Длинные волосы, как и висящая на нем бесформенная одежда, знававшая лучшие времена, были грязными. На носу очки. Через плечо переброшен набитый доверху старый рюкзак.

«Транзит» стоял на своем месте. Он миновал машину, затем, убедившись, что за ним никто не наблюдает, вернулся и залез на заднее сиденье. Внутри, прежде чем переодеться, он открыл и разгрузил свой мешок. Вместо старых тряпок надел синие полотняные брюки и футболку того же цвета, тяжелые черные кожаные сапоги и джинсовую куртку. Остальные принесенные им вещи пригодятся позже.

Линкс для пробы нажал на кнопку электрической дубинки, тоже вытащенной из рюкзака. Между электродами возникла краткая голубая вспышка. Заряжена. «Глок-19» и кобура, куда он его вложил, поместились на ремне агента, после того как он проверил затвор пистолета. Компактную черную сумку, вынутую со дна мешка, Линкс убрал в карман защитной курки, приготовленной на потом. И наконец, положил перед собой пластиковую бутылку с зеленоватой жидкостью. Катализатор.

Он готов.

Бросив взгляд на часы, он вставил в уши наушники своего цифрового плеера и нажал на кнопку «воспроизведение». Промотал первые два номера и добрался то того, что ему хотелось послушать.

Hey, Joe…
Сегодня вечером была очередь Джимми Хендрикса.

Hey Joe, I said where you goin’ with that gun in your hand…

30.09.2001

Карим внезапно проснулся. Надо же было ему присесть в своем укрытии — потому и уснул. Последние дни, проведенные в слежке за Джафаром и стараниях всем угодить, оказались нелегкими. Он зевнул.

Улица Криме была пустынна. В здании, куда вечером вошел обращенный, не светилось ни одного окна. Карим взглянул на часы. Три тридцать семь. Когда он в последний раз сверялся со временем, было едва около половины первого. К тому моменту он не заметил никакого подозрительного движения. Если за это время кто-то вышел, он его пропустил. Какое-нибудь бодрящее средство не помешало бы, но он не мог позволить себе носить такие вещи с собой или держать дома. В случае внезапного обыска это заинтриговало бы его единоверцев.

Феннек выругался сквозь зубы. Жаль, что он не последовал за Джафаром, когда тот вышел. Это было ошибкой. И теперь ему оставалось только в свою очередь покинуть территорию. Пешком. Прогулка будет долгой.

Он поднялся и ушел.


Just play with me and you won’t get burned…
Когда Линкс с бутылкой в руке вышел из «Транзита», Хендрикс по-прежнему пел у него в ушах. Линкс пробежал улицу Леон-Жиро и приблизился к назначенному месту.

I have only one itchin’ desire…
Удовлетворенный пустынностью окрестностей, он пересек улицу Криме и подошел к дому, где скрывался Насер Делиль. Цифровой код, сообщенный Линксу членами «Алекто», впустил его внутрь. План здания он знал назубок, так что без трудапроник в подвал. Внизу, в тусклом в свете дежурных лампочек, он уверенно подошел к электрощиту.

Let me stand next to your fire…
На миг он остановился и прислушался, прежде чем войти в служебное помещение. Ничего. Внутри несколько картонных коробок и старое кресло, обтянутое потертой искусственной кожей. Отлично.

Yeah, you now what I am talking about…
Когда спустя несколько мгновений он снова вышел на улицу, из подвала уже вился дымок. Он вернулся к «транзиту» и спрятал пустую бутылку в рюкзак. Затем, воспользовавшись краденым мобильным телефоном, позвонил в пожарную службу, сообщил о пожаре и, указав адрес, тотчас же разъединился.

Now listen baby…
Теперь ему оставалось лишь подготовиться к дальнейшим событиям. Он снял джинсовую куртку, натянул на себя вынутую из рюкзака и валяющуюся на сиденье одежду и снова стал ждать под музыку.

Let me stand next to your fire…

Карим услышал вой сирен еще до того, как увидел сигнальные огни пожарных машин. Вскоре мимо промчалась первая красная машина, за ней тут же проследовала вторая. Он замедлил шаг, чтобы посмотреть. Они направлялись по улице Жан-Жорес и, похоже, собирались свернуть… На улицу, которую он покинул тремя минутами раньше! Туда же поспешил и полицейский автомобиль.

Больше не размышляя, он бросился бежать.


Улица скоро заполнилась пожарными машинами. Прибывшие для подкрепления полицейские пытались оттеснить любопытных соседей, чтобы обеспечить проход спасенным жителям. Одни огнеборцы искали источник возгорания внутри здания. Другие торопились эвакуировать жильцов, чтобы избежать отравления, которое мог вызвать поднимающийся из подвала густой черный дым.

Насер Делиль настороженно держался в стороне. Он вышел из дома вместе с первыми вызволенными из огня. В отличие от соседей, он был одет. Когда прозвучал сигнал тревоги, Делиль не спал. Сказалось слишком сильное напряжение последних десяти дней ожидания. Долгое время, до вчерашнего прихода Джафара, он считал, что операция провалилась из-за каких-то осложнений. Но in extremis[93] молодой обращенный получил условленный сигнал и сразу пришел. Прежде чем отпустить его, Насер вручил ему записку, спрятанную в картонную коробку из-под стирательной резинки.

Все дальнейшее, деталей которого Делиль не знал, его уже не касалось.

Делиль отреагировал на запах дыма. Открыв входную дверь, он заметил черные клубы дыма на лестничной клетке, а потом услышал противный вой сирены противопожарных датчиков. Не раздумывая, он вернулся в квартиру, чтобы захватить самое необходимое: деньги, паспорта, билеты на самолет.

Теперь Насер наблюдал за толпой. Он искал в лицах какое-то несоответствие. Но видел лишь работающих пожарных, полицейских и взволнованных, испуганных или любопытствующих жильцов. Никто не обращал на него внимания. Бедствие представлялось не слишком серьезным. И все же ему было неспокойно. Он задумался, следует ли ему бежать сейчас или дождаться завтра. Середина ночи, полно спасателей. Впечатление такое, что они справятся с ситуацией. Похоже, на верхние этажи пожар не перекинется.

Насер Делиль подошел к пожарному в шлеме с опущенным козырьком, чтобы спросить у него, чего еще можно опасаться. Но не успел и рта раскрыть. Солдат медленно протянул к нему руку. Делиль почувствовал страшную боль в боку. Ноги его, внезапно парализованные, подкосились, и, прежде чем потерять сознание, он понял, что падает.


Линкс успел подхватить ливанца, когда тот стал заваливаться. Поддерживая жертву, как заправский пожарный, он стал прокладывать себе дорогу в толпе, чтобы отвести пострадавшего в безопасное место. Люди расступались, чтобы дать им пройти, не задерживаясь на них взглядом. Спектакль разыгрывался в другом месте.

Добравшись до угла улицы Леон-Жиро и оставив зевак позади, агент спрятал электрическую дубинку в защитную куртку и, взвалив Делиля на плечо, поспешил к «Транзиту». Оказавшись в машине, он снял шлем.

Пульс у ливанца был учащенный, но не вызывал беспокойства.

Линкс достал из защитной куртки небольшую черную сумку. В ней были два шприца и два флакона. Закатав Насеру рукав, он снял с него ремень, чтобы сделать жгут, нашел вену и ввел шприц.

Его объект будет спать несколько часов.

Агент прикрыл голову исламиста капюшоном, не имеющим никаких отверстий, скотчем перехватил ему за спиной запястья и щиколотки. И наконец, подняв две большие картонные коробки без дна, спрятал под ними бездыханное тело.

Пора уезжать.


Карим снова надел бейсболку и очки, чтобы изменить внешность, но все же опасался приближаться к зданию и людям. Он боялся, что там окажется кто-нибудь из посетителей бара или мечети и узнает его.

Он искал знакомое лицо: Делиля. Ему казалось, что несколько минут назад он заметил исламиста, но он не был в этом уверен. Расстояние, толпа, неверный свет. Усталость. Быть может, восприятие подводит его.

Среди пострадавших он снова увидел того, кого принимал за ливанца. Этот человек держался поодаль. Между ними мелькало множество силуэтов. Пожарные. Потом Карим разглядел пожарного, поддерживающего кого-то.

Подозрительного незнакомца нигде не было. Он исчез во второй раз.

В надежде снова обнаружить свой объект агент Феннек шагнул к устроенному полицией заграждению. Страж спокойствия жестом остановил его и заставил отойти.

На другой стороне улицы уже никого не было.


Подвал дома был заранее переоборудован. Пол, стены и потолок были обиты слоем изолирующих плиток, в свою очередь полностью покрытых плотным пластиком. Потолочный светильник слабо освещал комнату, превращенную в камеру заключения. Она не отапливалась, и температура в ней была немного ниже наружной.

Агент Линкс смотрел на лежащего на полу и все еще погруженного в искусственный сон Делиля. По прибытии он сразу раздел и начисто побрил пленного — оскорбление для мусульманина. Затем заткнул ему рот кляпом. Линкс не желал слышать, как тот орет. Потому что именно это и должно было произойти. Через несколько часов, или завтра, или чуть позже, но он заорет.

Связанный по рукам и ногам обнаженный ливанец с головой, плотно закутанной капюшоном, лежал на боку. Такое положение особенно неудобно. Когда он проснется, его ждут головокружение, судороги и ощущение мучительной разбитости.

И холод.

Линкс склонился над Насером Делилем, чтобы поставить финальную точку. Надев на голову своего пленника беспроводные стереонаушники, агент накрепко примотал их к его капюшону при помощи строительного скотча. Затем распрямился, погасил свет и запер за собой дверь.

В основном помещении подвала на столе он установил компактный электрофон hi-fi. Выбрав диск с записью, содержащей белый шум,[94] без малейшей вариации и заметного временного отсчета, он включил его на полную громкость. Делилю предстояло провести несколько поистине тяжких часов, подлинный звуковой ад.

Электронные часы на панели плеера показывали шесть двадцать четыре. До первой рабочей смены нынче вечером агенту требовался продолжительный отдых.


01.10.2001

Скрючившись в углу своей камеры, Насер Делиль дрожал. Сначала он долго выл, но теперь не издавал ни звука, затаившись в ожидании чего-то страшного. Он знал, что опасность где-то здесь, поблизости. Оглушенный внезапной тишиной, он не услышал, как открылась дверь, но осознал, что шум прекратился, и ему было жутко подумать, что это означает.

Атмосферу клетушки отравляла вонь. Это раздражало агента, и он дал волю своему чувству. Оно ему необходимо. Ливанец был весь в дерьме. В первые часы заключения он обмочился и обделался.

Не дав себе труда закрыть камеру, Линкс пошел за резаком и перчатками, лежащими возле электрофона. Заодно он принял таблетку вирджила и запил ее кока-колой. Половина первого. Наступала его ночь.

Вернувшись в камеру, он бесцеремонно схватил Насера за голову, перерезал скотч, удерживавший наушники, и резко швырнул пленника об стену.

Застонав, Делиль стал крутить головой в поисках своего палача.

Линкс взялся за тянущийся из гаража шланг для полива. Мощная ледяная струя окатила пленника, тот закричал и снова сжался в комок. Уборка длилась несколько минут. Грязная вода стекала в открытое отверстие в полу. Душ закончился, и дверь захлопнулась. Этот бравый Насер еще подождет. Некоторая свежесть его духу не повредит.

Позже Линкс вернулся со складным стулом. Крепко прижав Делиля к полу, он отодрал скотч, стягивающий его по рукам и ногам. Освобожденный ливанец сразу попытался прикрыть гениталии, но снять вонючий капюшон у него не хватило духу.

— Где я…

Не отвечая, агент поднял его и усадил на стул.

— Кто вы?

Линкс наручниками приковал его запястья и щиколотки к ножкам стула. Это заставляло Делиля сидеть наклонившись вперед, в малоприятной как психологически, так и физически позе смирения.

— Что вам от меня надо? Кто вы?

Линкс наклонился над своим пленником. Капюшон вонял. Он тоже был вывалян в дерьме. Линкс вполголоса прошептал на ухо Насеру несколько слов:

— You are just a fucking disgusting pig.[95]

И вышел.

Около трех часов ночи дверь камеры снова открылась. Рухнувший на пол вместе со стулом ливанец лежал на боку, лицом вниз, и не двигался. Похоже, он отключился. Линкс ткнул его электродубинкой и снова посадил, не снимая наручников.

Насер нервничал, был напуган.

Спустя несколько секунд агент принес второй стул и деревянный стол, который поставил перед узником. Тот опять попытался прикрыть половые органы. Линкс снова вышел. Когда он вернулся, в руках у него была тарелка с едой и бутылка воды. Заслышав его приближающиеся шаги, Делиль отпрянул. Линкс протянул руку и снял с головы пленника капюшон.

Глаза Насера Делиля покраснели и были обведены кругами. Сначала он не видел ничего, кроме черного силуэта, двигающегося взад-вперед около него. Делиль только моргал, но ничего не мог рассмотреть, потому что вместо лица у того был огромный сверкающий глаз.

— Кто вы?

Тень перестала двигаться, но не отвечала. Насер опустил глаза, чтобы привыкнуть к свету.

Ему было не по себе. Он испытывал холод, голод. Стыд. Страх.

Наконец пленник поднял голову, бросил взгляд на тарелку, потом на силуэт своего палача. Очевидно, перед ним стоял человек. Из его черного комбинезона выходил провод, теряющийся где-то в живом свечении, заменяющем ему голову, под густой шевелюрой. Вероятно, он переговаривался с другими людьми, находившимися снаружи.

Прошло какое-то время, ни слова не было произнесено.

Делиль не выдержал первым:

— Который час?

На этот раз незнакомец ответил:

— English.[96]

— What… time?[97]

Первый прокол.

— Двенадцать.

Тень жестом указала на тарелку с сандвичем:

— Tuna.[98]

Потом на бутылку:

— Water.[99]

Линкс видел, как пленник, все еще избегая смотреть на свет фонаря на его лбу, переводит глаза с еды на питье. Искушение. «The Pixies» в его правом ухе поочередно подхватывали куски «Surfer Rosa».[100] Ливанец опасался, и не без причин. Теперь он разглядывал крышку бутылки. Она была нетронута.

Что вовсе не означало, что жидкость в ней не «улучшена».

Агент заранее впрыснул туда разбавленный до средней концентрации раствор таблеток экстази. У самого основания горлышка. Со временем у него вошло в привычку использовать этот рецепт. Наркотик не заставит пленника говорить, этим достоинством он не обладает. В такой дозе Делиль даже не поймет, что кое-что проглотил. Это просто сделает его немного общительней.

Процесс деградации, который запустил агент, довершит остальное.

В конце концов Насер сначала набросился на воду, а потом на сандвич.

Второй прокол.

Минуты две-три агент внимал звучанию гитарных аккордов, не отвечая на нескончаемые вопросы заключенного. Погрузившись в музыку, он едва слышал, как тот жует. Зрелище полного рта ливанца с испачканными хлебом, майонезом и тунцом зубами порядком поднадоело ему.

Когда Делиль уже заканчивал есть, Линкс подобрал с полу и положил на стол довольно плотный картонный конверт, прежде остававшийся вне поля зрения. На лицевой стороне, на виду, можно было прочесть написанные красным фломастером буквы: «Мишель Хаммуд a.k.a.[101] Насер Делиль a.k.a. Абу эль-Калам».

Выключив запись, он наклонился вперед:

— Do you have any idea why you are here?[102]

Глаза Насера выдавали острый приступ панического страха. Он затряс головой. Неистово.

— We are going to talk about you and your life… For as long as we need to. — И добавил: — If you ask me, the longer, the better.[103]


Ружар заметил, что Амель отвлеклась. Она рассеянно любовалась видом на Монмартрский холм, открывающимся за широкой застекленной стеной.

Часы журналиста показывали пять минут первого. Пора сделать паузу.

— Сегодня не жарко: солнца нет.

Они вот уже три часа трудились над зафиксированным на пленке и бумаге отчетом о состоявшейся в конце августа в предместье Парижа конференции. Оратор, кстати герой следующей книги Ружара, делился своими соображениями относительно Французской Республики, которую ислам готов уважать при условии внедрения его принципов в ее учреждения.

— И все равно хорошо.

— Здесь перед ремонтом была швейная мастерская. Моя жена купила это помещение в середине восьмидесятых: тогда никто не хотел жить в таком простецком районе. Селиться дальше девятого округа было не в моде. К тому же благодаря кризису недвижимость стоила гроши. — Они сидели в мансарде над гостиной квартиры-студии Ружаров. — Пойду сделаю кофе. Потом еще часик поработаем, и все. У меня на вечер назначены встречи. Но прежде перекусим где-нибудь поблизости. Я приглашаю. Идет?

Амель с улыбкой кивнула. Когда журналист вышел, она раскрыла одну из газет, валявшихся на его столе. У Ружара были почти все. Мечта.

АФГАНИСТАН: ЗАКУЛИСНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ. — БЕН ЛАДЕН ПОД КОНТРОЛЕМ ТАЛИБОВ? БЫВШИЙ КОРОЛЬ В ИЗГНАНИИ ПЛАНИРУЕТ ВОЗВРАЩЕНИЕ…

Сегодня утром она думала о своих родителях. Главным образом о матери, так и не простившей ей замужество. По странному стечению обстоятельств традиция и обычаи, некогда разделившие мать и дочь, теперь снова их сближали. От этого становилось только хуже, ибо по иронии судьбы невидимая стена, вставшая между ними, тоже укреплялась из-за этой вновь обретенной близости.

СВИДЕТЕЛЬСТВО: МОЛОДАЯ ФРАНЦУЖЕНКА, ИСЧЕЗНУВШАЯ 11 СЕНТЯБРЯ, ПОЯВИЛАСЬ ПОСЛЕ ДОЛГИХ ДНЕЙ МОЛЧАНИЯ / ЭВАКУАЦИЯ С ЭЙФЕЛЕВОЙ БАШНИ: ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА…

Разрыв окончательный. За полгода никаких попыток к сближению. Только отец и сестра тайком поддерживали связь с Амель. Но никогда к ней не приходили. К ним. К нему. Амель и Сильвен по-прежнему жили в его квартире, и порой, несмотря на все внимание мужа, она чувствовала себя там чужой.

ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ ОБЩЕСТВ ВЗАИМНОГО СТРАХОВАНИЯ: СЕГОДНЯ НАЧАЛИСЬ ПЕРВЫЕ СУДЕБНЫЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВА / ВЗРЫВ НА ЗАВОДЕ: ХАОС И НЕРАЗБЕРИХА…

Сам того не ведая, Ружар толкал ее на трудный и тернистый путь. Но при этом он дал ей первую настоящую работу и, возможно, новые перспективы. Позицию журналиста нельзя было считать беспристрастной, она обуславливалась текущим моментом — профессия обязывает. Однако его осведомленность в области ислама выходила далеко за пределы одних только представлений о феномене исламизма.

Эти глубокие знания сочетались у Ружара с распространяющимся на всех фундаменталистов неприятием главенства какой бы то ни было религии. Он не проповедовал, ничего не навязывал, просто предлагал иное прочтение. А ее дело — в документах, над которыми он предлагал ей корпеть, обнаружить истину за лицемерием; опасность, скрытую под убедительными речами; заградительные блоки в самой проповеди об открытости. Подвергнуть разоблачению такийя — исламское искусство эзопова языка, служащего для сокрытия своей веры и убеждений во избежание гонений.

КОМПОСТЕРЫ ДЛЯ ПРОСТАВЛЕНИЯ ДАТЫ И ВРЕМЕНИ: БОРЬБА ПРОТИВ ВАНДАЛИЗМА В БОЛЬШИХ ГОРОДАХ…

Хорошо бы ей углубить свои знания о религии, с которой она почти незнакома, хотя и родилась в мусульманской семье. Изучить все течения, обычаи, развитие во времени и пространстве, чтобы определить место этой религии в исторической и культурной перспективе. Быть может, попутно она найдет средство, которое поможет ей вступить в диалог с родными.

БОМЖ, СБИТЫЙ ПЬЯНЫМ ВОДИТЕЛЕМ / ОГРАБЛЕНИЕ: ЖАНДАРМ РАНИЛ ПОДОЗРЕВАЕМОГО…

Зазвонил телефон. Откуда-то из глубины квартиры Ружар крикнул, чтобы она сняла трубку.

— Здравствуйте, это Мартина…

— Здравствуйте…

Наступило молчание, затем:

— Могу ли я поговорить с Бастьеном Ружаром?

— Пожалуйста, подождите, он сейчас подойдет.

— Спасибо…

Когда Амель опускала трубку, ей показалось, что на том конце провода произнесли ее имя. Связь была не слишком хорошей, и она не решилась переспросить собеседницу. Она не была знакома с этой Мартиной, а та могла принять ее за сумасшедшую. Так что Амель вновь взялась за газету.

ГОРЯЧИЕ ВЫХОДНЫЕ ДНИ. ФРАНЦИЯ ОХВАЧЕНА ПОЖАРАМИ…

Парижские пожарные тоже на боевом посту все выходные. — …Около трех часов ночи в воскресенье в подвале дома в девятнадцатом округе был замечен огонь. Десятки людей, среди них дети, вынуждены были эвакуироваться глубокой ночью. Только ранним утром, после того как пожар удалось потушить, они вернулись в свои постели…

Войдя в комнату, Ружар схватил трубку. Амель одними губами назвала ему имя собеседницы, он покачал головой.

— Я почти забыл о вас. — Он включил громкую связь. — Мадемуазель, мадам?..

— Очень жаль. Хотя у вас ведь столько поклонниц… На что я могла надеяться?

Лицо журналиста посуровело.

— Перейдем к делу, у меня много работы.

— Представляю… — После долгого молчания вновь раздался голос незнакомки: — Вы знакомы с Шарлем Стейнером?

— Нет, а кто это?

— Наведите справки. Вот увидите, очень интересный человек. — Как и в первый раз, «Мартина» резко положила конец их разговору: — Всего доброго.

Она прервала связь, не дав Ружару времени хоть что-нибудь добавить.

Заинтригованная Амель ничего не говорила, но на ее лице было написано любопытство.

— Просто сумасшедшая. Так мне кажется. — Журналист повесил трубку и налил себе кофе. — Она мне уже однажды звонила, недели две назад. Совсем вылетело из головы.

— Что она хотела?

— Встретиться.

— Довольно странный способ…

Ружар подул на кофе.

— Не совсем. В нашей профессии нередко сталкиваешься с поклонниками или мошенниками.

— То есть?

— Нас снабжают ложной информацией, чтобы вызвать определенную реакцию, навредить кому-нибудь или что-то скрыть. Простая и незатейливая попытка манипулирования.

— А это имя — Стейнер?

Прежде чем ответить, журналист помедлил:

— Возможно, все это ерунда. Вернемся к нашим баранам, ты не против? — Он указал рукой на разложенные на столе документы. — Это конкретное дело.


Мужчина минуты две стоял не шевелясь, прижавшись лбом к стеклу и вертя в пальцах маленький металлический диск, только что вынутый им из телефонной трубки. Перед ним, серая и массивная, возвышалась церковь Святой Магдалины. Струящиеся по стеклу капли дождя размывали ее контуры.

Они были мрачными, неясными и расплывчатыми, по образу его вселенной.

Он вздрогнул, когда кто-то ручкой зонтика нервно застучал по стенке телефонной кабины. Женщина. Ее губы произносили слова, которых он не понимал. Он резко распахнул дверь и при выходе, не извинившись, толкнул нетерпеливую скандалистку.


Во второй половине дня у Ружара была назначена встреча с неким Жюльеном Акрутом, заместителем генерального секретаря Национального независимого профсоюза полиции — офицерского профсоюза, теоретически стоящего на левых позициях. Акрут, чья сфера деятельности распространялась на все службы Министерства внутренних дел, был одним из источников журналиста в том, что касалось криминальных дел. Взамен он иногда использовал Ружара, чтобы печатать неотложные «базовые» обращения. Оба они не заблуждались на чужой счет: каждый преследовал свою выгоду.

Офицер появился с небольшим опозданием и торопливо протиснулся к Ружару. Его огромному телу непросто было лавировать между теснившимися на закрытой террасе кафе столиками.

Журналист, издали заметивший, как он переходит мост Сен-Мишель и одноименную площадь, спросил:

— Ты был в тридцать шестом?

— Обедал с парнями с улицы Криме. — Отдуваясь, Акрут тяжело рухнул на стул. — Так обожрался! — Зна́ком подозвав официанта, он заказал кофе. — Я очень спешу, что тебе надо?

— У тебя есть что-нибудь на группу, взятую двадцать первого в пригороде? Мои информаторы из службы надзора молчат как рыбы, ничем больше не делятся.

Лицо полицейского осветилось широкой улыбкой.

— Правда? — Он помолчал, наблюдая за толпой на площади. — Это война, Бастьен, но не против террористов, а между спецслужбами и даже между их группами. До недавнего времени все просто болтали, стараясь узнать, кто что сделал или не сделал, кого сцапал, что сказал. Но там, наверху, сдрейфили и считают, что говорильни многовато. Они хотят результатов. Очень неподходящий момент, чтобы прямо у них под носом что-нибудь рвануло. Понимаешь, это будет позор. Так что инструкции таковы: заткнуться!

— Все это меня не устраивает.

— Чего тебе все-таки надо?

— Помимо всего прочего? Хочу знать, что стало с этим якобы набитым взрывчаткой чертовым грузовиком, о котором все кричали, не зная, где он находится, и существует ли на самом деле.

— Человек, видевший человека, видевшего человека…

— Что?

— Брось. Ничем не могу тебе помочь. У меня другие заботы. Впрочем… — Акрут передумал. — Ладно, попробую связаться с одним знакомым из Соссэ, погляжу, согласится ли он поговорить с тобой.

— Общая разведка?

Полицейский кивнул.

— Из какого отдела?

— Сам скажет, если захочет.

— Нет больше доверия честному человеку!

— Между нами? Это что-то новенькое.

Мужчины ненадолго умолкли. Акрут допил кофе и сделал вид, что уходит:

— Ладно, больше ничего не хочешь спросить?

— Стейнер.

— Кто-кто?

— Шарль Стейнер.

— В списках не значится. — Полицейский поднял руку, чтобы пресечь новые расспросы Ружара. — Но я при случае посмотрю. У меня, как ты знаешь, есть своя работа. Расплатись. Пока.


Амель вернулась домой после восьми часов. В погруженной во тьму квартире было тихо. Она зажгла свет и сразу позвонила Ружару, горя нетерпением поделиться с ним своими находками.

На третий гудок ей ответил женский голос:

— Алло?

— Добрый вечер, могу ли я поговорить с Бастьеном?

— Тебя!

Глухой стук свидетельствовал о том, что трубка небрежно брошена на твердую поверхность. Амель слышала звук отдаленного разговора, но не уловила деталей; только тон, похоже, повышенный, а потом различила приближающиеся нервные шаги.

— Ружар. Кто говорит?

— Амель.

— А, добрый вечер. Что-то случилось?

— Вовсе нет. Я только что вернулась из Библиотеки «Франсуа Миттеран» и…

— Ты провела там весь вечер? — Казалось, журналист удивлен.

— Стейнер. Возможно, стоит им поинтересоваться.

— Я же сказал тебе, что это чепуха. Брось.

— Вы…

— Ты.

— Да, прости, ты… Ты уже слышал об организации под названием Общество оперативной обработки, управления и надзора?

— Чего?

— Это люксембургская контора, французским филиалом которой здесь, в Париже, на улице Риволи, руководит Стейнер.

— И что они делают в этой своей конторе? — Казавшийся раздраженным, Ружар задал вопрос ироничным тоном.

— Точно сказать трудно, но это имеет отношение к Министерству обороны, контрактам на вооружение и образование военных в Африке и других странах Ближнего и Среднего Востока. Я нашла всего две статьи с упоминанием об этом обществе.

— А, ну и где же?

— В Интернете. Кроме того, я порылась в документальных фондах библиотеки. Геостратегические журналы, откуда взяты эти статьи, существуют на самом деле. К тому же я достала фотографию Шарля Стейнера, сделанную в прошлом году. Он сфотографирован с офицерами армии Берега Слоновой Кости, и похоже, его это совсем не обрадовало.

Наступило долгое молчание. На другом конце провода Амель слышала дыхание журналиста.

— И что дальше?

— Ну, эта незнакомка, «Мартина», которая вам… тебе звонит и просто произносит это имя — Стейнер. И парень этот не блеф. Он мелькает во франко-африканском формировании. И возможно, где-то еще. Я подумала, что…

— Я уже объяснял тебе, что, возможно, это пустышка…

— Но…

— Дай мне закончить. Поскольку ты так за это уцепилась, пойди взгляни на передвижения этого Стейнера, посмотри, что он делает, кто к нему ходит. Если дело стоящее, будем копать. — Журналист сделал паузу, а потом продолжил: — А главное, не думай, что я тебе заплачу сверх условленного. Ты решила поиграть в великого сыщика — но это на твоей совести. Пока.

Он повесил трубку.

На пороге гостиной появился Сильвен:

— Ну что, как первый денек? Все нормально? — Он присел на диван рядом с Амель.

— Умопомрачительно. — Молодая женщина прижалась к мужу. Почти касаясь губами его уха, она прошептала: — А ты как?

— Устал смертельно.

— Неужели? — Пальцы Амель скользнули вверх по бедру Сильвена. — Непохоже.


02.10.2001

Около часу ночи Линкс вернулся в подвал. Освободившись от непромокаемого комбинезона и шлема, он прервал наконец какофонию, в течение нескольких часов терзающую слух Делиля.

Агент открыл камеру, и в нос ему ударил острый запах мочи.

Пленный скорчился на полу возле металлической двери. Он дрожал. Линкс пнул его ногой и остался доволен ответной реакцией. Внезапно охваченный приступом явно неконтролируемых спазмов, ливанец взвыл и несколько минут бился в страшных судорогах.

Чрезмерное беспокойство: знак того, что состояние пленного изменяется, как задумано.

Пульс быстрый и ровный.

Не обращая внимания на крики и запах испражнений, агент на некоторое время задумался о следующем этапе. Накануне они трижды имели продолжительную беседу, каждый раз по полтора часа; допрос прерывали паузы разной продолжительности. Исключительно по-английски, чтобы немного усложнить задачу. Линкс мог сразу продолжить с того места, где они остановились. Они не слишком продвинулись. В какой-то момент Делиль принял решение молчать. Почти. Это не было ни удивительным, ни чреватым осложнениями.

На данный момент.

Начавшаяся между ними игра требовала скорее терпения, нежели большого ума. Многосоставный прием, проведенный с помощью многих одновременных действий, противоречащих и дополняющих друг друга. С одной стороны, установление доверительных отношений, которые понемногу приведут Делиля к «добровольной» выдаче требуемой информации. Как ни странно, но первое, с чего все началось, это фаза дестабилизации.

Так что Линкс сразу дал понять своему пленнику, что много о нем знает, но не стал раскрывать ни глубины, ни подлинного источника своих сведений. Он ограничился тем, что в некоторых фразах очень кстати упомянул кое-какие детали, чтобы усугубить беспокойство Насера и точнее определить для себя его человеческие качества.

Чтение предоставленной спецслужбами биографической справки дало несколько поводов для интересных соображений. Первоначальные впечатления агента подтвердились с первых же разговоров. Потеря семьи в Ливане оставила в жизни Делиля чувствительную пустоту, удвоенную неутолимой жаждой мести. На этой психологически благоприятной почве выросла сильная потребность в сопричастности и признании другими. Побуждаемый огромным эго, ливанец жаждал блистать и чувствовать свою значимость.

Теперь Линкс принялся препарировать его. Для начала он легкими штрихами обрисовал «достоинства» своего пленника, а затем «удивился», что его так «подставили», подвергнув риску работы с «необстрелянными любителями». Далее последовали разоблачения, посеявшие сомнение в душе Делиля.

Предательство, грубая ошибка его братьев, каждый период бездействия — все это послужило благоприятным предлогом для бесконечных расспросов, несмотря на то что со своим мучителем ливанец сохранял вызывающий вид. Он пытался расставить агенту ловушки, задавал вопросы, оскорблял его. Безуспешно. Линкс только отмахивался от этих расспросов и оскорблений, обращался с ним «корректно», кормил и заставлял пить.

Очень неравномерными дозами и через неравные промежутки времени.

Вскоре наступит момент перестроить их отношения и дать понять, что существует достойный выход, что его готова принять другая «семья».

Но прежде предстояло отшлифовать другой процесс: распада личности. Делиль должен совершенно сломаться, чтобы благодарно принять предложение, разрушающее его представления о чести. Такова цель лишений, которым он подвергался. Утрата чувственных и временных ориентиров. Усталость, холод, наркотик, голод, жажда, пресыщение, боль, отдых, дискомфорт, комфорт, отказ, отвращение, постоянно сменяющие друг друга.

Разрушение.

Два дня — этого слишком мало.

Линкс вышел из камеры и вернулся с водой и едой. Спокойным голосом предупредив ливанца, он аккуратно снял с его головы стереонаушники, а затем вонючий капюшон. На лбу агента по-прежнему горел фонарь, чтобы ослепить узника, словно выходящего из темного туннеля. Никакого риска быть узнанным.

Присев на корточки, Линкс помог Делилю напиться маленькими глотками, с удовлетворением отметив, что тот даже не потрудился проверить крышку на бутылке. Защита Насера дала трещину. Линкс небольшими порциями скормил ему кусок пиццы с сыром.

Закончив кормление, агент нарочито протянул руку к капюшону, а главное, к наушникам. Затравленный взгляд жертвы подтвердил, что он на правильном пути. Сегодня вечером можно поиграть в близость. Так что Линкс только поправил капюшон и связал Делиля, на сей раз более удобно.

— I’ll be back in two minutes with a blanket.[104] — С грохотом захлопнув дверь, Линкс вышел из камеры.

Он вернулся с обещанным одеялом только через час. Прежде чем снова уйти, агент наклонился к самой голове Делиля и едва слышно прошептал ему на ухо:

— Think about your family.[105]


03.10.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ТЕРРОРИЗМ: РАСКАЯВШИЙСЯ ДУБАЙСКИЙ ТЕРРОРИСТ ДАЕТ ПРИЗНАТЕЛЬНЫЕ ПОКАЗАНИЯ / АМЕРИКА ХОЧЕТ ГИБЕЛИ ТАЛИБОВ / ФРАНЦИЯ ВНУШАЕТ ДОВЕРИЕ МАГРИБУ / ВЫБОРЫ: ВЗЯВ ПЕРЕДЫШКУ ПОСЛЕ 11 СЕНТЯБРЯ, ЛЕВЫЕ ПЫТАЮТСЯ ПЕРЕХВАТИТЬ ИНИЦИАТИВУ / ЭКОНОМИКА: ПРЕСТУПЛЕНИЯ И ПРИНЦИПЫ ЭКОНОМИИ В БЕРНЕ / ПРОИЗВОДСТВО ЕВРО НАРУШЕНО ЗАБАСТОВКОЙ / ФУТБОЛ: ПАРИЖ ПЫТАЕТСЯ ПОПРАВИТЬ СВОИ ДЕЛА / БЕСКОНЕЧНОЕ ЛЕТО…


— Среда, третье октября две тысячи первого года, шесть ноль семь. Допрос агента Феннека куратором, офицером Луи. Что там наш друг Джафар?

Вопрос застал Карима врасплох, он не был готов к такому началу.

— Живет как обычно, будто ничего не случилось. Днем работа, а по вечерам все чаще Незза.

Кодированный отчет, отправленный шефу после инцидента, происшедшего в выходные дни в девятнадцатом округе, не вызвал никакой реакции.

— Хорошо, продолжай слежку.

— А Делиль, новости есть?

Лицо Луи застыло.

— Приоритеты не изменились?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Я получил приказ срочно обнаружить Насера Делиля. Три дня назад я сигнализировал вам, что он, возможно, находился в Париже и, по всей вероятности, похищен. — Карим глубоко вздохнул. — Как раз именно похищение, если это действительно так, должно было бы вас встревожить. Или Делиль все еще бегает на свободе, и я не понимаю, почему вдруг всем как будто стало наплевать на то, что с ним может случиться.

Никакого ответа.

— Мы убрали этого типа?

— Мне не нравится подобный тон.

— А мне не нравится, когда от меня пытаются отделаться…

Мужчины смерили друг друга предостерегающими взглядами.

Луи прервал запись:

— У нас есть все основания считать…

Карим подумал о слежке, прослушке, перехвате.

— …что во Франции готовится беспрецедентная террористическая акция. Помимо материального ущерба и психологического эффекта, которые она может вызвать, мы убеждены, что истинная ее цель — спровоцировать серьезный политический кризис и — казалось, куратор подыскивает слово — подставить нас под…

Прошло несколько секунд.

— Под кого подставить?

— По всей видимости, имя коммандо, ответственного за эту акцию, — Эль-Хадж.

— Какая связь с Делилем и Джафаром?

Луи шумно выдохнул:

— Хорошо информированные источники…

— Какие? Иностранная служба внешней разведки?

— Хорошо информированные источники сообщили нам, что Делиль курировал финансирование некоторых закупок военного снаряжения. К тому же нам известно, что он часто возникает где-то на периферии алжирского террористического формирования, обосновавшегося во Франции. Ты сам засек его. Одновременно его имя всплыло кое в каких документах, только что конфискованных полицией.

— Мне кажется, некоторые имена из списка, который ты мне летом показывал во Франкфурте, я встречал в газетах.

В знак согласия куратор едва уловимо кивнул.

— Это имя, Эль-Хадж, с чем-то связано?

— Наши аналитики над этим работают.

— Есть ли у вас какие-нибудь гипотезы относительно даты и места? Возможно ли, чтобы мишенью нападения стал субботний футбольный матч?

Луи отрицательно покачал головой:

— Чтобы избежать беспорядков, будут приняты все меры предосторожности. — И потом добавил: — Но эта встреча, вероятно, не является целью коммандо.

Уверенный тон собеседника удивил агента.

— Известно ли нам в точности, что за военное снаряжение закуплено Делилем?

— Все очень серьезно, это может быть многое, химические реактивы например.

Молчание.

— Теперь ты лучше понимаешь, до какой степени важно поддерживать контакты с приближенными Делиля.

— Похищенного…

— Тебе стоит особенно наблюдать за Лораном Сесийоном. Твои предложения?

Феннек не услышал вопроса, он думал о другом.

— Карим?

Холодные глаза агента снова уставились на куратора.

— Я думаю, следует поинтересоваться Нуари Мессауди, он же Незза. У меня ощущение, что он основательнее замешан в дела Туати, чем кажется на первый взгляд. Джафар все чаще посещает его, а что они делают вместе, мне совершенно неизвестно.

— Больше ничего?

— Что будет, если меня попросят уехать?

— Сделаешь, как скажут, с остальным мы разберемся. Самое главное — сохранять близость, которую тебе удалось установить с группой двадцатого округа.


Вернувшись домой около двух часов дня, Линкс прежде всего вошел в камеру Делиля, чтобы насильно надеть ему на голову стереонаушники и отобрать одеяло. Крошечная комнатка, где узник неоднократно испражнялся в течение последних тридцати шести часов, теперь вся провоняла дерьмом. Агент решил еще немного подержать его в таких условиях. Выйдя из камеры, он включил звук на полную мощность и поднялся в дом, чтобы подготовиться к предстоящему допросу.

Устроившись на американской солдатской раскладушке, Линкс снова пробежал глазами биографию ливанца. Дочитав до конца, он перевернулся на бок, чтобы рассмотреть разложенные на полу и скомпонованные по годам и темам фотографии, переданные ему вместе с предварительным досье. Они тоже по-своему повествовали о жизненном пути Делиля: откуда он родом, где бывал, с кем встречался, а также кто привлек, а затем внедрил его в террористические круги. Ключевые моменты жизни Делиля перекликались со скачками ближневосточной истории за последние тридцать лет.

Линкс наклонился, чтобы лучше рассмотреть серию снимков, сделанных прошлым летом. Прежде всего в аэропорту Дубая, где камеры наблюдения засекли Делиля в момент бойкой торговли с офицером эмиратских спецслужб. Затем через несколько недель на ирако-сирийской границе в компании контрабандиста и служащего иракской армии, замаскированного под иракского шофера-дальнобойщика.

Именно тогда то, за чем охотились Шарль и его друзья, поменяло хозяина. Груз был спрятан в нефтяные бочки, которые перевозились на грузовике, тоже попавшем на снимок. Многочисленные крупные планы показывали эти самые бочки, так что Линкс догадался, что в них именно то, что он предположительно должен обнаружить. Однако его не удосужились — или не захотели — снабдить изображением их содержимого. Линкс ни секунды не сомневался, что фотографии этого груза существуют. Тогда чем вызвано подобное замалчивание?

Он откинулся на спину и закрыл глаза.

Около шестнадцати тридцати агент опять спустился в подвал и, приняв таблетку вирджила, вошел в камеру. Грубо отшвырнув Делиля в угол комнаты, что вызвало у того новый приступ судорожных подергиваний, он содрал с него наушники и мощной струей воды окатил пол в камере, а заодно и своего пленника.

Лишенный возможности видеть, голый и промокший ливанец дрожал от холода до самого вечера. Около девятнадцати часов Линкс снова поставил стол и стулья и приковал заключенного к одному из них. Он сажал Делиля в такую особенно унизительную и беспомощную позу при каждом допросе. Когда агент перерезал скотч, чтобы заменить его наручниками, Делиль попытался сопротивляться, но он был в крайнем нервном напряжении, истощен и вскоре затих. Изредка он издавал негромкие, сдавленные крики, заглушаемые концертной записью песни «Making plans for Nigel» группы «XTC».[106]

Тут Линкс оставил его еще на сорок пять минут, а потом вернулся с досье и бутылкой воды, на сей раз без примесей, и вернул заключенному возможность видеть.

— Простите моим коллегам некоторую грубость манер.

Он впервые заговорил по-французски. Спокойным, ровным голосом, слегка измененным из-за опущенного низко на лицо капюшона. Фонаря не было, Делиль сможет заметить его странно синий взгляд.

Ливанец ответил не сразу — ему необходимо было привыкнуть к новым условиям. Он уже даже не пытался спрятать свои висящие под толстым животом дряблые гениталии и просто разглядывал агента налитыми кровью, опухшими и тоскливыми глазами.

— I am hungry.[107]

— Извините за наручники, это требования безопасности. Как для вас, так и для меня. Хотите пить?

— Hungry.

— Позже. Вам надо попить. — Линкс подбородком указал на бутылку.

Пленный взял ее и, зажав между ляжками, неловко откупорил свободной рукой. Затем без малейшего колебания одним глотком выпил все содержимое. Когда он поднял руку, чтобы поднести горлышко ко рту, агент заметил длинное заскорузлое пятно, узкое и коричневое, идущее вдоль его бока до самой щиколотки. Он плохо отмыл Делиля.

Прошло несколько секунд; Насер шумно глотал.

В тот самый момент, когда он допивал воду, Линкс заговорил:

— Мишель Хаммуд. Вы родились… — Он несколько минут рассматривал родословную ливанца. — Ваши родители, младший брат и две сестры умерли в конце восьмидесятых, это так?

Делиль подтвердил.

— Что произошло?

— I am… Я очень… голоден. — Поскольку реакции не последовало, пленник продолжал: — Баллистическая ракета, не попавшая в цель… Мне холодно.

Он трясся на своем стуле.

— Именно после этого вы приняли другую веру?

— Я уже говорил.

— Не мне.

— Я должен… мне надо поесть.

— Чем скорее вы мне ответите, тем скорее поедите. — Линкс подождал. — Итак?

— Да, после этого я перешел в другую веру.

— Почему?

— Я был зол.

— И поэтому вы оказались в Париже? Потому что были злы?

— Где мы?

— Отвечайте на вопрос. Что вы делали в Париже в конце сентября?

— Кто вы? Где… где другой?

— Кто другой?

— Американец. Откуда вы? Кто вы? Я хочу другого!

Делиль занервничал, принялся ругаться, размахивать свободной рукой.

Линкс переждал этот всплеск эмоций, а потом равнодушно бросил:

— Он не придет.

Дрожь усилилась, но тишина восстановилась.

— Что вы делали в Париже в конце сентября?

— Я приехал по делам.

— Какого рода дела?

Молчание. Затем:

— Финансовым.

— На каких финансовых рынках вы работаете?

Молчание.

— Знаком вам некий Джафар?

— Нет.

— Он тоже обращенный. Какие отношения связывают вас с Лораном Сесийоном?

— Я не знаю этого человека… I don’t know him![108] — Новый взрыв.

Линкс вынул из папки фотографию.

— Что же, очень жаль. — Снимок был сделан прошлой весной, Делиль и Сесийон вместе стояли у входа в мечеть Пуанкаре. Там были и другие подобные снимки. — Ваше молчание делает вам честь, но оно крайне неосмотрительно. Этот Сесийон… Вот он много говорит…

Ливанец остановившимся взглядом посмотрел на фотографии.

— Я хочу есть.

— Что вы делали в Париже в конце месяца?

Так продолжалось еще долго. Агент с неутомимой настойчивостью задавал одни и те же вопросы, сдабривая их лестью, намеками, обещаниями. Пленник постепенно слабел, его голос становился все менее уверенным. Через час наконец прозвучало долгожданное признание:

— Второй человек… он говорил… о моей семье. — Делиль стал заикаться, будто ему не хватало воздуха.

Линкс безмолвно созерцал свою жертву; складки жирного тела подпрыгивали при каждом слове.

— Он… вы согласны обеспечить безопасность моей семье? — Делиль сдался и просил о милости.

— Какой семье? Ведь все умерли?

Обезумевшие, растерянные глаза ливанца широко раскрылись.

— Мы позаботимся о вас, если…

— Моя жена в Австрии… мои дети. Это невозможно! Не умерли!

— У вас есть дети? — Тон по-прежнему был равнодушным.

Узник быстро и часто закивал:

— Да, да… Под фальшивым именем. Их надо защитить. Моя доченька…

Линкс снова открыл папку, которую принес с собой. Другие снимки, сделанные скрытой камерой. Школьные ворота. Дети.

— Эта семья?

И их мать.

Фотографии следовали одна за другой, а по щекам Делиля беззвучно текли слезы. Школа, школа, супермаркет, дом, улица, школа.

— Заведение, где учатся ваши дети, имеет отличную репутацию. И с виду очень приличное. Ваш сын, кажется, получает превосходные оценки, преподаватели им довольны. Разумеется, вопрос безопасности… Но мы можем помочь.Однако стоит поторопиться. Если ваши «братья» узнают, что вы с нами…

Прижав к груди фотографию своего потомства в парке, Насер теперь уже плакал по-настоящему. Усталость. Страх. Воображаемая угроза.

— Что вы делали в Париже в конце сентября?

Арестованный поднял мокрые глаза на собеседника:

— Защитить их. — И потом: — Я прибыл передать информацию.

— Кому?

— Не знаю… Знаю только посредника… Правда. Посредника.

Линкс выжидал. Продолжение не заставило себя ждать.

— Они были спрятаны в…


05.10.2001

«Транзит» был припаркован у пристани Конферанс, на набережной Сены. Линкс ждал, слушая «Front 242».[109] Три сорок семь. Шел дождь, и на теснящихся возле причала речных трамвайчиках не было ни души, ни огонька.

По противоположному берегу изредка проезжали машины.

На заднем сиденье мучительно отходил от электрошока Делиль, прикованный наручниками к ручке дверцы. Одетый в тряпье, которое было на нем в ночь похищения, он шевелил губами, бормоча что-то невнятное. Начав давать показания, он уже не умолкал. Несчастный сваливал в кучу всю информацию: что-то представляло больший интерес, что-то меньший; сообщил несколько новых фактов, подтвердил детали, уже известные спецслужбам.

Пора с ним кончать.

Агент залез в кузов и снял с арестованного наручники, а также куски пенопласта, предохранявшие запястья от синяков. Они выбрались из автомобиля и, спотыкаясь, двинулись прочь от машины. Оглушенного Делиля поддерживал его мучитель. В темноте они легко могли сойти за двух заплутавших пьянчуг.

Дойдя до края набережной, ливанец почти пришел в себя, но, потеряв поддержку Линкса, осел на землю. Агент отшвырнул его в тень от нависающей над пристанью стены. Падая, террорист сильно ударился головой. Одновременно он получил короткий удар электрической дубинкой, чтобы вел себя тихо.

Издали, под дождем, их было не видно.

Из кармана своих грязнущих штанов агент достал медицинскую сумку, в ней находился уже подготовленный шприц внушительных размеров. Он вытащил из ушей наушники. Ничего личного.

— Это Эйфелева башня. Мы… — Делиль говорил с трудом. — Я еще в Париже?

Он чувствовал, как ему задирают штанину, переворачивают на живот.

Линкс выпустил из шприца воздух:

— Да. Не двигайтесь.

— Что это?…

— Чтобы спать.

Игла вошла в бедренную вену ливанца, под коленом.

Агент не солгал. Он впрыснул своему пленнику яд кураре, используемый для анестезии, однако в такой дозе, от которой тот никогда уже не проснется. Скоро все его мышцы будут парализованы, потом он не сможет дышать и вскоре умрет. Вследствие естественного метаболизма через несколько минут после введения средство уже невозможно будет обнаружить.

— Моя семья.

— Вы встретитесь.

— Вы… обещали.

Причина смерти — остановка дыхания. Если только он прежде не утонет.

Агент помог Делилю подняться и подойти к Сене. Пальцы Линкса ощутили первые мышечные сокращения жертвы как раз в тот момент, когда он столкнул ливанца в реку. Усилившееся из-за прошедших накануне дождей течение быстро унесло тело.

Слышался только шум воды, перекрывающий звуки города. И все же Зуав с моста Альма еще не замочил ног.[110]

Линкс зевнул и вернул на место свои наушники.

They’re comming down…
Спокойно повернул к «транзиту».

They’re comming down…
И уехал с пристани.

They’re comming down for you…

Амель надоело. Время тянулось медленно, шел дождь, она чувствовала комичность своего положения. Все складывалось не так, как она задумала. За три дня шпионских игр и засады в Тюильри, напротив входа в общество Стейнера на улице Риволи, у нее было достаточно времени, чтобы принять решение послать все к чертям.

Задание, поначалу взбудоражившее ее, на деле оказалось скучным и утомительным. Накануне вечером, когда она послала Сильвена в дежурную аптеку за лекарством, даже ему передалось ее дурное настроение. По совету Ружара она не рассказывала мужу, чем занимается, и это дало ему дополнительный повод к недовольству. Хотя, возможно, Амель так охотно держала свои дела в тайне, потому что ей все-таки было немного стыдно за дурацкий маскарад, который она сама же и придумала.

Если подумать, работать на телевидении, наверное, не так уж плохо.

К тому же у нее кончилось терпение. Несмотря на усердие, Амель еще не видела и тени этого Стейнера, чью внешность постоянно сверяла по памяти с фотографией из Интернета. Зато видела массу людей, входящих и выходящих из дверей здания, за которым она следила. Однако она не могла бы сказать, были ли это посетители Общества оперативной обработки, управления и надзора или нет. Ведь в здании размещались интернет-агентство, два медицинских кабинета и адвокатская контора. Она проверила.

Разумеется, во время редких отлучек она, возможно, пропустила свой объект. К тому же это мог быть розыгрыш или ложный след. Ружар неоднократно пытался дозвониться до общества, которым теоретически руководил Стейнер. Всегда в разное время. И неминуемо попадал на автоматический коммутатор, который просил его ждать. Ждать бесконечно. И каждый раз он, не дождавшись, вешал трубку.

Сегодня последний день, Амель и так слишком долго разыгрывала эту комедию.

Она потуже затянула на шее шарф и поправила непромокаемую шляпу.


Джафар вышел из дому поздно. Сегодня утром он не работал. Карим проследил, как он неторопливо направился к двадцатому округу, возможно в мечеть на пятничную молитву.

После разговора с Луи Феннек неотступно следовал за обращенным. Теперь он разрабатывал окружение Делиля, что означало, что ливанец перестал или вскоре перестанет представлять проблему. Единственное разумное объяснение — применение радикальных мер, каковые не входили в арсенал Управления военной разведки.

Не тот способ и не для Франции.

Разумеется, за несколько месяцев позиция могла измениться, но такое представлялось маловероятным. Еще менее вероятно предположить какое бы то ни было вмешательство другой спецслужбы, упомянутое в предыдущих предостережениях Луи. В подобных обстоятельствах, по причине близости Карима к группе мечети Пуанкаре, сокрытие информации делало из него мишень, потенциальную побочную жертву.

Это ему не нравилось.

Вдобавок еще химические вещества. Карим не сомневался в их существовании. Устные предостережения его куратора были чисто формальными, возможно, их необходимость была вызвана тем, что беседа записывалась. И все же информация поступила.

Тут Феннек вспомнил, что Луи выключил аппарат.

Их слушал кто-то третий.

Значит, за ним бдительно следят.

Оправдывает ли использование подобной гадости весь этот цирк, эту паранойю, этот риск? Безусловно, нет. «Беспрецедентная террористическая акция…» — таковы были слова его руководителя. И все же армия работает в одиночку, без подстраховки. Он не заметил филеров, они не в моде.

Пока.

Быть может, навсегда.

Это могло означать, что высокопоставленные шишки хотят сохранить эту историю в тайне. Значит, Великой немой[111] это касается в первую очередь. «Подставить нас…» Подставить Францию. Военные, французское оружие. «Серьезный политический кризис…» Террористы присвоили себе французские химические реактивы!

Феннек понял, что стал потенциальной мишенью. Он один на поле боя, на линии огня. И обстрел вот-вот начнется. Принес бы он себя в жертву ради республики, как сделали до него другие харки сорок лет тому назад?

Задумавшись, Карим чуть было не потерял Джафара. Тот, вместо того чтобы зайти в мечеть через двери для мужчин, свернул за угол. Феннек дал ему оторваться и занял наблюдательный пост в укрытии, чтобы следить за передвижениями своего объекта.

Сесийон не пошел в пассаж Планшар. На углу его ждал усатый атлет, которого Карим видел в баре неделю назад. Мужчины по традиции обменялись рукопожатием. С виду все как обычно. Феннеку показалось, что они обменялись чем-то еще, но тут исламистов загородили проходившие мимо женщины под покрывалами, и агент не разглядел предмета, перешедшего из рук в руки.

Затем Джафар с усатым вошли в молитвенный зал.

Через две минуты за ними последовал агент.


В середине дня Амель решилась покинуть свой наблюдательный пункт и сходить за сандвичем к «Лине», на улицу Камбон. На углу улицы Мон-Табор ее чуть не сбила какая-то машина, водитель нажал на клаксон, она оглянулась и почти столкнулась с огромным типом с короткой стрижкой. Не обратив на нее внимания, верзила продолжал свое нарочито замедленное движение. Его странно неподвижный взгляд был прикован к чему-то, расположенному впереди, метрах в двадцати от него.

Там был всего один пешеход, скрывающийся под зонтом. В тот момент, когда он сворачивал направо, к церкви Святой Магдалины, Амель узнала его. Это был Шарль Стейнер.

Молодая женщина, ничем не отличающаяся от многих других в этом квартале, спокойно пересекла улицу и пошла по противоположной стороне. Она пропустила Стейнера и его тень, видимо телохранителя, немного вперед и направилась следом.

Пытаясь не потерять из виду груду мышц, Амель внутренне злилась на собственную глупость. Разумеется, вход позади здания! Ей бы следовало осмотреть дом. Хотя бы один раз.

Мужчины медленно миновали церковь и пошли по бульвару Мальзерб. Свернув на улицу Анжу, они перешли бульвар Осман и остановились возле ресторанчика на углу Анжу-Пепиньер. Туда глава Общества оперативной обработки, управления и надзора вошел один.

Амель едва успела спрятаться. Горилла Стейнера принялся обозревать окрестности. Через несколько секунд он с довольным видом сел в кабину как по волшебству появившейся серой легковушки и стал ждать вместе с шофером.

Больше никакого движения. Журналистка нырнула в ближайшую лавочку. Внутри, делая вид, что рассматривает выставленные предметы, она сняла плащ и шляпу. Скорей, скорей. Часто менять внешность: совет Ружара, полученный им прямо из уст его коллег по Управлению территориального надзора. Ее неловкие руки тряслись. Скорей! Меньше чем через две минуты Амель вышла и с облегчением констатировала, что автомобиль с интересующими ее пассажирами на месте.

Она решила рискнуть и посмотреть поближе. Проскочив мимо стены бистро, она увидела Стейнера. Он был один и делал заказ. Не теряя времени, молодая женщина пересекла улицу Пепиньер и зашла в оживленное кафе, остроумно названное «Пепиньер».[112] Возле широкого окна как раз освободился столик, и она тут же присела за него. Отсюда она могла следить за своей добычей.

Тут Амель заметила, что запыхалась, и улыбнулась. Она действовала.


В зале для молитвы Джафар и усатый встали в разных местах. Двое верующих, незнакомых между собой. Карим решил сосредоточиться на незнакомце. Усатый в первый раз пришел на молитву в пятницу. Агент мог бы даже поклясться, что тот впервые переступил порог этой мечети.

По окончании службы Феннек пошел следом за незнакомцем.

Нигде не задерживаясь, тот сразу направился к припаркованному через две улицы старенькому автомобилю. Когда в облаке дыма машина тронулась с места, Феннек запомнил номер.


Стейнер появился на пороге бистро вскоре после двух. Оглядев улицу Анжу, он дважды затянулся сигаретой.

Амель уже расплатилась и ждала. Не теряя старика из виду, она поднялась и, готовая продолжить слежку, направилась к двери кафе. К ее величайшему удивлению, глава Общества оперативной обработки, управления и надзора пересек улицу. В ее сторону.

Он шел к ней.

Молодая женщина стала в растерянности озираться.

Он вот-вот войдет в «Пепиньер».

Ее столик уже заняли двое мужчин и назойливо разглядывали Амель. Она решила подойти к бару и затеряться среди облокотившихся на стойку посетителей.

Стойка имела форму подковы, закругляющейся в центре главного зала. Амель пошла к самой отдаленной от входной двери части. Чтобы освободить себе местечко между одетым в элегантный серый костюм тридцатилетним брюнетом с усталыми глазами и огромным детиной в дурно пахнущей промокшей кожаной куртке, ей пришлось поработать локтями.

Стейнер зашел в кафе, сел за столик и подозвал официанта. Вскоре ему принесли кофе. Он отхлебнул и поморщился. Прошла еще минута. Стейнер смотрел на улицу. Неторопливо допив кофе, он оставил на столе немного мелочи и с самым непринужденным видом поднялся, чтобы выйти.

Увидев, что шеф Общества оперативной обработки, управления и надзора рассчитывается, Амель подозвала бармена. Не дождавшись его, она раскрыла сумочку и положила на прилавок десятифранковую монету. Девушка не спускала глаз со Стейнера. Старик дошел до двери, повернул налево. Журналистка рванулась, чтобы последовать за ним, однако сидящий к ней спиной сосед, молодой служащий в костюме, не заметив ее, в это самое время двинулся с места и сильно толкнул ее.

Амель выронила сумочку, содержимое высыпалось на пол. Ругаясь сквозь зубы по-арабски, она торопливо нагнулась, чтобы собрать вещи.

Серый Костюм присел рядом, чтобы помочь:

— Извините, я вас не видел. Мне очень жаль.

Стараясь разглядеть, что происходит на улице, она не слушала его.

— Меня зовут…

Проигнорировав руку, протянутую ей сконфуженным соседом, журналистка стала прокладывать себе путь к выходу. И едва успела увидеть, как мимо «Пепиньера» проезжает серая легковушка. С заднего сиденья на нее пристально смотрел Стейнер. Амель с опозданием отвела глаза и, неловко толкнув дверь, вышла и направилась к вокзалу Сен-Лазар.

Рассказать Ружару.

Серый Костюм, так и оставшийся перед баром с протянутой рукой, что придавало ему несколько дурацкий вид, наблюдал, как молодая женщина торопливо идет по улице.

— До чего люди бывают бесцеремонны. Толкнула вас и хоть бы извинилась. — Перед ним стоял официант. — Хорошо еще, документы остались при вас…

— Простите?

— Да вот же. — Собеседник протянул посетителю элегантный бумажник. — С этими чертовыми карманниками никогда не знаешь… Только успевай следить.


— Знаешь, если не ладится, можно подыскать тебе какую-нибудь работу.

Сидя перед стаканом мятного чая, Карим слушал Салаха.

— Нет, нет, все в порядке, брат.

— Но мы можем тебе помочь. Честные люди всегда нужны.

— Я за все берусь. Но, понимаешь, мне очень хотелось бы работать по старой специальности. Это было бы полезней для всех.

Феннек со значением посмотрел на владельца «Аль Джазира».

— Иншалла! — Что-то не похоже, что Салах согласен со словами молодого человека; однако возразить он не успел: вошел Мохаммед и сразу направился в кабинет владельца бара. Тот последовал за ним.

Хотя никто их не спрашивал, оба игрока в домино согласно покачали головами. Карим посмотрел на них и тоже углубился в коридор, ведущий в противоположный конец здания. Он миновал кухню — пусто, туалеты — пусто.

В дальней комнате тоже никого. Должно быть, они на улице.

Карим обвел взглядом кабинет и, не раздумывая, открыл первый ящик стола, тот, куда, как он однажды видел, Салах убирал черную записную книжку. Ежедневник был там. Он содержал длинный список имен, адресов и телефонов. Невозможно все запомнить или скопировать. Он сосредоточился на календаре и обнаружил, что многие даты, совпадающие с теми днями, когда прошлой весной Делиль точно был в Париже, помечены адресом погорельцев с улицы Криме и памяткой: «Джемиле — освободить квартиру. Касем».

Джемиля — это дочь Салаха. Касем — его старший сын.

Металлический щелчок заставил Феннека поднять голову. Он прислушался. Ничего.

Быстро пролистав страницы до сентября, он обнаружил аналогичную запись между восемнадцатым сентября и шестым октября. Квартира Джемили служила Делилю убежищем, не может быть никакого сомнения. Значит, все-таки именно его Феннек заметил в тот вечер, когда следил за Джафаром. Делиля и еще кого-то, переодетого в форму пожарного.

В коридоре послышались голоса. Мохаммед и Салах возвращались со двора. Повинуясь идиотскому рефлексу и не имея достойного объяснения своему присутствию в кабинете, Карим присел позади письменного стола. Стараясь действовать бесшумно, он убрал записную книжку в ящик и закрыл его.

Мужчины приближались. Можно было отчетливо слышать, о чем они разговаривают. Они уже на пороге, метрах в двух от него. Карим закрыл глаза и затаил дыхание. Провалил задание из-за безрассудной выходки. Бежать. Сначала обезвредить Мохаммеда — он проворнее и опаснее. Если удастся, Салаха. Выбраться через задний выход и идти к… Нет, не туда. Вспомнить инструкции.

Теперь никто не разговаривал.

Домой не возвращаться. По какому там номеру следовало звонить? Карим бессознательно зашевелил губами, произнося фатиху.

«Во имя Бога Милостивого, Милосердного…»

Все было тихо.

«Хвала Богу, Господину миров…»

Феннек краем глаза выглянул из-за письменного стола. Они ушли, не заметив его. Только тогда он сообразил, что не прислушался к тому, о чем они говорили. Запаниковал как последний дурак.

Карим вскочил, добрался до туалета и заперся там. Спустя минуту он вышел и вернулся в бар. Салафиста уже не было, а Салах беседовал с кем-то в дальнем зале.

Карим помахал ему и покинул бар.


Ружар слушал рассказ Амель о ее злоключениях, потайном входе в Общество оперативной обработки, управления и надзора позади здания, телохранителе, встрече со Стейнером лицом к лицу. Они пили чай у него в кухне. Амель была убеждена, что старый разведчик разоблачил ее. Ружар был того же мнения и не считал такое положение дел особенно обнадеживающим. И все же он был доволен: похоже, он что-то нащупал.

— Больше рассказывать нечего. — Молодая женщина глотнула чаю. — Ах нет, еще я потеряла бумажник. — Она опустила голову. — Сильвен убьет меня.

— То есть как?

— Он снова скажет, что я…

— Да нет, я спрашиваю, как ты его потеряла?

— Один тип толкнул меня, сумка упала. Я не обратила внимания, что бумажник выпал, потому и не подняла его, вот и все. Когда я вернулась в бар, его там не было…

— Толкнул? Когда, как, где? Опиши этого парня.

Властный и серьезный тон удивил Амель.

— Эй, да не волнуйся ты, этот тип никак не связан со Стейнером. В баре он сидел рядом со мной. Он налетел на меня, потому что не видел. Я ведь тоже его не сразу заметила…

— Это случилось в кафе?

— Да, как раз когда Стейнер выходил.

— Мне это не нравится.

— Парень был там еще до моего прихода. Поверь мне, этот мальчишка совершенно не производит впечатления… Знаю я их: молодой банковский служащий, ничего не видит дальше собственного носа. С Сильвеном я повидала сотню таких. Совсем не Джеймс Бонд.

Ружар покачал головой. Прошло несколько секунд.

— Ты уверена, что старик ни с кем не разговаривал?

— Ни с кем, кроме официанта.

— У него ничего с собой не было, когда он вошел? Конверта, портфеля, который он мог бы оставить, уходя?

— Нет, только зонтик.

— Значит, возможно, он тебя заметил раньше. И пришел рассмотреть поближе. Это подтверждается тем, что он потом еще разглядывал тебя из машины.

Амель открыла рот, чтобы что-то сказать. Но передумала.

Ружар с озабоченным видом смотрел на нее:

— Надо подумать, какое у этой истории может быть продолжение.

— Я… я не хочу сложностей.

Журналист расхохотался:

— Тогда меняй профессию. Представляешь себе, ведь если Стейнер так крепок, как кажется, это только начало… но именно на это ты и подписалась. Выследить крупную дичь, изменить порядок вещей: разоблачение обычно связано с риском.

— Думаешь, Стейнер — это серьезно?

— А ты еще не поняла? Телохранители, оборонные договоры, Африка; к тому же он в два счета вычисляет тебя. Крутовато. Еще бы узнать, что нам с этим делать, ведь у нас по-прежнему нет объяснения, почему он обратился ко мне.

От этого «мне» молодая женщина поморщилась. Она считала, что тоже хоть немного ответственна за ход дела. Без нее Ружар, скорее всего, не продвинулся бы в этой истории. Однако она воздержалась от напоминаний.

— А еще было бы интересно узнать, кто такая «Мартина».

— Точно. Ну ладно, сегодня вечером мы уже ничего не придумаем. Иди-ка ты домой и передохни. Оплачу тебе такси, ты заслужила. Только попроси у шофера квитанцию.

Он вышел из кухни, чтобы вызвать машину по телефону.

В ожидании Амель прихлебывала чай. Дневное возбуждение спало, и она чувствовала себя опустошенной, усталой. Она глянула в окно и отвернулась, увидев лишь черноту ночи.

Амель услышала, как открылась и хлопнула входная дверь. Вскоре на пороге кухни появилась роскошная пятидесятилетняя женщина. Обнаружив незнакомку, она остановилась. Молчаливый обмен холодными взглядами продолжался до возвращения Ружара.

— Ты уже вернулась? Познакомься, это Амель. Амель, это Стефани, моя супруга.

— Полагаю, опять новая стажерка? — Мадам протянула вялую руку и отдернула ее, едва коснувшись ладони молодой женщины. Затем развернулась и вышла из кухни, ничего не добавив.

— Машина подъехала, тебе пора. Завтра позвоню.

Амель кивнула и, сознавая, что она лишняя, поспешила исчезнуть.

— Спасибо.

Уже на площадке она услышала из-за закрывшейся двери сердитый голос Ружара.


06.10.2001

Следом за одним из жильцов Карим проник в дом на улице Криме. Никто не видел, как он вошел, — улица была пуста. Поднявшись по лестнице, он без труда определил квартиру, где прятался Делиль. Имя съемщицы было написано на звонке. Чтобы войти, агенту не понадобилось ломать замок, дверь не была заперта.

Оказавшись внутри, он не шевелился, пока глаза не привыкли к темноте. Жилище пахло затхлостью, горелой пластмассой и грязной посудой. Вскоре он разглядел разбросанные в гостиной на полу, на столе и на диване газеты и журналы. Там же валялись стаканы и чашки.

Похоже, сюда уже давно никто не заходил. Судя по ежедневнику, Делиль должен был оставаться в Париже до шестого октября. Совершенно очевидно, был приказ беспокоить его только в чрезвычайном случае. Имелись все основания предполагать, что его товарищи не знают, что с ним случилось. А если они в курсе, то, должно быть, считают, что исламист сам скрылся.

Феннек пошел вглубь квартиры. Кухня, как и гостиная, была в беспорядке. В спальне он обнаружил неприбранную постель, раскрытый чемодан на колесиках, ворох одежды на полу и затрепанный Коран, скорее всего оброненный в суете поспешного ухода.

Но никакого по-настоящему значимого предмета, ничего, что могло бы позволить идентифицировать последнего обитателя квартиры.

И все же, судя по предметам личной гигиены, расставленным на столике в ванной, это был мужчина. Мужчина, на время занявший место женщины. К тому же молодой и кокетливой, что было заметно, несмотря на ее политические и религиозные убеждения: помимо самого необходимого Карим нашел кое-какую косметику, аккуратно сложенную в шкафу.

Феннек покинул квартиру в легком разочаровании.


Пройдя сотню метров по улице Сен-Дени, Шарль в дурном расположении духа вошел в секс-шоп. Прежде чем попасть в магазин, ему пришлось миновать непроницаемую пластиковую перегородку и первую дверь, ведущую в комнату охраны, где скучал огромный черный вышибала, затянутый в блейзер плохого качества. Его поразил не столько размер помещения, о котором нельзя было судить снаружи, сколько количество и разнообразие предлагаемых товаров.

Несмотря на глубокую ночь, несколько человек делали покупки. В основном женщины, среди которых были и не слишком молодые. Одна покупательница, хорошенькая блондинка не старше двадцати, в довольно элегантном костюме, с сомнением разглядывала витрину с бельем, которое Стейнер счел бы скорее вульгарным.

На кассе ему указали проход в стене в глубине лавки, откуда можно было попасть на лестницу. Шарль спустился по ней и оказался в достаточно широком коридоре, расположенном двумя уровнями ниже улицы. По обе его стороны находились закрытые двери. Отдельные кабинеты, предназначенные для примерок, просмотров и прочих деликатных вещей.

Шарль стал медленно двигаться вперед. Из приотворенной двери ему приглашающе махнули рукой.

Линкс втянул его внутрь и запер дверь. Комната тонула в отвратительном красном свете. Воздух был пропитан дешевыми духами, вероятно, чтобы заглушить другие запахи. Местечко было снабжено необходимым минимумом: зеркала до потолка, два низких ложа с матрасами сомнительной чистоты, несколько потертых подушек, телевизор и видеомагнитофон, портативная видеокамера, банка с презервативами.

— Настоящее любовное гнездышко. — Стейнер оглядел своего агента с головы до ног. — Да ты и сам выглядишь как юный герой-любовник.

Линкс был одет в потертый кожаный троакар, старый бежевый спортивный костюм и мятую рубаху. Его длинные жирные волосы были взлохмачены, голубые глаза обведены кругами.

— Если бы твои мешки с мясом точно исполняли свою работу, нам не пришлось бы прибегать к уловкам такого рода.

— Я их сменил.

— Отлично. Но отныне, принимая во внимание эффективность твоей команды, я сам решаю, где и когда.

— Ты тоже член моей команды. Мы собираемся этим заняться.

Агент протянул Шарлю дискету:

— Самые интересные записи и детальный отчет.

— Где Делиль?

— Отмокает, если его еще не выловили.

— Расскажи.

Линкс устроился на канапе. Стейнер последовал его примеру.

— Этот миляга Мишель оказался большим болтуном. Он признал, что контролировал закупки партий Vx, как вам уже было известно.

Некоторое время мужчины смотрели друг на друга.

— Он правда очень много наговорил.

— Да уж больше, чем ты. Значит, Vx, браво, ребята. Еще одна область, в которой удалось блеснуть французской химической промышленности.

Агент сделал вид, что аплодирует.

Шарль нервничал.

— Мне это не представляется таким забавным.

— А, тебе тоже? Ну-ка, посмотрим, помню ли я что-нибудь из курса нейробихевиорных систем? Это было так давно… Vx — в чистом виде жидкость без цвета и запаха; химический продукт, случайно полученный в пятидесятые годы в Англии, если я не ошибаюсь, в процессе исследований инсектицидов. Вскоре обнаружен его стратегический потенциал. На сегодняшний день это самый эффективный нейротоксичный военный препарат.

Стейнер раздраженно пошевелился.

— Обладает слабой летучестью и принадлежит к категории так называемых стойких отравляющих веществ. Воздействуя на нервную систему, он нарушает химические процессы нервных импульсов, что влечет за собой верную смерть, быструю и омерзительную. Обильное слюноотделение, непроизвольное мочеиспускание и калоизвержение, конвульсивное содрогание и куча других радостей на «-ние». Он абсорбируется через дыхательные пути, а главное, при обычном контакте с кожей. Крошечная капелька, даже не видимая невооруженным глазом, — и гуд-бай. Смерть быстрая, но в предвкушении успеешь изойти слюной. Заметь, это выражение никогда не было так кстати. Я продолжу? Нет? Тогда не забудь в следующий раз принести мне атропин.

— Если бы эти идиоты оказались способны сами правильно синтезировать его, им бы никогда не понадобились экспериментальные партии. Ты неплохо разбираешься в причинах всего этого бардака. Теперь, когда наша нефтехимическая промышленность находится под прессом многочисленных судебных разбирательств, не стоит напоминать обществу об этом славном эпизоде былой истории.

— Я думаю, что взрыв в Тулузе не упрощает ситуации. Наше дело, препарированное в передовицах, представит эту катастрофу в новой ситуации, скорее…

— Щекотливой? Да. И есть еще одна проблема. — Стейнер вздохнул. — Мы подозреваем, что некоторые представители американской исполнительной власти силятся найти причину, которая оправдала бы вторжение в Ирак. Они знают, что мы не оставим этого без комментариев, а поскольку мы заседаем в Совете Безопасности ООН… они уже пытаются всеми средствами дискредитировать наши слова. Возможно, откопают какие-нибудь истории с коррупцией в операции «Нефть в обмен на продовольствие». Там есть кое-что, касающееся лиц, близких к государственной власти.

Линкс усмехнулся:

— С такими друзьями враги не нужны. — Потом резко посерьезнел. — Как к вам попала первая информация об этих партиях?

— Небольшая операция, когда ты отличился в Косове… — Шарль покосился на своего агента. — Благодаря признаниям аль-Нахра относительно их каналов, служба внешней разведки получила возможность установить звоночки в некоторых стратегических точках. Один из них и подал сигнал тревоги.

— По крайней мере для чего-то я сгодился. Что стало с Сыном Реки?

— Это забавная история. От щедрот наших мы, в конце концов, передали его американцам. Он нам больше был ни к чему, а они искали его в связи с расследованием покушений в Найроби и Дар-эс-Саламе.

Кивок. Линкс зевнул. Ему хотелось закончить этот разговор.

— Vx покинул Сирию морем. Через Яблах. Судя по всему, он по-прежнему находится в заводских контейнерах из твердой стали, то есть safe.[113] Хаммуд не знал остальных деталей маршрута, других людей, ответственных за транспортировку. И все же он назвал несколько имен; возможно, нам это поможет. Они записаны на дискете.

— Зачем он приехал в Париж?

Агент обнаружил в кармане куртки жевательную резинку.

— Чтобы уведомить сообщников о деталях другой транзакции, призванной обезопасить финансы ячейки «Эль-Хадж». — Он предложил резинку Шарлю, тот отказался.

— Он сообщил их тебе?

— Только сумму и имя хаваладара[114] в Пакистане, выбранного для отправки. Все есть в моем отчете. Это люди опытные. Они готовят серьезную операцию и добывают средства на ее проведение. Распылить Vx будет сложно, они должны это знать. Но все это не слишком вам поможет, разве что подтвердит существование и значимость данной группы.

— Почему?

— Все сведения уже сообщены заинтересованным лицам. Когда я напал на него, он как раз только что передал их своему связному. Его зовут… — Линкс некоторое время покопался в своей памяти и вздохнул. Дни, проведенные в обществе Делиля, сильно утомили его.

— Тебе бы следовало передохнуть.

— Это от вирджила, после его длительного приема я просто разваливаюсь.

— Ты хочешь, чтобы я попросил прописать тебе что-нибудь восстанавливающее?

— Парня зовут…

— Ну?

— Сесийон. Лоран Сесийон. Боевое имя Джафар. Он осуществляет связь с остальной группой. Хаммуд описал мне его, и я думаю, речь идет о том рыжем, которого ребята из «Алекто» дважды засекли на улице Криме.

Шарль кивнул.

— Процедура получения средств была изложена в эсэмэске, отправленной на мобильный телефон: симка с его номером была спрятана в упаковке от старательной резинки. Эту симку Делиль-Хаммуд передал Сесийону, а тот уже, естественно, тому, кому она предназначалась. ПИН-кодом владеет только последний получатель.

— Во всяком случае нам теперь известно, что Сесийон знает следующее звено этой цепи.

— Да. Так что стоит поскорее обнаружить его и установить слежку. Надеюсь, это не проблема?

— Наверное, нет. И вот еще что: Делиль объяснил тебе, почему он сдал Игуану в Эмиратах?

Линкс кивнул:

— Козел отпущения, выданный по приказу Кандагара. Порученная ему операция была ложной целью. Они хотели отвлечь внимание европейских полиций.

— Это не слишком удалось. Еще один идиотский план.

— Нет гарантии, что не проводятся другие подобные маневры, и… Нам повезло, что мы знаем о Vx; ты понимаешь это не хуже, чем я. Пока нет доказательств обратного, будем считать, что эта дрянь по-прежнему гуляет по свету, если только еще не прибыла по месту назначения.

— Нам приблизительно известно, когда они хотят им воспользоваться.

— Эль-Хадж? А если это тоже ложный след? Мы едва начали разбираться со всем этим бардаком. Поверь, лучше не спешить с выводами.

У них не было уверенности ни в чем, кроме существования партий отравляющего вещества и проекта, предполагающего их использование.

Стейнер указал на дискету:

— Взгляну, что там, и подумаю. А ты пока передохни.


Когда за Нуари Мессауди закрылся лифт, Мустафа Фодиль в сердцах хлопнул дверью. Грязному арабу снова удалось разозлить его. Больно много этот Незза о себе возомнил, а все из-за своего бизнеса и отношений с другими «братьями», держащими его за главаря.

Чтобы дать выход раздражению, Мустафа, в одних спортивных трусах, занялся боем с тенью перед высоким зеркалом в маленькой гостиной. Удары кулаками и ногами становились все более и более направленными. Будто заслуженная кара, посылаемая всем воображаемым Неззам.

Когда гнев немного поутих, Мустафа перестал боксировать и, глядя на себя в зеркало, напряг разработанные мучительными тренировками грудные мышцы. Есть чем гордиться. Наклонившись вперед, он внимательно рассмотрел свои усы и решил, что стоит слегка постричь их.

В детстве Фодиль страдал от издевательств маленьких Нуари, своих одноклассников. Они обзывали его мерзким толстяком, рахат-лукумом, жиряем. Это продолжалось до тех пор, пока Мустафа не перерос их, и окончательно прекратилось после того, как он взял несколько уроков карате и американского бокса. Сегодня он был сансеем, даже тренером федерации, и теперь никто не осмеливается перечить ему.

Никто, кроме Неззы.

Гнев его вернулся так же стремительно, как пропал. Мустафа даст ему волю в зале на первой же утренней тренировке. Потом он поговорит об этом с Халедом и Нурредином, уж они-то знают, что делать.


В передовице ежедневной газеты, лежащей на коленях у Сервье, только и говорилось что о франко-алжирской встрече, назначенной на сегодняшний вечер на «Стадионе Франции».[115] Жан-Лу не читал статью — он слишком устал, не любил футбол и не собирался присутствовать на матче.

Он опустил спинку кресла, расстегнул ремень безопасности и вяло следил за передвижениями стюардессы, разносящей легкий завтрак и горячие напитки.

Сервье мысленно планировал предстоящий уик-энд в Шотландии. Через час приземление в Глазго, потом завтрак с клиентом — поступившее в последнюю минуту и принятое им приглашение. Прогулка по новым местам днем. Жратва, выпивка, девки вечером. У Жан-Лу ни на минуту не возникало сомнения в появлении каких-нибудь временных подружек, желательно высоких блондинок, привезенных из России и Украины. Таковы были его мужские пристрастия. Они однажды внезапно проснулись в старт-аппере,[116] торопливо компенсирующем уйму долгих лет, проведенных в безвестности, в студенческой комнатушке, завешанной плакатами хеви-метал.[117]

И назавтра будет то же самое.

И Олаф приедет. Олаф, голос разума, убедивший его в пользе такой «профессиональной» поездки.

Жан-Лу взглянул на фотографию, которую держал в руке. Она изображала улыбающуюся, нарядную пару, выходящую из мэрии. Новобрачная не больно-то хорошенькая.


По субботам, после утомительной пятничной верстки и запуска еженедельника в печать, Мишель Клейн любил понежиться в постели. И очень не любил, когда его заслуженный отдых нарушали. Так что, когда Ружар вошел в бар на улице Сен-Доминик, где они назначили встречу, его совершенно не удивило нахмуренное лицо главного редактора и к тому же основного акционера журнала, для которого он работал.

Десять утра. Рановато, даже слишком. Перед Клейном уже стояли две пустые кофейные чашки, а изо рта торчал окурок. Главный редактор угрюмо кивнул:

— Надеюсь, у тебя серьезный повод.

— Нет, но без тебя мне уже не справиться. — Не удосужившись спросить Клейна, Ружар заказал еще два эспрессо. — Мне необходимо получить от тебя совет и, возможно, зеленый свет.

— Совет от меня? Черт, во что ты еще вляпался?

— В историю такого свойства, что раскопать ее следует поскорее, но без лишнего шума. И конечно, предпочтительно сделать это, пока конкуренты только еще покупают лопаты.

Клейн выпрямился. Журналист приступил к рассказу. Первый контакт с «Мартиной», второй звонок по телефону, подключение Амель, которую он представил как ассистентку. И конечно, Стейнер со своими телохранителями, умением обмануть слежку и франко-люксембургским обществом, связанным с Министерством обороны какими-то темными делами. Серьезный разговор.

Патрон внимательно выслушал Ружара и молча допил кофе. Он размышлял.

— Что это за ассистентка? Ты никогда не рассказывал.

— Выпускница Школы журналистики, очень увлечена работой. Помогает мне с книгой.

— Полагаю, хорошенькая.

Журналист отвел глаза:

— Экзотическая. А как тебе моя история?

— Информация или дезинформация? Этот твой Стейнер занимается контрактами с оборонщиками, так? На первый взгляд ничего общего со сферой твоих интересов, пусть даже это криминальные дела или исламисты-фундаменталисты. Так почему же он вышел на контакт с тобой? Зачем ему нужен именно мой журнал?

Клейн имел два недостатка: он ревниво относился к своему детищу и был совершенным параноиком. По этой причине несколько лет назад его журнал оказался втянутым в скандал, чреватый опасностью политической дестабилизации, что чуть было не потопило издание и самого редактора.

— Ты продумал стратегию?

— Разумеется, и это тоже представляет интерес. Необходим повод, чтобы приступить к действиям подобного рода, — серьезный повод, поскольку это рискованно. Так что будем осмотрительны, но…

— Чего ты хочешь?

— Мне нужно время, чтобы поразмыслить над имеющейся информацией. По меньшей мере до середины октября. Скажи ребятам, пусть оставят меня в покое.

Ружар имел в виду начальника отдела и редактора.

Клейн покачал головой:

— Момент не совсем подходящий. Сюжетов с бородачами предостаточно, а ты у нас главный специалист по ним. Будешь заниматься всем прочим дополнительно, как-нибудь выкрутишься. Я дам побольше времени. Твоя ассистентка писать не умеет? Их там в этой школе хоть чему-то учат или нет?

— Безусловно, но у нее нет постоянной работы.

— Понятно, сейчас она на вольных хлебах. По крайней мере пока продолжается эта история.

— Мне бы хотелось… — Пристальный взгляд патрона заставил Ружара добавить подробностей: — Амель в некотором роде мое секретное оружие. Если она станет часто мелькать, если заявит о себе как о профи, возникнут вопросы и, возможно, мы останемся с пустыми руками.

— Значит, ассистентка? Официально это можно связать с твоей книгой. Мы даже что-нибудь ей заплатим. А вообще-то, сделай так, чтобы она начала пописывать.

Мужчины обменялись улыбками.

— Не хочешь вечером зайти ко мне посмотреть матч?

— А ты разве не приглашен на стадион?

Клейн сделал знак официанту.

— Если хочешь, я отдам тебе свои билеты. Еще не хватало, чтобы я туда потащился…


— Не передашь мне шоколадный крем?

Сильвен достал из корзинки банку и протянул жене:

— Держи.

Они встретились на второй завтрак в «Пэн Котидьен» на улице Аршив. Для этого Сильвену пришлось встать пораньше.

Амель вяло размазывала светло-коричневую массу по кусочку хлеба.

— Что-то не ладится или ты неважно себя чувствуешь?

— Да нет.

— Ты не рассказала мне, что было вчера. Как ваше грандиозное дело?

— Двигается.

Сильвен откусил круассан и теперь говорил с полным ртом.

Она не рассказала ему ни о потере документов, ни о том, что не спала ночью. Что, впрочем, не имело никакого отношения к истории с бумажником. Амель молча взяла в ладони руку мужа.

— Тебя что-то беспокоит? Работа? Если бы ты поделилась, я…

— Ружар не разрешает.

— Надеюсь хотя бы, что ты не из-за него так переживаешь.

— Да нет, он классный, хороший журналист. У него на уме только его сюжеты, уж поверь.

— Он тебе заплатит за работу, которую ты для него делаешь?

— Думаю, да, но мы об этом не говорили.

— Почему?

Амель смотрела на прохожих. Пальто и плащи. И еще зонтики.

— Не это важно.

— Да, и что же тогда?

— Правда. Сказать правду. Пора кончать с этим культом денег, они все отравляют.

— А пока с ним не покончено, ты дуешься.

Осознав, что произнес это довольно резко, Сильвен извинился. Он поцеловал молодую женщину в лоб:

— Мне не нравится, когда ты такая. — Он приподнял ее лицо за подбородок. — Я люблю, когда ты улыбаешься. Ты знаешь, я бы хотел помочь тебе, но ты должна больше мне доверять.

— Я доверяю.


Нуари Мессауди потребовалось время, чтобы обнаружить среди других машин на паркинге автомобиль своего связного. Супермаркет «Карфур де Монтрей», субботний полдень, служебный выезд. Он тут же подсел в нее.

— Ассалам Алейкум, Незза.

— А, Фарез! На, это мне дал Мустафа. — Нуари протянул ему стирательную резинку. Тот принялся вынимать ее из упаковки.

— Все в порядке?

Дилер помедлил, огляделся вокруг. Фарез смущал его. Маленький, крепкий, бородатый, с жестким, безжалостным взглядом. Правоверный, настоящий правоверный. И к тому же респектабельный человек, с женой и двумя детьми. Не то, что он. В его присутствии Незза ощущал неловкость, чего он очень не любил. Фарез был влиятельным человеком, из окружения главы их группы. Единственный, по-настоящему знающий его.

— Мустафа…

— Что — Мустафа?

— Он меня беспокоит.

Фарез почти не обращал внимания на Нуари. Он как раз достал из упаковки от стирательной резинки английскую сим-карту. Именно этого он ждал. Камель будет доволен.

— Он слишком напряжен, мне это не в кайф.

— Ты знаешь, откуда он взялся?

Нуари покачал головой:

— Его к нам привели братья Харбауи, Халед и Нурредин. Они знакомы с ним по спортзалу, где он дает уроки карате.

— В Манте?[118]

— Да. Понимаешь, Мустафа француз, он здесь родился. Но родители его алжирцы, вернувшиеся в родные места после долгого отсутствия. Его вырастил дядя. Когда десять лет назад алжирская вооруженная исламистская группа начала войну в стране, его отца арестовала военная полиция. Его обвинили в том, что он помогал моджахеду. Это правда, но тот человек был его родственником. А старика били. Много. Теперь отец Мустафы не двигается. Днем он лежит и молча смотрит в стену, а по ночам кричит.

Незза нервно потер руку о джинсы и отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с Фарезом.

— Мустафа ненавидит алжирское правительство, военных и всех, кто им помогает, вроде здешних куффаров. Поэтому его и приняли. Он не больно-то ловок, но в нем есть ненависть. И он здоровенный.

— Ну да, только слишком напряженный.

— Только с тобой, брат. Будь полюбезней, уважай его, и все будет хорошо, вот увидишь.

— Но…

— Делай, что я сказал.

Нуари опустил глаза:

— Иншалла.

Он попрощался со своим собеседником и вышел из машины.


08.10.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
БУШ НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ УДАР: БОМБАРДИРОВКА ЧЕТЫРЕХ АФГАНСКИХ ГОРОДОВ / НОВОЕ ТЕЛЕВИЗИОННОЕ ОБРАЩЕНИЕ БЕН ЛАДЕНА: В США НИКОГДА НЕ БУДЕТ БЕЗОПАСНО / ЕЛИСЕЙСКИЙ ДВОРЕЦ ВНОВЬ ОКАЗЫВАЕТ ПОДДЕРЖКУ И БЕРЕТ НА СЕБЯ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА / ФРАНЦУЗСКИЕ КОММАНДОС УЖЕ НА МЕСТЕ? / ЧЕТВЕРНОЕ УБИЙСТВО В БАРЕ / ФУТБОЛ: ПРИЧИНЫ ПОРАЖЕНИЯ / ОТМЕНА ФРАНКА ПРИВЕЛА К ВЫЯВЛЕНИЮ КРУПНЫХ ФАЛЬШИВЫХ ВЕКСЕЛЕЙ / МОДА: ПРОДОЛЖАЮТСЯ ВЕСЕННЕ-ЛЕТНИЕ ДЕФИЛЕ…



Пон. 08 окт. 2001, 10:04:15+2000

От: latrodecte@hotmail.fr

Кому: latrodecte@alteration.com

Тема: не заполнена

Пон. 08 окт. 2001, 00:38:22+4000

От: papy@sever.org

Кому: epeire@lightfoot.com

не заполнено


Я вспомнил, что некоторое время назад видел того мальчика, о котором ты говоришь. Наш разговор вызвал у меня желание опять повидаться с ним, и я попросил друзей помочь мне найти его. Я знаю, что и ты захочешь поговорить с ним, так что буду держать тебя в курсе моих поисков. Позаботься о своих младших товарищах.

Любящий тебя дедушка


День подходил к концу. Амель возвращалась домой усталая и опечаленная, не только из-за дождливой погоды, но и из-за отсутствия новостей. Ружар не подавал признаков жизни, и она беспокоилась, что он решил в одиночку разрабатывать дело Общества оперативной обработки, управления и надзора. И все же сегодня она опять целый день просидела в библиотеке в поисках материалов для книги журналиста. Воспользовавшись скоростным Интернетом, она заглянула на профессиональные сайты в надежде отыскать там объявление об интересной работе. Безуспешно.

Амель шла по улице Ватиньи. Под козырьком ее подъезда стоял какой-то мужчина. Среднего роста, темный костюм, плащ. По мере того как она приближалась, черты его лица становились все более отчетливыми и одновременно более знакомыми.

Услышав стук ее каблучков, незнакомец повернул голову и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая: широкая и открытая. Но лицо его оставалось грустным. Вероятно, причиной тому были глаза, слегка навыкат, посаженные немного далековато от переносицы, черные, обведенные кругами.

Этого человека она уже видела. Должно быть, ровесник Сильвена, какой-нибудь его приятель.

Когда она приблизилась, мужчина протянул ей руку:

— Жан-Лу Сервье.

Амель узнала в нем того, кто толкнул ее в «Пепиньере», и отступила на шаг назад:

— Что вы делаете около моего дома? Что вам от меня надо?

Сервье удивила оборонительная реакция молодой женщины, и он опустил руку:

— Простите, я хотел… Я ехал домой на такси и… В общем…

Заметив его внезапную неловкость, журналистка немного успокоилась и теперь равнодушно слушала его путаные объяснения.

— Я пришел вернуть вам, — Жан-Лу порылся в портфеле, — вот это.

Он сунул в руки Амель бумажник. Ее бумажник.

— Он валялся на полу. Я не сразу его увидел, но потом поднял и решил забрать. Официант не вызвал у меня особого доверия. Извините, что не сразу позвонил вам, у меня было много работы и…

Амель сухо поблагодарила и сунула бумажник в сумку. Она чувствовала облегчение и одновременно раздражение, что он не позвонил раньше. Она уже успела опротестовать все документы.

— Я бы охотно пригласила вас чего-нибудь выпить, но должен вернуться муж, и…

Она не испытывала ни малейшего желания рассказывать эту историю Сильвену. Ни к чему, еще станет ревновать.

Словно угадав ее мысль, Сервье взглянул на часы:

— Мне пора. До свидания.

Прежде чем выйти из-под козырька, он взглянул на небо и, втянув голову в плечи, сделал несколько шагов.

— Эй, месье! — Голос Амель заставил его вернуться. — У вас есть телефон или электронная почта? Тогда как-нибудь на днях я угостила бы вас кофе, если вы будете свободны.

Сервье снова улыбнулся и протянул ей элегантную визитную карточку цвета слоновой кости.

На ней Амель обнаружила служебные координаты на английском языке, должность — «консультант» — и название компании, на которую он работает: «NextStep».

— Я вам… позвоню.

— Буду рад.

Жан-Лу снова вышел под дождь, побежал, прикрыв голову кожаным портфелем, и вскоре исчез за углом. Можно было подумать, он спасается бегством.


09.10.2001

Назавтра по-прежнему никаких вестей от Ружара. Амель впала в отчаяние. Звонок в Исси-ле-Мулино убил все ее надежды найти хоть небольшую подработку в женском журнале. Предложения работы выглядели непривлекательными, особенно должность пресс-секретаря. Реальность, которую она отказывалась принимать. Ей хотелось действовать по другую сторону баррикад, на поле боя.

Трудиться над историей Общества оперативной обработки, управления и надзора.

Все утро Амель читала книгу Гавальды и почти закончила его. Да и пора было, чтение оказалось трудным испытанием. Она сама не понимала почему, ведь книга ей понравилась. Оставалось всего несколько страниц, она прочтет их позже, а сейчас ей хотелось выйти подышать. Амель поискала глазами визитную карточку Сервье, которой была заложена книга, и нашла ее перед клавиатурой компьютера на рабочем столе в гостиной. Ее глаза задержались на блестящем бристольском картоне. Его e-mail адрес.

Вторник 09.10.01@10:03

От: Amelbal@voila.fr

Кому: Servier@nextstep.co.uk

Тема: извинения


Здравствуйте,

я хотела извиниться перед вами за свое резкое поведение вчера вечером. Мне следовало бы пригласить вас выпить, но я побоялась, что это будет неверно истолковано. Еще раз спасибо, что принесли бумажник. Могу ли я надеяться искупить вину, пригласив вас на этот пресловутый кофе?

Амель Рувьер-Балимер


Понсо встретился с журналистом по имени Ружар в баре на улице Боэти, куда он имел привычку заглядывать, когда хотел передохнуть не слишком далеко от министерства. Но и не слишком близко. Он согласился на разговор только потому, что об этом его настойчиво просил Акрут из полицейского профсоюза. Понсо не любил писак, так что с легкостью соблюдал требование своего руководства молчать.

В начале разговора полицейский крайне расплывчато отвечал Ружару и засыпал его соблазнительными, но малозначимыми деталями.

— А как обстоят дела с сотрудничеством между различными антитеррористическими службами?

— Хорошо. Полное взаимопонимание. В конечном счете, у нас ведь общие цели.

— Странно.

— Почему?

— Я слышал, что во Дворце[119] как раз по этому поводу даже закатили скандал.

Понсо пожал плечами:

— Я не в курсе. Подобные вещи меня не касаются.

— Только между нами, что вы думаете об Аль-Каиде? У меня создалось впечатление, что это, как теперь часто бывает, приведет к новой неразберихе, которую нам станут подавать под разными соусами.

— Это у вас мания журналиста, да? Или американца, как вам больше нравится. До крайности все упростить или дать врагу имя и тем сделать его менее страшным.

— Вы не верите во влияние ваххабизма на международный терроризм?

— Я этого не сказал. Но моей проблемой по-прежнему остаются алжирцы. Некоторое время назад они назывались Вооруженной исламистской группой. Теперь, как раз из-за ваххабизма, они понемногу скатываются к салафизму. Так что сегодня они в основном объединяются под знаменем Салафистской группы проповеди и джихада,[120] но в основе своей это все те же чокнутые. — Понсо знаком попросил бармена принести счет. — А я еще не говорю о марокканцах или тунисцах. И многих других.

— Сильно ли мы рискуем? Если сравнить с ботулизмом, что серьезнее?

— Мы воюем. И чем скорее мы это осознаем, тем лучше.

Ружар заговорщицки склонился к нему:

— Сменим тему? Вас не удивило, как закончился субботний матч?

— Нет.

— Значит, вы этого ждали?

— Нет.

— Тогда что же?

— Да мне плевать.

— И все-таки…

Понсо снисходительно посмотрел на журналиста:

— Вы что, думаете, у нас нет дел поважнее, чем эта ерунда? Хотите, я скажу вам, что думаю о здешних мусульманах? Двадцать из ста неисправимы: это радикалы до мозга костей, проповедующие воинствующий жесткий ислам. Еще двадцать полностью интегрировались и никогда не доставят нам неприятностей. Шестьдесят оставшихся пойдут за основным потоком. Итого выходит восемьдесят процентов, мягко говоря, потенциальных неприятелей. Так что заканчивающиеся бардаком идиотские футбольные матчи порядком мне осточертели. — Полицейский выложил на барную стойку несколько монет. — Все, поговорили. У меня работа.

— Шарль Стейнер.

Понсо замер и уставился на Ружара.

— Вы ведь с ним знакомы?

— Почему этот господин вас интересует?

— Один достоверный источник привлек к нему мое внимание. Что он за человек?

— Хороший человек. Впрочем, я встречался с ним всего однажды, так что не ждите больших разоблачений.

— По работе?

Полицейский кивнул:

— Он тогда работал в мили, а я — в Управлении территориального надзора, еще до госбезопасности. Но прошло уже лет пятнадцать, не меньше. — Он смерил своего собеседника внимательным взглядом. — Что вы про него слышали? Он теперь частное лицо, и деятельность, которой он занимается, теоретически не может вас интересовать.

— Мне все именно так и говорят. Значит, вы работали со Стейнером. Над чем?

— Над креветками с соусом мореск. Я должен идти, до свидания.


Вернувшись из кино, Амель сразу включила компьютер. Ее ждало письмо от Сервье. Он принимает ее приглашение на кофе, но не раньше конца недели, самое раннее в четверг, потому что до этого будет в командировке в Лондоне.

Она тут же ответила ему и предложила встретиться в четверг вечером: более интересных планов на это время у нее нет. Она рискнула даже задать вопрос о его работе. То он в Париже, то в Лондоне, то снова в Париже, возможно, где-то еще, просто удивительно. Чем же он занимается? Где на самом деле живет?

Когда она отправляла почту, зазвонил ее мобильный. Ружар.

— Наконец-то!

— Ты беспокоилась? Соскучилась по мне?

Амель заговорила спокойным, ровным тоном:

— Вовсе нет.

— Лгунья. Надо было уточнить некоторые детали. Так вот, дело сдвинулось с мертвой точки. Я кое-что разузнал о Стейнере.

— А именно?

— Думаю, что раньше, в другой жизни, он был шпиком.

— Кем?

— Тайным агентом, шпионом. Офицером службы внешней разведки. Один сотрудник из общей разведки как раз сегодня проговорился.

— Ну и?..

— Ну и это открывает нам многие пути. Надо бы встретиться с одним моим приятелем. Думаю, он тебе очень понравится. Почисти свой ежедневник, скоро тебе придется поработать.

— Это супер, но…

В голосе Амель Ружар уловил сомнение:

— Не беспокойся, у меня для тебя есть и другие хорошие новости.

Рассказав ассистентке о Клейне, об их уговоре, детали которого слегка приукрасил, журналист упомянул о вознаграждении, статьях в соавторстве и успокоил ее. С легкостью: уже не раз за свою жизнь ему случалось успокаивать женщин.


11.10.2001

Карим дошел до середины бульвара Ла-Виллет и остановился возле одной из мощных опор, поддерживающих надземное метро. В сотне метров от него Джафар только что углубился в жилой массив Лепаж. Дальше преследовать ни к чему, цель его известна: квартира Нуари Мессауди.

Каждый вечер после молитвы обращенный менял головной убор и превращался в того, кем был до встречи с Богом: в дилера. В то время его звали всего лишь Лоран Сесийон. Он был тщедушным подростком невысокого роста, с курчавыми рыжими волосами. Теперь череп его гладко выбрит, а тело стало более мускулистым. Его суровые глаза видали виды, он прошел через испытания, встречался со смертью. Он стал Джафаром, воином.

Как всегда по вечерам, он нес Неззе, которому помогал в «коммерческой» деятельности, дневную выручку. Напрямую они ничем не торговали и выступали лишь как посредники. Контакты, заказы, оплаты. Ничего больше.

Кроме Неззы, Сесийон почти ни с кем не общался. Минимум взаимодействия с коллегами по официальной работе, отсутствие определенных друзей, никакой подружки, редкие вежливые беседы с некоторыми правоверными из мечети. Фанатик, живущий в аскезе в ожидании великой битвы. Его жизнь была тусклой и асоциальной. Он существовал лишь в своем мире, вдали от реальности.

Вроде Карима.

Феннек отвел глаза и осмотрелся. Было почти два часа ночи, и, кроме большой группы бомжей, приютившихся под путями метро, на бульваре не было ни одного прохожего. Эти клошары жили здесь, пьяные, шумные, злобные и задиристые. Регулярно вызываемой местными жителями полиции пока не удалось изгнать их, но она часто наезжала сюда для проверки. Пользы эти визиты не приносили никакой, зато сильно усложняли жизнь Карима. Два дня назад у него уже проверяли документы. К счастью, ни Джафар, ни Незза в этот момент не появились.

Воспоминание о происшествии навело агента на мысль о стратегическом отходе. Ему известно, что́ Сесийон сделает в ближайшие несколько минут: уйдет от Мессауди и вернется домой, к госпиталю Сен-Луи. Так что рисковать бессмысленно.

Феннек снова пересек бульвар Ла-Виллет и двинулся в сторону площади Колонель-Фабьен. Не успел он пройти и двадцати метров, как заметил свет.

Крошечную оранжевую точку, вскоре исчезнувшую.

Сигарета. Кто-то курил в темноте на переднем сиденье автомобиля, припаркованного среди других вдоль противоположного тротуара, под незажженным фонарем. Ничем не примечательная машина. Если бы не эта досадная привычка, ее и видно бы не было. Впереди сидели два неподвижных силуэта — курильщик и водитель.

Агент незаметно прибавил шаг. Выйдя на площадь, он свернул на улицу Луи-Блан и дошел до набережной Жемап. Там он двинулся направо вдоль канала Сен-Мартен, пробежал еще сотню метров и пересек паркинг многоквартирного дома, чтобы попасть в примыкающий к бульвару Ла-Виллет сквер Жан-Фальк. Там, в темноте, он, пригнувшись, осторожно подобрался поближе к автомобилю и наконец замер за какими-то деревьями.

Ждать.

Он видел вход в жилой массив Лепаж и машину. Она все еще была там с двумя своими пассажирами. Через двадцать минут из-за угла появился Джафар. Когда он приблизился к площади Колонель-Фабьен, из машины вышел курильщик и направился следом. Машина сразу тронулась, совершила полукруг, затем вернулась и тоже последовала за обращенным.

Карим, не шевелясь, наблюдал за этим маневром, пока машина не проехала мимо него. Сочтя расстояние между ним и автомобилем достаточным, агент покинул сквер и пошел за пешеходом, почти наступающим на пятки Джафару. Следить пришлось недолго. Мужчина среднего телосложения, в штатском вскоре оказался на паркинге дома Сесийона на улице Зеленски. Там, в припаркованной в темноте машине, уже поджидал его приятель.

Значит, эти двое следят за обращенным.

Не за Неззой.

Феннек запомнил регистрационный номер автомобиля. Если передать его Луи, можно узнать личность этих парней. Ясный и правдивый ответ выявил бы их принадлежность к Министерству внутренних дел. Любое проявление замешательства выдало бы этих младших «товарищей» Министерства обороны и доказало бы существование операции, параллельной его собственной. Как и многое другое.

Немного обеспокоенный, Карим пошел прочь. Даже если эти парни следили за Джафаром, они не могли не заметить его. Феннека бы больше устроило, если бы они оказались из Управления военной разведки. Тогда они не промажут мимо цели.

Ведь предупреждал же его куратор, чтобы был осторожнее.


— До такой степени, что все стали называть его «мастер порки».

— Мне трудно вам поверить.

— Тем не менее. — Бернар Дюссо наградил Амель доброжелательной улыбкой. — Я даже сообщу вам еще одну пикантную деталь. Когда он проходил по коридору, многие щелкали языками, подражая хлопанью хлыста.

Он расхохотался.

Молодая женщина пригубила сотерн,[121] настойчиво предложенный этим изящным и очаровательным старым другом Ружара. Они встретились в «Ле Дивеллеке»[122] после обеда. Вот уже битый час отставной чиновник Министерства иностранных дел потчевал ее гадкими, скабрезными анекдотами. Сперва исторические анекдоты, а уж потом исторические события.

Амель впитывала его слова, отворявшие ей двери в новый, настоящий мир — мир власти. У нее кружилась голова.

— И все же не всё и не всегда так забавно. — Лицо Дюссо внезапно сделалось загадочно равнодушным, а глаза встретились с глазами журналистки. — Таков этот политик первого плана, по словам его жены любящий «перехватить стаканчик», или, как поэтично выражаются некоторые мои друзья-полицейские, «словить белочку». Снять стресс, так сказать. Она даже пару раз ходила жаловаться, но дело где-то затерялось. — Бывший чиновник сложил свою салфетку. — Привилегия должности.

— Вы вообще не называете имен, вот что обидно.

— Милое дитя, имена всем известны, спросите у своего соседа.

Амель с удивлением повернулась к Ружару, тот отвел глаза. Он пристально смотрел на Дюссо, чьи истории знал наизусть. Позволить ему исполнить номера его программы — это еще ничего, главное, чтобы он не заводил серьезных разговоров… Тут слушатель рискует оказаться вовлеченным в бранчливый, а главное, нескончаемый спор.

— Тогда почему никто ничего не говорит?

— Очень хороший вопрос, на который я, к сожалению, не могу ответить, ибо сам являюсь частью этой лицемерной системы. Как и вы, работники прессы, «четвертая власть». — Старик ухмыльнулся. — Все мы виновны в отсутствии объективной оценки и ответственности. Трусость завоевывает все новые позиции. Да и вообще, какая разница, я не думаю, что народ готов идти за смелыми и неподкупными людьми. Слишком тяжко. В глубине души я верю, что у этой страны именно та элита, которой она заслуживает, — элита по ее образу и подобию.

— Кстати, об элите… — Ружар счел, что ему пора вмешаться и перевести разговор в нужное русло. — Не приходилось ли тебе случайно за годы твоей долгой карьеры встречаться с неким Шарлем Стейнером?

— Исключительный человек.

Журналисты одновременно придвинулись ближе. Дюссо был на верху блаженства.

— Могу ли я спросить, почему он тебя интересует?

Ружар виртуозно парировал вопрос:

— Я пишу статью для геостратегического журнала.

— Понятно. Стейнер. Лицо, действующее на втором плане. Надо заметить, это ему подходило как нельзя лучше. Он из тех, кто делает вещи необходимые, но несовместимые с идеей современной просвещенной демократии.

— Например, попрание закона и прав человека? — Провокация Амель потерпела неудачу.

Мягкая морщинистая рука легла на ее пальцы и слегка сжала их.

— В прежние времена это называли «realpolitik». Люди забыли само понятие, но это не значит, что оно вышло из употребления.

— Ты говоришь в прошедшем времени, он что, забросил эту деятельность? — Ружару не хотелось, чтобы разговор отходил от главной темы. — Тогда что такое Общество оперативной обработки, управления и надзора? Почетная должность, позволяющая ему наживаться за счет налогоплательщиков в награду за свою верную и преданную службу?

Отставной чиновник расхохотался:

— Во всем-то ты видишь эгоизм, личные амбиции и зло.

— А кто упомянул «реальную политику»?

Ружар подводил своего друга именно к тому, что ему было нужно. Амель старалась ничего не пропустить.

— Это общество можно назвать как угодно, только не почетной должностью. Стейнер еще очень полезен в стратегических ведомствах, связанных с обороной и нефтью.

— В качестве кого?

— Он их охраняет. Но средствами, отличающимися от тех, которыми распоряжался прежде.

Установилось молчание.

— Почему кто-то решил встретиться с нами, специалистами из отдела происшествий, в связи с этим Стейнером?

Вопрос молодой женщины вызвал реакцию обоих ее собеседников.

Лицо Дюссо просветлело от столь невероятной непосредственности.

Ружар, напротив, нахмурился. Эта маленькая дурочка даже не понимает, что почти назвала их источник информации, болтливый и добровольный. Кстати, за кого она себя принимает? «С нами? Специалистами?» Какая ты, к черту, специалистка?!

— Это действительно странно. Насколько мне известно, Стейнер по возможности держится на расстоянии от уголовщины. — Пенсионер взглянул на часы. — К величайшему моему сожалению, вынужден вас покинуть.

Он сделал знак метрдотелю, и тот незамедлительно принес счет. Ресторан опустел, почти везде уже накрыли для приема вечерних посетителей. Только их стол все еще сопротивлялся чопорному порядку заведения.

Несколько минут спустя трое сотрапезников оказались на улице напротив Дома инвалидов. Дюссо поцеловал Амель руку и отвел Ружара в сторону. Он говорил тихо, взвешивая каждое слово:

— «Бассейн» переживает тяжелый период… — Никто уже не называл так службу внешней разведки, кроме его ветеранов. Это название объяснялось тем, что штаб-квартира управления располагается вблизи водного стадиона на бульваре Мортье. — Идет война группировок.

— Каких группировок?

Дюссо немного отодвинулся от журналиста и на миг возвел глаза к небу — верхушка власти.

— Не так давно руководитель службы внешней разведки приблизил к себе некоего Монтану и отдалил остальных. У этого Монтаны дурная репутация. Он бандит, манипулятор. Я ни минуты не сомневаюсь, что его приход связан с грядущими событиями. Так что будь осторожен… — Старик кивнул в сторону Амель. — Будьте осторожны. Если твоя история со Стейнером как-то связана с их возней, о чем я, как ты понимаешь, ничего не знаю, тогда, возможно, очень скоро тебе покажется, что твои бородатые друзья совершенно безвредны…


Амель опаздывала. Ружар сильно задержал ее, затеяв обсуждение встречи с Дюссо. Она запыхалась и, чтобы перевести дух, остановилась на пороге бара, сбитая с толку его голубоватым светом, резко отличающимся от пошло сверкающей классической галереи отеля «Плаза Атене». От роскоши заведения ей стало немного не по себе.

К молодой женщине услужливо приблизился официант. Соломенный блондин, в строгом черном кителе, с очень бледной в холодном освещении кожей, оглядел ее с головы до ног:

— Добрый вечер, мадемуазель… Столик… Или лучше бар.

— У меня здесь встреча.

— С молодым человеком?

Амель кивнула.

— Я думаю, он вас ждет. Идемте.

При ее приближении Сервье встал и пожал ее дрожащую руку. Он сразу сообщил, что воспользовался ее опозданием, чтобы поработать, и указал на мобильный телефон и электронную записную книжку, лежащие на столе между двумя стопками документов:

— Мой кабинет. — По лицу его пробежала гримаса самоиронии. — Выпьете чего-нибудь?

— Не знаю.

— Хотите, дам совет? Попробуйте «Роз Руаяль». Шампанское со свежевыжатым малиновым соком. Рецепт заведения. Прекрасная вещь.

— Почему бы и нет?

Жан-Лу добавил в заказ еще одну порцию виски и отпустил официанта.

Амель сидела в напряжении, держа сумку на коленях. Она все еще не пришла в себя и до сих пор не сняла пальто.

— Тяжелый день?

— Наоборот, скорее интересный.

— Работа?

— Да.

— Я так и не знаю, чем вы занимаетесь.

— Верно, простите. — Амель внезапно вернулась к реальности. — Я журналистка, и сейчас мы… — Она замялась, раздираемая желанием рассказать и обещанием хранить молчание. — Я работаю над темой, о которой не слишком могу распространяться.

— Значит, и не говорите. Но похоже, вам нравится.

Она кивнула.

— Ружар считает, что… — Она прикусила язык.

— Коллега, полагаю?

— Очень известный журналист, я с ним работаю. Мне неловко, что я развела такую таинственность.

Принесли их заказ. Жан-Лу поднял стакан:

— За странствующие бумажники.

Журналистка последовала его примеру.

— Еще раз спасибо. И извините за понедельник. Просто я… Мне бы не хотелось, чтобы мое поведение было неверно понято. — Хотя сегодня вечером…

Амель опустила глаза и сделала два глотка шампанского:

— А что в этой жизни делаете вы?

— Я консультант. Мне платят за то, что я курирую молодые, только что появившиеся компании в секторе новейших технологий. И помогаю им встать на ноги. Очень банально.

— Но, судя по всему, вы много путешествуете.

— Это не так занимательно, как может показаться. Со временем все эти переезды становятся однообразными и утомительными. Как ни странно, особое неудобство вызывает не большая разница во времени, а накопление небольших временных сдвигов. В конце концов засыпаешь где попало, все пересадки похожи одна на другую, и складывается впечатление, будто все время пересекаешь одну и ту же страну, огромную, точно бесконечный терминал безликого аэропорта.

— Зато вы, наверное, встречаете массу народу. Ведь это же хорошо.

Сервье с улыбкой посмотрел на свою собеседницу:

— Верно, я встречаюсь со многими людьми, но знакомлюсь лишь с некоторыми из них.

— Как это?

— Узнать людей сложно, не так ли? Я хочу сказать, узнать по-настоящему. Даже очень общительные люди постоянно стараются скрыть свои мысли, свои маленькие недостатки, свои постыдные секреты, подлинные побуждения, верования. А ведь это главное, что следовало бы знать. Поскольку в один прекрасный день подобные вещи неожиданно всплывают на поверхность, и тот или та, кто находится перед вами, оказывается совершеннейшим незнакомцем.

— Каждый имеет право на свой внутренний мир.

— Может быть, лишь попав в этот мир, можно по-настоящему встретить кого-то? Большая редкость, будь ты великим путешественником или нет.

Они молча выпили.

— Вы легко делитесь своими сокровенными мыслями? — Амель не спускала глаз с Сервье.

— Я думаю, не более чем все остальные. — Он тоже взглянул на нее — без вызова, но и без ложной многозначительности. — Но я бы очень хотел однажды сделать это.

Почувствовав внезапную неловкость, журналистка нашла другую тему разговора, первую, что пришла ей в голову:

— Вы не боитесь летать после… — И сразу об этом пожалела.

— Сегодня ровно месяц, да? — Черные зрачки Сервье теперь ничего не выражали. — Я не боюсь летать. Вы ведь верите в Бога, да?

Это «да» щелкнуло в конце фразы с сухой очевидностью выстрела и застало Амель врасплох. Может, он хотел сказать «вашего Бога»?

— Я верю во что-то: в высшую сущность, выходящую за пределы нашего сознания. Называйте как хотите. Обрядов я не соблюдаю.

Когда он спросил о родителях, она отвела глаза.

Очевидно осознав, что их разговор принимает опасный оборот, Жан-Лу поспешил вернуться к более простым темам:

— Конечно, теперь я как можно чаще стараюсь ездить поездом. Так меньше шансов влепиться в пятидесятый этаж башни.

— Там погибли люди.

Пристыженный, Сервье некоторое время молчал.

— Да, погибли. Из-за убеждений, которые кто-то счел более важными, чем человеческие жизни. Я уже говорил, что с недоверием отношусь к убеждениям. Религии, идеологии, в общем, убеждения — все это для меня слишком сложно. Я предпочитаю сближаться со встреченными мною людьми на уровне тонких чувствований, feeling.[123] Что не так-то просто. Это испытание.

Амель допила коктейль.

— Мне пора, муж ждет. Можно попросить счет?

— Идите, я разберусь.

— Не может быть и речи, я не…

— Пожалуйста. Я даже не надеюсь заслужить прощение.

Молодая женщина поднялась:

— Значит, я по-прежнему должна вам кофе.

— Всему свое время.


12.10.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
УСИЛЕНИЕ АТАК НА АФГАНИСТАН / СЕВЕРНЫЙ АЛЬЯНС СТАРАЕТСЯ ПРОДВИНУТЬ ФРОНТ / УПРОЧЕНИЕ ПОЗИЦИЙ ФУНДАМЕНТАЛИСТОВ В ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ, ИНДОНЕЗИЙСКИЕ ИСЛАМИСТЫ ВЫСТУПАЮТ ПРОТИВ АМЕРИКАНСКИХ БОМБАРДИРОВОК / СИБИРСКАЯ ЯЗВА: БОЕВАЯ БАКТЕРИЯ. ТРОЕ ЗАРАЗИВШИХСЯ ВО ФЛОРИДЕ / АНТИВОЕННАЯ МАНИФЕСТАЦИЯ В ПАРИЖЕ / ФРАНКО-ИСПАНСКИЙ САММИТ: МЕЛКИЕ ДРЯЗГИ ГЛАВ ГОСУДАРСТВ / ЗАКОН О БЕЗОПАСНОСТИ В СЕТИ — ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ СВОБОДЫ! / НОВЫЙ РАДАР, СПОСОБНЫЙ ОБСЛУЖИВАТЬ ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ПОЛЕТОВ В ДЕНЬ.


Пятн. 12 окт. 2001 — 08:06:00

От: b.rougeard@wanadoo.fr

Кому: Amelbal@voda.fr

Тема: работа


Иду в редакцию проверить кое-какие детали того, о чем говорили вчера, буду держать тебя в курсе.

Ружар


Пятн. 12.10.01@09:13

Пятн. 12.10.01@09:13

От: Amelbal@voila.fr

Кому: Servier@nextstep.co.uk

Тема: отсутствует


Здравствуйте, я должна вам кофе, считаю необходимым отдавать долги. Дело принципа. До скорого.

Амель Рувьер-Балимер


Клейн нехотя согласился пройтись с Ружаром в обеденное время. Обычно в дни выпуска он запирался в редакции. Но журналист настаивал, и он не смог его отшить. Им надо было поговорить, и важно было сделать это в укромном месте.

Когда они шли по улице Ренн, Ружар сообщил, что теперь у него более четкое представление о Шарле Стейнере. Он располагает достоверными сведениями, полученными из двух источников, характеризуемых как «серьезные». Чтобы предупредить возможные опасения Клейна, он уточнил, что информаторы не знакомы между собой и, следовательно, не могут сговориться.

Изложив детали разговоров с Понсо и Дюссо, журналист рискнул выдвинуть свои гипотезы.

Первая касалась деятельности Общества оперативной обработки, управления и надзора. Биография Стейнера свидетельствовала об имеющемся у него опыте секретной работы. Кстати, широко известный факт, что в течение нескольких лет служба внешней разведки заключала сублицензионные договоры на привлечение других организаций к оперативной работе в своих приоритетных областях. Организация, которой руководил Стейнер, вполне могла быть одной из подобных марионеток.

Это подсказывало Ружару вторую гипотезу. Очень вероятно, к нему обратились потому, что деятельность Общества оперативной обработки во Франции могла входить в сферу его профессиональных интересов. А значит, можно предположить возможность проведения акции на национальной территории — акции, в которой была бы замешана служба внешней разведки.

— Но служба внешней разведки не уполномочена проводить операции внутри Франции.

Журналист бросил на патрона косой взгляд:

— Если бы наши тайные агенты соблюдали это правило, появился бы отличный повод для создания структуры вроде Общества оперативной обработки, управления и надзора, тебе не кажется?

— Допустим. Но что это на самом деле должно означать? Что наши секретные службы в настоящий момент проводят в стране нелегальную широкомасштабную антитеррористическую операцию? И для чего? Чтобы перебить всех бородачей? Смешно. Вспомни «Rainbow Warrior».[124] Это вполне всех усмирило.

— Если говорить о провалившейся операции «Сатаник»,[125] то они очень многое сумели сделать у нас под носом, причем так, что о них никто и не слышал.

Клейн задумался над словами Ружара:

— Все это не объясняет мне, почему кто-то решил обратиться к тебе. Чего хочет эта «Мартина»?

— Быть может, это просто добрая душа, желающая положить конец не слишком богоугодному делу. — Журналист усмехнулся, а затем продолжал серьезным тоном: — Есть еще кое-что.

— Выкладывай.

— Дюссо предупредил меня о внутренних разногласиях в службе внешней разведки.

— Какого рода?

— Политических. В связи с грядущими событиями. Возможно, «Мартина» работает на одну из противоборствующих группировок.

— Отсюда и попытка нами манипулировать. Я ведь тебя предупреждал. — Паранойя Клейна брала верх.

— Это было понятно с самого начала. Но что за ним кроется? Настоящая операция? Или это деза чистой воды, рассчитанная на то, чтобы заставить тебя совершить ошибку? Нет желания разобраться?

— Чего тебе от меня надо?

— Чтобы ты позволил мне продолжать и…

— И что?

— Мне бы хотелось задействовать Яна.

— Слишком дорого.

— Но он лучший. Мне бы хотелось, чтобы он для меня проследил за некоторыми людьми.

— Ян ведет слежку за обыкновенными людьми, а не за шпионами. Его сцапают.

— Поверь, если моя малышка Амель смогла сделать все то, что сделала, Ян ничем не рискует.

Клейн остановился и повернулся к Ружару:

— Твоя малышка Амель, да? — Он ненадолго задумался. — Скажи своему приятелю, чтобы дал тебе скидку.


Пятн. 12 окт., 23:38:22+2000

От: epeire@lightfoot.org

Кому: papyl988@lightfoot.com

не заполнено


Дед,

я получил книгу, которую ты мне отправил. Спасибо, очень кстати: мне уже нечего было читать. Займусь ею нынче же вечером. И скоро сообщу тебе, что об этом думаю.


Линкс отправил сообщение и принялся за уборку только что использованного им рабочего места. Мельком бросив взгляд через плечо, он увидел, как парень за прилавком пытается охмурить кривляющуюся на пороге девчонку. Работник интернет-кафе больше не обращал внимания на посетителя. Агент вышел сперва на менеджера Сети, а потом на сервер, где тоже стер следы своего соединения.

Когда Линкс подошел заплатить, девушка посторонилась: от него воняло. Раздосадованный несвоевременным вмешательством, кассир смерил клиента высокомерным взглядом. Чтобы поскорее освободиться от зловонного босяка с блаженной улыбкой, он позволил ему вывалить на прилавок груду мелочи и поспешно заверил, что пересчитывать не стоит, и так сойдет.

Улица Муфтар пахла блинами. Благоприятный прогноз погоды привлек сюда студенческое население, решившее с пользой провести уик-энд после долгой недели занятий. Линкс сделал глубокий вдох и смешался с толпой.


13.10.2001

В машине Сильвен не проронил ни слова. Он замолчал еще в ресторане, после короткой и резкой перепалки, происшедшей между ними прямо на глазах у друзей. В самый разгар ужина позвонил Ружар, Амель вышла, чтобы поговорить с ним, и вернулась только через двадцать минут. Муж сделал ей замечание, она ответила очень сухо, что еще больше раздражило его. Еще не хватало позволять «ее журналисту» портить им вечер.

Возвращение домой не улучшило их настроения.

Молодая женщина попыталась вернуться к разговору:

— Тебе ведь тоже случается работать допоздна… И я никогда ничего не говорю. Ты мог бы порадоваться, что мои дела сдвинулись с мертвой точки.

Сильвен не ответил и проскользнул в ванную.

Расстроенная Амель осталась одна в гостиной. Несколько минут она прислушивалась к тишине в квартире, потом подошла к столу и включила компьютер. Позади нее открылась дверь, раздались шаги. Муж положил руки ей на плечи и принялся их массировать. Но мысли ее были далеко, и она отстранилась.

— Дай мне две минутки, я сейчас.

Сильвен молча отошел и, остановившись в коридоре, видел, как она проверила почту и вздохнула, потому что ей никто не написал.

— Ты ждала письма?

От неожиданности Амель вздрогнула и обернулась. Сильвена уже не было. Свет в спальне погас. Когда, выключив компьютер, она наконец зашла туда, он лежал к двери спиной.

Она спала мало и проснулась рано.

Утром сообщений по-прежнему не было.

Накануне Амель договорилась с Ружаром о встрече. В десять на площади Бастилии. Муж был не в курсе. А у нее не было сил с утра пускаться в объяснения: только не после такой ночи, какую она провела. Так что она оставила на кухне туманную записку и отправилась прогуляться, чтобы скоротать время.

Спустя сорок пять минут Амель подходила к площади со стороны авеню Домениль вдоль Куле Верт. Она часто выбирала для прогулок этот маршрут.

Возле улицы Ледрю-Роллен на нее чуть было не налетел внезапно выскочивший из-под аркады Жан-Лу Сервье. Он уже начал извиняться, и тут Амель узнала его:

— Здравствуйте, что вы здесь делаете?

— Прогуливаюсь. А вы? Начинаете или заканчиваете?

Он был в тренировочном костюме и вспотел, вероятно от быстрой ходьбы или бега.

— Небольшая пробежка вокруг дома.

— Жаль.

— Почему?

— Я бы могла пригласить вас на кофе.

Сервье быстро взглянул на часы и предложил встретиться возле его дома, в «Канапе», через двадцать минут, чтобы он успел принять душ. В назначенный час Амель сидела на красной бархатной банкетке под зеркалом.

— Вы ранняя пташка или у вас бессонница?

— И то и другое. — Амель обеими руками обхватила чашку и подула на чай.

— Заболели?

Она отрицательно покачала головой.

— Проблемы?

Утвердительный кивок.

— Личные или служебные?

— Личные. — И потом: — Вы женаты? — Вопрос вырвался у Амель помимо воли. Размышляя о ссоре с Сильвеном, она безотчетно допустила эту бестактность. — Простите и забудьте мой вопрос.

— Можно на «ты»?

Опять утвердительный кивок, взгляд устремлен куда-то в пустоту.

— Я не женат. Один раз чуть было не женился, но не получилось.

— Почему?

Сервье пожал плечами:

— Не сумел, не смог, возможно даже, не захотел допустить ту, кого я страстно желал, в свой внутренний мир. — Он с улыбкой сделал ударение на двух последних словах. — Однажды я понял, что проблема именно в этом. Но понимание пришло слишком поздно; очевидно, что-то в наших отношениях сломалось. В конце концов пришлось признать, что мы совсем не те, кем казались друг другу вначале.

— Если даже знаешь о человеке все, это ничего не меняет.

— Верно, но позволяет делать выбор и потом отвечать за него.

— Тут я бы спасовала.

— Вчера вечером что-то произошло?

Амель с некоторой тревогой взглянула на собеседника.

— Нет нужды быть семи пядей во лбу…

— Мы с друзьями были в ресторане, у меня зазвонил телефон, я вышла, чтобы ответить. Звонил Ружар…

— А твоему мужу это не понравилось.

— Да.

— Он знает, чем ты занимаешься?

Прежде чем ответить, Амель задумалась.

— В общем да. Но… сначала ему было наплевать.

— До Ружара с его секретами, да?

— Да, до Ружара с его секретами.

Сервье помолчал. На улице робко выглянуло солнце.

— У Веры — ее звали Вера — тоже появились от меня секреты. Я с ума сходил.

— У нее были серьезные причины?

— Другой.

Журналистка решилась, не вдаваясь в подробности и не называя имен, пояснить, к какой области относится дело, которым она занимается.

— Так понятней?

— Неужели все это стоит того, чтобы… Разве ты не можешь сказать побольше…

— Сильвену?

— Да. Хотя бы то, что только что рассказала мне. Он, наверное, чувствует себя лишним. Или даже хуже.

— Я его не обманывала.

— А ты ему это говорила?

— Не понимаю, с чего бы я должна это говорить?

— Может, чтобы спать спокойно? — Задав вопрос, Сервье подмигнул.


Линкс закрыл файл Сесийона и положил ноутбук на кровать рядом с собой. Глядя в экран включенного без звука телевизора, он быстро доел сандвич.

В обзоре, который ему передал Шарль, он отметил три вещи.

Прежде всего — это время, прошедшее между первыми отчетами, полученными несколько месяцев назад, и началом внедрения команд «Алекто» — после проведенного на прошлой неделе допроса Делиля. Многие источники указывали на обращенного; один из них был гораздо более старым, нежели все остальные.

Агенты службы неоднократно засекали некоего выходца из Северной Африки, следующего по пятам за Сесийоном и всегда одетого как настоящий исламист. Они не смогли ни установить личность, ни выследить его. Полученные от агентов фотографии были плохого качества и не давали представления о незнакомце. Значит, он очень осторожен. Профи. Напрашивался не слишком утешительный вывод: он не имеет отношения к операции «Алекто» и, возможно даже, к службе внешней разведки. Двойной агент или внедренный. Другой источник?

Второе наблюдение касалось привычек Джафара. Его планы были расписаны как по нотам — и не только на две недели, — он жил один, что упрощало жизнь всем. Он входил в число завербованных бедолаг (в его случае, по-видимому, в тюрьме), находящихся у самого основания башни. Из тех, у кого проницательный имам разглядел способности «выше среднего»… ко всякой ерунде… Многократные комплименты его «уму», «смелости», его «необыкновенному пониманию Книги», разумеется, привели к тому, что он почувствовал: ему доверяют, его ценят; и он постепенно проникся исламистскими идеями и стал преданным и усердным исполнителем. Пешкой, готовой всем пожертвовать ради дела.

Линкс отметил, что следует подсказать Стейнеру, чтобы он приставил людей к этому перекупщику наркоты, Мессауди, с которым обращенный встречается каждый день. Вера Сесийона была искренней, во всяком случае должным образом подготовленной, спора нет. Они с Мессауди давно знали друг друга, с совместного пребывания в тюряге в Изере. Но даже самая прекрасная дружба не способна устоять против фундаменталистского рвения. Их близость, даже их сотрудничество поразительны, противоестественны и могут объясняться лишь настоятельной необходимостью.

И еще одна деталь привлекла внимание агента: упоминание наблюдателями частых инцидентов, провоцируемых группой бомжей, проживающих недалеко от Мессауди.


Когда Сильвен вернулся из видеоклуба, Амель готовила ужин. После долгих пререканий они решили провести вечер дома. Топор войны был зарыт, а молодой муж успокоен объяснениями жены. Она рассказала ему о работе, своих страхах, своем стремлении разоблачить цинизм, с которым они с Ружаром сталкивались при изучении «закулисной стороны власти». Она восхищалась энергией и решимостью журналиста. Его постоянной готовностью броситься в схватку, несмотря на годы и опыт.

Сильвен поцеловал Амель, прошел в гостиную и разделся. Включив телевизор, он какое-то время щелкал пультом, пока не заметил, что компьютер не выключен. Жена шумно хлопотала в кухне. Он поднялся, подошел к компьютеру и после минутного колебания ввел пароль входа в почту Амель. Прежде он никогда не испытывал потребности проверять ее.

Сегодня ни одного полученного письма. Одно, отправленное в его отсутствие. Получатель некто Сервье. Интересно, кто это. Амель благодарит его «за сегодняшнее утро» и «несколько прекрасных минут», проведенных в его обществе.

Сильвен ощутил, как его гнев мгновенно вернулся.

Что это за мужик? Она собиралась провести утро с Ружаром — так она сказала, когда вернулась. Но ничего не говорила о другом мужчине.

Вернувшись в почту, Сильвен просмотрел корреспонденцию Амель за несколько дней. Там было много сообщений от этого незнакомца. В последнем упоминалась встреча в баре на площади Атене! Выбор не случайный. Сильвен тоже посещал это место — с некоторыми клиентами или приятелями из банка. И их любовницами. И всегда избегал приводить туда Амель, хотя ему не в чем былосебя упрекнуть. Он ходил туда по работе, это не для нее.

В самом первом сообщении Амель благодарила этого Сервье за то, что он вернул «ее бумажник». Это еще что за история? Письмо было датировано девятым октября. Интересно, когда она умудрилась потерять документы? Она ничего не рассказывала. Жена что-то от него скрывает. Почему?

Сильвен разъединился и в задумчивости снова уселся на диван. Амель пришлось зайти за ним в гостиную, чтобы он сообразил, что она зовет его.


14.10.2001

Автомобиль Понсо покинул набережную де ля Рапе и въехал в паркинг Института судебно-медицинской экспертизы. Из-за пасмурного неба кирпичное здание казалось еще более мрачным, чем обычно. Всю дорогу Понсо надеялся, что его примет кто-нибудь другой, а не Магрелла́. Но что за непруха, именно он как раз и поджидал на улице его приезда, воспользовавшись минутой покоя, чтобы выкурить сигаретку.

Сыщики обменялись крепким рукопожатием. Они были знакомы и симпатизировали друг другу еще с полицейской школы, и каждый старался по возможности помочь коллеге. Сегодня не тот случай.

— Спасибо, что приехал.

— Не за что, я совсем извелся с этой хренью в конторе.

— Ты теперь вкалываешь и по воскресеньям?

— Да, в последнее время работы по горло. Как дела в тридцать шестом?

Магрелла раздавил окурок.

— Все так же. За исключением антитеррористического отдела. Они наконец нашли себе дело. Вскрывают ячейки в камерах хранения и следят за подозрительными грузами.

— Что же, важные дела.

— Да уж. Пошли.

Понсо последовал за своим коллегой, руководителем группы криминалистов Института судебно-медицинской экспертизы.

— У нас поплавок. Вообще-то, его выловил второй отдел Управления судебной полиции. Но один из найденных при нем паспортов оказался в картотеке, и прокуратура скинула его нам.

— Издержки славы.

Петляя по унылым и плохо освещенным коридорам, они дошли до одного из залов вскрытия.

Понсо остановился на пороге. Их ждали трое живых и четверо мертвых. Все молчали, слышно было лишь электрическое гудение, скрежет металла и звук льющейся густой жидкости. Одуряющий запах смерти заглушал все остальные, и Понсо не мог удержаться от мысли обо всех этих рассеянных в воздухе крошечных пахучих частицах разложившейся плоти, которые проникали в ноздри и заполняли его тело.

Офицер госбезопасности подавил тошноту.

Магрелла знаком предложил ему подойти и кратко представил его судмедэксперту — своему ассистенту и заместителю Жаке. Тот подбородком указал на лежащий на столе вздувшийся труп с серовато-зеленоватой кожей.

Здесь запах был сильнее.

Из-за сильно деформированного лица мертвеца Понсо не сразу узнал его.

— Мишель Хаммуд. — Он не смог удержаться и пробормотал его имя.

— Твой клиент? — Магрелла стоял рядом и видел, как шевелились его губы.

Тело, конечности и суставы во многих местах покрывали ссадины и царапины.

Понсо обратился к эксперту, производящему пункцию:

— Он умер насильственной смертью?

— Нет, не думаю. Хотя я только начал. — Врач положил на поднос наполненный шприц. — Никакой видимой значительной травмы. Микроранки, которые вы здесь видите, — он ткнул пальцем в лодыжку, запястье и шею покойника, — появились post-mortem.[126] Повреждения от пребывания в воде.

— Сколько времени он там провел?

Эксперт перевернул мертвую руку ладонью вверх, указал на подушечки пальцев:

— Кожа на кончиках пальцев не отслаивается, линии не слишком расплылись. Не больше двух недель, я думаю.

Офицер госбезопасности покачал головой:

— Что при нем было?

Жаке ответил:

— Три паспорта, один из них на имя Насера Делиля. На него-то и отреагировал прибор. Два билета на самолет, выписанных на разные имена и соответствующих двум другим паспортам. Судя по всему, он хотел уехать из Парижа утром тридцатого сентября. Первая посадка в Копенгагене. Кроме того, мы обнаружили наличные деньги: несколько сотен франков, марки, доллары. Он носил золотые запонки, а в карманах его брюк остались лохмотья плотной сиреневой бумаги.

— Билеты метро?

— Возможно.

— Значит, его не пытались ограбить?

Остальные полицейские ответили отрицательно.

Понсо поблагодарил всех, попрощался и вышел. Он достаточно насмотрелся.

Провожая его к паркингу, Магрелла повторил свой первый вопрос:

— Так ты его знал?

— Если я скажу «нет», ты не поверишь. Последний раз я видел его весной. Он появился в окружении кое-каких типов, за которыми мы наблюдаем. Поскольку в нем заинтересованы не только мы, нас попросили избегать слишком тесного общения.

— Кто?

— Тогда? Думаю, израильтяне.

Несколько секунд Магрелла шел молча.

— Ты думаешь…

Понсо пожал плечами:

— Увидишь, что покажет вскрытие. Все возможно. Израильтяне давно следят за ним. Мишель Хаммуд вел против них собственную войну после гибели семьи в Ливане во время одного из воздушных налетов. Знаешь, как это бывает: плохое место, плохой момент, плохой пилот. Так что твой утопленник оказывал услуги всем кретинам, собиравшимся покончить с сионизмом.

— Чем он занимался?

— Он был чем-то вроде финансиста.

— Надо же, ливанец-финансист.

Они пришли на паркинг.

— Ладно, так что мне теперь делать? Спросить резидента МОССАДА?[127]

Офицер госбезопасности не ответил.

— Понятно. И где же он болтался прошлой весной, этот парень?

Понсо отвел взгляд и вздохнул:

— Я могу тебе сказать только одно. Делиль — это имя, на которое отреагируют люди с Сент-Элуа.[128]

— Если ковбои из антитеррористической прокуратуры заберут его себе, то нас подставили…

— Увы.

— Увы.


Карим дождался окончания вечерней молитвы и убедился, что Джафар отправился в свое ежедневное «турне». Удостоверившись в этом, он пошел домой к обращенному, на улицу Зеленски. Чтобы проникнуть в квартиру и осмотреться там, в его распоряжении было верных два часа.

Входная дверь в здание, где проживал Лоран Сесийон, открывалась при помощи цифрового кода. Агент предпочитал избегать встреч, чтобы впоследствии по возможности затруднить опознание. А ждать прихода кого-нибудь из жильцов означало засветиться. В ходе предварительных наблюдений он обнаружил запасный выход позади здания, со стороны парковки. Дверь запиралась на достаточно простой замок, наружное освещение оставляло желать лучшего.

Феннек прокрался вдоль стены и присел возле двери.

Город затихал к ночи, звуки становились глуше.

Вооружившись сделанными из велосипедных спиц инструментами, хомутиком и щупом со змеевидной головкой, Карим ввел их в отверстие цилиндра замка. Он дышал размеренно, как учили на тренировках, и в поисках самых существенных препятствий проверил все пружины и шплинты. Затем он занялся разборкой механизма. Методика была быстрой, но небезупречной: оставляла легко различимые для эксперта следы.

Чтобы справиться с замком, Кариму понадобилось меньше двух минут. Он проник в подъезд и, пользуясь лишь тонким лучиком карманного фонарика с инфракрасным фильтром, не выходя на площадку, поднялся по пожарной лестнице на четвертый этаж. Там агент вытянул руку из своего укрытия и на мгновение осветил лестницу, чтобы определить нужную квартиру. Потом все снова погрузилось во мрак.

Из-за каких-то дверей до него доносился звук телевизора, аплодисменты, мелодия. Другая.

Щелкнул счетчик.

Карим ощупью добрался до двери Сесийона и в темноте снова принялся за свою работу. Ему не нужно было видеть — только чувствовать. С этим вторым замком отмычка справилась быстрее, чем с первым. Не мешкая, он проник в жилище и бесшумно запер за собой дверь.

Квартира была маленькая, обставленная по-спартански и неухоженная. На полу повсюду, включая кухню, валялась одежда, а посуда не мылась уже много дней. Впрочем, Карим насчитал всего несколько стаканов и чашек. Джафар ел из картонных тарелок, которые даже не удосуживался выбросить, или прямо из консервных банок — они тоже были раскиданы по всей квартире.

В гостиной стояли маленький телевизор, видеомагнитофон и проигрыватель для видеодисков. Он нашел кассеты с пропагандистскими исламистскими записями. У него дома такие же. Безусловно, они поставлялись из одного источника: мечети. Почти все шкафы и ящики в кухне оказались пусты, кроме одного, возле раковины. В нем находилось несколько ножей, пластмассовая посуда и ключ с квадратным сечением, вроде тех, что используют контролеры в поездах.

В спальне Феннек обнаружил учебники арабского языка, газеты и тексты, написанные на этом языке. Все то же воинственное пустословие. Еще он заметил неизбежный, замусоленный от постоянного чтения Коран и стопку ученических тетрадей, испещренных изящными завитками Alif-Bae-Ya арабского алфавита, который силился освоить Джафар. Из неплотно закрытого стенного шкафа торчала беспорядочно засунутая в него одежда. Внутри Карим заметил большую коробку из ИКЕА. Она содержала последние свидетельства прошлой жизни обращенного, главным образом его фотографии в молодости, когда он еще был Лораном Сесийоном в дешевом, плохо сшитом костюме.

Феннек приподнял матрас, сдвинул с места кровать. Эта процедура позволила обнаружить в стене какой-то щит. Он был закрыт на замок для ключа с квадратным сечением. Карим вернулся в кухню и взял его, чтобы отпереть тайник. Там находились два плотно закрывающихся пакета для заморозки. В первом обнаружились два мобильника и пистолет Макарова «ПММ». Карим узнал его по более толстой рукоятке, созданной, чтобы принимать большой магазин. Заряженное оружие с дополнительным магазином было обернуто промасленной тканью. Другой пакет содержал четыре краденых паспорта на людей разных национальностей, документы Сесийона и сколько-то денег. Карим обследовал телефоны. Они были заряжены, но без сим-карт, и он не смог заглянуть в их память. Так что он только сфотографировал на цифровую камеру маркировку, подклеенную под батарейки, и документы из секретного шкафа. Закончив, агент убрал все на место и покинул квартиру.

Спустившись на первый этаж по пожарной лестнице, он остановился. Теперь оставалось лишь выйти незамеченным. Феннек приоткрыл дверь — так тихо, как только мог, — и выглянул на улицу. Он долго не мог решиться выйти. Что-то беспокоило его, хотя он не мог бы сказать, что именно. Впрочем, на паркинге все было тихо, свет в окнах соседних домов погашен.

Шел дождь, к тому же поднялся ветер.

Феннек ощутил озноб. После четверти часа бесплодного и неподвижного ожидания он решился сняться с лагеря. По пути ему никто не встретился.

Спешно спрятавшись позади автомобиля, Линкс следил за удаляющимся человеком. Некоторое время назад ему повезло различить легкий металлический скрежет. Вскоре он смог определить, откуда исходит звук, и понять, что в темноте кто-то притаился. Долгие минуты бесшумного и неподвижного ожидания. Как и он, незнакомец инстинктивно ощущал враждебное присутствие. Обстрелянный, осторожный, терпеливый. Профи, тоже вертящийся вокруг Сесийона и уже неоднократно заявлявший о своем присутствии.


15.10.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
АФГАНИСТАН, ВТОРАЯ ФАЗА НАСТУПЛЕНИЯ / ЯЗВА ВЫЗЫВАЕТ ПАНИКУ НА ПЛАНЕТЕ / БИОТЕРРОРИЗМ, РЕАЛЬНОСТЬ УГРОЗЫ? / В ЕВРОПЕ ШИРИТСЯ ДВИЖЕНИЕ ПАЦИФИСТОВ / ЗЕЛЕНЫЕ ВЫБИРАЮТ НОВОГО ОКОНЧАТЕЛЬНОГО КАНДИДАТА / КРАЙНИЕ ЛЕВЫЕ: НАЧИНАЕМ ВСЕ СНАЧАЛА / ЗАБАСТОВКА НА ТРАНСПОРТЕ: НАПОМИНАНИЕ О ЧЕРНОМ ВТОРНИКЕ[129] / ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЧАСОВ, ГОЛОВОЛОМКА В ГОСПИТАЛЕ / ОКТЯБРЬ 1961: КУПАНИЕ В КРОВИ ВО ВРЕМЯ ДЕМОНСТРАЦИИ — ФРАНЦИЯ НАКОНЕЦ ЗАИНТЕРЕСОВАЛАСЬ СВОИМ ПРОШЛЫМ / УИК-ЭНД ПОСЛЕ ВОЗМУЩЕНИЯ В ТОНОНЕ В РЕЗУЛЬТАТЕ СМЕРТИ ЧЕТВЕРЫХ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ / ДЕПУТАТА СУДЯТ ЗА НАСИЛИЕ / ФУТБОЛ: «ПАРИЖ-СЕН-ЖЕРМЕН» — «ЛИОН»: ДВА-ДВА, НИКАКОЙ НАДЕЖДЫ / НАЧАЛО НЕДЕЛИ МОДЫ…


Вся исламская группа командира Понсо, полтора десятка полицейских, мужчин и женщин, собралась в конференц-зале на улице Соссэ. Стоя у дальней стены, он ждал, когда закроется дверь. В сотый раз пробежав глазами листки, которые он держал в руке, командир заговорил:

— Итак, сегодня утром я переговорил с шефом относительно начала новой операции в связи с окончанием «Божественного дуновения». Нам предстоят веселые деньки, так что забудьте об отдыхе и сне…

Ропот среди присутствующих.

— Часть из вас направляется для усиления новой группировки наших коллег из Управления территориального надзора.

«Хоть раз не мы будем делать за них их работу».

— Нам указали четыре объекта, предположительно являющихся частью сети, тянущейся из пригорода Парижа на восток Франции.

Кто-то затянул гимн захватчиков. «Они среди нас…» Прозвучали и другие замечания. «В любой момент мы еще должны заниматься…»

Понсо продолжал:

— Вот имена четырех наших примерных граждан: Нурредин и Халед Харбауи, двое братишек, посещающих спортивный зал в Мант-ла-Жоли, где работает третий подонок, Мустафа Фодиль, и, наконец, некто Сами Джубли.

— Будет там что-нибудь, кроме китайской жратвы? — Вопрос Лейрака.

— Менье сообщит счастливчикам все детали. Простое наблюдение, все остальное уже на месте. — Понсо отложил документы и продолжал: — Мишель Хаммуд. Это имя, возможно, пробудит в вас нежные воспоминания о прошлой весне.

— Двадцатый округ, мечеть Пуанкаре? — Вопрос Зеруаля.

— Это не та, что у «Бельфегора», где есть отдельный вход позади? — Вопрос Тригона.

— Именно та, информация получена итальянцами в ходе слежки за нелегалами, жившими в римской канализации. Сам же Мишель Хаммуд, он же Насер Делиль, сейчас отдыхает в холодке, в морозильнике Института судебно-медицинской экспертизы. В эти выходные его выловили из Сены. Никаких следов насилия. Предполагаемая причина смерти: утопление.

— Ясное дело, под водой не очень-то легко дышать. — Реплика Тригона вызвала смешки.

— Всем руководит парень из криминальной полиции, а контролирует его антитеррористическая прокуратура. Отсюда всего один шаг до того, чтобы вмешалась дивизия по борьбе с терроризмом. Пожелаем им успеха.

— А мы-то при чем? — Вмешательство Майеля, пятой опоры из числа его ближайших соратников, вместе с Менье, Лейраком, Зеруалем и Тригоном, сопровождалось покачиванием головами и инквизиторским «ну да…».

— Я полагаю, и шеф со мной согласен…

«Это меняет дело…»

Понсо улыбнулся:

— Так вот, я полагаю, что биография этого типа и наши «углубленные знания о его окружении» доказывают, что и мы в какой-то мере заинтересованы в этом деле. Во всяком случае в том, чтобы убедиться, что за ним не скрывается ничего другого. Так что вернемся к нашим мартовским и апрельским привычкам. — Он обернулся к своему заместителю. — Возьми Нико из технического отдела и посмотри, чтобы все подготовленное ими было на месте.

Менье кивнул.

— За работу, дети мои.


16.10.2001

Клейн затребовал материал по теме «Терроризм — антитерроризм: противоборствующие силы во Франции». Ружар хотел, чтобы большую часть написала Амель. Особое внимание следовало уделить должному уровню подачи информации, а ассистентка в этом ничего не понимала. Так что он принялся за расчистку плацдарма, начав с описания боевых средств, имеющихся в распоряжении правительства и органов правосудия.

— Их тесная среда образована двумя большими организациями: Министерством обороны и Министерством внутренних дел. Так вот, со стороны площади Бово, то есть Министерства внутренних дел, существуют три главные составляющие: Управление территориального надзора, служба госбезопасности и дивизия по борьбе с терроризмом. Эта последняя подчиняется центральному управлению судебной полиции и связана с антитеррористической прокуратурой. Теоретически все сходится в недрах Центра координации борьбы с терроризмом.

— Как ты сказал?

Ружар слишком разогнался: Амель записывала, и ей трудно было уследить.

Он еще раз, теперь медленно, произнес название организации: Центр координации борьбы с терроризмом. Именно там собирается высшее руководство, когда не хочет делиться своей информацией. Поскольку на самом деле эти молодцы всегда соперничают между собой, службы сотрудничают редко и неохотно. Каждый старается для себя.

Молодая женщина подняла голову и обвела комнату блуждающим взглядом. Бледный и ласковый солнечный свет заливал квартиру Ружара. Амель кивнула: она готова продолжать.

— Национальные организации, разумеется, поддерживаются локальными или региональными филиалами. Например, в Париже после покушений восемьдесят шестого или, кажется, девяносто шестого года — ты уточнишь — было создано SAT, Антитеррористическое общество. — Объяснив аббревиатуру, журналист продолжал свой обзор: — В общем, считается, что именно полицейские криминальной полиции, подведомственной префектуре, занимаются всем, что, так или иначе, напоминает терроризм.

Новая пауза. Ручка прервала свой бег по страницам блокнота.

Ружар продолжал:

— Со стороны военных, то есть Министерства обороны, в вопросы терроризма в большей или меньшей степени вовлечены четыре службы. Первая, что совершенно очевидно, та, про которую всегда забывают, — национальная жандармерия. Можно сказать, они находятся в привилегированном положении, поскольку, имея непосредственный контакт с населением, жандармы могут получить больше информации. Затем, разумеется, служба внешней разведки, спецслужбы. Те, кого ошибочно называют barbouzes, тайными агентами.

— А я-то думала, это из-за бород, которые шпионы себе приклеивают.[130]

— И правильно думала. Если память мне не изменяет, первым это прозвище использовал в шестидесятых годах один журналист из «Монда». Но в то время оно применялось к представителям голлистской тайной полиции. — Ружар глотнул кофе. — Давай дальше. Помимо службы внешней разведки есть еще Управление поддержки обороны и безопасности. Эти в основном занимаются наблюдением за военными организациями и их персоналом. Разумеется, иногда кажется, что их многовато. И наконец, last but not least[131] — это Управление военной разведки. Для простоты будем называть этих ребят «силами особого назначения». На самом деле это значительно серьезнее, но, скажем, военная разведка вмешивается только в конфликтные ситуации и не снимая своей формы. Теоретически. Это правило в основном соблюдается, как и то, которое запрещает службе внешней разведки работать во Франции.

Ружар уже собирался перейти к специфике каждой службы, но тут зазвонил телефон. Он взял трубку и сразу включил громкую связь.

«Мартина». Опять тот же резкий металлический голос. Плохой мобильник. Интересуется, есть ли какие-нибудь новости.

— Вы обладаете удивительной способностью всегда звонить мне в самый неподходящий момент.

— Как поживает ваша очаровательная сотрудница?

Подняв глаза к потолку, Ружар покачал головой:

— Что вам надо?

— Вы читали раздел происшествий в…

Амель бросилась к груде газет и нашла ту, которую назвала «Мартина».

— Местные новости, страница два, справа внизу.

— Я не занимаюсь нападениями на старушек.

— Вы не туда смотрите. Ну что, нашли? Нет? Что скажете, не пора ли нам встретиться?

Журналисты переглянулись, удивленные этим неожиданным предложением.

— Полагаю, молчание — знак согласия. Очень хорошо. В четверг, в четырнадцать тридцать, в кафе на углу набережной Жевр и площади Отель-де-Виль.

— С чего бы это я соглашусь встречаться с вами?

— Вы ведь любопытны. Запомните, в четверг, в четырнадцать тридцать, угол набережной Жевр…

Повторив условия встречи, «Мартина» немедленно разъединилась. Ружар тоже положил трубку и, обойдя письменный стол, прочел через плечо Амель:

Труп в Сене. — В минувшие выходные речная полиция выловила тело, всплывшее на поверхность Сены. Речь идет о трупе мужчины, замеченном в середине дня в субботу около набережной Франсуа-Мориак. Установить личность утопленника не представляется возможным. Следствие, порученное судебной полиции, на настоящий момент разрешило обнародовать лишь один факт: неизвестный провел в воде много дней…


Когда вечером Амель вернулась домой, голова у нее раскалывалась от усталости. Заварив чаю, она, с горячей чашкой в руке, включила музыку и присела к компьютеру, чтобы проверить электронную почту.

Какая-то реклама, профессиональные рассылки и пара строк от отца. Он беспокоится. Молодая женщина смотрела на экран, не зная, что отвечать. Поборов желание спросить о матери или обсудить возможность повидаться, она только поинтересовалась у отца, как он живет. Недавно Амель говорила по телефону с сестрой и знала, что все в порядке. О своей работе она тоже не распространялась, хотя отец спрашивал, и упомянула лишь о «многообещающем проекте».

Сервье на ее последнее сообщение не отреагировал.

Что ему до мелких проблем задержавшейся в развитии девочки! Ей тоже плевать, где он, однако она поинтересовалась и заодно высказала сомнение в том, «что так много путешествовать, может быть, столь утомительно». Главное, не забыть, что они на «ты». Она закончила записку просьбой «подать признаки жизни» и отправила ее.

Амель отключилась и встала, чтобы вернуться в кухню. За ее спиной молча стоял Сильвен. Лицо мужа, минуту назад замкнутое, озарилось улыбкой. Он обнял ее и подошел к музыкальному центру. Стало тихо.

— Ты не слышала, как я пришел? — Он не дал ей времени ответить. — Хочешь есть? Сегодня вечером приглашаю тебя в ресторан. Выбирай куда.


17.10.2001

«Чрезвычайный допрос…»

Не сводя глаз с постоянно таящей неизвестность двери в глубине комнаты, Феннек позабыл о голосе своего куратора.

«Те, которые не уверовали, подобны зверю, имя его…»

Карим.

«И они слышат лишь невнятный голос…»

Феннек.

«Глухи, немы, слепы — они и не разумеют!..» Его долгие и беспокойные ночи были заполнены строфами Корана.

— Карим? Все в порядке?

— Они хотят, чтобы я уехал завтра утром. Приходил Мохаммед и сказал мне, что один брат в Испании нуждается в надежном человеке. Я согласился.

Луи кивнул.

— Мое прикрытие… Они что-то подозревают. Если я останусь в двадцатом округе, всей этой мелкой лжи относительно моих случайных подработок надолго не хватит. Они много раз предлагали устроить меня в какое-нибудь заведение из тех, что держат правоверные, где никто не глумился бы над моей верой. — Агент говорил торопливо, не переводя дыхания: — Не знаю, зачем меня туда посылают. Кроме того, мне приказано через два дня быть в Лондоне. Там меня ждут. Завтра вечером я должен отплыть на испанском пароме. Надеюсь, они не врут, что цель этой поездки — доставка каких-то грузов. Если так, думаю, потом мне следует согласиться на какое-нибудь их предложение работы.

Карим нервничал. Луи видел, что он утомлен, осунулся.

— Не может быть и речи. Ты должен сохранить путь к отступлению. Тебе уже известны детали поездки?

Феннек по памяти повторил их.

— Мы пошлем за тобой команду, она проследит за тем, что тебе поручат, и прикроет в случае необходимости. — Он прикурил сигарету. — Что Сесийон?

— Все как обычно. По-прежнему в фарватере у Мессауди. В воскресенье вечером я навестил его квартиру. Ничего особенного, но я сделал несколько снимков. Они в условном месте. — Карим передавал свои материалы через общедоступные интернет-сайты, в основном размещая их в фотоальбомах. Предназначенные для передачи файлы он прятал среди других, совершенно безобидных картинок. Так что его отделу оставалось лишь извлечь и обработать их. — Ты не сказал, удалось ли тебе узнать, кому принадлежит тот автомобиль с бульвара Ла-Виллет, номер которого я запомнил.

Пристально глядя на него, Луи выпустил струйку дыма.

— Мы над этим работаем. — Он придвинул пепельницу. — Зато могу рассказать о другой машине. О той, которую ты заметил возле мечети. Она принадлежит некоему Мустафе Фодилю. Это твой усатый здоровяк. Он преподает карате в Мант-ла-Жоли.

— Я должен заняться им?

— Не сейчас. Полиция уже вышла на него, а ты и так слишком на виду. Твоя задача — как можно плотнее следить за Сесийоном.

— Филеры?.. Это связано с нашей операцией?

— Нет, там другое. Не беспокойся.

— А Делиль?

Луи отвел глаза и чересчур долго давил в пепельнице сигарету.

— Никаких следов. — Он прикурил вторую. — По-моему, ты слишком напряжен. Ты уверен, что все в порядке?


18.10.2001

Лоран Сесийон ненадолго заглянул к Неззе и вернулся домой около полуночи. Нащупывая выключатель в темной гостиной, он подавил зевок. Света не было. Наверное, лампочка перегорела. Он выругался сквозь зубы и направился в кухню, перешагивая через попадающиеся ему под ноги, разбросанные на полу вещи.

На пороге он остановился, что-то удержало его от намерения зажечь свет. Темная тень, не вписывающаяся в привычную картинку его кухни.

I’m taking a ride with my best friend…
Человеческая.

Тень шевельнулась.

I hope he never lets me down again…
Джафар отпрянул и скорчился от боли. Он хотел прижать руки к правому боку, но это ему не удалось, его снова передернуло. Второй электрический разряд, более продолжительный, свалил его на пол.

Нокаут.

Линкс вернул в ухо второй наушник и протянул руку к лежащему на краю раковины шприцу.

He knows where he is taking me, taking me where I wont to be…
Вскоре стянутый на шее скотчем зловонный капюшон Делиля уже покрывал голову Сесийона. Запястья и лодыжки были связаны. Руки примотаны вдоль туловища. Агент затолкал пленника в пластиковый мешок для мяса и взвалил на плечо.

We’re flying high, we’re watching the word pass us by…
В кармане обращенного Линкс нашел ключи. Открыв дверь, он убедился, что на площадке никого нет, дошел до пожарной лестницы и там опустил свою ношу на пол.

Never want to come down, never want to put my feet back on the ground…
Затем вернулся к квартире и запер дверь. На паркинге все было спокойно, но, прежде чем выйти из здания, он немного подождал.

Never let me down…
Линкс короткими перебежками добрался до своего «Транзита», погрузил в него Джафара и покинул небольшой жилмассив на улице Зеленски.

See the stars, they’re shining bright, everything is alright tonight.

Уснуть Кариму не удалось. Дома его что-то давило. На улице он ощущал себя окруженным со всех сторон. И все же на воздухе было немного легче. Поэтому он вышел на улицу.

Встреча с куратором не успокоила его. Феннек привык рассматривать эти свидания как возможные пути к отступлению. Одно его слово, и все могло бы прекратиться. Тогда бы ему вскоре позволили вернуться в нормальный мир, воспоминание о котором с каждым месяцем становилось все более расплывчатым. Привычная рутина была тем успокоительным мостиком, который связывал две его вселенные. Внезапно он почувствовал, что этот выход закрыт. Дурацкая мысль, вызвавшая в нем одновременно ярость и беспокойство. Беспокойство, только усиливающееся от предстоящего путешествия, несмотря на подстраховку со стороны Луи.

Повинуясь выработавшемуся за долгие недели слежки инстинкту, ноги сами привели Феннека к Сесийону.

Несмотря на кажущуюся тишину, он предусмотрительно подошел к дому со стороны паркинга.

В темноте на набережную повернул белый пикап.

Карим поискал взглядом окна обращенного на четвертом этаже, нашел их и отметил, что свет в квартире потушен. Он взглянул на часы. Должно быть, Джафар спит, а ему неплохо было бы вернуться домой и собраться.


В кафе Ружар устроился прямо перед выходящей на улицу застекленной стеной. Он прекрасно видел Амель, занявшую позицию в тридцати метрах от него, на парапете бассейна на площади Отель-де-Виль. Она закуталась в длинное коричневое шерстяное пальто и, обернув шею шарфом, закрывающим половину лица, спрятала под ним руки, так, чтобы не было видно цифрового фотоаппарата с телеобъективом.

Они ждали «Мартину».

Журналистка сидела лицом к своему собрату. Она следила за всеми входящими, ища женский силуэт, и не приметила мальчика, приблизившегося к кафе с какими-то бумагами в руке. В тот момент, когда парнишка вошел, взгляд ее, не задержавшись, скользнул по нему, немного поблуждал и остановился на Ружаре.

Парнишка сидел за его столом.

Он что-то передал журналисту. Через объектив фотоаппарата Амель разглядела плотный конверт. Посланник отбыл. Когда он переступал порог, молодая женщина встала и слегка передвинулась, чтобы не упустить его из виду, когда он станет переходить площадь.


Ружар распечатал конверт. В нем находились ксерокопии. Отчет о вскрытии трупа, составленный на некую личность по имени Мишель Хаммуд и, судя по всему, заслуживающий доверия. Причина смерти: утопление. Журналист пролистал прикрепленные к документу судебно-медицинские фотографии, отметил состояние тела. Статья, упомянутая «Мартиной», как будто касалась какого-то утопленника?

К одной из страниц был подколот маленький листок для заметок, на нем было нацарапано несколько строк: «Кто-то задался целью научиться плавать в Сене. Это бы могло кое-кого развлечь, но… Уголовную полицию, разумеется под эгидой Сент-Элуа. Поразительно, не правда ли?» В конце сообщения выделялось одно слово: «Хавала».


Амель видела, как мальчишка остановился посреди площади. Но там группа прохожих обоего пола частично его заслонила. Ей показалось, что парнишка поднял голову и с кем-то заговорил. Силуэт человека в черном пальто.

Спустя несколько секунд маленький курьер уже уходил. Один. Чуть позже взрослые тоже разделились и разошлись в разных направлениях. Журналистка помедлила, встретилась взглядом с Ружаром и пожала плечами. С некоторым сомнением она подняла фотоаппарат и направила его на черное пальто, которое теперь лишь частично видела в толпе. Человек уже почти скрылся за дверью метро, Амель успела сделать только два плохо наведенных снимка.

И тут ее осенило.

К ней подбежал Ружар:

— Где он?

— Там, в метро. В черном пальто. Эй, подожди!..

Не слушая ее, он бросился к станции. Когда он выскочил на перрон, состав как раз отходил. Никого. Он прорычал: «Чертово отродье!» — что заставило улыбнуться или поморщиться стоящих на другой платформе пассажиров.

Спустя несколько минут Амель обнаружила его, поникшего и задыхающегося, на скамейке. Ей удалось догнать подростка.

— «Мартина» — это не женщина. — Стараясь восстановить дыхание, она глубоко вдохнула. — Это мужик, мужик!


Сидя в сторонке на верхней палубе парома, Карим смотрел на медленно исчезающие во тьме огни испанского порта.

Рядом с ним устроилась молодая, коротко стриженная блондинка в очках. Она склонилась к нему, держа в пальцах сигарету.

— Would you have a light?[132] — Первый сигнал. По-английски. По ее наблюдениям, все в порядке.

— Эта палуба для некурящих. — Ответ Феннека. По-французски. И по его наблюдениям, все в порядке.

— Я не заметила. — Второй сигнал, на том же языке. Девушка его поняла.

— Посмотрите на нижней палубе. — Агент готов выслушать инструкции.

— Каюта триста восемнадцать. В два пятнадцать. — Незнакомка оставила его в одиночестве.


Ружар велел Амель вернуться домой и ждать его сообщений. Ему надо подумать и навести справки по поводу последних откровений «Мартины». Он сообщит ей, когда что-то узнает. А пока он поручил помощнице кое-что выяснить. На горизонте вырисовывался еще один день в библиотеке.

Амель включила компьютер, постояла перед проигрывателем и выбрала тишину. Скинув туфли в углу гостиной, она уселась перед экраном.

Опять реклама. Нового сообщения от отца нет. Письмо от Сервье. Он «за границей, очень занят». «С удовольствием, начиная со следующей недели», когда она пожелает, снова увидится с ней.

Амель не ответила.


В условный час Карим приоткрыл свою дверь и убедился, что никто не следит за коридором, в котором находится его каюта. Прихватив сумку, он подошел к каюте триста восемнадцать, представился по форме и, как только ему открыли, проник внутрь.

Его ждали молодая женщина с сигаретой и двое других агентов с оборудованием. Поздоровавшись, они незамедлительно принялись за дело. Феннек перевозил телефоны, сим-карты, краденые документы и почту. У агентов было совсем мало времени на то, чтобы все переписать и, где возможно, установить прослушивающие устройства.

Попытки Карима вступить в контакт проваливались одна за другой. Никто не хотел разговаривать с ним. Потеряв всякую надежду, он сел в уголок и задремал.

Спустя полтора часа его разбудила «Cigarette Girl»[133] Она вернула ему сумку:

— Сложено, как было. Теперь пойдешь в триста двадцать третью. Указания те же. — Она проводила его до двери.

Снова оказавшись в коридоре, агент задумался. Эта вторая встреча не была предусмотрена программой, и он не понимал ее цели. Он нехотя подошел к указанной двери и, прежде чем постучать, долго стоял перед ней.

Ему открыла другая женщина. Очень молодая, хорошенькая, но немного вульгарная. Она улыбнулась и затащила его в свою слабо освещенную каюту еще до того, как он успел отреагировать. Не говоря ни слова, незнакомка прильнула к нему. Феннек ощутил, как ее маленький проворный язык проник ему в рот. Он попятился, но женщина снова прижалась. Тазом к паху. Рука, которую он в смущении попытался оттолкнуть, нащупала его член.

Карим сопротивлялся.

Сцепленные пальцы, стиснутые запястья, сплетающиеся руки, перепутавшиеся ноги. Девка, хорошо знающая свое дело, неистовствовала, ей доставляла удовольствие эта игра в сопротивление.

Карим хватал ее с одной стороны, но она отклонялась в другую. Его ярость росла.

И его желание, сдерживаемое, горячее, болезненное, тоже. Наконец он быстро и резко дернул плечом, чтобы освободиться, а левой рукой наотмашь ударил шлюху. Та рухнула на кровать. Он набросился на нее, схватил за плечи и застыл в нескольких сантиметрах от ее искаженного яростью лица.

Пеньюар девушки был расстегнут. Он видел ее маленькие, острые и высокие груди, плоский живот с пирсингом на пупке. Лобок, едва вырисовывающийся под полоской черных волос, был как у подростка.

Она пахла мылом.

Карим встретился с сучкой взглядом. Улыбаясь, она разглядывала его и рукой ласкала себя. Указательным и большим пальцем, большим и указательным. Они мягко скользили, пробегали по щели, нажимали, отступали, проникали внутрь.

Агент уже не так сильно давил на ее плечи.

Молодая женщина облизала пальцы.

Феннек грубо схватил ее за шею, опрокинул на спину, распустил ремень, расстегнул ширинку и высвободил член.

— Презерватив. — Это было первым словом, достаточно спокойно произнесенным девушкой по-английски.

Он никак не отреагировал, а просто поднял ее белые стройные ноги и без малейшей нежности с силой раздвинул их.

Она снова, более настойчиво, напомнила о презервативе.

Пенис Карима, направляемый ее свободной рукой, скользил по влажному влагалищу, а глаза агента по-прежнему были прикованы к лицу распростертой на постели шлюхи. Теперь его черед позабавиться.

Девка в третий раз, уже с некоторым испугом, потребовала, чтобы он надел презерватив. Закричала, попыталась сдвинуть ноги.

— Заткнись, сволочь! — сквозь зубы процедил Феннек.

Он сильнее стиснул ее горло и увидел страх в голубых глазах и наливающееся кровью лицо. Теперь, когда от ее вызывающей ухмылки не было и следа, оставалось лишь воспользоваться тем, что ему предлагалось. Повоевали, и ладно.

Задыхаясь и икая, девушка прекратила сопротивление.

— Вот и умница, сучка. — Он вошел в нее всего один раз, очень глубоко, и излился.


19.10.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ФРАНЦИЯ ЗАЩИЩАЕТ СВОИ УЯЗВИМЫЕ МЕСТА: АТОМНЫЕ СТАНЦИИ ПОД УГРОЗОЙ / ГРЯЗНЫЙ СКАНДАЛ — СЛЕДУЮЩЕЕ ОРУЖИЕ БЕН ЛАДЕНА? РАСПРОСТРАНЕНИЕ СИБИРСКОЙ ЯЗВЫ В ШТАТАХ… И ЛОЖНЫХ СЛУХОВ ВО ФРАНЦИИ / АФГАНИСТАН, НЕВЫПОЛНИМАЯ МИССИЯ ДЛЯ ПРОТИВОБОРСТВУЮЩИХ ТАЛИБАМ НЕПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ / ПАКИСТАНСКИЙ ПРЕЗИДЕНТ НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ ПОСЛЕ ПОКУШЕНИЯ НА ИЗРАИЛЬСКОГО МИНИСТРА / ПРЕЗИДЕНТСКИЕ ВЫБОРЫ: НЕ БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ, А НАСТОЯЩИЙ УДАР НИЖЕ ПОЯСА / СОСУЩЕСТВОВАНИЕ ПОД ВОПРОСОМ / ВКТ[134] БОЛЬШЕ НЕ ПРИСУТСТВУЕТ В ФКП[135] / МУСУЛЬМАНЕ ВО ФРАНЦИИ: НИКАКОЙ ИНТЕГРАЦИИ БЕЗ РЕЛИГИОЗНОЙ РЕФОРМЫ / ВАЛЬ-ДЕ-МАРН, РАССЛЕДОВАНИЕ ПРОДВИГАЕТСЯ: ДВОЕ ПОЛИЦЕЙСКИХ ПОПАЛИ В ЛОВУШКУ / ГАМБУРГЕР ПО-ЖЕНСКИ.


«„Хавала“: на арабском финансовом жаргоне это слово означает обмен, трансферт или телеграмму. Им также обозначается очень древняя система перечислений, изначально введенная во избежание всегда рискованной физической перевозки ценностей и в основном используемая на Среднем Востоке и в Юго-Восточной Азии».

На полях текста Амель сделала для себя пометку упомянуть сходство с переводными векселями, созданными орденом тамплиеров. Она вновь на мгновение погрузилась в разложенные перед ней на столе ксерокопии и принялась писать.

«Основной принцип прост. Некое лицо желает быстро переправить деньги из одного места в другое. Оно обращается к посреднику — хаваладару, или, как говорят в Индии, хундивалару, — тот за разумные комиссионные вступает в контакт с одним из своих собратьев по месту назначения. Тогда этот последний берется выплатить требуемую сумму получателю трансферта. Все транзакции закодированы, и финальный расчет может быть произведен лишь по получении соответствующего пароля, согласованного с первым посредником.

В основе этой практики лежат свойственные хаваладарам мощные родственные и этнические связи, гарантирующие доверие и на языке урду называемые хунди. Главными козырями хаваладаров являются быстрота, низкие расценки и исключительная гибкость, поскольку они не страдают от административных проволочек, тормозящих деятельность классических банков. Кроме того, хавала обладает дополнительными преимуществами для тех, кто желает скрыть размер своих сбережений: ведь все или почти все делается устно, и единственные письменные следы касаются совокупных кредитов/дебитов между хаваладарами, в которых тонут индивидуальные транзакции.

Эти зачеты между хундиваларами происходят постепенно, другими перечислениями в обратном направлении, а также переводом имущества, товаров или долгов, удержанных от третьих посредников. Однако раз в год в Объединенных Арабских Эмиратах, в Дубае, в штаб-квартире финансовой системы, проводятся отчеты поверенных о расходах средств доверителя.

Похоже, национальные и транснациональные экономические и судебные власти, такие как Интерпол или Группа финансового реагирования — межправительственная организация, созданная для противоборства отмыванию денег, — давно интересуются этим. Некоторое время назад, следуя рекомендациям своего правительства, вопросом занялись также ЦРУ и ФБР. Джордж Буш достаточно ясно заявил о своем желании выследить и заморозить все финансовые активы лиц, близко или отдаленно связанных с терроризмом».

Амель снова сделала паузу и пометила внизу страницы, что необходимо развернуть тему отношений между ЦРУ и афганскими моджахедами во время войны с СССР. В одном документе она читала, что американские секретные службы будто бы использовали хавалу для финансирования вооруженного сопротивления. Возможно, в ее будущей статье возникнет интересная перспектива сравнения с нынешней ситуацией.

Она потянулась и взглянула на часы. Почти половина первого. Она взяла мобильный телефон и включила его. Аппарат завибрировал — до нее пытались дозвониться. Амель вышла из зала рукописей и направилась в длинный застекленный коридор, идущий вдоль центрального сада Библиотеки Франсуа Миттерана. Она прослушала сообщение Сильвена, полученное полчаса назад. Муж просил ее перезвонить. Шел дождь. Амель несколько секунд неподвижно смотрела, как звонкие капли дождя падают и стекают по стеклу.

— Это я. Ты звонил?

— Да. Почему ты шепчешь? Где ты?

— В библиотеке, я не могу говорить громко. Ты чего-то хотел?

— Пригласить тебя пообедать.

— У меня еще полно работы.

— Ты что, не можешь ненадолго прерваться?

— Работа в самом разгаре.

— А если я подъеду?

— Понимаешь, это… Статья, которую я пишу вместе с… — Амель запнулась, прежде чем произнести имя Ружара.

— Но мы с тобой, это тоже важно. — Пауза. — Ты часто упрекала меня в том, что я никогда не могу освободиться ради тебя.

Молчание. Порывы ветра сотрясали кроны высоких деревьев в саду. Их опутанные канатами стволы стояли неподвижно.

— Хорошо. Только быстро. Я в Библиотеке Франсуа Миттерана.

— Буду через полчаса. На лестнице со стороны набережной?

— Хорошо.

— До скорого.

Амель разъединилась.


Ролан Мажур вошел в кафе, демонстративно глядя на часы. Очень красивые часы, ему нравилось, когда их было видно, не только потому, что они вызывали восхищение знатоков. Таким образом Мажур показывал, как он, значительный и влиятельный чиновник, ценит свое время. Ходили слухи, будто в период жизни, предшествовавший его назначению в отдел Центра координации борьбы с терроризмом, он вытащил одного богатого и великодушного друга из тяжелого положения и с тех пор носил на запястье знак его признательности.

— Привет, Бастьен. Ты хотел повидаться?

— Мне тебя не хватало. — Ружар наградил его широкой улыбкой. — Как там жизнь в Бово?

— Не спрашивай.

— Напряженная атмосфера?

— Ты газеты читаешь? — Глупо ухмыльнувшись, Мажур бросил сахар в принесенный барменом кофе и пригубил коньяк. — Все бегают, точно безголовые курицы. — Новый смешок, еще одно упоминание «безголовых куриц». Второй глоток коньяку. — А потом собираются и часами обсуждают. Поверь, нас всех погубит не сибирская язва, а бредовая тяга к собраниям!

— Кстати, что ты думаешь об этой истории с сибирской язвой?

— Ничего, паранойя американцев не мой вопрос.

Ружар покачал головой:

— Ладно, не ври мне. Разве нас это совсем не касается?

— Уверяю тебя, сейчас есть дела поважнее. — Мажур с заговорщицким видом наклонился к нему. — Берегись, наши бико[136] активизировались, я ничего не хочу сказать, но мы обязаны повсюду следить за ними, даже за старыми историями, вродетой, в Страсбурге. Хотя пока ничто не указывает на то, что они предполагают швырнуть нам в морду вирус. И что они знают, как это сделать.

— И все же тот ролик по телевидению смотрели все. Ты понимаешь, о чем я говорю? О том, что привезли из Афганистана со щенком.

Чиновник рукой отмахнулся от комментариев:

— Трюк? — Мажур пожал плечами и проглотил кофе.

— Ты упомянул Страсбург. Я думал, с этим покончено?

— Нет, не покончено, но то, что я говорю, не для протокола. Дай пару дней, и я подкину тебе кое-какие сведения.

Ружар согласился:

— Все это как-то не слишком весело. А тебе самому нравится, что ракетные батареи развернуты на твоей родной земле?

— Знаешь, по-настоящему меня беспокоит скорее то, что это способствует общему росту чувства неуверенности. Это стало особенно заметно после совершенного два дня назад в пригороде убийства двух стражей порядка. Наше хулиганье дует на угли. Думаю, ты заметил, что твоих собратьев тоже начинает лихорадить. Как ты думаешь, где в таком контексте они обретут свой…

— Есть еще кое-что. — Задумавшись о своем, журналист не слушал собеседника. — Извини, что перебиваю, но мне интересно, известно ли тебе что-нибудь о трупе, выловленном в Сене в минувшие выходные? Ему полагалось бы оказаться в ведении второго отдела Департамента судебной полиции, однако дельце досталось криминалистам.

— Я работаю с террористами, а не с убийцами. — Чиновник потянулся к рюмке, чтобы допить коньяк.

— Вот именно.

В последний момент Мажур прервал движение.

— Им занимается четырнадцатый отдел прокуратуры. Как-то странно, ты не находишь? Жертву вроде зовут Мишель Хаммуд.

— Сдается мне, ты уже неплохо осведомлен.

— У меня свои источники.

— Кто-нибудь из наших?

Ружар улыбнулся:

— Не будем об этом.

— Ладно. Но раз у тебя свои источники… — Пустая рюмка стукнула о стойку. — Пожалуйста, счет.


Амель смотрела на парочку студентов, выходящих из рукописного зала, ненамного моложе ее. Она некоторое время разглядывала их, не в силах сосредоточиться на работе. Парень с девушкой тихо переговаривались между собой и заговорщицки смеялись. Журналистка чувствовала себя старухой, пленницей мироустройства, о котором они пока даже не подозревали. Внезапно все так усложнилось.

Сильвену не понравилось ни то, что она, ради того чтобы поскорее вернуться в библиотеку, сократила время их совместного обеда, ни ее отсутствующий вид за столом. Амель не сочла нужным уделить ему больше времени, а ведь он так старался, чтобы все было хорошо. Он ненавидел тупик, в котором по ее вине оказалась их семья. Они больше не говорили о будущем, только о работе.

Зачем тогда она согласилась на эту встречу?

Сильвен перестал поддерживать беседу и коротко и весьма грубым тоном, словно в отместку, сообщил, что послезавтра утром уезжает на семинар на все выходные.

Именно на эти выходные.

Сильвен забыл.


20.10.2001

Отчет управления содержал относительно полный и печальный портрет Лорана Сесийона. Портрет многообещающего мальчика, постоянно натыкающегося на препятствие и каждый раз пытающегося любыми способами обойти его. И некому было указать ему путь.

Кроме опасных кретинов.

Детство среди бетонных стен в дрянном предместье, вокруг поганое зелье, несколько удачных попыток подторговывать — и спираль «бизнеса» закрутилась. Первые неприятности с законом в связи с неосторожной покупкой. Разумеется, Джафар все отрицал, по совету своего адвоката кричал о полицейском заговоре. Ему удалось найти сочувствующего судью, обрадовавшегося возможности проявить заботу об обездоленных в расчете на то, что это дело доставит ему более серьезную клиентуру. Сесийон дешево отделался и даже получил место ученика у ремесленника, который его очень полюбил.

Ненадолго.

Вскоре он снова связался с какими-то подонками. Но на сей раз не попался. Его вовремя подцепила организация по реадаптации. Организация по реадаптации, субсидируемая мэрией и департаментом, но управляемая членами движения новообращенных мусульман «Таблих». Само его название означает «распространение, развитие». Мелкой ложью и лицемерием им удалось вернуть парню уверенность в себе, и все это при финансовом благословении Республики, этой добрейшей девицы, светской и толерантной.

После своего обращения Сесийон свалил в Лондон, потом в Пакистан, видимо, чтобы получить образование в коранической школе. Назад он вернулся после продолжительных скитаний по Восточной и Центральной Европе.

В обзоре даже высказывалось предположение, что он побывал в Чечне.

По прибытии во Францию Джафар выглядел умиротворенным, способным к нормальной жизни. Однако слишком уж набожным. Что, из-за специфики посещаемых им культовых мест, очень скоро привлекло внимание секретных полицейских служб. Многочисленные рапорты, составленные на основе наблюдений и прослушек, доказывали, что он занимается и другой деятельностью и общается с новыми тяжеловесами Делиля, менее известными, но от этого не менее опасными. Недавно он вновь вернулся в «бизнес». Ради благого дела. Своей «работой» он оказывал помощь в финансировании религиозной благотворительности и при случае исполнял роль посыльного.

Линкс кое-что записал и привел документы в порядок. Внизу, в подвале, его ждал Сесийон. Через десять минут агент спустился и приложил ухо к двери камеры. Но ничего не услышал. После двух безумных дней эта перемена была знаком того, что пленник, оказавшийся гораздо боеспособнее, чем Делиль, ослабел.

Хотя вряд ли он продержится дольше.

Агент зажег свет и вошел. Джафар, покрытый темными подтеками, спал посреди комнаты, свернувшись калачиком на люке. Дыхание его было спокойным и мерным. Камера носила следы приступов его бессильной ярости. Стены до самого потолка покрывало дерьмо.

Не очень-то повоюешь со связанными руками и ногами.

На эти бессмысленные проявления своего неповиновения обращенный потратил слишком много энергии, а поскольку с самого прибытия он отказывался от пищи, его силы очень скоро иссякнут.

Линкс решил, что пленник созрел для первого разговора. Закрыв дверь, он отправился за поливальным шлангом.


КАТАСТРОФА: еще не конец! Прошел месяц, а город все еще в нокауте. Даже если причиной, как предполагают, является несчастный случай, следы все еще очень заметны…


ВОЙНА: американцы входят в Афганистан. Страницы вторая и третья.


ПОХОРОНЫ ПОЛИЦЕЙСКИХ: сегодня будут отданы последние почести полицейским, убитым на этой неделе во время кражи, закончившейся кровопролитием…

Услышав стук в дверь, Понсо поднял глаза от газеты. На пороге его кабинета стоял Тригон с документами в руке. Войдя, он сел напротив шефа.

— О чем они там болтают в своей газетенке?

— О катастрофе на юге.

— Опять? Им еще не надоело всех изводить?

— Прошел месяц, надо отметить. Это оживит интерес к газете.

— Причем куда больший, чем два мудака-сыщика, позволивших себя укокошить.

— Не уверен. — Понсо взглянул на Тригона: они ведь, как и те двое, тоже стражи порядка. — Ты знал этих ребят?

— Нет, но это ничего не меняет. Еще чего! Чтобы нас отстреливали, как собак?

Кивок в сторону документов, теперь лежащих на столе.

— Отчеты за ночь. Замечаний нет. Объекты, на которые нас навели коллеги с улицы Нелатон, пока ведут себя благоразумно. Или эти парни ничего не знают, или подозревают, что концов не найти.

— А тот парнишка? — Понсо не слишком интересовался новым делом, в котором они должны были сотрудничать с Управлением территориального надзора.

Гораздо больше он был заинтригован смертью Хаммуда и внезапным исчезновением Сесийона.

— Его никто не видел. Но мы только что навестили его квартиру.

— Плохо. Когда?

— Вчера.

— И что это дало?

— Ничего. Зер под видом почтальона еще раз сходит туда сегодня утром, чтобы поговорить с соседями. А по-моему, этот паршивец-обращенный свалил, вот и все.

— Что-то мне это не нравится!

Установка аппаратуры слежения вокруг мечети в двадцатом округе после обнаружения тела Хаммуда требовала средств, которыми на самом деле Понсо не располагал. Поэтому он сосредоточился на идентифицированных контактах ливанца. Среди них был Джафар. Он даже числился первым в списке, однако вот уже два дня не подавал признаков жизни. Ни слова, ни звука даже. И больше ни одного визита на улицу Пуанкаре для совершения молитвы. Или обращенный испугался, узнав о смерти своего приятеля, или его прогнали. Или же он затаился в ожидании какой-нибудь пакости, о которой никто не знал. Квартира его теперь была оснащена звукозаписывающими устройствами и видеокамерами, мобильный телефон прослушивался: если бы Сесийон объявился, люди Понсо об этом знали бы.

— Что-нибудь еще? — Тригон напомнил шефу о своем присутствии.

— Нет, довольно.

— Ладно, тогда пойду вздремну.


Фарез Хиари в одиночестве поджидал в темноте перед безымянным складом, расположенным среди других таких же в промзоне на востоке Парижа. Поблизости проходила ветка скоростного метро. Ее шум составлял единственное звуковое сопровождение этого раннего вечера.

Звук дизельного мотора Хиари услышал за мгновение до того, как заметил фары грузовика, сворачивающего в его проход. Подъехав, шофер притормозил и опустил стекло:

— Привет. Разгрузка здесь?

Фарез кивнул.

— Мать твою! Взбрендило же кому-то отправить меня в пригород в субботу вечером. Поди теперь, вынюхивай, где это! До чего же вы надоели!

— Эй, я не виноват, тут не я отвечаю. По мне, так лучше сидеть дома, у меня жена и ребятишки. Да не вышло, поставили дежурить.

— Что это за склад?

— Не знаю. Мне только сказали, что его арендует мэрия.

Шофер смерил Хиари взглядом с головы до ног и на нагрудном кармане его зеленого рабочего комбинезона увидел белый логотип. «Париж». Ту же надпись он разглядел на дверцах припаркованного перед складом пикапа.

— Ладно. Не ночевать же здесь. Куда складывать?

Дежурный махнул рукой, и грузовик двинулся вдоль строения.

Через двадцать минут, когда машина уехала, из темноты появился Камель Ксентини. На поросшей травой земляной площадке за складом его поджидало больше десятка двухсотмиллиметровых труб из ковкого чугуна по шесть метров длиной, с клеймом в виде белого стилизованного моста.

Фарез поспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ксентини заталкивает в отверстие одной из труб металлический хромированный цилиндр приблизительно такого же диаметра.

— Подходит?

— Смотри.

С явным удовлетворением Ксентини несколько раз повторил операцию для своего напарника.

— Подходит. Когда закончим делать врезки, надо будет как следует почистить и смазать трубы.

— А они не лопнут?

— Не волнуйся, приятель. Сталистый чугун достаточно прочен, чтобы выдержать переливку, особенно тот, что уже побывал под землей и подвергся внешнему давлению почвы. К тому же начальный заряд не должен быть слишком мощным, чтобы протолкнуть цилиндр.

Фарез в последний раз скептически оглядел трубы и поспешил вслед за Камелем.


Несмотря на слепящий свет, нимбом окружающий голову палача, Джафар по-прежнему глядел на него с вызовом. Он только опускал глаза несколько чаще, чем во время двух первых разговоров: двух долгих сеансов по три часа каждый, прерванных лишь один раз, когда Линкс дал Сесийону поспать. Он связал его, как делал всякий раз, когда оставлял одного на длительное время, и вышел.

Пленник мгновенно погрузился в глубокий сон, завершившийся меньше чем через десять минут. Агент заставил его поверить, что прошла целая ночь. Затем очень краткая интерлюдия, за которой последовали обстоятельный допрос и вторая пауза — на несколько часов.

Другая «целая ночь», перемежающаяся пробуждениями от ледяного душа.

Мокрый насквозь Джафар дрожал от холода на своем стуле в ледяном подвале. Связанный, он вел себя относительно спокойно. Но когда пришел в сознание, отчаянно сопротивлялся. Несколько электрических разрядов умиротворили его.

Пленника и его мучителя разделял стол с принесенными Линксом тарелкой еды, отравленной наркотиком водой и документами. Сесийон мельком взглянул на картонную папку и успел прочесть свое имя и клички. В сторону еды или бутылки с жидкостью он даже не посмотрел.

Крепкий парень, на каждом допросе плюющий на него. Однако слюны становится все меньше и меньше.

— Лоран Сесийон. Родился… — Линкс опять затянул свою песню: имя, гражданское состояние, адрес, имена и адрес родителей. Учеба. Судимости. — Отличная программа.

Джафар нехотя ненадолго опустил голову, поморгал и снова заносчиво поднял подбородок.

— Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного. Аллаху поклоняются те, кто на небесах и на земле, ибо Он есть Всемогущественнейший и Всемудрейший… — Обращенный принялся бормотать отрывки из Корана.

— Ты полный неудачник, Сесийон. Бормочешь молитвы, но истина в том, что ты даже не способен правильно послужить своему новому богу. Ты, как всегда, влип.

Пленник заерзал на стуле.

— Это Он… Он изгнал из жилищ тех людей Книги, которые… не веровали. — Сесийон легонько пошевелил наручниками.

— Ты снова проиграл.

Одна нога Джафара судорожно отбивала неровный такт.

— Вы не думали, что они уйдут, а… а они думали, что их оборонительные сооружения защитят их от Бога.

— Они оказали тебе доверие, а ты… — Линкс вздохнул, — ты дал себя сцапать.

— Но Бог настиг их там, где они не ожидали. Он по… Он посеял страх в их сердцах. — Сесийон уже не смотрел агенту в лицо.

— Ты ничтожество.

Рука пленника машинально сжималась в кулак.

— Они собственными руками разрушили… свои жилища с помощью верующих.

— Полное ничтожество.

На какое-то мгновение обращенному удалось привстать вместе со стулом. Он снизу вверх смотрел на Линкса, речь его становилась все быстрее:

— Пусть это послужит вам уроком.

— Лузер.[137]

— Если бы… — Дальше он стал рубить слова точно топором. — Если… если бы Бог не… не приказал их… их изгнать…

— Неудачник. Как, должно быть, довольна твоя мать, что избавилась от тебя.

При упоминании о матери Джафар рванулся вперед и свернул все, что было на столе. Линкс отпрянул, перескочил через спинку стула и ткнул своего растянувшегося во всю длину пленника электрической дубинкой между лопаток, чтобы вывести его из строя. Только после второго, более продолжительного удара током обращенный зарычал. Агент толчком вернул его в сидячее положение и послал ему короткий третий разряд, в грудь.

В полубессознательном состоянии Сесийон завалился вперед на колени. Он с трудом дышал.

Такая реакция обращенного не была неожиданностью. Чувство неполноценности, внушенное чувство вины — таковы были борозды, которые Линкс решил проложить, проанализировав его личное дело и результаты первой ознакомительной беседы. Упоминания о преследовавших его неудачах вызвали у Джафара реакции тревоги, гнева или обороны, очень заметные, несмотря на его попытки контролировать себя.

Агент бдительно следил за самыми незначительными движениями пленника, даже за изменением положения его тела. Он привел в порядок стол и под защитой луча своего надетого на лоб фонаря снова расположился напротив обращенного.

— Давно ты не виделся со своей семьей?

Пленник не ответил, но изо всех сил постарался выпрямиться на стуле.

— А если они умрут из-за твоих друзей? Или даже по твоей вине?

— Плевать мне на них. Они не верят в Истинного Бога. — Редкий случай, когда он вместо ответа не ограничился цитатой какой-нибудь суры Корана. Родители Сесийона были католиками и соблюдали обряды. — Я бы и сам убил их, если бы понадобилось. Они неверные. — Сколько ненависти в светлых глазах.

— Тогда почему ты этого до сих пор не сделал?

Обращенный посмотрел в сторону.

— И брата тоже убил бы?

— Тоже. Он только этого и заслуживает.

— Ты не оставил бы им шанса прийти к истинной вере? Тебе ведь такой шанс дали.

Джафар открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал.

— Ты строишь из себя бывалого парня, чтобы понравиться своим дружкам. Твоя вера воняет. Тебе надо постоянно доказывать им, что ты такой же, как они, даже лучше. Что ты сильнее веришь. Ведь именно так они заполучили тебя, а? Твердя тебе, что ты все понимаешь лучше, чем другие? До тех пор, пока ты кое-чего не провалил.

Обращенный опять задрожал.

— А другие мусульмане? Те, кого сторонники джихада убивают своими бомбами, что ты об этом думаешь?

— Бог никогда не убивает истинно верующих, только сообщников крещеных и евреев.

— Неужели? А разве не учит Коран, что не следует верующему убивать верующего?[138]

— По какому праву ты упоминаешь Книгу, пес?! — Сесийон прижал руки к телу, чтобы защититься от дубинки, и нервно облизывал пересохшие губы. — Мудрецы говорят, что в случае крайней необходимости можно… Что Бог простит…

— Мудрецы? Какие еще мудрецы?

Неожиданно из глаз пленника исчезла уверенность.

— Я… я читал фатву, в которой говорилось об этом. — Он старался не смотреть в сторону Линкса, направляя свой взгляд на стол, к воде.

— Какую?

Молчание.

— Что, забыл?

Металлическое позвякивание цепей наручников о ножки стула.

— Тебе это сказали твои друзья, а? Чтобы ободрить тебя. Но ты-то ее не читал, эту фатву. Что еще сказали тебе твои друзья? Что еще наврали?

Рука Сесийона медленно и неуверенно потянулась к открытой бутылке.

— А чего от тебя ждал Делиль?

Пальцы замерли в нескольких сантиметрах от емкости.

Линкс еще ни разу не упоминал о ливанце.

В глазах Джафара вновь вспыхнула ненависть. Он швырнул пластиковый сосуд в стену камеры:

— Да пошел ты, мразь!

Он второй раз рванулся, в приступе ярости приподнял стул от пола, но, связанный по рукам и ногам, завалился на бок.

Отступив к стене, агент, прежде чем приблизиться, несколько секунд наблюдал, как пленник корчится на полу.

Разряд.

Сесийон закричал и выгнулся дугой.

Разряд.

Обнаженный Джафар бился в судорогах.

Разряд.

Побелевшие от ярости глаза обращенного на мгновение закатились и закрылись…

Открылись они в кромешной тьме. Сколько времени Сесийон провел без сознания? Он не знал. Но по тошнотворному запаху догадался, что на нем снова омерзительный капюшон. Он почувствовал, как с него снимают наручники, однако был слишком слаб, чтобы пошевелиться. Болело все его судорожно дергающееся тело. Он не сопротивлялся. Он был точно замороженный. За его спиной послышался звук, будто что-то разорвали. Кто-то схватил его за запястья и лодыжки и связал их. Прежде чем стянуть ему горло скотчем, его перевернули лицом в пол.

Чье-то дыхание прямо над его ухом, потом голос — голос человека со светящейся головой:

— Сура четвертая, стих девяносто пятый. «А если кто убьет верующего умышленно, то воздаянием ему — геенна, для вечного пребывания там. И разгневался Аллах на него, и проклял его, и уготовал ему великое наказание!» Припоминаешь? Ты же выучил все наизусть. Спи спокойно.

Лязгнула металлическая дверь, Джафар снова потерял сознание.

Заперев дверь, Линкс положил дубинку и рулон скотча на стол, рядом с музыкальным центром. Он стянул резиновые перчатки и задрал свитер, чтобы снять и выключить микрофон, прикрепленный скотчем к животу. Одновременно выключилось цифровое звукозаписывающее устройство. Отмотав немного назад, он проверил качество записи. Все было в норме. Прослушать позже. Сейчас он слишком устал.


21.10.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ЕЛИСЕЙСКИЙ ДВОРЕЦ:[139] НАСТУПЛЕНИЕ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ / ТЕЛЕВИЗИОННЫЕ ПЕРЕДАЧИ, ПОЕЗДКИ, КНИГИ, ИНТЕРВЬЮ: ПРЕЗИДЕНТСКАЯ ПЕРЕДОЗИРОВКА? / АФГАНИСТАН: ПЕРВЫЕ АМЕРИКАНСКИЕ КОММАНДОС НА МЕСТЕ СОБЫТИЙ / В ПАКИСТАН ВХОДЯТ КОЛОННЫ БЕЖЕНЦЕВ / НОВЫЕ ТРЕВОЖНЫЕ СИГНАЛЫ О СИБИРСКОЙ ЯЗВЕ В США / ФРАНЦИЯ ГОТОВИТСЯ К БИОЛОГИЧЕСКИМ ОТРАВЛЕНИЯМ / ДЕМОНСТРАЦИЯ СИЛЫ В АМЬЕНЕ: ПОЛИЦИЕЙ ЗАДЕРЖАНЫ ДВОЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ / УБИЙСТВО ДВОИХ СТРАЖЕЙ ПОРЯДКА: ДВОЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ ЗАДЕРЖАНЫ В ПАРИЖСКОМ ПРИГОРОДЕ / РЕФОРМА ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ: ПРОФСОЮЗЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ СУДЕБНЫХ ОРГАНОВ НАСТРОЕНЫ КРИТИЧЕСКИ / ЗАБАСТОВКА ДОБРОВОЛЬЦЕВ СТУДЕНЧЕСКИХ СТОЛОВЫХ / ЗАКРЫТИЕ ЗАВОДОВ: ПРОИЗВОДИТЕЛИ АВТОМОБИЛЬНОГО ОБОРУДОВАНИЯ ДЕЛАЮТ КИСЛУЮ МИНУ / КРИЗИС ВОЗДУШНОГО ТРАНСПОРТА / В ЭТИ ВЫХОДНЫЕ СОСТОИТСЯ ТРИНАДЦАТЫЙ ЕЖЕГОДНЫЙ ОСЕННИЙ ПРАЗДНИК ФРАНЦУЗСКОЙ КНИГИ «ЛИР АН ФЭТ» / СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ НА ПЕРВОМ КАНАЛЕ: «СМЕРТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ — 2».


Ребятишки бегали вокруг столов и с криками сновали между отдельными кабинетами, расположенными в глубине просторного зала. Сервье извинился:

— Если бы знать, что в воскресенье здесь семейный день, я бы выбрал другое место. — Они сидели у окна в самом углу ресторана на Восточной набережной Сены в Исси-ле-Мулино. — Но мне его очень рекомендовали.

Амель с улыбкой посмотрела вслед только что промчавшейся мимо них пестрой ватаге.

— Мне следовало предупредить тебя. Пару раз я обедала здесь, когда была в этом районе на стажировке.

Оживление исчезло с ее лица, когда небольшая группа уселась за стол для родителей с детьми. Маленький мальчик залез на колени к отцу, поцеловал его в лоб, а второй поцелуй запечатлел на губах женщины, сидящей рядом и занятой переодеванием другого мальчишки, немного постарше.

Сервье заметил.

— Все в порядке?

Она повернулась к нему и опустила глаза:

— Да, просто… — Она не договорила.

Установилось молчание.

— Меня удивило, что ты приняла мое приглашение на воскресное утро.

Жан-Лу отправил ей еще одно электронное сообщение, поскольку первое осталось без ответа. Она откликнулась, и они договорились встретиться и выпить кофе. В ходе телефонного разговора кофе превратился в поздний завтрак.

— Сильвен уехал. — Последнее слово Амель прозвучало как горестный вздох. — Я свободна, так что почему бы и нет? Мне приятно.

— Вижу.

Она уловила иронию Сервье:

— Извини. — Молодая женщина не заметила в утомленных глазах собеседника никакого раздражения, только усталую доброжелательность. — Сегодня четвертая годовщина нашего знакомства. Обычно в этот день мы с Сильвеном куда-нибудь ходим вдвоем, но вот… он уехал. По работе.

— Бывает, что-то забудешь. Из-за работы иногда случается пренебрегать важными вещами, к тому же не всегда есть возможность выбора, ты должна бы знать об этом. Ты пробовала поговорить с ним?

Амель покачала головой:

— Нам стало сложно разговаривать. Я не совсем понимаю, что с нами происходит. — Она отвела взгляд, немного помолчала. — Это случилось так внезапно, я просто не знаю, что делать. — К глазам подступили слезы, она пыталась сдержать их. — Но здесь мне легче. Дома я бы места себе не находила, как дура.

— А я как раз каждой бочке затычка… — Осознав неуместность своих слов, Жан-Лу резко умолк. — Прости, это не то, что я хотел сказать.

— Знаю. Но это я должна просить прощения, что надоедаю тебе со своими глупостями.

— Извинения приняты. Давай прекратим, иначе через две минуты мы, обливаясь слезами, на глазах у всех упадем друг к другу в объятия. Вот это уж точно будет стыдно.

— Да уж, полный позор. — Амель уже снова улыбалась. — Расскажи мне немного о себе, ты сейчас много работаешь? У тебя усталый вид.

Сервье рассмеялся:

— Спасибо. Очень мило с твоей стороны. — Он вздохнул. — Я как каторжный работаю над планом развития одного датского предприятия, занимающегося программным обеспечением превентивного CRM.

— Чего?

— Predictive customer relationship management. Построением предварительных отношений с будущими клиентами, если так тебе больше нравится. Зануднее не бывает, но кто-то же должен этим заниматься. Печальная правда заключается в том, что я света белого не вижу. К счастью, это скоро закончится. А что с твоим репортажем, дело движется?

Журналистка кивнула:

— Неделя была беспокойная, но страшно интересная. Мы сумели приблизиться к нашему источнику, он… — Она взглянула на Жан-Лу.

Он мягко накрыл своей ладонью ее руку:

— Тебе нечего бояться.

— Я тебя почти не знаю. — Амель стала нервно теребить салфетку. — К тому же это не только мое дело. У Ружара репутация. Если кто-нибудь узнает, что он работает над такой актуальной, животрепещущей темой, его собратья заинтересуются и постараются сунуть свой нос. А мы не можем упустить возможности первыми опубликовать сенсацию.

— Обещаю, что ничего не расскажу. — И добавил: — Это твое дело, а правда такое важное?

— Потенциально да. Потому-то мне особенно не хочется вляпаться.

— Политическое?

— Да.

— Наверное, это очень будоражит — окунуться в такую историю и исследовать закулисную сторону действительности.

Глаза Сервье блуждали в бушующих волнах серой и раздутой от дождей Сены.

— Будоражит? Да, наверное. Мне-то на самом деле это отвратительно.

— Даже так?

— Вся информация, которой нам удается завладеть, выглядит скорее плачевно и подрывает веру в надежность системы. Все это отдает грязными делишками и махинациями на всех этажах власти, действующей ради «высшей» цели, чаще всего не поддающейся четкому определению.

— И тебя это удивляет?

— И да, и нет. Сперва я подозревала, теперь констатирую. То есть я предполагаю. И потом, иногда… как бы это сказать? Иногда у меня создается впечатление, что на самом деле мы исполняем роль статистов, произносим слова, не нам предназначенные. Не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь.

— Но ты хочешь продолжать?

— Да.

— Почему?

— Потому что думаю, что кто-то должен сказать правду. Если никто ничего не будет делать, как все это изменить? — Прошло несколько секунд, прежде чем Амель вполголоса продолжила: — Я боюсь…

— Извини, что? — Кажется, Сервье не расслышал.

— Ничего.


23.10.2001

Обычно Ружар не встречался с Жюльеном Акрутом прямо в профсоюзе. Тот предпочитал, чтобы их видели вместе только на официальных встречах. Однако сегодня журналист, измученный невозможностью выйти с ним на связь в течение нескольких дней, нарушил эту молчаливую договоренность и навестил ответственного работника без предупреждения, прямо в профсоюзе, в двенадцатом округе.

Акрут встретил его в холле и в раздражении потащил на улицу.

— Что это тебе вздумалось сюда прийти?

— Ты не отвечаешь на звонки, не перезваниваешь, вот я и пришел. Мне надо с тобой поговорить.

— Ты очень не вовремя. Все в истерике, видал, что вчера произошло?

— Демонстрация?

— Ну да, наши коллеги проявляют недовольство, и поверь мне, на этом дело не кончится.

Шел дождь. Ружар предложил выпить кофе в кофейне напротив, но профсоюзный деятель отказался.

— Некогда. — Они остановились у подъезда. — Чего тебе надо?

— В одном из оставленных тебе сообщений я назвал имя. Можешь что-нибудь узнать об этом человеке?

— Напомни, кто это?

Полицейский прикидывался дурачком, тянул время. Журналист удержался от выражения недовольства, он должен проявлять терпение.

— Мишель Хаммуд.

— Ах да, Хаммуд. Тебе наболтали ерунды, его не существует.

— Информация подтверждена другим лицом, достойным доверия.

Накануне журналист еще раз переговорил с Мажуром, сотрудником внешней разведки. Тот в конце концов с неохотой подтвердил точность сведений «Мартины», не потрудившись что-нибудь добавить. Высокопоставленный чиновник был заметно встревожен, а ложь Акрута только лишний раз доказывала важность откровений информатора Ружара.

— Мне бы встретиться с кем-нибудь из криминалистов или антитеррористов. Не попробуешь узнать? Может, тамошний твой кореш, этот Понсо…

— Брось! — Резко перебив его, профсоюзный деятель прошептал журналисту в самое ухо: — Твой ливанец смердит. — Акрут торопливо направился к своему кабинету. — И оставь меня в покое! — прокричал он, не оборачиваясь.

Ружар дал ему уйти. Подобная реакция полицейского одновременно удивила журналиста и доставила ему удовлетворение. Сам того не ведая, Акрут кое-что все-таки сообщил. Национальность Хаммуда. А уж с этим-то Ружар знал, к кому обратиться.


Не спросив позволения, за стол к Амель подсел какой-то мужчина. Она с раздражением подняла голову и увидела приветливое лицо Клейна. Они находились на его территории, в зале документации редакции его журнала.

Он был не лишен обаяния, одевался со вкусом и сохранил лукавые искорки в очень светлых, как у Сильвена, глазах.

— Все хорошо?

Он был довольно рыхлого телосложения: «дряхлого», подумала молодая женщина.

Утром Ружар торопливо и как можно более неприметно, чтобы не привлекать внимания, познакомил их в коридоре и умчался.

— Мне бы хотелось поблагодарить вас за справку об антитерроризме. Бастьен рассказал мне, какую ценную помощь вы ему оказали. Я чувствую, вы созданы для такой работы.

Амель улыбнулась. Она сделала чуть больше, чем просто помогла Ружару: она написала всю статью. А он только заглянул в нее, прежде чем отправить в редакцию за своей подписью, и исправил несколько опечаток и один или два оборота. Это была их «сделка», и из соображений секретности им следовало хранить свое сотрудничество в тайне. Если бы стало известно, что помощница Бастьена Ружара сечет в таких тонких делах, могли бы возникнуть ненужные вопросы. Журналист всех подозревал, особенно внутри собственной редакции. Однако Амель знала, что по окончании этой работы ее ждет награда. Ей обещали должность. К тому же, помимо надбавки за составление документов и компенсации расходов, ей платили как журналисту на официальной сдельной работе.

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— Сетями скрытого финансирования террористов.

— Ах да, Бастьен говорил мне. Очень хорошо. — Клейн накрыл своей ладонью руку Амель и сжал ее. Чуть дольше, чем следовало.

Его ладонь была влажной.

Она не решилась убрать руку и лишь с холодной улыбкой взглянула на него.

— Я вас покидаю, работайте спокойно. — Клейн встал. Выходя из зала, он оглянулся и пристально посмотрел на молодую женщину.


Джафар пил жадно, не отрываясь. Он опустошил бутылку и, судорожно подергиваясь, молча принялся за еду.

Линкс наблюдал за ним, в наушниках у него звучал «Wall».[140] Накануне, после четырех дней упорной голодовки и сорока восьми часов молчания, прерываемого ругательствами в ответ на задаваемые вопросы, обращенный сломался.

В какой-то момент агент решил, что просчитался. Ему показалось, что он не справится с Сесийоном, даже несмотря на то, что тот утомлен и заметно сдал. Сильная мотивация помогала обращенному держать удар.

Его мотивация.

Необходимо было разрушить ее, разрушить все логические связи и загнать пленника в безвыходный лабиринт. Нерешаемые загадки, бессвязные вопросы, над которыми Джафар должен был неотвязно думать во время своего принудительного отдыха. Этот подсказанный великим произведением Люиса Кэрролла метод иногда, после долгих дней вынужденного отступления, творил чудеса с некоторыми упрямцами. А мог довести их до безумия. Поэтому Линкс начал перемежать вопросы о Делиле, его идеалах, его роли, его друзьях, его организации посторонними элементами, разным шлаком: идиотскими фразами, маловероятными утверждениями.

Первый признак возможного прорыва появился вчера, когда Джафар перестал отказываться от воды и пищи. Потом снова ничего. В течение следующих двадцати четырех часов и двух сеансов допроса Сесийон опять замкнулся в упорной немоте.

Провал все еще был вероятен.

Не заблуждаясь относительно своего собственного состояния, агент взглянул на лицо пленника, медленно пережевывающего бутерброд. Джафар был бледен, черты его заострились. С серой кожи почти исчезли веснушки. Он изредка поднимал на своего палача потухшие и налитые кровью глаза. Но по-прежнему не говорил.

Возможно, уже не заговорит.

— Не надо плохо говорить о моей матери. — Голос Сесийона внезапно отчетливо послышался сквозь тихую музыку. — Почему ты заговорил о моей матери? Почему спросил, была ли она бандершей?

Обнадеживающая неожиданность.

Линкс медленно снял наушники.

— Из-за Делиля, конечно.

Обращенный не смог подавить отрыжки. Слюна с кусками пережеванного хлеба вытекла ему на подбородок и грудь. В его взгляде вновь зажегся тусклый огонек непонимания.

— Моя мать его не знала. — Он впервые допустил хоть какую-то возможность связи с ливанцем.

Фонарь погас.

Сесийон увидел голову в капюшоне и сумел наконец разглядеть странно неподвижные голубые глаза своего мучителя.

— А я думаю, знала.

Прошло несколько секунд.

— Нет, я познакомился с Насером намного позже, чем порвал с семьей.


Дома Амель обнаружила Сильвена на диване перед телевизором. Он вернулся со своего семинара во второй половине дня. Ощутив внезапную неловкость, молодая женщина как вкопанная остановилась на пороге гостиной. Несколько долгих секунд они не произносили ни слова. Затем муж поднялся и подошел к ней, чтобы обнять. Она не сопротивлялась. Он тихим голосом бормотал ей на ухо свои извинения, она молчала и не шевелилась.

Сильвен стал целовать ее. Амель терпела присутствие его языка у себя во рту и думала о другом: о тексте, который ей предстоит закончить, и о спокойствии, испытанном ею в эти несколько дней отсутствия мужа. Сочтя, что поцелуй чересчур затянулся, Амель отстранилась от Сильвена и сняла пальто. Повесив его на спинку стоящего перед письменным столом стула, она включила компьютер.

— Что ты делаешь?

Не оборачиваясь, она ответила:

— Мне надо перечитать один текст и отправить его.

Вскоре она почувствовала на своем затылке неровное дыхание мужа.

— Я только что приехал, а ты…

— Не надо было уезжать. — Ответ прозвучал холодно и резко.

— Надоела мне твоя дерьмовая работа! Черт, ты что, не понимаешь, что мы из-за нее на грани развода!


25.10.2001

Перечень услуг и тарифов был составлен по-английски, по-французски и на арабском языке, которого Карим не понял. Когда первое изумление прошло, он осознал, что арабским был только алфавит, а язык, возможно, был урду. Маленькое интернет-кафе в Барбе-Рошешуар, перед витриной которого он остановился, должно быть, принадлежало пакистанцам или афганцам.

Войдя, Феннек сразу погрузился в душное тепло лавки. Было очень шумно. В первом помещении, предназначенном для компьютеров, все было занято. В глубине образовалась очередь к телефонным кабинкам; двери не мешали присутствующим быть в курсе разговоров.

Служащий за прилавком принял у него деньги и попросил подождать. Минут через десять Карим смог наконец сесть за компьютер. Он сразу подключился к Google и ввел объект поиска, «Эль-Хадж». Ему хотелось посмотреть самому, потому что контора держала его в неведении. По последним сведениям, после его возвращения из Испании аналитики по-прежнему работали над возможными значениями этого слова.

Через несколько минут поиска обнаружилось более восьмисот тысяч статей, но все они к делу не относились. В основном фамилии: арабские поэты, легендарные воины, африканские певцы и в общих чертах все те, кто совершил паломничество в Мекку.

Феннек открыл второе окошко и уточнил даты следующего большого исламского собрания — пятой колонны, — в котором все истинно верующие стремились поучаствовать по крайней мере хоть один раз в жизни. В 2002 году оно состоится между 8 и 13 dilhija[141] 1422 года по лунному календарю хиджры,[142] или с 20 по 25 февраля.

Как только Карим узнал имя коммандо, он сразу подумал, что этот праздник может оказаться целью большого покушения. Гипотеза по многим причинам выглядела правдоподобной. Уже не в первый раз Саудовская Аравия — страна, постоянно обвиняемая фундаменталистами в игре на руку крещеным, — станет мишенью в это время года, что будет иметь большое символическое значение.

Впрочем, реальной целью всех исламистских военачальников, прежде всего политической, является отвоевание любыми средствами прежде принадлежащих им стран. Эта победа послужит отправной точкой восстановления мифического государства — Халифата, где правил бы преемник Мохаммеда. Тогда стало бы возможным распространение уммы по всему миру. Создатели идеи Аль-Каиды разделяли эти амбиции и искали способы прибрать к рукам Аравийский полуостров и Египет. Саудитское королевство снова могло представлять очевидный приоритет как в экономическом, так и в религиозном плане.

И наконец, огромный интерес вызывало химическое оружие — оружие врага. Его применение против мусульман в самом священном для ислама месте вскоре после нанесения удара по Нью-Йорку могло вовлечь в движение беспрецедентное количество народу. Особенно если правильно организованная пропаганда выдаст это нападение за репрессивные действия. Посягательство такого рода могло бы вызвать во всем мире широкомасштабный революционный подъем, долгие годы ожидаемый всеми главарями террористов.

Однако подобный план шел вразрез с так называемой доктриной далекого врага, которой по инициативе второго человека организации, египтянина Аймана аль-Завахири,[143] в последнее время увлеклись мыслители из Аль-Каиды. Одиннадцатое сентября оказалось наглядной иллюстрацией их новой концепции борьбы. Поскольку в течение десятилетий фундаменталисты ни к чему не пришли, они решили нанести удар в самое сердце тем, кто на Западе поддерживал руководителей их собственных стран. Речь шла о том, чтобы напугать западных покровителей, поколебать их уверенность, чтобы они, в свою очередь, оказали давление и способствовали приходу к власти новых режимов, основанных на исламском законе шариата.

Гипотеза нападения на Мекку, даже если она предполагала радикальные стратегические перемены, была пугающей, ибо очень правдоподобной. Принесение в жертву других мусульман оправдывалось фатвами некоторых улемов-фундаменталистов, так что на бумаге этому ничто не препятствовало. И все же мешало одно обстоятельство — присутствие алжирских элементов в организации столь масштабной акции. Хотя, превратившись в салафистскую группу проповеди и джихада, вооруженная исламская группировка и поклялась в преданности саудиту Бен Ладену и его сеидам,[144] остались атавистические противоречия и взаимное недоверие, избежать которых будет нелегко, особенно при таких высоких ставках. Кажется, все камикадзе одиннадцатого сентября были саудитами или почти все.

Хадж… Салафистская группа проповеди и джихада… Алжир… Французское химическое оружие… Франция.

Феннек вновь принялся барабанить по клавишам и задал критерии поиска. При появлении первых результатов он мысленно отчитал себя за забывчивость.

Хадж Ахмед Мессали.

Близкий к французским левым Мессали Хадж в 1926 году основал Североафриканскую Звезду — одну из первых политических партий алжирских иммигрантов, а в 1946 году создал Движение за победу демократических свобод. Карим знал это имя: много лет спустя, когда начали зарубцовываться старые раны, отец, повинуясь настоятельным расспросам сына, однажды рассказал ему о Мессали.

Один из первых сторонников независимости, Хадж ратовал за политическую модель, основанную на арабо-мусульманских культурных ценностях, за облегченную форму исламизма, не столь явно заявляющего о своих притязаниях на джихад в то время. В конечном счете он столкнулся с другими движениями за освобождение, более светскими и более склонными к насильственным действиям. За этим последовали противостояние, разобщение и предательство.

Как раз в то время отец Феннека и вступил в лагерь сторонников Мессали Хаджа и стал свидетелем его взлета. Сомневаясь относительно его религиозного прочтения политики, отец Феннека был воодушевлен увлеченностью и относительным пацифизмом Мессали. По наивности ему показалось, что это алжирский Ганди. Однако междоусобные распри, борьба за власть и личные амбиции вождя, понемногу извратившие отношения в лагере борцов за независимость, убедили отца Феннека в том, что алжирский народ проиграет, даже если победит в войне. Тогда он на время оставил всякую мысль о борьбе, пока не был арестован французами из второго алжирского бюро и не стал предателем, харки.

А сам Мессали стал мишенью других антиимпериалистических течений. Вскоре после начала вражды он основал Алжирское национальное движение, но Армия национального освобождения очень быстро пошла против него и не успокоилась, пока его не нейтрализовала. Осмеянный, разочарованный, Хадж Ахмед Мессали отошел от активной деятельности и до самой своей смерти в 1974 году не возвращался в Алжир.

Отец Карима признался, что виделся с Мессали Хаджем за год до его смерти. Он попытался обсудить с ним, как да почему, поговорить о том, что не удалось, но перед ним был усталый, озлобленный человек, страдания которого так напоминали ему его собственные. Человек, ненавидевший его отца и — сегодня Карим понимал это — неспособный хотя бы частично облегчить ему тяжесть чувства вины.

Был ли Эль-Хадж достаточно символичной фигурой, чтобы современные алжирские исламисты могли равняться на него? Феннек бегло просмотрел многие довольно полные биографические сайты. Во всех хронологиях систематически появлялись одни и те же даты: создание Североафриканской Звезды, Движения за победу демократических свобод: после роспуска Звезды — партии алжирского народа — арест, жизнь под надзором, освобождение, создание Алжирского национального движения. Затем на одной страничке в Интернете он обнаружил первое упоминание о событиях 14 июля 1953 года — парижской демонстрации, завершившейся кровавой бойней.

Карим поискал другие детали, касающиеся этого эпизода, о котором ему никто никогда не говорил. В этот день алжирские рабочие, сторонники Мессали Хаджа, устроили шествие против коммунистической партии и ВКТ. Впервые они несли транспаранты с требованиями независимости. Когда они вышли на площадь Наций, полиция атаковала их и в ответ на сопротивление манифестантов открыла огонь. Отчет о жертвах сводился к семерым убитым: «шестеро североафриканцев и один синдикалист». Сегрегация продолжалась даже на том свете.

14 июля 1953 года.

14 июля…

Карим что-то знал про этот день, только вот память отказывалась подсказать. В тот год шествие должно было быть каким-то особенным, но почему? Он ввел дату на Google. Следующий национальный праздник должен был состояться в воскресенье. Многиерегиональные, департаментские и муниципальные сайты сообщали детали предстоящих торжеств и… среди заголовков его внимание привлекли два слова: Вест-Пойнт.[145]

Можно прекратить поиски, теперь он вспомнил.

Как выпускник Сен-Сира, он был приглашен принять участие в торжествах по случаю двухсотлетия учебного заведения. Приглашение пришло вместе с частной корреспонденцией, которую иногда во время совещаний ему передавал Луи. В прикрепленной к билету программе праздника упоминалось об участии кадетов из военной академии Вест-Пойнт — заведения, где обучаются офицеры американской армии. Оно тоже будет отмечать свое двухсотлетие в 2002 году. Четырнадцатого июля его курсанты пройдут маршем во главе колонны войск по Елисейским Полям. Мощный символ, который позволит вспомнить, а точнее, укрепить дружеские связи, объединяющие Францию и Соединенные Штаты.


Джафар стоял перед Линксом, одетый так же, как в день своего похищения. Он был оглушен и едва держался на подкашивающихся, ватных ногах. Запястья его были прикованы к металлическому крюку, закрепленному над головой.

Обращенный с трудом открыл один глаз. Агент, с обнаженными головой и торсом, надевал мотоциклетные перчатки из тонкой кожи. Шнур от наушников спадал ему за спину через левое плечо. Слабое освещение камеры подчеркивало рельефность его узкого мускулистого торса, казавшегося еще более худым. Многочисленные шрамы разных форм и размеров свидетельствовали о том, что палач занимается рискованным делом и обладает богатым опытом.

Адреналин окончательно пробудил Сесийона, и он стал разглядывать Линкса. Тот словно застыл, вытянув руки вдоль туловища, и, точно непроницаемое зеркало, возвращал пленному его взгляд. Страх в глазах Джафара вскоре сменился отчаянной яростью.

Out of control…
— Мразь!

Крик, на мгновение заглушивший голос певца «Chemical Brothers»,[146] как будто послужил сигналом. Линкс ударил Джафара.

Sometimes I feel that I’m misunderstood…
— Грязный сукин сын!..

Мощный удар, проникающий прямо в печень. Сесийон умолк и согнулся пополам.

And it always seems we’re runnin’ out of time…
В печень два раза. В хрустящие под ударами ребра — левой, левой.

We’re out of control…
В грудину — правой. Со всей силы.

— М-м-мразь!

Out of control…
Джафар харкнул, принялся отплевываться. Он извивался под градом жестоких ударов в грудную клетку. Агент слышал, как трещат кости под его кулаками, и ощущал, что пленник слабеет.

Or maybe it’s the things you make me do…
Направить удары в лицо. Подбородок, челюсть, челюсть, прямой. Нос сломан. Линкс начинал потеть. В камере стоял пьянящий металлический запах, усиленный теплом, выделяемым при напряженной работе мышц.

We’re out of control…
Из Сесийона прямо на его мучителя хлынула вязкая блевотина. Ритм ударов не изменился. Лоу-кикс[147] справа, слева. Сдвоенные удары. Голени, бедра. Еще, еще, еще…

But it doesn’t mean we’re too far down the line…
Сильнее!

We’re out of control…
Наконец, задыхаясь и обливаясь потом, агент остановился.

Out of control…
Наказание продолжалось меньше десяти минут. «Chemical Brothers» без остановки крутились у него в голове. Кожаные перчатки на его жестоких руках промокли.

All the time I should be there for you…
Чтобы перевести дух, Линкс позволил себе на мгновение прислониться к стене и с наслаждением ощутить спиной прохладу пластика.

But maybe I’m just searchin’ for the truth…
Воздух в комнате был насыщен запахом крови.

Он вновь приблизился к слабо стонущему Джафару.

We’re out of control…
Возле пленного испарения ощущались сильнее. Агент приподнял его голову. Развороченное лицо представляло собой кровавое месиво. Линкс приоткрыл рот, выставил вперед челюсть, оскалился…

Out of control…
Его зубы лязгнули в пустоте. Он успел овладеть собой и не укусил обращенного, подбородок которого тяжело упал на грудь.

But you and I are brothers of the soul…
Качая головой, агент снова отступил, чтобы оглядеть свою работу и забрызганное кровью собственное тело.

And you and I will come in from the cold…
Руки его дрожали. Окровавленная перчатка, которой Линкс исступленно тер циферблат своих часов, еще больше пачкала их. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что они показывают. Было двадцать три сорок три.

We’re out of control…
В ушах нескончаемо звучала музыка. Линкс развязал Сесийона и взвалил его на плечо, чтобы отнести в «Транзит».

Out of control…

26.10.2001

Возбужденные и упившиеся к середине ночи клошары бульвара Ла-Виллет вот уже десять минут как снова дрались. Линкс решил действовать, пока какой-нибудь сосед не потревожит представителей власти. Он подошел к предварительно застланному полиэтиленовой пленкой кузову пикапа и раздвинул картонные коробки, среди которых был спрятан Лоран Сесийон. Тот лежал на боку, без признаков жизни, но еще живой. Он потерял сознание наверху ведущей из подвала лестницы, и больше оно к нему не возвращалось.

Сжав ему горло, агент прикончил его.

Надев старый плащ и засаленную шляпу, Линкс двинулся в сторону от «Транзита», поддерживая безвольное тело Джафара, как если бы тот был пьян. Они направлялись к бомжам.

Никто из пьяной компании не обратил на них внимания.

Подойдя поближе, Линкс пихнул обращенного в кучу дерущихся и орущих клошаров прямо на глазах у их товарищей. Прежде чем рухнуть на землю, труп толкнул одного бомжа — кряжистого и довольно старого, затем другого — совершенно беззубого, наступающего на первого с разбитой винной бутылкой в руке. Они разозлились еще больше и обратили свой гнев на непрошеного гостя, который даже не держался на ногах. Поодаль вспыхнула другая драка: ее спровоцировал агент. Трое или четверо бомжей, до того времени остававшихся лишь зрителями, жарко и неловко ввязались в драку. Вскоре под надземным метро царил хаотический шум бьющегося стекла, криков и ругательств.

Поблизости осветились, а затем открылись некоторые окна.

Жильцы соседних домов просыпались.

Довольно скоро военные действия прекратились. Когда каждый занял свое место в границах принадлежащей группе территории, на земле, в некотором отдалении от всех, осталась лежать одна жертва.

Джафар.

Сидя в кабине пикапа, Линкс внимательно наблюдал за приступом спасительной для него жестокости бездомных. Он видел, как один из них, еще стоящий на ногах, приблизился к обращенному и отвесил ему удар ногой. Никакой реакции. Человек присел и, подгоняемый приближающимся воем полицейской сирены, принялся обшаривать карманы мертвеца.

На приборной доске перед Линксом лежал плеер. Он потянулся было к нему, но передумал. Руки все еще дрожали. Он тронулся с места.


Шарль Стейнер встретился с полковником Монтана в Булонском лесу рано утром. Полковник любовался своим французским бульдогом, писающим под деревом. В десятке метров от него возвышалась молчаливая массивная тень. Телохранитель не шевельнулся, когда вновь пришедший приблизился к его патрону, поскольку внимательно следил за бредущими неверной походкой трансвеститами. Они закончили свою ночную работу, но все еще болтались поблизости.

— Ну так что, Шарль? — Сотрудник службы внешней разведки не поздоровался. Занятый своей собакой, он даже не поднял головы, чтобы взглянуть на пришедшего.

— К настоящему моменту мой агент должен покончить с Лораном Сесийоном.

— Уже? Можем ли мы быть уверены, что этот парень выложил все, что знал? — Монтана резко потянул поводок. — Не хотите пройтись?

Мужчины углубились под деревья.

— Сесийон сказал то, что его понуждали сказать. Мы никогда не будем уверены на сто процентов, что он не скрыл от нас какой-то информации, но… но ведь нет никакой методики, способной гарантировать нам подобный результат. Я доверяю Линксу.

— А, так это ему вы поручили дело? Знаменитому Линксу? Я всегда думал, что он миф, фантазм, который вы сотворили на потребу публики. Как давно он на вас работает?

— Несколько лет.

Монтана сбоку украдкой взглянул на собеседника:

— Вы его оберегаете. Чего вы боитесь? Мы в одной команде.

— Можете быть спокойны, Сесийон признался, что получил кое-что от Делиля, простите, Мишеля Хаммуда. Ту самую резинку. Он не знал, что в ней спрятано. Он утверждает, что пятого октября во время заранее оговоренной встречи передал ее некоему Мустафе Фодилю.

— Значит, мы отстаем от них на двадцать один день. Это много. Что еще?

— Фодиль и Хаммуд не были знакомы. Это подтверждает, что мы имеем дело с чрезвычайно разветвленной организацией. В каком-то смысле это нам на руку, сигнал тревоги будет подан не так быстро.

Они подошли к лесной дороге и, прежде чем перейти ее, пропустили группу бегунов трусцой. Вскоре собака Монтана снова пристроилась под деревом.

— Говорил ли Сесийон об операции?

— И да, и нет. Он ничего не знал о грузах или о том, что с ними предполагается сделать. Однако он подтвердил, что операция должна состояться следующим летом. По-видимому, невольное признание Делиля.

— Вот как? Это совпадает с уже имеющимися в нашем распоряжении сведениями.

— Он также говорил о Нуари Мессауди, торговце наркотиками, мелком оптовике, в последние недели замеченном нами в его окружении. Похоже, именно через этого Нуари несколько лет назад Джафар познакомился с алжирскими вербовщиками.

— Нам это уже было известно.

— Да. Нам многое из его откровений уже было известно, или мы это хотя бы подозревали. Возвращаясь к Мессауди: не похоже, что он напрямую замешан в интересующем нас деле. По словам нашего покойного юного обращенного, этот Мессауди держится в стороне от политики и верующих. Впрочем, и они терпят его только потому, что часть его денег идет на их цели. Или непосредственно на «добрые дела» мечети в двадцатом округе, вокруг которой вертится этот мирок, или как дотации на благотворительные организации. Сесийон служил Мессауди посыльным и при необходимости телохранителем.

Монтана усмехнулся:

— Разумеется, никто не знает, на что на самом деле тратятся эти бабки?

— Мы можем рассматривать многие возможности и даже предполагать, что Нуари Мессауди оказывает действенную помощь каким-нибудь нуждающимся. На мой взгляд, в основном он финансирует проживание и разъезды джихадистов. Сами операции — маловероятно.

Сотрудник службы внешней разведки внезапно вернулся к предыдущей теме:

— Тогда сосредоточимся на Фодиле. Я распоряжусь, чтобы сотрудники нашей миссии наблюдения «Алекто» снова занялись им. А также передам вашу информацию, кому следует.

— А у вас есть новости?

— Нам удалось проследить морскую часть маршрута бочек. Выйдя из порта Яблах в Сирии, они оказались на идущем в Албанию грузовом судне. Мы полагаем, что потом между шестым и восьмым сентября Vx достиг Тираны. На борту грузового судна или на другом корабле, более неприметном. Как и где он путешествовал после этого, нам пока неизвестно. Но мы над этим работаем.

Монтана умолк и поднял палец, чтобы обратить внимание Шарля на пение птиц в ветвях деревьев. Тот некоторое время прислушивался, однако природная интерлюдия длилась недолго.

— Недавно наблюдатели из, скажем так, продвинутых, предварительно размещенных в Афганистане, перехватили и ретранслировали кое-какие местные телефонные соединения. В настоящий момент у них там земля под ногами горит и они непрерывно переговариваются. Так вот в одном из этих разговоров упоминалась «свадьба» во Франции, назначенная на четвертое Jumada’ Al-Awwal[148] тысяча четыреста…

Шарль перебил собеседника:

— Четырнадцатое июля.

Монтана кивнул:

— Да, согласно календарю хиджры. Я полагаю, вам известно, что на их жаргоне означает «свадьба»?

— Да. С Вест-Пойнт, который…

— Не только с Вест-Пойнт. Обсуждается также возможность участия в шествии нью-йоркских пожарных. Американцы в курсе этих перехватов и волнуются. Понятно, что мой шеф, его шеф и тот, кто над ним, обеспокоены.

— Не кажется ли вам, что теперь самое время сказать правду и предоставить нам все доступные средства для того, чтобы завладеть этим отравляющим веществом?

Сотрудник внешней разведки остановился, и Стейнер обернулся:

— Слишком рано. Сейчас мы еще можем успокоить тех, кто в этом нуждается. Мы по-прежнему заинтересованы как можно более незаметно вернуть себе этот Vx. Это позволит нам исключить возможность каких бы то ни было утечек. С одной стороны, незачем предупреждать террористов, что мы в курсе. С другой стороны, нет смысла предоставлять всему миру случай прищемить нам хвост. Позволю себе напомнить вам, что мы официально являемся участниками всех договоров о нераспространении химического оружия. С первой Женевской конференции тысяча девятьсот семидесятого года до Парижской тысяча девятьсот девяносто третьего.

— И все же в стремлении не скомпрометировать себя мы очень рискуем.

Тон, которым Стейнер произнес последние слова, разозлил Монтана.

— Не скомпрометировать себя, предотвратить серьезное покушение и уберечь нашу производственную базу, не забывайте об этом. Что вам здесь не нравится, Стейнер?

— Мне только представляется, что такая ответственность чересчур тяжела для одних наших плеч.

— Мы не одни, я вам уже сказал.

— Тем не менее служба слишком рискует.

— В случае провала внешняя разведка будет ни при чем. Группа «Алекто», которой нет никакого резона публично заявлять о себе, исполняет всего лишь наблюдательную функцию. Не более того. Если возникнет серьезная проблема, «Алекто» окажет содействие в разоблачении злодеяний некоего «опасного психопата», слишком буквально трактовавшего понятие «столкновение цивилизаций».[149]

Шарль пробормотал имя Линкса.

— Не понимаю, что вас тревожит. Пока ваш агент действует безукоризненно. Он доказал уместность избранной методы. Если он будет продолжать в том же духе, мы добьемся всего, чего хотим. Неужели вы искренне верите, что в последнее время участь трех-четырех фанатиков может волновать наших соотечественников? В любом случае нет никаких причин, чтобы до них дошли разговоры об этом.

Стейнер отвел взгляд.

— Что? Может, вы хотите в чем-то признаться, Шарль?

— Двое журналистов интересуются деятельностью Общества оперативной обработки.

— Не в первый раз. Помимо всего прочего, вы руководите обществом, активно ведущим дела с Африкой в важных сферах.

— Один из них специалист по исламистам.

У Монтана вытянулось лицо. Он потребовал подробного рассказа и поинтересовался принятыми мерами.

Шарль рассказал о прослушках, о физическом наблюдении и пожаловался на отсутствие средств, на что его собеседник лишь махнул рукой: «Будут они у него, и очень скоро». А затем бросил заготовленную бомбу:

— Существует утечка информации. Говоря об утечке информации, мы и, очевидно, вы тоже имеем в виду осведомителя, крота.

— Немыслимо.

— Не допускаете ли вы в подобной связи, что некоторые сотрудники могут захотеть открыть встречный огонь?

Монтана понял, что его собеседник намекает на напряженные отношения, существующие между ним, серым кардиналом руководителя департамента, и официальным заместителем шефа службы внешней разведки:

— Мы стираем наше грязное белье дома, а не на виду у гражданских.

Стейнер сразу подумал о бюро защищенных инвестиций, реальная деятельность которого известна лишь ограниченному кругу посвященных. Если бы он не был так встревожен, апломб Монтана вызвал бы у него улыбку.


Ян Су последний раз сфотографировал вместе обоих мужчин и надолго замер. Низкорослый субъект с собакой в сопровождении своего телохранителя ушел первым. Другой, за которым фотограф с большим или меньшим успехом следил уже две недели, немного подождал, а потом тоже ушел.

Старик в телеобъективе выглядел встревоженным, павшим духом. Папарацци воспользовался неподвижностью своего объекта, чтобы еще парочку раз прицелиться в него. Как только Стейнер ушел, фотограф поднялся, торопливо разобрал камеру, сунул ее в рюкзак, сложил камуфляжную сеть, под которой прятался, и направился следом.

Нынче утром его посетила удача, удача — и интуиция. Сам не зная почему, он решил подойти к дому Стейнера ранним утром. И очень вовремя, так что застал, когда тот выходил. Один. Это упростило слежку, и на сей раз фотографу не пришлось прерывать ее на полпути из страха быть замеченным одним из вечно сопровождающих старика здоровяков. Глава Общества оперативной обработки был человеком весьма осмотрительным, но Ян привык преследовать личности, чересчур ревностно оберегающие свою частную жизнь. Так что он без проблем дошел за своим объектом до Булонского леса.

Потом все было просто, местность оказалась подходящей. Он сумел сделать множество портретов таинственного собеседника Стейнера — человека достаточно значительного, чтобы заставить его выйти из дому ни свет ни заря.

Мотоцикл папарацци поджидал его там, где он его оставил: возле входа во французский гоночный клуб. Он торопливо смотал удочки, нашел в шестнадцатом округе небольшое кафе и выпил горячего кофе с круассаном. Ружар может подождать еще часок.


Безопасность не слишком просторного, но высокого застекленного вестибюля нового офиса «Франс телевизьон» обеспечивали тамбуры и стеклянные турникеты, раздвигающиеся лишь по предъявлении магнитной карты. Были там и охранники, а за высокой длинной конторкой священнодействовали несколько гостеприимных сотрудниц. Украшением помещения служили три не слишком ухоженных живых растения, рекламные щиты и плоские экраны, посвященные достижениям отрасли массовых коммуникаций. Временные «избранные», кому судьба позволила добраться до расположенных в верхней части этого не слишком скромного атриума балконов, выглядели так, будто они свысока созерцают плебс.

Ложно открытый, холодно приветливый. Гнетущий. Таковы были первые впечатления Амель. Заметив ее, Ружар сразу подошел с прижатым к уху мобильным телефоном. Лицо его светилось ликованием.

— У моего приятеля-фотографа есть кое-что новенькое. Новый игрок, с которым Стейнер тайно встречался сегодня рано утром.

— Может быть, это не имеет к нам никакого отношения.

— Может быть, но, прежде чем отчаиваться, давай-ка узнаем о нем побольше.

— Когда у нас будут снимки?

— К полудню Ян сматывается на юг вслед за парой американских актеров, которые хотят купить домик. Он мне сказал, что…

Человек, которого они ждали, внезапно материализовался перед ними и, очевидно спеша, прервал их разговор. Арман Сибэй, главный редактор франко-ливанской версии журнала о Среднем и Ближнем Востоке, в знак приветствия обнял собрата и засвидетельствовал Амель свое почтение.

— Простите, что назначил вам встречу в подобных условиях. У меня очень мало времени. Сейчас я участвую в ток-шоу, а потом меня ждут на другой площадке, в другом конце города.

Когда перед этой встречей Ружар описывал его Амель как просвещенного оппортуниста, выплывшего на поверхность на волне исламского терроризма, в его голосе слышались нотки зависти.

— У меня есть кое-какая информация о вашем Хаммуде. Это бывший банкир и к тому же бывший христианин. Его жизнь резко изменилась после семейной драмы, за которую он, по-видимому, ненавидит израильтян. Впрочем, они отвечают ему тем же. — Сибэй подсел к ним, придвинулся поближе и понизил голос. — Ваш герой обратился перед тем, как присоединиться к самым крайним радикалам.

— А хавала?

— Я к этому и веду. Выйдя из одной банковской системы, официальной (я не люблю это слово, оно отдает какой-то не слишком заслуженной законностью, ну да ладно)… Так вот, Хаммуд оставил свой банк, чтобы стать хаваладаром. Это позволяет ему вносить свой скромный вклад в борьбу друзей-исламистов и при этом не слишком мараться. Он всего лишь ведает расходами, и даже если кто-то сядет ему на хвост, обвинить его в чем-либо будет трудно. Как вы о нем узнали?

Амель и Ружар переглянулись. Такой вопрос они предвидели. Сибэй не идиот. Прежде чем дать им подсказку, он захочет узнать побольше. Возможно, это окажется выигрышной темой. Пока он не сказал ничего, что они не могли бы обнаружить самостоятельно.

— Да ладно, Бастьен, чтобы как следует помочь тебе, надо…

— Я работаю над сюжетом весьма деликатного свойства и не могу об этом говорить. В деле замешан Хаммуд. Кроме того, у меня есть основания считать, что он мертв. Как раз из-за этого самого дела. Вот что я тебе предлагаю: если наша история благодаря твоим сведениям хоть куда-нибудь выведет, я дам тебе знать.

Прежде чем снова заговорить, Сибэй посмотрел вокруг:

— Идет. Могу устроить тебе встречу с одним ливанским банкиром, который подскажет, как подступиться к миру твоего Мишеля Хаммуда. Годится?

— Годится.

Они встали и пожали друг другу руки.

— Я перезвоню, Бастьен. — Сибэй исчез за стеклянной дверью.

— Я думала, мы работаем над этим делом, а не только ты?

— Ну разумеется, а как же. — Тон Амель застал Ружара врасплох. Он постарался поскорее овладеть собой, положил руку ей на плечо и, выходя, привлек к себе. — Что-то не так?

— Ничего. Все в порядке. Все хорошо.

Он поцеловал ее в лоб:

— Ну и отлично. Ты ведь знаешь, как ты нужна мне, а? Твоя помощь для меня драгоценна, даже необходима.

Она не ответила. Его рука покоилась у нее на плече, они шли, тесно прижавшись друг другу, пока не отдали себе отчета в этой новой, непривычной близости. Тогда, все так же не говоря ни слова, они отстранились друг от друга.

— Надо поймать такси.

Через несколько минут, сидя на заднем сиденье машины, Ружар обобщил имеющуюся у них информацию:

— «Мартина», которую было бы лучше называть «Мартин»… Об этой личности нам известно немногое, но он обратил мое… — он взглянул на Амель и улыбнулся ей, — наше внимание на двоих людей, внешне никак друг с другом не связанных. — Он поднял большой палец на правой руке. — Номер один, Шарль Стейнер. Бывший сотрудник внешней разведки, начальник конторы, постоянно действующей в кругах, приближенных к секретным службам, на тех же территориях, а именно в Африке и на Среднем и Ближнем Востоке. Только сейчас его деятельность уже скорее не секретная, а скрытная, что вызвано самой ее природой, более экономического, нежели политического характера. В ней также нет ничего противозаконного, во всяком случае внешне. Номер два, — он поднял указательный палец, — Мишель Хаммуд.

— Точнее, его труп.

— Увы. Этот тип обделывал делишки с террористами, помогал финансировать их деятельность и всплыл в Сене. — Ружар без малейшего волнения говорил о смерти этого человека. — Какая между ними связь?

Амель было не по себе. Глядя в окно на проносящуюся мимо набережную, она, не оборачиваясь, ответила:

— Помимо «Мартины»? Никакой.

— Да, разумеется, ты права. На кого работает «Мартина»? Чего он добивается?

— Прижать Стейнера или через него — одного из его клиентов. Возможно, Общество оперативной обработки ведет какой-нибудь проект, интересующий «Мартину» или тех, кто ему платит?

— Или, если я правильно понял смысл предостережения Дюссо, «Мартина» и Стейнер принадлежат к двум противоборствующим группировкам, участвующим в сваре, раздирающей службу внешней разведки. Вот чего я не могу понять, это какова ставка: президентские выборы?

Прежде чем Амель снова заговорила, прошло несколько секунд:

— Тогда зачем он рассказал нам о Хаммуде? И выбрал тебя? Наше присутствие в этом уравнении нельзя назвать случайным, не так ли?

Ружар не ответил. До него только что дошел смысл откровений «Мартины». Если Амель права, единственное заслуживающее внимания объяснение заключается в том, что Стейнер замешан в смерти Хаммуда. И если уж размышлять дальше, французские спецслужбы тоже. Журналист не решался предположить, что могло довести их до таких крайних мер. Он покачал головой и не ответил на следующий вопрос молодой женщины, удивленной его озабоченным молчанием. Все это было слишком непостижимо. Слишком пугающе.


Вернувшись, Сильвен обнаружил, что дома пусто. Однако на диване лежала открытая сумочка жены, а компьютер был включен. Видимо, она вышла ненадолго и недавно. Наверное, за покупками. Поколебавшись какое-то время, он направился к компьютеру.

На экране был открыт документ Word. Проект статьи о терроризме и параллельных финансовых системах. Он спустил вниз рабочее окно и открыл почту Амель.


26.10.02.1@09:02

От: Servier@nextstep.co.uk

Кому: Amelbal@voila.fr

Тема: возвращение


Здравствуй,

вот и я после недели отсутствия и молчания. Должен признаться, мне очень понравился наш поздний завтрак в прошлое воскресенье. Вот я и думаю: не можем ли мы повидаться в ближайшее время? Например, в эти выходные? Буду ли я еще раз иметь счастье воспользоваться отсутствием твоего мужа?

ЖЛС[150]


Сердце Сильвена заколотилось. Ему внезапно стало нехорошо. Он не испытывал гнева, нет еще. Но чувствовал себя так, будто его ранили. Амель не рассказывала ни о каком «позднем завтраке». Когда она успела так сблизиться с этим Сервье? И насколько тесно?

Он просмотрел несколько более ранних писем, но не обнаружил ничего компрометирующего даже в переписке жены с двумя ее ближайшими подругами. Речь шла только об их семье, о возникших между ними сложностях. Она не лгала, не преувеличивала ни одной проблемы. Увидев, что она упрекает себя, чувствует частичную вину в переживаемом ими кризисе, он даже успокоился. Больше там ничего не было, и он перешел к отправленным письмам.


Пятница, 26.10.01.@16:41

От: Amelbal@voila.fr

Кому: Servier@nextstep.co.uk

Тема: мои извинения


Привет, наконец какая-то весточка! Мне тоже понравилось, как мы с тобой провели время. И все же я бы предпочла подождать и увидеться на следующей неделе. В эти выходные Сильвен дома. Созвонимся в понедельник?

Амель Рувьер-Балимер


На площадке звякнул остановившийся лифт. Вернулась Амель. Сильвен оставил компьютер и скрылся в спальне.


27.10.2001

Дождь начался в середине ночи. Сильвен не спал, но лежал недвижно. Он слушал, как о металлические перила балкона стучат капли. Из-под теплого одеяла виднелись плечи жены. Слишком далеко. Он протянул руку и едва сумел коснуться их. Этого было недостаточно, и он придвинулся ближе. Его рука легла на бедро Амель, скользнула под футболку, единственную одежду, которую она носила ночью, и остановилась на талии. Несколько минут он подождал, успокоенный теплом под своими пальцами.

Его пальцы.

Ее.

Его.

Живот Сильвена судорожно сжался. Он сглотнул, чтобы прочистить горло, нежно прижался к ее телу, стараясь ощутить его тепло. Внезапно у Сильвена сложилось впечатление, что он больше ничего не чувствует. Его рука опустилась к началу бедер, поднялась, снова опустилась еще раз, до тех пор пока наэлектризованная кожа Амель не ответила на его прикосновения.

Отодвинувшись и снова еще плотнее прильнув к мужу, молодая женщина ласково подтолкнула его руку к своему клитору. Легкие движения тазом назад. Сильвен приподнял ногу, медленно ввел член и, поймав ритм, присоединился к ее покачиваниям.

Их губы нашли друг друга, и они, почти не шевелясь, слились в долгом поцелуе.

Тела возобновили мерное движение, раздались первые прерывистые вздохи. Амель легла на живот, футболка задралась ей на плечи. Увлекшись любовной игрой, он не раздел жену, а лишь набросил футболку ей на голову.

По-прежнему не выходя из нее, Сильвен приподнял ей таз и неожиданно шлепнул.

Удивленная, она вскрикнула и хотела открыть лицо.

— Не сегодня. — Ее голос слабо прозвучал из-под плотной ткани.

Муж не отпустил ее и одной рукой с силой сжал ей запястья за спиной. Резким толчком он еще глубже вошел в нее. Один раз, потом еще один. И еще один. Он задыхался.

Новый шлепок. Болезненный.

Амель взвыла.

Он продолжал входить в нее, все более и более жестко. При соприкосновении их тел раздавался звонкий шлепок.

— Прекрати! Ты делаешь мне больно! Прекрати!

Он по-прежнему держал ее запястья, она безрезультатно пыталась бороться.

— Тебе ведь так нравится, а?

Сильвен кончил. Прежде чем перевалиться на кровать, он, задыхаясь, всей тяжестью навалился ей на спину.

Амель плакала.


Камель Ксентини тоже не спал. Не раздеваясь, он лежал на походной кровати, накрытой спальным мешком, и разглядывал трещины и пятна сырости на потолке. Его душила ярость. Жилище внушало ему отвращение. Он и сам внушал себе отвращение. Ему не удавалось избавиться от воспоминаний о другой комнате, выходящей окнами с легкими белыми занавесками на море. Это было несколько лет назад. Ту комнату он делил со стройными и загорелыми телами, ему так нравилось ласкать их. Тогда у него было все. Уважение, деньги, роскошь. Любовь.

Камель провел рукой по своему паху.

Его мысли покинули жалкую комнатенку, чтобы вернуться к тем нежным и крепким телам, которые он так любил дни напролет трогать и ласкать языком.

Распустив ремень и расстегнув ширинку, Камель стал онанировать.

Он вспоминал объятия в солнечном полумраке, жаркие проникновения, чуть-чуть насильственные. Ему всегда нравилось сдерживаться, чтобы продлить миг, когда тела ослабляют захват.

Рука его мерно двигалась вверх-вниз. Устоять, переждать, сдержаться еще.

По соседней улице с грохотом проехал мотоцикл. Прекрасные видения исчезли, сменившись засиженным мухами грязным потолком. Не добившись удовлетворения, Камель несколько раз стукнул кулаком по кровати. Под его ударами заскрипели пружины. Он этого не заслуживает.

Его желание пропало.

Они заплатят, да, они заплатят. Все.


Драка со смертельным исходом на севере Парижа. — Под путями второй линии надземного метро обнаружен лежащий на земле молодой человек с обезображенным ударами лицом. Прибывшая на место трагедии помощь, вызванная анонимным свидетелем ранним утром, опоздала. К настоящему моменту вскрытие еще не прояснило ситуации прибывшим на место происшествия следователям криминальной бригады. По всей видимости, мужчина принадлежал к группе бомжей, о которых уже неоднократно поступали сигналы в полицию из-за нарушения общественного порядка. Все бездомные были препровождены в отделение по адресу: набережная Орфевр, 36, для дачи показаний…

Карим отложил газету.

— Сесийон или Мессауди?

— Сесийон.

— Когда?

— В ночь с четверга на пятницу. — Луи выдержал паузу. — Кстати, Хаммуд тоже…

— Тоже мертв? Я так и думал. Почему мне ничего не сказали?

— Чтобы избежать ошибок по невнимательности. Люди из двадцатого округа не в курсе.

— На сей раз трудно будет закрыть крышку. Вот черт! — Карим вскочил со стула и обоими кулаками грохнул по столу. — Но почему ты мне ничего не сказал!

— Успокойся, вовсе ни к чему…

Дверь в глубине комнаты открылась, и генерал Стабрат подошел прямо к Кариму:

— Пьер де Стабрат. Садитесь, капитан. — Приглашение было произнесено голосом примирительным, но твердым. — Как вы себя чувствуете?

— Не очень уверенно.

— Понимаю.

— Нет, не думаю, я…

Призывая его к молчанию, генерал поднял руку:

— Я понимаю. Но подсчет наших ошибок, а мы их допустили, особенно по отношению к вам, может подождать. Сейчас то, что представлялось нам лишь прощупыванием почвы, может оказаться делом первостепенной важности. — Он взглянул на Феннека, чтобы убедиться, что полностью завладел его вниманием. — Что вам на самом деле известно?

— Что вы имеете в виду?

— Что вы поняли?

Карим ответил не сразу:

— Хаммуд и Сесийон являлись частью тайной сети. Эта сеть, похоже, что-то готовит, поскольку мы неожиданно очень ею заинтересовались, и похоже, не мы одни.

Стабрат изобразил улыбку:

— Акция имеет отношение к химическому оружию, возможно французскому. Она должна быть очень масштабной, а следовательно, потенциально очень разрушительной.

— Великолепно! А что я вам говорил, Луи?

Куратор опустил глаза:

— Вы правы, капитан. Хаммуд помогал группе под названием «Эль-Хадж», готовящейся действовать на территории нашей страны и получить неизвестное количество нейротоксина. В настоящий момент мы потеряли след этого химиката. Но это еще не все. — Генерал разъяснил Кариму финансовую роль ливанца и степень причастности Сесийона, но воздержался от подробностей и уточнения происхождения своих сведений. — Итак, сейчас мы почти уверены, что их операция будет иметь место…

— В Париже, четырнадцатого июля две тысячи второго года.

Стабрат повернулся к Луи, затем снова к агенту:

— «Эль-Хадж»: логический вывод.

— Разумеется, но мы также подтвердили его перехватами.

— Следует предупредить Министерство внутренних дел.

— К чему? У нас есть вы, наша главная фигура, в самом центре шахматной доски.

— Я не убийца.

Генерал посмотрел на него долгим тяжелым взглядом:

— А кто говорит об убийстве? Кроме того, давно ли вас так сильно беспокоит смерть наших врагов?

— При всем моем к вам уважении, генерал, не делайте из меня дурака. Я нисколько не сомневаюсь, что в смерти Делиля и Сесийона нет ничего естественного.

— И вы думаете, что мы несем за это ответственность?

— Да, мы или те, с кем мы, по всей видимости, активно сотрудничаем.

Новая пауза.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, капитан. Априори вас это напрямую не касается, но, возможно, успокоит относительно наших намерений. — Стабрат обошел стол и встал позади Луи. — Нам известно, что Хаммуд выдал группу джихадистов, арестованную в конце сентября в пригороде Парижа. На это вполне определенно указывают многие детали. В частности, видеозапись, на которой зафиксирована передача нашим милягой-ливанцем офицеру местных спецслужб этим летом в Дубае документов, позволяющих идентифицировать «Игуану».

— Ну и что?

— А то, что интересующая нас операция столь сложна, что ее заказчики сочли необходимым пожертвовать некоторыми своим пешками, чтобы отвлечь наше внимание. Я не очень удивлюсь, если окажется, что смерть Хаммуда и даже, возможно, Сесийона также входит в план осуществления принципа превентивных действий, если можно так сказать.

Карим перевел взгляд с генерала на своего куратора. Лицо Луи было непроницаемо.

— Мы не имеем к этому отношения?

— Нет.

— Луи?

— Довольно, капитан! Сколько можно подвергать сомнению мои слова? — Стабрат тоже склонился над столом и прихлопнул по нему ладонью.

— Чего вы от меня ждете?

— Вы поступаете в полное распоряжение ваших приятелей из двадцатого округа и соглашаетесь на предложенную ими работу. Надо любыми способами и как можно скорее еще глубже внедрить вас в их организацию. Нам также потребуется доступ ко всем документам, что позволит получить больше информации о группе «Эль-Хадж». Мы должны сопоставить их с имеющимися у нас сведениями из других источников. — Говоря это, генерал снова обошел стол. — Кроме того, мы пытаемся выйти на след кое-каких личностей.

Луи подвинул к агенту три фотографии:

— Что это за типы?

— Приведение в действие одного или нескольких устройств с использованием нейротоксического вещества требует особой компетенции. Вот люди, которых мы задержали как наиболее возможных исполнителей такой работы. — Стабрат остановился за спиной Феннека и положил руку ему на плечо. — Мы на вас рассчитываем.

Карим кивнул.


Серый «Пежо-607» появился на трассе возле Галлардона поздним утром. Не задерживаясь возле насосов, он остановился прямо перед главным зданием заправки. Первым из машины вышел пассажир с переднего сиденья и отправился размять ноги. Через несколько минут он вернулся.

Затем из машины показался Шарль Стейнер, один. Взглянув на серое низкое небо, он поднял воротник пальто. В магазине он прямиком отправился в туалет, вымыл руки, вышел и заказал у скучающей за барной стойкой молодой женщины кофе. Народу было немного. Стайнер присел за столик в глубине заведения, рядом с парнем с грязными волосами, который, полуприкрыв глаза и откинувшись на спинку стула, слушал музыку. На столе перед парнем был стакан апельсинового сока и затрепанный экземпляр «Экипа».

Подав эспрессо, женщина удалилась. Сосед Шарля наклонился к нему:

— Сигареты не найдется?

— Не курю.

— Мудрое решение.

— Вы тоже могли бы обойтись без этого.

— Возможно.

Уставившись в пустоту, они молча принялись за свои напитки.

— Что у нас там дальше по программе? — Линкс говорил тихо, почти не шевеля губами.

— Фодиль. Группа «Алекто» уже на него вышла. — Стейнер сидел спиной к залу, никто не мог видеть, что он говорит.

— А Мессауди?

— Позже.

— Пиротехники?

— За ними следят все. Троих кандидатов изолировали сразу, но сегодня утром я узнал, что осталось всего двое. Третий, англичанин пакистанского происхождения, нынче ночью был нейтрализован британскими парашютно-десантными частями особого назначения возле Баграма.[151] Но в настоящий момент это не наша проблема. А пока мне настоятельно порекомендовали заняться журналистами. — Шарль выдержал паузу. — Приходится говорить об этом. Мне необходимо больше средств наблюдения.

— Что тебе уже известно?

— Не так много. Ружар — бывший маоист, не в ладах с женой. Поскольку деньги принадлежат ей, он соблюдает видимость приличий. У него две более или менее постоянные любовницы, бывшие практикантки; он выпивает и иногда балуется кокаином. Его телефонные переговоры пока ничего нам не дали. Полагаю, скоро мы получим номер его мобильного… И конечно, мобильный его девицы тоже.

Они обменялись взглядами.

— О ней ничего?

— Ничего, кроме того, кто она такая. То же самое и относительно ее мужа.

Линкс кивнул:

— В последней доставке тебе отправлены технические характеристики замков их квартир. Найди мне, за что зацепиться.

Морщины на озабоченном лице Стейнера как будто стали еще глубже.

— Что-то происходит?

— Не нравится мне эта история. С самого начала. И присутствие двух этих дерьмоделов не облегчает задачи. Служба…

— Что?

— Ничего. Да, — Шарль вздохнул, — возможно, утечка информации происходит от нас.

Агент только покачал головой.

— Теперь надо быть внимательнее.

Он улыбался или Линксу только показалось?

— Тобой интересовался Монтана.

Снова молчаливый кивок, едва заметный.

Линкс поднялся:

— Почитали бы вы «Экип», это вас развлечет. — И отправился в туалет.

Через несколько минут Стейнер покинул помещение заправки с газетой под мышкой.


Соня одевалась. Амель смотрела на нее. Большую часть субботнего дня они провели вдвоем, договорившись вместе походить по магазинам, — теперь это стало для них таким редким удовольствием. Молодые женщины даже особенно не разговаривали, так, обменялись несколькими банальностями. Амель, молчаливая, смущенная и сама себе противная, витала мыслями далеко от своей лучшей подруги.

Та заканчивала собирать сумки со шмотками.

— Ты правда не прогуляешься со мной до Бастилии?

— Нет, мне хочется выпить еще кофе.

Соня озабоченно взглянула на подругу и нежно погладила ее по щеке:

— Ты знаешь, что всегда можешь прийти ко мне.

Улыбки. Прощание.

Оставшись одна, Амель подозвала официантку и попросила счет. В ожидании она взяла мобильник и набрала номер. Как и в прошлый раз, ни одного гудка, сразу автоответчик: «Hi. You have reached plus four four…»[152] Она отключилась.

Молодая официантка принесла счет и взяла протянутую ей синюю карту.

— Вы, случайно, не знаете некоего Жан-Лу, вашего постоянного клиента? Среднего роста, лицо худощавое, квадратное, темные короткие волосы. Весьма элегантный.

— Извините, я новенькая.

Дождавшись, когда девушка вернется с электронным терминалом, Амель расплатилась и быстро покинула «Канапе». Шел дождь, но это не помешало ей дойти до дому пешком.


29.10.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
АФГАНИСТАН: ПОСЛЕ ТРЕХ НЕДЕЛЬ БОМБАРДИРОВОК ТАЛИБЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ УПОРСТВУЮТ / СОЮЗНИЧЕСКАЯ КОАЛИЦИЯ ТЕРЯЕТ ПРОЧНОСТЬ ИЗ-ЗА НАПРЯЖЕНИЯ В ДРУЖЕСТВЕННОЙ АМЕРИКЕ САУДОВСКОЙ АРАВИИ / СИБИРСКАЯ ЯЗВА: ФБР ПОДОЗРЕВАЕТ КРАЙНЕ ПРАВЫХ США / ИЗРАИЛЬ УХОДИТ ИЗ ВИФЛЕЕМА / ПОЛЕМИКА ВОКРУГ ОБЪЕДИНЕНИЯ КОРСИКАНСКИХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ / ПРЕЗИДЕНТСКИЕ ВЫБОРЫ: МЕЛКИЕ КАНДИДАТЫ: И Я, И Я, И Я! / ПРАВОСУДИЕ: РАЗДОР СРЕДИ ЧИНОВНИКОВ ПОСЛЕ КРОВАВОГО РАССТРЕЛА: УСЛОВНОЕ НАКАЗАНИЕ НЕДОПУСТИМО / МЕСЯЦ ПОСЛЕ ВЗРЫВА НА ЗАВОДЕ, ТРУДНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЫЖИВШИХ СЛУЖАЩИХ / УГРОЗА ЗАБАСТОВКИ ИНКАССАТОРОВ: ЕВРОРАБСТВО? / ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О ЗАБАСТОВКЕ С ТРЕБОВАНИЕМ УВЕЛИЧЕНИЯ ЗАРПЛАТЫ В «ЭР ФРАНС», ПИЛОТЫ ВОЗГЛАВЛЯЮТ ФРОНДУ / «ЗОЛОТАЯ СЕМЕРКА»[153] ЗА «ЛОФТ-СТОРИ» / СОБЫТИЕ: ДОЛГОЖДАННЫЙ НОВЫЙ АЛЬБОМ МАЙКЛА ДЖЕКСОНА…


Пон., 29.10.01@10:04

От: Amelbal@voila.fr

Кому: Servier@nextstep.co.uk

Тема: повидаться


В субботу я звонила и заходила в «Канапе». Хотелось поговорить, но тебя там не было. Разве мы не договаривались созвониться на этой неделе?

Амель Рувьер-Балимер


29.10.01@17:13

От: Servier@nextstep.co.uk

Кому: Amelbal@voila.fr

Тема: в Лондоне


В эти выходные мне совершенно нечего было делать (ты сказала, что будешь занята), и я поехал в Лондон поработать. Давай увидимся в среду, я возвращаюсь днем. Пропустим по стаканчику в «Марли»[154] в шесть часов. У меня перед этим встреча неподалеку…

ЖЛС


30.10.2001

Понсо встретился с Магрелла и Жаке на бульваре Ла-Виллет. Он согласился пойти с ними для формальной проверки у Нуари Мессауди, чье имя возникло в деле Сесийона. Впрочем, он не питал на этот счет никаких иллюзий: офицеры-криминалисты были приглашены не без задней мысли. У них на рукахоказался второй мертвый исламист. За столь короткое время перебор, даже если обстоятельства этой новой смерти отличались от первого дела. Там — нападение банды клошаров, известных своей жестокостью, а тут — случайное «утопление». Следаки из тридцать шестого дома еще ничего не знали о связях, существующих между Хаммудом и Сесийоном.

Так что нынче утром Магрелла направлялся ловить рыбку в мутной воде. «Наш приятель в такую пору, должно быть, еще дрыхнет». И не только Мессауди.

Трое полицейских вошли в жилой массив Лепаж и углубились в переулок, отходящий от бульвара и упирающийся в улицу Мо. Шествие замыкал Понсо.

— Что у вас на него есть?

— Мы проверили в отделе по борьбе с наркотиками. У них на него заведено дело, не слишком толстое, и им неохота его бросать. Чует мое сердце, что наш примерный гражданин — один из их «кормильцев» и они предпочли бы, чтобы его оставили в покое.

— А что ты можешь мне сказать по поводу смерти Сесийона?

— Ничего, кроме того, что уже изложил тебе по трубе. Все заставляет полагать, что парня до смерти забили бомжи, ночующие под линией метро. Его кровь оказалась на тряпье многих из них; кстати, они потырили у него кое-какие вещички. К этим клошарам и прежде имелись претензии: в бесконечных книгах учета текущих дел комиссариата зафиксированы многочисленные жалобы окрестных жителей. Бригада по борьбе с преступлениями регулярно приезжала пресекать их драки.

— Тогда зачем ты заставил меня прийти?

Магрелла посмотрел на своего коллегу из оперативного отдела:

— А зачем ты согласился?

Понсо остановился, так же поступили и двое других.

— Возможно, Сесийон и Хаммуд пересекались в Париже.

— С Мессауди?

— Все может быть. Я хочу убедиться, что их почти одновременная кончина — не что иное, как совпадение.

Они двинулись дальше и вскоре вошли в дом Неззы. Второй этаж. Они позвонили. Через тридцать секунд позвонили снова. После второго долгого звонка по ту сторону двери наконец раздались шаги — тяжелые, медленные, сонные.

Дилер в одних трусах открыл дверь, скептически оглядел всех троих и отступил, чтобы дать им войти, даже не спросив трехцветных удостоверений. Он проводил их в неприбранную гостиную, в центре которой торчал огромный эпидиаскоп, и уронил свое тщедушное тело на кожаный диван.

Среди разбросанных на полу тряпок Понсо заметил женскую одежду. Он подбородком указал на нее Жаке, тот повернулся к Мессауди:

— Черт, почему у вас, сутенеров, вечно такая грязища! У тебя кто-то есть?

Из-под усов Неззы мелькнула довольная ухмылка.

— Ну да. Хотите, она сделает вам кофе? Или чего другого?

Жаке проигнорировал колкость:

— Лоран Сесийон. Это имя тебе о чем-нибудь говорит?

— Вас бы здесь не было, если бы вы не знали. Что он еще натворил?

— Когда ты его видел в последний раз?

— Недавно, две-три недели назад. Мы не слишком часто общаемся. С тех пор как он перешел на темную сторону силы, его речи мне не нравятся. Если он приходит, то либо для того, чтобы поколотить меня, либо чтобы наставить на путь истинный, так что…

Понсо и Магрелла переглянулись. Он говорил о Сесийоне в настоящем времени.

— Клянусь вам, мне совсем не в радость, что он путается у меня под ногами. — Мессауди приложил руку к сердцу. — Обделывать дела с верующими не слишком хорошо для… То есть если господа понимают, что я хочу сказать.

— Понимаем, понимаем. Так что ты не знаешь, где его сейчас можно найти?

— Нет, а почему вы спрашиваете?

— Потому что он мертв.

Тень удивления мелькнула на лице Неззы, но он быстро овладел собой.

Однако недостаточно быстро — полицейские заметили его краткое замешательство.

— Как это случилось?

— Твои милые соседи, те, что кучкуются под линией метро. Они немного перестарались, когда чистили его карманы.

— А Мишель Хаммуд? Это тебе что-нибудь говорит?

— Кто это?

Магрелла не успел ответить, его опередил Понсо:

— Это такой маленький черножопый, который позволяет поколачивать себя, твой бывший жених. Потому что там он, похоже, не слишком защищался.

Мессауди повернулся к нему. Он старался сохранить спокойствие, но в глазах полыхала ярость.

— Вернее сказать, он был моим дружком, я вам уже говорил.

Внимание Неззы отвлек Жаке. Роясь на стеллажах, выстроенных вдоль стены позади эпидиаскопа, легавый задал ему свой вопрос:

— А где ты был в ночь с четверга на пятницу?

— Уж конечно, не под линией надземного метро. Должно быть, в ночном заведении, я обычно выхожу по пятницам.

— Кто-нибудь может подтвердить?

— Надо подумать… Погодите, гляну в мобильнике. — Мессауди привстал.

Магрелла снова заставил его сесть:

— Брось. Только не говори, что тебе неизвестно, с кем встречался в последнее время этот твой Сесийон. Имена этих чертовых бородачей, которых ты не желаешь видеть!

— Я так понял, его прикончили клошары с бульвара?

Трое полицейских переглянулись и после двух-трех дополнительных формальных вопросов, убедившись, что до их прихода Мессауди ничего не знал о смерти своего бывшего сообщника, поспешили уйти.

— Однако это не означает, что у Неззы не возникнут собственные соображения относительно того, кто убил Джафара. — Как только они вышли, Магрелла снова заговорил.

— Если это и в самом деле кто-то другой, а не клошары. Поскольку в признательных показаниях и вещественных доказательствах пока все сходится. Я думаю, это их рук дело, и мы только зря морочим себе голову. Кроме того, между нами говоря, двумя больше, двумя меньше — плевать мне на этих сраных африканцев. Хватит уже. — Жаке нравились простые объяснения.

Они стояли перед коллегой из госбезопасности.

— Думаю, он прав. Что толку усложнять себе жизнь неправдоподобными предположениями.

— Значит, ну его, будем считать, что наш ливанский приятель сам пустился в плавание, так, что ли?

— Я этого не говорил. Но до нового приказа у тебя нет никаких доказательств, что два этих дела связаны между собой. — Все же Понсо не нравилось такое совпадение. Так что сомнения Магрелла его не удивляли.


Амель ждала в бистро на улице Бюси, в одиночестве сидя за столиком. В передовице лежащей перед ней ежедневной газеты сообщалось об очередном корсиканском инциденте, тормозящем старт премьер-министра в президентской гонке. Свое достойное место на первой полосе, по соседству с перестрелкой со смертельным исходом в каком-то городе в центральной Франции, занимал разворачивающийся в Афганистане джихад. Газета лежала вверх ногами, молодая женщина ее не читала. Она смотрела на улицу и заметила присутствие Ружара, только когда тот оказался прямо перед ней.

Вместо приветствия он поцеловал ее в лоб:

— Как дела?

— Нормально.

Журналист взял меню с соседнего столика:

— Эй, cheese![155] Все хорошо. Клейн тебя обожает, он непрестанно говорит со мной про тебя и про статью об антитерроризме. Кстати, скоро выйдет другая, про хавалу.

Губы Амель растянулись в подобие улыбки.

— Зачем тебе надо было так срочно увидеться со мной?

— «Мартина». — Ружар говорил, не отрывая взгляда от меню. — Тебя это еще интересует? Он снова вышел на связь. На сей раз отправил для нас открытку в газету.

— Почему он не позвонил?

— Я даже не стану отвечать на твой вопрос.

Потребовалось несколько секунд, чтобы в мозгу Амель родилось и созрело объяснение. Связи по телефону больше нет. Телефон стал ненадежен. Следовательно, за «Мартиной» следят. Возможно, за ними тоже. Номер Амель на прослушке. Теперь она участвует в большой игре, чего ей всегда так хотелось.

Молодая женщина подумала о муже: он придет в ярость. Потом решила, что вообще не обязана рассказывать ему что бы то ни было, а главное, у нее нет такого желания. И еще она подумала, что ей страшно.

Ружар почувствовал это:

— Не беспокойся. Во-первых, всякое бывает, и потом, с нами ничего не может случиться. Не с нами и не теперь. Единственное, о чем это говорит, — это что «Мартина» — дело серьезное.

— У тебя есть какие-нибудь предположения? О чем он теперь хочет нам рассказать?

— Нет, в открытке только назначен день встречи. Тридцать первое октября, то есть завтра, в четыре часа…

Амель поморщилась.

— В первом этаже «Голубого экспресса»[156] на Лионском вокзале. Подпись «Мартина».

— И все?

— Да. — Журналист заметил реакцию своей собеседницы. — С завтрашним днем какая-то проблема?

— Нет, нет. — Кроме свидания с Сервье, об отмене которого не могло быть и речи. — Но… Мало ли кто мог отправить эту открытку.

Единственным ответом ей был тихий шепот: «Не забыть предупредить Яна».

Она подождала немного и снова спросила:

— И больше ничего?

Ружар отрицательно покачал головой, отложил меню и сделал знак официанту. Тот не заметил.

— Кроме того, Сибэй согласился. В начале следующей недели у нас встреча с его контактом в баре отеля «Крийон». Теперь скажи, что, по-твоему, не так?

Амель помолчала, подняла глаза, опустила их:

— Все из-за Сильвена. — Она спохватилась: — Так, личное. Надо утрясти парочку дел. Работе это не помешает.


Выйдя из отеля «Хэмпел»[157] через главный вход, Жан-Лу Сервье прошел до регулярного сада, давшего свое название улице — Крейвен-Хилл-гарденс. Было около восьми вечера, встреча назначена через час. Пешком, через находящийся в двух шагах отсюда Гайд-парк, он как раз успеет на Саус-Кензингтон, где его ждет Олаф с клиентами.

Однако, привлеченный видом тщательно обработанного квадрата зелени, он не двинулся с места. Его обуревали противоречивые чувства. Забронировав номер в этом отеле, он изменил своим привычкам. В трехстах метрах влево отсюда, в Мьюз,[158] жила Вера. Сейчас, должно быть, она уже дома.

Появиться в этом районе, разрешить себе думать о бывшей возлюбленной, рассматривать возможность пойти в сторону ее дома означало возродить то, что умерло, позволить всем этим исчезнувшим мгновениям, которые одиночество делает еще более прекрасными, дурачить себя. А ведь их было немало, и они по-прежнему прельщали и заставляли принимать желаемое за действительное, делая реальность менее мрачной. И все же общение было невозможно, вызывало схватки в животе и заставляло сердца тревожно биться в страхе перед слишком длинными ночами.

Он так стиснул челюсти, что скрипнули зубы.

Реальность горького прошлого, константа.

И все же не от прошлого бежал Сервье в этот уик-энд. Не без определенной иронии он решил искать убежища в Лондоне. Но какого убежища? Он мог свернуть налево, немного пройти, всего несколько шагов, не больше, сначала до конца сада, а потом еще немного дальше. Дальше, до…

У него зазвонил мобильник. Олаф.

— Hi there.

— Where are you?

— Just outside my hotel.

— Don’t move. I’m on my way. We have to talk before dinner.

— OK, I’ll be waiting for you at the bar.[159]

Жан-Лу развернулся и снова перешел улицу.


31.10.2001

Амель и Ружар пришли заранее и из зала ожидания Лионского вокзала тайком наблюдали за первым этажом «Голубого экспресса». Не может быть и речи, чтобы и сегодня снова дать «Мартине» улизнуть. Чтобы наверняка подловить своего анонимного информатора, они нарушили условия встречи: ждали его не в кафе, со стороны платформы, на виду, как было договорено. Они рисковали, но готовы были побиться об заклад, что, не увидев их, таинственный источник попытается их найти и подойдет достаточно близко к заведению, а может даже, войдет в него, чтобы убедиться, что они там. Несмотря на обилие широких окон, осмотреть все углы кафе снаружи было невозможно.

Назначенный час приближался.

В поисках человека, напоминающего того, кого Амель частично удалось запечатлеть на ступенях возле площади Отель-де-Виль, взгляды журналистов скользили с одного мужского силуэта на другой. Задача была не из легких. Клиентура кафе, как и вокзала, в основном состояла из любителей путешествовать по железной дороге. Они входили и выходили по мере отбытия поездов.

Появился какой-то человек в темном плаще и некоторое время осматривал помещение. Ему было около пятидесяти; походка, стрижка и цвет волос ничем не примечательные. Он приблизился к бару. Поведение незнакомца не оставляло ни малейших сомнений: он кого-то ищет.

Ружар повернулся к своей спутнице, та пожала плечами. Они уже собирались встать и подойти к подозрительному типу, когда ему на шею бросилась молодая девушка. Он расцеловал ее в обе щеки. Отец и дочь. Они скрылись за одной из редких перегородок кафе.

Шестнадцать ноль две. «Мартина» должен быть где-то здесь.

На мгновение глаза Амель задержались на каком-то посетителе с румяным лицом, украшенным очками в толстой роговой оправе. Несмотря на пальто цвета морской волны и тот факт, что его обладатель как будто с особым вниманием обозревал кафе, журналистка исключила его из списка потенциальных «Мартин». Слишком молод, должно быть, года на четыре-пять старше Амель.

Не похож, да и очков она не припомнит.

Впрочем, он уже уходил.

И все же он опять привлек ее внимание, когда спустя три минуты вновь появился и снова стал разглядывать сидящую в зале публику. Вероятно, обойдя кафе снаружи, он вернулся с другой стороны «Голубого экспресса». Его немного неловкая и неуверенная походка показалась Амель знакомой. Она уже видела ее через фотообъектив.

— Вон он… То есть мне так кажется.

Она показала пальцем. Проследив взглядом в указанном направлении, Ружар увидел, о ком идет речь, удивленно повернулся к Амель и, заметив ее уверенность, кивнул.

Журналистка поднялась и, как было условлено, двинулась в сторону кафе.

Амель оказалась права. Синее пальто сразу заметил Ружара и больше не терял его из виду. Она увидела, как он склонился к оказавшемуся возле него туристу, сидящему на старом рюкзаке. Указывая на бар, незнакомец произнес несколько слов, достал из кожаного портфеля конверт и передал его бродяге, тут же направившемуся к Ружару.

«Мартина» сосредоточился на движении своего посланца сквозь толпу и ни на что другое уже не обращал внимания.

— «Мартина»?

Услышав голос, он вздрогнул. К нему обращалась молодая женщина, улыбающаяся, очень хорошенькая, на каблуках оказавшаяся такого же роста, как он. Совсем близко. Очень тихо. Он знал ее. Он отступил на шаг, готовясь развернуться и бежать.

Его реакция отмела последние сомнения Амель. Она схватила его за руку:

— Теперь мы знаем, как вы выглядите.

— Оставьте меня, я вас не знаю.

— Мы просто хотим немного поговорить.

Мужчина резко высвободился и бросился в сторону:

— Оставьте меня в покое. Вы ошиблись.

Вскоре к ним присоединился бродяга, вернувшийся со своего задания и недовольный тем, что заказчик уходит:

— А мои бабки? — Он загородил им дорогу. — Свалить хотел, мудак? — Он вцепился в воротник синего пальто. — Гони монету.

Другая рука была угрожающе сжата в кулак. Ружар подоспел очень вовремя:

— Сколько он тебе обещал?

— Десять штук.[160]

Журналист расплатился, и довольный оборванец-рассыльный убрался.

Мертвенно-бледный «Мартина» покорно шел к «Голубому экспрессу». В ресторане они нашли уединенный уголок и сели за стол. Некоторое время все молчали. Информатор не решался взглянуть на своих собеседников. На столе между ними связующим звеном или непреодолимой преградой лежал все еще не распечатанный конверт.

— Что там внутри? — Амель нетерпелось приступить к военным действиям.

— Как вас зовут? — Это Ружар.

— Сведения о некоем Лоране Сесийоне. Он умер в конце прошлой недели, его насмерть забили клошары под линией надземного метро в девятнадцатом округе. Официально.

— Почему это может нас заинтересовать?

— Кто вы?

«Мартина» поочередно посмотрел на обоих спрашивающих и остановил взгляд на Амель:

— Это был обращенный, близкий к салафистской группе проповеди и джихада и к тому же один из последних известных контактов утопленника, в свою очередь подозреваемого в связях с исламистами.

— Откуда вам все это известно? На кого вы работаете? Ваше имя? — Ружар схватил информатора за руку в тот самый момент, когда тот встал, чтобы уйти, и с силой рванул вниз.

— Прошу вас, отпустите. Они убьют меня, если узнают, что…

— Вы и есть та самая «Мартина»?

— Да, это я.

— А голос?

— Изменен при помощи электроники.

— Кто это «они»? Общество оперативной обработки, управления и надзора? А может даже, служба внешней разведки? Или кто-то другой?

По-прежнему изогнувшись над столом, молодой человек снова умоляюще произнес:

— Я не могу задерживаться, мое отсутствие заметят.

— Вы ведь понимаете, так или иначе, мы в конце концов узнаем, кто вы. — Ружар отпустил его запястье.

Амель положила на стол фотографию. На ней был запечатлен Шарль Стейнер с каким-то мужчиной на фоне деревьев.

«Мартина» замер, не в силах отвести взгляда от снимка. В его глазах мелькнула какая-то мысль. Он торопливо огляделся и снова покорно присел возле стола.

— Мы знаем Стейнера, но… — Ружар указал на другого персонажа, — зато вот его…

— Его называют Монтана. Полковник Монтана. Не думаю, что это его настоящее имя.

Тут журналист вспомнил о предостережении Дюссо, однако предпочел никак не выказать своей реакции. Амель была не в курсе.

Она продолжала как ни в чем не бывало:

— На кого он работает?

— На службу…

— Внешней разведки?

— Да.

— А вы? Это ваш шеф?

«Мартина» вздохнул.

— Как вас зовут?

Лицо молодого человека становилось все бледнее, испуганные глаза бегали за стеклами очков.

— Жан-Франсуа, — неохотно ответил он.

Ружар решил поднажать:

— Жан-Франсуа, а дальше?

Дальше, похоже, дело не пойдет.

— Что такое Общество оперативной обработки, управления и надзора?

— Контора по разработке стратегии и… безопасности.

— Связанная с внешней разведкой?

Нет ответа.

— Что подразумевается под безопасностью? Какова связь с теми сведениями, которые вы нам передали? Имеет ли эта контора какое-либо отношение к смертям тех двоих, к чему вы пытаетесь привлечь наше внимание?

Молчание.

Взгляд Жан-Франсуа рыскал по залу в поисках пути к бегству.

Неожиданный удар ладонью по столу заставил вздрогнуть Амель и информатора.

— Отвечайте! Почему вы вышли на меня? — Ружар рисковал, чересчур сильно прессуя свой источник. Но он чувствовал, что тот вот-вот сдастся.

— Я… Мне надоело. Я не могу больше выносить это… Я больше не могу молчать! Надо это прекратить!

Молодой человек снова встал, но теперь журналист не пошевелился и незаметно сделал Амель знак последовать его примеру.

— Занимайтесь своим делом, ответы тут. — Выпалив эти слова, Жан-Франсуа поспешил спастись бегством.

— Он вернется. — Ружар достал из кармана куртки маленький цифровой диктофон. — Вот увидишь. — Он проверил качество записи. — Великолепно.

Зазвонил его мобильный. Нажимая кнопку, он заметил, как Амель украдкой взглянула на часы:

— Успеваешь? — И затем в трубку: — Высший класс! Передашь мне их как можно скорей, ладно? — Он разъединился. — Ян. У него будут пригодные для работы фотографии.

— Почему ты позволил «Мартине» уйти?

— На сегодня он сказал нам достаточно. — Журналист распечатал конверт, бегло просмотрел его содержимое. — Вот черт, дело очень опасное. Ты поняла, он практически признался нам, что скрывает что-то, наводящее на него смертельный ужас. Это, должно быть, по-настоящему важно. Я уверен, что история с «зачисткой» исламистов весьма серьезная.

— Возможно, парень ломал комедию.

— Они не так-то просты, милочка, уж поверь мне.

— Кто этот Монтана? Ты почти ничего о нем не спросил, тебе знакомо это имя?

Ружар положил твердую руку на плечо Амель и наклонился к ней:

— Мы молодцы! Мы раскопаем резонансное дело, поверь моему нюху, он меня никогда не обманывал.

Новый взгляд на часы.

— Похоже, «Мартина» был на грани. Мне не кажется, что это так уж клёво…

— На грани? На грани! — Ружар движением подбородка отмел это соображение. — А кто пришел встретиться со мной, а? Неужели ты думаешь, что в такую среду входят вот так запросто, без посвящения, проверки, тестирования? Эти типы прекрасно знают, на что они идут, так что плевать я хотел на их жалкие угрызения совести. Тем хуже для него. Мы здесь, чтобы узнать правду, мы органы безопасности системы. И мы добьемся правды в полном объеме!

— Значит, лес рубят — щепки летят?

— Вот именно.

— И плевать на опасности?

— Сдрейфила? — Ружар пристально посмотрел на нее.

Опустив глаза к своим часам, Амель покачала головой.

— У тебя свидание или что?

— Да.

— Тогда беги. Я хотел предложить тебе стаканчик, чтобы обмыть удачу, но твоя спешка меня нервирует.

Шеф насупился и замолчал. Она колебалась, не решаясь уйти, но все же взяла сумку и поднялась.

Ружар не шелохнулся и только ограничился напоминанием о встрече в следующий понедельник:

— Если тебе по-прежнему хочется заниматься этим делом.

Его последние слова все еще звучали в голове журналистки, когда она спустилась в метро. Амель выглядела не лучшим образом, но ей необходимо было встретиться с Сервье: он действовал на нее умиротворяюще. Ей надо было его увидеть.

Зазвонил телефон. Надеясь, что это Ружар, дающий ей шанс исправиться, она торопливо отыскала аппарат в сумке. Нет, всего лишь Сильвен. И все же она ответила.

— Это я. Ты уже дома?

— Нет еще.

— Я иду домой. Надо поговорить. Надо… Мне тебя не хватает. Знаешь, я так себя ругаю. Я вел себя гадко.

Что-то в голосе мужа заставило Амель почти забыть обиду.

— Приезжай…

Еще мгновение назад она сомневалась, отвечать ли на звонок мужа. Теперь она не знала, как быть.

— Прошу тебя.

Сильвен любит ее. Они немного запутались…

— Проведем вечер вместе. Мне это необходимо. Я не могу без тебя жить.

Они могли бы встретиться. Амель задумалась о том, что она собирается рассказать Сервье. Встреча с ним внезапно показалась ей предательством.

— Хорошо.

Из туннеля подул сильный порыв ветра, подошел поезд. Амель пропустила его, уставившись на умолкший телефон.

Английское произношение автоответчика было по-прежнему безупречным, голос одновременно мягким и решительным. Внушающим доверие.

— У меня изменились обстоятельства, прости. Я перезвоню. — Ей было тошно.


Камель назначил встречу Фарезу Хиари поблизости от одного из карьеров, пересекающих лес в департаменте Фламбертен в Ивелене. Спрятавшись за деревьями, он наблюдал, как его сообщник поднимается по тропинке в сторону опушки. Он пропустил его вперед и подождал пару минут. Кажется, следом никто не шел. И все же даже в глубине леса, вдали от посторонних взглядов, Камель действовал со всеми мерами предосторожности.

Фарез нетерпеливо топтался на месте; похоже, в лесу под вечер ему было не по себе. Он вздрогнул, когда Камель внезапно возник позади него.

— Ты меня напугал. Ассалам Алейкум, брат. Ты нервничаешь из-за звонка Нуари? Что особенное случилось, что ты дергаешь меня?

— Полиция. Она к нему приходила.

— Зачем?

— Джафар мертв. Они явились, чтобы расспросить про него.

— Кто такой Джафар?

— Первый курьер.

— Ин-аль-дин-аль-мук![161] — Ксентини вполголоса выругался.

— Незза сказал, что тебе нечего беспокоиться.

— Тогда зачем он звонил?

— Просто чтобы предупредить, такова договоренность. На самом деле, он думает, что нет ничего серьезного. На Джафара напала банда бездомных. Они обокрали его, а потом еще и избили.

— И Нуари поверил?

— Да, так было в газетах, и полицейские ему сказали. У него там дружки, ты же знаешь. Парни, которые берут на лапу, ему кое-что рассказывают. Все правда, клошары там уже несколько месяцев, они всех достали.

— Да, похоже, даже нас.

Мужчины обменялись взглядами.

— А ты-то веришь этому Неззе? Ты ведь теперь с ним знаком?

Фарез кивнул:

— Он достоин доверия и очень осторожен. Из-за того, что он для нас делает, как ты понимаешь. Он хорошо все проверил, за ним никто не следит. Те, что к нему приходил, из бригады криминальной полиции, а не из разведки. А с полицией общаться он умеет.

Камель вообразил себе Неззу, бахвалящегося перед Хиари своим опытом и умом. А тот все продолжал оправдываться:

— Нуари обещал поговорить с нашими братьями из двадцатого округа, чтобы они были внимательны.

Ксентини эта история совсем не нравилась, но у него не было выбора. В настоящий момент с дилером была связана часть плана. Риск допустимый — они никогда не встречались. К тому же он не имел права позволить себе, чтобы собеседник хоть что-нибудь заметил. Между ними до самого конца не должно быть никаких подозрений. Слишком много им предстояло сделать вместе.

— Отлично, арруа![162]

Мужчины углубились в лес и поднялись на холм возле опушки. Здесь тоже прежде был карьер, теперь частично заросший деревьями.

Добравшись до вершины, Камель знаком пригласил своего спутника подойти к краю, чтобы была видна опушка внизу. Достав из кармана куртки что-то вроде пульта дистанционного управления, он вставил в него плоскую девятивольтовую батарейку. Самодельная пластиковая коробочка имела всего один диод и один выключатель. Камель нажал на него. Зажегся зеленый свет.

— Оно заряжено, шуффе![163]

— Что?

Выключатель вернулся в исходную позицию.

Приглушенный грохот нарушил тишину. Комья земли поднялись в воздух в центре опушки, и больше ничего. Прошло две или три секунды, прежде чем раздался звук второго взрыва, более отчетливый и металлический. В воздух с большой скоростью взлетел полированный металлический цилиндр, похожий на тот, который несколько недель назад Камель пробовал засунуть в одну из труб. Фарезу показалось, что он увидел какой-то шнур, тянущийся за хромированной трубкой. Когда шнур поднялся до их уровня, в пятидесяти метрах от них раздался третий взрыв.

В воздухе, в радиусе пяти метров, разнеслась белая пыль. Когда белое облако медленно стало оседать, спутник Ксентини бросился на землю.

— Не бойся, гуйа. Тебе ничего не грозит, это мука.

Фарез поднялся.

— Мне надо было испытать реактивную тягу и разброс. Я доволен, хорошо работает. Хотя в этот раз заряд менее мощный, чем тот, который будет в окончательной версии устройства.

— Почему?

Ксентини указал на вершины деревьев:

— Нельзя допустить, чтобы взорвалось выше, иначе мы наделаем шуму.

— Понимаю… Ты используешь пульт вроде этого, чтобы…

— Не обязательно. Может быть, попробую мобильный телефон. Я еще не выбрал — каждая система имеет свои преимущества и свои недостатки.

— Твоя бомба впечатляет, но она одна, этого хватит?

Камель расхохотался:

— Их будет не одна, а целая дюжина, они разлетятся над местностью, рванут в одно время и накроют всю территорию газовым облаком. Эту идею мне подсказало оружие, которое использовали куффары во время Первой мировой войны.

— Какое?

— Миномет Ливенса.[164] Изобретение этих шутников-англичан. Вроде полуприкопанного миномета, но я его модифицировал: надо, чтобы стволы были совсем не видны из-под земли.

— Как ты их зарядишь?

— Специальным небольшим зарядом в устье трубок. А потом это уже сработает как мина…

— Знаю, подпрыгивающая. — Гордый собой, Хиари перебил его. — Я видел трос. Заряд заставляет цилиндр подпрыгнуть в воздух, за ним тянется шнур, а когда он прерывается, это вызывает третий разряд и цилиндр взрывается.

Удивившись познаниям сообщника, Камель подтвердил его догадку:

— Да, только не слишком сильно — чтобы не поджечь находящееся внутри вещество. Но в самый раз, чтобы распылить его вокруг. Ты что, служил?

— В инженерных войсках отбывал воинскую повинность. Давно это было.

— Почему ты этим занимаешься, Фарез? У тебя во Франции семья, работа.

Вопрос оказался неожиданным.

— Ты сомневаешься в моей вере? — В глазах Хиари блеснул огонек гнева.

— Если бы сомневался, ты был бы уже мертв. — Ровный холодный тон Ксентини успокоил собеседника. — Мы никогда об этом не говорили, а мне бы хотелось знать.

— Аллах, да святится имя Его, не желал всего этого для нас. Ни чтобы мы родились псами галантерейщиков. Ни чтобы они грабили нашу страну, сделав из наших вождей своих сообщников.

— Нашу страну? Ты француз.

— Хочешь оскорбить?

— Нет-нет, успокойся. — В знак мирных намерений Камель поднял руки.

— Я, как и ты, — Абу аль-Джазир, Сын Алжира! Моя настоящая родина там, а не здесь. Здесь одни жидовские свиньи, они заслуживают, чтобы их перебили.

— А твои дети?

— Когда придет время, я отправлю их вместе с женой домой, куда-нибудь вглубь страны.

Камель молча согласился и положил руку на плечо товарища:

— Пошли, гуйа, приберем все и уходим. Нам еще многое надо сделать, чтобы вернуться домой победителями.


В конце дня Жан-Франсуа покинул Общество оперативной обработки и вошел в сад Пале-Рояль со стороны улицы Монпансье. Несколько минут он делал вид, что его привлекают магазинчики на галерее. В условленный час он нашел садовый стул — их было полно в парке, — сосчитал аркады, начиная с улицы Божоле, и уселся.

Усталый служащий, пользующийся минутой покоя, чтобы расслабиться перед возвращением домой.

Вскоре в его ноздри проник аромат трубочного табака и знакомый голос позади него заметил, что дни стали короче.

— Чувствуется приближение зимы.

— Да. Очень жаль, этот сад так хорош при солнце.

— Месье Донжон.

— Арно. Все в порядке?

— Да. Все прошло хорошо.

Жан-Франсуа Донжон отвечал, не оборачиваясь. Его контакт находился прямо у него за спиной, достаточно близко, чтобы разговаривать, однако вне поля его зрения.

— Я сообщил им кое-что относительно Сесийона. Теперь они могут установить связь между Стейнером и Монтана, то есть между Обществом оперативной обработки и службой внешней разведки, а следовательно, и государством. И вот я здесь.

— На данный момент. Еще одно или два разоблачения, и ты можешь исчезнуть согласно предварительной договоренности.

Через галерею прошла шумная группа иностранцев. Курильщик трубки подождал, пока они отойдут подальше, и продолжил:

— Стейнер что-нибудь подозревает?

— Он в курсе, что в его команде есть крот, но пока не знает кто. Это не проблема. Думаю, журналисты очень скоро волей-неволей наведут его на меня. Сегодня они меня сфотографировали.

Выпустив струйку дыма, собеседник Донжона что-то проворчал.

— Вообще-то, они молодцы. Уж не знаю, как им удалось, но они подловили Стейнера и Монтана вдвоем. Шарль решил ими заняться и, как я тебе уже говорил, очень скоро выяснит, что им известно.

Снова раздалось ворчание, собеседник посоветовал Донжону быть осмотрительней. Затем аромат табака медленно рассеялся в вечернем воздухе. Жан-Франсуа посидел еще минут пятнадцать и тоже ушел.


02.11.2001

Четв. 01 нояб. 2001, 23:04:15+2000

От: latrodecte@hotmail.fr

Кому: latrodecte@alteration.com

Тема: не заполнена

Пятн. 02 нояб. 2001, 10:38:22+4000

От: papy@sever.org

Кому: epeire@lightfoot.com


Ну и семейка! Твои родственники опять шалят. Представь себе, они решили заняться организацией следующего семейного праздника. А мы на скамейке запасных. Но так не может продолжаться, я уверен, что в конце концов мы, как всегда, им понадобимся.

Любящий тебя дедушка


04.11.2001

Салах ушел больше двух часов назад. Карим видел, как на двери опустилась железная штора, хозяин бара неторопливо удалился, и квартал погрузился в ночной покой. Однако Феннек медлил, он был так напряжен, что не мог пошевелиться в своем укрытии. В конце концов его подтолкнула мысль о других агентах, ожидающих в грузовике без номеров в нескольких кварталах отсюда.

Феннек осторожно пересек улицу и приблизился к входу во двор позади бара «Аль Джазир». Набрав код, который он твердил про себя с самого начала засады, он вошел, постаравшись как можно тише защелкнуть замок тяжелой деревянной двери.

Полумрак.

При помощи своих инструментов он очень скоро справился с замком бара. Быстрота предпочтительнее благоразумия. Плевать на следы, важнее, чтобы его никто не застал. Оказавшись внутри, Карим запер дверь отмычкой. Затем замер в тишине, чтобы глаза привыкли к более плотной темноте, и прислушался, нет ли подозрительных звуков.

Ничего.

Несколько шагов, беглый осмотр туалетов, кухни, главного зала. Пусто.

Дверца подвального люка заперта снаружи.

Он один.

Карим вернулся в контору. Заперто на ключ. Снова нужна отмычка, только теперь тихо. Очень скоро он оказался в маленькой комнате, по-прежнему сильно загроможденной.

Феннек вернулся сюда за ежедневником и записной книжкой. Управление военной разведки сочло необходимым изучить эти документы и, чтобы завладеть ими, рискнуло даже подвергнуть опасности своего агента, единственного по-настоящему знающего место. Бесцеремонность такого решения вызвала у Карима раздражение.

Ящики письменного стола заперты на элементарный замок. Никакой проблемы. Если не считать, что от нервного напряжения он сильно вспотел, а руки дрожали и скользили. Чтобы расслабиться, он свободно опустил их вдоль тела.

Надо успокоиться.

Он все вытерпел: придирки, ненависть, вынужденное одиночество. И все впустую. К тому же он испытывал отвращение. От него скрывали положение дел. Подлинные мотивации. Не его это дело. Он не должен быть здесь. Контора превышает свои полномочия ради неотложного дела, требующего больше средств, чем те, что уже затрачены.

Феннек заставил себя дышать медленнее. Вытер потное лицо. До чего жарко в этом пуховике.

Не дать панике и усталости взять верх. Его внедрение слишком затянулось. Он начинает остерегаться всех подряд. Слишком много вопросов. Став никем, он никому не может довериться. Он снова и снова думал о своих родных, об отце, о возможностях отцовского выбора. И тех возможностях, которые сегодня предоставлены ему. Если есть о чем говорить. Если бы только речь не шла о том, чтобы втереться в доверие, успокоить подозрение и продолжать дело, начатое другими, без него — дело, которое он так надеялся завершить.

Интегрироваться и наконец изжить все обиды.

Он сбился с пути. Потерял своих. Они убили бы его, если бы нашли. Как предателя, как собаку. Значит, они не должны его найти. Он не собака. И не должен быть здесь.

Карим взглянул на руки: все еще дрожат. Он вытер их о белые полотняные штаны.

Так нельзя. На него оказывают давление. Сегодня вечером его поставили в нестандартную ситуацию, но он на это натренирован. Он готов к отсутствию комфорта, он выстоит в невзгодах и сомнениях.

Он… должен… успокоиться.

Карим вздохнул и снова принялся за замок письменного стола. Тот открылся.

В ящиках ничего. Феннек в растерянности посмотрел вокруг. Сколько здесь надо перерыть! Он никогда не справится. Не его это дело. Надо уходить.

Дыши.

Спокойно.

Методичность. Сначала здесь: металлический шкаф. Потом будет время подумать. Захват, щуп, предохранители. Спокойно. Щелк! Отлично. Феннек отклеил язык от нёба. Нижний ящик. Ничего. Средний. Тоже ничего. Верхний. Он улыбнулся и при помощи фонарика с инфракрасным фильтром убедился, что нашел то, что искал.

Теперь ему предстояло выйти незамеченным и передать все остальным. Из двух зол Луи выбрал меньшее: сохранить своего агента. Не рисковать им и не приказывать остаться в конторе, чтобы скопировать документы. Не сумеют вернуть все на место, тем хуже. В лучшем случае Салах решит, что потерял их, в худшем — догадается о краже. Это вызовет всеобщую подозрительность, но Карим будет в безопасности и сможет и дальше выполнять секретные задания.

Однако такое решение требовало повторного прихода. Так что теперь не стоило медлить.

Через пять минут Карим вышел на улицу Ригель. Сделав несколько шагов, он осознал, что идет в сторону мечети, и разозлился на придурка, назначившего место свидания. Навстречу ему по противоположному тротуару двигался какой-то силуэт. Мужчина. Феннек старался смотреть прямо перед собой.

Идти вперед, не поворачивая головы.

— Карим! — Голос Мохаммеда. — Что ты здесь делаешь, гуйа?

Салафист остановился и строго смотрел на него.

Неужели он видел, как Карим выскочил на улицу?

Феннек перешел на противоположную сторону. Несмотря на ночную прохладу, он снова вспотел и теперь ощущал, как пот течет по спине, под засунутыми за брючный ремень украденными документами. Они жгли ему кожу.

— Не мог заснуть. — Он воспользовался заранее придуманной отговоркой. — В последнее время со мной это часто бывает. Вышел пройтись до мечети. Это единственное место, где я чувствую себя спокойно, — продолжал он с опущенной головой.

— Это хорошо. Но ты слишком торопишься с постом.

— А ты почему здесь?

Вопрос Карима раздосадовал Мохаммеда, его лицо помрачнело еще больше. Он сухо ответил:

— Я совершаю обход. Вскоре мне предстоит стать имамом, ты что, забыл? — Салафист и его сбиры наконец добились своих целей: им понемногу удалось взять под контроль улицу Пуанкаре. — В этот час молитвенный зал закрыт, тебе это должно быть известно. — Его голос внезапно смягчился: — И все-таки, если хочешь, я пойду с тобой и открою мечеть, чтобы мы какое-то время могли помолиться вместе.

— Я бы не простил себе, что утомляю тебя, брат мой. Ты слишком занят, а я всего лишь капризный глупец. Пойду домой.

— Давай провожу тебя немного. Ты проходишь испытание, а помощь таким людям, как ты, скоро станет моей обязанностью.

Мужчины двинулись в путь.

— Расскажи мне, что тебя беспокоит, Карим.

— Я измучился, не могу больше ждать.

— Ты все еще не нашел работу?

— Нет. Мне стыдно. Но я искал, уалла![165]

— Я тебе верю. — Чтобы успокоить его, Мохаммед поднял руку. — Мы сможем что-нибудь для тебя подыскать. К чему такое нетерпение?

— С тех пор как я обрел путь Аллаха, да святится имя Его, я хотел бы помогать единоверцам.

— Ты это уже делаешь.

Карим покачал опущенной головой:

— Да, но это почти ничто.

— Не говори так. Ты оказал нам множество услуг. Твое время придет, другие братья должны были сказать тебе это. Время сложное, скоро нам понадобятся верные люди вроде тебя. А пока я расспрошу насчет работы среди своих.

— Шукран, шейх.[166]

На улице Иордан они расстались. Феннек не стал сразу сворачивать, а пошел домой привычным путем. Оказавшись в квартире, он выглянул в окно, чтобы посмотреть, нет ли хвоста. Убедившись в отсутствии слежки, он зажег свет и тут же покинул дом через подземный паркинг. Надо спешить, его ждут.


Амель немного отстала от Сильвена. Ее взгляд рассеянно блуждал по подержанным вещам, которые предлагали торговцы на рынке Дофин, ни на чем не останавливаясь.

Муж вернулся за ней:

— Пойди взгляни. — Он потащил ее в магазинчик, где было выставлено наборное бюро с ящичками для писем. — Правда славное? И даже не очень дорогое.

— Слишком высокое. У нас не поместится.

— Если только мы не переедем. Так хочется поскорее купить что-нибудь. Попросторней, с кабинетом и еще одной спальней.

Амель не ответила. Она не обратила внимания на его слова.

Сильвен улыбался и любовно разглядывал мебель.

— Что ты об этом думаешь?

— Красивое.

— Да нет, по поводу моей идеи покупки квартиры.

— Извини, я не слышала — задумалась.

— Вижу. На работе что-то не так?

Амель позволила обнять себя за плечи. Она опустила голову на грудь мужа и, несмотря на окружающий шум, услышала, как быстро бьется его сердце. Старается выглядеть спокойным, но он встревожен, обеспокоен.

Она тоже.

— Ты правильно сделала, что бросила работу с этим твоим журналистом.

Несколько дней назад Амель, возможно, согласилась бы с Сильвеном. Но после двух суток отсутствия вестей от Ружара не выдержала. Журналист давал ей именно то, в чем она больше всего нуждалась. Набрав его номер, молодая женщина не смогла вымолвить ни слова.

Завтра она будет в отеле «Крийон». Ей это необходимо.

— Давай думать о нас, только это имеет значение. Подумаем о нашей семье.

Она только это и делала.


05.11.2001

Вторая половина дня. Клиентура бара «Крийон» в основном мужчины и уроженцы Среднего Востока. Амель устроилась возле стойки — одинокая, элегантная. Трое мужчин уже предложили ей выпить и с удивлением и некоторым раздражением получили отказ на свои настойчивые приглашения. Ей самой было неприятно, что ее приняли за профессионалку. Смущение усугубляли мрачные взгляды, которые стал бросать на нее бармен, как только она присела.

Наконец появился Ружар и направился к ее столу. Один из пристававших к ней посетителей сразу легко поднялся и махнул ее коллеге рукой. Журналисты подошли к нему.

Незнакомец протянул Ружару руку и представился:

— Рафик Сугайяр. Арман вкратце описал мне вас. Присаживайтесь.

Довольно высокий и очень тучный, он едва удостоил взглядом молодую женщину, оставшуюся стоять, потому что стула ей не досталось. Ни один из мужчин не сдвинулся с места, чтобы помочь, так что ей пришлось самой искать, на что сесть.

Когда она вернулась, банкир как раз заявил, что он тонкий знаток хавалы.

— Я работаю между Европой и Дубаем, в классической банковской системе, и в сферу моей деятельности входит именно наведение мостов между двумя этими вселенными.

Подошли принять заказ. Сугайяр позаботился лишь о своем госте, снова предоставив Амель разбираться самостоятельно. Заметив, что Ружар подмигнул ей, Амель догадалась, что он не попался на удочку их радушного хозяина. Можно не нервничать.

Очень довольный, что может показать свою ученость перед заинтересованной аудиторией, ливанец пустился в долгие разглагольствования по поводу деятельности хаваладаров, их финансового веса, их истории. Свой монолог он прерывал только для того, чтобы глотнуть фруктового коктейля.

Если Ружар, казалось, изо всех сил старался проявлять терпение, то Амель очень скоро заскучала. Все это они уже знают. Неожиданно она поймала себя на том, что высказала эту мысль вслух.

Сугайяр сразу возмутился:

— Если уж вы так осведомлены, зачем заставлять меня терять столько времени?

Ружар тут же вмешался, чтобы отвлечь внимание ливанца от дерзкой девчонки, осмелившейся так его унизить:

— На самом деле я полагал, что Арман введет вас в курс дела. Мы собираем информацию об одном из ваших соотечественников,как раз о хаваладаре.

— Как зовут этого человека?

— Хаммуд. Мишель Хаммуд.

Для вида банкир на некоторое время задумался. Он даже сделал еще несколько медленных глотков.

— Мне о нем говорили. Я слышал об этом господине, но сам с ним по-настоящему не знаком. — Он насладился разочарованием, на мгновение возникшим на лицах его собеседников. — Но возможно, я смогу устроить вам встречу кое с кем, кто сможет рассказать о нем больше. С одним сирийцем, он отошел от дел, но прежде вращался в этих кругах. Я думаю, он посещал вашего Хаммуда.

— Сириец?

— Вы как будто удивлены? Отношения между нашими двумя странами гораздо более дружественные, чем принято представлять. И не беспокойтесь, он живет в Париже. Здесь учился его сын, и старик переехал к нему.

— Как скоро можно увидеться с этим господином?

— Сделаю все возможное. Надеюсь, я смогу уговорить его принять вас. — Сугайяр бросил быстрый, но тяжелый взгляд в сторону Амель. — Полагаю, для соблюдения приличий было бы предпочтительней, чтобы вы пошли один.

Он уловил замешательство журналиста, и его позабавило, когда тот все же согласился.

— Прошу извинить, я должна идти. — Молодая женщина встала, нервным движением схватила свои вещи и вышла из бара.

Банкир проследил за ней взглядом, и Ружар заметил, что он торжествует. Четверть часа спустя он встретился с Амель. Она в ярости бродила взад-вперед возле церкви Святой Магдалины и не дала ему и рта раскрыть:

— Как ты мог согласиться участвовать в махинациях этого жирного козла?! Ты знаешь, что он сделал до твоего прихода? Знаешь или нет?

— Он принял тебя за шлюху.

Удивившись, что он догадался, Амель тут же успокоилась.

— Шикарные девочки — расхожая монета в дорогих отелях. Снаружи тут все прекрасно, а внутри прогнило. Посмотри на себя, ты восхитительна, очень элегантна, даже чересчур. Ничего удивительного, что он к тебе клеился.

— Это не извиняет его последующего поведения.

— Нет. Но он облажался, так что это его извиняет. Он мужчина, к тому же восточный. Тебе следовало бы понять, ведь ты…

Она уставилась на него с явной досадой.

— Извини…

— Так что я? Говори!

— Нет… Извини… Я… Прости меня.

В какой-то миг между ними точно проскочил разряд, но гроза миновала.

— И все же не ему учить меня приличиям. — Произнося последнее слово, Амель скорчила презрительную физиономию.

Ружар дико расхохотался, чем вызвал улыбку у своей спутницы.

— Верно, ты права, он жирный козел. — Отсмеявшись, он успокоился. — Давай-ка серьезно. Сирийца, о котором он говорил, зовут Зияд Махлуф. Сугайяр пообещал мне организовать встречу в эту пятницу. Я пойду один, но…

Улыбка мгновенно слетела с губ Амель.

— Подожди минутку, не сердись, ладно? Мне нужно, чтобы ты сделала одну важную вещь. Надо бы навестить семейство Лорана Сесийона, последнего мертвеца, названного нам «Мартиной». По полученной нами информации, Сесийоны вроде живут в пригороде Лиона — Во-ан-Велене. Съезди, проникнись общей атмосферой. Горячие точки в период напряженности и войны могут подсказать нам новый аспект. Не запори это дело, я на тебя надеюсь.

Амель кивнула: ее дурного настроения как не бывало.

Ружар взглянул на часы:

— Какие у тебя планы? Торопишься домой или у тебя есть время выпить по стаканчику? Мне хочется показать тебе одно интересное местечко. Уверен: оно тебе понравится.

— Пошли выпьем.

Ни тени сомнения.

Спустя несколько часов они все еще находились в баре возле Музея Пикассо, в третьем округе. Бар был не очень большим, не очень красивым, но переполненным. Журналисты, творческие люди, активисты андерграунда, затрапезные интеллигенты, любители hype,[167] тайный и самовнушаемый авангард «значительной» мысли. Вино и пиво лились рекой. Амель узнала кое-кого из пишущей братии, со многими поболтала. Она стала объектом пристального внимания. Ей представили знаменитых собратьев, улыбающихся и алчных. Чтобы продлить молодость, эти азартные игроки зачитывали свои отшлифованные рассказы, где представали в романтическом образе старых израненных вояк, перед незрелой аудиторией, стремящейся исцелить собственные тревоги чужой болью. Над толпой и шумом в зале парил Питер Пен.

От выпитого Амель расслабилась и, покачиваясь, рассеянно слушала, просто наслаждаясь счастьем быть здесь. В общем гуле она уже не различала голосов. Ружар материализовался возле нее в нужный момент и потащил к столику, чтобы она присела.

— Где ты был? Ты бросил меня, а это не… невежливо. — Наклонившись к нему, она с трудом, запинаясь, произносила слова.

— Я был вон там, в баре, — журналист указал куда-то в глубину зала, — с ребятами. Но я наблюдал за тобой.

— Знаю. — Зеленые глаза Амель отдалились и вновь обрели частицу своей проницательности. Она вызывающе посмотрела прямо в глаза Ружара.

— Ах так? Знаешь?!

— Прекрасно.

— Так что же ты знаешь?

— Во всяком случае, Сильвен… Он с самого начала ревнует к тебе. — Амель приложила палец к губам. — Тсс! — Улыбнулась в пустоту. — Я… я говорю всякую ерунду. — Глупо хихикнула. — Надо… мне пора. — Попыталась встать. — Если бы меня видели. — И снова рухнула на стул, обхватив голову руками. — Не надо, не надо.

— Пойдем. — Ружар помог ей встать на ноги и проводил до туалета.

— Куда мы?

— Вернуть тебе пристойный вид.

С трудом преодолев несколько ступеней, они спустились в комнату, от пола до потолка отделанную осколками черной керамики. Шум над их головами звучал приглушенно, отдаленно. Воняло сортиром, зато было гораздо тише.

Ружар плеснул ей в лицо холодной водой и затолкнул в женскую кабинку. Прижал к стене.

— Не двигайся.

Амель начала бессмысленно смеяться.

Из кармана куртки журналист вытащил блокнот из чертовой кожи, кредитную карту и маленькую пластиковую ампулу. Он протянул купюру своей спутнице:

— Постарайся скрутить потуже.

— Зачем? Не хочу…

— Делай, что говорю. Не бойся, это всего лишь деньги.

Молодая женщина кое-как справилась с задачей; журналист высыпал на записную книжку немного белого порошка, разрыхлил его при помощи своей карты Visa и провел четыре тонкие линии. Взяв бумажную трубочку, он втянул носом две полоски кокаина.

— Теперь ты.

Амель не задумываясь взяла протянутую ей купюру. С некоторым сомнением она вопрошающе взглянула на Ружара.

— Тебе станет лучше, немного протрезвеешь.

— Я никогда…

— В нос и вдыхай. А другую ноздрю заткни пальцем.

Молодая женщина покачнулась:

— Не хочу.

— Боишься?

Амель кивнула, но искушение, подгоняемое алкоголем и возбуждением, прокладывало свой путь в зелени ее радужной оболочки. В конце концов она рывком наклонилась вперед и медленно вдохнула, мало, неправильно, — и тут же выдохнула, чтобы восстановить дыхание. Еще не разогнувшись, она принялась хихикать, глядя на припудренные белым порошком рубашку и куртку Ружара. Затем приподняла голову, чтобы посмотреть на его реакцию. Он был серьезен, но не сердился.

— Поцелуй меня.

Слова казались далекими и нереальными. Они неловко прижались друг к другу губами. Амель почувствовала, как его рука тискает ее бедра и поднимается к затылку. Она сама терлась об Ружара, ласкала член, твердеющий под ее пальцами.

Он резко схватил ее за волосы и указал на свою грудь:

— Лижи.

Молодая женщина принялась слизывать кокаин. Вкус был горьким, химическим. Через несколько секунд ей показалось, что она услышала:

— Мне хочется, чтобы ты и меня взяла в рот.

Рука, сжимавшая ее волосы, ослабла.


06.11.2001

Обычно они назначали встречи в каком-нибудь ресторане на набережных Сены, недалеко от Пон-Нёф. Амель пришла сильно осунувшаяся. Она вяло заглянула в меню и, когда Сервье рискнул предложить ей водную прогулку, с облегчением согласилась.

Стояла хорошая погода, не слишком прохладная, и многие парижане, как и они, испытывали желание воспользоваться этим мягким днем, вероятно одним из последних перед началом зимних холодов.

Они сошли у пристани Монтебелло, напротив Нотр-Дам. В нервном возбуждении она непрестанно пила воду. Он украдкой наблюдал за ней, жуя купленный по дороге упругий панино.

На улице Амель сразу надела темные очки, чтобы спрятать покрасневшие и усталые от недосыпа или по какой-то иной причине глаза. Ее беспокойные руки то отвинчивали, то завинчивали крышку бутылки.

— На улице лучше. — Ее речь была торопливой, запинающейся.

Она стиснула зубы, сглотнула.

Сервье с полным ртом кивнул и отложил завернутый в салфетку сандвич.

— Ну-ка, повернись ко мне.

— Зачем?

Он не ответил, просто развернул ее к себе.

Амель молча повиновалась.

Жан-Лу снял с нее очки:

— Посмотри на меня. Подними голову, посмотри на меня. — И сразу снова надел. — Что ты принимала?

Молчание.

— Кокаин?

— Да.

— В первый раз?

— Да.

— Во рту будет сушняк целый день. С кем?

— С Ружаром. — И еще: — Не знаю, что на меня нашло.

— Захотелось попробовать. Со многими бывает.

— И с тобой?

— Да. — Сервье поднялся, чтобы выбросить остатки сандвича, и снова сел возле нее. — Ты провела ночь с ним?

— Часть. — Амель снова отхлебнула воды. — Вчера вечером меня приняли за шлюху. — Пауза. — И возможно, не ошиблись. — Она взглянула на Сервье. — Мне так стыдно.

— За что? Мне ты ничего плохого не сделала, и я не собираюсь судить тебя.

— Тогда почему ты здесь?

— Чтобы выслушать тебя. Если хочешь.

С некоторыми недомолвками Амель описала последние месяцы. Она начала с особенно выдающихся событий, затем, по мере продвижения рассказа, ее речь стала свободней и приобрела более естественные интонации. Она бегло коснулась Школы журналистики, своих амбиций, замужества и порожденных им противоречивых желаний. Она также совершила несколько экскурсов в более отдаленное прошлое, описала знакомство с Сильвеном, напряженные отношения с его семьей из-за различия традиций, впрочем умолчав о многом на этот счет. Упомянула Ружара и профессионалов его уровня, описала, какое место они занимали в ее воображении, когда она еще училась. Призналась, что очень быстро поняла, что после освобождения от родителей затворничество стало для нее ассоциироваться с мужем. Свободу, прорыв дает ей только работа.

А ее работа — это Ружар. На радость и на горе.

Сервье хотел уточнить.

— Да нет, я его не люблю. То есть не так, как ты думаешь. Он хороший журналист, образованный человек. У него опыт. Он честен.

— И все же он привлекательный?

— Я просто сорвалась. Это не повторится.

— Что ты собираешься делать?

— Думаю, с ним надо порвать. Я хочу сказать, с Ружаром.

— Вот так, сразу? А потом?

— Потом? Сильвен. Я…

— Я знаю, о чем ты думаешь. Если ты это сделаешь, ты не только ничего не исправишь, но долго будешь сожалеть. Лучше найти равновесие.

— Как ты, проводящий свою жизнь в работе, лишь бы не думать обо всем остальном? — Бросив ему в лицо свои злые слова, Амель мгновенно взяла себя в руки. — Прости. Ты, наверное, прав. Но тебе не все известно: дело, над которым я работаю, немного меня пугает.

Она умолкла и стала следить взглядом за проходящим мимо, наполовину пустым туристским судном.

Сервье не торопил ее — ни к чему.

Помолчав, журналистка в деталях описала «дело „Мартины“», как они с Ружаром его между собой называли. Попутно она ответила на пару вопросов и закончила изложением их гипотез:

— Ружар даже убежден, что нас прослушивают. Это-то меня и пугает, особенно если наша теория верна.

— У вас есть фамилии тех, кто, как вы предполагаете, является участниками, так ведь?

— Да, и их фотографии. И имя крота. И его фотографии тоже.

— Неужели вам удалось сделать фотографии настоящих разведчиков?

В голосе своего собеседника Амель уловила нотки восхищения. Их история возбуждала его любопытство.

— Ружар обратился к одному своему приятелю. — Она снова гордилась тем, что работает над, очевидно, выдающейся темой. — Этот парень со своим фотоаппаратом круглый год охотится на людей. Его зовут Ян Су.

— Наверное, это совсем не то, что его рутинная работа.

— Я встречалась с ним всего один раз, и он сказал мне, что следить за интересующими нас людьми гораздо проще, чем за звездами, которых он обычно пытается захватить врасплох.

— Видно, у них нет привычки особенно осторожничать с этим.

— Все говорят, что наши секретные службы — пустое место.

Все с тем же отсутствующим взглядом, который Амель уже пару раз замечала, Сервье кивнул и очень серьезным тоном продолжал:

— И все-таки ты должна быть очень осмотрительна. Пустое место или нет, если то, что ты рассказываешь, правда, эти люди не святые.

Амель снова разнервничалась:

— Я отлично знаю! — Она вздрогнула.

Жан-Лу обнял молодую женщину за плечи:

— Прости меня. Я надеюсь, ты хотя бы не хранишь у себя копии этих фотографий? Если они у тебя, надо от них избавиться.

— Нет, у меня их нет. Ружар штук десять отнес в еженедельник. Чтобы показать Клейну, своему боссу. А вот у Яна, я думаю, все есть. — Журналистка недовольно вздохнула. — Черт, я всегда злилась по поводу всеобщей паранойи и вот уже сама в нее впадаю.

— Ты в плохой форме и очень устала. Завтра все перестанет быть таким мрачным.

— Ты правда так думаешь? — И совсем тихо Амель добавила: — Спасибо, что ты есть.

— Прости, что?

— Я говорю, что оценила твое присутствие. За последнее время ты единственное хоть сколько-то положительное явление в моей жизни.

— «Хоть сколько-то положительное»? — Он притворно хохотнул. — С чего бы это? Ты посвятила меня в эту историю, но кто я такой, чтобы говорить тебе что бы то ни было? Не давай втянуть себя слишком глубоко в безумства этого Ружара, вот и все.

— Неужели ты бы бросил, если бы осознавал, что происходит что-то очень непонятное, точнее, совершенно омерзительное? Если бы ты мог положить этому конец, предав гласности?

Сервье не ответил.

— Через два дня мне надо съездить в Лион.

— Девятого? Зачем?

— Повидаться с родственниками мертвого молодого парня, второго из тех, на кого нас навели. Судя по всему, он примкнул к исламистам. Я еду, чтобы попытаться составить его психологический портрет, более полный, чем у нас есть. Я пообещала Ружару, что сделаю это. А когда я вернусь, посмотрим.

Амель хотела что-то спросить и повернулась к Жан-Лу, но он опередил ее вопрос:

— Я уезжаю в конце недели. За границу. — Глядя на девушку, он угадывал за темными стеклами очков зелень ее глаз. — Вернусь не раньше следующей среды или четверга.

— Не раньше чем через неделю.

— Да. Обещай мне беречь себя.


09.11.2001

Абли, в провинции Ивелен. Обычный серый автомобиль без номеров припаркован на углу улиц Мэрии и Акасьа. Прямо перед мостом, так что его невозможно увидеть со стороны жилого квартала, выстроенного на месте бывшей городской железнодорожной станции. А тем более из квартиры Нурредина Харбауи. С ним вместе временно проживал и его младший брат Халед, подрядившийся без оформления поработать на стройке. Оба они трудились по ночам и уже давно не возвращались домой спать.

— С этими парнями мы только время теряем. Я их нутром чую. — Сидящий за рулем Менье зевнул.

Понсо сидел на пассажирском месте, упершись лбом в стекло.

— Похоже, Нелатон думает иначе. По их мнению, парни помогают по снабжению.

— За три недели мы не видели и не слышали ничего особенного, так? Уже не в первый раз они так вляпываются.

На заднем сиденье лежал Зеруаль. Он приподнялся и просунул голову между креслами:

— Я думал, их вычислили по списку звонков парню из страсбургской группы?

— Так говорят наши коллеги.

— А как насчет зала для молитвы в Манте, того, куда ходит этот самый Мустафа Фодиль?

Понсо подавил зевок.

— Это ничего не дало. Или почти ничего. Нам уже известны бородачи, которые стоят за ним, и мы знаем, что они не слишком приветливы. Но они здесь не одни. В задержании Фодиля задействован Тригон, так ведь?

Его помощник кивнул, немного подождал и рыгнул.

— Вот и все, что эта история у меня вызывает.

— По крайней мере у добрых людей создается впечатление, что их деньги удачно расходуются. — Зеруаль снова улегся. — Разбудите меня, когда начнется.

— Что там в двадцатом?

— По последним сведениям, уши от старого зайца, о досточтимый шеф.

— Что мы там имеем?

— Видео со скрытых камер из мечети, из бара и у Момо Туати. У Сесийона все по-быстрому демонтировали и отрапортовали коллегам из тридцать шестого.

— А по Мессауди?

— Ты сам сказал не лезть туда. К тому же у нас людей маловато.

— Как они меня достали. Пора кончать. Все это ни к чему.

В наружном зеркале заднего вида Понсо заметил какое-то движение. Он взглянул на часы: без десяти шесть.

— Гляди-ка, похоже, им надоело ждать.

Когда он произносил эти слова, с двух сторон обогнув их машину, пробежала большая группа полицейских в штатском, с капюшонами на головах, в бронежилетах и с автоматами. Далеко позади, в конце улицы, занимали позиции, чтобы блокировать проход, фургоны групп содействия полиции.

Менье усилил звук радиоприемника.

— Вот и цирковая труппа.

Понсо открыл дверцу машины со своей стороны:

— Быстро забираем и сваливаем, остальное нас не касается.


Во время их первого телефонного разговора мать Лорана Сесийона плакала. Зная, что скоро встретится с ней, Амель немного нервничала. Она с трудом переносила зрелище человеческого горя. В почти пустой вагон вошел новый пассажир. Скоростной поезд, вагон первого класса. Ружар неплохо к ней относится. Хотя и поручает тяжелую работу, которой не имеет ни малейшего желания заниматься сам.

Прежде чем отважиться снова поговорить с плачущей матерью покойного Сесийона, Амель выработала линию поведения и повстречалась с отвечающей за работу с населением чиновницей из мэрии Во-ан-Велена. Журналистка рассчитывала из беседы с ней почерпнуть какую-нибудь информацию, в частности уточнить сведения о семье Сесийон и предотвратить возможное отторжение.

Мысль, что Ружар поручил ей грязную работу, вновь пришла Амель в голову. В данном случае комфорт предстоящей поездки не имеет никакого значения. Журналист оставил за собой право выбора. А ей бы тоже хотелось присутствовать на встрече с сирийцем. Ей бы полагалось там быть. След был там, возле этого человека.

Того, кого ей помешали увидеть.

Ружар был в менее затруднительном положении, поскольку… Смутные воспоминания о туалете в баре положили конец кризису ее гордыни и пробудили в ней чувство вины и отвращение к самой себе. Совокупление — другого слова не подобрать — было кратким. Он очень быстро кончил, и она тоже. Разумеется, назавтра Ружар хотел продолжить. Но Амель осталась дома с Сильвеном, а общение с Ружаром свела к строгому минимуму, продиктованному производственной необходимостью. Кое-какие электронные письма, несколько звонков, и ничего больше.

И все это совершенно впустую — ее положение не изменилось.

Утром муж хотел заняться с ней любовью, но она уклонилась. Он ничего не сказал, старался выглядеть понимающим и терпеливым, чувствовал себя виноватым. Да, он был виноват, но и она тоже, и ее отказ не имел ничего общего с первым инцидентом. С той ночи между ними не было секса. Амель размышляла, как долго эта комедия может продолжаться.

Во вторник при прощании Сервье дал ей правильный совет. Он сказал, что ничто не может вечно держаться на недомолвках или, хуже того, на лжи. Все, что пытаются скрыть, в конечном счете, так или иначе, всплывает на поверхность. Он попробовал пошутить, высказав предположение, что журналисты, занимающиеся раскрытием преступлений, сами должны быть в высшей степени безупречны. Но прозвучало это неискренне. В его голосе слышалось сожаление, возможно даже, угрызения совести. Впрочем, у Амель и в мыслях не было, что Жан-Лу может оказаться обманщиком.

Если хорошенько подумать, она вообще не понимала, что он за человек. Чем чаще она с ним виделась, тем меньше понимала. Это был не тот робкий мальчик, что повстречался ей как-то дождливым вечером. Образ бабника и игрока, уверенного в себе и цельного, продемонстрированный при второй встрече, тоже не подходил ему. Он почти ничего не выражал явно, разве что радость от встреч с ней. Впрочем, может, это не совсем так. Их свидание во вторник завершилось странным образом. Когда они расставались, у Сервье был отстраненный и отсутствующий вид, словно ему передалась часть ее тоски.

Поезд тронулся. Амель прикрыла глаза.


Быстро позавтракав, Амель отправилась в кабинет чиновницы. В комнате, где ее принимали, голоса звучали гулко — следовало говорить громче. Она находилась в обществе женщины лет сорока, рисующей перед ней идиллическую картину местной жизни.

— То, что вы говорите, меня удивляет. Перед встречей с вами я навела справки, и мне представляется, что статистика опровергает ваши слова. Даже если, по понятным причинам, мы не говорим о ваших «требующих особого внимания» жилмассивах, как и о девяностых годах.

— Мне было бы любопытно взглянуть на эти цифры. — Сотрудница муниципалитета засомневалась. — Но ведь преступность выросла повсюду, не так ли? Мы не можем брать на себя ответственность за общую, по всей видимости, тенденцию. Мы рассчитываем на добрую волю многих людей как на муниципальном уровне, так и на уровне общественных организаций…

— Разумеется.

— И потом, что мы можем поделать? Региональные власти и государство опустили руки, а средства общины ограничены.

— Значит, на самом деле в Во-ан-Велене не все так спокойно? У вас тоже обострены межобщинные и межрелигиозные отношения?

Наступила тишина. Женщины молча сверлили друг друга взглядами.

Ответственная работница оглянулась на дверь зала заседаний, чтобы убедиться, что она заперта, и наклонилась к Амель:

— То, что я сейчас вам скажу, должно остаться между нами, идет? Что бы мы ни делали, ничего не помогает. Больше ничего не помогает. Всем плевать, а кому не плевать, у того нет поддержки — ни политической, ни финансовой. Денег больше нет, и в любом случае теперь мы сомневаемся.

— В чем сомневаетесь?

— Знаете, о нашей области забыли, нас больше не берут в расчет. Одно время мы положились на верующих, не обращая внимания на их речи, и, субсидируя их, обрели спокойствие в городе, но дорогой ценой. В течение долгих лет эти люди распространяли злобные, антиреспубликанские обращения. Политики влипли и теперь не знают, что делать.

— А откуда взялись эти люди?

Уловив напряженные нотки в голосе Амель, чиновница предпочла не отвечать на ее вопрос.


Зияд Махлуф жил в высотном здании в конце улицы Мар в двадцатом округе. Прибыв на место, Ружар обнаружил приличный дом, подошел к входу и набрал сообщенный ему код.

После электрического щелчка в громкоговорителе раздался старческий голосок:

— Здравствуйте, кто там?

— Бастьен Ружар.

— Я вас жду. Сейчас спущусь, не уходите.

В ожидании журналист отошел от застекленного тамбура, чтобы осмотреть сад социального жилмассива. Высаженным на аллеях деревьям не удавалось скрасить печальный вид гниющих перекладин четырех жалких турников, которым было лет по семьдесят.

Неподалеку две группы оспаривали друг у друга клочки этой последней отвоеванной у бетона территории. Первая состояла из мальчиков, родившихся от североафриканских иммигрантов второго поколения, называемых черно-белыми арабами.[168] Они наглядно иллюстрировали собой образ потребительской Франции, нарочито выставляя напоказ свою одежду известных марок, одна вульгарнее другой. Этих разноцветных и крикливых парней нельзя было не заметить. С другой стороны тихо переговаривались, не переставая следить за происходящим, трое юных уроженцев Магриба, едва ли старше представителей первой группы, в нарядах, которые Ружар мог бы назвать традиционными.

Присутствие журналиста не ускользнуло от их внимания, и настороженные взгляды быстро дали ему понять, что он здесь непрошеный гость. Может быть, они догадались о причине его визита в их квартал, а возможно, приняли за любознательного представителя какой-нибудь администрации или, того хуже, за легавого.

— Вижу, вы уже оценили оком Москвы наши местные экземпляры, — позади него прозвучал голос, только что слышанный в переговорном устройстве.

Ружар обернулся и увидел опирающегося на трость невысокого старика. Поверх темных брюк и безупречно чистой сорочки, застегнутой на все пуговицы, на нем был плотный серый шерстяной жилет. Лицо окаймляла тонкая полоска седой, как и волосы, бороды. За квадратными стеклами очков в металлической оправе светились живые глаза.

— Я Зияд Махлуф.

Они пожали друг другу руки.

— Спасибо, что согласились со мной встретиться.

— Пройдемся немного, вы не против? Сейчас как раз время моей ежедневной прогулки. К тому же таким образом мы сможем понять, насколько сильно вы интересуете наших юных друзей.

Покинув чахлый сад, они дошли до улицы Менильмонтан и направились в сторону улицы Пирене.

— Я хорошо знал отца Мишеля Хаммуда. Я встретился с ним в тот год, когда он покинул родину и обосновался в Ливане. С сыном я виделся лишь несколько раз, когда его родители еще были живы, и вскоре после их смерти, когда он перестал быть «нормальным» банкиром. — Махлуф говорил на хорошем французском языке с легким восточным акцентом. — В конце концов, мы люди одной профессии в одной стране. Поскольку хавала построена на принципах репутации и доверия, нам регулярно приходилось работать вместе. Вначале я часто помогал ему, но обращение в ислам понемногу толкнуло его к не заслуживающим одобрения профессиональным отношениям. И, несмотря на все мое уважение к его семье, очень скоро я перестал вести с ним дела. То, чем он занимается, люди, с которыми он встречается, — это харам,[169] плохо.

— Кто эти плохие люди?

— Те, кого принято называть террористами.

— А они таковыми не являются?

Сириец изобразил улыбку:

— Сами они скорее считают себя борцами за свободу, революционерами, если хотите, или священными воинами. Все зависит от избранной точки зрения. Среди причин, толкающих их к действию, есть более или менее достойные.

— К какой группе они принадлежат? К Аль-Каиде?

— Аль-Каида как группа не существует.

От удивления Ружар даже остановился, и ему пришлось догонять собеседника, продолжающего прогулку.

— Тогда кого же американское правительство преследует вот уже два месяца? Даже гораздо дольше. Бен Ладена?..

— Свои собственные фантомы.

— Да, мне известно, что эта организация родилась по благословению Соединенных Штатов, но сегодня…

— Сегодня Аль-Каида, «основа», превратилась в идеальный образ больше, чем что-либо другое. Это знамя, под которым собираются самые разные фанатики, заявляющие, что действуют во имя угнетенных мусульманских народов. Но они всего лишь лгуны, жулье. — В голосе сирийца послышалась нотка горечи, что еще усиливало впечатление от его слов. — И если подобный идеальный образ может оказывать такое влияние, то частично это происходит по вашей вине, по вине западных людей. Ваши компьютеры, ваши спутники, ваши телевизоры, ваши газеты способствуют его распространению куда больше, чем вооруженные действия, которыми так гордятся те, кто говорит, будто действует во имя этого идеала. — Он закончил едва ли не обличительным тоном.

— Они вам не по сердцу, я не ошибся?

— Простите, надо думать, я несовершенный мурад. — Махлуф рассмеялся.

— Я не…

— Я родился в Халебе,[170] господин Ружар, одном из бастионов суфизма в Сирии. Согласно нашей традиции, мурад — это посвященный, достигший наивысшей степени совершенства. Теоретически душа его абсолютно спокойна, свободна от страстей.

Журналисту потребовалось время, чтобы переварить откровения старика. Теперь он немного лучше понимал его вулканическую агрессивность по отношению к пособникам Аль-Каиды, в основном вдохновляемых ваххабитским видением ислама; ультраортодоксальным, что отличало их от суфитов, с которыми, как и с западным миром, они сражались. Суфизм представлял собой пиетистическое[171] течение, проповедующее отказ от материальных благ.

— И все-таки среди учеников или признанных союзников Усамы Бен-Ладена есть твердое ядро.

— Какое же?

— Салафизм.

— Ах да, салафисты, салафи, салафы, они дают себе много имен. Они принадлежат ко многим течениям, сильно отличающимся одно от другого. Все эти интерпретации довольно удивительны для тех людей, которые заявляют, что довольствуются лишь чтением Корана и сунны первой ступени, вам не кажется? — Сириец насмехался, но его напряжение снова стало ощутимым. — Талафи,[172] я их называю «заблудшие». И сын моего друга Хаммуда заблудился вместе с ними. В последний раз я его видел тут неподалеку, в их компании. Мне очень больно видеть мальчика с ними. Его родители…

— Что с ними стало?

Махлуф молчал, погрузившись в воспоминания.

— Вот уже с десяток лет я живу во Франции. После смерти жены приехал к сыну, который у вас здесь учился медицине. Сейчас сын работает в провинции, женат на француженке. — Гнев уступил место гордости. — Как и он, я влюбился в вашу страну и ее культуру, хотя ваши соотечественники не слишком охотно делятся ею с чужаками. Прекратив деятельность хаваладара, я отдал все силы, чтобы включиться в местную жизнь. Мне казалось важным попытаться рассказать о моей культуре и донести истинное послание ислама. — Почти в слезах, он схватил журналиста за рукав и заставил его остановиться. — Наша религия не только ненависть и насилие, у нас есть что дать людям.

Ружар понял, что сирийцу важна его реакция:

— Я верю вам. А Хаммуд?

— Сейчас, сейчас.

Прежде чем продолжить путь, осмотрительный Махлуф обернулся.

— С помощью одной ассоциации, сотрудничающей с местной мечетью, я стал организовывать чтения и курсы. Долгое время все шло хорошо. Два года назад появились салафисты. Главным образом алжирцы. Понемногу этим вероломным змеям удалось установить контроль над молитвенным залом. Когда люди наконец поняли, что происходит, было уже слишком поздно. Верующие ушли, остальные, более скрытные, пришли. Появились слухи о вербовке в партизаны в Алжир и даже в другие земли так называемого джихада. Меня раздирали сомнения, я не доверял этим людям, но в то же время не хотел в это верить. Здесь подозрительны все, кто с бородой. — Старик опустил голову. — Я ошибся. Я согрешил по наивности, как другие. Я понял это, когда впервые встретил Мишеля Хаммуда в наших краях в обществе того, кто стал новым хозяином мечети. Потом я часто встречал его: всегда в дурной компании, с тем же человеком или его сбирами. Я пытался заговорить с ним, но он делал вид, что не узнает меня.

— Как зовут того человека, к которому приходил Хаммуд?

— Мохаммед Туати.

— Встречался ли он с другими людьми?

— Возможно. Но я ведь не следил постоянно за его делами и поступками.

— На самом деле я имел в виду совершенно определенную личность. — Журналист достал фотографию Сесийона, приложенную «Мартиной» к документам, которые он им передал, и показал ее Махлуфу. — Вы когда-нибудь видели его с Мишелем Хаммудом?

Сириец внимательно посмотрел на фотографию:

— Этого мальчика я знаю. Он ходил в мечеть. Возможно, там он встречался с Хаммудом. Но ведь он умер?

— Так вы в курсе?

Сириец рассмеялся:

— Здесь новости узнают быстро, вы же знаете. Почему вы о нем спрашиваете?

— По всей видимости, он, как и Хаммуд, болтался здесь. И у них были, как бы это сказать, довольно сходные идеи.

— А еще?

Ружар задумался, должен ли он рассказать о смерти ливанца. Очевидно, его собеседник об этом не знает. Или ловко играет свою роль. Ружар предпочел смолчать.

— Пока больше ничего. Я просто стараюсь установить взаимосвязи. Они довольно зыбкие.

— Одно ясно: этот мальчик был близок к Мохаммеду.

— Вот с этого и начнем. А где его можно найти, этого Мохаммеда… Туати, так, кажется?

— Проще всего пойти в мечеть, он там теперь каждый день. Бдительно охраняет свою территорию, как старая сука детенышей. Но остерегайтесь его, это человек опасный.

Ружар достал блокнот и открыл его:

— Можете дать мне адрес?


— Ну так что, гуйа, как дела на рынке?

Облокотись о прилавок в «Аль Джазире», Карим беседовал с Салахом.

— Я очень устал. У меня нет привычки к ручному труду. — Мохаммед пристроил его на халлал[173] к оптовому торговцу мясом. Он вставал рано утром и каждый день до двух часов таскал туши. — Но я чувствую себя гораздо лучше, с тех пор как…

Торопливо вошел парень, которого Феннек никогда не видел. Мальчишка знаком показал хозяину, что хочет что-то сказать ему на ухо. Тот склонился к пришедшему, несколько секунд слушал и выпрямился, явно взволнованный.

— Зачем ты пришел сказать это мне, а? Пойди предупреди Мохаммеда, он в мечети.

Парень убрался так же стремительно, как появился.

Салах качал головой.

— Что случилось?

— Опять старый Махлуф нас достает.

Карим знал старика. Пару раз, в начале своего внедрения, он встречал его в мечети. После последнего большого скандала тот перестал приходить, но использовал любую возможность, чтобы помешать деятельности салафистов из двадцатого округа.

— Что он еще сделал?

— Улд эль-харба,[174] этот сукин сын еще болтает с незнакомцем! А тот, похоже, что-то записывает.

— Журналист? Чего ему надо?

— А я почем знаю? — Салах с заговорщицким видом склонился к Кариму: — На днях старика заставят замолчать насовсем.


Коробка. Коричнево-белая коробка. Это был первый образ, пришедший на ум Амель, когда такси остановилось у дома Сесийона в квартале Пре-де-Лэрп.

— Вы уверены, что хотите, чтобы я вас здесь оставил? — Шофер обернулся к ней. Казалось, он удивлен и не слишком спокоен за нее. И за себя тоже.

Журналистка расплатилась, попросила чек и поспешила выйти из машины.

Стояла хорошая погода. Ярко светило солнце. Вокруг было тихо, пустынно. Еще чуть-чуть, и она бы назвала это место спокойным. Но это было лишь ложное впечатление — квартал пользовался не лучшей репутацией, и, похоже, вполне заслуженно. Разумеется, чаще говорили о Мас-дю-Торо, ничейной земле. Квартал приобрел известность в девяностые годы из-за того, что породил Халеда Келькаля — ученика-террориста, убитого тогда жандармами в пригороде Лиона. Но Пре мог ему не завидовать.

Признаки упадка виднелись повсюду: вызывающие беспокойство детали, обнаруживающие себя, стоило лишь взгляду задержаться на чем-нибудь. Остовы обугленных автомобилей среди пока что выживших машин, сгоревшие помойки, кучи нечистот, граффити с лозунгами — один страшнее другого, — неухоженная растительность, битые стекла. Первое представление Амель об этом месте потускнело и стало гнетущим.

Журналистка поднялась на четыре ступеньки, отделяющие ее от двери, и вошла. Она оказалась в темной парадной. Слева ломаные почтовые ящики и план здания. Прямо перед ней лифт. Справа лестница, а на ней трое парней моложе ее. Треники, задранные до середины щиколотки, — знак того, что они якобы принадлежат к выходцам из рабов, — кеды, кепки и темные кожаные куртки. Клоуны. Они прекратили говорить и курить, чтобы рассмотреть пришелицу.

Амель сделала вид, что не замечает их.

Найдя на плане квартиру Сесийонов, на четвертом этаже, она быстрым шагом направилась к лифту. Кнопка вызова безвозвратно вошла в панель. У нее за спиной раздались смешки. Амель безуспешно попыталась вытащить кнопку. Похоже, кабина не двинется с места, где бы она ни находилась.

— Эй, Смуглая, лифт не работает.

Девушка обернулась.

Тот, что заговорил с ней, сидел на самой нижней ступеньке и разглядывал ее с самодовольным и угрожающим видом.

— Если хочешь пройти, тебе сначала придется перешагнуть через нас. — Парень на мгновение обернулся к своим товарищам, те закивали. Без сомнения, он их главарь. — А то это сделаем мы.

Новый взрыв хохота.

Амель ответила ему гневным взглядом, исполненным самых противоречивых чувств. Гнев. Она подумала о своем отце, он бы взорвался, будь он здесь. Его ненависть к этому отребью, этим бездельникам стоила их семье многих напряженных объяснений. Облегчение. Поскольку сегодня утром она оделась просто — брюки и туфли на плоской подошве. И наконец, страх.

Отступать поздно. Она попыталась придать своему лицу безразличное выражение и направилась к лестнице. Парни не двинулись, но замолчали. Только ухмылялись. В этом подобии тишины слышны были только ее неуверенные шаги по плиткам подъезда и приглушенные звуки телевизоров или радио где-то на этажах.

Она уже собралась перешагнуть через первого парня, когда ощутила, как чья-то рука скользит вверх по внутренней стороне ее бедра и прикасается к лобку. Возмущенная этим омерзительным контактом, Амель запаниковала и отступила к стене. Загнана в ловушку. Теперь подростки встали. Хотя им было всего по шестнадцать-семнадцать лет, она остро ощущала их близость как угрозу.

— Я журналистка. Вы…

— Ну и что, блин, чихать я хотел на это. — Главарь.

— Мы для тебя недостаточно хороши? — Второй, постарше, весь усыпанный оспинами.

— Думаешь, можешь вот так запросто лезть сюда со своими буферами? — Третий. Изобразил громадные груди перед собой. — Думаешь, можешь пройти мимо нас, не спросив разрешения? — Его пальцы проникли под ее куртку. — Ты нас приняла за нелегалов, что ли?

Амель замахала руками, пытаясь оттолкнуть его, потом обняла свой кожаный портфель и прижала его к груди.

— Глянь, как эта фря струхнула. — Маленький вожак резко схватил ее за предплечье. — Ну ты, иди-ка сюда! — Он потащил ее к середине подъезда.

— Оставьте меня!

— Пошел вон, а то я тебе сейчас башку отвинчу!

Суровый и мощный голос раздался на лестнице, прямо над ними. Почти рычание. На верхней площадке стоял мужчина, крепкий, сердитый. Обрамляющая лицо густая борода делала его еще страшнее.

Мальчишки немного отступили. Сделав всего одно резкое движение, незнакомец заставил их броситься наутек. Покидая подъезд, они в последний раз злобно оглянулись на журналистку:

— Грязная шлюха!

Амель посмотрела им вслед и протянула руку своему спасителю:

— Спасибо!

Поверх серой джеллабы и белых брюк, заканчивающихся на уровне щиколоток, на нем была толстая пуховая куртка. На голове пилотка, тоже белого цвета.

— Твой внешний вид непристоен, сестра. — Незнакомец с отвращением посмотрел на нее. — Тебе бы не следовало провоцировать людей. — И он удалился, ничего не добавив.

Амель потребовалось несколько секунд, чтобы проглотить пилюлю. Страх отступил, зато его немедленно сменил стыд. Она чувствовала себя испачканной, и не столько из-за пережитого нападения, сколько из-за последних слов, произнесенных «бородачом» — так в ее сознании определился его образ. Девушка не могла отделаться от мыслей об инциденте в баре «Крийон» и о том, что потом произошло между нею и Ружаром. Вот на что она обрекла себя и своего мужа.

На неверных ногах Амель стала подниматься на четвертый этаж. Она вошла во второе, сомнамбулическое состояние, стоячий нокаут. Когда мадам Сесийон наконец открыла дверь, ее материнский инстинкт немедленно уловил недомогание молодой женщины. Не задавая вопросов, она проводила гостью к потертому дивану в маленькой гостиной и исчезла, чтобы приготовить ей «попить горяченького».

Через несколько минут она вернулась с ярким пластмассовым подносом. Амель немного успокоилась. Где-то в глубине квартиры из радиоприемника звучала музыка. Сначала женщины пили чай, обмениваясь лишь робкими формулами вежливости. Журналистка воспользовалась этим вступлением, чтобы завершить осмотр комнаты и своей собеседницы. Они были похожи: жалкие, состарившиеся раньше времени.

На комоде рядом с диваном расставлены семейные фотографии. Мадам Сесийон заметила, что Амель внимательно изучает их:

— Вот этот, в середине, мой Лоран. — Растрогавшись, она склонила голову набок. — Правда красавец? И совсем не похож на своего брата. Умный, гораздо умнее. И более печальный. Мы всегда старались дать ему больше, но без особого успеха. Он отдалился от нас, мы перестали его понимать. Отец очень страдал из-за этого. В конце концов даже отказался разговаривать с сыном. — Мадам Сесийон показалось, что она должна оправдаться: — Мой муж очень достойный отец, девушка. Я знаю, что в глубине души он чувствует свою ответственность за все, а это затрудняет общение. Поэтому его сегодня здесь нет.

— Я понимаю, не беспокойтесь. Если не возражаете, я буду записывать. — Не дожидаясь ответа, Амель вытащила из портфеля блокнот.

Казалось, мать Лорана Сесийона не в силах оторвать взгляда от фотографии сына.

— У малыша очень рано начались сложности в школе. Он хорошо все усваивал, но боялся контрольных. Любой экзамен превращался в настоящее непреодолимое препятствие, они ему даже по ночам снились. И так во всем, даже в спорте. А ведь он очень боялся разочаровать нас. Или выглядеть смешным в чужих глазах. Это его изматывало. А мы поняли слишком поздно. — Мадам Сесийон наконец повернулась к журналистке. — Он компенсировал свои страхи агрессивностью. Ему казалось, что если его будут бояться, то будут и уважать. Он стал болтаться по улицам с другими местными трудными подростками, ну, знаете, теми, кого уж слишком быстро начинают называть хулиганьем, отребьем.

Странно, мадам Сесийон не выглядела рассерженной. В ее голосе по-прежнему звучала нежность.

— Из-за них он и наделал глупостей?

— О, вы знаете, они подначивали друг друга. Мой Лоран не хуже других валял дурака.

— Похоже, вы на них не сердитесь.

— На других мальчиков? Нет. А с чего бы мне на них сердиться? Видели, что у них за жизнь? О чем им предлагается мечтать, кроме тех штук, которые хочется купить, да не на что? Никто не протягивает нашим детям руку помощи. Никто их не принимает. Те, кто приходит, так сказать, помочь: разные ассоциации или политики, — чаще всего появляются здесь с дурными целями.

— То есть?

— Они приходят ради себя, потому что им так выгодно, или укрепляет их положение, или просто по наивности. И не отдают себе в этом отчета, пока все не рванет прямо у них перед носом. По-настоящему хороших людей немного, а главное, у них нет поддержки. Так что в конце концов они отступаются, и это нормально. Слишком уж тяжело.

Онаумолкла, и опять было слышно только радио. Амель прислушалась, пытаясь разобрать, что говорит диктор, и поняла, что приемник находится в соседней квартире.

Мать Лорана Сесийона снова заговорила:

— Первый раз моего сына взяли за продажу небольшой партии наркотиков, ничего серьезного. — Она вздохнула. — Тогда удар отвели сотрудница социальной службы и судья по делам несовершеннолетних. Хорошие были люди. Они помогли ему пройти обучение, устроили работать учеником. Но дело не пошло, и он опять принялся за старое с оставшимися на свободе дружками. Полиция постоянно вилась вокруг них, ясно было: добром не кончится. Они все время их искали. Что тут скажешь, местные мальчишки не ангелы, но, даже когда они ничего не делают, полицейские ищейки плохо к ним относятся. У нас полиция такая же банда, как и все остальные, потому-то их и не уважают. Так что всяко никто никого не уважает.

— Похоже, кроме верующих. Когда я шла к вам, то… — Амель умолкла: она не испытывала ни малейшего желания объяснять, что с ней произошло.

Мадам Сесийон ее и не расспрашивала. Она была сдержанная, скромная женщина. Безропотная.

— Вы знаете, это благодаря им мой Лоран выпутался. То есть сначала мы так думали. Я так думала. Мужу-то моему эти люди никогда не нравились. Он католик и… в общем, они ему не нравились. А я-то искренне верила, что они выведут моего Лорана на верную дорогу.

— Оказалось не так?

— Нет, они крепко его держали, но, как выяснилось, только для того, чтобы отдалить его от нас, изолировать. Я читала статьи про секты, так вот очень даже похоже. Поначалу он встречался с ними один раз в неделю, днем. Потом прибавился еще вечер. Он стал постоянно говорить о религии, обо всем, что запрещено. А потом перешел в их веру. В то время он отсутствовал дома все чаще и чаще, и мы никогда не знали, где он. Стал реже звонить. И однажды прямо мне в лицо сказал, что стыдится меня.

Амель увидела, как глаза хозяйки наполнились слезами. Наступил момент, которого она так боялась. Она не знала, что следует сказать или сделать, и, пока мадам Сесийон шумно всхлипывала, сидела, глядя в сторону.

— Вы понимаете, он нас стыдился! Он стал считать своего отца нечестивцем и… попытался перетянуть на свою сторону брата. Но у него не получилось, тогда он разругался и с ним тоже. А потом мы очень долго его не видели.

— Вы знали, куда он делся?

— Он никогда не хотел внятно объяснить, чем занимается. Но однажды, после нескольких месяцев, когда от него не было ни единой весточки, он на несколько дней вернулся и рассказал, что ему дали боевое имя, истинное. Джефар или что-то в этом роде. Как он гордился! Рассказывал, что братья нарекли его этим именем в Косове, куда он ездил после Лондона. В тот приезд он все больше был не дома, а потом однажды ночью уехал, даже не простившись.

Наступила новая пауза. Журналистка дала собеседнице время успокоиться, а сама тем временем перечитала свои записи. Затем, сочтя паузу затянувшейся, Амель продолжила беседу:

— Как вы узнали, что…

— Нам позвонили полицейские из Парижа и сказали, что на него напали бездомные и забили насмерть. Бездомные, понимаете! Я им не поверила. Немощным бедолагам никогда не справиться с моим Лораном. К тому же он ведь в Париже был не один. Однажды он сказал мне, что все время проводит со своими алжирскими друзьями и что все они бывшие солдаты. Он называл их афганцами, потому что они там воевали. Он даже хотел уехать с ними туда.

— Полицейские сказали вам еще что-нибудь? Задавали вопросы?

— Они плохо со мной обошлись. Не проявили никакого уважения к нам, вот так-то. Я и сама знаю, что мой мальчик наделал глупостей, но это мой сын. Что они себе думают? Разве мне не больно видеть, что происходит? Им охота читать мне мораль, а, скажите? Им обязательно нужно постоянно унижать нас? Заставить нас почувствовать, что мы плохие родители? И так понятно, нечего нас обвинять!

Амель не стала отвечать на злые слова мадам Сесийон. Когда собеседница успокоилась, журналистка снова поинтересовалась, какие вопросы задавали полицейские.

— Те, что из Парижа, оказались полюбезнее здешних, которые обычно приходили. Эти снова пришли после его смерти. И, как всегда, оскорбляли и унижали нас. Они хотели знать, когда мы видели Лорана в последний раз, к кому он ходил, приходили ли к нему; опять все то же, о чем они уже сотни раз спрашивали. Что они себе думают! — Она снова рассердилась. — Что мы сами не задаем себе вопросов? Что они знают о ночах без сна, а? Я уверена, они следили за моим Лораном и давно хотели его смерти. Это они его убили, клянусь вам, это они! — Мадам Сесийон принялась рыдать пуще прежнего.

Журналистка поняла, что больше ей ничего не удастся вытянуть из этой женщины, лучше оставить ее в покое. Она вежливо дождалась, пока иссякнет очередной поток слез, и попрощалась. На пороге она вынуждена была пообещать, что не запятнает память сына Сесийонов. Правда, она не знала, как сдержать подобное обещание.


Когда дневная молитва завершилась, Карим вышел из мечети в надежде встретить Мохаммеда. Он не имел пока случая лично поблагодарить, что тот нашел ему работу. Это было предлогом, на самом же деле он надеялся больше узнать об инциденте с Махлуфом.

Он заметил салафиста, который вел жаркий спор с другими верующими возле входа в мечеть, и уже было направился к нему, когда за спиной одного из мужчин возник мальчишка, сегодня уже виденный им в «Аль Джазире». Он указывал на что-то пальцем.

Проследив взглядом в указанном направлении, Феннек увидел мужчину среднего роста, в потертом кожаном полупальто, с сумкой через плечо. Около пятидесяти, курчавые каштановые волосы, достаточно мужественные и резкие черты едва начинающего стареть лица. Журналист. «Чужак» Махлуфа.

В поле его зрения попал Мохаммед. Салафист перешел улицу, приблизился к пришельцу и обратился к нему по-арабски. Тот, поначалу явно заинтересовавшись, в конце концов испугался горячности салафиста, на помощь которому поспешили несколько верных. Замелькали руки, раздались ругательства, крики. Кто-то схватил незнакомца за воротник, он высвободился и бросился бежать, надеясь лишь на защиту святой свободы прессы.

Карим незаметно приблизился к Мохаммеду и прошептал ему что-то на ухо. Тот удивленно обернулся к нему, затем посерьезнел и молча кивнул. Не теряя времени, агент бросился за журналистом.


Вот уже почти час писака в одиночестве сидел за столиком в кафе у ворот Доре. Он сделал несколько телефонных звонков, что-то записал, потом взялся за газету. Феннек без проблем прокатился с ним в метро. Журналиста так напугал инцидент возле мечети, что он даже не проверил, отправился ли за ним кто-нибудь из салафистов, чтобы отбить у него охоту совать нос в их квартал. Когда Ружар вошел в кафе, Карим спокойно пересек улицу, нашел плохо освещенное фонарями место и занял позицию за припаркованными автомобилями, метрах в тридцати от того, за кем следил.

Любопытство агента было вызвано главным образом инстинктом самосохранения. Сама атмосфера этого квартала столицы, густо населенного эмигрантами, могла бы привлечь внимание прессы. Хорошие репортеры имели свои источники в Министерстве внутренних дел. Вполне возможно, что и этот в курсе распространения салафистских течений в двадцатом округе. На первый взгляд бить тревогу не из-за чего, вероятность того, что журналисту известно хоть что-то относительно операции секретных служб в этом секторе, практически равна нулю. И все же Феннеку не нравилось это нежелательное вторжение в зону его действий. Даже если журналист вообще ничего не знает, его присутствие может случайно создать Кариму проблемы. Следует немедленно сигнализировать об этой новости Луи. А пока хорошо бы собрать максимум возможной информации.

Возле кафе остановилось такси. Было около девяти вечера. Карим увидел, как из машины вышла молодая женщина. Ее силуэт был восхитительно стройным; разглядеть лицо агенту не удалось. Он вновь сосредоточил внимание на журналисте и констатировал, что девушка пришла именно к нему. В знак приветствия они обменялись поцелуем в щеку, и ему показалось, что пришедшей не по душе этот двусмысленный контакт. Сначала Феннек подумал, что она коллега журналиста, но потом решил, что скорее бывшая или действующая любовница. Или первая, вторая и третья в одном лице. Теперь Карим знал, как она выглядит. Усаживаясь за стол, девушка повернулась лицом к улице. Средиземноморский тип, возможно испанка или итальянка. Хорошенькая.

Парочка уселась, и начался разговор, который продолжался около получаса. Оба постоянно сверялись с записями. Значит, рабочие отношения. Но не только. Мужчина неоднократно пытался завладеть рукой девушки. Дважды она вырывалась, но на третий раз позволила ему сделать это и робко улыбнулась. Потом она взглянула на часы, они поговорили еще несколько секунд и, по всей видимости, приняли решение уйти, потому что оба встали.

Карим, не приближаясь, шел за ними по авеню Порт-Доре по направлению к центру Парижа. Они свернули на авеню Женераль-Мишель-Бизо, потом на улицу Ватиньи. На ходу журналист поцеловал девушку в шею. Она не отреагировала.

Они остановились перед дверью современного здания. Молодая женщина достала мобильный телефон, набрала номер. Ей не ответили. Феннек мог бы поспорить, что она проверяет, есть ли кто-нибудь дома. Она набрала цифровой код и уже почти скрылась за дверью в дом. Мужчина пошел за ней. Она обернулась. Их лица оказались совсем близко. Он попытался поцеловать ее, с первой попытки ему это не удалось, зато вторая после короткой борьбы завершилась успехом. Она впустила его. Перед лифтом новый поцелуй, продолжившийся внутри. Автоматические двери закрылись.

Феннек перебежал улицу к входу. Красная стрелка над дверями лифта остановилась на цифре «5». Он снова спрятался, но продолжал следить за фасадом. В комнате за широким балконом на интересующем его этаже появился свет. Меньше чем через минуту он погас.

Через полчаса журналист вышел и нырнул в такси, уже несколько секунд поджидавшее его. Бесполезно пытаться следовать за ним. Карим подумал: «Стремительный перепих, коллеги и любовники». Свет в комнате с балконом не зажигался. И все же агент решил подождать и, когда кто-нибудь придет, проскользнуть в подъезд. Он должен попытаться вычислить имя обитательницы квартиры на пятом этаже.

Еще рано, у него есть все шансы.

Спустя двадцать минут перед подъездом нарисовался высокий тип в сером костюме, лет тридцати. Занятая Феннеком позиция позволяла ему видеть набираемый код. Открылась дверь, потом подъехал лифт, и вскоре у входа уже никого не было.

Карим еще подождал. Подняв глаза, он увидел, что окно за балконом осветилось, и перешел улицу. После нескольких попыток он подобрал нужный код и проник в здание. Из поэтажного плана он узнал, что на пятом этаже расположены всего две квартиры, и правую, ту, что его интересует, занимают Амель и Сильвен Рувьер-Балимер.

Средиземноморский тип. Амель Балимер. Из страны Магриба, как он. Молодая. Наверное, журналистка. Замужняя. Хорошенькая.

Прелюбодейка.

Все это он отразит в своем рапорте.


10.11.2001

Квартира, которую Линкс так желал посетить, располагалась на втором этаже административного здания, переоборудованного под жилой дом. Туда вела металлическая винтовая лестница, начинающаяся в частном садике, где на первом этаже находилась еще одна квартира. Он прибыл очень рано, к половине пятого утра, присмотрелся к окрестностям, в основном состоящим из высотных зданий, натянул перчатки и принялся за входную дверь.

Чтобы справиться с замком, ему понадобилось чуть больше двух минут. Накануне примерно столько же времени заняло проникновение к Ружару. Это был уже второй беглый визит Линкса к журналисту, но и он не дал ничего по-настоящему важного. Большую часть архива составляли старые статьи или записи, касающиеся проектов книг, находящихся в работе или заброшенных. И все же на этот раз Линкс взял на себя труд скопировать содержимое жесткого диска, а также память электронного ежедневника журналиста, чтобы отдать их для изучения специалистам службы. Ружар оказался очень осмотрительным и, похоже, не хранил у себя ничего компрометирующего. Даже в старом сейфе, случайно обнаруженном во время последнего обхода квартиры. Журналист даже не потрудился спрятать ключи от него, они висели в кухне на стене. Агент вышел из квартиры одновременно разочарованный и успокоенный.

Зато у Ян Су он обнаружил очень ценные документы. Для визита к папарацци требовалось время, поэтому пришлось подождать, пока тот на несколько дней уедет. Что и произошло в эти выходные. Фотограф отправился в Довиль, чтобы с благословения заинтересованных VIP запечатлеть празднование очень личного юбилея. В распоряжении Линкса оказался целый день и последующая ночь.

Прежде всего он ознакомился с местом. Включать свет или пользоваться фонариком не было необходимости: вся правая стена квартиры представляла собой высокое и широкое окно из матового стекла, пропускающего желтоватое уличное освещение.

Внутреннее пространство имело два уровня. На первом располагалась одна огромная комната, разделенная на площадки разной высоты, имеющие каждая свое назначение. Зона кухни — хром, дизайн, очень современная, и зона отдыха — проектор, удобные диваны, книжный шкаф с книгами, которые неплохо бы прочесть, и зона для работы. Эта часть была организована вокруг длинной горизонтальной поверхности из массивного дерева, установленной на трех козлах. К этой конструкции прилагались стеллажи, заполненные профессиональной литературой, журналами, футлярами, объективами и прочими аксессуарами фотографии, а также металлические шкафчики на колесиках.

На верхнем уровне, на антресолях, частично нависающих над остальной квартирой, агент обнаружил две спальни, гардеробную, ванную комнату и туалеты. Все пахло свежей краской и отсутствием человеческого тепла. Су не только давно не жил здесь, но и не проводил здесь много времени.

Подобное, как бы голое пространство представляло для Линкса большое преимущество, в нем было меньше потайных мест, чем в «заставленной» квартире. Он принял решение сначала атаковать «кабинет» и, прежде чем рассмотреть его вблизи, включил большой «Макинтош», возвышающийся посреди рабочей поверхности. Пыль, которой были покрыты серебросодержащие фотографические футляры, валяющиеся повсюду рекомендации по использованию созданного по последнему слову техники новейшего оборудования и украшающие заднюю панель компьютера сиротливые кабели, свидетельствовала о том, что Су перешел на цифровую аппаратуру. Однако агент не заметил ни одного подобного аппарата.

Прежде чем к чему-нибудь прикоснуться, Линкс проверил, не оставил ли папарацци в особых стратегических местах маячков, которые могли бы указать ему, что вещи передвигались, а ящики открывались. Сам он постоянно проделывал это — профессиональная паранойя обязывает. Не найдя ничего, он достал из рюкзака поляроид, сделал серию снимков рабочей части и оставил их просыхать на столе.

Затем Линкс присоединил к «Макинтошу» внешний жесткий диск, специально выданный службой, и запустил копирование всего содержимого компьютера. После чего, чтобы обдумать следующий шаг, с наушниками в ушах совершил очередной обход квартиры.

Первый осмотр показал, что ее обитатель не слишком озабочен комфортом и модой, — гардероб Су был ограниченным, функциональным и скорее спортивным. В нем действительно имелось большое количество различных аксессуаров для самых разнообразных, в основном экстремальных, видов спорта: альпинизма, свободного падения, глубинного погружения. Досье фотографа сообщало, что он проходил военную службу среди ныряльщиков, специалистов по подводной инженерии и парашютным прыжкам. Обучение с серьезными физическими нагрузками. Подобные занятия оставили в биографии папарацци и другие стигматы. Например, он владел впечатляющей коллекцией военных предметов: полевая форма, камуфляжные сети, боевой макияж — и, похоже, регулярно использовал их в своей работе. Видимо, парень готов пойти куда угодно, лишь бы добыть свои фотографии. Ведь удалось же ему подстеречь Стейнера и Монтана!

Где он хранит свои фотографии?

Возможно, постоянно держит их при себе. В этот уик-энд Су уехал на мотоцикле, следовательно, взял лишь необходимый минимум, тем более что он должен возить с собой оборудование. Маловероятно, чтобы он нагрузил себя чем-то лишним. Может быть, у него есть сейф в банке, но служба не обнаружила ни малейших следов такового. Оставалась самая очевидная возможность — эта квартира.

Линкс не заметил ни одного шкафа. Стены почти голые, на них нет ничего, кроме нескольких увеличенных фотографий под стеклом. Но они ничего не скрывали. В жилых помещениях бывает огромное количество очевидных тайников — таких, какие всем постоянно приходят на ум… И многие граждане даже не представляют, что предполагаемые воры тоже могут о них подумать или по опыту знать их.

Так что агент осмотрел верхние и нижние части всей несколько громоздкой мебели, поискал двойное дно в ящиках, проверив заодно их пазы и нижние поверхности. Обследовал бачок в туалете, окошко в ванной комнате и бойлерной, матрасы, верхние полки стеллажей и закончил камином.

Камин оказался исключительно декоративным и, очевидно, никогда не использовался. Агент заглянул под колпак и тут же обнаружил лежащий на металлической полке большой мешок для мусора. Полка была привинчена с внутренней стороны дымохода к служащему украшением дубовому столбу.

Линкс вытащил мешок, в котором находилось около сотни записанных дисков, и вернулся в кабинет.

Копирование памяти «Макинтоша» было завершено. Линкс отключил свое оборудование и стал размышлять о том, что делать с обнаруженными дисками. Скопировать их все на месте невозможно. Он подумал было позвонить Шарлю, чтобы тот выслал из конторы команду с соответствующим оборудованием, но прежде решил бросить взгляд на их содержимое. Очень скоро агенту стало понятно, что все классифицировано по хронологии, год за годом. Тогда он отделил диски, помеченные 2001 годом, и начал просматривать их на «Макинтоше».

Файлы были разложены в именные папки, открытым текстом. Некоторые имена оказались довольно известными. Несколько раз на пробу открыв случайно выбранные папки, Линкс убедился, что сюжеты фотографий всегда совпадают с родовым названием классификации, и принялся за поиски папок «Стейнер», «Монтана», «Ружар» или, в худшем случае, документа с каким-нибудь нелепым названием.


Пока Незза проверял задворки склада, Фарез в последний раз осматривал помещение изнутри. Больше ничего не было. Они позаботились даже о том, чтобы убрать деревянные колодки, которые использовались при распиле труб. Фарез задумался, для чего все это может пригодиться. А что, если Незза и этот таинственный руководитель ячейки замыслили повернуть вспять канализацию, чтобы отравить воду?

Промышленная зона вокруг была пустынна. Во время переезда их никто не потревожил. В это субботнее утро нигде, кроме близкой автострады, не было движения.

Фарез сообщил Неззе, что накануне около полудня арестовали Фодиля и братьев Харбауи. Нуари по-прежнему не понимал, как тому удается всегда узнавать все раньше него, но, несмотря на его настойчивость, Фарез отказался ответить. Он просто приказал найти пикап на двенадцать кубометров или больше, а потом ждать известий. Позже, вечером, после долгого бдения, Незза получил новый приказ: здесь глубокой ночью присоединиться к своему сообщнику.

Нуари сразу заметил, что часть содержимого склада уже перевезли, но воздержался от каких-либо замечаний. Это предположение подтверждало отсутствие какой-нибудь машины к его прибытию. Впрочем, очевидно, Фарез не пришел пешком. Оставалось только тяжелое и громоздкое оборудование, как, например, трубы. К счастью, они уже были распилены. Иначе найденный Нуари грузовик ни за что не мог бы их транспортировать.

— Ну? — Голос Фареза заставил Неззу вздрогнуть. — Отлично, больше ничего не осталось.

— Очень хорошо, брат. Подвезу тебя к скоростной линии метро. Возвращайся домой и жди, когда я тебе позвоню и сообщу, где забрать грузовик.

— Но…

— Никаких «но», вот так-то, и это лучше для тебя, гуйа, поверь.


Ничего. Проведя перед «Макинтошем» почти три часа, Линкс не обнаружил ничего, что могло бы его заинтересовать. Он снова в начале поиска, это были неправильные диски. Линксу надоело в энный раз слушать одни и те же отрывки, и он вытащил наушники и выключил музыку. Почти потеряв надежду, агент вновь окинул взглядом квартиру. Начать поиски с нуля его не прельщало. У него был выбор. Произвести быстрый осмотр повсюду, включая множество не столь очевидных тайников, обследуя целые стопки книг и отдельные книги. Или предпочесть тщательный обыск, сектор за сектором, идя от наиболее очевидного к самому запутанному в каждом из них.

Линкс выбрал вторую методу и решил начать с рабочего пространства. Сначала он обследовал ящики и коробки, потом папки и стеллажи, проверил все попутно найденные им диски, охотно откладывая в сторону те, что, несомненно, относились к коммерческой рекламе.

Прошел еще час бесплодных поисков. В раздражении агент рухнул в одно из кресел и вытянул ноги. Затем он набрал в грудь воздуха и, с силой опершись на деревянную столешницу, рывком встал. От слишком резкого движения стол покачнулся и «Макинтош» чуть не упал на пол, Линкс в последний миг успел удержать его.

Когда он схватил компьютер, раздался звук, точно что-то отвалилось.

Линкс посмотрел на экран «Макинтоша». Все было нормально. Он пошевелил мышку, кликнул на папки и приложения. Компьютер работал исправно. Линкс стал осторожно наклонять процессор в разные стороны. И каждый раз внутри что-то перемещалось.

Линкс открыл заднюю стенку и увидел материнскую плату, провода, периферийное оборудование. Там же обнаружился диск в прозрачном футляре без всякой маркировки и карта памяти цифрового фотоаппарата.

Вставив диск в читающее устройство компьютера, Линкс убедился, что у него в руках то, что он искал. На первом же открытом им снимке фотограф запечатлел оживленно беседующих Стейнера и Монтана. Папка, к которой относилась фотография, содержала около пяти десятков файлов, сохраненных в различных графических форматах. Агент торопливо ознакомился с ее содержимым, чтобы удостовериться, что в этой примечательной коллекции не фигурирует ни одно его изображение. Себя он не обнаружил, зато нашел много фотографий неизвестного молодого человека, снятого без его ведома во время беседы с Амель и Ружаром. Задний план свидетельствовал о том, что это общественное место, возможно какой-то вокзал.


11.11.2001

Шел дождь, когда Мустафа Фодиль, Нурредин и Халед Харбауи покинули здание контрразведки на улице Нелатон в пятнадцатом округе Парижа. Было раннее утро, они только что пережили долгую ночь допросов, о чем свидетельствовали их усталые лица. Вместе с ними вышел четвертый арестованный в тот же день. Никто из них не проговорился; они ничего не выдали. Но причиной тому были не храбрость или решительность. Просто полицейские спрашивали их о том, чего они не знали.

Очень скоро Мустафа и оба брата, не обменявшись ни единым словом, расстались со своим товарищем по несчастью и поспешили в ближайшее метро. Добравшись до моста Бир-Хаким, они так торопились попасть на станцию, что не удосужились придержать дверь перед человеком преклонного возраста с собакой, которого обогнали на лестнице.

В переходе они расстались. Фодиль поехал по ветке «Шарль-Де-Голль — Этуаль», а братья Харбауи направились на пересадочную станцию скоростной линии метро «Шан-де-Марс».

Мустафа ждал на перроне прихода поезда, когда снова появился человек с собачкой. Но он и теперь не обратил на старика внимания. Слишком уж он был взволнован. Втиснувшись в первый же прибывший состав, Мустафа всю дорогу до двадцатого округа изнемогал от нетерпения.

Худшие его опасения подтвердились, когда он увидел, что двери «Аль Джазира» заперты. Он сразу почувствовал растерянность — следствие долгих дней, проведенных без настоящего отдыха, и отсутствия четких инструкций на такой случай. Бар был единственным местом его встреч с другими членами группы, что ему теперь делать? Нурредин и Халед тоже ждали известий, и именно он должен был передать их братьям.

В панике Мустафа некоторое время кружил около бара. Через несколько минут ему удалось взять себя в руки и вспомнить, что он воин и должен сохранять самообладание. Внезапно он сообразил, что, возможно, рискует, придя в этот район в самый день освобождения. Мустафа снова испугался и стал озираться вокруг в поисках возможной слежки. Ничего особенного он не заметил, но на всякий случай решил побыстрее смыться. Их сообщники, конечно, уже в курсе арестов. Лучше ему вернуться домой и ждать, пока они сами выйдут на связь.

Мустафа направился к метро. По дороге ему попался другой бар, открытый в воскресенье утром. Возле барной стойки пил кофе человек с собакой.


12.11.2001

Понедельник, утро. Сотрудники антитеррористической прокуратуры собрали полуконфиденциальную пресс-конференцию, чтобы сообщить о результатах дела по задержаниям действующих во Франции группировок, облавы на которые продолжались без перерыва всю предыдущую неделю. Присутствовали и Ружар с Амель.

Безусловно, это была пиар-акция комиссариата полиции и отдела пропаганды. Речи судей не представляли никакого интереса, поскольку в них не прозвучало ничего нового. Приятно возбуждающим оказалось лишь присутствие хмурого Понсо, офицера из оперативного отдела, с которым два месяца назад Акрут познакомил Ружара. После того первого знакомства журналист неоднократно искал встречи с офицером полиции, но безуспешно.

Не могло быть и речи упустить его сегодня.

После пресс-конференции журналисты последовали за полицейским и на улице подошли к нему. Увидев их, он не выразил ни малейшей радости и продолжил свой путь.

— Эти пресс-конференции — чистый блеф. Потерянное время, вы не находите? — На наживку Ружара не последовало никакой реакции. — Сегодня утром они не сообщили нам ничего особенного. Люди, которых арестовали, — это что, салафисты-джихадисты?

— Они все джихадисты.

Амель решила вмешаться в разговор:

— Я думала, в салафизме существует разница между «джихадистами» и «шейхистами».

Оперативник обернулся к журналистке и смерил ее суровым и многозначительным взглядом:

— Теоретически да. Практически что в лоб, что по лбу, никакой разницы.

— А как тогда назвать этих? — Ружар снова взял инициативу в свои руки.

— Убогие.

— Нет, так написать я не могу.

— Изворачивайтесь как хотите. В любом случае к чему мне сообщать вам все эти подробности, вы ведь вечно все упрощаете.

Журналист, и глазом не моргнув, проглотил упрек.

— Они алжирцы?

— Да, по большей части.

— Салафистская группа проповеди и джихада?

Понсо выдержал небольшую паузу, взглянул на журналиста, кивнул и ускорил шаг.

Снова заговорила Амель:

— Мы слышали, что это движение пустило корни в столице, а именно в девятнадцатом и особенно в двадцатом округе. Можете ли вы подтвердить эту информацию?

Лицо офицера-оперативника чуть заметно дрогнуло. Он ничего не ответил.

Ружар выложил свой главный козырь:

— Что вы можете сообщить нам в связи с недавней смертью молодого обращенного по имени Лоран Сесийон, он же Джафар? Имел ли он какое-либо отношение к личностям, задержанным на прошлой неделе? Является ли его кончина…

Понсо снова остановился. Он с трудом сдерживался:

— Кто вам рассказал про этого парня?

— Профессиональная тайна. Но мы ведь можем помочь друг другу, верно?

Ружар решил, что попал в яблочко. Прежде чем ответить, офицер на несколько секунд задумался.

— Нет, не можем. Сесийона насмерть забили бездомные. Именно так он умер, и точка. Ошибка исключается.

— Вам известно, кому поручено следствие?

Никакого ответа.

— Можно ли сказать, что его деятельность косвенно или прямо была связана с деятельностью некоего Шарля Стейнера? — Вмешательство Амель резко пресекло попытку Понсо уйти. Похоже, он был по-настоящему удивлен.

За его спиной сердито хмурился Ружар.

Оперативник обернулся к нему:

— Что там еще со Стейнером?

Журналист пожал плечами:

— Баш на баш.

— Один совет, Ружар, если позволите. Избегайте слишком принюхиваться к некоторым задницам. И не слишком разгуливайте в некоторых кварталах. Ваша аккредитация — недостаточная защита от всего этого люда. Один раз вам повезло, но, возможно, больше это не повторится.

— Это два.

— Что «два»?

— Два совета.

Понсо рассмеялся и, не прощаясь, пошел к ожидавшему его неподалеку автомобилю, где сидели еще трое полицейских. Машина тронулась.

Как только они отъехали, Ружара прорвало:

— Мать твою, надо было тебе заговорить с ним про Стейнера!

На его крики обернулись некоторые прохожие, Амель отступила на шаг и стала оправдываться:

— Он ведь является частью нашего расследования, разве не так? Вы же об этом с ним разговаривали.

— А ты-то что о нем вспомнила? Тогда разговор шел в другом контексте. С чего ты взяла, что я ничего не сказал про Хаммуда?

— Во всяком случае он отреагировал.

— О да, отреагировал. Но мы не знаем, что теперь будет. Мы уже получили все, что надо.

— И что же?

— Его ответ относительно Лорана Сесийона пролил достаточно света на это дело. И потом, черт побери, у меня есть другие источники! Мажур, парень из Центра координации борьбы с терроризмом, признался мне, что история с Хаммудом их уже достала. И она достает их даже больше, чем нам известно. Его и его начальников, и, вероятно, ребят вроде Понсо тоже. Теперь, похоже, было бы лучше не тянуть резину и не пренебрегать нашей собственной работой, а? — Казалось, он успокоился, как вдруг на него снова нашло: — Мать твою так! Если этот чертов сыщик знает кого-нибудь из наших коллег, он, возможно, что-то им выдаст!

Амель взглянула на Ружара с некоторым отвращением. Журналист показался ей капризным ребенком, у которого отобрали игрушку. Она перешла в контрнаступление:

— Ну ладно, возможно, он что-то расскажет. Не знаю, как тебя, но меня смущает не это, а его завуалированные угрозы. У меня нет никакого желания иметь неприятности.

— Я же говорил, хочешь спокойной жизни — меняй работу.

Ружар пошел в сторону площади Сен-Мишель.

Молодая женщина последовала за ним на некотором расстоянии, надеясь переждать грозу.

Через несколько минут журналист остановился, чтобы подождать ее.

— Ладно, во всяком случае не все потеряно. Наша работа стесняет их: уже хорошо. К тому же он сообщил нам одну вещь. — Обняв Амель за плечи, он поцеловал ее в висок.

— Какую?

— Ему явно известно, что в пятницу я был в двадцатом округе. У них там есть информаторы или даже группы наблюдения. Их это местечко тоже интересует. — Пауза, несколько шагов. — Резюмируем, что известно нам. Хорошо информированный источник осведомляет нас об одном ветеране секретных служб, одном теневом финансисте, обслуживающем террористов со Среднего Востока, и об одном рядовом воине исламистов. Судя по всему, наш источник намекает на связи между этими тремя фигурами. Нам удается уточнить, что по меньшей мере между двумя из них, исламистами, существует связь через имама мечети в двадцатом округе. — Пауза. — Кроме того, есть основания полагать, что, будучи связаны, эти трое, безусловно, не принадлежат к одному лагерю…

— Да. А если пойти немного дальше, учитывая прошлое Стейнера, я бы скорее считала, что он действует против двух других.

— Наши мысли сходятся.

Они продолжили прогулку.

— Теперь Понсо. Он знает про Сесийона, это факт. Несмотря на преподнесенную нам официальную версию, я сомневаюсь, что он убежден в случайности этой смерти. А тут еще набившая оскомину полицейской братии вторая случайная смерть — смерть Мишеля Хаммуда. Ладно, этот Понсо знаком со Стейнером, я знаю, он говорил мне. И отзывался о нем исключительно хорошо. И очень удивился, когда ты сейчас его упомянула. По всей видимости, он удивлен тем, что мы так близки к правде. Его это испугало.

— Какой правде?

— Ну, о чем мы только что говорили. Стейнер или его подчиненные устраняют влиятельных террористов. Кроме того, очень вероятно, что они внедрены в среду террористов. И уже не впервые оказывают друг другу подобные услуги: рука руку моет, осмелюсь предположить.

— Тебе не кажется, что ты слишком далеко зашел, а? Я, например, думаю, что он удивился, услышав имя Стейнера среди других имен. К тому же мы не знаем, зачем им все это.

— Это война, «столкновение цивилизаций».

— У нас демократия.

— Ну до чего же ты иногда бываешь наивна. Кому нужна твоя демократия!

— Не важно, все-таки для того, чтобы кто-то наверху решил вот так устранить этих людей, должен же быть какой-то чертов мотив. Тебе не кажется?

Ружар кивнул:

— Да, по крайней мере тут ты права, поскольку обычно эти люди трусы. Они начинают шевелиться только тогда, когда по-настоящему чего-то боятся. Я вот думаю, что бы это могло быть? Тут придется поработать.

— А если ничего нет, а есть только деза нашего Жан-Франсуа? Мы даже не знаем, настоящее ли это имя. Может, стоит рассмотреть и такую возможность? Помнишь, что ты мне говорил в самом начале? И что сказал твой друг Дюссо. — Амель потупилась. — В любом случае извини, что я так много наболтала. Мне очень неловко.

Ружар не особенно прислушивался к тому, что она говорила, но улыбнулся и, наклонившись, зашептал ей на ухо.

Молодая женщина покачала головой.

— Ну давай, тут поблизости славный отель.

— Не сегодня, я… у меня месячные. — Лучшего объяснения она не нашла.


13.11.2001

Выход на свободу четырех подозреваемых исламистов. — Четверо из девяти подозреваемых исламистов, задержанных на прошлой неделе по инициативе антитеррористической прокуратуры Парижа, были отпущены после сорока восьми часов ареста. Пятеро других, все выходцы из Алжира, по-прежнему находятся в камерах контрразведки…


14.11.2001

Закончился еще один рабочий день, похожий на предыдущие. Сидя за столиком в «Аль Джазире», Карим допивал кофе и читал злобную газетенку, купленную у выхода из мечети. Граница между его подлинной личностью и временной личиной постепенно стиралась. Его обыденная жизнь все меньше и меньше походила на жизнь оперативника. Он превращался в того жалкого сына эмигранта с шаткой верой, чьи лохмотья ему пришлось надеть и с чьими собратьями ежедневно встречался на молитве.

Командование не выходило на связь с той ночи, когда он вернул на место записные книжки. Он отправил донесение по поводу журналистов, но реакции не последовало. Да и ни один из его «братьев» особенно не спешил обратиться к нему для чего-либо другого, помимо переноски убоины.

Все шло замедленно, слишком спокойно, тоскливо. Опасно.

Нельзя ослаблять бдительность.

Карим решил включиться в наблюдение за журналистом, приходившим в их квартал в конце прошлой недели. Имя девушки он уже знал. Теперь ему требовалось имя парня, а также название газеты, для которой они работают. Эта Амель выведет его на контакт, он подберется к ней.

Разумеется, Мохаммед спрашивал его о журналисте. Карим ловко солгал ему, сокрушенно признавшись, что во время долгой поездки в метро потерял объект. Это послужило оправданием тому, что он так поздно пришел в тот вечер отрапортовать. Для порядка отчитав его, салафист сухо велел в следующий раз регулярно звонить в бар.

На пороге «Аль Джазира» появился Незза. Он заметил Карима, но не поздоровался с ним, а прямиком направился к стоящему за прилавком Салаху. Переговариваясь, они поглядывали на агента. Очевидно, он был предметом разговора и вскоре получил приглашение присоединиться к ним.

— Ассалам Алейкум, тебя ведь зовут Карим, так?

— Салам. Да. А тебя? — Феннек делал вид, что впервые видит дилера.

Вмешался Салах:

— Карим, познакомься с Нуари, он нам очень помогает.

— Лучше Незза, меня все так зовут. Тебе нравится таскать мясо, брат? Нет желания сменить работу?

— Нет, а что?

— Возможно, ты мне понадобишься, чтобы… — Нуари не договорил. Кто-то вошел, и взгляд его мгновенно изменился. Он отвернулся.

Феннек, стоящий спиной к двери, не мог видеть, что происходит. Однако он заметил, что хозяин отреагировал так же, как дилер, но, вместо того чтобы отвести глаза, поспешил к вновь пришедшему.

Незза увлек Карима в контору в глубине заведения. По дороге агент успел бросить взгляд назад и заметил Мустафу Фодиля, высокого здоровяка, которого уже видел в обществе Сесийона. Тот выглядел взволнованным.

Карим едва сумел уловить несколько слов: «Для тебя ничего… Ну а для Нурредина и Халеда?»

Минуту спустя хозяин «Аль Джазира» присоединился к ним на задворках бара. По всей видимости, он успел провернуть какое-то дельце.

— Ну что, Карим, что ты об этом думаешь?

— Не знаю, что скажет Мохаммед.

Салах и Незза переглянулись.

— За него не беспокойся, он в курсе.

Значит, имам уже дал свое благословение.

— То, чем я занимаюсь, важно для общего дела. — Нуари соединил у него перед носом большой и указательный пальцы и потер их друг о друга, что означало «деньги».

Феннек кивнул.


«Не больно-то счастливый вид у нашего дражайшего Мустафы» — так подумал Линкс, увидев, что его объект выходит из бара с перекошенным лицом. Убедившись, что больше никто не сел на хвост подручному джихадистов, агент проследовал за ним до станции метро «Бельвиль». На перроне Линкс устроился в сторонке, метрах в десяти, чтобы не попасть в поле зрения своего подопечного. Вид агента не мог вызвать подозрений: всего лишь изгой общества, жадно глотающий пиво из горлышка торчащей из бумажного пакета бутылки.

Подошел поезд. Фодиль сел в него. Линкс втиснулся в соседний вагон, поближе к сцепке.

Он ходил за ним уже два дня, когда получил эстафету от последней команды наблюдения. Больше не терять объект из виду и задержать как можно скорее — таковы были инструкции. От них веяло торопливостью и паникой — неизбежными последствиями близости журналистов. Лучше было бы все свернуть, но командование предпочитало продолжать, по мере возможности избегая худшего.

Линкс все понимал, даже если находил, что те, кто дает ему приказания, слишком рискуют. Он впервые ощущал это так остро. Разумнее для него было бы все бросить немедленно, но он не мог решиться выйти из игры. Более того, он знал, что доведет свое задание до конца. Разумеется, дело было не в патриотизме, в этом плане ничего не изменилось. И не в чрезмерной тяге к опасности. Нет, причина была более личной, даже эгоистичной. Он давно стремился к чему-то такому, чего нерушимые поведенческие модели до сих пор не давали ему совершить.

Теперь другое дело. Линкс наконец чувствовал себя по-настоящему и целиком свободным.

Фодиль не двигался и хмуро смотрел себе под ноги.

Что-то ударилось о ботинки Линкса, он обернулся. Мячик. На него, не решаясь подойти, смотрела маленькая девочка. Рядом, с сумками и младенцем на коленях, сидела ее мать и заметно сердилась.

Сквозь нависающие на глаза жирные пряди агент улыбнулся девочке и слегка поддал по мячу каблуком.

Глаза девочки засияли. Поезд остановился. Фодиль собрался выходить.

Линкс подмигнул ребенку, рыгнул, что вызвало смешок, и покинул вагон.


На рабочем столе Понсо обнаружил видеокассету и записку от Тригона. В ней предлагалось «взглянуть на этот монтаж» и указывалось, на какие именно минуты записи следует обратить внимание. Первый отрывок содержал кадры, отснятые на выходе из мечети Пуанкаре и запечатлевшие «приключения Бастьена Ружара, журналиста по профессии», в минувшую среду, девятого ноября две тысячи первого года, приблизительно в пятнадцать тридцать пять. Комментарий его подчиненного: «Жаль, что этому козлу не открутили башку». Второй фрагмент представлял запись: осмыслить ее предлагалось Понсо, которого «ничуть не затруднит узнать место», где она была сделана. Тригон точно указывал, что действие происходит ранним утром в воскресенье, одиннадцатого ноября две тысячи первого года.


Амель была дома одна, в квартире стояла полная тишина. Перед ней был включенный компьютер, а рядом с клавиатурой — блокнот, открытый на почти чистой странице. Слова не шли. Она должна была обобщить весь материал, которым они располагали, и поразмышлять, под каким углом представить это Клейну. Редактор выражал нетерпение. Он хотел поскорее получить что-то конкретное и перестать ходить вокруг да около. Ружар пытался обуздать его пыл. Ему совсем не хотелось ни слишком рано пускать это дело на самотек, ни тем более посвящать в него своих собратьев по перу. Он очень боялся потерять тему и, поскольку у него в руках еще не было всех частей головоломки, предпочитал держать свою сенсацию под спудом и просто закрыть ее.

«Загнанная в угол. Одинокая. Ранимая».

Это все, что Амель удалось записать на листке. Она взглянула на мобильный телефон. Дурацкий рефлекс, он молчал. Где-то она читала, что можно слышать все, что происходит вокруг включенного мобильника.

«Наблюдать».

Она написала и остановилась.

«Невыносимо. Бороться. Журналистка».

Амель зачеркнула написанное.

«Зачем?»

Ее перо само скользило по бумаге. Она уже ни в чем не была уверена. Она окончила Школу журналистики и… все забыла. Так быстро?

«Иллюзии».

Все казалось ей лишенным смысла. Ее реальная жизнь не совпадала с тем идеалом, который она всегда рисовала в своем воображении. Долгие часы она подводила итоги, придумывала тысячи дурацких сценариев своего будущего и истории, которой они с Ружаром занимались. Им не дадут дойти до конца. Постараются заставить их замолчать. И не погнушаются никакими средствами.

«В опасности».

Про них с Ружаром, должно быть, уже известно. Эти люди должны быть в курсе всего, чтобы… И про наркотик тоже. Они расскажут Сильвену. И ее родителям.

«Стыд».

Или еще хуже. Они могут сделать еще хуже.

«Страх».

Или ничего не расскажут, потому что и говорить-то нечего, и никто за ними не следит.

«Смешно».

Амель положила руку на мышку и запустила Интернет, чтобы выйти в почту. Открыв почтовый ящик, она вдруг отметила, что в нем всего несколько личных писем. Куда подевались все ее однокурсники? Сильвен теперь почти никогда не писал ей. Подружки чаще пользовались телефоном. Родители…

Больше всего было старых сообщений от Сервье. Она решила написать ему,но эта мысль не показалась ей достаточно разумной. После свидания на набережной Сены он не давал о себе знать. Даже если он далеко, мог бы написать пару строк. У нее осталось легкое неприятное послевкусие — ей не удавалось найти более подходящего для ее тогдашнего ощущения слова, — возникшее в конце их последнего импровизированного завтрака.

Машинально просмотрев папку «полученные сообщения», она отметила, что последнее письмо от матери пришло в апреле, открыла его и перечитала. Очередная попытка матери предостеречь ее. Очень сухая, без надежды на успех.

Она кликнула «ответить» и тут же отказалась от своего намерения. Выбрав «новое сообщение», она поискала в записной книжке, кому бы написать. И в конце концов остановилась на электронном адресе отца. Вернуться к исходной позиции.

«Я знаю, что нечасто пишу в последнее время…»

Амель шмыгнула носом.

«Но это не значит, что я без вас не скучаю…»

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула.

«Просто все очень усложнилось…»


Напротив серого дома, в котором жил Мустафа Фодиль, в Валь-Фурре, находилась парковка стадиона Мант-ла-Жоли. Возле дома, рядом с таким же автомобилем, как у него, Линкс припарковал снабженный украденными накануне местными номерами «Транзит», внешний вид которого был умышленно изменен.

Спрятавшись за пикап, агент довольно долго ждал, стараясь оставаться незамеченным. С наступлением ночи он вышел из своего укрытия и растворился в темноте. Он регулярно менял позицию и держался вдали от наблюдательных глаз обывателей и полиции. Никогда выражение «каменные джунгли» не казалось ему столь подходящим. Он находился на вражеской территории, в новой зоне военных действий, которую предстояло добавить к длинному списку тех, что были им пройдены.

Двадцать один пятнадцать.

Фодиль уже давно заперся у себя, жизнь вокруг, как и автомобильное движение, постепенно замирала. Единственные еще проезжающие машины принадлежали полицейскому батальону и тем, за кем ему поручено наблюдать. Остальное население готовилось к приближающейся ночи. Окна высоток, за которыми Линкс порой замечал мимолетный силуэт, постепенно начали освещаться мерцающими экранами телевизоров. Почти полная неподвижность и при этом отсутствие тишины. Какие-то крики, неясные разговоры, собачий лай, а главное, назойливая музыка, поднимающаяся из глубоких недр дома Мустафы.

Мимо агента, не замечая его, с разными интервалами сновали небольшие группы из трех-четырех человек. Они переходили из подвала интересующего Линкса дома в подвал соседнего с ним. Похоже, в подземельях кипит жизнь. Эти стихийные перемещения осложнят ему задачу. Оставалось надеяться, что скоро все прекратится.

Линкс принял решение нанести удар ночью, и в его планы не входило, чтобы ему помешали, когда он поволочет довольно плотного оглушенного мужика к своему «транзиту».

Он снова пошевелился, не спуская глаз с квартиры Фодиля. Там неожиданно погас свет, хотя не было еще половины десятого. Не может быть, чтобы его объект так рано ложился спать. Прошло не больше двух минут, и он увидел, как Мустафа вышел из дому в тренировочном костюме и со спортивной сумкой на плече. Поздоровавшись с тремя парнями, болтающими возле высотки, Фодиль перешел улицу и направился к спортзалу. Он собрался на тренировку.

Линкс пошел следом. Немного подождав, он тоже проник в спортивный комплекс и оказался в начале погруженного во тьму короткого коридора, ведущего в основной зал. Внутри были четверо. На татами двое борющихся подростков в кимоно. Рядом двое взрослых: объект и мужчина постарше, слегка полноватый. Они разговаривали.

Агенту удалось уловить несколько фраз. Речь шла о «возвращении», о «ребятах, которые будут довольны», что Фодиль «продолжит занятия», потому что «они соскучились без него». Исламист, все еще с озабоченным лицом, положил руку на плечо собеседника и пошел к раздевалкам.

Линкс тоже покинул помещение и исследовал пространство вокруг здания. Стоянка была слишком освещена и пустынна, чтобы припарковаться, там стоял всего один автомобиль — серый «рено». Зато позади он заметил служебный вход, скрытый темнотой. Он шел вдоль глухой стены с единственной дверью пожарного выхода. Сомнений не было, дверь вела в раздевалки, расположенные в здании как раз с этой стороны.

Он будет ждать здесь, развернув «транзит» в нужном направлении, чтобы быстро уехать.

Минут через сорок Линкс увидел отъезжающий «рено» с тремя пассажирами. Объекта среди них нет. Здание все еще освещено изнутри. Фодиль там, и он один. Агент поплотнее натянул кожаные перчатки, машинально проверил наличие аптечки в кармане штанов и вышел из пикапа. Спустя несколько минут, отперев отмычкой замок пожарного выхода, он входил в спортзал.

Мустафа вернулся в раздевалку, протирая подмышки мокрой от пота футболкой. Небрежно бросив боксерские перчатки на ближайшую скамейку, он продолжал раздеваться перед одним из многочисленных зеркал, украшающих стены комнаты. Ему нравился плод его многочасовых трудов — образ физической мощи, отражающийся в зеркальном стекле. Он напряг грудные мышцы, затем брюшной пресс и почти женским движением провел по нему рукой.

Фодиль гордился своим телом, был уверен в нем.

Направляясь в душевую, он вдруг понял, что не один. Между металлическими шкафчиками совершенно неподвижно стоял какой-то тип в капюшоне, какие носят террористы, и в камуфляжной форме. И пялился на него своими безжизненными голубыми глазами. Когда удивление и паника прошли, к Мустафе вернулась вера в свои силы. Этот шутник ниже его ростом и не вооружен. И еще осмеливается провоцировать его?! Он разогрет, натренирован. Мустафа поднял руки, давая незнакомцу знак приблизиться.

Никакой реакции.

Фодиль не стал ждать. Уверенный в себе, он выбросил вперед правую ногу, чтобы нанести сокрушающий мавашигири,[175] от которого его противник сразу сложится пополам. Босиком на мокром полу, Фодиль не рассчитал силы своего кругового удара ногой и поскользнулся. Он не упал, но на мгновение потерял равновесие и покачнулся.

Человек в капюшоне успел отреагировать. Изогнув туловище и сделав скользящий шаг вперед, он легко уклонился от лишь задевшего его удара.

Фодиль не терял времени. Он продолжил наступление двумя не слишком точными ударами, попавшими нападающему в торс. Однако с меньшей силой, чем предполагалось, поскольку тот наступал. Тут Мустафа ощутил нестерпимое жжение в левом боку. На другую руку противника он и внимания не обратил.

Что этот тип ему сделал?

Пол ушел у него из-под ног, а незнакомец отступил, чтобы не упасть вместе с ним. Последнее, что видел Мустафа, была дубинка, совсем маленькая дубинка. Она приблизилась и коснулась его груди.

Темнота.

We got to pump the stuff to make us tough…
Линкс стянул капюшон и подошел к телу.

From the heart. It’s a start, a work of art…
Пульс был ровный.

To revolutionize make a change nothin’s strange…
Он ввел Фодилю транквилизатор.

People, people we are the same…
Собрал его вещи в спортивную сумку.

No we’re not the same. Cause we don’t know the game…
И с трудом взвалил его на плечо, чтобы вынести.

What we need is awareness, we can’t get careless…

Вот уже добрую четверть часа они с любопытством следили за белым грузовичком, припаркованным позади спортзала, пытаясь догадаться, почему кто-то оставил его здесь среди ночи. Увидев шельмеца, выходящего из здания с другим типом наперевес, они вдруг страшно заинтересовались и решили подойти посмотреть поближе.

— Эй, ты не думаешь, что стоит позвать остальных?

— Заткнись, Кенни! Нас трое, а этот один.

Муса, низкорослый и плотный, шел впереди двоих своих дружков: Али, длинного жердины, в неизменном оранжевом термоскафандре, которому был обязан своим прозвищем, и Абделя.

Краем глаза Линкс в последний момент заметил силуэты, нарисовавшиеся перед «транзитом». Он захлопнул за Фодилем боковую дверцу и сделал несколько шагов в сторону непрошеных гостей. Трогаться с места и газовать было слишком поздно.

My beloved let’s get down to business…
Тот, что держался впереди, что-то орал, разевая пасть и агрессивно жестикулируя. Да еще и плевался.

Mental self defensive fitness…
Агент не слушал его, не отвечал. Просто смотрел на него и глупо улыбался.

Yo bum rush the show. You gotta go for what you know…
Болтун сделал шаг вперед, проник в зону безопасности.

Make everybody see, in order to fight the powers that be…
Ошибка.

Lemme hear you say…
Назад пути нет. Решимость в соединении с внезапностью.

Fight the power…
Левая свободная рука Линкса мгновенно поднялась к трахее Большой Глотки и беспощадно раздробила ее.

Схватившись за горло, Муса нетвердыми шагами отступил назад.

Fight the power…
Агент больше им не занимался. Как продолжение правой руки появилась его дубинка и врубилась в лицо второго приблизившегося противника — высокого парня в теплом капюшоне. Разряд.

Fight the power…
Слишком долго. Третий оказался проворным. И мощным, он умел бить. Линкс ощутил удар в спину, который вывел его из равновесия и толкнул вперед.

Fight the…
Плеер разбился о мостовую, a «Public Ennemy» перестали петь в ушах, вытесненные другой литанией.

— Ну что, козел, доволен?

Противник уже навалился на него.

— Грязный ублюдок!

Агент сгруппировался, чтобы принять град обрушивающихся на него ударов.

— Козел! Я тебе башку раскрою! Козел!

Он, как мог, защитил голову и тут услышал, что наступила пауза. Короткая, всего секунда, не более, после чего началось следующее плохо спланированное и торопливое нападение. Линкс откатился в сторону, быстро присел на корточки и как раз успел выставить обе руки перед лицом, чтобы принять новый удар ногой.

Он с трудом сдержал его.

Дыхание перехватило, но ему удалось устоять. Он вцепился в чью-то лодыжку. Противник попытался высвободиться и потащил его за собой. Это позволило Линксу встать. Агент толкнул противника на капот «транзита» и послал ему прямой удар в нос. Он почувствовал, как хрустнули хрящи под костяшками его пальцев, и тут же ощутил сквозь перчатку тепло крови. Повторив атеми[176] точно в то же место, Линкс схватил парня за волосы и пригнул к себе. Удары коленом в ребра: справа, слева. Агент поймал свой ритм и остановился только тогда, когда перестал чувствовать сопротивление.

Бездыханное тело рухнуло на землю.

Быстрый взгляд на двоих других. Длинный в капюшоне был в ауте, электрический шок оглоушил его. Нервный коротышка с трудом старался отползти подальше. Агент вооружился дубинкой и пошел на него. Жестко пригвоздив сопляка мордой к асфальту, он послал ему разряд в затылок.

Помассировав натруженные руки и плечи, Линкс аккуратно прощупал грудную клетку и ребра в поисках самых болезненных точек. Ничего. А потом рука нащупала в кармане куртки горбик. Плеер. Экран сочился жидкими кристаллами. Ни одна кнопка не работала.

Линкс со злостью убрал его, отвесил последний удар ногой по Большой Глотке и уехал.


Понсо в одиночестве сидел в видеозале Министерства внутренних дел. Держа в руке пульт, он просматривал записи из двадцатого округа, собранные Тригоном. Он видел, как возле мечети Пуанкаре появился Ружар, как к нему подошел Мохаммед Туати — религиозный пропагандист, уже неоднократно встречавшийся полицейским из оперативного отдела. Они обладали многочасовыми, но ничего не дающими записями разговоров этого человека, подозреваемого в том, что он чуть больше, нежели мстительный моралист. Все их наблюдения оказались бесполезными, они не принесли ни малейшего ощутимого результата.

Теперь, возможно, что-то изменится.

В инциденте девятого января не было ничего интересного, кроме присутствия в тех местах журналиста, так что любопытство Понсо вызвал главным образом второй отрывок, отмеченный подчиненным.

Чтобы просмотреть пятый эпизод, он немного отмотал запись и поставил на «воспроизведение».

Снова какой-то человек попал в поле зрения их камеры. До понедельника она находилась в спинке водительского сиденья автомобиля, припаркованного у тротуара, и в течение десяти дней снимала определенное здание.

На экране некто, снятый со спины, направился к бару «Аль Джазир», этой второй горячей точке двадцатого округа, идентифицированной, но пока не разработанной. Не первоочередной. Подойдя к закрытому заведению, человек покрутился возле него, занервничал и наконец в раздражении несколько раз пнул ногой металлическую штору.

Пока ничего из ряда вон выходящего. Вероятно, какой-то перевозбужденный алкаш. Но вот недовольный опять появился на экране. Теперь он затравленно смотрит прямо в камеру.

Понсо нажал на паузу.

На него растерянно смотрел Мустафа Фодиль. За его спиной бар с опущенной металлической шторой. Полицейский, тоже взволнованный, смотрел исламисту прямо в глаза.

Бар.

Хаммуд, тайный финансист многих фундаменталистских движений, посещал это место. Хаммуд мертв. Лоран Сесийон, обращенный, подручный джихада, посещал этот бар. Сесийон мертв.

До сих пор Понсо отрицал очевидное, поскольку это его устраивало.

Мустафа Фодиль, подозреваемый и задержанный коллегами из контрразведки в ходе разработки другого дела, тоже, по всей видимости, посещал этот бар, поскольку заявился туда едва ли не сразу после освобождения из-под стражи. И вид у него был отнюдь не безмятежный. По последним данным, Фодиль пока еще жив. Следует немедленно установить, существует ли какая-то иная связь между ним, Сесийоном и Хаммудом.

Зато связь между обращенным и Ружаром оказалась вполне реальной. Разве журналист не расспрашивал о нем Понсо? Дорого бы он дал, чтобы узнать, чем вызваны эти расспросы. Несколько недель назад Ружар говорил ему еще кое о ком: о Стейнере. А в понедельник девчонка, которую он повсюду за собой таскает, снова подняла вопрос о бывшем разведчике, намекая на возможность связи Стейнер-Сесийон.

Великий Стейнер был ветераном боевой части внешней разведки. Этого полицейский журналисту не сказал. Единственное дело, которое свело их, относилось к восьмидесятым годам. Обе их службы, действующие в непересекающихся пространствах и редко идущие на контакт, должны были договориться, чтобы, не поднимая шума, положить конец проискам агентов иракской разведки. Те позволили себе заявиться во Францию для вербовки иранских диссидентов. Такая инициатива могла спровоцировать громкий дипломатический скандал с режимом Тегерана; скандал, за которым, безусловно, последует новая волна покушений, сравнимая с тем, что произошло в 1985–1986 годах.

В беседе с Ружаром Понсо также опустил еще одну вещь: насовсем из внешней разведки никто не уходит. Завтра с утра пораньше надо бы поговорить с шефом. И с Магрелла́ тоже, чтобы предупредить его.

И с «Арно».


15.11.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ПРАЗДНИК МОЛОДОГО «БОЖОЛЕ»! / АФГАНИСТАН: ПОБЕДА БЛИЗКА / АВАРИЯ НЬЮ-ЙОРКСКОГО АЭРОБУСА: СУДЬБА НАСТИГАЕТ УЦЕЛЕВШЕГО В ТРАГЕДИИ ОДИННАДЦАТОГО СЕНТЯБРЯ / НАВОДНЕНИЯ В АЛЖИРЕ: ТЯЖЕЛЫЙ ИТОГ И НАРОДНОЕ НЕДОВОЛЬСТВО / МАТИНЬОН И КНИГА, СБИВАЮЩАЯ С ВЕРНОГО ПУТИ / ПРЕМЬЕР-МИНИСТР СОБИРАЕТСЯ БОРОТЬСЯ С ПРОСТИТУЦИЕЙ / БЮДЖЕТНЫЙ ДЕФИЦИТ ФРАНЦИИ ДОСТИГ НОВЫХ ВЕРШИН / ТЕРАПИЯ: ЗАБАСТОВКА СИДЕЛОК / «МУЛИНЕКС»: НЕВЫПОЛНИМЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ПЛАН / РОНСКИЙ ПОСТСКРИПТУМ В ШКВАЛЕ ТАЙНЫХ ФИНАНСИРОВАНИЙ / ВЗРЫВ НА ЗАВОДЕ: ДЕМОНСТРАЦИЯ ПРОТЕСТА / СТРЕЛЬБА ПО ПОЛИЦЕЙСКИМ / ПЕДОФИЛ-РЕЦИДИВИСТ / ЗАДЕРЖАНИЕ БАНДЫ ГАСТРОЛЕРОВ / АГРЕССИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ВАГОНОВОЖАТОЙ В МЕТРО / КИНО: РЭМБО ОСТАНЕТСЯ В АФГАНИСТАНЕ.


Амель сложила газету. Последнюю в сегодняшней стопке. Ни одного происшествия, вызывающего тревогу. Она немного успокоилась, хотя подобное отсутствие событий вовсе не означало, что ничего не происходит, просто никто еще ничего не увидел. Или не сказал. Это лишь усиливало ее бредовые подозрения относительно череды смертей, организованных бывшим шпионом в целях устранения в столице отдельных подозреваемых в приверженности исламизму.

Утешительная мысль.

Ружар находился неподалеку. Стоя перед окном своего офиса с видом на Сакре-Кёр, он позвонил Клейну и шутил с ним по телефону. Была прекрасная погода, из окна открывался великолепный вид. Все выглядело нормально и спокойно, несмотря на то что пресса, похоже, думала иначе. В газетах только и говорилось что о войнах, несчастных случаях, нападениях, мошенничествах, закрытиях заводов, забастовках.

И о хорошем вине, чтобы обо всем этом забыть.

Телефонная трубка легла на рычаги.

Ружар протянул Амель листок, на котором только что записал какую-то информацию:

— Смотри, я получил то, что требовалось.

Молодая женщина кончиками пальцев взяла записку, но читать не стала. Она не могла отрывать взгляда от окна.

— Что-то не так?

— Нет, нет. — Прошло несколько секунд. — Мне так кажется или и правда становится все больше и больше агрессивных и притягивающих внимание сообщений о насилии?

Ружар снисходительно посмотрел на нее:

— Ничего нового под солнцем. Пошли, есть более неотложные дела.

Они покинули площадь Пигаль и отправились на улицу Зеленски в десятом округе, в квартиру Лорана Сесийона.

Их встретила низкорослая женщина в возрасте, назвавшаяся консьержкой, и пропустила в здание.

— Никогда не имела желания познакомиться поближе с этим парнем. — Она раскатисто произносила «р». — Знала только, где он живет, и мне этого вполне хватало. — Она посмотрела вокруг. — Не нравились мне его дружки. Одни негры и арабы. — Тут старуха наконец обратила внимание на присутствие Амель: — Понимаете, я частенько ловила их на пожарной лестнице, когда они курили травку. — Она сделала паузу, чтобы посмотреть, принято ли ее извинение. Нет. — Зайдите к соседке с четвертого этажа, она вам то же самое скажет. Это я не по злобе говорю.

Оставив ее на площадке, журналисты направились к лифту.

Дверь квартиры Сесийона по-прежнему украшали нетронутые печати — знак, что полиция была здесь и ушла. На площадке находилось еще две двери, за одной из них слышался шум.

Они позвонили.

Дверь открыла молодая женщина. Амель представилась и узнала имя собеседницы: Фатима. Та сразу принялась объяснять, что нечасто встречалась с соседом. Скорее она его слышала — его и всех тех, кто к нему приходил.

— Всегда очень поздно. Они никогда не считались с этим, а ведь стены-то не больно толстые…

— Что за люди к нему приходили?

— Шпана, наркоманы, ну… не всегда. Как-то ночью мы с мужем видели с ним верующих из мечети. Мы вышли, потому что они слишком громко разговаривали на площадке. В тот вечер мы чуть было не нарвались на неприятности. Эти люди такие строгие. — Фатима на минуту умолкла. — Такие суровые. Когда они появились, мой муж перешел в другую мечеть. Они ему не понравились.

Вмешался Ружар:

— Вы ведь говорите о людях из мечети Пуанкаре?

Соседка кивнула.

Задав еще два-три не давших ничего нового дополнительных вопроса, журналисты распрощались с соседкой и быстро обошли ближайшие лавки. Мало кто узнал Сесийона на имевшейся у них с собой фотографии. Только продавец из бакалейной лавки, увидев снимок, сразу скривился. Не сказав им ни слова, он тут же скрылся в подсобке и не вернулся, хотя они несколько раз звали его.

Ружар решил положить конец их блужданиям по кварталу и предложил выпить кофе на берегу канала Сен-Мартен.

Усевшись, они занялись подведением итогов.

— Во всяком случае, можно заключить, — начала Амель, — что парень не любил слишком привлекать внимание.

— Да, во всяком случае вне дома, поскольку в своем доме…

— Тебе не кажется, что его психологический портрет скорее… Ах, не могу подобрать слово! — Амель запнулась и в раздражении несколько раз щелкнула пальцами. — Путаный? Противоречивый?

— Как это?

— Смотри, после своего обращения он, по словам матери, оставил свои юношеские грешки: кражи, торговлю наркотиками и т. д. Он шляется по разным фронтам джихада, а потом, с недавнего времени, усердно посещает контролируемую салафистами мечеть. Во всяком случае так получается со слов человека, с которым ты встречался в прошлую пятницу. Однако…

— Однако регулярно принимает у себя наркоманов? — Ружар кивнул. — Ты права, это странно. Если только не брать на веру параноидальные заявления сыщиков, утверждающих, что террористическая деятельность частично финансируется за счет оборота наркотиков. Но в это, признаюсь, мне трудно поверить.

— И все же в Афганистане именно так и происходит с маком.

— Да, но это там, а не здесь. И афганцы не одни. Для большей части населения торговля наркотиками стала почти единственным способом выжить. А фундаменталисты этим пользуются.

— То же самое у нас в некоторых предместьях. Много безработицы и мало надежды, что и толкает людей на преступления. Но меня еще кое-что смущает. Ты помнишь отчет о вскрытии, переданный нам «Мартиной»? — У Амель никак не поворачивался язык назвать информатора по имени: Жан-Франсуа. Оно казалось ей фальшивым.

— Да, ну и что дальше?

— Анализ судмедэксперта показал наличие в организме Сесийона следов метилен-диоксиметамфетамина, более известного как экстази, ты сам сказал.

— Точно.

— Значит, ты полагаешь, он принимал наркотики?

— Возможно, это бы объяснило, зачем он встречался с другими наркоманами. Или они приносили ему, или он перепродавал им, чтобы под шумок предаваться своему пороку. Лично мне скорее представляется именно так.

— А верующие, которые к нему тоже ходили. С ними что будем делать?

Ружар покачал головой:

— Соседка сказала, что видела их всего один раз. И что в тот день они «слишком громко разговаривали». Может, они ругались? Ничто нам не доказывает, что бородачи явились не для того, чтобы отчитать Сесийона.

Журналисты молча допили кофе.

Прежде чем расплатиться, Ружар заявил, что хочет напоследок сделать кое-что еще.

— Махлуф рассказал про один бар в двадцатом округе, где часто собираются некоторые столпы веры из мечети. Он дал мне адрес. Очень хотелось бы туда заглянуть, но после инцидента на прошлой неделе я боюсь, что меня засекут. У тебя нет желания прогуляться туда и по возможности заглянуть внутрь, чтобы выяснить положение дел?

Амель открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела.

— Обещаю, я буду поблизости. Глянешь только одним глазком. Если тебе покажется, что это опасно, не входи.


Карим расположился у самого конца стойки бара «Аль Джазир» и ждал прихода назначившего ему встречу Неззы, глядя на дверь. Поэтому он заметил стройную женскую фигуру, остановившуюся на противоположной стороне площади Гинье. Женщина смотрела на него, вернее, на бар. Она показалась ему знакомой, но он не сразу узнал девушку, которую несколькими днями раньше видел с журналистом. Амель… фамилию он забыл.

В твердой уверенности, что она не может оказаться здесь в одиночестве или случайно, агент тщетно старался разглядеть поблизости ее собрата.

С выражением некоторого сомнения на лице девушка внимательно рассматривала фасад кафе. Феннек видел, как тревожно и неуверенно она озиралась по сторонам. Казалось, она находится во власти внутреннего конфликта, и агент боялся, что догадывается о его причинах.

Очень плохая идея.

Она направилась к «Аль Джазиру». В долю секунды Карим принял решение. Оставив барную стойку, он распахнул дверь и расположился в проеме, прямо у нее перед носом, сверля взглядом эту сумасшедшую. Вид он принял самый устрашающий и вскоре понял, что девушка его заметила.

Они издали пристально вглядывались друг в друга.

Амель миновала середину площади.

Внешне невозмутимый, Феннек медленно скрестил руки на груди. Чем ближе девушка подходила к своей цели, тем меньше в ней ощущалась уверенность. И все же она не отказалась от своего намерения.

Карим незаметно перенес центр тяжести с одной ноги на другую.

— Вали отсюда!

Если она попытается прорваться силой, за нее возьмутся другие. Возможно, им захочется проследить за ней, чтобы понять, что ей надо. Дело принимало опасный оборот для них обоих. Для нее, потому что Мохаммед и его сбиры не любят любопытных, а для него, потому что еще меньше они любят лжецов.

Еще несколько шагов.

— Отстань.

Взгляд Феннека стал еще суровее.

— Убирайся!

В последний момент, уже оказавшись прямо перед ним, молодая женщина опустила голову, свернула и пошла по тротуару направо.

Карим выдохнул.

— Что там случилось, гуйа? — Прямо у него за спиной раздался голос Салаха. Проследив взглядом в том направлении, куда смотрел агент, он как раз успел заметить сворачивающую за угол Амель. Хозяин бара расхохотался. — Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, брат. Нашел бы ты себе женщину настоящую. Не такую, как эта. Эта тебе не подходит. Пойдем, я угощу тебя кофе.


Амель собиралась войти в подъезд своего дома, когда на противоположной стороне улицы увидела выходящего из автомобиля отца. Он махнул дочери рукой, и она пошла ему навстречу. Они обнялись.

— Что ты здесь делаешь? Пойдем к нам.

— Нет, нет. Не хочу вас беспокоить. — Верен себе ее скромный отец.

— Пойдем же…

— Нет, и так хорошо. Дай посмотреть на тебя.

Амель слегка отстранилась, ощутила прикосновение к своим рукам родных старческих ладоней, шершавых и теплых, и робко улыбнулась.

— У тебя усталый вид, Мели.

Имя как воспоминание о другой жизни, более простой. Родители наградили ее им, когда узнали о существовании слова мели-мело.[177] С тех пор им всегда казалось, что оно очень подходит их младшей дочери.

— Давно ждешь?

— Около часу. — В голосе отца не прозвучало никакого упрека. — Но у меня с собой книжка, так что я не скучал. — Он помолчал и снова взглянул на нее. — Мы за тебя беспокоимся. — И больше ничего не добавил.

Амель не стала заострять внимание на этом «мы»; возможно, это просто оборот речи, но ей было приятно.

— Не стоит. Все в порядке.

— Ты уверена?

— Да, не волнуйся. Просто устала на работе.

— Все идет, как тебе хочется?

— Да, баба.[178] — Нет, не все, но ей не хотелось говорить об этом.

Инцидент возле бара заставил ее прозреть. Амель понимала, что была не на высоте, и это ей было неприятно. Бросить Ружара, бросить свою работу — не этого она хотела. Амель испытывала глубокий стыд за свою маленькую трусость. Пора сделать выбор, перестать жалеть себя и держать удар. Она распрямилась, изобразила широкую улыбку. К тому же она сердилась на себя за мгновенную слабость, спровоцировавшую сегодняшний вечерний визит.

Это в последний раз.

Внезапно отец и дочь бросились друг другу в объятия и надолго застыли. Потом они простились. Отец сел в машину и уехал. В лифте Амель осознала, что он не задал ей ни единого вопроса о Сильвене.


Мустафа Фодиль скулил, плакал и непрерывно шмыгал носом. Он говорил, выкладывал, выдавал все о себе, своей семье, своей жизни. Еще и еще, он объяснялся, оправдывался. Линкса уже тошнило от его откровений. В рыданиях плавились доспехи безжалостного вояки, в которые Фодиль был облачен все эти годы.

Линкс, возможно, даже пожалел бы Мустафу, если бы его так не раздражал этот ставший от волнения визгливым голос. Пленника даже не надо было принуждать: похищение и первые двадцать четыре часа подготовки в результате полностью сломили его сопротивление. Оно уже и так было достаточно подорвано несколькими только что пережитыми тревожными днями. В представлении Фодиля остракизм, которому он подвергся со стороны своих бывших товарищей после ареста, мог означать только две вещи: окончательное отторжение или скорое устранение.

Обе перспективы приводили его в ужас, но устраивали Линкса.

Мустафа принимал его за одного из своих «братьев». Агент понял это, когда для начала слегка избил его в импровизированной камере после первой ночи изоляции. Ослепший и оглушенный пленник принялся поминутно называть его гуйа и обещать, что станет самым лучшим мусульманином в мечети, если он оставит его в живых. Ошибка, которой стоило воспользоваться, и на первый допрос Линкс явился в капюшоне и без голубых контактных линз.

Фодиль шумно сопел.

— Брат, клянусь, я никогда никому не говорил, кроме Нурредина и Халеда и… и… Нуари. Я просто делал то, что мне говорил Незза.

— Это ты и сказал в полиции?

— Нет, нет! Сжалься! Уалла йа карби![179] Я ищейкам ничего не выдал. Они спрашивали о других, кого я не знаю.

Мустафа снова принялся скулить. Какая же он мразь! Линкс легко поднялся со стула и ударил его в лицо кулаком.


16.11.2001

Стоя возле прилавка обширного склада сдаваемого в аренду оборудования в Сен-Мор-де-Фосе, Фарез Хиари прислушивался к своему урчащему животу, отказывающемуся оставить его в покое. Первый день Рамадана,[180] а ему уже хочется есть.

— Добрый день, месье, чем могу помочь? — За стеллажом с инструментами для проходки появился служащий.

— Здравствуйте. Мне нужна поперечная пила по бетону и пробоотборник.

— Пойдемте. — Продавец подкрепил свои слова приглашающим жестом. — Какого диаметра?

— Простите, что?

— Пробоотборник какого диаметра?

— Двести пятьдесят миллиметров.

— В таком случае… — Казалось, служащий сомневается. — Тогда лучше подойдет колонковая труба. Идемте, это там.

Они остановились перед выставленными в ряд продолговатыми электрическими приборами; некоторые из них были весьма громоздкими. Хиари уточнил, что хотел бы бурить на расстоянии трех метров, после чего внимательно выслушал пояснения продавца.

— Мне это нужно до четвертого декабря.

— Конечно. На продолжительный срок аренды мы просто запрашиваем дополнительный залог.

Фарез кивнул и снова пошел за служащим, чтобы заполнить документы на прокат оборудования. Указав в счете компанию Нурредина Харбауи, он расплатился чековой книжкой этой же самой компании. В ответ на просьбу продавца предъявить удостоверение личности он показал документ старшего из братьев Харбауи со своей фотографией.

— Можете подогнать ваш грузовичок к задним дверям склада. Оборудование вынесут и помогут вам погрузить его. Всего доброго и спасибо.

— До свидания.


Понсо пешком прошелся по улице Депар и сел на заднее сиденье автомобиля, припаркованного возле тротуара.

— Ну?..

На переднем сиденье, не отрывая взглядов от кафе на улице Ренн, ждали Менье и Тригон.

Понсо ответил его заместитель:

— Бастьен Ружар со своей подружкой там уже двадцать минут. Только что вошел Мишель Клейн. — Потрескивание бортовой рации. — Зер находится внутри.

Понсо кивнул.


Клейн попросил более детально рассказать ему о событиях предыдущей недели, особенно о поездке в Лион и встрече с Зиядом Махлуфом. Когда отчет был закончен, он спросил журналистов, что они об этом думают.

Слово взяла Амель:

— Гипотеза простая, и мы оказались правы, предполагая худшее; операция по устранению существует. Мы не знаем, с какой целью. Этого нам никто не прояснил. А стоит ли в таком случае доверять нашей теории?

— Значит, надо поразмыслить, какие мотивы могли бы оправдать подобные крайности. Когда вам удастся определить возможные причины, вы сможете продвинуться. Лично я вижу одну вполне очевидную. Они хотят что-то скрыть, какое-то темное дело, угрозу, поэтому действуют так поспешно.

Ружар покачал головой. С самого утра он пребывал в дурном расположении духа. Всю ночь он размышлял, по-разному складывал известные им факты, стараясь рассмотреть их под разным углом зрения, и пришел к выводам, которые ему не понравились. Поскольку они уже не казались столь сенсационными, а главное, поскольку секретные службы уже не выглядели в них пугалами. Это тем более вызывало недовольство журналиста, потому что его дедукции совпадали с предостережениями Дюссо, а особенно с тем, что́ ему было известно о малообнадеживающих достоинствах французских секретных служб. Он вздохнул:

— Нам стоит также рассмотреть другую возможность. Что все это лишь операция по дезинформации, как ты и предполагал, и что мы сейчас являемся свидетелями сведения счетов, происходящего на многих уровнях.

Клейн повернулся к нему.

— Объяснись.

— Нам известно, что Стейнер прежде работал во внешней разведке, он ее старая гвардия. И разумеется, имеет давнишние привязанности. Нам также известно, что он работал на средневосточную службу и что, безусловно, продолжает делать это под прикрытием Общества оперативной обработки, управления и надзора. Хаммуд по происхождению ливанец. Ты понимаешь, к чему я веду?

— Ты полагаешь, оба они завязаны на Ливан?

Ружар кивнул:

— Да, и тогда это сразу дает нам возможность иначе взглянуть на вещи. Эти двое встречаются в Ливане, и, даже если они принадлежат к противоборствующим лагерям, на самом деле они становятся «друзьями» — в кавычках. — Журналист пальцами изобразил кавычки.

— То есть Хаммуд — двойной агент?

— Совершенно верно. И кто-то из его лагеря узнал об этом и казнил его здесь, в Париже. Теперь вернемся к внешней разведке. Дюссо сказал «внутренняя напряженность». Я над этим немного поработал. Приближаются выборы, существуют политические пристрастия, противостояние друг другу. А что, если Стейнер был средством, использованным для дестабилизации одной из действующих партий? Сначала кому следует сообщают имя или без затей расстреливают одного из его информаторов, Хаммуда, потом предупреждают журналистов. Таким образом, им удается запятнать Стейнера и заодно поразить или нейтрализовать других людей.

— Но пока вам не хватает деталей, чтобы придать реальности подобному заговору, да? Ваш информатор больше не выходил на связь, если я не ошибаюсь.

— Он еще это сделает, я убежден.

Клейн повернулся к Амель. Ему хотелось услышать ее мнение.

Она согласилась с шефом, ничего не добавив.

— А как ты поступишь с обращенным? Как он вписывается в картину?

— Не знаю. Пока никак. Полагаю, что он, вероятно, был ударной силой старых друзей ливанца, если через них добрались до него, чтобы его устранить. Так что, возможно, именно Стейнер перегнул палку и отомстил. Как бы то ни было, смерть обращенного ничему не вредит, напротив, она путает карты или еще больше втягивает в историю патрона Общества оперативной обработки, управления и надзора.

Снова заговорила Амель:

— Возможно также, что кончина Сесийона вообще не имеет к этому всему никакого отношения. Он жил на границе двух довольно жестоких миров — торговли наркотиками и воинствующего исламизма. Очень легко можно представить, что это, так или иначе, тяготело над парнем. Так что все в очередной раз может оказаться лишь удачным стечением обстоятельств, которое используют, чтобы легче было сбить нас с толку.

Некоторое время редактор молчал.

— Совершенно очевидно, что это уже совсем другая история. Мне она не нравится. — Он прищелкнул языком. — Я ведь тебе говорил, что нас попытаются отстранить.

— Успокойся, все еще не точно.

— Возможно, есть еще одна причина для осторожности. Теперь, если ты сумеешь выдать мне подобную историю в самый разгар предвыборной кампании… — Он не закончил.

Ружар разглядел в глазах Клейна искру зависти. Редактор упорно смотрел на журналиста, совершенно забыв про их соседку по столу. Кроме того, он заметил ревнивый огонек в глазах Амель, и это его разозлило.


— Выходят. — Из громкоговорителя сквозь треск раздался голос Зеруаля.

Через несколько секунд полицейские увидели, как оба журналиста и их патрон покидают кафе и расходятся в трех разных направлениях.

Понсо просунул голову между передними сиденьями:

— Кто у нас в этом районе?

— Мы вдвоем. — Менье указал на Тригона. — Зеруаль и Лейрак чуть дальше, на мотоцикле. Все остальные задействованы на бородачах, я подумал, что для журналистов нет необходимости…

— И правильно сделал. Скажи Зеру сесть на хвост девице, на мотоцикле. Вы займетесь Ружаром. На Клейна плевать, он никогда не вылезает из своего кабинета, и нам известны все его друзья. — Понсо откинулся на заднее сиденье. — Держите меня в курсе.

Он вышел из машины.


17.11.2001

Вечером начался дождь. Температура упала на несколько градусов. Понсо шел по большим бульварам, прикрывшись старым зонтиком. Он долго просидел в кабинете, слушая отчеты то одних, то других и составляя рапорт своему шефу. Около двадцати трех часов он выбрался на воздух, чтобы перекусить и прогуляться.

Офицер вошел в бар без имени и возраста, где его ждал «Арно».

«Арно», возможно, ложное имя этого «друга» без фамилии и тоже без возраста, занимающегося тем же ремеслом, что и он, на благо Министерства обороны. Службы внешней и внутренней безопасности редко работали сообща. Их официальное сотрудничество было скорее воображаемым, нежели реальным, а когда оно обретало плоть, это чаще всего происходило в сумеречных, неформальных зонах. Когда такие «Арно» отдавали должное таким Понсо. И наоборот.

Полицейский сделал заказ, и военный решительно приступил к разговору:

— Этот твой Хаммуд вызывает у меня глубокие сомнения, поскольку обстановка у нас сейчас напряженная.

— Я в курсе.

— Не сомневаюсь. Кстати, говорят, у вас тоже беспокойно.

— Наши профсоюзы?

— Ага. Не совсем понятно, на кого они работают.

— Мне тоже, и плевать на них.

— Ты слишком правильный для такой работы, но это я тебе, кажется, уже говорил.

— Я просто стараюсь не ошибаться при определении противника.

Мужчины пили виски. Сингл молт.[181] Ради него они и стали с сентября ходить в этот бар. Они насладились несколькими глотками, и «Арно» снова заговорил:

— По причине, которая мне неизвестна, ливанец имеет какое-то отношение к нашей кухне. Его досье теперь «охраняется», если я правильно понял намеки, сделанные мне, когда я попытался в нем покопаться. У нас сейчас в моде охранять досье. Почему этот парнишка так тебя интересует?

Понсо допил стакан и спросил у собеседника, собравшегося закурить трубку, не хочет ли он еще. Утвердительный кивок, второй заход.

— Вообрази, ему пришла в голову дурацкая идея умереть. Его выловили в Сене. Пока ничто не говорит мне, что это не просто несчастный случай, однако…

«Арно» перебил его:

— Но ты не можешь уговорить себя, что типы вроде него «вот так запросто» падают в воду. Я угадал?

— Ага.

— И это все?

Полицейский пожал плечами:

— Думаю, и это уже неплохо. — Ему не хотелось говорить о Сесийоне или Стейнере. И о журналистах тоже. Пока нет.

— Об этой последней детали я не знал. Я имею в виду его утопление.

Что-то насторожило Понсо в том, как «Арно» произнес эти слова. Возможно, интонация, немного натянутая и какая-то фальшивая. Он не был уверен.

— «Охраняется». Как ты знаешь, у нас такая классификация уже в некотором роде показательна. Теоретически из таких досье ничего не извлечь, но, раз тебе так надо, я все же изловчился. Не очень-то было легко: те, кто этим занимается, не входят в число моих друзей.

Однажды придет время отплатить услугой за услугу.

— Прошлым летом Хаммуд долго болтался по Пакистану и Афганистану. И в Сирии тоже, возле иракской границы.

— Я думал, его дружки не большие фанаты старика Саддама. Что он мог там искать?

«Арно» тихонько засмеялся:

— Ты прав, раис[182] — человек светский. Официально он не вступает в разговоры с фундаменталистами, которые к тому же всегда поднимают его на смех. Возможно, Хаммуд проявил себя более открытым для общения, чем его братья. Как знать, возможно, слишком открытым.

— Что ты хочешь сказать?

— Франция — многолетний друг Ирака, это ни для кого не секрет. Старая дружба не забывается. Ты, разумеется, в курсе прошедших в сентябре полицейских операций, поскольку участвовал в них.

Понсо молча кивнул.

— Что послужило толчком для тех задержаний?

— Наблюдения, прослушка, сопоставление фактов — рутинная работа.

— Нет, я имею в виду до всего этого.

— Конфиденциальная информация, поступившая из Объединенных Арабских Эмиратов. Помнится, переданная от вас. Они получили признания одного из наших подданных.

— Точно. Эмиратские сыщики не случайно получили эту информацию. Им ее дал информатор. И информатор весьма неожиданный.

— Хаммуд?

— Молодец! Так что, сам понимаешь, типы вроде него, разумеется, сами не «падают» в Сену, стоит ли удивляться, что с ним свели счеты? — «Арно» залпом допил остатки виски, последний раз затянулся и, попрощавшись, встал, чтобы уйти. — Береги себя.


Линкс стоял на пороге камеры.

Фодиль валялся у него в ногах, умоляя о пощаде. Когда дверь открылась, первым желанием пленника было в страхе отскочить подальше, потом он передумал и пополз к своему мучителю. Он был перепуган.

С допросом пора было кончать. Линкс имел то, что хотел, но тянул время. Без всяких оснований. Он вздохнул и склонился к Мустафе, чтобы стянуть с него заскорузлый от блевотины и засохшей слюны вонючий капюшон. И увидел часто моргающие глаза пленника. Привыкнув к свету, они расширились от удивления и еще большего страха, чем тот, который он переживал прежде. Пленник увидел подлинное лицо своего похитителя и осознал свою ошибку.

Агент некоторое время молча наблюдал за ним, затем, повинуясь внезапному порыву, мягко провел рукой по небритой щеке Фодиля:

— Я тебя отпущу, но сначала я должен тебя усыпить, понимаешь?

Исступленные кивки. Он подчинится, и все пройдет хорошо.

Линкс решил использовать ту же процедуру умерщвления, что и для Хаммуда, но еще не знал, что должно за этим последовать. Чтобы добраться до тыльной стороны колена, он перевернул Мустафу на живот.

В тот момент, когда игла уже почти вошла в плоть, Фодиль с силой рванулся. Агент потерял равновесие и воткнул иглу в пол. Шприц стукнулся о покрытый пенкой бетон, сухо лязгнул металл переломившейся иглы. Промах.

Мустафа не стал терять время, он вскочил на связанных ногах и мощно ударил своего палача в грудь. Линкс упал назад и ощутил,как пленник всей тяжестью навалился на него, изо всех сил неловко пытаясь придушить мучителя и осыпая его ударами, стараясь прикончить.

Живым из этой схватки выйдет только один.

После нескольких минут бестолковой борьбы агенту, который не был связан, удалось оттолкнуть противника. Вскочив, он загнал Фодиля в угол камеры, свалил его с ног и набросился на пленника, осыпая его лицо градом коротких ударов.

Когда Мустафа был почти оглушен, Линкс обошел его со спины и произвел захват, чтобы придушить исламиста. Отбиваясь, тот заорал изо всей силы. Кольцо еще сжалось. Вскоре слышалось лишь хрипение обоих сражающихся. Фодиль делал отчаянные попытки вырваться. Он дернулся назад и вверх, изогнулся и прижал агента к стене. Но захват был крепким, кольцо неуклонно все больше сжималось. Раздался сухой треск, и они сползли по стене вниз.

Неподвижность и тишина.

Линкс долго сидел, не шевелясь и обхватив руками шею мертвеца.


Амель внезапно проснулась. Она никак не могла отделаться от воспоминания об осуждающих глазах того человека из бара в двадцатом округе. Вместе с ее лионским «спасителем», с его угрозами и проклятиями на устах и гигантским карающим перстом, он всю ночь преследовал девушку.

Она лежала рядом с Сильвеном, живот свело от страха. Муж спал, повернувшись к ней своим спокойным лицом. Это безмятежное выражение, которое она так часто видела за последние четыре года, больше не приводило ее в восторг. И теперь оно не только не успокоило ее, но еще и оживило кошмарное чувство вины, преследовавшее молодую женщину во сне. Ей стало трудно смотреть на мужа, даже спящего.

Амель перевернулась на спину. Запах мужа стал немного слабее. Их с Ружаром профессиональная деятельность приобрела определенный смысл. Предстояли бои, и молодая женщина чувствовала, что готова снова принять в них участие. Не может быть и речи, чтобы она позволила кому бы то ни было запугать себя.

Амель тихонько повернула голову направо. Будильник подтвердил, что еще очень рано. Слишком рано. Они легли меньше четырех часов назад, а ей уже не спалось. Безотлагательная потребность. Иначе она не могла бы описать чувство, овладевшее ею в последние два дня и дающее ощущение, что все, что она переживает, происходит слишком медленно и скучно. Она испытывала потребность двигаться, что-то переделывать, исправлять, причем быстро. До чего глупо.

Вчера вечером в ресторане Сильвен решил, что она устала. Амель не принимала участия в разговорах и молча изнывала от тоски, неспособная заинтересоваться тем, что происходит за столом. Чтобы скоротать время, она написала Сервье эсэмэску и стала ждать ответа. Когда около часу ночи она отключила мобильный, ответа все еще не было. Это лишь усилило ее чувство тревоги и неудовлетворенности.

Когда они возвращались, муж заметил ее состояние. «Погасшая». Он произнес это слово в машине, имея в виду «отсутствующая». Ответом ему было ее упорное молчание, и он предпочел воздержаться и не углубляться в эту тему. Оба не имели ни малейшего желания касаться деликатного вопроса. Не сейчас. Момент выбора между доверием и откровенностью еще не пришел, если когда-то и придет.

Амель попыталась вспомнить, где она оставила телефон. В сумке, далеко от спальни. Осторожно, чтобы не разбудить Сильвена, она встала. День обещал быть длинным.


Камель и Фарез находились в плохо освещенном, сыром, холодном и зловонном туннеле. На обоих были защитные очки, строительные каски и непромокаемые комбинезоны канализационных рабочих. Свод над их головами в радиусе примерно двух метров был освещен мощными прожекторами, которые они сами установили в кромешной темноте.

Ксентини кивнул, и Фарез запустил колонковую трубу. Прочно прикрепленный к стенам и полу канализации инструмент вгрызся в потолок. К их ногам, смешиваясь со сточными водами, сразу потекли конденсат и смазка.

После получаса непрерывной работы машина остановилась, и они из предосторожности отодвинулись от проделанного отверстия.

Камель отправил в дыру контрольный зонд, подтвердивший, что отверстие безупречно. Он показал Фарезу бетонный керн:

— Режет пробку длиной пятьдесят сантиметров. Буду демонтировать оборудование и начну укладывать.

Прошло еще три часа, в течение которых они трудились, не теряя ни минуты. Туннель опустел и понемногу приобрел тот вид, какой имел до их прихода вскоре после полуночи. Пикап с логотипом «Париж», на котором они прибыли, снова принимал все их имущество. Отходы отправились в соседний главный коллектор.

Когда, вернувшись снаружи, Фарез встретился с Камелем, тот внимательно осматривал свод:

— Видимых следов почти нет. Если не знать, что это здесь, невозможно заметить, что кто-то пробурил потолок. Отличная работа, брат. — Он положил горячую руку на плечо Хиари, так ловко скрывшего результат их работы. — Когда, ты сказал, будет следующий эксплуатационный осмотр?

— Когда я узнавал в канализационной службе, он был назначен на двадцать второе ноября.

— Значит, через пять дней?

Фарез кивнул:

— А потом ничего целых четыре месяца. Мы спокойно сможем работать по всей зоне. Даже будем оставлять оборудование на месте. На плане я обнаружил подсобку, которую мы можем использовать. Хочешь, покажу?

Ксентини покачал головой:

— В другой раз. Сначала посмотрим, не заметил ли нас кто-нибудь. Пошли отсюда, не могу больше терпеть эту вонь.


В конце тупика в тринадцатом округе находился заброшенный вокзал. Во избежание проникновения в него двери и окна первого этажа были замурованы. Иллюзия. Лестница, теоретически закрытая металлическими воротами и решеткой, этим вечером не помешала проникнуть на пути малого кольца.[183] А оттуда люди могли попадать в здание с перрона.

Приглушенный, быстрый и назойливый электронный бит заполнял все звуковое пространство квартала и сопровождал их приближение. Вскоре за грязными стеклами Карим заметил вспышки стробоскопа и сумел различить движущиеся внутри здания неясные силуэты. Много. Было одиннадцать вечера, суббота, и они с Неззой совершали первый обход клиентов.

На ступенях группа из трех десятков подростков. Все исхудалые, все одинаково одетые: черные и защитные куртки с капюшонами, спортивные штаны. У всех татуировки, пирсинги; все меченые, клейменые. Под охраной голодных собак они несли караул и проверяли входящих. Пиво и сигареты с дурью переходили из рук в руки.

Они с Неззой пришли пешком со стороны улицы Луаре, и Феннек сразу заметил припаркованную метрах в тридцати от входа машину с тремя пассажирами. Легавые. Возможно, не одни. Было не похоже, что их интересует происходящее в воротах. Они здесь не для того, поскольку мало что могут сделать, и знают это. У Карима возникло подозрение, что они, скорее всего, подстерегают дилеров, достаточно тупых, чтобы явиться без прикрытия. Вроде них с Неззой: с преступными рожами и образцами пилюль, коки и гашиша в рюкзаках. Да еще с пистолетом девятого калибра, который Незза засунул себе за пояс. Ввязаться в перестрелку или быть арестованным за торговлю дурью — не лучший способ завершить в целом блестящую карьеру офицера разведки.

Карим легонько ткнул Нуари локтем, тот кивнул — он тоже видел, — но продолжал идти вперед, не проявляя ни малейшего признака паники. Они беспрепятственно подошли к воротам. Его товарищ поздоровался с какими-то знакомыми и направился к лестнице. Поднимаясь, он по-арабски высмеивал всех этих выродков, хатаи, которые покупают у него дерьмо, чтобы задурить себе башку. Его последние слова потонули в звуках баса, сила которых увеличивалась по мере того, как они поднимались по лестнице. Оказавшись на перроне, Незза едва уловимым движением подбородка велел Феннеку осмотреться на местности.

Плотная толпа подпрыгивала на месте — отсутствующая, погруженная в тупое созерцание высоких стен ограды, буквально сотрясающихся от музыки. Если не считать нескольких разноцветных бенгальских свечей и отхаркиваний глотателей огня, вокруг которых образовались небольшие группки, никакого постоянного освещения внутри здания не было.

Незза и Карим внедрились в плотную копошащуюся темноту. Их толкали люди с закрытыми и подозрительными или отсутствующими лицами. Мужскими или женскими, определить было невозможно. Усиленная бетонными стенами музыка оглушала. Атмосфера могла бы быть праздничной, но отдавала скорее жестокостью, вытесненной на периферию сознания.

Нуари проорал агенту в ухо:

— Заткнуть бы всех этих дерьмоедов.

Кивок. Феннеку не потребовалось совершать над собой усилие, он был согласен. Его внезапно осенила мысль о том, что все это он делает впустую, и игла гнева стала колоть его изнутри. Эти люди не стоили трудов.

— Давай пошевеливайся, у меня нет никакого желания здесь поселиться. Еще две ходки после этой — и смываемся. Арруа!

Незза двинулся вперед в поисках покупателей.


18.11.2001

Несмотря на сильный холод, Линкс вспотел. Изнурение и напряжение. Он спотыкался под тяжестью Фодиля, стараясь одолеть препятствие в виде густого подлеска. Тропинки не было, он вошел в плотные заросли колючего кустарника. Сквозь ткань униформы ветки царапали кожу на ногах. Линкс с облегчением принимал эту боль, она поддерживала его в состоянии бодрствования, боевой готовности.

Над ним нависло обложенное, непроницаемое небо: ни звезд, ни луны. Он шел без фонарика, наудачу, уверенный в своей памяти. Продираясь сквозь колючую растительность, он некоторое время слышал, лишь как шипы цепляются за его тело. Выйдя на полянку, Линкс уловил журчание ручья и по звуку добрался до берега. Оказавшись на месте, он сбросил на землю пластиковый мешок и вывалил из него труп.

Линкс бессознательно отыскал знакомые камни и присел, чтобы передохнуть. Вокруг него по обеим сторонам ручья черной изгородью стояли деревья. Поднялся легкий ветерок, и голые ветки деревьев затрепетали. Он их не видел, только слышал. Их шелест вторил легкому журчанию и его дыханию. И никакой музыки, чтобы отвлечься. Вспомнив об утрате плеера, он снова рассердился и старался не замечать распростертого перед ним белеющего силуэта.

Ему не стоило ни малейшего труда вспомнить это место таким, каким он увидел его впервые. Сокровенная берлога подружки из Sup de Со[184] в Париже, выросшей в этих краях. Сюда никто не ходил. Ближайшая дорога пролегала в сотне метров. В хорошие времена здесь можно было спать, купаться, наслаждаться телами друг друга. Спокойно заниматься любовью. Сколько раз? Это было давно, весной восемьдесят седьмого. Конец учебного года, конец занятий, а вскоре и конец жизни.

«Мадам Пил».[185] Он помнил только эту кличку, которой ее называл весь выпуск. Точная копия Дайаны Ригг.[186] Три года бок о бок, не перемолвившись ни единым словом. А незадолго до начала новой жизни, между двумя плохо подготовленными экзаменами, какие-то террасы кафе, уик-энды вне Парижа то у одних, то у других и свидание — восхитительное, краткое. «Мадам Пил» была несвободна, просто имела желание немного поразвлечься. Он поддался и прожил три недели без очевидных последствий.

Нельзя сожалеть о том, чего не было.

Линкс задумался, по-прежнему ли ее семья живет там и вышла ли наконец прекрасная «Эмма» за своего официального «Джона Стида».[187] Или за другого. Этого ему никогда не узнать. Их связь умерла с наступлением июля, и больше он ее не видел. Несколько лет спустя напичканный знаниями ученик знаменитой школы покинул этот мир. Он был мертв, так же мертв, как Мустафа Фодиль, и с тех пор предпочитал посещать леса только в ночное время.

Он встал. Time to go,[188] ему еще надо сжечь мусор. Небрежно сложив пластиковый пакет, он исчез в темноте.


Измотанный Карим отпер дверь своей квартирки на улице Солитер. В ушах, большую часть ночи подвергавшихся атакам басов, гудело. Он продрог и хотел есть. Часы показывали, что до рассвета еще есть время. Он успеет приготовить еду и поспит до начала поста.

Отребье, которое он видел сегодня ночью, привело его в ярость. Незза привел его в ярость. Это задание приводит его в ярость. Когда он вызвался добровольно, речь шла об участии во внедрении в сеть внутри страны, что должно было позволить ему проникнуть в зону военных действий в Афганистане. Операция нового типа — дерзкая, но военная. А не эта постепенно превращающая его в марионетку то в одних, то в других руках; работа в штатском, от которой он теряет душевное равновесие, бесконечно испытывая параноидальное раздвоение личности.

Феннек ненадолго прилег и вытянулся на кровати, чтобы снять напряжение. Гнев уступил место отчаянию. У него складывалось впечатление, что он движется в нескончаемом туннеле. Он снова чувствовал себя одиноким и уязвимым. Байонна, база, тренировки, его напарники — все это было слишком далеко. Он соскучился по своей семье. Ничто больше не имело смысла. Он закрыл глаза. И сразу снова открыл их, испугавшись, что может уснуть. И все же он нуждался в отдыхе. Чтобы избавиться от беспокойства, он принялся молиться, прочел про себя две суры и задумался о журналистке.


В шесть часов утра Амель пила кофе в гостиной. Сильвен еще спал. Тишина в квартире нарушалась лишь гудением включенного рядом с компьютером вентилятора.

Перед ней на столе, между двумя ее голыми ступнями, лежал мобильный телефон. Сегодня тоже ни эсэмэски, ни письма по электронной почте. Ружар уехал на выходные и в последний раз проявился вчера, прислав похотливую эсэмэску. Они еще не разговаривали. Сервье, без всяких видимых причин, не подавал никаких признаков жизни.

Его исчезновение занимало мысли Амель гораздо сильнее, нежели ее профессиональное будущее. Установление дистанции между нею и ее наставником могло сильно навредить.

Все это ее беспокоило.

Ей понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что вибрации, которые она ощущала ступней, исходят от мобильника. Пока она соображала, звонящий разъединился. Может, зафиксировалось электронное сообщение. Амель подождала. Ничего не произошло. Она проверила входящие, обнаружила в списке последних звонков «ЖЛС» и перезвонила ему.

Он снял трубку и сразу стал извиняться:

— Я хотел оставить сообщение, но, когда заметил, что нечаянно позвонил, решил разъединиться.

— Телефон переключен на вибрацию. Я уже проснулась. — Молодая женщина говорила вполголоса.

— Бессонница?

— Не больше, чем обычно. А у тебя?

— Не больше, чем обычно.

— У тебя усталый голос.

— Разрываюсь на части. Работа.

— Какие-то проблемы? Тебе что-то надо?

— Хотелось с тобой поговорить.

— О чем?

— Просто поговорить.

Молчание, два вздоха.

— Мои сообщения не дошли?

— Дошли… Зашиваюсь, постоянно не хватает времени.

— Не хочешь выпить кофе?

— Прямо сейчас?

— Да.

— Где?


Офицер жандармерии остановился возле периметра заграждения, выставленного обследующими место преступления специалистами криминальной экспертизы. Несколько мгновений он смотрел на них: белые тени в капюшонах, осторожно снующие туда-сюда мимо лежащего возле ручья бледного человеческого тела. Справа цветными вешками был отмечен путь, которого все старательно избегали. Возможно, траектория, использованная для переноски трупа. Она шла к проезжей лесной дороге, петляющей в зарослях в нескольких сотнях метров от водотока. Там тоже было огороженное пространство, возможно, для того, чтобы выявить следы автомобиля.

В стороне, возле дерева, стоял мужчина лет пятидесяти. Одежда, переломленное ружье под мышкой и нетерпеливо переступающая у него за спиной собака на поводке не оставляли никаких сомнений относительно причин его присутствия в лесу Санлис на заре воскресного утра. Он беседовал с сержантом, которого приставил к нему лейтенант.

Жандармы поздоровались.

— Ну?

— Тело обнаружила собака этого господина, — унтер-офицер пальцем указал на охотника, — около семи тридцати утра. Он тут же позвонил со своего мобильника.

— Счастье, что тут есть связь. Как правило, эти штуковины не работают.

— Точно. — Унтер-офицер захохотал, но быстро затих, увидев ледяное лицо своего начальника. — Да, э-э… так что потом он смог привести сюда первую бригаду. Он ждал их на проходящей через лес тропе туристского маршрута. — Он снова махнул рукой, чтобы указать в другом направлении.

Лейтенант подтвердил сказанное шефом.

— Что говорят специалисты?

— По их мнению, труп здесь недолго, меньше двадцати четырех часов. Позавчера шел дождь, и ничто не указывает на то, что тогда он уже был здесь.

— Личность установлена?

— Неизвестный. Ни документов, ни одежды. Отпечатки пальцев уже отосланы, но на настоящий момент никаких новостей. Можно только констатировать, что это мужчина магрибского типа, молодой и спортивный.

— Причины смерти?

— Судмедэксперт едет. Но если взглянуть на шею, то, даже не строя из себя Мадам Солей…[189]

— Подождем медицинского заключения.

— Да, лейтенант. На лице обнаружены следы ударов, еще несколько на теле — и что-то вроде поверхностных ожогов.

Офицер в последний раз кивнул и отпустил своего подчиненного. Он оглядел поляну, и единственная пришедшая ему в голову мысль свелась к тому, что прежде это, должно быть, было симпатичное место. Его жене понравилось бы гулять здесь.


После двухчасовой бесцельной прогулки захмелевший Сервье по авеню Георга Пятого пешком дошел до Елисейских Полей. Амель, тоже не очень трезвая, рассталась с ним возле крытого рынка Алигр, чтобы вернуться домой. Когда он вошел в «Вирджин Мегастор»,[190] действие выпитого с утра вина почти закончилось. Опьянение стало следствием минутного порыва, когда они проходили мимо устричного бара «Барон Руж».

Он поднялся на второй этаж и стал бродить между полками с дисками. Сначала его ничего не привлекло, но после нескольких бесплодных минут ему удалось вспомнить последние прочитанные им музыкальные статьи. На память ему пришла страничка из лондонского «Тайм-аута», и он направился к стеллажам «независимых групп» в поисках «Doves» — английской электронной поп-группы, альбом которой вышел два месяца назад.

Жан-Лу нашел, что искал, и подошел к стойке для прослушивания.

Первые же отрывки унесли его в печальный романтический мир манчестерского трио. Перевернув коробку, он прочел название четвертой музыкальной записи, «Песня моря».[191] Она начиналась долгим соло на акустической гитаре. Звуки лились, а его блуждающие вокруг глаза искали знакомый силуэт, дружеский или даже враждебный взгляд, хоть какой-нибудь знак внимания.

Ничего.

Drive with me… Do the things you won’t believe…
Он продолжал изучение языка тел, все эти незначительные обличающие движения. Никто не выделился в зримом окружающем шуме.

Drive with me… Past the city and down to sea…
Амель не привыкла пить с утра, и первые глотки оказались трудными. Она закашлялась.

Crushing dreams… Leave me be, I cannot sleep…
Несколько капель белого вина слетели с ее губ. Сервье машинально протянул руку, чтобы вытереть ей подбородок большим пальцем.

Как важны эти незначительные движения.

Drown with me… Past the city, down to sea…
Одна и та же мысль в один и тот же момент. Их пальцы соприкоснулись. Через несколько секунд он убрал руку, и между ними вновь возникло смущение, еще более сильное.

Rush of dreams… Leave in peace, let me be…
Потом долгое молчание, прерываемое ненужными словами. Они сократили время дегустации.

Oh, it’s the pain; it’s ingrained in me…
У этой девушки проблемы.

Oh, soothe my pain; it’s ingrained in me…
Решением которых он не является.

Drive with me…
Отрывок закончился, и уверенный в своем выборе Жан-Лу положил стереонаушники на стойку. Взяв диск, он поднялся на третий этаж и направился в глубину магазина, где, как он знал, находится то, что ему нужно. Его встретил продавец, увлеченный своей работой и предупредительный тип. Даже чересчур предупредительный, на вкус Сервье, не нуждавшегося в комментариях к интересующему его товару. Вежливо перебив своего собеседника, он получил в ответ снисходительный взгляд. Такой туповатому неофиту адресовал бы посвященный. И все же Сервье получил свой товар и спустился на первый этаж, чтобы заплатить.

— Сохраните чек…

Когда кассирша передавала ему чек, Жан-Лу улыбнулся ей.

— Это гарантия на вашу покупку.

Он получил свой новый цифровой плеер и вышел.

TERTIO[192] ШАРЛИ

Мой ангел радостный, мой светоносный гений!
Возжаждал царь Давид, почти окоченев,
Согреться на груди прекраснейшей из дев,
А я прошу у вас лишь благостных молений,
Мой ангел радостный, мой светоносный гений!
Шарль Бодлер. «Искупление» («Цветы Зла»)

Посланник Бога сказал: «Некто среди вас видит нечто достойное осуждения, пусть отгородится от него рукой. Если не может, тогда языком. Если тоже не может, тогда в своем сердце, ибо оно самое слабое, что есть в вере».

Хадис в изложении Муслим в «Сорок хадис» в изложении имама Яхья ибн Шараф Эд-Дин Ан-Навари

20.11.2001

Вт. 20 нояб. 2001, 19:04:15+2000

От: latrodecte@hotmail.fr

Кому: latrodecte@alteration.com

Тема: не заполнена

Пон. 19 нояб. 2001, 13:38:22+4000

От: papy@sever.org

Кому: epeire@lightfoot.com


Мне очень понравилось твое последнее письмо. Спасибо, что нашел время рассказать мне все эти анекдоты. Все это заставило меня задуматься, и мне кажется, ты прав, я последую твоим советам. Вскоре я поделюсь с тобой плодами моих размышлений. А пока отправляю тебе посылку с кое-какими рецептами моего изобретения, новости о котором ты мне сообщишь.

Любящий тебя дедушка


Магрелла, его помощник Жаке и Понсо уселись, и автомобиль покинул стоянку возле жилища Мустафы Фодиля под несколько провокационными взглядами мальчишек, привлеченных непривычной активностью полицейских.

За рулем сидел капитан местного комиссариата по имени Трийяр.

— Вы только взгляните на этих маленьких ублюдков. Черт, через несколько лет добра от них не жди.

Магрелла сидел рядом с ним, на переднем сиденье.

— В предыдущие ночи они тоже здесь были?

— Есть большая надежда.

— А что произошло? — с заднего сиденья раздался голос Жаке.

— Насколько нам известно, троих придурков поколотила соперничающая банда, пришедшая, вероятно, из другого жилмассива, что вызвало повсеместные карательные вылазки. Сущий бардак! А мы оказались посредине, как раз чтобы получить по полной программе. — Он с иронией продолжал: — Одна из первых «жертв» здорово огребла и теперь в лазарете. Черт, если бы меня кто спросил, пусть бы все эти подонки поубивали друг друга, а я бы подсчитывал трупы.

Они проехали мимо спортзала, и Трийяр жестом указал на служебный вход, где произошло первое сведение счетов. Магрелла обернулся к Понсо. Обмен понимающими взглядами. Офицер госбезопасности покачал головой, а следователь криминальной полиции спросил:

— Мустафа Фодиль был профессионалом в карате, где он работал?

— В спортзале, который мы только что проехали.

— Когда произошла стычка, повлекшая за собой волнения?

— В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое, пять дней назад. А что?

Тут впервые заговорил Понсо:

— Вы уверены, что это разборки между бандами?

— Так утверждает госпитализированный парень.

— Мне бы хотелось поговорить с ним, его можно увидеть?

— Если угодно. — Трийяр пожал плечами. — Только не понимаю, для чего это вам. — И прежде чем посмотреть на своего странного коллегу в зеркало заднего вида: — Что с этим Фодилем? Для меня большая честь, что тридцать шестой приходит повидать нас, темных, но я думал, этим занимаются жандармы. Если точней, что вы подозреваете?

Магрелла ответил, блуждая взглядом по бетонным конструкциям:

— Мы ничего не подозреваем. Его дело досталось нам в ходе другой операции.

— Что за операция?

— Больничка еще далеко?


— Как я и предполагал, Незза поддерживает деньгами организацию из двадцатого округа. — Карим находился в темной гостиной конспиративной квартиры, напротив курящего сигарету Луи. — Его фасад — это сеть автоматических прачечных. Кроме того, он владеет многими арабскими закусочными, расположенными почти повсюду на востоке Парижа. Это прикрытие его бизнеса. Он вращается среди крупных полуоптовиков. В девяносто втором он приобрел товар в достаточном количестве, а теперь сливает его через сеть полуоптовиков, приблизительную структуру которой я тебе уже представил.

— Как ты получил доступ к этим сведениям?

— Меня попросили ему помочь.

— Кто?

— Туати.

Куратор покачал головой:

— И в чем заключается твоя помощь?

— Я сопровождаю его, служу ему посредником. Принимаю заказы, получаю некоторые выплаты.

— Еще что?

Агент ответил не сразу, он смотрел на дверь в глубине комнаты, и офицеру пришлось повторить вопрос:

— Что еще?

— Какая-то часть вырученной таким образом наличности, безусловно, питает малый «бизнес» Мохаммеда Туати. Все, что относится к транспорту, проживанию, билетам на самолет, пропаганде, всему такому. Возможно, даже частично содержание мечети. С виду Нуари очень щедр. Кроме того, я уверен, что часть денег уходит за границу.

— Ты уже ходил к нему домой?

— Да. Четыре раза.

— Ничего особенного?

— Он ни разу не оставлял меня одного. Я мог произвести только поверхностный осмотр. — Пауза. — Ничего не заметил. — Карим говорил очень тихо, а глаза его вновь были прикованы к двери за спиной куратора.

— Я не расслышал.

— Извини, что?

— Говори громче.

— Ничего особенного в его квартире я не заметил.

Прежде чем продолжить разговор, Луи внимательно посмотрел на своего агента:

— А в его поведении, в обыденной жизни? Люди, с которыми он встречается… Все тип-топ? Я хочу сказать…

— Я отлично понимаю, что ты хочешь сказать. — После минутного замешательства Феннек с явной неохотой выложил свою информацию. — Я почти убежден, что он связан с третьей группой интересов, находящихся вне центра двадцатого округа и его сети перепродажи наркотиков. Он неоднократно совершенно исчезал из поля зрения. На несколько часов. Он позволил мне участвовать в двух продажах, но заплатили только за одну.

— Девица?

— Возможно, но маловероятно. Я видел нескольких цыпочек, с которыми он спит. Он всегда приводит их к себе. Здесь что-то другое. Я потихоньку разведал. Даже среди окружения Туати никто не знает, где он был.

Луи записал несколько слов на неизменно рассыпанных перед ним белых листках.

— Придется найти объяснение его тайным эскападам. В настоящий момент мы имеем на него лишь то, что он финансирует дело своих братьев грязными деньгами. Хорошо, но на это плевать. Необходимо, чтобы ты установил, насколько глубоко он втянут в вооруженную борьбу.

— То есть он становится моим первоочередным объектом?

Мужчины посмотрели друг на друга.

— В каком-то смысле.

— Почему он?

— Я не задумываюсь над вопросами такого рода. Я делаю, что мне говорят.

Карим понял это замечание как напоминание о скрытом приказе. Его глаза тут же скользнули в глубину комнаты.

Луи резко обернулся, чтобы проследить за его взглядом:

— На дальней стене какое-то пятно?

— Он там, не так ли?

— Кто «он»?

— Стабрат. Он ведь наблюдает за нами?

— Нет.

— Лжец.

— Что на тебя нашло, Карим?

— Мне не нравится, когда об меня вытирают ноги.

— Ты уже не в первый раз упрекаешь меня в этом, но и я тоже этого не люблю. Возьми себя в руки!

Прошло несколько напряженных секунд.

— Пойди посмотри, если это тебя успокоит.

Агент заколебался, сделал вид, что встает, передумал.

— Девушка.

— Какая девушка?

— Журналистка.

— Ну и что?

— Я послал тебе две фотографии мужчины, с которым она работает, чтобы вы установили его личность. Они лежат в обычном месте, там же адрес, который я выявил, когда следил за ними. В девятом округе. Я думаю, он там живет.

— Отлично. — Луи ответил слишком безразличным голосом. Осознав свою оплошность, он тут же спохватился: — Мы им займемся.

Неловкость руководителя вызвала у Феннека новую волну беспокойства. Похоже, присутствие обоих журналистов не представляется Луи серьезной проблемой. Он даже не расспросил его о причинах появления этих двоих в двадцатом округе. Они приходили справиться о Хаммуде. Потом от салафистов он узнал, что вскоре после этого, однажды вечером, журналисты отправились к старому Махлуфу.

Все это могло означать только одно: Луи уже в курсе. Следовательно, возможны две гипотезы. Его служба либо напрямую, либо посредством параллельной операции держит ситуацию под контролем. В таком случае двое писак и шагу не могут ступить без их ведома. Вторая возможность: военная разведка создала ситуацию в рамках чужой интриги и речь идет о дезинформации.

Но Карим не видел ни малейшего смысла в подобных вещах, подвергающих огромному риску все задание, а в особенности его самого как основного агента. Если пресса заметит его среди других джихадистов и если ему доведется выбраться живым, к нему будет масса вопросов. Вмешается полиция и в конце концов разберется и раскрутит все. Это вызовет беспрецедентный скандал. К тому же его контора не единственная, занимающаяся этим делом, и то, что творят другие, по крайней мере по подозрениям Карима, еще хуже. Предать дело гласности означало бы дискредитировать французскую разведку и страну в целом.

Если ему доведется выбраться живым.

Глаза Феннека машинально в четвертый раз скользнули к дальней двери.

Стоило бы посмотреть. Все это не имело никакого смысла. Его изолировали все больше и больше, и он не понимал почему. Мозг Карима несколько секунд работал в усиленном режиме. Его изолировали. И за это время устранили подозреваемых террористов, готовящих покушение с использованием химического оружия. Когда удастся изъять химикат, потребуется разработать правдоподобную историю, в случае если кому-то захочется покопаться в этом. Понадобятся убийца — козел отпущения — и люди, которые его видели, — беспристрастные свидетели.

Он.

Журналисты.

Феннек повернулся к своему куратору, и ему не понравилось то, что, как ему показалось, он прочел в его глазах.

Генерал де Стабрат появился в гостиной через некоторое время после ухода агента.

— Я уж подумал, вы его теряете. Мне кажется, он в сильном напряжении.

— Уже давно. Нам следует вытащить его оттуда. — Не вставая, Луи закурил новую сигарету.

— Пока рано. Выведем его из игры, когда будем абсолютно уверены.

— Он нестабилен, генерал. Вы сильно рискуете.

— Не «вы», командир. «Мы». Это ваш питомец, вы его натаскивали, вам и вести его до самого конца. Разумеется, под моим чутким руководством.


— Давай поскорее, у меня мало времени.

Ружар уселся напротив Дюссо. Они только что встретились в неприметном баре поблизости от военного училища.

— Спасибо, что согласился со мной встретиться. Я…

— Я пришел только из дружеских чувств. — Бывший высокопоставленный чиновник казался взволнованным.

— Так о чем тебе говорит присланная мною фотография?

— Она говорит, что тебе следует прислушаться к моему совету и держаться подальше от дел Шарля Стейнера.

— Значит, Жан-Франсуа работает на него, в Обществе оперативной обработки, управления и надзора?

Дюссо отвел взгляд, но в конце концов очень тихо ответил:

— Во всяком случае, я так понял.

— Ты так понял? И все же это официально или нет? Впрочем, существует ли в делах этой конторы что-нибудь официальное?

Новые увертки.

Журналист спохватился, что тон его вопросов слишком настойчив, и продолжал более спокойно:

— По крайней мере, знаешь ли ты его имя?

Бывший высокопоставленный чиновник покачал головой, открыл рот, чтобы заговорить, и, передумав, снова закрыл его.

— Я тебе уже говорил, из-за грядущих событий…

— Время деликатное, я прекрасно тебя понимаю и, уж поверь, очень серьезно отношусь к твоим словам. Означает ли это, что я стал жертвой чьих-то происков?

Нет ответа.

— На кого работает Стейнер?

Дюссо выпрямился.

— Единственное, что я могу сказать, — это что на кого-то работать еще не означает разделять его взгляды.

— И все? Это необходимо придать гласности. Ты не можешь молчать. Мы должны…

— Мы должны? Ты и я? Что еще я должен? Я отошел от всего этого, Бастьен. Ты журналист, тебе и копаться. Я-то легко могу представить, что произойдет: ты сам остановишься или тебя, как обычно, затормозит Клейн.

— Я не хочу, чтобы ты так говорил. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не буду, как все эти…

— Я не дурочка, даром служащая тебе на посылках, а заодно и любовницей, когда тебе заблагорассудится! Так что избавь меня от высоких слов. К тому же я очень твердо сознаю две вещи: твоя карьера еще не завершена, а моя пенсия только начинается. Мне пора. — Бывший высокопоставленный чиновник положил на стол деньги и поднялся.

Ружар последовал его примеру, и они молча вышли. На улице они обменялись торопливым рукопожатием и разошлись в разные стороны, не заметив, что с противоположной стороны их сфотографировали двое туристов.


21.11.2001

Уже несколько месяцев скандинавы, как всегда с опережением, экспериментировали с беспроводными сетями в общественных местах, в частности в некоторых аэропортах, например Каструп в Копенгагене. В VIP-салоне терминала отбытия Сервье открыл свой портативный компьютер и подключился. Перед взлетом у него еще было немного времени.

Рассеянным взглядом он попеременно следил то за случайными передвижениями пассажиров, то за заголовками сообщений, сменяющих друг друга на экране компьютера, то за новостями Би-би-си, которые с приглушенным звуком транслировались на многочисленных плоских экранах, расположенных в зале. Деловой человек, война в Афганистане, деловой человек, Олаф, саммит ООН, спам, деловая женщина, RE:[193] Олаф переслал письмо адвоката «Некстстэп», их контора, наводнения, стюардессы, спам, черт побери, стюарды, туристы, RE: RE: Олаф переслал письмо одного из самых влиятельных клиентов, официантка.

— Would you like anything to drink, sir?

Землетрясение. Амель.

— Just a coffee. Black, no sugar, please.[194]

Он заглянул в переписку между своим заместителем, клиентом и их советником. Она выглядела любезной, но жесткой и во многих пунктах совпадала с текущим шведским делом. В настоящий момент он лишь просматривал копии писем, но накануне было условлено, что сегодня он вступит в игру в роли примирителя. Хорошо обкатанная техника: он — добрый, Олаф — злой.

Сервье принялся составлять ответ, ему принесли кофе, «thank you», телевизоры сменили программу, прошло немного времени, и он, одно за другим, просмотрел все полученные сообщения. На информационном табло посадка на его рейс все еще не объявлялась.

Он несколько раз наводил курсор на сообщение Амель и наконец кликнул два раза на заголовок.


Среда 21.11.01@08:41

От: Amelbal@voila.fr

Кому: Servier@nextstep.co.uk

Тема: не заполнена


Здравствуй,

то, чем я занимаюсь, ничтожно и подло. Я бы предпочла, чтобы мы некоторое время не встречались. Возможно, долго. Все слишком сложно. Надеюсь, ты понимаешь.

Амель


Перемещения вокруг него наконец обрели направление. Пассажиры вставали со своих мест. Объявление в зале. Быстрый взгляд на информационное табло. С тех пор как он последний раз смотрел на него, прошло ровно шестнадцать минут. Пора. Палец Сервье на некоторое время замер над клавиатурой, потом он удалил сообщение журналистки, выключил компьютер и сложил его, чтобы уйти.


23.11.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ПЯТАЯ ПОЛИЦЕЙСКАЯ СКЛОКА ЗА МЕСЯЦ / НЕУВЕРЕННОСТЬ РАСШАТЫВАЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВО / 20 000 ПОЛИЦЕЙСКИХ НА УЛИЦАХ / СУД ПРИСЯЖНЫХ: УБИЙСТВО ПАРИЖСКОЙ ЖЕНЩИНЫ-ПОЛИЦЕЙСКОГО. ОБВИНЯЕМЫЕ ОТРИЦАЮТ СВОЮ ВИНУ / ЖЕСТОКОСТЬ: МНОГОЧИСЛЕННЫЕ НАПАДЕНИЯ НА ИГРОКОВ В ЛЮБИТЕЛЬСКИЙ ФУТБОЛ ПОСЛЕ МАТЧЕЙ / ЖЕСТОКОСТЬ: РАССМОТРЕНИЕ ДЕЛА ТРОИХ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ, ИЗДЕВАВШИХСЯ НАД ИНВАЛИДОМ / ВАНДАЛИЗМ: РАЗГРАБЛЕНА ЦЕРКОВЬ / ПЕДОФИЛИЯ: ДЕПУТАТ ОСТАЕТСЯ В ЗАКЛЮЧЕНИИ / ПЕДОФИЛИЯ: ГУРУ ПОД СЛЕДСТВИЕМ / ГОРОДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ: ТЯЖКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ НАРУШЕНИЙ И НЕПРАВОМЕРНЫХ ДЕЙСТВИЙ / ЗАВЕРШЕНИЕ КОНФЛИКТА В «МУЛИНЕКСЕ» / ДЕМОНСТРАЦИЯ ЗА РОЖДЕСТВЕНСКИЕ НАДБАВКИ, ВО ФРАНЦИИ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ НЕСКОЛЬКО СОТЕН ЧЕЛОВЕК / ЗАБАСТОВКА НА ТРАНСПОРТЕ, ДВИЖЕНИЕ ВЫСОКОСКОРОСТНЫХ ПОЕЗДОВ НАРУШЕНО / ТАЙНАЯ БУХГАЛТЕРИЯ: ЛОЖЬ, ЧТОБЫ ЗАПЯТНАТЬ МИНИСТРА / АФГАНИСТАН: ТАЛИБЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ АТАКУЮТ / ТИХИЙ И ПЕЧАЛЬНЫЙ ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ: СОТНИ ТЫСЯЧ НЬЮЙОРКЦЕВ ВЫХОДЯТ НА УЛИЦЫ / ЕВРО: БЕРЕГИТЕСЬ АЛЛЕРГИИ НА МЕТАЛЛ / СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ НА ПЕРВОМ КАНАЛЕ…


— Да, да, там еще есть склад.

— Склад? Где?

— Где-то на востоке Парижа.

— И что на этом складе?

— Не знаю… Мне известно только имя того, кто его арендовал.

— И кто же?

— Нурредин.

— Харбауи?

— Да, Нурредин Харбауи… Именно. Нурредин.

— Адрес?

— Я не знаю, гуйа.

— Ладно, не считай меня идиотом. Адрес.

— Я его не знаю, брат, уалла йа карби! Я там никогда не был!

— Тогда откуда ты про него знаешь?

— Один раз, когда Нурредин с Халедом пришли, они меня не заметили. И я слышал…

— Ты шпионишь за своими братьями?

— Больше не буду, гуйа, клянусь тебе, больше не буду.

— Расскажи мне еще про этот склад…

Шарлю потребовалось два дня, чтобы по скудным откровениям Мустафы Фодиля найти адрес в Бонди.

Вот уже час Линкс терпеливо ждал, лежа на пустыре, вклинившемся между автострадой и оградой нежилой зоны, где находилась его цель. Тщетно он рассчитывал, что последние работники ближайшей мастерской уйдут вскоре после полуночи, — ему пришлось согласиться с очевидностью: это ночная смена и они останутся до утра. Тем хуже. Начал подниматься легкий туман: вкупе с безлунной ночью он послужит ему некоторой защитой.

Сервье потянул через голову серую камуфляжную сеть, под которой лежал, и, прежде чем встать, засунул ее в рюкзак. Согнувшись, он в несколько неравных прыжков достиг ограды и с помощью острогубцев вырезал часть металлического заграждения. Через образовавшееся отверстие размером приблизительно шестьдесят сантиметров в ширину и сорок в высоту он прополз в парк, предварительно просунув в дыру черный рюкзак. Оказавшись внутри, он пробежал до ближайшей стены и присел возле нее, чтобы осмотреться.

Его взгляду открылись обсаженные деревьями и хорошо освещенные желтыми фонарями откаточные пути. За ними тянулся довольно высокий бетонированный забор, окружающий склад, который он собирался навестить. Справа ничего. Слева ничего. Совершив короткую стремительную перебежку, он достиг ограды, оттолкнулся опорной, правой, одновременно выбросил руку, чтобы уцепиться как можно выше, на животе перекатился через бетонную стену и исчез. По другую сторону все было погружено во тьму.

Линкс остановился и прислушался. Ничего.

Новый пятнадцатиметровый бросок до задней стены склада. Самым тщательным образом агент осмотрел только что пересеченное им пространство в новом ракурсе. И заметил следы на земле. Совсем недавно здесь лежало много длинных, тонких и тяжелых предметов. Короткие вспышки карманного фонаря выхватили из тьмы металлическую стружку, рассыпанную на поверхности примерно в два квадратных метра. Агент подцепил немного на кончик перчатки и поднес к носу. Характерный запах углерода и горячей стали. Кто-то что-то резал при помощи циркулярной пилы.

Больше Линкс ничего не заметил.

Прямо над его головой, на высоте человеческого роста, во всю ширину стены тянулась вереница окон с грязными стеклами. Он прошел вдоль стены налево до угла — никакого отверстия — и, вернувшись на прежнее место, двинулся в другую сторону. То же самое. Здание имело глубину около тридцати метров, и основные входы в него должны были располагаться впереди. Слишком на виду, слишком велик риск. Значит, стекла.

Достав из рюкзака монокуляр инфракрасного излучения, Линкс приступил к обследованию внутренности склада. В зеленоватом свечении он разглядел, что строение разделено надвое голой поперечной перегородкой, возвышающейся в трех или четырех метрах от окон, за которыми он находился. Видная ему часть была абсолютно пуста. Никакой системы сигнализации или какого-нибудь заметного уловителя на стояках.

Вантуз, ножницы по стеклу — он уже подготовился начать работу, но вдруг замер. Слишком чисто, слишком очевидно. Сервье собрал инструменты и стал озираться в поисках тяжелого камня. Найдя его, он прислушался. По автостраде непрерывно двигался транспорт, и ему не составило труда определить звук, который он искал, — рев тяжелого мотора, сила которого увеличивалась по мере приближения. Когда он стал достаточно мощным, Линкс швырнул метательный снаряд в расположенное поблизости от щеколды окно. Стекло разбилось и слегка звякнуло, упав на бетонный пол.

Новое ожидание. Две долгие минуты. Никакой реакции. Сервье вышел из темноты и приблизился к разбитому окну, чтобы просунуть руку внутрь и открыть его. Проникнув в первый зал, он осмотрел его, ничего не обнаружил и прошел вперед, во второй. Ему и там не повезло. Судя по следам в пыли, использовали только эту часть, перед тем как с большой тщательностью освободить ее. Опять же судя по пыли, совсем недавно. В тех местах, где прежде что-то лежало, сероватый налет был очень тонким, почти несуществующим. Также он отметил следы одного или нескольких автомобилей.

Разочарованный и обеспокоенный Линкс тотчас вышел. Он надеялся обнаружить детали, которые позволили бы им как можно скорее выявить каналы или установить на месте результативное наблюдение для идентификации остальных членов боевой группы. Но смог лишь констатировать признаки недавнего переезда, что было дурным знаком.

Перевозка могла быть мотивирована последовательными смертями троих членов сети, даже если на этот счет имелись сомнения. КончинаХаммуда по-прежнему не афишировалась, полиция о ней помалкивала. Смерть Сесийона по-прежнему оставалась печальным последствием нападения. Что касается Фодиля, о его гибели еще не сообщалось. По признанию самого исламиста, братья отвернулись от него после его ареста и намеревались вообще порвать с ним. Именно поэтому Линкс склонялся к более простому объяснению. Задержания, произведенные контрразведкой, навели страх на остальных джихадистов, и те поспешили разбежаться кто куда. Может быть, не навсегда, но так, чтобы запутать следы и оторваться от возможных преследователей.

Какое-то мгновение агент тешил себя надеждой раздобыть то, чем мечтали завладеть Шарль и его приятели. Это бы положило конец его заданию. Перспектива, которую на сей раз он принял бы с облегчением.

Вырисовывающаяся перед ними схема оставалась очень неполной, даже несмотря на то, что они уже обнаружили финансиста — Хаммуда, двоих подручных: Сесийона и Фодиля — и двух помощников по снабжению, братьев Харбауи. Профессиональная деятельность одного из них дала возможность на первое время арендовать помещение. Это продолжалось недолго, договор вступил в силу в июне прошлого года, и он использовал склад не для себя. Вот уже в течение нескольких лет контора Нурредина Харбауи пользовалась другим складом.

Оперативное звено боевиков по-прежнему отсутствовало. Его состав оставался неизвестным, так же как и местонахождение, и реальные цели. Приближался конец ноября, а в их распоряжении был всего один человек, способный вывести на след группы, — Нуари Мессауди, неоднократно упоминавшийся Фодилем как активный член организации. Возможно, именно он осуществляет связь с подрывниками. Или с камикадзе, если речь идет о покушениях такого типа.

Значит, в списке Линкса он следующий, после братьев Харбауи.

Сервье вернулся к наружной ограде пустого склада. Он уже собирался перелезть через нее, как неожиданно заметил странный столб, на который раньше не обратил внимания. Прежде его скрывал ряд высаженных вдоль путей деревьев. Сердечный ритм агента ускорился, и он перевалился через стену.

Линкс осторожно поднял голову. На вершине столба находилась камера. Он снова пригнулся, чтобы взять лежащий в рюкзаке бинокль. Внимательный осмотр быстро вернул ему спокойствие. Прибор наблюдения был ориентирован под таким углом, что не позволял заснять ангар. К тому же он был зафиксирован неподвижно. Это имело смысл, поскольку выхода с этой стороны нет. В поле зрения камеры попадали только здания, двери которых выходили на откаточные пути. Это навело Линкса на одну мысль, и он подошел к переднему фасаду склада, но на сей раз снаружи, старательно держась в тени. Очень скоро он заметил другой столб, оснащенный сходным образом. Въездные ворота покинутого тайника «Эль-Хаджа» были как на ладони. Если немного повезет, ему удастся получить у кого-нибудь записи. Например, у конторы, ответственной за безопасность нежилой зоны.


Понсо торопливо перелистал первые страницы газеты, целиком посвященные скверным настроениям среди полицейских, и углубился в рубрику светской хроники. Там он нашел несколько строк, отмеченных сидящим за рулем Магрелла́ (огромное спасибо жандармам или помощнику прокурора, ощущающим себя ущемленными из-за отстранения от многообещающего следствия).

Убийство. — Труп мужчины 30 или 40 лет в прошлое воскресенье обнаружен охотником в лесу на Уазе. Следы, выявленные на лице, шее и теле, дают основания предполагать, что это убийство. По сведениям источника, близкого к следствию, жертва, чья личность до сих пор не установлена, не была убита на месте, а перенесена туда post-mortem.[195] Также есть основания предполагать, что она находилась в лесу всего несколько часов…

— Что ты об этом думаешь?

Понсо горестно покачал головой:

— Нам еще повезло, что эти болваны не слили прессе имя Фодиля. Это дает нам какое-то время, чтобы собраться с мыслями.

— Нам? — Магрелла бросил косой взгляд на своего коллегу.

— Да, нам. Ты работаешь над серией смертей, связанных между собой, а я занимаюсь зачатком сети, звеньями которой в той или иной степени являлись твои покойные клиенты, будучи еще живы.

— Зачаток сети, и давно ли?

— Несколько месяцев. Некоторые наблюдения дали нам возможность установить связь между ними.

Понсо не имел никакого желания распространяться относительно посещаемого всеми тремя умершими бара в двадцатом округе. Ни к чему, чтобы криминалисты сразу начали топтаться своими копытами на месте преступления. Любое несвоевременное вмешательство может оказаться непродуктивным.

— Поскольку сейчас идет речь о нас, согласны ли мы рассуждать, приняв за гипотезу похищение Фодиля?

— Судя по тому, что нам рассказал парень из госпиталя и двое его приятелей, а также по тому, к чему это все привело, не вижу другой возможности.

— Сам понимаешь: это в ином свете выставляет и два других дела. Если, конечно, нам удастся установить связь между нашими говнюками.

— Такая связь существует, уж ты мне поверь.

Магрелла кивнул. Протиснувшись между двумя грузовиками, он выехал на бульвар Осман и продолжал:

— Знаешь, у нас в тридцать шестом подобные заявления не много стоят. Чтобы начать процедуру, нам нужно что-то конкретное. Кстати, какой-то тип, силач выше среднего роста, не местный, отделавший нас около двух часов ночи, — маловато, чтобы обнаружить нашего таинственного похитителя.

— Наши милые детки и так проявили невероятный гражданский долг, попытавшись помешать своему обидчику сделать темное дело, или тебе бы хотелось, чтобы они к тому же установили его личность или даже арестовали его? Из их заявления мне показались интересными три вещи. Наличие парализующего предмета, которым воспользовался тот, кто их окоротил. Этот же предмет, по всей видимости, является источником некоторых следов, обнаруженных на теле Фодиля. Лично я склоняюсь к тому, что это электрическая дубинка. Возможно, вроде тех, что используют для скота на бойнях. И еще отмечен светлый пикап и неухоженный вид нашего героя.

— Ну да, жирные волосы, грязные, вонючие тряпки — парни на этом особенно настаивали. Если наш бомж-ниндзя хотел остаться незамеченным, у него не вышло.

— И да, и нет. — Понсо поерзал на пассажирском месте и облокотился на дверцу. — Клошар или что-то вроде того — в городской среде идеальное прикрытие. Как правило, люди стараются к тебе не прикасаться, даже не встречаться взглядом. Хотя тебя замечают. Фокусируя внимание на своей внешности, наш друг сумел отвлечь возможных свидетелей от главного. Кто бы мог его заподозрить и какими реальными приметами мы располагаем, чтобы идентифицировать его?

— Никакими. Кроме роста и прически.

— Думаю, о них ты можешь забыть. Рост — это, я полагаю, способ для наших шутов из Валь-Фурре хоть как-то сохранить лицо, когда потерпит крах их история о соперничающей банде. Я уверен, что они не пойдут никуда излагать правдивую версию, и я бы предпочел сейчас избежать утечки. Постараемся пока держать это при себе.

Магрелла кивнул, посигналил, увеличил скорость. Перед ними была авеню Опера.

Сидя возле него, Понсо продолжал разглагольствовать:

— Что касается прически, будь я на твоем месте, я бы не стал придавать ей особого значения. Эти длинные грязные пряди, что падают на лицо, слишком уж нарочиты.

— Снова обман? — Офицер сыскной полиции пожал плечами. — Странный портрет ты мне набросал. Не уверен, что хочу продолжить твои рассуждения.

— И все же попробуй.

— Согласен, но… Ладно, вернемся к тому, что нам известно, хотя бы в случае с Фодилем. Он исчез вечером четырнадцатого. После этой даты никто из опрошенных нами соседей его не видел. Вновь он появляется спустя четыре дня в лесу Санлис уже в виде обнаженного трупа. Между нами говоря, большая удача, что он обнаружился так скоро. Похоже, ему довелось пережить жуткие пятнадцать минут, и по словам медэксперта, кто-то сломал ему шею голыми руками — цитирую его слова — «очень умело».

— Он даже написал «удушение», если я не ошибаюсь.

— Вот именно. — Магрелла кивнул. — Вечером в день исчезновения Фодиля трое бездельников встречают подозрительного типа, похожего на клошара, который грузит в пикап человека в бессознательном состоянии. Происходит драка и?..

— И подозрительный тип побеждает.

— Точно. Наши парни не кровожадные убийцы, но, надо полагать, и не мальчики из хора. И все же огребают по полной. Судя по их свидетельским показаниям, противник использует парализующее оружие, напоминающее дубинку, он хорошо принимает и возвращает удары. Но главное не это. Где происходит это побоище? — Остановившись на красный сигнал светофора, Магрелла поворачивается к своему коллеге.

— Позади спортзала, где обычно тренируется Фодиль.

— Спортзала, являющегося последним местом, где его видят в добром здравии в период времени, предшествующий стычке с тремя нашими образцовыми гражданами. Даже если они не способны узнать Мустафу, логично предположить, что именно его у них на глазах погружали в автомобиль. Прежде чем расправиться с ними, супербомж успел нейтрализовать известного всему кварталу преподавателя карате.

— Так что мы имеем дело с человеком, во-первых, — Понсо поднял большой палец, — решительным; во враждебном окружении он действует быстро, не теряя самообладания. Во-вторых, — он поднял указательный палец, — действующим по плану. Он приехал на грузовом автомобиле, он вооружен и проник в здание через запертый служебный вход. По крайней мере теоретически.

— И в-третьих, он натренирован на бой.

— Согласен. Теперь, если мы исходим из принципа, что все три наши жертвы при жизни были связаны, нельзя ли также предположить, что между их смертями тоже есть связь?

— И что тень нашего мнимого бомжа витает над всем, что имеет отношение к умышленным убийствам, так?

— Именно так, Тьери.

— Кто бы мог подумать. — Они миновали Лувр. Оказавшись на другой стороне, Магрелла свернул налево на набережную, по направлению к Пон-Нёф. — До нового распоряжения смерть Хаммуда по-прежнему считается случайной.

— Ты запросил результаты повторной судебно-медицинской экспертизы, о которой говорил мне?

— Да, месье.

— Ну?..

— Эксперт обнаружил два ряда очень незначительных следов, которые можно было бы характеризовать как электрические ожоги, сходные с теми, что были замечены на телах Фодиля и Сесийона. Об этом свидетельствует разнесение точек нарушения ткани, видимо соответствующее расположению электродов. А главное, он нашел в волосах ливанца следы наркотиков. В отросших.

— Экстази?

— Экстази.

— А у Фодиля?

— Тоже, но на этот раз в крови и моче, как и у Сесийона.

— Организм еще не успел вывести вещество. Эти двое подверглись воздействию наркотика незадолго до смерти.

Магрелла кивнул:

— Доктор тоже так думает. Однако мы по-прежнему не знаем, отчего умер Хаммуд. Лично я не понимаю, зачем бы «решительный, действующий по плану и натренированный» мужик, — он особенно выделил эти слова, — стал рисковать и бросать свою жертву в воду живой, в надежде, что она утонет.

— Я тоже. Здесь что-то другое.

— А Сесийон? Найдется с дюжину клошаров, которые признаются, что били его.

— И разумеется, они это делали. Но парень не сам там оказался.

— Ни один из бомжей не говорил про кого-то еще.

— Разве они были в состоянии кого-нибудь еще заметить? Кто больше похож на пьяного клошара, чем другой…

— Непьяный клошар?

Полицейские умолкли. Движение на набережной Анатоль-Франс было плотным, и они еле ползли. Через несколько минут их молчаливые размышления прервал офицер уголовного розыска:

— Скажи-ка, на какие мысли наводят тебя трое обколотых и обработанных электрическими дубинками парней?

Прежде чем ответить, Понсо выдержал паузу:

— Должен сообщить тебе одну вещь, даже две. Первая напрямую касается тебя. Сама по себе она никак не влияет на проведение расследования, однако открывает путь к размышлению. Ты меня слушаешь?

— Говори, это не пойдет дальше моей машины. Уж не ради этого ли мы нарезаем круги вокруг твоей конторы?

— Хорошо информированное лицо дало мне понять, что смерть Хаммуда может быть результатом сведения счетов между бородачами.

— Как это?

— Не стану входить в детали, но, по непонятной причине, наш пловец выдал одно имя, что привело ко многим задержаниям и ликвидации сети, готовящейся нанести удар по Европе, точнее, по Франции.

Магрелла присвистнул:

— В сентябре?

Утвердительный кивок.

— И его дружки отомстили?

— Именно так.

— А что с двумя другими?

— Хаммуд и Сесийон очень тесно связаны между собой. Возможно, они сообщники, кто знает. Относительно Фодиля надо бы еще разобраться, но связь существует.

— Что это за связь, в которой ты так уверен?

Понсо не ответил.

— Откуда вы все это знаете?

— А как ты думаешь, чем мы целый день занимаемся? Наблюдаем и собираем сведения. У меня есть… в общем, у меня был достаточно верный источник в двадцатом округе, в том месте, где проводили время две твои жертвы. Среди прочих деталей он подтвердил мне близость ливанца с обращенным. Он же рассказал мне о втором факте, который я хотел с тобой обсудить. Один журналист пришел в тот сектор, чтобы кое-что разнюхать. Он встретился с моим связным, чтобы поговорить с ним о… держу пари, не отгадаешь!

— О Хаммуде?

— Попал. И о Сесийоне тоже.

— А о Фодиле?

— Когда писака встречался с моим связным, брат Мустафа еще не был мертв. Он находился на улице Нелатон, целый и невредимый.

— Как зовут этого достойного представителя «четвертой власти»?

— Бастьен Ружар.

— Бывший маоист?

— Он самый. Ты его знаешь?

— Он раза два-три приходил на набережную.[196] Занимается преступлениями.

— Из-за его идиотских выходок мой источник засекли, и теперь он вынужден отсиживаться у своего сына в провинции. К тому же Ружар занимается этим делом не один.

— То есть?

— С ним работает девушка, молодая журналистка, только что закончившая учебу. Школа журналистики после факультета политологии Парижского университета — прямой путь к вершинам профессии. Официально она подбирает ему документацию для какой-то книги, которую он пишет. На самом деле помогает в расследовании дела двух мертвых исламистов. Например, нам известно, что он отправлял ее к матери обращенного, в пригород Лиона. Заодно он с ней спит.

— Шпионить за журналистами дурно.

Понсо бросил взгляд в сторону Магрелла и увидел, что тот улыбается.

— Эта малышка меня очень интересует.

— Почему? Она хорошенькая?

Офицер госбезопасности проигнорировал его замечание:

— Я тебе говорил, что ее родители марокканцы? Похоже, за последние три года их вера сильно окрепла. Они готовятся совершить хадж — великое паломничество в Мекку, которое каждый истинный мусульманин должен совершить хоть раз в жизни. Ее сестра верующая и замужем за мусульманином, соблюдающим обряды.

— И поэтому молодая женщина является опасной террористкой?

— Нет. И все же меня интересует, почему вдруг четыре раза на этой неделе она наведывалась в главную парижскую мечеть. Разумеется, в часы молитвы.

— На то может быть множество причин. Меня больше волнует, как им удалось напасть на след наших бородачей.

— Не имею ни малейшего представления. Информация не может идти от вас?

— Не более чем от вас. — Офицеры обменялись взглядами, после чего Магрелла закончил: — Возможно, Институт судебно-медицинской экспертизы, но я сомневаюсь. Им ничего не известно о генеалогии трех наших покойников.

Они въехали на мост Конкорд.

— Ладно, и что теперь?

— Ты хочешь найти убийцу, а я хочу знать, почему убили этих типов.

— Я думал, твой информатор сказал тебе, что…

— Моему информатору известно не все, и он упоминал только ливанца. А не двоих других. Я ему доверяю, но, как ты знаешь…

— Доверяй, но проверяй.

Понсо улыбнулся:

— Если, как мы полагаем, супербомж — это брат-мститель, он должен скрываться в компании, состоящей из бывших знакомцев троих наших приятелей. Никто не заговорит, если мы станем ломиться в дверь. Хуже того: тот или те, кто нас интересует, могут сбежать. Мне кажется, нам предпочтительнее было бы наблюдать и ждать.

— Снова это «мы».

— Простой обмен удачными методами между старыми друзьями.

— Мы-то не шпионим.

— Знаю. Я только предлагаю тебе первое время просто понаблюдать за происходящим. Сент-Элуа ведь не оказывает на тебя давления?

— Нет, у них есть и другие громкие процессы, которые вредят их репутации больше, чем мои мелкие второстепенные уголовные дела. Мне не кажется, что судья принимает нас слишком всерьез.

— Понимаю. Это глупо, но нас устраивает.

— Так кем мы займемся?

— Я бы хотел, чтобы ты сел на хвост Мессауди.

Магрелла недовольно прищелкнул языком:

— Отдел по борьбе с наркотиками не обрадуется, что я слежу за одной из их дойных коров.

— У них нет необходимости знать об этом.

— Это одна шайка-лейка.

— Вопреки тому, что он нам говорил, Мессауди вдобавок был близок с Сесийоном.

Офицер сыскной полиции свернул на авеню Мариньи.

Понсо пальцем указал на угол авеню Габриэль:

— Высади меня здесь, пройдусь пешком.

— Тебе за меня стыдно?

— Похоже на то.

— Мне надо обдумать то, что ты мне сказал.

— Думай быстрей.

Магрелла согласился с шефом:

— Во всяком случае наше маленькое импровизированное собрание было забавным. До скорого.

Дверца хлопнула, автомобиль тронулся.

Глядя, как удаляется его коллега, Понсо задумался, правильно ли он поступил, что не упомянул о Стейнере. С тех пор как рассматривалась возможность его причастности, причины всей этой истории выглядели все более пугающе. Он предпочел прогнать эту мысль из головы. В ближайшем будущем ему предстоит встретиться с патроном и убедить его держать наготове боевое подразделение двадцатого округа.


Автомобиль Ружара на средней скорости двигался по улице Сен-Фаржо. Амель сидела рядом с ним на переднем сиденье. Недавно пробило двенадцать, и возле пассажа Планшар они увидели первые закутанные в синее и черное силуэты спешащих на пятничную службу верующих.

Молодая женщина была одета в такой же наряд, но еще не закрыла лица. Она не испытывала большой уверенности в том, что ей хочется довести их план до конца. Она боялась. Какими далекими казались ей теперь все репетиции в большой мечети пятого округа в течение недели.

Ружар свернул на маленькую улочку и остановился, заехав на тротуар одним колесом. Его пассажирка разглядывала свои лежащие на коленях, стянутые перчатками руки. Они немного подрагивали.

Журналист нежно сжал ее ладони, стараясь успокоить девушку:

— Все будет хорошо. Вспомни: то, что ты должна сделать, очень просто. Ты входишь, делаешь все по ритуалу, наблюдаешь и записываешь что можешь. Представляешь, как это оживит материал об атмосфере места в нашем досье. Я уже вижу заголовок: «Путешествие в сердце парижского исламизма, в закулисье проповедников ненависти».

— Это не наш сюжет.

— Знаю, наш сюжет «Война с террором: какие средства для каких целей?», если я не ошибаюсь. Но и это, — Ружар указал рукой в сторону мечети Пуанкаре, — все-таки является частью нашего сюжета. — Его взгляд уперся в глубину улицы. — Черт возьми, были бы мы в Штатах, получили бы за такой сюжет Пулицеровскую премию.[197]

— Можно еще получить премию Альберта Лондра.[198] — Амель произнесла это не совсем серьезным тоном.

— Я — нет: слишком стар. Ты — возможно, когда-нибудь. Пока у тебя недостаточно своих людей. Магнитофон в порядке?

Амель машинально провела указательным пальцем по проводу микрофона, идущему от груди, под химаром,[199] и поднимающемуся до самой шеи:

— Надеюсь, что да.

— Тогда пора. Жду тебя, где договорились.

Прежде чем накинуть на лицо никаб,[200] она машинально кивнула. Скованная непривычной одеждой, она слишком низко наклонилась, чтобы ухватить ручку дверцы, и неловко вышла из машины.

Ружар не стал ждать и уехал сразу, как только захлопнулась дверца.


Карим привык в целях безопасности перед молитвой всегда совершать длинный обход. Собираясь нырнуть в пассаж Гамбетта, чтобы выйти на улицу Сен-Фаржо, он внезапно заметил плохо припаркованный автомобиль с двумя пассажирами. Спрятавшись за углом здания, он некоторое время наблюдал за их поведением, пытаясь определить, кто они. Это оказалось несложно. Водитель был тот самый бумагомаратель, который так разозлил Мохаммеда. Рядом с ним сидела женщина. Она изменила свой облик при помощи одежды, похожей на ту, что носят мусульманки, которые молятся в мечети за стеной, отделяющей их от мужчин. Даже не видя ее лица, агент узнал Амель Балимер. Когда она вышла из автомобиля и он увидел ее силуэт и походку, подозрения его подтвердились.

Журналисты опять вернулись в квартал, и сегодня, в этот час, одеяние молодой женщины могло означать только одно: она собиралась проникнуть в мечеть Пуанкаре.

Машина тронулась и проехала мимо агента.

Карим посмотрел вокруг. Кроме него и медленно идущей в сторону улицы Сен-Фаржо журналистки, никого. Он помедлил еще пару секунд и скорым шагом свернул в переулок. Оказавшись в нескольких метрах от Амель, он строгим голосом резко окликнул ее:

— Бути![201] Постой-ка, сестра.

Она вздрогнула и быстро оглянулась. Узнав человека, чей взгляд так испугал ее несколько дней назад, она ускорила шаг. Лицо у нее закрыто — он не мог ее узнать.

Незнакомец догнал Амель и схватил за руку, пытаясь остановить:

— Что ты здесь делаешь, сестра? Я никогда не видел тебя в этом квартале.

— Вы ошиблись. Я иду молиться, как всегда. — Тон журналистки был не слишком убедительным, и она сменила тактику: — Вы делаете мне больно, пустите! Вы ведете себя неприлично. — Говоря это, она безуспешно старалась высвободиться.

— Почему тебя никто не сопровождает? У тебя нет мужа, брата? А твой отец?

— Я опаздывала. Они уже ушли и…

Карим разозлился:

— Ты надо мной смеешься! Я только что видел, как ты выходила из машины неверного. Чего тебе надо? Лучше бы ты убиралась отсюда!

Амель становилось все страшней. Речи быть не могло, чтобы она вошла в молитвенный зал, она думала лишь о том, как бы сбежать. Начав снова отбиваться, она наконец высвободила руку.

Ее обидчик продолжал кричать:

— Да будут прокляты те, кто хочет обмануть верующих! Да накажет Аллах неверных и лжецов! Иди отсюда, иначе у тебя будут неприятности!

Феннек почувствовал ужас журналистки. Ему не нравилось, как он ведет себя с девушкой, но он поздравил себя с тем, что его уловка так хорошо подействовала. Она не должна приближаться к мечети. Там ее очень быстро заметят, и возможно, она окажется в опасности.

— Карим! — в конце пассажа Гамбетта раздался голос Мохаммеда.

Он был не один, а в компании двух других салафистов. Все трое направлялись в их сторону. Имам по-арабски спросил его, все ли в порядке. Феннек ответил, что может справиться самостоятельно, и снова повернулся к Амель.

Амель увидела, как глаза ее собеседника совершенно изменили выражение.

Очень тихо он вновь обратился к ней:

— Уходите, пока не поздно. Не ходите на улицу Пуанкаре!

Она с удивлением взглянула на него, потом на приближающихся мужчин — до них оставалось не больше полутора десятков метров, — развернулась и, как могла быстро, направилась к улице Сен-Фаржо.

В тот самый момент, когда она исчезла за углом, Мохаммед с двумя своими сбирами подошел к Кариму:

— Что случилось, гуйа?

Глядя в землю, агент не сразу заговорил:

— Я не люблю дурно говорить о людях, шейх.

Салафист дружелюбно и благожелательно протянул ему руку:

— Понимаю, но ведь ты знаешь, что всегда можешь мне довериться.

— Эта сестра пришла сюда в неподобающем виде. Она покрыла голову уже на улице, на виду у всех. Я счел ее поведение неприличным и сказал ей об этом, но она рассердилась, а потом сбежала.

— Ты правильно поступил, брат. Если она вернется, мы ее узнаем и прогоним. Да будет позор на лицемеров.

Агент, притворно сокрушенный, по-прежнему стоял с опущенной головой. Так что он не видел едва заметного движения подбородком, которое Мохаммед адресовал одному из своих спутников. Тот побежал и вслед за Амель свернул на улицу Сен-Фаржо.

— Ты не должен чувствовать себя ответственным за ошибки других, вспомни, что говорит Коран: «Не сокрушайся из-за неверующих людей». — Салафист обнял Карима за плечи. — Ну же, пойдем молиться. Это успокоит наши сердца.


Не предупредив жену, Сильвен решил пригласить к ужину чету друзей, Дельфину и Пьера. Они поженились год назад, и оба, как и он, работали в области финансов. Она, счастливая и цветущая, была на пятом месяце беременности.

После инцидента возле мечети и разочарования Ружара, который тем не менее не посмел произнести ни малейшего упрека в ее адрес, Амель предпочла бы провести вечер спокойно. Поставленная перед свершившимся фактом, она для отвода глаз скрылась в кухне, чтобы встретиться с гостями уже только за столом.

Во время первой части застолья, к ее великому облегчению, разговоры вертелись вокруг банковского мира. Зато когда было подано основное блюдо, Дельфине взбрело в голову порасспросить Амель о ее работе. Интерес будущей молодой мамаши казался искренним, но журналистка не слишком была настроена на общение, а главное, не имела желания вдаваться в подробности своей деятельности. Особенно ей хотелось избежать упоминания о том, что случилось днем. Муж был не в курсе и, разумеется, рассердился бы, узнав, что она так рисковала без причины. Так что она довольствовалась односложными и сдержанными ответами.

— Для человека, не один месяц расписывающего достоинства своей работы, сегодня ты, по-моему, что-то не особенно воодушевлена. — В словах Сильвена, который уже несколько минут молча боролся с раздражением, все уловили усмешку.

Амель предпочла не отвечать.

— Быть может, мы недостаточно умны, чтобы уловить все тонкости? Если только ты не считаешь нас слишком левыми?

— Сильвен… Я… У Амель усталый вид. — Дельфина попыталась разрядить обстановку, пока разговор не перешел в скандал.

— В последнее время он у нее слишком часто усталый. У нее ведь настоящая работа, которая ее полностью поглощает. Не то что наша. К тому же, видишь ли, — Сильвен обернулся к Пьеру, — это столь важно, что составляет тайну и она не может об этом говорить.

Он хотел добавить еще что-то, но увидел, что по щекам жены текут слезы. Однако то, что он прочел в ее глазах, было не болью или печалью — это была ярость.

— Да, это важно; да, ты не можешь этого понять. Для твоего сведения я все же расскажу. Как раз сегодня в Париже на меня напал мужчина, который считает, что женщины вроде меня… или вроде Дельфины, — Амель приподняла руку своей гостьи, — должны жить закутанные тряпками с головы до ног, запертые в своих домах, только чтобы воспитывать ребятишек и угождать мужьям. — Она всхлипнула и жестом помешала Сильвену возразить. — А ты бы хотел, чтобы я сказала что-то другое? С тех пор как я вышла за тебя замуж, я все больше и больше убеждаюсь, что у того несчастного парня очень много общего с тобой. — С этими словами, произнесенными ровным голосом, она встала и пошла в прихожую, чтобы взять сумку и пальто.

Хлопнула входная дверь.

Спустя десять минут Сильвен догнал жену на авеню Домениль. Она ловила такси. После двух бесплодных попыток ему удалось развернуть ее к себе и обнять. Она разрыдалась и перестала сопротивляться. Он нежно просил прощения; говорил, что вел себя как дурак; объяснял, что ничего не знал; ни в чем ее не упрекал; заверял, что хочет только быть счастливым вместе с ней и больше ничего; снова просил прощения; целовал ее в лоб, в волосы.

Амель не двигалась, ничего не говорила.

— Мы уедем. Завтра утром. Нет, сегодня же вечером. Сейчас же. Так будет лучше для нас. Я увезу тебя в Этрета, в тот маленький отель, где мы уже столько раз бывали. Скажи «да», прошу тебя, скажи «да». Ты слишком дорога мне, я не хочу из-за ерунды потерять тебя.


24.11.2001

Шоссе 191 представляло собой самый короткий путь из Аленвиля в Абли. После пересечения с местной дорогой автострада шла через поля, а потом делала длинную дугу, рассекавшую надвое небольшой лесок. Отсюда расходилось множество лесных дорог, теряющихся где-то среди возделанных участков. На выходе из этого не слишком крутого виража национальная трасса снова на два километра становилась прямой как стрела и в конце концов вливалась в зону пригородной застройки.

По ночам Нурредин и Халед Харбауи работали в Аленвиле. Жили они в общине Абли. Всю неделю они каждый вечер возвращались домой этим путем.

Вскоре после полуночи Линкс поставил мотоцикл под деревьями и накрыл его камуфляжной сетью. Затем он нашел выбранное заранее место на границе полей. В наушнике звучала музыка; он удобно устроился в чехле от спального мешка из непромокаемого горетекса и приступил к сборке своего М4[202] и проверке оптики.

Прошло уже почти три часа.

Полчаса Сервье ждал, лежа на животе. Его одиночество скрашивали только радиопомехи, которые выплевывал наушник, надетый слева, — прицел обязывает. Перед ним расстилалось обработанное, серое, пустынное пространство, ограниченное автострадой, расположенной, согласно использованному им лазерному дальномеру, в 2357,763 метра на юго-восток от его позиции. Если бы не желтоватое освещение, обозначающее в воздухе траекторию национальной трассы, и фары редких автомобилей, проезжавших в этот час, местная автострада была бы совершенно не видна.

Линкс подышал на свои специальные рукавицы и потер их друг о друга. Скорее нервная реакция, нежели средство от пронизывающего ночного холода. Он поковырял иней, уже начавший покрывать отверстие спального мешка.

Второй сигнал не заставит себя ждать. Очень скоро верные профессиональным привычкам братья Харбауи, возвращаясь со своей подпольной стройки, появятся в конце этого участка дороги. С тех пор как контрразведка отпустила их, они были начеку и буквально исполняли последние инструкции, переданные Фодилем перед его похищением. Они работали как ни в чем не бывало и избегали любых контактов с бывшей своей сетью.

Если они кому-нибудь понадобятся, Мустафа даст знать.

Вот вкратце то, что он сообщил агенту во время одного из своих конфиденциальных разговоров с ним. Оба брата скомпрометированы после ареста, и остальные бородачи, вероятно, надолго оставят их в покое, прежде чем снова воспользуются их услугами. Фодиль ему в этом поклялся. В этом, а также в том, что «Нурредин и Халед больше ничего не знают». Вполне правдоподобно. И все же Линкс предпочел бы поподробнее побеседовать с ними, чтобы убедиться, что они не располагают никакой заслуживающей интереса информацией. Но его работодатели не желали больше терять время или расходовать средства. Отныне все свои надежды они возлагали на другого человека, который, по мере того как «Эль-Хадж» обрастал плотью у них на глазах, заявлял о себе как о важной движущей силе боевой группировки, — на Нуари Мессауди.

Мессауди из окружения Лорана Сесийона. Мессауди — доверитель Фодиля и адресат переписки, которую передавали этому последнему. Мессауди, который появился в сопровождении неизвестного, пока не установленного лица, на видео, записанном камерами наблюдения промзоны в Бонди десятого ноября две тысячи первого года. В тот день, когда склад, арендованный братьями Харбауи, был освобожден.

Приказ поступил: обрубить мертвую ветвь обоих братцев и управиться таким образом, чтобы это было похоже на несчастный случай. Предлагалось для сокрытия следов вмешательства секретной службы сделать так, чтобы братья не вызвали нежелательного интереса своими вопросами касательно исчезновения Фодиля… Если они поймут, что он действительно исчез. А так, в конце концов, и произошло бы.

Сервье особенно опасался, что возбужденный запахом крови Монтана увязнет в своей игре и захочет показать пример. Опасное смешение жанров.

«Уран вызывает Алекто четыре…»

Женский голос у него в ухе. Теплый, восхитительный, несмотря на помехи.

«Уран…»

Уран, персонификация неба в греческой мифологии. Кровь, упавшая на Гею, Землю, при его оскоплении, породила эриний,[203] эллинский эквивалент римских фурий: Мегеру, Тисифону… и Алекто.

Уран, позывные Аленвиля…

Уран, шеф миссии наблюдения.

Впервые с начала операции Линкс работал в непосредственном контакте с офицерами службы, взявшими Нурредина и Халеда под наблюдение сразу после их выхода из камеры контрразведки. Теоретически его товарищи по команде в этот вечер были не при деле. Но они отличались сообразительностью и, возможно, подозревали неотвратимость какой-то акции, поскольку нынешняя инструкция — непривычная — настоятельно требовала в режиме реального времени оповещать руководителя задания обо всех перемещениях обоих Харбауи. Секретный агент настроился на их радиоволну. И молча слушал, ожидая сигнала.

Время тянулось медленно. Последняя машина прошла по национальной автостраде двадцать минут назад. Сообщение из Аленвиля поступило восемь минут назад. Прежде чем включить оптический прицел, Линкс расстегнул и отогнул верхнюю часть рукавиц, чтобы освободить пальцы.

«Уран вызывает Алекто четыре…»

Тот же женский голос, такой утешительный ночью.

«Уран…»

Линкс прижал глаз к окошку светоумножителя и стал отслеживать зеленую и призрачную траекторию национального шоссе от леса.

«Уран, позывные местной автострады. Мы отключаемся…»

На расстоянии восьмидесяти метров на электрическом столбе он разглядел свою первую метку: крест из белого лейкопластыря, наклеенный в двух метрах от земли. Если Харбауи переместятся за эту точку, угол стрельбы будет слишком острым — и он промажет.

Он продолжал скользить визиром вдоль призрачной асфальтовой ленты.

На расстоянии трехсот метров — практическая дальность его оружия — он увидел вторую метку, свой «сигнал к действию». До этой границы он не может стрелять. Автомобилю, движущемуся со скоростью девяносто километров в час — средняя скорость для пикапа его жертв, рассчитанная по времени их перемещений в последние дни, — потребуется чуть менее девяти секунд, чтобы покрыть разделяющие две эти точки двести восемьдесят метров.

Не так уж и мало для стрельбы по движущейся мишени. Достаточно для сегодняшней акции.

Линкс продолжил осмотр и остановился на третьем ориентире, в пятистах метрах, отвечающем за включение Сабера М203.[204] Он замер, положив палец на выключатель и сосредоточившись на небольшом объекте, светлым пятном выделяющемся на бетоне.

В оптическом приборе появился грузовичок Харбауи. Сервье затаил дыхание и включил толстую черную трубу, закрепленную на дуле винтовки. Его цепкий глаз, следя за приближением кабины пикапа, уловил легкое изменение освещенности. Перекрестье оптики было нацелено на водителя, Нурредина, черты лица которого он отчетливо различал.

На долю секунды возник второй ориентир, и автомобиль целиком заслонил его. Линкс начал беззвучный отсчет.

Тысяча один.

Тысяча два.

На счет «тысяча три» он нажал на спусковой крючок лазерной винтовки. Спустя три секунды после «сигнала к действию».

В оптике было видно, как ветровое стекло автомобиля осветилось почти нестерпимым светом. Звука не было. Он дойдет не сразу. Шофер, защищаясь, поднял руку. Пикап сначала слегка занесло влево, потом вправо. Халед попытался схватиться за руль, но его резко откинуло обратно на пассажирское место.

Прежде чем убрать палец с выключателя, агент еще три или четыре секунды не отрывал взгляда от лица Нурредина. Наконец он перестал смотреть на старшего Харбауи, который уже даже не цеплялся за руль, вздохнул и прислушался.

Шины визжали, цепляясь за асфальт. Бесконечное скольжение.

Звук удара искореженного металла о землю. Скрежет стали об асфальтовое покрытие.

Второй удар, потом в течение нескольких секунд — ничего.

Небольшой взрыв.

Медленно начал потрескивать огонь. Звук усиливался, но вскоре его перекрыл разорвавший ночную тьму долгий вопль. Мучительные крики длились секунд двадцать и внезапно оборвались. Они мертвы. Жертвы вызывающего потерю боеспособности лазера низкой частоты.

Жертвы оружия, не оставляющего ни малейших следов.

Линкс встал. Никаких машин. Он пробежал вдоль лесной опушки, затем по границе поля, по узкой полоске травы, отделяющей его от дороги, и добрался до метки «триста метров». Резким движением сорвал ее. Затем вновь той же дорогой вернулся к шоссе. Обойдя горящий пикап, врезавшийся в столб, он, стараясь не смотреть на кабину, снял метку «восемьдесят метров» и опять углубился в лес.

Быстрый демонтаж М4. Завернув винтовку в чехол из горетекса, он засунул все вместе в морской рюкзак. За спину. Мотоцикл. Линкс уже собирался включить зажигание, когда услышал приближающийся шум мотора. Звук замер. Прошло несколько секунд. Хлопнула дверца. Потом другая. Потом еще одна. Трое.

Он подождал.

— Там внутри люди. — Мужчина.

Крик. (Второй мужчина.)

Крик. (Женщина.)

— Черт побери, там внутри люди! — Второй мужчина.

— Отойди. — Первый мужчина.

Вторая машина. Дверца. Ночью звуки разносятся далеко.

— У вас есть телефон? — Первый мужчина.

— Да. — Вновь прибывшая. Крик.

— Дайте мне. — Первый мужчина.

Сервье вытолкал мотоцикл как можно ближе к дороге. Когда десятью минутами позже со стороны Абли раздались сирены пожарных, он пропустил их вперед, тронулся с места и покинул свое укрытие, не зажигая фар.

Тем хуже для последней метки.


Камель и Фарез, одетые в рабочие комбинезоны с надписью «Париж», вернулись в подземную галерею и с удовлетворением разглядывали свод туннеля. Их пробка по-прежнему была на месте, нетронутая.

— Они ничего не увидели.

Ксентини с улыбкой обернулся к товарищу:

— Да, брат, потому что Аллах с нами. Он направлял твою руку, чтобы тебе удалось скрыть свой труд от врагов. — Прошедший на неделе осмотр этого участка канализационной сети не выявил работ, проведенных в предыдущие выходные двумя исламистами. — Но это только начало, нам еще многое надо сделать.

— С чего ты хочешь начать?

— Сначала, как договорились, разгрузим пикап. А потом ты пойдешь и поставишь его в гараж. Мне не хочется, чтобы он слишком долго маячил на улице.

Они бросили казенный грузовичок, с включенными аварийными сигналами и вертушкой на крыше, возле того места, где вошли в туннель. Было слишком рано, время смены патруля, и маловероятно, чтобы усталый или еще не совсем проснувшийся полицейский заинтересовался причиной их присутствия. И все же если им зададут вопрос, то они официально вызваны по срочному и очень правдоподобному делу. Фарез сделал все необходимое в администрации.

— Пока тебя не будет, начну разметку. Арруа!

Они стали подниматься на поверхность.

Сегодня Ксентини рассчитывал разметить пять позиций и сделать две проходки. Завтра они вернутся, чтобы пробурить еще три. После этого им останется еще шесть на конец следующей недели. Если ничего не случится, через полтора месяца они установят трубы в подземные гнезда. А потом еще немного подождут, вернутся и вставят первые заряды.

Длительность процесса объяснялась как заботой о соблюдении тайны, так и чувствительностью пиротехнических систем. Каждый новый этап давал возможность убедиться, что никто не засек их действий.

К тому же Vx все еще был в пути. Его прибытие на территорию Франции ожидалось не раньше чем через несколько недель. Так что нет необходимости спешить.


Молодая пара — не больше пятидесяти на двоих — завтракала в зале ресторана. Сквозь отделявшие бар матовые стекла Амель угадала мужской силуэт. Она слышала, как они разговаривают и смеются. Несколько минут назад, проходя мимо, они широко улыбнулись ей. Всего пятнадцать минут седьмого, а они уже счастливы. Еще счастливы.

Амель сидела напротив камина и разглядывала вчерашние остывшие угли. Они с Сильвеном приехали незадолго до полуночи, она села на это самое место и, пока муж заполнял бумаги, наблюдала за гаснущим огнем.

Бегство из Парижа происходило как в тумане. Вернувшись в квартиру, они обнаружили, что друзья ушли. По охапке одежды в сумки, никакой музыки в машине, сонная поездка в тишине кабины и, наконец, отель, навевающий воспоминания о самых сладостных минутах.

Прошедших.

Вчера вечером такая эскапада показалась ей хорошей идеей. Нынче утром Амель чувствовала себя узницей собственной памяти. Она далеко, ей одиноко. Одна, несмотря на присутствие мужа, все еще спящего в номере. Она осознала, что не особенно жаждет, чтобы он проснулся и присоединился к ней. Не сейчас. Она опустила глаза на лежащий у нее на коленях выключенный мобильный телефон.

ПИН-код 0377. Месяц и год ее рождения. Как банально.

Сообщения, новое сообщение. Ее пальцы на кнопках.

«Чем ты занят?»

Меню. Отправить.


Понсо мыл посуду, когда зазвонил его мобильный телефон, заряжающийся на буфете в кухне. Прежде чем ответить, он вытер руки. Быстрый взгляд в столовую: все уже почти закончили десерт. Личный номер.

— Понсо.

— Это Менье…

— Проблемы?

— В общем, нет, но я решил позвонить тебе, чтобы предупредить…

Понсо обменялся взглядом с женой, развлекавшей гостей в соседней комнате. Легким кивком успокоил ее и отвернулся.

— Что случилось?

— Только что говорил по телефону со своим дружком из контрразведки, Жан-Мишелем. Ты помнишь, он разрабатывал с нами этих парней из Абли, братьев Харбауи. Мы созванивались совсем по другому поводу, но, прежде чем попрощаться, он сказал мне, что…

— С ними что-то случилось?

— Они мертвы.

— Оба?

— Да. ДТП. Прошлой ночью, когда возвращались со стройки. Сведения на улицу Нелатон поступили к середине дня. Жандармы полагают, что это следствие усталости или гололеда, возможно, и то и другое, и…

— Нет.

— Что ты сказал?

Понсо думал вслух.

— Ничего. Продолжай.

Заместитель докладывал, что водитель, опознанный как Нурредин, старший брат, вероятно, не справился с управлением, автомобиль занесло и в конце концов он врезался в бетонный столб. А Понсо вспоминал единственную относящуюся к делу информацию обратьях. Ту самую, что натолкнула Менье на мысль позвонить ему так поздно, в субботу вечером. Харбауи знали Мустафу Фодиля, ибо вращались в одних и тех же фундаменталистских кругах.

— Контрразведка сделает все, чтобы сунуть нос в работу жандармов, постарайся, чтобы твой приятель снял для тебя копию. Сегодня вечером кто-нибудь есть в конторе?

— Не знаю, могу попробовать посмотреть…

— Да, если это тебя не слишком затруднит.

— Что тебе надо?

— Там должно остаться достаточно материала на обоих братишек, но, — Понсо вздохнул, — поскольку мы не придали им особого значения, когда занимались их делом, хорошо бы снова покопаться и посмотреть, нельзя ли там еще что-нибудь нарыть.

— Я этим займусь. В любом случае мне нечего делать. Жена на выходные укатила к матери.

— А дочурка с тобой?

— Тоже уехала.

— Спасибо, что позвонил.

— Я подумал, тебе это будет интересно. Хорошего продолжения вечера.

— Тебе тоже.


25.11.2001

Накрапывало. Ночь подходила к концу. Вдали темное и мрачное серое небо сливалось с морем. Ветер хлестал Амель по лицу. Она шла, втянув голову в плечи, радуясь, что сбежала из спертой и гнетущей атмосферы гостиничного номера.

День без слов, вот как запомнится ей эта суббота. Напряжение нарастало незаметно, в молчании, в течение нескольких часов, и во время ужина клапаны наконец прорвало. Она сказала все, что думала. О работе, Ружаре, их жизни. Спокойно, без паники, без угрызений совести.

Ошеломленный Сильвен задал несколько бессмысленных и глупых вопросов. «Где? Сколько раз? А этот Сервье? Ты меня еще любишь?» Затем театрально размазал по тарелке шоколадный десерт и заговорил о будущем, о прошлом, об их планах на будущее. Он был не способен осознать серьезность ситуации. А может, просто отказывался это сделать.

Она рассеянно слушала его, думая о другом. Глядя на мужа, она никак не могла понять, что ее прежде в нем привлекало. Сначала, наверное, его терпеливое обожание, показное отсутствие предрассудков, возможность удобной жизни французской жены. Страх заточения. Каждый раз, думая о своей семье, она вспоминала родителей, и ей становилось стыдно.

Ночью Сильвен прижался к ней. Обхватив ее руками, он долго дышал жене в ухо. Затем задал вопрос:

— Ты хочешь уехать?

Амель, не склонная ко лжи, едва смогла вымолвить:

— Не знаю.

Они уснули.

Раннее утро. Пляж. Дождь. Ветер. Море, лишь слегка посветлевшее с рассветом. В кармане завибрировал зажатый в руке телефон. Она помедлила несколько секунд — она могла себе это позволить после двадцати четырех часов нетерпеливого ожидания.

Сообщение от ЖЛС. «Не знаю».

Линия горизонта оставалась неразличимой.


Понсо и Менье мчались по трассе в сторону места, где произошел несчастный случай с Харбауи. Менье вел машину и рассказывал:

— Судя по сведениям, полученным от твоего приятеля Магрелла, Незза с пятницы много работал. — Они обсуждали результаты текущих наблюдений. — С ним постоянно был другой тип, новичок, как и предполагали в самом начале.

— Как это?

— Я сообразил, что мы сами уже примечали этого парня. В других местах. Включая пятницу, но к этому я еще вернусь. Как бы там ни было, в настоящий момент мы ничего о нем не знаем: ни имени, ни адреса. Или нам не везет, или парень обладает сверхъестественным талантом, но никому не удалось его выследить. Так что даже ребята из… В общем, его прозвали Супербико. Я говорил, чтобы попридержали языки во избежание столкновения с чувствами кое-кого из вышестоящих, которые предположительно могли бы шляться по радиоволнам. До нового приказа его новое кодовое имя «Сюперб».[205]

— Вам хотя бы известно, как он выглядит? — Понсо принялся рыться в лежащих у него на коленях картонных папках.

Одним глазом следя за дорогой, Менье наклонился, чтобы отыскать конверт из плотной бумаги, зарытый среди других документов.

— Вот эта. — Он немного подождал, пока шеф рассмотрит первую серию фотографий. — Те, что сверху, с Мессауди, из комплекта криминальной полиции.

На снимках крупным планом были представлены Незза и человек гораздо выше его, с прямоугольным лицом, окаймленным ухоженной черной бородой. Ему очень подходило его прозвище — Великолепный. Понсо обратил внимание, что ни на одном снимке он не смотрит в лицо запечатленных вместе с ним собеседников. Его глаза, хотя и внимательные, всегда отведены в сторону.

— На других снимках ты обнаружишь его среди прочих прихвостней в «Аль Джазире» и в окрестностях мечети Пуанкаре в обществе Мохаммеда Туати. Вероятно, они отлично знакомы друг с другом.

— Почему ты так думаешь?

— В пятницу произошел один инцидент, и их поведение в отношении его не оставляет сомнений. Они встретились не впервые.

— Ну-ка расскажи.

— Одна из наших групп засекла ссору между Великолепным и женщиной под покрывалом. Позже ее идентифицировали как Амель Балимер, журналистку. По словам бывшего там Тригона, выходит, что наш бородатый незнакомец по неизвестной причине стал цепляться к ней по дороге в мечеть. Может, он ее расколол?

— А Туати?

— Он появился как раз в тот момент, когда девушка удирала. Мужчины очень тепло приветствовали друг друга и побеседовали, прежде чем вместе, под ручку, войти в молельный зал.

Понсо просмотрел еще несколько фотографий и сложил их в конверт.

— Значит, и Великолепный знаком с Неззой и с Туати.

— Да, как Сесийон.

— Та же роль?

— Возможно.

— М-да… Есть над чем поломать голову. Ружар тоже находился поблизости?

— Да, недалеко, именно благодаря его присутствию определили личность девушки, когда она с ним встретилась. И на хвост ей сели не мы одни.

— Туати?

Менье утвердительно кивнул:

— Один из его сбиров.

— Эти проныры сами не понимают, во что ввязались. И все же дорого бы я дал, чтобы узнать, что они ищут. И почему. Где они в эти выходные?

— Свалили.

— Вместе?

— Нет. — Менье осклабился. — В этот раз нет. Со своими законными супругами. Ружар в Вексене, у родителей жены. Где барышня со своим банкиром, мы точно не знаем. Где-то в Нормандии, недалеко от Этрета, судя по местонахождению ее мобильника, если верить определителю.

Слушая, Понсо перелистывал отчеты последних дней:

— Я смотрю, на мобильном Ружара есть два служебных звонка.

— Точно, один входящий, от Клейна, его редактора, а другой исходящий, некоему Яну Су. Мы уже не в первый раз перехватываем их разговоры. До сих пор мы не придавали им особого значения, но поскольку они попытались перейти на эзопов язык…

— Да, вижу.

— К тому же на достаточно повышенных тонах.

— Этот Су — фотограф?

— Специализирующийся на съемках людей. Ружар спрашивал, может ли тот освободиться для какой-то халтуры, которую он хотел ему поручить. Второй был не слишком в восторге. Очевидно, у него есть другая работа, гораздо лучше оплачиваемая.

Понсо закончил просмотр списка звонков:

— Ни одного разговора между нашими журналистами?

Менье покачал головой:

— Ничего.

— Девушка не звонила?

— Нет, только эсэмэски. Последняя — сегодня утром.

— Кому?

— Все на тот же английский номер. Нам пока не удалось определить личность владельца, но я почти уверен, что это тот самый тип, с которым она в прошлые выходные встречалась в двенадцатом округе. Тот, с кем она переписывается по электронной почте.

— Сервье.

— Он самый.

— Что ты о нем думаешь?

Заместитель Понсо пожал плечами:

— Думаю, она ему надоела или это вот-вот случится. Видел бы ты эти письма и эсэмэски, они прекрасны, словно вышли из-под пера Барбары Картленд.[206]

— Настырная малышка.

— Да. Парню можно посочувствовать: его уже начинает утомлять свалившееся на его голову счастье.

Полицейские обменялись понимающими улыбками. До выезда с автострады они ехали молча. Менье свернул, миновал пункт уплаты дорожной пошлины и выехал на национальное шоссе.

Они без труда обнаружили место, где произошел несчастный случай. Остов пикапа оттуда уже увезли, но следы скольжения и пожара все еще были видны. Полицейские припарковались чуть поодаль, вернулись пешком и остановились у подножия электрического столба, остановившего движение грузовичка Нурредина Харбауи.

Сначала Понсо изучил следы на асфальте, затем стал осматривать окрестности:

— Никогда не любил сельскохозяйственные угодья. Они на меня тоску нагоняют.

Помощник кивнул и собирался уже подойти ближе, когда увидел, что шеф крутится вокруг бетонного столба. Понемногу круги расширились, и вскоре Понсо оказался на расстоянии метров пятьдесят.

На трассе показался автомобиль. Он ехал в сторону Абли.

Менье, оставаясь на прежнем месте, несколько секунд следил за ним взглядом, затем вновь посмотрел на начальника. Тот стоял на обочине дороги, через три столба от него. Что он рассчитывал там найти? Менье окликнул шефа:

— Эй, там ничего нет! Что ты ищешь?

Понсо слышал вопрос, но ничего не ответил. Он и сам не знал. Эксперты из жандармерии уже прочесали это место и не обнаружили ничего примечательного. То, чем он занимается, бесполезно, но это его нисколько не успокаивало. Он снова повернулся к автостраде и бросил на нее последний взгляд. Позади него переминался с ноги на ногу его помощник, пытаясь согреться. Внимание Понсо привлекла белая точка. Очень отчетливая белая точка, выделяющаяся на сером бетоне. Он медленно пошел в ее направлении, потом ускорил шаг.

Заметив это, Менье догнал его и раздраженно поинтересовался, что происходит.

— Что ты об этом думаешь? — Начальник указал на крест, сделанный из двух полосок светлого пластыря, сантиметров по десять каждая, и приклеенный к электрическому столбу на высоте приблизительно двух метров над землей.

Агент подошел ближе:

— Это лейкопластырь.

— Новый. Это новый лейкопластырь.

— Допустим. Ну и что?

Понсо повернулся к месту, где произошел несчастный случай, его взгляд стал блуждать по окрестностям и остановился на лесных зарослях.

— Этот пластырь наклеен здесь недавно. — Он взглянул на Менье. — Как ты полагаешь, зачем кто-то налепил белый крест на этот столб?

— Понятия не имею. Чтобы пометить его?

— Вот именно. Чтобы его пометить. Ты видишь, что там? — Понсо заставил помощника повернуться на сто восемьдесят градусов и указал пальцем на лес.

— Деревья.

— Браво! На каком расстоянии?

— На глаз метров триста или четыреста. О чем ты думаешь?

— Ты ведь сказал, что жандармы нигде не обнаружили никаких следов удара?

— Ни на телах, ни на пикапе.

— С другой стороны, автомобиль они получили лишь сегодня утром.

— Я понимаю, к чему ты клонишь, но ты ошибаешься.

— Очень возможно. А может, и нет. Я не верю в случайность этого дорожного происшествия. Как и в остановку дыхания у Хаммуда или избиение до смерти Сесийона. И знаешь почему?

Менье вздохнул:

— Из-за Фодиля.

— Вот именно из-за Фодиля. Поскольку Фодиль был, так или иначе, знаком со всеми этими парнями. К тому же, как будто случайно, речь идет только о бородачах. Столь внезапный мор среди исламистов тебя не настораживает?

— Да, пожалуй, но не могу сказать, чтобы это сильно меня огорчило.

— А вот меня он очень беспокоит. — Понсо направился в сторону леса. — Пойдем-ка поглядим, что там.


После легкого ужина Шарль Стейнер вышел прогуляться в садик возле своего дома в Шартре. Он старался почаще приезжать туда, чтобы расслабиться под защитой высоких каменных стен и встретиться с постоянно живущей там женой.

Он пересек террасу, спустился по ступенькам и через длинную лужайку прошел к трем ливанским кедрам, посаженным по его просьбе в память о первом повышении в его карьере офицера внешней разведки. Это было давно, супруга тогда только что получила имение в наследство.

Он погладил ствол. Кора была холодной и шероховатой.

Ему вспомнилось, как он уезжал в Бейрут, исполненный желаний и амбиций, воодушевленный призрачными подвигами Т. Э. Лоуренса.[207] Несколько лет спустя маленькая «Ближневосточная Швейцария»[208] лежала в руинах, а он позабыл обо всех обуревавших его прежде мечтаниях.

Шарль затянулся закуренной после десерта изящной сигарой «Гран Панатела»[209] и проводил взглядом поднимающуюся вверх струйку дыма. Над ним, на фоне звездного неба, выделялись верхушки высоких деревьев. Он улыбнулся. Их сень в особенно жаркие дни была благотворна, а молчаливое прощение всегда успокоительно.

— В твоем возрасте не очень осмотрительно по ночам совершать одинокие прогулки.

Услышав замечание Сервье, Стейнер вздрогнул и ответил голосом, который мог бы быть более безмятежным.

— Я не один.

В сумерках возник знакомый силуэт.

— Ты имеешь в виду тех парней, что греют задницы в машине у тебя за воротами?

— И ротвейлеров, которых я запер перед твоим появлением.

— Кроме прочих премудростей, вы научили меня не бояться злых собак, ты же знаешь.

Лицо Стейнера на миг осветилось грустной улыбкой.

— Мы научили тебя куче вещей. Иногда я спрашиваю себя зачем.

Агент уловил горечь, прозвучавшую в голосе наставника.

— Да чтобы служить вам.

— Чтобы служить нам, — задумчиво повторил Стейнер, — да… Но ради чего?

— Чтобы урегулировать кое-какие проблемы. И создать другие, когда вас это устраивает.

— Пожарники-пироманы, вот кто мы такие.

Линкс промолчал.

— Поздравляю с применением быстрого и безупречного приема к Харбауи.

— Два по цене одного. Что Мессауди?

— Потерпи, скоро он будет твой. Тебе бы следовало воспользоваться перерывом, чтобы отдохнуть.

— Есть ли в видеозаписях дополнительные сведения?

Сервье слишком поспешил задать вопрос. Стейнер это заметил, но ничего не сказал.

— Нам известно, что эвакуация склада проводилась в несколько заходов. Сначала явились двое парней на грузовичке с фальшивыми номерами. Первый тупик. Второй тупик: наши таинственные перевозчики носят бейсболки с козырьками. Из-за этой детали и из-за наклона камеры нашим экспертам до сих пор не удается получить хоть какое-нибудь изображение их лиц. Потом один из парней смывается, другой остается на месте и ждет. Когда появляется Незза, на втором этапе их операции, он приезжает на пикапе, арендованном им самим. Что не дает нам ничего нового. Третий тупик.

— Вернемся к тому, с чего начали. Выходит, Мессауди остается нашим главным шансом, чтобы загнать в угол других боевиков.

Сигара Шарля погасла. Он вытащил из кармана непромокаемой штормовки зажигалку и снова прикурил.

— Именно так полагает Монтана. Лично мне кажется, что они удрали. Он считает, что нет и что они просто перегруппировались.

— Ни одна из этих двух гипотез нисколько не меняет первоначальную цель моего задания: обнаружить Vx. Есть ли у вас какие-то соображения относительно того, что было на складе?

— Ты хочешь знать, было ли там это вещество? Не имею ни малейшего представления. Основная часть того, что находилось на складе, была погружена в машины внутри строения. Нам только удалось установить, что это трубы.

— Трубы?

— Да, чугунные. Нарезанные, что подтверждает твои наблюдения от двадцать третьего ноября.

Линкс снова принялся расспрашивать:

— Что об этих трубах думают ваши «эксперты»? — Последнее слово он произнес с явной иронией.

— Ничего.

— Никаких идей относительно того, как они могут быть использованы?

Шарль несколько мгновений вглядывался в Сервье. Различить в темноте его лицо он не мог, но чувствовал: что-то неладно. Такие придирки ему не свойственны.

— В результате просмотров нам известно, что вначале террористы располагали шестью трубами по шесть метров каждая, итого тридцать шесть метров.

— И много, и мало.

— Да, особенно если каждую разрезать надвое. Что они и сделали. Так что в настоящий момент они располагают двенадцатью трубами по три метра длиной. Что из этого можно смастерить? Мы рассмотрели возможность попытки присоединиться к водной или вентиляционной сети, но трубы не совсем подходят…

— А Vx слишком едкое вещество, чугун не выдержит его длительного воздействия.

— Точно. К тому же подобное применение не имело бы никакого смысла с тактической точки зрения. И все же Монтана рассматривает возможность подсказать кому следует, чтобы обратили внимание на то, что происходит в метро вокруг Елисейских Полей. Никому не хочется Аум-2[210] на следующее четырнадцатое июля.

— Вам не удалось раздобыть других записей наблюдения?

— Компания, ответственная за безопасность интересующего нас места, стирает их каждые две недели, а в течение нескольких дней, предшествовавших переезду, на склад никто не приходил. Можешь быть уверен, мы использовали все возможности.

Сервье шевельнулся и на мгновение попал в пятно света, падающего из окон террасы.

— Бог ты мой! — Заметив изможденные черты лица, а особенно померкшие глаза своего агента, Стейнер не мог удержаться от возгласа. В течение долгих недель он видел его только в гриме и не замечал, насколько тот изнурен.

— Я устал, Шарль.

— Тебе и правда следует отдохнуть.

Агент покачал головой:

— Я действительно устал. — Указательным пальцем он постучал по правому виску. — Вот здесь. — И после небольшой паузы: — Чем скорее мы закончим, тем лучше.

— А потом?

— Потом посмотрим.

Стейнер всегда понимал, что такой момент наступит, и давно уже спрашивал себя, какова будет его реакция, когда ему придется с этим столкнуться. Теперь он знал: он испытал облегчение. За те годы, когда Шарль извлекал выгоду из саморазрушительных импульсов Линкса, его беспокойство все росло. Хотя он очень давно понял, что ничего не может противопоставить одолевающим его агента бесам. Не могло быть и речи, чтобы Шарль противился тому, что полагал своим долгом, каких бы жертв это ни потребовало. Однако он никогда не позволял себе недооценить своего подпольщика. Этот человек не жертва обмана. Единственная его мотивация всегда была личной, эгоистичной, и он бы пошел по любому адресу, чтобы найти то, в чем нуждался, если бы тот, кто завербовал его, отступил от своей роли.

Сигара Шарля снова погасла. Некоторое время старик в нерешительности крутил ее между пальцами. В конце концов он бросил ее на землю и зачем-то еще раздавил ногой.

— Мы определили личность крота, его зовут Донжон, это один из моих ближайших сотрудников. Думаю, мне известны мотивы. Я хотел отправить тебя заткнуть его, но Монтана стоит на том, чтобы сделать это самому. — Он увидел, как Линкс напрягся. — Вероятно, журналистов тоже. Для девушки было бы лучше, если бы этим занимался ты.


26.11.2001

В двадцать два тридцать сидящий у себя в кабинете Жан-Франсуа Донжон поднял голову от только что написанного письма. Он перечитал его и с удовлетворением вложил в белый конверт с несколько мелодраматической надписью: «Тому или той, кто обнаружит эти строки». Незапечатанный конверт он положил на видное место, у основания настольной лампы.

Завтра вечером он исчезнет, а вместе ним и «Мартина». Это последнее уведомление, несколькими месяцами раньше заготовленное для такого случая, фальшивое медико-психологическое досье и на самом деле имеющий место развод и полный разрыв с остальными членами семьи должны были через двадцать четыре часа превратить его в депрессивного самоубийцу, скрывшегося, чтобы умереть. Если же случайно кто-то решит копнуть поглубже — полиция или, например, Управление поддержки обороны и безопасности, — они ничего не найдут. «Арно» и его сообщники заботливо спланировали его отход. Как и его «возрождение» — в другом месте, под другим именем.

И все же перед последним великим уходом ему предстояло еще одно дело.

Жан-Франсуа придвинул к себе стопку бумаг, лежащих в корзине для писем. Сверху находилась заметка, вырезанная из сегодняшнего номера национальной ежедневной газеты.

Аленвиль: две смерти в драме дорожно-транспортного происшествия. — Двое мужчин в возрасте соответственно 24 и 26 лет нашли свою смерть на автостраде в ночь с пятницы на субботу. Водитель потерял контроль над управлением пикапа, тот съехал с шоссе и остановился, врезавшись в электрический столб. Оба находившихся в машине, очевидно без сознания, погибли в разгоревшемся пожаре. Хотя жандармы по-прежнему хранят молчание относительно причин трагедии, предпочтение отдается гипотезе о том, что усталый водитель заснул за рулем. В действительности, возможно, мужчины…

Другие бумаги представляли собой копии личной переписки между Шарлем Стейнером и некой неидентифицированной личностью, именуемой «Линкс», если доверять названию папки, в которой эта переписка хранилась на жестком диске старика. После минутного колебания Донжон маркером написал этот псевдоним на первом письме. И снабдил его стрелкой, указывающей, где находится электронный адрес отправителя. За исключением содержания двух писем, единственных, которые он успел изучить, все остальные были закодированы и, следовательно, нечитаемы. Но этого будет достаточно, чтобы привлечь внимание обоих журналистов.

Он сунул эту первую связку в конверт из плотной бумаги, с адресом журнала и надписью «Бастьену Ружару лично».

Last, but not least:[211] туда же он добавил страничку с тремя колонками буквенно-цифровых обозначений. Первая содержала только даты, вторая — цифры и буквы, в совершенно одинаковом порядке повторяющиеся на всех строчках. Третья колонка была заполнена другими, но структурированными тем же способом кодами: три буквы, шесть цифр, три буквы.

Комбинация, в которой Жан-Франсуа был всего лишь одной из пешек, не имела целью на длительный срок дестабилизировать службу внешней разведки, а посредством ее и всю Францию. Только ненадолго, на ограниченное время. По этой причине его работодатели выбрали второстепенного жертвенного агнца — Общество оперативной обработки, управления и надзора, руководитель которого собирался в отставку. Он, мелкий безвестный сотрудник, вскоре станет неуловим, и после его «смерти» уже никто не сможет подтвердить или засвидетельствовать что бы то ни было. Предположения, слухи, возможно, подозрения — вот все, что на самом деле окажется в распоряжении Ружара и ему подобных. Чтобы занять их на несколько недель, не более того. Даже в случае публичного скандала ни одна по-настоящему компрометирующая деталь не всплывет на поверхность. «Алекто» и его тайный партнер, с которым сотрудничает этот Линкс, будут уничтожены в считаные часы.

Донжон запечатал второй конверт, вышел из квартиры, даже не потрудившись одеться, и направился в холл на первом этаже. Он пользовался услугами круглосуточной консьержки, каждое утро отправляющей корреспонденцию, — преимущество проживания в шестнадцатом округе.

Опустив конверт в щель почтового ящика привратницы, он услышал, как за его спиной щелкнул электрический замок входной двери. Он обернулся и увидел одного из своих соседей с маленькой, худенькой молодой блондинкой в очках, одетой в брючный костюм и темное кашемировое полупальто.

Кивнув в знак приветствия, мужчина обогнал его. Жан-Франсуа был едва знаком с ним, знал только, что тот живет во втором здании, по другую сторону сада. Девушка остановилась перед планом дома и внимательно изучала его.

— Вы что-то ищете?

Незнакомка с улыбкой обернулась к нему:

— Я пришла к месье Донжону. Вы знаете, где он живет?

Жан-Франсуа ответил не сразу. Удивленный столь поздним визитом, он взглянул на часы.

— Что вам надо от этого господина?

— Дело сугубо личное.

— Это меня вы хотите видеть. Могу я узнать зачем?

Молодая женщина дружески протянула ему руку в бежевой кожаной перчатке:

— Я журналистка, и… — Она принялась рыться в сумочке в поисках удостоверения. — Я пришла повидаться с вами по поводу того, что вы рассказали некоторым моим коллегам, но что…

Донжон жестом прервал ее. Его охватила паника, и он попытался быстро прикинуть: никакая другая утка в настоящий момент программой не предусмотрена и невозможно вообразить, чтобы Ружар и его подружка согласились поделиться своей бомбой с остальными. Он должен попытаться установить истинные источники информации этой девицы.

— Пройдемте ко мне, поговорим в квартире. — Он подозрительно огляделся. — Там будет лучше.

Собеседница согласилась, и они двинулись к лифту. Дома он проводил молодую женщину в гостиную и предложил чего-нибудь выпить. Она попросила воды. Когда через две минуты он вернулся из кухни с подносом, на котором стояли стаканы и бутылка «Перье», она ждала его перед широко распахнутым окном, погрузившись в созерцание ночного неба.

— Так вы заморозите нас до смерти.

Жан-Франсуа подошел, чтобы закрыть окно. Когда он очутился у нее за спиной, она резко обернулась, схватила его за запястье, потом за плечо и неуловимым движением туловища выбросила из окна. Он даже не успел крикнуть. При падении тело издало мягкий глухой звук. Гостья выглянула наружу и несколько секунд с высоты шестого этажа разглядывала распростертое на газоне тело. Было темно, но все же в глаза бросался противоестественный угол, который составляли голова и туловище Донжона. Никакого особого движения за выходящими в сад окнами. Никто ничего не видел и не слышал.

Посетительница не стала терять времени. Прежде всего она взяла с подноса один из пустых стаканов и сунула его в сумку. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь догадался, что в этот вечер жертва принимала гостей, а искать, куда его спрятать, не было времени. Затем, достав принесенное с собой письмо, она направилась к кабинету. Ее внимание привлек лежащий возле лампы конверт, и она рискнула открыть его. Подозрение, возникшее при первом быстром взгляде на оставленные на видном месте инструкции, подтвердило чтение послания. Прощальное письмо предателя-самоубийцы, почти идентичное тому, что было сфабриковано профессиональными фальсификаторами и выдано ей в конторе. Оригинал вернулся на место, а подделка исчезла в дамской сумочке.

В последний раз окинув комнату взглядом, мнимая журналистка вышла из квартиры. Она спустилась в холл пешком, и ей удалось беспрепятственно выйти. В конце улицы ждал автомобиль, за рулем сидел мужчина. Один. Он тронулся, как только она села. Когда они свернули в боковую улочку, ночная девушка уже сняла очки, парик, цветные контактные линзы, перчатки и полупальто, чтобы засунуть их в мешок для мусора. Недалеко от ворот Ла-Шапель из окна вылетел и разбился об асфальт стакан Жан-Франсуа Донжона. Сорок минут спустя облитый бензином мешок для мусора пылал в баке с отходами на пустынной стоянке для отдыха, расположенной у трассы. Акт вандализма, которому предстоит вскоре попасть в статистические отчеты Министерства внутренних дел.


27.11.2001

Вскоре после полудня Амель встретилась с Ружаром в шумном кафе на площади Пигаль. Слегка поторговавшись, он согласился на это новое место встречи, понимая, что молодая женщина больше не чувствует себя спокойно у него дома.

— Что сегодня утром произошло на заседании редколлегии? — В этом таились причины их импровизированного свидания.

— На самом деле он побеседовал со мной с глазу на глаз в конце заседания. Ему хочется конкретики, чтобы мы перестали ходить вокруг да около, вот и все. Ему надоело ждать, когда наш друг «Жан-Франсуа» выйдет на связь. Сюжеты о терроризме вот-вот уступят место президентской кампании и проблемам безопасности и отойдут на второй план. Или мы немедленно что-то выдаем, или я буду вынужден все бросить и взяться за другую тему.

— А я?

Ружар отвел глаза:

— Я как раз хотел обсудить с тобой возможность написать первую статью и поговорить о том, в каком ракурсе мы можем ее подать. Вместе.

Почти согласившись, Амель кивнула.

В который раз они разбирали все имеющиеся в их распоряжении детали, начиная с первых откровений «Мартины» относительно Стейнера и своих собственных открытий, касающихся работы их информатора в контрразведке и Обществе оперативной обработки.

— Благодаря фотографиям Яна, мы знаем, что он находится в постоянном контакте с ними через скандально известного полковника Монтана.

Молодая женщина заметила Ружару, что у них нет никаких соображений относительно природы этих отношений.

— Мы никогда по-настоящему не занимались Монтана. Может, пришло время взяться за работу?

— Ты права, пора. Я постараюсь уговорить Дюссо встретиться со мной и побеседовать или хотя бы связать меня с кем-нибудь, кто это сделает. Это будет нелегко, но посмотрим, как он отреагирует. А что Хаммуд?

Амель заглянула в свои записи, касающиеся ливанца, идентификация которого составляла часть второй партии откровений «Мартины»:

— Хаваладар, в сговоре с различными фундаменталистскими движениями, среди которых фигурируют салафисты. В Париже встречается с различными представителями салафистской группировки проповеди и джихада в двадцатом округе.

— И умирает при довольно странных обстоятельствах, лучше было бы сказать — подозрительных. Ведется следствие, и поручено оно бригаде криминалистов, действующих по указке антитеррористической прокуратуры. В настоящий момент сыщики, похоже, не сильно продвинулись. Впрочем, не уверен, что они по-настоящему этого хотят.

— Да, и они по-прежнему весьма неразговорчивы. Может, попробовать подойти к ним поближе?

Ружар кивнул:

— Ага, тем более что они занимаются еще и Сесийоном. Продолжим.

— Сесийон… Это обращенный с пухлым досье, вращавшийся в тех же кругах, что Хаммуд, и…

— Я вот думаю, не стоит ли мне позвонить Махлуфу?

— Зачем? Я думала, он сказал тебе все, что знает.

— Он мог позабыть какую-нибудь деталь.

— Значит, Сесийон…

— Не понимаю, с чего это «Мартина» связывает Стейнера с этими парнями, если он тем или иным способом не имел отношения к их смерти.

Амель закрыла блокнот.

— Я знаю, что тебе хочется верить в эту «зачистку» секретных служб, но у нас пока нет ничего, что позволило бы нам подтвердить это. Другая гипотеза относительно междоусобных войн среди представителей правительственных группировок столь же правдоподобна. Это свидетельствует…

Ружар повернулся к Амель. В ее взгляде вспыхнула догадка.

— О чем?

— Помнишь, я тебе рассказывала, чем закончился мой разговор с мадам Сесийон? Что она уверена, будто ее сын — жертва заговора органов власти? Только она при этом имела в виду полицию…

— Иногда это одно и то же.

— Это ничтожно мало, но делает немного более достоверной твою первую теорию.

— Какую деталь я забыл! Ты гений! Это нам поможет, и даже больше, чем ты думаешь. Почему бы не написать статью, рассматривающую дело под таким углом? Мы выкрутимся и сможем спрятаться за заявлениями этой женщины. Если дело обернется плохо…

Журналист не стал продолжать: ни к чему. Амель прекрасно понимала, куда он клонит. Если начнутся проблемы, они переложат вину на «сумасшедшую старуху», сын которой «плохо кончил» и которая злится на целый свет, отказываясь признать собственные промахи.

Она почувствовала, как к горлу подступила тошнота.

— Да, это резервное решение, которое я могу предложить на рассмотрение Клейну. — Повеселевший Ружар продолжал рассуждать вслух: — Теперь все относительно ясно. Нам следует быстро действовать на трех фронтах. Во-первых, «Мартина». Надо разыскать его и выжать полное признание, с подтверждениями и весомыми деталями. Затем Монтана и, наконец…

Амель не слышала последних рассуждений. Ее глаза уставились на Понсо, чье огромное тело надвигалось на них между столиками. Ружар едва успел заметить тревогу в глазах своей коллеги, прежде чем с удивлением констатировал приход полицейского.

Не спрашивая разрешения, тот присел за их стол:

— Надо поговорить.

Журналисты переглянулись.

Офицер госбезопасности дал им время понять, что́ может означать его присутствие в этом месте.

— Вы несколько раз наведывались в двадцатый округ, и рвались вы туда не случайно. Поправьте меня, если я не прав, но это по наводке того же источника, который осведомил вас о смерти Лорана Сесийона?

— Поскольку вы так хорошо информированы… — Ружару стоило большого труда обуздать проявлявшийся в каждом его слове гнев. — Известно ли вам, чем вы рискуете, преследуя журналистов?

— Кто сказал, что я вас преследую?

— Вы сидите здесь, передо мной, и это тоже «не случайно».

— Я шел к вам и по дороге заметил, что вы здесь. Прекратим пререкаться?

— Я с легавыми не разговариваю.

— Вот так новость. — Полицейский покачал головой и вздохнул. — Знаете, за последние несколько лет многое изменилось. Раньше мы могли заниматься своим делом, не рискуя увидеть свои имена и адреса вывешенными на интернет-форумах, которые годами проповедуют ненависть. Теперь же «неприятности» подобного вида очень распространены. И очень возможно, что в ближайшем будущем особо любопытные журналисты станут пользоваться таким же вниманием. Даже простые граждане теперь не в безопасности. У меня, например, есть один друг, его зовут Зияд Махлуф. Недавно ему пришлось покинуть свой дом, и все из-за того, что он кое-что кое-кому рассказал. Но разумеется, его имя вам ничего не говорит.

Глаза Амель и Ружара снова встретились, она почувствовала, что он сомневается.

— Ладно. Но только услуга за услугу.

Понсо внимательно посмотрел на журналистку:

— Я скажу вам, что могу, и точка. Вы прекрасно знаете, как это работает.

Напряжение было чересчур сильным.

— На Сесийона нас вывела анонимная информаторша.

— И все?

— Нет. Она также сообщила нам имя: Стейнер.

На лице полицейского появилась ироническая улыбка.

— Удивляюсь, как это вы пустились в подобную авантюру из-за двух имен, брошенных незнакомкой? И Клейн, этот параноик в квадрате, полез туда за вами следом? Заметьте, вы ничего не потеряли, а получили хорошенькую помощницу. — Он повернулся к Амель.

Оскорбленная тем, что ее роль свелась к служебной «игрушке», она уже хотела послать легавого ко всем чертям, но прочла в его взгляде, что он только этого и ждет. Он все знал.

Ружар тоже понял. Они действительно находятся под наблюдением. Оставалось уточнить, в одной ли упряжке Понсо со Стейнером и его кликой. В чем можно было бы усомниться: методы двух контор сильно различались. Однако это не означало, что можно проявлять неосторожность. Офицеру госбезопасности кое-что известно, и все же он явился в надежде выведать что-нибудь новенькое.

— Сначала я не поверил. — Краем глаза Ружар увидел, что Амель резко отвернулась. — Мне казалось, что Стейнер — просто бывший тайный агент, ожидающий отставки. А потом я получил некоторые сведения относительно реальной или предполагаемой деятельности его конторы — Общества оперативной обработки, управления и надзора. Затем наша благодетельница рассказала нам о Сесийоне. Почему этими смертями занимается именно криминальная полиция под началом Сент-Элуа?

— Больше ничего?

— Больше ничего.

Понсо, уловивший раздражение журналистки, несколько секунд наблюдал за ней, прежде чем вернуться к Ружару:

— Вы не слишком последовательны.

— Я сказал вам правду.

— Да, но не всю. Так, например, вы не сказали мне, зачем и как вы вышли на контакт с Зиядом Махлуфом или чем вы занимаетесь с Яном Су, фотографом. — Полицейский хотел проверить одну гипотезу: он не был уверен, что две эти вещи связаны между собой. Молчаливая реакция его собеседников доказывала, что он прав. — Вам ведь известно о моей осведомленности, так в чем же дело?

— Ничто не обязывает меня разговаривать с вами. И прежде всего, что я получу взамен?

— Может быть, спокойствие? Вы что-то подозреваете, я что-то подозреваю. Наши теории не обязательно совпадают, но в чем я совершенно убежден, так это в том, что вы чересчур подставляетесь.

— Вы нам угрожаете?

— Ошибаетесь. Угроза исходит не от меня. — Понсо по-прежнему не замечал Амель. — Вот, например, отдавали ли вы себе отчет в том, что после вашей волнующей попытки проникнуть в мечеть в прошлую пятницу присутствующую здесь мадам Рувьер-Балимер, — он специально акцентировал девичью фамилию, — преследовал головорез из двадцатого округа?

Молодая женщина встревожилась и взглядом попросила Ружара выдать какие-нибудь сведения. Поскольку он продолжал молчать, в разговор вступила она:

— Наша информаторша на самом деле мужчина. Нам известно только его имя, Жан-Франсуа.

— Вы с ним встречались?

Вопреки протестам своего наставника, Амель утвердительно кивнула.

Понсо повернулся к ней:

— Значит, вы знаете, как он выглядит?

— У нас есть несколько его фотографий. И Стейнера вместе с…

— Хватит, замолчи! — Прежде чем повернуться к сыщику, Ружар сверкающим взглядом обжег Амель. — Разговор окончен, нам надо работать.

— Успокойтесь, на нас все смотрят.

За многими столиками посетители прекратили разговаривать и наблюдали за происходящим.

— Я пришел не для того, чтобы получить сведения, они мне не нужны. — Офицер порылся во внутреннем кармане куртки и достал оттуда конверт. — Вам не много удалось сделать. Разве что всякую ерунду. — Он открыл конверт. — И я сомневаюсь, что ваши замыслы теперь осуществятся. — В конверте лежали моментальные снимки. — И все же я вам кое-что покажу, чтобы избавить вас от некоторых затруднений.

Он выложил фотографии на стол.

Амель прижала руку ко рту. Плечи Ружара опустились.

— Покойный Жан-Франсуа Донжон — таково его имя, который работал в Обществе оперативной обработки, управления и надзора, как вы, безусловно, догадались. Он был склонен к депрессиям и вчера вечером покончил с собой, выбросившись из окна своей гостиной. Хотелось бы уточнить: он жил на шестом этаже.

— Вы всерьез полагаете, что я в это поверю?

— Неврастеник, находящийся в процессе развода, оторванный от семьи, несколько месяцев посещавший психоаналитика, — выглядит убедительно. Он даже оставил письмо, на первый взгляд подлинное, в котором просит прощения за все зло, причиненное семье и — я цитирую — «своим сотрудникам». — Понсо собрал фотографии и поднялся. — Удачного вечера.


Выйдя на улицу, полицейский быстрым шагом направился к припарковавшемуся на соседней улице Тригону.

— Ну, как прошло?

— Хорошо, более или менее хорошо.

Они помолчали.

Понсо уже размышлял о том, как Ружар узнал обо всей этой истории. Его первая догадка оказалась точной — кто-то из своих. Только что полученное им подтверждение полностью отметало все сомнения относительно добросовестности «Арно». А тот на самом деле старался «натянуть» его. Теория «Арно» была красиво поданной ложью, прослоенной правдой, только чтобы отвлечь внимание. Не существовало никакого сведения счетов между исламистами. Бородачи никогда не впутали бы в свои разборки журналистов. Слишком глупо.

Так что единственным логическим заключением было то, что военные проводят операцию на национальной территории. Возможно даже, что один из них уже засвечен. Неуловимый Великолепный. Эту гипотезу только что подкрепила еще одна деталь. Деловые переговоры, немедленно, как только стало известно о смерти Донжона, затеянные Министерством обороны с Министерством внутренних дел, и десант Управления поддержки обороны и безопасности на место трагедии. К счастью, тридцать шестой по-прежнему, до новых распоряжений, находится у руля предварительного следствия. Значит, Магрелла может иметь тайный доступ к делу и рассказать ему, что он думает об этом столь своевременном «самоубийстве».

Понсо покачал головой.

— Так что там? — Тригон краем глаза заметил его движение.

— Нелегкий вопрос. Кто бы это мог подтолкнуть наших друзей-шпионов устроить настоящую газовую камеру бородачам во Франции?

— Ничего об этом не знаю, но, похоже, это уж слишком. Предполагается, что нас должны были оповестить тем или иным образом. Иначе… Нет, забудь, мы не в Нью-Йорке.

Однако внешняя разведка посягала на их права, а они были совершенно не в курсе.


— Бастьен, я…

— Заткнись! — Ружар перегнулся через стол, схватил Амель за запястье и притянул к себе, чтобы прошипеть ей прямо в лицо: — Знай, ты самая настоящая дура! Сучка, сосешь ты хорошо, но там, — он постучал пальцем по ее лбу, — котелок у тебя варит плохо.

— Но… — Она шмыгнула носом, чтобы не расплакаться.

— Никаких «но»… Ты что, не поняла, он пытался запугать нас, чтобы мы выдали ему нашу информацию. Скажи, ты что, уже вообще не в состоянии соображать или как? — Журналист грубо оттолкнул ее на диванчик.

— Мне…

— Что?

Амель встала:

— Мне надоело бояться. — По ее щекам текли слезы. — Я там была одна, на той улице. Тебя самого перед мечетью эти люди чуть не убили. А теперь вот «Мартина», или как там его звали, мертв. Тебе тоже стоило бы задуматься. Этот сыскарь в нас не нуждается. Как ты думаешь, зачем он пришел, если не для того, чтобы предупредить нас? В это что, слишком трудно поверить, да?

Ружар отвел глаза:

— Эти ребята никогда ничего не делают даром.

— Ты тоже.

Амель направилась к туалету. Когда через несколько минут она вернулась, за их столиком никого не было. Ее вещи в полном беспорядке валялись на банкетке, пальто Ружара не было. Он ушел, не сказав ни слова. Даже оставил счет, чтобы она заплатила.

Это конец.


— Медиа-один, я Медиа-три…

Бортовая рация изрыгнула женский голос. Тригон взял микрофон:

— Медиа-один…

Доставала-один только что вышел…

— Медиа-два и три, следите за ним. Медиа-четыре вместе со мной следит за Доставалой-два.

Медиа-два…

Медиа-три…

Приступ кашля. Медиа-четыре, Зеруаль, сидел в кафе за соседним столиком, совсем рядом с журналистами.

Понсо, улыбаясь, повернулся к своему соседу:

— Вижу, ты припас для себя лакомый кусочек.

— Каждому свой черед.

— Ты совершенно прав. Ладно, я возвращаюсь в контору. Держи меня в курсе и будь внимателен.

Дверца открылась.

— Никакого риска, что я ее упущу.


Ружар бросился в редакцию, чтобы поговорить с Клейном. Мертвенно-бледный редактор журнала ходил по своему застекленному кабинету из угла в угол. Вся редакция, собравшаяся в просторном общем зале, наслаждалась видом поверженного «великого Бастьена», который на сей раз никого не задевал.

Обрывки звериного рева иногда раздавались из застекленной пещеры шефа… «Не может быть… Черт бы тебя побрал… Так я и думал…» И кое-кто из присутствующих ликовал, видя, как их знаменитый собрат отдувается за свойпрокол.

Спор между журналистами закончился, Клейн подошел к прозрачной перегородке и с мрачным видом уставился на любопытствующих. Все головы тут же спрятались за экраны мониторов.

— Что ты теперь собираешься делать?

— Подумаю. Возможно, не стоит продолжать. Я позвоню.

Ружар подхватил пальто и покинул редакцию, не обращая внимания на взгляды исподтишка.


Амель вернулась домой вечером, около половины девятого, после долгого блуждания по улицам. Она сделала все возможное, чтобы отдалить момент встречи с Сильвеном: этот страшный миг, когда ей придется сообщить ему, что в своей профессиональной деятельности она тоже потерпела фиаско. На мгновение ее посетила мысль пойти ночевать к родителям, но это было бы еще одной попыткой бегства, а их у нее уже и так накопилось достаточно.

Придя, Амель обнаружила, что квартира пуста, и от этой неожиданной отсрочки сразу ощутила облегчение. Отделавшись от пальто и сумки, она пошла в кухню заварить себе чаю. Пока закипала вода, молодая женщина пыталась вспомнить, говорил ли ей что-нибудь муж относительно своих планов на сегодняшний вечер. Вчера он тоже вернулся поздно — стаканчик вина с коллегами, плавно вылившийся в дружеский ужин. Два вечера подряд — это на него непохоже.


Тригон и Зеруаль видели, как спустя полчаса в квартире Рувьер-Балимер зажегся свет. Улица была пустынна, похолодало. Какое-то оживление наблюдалось только в маленьком местном баре «Старый Париж» на перекрестке Ватиньи и Капри, метрах в пятидесяти отсюда. Клиентов там было раз-два и обчелся.

— Вот черт, околеешь тут.

— Угу.

— Осточертело ждать.

— Угу.

— Что-нибудь еще, кроме «угу», сказать можешь?

— Угу.

— Например? — Тригон, развеселившись, обернулся к коллеге.

— Например, не могу поверить, что они снова потеряли Великолепного.

Чтобы скоротать время, Зеруаль несколько минут назад связался с другими бригадами группы. Исламист в очередной раз их сделал, и обстановка была далека от праздничной.

— Угу. Козлы.

— Угу.

— Послушай-ка…

— Что?

— Не хочешь сходить опрокинуть по стаканчику? Я бы удивился, если бы малышка сегодня вечером куда-то собралась. К тому же я уверен, что оттуда, — Тригон указал на бар, — тоже все отлично видно.

— Можно.


Незза и Карим назначили свидание у метро «Порт-Доре». Они должны были встретить нового клиента в Венсенне, а Нуари подхватил бы его по дороге. До этого он будет занят. Агент с радостью выслушал это отличающееся от обычного сообщение, не выказав удивления и не обнаружив ни малейшей подозрительной детали в поведении дилера.

И все же паранойя Феннека в последние дни дошла до предела.

Он понимал, что его засекла полиция — служба госбезопасности или контрразведка — и всегда до сегодняшнего дня успешно избегал слежки, хотя прекрасно знал, что его везение в конце концов закончится. Стоило ему выйти на связь с людьми из двадцатого округа, как сыщики садились ему на хвост. Эта тема обсуждалась с Луи, чтобы решить, какую стратегию принять: уйти, прервать всякие контакты или сигнализировать фундаменталистам о присутствии полиции. Однако никаких четких инструкций со стороны куратора не поступило. Карим должен был «действовать по обстановке» — обтекаемая формулировка, не учитывающая других проблем, с которыми он сталкивался.

Мохаммед не доверял ему. После уличного инцидента с девушкой агент почувствовал резкое изменение поведения верующего. Но имам все-таки испытывал сомнение, и этим объяснялся тот факт, что Нуари до сих пор не посвящен в тайну. Карим понял почему, подслушав разговор двух салафистов в мечети. Один из них преследовал журналистку и узнал, чем она занимается и с кем. С Ружаром.

Его служба и ухом не вела, а Карим невольно стал беспокоиться за участь Амель Балимер. Исламисты знали о ней слишком много, и тем или иным способом следовало ее предостеречь. Вечерняя встреча давала ему возможность сделать это с наименьшими потерями.

Оторвавшись от всех преследователей, Феннек прибыл к «Порт-Доре» заранее. И сразу направился на улицу Женераль-Мишель-Бизо, чтобы проникнуть в квартиру Амель. Он пока не знал, что придумать, чтобы передать сообщение. Ограничится ли он тем, что бросит записку в ее почтовый ящик, или же вызовет журналистку на разговор? Любое решение представлялось рискованным и противоречило самым элементарным правилам его ремесла.

Оказавшись на месте, агент дважды прошел мимо дома молодой женщины и не заметил ничего подозрительного. Ни одной сомнительной личности в автомобиле, ни одного салафиста в поле зрения. Какой-то не слишком оживленный бар еще открыт. Успокоившись, он занял позицию под козырьком подъезда напротив дома Рувьер-Балимер и осмотрел его фасад. Окна их квартиры были освещены, и… Они погасли.

Карим взглянул на часы. Спать еще слишком рано. Через несколько секунд осветилась лестница.


Зеруаль и Тригон сразу, с момента его появления, заметили Великолепного. Сначала они глазам своим не поверили, потом встревожились. Они знали, что журналистке угрожают и исламист не мог оказаться здесь случайно. Готовые вмешаться, если человек вознамерится войти в здание, полицейские настороженно следили за его поведением, пряча под столом руки с оружием. Но бородач ограничился тем, что встал под козырек дома напротив.

Чуть позже зажглось освещение в холле на первом этаже и Амель вышла из лифта. Она была в растерянности.

— Мать твою! — Зеруаль выругался по-арабски и даже привстал.

— Стой! — Тригон удержал своего собрата за рукав.

— Но…

— Стой, говорю.

Великолепный позволил женщине удалиться…

— Не думаю, что он здесь для того, чтобы причинить ей зло, иначе он бы уже это сделал… и пошел следом.

— Ты в машине, а я пойду за ними пехом. — Тригон экипировался взятым с собой радионаушником. — И по-быстрому подгонишь мне остальных.

Как только исламист скрылся из виду, полицейские покинули бар. По улице Фекан все пошли в направлении авеню Домениль.

Там Амель спустилась в метро.


Сервье устроился в первом зале «Канапе» возле широкой застекленной стены, служившей фасадом заведения и выходящей на квартал Рокет. Со своего места он мог видеть участок заканчивающейся тупичком одноименной улицы и наблюдать за подходами к ресторану. А также за устремившимися в ресторан промокшими пешеходами. Начался дождь. Вскоре на улице остались только торопливые случайные прохожие.

Появилась Амель. Лицо замкнутое. Незаметный знак рукой, неловкий и почти непроизвольный. Она подошла к нему — усталая, с покрасневшими глазами, по дороге заказав себе выпить. Они не разговаривали. Жан-Лу внимательно смотрел на нее. Она избегала встречаться с ним взглядом. Принесли заказ.

— Согласен.

Тут журналистка впервые взглянула ему в лицо:

— Прости, что?

— Я согласен.

— С чем?

— Зонтик, это лишнее.

На лице Амель промелькнула улыбка и тут же исчезла под мокрой непокорной прядью.

— Я и не подумала взять его. — Она собрала волосы в мокрый хвост, перекинула его вперед через левое плечо и глубоко вздохнула. — В последнее время я все делаю не так.

— Поэтому ты здесь?

— Мне надо как-то постараться привести свою жизнь в порядок.

Жан-Лу подождал продолжения. Его не последовало. Амель рассеянно смотрела на понемногу заполняющийся зал ресторана. Люди вставали, садились, пили, ели, разговаривали, смеялись, приходили в возбуждение. Обычная публика для вечера посреди недели, предназначенного для трезвых ужинов. Со стороны можно было подумать, что они с Сервье — люди, понимающие друг друга и дружески настроенные, но это было ложным впечатлением. Напрасно они решили поддерживать отношения.

— Мы все принимаем решения, выбираем пути, и среди разнообразных возможных путей есть более легкие и более светлые, чем другие.

— Ты говоришь так, будто мы всегда все можем себе подчинить, но ведь существуют… — Амель разнервничалась и снова не осмеливалась взглянуть на своего собеседника, — вещи, события, которые не поддаются нашему контролю!

— Все, что с нами происходит, зависит только от нас.

— Ах вот как? Тогда, значит, наша встреча произошла по моей вине? Или по твоей?

Сервье помедлил:

— Нет. Ты права.

Они обменялись грустными взглядами.

— Ты тоже, — Амель повернулась в сторону квартала Рокет. — Я позволила загнать себя в тупик. — Она покачала головой. — В последнее время я причиняю зло многим людям. Надо это прекратить. Я должна попытаться навести порядок и не знаю… — Она почувствовала прикосновение пальца к своим губам и услышала долгое и резко оборвавшееся «ш-ш-ш».

Подняв глаза к Жан-Лу, она увидела, что его внимание больше не принадлежит ей. Хотя указательным пальцем он по-прежнему запечатывал ее губы, его неподвижные глаза были направлены куда-то вдаль. По всей видимости, Сервье пристально смотрел на улицу таким забавным способом, какой она уже много раз наблюдала. Она повернулась, чтобы разглядеть, что так сильно привлекло его внимание, но ничего не заметила.

— Пошли, я хочу тебе кое-что показать.

Сбитая с толку внезапным возвращением Сервье к нормальному поведению, Амель согласилась, даже не попросив объяснений. Неловкость рассеялась, инцидент продлился всего несколько секунд. Жан-Лу знаком подозвал официантку, рассчитался и помог своей спутнице одеться. Они вышли из «Канапе».


Карим старался держаться в потоке прохожих и тихонько мигрировал с ним, смешиваясь со встречными течениями на тротуаре. Когда ему предстояло сопровождать Неззу, он одевался как можно более непримечательно. Так что нынче вечером он не выделялся из толпы.

Его взгляд, точно маятник, перемещался с двери ресторана, куда вошла Амель, на небо, а потом на часы. Пока не пора, пока не пора, скоро будет пора. Феннек сердился на себя, что не подошел к молодой женщине прямо возле ее дома или в метро. Не решился из опасения, что она испугается. Ошибка.

В поисках чего-то необычного его глаза снова прошлись по улице и во второй раз отметили присутствие парнишки лет шестнадцати, возможно семнадцати, со смутно знакомым силуэтом. Вот уже добрых пятнадцать минут мальчишка топтался перед торгующим кебабами ларьком, притулившимся между японским рестораном и магазином изящных безделушек, прямо напротив «Канапе». Знакомый. Что-то он все никак не купит себе еду. Уже встречались. Подросток не разговаривал с торговцем и каждый раз отворачивался, когда чувствовал, что Карим смотрит в его сторону. Здесь, возле стеклянного прилавка, парень был довольно заметен. Прилавок… Салах… Имя хозяина «Аль Джазира» напомнило обстоятельства первой встречи с парнем. Это было в день первого появления Ружара в двадцатом округе. Тогда мальчишка поднял тревогу по поводу нежелательного визитера старого Махлуфа.

Значит, Карим избавился не от всех своих преследователей.


Тригон подсел к Зеруалю в машину. Тот наблюдал за Великолепным через мощный объектив фотоаппарата.

— А где остальные?

— Один «пешеход» на углу улицы Тайандье, одна машина на улице Седен. Другая в конце Ледрю-Роллен, возле площади Леон-Блюм. Не все еще прибыли.

В телеобъективе было видно, что исламист внимательно смотрит на кого-то справа от себя, на том же тротуаре. Точно не на журналистку, по-прежнему находившуюся в ресторане, на другой стороне улицы.

— Ага! Полагаю, он наконец заметил своего прилипалу. Пора бы уже.

— Скажешь тоже! Кому из нас повезло только что едва ли не налететь на него? Будь я на твоем месте, я бы позвонил жене, чтобы узнать, чем она занимается.

— Везение тут ни при чем, я профи, вот и все.

Тригон направил фотоаппарат на парнишку. Но Зер не ошибся, ему действительно повезло. Мальчишка внезапно появился между двумя автомобилями. Он так сосредоточился на Великолепном, что не увидел выехавшего на улицу Фекан полицейского.

— Смотри-ка, вот паршивец, еще и недоумок в придачу! — Полицейский много раз сфотографировал паренька.

— Всем постам Медиа-три! — Голос Зеруаля нарушил тишину кабины. — Доставала-два пришла в движение. Я повторяю, передвижение Доставалы-два. Она направляется к площади Леон-Блюм.

Объектив снова переместился. Амель Балимер шла по тротуару, а слева, опережая ее на один-два шага, двигался тот, кого в течение десяти дней полицейские возвели в ранг «потенциального любовника», некий Жан-Лу Сервье, консультант по информатике или что-то в этом роде. Занюханный очкарик в костюме-тройке. У телок никакого вкуса.

— Скажи «пешеходу», пусть прилипнет к ним. — Тригон поискал взглядом Великолепного. — Да что же он вытворяет, наш супербородач?!


Идя в двенадцатый округ, Феннек не терял бдительности. И готов был дать голову на отсечение, что до «Порт-Доре» мальчишки на хвосте не было. Это означало, что подросток ждал его на месте, он знал, что Карим придет. Выходит, Незза в курсе подозрений Мохаммеда.

Агент не успел продвинуться дальше в своих размышлениях на эту тему: из ресторана появилась Амель и пошла по улице Рокет. На какое-то мгновение его глаза встретились с взглядом спутника журналистки. Кариму показалось, что он что-то разглядел в пустоте его черных глаз, но он не мог понять, что именно. Они скользнули вокруг, не слишком задержавшись на нем — две или три секунды, — вполне достаточно, чтобы изучить и быть изученным, и ушли в сторону. Профи.

Они внедрили в окружение молодой женщины оперативника.

Карим двинулся за ними, уже не обращая внимания на своего сопровождающего. Ни к чему. Куда бы ни направились журналистка и ее спутник, он принял решение оставить их на площади Леон-Блюм, чтобы прекратить слежку. Он и так достаточно рисковал.

Краем глаза агент наблюдал за работой «коллеги». С отсутствующим видом тот предусмотрительно оберегал ее от столкновений с другими прохожими и все время держался на расстоянии, чуть слева, так чтобы она постоянно находилась в поле его зрения и чтобы в любой момент знать ее местоположение относительно себя. При этом совершенно не выглядел угрозой, наоборот, — почти защитником. Последнее наблюдение вывело Феннека из себя.


«Пешеход» видел, как парочка прошла мимо кафе, где он пил вот уже третью чашку кофе. Бородач, которого он разрабатывал целый день, тоже шел за ними по противоположной стороне улицы. «Пешеход» дал им пройти, а затем двинулся следом, про себя проклиная дождь.

— Всем Медиа-три… Все Медиа-три остаются на Доставале-два. Орфевр садится на хвост Великолепному. Повторяю, полицейское управление садится на хвост Великолепному.

В то самое время, когда в его ухо сыпались инструкции, полицейский заметил направляющийся к площади Леон-Блюм автомобиль Тригона и Зеруаля. Местность кишела бригадами, преследующими каждая свой объект в реальном времени. Будет чудом, если их маневры останутся незамеченными.


Журналистка последовала за незнакомцем по пересекающему улицу Рокет пассажу Шарль-Даллери. Карим видел, как они уходят, но невозмутимо миновал перекресток. Пройдя еще немного, он с помощью отражения в витрине булочной убедился, что мальчишка по-прежнему его пасет, и ускорил шаг. Пусть попотеет немного.


Сервье схватил Амель за руку и потянул ее через улицу Ледрю-Роллен. Через двести метров они миновали тупик Рош и остановились перед выкрашенными в темно-зеленый цвет широкими воротами. Набрав код, Жан-Лу открыл их и мягко втолкнул молодую женщину внутрь.

Улочка позади них исчезла, несколько мгновений они неподвижно стояли в темноте и тишине. Слышно было, лишь как льет дождь. Наконец в глубине коридора, за крупными квадратами матового стекла, от грязи ставшего почти непроницаемым, забрезжил слабый свет.

Амель почувствовала, что спутник ищет ее руку.

— Пойдем. — Он потянул ее к источнику света и к следующим воротам.


Тригон нашел своего «пешехода» в пассаже Шарль-Даллери.

— Они вошли вот сюда.

Тригон осмотрел большие зеленые ворота, на которые указал коллега. Считалось, что Сервье живет на улице Рокет. Он огляделся. Наблюдать отсюда, оставаясь незамеченным, невозможно.

— Пошли. Подождем в машине, — он указал на угол улицы Ледрю-Роллен позади них, — вон там. Оттуда просматривается вся анфилада.


Двор, в который попали Жан-Лу и Амель, оказался достаточно просторным; его оживляли участки густой зелени. Влажные растения сверкали в свете, падающем из ателье-лофтов, в основном составляющих левую часть двора. С трех других сторон он был окружен глухими фасадами, единственными отверстиями в которых были ворота, похожие на те, через которые они проникли.

Жан-Лу прошел по неровно замощенному двору и уселся под навесом с увитыми плющом столбами. Там находился длинный стол и две деревянные скамьи. Амель поинтересовалась, что они здесь делают; сделав ей знак говорить тише, Сервье подозвал ее.

Она присела рядом.

— Как ты нашел это место?

— Шатаясь по городу.

— Что в нем особенного?

— Оно никому не принадлежит. Добро пожаловать в административную аномалию.

Журналистка скептически взглянула на Сервье.

Он делано улыбнулся и ответил:

— Можешь мне поверить. Проблемы с договорами найма создали территорию без собственника. В настоящий момент, как это ни поразительно, похоже, между управляющими четырех зданий установлен консенсус. То, что ты сейчас видишь, возможно, является последней настоящей временной автономной зоной Парижа. Ты уже что-нибудь об этом слышала, о временных автономных зонах?

Амель покачала головой.

— Это понятие разработано одним мыслителем-анархистом — возможно, их много, на самом деле неизвестно, — который называет себя Хаким Бей.[212] Я полагаю, по-турецки это означает что-то вроде «Господин Судья». Разумеется, этот парень много путешествовал, вероятно, испытал влияние разных духовных течений, таких как тантризм и суфизм, а потом родил основополагающий текст о поэтическом терроризме и свободе, озаглавленный по-простому: «Временная Автономная Зона».

Погруженный в свои разъяснения, далекий от всего, что его окружало, Жан-Лу смотрел прямо перед собой.

— Бей рассуждал, исходя из центрального принципа — Карты. Карта — это государство или государства общество. Все, что стремится запереть нас в границах или нормах, — это оковы. Цель, преследуемая Картой, заключается в том, чтобы охватить все поля людей, как физические, так и духовные. Он называет это «контрольной картографией». Согласно его теории, проблема Карты в том, что она не абсолютно соответствует реальности в каждый текущий момент. Следовательно, есть возможность проникнуть в эти зазоры, чтобы на краткий миг переместиться в пространства, свободные от всякого принуждения, — знаменитые Временные Автономные Зоны. Они не могут и не должны существовать долго, ибо, как только Карта определяет их, она пытается снова завладеть ими, а поскольку в настоящее время силы выведены из равновесия…

— В случае столкновения представители Карты всегда будут побеждать.

Сервье кивнул.

— Это напоминает философию тревелерс.[213] Парни катаются на грузовике с одной фрипарти[214] на другую, через всю Европу. На втором курсе Школы журналистики, когда крупные техно-вечеринки снова стали модной темой, я написала про них статью.

— Они принадлежат к самым ревностным сторонникам этого славного Судьи.

— Странный выбор псевдонима для анархиста, тебе не кажется? — Прежде чем задать следующий вопрос, Амель помолчала. — Почему мы здесь?

Вместо ответа Сервье только пожал плечами.

Некоторое время они молча слушали дождь. Потом Жан-Лу снова заговорил:

— Этот двор имеет и другую интересную особенность. Видишь ворота? — Он наклонился вперед, как будто хотел приблизиться к трем выходам.

Последовав его примеру, молодая женщина случайно прижалась к нему.

Он не отстранился и указал рукой на вход, через который они проникли во двор.

— Если ты выйдешь отсюда, попадешь на улицу Даллери и на тот путь, которым мы пришли. Ты знаешь, тебе достаточно вернуться на прежнюю дорогу. — Сервье отклонился влево и показал на противоположный выход: — С этой стороны улица Бафруа. Тут дверь, которой воспользуюсь я, чтобы выйти.

— А куда меня приведет вот эта? — Палец Амель был направлен к третьему коридору, напротив них, но она туда не смотрела: она разглядывала профиль своего собеседника.

— Туда, куда ты сама решишь идти. Прежде всего на улицу Шаронн. — Жан-Лу выпрямился. — Мне завтра рано вставать, а надо еще многое закончить. — Он достал из кармана мобильный телефон. — Я вызову тебе такси. На какой адрес заказать?

Молодая женщина на мгновение замерла и не произносила ни слова.

Глядя ей в спину, Сервье угадывал светящуюся в темноте длинную шею, легко поднимающиеся в ритме дыхания плечи, мысли, которые, вероятно, волновали ее. Он не знал, что на него нашло и к чему это все теперь.

Другого выхода нет.

Линкс взглянул на свои руки, на шею Амель, представил свои пальцы на ее нежной коже. Свои руки, выпирающие позвонки. Не сейчас, терпение. Потревоженный деревянный навес затрещал.

Он с горечью, к которой, возможно, примешивалось некоторое облегчение, принял слово «Даллери» и тут же позвонил. Продиктовав свой клиентский номер, Сервье подождал несколько секунд, сообщил название улицы и номер дома и попрощался с диспетчером.

— Черный «мерседес» через пять минут. Тебе не надо платить, моя контора оплатит.

— Я… Спасибо.

Больше они не обменялись ни словом. Амель поднялась, чтобы уйти. Когда она шагнула за порог и исчезла в темноте, Жан-Лу порылся в карманах и вытащил плеер.

Воспроизведение началось с середины отрывка.

What a feeling under the stars… My body’s rotating from Venus through Mars…
Враг приближался.

There’s a war going on between my head and my heart… I wonder how they grew so far apart…
Сегодня вечером представители Карты тоже проявили себя.

Dance with me around this fire… The dance of bad angels who’d love to fly higher…
Смысл существования Карты в том, чтобы охватить весь мир.

God is love, God is love… And her lover I’ll be…
Шарль был прав. Сколько времени у него еще в запасе?

I long to lead the world in ecstasy…

Вт. 27 нояб. 2001, 22:58:22+2000

От: epeire@lightfoot.org

Кому: papyl988@lightfoot.com

Тема: не заполнена


Дед, сегодня вечером в компании общих друзей я встретился с кузенами из обеих ветвей семьи. Мы провели приятный вечер. К сожалению, мне пришлось рано покинуть их, потому что утром я на несколько дней уезжаю по делам. Если будешь с ними разговаривать, постарайся узнать, понравилось ли им, как закончилась вечеринка.


28.11.2001

В припаркованном во втором ряду на площади Терн автомобиле Понсо и Менье обсуждали с сидящим на заднем сиденье Магрелла расшифровку телефонного разговора между Мохаммедом Туати и неким Набилем.

— Так вы думаете, что этот Карим тот самый человек, которого нам удалось выследить после того, как он расстался с Мессауди? Великолепный? — Офицер из тридцать шестого задал вопрос, не поднимая головы от документов.

— Да, месье, — Понсо через зеркало заднего вида наблюдал за своим другом. — Вышеупомянутый Набиль делает этот звонок из дома Мулуда Бумессауда, одного из сбиров Туати и, соответственно, его отца. Так получилось, что парень у нас уже зафиксирован. Подручный. Тригону не потребовалось много времени, чтобы узнать его по фотографии. Именно этот мальчишка вчера вечером сидел на хвосте Великолепного в одиннадцатом округе.

— Он снял наблюдение, когда Незза пришел на встречу? — Магрелла передал бумаги Менье. — Что вы об этом думаете?

— Что, судя по вашим ночным наблюдениям, для господина Карима Сайяда, если это его настоящее имя, проживающего на улице Солитер в девятнадцатом округе, будет лучше поостеречься, поскольку его братья-салафисты питают какие-то сомнения на его счет.

— Зачем он преследовал журналистку? И главное, разве вы тоже его уже знаете?

Прежде чем повернуться к заднему сиденью, Понсо взглянул на помощника. Тот никак не отреагировал.

— Нет, мы никогда прежде с ним не встречались и пока не больше твоего знаем о причинах, подтолкнувших его нанести визит мадам Рувьер-Балимер. Хотя кое-какие мысли на этот счет у меня имеются.

Менье вздохнул.

— Мой верный помощник думает, что я сильно ошибаюсь, но я все же скажу тебе, как я себе все это представляю.

— Валяй.

— Мы все трое знаем, что Сайяд хороший парень. Я даже готов сказать, что он настоящий профи. Остается только понять, сколько времени понадобится, чтобы разобраться, с кем он. Нам известно, что он якшается с нашими юродивыми друзьями из двадцатого округа, поскольку мы неоднократно видели этого героя с Туати и его приспешниками в мечети Пуанкаре, в «Аль Джазире» и в двух-трех других ключевых точках нашей маленькой веселой компашки. Нами также установлено, что он заменяет Сесийона при известном дилере Нуари Мессауди, которого мы подозреваем в том, что он помогает нашим дружкам-салафистам деньгами и транспортным обеспечением.

— Пока я с тобой согласен.

Понсо кивнул:

— Отлично. Можем ли мы также согласиться, что странная и, я бы даже сказал, смертоносная болезнь поражает наших друзей-исламистов, которые в последнее время мрут как мухи?

Оба полицейских согласно кивнули.

— Так вот, я думаю, что наш друг Карим является идеальным кандидатом, чтобы взвалить на него роль переносчика болезни. Если бы мне поручили провернуть подобное дельце, я внедрил бы в сердце подлежащей разрушению системы своего человека, который ни у кого не вызывал бы подозрений. Это было необходимо, по крайней мере, чтобы подобраться к Хаммуду и Сесийону или проникнуть вслед за Фодилем на его территорию. Брата, например. Подложного брата, обученного и внедренного.

— Но с какой целью?

— Хотел бы я знать…

— Не могу поверить, чтобы командующие нами старые пердуны решились хоть на секунду предположить возможность использования эскадрона смерти, чтобы уладить некоторые проблемы. Даже с полным на то основанием.

— Согласен.

Все трое на некоторое время задумались, потом снова заговорил Магрелла:

— А оба Харбауи? Ты ничего не сказал. По-прежнему не считаешь их смерть несчастным случаем?

— Да, месье, по-прежнему. — Понсо кивнул.

Заговорил Менье:

— Вот некоторые детали, полученные контрразведкой от слишком разговорчивых жандармов. — Он полистал блокнот. — В лесочке, расположенном на повороте национальной трассы, трудолюбивые сыщики обнаружили многочисленные следы сапог размера сорок два-сорок три, возможно мотоциклетных. Состояние и вид этих следов делают возможным их сопоставление с хронологией событий, если таковые события имели место. Кроме того, на ближайшей дороге жандармерия обнаружила отпечатки протекторов двухколесного крупнолитражного транспортного средства. Также сопоставимые с хронологией событий. Далее. Похоже, перед дорожным происшествием кто-то долгое время находился на лесной опушке. Этот кто-то, вероятно, лежал на какой-то подстилке, а не на голой земле.

— Охотник?

Менье подтвердил замечание Магрелла и продолжил отчет:

— По словам жандармов, следы, скорее всего, ведут к этой позиции — тут они не уверены, но размер обуви подходит к размеру ног предполагаемой личности ростом от метра семидесяти до метра девяносто.

— Похоже на Сайяда. — Понсо взглядом спросил согласия своего помощника, затем Магрелла.

— Верно. Но ничто не доказывает нам, что все эти знаки связаны с «несчастным случаем». И мы по-прежнему не обнаружили на месте ни малейших следов стрельбы. И по-прежнему никаких следов прямого контакта на телах и автомобиле, даже после вторичного осмотра. Как ты это объяснишь?

Снова наступило молчание.

— К тому же это не единственная проблема в твоей теории. — Офицер из тридцать шестого покачал головой.

— Что еще?

— Если память мне не изменяет, той ночью, в третьем часу, Карима Сайяда засекли наши ребята, когда он уходил от Мессауди. А весь вечер они провели вместе. Так что он никак не мог меньше чем через полчаса оказаться между Аленвилем и Абли.

Не слишком обрадовавшись этому соображению, Понсо согласился, не моргнув глазом.

Магрелла помолчал.

— А парень, что вчера вечером был с Балимер?

— Сервье?

— Да. Он вас не интересует?

— Плевать, с кем она трахается.

— Ах так? Даже несмотря на то, что он удрал?

Менье убрал блокнот.

— Один из наших ребят проверил здание. Там внутри очень мило, даже есть где присесть. А главное, три выхода. Видимо, он зашел в гости к приятелю. Ложный след, не думаю, что он каким-то образом замешан.

— Ладно. — И что теперь?

— Теперь… — Понсо приоткрыл дверцу и выглянул на улицу. — Попытаюсь выяснить, что могло вызвать такую суету среди наших бородачей. Я хочу сказать, помимо обычных причин. Скоро вернемся к этому разговору.

Он вышел и направился через площадь, лавируя между автомобилями.


Едва переступив порог, Понсо стал шарить взглядом по переполненному залу «Гурме де Терн».[215] Он пришел сюда, чтобы встретиться с Язидом Беньяминой, теневым чиновником алжирского посольства, имевшим склонность в свободные часы заниматься любительским сыском. По средам этот человек всегда обедал здесь, в ресторане, известном своими мясными блюдами и клиентурой, состоящей из деловых людей, постоянно готовых оказать услугу или поделиться информацией.

Офицер госбезопасности заметил того, кого искал, в глубине зала. Уткнувшись носом в газету, Беньямина в одиночестве поедал огромный антрекот.

— Друг! — Увидев перед собой Понсо, алжирец поднял к «коллеге» искаженное вымученной улыбкой круглое лицо. — Присаживайся. Давай присаживайся. Как дела?

— Я бы сказал, не так хорошо, как у тебя. — Понсо протянул руку через стол и притворно дружеским жестом похлопал собеседника по выпирающему животу. — Ты больше не соблюдаешь Рамадан?

— Я? — Беньямина презрительно отмахнулся. — Ты же меня знаешь.

— Мне так казалось, но… Я думал, что могу на тебя рассчитывать, а ты почему-то не ответил ни на один из моих последних звонков.

— Я был завален работой, друг.

— Знаю, знаю, что это такое.

— Но я собирался позвонить, Аллахом клянусь!

Понсо улыбнулся:

— А я уже и сам пришел. Но если я тебе мешаю, могу прийти попозже. Мне бы не хотелось затрагивать неприятные темы в присутствии всех твоих друзей.

Прежде чем снова посмотреть на Беньямину, он обвел взглядом зал.

Алжирец молитвенно поднял руки. Его отвислые потные щеки подрагивали.

— Не стоит волноваться. К чему нам осложнять свою жизнь, не так ли? Что я могу для тебя сделать?

Гарсон подошел, чтобы принять заказ. Понсо отказался от обеда. Когда они снова остались одни, офицер перегнулся через стол к Беньямину:

— По какому такому поводу наши «лучшие враги» сейчас так суетятся?

— Сейчас?! — Язид снисходительно наклонил голову. — Сейчас?! Ты серьезно, друг? Сейчас весь мир суетится!

Понсо крепко схватил его за запястье:

— Чихать я хотел на «весь мир», друг. Меня интересует, что происходит во Франции. Так что наведи справки и позвони мне. Да поскорей! — Он отпустил руку собеседника и поднялся. — Было очень приятно, как всегда.


— Мое положение становится все более и более невыносимым.

Луи стряхнул пепел в пластиковый стаканчик, до середины наполненный уже почерневшей водой, в которой плавали окурки.

— Теперь я под колпаком не только у полиции.

— У кого еще?

— У Туати. Он тоже меня подозревает. — Пауза. — И установил за мной слежку.

Куратор принял новость, скептически кивнув:

— Зачем? Как давно?

Карим сразу подумал об Амель Балимер, о происшедших накануне событиях и обо всех случаях, когда их пути пересекались.

— Полагаю, с той ночи, когда я взломал замок и влез в «Аль Джазир». — (Не может быть и речи, чтобы он рассказал Луи о девушке.) — Когда мы встретились на улице, мое объяснение его не удовлетворило. — (Лгать не так уж сложно. Уже давно не сложно.)

— И это все?

— Нет. — Феннек внимательно вглядывался в лицо собеседника, пытаясь понять его реакцию. — Слухи о причинах исчезновения братьев разрастаются. — (Он ничего не увидел.) — Паранойя исламистов достигла предела. Они убеждены в существовании американо-сионистского заговора, имеющего целью уничтожить их с благословения французских властей. — (Какой-то изобличающий «пустяк» в нем самом.)

Луи что-то неразборчиво нацарапал на листке.

— Вернемся к Туати. Я читал твои отчеты, но его образ расплывчат, сбивчив. Повтори, что ты думаешь о нем и о его роли.

— Это правоверный, убежденный. Во-первых и прежде всего, проповедник, к тому же служит вербовщиком. Он отбирает, обучает и направляет потенциальных джихадистов. Кроме того, он посредник. И у меня есть подозрение, что именно он организует встречи в «Аль Джазире». Вы нашли что-нибудь интересное на него в записных книжках?

— Мы над этим работаем, я поставлю тебя в известность, когда придет время. Может ли он быть в курсе готовящейся операции?

Карим на некоторое время задумался.

— В деталях — нет. Так мне кажется. Если бы что-то носилось в воздухе, он бы об этом знал или хотя бы подозревал, но не больше. Он не является непосредственным участником боевых действий в прямом смысле слова. Помимо всего прочего, он исполняет обязанности сторожевого пса в своем квартале.

— Ты хочешь сказать, что, если бы у него были подозрения относительно кого-нибудь, он бы мог вмешаться и при необходимости принять жесткие меры?

Прежде чем кивнуть, Феннек выдержал паузу. Мысли его были далеко: они сосредоточились на незнакомце, сопровождавшем журналистку вчера вечером, и на причинах, заставивших секретные службы рискнуть настолько приблизиться к прессе.

— Что-то не так? — Куратор пристально смотрел на него.

— Мы участвуем в операции с кровопролитием?

— С кровопролитием?

— Ведь это мы уничтожили всех этих людей?

— Мне кажется, генерал Стабрат уже ответил тебе на этот вопрос.

Взгляд Луи казался достаточно прямым.

— Сосредоточься на задании, Карим. Первоочередная задача — Незза. Через него мы рассчитываем добраться до ядра группировки. Как только это произойдет, мы тебя вытащим. Не оплошай так близко от цели.

Плечи Феннека опустились.

— Я знаю, ты способен отвести подозрения каких-то легавых и успокоить разыгравшиеся нервы салафистов, держись. Я постараюсь устроить так, чтобы в декабре ненадолго отправить тебя отдохнуть. Мы обеспечим тебе правдоподобную причину, которую ты сможешь использовать для своих бородатых дружков, например скоропостижную кончину «матери».


30.11.2001

— Алло? Здравствуйте, мадам. Меня зовут Бастьен Ружар, я бы хотел поговорить с господином Зиядом Махлуфом.

Журналисту потребовалось минимум времени и максимум усилий, чтобы обнаружить следы сирийца. Сначала через хирургическое отделение скорой помощи госпиталя «Комбарель» в Родезе он определил местонахождение его сына, затем с боем раздобыл его личные данные, правда в закрытом списке.

— Сожалею, месье, но мой свекор не будет говорить с вами…

Не может быть и речи, чтобы сойти с дистанции на финишной прямой.

— Послушайте, это очень важно.

— Мой муж не желает, чтобы беспокоили его…

Ружар услышал мужской голос. Трубка перешла в другие руки. Женщина еще некоторое время протестовала, слышно было, как они спорят. Потом она уступила и сообщила, кто звонит.

— Здравствуйте, месье Ружар. Счастлив, что снова могу говорить с вами…

— Я тоже, я… я сожалею о том, что с вами произошло. Я чувствую себя виноватым в…

— Вы присутствовали при нападении? Вы послали этих людей?

— Нет, но…

— Значит, вы ни в чем не виноваты…

— Что произошло?

— После нашей прогулки какие-то люди ждали меня в подъезде моего дома. Эти псы были в капюшонах. Они не поколотили меня, только в знак предупреждения сбили с ног…

— Все в порядке, вы уверены?

— Да. Меня отправили в больницу, я после этого слегка приболел. А сын приехал и увез меня к себе. Он очень сердит. Считает, что мне не стоило вмешиваться в эти дела, упорствовать. Но он не понимает, что, если люди вроде меня не станут упорствовать, вскоре он и его семья станут жертвами всех фанатиков планеты…

После минутного колебания Ружар задал следующий вопрос:

— Я… я бы хотел еще раз поговорить с вами о Мишеле Хаммуде и Лоране Сесийоне.

— Я тоже…

— Почему? — Журналист выпрямился в своем рабочем кресле.

— Когда вы ушли, я позвонил кое-каким друзьям, еще оставшимся у меня в Сирии и Ливане. Я хотел попробовать узнать еще что-нибудь о Мишеле. В конце концов мне удалось выяснить, что он довольно долго находился в Пакистане, с весны до конца августа. В Пешаваре. Там он называл себя Насером Делилем. Затем провел несколько дней в Сирии, у одного коллеги…

— Что за коллега?

— Человек, известный как коммерческий посредник между государствами, границы которых контролируются или закрыты. Он специализируется на обменах между Ираком и своей собственной страной…

— Контрабандист?

Махлуф не ответил на вопрос Ружара.

— Вам известно его имя?

— К сожалению, я не могу сообщить его вам…

— Не можете или не хотите?

— Это сложно… — Старик поторопился вежливо завершить разговор. — Сначала я сам хотел позвонить вам, но после всего, что случилось… А потом я подумал, что вас это больше не интересует…

— Напротив.

— Удачи, месье Ружар.

— Отдыхайте.

Журналист повесил трубку и взглянул на привычно суетящихся коллег по редакции. Мысли его были взбудоражены последними сообщениями Зияда Махлуфа. В словах старика был ключ. Он это чувствовал.

В сведениях о том, что Хаммуд якшался с фундаменталистами, не было ничего нового. Новость заключалась в его пребывании в Пешаваре, преддверии тьмы, у врат, ведущих в талибанский Афганистан, логово новых гуру исламского терроризма. Уже никто, а тем более вечно опасающиеся заговора не сомневались, что именно там вызревала идея одиннадцатого сентября две тысячи первого года. И другие инициативы, возможно, тоже обсуждались. Поправка: вероятно, обсуждались. Следовательно, ливанец — относительно важный посредник — запросто мог отправиться туда, чтобы получить инструкции касательно нового нападения. Или принять участие в заключительных этапах его планирования. Он имел для этого достаточно времени, поскольку провел в регионе целый сезон.

Кроме того, Махлуф говорил о пребывании Хаммуда в Сирии, еще одной стране, которая при необходимости может быть использована мусульманскими радикалами. Похоже, Хаммуд встречался там с человеком, известным как «посредник между государствами, границы которых контролируются или закрыты», например Ирак. Акция «Нефть в обмен на продовольствие» ослабила иракский народ, но стимулировала контрабанду со всеми соседями Саддама. И все же Ружар сомневался, что фундаменталисты испытывают потребность или хотя бы желание отдавать свою нефть в обмен на пищу или даже медикаменты, сотрудничая с режимом, который до сих пор они обливали грязью. Оставалось оружие. Чтобы поддерживать нужды своего перманентного джихада, воинствующий ислам всегда нуждался в боевом оружии, минах, минометах.

Перед кабинетом Ружара остановилась молодая женщина и пополнила опоздавшей корреспонденцией и без того высокую груду бумаг. Проводив ее взглядом, журналист принялся рассеянно разбирать свою объемистую почту. Мысль о возможном союзе между ливанским фундаменталистом и человеком, известным своими спекуляциями с Ираком, не давала ему покоя. Среди писем обнаружился довольно толстый конверт из плотной бумаги, с надписанным от руки адресом. Ружар мгновенно узнал почерк и сначала оживился в предвкушении новых деталей. Но радость его длилась недолго: он взглянул на почтовый штемпель. Письмо было датировано следующим после смерти Жан-Франсуа Донжона днем. Замогильное свидетельство? Последняя проделка, чтобы напакостить прессе? На память ему пришли снимки Понсо. «Мартина» умер при обстоятельствах, дискредитирующих как его откровения, так и их мотивацию.

Журналист чуть было не выбросил конверт, но передумал и собрался открыть его, но тут на него внезапно накатила тревога. Донжон был не идиот, он должен был подумать, что роковой поступок сведет к нулю его шансы быть услышанным. Возможно, письмо не от него, может быть, это подделка или, хуже того, ловушка. Ружар покачал головой. Вот и он поддался всеобщей паранойе. Ему показалось забавным, что он не может помешать разъедать его сознание язве страха. Что за идиотизм, ведь он, Ружар, ничего собой не представляет. Кому придет на ум послать ему по почте биологическое оружие?

Биологическое оружие…

Химическое оружие…

Ирак.

Американцы возобновили попытки определить объем находящегося в руках у раисов оружия массового уничтожения, избежавшего контроля Организации Объединенных Наций. Например, при пересечении границ. С помощью контрабандистов.

Никто не знал, что стало с этим так называемым арсеналом. Общее мнение склонялось к тому, что он по большей части уничтожен в первые же дни «Бури в пустыне». Остальное якобы было с огромной неохотой демонтировано и разрушено в годы, последовавшие за окончанием войны. То, что прежде, при участии и сотрудничестве многочисленных восточных государств, являло собой гордость Ирака, теперь, возможно, оставалось лишь дурным воспоминанием.

Франция была не последней страной, поддержавшей Саддама Хусейна в его движении к самоуничтожению. Уже давно власти делали большое различие между ощутимым желанием поддержания своих иракских привязанностей, со всеми требуемыми отклонениями от нравственности, и необходимостью выступать против них по причине чересчур многочисленных «нарушений», которые позволял себе диктатор.

Там было что скрывать. Ружар задумался, до какой степени, но, пока формулировал вопрос, понял, что знает ответ. В случае крайней необходимости власть без колебаний сделает все возможное, чтобы защитить себя любыми способами, включая, разумеется, и убийство. Не удалось ли Хаммуду вывезти из Ирака что-то, что так желательно было бы перехватить секретным службам?

Журналист опустил глаза на конверт и, уже не раздумывая, вскрыл его.

Документы. Никакого белого порошка, только бумага. Первый лист был сплошь покрыт колонками цифр. Журналист сумел идентифицировать даты, остальныхобозначений не понял и отложил документ в сторону. Затем последовала газетная статья, упоминающая о дорожном происшествии в отдаленном пригороде Парижа. С двумя жертвами. Причины трагедии не указывались, как и имена покойных. Ружар отметил детали, относящиеся к дню и месту трагедии, снял трубку и набрал номер. И без лишних слов тут же передал информацию своему собеседнику:

— Пожалуйста, найди мне по этому делу все, что сможешь. Даже больше.

Затем он перешел к остальным документам. Электронная переписка: между несколькими корреспондентами, похоже всегда одними и теми же. Он просмотрел ее по диагонали, поскольку в основном письма были старыми, и решил вернуться к ним позже.

Ружар снова взял первую страницу, с цифрами и буквами. Однажды он уже видел похожие списки. Это было несколько месяцев назад, за стаканчиком вина. Один его коллега пытался объяснить кому-то из журналистов темные и непонятные приемы люксембургского финансового учреждения, по его словам якобы скрывающие крупную преступную операцию по отмыванию денег. Ружар тогда ничего не понял, но вспомнил про документы, которые им показывали. Они сильно смахивали на эти.

Журналист бросил взгляд на часы, счел, что время позволяет, и снова взялся за телефон. На пятый гудок на другом конце провода раздался голос, который он ждал услышать.

— Поль. Слушаю вас.

— Привет, это Ружар. Ты по-прежнему занимаешься герцогством?[216] Мне бы хотелось знать твое мнение об одном документе.


02.12.2001

Сидя перед едва слышно бормочущим телевизором, Понсо читал воскресную газету. Обычно к концу недели газеты сбавляли обороты и затихали, но та, что он сейчас держал в руках, предлагала ему лишь, используя модное словечко, «нагнетающие» тревогу новости. На каждой странице речь шла только о финансовых, политических и криминальных нарушениях или неопределенности будущего. А также о провалах и признаках конца чего-нибудь. Работа доставала Понсо даже дома. В конторе он ежедневно получал все новые служебные записки, некоторые из них иногда были составлены на основе полученных от него же сведений. Настоящий возврат отправителю. Новые опасности множились с такой же скоростью, с какой возникали новые задачи. Всегда и везде он жил в режиме усиленной бдительности, особенно когда оказывался в неблагополучных общественных местах и т. д. и т. п… Привычная болтовня, которой Понсо уже не придавал значения, потому что слишком часто слышал. Почти не придавал. За исключением последних нескольких дней.

Мимо него ураганом пронеслась Мари, старшая дочка:

— Ма-ама!

Она вбежала в кухню, где мать разбирала сумки с покупками. Полицейский прислушался. Потерялся свитер, и «очень важно» немедленно найти его. У дочери любовное свидание. Понсо растрогался, но все же не успел позабыть о своих опасениях, напряжение в семье достигло предела. Его кровинка в настоящий момент была убеждена, что мать намерена испортить ей день. Дело было срочное. Полицейский поднялся с дивана и присоединился к главным женщинам своей жизни:

— Дамы, успокойтесь, сегодня воскресенье. — Он повернулся к Мари. — Где ты встречаешься с Супер-Мурадом?

Шутка была доброжелательная. Вчера вечером, за ужином, они удостоились чести в течение часа выслушивать восторги по поводу этого мальчика.

— Ничего смешного.

Понсо пожал плечами и изобразил фальшиво-невинную улыбку.

— Я должна прийти к нему домой.

— Он ведь живет где-то поблизости, да? Ну и в чем проблема?

— Па-апа! Ты ничего не понимаешь! — Девочка возвела глаза к потолку. — Мы не будем сидеть с его родителями, а встретимся с друзьями в городе. Не хочу опаздывать, нам еще надо ехать по скоростной линии метро.

При упоминании о скоростной линии полицейский напрягся, но его старшая этого не видела, она снова раздраженно бросилась в свою комнату. Взглянув на жену, Понсо заметил в ее глазах тревогу. Он погладил ее по щеке — ему бы хотелось, чтобы жест получился более успокаивающим, — и рассердился на себя за невнимание к дочери и жене. Он уже собрался сказать что-то вроде: «Пойду поговорю с ней», но тут на кухонном столе зазвонил мобильный телефон. Понсо взял его и взглянул на экран. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы узнать номер.


Амель заперлась в ванной, открыла коробочку с лекарствами и достала два блистера. Она смотрела то на свое печальное лицо в зеркале, то на мелкие надписи, указывающие даты приема пилюль. Сегодняшнюю таблетку она еще не отрывала. Нажав ногой на педаль, молодая женщина открыла крышку мусорного ведра.

Сильвен постучал в дверь:

— Все в порядке?

— Да, уже выхожу.

— Ладно. Лучше бы нам не опаздывать, ты же знаешь мою мать.

В программе дня бранч[217] с родителями мужа и объявление новости.

— Честное слово, я очень быстро.

Амель дождалась, пока муж отойдет, и снова стала пристально всматриваться в свое отражение. Крышка упала, из крана полилась вода. Амель проглотила таблетку, спрятала противозачаточное средство в сумочку и попыталась придать лицу более радостное выражение.


Понсо прибыл на свидание с опозданием. Он только что доставил дочь с ее приятелем на Елисейские Поля, где они должны были встретиться с другими ребятами. Всю дорогу молчали. Мари дулась, раздосадованная несносным отцовским вмешательством в ее сегодняшние дела. В присутствии подружки, словно воды в рот набравшей, Мурад тоже предпочел хранить молчание и избегал встречаться взглядом с этим ужасным отцом, которого дочь всегда старалась описать в черных красках, чтобы напугать свою компанию.

Понсо понимал, что поступил как дурак. Не потому, что испугался, а потому, что настоял на своем решении отвезти Мари. Что же, он так и будет мешать ей жить своей жизнью и запрещать, например, пользоваться общественным транспортом?

Полицейский вошел в «Ла Куполь»[218] и сразу заметил сидящего за столом Язида Беньямину. Тот поедал горячее и едва приподнялся в приветствии, когда подошел его гость.

— Присаживайся, друг. Съешь что-нибудь?

Пристально глядя на испачканную соусом салфетку, Понсо отрицательно покачал головой:

— Жена ждет меня к обеду.

Алжирец кивнул и молча указал подбородком на лежащий на столе конверт. Шумно жуя, он сообщил, что, помимо всего прочего, в конверте находятся фотографии.

— Немного устаревшие, но других у нас нет.

— Фотографии чего?

— Не чего, а кого. Инженера-химика, одного из наших, по имени Зубеир Уннас.

— Какое мне дело до этого типа?

Беньямина глотнул вина.

— Он перешел на сторону врага. — Он поднял руку, призывая полицейского к молчанию, и, прежде чем продолжить, отпил еще вина. — Ты просил меня найти информацию, выходящую за рамки обычной и касающуюся наших «лучших врагов», как ты выразился. Вот все, что я могу предложить тебе в настоящий момент.

Понсо долго разглядывал конверт, прежде чем распечатать его и посмотреть снимки.

— И что же такого интересного в твоем инженере?

— Лучше бы тебе порасспросить об этом своих дружков из внешней разведки. — Беньямина заметил искорку интереса в глазах собеседника и позволил себе удовлетворенную улыбку. — Они вот уже несколько недель повсюду ищут его.

— Выкладывай.

— Ходят слухи, что Уннас переквалифицировался в подрывника, которому нет равных, и ушел в подполье. Говорят также, будто у него есть основания обижаться на французские секретные службы, якобы виновные в его предательстве.

— Может, перестанешь ходить вокруг да около? — Полицейский заговорил, не глядя на алжирца.

Он опять изучал фотографии химика, сделанные, судя по надписям на обороте каждой из них, в девяносто шестом году. За это время человек должен был измениться. Его сфотографировали, когда он выходил из здания с белоснежным фасадом и усаживался в автомобиль. Перспектива предполагала использование телеобъектива. Снимки наружного наблюдения.

— Пять лет назад Уннас был близок к властям в Алжире. Очень близок. У него и его семьи все складывалось хорошо. Однако он имел небольшую слабость. Интимные удовольствия, скажем, несколько необычного толка, что у нас совсем не рекомендуется придавать гласности.

Понсо пристально взглянул на собеседника:

— Например?

— Он любит маленьких мальчиков. Ваша служба внешней разведки обнаружила это и провернула операцию по перевербовке Уннаса. Очевидно, твои приятели давно хотели внедрить или завербовать кого-нибудь внутри нашего государственного аппарата, в наших нефтяных и газовых кругах. Он оказался идеальным кандидатом. К несчастью для вас, ЦРУ, защищающее и представляющее американские интересы в Алжире, об этом прослышало и передало сведения куда следует. Вы лишились информатора, а Уннас своего привилегированного положения. Ему едва удалось избежать наказания от нашей службы военной безопасности, арестовавшей всю его семью. Кончилось тем, что родные от него отказались и у него не осталось другого выхода, как примкнуть к рядам фундаменталистов.

Понсо иронично отнесся к присутствию среди бородачей педофила.

— Вера знает, как приспособиться к человеческим слабостям, друг. Уннасу достаточно было только засвидетельствовать свою благонадежность и объявить о возвращении на путь истинный. Помолиться тут, помолиться там, а его опыт химика довершил дело. Лицемерие религиозных деятелей повсюду одинаково, корысть чаще всего преобладает над их набожными речами. К тому же мало кто по-настоящему в курсе, никому не хотелось предавать дело огласке. С этой точки зрения американцы, пожалуй, хорошо сработали.

— Как это?

— Им известно, что кое-кто среди наших руководителей противится их проникновению и продолжает дружески относиться к французам. Но наши сдают позиции. Соединенные Штаты не замедлили этим воспользоваться. Некоторые всерьез поверили, что когда американцы сотрудничают с нами, то делают это на равных началах.

— Да ладно тебе! Они пытаются надрать вас, как уже сделали со всеми, а если не выйдет, они вас бросят.

Алжирец взглянул на французского полицейского все с той же ироничной снисходительностью:

— Возможно, но пока они не страдают от старых колониальных комплексов, а это все, что имеет значение для большинства наших дражайших руководителей.

— В таком случае, почему ты мне помогаешь?

Язид попросил метрдотеля принести десертное меню.

— По дружбе, разумеется.


Завтрак подходил к концу. Во время еды Амель молчала. Целиком сосредоточившись на своем сыне и его профессиональных «подвигах», родители мужа не слишком обращали на нее внимание. В оправдание Сильвена следует сказать, что все его попытки вовлечь молодую женщину в беседу закончились провалом. Так что она, занятая своими мыслями, ограничивалась тем, что улыбалась и кивала.

Сильвен вернул ее к действительности, взяв за руку. Тут Амель заметила на столе четыре бокала для шампанского и поняла, что наступил роковой момент.

— Мы оба, э-э-э… Мы должны вам кое-что сказать.

Амель опустила глаза, что ее свекровь расценила как знак кротости и смирения.

— Мы решили завести ребенка. Амель перестала… — Голос мужа заглушил шум ресторана.

Когда журналистка подняла глаза, она обнаружила, что сотрапезники подхватили бокалы и ждут ее, чтобы чокнуться. Она последовала их примеру, и бокалы столкнулись, издав низкий хрустальный звон.

Мадам Рувьер заговорщицки склонилась к ней:

— Знаете, я понимаю ваше волнение. Быть матерью: для нас это так важно. А в первый раз… что может быть прекраснее! — Она перевела влюбленные глаза на сына и не заметила, какого нечеловеческого усилия стоило Амель сдержать слезы.


Пикап с включенными аварийными сигналами стоял поблизости от служебного входа. Камель ждал возвращения Фареза, несущего остатки использованного в эти выходные материала. Первая фаза их работы завершена. Они высверлили и замаскировали все пазы, не оставив ни малейшего следа своего присутствия.

До их следующей встречи Фарезу предстояло вернуться к обычной работе, а Камель должен приступить к изготовлению разных зарядов. Ракеты доставят в последнюю очередь, когда прибудет Vx.

Камель следил за бесконечным потоком несущихся по набережным Сены автомобилей: после короткого отдыха в выходные парижане спешили домой. Он вспоминал о похожих событиях другой жизни, когда его еще звали Зубеир Уннас и он что-то собой представлял. Он с горечью признал, что время радости, простоты и умиротворения в его жизни миновало. Сегодня он вел жизнь параноика — тайную, тревожную, лишенную покоя.

Из отверстия подземной галереи появился Фарез и, закрыв за собой решетку, подошел к машине:

— Все в порядке. — Он поставил в пикап ящик с инструментами и опустил заднюю дверцу кузова. — Куда тебя подвезти, гуйа?

Камель все не мог оторвать взгляда от воскресного потока машин.

— На Лионский вокзал. Там я сяду на поезд скоростной линии метро.


Входя в квартиру по возвращении из Вексена, Ружар пропустил жену вперед. Она сразу же молча прошла в спальню. Глядя ей вслед, он с облегчением думал о том, что наконец закончились эти два дня, когда они не обменялись ни единым словом, кроме самых необходимых. Он в очередной раз уступил из приличия, потому что обещал и хотел покоя. Из трусости. Вопреки своим прекрасным речам, Ружар был не способен отказаться от мелких бытовых удобств и финансовых вливаний в свою жизнь. С годами оба смирились с ситуацией, виновным за которую в основном был он. Деньги и горечь осознания невозможности когда-нибудь иметь детей, боль от совершенного предательства были единственным, что он еще разделял со своей женой. Ему принадлежала только его работа, только ею он действительно владел.

И временные любовницы. Воспоминание о залитом потом лице Амель в туалете бара пронзило его воображение. Девчонка оказалась не слишком умелой, но по ее заднице он скучал.

Ружар взглянул на часы и решил заглянуть в редакцию нынче же вечером. Все выходные он думал о замогильном почтовом отправлении Жан-Франсуа Донжона. В пятницу днем заголовки электронных писем предоставили ему несколько интересных деталей, например перекличку между датами некоторых писем и событиями, на которые обратил его внимание «самоубийца». К тому же эти совпадения бросали новый свет на содержание двух расшифрованных сообщений, но журналист не имел возможности покопаться в материалах, поскольку уехал. Клейн решил, что лучше запереть документы в сейфе у себя в кабинете и не выпускать наружу ни одной копии.

Сотруднице журнального архива удалось разыскать для него имена жертв упомянутого в статье происшествия. Нурредин и Халед Харбауи. Она же сообщила ему, что эти двое были в числе подозреваемых, арестованных несколько недель назад сотрудниками контрразведки.

Все это вывело его на правильную дорогу.

Одно из нерасшифрованных электронных писем было послано отправителем, назвавшимся «EPEIRE»,[219] вскоре после «дорожно-транспортного происшествия». На первый взгляд сообщение выглядело совершенно невинным, но в случае, если оно имело отношение к смерти братьев Харбауи, принимало более мрачный оборот. Интуиция подсказывала журналисту, что у него в руках отчет о выполненной работе, в результате которой было одновременно поражены две цели. Произошли две смерти. Две казни.

В распоряжении Ружара наконец оказалась ниточка, связывающая две из четырех подозрительных смертей, — зашифрованные сообщения, очевидно относящиеся к дорожно-транспортному происшествию и к Обществу оперативной обработки, откуда, похоже, отправлялись эпистолы.

Это были не единственные обнадеживающие открытия пятницы. Поль изучил последний документ из посылки «Мартины» — распечатку цифровых данных. Коллега подтвердил то, что Ружар уже и сам подозревал. Таблица содержала данные о серии финансовых транзакций, датированных разными днями, в первой колонке, проведенных одним-единственным подателем заявки, чье имя в закодированном виде возникало в следующей колонке. Оставшиеся буквенные и цифровые последовательности, вероятно, соответствовали адресатам этих операций. Поль, сохранивший крепкие дружеские отношения в люксембургских редакциях, пообещал все разузнать, но предупредил, что на это понадобится время.

Ружару следовало запастись терпением. Поразмыслив, он принял решение не выходить вечером из дому и отправился в гостиную. Наливая себе портвейн, он увидел, как по коридору прошла жена, переодетая ко сну. Под халатом угадывался ее слегка расплывшийся силуэт, и Ружар отвел взгляд, чтобы не думать о надвигающейся ночи, которую ему предстоит провести возле этого стареющего тела.


04.12.2001

Не сказав ни слова своим телохранителям, Шарль Стейнер вышел из машины и устремился в холл дома номер тридцать три по улице Бельшас в седьмом округе. Его шофер проехал еще немного и припарковался на чудом оказавшемся свободным месте, предназначенном для автомобилей доставки. Занятый своим маневром, он не обратил внимания на прохожего в капюшоне, джинсах, кроссовках и штормовке, вошедшего в ресторан, расположенный в доме двадцать, как раз напротив здания, где только что исчез шеф Общества оперативной обработки, управления и надзора.

Этот странный клиент резко выделялся среди модной золотой молодежи, составляющей основную часть посетителей кафе. Менье снял капюшон и уселся в баре, возле самой двери, боком поставив принесенную с собой спортивную сумку на стойку. Сторона, направленная к выходу, была снабжена тонкой черной нейлоновой сеткой, скрывающей объектив сверхчувствительной камеры.

Бармен хотел было сделать ему замечание, но полицейский незаметно показал свое удостоверение:

— Я ненадолго. А пока не принесете ли мне пиво с лимонадом? [220] Похолоднее, пожалуйста. — И он вернулся к наблюдениям.

Вскоре перед домом тридцать три появился второй мужчина. Невысокого роста, с седыми редкими волосами, в плаще цвета хаки. Он пришел пешком и быстро исчез в здании.

Менье не видел его лица, но это не важно: он снимет его, когда тот будет выходить.


В просторной квартире, крайне скудно обставленной в стиле Гаусса,[221] Пьер де Стабрат обнаружил полковника Монтана и Шарля Стейнера в гостиной с голыми стенами. Они стояли со стаканами в руках: не было даже стула, чтобы сесть. Единственным предметом мебели оказался телефон довольно современного дизайна, поставленный на напоминающий автоответчик аппарат. Он венчал мраморное обрамление пустого камина. Два длинных кабеля тянулись от аппаратов через всю комнату до черного ящика на стене, украшенного прерывисто мигающими зелеными диодами. Безопасная линия связи, доступная в экстренном случае, когда агенты пользуются этой конспиративной квартирой.

Мужчины обменялись короткими приветствиями. Монтана предложил вновь пришедшему воды, получил вежливый отказ и решительно приступил к делу:

— Господа, у меня дурные новости. Наверху обеспокоены по поводу только что частично описанной мною попытки дестабилизации службы и возможного влияния подобной дестабилизации на обсуждаемое нами дело. Это совсем некстати, моего шефа вызвали во дворец. Приглашению предшествовали вызовы к премьер-министру и министру обороны…

Стейнер подавил улыбку. Он знал, что визит шефа внешней разведки в Елисейский дворец никак не связан с Донжоном и главным образом касается деятельности группы, в течение нескольких месяцев позволяющей себе копаться в частной жизни предполагаемых кандидатов на участие в предстоящих президентских выборах. История, которая рано или поздно будет предана гласности. И, как он и предполагал с самого начала, влиятельные лица службы и их доверители в конце концов стали отдавать себе отчет в рискованности своих застарелых привычек и испугались негативных последствий. Шалости почившего сотрудника Монтана лишь ускорили процесс их отрезвления.

Монтана продолжал не останавливаясь:

— Все это очень некстати, даже если мы воспользуемся тем фактом, что сейчас внимание сосредоточено на другом. Поэтому я получил приказ на время заморозить операцию «Алекто» и адаптироваться к новым требованиям.

— Мне это представляется сложным. — Шарль не дал ему времени продолжить разглагольствования. — Без поддержки извне мою партию не разыграть. Мой персонал окажется слишком на виду. Я думаю, настало время передать эстафету другим — тем, кто сможет развернуть на нашей территории средства, необходимые для успеха столь тонкого захвата.

Стабрат пробормотал сквозь зубы:

— Мы не хотим, чтобы эта история выходила наружу, мое руководство ясно высказалось на этот счет.

— Ваше руководство — это и мое тоже, генерал. — Монтана ответил коллеге из Управления военной разведки, намеренно проигнорировав Стейнера, чей выпад разозлил его.

— Явно нет. — Генерал произнес это сухим тоном. — Мы не отступим при первой трудности, нашей первоочередной целью остается тихий перехват Vx.

— Согласен.

Оба собеседника повернулись к Шарлю. Они делали общее дело. Военный снова заговорил, более спокойным тоном:

— Еще ничего не потеряно. Феннек по-прежнему активен. В настоящий момент он вне всяких подозрений и может продолжать снабжать ваших оперативников информацией, как делал это с самого начала.

— Да, кроме того, даже если мы временно расформируем команды наблюдателей «Алекто», наша логистика и имеющиеся у нас сведения по-прежнему останутся доступными для вас.

Стейнер вызывающе посмотрел на Монтана.

Тот не моргнув ответил ему тем же:

— Можем ли мы, по крайней мере, рассчитывать на вашего Линкса, чтобы действовать, как должно?

— Разумеется… Как и он взамен может рассчитывать на нас.

Сотрудник внешней разведки принялся мерить комнату шагами. Его собеседники слышали, как он, прежде чем с вопрошающим видом повернуться к Стабрату, пробормотал что-то вроде: «Но ни в коем случае нельзя легализовать этого агента. Такого никто не может потребовать».

Генерал согласился с мнением шефа:

— С нашей стороны все ясно. Если нам придется прибегнуть к такой крайности… — Он на мгновение умолк и посмотрел на Стейнера, с трудом скрывающего беспокойство. — Старая семейная история. Эти люди привыкли.


05.12.2001

Карим осмотрел входную дверь, обнаружил свои метки и, успокоившись, сунул ключ в замочную скважину. Сегодня никаких неуместных визитов. Не включая свет, он пересек комнату и встал возле окна. Через некоторое время ему удалось разглядеть силуэт преследовавшего его от самой мечети салафиста. Мохаммед по-прежнему был у него на хвосте. Сыщики тоже, более незаметные, лучше натренированные.

Феннек развернулся лицом к своей единственной комнате и несколько мгновений в полумраке рассматривал ее. У него не было никаких сомнений в том, что тем или иным образом полиция поймала его в ловушку. Проверить означало бы обнаружить себя, поэтому он ограничился тем, что задернул шторы и зажег свет. Сложно оставаться на высоте, зная, что за тобой постоянно наблюдают, даже в самой интимной обстановке.

Он почти утратил доверие исламистов, а его контора продолжала упорствовать вопреки всякому здравому смыслу, хотя он даже не мог понять почему. Если не предполагать худшего. Но Карим был продуктом этой системы — чистым продуктом военной традиции. Поэтому, как ни странно, какая-то часть его самого пока отказывалась поверить, что руководство может отступиться от него или, хуже того, превратить в инструмент. Что Франция снова может совершить ошибку, уже допущенную по отношению к его отцу.

Его продолжала терзать паранойя, ставшая уже второй натурой. Он устал, хотел и должен был все прекратить, но был слишком хорошо подготовлен, поэтому каждый день ему удавалось укротить свое желание выйти из игры.

И все же что-то должно произойти. Упорство, с каким Мохаммед следил за ним, и недавние обманные ходы Неззы — как раз сегодня вечером он отменил встречу — являлись предвестниками каких-то действий, которые вот-вот начнутся, и форма их по-прежнему оставалась непредсказуемой.

Феннек машинально прикоснулся к боку и под свободно спадающей на полотняные штаны широкой белой рубахой нащупал пояс, который недавно снова стал носить.

Может быть, полицейские нагрянут первыми. Он не знал, какую позицию в этом случае ему следует занять. Для ситуаций подобного рода существует своя процедура, однако она не поясняет, как полагается себя вести, когда вы во всем сомневаетесь, особенно в вашем собственном начальстве и в том, что оно вдолбило вам в башку.

Пальцы агента обследовали кожу от одной шлевки к другой, пока не нащупали угловатые формы девятимиллиметрового зигзауэра,[222] с которым он не расставался уже несколько дней. Присутствие пистолета около почек придавало уверенности. Оружие, вытащенное из тайника в углублении стены, утешало его по ночам, словно любовница.

Карим заглянул в кухню. Сама мысль о голоде покинула его при виде нескольких покрытых пылью консервных банок, валяющихся в раковине поверх грязной посуды. В последние дни ему не приходилось насиловать свою природу, чтобы на время поста побороть чувство голода. Он был под наблюдением, и все остальное отошло на задний план.

Он придвинул к входной двери комод из ИКЕА — свою самую тяжелую мебель. Смехотворная преграда, она ненадолго сдержит решительный натиск, но даст ему время, чтобы отреагировать.

Феннек, не раздеваясь, растянулся на кровати. Для проверки вытащил из оружия магазин с большой обоймой и сразу же вставил на место. Потом зажатый двумя руками пистолет лег ему на сердце. И только после этого глаза агента закрылись.


07.12.2001

Френк Резник был в Загребе. Он сидел в кафе, фасад которого был выкрашен желтой краской. Несмотря на все его старания оставаться незаметным, высокое долговязое тело, усеянная веснушками белая кожа и огненно-рыжие волосы на несколько секунд привлекали любопытство других посетителей бара — приземистых, ширококостных и темноволосых мужчин. Таких же, как те, что сновали по базару Долача между прилавками со скудным ассортиментом товара, тесно поставленными под красными зонтиками, раскрытыми, чтобы защититься от дождя. Здесь все было серое, как в Англии — стране, где он родился и вырос. На родине, от которой он отрекся, чтобы после встречи с Богом найти себе приют в Пакистане.

Перед ним возник Анте Адеми, еще более приземистый, чем обычно, и, как всегда, сотрясаемый нервным тиком. Некоторое время хорват быстро переводил тревожный взгляд от зала кафе к запруженной жалкими огородниками площади, затем присел за столик.

Англичанин пристально посмотрел на своего приятеля — тот совершенно не изменился, — улыбнулся и вспомнил, что эта мысль посещает его при каждой их встрече.

— Чего? — Адеми обратился к нему на «кухонном» английском.[223]

Все такой же недоверчивый.

— Как видишь, я выжил.

Резник, бывший солдат ее величества, во время конфликта подвизался охранником военнопленных в Боснии и был прикомандирован к коридору с камерами, где сидел Анте и несколько других мусульман, его товарищей по оружию. Солдат и пленный понравились друг другу, сблизились и подружились еще до того, как Френк окончательно отважился на решительный шаг. Он обратился, как только освободился от воинских обязанностей.

В конце концов хорват тоже улыбнулся в ответ:

— Рад тебя видеть. Ты сделать хороший путешествие?

— Да, но это еще не все. Аль-хамдулилла,[224] скоро, если…

— Быть внимательно. — Адеми снова цепким взглядом обследовал окрестности и заговорщицки склонился к приятелю. — Двое друзей из нас скоро уехать.

— Как обычно?

— Как обычай. Это хорошо. Три месяца терпеть им слишком долго. Как они приехать из чертов Албания, да? Моя их не любить.

Резник понимающе кивнул, он бы тоже чувствовал себя неспокойно, если бы должен был хранить в своем подвале химическое оружие.

— Сказать твой контакт, что они есть во Франция на свадьба рядом с тридцать первое декабря. — Анте ткнул пальцем в лежащий между ними на столе мобильник англичанина. — Этот твой новый сотовый? — Не дожидаясь ответа, он схватил аппарат, стал нажимать на кнопки, дышать на экран, затем, перевернув, вскрыл его, вытащил батарейку, вставил ее обратно и включил телефон. Это занятие продолжалось несколько долгих минут. — Красивый. Твоя доволен, нет? — Затем: — Hijrah,[225] в обратном смысле.

Френк не ответил, но мысленно зафиксировал информацию, открывающую доступ к электронной микросхеме, которую собеседник только что незаметно вложил в телефон, пока вертел его в руках.

Прежде чем с равнодушным видом распрощаться и порознь, с минутным интервалом, покинуть кафе, они еще с четверть часа поговорили о менее важных вещах.


Сидя в машине, припаркованной на одной из примыкающих к площади улочек, двое туристов изучали разложенную на приборной доске карту автомобильных дорог. Мужчина за рулем бросил взгляд на фасад бара, откуда только что вышел Френк Резник.

— They’re gone.[226]

Женщина аккуратно сложила план и взяла небольшой рюкзачок, лежащий прямо перед ней у ветрового стекла. Приоткрыв его, она убедилась, что скрытый там фотоаппарат сработал хорошо:

— Everything is OK.[227]

Автомобиль агентов МI6[228] тронулся и покинул место стоянки. Они уже несколько месяцев следили за своим соотечественником. Их служба подозревала его в организации британской ветви обширной сети торговли оружием, перетекавшим из стран Востока к мусульманским фундаменталистам, которые испытывали не слишком сильную симпатию к Великобритании и ее европейским партнерам.


Один час — время, которое отвел себе Понсо на обдумывание того, что он расскажет своему начальству. Зайдя в знакомое кафе на улице Боэти, он в одиночестве допивал кофе, когда неожиданно прямо ему под нос сунули ксерокопию вырезки из газетной статьи. Мгновенно узнав статью, полицейский обернулся, чтобы взглянуть, кто надоедает ему во время завтрака. И обнаружил хмурое лицо Ружара.

— Хаммуд, Сесийон: это двое. Сколько еще?

— Сегодня пятница, и у меня перерыв.

— А мне плевать.

— Где вы это взяли? — Понсо заметил некоторое сомнение в глазах журналиста.

— По всей вероятности, Донжон не собирался унести все свои секреты в могилу. Он послал мне это в день своей смерти. Странно, правда? Как раз перед тем, как покончить с собой.

— Кто вам сказал, что это именно от него?

— Его консьержка. Она рассказала мне, что на следующий день после кончины Донжона нашла конверт с этим документом в привратницкой, среди почты, предназначенной для отправки. Я думаю, знай она тогда, что это оставил он, не прикоснулась бы к конверту. В жизни не видал таких суеверных людей. Уверен, что после разговора со мной она опрометью бросилась в церковь.

— Между нами говоря, один конверт ничего не доказывает. Как вам удалось так быстро найти адрес покойного сотрудника Стейнера?

— Это было нелегко, но я справился.

— Какое отношение имеет к вам смерть этих несчастных?

— Значит, вы знаете, о чем говорится в статье?

— Вы только что показали ее мне.

Мужчины оценивающе посмотрели друг на друга, затем Ружар снова бросился в атаку:

— Не просто какие-то там «несчастные». По странному стечению обстоятельств, они исламисты, задержанные контрразведкой незадолго до таинственного дорожно-транспортного происшествия. Будь я сыщиком, я бы сказал что-нибудь вроде: «Хреновое время для бородачей». Итак, повторяю вопрос: я насчитал уже четверых, сколько еще?

Придав лицу самое безмятежное выражение, Понсо молчал.

— Мои более подверженные паранойе собратья сочли бы, что ваша немота является знаком наличия некой тайной агентурной сети, призванной с помощью самых эффективных методов отвести от Франции террористическую угрозу.

Полицейский усмехнулся:

— Кто вам поверит, если вы напишете что-нибудь подобное? Я уже сказал вам: все, чем вы располагаете, есть досужий вымысел страдающего депрессиями и неудовлетворенного своей работой самоубийцы.

— Почему вы так уверены, что я не располагаю более серьезными сведениями?

Изумившись внезапной самоуверенности собеседника, Понсо выпрямился.

Удовлетворенный Ружар продолжал:

— Вашего приятеля Махлуфа я тоже нашел, у его сына. Сейчас поведаю вам одну историю, услышанную от него по телефону. Дарю ее вам. По его словам, прошлым летом Хаммуд встречался с одним сирийским дельцом. Тот тип специализируется на торговле с Ираком. Ирак, сами понимаете, это наш большой друг Садам и все такое. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь, кажется, именно вы сказали мне, что раньше работали со Стейнером над какой-то историей по вербовке иранских диссидентов в пользу иракских секретных служб? Значит, эта страна ему знакома, не так ли? — Журналист ликовал. Хотя офицер госбезопасности молчал, его выдавали глаза, подтверждавшие Ружару, что он на верном пути. — Мне также стало известно, что он неплохо провел время в Ливане. Мне представляется, тут слишком много совпадений. Ладно, мне пора бежать. Не злоупотребляйте кофе, это вредно для желудка…


10.12.2001

Выходные тянулись бесконечно. За два дня не произошло ничего интересного. Изнывая от скуки, Амель заставила себя выйти из дому. Сначала она собралась заглянуть в супермаркет, однако, подавленная абсурдностью этой затеи, в конце концов направилась в сторону Венсеннского леса.

Возле озера ей встретились две женщины: одна с коляской, приблизительно ее возраста, другая постарше. Они появились на повороте тропинки, освещенные бледным зимним солнцем, улыбающиеся, объединенные общим интересом, и в нескольких метрах от Амель остановились возле скамейки.

Та, что помоложе, взяла на руки хнычущего младенца и под доброжелательным взглядом своей матери или свекрови принялась его успокаивать, повторяя: «Алиса, Алиса…»

Алиса…

Амель…

Мели…

Убаюкивающий тон молодой женщины унес Амель в прошлое, к тому благословенному времени, когда одного лишь звука материнского голоса было довольно, чтобы в один миг прогнать ее детские страхи и невзгоды. Амель ощутила комок в горле, развернулась и торопливо пошла прочь. Не успела она сделать и пятидесяти шагов, как в руке у нее оказался мобильник. Она машинально набрала номер, по которому принуждала себя не звонить уже несколько месяцев. Ждать пришлось недолго, на третий гудок на том конце ответили.

Интуитивно она знала, что трубку снимет мать.

— Ама?[229]

Сначала на другом конце провода повисло молчание.

— Мели? Мели… Все будет хорошо. Давай повидаемся.


11.12.2001

В каком-то журнале Камель прочел, что торговля сексом в Булонском лесу теперь лишь бледное отражение того, что было раньше. Но верилось в это с трудом — таким плотным был поток машин в первую ночь рабочей недели.

Сегодня вечером Камель вновь превратился в Зубеира — слишком сильным было желание. Прячась в спасительной тени деревьев, он нерешительно наблюдал за грязными маневрами семейных авто, движущихся медленно и томно, чтобы подвыпившие водители могли оценить услуги, предлагаемые существами без определенного пола, живой товар, готовый торопливо, как на конвейере, отдаться стоя, в кустах или на теплом капоте.

Стыд за то, что он доведен до крайности и, подобно всем этим подлым псам, явившимся сюда для удовлетворения своих грубых фантазий, готов потреблять продажную плоть, чуть было не подтолкнул Камеля отказаться от своей затеи. Он уже собирался уйти, когда увидел мальчика — неярко накрашенного, совсем молоденького, возвращающегося после обслуживания клиента. Он в прямом и переносном смысле припудривал носик. Выступив из темноты, Ксентини подошел к нему.

Оправившись от первого удивления, торговец плотью мгновенно уловил смущение робкого клиента и решился разбить лед, прикоснувшись к его щеке тонкой белой рукой. Они быстро условились о цене, деньги были выплачены, и теперь уже оба, рука в руке, вновь скрылись в зарослях.

Мальчишка коснулся губами его уха. Камель ощутил сильно отдающее ментолом дыхание трансвестита. Какой другой запах тот хотел скрыть? И получил запечатанный презерватив.

Продажный юнец повернулся к дереву и приподнял кусок заменяющего ему юбку голубого полиэтилена. Он услышал характерный звук расстегиваемой молнии, разозлился, что клиент так много времени тратит, чтобы натянуть презерватив, представил себе его трясущиеся неверные руки, одевающие слишком твердый член, который вот-вот извергнет все, что в нем накопилось.

С этим все пройдет быстро.

Но испытывающий неловкость Ксентини сдрейфил. Проникновение не удалось. Один раз, затем второй. Когда алжирец натягивал джинсы, измученный трансвестит повернулся и допустил ошибку: нечаянно улыбнулся, взглянув на вялый член своего несостоявшегося партнера. Исламиста захлестнули чувства унижения и неудовлетворенности. Даже не успев осознать своих действий, он рванулся вперед и нанес потаскуну сокрушительный удар головой. Нос парня хрустнул. Когда кулак нападающего вошел в солнечное сплетение под лазоревым полиэтиленом, унизанные кольцами руки сопляка, с покрытыми лаком ногтями, метнулись к юношескому лицу.

Колено Камеля превращало в месиво пах жертвы, втянувшей голову в обнаженные поднятые плечи, а болезненная эрекция грозила разорвать в клочья его джинсы. Он подумал кончить грязному зубоскалу в рот, но не успел: тот рухнул на землю и громко стонал. Привлеченные его криками товарищи по несчастью начали проявлять любопытство. Ксентини в последний раз пнул парня ногой, отчего у того оборвалось дыхание, и исчез в темноте.


Магрелла подсел к Понсо в машину, припаркованную во втором ряду на улице Дантон. Устроившись рядом с ним на переднем сиденье, он выложил на приборную доску копию статьи из еженедельника:

— Читал?

Его коллега кивнул:

— Дальше они не продвинутся.

— Однако здесь говорится о серии подозрительных смертей и одном самоубийстве.

— Догадки и предположения. — Понсо вздохнул. — Одни пустяки. Хочешь доказательств? Больше ни одна газетенка не подхватила сплетню. Всем плевать на каких-то мертвых козлов. Между нами говоря, мне тоже. Единственное, что имеет значение, — это какой кандидат переживет следующие месяцы и дотянет до Рождества.

— Ты полагаешь, они на этом остановятся?

Повисла пауза, офицер службы госбезопасности не произнес ни слова. Наконец он пошевелился в своем кресле.

— Шеф Ружара сделает то, что ему велят, как и мы все. — Он смотрел в сторону и, точно беглец, искал выход.

Магрелла внимательнее взглянул на него и обратил внимание на опущенные плечи, посеревшее лицо, слегка перекошенный галстук. Смирение, отчаяние. Тревога.

— Вы сворачиваете операцию?

Молчание.

— Почему?

Понсо повернулся к нему:

— Потому что я начал ее слишком рано. В пятницу я ходил к шефу, полагаю, он сходил к своему, и, таким образом, дело дошло до самого верха пирамиды. Затем…

— Затем?..

— Новые первоочередные задачи, штаты невозможно раздувать до бесконечности, и все такое. Так что теперь мы усердно корпим, чтобы наметить себе новые цели: корсиканцы, баски, выборы — выбирай что хочешь. К тому же моя история о том, что бородачей укокошивают шпионы, нелогична: таково решение руководства. — Снова вздох. — Это самое руководство горло драло, чтобы убедить меня, и слегка переусердствовало со своей патетикой. Особенно когда принялось говорить мне об отпуске, о семье, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Шайка ублюдков.

— Угу. И не всегда там, где их можно ожидать. — Понсо не то разочарованно хмыкнул, не то икнул. — Вот черт! Надо было мне продержаться подольше. А что у тебя?

— Примерно то же. — Магрелла пожал плечами. — Нас трясет, мы спорим, перекраиваем, соглашаемся. На самом деле мы топчемся на месте, поскольку до сих пор не встречались с по-настоящему заинтересованными лицами. Помни, главное — не вызывать подозрений.

— Прости, что?

— Не беспокойся, вмешалась даже прокуратура.

Офицер госбезопасности перегнулся на заднее сиденье и, достав оттуда картонную папку, после короткого колебания передал ее коллеге. Внутри находились портреты одного и того же человека, лицо которого менялось не только по причине возраста, но и благодаря всевозможным ухищрениям.

— Зубеир Уннас. — Понсо изложил CV[230] алжирца. — Он не твой убийца, но его психологический портрет подсказывает мне, что это очень возможный объект. Определи местонахождение парня, и ты, безусловно, найдешь того, кого ищешь.

— Как-то это малоубедительно для истории мести против нас.

— Возможно, но военные очень им интересуются.

— Ничего больше не добавишь?

— Как ты думаешь, почему мне приказали выйти из игры?

Магрелла стер грязь, скопившуюся перед ним на ветровом стекле.

— Уж не для того ли ты со мной откровенничаешь, чтобы спасти этого парня?

— Я аут,[231] но все еще сильно боюсь.

— Чего?

— Того, что толкнуло службу внешней разведки впутаться в подобную авантюру.

— А с чего ты взял, что меня охотнее, чем тебя, допустят ворошить это дерьмо?

Понсо хранил молчание.

Магрелла закрыл папку и положил на нее руки.

— Как я узнал об этом парне — если меня вдруг об этом спросят?


20.12.2001

Орфевр-три: «Чертова поганая погода, сейчас снова ливанет…»

Орфевр-два: «Угу, как было бы хорошо с женой в койке…»

Орфевр-четыре: «Вчера тот парень подсказал тебе что-нибудь?»

Такой словесный пинг-понг начался в середине дня. Сотрудники из тридцать шестого убивали скуку, переговариваясь по рации. Они собрались здесь, вокруг жилмассива Лепаж, на бульваре Ла-Виллет и примыкающих улицах, и ждали, когда «тот парень», Незза, выйдет из дома. Сотрудников госбезопасности видно не было, или они просто ушли уже несколько дней назад.

Орфевр-два: «Поразительно, сколько времени они там оставались, эти две потаскухи?»

Полицейские трепались в полной уверенности, что никто их не слушает, потому что подобный перехват потребовал бы технических средств, получить которые не так-то просто.

Орфевр-четыре: «По крайней мере три часа…»

Сервье такими средствами располагал.

Орфевр-два: «Ублюдок. Это ненормально, что там всегда трутся одни и те же, как свиньи…»

Исоставлял им компанию, хотя они об этом не знали. Новые приказы, грязная работа по делу объекта. Линкса уже достало сидеть на хвосте Нуари Мессауди.

Один, вместе с полицейскими, на заднем плане.

Многие причины могли объяснить этот новый заход, и самые очевидные из них оптимизма не внушали. Такая ситуация поначалу насторожила агента, но потом он решил не обращать внимания. Слишком долго он играл в эти игры, чтобы не знать их границ и опасностей. Управление сворачивало работу, чтобы в случае бури минимизировать свой риск, а он должен выкручиваться самостоятельно.

Один.

Орфевр-три: «Да чем они там занимаются?»

Вместе с полицейскими, на заднем плане.

«Они» в полицейском требнике означало Мессауди, но еще и Карима Сайяда, Великолепный, пришедшего часом раньше. Человека, легко уходящего от слежки, обстрелянного, сознающего, что за ним наблюдают, связанного с дилером, подозреваемым в исламистских привязанностях. И все же бородачи сомневаются в нем.

Круги в кругах.

Сайяд и Сервье уже прежде «нанюхали» друг друга: возле дома Сесийона, два месяца назад.

Незза и Джафар — звенья единой замкнутой террористической цепи. Сайяд? Нет, Сайяд и он — это общий мир, общие объекты. Один вблизи, другой вдали. Один информирует, другой действует? Возможно. Вероятно, все же они работают не на одну контору. Великолепный не принадлежит ни к конюшне Стейнера, ни к внешней разведке.

Но если он все еще здесь, значит, его работодатели могут или хотят пожертвовать им.

Значит, Линкс не совсем один.

Орфевр-один: «Всем постам. Со стороны Колонель-Фабьен приближается автомобиль. В нем Туати и еще двое…»

Туати? Верующий, в контакте с которым был Мессауди, имам мечети Пуанкаре, духовник любознательных мальчиков, следящих за себе подобными. Сайяд у Неззы, Туати с двумя сбирами у Неззы. Четверо против одного.

Сервье медленно выпрямился позади ограды, за которой он прятался. Его бинокль оторвался от наблюдателей из криминальной полиции, чтобы проследить за паркующими машину исламистами, и замер в ожидании.

Орфевр-три: «Мессауди выходит из своей квартиры…»

Сигнал прозвучал меньше чем через две минуты молчания рации, показавшегося бесконечным. Линкс увидел, как дилер остановился у машины с пассажирской стороны, где сидел проповедник, и передал ему небольшой предмет. Связку ключей? После чего пешком направился в сторону площади Сталинград.

Боевая тревога на радиоволнах. Оперативники бросились следом. Группам, расположенным дальше на бульваре, был дан приказ выступать последними, чтобы не вызвать подозрений бородачей. Напрасная предосторожность: те уже вышли из машины и двигались по жилмассиву Лепаж. В конечном счете трое против одного.

Орфевр-четыре: «Мессауди проходит мимо нас, спускается на станцию „Жорес“…»

Незза уезжал на метро, а не на автомобиле. Так надежнее. Агент задумался. Его мозг отмечал детали полицейского маневра, но глаза отказывались упускать Туати.

Орфевр-один: «За ним идет пешеход…»

Великолепный в задании не участвовал.

Наконец Линкс отступил в темноту и, оказавшись вне поля зрения, бросился к своему мотоциклу.


Квартира Нуари Мессауди выходила во двор; вдоль длинного коридора по одну сторону анфиладой располагались три комнаты, а по другую — кухня и ванная. Мохаммед бесшумно отпер входную дверь и пропустил вперед двоих своих молчаливых спутников. В глубине квартиры громко работал телевизор. Никакого другого шума не было. Должно быть, Карим по-прежнему находился возле телевизора в ожидании Неззы, сославшегося на необходимость прогуляться, чтобы выйти и оставить его одного.

Имам быстрым взглядом окинул темный коридор. Лишь дальний его конец освещала часть гигантского экрана дилера. Все боковые двери были закрыты.

Имам кивнул. Трое мужчин осторожно двинулись вперед. Они хотели застать Карима врасплох, чтобы взять живым и заставить его тихо исчезнуть. После того, как он запоет. А он запоет.

Нуари предупредил гостей, что телевизор повернут экраном к двери гостиной и перед ним стоит мягкий диван. Так что они подойдут к своей добыче со спины. Он только не уточнил, что комната очень большая и слабо освещенная. Так что, оказавшись позади дивана, трое салафистов никого на нем не обнаружили.

Феннек нарисовался справа и немного сзади них, шагах в десяти. Инстинктивно сбиры Мохаммеда бросились на него. Тот, что ближе, не успел даже увидеть, как противник поднял руку и выстрелил. Сдвоенный выстрел. Слепые близкие попадания в область сердца.

Грохот выстрелов в замкнутом пространстве. Хрипы. Комнату заполнил запах кордитового пороха.

Мертвец рухнул под ноги переместившегося в сторону и машинально присевшего агента. «Зиг» Карима уже целился в его товарища по партии, но краем глаза он увидел вытянутую в его сторону руку Мохаммеда.

Изменение цели.

Хлоп! Хлоп!

Уши сворачиваются в трубочку.

Туати на полу.

Горелый порох.

Пошевелиться.

Боль в пальцах.

Салафист только что широко взмахнул перед ним тыльной стороной правой руки. Феннек отбросил пистолет, внезапно Мохаммед прыгнул на него, и он упал назад. Карим лежал на спине, заточка искала его горло. Он слышал рычание, завывание — свое, своего врага. Они перекатились в сторону. Исламист хотел ухватиться за что-нибудь и на мгновение утратил контроль над своим импровизированным оружием.

Им тут же завладел Карим; перевес был на его стороне, и он прижал противника к полу. Зазубренное лезвие вонзилось в шею, порвало ткани и артерии, скрипнуло по позвонкам. Движение влево; давление на его запястья постепенно ослабело, резкий поворот вправо. Ощущение тепла на руках; на пуховую куртку хлынула кровь. Больше ничего.

Феннек тупо уселся на пол.

Десять.

Запыхался.

Девять.

Глухота еще не прошла.

Восемь.

Живой.

Семь.

Заточка. Он выдернул ее из хлюпающего горла.

Шесть.

Забрать «зиг».

Пять.

Отпечатки, следы.

Четыре.

Слишком поздно. Выйти.

Три.

Коридор.

Два.

Один.

Дверь, лестница, на улице. Сирены на Ла-Виллет. Карим повернул налево, к улице Мо. На бегу принялся разбирать пистолет. Магазин вытащен, патронник пуст. Он выбросил магазин и боеприпасы в первый попавшийся водосточный люк. Короткая пробежка по улице Сади-Леконт. Раму оружия в другой коллектор. Авеню Боливар, идти спокойно, дышать размеренно: иди же, черт! Ствол и затвор в помойку возле ближайшего дома, поглубже, под мешки с мусором — как же воняет! — вместе с курткой. Холодно, скорей!

Никакой заточки.

Придя в Бельвиль, он уже и в себя пришел, и затерялся в толпе с одной мыслью в голове: «Конец».


В течение пятидесяти минут Незза путал следы, совершая обходные маневры, возвращаясь назад, неожиданно меняя направления и виды транспорта, и наконец вышел из метро на станции «Площадь Шатле». Превосходная работа, Линкс в полной мере оценил ее. Оперативники тоже, хотя на протяжении всего пути сильно злились.

«Он движется по набережной Межиссери по направлению к Лувру…»

Преследование преследователей себя оправдало.

«Внимание на витрины, он все еще что-то подозревает…»

Считывающее устройство по-прежнему выдавало полицейские переговоры в наушник Сервье, под мотоциклетный шлем.

«Жаке, ты где? Ты его видишь?»

Жаке был последним пешеходом в группе. Линкс остановил мотоцикл на тротуаре на улице Риволи.

«Все в порядке, без паники… Он собирается перейти улицу де ла Бурдоннэ. Нет, подождите… Свернул, входит в отель. Две звезды, „Форум“. Я буду напротив».

С миниатюрным планом Парижа в руке Линкс направился пешком по направлению к Сене.

«По улице позади него едет всего одна машина, посмотреть, нет ли другого выхода…»

Все сыщики сообщили свое местонахождение, агент обнаружил их на карте в реальном времени. Узкие улицы квартала не позволяли незаметно припарковаться, так что они заблокировали зону, убрав аппаратуру. Единственной точкой их непосредственного контакта был Жаке.

Агент тут же засек офицера полиции, топчущегося на набережной вдоль реки и, чтобы не терять из виду вход в отель, выворачивающего шею всякий раз, когда мимо проезжал слишком большой автомобиль. Появилось несколько пешеходов. Линкс пристроился за ними на тротуаре, не переставая краем глаза внимательно следить за отражением парня из тридцать шестого в темных стеклах закрытого зоомагазина. Мимо пронесся автобус, что позволило ему быстро проникнуть в освещенный холл «Форума».

За стойкой никого. Сервье подождал. Радио приглушенно транслировало комическую пьесу. Никакого движения. Сыскарь не приближался, он не видел, как Линкс вошел. Звуки «Рир э шансон».[232] Все ключи висели на доске над стойкой консьержа, кроме одного, от двадцать второго номера. Услышав шум за загородкой, Сервье потихоньку пошел взглянуть. Служащий отеля готовил на крошечной кухне какую-то еду. Агент вернулся, перегнулся через стойку и обнаружил книгу записей отеля, заложенную всунутой в нее ручкой. На эту ночь четверо клиентов, среди них чета англосаксов, «Mr&Mrs Andrew»[233] комната двадцать два. Ни один полицейский не сигнализировал, что Незза вышел.

Значит, он по-прежнему здесь.

Нет больше необходимости слушать их болтовню, путь свободен, Линксу остается только подняться.


Код вспомнился Кариму, словно выученный накануне. Последний взгляд вокруг, и окоченевший от холода Феннек вошел в безликое здание в четырнадцатом округе. Полтора часа петляния по Парижу без пуховой куртки, чтобы оторваться от возможной слежки. К тому же пришлось снять свитер и обмотать его вокруг пояса, чтобы скрыть бурое пятно крови, растекающееся сбоку по штанам.

Лестница С, четвертый этаж, ключ от квартиры, как условлено, находился под половой плиткой на площадке. Внутри никакой мебели, только телефон.

Он набрал номер экстренной связи.

— Да, алло… — У снявшей трубку женщины оказался степенный, скорее немолодой голос.

— Добрый вечер, я студент профессора Луи, мне бы хотелось поговорить с ним. — Начало процедуры выхода из операции, Феннек называл центральному оперативнику ответственного за задание.

— К сожалению, его нет…

Агент с облегчением вздохнул. Это был условный ответ, дающий его службе время, чтобы связаться с куратором.

— Вы хотите что-нибудь передать?

— Да, попросите его позвонить Кариму Феннеку. — Теперь настало время назвать себя. — Он знает, где меня найти. До свидания.

Адрес уточнять не надо. Номер телефона известен в Управлении военной разведки и в этот самый момент высвечивается перед глазами диспетчера.

Конец связи. Снова ждать.


Линкс осторожно поднялся по деревянной лестнице. Он двигался вдоль стены, стараясь, чтобы не заскрипели старые, рассохшиеся ступени. На третьем этаже он пошел по коридору, лишь в глубине освещенному лампой-указателем запасного выхода. На полу лежала изношенная дорожка, едва прикрывающая истертый, щелистый пол. Как и все остальные двери на этаже, дверь двадцать второго номера была мышиного цвета и ее украшали металлические цифры с облупившейся позолотой.

По ту сторону ламинированного полотна Сервье слышал обрывки разговора двоих мужчин, говоривших очень тихо. Он уловил имя Нуари и понял, что обнаружил свой объект, однако другого слова разобрать ему не удалось. В этот момент мистер Эндрюс заговорил громче, по-английски, и попросил to be refilled.[234] Затем он снова понизил голос. Когда в комнате раздался голос женщины, согласившейся выполнить просьбу англичанина, Линкс стал слышать еще хуже. Шум шагов и последовавший за ним звон стаканов заглушили тихий разговор. Кто-то, вероятно женщина, наливал конспираторам какой-то напиток.


Не в силах успокоиться, Феннек ходил из угла в угол в мрачной квартире. Раздался звонок, и он сразу узнал голос Луи.

— Почта, через пятнадцать минут… — Куратор повесил трубку.

Поблизости находилась почта и одноименный бар, в это время закрытый. Именно там на самом деле должна была произойти встреча, и не через четверть часа, а через пять, максимум шесть минут. Возможно даже, они уже ждали его на месте.

Карим был всего в двух улицах от спасения, так что он подождал еще несколько самых длинных за последние месяцы секунд и вышел из квартиры.


Жаке только что сменил позицию, чтобы укрыться за одним из высаженных вдоль набережной деревьев, когда увидел идущего нетвердым, пьяным шагом к двери отеля «Форум» мужчину в обносках. У входа незнакомец остановился и стал озираться. Вскоре глаза его уставились в одну точку. Патрульная машина, двигающаяся вдоль тротуара. С тремя коллегами на борту, находящимися еще на расстоянии пятидесяти метров.

Алкаш выкрикнул что-то в адрес полицейских, чего Жаке не смог разобрать из-за уличного шума, и, изобразив крайне оскорбительный жест, бросился в отель.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо… И еще раз дерьмо!

— Я Жаке, у нас проблема…


Бормоча что-то невнятное, пьяный принялся кружить в пустынном холле «Форума». Не слишком понимая, что делает, он обежал помещение и в конце концов увидел стоящую у подножия лестницы, под стойкой с туристическими проспектами, корзину для бумаг.

— Мстить, черт… Ищейки хреновы…

Он порылся в карманах в поисках зажигалки, после нескольких неловких отчаянных попыток обнаружил ее и схватил плетеную корзинку.

— Пошли бы вы все!

В пьяном угаре он поджег мусор и бросил свой импровизированный факел под витрину с буклетами.

В этот момент из кухни вышел Иса Диуф, ночной дежурный отеля. Он был явно недоволен приходом незваного и разбушевавшегося бомжа. Но очень скоро позабыл о нем, увидев внезапно взвившееся над стойкой пламя, которое охватило витрину и быстро распространялось по ковровой дорожке и перилам лестницы. Дежурный включил сигнал тревоги.

Напуганный криками и полыхающим огнем, пьяный уже уносил ноги.


Линкс услышал по рации сигнал, возвестивший о неожиданном появлении клошара и полицейского патруля, и принял решение совершить стратегическое отступление. Он, безусловно, располагал несколькими часами, чтобы идентифицировать человека по услышанному вечером имени: Эндрюс, но для этого ему сначала требовалось незаметно выйти из отеля.

Нижний этаж, как и верхний, должен иметь запасный выход. Расположение лестниц наводило на мысль, что в «Форум» можно попасть другим путем, вероятно через двор позади здания. Он попробует выбраться там.

Агент уже начал спускаться, когда раздались проклятия Исы Диуфа, а затем завыла пожарная сигнализация. Плохо дело. Позади, в двадцать втором номере, слышались беспорядочная беготня, какие-то крики, торопливые шаги. Дверь широко распахнулась, и появился Незза. При виде темного силуэта, скорчившегося на лестнице, дилер замер. Выскочив следом за ним из комнаты, на него наткнулся другой мужчина, англичанин, и это вывело его из ступора. Нуари кинулся в другой конец коридора.

Сервье сделал шаг в ту же сторону. Эндрюс преградил ему путь. За спиной англичанина завопила женщина.


Пьяный выскочил на тротуар и нос к носу столкнулся с полицейским патрулем. Он было кинулся в сторону Шатле, но его быстро схватили и заковали в наручники.

Жаке больше им не занимался. Он только что увидел перед дверью в отель высокого типа в черном. Явно сильно напуганный, он объяснялся жестами и что-то кричал командиру патруля. Тот заговорил по бортовой рации в своем автомобиле.

С треском вылетело стекло, и клубы черного дыма вырвались из окна на фасаде «Форума».


«Пожар… Стянуть к отелю…»

Линкс уже не обращал внимания на сообщения полицейских. Он с трудом отразил второе нападение Эндрюса. Англичанин владел основами рукопашного боя, но узкий коридор сковывал движения его гигантского тела.

Сервье откачнулся всем телом, чтобы уклониться от следующего прямого удара, в движении схватил противника за запястье, резко дернул и в то же время нанес косой удар локтем другой руки. Рука противника с болезненным хрустом сломалась. Линкс наносил стремительные удары в торс, по блуждающим ребрам, в лицо. Под градом точных мощных ударов Эндрюс отступил и признал свое поражение. Натиск Линкса снова загнал англичанина в комнату.

«Кто-нибудь видел, как выходил Мессауди?»

Агент проследовал за ним внутрь. На него бросилась до сих пор скрывавшаяся жена англичанина. Она попыталась расцарапать незнакомца, но ей удалось лишь вцепиться ему в волосы и сорвать парик. Она в изумлении замерла и немедленно получила удар кулаком, сломавший ей нос. С залитым кровью лицом она осела возле кровати.

«Черт побери, парни, ответьте мне!»

Эндрюс что-то бормотал.

Линкс схватил его за воротник:

— Why was Messaudi here?[235]

«Какого черта делают эти пожарные? Все горит!»

— Nezza, why was he here? — Он встряхнул его. — Speak or I’ll let you fry here![236]

«Надо заходить!»

Бесполезно, англичанин был в полной отключке.

«Нет!»

Сервье распрямился и быстро нашел на ночном столике то, что искал: паспорта и одноразовый фотоаппарат туристов. Он сфотографировал супругов и уже собирался забрать парик, но в этот момент в комнату в облаке непроницаемого дыма ворвался горячий шквал. Согнувшись пополам, чтобы легче было дышать, агент бросился в коридор и понял, что воспользоваться главной лестницей, потонувшей в густом темном тумане с красными проблесками, невозможно. Через несколько секунд он обнаружил, что запасный выход заблокирован. Незза.

«Надо заходить, черт возьми!»

Линкс кинулся в какой-то номер, полагая, что он выходит во двор, и вышиб дверь. Добежал до окна и открыл его. Струя свежего воздуха вызвала воздушную тягу, огонь проник в помещение. Слишком поздно, чтобы баррикадироваться. Сервье вылез на карниз. Быстрый взгляд вниз: никого. А справа в полутора метрах вертикальная водосточная труба. Прижавшись к стене, агент уцепился за выступ, повернулся спиной к пустоте и протянул другую руку к металлическому желобу. Кончики его пальцев уже почти коснулись спасительной трубы, когда рука, которой он держался, заскользила. Он почувствовал, что падает, и из последних сил рванулся к трубе. По-настоящему ухватиться ему не удалось, он просто немного замедлил падение, чтобы не рухнуть прямо на спину. Ноги неудачно соприкоснулись с землей, у Линкса перехватило дыхание. Голова с силой ударилась о мостовую, и он потерял сознание.


Не мешкая, Незза пересек двор. На улочке позади отеля он чуть не столкнулся с двумя типами, бегущими к реке с переговорными устройствами в руках. К счастью, он вовремя успел спрятаться, и они прошли, не заметив его.

Мессауди добежал до метро. Он вспомнил о приближающихся сиренах пожарных машин, о своем накатывающем приливами страхе, об опасном типе в темноте коридора. Незза надеялся, что Френк с женой выпутались. Мохаммед ошибся: опасность исходила не от Карима и в этот вечер преследовала именно его, Мохаммеда Туати. Она шла за ним по пятам. Но говорить ему об этом было поздно.

Прежде чем скрыться под землей, Нуари в последний раз обернулся, чтобы посмотреть, не следят ли за ним. Теперь, когда пакет у него, он должен затаиться. Больше не может быть и речи пользоваться услугами посредников, чтобы передать посылку Резника и его товарищей; он встретится с Фарезом напрямую. На это понадобится время, так что ему придется скрываться день, а то и два. Это единственное решение, он больше никому не может довериться.

Дилер грубо оттолкнул немецкого туриста, быстро прошел через турникет и спустился на самую нижнюю платформу станции, к поездам скоростной линии.


Накрывшись зловонным одеялом, Карим лежал среди пустых картонных коробок в кузове серого грузовика. Водитель, человек без возраста, обладал банальной, незапоминающейся внешностью. Их отношения ограничились обменом знаками благодарности со стороны Феннека и указаниями шофера, выкрикнутыми притворно-спокойным голосом: «Ящик… Под плед…»

Агенту показалось, что их преследует другой автомобиль, с двумя пассажирами. Феннек заметил его, когда ложился, но не поднимал головы, чтобы убедиться в постоянном присутствии неожиданного сопровождения.

Единственное, что Карим сейчас мог видеть, — это оранжевое свечение проносящихся у него над головой дорожных фонарей. Они находились на трассе, ведущей с юга на север: несколькими минутами раньше он едва успел разглядеть указатель. Мимолетное видение — так быстро они мчались. Он закрыл глаза. Внезапно нахлынули напряжение и страхи, накопившиеся за прошедший год, а он был слишком утомлен, чтобы задумываться над тем, почему его везут на север.

Карим заснул, так и не успев разобраться.


21.12.2001

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ДРАМА В ШАТЛЕ: ДВЕ ЖЕРТВЫ ПРЕСТУПНОГО ПОДЖОГА / ПИРОМАНИЯ: ПАРИЖ ОБУГЛИВАЕТСЯ НА ОГНЕ РЕЦИДИВИСТА / ТЕЛО НА ПУСТЫРЕ ОПОЗНАНО: ЭТО ПРОПАВШИЙ РЕБЕНОК / ПОЛИЦИЯ НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ УДАР ВО ВРЕМЯ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ / ПЯТЕРО ПОЛИЦЕЙСКИХ ИЗБИТЫ В ХОДЕ ПОТАСОВКИ / БЕСПОЩАДНЫЙ УБИЙЦА ДАЕТ ПРИЗНАТЕЛЬНЫЕ ПОКАЗАНИЯ / ЖАНДАРМЫ УБИВАЮТ ДВОИХ ДЕЗЕРТИРОВ / ЗАКЛЮЧЕННЫЙ СОВЕРШАЕТ ПОБЕГ У ВСЕХ НА ВИДУ / СУЩЕСТВОВАЛИ ЛИ СЕКРЕТНЫЕ МУНИЦИПАЛЬНЫЕ ФОНДЫ? / БАНКРОТСТВО: БЕЗРАДОСТНОЕ РОЖДЕСТВО ФАБРИКАНТА ОБУВИ / ПРАЗДНИКИ: КАК ВЫБРАТЬ КАЧЕСТВЕННЫЕ ПРОДУКТЫ? / ОБЪЯВЛЕНА РЕФОРМА ШКОЛЬНЫХ КАНИКУЛ / ПРЕМЬЕР-МИНИСТР И ЕВРО: ОН НАКОНЕЦ ЗАГОВОРИЛ! / ФРАНЦУЗСКИЕ ЖАНДАРМЫ В АФГАНИСТАНЕ / ЭТИ ФРАНЦУЗЫ АЛЬ-КАИДЫ / ЖЕСТОКИЕ СТОЛКНОВЕНИЯ В ПАЛЕСТИНЕ / АРГЕНТИНА: ПРЕЗИДЕНТ УХОДИТ / ФУТБОЛ: ОТБОРОЧНЫЙ МАТЧ КОМАНДЫ «ОЛИМПИК МАРСЕЛЬ», «ПАРИЖ-СЕН-ЖЕРМЕН» ЕЩЕ НЕ ПРОШЕЛ ЖЕРЕБЬЕВКУ, «ЛИОН» ЛИДИРУЕТ / ПОЛЕМИКА ВОКРУГ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТИ ФРАНЦУЗСКОЙ КУЛЬТУРЫ / КАК «СЛАБОЕ ЗВЕНО» ИЗМЕНИЛО МОЮ ЖИЗНЬ


Понсо встретился с Магрелла около полудня.

— Спасибо, что предупредил.

Полицейский из тридцать шестого ждал на улице Сен-Жермен-Локсерруа, недалеко от набережной Межиссери. Он выглядел изможденным, поэтому сразу завел друга в темный внутренний дворик.

— Мессауди так и не нашли. Проверили у него дома, никаких следов. — Одно из выходящих во двор зданий, почерневшее от гари, принадлежало как раз отелю «Форум». — Зато Туати со своими двумя сбирами был там и… В общем, они больше не будут тебе досаждать.

— Почему?

— Застрелен Мохаммед и один из его парней. Стрелял профессионал: два выстрела, два попадания, оба в грудь. Точно, как в аптеке. Мы обнаружили гильзы, без маркировки, без отпечатков. Еще одного фундаменталиста, похоже, прирезали во время драки. Судмедэксперт считает, что раны нанесены очень острым орудием с коротким лезвием типа скальпеля, сапожного ножа или заточки. Найти невозможно.

— А пистолет убийцы?

Магрелла отрицательно покачал головой:

— То же самое. У Туати, разумеется, был свой, я думаю, какая-то русская хлопушка, но патрон не совпадает. Тот девятимиллиметровый, из которого стреляли, делает маленькие дырки снаружи и большие внутри.

— Разрывные пули?

— Да. У одного из салафистов нашли стопорный нож, он даже не успел его вытащить.

Понсо пристальным взглядом изучал задний фасад «Форума». Из-за пожара почти все окна были выбиты, но закрыты. Только одно было отворено, на третьем этаже.

— Как ты думаешь, что произошло у Мессауди?

— Сайяд приходит на место в конце дня. И остается до тех пор, когда уходит Незза и появляется Туати со своей шайкой. Мы следим за дилером, так что срываемся отсюда. Четверо других пасут жилмассив Лепаж. Тут в номере у Мессауди происходит какая-то заварушка. Возможно, внезапно появляется кто-то еще, но я в это не верю. Носом чую, что наш Великолепный только отбивался, иначе, если учесть, что мы знаем об этом парне, он бы обошелся с ними по-другому. А сделав дело, он смылся. Я объявил его в розыск, но сомневаюсь, что добьюсь хоть чего-нибудь.

— Почему?

— Потому что к этому часу он уже сменил амплуа.

Понсо кивнул. Нет смысла дальше распространяться на эту тему. Они уже давно подозревали, что Сайяд профи, — как способ, которым он расправился с тремя бородачами, так и использованные боеприпасы это лишь подтверждали.

— А что здесь?

— Полная ерунда. — Магрелла открыл блокнот. — Незза прибывает в двадцать два тринадцать, выгуляв нас по Парижу в течение часа. Еще через четверть часа, в двадцать два двадцать девять, нарисовывается бездомный в сопровождении патрульной колымаги. Коллеги следят за парнем с момента его выхода из тюряги: он пироман, и они опасаются рецидива. Его и получают. Поджигателя нервирует, что они уселись ему на хвост, он запаливает мусорную корзину в холле, затем выбегает на улицу, испугавшись ночного портье.

— И что говорит этот портье?

— Ничего. Иса Диуф, сенегалец, сорок один год, служит в отеле три года, мусульманин, но не фанатик. В отеле оставались двое постояльцев — английская пара. Приехали в свадебное путешествие. Месье и мадам Эндрюс. Они сгорели.

— Я читал в газете. А Незза? Портье его видел?

— Нет. Портье утверждает, что долго был в кухне, готовил себе жратву. У меня нет оснований ему не верить. После возвращения Нуари его больше никто не видел. Я думаю, он испугался, когда заорала сигнализация, и дал деру через этот двор, который до пожара мы не обнаружили.

— Все всегда знать невозможно. Какого черта он сюда заявился?

В знак бессилия Магрелла воздел руки к небу и опустил их:

— На мой взгляд, повидаться с англичанами.

— Да? И зачем?

— Пока не знаю. Они занимали двадцать второй номер, и вот что любопытно: они не успели выйти. Это странно, поскольку все свидетельствует о том, что в момент трагедии они были в сознании. Что касается женщины, тут мы почти уверены, поскольку она сгорела не в постели. В общем, все, что нас интересует, происходит на третьем этаже.

Понсо поднял глаза к зданию и открытому окну:

— Это окно…

— Подожди, я к этому подхожу. Но сперва еще одна странная деталь. В конце коридора на каждом этаже есть запасный выход. На третьем этаже он оказался заблокирован снаружи. Кто-то пожелал быть уверенным, что за ним никто не следит, и…

Офицер госбезопасности перебил его:

— Если пожар бушевал во всем здании, а дверь была недоступна, чтобы выйти, оставалось только… — Не глядя, он указал на фасад.

Магрелла кивнул:

— На-ка. — Он протянул Понсо моментальный снимок службы криминалистического учета. На фотографии был разбитый электронный прибор. — Его нашли здесь.

Это «здесь» находилось точно под открытым окном.

— Похоже на цифровой плеер.

— Даже очень. Это считывающее устройство, и не такое, которое можно приобрести в торговой сети.

— Подключенное к вам?

Обмен улыбками.

— Вчера вечером Незза встретился с большим злым волком и теперь, наверное, уже съеден.

— Не думаю. Очевидец рассказал Жаке, что неподалеку отсюда, около двадцати двух сорока, он попытался помочь человеку, которому было очень плохо и «который выглядел так, будто выпал из окна». Свидетель описал этого типа: среднего роста, брюнет с короткими волосами, в спортивном костюме и мотоциклетной куртке. Мессауди, на котором в любом случае не могло быть таких шмоток, он по фотографии не опознал. На всякий случай Жаке показал свидетелю портрет Великолепного — с тем же успехом. Здесь был кто-то еще.

Понсо в последний раз посмотрел на третий этаж. Нехилое падение.

— Кто-то третий?

— Угу, что-то в этом духе.


Фарез беспокойно маялся в машине на стоянке супермаркета в Монтрее, когда наконец появился Камель. Мимо них сновали покупатели со своей добычей.

— Что происходит? — Бегающие глаза Ксентини реагировали на малейшее движение. Ему тоже не нравилось здесь, это чувствовалось.

— Незза вышел на контакт напрямую. Он не хочет пользоваться предусмотренными каналами. Говорит, что вчера его чуть не арестовали и что хочет видеть лично меня. Рассказал о пожаре в центре Парижа. Вроде он там был.

— Он подтвердил, что пакет у него?

Фарез кивнул.

— Где он хочет с тобой встретиться?

— Он назначил мне встречу на фрипарти возле Компьени. Этой ночью.

— За тобой следили?

Камель снова оглянулся, а потом опять посмотрел на отрицательно покачавшего головой товарища. У него было две возможности. Заставить Хиари замолчать раз и навсегда, а потом исчезнуть. Тем хуже для задания, мало кто, кроме его сообщников по «Эль-Хаджу» и его шефов в Афганистане, знает его под именем Камель Ксентини. Или остаться и продолжать. Он еще не до конца отомстил. От мысли о том, что французы так дешево отделаются, у него свело живот.

Все же меньше, чем раньше.

Отказаться? Продолжать? Он был в нерешительности. Здесь есть свой риск. Предстояло выйти из тени, встретиться с Неззой. К тому же он уже давно ощущал чье-то зловещее присутствие возле них. С того дня, когда дилер рассказал о приходе полиции. Но он ничего не предпринял. До сегодняшнего дня, как дурак. Сегодня вечером он все исправит, он сожжет все мосты, кроме одного, последнего.

— Пойдешь туда и заберешь то, что он должен тебе отдать.

— Ты думаешь, гуйа?

— Доверься мне, брат, все пройдет хорошо.

— Аль-хамдулилла!


Пяти. 21 дек. 2001, 19:07:15+2000

От: lactrodecte@hotmail.fr

Кому: lactrodecte@alteration.com

Тема: не заполнена

Пятн. 21 дек. 2001, 13:38:22+4000

От: papy@sever.org

Кому: epeire@lightfoot.com

Тема: не заполнена


Узнав о поспешном отъезде твоего друга, я огорчился: мне бы так хотелось поговорить с ним. Однако я попытаюсь разобраться в том, что он тебе рассказал. Береги себя и наслаждайся рождественскими каникулами.

Любящий тебя дедушка


Пятница 21.12.01@19:41

От: Amelbal@voila.fr

Кому: Servier@nextstep.eo.uk

Тема: не заполнена


Другие двери закрылись?

Амель


Незза припарковал украденную машину. Он встал прямо возле въезда, за отремонтированным военным грузовиком с бельгийскими номерами. Было еще не очень поздно, но поля, предназначенные для фрипарти, уже были усеяны палатками, стендами, ограждениями и отрешившимися от всего и подпрыгивающими в такт музыке рейверами.

Незза лавировал между препятствиями и людьми, ему неоднократно приходилось затыкать уши, когда он оказывался рядом с установками, испускающими мощные басовые звуки. Наконец он нашел площадку, где играли тяжелое техно. В программе этого праздника еще несколько недель назад была заявлена группа диджеев, известных в музыкальных кругах. Возле их установки он и назначил Фарезу встречу.

Обнаружив нужное место, Нуари совершил долгую прогулку среди веселящихся, чтобы оторваться от возможной слежки и определить пути к отступлению. Затем, немного успокоившись, купил себе поесть и до времени затаился в темноте между двумя машинами.


22.12.2001

Фарез прибыл заранее, к половине второго ночи. Он тоже оставил машину на стоянке, готовый уехать как можно быстрее. Ему было не по себе, и он непрерывно проводил рукой по зудящему подбородку. Камель посоветовал ему сбрить бороду, и он неохотно согласился с его требованием. Кроме того, Фарез оделся в цивильную одежду, самую непритязательную, и все же ему не удалось пройти совсем незамеченным, как по причине своего возраста, так и из-за чересчур ярких тряпок. Вокруг преобладали другие цвета: черный и хаки.

Он неуверенно смешался с толпой: представившееся его глазам нечестивое зрелище казалось ему возмутительным.


Скрываясь среди развлекающейся молодежи, Ксентини засек, когда его товарищ по оружию приехал, и, с тех пор как тот вышел из машины и отправился на поиски места встречи, уже не терял его из виду.


Стремясь обнаружить преследователей, Фарез зорко следил за окружающей обстановкой, но его внимание отвлекала неуправляемая энергия, овладевшая этим местом. Так что он не заметил идущего в нескольких шагах от него Камеля, одетого как участник техно-вечеринки, в ладно сидящей на голове военной фуражке. Наконец он обнаружил нужную площадку и в назначенный час, в относительном одиночестве, встал прямо перед установкой, хорошо заметный в свете прожектора.

Прошло пять минут. Десять. Ничто не двигалось ему навстречу, кроме горячих волн ударных инструментов — тяжелых, убыстряющихся и омерзительных. Наконец перед ним возникла какая-то тень, мгновением раньше отделившаяся от группы экстатически дергающихся подростков.

Нуари.


Неподалеку, невидимый на стыке тени и света, Ксентини наблюдал за шепчущимися мужчинами. Вокруг них он не заметил ничего подозрительного, ни одного слишком пристального взгляда, задержавшегося на его сообщниках. Какой-то предмет перешел из рук в руки, и Фарез ушел. Никто не отправился следом.

Путь был свободен. Теперь его выход. Нуари только что передал последнее сообщение, которого они ждали. С этого момента ядро ячейки «Эль-Хадж» могло функционировать совершенно автономно. Незза был единственной нитью, еще связывающей его и Фареза с людьми из двадцатого округа, считающимися наиболее уязвимой частью организации здесь, во Франции. Следовательно, Незза представляет серьезную опасность. Пока жив.

Прежде чем тоже направиться к выходу, Незза немного подождал, беспечно прислоняясь к кузову фургона. Он не спешил, по дороге поболтал с тощим синюшным типом с несколькими изголодавшимися собаками без поводка и девчушкой, которую он тащил за собой, крепко держа за руку. Затем продолжил путь к стоянке.

Камель сократил дистанцию. Рука сжимала в кармане ветровки уже открытый складной нож с деревянной ручкой. Увидев, что Мессауди подошел к машине, он в еще раз огляделся вокруг и быстрыми шагами, звук которых потонул в грохоте музыки, преодолел последние метры, отделяющие его от жертвы.

Ругательство не успело слететь с губ Неззы, припечатанное к ним ладонью нападавшего. Он сразу почувствовал острую боль в шее, как только нож вошел в горло и располосовал его.

Крепко обхватив дилера, Ксентини намеренно упал на землю, чтобы увлечь его с собой. Они покатились вдоль кузова. Камель с силой надавил на рукоятку, чтобы вспороть горло по всей ширине. Лежа лицом в землю, Нуари даже не закричал, а вскоре уже перестал шевелиться. Задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем Камель приподнялся, убедился, что никто ничего не заметил, и ногой затолкал труп под ближайший автомобиль.

Оборвана последняя нить.


Шофер груженного железным ломом полуприцепа уже несколько часов назад проехал Ново Место.[237] Прежде чем покинуть Словению, он решил в последний раз остановиться в Крани.[238] Зайдя в пустой магазин на заправке, он поздоровался с продавцом, который ему не ответил, и сел, чтобы выпить кофе. Шел дождь, что не украшало и без того серый пейзаж. Предстоял долгий и утомительный путь до Зельдена,[239] и он не смог подавить зевок.

Правду сказать, он сделал остановку, чтобы еще хоть немного отдалить переход австрийской границы. Это было последнее, довольно трудное препятствие. Потом, на территории Шенгена, уже не будет контроля на дорогах, и спрятанные под грудой металла «калаши» [240] получат шанс прибыть к месту назначения. Но та часть транспортировки его не касается, доставкой займутся другие.

Шофер не знал — и наниматели из страха, что он запросит больше денег, не сочли нужным его предупредить, — что на сей раз ставки гораздо выше, чем обычно. Ведь в его незаконном грузе находились две бочки, доставленные из дальних краев и в этот день начинавшие предпоследний этап своего долгого путешествия. Будь он в курсе этой детали, он бы еще настойчивее молился, чтобы предстоящий таможенный контроль не слишком усердствовал.


23.12.2001

Камель вкатил во двор возле своего заброшенного гаража большой металлический мусорный бак. Двор был зажат между высокими глухими стенами задних фасадов соседних домов и совершенно пуст. Через некоторое время Камель вернулся с пластиковым мешком, перекинул его содержимое в бак, залил бензином и поджег. В небо сразу поднялись клубы черного жирного дыма. Чтобы его вчерашняя одежда хорошо горела, он пошуровал в баке куском арматуры.

Продолжая следить за огнем, он вставил в мобильный телефон микросхему, которую утром ему передал Фарез. Кроме того, он получил от сообщника последние устные инструкции, поступившие через Неззу от предыдущего звена. Harjih, если читать наоборот. Hijrah, хиджра. Событие произойдет в две тысячи втором году, то есть в тысяча четыреста двадцать третьем по мусульманскому календарю. Включенный телефон потребовал ввести ПИН-код. Ксентини набрал 3241. Спустя несколько секунд раздался сигнал, сообщивший, что пришла эсэмэска, 23.12.01 10:14 «Зеленый» — Арно 196-33.

Зеленый. Операция подтверждена во второй и последний раз.

Камель вздохнул. Он и сам не знал, с облегчением или разочарованием. Дальше ему давались указания относительно того, где и когда он должен взять то, чего ему недостает. Он бросил взгляд на бочку: одежда почти догорела. Но он хотел быть совершенно уверенным, сходил за деревяшками для растопки и подкинул в огонь. Новое орошение бензином: огонь разгорелся еще лучше. Ксентини вынул микросхему, разломал ее надвое и вместе с телефоном бросил в костер. Затем еще немного пошуровал импровизированной кочергой и ушел. У него еще много работы.


Амель проснулась поздно. Она находилась не то чтобы в совершенно незнакомой, но все же в не слишком привычной комнате, и ей понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить цвет обоев и мебели своей детской. Она у родителей. Вместе с осознанием этого факта в ее памяти всплыли детали вчерашнего дня. Очередная, энная размолвка с Сильвеном. На этот раз вызванная совершенным каждым из них открытием: она по-прежнему принимает противозачаточные средства, а он просматривает ее электронную почту. Оба разозлились, стали кричать, и молодая женщина наконец нашла в себе силы довести до завершения план, изложенный матери две недели назад: оставить мужа. Крики и слезы, вновь ненадолго затеплившаяся нежность ничего не изменили: около полуночи она оказалась в такси по дороге в Ле-Плесси-Тревиз, к дому умирающих от тревоги родителей.

Мысль об этом заранее продуманном уходе вызвала в ней угрызения совести. Амель сомневалась: теплые воспоминания не желали полностью уступить место горечи последних месяцев. Бывали и очень светлые моменты, и сложные, не зависящие от них обстоятельства, и ошибки с обеих сторон. Но она с облегчением понимала, что больше не надо лгать ни мужу, ни самой себе. Не надо отступать со своих позиций. Пока эти мысли укладывались у нее в голове, она схватила мобильник и включила его. Он пикнул раз десять, показав три голосовых сообщения: Сильвен, Сильвен и… снова Сильвен. С каждым разом его голос становился все более осипшим. В ее ушах звучала его печаль. В последнем сообщении он плакал. Он любит ее. Он на все готов. Он не хочет потерять ее. Она ему нужна.

Амель с трудом удержалась, чтобы не расплакаться. Она уничтожила послания мужа, долгим взглядом посмотрела на телефон, рассердилась на себя, что думает о том, другом, как раз сейчас не дающем о себе знать. Никаких писем, никаких звонков. И набрала номер Сервье. Амель знала его наизусть: за последние две недели она неоднократно пыталась ему дозвониться. И никогда не говорила после короткого сигнала. Сработал автоответчик. Тишина.

— Я от него ушла. — Она разъединилась.


Карим томился на заброшенной ферме в какой-то глухомани, а воображение рисовало ему картины последних часов операции. В первую ночь он просто спал, на сей раз спокойно, ощущая удобство внушающей доверие обстановки. Жестокость содеянного им потревожила его сон только вчера, в комплекте с чувством вины — его миссия провалилась — и угрызениями совести. Убивать ему было не впервой, но прежде все происходило на театре военных действий и действовал он против вооруженных солдат. Как бы Феннек ни уговаривал себя, что континентальная Европа находится в рамках некой военной спецоперации, это нисколько не притупляло чувств, испытываемых им с тех пор, как он лишил жизни трех человек. Даже если, когда они пришли за ним, ими, возможно, двигали не самые дружеские чувства.

Карим вспоминал, какое лицо было у Мохаммеда в тот момент, когда его настигли пули. Он будто бы снова видел недоумение в его взгляде, но не только. Было что-то еще. И единственное слово, пришедшее Кариму на ум, чтобы назвать это что-то, было «освобождение». Как будто смерть позволила исламисту покинуть мир, картина которого, по всей видимости, его больше не прельщала и меркла перед упованием имама на лучшую загробную жизнь. Это знание не слишком помогало Феннеку, а лишь усиливало его тревогу.

Если Карим был волен в своих перемещениях по приютившей его ферме, то покинуть ее он все же не мог. За его прогулками по окружающему дом и обнесенному оградой парку постоянно наблюдали двое «надзирателей». Всего он насчитал восемь охранников. Сменяя друг друга, они дежурили по четверо, следили за домом и его гостями. Высокая глинобитная стена окружала сад, примыкающий к главной постройке, где все и проживали. Все было под контролем. Камеры внутри и снаружи, датчики движения, загорающиеся яркими прожекторами, стоило кому-нибудь пройти поблизости, и система сигнализации, оснащенная зондирующими лучами, реагирующими на движущийся объем и вибрацию.

Военная разведка еще до конца не разобралась со своим агентом и старалась держать его под рукой.

Он подошел к кованым стальным воротам — единственному отверстию в глухой стене, через которое можно было видеть, что происходит снаружи. За решеткой по обе стороны подъездной дороги тянулся лишенный листвы лес, почти сплошным кольцом обступивший главное здание и службы. Кроме юго-востока, где до самого горизонта простирались лежащие под паром поля. Карим видел их из своей комнаты на третьем этаже и сориентировался по робким проблескам солнца.

Мысль покинуть это место завладела уголком его сознания со вчерашнего дня, когда он понял, что не может сам открыть окно в своей комнате, так как оно заперто. Если ему все же удалось бы без помех спуститься, там его ждала бы встреча с обученными собаками, которых каждый вечер спускали с цепи.

Феннек повернул назад. Когда он поднимался по ступеням крыльца, за его спиной раздался звук мотора. Сопровождающий не удивился, — похоже, он ждал этого визита. Створки ворот автоматически раскрылись, и в парк въехал серый легковой автомобиль.

Карим посмотрел на часы: было пятнадцать ноль четыре.

Машина остановилась. Из нее появился улыбающийся Луи. Пришло время разбора полетов.


24.12.2001

Смертельный рейв. Наркотики. — Многиесотни молодых людей собрались в пятницу вечером в Компьенском лесу на рейв-парти. Во второй половине дня в воскресенье под одним из автомобилей был обнаружен зарезанный мужчина около тридцати лет. По словам следователей, возможно, речь идет о смерти, связанной с наркотиками. Жертва, имя которой в интересах следствия пока не сообщается, уже была известна полиции, поскольку проходила по многим делам, имеющим отношение к обороту наркотических веществ.

«Антирейверское» законодательство до сих пор почти не применяется. — Несмотря на появление газеты «Журналь офисьель», следящей за парламентским голосованием 15 ноября 2001 года, раздел «Праздничные сборища музыкального характера» Закона об общественной безопасности до сих пор не вынесен на рассмотрение Государственного совета…


24.12.01. Рождество — …

В резком свете лампы над изголовьем Камель смотрел на свою трясущуюся от напряжения правую руку. Он был гол, в поту, и все, что у него еще оставалось от достоинства, хлюпая, утекало между пальцами. Он задумался о своей неудаче в Булонском лесу и ощутил одиночество. Несколько лет тому назад он, всегда бывший светским человеком, регулярно отмечал Рождество с женой и детьми, чтобы доставить им радость и сделать французские подарки — объект всех их вожделений. В праздничном вихре рождественского вечера он всегда находил в себе силы трахнуть жену, думая о тех, с кем он встретится ранним утром в квартире, которую специально снимал в Алжире, возле базара Триоле.

Все, что было ему дорого, находилось за сотни километров и, возможно, навсегда стало недостижимым. Он боялся, что уже никогда не сможет вернуть его. Вот уже пять лет Ксентини не видел своих ребятишек. Когда начались его невзгоды, мать забрала детей. Не могло быть и речи не только о том, чтобы прикоснуться к ним, но и в последний раз увидеть их хотя бы издали.

И вот уже пять лет он сдерживал себя, чтобы не прикасаться к тоненьким продажным телам.

Пять лет он лгал. Из страха.

Страх был единственным оставшимся у него чувством. И он еще больше усилился после смерти Неззы. Ксентини изматывала невозможность закрыть глаза. Каждый раз, когда он себе это позволял, он опять и опять видел себя прижавшимся к распластанному на земле дилеру, совсем близко от его шеи и лица, которое заливали потоки теплой крови, бьющей из разверстого горла. А в ушах звучало невыносимое бульканье, исходящее из нанесенных складным ножом ран.

Тогда его не трясло. Зато теперь трясет.

Фарез ничего не сказал, но с того вечера стал странным. Если он узнает, то не простит и сам зарежет его. Особенно если узнает, каков Камель на самом деле. Внезапно его пронзила мысль, что Хиари, наверное, уже в курсе и ему поручено ликвидировать Ксентини по окончании работы. Вполне возможно: люди, которые отдавали им приказания, никогда не могли понять красоты его отношений с детьми. Но знали про них.

Камель свернулся калачиком и, сжав голову руками, заплакал, не обращая внимания на сырость и запах спермы.


25.12.2001

В семье Понсо соблюдали традицию обмениваться подарками двадцать пятого декабря. Неожиданно для всех старшая дочь воспользовалась этим и пригласила Мурада. И теперь мальчик робел и не осмеливался приблизиться к елке.

Подросток напрягся еще больше, когда подошел Понсо.

— Мари приготовила для тебя пакет. — Хозяин дома указал на подножие елки. — Вон тот, синий. Ты бы его взял, а то она надуется.

Он увидел, как на лице мальчика появилась улыбка. Трудно было понять, вызвана ли она радостью предвкушения подарка или возможностью отойти подальше от страшного «тестя». Глядя, как Мурад неуверенно снимает слои упаковки, Понсо невольно покачал головой. Долго парнишка не продержится: недостаточно крепкие нервы для общения с его старшенькой. Она слишком стремится к тому, чтобы все соответствовали ее амбициям. Жаль, ему этот мальчик нравится. А то еще приведет какого-нибудь кретина с башкой, забитой футболом и видеоиграми.

В тот самый момент, когда эта мысль посетила голову Понсо, раздался радостный вопль сынишки, только что обнаружившего один из своих подарков: тот, которого ждал больше всего. Игру в войнушку для игровой приставки. Действие разворачивалось в мире, где все просто — там есть оружие, вполне конкретные плохие парни: их следует убивать; а если по печальной случайности умирает игрок, можно все начать с нуля.

Никакой боли, никакой скорби, отсутствие риска провала или конфликта интересов, из-за чего иногда двигаться в правильном направлении становится проблематично, даже несмотря на всеобщие добрые намерения. И никакого шефа, призывающего вас «взять отпуск или подумать о своих близких».

Ему следовало бы радоваться, что он может хоть сколько-то времени провести с семьей, и все же, глядя на них, Понсо не мог избавиться от дурных предчувствий.


— Присаживайтесь, капитан Рамдан. — Вместо Луи был другой офицер. Без возраста, полноватый, дряблое лицо, хитрые глаза, редкие жирные волосы зачесаны вперед, чтобы скрыть намечающуюся лысину.

Карим сел и стал вполуха слушать трепотню военного, объясняющего свое присутствие. Им вдвоем предстояло обсудить события последних одиннадцати месяцев. Чтобы составить более точное представление о том, что́ не сработало, службе военной разведки требовалась вторичная оценка ситуации. Человек, назвавшийся просто «полковником Мишелем», похоже, был не в духе. Агент его понимал. Провести Рождество в сыром подвале, затерянном черт знает где, с не слишком разговорчивым, по причине сильного утомления, оперативником — не особо радостная перспектива.

— Прежде всего мне бы хотелось уточнить биографические сведения, которые мне о вас сообщили. Не стесняйтесь поправить меня, если я допущу ошибку. — Мишель пустился в перечисление официальных данных о жизни Феннека, который уже перестал обращать на него внимание, сосредоточившись на пауке внушительных размеров, важной поступью следующем вверх по стене за спиной собеседника. — Вы молчите, следовательно, все верно? — Пауза. — Капитан Рамдан, мы понимаем друг друга?

Карим осознал, что офицер обращается к нему. Он отвык от своего настоящего имени. Робер Рамдан. Капитан Робер Рамдан. Почти другой человек, незнакомец. Имя которого ему не нравилось. Всегда. Оно возвращало Феннека в неприспособленный для нормальной человеческой жизни пересыльный лагерь, где он увидел свет. В то время излишне рьяные чиновники из отдела записи актов гражданского состояния, прикрываясь радением о «благе детей», навязывали родителям-харки французские имена для новорожденных, чтобы прикрыть свою ползучую ксенофобию. Мать хотела бы назвать его по-другому, но мелкие служащие не позволили ей самостоятельно принять решение. Не имея возможности стать Каримом Рамданом, он превратился в Карима Сайяда.

Но с этим покончено, ему следует снова научиться жить без своего вымышленного имени.

— Прежде чем вернуться к самому началу операции и причине того, почему выбор пал на вас, поговорим об инциденте вечером двадцатого декабря.

— Я уже обсуждал этот эпизод с Луи.

— Знаю. И все же, как я вам уже объяснил, ваше, то есть наше, руководство сочло необходимым…

— Когда я смогу уехать? Мне надо повидать семью.

— Очень хорошо понимаю вас, капитан, лучше, чем вы можете себе представить… Мы, офицеры разведки, скажу даже, бывшие сенсирцы…[241] — Как только Мишель понял, что его жалкая попытка бить на сопереживание провалилась, нарочитая доброжелательность в голосе офицера сменилась весьма начальственным тоном. — Чем скорее мы этим займемся… — Он не закончил фразы и ограничился тем, что стал снизу вверх пристально смотреть на Карима.

Через несколько секунд тот кивнул.

Последовало уточнение деталей последнего дня задания. «В котором часу Нуари Мессауди покинул свою квартиру? Известно ли вам, куда он пошел? Были ли у него враги? Как вы оказались там? Когда пришел Мохаммед Туати с двумя своими людьми? Что на самом деле произошло в квартире Нуари Мессауди? Почему вы воспользовались своим оружием? Приходилось ли вам раньше слышать от кого-либо угрозы в адрес Нуари Мессауди? От конкурента? Клиента? Другого исламиста? Возможно, вам известны другие тайные убежища Нуари Мессауди? Входили ли вы в контакт с Нуари Мессауди в период времени между вашим уходом из его квартиры и вашей эвакуацией? Были ли у Нуари Мессауди недруги, личность которых установлена, представляющие для него серьезную и непосредственную угрозу?» И так далее.

Первый допрос длился неопределенное время — час, возможно, больше. Потенциальные угрозы, объектом которых мог оказаться Нуари, возвращались в разговор не меньше дюжины раз. В конце концов Карим забеспокоился: эти расспросы наводили на мысль, что дилер исчез или даже мертв, а главное, что на сей раз секретные службы тут ни при чем. И что его необходимо найти.

Мишель внезапно переменил тему и поинтересовался процедурой эксфильтрации.[242] И снова завел свою шарманку: «Что вы сделали, покинув квартиру? Как вы избавились от своего оружия? Где? Почему? Что стало с заточкой, которой вы воспользовались, чтобы убить салафиста?»


25.12.01@15:02

От: Servier@nextstep.co.uk

Кому: Amelbal@voila.fr

Тема: каникулы, я обо всем забыл…


Я уехал из Парижа. Буду ждать тебя двадцать седьмого декабря до половины одиннадцатого вечера на автобусной остановке Монистроль-д’Алье.

ЖЛС


27.12.2001

С небольшим рюкзаком на плече Камель вошел в интернет-кафе недалеко от площади Одеон и обратился к обслуживающей клиентов девушке:

— Здравствуйте, мне нужен комп, подключенный к Интернету, с программой «Microsoft Office». Мне также потребуется сохранить документы на моих дискетах.

— Я должна их проверить.

— Простите, что?

— Ваши дискеты. Сначала я должна проверить, нет ли вируса.

Ксентини вытащил коробку с новенькими носителями, еще запаянными в целлофан, и протянул ей.

— Годится.

Молодая женщина назвала номер компьютера, и он направился к нему. Не мешкая, он запустил навигатор Интернета и вошел в адрес личного фотоальбома. Когда стала появляться заглавная страница, Камель вставил в компьютер новый диск. В окне поиска он напечатал «Арно 196» и вышел на серию из шестидесяти семи совершенно безобидных фотографий, запечатлевших чей-то отпуск. Он кликнул правой кнопкой мышки на номер тридцать три и записал его на дискету, чтобы забрать с собой. Среди этих невинных пикселей были скрыты инструкции по установке контакта с личностями, которым поручена доставка Vx во Францию.

Он стер обзор своих действий и поднялся, чтобы вернуться к кассе.

— Уже закончили?

— Черновики забыл.

— Мы выписываем счет на полчаса, и каждая вновь начатая сессия оплачивается отдельно.

— Ничего страшного, я расплачусь сейчас, а поработаю позже.

— Нет, так нельзя.

— Ну что же, тем хуже. Для меня.

Улыбнувшись, Камель рассчитался с девушкой и вышел.


Первое, что вспомнилось Амель, когда она пришла в зал Лионского вокзала, было искаженное ужасом лицо Жан-Франсуа Донжона. Это видение потрясло ее, и она чуть было не ушла. Поколебавшись некоторое время, она все же вошла и остановилась у подножия монументальной лестницы «Голубого экспресса». Тогда Амель не уловила состояния напряженности молодого человека — растерянного, затравленного, запертого в слишком сложном и жестоком для него мире. Ружар тоже. Двое слепцов, слишком увлеченно наслаждавшихся своим успехом, они разоблачили «Мартину».

Потом он умер, и теперь журналистка чувствовала, что частично виновата в этом.

Воспоминание о смерти информатора пробудило и другие мысли, которые она поспешно прогнала. Ей не хотелось начинать предстоящее путешествие в подобном состоянии духа, ведь она и так не была уверена в правильности того, что делает. Молодая женщина бросила мужа и переехала к родителям, чтобы очень скоро уйти и от них, возможно немного слишком скоро, и соединиться с человеком, про которого почти ничего не знает.

Ее глаза шарили по табло отправления в поисках поезда на Клермон-Ферран, в первый пункт назначения. Платформу еще не указали. Дополнительная небольшая отсрочка.

Амель не слишком хорошо понимала, чего на самом деле хочет. Как раз сегодня утром мать резко отчитала ее за это. Ей следовало бы послушаться и отказаться от поездки. Но замечание матери, как и отказ Амель согласиться с ней, были также и знаками возвращения к привычной жизни. Между ними ничего не изменилось. Утешительная мысль.

Монотонный женский голос объявил о прибытии экспресса из Женевы.

Взгляд Амель скользнул по плотной толпе людей, занятых своими делами или отдыхом, среди которых попадались всевидящие, вездесущие полицейские. Усиленное наблюдение, не дающее забыть сообщения о постоянной угрозе. Однако люди продолжали жить как ни в чем не бывало. Никогда ничего не случится во время праздников. Приближался Новый год — время заслуженного отдыха, семейных встреч, начало занятий зимними видами спорта. Остальное уже не имеет значения.

Хотелось бы ей в это верить.


Карим подписал настоящим именем только что законченное письмо родителям. Простое, успокаивающее сообщение. На первый взгляд. Он не смог удержаться и не упомянуть эпизоды в Биа, когда его родителям пришлось доказывать свою смелость, чтобы выпутаться. Он упомянул даже инцидент с именем, не будучи уверен, что его родные уловят намек: что-то с этим именем не так. Его письмо будет передано таким же способом, как во время его внедрения. Так же должен был прийти ответ. Априори. Вполне вероятно, его письма просматриваются.

Теперь он имел дело только с Мишелем. Похоже, Луи уже не вернется. У Карима сложилось впечатление, что их контора пытается изолировать его. Беседы с новым куратором представляли для него сложность. С одной стороны, этот человек обладал гораздо более глубоким знанием его досье, чем хотел показать. Он имел доступ ко всему, включая записи Феннека, и агент по отдельным замечаниям чувствовал, что этот офицер пытается разобрать по деталям его личность, чтобы затем лучше выстроить ее заново. Впечатление Феннека подтверждалось способом, которым куратор воспользовался для аналитического обзора операции. Как если бы он заново описывал историю последних месяцев. Мишель часто тестировал своего подопечного, главным образом проверяя его лояльность. Старший офицер, безусловно, допускал возможность, что агент может быть перевербован противником и что его провал есть всего лишь легенда, обратная дезинформация.

Что за абсурд: противник не так организован, чтобы подготовить подобный удар. Эпоха двойных или тройных агентов относилась к разряду воспоминаний о временах холодной войны.

Кто-то постучал в дверь его комнаты. Один из надзирателей, сообщивший, что полковник ждет внизу. Человек улыбнулся ему — они одна команда. Карим имел много общего с теми, кто двадцать четыре часа в сутки составлял ему компанию. Прожив бок о бок неделю, они свыклись друг с другом и даже вместе занимались спортом.

— Иду.

Феннек заклеил конверт и, прежде чем спуститься в подвал, отдал его гонцу.


Проехав около получаса по извилистой тенистой дороге, обсаженной плотной стеной высоких хвойных деревьев, автобус остановился возле белой бетонной будки. По мере того как они удалялись от Сен-Жорж-д’Орак, пейзаж словно бы скрывался за плотным занавесом тумана. И все же постоянно был здесь, вокруг них, невидимый и мрачный.

Ступив на влажное шоссе следом за женщиной с девочкой, Амель вздрогнула. Она заметила сгущающийся туман и слабое белесое свечение одинокого фонаря, не дающего ни света, ни утешения, потом чуть дальше, внизу, в двух или трех сотнях метров, разглядела пятна призрачного света, в которых едва угадывались угловатые и приземистые контуры первых деревенских домов.

Автоматическая дверь закрылась, и вскоре автобус поглотила ватная темнота.

На противоположной стороне дороги ее попутчиц ждал мужчина. Девочка бросилась к нему в объятия, ее мать робко обняла его. Отец, муж. Семья. Амель почувствовала, что они не могут решить, заговорить ли с ней, предложить ли подвезти. Но Амель не знала, куда ей идти в этой дыре, и они в конце концов отвернулись и сели в машину.

Вскоре ее шум затих.

Прошло десять минут, Жан-Лу Сервье не объявлялся. В обманчивой тишине все сгущающегося удушливого тумана тонули все звуки. Амель было не по себе. Она замерзла, ее уязвляло одиночество, зависимость от малознакомого человека. Нащупав в сумке мобильник, она набрала какой-то номер, чтобы ощутить связь с остальным миром. Никакого сигнала. Телефон только согласился показать ей время и подтвердить, что она не опоздала.

Следующие минуты Амель провела все в той же оглушающей тишине и сожалениях о своем безрассудстве. Она взялась за сумку: пойти в деревню и найти бар, любое открытое заведение, откуда можно позвонить.

— Сегодня вечером прохладно, не так ли?

Молодую женщину удивил не столько голос Сервье, сколько его неподвижный силуэт возле одного из столбов будки. Она не видела, как он подошел. Когда первое изумление прошло, она смогла различить доброжелательную улыбку. Амель захотелось подойти к нему, но напряжение не отпускало, и она не двинулась с места.

— Я думала, ты забыл.

Вместо ответа, Жан-Лу подхватил ее дорожную сумку и велел ей идти за ним. Она обратила внимание на его немного скованные движения:

— У тебя что-то болит?

— Неловкое падение. Поскользнулся в тальвеге.[243]

— А что это?

— Что-то вроде расселины. Извини, что заставил ждать. Хорошо доехала? — Они дошли до дороги, пересекающей шоссе метрах в двадцати от автобусной остановки. Там их ждал забрызганный грязью темный «лендровер».

Амель сообразила, что после отъезда семьи с девочкой не слышала звука мотора. Это показалось ей невозможным. Значит, Сервье уже был здесь… Он не опоздал.

— Ну, как поездка?

— Ах да, поездка. Извини. Утомительная. — «Он ведь и не говорил, что опоздал». Молодая женщина слишком устала, чтобы размышлять. — Долгая. Умираю от усталости.

Путешествие продолжилось, столь же мучительное, как до Монистроля. Сервье заранее, прежде чем включить отопление, сообщил, что им еще предстоит проделать изрядный путь.

Сначала Амель пыталась следить за дорожными указателями, перекрестками: Ланжак, Сог, Грандрие. Вскоре она отказалась от своей затеи: в салоне становилось все жарче и, совсем осоловев, она поудобнее устроилась на сиденье.

— Куда мы едем?

— В одно место, куда я люблю приезжать, когда… Короче, в одно место, которое я очень люблю.

— Это дом твоих родителей?

— Нет.

— Где живут твои родители?

— Они умерли.

Тон его ответа, невызывающий, тоскливый, резко оборвал разговор. Амель вновь занялась дорогой, но повороты и волны теплого воздуха вскоре одержали верх над ее волей. Глаза ее закрылись… И открылись, только когда внедорожник затрясло. Они ехали по лесной дороге.

— Почти приехали. — Сервье увидел, как она резко выпрямилась.

Туман рассеялся. Деревья уступили место поросшей травой поляне, в центре которой в свете фар «лендровера» появилась двухэтажная ферма, вероятно старинная, с толстыми стенами из серого камня. За ней Амель разглядела второе строение, частично скрытое первым. Они объезжали его, чтобы подъехать с другой стороны, к входу в дом. Другая дорога, очевидно более проезжая, вилась до самого двора.

— Добро пожаловать в мой дом.


28.12.2001

Купающаяся в скупых лучах зимнего солнца незнакомая светлая комната без особого убранства, обставленная лишь мебелью из металла и грубого дерева, прочной, современной, — вот что увидела Амель, очнувшись от сна без сновидений.

Некоторое время, еще не готовая встретиться с миром, простирающимся за пределами ее временной спальни, она вспоминала свои пробуждения в непривычных и сменяющих друг друга местах и удивлялась своим ощущениям: телу тепло, а нос замерз.

Дом то и дело потрескивал. Будто приглашал двигаться, шевелиться. Молодая женщина спустила ноги на неприветливый, холодный пол, тут же отдернула их, затем торопливо натянула на себя брошенную на стул вчерашнюю одежду. Сначала носки.

Темный коридор, тускло освещенная лестница, а внизу, в прихожей, то, что поразило ее вчера вечером, как только она вошла: стены, от пола до потолка скрытые стоящими на стеллажах дисками. Благодаря своему преклонению перед музыкой Сервье стал обретать плоть. Он снова становился ощутимым. Амель испытала удивление, но одновременно словно получила признание, что никакая иная форма творчества не восхищает его так сильно.

Она миновала гостиную, в основном меблированную стеллажами с дисками, и, привлеченная запахом кофе и дыма, обнаружила кухню. Там испускала мягкое тепло пылающая дровяная печь и был накрыт для завтрака на одну персону длинный крепкий стол. Прежде чем исчезнуть, Сервье позаботился о своей гостье.

Амель подошла к выходящей наружу застекленной двери. Дом прилегал к горе и со всех сторон был окружен заслоняющими горизонт еловыми зарослями. Эти природные кулисы заиндевели; она обняла себя руками за плечи. Прямо перед ней, в пятнадцати метрах от дома, располагалось второе строение, которое она приметила накануне. Оно было похоже на амбар и имело всего одно, очень высокое, закрытое ставнями, окно под самой крышей и массивные деревянные ворота, достаточно высокие и широкие, чтобы пропустить сельскохозяйственные машины.

Никаких следов автомобиля. Ни малейшего шума даже снаружи. Амель и правда была одна.

Она поторопилась вернуться в дом: там было гораздо приятнее. На сушилке возле раковины стояла вымытая обеденная посуда: две большие миски и два стакана, из которых они ели очень горячий овощной суп и пили хмельное бургундское вино, вызвавшее румянец на щеках. Значит, присутствие Сервье ей не приснилось, хотя его по-прежнему не было видно. Оставалось ждать его, а пока она выпила две большие чашки кофе в кухне с плиточным полом, а потом неохотно поднялась наверх, чтобы привести себя в порядок.

Похоже, хозяин покинул ее.

К спальне, которую она занимала, примыкала туалетная комната со старинной, с виду неудобной ванной на огромных лапах, мохнатых и когтистых. Там было холоднее, чем в кухне. Это ощущение усиливали черная плитка и ледяной душ, окативший ее, когда она включила воду. Амель съежилась и чуть не расплакалась. После этого провального года, который к тому же заканчивался на столь водевильной, патетической и жалкой ноте, она испытывала подавленность и неудовлетворенность собой. Однако, когда пошла горячая вода, ей стало легче.

Через некоторое время она снова спустилась, облачившись в найденную наверху слишком большую для нее штормовку, но Жан-Лу все еще не объявился.

Снаружи было не так скверно, как ей показалось сначала. Сжимая в руке мобильник — отмершую пуповину, неспособную восстановить хоть какую-нибудь связь с миром, — она обошла дом и вернулась, чтобы обследовать амбар. Он оказался незапертым. Внутри Амель с облегчением обнаружила внедорожник — знак того, что Сервье не мог быть далеко, — и обширное темное пространство, справа оборудованное под гараж, а с другой стороны — под мастерскую. Наверху располагался склад, куда вела грубо сколоченная лестница. Не найдя выключателя, Амель пошире открыла ворота, чтобы в помещение проник свет, и с любопытством шагнула в полумрак.

По левой стене, похоже до самого конца строения, тянулся содержащийся в идеальном порядке верстак. Амель прошла вдоль него и задержалась возле странных тисков, очень широких и с большим количеством губок, оснащенных подушечками и, вероятно, предназначенных для захватывания хрупких продолговатых предметов. Дальше она заметила прямые и удлиненные цилиндрические деревянные детали, расставленные в ячейках вместе с металлическими трубами одинакового размера, примерно по метру. Трубы были покрашены коричневой краской или в цвет хаки. Еще она увидела ящик с большим количеством полок, где были разложены скрученные провода, винты, металлические диски с отверстиями разного диаметра, гвозди и острые как бритвы треугольные детали.

Взгляд Амель упал на шкаф, в котором хранилось несколько луков. Некоторые имели классическую форму и напоминали о старых фильмах про Робин Гуда, другие, очевидно современные, были более сложной конструкции. Там же, за запертыми решетчатыми дверцами, лежали колчаны со стрелами.

Продолжив осмотр, она обнаружила три металлических шкафа, похожих на те, что можно встретить в раздевалках. Все заперты на ключ, кроме одного, широко распахнутого. Внутри на плечиках обыкновенная одежда и странный комбинезон, скроенный из сетки со вставками защитной ткани и источающий сильный органический запах. В дверце этого шкафа было зеркало, заляпанное жирными следами пальцев. Амель машинально подошла к нему, повернула голову вправо, затем влево, скривила рот, провела языком по губам и заметила выделяющиеся в темноте, прямо за ее спиной, две одинокие черные радужки, окруженные белком. Они равнодушно смотрели на ее отражение.

Молодая женщина резко обернулась, покачнулась, потеряв равновесие от неожиданности, и неловко отступила назад, в дверцу шкафа. Сервье схватил ее за руку, чтобы не дать упасть. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Амель не могла скрыть страха, вызванного его сплошь покрытыми темным гримом лицом и руками.

Но не только этим.

Она вдруг заметила заткнутый за пояс его спортивного костюма длинный нож с искривленным лезвием.

— Это курки,[244] в Непале купил.

Он медленно протянул ей оружие, не вынимая его из чехла.

Амель с отвращением кончиками пальцев взяла нож. Тяжелый.

— Он сделан вручную из куска железнодорожного рельса.

Рукоятка, отполированная временем и множеством рук, была из дерева какой-то ценной породы. Очень приятного на ощупь. Амель попыталась вытащить оружие из футляра, но Сервье помешал ей:

— Это кинжал охотника и воина. Там у них это священно. Его вынимают, только чтобы пролить кровь. — Он положил нож на верстак. — Извини, я опять напугал тебя. Еще подумаешь, что я специально так сделал, но тебе ни к чему видеть меня в подобном наряде. Я чувствую себя каким-то нелепым.

— Куда ты пропал? — Амель постепенно приходила в себя.

— Я собирался завтра утром поохотиться и пошел осмотреть местность, поискать следы. Э-э-э… Может, подождешь в доме, пока я переоденусь и умоюсь, и мы вместе выпьем кофе.


Жан-Лу нашел молодую женщину в комнате, служившей ему кабинетом, перед единственным книжным шкафом.

— К сожалению, у меня мало книг, я не увлекаюсь чтением.

— Если только не интересоваться историей, геополитикой и географией. Такого у тебя тут предостаточно.

На самом деле внимание Амель привлекла фотография под стеклом. Она указала на нее пальцем. Это был единственный снимок, обнаруженный ею в доме. На первом плане стояли восемь мужчин в два ряда. Все довольно молодые, с более или менее короткими волосами, в разноцветных ярких комбинезонах, перетянутых специальными ремнями. Держа в руках небрежно скомканные парашюты, они улыбались в объектив. Позади них — что-то напоминающее хвост большого самолета, а еще дальше — очень зеленая равнина, усеянная озерами. Сервье мог быть вторым слева в первом ряду.

— Это ведь ты, правда?

— Старая фотография.

Такая же старая, как ответивший ей голос, заставивший Амель обернуться.

Сервье стоял босиком, опершись о косяк двери. На нем все еще был спортивный костюм и старая вытянутая футболка с надписью «Art of Noise».[245] Кое-где на лице оставались разводы коричневой и зеленой краски.

— Мне правда неловко за случившееся. И за вчерашний вечер. Это плохое объяснение, я знаю, но в последнее время я не совсем в себе… В общем, в таких случаях я имею обыкновение замыкаться. Что никак не облегчает общения с окружающими.

— Я тоже немного взвинчена. Трудный период.

— Да, в праздники всегда трудно.

Оба погрузились в свои мысли.

Амель поспешила вернуться к снимку:

— А кто остальные?

— Бывшие друзья.

— Такие ли уж «бывшие»? Значит, хорошие друзья, раз у тебя нет никакой другой фотографии, даже твоих…

Сервье промолчал.

— О, прости, я…

— Пойду приму душ.


Остаток дня прошел в том же духе, в относительной тишине, иногда становящейся тягостной, что способствовало самоуглублению. Амель приняла решение завтра же вернуться домой. Она поняла, что пустилась в авантюру, не зная, чего от нее ждет. То есть попросту бежала от ситуации, которой пока не готова была сопротивляться. Жан-Лу не может ей помочь. Молодой женщине казалось, что она нашла в нем терпеливого собеседника, умеющего слушать, не осуждая. Но теперь она видела, что эти достоинства ему не свойственны. Он просто оказался не способен к общению. Он был скрытен. И не слишком отличался от Сильвена, такого милого до свадьбы, или Ружара, чье поведение изменилось после того, как…

Сервье уже несколько минут наблюдал за своей гостьей. Она не притронулась к еде.

— Что, невкусно?

Амель резко выпрямилась:

— Нет. Просто… Я не голодна. — Она не любила, когда ее заставали врасплох. — Твои родители… — Она осеклась. — Какая я бестактная, прости.

Жан-Лу встал, чтобы убрать свою пустую тарелку.

Чувствуя все большую неловкость, Амель наконец решилась попросить, чтобы утром он проводил ее до ближайшей станции. Она задумалась, не зная, с чего начать, и прислушивалась к его шагам, пока звуки не прекратились. Амель спиной ощущала его взгляд.

Прошла целая вечность, прежде чем он заговорил:

— В первое Рождество без них я был вдали от дома, с одним типом, которого едва знал. — Его голос звучал тихо, неуверенно. — Мой тогдашний шеф пытался уговорить меня остаться, но я отказался. Я был ничем не связан. Человек, имеющий семью, скучал бы на моем месте. К тому же я не хотел снова оказаться в родительском доме. Я и возвращался-то туда после несчастья всего два раза. Сразу, а потом гораздо позже, только для того, чтобы подписать договор о продаже и убедиться, что ничего не осталось.

Сервье включил воду, сполоснул руки. Амель боялась пошевелиться, чтобы не прервать его исповеди.

— Так вот про то удивительное Рождество. Весь вечер я бодрился, твердя себе, что время лечит. Тогда я был полным идиотом. — Он оставался за ее спиной, очевидно, чтобы справиться с волнением. — Мои родители были убиты в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июля восемьдесят восьмого года одним придурком, ехавшим по встречной полосе с выключенными фарами. Они возвращались после ужина с друзьями. Никто так никогда и не узнал, что взбрело в башку тому водиле. Кто знает, может, курсант летной школы, пожелавший испытать свой «талант»? Он умер на месте, как и моя мать. Отец скончался ранним утром в больнице. — Молодая женщина хотела что-то сказать, но он удержал ее. — В тот день я был далеко, и со мной нельзя было связаться. День парашютных прыжков с приятелями. — Он как-то особенно произнес «с приятелями». — Мой отец как раз только что умер, когда… — Жан-Лу умолк.

— …была сделана эта фотография?

— В то время мне надо было кое-что доказать себе, убедиться, что я, как бы это сказать, не слишком осторожничаю. На этой фотографии у меня ведь и правда вид счастливого дурачка? Я приехал только на третий день. Врачи не позволили мне даже подойти к мертвой матери, только к отцу. Несмотря на то что он был закрыт простыней, я понял, что ему ампутировали обе ноги. Наверное, чтобы вытащить из автомобиля. — Сервье вздохнул. — Я даже не плакал. Просто почувствовал себя обозленным и абсолютно опустошенным. Меня как будто мгновенно лишили всякой способности чувствовать, вот так. — Он щелкнул пальцами. — Злость в конце концов прошла, тот козел ведь тоже умер. А вот от одиночества я так никогда полностью и не смог избавиться. Со временем оно даже сделалось для меня удобным.

Амель тоже испытывала потребность высказаться:

— В последнее время я как-то пренебрегала общением со своими родителями. Несмотря на все их недостатки, я знаю, что, если понадобится, они всегда окажутся рядом. На самом деле мне с ними повезло. Я старалась держаться на расстоянии от них, но это принесло больше горя, чем я думала. Хотя есть и польза. И только теперь я начинаю понимать, как мне будет не хватать их, когда их не станет. Не хочу даже думать, что я буду делать…

— Все как-то справляются.

Только услышав над самым своим ухом голос Сервье, молодая женщина поняла, что бессознательно говорила вслух.

Он присел возле нее и пристально смотрел куда-то в невидимую даль.

— У нас была небольшая семья: мои родители и я, ни брата, ни сестры, но все же мы всегда умудрялись ненавидеть друг друга. И всего пара друзей, которых я со временем потерял из виду. — Короткий смешок. — Я всегда легко знакомился с людьми, а вот чтобы сохранить их дружбу, нет, это мне не удавалось. — Он почувствовал, что Амель повернулась к нему, но не пошевелился. — Всю жизнь я ищу себе оправдания, иногда успешно, чаще не очень.

Губы Амель коснулись его щеки.

— Спасибо.

— За что?

— Что приехала. — Прежде чем подняться, Жан-Лу на миг опустил голову. — Пойду за дровами, надо затопить на ночь.


30.12.2001

Амель прочла на указателе название «Сен-Прива-д’Алье», и вскоре они увидели городок, взобравшийся на нависающий над ущельями Алье скалистый выступ. Ехали недолго. По покатой улочке, застроенной домами из старого камня, внедорожник спустился к центру деревни и остановился у въезда на главную площадь. Вокруг нее теснились несколько лавок, церковь с внушительной колокольней и последний, еще обитаемый остаток старинной крепости. Было воскресенье, служба закончилась, и под колокольный звон из церкви выходили верующие. Они недоброжелательно уставились на проходивших мимо чужаков.

Особенно на девушку.

Пораженная такой неприкрытой враждебностью, Амель остановилась. Сервье прошел дальше, но замедлил шаг, чтобы подождать ее. Она двинулась за ним, а он, будто ничего не произошло, направился к пекарне.

Амель была готова забыть об этом эпизоде, но, войдя в лавку, замерла при виде других посетителей. Она почувствовала в них ту же агрессивную подозрительность, с какой ее встретили возле церкви. Стоило ей появиться, как в помещении внезапно возникло напряжение, все повернулись и надолго уставились на нее. Жан-Лу, разумеется, тоже это заметил, но снова предпочел промолчать.

В отчаянии молодая женщина выскочила из лавки. Через несколько минут ее спутник присоединился к ней на улице и тоном, не допускающим возражений, предложил выпить кофе в деревенском баре. Он знаком с хозяином, он очень «славный».

Пти Пьер,[246] как назвал его Сервье, суетился за стойкой пустой в это время «Старой корчмы». Мужчины тепло поздоровались, словно расстались только вчера, и Пьер, низкорослый сухощавый и любезный тип лет шестидесяти пяти-семидесяти, настоял, чтобы его познакомили с Амель, после чего друзья углубились в беседу, из которой журналистка очень скоро оказалась исключенной. От нечего делать она принялась разглядывать стену позади барной стойки. Ряды бутылок с алкоголем, вымпелы, старая реклама на жести, а в конце стойки небольшая витрина.

Подойдя ближе, Амель обнаружила в ней несколько сувениров, военное происхождение которых не оставляло никаких сомнений. Красный берет с металлическим значком в форме крыла с продолжением в виде руки, вооруженной мечом, на фоне морского якоря. Рядом с головным убором статуэтка, изображающая ангела, поражающего змею, с надписью на пьедестале: «Ст. сржт.[247] П. Мартоне — сент. 1968». Бархатная коробочка с орденом в виде выцветшей красной ленты с тремя белыми вертикальными полосками над двумя звездами, расположенными одна под другой: одна поменьше, с пятью лучами, из бронзы, а другая с четырьмя лучами и символическим изображением Республики. Несколько старых черно-белых фотографий солдат на фоне пустыни.

На одной из них, позади троих мужчин во французской военной форме, Амель разглядела пленных. Их позы, связанные за спиной руки и то, что они лежали на земле, не оставляло никаких сомнений. Они были одеты по-арабски. Ей показалось, что у одного из пленников, повернувшегося к объективу, лицо в крови. Она наклонилась, чтобы получше разглядеть, внезапно отпрянула и, не сказав ни слова, вышла из бара.

Когда Сервье наконец появился, она бродила возле «лендровера» и, прежде чем он успел что-нибудь сказать, попросила его поскорее уехать.

— Как ты можешь выносить их всех? — Когда машина тронулась, Амель выключила радио, прервав сопровождавшего их с утра Ленни Кравитца. Ее слова прозвучали странно резко.

— Что ты имеешь в виду?

— Не строй из себя идиота, ты отлично знаешь, о чем я. Ты ничего не сказал.

— А чего бы ты от меня хотела? Чтобы я устроил скандал на деревенской площади, заорав во все горло, что все жители Сен-Прива грязные козлы?

— Мог бы сказать что-нибудь в пекарне.

Жан-Лу пожал плечами и покачал головой:

— Местные не любят чужаков. Я заслужил такое же отношение, как и ты.

Амель утонула в своем кресле и рассуждениях.

— Ничего не делать — значит согласиться. Это как твой дружок бармен, тот, палач…

— Замолчи сейчас же, иначе наговоришь глупостей.

— Еще один крайне правый, сожалеющий о временах французского Алжира и колоний.

Автомобиль внезапно занесло, и он резко остановился посреди улицы. Сервье повернулся к своей спутнице, вопившей, что он безумец. Спокойным, но твердым голосом он приказал ей перестать орать.

— Могу ли я теперь узнать, что заставило тебя вдруг уйти?

Амель утвердительно кивнула:

— У него в витрине эта фотография с…

— С пленными? — Жан-Лу вздохнул. — Это я сказал, чтобы он поставил ее туда. — Он сделал жест, запрещающий ей говорить. — Ты хорошо разглядела парней на переднем плане? Троих солдат?

Амель по-прежнему была в ярости. Она смотрела в сторону, чтобы снова не дать себе воли.

— Если бы ты была повнимательнее, то увидела бы, что это трое алжирцев. Они остались после ухода французов в шестьдесят втором. Маловероятно, что они выжили. Они были друзьями Пьера, и это единственное, что у него осталось на память о них. Сначала он не выставлял эту фотографию, не хотел, опасаясь…

— Лучше бы он воздержался. И ты тоже.

— …таких реакций.

— Если у него была парочка друзей-харки, это все равно не извиняет всего остального.

— Чего остального?

— Пыток, всех этих чудовищных вещей, допущенных во время…

— У тебя есть доказательства?

— Ты надо мной смеешься?!

— У тебя есть доказательства, что старший сержант Мартоне пытал людей?

— Фотография. — Амель скрестила руки на груди. — Не могу поверить, что…

— Эта фотография сделана сразу после перестрелки, с военнопленными.

— Если они ранены, им надо оказать помощь. Точка. А здесь с ними, бесспорно, плохо обращаются.

— Все, хватит пороть чушь! — Сервье схватил молодую женщину за руку и развернул к себе лицом. — Есть ли у тебя хоть какое-нибудь представление о том, что такое война? Я хочу сказать, видела ли ты хоть раз настоящую войну, не по телевизору? Ты знаешь, до чего доведены люди, оказавшиеся в таком дерьме?! Нет? Тогда заткнись! — Он отпустил ее.

Испуганная его внезапной реакцией, Амель постаралась как можно глубже забиться в угол машины, подальше от него, но не спускала с него глаз.

— На войне нет справедливости и прав человека. Это иллюзия тех, кто рассуждает, сидя у себя дома, в тепле. — Он снова заговорил нормальным тоном. — Существуют лишь смерть и выживание. Люди идут в наступление, обороняются, а думают только о своей шкуре и о шкуре соседа по этой каторге. И больше ни о чем. — Прежде чем продолжить, он немного помедлил. — Те, кто задумывается о нравственной стороне конфликтов, задают себе дурные вопросы. Лучше бы они спросили себя, как можно было дойти до подобных ситуаций и как попытаться избежать их повторения.

Амель не удержалась от иронического выпада:

— Можно ли мне узнать, откуда у тебя такие знания? Ты что, воюешь в промежутке между двумя полетами?

— Нет. — Сервье не сразу продолжил. — Просто я слушал то, что мог рассказать кое-кто из тех, с кем мне иногда доводилось встречаться, вроде Пьера. И не спешил их судить. — В его глазах было сострадание. — Как те придурки, что недавно позволили себе посмотреть на тебя как на дерьмо, не пытаясь разглядеть что-нибудь, помимо внешности, и осознать что-нибудь, помимо своих убеждений и маленьких жалких страхов.

Машина тронулась с места.


31.12.2001

Чтобы прибыть на место рано утром, Фарез и Камель ехали всю ночь. Около семи часов утра они миновали Кань[248] и, прежде чем свернуть к Ницце, по направлению к Броку, на десять минут остановились выпить кофе в Сен-Лоран-дю-Вар. Машин на дороге было немного: ранний час. К тому же наступало тридцать первое декабря, в этом году выпавшее на понедельник.

Вскоре рекламный щит на дороге возвестил о близости мастерской по разборке автомобилей. Было почти восемь — назначенное время. Площадку перед мастерской окружала поврежденная в некоторых местах металлическая ограда, верхнюю часть которой украшала колючая проволока. Внутри двора первое ограждение дублировалось вторым препятствием, состоящим из груды металлолома и старых кузовов и напоминающим крепостную стену.

Фарез остановил пикап перед воротами. Камель уже собирался выходить, когда неизвестно откуда возникли две немецкие овчарки. Это подсказало ему, что приближаться не стоит. За собаками шел молодой человек, худой и неприветливый. Он на непонятном языке проорал своим псам, чтобы те заткнулись, но очевидного успеха не добился.

— Ты Камель?

Он с силой пнул собаку ногой в бок. Та взвыла от боли.

Ксентини утвердительно кивнул.

— Я Иван.

Новые проклятия. Иван открыл ворота и отпихнул собак. Те наконец убежали.

На территории находилось два строения. Большой, совершенно закрытый ангар и «алжеко»,[249] в котором Камель заметил движущуюся тень. Пока Фарез парковал пикап прямо перед контейнером, Иван направился туда пешком.

На пороге ангара появился второй незнакомец и пожал обоим исламистам руки:

— Я Анте Адеми. Мы говорить телефон. Следуйте.

Зайдя впереди них в свою контору, он предложил им чаю. Ксентини заметил какой-то предмет в форме куба размером с телевизор, скрытый под накинутой нанего курткой. Поговорили о поездке, затем хорват упомянул об исчезновении своего друга Френка Резника. Путешественники ничего не знали об этом.

— Нам бы поскорей уехать.

Адеми взглянул на Фареза, который только что перебил его:

— Закончим, да?

Выйдя на улицу, Фарез Хиари влез в грузовичок и загнал его за ангар, где уже находились трое сообщников. Пока Иван толкал тяжелую дверь, Камель попытался отыскать камеры наблюдения. Анте отвлекал его своей болтовней, и он ничего не обнаружил. Вскоре темнота склада отступила перед многочисленными белыми неоновыми прожекторами, осветившими три накрытых брезентом спортивных автомобиля, груды картонных коробок из-под электронных приборов и характерные очертания двух бочек под коричневым чехлом.

Адеми принялся стаскивать покрывающий их плотный полиэтилен.

— Риску много, денег мало.

Фарез напрягся.

— Это есть плохо. Последний раз.

Ксентини тоже подошел и попробовал снять с бочек крышки. Внутри он обнаружил то, что и рассчитывал: два тяжелых стальных контейнера с оригинальной маркировкой. Он кивнул Фарезу, чтобы тот открыл заднюю дверцу пикапа. Автомобильный гудок заставил всех отскочить — подъехал Иван с тележкой-грузоподъемником.

— Вы теперь быть очень осторожно, да?


Перед самым завтраком Карим решил совершить пробежку под проливным дождем. Его сопровождали два ангела-хранителя из воскресной команды, оставшейся на работе дольше обычного. А как же: Новый год. После километра на разогрев Карим поднажал. Сначала надзиратели без проблем следовали за ним, затем, когда стало очевидно, что он собирается увеличить привычную дистанцию, стали давать слабину.

Никому из них не приходило в голову, что Феннек использует свои тренировки, чтобы изучить окрестности, прилегающие к ферме. В конце концов он пришел к мысли, что он узник. Доступа к прессе у него больше не было, а телевизор всегда выключали во время новостей. Последний сеанс дебрифинга состоялся три дня назад. С тех пор ни один офицер не приходил к нему, и, несмотря на то что напоследок Мишель сказал: «Скоро вы сможете вернуться домой», Карим все меньше и меньше был в этом уверен. Его держат в заключении на весьма сомнительных основаниях.

Очевидно, история «Эль-Хаджа» еще не закончена, хотя Мишель всегда старательно избегает ответов на вопросы Карима на эту тему. Бесплодность его бесед с новым куратором, многочисленные расспросы этого последнего, например относительно состояния духа исламистов или возможных незадокументированных контактов идентифицированных членов ячейки, заставляли агента думать, что Управление военной разведки пытается предупредить возможные колебания своего коммандо.

Его контора до сих пор не получила того, что искала.

Шло время, а гипотеза относительно покушения в Париже четырнадцатого июля будущего года по-прежнему оставалась только гипотезой. До сих пор не обнаружено ни малейшего доказательства, могущего подтвердить ее. Если оружие уже находится на территории страны, оно может быть использовано где угодно и когда угодно. Или вызвать разрушения вследствие банальной ошибки в обращении с ним. Стихийный сценарий, который потребует вмешательства армии.

К тому же Феннек ничего не знал о развитии другой операции, схожей с его собственной. То малое, что ему было известно, наводило на мысль, что его держат в резерве, на случай, если она провалится. Поэтому он готовился к побегу и постоянно думал о той, с кем свяжется, как только окажется на свободе. Об Амель Балимер, журналистке. Он хотел встретиться с ней и все рассказать, чтобы защитить себя, а заодно ее. Он считал, что молодая женщина в опасности. Его собственная карьера загублена, и теперь ему приходилось опасаться за свою жизнь. Угроза, что он поведает миру об этой истории, дала бы ему некоторое преимущество.

Его тени утомились: Карим слышал, как они задыхаются позади него. Хорошо натренированы, но на самом деле не такие сильные бегуны, как он. Он еще прибавил скорость.


Из-за вчерашнего инцидента обстановка усложнилась. Сервье чувствовал, что Амель подумывает об отъезде, но вместе с тем не хочет просить, чтобы он довез ее до вокзала или автобусной станции. Не в силах решиться на окончательный разрыв, она то была приветлива, то замыкалась в чтении или музыке. И много спала.

А их отношения оставались поверхностными, как в первый вечер.

Не смея взглянуть друг на друга, они сидели лицом к лицу в широких и глубоких кожаных креслах улучшенного дизайна, перед горящим камином в гостиной. Между ними находилась и вполне материальная преграда — кожаное канапе современной модели. Сервье пришло в голову, что в магазине этот гарнитур не выглядел таким холодным и безликим, как сегодня вечером.

Отдавшись созерцанию огня, Амель помешивала ложечкой чай.

— Ты первая, кого я сюда пригласил.

Жан-Лу никогда никому не признавался в существовании этого дома, даже Вере. Он принадлежал Обществу недвижимости,[250] в свою очередь контролируемому иностранной компанией, и все административные проблемы решались адвокатской конторой за пределами Франции. Сам Сервье ни в каких документах не фигурировал.

— Ты сожалеешь об этом?

— Нет.

Не совсем правда. И не ложь. Но этого достаточно для того, чтобы чувствовать себя защищенным. Незнакомое ощущение, и оно ему нравилось. Только вот он уже не был уверен, что ему хочется раскрыться перед своей гостьей, хотя бы даже частично.

— Если хочешь, я могу уехать.

Сервье долго смотрел на огонь.

— Слишком поздно, теперь мне придется убить тебя. — Он подмигнул Амель и рассмеялся.

— Что это значит?

— Пытаясь избежать суровой реальности, в конце концов создаешь столь же глупые и негибкие системы, в которые потом сам же стараешься не угодить. И еще больше ограничиваешь себя.

— Не понимаю.

— Свобода — это понятие, придуманное, чтобы нам всем не сойти с ума.

Молодая женщина робко улыбнулась. Ее собеседник как будто говорил сам с собой, продолжая воображаемый разговор. Он даже не смотрел на нее. И все же она не могла вообще не прислушиваться к его словам — за последний год у нее уже был подобный горький опыт.

— Я сообразил, что даже не спросил, сколько тебе лет.

— Двадцать четыре.

— Значит, еще не все надежды умерли. — Жан-Лу наконец повернулся в ее сторону. — Мне вот потребовалось ждать до тридцати шести лет, чтобы признать бесполезность своих поступков.

— Я не думала, что ты такой старый и в то же время такой… несмышленый? — Голос Амель звучал уже не так напряженно. — А я-то хотела попросить, чтобы ты просветил меня кое в чем… Я в отчаянии. — Она стала серьезна.

— Тронут. — Он, разумеется, уловил изменение тона. — Чем ты займешься теперь, когда Ружар… то есть, я хочу сказать, когда вы перестали работать вместе? Ты все равно будешь продолжать эту тему?

— Не знаю. Не думаю. В первое время мне было очень страшно, но теперь, немного отстранившись, я все больше и больше сомневаюсь в основательности всего дела. К тому же, поскольку Ружар все еще мой шеф, было бы некрасиво бросить его. И не слишком порядочно. Одно я знаю точно: мне надо найти работу. Поскорей. Я не смогу слишком надолго поселиться у родителей: мне у них не выдержать. И я боюсь, что после истории с сыщиком Бастьен перед всеми выставил меня дурой.

Журналистка подробно рассказала Сервье о последней встрече в кафе с Ружаром и Понсо.

— Правильно сделала, что все рассказала полицейскому. Ружар, со своей теорией заговора, обязательно бы подставил вас. Легче всего повсюду видеть конспираторов, это помогает забыть о случайностях и об абсурдности нашего существования. И вообще, после того как он сам послал тебя в ловушку, тебе лучше быть от него подальше. Ты должна строить свою жизнь и зарабатывать репутацию. Он — уже пройденный этап.

— Похоже, я плоховато начала.

— А чего бы тебе хотелось? Единственное, что люди о тебе запомнят, — это что тобой подписаны серьезные статьи для еженедельника.

— Да, две или три, но не моим именем. Проблема так называемой конфиденциальности. Кстати, это наводит меня на мысль, что мне не всегда платили за работу. Еще одна проблема, которой мне предстоит заняться по возвращении.

— Возвращение еще не скоро. — Он встал, чтобы подкинуть дров в камин. — Чай надоел, хочу чего-нибудь другого. Сегодня можно, ведь так?

— Можно.


Когда подали сыр, Ружар, сославшись на естественную надобность, покинул собравшихся у них по случаю Дня святого Сильвестра[251] гостей. Он устроил себе передышку, любуясь панорамой, открывающейся через широкую застекленную стену кабинета. Над освещенным разноцветными огнями Монмартрским холмом, на фоне парижского неба, возвышался бледный массивный силуэт Сакре-Кёр. Ружару вспомнилась история памятника, и он не сумел сдержать горькой усмешки. Его слабые попытки бунта — наподобие надежд, несколькими веками ранее убитых на этих склонах, — задохнулись под тяжестью попустительства и компромиссов, как личных, так и профессиональных.

Из глубины квартиры до Ружара доносились взрывы смеха. В отличие от него, жена очень старалась соблюсти приличия перед друзьями. Ружар знал, что не бросит ее, несмотря на отвратительные со всех точек зрения отношения между ними. Его подпитывала привычная ненависть. Она была платой за его комфорт, его жалкое раскаяние. Он подумал о своей работе, такой любимой, которую он уже не способен был поставить под угрозу. Клейн отправил своего журналиста в принудительный отпуск. Не лично — сам бы он не решился, — а через редактора рубрики. Как раз перед рождественскими каникулами этот редактор сообщил Ружару, что заграничный репортаж, который тот давно мечтал сделать, наконец одобрен. Патрон удалял его, а он молча соглашался.

— Бастьен! — Дражайшая и нежнейшая вернула его к действительности. Он слишком долго отсутствует.

Журналист отвернулся от окна, в этот момент на его рабочем столе зазвонил мобильник. Ружар не сразу взглянул на экран. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто это: таким нереальным был звонок. Поль.

— Что случилось?

— Я тебя отвлекаю?

— Собирался вернуться к столу.

— Бастьен! — Призыв прозвучал более настойчиво.

Его собрат услышал:

— Мамочка сердится…

— Она всегда сердится.

— Тебе бы следовало иногда трахать ее, это помогает…

— Ты звонишь, чтобы сообщить мне, что переквалифицировался в советника по делам семьи и брака? Спасибо, вот так новость! Кстати, боюсь, если я еще задержусь с тобой, очень скоро мне потребуется твоя помощь.

На другом конце провода Поль рассмеялся:

— Я о тебе беспокоюсь, год кончается. Хотел убедиться, все ли в порядке…

— БАСТЬЕН!

— Секундочку! Иду! — Ружар вздохнул. — Ну, давай уже, что там у тебя!

— Да ладно, ладно. У меня для тебя подарочек — новость относительно транзакций…

— Относительно чего? Я не понял, о чем ты…

— О твоей распечатке. Я наконец получил информацию. Проснись же!

— Распечатка, ну да. И что?

— Все эти операции прошли через мою любимую расчетную палату. Они имеют отношение к швейцарской доверительной компании, уже давно подозреваемой во вмешательстве в качестве тайного финансового посредника, в частности, в пользу некоторых французских учреждений, пожелавших остаться неизвестными…

— Секретные фонды?

— Среди прочих. Через несколько дней у меня будут кое-какие имена: по меньшей мере плательщика и, возможно, некоторых конечных получателей. С Новым годом, Бастьен!


В кухне Карим заканчивал праздничный ужин в компании четверых своих сотрапезников. Все немного выпили, обстановка была спокойная. Дежурный дрессировщик собак только что принес еще две бутылки шампанского. Приближалась полночь, и он стал открывать первую. Сосед Феннека приподнялся и перегнулся через стол, чтобы взять вторую.

Агент воспользовался ситуацией. В тот момент, когда пояс надзирателя оказался на уровне его носа, он выхватил из кобуры на его бедре пистолет. Все произошло очень быстро. Щелкнул предохранитель. Установилась тишина.

Никто не шелохнулся.

Карим не мешкая обошел разоруженного охранника сзади, сжал его горло свободной рукой и попятился.

— Оружие на стол большим и указательным пальцами левой руки. Пошевеливайтесь!

Остальные трое медленно повиновались.

— Встать, лицом к стене, ноги врозь. Ты! — Феннек обращался к дрессировщику собак. — Задери им штанины. Да, вот так… Хорошо… Теперь свои… Порядок. Теперь все спускают портки. Ну же, не будьте…

Его пленник пошевелился, Карим плотнее сжал пальцы.

— Спокойно, ты! Не робейте, парни, шевелите задницами.

Агент достал из ящика кухонного стола рулон скотча, два дня назад украденный в гараже, и приказал обезоруженному надзирателю обмотать им запястья коллег.

— Теперь тоже спускай штаны.

Затем он медленно завел всех в прачечную — помещение без окна — и, крепко связав своих стражей и заткнув им рты, забаррикадировал дверь снаружи.

Побросав в спортивную сумку какую-то одежду, он завершил свои приготовления, прихватив оружие, документы, наличные деньги и кое-что из еды. А уже перед самым выходом привел в негодность все средства связи в доме.

По-прежнему шел дождь. Собак не было видно. Карим мог бы поспорить, что они, как всегда, когда их спускали с привязи, спрятались в конуре. Будка находилась по другую сторону пристройки, и Феннек убедил себя, что из-за дождя они не сразу почуют или услышат его. В худшем случае он их убьет.

Гараж был открыт, а он прихватил ключи от машины, которой пользовались его надзиратели. Включив зажигание, он сразу рванул к выезду. Пульт управления воротами лежал на приборной доске. Створки из кованого железа уже начали открываться, когда когтистые лапы заскребли по стеклу. Феннек импульсивно схватился за оружие. В последний момент он удержался и не выстрелил. Ротвейлер в бессильной злобе бешено царапал лапами стекло. Карим нажал на газ, собака отстала и скоро исчезла в зеркале заднего вида.

Оставаться в этом автомобиле было нельзя. Следовало поскорее определить свое местонахождение, а затем удалиться от Парижа на достаточное расстояние и добраться до самого большого из ближайших городов. Агент дал себе на это часа два-три. Там он бросит машину на паркинге, сядет в поезд и вернется. Как можно раньше, сегодня вечером или завтра утром. Если немного повезет, этот маневр уведет его преследователей в неверном направлении и задержит как минимум на день. Именно столько времени ему потребуется, чтобы по-настоящему исчезнуть. Это необходимо, только потом он может встретиться с журналисткой.


— Скоро полночь. Может, принести шампанского? Я положил в холодильник большую бутылку, такова традиция. Если хочешь. Могу даже сделать тебе «Роз Руаяль», малину я купил.

Амель вытянулась на канапе и задрала обе ноги на стенку.

— Меня вполне устраивает вино. — Она отпила глоток и улыбнулась Сервье, который ворошил угли и ничего не видел. — У тебя хорошая память.

— Очень избирательная.

Он добавил в камин дров и направился к стойке с дисками.

— У меня такое впечатление, что прошла уже целая вечность.

— Так много всего случилось. За очень короткое время, если подумать.

После некоторого колебания он выбрал оригинальный саундтрек «Аферы Томаса Крауна»[252] версии шестьдесят восьмого года и, запустив воспроизведение, вернулся и сел рядом с Амель.

Она смотрела на огонь.

— Спасибо за ужин, а главное, за эти несколько дней. Извини, что была не слишком…

— Год оказался трудным. Ты здесь, тебе хорошо, мне это приятно. Остальное не так уж важно. — Он поднес стакан к губам.

Round, like a circle in a spiral…
Позади них зазвучал голос Ноэля Харрисона.[253]

A wheel within a wheel…
Круги в кругах.

Like a clock whose hands are sweeping past the minutes on its face…
Жан-Лу взглянул на часы:

— Через несколько минут франк перестанет существовать.[254]

Like a tunnel that you follow…
Амель чуть не поперхнулась вином и расхохоталась.

— Ты что?

— Странно сейчас думать об этом. Или нет?

To a tunnel of its own…
— He знаю… Может быть. Тебя это не пугает?

— Пугает? Нет. А почему ты спрашиваешь?

Down a hollow to a cavern…
— Разрушение границ очень будоражит. И немного тревожит тоже.

Амель не ответила.

Where the sun has never shone…
В камине рассыпалось полено, они повернули головы.

And the world is like an apple whirling silenty in space…
Амель наклонилась, чтобы налить себе еще вина.

— История, которая подходит к своему завершению, не всегда была такой прекрасной. Будем надеяться, продолжение будет лучше.

Like the cercles that you find, in the windmills of your mind…
Молодая женщина попыталась устроиться поудобнее; их руки случайно встретились на спинке канапе.

Half remembered names and faces…
И не расстались.

But to whom do they belong…
Пальцы сплелись, нашли друг друга.

When you knew that it was over…
— Что мы… потом будем делать? — Амель запиналась на каждом слове.

Never ending or beginning…
— А чего ты хотела с самого начала?

Сервье не стал ждать ответа. Он поставил стакан на пол и, прежде чем притянуть ее к себе, стал через одежду гладить руку молодой женщины.

On an ever spinning wheel…
Они замерли в долгом поцелуе.

As the images unwind…
Амель перекинула ногу через бедро Жан-Лу и села на него верхом. Оба одновременно отстранились и посмотрели друг на друга.

Like the cercles that you find, in the windmills of your mind…
Она почувствовала, как его ладони касаются ее груди, нежно раздвигая полы ее блузки, стаскивая ее. Бюстгальтера она не носила.

— Я… я не знаю…

Он медленными движениями ласкал ее грудь.

— Я мечтал об этом с тех пор, как чуть не сбил тебя с ног в том кафе.

Новый поцелуй, более страстный.

Амель помогла любовнику избавиться от свитера и футболки. Увидев его торс, она замерла. Он был сухощавым, гораздо более мускулистым, чем она могла предположить. Это тело работало и не щадило себя. Его покрывали шрамы, некоторые были вытянутыми, другие, локализованные, очевидно, являлись следствием более глубоких ран. Она провела указательным пальцем по следу длинной резаной раны, идущей от пупка до грудной мышцы, как раз на уровне сердца.

— Я и не знала, что работа консультанта так опасна.

— Кое-кто разбил мое сердце. — Ироническая улыбка появилась на лице Сервье.

Он резко приподнялся и прижался членом к лобку молодой женщины.

Амель ответила на его желание и снова прильнула губами к его рту.


03.01.2002

Амель проснулась счастливая и сразу пошарила возле себя рукой. Кровать была пуста. Жан-Лу снова встал бесшумно. Вот уже три дня он наносил ей подобный удар. Уходил на рассвете, исчезал в лесу и всегда появлялся только через четыре или пять часов.

Молодая женщина открыла глаза, и ей показалось, что за окном спальни светит солнце. Она приподнялась на локте, чтобы лучше видеть, поняла, что не ошиблась, и ощутила внезапное желание оказаться на улице, пройтись вместе с Сервье, в полной уверенности, что его обрадует дневная прогулка в ее обществе.

Взгляд Амель скользнул по комнате в поисках одежды и остановился на портрете, висящем на стене прямо напротив кровати. Гримасничающее эктоплазматическое[255] лицо со смутными деформированными очертаниями на темно-сером фоне. Жан-Лу говорил, что картина написана молодой немецкой художницей Йоан или Жоан какой-то и называется «Призрак». Она ей не нравилась, Амель отвернулась и встала, повинуясь желанию выпить кофе.


Сервье резко повесил трубку, раздался щелчок. Он смотрел куда-то вдаль. Центр Сент-Этьена понемногу оживал. На автобусной остановке стояли люди, пешеходов становилось все больше, бары на площади заполнялись посетителями.

Линкс вздохнул, вышел из телефонной будки и направился к машине. Он должен придерживаться принятого решения — решения, продиктованного необходимостью. Иначе все грозило повториться. Мелкие хитрости, чтобы скрывать свои ужасные тайны. Но на этот раз ставки, похоже, другие. Сервье вспомнил одну из последних фраз Веры, сказанную в тот вечер, когда они окончательно решили расстаться. «Ничего нельзя построить на лжи». Это одинаково относилось и к нему, и к ней. Жан-Лу только что объявил ей, что знает, что она с кем-то встречается, и сразу добавил, что готов простить ее, чтобы не потерять. Но она и слушать не захотела. И правильно.

Похоже, он тогда так ничего и не понял.


Гордясь тем, что усвоила уроки Сервье, Амель разожгла огонь в камине. Она только что закончила завтракать в гостиной. Песня «Lost Souls» группы «Doves»[256] непрерывно крутилась на проигрывателе. В последние дни они постоянно слушали ее. Это будет их главный альбом.

Амель улыбнулась: ей было хорошо.

Она встала, чтобы стащить у Жан-Лу в соседней комнате какую-нибудь книжку, потому что свои она уже прочла. На самой верхней полке она заметила ряд томов «Плеяды»[257] на которые прежде не обращала внимания. Амель обожала это издание, несколько томиков которого имелось в ее собственной библиотеке. Эта мысль вернула молодую женщину домой, к Сильвену и к трудному моменту предстоящего неизбежного переезда. Первому в долгой череде затруднений.

Кресло в кабинете Сервье оказалось недостаточно высоким, и она не смогла дотянуться до книг. И все же ей удалось прочесть названия на корешках. Книги были расставлены по авторам. Несколько французских классиков, много иностранных, часто анонимных текстов, среди них экземпляр Корана. Вне досягаемости. Амель встала на первую полку, стараясь не свернуть драгоценной фотографии, изогнулась, протянула руку, чересчур отклонилась в сторону и потеряла равновесие. Падая, она уронила рамку, та ударилась об пол и разбилась.

Оставив поиски Книги, она слезла со своего насеста. Когда она поднимала рамку, снимок вывалился из своего разрушенного стеклянного плена и снова упал, лицевой стороной вниз. Амель наклонилась и заметила надпись на обороте. На самом верху имелись две пометки: дата, 27.07.88, и место — Гебланж-ле-Дьез. Затем следовали две строчки аббревиатур и фамилий. Пять на первой: ст. сржт. Фере, мл. лтнт.[258] Лакруа, адж.[259] Кальмель, кптн. Мерс, сржт. Лашо. Три на второй: сржт. Таркенполь, адж. Мейер, ст. сржт. Рифф.

Амель перевернула фотографию лицевой стороной. Ее не оставляло ощущение, что что-то неправильно. Восемь мужчин по-прежнему были на месте, они улыбались. Пятеро впереди, трое позади. Она снова глянула на надпись на обороте, вернулась к парашютистам, задержалась на Сервье и наконец сообразила, чего ей не хватает. Его имени не было среди остальных. Вместо него и на его месте находился некий мл. лтнт. Лакруа. Тогда она обратила внимание на другие, прежде ускользавшие от нее детали. Цвет хвоста самолета, зеленовато-серый, и его номерной знак с сине-бело-красным диском. Военный самолет. Это открытие дало ей ключ к пониманию части сокращений, помещенных перед фамилиями: сржт. — сержант, адж. — аджюдан. Кптн. — капитан? А мл. лтнт?

Она в третий раз внимательно рассмотрела лица солдат. Теперь ей казалось, что они тоже разглядывают ее, и их улыбки уже не представлялись ей такими доброжелательными. Особенно улыбка Сервье. Нет, Лакруа.

Он солгал ей. По крайней мере относительно своего имени.

Она стала вспоминать прошлое и вернулась к обстоятельствам их первой встречи в том кафе в восьмом округе. Сервье оказался там случайно… А может, и нет. Ради нее? Это представлялось невозможным, даже сейчас. Его присутствие могло объясняться другой причиной. Стейнер. Бывший сотрудник внешней разведки, организации с долгой военной традицией, чья вооруженная длань всегда опиралась главным образом на парашютистов, Ружар dixit.[260] У них там была встреча. Но Стейнер ни с кем не поговорил. Он ни с кем не встретился. Из-за… из-за нее. Это очевидно. Потому что Сервье-Лакруа ее вычислил, ведь он уже был в заведении, когда прибыл шеф Общества оперативной обработки.

Ружар с самого начала был прав.

И в течение долгих месяцев Жан-Лу следил за ней, находясь поблизости. Ему удалось добиться ее доверия и все узнать.

— Я никак не мог избавиться от этой фотографии.

Амель осознала, что музыка умолкла, и тут раздался голос ее хозяина. Напряженный, как в первое утро, Сервье стоял на пороге своего кабинета. Но теперь в его глазах уже не было сострадания. Они были по-настоящему пустыми. Амель уже видела их такими, но не понимала, что скрывается за этим мертвым взглядом. До сегодняшнего дня. Странно, но она не ощутила никакого страха, только боль.

— Не ты. — Боль предательства. — Нет! Нет… ТОЛЬКО НЕ ТЫ!

Жан-Лу пошел на нее. Поднял руки с открытыми ладонями.

Движение назад.

— Ты такой же, как все! Почему вы так со мной поступаете?

Он все приближался.

— ПОЧЕМУ? ЛГУН! — Она плюнула в него.

Почувствовав, как у нее на плечах сомкнулись его пальцы, Амель стала отбиваться. Невозможно высвободиться.

— ПУСТИ МЕНЯ! — В руках у нее все еще была рамка, она изо всех сил ударила ею Сервье по голове.

Удар не попал в цель, но заставил Жан-Лу отпрянуть, заслониться и отпустить Амель, сразу бросившуюся бежать в сторону кухни.

На кухонном столе она заметила охотничье снаряжение агента. Из отверстия черного матерчатого рюкзака торчала рукоятка курки. Молодая женщина схватила нож и резко обернулась, услышав быстрые шаги за спиной.

Нож описал дугу по горизонтали.

Рефлективно отстранившись, Жан-Лу почти избежал удара. И все же остро заточенное лезвие, получив ускорение от кругового движения, разрезало левый рукав его куртки, пропороло свитер и поранило ему руку на уровне плеча. Он выругался, но не остановился. Схватив Амель, он грубо швырнул ее на пол, а затем навис над ней, следя за ее рукой с оружием. Пальцы Линкса сомкнулись на запястье Амель и все крепче сжимали его.

Звук упавшего на пол металла.

Она отбивалась изо всех сил, но все было бесполезно. Сервье всей своей тяжестью придавил ее к полу. Амель еще раз выгнулась и тяжело опустилась. Теплая жидкость залила ей лицо; почувствовав это, она замерла.

Глубокая рана Линкса сильно кровоточила. Но его хватка не ослабевала.

Они пристально смотрели друг на друга.


07.01.2002

Когда Анте Адеми не был в разъездах, он все вечера проводил в своей мастерской, где встречался со скупщиками краденого или клиентами, обсуждал текущие дела с Иваном, вспоминал добрые старые времена или уточнял детали предстоящей транзакции. Сегодня он пришел именно по этой последней причине. Из Албании через Италию вскоре должна была прибыть сотня «калашей», по обычной методе скрытая среди металлолома, и Ивану поручалось произвести приемку товара. На сей раз одному.

Анте остановился перед воротами и погудел, чтобы ему открыли. Он подождал две минуты, но никто не показывался. Даже две сраные полуслепые шавки, которые никогда его не узнавали и уже много раз кусали. В ближайшее время он их прикончит. Он вздохнул, раздосадованный необходимостью выйти из машины, чтобы самому открыть ворота. Иван на него работает, значит, обязан это делать.

Адеми протянул руку к замку, но на полпути остановился. Одного взгляда ему хватило, чтобы убедиться: он хорошо заперт. Да. Видимо, напарник ушел прогуляться. Это не объясняло исчезновения собак, разве что они опять заболели и дрыхнут. Похоже, в пятницу они что-то сожрали, потому что все выходные выглядели не слишком бодрыми.

Хорват осмотрел окрестности, потом мастерскую, строительный вагончик, ангар. С виду все было нормально. У него за спиной мерно работал мотор автомобиля, журчала вода в примыкающей к площадке, заросшей кустарником канаве. Слишком тихо. Он подумал о полиции, но сразу выбросил эту мысль из головы. Чтобы легавые нагрянули с утра пораньше?! Конкуренты? Более вероятно. Местным заправилам не слишком нравились его мелкие побочные заработки на спекуляциях, иногда он перебегал им дорогу.

Адеми вернулся к машине с пассажирской стороны и порылся в ящике для перчаток. Он войдет во двор, но небезоружным. Он должен знать, что происходит. Не может быть и речи, чтобы оставить бабки и кое-какой товар, особенно если его кинули. Нащупав пистолет, он обернулся и нос к носу столкнулся с бесформенным силуэтом, безмолвным, как высокая трава, растущая вдоль дороги. Прежде чем ощутить страшную боль, похожую на казнь на электрическом стуле, Анте успел подумать: «Снайпер».

И рухнул на землю.


Адеми постепенно приходил в себя. Голова была тяжелой, нос чесался. Открывшись, глаза хорвата различили совсем близко макушку медленно покачивающегося Ивана. Его странно торчащие волосы как раз и щекотали лицо хорвата. Он резко дернулся и тут наконец понял, что подвешен за ноги с примотанными к поясу и туго стянутыми пластырем руками.

Еще несколько секунд, и он догадался, что находится в своем собственном ангаре, прямо над глядящим на него широко открытыми глазами трупом Ивана. Обнаженное тело помощника покрывали следы многочисленных ударов. Обе собаки тоже были здесь, их закоченевшие трупы валялись на том же чехле из зеленого полиэтилена.

Анте снова оглядел склад, его глаза скользнули по четырем черным мешкам для мяса на земле, позади двух овчарок, нашли знакомые силуэты краденых машин и коробок из-под техники и наконец остановились на сидящем на складном стуле человеке в камуфляжной форме. Незнакомец слушал музыку. Узнать его покрытое боевым гримом лицо было невозможно. У его ног Адеми заметил скомканную камуфляжную накидку и синий конверт из плотной бумаги.

Снайпер.

Заметив, что пленник пошевелился, Линкс встал и подошел к нему. Прежде чем снять наушники, он почти минуту ждал, пока тот проорется. Приложив указательный палец к губам, он знаком предложил ему умолкнуть и только потом убрал в карман свой цифровой плеер. Сервье нагнулся, подобрал синий конверт, достал оттуда фотографию и показал ее хорвату.

— Извини. — Он перевернул фотографию. — Ты знаешь этого человека?

— Твоя есть кто, сукин сын? — Анте заметался и плюнул на документ. — Я твоя сейчас сделаю, понял?

— Ты его знаешь?

Прежде чем снова перейти на французский, Адеми выругался на родном языке.

— Обещаю тебе — нет. Не встречать. — Он увидел, как зубы его обидчика обнажились в насмешливом оскале.

— Месич сказал то же самое. — Незнакомец знал фамилию Ивана. — Тем хуже для него. Этого человека, которого ты «не встречать», зовут Зубеир Уннас, и он алжирец. Мне бы очень хотелось поговорить с ним.

— Не знать. Моя не могу помочь, да?

Агент снова улыбнулся:

— Знаешь, что у меня здесь? — Он похлопал по левому боковому карману своей формы. — Сейчас покажу. — В его руке появилась видеокассета. — На самом деле, понимаешь, не больно ты мне нужен. Разве что ты докажешь мне обратное.

Черты хорвата исказились.

— Я слежу за вами почти четыре дня, за тобой, твоим дружком и вашей сраной мастерской. Непрерывно. И знаешь что? — Сервье принялся ходить вокруг своего пленника. — Ночью здесь страшно холодно. Впрочем, поверь, я знавал места и похуже, но тогда я был моложе. Я постарел. Думаю, я дряхлею. — Шутки резко прекратились. — На будущее советую тебе быть более осмотрительным и проверять, с кем имеешь дело. Не все, кто тебя окружал, люди надежные.

— Что?

— Не все они надежные. Не все блещут умом, если тебе так больше нравится. Не все умеют работать. К примеру, твой дружок Френк Резник.

— Где он быть?

— Он мертв, я его поджарил. Вместе с его женой.

Новая череда непонятных ругательств, еще более яростных.

— Успокойся. — Линкс присел перед Адеми на корточки. — Это из-за него я здесь, а ты в дерьме. Когда ты в последний раз видел его в Загребе, у него на хвосте сидели агенты британской разведки. Англичане наши большие друзья. Они рассказали нам о тебе, а потом мы поняли, что на самом деле уже знакомы с тобой. — Продолжая свои разъяснения, он сообщил, что все это время прятался в груде металлолома, прямо возле забора. Чтобы усыпить собак, он накачивал их нейролептиками, давая по одной дозе каждые шесть часов. Он не собирался сразу убивать их: это бы только привлекло ненужное внимание. — Я хотел постепенно подойти к этому, понимаешь, загнать вас в угол, тебя и Ивана. Убедиться, что вы не припасли никакого сюрприза. Например, вроде камер наблюдения. — Линкс встал и снова принялся ходить вокруг пленного. — У меня целый день ушел на то, чтобы обнаружить их все. Самой мерзкой оказалась та, которую ты подвесил за выводящей решеткой своего кондиционера, на крыше ангара. Но сейчас, когда я проверил по видеозаписям, я убедился, что сделал все правильно с первого раза.

Устав нарезать круги по комнате, Сервье снова сел.

— Уннас приходил к вам тридцать первого. — Он вспомнил лицо алжирца. Тот неоднократно поднимал голову к камере строительного вагончика. Зная о наблюдении, он все же оставил после себя следы — странное поведение, особенно после убийства Неззы. Шарль полагал, что дилер казнен исламистами, а именно самим Уннасом. Или его сообщником, тоже мелькнувшим на кассете хорвата. Линкс был согласен с такой гипотезой. — Зря ты сохранил это видео. Ты вообще много записей сохранил. Самые лучшие, да? Впрочем, мне они очень пригодятся. Теперь я смогу быстро обнаружить того, кто арендовал пикап.

Адеми не смог сдержаться от удивления.

— Откуда мне это известно? Разумеется, регион номерного знака, а главное, огромная надпись «Еврокар» на борту. Достаточно приметно. Я уже говорил, дурное у тебя окружение.

— Пошел ты! — Анте снова завертелся во все стороны.

— Перестань, в конце концов, ты сделаешь себе больно. Я спрашиваю себя: за чем это они приходили? Что здесь забыли Уннас и его приятель?

Мужчины долго пристально смотрели друг на друга, потом успокоившийся хорват нарушил зрительный контакт.

— Ты не хочешь проявить любезность и сказать мне?

Установилось молчание, продлившееся целую минуту.

— Жаль. Тогда я попытаюсь догадаться.

Адеми, который по-прежнему отводил глаза, услышал, что его мучитель встал…

— Они приходили за… бочками с нефтью… — И снова подошел к нему. — Только вот в бочках была не нефть. Внутри было вот что.

Рука Линкса заставила Анте повернуть голову, и он увидел фотографию хорошо знакомой ему бочки. Крышка была снята, и внутри виднелся другой контейнер, стальной, маркированный техническими данными и прочими сведениями о его происхождении.

— Вас уже полгода ищут, ребята. Теперь вас нашли.

— Твоя все знать, да? Как?

— Конечно. Мне мизинчик подсказал. Он очень умный, мой мизинчик. Например, он рассказал мне, что вы со стариной Иваном познакомились во втором пехотном полку иностранного легиона в восемьдесят девятом году. Когда вы стали настоящими легионерами, вас отправили воевать домой, на Балканы. В то время это было модно. Это там вы задумали свое дельце?

Новый обмен взглядами.

— Почему твоя не убить меня?

— Не спеши. Я жду… — В кармане куртки коммандо раздался бип-сигнал. Он достал мобильный телефон. — Вот чего я ждал.

Хорват узнал телефон Ивана.

Сервье это заметил:

— Мобильник твоего дружка. Очень неплохой, наверное, я себе тоже такой куплю. — Он покопался в меню и нашел входящие эсэмэски. — «ОК, любящий тебя дедушка». Ну да, точно, куплю себе такой же. — Его взгляд снова обратился к Адеми. — «Время умирать».[261] — Пауза. — Рой Батти, «Бегущий по лезвию».[262] Великий фильм, надеюсь, ты его видел.

Анте хотел выторговать себе жизнь, но после нового электрического разряда мгновенно потерял сознание.

Он пришел в себя в темноте. Он сидел, по-прежнему связанный, и задыхался. Адеми вспомнил о мешках для мяса, задергался, ударился о перегородку слева, потом обо что-то круглое перед собой, затем качнулся вправо и потерял равновесие. Когда его голова ударилась о мягкую поверхность, какой-то продолговатый предмет уперся в его брюшную полость. Изменение скорости. Он находился в машине. Внезапно вокруг него послышался низкий звук мощного мотора, сопровождаемый шумом сброса давления.

Гидравлический пресс!

Перед самым началом прессования Линкс увидел, как черный мешок на водительском месте покачнулся. Три другие упаковки тоже находились в машине. Собаки в багажнике, а Иван на заднем сиденье. Тяжелые металлические створки стали опускаться к кузову. Боковые и ветровое стекла лопнули, металлический каркас издал вопль агонии.

Агент включил плеер и ушел: пришло время кончать операцию.

Shame, such a shame. I think I kind of lost myself again…
Day, yesterday. Really should be leaving but I Stay…
Он должен был убить Адеми. Но что-то ему помешало — неконтролируемый импульс, отвратительный, пугающий. Тот самый, что заставил его до смерти забить Месича. Бессмысленно.

Почва уходила у него из-под ног.

Say, say my name… I need a little love to ease my pain…
Линкс подошел к двум отстойным бакам. Один из них служил для слива отработанного моторного масла, а другой — для кислоты из аккумуляторов. В него он выбросил мобильник Ивана и вынутую из него сим-карту.

Cause it feels like I’ve been… I’ve been here before…
Линкс ненадолго вытащил наушник. Теперь никто не орал. Единственные звуки издавали работающие поршни.

You’re not my saviour… But I still don’t go…
Сервье огляделся. В бочке догорал огонь. Использованный им чехол и остаток кассет видеонаблюдения. Рюкзак с кассетой за тридцать первое декабря ждал его возле двери строительного вагончика.

Fade, made to fade… Passion’s overrated anyway…
Окружающий Линкса лунный пейзаж сочетался с его мыслями — хаотичными, упадническими, подгнившими. Его реальность завладевала Линксом, и она была нехороша. Она никогда не была особенно хороша.

I feel live something… That I’ve done before…
Линкс хотел бы быть кем-нибудь другим и не здесь. Он снова вспомнил лицо Уннаса на видео. Алжирец выглядел усталым: ему надоело убегать. Как и самому Линксу. Наверное, он совершил страшную ошибку, не убив Амель. Шарль, очевидно, был не в курсе этого эпизода, но поступил сигнал тревоги, и шефу, наверное, уже сообщили. Значит, Амель ничего не сказала. Пока. Карта не замедлит обнаружить его, поглотить.

I could fake it… But I still want more, oh…
Створки пресса поднялись.


11.01.2002

Амель проводила родителей до машины, припаркованной возле их особнячка в Ле-Плесси-Тревизе. Было девятнадцать тридцать, и, верные своим привычкам, они, как всегда в конце недели, собирались провести выходные у второй дочери. Амель с ними не поехала, ей необходимо было побыть одной, чтобы разобраться. Она помогла уложить багаж и подождала, пока машина скроется вдали, а потом направилась в противоположную сторону, в местный супермаркет.

Тогда из припаркованного неподалеку старенького красного «Пежо-205» вышел какой-то человек: молодой, одетый в отличный яркий пуховик и темную шапку. И последовал за Амель.

Вскоре его приятель обогнал их на машине.

Долгое время в квартале не было никакого движения. Затем появилась крадущаяся тень и быстро перескочила через окружающую дом семьи Балимер ограду.


Фарез припарковал служебный пикап на стоянке своего дома в Монфермее около восемнадцати сорока пяти. Было темно и холодно. На улице ни одной живой души. Он прошел по асфальтированной дорожке между машинами и вскоре оказался на зеленом ландшафтном газоне возле дома. Едва дойдя до высаженной в центре пихтовой рощицы, он поднял глаза к окнам своей квартиры. Закутанная в ветровку пятилетняя дочь, как всегда по вечерам, ждала возвращения папочки на балконе. Привычка, от которой ее оказалось невозможно отучить. Сегодня вместе с ней поджидал брат Азуз, который был на год старше.

Фарез не смог удержаться от улыбки и помахал детям рукой. Они ответили ему тем же способом, и он увидел, как их лица осветились, а потом вдруг резко нахмурились. Их глаза смотрели влево, он тоже повернул голову. И в тот же момент резкая боль в боку согнула его пополам. Фарез потерял сознание с дурацким ощущением, что на него прыгнули колючие кустики.


Амель вернулась из торгового центра позже, чем предполагала. В магазине она повстречала подругу детства. Пришлось против воли поддерживать долгий тоскливый разговор, роковым образом приведший к сравнению их семейных ситуаций и взглядов на материнство. Истинное мучение.

Толкнув дверь, она вошла в прихожую. Ставни не были закрыты, и в привычной обстановке родительской квартиры ей было достаточно уличного освещения. Она выложила покупки на кухонный стол и пошла к выключателю. Прямо за ней стояла огромная неподвижная тень. Она хотела крикнуть: «Жан-Лу!» и «Нет!» — но чья-то ладонь мгновенно зажала ей рот, чтобы заставить замолчать. Две сильные руки обхватили молодую женщину, лишив возможности шевельнуться, и мужской голос прошептал на ухо:

— Мы уже встречались. В двадцатом округе. Я тот, кто отговорил вас идти в мечеть. — Карим почувствовал, как журналистка вздрогнула. — Я не желаю вам зла, просто хочу поговорить с вами. Я отпущу вас, но вы не должны кричать, иначе мы рискуем привлечь внимание тех, кто следит за вами снаружи. А лучше бы они не знали, что я здесь.

Дрожь продолжала сотрясать тело Амель.

— Я могу доверять вам?

Она кивнула.

Агент осторожно отпустил пленницу и отступил.

Амель попыталась бежать, взвыла.

Феннек подскочил, снова зажал ей рот рукой и заговорил более властным тоном:

— Заткнитесь! Если бы я хотел вас убить, то уже сделал бы это. Сейчас мы поднимемся на второй этаж, чтобы я показал вам ваших ангелов-хранителей.

Она снова закивала.

Карим скрылся в темной прихожей и, не теряя журналистку из виду, снова тихо заговорил:

— Зажгите свет,иначе они что-нибудь заподозрят.

Когда кухня осветилась, стало видно, что им обоим не по себе. Разглядев лишенное растительности утомленное лицо своего обидчика, которого не сразу узнала, Амель на мгновение растерялась. Спустя некоторое время зеленые глаза агента вновь посуровели, и она вспомнила этот взгляд, так испугавший ее в переулке.

— Идите за мной.

В погруженной во тьму родительской спальне Феннек подозвал Амель к широкому окну:

— Не прикасайтесь к занавескам. Видите старую красную машину справа?

Журналистка сразу заметила автомобиль, о котором шла речь, грязный и разбитый, марки которого она не разобрала. В темноте ей не сразу удалось разглядеть что-то ненормальное. Затем на долю секунды кабину изнутри осветил огонек и исчез, уступив место крошечному свечению переменной силы. В машине кто-то курил. На водительском месте.

— Они связаны с другими такими же группами. — Карим по-прежнему говорил тихим голосом и жестом помешал Амель ответить.

Они снова спустились и прошли в гостиную. Агент включил телевизор. Он увеличил громкость, склонился к собеседнице и зашептал ей на ухо. Они вышли на террасу.

Снаружи ничего не было слышно, кроме приглушенного оконными стеклами звука новостей по первому каналу.

— Что происходит?

— Возможно, кто-то подслушивает.

— Кто? И прежде всего, кто эти люди на улице? Сыщики? — Журналистка впадала в паранойю и тоже перешла на пониженный регистр.

Карим уловил ее страх:

— Нет, не полицейские. Скорее военные. Из службы внешней разведки. Или… — Он помолчал. — Короче, я думаю, они относятся к моей конторе, к военной разведке.

— Так вы один из них? Но… — Амель отпрянула, хотела вернуться в дом, но агент удержал ее. — Пустите меня! Что все это значит?

— За вашим коллегой они тоже следят. По тем же причинам.

— Но по каким причинам, в конце-то концов, зачем?

— Чтобы знать, что вы знаете, с кем вы разговариваете, о чем, когда. Они, так же как вы, боятся людей. Это атавизм. Да к тому же они сомневаются в лояльности одного из своих офицеров.

— Но что… Вы?!

Феннек кивнул.

— Что вам от меня надо?

Феннек отступил к садовому стулу, сел на него и немного привел в порядок свои мысли.

— Мое имя, настоящее имя — Робер Рамдан. — Он улыбнулся реакции, вызванной этой информацией. — Да, Робер, правда неплохо, а? — Он рассказал о родителях, лагерях, несправедливостях, лишениях, нескольких оставшихся у него верных друзьях, допуске в среднюю военную школу для сыновей офицеров. Затем Сен-Сир, до вступления в расквартированный в Байоне полк, названия которого он не уточнил. Затем пребывание в разведшколе в Страсбурге, преддверие его нынешней службы. — Что бы там ни было, мне тридцать четыре года, я разведен и являюсь офицером французской армии в…

— …военной разведке, вы мне уже говорили. Как вы вышли на меня?

— Я обладал идеальными данными — особенно после развода — для участия в серьезнейшем задании по внедрению в сеть исламской вербовки. Именно этим я и занимался до недавнего прошлого. — Он сделал краткий обзор прошедшего года, упомянув соратников, поездки и причины его отправки под вымышленным именем для внедрения в среду исламистов двадцатого округа. Он говорил о пережитых лишениях и обидах, об одиночестве. — Это не всегда давалось легко по причине почти полного разрыва с близкими. Я уже давно не видел родителей. Они нужны мне, хотя бы чтобы не сбиться с курса. В операциях вроде этой со временем ориентиры стираются. Я не раз думал, что сбился с пути.

— Тогда почему бы вам не остановиться?

— Остановиться? Конечно, почему бы и нет? — Агент на мгновение задумался. — Есть множество причин, и я думаю, вероятно, все плохие. Психологическое воздействие, приказы, непредвиденные обстоятельства. Одиннадцатое сентября сильно подпортило дело. После этого дня природа моего задания изменилась. Передо мной поставили новые первоочередные задачи. Я не сумел вовремя сказать «нет», и мое руководство сыграло на чувствительных струнах. Мне дали понять, что есть опасность покушения на национальной почве.

— И это была правда?

Карим задумался, а потом кивнул:

— Возможно.

— Вы в этом уверены?

— Мне дали задание следить за бандой салафистов-шейхистов, действующей через мечеть Пуанкаре. Именно они были со мной в тот день, когда вы с ног до головы оделись, как настоящая мусульманка. Мои начальники думали, что эти люди покровительствуют очень разветвленной сети, которой поручено возглавить масштабную акцию в столице. Я подчинился приказу, и, чтобы внедриться, мне потребовалось время, много терпения, много лжи. — Феннек опустил голову и вздохнул. — Позже я заподозрил мою контору в том, что от меня скрывают положение вещей, и в конце концов понял, что одновременно проводится операция, параллельная моей. Жестокая штука: то, что во внешней разведке называют акцией хомо[263] потому что она направлена против людей, — похищения, убийства, всякое такое.

Амель передернуло, но Карим ничего не заметил и продолжал свой рассказ:

— Те, за кем я следил, стали исчезать. Постепенно мне подсовывали все новые и новые имена, казалось бы появившиеся ниоткуда. — Он взглянул прямо в глаза своей собеседнице. — У меня нет никаких доказательств моим предположениям, однако…

— Вы полагаете, что некоторые ваши сослуживцы пытали людей, чтобы добиться от них какой-то информации?

Агент кивнул:

— Это наиболее правдоподобное объяснение, подтверждающее достоверные и надежные сведения, получателем которых я был. — Он усмехнулся. — Наши навыки в этой области очень ценятся, вы знаете.

Журналистка отвернулась.

— В любом случае я уверен, что в течение многих месяцев играл в пинг-понг с другими агентами. Не отдавая себе в этом отчета. По крайней мере вначале.

Она молчала.

— Вы мне хотя бы верите?

Амель потребовалось несколько секунд, чтобы ответить:

— В последнем триместре две тысячи первого года мы с Ружаром, моим собратом, как вы говорите, получили сведения, первоначально — прежде чем мы поняли, что они по-настоящему тревожные, — расцененные нами как не слишком правдоподобные. Они поступили от анонимного источника, который мы в конечном счете связали с бывшим чином из внешней разведки.

— Я всегда спрашивал себя, как вы оказались в этой истории. Неудивительно, что мое начальство с вас глаз не спускает.

Высказывание Карима не помешало молодой женщине продолжать:

— Без этого свидетельства мне было бы трудно вам поверить.

— Но не теперь.

Журналистка покачала головой:

— Есть одна вещь, которой я не улавливаю.

— Какая?

— Смысл всего этого. В чем он? Остановить покушение, это мне представляется слишком легковесным, нет. — Амель повернулась к Феннеку. — Чтобы так рисковать?

Теперь настала очередь агента отвести глаза. Ничего не говорить, никогда не критиковать — вот что ему внушали долгие годы, а сейчас ему предстояло снова забыть данное им слово. Предать.

— Можно без большого риска сказать, что эта террористическая акция имеет целью главным образом поразить воображение. После Нью-Йорка она может вписаться лишь в процесс эскалации. Речь идет о том, чтобы принести максимальный психологический и политический, а следовательно, гуманитарный ущерб. Вы, вероятно, в курсе, вот уже некоторое время самым страшным для всего мира представляется «грязная» бомба,[264] созданная из радиоактивных отходов или, как в интересующем нас случае, с использованием химической составляющей.

— Вы серьезно? — Журналистка принялась мерить шагами террасу. — Вы говорите, что в настоящий момент у нас есть люди, планирующие использование химического оружия? Но где? — В ее голосе зазвучали почти истерические, пронзительные нотки. — Это невозможно! Я не верю!

Карим знаком потребовал, чтобы она говорила тише.

Амель продолжала ходить из стороны в сторону.

— Может быть, надо предупредить как можно больше людей, поднять по тревоге все имеющие отношения к вопросу учреждения?

— Обычно да.

— Но что?..

— Складывается впечатление, что отравляющее вещество, находящееся в распоряжении фундаменталистов, уже осточертело некоторым личностям или, скорее, некоторым заинтересованным группам. Для них само по себе покушение очень второстепенно. Первоочередной целью с самого начала было как можно скорее спрятать это дерьмо поглубже, где никто его никогда не увидит, а главное, не рискнет в него сунуться.

— Не понимаю.

— Исламисты хотят использовать против нас дрянь, доставшуюся им от нас же, в тот момент, когда мы рискуем вновь поставить под сомнение наши отношения с союзниками. Разделяй и властвуй. Вот почему мы здесь.

В отчаянии Амель прекратила ходить, прислонилась спиной к стене и сползла по ней на пол.

— Куда это уже дошло? То есть, я хочу сказать, кто в курсе?

Агент воздел руки к небу:

— Как знать! Некоторые вещи не могут происходить, пока не подписаны приказы на самом высоком уровне. Теперь уже ни для кого не тайна, что не всегда решения находятся в тех же руках, что и перья, подписывающие официальные документы. К тому же через пару месяцев в высших сферах будут думать о другом. На мой взгляд, никто не в курсе, но все знают. В случае неудачи все можно отрицать. Они в этом большие доки. И поддерживают друг друга. Вопреки соображениям права, бремя некоторых привязанностей, как бы стары и затруднительны они ни были, разделяют все.

Амель что-то пробормотала, агент не расслышал:

— Что вы сказали?

— Что это напоминает мне трех обезьянок. Знаете, одна закрывает себе глаза, другая затыкает уши, а третья — рот.[265]

Какое-то время оба молчали.

Журналистка устало поднялась.

— Все-таки зачем вы пришли?

— Я бросил порученное мне дело. Меня ищут.

— Почему?

— Есть одна проблема. Мне кажется, что параллельная спецоперация ведется плохо. Без сомнения, из-за вас. Хотя бы частично. Но еще и потому, что в дело вмешалась полиция. С самого начала тот, кто придумал все это безумие, упустил одну маленькую деталь: последовательные смерти многих завсегдатаев органов внутренних дел могут лишь привлечь чье-то внимание в тот или иной момент. И бородачей тоже. Я из-за вас сделал пару глупостей…

— Что?! — Амель взорвалась. — Теперь выходит, все из-за меня?

— Потише… Я этого не говорил. Но с тех пор как я вас заметил, вас и вашего Ружара, мое поведение сделалось подозрительным для моих братьев по джихаду, и мне пришлось покинуть их. Две недели назад они чуть не убили меня. Мне пришлось защищаться, и я… — Карим умолк и посмотрел на Амель. — Управление военной разведки выследило меня и изолировало. Меня допросили и, поместив под стражу, отстранили от операции. Это ненормально. В конце концов я убедился, что они решили тем или иным способом пожертвовать мной, если дела обернутся плохо. Забавно…

— Не вижу ничего забавного.

— Нет, я не о том, не об этой истории. Я думал о своем отце. Свои отвергли его, потому что он отказался примкнуть к группировке, которой не доверял. Для своего народа такой человек — предатель, хуже, коллаборационист. Но мой отец ничего не совершил против кого бы то ни было. Я же сделал выбор, я выбрал страну, в которой родился, свою страну. И все же стал тем, кем никогда в конечном счете быть и не переставал, — харки.

Амель снова спросила:

— Почему вы здесь? Вы должны были пойти к Ружару. Он опытнее меня. Его-то послушают. — Она видела, что агент сомневается, а главное, избегает ответа, и поняла, чего он от нее ждет. — Потому что я дочь эмигрантов, да? Как вы? — Забыв об осторожности, она снова раскричалась: — Между нами нет ничего общего!

Удивленный таким бурным всплеском эмоций, Феннек прежде всего попытался заставить ее замолчать, затем, не достигнув желаемого результата, перешел в контрнаступление:

— Мне казалось, что вы смелая, неподкупная журналистка. Похоже, я ошибся.

— Избавьте меня от необходимости выслушивать ваши дешевые нравоучения, ваше положение слишком шатко, чтобы учить меня. Будет лучше, если типы вроде вас… — Амель не закончила.

Они смерили друг друга ненавидящим взглядом, затем напряжение спало.

— Еще я хотел предостеречь вас. За вами следят.

— Знаю, вы мне уже об этом сказали.

— Нет, эти недавно. Есть кое-кто еще.

Амель опустила глаза.

— Как-то вечером я наблюдал за вами в районе Бастилии. Вы встретились с мужчиной, не старым, среднего роста, с коротко постриженными темными волосами. Вы часто видитесь? Он ваш друг?

Ответа не последовало.

— Как давно вы его знаете? — Карим взял ее за плечи, чтобы развернуть к себе лицом, и пристально посмотрел ей в глаза. — Вы ведь знаете, о ком речь. Вы только что произнесли одно имя, Жан-Лу. Это он, не так ли? Вы подумали, что я — это он, и испугались. И были правы, потому что он вернется. У него нет выбора.

Резким движением Амель высвободилась из рук Феннека.

— Мне очень жаль, но я не оправдала себя как журналист. Ничем не могу быть вам полезна.

Она отступила на несколько шагов.

— Не можете или не хотите? Не давайте своим чувствам ослепить вас относительно истиной природы этого человека. Он всего лишь убийца и…

— Довольно! Уходите!

Феннек сделал глубокий вдох и продолжал:

— Я подожду еще несколько дней. Если вы передумаете, вот электронный адрес: я составил его из наших имен: amelrobert@yahoo.fr. Напишите мне. — Он ждал какого-нибудь знака согласия, его не последовало. — Удачи.

И он исчез во мраке.


13.01.2002

Линкс припарковал свой «Транзит» в небольшой промзоне между двумя зданиями. В нескольких метрах от железной дороги. Стояла ночь, все было тихо.

Он сверился с часами. Скоро.

Позади него, в машине, что-то шевельнулось. Он обернулся: связанный Фарез Хиари проснулся и застонал. Долгого дня и бессонной ночи хватило, чтобы выдать все, что ему было известно. И все это из-за неловкого жеста и нежного взгляда в сторону балкона. Слабое место, ключ. Трудно поверить, что этот любящий отец семейства в течение долгих месяцев готовился к тому, чтобы залить не подозревающую об опасности толпу людей нейротоксическим дождем.

Камель Ксентини: ложное имя Зубеира Уннаса, адрес, детали их последней поездки на юг, предстоящие встречи — джихадист выдал все в обмен на жизнь своих детей. Так что агент знал время телефонного звонка, назначенного на сегодняшний вечер. Он даже уточнил условные знаки опознавания и опасности.

Затем он все проверил.

Вчера он отправился в условленное место. Заброшенный гараж на западе Парижа точно совпал с описанием, сделанным его пленником. Ксентини был там. Из своего укрытия Линкс видел, как он вышел, оглядел подступы к своему тайнику и отправился за какими-то покупками, как любой одинокий обыватель субботним вечером. Чтобы не рисковать, агент не пошел за ним. В этом не было необходимости, Уннас не собирался немедленно покидать это место, ему предстояло еще позвонить сообщнику.

Так что Жан-Лу ушел, чтобы поразмышлять. На этой стадии ему следовало связаться с Шарлем, и тот бы завершил работу. Но агент этого не сделал.

Он проглотил еще одну таблетку вирджила и запил кока-колой.

Охота заканчивается только с убийством жертвы.

Снова взгляд на часы. Линкс поднялся и пошел назад.

Фарез больше не шевелился и не производил ни малейшего шума. Просто с тревогой наблюдал за своим мучителем.

Чтобы оглушить его, Линкс отвесил ему серию коротких электрических разрядов. Затем перерезал путы из пластыря и вечной клейкой ленты и помог выйти из машины.

Кое-как преодолев небольшую асфальтированную площадку, они подошли к железнодорожным путям. Рельсы задрожали. Огни вдали. Агент некоторое время зачарованно смотрел на их приближение. Снова раздался электрический треск дубинки, и исламист на четвереньках осел на насыпь. Один.

Понемногу Фарез начал осознавать приближение ночного поезда. Он попытался встать — ему это почти удалось, — но снова рухнул на пути. В последнем усилии он приподнял голову и взглянул на поезд. Пронзительные свистки и железный скрежет — громкий, очень громкий, становящийся все громче — заглушили его последнее неистовое: «Аллах акбар!» В железном грохоте удара не было слышно. Прежде чем резко, но слишком поздно, через несколько метров после соприкосновения, начать тормозить, моторный вагон втянул под себя тело.

Сервье уже удалялся.


Самое начало шестого. Выход был здесь, в спящем под только что начавшимся мелким дождичком проулке. Ни огонька в окнах.

Войти сразу или еще подождать. Даровать Зубеиру Уннасу последнее пробуждение, выход на улицу через час или два, чтобы прогуляться, вдохнуть аромат города, жизни. А когда он вернется, взять его.

Слишком долго. Сейчас получится быстро: дуло к виску спящего — и бабах!

Линкс вышел из пикапа и миновал перекресток, на который выходил проулок террориста. Дойдя до нужного тротуара, он прижался к стене, чтобы сузить угол обзора и избежать риска быть замеченным из окна. Затем двинулся вперед, зажав в нетерпеливой руке орудия взлома. Миновав металлическую перегородку, он оказался перед дверью террориста.

Зонд, сенсорная отмычка, прочесывание, щелчок. Едва различимый.

Пистолет бесшумный.

Он закрыл за собой дверь.

Присев, Сервье дал глазам привыкнуть к сумраку небольшой прихожей. Вскоре справа он различил ведущую на второй этаж, вероятно к квартире, металлическую лестницу. Прямо перед ним был застекленный тамбур, за ним находились остальные помещения, возможно гараж, основное пространство которого он видел перед собой и слева.

Он помедлил. Ступени должны были издавать сильный шум, а он испытывал острое желание убедиться, что то, что он ищет, действительно находится здесь.

Жан-Лу медленными шагами пересек стеклянную клетку, где стоял только старый отключенный компьютер на школьной парте, и попал в мастерскую.

Металлическая перегородка была здесь, сбоку, немного поодаль. Она позволяла транспорту колонной до трех бортов заезжать внутрь. За ней вдоль стены под выключенными осветительными приборами тянулись верстаки, заваленные материалами.

Линкс подошел к ним.

На рабочей поверхности он обнаружил с дюжину заготовок, но разной степени готовности. Цепное вредительство. Его заинтересовала одна из них, с виду самая законченная, в глубоком контейнере «тапперуэр»[266] закругленной формы. Заряд пластида красно-оранжевого цвета — Сервье предположил, что это семтекс, — хорошо слепленный, сформованный, направленный, покоился на зернистом ложе из влагопоглощающего вещества. К нему из небольшой электронной схемы, питающейся от литиевой батарейки, шел одинокий провод, безусловно предназначенный для электрического детонатора. Жидкокристаллический экран показывал дату и время, и все было подсоединено к приемопередатчику.

Реле времени плюс передатчик, странно. В конце концов агент решил загадку этой избыточной системы. Уннас знает, что делает, попросту, видимо, он отчасти мегаломан. Такая схема дает возможность привести механизм в действие на расстоянии. Он хочет сделать это сам. И все же остается осторожным. Эти устройства задуманы для активации в последний момент, во избежание всякого риска интерференции и самопроизвольного включения.

Чуть дальше, на других верстаках, Линкс обнаружил новые бомбы в процессе сборки, тоже разложенные по дюжинам. Там же находились книги, в основном о Первой мировой войне. Химической войне. Кто-то прикрепил к стене огромную диаграмму. Она изображала одну из моделей прикопанного миномета Ливенса. Рядом располагались схемы подземных коммуникаций Парижа в районе площади Конкорд. На одной из них по четырем углам площади было отмечено двенадцать точек.

За край одного стола выступал кусок черной трубы. Сервье подошел ближе. Он насчитал двенадцать чугунных отрезков и снова вспомнил информацию Шарля, полученную из записей наблюдения, зафиксировавших переезд из склада в Бонди. Возле труб располагались хромированные металлические цилиндры соответствующего диаметра, высотой пять-десять сантиметров. В том же количестве.

Посредине мастерской висел занавес из прозрачных завальцованных пластинок. Агент медленно прошел за него.

По другую сторону его взгляд сразу наткнулся на два открытых металлических шкафа, где на плечиках висела защитная одежда против ЯБХ,[267] напоминающая костюмы пожарных. Потом он заметил то, в наличии чего пришел убедиться.

Возле недавно сделанного длинного бетонированного стола, покрытого химическим материалом, стояли две ржавые нефтяные бочки.

Открытые.

Линкс на мгновение замер, уже не слишком уверенный в правильности своего решения прийти сюда. Левая рука нащупала в кармане шприц с атропином для аутоинъекции. Поддержка, внезапно показавшаяся ему иллюзорной. Он заставил себя сделать шаг к бочкам, затем еще один — и совершенно запаниковал, сделав третий.

Они были пусты!

Его глаза неистово заметались по мастерской. Он помнил фотографии, сделанные на иракской границе, но теперь ничто даже отдаленно не напоминало того, что на них было изображено. И тут он заметил будку для покраски кузовов. Она была закрыта, но небольшое окошко позволяло разглядеть, что находится внутри. С сильно бьющимся сердцем агент подошел и с облегчением вздохнул, обнаружив там автопогрузчик. На его ленте покоилась пара белых стальных контейнеров. Их бока украшали серийные номера, которые он знал наизусть, так как уже видел их. Им предшествовали две буквы, указывающие на их происхождение.

— Ничто не гарантирует, что по прошествии столь долгого времени он все еще токсичен.

Сервье бросился на пол и откатился в сторону, прежде чем обернуться, направив пистолет в сторону опасности.

— Я еще не проверял. — Возле занавеса стоял Уннас в одних носках, старом пальто и грязной водолазке. Он был всклокочен и казался очень утомленным. Оружия в руках не было. — Я бы мог убить вас, если бы захотел. — Его лицо на мгновение осветилось безрадостной улыбкой. — Можете опустить ваш пистолет. — Голос его выдавал крайнюю усталость. И некоторое облегчение тоже. — Вы ничем не рискуете. Давайте присядем… — Он дружеским жестом поднял руку.

Линкс не двинулся.

— И немного поговорим…

Он подумал о партиях груза.

— Прежде чем…

Партий было две.

Две пули в грудь. Они не вышли. С удивлением во взгляде алжирец упал назад, обрывая пластиковую штору. Сервье пошел на него и выстрелил в третий раз, в упор, в лоб.

Череп Уннаса разнесло по бетонному полу.


Воскр. 13 янв. 2002, 08:58:22+2000

От: epeire@lightfoot.org

Кому: papyl988@lightfoot.com

не заполнено


Дед, я наконец завершил свое путешествие. При случае я расскажу тебе о друге, которого давно потерял из виду и наконец смог найти вновь. Теперь все идет как нельзя лучше, и скоро я смогу немного отдохнуть. До скорого.


14.01.2002

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ
ОТСТАВКА СУДЬИ ИЗ РАЙОНА СОЦИАЛЬНОГО ЖИЛЬЯ: ЗАВАЛЕННОЕ СЛЕДСТВИЕ / ГОРОДСКИЕ ВЛАСТИ НА ГРАНИ НЕРВНОГО СРЫВА / НЕЗАВИСИМОСТЬ ПРАВОСУДИЯ: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ? / КАКОЙ БУДЕТ РЕФОРМА ЮСТИЦИИ? / ПРЕЗИДЕНТ ПРИДЕРЖИВАЕТСЯ ЕВРОПЕЙСКОГО РАЗМЕРА / ПОЖЕЛАНИЯ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА / ФРАНК ТЕПЕРЬ ВСЕГО ЛИШЬ ВОСПОМИНАНИЕ / ЕВРО: ПЕРВЫЕ ФАЛЬШИВЫЕ БАНКНОТЫ / ЗДРАВООХРАНЕНИЕ: МНОЖАТСЯ УГРОЗЫ ЗАБАСТОВОК / КРИЗИС В АВТОМОБИЛЬНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ / ФРАНЦИЯ: ПРОИЗВОДСТВО ЭЛЕКТРОБЫТОВЫХ ПРИБОРОВ В ПЛАЧЕВНОМ СОСТОЯНИИ / БАНКОВСКОЕ РУКОВОДСТВО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ПОДВЕРГНУТО РАССМОТРЕНИЮ / ПЕДОФИЛИЯ: ВОЗОБНОВЛЕНО СЛЕДСТВИЕ ПО ДЕЛУ ПОДОЗРЕВАЕМОГО УТРО: ОБНАРУЖЕНЫ НОВЫЕ ЖЕРТВЫ / ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ПОСЛЕ ВЗРЫВА НА ЗАВОДЕ, ВОЙНА ПОЛИЦИЙ СВИРЕПСТВУЕТ / БОМБОВАЯ ТРЕВОГА НА ВОКЗАЛЕ СЕН-ЛАЗАР / ТРУП В ЛЕСУ / ТРОЕ ПОЛИЦЕЙСКИХ РАНЕНЫ В ОКРЕСТНОСТЯХ ЛИОНА / ПЕДОФИЛ ОСТАНОВИЛСЯ В ПЕРПИНЬЯНЕ / СМЕРТЬ МОЛОДОЙ БАНКОВСКОЙ СЛУЖАЩЕЙ / ВОСЬМИДЕСЯТИЛЕТНИЙ СТАРИК ЗАБИТ ДО СМЕРТИ / НАПРЯЖЕННАЯ ОБСТАНОВКА В КАШМИРЕ, ИНДИЯ В ОЖИДАНИИ СОБЫТИЙ / МУЛЛА ОМАР УСКОЛЬЗАЕТ ОТ АМЕРИКАНСКИХ ВОЕННЫХ СИЛ / АПЬ-КАИДА ТРЕНИРОВАЛАСЬ НА УБИЙСТВА ЛЮДЕЙ / ИЗРАИЛЬ: АРМИЯ НАПРАВЛЯЕТ БУЛЬДОЗЕРЫ НА ДОМА / БУШ И БРЕТЦЕЛЬ[268] / НОВАЯ ДЕВУШКА ДЖЕЙМСА БОНДА / «СТАР АКАДЕМИ»[269] ПОБЕЖДАЕТ В ТЕЛЕВИЗИОННОМ РЕЙТИНГЕ…


— Скучно все это. — Монтана сидел напротив наблюдающего за ним из-под полуприкрытых век Стейнера в его кабинете. — И бесполезно. Полагаю, вы отдаете себе в этом отчет. Не понимаю, что…

— Вы мне не нравитесь, Монтана, а главное, я вам не доверяю. Ваш вчерашний визит говорит не в вашу пользу.

— Ваши слова, Шарль, глубоко ранят меня, я-то считал, что мы друзья. Не думал, что вы за моей спиной пытаетесь выиграть время.

— Настоящие друзья не приходят с угрозами… Или со своими наемными убийцами. — Руководитель Общества оперативной обработки, управления и надзора указал подбородком на закрытую комнату, где обычно работала его помощница.

Странно, но этим утром она не явилась на работу. Сказалась больной. Так что Стейнер оказался один на один с серым кардиналом службы внешней разведки и тремя крепкими парнями, томящимися в сторонке в обществе двоих техников.

— Так ли необходимо впутывать вашего агента в детские разборки, которые его не касаются? Зря вы это делаете.

— Линкс действовал по собственной инициативе. Надо полагать, он тоже не доверяет вам. И нам.

— И вы ничего не сделали, чтобы вправить ему мозги.

На губах Шарля появилась улыбка.

— После определенного возраста вступать в сделки со своей совестью становится все труднее.

— Да, возраст. В конечном счете это всегда проблема.

Стейнер не отреагировал.

— Операция завершена, но рисков еще достаточно. Существует по-прежнему создающая помеху утечка информации, причины и пособников которой вы так пока и не определили. Вы прекрасно знаете, Донжон действовал не в одиночку.

— Придет время, мы найдем тех, кто помогал ему, а пока следует…

— Где гарантии? Мы на передовой.

Теперь пришла очередь Монтана улыбнуться.

— Вы даже не представляете, до какой степени. Я располагаю сведениями, полученными от одного люксембургского судьи, сотрудничающего с нашей собственной законодательной системой, о наличии другого масштабного дела, которое отравляет нам существование.

— Теневое посредничество…

Сотрудник внешней разведки согласился с шефом.

— Теперь он задумался об обществе оперативной разработки.

— Почему?

— Потому что один благонадежный журналист передал ему распечатки, содержащие состояние платежей, произведенных вами в пользу третьих лиц.

— Ружар?

— Нет, но вы недалеки от истины. Некий коллега, работающий на тот же журнал.

Стейнер поглубже уселся в кресло. Ситуация оказалась хуже, чем он предполагал. Он взглянул на Монтана и прочел в его глазах подтверждение своих опасений.

— В конце концов мы его найдем, это дело времени. Ах да, у меня к вам вопрос. Вам известно, как в прежние времена называли рысь?

Шарль не смог скрыть изумления.

— Разумеется, знаете. Лу-сервье.[270] Подумать только, с самого начала это происходило у нас под носом. Браво, Шарль, Эдгар По лучше бы не выдумал.

— Прослушки?

— Да, конечно. Но чтобы установить номер, нам потребовалось время, вы хорошо поработали. Однако когда нам удалось обнаружить общество, оплачивающее счета, разумеется… Олаф Энерос, другой компаньон, тоже ваш?

— Нет, он просто является частью прикрытия.

— Тогда тем лучше для него, потому что, если нам не удастся отвести от него пыл французских и люксембургских властей, славному малому придется объяснять, почему его контора оказалась втянутой во всю эту неразбериху. Если немного повезет, честность поможет ему выпутаться. — Монтана взглянул на часы. — Но я вижу, мое время истекло. — Он поднялся. — Я немного спешу. — И он открыл дверь своим «сотрудникам».


Надев закрывающий его с головой рабочий комбинезон и защитную маску, Сервье начал последний осмотр своего укрытия в предместье. Накануне он всю ночь и целый день убирал в доме. Мебель была отправлена на свалку. Система труб протравлена кислотой. Все остальные отходы: пенопластовые панели, пластиковые чехлы, одноразовая посуда и кое-какие оставшиеся продукты — сожжены. Собранные отходы первичного горения теперь были глубоко погребены в расположенном за садом лесочке вместе с телом Уннаса и большим количеством негашеной извести.

Удовлетворенный своим осмотром, Линкс вернулся в гараж, где его ждал «Транзит». Кузов автомобиля уже был забит коробками со средствами для уборки, промышленным пылесосом и сменной одеждой, в которую агент переоденется, когда уедет. Спустив из кузова металлический пандус, Линкс поднял на борт мотоцикл.

Усевшись на подножку грузовичка, агент позволил себе минутную паузу для раздумья. Как можно скорее уехать и избавиться от вещей и пикапа. Он бросит их в каком-нибудь укромном местечке и подожжет. Никакой жалобы на кражу или вандализм не будет, и вскоре уже никого не заинтересует обгорелый каркас на пустыре. Через несколько дней владелец дома получит по почте неустойку, ключи и кругленькую сумму, покрывающую надлежащую плату. Приятная неожиданность: он даже сможет оставить у себя залог. Этот человек никогда не слышал фамилии «Сервье», а поскольку в течение десяти месяцев ни разу не видел своего съемщика, ему трудно будет описать его, если по какой-нибудь самой невероятной случайности кто-нибудь станет задавать вопросы.

Линкс подумал о Шарле и спросил себя, следует ли попытаться выйти с ним на контакт. Когда вчера во второй половине дня от Стейнера пришло сообщение, Линкс несколько раз перечитал его, чтобы убедиться, что все правильно понял.

«Твое письмо меня радует, я тобой доволен. Возможно, будут другие новости. Дед».

«Возможно, будут другие новости…» Это не то завершение, которого он ждал. Его задание закончилось размещением адреса Уннаса на анонимном форуме. Продолжение не предполагалось.

А главное, это слово «дед». Использование прозвища сохранялось за Жан-Лу. Стейнер же всегда употреблял «любящий тебя дедушка». Любое изменение двух этих обращений означало существование опасности.

Ознакомившись с письмом, Линкс вернулся к Уннасу. Все на месте, никто не приходил. Vx, взрывчатка и труп по-прежнему там. Шарль не передал информацию компетентным органам. Это наводило на мысль о том, что он ставит под сомнение «компетентность» оных или их надежность. Особенно полковника Монтана, которому, похоже, уже давно не доверяет. Их операция подвергалась угрозам со всех сторон, и его наставник знал это. По соображениям, известным только ему, он принял решение предостеречь своего агента и, чтобы прикрыть его, дал время для отхода.

Какой ценой? Ценой расставания и грусти.


15.01.2002

Покинув площадь Бастилии, около двух часов ночи Линкс направил свой мотоцикл на улицу Рокет. Он на обычной скорости миновал ее, не обгоняя троих холостяков, медленно движущихся, вероятно, в поисках последнего бара, где бы они могли закончить вечер. Четыре пустых пикапа между улицей Лапп и «Франпри».[271] На тротуарах полно бездомных, до самого его дома. Многовато для этого времени года. Слишком много новых рож, слишком молодых, слишком здоровых. Не очень отмеченных следами, отличающими бездомных пьяниц, каковыми им хотелось бы выглядеть. Они были очень бодры, они наблюдали. Такими же внимательными глазами, как у него за зеркальным козырьком шлема, закрывающего лицо и голову.

Внимание.

Поравнявшись со своим домом, Сервье разумно прибавил скорость и обошел идущий перед ним автомобиль. Когда он выехал на улицу Келлер, она была пустынна. Никакой автомобиль его не преследовал. Этого мотоцикла никто не знает. Его, впрочем, тоже никто не знает, за исключением Шарля, и он был убежден, что теперь это вообще не проблема.

Он готов расстаться с этой жизнью, ему нечего от нее ждать.


Верный своим привычкам, Ружар проснулся рано. В кухне он включил кофейную машину и, пока напиток проходил через кофеварку, пощелкал информационные каналы телевизора с приглушенным звуком. LCI, iTV, Euronews, CNN, Sky News.[272] История о бретцеле-убийце рассмешила весь мир. Судебные круги и прессу во Франции по-прежнему волновала отставка следственного судьи. Политики отводили глаза и занимались своими делами, старательно оговаривая друг друга перед президентскими выборами.

Журналист налил кофе и включил мобильный. Голосовые сообщения. Десяток. Он начал прослушивать их. Много чепухи. «Стереть». Амель. Очень неуверенный голос. «Привет, это Амель. Я…» «Стереть». Поль. «Тебе бы стоило завтра прийти в редакцию. У меня новости». Завтра — это сегодня. Его собрат будет в редакции с раннего утра, возможно с восьми, как обычно. Значит, и он тоже.

Когда Ружар вышел на улицу, шел дождь и приятное ощущение после только что принятого горячего душа скоро превратилось лишь в далекое воспоминание. Его хорошее настроение улетучилось окончательно, когда нос к носу он столкнулся с Амель. С прилипших к лицу молодой женщины мокрых волос стекала вода. Глаза были опухшими и красными. Разумеется, недостаток сна. Возможно, к тому же она еще и плакала. Ружару вспомнилась великая сцена слез из третьего акта «Звезды сцены».

Молодая женщина нерешительно приблизилась к нему:

— Я знаю, что разочаровала тебя, но я могу…

Журналист поднял руку, чтобы прервать ее.

Амель настаивала:

— Дай мне хотя бы сказать тебе, что…

— В нашем деле нельзя бояться облажаться, милочка. Меняй работу, поверь мне, у тебя нет того, что здесь нужно.

Ружар попытался обойти Амель, но она преградила ему дорогу. Он грубо оттолкнул ее:

— Отвали, я не могу терять время на таких дур, как ты! — И он ушел.

Амель растерянно смотрела ему вслед. Внезапно ощутив упадок сил, она оперлась о стену. Вот уже трое суток она не спала, боялась за себя и своих родителей. Даже переехала к Соне, чтобы скрыться от опасности. После прихода однажды вечером того человека она ни разу не видела, чтобы кто-то бродил возле ее дома. И все же она ощущала чье-то присутствие, за ней следили. Ей необходимо с кем-нибудь об этом поговорить. На мгновение Амель посетила мысль прийти в издательство и еще раз попытаться заставить Ружара выслушать ее. Или хотя бы поговорить с Клейном. Но она тут же отказалась от этой идеи. Так она добьется только одного: будет выглядеть еще более нелепо. Им обоим и дела до нее нет.

Никому больше нет до нее дела.


Ружар обнаружил Поля у себя в офисе, который он делил с четырьмя другими журналистами. Один из них был уже там, и, чтобы спокойно поговорить, двое заговорщиков направились к кофейному автомату.

— Так вот, существовал некий доверитель, действовавший от лица Общества оперативной обработки, управления и надзора, и теперь я знаю кое-что еще о получателях платежей. В частности, об одном из них, название которого чаще всего встречается в твоей распечатке.

— Кто это?

— «Некстстэп». Это некое товарищество, основанное на совместной деятельности участников, на английский манер. Конторы в Лондоне, а домицилирование[273] на Джерси.[274]

— Акционеры?

— Не известны… Пока.

Ружар в задумчивости покачал головой:

— А что именно они делают?

— Вот это как раз я могу тебе рассказать, они… — Поль не успел договорить.

У дверей редакции раздались взволнованные голоса, среди которых выделялся голос Мишеля Клейна. Послышались крики, звук отодвигаемых стульев. Оба журналиста устремились на шум, чтобы посмотреть, что происходит. Около двух десятков мужчин в штатском и полицейские в форме осаждали помещение.

Обыск.

Ружар увидел, что директор издательства нервно беседует с какой-то худой невысокой черноволосой женщиной с суровыми манерами. Клейн сильно жестикулировал и, оглядываясь по сторонам, кричал об огласке. Когда их взгляды встретились, возникла секундная неловкость, затем он ткнул пальцем в сторону своего репортера.

Худышка кивнула и направилась к Ружару:

— Бастьен Ружар? Я судья Бомгарли. Мне бы хотелось с вами побеседовать. — Она повернулась к трем сопровождающим ее сыщикам. — Эти господа проводят вас к вашему рабочему месту. Я присоединюсь к вам, как только улажу кое-какие детали с господином Клейном.


16.01.2002

Закутавшись в одеяло, Амель сидела на диване в Сониной гостиной. Еще одна бессонная ночь. Она ощущала себя загнанной в угол, окруженной со всех сторон, неспособной в одиночестве нести свою тайну или открыть ее кому бы то ни было. Слишком опасно и слишком неправдоподобно. Она постоянно думала о Сервье. Он больше не давал о себе знать. И она за это на него сердилась. И злилась на себя, что сердится. Он чудовище. Худшее из худших. Он должен заплатить. Хватит уже об этом, но она пока не представляла, как забыть эту историю. Он дал ей уйти и не вернулся за ней.

Или к ней.

В шесть часов, не выдержав, она на цыпочках направилась в кухню. Подруга еще спала, и Амель прикрыла дверь, чтобы не разбудить ее. Поставив чайник, она включила радио, нашла информационный канал и подошла к окну.

Город постепенно просыпался.

Главное сообщение выпуска новостей касалось банковского скандала, в который оказались замешаны многие французские учреждения, подозреваемые в сокрытии масштабной системы отмывания денег между Францией и Израилем. Засвистел чайник. Амель бросила в чашку пакетик чаю и рассеянно продолжала слушать. Комментатор упрекал иронично представленного как «пока не кандидат, но уже почти» первого министра в его слишком запоздалых желаниях. Затем сообщали об окончательном итоге взрыва на юге Франции. Амель налила воды. На мгновение ее внимание привлекла информация об обыске в помещениях редакции Ружара, но ни одной конкретной детали, касающейся обстоятельств или определенных лиц, не прозвучало, а хроникер пустился в долгую обличительную проповедь о необходимости свободы прессы и сокрушительных ударов, обрушиваемых на нее законодательством, чтобы заставить ее замолчать. Амель уже десятки раз слышала подобные речи от некоторых преподов, а особенно студентов Школы журналистики. И даже подписывалась под ними. Теперь они ее утомляли. Они напоминали ей о том ее образе, который она больше не могла выносить.

Радио продолжало перечисление больших и малых бедствий.

Прошлой ночью огонь уничтожил здание в районе Тюильри. Сожалели о каком-то материальном ущербе и одной жертве, шестидесятилетием мужчине по имени Шарль Стейнер, названном бывшим чиновником Министерства обороны, перепрофилировавшимся на частную практику. Очевидно, огонь застал его в помещении Общества оперативной обработки, управления и надзора, где он задержался, чтобы поработать.

Чашка Амель упала на пол и разбилась.


Обыск, прессу снова будоражит. — Согласно открытой судебной информации, дело сектора сбыта оружия вчера приняло новый оборот, когда представительница судебной власти, судья Бомгарли, которой поручено расследование причин нарушения тайны следствия, потребовала обыска в редакции еженедельника. Представительница судебной власти искала доказательства факта сокрытия журналистами Полем и Ружаром имеющихся в их распоряжении конфиденциальных деталей, относящихся к тайне следствия. Речь шла о перечне транзакций, произведенных Люксембургской компенсационной палатой, уже привлеченной к ответственности судьей Бомгарли. Здесь мы подходим к одному из важнейших пунктов в работе журналистов: где начинается и где заканчивается свобода информации? Напомним, что Европейский суд по правам человека уже неоднократно обвинял Францию в подобных юридических практиках…

Жертва пожара в районе Тюильри. «Итог мог оказаться гораздо более плачевным». — Пожар, случившийся вчера вечером в помещениях Общества оперативной обработки, управления и надзора, мог нанести больший ущерб, если бы не сработал установленный в адвокатской конторе на четвертом этаже детектор задымления… Незамедлительно прибывшие на место пожарные смогли быстро локализовать бедствие, однако спасти руководителя общества, Шарля Стейнера, чье тело было обнаружено среди развалин, им не удалось… Бывший высокопоставленный чиновник Министерства обороны, г. Стейнер занялся частной практикой шесть лет назад. Занимавший высокий государственный пост г. Стейнер пользовался большим уважением коллег. У него остались жена и сын, чиновник Министерства сельского хозяйства. Соболезнования уже начали поступать…

Труп на путях. — В ночь с субботы на воскресенье на железнодорожных путях в Эндре обнаружено тело мужчины без признаков жизни. По всей вероятности, он был сбит поездом, проходящим через пустынную нежилую зону. Следствие, немедленно порученное жандармерии, попытается установить, упал ли мужчина на рельсы с поезда или уже находился на них в момент столкновения…

Мировой кубок по футболу: французы жаждут победы…

Понсо поднес к губам чашку кофе.

Рядом с ним Магрелла листал на стойке бара газету:

— Что ты об этом думаешь?

Офицер госбезопасности бросил взгляд на страницу:

— О шансах французской команды? Нулевые. — Пауза. — В остальном, от некоторых совпадений у меня болит голова, поэтому я стараюсь не слишком об этом задумываться. — Новый глоток кофе. — Если же случайно меня коснется, пообщаюсь с детьми — это помогает оставаться сосредоточенным на главном.

— Отличная дымовая завеса.

— Согласен.

— Пока все смотрят в сторону, мы тихонько помалкиваем. Скажешь, это не с «четвертой властью» мы… — Магрелла не договорил.

— Что там, в тридцать шестом, говорят про Тюильри?

— Ничего. Ничего они не говорят. Сегодня утром я звонил своему шефу, чтобы спросить, не стоит ли поделиться моей информацией с ребятами, работающими по пожару. В конце концов, Стейнер проходит по двум случаям.

Понсо улыбнулся:

— И что же он ответил?

— Не соваться. Что надо дождаться первых выводов. А там он решит. Полагаю, что в ближайшие дни получу много новых дел.

— Это вас отвлечет.

Магрелла взглянул на часы:

— Ладно, пора бежать. — Через окно он бросил взгляд на улицу Боэти. Она тонула в потоках дождя. — Ну и погодка…

С тротуара на них пристально смотрела насквозь промокшая Амель Балимер.

Сотрудник из тридцать шестого толкнул локтем коллегу, тот обернулся.

Журналистка не спускала глаз с Понсо. Она не двигалась с места, и он вышел, чтобы поговорить с ней.

— Здравствуйте. У вас все в порядке? Что происходит?

— Скажите, ведь в тот день, когда вы встретились с нами на площади Пигаль, вы пришли, чтобы защитить нас. — Торопливые слова перемежались всхлипами. — Я могу вам доверять? Скажите, что вы не с ними.

— Но с кем?

К ним подошел Магрелла:

— Все в порядке?

Они одновременно кивнули, не сводя глаз друг с друга.

— Тогда я пошел.

Понсо жестом пригласил Амель войти в кафе. Они сели за столик. Она отказалась выпить что-нибудь и некоторое время молчала.

— Как вы меня нашли?

— Ружар. Он мне рассказывал про это место. Что вы часто заходите.

— Он задержан. И находится под арестом.

Журналистка потупилась.

— Я слышала об обыске, но не знала, что он имеет к этому отношение. Что он сделал?

Полицейский задумался, но потом решил играть в открытую. Она пришла, чтобы доверить ему что-то, и ему было любопытно узнать, что именно. Это бы немного облегчило ему задачу. Даже если придется дорого заплатить.

— Он скрывал сведения, могущие интересовать некоторых людей. Между прочим, думаю, ему не полагалось их иметь. Я знаю немного, это меня не касается. — Он помолчал. — Чего вы боитесь?

— Стейнер… Его убили! Люди, которые следят за мной.

— Эй, спокойно. Кто за вами следит и кто убил Стейнера?

— Служба внешней разведки или другие, возможно вы, полицейские. — Амель подняла на Понсо обличительный и одновременно умоляющий взгляд. — Я уже сама не знаю, где я.

— Мы не имеем к этому никакого отношения. Возможно, я не в курсе, но… С чего бы это за вами стали следить?! Какой смысл?

— Но ведь вы же это делали?

— Тогда были другие обстоятельства. Я думал, что вы с Ружаром… То есть вы продолжаете?

— Я знаю, кто убил тех людей. А главное, знаю почему.

Понсо жестом прервал журналистку, огляделся вокруг и взял в руки мобильник:

— Да, я. Я на улице Боэти. Быстро ко мне с тремя парнями и тачкой. Тригон и Зеруаль там? Майёль… ОК… Отправь их ко мне пешедралом. Пусть потихоньку осмотрят квартал… Милиция на охоте. — Он взял Амель под локоть, и они пересели на другое место в кафе. Они нашли столик в глубине, не на виду, откуда полицейский мог незаметно наблюдать за улицей, не опасаясь, что кто-нибудь подойдет к ним со спины. — Продолжим. Кто убил и каких людей?

— Подозрительные смерти, о которых говорил Донжон. Я знаю, кто за это ответствен: человек, который называет себя Жан-Лу Сервье. — От Амель не укрылось удивление собеседника. — Но это ложное имя. Я думаю, что на самом деле он из военных или что-то в этом роде. Вы ведь его знаете? — Она кивнула. — Вы его видели со мной.

— Мы полагали, что вы просто… друзья.

— Мне нужно чашку кофе.

Они заказали и молчали, пока им не принесли заказ.

— Какова истинная природа ваших отношений с этим Сервье?

Журналистка прикусила губу, а потом коротко рассказала, как она познакомилась с Жан-Лу и что между ними произошло.

— Я не спала с ним. Пока не оставила мужа, во всяком случае.

Прежде чем прервать свой рассказ новым приступом рыданий, она на некоторое время уцепилась за эту ничтожную деталь.

Понсо переждал бурю и снова мягко стал расспрашивать ее:

— Как вы обнаружили, что он называет себя ложным именем?

— По фотографии. — Амель рассказала об инциденте, описала снимок и сообщила имя, которого уже не могла забыть. — Лакруа, а перед ним сокращение «мл. лтнт.».

— А нет ли у вас каких-нибудь соображений относительно даты, когда была сделана эта знаменательная фотография?

— Двадцать седьмого июля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, в какой-то дыре под названием что-то-ле-Дьез.

При упоминании Дьез лицо полицейского окаменело.

— Что случилось?

— Это название, Дьез, не так уж безобидно.

— Почему?

— Именно там расположена штаб-квартира одной из самых специализированных единиц французской армии: тринадцатого десантного парашютного полка. — Понсо снова взял в руки мобильник. Пока он ждал соединения, в кафе один за другим вошли двое его сослуживцев. — Это снова я… Да, только что прибыли. Ты где?

Вновь пришедшие сели порознь.

— Еще в конторе? Прекрасно. У нас еще остался «канал» в военных архивах По? Да? Тогда пусть он выложит нам все, что у него есть на младшего лейтенанта Лакруа, приписанного к тринадцатому полку примерно около восемьдесят восьмого года. Все записал? Да… Да, так. Получишь эти сведения — и сразу ко мне. И давай по-быстрому! — Полицейский взглянул на часы. — Ладно, у нас есть немного времени, объясните мне как следует, чего хочет этот парень.


Генерал де Стабрат всегда ненавидел кабинетную работу: он не любил сидеть взаперти. Поэтому он с трудом перенес три дня и три ночи в подвальных помещениях Управления военной разведки, на авиабазе сто десять в Крейле.[275] Сидя в своем кабинете командующего, он через застекленную стену рассеянно наблюдал за Центром оперативного управления.

В дверь постучали.

— Войдите.

Появился Луи:

— Генерал, наши перехватчики только что получили это. — Он протянул шефу лист бумаги.

Среда 16.01.02@06:23

От: Amelbal@voila.fr

Кому: amelrobert@yahoo.com

Тема:


Забудьте меня. Простите.

Амель Балимер

— Рамдан?

— Возможно. Амельробер: их имена, нетрудно запомнить. Мы уже засекали его попытки связаться с прессой.

— Не могу поздравить ваших наблюдателей. Похоже, он ускользнул у них из-под носа.

— Напрасно, дело еще не закончено.

— Да, или вы правы, или они оба водят нас за нос. Остается надеяться, что он не слишком многое разболтал.

— В любом случае он не в курсе обнаружения Vx.

— Вот радость! Честно говоря, мы и сами теперь не знаем, где он.

Зазвонил телефон, и генерал знаком приказал подчиненному снять трубку.

— Прибыл полковник Монтана.

— А, пригласите его.

Через несколько минут в дверях появился сотрудник Управления внешней разведки. Мужчины поздоровались. Монтана не терял времени даром, он тоже выглядел напряженным:

— Итак, что у нас?

— Все та же девушка, она наш главный шанс. — Стабрат обернулся к Луи. — Мы ведем наблюдение за ней двадцать четыре часа в сутки силами людей и электроники. Мы полагаем, что она может быстро вывести нас на вашего… на агента Шарля Стейнера и, следовательно, на Vx.

— Вы готовы взять его? Без шума, сначала надо, чтобы он заговорил.

— Группа «Сатори» в состоянии боевой готовности. По первому знаку наши люди выдвинутся.

— Как вы думаете, где он может быть?

Снова заговорил генерал:

— Если он не покинул страну, мы полагаем, что он скрывается где-то в центре Франции. Проанализировав переписку журналистки, мы установили, что вскоре после Рождества они с агентом встречались в департаменте Верхняя Луара. Работая со следами, оставленными мобильным телефоном молодой женщины за этот период, мы отметили, что она пропала в окрестностях Клермон-Феррана двадцать седьмого декабря и вновь появилась только третьего января. В той же зоне.

Казалось, Монтана удивлен:

— И ничего между этими двумя датами? Что произошло, она что-то заподозрила?

— Просто плохое покрытие сети.

— У нее была встреча в Клермоне?

— Нет, южнее, но это ни о чем не говорит, они могли уехать в любом направлении.

— И никто из ваших за ними не следил?! — Похоже было, что сотрудник службы внешней разведки вышел из себя.

Стабрат резко поставил его на место:

— Как и вы. В тот момент не было причин следить за ними. Напомню, что мы уже несколько дней наблюдаем за одним из ваших, чьего имени вы даже не знаете.

— Мне кажется, вы тоже кое-кого упустили?

Слово взял Луи:

— Как бы то ни было, он, скорее всего, покинул Францию, здесь его больше ничто не держит. Даже если мы обнаружим место, где они с девушкой скрывались во время праздников, мало шансов, что Vx находится там. Вероятно, они просто отправились в отель.

Монтана согласился:

— Безусловно, вы правы. Но если он за границей, то скоро выйдет на связь, чтобы выторговать себе отход без особых потерь. Ему известно, что мы его не оставим.

— И все же я был бы счастлив поскорее завладеть отравляющим веществом. Чего вы добились со своей стороны?

— Все наши следы: Лондон, Джерси. Его обнаруженные счета пока ничего не дали. Также ничего по части его компаньона. А где девушка?

— Поблизости, в городе, в восьмом округе, с сыщиком. — Снова ответил Луи.

— Черт! О чем они там болтают?

— Мы не слишком уверены. Подслушивающие устройства, установленные в ее вещах и мобильном телефоне, заглушаются окружающим шумом. Она рассказывает ему о своих последних месяцах, это точно, но расслышать детали невозможно из-за помех. Все, что нам удалось получить, поскольку они много раз повторяли его, — это какое-то имя, Лакруа. Кроме того, они говорили о тринадцатом парашютном десантном.

Монтана указал на телефон:

— Можно?

Стабрат кивнул:

— Посмотрю, есть ли у нас в архивах что-нибудь на некоего Лакруа из ближайшего окружения Стейнера. А в Оверни?

— Мы уже сели на хвост, но пока ничего интересного.

Серый кардинал службы внешней разведки звонил своим, когда в кабинете появился курьер. Он тихо переговорил с Луи, тот подошел к шефу:

— Одну из наших групп наблюдения вокруг улицы Боэти засекли полицейские, они снимаются. Другое оборудование остается на месте.

Стабрат вздохнул.


Амель завершила свой рассказ. Некоторое время Понсо молчал, затем сделал знак одному из сослуживцев приблизиться.

— Пойдешь в магазин Географического института, он здесь, недалеко. Купишь мне все карты окрестностей Сен-Прива-д’Алье до Ла-Шез-Дье на севере и Манд на юге, какие найдешь.

Сотрудник ушел и в дверях столкнулся с Менье.

— Я не уверена, что смогу найти место на…

Полицейский перебил ее:

— Подождите. — Он повернулся к своему заместителю. — Ну что?

— Тригон и Майёль застукали двух типов прямо напротив, но тем удалось удрать.

— А как насчет По?

Менье похлопал по увесистой папке, которую держал под мышкой:

— У нас есть свободная камера?

— Да, но…

— Сейчас позвоню шефу и распишу ему в красках. Я соблазню его тем, что мы можем поймать крупную рыбу — парня, замешанного в суперсерьезном покушении, по-настоящему крупную рыбу.

Понсо обернулся к Амель, та покачала головой, не слишком уверенная в том, чего от нее ждут.

— Ты отдаешь себе отчет в том, чем рискуешь, если ошибся?

— Он подвесит меня за яйца или, хуже того, отправит в комиссариат куда-нибудь в предместье.

— Что дает тебе повод считать, что он согласится?

— Думаешь, он станет сомневаться, когда я произнесу слово «химическое»? Сначала он подумает об опасности, а потом сразу о карьере. Я скажу ему, что мы пойдем туда, только чтобы проверить, в сокращенном составе. Все, чем он рискует, — это небольшие расходы на однодневную командировку в провинцию.

— Одной командой? Мы вдвоем?

— Да, разумеется… Со всей группой. Я якобы плохо пойму. Ты трубишь сбор и назначаешь всем встречу в Сен-Прива-д’Алье. В… — Понсо посмотрел на часы, — четыре часа. Нет, в пять. В пятнадцать тридцать. Скажи ребятам, чтобы не приходили без оружия: неизвестно, что мы там обнаружим.

Полицейские молча переглянулись, Менье взял мобильник и принялся звонить.


Ланжевену позвонили около одиннадцати пятнадцати. Четверть часа спустя он и бойцы его группы захвата в камуфляжной форме ждали в установленном месте, когда две «пумы»[276] зайдут на посадку.

Боковые дверцы вертолетов открылись, и тринадцать человек, пригнувшись, бросились к ним с оборудованием в руках.

В кабине летательного аппарата капитан нос к носу столкнулся с угрюмым штатским, представившимся генералом де Стабратом.

— Я командую этой операцией. Кодовое название «Вирджиния». Я буду Виктор-альфа, вы будете Виктор-зеро.

Там присутствовал еще один штатский, но его имя не уточнялось.

Они поднялись в воздух.


Понсо жал по автостраде. Только что проехали Невер. На заднем сиденье Амель сверялась с купленными в Париже картами и пыталась восстановить в памяти маршрут до дома Сервье. Она уже совершила две однодневные поездки: одну туда и обратно в Сен-Прива-д’Алье разными путями, а вторую просто до Клермон-Феррана. Об этом последнем путешествии у нее не сохранилось достаточно четкого воспоминания. Его рассеяли печаль, гнев и разочарование.

Менье, тоже уже знакомый с историей журналистки, поднял лежащую на полу под ногами папку с делом Лакруа.

«Ронан Лакруа, родился в Ренне двадцать четвертого июля тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, имеет степень бакалавра по бизнесу, оценка хорошо, подготовительный класс НЕС,[277] выпускник ESCP,[278] выпуск тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, отбывает для исполнения военной службы в ЕААВС[279] в Сомюре».

Он повернулся к Понсо:

— Школа практики бронетанковых войск.

— Ладно, дальше.

— ОК, значит, январь восемьдесят восьмого. Через пять месяцев он с хорошими показателями поступает аспирантом в тринадцатый десантный, где его принимают в эскадрон командования и поддержки. Написано, что он спортивный, отмечено, что у него уже есть гражданские дипломы за прыжки в свободном падении, получившие высокие оценки начальства. Еще одна запись, согласно которой в июле того же года он получает специальное увольнение. Мотив — кончина родителей.

— Хоть тут не соврал.

Амель подняла голову и переглянулась с руководителем отдела сыска, наблюдающим за ней в зеркало заднего вида.

— В деле указано, что по возвращении из отпуска Лакруа отправлен на несколько дней в военное училище в Париже. Затем, по возвращении в Дьез, он проходит проверочные тесты для предварительного отбора в тринадцатый полк. Вообще-то, в качестве призывника он не имел на это права. По словам нашего друга из По, именно здесь все становится очень странным. И он встревожился еще сильнее, когда увидел шифр «1–2» на документах. Я испугался, что он сейчас повесит трубку, так ничего мне и не факсанув.

— Почему?

— По его словам, о группе «1–2» в тринадцатом полку ходят легенды. Сам он прежде никогда не видел такой пометы, только слышал о ней. Якобы рекруты группы «1–2» обладают настолько особыми данными, что в полку перед отправкой их изолируют, чтобы заставить работать на уровне выше нормы.

— Что это значит, уровень выше нормы?

Менье пожал плечами:

— Откуда мне знать? Могу только сказать, что тому, по телефону, не слишком приятно было все это мне рассказывать. Он объяснил мне, что следующее назначение Лакруа было еще более поразительным. Он перешел в двадцать второй пехотный полк в Лионе, теплое местечко. Те, кто туда идет, получают наименование «коммандос розовые береты».[280]

— Целая программа. Это и правда не слишком вяжется со всем остальным.

— Да, не слишком. Тем более что он много перемещается и проходит стажировки в разных частях Франции. Опять же со слов нашего приятеля из По, парень представляет собой настоящий каталог высочайшей квалификации. OPER, СТ1 — 2–3 в CNEC,[281] SOGH,[282] SOTGH,[283] дальше пропускаю, и еще лучшие. Хре́новы сокращения, хуже, чем у нас в армии.

— А дальше?

— Его посылают на стажировку в Келерн, в подразделение под названием CINC.[284] Однако он по-прежнему приписан к двадцать второму пехотному полку. Затем несколько раз он выезжает за границу, возвращается во Францию и наконец направляется в Перпиньян для поступления в CIPS.[285] Там обучают ведению герильи[286] и контргерильи: «У наш ешть шпошобы жаштафить фас гофорить» и все такое. — Менье рассмеялся своей шутке. Он всегда так поступал, когда нервничал.

— Удивительно, что этот парень делал, когда был в заурядном полку?

— Угу. Если только он не умер.

— Как это? Но это невозможно! — Амель подсела поближе, чтобы ничего не пропустить.

— Я просто читаю, что написано. Лейтенант Лакруа пропал без вести в ходе тренировочной выброски парашютистов в открытое море с большой высоты, над Коллиуром. Официально считается, что он умер седьмого мая тысяча девятьсот девяносто четвертого года, отчислен из личного состава в том же году.

— Как и положено.

— Угу. А вот уж совсем смешно читать комментарии в конце документа. Кто-то написал: «Ср.: кптн.[287] Мишель Шевалье». Я не смог получить это досье, но все же запросил некоторые детали. Этот славный парень, то есть другой офицер, похоже, обладает теми же данными, что Лакруа, вплоть до личного военного номера, но с назначениями в другие подразделения. И наконец, находясь в зарубежных командировках, он оставался приписанным к CIRP,[288] единственный известный адрес которого — парижский почтовый ящик. Так продолжалось два года, после чего он тоже был отчислен из личного состава. Я проверил: у нас его не знают. Ты слыхал когда-нибудь об этом, как его?..

— Это служебное название Центра подготовки оперативной службы внешней разведки.

— Серкотт, возле Орлеана?

— Да, месье.

Амель снова вступила в разговор:

— Что все это значит?

— Все это, — Понсо вздохнул, — путь фантастически натренированного типа, которого потом заставили исчезнуть, чтобы забросить черт знает куда. Парень без семьи, без привязанностей, без истории, абсолютно чистый, поскольку официально он мертв. Так что «создатели» были вольны использовать его соответственно своим нуждам. Полагаю, скорее в деликатных операциях.

— Я спрашиваю себя… — Менье не договорил.

— О чем?

— Что может заставить парня заниматься этим?

— В твоем факсе не описаны изменения психики?

— Нет, ничего такого. И все же надо быть полным идиотом, чтобы…

Понсо не слушал, он снова краем глаза смотрел в зеркало заднего вида.

Амель отвела взгляд.


«Пумы» приземлились на краю полосы аэродрома Олна недалеко от Клермон-Феррана. Ожидающие там монообъемники немедленно тронулись в путь, как только бойцы группы захвата разместились в них. На переднем сиденье первой машины генерал де Стабрат начал слушать капитана Ланжевена:

— Итак.

— Объект является французским выходцем, обращенным, хорошо тренированным, опасным, вероятно знающим местонахождение военных химических элементов, нелегально ввезенных на территорию Франции и предназначенных для террористической акции. Первостепенная задача: взять этого человека живым.

— Он будет один?

— Безусловно. В противном случае всякое лицо, оказавшееся с ним, должно рассматриваться как представляющее угрозу для безопасности государства и подлежит уничтожению.

— Вы можете подтвердить этот приказ?

— Все лица, предположительно сопровождающие объект, должны быть уничтожены. — Мы заручились надлежащим образом подписанным министерским документом.

Ланжевен прочел бумагу и кивнул.

— Где он скрывается?

— Мы пока этого не знаем. Полагаем, он укрылся в районе Ланжака. В ближайшее время мы туда выдвинемся и будем ждать уточнений относительно его местонахождения.

Генерал обратился к молчащему с самого начала поездки Луи и взял картонную папку:

— Предварительное досье объекта. Ознакомьтесь со своей целью.

Ланжевен быстро просмотрел документы и обнаружил фотографии Жан-Лу Сервье в фас и профиль. Лицо показалось ему смутно знакомым, но он не смог припомнить, при каких обстоятельствах уже видел его. Вероятно, в какой-нибудь разведкартотеке.


Над Сен-Прива-д’Алье и его маленькой площадью шел дождь. Стены церкви показались Амель более серыми, чем ей помнилось. Сырость. Осмотревшись, Амель кивнула Понсо:

— Развернитесь на сто восемьдесят градусов.

Во время поездки она уже многократно проделала этот путь и была готова указывать дорогу.

— Надо бы подождать остальных. — Менье становилось все больше и больше не по себе.

— Я просто хочу взглянуть, вот и все.

— Это неосмотрительно.

— Мы тихонько посмотрим и убежим. Мы же умеем, да?

Они выехали из городка и на первом перекрестке свернули влево, на спускающуюся к Алье и его отвесным ущельям дорогу. Только через полчаса, после того как дважды ошиблась, Амель нашла поворот на дорогу, ведущую к дому Сервье. Она уходила в лес, и увидеть другой ее конец оказалось невозможно.

Остановив машину, Понсо повернулся к молодой женщине и заглушил мотор.

— Сколько отсюда до дома?

— Приблизительно двести метров и еще там поляна. Я знаю, что можно подойти по другой тропинке, но не смогла бы ее найти.

— Что находится с другой стороны, на севере?

— Тоже деревья. Я думаю, они идут до самых ущелий. Он собирался меня туда отвести, но… мы не успели это сделать.

— Значит, он там зажат?

Журналистка кивнула.

Оба полицейских надолго умолкли, затем Менье заговорил:

— Лучше бы уйти и дождаться остальных, так что… — Он умолк, потому что задняя дверца открылась.

Выбравшись из машины, Амель уже поднималась наверх мимо них.

Понсо, а за ним его помощник выскочили из автомобиля.

— Эй, вернитесь! — Он схватил ее за руку, пытаясь остановить. — Вы не можете туда идти, это опасно.

— Если он собирался убить меня, то давно уже сделал бы это. Вы ведь даже не уверены, что он там. Если он действительно тот человек, чей портрет вы сейчас составили, то он уже далеко.

— Вы сами отдались под мою ответственность, так что слушайтесь меня. Игры кончились!

— Я вам не доверяю, вы убьете его.

— Нет, только в случае необходимости.

Амель высвободила руку и побежала. Через двадцать метров Менье удалось снова поймать ее, но она во второй раз вывернулась, прежде чем два офицера службы госбезопасности окончательно не обездвижили ее.


Линкс наблюдал за борьбой троих своих непрошеных гостей.

Пока они были одни.

Несколько минут назад он услышал их — незаметных, но недостаточно незаметных для того, кто бдительно и настороженно ждал. Он сидел в подземном тайнике, в нескольких шагах от автомобиля сыщиков, за спиной у троих визитеров. За долгие годы он вырыл вокруг дома несколько таких тайников, главным образом вдоль подъездных дорог. Параноидальный сдвиг, находящий оправдание в желании не потерять сноровку.

Сервье четыре дня ждал этого момента. Он знал, что рано или поздно Амель вернется. И возможно, вопреки своей воле, в сопровождении нежелательных гостей. Он молился, чтобы она пришла с «друзьями». Постороннее присутствие вынудило бы его бывших нанимателей знать меру. Ему необходимы были свидетели, чтобы установить статус-кво[289] и добиться своих целей.

Офицеры полиции справились бы с делом лучше, чем кто-либо другой.

Сервье снял кольт с предохранителя и, чтобы прицелиться, немного приподнял спиной скрывающий его пласт земли.

— Руки за голову и не двигаться!

Услышав идущий из-под земли голос, Понсо и Менье вздрогнули. У обоих одновременно возникла одна и та же мысль, однако реализовать ее они не смогли.

— Стоять! Поверьте мне, вы не успеете. Руки за голову или пристрелю!

Полицейские против воли повиновались.

— Лежать, лицом в землю. Нет, Амель, ты стой. — Линкс подождал, пока они повиновались. — Подними им куртки и забери оружие. Спокойно… ОК, теперь брось его к машине.

Два пистолета упали на землю в десятке метров от автомобиля.

— Соедини их наручниками со спины между собой.

Щелканье закрывающихся замков.

— Задери им штаны. Отлично. Господа, можете встать. Теперь медленно повернитесь.

Связанные мужчины с трудом повернулись лицом к дороге.

— Теперь опять распахни их пальто, я посмотрю спереди… Спасибо.

И тут трое пленных увидели, как земля в лесу зашевелилась и пошла к ним навстречу. Амель узнала этот странный комбинезон, который уже видела в амбаре.

— Мы идем ко мне. Вперед! — Сервье выстрелил в пистолеты, и они исчезли в зарослях на обочине дороги.

Никто не двинулся с места.

— Что ты собираешься с нами сделать? — Журналистка старалась не терять самообладания, но ее лицо выдавало тревогу. Она уже не очень была уверена, что понимает, с кем имеет дело.

— Я? Ничего. Не будем терять время, надо возвращаться.

Дом был погружен во тьму. Шторы на закрытых крепкими решетками окнах задернуты. В гостиной горел камин, и в доме стояла удушающая жара. Линкс усадил всех перед огнем.

— Вы, сударь, мерзляк. — Менье не смог удержаться от иронического выпада.

Сервье не отреагировал.

— Амель, стяни-ка им щиколотки. — Он бросил ей рулон скотча. — А потом займешься огнем. Старайся, чтобы он не слабел, так вам будет лучше.

Понсо заметил солидный запас дров. Их было полно вокруг них и в соседней комнате. Груды поленьев были расположены так, чтобы быть в зоне доступности и при этом мешать передвижению. Входя, он прикоснулся к батарее отопления, которое тоже работало на полную мощность.

— Чего вы все-таки боитесь?

Линкс забаррикадировал входную дверь современным металлическим комодом, очевидно дорогостоящим и тяжелым. Затем сел в кожаное кресло напротив своих гостей. Он напоминал бесформенный ворох ленточек и веток, который не имел бы ничего человеческого, если бы не две руки, крепко державшие лежащее на подлокотниках штурмовое ружье. Прежде чем ответить, он задумался.

— Когда они придут, что не заставит себя ждать, они будут оснащены всем необходимым, чтобы увидеть, что происходит внутри. Они не войдут, пока не узнают. На мне одежда, снижающая мою тепловую сигнатуру. Не вашу.[290]

— Вы затемнили и загородили окна, заблокировали выходы, сделали любое движение затруднительным. Как вы думаете, сколько времени вы продержитесь в полном одиночестве?

Агент улыбнулся, но этого никто не увидел.

— Достаточно, чтобы поторговаться. — Он постучал пальцем по рукоятке своего кольта. — Но вопрос поставлен не совсем точно. Сколько людей они готовы потерять, чтобы взять меня живым? И сколько времени им понадобится, чтобы понять, что здесь никого нет? Я могу превратить это место в настоящие руины, если пожелаю. Есть риск, что это произойдет не очень тихо. А эти люди испытывают ужас перед оглаской.

— С чего бы это им хотеть взять вас живым? — Менье продолжал в саркастическом ключе.

— Потому что у меня есть кое-что, чем они мечтают завладеть, и…

— И что?.. — Журналистка резко перебила его.

— Я готов обменять его.

— На деньги, да? И для этого тебе нужны заложники? Ты лжец, манипулятор, убийца! Надеюсь, они убьют тебя… — Амель не могла сдержаться, ярость и страх переполняли ее.

Линкс оставался безучастным.

— Ты проиграешь и сдохнешь. Скоро они убьют тебя, слышишь, и все это будет ни к чему! Твоя жизнь — это полный крах! Лжец! Л…

— Довольно! — Прервав ее словесный поток, Понсо обратился к Сервье: — А что вы думаете?

По его глазам агент догадался, что тот понял.

— Часа два-три, может, меньше. — Он встал, подошел к Понсо и что-то зашептал ему на ухо. Его исповедь длилась долго.

Офицер службы госбезопасности покачал головой, выругался, и в гостиной воцарилась тишина.

Снаружи все сильнее шумел дождь. Линкс попросил Амель добавить дров в огонь, и он затрещал пуще прежнего. Им оставалось только ждать.

И слушать.


— Я связался с Крейлем. — Луи развернул складную спутниковую антенну около чемодана с электроникой размером с атташе-кейсом.

Он расположился позади монообъемника, припаркованного на закрытой площадке у начала дороги к дому Сервье.

Перед ним в другом автомобиле склонился над развернутой на столике картой Стабрат. Ланжевен показывал ему четыре оси проникновения, учитывающие все углы фермы.

— Две мои группы, разбитые на два плюс два, подойдут отсюда, отсюда, отсюда и отсюда. — Затем расположение снайперов. — Другой снайпер и его наводчик скоро будут на месте в этой точке. — Он указал на зону выше дома, со стороны ущелий, на расстоянии приблизительно трехсот метров. — Они смогут информировать нас, но мне спокойнее, когда у меня есть план.

— Время работает против нас.

Генерал и руководитель группы захвата были в аудиошлемах с микрофонами. Позади них, в кабине, громкоговоритель докладывал о продвижении солдат:

— Виктор-зеро, я Виктор-одиннадцать. На дороге припаркован автомобиль. Сообщаю его номерные знаки… Проверьте…

Не теряя времени, Луи ввел в портативный компьютер сообщенный группой номер. И мгновенно получил информацию о нем.

— Виктор-одиннадцать, я Виктор-зеро. Получено.

— Виктор-зеро, я Виктор-танго, говорите…

— Виктор-зеро.

— Мы на месте. Вокруг фермы никакого движения. Основное строение одноэтажное. Имеется боковой выход со стороны амбара и еще один впереди…

По мере того как к нему поступали новые сведения, Ланжевен переносил их на упрощенную схему дома.

— Заглянуть внутрь невозможно. Все окна замаскированы и загорожены…

Он скривился:

— О гранатах можно забыть.

— Спускаюсь в бойлерную…

Оба офицера молча ждали продолжения отчета снайпера об осмотре. Остальные «Викторы» последовательно докладывали о достижении своих точек развертывания «дельта».

— Виктор-зеро, я Виктор-танго, в доме никакого движения. Сильное тепловое выделение в центре дома…

— Прячется ваш клоун. Значит, он нас ждет. Не нравится мне это.

— Он совершенно один.

— А эта тачка? — Руководитель группы захвата обернулся к Стабрату.

— Забудьте о тачке, вперед!

Ланжевен перестроил свои группы, чтобы вывести их к двум входам, и дал приказ приступать к захвату. И тут же вообразил себя рядом с этими людьми. Он видел, как вместе с ними приближается к цели, медленно, между деревьями, прыжками и ползком; как они с напарником прикрывают друг друга.

Невидимые.

Неслышные под дождем.

Первый взрыв застал его врасплох, и он рефлексивно привстал в кресле. За первым сразу последовала серия других разрывов, пока его уши не переполнились паническими сообщениями.


Тригон и Зеруаль выскочили на площадь Сен-Прива-д’Алье впереди кортежа из пяти автомобилей. Место было пустынным и тоскливым. Машины их друзей видно не было.

— Где же они, черт бы их побрал!

— Когда я в последний раз говорил с Менье, они опережали нас приблизительно на час.

— Что ты об этом думаешь, Зер?

— Думаю, что надо пойти спросить вон там. — Он указал на «Старую корчму». Внутри горел свет.

Они обнаружили всего одного посетителя — старика, облокотившегося на стойку, — и бармена, по другую ее сторону. Тригон подошел:

— Здравствуйте, мы ищем наших друзей и…

— Не видал. — Пти Пьер отлично понял, с кем имеет дело.

Полицейский вздохнул и выложил на стойку фотографию, сделанную камерой слежения:

— Его зовут Жан-Лу Сервье, он живет где-то здесь. Наши коллеги приехали побеседовать с ним. Мы тоже. Это очень важно.

— Я его не знаю и говорю вам, что никого не видел.

— Послушайте, этот человек опасен.

— Вы вместе с теми? — Все удивились, когда заговорил до сих пор не проронивший ни звука старик.

— Да, двое мужчин и…

— Их было не двое — тех, кого я видел.

Тригон уже собирался ответить, но Зеруаль его опередил:

— Как эти люди выглядели?

— Куча парней, с какими шутки плохи. Набились в такие тачки вроде грузовичков.

— Монообъемники?

— Ну да, как будто. И все серые.

— И куда они двинулись?

— У вас есть план?

— Пойдемте с нами.

Выйдя вместе со стариком, полицейские подвели его к машине. Пока Тригон разворачивал карту, их случайный информатор указывал Зеруалю пальцем направление, куда отбыла подозрительная колонна.

— Там еще живет дружок Пти Пьера.

— Кто это?

— Парень, которого вы ищете. Он приятель Пьера, хозяина бара. У него там дом. — Старик в такт своим словам махал рукой и, не глядя, указывал куда-то вдаль. Череда приглушенных близких разрывов заставила его повернуть голову. — Бог ты мой, странно громыхает эта гроза.

— Это не гроза. — Зеруаль без церемоний схватил его за руку. — Поедете с нами. Доведете нас до этого дома. — Он втолкнул его в машину. — Поехали, поехали! Шевелись!


— Я Виктор-двадцать два… Мины! Здесь мины!

Человек упал…

У нас раненый…

Осторожно, мины!

— Всем-всем-всем, я Виктор-зеро. Отступайте к своим «дельтам»! Виктор-двадцать два, каково ваше положение? — Ланжевен бросил мрачный взгляд на Стабрата.

Тот, в нервном напряжении, воздержался от всяких комментариев.

— Я Виктор-двадцать два. Ничего не произошло. Ложная тревога. Учебная прыгающая мина… С краской… Это маячки, всего лишь маячки…

Шеф группы захвата с облегчением вздохнул, но подтвердил свой приказ отступать. Через некоторое время, показавшееся ему бесконечным, бойцы доложили, что без проблем вернулись на исходные позиции.

Потом в радиоэфире появился новый голос. Голос, которого здесь не должно было бы быть. Голос, сразу показавшийся Ланжевену знакомым, хотя он не узнал его…

— Виктор-зеро…

…пока тот не назвал своего позывного сигнала…

— Я Оскар Лима…

Глаз Рыси. Солдат, чье скрытое под толстым слоем боевого грима лицо он успел увидеть лишь мельком. Только очертания. То был вечер гнева. С тех пор прошло уже несколько месяцев. Это было на бетонированной площадке перед ангаром аэродрома в Приштине, после задания, которое могло бы обернуться катастрофой из-за безрассудства этого парня, бывшего одним из них.

Один из них. Свой.

Ланжевен должен был захватить своего. Того, кто был на их частоте связи, знал их позывные, ждал их. Он обратился к генералу:

— Что это значит?

Стабрат раздраженно отмахнулся.

— Что за бардак, черт! Это учения? — воскликнула Ланжевен.

— Виктор-зеро, я снова пришел на большую зачистку раньше вас… Только на этот раз зачистить надо меня… Каково это, идти по темной стороне добра?

Ответа не последовало.

— Вам что, ничего не сказали? С вами есть начальство?

Молчание. Знак согласия.

— Великолепно… Я тоже не один… Со мной двое полицейских и молодая женщина. Журналистка… Надо, чтобы они смогли выйти, это дело касается только вашего начальства и меня…

— Не может быть и речи. — Стабрат не сводил глаз с Ланжевена. — Он лжет.

Руководитель группы захвата медленно кивнул:

— Всем, всем, всем. Я Виктор-зеро. Переходим на частоту зачистки.

И сразу снова вызвал двоих снайперов: видят ли они какое-нибудь движение внутри дома? Много плохих парней?

— По-прежнему никакой видимости… Никакого Майка[291] в поле зрения…

Бортовая рация еще была настроена на начальную частоту, и снова послышался голос Оскара Лимы:

— Я хочу говорить с вашим начальством…

Генерал схватил другой микрофон:

— Я начальство.

— Сейчас мои товарищи выйдут… Когда они будут вне опасности, они установят со мной контакт… Только тогда я отдам вам то, что вы ищете… Остальное уже не касается никого, кроме…

— Вы не в том положении, чтобы торговаться.

— Вспомните, откуда я пришел. Я кое-чем подстраховался. И если до сих пор я ограничивался лишь предупреждениями, не требующими усилий, продолжение может оказаться более жестоким…

— Вы блефуете.

— Как вам будет угодно…

В ярости Стабрат швырнул микрофон на приемопередатчик:

— Чтобы вы мне сейчас же достали это дерьмо!

Ланжевен собирался ответить, когда на площадке появился автомобиль. За ним другие. Один из его людей в сопровождении Луи пошел навстречу вновь прибывшим, с решительным видом высаживающимся из машин. Все были вооружены.


— И что теперь? — Голос Понсо нарушил тишину, установившуюся в гостиной.

Стоя в нескольких шагах от окна, Сервье смотрел сквозь стекло.

— Вы ведь знаете, они не будут торговаться. Они не могут.

— Потерпите. Наступает ночь, это осложнит им задачу. Ланжевен не идиот. Он приучен к точности, осмотрительности. С точки зрения тактики решения принимает он. После того что только что произошло, он хорошенько задумается. И потеряет время…

Трое пленных увидели, как агент вдруг напрягся и взял винтовку на изготовку. Ее ствол, удлиненный внушительным глушителем, начал двигаться, словно преследовал движущуюся цель, направляющуюся в сторону… входной двери!

Вскоре по ту сторону деревянного полотна раздался крик Тригона:

— Я хочу говорить с майором Понсо…

Сервье кивнул.

— Я здесь.

— Все в порядке?

— Да, у нас все нормально. Остальные там?

— Да, там полный бардак, никто не понимает, что происходит…

Понсо не ответил своему подчиненному. Линкс вполголоса говорил ему:

— Вам надо уходить. Сейчас. Я получил, что хотел. Слишком много свидетелей, чтобы им теперь удалось замолчать эту историю.

— Тригон?

— Я здесь.

— Сходи за тачкой и возвращайся. Тогда мы выйдем.

Агент видел, как полицейский бегом пересекает поляну в обратном направлении. Отойдя от своего наблюдательного поста, Сервье бросил Амель ключи от наручников:

— Освободи их… Но пока оставайтесь возле огня.

Журналистка исполнила поручение и сделала несколько шагов к Сервье. Тот жестом остановил ее и не дал подойти.

— Что ты собираешься сделать?

— Ничего.

— Зачем все это?

Жан-Лу равнодушно ответил:

— Почему бы и нет? — Он вяло усмехнулся. — Я мог бы назвать тебе кучу причин. Но к чему? У всех нас не больше причин, чтобы жить, нежели чтобы умереть. Мы ничто. Песчинки на камешке, затерянном где-то в небытии. Одной больше, одной меньше, это ничего не меняет. И всем на самом деле на это насрать.

— Ты меня не убил. Тебе не насрать. Скажи мне это… Пожалуйста.

Сервье покачал головой.

Через две долгие минуты во дворе послышался шум мотора. Линкс махнул офицерам полиции, чтобы они подошли и отодвинули комод. Освободив выход, агент поместил Амель между полицейскими. Она бросила на него такой взгляд, что он чуть было не решился что-то сказать ей, но лишь потребовал, чтобы она пригнула голову.

Шествие замыкал Понсо. Он указал подбородком в сторону неприметно стоящей на полу, возле несущей стены, странной установки, из которой во множестве выходили толстые провода. Такие же он приметил в гостиной.

Сервье просто открыл дверь, постаравшись остаться вне зоны видимости для стрелков. И выставил своих непрошеных гостей на улицу. Не желавшую идти женщину ему даже пришлось толкнуть. Она сопротивлялась и кричала. Полицейские втащили ее в машину, которая тут же тронулась и умчалась.


Зеруаль с остальными членами оперативно-сыскной группы напряженно ждали возвращения коллег.

— Три Майка на борту… Машина движется…

Ланжевен по-прежнему был на проводе.

Стабрат ходил из стороны в сторону.

В конце дороги появился автомобиль. Как только он остановился, из него выпрыгнул Понсо. Амель выскочила за ним следом, но офицер отстранил ее и передал на попечение Тригону, приказав поудобнее устроить молодую женщину и подготовиться к отбытию. Отдав все распоряжения, Понсо подошел к генералу и, прежде чем протянуть ему свою визитную карточку, несколько мгновений молча пристально рассматривал его.

— Поговорим в Париже. И больше не делайте никаких глупостей.

— Виктор-зеро. Я Оскар Лима… Виктор-зеро.

— Мы у цели…

Услышав голос Сервье, Амель остановилась. Он принялся что-то тихонько насвистывать в рацию. Сначала никто как будто не отреагировал, но скоро журналистка заметила, что двое солдат, находящихся возле передатчика, стали бормотать слова какой-то песни.

По краю спускающейся тьмы движется серая эскадра… Громыхает гроза…
Громкоговоритель выплевывал резкие, рубленые фразы…

Впереди летит серая… Кто знает, вернешься ли ты к нам…
Военные продолжали свою тихую мессу.

Как ты, мы всегда идем, серая армия на войне…
Нервный старик, с которым разговаривал Понсо, стоял не шевелясь, с низко опущенной головой.

Если нам суждено пасть в бою, прошепчи над нами последнюю молитву…
Потом наступило молчание.


Линкс выключил сканер, теперь он ему уже не пригодится. Прошел под лестницу и открыл люк в подвал. Спустившись, вновь закрыл его. Внизу он освободился от маскировочного одеяния и винтовки. Для того, что сейчас последует, они ему тоже не понадобятся. Собрав оставшееся снаряжение, он подтянул парашютные ремни и направился к выходящей в сторону ущелий стене.

Линкс взялся за металлические рукоятки щита, установленного им самим, когда он ремонтировал дом. Его била дрожь, и он несколько раз отпускал ручки, чтобы сжать и разжать кулаки. Попытаться избавиться от напряжения. Наступил великий момент. По ту сторону полная неопределенность. Сервье подумал о родителях и неожиданно ощутил себя рядом с ними. О чем они думали за мгновение до смерти? О чем говорили?

Конструкция вокруг него затрещала. В трубах журчала вода. Может быть, это последние звуки, которые он слышит. Его родители ушли под аккомпанемент разбившегося вдребезги ветрового стекла. Линкс расчистил проход в запасную галерею. Он тоже услышит страшный грохот, а может, просто хлопок. Он водрузил на место наушники плеера, пробежал глазами плей-лист[292] и выбрал бодрящий кусок.

Или же он не услышит ничего из этого.

Две или три минуты Линкс полз в тесном туннеле, пока не почувствовал поступающий через трубу свежий воздух. Он едва преодолел двадцать метров. Сервье вытащил из кармана спортивного костюма дистанционный выключатель, и у него в ушах зазвучала следующая дорожка. Он стал подпевать. Песня медленно рождалась в первых жалобах синтезаторов.

Right here…
Вступили ударные. Зазвучала ритм-группа.

Right now…
Сервье привел свое оборудование в рабочее состояние.


Разворачиваясь, чтобы уехать, полицейские услышали взрыв. Когда огромное облако в языках пламени поднялось над вершинами деревьев, автомобили замерли на месте. Вокруг них со свистом посыпались обломки разных размеров.

Амель казалось, что они падают в замедленном темпе, с опозданием. Воспользовавшись замешательством, она выскочила из машины, где была заперта вопреки своей воле, и, сама не зная почему, бросилась к полицейским, скрывшимся вмонообъемниках.

В течение нескольких секунд она не слышала ничего, кроме этого свиста прямо над головой, заглушающего все остальные звуки: дождь, моторы, крики. Она бежала не разбирая дороги. Все вокруг точно замерли.

Снова проснулся громкоговоритель:

— Виктор-зеро, я Виктор-танго… У нас один Майк движется к северу!

Стабрат бросился к микрофону:

— Остановите его! Это приказ! Остановите его!


Right here, right now…
Линкс на пределе сил мчался по тропинке. Дыхание взрыва все-таки коснулось его: еще до того, как он побежал, сердце билось слишком быстро.

Right here, right now…
Он свернул влево и побежал быстрее. Оставалось метров сто или сто пятьдесят. Мокрая одежда липла к телу. Тяжело.

Right here…
Выстрел слева, в подлеске. Низко целятся. Он отскочил в сторону: бесполезный и запоздалый рефлекс. Ускорил бег. Стрельба по движущейся цели в темноте, под дождем… После сильного напряжения… Неочевидно даже для профи.

Right now…
Но не невозможно.

Рядом с ним разорвало ствол дерева. Он почувствовал сильный удар в бедро, его толкнуло, и он упал лицом вниз. Музыка замедлилась. Линкс лежал на земле. Казалось, нога оторвана от остального туловища.

Right here, right now…
Мокро. Спина одеревенела, затылок тоже, лицо горит. Холодно. Во рту вкус крови. И грязи.

Right here, right now…
Боль стала сильнее. Ударные тоже. Просто… треск дерева. Просто… большая… заноза… Яростный вой.

Не так.

Right here…
Не здесь!

Сервье встал с трудом, но он держал удар. Согнувшись пополам, он зигзагами поковылял вперед. Слишком низко. Он уже видел опушку. Слишком коротко.

Right now…
Еще одно усилие.

Waking up to find your love’s not real…
В поле его зрения появилось дерево. То самое, что служило для него тайной меткой приближения к прыжку и ущельям. Он ощупал рукой парашютные ремни.

Waking up to find your love’s not real…
Выстрел справа, по земле. Брызнула грязь. Отклонение. В скалу два раза. Промах, промах.

Right here, right now…
Линкс протянул руку к стволу, своему спасению. Слишком… далеко.

Right here, here, here, here, here…
Его пальцы коснулись кольца. Всем телом рванувшись вперед, он сделал еще шаг, два, потом три, зарычал и опрокинулся в пустоту.

ЭПИЛОГ

Quod vis, esse velis[293]

Карим находился в Греции уже сорок восемь часов. Он отпустил волосы, отрастил трехдневную бородку, загорел. И носил другое имя. Его теперь звали не Карим или Робер, а Оддоне, Оддоне Руссо. Согласно паспорту, позволившему ему беспрепятственно добраться сюда. Это был настоящий официальный документ, украденный из партии, перевозимой им для братьев-джихадистов. Присвоенный без их ведома в период его внедрения. И разумеется, без ведома его бывшей конторы.

Теперь он Оддоне Руссо. Феннек временно превратился в итальянского гражданина, до этого за четыре последних месяца успев побывать португальцем, испанцем и даже бельгийцем, поскольку эти национальности подходили к его внешности. Но он не собирался привыкать к этому имени, как и к трем предыдущим. Он всегда думал о себе как о Кариме, иногда как о Феннеке. За время своего профессионального шизофренического кризиса с этими личностями он сроднился. Карим. Это имя было его последней символической связью с родителями. Он уже смирился с тем, что никогда больше их не увидит, поэтому бессознательно отказывался совершенно разорвать эту ниточку.

Феннек расположился на террасе маленького кафе. Официант принес ему рюмку узо.[294] Карим смотрел, как он скользнул к соседнему столу. Туда только что сели двое туристов. Красномордый и крепкий тип лет сорока, в футболке и кроссовках, и другой, потоньше, очень белокожий, в льняной одежде и, похоже, большой любитель курить трубку. Усевшись, он сразу выложил перед собой пенковую трубку и кисет с табаком.

Карим склонился над развернутым у него на коленях свежим выпуском французской ежедневной газеты, купленной в центре Афин. Верный старой привычке, сложившейся, когда он только начал интересоваться прессой, еще во время учебы в Сен-Сире, он сначала бегло перелистал страницы, а потом остановился на рубрике «Общественное мнение». Главной темой было обсуждение результатов первого тура голосования в состоявшихся накануне выборах президента Франции. Попадались выражения «неприятная неожиданность», «скандал», «позор», «дать отпор», «неизбежный всплеск гражданственности» и особенно «доказать убежденность и решительность в это смутное время». Увидев подпись под этим воинственным текстом, Карим не смог удержаться от улыбки: Амель Балимер.

Ему не удавалось сосредоточиться, и он заново принялся за чтение газеты. За соседним столиком затеяли шумный разговор: звучали английские и французские слова. Краснорожего, американца, звали Дик, а бледнолицый — судя по выговору, это был француз — откликался на имя Арно. Оба с легкостью говорили на чужом языке.

Кариму стоило бы внимательно осмотреться, прежде чем присесть здесь. Заведение располагалось на тенистой, но людной улочке, находящейся в двух шагах от большого рынка Акрополя.

Его рассеянный взгляд скользнул по зарешеченной витрине открытого базара рядом с ним, на противоположной стороне улицы. Старый телевизор за стеклом непрестанно показывал отрывки из подборки видеодисков. Здесь же валялись их кустарные обложки.

Незнакомцы продолжали свою шумную беседу. Краем глаза Карим следил за ними и поневоле стал прислушиваться.

Дик: What about the product, the Vx?[295] Кто в конечном счете завладел им?

Арно: Министерство внутренних дел. По-моему, как я понял, секретный агент пытался выторговать у госбезопасности достойный выход, пока они были в его доме. Видимо, все получилось не так, как он хотел. Во всяком случае полиция не обладает полномочиями обещать что бы то ни было.

Теперь Карим напряженно вслушивался. Кто эти парни? Он старался не слишком поворачиваться в их сторону и смотрел в витрину.

Дик (качая головой): I see.[296] А потом?

Арно (глубоко затягиваясь): Споры между министрами, а главное, между двумя кандидатами. Недолгие: всем хотелось поскорее уладить дело. Груз забрали в одном гараже в предместье, потом поспешно нейтрализовали его и живо под ковер! Нет груза — нет доказательств. Нет доказательств — нет проблемы.

На экране появился потный мужчина, в полумраке спальни стоящий перед зеркалом в одних трусах.

Дик: You guys really are amazing![297] Фан-тас-ти-ка! А девушка?

Арно: Журналистка? Жива.

Дик: Знаю, но…

Арно: She’ll shut up,[298] она знает, что ей надо. В обмен на молчание ей нашли хорошее место в известной газете и обеспечили кое-какими гарантиями ее и ее семью.

Дик: А что стало с агентом?

Арно только пожал плечами и покачал головой. Он разжег трубку, и дым полетел в сторону Карима.

В старом телевизоре мелькали то лопасти вентилятора, то пропеллер вертолета. Лицо полуголого типа появилось крупным планом, он опустил голову. У него были беспокойные голубые глаза и сигарета в зубах.

Арно: Жаль Жана Франсуа Д., хороший был сотрудник.

Дик: Умел рисковать.

Арно: И все же мне обидно, что наша маленькая хитрость не удалась и что его взяли до того, как он мог убраться.

Камель уже видел этот фильм, но никак не мог вспомнить название. Мужик в трусах ударом кулака разбил зеркало. Потом с порезанной рукой бросился на кровать, кровь запачкала простыни, а он, плача, скатился на пол.

Дик: Fuck that! Win some, lose some[299] Такова жизнь! Конечно, лучше было бы иметь в руках настоящее иракское оружие массового уничтожения, тем более во Франции, чтобы облегчить претворение в жизнь новой политики моего правительства. Но мы иначе выйдем из затруднения. В крайнем случае сфабрикуем доказательства против Саддама.

От мелькающих в телевизоре картинок в памяти Карима возникла песня, одна знакомая вещь, только сейчас он не мог вспомнить слов. Он начал мурлыкать какую-то мелодию, пытаясь заставить слова всплыть на поверхность.

Арно вдруг поднялся, забрал свои курительные принадлежности, попрощался с приятелем и ушел, договорившись с ним quickly[300] созвониться, чтобы узнать, «было ли принято предложение». Проходя мимо Карима, он понимающе улыбнулся ему и, что было достаточно странно, фамильярно подмигнул.

Дик в свою очередь не замедлил обратиться к нему:

— У вас есть минутка?

Готовый уйти, Карим напрягся и выпрямился.

— Не беспокойтесь, вы ничем не рискуете. — Американец заметил замешательство соседа по столу. — Я один и не имею ни малейшего желания причинить вам зло. Скорее наоборот.

— Кто вы?

— Меня зовут Ричард, для друзей просто Дик. — Пауза. — Вас нелегко отыскать, Робер.

Удивление.

— И не слишком умно читать французскую газету, если вы стараетесь сойти за итальянца.

Карим заерзал на стуле, который вдруг стал очень неудобным. Он собирался что-то сказать, но его перебили, едва он раскрыл рот.

— Давайте не будем терять времени.

— На кого вы работаете?

Дик посмотрел вокруг и заговорщицки понизил голос:

— Вы не догадываетесь?

— Чего вы от меня хотите?

— Хочу сделать вам одно предложение.

— Какого рода?

— Моей стране скоро понадобятся люди компетентные и небезразличные к некоторым культурам. А также способные раствориться в чужом народе.

— Каком?

— Позже. А пока знайте, что мы готовы сделать все возможное, чтобы заполучить вас.

Какое-то время мужчины молча смотрели друг на друга, потом Карим заговорил:

— И все же, пока я не отказался кое от каких вещей, не вы одни можете оплачивать мои услуги. Существуют другие дела, денег тут недостаточно.

— Noble causes, I image.[301] Ну нам-то некогда заниматься благородством и величием. Мы слишком заняты отбором, среди настоящих друзей конечно. Но я согласен, мы рискуем однажды пропустить что-то важное. — Дик поднялся. — Ричард Пирсон. До полудня пятницы живу в «Хилтоне» на Василис-Софиас. Вы много потеряете, если не придете повидаться со мной. — На его пунцовом лице обозначился оскал. — We found you once,[302] вы же понимаете. — И он ушел.

This is the end,
Beautiful friend.
This is the end,
My only friend, the end.
Карим смотрел ему вслед, пока он не растворился в базарной толпе, и вдруг понял, что вспомнил слова песни, ассоциацию с которой недавно вызвал у него фильм.

Of our elaborate plans, the end.
Of everything that stands, the end.
No safety or surprise, the end.
I’ll never look into your eyes… Again.
В телевизоре «Апокалипсис сегодня»[303] сменился какой-то местной продукцией.

Действующие лица

Линкс — секретный агент.

Амель Балимер — журналистка.

Карим Сайяд — ученик-джихадист.

Жан-Лу Сервье — консультант.

Бастьен Ружар — журналист.

Мишель Клейн — редактор еженедельника.

Ян Су — фотограф.

Кто есть где
SOCTOeG — Общество оперативной обработки, управления и надзора.

Шарль Стейнер — генеральный директор.

Жан-Франсуа Донжон — сотрудник.

DGSE (Direction generale de la securite exterieure; Piscine) — Служба внешней разведки.

Полковник Монтана — серый кардинал.

Арно — офицер разведки.

DRM (Direction du renseignement militaire) — Управление военной разведки.

Генерал Пьер де Стабрат — серый кардинал.

Луи — ведущий офицер Феннека.

DCRG (Direction centrale des renseignements generaux) — Министерство внутренних дел, служба госбезопасности.

SORS (Section operationnelle de recherche et de surveillance) — Оперативный отдел сыска и наблюдения Министерства внутренних дел.

Командир Понсо — руководитель группы.

Капитан Менье — заместитель командира группы Понсо.

Тригон, Зеруаль, Майель, Лейрак и т. д. — офицеры группы Понсо.

Министерство внутренних дел, префектура полиции Парижа, бригада криминалистов
Командир Магрелла — руководитель группы.

Капитан Жаке — заместитель командира группы Магрелла.

Исламисты
Мохамед Туати — алжирец, салафистский имам.

Салах Саифи — алжирец, хозяин бара, сочувствующий.

Насер Делиль, он же Мишель Хаммуд — ливанец, джихадист.

Лоран Сесийон, он же Джаффар — обращенный француз, джихадист.

Мустафа Фодиль — француз алжирского происхождения, джихадист.

Нуари Мессауди, он же Незза — француз алжирского происхождения, дилер.

Нурредин и Халед Харбауи — французы алжирского происхождения, джихадисты.

Камель Ксентини, он же Зубеир Унна — алжирец, подрывник.

Фарез Хиари — француз алжирского происхождения, джихадист.

Примечания

1

Аспирант — воинское звание, курсант старшего курса, кандидат на получение офицерского звания. — Здесь и далее примеч. переводчика.

(обратно)

2

La France libre (фр.) — официальное наименование сложившегося во время Второй мировой войны 1939–1945 гг. по призыву генерала Шарля де Голля движения, поставившего целью борьбу за освобождение Франции от немецко-фашистских захватчиков и их ставленников. В июле 1942 г. в связи с активизацией антигитлеровской борьбы название было заменено на «Сражающаяся Франция».

(обратно)

3

Клаузевиц Карл Филипп Готфрид фон (1780–1831) — немецкий военный теоретик и историк, генерал-майор прусской армии. Участник войны с Францией 1806–1807, 1812–1815 гг. Цитируется ставший чрезвычайно популярным афоризм из его основного труда «О войне», 1832–1834.

(обратно)

4

Хадис — предание о поступках и изречениях Магомета.

(обратно)

5

Аль-Бухари-Имам Абу Абдуллах Мухаммад ибн-Исма’ил ибн-Ибрахим — великий мусульманский ученый, знаток хадисов.

(обратно)

6

Башун Ален (1947–2009) — французский киноактер, музыкант и певец, авангардист.

(обратно)

7

Lynx (фр.) — рысь.

(обратно)

8

Военный транспортный самолет, созданный в начале 1960-х гг. консорциумом Arbeitsgemeinschaft Transall, предназначен для тактических перевозок и десантирования парашютным и посадочным способом войск и военных грузов.

(обратно)

9

Искаженная цитата из сочинения Дж. Беркли «Трактат о принципах человеческого знания», 1710

(обратно)

10

Искаженная цитата из Ницше — «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Из военной школы жизни — «Что не убивает меня, то делает меня сильнее». Ф. Ницше «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом», 1888. Глава «Изречения и стрелы». «Aus der Kriegsschule des Lebens. — Was mich nicht umbringt, macht mich starker» — Sprüche und Pfeile, 8.

(обратно)

11

Folgore (ит.) — молния. Название элитной воздушно-десантной бригады итальянских парашютистов.

(обратно)

12

«Glock-18» — пистолет австрийского производства; полукомпактная модель, имеющая магазины на восемнадцать патронов.

(обратно)

13

Горетекс — непромокаемая синтетическая ткань.

(обратно)

14

Rien à signaler (фр.) — ничего не случилось, все без перемен. Зд.: замечаний нет.

(обратно)

15

Американская рок-группа, в состав которой входили Блэк Френсис, Ким Дил, Джоэй Сантьяго и Дэвид Ловеринг. Создана в 1986 г. в Бостоне, Массачусетс. Распалась в 1993 г.

(обратно)

16

Первое, во-первых (лат.).

(обратно)

17

Здесь и далее стихотворение цитируется в пер. А. Ревича (Бодлер Ш. Цветы Зла. М.: Высшая школа, 1993).

(обратно)

18

Сборник новелл французской писательницы Анны Гавальды.

(обратно)

19

Isha (араб.) — просыпайся. Ночная молитва, последняя из пяти ежедневных обязательных молитв. Совершается перед наступлением рассвета.

(обратно)

20

Qibla (араб.) — направление на Каабу, дословно: «то, что напротив». Задняя стена любого молитвенного здания в исламе.

(обратно)

21

Salafi (араб.) — предок или предшественник. Термин, обозначающий первых сподвижников пророка. — Примеч. автора.

(обратно)

22

Арабское приветствие.

(обратно)

23

Ghouia (араб.) — брат.

(обратно)

24

Mihrab (араб.) — святилище.

(обратно)

25

Allahu Akbar! (араб.) — Аллах велик!

(обратно)

26

Здесь и далее текст Корана цитируется по кн.: Коран / Пер. И. Ю. Крачковского. Изд. 9-е. Ростов н/Д: Феникс, 2007.

(обратно)

27

Площадь в Лондоне, примыкает с юго-востока к Гайд-парку, считается самым перегруженным и шумным перекрестком в Великобритании.

(обратно)

28

Фешенебельный район в Лондоне (Вест-Энд), известный дорогими магазинами и гостиницами.

(обратно)

29

Conference-calls (англ.) — селекторное совещание.

(обратно)

30

Парк в Лондоне, тянется вдоль улицы Пиккадилли, известен со 2-й половины XVII в.

(обратно)

31

Букингемский дворец — главная королевская резиденция в Лондоне, во дворе которой ежедневно происходит церемония смены караула королевских гвардейцев.

(обратно)

32

Черный автомобиль (англ.). Зд.: английское такси.

(обратно)

33

Квартира в первом и подвальном этажах, Болтон-стрит, д. 13, Лондон, Вест-Энд (англ.).

(обратно)

34

Нерваль Ж. де. Сильвия / Пер. Э. Линецкой // Ж. де Нерваль. Дочери огня: Новеллы. Стихотворения. Л.: Художественная литература, 1985. С. 213.

(обратно)

35

Gerard Labrunie (1808–1855) — французский писатель и поэт-романтик, известный под псевдонимом Жерар де Нерваль.

(обратно)

36

Карим живет на улице Солитэр — Одиноких, Solitaires (фр.).

(обратно)

37

Harki (фр.) — военнослужащий вспомогательных войск французской армии в Северной Африке в 1954–1962 гг.

(обратно)

38

Inch’Allah (араб.) — если Аллаху будет угодно.

(обратно)

39

Tabla (инд.) — индийский ударный музыкальный инструмент.

(обратно)

40

Оружие немецкой фирмы «Хеклер унд Кох»; используется полицейскими и армейскими силами как в Европе, так и на других континентах.

(обратно)

41

Здесь: цифровое звукозаписывающее устройство швейцарской компании «Nagra», специализирующейся на создании профессиональной теле-, видео- и аудиотехники. Продукция компании считается одним из семи чудес аудиосвета, олицетворением швейцарской надежности, качества и абсолютного аудиосовершенства.

(обратно)

42

Boite aux lettres morte (фр.) — букв.: мертвый почтовый ящик. Заранее оговоренное потайное место для приема и хранения сообщений и оборудования. — Примеч. автора.

(обратно)

43

Эллрой Джеймс — американский писатель, настоящее имя Ли Эрл Эллрой, 1948 г. р., автор более двух десятков детективных романов и сценариев, наиболее известный из которых — «Секреты Лос-Анджелеса», 1987–1992.

(обратно)

44

«Seven Eleven» (англ.) — сеть магазинов, работающих с 7 до 23 часов и торгующих самыми необходимыми товарами.

(обратно)

45

«Такеway» (англ.) — закусочные, отпускающие блюда навынос.

(обратно)

46

Небольшой торговый город в юго-западной Франции на реке Гаронне.

(обратно)

47

«Loft Story» (англ.) — шоу, запущенное на французском телевидении в 2001 г. Российский аналог — шоу «За стеклом».

(обратно)

48

Оруэлл (Orwell) Джордж (наст. имя Эрик Блэр) (1903–1950) — английский писатель и публицист. Наиболее знаменитые произведения «Скотный двор» (1945) и «1984» (1949), на которые делает аллюзию автор.

(обратно)

49

Al-hamdoulillah! (араб.) — Слава аллаху!

(обратно)

50

Хайбар — оазис в 150 км к северу от Медины (Саудовская Аравия), на северо-западе Аравийского полуострова.

(обратно)

51

Сапата Эмилиано (1879–1919) — один из руководителей Мексиканской революции 1910–1917 гг., национальный герой Мексики. В начале 1915 г. правительственные войска разгромили его армию.

(обратно)

52

Kouffard (араб.) — неверный, еретик, нечестивец.

(обратно)

53

«Миллиардер» — сердце храма парижской светскости; популярный клуб Парижа, где проходят шоу и показы мод. Вход исключительно для постоянной клиентуры, однако туда можно попытаться проникнуть в приличном обществе и прилично одетым.

(обратно)

54

Наличные (англ.).

(обратно)

55

Уменьшительное от bag (англ.) — сумка.

(обратно)

56

Песня, впервые записанная в 1974 г. Лабель (авторы Боб Кру и Кенни Нолан). Наиболее успешными считаются версии Кристины Агилеры и «Пинк».

(обратно)

57

Semtex (чеш.) — один из видов пластичной взрывчатки. Производится в Чехии. Впервые выпущен на известном производством взрывчатых веществ химическом заводе в Семтине-Пардубице, в Чехии. Во времена холодной войны был вывезен во Вьетнам и Ливию. Именно в Ливии чешская взрывчатка попала в руки террористических группировок, печально прославивших ее на весь мир. Пользуется популярностью у террористов, так как до недавнего времени ее очень трудно было обнаружить.

(обратно)

58

De visu (лат.) — воочию, своими глазами.

(обратно)

59

Песня группы «Leftfield» с альбома «Leftism», вышедшего в 1995 г.

(обратно)

60

«Фюмуар» — ресторан в историческом здании, в двух шагах от Лувра. Популярное место среди парижан.

(обратно)

61

«Опера Бастиль» — крупнейший оперный театр Франции.

(обратно)

62

Титул министров, чиновников и ученых в Турции.

(обратно)

63

Dar-al-Harb (араб.) — буквально: дом или земля войны, в отличие от Dar-al-Islam, владений ислама. — Примеч. автора.

(обратно)

64

Добрый день, уважаемый господин (нем.).

(обратно)

65

Доброе утро, сэр, пожалуйста, ваш паспорт. Вы прибыли из Лондона, не так ли? (англ.).

(обратно)

66

Какова цель вашего визита? Бизнес или развлечения? (англ.).

(обратно)

67

Бизнес и развлечения, разумеется (англ.).

(обратно)

68

Bundesnachrichtendienst (нем.) — Федеральная разведывательная служба ФРГ.

(обратно)

69

GSPC — Groupe salafiste pour la predication et le combat (фр.) — Алжирское движение, последователь Вооруженных исламистских группировок. — Примеч. автора.

(обратно)

70

Мыс в крайней точке Капского полуострова, рядом с мысом Доброй Надежды.

(обратно)

71

Наркотик на основе метамфетамина.

(обратно)

72

Знаменитая французская бронзолитейная мастерская, занимавшаяся бронзовой отливкой классической скульптуры и авторской пластикой XIX в.

(обратно)

73

«Буря в пустыне» — военная операция войск антииракской коалиции, имевшая целью освобождение Кувейта от иракской оккупации. Война состоялась в январе-феврале 1991 г. и завершилась полным разгромом иракской армии.

(обратно)

74

Южная провинция Ирака.

(обратно)

75

Дворец Матиньон — официальная резиденция французского правительства.

(обратно)

76

Улем — мусульманский богослов-законовед.

(обратно)

77

Гавалъда Анн (р. 1970) — французская писательница, популярная в Европе и мире, имеет славу «новой Франсуазы Саган».

(обратно)

78

«Самолеты-снаряды…» (англ.).

(обратно)

79

Мать твою! (англ.).

(обратно)

80

«Третий самолет… Пентагон…» (англ.).

(обратно)

81

«Темное небо освещают гигантские языки пламени…» (англ.).

(обратно)

82

Второе; во-вторых (англ.).

(обратно)

83

Несс Элиот (1903–1957) — спецагент Министерства финансов США, известный по делу знаменитого Аль Капоне; герой многих фильмов.

(обратно)

84

«Olympique Marseille» (фр.) — французский футбольный клуб, базирующийся в Марселе.

(обратно)

85

«Le Canard enchainé» (фр.) — французская еженедельная сатирическая газета.

(обратно)

86

Лиотей Луи Юбер Гонзалв де (1854–1934) — французский полководец во время колониальных войн, генеральный резидент в Марокко в 1912 г., министр обороны Франции во время Первой мировой войны, маршал Франции.

(обратно)

87

«Equipe» (фр.) — французская газета, освещающая спортивные события.

(обратно)

88

Организация по борьбе с беспорядками в составе французской национальной полиции.

(обратно)

89

После 1960 г. в Перпиньяне селились французы, покинувшие бывшие североафриканские колонии.

(обратно)

90

17 сентября 1986 г. — речь идет о последнем и самом смертоносном (7 убитых и около 60 раненых) террористическом акте из серии, начатой 4 сентября, с требованием освобождения ливанского лидера Жоржа Ибрагима Абдаллы.

(обратно)

91

«Шоу должно продолжаться» (англ.) — название песни группы «Queen».

(обратно)

92

На улице Нелатон расположен штаб управления территориального надзора. — Примеч. автора.

(обратно)

93

В последний момент (лат.).

(обратно)

94

Шум, спектральные составляющие которого равномерно распределяются по всему диапазону слышимых частот.

(обратно)

95

Ты мерзкая, вонючая свинья (англ.).

(обратно)

96

По-английски (англ.).

(обратно)

97

Сколько… времени? (англ.).

(обратно)

98

Тунец (англ.).

(обратно)

99

Вода (англ.).

(обратно)

100

Первый долгоиграющий альбом американской индироковой группы.

(обратно)

101

Also known as… — Также известный как… (англ.).

(обратно)

102

Вы знаете, почему вы здесь? (англ.).

(обратно)

103

Мы с вами будем говорить о вас и вашей жизни… Столько, сколько потребуется… А если вас интересует мое мнение, то чем дольше, тем лучше (англ.).

(обратно)

104

Через пару минут принесу одеяло (англ.).

(обратно)

105

Подумай о своей семье (англ.).

(обратно)

106

Одна из самых ярких и выразительных британских поп-рок-групп, возникших в конце 70-х гг. XX в. на гребне «новой волны». Считается самой великой из непризнанных.

(обратно)

107

Я хочу есть (англ.).

(обратно)

108

Я его не знаю! (англ.).

(обратно)

109

Бельгийская музыкальная группа, основанная в 1981 г. Даниэлем Б. и Дирком Бергеном.

(обратно)

110

Скульптура солдата на центральной опоре моста, по которой парижане определяют уровень воды в Сене.

(обратно)

111

Великая немая — прозвище французской армии до 1945 г. (французские военные не имели права голоса).

(обратно)

112

Рассадник (фр.).

(обратно)

113

Безопасен (англ.).

(обратно)

114

Hawaladar (араб.) — нелегальный брокер, обычно сочетающий свою деятельность с содержанием какой-нибудь лавочки; оператор хавалы («вексель, расписка»), неформальной финансово-счетной системы, основы международного оборота нелегальных ценностей, распространенной среди контрабандистов и наркодилеров и рассчитанной на полном доверии друг к другу. В этой среде имя хаваладар является синонимом честного человека.

(обратно)

115

Стадион в Париже, самый дорогой в мире.

(обратно)

116

Start-upper (англ.) — менеджер по развитию, занимающийся быстрым выведением проекта на заданные мощности.

(обратно)

117

Heavy metal (англ.) — тяжелый металл, направление в рок-музыке.

(обратно)

118

Mantes-la-Jolie (фр.) — пригород Парижа, где практически отсутствует коренное французское население.

(обратно)

119

Имеется в виду резиденция французского правительства, Дворец Матиньон.

(обратно)

120

Создана в Алжире в 1998 г.

(обратно)

121

Сотерн — сорт белого вина.

(обратно)

122

Изысканный и элегантный дорогой ресторан, специализирующийся на блюдах из морепродуктов, назван по имени своего основателя Жака ле Дивеллека.

(обратно)

123

Чувство, ощущение (англ.).

(обратно)

124

«Воин радуги» (англ.) — так назывались корабли организации Гринпис. Оригинальный «Rainbow Warrior» был построен как танкер в 1955 г.

(обратно)

125

Операция по саботажу «Rainbow Warrior».

(обратно)

126

После смерти (лат.).

(обратно)

127

Служба военной разведки Израиля.

(обратно)

128

На улице Сент-Элуа в Париже располагается офис антитеррористической прокуратуры.

(обратно)

129

29 октября 1929 г., когда на Нью-Йоркской фондовой бирже наблюдалась самая страшная паника. Крупнейший обвал курса в истории США. Начало периода, получившего название Великой депресии 1929–1933 гг.

(обратно)

130

От barbe (фр.) — борода; созвучно слову «barbouze» (фр.).

(обратно)

131

Последнее, но не менее важное (англ.).

(обратно)

132

Огонька не найдется? (англ.).

(обратно)

133

«Девушка с сигаретой» (англ.).

(обратно)

134

Всеобщая конфедерация труда.

(обратно)

135

Французская коммунистическая партия.

(обратно)

136

Презрительная кличка выходцев из Северной Африки, от bicot (фр.).

(обратно)

137

Loser (англ.) — неудачник.

(обратно)

138

Коран, сура 4; 94(92).

(обратно)

139

Резиденция президента Французской Республики.

(обратно)

140

«Стена» (англ.) — альбом группы «Pink Floyd», 1979 г.

(обратно)

141

Двенадцатый месяц в исламском календаре, месяц паломничества.

(обратно)

142

622 г. н. э. — дата бегства Магомета из Мекки в Медину; с этой даты мусульмане ведут свое летоисчисление.

(обратно)

143

Аль-Завахири Айман — в настоящее время считается наиболее вероятным преемником Усамы Бен Ладена.

(обратно)

144

Сеид — мусульманский фанатик, слепой исполнитель чужой воли.

(обратно)

145

Военная академия США, расположенная в городе Вест-Пойнт, штат Нью-Йорк.

(обратно)

146

Британский дуэт, известный с 1993 г.

(обратно)

147

Low kiks (англ.) — удары, наносимые ребром ступни или жесткой частью голени.

(обратно)

148

Пятый месяц в исламском календаре, месяц хаджа.

(обратно)

149

Имеется в виду статья Сэмюэля Ф. Хантингтона (1927–2008) «Столкновение цивилизаций?» (1993), ставшая одним из самых известных политических манифестов рубежа веков и впоследствии расширенная автором до книги «Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка» (1996). Актуальность затронутой темы подтверждают террористические акты в США 11 сентября 2001 г. и последовавшие за ними события.

(обратно)

150

Жан-Лу Сервье.

(обратно)

151

Город в Афганистане, возле которого расположена американская военная база и аэродром.

(обратно)

152

«Здравствуйте, вы позвонили по телефону: плюс, четыре, четыре…» (англ.).

(обратно)

153

«Золотая семерка» — премия, вручаемая за лучшую работу на телевидении.

(обратно)

154

«Марли» — ресторан-кафе в Париже, расположен на улице Риволи, в Лувре.

(обратно)

155

Зд.: улыбнись! (англ.).

(обратно)

156

Фешенебельный ресторан.

(обратно)

157

Первый дизайнерский пятизвездный бутик-отель в Лондоне.

(обратно)

158

Mews (англ.) — конный двор, конюшни. Мьюз — название дорогого квартала в Лондоне, конюшни в настоящее время перестроены под жилье и гаражи.

(обратно)

159

— Привет!

— Ты где?

— Прямо возле отеля.

— Не уходи. Я еду. Перед ужином надо поговорить.

— Ладно, буду ждать в баре (англ.).

(обратно)

160

Франков.

(обратно)

161

Мать твою! (араб.).

(обратно)

162

Пошли! (араб.).

(обратно)

163

Смотри! (араб.).

(обратно)

164

Создан капитаном британской армии Уильямом X. Ливенсом. Применялся во время Первой мировой войны для поражения живой силы и заражения местности отравляющими веществами.

(обратно)

165

Ouallah! (араб.) — Клянусь!

(обратно)

166

Choukrane, cheikh (араб.) — Спасибо, шейх.

(обратно)

167

Крутизна (англ.).

(обратно)

168

Black-blanc-beur (фр.).

(обратно)

169

Haram (араб.) — запрещено.

(обратно)

170

Халеб, или Алеппо — один из крупнейших городов Сирии.

(обратно)

171

Основанное на строгом благочестии, набожности.

(обратно)

172

Talaf (араб.) — потерянный.

(обратно)

173

Hallal (араб.) — забой мяса.

(обратно)

174

Ould el kharba (араб.) — клянусь Аллахом.

(обратно)

175

Удар стопой в солнечное сплетение противника.

(обратно)

176

Удары по голове или корпусу в айкидо.

(обратно)

177

Meli-melo (фр.) — путаница, суматоха, ерунда, сумятица.

(обратно)

178

Baba (араб.) — отец.

(обратно)

179

Ouallah ya karbi! (араб.) — Клянусь Аллахом!

(обратно)

180

Рамадан (рамазан) — пост у мусульман.

(обратно)

181

Single malt (англ.) — односолодовый виски.

(обратно)

182

Глава мусульманского государства.

(обратно)

183

Малая кольцевая дорога вокруг Парижа.

(обратно)

184

Superieur de Commerce (фр.) — Высший институт бизнеса.

(обратно)

185

Эмма Пил — возлюбленная тайного агента ДжонаСтида (к/ф «Мстители»).

(обратно)

186

Дайана Ригг (р. 1938) — британская актриса (к/ф «Мстители»).

(обратно)

187

Джон Стид (актер Патрик Макни) — английский правительственный тайный агент, работающий на ФБР. Вымышленный шпион, придуманный продюсером Сидни Ньюменом в 1960 г. (сценарист Брайен Клеменс).

(обратно)

188

Пора уходить (англ.).

(обратно)

189

Мадам Солей — известный французский астролог, умерла в 1996 г. «Я не мадам Солей» — фраза бывшего французского президента Жоржа Помпиду, ставшая крылатой.

(обратно)

190

Крупный магазин, торгующий электронной аппаратурой, аудио- и видеодисками.

(обратно)

191

Sea Song (англ.).

(обратно)

192

В-третьих (лат.).

(обратно)

193

Ответ (в электронной корреспонденции).

(обратно)

194

— Желаете выпить что-нибудь, сэр?

— Только кофе. Черный, без сахара, пожалуйста (англ.).

(обратно)

195

После смерти (лат.).

(обратно)

196

Набережная Орфевр, д. 36, где расположена судебная полиция.

(обратно)

197

Одна из наиболее престижных в США премий в области литературы, журналистики, музыки и театра. Носит имя Джозефа Пулицера (1847–1911), американского издателя и журналиста, родоначальника «желтой прессы».

(обратно)

198

Самая крупная денежная премия (100 000 евро) в области журналистики и литературы. Носит имя Альберта Лондра, отца современного репортажа.

(обратно)

199

Довольно длинная накидка или шаль, скрывающая тело мусульманской женщины.

(обратно)

200

Покрывало, скрывающее лицо мусульманской женщины.

(обратно)

201

Bouti! (араб.) — Домой!

(обратно)

202

Кольт М4, со съемной рукояткой для переноски, создан в начале 1990-х гг., облегченная и уменьшенная копия винтовки М16А2. Находится на вооружении частей специального назначения и морской пехоты.

(обратно)

203

Греческие богини мщения.

(обратно)

204

«Несмертельная» лазерная винтовка (ВВС, США). Подствольное орудие. Прикрепляется к стволу обычной винтовки; испускает лазерный луч малой мощности на расстоянии свыше 300 м. Главным назначением является предотвращение нападения противника.

(обратно)

205

Superbe (фр.) — Великолепный.

(обратно)

206

Барбара Картленд — автор слащавых женских романов; занесена в Книгу рекордов Гиннесса как самый преуспевающий английский автор; родилась в 1901 г., написала более 660 книг.

(обратно)

207

Томас Эдуард Лоуренс (1888–1935) — английский исследователь Африки, много лет проведший на Арабском Востоке. Во время Первой мировой войны был военным. Помогал в организации и был одним из лидеров восстания арабов против турецкого владычества, за что получил прозвание «Лоуренс Аравийский». Автор книги «Семь столпов мудрости» (1926), где описаны эти события.

(обратно)

208

Ближневосточная, или Кедровая, Швейцария — Ливан.

(обратно)

209

«Gran Panatela» (исп.) — один из самых крупных форматов сигар, длиной от 10 до 17 см и диаметром от 1 до 1,5 см. Считается, что название этого формата происходит от имени древнегреческого бога Пана, неразлучного с трубкой.

(обратно)

210

Аум-Синрикё — синкретический японский культ, соединяющий в себе элементы буддизма, индуизма и христианства, созданный Соко Ясахарой в 1986 г. Члены группировки, исповедающей этот культ, ответственны за многочисленные убийства, а также за атаку нервно-паралитическим газом в токийском метро в 1995 г.

(обратно)

211

Последнее, но не менее важное (англ.).

(обратно)

212

Хаким Бей (Питер Ламборн Уилсон, р. 1945) — американский политический писатель, эссеист и поэт, известный в первую очередь по концепции Временных автономных зон, основанных на историческом обзоре пиратских утопий. Все 1970-е гг. провел на Востоке.

(обратно)

213

Travellers (англ.) — путешественники.

(обратно)

214

Freeparty (англ.) — так называемая автономная зона, музыкальный фестиваль в стиле техно на открытом воздухе, свободные участники не ограничены в наркотиках и силе звука своих инструментов.

(обратно)

215

Ресторан традиционной французской кухни на бульваре Курсель в Париже.

(обратно)

216

Люксембург.

(обратно)

217

Brunch (англ.) — поздний завтрак.

(обратно)

218

«La Coupole» (фр.) — фешенебельный ресторан на бульваре Монпарнас, один из самых знаменитых в Париже, появился в 1927 г. на месте бывшего угольного склада. Модные художники и поэты называли его «академией богемной жизни».

(обратно)

219

Epeire (фр.) — паук-крестовик.

(обратно)

220

Прохладительный напиток, широко распространенный в Западной Европе.

(обратно)

221

Стиль минимализма в архитектуре и интерьере, назван по имени немецкого математика К. Ф. Гаусса (1777–1855).

(обратно)

222

SIG-Sauer (нем.) — пистолет, выпускаемый одноименной швейцарско-германской фирмой. Популярен среди охранных структур и полицейских ведомств США, а также среди бойцов спецназа.

(обратно)

223

По аналогии с «кухонной», испорченной, латынью. В средневековой Сорбонне всех, даже поваров, обязывали говорить на латыни.

(обратно)

224

Al-hamdoulillah (араб.) — Слава Аллаху.

(обратно)

225

Игра слов: harjih (араб.) — критический, hijrah — иммигрировать (араб.).

(обратно)

226

Выходит (англ.).

(обратно)

227

Все в порядке (англ.).

(обратно)

228

Британские коллеги службы внешней разведки. — Примеч. авт.

(обратно)

229

Ama (араб.) — мама.

(обратно)

230

Curriculum vitae (лат.) — биография.

(обратно)

231

Out (англ.) — зд.: вне игры.

(обратно)

232

«Rire et chansons» (фр.) — «Шутки и песни», название радиостанции, входящей во французскую медиакомпанию NRJ Group, вещает из Парижа.

(обратно)

233

«Мистер и миссис Эндрюс» (англ.).

(обратно)

234

Заправиться; зд.: выпить (англ.).

(обратно)

235

Почему Мессауди был здесь? (англ.).

(обратно)

236

Почему Незза был здесь? Говори, не то я тебя здесь поджарю! (англ.).

(обратно)

237

Novo Mesto — город в Словении, на реке Крка.

(обратно)

238

Kranj — город в Словении.

(обратно)

239

Solden, Австрия — один из наиболее популярных горнолыжных курортов в мире.

(обратно)

240

Автоматы Калашникова.

(обратно)

241

Ученики или выпускники училища Сен-Сир.

(обратно)

242

Возвращение на родину тайного агента.

(обратно)

243

Старое русло, дно реки, оврага.

(обратно)

244

Kurki (гуркх.) — непальский нож, традиционно изготавливаемый методом ручной ковки. Больше напоминает топор и в основном используется для рубки и расчистки пути в джунглях.

(обратно)

245

Британская группа, исполняющая электронную музыку, изрядно сдобренную разнообразными шумами (шаги, обрывки радиопередач и т. д.). Создана в 1983 г.

(обратно)

246

Petit Pierre (фр.) — Маленький Пьер, Малыш Пьер.

(обратно)

247

Старший сержант.

(обратно)

248

Кань-сюр-Мер — небольшой городок на Лазурном Берегу.

(обратно)

249

«Algeco» — ведущая мировая компания, специализирующаяся на изготовлении, продаже и аренде специальных модульных контейнеров и складских построек. Зд.: контейнер производства одноименной компании.

(обратно)

250

SCI, Societe Civile d’Immobilier (фр.) — Гражданское Общество Недвижимости: инструмент управления недвижимостью во Франции для нерезидентов.

(обратно)

251

Отмечается 31 декабря в католических странах.

(обратно)

252

Фильм режиссера Норманна Джуисона, музыка Мишеля Леграна.

(обратно)

253

Харрисон Ноэль (p. 1934) — британский актер. Широкую известность ему принес фильм «Власть» (1986).

(обратно)

254

1 января 2002 г. Европа перешла на единую валюту — евро.

(обратно)

255

Эктоплазма — видимое излучение от тела медиума.

(обратно)

256

«Потерянные души», американской группы «Doves».

(обратно)

257

«Библиотека Плеяды» — наиболее престижная французская книжная серия издательства «Галлимар», издающаяся с начала 1930-х гг.

(обратно)

258

Младший лейтенант.

(обратно)

259

Аджюдан — старшее унтер-офицерское звание.

(обратно)

260

Говорил, рассказывал (лат.).

(обратно)

261

«Time to die» (англ.) — английский фильм (1985).

(обратно)

262

«Blade Runner» (англ.) — американский научно-фантастический фильм, один из героев которого, Рой Батти (его роль исполняет Рутгер Хауэр), командир спецподразделения полиции. Режиссер Ридли Скотт.

(обратно)

263

Homo (лат.) — человек.

(обратно)

264

Атомная бомба, дающая обильные радиоактивные выпадения.

(обратно)

265

Японская притча. Первая обезьянка говорит, что не видит зла и глупости; вторая — что их не слышит; третья — что не разговаривает с ними. Может рассматриваться как притча о сознательном отказе от признания существования зла, выведении дурного за пределы своего мироощущения.

(обратно)

266

«Tupperware» (англ.) — товарный знак пластиковых контейнеров для хранения пищевых продуктов и других кухонных аксессуаров производства компании «Тапперуэр корпорейшн», распространяются не через торговую сеть, а на так называемых «тапперуэровских вечеринках» («tupperware party») и через Интернет.

(обратно)

267

Ядерное, бактериологическое, химическое оружие.

(обратно)

268

Соленый крендель с тмином. В 2001 г., во время просмотра футбольного матча, Джордж Буш подавился бретцелем.

(обратно)

269

«Star Academy» (англ.) — наиболее успешное ТВ-шоу, транслирующееся более чем в 50 стран, аналог российских шоу «Дом» и «Фабрика звезд».

(обратно)

270

Le loup-cervier (фр.) — хищник. Надо помнить, что одно из имен Линкса — Жан-Лу Сервье (Jean-Loup Servier).

(обратно)

271

«Franprix» (фр.) — супермаркет, лидер низких цен. Организован в 1989 г., до сего дня держит низкие цены и славится качеством продуктов.

(обратно)

272

Новостные телевизионные каналы.

(обратно)

273

Установление места платежа.

(обратно)

274

Остров в проливе Ла-Манш в составе Нормандских островов; территория Великобритании.

(обратно)

275

Город в департаменте Уаза, в 50 км от Парижа.

(обратно)

276

Военные вертолеты французского производства, известны с 1965 г.

(обратно)

277

Ecole des Hautes Etudes Commerciales de Paris (фр.) — Парижская высшая школа бизнеса.

(обратно)

278

Ecole Superieure des Sciences economiques et commerciales (фр.) — Высшая школа экономики и финансов.

(обратно)

279

Известная на весь мир школа верховой езды, основанная в 1824 г. Знаменита своими выпускниками-бронекавалеристами.

(обратно)

280

Розовый берет — форменный головной убор военнослужащих спецназа, обладающих достаточными профессиональными, физическими и моральными качествами, успешно прошедших квалификационные испытания. Аналог крапового берета в российском спецназе.

(обратно)

281

Центр подготовки коммандос — бойцов спецназа французского легиона; выпускники — парашютисты-десантники.

(обратно)

282

Sauts operationnels Grande Hauteur (фр.) — боевые прыжки с большой высоты.

(обратно)

283

Sauts operationnels Tres Grande Hauteur (фр.) — боевые прыжки с очень большой высоты.

(обратно)

284

Centre d’instruction des nageurs de combat (фр.) — Центр подготовки боевых пловцов.

(обратно)

285

Centre d’instruction parachutiste specialise (фур.) — Центр специальной подготовки парашютистов.

(обратно)

286

Guerrilla (исп.) — партизанская война.

(обратно)

287

«Сравнить: капитан…»

(обратно)

288

Centre d’instruction des reserves parachutistes (фр.) — Центр подготовки парашютных резервов.

(обратно)

289

Status quo (лат.) — существующее положение вещей.

(обратно)

290

При высокой температуре в помещении силуэт человека в одежде, удерживающей тепло, в поле зрения инфракрасной аппаратуры искажается и сливается с фоном, что делает стрельбу по нему затруднительной.

(обратно)

291

По-видимому, имеется в виду легендарный герой американского фольклора Майк Финк, меткий стрелок, драчун и король гребцов. Имел реального прототипа, Майка Финка (1770–1823).

(обратно)

292

Playlist (англ.) — список аудио- или видеофайлов для воспроизведения.

(обратно)

293

Кем бы ты ни хотел стать, надо этого хотеть (лат.).

(обратно)

294

Традиционный греческий анисовый ликер.

(обратно)

295

Так что там с этим веществом, с Vx? (англ.).

(обратно)

296

Понимаю (англ.).

(обратно)

297

Ну вы, ребята, просто-таки забавники! (англ.).

(обратно)

298

Она будет помалкивать (англ.).

(обратно)

299

Хрен с ним! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь… (англ.).

(обратно)

300

Побыстрей (англ.).

(обратно)

301

Полагаю, благородные дела (англ.).

(обратно)

302

Один раз мы уже вас нашли (англ.).

(обратно)

303

Фильм 1979 г. Фрэнсиса Форда Копполы о войне во Вьетнаме по мотивам новеллы Дж. Конрада «Сердце тьмы». В главных ролях Марлон Брандо и Мартин Шин.

(обратно)

Оглавление

  • Playlist
  • ПРОЛОГ
  • PRIMO[16] АЛЬФА
  • SECUNDO[82] БРАВО
  • TERTIO[192] ШАРЛИ
  • ЭПИЛОГ
  • Действующие лица
  • *** Примечания ***