Снова с тобой [Эйлин Гудж] (fb2) читать онлайн

Эйлин Гудж
Снова с тобой

Аннотация

Много лет назад судьба разлучила совсем еще юных влюбленных Чарли и Мэри. Долгие годы они считали друг друга совершенно чужими людьми. Но теперь, когда их повзрослевшей дочери угрожает беда и они должны действовать вместе во имя ее спасения, Чарли и Мэри неожиданно понимают: любовь, которая, казалось, безвозвратно погибла, по-прежнему живет – и ждет лишь мгновения, чтобы разгореться с новой силой…

Есть три молчания:

Первое – речи,

Второе – желания,

Третье – мысли…

Генри Лонгфелло

Пролог

Бернс-Лейк, Нью-Йорк, 1969 год

Мэри Джефферс чуть не вскрикнула при виде человека, неожиданно ворвавшегося в дом. Собственного мужа она узнала в нем не сразу. День был еще в разгаре, а Чарли обычно возвращался с работы после пяти. И хотя он не ходил пешком, а ездил на стареньком «форде», который натужно кряхтел, взбираясь на холмы, и расходовал галлон бензина на девять-десять миль – в удачные дни, – короткие черные волосы Чарли блестели от пота, а лицо побагровело, словно он бежал всю дорогу. Чарли остановился перед женой, и она заметила, что кончики его ушей тоже покраснели – плохой признак. Именно так Чарли выглядел, когда Мэри объявила ему о своей беременности. Ей казалось, что с тех пор прошла уже целая вечность.

Мурашки побежали по ее рукам, как крохотные кусачие насекомые. Сидя в кресле-качалке у плиты, держа на руках ребенка, Мэри затаила дыхание. Она не имела ни малейшего представления о том, что заставило Чарли примчаться домой в середине дня, да еще с таким видом, будто он принес худшие из вестей, но подсознательно ожидала самого страшного. Тем, кто беден, каждый день приносит новые невзгоды.

Мэри прижала ладонь к сердцу, чтобы усмирить его тревожное биение, и тихим, трепещущим голосом спросила:

– Господи, Чарли, что случилось?

Он открыл рот, чтобы ответить, но не издал ни звука. На его осунувшемся, встревоженном лице застыло то же выражение, с каким он заглядывал под капот своего «форда», изучая капризный топливный насос, который продолжал работать вопреки всем законам природы и механики. Казалось, Чарли прикидывал, какой удар в силах вынести его жена. Не будь фигура Чарли по-мальчишески тощей, а торчащие во все стороны волосы чернильно-черными, его можно было бы принять не за семнадцатилетнего юношу, а за старика. Он так сутулился, что походил на вечный знак вопроса; на его потертом кожаном ремне, в котором недавно пришлось проткнуть новую дырку, возле предыдущей отчетливо выделялась темная полоска. Помолчав минуту, Чарли выпрямился и шагнул к жене, оставив еще один отпечаток облепленного снегом ботинка на полу в цепочке следов, ведущих от двери.

– Коринна умерла, – произнес он с расстановкой, словно говоря с иностранкой, плохо понимающей по-английски. Мэри заметила, что его обветренные руки, болтающиеся в слишком широких обтрепанных рукавах охотничьей куртки, мелко дрожат.

Поначалу его слова произвели такое же воздействие, как снежные хлопья, мягко оседающие на карниз за окном. Опустив глаза, Мэри заметила, что на куртке Чарли недостает одной пуговицы, а его клетчатая рубашка измята. На миг она задумалась, можно ли гладить фланелевые вещи. Впрочем, размышления были праздными: ей не приходилось гладить с тех пор, как в прошлом октябре, через день после ее семнадцатилетия, они поженились. К тому времени у нее так вырос живот, что даже от непродолжительной ходьбы щиколотки чудовищно распухали. А потом родился ребенок, и у нее не осталось ни единой свободной минуты…

И вдруг осознание обрушилось на Мэри, ошеломив ее. Она попыталась сделать вдох, и из ее груди вырвался хрип, похожий на скрежет двигателя, не желающего заводиться.

– Нет… – выговорила она шепотом. – Нет… только не Коринна. Должно быть, это ошибка…

Но Чарли печально покачал головой.

– Мэри, это правда. Господи, какое горе…

Ее губы задвигались вопреки ее воле, не издавая ни звука.

– Как?… – наконец сдавленно прошептала она.

– Ее нашли в мотеле у шоссе И-88, близ Скенектади. Ее запястья были… – Он осекся и прокашлялся. – Говорят, это самоубийство.

Мэри невольно вскинула руки, словно для того, чтобы отразить удар. Белая от молока соска выскочила из похожего на розовый бутон ротика ребенка, бутылка ударилась о грудь Мэри, скатилась по коленям и с глухим стуком упала на плетеный коврик у ног. Ноэль вздрогнула во сне, ее бледно-розовые, как внутренность морской раковины, тонкие веки затрепетали и приподнялись.

«Пожалуйста, не просыпайся. Только не просыпайся! – мысленно взмолилась Мэри. После простуды, перенесенной неделю назад, трехмесячная Ноэль стала капризной. Она хныкала целыми днями, почти не умолкая. – Если она снова расплачется, на этот раз я не выдержу. Ни за что не выдержу».

Мэри сидела как каменная, весть о смерти лучшей подруги опутала ее подобно колючей проволоке, готовой вонзиться в тело при первом же движении. Как ни странно, Коринна представлялась ей не в ванне, полной воды с кровью, а такой, какой Мэри видела ее на прошлое Рождество. Они с Коринной отгоняли лошадей от корыта, а Чарли пытался лопатой разбить в нем ледяную корку на воде, и все трое смеялись как помешанные, понимая всю бесполезность своих действий. Глупые животные то и дело толкали Чарли мордами и тянулись к корыту. Мэри казалась самой себе громадной, как дом, через несколько недель ей предстояло рожать, а рослая Коринна по сравнению с ней выглядела почти миниатюрной. Ее густые прямые волосы оттенка полированного дуба падали на отложной воротник темно-синей куртки, щеки раскраснелись от холода, рот был приоткрыт. «Как будто ей ни до чего нет дела…»

У Мэри защемило сердце. Ее начала бить дрожь. Она инстинктивно потянулась к Чарли.

– Скорее, дай мне руку! – От пожатия длинных пальцев с узловатыми суставами дрожь немного утихла. – О, Чарли, скажи, что это неправда! Скажи, что ты мог ошибиться!

– Об этом сообщили в новостях по радио час назад. – Чарли отвел глаза, не в силах видеть, как она страдает. – Эд Ньюком дважды звонил шерифу.

– О Господи… бедная Коринна… – Эти слова вырвались у Мэри со всхлипом.

– Я решил сам рассказать тебе о случившемся, но звонить не отважился. – Свободной рукой Чарли провел по ее волосам. Мэри ощутила тепло его ладони.

Она благодарно кивнула; руки Чарли и тяжесть детского тельца вернули ей здравый смысл. Когда Мэри заговорила, ей показалось, что вдруг распухший язык с трудом ворочается во рту, как после визита к дантисту.

– А… ее родные знают?

– Наверное, им уже сообщили.

Мэри провела большим пальцем по тыльной стороне ладони Чарли, нащупав свежую ссадину, которую он получил, пытаясь открыть ворота загона, – их завалило снегом, выпавшим позапрошлой ночью. Его бледная кожа и угловатое лицо, на котором отражалась каждая мысль, напомнили Мэри затравленные лица с дагерротипов Мэтью Брэди, лица солдат времен Гражданской войны, уходивших в бой мальчишками и возвращавшихся зрелыми мужчинами. Мэри захотелось чем-нибудь утешить мужа. Но чем? Что она могла сказать? Что все будет хорошо? Сейчас ей казалось, что ее жизнь навсегда останется безрадостной.

«А меня рядом с ней не было…» Эта мысль ужалила Мэри так остро, что она вздрогнула. Ей было стыдно вспоминать, как они с Коринной отдалились за последние несколько месяцев. И вовсе не по вине Коринны. Жизнь Мэри окончательно и бесповоротно изменилась. Ушли в прошлое длинные дни, заполненные уроками, занятиями в клубе и бесконечной болтовней по телефону. Мэри не могла припомнить, когда в последний раз расстраивалась из-за ссоры с друзьями или тройки за контрольную… или даже из-за неудавшегося марша протеста против войны во Вьетнаме, в котором они с Коринной участвовали минувшей весной. В прошлый раз, когда Коринна звонила ей неделю назад – или две недели? – Мэри слишком вымоталась, чтобы хотя бы поболтать с подругой. Она пообещала перезвонить, когда малышка уснет. Но выполнила ли она обещание? Этого Мэри не помнила.

«Не обманывай себя, – оборвал ее внутренний голос. – Ты прекрасно помнишь, как было дело. Коринна говорила так, словно была готова расплакаться. Признайся, это вызвало у тебя раздражение. Ты подумала, что любая причина ее слез – должно быть, очередная ссора с каким-нибудь несносным приятелем – ничтожное препятствие, жалкий холмик по сравнению с вершиной, которую тебе приходится штурмовать изо дня в день. И ты не перезвонила. Ты хотела позвонить, но так и не собралась».

А теперь было уже слишком поздно.

– Не могу поверить. Не верю, что Коринна решилась… – Слова слетали с ее губ и таяли в воздухе, как снежные хлопья, оставившие грязный след на ковре. Гораздо сильнее, чем весть о смерти подруги, Мэри мучило то, что она никак не могла догадаться, что же толкнуло Коринну на столь отчаянный поступок. В последнее время Мэри была слишком поглощена непрестанной суетой, в которую превратилась ее жизнь.

Каждое утро задолго до рассвета ее будил плач проголодавшегося младенца. Вначале она пробовала кормить Ноэль грудью, но малышка постоянно капризничала. «Нервное молоко», – заключил врач и объяснил, что молока у Мэри слишком мало. Так она потерпела первое поражение в роли матери. Ей приходилось то и дело подогревать бутылочки с питательной смесью, менять бесчисленные подгузники, стирать их и вывешивать на просушку. А когда Ноэль наконец засыпала, Мэри бросалась растапливать печку и поддерживать в ней огонь, придумывать, как приготовить ужин из тех продуктов, что остались в холодильнике. Вдобавок они с Чарли кормили и поили лошадей, на которых катались верхом избалованные богатые девчонки, – за это молодым супругам предоставляли жилье. Эти девчонки лет двенадцати-тринадцати, в бриджах и двухсотдолларовых сапогах для верховой езды, то и дело стучались в дверь дома, прося то пластырь, то стакан холодной воды, то позвонить по телефону. К вечеру Мэри чувствовала себя опустошенной, как бутылочки, из которых Ноэль Жадно высасывала жидкую смесь.

Теперь, когда мать и отец навсегда отвернулись от нее, у Мэри остались только Чарли и малышка. Глядя на мужа, сидящего перед ней на корточках, Мэри почувствовала, как в груди у нее вспыхнула искра – как на перетертом электрическом проводе, которые тянулись по стенам и плинтусам их дощатого дома.

Чарли был рослым и гибким, напоминал бегуна-марафонца, и когда он приседал, их глаза оказывались на одном уровне. На его длинном угловатом лице Мэри различала черты его далеких предков – ирокезов: щеки, резко сбегающие к подбородку, высокие скулы. В предпоследний год учебы в Лафайете, когда они только начали встречаться, черные как вороново крыло волосы Чарли падали на воротники его рубашек, а теперь были подстрижены коротко, как у морского пехотинца, – по приказу его босса, мистера Ньюкома. Мэри знала, что Чарли возненавидел новую стрижку, особенно потому, что ему не оставили выбора. Но втайне она считала, что он похорошел. Короткий ежик выделял его из толпы длинноволосых мальчишек, которые похвалялись тем, что публично сжигали повестки в армию… а в это время дома матери заправляли их постели и готовили школьные завтраки.

Но главным достоинством Чарли были его глаза. Широко поставленные, чуть раскосые, они имели необычный желтовато-зеленый оттенок, напоминая Мэри прохладную воду в неглубоком, затененном деревьями ручье. Мэри наклонилась к мужу, прижалась щекой к его плечу и изогнулась так, что между их телами осталось место для мирно спящей Ноэль. «Мы похожи на две доски, прислоненные рядом к стене амбара, – думала она. – Мы не даем друг другу упасть».

– Что же нам теперь делать? – спросила она жалобно, как ребенок, заблудившийся в потемках.

Раньше, в прежней жизни, она решила бы кому-нибудь позвонить. Но кому? С тех пор как Мэри бросила школу, она редко виделась с подругами. Родители Бет Тилсон запретили ей бывать у Мэри, вероятно, опасаясь, что Бет придется по вкусу взрослая жизнь подруги. Джо Фергюсон работала по вечерам и выходным в «Супердешевых товарах», чтобы скопить деньги на обучение в колледже; у нее не было ни минуты свободной. Даже Лейси Бакстон, которая ни за что не бросила бы подругу в беде, сама впала в немилость: ее застали обнаженной на хорах методистской церкви в обществе друга ее родителей, мужчины, годящегося ей в отцы. Лейси отослали к тете и дяде в Буффало – вероятно, чтобы заставить ее образумиться.

– Предстоят похороны. – Глубокая морщинка, скрывающая затянувшийся шрам, соединяла черные брови Чарли и тянулась через костистую переносицу.

Мэри отчетливо представились мать, отец и трое братьев Коринны, скорбно склонившиеся над только что вырытой могилой. И вдруг эта картина расплылась перед ее мысленным взором, и оказалось, что это ее могила, а над ней стоят ее родители. Папа сутулится от болезни и горя, сквозь редеющие волосы просвечивает белое темя. А мама выглядит крепкой и не имеющей возраста, как дом на Ларкспер-лейн – тот дом, из которого Мэри выгнали навсегда.

И вдруг у нее из глаз полились слезы, покатились по щекам, обжигая их. Мэри перевела взгляд на спящего ребенка. От Чарли Ноэль унаследовала только пышный хохолок черных волос. Серо-голубые глаза, изящно изогнутая верхняя губка и тонкий нос достались ей, казалось, от неких предков голубых кровей, а порой Мэри мерещилось, что она видит себя саму трехмесячной. Неожиданный прилив любви сменился вспышкой отчаяния.

Будто почувствовав это, Чарли выпрямился и протянул руки.

– Может, отдашь ее мне? Я бы присмотрел за ней, пока ты не… – Он не договорил.

Гнев охватил Мэри мгновенно.

– Пока я… не возьму себя в руки? – Она понимала, что поступает несправедливо, срывая зло на Чарли, но ничего не могла с собой поделать. Он был не просто легкой, а единственной мишенью.

– Мистер Ньюком отпустил меня на весь день, – объяснил Чарли так спокойно, словно не слышал ее. – Я мог бы сбегать в прачечную, а на обратном пути что-нибудь купить. Кажется, у нас кончилось молоко. – Он говорил тихо, чтобы не разбудить ребенка, который уже беспокойно ерзал в руках Мэри.

– У нас кончилось все. – В кошельке Мэри осталось ровно девять долларов и тридцать восемь центов, которые предстояло растянуть до следующей пятницы, когда Чарли выплатят жалованье за минувшую неделю.

Ноэль ворочалась все больше, начиная потихоньку хныкать. Мэри прижала ее к плечу и начала яростно укачивать. Уткнувшись лицом в сладко пахнущую шейку ребенка, Мэри надеялась, что близость дочери поможет ей выжить. Однажды на вечеринке в восьмом классе кто-то из мальчишек стащил ее с причала в озеро прямо в одежде. Мэри навсегда запомнила леденящий страх, когда ее тянули вниз, несмотря на все попытки вырваться. Именно так она чувствовала себя и сейчас. Прошло несколько месяцев с тех пор, как она в последний раз читала книгу или смотрела телепередачу с начала до конца. Она редко выбиралась из дома, если не считать вылазок в прачечную и супермаркет, а также в конюшню, чтобы накормить и напоить лошадей. Когда она мылась в большой ванне с львиными лапами вместо ножек, сливная труба которой уходила через дыру в полу, а в дыру виднелся кустик сухой травы на земле под домом, ей не всегда хватало времени вымыть голову. Спутанные рыжевато-каштановые пряди болтались у нее за спиной, как грязные тряпки, которые ей все недосуг выстирать.

Мэри знала, что Чарли в этом не виноват. Он сам изнемогал от усталости, потому что взялся за первую работу, какую только смог найти, – посыльного в редакции «Бернс-Лейк реджистер». Он мыл полы, выносил мусор и вздрагивал, стоило жирному старику мистеру Ньюкому повысить голос. И все это за щедрое вознаграждение – шестьдесят долларов в неделю.

Наблюдая, как Чарли медленно выпрямляется, похрустывая суставами, Мэри вдруг почувствовала себя так, будто работала бок о бок с ним. И ей захотелось, чтобы Чарли обнял ее, как прежде, когда им не мешали ни ребенок, ни ее округлившийся живот. Захотелось ощутить себя на грани, но не отчаяния, а восхитительного безумия. Как давно они не занимались любовью!

– Перед уходом я накормлю лошадей. – В его глухом голосе слышалось смирение.

– Я могла бы… – заговорила она.

– Нет, – перебил он, направляясь к двери. – Тебе хватит своих дел.

Паника Мэри стремительно нарастала, грозя задушить ее. Неужели смерть Коринны забудется, исчезнет без следа, утонет, как песчинка в бездонном озере, в которое Мэри когда-то затащили прямо в одежде?

– Постой! – в отчаянии окликнула она Чарли. – А Роберт? Он должен знать, почему Коринна… сделала это.

Приятель Коринны был еще одной из причин, по которой Мэри отдалилась от нее. По мнению Мэри, Роберт Ван Дорен был источником всевозможных неприятностей. Отличник, звезда местной футбольной команды, он был пресловутым «соседским парнем» из поговорки. Даже самые строгие отцы, в том числе и отец Коринны, доверяли ему своих дочерей. «Лига плюща» жаждала заполучить такого перспективного игрока. Но ни родители, ни тренеры университетских команд не знали, как однажды, напившись, Роберт с дружками по очереди позабавились с несчастной, недалекой, стремящейся угодить всем и каждому Марджи Риттенхаус.

Мэри как сейчас помнила его похвальбу на барбекю у Дуга Истмена на озере. Роберт сидел на носу обтекаемой новенькой «Акулы», катера Дуга, – рослый, как Чарли, но с лицом олимпийского бога и сложенный, словно молодой бизон. Он был одет в полинявшие обрезанные джинсы и имел холеный вид, свойственный мальчишкам из богатых семей, сынкам хлопотливых мамаш, казался сделанным из безупречного лоска и голубого льда. Одной рукой Роберт подносил ко рту бутылку, второй подхватывал воображаемую грудь. Коринна отправилась за новой бутылкой пива, а Роберт заново разыгрывал изнасилование Марджи – ибо это было изнасилование, – на виду у похотливо посмеивающихся слушателей.

– Видели бы вы ее лицо, когда Туми наконец отвалился от нее! – вспоминал он с издевательским смехом. Он не подозревал, что стоящая неподалеку Мэри все слышит. – Она умоляла продолжать – представляете, умоляла! Но он ответил, что коровы не по его части.

– Наверное, она просила пощады, – ухмыльнулся толстый и рыхлый Уэйд Джуитт, самый преданный из прихвостней Роберта. – Я слышал, ей здорово досталось.

Улыбка сползла с лица Роберта так же внезапно, как с озера налетел холодный ветер. С великолепной небрежностью он обернулся к Уэйду и процедил:

– Кто это тебе сказал? Знаешь, Джуитт, если бы ты не струсил и не поторопился удрать домой, ты увидел бы все своими глазами.

Таков был Роберт: только что дружелюбный – и уже через минуту холодный и отчужденный. Как лед, способный или выскользнуть и переломать кости, или доставить ни с чем не сравнимое наслаждение в жаркий день.

Мэри встряхнула головой, отгоняя воспоминания, и взглянула на Чарли.

Он стоял у двери и задумчиво хмурился, не сводя с нее глаз.

– Роберт? Ньюком звонил ему с просьбой объяснить случившееся. – Чарли с нескрываемым отвращением стиснул зубы. – И знаешь, что ответил этот подонок? «Ну и ну! Эта дрянь и вправду сыграла в ящик?»

Должно быть, Мэри от неожиданности вздрогнула, потому что Ноэль вдруг открыла глаза и немедленно разразилась плачем, которым изводила мать с пяти часов утра. Мэри тоже расплакалась. Неудержимые всхлипы вздымались откуда-то из глубины горла. Даже Чарли не смог бы утешить ее. Он растерянно стоял у двери, так глубоко засунув кулаки в карманы куртки, что Мэри видела в прореху побелевший сустав, похожий на кость, торчащую из раны.

Мэри с трудом поднялась, придерживая ладонью головку ребенка. Ноэль зашлась в крике. Шагая по комнате из угла в угол, Мэри чувствовала, как стремительно слабеет от отчаяния.

– Тише, тише, все будет хорошо, – бормотала она, ощущая, как по щекам бегут жгучие слезы.

К тому времени как муж подошел к ней и мягким жестом забрал ребенка, Мэри уже слишком устала, чтобы протестовать. Она взглянула на своих близких, и ее вдруг пронзила мысль о том, как жалко они выглядят на фоне по-спартански обставленной гостиной, напоминающей комнату ночлежки. Ноэль с раскрасневшимся сморщенным личиком размером с кулачок и черным хохолком волос, торчащим, как вопросительный знак… Чарли с выражением нежной озабоченности на лице, лице рано постаревшего мужчины… Точно так же он хмурился, помогая своей матери подняться наверх, в спальню, когда Полин бывала слишком пьяна, чтобы одолеть ступеньки самостоятельно. Походив по комнате несколько минут, Чарли остановился и приложил ладонь ко лбу малышки.

– Какая она горячая! – забеспокоился он.

– Потому что у нее поднимается температура, – заявила Мэри и решительно направилась к мужу, всем видом показывая, что только она в состоянии справиться с новой бедой. Час назад температура Ноэль была чуть выше тридцати восьми. Но теперь, едва коснувшись щеки дочери, Мэри мгновенно поняла, что положение изменилось к худшему.

Она бросилась в ванную за градусником. Ванную пристроили к дому в начале тридцатых годов, в то же время, когда бывший сарай превратили в жилое помещение. Пол в ванной перекосился. Отпирая непослушными пальцами старую аптечку, Мэри мельком заметила свое отражение в мутном зеркале на дверце шкафчика: огромные глаза на осунувшемся бледном лице, как в программах новостей у очевидцев страшных трагедий.

Чарли неловко положил плачущую дочь на живот поперек коленей, Мэри расстегнула пуговки пушистого комбинезончика, сняла с малышки трусики и подгузник. Оба затаили дыхание, когда серебристый столбик ртути под стеклом быстро пополз вверх. Через несколько минут Мэри поднесла градусник поближе к свету. Ртуть остановилась у отметки сорок градусов.

– О Господи, да она горит! Чарли, надо что-то делать. Мы должны отвезти ее к врачу. – Мэри бросилась в угол, к печке, где возле бугристого раскладного дивана приткнулась кроватка Ноэль. Схватив связанный крючком плед, подаренный им добросердечной женой хозяина дома, Мэри лихорадочно закутала в него дочь.

Все это время Чарли неподвижно стоял у двери. Румянец выступил на его скулах.

– Обогреватель в машине не работает. Она… мы все замерзнем!

Ему было незачем напоминать жене, что до Скенектади, ближайшего места, где живет врач, двадцать минут езды. Разве у них есть другой выход?

– А если мы останемся здесь, у нее начнутся судороги, она может погибнуть! – выкрикнула Мэри, чуть не сорвав голос.

На минуту Чарли задумался, проводя пятерней по волосам от лба к затылку – эта привычка сохранилась у него с тех времен, когда он носил длинные волосы. Нынешний короткий ежик был колким, как шерсть какого-то гибкого длиннотелого зверя. В ярком свете лампочки без абажура, болтающейся под потолком, лицо Чарли казалось мертвенно-бледным. Наконец он резким движением взялся за дверную ручку.

– Значит, нам остается только одно, – бросил он через плечо.

Мэри последовала за ним, крепко прижимая к себе ребенка и не замечая, что угол пледа волочится по снегу. Мысленно она убеждала себя: «Он возьмет у кого-нибудь машину… или попросит кого-нибудь подвезти нас. Ну конечно! Почему я сама до этого не додумалась?»

Легкие хлопья, сыпавшиеся с небес весь день, кружились над головами. Мэри вдруг вспомнила, что в прогнозе погоды говорили: к ночи толщина снежного покрова увеличится еще на несколько дюймов. А они до сих пор не оправились после метели, бушевавшей два дня назад. У ограды намело высокие сугробы, скользкие колеи подъездной дороги обледенели. Неподалеку лошади, обросшие косматой зимней шерстью, тыкались мордами в заснеженную ограду загона. Машина, «форд-пикап» 1959 года, некогда зеленая, а теперь неопределенного болотного оттенка, стояла перед сараем, нос к носу со снеговым плугом.

Чарли помог Мэри сесть в промерзшую кабину и торопливо обошел машину.

– Мы отвезем ее к твоей матери, – объявил он, садясь за руль. Окруженный клубами пара, вылетающими из его рта, он завел двигатель.

Внутри у Мэри что-то дрогнуло и сжалось. Она вцепилась в руку мужа.

– Ни в коем случае! – выговорила она, стуча зубами от холода.

Чарли стряхнул ее руку и обернулся, глядя в заднее окно.

– Но ведь твоя мать – медсестра. – Он включил заднюю скорость, и машина рывком тронулась с места.

– Медсестра на пенсии. Она бросила работу с тех пор, как папа заболел. – Они оба знали, что дело не в том, что мать Мэри на пенсии, и не в болезни ее отца. Однако упоминать вслух истинную причину никому не хотелось. – Она ничем не поможет нам. Она не желает знать ни меня, ни ребенка, Чарли, пожалуйста, поедем лучше к твоей маме! Она наверняка знает, что делать.

– Может быть. Если она не пьяна. – Желвак на скуле Чарли дрогнул: слишком многое осталось недосказанным. Через несколько минут машину тряхнуло на ухабе в самом конце подъездной дороги. Мэри прикусила язык. Она ощутила резкую вспышку боли. Во рту расплылся солоноватый привкус крови.

– Куда ты нас везешь? Ты забыл, что случилось в прошлый раз?

Утром на Рождество, когда Ноэль исполнилась неделя от роду, Мэри в приливе праздничного возбуждения и оптимизма отважилась позвонить домой. Само собой, ее родители знали о существовании ребенка, к тому же медсестра из родильного отделения как-то упомянула, что миссис Куинн приходила заглянуть в окно палаты новорожденных. Но голос матери в телефонной трубке звучал любезно и отчужденно, и не более того. Она сообщила, что старая печь барахлит, но мистер Уилсон пообещал завтра же утром починить ее. Нет, у них нет никакого желания тащиться в Бингхэмптон, на праздничный ужин к тете Стелле. Папе не до поездок – всю неделю он пролежал с сильным кашлем. Триш тоже не может подойти к телефону: ее за уши не оттащишь от нового транзистора.

Через пару минут мать прервала напряженный разговор под тем предлогом, что ей давно пора проведать отца. Она даже не вспомнила ни о внучке, ни о здоровье самой Мэри. Словно Ноэль не существовала, а Мэри была не более чем давним воспоминанием. Лучше бы мать просто повесила трубку, с горечью подумала Мэри.

– На этот раз она не откажет нам в помощи. – Придерживая руль одной рукой, Чарли подался вперед и вытер ладонью запотевшее ветровое стекло.

Мэри бросила тревожный взгляд на раскрасневшееся личико дочери, выглядывающее из складок пледа. К счастью, Ноэль уснула, убаюканная тряской. Машина еле тащилась по извилистой дороге к городу. Чарли прав, думала Мэри. Другого выхода у них нет. Мама не настолько бессердечна, чтобы выгнать их. Она не откажется хотя бы посмотреть на родную внучку.

Еще пять миль, и близ пересечения шоссе 30-А с шоссе 30 показались дома: большие, приземистые, обшитые вагонкой, построенные в тридцатые годы, с ухоженными газонами и аккуратно подстриженными буксовыми изгородями. Дом, в. котором выросла Мэри, стоял на углу Ларкспер-лейн и Кардинал-стрит. Почти неотличимый от соседних домов, он был окружен старыми вязами и кленами, вдоль трех его стен тянулась широкая веранда.

Пока Чарли останавливал машину у дома, на Мэри волной накатила ностальгия. Все вокруг было до боли знакомым: выкрашенная вручную табличка над почтовым ящиком, поползни, вьющиеся над кормушкой, качели на веранде, где Мэри провела столько длинных летних вечеров, листая книги. С глухой болью в сердце она заметила, что водосточная труба осталась неприбитой: она покосилась, отошла от стены дома, как часовой, покинувший пост. До починки этой трубы, как и до многих других дел, у отца так и не дошли руки.

Чарли коснулся ее ладони.

– Если хочешь, подожди здесь, а я позвоню в дверь.

Мэри перевела взгляд на Ноэль, и у нее перехватило горло.

– Нет, я пойду с тобой. – Не может быть, чтобы мама захлопнула дверь перед носом у дочери и больной внучки.

Торопливо шагая к дому с ребенком на руках, чувствуя прикосновение к плечу руки Чарли, Мэри старалась держать голову высоко поднятой. «Если бы не Ноэль, я ни за что не приехала бы сюда, – твердила она мысленно. – Для себя я ничего не прошу».

И все-таки, пока Мэри стояла на крыльце, ей казалось, что ее сердце колотится так громко, что его наверняка слышат за прочной дубовой дверью – так же отчетливо, как она слышит негромкий размеренный перестук материнских шагов.

Дверь распахнулась. Мама рассеянно вскинула голову, словно ее оторвали от уборки или приготовления ужина. Поверх слаксов и розового кардигана на ней был надет передник. Вьющиеся пряди волос оттенка выцветшего имбиря выбились из-под гребней над висками. Она по-прежнему выглядела крепкой, но сильно похудела. Ее квадратный подбородок уже не был мясистым, яснее обозначились скулы. От яркого света она щурила голубые глаза так, будто уже давно не выходила на улицу.

Первые несколько секунд все молчали. Только пар от дыхания клубился в морозном воздухе да с сосулек на карнизах со звоном падали капли. Наконец мама прижала ладонь к высокой груди и воскликнула:

– Боже правый, Мэри Кэтрин! Что у тебя стряслось?

Мэри, которая за тридцать шесть часов родовых мук ни разу не позвала мать, открыла рот, чтобы заявить: любая мать сразу должна была бы сообразить, что с ее дочерью случилась беда. Но, не успев выговорить ни слова, она разрыдалась.

Рука Чарли крепче обвила ее талию.

– Ребенок заболел, – объяснил он. В его голосе слышалась тревога, но ни тени мольбы. Он стоял прямо, глядя на хозяйку дома в упор. Никогда еще Мэри не гордилась им так, как в эту минуту.

Взгляд матери упал на хохолок волос, торчащий из складок пледа. Ее лицо осталось бесстрастным, но, судя по всему, в ее душе разгорелась краткая, но ожесточенная борьба. Наконец она недовольно поджала обведенные тонким красным карандашом губы и поспешно отступила, пропуская нежданных гостей в дом.

– Не понимаю, о чем вы думали, потащив ребенка в такую даль, да еще в мороз. Вам следовало позвонить, – с упреком заявила она. – Давай мне ребенка. Боже, да он горит!

Мэри разом обмякла, словно только маленький сверток поддерживал в ней присутствие духа. Еле переставляя ноги по ступенькам, она ощутила, как дом берет ее в теплые, уютные объятия. Даже знакомые запахи пробудили в ней яркие, почти осязаемые воспоминания: ломтики бекона, аккуратными рядами разложенные на промасленных бумажных салфетках, хрустящие накрахмаленные простыни, глубокие ящики комода, откуда пахло сушеной лавандой…

В своей комнате наверху, где ее охватило почти животное чувство облегчения и где все осталось как прежде, Мэри застыла, глядя, как ее мать укладывает вялого от жара ребенка на кровать. Мэри переминалась в нерешительности. Мать двигалась быстро и уверенно в своих удобных домашних туфлях и клетчатом переднике с карманами, обшитыми тесьмой, – для мелких монет, пуговиц и конфетных фантиков, вытащенных из-за диванных подушек и из-под кроватей.

Пока мать разбирала постель, ребенок лежал голеньким на стеганом розовом одеяле. Ноэль уже проснулась и водила ручками перед собой, ее личико недовольно сморщилось и напоминало маленький красный кулачок. Мэри инстинктивно шагнула к кровати, протянув руки. Но мать, как обычно, опередила ее, положила ладонь на грудку Ноэль, и малышка сразу затихла, почувствовав опытную руку, способную остановить даже несущийся под гору автобус. Ноэль устремила пристальный взгляд на незнакомку, склонившуюся над ней.

– Мэри Кэтрин, принеси из кухни лед, – скомандовала мать. – Надо скорее сбить температуру. – Она торопливо вышла в соседнюю ванную и тут же вернулась со стопкой полотенец, губкой и пластмассовым тазиком для мытья тех частей тела, названия которых мать никогда не произносила вслух.

Мэри послушно выполнила приказ. Ей и в голову не пришло спорить с матерью. В кухне, пока она наполняла льдом фаянсовую миску, ее вдруг посетила мысль, что ей самой следовало бы знать, как поступить. А если бы Ноэль умерла по ее вине?

Ослабев от ужаса, Мэри уставилась на полку над желтым пластиковым столом, полку, на которой, подобно блестящим пуговицам на рукаве, выстроились сувенирные тарелки. Прошла минута, прежде чем к Мэри вернулась способность дышать.

Вспоминая этот день спустя несколько недель, Мэри отчетливо увидела, что в ту минуту в ней пустило корни семя вины, стыда и просто-напросто усталости. Должно быть, уже поднимаясь по лестнице в свою комнату, она знала в глубине души, что останется в этом доме.

Наверное, Чарли тоже почувствовал это. Мэри заметила, как настороженно он следил за ней, подносящей лед к постели так же послушно, как когда-то она шла к первому причастию, к алтарю церкви святого Винсента.

Мэри не смела взглянуть на него, она не сводила глаз с ребенка. Наблюдая, как мать обтирает крохотное разгоряченное тельце Ноэль губкой, смоченной в ледяной воде, Мэри вздрагивала, как от холода. Ей отчетливо вспомнилось, как мать прикладывала ладонь к ее горячему лбу и укладывала ее в постель, когда она возвращалась домой из школы с температурой. Сквозь опущенные жалюзи в комнату заглядывало солнце.

Мать не всегда была такой деловитой и серьезной. Мэри помнила, как прежде папа потихоньку входил в кухню и оттаскивал маму от раковины, вполголоса напевая старую песенку, под которую они когда-то любили танцевать. Мать делала вид, будто сердится, отталкивала его рукой, перепачканной мыльной пеной, восклицала: «Да перестань же, Тед!» Но вскоре она начинала смеяться, и они пускались вальсировать по кухне.

А еще Мэри помнила тот день, когда ее родители узнали, что она беременна. Днем они всей семьей пошли в церковь святого Винсента. Мэри ничего не ела со вчерашнего вечера, и когда наступило время святого причастия и пришла ее очередь принять облатку, у нее закружилась голова, едва она высунула язык. Она упала в обморок, рухнула на холодные плиты пола, и мама сразу повезла ее к врачу. Прекрасно понимая, в чем дело, Мэри уткнулась лицом в складки лучшего воскресного платья матери – того, что она сшила своими руками, темно-синего, с белым кантом, тщательно отутюженного и пахнущего ландышем, и разрыдалась. Она знала, что Христос простит ей все прегрешения. Со временем даже папа смягчится. Но мама отныне будет считать ее навсегда опозоренной.

Именно папа подписал разрешение на брак Мэри и Чарли. А младшая сестра Триш помогла ей уложить вещи – молча, отводя опухшие от слез глаза. С того дня как Мэри покинула родительский дом на пятом месяце беременности, с пятьюдесятью долларами в кармане, она ни разу не видела мать.

А теперь Мэри стояла на пороге прежней жизни и смотрела на своего ребенка, розового, с блестящим тельцем, словно только что родившегося, и ей казалось, что это она сама вынырнула из какой-то мрачной бездны, нагая и беззащитная.

Даже уверенный взмах материнской руки с зажатым градусником почему-то подействовал на Мэри успокаивающе. А когда градусник вынули и выяснилось, что температура упала на целых три градуса, даже Чарли испустил шумный вздох облегчения.

Только тогда Мэри позволила себе взглянуть на мужа. Чарли так и не снял черную охотничью куртку. Стоя у двери, он производил впечатление засохшего дерева на фоне выцветших обоев с узором из букетиков. Усталый странник, который остановился передохнуть, прежде чем снова пуститься в дорогу.

В его блестящих глазах застыла мольба. Несмотря на все, что они пережили вдвоем, в присутствии мужа Мэри до сих пор испытывала сладкое чувство свободы и невинности. Ей вспомнились теплые летние вечера, когда они ездили на озеро. Однажды Чарли забрался на крышу отцовского «шевроле-импала» и втащил Мэри за собой. Лежа бок о бок, они смотрели на звезды, Мэри пыталась разглядеть знакомые созвездия. Тогда она была еще девственницей, и Чарли шептал ей на ухо, что заднее сиденье машины – не место для их первой близости. Его избранница заслуживает лучшей участи.

Первый раз все случилось в этой самой комнате, на той кровати, где сейчас лежала их маленькая дочь. Однажды в воскресенье Мэри под предлогом головной боли не пошла с родителями в церковь, и Чарли украдкой проскользнул к ней в комнату, когда дом опустел. Вспоминая, как приятно и совсем не больно ей было, каким чистым, как крещение, казалось ей происходящее, Мэри ощутила прилив желания и невольно сделала шаг в сторону мужа.

– Вот что я вам скажу: обратно в такой холод вы ребенка не повезете. Можешь поступать, как считаешь нужным, Мэри Кэтрин, но девочка останется здесь, – твердо и сухо прозвучал голос матери. Мэри не понадобилось даже оборачиваться, чтобы понять, что ее губы поджаты, а руки сложены на груди.

Намек был завуалированным, но ясным: Мэри и ее дочь получили разрешение остаться. На Чарли приглашение не распространялось.

Он сразу шагнул вперед, его глаза блеснули, но голос прозвучал ровно.

– Благодарю вас, миссис Куинн. Я глубоко признателен вам за все, и если вы считаете, что Ноэль должна побыть здесь подольше, я не стану спорить. Но у нас дома ее ждет уютная кроватка. С ней все будет в порядке.

Мать не ответила. Даже не взглянула на него. Она не сводила глаз с Мэри, как бы говоря: «Ты совершила ошибку, но все-таки ты моя дочь. Еще не поздно все исправить».

Мэри завернула ребенка в полотенце и взяла его на руки. До двери, где стоял Чарли, выжидательно глядя на жену, было ровно шесть шагов – однажды Мэри измерила это расстояние. Шесть шагов между ней и свободой. Беда заключалась в том, что она уже не знала, где находится свобода.

Когда-то она верила, что свобода – это жизнь рядом с Чарли. Но это было еще до того, как Мэри столкнулась с суровой реальностью и поняла, что значит растить ребенка. До того, как она узнала, что такое нищета. До того, как ей пришлось бросить школу. Прежде чем… Коринна покончила с собой.

Взглядом Мэри умоляла Чарли понять ее. Почему судьба так жестока к ним? Она же любит его – Бог свидетель, любит всей душой. Но, как выяснилось, этого слишком мало. Скрытая истина выползла на свет подобно игрушечной змее на пружинке, появляющейся из банки с соленым арахисом, заслонив собой все слезливые романы, которыми была напичкана Мэри, все фильмы, заканчивающиеся объятиями счастливых влюбленных и не оставляющие места для сомнений и разочарований, и эта истина была такова: одной любовью сыт не будешь. Она не помешает пронизывающему ветру залетать во все щели ветхого дома, а счетам – скапливаться в почтовом ящике.

– Как папа? – спросила Мэри, всеми силами стараясь отдалить неизбежную минуту, когда ей придется сделать выбор.

– У него по-прежнему бывают удачные и неудачные дни. – Мать пожала плечами и наклонилась, чтобы одернуть покрывало. В этот миг Мэри уловила промелькнувшее на лице матери чувство, столь же глубокое и сильное, как ее собственная любовь к Чарли. А еще она заметила страх: вопреки заверениям мамы отцу становилось все хуже.

– Мэри… – Чарли устремил на жену пристальный взгляд.

– А Триш? Она написала ту контрольную по математике, которой так боялась? – Мэри закрыла глаза, чтобы не видеть Чарли.

– По-моему, тройка с минусом показалась ей подарком судьбы. – Мать не спросила, откуда Мэри знает про контрольную. А Мэри не стала рассказывать о редких беседах с сестрой: та украдкой звонила ей из автомата, тратя деньги, которые зарабатывала, нанимаясь приходящей няней.

Слезы выкатились из-под опущенных век Мэри.

– Мама, ты знаешь, что Коринна Лундквист покончила с собой? Это случилось прошлой ночью. Я сама недавно узнала.

Мать ахнула.

– Коринна? Боже милостивый! Ума не приложу, почему она решилась на такое!

Сбить с ног Дорис Куинн было нелегко, но на этот раз удар оказался слишком сильным. Открыв глаза, Мэри увидела, что мать неподвижно застыла перед ней, слегка расставив ноги, в ожидании следующего удара.

– Если бы я знала! – отозвалась Мэри. Но она понимала, в чем дело. Ей было доподлинно известно, как легко отчаяние настигает семнадцатилетнюю девушку, как быстро смерть начинает казаться ей единственным выходом.

– Мэри, так ты едешь со мной или нет? – вмешался Чарли резким тоном, но его глаза по-прежнему умоляли.

Мэри не могла выговорить ни слова. Даже Ноэль притихла. Мэри стояла неподвижно, покачивая головой, а слезы лились по ее лицу. Она знала, что, каким бы ни стало ее решение, обратного пути у нее не будет.

К решению ее подтолкнул отец. Из спальни напротив послышался его слабый голос:

– Это ты, Мэри Кэтрин?

Мэри посмотрела на мужа полными слез глазами.

– Прости, Чарли. – Продолжать было незачем. Ей не пришлось объясняться, прибегать к святой лжи, уверяя, что она задержится в родительском доме ненадолго. Все, что было написано на ее лице, отразилось и в глазах измученного ожиданием Чарли.

Мэри знала, что уговаривать ее он не будет. Слишком уж он горд. Он молча смотрел на жену, судорожно сглатывая. Когда он наконец заговорил, в его голосе послышались рыдания.

– Я позвоню тебе через пару дней, ладно? Тогда и поговорим.

Она кивнула. Но оба понимали: каждый день, проведенный ею под крышей этого дома, – еще один гвоздь, вбитый в крышку гроба совместной жизни, о которой они когда-то совсем по-детски мечтали.

Несмотря на это, глухой стук шагов уходящего Чарли вызвал в ней желание броситься за ним, заверить, что она вернется – через день-другой, как только ребенку станет лучше. Как только сама она отдохнет (в тот момент Мэри казалось, что она способна беспробудно проспать весь следующий год). И она побежала бы за ним, догнала бы его, если бы знала, чем обернется ее бездействие, если бы могла предположить, что следующие тридцать лет, безумно долгий срок, она будет бежать за Чарли во сне, ночь за ночью мчаться вниз по бесконечной лестнице, тщетно преследуя мечту, которой могла бы стать ее жизнь.

Глава 1

Бернс-Лейк, 1999 год

Несколько дней Ноэль репетировала свою речь, подбирала точные слова, способные вернуть ей свободу. Свободу не только от брака, но и от чувства долга, которое теперь казалось ей нелепым, походило на кольцо с бриллиантом, цепляющееся за свитера и колготки. В последнее время Ноэль сильно похудела и приобрела привычку рассеянно вертеть кольцо на пальце. Однажды, растирая по ноге смягчающий лосьон, она даже порезалась камнем. Царапина была крохотной, но все-таки кровоточила.

Но теперь, когда она стояла перед мужем, ни одна из тщательно обдуманных фраз так и не вспомнилась ей. И она перешла к самой сути дела.

– Я не поеду с тобой, Роберт, – спокойно произнесла она, хотя ее сердце грохотало, как кирпичи, падающие один за другим с огромной высоты. – Я вообще не вернусь домой.

Они стояли возле дома бабушки, где Ноэль провела последние три недели, с тех пор как бабушку выписали из больницы. У Ноэль уже давно иссякли предлоги и оправдания. И кроме того, следовало подумать об Эмме. Их дочь вправе знать все.

– Что за чепуха! Конечно, ты вернешься. – Роберт говорил строгим тоном, как с подчиненным, забывшим свое место. Он раздраженно взглянул на часы. – Ну, иди собери вещи. Не понимаю, почему ты до сих пор не готова.

– Ты что, не слышалменя? Ты вообще меня слушаешь? – Внезапно Ноэль охватила паника, ей казалось, что еще немного – и ее, точно топкую ветку, втянет в себя бурлящий водоворот жизни Роберта. – Я помню, что обещала вернуться, но… я передумала.

Только после этого Роберт отступил и настороженно оглядел ее, а на его холеном лице появилось выражение неуверенности. Он стоял спиной к живой изгороди – крепко сложенный мужчина за сорок, кажущийся выше своих пяти футов одиннадцати дюймов, с густыми волосами оттенка кленового сиропа, по-мальчишески падающими на лоб и придающими ему сходство с покойным Кеннеди. Бледно-голубые глаза излучали холод и поблескивали, как солнце на капоте его серебристой «Ауди-100», припаркованной поодаль. Он был одет в брюки цвета хаки и Накрахмаленную голубую рубашку с расстегнутым воротником и закатанными рукавами, обнажающими мускулистые руки, но почему-то его домашняя одежда казалась неуместной, будто он лишь притворялся беспечным и невозмутимым, тем более что все знакомые Роберта Ван Дорена знали его совсем другим. Даже проседь на висках выглядела произведением искусного парикмахера.

Одну руку он сунул в карман брюк, второй вертел связку ключей. Ноэль видела, как он сжимает кулак, как белеют костяшки пальцев. Правое веко Роберта судорожно подергивалось, хотя обычно он без труда справлялся с тиком. Почему-то он походил на кота, нервозно помахивающего хвостом, и Ноэль вспомнила, что Роберт совершенно непредсказуем. Именно поэтому он неизменно выходил победителем из споров с друзьями и врагами – он успешно заводил их в тупик и выбивал из колеи.

– Ты шутишь. – Уголки его губ дрогнули, но улыбка тут же погасла. – Ведь это шутка, правда?

У Ноэль перехватило дыхание. Июльский зной обрушился на нее, как удар потного кулака.

– Разумеется, рано или поздно у меня будет собственный дом. Но пока я должна исходить из интересов Эммы. Поэтому я остаюсь здесь.

Наступило молчание, которое нарушали лишь щебет птиц, гудение насекомых и едва уловимый шорох разбрызгивателя где-то вдалеке. Наконец Роберт заговорил:

– Это из-за Дженнин? Ты до сих пор наказываешь меня за нее? Но я же объяснял: я с ней не встречаюсь. Мы вообще не встречались. Это случилось всего один раз. Произошла ошибка. Дурацкая ошибка.

Конечно, он лгал – Ноэль поняла это по его глазам. Он начал изменять ей задолго до того, как Ноэль обо всем узнала. Банальность ситуации насмешила ее: служебный роман с двадцатидвухлетней секретаршей! Но когда-то сама Ноэль побывала в подобном положении. Ей, выпускнице колледжа, вскружил голову красавец босс, годящийся ей в отцы. Кроме того, до Дженнин ей уже не было дела. Дженнин служила лишь поводом к окончательному разрыву. Забавно, но отчасти Ноэль была благодарна Дженнин.

– Дело не в Дженнин, – сказала она.

– Но ведь до сих пор все шло прекрасно, – настаивал Роберт.

– Для тебя – может быть.

Речь шла не только о браке, но и о доме на Рамзи-Террас, и о горничной-филиппинке, приходящей четыре раза в неделю. О клубе и чаепитиях членов «Малой лиги», заседаниях комитетов и сборах пожертвований, о бесконечных вечеринках с коктейлями.

– Это старуха настроила тебя против меня? – Роберт зло прищурился.

– Бабушка здесь ни при чем. – Бабушка Ноэль с самого начала недолюбливала Роберта, но придерживалась старомодных взглядов на брак. – Сказать по правде, она настаивала, чтобы я поговорила с тобой, прежде чем принять решение.

– Ты говоришь так, как будто уже все решила.

– Да. – Ноэль с трудом сглотнула. – Это так.

Она перевела взгляд на длинную тень мужа, рассекающую дорожку на две одинаковые половины. Лучи вечернего солнца лежали на траве тигровыми полосами, стояла такая жара, что на улице было душно, как в закупоренной банке. С кормушки вспорхнули птицы, краем глаза Ноэль заметила промелькнувшего кардинала. Переведя взгляд на Роберта, она с изумлением заметила в его глазах слезы.

– Господи… – Он со слабым присвистом втянул воздух сквозь зубы. – Господи, Ноэль, как это вышло?

И правда, как? Восемь лет назад она каждое утро просыпалась с одной и той же мыслью: «Почему мне так повезло?» Как удалось застенчивой худенькой Ноэль Джефферс, девственнице в двадцать один год, привлечь внимание босса, более чем завидного жениха? Человека, который мог бы стать кинозвездой, о котором перешептывались все служащие офиса, из-за которого учащенно билось столько женских сердец. Ноэль отчетливо помнила свой первый разговор с Робертом. У нее билось сердце, язык заплетался, и она была уверена, что выставила себя на посмешище. Но через два дня Роберт пригласил ее на ужин.

– Не знаю. Может, мы с самого начала сделали неверный шаг, – предположила она. – Я была так молода… – И она обнаружила, что оправдываться гораздо проще, чем винить кого-либо.

– Никакого неверного шага не было. Я сделал глупость, только и всего, – почти сердито поправил ее Роберт.

– Я ни в чем не виню тебя, Роберт. – Пожалуй, она могла бы простить ему Дженнин. В конце концов, первые несколько лет дались ему нелегко. Жизнь с пьющей женой – не сахар. Но речь шла не об этом.

– Вот как? А мне послышался упрек. – Его голос стал резким, неприятным, как ржавая консервная банка, торчащая посреди ухоженной клумбы.

– Это не моя вина. – В ее голове зазвучал деловитый голос Пенни Катбертсон, ее терапевта из Хейзелдена: «Запомните, Ноэль: удержать власть гораздо труднее, чем захватить ее».

Ноэль не могла припомнить, когда в последний раз спорила с Робертом. Все решения принимал он: сначала – как ее босс, затем – как муж. Ей хотелось венчаться в церкви святого Винсента, но Роберт настоял на пышной церемонии в другой церкви и свадьбе на открытом воздухе, в загородном клубе. А когда она забеременела, Роберт не подпустил к ней милого старого доктора Мэтьюза, который знал ее с раннего детства (впрочем, высокооплачиваемая акушерка из Скенектади, нанятая Робертом, каталась на лыжах в Аспене, когда у Ноэль начались схватки). Даже когда алкоголизм Ноэль стал очевидным, именно Роберт решил положить ему конец. Среди его знакомых нашелся врач из Хейзелдена, давний товарищ Роберта по Стэнфорду. Через несколько часов для Ноэль приготовили отдельную палату.

А теперь Ноэль вышла из повиновения, и Роберта это не устраивало. Ноэль чувствовала, что он готов взорваться, и, когда он шагнул к ней, машинально попятилась, сошла с дорожки на газон. За восемь лет супружеской жизни Роберт ни разу не поднял на нее руку, но по какой-то причине Ноэль всерьез опасалась насилия. Она вдруг поняла, что всегда побаивалась мужа. Возможно, именно поэтому она не осмеливалась спорить с ним: ей не хотелось знать, на что он способен.

Однако его жест выглядел примирительно.

– Ноэль, пожалуйста, выслушай меня. Если тебе нет дела ни до меня, ни до нас обоих, вспомни об Эмме! – Его голос зазвучал приглушенно и почти вкрадчиво.

Ноэль охватила вспышка ярости.

– Не смей втягивать в наши ссоры Эмму! Это несправедливо!

– По-твоему, справедливо разрушать семью?

Внезапно Ноэль почувствовала сильную усталость. У нее разболелась голова.

– Давай договоримся по-хорошему. Дело не в тебе. И не во мне. А во всем сразу. Возможно, Дженнин была той последней соломинкой, что сломала хребет верблюду.

– Но ведь еще не слишком поздно начать все заново.

Она покачала головой.

– Роберт, ты же знаешь: такая жизнь не для меня. Все эти Вечеринки и заседания благотворительных комитетов. Если я еще хотя бы раз услышу, как Алтия Уайтхэд расхваливает лыжный курорт в Телларайде, я просто завизжу! – Она не добавила, что ее школьные подруги, девочки, в кругу которых она выросла, тоже так и не привыкли к ее роли миссис Ван Дорен. С годами они отдалились от Ноэль одна за другой.

Роберт смерил ее испепеляющим взглядом.

– Как, по-твоему, мой отец добился успеха в бизнесе? Думаешь, он вкалывал с девяти до пяти, как какой-нибудь тупица в заштатной конторе? Нет, он устраивал вечеринки, вступал в общественные организации, приглашал на ужин тех, кто мог быть ему полезен. И мир бизнеса с тех пор ничуть не изменился. Думаешь, я сумел бы уладить тот конфликт с торговым центром «Крэнберри», если бы не знал, как превосходно играет в гольф Карл Девлин, или не помнил, что Риз Брейтуэйт предпочитает кубинские сигары «Г'олд стерлинг» гондурасским «Экскалибур»?

– Прекрати! – Ноэль зажала уши ладонями. – Сейчас же замолчи!

Роберт сразу умолк и потер щеку дрожащей рукой. Он вдруг утратил выражение превосходства.

– Господи, Ноэль, чего ты хочешь от меня? Чтобы я умолял, стоя на коленях?

На минуту Ноэль задумалась. Чего же она хочет? И вдруг она все поняла.

– Я хочу развода.

Его губы сжались, он подозрительно уставился на незнакомое, явно опасное существо, занявшее место его прежней покладистой жены. Когда он заговорил, вся наигранная мягкость улетучилась из его голоса. Теперь он стал хриплым от сдержанной ярости.

– Поступай как тебе угодно, – выпалил он, тыча в нее пальцем, – но даже не мечтай, что я оставлю тебе Эмму. Я не сдамся, Ноэль. Ради дочери я готов на все. – Он шагнул к ней и застыл, глядя ей в глаза сверху вниз. Его правое веко неудержимо подрагивало, и Ноэль вспомнился Дориан Грей, красивый юноша, настоящее лицо которого, спрятанное на чердаке, было ужасным. – Думаешь, хоть один судья в здравом уме согласится назначить тебя опекуншей? Тебя, женщину, об алкоголизме которой известно всем и каждому?

Ноэль почувствовала, как кровь разом отхлынула от ее лица. Роберт стоял так близко, что она видела волоски в ноздрях его идеального аристократического носа, крохотный шрам на подбородке, куда старший брат случайно угодил хоккейной клюшкой, когда Роберту было десять лет. И глаза, бледно-голубые, с черной полоской вокруг зрачков, пристальные и внимательные, точно глаза сибирской лайки. Мгновение Ноэль была уверена, что он сейчас ударит ее.

Вспышка гнева взбодрила ее. Взяв себя в руки, она не стала напоминать мужу, что она не пьет уже шесть лет, а его самого застала в объятиях другой женщины не далее как шесть месяцев назад. Выпалив это, она оправдала бы ожидания Роберта, ввязалась бы в сражение, в котором все преимущества на его стороне.

Ноэль прибегла к доводам рассудка.

– Ты пытаешься с помощью дочери отомстить мне, а я знаю, что ты не способен так поступить с Эммой. Ты ведь хороший отец, Роберт. Вы с ней по-прежнему будете встречаться. Мы что-нибудь придумаем.

Долгую минуту его лицо оставалось каменным, а потом вдруг обмякло. Роберт заморгал, качнулся с пяток на носки. Кулак со связкой ключей медленно разжался. Он почти удивленно перевел взгляд на свою открытую ладонь. Ноэль увидела красные полосы на коже, где в нее вдавились ключи.

– Ты права, – произнес он. – Боже мой, Ноэль, как я сожалею обо всем! Мне так жаль… – Прикрыв лицо ладонью, он тихо заплакал. Ноэль никогда не видела его плачущим и была настолько ошеломлена, что коснулась его руки жестом сострадания. Он вскинул голову. Его глаза налились кровью, на лице отчетливо читалось презрение к самому себе. – Во всем виноват я. Я все испортил. У тебя есть все основания ненавидеть меня.

– Ненависти к тебе я не испытываю, – заверила Ноэль, у которой опять перехватило горло.

С безграничным унынием и скорбью на лице Роберт тихо и просительно выговорил:

– Можно попросить тебя об одном одолжении? Ты выполнишь мою просьбу?

Ноэль ждала молча, не вполне доверяя мужу.

– Поужинай завтра со мной. Я закажу столик в «Мельнице», – торопливо продолжал он. – Мы поговорим об Эмме и решим, как будет лучше для нее. Обещаю, больше я ни о чем не попрошу. Как ты сама сказала, мы оба – ее родители. И останемся ими навсегда.

Ноэль колебалась. Она не сомневалась в том, что Роберт искренне заботится об Эмме. И если он настроен серьезно, ради дочери она обязана принять приглашение. Но в то же время внутренний голос шептал ей: «Это ловушка. Не попадись в нее!»

Но ведь это глупо, возразила она себе. Чем ей грозит поход в ресторан со взрослым, цивилизованным мужчиной? Вокруг будут люди, в крайнем случае она встанет и уйдет. И потом, Роберт слишком осторожен, чтобы устраивать сцену при посторонних.

«Для таких переговоров существуют адвокаты, – настаивал внутренний голос. – Неужели ты веришь, что он согласится на твои условия?»

Скорее всего нет. Но обращаться к адвокатам еще слишком рано. Что плохого, если она просто выслушает его? Ноэль всмотрелась в лицо мужа, надеясь разглядеть подвох. Но увидела только страстную мольбу.

И все-таки она ответила нехотя, не скрывая этого:

– Попробую уговорить тетю Триш побыть с ребенком. Бабушка еще не поправилась.

Роберт слабо улыбнулся.

– Я заеду за тобой около семи, ладно?

– Нет, встретимся в ресторане. – «Если я приеду на собственной машине, мне будет проще сбежать». Но почему-то эта мысль ничуть не развеяла сомнения Ноэль.

В ресторане «Мельница», расположенном возле шоссе 30 в пяти милях к северу от города, состоялось ее первое свидание с Робертом. Впоследствии они часто бывали здесь, и хотя Ноэль предпочитала кухню «Мельницы» загородному клубу, сам ресторан казался ей чересчур претенциозным. Въехав на обсаженную деревьями автостоянку, она увидела обычное зрелище – роскошные машины последних моделей, эмблемы на капотах которых поблескивали, как миниатюрные призы и трофеи, в слабом свете, пробивающемся сквозь плети глицинии у входа в ресторан.

Уже в вестибюле ее окутал ровный гул голосов. Окинув взглядом шероховатые каменные стены и низкие потолочные балки, слабо освещенные свечами, она кивнула пожилой паре, сидящей возле служебного входа, – крепкому седовласому мужчине и такой же коренастой женщине. Их лица показались Ноэль знакомыми. Но откуда она знает этих людей? Роберт был бы недоволен ее забывчивостью, мелькнуло у нее в голове.

Она заметила его за столиком у окна. В тот же миг Роберт увидел ее, поднялся и начал пробираться к двери, лавируя между столиками. Неожиданно для Ноэль ее ошеломила привлекательность мужа. Сшитый на заказ темно-серый костюм облегал его мускулистое тело как перчатка. В светлых волосах мерцали серебристые и золотые нити, проходя под балками, он слегка наклонял голову. На него обратила внимание не только Ноэль: посетители ресторана оборачивались вслед Роберту, в их глазах мелькали восхищение и зависть.

На краткое мгновение Ноэль почувствовала себя как на первом свидании: привилегией было само общество этого видного мужчины. Отблеск его красоты падал и на нее.

Однако Ноэль знала то, о чем не подозревали другие: мягкое обаяние исчезает в мгновение ока, сменяется либо ледяным молчанием, либо потоком колких замечаний. Ее платье вечно оказывалось то слишком коротким, то чересчур длинным, а макияж – излишне ярким. Вчера на вечеринке она слишком много болтала или была недостаточно оживленной. И как она могла не заметить выбившийся из прически волосок?

– Как сегодня удался бифштекс, Грант? – Роберт остановился поприветствовать мэра Гранта Айверсона, хлопнул его по плечу почти фамильярным жестом, не ускользнувшим от внимания посетителей ресторана. Айверсон и его худощавая белокурая жена Нэнси просияли улыбками, оделив ими и Ноэль.

– С кровью, прямо по моему вкусу, – усмехнулся мэр, плотный мужчина лет пятидесяти с крепкими челюстями и прокуренными передними зубами в обрамлении длинных клыков, напоминавший Ноэль трусливого Льва из «Волшебника из страны Оз». Мэр кивнул, повернувшись к ней. – Рад видеть вас, Ноэль. Роберт рассказывал, что в последнее время вы редко бываете в обществе.

– Дело в том, что моя бабушка…

Но мэр уже повернулся к Роберту, понизил голос и заметил тоном близкого друга:

– Празднуешь победу? Ах ты, мошенник! Ты все-таки добился своего.

Роберт скромно пожал плечами.

– Мне просто повезло.

– Черта с два! – Айверсон хитро подмигнул.

Нэнси подняла бокал, и ее квадратные рубиновые ногти блеснули на фоне темно-красного вина – вина, целую бутылку которого Ноэль могла бы выпить в прежние времена, лишь бы пережить очередной скучный вечер.

– За ваш звездный час!

Ноэль стояла с приклеенной улыбкой. Очевидно, Роберт успешно провернул очередную сделку. Роберт вечно вступал в какие-то сделки, умело пользуясь дружескими отношениями с такими людьми, как Айверсон. И если посмотреть правде в глаза, Айверсон не сидел бы здесь и не занимал бы вожделенный пост мэра, если бы не поддержка Ван Дорена.

Садясь за столик, Ноэль бросила взгляд в окно, на подсвеченную гладь воды в ручье, бегущем к мельничному колесу. В стекле она видела собственное отражение – запавшие глаза, худое узкое лицо, окруженное облаком черных волос, сливающихся с темнотой зала за ее спиной. Ноэль мысленно вознесла краткую молитву: «Господи, дай мне выдержать это испытание».

– О чем это вы говорили? – спросила она, стараясь придать лицу любезное и равнодушное выражение.

– О новой скоростной автостраде. Решение о строительстве принято в Олбани сегодня днем. Двадцать миллионов из государственного бюджета, налоговые стимулы для местных подрядчиков. – Он торжествующе усмехнулся.

– Поздравляю, – пробормотала Ноэль. Ей было незачем продолжать расспросы, чтобы понять: автострада свяжет Бернс-Лейк с новым торговым центром, который строил Роберт.

– Айверсон тает при мысли о налоговых стимулах. Ты только посмотри на него. – И Ноэль уловила нотку презрения по отношению к человеку, которого Роберт еще минуту назад дружески похлопывал по плечу.

Она задумалась. Какой была бы реакция ее отца? Из уважения к ней отец на страницах «Реджистера» весьма сдержанно отзывался о компании «Ван Дорен и сыновья». Однако Ноэль знала, что методы работы компании – снос исторических зданий, строительство жилищных комплексов и торговых центров на берегах озера, вырубка лесов – давно вызывают недовольство ее отца. Ее развод он сочтет предлогом, чтобы развернуть широкомасштабные военные действия.

Подошел официант, стройный юноша с коротким блондинистым ежиком, сквозь который просвечивало розовое темя. Оба заказали привычные напитки: Ноэль – диетическую пепси, Роберт – скотч с содовой.

В ожидании заказа Роберт протянул руку и коснулся ладони Ноэль.

– Я заказал бы шампанское, но пить его в одиночку не в радость.

Ноэль нахмурилась, отдернула руку и неловко принялась разворачивать салфетку. Зачем Роберт то и дело вспоминает о временах, когда она пила, да еще с ностальгической ноткой? Ему слишком часто приходилось укладывать ее в постель после обильных возлияний. И кстати, почему он ведет себя так, будто вчерашнего разговора не было?

Она заставила себя взглянуть мужу в глаза.

– Сегодня утром Эмма спросила, долго ли еще мы пробудем у бабушки, и я ответила правду – что домой мы не вернемся.

Улыбка сползла с лица Роберта. Он взял нож, лежащий у тарелки, и завертел его в руках. По отполированному лезвию заметался блик.

– И что она на это сказала?

– Она боится, что ты рассердишься. – Ноэль сжалась при воспоминании о том, как растерялась ее пятилетняя дочь, как ее голубые глаза наполнились слезами.

Роберт впился в нее взглядом.

– А чего ты ждала, Ноэль? – Он негромко выругался. – Неужели надеялась, что я обрадуюсь?

Помедлив, она ответила:

– Конечно, нет. Но если говорить начистоту, что от этого изменится? В последнее время мы так редко видели тебя.

– И что же ты предлагаешь?

– Ничего.

Роберт нахмурился и вздохнул.

– Ладно, ты права. В последнее время я действительно редко бывал дома. Я мотался между торговым центром и Сэнди-Крик… ты же сама понимаешь. – Он беспомощно развел руками. – Но, черт побери, ты права: мне следовало уделять больше внимания тебе и Эм. Возможно, тогда я избежал бы напоминаний о том, что на самом деле имеет ценность. – Его притворное смирение было настолько неискренним, что вызывало тошноту.

Ноэль удержалась от вопроса о том, сколько драгоценного времени он уделял Дженнин. Она холодно произнесла:

– Почему бы нам не вернуться к разговору об Эмме?

Он откинулся на спинку стула, всем видом давая понять, что не намерен сдаваться без боя.

– Как ты себе это представляешь?

– Тебя устроят встречи два раза в неделю и на два уикэнда в месяц?

– Как удобно! Для тебя. – Роберт обнажил зубы в зловещей улыбке.

Ноэль поежилась, как от порыва ледяного ветра. Когда принесли напитки, она не смогла заставить себя взять запотевший стакан. Набравшись смелости, она произнесла:

– Конечно, позднее мы все обсудим вместе с адвокатами. Просто я думала…

Она перевела взгляд на трепещущее пламя свечи в рубиновой стеклянной вазе. Ей вспомнилось, как в детстве она молилась в церкви. Молитва оставалась неизменной: Ноэль просила, чтобы мать укладывала ее спать каждый вечер, а не только в тех редких случаях, когда навещала ее. У них с Эммой было все по-другому. Ноэль холодела при мысли, что ее разлучат с дочерью, пусть даже на одну ночь.

– Насчет адвокатов ты права – обращаться к ним еще слишком рано. Полагаю, у меня нет выбора. Если я хочу вновь завоевать тебя, мне придется смириться. – Его лицо стало вдумчивым. Должно быть, Ноэль не смогла скрыть удивления, потому что Роберт разразился кратким, невеселым смешком. – Ты боялась, что я устрою сцену? Плохо же ты меня знаешь, дорогая.

– Но ведь ты привык добиваться своего. – Эти слова не были оскорблением. Роберт гордился своим упорством.

– Я не намерен отказываться от своих обязанностей по отношению к тебе или к моей дочери. – Он поднес высокий бокал со скотчем ко рту, глядя на жену поверх стеклянного края.

Ноэль почувствовала, как у нее краснеют не только щеки, но и шея. Денежный вопрос всегда оставался для нее болезненным – главным образом потому, что своих денег у нее не было. Порой Ноэль казалось, что самыми счастливыми для нее были те времена, когда летом и на каникулах она подрабатывала в редакции «Реджистера». Но стоит ли возлагать надежду на карьеру журналистки, если она способна похвастаться только десятком статей, опубликованных в никому не известных журналах?

– Ты всегда был великодушным. – По крайней мере ей не пришлось приукрашивать истину.

– Ты – мать моего ребенка. Об этом я никогда не забуду. – Роберт взял меню. – Закажем ужин прямо сейчас… или ты сначала позвонишь Эмме?

Ноэль медлила, не зная, как ответить. Неужели Роберт решил устроить ей проверку? Ноэль была ненавистна мысль о том, что ей придется доказывать любовь к дочери. С другой стороны, Роберт привык видеть, что она слишком усердно опекает дочь, – вероятно, искупая тем самым недостаток материнской любви к ней самой.

– За ней присматривает тетя Триш, – объяснила Ноэль. – Я уверена, что с ними все в порядке.

– Я тоже в этом убежден.

Но семя тревоги уже пустило корни, и через пару минут Ноэль охватило беспокойство.

– Но позвонить не помешает. Просто чтобы пожелать спокойной ночи.

Она извинилась и ушла позвонить. Трубку взяла ее бабушка. Она сообщила, что Триш и Эмма увлеклись игрой в карты. Разумеется, Эмме давно пора спать, но тете Триш никак не удается уговорить девочку. Ноэль улыбнулась. Во многих отношениях ее тетя была еще ребенком.

К тому времени как она вернулась к столику, Роберт уже успел заказать вторую порцию скотча с содовой. Ноэль потянулась за своей нетронутой пепси.

– Я зря потратила четвертак, – с улыбкой сообщила Ноэль, отпивая из стакана. – Эмма слишком занята, чтобы подойти к телефону. Похоже, моя тетя сделала из нее заядлую картежницу.

– Эмма – сообразительная девочка.

– Иногда даже чересчур. – Ноэль вспомнила, как в три года Эмма придумала способ забираться на кухонный стол, где в банке хранилось печенье: она открывала дверцу духовки и пользовалась ею как скамеечкой. – Бабушка уже с трудом справляется с ней.

– Только твоя бабушка ни за что не признается в этом. – Роберт усмехнулся. – Кстати, о бабушке: что говорит наш славный врач?

Ноэль испытала укол раздражения, ей не понравилось, каким тоном Роберт упомянул про Хэнка Рейнолдса, словно местный врач был недостоин уважения.

– Дело идет на поправку, как он и предполагал. – Ноэль умолчала о решении бабушки прекратить принимать лекарства. Роберт не понял бы ее… и воспринял бы известие равнодушно.

Через несколько минут второй официант, мужчина средних лет с землистым цветом лица и тщательно уложенным коком, появился, чтобы принять у них заказ. Вглядываясь в меню, Ноэль заметила, что мелкий шрифт расплывается у нее перед глазами. Она заморгала, пытаясь взять его в фокус. И вдруг у нее закружилась голова, как от слишком большой порции спиртного. Волна паники, наследие тех лет, когда любую вечеринку она рассматривала как повод выпить, охватила ее.

– Дорогая, с тобой все в порядке? – Над ней нависло лицо Роберта.

– Да, как в дождь. – Одно из излюбленных выражений бабушки, нелепость которого Ноэль только что осознала. При чем тут дождь? В дождь бывает холодно и сыро, от него вьются волосы. Она вдруг захихикала и испуганно зажала ладонью рот.

Роберт смотрел на нее с терпеливым, многострадальным выражением лица, которое Ноэль так хорошо помнила по прошлым временам, но на этот раз к его терпению примешивалось другое чувство, определить которое ей не удавалось. Она рассеянно потерла свою руку, вспоминая железную хватку пальцев Роберта, тысячи случаев, когда он силой уводил ее из ресторанов и с вечеринок, не переставая улыбаться и болтать как ни в чем не бывало.

– Правда? Ты побледнела, – заметил он.

Комната поплыла у нее перед глазами. Ей пришлось вцепиться в край стола, чтобы не упасть.

– Наверное, я съела что-то не то. – Но после обеда прошло уже несколько часов, с тех пор у нее во рту не было ни крошки.

– Может быть, или подхватила вирус. Половина моих подчиненных свалились с гриппом. – Роберт накрыл ее руку, и на этот раз Ноэль не стала вырываться. Комната вращалась медленно, не спеша, как разгоняющаяся карусель. – Пойдем, я отвезу тебя домой. Ты сможешь дойти до машины?

– Кажется, да. – Но едва Ноэль поднялась, пол покачнулся под ее ногами, и она рухнула на стул. Откинувшись на спинку, она в ярости прошептала: – Роберт, в чем дело? Что со мной?

– Все будет хорошо. Надо только вернуться домой, вот и все.

Она кивнула, и ей показалось, будто ее голова болтается, как воздушный шарик на ниточке. Она сообразила, что уже не раз слышала эти слова. Именно их Роберт произносил, когда она бывала слишком пьяна, чтобы идти без поддержки. Но ведь на этот раз она не выпила ни капли!

«Он что-то подсыпал в мой стакан. Это точно».

В голове у нее зазвучал сигнал тревоги. Она открыла рот, чтобы позвать на помощь, но было уже слишком поздно. Стены комнаты смыкались вокруг, словно она смотрела через быстро суживающуюся линзу. Свет тускнел, его вытесняла бархатистая серая пелена, в которой мерцали язычки свечей. Последним, что увидела Ноэль, прежде чем соскользнула со стула на пол, было до боли знакомое презрительное выражение на землистом лице официанта.

Глава 2

– Мэри, к подъезду подруливает фургон второго канала, репортеры Си-эн-эн ломятся в дверь, а дама над раковиной вопит, что у нее горит голова!

Сотовый телефон потрескивал, голос Бриттани пропадал и снова возникал, напоминая щебет какой-то обезумевшей пичуги. Мэри молчала, пережидая минутную панику. Когда она заговорила, ее голос прозвучал спокойно:

– Ты сможешь задержать их, Брит? Всего на пять минут, не больше. Я на углу Парк-авеню и Пятьдесят девятой улицы, и, похоже, пробка наконец-то рассосалась.

– Попробую. – Циничный смешок Бриттани прорвался через помехи. – Ого, меня только что сняли для завтрашнего репортажа «Высший свет против салона»! Это к разговору о рекламе.

– Хватит болтать. – Мэри отключила телефон и сунула его в свою вместительную сумочку от Прада. На расстоянии полуквартала загорелся красный свет. Подавшись вперед, перекрикивая радио, настроенное на матч «Янки», Мэри попросила: – Высадите меня на углу. Оттуда я дойду пешком.

Точнее, добежит – всю жизнь она куда-то торопилась бегом. Салон находился на углу Мэдисон-авеню и Шестьдесят первой улицы, через один длинный квартал и два коротких. Если светофоры помогут, она преодолеет это расстояние быстрее, чем водитель успеет узнать, выбьет ли Майк Стэнтон Сэмми Соуза из одной восьмой финала.

Она уже заворачивала за угол Мэдисон-авеню, задыхаясь и молясь, чтобы антиперспирант перебил запах пота, когда заметила фургон с эмблемой программы новостей второго канала. Последние несколько десятков ярдов она покрыла одним махом, подгоняемая биением сердца.

Эрнесто Гармендиа, самый модный стилист в этом году, стал звездой месяца; Мэри уже запланировала интервью с ним для программ «Сегодня» и «Прямой эфир с Реджисом и Кэти Ли». Но негативный репортаж мог в одну минуту превратить его в парию – и нести ответственность за это придется ей, Мэри. В конце концов, именно ее посетила блестящая идея – отпраздновать создание нового филиала шикарного салона Гармендиа «Совершенство» и устроить день открытых дверей и обслуживания для всех, кто согласится заплатить двести долларов за стрижку. Собранные средства было решено передать детскому ожоговому отделению больницы святого Варфоломея. Мэри заказала икру и блины в ресторане «Петроссиан», шампанское – у «Соколина и компании». Был предусмотрен даже приз – два билета на концерт Андреаса Шиффа в «Карнеги-холл».

Все было готово, дата жирно обведена в ее календаре. Но два дня назад один из клиентов Мэри, автор весьма нелестной биографии Элвиса Пресли, прибыл в Мемфис и увидел десятки рассерженных поклонников Элвиса, пикетирующих книжный магазин, где ему предстояло раздавать автографы. Несколько телевизионных каналов сразу отказались освещать это событие. Мэри пришлось в последнюю минуту вылетать в Мемфис, успокаивать взвинченного автора, уламывать капризных продюсеров, обратный рейс задержался. Поэтому в аэропорту Кеннеди она оказалась всего за час до открытия салона Эрнесто. И вот очередная неувязка!

На красной ковровой дорожке у дверей салона Мэри пришлось продираться сквозь толпу журналистов и папарацци, собравшихся в предвкушении приезда знаменитостей. Репортеры, которых Мэри обычно приходилось уговаривать явиться на очередное событие, теперь осаждали ее ассистентку, стоящую на страже возле застекленных дверей. Бриттани выделялась в бурлящей толпе как факел, ее бледные щеки раскраснелись, волосы пламенели в пронзительном свете фотовспышек и ручных прожекторов. Заметив проталкивающуюся к ней Мэри, Бриттани буквально просияла: подкрепление подоспело вовремя.

Изобразив на лице радостное оживление, Мэри вскинула руку и выкрикнула, обращаясь к репортерам:

– Наберитесь терпения, ребята! Еще пара минут – не больше! – Обернувшись к ассистентке, на миловидном личике которой мелькнуло отчаяние, Мэри яростно прошептала: – Задержи их еще на несколько минут. Я выясню, что происходит.

В салоне глазам Мэри явилась сцена, которая могла бы стать кульминацией первоклассной комедии. Пышнотелая дама средних лет стояла посреди элегантного салона, обставленного мебелью в стиле Людовика XV. Капли падали с мокрых волос дамы на короткое черное кимоно, расходящееся на объемистой груди. Ее обладательница вопила во всю мощь легких:

– И это вы называете завивкой? Да у меня на голове ожог третьей степени! За такое дело возьмется любой адвокат. Я этого так не оставлю, не надейтесь! – Длинный малиновый ноготь дамы нацелился на персонал салона, безмолвно выстроившийся вдоль стен, на фоне зеркал в барочных позолоченных рамах. -

Мэри метнула взгляд на Эрнесто, который прилагал все старания, чтобы успокоить клиентку, но явно начинал терять терпение. Его ноздри раздувались, рука уперлась в худое бедро, поза выглядела оскорбительно.

– Сеньора, ваши обвинения безосновательны! В моем салоне такого не могло случиться!

Новый прилив адреналина подхлестнул Мэри. Если сейчас же не взять ситуацию под контроль, пострадают не только волосы неизвестной дамы. Эрнесто повезет, если у него останется хотя бы одна клиентка, а Мэри придется забыть о сенсационном репортаже.

Однако двадцать лет работы в этой сфере кое-чему научили ее, и прежде всего она усвоила главное правило: в мире, где правит закон Мерфи, надо быть готовым ко всему.

Повернувшись к девушке, хлопочущей возле стола с угощением, Мэри властно приказала:

– Вынесите еду репортерам. Если понадобится, вернитесь за второй порцией.

Девушка, робкая блондинка, ответила Мэри испуганным взглядом, но послушно схватила поднос с блинами и молодой спаржей, обернутой ломтиками ветчины, и поспешила к выходу.

Усмирив таким образом бушующую толпу, Мэри направилась к разъяренной клиентке и вежливо, но настойчиво оттеснила ее в сторонку.

– Рада познакомиться с вами! – дружески улыбнулась она, протягивая руку. – Я Мэри Куинн из «Куинн комьюникейшнз».

– Гарриет Гордон. – Клиентка нехотя ответила на рукопожатие. Своими маленькими полузакрытыми подозрительными глазками и короткими желтыми волосами, торчащими во все стороны, как перья, она заставила Мэри вспомнить избитое, но точное выражение – «мокрая курица».

Мэри увела ее в сравнительно тихий угол, где обитая бутылочно-зеленым бархатом позолоченная кушетка была втиснута рядом с антикварной витриной с париками.

– Вы себе представить не можете, как я сожалею о случившемся! Разумеется, мы возместим вам ущерб.

– Каким же образом? – Негодование Гарриет Гордон было умело направлено по более практичному руслу. – Волосы не купишь ни за какие деньги! Да вы сами посмотрите, что с ними сделали! – Схватив влажную прядь, Гарриет предъявила ее собеседнице.

«Доверие тоже не продается», – мысленно возразила Мэри. По ее мнению, посетительница салона отделалась легким ощущением жжения, не более. Чутье подсказывало Мэри: Гарриет Гордон устроила скандал только потому, что именно сегодня ей это могло сойти с рук. Так она собиралась отомстить всему миру за то, что когда-то жизнь сурово обошлась с ней.

Такая порода людей Мэри была знакома. У нее мелькнула мысль о матери. Дорис тоже не отказалась бы отомстить людям подобным образом. Но в отличие от Гарриет мир ничем не сумел бы загладить свою вину перед Дорис.

– Вы совершенно правы, у вас есть все причины возмущаться. – Мэри сочувственно коснулась руки дамы. – Но я считаю, что в интересах нас обеих не предавать этот случай огласке.

Гарриет Гордон впилась в нее настороженным взглядом.

– Не понимаю, какая мне от этого польза. Репортеры должны знать, что здесь происходит. Будущих клиентов надо предостеречь!

Мэри замаскировала нарастающую панику любезной улыбкой.

– Гарриет… вы позволите называть вас по имени? Я – специалист по связям с общественностью. Поверьте мне, я хорошо знаю журналистов. Скандал нанесет удар не только по репутации Эрнесто. Я ничуть не удивлюсь, если кто-нибудь из репортеров, стоящих у двери, обвинит вас в попытке ограбить несчастных больных детей. – И она неодобрительно покачала головой.

У дамы отвисла челюсть.

– Но ведь я же…

– Вы же понимаете, любые слова и поступки можно истолковать двояко. А ведь речь идет о благотворительной акции, – поспешила добавить Мэри. – Все мы приложили немало стараний не только ради успеха салона, но и для того, чтобы помочь детям из больницы святого Варфоломея. Вы знаете, сколько среди них бездомных? Сколько трагедий! Мы должны сделать все возможное, чтобы оказать им помощь!

Гарриет захлопнула рот, заморгала и вдруг уставилась на Мэри в упор, стараясь показать, что она ничуть не обескуражена. Удовлетворившись произведенным эффектом, она прокашлялась.

– Ну хорошо, – произнесла она уже гораздо спокойнее. – Так когда же вы намерены исправить положение?

Быстро, пока Гарриет не передумала, Мэри выудила из сумки визитную карточку.

– Позвоните ко мне в офис в понедельник. Тогда и поговорим. – Сегодня суббота. В выходные она соберется с мыслями и найдет способ компенсировать моральный и материальный ущерб – пожалуй, пары бесплатных билетов на кинопремьеры будет достаточно.

Но Мэри вздохнула с облегчением лишь после того, как лично выпроводила из салона скандальную Гарриет, нагруженную бесплатными средствами для ухода за волосами. Как вскоре выяснилось, Гарриет удалили со сцены вовремя. Едва несносная особа ступила на тротуар, к салону подкатил длинный черный лимузин. Предвкушая встречу со знаменитостью, толпа журналистов бросилась к лимузину, не обращая внимания на Гарриет.

В салоне вновь заиграл духовой оркестр. Сквозь рев труб Мэри различила зычный голос Эрнесто, звавшего кого-то по-испански. Две женщины, сидящие перед зеркалами, хохотали, словно происходящее было спектаклем, поставленным специально для них. Хлопали пробки. Юные красавицы в переливчатых голубых шелковых блузках и черных шароварах разносили подносы с шампанским и икрой.

Через несколько часов, успев угостить издерганную ассистентку ужином у Джоджо, Мэри вернулась домой – такая измученная, что у нее перед глазами плыл туман. Бросив сумочку на стол у двери, она уставилась на подмигивающий автоответчик, как на кусачего зверька. Ей была невыносима даже мысль о приглушенном помехами голосе Саймона, звонящего из какого-нибудь аэропорта. Выслушивать упреки вздорного клиента и напоминания о том, что она должна была сделать, но забыла, ей тоже не хотелось. В эту минуту Мэри не выдержала бы даже известия от бухгалтера о том, что она все-таки не обанкротится, заплатив квартальные налоги.

Мэри вяло прошла по коридору и через гостиную, даже не взглянув на живописную Ист-Ривер, вид на которую открывался из ее пентхауса на тридцать четвертом этаже. В спальне она сняла льняной костюм шафранового оттенка, кремовую шелковую блузку, комбинацию и колготки, лифчик и трусики, разбросав их по ковру, как дорожку, ведущую к огромной кровати, вытянулась на покрывале и мгновенно провалилась в сон.

Ей показалось, что телефонный звонок разбудил ее через минуту. На ощупь она нашарила телефон, сонно моргая и вглядываясь в часы, стоящие на тумбочке. Половина седьмого. Кто, черт возьми, посмел будить ее в воскресенье в такую рань? Саймон? Предвкушение угасло, едва она вспомнила, что ее друг в Сиэтле, где час еще более ранний. И такие выходки несвойственны Саймону. Саймон – инвестиционный консультант высокоприбыльных компаний, и этим все сказано.

Она схватила трубку.

– Алло!

– Это ты, Мэри Кэтрин?

Полным именем ее не звал никто, кроме матери. Мэри рывком села, прикрыв покрывалом обнаженную грудь. Дорис была бы шокирована, узнав, что ее дочь спит голышом, подумала Мэри. Впрочем, откуда мать могла бы узнать об этом? Тем более что она спит одна. Мэри не помнила, когда Саймон в последний раз оставался у нее ночевать – он вечно был где-то в Бостоне, или в Чикаго, или в Сан-Франциско.

– А кто же? – Мэри не сумела сдержать раздражение. Мама в своем репертуаре: она не звонила неделями, не удосужилась даже поблагодарить за розы ко дню рождения. А теперь этот звонок, как гром среди ясного неба. «Несомненно, она рассчитывала поймать меня на месте очередного преступления, которое приведет мою бессмертную душу прямиком в ад». Как будто она и без того мало пережила!

– Незачем грубить мне. Это не звонок вежливости, – упрекнула Дорис, голос которой на сей раз был лишен привычной язвительности. Он звучал по-старчески устало.

Мэри сразу охватило раскаяние. Ее мать временами становилась невыносимой, но в последнее время она столько вынесла – две операции за шесть месяцев, не говоря уже о курсе облучения и химиотерапии. Должно быть, что-то случилось. Иначе зачем она позвонила в такой час? Сонливость Мэри как рукой сняло.

– Прости, мама. Просто я крепко спала, вот и все. Так в чем дело?

Сердце Мэри учащенно забилось, до ее ушей долетел слабый вздох. Затем дрожащий голос матери произнес:

– Со мной все в порядке. Я звоню насчет твоей дочери, Ноэль. – Как будто Мэри нуждалась в напоминаниях о том, как зовут ее дочь.

– А что с ней? – Мэри напряглась, вцепившись в покрывало. Наверное, виной всему было католическое воспитание, но она жила в постоянном страхе, что дочь отнимут у нее – в наказание за то, что она оказалась никудышной матерью.

Последовала краткая пауза. Наконец Дорис глухо сообщила:

– Лучше приезжай и посмотри сама. Она лежит на диване как труп.

Мэри задохнулась, ахнула, словно из-под нее вдруг выхватили матрас.

– Ты хочешь сказать, она пьяна?

– И это еще не все. – Дорис помедлила и добавила: – Эммы здесь нет. Роберт увез ее вчера вечером, как только высадил Ноэль. Точнее, выволок ее из машины. – Она фыркнула.

Мэри поежилась, ей вдруг показалось, что она забыла выключить кондиционер. Но в комнате было тепло, даже душно, завтра температура опять должна была подняться выше тридцати градусов.

– Я уже еду… только оденусь, – отозвалась она, спуская ноги на пол и "вслепую нашаривая шлепанцы. Еще даже не рассвело, а день уже предвещал неприятности и призывал быть начеку.

– Веди машину осторожно, – напомнила Дорис. – Не хватало нам еще, чтобы ты попала в аварию.

«Да, это нам ни к чему, – в приступе давнего раскаяния подтвердила Мэри. – Я и без того причинила тебе немало горя». С тех пор прошло тридцать лет, но до сих пор, разговаривая с матерью, Мэри чувствовала себя в неоплатном долгу перед ней.

Она устало пообещала:

– Не беспокойся, я не превышу скорость ни на милю.

Впрочем, какая разница? До Бернс-Лейк три часа езды, и даже если она будет мчаться как ветер, к ее приезду Ноэль наверняка проспится.

Вопрос в другом: как быть дальше? Похмелье станет самой незначительной из бед ее дочери. Мэри знала о решении Ноэль расстаться с Робертом, и это только осложняло положение. А если он твердо вознамерился отнять у Ноэль Эмму? Твердый комочек ужаса возник в глубине ее живота.

Мэри добрела до ванной и забралась под душ. Стоя под горячими струями, она ощущала ледяной холод, который ничем не прогнать. Ее не покидало ощущение, что любое испытание, которое ей предстоит, окажется непосильным.

Проехав мост на Первой авеню, Мэри свернула на шоссе И-87 и ехала по нему два с половиной часа, пока не добралась до поворота на 23-е шоссе. Через двадцать минут она свернула с него. Четырехрядное шоссе сменилось двухрядным, телефонные будки и автостоянки уступили место пологим холмам и солнечным пастбищам, где паслись коровы и лошади. Городки сливались друг с другом, казались почти неразличимыми. Афины. Южный Каир. Каир. Главные улицы окаймляли приземистые кирпичные строения, чередующиеся с некогда величественными викторианскими особняками и белыми церквушками без шпилей, словно сошедшими с одной и той же гравюры.

Даже люди повсюду выглядели одинаково – мужчины и женщины, равнодушные к моде, шествующие из церкви в свою излюбленную закусочную. Старики попивали кофе на верандах. Проезжая через Престон-Холлоу, Мэри улыбнулась при виде веснушчатого мальчишки,удившего рыбу с деревянного моста, нелепо торчащего посреди города.

На бензоколонке за Ливингстонвиллом, куда она заехала заправиться, грузный седой мужчина в комбинезоне с косматой собачонкой спросил, не надо ли проверить уровень масла. Застигнутая врасплох, Мэри согласилась, забыв о том, что всего неделю назад ставила свой «лексус» на профилактический ремонт. Только что покинув город, где о подобной любезности забыли целую вечность назад, она не могла свыкнуться с новым окружением, местом, где время хотя и не остановилось, но движется в другом темпе.

Сознавать это было приятно и в то же время тревожно. Замедленный темп только подчеркивал, насколько изменилась она сама. Мэри порой казалось, что сейчас она столкнется со своим вторым «я», девушкой, идущей по улице, и не узнает ее. «Как молода я была тогда», – думала она. Она укачивала на коленях младенца, пока ее сверстники бродили с книжками и рюкзаками по кампусам колледжей. Она вставала на рассвете, чтобы сменить подгузник, а по ночам изучала логарифмы и поэзию Лонгфелло, молекулярные формулы и прозу Мелвилла. И всегда, всегда рядом была ее мать.

Возвращение домой представлялось Мэри решением проблемы, но на самом деле ее положение окончательно осложнилось. «Тебе следовало послушаться Чарли», – шептал внутренний голос, за долгие годы эти слова смертельно надоели ей. Чарли верил в них, считал, что если они будут вместе, их молодая семья выживет.

Чарли. Даже спустя много лет мысль о нем вызывала у Мэри глухую боль раскаяния. Вместо того чтобы потускнеть, ее воспоминания стали еще острее. Чарли в день их свадьбы, в. плохо сшитом костюме, сияющий, словно ему только что вручили главный приз. Чарли, со слезами радости на щеках баюкающий их новорожденную дочь.

Одно воспоминание выделялось из общего ряда. Мэри не знала, в ту ли ночь они зачали Ноэль, но предпочитала считать, что так оно и было. Предчувствие чего-то чудесного могло вылиться только в появление дочери. Мэри позволила воспоминаниям увести ее в ту теплую весеннюю ночь, легко нашла протоптанную тропу в рощу, где бывала множество раз. Она увидела себя, сбегающую босиком по берегу ручья навстречу озаренному лунным светом Чарли. Ее сердце было готово выскочить из груди, она прекрасно знала, что произойдет. Это случалось уже дважды – один раз в ее спальне, пока ее родители были в церкви, второй – на заднем сиденье машины Чарли. Но на этот раз все было иначе. Возможно, причиной тому стал лунный свет или же выражение на лице Чарли – такая чистая любовь, что Мэри боялась расплескать ее и воспринимала как драгоценные духи, которые надо расходовать по крошечной капельке. «Он никогда не обидит меня, – думала она. – Что бы ни случилось, я всегда могу быть уверена в этом».

Чарли вынул из багажника старое одеяло и расстелил его под плакучей ивой, приютившей их, как палатка, сплетенная из зеленого кружева. Бледный свет проникал между поникшими ветвями, серебряными долларами ложился на песок. Когда Чарли привлек Мэри к себе, она задрожала, как в ознобе, но его поцелуи были горячими. Отовсюду слышался одобрительный хор лягушачьих голосов. Мэри не помнила, как они оба разделись: в ее воспоминаниях они с самого начала были нагими, Адам и Ева, сотворенные из праха. Чарли, тонкий и длинный, как серебристое лезвие, поцелуями прогонял мурашки с ее обнаженных ног. Она протягивала к нему руки, чтобы показать, что дрожит вовсе не от страха. Тогда она еще не знала, что чувство, переполнявшее ее и похожее на плеск тысячи крыльев, было желанием. В отличие от пламени, которое вспыхивало и тут же угасало в ней в первые два раза, это желание было настойчивым, неудержимым и непонятным.

Чувствуя, что с ней творится, Чарли не торопился. Он целовал ее, пока губы. Мэри не начало саднить, и лишь потом провел ладонью между ее ног. Об оргазме Мэри знала из книг, которые читала по ночам под одеялом, при свете фонарика, – первой из них вспомнился «Любовник леди Чаттерлей», – и уже успела узнать, как это бывает у юношей. Но сама она еще ни разу не достигала оргазма – разве что он был мимолетным и прошел незамеченным. С точки зрения католической церкви грехом были даже прикосновения к самой себе.

А Чарли продолжал ласкать ее, и от каждого шелковистого прикосновения пальцев пламя взметалось все выше. Мэри охватило почти болезненное желание приподняться навстречу его руке. Ее губы открылись, в горле запершило от резко втянутого воздуха. Она смутно сознавала, что набухшее достоинство Чарли прижимается к ее ноге. На миг вся Вселенная сосредоточилась в раскаленной добела, подобной вспышке звезды точке между ее ног. Она вскрикнула, в то же мгновение Чарли вошел в нее, и все вокруг окутал туман, окружающий мир уподобился пейзажам, проносящимся за стеклами машины, а она… да, это точно… о Господи… она испытала оргазм.

Потом она обмякла на одеяле, безвольная, как утопающий, которого спасли чудом.

– Как… как ты догадался? – сумела выговорить она.

Чарли обнимал ее так крепко, что ей казалось, будто на его коже остался слабый отпечаток ее нагого тела, как след большого пальца на запотевшем стекле.

– Я просто знал, – прошептал он.

Такова была сущность Чарли. Каким-то образом он все чувствовал. Он понимал ее, неизменно догадывался, как будет лучше, но Мэри не всегда прислушивалась к его мнению.

Шоссе перед ее глазами расплылось, Мэри сморгнула слезу. К Саймону она не испытывала и подобия таких чувств. Никто из мужчин, с которыми она встречалась и расставалась за минувшие годы, не мог вознести ее на вершину страсти. Она уверяла себя, что первая любовь обычно запоминается навсегда и если бы они с Чарли встретились в другое время, между ними все было бы иначе, но в глубине души знала, что обманывается. Чарли был не таким, как все, а особенным. Бесчисленное множество раз Мэри гадала, как сложилась бы ее жизнь, если бы в тот давний зимний день она поступила по-другому.

Нет, она собиралась вернуться к Чарли – через дня два-три, но как-то вышло, что эти дни сложились в недели, а недели – в месяцы. Ее мать, несмотря на склонность разыгрывать мученицу, охотно присматривала за ребенком, пока сама Мэри сдавала выпускные экзамены. Когда Мэри наконец нашла работу на полставки в магазине одежды «Голливуд», она твердила себе, что у нее одна цель – скопить немного денег, чтобы Чарли не приходилось надрываться, работая по шестьдесят часов в неделю. Они по-прежнему встречались, обычно в выходные, но редко оставались вдвоем. Дорис наотрез отказывалась сидеть с ребенком и отпускать их куда-нибудь хотя бы на пару часов. У нее и без того полно хлопот, жаловалась она, – у нее на руках младенец и больной муж.

Мэри не хватало сил спорить. Она чувствовала себя всем обязанной матери. За любую помощь мать требовала платы, а Мэри было уже нечего отдавать. Вот им с Чарли и приходилось сидеть в гостиной, играя с ребенком, а Дорис поминутно заглядывала в комнату, делая вид, будто что-то ищет.

Все их разговоры вертелись вокруг Ноэль. Они говорили о том, как подросла их дочь, как научилась переворачиваться и садиться, как она все отчетливее выговаривает первые слова. Чарли ни разу не упомянул о своем одиночестве. Это было ни к чему: на его лице ясно читались гордость, уязвленное самолюбие, тоска, собранные в тугой угловатый комок. Мэри знала, что он ни о чем не станет просить ее. Она должна была сама захотеть вернуться.

Но на это ей не хватало духу.

Мэри во всех подробностях помнила тот день, когда узнала, что Чарли встречается с другой женщиной. Через шесть месяцев после ее возвращения к родителям он поселился в ветхом викторианском особняке, где уже снимали комнаты две женщины и трое мужчин. Поначалу его отношения с Салли были отнюдь не романтическими. По крайней мере так утверждал Чарли, и Мэри верила ему. В конце концов шла эра Водолея. Мужчины и женщины жили вместе, порой спали в одной постели, не задумываясь, к чему это может привести. Но Чарли был одиноким и неприкаянным. Оглядываясь на прошлое, Мэри понимала, что его связь с Салли была неизбежна, но в то время удар чуть не сломил ее. Казалось, дверь, оставленная приоткрытой, вдруг захлопнулась навсегда.

Этот роман продлился чуть меньше года, но когда он закончился, Мэри и Чарли развелись. Затем, весной 1973 года, скончался ее отец. После этого все разговоры о переезде прекратились: само собой подразумевалось, что она останется жить в родительском доме. Сказать по правде, Мэри было неловко даже думать о переезде: ей казалось, что тем самым она ограбит собственную мать. Потому что, несмотря на все горькие и постоянные жалобы Дорис, грехопадение Мэри подарило ей нечто столь же ценное, как и обожаемая внучка: крест, который пришлось нести.

Мэри так задумалась, что чуть не пропустила поворот на Бернс-Лейк. Мельком взглянув в зеркало заднего вида на пустое шоссе за ее машиной, она круто повернула в сторону. Сразу за поворотом на шоссе 30 ее встретило лоскутное одеяло кукурузных полей, сшитых неровным швом извилистого ручья. На горизонте невысокие зеленые холмы подпирали облака в пронзительно-голубом небе, на которое нельзя было смотреть не прищурившись. Через несколько минут шины «лексуса» прогрохотали по доскам моста, переброшенного через речушку. А через полмили дорога изгибалась и уходила вверх, как манящая рука, взбиралась по крутому холму прямо к Мэйн-стрит.

Дом, подумалось Мэри… она сама не знала, какой смысл вкладывает в это слово.

Она опустила стекло – не столько ради прохладного ветра, сколько ради знакомых запахов и звуков, неразрывно связанных для нее с городком Бернс-Лейк. Свежий запах скошенной травы, сухой, щекочущий аромат люцерны; стрекот насекомых, дружелюбное пыхтение разбрызгивателей. Проезжая мимо оранжереи, она уловила благоухание розовых кустов, завернутых в мешковину и выстроенных вдоль стены подобно свечам на именинном торте. Грузовичок, нагруженный тюками сена, карабкался в гору перед ней, роняя клочки сена, словно конфетти. На гребне холма глазам Мэри предстало знакомое зрелище: восьмидесятилетний Элмер Дрисколл в мундире времен Второй мировой войны, стоящий на лужайке возле дома для престарелых «Золотой луг», отдал честь проезжающей машине.

Солнце уже поднималось над верхушками деревьев, высокий бронзовый шпиль церкви святого Винсента блестел как новенький. Медленно проезжая по городу, Мэри миновала здание Американского легиона, флагшток с жизнерадостно трепещущим флагом и пушку времен Гражданской войны, заменявшую любимую лошадку нескольким поколениям детей. Приземистым кирпичным особнякам по другую сторону улицы льстил яркий утренний свет, придавая мимолетное величие. В городском сквере бронзовая статуя селекционера Лютера Бербанка, который вывел картофель сорта «бербанк», основную сельскохозяйственную культуру региона, безмятежно смотрела сверху вниз с постамента. Голова статуи побелела от помета птиц, свивших гнезда в ветвях над памятником.

На детской площадке в парке в этот час было пусто. Мэри с тревогой задумалась о внучке. Сюда, на площадку, она приводила Эмму в свои редкие приезды в Бернс-Лейк. Ее внучке особенно полюбилась деревянная крепость с горками и качелями из автомобильных шин. Когда Мэри пыталась уговорить Эмму покачаться на невысоких качелях, которые малышка пренебрежительно называла детскими, Эмма указывала на самые большие и высокие, твердо заявляя: «Я хочу на эти, бабушка!»

У Мэри сжалось сердце, словно и она оказалась где-то высоко, на краю пропасти. Как быть с Ноэль? Врач ее дочери из Хейзелдена советовал ни во что не вмешиваться, уверял, что алкоголикам необходимо осознать последствия своего поведения, иначе у них не возникнет потребности отказаться от вредной привычки. Но неужели она, Мэри, должна стоять сложа руки и смотреть, как ее единственная дочь медленно убивает себя?

Со вздохом Мэри свернула на Бридж-роуд и нырнула в густую тень под виадуком. Почему быть матерью так трудно? Дело не только в советах врача, но и в длинной и запутанной истории ее отношений с Ноэль. Наверное, все началось, когда Ноэль была еще ребенком, а Дорис взяла на себя роль матери. Или после переезда в Манхэттен, когда Ноэль исполнилось десять лет, – этот переезд девочка приняла в штыки. Так или иначе, Мэри никогда не была близка с дочерью. Да, они поддерживали неплохие отношения. Но близкими назвать их было нельзя.

Мэри повернула налево, на Ларкспер-лейн, где даже ранним июльским утром чувствовалось, что лето в разгаре. Ветви деревьев сплетались над головой, образуя зеленый тент, флоксы и левкои выплескивались с клумб на садовые дорожки. Ипомея обвивала перила веранд, куда хозяева домов уже вынесли диваны и мягкие кресла, чтобы наслаждаться прохладным ветерком. В воздухе слышалось приглушенное гудение разбрызгивателей, Семейство Инклпо, судя по всему, открыло секрет выращивания рекордных урожаев сладкого горошка и фасоли. В августе у ближайшей соседки Дорис будет немало хлопот с заготовками на зиму.

Крепкий, обшитый вагонкой дом Дорис выглядел точь-в-точь как во время последнего приезда Мэри, только тогда деревья были еще голыми, а газон – припорошенным снегом. А теперь солнечные лучи пробивались сквозь густую листву кленов и вязов, на кустах роз набухли бутоны – это была ожившая картина Нормана Рокуэлла. Мэри казалось, что сейчас на веранду выйдет седовласая бабушка из телесериала, неся перед собой свежевыпеченный пирог.

Но когда Мэри свернула на подъездную дорожку, навстречу ей никто не вышел. Она выбралась из «лексуса» и потянулась, разминая затекшие конечности, прежде чем прошагать по росистому газону. Поднимаясь по скрипучим ступеням крыльца, она поразилась странной тишине. Обычно в одиннадцатом часу из дома уже доносились звуки: шаги обитателей, рокот водопроводных труб, журчание воды, пение радио, настроенного на одну и ту же станцию.

Позвонив в дверь, Мэри застыла, с замиранием сердца ожидая, когда ей откроют. Этот дом вызывал у нее неизменную реакцию. Стоя на пороге после долгого отсутствия, Мэри всякий раз боролась с тоской по дому, смешанной с отчаянием. Ничто не менялось, но ей казалось, что ей предстоит путешествие туда, откуда нет возврата.

Раздались шаги, лязг засова. Тяжелая дубовая дверь распахнулась. На пороге застыла пожилая дама, устремив пристальный взгляд на гостью. Мэри не сразу узнала родную мать. В трикотажных бирюзовых брюках и кофточке в цветочек Дорис выглядела пассажирской экскурсионного автобуса, одной из почти одинаково одетых престарелых путешественниц, осматривающих Акрополь или «Старый надежный». ^[1]Щурясь от солнца, она смотрела на Мэри так, словно стремилась заглянуть ей в душу.

– Привет, мама. – Мэри наклонилась и поцеловала мать в морщинистую щеку, слабо пахнущую тальком – или чем-то другим, неприятно-медицинским.

Заметив, как постарела мать за последние полгода, Мэри испытала шок. Некогда темные волосы Дорис стали белоснежными, болезнь придала ей хрупкость; казалось, ее лицо тает, а мясо сползает с костей. Только глаза остались прежними – проницательными и голубыми, как искры, высеченные кремнем.

– Ты доехала быстро, – заметила Дорис, впуская дочь в дом.

– К счастью, дороги почти свободны. – Мэри понизила голос. – Она уже проснулась?

– Только что. Сейчас она наверху, пытается дозвониться до Роберта. – Мэри уловила промелькнувшую вспышку тревоги на лице матери, но это мимолетное выражение тут же сменилось привычной стоической гримаской с легким оттенком пренебрежения.

Шагая медленнее, чем обычно, неловкой походкой больного человека, Дорис провела дочь по коридору. Потемневшие половицы поскрипывали под резиновыми подошвами ее туфель. В глубине живота Мэри возник трепещущий ком. Одного взгляда на гостиную со спущенными шторами на окнах ей хватило, чтобы понять – Ноэль действительно провела здесь ночь: журнальный столик был отодвинут в сторону, в углу дивана валялось смятое одеяло.

В кухне Дорис взяла с сушилки кружку.

– Кофе тебе не повредит, – заявила она. – Молоко в холодильнике. Угощайся.

– Спасибо, но я лучше выпью черного кофе. – Это была давняя игра: Дорис делала вид, будто ей неизвестно, что Мэри предпочитает черный кофе, а Мэри вела себя так, словно Дорис просто забыла об этом.

Мэри наблюдала, как ее мать наливает в кружку кофе из старомодной кофеварки, стоящей на плите. Как всегда, в кухне царила идеальная чистота, зеленый линолеум и бежевые пластиковые столы блестели. Даже сувенирные тарелки на полке над столом сияли, как свежевымытые. Должно быть, Ноэль сбивалась с ног, чтобы поддерживать в доме порядок, зная, как ценит его бабушка. Мэри почувствовала неожиданный укол ревности.

Она присела к столу у окна. Окно выходило на задний двор, где старая автомобильная шина была подвешена к крепкой ветке липы, тень шины падала на овал примятой травы под ней. «Все как прежде», – думала Мэри. Даже теперь, когда прежняя жизнь грозила взорваться, как проснувшийся вулкан, ее мать расхаживала по кухне, как в любое другое утро, вытирала несколько капель кофе, пролитых на плиту, тщательно прополаскивала губку, трогала пальцем землю в горшке с сенполией, проверяя, не пора ли полить ее. Внезапно Мэри испытала тревожное чувство: ей показалось, что ее прошлое – нечто осязаемое, книга, которую можно открыть наугад и найти в ней историю ее жизни, предопределенную и неизменную. Должно быть, беспокойство отразилось на ее лице, потому что Дорис с любопытством взглянула на дочь, перенося дымящуюся кружку на стол.

– Ты не голодна? Если хочешь, я сделаю яичницу.

«Разве я могу в такую минуту думать о еде?» – хотела было выкрикнуть Мэри, но вслух произнесла:

– Нет, спасибо. Позднее я сама сделаю сандвич. – И, услышав скрип половиц над головой, застыла, не донеся кружку до рта. Приглушенно и многозначительно она спросила: – Она не рассказывала, что случилось вчера вечером?

Дорис покачала головой:

– Нет, только спросила про Эмму. Когда я сказала, что Роберт увез ее, Ноэль побелела как полотно и бросилась наверх звонить ему.

Она осторожно присела на стул напротив Мэри. Солнечный свет пробивался сквозь льняные шторы, сиял на золотом крестике в вырезе кофточки Дорис. Крестик словно подмигивал, как всевидящее око, Напоминая Мэри, что она уже много лет не бывала в церкви. Ей вдруг захотелось встать на колени и попросить Господа превратить происходящее в страшный сон.

Мэри вздохнула и обеими ладонями обхватила кружку.

– Ноэль уже сообщила Роберту, что… хочет расстаться с ним?

Дорис кивнула.

– Вчера вечером они ужинали вместе и должны были обсудить, как поступить с Эммой. – Она поджала губы. – Я отговаривала Ноэль от этой встречи, у меня было предчувствие, что добром это не кончится. Так и вышло.

Мэри с трудом подавила вспышку раздражения. Так вот что ее мать считает самым важным! Прежде всего ее волнует ее собственная правота. Впрочем, Роберта недолюбливала не только Дорис. Мэри помнила, как ужаснулась она сама почти девять лет назад, когда Ноэль объявила о своей помолвке… с бывшим приятелем Коринны. С человеком, годящимся ей в отцы. С тем самым Робертом, который, по глубокому убеждению Мэри, довел ее подругу до самоубийства.

Потрясенная, Мэри выпалила то, за что Ноэль долго не могла простить ее. Ошеломленная, не верящая своим ушам, она воскликнула:

– Ты шутишь? Этот человек – чудовище. Он погубит тебя, как Коринну!

Ее слова стали острым инструментом, проткнувшим ореол счастья и безмятежности, окружавший Ноэль. Розовый румянец сбежал с ее щек, глаза неестественно ярко блеснули на пепельно-бледном лице.

– Не припомню, чтобы я спрашивала у тебя совета, – холодно отозвалась Ноэль. – Я уже давно усвоила, что у тебя бесполезно просить хоть что-нибудь.

У Мэри заныло сердце – от осознания, что ее дочь права. Но в отличие от Дорис она отдала бы все, лишь бы ошибиться. Годами она наблюдала, как жизнь Ноэль становится все безрадостнее, и недавно, когда ее отношения с дочерью стали более доверительными, уговорила ее…

– Он не стал даже разговаривать со мной.

Мэри обернулась на стуле. Ее дочь, белая как мел, с темными кругами под огромными серо-голубыми глазами, босиком стояла в дверях. Ее кудрявые черные волосы спутанным облаком падали на плечи, она по-прежнему была одета во вчерашний наряд – облегающее светло-голубое платье, безнадежно измятое во сне. Ноэль взглянула на мать, жившую на расстоянии сотни миль, словно мимоходом удивившись ее появлению на кухне за утренним кофе с бабушкой.

Мэри подмывало вскочить и обнять ее, но выражение лица Ноэль заставило ее сдержаться.

– О, дорогая… – растерянно выговорила Мэри.

Ноэль произнесла, как в глубоком трансе:

– Он говорит, что я недостойна Эммы, что ей будет лучше с ним. – Осознав смысл собственных слов, она безвольно опустилась на стул рядом с Мэри. Сиплым голосом она добавила: – Он обвинил меня в том, что вчера я напилась.

– А это правда? – вынудила себя спросить Мэри.

Ноэль бросила на нее взгляд, исполненный неподдельного пренебрежения.

– А ты поверишь, если я скажу «нет»?

– Конечно.

На лице Ноэль отразилась растерянность.

– Я не знаю, что со мной случилось. В ресторане у меня вдруг закружилась голова, и я упала. – Она провела дрожащей рукой по лицу. – Не знаю, правда ли это, но, кажется, Роберт что-то подсыпал в мою пепси.

Мэри не сомневалась, что Роберт способен на такое. И все-таки предположение дочери прозвучало как реплика из «мыльной оперы». Слушать его здесь, в уютной кухне, с фиалками на подоконниках и банкой для печенья в виде поросенка Порки, было по меньшей мере нелепо.

И в то же время Мэри остро сознавала, как много зависит от ее ответа.

– Я не стала бы возлагать вину только на него, – резко заявила она. – Как ты себя чувствуешь?

– Словно меня ударили по голове крокетным молотком, – простонала Ноэль.

– Я налью тебе кофе. – Мэри начала подниматься, но Ноэль с быстротой молнии схватила ее за запястье.

Однако Мэри остановил не этот жест, а затравленные глаза дочери.

– Я понимаю, как все это выглядит, ноты должна поверить мне. – Пальцы Ноэль сжались, впиваясь в руку Мэри. – Этого он и добивался – хотел, чтобы все считали, будто я напилась. Таков был его план.

– А как насчет полиции? Может, стоит позвонить туда? – с сомнением произнесла Мэри. Помощник шерифа, Уэйд Джуитт, был давним приятелем Роберта.

– Я уже пригрозила сообщить в полицию. – Ноэль отпустила руку матери и откинулась на спинку стула, в ее глазах заблестели непролитые слезы. – Роберт только рассмеялся и посоветовал позвонить его адвокату. Он утверждает, что судья уже подписал решение об опеке.

Дорис рывком вскинула голову.

– Подумать только, этот мерзавец!…

– Ты считаешь, он говорит правду? – перебила Мэри.

– В этом я не сомневалась ни секунды. Он все продумал заранее, подстроил ловушку. А я… попалась в нее. – Плечи Ноэль поникли, она закрыла лицо ладонями. Когда она наконец подняла голову, ее щеки были мокрыми от слез.

– Тебе нужен адвокат, – решила Мэри.

Ноэль безнадежно покачала головой.

– Я знакома только с адвокатами, работающими на Роберта. – Она прикусила нижнюю губу, гневно нахмурилась, досадуя не только на Роберта, но и на собственную наивность.

Мэри вдруг вспомнила о своей давней подруге Лейси Бак-стон, В последнее время они перестали поддерживать связь, но Мэри слышала, что Лейси вернулась в город и занялась частной практикой.

– Я знаю человека, который мог бы тебе помочь, – сообщила она. – С этой женщиной я когда-то училась в школе. – Она говорила осторожно, чтобы не пробуждать в дочери напрасных надежд. – Будем надеяться, что ее номер есть в справочнике.

– Сейчас посмотрим. – Дорис встала, прошаркала к телефону и вынула из ящика под ним телефонный справочник тоньше записной книжки Мэри.

– Поищи фамилию Бакстон, – подсказала Мэри. – Лейси Бакстон.

Дорис удивленно взглянула на нее и недовольно поджала губы.

– Если ты считаешь, что это наша последняя надежда, с таким же успехом мы можем позвонить гробовщику.

– Ты что-то имеешь против Лейси? – осведомилась Мэри.

– Будто ты не знаешь! – фыркнула ее мать.

Мэри показалось, что в голове ее лопнула туго натянутая струна, причинив резкую боль. Ее охватил неудержимый гнев.

– Ты говоришь о том случае тридцатилетней давности, когда Лейси Бакстон застали голой с другом ее отца? Мама, зачем делать из мухи слона?

Плотно сжатые губы Дорис подрагивали. Мэри напряглась, ожидая взрыва праведного негодования, но внезапно выражение лица матери смягчилось, недовольство сменилось глубокой усталостью. Тусклым голосом она произнесла:

– Да, пожалуй, это ни к чему.

Мэри переглянулась с дочерью. На миг горе объединило их. Обе они выросли в одном и том же доме, обе безнадежно бились о стену одинаковых запретов и предубеждений. Мэри знала, что, несмотря на всю преданность Ноэль бабушке, порой ей приходилось нелегко.

От неудержимого желания защитить свою дочь у Мэри ослабели колени. Однажды Ноэль уже попала в беду, но Мэри, слишком перепуганная и неопытная, препоручила ее заботам своей матери. Теперь же она точно знала, что надо делать.

– Иди переоденься, а я пока позвоню, – предложила она. – Если Лейси дома и согласится встретиться с нами, я отвезу тебя к ней. Как только мы во всем разберемся, всем нам станет легче.

Глава 3

Сидя в машине, Ноэль смотрела, как Мэри вытаскивает из сумочки ключи. «Мне следовало бы поблагодарить ее, – думала Ноэль, – за приезд, за искреннее стремление помочь и поддержать». Но что-то мешало Ноэль произнести вслух слова благодарности. Она не знала, в чем дело, но с самого детства чувствовала необходимость утаивать от матери нечто слишком драгоценное, что следует беречь как зеницу ока. Она коснулась руки Мэри.

– Напрасно ты взялась за это дело. – Слова прозвучали резче, чем следовало, и Ноэль поспешно добавила: – Конечно, я благодарна тебе, но я вовсе не рассчитывала…

– Одну я тебя все равно не отпустила бы. Иначе зачем я примчалась сюда? – Мэри явно была взвинчена.

Пока машина катилась по Кардинал-стрит, напряжение усиливалось, заполняя паузу. «Мы похожи на два обломка», – думала Ноэль. Все попытки подстроиться друг к другу напрасны. А может, они просто не пытались найти точки соприкосновения. Или прилагали недостаточно стараний. Так или иначе, у нее с Эммой все было по-другому…

Ноэль задумалась о дочери, уже проснувшейся в доме на Рамзи-Террас – растерянной, в панике зовущей мать. Что скажет ей Роберт? Объяснит, что мама больна? По крайней мере отчасти это правда. Ноэль нездоровилось, ее подташнивало, голова казалась чугунной. Но ради Эммы она была готова пройти босиком по битому стеклу. Она молилась лишь об одном: чтобы подруга матери сумела помочь им.

Лейси Бакстон жила на другом конце города, на Эгремонт-драйв, на расстоянии мили от Рамзи-Террас. Пока машина взбиралась по длинному склону холма, проезжая мимо церкви святого Винсента и похоронного бюро «Фин и Фэйзер», Ноэль думала: «Предположим, она ничем не сможет помочь. Что дальше?»

На ужасный миг Ноэль представилось, что все случилось так, как задумал Роберт. В первые годы их супружеской жизни она не раз просыпалась, совершенно не помня подробностей прошлого вечера. Паника захлестывала ее, напоминая грязную приливную волну, выносящую на берег плавучий мусор стыда и раскаяния.

«Нет, я всегда помнила, как выпивала первый бокал», – возразила себе Ноэль. А первой мыслью при пробуждении всегда была одна – выбить клин клином.

«Он ведет сложную психологическую игру. Старается внушить мне, что я сумасшедшая».

Вновь осознав, что ей предстоит, Ноэль ощутила безграничное отчаяние. В этой битве против Голиафа у нее нет даже пращи. Может ли она рассчитывать на победу?

Мэри с беспокойством посмотрела на нее.

– Хочешь, я остановлюсь? Ты опять побледнела.

– Нет, я в порядке. Просто мне немного душно. – Ноэль опустила стекло. На самом деле она чувствовала себя отвратительно, но что толку объяснять? Мать вряд ли поймет ее. Ноэль была убеждена, что ее мать никогда не была привязана к ней всей душой.

Ветер овеял ее лицо, тошнота начала утихать. Но ком паники в горле проглотить так и не удалось. А если адвокат ей ничем не поможет? Если вернуть Эмму они не сумеют ни сегодня… ни даже завтра?

Думать об этом было слишком страшно.

– Лейси тебе понравится. – Голос матери доносился до Ноэль откуда-то издалека. – Мы с ней не встречались с тех пор, как окончили школу, но даже в те времена она умела постоять за себя и за своих друзей. Даже когда весь город считал ее местной Иезавель.

– Это правда, что ее соблазнил друг ее отца?

Мэри усмехнулась.

– Лейси уверяла, что они действовали по обоюдному согласию, но, похоже, ей просто хотелось позлить отца. – Она сбросила скорость, проезжая мимо дома престарелых «Золотой луг» с воротами, запертыми на выходные. – Насколько я помню, мистер Бакстон был не из тех людей, которые живут сами и не мешают жить другим. Достаточно сказать, что Лейси отправили к тете и дяде в Буффало. С тех пор мы не виделись, но я ничуть не удивилась, узнав, что она стала адвокатом.

– Надеюсь, она возьмется за мое дело. – Ноэль нерешительно взглянула на мать. – А ты веришь, что вчера я не выпила ни капли?

Они поднимались на Четем-Хилл, проезжая мимо антикварной лавки «Медный фонарь» и агентства недвижимости Ферриса. Мельком взглянув на дочь, Мэри твердо заявила:

– По пути сюда меня мучали сомнения. Но теперь они развеялись.

Ноэль испытала желанный прилив облегчения. У нее появился хотя бы один союзник, не считая бабушки. Если повезет, скоро будет и второй. Подумав об этом, Ноэль потянулась за своей сумочкой. От волнения она забыла причесаться. Если она не успеет придать себе респектабельный вид, Лейси может решить, что за это дело не стоит браться.

А ее мать, как всегда, выглядела безупречно в кремовых слаксах, персиковой блузке и таком же свитере, искусно присборенном на плечах. Ноэль приготовилась к неизбежному сравнению. Люди часто замечали, что они с матерью похожи, как сестры, но на самом деле это означало, что Мэри более миловидна и стильна.

– Никак не могу забыть о людях, встретившихся мне вчера в ресторане. Что они могли подумать? – В зеркальце пудреницы Ноэль увидела, что ее глаза покраснели и опухли. – Вообще-то мне до этого нет дела. Но если дойдет до суда…

– Эта мысль наверняка посетила и Роберта, – сухо отозвалась Мэри.

– Помнишь, ты предупреждала, что, выйдя за него замуж, я совершу самую чудовищную ошибку в своей жизни?

– Если бы выяснилось, что я была не права, я была бы просто счастлива.

– И все-таки ты не ошиблась. Но мне и в голову не приходило, что он способен опуститься до лжесвидетельства. – Ноэль захлопнула пудреницу и сунула ее в сумочку.

– А если ему не придется лгать? Если судья по какой-то причине встанет на его сторону?

Ноэль по-новому взглянула на мать. Порой Мэри вела себя так, будто ее ноги никогда не было в маленьком городке, однако прекрасно знала, по каким законам живут такие города.

– Все в Бернс-Лейк чем-нибудь да обязаны ему. – К этому обстоятельству Ноэль так привыкла, что говорила о нем равнодушно, как об оттенке неба. – Не только подрядчики, которых он обеспечивает работой. Он участвует в сделках с недвижимостью, ссужает деньги, даже помогает на выборах. Поэтому меня не удивит, если выяснится, что судья тем или иным способом уже запустил руку в карман Роберта. – Она откинулась на спинку сиденья, опять ошеломленная мыслью о том, что ей предстоит.

– Посмотрим, что скажет Лейси.

Мэри подъехала к современному дому в стиле ранчо, темно-бежевому, с зеленой отделкой. Краска на ставнях облупилась; «датсун» старой модели, стоящий на дорожке у дома, явно проделал немало миль. Если Лейси и была преуспевающим адвокатом, она предпочитала скрывать это. Ноэль невольно встревожилась, заметив неухоженный газон и живую изгородь, которую давно следовало подстричь.

Головокружение накатило на нее, и, почувствовав материнскую руку, Ноэль благодарно оперлась на нее. «Словно пьяница в часы похмелья…» Она еще помнила, каково просыпаться по утрам с ощущением, будто твоя голова набита промасленными тряпками, готовыми вспыхнуть. Эти воспоминания заставили ее выпрямиться и отдернуть руку. Неверно истолковав этот жест, Мэри оскорбленно взглянула на дочь.

«За наши ошибки расплачиваются близкие», – подумала Ноэль. Сколько раз в детстве она изо всех сил старалась быть хорошей! Как ни странно, от шалостей ее удерживали не мысли о матери: в глубине души Ноэль знала, что боязнь невольно причинить ей боль – почти суеверие. Наверное, она просто оберегала хрупкие отношения. Они с матерью виделись редко; в тех случаях, когда Мэри оказывалась дома, у нее почти не находилось времени на дочь.

Ноэль не могла допустить, чтобы Эмма выросла в такой же обстановке, чтобы дорожила каждой толикой материнского внимания, с нетерпением ждала волшебного дня, когда они будут не просто встречаться, а все время быть вместе. Но что ей делать теперь, без Эммы? «Кроме бабушки и Эммы, у меня никого нет».

У двери дома, заметив потрепанный коврик на пороге и картонные коробки в углу веранды, Ноэль обеспокоенно повернулась к матери:

– Как она поговорила с тобой по телефону?

– Так, словно я разбудила ее. И я могу почти ручаться, что она была не одна. – Мэри усмехнулась. – Кое-что в этой жизни остается неизменным.

Но дверь открыла совсем не такая женщина, какую ожидала увидеть Ноэль. Ей представлялась полногрудая блондинка в шелковом пеньюаре, нечто вроде уцененной Мэй Уэст. А Лейси Бакстон оказалась миниатюрной, веснушчатой, с коротко подстриженными темными волосами, в которых мелькали седые пряди, и карими глазами в окружении мелких морщинок. В своих джинсах и полосатой тенниске она напоминала скорее мать на родительском собрании в школе, чем опытного адвоката, специализирующегося на разводах.

– А, привет! Проходите. – Она вскинула голову, посмотрела куда-то за спины гостей и пронзительно свистнула. – Саманта! Ко мне, детка! Оставь бедного кота в покое. – Звучный голос, исходящий из ее хрупкого тела, изумил Ноэль: он напоминал рев портового грузчика.

Громадный косматый пес влетел в дом, чуть не сбив Ноэль и Мэри. Лейси провела гостей в тесную гостиную, где собака с грязными лапами уже взгромоздилась на диван. Лейси не обратила на нее внимания: она не сводила глаз с Мэри.

– Подожди, я попробую угадать сама… у тебя есть собственная студия?

Мэри закатила глаза.

– Благодарю за комплимент. Он особенно приятен, если вспомнить, что из нашего класса только я одна сдала выпускные экзамены на год позднее всех, притом сдала неважно.

Лейси проказливо рассмеялась и повернулась к Ноэль.

– А ты, должно быть, дочь Мэри. Глазам не верю! Я помню тебя еще крошкой. – Она протянула руку, даже не заикнувшись о сходстве Мэри и Ноэль: один балл в пользу Лейси.

Второй балл Ноэль мысленно поставила ей за крепкое деловое рукопожатие.

– Спасибо, что вы согласились сразу встретиться со мной.

Лейси невесело улыбнулась.

– Жаль только, что встреча состоялась при таких досадных обстоятельствах. Сейчас мы приступим к делу. Садитесь, если найдете куда. Хотите чего-нибудь – кофе, чаю? Боюсь, больше у меня ничего нет. Я поселилась здесь всего неделю назад и, как видите, еще не успела устроиться.

Ноэль боролась с желанием выкрикнуть: «Вы в своем уме? Мою дочь держат в заложницах, а вы предлагаете мне вести светские разговоры за чаем?» С трудом изобразив улыбку, она пробормотала:

– Я не отказалась бы от чашки чаю.

– А мне лучше кофе, – подхватила Мэри.

Через несколько минут из кухни послышался зычный голос Лейси, от которого по дому прокатилось эхо:

– Мэри, я слышала, у тебя есть собственное рекламное агентство в нашем грешном мегаполисе. А я двадцать восемь лет проторчала в Цинциннати – не спрашивай, это долгая история! – но так и не смогла отряхнуть с ног прах провинциального городишки. Когда мать умерла и, оставила мне в наследство этот дом, он показался мне знамением Божиим. Вот я и решила вернуться сюда и посмотреть, что из этого выйдет.

– Сожалею о смерти твоей матери, – произнесла Мэри, когда Лейси появилась в гостиной через несколько минут, рискованно балансируя потертым металлическим подносом с тремя дымящимися кружками. – А твой отец? Он еще жив?

– Смотря что называть жизнью. Он в приюте для престарелых и почти все время не в себе. – Несмотря на все ссоры с отцом, на лице Лейси отразилась неподдельная печаль. – А как твои родители?

– Отец умер, когда Ноэль была еще крошкой, – сообщила Мэри. – Но с мамой все хорошо. – Она не упомянула о болезни Дорис. Ноэль задумалась, представляет ли себе мать, как тяжело больна бабушка.

Спортивной туфелькой детского размера Лейси потеснила собаку, высвобождая место на диване. Рухнув на продавленные подушки, покрытые слоем собачьей шерсти, она наклонилась вперед, поставила локти на колени и устремила на Ноэль откровенно любопытный взгляд.

– Итак, начнем. Я помню, что вы приехали сюда не для того, чтобы поговорить о последнем вечере встречи выпускников. Сделайте глубокий вздох и начните с самого начала.

Ее голос звучал так сочувственно и в то же время ободряюще деловито, что Ноэль чуть не расплакалась.

– Речь пойдет о моей дочери Эмме. Ей пять лет. – Она с. трудом сглотнула. – Мы с мужем… расстались несколько недель назад. Я думала, мы разойдемся по-хорошему. Но вчера муж увез Эмму, пока я… спала. – Ноэль утаила неприглядные подробности, к тому же рассказ о встрече в ресторане прозвучал бы малоубедительно. Об этом можно было упомянуть и потом, когда Лейси согласится стать ее адвокатом. – А теперь он заявляет, что суд назначил его временным опекуном. Я не знала, что такие решения принимают в отсутствие одной из заинтересованных сторон…

Лейси задумчиво кивнула.

– Это называется односторонним слушанием. К нему прибегают только в исключительных обстоятельствах, когда ребенку грозит серьезная опасность.

Ноэль окаменела.

– Мисс Бакстон, я хорошая мать. Я ни за что не причиню вред единственной дочери.

– Зови меня Лейси. – Мисс Бакстон ободряюще улыбнулась. – Послушай, я буду откровенна с тобой. Тебя я вижу второй раз в жизни, зато твоего мужа помню с тех пор, как мы вместе учились в школе. – Она многозначительно переглянулась с Мэри. – Еще в те времена он привык добиваться своего.

– Я хочу знать только одно: можете ли вы помочь мне?

Ноэль затаила дыхание. А если Лейси откажется? Что ей тогда делать? Взглянув на неразобранные коробки и стопки книг по углам, Ноэль вдруг поняла: посторонний человек, увидев их в эту минуту, счел бы более сильной натурой ее, Ноэль, хозяйку идеально чистого дома. Между тем она сидела с бешено бьющимся сердцем и надеялась, что ее спасет обитательница этого грязного дома и дивана с отпечатками собачьих Лап и клочьями шерсти.

Она в тревоге наблюдала, как Лейси с отрешенным видом потягивает кофе, словно взвешивая все негативные последствия борьбы с таким могущественным человеком, как Роберт. Наконец Лейси с решительным стуком поставила кружку на столик.

– Мне сорок семь лет. Набивать шишки я начала еще до того, как ты родилась. Мне хотелось только покоя и тишины да небольшой семейной практики. Если я возьмусь за это дело, то окажусь в положении христианина, брошенного на съедение львам. – Она посмотрела вдаль, а потом вдруг развела руками. – Зато никто не обвинит меня в стремлении искать легкие пути!

Ноэль прерывисто вздохнула.

– Значит ли это, что вы согласны быть моим адвокатом?

Лейси круто повернулась к Мэри.

– Помнишь Бака, старшего брата Роберта?

Мэри нахмурилась.

– Того, что погиб в аварии?

– Его машина рухнула в овраг. Он умер мгновенно. – Лейси покачала головой, опечаленная воспоминаниями. – Ему было девятнадцать лет. Досадная смерть, правда? – И прежде чем Ноэль успела спросить, какое отношение имеет к ее делу смерть брата Роберта, Лейси объяснила: – Мы начали встречаться в старших классах, когда он уже был выпускником, а мне предстояло еще учиться и учиться. Славный парень. Но если послушать его родителей, я была настоящей блудницей вавилонской. Господи, да мы ни разу не переспали! Мы только встречались пару месяцев, и я до сих пор удивляюсь, как Баку удалось так долго терпеть родительские попреки!

Ноэль понимала, что имеет в виду Лейси. Она помнила, сколько времени понадобилось родителям Роберта, чтобы примириться с ее существованием. Даже теперь, через девять лет после свадьбы, отношения Ноэль со свекром и свекровью были более чем прохладными. Впрочем, в последнее время Гертруда стала благосклоннее к ней. «Вероятно, потому, что я – мать ее единственной внучки». Гертруда души не чаяла в Эмме.

– Мои свекровь и свекор стараются не вспоминать про Бака, – заметила она. – Должно быть, это слишком мучительно.

– Я заговорила о нем вот почему: я не понаслышке знаю, каковы Ван Дорены, – продолжала Лейси, – и знаю, что именно мне предстоит. – Она устремила на Ноэль прямой и решительный взгляд карих глаз. – Сомневаюсь, что я в здравом рассудке, но все-таки за это дело я возьмусь. – Она протянула руку. – Но не торопись благодарить! Сначала я хочу предупредить тебя: это будет нелегко. И обойдется недешево. Мне незачем даже знать все обстоятельства дела, чтобы сразу все понять.

В душе Ноэль облегчение боролось с тревогой.

– Что же будет дальше?

– Завтра утром я прежде всего сделаю несколько звонков. Кто адвокат твоего мужа? – Лейси потянулась за ручкой и большим желтым блокнотом, лежащим на столе.

– Бретт Джордан из компании «Джордан, Торранс и Сандерс», – ответила Ноэль, – Но Роберт обращается к нему только при оформлении трансфертов на недвижимость и так далее.

– Скорее всего ему порекомендуют специалиста по, разводам. – Лейси что-то нацарапала в блокноте. – Как только я хоть что-нибудь разузнаю, я свяжусь с тобой. А пока постарайся успокоиться. Незачем поддаваться панике – ведь мы еще не знаем, каковы наши шансы. – Она строго нахмурилась, – И еще: не предпринимай никаких попыток связаться или встретиться с мужем, как бы тебе этого ни хотелось. У тебя и без того достаточно проблем. Capisce? ^[2]

Ноэль нехотя кивнула. Но ее не покидала мысль о маленькой дочери, с плачем зовущей мать. Если она сумеет встретиться с Эммой, увидеть ее хотя бы на минуту, объяснить, что все будет хорошо…

– А ты уже примерно представляешь, чего мы можем ожидать? – Мэри выпрямилась, удерживая на колене кружку с кофе.

– Хорошая новость такова: решение об опеке не что иное, как временная мера. – Лейси рассеянно погладила Саманту, похрапывающую, как медведь в спячке. – Как только состоится общее слушание, вы сумеете заявить о своих правах, поверьте мне. Первое правило нашего дела – назначить дату, и чем скорее,тем лучше.

Ноэль почувствовала себя изголодавшимся человеком, которому бросили жалкие крохи. Но она должна была узнать кое-что еще, что заставило ее вцепиться в эти крохи.

– Каковы мои шансы на то, что Эмму вернут мне?

Лейси ответила грустной улыбкой.

– Если бы я знала, я была бы гадалкой, а не адвокатом. Завтра мы будем знать больше, Так что наберитесь терпения, ладно? – Поднявшись, она проводила гостей до двери. – И помните: сначала надо определить, насколько силен наш противник.

Для Ноэль, с трудом удерживающейся на грани срыва, эти слова прозвучали как призыв к оружию.

Сидя в любимом кресле у окна, Дорис Куинн продевала иглу сквозь натянутую на пяльцы ткань, стараясь не уколоться. Обычно в такое время она ложилась вздремнуть. Но этот день был особенным. Несмотря на усталость, о сне не могло быть и речи. Дорис была не в силах сибаритствовать, зная, что ее единственная внучка в беде.

Но прежде следовало покончить с одним делом. Чрезвычайно важным делом.

Услышав шум подъезжающей машины, Дорис выпрямилась и отложила вышивание. Она попыталась встать, но у нее подогнулись колени, и она с резким выдохом упала в кресло. Дорис дрожала, ее сердце билось в хрупкой грудной клетке как перепуганный птенец. От нетерпения закружилась голова.

Дорис ненавидела свою болезнь. По ее вине она стала немощной. И эгоистичной: каждое новое испытание, выпавшее на долю ее близких, становилось проверкой ее выносливости. Долго ли она выдержит такое напряжение? Не станет ли последнее несчастье соломинкой, сломавшей спину верблюду? Как будто ей мало развода родной внучки!

Дорис нашарила в кармане халата четки. Закрыв глаза, она зашевелила губами, без устали повторяя: «Пресвятая Дева, Матерь Божия, молись за нас, грешников, ныне и в час нашей смерти…»

Да, Дева Мария придаст ей сил. Когда Дорис ждала своего первенца, врач предупредил, что ребенок может родиться недоношенным. Тогда Дорис начала усердно молиться, и Мэри Кэтрин появилась на свет в срок, со всеми положенными пальчиками на руках и ногах! В благодарность Дорис назвала ее в честь Пресвятой Девы. Второе имя, Кэтрин, досталось Мэри от матери Дорис, которая ходила в церковь не только каждое воскресенье, но и никогда не пропускала утренние службы в пятницу, хотя ей приходилось растить, одевать и кормить пятерых детей. Но более своевольного ребенка, чем Мэри Кэтрин, Дорис не могла себе вообразить. Девочка ничем не походила на свою сестру, ласковую, как котенок, и совершенно бесхитростную.

Именно поэтому Дорис всегда была особенно строга с Мэри, решив вовремя наставить на путь истинный непослушную старшую дочь. Но она потерпела фиаско. Не только в роли матери, но и в глазах Господа.

Да, она поступила по-христиански, много лет назад приняв в дом Мэри и ее ребенка. Но при этом она ревниво опекала внучку. Незаметно побуждала Ноэль быть откровенной с ней. В то время Дорис не понимала, что творит, но болезнь и сознание того, что ее земные дни сочтены, заставили ее понять собственную ошибку.

Хуже всего было сознавать, что, даже будь у нее шанс все исправить, она не сумела бы воспользоваться им. Приходилось мириться с тем фактом, что она допустила непростительную оплошность. Но благодаря этому у Ноэль и Мэри появилась крыша над головой и еда. Муж Дорис – упокой, Господи, его душу – был добрым, но бесхребетным человеком. Ей постоянно приходилось подталкивать его, побуждать к действиям. Подстрекать и упрекать, чтобы он не упустил случай, и в конце концов его босс, мистер Эванс, назначил его старшим менеджером. А кто заставил его оформить страховой полис, чтобы в случае его смерти вся семья не осталась нищей?

Но каким бы ни был нанесенный ущерб, она должна попытаться исправить хоть что-то. Нельзя допустить, чтобы Мэри Кэтрин и впредь считала, будто в жизни собственной дочери она играет самую незначительную роль. Она нужна Ноэль, и теперь – особенно. Пришло время все прояснить.

Услышав за дверью шаги, Дорис поднялась, поморщившись от резкой боли в боку. Ее взгляд упал на картину над диваном – Христос на кресте, с обращенным к небу лицом и выражением восхищения и муки на нем. Но Дорис уже выяснила, что в смерти нет никакой доблести. В сущности, это ничем не примечательное явление. Разве что умирать немного… неловко. В желудке урчит в самое неподходящее время, за ночь под одеялом скапливается неприятный запах. Мерзнешь чаще, раздражаешься быстрее. Одну половину дня проводишь в уборной, вторую – в постели. Да еще приходится зависеть от людей, которых прежде всеми силами старался избегать.

– Ну, не томите меня! – воскликнула Дорис, едва Мэри и Ноэль вошли в комнату. – Что она сказала? Судя по вашим лицам, нечто не слишком обнадеживающее.

Лицо Ноэль было белым как бумага, под пышной копной непослушных черных волос, попортивших Дорис немало крови.

– Пожалуй, встреча прошла удачно. – Ноэль вздохнула и уставилась в окно, словно ждала, что Эмма с минуты на минуту появится у крыльца. – Завтра мы будем знать больше.

Дорис пренебрежительно фыркнула.

– Чтоб он провалился, этот твой муж! Я готова сама поехать к нему и задать ему…

– Мама! – Мэри предостерегающе взглянула на нее. – Пожалуйста, замолчи.

Дорис удивленно закрыла рот. Как она посмела?! Было время, когда за подобный тон ее дочь ждало не просто несколько шлепков. Но Мэри уже не дитя, а ей, Дорис, надо поберечь силы для другой, настоящей битвы.

Подавив раздражение, она сообщила:

– В холодильнике есть салат из тунца. Хотите, я приготовлю сандвичи? С кисло-сладкими пикулями – банка сохранилась еще с прошлого лета.

Ноэль устало покачала головой.

– Спасибо, бабушка, но я все равно не смогу проглотить ни крошки. Если можно, я прилягу наверху.

– Я тоже не голодна. – Мэри взглянула на часики – тонкие, золотые, очень дорогие на вид. – Мне пора возвращаться. Не хватало еще попасть в пробку. – И она обняла Ноэль жестом материнской заботы и сочувствия. – Звони сразу, как только что-нибудь узнаешь. А если я тебе понадоблюсь, я сейчас же примчусь.

В душе Дорис закипало раздражение. Она не сомневалась, что Мэри разыграла эту сцену умышленно. А когда ее внучка ответила: «Спасибо, мама. Обязательно позвоню», – Дорис была готова задушить обеих.

«Господи, детка, чтобы просить о чем-нибудь, надо сначала понять, чего ты хочешь!»

Дорис проводила Мэри до крыльца.

– С твоей стороны было очень мило навестить нас, – язвительно процедила она.

– Завтра утром у меня важная встреча. С перспективным клиентом. Я должна… – На полпути вниз по ступеням Мэри остановилась и обернулась: – Скажи, почему мне вечно приходится извиняться перед тобой? Я уезжаю потому, что пока ничего не могу сделать. А не потому, что хочу поскорее вырваться отсюда. Ради всего святого, мама, скажи, что еще тебе надо?

– Для разнообразия ты могла бы попытаться стать матерью.

Дорис увидела, как изменилась в лице дочь. Ее щеки вспыхнули негодованием. Из двоих дочерей Дорис на Теда была больше похожа Мэри. Она унаследовала его высокий лоб и невинные серо-голубые глаза, каштановые пышные волосы, даже его привычку стоять, вывернув наружу носок одной ноги, словно готовясь к схватке. Но старшую дочь Дорис никто не назвал бы бесхребетной.

На миг Дорис испытала жгучее желание повернуть время вспять, вернуться в тот день, когда Мэри объявила о своей беременности. Если бы только она сумела отнестись к дочери с пониманием! Если бы не наговорила столько ужасных слов…

– Не хватало еще, чтобы именно ты напоминала мне, что я – мать Ноэль. – В ярком солнечном свете глаза Мэри сверкали, как лед.

Казалось, она собиралась добавить что-то еще, произнести вслух слова, от которых ее мать скривилась бы, будто съела что-то кислое. Дорис почти хотела, чтобы эти слова наконец прозвучали: только тогда с затруднением было бы покончено.

– А по-моему, лишнее напоминание тебе не помешает, – отозвалась Дорис.

Мэри с вызовом вскинула подбородок.

– Значит, вот что тебе особенно нравится? Видеть меня в безвыходном положении?

– Речь не о тебе, Мэри Кэтрин. О Ноэль.

– Ты до сих пор наказываешь меня? Только и всего?

Дорис вздохнула. Она знала, что когда-нибудь этот момент наступит. Но, Господи, почему ей так тяжело? Боль, вспыхнувшая в боку, теперь пронизывала все тело. А живущая напротив Бетти Кинан чуть не вывалилась из окна второго этажа, чтобы увидеть, что происходит. Дорис ощутила прилив раздражения, но тут же вспомнила, что именно Бетти поливала ее газон и забирала почту все две недели, пока сама она лежала в больнице.

– Это ты не умеешь прощать, – парировала Дорис. – Да, я понимаю: в том, что ты почти вычеркнута из жизни собственной дочери, гораздо проще обвинить только меня. Но этим делу не поможешь. – Ее голос задрожал. – Возвращайся домой, Мэри Кэтрин. Ноэль нужна ты, ее мать, а не больная старуха, еще одна обуза.

Но Мэри не собиралась сдаваться.

– По-моему, ты забыла, что у меня есть собственная жизнь, не говоря уже о работе.

– Тебе незачем отчитываться передо мной. Объясни это Ноэль.

– Ты всегда точно знаешь, что лучше, не так ли?

От ненависти в глазах дочери Дорис пошатнулась. Так вот какие чувства в действительности испытывает Мэри, вот что прячет под притворной вежливостью, старательно выбирая подарки ко дню рождения и Дню матери! Вот ее удел… Дорис устало произнесла:

– Я знаю, что порой бывала несправедлива к тебе, Мэри Кэтрин. Вот почему я прошу, чтобы по отношению к своей дочери ты поступила как подобает. Пожалуйста, возвращайся домой – ради нее. Ты нужна ей.

Повисло неловкое молчание. Мэри заговорила первой.

– Мне пора. – Ее голос прозвучал холодно. Повесив сумочку на плечо, она отвернулась.

Дорис смотрела, как Мэри быстро вышагивает на негнущихся ногах по дорожке, прикрывая глаза ладонью от слепящего солнца. В ярком летнем свете двор казался бесцветным. Мэри выглядела как видение из далекого прошлого, выцветший снимок из семейного альбома.

Она уехала, а эхо резкого хлопка дверцы машины еще долго звенело в тишине. Дорис втянула воздух, напоенный ароматом жимолости, и только после этого позволила себе опуститься в плетеное кресло у двери. Она тяжело дышала, прижав ладонь к боку. Хорошо, что дочь не видит ее в эту минуту. Мэри понятия не имеет, насколько тяжело она больна. Она считает, что рак побежден. Но если она узнает правду, она сочтет своим долгом «поступить как подобает», что бы это ни значило.

«Я не хочу, чтобы она вернулась сюда из-за меня», – думала Дорис. Нелепое желание. Разве дочь не дала ей понять, что возвращаться она не собирается?

Мэри выбрала живописную дорогу, огибающую озеро и вливающуюся в шоссе, ведущее через город. Прежде, когда она бывала выбита из колеи, пейзажи исцеляли ее душу, как бальзам, казались прохладной ладонью, прижатой к горячему лбу. Но сегодня они не оказали желаемого эффекта. Озеро промелькнуло незамеченным. Узкая дорога, обсаженная ольхой и виргинской сосной, усеянная солнечными пятнами, пробивающимися сквозь ветви, показалась Мэри унылой, как городской туннель.

«Как посмела она, именно она, обвинить меня в том, что я пренебрегаю дочерью?!» Это было не просто несправедливо, а чудовищно. Разумеется, Мэри была готова оказать Ноэль всяческую помощь, но неужели это означает, что она обязана забыть о собственной жизни? Чтобы все уладить, понадобятся недели, даже месяцы. Каким же образом она сможет управлять компанией, находясь на расстоянии сотни миль от офиса?

Ноэль ни за что не попросила бы ее об этом – напротив, ужаснулась бы требованию Дорис. Не поэтому ли Мэри старалась воздерживаться от подобных поступков? Она не знала, как будут восприняты такие жертвы с ее стороны. И дело вовсе не в том, что она боялась недовольства Ноэль. Это было бы слишком просто. Нет, их взаимоотношения подобны растению, которому всегда недоставало солнечного света. Бледному и чахлому. Оно выживет и когда-нибудь даже начнет плодоносить, но никого не поразит пышностью.

Эта мысль пробудила в Мэри раскаяние. Ей следовало быть внимательнее к Ноэль с самого детства, когда это имело значение. Она сумела бы… если бы не вознамерилась преуспеть во что бы то ни стало. Ее единственным средством спасения была упорная работа и еще более упорная учеба. И она добилась своего. Как выяснилось, принеся в жертву дочь.

Но справедливо ли взваливать всю вину на себя? В то время она была так молода. К тому же искренне верила, что рвется из последних сил не только ради себя, но и ради Ноэль. Слишком поздно она поняла, что иметь ребенка и собаку или, скажем, кошку – не одно и то же. Дети неизбежно становятся взрослыми.

Теперь ей все стало ясно. У нее есть повзрослевшая дочь, которая простила ее, но ничего не забыла. Мэри понимала: есть вещи, поддающиеся ремонту, а есть те, которые можно только склеить и поставить на полку. Единственная истина отчетливо виделась ей в дымке предположений, бесчисленных «если бы» и «возможно»: время и внимание, которыми обделен ребенок, ничем не заменишь.

Черт возьми, ее мать права. Ноэль действительно нуждалась в ней, хотя и не подавала виду. Пренебрегать ею недопустимо.

«Не забывай, что у нее есть и отец».

Мэри вновь вернулась к мыслям о Чарли. Они не виделись несколько лет, с крестин Эммы. Чарли, только что занявший пост главного редактора «Реджистера», выглядел весьма внушительно в темном костюме с галстуком. Бронуин, его дочери от второго брака, в то время еще девочке, сейчас уже исполнилось шестнадцать лет. «Всего на год меньше, чем было мне, когда родилась Ноэль…»

Мэри помнила, как они переглянулись, стоя над купелью. В глазах Чарли светилась насмешка с оттенком давней печали; он словно признавал, как молоды были они сами, когда стали родителями, и вот теперь, когда большинство их сверстников еще только растят детей, у них уже есть внучка. В этот миг Мэри охватило желание взять его за руку. Само собой, она удержалась.

Успокоенная воспоминаниями, Мэри уверенно вела машину, а узкая дорога сменилась двух-, а затем и четырехрядным шоссе. Думать о Дорис ни к чему, твердила она себе. Она сама знает, как поступить. Среди ее знакомых есть адвокат, занимающийся разводами, – лучший в Манхэттене. Она обратится к нему за советом…

Уже на окраине города, сворачивая на Тридцать четвертую улицу и видя в заднее стекло тусклый проблеск Ист-Ривер, Мэри поняла, что слова матери по-прежнему не дают ей покоя. У нее вдруг заболела голова. Поток транспорта становился все плотнее.

Понимает ли Дорис, о чем просит? Ее работа такова, что она просто не в состоянии бросить ее на несколько недель. Характер ее бизнеса требует постоянного внимания, она должна держать руку на пульсе города. Ее клиенты почувствуют себя брошенными, многие даже откажутся от ее услуг. И хотя ее подчиненные более чем компетентны, нелепо требовать от них…

Мэри ужаснулась, сообразив, что обдумывает немыслимое предложение матери. Собственное поведение вызвало у нее слабый смешок. «Должно быть, я спятила», – подумала она.

Много лет назад, покидая дом навсегда, она поклялась никогда не возвращаться. А если она все-таки решится на такой шаг, ей придется жить под одной крышей с матерью, и не день, не два, а неопределенное время. Разве они готовы к такому испытанию?

С другой стороны, а если ее мать права? Что, если, поступив иначе, она подведет Ноэль? «Живя в городе, я мало чем смогу помочь ей…»

Мэри не замечала, что плачет, пока не ощутила на ладони горячую влагу. Почему она вообще должна делать этот выбор? Почему значение имеют лишь те решения, принимать которые она совершенно не готова?

Глава 4

Понедельник наступил и прошел, не принеся ничего нового, кроме краткого звонка Лейси. Она сообщила, что поговорила с адвокатом Роберта и тот прислал ей по факсу копию срочного постановления об опеке, подписанную судьей Рипли. Стало ясно, что Роберт не солгал.

– По словам твоего мужа, то, что произошло тем вечером, было не единичным случаем. Он утверждает, что ты запила несколько месяцев назад, – сухо и бесстрастно произнесла Лейси.

Сердце Ноэль сжалось. Прислонившись к стене, она медленно съехала по ней на пол и больно ударилась копчиком.

– Он лжет!

– Беда в том, что у него есть доказательства. Он представил показания двух незаинтересованных свидетелей, которые утверждают, что несколько раз видели тебя мертвецки пьяной, в то время как твоя дочь гуляла без присмотра.

От внезапной судороги Ноэль скорчилась, коснулась лбом коленей, ударив себя по уху черной трубкой телефона.

– Господи, кто выдумал эту чушь?

– Об этом я хочу спросить у тебя.

На минуту Ноэль задумалась, прижав кулак ко лбу, но после бессонной ночи мысли путались у нее в голове, вертелись, как ярмарочная карусель.

– Дженнин, – наконец процедила она сквозь зубы. – Одним из этих свидетелей должна быть Дженнин. Ручаюсь, Роберт подкупил ее.

– Кто такая эта Дженнин?

– Его секретарша и любовница. Теперь ясно?

– Хм… Стало быть, заговор. – Ноэль услышала треск задвинутого ящика и шелест бумаг. – А соседи? Кто-нибудь из них постоянно бывал у вас дома?

Ноэль навещала Джуди Паттерсон – они по очереди возили детей на площадку и состояли в ландшафтном комитете квартала, – но предположить, что Джуди замешана в заговоре, было все равно что заявить, будто Кэти Ли Гиффорд совершила кражу в магазине.

– Я не знаю, кто способен на такую подлость.

Лейси вздохнула.

– Ну что же, кем бы ни были виновники, похоже, каша заваривается нешуточная. Ты готова к сражению, детка?

– А разве у меня есть выбор?

– Вопрос снимается. – Голос в трубке умолк, словно адвокат обдумывала и взвешивала решения. – Итак, что будем делать дальше? Сейчас узнаешь. Слушай внимательно, потому что с такой просьбой к тебе еще никто не обращался, и выполнить ее будет безумно трудно.

Ноэль напряглась.

– Я слушаю.

– Поклянись, что будешь держаться подальше от дочери, насколько это возможно в городке Бернс-Лейк с населением в восемнадцать тысяч человек, – продолжала Лейси. – Меньше всего нам нужно, чтобы у твоего мужа появились новые доказательства против тебя.

Ноэль ответила не сразу – она не могла шевельнуть языком. Слова Лейси казались ей костью, застрявшей в горле.

Каким образом она сумеет прожить хотя бы несколько часов, не говоря уже о днях или неделях, не видясь с родной дочерью? Роберт даже не подпускает Эмму к телефону! Со вчерашнего дня Ноэль раз двадцать замечала, что ее руки сами тянутся к ключам от машины. Однажды она уже отперла дверцу машины, но вдруг одумалась. Чтобы вернуться в дом, ей понадобились все физические и душевные силы.

– Завтра в это же время я уже буду знать дату заседания, – деловито продолжала Лейси. – Тогда мы и поговорим о свиданиях.

У Ноэль защемило в груди.

– О свиданиях? Они мне не нужны. Место Эммы здесь, со мной. Я ее мать!

– Знаю. Поверь, я делаю все возможное, чтобы вернуть тебе дочь, – произнесла Лейси мрачным тоном врача, сообщающего пациентке, что ей осталось жить всего полгода. Помедлив, она мягко добавила: – Но ты должна помочь мне, дорогая. Я могу твердо надеяться, что ты не сделаешь глупость?

Поколебавшись, Ноэль выдохнула:

– Да.

– Вот и хорошо. Я позвоню тебе, как только узнаю дату. – И Лейси повесила трубку.

Несколько минут Ноэль сидела неподвижно, вслушиваясь в длинный гудок в трубке. Наконец она поднялась. Она так дрожала, что сумела уложить трубку на рычаг лишь с третьей попытки. «Это не сон, – думала она. – Случилось самое страшное». Значит, будет мало просто предстать перед судьей и все объяснить. Предстоит долгая и кровопролитная битва.

К следующему полудню, так и не дождавшись известий, она поняла, что ее тревога быстро сменяется отчаянием. С воскресенья она спала урывками, часто просыпалась с колотящимся сердцем и тупой болью в глазах. Голод давно перестал мучить ее. Стоило Ноэль заставить себя перекусить, у нее начиналась тошнота. Мало того, впервые за несколько лет у нее возникло желание приглушить боль спиртным.

А потом тот же вкрадчивый внутренний голос, который шептал, что стаканчик бренди – всего один, как лекарство – ей ох как не повредит, начал спрашивать: что плохого, если она съездит домой? Официально они с Робертом еще не разведены. У него в доме в шкафах по-прежнему висят ее вещи, ключи от входной двери у нее в кармане. Если Роберт дома, устраивать скандал она не станет. Просто спокойно попросит разрешения увидеть Эмму.

«Ну разумеется! Почему бы тебе заодно не попросить луну на блюдечке?»

Как ни парадоксально, от опрометчивого поступка ее удерживал не страх перед Робертом и даже не обещание, данное адвокату, а мысли о дочери, которой в октябре должно было исполниться шесть лет, которая до сих пор верила в добрую волшебницу и Санта-Клауса. Каково будет Эмме, если отец захлопнет дверь перед носом у ее матери?

С другой стороны, что подумает о ней дочь, если за все это время мать ни разу не навестит ее и даже не позвонит?

– Бабушка, скажи, что со мной? – спросила Ноэль, стоя у плиты и подогревая суп. Наступил вторник, ее бабушка только что пробудилась после полуденной дремоты. – Мне кажется, что я схожу с ума. Что я умру, если не сумею хотя бы поговорить с Эммой.

Бабушка сидела у стола, сложив руки на коленях; ее волосы торчали, точно провода из разорванного кабеля. На бледных исхудалых ногах под подолом лилового велюрового халата набухли вены.

– Порой добрый Господь дает нам больше испытаний, чем мы можем вынести, – вздохнула Дорис.

– Бог здесь ни при чем.

Бабушка выпрямилась, строго возразив:

– Все в мире подвластно воле Божией. Не забывай об этом. – Она тяжело поднялась и пересекла кухню, шлепая по линолеуму протертыми подошвами розовых тапок. Она выключила газ, поскольку суп уже кипел, и продолжала: – И вспомни поговорку: «На Бога надейся, а сам не плошай». По-моему, мало толку сидеть сложа руки.

Ноэль отложила ложку, которой помешивала суп.

– Мне хотелось бы сделать одно, – яростно выпалила она, – отплатить Роберту той же монетой.

– Ну и что же тебе мешает? – Бабушкины голубые глаза, сидящие глубоко в складках старческой тонкой кожи, вспыхнули огнем.

– Во-первых, мой адвокат.

Бабушка презрительно фыркнула.

– Да, Лейси Бакстон помешана на мужчинах, но откуда ей знать, что значит быть матерью?

– Бабушка…

– Да я уже почти готова сама съездить к твоему мужу!

Вспышку раздражения Ноэль усмирила мыслью: «По крайней мере она предсказуема». Подрастая, она всегда знала, чего можно ждать от бабушки. В отличие от Мэри, которая появлялась и исчезала неожиданно, вечно спешила на автобус или еще куда-нибудь. Убедительный предлог, торопливый поцелуй… и обещание, что вскоре все будет по-другому.

Ноэль обняла бабушку и положила голову на ее острое плечо. От бабушки пахло мылом «Айвори» и горячим от утюга бельем.

– Помнишь, как в гостиной вдруг загорелись шторы и ты потушила их из садового шланга? – тихо спросила Ноэль.

Бабушка усмехнулась.

– По-твоему, надо было вызвать толпу этих надутых индюков в грязных сапогах, местных пожарных? Любой, у кого есть хоть капля ума, поступил бы как я.

Ноэль удержалась от справедливого замечания, что дом мог сгореть дотла.

– Вот что я чувствую, когда думаю об Эмме. Мне кажется, будто горит дом, она осталась внутри… а я не могу спасти ее. – У нее перехватило горло.

Бабушка отстранилась и с силой прижала руки к вискам внучки, словно желая укрепить ее решимость. Ее ладони касались щек Ноэль.

– В таком случае, дорогая, ты должна потушить пожар.

– Но Роберт…

– Он всего лишь мужчина. Если не считать твоего деда, я никогда не встречала мужчин, которые не были бы убеждены, что право повелевать миром им дает то, что болтается у них между ног. Но это не значит, что ты должна отступить без борьбы.

Ноэль изумленно уставилась на бабушку. Впервые на ее памяти Дорис выразилась так грубо, да еще упомянула мужские интимные органы. И действительно, весь мир Ноэль перевернулся вверх дном. Внезапно внутренний голос прошептал ей: «Знаешь, а ведь она права. Наверное, ты напрасно медлила так долго. Ты должна действовать».

Ноэль вдруг переполнило безрассудное желание увидеть дочь.

Она схватила ключи от машины, удобно припаркованной возле задней двери дома.

– Я скоро вернусь и отвезу тебя к доктору Рейнолдсу, – пообещала она. – Ты часок побудешь дома одна?

– Я же не труп. По крайней мере пока, – фыркнула бабушка. Но в ее глазах была тревога – не за себя, а за Ноэль. – Будь осторожна, слышишь?

Сидя в своем надежном сером «Вольво», ни на милю не превышая скорость, Ноэль боялась, что суставы ее пальцев, сжимающих руль, прорвут кожу. Предостережение адвоката то и дело всплывало у нее в голове, подмигивало ярким желтым цветом, но почти животное стремление защитить дочь крепло с каждой минутой. «Я справлюсь, – уверяла она себя. – А если начнется скандал, я просто… уеду».

Проезжая по мосту и сворачивая на Ирокез-авеню, она вдруг вздрогнула от новой пугающей мысли: а если никого не окажется дома?

Поскольку ее жизнь изменилась, ей и в голову не приходило, что остальные живут как прежде – для них наступил очередной обычный день. В такой час Роберт должен быть на работе, наконец сообразила она. Он не привык бездельничать. Но он не настолько беспечен, чтобы оставить дочь на попечение приходящей няни. Эмму он мог доверить лишь одному человеку.

Останавливаясь перед домом номер 36 по Рамзи-Террас, Ноэль была уверена, что увидит на подъездной дорожке белый «кадиллак» свекрови. Но вместо «кадиллака» возле дома была припаркована «ауди» Роберта, и это изумило Ноэль. Выйдя на тротуар, она внимательно оглядела вымощенную плоскими камнями дорожку, будто ожидая, что поперек нее протянута веревка.

Длинный особняк в стиле Тюдоров с высокими окнами и лепниной на стенах встретил ее неприветливо. Почему она не явилась сюда сразу? Зачем искала предлог? Ноэль вспомнила, сколько раз ей приходилось готовить ужины на скорую руку, когда Роберт звонил и сообщал, что привезет с собой нескольких деловых партнеров. В воскресенье после церкви к ним на ленч заезжали свекор со свекровью и засиживались до вечера. Но стоило Ноэль пожаловаться на усталость, Роберт раздраженно напоминал ей, что всю работу делают горничная и садовник. Можно было бы нанять и няню, если бы она согласилась переложить на нее хотя бы часть забот. Как будто Эмма была обузой!

Ноэль понимала, что во многом виновата она сама. Никто ни к чему не принуждал ее, угрожая оружием. И разве не сама она под влиянием Роберта превратилась в пассивное существо, так доверчиво шагнувшее в расставленную ловушку?

«Может быть, но больше это не сойдет ему с рук».

Торопливо шагая по дорожке, она вдруг почувствовала себя невесомой, как будто трудное решение придало ей легкости. Она окинула взглядом окна верхнего этажа, надеясь заметить дочь. Но закрытые окна равнодушно поблескивали стеклами. Со двора Паттерсонов доносились голоса детей, плещущихся в бассейне. Может быть, Эмма там? При этой мысли Ноэль воспрянула духом. Ей представилось, как она выхватывает из воды дочь с мокрыми голыми ручками и ножками и прижимает к себе, как в первый раз, через несколько минут после ее рождения.

Должно быть, Роберт услышал шум подъехавшей машины, потому что дверь распахнулась, едва Ноэль вошла на веранду. Рослый, хорошо сложенный мужчина в бежевых слаксах и желтой тенниске эффектно вырисовывался в раме двери и смотрел на Ноэль с досадой, как на уличного торговца или незваного гостя.

– Что ты здесь делаешь? – холодно осведомился он.

– Нелепый вопрос. – Ноэль мимоходом изумилась, услышав из собственных уст ворчливый голос бабушки. Она заглянула в дом. – Я приехала повидаться с Эммой.

– Она спит.

– Ничего, я подожду.

– Это ни к чему. С ней все в порядке.

– Если ты не возражаешь, я хотела бы убедиться в этом сама.

– Я возражаю. – На красивом патрицианском лице Роберта отразилась надвигающаяся буря. Глядя в его внимательные глаза сибирской лайки, Ноэль ощутила, как температура воздуха, прежде колебавшаяся в пределах тридцати градусов, вдруг резко упала. Несмотря на июльский зной, она поежилась, будто стояла перед открытой дверью рефрижератора.

Внутренний голос убеждал: «Будь сильной… ради Эммы». Она не могла позволить себе сдаться и на этот раз.

– Как ты смеешь?! – Ее голос дрожал от стараний не закричать. – Как ты смеешь не пускать меня к ребенку?!

– Но кто-то же должен взять на себя ответственность. – Взгляд Роберта стал безжалостным, губы презрительно скривились. – Господи, Ноэль, когда ты в последний раз смотрела на себя в зеркало? Ты совсем опустилась и даже не заметила этого.

Ноэль дрогнула, но не отступила.

– Можешь забрать себе все – и этот дом, и все, что в нём есть. – Она взмахнула рукой, охватывая дом широким жестом. – Только отдай мне Эмму!

Роберт разразился кратким сухим смешком.

– Все это и так принадлежит мне. Разве ты когда-нибудь видела, чтобы я обивал чужие пороги?

– Я вижу перед собой человека, который считает, что даже убийство сойдет ему с рук, – парировала Ноэль. – Но на этот раз ты ошибаешься, Роберт.

Он холодно улыбнулся, однако Ноэль поняла, что ее слова достигли цели. Правое веко Роберта задергалось.

– Слушай, у меня нет времени на пустую болтовню. Если тебе что-нибудь нужно, обратись к моему адвокату. – И он начал закрывать дверь.

– Нет! – Пронзительный вопль Ноэль разорвал тишину переулка в престижном пригороде, где редко повышали голоса и пользовались клаксонами, где самый шумный скандал вызвала посылка в простой коричневой бумаге, адресованная подростку, сыну супругов Уитли, но случайно попавшая в руки живущего по соседству восьмилетнего Линдси Эмберсона. Роберт медлил, и, воспользовавшись шансом, Ноэль метнулась вперед и втиснула ступню между дверью и косяком, – Я не уйду отсюда, пока не увижу Эмму!

– Ты пьяна. – Он вдруг повысил голос.

Ноэль пошатнулась, стоять на одной ноге, просунув другую в щель, было неудобно. Ничего подобного она не ожидала. Неужели Роберт пытается убедить ее, что она спятила? Или это он лишился рассудка?

«Да, он сумасшедший. Это же очевидно!» Ноэль оглянулась как раз в ту минуту, когда Джуди Паттерсон вышла на свою веранду. Хотя их дома разделял ухоженный газон, Ноэль заметила беспокойство на лице соседки. Сначала ей показалось, что Джуди встревоженно смотрит именно на нее. Но ведь они подруги! Правда, не слишком близкие, но все же… Прошлой зимой, когда умерла мать Джуди, кто целый день утешал ее, кто присматривал за ее мальчишками целых четыре дня, пока сама Джуди с мужем уезжали на похороны в Бостон? Только когда Роберт махнул Джуди рукой, словно объясняя: «Не бойся, она ничего мне не сделает», – Ноэль сразу все поняла.

– Как удобно было бы для тебя, окажись я пьяной, правда? – Она тоже повысила голос, надеясь, что Джуди ее услышит. – В тот вечер ты что-то подсыпал в мою пепси, верно? Ты хотел убедить всех вокруг, что я напилась до беспамятства. Но это тебе не поможет, Роберт. Перед законом все равны, даже ты!

– Судья разберется, кто из нас отстаивает интересы Эммы. Насколько я слышал, судья Рипли терпеть не может безответственных матерей.

– Безответственных? – Ноэль чуть не поперхнулась этим словом. – Роберт, это же нелепо! Ты сам все понимаешь. Прекрати сейчас же! Хотя бы ради Эммы!

Лицо Роберта слегка смягчилось, и Ноэль уже была готова восторжествовать, пока не заметила, как он косит глазом в сторону. «Он просто играет на публику!» – в ужасе поняла она. В сущности, она не удивилась бы, узнав, что вся эта сцена подстроена. Иначе зачем еще Роберт остался дома среди рабочей недели? Он знал, что рано или поздно она явится сюда.

– Ступай домой, Ноэль, и хорошенько выспись. Эмме незачем видеть тебя в таком состоянии. – Его низкий властный голос разнесся над кустами сирени, из-за которых выглядывала Джуди Паттерсон.

Ноэль захотелось ударить мужа. Но несмотря на бушевавшую в ней ярость, она могла бы последовать его совету, повернуться и уйти, пока не поздно. Если бы ее не остановил отчаянный крик:

– Мамочка!

В приоткрытую дверь была видна гостиная, промелькнувшие темные косички, удивленное личико. Сердце Ноэль затрепыхалось в горле.

– Эмма, милая! С тобой все…

Она оступилась и отдернула ногу. Дверь тут же захлопнулась.

Ноэль заколотила в нее обоими кулаками. В отполированном медном молотке мелькнуло искаженное отражение ее рта. Как у сумасшедшей.

– Впусти меня! Роберт, открой дверь! Открой сейчас же, или я… – Она осеклась. Чем она может пригрозить? Вызвать полицию? Эта мысль заставила ее опустить руки.

Внезапно она вспомнила о своих ключах. Выудив их из сумочки, она попробовала отпереть замок. Неожиданно он поддался. Но едва Ноэль успела приоткрыть дверь, как ее резко оттолкнули, дверь захлопнулась, лязгнул засов. Зашатавшись, Ноэль упала, оцарапав локоть о шероховатое бетонное крыльцо. За дверью расплакалась Эмма, послышался приглушенный голос Роберта, успокаивающего ее. В кустах у дома что-то зашуршало.

У Ноэль мелькнула мысль: «Это Джуди. Она спешит ко мне на помощь».

Но ее соседка поспешно убегала к своему дому.

Ноэль с трудом поднялась и прислонилась к двери. Слезы заструились по ее лицу.

– Эмма, милая, это мама. Обещаю, я приеду, как только смогу.

Из-за двери не донеслось ни звука, кроме легкого стука удаляющихся шагов. Ноэль окатила волна отчаяния. Ей представлялось, как злорадно ухмыляется Роберт, стирая слезы со щек дочери. Что он ей наболтал? Много ли вранья он успеет вбить в голову девочки, прежде чем кончится этот кошмар?

Ее охватила дикая ярость.

– Тебе это так не пройдет! – выкрикнула она, уже не заботясь о том, что услышат и подумают соседи. Она перестала прислушиваться к доводам рассудка. – Ты слышишь, Роберт? Этого я не допущу! Ты еще поплатишься!

Она бросилась на дверь всем телом, заколотила в нее, обдирая пальцы, пинала ногами, пока не почувствовала в одной из них острую боль. Из ее полуоткрытого рта вылетали капли слюны. Изменившийся до неузнаваемости голос взвивался в раскаленное голубое небо.

– Ублюдок! Впусти меня! Впусти немедленно!

«Ты играешь ему на руку, и сама понимаешь это».

Голос, отдаленно напоминающий голос Лейси, вернул ее к действительности. Ярость угасла. Ноэль сошла с крыльца и вдруг поняла, что у нее нестерпимо ноет нога. Ее колени подогнулись, она упала в траву, неудержимо дрожа. «Что я натворила?! – мысленно простонала она. – Господи, что я наделала?!»

– Попроси доктора Рейнолдса осмотреть твою ногу, – посоветовала бабушка, глядя на Ноэль, лежащую на диване.

Ради бабушки Ноэль придала лицу беспечное выражение.

– Обязательно, как только смогу дойти до машины и отвезти тебя к нему. – Она пошевелила ногой, лежащей на пухлой подушке, и поморщилась от боли. Ступня отекла, ремешки сандалии глубоко врезались в кожу, но снять сандалию Ноэль не решалась, боясь, что потом не сумеет надеть ее.

– Еще чего! – возмутилась бабушка. – Ты не в состоянии вести машину.

И не только из-за распухшей ступни. Ноэль было незачем смотреться в зеркало, чтобы понять, что она выглядит ужасно. До дома она добралась чудом.

– Я знаю одно: пешком мне не пройти и двух шагов.

– Тогда давай попросим врача приехать сюда.

– На дом? Бабушка, домашние визиты врачей остались в прошлом, в эпохе лошадей и двуколок. – Если бы не боль, Ноэль посмеялась бы над представлениями бабушки о большом мире, не изменившимися со времен Трумэна.

– Может быть. Но Хэнк Рейнолдс не такой, как все врачи, – упрямо возразила бабушка.

– Потому что не стал уговаривать тебя пройти еще один курс химиотерапии?

– И не только.

– Назови хотя бы одну причину.

– Во-первых, он не гонится за деньгами. Если бы он хотел разбогатеть, он устроился бы в какую-нибудь клинику в большом городе, где за каждый осмотр дерут втридорога. Я ничуть не удивилась бы, если бы он не взял с нас ни единого лишнего гроша, приехав на дом.

Хэнк Рейнолдс был преемником старого доктора Мэтьюза, вышедшего на пенсию несколько лет назад. Ноэль познакомилась с Хэнком, сопровождая к нему бабушку. Молодой интерн произвел на нее столь приятное впечатление, что она уже подумывала сменить своего прежнего врача из Скенектади.

Но сейчас Ноэль было не до того. Ее терзали мысли о собственной опрометчивой выходке. Пренебрегая советом адвоката, она снова попалась в ловушку Роберта. Господи, о чем она только думала?

– Забудь о моей ноге. Мне следовало бы обратиться к психиатру. – Ноэль со стоном села на диван. – Бабушка, я окончательно все испортила, правда?

– Ты не могла поступить иначе, – убежденно отозвалась бабушка. Она не допускала и мысли, что сама она и Ноэль хоть в чем-то виноваты. – Если и существует способ победить, не испачкав рук, то мне он неизвестен.

– А тебе когда-нибудь приходилось защищать маму или тетю Триш? Ты была готова дать руку на отсечение, лишь бы спасти их?

– Триш никогда не доставляла мне хлопот. А вот твоя мать была совсем другой… она вечно неслась куда-то очертя голову, хотя уже не раз набивала шишки. – Бабушка поджала губы, отдавшись воспоминаниям. – Но однажды я вся извелась из-за нее. Я знала, что ей пришлось пережить, но ничем не сумела помочь.

– Это случилось, когда она забеременела мною? – Ноэль встрепенулась. До сих пор она знала только родительскую версию истории своего появления на свет. Бабушка не любила вспоминать о том времени. Послушав ее, всякий приходил к выводу, что внучку ей принес аист.

Бабушка отрешенно кивнула, устремив взгляд вдаль.

– Я думала, что поступаю правильно, ни во что не вмешивалась, ждала, когда она сама попросит помощи. Но теперь я не уверена…

– Но ведь она все-таки обратилась к тебе.

Бабушка рассеянно затеребила верхнюю пуговицу блузки. Она уже приготовилась к поездке к врачу, оделась, даже подкрасила губы. Но светло-голубой брючный костюм висел на ней мешком и усиливал впечатление хрупкости.

– Это случилось зимой 1969 года, которая, помню, выдалась на редкость суровой. У твоих родителей не осталось ни гроша. Что могла поделать твоя мать? – Бабушка покачала головой.

«Она могла остаться с моим отцом», – мысленно ответила Ноэль. Но на беду, Мэри вечно рвалась на свободу. Она сделала все возможное, лишь бы расстаться с Бернс-Лейк и своим мужем.

Ноэль с трудом поднялась на ноги и заковыляла к двери. Опухшая нога отзывалась сильной тупой болью. Взглянув на часы, Ноэль сообщила:

– Пятнадцать минут третьего. Надо поторопиться, чтобы не опоздать. Если доктор Рейнолдс будет свободен, я покажу ему ногу.

– Машину поведу я, – невозмутимо заявила бабушка.

– Ни в коем случае! Ты забыла, что сказал офтальмолог?

– Катаракта у меня только на одном глазу. Вторым я вижу прекрасно.

– В таком случае… – Ноэль задумалась, не желая уступать, и тут же нашлась: – Если уж ты так хорошо видишь, скажи, что написано вон на том фургоне? – И она указала в окно на грузовик, стоящий перед домом Кинанов. По фургону тянулась крупная надпись: «Фигейра. Ремонт бассейнов».

Бабушка прищурилась, крепко сжала губы.

– А, это по поводу дезинсекции! Бетти говорила, что у нее завелись термиты.

– Бери сумочку, бабушка. Я подожду тебя снаружи.

Понимая, что проиграла, бабушка раздраженно фыркнула и направилась в коридор за сумочкой, черным кожаным чемоданчиком, который Ноэль помнила с детства. В этом чемоданчике никогда не иссякали запасы салфеток, пластыря, мелочи и пастилок.

«Бабушка, чем ты попробуешь утешить меня на этот раз?» – в отчаянии думала Ноэль, чувствуя, как ноет сердце. Чем можно успокоить беспечную мать, у которой из-под носа утащили ребенка? Мать, которая пренебрегла разумным советом адвоката?

Спустя некоторое время, сидя в тесной приемной доктора Рейнолдса, Ноэль всерьез задумалась: может, ей следовало принять совет бабушки и остаться дома? Действительно ли все вокруг глазеют на нее, или это игра ее воображения? Ивонна Линч даже не пыталась скрыть жадного любопытства. И Мона Диксон, ждущая второго ребенка… когда-то они вместе учились в школе, но теперь Мона вела себя так, будто была незнакома с Ноэль. А когда двухлетний малыш Моны направился к Ноэль, мать оттащила его в сторону так поспешно, словно ее бывшая одноклассница была источником заразы.

И так вели себя не только Ивонна и Мона. Вчера в магазине «Покупай и экономь» Ноэль столкнулась с соседкой по улице. Пока они болтали, Карен Блейлок то и дело украдкой поглядывала на нагруженную тележку Ноэль, словно ожидая увидеть среди пакетов и коробок упаковку пива или бутылку вина. Не имело значения даже то, что у людей, перешептывающихся за спиной Ноэль, не было ровным счетом никаких доказательств. В городках вроде Бернс-Лейк требовалось доказывать невиновность, а не вину.

Внезапно Ноэль стало жарко. Несмотря на включенный кондиционер, температура в приемной приблизилась к сорока градусам. Ноэль дотянулась до столика с потрепанными журналами, взяла один, начала было обмахиваться им, как веером, и вдруг замерла: сидящая напротив Сильвия Хокмен таращилась на нее в упор. Голова жирной Сильвии сидела прямо на плечах, она напоминала старую толстую кошку, а жесткие волоски, торчащие из многочисленных бородавок у нее на лице, усиливали сходство. Как и подобало владелице единственного в городе магазина подарков «Корзина», Сильвия поспешила раздуть скандал, прошептав, что Ноэль Ван Дорен обливается потом, как осужденный по пути к виселице.

В этот момент дверь кабинета открылась, и в приемную вышел встрепанный Хэнк Рейнолдс в мятых хлопчатобумажных брюках и белом халате, но с улыбкой, на которую охотно отвечали больные дети. Даже с лица Сильвии исчезла кислая гримаса.

По мнению Ноэль, врачу было лет тридцать пять. Среднего роста, шатен с едва намечающимися залысинами, он не принадлежал к числу красавцев с классическими чертами лица, но буквально излучал доброту. Мягкие губы постоянно растягивались в дружеской улыбке, умные карие глаза поблескивали, окруженные лучиками морщинок, и собеседники невольно переставали замечать изъяны его внешности.

Неожиданно Ноэль охватило желание броситься в кабинет и забраться на смотровой стол. Ей вспомнилось, как в детстве доктор Мэтьюз приставлял к ее груди стетоскоп, придерживая ее за плечо огромной ладонью в старческих коричневых пятнах. Как ей хотелось, чтобы теперь все было так же просто, чтобы все ее затруднения разрешились с помощью неразборчиво нацарапанного рецепта, ложечки микстуры, вишневого леденца из коробки!

Хэнк обвел посетителей взглядом и остановил его на бабушке Ноэль.

– Теперь ваша очередь, миссис Куинн.

Но бабушка не шелохнулась, только покачала головой.

– Спасибо, доктор, но я была бы признательна, если бы сначала вы приняли мою внучку.

Хэнк повернулся к Ноэль.

– А что с вами?

Ноэль указала на свою ступню, на которой кожа между ремешками сандалии уже стала лиловой.

– Должно быть, я просто растянула ногу. Кажется, кости целы. – Онаосознала, что взгляды всех присутствующих прикованы к ней, и с ужасом поняла, что с трудом сдерживает слезы.

– Сейчас посмотрим. – Хэнк помог ей встать и под локоть повел в кабинет.

В кабинете все осталось по-прежнему. Ноэль с детства помнила коричневую кушетку, застеленную в ногах бумагой, серые металлические шкафы, высокий стол, покрытый розоватой пластмассой. Здесь даже пахло так же, как во времена доктора Мэтьюза, – спиртом и вишневыми леденцами.

– Мне следовало заранее договориться о приеме, – виновато произнесла она, взбираясь на смотровой стол. – Но поскольку я все равно направлялась к вам, я…

Она умолкла и поморщилась: врач расстегнул ее сандалию и осторожно ощупал щиколотку. Хэнк сидел на низком табурете, склонившись над ногой Ноэль, а она смотрела на его шею – бледную ниже линии загара, под оттопыренным воротником светло-голубой рубашки. Она заметила, что врачу давно следовало бы подстричься; отросшие пряди волос, образующие треугольник на затылке, придавали ему беспомощный вид.

Когда он поднял голову, его глаза задорно поблескивали.

– Какую новость вы хотите услышать первой – хорошую или плохую?

– Если плохая новость – перелом, это еще не самое страшное событие сегодняшнего дня, – мрачно заверила его Ноэль.

Хэнк не стал вдаваться в подробности.

– Тогда начнем с самого хорошего. На всякий случай я мог бы сделать рентген, но я на девяносто девять процентов убежден, что у вас просто сильное растяжение. – Его улыбка стала шире. – А плохая новость такова: то, обо что вы ударились ногой, вряд ли удастся починить.

Вспоминая отвратительную сцену возле дома Роберта, Ноэль ощутила тошноту. Но Хэнк улыбался так сочувственно, что она невольно ответила ему грустной улыбкой.

– Это была дверь, – призналась она. – К сожалению, она осталась целой.

– Тому, кто прятался за дверью, повезло.

Ноэль нахмурилась.

– А я не знала, что вы разбираетесь в психиатрии.

– Это была всего лишь подсказка интуиции.

Ноэль вдруг с беспокойством осознала, что она выглядит плачевно. Торопясь к врачу, она успела только пригладить волосы и ополоснуть заплаканное лицо. Неужели Хэнк уже пришел к выводу, что она неуравновешенная, истеричная особа, способная пинать дверь? «Пациентка, тридцатилетняя белая женщина, перенесла приступ истерии, вероятно, вызванный употреблением алкоголя или наркотиков…»

Но к счастью, она ошиблась: Хэнк смотрел на нее с неподдельным интересом, даже с оттенком восхищения. Приободрившись, она призналась:

– За дверью стоял мой муж. Мы с ним разводимся.

– Насколько я понимаю, отнюдь не мирно.

– Вы имеете в виду вот это? – Она подняла поврежденную ногу. – От мужа мне ничего не нужно. Дело обстоит совсем иначе. – Она прерывисто вздохнула. – Это долгая история.

– Развод – серьезное испытание. Кажется, у вас есть дочь? Простите… я понимаю, каково вам сейчас. – Хэнк сочувственно нахмурился, осторожно стаскивая с ее ноги сандалию. – Как она отнеслась к вашему решению?

Ноэль медлила, не зная, стоит ли быть откровенной с ним.

– Пока еще рано судить. Ей всего пять лет.

– За время резидентуры ^[3] я повидал немало детей такого возраста. – Он говорил мягко, явно понимая, как Ноэль нуждается в утешении. – Меня всегда поражала их выносливость.

Воспользовавшись случаем, Ноэль спросила:

– Где вы проходили резидентуру?

– В Колумбийской пресвитерианской больнице. Ноэль изумилась: такая престижная клиника! Не задумываясь, она выпалила:

– Простите за любопытство, но как вы в конце концов очутились в Бернс-Лейк?

Она тут же пожалела о сказанном. Вопрос прозвучал грубо, и, кроме того, судьба врача ее не касалась.

Кажется, Хэнк ничуть не обиделся. Он улыбнулся, словно человек, привыкший к подобным вопросам. Вблизи Ноэль разглядела, что глаза у него не карие, а ореховые, точнее – цвета крепкого чая. В свете мощной флюоресцентной лампы его густые ресницы отбрасывали легкую тень на слегка присыпанные веснушками скулы. Должно быть, он часто бывал на свежем воздухе, и Ноэль вдруг задумалась, как предпочитает проводить свободное время семейный врач, которому некогда даже подстричься. Ловит рыбу? Нет, он не похож на любителя рыбалки. Скорее занимается бегом.

«Да, он в отличной спортивной форме». Мысли Ноэль приняли неожиданное направление, и она покраснела.

– Лучший способ ответить – спросить, как я вообще очутился на Парк-авеню. – Хэнк невесело засмеялся. – Я провел там девять неплохих лет, но чувствовал себя не в своей тарелке. Я вырос в маленьком городке в Канзасе, который всеми силами стремился покинуть. И вот теперь я вернулся к тому, с чего начал. Обычная история, правда?

– Со мной случилось то же самое, – призналась Ноэль. – Я родилась и выросла здесь, в Бернс-Лейк, а когда мне исполнилось десять, переехала вместе с мамой в Нью-Йорк. Не поймите меня превратно: я рада, что мне довелось пожить в большом городе. Но все-таки я не могла дождаться дня, когда вернусь сюда. – Ноэль с удивлением заметила, что улыбается. – А у вас есть дети?

Он покачал головой.

– Моя жена не хотела иметь детей.

Известие о том, что Хэнк был женат, почему-то разочаровало Ноэль.

– Материнство привлекает далеко не всех, – неловко отозвалась она.

– Мы собирались иметь детей, но после нескольких лет супружеской жизни моя жена передумала. Поэтому мы и развелись. – На этот раз его лицо осталось грустным. – Кэтрин – профессор Нью-Йоркского университета, специалист по социальным женским проблемам. Незачем говорить, что она живо интересуется политикой. В какой-то момент она твердо уверовала, что дети – не что иное, как средство порабощения женщин мужчинами.

– Ужасная точка зрения. – Так, значит, он разведен… От этой мысли Ноэль стало легче.

– И я так считаю. – Хэнк поднялся, прошел к столу и начал рыться в ящике. – Вскоре с ногой все будет в порядке, – продолжал он. – Я просто перевяжу ее эластичным бинтом. Дома приложите к опухоли лед, и к завтрашнему утру она спадет. А если нет, снова приезжайте ко мне. И еще… – Он помедлил, поблескивая глазами. – Пока постарайтесь больше не пинать двери.

Ноэль с трудом подавила желание излить ему душу. Ей было больно думать, что для Хэнка она не более чем очередная пациентка, плачущая ему в жилетку. С принужденной улыбкой она пообещала:

– Постараюсь.

После того как щиколотка была туго перевязана, она соскользнула со стола, стараясь не ступать на пострадавшую ногу. Она уже похромала к двери, когда Хэнк сунулся в шкаф и вытащил оттуда крепкую деревянную трость, которую и вручил ей, задорно подмигнув.

– Эта штука вам пригодится. Патентованное средство для укрощения бывших мужей!

* * *

К тому времени как они подъехали к дому, пульсирующая боль в ступне Ноэль постепенно утихла. Она так и не поняла, что было причиной – перевязка или сочувствие Хэнка. Мысленно Ноэль вновь и вновь повторяла их разговор. Что это – попытка врача быть любезным и отвлечь ее от боли или неподдельный интерес к ней? Ноэль не помешал бы новый друг. Особенно теперь. Но если он захочет большего, придется сказать ему, что ни за что на свете она…

Ноэль повернула на Ларкспер-лейн, и все мысли о Хэнке Рейнолдсе улетучились из ее головы при виде темно-синего «лексуса» матери на дорожке возле дома.

Мэри, одетая в облегающие джинсы и простую белую блузку, вытаскивала из багажника машины большую картонную коробку. Услышав шум подъехавшей машины, Мэри выпрямилась и обернулась.

Ноэль бросилась к ней и поморщилась, неосторожно наступив на перевязанную ногу.

– Мама, что ты здесь делаешь? Что все это значит? – Она указала на гору сумок и коробок на газоне.

Должно быть, вопрос прозвучал слишком резко, потому что мать слегка нахмурилась.

– А ты как думаешь? Я переезжаю к вам. – Но ее беспечный тон не обманул бы даже ребенка. – Конечно, не навсегда. Только на время.

Ноэль была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Неужели ради нее мать готова пожертвовать карьерой? Забыть о разногласиях с бабушкой? Это было невероятно. Поразительно. Слишком хорошо, чтобы выглядеть правдоподобно.

Ликование Ноэль сменилось шквалом знакомых сомнений. Наверняка Мэри движима лучшими побуждениями, но надолго ли? До первого кризиса в офисе? До первого капризного клиента? Наступила неловкая пауза. Когда же Ноэль наконец заговорила, ее слова прозвучали неискренне и фальшиво:

– Вот это да! Замечательно!

Мэри ответила столь же фальшивой улыбкой.

– Я уже установила компьютер в комнате для гостей. Там я и буду работать, а в город ездить, когда понадобится.

Ноэль кивнула в сторону коробок.

– Я помогла бы тебе перенести вещи в дом, но я растянула ногу.

Мэри торопливо взглянула на ступню дочери и сразу встревожилась.

– Дорогая, как это случилось? Кости целы?

– Конечно, – коротко отозвалась Ноэль.

Она оглянулась на бабушку. Если Дорис и знала об этом громе среди ясного неба, то не подавала виду. Подойдя к дочери, Дорис чмокнула ее в щеку.

– Пожалуй, тебе не повредит чай со льдом. В пробку не попала?

– К счастью, ненадолго. – Мэри заметно успокоилась. – И от чая со льдом не откажусь.

Мэри принялась переносить в дом остальные вещи, а Ноэль на веранде тяжело прислонилась к перилам. Ее мать заняла комнату напротив ее собственной, бывшую детскую, в которой выросла. Ноэль поднялась наверх, опустилась на кровать и стала молча наблюдать, как мать с почти армейской четкостью развешивает одежду: платья слева, брюки посредине, блузки – по оттенкам. Через несколько минут напряженное молчание в комнате стало невыносимым.

– Прости, что я не сумела лучше выразить радость, – наконец выпалила Ноэль. – Просто ты застала меня врасплох. Когда ты пообещала помочь, мне и в голову не приходило… – Она осеклась, боясь высказать вслух свои мысли. Пройдет несколько дней, а может, и недель, прежде чем все решится. Продержится ли Мэри так долго?

– Я здесь, а все остальное не важно, правда? – Мэри вынула из большой коробки темно-синюю, обувную, с отчетливой эмблемой «Поло». Из кожаного чемодана, лежащего на постели рядом с Ноэль, веяло слабым ароматом масла для загара. Напоминание о недавнем отпуске, который Мэри провела в Сент-Мартене.

Ноэль окинула взглядом ситцевые занавески на окнах и стеганое одеяло на кровати, встроенные полки, заставленные старыми номерами «Ридерз дайджест» и журнала Национального географического общества. На туалетном столике, отражаясь в зеркале, выстроились флакончики духов – по одному на каждое Рождество, когда тете Триш так и не удалось придумать более оригинальный подарок.

Ее изысканной, утонченной матери эта комната и этот дом наверняка кажутся чем-то вроде туфель, вышедших из моды. Если не считать кафе «Завиток», полной противоположности стильным столичным заведениям, в Бернс-Лейк нет ни единого приличного ресторана. Даже чтобы выпить кофе с молоком, придется двадцать минут тащиться до кафе «Бешеные деньги» в Скенектади. Сколько времени пройдет, прежде чем мать не выдержит и сбежит?

– Спасибо, что приехала, – неловко выговорила Ноэль.

– Я сделала это не ради благодарности. – Тон Мэри был любезным, но взгляд остался отчужденным. Она сновала между чемоданом и шкафом в ровном ритме, напоминая в эту минуту бабушку.

– Но пока нам остается только сидеть и ждать известий от Лейси.

– Одной тебе не справиться с работой по дому. И с бабушкой. Тем более теперь, с больной ногой, – напомнила Мэри.

– Опухоль спадет через несколько дней.

Мэри медленно обернулась к дочери. В этот миг она выглядела старшей, более эффектной сестрой Ноэль. Вдруг Ноэль заметила крохотные морщинки вокруг ее глаз и рта, как складки на тонкой бумаге, и серебристые нити, мерцающие в каштановых волосах. Мать была печальна.

– Дорогая, я знаю, что мне не всегда удавалось быть рядом в трудную минуту, – с запинкой выговорила Мэри. – Но теперь я хочу быть здесь. Ты дашь мне этот шанс?

Ноэль захотелось снова стать ребенком, чтобы забраться к матери на колени, почувствовать прикосновение ее руки ко лбу и услышать мелодичный голос, читающий вечернюю сказку. Мать действительно любила ее, но краткими порывами, напоминающими бутоны цветов, которые распускаются только для того, чтобы вскоре увянуть. Может быть, хорошо, что она все-таки приехала. Наверное, она сумеет помочь. Глаза Ноэль наполнились слезами, и она порывисто опустила голову, чтобы мать не заметила их.

– Пожалуй, да, – тихо выговорила она и обрадовалась тому, что мать не попыталась обнять ее. Достаточно было сидеть вместе в этой комнате, по обе стороны от открытого чемодана.

Внизу зазвонил телефон. Ноэль схватила трость и тяжело поднялась на ноги. Звонила Лейси.

– Дата назначена. – Она говорила торопливо, ее голос тонул в море статических помех. «Чертовы сотовые телефоны! Следовало бы издать закон, чтобы в важных случаях все звонили только по обычным», – подумала Ноэль. – Слушание состоится утром в четверг. Мы встретимся у меня в среду днем и все обсудим.

– Лейси, я… – Ноэль хотела было рассказать о сегодняшнем скандале с Робертом, но сумела только пробормотать: – Спасибо.

У нее путались мысли и стучало сердце. Два дня. Еще два дня без Эммы. Выдержит ли она?

Глава 5

Мэри недовольно уставилась на открытую картонную коробку, стоящую на полу. Какого дьявола она притащилась сюда? В офисе на Мэдисон-авеню, где она объявила о своем решении подчиненным, оно выглядело разумным. Но здесь, в доме на Ларкспер-лейн, в комнате с детской кроватью, где на кленовом изголовье Мэри когда-то вырезала перочинным ножом «Миссис Чарлз Джефферс», собственный поступок показался ей безумным.

Ее работа не из тех, что можно попросту пустить на самотек! У нее уйма хлопот. От нее зависит благополучие клиентов. Например, Люсьен Пенроуз, владелицы двадцати пяти диетцентров и еще одного, открывающегося через месяц. Если Люсьен не сможет срочно связаться с ней, когда понадобится, ее хватит удар. На телеэкране эта бывшая располневшая домохозяйка, а ныне подтянутая женщина спортивного вида казалась милосердной покровительницей толстяков и толстушек, но на самом деле была в высшей степени скандальной особой.

И не она одна. Существовал еще Мэдисон Филлипс из «Филлипс, Рид и Уайт», процветающей инвестиционной фирмы, специализирующейся, по его словам, на «перераспределении средств между поколениями». Задачей Мэри было ненавязчиво рекламировать его фирму, главным образом посредством продуманных статей в «Дейли ньюс» и «Уолл-стрит джорнал». Мэдисон, мужчина с серебристой гривой и давним пристрастием к кубинским сигарам, однажды, глядя в окно своего офиса на тридцать четвертом этаже, сказал Мэри, указывая на причал парома на Стейтен-Айленд: «Какая досада, что он торчит здесь, как бельмо на глазу!» Старик вряд ли обрадуется, услышав, что Мэри временно переселилась в городишко, который, по его мнению, даже не значится на картах.

Она не позволяла себе даже думать о том, как трудно будет издалека руководить организацией банкета в «Зале Рене». Голливудский магнат Ховард Лазарус основал благотворительный фонд в честь обожаемой жены Рене, жертвы рака груди, и ежегодный сбор пожертвований для этого фонда считался самым значительным событием начала светского сезона. В этом году ожидался приезд двух тысяч видных жителей Нью-Йорка наряду с голливудскими знаменитостями. Догадаться, кому поручили устройство банкета вплоть до меню, было несложно. «Один неверный шаг, – думала Мэри, – и лодка перевернется, утащив меня на самое дно».

Единственным человеком, который понимал ее, был Саймон, но что он мог поделать? «Ни в коем случае не торопись обратно, – проворковал приятель Мэри по телефону из Сиэтла. – Я пробуду здесь до конца месяца, а что случится дальше – неизвестно. По крайней мере ты избавишь меня от чувства, что я уделяю тебе слишком мало внимания». И он сухо рассмеялся.

– Как ты думаешь, я спятила или нет? – спросила его Мэри.

– Каждый человек немного сумасшедший, – быстро нашелся с ответом Саймон, чем ничуть не успокоил ее.

Значит, и она тоже? Мэри язвительно усмехнулась. «Если бы существовало акционерное общество сумасшедших, мне принадлежал бы контрольный пакет акций». Когда она в последний раз следовала совету матери? Ей следовало сначала поговорить с Ноэль, которая ясно дала ей понять, что не в восторге от ее приезда. Если бы Мэри побеседовала с дочерью, сейчас она не чувствовала бы себя полной идиоткой.

«А чего ты ожидала? Встречи на Мэйн-стрит с оркестром?» – съехидничал внутренний голос. События тридцати лет не забудутся за один день. Так или иначе, на сердце у нее стало спокойнее. Как говаривал ее отец, в седло не сядешь ничем, кроме седалища.

Значит, осталось только оценить силу надвигающейся бури. А эта буря будет не только делом рук Роберта. И вспомнить первое правило бизнеса: распаковать вещи можно и потом, сначала надо выяснить положение дел.

Мэри со вздохом поднялась. В дороге она вспотела, ее так мучила жажда, что она выпила бы целый галлон чаю со льдом. Перспектива длинного жаркого лета в Бернс-Лейк радовала ее примерно так же, как путешествие по эквадорским джунглям. В довершение всего ее мать питала почти патологическую ненависть к кондиционерам. По мнению Дорис, «консервированный» воздух – не что иное, как рассадник бактерий. В детстве Мэри с сестрой в душные летние ночи приходилось по очереди пользоваться вентилятором, ставя его на подоконник и направляя вялую струю воздуха на постель.

Мэри задумалась, стоит ли позвонить сестре. А еще лучше было бы заехать к ней после ленча. Триш – единственный человек, который по-настоящему обрадуется ее приезду. К тому же в книжном магазине есть кондиционеры. Хотя Триш так и не сумела вырваться из Бернс-Лейк, о чем мечтала в юности, по крайней мере она избавилась от материнских предрассудков.

Спускаясь по лестнице, Мэри вдруг остановилась, услышав из кухни низкий мужской голос, который она узнала сразу. Чарли. У нее дрогнуло сердце. Она закрыла глаза, прислонившись к перилам. Но почему она так растерялась? Ведь Чарли – отец Ноэль. Его желание помочь дочери выглядит вполне естественно. Чарли известно, что значит «поступать как подобает».

Проходя по коридору, Мэри переставляла ноги осторожно, опасливо, как в юности, когда переходила по камням ручей, на противоположном берегу которого ее ждал Чарли. В дверях кухни она на миг остановилась, пораженная тем, как непринужденно ее бывший муж сидел за столом, склонив голову набок и вытянув перед собой ногу, обтянутую синей джинсовой тканью. Дорис и Ноэль сидели напротив, точно усталые путники на привале, у костра. Они говорили приглушенно, по-семейному, делясь опасениями и взвешивая решения. Во внезапном, леденящем приливе отчаяния Мэри почувствовала себя лишней, почти чужой.

Наконец Чарли поднял голову, и их взгляды встретились. Минута растянулась на целую вечность. Прокашлявшись, Чарли воскликнул:

– Мэри!

Ножки стула скрипнули по потертому зеленому линолеуму, Чарли вскочил и бросился к ней. Он оказался выше ростом, чем запомнилось Мэри, был по-прежнему худощавым и гибким, но слегка пополнел в талии. Черные зачесанные назад волосы припорошила седина. Возраст выдавали и глубокие морщины на узком угловатом лице. Только глаза остались прежними, удивительными, оттенка воды в неглубоком ручье.

– Привет, Чарли. – Ничего другого ей не пришло в голову. Наверное, сказалась долгая поездка или тревожные мысли о будущем… а может, вид самого Чарли, напоминание о ее молодости – счастливейшем и вместе с тем самом страшном времени в ее жизни. Как бы там ни было, внезапно Мэри лишилась дара речи.

Чарли неловко мялся, не решаясь поцеловать ее в щеку, и в конце концов протянул руку. Его пожатие было крепким и сухим.

– Я увидел твою машину возле дома. Ноэль говорит, ты решила некоторое время пожить здесь.

– Смотря что будет дальше. – Мэри бросила в сторону Ноэль тревожный взгляд. – Звонила Лейси?

Ее дочь хмуро кивнула.

– Заседание состоится в четверг. Но даже если судья примет решение в мою пользу, оно будет лишь временным. По словам Лейси, предстоит еще длительное слушание дела об опеке. Роберт сказал правду: он не намерен сдаваться без борьбы.

Большая ладонь Чарли легла ей на плечо.

– Не забывай, дорогая: чаши весов могут склониться в любую сторону. И ему придется бороться не только с тобой. – Его лицо окаменело, и Мэри задумалась, как поступил бы Чарли, окажись сейчас здесь Роберт. Он повернулся к Дорис: – Пожалуй, я все-таки приму ваше предложение, миссис Куинн, и выпью чаю. Мне без сахара, пожалуйста, только со льдом.

– Мне давно известно, какой чай вы предпочитаете. – Тон Дорис был прохладным, но она явно обрадовалась возможности сделать хоть что-нибудь. Она поднялась. В своем голубом брючном костюме, с волосами, собранными в пучок, она выглядела как дама из церковного комитета. И хотя двигалась медленнее, чем раньше, держалась с былым достоинством.

Мэри размышляла о судьбе, по прихоти которой некогда изгнанный отсюда Чарли чувствует себя в этом доме непринужденнее, чем она сама. Дорис даже запомнила, какой чай он предпочитает. Впрочем, это вполне объяснимо. Долгие годы, пока Мэри металась между домом и колледжем Дэнвилл, расположенным в сорока милях, Чарли жил здесь, в Бернс-Лейк, как дерево, крепко вросшее в почву. Он тоже трудился не покладая рук, но всегда находил время для Ноэль. Даже теперь, когда она выросла, они по-прежнему были близки. Как и Чарли с Эммой. На крестинах Мэри была потрясена, увидев, что ее маленькая внучка просияла, оказавшись на руках у Чарли. Мэри завидовала бывшему мужу: сама она для Эммы была просто знакомой.

Со временем даже Дорис привязалась к бывшему зятю. В чем же дело – в мягком обаянии Чарли? Или с годами Дорис утратила резкость? Так или иначе, Мэри не сомневалась, что они оба давно привыкли к такому положению. А ей для этого требовалось гораздо больше времени.

– Лейси имеет какое-нибудь представление о том, чем может закончиться слушание? – спросила она.

Ноэль покачала головой и повернула осунувшееся лицо к Чарли.

– Папа, мне так страшно. Наверное, Эмма думает, что я бросила ее.

Он положил ей руку на плечо.

– Нет, дорогая, она слишком хорошо знает тебя. Во всяком случае, ты будешь видеться с ней. Даже если… – он прокашлялся, – поначалу дело решится не в твою пользу.

Его слова повисли в неподвижном душном воздухе. Ноэль не ответила. Это было ни к чему: перепуганный взгляд все сказал. У Мэри сжалось сердце. Она знала подобное выражение лица. Десятки раз она видела его, смотрясь в зеркало.

– Главное – помни, что ты не одна, – вмешалась она и протянула руку, желая коснуться ладони дочери. – Мы с твоим отцом и бабушка с тетей Триш всегда будем рядом.

– Не говоря уже о твоей сестре. – Чарли коротко усмехнулся. – Когда Бронуин узнала, что ты растянула ногу, пытаясь выбить дверь дома Роберта, я думал, мне придется связать ее, чтобы она не бросилась туда и не довела начатое тобой до конца.

Значит, вот что произошло! Мэри ощутила прилив материнской гордости и подумала: «Умница, Ноэль». В то же время ей стало досадно – от того, что первым всю правду узнал Чарли, а не она. Вся ситуация казалась ей жестокой шуткой судьбы. Сколько раз ей представлялось, как они втроем сидят за кухонным столом, точно обычная семья! Но реальность оказалась гораздо мучительнее многолетней разлуки.

Мэри глубоко вздохнула и попыталась придать лицу оживленное выражение.

– Кстати, о сестрах: я еду к Триш. – Она повернулась к Ноэль и деланно беспечным тоном осведомилась: – Хочешь со мной?

– Спасибо… но я немного устала. – Ноэль отвела взгляд.

Она и правда выглядит усталой, подумалось Мэри. И неудивительно – после такого дня! Напрасно она позвала дочь с собой.

– А мне, пожалуй, уже пора. – Чарли допил свой чай одним глотком и отставил стакан. – Спасибо, миссис Куинн. К сожалению, задержаться я не могу: мне еще предстоит придумать заголовки статей для завтрашнего номера.

– Я провожу тебя до машины, папа. – Ноэль начала подниматься.

Но Чарли остановил ее:

– Нет, дорогая, лучше побереги ногу. Я позвоню тебе вечером, как только разузнаю что-нибудь из того, о чем мы говорили.

«Разузнаю»? Он намерен копаться в грязном белье Роберта? Какое-то смутное давнее воспоминание всплыло в голове Мэри и вызвало досаду, как зуд в том месте, до которого невозможно дотянуться. Ей хотелось спросить Чарли, что он имеет в виду, но он действительно спешил. Мэри проводила его до двери.

– Увидимся в четверг?

– Мы можем побывать в редакции уже сегодня, – отозвался Чарли. – Теперь «Реджистер» не узнать.

– Весь город стал другим, – заметила Мэри.

– А эти новые дома на берегах озера! Летом туда съезжаются толпы отдыхающих. – В голосе Чарли послышалась горечь, и Мэри вспомнила, что за недавним строительным бумом стоит компания «Ван Дорен и сыновья».

– От экскурсии я не откажусь. – Эти слова слетели с языка Мэри прежде, чем она успела их обдумать, – А от редакции до книжного магазина дойду пешком.

Только оказавшись за дверью дома, Мэри поняла, как напряженно она держится. Она шумно вздохнула.

Чарли, шагающий впереди по дорожке, понимающе оглянулся.

– Ты здесь по-прежнему не в своей тарелке?

– Ты о чем?

– Об этом доме. О твоей матери.

– Не всегда, но бывает.

– Потерпи несколько дней. Потом тебе станет легче.

– Откуда ты знаешь?

– Со мной тоже так было.

Мэри поняла, что он имеет в виду собственных родителей.

– Я слышала о твоей маме, – тихо произнесла она. – Очень жаль. Надеюсь, она не страдала.

– К счастью, нет. Она скончалась тихо. Мало того: в момент смерти она была трезвой.

Мэри задумалась о жестокой прихоти судьбы, по которой Полин Джефферс умерла от цирроза печени после десяти лет лечения в обществе анонимных алкоголиков. Шестьдесят лет злоупотребления спиртным дали о себе знать.

– Как твой отец?

– Целыми днями торчит в клубе для стариков, обыгрывая в покер своих приятелей, братьев Киванис, а вообще держится молодцом. В этом отношении отец похож на твою мать – он из тех, кто выживает. – Чарли кивнул в сторону дома. – Кажется, твоей матери стало лучше. А ведь было время, когда мы думали, что ей уже не выкарабкаться.

– Дорис? Да она переживет нас всех. – Мэри усмехнулась, но не сумела скрыть взрыв противоречивых эмоций, вызванных пребыванием в доме матери.

Обмануть Чарли было нелегко. Прочитав ее мысли, он уже открыл рот, чтобы ответить на них, но вдруг передумал.

– Надо скосить траву на газоне, – заметил он, шагая к своей машине, заляпанному грязью «шевроле-блейзеру». – Я поручу это кому-нибудь из ребят.

Мэри не сразу поняла, что речь идет о курьерах из «Реджистера». Эту должность когда-то занимал сам Чарли. Глядя, как он шагает по длинной траве, догоняя собственную тень, Мэри вновь поразилась иронии судьбы.

– Я поеду на своей машине, – предупредила она.

– Пожалуйста, – пожал плечами Чарли. – Дорогу ты знаешь.

Через несколько минут Мэри остановила машину перед знакомым кирпичным зданием на Четсворт-авеню. Пять лет назад, когда Чарли купил газету у Эда Ньюкома, здание выглядело заброшенным и ветхим. С тех пор старые кирпичи отчистили, ставни и карнизы покрыли блестящей темно-зеленой краской. Даже чахлый плющ, вьющийся между растениями в вазонах, заменили яркими геранями и настурциями.

И внутри произошли перемены: если раньше редакция казалась сонным царством, то теперь в ней ключом кипела энергия. В отделе новостей появился десяток новых столов, вдоль стены тянулся ряд кабинок, разделенных стеклянными перегородками. В прежние времена Чарли часто рассказывал Мэри о престарелых репортерах, устраивающих себе двух-, а то и трехчасовые обеденные перерывы. Но теперь их сменила команда мужчин и женщин энергичного вида, судя по всему, недавних выпускников колледжа. Они носились по редакции, где царил оглушительный шум – какофония перестука клавиш, телефонных звонков, громких голосов, хлопающих ящиков. Мэри не могла представить себе, что произойдет чуть позднее, когда в подвалах заработают печатные станки.

– Вчера ночью на складе «Продукты Мэки» вспыхнул пожар. – Чарли повысил голос, перекрывая шум. – Поговаривают, что это поджог. Я отправил туда свою лучшую съемочную группу. Стэн! – Взмахом руки он подозвал сутулого юношу с копной волос оттенка ржавчины. – Что удалось узнать у ночного сторожа? Он не заметил ничего подозрительного?

Юноша переступил с ноги на ногу, почесывая веснушчатый нос тупым концом карандаша.

– Я поговорил с обоими сторожами – с тем, который работает с пяти до полуночи, и с другим, заступающим на дежурство в двенадцать, – сообщил он. – Первый, мистер Блустоун, клянется, что не сводил глаз с экранов системы безопасности, но не заметил ничего необычного. Второй, мистер… – Стэн заглянул в блокнот, – Т.К. Рестон, которого друзья зовут Таком, утверждает, что Блустоун не прочь вздремнуть на работе.

– Попробуй получить у начальника пожарной охраны копии записей, сделанных видеокамерами, – распорядился Чарли. – На них может оказаться что-нибудь любопытное.

– Уже лечу, шеф. – Стэн лихо отсалютовал Чарли и почти бегом вернулся к своему столу.

В тесном кабинете Чарли было гораздо тише.

– Садись. – Он указал Мэри на кресло возле потертого дубового стола – напоминания о прежнем хозяине кабинета. Стол был завален газетами, ящики ломились от бумаг. Справа от компьютера стояла древняя пишущая машинка «Ундервуд».

Мэри кивнула на машинку.

– Только не говори, что до сих пор пользуешься ею!

Чарли усмехнулся.

– Ты удивилась бы, узнав, как она полезна. Прошлой зимой, когда электричество отключили из-за сильной бури и повреждений на трассе, машинка нам очень пригодилась. А вообще это дань сентиментальности. Она напоминает мне о тех временах, когда я служил рассыльным.

– Я изумлена, а меня нелегко удивить. – Мэри заинтересованно огляделась. – Ты превратил «Реджистер» в настоящую газету, Чарли, с энергичными репортерами и так далее. – Она улыбнулась. – Значит, тебе уже не приходится заполнять место в газете статьями о спасении кошек, забравшихся на деревья.

– Даже в небольшом городке полным-полно настоящих новостей – надо только знать, где искать их. – Он взял со стола пресс-папье – жеоду, кристаллы которой напомнили Мэри мелкие острые зубы. Чарли долго разглядывал этот предмет, но думал о чем-то другом.

Мэри припомнила его недавнюю реплику, обращенную к Ноэль.

– Кстати, о новостях: что ты собирался разузнать? Может, следовало бы посвятить в ваши тайны и меня?

Чарли со вздохом положил пресс-папье на место и прислонился к столу, скрестив руки на груди. Мэри вдруг заметила, что он перестал носить обручальное кольцо. Значит, в его жизни появилась новая женщина? Или Чарли просто решил, что с него хватит? В конце концов, его вторая жена умерла восемь лет назад.

– Пока я и сам не знаю, что удастся найти. Возможно, ничего. – Его лицо стало отчужденным и непроницаемым. – Первым моим порывом было броситься на Рамзи-Террас и задушить этого ублюдка. К счастью, я передумал и решил кое-что выведать. Я мог бы собрать подробное досье на Роберта Ван Дорена, вплоть до времен его учебы в школе.

– И что из того? – У Мэри учащенно забилось сердце.

– То, чем я пока располагаю, вызывает слишком много вопросов. – Он обернулся и взял из переполненного ящика папку. – Вот посмотри.

В папке хранились копии статей, снятые с микропленки. Верхняя статья, вырезка из «Сан-Франциско экзаминер», была датирована 12 апреля 1972 года:

«Юноша обвинен в совершении тяжкого преступления.

Вчера утром полиция Пало-Альто арестовала студента Стэнфордского университета, 21-летнего Джастина Макфейла, по обвинению в изнасиловании 18-летней студентки Дарлин Симмонс. Оба побывали на вечеринке студенческого общества «Каппа-Альфа». По свидетельствам очевидцев, Симмонс, Макфейл и двое его друзей ушли с вечеринки в состоянии сильного опьянения. Симмонс утверждает, что по дороге в жилой корпус ее изнасиловал именно Макфейл.

На допросе товарищи Макфейла, 21-летний Кинг Ларраби и 20-летний Роберт Ван Дорен, заявили, что об изнасиловании им ничего не известно. Единственным заявлением Макфейла было следующее: «Мы все выпили и начали дурачиться. Я ни к чему не принуждал ее». В настоящее время его содержат в тюрьме без права освобождения под залог. Полиция кампуса Стэнфордского университета приступила к расследованию».

Внезапно мысль, не дававшая Мэри покоя, стала абсолютно отчетливой: самоубийство Коринны. А если это их козырь в игре против Роберта? Вместе с этой статьей рассказ о самоубийстве по крайней мере заронит подозрения. Люди задумаются, какое отношение имеет Роберт к смерти Коринны, о чем Мэри гадала много лет подряд.

– Почему же мы ничего не узнали об этом случае? – спросила она.

– Во-первых, в местных газетах о нем не сообщалось, – принялся объяснять Чарли, загибая пальцы. – Во-вторых, доказательств виновности Роберта не нашли. Помню, в то время до меня дошел слух о каком-то преступлении в Стэнфорде. Впрочем, не мне объяснять тебе, как Ван Дорены не любят выносить сор из дома.

– Но если он невиновен, к чему такая скрытность?

– Вопрос в самую точку.

– Ты считаешь, что Роберт что-то скрывает?

– Может, да, а может, нет. Есть вероятность, что мы имеем дело с совпадением. Не знаю, что стало с Макфейлом, но дальнейшая судьба Ларраби мне известна. – Чарли вынул из папки еще одну вырезку, на этот раз из «Бернс-Лейк реджистер», датированную 16 ноября 1998 года. Крупный заголовок бросался в глаза: «Кандидат от республиканцев Кинг Ларраби избран в сенат».

Мэри вскинула голову.

– Ты думаешь, эти два события связаны между собой?

– Как я уже говорил, совпадений слишком много. К тому же я не верю в совпадения. – Чарли сунул вырезку обратно в папку. – Ты слышала о строительстве новой автострады, решение о котором недавно приняли в Олбани? Догадайся, кто был самым рьяным ее сторонником.

– Ларраби?

– В яблочко. А кому в Бернс-Лейк больше всех выгодна постройка нового шоссе?

Мэри уже знала. О торговом центре «Крэнберри» ее зять говорил без умолку несколько месяцев. Автострада должна была стать важным звеном, связующим торговый центр с окрестными городками, что, в свою очередь, обеспечило бы ускорение экономического роста Бернс-Лейк. Но чем может быть выгодна сама постройка, кроме обычных, полагающихся в этих случаях государственных выплат? Мэри тщетно искала ответ.

– Да, все это звучит подозрительно, – согласилась она. – Но не противозаконно.

Чарли приподнял бровь.

– Правильно, а если Роберт и Ларраби – давние сообщники, еще со времен учебы в университете? Что, если об изнасиловании той девушки им известно больше, чем они утверждали? Значит, у них есть причина держаться друг за друга.

Внезапно к ней вернулись воспоминания, словно порыв холодного ветра, нашедший трещину в оконной раме. Роберт утверждал, что вечер, когда умерла Коринна, он провел дома, в кругу родных. А если родители солгали, чтобы защитить его?

Затем Мэри в голову пришло кое-что еще: слова, однажды услышанные от подруги. Они сидели на кровати в ее комнате и разговаривали о Роберте. На лице Коринны появилось странное выражение – она была ошеломлена и испугана. Она сказала: «Его ничем не прошибешь, Мэри. Я не хочу сказать, что он ничего не боится. Но по-настоящему его ничто не задевает».

Что она имела в виду? Что с Робертом не может случиться ничего плохого? Или что он совершенно бессердечен? Помня о недавних событиях, Мэри склонялась к последней версии. Но хладнокровно пережить развод – одно дело, а совершить убийство – совсем другое.

И все-таки волоски на затылке Мэри встали дыбом. То же чувство возникало у нее, когда она предвидела удачный шанс для рекламы.

– Я только что думала о Коринне, – призналась она. – Помнишь ее похороны? Как холодно держался Роберт! Он пытался… отдалиться от происходящего.

– Честно говоря, я отчетливо помню только тот день, когда мы узнали о ее смерти. – Чарли развел руками.

Ну конечно, спохватилась Мэри. Разве такое можно забыть? В тот день она ушла от Чарли. Как бы она ни корила себя, ей не удавалось отделаться от мысли о страданиях, причиненных ему. Вот и сейчас в глазах Чарли мелькнул проблеск давней боли.

Мэри боролась с желанием отвести взгляд.

– А если Роберту известно больше, чем он утверждает, – не только об изнасиловании, но и про Коринну?

Если не считать на миг сжавшихся челюстей, лицо Чарли осталось невозмутимым.

– Я тоже думал об этом. Но даже если мы правы, у нас нет никаких доказательств.

– А если бы они нашлись?

Так было с самого начала: стоило одному из них высказать мысль, оказывалось, что второй уже обдумывает ее. По этому поводу они часто смеялись. Мэри встревожилась, осознав, что между ними ничто не изменилось.

– Как журналисту мне будет слишком мало догадок и предположений, – продолжал Чарли. – И откровенно говоря, я не рассчитываю, что после всех этих лет всплывет что-нибудь новое.

Но несмотря на это, идея продолжала обретать форму в голове Мэри. Загоревшись, она подалась вперед.

– Разреши помочь тебе, Чарли. Теперь мне хватит времени. И, Бог свидетель, здесь моя родина.

Чарли покачал головой.

– Не хочу тебя обидеть, но лучше бы ты не вмешивалась. И, как я уже сказал, прошло слишком много времени. След давным-давно потерялся.

Мэри ощетинилась.

– Да, я далека от журналистики, но с интригами я знакома не понаслышке. С их помощью я зарабатываю себе на хлеб. Если Роберту есть что скрывать, поверь мне, я сумею разузнать, что именно.

Чарли задумчиво посмотрел на нее. В тусклом свете, сочащемся сквозь жалюзи, его угловатое лицо казалось вытесанным из того же твердого камня, что и наконечники стрел его давних предков, ирокезов. О чем он размышлял – о предстоящем сотрудничестве с ней? Неужели он, подобно ей самой, опасался, что давние чувства оживут?

«Прошло тридцать лет, – напомнил Мэри внутренний голос. – Почему ты решила, что он по-прежнему неравнодушен к тебе?» Ведь второй раз вступил в брак он, а не она, к тому же у него есть вторая дочь. Но дело не в Чарли и не в ней самой. Главное – их дочь. И Эмма. Поэтому она и вернулась сюда, а не для того, чтобы ворошить прошлое.

Мэри поняла, что победила, когда Чарли с притворной беспечностью спросил:

– А с чего ты хотела бы начать?

Мэри задумалась, шум из-за двери отдалился, поутих, стал казаться невнятным гулом. Как ни странно, ей вспомнилось, как они с Чарли побывали на вечере для старшеклассников. Она нарядилась в голубое атласное платье с кружевной верхней юбкой. По залу метались серебристые пятна света от зеркального шара, вращающегося под потолком. Они танцевали под музыку «Праведных братьев», Чарли крепко обнимал ее, что-то шептал, но она не могла разобрать ни слова. Она только чувствовала, как его губы касаются ее уха, а теплое дыхание овевает щеку. Мэри помнила, как любила его в ту минуту, как сладкая боль пронизывала все ее тело, до подрагивающих икр, напряженных от непривычно высоких каблуков.

У нее остались и другие воспоминания: о груди, набухшей от молока, о детском плаче посреди ночи, когда ей приходилось выбираться из-под теплого одеяла, а в комнате царил собачий холод. Ранние, невинные воспоминания были нематериальными, как сны. Но почему-то Мэри не забыла тот вечер, когда медленно кружилась в танце в объятиях Чарли.

Очнувшись от раздумий, она не сразу смогла посмотреть ему в глаза. Стоило ему понять, о чем она думает, и он узнал бы, как часто за минувшие годы она воскрешала эти воспоминания, сколько раз представляла себя рядом с Чарли, когда занималась любовью с другими мужчинами.

Мэри поспешно выпалила:

– Для начала я поговорила бы с матерью Коринны. Возможно, Нора что-нибудь помнит.

Чарли задумчиво кивнул, постукивая себя пальцем по подбородку.

– Разумное решение.

– Я позвоню ей, как только вернусь домой. – Мэри вскочила и направилась к двери. Ее вдруг охватило нетерпеливое желание уйти отсюда. – Мы давно не виделись. Я просто обязана навестить ее.

– Если что-нибудь узнаешь, сообщи мне. И мы решим, стоит ли продолжать поиски. – Чарли проводил ее до двери и осторожно придержал за локоть, когда она обернулась, чтобы попрощаться. – Кстати, я восхищен твоими успехами. Мне известно, как идут дела твоей фирмы. Ноэль подолгу рассказывает об этом, стоит спросить о тебе.

Опешив, Мэри покраснела. Она не знала, что больше польстило ей: то, что Чарли расспрашивал о ней, или то, что Ноэль не скупилась на похвалы. Повисла неловкая пауза, и Мэри поспешила заполнить ее:

– Спасибо, Чарли. Как и ты, я много работаю.

– Значит, вдвоем мы составим прекрасную команду.

Он задержал взгляд на ее лице, угол его рта дрогнул в иронической улыбке. Но прошла минута, и он вновь стал прежним – озабоченным отцом.

– Ноэль – наша дочь, Мэри, твоя и моя, – с расстановкой произнес он, подчеркивая каждое слово. – Я знаю, ты любишь ее, как я. И Эмму тоже. Что бы ни случилось в прошлом, сейчас мы должны думать только о дочери и внучке.

Потрясенная его словами, Мэри негромко отозвалась:

– Мне не всегда удавалось быть рядом с Ноэль в трудную минуту. Но теперь я здесь. И я никуда не уеду, пока Эмма не вернется домой навсегда.

* * *

До книжного магазина было не более пяти минут ходьбы, но когда Мэри шагала по Мэйн-стрит, ей казалось, что от жары тротуар плавится и дрожит у нее под ногами. Впрочем, вид знакомых зданий несколько успокаивал ее. Розовое кафе «Завиток», похожее на пряничный домик, так же выделялось среди прочных кирпичных фасадов, как кружевная викторианская «валентинка» среди рекламных объявлений о распродаже. А «лучшие в мире пончики», которые расхваливал магазин Кокрейна, и правда были лучшими. У входа Мэри заметила группу загорелых мужчин и женщин в теннисных шортах – обитателей новых домов у озера, которые так раздражали Чарли, и задумалась, надолго ли Бернс-Лейк останется тихим провинциальным городком.

Витрина магазина одежды «Голливуд» на углу Мэйн-стрит и Фремонт-стрит, где некогда работала Мэри, убеждала ее, что мода до сих пор не изменилась. В витрине были выставлены те же самые манекены конца пятидесятых годов, а их наряды в спортивном стиле ушли в прошлое вместе с хула-хупом. Обувной магазин по соседству выглядел точь-в-точь как в те времена, когда Дорис каждую осень водила сюда Триш и Мэри выбрать туфли к вечеру в честь начала учебного года. Даже универмаг «Бенджамин Франклин», последний из вымирающего племени, продолжал цепляться за жизнь с упорством престарелой старой девы, увешанной побрякушками из поддельного горного хрусталя. Только здесь еще можно было напиться из неиссякаемого источника содовой воды и заказать безалкогольное пиво.

Книжный магазин Триш располагался в узком здании, втиснутом между салоном красоты «Силуэт» и бакалеейПетерсона. Сразу после открытия «Загнутой страницы» местные циники предрекали магазину скорое фиаско. Зачем платить почти двадцать долларов за книгу в твердой обложке, если можно выбрать у Петерсона одну из нескольких десятков в мягкой? Но Триш сумела утереть носы скептикам, нашла собственную нишу и завела букинистический отдел наряду с отделом новых книг. Не имея семьи, она отдавала все силы и время магазину, усердно расхваливая своих любимых авторов и произведения.

Войдя в магазин, Мэри первым делом обратила внимание на стенд с рукописным объявлением, стоящий рядом с кассой. Вверху было крупными буквами выведено: «Помогите спасти желтохохлую славку!» Пониже располагались вырезанные из журналов снимки птицы, над которой нависла угроза полного исчезновения. Тут же на столике возвышались стопка буклетов и петиция с длинным рядом подписей. Но прежде чем Мэри успела присмотреться, ей навстречу выбежала сестра.

Триш, которая сама походила на пичужку со своим круглым личиком и младенчески мягкими волосами, вьющимися на висках, пришлось привстать на цыпочки, чтобы обнять Мэри. От Триш пахло чем-то сладким, вроде лимонных леденцов, которые она обожала в детстве. Книга, которую она держала под мышкой, врезалась в бок Мэри.

– Глазам не верю! Так, значит, это правда! – воскликнула Триш. – Мама позвонила мне и сообщила, что ты едешь сюда, но я думала, она шутит. А ты ничуть не изменилась! Два часа за рулем, а выглядишь безупречно!

Мэри со смехом отстранилась и обвела взглядом полки с любовно расставленными книгами и стены с образцами кружев в рамках. Здесь ничто не изменилось со времени ее прошлого приезда. Посетители магазина перебирали книги, стоя на стремянках, или сидели у нижних полок на полу, скрестив ноги. В отделе детской литературы, где имелась даже игровая комната, курчавый малыш сосредоточенно сбрасывал книги с полок. Даже Гомер, кот Триш, чувствовал себя как дома. Развалившись в кресле, он сонно посматривал на Мэри приоткрытым глазом.

Незнакомым был лишь один предмет – стенд возле кассы. Указав на него, Мэри сдержанно заметила:

– Вижу, ты по-прежнему пытаешься спасти мир.

Триш нахмурилась и отвела со лба завиток, устремив на сестру взгляд чистых, как у ребенка, голубых глаз.

– От такой привычки так просто не избавишься. Мама сообщила, что ты перевезла в свою бывшую комнату все вещи, бумаги и компьютер. Мне не терпится услышать все подробности. Это твое решение, или тебя заставила мама?

– И то и другое. – Мэри понизила голос. – Только никому не рассказывай, что я вернулась. Не хочу, чтобы меня поняли превратно.

– Господи, конечно, я буду держать язык за зубами! В Бернс-Лейк никто не задерживается без крайней необходимости.

В голосе Триш промелькнула грустная нотка, и Мэри мгновенно пожалела о своих словах.

– Я не хотела… словом, ты меня понимаешь? Видишь ли, Ноэль не в восторге от моего приезда. Думаю, и мама тоже… и рано или поздно она заявит об этом в открытую.

– Значит, ты считаешь, что все затянется надолго?

– Зная Роберта, я убеждена в этом.

Триш заломила руки и стала похожа на попавшую в беду героиню одного из романов в глянцевых бумажных обложках.

– Бедная Ноэль! Как бы я хотела хоть чем-нибудь помочь ей!

Во вспышке раздражения Мэри чуть не выпалила: «Если бы ты остановила Роберта в тот вечер, когда осталась с Эммой, сейчас нам не пришлось бы говорить об этом». Однако такова была Триш: она охотно поддерживала родных, но, столкнувшись с реальными трудностями, превращалась в желе.

– Слушание состоится в четверг, в десять часов, – сообщила Мэри. – Ты придешь?

Триш решительно заявила:

– Разумеется!

Мэри застыдилась того, что поспешила осудить сестру. Триш отличалась великодушием, но не всегда умела находить ему применение. Она терпеливо пережидала самую длинную помолвку в мировой истории – восемь уже прошедших лет и бог весть сколько предстоящих – и не имела детей. О том, чтобы Триш переселилась к Гэри до свадьбы, не могло быть и речи – по крайней мере пока Дорис жива.

– Не знаю, стоит ли привозить на суд маму. Правда, она твердит, что ей уже гораздо лучше, но… – Мэри не договорила.

Триш пожала плечами.

– Ты же знаешь маму. Даже попав под машину и сломав обе ноги, она будет беспокоиться о том, что подать к ужину.

Две сестры, ничуть не похожие друг на друга – Триш в клетчатом джемпере и брюках и Мэри в восьмидесятидолларовых джинсах и старых кроссовках, – невесело рассмеялись.

– Кстати, об ужине… что у нас в меню завтра вечером? – Мэри взяла с полки книгу и рассеянно перелистала страницы.

– Не припомню, чтобы я приглашала тебя.

– А я уже приняла приглашение. Не тебе приходится каждый день садиться за один стол с мамой. – Подняв голову, Мэри увидела в глазах сестры озорные искры.

– Подумаешь! Ну, брошу пару бифштексов на гриль.

– С каких это пор ты начала есть мясо? – Сколько Мэри помнила себя, Триш придерживалась строгого вегетарианства. Ее девизом были слова: «Соевый творог съешь сам, говядину отдай врагу».

Триш изумленно воззрилась на нее, словно спрашивая: «Где ты была все эти годы?» – но только добродушно пожала плечами и объяснила:

– Ты же знаешь, Гэри не может жить без жареного мяса с картофелем. А мне надоело есть только печеный картофель.

– Кстати, как дела у Гэри? – Мэри придала лицу выражение вежливого интереса. Жениха сестры она недолюбливала с самого начала. Особенно с тех пор, как на свадьбе Ноэль он пытался лапать ее под столом.

Триш отвернулась, перебирая стопку книг.

– Ну что тебе сказать? Мы оба так заняты. Мы видимся реже, чем нам хотелось бы.

Мэри с трудом удержалась от едкого замечания. Чем таким особенным может быть занят учитель физкультуры начальной школы?

– Зато, должно быть, дела идут успешно, – вежливо заметила она.

Триш кивнула:

– Вполне. По крайней мере я сама себе хозяйка. Но сказать по правде, меня беспокоит новый книжный магазин, который должен открыться в торговом центре. – Триш порывисто опустила голову, но Мэри успела заметить, что ее сестра покусывает губу, как она делала в детстве, когда волновалась.

– Какой еще магазин?

– Книжный магазин Биглоу. Разве я тебе не говорила?

Мэри насторожилась.

– Какова его площадь?

Работая с писателями, она слышала, что компании «Книги Биглоу» принадлежит тысяча пятьсот книжных магазинов по всей стране. Если ее догадка верна, то «Загнутой странице» вскоре предстоит конкурировать с настоящим гигантом, предлагающим книги по ценам, сниженным по сравнению с ценами Триш по меньшей мере на двадцать процентов.

Триш вспыхнула.

– Не знаю… Когда я услышала о нем, то так разволновалась, что забыла спросить. А сам Роберт об этом не упомянул.

Мэри начало подташнивать. Ей следовало сразу догадаться, кто стоит за всем этим. Неужели этого человека ничто не остановит?

– Ну, беспокоиться еще слишком рано. До открытия торгового центра осталось несколько месяцев. – Но даже ей самой попытка утешить Триш показалась жалкой. Торопясь сменить тему, Мэри указала на стенд возле кассы. – Лучше расскажи мне, что стряслось с птичками.

Триш мгновенно оживилась – Мэри хорошо знала, что сулит ей подобное оживление. Предстояла в высшей степени политкорректная речь.

– Возможно, ты уже слышала: сама знаешь кто добился принятия решения о строительстве водохранилища на реке Сэнди-Крик. Это плохо уже само по себе, к тому же водохранилище расположится в местах гнездовья желтохохлых славок. Если городской совет ничего не предпримет, погибнет вся популяция птиц! – На щеках Триш проступили яркие пятна негодования, на миг она словно стала выше ростом. И вдруг ее плечи поникли. – Беда в том, что желтохохлая славка не значится в официальном списке исчезающих видов.

Еще учась в колледже, Триш активно участвовала в студенческих маршах протеста против чилийской хунты и вмешательства США в дела Никарагуа. В последнее время предметом ее внимания не раз становились различные кампании. Совсем недавно она добивалась строительства центра переработки отходов и реконструкции старого здания вокзала, которое собирались снести.

А теперь, когда опасность угрожала ее бизнесу, Триш предпочла сосредоточить усилия на спасении существа, которое наверняка переживет ее саму, – не важно, будет ли отстаивать его права некая Патрисия Энн Куинн из Бернс-Лейк, штат Нью-Йорк.

Но несмотря на все различия между ними, Мэри нежно любила сестру. Не колеблясь ни секунды, она подошла к стенду и поставила свою подпись под петицией.

– Да здравствует желтохохлая славка! – Присмотревшись к снимку маленькой грязновато-оливковой пичужки, она с сомнением добавила: – Невзрачная птичка, правда?

– Тем важнее спасти ее! – твердо заявила Триш. – Ты представь себе, каким скучным стал бы мир, если бы его населяли только красивые и экзотические птицы!

– Наверное, найдется и другая точка зрения. – Мэри задумалась, не считает ли ее сестра и себя обычной, ничем не примечательной женщиной – из тех, от которых слишком часто отворачивается мир.

В этот момент коренастый мужчина в джинсовой куртке и бейсболке направился к кассе, неся перед собой экземпляр «Живой Библии». Триш с сожалением взглянула на Мэри.

– Мне пора. Может, поговорим позднее?

– Я позвоню тебе вечером, – пообещала Мэри. – Ты будешь дома?

Триш закатила глаза, будто желая спросить: «А где же еще?» – и поспешила к клиенту. Стало быть, жених никуда не приглашал ее и не любил проводить тихие домашние вечера в ее обществе. Мэри поняла, что Гэри Шмидт не спешит связать себя брачными узами.

На тротуаре ей вдруг преградил путь рослый здоровяк. Вздрогнув, Мэри вгляделась в мясистое лицо оттенка сырой говядины – оно показалось ей смутно знакомым. Мужчина был средних лет, с белесыми волосами и такими светлыми бровями, что они смотрелись на фоне кожи как полоски засохшего клея. Только когда взгляд Мэри упал на блестящий значок на отвороте мундира, она вдруг вспомнила, кто перед ней.

– Уэйд! Уэйд Джуитт! – воскликнула она. – Господи, сколько лет, сколько зим! Я насилу узнала тебя. – Она не виделась с Уэйдом со школьных времен, но не удивилась, услышав, что он стал помощником шерифа.

– Привет, Мэри, – небрежно отозвался Уэйд, словно каждый день встречался с покинувшими город одноклассницами. – Давненько не виделись, верно? Помнится, на последнюю встречу выпускников ты не приезжала.

Мэри насторожилась: в голосе Уэйда проскользнули пренебрежительные нотки. Неужели он хотел напомнить ей, что она сдавала выпускные экзамены на год позже всех?

Мэри мысленно заверила себя, что подобные мелочи не стоят внимания. В школе Уэйда Джуитта считали болваном, и, видимо, он ничуть не изменился.

– У меня было много работы, – вежливо отозвалась она. – Я вообще редко бываю здесь.

– Что же привело тебя в город на этот раз? – В его пустых глазах вспыхнуло жадное любопытство.

Нет, это не игра ее воображения: Уэйд точно знал, почему она приехала. Мэри вдруг вспомнился один давний случай. В старших классах Уэйд Джуитт слыл безобидным тихоней. Когда директор школы, мистер Савас, нашел в его шкафчике пакетик с марихуаной, все ученики в один голос заявили, что пакетик Уэйду подбросили. Но все-таки расследование началось. И его прекратили только после того, как Роберт Ван Дорен, ученик, которого не решился бы упрекнуть ни один учитель в здравом уме, в шутку заявил, что наркотик принадлежит ему. Уэйда оставили в покое, а Роберт снискал славу настоящего героя. Мэри отчетливо представила себе пятнадцатилетнего Уэйда – толстого, прыщавого. Он ходил за Робертом по пятам подобно щенку сенбернара.

Неужели Уэйд до сих пор пляшет под дудку Роберта? Мэри смерила собеседника взглядом и решила, что такое положение вещей устроило бы и Уэйда, и Роберта.

– Семейные дела. – Она с притворной озабоченностью взглянула на часы. – О, мне пора бежать. Была рада увидеться с тобой, Уэйд, – бросила она через плечо.

Ее машина была припаркована перед мясным магазином, издалека куски мяса в витрине напоминали пятна крови на белой рубашке. Всю дорогу до машины Мэри чувствовала на спине сверлящий взгляд холодных глаз Уэйда Джуитта.

Глава 6

К югу от сквера, примыкающего к ратуше Бернс-Лейк, находился городской суд, занимающий внушительное здание в итальянском стиле, построенное в конце XIX века. В 1964 году старая ратуша сгорела дотла, но огонь потушили прежде, чем он добрался до здания суда, и оно чудом уцелело рядом с новым безобразным соседом в стиле модерн, где разместился муниципалитет. Кирпичный фасад здания суда обвивал виргинский плющ, голуби гнездились под крышей, толстая дубовая дверь напоминала ворота средневекового замка. Поднимаясь по широким гранитным ступеням, Ноэль почти слышала скрип опускающегося моста через ров. Еще никогда в жизни ей не было так страшно.

Никогда прежде она не задумывалась всерьез об устройстве судебной системы. Свобода, которую гарантировала конституция, была подобна воздуху, которым она дышала, – веществу без запаха и цвета, принимаемому как нечто само собой разумеющееся. Ноэль и в голову не приходило, что ее могут в один прекрасный день лишить этой свободы. Что ее признают виновной в преступлении без каких-либо доказательств и заставят поплатиться. Так и вышло: ее наказали за попытку защитить собственного ребенка.

Рано утром в среду ей вручили постановление, в котором ей запрещалось приближаться к дому и офису Роберта ближе чем на сотню футов. По словам Лейси, это было не что иное, как уловка адвокатов, призванная очернить Ноэль в глазах судьи. Но этот удар пришелся в самое сердце Ноэль. Ее уверенность в том, что справедливость восторжествует, заметно поколебалась. Сохраняя невозмутимое выражение лица, она лихорадочно перебирала в уме затверженные ответы, как бусины четок, и была на грани нервного срыва.

За дверью она очутилась в похожем на пещеру коридоре, из ниш которого тянуло пылью и старым деревом. Ее страх нарастал с каждым шагом. Ноэль не сводила глаз с отца, идущего впереди: он шел расправив плечи и гордо вскинув голову, намереваясь защитить дочь от предстоящей бури. За спиной слышалось ритмичное постукивание по мраморному полу каблуков матери, тети Триш и сводной сестры Ноэль, Бронуин.

Они прошли через весь обшитый дубовыми панелями зал. Придвинувшись поближе, мать вложила что-то в ладонь Ноэль.

– Моя пятидесятицентовая монетка на счастье, – прошептала она. – Сегодня утром я нашла ее на дне ящика комода. Представляешь, сколько лет она пролежала там!

Монетка была еще теплой и показалась Ноэль тяжелой. Заморгав, она усердно закивала, чтобы не расплакаться. Сегодня Мэри выглядела особенно стильной и изысканной в узкой миди-юбке шафранового оттенка и таком же жакете с баской. А может, она чересчур изысканна? Как воспримет ее наряд чопорный городской судья?

А тетя Триш в ее пышной сборчатой юбке и блузке с короткими рукавами казалась полной противоположностью сестре. Она сочувственно пожала руку Ноэль, ее голубые глаза блестели от слез.

– Не говори бабушке, но вчера я поставила за тебя свечку в церкви, – прошептала она. Ноэль знала, что бабушка до сих пор обижена на дочерей за отказ бывать в церкви. Тетя Триш не хотела подавать матери напрасную надежду.

Ноэль помнила, как в ее детстве тетя часто читала ей вслух. Ей вдруг вспомнился персонаж из «Острова сокровищ», старый отшельник Бен Ганн, сосредоточивший все свои помыслы на сыре. «Вот как я должна поступить, – поняла она. – Думать только об Эмме и забыть обо всем остальном».

Осуществить эту задачу будет несложно. Последние пять дней она почти не думала ни о чем, кроме дочери. Она перестала замечать, что происходит вокруг, солнечно на улице или пасмурно, жарко или прохладно. Она не осмеливалась даже поставить чайник на плиту, боясь уйти и забыть о нем, не замечала включенного телевизора или радио. Ей с трудом удавалось заставить себя перекусить. Боль в растянутой ноге радовала ее, напоминая, что она способна бороться. А еще нога служила напоминанием о Хэнке Рейнолдсе, о его поддержке, благодаря которой Ноэль воспрянула духом.

Поймав взгляд отца, Ноэль вымученно улыбнулась. Он подмигнул в ответ, но его лицо выглядело осунувшимся от тревоги. В сумеречном свете седина в его волосах была особенно заметна; прежде иссиня-черная челка стала сероватой. А еще Ноэль заметила, что он порезался, когда брился. Сердце ее переполнилось любовью к отцу: крохотный порез на подбородке был наглядным свидетельством его беспокойства и заботы.

Бронуин придвинулась к Ноэль и прошептала хриплым голосом, подражая гангстерам из фильмов:

– Я перегрызу глотку всякому, кто посмеет обидеть тебя.

Ноэль невольно улыбнулась. Ее шестнадцатилетняя сестра доставляла родным больше хлопот, чем малышка Эмма. А еще Бронуин была на редкость миловидна: томные черные глаза, длинные темные волосы, изогнутые в таинственной улыбке губы. Подрастающая Мона Лиза с нравом Гека Финна.

– Спасибо, но я надеюсь, что суд будет справедливым, – прошептала Ноэль, тронутая попыткой сестры одеться, как подобает для заседания суда: в черную юбку, строгие черные ботинки и джинсовую куртку поверх белой рубашки.

Дойдя до стола, Ноэль села рядом с Лейси. Она нервозно поглядывала на юриста Роберта, Эверетта Била – худощавого проницательного мужчину лет пятидесяти, со старым шрамом поперек брови, с очками в черепаховой оправе на крючковатом массивном носу. А где же сам Роберт? Неужели он решил затянуть дело и возвращение Эммы домой, не явившись в суд? При этой мысли желудок Ноэль сжался.

– Есть ли вероятность, что он не придет? – шепотом спросила она у адвоката.

– Успокойся, он обязательно явится сюда. – Лейси ободряюще улыбнулась и сунула руку в портфель. – Вот возьми. – И она протянула Ноэль упаковку леденцов в виде крошечных спасательных кругов. – Они помогают скоротать время. – В темно-сером костюме Лейси выглядела миниатюрной и свирепой, как дикая кошка, приготовившаяся к прыжку.

Ноэль услышала за спиной скрип двери, обернулась и увидела, как ее муж идет через зал, точно триумфатор по красной ковровой дорожке, сопровождаемый родителями. Коул, седовласый, с царственной бородкой и внешностью стареющей кинозвезды, удостоил Ноэль лишь беглым надменным взглядом, Гертруда старательно отводила глаза. Свекровь Ноэль вырядилась в костюм от Шанель, ее пышно взбитые белокурые волосы были закреплены таким количеством лака, что прическа выдержала бы даже прямое попадание кирпича. Рукой в перчатке она держала сына под локоть, подбородок вскинула высоко и брезгливо, словно ее раздражал неприятный запах.

Роберт безупречно играл свою роль. В сшитом на заказ темно-синем костюме, загорелый и уверенный в себе, он казался новым президентом крупной компании, направляющимся в зал заседаний, чтобы выдворить оттуда предшественника. В то же время мальчишеская улыбка и челка, падающая на лоб, придавали ему бесхитростный, достойный доверия вид. Разве кто-нибудь усомнится в его словах? Кто, кроме Ноэль, знает, каков этот человек на самом деле? У Ноэль закружилась голова, началась одышка. По груди и бедрам побежали капли пота.

Когда ее муж плавным движением опустился на стул рядом со своим адвокатом и наклонился, чтобы что-то прошептать ему на ухо, вызвав на бледных тонких губах адвоката усмешку, Ноэль едва не закричала на весь зал: «Разве вы не видите, что он мошенник и лжец?»

В ее сторону Роберт даже не взглянул.

В этот момент вперед выступил судебный пристав – коренастый мужчина с тремя прядями волос, обвившими лысую макушку, и, как ни странно, с густым слоем перхоти на плечах слишком тесного мундира.

– Встать, суд идет! Заседание ведет достопочтенный Кельвин Рипли, – объявил он.

Из боковой двери вышел невысокий кругленький судья в просторной черной мантии. Вместе с остальными присутствующими Ноэль вскочила и удивленно уставилась на достопочтенного Рипли. Она ожидала увидеть чудовище, а ее взгляду предстал розовощекий эльф из свиты Санта-Клауса, эльф с веселыми карими глазами и белоснежными локонами, обрамлявшими смешливое круглое лицо. От судьи Рипли буквально веяло добродушием.

Покончив с формальностями, он положил на стол локти и с отеческим участием перевел пристальный взгляд блестящих глаз с Ноэль на Роберта.

– Вы оба производите впечатление порядочных людей. Откровенно говоря, не вижу причин, по которым мы не смогли бы разрешить наши затруднения, как подобает цивилизованным леди и джентльменам. – Его высокий, чуть визгливый голос напомнил Ноэль Барни Файфа из старого «Шоу Энди Гриффита». – Понимаю, это покажется странным, но я приглашаю мистера и миссис Ван Дорен ко мне в кабинет. Не падайте в обморок, мистер Бил, вы с мисс Бакстон можете присоединиться к нам. – И он насмешливо погрозил пальцем двум адвокатам. – Но хочу предупредить вас обоих: это всего лишь предварительное судебное слушание. Поберегите театральные эффекты для зала суда.

В голове Ноэль истошно зазвенел сигнал тревоги. Она не знала, в чем дело, но у нее вдруг возникло чувство, будто ее заманили в очередную ловушку. Пока она вставала, кровь отлила от ее головы, перед глазами поплыл туман. Судья Кельвин Рипли казался ей пресловутым незнакомцем, предлагающим простодушному ребенку сласти и веселую поездку, волком в овечьей шкуре, встреченным на пути к дому бабушки.

Даже Лейси насторожилась. Поднимаясь, она слегка пожала локоть Ноэль.

– Говорить буду я, – предупредила адвокат.

Ноэль молча последовала за ней, уверенная, что ее бьющееся сердце вот-вот продырявит грудь. Но едва она шагнула в кабинет судьи, ее опасения отступили. Если не считать внушительной коллекции переплетенных в кожу книг, кабинет выглядел почти уютно. Свет вливался в высокие окна, на выцветшем восточном ковре лежали солнечные пятна. Лампа с матовым стеклянным абажуром стояла на антикварном письменном столе. Старинные часы мирно тикали в нише возле застекленного шкафа с выставленными напоказ наградами и памятными сувенирами.

Усаживаясь рядом с Лейси на потертый плюшевый диван, Ноэль украдкой взглянула на Роберта и его адвоката, расположившихся напротив, в кожаных бордовых креслах. Роберт улыбнулся ей уверенно и безмятежно, и Ноэль с трудом поборола желание броситься на него. «Для него это только игра! Ему плевать, что будет с Эммой!»

Она сосредоточила все внимание на судье, молясь, чтобы он разглядел подлую сущность Роберта под благопристойной маской. Весело крякнув, судья Рипли присел на край стола, так что его маленькие ступни в двухцветных оксфордских туфлях заболтались на высоте добрых шести дюймов от пола. Его розовые ладошки, сложенные поверх черной мантии на коленях, напомнили Ноэль двух поросят. К ее горлу подступил истерический хохот. «Что это за комедия? – думала она. – Что за шоу Монти Пайтона? Сейчас откроется дверь и войдет настоящий судья…»

– Миссис Ван Дорен, перейдем сразу к делу, – одарил ее судья Рипли жизнерадостной улыбкой. – В последнее время состояние вашего здоровья внушает серьезные опасения, что, откровенно говоря, ставит под сомнение вашу способность обеспечить ребенку полноценную заботу и уход. Должен признаться, это меня тревожит.

Лейси возмущенно выпрямилась.

– Ваша честь, мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать здоровье моей клиентки. Я требую…

Веселый эльф утихомирил ее укоризненным взмахом пальца, как непослушную школьницу.

– Да будет вам, мисс Бакстон! Мы не в зале суда. Да, понимаю, я позволил себе отступить от формальностей, но постарайтесь меня понять. – И он обратил отеческий взор на Ноэль. – Миссис Ван Дорен, ваш муж сообщил, что недавно вы провели несколько месяцев в реабилитационной клинике. Вы уже обдумали, как будете избавляться от вашей досадной… хм… привычки?

Поначалу Ноэль была слишком потрясена, чтобы ответить. Она сидела и ждала, что шутка сейчас кончится, что судья-самозванец хлопнет в ладоши и отпустит всех присутствующих по домам.

– Нет… то есть я хотела сказать, что вы ошибаетесь – со мной все в полном порядке, – запинаясь, ответила она. – Моя единственная проблема – моя дочь, которую держат в заложницах. – И она гневно взглянула на Роберта, который лишь с сожалением покачал головой.

– Что-то я совсем запутался. – Судья нахмурился. – Вы хотите сказать, что считать вас алкоголичкой несправедливо?

– Не отвечай, – выпалила Лейси.

Но Ноэль не смогла удержаться – ей следовало объясниться.

– Я – бывшая алкоголичка, – поправила она. – Да, я лечилась в Хейзелдене, но шесть лет назад. С тех пор я не выпила ни капли.

– Ваша честь, эти соображения предвзяты, – вмешалась Лейси, веснушчатое проказливое лицо которой темнело с каждой секундой. – Проблемы моей клиентки со здоровьем не имеют никакого отношения к настоящему делу.

Рипли обратил на нее столько же внимания, сколько на муху, бьющуюся о стекло.

– Шесть лет? Что ж, весьма похвально. Насколько я понимаю, вы посещаете собрания анонимных алкоголиков? – Он скрестил ноги и обхватил колено пухлыми розовыми ладонями.

От обжигающего прилива крови у Ноэль вспыхнули щеки.

– Я уже давно не посещаю их, – пришлось признать ей. – Я перестала бывать на собраниях на третий год. Просто… необходимость в этом отпала.

– И все это время вы воздерживались от спиртного? Кажется, шесть лет?

– Верно, ваша честь.

– В таком случае мы столкнулись с дилеммой. – Судья свел над переносицей белоснежные брови и глубоко задумался. – Я собирался предложить вам добровольно пройти курс лечения и лишь после этого решить, как поступить с вашей дочерью. Но обстоятельства оказались иными…

В душе Ноэль пробудилась надежда.

– Я постараюсь все объяснить, ваша честь. Все происходящее… – она поймала предостерегающий взгляд до Лейси, но не остановилась, – досадная ошибка. Я ни за что не причинила бы вред моей дочери. На самом деле это…

– Ваша честь, – перебил ее адвокат Роберта, – в намерения моего клиента вовсе не входило оклеветать жену. Он искренне заботится о ее благополучии. Но в первую очередь мы должны помнить не о состоянии здоровья миссис Ван Дорен, а о том, что будет лучше для ребенка.

Рипли нахмурился еще сильнее.

– Благодарю, мистер Бил, но я не нуждаюсь в напоминаниях о том, в чем заключается мой долг, – строго произнес он и заметно смягчился, повернувшись к Ноэль. – Никто и не утверждает, что вы способны намеренно причинить вред ребенку или проявить халатность по отношению к нему, миссис Ван Дорен. Но бывали ли случаи, когда вы, скажем так, были не в состоянии осознать потребности дочери?

– Как во время обморока? – Сердце Ноэль билось так, что от ударов вздрагивало все тело. Дело принимало скверный оборот, а она чувствовала себя беспомощной.

– Вот именно. – Рипли соединил кончики пальцев под подбородком, словно всем видом умолял туповатую ученицу наконец дать верный ответ.

Ноэль затошнило.

– Но я же объяснила: я не пью уже шесть…

– Ноэль, ради Бога! – вмешался Роберт. – В ресторане тебя видели все. Мне пришлось буквально отнести тебя в машину! Поверь, если бы не это, мы бы здесь не сидели. Но стоит мне вспомнить о других случаях, о том, что могло произойти, если бы наша малышка выбежала на улицу или… – Он умолк, представив себе эту картину.

Ноэль окатила горячая волна паники. Даже в дни запоев она никогда не напивалась до беспамятства. Бывали случаи, когда она лишь смутно сознавала, что происходит, все вокруг виделось ей как в густом тумане. Но первой же мыслью после пробуждения на следующее утро было: «О Господи, что я натворила?» То же чувство возникло у нее сейчас: тянущая пустота внизу живота и жгучее беспокойство. Тиканье часов вдруг стало угрожающим, предвещающим беду.

– В тот вечер я совсем не пила, как и в остальное время, – уверяла она, ее слова гулко раздавались в тишине. – Ваша честь, я не знаю, что произошло. – Она чуть было не выпалила: «Я почти уверена – меня подпоили», – но передумала и продолжала: – Я помню только, что лишилась чувств, а когда очнулась на следующее утро, узнала, что дочь исчезла. Мой муж увез ее. И не потому, что он беспокоится о ней, а потому, что я сообщила, что подаю на развод. Неужели вы не понимаете? Он подставил меня. Ему нельзя верить. Ни единому слову!

– И вы утверждаете, что не появлялись у дома вашего мужа днем во вторник семнадцатого числа в попытке ворваться туда силой? – Рипли многозначительно уставился на растянутую ногу Ноэль, до сих пор перевязанную бинтом.

Ноэль вспыхнула. Струйка пота побежала по ее спине, нырнув под застежку лифчика.

– Этого я не говорила.

– Это возмутительно! – вскинула голову Лейси. – Моя клиентка – не подсудимая!

– Вот именно, и я добиваюсь, чтобы она не стала подсудимой, – отрезал судья, и впервые Ноэль заметила, как неприятен его голос. Веселый эльф мгновенно превратился в злобного гнома. – Похоже, к согласию мы так и не придем. Стало быть, я приму решение, по которому малышка останется с отцом, пока обоих ее родителей не обследует судебный психолог.

– Нет! – Ноэль вскочила, и ноги показались ей эластичными, способными растягиваться до бесконечности. – Не делайте этого! Вы ничего не понимаете! Ей же всего пять лет! – Слезы покатились по ее щекам, но она не удосужилась вытереть их. – Только я знаю, что она любит пить сок из чашки, а не из стакана, что она не засыпает, если не задернуть шторы как можно плотнее! Она любит сладкое печенье, но только без корицы. Она… – Ноэль осеклась, вдруг заметив, что все присутствующие в ужасе смотрят на нее. Даже Лейси.

Судья отвел взгляд, его голос зазвучал строго и официально:

– Я разрешаю вам встречаться с дочерью под надзором три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, с часу до четырех. Встречи будут происходить в помещении социальной службы защиты детей, далее по коридору. За документами обратитесь к моему секретарю.

На этом слушание было закончено. Ноэль замерла, не веря своим ушам. Силы покинули ее, она лишь смутно сознавала, что Лейси гладит ее по руке. Ноэль смотрела на Роберта, направляющегося к двери, как кролик на удава. Он оглянулся, даже не пытаясь скрыть злорадную ухмылку.

Обжигающая ярость взметнулась в душе Ноэль, затмевая все остальное. Внезапно ей стало трудно дышать. Комната поблекла перед ее глазами, похожая на кадр из старого фильма. В эту минуту Ноэль вспомнила еще одну подробность «Острова сокровищ»: Бен Ганн вовсе не был безвредным чудаком. В уединении, лишенный всего, что ему было дорого, он помешался.

Вот и она вплотную приблизилась к сумасшествию. Дрожа, задыхаясь от ярости и отчаяния, Ноэль отгоняла от себя единственную мысль, которая пробралась в ее мозг, как крыса за сыром Бена Ганна: «Что мне сейчас необходимо, так это выпить».

В пятницу, без пятнадцати час, Ноэль остановила машину у здания суда, куда приехала на первую встречу с Эммой. Ночь она провела отвратительно, вышагивая по комнате и без конца упрекая себя. Но что она могла сказать или сделать? Чем изменила бы ход событий? Любой болван сообразил бы, что судья на стороне Роберта. Если бы она просто молчала, предоставив отвечать Лейси, исход оказался бы тем же самым. Как обычно, победил бы Роберт. Наконец под утро отчаяние стало нестерпимым. Ноэль не выдержала и плеснула себе бренди из хрустального графина, который бабушка хранила в шкафу с посудой. Только чтобы уснуть, убеждала она себя. Все равно все считают, что она снова запила, значит, она вправе позволить себе капельку спиртного. Несколько долгих минут Ноэль как загипнотизированная смотрела на стакан в собственной руке, знакомый запах успокаивал ее и вселял надежду. Но она вовремя одумалась, расплакалась, метнулась в кухню и вылила бренди в раковину.

Утро принесло новые надежды. Воспоминание о ночном поступке вызывало у нее тревогу, от которой было нелегко избавиться, и Ноэль утешалась лишь мыслями о том, что все-таки не поддалась искушению. Но не из-за порядочности, а потому, что главное место в ее жизни отныне занимало не спиртное, а нечто гораздо более важное – ее ребенок. Значит, она должна быть сильной и трезвой – не только ради Эммы, но и ради себя.

Пока она поднималась по ступеням к двери, новые опасения сжали ее горло. А если Роберт объяснил их дочери, что ее мать больна или сошла с ума? И в доказательство напомнил о том дне, когда Ноэль пыталась ворваться к нему в дом? Как быть, если он настолько запугал Эмму, что она сама решила остаться с ним? Подумав об этом, Ноэль на миг застыла, вцепившись в узорные чугунные перила и совсем позабыв про легкую боль в ноге, с которой она сегодня сняла повязку.

Но, поддавшись подобным опасениям, она опять сыграет на руку Роберту. Однажды во время спора он заявил, что знает ее лучше, чем она знает себя, и на ужасный миг Ноэль задумалась, правда ли это. Но теперь она твердо знала, что Роберт ошибся. Во-первых, она сильнее, чем считает он. Конечно, физической силы ей недостает, зато не занимать выносливости и терпения. На протяжении всего детства она ждала мать, каждый вечер лежала в постели и прислушивалась, не повернется ли в замке ключ. Она проплыла по бурным морям пьянства и достигла гавани трезвости. Долгие годы она терпела ледяное молчание Роберта, его критику и образ жизни, для которого годилась не более, чем пони для скачек с препятствиями. В детстве она отождествляла себя с находчивым поросенком из сказки. Вот и теперь ей предстоит построить дом, неприступный для огромного злого волка.

Роберт удивится, узнав, что она уже приступила к укладке кирпичей. Ее отец расследует сомнительные сделки, в которых участвовал Роберт. Ноэль сомневалась, что отцу удастся найти весомые доказательства – Роберту никогда не изменял инстинкт самосохранения, – но она достаточно пообщалась с журналистами, чтобы знать, что в жизни всякое бывает.

В обществе анонимных алкоголиков бытовала поговорка: «Тайное рано или поздно становится явным». Возможно, на свет всплывет и какая-нибудь из тайн Роберта.

Поднимаясь на второй этаж, Ноэль ощутила прилив решимости. Она вспомнила, как родилась Эмма: двадцативосьмичасовые родовые муки завершились кесаревым сечением. Но едва ей позволили взять в руки крошечную дочь, вся боль улетучилась как по мановению волшебной палочки. Ноэль навсегда запомнила, с каким безграничным доверием смотрела на нее Эмма, будто сразу поняла, что перед ней мать, которая будет любить и оберегать ее всю жизнь.

Сморгнув слезы, Ноэль свернула в коридор, упиравшийся в застекленную дверь с табличкой: «Служба защиты детей округа Шохари». Ее сердце прыгало где-то в горле. В правой руке она несла пакет с новой Барби, упаковкой пестрых наклеек и десятком миниатюрных разноцветных заколок-бабочек, которые Эмма обожала. Она пришла слишком рано: до часа оставалось несколько минут. Привезет ли Роберт Эмму вовремя? Или опоздает, только чтобы помучить ее?

Войдя в комнату, она сразу же увидела возле стола свою дочь, поглощенную цветными мелками и книжкой с картинками, которые кто-то предусмотрительно предложил ей. Ноэль воспрянула духом.

Эмма подняла голову, и ее личико просияло.

– Мамочка!

На ней был ярко-желтый сарафан с оборочками и нагрудником в форме сердечка; темные волосы кто-то аккуратно заплел в две косички и завязал пышными розовыми бантиками – домашний обычай, явная любезность бабушки Ван Дорен. Спеша слезть со стула, девочка зацепилась пряжкой сандалии за кружевной подол сарафана и чуть не упала. Ноэль вовремя подхватила ее.

Она крепко прижала к себе дочь.

– О, детка! Ты знаешь, как сильно мама соскучилась по тебе?

Эмма высвободилась из объятий и широко развела руки.

– Вот так! – выпалила она.

Пожилая полная женщина с головой в мелких кудряшках, как у пуделя, и ярко-зеленом брючном костюме встала из-за стола и назвалась миссис Шефферт. Ноэль чуть не вывихнула ей руку в порыве благодарности, когда миссис Шефферт вместо того, чтобы остаться на своем посту, проводила их с Эммой в пустой кабинет и удалилась, оставив дверь приоткрытой. К счастью, Ноэль быстро поняла, что ее порыв будет выглядеть странно, а она не могла допустить, чтобы миссис Шефферт сочла ее поведение неадекватным.

Едва они остались вдвоем, Эмма заглянула в пакет.

– А что ты мне принесла, мамочка?

– Винтики и гвоздики, и щенячьи хвостики. – Это была давняя шутка, но Эмма заулыбалась ей.

Ноэль села на ковер, скрестив ноги, а Эмма сразу плюхнулась к ней на колени, причем так резко, что у Ноэль перехватило дух. Но она даже не поморщилась. Наблюдая, как пятилетняя девчушка роется в пакете, радуясь каждому подарку, Ноэль почувствовала себя счастливой.

Как ни странно, разлука не ожесточила Эмму. На большее Ноэль и не рассчитывала. Она не надеялась даже на такой подарок судьбы. Внезапно она поймала себя на желании говорить шепотом, чтобы не развеять чары.

Через полтора часа, когда Эмме надоело играть в принесенные Ноэль карты, она принялась причесывать длинные белокурые волосы Барби. С головой, сплошь утыканной заколками-бабочками, кукла напоминала пациентку, подготовленную для компьютерной томографии.

– Мама, а когда мы поедем домой, к бабушке? – вдруг спросила Эмма.

У Ноэль сжалось горло.

– О, милая… боюсь, не скоро. Во всяком случае, не сегодня.

Эмма вскинула голову, и ее чистые доверчивые голубые глаза затуманились.

– Почему?

«Потому, что твой отец – чудовище». Ноэль заморгала и принужденно улыбнулась. Ей показалось, что эту улыбку вырезали у нее на лице осколком стекла.

– Помнишь, как мы перебрались к бабушке сразу после того, как она вернулась из больницы?

Эмма живо закивала.

– Мы заботились о ней, потому что она была у доктора и ей сделали… рацию.

– Правильно, операцию. Но была и другая причина. Помнишь, я объясняла тебе, что мы с папой больше не можем жить вместе?

– Угу. – Похоже, Эмма воспринимала как само собой разумеющееся тот факт, что папы и мамы не всегда живут вместе. Примета времени, вздохнула Ноэль. В начальной школе Монтессори, где училась Эмма, почти у трети ее одноклассников родители были в разводе. – Папа сказал, что теперь все будет по-другому.

Ноэль с трудом сглотнула.

– А что еще говорил тебе папа? – Ей стоило немалых усилий говорить спокойным тоном.

– Что я побуду с ним, пока ты не вернешься домой. – Личико Эммы сморщилось так, что у Ноэль заныло сердце. – Мама, а когда ты вернешься?

– О, детка… – Со сдавленным возгласом Ноэль притянула дочь к себе и крепко обняла. – Ты помнишь, как бабушке было трудно самой ходить в ванную и мне пришлось помогать ей?

– Как когда ты мыла меня?

Ноэль пригладила ей волосы.

– Не совсем, но отчасти да. Вот и теперь бабушке не обойтись без моей помощи.

– А я умею помогать. Я сама буду мыть бабушку.

– Ты у меня помощница, – согласилась Ноэль, изнемогая от боли в сердце.

– Как в тот раз, когда я нашла бабушкино лекарство под кроватью. Она дала мне целый доллар и сказала, что я ищу вещи лучше всех.

– Ты во всем самая лучшая. – У Ноэль дрогнул голос. – Мы по-прежнему будем видеться. Как можно чаще.

– Знаю. – Эмма сползла с ее коленей и снова принялась расчесывать волосы Барби, что-то довольно мурлыкая себе под нос. Но едва Ноэль облегченно вздохнула – Господи, как отрадно было по крайней мере знать, что она сумела успокоить дочь! – Эмма снова спросила: – А может, поедем прямо сейчас, мама?

– Ты хочешь сказать – к папе?

Эмма решительно покачала головкой.

– Я хочу к тебе. – В ее голосе послышались капризные нотки.

– Прости, милая, это невозможно. Но я приеду за тобой, как только бабушке станет лучше.

Ноэль вспомнила предостережение Лейси. В то время ей казалось, что нет ничего труднее, чем удержаться и не броситься за дочерью. Но теперь она знала, что еще труднее уходить от собственного ребенка.

– Я хочу с тобой сейчас! – Эмма заплакала.

Тихие всхлипы быстро переросли в рыдания. Держа на руках маленькое отяжелевшее тельце дочери, раскачиваясь из стороны в сторону в тщетной попытке успокоить ее, Ноэль была уверена в том, что ее сердце не вынесет такой боли.

Прошло несколько часов, а она все сидела на скамье в городском сквере. Целый день пролетел незамеченным. Ноэль смутно помнила, как вышла из здания суда и решила немного отдохнуть, зная, что иначе ей не довести машину до дома. Она не сразу заметила, что дети, играющие на площадке, разошлись по домам. Тени начали выползать из-под лестниц и горок, скользить по недостроенным башням из песка. Соседние скамейки опустели.

Увидев, что из здания суда выходят секретари и прочие сотрудники, Ноэль взглянула на часы и увидела, что уже шестой час.

«Понимают ли они, что делают? – с тупой болью в сердце размышляла она. – Они подшивают документы, скрепляют их, ставят печати и штампы, снимают по нескольку копий, рассовывают их по папкам и конвертам, но имеют ли они хоть малейшее представление о том, как меняют эти бумаги человеческую жизнь?»

Наверное, нет. Мужчины и женщины, проходящие мимо, были поглощены одной мыслью – поскорее вернуться домой. Никому из них не было дела до девочки по имени Эмма. И пока они размышляли о том, что приготовить на ужин и что им покажут по телевизору – новую серию или повтор, Ноэль медленно умирала, предвидя, что следующая встреча с дочерью кончится, как сегодняшняя, что Эмму выхватят из ее рук. Миссис Шефферт, которая поначалу казалась такой любезной, укоризненно посмотрела на Ноэль поверх головы Эммы, как будто только Ноэль виновата во всем.

Ноэль казалось, что у нее вырвали сердце. Ее желание было совершенно естественным и простым, но безжалостная судьба отказывала ей, словно кривое зеркало, показывающее дверь там, где ее никогда и не было. Ноэль хотела, чтобы ей вернули дочь, – не больше и не меньше. Хотела снова оказаться в числе матерей, которые сейчас стояли на верандах и звали детей домой, приложив ладони рупором ко рту. Хотела шагать по тротуару, ведя дочь за теплую ручонку. Хотела…

– Можно присесть?

Ноэль вздрогнула и подняла голову. Перед ней стоял мужчина, на его лицо падала тень. Ноэль не сразу узнала его. В полотняных брюках и рубашке с короткими рукавами, без белого халата, Хэнк Рейнолдс выглядел самым обычным прохожим, шатеном среднего роста, с мускулистыми благодаря регулярным тренировкам руками. Только его глаза притягивали взгляд – они имели оттенок темно-янтарного чая, сдобренного бренди.

– Боюсь, сейчас я не в состоянии поддержать разговор, – предупредила Ноэль.

Хэнк дружески улыбнулся.

– И все-таки я попытаю удачу.

Под мышкой он нес свернутую газету, к груди прижимал бумажный пакет с покупками. Пакет он поставил на траву у своих ног.

– Обычно я возвращаюсь домой короткой дорогой, но в такой чудесный день решил прогуляться по скверу. – Он кивнул в сторону ноги Ноэль. – Выглядит гораздо лучше, чем в прошлый раз. Не беспокоит?

Ноэль пожала плечами.

– Могу сказать только, что это самая незначительная из причин длябеспокойства.

Минуту Хэнк сидел молча, глядя на газон, где два мальчишки-подростка перебрасывались пластмассовым диском.

– Если хотите поделиться со мной, я готов вас выслушать, – наконец произнес он. – Если нет, давайте просто посидим. Я никуда не спешу.

– Как видите, я тоже. – Ее голос дрогнул, и она вдруг поняла, что сейчас расплачется.

Хэнк обеспокоенно взглянул на нее.

– Неужели все так плохо?

– Вам лучше об этом не знать.

Хэнк коснулся ее руки.

– А вы все-таки расскажите.

«Он просто вежливый человек, – убеждала себя Ноэль. – Добрый доктор Хэнк, любимец детей и пожилых дам».

– К сожалению, мои беды не в вашей компетенции, – попыталась пошутить она, но ее смешок прозвучал грустно.

– Вы не представляете себе, с чем я только не сталкивался – даже с проблемами, не имеющими никакого отношения к медицине. – Уголок его рта дрогнул в печальной улыбке.

В былые времена она ответила бы: «Благодарю за предложение, но я справлюсь сама». Однако эти слова слишком часто произносила прежняя Ноэль. Послушная дочь, с десяти до восемнадцати лет старательно улыбавшаяся на званых ужинах, на вернисажах и премьерах, на которые водила ее мать. Светская жена, находившая на вечеринках с коктейлями утешение в бокале, который никогда не пустовал. Но сейчас в ней зарождалась новая женщина, для которой не существовало запретов. Не добавив ни слова, Ноэль разрыдалась.

– Простите… – всхлипнула она, когда к ней наконец вернулся дар речи. – Как глупо! Вам пора домой – ваш десерт уже тает. – И она указала на мороженое с орехами в пакете Хэнка.

– Значит, куплю другое.

К глубокой признательности Ноэль, Хэнк не стал хлопать ее по плечу или бормотать слова утешения. Он просто протянул ей носовой платок – аккуратно отутюженный квадратик ткани, слабо пахнущий кондиционером для белья.

Они сидели молча, пока Ноэль вытирала лицо и пыталась взять себя в руки. Наконец она призналась:

– Это долгая история.

– Ничего. Я умею слушать.

Ноэль украдкой оглядела его. Он не принадлежал к мужчинам, которым незнакомые женщины суют свои визитные карточки с нацарапанными на обороте домашними телефонами, что постоянно случалось с Робертом. Притягательность Хэнка не была слишком явной. Но и отрицать ее было невозможно. Слегка выдающиеся вперед передние зубы напомнили Ноэль Пита Кэсуэла, мальчика-прислужника из церкви святого Винсента, которого она в пятом классе с силой толкнула в спину. Неожиданно сердце Ноэль учащенно забилось.

– Пожалуй, в другой раз, – решила она.

– Тогда позвольте предложить вам выпить. – Он сунул руку в пакет, вынул банку «Севен-ап» и заботливо открыл ее, прежде чем протянуть Ноэль.

– Спасибо. – Ноэль запрокинула голову, отпивая из банки. Ничего вкуснее она никогда не пробовала.

Длинные оранжево-лиловые полосы пролегли на горизонте, над крышами домов, позолоченными лучами заходящего солнца. Ноэль и Хэнк сидели рядом мирно, как супружеская пара с солидным стажем, до них доносилось только приглушенное хлопанье дверец автомобилей. Налетел ветерок, всколыхнул душный воздух, зашелестел листьями. Ноэль заметила, как Хэнк положил ладонь на колено. На фоне бежевой ткани брюк его пальцы казались сильными и чуткими. Внезапно она ощутила прилив желания – но какого именно, определить не смогла.

Она указала на фонтан в центре сквера, открытки с видом которого продавали в аптеке Глисона. Грациозная нимфа в стиле ар-нуво стояла в окружении струй, бьющих из бутонов лилий.

– Представляете, сколько историй она рассказала бы, если бы умела говорить!

Хэнк улыбнулся, морщинки в углах его ореховых глаз обозначились резче.

– Должно быть, именно поэтому она целыми днями плачет.

Ноэль искоса взглянула на него.

– Слезами горю не поможешь.

– Зато от слез порой становится легче.

Вглядываясь в добродушное лицо Хэнка, Ноэль вдруг заметила то, чего не видела раньше: спокойную силу, исходящую откуда-то из глубины, из невидимого источника. Он напомнил ей отца. Тот тоже порой казался человеком, подвергающимся воздействию непреодолимой силы.

– Моего мужа назначили временным опекуном нашей дочери, – начала она, и слова полились легко, как струи воды, обрушивающиеся в бассейн фонтана. – Мне разрешено видеться с ней под надзором три раза в неделю. Сегодня мы сидели в комнате с приоткрытой дверью, чтобы социальный работник могла наблюдать за мной – на всякий случай… – Она осеклась, уставилась на траву и представила себе, как на лице Хэнка появляется жалость. Вдруг она поняла, что не нуждается в его сочувствии. Она хочет лишь одного – чтобы кончился этот кошмар. – Все это немыслимо, даже само предположение, что я пренебрегаю материнскими обязанностями… – Она прокашлялась. – Когда Эмма была совсем маленькой, я сама готовила всю еду для нее. Мне и в голову не приходило кормить ее готовыми смесями. Наверное, это прозвучит дико, но я убрала все моющие средства на самую верхнюю полку. Замкам и задвижкам я не доверяла.

– Я повидал немало детей, которые оставались здоровыми и невредимыми только благодаря чрезмерной осторожности их матерей, – отозвался Хэнк.

– Но самое страшное то, что теперь я не в силах защитить ее. Она страдает, а я ничего не могу поделать. – Ноэль сделала паузу, чтобы высморкаться в белоснежный платок Хэнка. Когда она подняла голову, ей вдруг стало легче, тяжелый груз несчастья свалился с ее плеч, был вытеснен ободряющим праведным гневом. – Уверена, вы часто слышали от женщин упреки в адрес их мужей, но мой муж – действительно чудовище. Я считала, что он любит нашу дочь, но теперь я в этом сомневаюсь. С ее помощью он решил уничтожить меня и, как это ни ужасно, выбрал самый верный способ.

– А по-моему, утверждать еще слишком рано.

Ноэль вдруг заметила, что во взгляде Хэнка нет жалости. Его выражение было оценивающим, даже восхищенным. – Что… что вы говорите? – смутилась она.

– Что женщина, сидящая передо мной, способна преодолеть любое препятствие на своем пути.

Ноэль нехотя улыбнулась, представив себя Зеной – королевой воинов.

– Эмме пять лет, – тихо произнесла она, – в таком возрасте дети то и дело задают вопросы. Хотела бы я знать ответ на каждый из них!

– Тогда вы были бы чем-то вроде вон того парня. И в этом сквере вам поставили бы памятник. – Хэнк указал на статую Лютера Бербанка, на бронзовом плече которого, как миниатюрный адъютант, восседала серая белочка.

Ноэль рассмеялась, наблюдая, как белка метнулась вниз, за лежащим в траве желудем. Носком туфли она указала на мокрое пятно на боку пакета Хэнка.

– Похоже, мороженое вам уже не спасти.

– Не в первый раз. – Он пожал плечами и поднялся. Подхватив пакет одной рукой, он протянул Ноэль вторую: – Вы позволите почти незнакомому страннику проводить вас до машины?

На этот раз ноги послушно подчинились Ноэль, пока она поднималась. Она обнаружила, что способна идти ровным шагом, держа Хэнка под руку. Кончики ее пальцев щекотали тонкие волоски на его мускулистой руке, она остро чувствовала тепло его кожи. Должно быть, бабушка и мать уже гадают, куда она пропала. И волнуются. Но в эту минуту впервые за последнее время Ноэль чувствовала себя сильной и уверенной.

Глава 7

Даже теперь, спустя долгие годы, Мэри могла бы дойти до дома Лундквистов с закрытыми глазами. Старый фермерский дом с широкой верандой и огородом стоял на перекрестке Блоссом-роуд и шоссе 30-А. Сворачивая на дорогу, где уже стоял ярко-красный «форд-бронко», который мог принадлежать только младшему из трех братьев Коринны, Джорди Лундквисту, любителю шикарных машин оттенков губной помады, Мэри ощутила прилив знакомой боли. Она знала, что Джорди женат и у него двое детей, и вновь осознала всю трагедию Коринны, лишенной шанса повзрослеть, выйти замуж, иметь детей. Воспоминания кружились у нее в голове, как бабочки, вьющиеся над высокой травой по обе стороны от дорожки.

Выйдя из «лексуса» на пыльную подъездную дорожку, Мэри вдруг представила свою лучшую подругу сидящей в тени на верхних ступенях крыльца. Воображаемая Коринна подпирала подбородок ладонями, закрутив волосы на десяток толстых бигуди. Мэри почти услышала знакомый голос: «Эй, Мэри Кэтрин!» Коринна ненавидела прозвища, потому что ее долгие годы дразнили три старших брата, прозванные «троицей динозавров». Только Коринна да родители звали Мэри полным именем.

Мэри помедлила минуту, вдыхая сладковатый запах альфальфы и свежескошенной травы. Большой шоколадный Лабрадор вышел из тени под вязом и направился к Мэри. Он походил на щенка, которого она подарила Ноэль после переезда в Манхэттен. Но вскоре выяснилось, что добродушному псу городская жизнь подходит не более, чем ее дочери, и после нескольких месяцев сомнений и колебаний, потратив сотни долларов, Мэри была вынуждена отдать его. К счастью, Лундквисты охотно согласились взять щенка, уверяя, что на ферме можно держать сколько угодно собак. Мэри наклонилась, чтобы погладить пса, и чихнула от пыли, поднявшейся из густой шерсти.

– Привет, приятель. Ты, случайно, не родственник Бумеру?

Сын Бумера, как она уже успела назвать его, фыркнул в ответ и жизнерадостно замахал хвостом, поднимая клубы пыли. Мэри улыбнулась. В этом доме она не была двадцать лет, но мать Коринны разговаривала с ней по телефону так, будто они виделись вчера. «Только не стучи в дверь, – предупредила Нора. – Я могу и не услышать – со слухом у меня неважно. Дверь я оставлю незапертой – просто входи, и все».

Они договорились встретиться днем в пятницу после того, как Нора вернется от старшего сына Эверетта и его жены Кэти, у которых недавно родился четвертый ребенок. Нора сообщила, что в этом году невиданный урожай помидоров. Чтобы законсервировать их, ей не обойтись без помощи.

Поднимаясь на крыльцо, Мэри размышляла, стоит ли сразу объяснить Норе цель своего приезда. Что скажет Нора, когда узнает, что это не просто визит вежливости? Бывает боль, которая не утихает со временем, и такую боль вызывает потеря единственной дочери. Воскрешать воспоминания о Коринне наверняка будет мучительно.

Но, едва войдя в дом, такой же знакомый, как собственный, Мэри вдруг почувствовала себя так, будто перенеслась в прошлое. На двери гостиной виднелись зарубки, отмечающие рост детей супругов Лундквист в разном возрасте. На половике Мэри увидела выцветшее пятно от виноградного сока, когда-то пролитого Эвереттом. Даже лампа с треснувшим абажуром, который чуть не раскололся, когда дирижерский жезл вылетел из рук Коринны, стояла на прежнем месте.

Мэри нашла мать Коринны в кухне, у раковины, наполненной мыльной водой, и сразу поразилась тому, что Нора почти не изменилась. Только ее прекрасные льняные волосы немного выцвели, приобрели оттенок пергамента. Тонкие морщинки вокруг глаз почти терялись на фоне яркой лазури радужки, оттенка росписи на фарфоровом сервизе, стоящем на полках старого соснового шкафа. Лишь узловатые, скрюченные артритом руки выдавали возраст Норы.

– Господи, как ты меня напугала! – воскликнула Нора, вытирая руки посудным полотенцем, заткнутым за пояс джинсовой юбки. Она порывисто заключила Мэри в объятия. – Я думала, это Джорди так подкрался ко мне. Я послала его в огород за помидорами.

Она указала на окно, за которым широкая спина брата Коринны поднималась и опускалась среди плетей, упавших с подпорок и распластавшихся по земле.

– Да сохранит его Господь, – продолжала Нора, – он заезжает проведать меня каждый день. Это так приятно! Но строго между нами, этот парень – настоящий обжора. Можно подумать, дома жена не кормит его! – заявила Нора с такой гордостью, словно доказывая, что она еще может быть кому-нибудь полезна.

Мэри обводила взглядом просторную кухню со старыми полками, нуждающимися в покраске, и думала о том, насколько она не похожа на пластиковое святилище ее матери, ревностной поклонницы порядка. На кухонном столе остывали в миске обваренные кипятком помидоры, рядом выстроился ряд блестящих банок с крышками. На старинной эмалированной плите красовались две домашние булки в формах, их аромат навевал воспоминания о Коринне и о том, как они вдвоем прибегали из школы, готовые съесть целого быка.

– Невероятно! Здесь все по-прежнему, – выговорила Мэри, покачивая головой.

– И ты ничуть не изменилась. – Нора отступила подальше и придирчиво оглядела ее. – Боже милостивый, Мэри Куинн, неужели ты сделала подтяжку?

Мэри рассмеялась:

– Даже если бы я и захотела, мне не удалось бы втиснуть операцию в свой график!

Нора подозрительно прищурилась и негромко заметила:

– Тебе пора сбавить темп, Мэри. Если ты не одумаешься вовремя, жизнь пролетит мимо, а ты и не заметишь.

Мэри поспешила отогнать беспокойство, вызванное ее словами. Она жизнерадостно заявила:

– Я запомню, но порой мне кажется, что у меня и без того полно хлопот.

Нора вытащила из-за пояса полотенце и аккуратно сложила его на столе.

– Пойдем посидим и выпьем лимонаду, пока Джорди распугивает червяков. Ты по-прежнему кладешь в лимонад столько сахара, чтобы ложка в нем стояла торчком?

Мэри улыбнулась.

– Нет, я уже не такая сладкоежка, как была прежде. Зато не откажусь от вашего знаменитого имбирного печенья.

Она присела к столу, сбросила обувь и с удовольствием поставила ступни на прохладные, гладко отполированные плитки пола. Наблюдая, как хлопочет мать Коринны, выставляя на стол стаканы и тарелки с печеньем, Мэри вновь ощутила укол раскаяния от того, что ввела Нору в заблуждение. Может, следует вообще отказаться от этой затеи? Какой в ней смысл? Шансы на то, что мать Коринны вспомнит какие-нибудь подробности, практически ничтожны.

«Ее дочь мертва, а твоя – нет. Ради Ноэль ты должна хотя бы предпринять попытку», – внушал ей внутренний голос.

Дождавшись, когда Нора сядет рядом, Мэри спросила:

– Сколько же у вас теперь внуков? Я уже сбилась со счета.

Нора лучилась улыбкой, наполняя стакан лимонадом из большого стеклянного кувшина.

– Восемь, и скоро будет больше. Квинт и Луиза ждут своего третьего малыша в ноябре. Ты же знаешь, все мои мальчишки женились лишь после того, как я уже потеряла всякую надежду когда-нибудь увидеть внуков. К счастью, жены у них еще достаточно молоды. – Она сменила тему: – А ты, Мэри? Почему я до сих пор не вижу на твоем пальце обручального кольца?

– Мне хватило одного замужества, – с притворной беспечностью откликнулась Мэри.

Нора закивала:

– Да, я тебя понимаю: Чарли трудно найти достойную замену. – Она потянулась за печеньем и неловко ухватила его негнущимися пальцами. – Я помню, как вы были влюблены. И я ничуть не удивилась, когда заметила, что ты полнеешь.

Мэри изумленно заморгала.

– Так вы догадались, что я беременна?

– У меня зоркий глаз. – Нора постучала себя по виску согнутым пальцем, похожим на искривленный древесный корень.

Мэри отхлебнула лимонада, ей вдруг стало жарко. Неожиданно ей вспомнилась ночь, когда они с Чарли купались обнаженными в озере. Он уверял, что такой красавицы, как она, никогда не видел. Именно в ту ночь Мэри решила, что Чарли будет ее единственным мужчиной.

Но все вышло иначе.

– Коринна долго тосковала, когда ты вышла замуж и уехала, – продолжала Нора. – По-моему, она решила, что вашей дружбе пришел конец.

– Я чувствовала это, но мы обе боялись поговорить начистоту. – Последовала короткая пауза, Мэри неловко поерзала под пристальным взглядом голубых глаз Норы. – Сказать по правде, я до сих пор чувствую себя виноватой перед Коринной. Мне следовало быть с ней рядом. А меня не оказалось возле нее в трудную минуту.

– Она осталась одна. – Блеск в глазах Норы стал ослепительным. – Бедный Айра, он так страдал, оттого что ей и в голову не пришло обратиться за помощью к нам.

Мэри помнила отца Коринны – строгого, но любящего. Настолько же сильного, насколько слаб был ее собственный отец. В сущности, Коринна побаивалась его.

– Значит, вы так и не узнали, что заставило ее… толкнуло на такой шаг?

– Увы, нет. Потому-то нам было так тяжело. Она не оставила даже записки.

Мэри испытала неуместное разочарование. Она знала, что шансы невелики, но все-таки надеялась, что найдется хоть какая-нибудь зацепка, незначительная подробность, наводящая на след. Что же дальше?

– Простите, что я вспомнила об этом, – виновато произнесла она.

– Не извиняйся, не надо. – Нора смахнула слезу и коснулась руки Мэри. – Полезно вспоминать даже то, что причиняет боль.

Мэри сделала глубокий вдох и призналась:

– Нора, мне следовало с самого начала сказать вам, что я приехала сюда не просто так, а ради своей дочери. – Она помедлила, положив ладони на стол. – Не знаю, слышали ли вы, но у Ноэль тоже есть дочь.

– Знаю, я читала в газетах объявление о ее свадьбе. Помню, я еще подумала, что бедняжка понятия не имеет, во что ввязалась. – Нора горестно покачала головой. – Подумать только, из всех мужчин она выбрала именно этого!

– Ну, теперь-то она наконец одумалась. Но Роберт пытается отнять у нее дочь. – Мэри с гневом вспомнила, как злорадно усмехался Роберт, покидая здание суда.

– Этот человек меня ничем не удивит.

– Почему?

Нора отодвинула стакан, словно именно он был всему виной.

– Никогда не встречала более бессердечного человека. Еще в юности с ним было… что-то не так. А на похоронах он даже не всплакнул, будто едва знал Коринну. – Она схватила Мэри за запястье, на бледном овале ее лица ярко вспыхнули глаза. – Не своди глаз с дочери, Мэри Куинн. Вот и все, что я тебе скажу.

– Я сделаю все возможное. – Мэри содрогнулась: прикосновение дряблой старческой руки вдруг вызвало у нее неприязнь. Она постаралась поскорее отдернуть руку и спросила: – Нора, а вы помните еще что-нибудь, связанное со… смертью Коринны?

Старушка на минуту задумалась, потом покачала головой.

– Мы с Коринной почти не говорили о Роберте. Мне следовало насторожиться, заподозрить неладное. У нее было все не так, как у вас с Чарли. Он околдовал ее… я ни за что не назвала бы ее чувства любовью.

– Как вы думаете, имел ли Роберт какое-нибудь отношение к… – Мэри помедлила, не решаясь высказать мучительную для Норы мысль, – к смятению Коринны?

Нора провела ладонью по лицу, словно вытирая запотевшее окно.

– Мне известно, что они часто ссорились. После последнего свидания Коринна вернулась домой сама не своя. Она плакала. Но когда я стала расспрашивать, в чем дело, она не ответила.

– И это все?

Нора покачала головой.

– К сожалению, больше я ничем не могу тебе помочь.

– Прошло столько времени… Извините, что я вынуждена ворошить прошлое. – Мэри потянулась за своим лимонадом, который казался ей слишком сладким, и из вежливости допила его. Наконец она поднялась. – Мне пора. Я и без того засиделась у вас.

Мать Коринны тоже встала, рассеянно похлопывая себя по карманам юбки, как будто искала пропавшую вещь. Внезапно тревожное выражение улетучилось с ее лица, сменившись теплой улыбкой.

– Чепуха! Я рада видеть тебя. Возьми-ка с собой домой печенья. Ты его даже не попробовала.

Уже у двери Нора вдруг замерла.

– Постой! У меня есть для тебя еще кое-что. Я хотела сразу отдать тебе эту вещь, но все забывала. Подожди, сейчас принесу…

Нора поднялась по лестнице, крепко цепляясь рукой за перила. Стена коридора на втором этаже выглядела как галерея фотопортретов в рамках, среди них висел и снимок широко улыбающейся Коринны без одного переднего зуба. Мэри ясно вспомнила день, когда была сделана эта фотография. Они учились в начальных классах, Коринну только что выбрали капитаном волейбольной команды девочек. Несмотря на то что Мэри играла хуже всех, Коринна приняла ее в команду первой. С тех пор они стали неразлучны.

«Коринна, если ты теперь на небесах, присмотри за моей дочерью. Ей необходима твоя помощь», – безмолвно взмолилась Мэри.

Через несколько минут Нора спустилась, неся что-то небольшое, квадратное, завернутое в цветастый шарф. С торжественностью священника, предлагающего чашу, она вручила этот предмет Мэри.

– Это дневник Коринны. Она хотела, чтобы он остался у тебя.

У Мэри заколотилось сердце. Она совсем забыла, что Коринна вела дневник.

– Вы не пожалеете?

– Ни за что.

– Я буду беречь его. Спасибо вам, Нора… за все. – И Мэри обняла ее на прощание.

Она уже шла к машине, когда из-за дома появился мужчина в пыльных джинсах с ведром спелых помидоров в руке. Джорди Лундквист казался точной копией Норы, он унаследовал ее голубые глаза, младенчески мягкие светлые волосы и крепкое сложение. Только Джорди был выше матери примерно на фут. Он махал рукой, как бы опасаясь, что Мэри его не заметит. Мэри вспомнила, как неуклюжий братишка Коринны ходил за ними по пятам.

Отдуваясь, он подошел к Мэри.

– Мэри! Почему ты не выглянула в окно и не позвала меня?

– Мы с твоей мамой заговорились, и я не заметила, как пролетело время. Извини, Джорди, давай поболтаем в другой раз. – И она протянула руку.

Джорди энергично пожал ее.

– Заходи к нам, как только снова окажешься в этих краях. Я познакомлю тебя с женой и детьми. У меня две дочери – Джесси и Джиллиан.

Последние слова прозвучали с такой гордостью, что Мэри невольно улыбнулась.

– Спасибо, обязательно зайду. Как чудесно было вновь повидаться с твоей мамой! – Помедлив, она добавила: – Надеюсь, я не слишком расстроила ее.

Джорди поставил ведро на землю и с любопытством уставился на Мэри.

– Расстроила? Да она ждала тебя весь день!

– Мы говорили о Коринне.

Облако заволокло солнце, глаза Джорди потемнели. Мэри надеялась, что ее слова он воспримет нормально – и правда, почему бы им не поговорить о Коринне? – но Джорди вдруг насторожился, и эта настороженность была особенно заметной и пугающей знойным летним днем, во дворе, где витал запах свежесорванных помидоров.

– О Коринне?

– Да, о прежних временах.

Джорди заметно успокоился.

– А, вот оно что, – отозвался он и медленно расплылся в улыбке, от которой в углах его ярко-голубых глаз разбежались лучики морщинок. – Я тоже мог бы кое-что рассказать. Не зря же я таскался за тобой и Ринни по пятам.

– Это уж точно. – Мэри бегло улыбнулась, садясь в машину. Опустив стекло, она помахала рукой на прощание. – Пока, Джорди! Хорошо, что мы повидались.

По дороге домой она думала: «Тут что-то не так». Едва она упомянула о Коринне, Джорди повел себя более чем странно. Но почему? Потому, что он до сих пор не смирился с ее смертью… или по какой-то иной причине? Мэри нехотя отогнала эту мысль. Строить догадки бесполезно. Когда придет время, она навестит Джорди и узнает, что ему известно. А пока у нее есть дневник Коринны…

На расстоянии мили от дома Мэри вспомнила, что так и не включила сотовый телефон. В последние дни он звонил так часто, что она взяла его с собой к Лундквистам. Чаще всего звонила ее ассистентка, сообщая последнюю информацию, порой – клиенты, которым Мэри дала свой номер. Включив телефон, она сразу же услышала знакомый звон.

– Мэри, слава Богу, я тебя нашла! Тут такое творится! – У Бриттани дрожал голос. – Похоже, у Лео что-то вроде нервного срыва. Он не выходит из дома, а его помощник, повар, грозит забастовкой.

Мэри прошиб пот. Господи, что же теперь будет? Лео Легра она наняла для устройства банкета в «Зале Рене», за что уже заплатила кругленькую сумму. Найти другого не менее известного организатора банкетов в такой короткий срок – невыполнимая задача.

– Ты можешь дозвониться до него? – спросила Мэри.

– Я уже оставила ему восемьдесят пять сообщений. Швейцар никого не впускает. Мэри, одна я не справлюсь. Ты должна сделать хоть что-нибудь. – Обычно невозмутимая, ассистентка чуть не плакала.

– Я приеду на следующей неделе, – пообещала Мэри. – Когда точно – еще не знаю. Ты сможешь продержаться до моего приезда?

Последовала краткая пауза. Затем Бриттани мрачным тоном произнесла:

– Ты еще не знаешь самого худшего. Услышав, что ты уехала из города, мистер Лазарус вышел из себя. Не хотела бы я оказаться на твоем месте.

– Между нами говоря, Лазарус болван. – Мэри всегда недолюбливала его. Он не стеснялся наживаться на смерти жены, и «Зал Рене» был тому примером.

– Да, но он был женат на одной из самых знаменитых звезд. – Бриттани было незачем объяснять Мэри, что ссора с таким человеком, как Лазарус, серьезно подпортит репутацию компании.

– Это все? – спросила Мэри резче, чем обычно. Звонки ассистентки неизменно напоминали ей, как усердно она рубит сук, на котором сидит.

– В остальном все по-старому. – Голос Бриттани зазвучал спокойнее. – Насчет книги Мерримена мы уже договорились с Реджисом и Кэти Ли, а переговоры с Опрой еще продолжаются. Да, и еще звонил менеджер Люсьен Пенроуз из Майами и долго скандалил. Съемочная группа местного телевидения так и не явилась к ней.

Мэри застонала. Снимая рекламные ролики своих диетцентров, Люсьен неизменно обращалась к местной прессе, стремясь извлечь из потраченных денег и времени всю выгоду.

– Чья это была группа?

– Пока не знаю. – Голос Бриттани с трудом прорывался сквозь помехи. – Мы договаривались со студией УПЛД. Наверное, случилось нечто более важное.

– Более важное, чем открытие нового центра Люсьен? Это могло быть только покушение на президента. – Мэри сухо усмехнулась, погружаясь в бездну отчаяния. Или признательности своим подчиненным. – Брит, спасибо тебе за поддержку.

– Не стоит благодарности. Марк передает тебе привет. – В спешке Бриттани начала глотать слова. – Нам пора… перезвоню позже.

Мэри выключила телефон и бросила его в сумочку. На сегодня с нее хватит новостей. Незачем наблюдать, как рушится то, что она так долго строила…

Краем глаза она поглядывала на дневник Коринны, лежащий рядом с ней на сиденье. Неужели в нем найдется объяснение причин ее поступка? Вряд ли. Будь у Лундквистов хоть какое-нибудь доказательство, они давным-давно обратились бы в полицию. Нет, дневник придется читать между строк. Кто сумеет расшифровать его лучше, чем самая близкая подруга Коринны? У Мэри учащенно забилось сердце. «Надо показать дневник Чарли. К худу или к добру, мы взялись за это дело вместе». Она грустно улыбнулась своим мыслям, круто поворачивая на дорогу, ведущую к центру города.

– Скажи честно: ты надеялась, что нам удастся обнаружить нечто важное?

Чарли говорил негромко, глядя вдаль, на озеро, вид на которое открывался с веранды, где они с Мэри удобно расположились в плетеных креслах. С тех пор как они покинули шумную редакцию, прошло несколько часов. Сначала они долго листали дневник, затем пришел черед на редкость хорошего ужина, который помогала готовить дочь Чарли. Мэри потеряла счет времени и только теперь, когда сгустились сумерки, поняла, что уже поздно. Вода в озере приобрела оттенок старого серебра, силуэты деревьев вырисовывались на фоне лилового неба, на котором заблестели первые звезды.

– Сама не знаю, на что я надеялась, – вздохнула Мэри. – Может быть, открыть вторую Сильвию Плат. – Представив себе подругу в роли поэтессы с маниакально-депрессивным синдромом, Мэри слабо улыбнулась.

Дневник Коринны не содержал ничего, кроме обычных надежд и мечтаний простой шестнадцатилетней девушки. Последняя запись, сделанная за три месяца до смерти Коринны, выглядела донельзя банально: «Ездила на вечеринку к Лауре вместе с Р. Всю дорогу мы ссорились. На вечеринке он со мной не разговаривал. Я так разозлилась! Сделала вид, будто мне все равно, что он уехал без меня, но на самом деле чуть не расплакалась. Дж. подвез меня до дома. Он такой славный. Подробнее напишу потом». Кто такой Дж., Мэри не знала.

– А по-моему, ты вспоминаешь, что было с нами.

Чарли говорил невозмутимым тоном, но Мэри уловила в нем нотку приглушенной боли. Она повернулась к Чарли. В янтарном свете фонаря его четкий профиль напомнил ей профили императоров на древнеримских монетах. Но Чарли только посмеялся бы, если бы узнал, что она считает его внешность благородной. Здесь, в домике у озера, он был просто человеком в естественной среде обитания, таким расслабленным Мэри его еще не видела. Костюм он сменил на потертые джинсы и старую фланелевую рубашку, босые ступни сунул в растоптанные шлепанцы.

Мэри задумалась. Что сказал бы Чарли, если бы узнал, как часто ей представлялись подобные летние вечера, как она мечтала сидеть рядом с ним на веранде, видеть, как над головой кружатся мошки, слушать жалобный крик козодоя?

Она с трудом вернулась к мыслям о Коринне.

– А может, мы что-то упустили, – заметила она. – Может, важно не то, что мы прочли, а то, чего нет в дневнике. Но если Коринна и подумывала о самоубийстве, в дневнике об этом нет ни слова.

Чарли улыбнулся.

– Тебе кто-нибудь говорил, что из тебя вышла бы хорошая журналистка?

– Чарли, это серьезный разговор. Неужели так трудно предположить, что Коринну… – ее овеяло холодным ветром, Мэри осеклась, скрестила руки на груди, – убили? – закончила она еле слышно, будто размышляя вслух.

– Кто знает? – задумчиво отозвался Чарли. – Но мы должны придерживаться фактов. Какими бы ни были наши догадки, подтвердить их нечем.

– Но если Роберт и правда имел какое-то отношение к ее смерти, значит, он опаснее, чем мы думали.

Наступила тишина. Мэри слышала плеск играющей в воде форели, голоса ночных птиц в зарослях ольхи и берез у берега. Волны бились о маленький причал, к которому был привязан ялик. Эти звуки не успокаивали ее, а усиливали страх.

Если бы Ноэль сейчас была с ними! Но она отклонила приглашение Чарли на ужин, сославшись на головную боль. Видимо, сегодняшняя встреча с Эммой прошла неудачно. И Мэри казалось, что их беды только начинаются. В ней закипало раздражение. Она чувствовала себя такой же беспомощной, как много лет назад, когда Ноэль заболела, а она не знала, что делать.

– Так или иначе, ты вправе тревожиться. – На щеке Чарли дрогнул мускул. – Знаешь, когда я увидел его в тот день входящим в зал суда, я чуть было не набросился на него с кулаками. Если бы рядом не было Брон, я бы не сдержался.

Как по команде из дома донесся грохот: дочь Чарли мыла посуду и, очевидно, уронила кастрюлю или сковороду. Послышалось приглушенное «черт!». Сквозь сетку на двери веранды Мэри разглядела неясную фигуру, нагнувшуюся, чтобы подобрать что-то с пола.

– А я убеждена, что она поддержала бы тебя.

– Брон только кажется грубоватой, но на самом деле она хрупка и ранима. – Чарли грустно покачал головой. – А с Ноэль все наоборот: она сильнее, чем мы думаем.

– Они дружат?

Ноэль было четырнадцать лет, когда родилась Бронуин. Мэри почти не знала о рождественских и летних каникулах, которые ее дочь проводила в обществе Чарли, его второй жены и их дочери. Порой у Мэри возникало чувство, что Ноэль старательно оберегает эти воспоминания и не делится ими из опасения потерять нечто важное.

Чарли негромко усмехнулся.

– Их водой не разольешь. Клянусь, бывали случаи, когда я мог бы преспокойно уйти из дома, а они заметили бы мое отсутствие только через несколько недель. – Он опять понизил голос. – Но странно видеть, как сестры могут быть полной противоположностью друг другу. Ноэль ни разу не доставляла мне хлопот, а Брон не назовешь иначе, как дикаркой. Наверное, потому, что она выросла без матери.

В эту минуту он выглядел таким опечаленным, что Мэри захотелось взять его за руку. Вопрос вырвался у нее прежде, чем она успела одуматься:

– Какой была твоя жена?

Чарли улыбнулся воспоминаниям.

– Вики? Смешливой и деятельной. И немного рассеянной. Она вечно теряла ключи и зонтики. Подолгу составляла списки покупок, а потом забывала их дома. В семье над ней подшучивали, и громче всех смеялась шуткам сама Вики. – И он негромко добавил: – Тебе она понравилась бы.

– Жаль, что я не успела познакомиться с ней поближе. – Мэри видела Вики лишь однажды, на свадьбе Ноэль, и поразилась ее приветливости. И миловидности. Но это не помешало Мэри внутренне содрогнуться при мысли, что Вики – жена Чарли. – Она могла бы гордиться тем, как ты воспитал Бронуин. У тебя прекрасная дочь, Чарли. Порой один хороший родитель способен заменить двух никудышных.

– Да, в твоих словах есть смысл.

– Сказать по правде, я тебе завидую.

– Почему?

– Я была бы не прочь иметь еще одного ребенка, – призналась Мэри, глядя на свои ладони. Только теперь она заметила, что лак на ногтях потрескался и облупился. Мало-помалу она отказывалась от прежних привычек. – Я часто думаю о том, каково было бы радоваться беременности или держать в руках новорожденного малыша и при этом ничего не бояться.

Чарли ответил не сразу, и ее охватила минутная паника. Пожалуй, она слишком разболталась и невольно напомнила ему о тех временах, которые он предпочел бы забыть.

– Каждому свое, – наконец произнес он, и Мэри вскинула голову. Лицо Чарли осталось непроницаемым. У нее сжалось сердце. Небрежным щелчком он сбил с ее рукава комара. – Пойдем в дом, иначе комары съедят тебя заживо.

Он начал подниматься, но Мэри остановила его.

– Со мной ничего не случится. Может, лучше пройдемся?

Вглядевшись в ее лицо, Чарли молча кивнул. Кресло скрипнуло под ним, словно вздохнуло. Он крикнул:

– Брон! Мы с Мэри идем к озеру. Мы ненадолго.

Секундой позже дочь Чарли выросла на веранде как из-под земли. На фоне дверного проема она напоминала восклицательный знак.

– Незачем так кричать, папа. Я не глухая. – Она со скрипом прикрыла за собой дверь.

Стоя на верхней ступеньке крыльца, Мэри улыбнулась в попытке развеять напряжение, нараставшее весь вечер.

– Еще раз спасибо за ужин, Бронуин. Он был великолепен.

Бронуин удостоила ее холодным взглядом.

– Лично я готовила только салат.

Мэри не стала принимать неприязнь девушки на свой счет. В таком возрасте и Ноэль была строптива и упряма. А Бронуин привыкла, что отец принадлежит только ей, и теперь излучала почти осязаемую ревность. Чарли был прав в одном: его дочь могла доставить любому немало хлопот.

«Будь она моей дочерью, я бы тоже тревожилась», – подумала Мэри. Но по ее мнению, плачевнее всего была участь парней, ставших жертвой чар этой юной сирены. Даже в шортах и измятой тенниске Бронуин выглядела истинной соблазнительницей – было невозможно отвести взгляд от ее длинных загорелых ног и густых смоляных волос, ниспадающих до талии.

– Вечер чудесный, вот я и решила прогуляться, – торопливо продолжала Мэри. – Если хочешь, пойдем с нами.

Не ответив, Бронуин повернулась к отцу.

– Папа, возьми с собой Руфуса. Он целый день просидел взаперти. Ему надо размяться.

– В другой раз, детка, – отказался Чарли. – Он же будет гоняться за каждой полевой мышью, а у меня нет никакого желания разыскивать его в темноте в кустах. Я выгуляю его, когда мы вернемся.

Бронуин смерила его долгим пристальным взглядом. Мэри ощутила сложную смесь неловкости с раздражением. «Господи, мы решили всего-навсего пройтись! Что она навыдумывала?»

Они уже дошли до тропы, спускающейся к озеру, когда девушка крикнула:

– Папа, можно мне взять машину? Я обещала Макси заехать после ужина.

Мэри оглянулась через плечо. Стоящая на освещенной веранде Бронуин вдруг показалась ей неловкой и смущенной девчушкой, не умеющей скрывать эмоции. Неожиданно Мэри потянулась к ней всем сердцем, искренне пожалела эту девочку-сироту, так похожую на отца.

Чарли медлил с ответом и наконец нехотя произнес:

– Ладно, но в полночь ты должна быть дома. И больше никуда не заезжай, договорились?

– Спасибо, папа! – облегченно выпалила Бронуин и убежала в дом, хлопнув дверью.

Несколько минут Мэри и Чарли шли молча. Взошедшая над деревьями луна ярко освещала утоптанную тропу. По воде пролегла лунная дорожка. Мэри нравилось любоваться озером в такие минуты, когда в темноте терялись огни бесчисленных домов, рассыпанных по берегам, а бесконечное звездное небо над головой вселяло благоговейный трепет.

Отойдя от дома, Чарли повернулся к ней и произнес:

– Я должен извиниться за Бронуин. Порой она бывает слишком дерзкой.

– Ее можно понять. Она привыкла, что ты принадлежишь только ей.

Он вздохнул.

– Знаешь, нелегко воспитывать девочку одному. Сколько раз я совершал непростительные ошибки!

Мэри задумалась о Ноэль.

– Но ведь ты не сидел сложа руки, – возразила она. – Наверное, это самое важное.

Тропа узкой лентой вилась вдоль берега, иногда скрываясь в густых зарослях. Чарли шагал уверенно, будто знал дорогу как свои пять пальцев, а Мэри медлила, старательно обходя камни и ветки. В одном месте она споткнулась и чуть не упала, но Чарли вовремя подхватил ее. Мэри стала еще осторожнее, сознавая, что может налететь на Чарли и сбить его с ног.

Когда тропа вывела их к самой воде, они остановились, чтобы передохнуть. Чарли указал на дома на противоположном берегу, где среди леса зияла безобразная прогалина.

– Прошлым летом только одна компания «Ван Дорен и сыновья» приступила к строительству пятидесяти новых домов. И конца этому не предвидится. – Его переполняло раздражение. – Они даже разработали проект поворота русла реки, чтобы подвести ее поближе. Само собой, нашего зятя поддерживают члены городского совета – все как один его закадычные приятели.

– Неужели его невозможно остановить?

– В его действиях нет ничего противозаконного, по крайней мере на первый взгляд. – В лунном свете лицо Чарли казалось высеченным из гранита. – Но я уже начал действовать. На следующей неделе мы опубликуем ряд статей, о которых заговорит весь город.

– По-моему, это слишком рискованно. Ты не боишься судебного преследования?

Чарли пожал плечами.

– Я никого не собираюсь обвинять. Просто задам несколько вопросов, которые кое-кому придутся не по душе.

– Но чем это поможет Ноэль?

Чарли смотрел на озеро, по которому пролегла узкая дорожка лунного света. Он задумчиво произнес:

– Ты знаешь, как ищут утопленников? Бросают в воду динамит и смотрят, что выбросит взрывом на поверхность.

Мэри поежилась, но не от прохладного ветра.

– Будем надеяться, что твои статьи не причинят нам вреда.

Чарли обнял ее за плечи, от чего Мэри задрожала сильнее.

– Хочешь вернуться?

– Через несколько минут. Давай отойдем подальше. – Ей было жаль расставаться с волшебством этого вечера.

Очевидно, Чарли разделял ее чувства. Он не убрал руку с ее плеч, его тепла хватало, чтобы развеять ночную прохладу.

Мэри прислонилась к нему, впервые за много дней ощутив удовлетворенность. Значит, и он мечтал об этом? Лежал по ночам без сна, прислушиваясь к стуку собственного сердца и гадая, о чем сейчас думает она? Но Мэри знала, что потакать таким мыслям не стоит. Это неправильно и слишком опасно.

Но искушение было слишком велико. Между ней и Чарли на каком-то глубинном уровне сохранились прочные узы. Мэри знала это с тех пор, как оба были подростками, и понимала, что с годами эти узы ничуть не ослабли. Шагая рядом с Чарли, прислонившись головой к его плечу, она чувствовала себя так, словно даже их кровообращение было общим.

Чарли поцеловал ее в макушку. Прикосновение губ, шорох дыхания наполнили ее расплескивающимся теплом. Мэри перестала гадать, к чему это приведет. Внутренний голос настойчиво советовал ей остановиться, но она не слушала. Влечение к Чарли было сильнее рассудка, естественнее лунного света.

Там, где тропа делала поворот и уходила прочь от озера, они остановились передохнуть на поляне среди берез, стволы которых торчали из кустов, точно обнаженные конечности. Одуванчики крошечными звездами светлели в траве. В тишине пение цикад казалось неестественно гулким.

Мэри нашла камень, на котором хватило бы места им обоим. Ее пульс ускорился, но не от быстрой ходьбы. Она была возбуждена и в то же время боялась того, что ждало ее не за следующим поворотом, а прямо здесь, на поляне, на мягкой траве, в окружении берез.

Оглядевшись, Мэри удивленно пробормотала:

– Почему я не помню эту поляну? Наверняка я десятки раз бывала здесь.

– В темноте все выглядит по-другому.

Чарли снял с ее волос сосновую иголку, коснувшись кончиками пальцев виска. Он воспламенял ее, как огонь, вызывал слабость, переполнял ее мозг безумными видениями. Как она могла хотя бы на минуту поверить, что другой мужчина сумеет заменить ей Чарли? Таких, как он, больше нет. Никогда не было и не будет.

Сидя на камне, Мэри острее сознавала, как он высок. Он согнулся, у его ног легла тень. А когда он повернулся и обнял ее, это движение было таким же естественным, как дыхание, и неизбежным, как далекий плеск воды в тишине.

– Мэри, – тихо выговорил он, и ее имя прозвучало как молитва.

Осторожно зажав ее лицо в ладонях, он поцеловал ее. Его губы были теплыми, от них слабо пахло едой. Мэри вдруг поняла, что предвидела этот поцелуй с самого начала, с той минуты, когда она увидела Чарли сидящим за столом, в кухне ее матери. Они предадутся любви – так предначертано Богом. Прямо здесь, на траве, под луной, под пение цикад.

Ее чувства были так сильны, что она будто растворялась в нем, словно леденец на языке или снежные хлопья на горячих щеках. Ее захлестнули воспоминания – о том, как хорошо ей было с ним с самого начала, в шестнадцать лет, как ничто не могло вырвать ее из объятий Чарли – ни угрозы, ни материнский гнев, ни адские муки (в представлении Мэри это было одно и то же).

Она прильнула к нему, ощущая, как мгновенно пробудились в ней давние чувства. На скольжение его пальцев по шее отозвалось что-то внизу ее живота. Он целовал ее именно так, как она хотела, – нежно и страстно. А когда он бережно опустил ее на траву, Мэри поняла: если по какой-то причине ему придется остановиться, она умрет от горя. С тем же успехом можно было запретить ей дышать.

Но Чарли не остановился.

Он раздевал ее неторопливо и так бережно, что она задрожала от наслаждения.

– Мэри, Мэри, – непрерывно шептал он, покрывая поцелуями каждый дюйм ее обнаженного тела. Только когда она оказалась нагой, он принялся снимать свою одежду.

– Скорее! – потребовала она и тут же одумалась. – Нет, не спеши. О, Чарли, если бы это продолжалось вечно!

Он расстелил на земле свою рубашку. Ложась на нее, Мэри чувствовала сквозь мягкую застиранную ткань покалывание травы. Стоя над ней на коленях, Чарли провел кончиками пальцев по плавному изгибу ее живота и невысокому холмику под ним.

– Ты прекрасна, – сказал он так, будто увидел ее впервые, и, в сущности, так оно и было. Наклонившись, он провел языком по ее соску, и от потрясения ее охватил жар.

Он продолжал ласкать ее, она тихо стонала, гладя его затылок. Наконец он лег сверху. Юноша, которого она когда-то знала, стал мужчиной с сильным мускулистым телом, каждое движение которого свидетельствовало о зрелости.

– Не слишком быстро? – шепотом спросил он.

– Нет, нет, продолжай, – торопливо отозвалась она. Ей следовало бы застыдиться, но она только ликовала, забыв о правилах и запретах. Нет ничего – кроме луны, тихого ветерка… и Чарли.

Когда все было кончено, он перекатился на спину, и они затихли, подставляя мокрые тела прохладному ветру и не замечая вьющихсянад ними обрадованных добычей комаров. Долгое время оба молчали. Мэри заговорила первой:

– Неужели мы надеялись ограничиться взглядами? Смотреть, но не прикасаться? – И она рассмеялась нелепости своего предположения.

Повернув голову, она обнаружила, что Чарли спокойно смотрит на нее, словно обо всем знал с самого начала. И все-таки в случившемся была изрядная доля безумия. Именно оно причинило им столько бед много лет назад. Теперь же, тридцать один год спустя, они столкнулись с совсем иным испытанием.

Чарли лег на бок, подпирая голову ладонью.

– Лично я не питал никаких иллюзий. – Он улыбнулся и устроился поудобнее.

– Так или иначе, ничем хорошим это не кончится. Ты ведь знаешь, скоро я уеду отсюда.

– Назови это путешествием в прошлое, если так тебе будет легче.

– Так будет безопаснее.

Он сорвал травинку и принялся задумчиво покусывать ее.

– Есть одно «но». – Он усмехнулся, сверкнув в темноте белыми зубами, и вдруг схватил ее в объятия и крепко поцеловал. Отстранившись, он насмешливо спросил: – И это тоже воспоминание о прошлом?

Мэри смутилась, глядя на его губы. Ее беспокоило не прошлое и даже не настоящее. Значение имело лишь будущее. Рано или поздно, пусть даже через несколько недель или месяцев, им придется распрощаться. И опять Чарли достанется какой-нибудь другой женщине.

Но об этом можно подумать и потом, решила она. А сегодня она забудет обо всем, кроме Чарли. Кроме озера, мерцающего между деревьями, и травы, упрямо рвущейся вверх из земли.

Ради них обоих она должна жить сегодняшним днем.

Мэри ничего не сказала. Только поцеловала его в ответ, приоткрывая губы в безмолвной мольбе о прощении и не скрывая безудержного желания.

Глава 8

Бронуин домыла последнюю кастрюлю и поставила ее на сушилку. Остатки курятины она отдала Руфусу, который распластался у ее ног пушистым рыжим ковриком, но он только лизнул кусочек мяса в знак благодарности, а потом снова опустил голову на потертый линолеум. Бедный старый Руфус… Бронуин была еще ребенком, когда Руфус появился в доме. Значит, по собачьим меркам ему уже сто пять лет. Проживи она так долго, наверное, и она стала бы привередливой в еде.

Бронуин наклонилась и почесала пса за лохматым ухом.

– Надеешься на взятку покрупнее? Прости, Руфус, больше у меня ничего нет. Но ты меня все-таки не выдавай, ладно?

При мысли о собственном дерзком плане сердце Бронуин ускоренно забилось. План сложился в ее голове за несколько дней, прошедших после первого заседания суда по делу Ноэль. Теперь пришло время привести его в исполнение.

Да, она знала, что думают остальные: что она еще слишком мала, ничем не может помочь, нечего и рассчитывать на нее. Как будто они сами многого добились! Если они настолько изобретательны, почему же Эмму до сих пор не вернули матери? Все вели себя так, будто этот подлец Роберт неуязвим. Именно на это он и надеялся.

Но Бронуин была о нем иного мнения. Прошлым летом сестра устроила ее поработать в офис компании «Ван Дорен и сыновья», где Бронуин кое-что разузнала. К примеру, ей стало известно, в каком сейфе Роберт хранит копии папок с документами, которые наверняка заинтересуют налоговую полицию. Так вышло, что она узнала код этого сейфа. Но это уже совсем другая история.

Основную проблему сейчас представляет отец, и, как ни досадно, приходится признать, что он совершенно беспомощен. Он видит не ее саму, а несущественные детали: по три серьги в каждом ухе, пирсинг на пупке и гардероб – по его словам, чересчур нескромный и не слишком практичный. Но отец удивился бы, узнав, например, что она до сих пор девственница. А вчера в кафе ее объявили лучшей официанткой месяца. И если уж говорить начистоту, кому сегодня в конце концов придется выгуливать Руфуса? Лично она не будет надеяться на рослого мужчину в джинсах, совсем ослепшего от любви.

Неужели он рассчитывал, что она ничего не заметит? О Господи! Да у него же это написано на лбу неоновыми буквами! Даже пока была жива мама, Бронуин замечала, что отец старается не упоминать о своей первой жене, будто чего-то боится. Иногда у него на лице появлялось отрешенное, мечтательное выражение, словно он погружался в воспоминания, которыми нельзя делиться ни с кем. Мама тоже видела это. Но она все понимала и прощала. Бронуин подозревала, что именно поэтому отец и женился на ней – потому, что она принимала его таким, какой он есть, со всей сердечной болью, первой любовью и так далее.

Но теперь все изменилось. Мамы уже нет в живых, а Мэри вернулась в город. А еще надо быть слепым, чтобы не заметить, как помешан на ней отец. Бронуин не знала, к чему все это приведет, и понимала только, что не желает принимать в происходящем никакого участия. Как сказала бы Макси, «ик-сней-оней», что на лошадиной латыни значит «черта с два!». У лучшей подруги Бронуин был готов ответ на все, чаще всего этим ответом было краткое неприличное слово. Когда Бронуин поделилась с ней опасениями, верная себе Макси дала самую точную оценку ситуации: очередная серия «мыльной оперы» вроде «Мелроуз-плейс».

Бронуин скрыла от подруги только одно – как ей страшно. То, что случилось с Ноэль, отразилось на жизни каждого из них, стало ударом не только для ее сестры. «И я не собираюсь сидеть и ждать, когда какой-то тупой судья разберется, что к чему». У Макси были тетя с дядей, развод которых затянулся на несколько лет. За такой долгий срок могло случиться все, что угодно. Ноэль, которая уже теперь напоминала ходячий труп, могла заболеть по-настоящему… как мама. Роберт мог успеть совсем сбить с толку маленькую Эмму. А папа… Чего доброго, он женится еще раз. От этой мысли Бронуин передернуло.

Но ее план имел один недостаток: чтобы провернуть его, требовался помощник. А Бронуин могла рассчитывать только на одного человека.

Она потянулась к телефону, но при мысли о том, что ей придется обратиться к Данте с такой просьбой, ее рука повисла в воздухе. «Если нас поймают, мы оба угодим в тюрьму». Для ее приятеля привод будет уже не первым. Полгода назад за вождение машины в нетрезвом состоянии он провел ночь за решеткой и заработал приговор с отсрочкой, но, к счастью, благодаря этому они познакомились.

Бронуин навсегда запомнила день, когда в ее жизни появился Данте Ло Прести. Дважды в неделю она работала волонтером в организации «Голос», направлявшей чтецов к слепым. Именно там Данте отбывал сто часов общественных работ. Его направили вместо Бронуин к старому мистеру Гуд-мену, который был не только слепым, но и страдал болезнью Альцгеймера, притом считал, что все вокруг обворовывают его. Не прошло и недели, как он обвинил Бронуин в краже зубной щетки. И не только ее. До этого Берни Гудмен отказался от услуг еще двух волонтеров.

Они встретились в помещении организации, где Бронуин ждала нового назначения. Вошедшего парня она оценила бы в одиннадцать с половиной баллов по десятибалльной шкале. В кожаной куртке и ботинках мотоциклиста, с улыбкой дерзкого мальчишки и томными глазами, он вызывал сумасшедший восторг, как лучший из аттракционов Диснейленда. Когда Данте небрежным тоном пригласил ее посидеть к Мерфи, она без колебаний приняла приглашение.

К сожалению, отец Бронуин вовсе не считал Данте ни классным, ни просто порядочным парнем. Во-первых, Данте уже исполнилось восемнадцать, пусть совсем недавно, и поэтому в глазах ее отца Данте приравнивался к сексуально озабоченным извращенцам. Вдобавок Данте выглядел года на три старше, редко брился, а под ногтями у него всегда виднелась грязь – он работал в авторемонтной мастерской Стэна. Но если бы папа познакомился с ним поближе, он понял бы, что на самом деле Данте очень славный. Но как они могли познакомиться, если отец строго-настрого запретил Бронуин встречаться с этим парнем?

Вот ей и приходилось убегать к Данте украдкой, при всяком удобном случае. Обманывать отца было стыдно, но он не оставил ей выбора. И вообще-то он добился своего. Из-за школы, работы и других нелепых дел у них почти не оставалось времени на встречи.

Зато они подолгу разговаривали по телефону – иногда целыми ночами, когда отец Бронуин задерживался на работе. Она лежала в постели в темноте, прижав к уху трубку, а к животу, где что-то подрагивало при звуках гортанного низкого голоса Данте, – подушку. С другими парнями ее никогда не бросало то в жар, то в холод. От непривычных выходок собственного тела ей становилось страшно.

Она знала, что то же самое происходит с Данте. Иначе почему он не бросил ее, когда узнал, что им запретили встречаться? Но влюбиться в девушку – одно дело, а совершить ради нее преступление – совсем другое. А если, выслушав ее, он разозлится? Или даже решит порвать с ней?

При этой мысли сердце Бронуин сжалось. Она не знала, что тогда будет с ней. Наверное, она просто ляжет, свернется клубочком и умрет. Или после школы уйдет в армию, по примеру Макси.

Быстро, чтобы не передумать, Бронуин набрала номер Данте. Он жил вместе с двумя парнями, из-за которых телефон был вечно занят – по предположению Макси, Трой и Майк занимались сексом по телефону. Бронуин затаила дыхание, молясь, чтобы кто-нибудь взял трубку.

Наконец послышался щелчок.

– Ну?

Это был Данте. Она узнала бы его голос, даже если бы его заглушал шум автомобильного двигателя и воздушного компрессора. Сердце Бронуин заколотилось. Заговорить обычным голосом ей стоило немалых усилий.

– Привет, это я, Брон. Что ты делаешь завтра после работы?

– А что ты предлагаешь? – О, этот гортанный голос! Макси уверяла, что ее подруга, должно быть, гипсовая статуя, если не подпускает к себе такого сексуального парня. И Бронуин тоже не могла придумать ни единой убедительной причины. Отговорки вроде «потому что потому» Макси не принимала.

– Может, покатаемся? Или куда-нибудь сходим? – беспечно предложила она. Ее сердце колотилось так громко, как Руфус стучал хвостом по полу.

Последовала пауза. В трубке слышались приглушенные звуки включенного телевизора. Наконец Данте пообещал:

– Завтра я попробую отпроситься пораньше. Встретимся где обычно? – Встречаться открыто они не решались, но, похоже, Данте это даже нравилось.

– Да, конечно. В четыре, ладно?

Только повесив трубку, Бронуин перевела дыхание. Ей стало холодно, хотя в доме было излишне жарко. Даже через несколько минут, направляясь к дому Макси в стареньком отцовском «шевроле-блейзере», она все еще дрожала.

На следующий день ей удалось уйти с работы только в четверть пятого, по вине какой-то старушенции, которая никак не могла решить, что заказать – ванильное мороженое с вишневым сиропом или шоколадное со сливочным. Выбегая из дверей кафе, Бронуин молилась только об одном: чтобы Данте хватило терпения дождаться ее.

Он дождался. Они встретились на своем обычном месте – в переулке за кинотеатром. Прислонившись к кирпичной стене, он посасывал сигарету – шесть футов загорелой мускулистой плоти в тесных «ливайсах» и облегающей футболке. Темные очки он сдвинул вверх, на мощном бицепсе выделялась татуировка – китайский символ жизни. Все как в настоящей жизни, а не в том замкнутом мирке, где жила Бронуин.

Как всегда, в первую минуту встречи Бронуин удивленно подумала: «Что он во мне нашел?» Данте с шестнадцати лет рассчитывал только на себя. Он баловался спиртным, но осторожно, почти непрерывно курил. И хотя об этом они ни разу не говорили, Бронуин была уверена: он спал с десятками женщин. Она же не пробовала ничего крепче безалкогольного пива, а весь ее опыт в сексе исчерпывался одним-единственным случаем: когда она позволила своему давнему приятелю Крису Бартоло прижиматься к ней, пока он не кончил.

– Прости, я опоздала. – Бронуин задыхалась – всю дорогу ей пришлось бежать. – Просто одна идиотка… ладно, не важно. Долго пришлось ждать?

Данте бросил сигарету и оттолкнулся от стены плавным кошачьим движением.

– Подумаешь, минут десять. – Он пожал плечами и раздавил каблуком тлеющий окурок. – Стэн отпустил меня пораньше, как я и просил.

– Он хороший человек, правда?

Данте оскалил зубы в ухмылке.

– Ты думаешь? Да просто он задолжал мне. До сих пор не рассчитался за сверхурочные, за прошлый месяц. Он был только рад выпроводить меня.

– Почему же ты не потребуешь с него деньги?

– Хочешь, чтобы я потерял работу? – На лице Данте появилось неприятное жесткое выражение. Он прищурился, словно насмехаясь над ней, глупой девчонкой. – В этом городе каждый старшеклассник спит и видит, как бы втереться на мое место.

– Ты прав. Не слушай меня. – И правда, какая она безмозглая! Не каждому приходится работать в кафе-мороженом, чтобы подкопить денег на учебу в колледже, – некоторые зарабатывают себе на хлеб.

Данте выгнул спину и сунул ладонь в передний карман джинсов, где носил сигареты. При этом его футболка приподнялась, и Бронуин мельком увидела плоский загорелый живот с дорожкой темных волосков, уходящих вниз, под ремень. Внезапно ее желудок стал невесомым, как на первом подъеме «американских горок».

Он прикурил сигарету и жадно затянулся. В конце переулка, пока оба осматривались по сторонам, прежде чем выйти на Норт-стрит, Данте произнес:

– А может, я сам свалю оттуда, кто знает? Давно пора линять из этого паршивого городишки.

В приступе паники Бронуин с притворным равнодушием спросила:

– Ну и что тебя здесь держит?

Он склонил голову набок и сверкнул усмешкой, от которой сердце Бронуин начало таять, как мороженое на горячей ложке.

– Ничто. Ровным счетом ничто. – Но его голос и взгляд показались Бронуин лаской. – Куда поедем?

Его темно-зеленый «камаро» был припаркован за магазином «Крючок и грузило».

Обычно они уезжали к реке или на хребет Уинди-Ридж, где можно было бродить часами, не рискуя встретить знакомых. Но в последнее время Бронуин стала побаиваться оставаться с Данте в уединенных местах. Она понимала: не успеют они оба опомниться, как окажутся лежащими нагишом на песке или на сосновых иголках. А сегодня она этого не хотела. Ей предстояли дела поважнее.

– Может, на кладбище? Мы там давно не бывали.

Она имела в виду старое лютеранское кладбище, расположенное в восьми-девяти милях от города. Несколько лет назад церковь у кладбища подмыло наводнением, поэтому теперь там было безлюдно. Пустынные тропинки под тенистыми старыми деревьями оказались идеальным местом для неспешных прогулок.

Или для разговоров, не предназначенных для чужих ушей.

Ощущение легкости в животе Бронуин усилилось. «Еще не поздно пойти на попятный, – шептал ей внутренний голос. – Тебя никто не держит под прицелом». Внезапно Бронуин задумалась о своей сестре и о ее матери. Нет, отказываться от замыслов нельзя. Ей вспомнился плакат на стене в классе мистера Мелника: «Carpe diem» – «Лови день». «Пока он не поймал тебя», – мысленно добавила Бронуин, садясь в «камаро».

Через несколько минут они уже мчались по шоссе, опустив стекла, и длинные волосы Бронуин трепетали, как знамя на ветру. Она украдкой поглядывала на Данте, который не сводил глаз с дороги. Одинаковые блики дрожали на выпуклых линзах его очков. Над сигаретой, зажатой в двух пальцах, вился дымок, ветер относил его в сторону. Если его поймают в офисе Роберта, размышляла Бронуин, никто не поверит, что это она подбила его на такой поступок. Данте опять окажется за решеткой, а она отделается в худшем случае условным сроком.

Но без Данте ей не обойтись. С тем, что Бронуин знала только из фильмов и книг, Данте сталкивался лично. К примеру, он умел без ключа завести машину… или отпереть замок. В офисе нет системы сигнализации, стало быть, пробраться туда ночью для Данте проще простого.

Вскоре он притормозил у кладбища, где пыльная дорога делала поворот в тени деревьев. На расстоянии десятка ярдов слева виднелось ветхое деревянное строение с дверями, запертыми на ржавый амбарный замок, – все, что осталось от прежней церкви. Заросшая тропа вела к каменным надгробиям на склоне холма.

Бронуин собиралась выйти, когда Данте остановил ее:

– Подожди.

Он снял очки и бросил их на приборную доску, а потом придвинулся ближе, чтобы поцеловать Бронуин. Поцелуй был медленным, сладким и волнующим. Бронуин казалось, что она спускается с первого гребня «американских горок». Данте целовался не так, как другие парни, – те словно просили разрешения. А он просто делал то, что хотел… и выполнял тайные желания самой Бронуин.

Его губы приоткрылись, кончик языка неспешно исследовал ее рот. От Данте слабо пахло табаком, и, хотя Бронуин не нравилось, что он курил, во время поцелуев этот запах возбуждал ее. Наверное, благодаря ему Данте казался более взрослым и опасным. Бронуин вздрогнула от удовольствия, когда он обхватил ладонью ее затылок, запустил пальцы в волосы и принялся нежно поглаживать ее голову. А когда он провел по ее подбородку большим пальцем, она слабо застонала.

Сначала робко, но постепенно смелея, Бронуин открыла рот, коснулась языком губ Данте, просунула ладонь под его футболку и ощутила желобок позвоночника между упругих выпуклых мышц. Ее ладонь липла к влажной коже. От Данте пахло табаком, смазкой и жидким мылом, которым он мылся над ржавой раковиной в мастерской Стэна. Бронуин представила, как он раздевается донага, споласкиваясь под душем, и ощущение тяжести внизу живота усилилось, дыхание сбилось.

Ладонь, лежащая на ее бедре, напоминала ей о том, как однажды Данте расстегнул ее джинсы и просунул пальцы под резинку трусиков. Бронуин вдруг стало стыдно – от того, что у нее между ног все увлажнилось. Когда он слегка ввел в нее палец, она замерла, боясь шевельнуться и чувствуя себя на грани какого-то постыдного, но волнующего поступка, как по ночам, когда она ласкала сама себя под одеялом, доходя до исступления.

Но на этот раз Данте просунул руку под ее тенниску и расстегнул лифчик. Бронуин тихо застонала, совсем не стыдясь своей маленькой груди, как бывало с другими парнями. Данте благоговейно приподнял ее грудь на ладони, его мозолистые пальцы подрагивали, касаясь обгоревшей на солнце кожи.

– Какая ты горячая, – прошептал он, дотрагиваясь губами до ее волос.

– Я уснула, загорая у пристани.

– Жаль, что меня не было рядом. Я бы разбудил тебя.

– Правда? Тогда мне грозило бы кое-что похуже солнечного ожога, – с низким смешком откликнулась она, покусывая его ухо.

Внезапно мысль об отце вызвала у нее неловкость. «Ничего не случится, папа ни о чем не узнает», – убеждала она себя. Но испытанный способ на этот раз не подействовал: чувство вины не проходило. Потому, что сама она помнила обо всем. И почему-то считала, что предает отца. Во-первых, прежняя близость между ними исчезла. Когда-то у нее не было секретов от отца. А теперь они говорили лишь о пустяках и повседневных делах.

Бронуин резко отстранилась.

– Может, лучше погуляем? – предложила она. – Здесь слишком душно. Я хочу подышать.

Данте сразу отпустил ее, но не сумел скрыть досаду. Однажды, когда Бронуин спросила, почему он не злится, как другие парни, он только пожал плечами и ответил, что между мужчинами и мальчишками есть разница. Но теперь она заметила, как на его лице мелькнула гримаса раздражения. Неужели ему уже надоело ждать? Каким бы терпеливым ни был мужчина, он ждет, что рано или поздно девушка переспит с ним.

– Дело твое, – сухо произнес он.

Он наклонился над ней, чтобы открыть дверцу, и Бронуин вдруг охватила паника: она испугалась, что Данте развернет машину и умчится, едва она выйдет. Но он вышел следом, и у нее от облегчения закружилась голова.

Бок о бок они зашагали по заросшей бурьяном тропе, ведущей к кладбищу. Ветви деревьев образовывали рваный навес над головами, трава под ними была усыпана сухими ветками и желудями, которые хрустели под ногами. Тишину нарушали только щебет птиц да отдаленное журчание ручья.

Впереди на холме появились надгробия. Многие заросли мхом и покосились, надписи стали неразборчивыми. Наклонившись и проводя большим пальцем по подушечке мха на каменной плите, Бронуин ощутила странное умиротворение. Она любила кладбища, особенно старые. Значит ли это, что сама она – странная, чудная девушка? Может быть. Но здесь она острее чувствовала свою взаимосвязь с миром. Принадлежность к нему. Даже имена на надгробиях были так же знакомы, как имена людей, с которыми она часто встречалась на улицах городка. «Адольфо Терразини, 1934-1978 гг.» – должно быть, родственник ее учителя рисования, мистера Терразини. А эпитафия на соседней могиле гласила: «Пейшенс Уиттейкер, 1920-1921 гг. Та, что так легко ступала по земле, ныне окружена ангелами». Под плитой покоилась первая дочь прабабушки Макси, умершая в детстве.

Бронуин остановилась перед простым гранитным надгробием, которого прежде не замечала. Надпись на нем виднелась отчетливее, чем на других; прочесть ее было легче.

Коринна Анна Лундквист

1952-1969 гг.

Любимая дочь и сестра

По спине Бронуин пробежал холодок.

– С ней учился в школе мой отец, – тихо объяснила она. – Она умерла, когда была всего двумя годами старше меня.

– От чего она умерла? – спросил Данте.

– Покончила жизнь самоубийством. Можешь себе представить?

– Да, могу.

Что-то в голосе Данте заставило Бронуин резко обернуться. Он смотрел вдаль, на его лице застыло странное выражение. Наконец он почти с вызовом перевел взгляд на Бронуин. В пятнистой тени дерева его серые глаза казались почти черными.

– Но если я и думал о самоубийстве, – добавил он, – это еще не значит, что я решусь на такое.

Бронуин задумалась о своей матери, похороненной на католическом кладбище на другом конце города. Больше всего Бронуин жалела о том, что ей не довелось попрощаться с матерью. Она умерла, когда Бронуин было всего девять лет, в те времена детей не пускали в больничные палаты. Бронуин запомнились только собственное чувство гнева и ощущение, что ее обманули. Она злилась на врачей и сестер, злилась на отца, даже на маму.

– Далеко не для всех самоубийство – единственный выход. – Она сжала кулаки, напрягла руки, повисшие вдоль тела. – К примеру, моя мама боролась до самого конца.

Данте молчал, глядя на долину у подножия холма, где между плакучих ив золотистой лентой вился ручей. Когда он заговорил, Бронуин с трудом узнала его голос – он стал негромким, исполненным боли.

– А я не помню свою мать, – произнес он. – Она умерла, когда мне было два года. От передозировки наркотиков. – Он пожал плечами, но Бронуин заметила тень боли на его лице. – А моя мачеха – не подарок. Она ни на минуту не давала мне забыть, что я ей не родной.

Бронуин невольно вспомнила про Мэри. Пока они шагали по тропе обратно к машине, Бронуин коснулась руки Данте.

– Данте, у меня есть к тебе одна просьба. Для меня это очень важно, но я пойму, если ты откажешься выполнить ее.

Он улыбнулся.

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с твоим отцом о нас? – Судя по всему, он не шутил – только тон был шутливым.

– Речь не о нас, а о моей сестре. – Она отвела взгляд, ей вдруг стало совестно смотреть ему в глаза.

– О той, у которой есть ребенок?

Бронуин кивнула.

– Сейчас Ноэль очень тяжело. Она может навсегда потерять дочь, если… если не произойдет чудо.

Данте недоуменно уставился на нее.

– Говори, что ты задумала.

Бронуин глубоко вздохнула. Ее сердце колотилось так, что она опасалась, что Данте услышит его стук. Наступил решающий момент – сейчас или никогда.

– Мне нужна твоя помощь, чтобы проникнуть в офис мужа Ноэль, – торопливо выпалила Бронуин. – Там, в сейфе, он хранит копии важных документов. Если они пропадут, ручаюсь, он согласится на все, лишь бы заполучить их обратно. Даже… прекратит это дурацкое дело об опеке.

Ей показалось, что ее слова повисли в воздухе, как запах озона после грозы. Данте ничего не сказал, только скрестил руки на груди. В знойном мареве слышались лишь гудение пчел и шум двигателя машины где-то вдалеке. Но когда Данте наконец заговорил, его голос прозвучал так резко, что Бронуин вздрогнула.

– Ты рехнулась? Ты знаешь, что будет с нами, если нас поймают?

– Я понимаю, это рискованное дело. Поэтому мне и нужна твоя помощь.

– Господи, за кого ты меня принимаешь? Я ремонтирую машины, чтобы заработать на хлеб. Кражи со взломом – не моя специальность. Твоя беда в одном: ты насмотрелась слишком много детективов. – Он пренебрежительно покачал головой. – И даже если мы сумеем проникнуть в этот офис, думаешь, открыть сейф так просто?

– Да, если знаешь код.

Он прищурился.

– Вижу, ты все предусмотрела.

– Код напечатан на карточке, которую Роберт хранит в своем столе. Но я запомнила его.

Данте закатил глаза.

– Все ясно! Ты просто из любопытства сунула нос в его стол. А потом, конечно, не удержалась и заглянула в сейф.

Бронуин усмехнулась.

– Откуда ты знаешь?

– Я ведь гений, – сердито парировал он. – Гений, которого давно пора исследовать.

– Значит, ты согласен?

Данте вскинул руку жестом уличного регулировщика.

– Стоп! Этого я не говорил.

Но Бронуин уже затрепетала от воодушевления.

– По крайней мере скажи, что ты об этом думаешь?

– Думаю, что тебе не удалось стащить ключи от офиса, пока ты работала там.

Бронуин грустно покачала головой.

– Иначе ты пробралась бы туда сама, – заключил Данте.

То ли из-за нервного взгляда, которым Данте окинул ее, то ли от того, как он поспешно направился к машине, Бронуин вдруг почувствовала, что он не просто рассержен. Она прибавила шагу, чтобы догнать его.

– Данте! – Она вцепилась в его руку. – В чем дело? Что ты от меня скрываешь?

Он оттолкнул ее, но не остановился.

– Забудем об этом, ладно?

– Если ты что-то скрываешь, пожалуйста, расскажи мне.

– Ты ничего не понимаешь. – Он вдруг обернулся, его глаза вспыхнули. Татуировка на его напряженной руке дрожала как живая. – Я работаю на него, ясно?

Ахнув, Бронуин попятилась. Воздух вокруг стал густым, как горячий суп, которым можно поперхнуться, сделав вдох.

– Что?!

Данте отвел глаза и вытащил из кармана сигарету.

– Слушай, ничего противозаконного в этом нет. Я просто выполняю поручения, езжу туда-сюда… ну и так далее. Всего несколько часов в неделю.

Бронуин облизнула вдруг пересохшие губы.

– Какие поручения?

Он медлил, внимательно изучая сигарету.

– В последний раз я доставил одному типу… конверт.

Он щелкнул зажигалкой, и кончик сигареты вспыхнул, как открывшийся красный глаз. В красноватом отблеске лицо Данте приобрело дьявольское выражение, все объяснившее Бронуин. Она сразу поняла, что таинственный конверт был набит купюрами.

У нее заныло лицо, как от пощечины. Она долго размышляла о том, каким будет этот разговор, но такого завершения не могла вообразить ни на секунду. «Этого человека я совсем не знаю», – думала она. А ведь совсем недавно он просовывал язык между ее губ, трогал ее грудь. И все-таки он чужой. Незнакомец.

Наверное, ее отец прав насчет Данте.

В то же время Бронуин поймала себя на мысли: «Зачем он сказал мне об этом? Может, чтобы предостеречь меня?» Но о какой опасности он предупреждал?

Внезапно Бронуин почувствовала, что за ними наблюдают. Она почти ощущала близость призраков людей, похороненных на кладбище, – сейчас они витали над ними. По ее голым рукам побежали мурашки.

Но прежде чем она потребовала у Данте ответа, шум машины стал приближаться. На заброшенную стоянку у кладбища въехал блестящий белый «кадиллак». Из него вышла женщина в темных очках, с повязанной шарфом головой, в слаксах и блузке с длинным рукавом, хотя день выдался на редкость жарким. Она шла медленно, почти как инвалид, сжимая обеими руками вазу с цветами. Когда женщина подошла поближе, Бронуин увидела, что в вазе стоят белые розы. Странно! Кому пришло в голову принести на могилу такие роскошные, дорогие цветы? Да еще на заброшенное кладбище, где никого не хоронили вот уже лет двадцать?

Бронуин удивилась самой себе, когда какой-то инстинкт заставил ее спрятаться за дерево и утащить вслед за собой Данте, чтобы их не заметили.

Глава 9

В следующий понедельник после заседания суда на второй полосе «Реджистера» появилась статья Чарли, которая произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Уже к середине дня о ней говорил весь город.

«ВЕСТИ ИЗ ГОРОДСКОГО СОВЕТА: КОНФЛИКТ ИНТЕРЕСОВ?

В давние времена благодарные горожане охотно дарили курицу-другую членам городского совета, даже не задумываясь. Что значат для друзей такие пустяки, как кувшин домашнего сидра или бушель картофеля? В наши дни принято выражать благодарность не столь открыто. Но как назвать, к примеру, то, что строительная компания выплачивает щедрые гонорары за консультации адвокату, который возглавляет городскую комиссию по использованию земельных участков? Преступлением? Увы, нет. Однако найдется немало людей, считающих подобные поступки по меньшей мере неэтичными.

С 1992 по 1995 год, пока Фрэнк Перо, местный адвокат по налогам и недвижимости, занимал общественный пост, он также значился в ведомостях компании «Ван Дорен и сыновья». Ему регулярно выплачивались гонорары за консультации, общая сумма которых составила почти семьдесят тысяч долларов. Руководство компании «Ван Дорен и сыновья» убеждено, что все происходило честно и открыто. Перо наняли, помимо всего прочего, для «наблюдения за юридическим оформлением сделок». Попросту говоря, он помогал своим нанимателям разворовывать земли и вырубать драгоценные гектары девственных лесов на берегах озера. Работа Перо в городском совете заключалась в защите вышеназванных природных ресурсов. Но давайте обратимся к фактам. За трехлетний срок службы Перо было принято беспрецедентное количество возмутительных решений, в том числе разрешена вырубка 25 акров леса на северном берегу озера (1994 год). В том же году несколько видов рыб и птиц было вычеркнуто из списка охраняемых представителей фауны нашего региона. Перенос русла реки Мохаук-Крик (1993 год) и финансирование строительства общественного шоссе до жилого комплекса Мохаук-Виллидж (1995 год) ознаменовали крах карьеры Фрэнка Перо.

В результате земли, которыми гордились наши предки, теперь заняты жилыми комплексами с такими вычурными названиями, как Херитидж-Парк, Траут-Бейсин и Мохаук-Виллидж. Замусорены берега некогда чистого озера, а воды, некогда изобиловавшие форелью и полосатым окунем, ныне превращены в подобие рыбного отдела супермаркета.

Кому это выгодно? Ясно одно: только не горожанам. И даже не владельцам новеньких домов, которые платят бешеные деньги за возможность отдохнуть в якобы тихом местечке. Справедливости ради предлагаю проголосовать. Допустимо ли, чтобы алчный хозяин строительной компании и его привилегированные друзья и впредь наживались за счет города? Большинство – «против»!»

Вскоре после полудня, когда Чарли зашел в парикмахерскую, где бывал каждую неделю, Гас Холперн встретил его с опасливым радушием.

– Не знаю, стоит ли рисковать приближаться к вам с бритвой в руке, – пошутил парикмахер. – Иначе за каждый порез вы отплатите мне гневной отповедью в газете!

– Под названием «Месть кровожадного цирюльника», – шутливо отозвался Чарли. – Если вам мало чаевых, Гас, так и скажите.

Он уселся в кресло. Близился обеденный час, в парикмахерской он был единственным клиентом. Такое время Чарли выбрал не случайно. Потратив целое утро на телефонные разговоры, Чарли меньше всего нуждался в комментариях завсегдатаев парикмахерской.

Гас набросил на него накидку – ту же самую бежевую нейлоновую накидку, которой пользовался со времен администрации Эйзенхауэра. За это Чарли и любил его, потому и не посещал новомодные салоны, выросшие как грибы после дождя во всех загородных клубах. У Гаса все было предсказуемым. Парикмахерская могла бы послужить фоном для знаменитой обложки «Сатердей ивнинг пост» Нормана Рокуэлла, за исключением разве что иллюстрированного спортивного календаря с красотками в купальниках на стене. По Гасу Холперну можно было сверять часы. Чарли знал: обслужив его, Гас тут же вывесит табличку «Закрыто», запрет парикмахерскую и заспешит через улицу, к Мерфи, где закажет сандвич с ветчиной и банку «Доктора Пеппера».

Откинувшись на спинку кресла, Чарли облегченно вздохнул.

– Ну, что слышно в городе, Гас? Меня уже решено извалять в смоле и перьях?

Пару минут парикмахер обдумывал ответ, в глубокой морщине на его мясистом лбу можно было бы спрятать монетку. Крупный мужчина под шестьдесят, с лицом, напоминающим морду английского бульдога, он научился своему ремеслу у отца, Пита, которому недавно минуло восемьдесят девять лет. Для Чарли Гас был надежным неофициальным источником информации. Гас однажды сообщил ему, что у всех, кто сидит в кресле парикмахера с горячим полотенцем на лице, не только расширяются поры, но и развязывается язык. Лично ему доводилось выслушивать истории, каких удостаиваются разве что священники и бармены, И хотя успехом Гас был отчасти обязан своей скрытности, из бесед с ним Чарли извлекал немалую пользу. Гас стал для него чем-то вроде одушевленного итога опросов института Гэллапа.

– Скажем так: кое-кто открыто обрадовался тому, что вы сняли стружку со старого демагога, – сообщил Гас. – А вообще многие не прочь поддержать вас – только не спрашивайте кто. Слишком уж на большую шишку вы замахнулись.

– А на кого же еще здесь замахиваться?

– Ваш легко говорить. А многие горожане зарабатывают на хлеб благодаря приезжим. – К счастью, благосостояние самого Гаса никак не зависело от компании «Ван Дорен и сыновья».

– Кажется, я начинаю кое-что понимать. Уже три компании отказались от публикаций рекламных объявлений. – Чарли грустно усмехнулся. – А о том, насколько сократится число подписчиков, лучше и не думать.

На самом деле снижение доходов не слишком беспокоило его. Подобные спады газета переживала и раньше. И даже если газету в конце концов придется закрыть, что значит это по сравнению с благополучием его близких? Чарли тревожила только степень влияния, которым Роберт пользовался в городе. Для Чарли не было секретом то, что его бывший одноклассник – нечестный делец, много лет Чарли с трудом сдерживал желание вывести его на чистую воду, и делал это только из уважения к дочери. Однако большинство горожан изумилось, узнав о том, что городской совет подкуплен компанией «Ван Дорен и сыновья». Чарли рассчитал: если ему повезет, еще пара подобных взрывов разоблачит негодяя.

Он закрыл глаза, убаюканный кругообразным скольжением кисти по подбородку. И правда, конфликт интересов, библейское «колесо в колесе», думал он. В эпицентре этого конфликта очутилась его старшая дочь, ведущая борьбу за своего ребенка. Эта борьба и привела в движение остальные колеса. Одним из последствий стало то, что случилось между ним и Мэри. У Чарли вдруг сжалось сердце, он задумался о том, что они натворили вчера ночью, и о том, что ему следовало бы сделать еще тридцать лет назад.

Давние воспоминания воскресли. Восемнадцатый день рождения он отпраздновал бутылкой дешевого вина в компании соседей по дому. К тому времени он перебрался в ветхий викторианский особняк, где уже жили трое парней и две девушки. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Мэри переселилась к родителям, а он все продолжал цепляться за надежду на то, что в один прекрасный день она вернется. Но, как это часто бывает, надежду уничтожило не внезапное прозрение, а единственное бездумное замечание. Чарли и его соседи сидели кружком на полу гостиной, скрестив ноги, и уверенно шли прямиком к завтрашнему похмелью, когда Салли Гэрон (девушка, с которой он потом переспал) подняла бумажный стаканчик с красным вином и с пьяной многозначительностью провозгласила: «За жену Чарли, которая развязала ему руки!»

В этот момент до него наконец дошло: Мэри не вернется.

Последовавшие годы были отмечены не обычной круговертью дней рождений и годовщин, а упорной работой. Постепенно Чарли преодолел все ступени служебной лестницы, прошел путь от курьера до ведущего и наконец – до главного редактора. Его единственным утешением с примесью горечи было наблюдать, как растет Ноэль, превращаясь из младенца в серьезную девочку со смоляными волосами и материнскими серовато-голубыми глазами. В тот день, когда она покинула город, упорядоченный мирок Чарли вновь утратил безмятежность. Поцеловав десятилетнюю дочь в щеку на прощание и дождавшись ответного, чуть укоризненного поцелуя, Чарли сел в машину и поехал куда глаза глядят. Он знал лишь, что направляется на север, и больше ни о чем не задумывался. Всю ночь и почти весь следующий день он провел в пути, останавливаясь только у заправочных станций. На канадской границе ему пришлось повернуть обратно – он не взял с собой паспорт, и это было даже к лучшему. Иначе он очутился бы где-нибудь в Саскачеване.

Домой он направился по самой длинной дороге, вдоль скалистого, обдуваемого ветрами побережья Новой Англии. К северу от Кейп-Кода, близ городка Эллисвилл, безжалостный норд-ост и изнеможение в едином порыве обрушились на него, и он остановился в первой попавшейся гостинице, очаровательном заведении, где постояльцам предлагала завтрак еще более очаровательная девушка уэльского происхождения по имени Виктория. Чарли проспал двадцать четыре часа кряду, а когда проснулся, Вики приготовила ему сытный завтрак – бекон, яйца и вафли. В этой гостинице он провел три дня.

«Колесо в колесе»… Если бы Мэри не бросила его, спровоцировав неожиданную цепь событий, он так и не встретился бы с Вики, у них не родилась бы Бронуин. За это он мог быть только благодарен первой жене. Но с тех пор он уже успел описать полный круг и вернуться в исходную точку. Эта ночь с Мэри… Господи, она ничем не отличалась от тех ночей, когда оба они были пылкими подростками, не способными обуздать свои желания. Пожалуй, на этот раз все было даже лучше – наверное, потому, что они повзрослели и оценили то, что им было даровано. Каждое прикосновение, которое раньше они воспринимали только как ласку, теперь было по-новому окрашено давней любовью и прежними прикосновениями. Каждое слово, произнесенное шепотом, становилось драгоценным – потому, что они уже знали, как легко потерять любовь и любимых.

«Чарли, признайся хотя бы самому себе: вскоре все это кончится». Мэри вернется в большой город, к прежней жизни – бизнесу, друзьям, возможно, даже к любовнику. У него не повернется язык просить ее отказаться от всего этого – она не сможет исполнить его просьбу, даже если попытается. И сам он не в силах пожертвовать тем, что создавал так долго и с таким трудом. Нет, разумнее всего было бы сразу поставить точку.

Чего еще ему не хватает? У него есть не только Ноэль, но и младшая дочь. В последнее время Бронуин стала раздражительной и отчужденной. И Чарли знал, в чем причина – в этом парне, который ухлестывает за ней, Данте Ло Прести. Чарли уже навел о нем справки и выяснил, что Данте не представляет особой опасности, несмотря на татуировку и имидж крутого парня, однако беспокойство не покидало его в те вечера, когда приходилось работать допоздна. Кто знает, что придет в голову его строптивой дочери? Он запретил ей встречаться с Данте, но разве Ноэль прислушалась к его предостережениям насчет Роберта?

Чарли вспомнил, как подкатила желчь к его горлу в тот день, когда старшая дочь объявила, что влюблена. Он желал ей счастья, своей серьезной девочке, которая всегда была такой послушной. Но вскоре он узнал имя ее возлюбленного и понял, что этот человек разобьет ей сердце и уничтожит ее саму. Чарли надеялся, что Роберт с возрастом утратит обаяние – ведь они ровесники! – но этого не произошло. Когда Ноэль сообщила, что они с Робертом решили пожениться, Чарли усадил ее рядом и мягко попытался переубедить, но тщетно. Через шесть месяцев Чарли уже вел дочь к алтарю, где ждал жених. Чарли помнил, как старательно подбирал слова, приличествующие случаю. Обнимая Ноэль, он пробормотал: «Надеюсь, с ним ты будешь счастлива – ведь ты этого заслуживаешь, дорогая».

Какое-то время ему и правда казалось, что Ноэль счастлива.

Гас поднял спинку кресла, прервав раздумья Чарли. Отложив бритву, парикмахер защелкал ножницами, и мелкие обрезки волос посыпались на пол. Глядя на свое отражение в зеркале, Чарли с удивлением отметил, как он похож на своего отца: те же острые скулы, глубокие вертикальные морщины на щеках, тревожные глаза. Отец не мог положить конец алкоголизму матери, но Чарли не собирался сдаваться без боя – по крайней мере пока он жив и пока его близким грозит опасность.

Сегодня должно состояться ежемесячное открытое заседание городского совета, вспомнил он, и главный вопрос повестки – перенос русла Сэнди-Крик. Любопытно будет посмотреть, сколько человек решатся выступить, и еще интереснее – узнать, отважится ли кто-нибудь бросить вызов самому Роберту. Местные защитники окружающей среды, маленькая, но активная организация, возглавляемая сестрой Мэри, наверняка встанет на защиту птицы, оказавшейся под угрозой исчезновения. Но Роберт скорее всего приведет столь же весомые доводы в пользу строительства новых зданий, основной статьи городского дохода.

«Но на легкую победу не рассчитывай», – мысленно предостерег Роберта Чарли. Судьба дочери беспокоила его несравненно больше участи маленькой пичуги с желтым хохолком. Однако сегодняшнее собрание покажет, насколько корыстную и нечестную игру ведет Роберт. Чарли поклялся, что завтрашний номер «Реджистера» поднимет в городе настоящую бурю.

Тридцать лет назад он долго колебался, очутившись на распутье. Он проиграл битву за то, что по праву принадлежало ему. Второй раз он ни за что не наступит на те же грабли.

Прибыв вечером на заседание, Чарли был изумлен поворотом событий. Открытые заседания совета Бернс-Лейк не пользовались в городе особой популярностью; обсуждениям преимуществ и недостатков предлагаемых бюджетных статей, муниципального финансирования и проблемы переработки мусора было далеко до театральных премьер с аншлагом. Но сегодня все серые металлические складные стулья в зале на втором этаже здания Джастеса Р. Райта оказались занятыми. Чарли посчастливилось отыскать свободное место.

Пробираясь к стулу в последнем ряду, он заметил впереди Мэри, сидящую рядом с сестрой. Чарли не удивился, но его сердце забилось быстрее. Наблюдая, как Мэри что-то шепчет на ухо Триш, Чарли уже в который раз поразился тому, как не похожи сестры друг на друга. Робкая улыбка некрасивой покладистой Триш напоминала слабый свет лампочки с плохим контактом, а стройная стильная Мэри держалась с уверенностью опытного политика на огневом рубеже.

«Господи, – изумился Чарли, – она стала еще красивее, чем была в семнадцать лет». Мэри оделась просто, в бледно-желтые слаксы и белую майку; ее сандалии, состоящие из четырех узеньких ремешков, стоили больше, чем ее сестра зарабатывала за неделю. Чарли с удовольствием заметил румянец на щеках Мэри. А может, она раскраснелась,вспоминая о вчерашней ночи любви?

Ему вновь отчетливо вспомнилось все, что произошло вчера на поляне. Лежащая на траве Мэри, ее бедра, приподнимающиеся навстречу ему, ее готовность рассказать ему то, что так польстило бы его мужскому самолюбию, – что прошло несколько месяцев, а может, и лет с тех пор, как она в последний раз занималась любовью.

Для Чарли случившееся стало шансом заглянуть в душу этой уверенной, утонченной деловой женщины. Он чуть не расплакался, осознав, сколько времени потеряно. Долгие годы. И предстояло еще много лет – без нее. Он знал, что не перестанет любить ее… и не сможет помешать ей уехать. Труднее всего было понимать: когда они снова будут близки и будут ли вообще – неизвестно. В ту ночь чары развеялись, уступив место реальности, прежде чем они дошли до дома. Мэри объяснила, что хотела бы выждать время, как следует все обдумать. Они уже не дети, им не пристало бросаться в омут головой, не задумываясь о последствиях.

«Дети, – с горечью повторил он мысленно. – Дети, которые преодолели бы все препятствия, если бы прислушивались к зову своих сердец, а не к советам родителей». Но вслух он ничего не сказал. Да и что он мог сказать? Продолжать осторожно настаивать? Он уже убедился на своем опыте, что есть решения, которые каждый принимает в одиночку. Мэри должна сама разобраться во всем.

В пять минут девятого мэр открыл заседание. Отставной страховой агент с грубым лицом, одутловатым от чревоугодничества, Грант Айверсон напоминал Чарли старого опоссума, который разжирел, питаясь объедками из мусорных баков. Чарли заметил, как Айверсон тревожно переглянулся с Робертом, сидящим в первом ряду. «Странные компаньоны», – подумалось Чарли.

Его вдруг охватило нестерпимое желание нанести этим людям серьезный, непоправимый ущерб. Правду ли говорят, что перо могущественнее меча? Может быть, но порой проще врезать врагу кулаком по носу. Чарли почти обрадовался, услышав, что первый вопрос повестки – обсуждение целесообразности установки счетчиков вдоль Йорк-авеню. Нудное обсуждение притупило его ярость. Открыв блокнот, Чарли нацарапал в нем несколько строк. Анна-Мари Доэрти, редактор одной из рубрик газеты, потом опросит владельцев магазинов на Йорк-авеню и выяснит, как отразится на торговле установка счетчиков.

Со следующими двумя пунктами повестки разобрались так же быстро, совет единодушно проголосовал за увеличение финансирования местной пожарной команды и за замену урн для мусора в городском сквере. Было всего четверть десятого, когда мэр прокашлялся в микрофон и объявил:

– И наконец последний вопрос – о птицах. А я хотел бы напомнить всем вам, что завтра рабочий день, так что не будем затягивать прения. – При этом он в упор посмотрел на Триш, которая вскочила так порывисто, что стопка листовок, лежащих у нее на коленях, разлетелась по полу. Густо покраснев, Триш начала поспешно собирать их.

Воспользовавшись этим преимуществом, Роберт поднялся на возвышение так уверенно и плавно, как скользит в механизме ружья хорошо смазанный ударник. Взгляды всех присутствующих обратились на него. Роберт наклонился к микрофону.

– Спасибо, Грант. Если повезет, мы даже успеем увидеть последнюю подачу в матче «Ред сокс». – Он усмехнулся, и, как опытный оратор, дождался, когда утихнет смех в зале, а потом продолжил: – В интересах всех собравшихся я взял на себя смелость подготовить копии отчета профессора Фарнсуорта, главы кафедры орнитологии Северо-Западного университета. – Он подал знак одному из своих подручных, костлявому коротко стриженному пареньку, и тот немедленно принялся раздавать по рядам стопки внушительных переплетенных отчетов. – В двух словах изложу суть отчета: желтохохлая славка – мигрирующая, или перелетная, птица, которая только временно поселилась в наших лесах. Можно сравнить ее популяцию с отрядом бойскаутов, заблудившимся во время похода. – Снова раздались смешки, на этот раз громче. – Не то чтобы я совсем не сочувствовал нашим пернатым друзьям. Я прошу лишь об одном – не делать из мухи слона.

Его простецкие сравнения и доброжелательность, равнозначные фамильярному подмигиванию, были встречены нестройным гулом одобрения. Даже Чарли испытал невольное восхищение. Он знал, что Роберт умен, но чтобы настолько! Пока Роберт продолжал усердно перечислять реальные и вымышленные заслуги компании «Ван Дорен и сыновья» в деле спасения различных представителей флоры и фауны, Чарли в тревоге наблюдал, как слушатели медленно, но неотвратимо переходят на сторону оратора.

Однако далеко не все внимали каждому слову Роберта. Триш и Мэри, а также ряд преданных защитников окружающей среды и членов «Одюбонского общества» взирали на него с холодным презрением. Наконец мэр передал слово Триш.

– Помните времена, когда мы могли купаться в озере, твердо зная, что в него не сливают воды прямо из отстойников? – Ее глаза сияли, голос был звучным и ровным. – Или гулять по лесу, который теперь очутился под водой – благодаря переносу русла Мохаук-Крик? Всего несколько месяцев назад мы собирали дикую малину и крыжовник на том месте, где теперь вырубили лес, расчищая площадку для строительства торгового центра «Крэнберри». – Она сделала паузу и обвела взглядом зал, в котором воцарилась натянутая тишина. – Не поймите меня превратно: я вовсе не противница любого прогресса. Что стало бы с городом без дорог и зданий, парков и памятников? Но всему есть предел. Мы должны знать, когда надо встать и твердо заявить: «Хватит!» Может показаться, что незачем ломать копья из-за крошечной невзрачной птички. – Она бросила мимолетный насмешливый взгляд на сестру. – Но знаете ли вы, что бульдозеры сотрут с лица земли не только гнезда славки? Погибнут десятки едва оперившихся птенцов, которые еще не научились летать. Место гнездования птицы, так редко встречающейся за пределами Калифорнии, будет мгновенно уничтожено. И не по велению Бога или отцов города, для которых благосостояние горожан превыше всего, а по прихоти компании, чей единственный мотив – алчность!

Она указала на Роберта, с лица которого моментально слетела маска триумфатора, одержавшего легкую победу. Он открыто хмурился, его правое веко задергалось.

– Под угрозой оказалась не только желтохохлая славка, – продолжала Триш, – но и все мы. Весь наш образ жизни. Если мы не встанем на борьбу, что мы скажем детям, если они спросят, каково это – ловить пескарей в ручье или собирать на лугу дикие цветы? Как мы будем смотреть им в лицо?

В зале повисло молчание. Присутствующие многозначительно переглядывались. На лице Мэри застыло изумленное выражение: казалось, она не узнает родную сестру. Место Триш вдруг заняла женщина, сумевшая завладеть вниманием аудитории, ее страстная речь породила ропот, быстро перераставший в тревожный гул. В воздух взметнулись десятки рук. Людям, всего несколько минут назад стеснявшимся отнимать у присутствующих время, не терпелось высказать свое мнение.

Дискуссия разгорелась так бурно, что Херб Пелцер, глава комиссии по земельному использованию, тучный мужчина с блестящей лысиной, окруженной жидкими темными волосами, предложил референдум. Глава комиссии по общественным работам Доналд Рихтер тут же поддержал его, и совет единогласно принял решение провести референдум в ближайшие шесть недель.

Через несколько минут Чарли догнал Мэри и Триш на крыльце. Мэри сияла, гордясь сестрой.

– Чарли, разве она не прелесть? – И, обернувшись к Триш, она добавила: – Ручаюсь, на выборах ты победила бы с ошеломляющим перевесом голосов!

Чарли дружески улыбнулся Триш.

– По-моему, неплохая мысль. Ты никогда не пробовала баллотироваться в городской совет?

– К счастью, нет. Это безнадежная затея. – Триш покраснела. Как Золушка в полночь, пылкая защитница природы в мгновение ока превратилась в застенчивую младшую сестренку Мэри.

– Но ведь тебе удалось расшевелить весь зал!

– О, это совсем другое дело. Когда что-нибудь по-настоящему волнует меня, я обо все забываю. – Триш заулыбалась, принимая поздравления подошедшей группы горожан.

Чарли испытал минутную тревогу, когда Триш отошла, окруженная толпой, и он остался наедине с Мэри. А если сейчас она скажет, что все обдумала и решила, что они останутся просто друзьями? Или, что еще хуже, ничего не скажет?

– В завтрашнем номере газеты я целиком процитирую речь твоей сестры. – Чарли показал ей диктофон.

– Если номер получится таким же, как сегодняшний, в городе воцарится хаос. По словам Элейн Ричардс с почты, сегодня с утра все только о нем и говорят.

– Шумиха в городе – не единственный результат моей работы.

– Что ты имеешь в виду?

– Сегодня днем мне позвонил адвокат Роберта – не Бил, а его коллега из компании, Бретт Джордан. – Чарли понизил голос. – Меня, скажем так, предупредили… и весьма откровенно.

Мэри встревожилась.

– Он угрожал подать на тебя в суд?

– И не только. Он намекал, что пожарная инспекция может закрыть редакцию.

– Но почему?

– В таком старом здании всегда есть к чему придраться, – объяснил Чарли. – Но это скорее помеха, чем серьезное препятствие. Гораздо больше меня заинтересовало то, что Роберт не стал тратить время на оправдания, – неужели пороховая бочка, на которую мы уселись, гораздо опаснее, чем нам казалось? – Они спускались по ступеням, Мэри держалась на расстоянии фута, который казался Чарли целой милей. – А что слышно от Джорди Лундквиста? Тебе удалось поговорить с ним? – Чарли заметил брата Коринны на собрании и вспомнил рассказ Мэри о том, как она встретилась с Джорди у Норы. Мэри упомянула, что Джорди заметно занервничал, когда речь зашла о Коринне. Поразмыслив, Мэри решила расспросить его, в чем дело.

На вопрос Чарли она только грустно покачала головой.

– Вчера я заезжала к нему. Джорди с женой были на редкость любезны, но насчет Коринны я так ничего и не узнала, – призналась Мэри. – Я рассчитывала хотя бы выяснить, кто такой этот загадочный Дж., – помнишь, тот человек, о котором Коринна упоминает в дневнике. Но Джорди об этом понятия не имеет.

– Если тебя осенят новые идеи, приезжай ко мне в редакцию завтра. Я буду на месте весь день. – Чарли произнес эти слова небрежно, стараясь придать лицу нейтральное выражение.

Мэри посторонилась, пропуская шумную толпу, и тем самым очутилась почти вплотную прижатой к Чарли. Чарли уловил ее аромат – никаких духов, только запах мыла и чистой одежды, такой, что стирают вручную и вешают на просушку в ванной. На ключицах Мэри поблескивали мелкие капельки влаги, и Чарли вдруг вспомнилось, как она лежала обнаженная в его объятиях. Он припомнил бесчисленные ночи своей молодости, когда он засыпал, прижав к себе платье или комбинацию Мэри, а однажды даже старую футболку, которую разыскал в ящике шкафа. Ее расческа с облачком волос была для него тоже орудием сладкой пытки.

Но если Мэри и почувствовала, как он взволнован, то не подала виду. Она помедлила на нижней ступеньке, одарив Чарли ослепительной улыбкой деловой женщины.

– Завтра? Я как раз собиралась съездить в Нью-Йорк. Если я вернусь не слишком поздно, то позвоню тебе.

Чарли пожал плечами.

– Мой рабочий телефон ты знаешь.

Мэри оглянулась на Триш, которая возбужденно беседовала со своими сторонниками, забыв о том, что ее ждет сестра.

– Жаль, что сегодня в зале не было ее так называемого жениха. Интересно, сознает ли он, какое зрелище пропустил?

Чарли различил в ее голосе иронические нотки и задумался, вызваны ли они личным опытом. При мысли о том, что у Мэри наверняка есть любовник, он ощутил укол ревности.

– Наверное, нет, – коротко отозвался он, не считая нужным упоминать о репутации Гэри Шмидта, отъявленного ловеласа. Помолчав, он осторожно добавил: – Скорее всего Триш задержится. Похоже, поклонники вовсе не намерены отпускать ее. Подвезти тебя?

Поколебавшись, Мэри ответила:

– Нет, не стоит. – И Чарли поверил бы, что она беспокоится за сестру, если бы не многозначительный взгляд из-под опущенных век. Но он был благодарен и за этот намек. – Боюсь, не случилось бы того, о чем мы потом пожалеем. Впрочем, в тот вечер все было чудесно. – Она коснулась его руки. – Просто мне нужно время, чтобы все обдумать. Незачем принимать поспешные решения.

Чарли вовсе не нуждался во времени на размышления. Он давно все решил.

– Думай сколько понадобится, не торопись, – разрешил он, но тут же понял, как фальшиво и напыщенно прозвучали его слова.

Минуту Мэри пристально вглядывалась ему в глаза.

– А ты подстригся.

– Да, сегодня. Неужели так заметно?

– Только если присмотреться. – В глазах Мэри мелькнуло сожаление. Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, и касание ее губ напомнило шепот. Секундой позже она уже приближалась к Триш.

Чарли дал себе волю, предался излюбленным фантазиям и представил, что было бы с ними, если бы они провели вместе все эти годы. Может, они стали бы похожи на те пары, которые изо дня в день возвращаются домой через парк, держась за руки, так, что их тени сливаются воедино? При виде таких пар люди неизменно умиляются: «Какие они милые! Столько лет вместе, а до сих пор влюблены!» Чарли вздрогнул, как от укола в сердце.

Свой «блейзер» он разглядел издалека. Когда он подъезжал к стоянке, она была переполнена, а теперь почти опустела. От фонарных столбов тянулись длинные тени. Чарли доставал ключи от машины, когда что-то обрушилось ему на спину. Он задохнулся, тротуар покачнулся под его ногами. Чарли упал, сильно ударившись правым плечом и вскрикнув от резкой боли.

Над ним нависла темная фигура.

Хватая воздух, Чарли ощутил во рту привкус крови.

– Поосторожнее! Ты что, не видишь, куда…

Его прервал гортанный голос:

– В следующий раз, писака, подумай как следует, прежде чем строчить статейки.

Чарли напряг глаза, пытаясь разглядеть лицо собеседника, но на стоянке было слишком темно. Он различил лишь слабый блеск серьги в ухе и очертания квадратного подбородка. В первую минуту в его голове мелькнула только одна мысль: «Черт, городской совет мог бы распорядиться установить на улицах побольше фонарей!» И вдруг недостающее звено встало на свое место, и его осенило: «Роберт! Это дело рук Роберта».

Чарли прохрипел:

– Передай этому мерзавцу…

Но человек, напавший на него, уже исчез.

Чарли с трудом поднялся на ноги. Плечо ныло, пульсирующие волны боли расплывались по руке. Падая, он до крови ободрал локоть. Но боль была приглушенной, словно его укололи через несколько слоев ткани. Адреналин распространялся по организму, вызывая возбуждение.

Чарли прищурился, глядя в ту сторону, куда убежал незнакомец. Может, его еще удастся догнать… Чарли и в голову не приходило, что он не в состоянии бежать, а тем более вступать в схватку с противником, превосходящим его по весу не меньше чем на пятьдесят фунтов. Ярость затмила здравый смысл. Он пробежал несколько ярдов и, к собственному удивлению, нагнал незнакомца – крупного блондина, садящегося в красный «бронко».

Чарли дернул его за плечо, незнакомец недоуменно обернулся.

– Это ты, Чарли?

Перед Чарли стоял не неизвестный противник, а Джорди. Добродушный увалень Джорди Лундквист, послушно возивший вдовую мать по магазинам каждую среду. Джорди, тренер школьной хоккейной команды и дьякон лютеранской церкви. Изумленно разинув рот, он пронзительным голосом выпалил:

– Господи, Чарли, как ты меня напугал!

– Ты напугал меня гораздо сильнее, – прохрипел Чарли.

Внезапно ему стало плохо. Накатило головокружение, колени подогнулись. Он упал бы, если бы Джорди не подхватил его под локоть.

– Чарли, что с тобой? – Голос Джорди доносился словно издалека. – Что случилось?

– Меня ударили в спину, – выговорил Чарли.

– Тот тип в синей ветровке? – Джорди нахмурился. – Он пробежал мимо минуту назад. Похоже, очень спешил.

– Ты разглядел его лицо?

Джорди покачал головой:

– Не успел.

Чарли привалился к крылу машины и Прерывисто вздохнул.

– Я тоже. Прости, Джорди, я принял тебя за него и чуть было не ударил. – Он осторожно ощупал плечо, проверяя, не сломана ли кость.

– Ты в порядке? – встревожился Джорди.

– Ничего, выживу.

Джорди вздохнул с облегчением.

– Наверное, это судьба. Сегодня я искал тебя на собрании.

– Я сидел в последнем ряду. На всякий случай приклеив усы. – Чарли невесело пошутил, напоминая о своей новой плачевной славе. Меньше всего он сейчас нуждался в искренних, но бесполезных утешениях. Помедлив, он спросил: – А зачем ты меня искал?

Джорди вытащил из кармана джинсовой куртки конверт.

– После разговора с Мэри я многое передумал. Папа не хотел, чтобы мама знала об этом, потому перед смертью отдал конверт мне. Но когда Мэри рассказала, что случилось с вашей дочерью, я понял, что пора открыть тайну. – И он протянул конверт Чарли.

– Что в нем? – Чарли выпрямился, любопытство заставило его на время забыть о боли.

– Заключение патологоанатома. – Даже в темноте Чарли заметил муку, отразившуюся на лице Джорди. – Когда ты прочтешь его, ты все поймешь.

Родившаяся в голове Чарли мысль всего минуту была смутной и неясной и тут же приобрела четкость. Господи, неужели это правда? Неужели Коринна пала чьей-то жертвой? Так вот почему Роберт так настойчиво старается заткнуть ему рот!

Чарли уставился на конверт. Что бы в нем ни лежало, одно он знал наверняка: по сравнению с гнездом, которое он уже потревожил, предстоящее покажется ему клубком гремучих змей.

Глава 10

Июль уже заканчивался, а Ноэль ничего не замечала. Она потеряла счет дням. Календарей она избегала. Было невыносимо смотреть на аккуратные квадратики с датами, не предвещающими ничего хорошего. Уж лучше следовать правилу анонимных алкоголиков: живи одним днем. Один-то день она сумеет прожить. Особенно если не думать, что ждет ее впереди. Не позволять себе даже на минуту задумываться о том, что будет, если она навсегда потеряет дочь.

Ноэль сосредоточила все силы и помыслы на встречах с Эммой, стараясь, чтобы их свидания оставляли у девочки хорошие впечатления. Почти всегда ей это удавалось. Но с каждым днем недовольство Эммы усиливалось. Вчера она долго просила сводить ее за мороженым, а потом безутешно расплакалась, когда поняла, что Ноэль уйдет без нее.

– Я хочу с тобой, мамочка! Миссис Шефферт мне не нравится, – рыдала она. – Я хочу к Бронни. Хочу сама выбрать мороженое!

В кафе, глядя, как Бронуин посыпает шоколадной крошкой любимое мятное мороженое для Эммы, Ноэль не выдержала и сама разрыдалась.

Бронуин пришлось увести ее из зала. Ноэль долго вытирала глаза салфеткой, царапавшей кожу, как наждачная бумага. Только ее младшая сестра и Хэнк не прибегали к фальшивым словам утешения. Бронуин произнесла то, что хотелось услышать Ноэль:

– Не знаю, как ты это выдерживаешь, Ноэль. Я бы сошла с ума. Честное слово!

Ее откровенность помогла Ноэль воспрянуть духом. В присутствии Бронуин ей не приходилось улыбаться и бодриться, как в разговорах с остальными родственниками. Она вздохнула с облегчением, получив возможность признаться, что сама не понимает, как выдерживает этот кошмар, и действительно начинает сходить с ума. Временами Ноэль чувствовала себя хрупкой и непрочной, как первые поделки Эммы – разноцветные палочки леденцов, кое-как связанные цветными нитками.

Но сегодня ей предстояло взять себя в руки – наступил вторник, день встречи с судебным психологом, женщиной по имени Линда Хокинс. После бессонной ночи Ноэль поднялась с ощущением холодной тяжести внутри, придавливавшей ее к матрасу. «Просто будь собой», – советовал ей отец. Однако Ноэль перестала понимать, что это значит. В ее тело вселилось незнакомое существо, которое вздрагивало, как пугливая лошадь, при каждом громком звуке, и то и дело заливалось слезами. Этой незнакомке приходилось прятаться в ванной в самые тягостные минуты. А если ее признают психически больной? Что тогда?

Ноэль с трудом выползала из-под одеяла в половине восьмого, когда к ней в комнату заглянула мать. Мэри собиралась в Нью-Йорк и уже успела тщательно одеться в элегантный бежевый костюм и кремовую шелковую блузку. Вчера, когда Лейси позвонила и сообщила, что день собеседования назначен, Мэри заявила, что откажется от поездки. Но Ноэль решительно воспротивилась этому. А теперь она гадала, что заговорило в ней – привычка или что-то иное. В конце концов, разве она могла когда-нибудь полагаться на мать? Наверное, она просто усвоила: лучший способ избегать разочарований – ни на что не надеяться.

– Я зашла пожелать тебе удачи. – Мэри прошлась по комнате, за ней потянулся шлейф аромата духов. – Ты уверена, что обойдешься без меня? Если бы ты знала, как мне тяжело уезжать!

– Абсолютно уверена, – резко отозвалась Ноэль, не скрывая недовольства. Почему даже такое решение должна принимать она? Нормальная мать ни о чем не стала бы спрашивать.

– Еще не поздно позвонить в город и отменить все встречи. – Мэри медлила, теребя изящную серебряную булавку на лацкане. – Самое важное – это ты, дорогая. Ты ведь понимаешь, правда?

– Я? – переспросила Ноэль и отвернулась, завязывая пояс халата, наброшенного поверх ночной рубашки. – С каких это пор ты ставишь меня на первое место, мама? Давно ли? Да, я помню, что ты исправно посещала все школьные спектакли, родительские собрания и выпускные вечера. А тебе когда-нибудь приходило в голову, что мать мне нужна не только в этих случаях? – Ноэль не верила своим ушам: прежняя Ноэль ни за что не осмеливалась бы заговорить с матерью в подобном тоне. Но такого случая она ждала слишком долго.

– Я делала все, что могла. Мне было нелегко жить здесь, рядом с бабушкой, – тихо возразила Мэри.

– Мне тоже. Я люблю бабушку, но мне нужна ты, мама, а не твои заместители. Даже после того как мы переехали в Нью-Йорк, я видела няню чаще, чем тебя. – Ноэль была на грани слез. Пройдясь по комнате, она распахнула шкаф, зная, что, как бы она ни оделась, ей не удастся выглядеть так же изысканно, как мать. Уставившись на одежду, сиротливо висящую на плечиках, она продолжала низким, яростным голосом: – Ты думала, твой приезд сюда сразу все изменит? Надеялась, что я с благодарностью упаду к тебе в объятия, словно и не было последних тридцати лет?

– Дорогая, я и сама не знаю, на что надеялась. – Мэри глубоко вздохнула, ее привычное раскаяние сменилось спокойным смирением. – Мне известно только, что у меня иссякли оправдания. Прощения я не жду. Я просто хочу, чтобы… отныне все было по-другому.

Ноэль медленно обернулась к ней, отчаянно желая поверить, но боясь нового разочарования. Она осторожно произнесла:

– Одного желания мало. Перемены придется заслужить.

– Я и пытаюсь, дорогая.

Неожиданно Ноэль потянулась к ней всем сердцем.

– Я знаю, мама, – тихо выговорила она, смаргивая слезы. – Послушай, поезжай сейчас же, пока транспорта еще не слишком много. Со мной все будет в порядке. Позднее я позвоню тебе и расскажу, как прошла встреча.

Обещание удовлетворило Мэри.

– Правда? Иначе я весь день не смогу ни на чем сосредоточиться. Впрочем, – торопливо добавила она, – я не сомневаюсь, что ты произведешь хорошее впечатление.

Ноэль невесело усмехнулась.

– И все-таки держи за меня кулаки. Может, мне предстоит встреча со злой колдуньей.

– В таком случае последуй примеру Дороти – обрушь на нее дом.

К счастью, от других советов Мэри воздержалась. Она смотрела на Ноэль уважительно, как на свою ровесницу, способную постоять за себя и преодолеть любое препятствие. На краткий миг Ноэль тоже поверила в это.

Остаток утра она провела; за уборкой, наводя порядок во всем доме. Она сомневалась, что гостья явится в белых перчатках и будет проверять, нет ли где пыли, но, как часто повторяла бабушка, показать себя с лучшей стороны не повредит. К тому же Ноэль была слишком взвинчена, чтобы просто сидеть и ждать, она изнывала от беспокойства. Если бы не уборка, не необходимость двигаться, она сошла бы с ума. Пока она водила щеткой старого бабушкиного пылесоса по ковру в гостиной, в ее голове пульсировала единственная мысль: «Только бы понравиться Линде Хокинс!»

В четверть первого она приняла душ, подкрасилась и высушила волосы. Встреча была назначена на половину второго, но Ноэль постаралась привести себя в порядок заранее – на случай, если Линда решит застать ее врасплох. Нынешнее испытание уже научило Ноэль тому, что на доброту незнакомых людей незачем рассчитывать.

Она стащила домашнее платье – хлопчатобумажное, легкое, ярко-оранжевое, мешком висящее на ее похудевшем теле, и принялась искать в шкафу другое, более скромное и строгое. Встав перед большим зеркалом, она приложила к себе темно-синий льняной сарафан и решительно покачала головой. Нет, ей предстоит вовсе не собеседование при устройстве на работу. Незачем изображать выпускницу колледжа. По крайней мере одеться она должна так, как привыкла.

Наконец Ноэль остановила выбор на бледно-зеленом тонком свитере без рукавов и серовато-белых слаксах – стильном, но не слишком вычурном ансамбле вроде тех, что она надевала на родительские собрания в детском саду Эммы или на экскурсии. Уложив непослушные волосы узлом на затылке, она вдела в уши золотые сережки и отступила подальше от зеркала, придирчиво разглядывая свое отражение.

Интересно, одобрил бы ее выбор Хэнк?

Эта мысль возникла неизвестно откуда. Ноэль нахмурилась и отвернулась от зеркала. Как она может думать о Хэнке в такую минуту?

«Наверное, дело в том, что он видит тебя сильной женщиной, достойной восхищения. Способной выдержать предстоящую битву, – подсказал ей внутренний голос. – И если говорить начистоту, он тебе нравится. С ним тебе хорошо, как никогда не бывало с Робертом».

И не важно, что они познакомились в самое неподходящее время. Будь ей даже не все равно, к чему приведет дружба с Хэнком Рейнолдсом, сейчас думать об этом непозволительно. Роберт мгновенно воспользуется этим преимуществом. А Ноэль не могла допустить ни малейшего промаха.

Все ее помыслы были сосредоточены на Эмме. Хватит неверных шагов, надо рассуждать по примеру Роберта. И начать сегодня же. Предстоит убедить психолога, что место Эммы – рядом с матерью. Насколько это трудно? Доктор Хокинс – женщина. Возможно, даже мать. Значит, она сумеет посочувствовать Ноэль.

Расправив плечи, Ноэль вышла в коридор. По пути вниз она заглянула в спальню бабушки и увидела, что та уснула. В последнее время бабушка спала все дольше и просыпалась уже днем. Что это значит – что ей становится лучше или что болезнь берет свое? В приливе тревоги Ноэль взяла себе на заметку в следующий раз поговорить о бабушке с Хэнком.

В свежеубранной кухне с блестящим натертым линолеумом Ноэль налила себе стакан лимонада. С тех пор как Эмму похитили (вот именно – похитили!), ее не переставала мучить сухость во рту, но, сколько бы она ни пила, ей не удавалось приглушить жажду. От лимонада она только усилилась. Ноэль запила лимонад стаканом воды, о чем сразу же пожалела. А если ей захочется в уборную в разгар беседы? Конечно, она сумеет извиниться и на время прервать разговор. А если Линда Хокинс решит, что ее собеседница отправилась подкрепиться глотком спиртного?

Тело Ноэль покрылось потом. В гостиной она включила старый вентилятор, напоминавший ей о том, как в детстве она играла на пианино одной рукой, придерживая жесткие страницы нотной тетради другой. С каким трудом она растягивала маленькие пальчики, чтобы брать трудные аккорды! Она не играла уже много лет, но в Хейзелдене, на бесконечных групповых занятиях, мечтая выпить и тихо сходя с ума, она отчаянно цеплялась за детские воспоминания – только они помогали ей выжить и сохранить рассудок. Мысленно она повторяла одни и те же фортепианные упражнения, они стали для нее чем-то вроде мантры. Она почти ощущала атласную гладкость пожелтевших клавиш «Болдуина», слышала, как затихает эхо каждой ноты. Думая об этом, она почувствовала, как душевная боль постепенно отступает.

Ей казалось, что ее вновь отбросили в самый мрачный период жизни. В то время, когда цеплялась за привычные ценности и обнаруживала, что в руках у нее пусто. Общество анонимных алкоголиков помогло ей, но едва она почувствовала, что дальше справится сама, она перестала посещать собрания. А затем она забеременела, и вопрос о спиртном отпал сам собой. И все-таки напрасно она перестала посещать групповые занятия. Может, так было бы лучше для нее. Товарищи по несчастью и врачи давали ей дельные советы и обеспечивали моральную поддержку – к примеру, Гвен Нолан, двадцать лет занимающаяся в группе, знала, что путь к трезвости труден и тернист. И если бы у Ноэль возникло желание снова выпить, как недавно, ей было бы к кому обратиться…

Звонок в дверь прервал ее мысли, заставил вскочить. Она взглянула на часы. Четверть второго – черт, Линда и правда явилась раньше назначенного времени. Ноэль заспешила к двери, каждый шаг сопровождался гулким ударом сердца. Ее начало подташнивать, во рту распространился привкус желчи. «Господи, сделай так, чтобы я ей понравилась!» – снова взмолилась она.

Распахнув дверь, она увидела на пороге стройную, довольно привлекательную женщину средних лет, в мешковатом светло-коричневом костюме и туфлях на толстой подошве, с тонкой бордовой папкой под мышкой. Линда не походила на злую колдунью, но тем не менее в ее облике было что-то странное. Только спустя минуту Ноэль поняла, в чем дело: Линда Хокинс оказалась совершенно безволосой. Ее глаза прикрывали веки без ресниц, нарисованные ниточки бровей над желтоватыми глазами приковывали внимание Ноэль. На Линде был темно-каштановый парик с волосами длиной до плеч.

Ноэль отвела взгляд от глаз гостьи.

– Доктор Хокинс? Я Ноэль. – Она подавила желание вытереть потную ладонь о штанину. – Входите, пожалуйста. Моя бабушка спит, так что мы сможем поговорить с глазу на глаз.

Психолог быстро и крепко пожала ей руку и вошла в дом.

– Пожалуйста, зовите меня Линдой. – Она дружески улыбнулась, слегка развеяв опасения Ноэль. – Я слышала, ваша бабушка оправляется после операции. Надеюсь, теперь ей лучше?

Ноэль улыбнулась в ответ. Собственные губы показались ей эластичными шнурами, пришитыми к лицу.

– Да, намного.

– Рада слышать.

В гостиной Ноэль указала Линде на диван. Но гостья выбрала один из стульев, положив папку на пол рядом с собой.

– Можно предложить вам что-нибудь? Холодного лимонада? – спросила Ноэль.

– Нет, спасибо. – Линда чопорно расправила юбку на коленях.

Ноэль заметила затяжку на ее колготках и вдруг ощутила прилив уверенности. Почему-то эта странная безволосая женщина показалась ей более человечной, чем в первую минуту. Должно быть, Линде приходилось заботиться о престарелых родителях, а сама она обожала кошек и шоколад.

«Видишь? Тебе нечего бояться», – уверяла она себя. Но по какой-то причине ей стало страшно. Холодная паника нарастала в ней, билась в груди, как ветер с дождем об оконное стекло. Строгие глаза под голыми веками напоминали глаза магазинного манекена, под их взглядом Ноэль становилось жутко. Сумеет ли она сосредоточиться, если эта женщина так таращится на нее?

Опустившись на диван, Ноэль с трудом заставила себя взглянуть в глаза Линды.

– Полагаю, вы не поверите мне на слово, если я скажу, что я вполне нормальный человек? – спросила она в тщетной попытке разбить лед.

Линда удивила ее, тихо усмехнувшись.

– У вас сложилось превратное представление обо мне, Ноэль, – вы позволите звать вас по имени? Моя задача – понаблюдать за вами и представить суду рекомендации. Мое слово отнюдь не решающее. И уверяю вас, я не кусаюсь. – Скривив тонкие красные губы, она положила папку к себе на колени. – Итак, начнем с нескольких вопросов?

– Да, прошу вас. Мне нечего скрывать.

Ноэль сразу поняла, что совершила ошибку: Линда бросила на нее любопытный взгляд, гадая, действительно ли ее собеседнице нечего скрывать. Под мышками Ноэль выступил пот, свитер прилип к спине. Она попыталась представить себе термостат. «Держи себя в руках… тебе вовсе не жарко…»

– У вас есть хобби, Ноэль?

– Что?

– Вы чем-нибудь увлекаетесь?

Мысли Ноэль завертелись. Она приготовилась к допросу, а происходящее скорее напоминало собеседование при поступлении в колледж. Прокашлявшись, она ответила:

– Я пишу.

– То есть ведете дневник?

– Да, и не только. Я пишу преимущественно короткие рассказы и статьи. Некоторые из них даже были опубликованы.

– Они могли где-нибудь попасться мне?

Ноэль позволила себе сухо усмехнуться.

– Только если вы выписываете «Бюллетень Бэроида» или «Калифорнийский полицейский». – Она пожала плечами. – Для начинающих авторов любые издания хороши.

– Значит, это не просто хобби? Видимо, вы всерьез увлечены этим делом.

Предчувствуя ловушку, Ноэль сразу поспешила оговориться:

– Я хотела бы когда-нибудь стать профессиональным писателем. Но пока… – Думая об Эмме, она сверкнула искренней материнской улыбкой. – Я понимаю, что мои слова прозвучат старомодно и банально, но пока самое главное для меня – быть хорошей матерью.

В ответ Линда только застрочила в блокноте. Когда она подняла голову, ее лицо было непроницаемым.

– Раз уж мы коснулись этой темы, давайте поговорим о воспитании детей. Кто присматривает за вашей дочерью, когда у вас возникают срочные дела или когда вы… скажем, не расположены быть с ребенком?

Ноэль напряглась. Что это – завуалированный намек на ее алкоголизм? Тон Линды не внушал подозрений. Однако Ноэль поняла, что должна проявлять крайнюю осторожность.

– Моя бабушка, если она хорошо себя чувствует, – объяснила она. – И моя тетя Триш. Иногда по вечерам она остается с Эммой. Да, и еще у меня есть сестра-подросток, Бронуин. Эмма обожает ее.

– Похоже, у вас дружная семья.

– Мы очень привязаны друг к другу.

– Но несмотря на это, у вас, должно быть, полным-полно хлопот – ведь вам приходится ухаживать за больной бабушкой и воспитывать пятилетнего ребенка.

В голове Ноэль зазвенел первый сигнал тревоги. Значит, это действительно ловушка, а не игра ее воображения. Она осторожно произнесла:

– Нет, я не настолько занята. Как я уже сказала, бабушке гораздо лучше. Вскоре она совсем поправится.

Линда устремила взгляд из-под голых век на мрачноватое распятие над диваном.

– Хорошо, но если предположить, что лучше ей не станет? Если вам придется нанять сиделку?

Ноэль попыталась представить себе, как отреагировала бы бабушка на подобное предложение. Допустить, чтобы чужие люди торчали у нее на кухне, перебирали ее белье? Чтобы по лестнице туда-сюда сновала сиделка в белом халате и туфлях на толстой подошве? Нет, на такое бабушка никогда не согласится.

– Я решу эту проблему, когда она возникнет, – подумав, ответила она.

– Значит, так вы обычно и поступаете?

– Откровенно говоря, не понимаю, при чем тут… – Ноэль сделала паузу, глядя на нитку, торчащую из обивки дивана. Глубоко вздохнув, она продолжала: – Послушайте, доктор… то есть Линда, я оплачиваю счета вовремя. Дважды в год я снимаю зубной камень у дантиста и отвожу машину на профилактический ремонт. Но я считаю, что серьезные жизненные проблемы возникают внезапно и подготовиться к ним нельзя.

«Если бы я знала, что со мной случится такое, поверьте, я бы сейчас здесь не сидела», – мысленно добавила она.

Линда записала что-то в блокнот, ее блестящая каштановая челка вздрагивала при каждом энергичном взмахе ручки. Ноэль могла только догадываться, что пишет ее собеседница: «Импульсивность, отсутствие выдержки. Явные признаки неумения действовать в кризисных ситуациях». Ноэль ощутила прилив безумного желания вскочить и выдернуть чертов блокнот из рук Линды. Если она все равно проиграет, о таком поступке можно будет вспоминать с удовлетворением.

– Расскажите мне о вашем муже. – Линда с вежливым интересом взглянула на нее.

– Что вы хотите узнать?

– Прежде всего как бы вы описали ваши взаимоотношения?

Ноэль подавила циничную усмешку.

– Мы редко ссорились, если вы спрашиваете об этом. Когда наши мнения не совпадали… скажем так: обычно Роберту удавалось настоять на своем.

– И это вас раздражало.

Ноэль на минуту задумалась.

– Да нет… точнее, не раздражало до недавнего времени. Теперь мне кажется странным, что я даже не пыталась протестовать. Будь я посмелее, дело не дошло бы до суда.

– Как это?

– Полагаю, я давным-давно рассталась бы с мужем.

– Вы считаете, что в вашем алкоголизме виноват он?

Ноэль мрачно усмехнулась.

– Вижу, вы подготовились к разговору. Но мой ответ – нет. Я была алкоголичкой, но, к счастью, теперь я здорова. В своем алкоголизме я не виню никого, кроме самой себя. Я просто пытаюсь объяснить, что мой муж… – она помедлила, старательно подбирая слова, – не терпит возражений.

Тонкие нарисованные брови Линды приподнялись.

– Значит, случившееся вы считаете своего рода наказанием?

Ноэль уставилась на ее ручку, повисшую над большим желтым блокнотом. На обыкновенную зеленую шариковую ручку с золотистой эмблемой «Агентство недвижимости «Перекресток». Почти все сделки с недвижимостью Роберт оформлял с помощью этой компании. Каким путем эта ручка попала к Линде? Мышцы ее живота сжались.

– И да, и нет. Я не сомневаюсь в том, что мой муж любит Эмму. А еще он привык контролировать ситуацию. Когда я объявила ему, что подаю на развод… – При воспоминании об этом Ноэль задрожала и устремила взгляд на фарфоровые статуэтки, флиртующие друг с другом на полке над телевизором. – Словом, это его не обрадовало. Точнее сказать, он разозлился. Через два дня, проснувшись, я обнаружила, что моя дочь исчезла.

– Вам, вероятно, известно, что версия событий, изложенная вашим мужем, заметно отличается от вашей. – Бледное, будто резиновое лицо Линды как будто парило в тусклом свете, отделившись от тела.

– Все, что он говорит, – ложь.

– Понимаю. – Линда выжидательно постукивала ручкой по блокноту.

Ноэль зажмурилась.

– В тот вечер мы договорились поужинать вместе. Просто поговорить, только и всего. Мы еще не успели сделать заказ, когда я почувствовала себя… неважно. Мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Так и вышло. – Она открыла глаза, устремив взгляд в никуда. – А теперь меня обвиняют в пьянстве!

– А вы в тот вечер что-нибудь пили? – Линда виновато улыбнулась. – Вы же понимаете, я должна это знать.

– Нет. – Ноэль не стала оправдываться и клясться. Что в этом толку? Мнение собеседницы ей уже не изменить. От этой мысли Ноэль стало тоскливо, ее охватило ощущение обреченности. – Можно задать вам вопрос?

– Пожалуйста. – Линда вежливо улыбнулась.

– Считаете ли вы, что в любой истории есть две стороны?

– В большинстве случаев – да.

– Но бывают ли исключения?

– Иногда.

Ноэль подалась вперед, крепко сцепив руки.

– Линда, я должна сказать вам кое-что. Если бы я только заподозрила, что могу причинить хоть какой-нибудь вред своему ребенку, я сама… предложила бы мужу поискать выход. Чего бы это мне ни стоило. Но дело в том, что вред Эмме может причинить кто угодно, только не я!

– Вы подозреваете, что на такое способен ваш муж?

Заметив проблеск неуверенности в глазах Линды, Ноэль продолжала настаивать на своем:

– Я прошу только об одном: прислушаться к моим словам. Не делайте поспешных выводов, пока не узнаете все факты, ради моей дочери.

– Ноэль, детка, с кем это ты разговариваешь?

Подняв голову, Ноэль увидела, что по лестнице медленно спускается бабушка. У нее упало сердце. Бабушка представляла собой плачевное зрелище в измятом халате, в котором спала, с растрепанными седыми волосами. И ее голос звучал слишком ворчливо. Бабушка часто просыпалась раздраженной. «Господи! – взмолилась Ноэль. – Только бы она ничего не испортила!»

Шаркая подошвами, бабушка прошла через гостиную. Ноэль быстро встала, чтобы представить ее.

– Линда, это моя бабушка. Бабушка, помнишь, я говорила тебе, что доктор Хокинс придет ко мне на собеседование?

– Зачем? Ты ищешь работу? – Бабушка склонила голову набок, подозрительно глядя на гостью. Она никогда не прибегала к помощи психологов – по ее мнению, они только сбивали людей с толку.

– Мне поручено представить суду рекомендации относительно вашей внучки, – объяснила Линда, пожимая бабушке руку. – Я рада, что вы присоединились к нам, миссис Куинн.

Бабушка фыркнула.

«Прошу тебя, молчи!» – безмолвно взмолилась Ноэль.

Но блеск в бабушкиных глазах не предвещал ничего хорошего.

– Вот что я вам скажу, доктор Ходжкин: можете написать в отчете, что Ноэль – лучшая мать в мире. Да она готова пожертвовать жизнью ради дочери!

– Не сомневаюсь, – учтиво отозвалась Линда, не удосужившись поправить собеседницу, которая переврала ее фамилию.

Бабушка указала узловатым пальцем на блокнот.

– Ну так запишите это!

– Бабушка, прошу тебя… – умоляюще выговорила Ноэль.

Но это не остановило Дорис.

– Стыд и позор, когда судьи позволяют поливать грязью невиновных! Кельвина Рипли я знаю с тех пор, как мы учились в школе. Уже в те времена он был подхалимом и ничтожеством. И теперь мне совершенно ясно: в черной мантии он не стоит и материи, из которой она сшита!

Линда прищурилась, прикрыв глаза голыми веками.

«Простите», – беззвучно произнесла Ноэль. Она мягко взяла бабушку за руку, но та нетерпеливо оттолкнула ее.

– Я еще не закончила! – заявила она.

– Пожалуй, я зайду в другой раз, – решила Линда, многозначительно взглянув на Ноэль.

Минуту Ноэль стояла неподвижно, слишком потрясенная, чтобы сдвинуться с места. Она не верила своим глазам. Оправдались худшие из ее опасений. «Я должна остановить ее. Спасти хотя бы остатки своей репутации!» Как в день встречи с Робертом, Ноэль почувствовала, будто что-то в ней пробуждается к жизни. Что-то подталкивало ее к решительным действиям подобно сильному порыву ветра. Она шагнула к бабушке и положила ладони ей на плечи. Но бабушка упрямо высвободилась, пошатнулась, и Ноэль поспешила подхватить ее. И вдруг, к ее ужасу, обе они повалились на пол. Ноэль крепко ударилась спиной, бабушка распростерлась на ней и вскрикнула. Ее крупное и тяжелое тело придавило Ноэль к полу.

Минуту они лежали неподвижно, ошеломленные падением, а потом разом зашевелились, но никак не могли распутать руки и ноги и встать. Ноэль сумела подняться только после того, как Линда протянула ей руку. Вдвоем они поставили бабушку на ноги и усадили на ближайший стул.

Бабушка прижала ладонь к высоко вздымающейся груди.

– Боже всемилостивый! Я думала, что придушила тебя!

«Так и получилось – в переносном смысле», – с беспросветным отчаянием мысленно ответила Ноэль. Даже если бы эту сцену поставил сам Роберт, она не произвела бы худшего впечатления. Только Богу известно, что теперь напишет в отчете Линда Хокинс. «Наверное, наш дом показался ей приютом для умалишенных… а мы с бабушкой – его пациентами».

Но бабушка споткнулась и упала случайно, хотя ее действия моглибыть истолкованы превратно. Ноэль не собиралась извиняться за нее.

Тем не менее психолог помедлила у двери, по-видимому, ожидая объяснений.

– По-видимому, ваша бабушка строго придерживается своих убеждений, – сухо заметила она.

– Не стану спорить. – На языке Ноэль уже вертелось замечание, которое могло бы смягчить ситуацию, но даже слепой увидел бы, что ее положение безнадежно. Когда же Ноэль снова открыла рот, ей показалось, что кто-то другой, почти всегда молчащий человек, произнес за нее: – Жаль, что мне так долго не хватало смелости отстаивать мои убеждения.

Номер был записан на липкой бумажной ленте, приклеенной к телефонному аппарату. Много дней назад Ноэль записала его на всякий случай. И вот теперь, после неудачной беседы с психологом, она решилась набрать эти несколько цифр. Она не знала, живет ли ее знакомая по прежнему адресу. Не подумала, чем объяснить свое длительное молчание. Она поняла лишь одно: хватит ждать, когда Господь Бог или судья Рипли решат ее судьбу.

Свершилось чудо: на звонок ответили почти сразу.

– Алло!

– Гвен? – Ноэль крепко вцепилась в трубку. – Гвен, это Ноэль Ван Дорен… понимаю, я слишком долго не звонила…

Гвен Нолан издала гортанный смешок, и Ноэль представила, как она садится в кресло, прикуривая сигарету, – крепко сложенная женщина с усталыми глазами, повидавшими слишком многое, и заразительной улыбкой ребенка.

– Вот это да! Где же ты пропадала?

– Пыталась остаться трезвой, – ответила Ноэль с грустью, напоминая о том, что известно каждому пациенту общества анонимных алкоголиков: на их пути слишком много рытвин и ухабов. – Гвен, я звоню вот по какой причине…

Через час, пообещав побывать на завтрашнем вечернем собрании в Первой баптистской церкви, Ноэль повесила трубку и почувствовала себя увереннее и сильнее. Зачем она так долго медлила? Чего боялась?

«Ты избегала не только разговоров с Гвен», – шепнул ей внутренний голос.

Ей требовалось поговорить еще с кем-нибудь. С человеком, способным пролить свет на происходящее. Кто лучше ее бывшей соседки Джуди Паттерсон знает, как ей жилось в доме номер 36 по Рамзи-Террас?

Через несколько минут Ноэль уже вела свой «вольво» к Рамзи-Террас. «Джуди тоже мать, – думала она. – Она поймет, что мне пришлось пережить». Они не были слишком близки, но, несмотря на трусость, проявленную Джуди в тот злополучный день, она всегда была хорошей соседкой. Прошлой зимой, пока Ноэль болела гриппом, именно Джуди принесла ей кастрюлю куриного бульона и предложила присматривать за Эммой. Неужели теперь Джуди откажет ей в помощи?

Ноэль подъехала к длинному дому Паттерсонов, выстроенному в стиле ранчо, в половине четвертого. Дом выглядел запертым и покинутым. У Ноэль упало сердце, но она тут же вспомнила, что таким он был всегда. Джуди поддерживала во дворе безукоризненный порядок – никаких велосипедов и качелей перед крыльцом, никаких мячей на подъездной дорожке. Ее мужу Блейку принадлежала сеть дешевых аптек, он проводил в поездках несколько месяцев в году. Джуди по утрам играла в теннис в клубе и занималась в тренажерном зале. Детей она отправляла в дневной лагерь или в летнюю школу или же оставляла играть у бассейна на заднем дворе.

Джуди открыла дверь очень быстро. В бермудах, накрахмаленной белой блузке и переднике с вышивкой «Лучший повар в мире» она выглядела безупречно, как всегда. Но, судя по всему, увидеть Ноэль она не ожидала. От удивления даже приоткрыла рот.

– Ноэль! Что ты здесь… то есть вот так сюрприз!

– Прости, что я приехала без звонка, – начала Ноэль. – Я не вовремя?

Помедлив, Джуди посторонилась, пропуская ее в дом.

– Я пеку кексы для благотворительного базара – мы собираем средства для «Малой лиги». Не спрашивай, почему именно я! Ты же знаешь, я никому не могу отказать. Проходи же! Ты поможешь мне приготовить глазурь. – Ей не удалось замаскировать смехом нервозность.

Бывшая соседка Ноэль была худощавой и белокурой. Именно так она описала бы себя, решив поместить объявление в рубрику «Знакомства» (впрочем, сама мысль об этом была абсурдной). Да, именно так – «худощавая блондинка». Как будто этого достаточно, незачем даже быть симпатичной. Впрочем, ее глаза нравились Ноэль – бирюзовые, с густыми темными ресницами.

– Зачем они собирают деньги на этот раз? – полюбопытствовала Ноэль.

– На новую форму – на что же еще? Она изнашивается быстрее, чем дети успевают вырасти из нее.

– Мальчишки всегда одинаковы, – вежливо пробормотала Ноэль, проходя вслед за Джуди на кухню.

– Ох уж эти мне мальчишки! Совсем не берегут одежду, у моих не на что ставить заплатки. Тебе повезло: девочки всегда аккуратнее. – Джуди вдруг спохватилась и пристыженно отвела глаза. – О, Ноэль, извини! Язык вечно меня подводит…

Ноэль удивилась беспечности, с которой сумела ответить:

– Ничего страшного. Да, я рада, что у меня есть Эмма.

В кухне с полированными дубовыми полками и яркой мексиканской плиткой на столе теснились формы и миски. В углу уже была приготовлена проволочная подставка для будущих кексов. Садясь за стол, Ноэль заметила список предстоящих дел, прикрепленный в дверце холодильника магнитом в виде божьей коровки.

«Вот жизнь, от которой я сбежала», – подумалось ей. Жизнь, состоящая из бесконечных хлопот, которыми она когда-то пыталась заполнить пустоту. Ноэль не знала, случается ли Джуди чувствовать себя связанной домашними делами по рукам и ногам, – вероятно, нет, – но ей самой порой в кухне хотелось разбить яйца об стену вместо того, чтобы старательно отделять белки от желтков. Однажды, заметив дыру на простыне, Ноэль сунула в нее палец и незаметно для себя разорвала простыню. А потом испугалась, что приходящая горничная сочтет ее сумасшедшей, и затолкала простыню на дно мусорного ведра, подальше от глаз Кармелы.

Единственным, ради чего стоило вести такую жизнь, была Эмма. Ее малышка. Ее дочь.

– Джуди, мне нужна твоя помощь. – Ноэль заговорила негромко, но Джуди, которая вынимала из духовки противень с кексами, уставилась на нее так, будто услышала истошный вопль.

Опомнившись, Джуди сверкнула широкой улыбкой и поставила противень на плиту.

– Я охотно помогу тебе.

– Ты знаешь, какие слухи распускает обо мне Роберт. И тебе известно, что он лжет, – решительно продолжала Ноэль тоном, не допускающим возражений. – Если кто-нибудь и поможет мне оправдаться, так только ты.

Джуди, которая начинала вставлять в форму бумажные стаканчики, замерла, нервно вертя в руках очередной стаканчик. Ее большой рыжий кот Том-Том подошел и начал тереться о ноги хозяйки, требуя обеда. С заднего двора доносились голоса сыновей Джуди, плещущихся в бассейне.

– Что я должна сделать? – нерешительно спросила Джуди.

– Ты готова дать в суде показания в мою пользу?

Джуди воззрилась на нее, комкая гофрированный бумажный стаканчик. Она то разглаживала складки, то снова проводила ногтем по их краям.

– Ноэль… – На ее бледных щеках проступил румянец. – Я была бы рада помочь тебе, честное слово. Но я… не могу. – Снаружи донесся громкий плеск, она бросилась к открытому окну и крикнула: – Дэнни, я же велела тебе не спускать глаз с Джуниора! – Когда она обернулась к Ноэль, ее глаза влажно блестели. – Прости. Мне очень жаль.

Ноэль затрясло от возмущения. «А ведь ты доверяла мне своих мальчишек! Разрешала привозить Джуниора домой из школы!» Только внутренний голос, еле слышно напоминающий о правилах приличия, мешал ей залепить пощечину худощавой белокурой женщине в переднике с вышивкой «Лучший повар в мире», впечатать ее в стену резким ударом.

Ноэль негромко произнесла:

– По-моему, ты должна по крайней мере объясниться.

На лице Джуди отразилось ожесточение.

– Послушай, я искренне сочувствую тебе, но мы-то по-прежнему живем здесь! Роберт – наш сосед. Они с Блейком играют в гольф в клубе. Ты сама не понимаешь, о чем просишь.

Ее голос звучал сердито, но в глазах метался испуг.

Внезапно Ноэль все поняла.

– Ты его боишься, да?

Джуди отшвырнула смятый бумажный стаканчик. В солнечном свете, льющемся в окно, Ноэль впервые заметила над верхней губой подруги обесцвеченные волоски. Они напоминали желтоватый пушок.

– Тебе лучше уйти, – негромко, с дрожью заявила Джуди. – Мальчики могут вернуться с минуты на минуту, а мне… мне надо еще полить кексы глазурью.

Но ее сковывал не только страх перед Робертом. Джуди вела себя как человек, нанесший удар подло, исподтишка.

Ноэль вдруг осенило. Осознание взметнулось в ней, как летучая мышь, выпорхнувшая из дымохода.

– Так это была ты? – Ноэль вскочила. – Догадаться о том, что тут замешана Дженнин, было несложно, но я долго размышляла, кто еще способен на такую гнусность, кто оклеветал меня перед судьей. Теперь я все знаю. Это ты подтвердила ложь Роберта!

Джуди отвела взгляд.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Нет, ты все понимаешь. Он шантажировал тебя, правда? Чем-то пригрозил тебе.

Ее подруга внезапно разразилась слезами. Схватив бумажную салфетку, Джуди прижала ее к лицу.

– Не понимаю, почему я до сих пор слушаю тебя, – по-детски заскулила она. – Давно надо было позвонить в полицию и вышвырнуть тебя вон!

– Но ты этого не сделала.

Джуди подняла заплаканное лицо. Ее глаза молили о пощаде. Но разве сама она пощадила Ноэль?

– Ноэль, прошу тебя, уходи! Немедленно! Пока мальчики не увидели тебя. Если Блейк узнает, что ты была здесь, он…

– При чем тут Блейк?

– Ни при чем. Просто…

– Они с Робертом сообщники – еще бы, ведь они вместе играют в гольф! – закончила за нее Ноэль, злорадствуя при виде испуга Джуди.

– Блейк ни в чем не виноват. Поначалу он хотел остаться в стороне. – Джуди открыто всхлипывала, вытирая глаза смятой салфеткой. – Просто у него небольшие финансовые затруднения. Скоро все уладится. Он уже договаривался в банке о ссуде. Решение должны были принять на следующем заседании правления. Они говорили, что это просто формальность. А потом… все вдруг осложнилось.

Ноэль не понадобилось спрашивать, о каком банке идет речь. Роберт был членом правления «Коммерческого банка». Он нашел верный способ сломить упорство Блейка. Ноэль уставилась на бледные свежевыпеченные кексы. Гнев пропитывал ее, как ледяная морская вода – поры прибрежных камней. От него разбухали вены, он пронизывал до мозга костей.

– Понимаю, – произнесла она.

– Правда? – Джуди взглянула на нее с робкой надеждой.

– Теперь я понимаю, как должна поступить.

Ноэль увидела, как кровь отхлынула от лица ее соседки. «Прекрасно! Пусть испугается. Хватит быть трусливым кроликом – пусть эта роль достанется кому-нибудь другому». Ей вспомнилась реплика из «Крестного отца-2»: «Пристально следи за друзьями и еще пристальнее – за врагами».

– Я позвоню своему адвокату и предупрежу, что скоро ты созвонишься с ней, – продолжала она холодно и властно. Подойдя к холодильнику, она размашисто написала номер Лейси поверх списка предстоящих дел. – Ты расскажешь ей все, что только что рассказала мне. А потом тебе придется в письменном виде отказаться от всех прежних показаний.

В панике Джуди попятилась, наткнулась на противень с кексами, стоящий на самом краю плиты, и почти не заметила, что уронила его на пол. Послышался гулкий лязг, кексы разлетелись по светло-оранжевым плиткам, как бильярдные шары. Один плюхнулся прямо в кошачью миску с водой, и Том-Том ринулся к ней. Еще один кекс Джуди раздавила пяткой, продолжая отступать.

– Ничего подобного я не сделаю! – хрипло заявила она. – Мы потеряем все! Бизнес Блейка… дом… все разом!

– Но дети останутся с тобой.

Ноэль наклонилась, подобрала кекс и бросила соседке, которая от неожиданности вздрогнула и только чудом удержала его. Ноэль поражалась тому, что в ее сердце не осталось ни капли сочувствия.

– Ну давай, звони своему адвокату! – выкрикнула Джуди. – Ты все равно ни к чему не сможешь принудить меня.

– Ты думаешь? – Ноэль вдруг вспомнила то, что случилось несколько месяцев назад: как-то вечером, проезжая мимо школы карате Дэнни, она заметила темно-зеленый автомобиль Джуди, припаркованный в переулке. Тогда увиденное показалось ей странным, а теперь она все поняла. – Кстати, о мужьях: твоему наверняка будет интересно узнать, что ты изменяешь ему.

Джуди побледнела.

– Откуда ты… – Она оборвала себя и слабым голосом закончила: – Это наглая ложь. Блейк поймет, что это неправда. К тому же у тебя нет никаких доказательств.

– И у тебя их не было, когда ты обвинила меня в пьянстве, – живо напомнила Ноэль. – Слухи и сплетни – забавная вещь, правда? Они существуют независимо от нас.

Джуди напомнила ей теннисную ракетку, на которой полопались струны: дикие глаза, встрепанные светлые волосы, которые она лихорадочно теребила обеими руками. Возле ее ног горкой лежали упавшие кексы.

– Роберт был прав, – прошипела она. – Ты дрянь.

Ноэль смерила ее долгим невозмутимым взглядом. Впервые в жизни она поняла, какую ошибку совершила. Дело было не в том, что она доверяла соседке или старалась приспособиться к чуждому для нее образу жизни. На Рамзи-Террас у нее не было настоящих друзей. Здесь она всегда была чужой.

– Ты не знаешь и половины. – Ноэль круто повернулась и бросила через плечо: – Мой адвокат будет ждать твоего звонка.

Ноэль не знала, что заставило ее по дороге домой заехать к Хэнку. Раньше она не решилась бы побеспокоить занятого врача в разгар дня. Но бес, вселившийся в нее, заставил явиться в приемную Хэнка. И Ноэль повезло: Хэнк как раз собирался уезжать. Приятель-художник из Скенектади пригласил его на открытие выставки. Хэнк позвал Ноэль с собой, и она немедленно согласилась.

Несколько минут спустя они уже взбирались на холм в «тойоте» Хэнка. Долгое время Ноэль сидела молча, глядя в окно на уплывающие вдаль зеленые холмы, кустарники и высокие сосны. Хэнк мудро молчал, не пытаясь развлечь ее разговором. Он ждал, когда Ноэль заговорит сама.

– Сегодня я встречалась с судебным психологом, – наконец сообщила она.

– И как прошла встреча?

– Ужасно. – Ноэль подробно рассказала ему о визите Линды Хокинс, вновь содрогнувшись при воспоминании о сцене с бабушкой.

Хэнк выслушал ее с присущим ему хладнокровием.

– Учитывая все обстоятельства, я сказал бы, что вы держались молодцом. – Тем не менее его лицо стало озабоченным.

– Хотите верьте, хотите нет, но мне начинает казаться, что я все выдержу. – Ноэль не упомянула о ссоре с Джуди. Он уже знал достаточно, чтобы предупредить: дальнейшие контакты с этой женщиной опасны для здоровья Ноэль.

– Это меня не удивляет.

«Но вы же меня совсем не знаете», – хотелось возразить Ноэль. Однако на самом деле ей казалось, будто с Хэнком Рейнолдсом они знакомы с детства.

– Расскажите мне о ваших родных, – попросила она, вдруг исполнившись желания поговорить о чем-нибудь отвлеченном. – Мне известно только, что вы выросли в Канзасе.

Он сухо усмехнулся и покачал головой, на его лице отразилось сложное сочетание любви и сожаления.

– В детстве мне казалось, что строчка «величие лиловых гор» – не что иное, как выдумка, вроде Изумрудного города. В Бакстер-Спрингс повсюду возвышались зернохранилища и силосные башни. – Они въехали на самую вершину холма, откуда открывался вид на простирающуюся внизу долину с горсткой игрушечных домиков и сверкающим озером между двумя холмами. – Моим родителям по-прежнему принадлежит ферма, но, поскольку отец уже немолод, ее сдают в аренду. Когда я навещал родителей в прошлый раз, они поговаривали о том, чтобы продать ферму.

– Вы часто бываете у них?

– Нет так часто, как следовало бы, – ответил Хэнк. – Но я приезжаю к ним на каждое Рождество. – Он взял Ноэль за руку. В предвечернем свете, омывавшем их волнами, Хэнк казался таким же цельным и бесхитростным, как сам Канзас. – Я хотел бы когда-нибудь свозить вас туда. Вам понравилось бы там. Когда идет снег, тамошние пейзажи похожи на рождественские открытки Каррьера и Айвса. Кажется, что вот-вот зазвенят колокольчики на упряжи.

Ноэль остро чувствовала тепло его пальцев.

– Это было бы замечательно, – откликнулась она. «Когда-нибудь… но не теперь». Он вспомнила о рождественских праздниках своего детства, об искусственной елке, которую бабушка ставила каждый год и укладывала под нее жалкую горку подарков. Мать всегда старалась сделать праздник как можно более веселым, но поскольку Ноэль оставалась единственным ребенком в доме, бабушка отказывалась печь кексы, говоря, что их некому есть, и покупать живую ель, которой некому любоваться. – А вы похожи на родителей?

– Пожалуй, на отца, – после минутного раздумья ответил Хэнк. – Он так же упрям, как я, и умеет настаивать на своем. – Он сверкнул улыбкой проказливого мальчишки. – Мы разные только в одном. Отец так и не понял, почему я захотел стать врачом.

– А я думала, об этом мечтают все родители.

Он пожал плечами.

– По-моему, отец решил, что я целиком отвергаю его образ жизни. – Его пальцы сжались на руле. – На двенадцатилетие родители подарили мне ружье, «браунинг» двадцать второго калибра. Все лето я учился стрелять по консервным банкам, развешенным на заборе.

– Вы часто промахивались?

– В том-то и беда, что нет, – вздохнул Хэнк. – Я был довольно метким стрелком. Так считал и отец. Осенью он взял меня на охоту. В тот день я убил своего первого и единственного оленя и надолго забросил ружье. Сказать по правде, оно до сих пор у меня. Я храню его как напоминание о том, что к некоторым вещам лучше вообще не прикасаться. – Он сбросил скорость, проезжая мимо живописной долины и мемориальной бронзовой доски, установленной в честь героя войны за независимость, генерала Луиса У. Черча, одержавшего победу над британскими войсками в битве при Сэнди-Крик. Хэнк задумчиво добавил: – Я решил: если у меня когда-нибудь появятся дети, я буду воспитывать их по-другому.

– Теперь я понимаю, почему нежелание вашей жены иметь детей стало для вас таким ударом. – И Ноэль спросила, охваченная внезапным любопытством: – Поэтому вы и развелись?

– Главным образом – да, но были и другие причины. – Помедлив, он признался: – Я узнал, что у нее роман на стороне. С одним из ее студентов.

– Она была влюблена в него?

– Да. – Он искоса бросил на нее взгляд. – Только не в него, а в нее.

– О, Хэнк! – На миг Ноэль утратила дар речи. Наконец она неловко пробормотала: – Должно быть, вы испытали шок.

Но Хэнк удивил ее, гулко расхохотавшись.

– Да, это был шок – для моей мужской гордости. Прошло немало времени, прежде чем я вновь решился пригласить женщину на свидание. Я считал, что мне чего-то недостает… что дело не только в том, что я мужчина.

– Насколько мне известно, личные недостатки тут ни при чем.

– Знаю, знаю. Точнее, понимаю умом. Однако трудно рассуждать разумно, если твоя жена спит с другой женщиной.

– А вам было бы легче, если бы она влюбилась в мужчину?

– Думаю, нет, – покачал головой Хэнк. – Сказать по правде, я почти не вспоминаю Кэтрин. Я желаю ей счастья. Она получила то, к чему стремилась. В каком-то смысле это справедливо для нас обоих.

Они проехали крутой поворот, и перед ними открылась долина – знакомая до мелочей, но за последнее время разительно изменившаяся. У Ноэль сжалось сердце.

– Стойте! – крикнула она.

Хэнк сразу сбросил газ и свернул на усыпанную гравием обочину. Выбравшись из машины, Ноэль устремила взгляд вниз, на изуродованную долину. Расчищенная и выровненная площадка для строительства торгового центра «Крэнберри» показалась ей еще больше, чем прежде. Она напоминала рваную рану посреди леса. Если все пойдет по плану, уже через год настоящий город вырастет там, где раньше водились только олени. Появятся универмаги, продуктовые супермаркеты, спортивные и развлекательные комплексы. Ноэль вспомнила, как Роберт доказывал ее отцу, что торговый центр обеспечит рабочие места и приток средств в бюджет города. На это отец отвечал, что вместе с ними возникнут транспортные проблемы, рост цен на недвижимость и беспокойные толпы туристов.

Ноэль не заметила, что Хэнк стоит рядом, пока он не обнял ее за плечи.

– Это я виноват, – произнес он. – Надо было выбрать другую дорогу.

– Когда я была маленькой, мы с отцом часто устраивали здесь пикники, – скорбно выговорила Ноэль. – Когда Роберт задумал постройку торгового центра, поначалу мне казалось, что до этого дело не дойдет. Последовали десятки совещаний, обсуждений проектов и ленчи с мартини у Гранта Айверсона. – Ее пронзила боль утраты, словно перепаханная земля, некогда покрытая густым лесом, а теперь взрытая колесами грузовиков и гусеницами бульдозеров, символизировала все, чего лишилась она сама.

Рука Хэнка сжалась на ее плече.

– Я слышал о будущем торговом центре, но понятия не имел о масштабах строительства. – Он негромко присвистнул сквозь зубы. – Он займет не меньше пятнадцати – двадцати акров.

– Вроде того.

– И какому же счастливчику достался такой участок?

Ноэль мгновенно выхватила взглядом Роберта из толпы крошечных фигурок в касках. Он распекал кого-то из рабочих, приняв позу, исполненную мужского самолюбия, – голова гордо вскинута, кулак рубит воздух. Провинившийся подчиненный был почти на голову выше Роберта, но по сравнению с ним казался коротышкой.

– А это его прораб, Майк Хеншоу. – Даже издалека Ноэль узнала Майка по животу, свисающему над ремнем брюк. – Он проработал в компании более тридцати лет и, должно быть, уже ко всему привык. Насколько мне известно, отец Роберта еще сильнее тиранил подчиненных.

– Как я понимаю, он отошел от дел?

– Более или менее. Коул по-прежнему приезжает в офис каждый день на пару часов, но в остальном участия в делах не принимает. Кто заменил его – ясно сразу. Иногда я гадаю, что было бы, если бы брат Роберта…

Ноэль вдруг осеклась: ее внимание привлек белый «кадиллак» новейшей модели, медленно едущий по ухабистой дороге, проложенной от шоссе до строительной площадки. Она сразу узнала машину своей свекрови и громко ахнула. Что здесь делает Гертруда? Ей полагалось быть дома, присматривать за Эммой! «Кадиллак» остановился перед трейлером, где размещалась контора Роберта. Пожилая женщина, поразительно подтянутая для своего возраста, вышла из машины. Ее волосы, уложенные в высокую прическу, имели неопределенный бежевый оттенок. Осторожно переступая на шпильках, она несла в руке бумажный пакет.

Спустя минуту пассажирская дверца распахнулась, и из машины выскользнула маленькая темноволосая фигурка. Ноэль беспомощно смотрела, как Эмма бросилась к отцу, и ей казалось, что твердая земля вдруг разверзлась под ее ногами.

Эта сцена стала для Ноэль последней каплей.

И вместе с тем она будто пришла в сознание. Пламя гнева сожгло ее прежнюю кожу, обнажив новую. «Будь у меня ружье, я застрелила бы его», – думала она.

Осознание было таким острым и мучительным, что Ноэль с протяжным всхлипом обмякла в руках Хэнка. Ее голову наполнил низкий навязчивый гул, похожий на вой ветра в трещинах фундамента. Она чувствовала, как руки Хэнка, его прекрасные исцеляющие руки, гладят ее по спине, приглушают жгучую боль. Его теплое дыхание овевало ее висок. Когда он поцеловал ее, этот поцелуй она восприняла как неотъемлемую часть ее испытаний, нечто неразрывно связанное с Эммой. Заглянув в глаза Хэнку, она вдруг стала независимой женщиной, не желающей мириться с судьбой и наконец-то выступившей из густой тени на свет.

Глава 11

Когда Мэри свернула на шоссе И-87, уже стемнело. По пути из города по мосту Третьей авеню она попала в плотную пробку. А предстояло еще два часа езды. День выдался отвратительный. Он начался с утреннего совещания, на ко-200 тором Бриттани выложила весь запас плохих новостей: недовольство клиентов нарастало, бухгалтер обнаружил неуклонный рост накладных расходов, Ховард Лазарус ежедневно названивал по поводу банкета в «Зале Рене».

Худшим из сегодняшних событий была встреча с Лео Легра. Явившись к нему в Сохо, Мэри обнаружила известного организатора банкетов в совершенно невменяемом состоянии. Не сумев образумить его напоминаниями о договоренностях, Мэри приняла окончательное решение. Мысленно простившись с кругленькой суммой, она любезно, но твердо сообщила Лео, что он уволен.

К счастью, она подготовилась к самому худшему. Вооружившись списком названий из справочника, она принялась искать замену Лео. Первого из кандидатов, с Восточной шестьдесят четвертой улицы, она отсеяла сразу же. Она обнаружила, что в паштете попадаются комки, а стручковая фасоль переварена. Шеф-повар оказался чересчур любезным и услужливым, и Мэри предположила, что дел у него не так уж много.

Шеф-повар из ресторана «О, да!» в Трибеке оказалась полной противоположностью первому кандидату: она держалась как примадонна, убежденная, что клиенты просто обязаны лебезить перед ней. Пробы блюд, которые Мэри принесли в маленьких соусниках от Херенда, она сочла отменными, но от услуг повара все-таки отказалась. После катастрофы с Лео ей меньше всего хотелось иметь дело с темпераментными и капризными асами кулинарии.

К тому времени как Мэри прибыла в ресторан «У мадам Грегуар» на Западной авеню, она почти утратила надежду на чудо. Но при виде полной французской дамы с красными, загрубевшими от работы руками и узелком седых волос на затылке Мэри воспрянула духом. Мадам была настолько же приветлива, насколько ее кушанья превосходны. За день Мэри уже успела напробоваться шедевров кулинарии, но не смогла отказаться от нежных кусочков лобстера с салатом из грибов, от запеченных артишоков и оленины в перечном соусе. И тут же, не сходя с места, подписала чек.

Но, направляясь домой, Мэри не испытывала привычного чувства удовлетворенности – в ее душе образовалась гложущая пустота. Что значит банкет по сравнению с ее дочерью? Ей следовало бы довериться чутью и остаться дома. Очевидно, встреча с психологом прошла неудачно. Ноэль не позвонила, а когда Мэри сама позвонила ей, ее не оказалось дома. Дорис рассказала дочери, как прошла встреча, и прибавила в адрес психолога несколько почти нецензурных слов, какие употребляла крайне редко.

«Бедная Ноэль, – думала Мэри. – Мне следовало побыть рядом с ней».

Ей вспомнился утренний разговор. Слова Ноэль до сих пор жгли ее, но Мэри признавала, что в них есть доля правды. И все-таки она любила дочь. Как объяснить это Ноэль? Неужели она просчиталась, думая, что временное возвращение домой хоть что-то изменит?

Дом. Даже это слово утратило для нее смысл. Где ее настоящий дом? Только не в Бернс-Лейк, хотя приезжать туда бывало приятно. Мэри нравилось сидеть по вечерам на веранде, засыпая под скрип качелей. Нравилось собирать на огороде овощи. Просыпаться под пение птиц и шорох разбрызгивателей. С каждым временем года были связаны свои, особые традиции. Ежегодный парад Четвертого июля, поездка только что выбранной королевы красоты в открытом «кадиллаке» по Мэйн-стрит. Рождественские гулянья, а потом – горячий ром и пение гимнов при свечах. В октябре организация «Дочери американской революции» неизменно устраивала «Праздник тыквы», кульминацией которого становилась инсценировка битвы при Сэнди-Крик, со старинными мушкетами и пушками.

Да, Бернс-Лейк следовало ценить. Но самым ценным его даром было время. Драгоценное время, отданное дочери и Триш. И в меньшей степени – матери, которая, увы, не бессмертна.

«Не забудь про Чарли!»

Пальцы Мэри сжались на руле. Чарли… Воспоминания воскресли, овеяли ее, как теплый ветер. Рядом с Чарли Мэри казалось, что она вернулась в родной дом и обнаружила, что в нем все осталось по-прежнему. Только на почтовом ящике написана чужая фамилия. Ее приездам здесь рады, но всем известно, что рано или поздно ей придется уехать. Эта мысль вызвала боль утраты. Лучше бы она вообще не переступала знакомый порог. Новая встреча сделала предстоящее расставание мучительным.

Вспомнив о своем обещаний позвонить Чарли, Мэри решила отложить разговор до утра. «Мечтать о Чарли издалека гораздо легче, чем желать его вблизи», – грустно подумала она. Через полтора часа, уже сворачивая к Бернс-Лейк, Мэри неожиданно для себя потянулась за телефоном. Сначала она позвонила Чарли домой, а когда там никто не ответил, набрала рабочий номер.

Трубку сняли после первого гудка.

– Отдел новостей!

Мэри не сразу узнала голос Чарли – слишком уж мрачно он прозвучал. Таким она его еще никогда не видела, и это заинтриговало ее.

– Это я, – ответила она. – Я решила позвонить – на случай, если ты еще на месте. Как видишь, я не забыла об обещании.

– А который теперь час? – хрипло спросил Чарли. Мэри представила, как он смотрит на часы на стене, затем по давней привычке потирает щеку ладонью.

– Совсем заработался?

– Расскажу за ужином. Ты ведь еще не ужинала?

Мэри помедлила с ответом. За сегодняшний день она так напробовалась изысканных блюд, что думала пропустить ужин. Но часок в местном кафе ей не повредит, решила она. Чарли явно задумал очередное стратегическое совещание. Что касается Коринны, Мэри зашла в тупик. Если у Чарли возникли свежие идеи, надо как можно скорее выслушать их.

– Я уже подъезжаю к городу, – объяснила она. – Встретимся в кафе «Завиток» через пятнадцать минут?

Последовала пауза. Затем Чарли осторожно предложил:

– Давай выберем более уединенное место. Произошло одно странное событие… словом, я не хочу, чтобы нас подслушали.

У Мэри учащенно забилось сердце.

– Что-нибудь важное?

– Встретимся у меня, ладно? Там и поговорим.

Мэри вдруг заметила, как опасно приблизилась к коричневому «эскорту», едущему впереди: их бамперы почти соприкасались. Она мгновенно убрала ногу с педали акселератора.

– А как быть с Бронуин?

– Она побудет у подруги. – Мэри услышала, как захлопнулся ящик стола, зазвенела связка ключей. – По пути домой я что-нибудь прихвачу в «Завитке». Ты любишь картофельную запеканку?

При мысли о еде Мэри чуть не застонала.

– Мне вполне хватит салата.

– Ты его получишь. – В трубке послышался короткий вздох. – Знаешь, Мэри, я рад, что ты позвонила. Вчера вечером… – Чарли умолк, прокашлялся и закончил совсем другим тоном: – Запеканку я поставлю в духовку – на случай, если ты передумаешь.

Отключив телефон, Мэри вздохнула. Она тоже долго думала о вчерашнем вечере. Наткнувшись на Чарли после собрания, она оказалась неподготовленной к шквалу эмоций, странной и опьяняющей смеси желания и раскаяния. Происшествие у озера… Господи, да разве можно об этом забыть? Они позволили себе поддаться влюбленности. Они играли с огнем, как в те дни, когда были подростками. Если они не будут начеку, то непременно обожгутся.

Мэри так погрузилась в мысли, что не заметила, как свернула на узкую обсаженную деревьями улицу, где жил Чарли. Через несколько минут она уже повернула к его дому и проехала под кедрами, под которыми росли густые кусты, – клумбы не выдержали бы набегов оленей, объяснил ей Чарли. Пока она поднималась на крыльцо, дверь открылась, на веранду выплеснулся желтоватый свет. Бывший муж вышел навстречу Мэри, его сопровождал большой рыжий пес.

Их силуэты на фоне янтарного дверного проема подошли бы для рекламы прелестей провинциальной жизни. Чарли был босиком, в сероватых тонких брюках и рубашке в синюю клетку, с рукавами, закатанными выше локтей. Золотистый ретривер приветливо махал пушистым хвостом. Когда Чарли наклонился, чтобы поцеловать Мэри в щеку, она уловила легкий ментоловый аромат его крема для бритья. Подавив желание провести ладонью по щеке Чарли, Мэри наклонилась и потрепала по голове Руфуса.

– Ты быстро доехала, – заметил Чарли.

– Последние полчаса дорога была относительно свободной. А вот первые два часа езды я почти все время стояла на месте. – Мэри засмеялась, ощутив несвойственную ей нервозность.

«Почему с возрастом он становится все привлекательнее? – мысленно чертыхнулась она. – Почему он не толстеет и не лысеет, как другие мужчины?»

– К счастью, мне никогда не приходилось сталкиваться с пробками. – Он сверкнул кривоватой улыбкой, пропуская ее в дом. – С другой стороны, вряд ли я когда-нибудь получу Пулитцеровскую премию.

Мэри вошла в дом, вновь восхитившись его деревенским обаянием, не переходящим, однако, грань китча. Вязаные половички, старый кожаный диван, удобные кресла возле большого каменного камина… На каминной полочке стояла фотография второй жены Чарли в серебряной рамке. Улыбка освещала тонкое лицо миловидной темноволосой женщины. Снимок сделали на причале, за спиной женщины серебрилось озеро. Ветер бросил ей на лицо прядь волос. Она выглядела счастливой.

Что-то дрогнуло в груди Мэри. Ей представилось, как Чарли спал рядом с женой на большой деревянной кровати. Перешучивался с ней, сидя за столом в солнечной кухне. Мэри понимала, что ее ревность бессмысленна и мелочна, но ничего не могла с собой поделать: она завидовала Вики. Настолько, что была готова схватить ее фотографию и швырнуть об пол.

Но, как часто бывало с ней, мгновенный порыв прошел. Дрожа, Мэри опустилась в кресло, отяжелев не только от усталости. «Господи, – думала она, – как низко я пала! Никогда не думала, что буду ревновать его к умершей женщине. Если бы Чарли знал!…»

Должно быть, Чарли заметил ее смятение. Бросив в ее сторону любопытный взгляд, он принес из кухни холодного пива. Утонув в огромном, как у старшего медведя, кресле, Мэри благодарно отпила глоток. Чарли не забыл, что она предпочитает «Хейнекен». «Но от этого мне не легче!» – хотелось протестующе выкрикнуть ей.

– Тяжело, должно быть, мотаться туда-сюда. – Чарли опустился на диван, поставил локти на колени и завертел в руках свою бутылку.

– Я справляюсь, – пожав плечами, отозвалась Мэри.

Чарли в безмолвном тосте приподнял бутылку.

– Как всегда. – Он окинул ее восхищенным взглядом. – Ты прекрасно выглядишь, Мэри, у тебя загорело лицо. Мне нравится – это тебе идет.

Мэри оглядела собственную одежду – костюм от Армани.

– Как говорится, я просто оделась для выхода в свет. – Она улыбнулась и перевела взгляд на картину над камином – на редкость удачное полотно маслом, изображающее пасущихся лошадей. – Откровенно говоря, – призналась она, – для меня стало мукой собираться в город. Я совсем избаловалась, весь день расхаживая в шортах и теннисках. Уверена, колготки изобрел мужчина: те, кому приходится надевать такую неудобную одежду, ни за что не изобрели бы ее.

Чарли рассмеялся:

– Поверю тебе на слово! – Он отставил бутылку на журнальный стол – толстую дубовую доску на чугунных ножках. – Кстати, ты, должно быть, проголодалась. Салат будет готов через минуту.

Он начал подниматься, но Мэри остановила его, коснувшись колена.

– Чарли, давай лучше поговорим. – Сейчас она не смогла бы проглотить ни крошки, особенно под пристальным взглядом Чарли – взглядом мужчины, думающего отнюдь не о еде. Чарли снова сел, внимательно глядя на нее. Неожиданно для себя Мэри выпалила: – Помнишь наше второе свидание? После первого, которое мы потратили впустую?

Он мечтательно улыбнулся своим воспоминаниям, но его глаза остались ясными. Неужели он пришел к тому же решению, что и она? Что близость принесет им больше вреда, чем пользы? Мэри надеялась, что Чарли поймет ее доводы, но вдруг раскаялась в своем решении.

– Насколько я помню, мы наверстали упущенное по дороге домой, – усмехнулся Чарли.

– Разве можно забыть такое?

В «олдсмобиле» Джефферсов стало так душно, что им пришлось опустить все стекла и несколько раз объехать вокруг квартала, прежде чем они осмелились остановиться возле дома Мэри.

Не забыла она и последовавшие вечера. Вечера, когда они останавливались у озера и целовались часами, пока у нее не опухали губы, а тело не начинало ныть от желания. Чарли ни на чем не настаивал. Продолжения захотела она сама. Она всем сердцем жаждала любви, которой так долго была лишена. Странно, что она удивилась, вскоре обнаружив, что беременна.

– Посмотри, к чему это привело. – Улыбка Чарли была исполнена иронии. – Ты думала, что когда-нибудь мы, родители средних лет, будем сидеть вот так, обсуждая проблемы нашей взрослой дочери?

– Такое мне и не снилось. – Мэри вдруг осенило: о некоторых событиях людям лучше не знать заранее. Если бы в юности ей удалось одним глазком заглянуть в будущее, она впала бы в депрессию. – Кстати, о Ноэль: сегодня она звонила тебе?

Чарли кивнул.

– Насколько я понял, встреча с психологом прошла неудачно. И конечно, Дорис внесла свою лепту. Ты же знаешь, какой упрямой она бывает.

– Еще бы! – простонала Мэри, снова ощущая угрызения совести от того, что ее сегодня не было рядом с дочерью.

– Но это еще не все, – продолжал Чарли. – Ноэль заезжала к своей бывшей соседке. Ты помнишь Паттерсонов? Они были на крестинах. – Он мрачно уставился в черное жерло камина. – Выяснилось, что показания Роберта подтвердила не кто иная, как Джуди Паттерсон. Он оказал давление на ее мужа, и она уступила. Тоже мне подруга!

Мэри передернулась, как от холодного ветра. С кем им предстоит бороться? Ясно одно: отнюдь не с обычным противником. Похоже, весь город пляшет под дудку Роберта.

– Ты говорил о каком-то событии, – напомнила она. – Ты имел в виду встречу Ноэль и Джуди?

– Отчасти да. – Чарли опять глотнул пива. – Но и это еще не все. Об одном обстоятельстве Ноэль не знает.

У Мэри тревожно заколотилось сердце. Она молча наблюдала, как Чарли ставит на стол свой портфель.

– Посмотри сама. – Он вынул из портфеля конверт и протянул Мэри.

Неизвестно почему Мэри вдруг стало страшно. Мурашки побежали по ее рукам, как от прикосновения ледяных пальцев. По какой-то причине ей не хотелось знать, что лежит в конверте.

Почувствовав ее нерешительность, Чарли тихо произнес:

– Это отчет о вскрытии останков Коринны. – Судя по его тону, вскрытие не только подтвердило, что их подруга покончила жизнь самоубийством.

Холодеющими пальцами Мэри неловко открыла конверт. Значит, Коринну действительно убили. Господи, и все эти годы…

Должно быть, Чарли прочел ее мысли, потому что одной фразой отмел всякую причастность Роберта к умышленному убийству.

– Ее никто не убивал, – сообщил он. – Алкоголя и наркотиков в крови тоже не обнаружено.

– Но это еще ничего не значит! – упрямо возразила Мэри.

– Доказательств обратного нет.

– Тогда зачем мне читать все это?

– Выяснилось кое-что другое. – Чарли присел на подлокотник ее кресла и положил ладонь на плечо Мэри. Тепло, проникающее сквозь ткань костюма, слегка успокоило ее. – Коринна была беременна.

Мэри ахнула. Ей вдруг стало одиноко, ей показалось, что она стоит на верхней площадке крутой лестницы.

– О Боже! Почему же она… – Мэри зажала себе рот ладонью. Так вот что хотела сообщить ей Коринна! Хриплым шепотом она спросила: – Какой был срок?

– Недель шесть. Должно быть, она узнала о беременности незадолго до смерти.

Мэри прижала кулак к животу, где возникла тянущая пустота.

– Она звонила мне, Чарли. Примерно за неделю до… – Она глотнула воздуха. – Но я была занята. Я пообещала перезвонить, но так и не собралась. Если бы я сдержала слово, она не решилась бы…

Чарли притянул ее к себе, не давая заговорить. Уткнувшись лицом в мягкие складки его рубашки, Мэри почувствовала, что время вдруг замерло. Не было долгих лет, прошедших с той страшной зимы. Она, семнадцатилетняя, вновь прижималась к мужу, слыша, как рушится с таким трудом выстроенная жизнь.

– Ты ни в чем не виновата, – бормотал он. – Она не вынесла страха и отчаяния.

Ему не понадобилось добавлять: «Как и мы».

Мэри отстранилась и уставилась ему в лицо.

– Допустим, речь действительно идет о самоубийстве. Но это не умаляет вину Роберта. Теперь у нас есть недостающее звено – мотив.

– Откуда нам знать, сообщила ли она ему о беременности?

– Давай предположим, что сообщила. Думаешь, Роберт предложил бы ей выйти за него замуж? За четыре месяца до выпускных экзаменов и поступления в Стэнфорд? – Мэри задумалась, пытаясь представить себя на месте Коринны. – На аборт она ни за что не согласилась бы. Ее воспитали в строгих религиозных правилах.

– Значит, она отказалась от аборта, и он в порыве ярости убил ее? А потом инсценировал самоубийство? – Чарли покачал головой. – К сожалению, это маловероятно. Как я уже сказал, на теле не обнаружили никаких царапин и ссадин, ни малейших следов борьбы.

Мэри обмякла в кресле. Чарли был прав в одном: с какой стороны ни посмотри, у них нет никаких доказательств.

– Бедная Коринна! Если бы она призналась нам! – Она вдруг перестала вести дневник – за сколько? За шесть недель до смерти? Да, пожалуй. Она прекратила делать записи, как только забеременела. Мэри прекрасно понимала, что пережила ее подруга. Если бы не Чарли, ей самой пришлось бы тяжко. – По крайней мере он так безжалостно запугивал ее, что у нее не осталось выбора. Он все-таки виновен в ее смерти. Я точно знаю. – В ней закипало раздражение. – А что известно об изнасиловании, в котором его обвинили в колледже?

Чарли резко поднялся и прошел к окну. Он долго стоял, глядя на поблескивающее в темноте озеро, над которым носились ночные птицы. О чем он думал? О том же, что и она, – о человеке, ставшем отцом их внучки?

– Боюсь, и тут мы зашли в тупик, – наконец ответил он. – Я попросил помощи у одного коллеги из Калифорнии. Но узнать удалось лишь то, что нам уже известно. За исключением одной незначительной подробности. Студент, признанный виновником изнасилования, Джастин Макфейл, получал полную стипендию.

– Ну и что в этом странного?

Чарли обернулся, Мэри успела заметить его отражение, мелькнувшее в стекле. Его лицо стало задумчивым и озабоченным.

– Просто эта деталь запала мне в голову. Выяснилось, что расследование прекратили, как только та девушка забрала заявление. И это навело меня на мысль, что кто-то сумел убедить ее. Человек со средствами, которых явно недоставало родителям Макфейла.

– А Ларраби? – спросила Мэри, вспомнив, что в этом деле замешан товарищ Роберта по колледжу Кинг Ларраби, впоследствии избранный сенатором. – Они же баснословно богаты.

– Так же богаты, как Ван Дорены. – Чарли взял со стола первый попавший под руку предмет – пресс-папье ручной работы. Еще одно напоминание о жене? – Ту девушку либо подкупили родные кого-то из парней, либо она сама передумала.

– И ты этому веришь?

– Нет. Но опять-таки у нас нет никаких улик.

– Значит, возвращаемся к тому, с чего начали.

– И да, и нет. Меня не покидает ощущение, что мы наткнулись на что-то важное и сами этого не поняли. – Чарли потер подбородок, устремив невидящий взгляд поверх головы Мэри. Ей вспомнилось, как он говорил по телефону – как замотанный репортер, торопящийся сдать материал к сроку. Наконец он посмотрел на нее в упор. – Вчера вечером, после того как мы расстались, кто-то напал на меня на стоянке. Лица я не разглядел, но уверен, что это был один из прихвостней Роберта. Он предупредил меня, чтобы впредь я не вздумал соватьнос не в свое дело, иначе я об этом пожалею.

Мэри вскочила.

– Чарли! Господи, почему же ты мне не позвонил?

– Не хотел тебя беспокоить.

– Беспокоить? Да я до смерти перепугалась! А если это не пустые угрозы?

– Уверен, так оно и есть. – Чарли рассеянно вертел в руках пресс-папье, напоминая подающего игрока, готового к броску. – Но можно взглянуть на это событие и с другой стороны. Тебе не кажется странным, что к угрозам прибег человек, которому вроде бы нечего бояться и нечего скрывать?

– Думаешь, он оберегает не только собственную репутацию?

– В статье приводились всем известные факты. Моя работа заключалась лишь в том, чтобы сложить кусочки мозаики и представить читателям всю картину. – Он медленно покачал головой. – Нет, чутье подсказывает мне, что здесь что-то не так. По-моему, ему действительно есть что скрывать.

– Вопрос – что именно?

Мэри охватило возбуждение, как будто она только что выпила полгаллона крепкого кофе на пустой желудок. Даже Руфус почувствовал это: поднявшись со своего коврика, он подошел, сел у ее ног и устремил на нее тревожный взгляд. Осторожно, как что-то хрупкое, Мэри положила конверт перед собой на столик. Прочесть отчет она решила позднее. Когда-нибудь, но только не сейчас.

– Будем надеяться, что на свет всплывет еще что-нибудь. – Чарли не добавил: «Раньше, чем кто-то пострадает».

– О, Чарли! – Он выглядел таким отчаявшимся – мужчина, отец, со связанными руками. Именно таким он был в тот давний зимний день, когда покорно повернулся и ушел.

И вдруг она поняла, что никто из родителей не любил ее так, как Чарли. Не будь она так молода и испугана, не будь у нее ребенка, она могла бы во всем разобраться гораздо раньше. И принять иное решение. Но теперь исправлять ошибку было слишком поздно.

Но еще не поздно вернуть хотя бы частицу того, чего они лишились.

Мэри медленно поднялась и подошла к Чарли. Он не шелохнулся. Он стоял неподвижно, боком к темному стеклу, в котором отражался его четкий профиль. Не сознавая, что делает, Мэри обвила обеими руками его шею. Поначалу он сопротивлялся, а потом с приглушенным всхлипом обнял ее. Пресс-папье, согретое его руками, вдавилось ей в спину.

Мэри запрокинула голову, и их губы встретились. Почему никто, кроме Чарли, никогда не целовал ее вот так? Поцелуй длился вечно. «Как падение, – мелькнуло у нее в голове, – медленное погружение в бездонный омут». Пресс-папье с гулким стуком упало на пол. Чарли зажал ее лицо в ладонях и притянул к себе так жадно, как задыхающийся человек глотает свежий воздух. На миг и Мэри ощутила ту же неотвратимую потребность. Как ей жить без Чарли? Выживет ли она?

И в то же время происходящее было таким правильным и знакомым, ее окутывал запах мыла, крема для бритья и особый аромат кожи, присущий только Чарли. Под его нижней губой остался клочок щетины, ускользнувший от бритвы. Мэри по-кошачьи провела по нему языком, и Чарли издал гортанный стон. Она едва дышала, так крепко он сжимал ее в объятиях, но и не думала вырываться. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом.

– Останься на ночь, – прошептал он, касаясь губами ее волос.

Об этом Мэри мечтала больше всего в жизни. Но, услышав, напряглась и отстранилась.

– Чарли, но что я скажу Ноэль? Не говоря уже о маме?

Он хотел самодовольно усмехнуться, но улыбка получилась кривоватой.

– Ты забыла, что нам уже давно исполнилось восемнадцать?

– Правда? А я и не заметила.

Улыбка сползла с его лица, он впился в нее серьезным взглядом.

– Я не стану уговаривать тебя, Мэри. Потому, что сейчас готов сказать что угодно, а это повредит нам обоим.

– Ладно. – Мэри переступила на дрожащих ногах. Ее подташнивало, желудок как будто свободно плавал где-то внизу живота.

– Ладно? Ты о чем?

– Я останусь, – объяснила она и приложила палец к его губам, мешая возразить. – Но не потому, что так хочешь ты, а потому, что этого хочу я, Только пообещай мне одно…

– Что?

– Что на завтрак мы не будем есть картофельную запеканку. – Несмотря на дрожь в коленях, она сумела улыбнуться. – Этого я не вынесу!

– Договорились. – Чарли улыбнулся и робко взял ее под руку с видом старомодного поклонника, предлагающего вечернюю прогулку. Даже Руфус запрыгал у его ног, напрашиваясь на приглашение.

И тут наступил миг, когда Мэри могла бы повернуться и уйти. Но затем Чарли протянул руку, отвел с ее щеки прядь волос, и она поняла, что обратного пути нет.

В спальне с огромным окном, обращенным к озеру, Мэри осторожно присела на кровать. Она была застелена выцветшим стеганым одеялом, которое, похоже, служило семье не первый десяток лет. Наследство его жены? Во внезапном приступе ревности Мэри представила себе, как Чарли и Вики вдвоем укрывались этим одеялом. Наверное, на этой постели они и зачали дочь.

Чарли сел рядом с ней, и старая сосновая рама кровати скрипнула под тяжестью его тела.

– Ты не передумала?

– Нет. – Она повернулась к нему, вдруг осознав, чего хочет – по крайней мере на минуту. – Просто обними меня, Чарли.

Какие бы сомнения ни терзали ее, в объятиях Чарли они развеялись. Как в самом начале… В выемку его плеча удобно умещалась ее голова. Волосы за ухом Чарли щекотали ей переносицу. Разница была в одном: теперь он обнимал ее изо всех сил, помня, что когда-то им уже пришлось расстаться.

– Знаешь, чего мне особенно недоставало? Твоего запаха. – Он провел ладонью по ее шее и продолжал приглушенным голосом: – Когда ты вернулась к родителям, я целый месяц не мог заставить себя поменять постельное белье. Все вещи вокруг казались мне частицами тебя, о тебе напоминало все – волосок в раковине, памятная записка, нацарапанная твоей рукой. А твой аромате… – Он помолчал. – Он преследовал меня повсюду. Первые несколько недель после переезда мне все казалось, что я что-то забыл в старом доме. Но я ничего не забыл. Просто на новом месте не чувствовал твой запах.

Это признание избавило Мэри от остатков осторожности, заставило ее выпустить воспоминания из тайников души. Она улыбнулась, касаясь губами его теплой шеи.

– А я по ночам часто лежала без сна, думая о тебе и гадая, вспоминаешь ли ты обо мне, – созналась она. – Я позвонила бы тебе, если бы знала, что мне не помешают. Но мама услышала бы мой голос.

Чарли вздохнул.

– Да, она даже не пыталась помочь нам.

Мэри ждала обычного прилива раздражения, но не ощутила его. Должно быть, сама не сознавая, она уже давным-давно простила мать.

– Она ни в чем не виновата, – продолжала она вслух. – Мне следовало набрать номер. Я должна была сказать тебе… – Она не договорила. Не во всем было легко признаться.

– Сказать мне что?

Она подняла голову. Сквозь слезы его лицо казалось размытым.

– Что я совершила ошибку.

– Как долго я ждал, когда ты это скажешь. – Он коснулся ее ресниц, и по щеке скатилась слезинка.

Чарли медленно раздел ее, потом разделся сам. Обнаженные, они вытянулись на постели. Все было, как в недавнюю ночь: немного страшно, но не так, как представлялось Мэри. Тогда она действовала, повинуясь порыву: все вышло случайно. Но на этот раз она понимала, на что идет. Последствия были очевидны. Кому-нибудь из них эта ночь причинит мучительную боль. А может, пострадают они оба.

Но в эту минуту ничто не имело значения. Перестал существовать весь мир. Уцелели только они и теперь лежали лицом к лицу, согревая друг друга.

«Какой он худой – кожа да кости», – думала Мэри. Так часто говаривала мать Чарли. Его ноги были длинными, даже пальцы на ногах. Мэри провела ладонью по выпирающим ребрам Чарли. Она любила его целиком. Любила его худобу, ровные плоскости мышц, похожие на грани драгоценного камня. Ей нравилось, что он не стеснялся ее прикосновений к самым неожиданным местам – к ямкам под коленями, к заросшим подмышкам. Это не казалось ему странным. Он вовсе не считал Мэри чудачкой или извращенной женщиной. Все происходящее нравилось ему так же, как и ей.

Мэри выгнула спину, едва он прикоснулся губами к ее груди, вобрал в рот сначала один, а потом второй сосок. Это была изощренная ласка. Мэри захотелось плакать. Именно этого она ждала много минут, часов и лет. Воспоминание о недавней ночи, когда Чарли предавался с ней любви на траве, превратилось в сладкий сон, после которого, пробудившись, она снова очутилась в его объятиях. Она тихо заплакала, когда он спустился ниже, упиваясь ее вкусом, исследуя ее языком. Наслаждение накатывало на нее чередой волн.

Он поднялся на колени, наклонился над ней. Его лицо скрывала тень.

– Я не слишком спешу? – прошептал он.

Мэри только покачала головой – говорить она не могла, у нее перехватывало дыхание. Чарли все понял и постарался не спешить. Он медленно проскальзывал в нее, заполняя ее целиком. Мэри зажмурилась, чтобы получше запомнить это мгновение. Их тела покрылись потом, липли друг к другу и при прикосновениях издавали негромкие чмокающие звуки. Мэри знала: она кончит, стоит ей слегка приподнять бедра. А этого она пока не хотела. Она жаждала продлить ощущения, растянуть блаженные минуты.

– Чарли… – прошептала она, запуская пальцы в его волосы и касаясь кожи. Она сама не понимала, что собирается сказать. Не успев оформиться, мысль отложилась где-то в подсознании. Если бы она сумела выразить ее, то спросила бы: «Почему в тот день ты не увез меня? Почему не взял за руку и не увел прочь?»

Чарли осторожно двигался внутри ее, наслаждаясь каждым ударом, который приближал их к завершению сегодняшнего вечера. Луна заглядывала в окно безмятежным немигающим глазом. Даже над озером воцарилась тишина. Не слышалось ни криков птиц, ни шелеста листьев. Казалось, весь мир затаил дыхание.

Экстаз охватил Мэри внезапно.

Чарли взлетел на вершину спустя мгновение, что-то выкрикнув сквозь стиснутые зубы. Он содрогался, запрокинув голову, капли пота теплым дождем сыпались на лоб и щеки Мэри.

Потом они долго лежали неподвижно, прислушиваясь к биению сердец и оставаясь соединенными. Мэри не знала, где кончается ее тело и начинается тело Чарли. Так бывало с ним всегда.

Наконец он перекатился на бок.

– Ты лежишь так тихо, – произнес он, отводя с ее виска прилипшие волосы.

– Я просто задумалась.

– О чем?

– О яблоках. – Она улыбнулась, глядя в потолок. – Помнишь тот маленький сад возле загона? На ветках, свисающих через ограду, никогда не оставалось ни единого яблочка.

Краем глаза она заметила на лице Чарли улыбку.

– Да, помню. Эти яблоки были по вкусу лошадям.

Мэри потянулась, с удовольствием слушая хруст суставов. Даже легкая боль во всем теле казалась ей блаженством.

Они лежали рядом, держась за руки в темноте и продолжая молчать, чтобы не разрушить чары. Оба знали, что вскоре реальность вторгнется в их мирок. Мэри придется встать, чтобы позвонить домой. Чарли босиком прошлепает в кухню и выключит духовку, из которой уже давно пахнет подогретой запеканкой. Но пока безмятежные минуты текли одна за другой, а луна все заглядывала в окно.

Мэри представилось, как она кусает яблоко. Она почти ощутила его кисло-сладкий вкус, почувствовала, Как прозрачный сок стекает по подбородку. Она помнила, как в воздухе пахло яблоками. И Чарли, ее Чарли, стоял рядом, рослый и гибкий, с обветренными щеками, и тянулся к самой высокой ветке.

На следующее утро, приехав домой около десяти часов, Мэри с удивлением обнаружила, что ее мать уже встала – с помощью Ноэль, которая без особого успеха пыталась снять с нее ночную рубашку. Дорис не сопротивлялась, но и не помогала ей. Она просто сидела, безвольно опустив руки. Как кукла из сушеных яблок в витрине магазина «Корзина».

– Бабушка, если ты мне не поможешь, я не смогу раздеть тебя. – Ноэль сумела высвободить из рукава одну руку и держала вторую, продевая ее в рукав.

– Ради Бога, не кричи! Я еще не глухая. – Голос Дорис был приглушен складками ткани, закрывшей лицо.

– Я не кричу, – спокойно ответила Ноэль. – Я только хочу…

Мэри шагнула к ним.

– Дай-ка я помогу.

Вместе им удалось снять рубашку.

Ноэль благодарно взглянула на мать поверх бабушкиной головы, седые волосы на которой торчали дыбом и походили на пух, вылезающий из вспоротой подушки.

– Вот и хорошо, бабушка, а теперь мы поможем тебе дойти до ванной. Я уже приготовила тебе горячую ванну. Ты сможешь встать? Вот так. Отлично, у тебя все получается.

– Я еще не инвалид, – фыркнула Дорис, когда Мэри и Ноэль взяли ее под руки. – Просто после вчерашнего немного ломит кости. Если бы не эта отвратительная женщина… – Она нахмурилась, не глядя на дочь и внучку. – Кто, ты говоришь, она такая? Учительница Эммы? Ох уж эти мне нынешние школы! Каждый Том, Дик и Гарри мнит себя знатоком детской психологии!

– Это был психолог из суда, помнишь, бабушка? – терпеливо объяснила Ноэль уже в десятый раз. Она выглядела бледной и измученной, но более сдержанной, сосредоточенной, чем-то напоминая судно, которому удалось взять верный курс.

– А что случилось? – спросила Мэри.

– Она потеряла равновесие и упала. Вчера, когда здесь была доктор Хокинс. – Ноэль поджала губы и умолкла.

– Хокинс? Кто это? Моего врача зовут Хэнк Рейнолдс. Можешь убедиться сама. – Дорис указала на столик в углу, на котором лежала записная книжка в красном переплете.

У Мэри упало сердце. Неужели ее мать лишилась рассудка? Думать об этом было невыносимо. Обнаженная, Дорис выглядела особенно немощной, ее кожу сплошь покрывали морщины, плоские груди висели, как пара старых носков. Мэри вдруг осознала, что ее мать всего несколькими годами моложе тех старых дам из церкви, которых она навещала когда-то, затворниц, к которым Дорис заходила дважды в неделю, выполняя мелкую домашнюю работу и принося еду. В то время Мэри была еще ребенком, и эти женщины казались ей совсем дряхлыми. А теперь одной из них стала ее мать. Мэри вдруг растерялась, словно из виду исчез с детства знакомый ей ориентир.

– Горячая ванна пойдет тебе на пользу, мама, – весело и бодро произнесла она, надеясь, что мать не спросит, где она провела минувшую ночь. Вдвоем с Ноэль они усадили Дорис в ванну.

Наблюдая, как Ноэль осторожно трет спину Дорис намыленной губкой, Мэри пережила головокружительный приступ дежа-вю. Она уже видела подобную сцену, только теперь ее участницы поменялись ролями. А прежде Дорис водила мочалкой, а малышка Ноэль лежала в ванне. У Мэри защемило сердце.

Как будто прочитав ее мысли, Ноэль улыбнулась бабушке и заметила:

– Мне вдруг вспомнилось, как ты мыла меня, когда я была маленькой.

– Да, ты была похожа на крошечную скользкую рыбку, – усмехнулась Дорис.

– А ты грозила, что отнимешь у меня резинового утенка, если я не перестану брызгаться и вертеться. – Ноэль засмеялась, и Дорис ответила ей ласковым смехом.

Мэри не верила глазам, понимая, насколько близки ее мать и дочь. Внезапно она позавидовала их дружбе, пожалела, что не может так же просто делиться воспоминаниями ни с Ноэль, ни с Дорис. «А может, еще не поздно?» – шепнул ей внутренний голос.

Вымыв Дорис, Мэри и Ноэль помогли ей встать и насухо вытерли. Она тяжело опиралась на них. Один раз Мэри поскользнулась на мокрых плитках пола и чуть не упала. Она видела, с каким трудом Ноэль удерживается на ногах. Вдвоем они сумели надеть на Дорис чистую ночную рубашку и довести ее до постели. Дорис легла со вздохом изнеможения.

– Вот уж не думала, что можно так устать, ничего не делая, – проворчала она.

– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь пожевать? – предложила Ноэль. – Чаю с тостами?

Дорис покачала головой:

– Нет, лучше я полежу с закрытыми глазами и немного отдохну. – Сквозь мокрые волосы просвечивало ее розовое темя. Почему-то это придавало ей совсем беспомощный вид.

Помедлив, Ноэль вышла. Мэри собиралась последовать за ней, но мать негромко окликнула ее:

– Мэри Кэтрин, ты не могла бы почитать мне?

Мэри застыла, взявшись за дверную ручку из граненого стекла. Пока с Ноэль не случилась беда, мать ни о чем никогда ее не просила – разве что передать соль или купить пакет молока. Мэри медленно обернулась и подошла к кровати. Устроившись рядом на стуле, она нерешительно спросила:

– Что ты хочешь послушать?

– Библия на тумбочке.

«Ну конечно, – подумала Мэри. – А что еще она может читать? «Любовника леди Чаттерлей»?» Она потянулась за потрепанной Библией в кожаном переплете. Спальня матери, где раньше спал и отец, представляла собой склад старой мебели, перенесенной из других комнат, и фарфоровых безделушек – таких же, что заполняли полки внизу, но тем не менее здесь Мэри охватило умиротворение. Солнечный свет пробивался сквозь жалюзи и длинными полосами падал на потертый синий ковер и стеганое одеяло в цветочек. Снизу доносились шаги Ноэль и звон посуды.

Библия открылась на странице, заложенной выцветшей красной ленточкой, но, прежде чем Мэри начала читать, ее мать вдруг произнесла:

– Знаешь, тебе не удалось провести меня. Вчера ночью ты звонила не из города. Я знаю, где ты была. У Чарли.

Мэри была слишком потрясена, чтобы отрицать ее правоту.

– Как ты узнала?

– Я же видела, как вы смотрели друг на друга. И потом, – хитро добавила Дорис, – ты приехала в той же одежде.

Мэри рассердилась, поняв, что ее поймали на лжи, от которой ей следовало бы отказаться сразу. Она глубоко вздохнула.

– Мы с Чарли взрослые люди, мама. Мы сами знаем, что нам делать.

– Думаешь, я в чем-то упрекаю тебя? О, дорогая… – Дорис коснулась ее руки. На ощупь ее кожа казалась слишком свободной, как перчатка не по размеру. – В моем возрасте уже не до упреков.

От неожиданности Мэри не сразу нашлась с ответом. Когда ее мать успела измениться? И еще: когда мать в последний раз называла ее дорогой? Так давно, что Мэри не могла припомнить. Ей вновь показалось, что ее лишили уверенности в себе. Ласковое обращение матери звучало так знакомо. Но что же дальше?

– Я не подозревала, что это так заметно… – наконец пробормотала она.

– Этого не заметит только слепой. – Дорис усмехнулась. – Вы настроены серьезно?

– Не знаю.

– А если бы знала, сказала бы мне?

– Наверное, нет.

В комнате повисло напряженное молчание. И вдруг Дорис удивила дочь, признавшись:

– Я не всегда была справедлива к тебе и твоей сестре.

«Не к нам обоим, а только ко мне», – мысленно поправила Мэри. Она перевела взгляд на окно, за которым по веткам тиса прыгала белка. Минувшей ночью Мэри спала всего четыре часа, боясь потерять хотя бы минуту, проведенную в объятиях Чарли, и теперь с удовольствием прилегла бы вздремнуть. Она не нуждалась в этой исповеди, вызывающей у нее неловкость. Мать опять заставила ее почувствовать свое превосходство.

– Но с нами же ничего не случилось, – наконец выговорила Мэри.

– Это еще как посмотреть. Жаль только… – Дорис сделала паузу, и на ее лице появилось незнакомое Мэри выражение. Раскаяние? Способна ли мать на такие чувства? Затем ее лицо вновь стало строгим. – Впрочем, не важно. Так или иначе, я уверена, вы с Чарли во всем разберетесь. – Она смежила веки, откинула голову на подушку в старой розовой наволочке. Постепенно ее пальцы, сжимающие руку Мэри, ослабели и разжались.

Мэри открыла Библию. «Значит, вот как полагается поступать взрослым дочерям, – думала она. – Забывать о прошлом. Прощать». Проглотив ком в горле, она начала читать:

– «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих…»

Дорис быстро уснула. Мэри на цыпочках вышла из комнаты и спустилась в кухню, принюхиваясь к аромату свежесваренного кофе. Заметив, что Ноэль уже поставила для нее прибор, Мэри села за стол.

Ноэль подала ей на тарелке яичницу из двух яиц и треугольнички поджаренного пшеничного хлеба с маслом.

– Выглядит аппетитно, – заметила Мэри, вдруг почувствовав, что проголодалась.

– Бабушка уснула? – Ноэль наполнила кружки, перенесла на стол свою тарелку и села напротив матери.

Мэри кивнула, прихлебывая кофе.

– Чтобы убедиться, я прочла ей о Содоме и Гоморре. Никакой реакции. – Она посмотрела на дочь поверх края кружки. – А теперь расскажи, что случилось вчера. Я хочу знать все.

Ноэль устало вздохнула.

– Это длинная история. Может, оставим ее на потом? – Солнечный свет, льющийся в окно, падал на ее темные кудри, зажигая в них красноватые блики.

Мэри вдруг почувствовала себя уязвленной.

– Хорошо.

Ноэль примирительно коснулась ее руки.

– Я только хотела попросить тебя немного подождать.

Тепло расплылось по руке Мэри, достигло ее груди и согрело изнутри. Она задумалась о недавнем разговоре в спальне матери и принялась гадать, сумела бы она еще много лет назад расслабиться в присутствии Дорис.

– Почему бы и нет? – беспечно отозвалась она.

За завтраком они поговорили о другом – о саде соседки, миссис Инклпо, о новых шторах, которые Ноэль собиралась сшить для кухни, о котятах Элис Хеншоу, о покупке мульчи – словом, о том, что не волнует и не задевает душу. Вскоре они перешли к более важным темам, и к тому времени, как завтрак завершился, Ноэль рассказала матери, как прошел вчерашний день. Даже про встречу с Джуди Паттерсон.

Мэри недоверчиво покачала головой:

– По-моему, она еще легко отделалась. Я задушила бы ее голыми руками!

– Знаешь, забавно, но Джуди помогла мне прозреть. Я поняла, что многое должно измениться. В том числе и я сама. Мне опротивела роль жертвы.

Мэри поняла, что даже без ее помощи Ноэль найдет в себе силы, чтобы преодолеть испытание.

– Что же будет дальше?

– Дождемся, когда доктор Хокинс представит суду свой отчет.

– И долго понадобится ждать?

– По словам Лейси, пару недель, но, надеюсь, не больше. А тем временем я буду продолжать видеться с Эммой. Это лучше, чем ничего.

Мэри вновь поразилась перемене, свершившейся в дочери, спокойной решимости, которая сквозила в каждом ее жесте и слове.

Она взглянула на стенные часы. Была только половина двенадцатого, а ей казалось, что с тех пор, как она вынырнула из теплой постели Чарли, прошел уже целый день.

– У тебя есть планы на сегодня? – вдруг спросила она.

– Никаких, – отозвалась Ноэль. – А что?

– Просто я хотела нанести визит одной давней подруге. И я не прочь взять тебя с собой.

– Я ее знаю?

Мэри покачала головой, грустно улыбаясь воспоминаниям, налетевшим подобно метели.

– Нет, но она тебе понравится.

Лютеранское кладбище, на котором похоронили Коринну, было самым старым в Бернс-Лейк – оно появилось в конце XVII века, когда в этих краях обосновались переселенцы из Голландии и Германии. Старинную церковь давным-давно смыло наводнением, вместо нее выстроили новую, более современную, но не у кладбища, а в городе. А кладбище уцелело. Оно располагалось на склоне холма, обращенном к реке Шохари-Крик. Громадные вековые деревья местами росли так густо, что образовывали над могилами живую беседку, острые углы могильных плит стерлись от времени и непогоды, надписи на них местами стали совсем неразборчивыми. Надгробия казались Мэри стариками, ищущими утешения друг у друга.

Ржавые ворота открылись, протестующе скрипя. Недавно пробило час дня, вокруг не было ни души. Мэри задумалась: была ли Коринна последней, кого похоронили здесь? Даже в то время кладбище казалось древним и заброшенным. Она помнила, что родители Коринны выбрали его только потому, что здесь у них был свой участок.

Она огляделась. Солнечные пятна лежали на высокой траве, гранитные надгробия покрылись пылью и заросли мхом, Одни выглядели более неухоженными, чем другие. И лишь на некоторых могилах лежали цветы. Возле одного надгробия, с эпитафией «Его любили при жизни, о нем скорбят после смерти», в банке из-под кофе стоял давным-давно засохший букет.

– Не могу поверить, что прошло уже тридцать лет, – тихо произнесла Мэри, шагая по дорожке между могил. – Я помню похороны Коринны так, словно это было только вчера.

– Однажды, вскоре после свадьбы, я спросила Роберта про нее, – призналась Ноэль. – Я помнила твои рассказы о том, как они встречались в старших классах. Но он заявил, что почти не помнит ее. Думаю, дело в том, что вскоре после смерти Коринны погиб его брат. – Она повернулась к Мэри. – А ты знала, что Бак был любимцем их матери?

Новость не удивила Мэри.

– Его любили все, – сказала она. – В отличие от Роберта он всегда был славным парнем. Правда, я его почти не знала.

– Гертруда увешала его фотографиями весь дом. Сказать по правде, от этого дом выглядит жутковато. Как святилище. – Ноэль отвела в сторону низко свисающую ветку. – Конечно, я знакома с ней сравнительно недавно, но мне всегда казалось, что после смерти Бака Гертруда сразу постарела.

– Смерть ребенка – трагедия для любой женщины.

– Каждый год в день его смерти Гертруда приносит на могилу цветы. – Ноэль обхватила себя руками и поежилась, как от холода, – Дюжину белых роз, перевязанных красной лентой. Наверное, это какой-то символ, а какой именно – не знаю.

– А мать Коринны, кажется, после похорон ни разу не бывала здесь, – заметила Мэри. – Из разговора с ней у меня сложилось впечатление, что она старается не вспоминать, как умерла Коринна.

– Однажды я думала о самоубийстве. – Ноэль помедлила у могильной плиты, которую почти скрывала из виду высокая трава. – Каждый день я клялась себе бросить пить, но никак не могла. Мне казалось, что смерть – это самый простой выход.

– О, детка… – Мэри замерла, боясь услышать продолжение.

Но лицо Ноэль осталось спокойным.

– Но когда родилась Эмма, все изменилось. Конечно, к тому времени я уже бросила пить, но с того момента, как я впервые взяла на руки Эмму, я поняла, что в моей жизни нет ничего важнее ее.

Мэри вспомнила о неродившемся ребенке Коринны и содрогнулась.

Они двинулись дальше по тропе.

– Кажется, мы на месте. – Мэри указала на изваяние ангела почти в человеческий рост, со сломанным крылом – ориентир, по которому она привыкла разыскивать могилу Коринны.

Но Ноэль даже не взглянула на ангела. Она ошеломленно уставилась на увядающие цветы на могиле Коринны: белые розы, перевязанные ярко-красной лентой.

Глава 12

В тот же день в «Реджистере» была опубликована обзорная статья о давних узах, связывающих Роберта Ван Дорена и сенатора Ларраби. Пока Ноэль и Мэри возвращались с кладбища, преследуемые мыслями о таинственных розах на могиле Коринны, на другом конце города Чарли осточертело отвечать на гневные телефонные звонки. Еще несколько компаний, в том числе Гидеона Форда, продающего машины, отказались от публикации рекламных объявлений. Постоянно названивали рассерженные сторонники Ван Дорена. Чарли выслушал по крайней мере одну неприкрытую угрозу и серьезное предупреждение от адвоката Ларраби из Олбани.

К следующему утру шумиха улеглась, или это была лишь видимость. В пятницу в половине шестого утра Чарли разбудил звонок охранника, который, прибыв в редакцию «Реджистера», обнаружил, что все до единого окна на первом этаже здания разбиты. К тому времени как приехал Чарли, подозреваемый уже был арестован: этого юношу, уже имевшего дело с правосудием, звали Данте Ло Прести.

Первой реакцией Бронуин, узнавшей об этом, была ярость. Данте не сделал бы ничего подобного! Она была так же убеждена в его невиновности, как и в виновности этого мерзавца, мужа Ноэль. Но вскоре ее начали терзать сомнения. Ей вспомнилось, как Данте подумывал бросить работу и уехать из города. А для этого ему требовались деньги. К тому же Бронуин пришлось признаться, что Данте порой внушал ей страх. Не он ли придавал этому парню притягательность? Рядом с Данте Бронуин всегда казалось, что она идет по самому краю пропасти.

А эти странные поручения Роберта – сомнительные, если не сказать противозаконные!

Бронуин решила, что не успокоится, пока не докопается до истины.

В два часа дня, едва узнав, что Данте выпустили под залог, Бронуин понеслась на велосипеде на Сэшмил-роуд, где жил Данте, и вскоре подъехала к дому напротив конторы компании, занятой сбором лома и сносом зданий.

Данте появился на пороге, усталый и встрепанный, с покрасневшими глазами и густой щетиной на подбородке. В течение минуты, показавшейся бесконечной, он смотрел на Бронуин молча, а ее волнение стремительно нарастало. Они не виделись с тех пор, как побывали на кладбище. Несколько раз они разговаривали по телефону, старательно делая вид, будто ничего не произошло, что Бронуин не пыталась втянуть его в свою затею, а Данте не признался в том, что работает на Роберта. Каждый раз, вешая трубку, Бронуин ощущала злость, растерянность и обиду. Одно она понимала ясно: слухов слишком мало, чтобы признать его виновным.

– Значит, ты уже все знаешь. – Данте отступил, пропуская ее в дом. Он был босиком, в смятой серой футболке и темно-синих спортивных штанах.

– Да, я слышала.

Бронуин окинула быстрым взглядом полутемную гостиную с задернутыми шторами. Как обычно, здесь был беспорядок. Повсюду валялись журналы, банки из-под пива и переполненные пепельницы. Доска над телефоном пестрела записками.

Данте прошел мимо, не только не поцеловав, но даже не взглянув на нее. В горле Бронуин возник комок, словно она проглотила таблетку аспирина, ничем не запивая ее.

– Хочешь пива? – спросил он из кухни.

– Нет, спасибо. Ты забыл, что я не пью?

Он появился с банкой пива в одной руке и банкой кока-колы – в другой.

– Прости, вылетело из головы. Не хочешь расстраивать отца? Хватит и того, что ты тайком от него встречаешься с настоящим бандитом. – В его голосе прозвучал сарказм, который не понравился Бронуин.

Она ощетинилась.

– Ты несправедлив ко мне. Полицию на тебя натравила не я. И мой отец тут ни при чем. – Бронуин почти выхватила банку из руки Данте.

– Вот как? Значит, виновником преступления совершенно случайно оказался мерзавец, сбивающий с пути единственную дочку? – В сероватом свете глаза Данте казались почти черными. Его лоб блестел от пота. С улицы доносился лязг стали и грохот – казалось, целое стадо динозавров жевало жесть.

– Слушай, хватит мстить мне. Я на твоей стороне. – Бронуин вскрыла банку и уселась на диван. – Если ты скажешь, что не ты бил стекла, я поверю тебе на слово.

– Ничего подобного я не делал, – резко выпалил Данте.

Бронуин вгляделась ему в глаза. Обстоятельства говорили против Данте, но внутренний голос шептал Бронуин: «Он говорит правду». Она не знала, как поняла это, просто поняла, и все. Чтобы протянуть время, она глотнула кока-колы.

– Ладно, продолжим разговор. Ты работаешь на Роберта, значит, имеешь представление о том, кто настоящий виновник.

– Ни черта я не знаю! Сегодня я спокойно работал, и вдруг этот кретин Уэйд Джуитт вызвал меня на допрос. А потом – бац! – появился протокол, у меня сняли отпечатки пальцев, и все такое прочее. – Данте хлебнул пива с яростью жертвы несправедливости.

– А кто внес залог?

– Мой босс. Представляешь себе? Скряга все-таки расщедрился!

– Значит, он порядочный человек.

– Черта с два! Теперь мне лет десять придется лизать ему пятки. От старины Стэна не дождешься даже бесплатных обедов.

– И давно ты стал таким циником? – спросила Бронуин.

– С тех пор, как провел все утро в камере, глядя, как блюет какой-то забулдыга. – Взгляд Данте скользил по ней, как холодная вода. – Но зачем тебе знать об этом? Тебя же никогда не наказывали – разве что оставляли в школе после уроков.

– Данте, зачем ты это делаешь? – Бронуин была на грани слез. В темном экране телевизора она увидела свое искаженное отражение – крохотное личико над неестественно вытянутым телом. Ее кулаки выглядели громадными, как в мультфильме.

У Данте поникли плечи, он издал вздох, похожий на стон. Подойдя к дивану, он сел рядом с Бронуин и уронил голову на ладонь. Густые темные вихры торчали между его пальцев.

– Прости, – пробормотал он. – Напрасно я сорвал злость на тебе.

Бронуин робко погладила его по спине, его мышцы так напряглись, что казалось, будто она ласкает доспехи. В полутьме зловеще темнела татуировка.

– Ничего, – ответила Бронуин. – Я знаю, ты не хотел.

Последовало долгое молчание, которое нарушал лишь гул древнего вентилятора. Вскинув голову, Данте устремил на Бронуин усталый взгляд.

– Честное слово, я не знаю, кто это сделал. Так я и сказал сначала полицейским, а потом судье. Но строго между нами, это не вся правда.

Бронуин вздрогнула.

– О чем ты говоришь?

В душе Данте шла отчаянная борьба. Наконец он заговорил:

– Только пообещай, что никому не скажешь об этом, ладно? Потому что этого человека я боюсь. Когда на меня нападают в темном переулке, я знаю, как отбиться. Но этот тип… мне страшно, понимаешь?

Бронуин облизнула губы, сухие, как пережаренный тост.

– Мы говорим о том, о ком я думаю?

Данте кивнул и отхлебнул еще пива.

– Один из его людей предложил мне работу. Сказал, что мистеру В. нужна моя помощь. Это никому не повредит, уверял он. Никто даже не узнает, что виноват я. А я послал его, отказался наотрез. Объяснил, что готов доставлять пакеты, но бить стекла в чужом доме – это не по мне. А он уставился на меня и заявил: «Такого босс не прощает. Об этом ты скоро пожалеешь».

– И что ты ответил? – затаив дыхание, выговорила Бронуин.

– Ничего. А вскоре меня арестовали. – Данте гневно встряхнул головой.

«Значит, я была права, – думала Бронуин. – Роберт – всем негодяям негодяй, такие попадаются нечасто». Внезапно ее пронзила пугающая мысль. А если ее сестре грозит опасность потерять не только ребенка? Вдруг на карту поставлена жизнь Ноэль? Она содрогнулась и сжала банку так крепко, что на ней остались вмятины от пальцев.

– Но если ты невиновен, какие доказательства тебе предъявили?

– Доказательства? – Данте презрительно скривил губы. – А зачем? Им просто нужен был козел отпущения. Всем и каждому известно, что этот болван Джуитт продался со всеми потрохами тому, о ком мы говорим. Не надо быть гением, чтобы понять это.

– Помощник шерифа – сообщник Роберта? – Происходящее вдруг показалось Бронуин дешевой мелодрамой, эпизодом из сериала «Диагноз – убийство». Она даже улыбнулась, но следующие слова Данте стерли улыбку с ее лица.

– Если Роберт прикажет, Джуитт убьет тебя и объявит, что произошел несчастный случай, – ровным деловитым тоном объяснил Данте. – Помнишь, ты просила у меня помощи? Я испугался не полиции, а того, что он сделает с нами, если поймает. – Он обернулся и крепко взял ее за локоть. – Обещай, что ты и близко не подойдешь к его офису. Поклянись мне, Брон!

– Хорошо, клянусь. – Забота Данте вызвала у нее тайный трепет. Но сама Бронуин уже успела прийти к тому же выводу: в одиночку пытаться проникнуть в офис Роберта – безумие.

– Я серьезно. Ты можешь погибнуть.

Бронуин склонила голову набок и прищурилась.

– А ведь ты что-то знаешь. Не только то, что он подсылает своих бандитов бить стекла в папиной редакции. – Бронуин вдруг заволновалась. Возможно, у нее появится козырь получше, чем бумаги из сейфа.

Данте отпустил ее локоть, на котором остались отпечатки глубоко вдавившихся пальцев.

– Поверь, я хотел бы хоть что-нибудь знать. Но он чертовски осторожен. Можешь не сомневаться: вчера ночью его вообще не было в городе, не то что возле редакции.

– Но почему ты решил, что шериф – его сообщник?

– Во-первых, рассчитал время. – Данте взял с журнального стола сигареты. Пока он прикуривал, Бронуин заметила, что у него дрожат руки. – В полицию позвонили в пять утра. А патрульные машины приехали в редакцию только в половине шестого. Спрашивается, где они болтались целых полчаса?

– Папа говорит, что они были на другом конце города.

– Все пять патрульных машин оказались в одном месте в одно и то же время? Удачное совпадение. – Презрительно фыркнув, Данте выпустил изо рта струю дыма. – Зато виновника полицейские нашли почти мгновенно!

– Если ты говоришь правду, – отозвалась Бронуин, продолжая сомневаться, – если шериф действительно подкуплен, значит, Роберту может сойти с рук даже…

– Убийство, – закончил за нее Данте.

Кровь отхлынула от лица Бронуин. Холодок пополз по ее телу, руки покрылись мелкими, как песчинки, мурашками.

– О Господи! Ты серьезно?

– Как никогда.

– А моя сестра? А если он… решит избавиться от нее? – Бронуин задрожала и обхватила себя руками. – Боже мой, Данте… вот теперь мне действительно страшно.

Когда он обнял ее за талию и привлек к себе, Бронуин не стала сопротивляться. От Данте пахло потом, но она не обращала на запах ни малейшего внимания. Как ни странно, она по-прежнему доверяла ему, хотя он провел все утро в тюрьме. Бронуин прижалась к нему. Их близость пробудила в ней странные, волнующие ощущения – так бывало с ней, когда она голышом купалась в озере по ночам.

Данте вдавил сигарету в пепельницу, рассыпая алые искры, и вдруг впился в губы Бронуин – изо всех сил, лаская ее языком так, что она ощутила твердость его зубов. Данте впервые целовал ее так жадно, словно считал все, что до сих пор было между ними, разминкой, подготовкой к сегодняшнему дню.

Бронуин не успела опомниться, как очутилась лежащей на диване. Несколько минут они целовались, пока кожа вокруг губ Бронуин не начала саднить от колючей щетины. Между ее ног что-то пульсировало, будто туда проникла теплая ладонь. «Остановись!» – приказала она себе. Если отец узнает… в лучшем случае он сразу забудет о разбитых окнах. А Данте снова попадет в тюрьму, несмотря на освобождение под залог. Его посадят если не за вандализм, то за совращение несовершеннолетней.

Но остановиться Бронуин просто не могла. И не хотела.

Только когда Данте начал снимать с нее тенниску, Бронуин зашевелилась и отстранила его.

– А твои соседи? – задыхаясь, спросила она и одернула тенниску.

– При чем тут они? – Данте положил голову к ней на колени.

– Кто-нибудь из них может прийти в любую минуту.

– А, вот ты о чем! Тогда мы просто перейдем в спальню.

– Но там мы точно будем…

– Трахаться? – Он лукаво усмехнулся.

– Значит, вот что это такое для тебя? Просто… секс? – Бронуин разозлилась, почувствовала себя обманутой, но возбуждение не утихало.

– Послушать тебя, так это что-то неприличное. – Данте прищурился, и Бронуин показалось, что она с трудом балансирует на ступеньке высокой лестницы. – Слушай, Брон, ты не из тех девчонок, для которых главное – сколько денег парень потратит на них. Ты совсем другая. Просто ты этого еще не знаешь. Любой парень будет счастлив переспать с тобой, и он получит гораздо больше, чем просто секс, поверь мне. Я хотел бы стать таким счастливчиком. И уж тогда тебе будет не о чем жалеть.

Она уставилась на него.

– А если ты все это выдумал, только чтобы затащить меня в постель?

– Расслабься и узнаешь.

Данте обвел ее сосок кончиком пальца, и Бронуин пронзил сладостный трепет. Его губы изогнулись в понимающей улыбке, темные волосы разметались по ее коленям. Слова сорвались с губ Бронуин, прежде чем она успела их обдумать:

– Ладно, давай попробуем. Какая разница когда?

Данте лениво усмехнулся и одним гибким движением поднялся на ноги, увлекая ее за собой. Шагая по коридору, Бронуин вспоминала о бессонных ночах, когда она лежала в постели, стараясь не думать о тяжести внизу живота и искренне считая, что она больна, если ей так хочется просунуть ладони под одеяло. А потом она наконец перестала бороться с собой, решив, что о ее преступлении никто не узнает. Даже Макси.

И теперь она испытывала те же чувства. Как будто у нее остался единственный выход… иначе ей не пережить этот день.

Войдя в спальню Данте, Бронуин с удивлением отметила, что эта комната гораздо чище и опрятнее гостиной. Здесь стояла простая кровать и шкаф – из тех, что продаются в разобранном виде. На стене висела фотография знаменитого гонщика с его автографом, полка над стереосистемой была заставлена компакт-дисками. Данте поставил один из дисков, и комнату наполнил сладкий, протяжный голос Сары Маклаклин.

– А это не больно? – вдруг с беспокойством спросила Бронуин.

– Немножко. Но не бойся, я знаю, что делать.

Данте сел рядом и мягким жестом опрокинул ее на спину. Неожиданно он провел кончиком языка прямо по виску Бронуин, возле самого уголка глаза. Она вздрогнула. Казалось, все тепло тела скопилось между ее ног, а пальцы стали холодными.

Они долго целовались, потом он медленно раздел ее. Только когда она осталась совершенно обнаженной, он разделся сам. Бронуин лежала на спине, сжимая колени так крепко, что они дрожали, а Данте бормотал: «Расслабься…» Он осторожно раздвинул ее ноги – так, чтобы между ними поместилась его ладонь. Не торопясь, он с величайшей нежностью просунул в нее два пальца. За резким взрывом боли последовало ощущение, что между ног течет горячая влага. Бронуин приподняла голову и обнаружила, что внутренняя поверхность ее бедер испачкана кровью. Она тихо вскрикнула.

Ей всегда казалось, что потеря девственности – чрезвычайно важное событие. Ей представлялось, что это будет как в кино – со стонами и борьбой, завершающейся мучительным, кровопролитным ударом. Но случившееся напоминало удаление расшатавшегося зуба.

– А теперь – самое приятное, – прошептал Данте.

Он снова начал целовать и ласкать ее, пока легкая боль между ног не потонула в волнах наслаждения. Должно быть, Данте часто занимался этим, думала Бронуин, со множеством девушек, но почему-то эти мысли не вызывали у нее досады. Напротив, она расслабилась, доверилась опыту Данте. С ним ей не пришлось переживать неловкие моменты стыда и нерешительности. Не понадобилось объяснять, каких ласк жаждет ее тело.

Собственная смелость поражала Бронуин. Она касалась Данте там, где раньше ласкала только себя. Прежде она видела его обнаженным только до пояса, и даже в таком виде он вызывал у нее восхищение – выпуклыми сильными мышцами рук и груди, загорелым плоским животом, – но теперь она поняла, к чему ведет дорожка темных волосков, уходящая под ремень джинсов. Наконец-то она узнала, как выглядит набухший пенис. Мужской орган Данте изумил ее – длинный, толстый, опутанный пульсирующими венами. Она гладила его, пока Данте не отвел ее руку.

– Не надо! – простонал он. – Я кончу!

– Давай, – заявила Бронуин, вдруг охваченная любопытством. – Я не против.

– Нет, ты первая.

Он вытащил из ящика тумбочки презерватив и надел его, ловко разорвав пакетик. К тому времени как он вновь уложил Бронуин на спину и развел ее ноги пошире, она была более чем готова принять его. Она сама почти достигла экстаза. Проникновение причинило ей легкое жжение, а затем ее вновь подхватили волны удовольствия, заставляя забыть обо всем остальном. Данте двигался медленно, стараясь не сделать ей больно. На его лице застыло выражение беспокойства и заботы. Вернись сейчас к Бронуин дар речи, она объяснила бы, что чувствует себя бесподобно. В миллион раз лучше, чем когда она ласкала сама себя. И если он не остановится, она…

Оргазм обрушился на нее неожиданно. Она будто катилась вниз с высокого холма, навстречу теплому ветру. Спуск был таким долгим, что Бронуин ахнула.

– О, Данте… Боже мой… – Она прижалась к нему. «Так вот что это такое!» – мелькнула у нее отчетливая мысль.

Если бы оназнала, если бы только знала…

Через несколько мгновений он тоже кончил, издав победный крик. Бронуин видела, как его лицо исказилось в сладкой муке, и исполнилась гордости от того, что причина – близость с ней. Она сумела доставить удовольствие мужчине, заставить его содрогаться, задыхаться и вскрикивать. Бронуин улыбнулась, думая, что такой всесильной, должно быть, чувствовала себя и Клеопатра.

– Это было так здорово, – прошептала она, когда все кончилось.

– Просто здорово? – Данте перекатился на бок и с любопытством уставился на нее.

– Если я скажу еще что-нибудь, ты раздуешься от гордости. И не только там. – Она многозначительно указала на его пенис, упрятанный в презерватив. – Но в одном ты прав: это лучше всяких свиданий и концертов.

Данте усмехнулся, скользя взглядом по ее нагому телу, распростертому на смятых простынях. Бронуин перевернулась на живот, уперлась локтями в матрас и положила подбородок на ладони.

– И что, по-твоему, это было – секс или любовь?

– И то и другое.

– Как глава с двумя заголовками?

– Скорее как книга, которую надо прочесть, чтобы узнать, чем она заканчивается.

«Разве такое может закончиться?» – удивилась Бронуин.

Ее мысли вернулись к Ноэль, и она ощутила укол раскаяния. Пока она валялась голышом в постели, ее сестре грозила смертельная опасность. Надо что-то сделать, хотя бы предостеречь Ноэль. Но как? Если она просто повторит слова Данте, Ноэль спросит, откуда ей это известно. Значит, под угрозой окажется Данте. А если об этом узнает отец, он никогда не простит ее.

– Мне пора, – вдруг заявила она.

– Куда?

– К сестре.

– Прямо сейчас?

– Это очень важно. – Она вскочила и схватила с пола джинсы.

Данте привстал, явно желая переубедить ее. Наиболее красноречиво об этом свидетельствовал его орган, который опять начал пробуждаться к жизни. Но вдруг Данте пожал плечами, сел и вынул из тумбочки ключи от машины.

– Идем, – сказал он. – Я подвезу тебя.

* * *

Краткие свидания с дочерью стали для Ноэль почти привычными. Приходя в здание суда, она заставала там терпеливо ждущую Эмму. К груди девочка прижимала любимую плюшевую собаку, с худеньких плеч сползали лямки розового рюкзака с изображением Барби. Едва завидев мать, Эмма расцветала улыбкой, как утром на Рождество, стремглав бежала к двери и бросалась в объятия Ноэль. В сравнительном уединении отведенной для встреч комнаты они первые минут пять – десять только и делали, что обнимались и обменивались радостными возгласами. Эмма усаживалась на колени Ноэль, прижималась к ней, как в раннем детстве, иногда даже принималась сосать пальчик. А еще она просила читать ей самые детские книжки из тех, что Ноэль приносила с собой. Ее излюбленным чтением стали рассказы доктора Сюсса ^[4] «Зеленые яйца с ветчиной».

– «Больше всего я терпеть не могу зеленые яйца и ветчину!» – воодушевленно повторяла Эмма, как попугай.

Когда Ноэль наконец находила в себе силы отпустить дочь, они садились или ложились на ковер и в оставшееся драгоценное время просто играли. Чаще всего они разыгрывали сценки из жизни с куклами из рюкзака Эммы (ведущая роль, разумеется, всегда доставалась Барби, и чем ярче она была одета, тем лучше). Когда девочке надоедали куклы, на помощь приходил целый пакет книг и игрушек, присланный Триш. Последним, но чрезвычайно важным был обряд с мороженым. Ближе к завершению встречи Ноэль клала перед Эммой меню кафе-мороженого, Эмма несколько минут старательно изучала его и наконец останавливала выбор на своем давнем любимце, мятном мороженом с крошками шоколада.

Но как только мороженое было съедено, начинались слезы и мольбы. Предвидя это, Ноэль сжималась от страха, а по дороге домой не могла удержаться от слез. Это было страшнее предстоящих бессонных ночей. Но сегодня по какой-то причине расставание вышло особенно тягостным. Эмма, которая всего несколько минут назад оживленно перебирала фигурки животных в коробке, мгновенно залилась слезами и сразу же перешла к просьбам и уговорам.

– Я хочу с тобой! – рыдала она. – Я не хочу ждать папу!

– Дорогая, я тоже хотела бы увезти тебя с собой, – уверяла Ноэль, сама готовая расплакаться. Она усадила Эмму на колени, впитывая ее запах, ни с чем не сравнимый аромат ребенка, который она узнала бы даже в кромешной темноте. – Но пока судья не разрешает.

Во время предыдущей встречи она объяснила Эмме, что происходит, в выражениях, доступных пониманию ребенка. Она рассказала, что есть люди, в том числе и папа, которые думают, что бабушкин дом – не лучшее место для Эммы, поэтому сначала придется убедить их, что это отличный дом. Но никакие рассуждения не успокаивали Эмму: она отчаянно тосковала по матери.

– Я не люблю папу! Он плохой! – всхлипывала она.

Ноэль встревожилась.

– Папа плохой? Почему?

– Он не разрешает мне звонить тебе! Я просила! Я сама могу набрать номер, я помню его. Но он рассердился и начал кричать. – Эмма подняла опухшее, покрасневшее от слез личико. Ноэль с трудом удерживалась, чтобы не подхватить дочь на руки и не унести ее отсюда – и плевать на судью и на дуру в соседней комнате, толстуху с поросячьими глазками.

– А бабушка Герти? Она тебе нравится? – Ноэль стоило нечеловеческих усилий произнести эти слова спокойно.

– Иногда она возит меня на детскую площадку. – Всхлипы Эммы начали затихать.

– И в другие места тоже? – Ноэль вспомнилось, как большой белый «кадиллак» ее свекрови колыхался на ухабах дороги, ведущей к будущему торговому центру.

Эмма закивала, покачивая ногой в носке.

– Но там, где хоронят людей, мне не нравится.

Ноэль мгновенно насторожилась.

– Она возила тебя на кладбище?

Эмма закивала головкой, ее косички запрыгали.

– Туда, где лежит дядя Бак. Бабушка говорила, что сначала мертвых уносят на кладбище, а потом они попадают на небо.

Ноэль похолодела. Ей до сих пор не давали покоя увядающие розы на могиле Коринны. Их мог принести только один человек – Гертруда. Но почему? Коринна – не более чем давнее воспоминание, Роберт сам заявил, что почти не помнит ее.

В тот день, когда Ноэль с матерью побывали на кладбище, по дороге домой Мэри рассказала ей об отчете о вскрытии, где говорилось, что к моменту смерти Коринна была беременна. Возможно, именно поэтому Гертруда, сентиментальная до мозга костей, скорбела о потере внука, пусть даже неродившегося. Но почему она выбрала белые розы, как для Бака?

– Бабушка отвозила на кладбище цветы? – спросила Ноэль.

– Ага.

– Розы?

Эмма снова кивнула и положила головку на плечо Ноэль. Она уже успокоилась, только изредка всхлипывала.

– Папа говорит, что скоро у меня будет черепашка.

Ноэль порадовалась стремительной смене настроений малышки: она уже забыла о недавних слезах и счастливо улыбалась, предвкушая подарок.

– Черепашка? Замечательно!

Эмма перестала покачивать ногой.

– Мама, а что такое аколичка?

Ноэль поняла, что Роберт обсуждал ее с родителями в присутствии Эммы.

– Алкоголичка, – спокойно поправила она. – Это такая болезнь, Эм. Вроде аллергии. От алкоголя, который есть в вине, некоторые люди болеют. – Она глубоко вздохнула. – Твоя мама алкоголичка. Поэтому папа за ужином пьет вино, а я – нет.

– Дедушка говорит, что ты слишком сильно больна, чтобы жить со мной. – Дочка уставилась на Ноэль широко открытыми глазами. – Мамочка, это правда?

Ноэль прижалась щекой к макушке Эммы и дрогнувшим голосом ответила:

– Нет, детка. Ничто в мире не помешает мне быть рядом с тобой. Подожди еще немного, скоро мы будем вместе все время. Клянусь тебе.

Она сжала ручонку Эммы и перекрестила девочку. Ей вспомнилось, как она смотрела на распятие, сидя на бесконечных воскресных службах рядом с бабушкой. В детстве ей и в голову не приходило, что когда-нибудь у нее будет своя дочка, вообразить ее было труднее, чем Бога. А теперь Ноэль думала: «Значит, Бог есть, потому что иначе я не вынесла бы этого ужаса. Я давным-давно сошла бы с ума».

У двери она сумела с улыбкой обернуться и помахать дочери. Эмма, которую держала за руку социальный работник, помахала в ответ. Девочка с блестящими темными косичками показалась Ноэль самым маленьким солдатом в мире, участником ожесточенной битвы, смысла которой она не могла постичь.

Ноэль спускалась с крыльца понурив голову, потому не сразу заметила сестру. Бронуин окликнула ее, и Ноэль испуганно обернулась. Ее сестра стояла на залитом солнцем тротуаре, прикрывая глаза ладонью.

– Как здорово, что я тебя застала! А я боялась, что ты уже ушла. – Бронуин напоминала стройную газель в мешковатых джинсах и тенниске.

– А в чем дело? – спросила Ноэль, стараясь придать голосу беспечность.

– Мне надо поговорить с тобой. Ты очень спешишь?

– Куда мне спешить? Домой, чистить зубы? – Ноэль невесело усмехнулась. Меньше всего она была расположена к болтовне с сестрой. С другой стороны, что толку оплакивать свою судьбу? На собрании анонимных алкоголиков вчера вечером она припомнила нечто важное, о чем почти забыла: порой можно помочь самому себе, помогая кому-то другому. – Хочешь, посидим в парке? – предложила она.

– Лучше где-нибудь в другом месте. – Бронуин настороженно оглянулась через плечо, словно опасаясь слежки.

Ноэль сумела сохранить невозмутимость. В их семье часто шутили, что Бронуин способна превратить в драму даже такую мелочь, как вскрытое письмо. Наверное, в детстве она слишком начиталась романов о женщине-сыщике Нэнси Дрю. В то время Ноэль без сожаления отдала младшей сестре свою старую коллекцию книг, но теперь задумалась, не стала ли она невольной причиной нынешней склонности Бронуин к драматизму.

– Нам никто не помешает, – заверила Ноэль, взяв сестру под руку.

Бронуин снова оглянулась через плечо и наконец нехотя произнесла:

– Ладно… будем надеяться.

Вместе они перешли через улицу. В это время дня, да еще при жаре, в парке было почти безлюдно – если не считать нескольких стариков, сидящих на скамейках и прогуливающихся по тенистым аллеям. Позднее, когда станет прохладнее, матери приведут сюда детей, влюбленные устроятся на траве, перешептываясь и украдкой обмениваясь поцелуями.

Ноэль задумалась о Хэнке. Недавно, снова привезя бабушку к врачу, она почти убедилась, что собравшиеся в приемной смотрят на нее во все глаза, точно зная, какие чувства она испытывает. Могла ли она вести себя как ни в чем не бывало, когда думала лишь об одном – как Хэнк целовал ее?

Ноэль со вздохом опустилась на незанятую скамью у фонтана под огромной старой липой. Зной лишил ее остатков сил, даже в сарафане и сандалиях ей было жарко. Ноэль засмотрелась на бронзовую нимфу в фонтане, над которой повисло облачко мельчайших капель, и подумала, как приятно было бы сбросить сандалии и окунуть ноги в холодную воду.

Пару минут сестры молчали, погрузившись каждая в свои, ничуть не похожие мысли. Наконец Ноэль заговорила:

– Жаль, что сегодня тебя не было в кафе. – Сегодня у Бронуин был выходной. Мне пришлось просить незнакомую девушку погуще посыпать мороженое для Эммы шоколадными крошками.

Бронуин улыбнулась.

– Она опять выбрала мятное?

Ноэль кивнула. Они ухитрились сделать шутку даже из привычки Эммы всегда выбирать один и тот же сорт мороженого. Ноэль вытащила из сумочки свернутый листок бумаги, рисунок Эммы, и развернула его на коленях.

– Это я. – Она указала на фигурку с кудрявыми волосами, по обе стороны от которой стояли еще две фигурки. – А это бабушка и моя мама. Я объяснила Эмме, что бабушка Мэри пока живет с нами.

Бронуин склонила голову набок, придерживая длинные волосы рукой, и вгляделась в рисунок.

– Ты здесь немного похожа на Памелу Андерсон Ли. Откуда взялась эта огромная грудь?

– Само собой, не от меня. – К собственному удивлению, Ноэль рассмеялась. – В последнее время Эмма бредит куклой Барби. Очевидно, сходство с Барби, по ее меркам, высшая похвала. – Она со вздохом свернула рисунок и снова уложила его в сумочку. – Так о чем ты хотела поговорить?

– Сейчас объясню. – Бронуин нервно затеребила волосы, навивая прядь на палец. – Но сначала пообещай, что ничего не скажешь папе.

– Я не могу обещать, пока не узнаю, в чем дело.

– Ты ничуть не изменилась! – Бронуин закатила глаза, но спорить не стала. Из-за разницы в возрасте Ноэль всегда была для нее скорее второй матерью, нежели сестрой. – Ладно, слушай. Есть один парень. Его зовут Данте.

Ноэль удивленно уставилась на нее.

– Тот самый Данте, который разбил стекла в окнах папиной редакции?

Сестра нахмурилась.

– Человек считается невиновным, пока его вина не доказана, верно?

– О, вижу, нам грозят неприятности. Это тот парень, от которого папа велел тебе держаться подальше? – Ноэль недоверчиво покачала головой. – Господи, Брон! На такие выходки способна только ты. А папа знает?

– В том-то и дело, что не знает! И не должен узнать. Ты ведь ему не скажешь?

Ноэль вгляделась во встревоженное лицо сестры. Отец разозлится, это точно. И забеспокоится. Ноэль тоже охватило беспокойство. О чем только думала Бронуин, связавшись с каким-то растатуированным байкером? Недовольство отца наверняка станет самой ничтожной из ее неприятностей. А если этот парень обидит ее или, хуже того, испортит ей всю жизнь?

И вдруг Ноэль вспомнила свой собственный «удачный брак». Замужество с Робертом, взрослым, преуспевающим мужчиной, который ездил на работу на сияющем новеньком черном «мерседесе». С другой стороны, о Данте она знала только то, что услышала от отца. Кто она такая, чтобы судить этого парня?

– Я ничего не скажу, но только пока, – пообещала Ноэль. – А ты поклянись, что будешь осторожна. Этот парень не внушает мне доверия.

– Тебе следует опасаться вовсе не Данте. – Бронуин боязливо огляделась и снова уставилась на Ноэль в упор. – Ноэль, что тебе известно о делах Роберта?

– Помимо того, что я узнала, работая у него в офисе? Сказать по правде, это было так давно, что я уже все забыла.

– А что ты скажешь, узнав, что окна в редакции разбили по приказу Роберта? – Бронуин понизила голос до шепота, хотя поблизости не было ни души.

– Ничуть не удивлюсь, если ты спрашиваешь об этом. – Ноэль уже успела прийти к некоторым выводам: совпадения выглядели слишком подозрительно.

– И Роберт виновен не только в этом.

Раздражение Ноэль нарастало.

– К чему ты клонишь?

Бронуин перевела взгляд на их тени, лежащие на дорожке и похожие на силуэты, которые Ноэль когда-то вырезала для нее из черной бумаги. Поколебавшись, она объяснила:

– Видишь ли, Данте тоже… работает на Роберта. – Она резко вскинула голову. – Нет, не так, как ты думаешь. Просто выполняет поручения, что-то отвозит и привозит. И потому он знает, с кем имеет дело.

– С кем же?

– Не могу сказать. Но он боится Роберта. – Бронуин обмотала волосы вокруг пальца так туго, что его кончик распух и покраснел. – А если боится он, значит, и ты должна опасаться. Бояться за свою жизнь.

Ноэль хотела бы всерьез воспринять слова младшей сестренки. Бог свидетель, у нее немало причин верить, что Роберт способен на многое. Но чтобы на такое! Нет, это уж слишком. Да, ее муж – чудовище. Он напоил ее, украл у нее ребенка. Но убить человека? Нет, на такое не решится даже Роберт.

– Брон, а тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? – спокойно спросила Ноэль. Ей вспомнилось, как она взяла Бронуин с собой в туристическую поездку. В то время ей было чуть за двадцать, а сестре – девять или десять лет. В таком возрасте все дети обожают страшные истории про одноруких каторжников или серийных убийц, сбежавших из тюрьмы. Но Бронуин зашла дальше: она сама сочинила запутанную историю о рейнджере на редкость угрюмого и жуткого вида, который превратился в вампира и начал бродить ночью по лесу. А когда пришло время ложиться спать, от страха Бронуин никак не могла уснуть.

– Эль, я не шучу. – В голосе Бронуин послышалось отчаяние. – Знаю, ты считаешь, что я многое преувеличиваю, может, так оно и есть. Но это же совсем другое дело!

– Ладно, допустим, ты права. И как же теперь быть?

– Не оставаться с ним наедине и так далее.

Ноэль невесело усмехнулась.

– Ну, на это у меня нет никаких шансов – разве что меня похитят террористы!

– Тогда постарайся нигде не бывать одна, вот и все.

– Даю слово скаута! – Ноэль подняла два пальца. – Никаких темных переулков, никаких встреч с незнакомыми людьми. Пожалуй, я даже заведу себе добермана – на всякий случай. Ну, что скажешь? – Бронуин даже не улыбнулась, и Ноэль обняла ее за плечи. – Слушай, Брон, я благодарна тебе за предупреждение, честное слово. Обещаю, я буду осторожна.

Она вспомнила то время, когда Бронуин только родилась. Самой Ноэль тогда исполнилось четырнадцать, вторую жену отца она недолюбливала. Но едва она взглянула на крошечную сестренку, завернутую в пушистое желтое одеяло, все изменилось. Она мгновенно простила Вики. «Папа поступил правильно, женившись на ней, – размышляла Ноэль, – кто еще мог подарить ему такое чудо?»

– Не подумай, что я уклоняюсь от разговора, – продолжала Ноэль, – но я хотела бы знать, насколько у тебя все серьезно с этим Данте.

Бронуин вызывающе пожала плечами – пожалуй, слишком вызывающе.

– Мы встречаемся, вот и все. Ничего особенного.

– Ты спишь с ним?

Ее сестра удивленно засмеялась и залилась густым румянцем.

– А почему ты спрашиваешь?

– Можешь не отвечать – мне уже все ясно.

– О Господи… правда?

– Дело в том, что я слишком хорошо знаю тебя. – Ноэль ободряюще сжала руку сестры. – Надеюсь, вы предохраняетесь?

– Сказать по правде, мы были близки только один раз, – призналась Бронуин.

– Поверь мне, одного раза вполне достаточно – уж я-то знаю. Я сама так забеременела.

Внезапно она сообразила, что родилась, когда ее родители были всего на год старше Бронуин. Она всегда помнила, что ее отец и мать очень молоды, но даже не представляла себе, насколько молоды. Неожиданно ее переполнило сочувствие к матери – теперь Ноэль понимала, что ей пришлось пережить.

– Не волнуйся, мы были осторожны, – заверила ее Бронуин.

Мысли Ноэль перескочили на Хэнка и на то, насколько осторожными придется быть им. Сегодня он пригласил ее к себе поужинать. А почему бы и нет? Ведь они друзья. Если они ограничатся поцелуями на вершине холма, что плохого в их дружбе? И все-таки Ноэль не покидало тревожное предчувствие.

– Все прошло удачно? – нерешительно спросила она.

Бронуин опустила голову, румянец на ее щеках стал гуще.

– Скажем так: не все можно узнать из книг.

– А моим первым мужчиной стал Роберт, – призналась Ноэль.

– И это было ужасно?

– Нет, что ты. Просто… – Ноэль так старательно избегала этих воспоминаний, что они почти полностью стерлись из ее памяти. – Он действовал очень уверенно – так мне запомнилось. Словно демонстрировал какой-то таинственный фокус.

– И со временем ничто не изменилось в лучшую сторону?

– Пожалуй, все-таки изменилось. Беда в том, что любовь ушла, а вместе с ней – и желание заниматься сексом. Как видишь, я навредила сама себе.

– А я не знаю, люблю ли я Данте, – вздохнула Бронуин. – Он нравится мне, но ведь это еще не любовь, так?

– Так, да не совсем. – Ноэль улыбнулась, снова вспомнив о Хэнке.

Неужели она влюблена в него? Может быть, но сейчас, в смятении, она не смогла бы отличить любовь от простого чувства благодарности за доброту Хэнка. Впрочем, сегодняшний вечер она ждала с нетерпением – это она знала наверняка.

Она старалась не вспоминать о том, как он поцеловал ее, не думала, к чему это может привести. И отгоняла от себя мысли о суде. Ей и Хэнку просто необходим вечер без всяких «бурь и натисков». Разве она просит слишком многого?

– Я неплохо готовлю, – заявил Хэнк с видом новичка, до сих пор удивляющегося своему таланту. – Надеюсь, ты любишь макароны?

Они стояли бок о бок в тесной, но на редкость удобной холостяцкой кухне. Ноэль резала огурцы для салата, а Хэнк хлопотал над кастрюлей, где варились спагетти, которых хватило бы на целую армию. Она с улыбкой повернулась к нему.

– Обожаю!

– Вот и отлично, потому что больше я ничего не умею готовить.

– Только макароны?

– С соусом маринара, с соусом песто, с грибами и чесноком, с…

– С тобой все ясно. – Ноэль рассмеялась, и собственный смех показался ей чудом, как будто у нее на глазах из сухой земли забил родник.

Хэнк смотрел на нее нежно и насмешливо. Его лицо раскраснелось от пара, волосы вились на висках. Поверх брюк цвета хаки и голубой рубашки он надел мясницкий передник, напомнив Ноэль шеф-повара из телепередачи. Участника шоу. Ее растрогало его стремление порадовать ее.

– Макароны любят все, – продолжал он, – так что это беспроигрышный вариант, когда ждешь гостей. И навык, необходимый для выживания!

– Но ведь существует и ресторан Мерфи, – напомнила она.

– О, это мы уже проходили. – Он выудил из кастрюли длинную макаронину и задумчиво пожевал ее, рассуждая вслух: – Еще не готовы. Подождем пару минут. – Его лицо стало печальным. – Представь себе одинокого мужчину, каждый вечер ужинающего у Мерфи! С таким же успехом я мог бы дать объявление в рубрику знакомств.

Ноэль поняла, что он имеет в виду.

– Сейчас представлю… У всех незамужних женщин Бернс-Лейк в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти лет возникло непреодолимое желание накормить тебя!

Хэнк закатил глаза.

– Поначалу они оставляли для меня на крыльце кастрюли с запеканками. Вскоре в холодильнике совсем не осталось места. А потом их азарт угас, и меня перестали замечать.

– Может, тебе просто пытались помочь по-соседски, – насмешливо предположила Ноэль.

– Как бы там ни было, у меня появился комплекс. Мне пришлось гадать, что во мне такого особенного. Неужели я подсознательно подавал сигналы, что ищу жену? – Хэнк снял кастрюлю с плиты и с размаху выплеснул ее содержимое в дуршлаг, стоящий в раковине.

– Несчастные женщины! Надеюсь, ты не сразу давал им отставку?

– До этого дело не дошло. Я просто перестал ужинать в ресторане и начал закупать полуфабрикаты. В конце концов они все поняли и прекратили носить мне запеканки. – Он закрыл кран и подставил дымящийся дуршлаг под струю холодной воды.

– И слава Богу! – Ноэль водрузила миску с салатом на стол, размышляя: «Что он хотел этим сказать?»

В этой квартире в большом белом викторианском особняке ничто не указывало на то, что она служит обиталищем холостяка. Несмотря на скудную меблировку, гостиная, служившая также и столовой, и примыкавшая к ней кухня выглядели уютно. На паркетных полах лежали пестрые восточные дорожки. Дубовый буфет, заваленный бумагами и книгами, стоял неподалеку от такого же массивного дубового стола. Здесь были даже камин и плетеное кресло-качалка перед ним.

Хэнк явно не стремился поскорее найти жену, будь то умышленно или невольно. Вопрос заключался только в том, почему это так заинтересовало Ноэль. Уж она-то вовсе не охотилась за Хэнком. Она поймала свое отражение в зеркале над буфетом и увидела женщину, которая старательно уложила волосы и выбрала нарядное платье, женщину с раскрасневшимися щеками и деревянной миской в руках. От нее веяло смущением, как, по ее мнению, и от дамочек, приносивших молодому врачу домашние запеканки.

«Это всего лишь дружеский ужин, – напомнила она себе. – Не более».

За столом завязалась непринужденная беседа. Хэнк рассказал Ноэль, как сложно было завоевывать авторитет у пациентов доброго старого доктора Мэтьюза. Ноэль призналась, что опять начала писать и теперь не только ведет дневник, но и закончила несколько рассказов. Хэнк выразил желание прочесть один из них, и Ноэль пообещала показать ему рукопись, над которой сейчас работала.

Ужин уже подходил к концу, когда Хэнк прокашлялся и произнес:

– Мне бы не хотелось напоминать о неприятном, но, с другой стороны, было бы невежливо не спросить… Что нового в твоем деле?

– Почти ничего. По милости моего мужа мы топчемся на одном месте. Он назначил дату встречи с психологом, но в последнюю минуту попросил перенести ее. А тем временем мой адвокат вынуждена сидеть и ждать отчета. – Она старалась не поддаться унынию. Она и без того часто плакалась в жилетку Хэнка. – Кстати, ужин был превосходным. Ты сказал правду – ты действительно хорошо готовишь.

– Спасибо. Эти цуккини любезно преподнесла мне хозяйка дома. В ее огороде их столько, что хватит до самого конца света. – Хэнк снова наполнил свой бокал вином и предложил Ноэль еще стакан перье. – Кстати, о Лейси. Недавно я виделся с ней. Она приезжала за очередным рецептом.

Ноэль вспомнила, что Лейси страдает сенной лихорадкой.

– Надеюсь, ты не сказал ей о нас? – Вопрос вырвался неожиданно, как выскакивает пружина из старых часов. Ноэль покраснела. «Господи, да что о нас говорить?»

Но Хэнк воспринял ее вопрос серьезно.

– Нет, ни слова, – отозвался он. – По-моему, это было бы нарушением врачебной этики.

Ноэль тщательно свернула салфетку и положила ее возле тарелки.

– Хэнк, я должна кое-что сказать тебе. На случай, если ты… словом, если в конце концов мы… – Она осеклась и приложила ладонь к горящей щеке. – Как неловко! Наверное, ты не понимаешь, что я имею в виду…

– Нет, я догадываюсь, – возразил он. В отблеске свечей его лицо было невозмутимым. – Ты боишься, что мы привяжемся друг к другу. И ты вправе беспокоиться об этом – по крайней мере пока официально ты замужем: наши взаимоотношения могут показаться суду странными. – Он протянул руку и коснулся ее ладони. – Я правильно тебя понял?

Она кивнула, переплела пальцы с его пальцами, наслаждаясь их целительным теплом.

– О, Хэнк, если бы мы встретились через пять лет!

– А по-моему, для встреч подходит любое время.

Он поднес ее руку ко рту, повернул и поцеловал в ладонь. Поцелуй был нежным и вежливым, но обещал страсть. Никакие слова не стали бы столь же убедительными. Тугой узел в сердце Ноэль вдруг развязался. Все будет хорошо. Он подождет.

Хэнк нехотя отпустил ее руку и начал убирать со стола.

– Как насчет десерта? Боюсь, кондитер из меня никудышный, но по пути домой я прихватил в кафе персикового мороженого.

– Звучит заманчиво, – отозвалась она, радуясь, что он отошел от щекотливой темы.

С одной стороны, ей безумно хотелось предаться любви с Хэнком – сейчас же, немедленно, очутиться в его объятиях, прижаться к его телу, знать, что такая близость с Робертом была бы невозможна. Но приятно было и просто отдохнуть от эмоций, перевести дыхание, стать собой.

Ноэль поняла, что ей еще долго предстоит быть начеку, зорко высматривая не только реальные и потенциальные опасности, но и то, что сулило бы перемены к лучшему в ее жизни. Например, вот этого мужчину в голубой рубашке, стоящего перед ней.

Глава 13

– Почему ты считаешь, что они арестовали невиновного? – Мэри смотрела на Чарли, который вел «блейзер» по извилистой горной дороге под проливным дождем.

– Бог свидетель, я был бы только рад взвалить всю вину на этого панка. – Чарли нахмурился, всматриваясь в водяную завесу перед ветровым стеклом. – Но каким бы бандитом он ни был – а у меня создалось впечатление, что Бронуин. известно о его преступлениях, – Данте Ло Прести не бил стекла в редакции.

– Откуда такая уверенность?

– Первое доказательство – размер его обуви. Ло Прести носит обувь десятого размера, что подтвердил его босс, а отпечатки на земле под окнами оставлены обувью двенадцатого или тринадцатого.

– А мне казалось, ты говорил, что полиция не нашла никаких следов.

– Да, полицейские старательно затоптали все следы. – Чарли включил радио и настроился на местную станцию, которая дважды в час передавала прогноз погоды.

Когда они задумали навестить старшего брата Коринны, Эверетта, живущего близ Олбани, меньше всего они беспокоились о погоде. Теперь же им приходилось двигаться медленно и осторожно, чтобы не угодить в кювет. Мэри не переставала думать о разбитых окнах, на замену стекол в которых ушел почти весь вчерашний день. «Могло быть и хуже», – размышляла она.

– Так ты говоришь, Уэйд позаботился о том, чтобы Роберт не попал под подозрение? – Судя по встрече с Уэйдом Джуиттом на улице, Мэри не сомневалась, что он способен на такое.

Чарли развил ее мысль:

– Я не удивился бы, узнав, что старина Уэйд собственноручно бил стекла. Всем известно, какие у него огромные ступни.

– И подлости ему не занимать. – Мэри взглянула в окно на едва различимое зеленое пятно долины далеко внизу. Еще несколько миль – и они доберутся до автострады, ехать станет легче.

Она до сих пор гадала, правильно ли они поступили, отправившись в эту поездку. Ее подталкивала к такому решению тревога и желание побыть вдвоем с Чарли. Только слепой не заметил бы, что он влюблен в нее. И напрасно было бы отрицать, что она идет по тому же кремнистому и опасному пути. С одной несущественной разницей: бывшего мужа она продолжала любить все эти годы.

– Так или иначе, – продолжал Чарли, – Уэйд – лишь пешка в чужой игре. Вряд ли Роберт будет арестован. И тут напрашивается еще один вопрос: почему он так боится нас?

– Возможно, Эверетт поможет нам разобраться в этом, – с преувеличенным оптимизмом откликнулась Мэри. – Он же старший из братьев Коринны. Он помнит больше, чем Джорди.

– Если предположить, что происходящее имеет какое-то отношение к Коринне. Возможно, существуют и другие жертвы, о которых мы не подозреваем, – рассуждал Чарли вслух. Взглянув на Мэри, он поспешил добавить: – Конечно, я выражаюсь фигурально. Скорее всего речь идет о каких-то денежных махинациях Роберта – незаконных сделках, взятках и так далее. Я не удивлюсь, узнав, что у Роберта есть счет в банке где-нибудь на Каймановых островах.

– Значит, ты считаешь, что мы зря тратим время?

Он подумал, прежде чем ответить.

– С точки зрения репортера – нет. По-моему, любую зацепку надо изучить, по любому следу пройти до конца. Но как твой любовник, я готов признаться, что бесстыдно цепляюсь за любой предлог, лишь бы почаще видеться с тобой.

Мэри шутливо хлопнула его по плечу.

– У тебя нет ни стыда, ни совести.

– Хочешь, я докажу это? Мы можем постоять на обочине, пока не кончится ливень. Уверен, мы найдем чем заняться. – И он сверкнул проказливой усмешкой.

Втайне Мэри только об этом и мечтала – с тех пор, как провела ночь в доме Чарли. Почему в своей постели никогда не бывает так же тепло и уютно, как в постели любимого? Вчера вечером Саймон звонил из Сиэтла, и Мэри вдруг поняла, что не может дождаться, когда закончится разговор. О Чарли она думала непрестанно. О его привычке рассуждать с серьезным видом, так что собеседник не сразу понимал, что он шутит. О том, как он выглядит по утрам, со стоящим дыбом вихром на лбу, с седоватой щетиной на подбородке. О том, что он предпочитает яичницу-глазунью.

После той ночи, когда Мэри принялась заправлять постель, Чарли мягко отстранил ее со словами: «Не надо, оставь как есть». По его тону Мэри поняла: он отнюдь не желает поскорее забыть о минувшей ночи. Этот жест тронул ее сильнее всяких слов.

– Хочешь повеселить тех, кто случайно будет проезжать мимо? – с притворной чопорностью откликнулась она. Взглянув на часы, она обнаружила, что время близится к половине двенадцатого. – Не забудь, Эв с женой ждут нас к обеду.

– Ладно, – смирился Чарли, – пусть дождь утихает сам, без нашей помощи.

Через сорок минут они подкатили к опрятному двухэтажному особняку в новом пригороде к северу от Олбани. Жена Эверетта, молодая темноволосая женщина, слишком тоненькая для новоиспеченной мамы, встретила их у двери, держа на руках младенца.

– А мы боялись, что вы утонули по дороге! – воскликнула она, приглашая гостей в прихожую. – Проходите, располагайтесь как дома. Сейчас я позову Эва. Он в подвале, возится со своими скворечниками.

– Скворечниками? – удивленно переспросила Мэри, на миг забыв о мокрой обуви, которую она снимала.

Хозяйка дома рассмеялась и с мягким упреком покачала головой.

– Разве Нора не говорила вам? Это его хобби. Эв мастерит скворечники и продает их в местном магазине кустарных изделий. – Она протянула руку. – Чуть было не забыла представиться: меня зовут Кэти. Эв так много рассказывал мне о вас, что мне кажется, будто мы давно знакомы. – И она повернулась к Чарли: – А вы, должно быть, муж Мэри?

Зардевшиеся щеки заставили Мэри на время забыть о мокрой одежде и волосах. Она уже собиралась поправить Кэти, когда Чарли пожал ей руку и просто представился:

– Я Чарли Джефферс. Очень приятно познакомиться. А как зовут эту юную леди? – И он наклонился над младенцем, закутанным в розовое одеяльце.

На лице Кэти появилось горделивое и смущенное выражение, свойственное молодым матерям.

– Кори. Полное имя – Коринна.

Мэри удивленно вздрогнула и с благодарностью взглянула на Чарли, обнявшего ее за плечи. Спустя минуту они вошли в гостиную с разбросанными по полу игрушками, и их обступили трое старших детей, в возрасте от семи до двух лет. Чарли сразу присел на корточки, чтобы помочь хорошенькой темноволосой девочке распутать шнур от лампы, обмотавшийся вокруг колеса игрушечной тележки. Наблюдая за ним, Мэри поражалась тому, как отлично Чарли ладит с детьми. Каково было бы растить Ноэль вдвоем? Может, жизнь их дочери сложилась бы иначе? И из нее, Мэри, получилась бы отличная мать? Эти вопросы вызвали у нее слабую горьковато-сладкую боль.

Через несколько минут Кэти привела Эверетта. Он был крупным, крепко сложенным, как Джорди, но унаследовал от отца рыжие волосы и длинное лицо, которое постоянно выглядело угрюмым. Но на самом деле Эв крайне редко впадал в мрачное настроение. Те, кто знакомился с ним, вскоре понимали, что приняли за мрачность его скандинавскую невозмутимость.

Он дружески поприветствовал гостей.

– Мэри, Чарли, как я рад вас видеть! А я боялся, что в такую погоду вы не решитесь приехать. – Он выглянул в окно, где ливень сменился ровным моросящим дождем. – Кстати, Чарли, ты не поможешь мне вытащить из подвала стремянку? Над верандой протекла крыша.

– Буду только рад помочь, – охотно вызвался Чарли. – А если у тебя найдется гудрон и кисть, мы вдвоем быстро заделаем течь.

Эв кивнул.

– Если к вечеру дождь кончится, я приму твое предложение.

Они перешли в кухню. Поминутно подбирая с пола игрушки и раздавая детям печенье, Кэти ухитрилась накрыть на стол. Пока Мэри баюкала малышку, жена Эва разлила по тарелкам густой суп, разложила ломти хрустящего хлеба, огромные порции салата и домашние пикули. Лучшей жены для сына Нора Лундквист не могла и желать.

Сама Мэри не сводила взгляда со спящего у нее на руках младенца – девочки, названной в честь ее лучшей подруги. Маленькая Кори даже внешне походила на свою тезку – те же белокурые волосы, курносый носик, ямочка на подбородке. Будь у Коринны дочь, она казалась бы близнецом этой малышки.

Мэри задумалась о Ноэль, о том, какой чужой становилась она временами. Но теперь их отношения представились Мэри в новом свете. «Мы еще не сдались. Надежда умирает последней…»

За обедом, поглощая аппетитную снедь, они разговорились об успешной карьере Эва, инженера-консультанта, о его хобби – он любил мастерить скворечники. Молодые супруги рассказали, как они познакомились, – на торговой ярмарке, куда Кэти, как это ни странно, приехала в качестве вице-президента компании, производящей краски и строительные инструменты. Затем разговор зашел о детях, о капризах, болезнях, кормлении в два часа ночи и так далее.

После обеда дети отправились спать, а взрослые устроились в гостиной. Только тогда Мэри и Чарли объяснили истинную причину своего визита. Они сообщили, в каком положении очутилась Ноэль, поделились своими подозрениями насчет Роберта. Мэри старательно избегала упоминать о том, что самоубийство Коринны могло на самом деле быть убийством, и была приятно удивлена, когда Эв в отличие от Джорди без колебаний поддержал беседу о сестре.

– Я был бы рад помочь вам. – Сидя на диване, положив на колени большие, загрубевшие от работы ладони, Эв грустно покачал головой. – Но сказать по правде, я почти ничего не помню – ведь в то время я учился в колледже. Мне запомнилось только, что перед смертью Коринна часто ссорилась с Робертом. Похоже, ее что-то угнетало. – Он рассеянно вытащил из-под подушки детский носок и принялся разглаживать его. – Но последнюю встречу с Коринной я помню так отчетливо, словно это было вчера. В субботу вечером я приехал домой на выходные. Коринна с Робертом ушли в кино. Должно быть, они окончательно разругались, потому что она вернулась домой сама не своя. Да, она была не в себе, казалось, что умер кто-то из ее близких. Конечно, тогда я не подозревал, что она… – Он осекся и прикусил губу.

– Беременна, – негромко закончила Кэти, сидя с ребенком в кресле-качалке у камина. – О беременности можно говорить не стесняясь, Эв. В наши дни это никого не шокирует.

– Значит, это стало известно только после смерти Коринны? – Чарли задумчиво перевел взгляд с Эва на полку, заставленную семейными фотографиями.

– Верно. – Брат Коринны горестно покачал головой. – Напрасно она не обратилась за помощью ко мне. Я бы… не знаю, что бы я сделал, но по крайней мере ей не пришлось бы страдать в одиночку.

– Думаешь, она сказала Роберту? – спросила Мэри. – О том, что он станет отцом?

– Скорее всего да, хотя поручиться я не могу. – Эв задумался. – Скажу только, что ссорились они бурно. Коринна вернулась домой вся встрепанная. У нее распухло и покраснело все лицо, как будто ее избили. Поначалу я думал, что Роберт и вправду избил ее. Жаль, что я ошибся. Иначе, поверьте мне, сейчас на кладбище лежал бы Роберт Ван Дорен, а не моя сестра. – Его лицо потемнело. – Но оказалось, что ее лицо распухло от слез.

– А она не говорила, из-за чего они поссорились? – Чарли прищурился, он задавал вопросы тоном опытного журналиста, к которому Мэри еще не успела привыкнуть.

– Нет, разве что… – Эв понизил голос, опасаясь, что его услышат дети. – Помню, как она повторяла: «Такое он никогда не простит».

Значит, он все знал.

– Она имела в виду Роберта? – предположила вслух Мэри.

– Я тоже так подумал, – ответил Эв. – Но теперь мне порой кажется, что она боялась отца. Для него такой удар был бы сокрушительным. Но я уверен, что он выдержал бы испытание и рано или поздно простил ее. Отец был не злым, а просто строгим.

Мэри вдруг вспомнила о дневнике.

– А ты, случайно, не знаешь, встречалась ли она с кем-нибудь еще?

Эв озадаченно нахмурился.

– Тайком от Роберта? – Ему не понадобилось объяснять: если бы Роберт узнал, что у него есть соперник, то избил бы его до смерти.

– Да, – подтвердила Мэри.

Эв на минуту задумался, потом покачал головой.

– Может, да, а может, и нет. Как я уже сказал, в то время я редко бывал дома. Нет, вряд ли… А почему ты спросила об этом?

– В ее дневнике я нашла упоминание о том, как ее подвез с вечеринки какой-то парень – она называет его «Дж.».

Эв откинулся на спинку дивана и потер подбородок.

– Среди наших знакомых был только один Дж. – мой брат, Джорди. Но в то время ему едва минуло четырнадцать, и он еще не успел получить водительские права.

– Наверное, этот парень был просто знакомым Коринны. – Но собственные слова не убедили Мэри. Они не нашли доказательства того, что у Роберта были соперники, но Мэри не покидало ощущение, что они упустили что-то важное, ключевой элемент, без которого все остальные не имели смысла. Вздохнув, она поднялась. – Эв, Кэти, простите, что мы отняли у вас столько времени. Обед был бесподобен. Вы даже представить себе не можете, как вы нам помогли.

– Предложение насчет крыши остается в силе. – Чарли выглянул в окно. Дождь кончился, на прояснившемся небе заиграла радуга.

– Спасибо, Чарли, но лучше я дождусь, когда кровля высохнет.

– Тогда давай хотя бы вынесем из подвала стремянку.

Эв покачал головой.

– Стремянка тоже подождет. Сказать по правде, я устал. Нелегко говорить о прошлом. – Он погрузился в молчание и вдруг оживился: – Подождите-ка, я сейчас.

Он ушел в соседнюю комнату и оттуда спустился в подвал, стуча каблуками. Вскоре он вернулся, неся в руках скворечник – причудливый домик из дерева и бересты.

– Это вам, – объявил он. – Просто прибейте его к шесту, и весной в нем обязательно поселятся птицы.

Мэри опять покраснела, но Чарли остался невозмутимым. Он принял подарок с трогательной благодарностью.

– Спасибо, Эв! Я уже знаю, где повешу его.

Мэри позволила себе блаженную минуту мечтаний о будущей весне, когда птицы снова станут вить гнезда, а они с Чарли будут наблюдать за пернатыми обитателями скворечника и их птенцами. Но мечты вдруг улетучились, исчезли, как радуга с неба, и их место заняла реальность. Мэри вспомнила, что покинет город задолго до следующей весны. Эта мысль пробудила в ней боль, которая настойчиво напоминала о себе всю долгую дорогу до Бернс-Лейк.

Если бы решающим было мнение сестры Мэри, первой в новом скворечнике поселилась бы желтохохлая славка. Референдум, касающийся реки Сэнди-Крик, должен был состояться через три недели, и Триш Куинн не собиралась терять ни одной минуты. Она собрала целую армию волонтеров, которые разносили по домам листовки. Митинг, проведенный перед зданием городского совета, закончился чаепитием сторонников Триш в ее книжном магазине. Прочесть лекцию пригласили профессора Ларса Торсена, известного орнитолога, написавшего книгу об исчезновении отдельных видов птиц. В результате в городе появилось множество новообращенных сторонников Триш. Вопреки общепринятому убеждению далеко не все жители Бернс-Лейк зарабатывали себе на жизнь благодаря компании «Ван Дорен и сыновья».

Ближе к вечеру в субботу, только что вернувшись от Эва и Кэти Лундквист, Мэри зашла в «Загнутую страницу» и обнаружила, что ее сестра вновь превратилась из скромной хозяйки книжного магазина в раскрасневшегося от волнения фанатика с сияющими глазами. Триш с трудом выбралась из плотной толпы сторонников.

– Привезла? – с нетерпением спросила она. Вместо обычного джемпера Триш оделась в кремовую шелковую блузку и узкую синюю юбку. Волосы она тоже уложила по-новому, подняв их над ушами перламутровыми гребнями. Общее впечатление было более чем приятным.

Мэри протянула ей пакет с видеокассетой, на которую был записан документальный фильм о влиянии беспорядочного освоения земельных участков на природу в окрестностях маленького городка в Северной Каролине. Благодаря своим связям Мэри сумела достать копию фильма, а Триш организовала его просмотр сегодня вечером в унитарной церкви Апостолов. По словам Триш, ее священник сам был ревностным апостолом весьма консервативных взглядов.

– Достать кассету было нелегко, – призналась Мэри. – Мне пришлось буквально умолять, стоя на коленях. Но у продюсера есть друг, который кое-чем обязан мне, поэтому он вскоре согласился.

– Спасибо. Теперь я в долгу перед тобой. В огромном долгу. – Триш просияла. – Ты придешь на просмотр?

– Думаешь, язря старалась? Такое событие я ни за что не пропущу.

Мэри не стала объяснять сестре, что меньше всего ее тревожит сейчас судьба желтохохлой славки. Триш застыдилась бы, сообразив, что ей следовало бы встать в ряды сторонников Ноэль. Не то чтобы участь племянницы была безразлична Триш. Просто так уж она была устроена. Сталкиваясь со множеством препятствий сразу, она выбирала то, которое будет легче преодолеть.

– Мы уже взяли напрокат стулья, – возбужденно щебетала Триш, – а преподобный Джо… о, Мэри, не могу дождаться, когда познакомлю тебя с ним! Он так помог нам, даже организовал выступление хора после просмотра. Я попросила, чтобы хор исполнил что-нибудь вдохновенное вроде «Реквиема» Форе.

– А может, пусть лучше споет «Эта земля – наша земля»? «Реквием» может показаться претенциозным. – В Мэри заговорил специалист по рекламе, а не критик, но замечание прозвучало критически.

– Что?… Да, пожалуй, ты права. Об этом я не подумала. – Улыбка Триш погасла, ее лицо опять стало нерешительным.

В приливе раскаяния Мэри поспешила сменить тему:

– Тебя подвезти, или Гэри заедет за тобой?

И опять ее замечание прозвучало неуместно. Но Триш улыбнулась.

– Он не знал, сумеет ли заехать за мной, и я уже договорилась со знакомыми. – Она принялась суетливо переставлять книги по садоводству, поправлять маленькими пухлыми ручками искусственные фиалки в корзине возле полок. – Знаешь, в последнее время он так занят с «Малой лигой» и так далее. – Она переставила корзину в центр стола. – Вот так. Ну, что скажешь?

– Прекрасно, – улыбнулась Мэри. Ее сестра ничуть не изменилась: она по-прежнему стремилась приукрасить мир, не обращая внимания на проблемы собственной жизни.

Мэри уже собиралась уходить, когда Триш спросила, понизив голос:

– А как держится Ноэль? В последние дни я ее не видела.

– Гораздо лучше, – ответила Мэри. – Не перестаю удивляться ее выносливости. Она гораздо сильнее, чем мы думали. Но пожалуй, больше всех удивлена этому сама Ноэль.

Втайне она считала, что Ноэль воспрянула духом благодаря доктору Рейнолдсу. Вчера вечером Ноэль вернулась домой румяная, посвежевшая, хотя уверяла, что они с Хэнком просто друзья.

– Передай ей привет, – попросила Триш, когда Мэри уже направилась к двери.

«Ей нужна более существенная поддержка», – думала Мэри, шагая по тротуару. Ноэль умело скрывала чувства, но каждая встреча с Эммой становилась для нее новым ударом. Хуже всего было бесконечное ожидание без какой-либо надежды на благоприятный исход. Роберт продолжал затягивать время, а Мэри и Чарли не удавалось обнаружить ни единой новой улики против него.

К примеру, эти розы на могиле Коринны – что они означают? Ноэль полагала, что они как-то связаны с неродившимся ребенком Коринны.

– Гертруда совсем не такая, как ты, – заявила Ноэль матери в тот день на кладбище. – Для нее главное – быть женой и матерью. – Они сидели на каменной скамье возле клумбы, цветы на которой давно увяли. Ноэль не хотела обидеть мать, но Мэри болезненно поморщилась. – Она мечтала иметь много внуков. Видела бы ты альбом с фотографиями Эммы! Он такой тяжелый, что под ним трещит стеклянный журнальный столик. Если Гертруда знала, что Коринна ждала ребенка от Роберта…

– Она сразу восприняла его как родного?

– Вот именно.

– Но ведь с тех пор прошло тридцать лет!

– Да, она так постоянна. С виду не скажешь, но под ее ледяной маской прячется ранимая и сентиментальная душа. Каждый год в годовщину нашей свадьбы Гертруда посылала нам букет – точную копию моего свадебного букета.

– Должно быть, она часто бывает у флориста, – сухо заметила Мэри.

– Теперь-то ты понимаешь? Наверное, заказывая букет на могилу Бака, она решила: «Убью-ка я одним выстрелом двух зайцев», – заключила Ноэль.

– Звучит скорее практично, чем сентиментально.

Если Гертруда до сих пор оплакивает неродившегося внука, подумала Мэри, значит, она или чувствует за собой вину, или в этом деле существуют другие, неизвестные им обстоятельства.

Вечером, ровно в половине восьмого, Мэри вошла в унитарную церковь Апостолов и обнаружила, что помещение заполнено до отказа. Преподобный Джо Уилкокс, невысокий полный мужчина с вьющимися седыми волосами и заразительной улыбкой, обнажающей щелочку между передними зубами, дружески поприветствовал Мэри у двери.

– Я узнал бы вас где угодно. Вы точь-в-точь такая, как описывала вас Триш, – заявил он, пожимая руку Мэри и поблескивая глазами.

– Надеюсь, это был комплимент. – Мэри смущенно засмеялась.

– Вы в этом сомневаетесь? – Преподобный Джо склонил голову набок и впился в Мэри испытующим взглядом. – А послушать вашу сестру, так только по вашей воле восходит и заходит солнце.

Мэри усмехнулась:

– Лично я не так высоко ценю себя.

– Наверное, Триш восхищается вашим умением рисковать.

Мэри всмотрелась в лицо священника, понимая, что он не так прост.

– Я запомню это, – пообещала она, быстро пожала ему руку и прошла вперед, отыскивая свободное место.

Усевшись, она огляделась. Большинство лиц были незнакомы ей, но по крайней мере полдесятка горожан она узнала. С некоторыми она училась в школе, с тех пор их лица украсились мешками под глазами, двойными подбородками и морщинами. Располневшая Хэлен Хаггерти, бывшая заводила школьной команды поддержки и королева красоты школы, заметила Мэри и с улыбкой замахала ей рукой, но ее маленькие любопытные глазки остались холодными.

Справа от Мэри сидела Кара Таунсенд. В последние годы учебы в Лафайете их сблизили занятия биологией. Превратившись в мать семейства с крашеными хной волосами, плохими зубами и кашлем заядлой курильщицы, Кара тем не менее не утратила любви к животным. Вспоминая, как сокрушалась Кара, препарируя очередную лягушку, Мэри ничуть не удивилась ее замечанию:

– Сюзи, моя четырнадцатилетняя дочь, проплакала всю ночь после того, как прочла статьи в газете. Подумать только, сколько птенцов может погибнуть… – Кара осеклась и разразилась гулким кашлем, зажимая рот платком.

На стуле рядом с Карой едва умещалась Бетти Пинкертон, хозяйка булочной «Лакомства» на Фронт-стрит. Грузная женщина, которая могла бы служить ходячей рекламой своего товара, излучала добродушие и тепло.

– Ба, да это же Мэри Куинн! – воскликнула она. – Я слышала, что вы вернулись в город. Господи, а вы все такая же худенькая, как в детстве! Помню, как вы с сестрой по пути домой из школы заходили ко мне в булочную, чтобы полакомиться. – Бетти обмахивалась программкой, которые раздавали при входе, седые кудряшки трепетали над ее лбом.

Мэри улыбнулась воспоминаниям.

– До сих пор помню ваше сахарное печенье! Вы часто раздавали детям обломки.

– И до сих пор раздаю… правда, исподтишка. – Бетти закатила глаза. – Ох уж эти мне современные родители! Послушать их, так сахар – орудие антихриста!

Мэри подмигнула.

– Когда мне в следующий раз захочется согрешить, я зайду к вам.

От добродушного смеха подбородки Бетти задрожали, пышная грудь затряслась.

– Но ваша дочь не боится время от времени побаловать свою малышку печеньем, – заметила она, придвинулась ближе и прошептала: – Бедняжка! Я слышала, что с ней стряслось. Если я чем-нибудь могу помочь, обращайтесь без стеснения.

Ее слова растрогали Мэри.

– Спасибо, Бетти, обязательно.

В этот момент в зале потушили свет. На экране замелькали титры. Зрители увидели панораму тихого провинциального городка, снятого с высоты птичьего полета, и услышали раскатистый, звучный голос за кадром:

– Прогресс. От него порой зависела жизнь наших предков, первых поселенцев. Они вырубали леса, осваивали новые земли – но не из алчности, а просто для того, чтобы найти свое место в чужой и зачастую враждебной стране…

Мэри перевела взгляд на пустой стул слева от нее. Она заняла его для Чарли, но тот опаздывал. Сидя в темноте, Мэри грустно улыбалась, размышляя, как легко она привыкла к присутствию Чарли. Сумеет ли она вернуться к прежней жизни – к одиноким ужинам, к холодной постели, билетам на одно лицо и поискам одного-единственного свободного места? С Саймоном все было по-другому. Подсознательно она выбрала его по той же причине, которая так часто вызывала у нее досаду: с Саймоном она виделась редко. Уезжая, Саймон не мешал ей жить так, как она хотела.

Она снова перевела взгляд на экран, и вскоре фильм увлек ее галереей самых обычных жителей городка, похожего на Бернс-Лейк, рассказывающих о том, какой вред нанесло лично им промышленное загрязнение. Мэри заслушалась и вздрогнула, когда знакомый голос, но не голос Чарли, произнес: «Простите, здесь не занято?» От неожиданности Мэри выронила программку.

Роберт! Она в тревоге вскинула голову, но, прежде чем успела открыть рот, он уже усаживался рядом. В темноте зала он посматривал на нее снисходительно и любезно, как кот на мышку, которой собрался пообедать.

Мэри ощутила выброс адреналина в кровь – так бывало, когда ее машину заносило на скользкой дороге, или когда она перебегала улицу перед самым носом у автобуса.

– Это место занято, – ледяным шепотом сообщила она.

Но Роберт и глазом не моргнул.

– Вот так совпадение! Не ожидал встретить тебя здесь, Мэри, – саркастически произнес он.

– Повторяю: место…

Сильные пальцы сжали ее запястье.

– Я слышал. – По сравнению со стальным зажимом пальцев голос Роберта был почти пугающе любезным. У Мэри уже начинала ныть рука, но он отпустил ее и уселся поудобнее, с легкой торжествующей улыбкой на губах. Едва шевеля краем рта, он осведомился: – Я многое пропустил?

Мэри мгновенно вернулась в прошлое, в свои школьные годы и тот вечер, когда Роберт, напившись на вечеринке, начал приставать к ней. Мэри хлестнула его по руке, и он оскорбился. «Всем известно, какая ты потаскуха, – прошипел он. – Ты спишь не только со своим приятелем, я сам слышал!» Одарив ее ледяной улыбкой бандита с большой дороги, он растворился в толпе. Через несколько минут он уже стоял в кругу друзей и обнимал Коринну за плечи, а та не сводила с него влюбленных глаз.

О том, что произошло между Робертом и Мэри, Коринна так и не узнала.

– Финал тебе понравится, – ответила она. – Этот город отсудил у строительной компании компенсацию в размере двухсот миллионов долларов.

К удовлетворению Мэри, Роберт на миг замер, но тут же усмехнулся и произнес:

– Жаркая схватка – это по мне.

Но Мэри не собиралась вступать с ним в борьбу – по крайней мере здесь, в зале церкви. Резко встав, она начала пробираться к двери. Она все поняла: Роберт пытался запугать ее. Угроз в адрес Чарли ему показалось мало. Теперь пришла ее очередь.

Она уже спускалась с высокого крыльца церкви, когда ее настиг преувеличенно учтивый голос Роберта:

– Мне было бы любопытно узнать вот что, Мэри: с чего это ты вернулась сюда? Зная, как относится к тебе моя жена, я ни за что не поверю, что об этом попросила она.

Мэри обернулась, и ее щеки вспыхнули, как от удара.

– Ублюдок! – прошипела она. – Как ты смеешь?!

Стоящий на неосвещенном крыльце Роберт походил на актера из старого черно-белого фильма, уличный фонарь бросал резкую тень на его привлекательное лицо, на губах играла пугающая ухмылка. Старый репортер из Голливуда однажды объяснил Мэри, кого можно считать истинной звездой – человека, который способен просто войти в переполненную комнату и этим заставить всех присутствующих обернуться. «То же самое справедливо и для злодея», – думала Мэри. Зло в его чистейшем проявлении – изнанка славы, темная сторона Луны, туннель в конце освещенной улицы.

– Ты не в Нью-Йорке, Мэри, – негромко напомнил Роберт, и его правое веко задрожало от тика. – Ты понятия не имеешь, с чем столкнулась.

У нее колотилось сердце. Вокруг не было ни души, и Мэри вдруг поняла, как просто Роберту будет броситься к ней, напасть сзади, схватить за горло. Ей хотелось убежать, но она боялась повернуться к нему спиной.

Она заставила себя взглянуть на Роберта в упор.

– А мне было бы любопытно узнать вот что, – заговорила она, – почему человек, которому нечего бояться, так старательно оберегает свою репутацию? Может, он боится не только позора, но и тюрьмы?

Роберт вперил в нее взгляд немигающих, как у кобры, глаз.

– Неужели мать не научила тебя не соваться куда не следует? Так можно и обжечься. – Его голос звучал обманчиво мягко, таким тоном отец мог бы пожурить напроказившего ребенка.

Но с такими людьми Мэри уже доводилось иметь дело. Их главным оружием был страх, без него они становились бессильными.

– Ты угрожаешь мне, Роберт? – уточнила она так смело, как только позволяло лихорадочно бьющееся сердце. – Если так, позволь предупредить тебя, что я тоже умею кусаться.

Лицо Роберта моментально стало замкнутым, блеклые глаза блеснули. Он не бросился на нее, даже не шевельнулся, но Мэри в приливе паники одним прыжком перескочила несколько ступенек.

Она задыхалась, словно поднялась пешком на шестой этаж.

Где же Роберт – остался у церкви? Мэри огляделась на случай, если ей понадобится помощь. Но улица с подходящим названием Черч-стрит была безлюдна, ставни на окнах домов закрыты. Неподалеку виднелась велосипедная стоянка. Взгляд Мэри упал на старый велосипед без цепи и замка – так в Бернс-Лейк редко оставляли велосипеды, и ей пришло в голову украсть его, лишь бы поскорее добраться до машины, припаркованной в двух кварталах от церкви.

Но затем минутная паника прошла. Мэри перевела взгляд на связку ключей в руке, чувствуя, что очутилась в глупом положении. «А ведь он не угрожал мне», – вдруг догадалась она. Она осознала, что ее потрясло – легкость, с которой Роберт лишил ее уверенности в себе. Что еще ему известно о ней?

Мэри поняла, насколько она ошеломлена, только когда задела бампер стоящей впереди машины, сворачивая на проезжую часть. Она вцепилась в руль, внезапно перестав доверять своим рукам. У нее мелькнула мысль, что Триш, наверное, удивится, обнаружив, что она ушла, не сказав ни слова. Значит, дома первым делом надо оставить сообщение на автоответчике Триш.

У перекрестка Мэйн-стрит и Бридж-стрит она заметила темно-серый «вольво», принадлежащий Ноэль: ошибиться было невозможно из-за глубокой вмятины на крыле. Но сегодня Ноэль должна была остаться дома, присмотреть за Дорис, которой нездоровилось, поэтому Мэри никак не ожидала увидеть ее машину у тротуара возле магазина «7-11», да еще рядом с джипом шерифа.

Освещенная лучами фар Ноэль о чем-то спорила с полицейским – крупным, полным мужчиной, стоящим к Мэри спиной.

С силой ударив по тормозам, Мэри резко остановила машину в нескольких дюймах от бампера джипа. Не удосужившись выключить двигатель, она бросилась спасать дочь.

– Но это же абсурд! Я не превышала скорость, и вы это знаете, – донесся до нее раздраженный голос Ноэль. – И если вы… – Тут она заметила Мэри. – Мама!

Шериф неуклюже обернулся, гравий захрустел под его ногами. Уэйд Джуитт! Так она и знала…

– Не вмешивайся, Мэри. Ты тут ни при чем. – Окинув ее свирепым взглядом, он снова обернулся к Ноэль: – Мэм, боюсь, мне придется проверить вас на алкогольной трубке.

Ошеломленная, Ноэль на миг замерла, но быстро пришла в себя.

– Ни в коем случае! Я не выпила ни капли, и это вам известно. – Она попыталась пройти мимо Уэйда, но он схватил ее за руку мясистой ладонью.

– Отпусти мою дочь, Уэйд Джуитт! – Голос Мэри, привыкшей распоряжаться на шумных вечеринках и пресс-конференциях, не подвел ее и на этот раз. Он перекрыл шум транспорта, был похож на рык тигрицы, защищающей детеныша.

Уэйд смерил ее презрительным взглядом.

– Не поздно ли ты спохватилась, Мэри? Тебе следовало бы насторожиться, когда она потянулась за первой рюмкой.

Тягостная минута длилась бесконечно, так что Мэри успела рассмотреть мокрые полукружия пота под мышками у Уэйда и обрывок салфетки, приставший к наручникам, висящим у него на поясе. Она почувствовала, как он возбужден, – точно так же она остерегалась подходить к некоторым собакам. Нет, дело не ограничится штрафом, поняла она. Уэйд Джуитт подстерег добычу.

– А ты ничуть не изменился. Только пополнил свой репертуар. – Мэри пренебрежительно усмехнулась. – Да, все мы знали, что это ты в девятом классе названивал мне и моим подругам.

Усмешка сползла с лица Уэйда, похожего на сырой гамбургер.

– Ни черта ты не знаешь.

– Нам сказал твой брат. Даже он презирал тебя.

Маска невозмутимости исчезла, Уэйд Джуитт снова превратился во всеми презираемого толстяка старшеклассника.

– Скитер? Да этот болван ни за что не решился бы… – И он осекся, сообразив, что попался в ловушку.

– В то время мы молчали потому, что жалели тебя, – холодно продолжала Мэри. – На тебя было противно даже смотреть, ни одна девушка не соглашалась встречаться с тобой. Да, ты был жалким. Но я не думала, что ты способен пасть так низко.

– Хватит! Заткнись и отойди, или я… арестую тебя за оскорбление служителя закона! – Свирепо оскалившись, он повернулся к Ноэль: – Как я уже сказал, мэм, вам придется…

Что-то щелкнуло в голове Мэри, словно замерзшая ветка. Бросившись вперед, она изо всех сил ударила Уэйда сумкой по спине, так что он пошатнулся, из-под его каблуков взметнулась пыль.

В следующую минуту Мэри схватили, прижали к крылу джипа, грубо скрутив руки за спиной. Раздался крик Ноэль, и тут же холодные наручники защелкнулись на запястьях Мэри.

– Тебе не помешает поддержка друга. Или ножовка.

Вскинув голову, Мэри увидела перед собой Чарли – рослого седоватого мужчину в джинсах и темно-синей спортивной куртке, которая знала лучшие времена. Он стоял в освещенном флюоресцентными лампами коридоре возле решетки камеры, в которой Мэри томилась уже почти час. Чарли улыбался, как человек, присутствие духа в котором поддерживает только чувство юмора. Ответной улыбки он не дождался.

– Почему ты так долго не приезжал? – Она поднялась с жесткой скамьи.

Чарли ткнул большим пальцем за плечо.

– Помощник шерифа у дверей не пропускал меня.

– Какой помощник? Уэйд Джуитт? – Мэри презрительно взглянула на дверь служебного помещения.

Чарли кивнул, от улыбки задрожали уголки его рта.

– Я слышал, кое-кто наконец-то дал этому жирному болвану хорошего пинка.

На этот раз Мэри не удержалась и улыбнулась.

– Если бы не наручники, я не ограничилась бы одним пинком. – Она недоуменно подняла брови. – А где Ноэль? Я думала, она приедет с тобой. – По идее дочь должна была очутиться в камере вместе с ней, но в суете Ноэль удалось избежать такой участи. Видимо, Уэйд Джуитт решил, что одного члена семьи за решеткой вполне достаточно: посадив сразу двух, он неизбежно вызовет скандал.

– Я предупредил ее, что мы можем задержаться, и она побоялась оставить Дорис одну. – Чарли помедлил, прикидывая, какие вести сможет выдержать Мэри, и добавил: -

Вопрос о том, отпустят ли тебя под залог, разрешился не сразу.

Мэри передернулась при мысли, что ей придется провести в камере всю ночь, слушая, как за соседней решеткой смачно храпит городской пьяница Эйвери Уилкинсон.

– Так они выпустят меня или нет? – яростно выпалила она.

– Сейчас один из помощников шерифа подписывает бумаги.

– Как тебе это удалось?

– Я пригрозил поместить на первой полосе статью о злоупотреблении полицейских властью. После этого Уэйд сразу стал сговорчивее. – Чарли сверкнул усмешкой, взглянул на часы и с невозмутимой миной добавил: – Мы еще успеем выпить в «Красной вороне».

Услышав название излюбленного бара, Эйвери Уилкинсон вскинул встрепанную седую голову, невнятно пробормотал: «И мне еще стаканчик», – и снова рухнул на скамью. Мэри насмешливо переглянулась с Чарли. Рассмеяться она не посмела. Если дать себе волю, то можно и расплакаться, и как знать, к чему это приведет? Происходящее казалось ей страшным сном, напоминало галлюцинации от некачественных наркотиков, о которых ей рассказывали подруги по колледжу. В то время сама она, восемнадцатилетняя мать, вечно перепачканная детским питанием и до смерти уставшая, была бесконечно далека от наркотиков и галлюцинаций.

– Я бы предпочла принять душ и сменить одежду. – Она шагнула вперед, взяла Чарли за руку и тихо добавила: – Совсем забыла: спасибо. Что бы я делала без тебя?

Чарли пожал плечами.

– До сих пор ты как-то обходилась без меня. – В его голосе Мэри различила резковатые нотки.

Несколько минут спустя прыщавый молодой помощник шерифа привел их в служебное помещение. Уэйд Джуитт, сидящий за заваленным бумагами столом, метнул в их сторону взгляд, полный бессильной злобы.

На стоянке Чарли повернулся к своей спутнице и сухо заметил:

– Помню, ты как-то утверждала, что в маленьких городках царит смертная скука.

– Я уже давно поняла, что ошибалась. – Мэри взяла его за руку и зашагала к «блейзеру». На асфальт легли их длинные тени. – Ноэль встревожилась, когда ты ей все объяснил?

– Немного, но больше разозлилась – по-моему, это хороший признак. – Чарли помолчал. – Кстати, я думаю, что на нашу девочку произвела неизгладимое впечатление твоя попытка защитить ее.

Мэри просияла. Сегодняшние угрозы Роберта показались ей бесконечно далекими. О встрече с ним она еще не успела рассказать Чарли, но знала, что, поговорив с ним, сразу успокоится.

– Я просигналю ей из машины, чтобы она знала, что со мной все хорошо.

Остановившись возле «блейзера», Чарли не сразу открыл дверцу. Он застыл, глядя на Мэри, на его длинное лицо легла тень, глаза поблескивали от невысказанных слов и скрытых чувств. Вокруг не было ни души, только вдалеке лаяла собака.

– Не знаю, что стало бы со мной, если бы с тобой что-нибудь случилось. – Эти слова он произнес так, что Мэри вздрогнула, как от глотка слишком горячего кофе, попавшего в пустой желудок. – Пообещай мне, что больше никогда не станешь ввязываться в драки.

Мэри протестующе открыла рот, собираясь сказать, что на ее месте так поступила бы любая мать, но тут Чарли заключил ее в объятия. Мэри со вздохом облегчения прильнула к нему. От Чарли слабо пахло дымом и потом, он устал, как и полагалось человеку, приложившему все старания ради спасения близких. От его дыхания шевелились волосы Мэри, он гладил ее по спине сильными ладонями.

– Я не даю обещания, которые не могу выполнить, – пробормотала Мэри, уткнувшись ему в воротник. – Если понадобится, я снова поступлю точно так же, и ты это знаешь.

– Да, знаю. За это и люблю тебя.

Его слова повисли в тихом ночном воздухе. Мэри мысленно играла с ними, как когда-то вертела в руках красивый синеватый камушек, который Чарли нашел на дне ручья. Она почти чувствовала его гладкость и тепло. Осмелится ли она ответить тем же? Решится ли зайти так далеко?

Она отстранилась, не убирая рук с плеч Чарли. Проведя большим пальцем по его выпирающей ключице, она слабо улыбнулась, думая, у скольких женщин он вызывал желание откормить его. А она любила его таким, какой он есть. Больше всего на свете она мечтала каждый вечер ложиться с ним в одну постель, а каждое утро просыпаться в его объятиях.

Ее охватила невыразимая печаль.

– О, Чарли… как я хотела бы дать множество обещаний…

– И это я тоже знаю, – грустно откликнулся он. Вдалеке по-прежнему лаяла собака. Послышался шум приближающейся машины. После тягостной паузы Чарли прокашлялся. – Садись, я подвезу тебя до машины.

Вскоре Мэри с облегчением убедилась в том, что ее машина по-прежнему стоит на перекрестке Мэйн-стрит и Бридж-стрит. Машина была цела, но под дворником на ветровом стекле белел листок бумаги. Ее оштрафовали за стоянку в неположенном месте.

Глава 14

– Отчет ни плох, ни хорош. В сущности, этого я и ожидала, – сообщила Лейси, оторвавшись от лежащего перед ней отчета психолога.

Ноэль почувствовала, как у нее привычно сжалось сердце. В телефонном разговоре Лейси воздержалась от подробностей, именно поэтому Ноэль примчалась к ней прямо в шортах и тенниске, не успев просушить волосы после душа. Она до сих пор не оправилась от вчерашнего столкновения с Уэйдом Джуиттом, но не желала изнывать от неизвестности. Уж лучше узнать все сразу.

– Что там? – спросила она, нервозно оглядывая кабинет своего адвоката на верхнем этаже викторианского особняка, где помещалась библиотека имени Эмили Т. Кейтс. Наблюдая за Ноэль, можно было подумать, что ответ таится где-нибудь за диваном или за плюшевыми продавленными креслами, от которых слабо пахло кошками.

Лейси уставилась на отчет через очки, сидящие на кончике ее вздернутого носа.

– У доктора Хокинс создалось впечатление, что ты чем-то обеспокоена и взвинчена, она отмечает, что ты искренне озабочена благополучием своей дочери. Однако она сомневается в том, что ты сумеешь и воспитывать ребенка, и ухаживать за престарелой бабушкой. Короче говоря, звания лучшей матери года тебе не видать, но угрозы для общества ты не представляешь. – Она вскинула голову и нахмурилась. – Меня настораживает то, что она пишет о твоем муже.

Прыгающее в груди Ноэль сердце вдруг замерло. Неужели Роберт чем-то обидел Эмму? Причинил ей вред? «Может быть, я считала его хорошим отцом только потому, что боялась признать истину?»

– С моей дочерью все в порядке?

Лейси на миг растерялась.

– Что?… Да, конечно. Я хотела сказать вот что: у меня создалось впечатление, что, будь воля доктора Хокинс, она причислила бы Роберта к лику святых. Очевидно, он сумел заставить эту женщину плясать под его дудку. – Лейси даже не попыталась скрыть презрение.

Как ни странно, напряжение Ноэль отступило. Любопытно, думала она: когда случается то, чего давно боишься, ты испытываешь почти облегчение. Ей казалось, что веревка, которой ее связали, вдруг лопнула и она поплыла куда глаза глядят.

Но уже через минуту реальность нанесла ей новый удар.

– Что будем делать дальше? – Собственный голос показался ей невыразительным и тихим, как сообщение на затертой кассете автоответчика.

– Этот отчет представлен судье. Осталось только узнать дату окончательного заседания. – Лейси отложила документ, подалась вперед и впилась в Ноэль озабоченным взглядом. – Детка, что с тобой? Что-то ты побледнела.

– Я в порядке, – коротко откликнулась Ноэль. Ей надоело, что к ней относятся как к инвалиду. Она уже поняла, что жалеть себя бесполезно. – Послушайте, будем откровенными. Нам обеим известно, что Роберт – хозяин в этом городе. Так почему же отчет Линды Хокинс нас удивил?

– Во-первых, незачем так преувеличивать. – Лейси строго смотрела на нее, сложив перед собой руки с видом классной дамы. – Да, я не отрицаю, что твой муж пользуется в городе заметным влиянием, но никаких свидетельств массового заговора пока не вижу. И откровенно говоря, упоминать об этом за пределами моего кабинета я бы не советовала: будет только хуже.

– Куда уж хуже! По-моему, это невозможно. Неужели Лейси не видит связи событий? В редакции газеты ее отца перебили стекла. Ее саму несправедливо обвинил Уэйд Джуитт. Если это не заговор, значит, кто-то крепко невзлюбил ее.

– Успокойся! Я же не предлагаю сдаться без борьбы. – Лейси отщипнула пожелтевший листок филодендрона и сверкнула бесшабашной, лихой усмешкой. – Боеприпасы у меня еще не иссякли. Вот об этом я и хотела поговорить с тобой. Вчера мне позвонила твоя бывшая соседка Джуди Паттерсон. Откровенно говоря, после всего, что ты мне рассказала, я не надеялась дождаться ее звонка.

– Я тоже удивлена. – Ноэль не верила, что ее угрозы подействовали на Джуди. Прождав ее звонка два, а потом три дня, она решила, что ждать дальше бесполезно. А теперь семя надежды проклюнулось в ней и дало бледный росток. Неужели это и есть поворот к лучшему, о котором она молилась?

Но следующие слова Лейси уничтожили слабую надежду.

– Увы, рассчитывать нам почти не на что. Джуди сообщила, что сожалеет о случившемся, и спрашивала, может ли она чем-нибудь помочь… разумеется, без риска для нее самой.

– Какое благородство! – процедила Ноэль.

– Мы можем вызвать ее в суд повесткой. – Этот вариант Лейси предлагала и прежде, однако Ноэль отказалась. Конечно, можно заставить Джуди выступить в суде, но что в этом толку? Показания женщины, которую уже уличили в лжесвидетельстве, мало кого убедят.

– Нет, – снова отказалась Ноэль. – Джуди только расплачется, будет бить на жалость, и все подумают, что мы запугали ее. – Собственный властный тон поразил Ноэль. Прежде она и не мечтала так уверенно принимать решения. Но времена изменились, как и она сама. Уэйд Джуитт стал последней каплей. – Я придумала кое-что получше, – заявила она, и тут же ее мысли обрели четкую форму.

Вчера вечером, когда мать бросилась на Уэйда, ее глаза вдруг стали дикими… в случае необходимости она убила бы его. В тот же миг до Ноэль дошло: она больше похожа на мать, чем ей казалось раньше. И в ней, и в Мэри невероятно силен инстинкт, побуждающий защищать своих детей.

А свекровь? Ради сына Гертруда готова сделать что угодно – прикрывать его, лгать полиции. А может, и убить беременную девушку, которая стала для сына помехой.

Ноэль задумалась. Неужели до сих пор она ошибалась? А если Гертруда оплакивала вовсе не своего неродившегося внука? Если розы на могиле Коринны были попыткой смягчить муки совести?

– Мы можем вызвать повесткой не Джуди, а другого свидетеля, – с расстановкой произнесла Ноэль, до сих пор не освоившись со своей ошеломляющей гипотезой. Чтобы окончательно поверить в нее, требовалось кое-что выяснить.

– Кого? – с сомнением нахмурилась Лейси.

– Мою свекровь. Конечно, она будет выгораживать сына, но при этом у судьи неизбежно возникнут вопросы. А еще мне кажется, что Гертруде Ван Дорен известно больше, чем мы предполагаем.

Лейси взвесила эту мысль, рассеянно теребя верхнюю пуговицу скромной белой блузки.

– Не знаю, разрешит ли судья… Дай-ка подумать, под каким видом выдвинуть это ходатайство, ладно? А пока ничего не предпринимай, не посоветовавшись со мной.

– То есть не пытаться поговорить с Гертрудой с глазу на глаз? – Ноэль изумилась невозмутимости, с какой она встретила пристальный взгляд Лейси.

– Даже не вздумай, – предупредила адвокат хриплым голосом портового грузчика. – Ты забыла, что случилось в прошлый раз, когда тебе взбрело в голову поиграть в борца за справедливость?

– Не забыла. И жалею только о том, что не проломила Роберту череп.

– Считай, что тебе повезло.

– Хотите сказать, что на моем месте вы поступили бы иначе? – усмехнулась Ноэль, не переставая удивляться самой себе. – Да если бы кто-нибудь вздумал отнять у вас любимую собаку, вы превратились бы в разъяренную тигрицу, Лейси.

Лейси рассмеялась.

– Ладно, твоя взяла, но позволь все-таки напомнить, что отныне мы должны действовать с величайшей осторожностью. Думаю, всем уже ясно, откуда ветер дует, но постарайся не совершить никаких ошибок – на случай, если нам придется подавать апелляцию.

Сердце Ноэль рухнуло в пятки. Апелляцию? С самого начала она знала, что это вполне возможно. Но к унизительному поражению оказалась не готова. Она и без того ждала слишком долго. Выдержит ли еще неделю, месяц… или год?

Глядя на Лейси в упор, Ноэль произнесла с откровенностью, которая давалась ей все легче по мере того, как она забывала о своих прежних привычках:

– Странно, но сейчас мне приходится помнить об осторожности каждую минуту. Следовать чужим правилам, помнить, что, если я поступлю так, как считаю нужным, это может отразиться на ходе процесса… Но моя жизнь пошла прахом только потому, что я всегда была слишком осторожна. И теперь я должна смириться с мыслью, что потеряла дочь потому, что совершила так называемый правильный поступок, поверила человеку, перед которым мне следовало бы захлопнуть дверь.

Лейси встала, обошла вокруг стола и присела на широкий подлокотник кресла рядом с Ноэль. В своей белой блузке и плиссированной юбке она выглядела хитрой школьницей, уличенной в какой-то провинности. Но ее голос звучал мягко и понимающе:

– Я не виню тебя за резкость, детка. Да, колеса правосудия вращаются слишком медленно, временами кажется, будто ты попал между ними и рано или поздно они изотрут тебя в порошок. Но поверь мне, гораздо опаснее забыть об осторожности. Последует ответный удар, и положение осложнится.

– А что будет, если я просто сяду и сложу руки на коленях?

– Не стану тратить время на фальшивые заверения, – без обиняков заявила Лейси – именно эта ее черта особенно нравилась Ноэль. – Обратимся к фактам. Ответчик в этом процессе не Роберт, а ты. Когда-то ты лечилась от алкоголизма. Кроме того, ему удалось доказать, что он любящий и заботливый отец. – Она загибала пальцы один за другим, и каждый неоспоримый факт острой иглой вонзался в сердце Ноэль. – Все, что ты скажешь Роберту или любому члену его семьи, может быть использовано – и будет использовано! – против тебя.

– Думаете, я этого не знаю? Вы опасаетесь, что я снова попытаюсь прорваться в дом к Роберту? – Ноэль вспомнилось, как Хэнк осторожно перевязывал ей ногу, и почему-то это придало ей силы. – Кто-то должен вступить в борьбу за мою дочь. И если не я, то кто же?

Лейси встала и скрестила руки на груди.

– Признаться, я не могу предложить хоть какую-нибудь альтернативу. Я не мать, поэтому могу лишь догадываться, как тебе тяжело. Но в одном я уверена, Ноэль: если мы будем тверды в своих намерениях, тебе вернут дочь. Как бы трудно тебе ни было, постарайся быть терпеливой.

– Терпеливой… – повторила Ноэль таким чужим голосом, что сама заморгала от удивления. – Такой роскоши я не могу себе позволить.

Лейси приподняла бровь.

– А устранение последствий можешь?

– Не знаю. – Ноэль поднялась и беспокойными шагами прошла к окну. На лужайке измученная молодая мать вела за собой целую толпу детей.

Детский смех и гулкий топот ножек по полу веранды нарушили тишину в кабинете Лейси. Ноэль вспомнились все места, куда она часто брала с собой дочь: библиотека, где устраивали детские чтения, игровая площадка в сквере, магазин «Бен Франклин», где они покупали семена растений для бабушкиного сада. У нее перехватило горло, но она не позволила себе расплакаться. Время рыданий давно прошло.

Обернувшись, она обнаружила, что Лейси смотрит на нее – но не раздраженно, а с уважением.

– Чем бы ни кончилось дело, детка, ты должна знать: для тебя я не просто адвокат, но и твой друг.

Каждый вторник Гертруда Ван Дорен, казначей Исторического общества Бернс-Лейк, водила группы туристов по усадьбе Элсбри-Хаус на холме, близ Уинди-Ридж-роуд. Это огромная честь, громко заявляла она каждому новому слушателю, что именно в их городе уцелел один из самых старых домов страны, построенный еще в эпоху войны за независимость США. Трехэтажный особняк с грациозными ионическими колоннами и веерообразным окном над дверью был отреставрирован в конце 70-х годов – главным образом стараниями Исторического общества. Но основным поводом для гордости служило то, что первый хозяин особняка, Джастес К. Элсбри, процветающий коммерсант и отец города, приходился Гертруде прапрадедом.

Ведя «вольво» по крутой, извилистой дороге к Элсбри-Хаусу, Ноэль вспомнила, что ее свекровь страстно увлеклась историей и реставрацией памятников старины уже после смерти старшего сына. Зная, что значит потерять ребенка, Ноэль не удивлялась тому, что Гертруда поспешила найти себе занятие. Только постоянные хлопоты могли помочь ей приглушить боль утраты.

Утраты, которая превратила ее младшего сына в истинную ценность.

Ноэль сощурилась от слепящего солнечного света, бьющего в ветровое стекло. Внутренний голос тревожно твердил: «Ну и на что ты надеешься? Она обвинит тебя во вторжении в частные владения».

Вслух Ноэль пробормотала:

– Черта с два!

В присутствии туристов Гертруда будет вынуждена вести себя пристойно и всеми силами избегать скандала.

И все-таки сердце гулко билось в груди у Ноэль, подпрыгивало, как колеса на ухабах дороги. Самое большее, на что она могла рассчитывать, – что от растерянности свекровь нечаянно проговорится.

На стоянке Ноэль нашла свободное место в тени дерева и выбралась из машины. Отсюда открывался изумительный вид. Элсбри-Хаус стоял на самом гребне хребта, обращенный к череде пологих зеленых холмов, сменяющихся кукурузными полями и пастбищами с рассыпанными по ним копнами сена. Ноэль уже в который раз поразилась великолепию особняка и ощутила прилив уверенности. Предки Эммы проделали долгий путь, чтобы очутиться здесь; ее дочь – наследница рода первопроходцев. Она выдержит испытание. Они обе выдержат его.

Ноэль зашагала по дорожке, особняк высился перед ней, внушительный и величественный, вызывающий благоговейный трепет. В детстве Ноэль с друзьями часто спорили о том, есть ли в этом доме привидения. Но в то время особняк еще не успели отреставрировать, над крыльцом селились голуби, а в веерообразном окне недоставало стекол, и оно чем-то напоминало тыкву с отверстиями в виде глаз и рта.

Поначалу новая достопримечательность, возникшая из величественных руин, походила на обувь, которую еще не успели разносить. Но вскоре новые кирпичи покрылись патиной старины, виргинский плющ вскарабкался по стенам вдоль окон со ставнями, плети легли на карнизы. Шагнув в прохладный холл, Ноэль зябко поежилась. «Привидений не бывает, – думала она, – но прошлое может преследовать, как призрак». Она задумалась, есть ли призраки в прошлом Гертруды.

У подножия лестницы, за столом со стопками брошюр и проспектов, сидела хорошенькая темноволосая девушка-подросток в платье колониальной эпохи. Она оторвалась от подпиливания безнадежно современных ногтей – черных, с калейдоскопическим узором розовых и лиловых спиралей – и удостоила Ноэль равнодушным взглядом.

– Экскурсия уже заканчивается, – скучающим голосом сообщила девица. – Следующая начнется только в половине пятого. Можете купить билет сейчас и прийти сюда к началу экскурсии.

– Я ищу миссис Ван Дорен, – сухо сообщила Ноэль. – Экскурсию ведет она?

Девушка кивнула.

– Обычно она задерживается, чтобы ответить на вопросы И так далее. Можете подождать ее вон там. – И она указала на церковную скамью у стены.

Ноэль неловко опустилась на скамью. Прошло несколько минут. Она слышала, как скрипят половицы под ногами экскурсантов, переходящих из одной комнаты в другую под приглушенный аккомпанемент голосов. Гертруда рассказывала увлекательную историю каждого предмета мебели и произведения искусства, вплетая в рассказ подробности биографий двенадцати детей Люси Элсбри. Особенно пикантно звучал скандал вековой давности, вспыхнувший, когда Джастес Элебри-второй взял в жены шестнадцатилетнюю девушку из племени ирокезов. Но чтобы пресечь выводы о собственном смешанном происхождении, Гертруда тут же добавляла, что бедная девушка умерла, не успев подарить мужу ребенка, после чего Джастес вновь женился, на женщине с безупречной родословной, которая и стала прабабушкой самой Гертруды.

Наконец толпа туристов начала спускаться вниз. За седым мужчиной, тяжело опирающимся на руку пожилой жены, следовала семья из четырех человек: толстуха жена в розовых шортах, ее лысеющий супруг и двое скучающих подростков, которым явно не терпелось улизнуть из-под бдительного присмотра родителей и подымить в кулак. Гертруда, одетая в льняной пиджак кораллового оттенка и шелковую юбку с цветочным рисунком, шла последней. Ее розовые туфли на шпильках удачно дополняли наряд, каждый светлый волосок на голове был тщательно уложен.

Она увлеченно объясняла, почему в доме низкие потолки и маленькие окна.

– Как вы понимаете, в те времена центрального отопления не существовало. К счастью, моим предкам доставляли уголь каждую неделю, но те, кто не мог позволить себе такой роскоши, предпочитали дома с маленькими окнами, через которые тепло зимой улетучивалось не так быстро.

Заметив Ноэль, Гертруда замерла, вцепившись в полированные перила. Ноэль показалось, что она видит нечто вроде старинной фотографии из тех, что висели на стенах; на бледном лице свекрови застыло удивление, бриллиантовая брошь на ее лацкане поблескивала в сумеречном свете. Наконец Гертруда справилась с волнением и спустилась вниз.

– Не забудьте перед отъездом погулять вокруг особняка. За ним разбит чудесный сад, – сообщила она уезжающим туристам. Те обернулись, благодаря ее, и она любезно заулыбалась, произнося давно заученный ответ: – Поверьте, для меня это было истинным наслаждением. История занимает чрезвычайно важное место в нашей жизни. Кем мы стали бы без нее?

Когда в холле особняка остались только Ноэль и девушка в чепце, Гертруда сделала вид, что только сейчас заметила невестку.

– Боже мой, вот так сюрприз! – воскликнула она с принужденной улыбкой и всплеснула руками. – Ты чудесно выглядишь, дорогая.

Ноэль подавила мгновенное желание выпалить, что своим «чудесным видом» она обязана отнюдь не Гертруде и ее сыну. Все ее мышцы напоминали туго скрученные пружины, готовые бросить ее вперед, она уже протягивала руку, чтобы пощечиной стереть улыбку с лица свекрови. Но вместо этого Ноэль с достоинством встала.

– Добрый день, Гертруда. Как дела?

– В целом неплохо. – Гертруда пожала плечами, всем видом показывая, что в жизни каждого случаются мелкие неприятности.

– А у Коула?

– Прекрасно. – Гертруда рассеянно теребила свою брошь в виде корзины с цветами. Ноэль снова вспомнила о розах на могиле Коринны. – Правда, в последнее время у него побаливают колени, но врач уверяет, что это просто очередной приступ артрита. А как здоровье твоей бабушки? – На ее лице появилось выражение неподдельного интереса.

– Хорошо, как никогда, – солгала Ноэль.

– Как приятно слышать! Пожалуйста, передай ей мои наилучшие пожелания. А теперь прошу меня простить, мне пора. – Гертруда хотела было пройти мимо, но Ноэль быстро преградила ей путь.

– А я надеялась, что мы сможем поговорить.

Щеки Гертруды порозовели, блекло-голубые, как у Роберта, глаза расширились в тревоге. Она поспешно изобразила улыбку.

– Боюсь, сейчас не получится. Следующая экскурсия начнется через час, а мне еще надо покончить с делами. – Она сделала широкий крюк, обходя Ноэль, и направилась к двери.

– Ничего, я пойду с вами. – Ноэль шагнула следом.

За дверями особняка, оставшись вдвоем с невесткой, Гертруда заговорила:

– Дорогая, пожалуйста, пойми – здесь нет ничего личного. Но если нас кто-нибудь увидит… словом, мы можем произвести ложное впечатление.

– Какое? Меня примут за обеспокоенную мать? – В голосе Ноэль зазвучал сарказм. – Боже упаси!

Они шагали по вымощенной кирпичом дорожке, обсаженной львиным зевом и дельфиниумом. Длинные стебли цветов качались на резком ветру, благодаря которому Уинди-Ридж ^[5]получил свое название. Трава была еще мокрой от вчерашнего дождя, но Гертруда, не замечая комьев земли, липнущих к ее нарядным розовым туфлям, прошла через лужайку к «кадиллаку», припаркованному на служебной стоянке. Цокот ее шпилек по плитамстоянки напомнил Ноэль ритм детского стишка: «Хикори-дикори-док, мышка украла пирог…»

Ноэль догнала Гертруду, когда та уже отпирала дверцу машины. Гертруда обернулась, и Ноэль изумилась, увидев у нее на лице выражение искреннего сочувствия.

– Что бы ты ни думала, дорогая, я вовсе не желаю тебе зла, – мягко произнесла она. – Моя тетя тоже… любила выпить. Но она была славной женщиной, настолько же славной, как ты – хорошей матерью. И если ты попытаешься понять, что будет лучше для…

Ноэль переменилась в лице, заставив Гертруду умолкнуть на середине фразы. В глазах свекрови мелькнула паника. Но сама Ноэль ощутила лишь холод, будто какой-то кран внутри ее открылся, выпустив в жилы поток ледяной воды.

– Что будет лучше для Эммы? Гертруда, вы же не верите в ту чепуху, что несет Роберт. – Даже ее голос стал другим, резким и сухим.

Гертруда поджала губы.

– В одном он был прав: ты изменилась. И не в лучшую сторону. – Она схватилась за ручку дверцы.

На этот раз Ноэль не стала останавливать ее. Она просто обошла вокруг машины и села на пассажирское сиденье. Ее свекровь застыла, успев поставить на пол машины одну ногу. Наконец она с возгласом изумления упала на кресло.

– Что это ты… – Она закрыла рот и снова открыла его, как рыба, вытащенная на сушу. – Это частная собственность! Ты вторглась в нее!

– Я уйду, как только вы ответите на мои вопросы, – невозмутимо заявила Ноэль, но ее сердце глухо и резко колотилось. – Начнем с того, что вам известно о Коринне Лундквист.

– О Коринне? – Гертруда ахнула и прижала ладонь к груди. – При чем тут эта бедняжка? Ты же была еще совсем крошкой, когда она умерла.

Ноэль отметила, что Гертруде не понадобилось припоминать, кто такая Коринна.

– Прежде всего она была лучшей подругой моей матери.

– В таком случае мать должна была объяснить тебе, что произошла всего лишь бессмысленная трагедия. – Гертруда старалась говорить спокойно, но ее выдавали руки, нервно сжимающие ремешок белой сумочки-сундучка.

– Я не спрашиваю, как она погибла. Но раз уж вы заговорили об этом, я хотела бы знать, что вы помните о ее смерти.

Лицо Гертруды обмякло, Ноэль заметила, что коралловая губная помада расплылась, въелась в крохотные морщинки вокруг губ. Внезапно Гертруда постарела и стала казаться ровесницей Дорис.

– Мне известно только, что Коринна покончила жизнь самоубийством.

– Вы абсолютно уверены в этом?

Гертруда бросила на нее странный взгляд. В нем не отразились угрызения совести – разве что за цветы на могиле девушки.

– На несчастный случай ее смерть не похожа.

– Умирают не только от этого.

– Ты полагаешь?…

– Я ничего не полагаю. Я спрашиваю. Роберт имел какое-нибудь отношение к ее смерти? – Ноэль удержалась и не добавила: «А вы к ней причастны?»

– Разумеется, нет!

– Вы знаете это наверняка?

Гертруда вскинула руку, явно намереваясь вытолкнуть невестку из машины, но Ноэль не дрогнула. Дрожащим голосом Гертруда выговорила:

– Ты ее не знала. Она была глубоко несчастна. Кажется, ее родители, по крайней мере отец, были чрезвычайно набожными людьми. Потому она и перепугалась, когда узнала, что… находится в положении.

Что-то щелкнуло в голове Ноэль, некий рычажок встал на место.

– Откуда вы знаете, что Коринна была беременна?

Послышался настойчивый стук в окно. Гертруда в панике обернулась и обнаружила, что в стекло машины стучит низко нависшая ветка, раскачивающаяся на ветру.

Она поникла на сиденье. Мелкий бисер пота выступил у нее на лбу, пудра свалялась в морщинах.

– Наверное, услышала от кого-нибудь… – растерянно пробормотала она. – Скорее всего на похоронах…

– Вас не было на похоронах. Я спрашивала у мамы. – Ноэль придвинулась ближе и уловила удушливый запах духов Гертруды. – Что произошло на самом деле? Что, вы скрываете?

– Ничего! – Гертруда лихорадочно пыталась вставить в замок ключи, но это ей удалось не с первой попытки. Двигатель машины ожил.

– Роберт и вправду был с вами в тот вечер, когда умерла Коринна? Или вы солгали, чтобы выгородить его? – допытывалась Ноэль.

– Я отказываюсь участвовать в этом возмутительном допросе! – Шурша шелковой юбкой, Гертруда протянула руку над коленями Ноэль и распахнула дверцу. – Уходи. Немедленно.

Ноэль пропустила ее приказ мимо ушей.

– А ведь вам что-то известно. Вы знаете и то, как он поступил со мной. Всю эту ложь и клевету… чтобы представить дело так, будто я не способна сама растить ребенка. Как вы решились на такое? Как позволили ему так обойтись с Эммой?

Гертруда устремила невидящий взгляд вперед, сжимая обеими руками руль. Ее губы были сжаты так плотно, что дрожали.

– Нет! Роберт – порядочный человек. Хороший отец. Он ни за что не причинит вреда Эмме.

– Он уже причинил ей вред.

– Нет, он просто оберегает ее. Это совсем другое дело.

Ноэль испробовала другую уловку.

– А вы знали, что он изменяет мне?

Гертруда торопливо заморгала, явно изумленная ее словами. Но быстро оправилась от потрясения.

– Это касается только Роберта и тебя, – холодно отозвалась она.

– А я решила, что об этом следует знать и вам. Ваш сын – отнюдь не добропорядочный глава семейства.

– Уходи, – снова приказала Гертруда, но на этот раз приказ походил на мольбу.

– Я еще не закончила. – Самый меткий выстрел Ноэль приберегла напоследок. – Почему вы носите цветы на могилу Коринны?

Гертруда вздрогнула.

– Я сама видела их. Белые розы, перевязанные красной лентой. – Ноэль заметила, как на щеке ее свекрови дрогнул мускул. – Это цветы ребенку, правда? Ребенку Роберта. Вашему внуку.

Гертруда издала еле слышный сдавленный писк, как зверек, на которого наступили. Она лихорадочно огляделась, в растерянности схватила свой ремень и пристегнулась, так что ремень перечеркнул ее грудь. Но замок не защелкнулся, руки Гертруды дрожали, и после нескольких попыток она с раздраженным возгласом выронила ремень.

– Мне пора, – прошептала она. – Пожалуйста, уходи!

– Роберт заставлял ее сделать аборт? Поэтому она и совершила самоубийство? – безжалостно добивала ее Ноэль. – Или он так разозлился, что прикончил ее сам?

Гертруда скорчилась на сиденье и закрыла глаза, будто у нее не осталось сил держать веки поднятыми. Она заговорила странным безучастным голосом.

– Да, Роберт был в гневе, но совсем по другой причине. Потому… – она схватила ртом воздух, – потому, что ребенок был не от него.

Ноэль ошеломленно замерла. Такого поворота она не ожидала. С другой стороны, теперь все встало на свои места. Разъяренный изменой Коринны, Роберт не только разругался с ней, но и зашел слишком далеко… И все-таки недоставало одной важной подробности…

Она уставилась на Гертруду.

– Ничего не понимаю. Если этот ребенок не был вашим внуком, почему вы носите розы на могилу?

Ее свекровь безвольно уронила руки. Безжизненным голосом, едва шевеля губами, она объяснила:

– Он мой внук. Это ребенок Бака.

Глава 15

Вечером погода вдруг испортилась. Прошло всего две недели августа, а вечера уже стали гораздо холоднее. С гор задул пронизывающий ветер. Четыре ночи подряд над озером висел туман, в котором особенно тоскливо звучали крики птиц. Сидя за кухонным столом вместе с бывшим мужем и дочерью, Мэри впервые заметила, как здесь тихо. Кваканье лягушек и плеск воды о сваи причала казались неестественными. Мэри чудилось, что она слышит плеск весел, но, вероятно, ее подвело воображение. «Тому, кто постоянно находится в напряжении, – напомнила она себе, – легко придать любым звукам совсем иной, пугающий смысл».

Одновременно она тайком наслаждалась присутствием Чарли и Ноэль. Было чудесно сидеть вот так, потягивая горячее какао, поджав ноги, словно таким образом они провели бесчисленное множество вечеров. Из трех человек, объединенных обстоятельствами, они превратились в семью, давнюю мечту Мэри.

– По крайней мере теперь мы знаем, кто этот загадочный Дж. – Мэри смотрела в темное окно, слегка искаженное отражение в котором казалось призрачным. – Джеймс Бьюкенен Ван Дорен, или Бак. Господи, почему я сама до этого не додумалась? Ведь Коринна ненавидела прозвища. Она старательно избегала их.

– Но почему она только один раз упомянула Бака в дневнике? – спросила Ноэль.

– По-моему, все было так… – Чарли задумался. – В последней записи дневника Коринна рассказывает о ссоре с Робертом по дороге на вечеринку. Он бросил ее, и кто-то сжалился над ней и подвез домой – это был, как мы уже знаем, брат Роберта. Между Коринной и Баком возникли первые узы. В конце концов, у них было немало общего. А потом они стали любовниками. Написать об этом в дневнике Коринна не осмелилась, боясь огласки.

– Но кто-то же узнал обо всем, – напомнила Ноэль.

– Вопрос в другом: почему она была так убеждена, что ждет ребенка от Бака, а не от Роберта? – Чарли рассеянно вертел в руках кружку.

– Все очень просто, – откликнулась Мэри. – До знакомства с Баком она была девственницей. – Чарли вопросительно уставился на нее, и Мэри поспешила добавить: – Неужели ты не понимаешь? Другого объяснения нам не найти. Мы с Коринной знали друг о друге все – до тех пор, пока я не погрузилась в собственную жизнь и не перестала замечать, что творится вокруг. Когда ты сообщил, что она была беременна, это сразу показалось мне странным. Она встречалась с Робертом примерно год. Если бы они переспали, Коринна рассказала бы мне об этом. К тому же они постоянно ссорились. Думаю, она просто боялась близости. – Она задумчиво отпила какао. – Но с Баком все вышло иначе. Во-первых, он был старше Коринны. И, насколько я помню, очень привлекателен. Словом, улучшенный вариант Роберта. Если они всерьез увлеклись друг другом, Роберт не мог не заметить этого. Думаю, беременность стала последней каплей.

– Попробуем пойти дальше, – предложил Чарли. – Предположим, Роберт действительно убил Коринну в припадке ярости, а потом инсценировал самоубийство. Но доказательств у нас по-прежнему нет. И не будет, пока мы не добьемся эксгумации. Это возможно – нелегко, но возможно. Поскольку со времен первого вскрытая наука ушла далеко вперед, судебный патологоанатом может заметить что-нибудь, ускользнувшее от его предшественника.

Эта мрачная мысль посещала и Мэри. Но она поспешила отмахнуться от нее.

– О Господи! Не хватало нам еще убить Нору! Неужели у нас нет альтернатив?

Все трое умолкли, над кружками вился горячий пар. Мэри поражалась тому, что с годами ее скорбь не утихла. Казалось, до сих пор ей просто не хватало времени, чтобы оплакать подругу. Бедная Коринна… Думать о ней, одинокой и перепуганной, было невыносимо. Мэри прекрасно понимала ее. Она тоже боялась, что родные отрекутся от нее, и не представляла себе, как выжить без их поддержки и помощи. Но ей повезло – рядом был Чарли. А Коринна, милая, впечатлительная Коринна, осталась совсем одна. Неудивительно, что она впала в беспросветное отчаяние.

Мэри перевела взгляд на Чарли, который сидел напротив, с задумчивым видом скрестив руки на груди, – мужчина, перенесший свою долю невзгод. Однако он не утратил оптимизма, в глазах играла жизненная сила, уголки губ загибались вверх.

Ноэль подперла голову ладонями.

– Чтобы возбудить подозрения, нам не нужны доказательства. Может быть, нам удастся просто сделать шатким положение Роберта? Ты уже добился этого статьями – они заставили город заговорить.

Мэри смотрела на дочь, уже в который раз удивляясь перемене в ней. Решимость окрасила румянцем ее щеки. После ареста Мэри ощущала почти осязаемые узы, связывающие ее с дочерью, ошеломляющее желание защитить ее любой ценой. Но ей уже было ясно, что Ноэль вполне способна постоять за себя. Мэри нерешительно обняла ее и удивилась, когда Ноэль не отстранилась, а положила голову ей на плечо.

Чарли с сомнением покачал головой.

– Об этом я уже думал и решил, что это небезопасно. Авторитет Роберта в городе по-прежнему очень высок. Его сторонники, не говоря уже о юристах, легко опровергнут обвинения, если те не будут основаны на фактах. И поверьте мне, достопочтенный судья Рипли прислушается к мнению общественности, помня, что в ноябре предстоят выборы.

– Вот еще одна причина быть начеку, – подхватила Мэри, вспомнив о встрече с мужем Ноэль в церкви. – Все мы знаем: Роберт не из тех, кто пускает дело на самотек. Если загнать его в угол, он… словом, я боюсь за всех нас.

– Он еще не знает, что значит оказаться загнанным в угол. А я знаю, – выпалила Ноэль так яростно, что Мэри вздрогнула. – Как я понимаю, мне уже нечего терять. Если эксгумация останков Коринны – единственный способ выяснить, причастен ли он…

Она осеклась, услышав шаги на задней веранде: Бронуин возвращалась с прогулки с Руфусом. Дверь распахнулась, крупный рыжий пес вбежал в дом, оставляя на полу грязные следы, за ним появилась младшая дочь Чарли. От нее веяло вечерним холодом, прогулка не улучшила ее настроения.

Бронуин открыла холодильник.

– У нас осталось что-нибудь съедобное? Умираю с голоду!

– Остался картофельный салат, – сообщила Ноэль.

Бронуин со стоном захлопнула дверцу.

– Нет, я еще не настолько проголодалась.

Чарли рассеянно подсказал:

– Еще есть мороженое.

Бронуин вспылила:

– Папа, как ты можешь?! Предлагать такое после того, как я целый день раскладывала мороженое в кафе!

Но Чарли не заметил, что она не в духе. Может, он к этому привык – в отличие от Мэри. Она нахмурилась. Если бы кто-нибудь из ее ассистенток позволил себе такую дерзость, то остался бы без работы… или в лучшем случае отделался нотацией. Ноэль в юности была совсем другой. Мэри помнила ее тихой, даже чересчур тихой девочкой. Пожалуй, ей следовало быть пообщительнее. Если бы она в юности научилась быть решительной, сейчас ей не пришлось бы сражаться за дочь.

Настроение Бронуин вновь изменилось. Она бросилась к Ноэль и обняла ее за шею.

– А может, я приготовлю вафли? – как ни в чем не бывало предложила она. – С черникой, которую мы собрали сегодня утром.

– Уже одиннадцатый час, – напомнила Ноэль. – Мне пора.

– Куда тебе спешить? Тетя Триш пообещала пробыть с Дорис всю ночь, – вмешалась Мэри.

Бронуин бросила на нее взгляд, в котором ясно читалось: «Только не воображай, что ты – член нашей семьи!» Но на отца она посмотрела почти умоляюще.

– Папа, как, по-твоему, я должна чувствовать себя, видя, как вы умолкаете, едва я вхожу в комнату? Я не настолько глупа, чтобы ничего не замечать. Мне известно, что происходит. И если вы не позволите мне хотя бы приготовить вафли, я… я не знаю, что со мной будет! Я взорвусь!

Чарли криво усмехнулся.

– Все ясно. Детка, я не собирался ничего скрывать от тебя. Просто думал, что было бы несправедливо втягивать тебя в подобные дела. – Он медленно расплылся в улыбке, и в кухне со старыми обоями и темными сосновыми шкафами оттенка сидра словно стало светлее. – Значит, вафли с черникой? По-моему, прекрасная мысль!

– О, Брон… – Ноэль со вздохом любовно потрепала младшую сестру по руке. – Только пообещай мне, что не будешь иметь детей от мужчины, которому не доверяешь.

– А кто тебе сказал, что я вообще собираюсь иметь детей?

Бронуин выпрямилась и прошлепала к кухонному столу, принялась открывать шкафы и доставать мерные стаканы и миски. Вынимая из холодильника пакет молока, она на миг застыла, устремив вперед невидящий взгляд и отбрасывая черную тонкую тень на потертый линолеум. Наконец она встряхнула головой, точно отгоняя какую-то мысль, и захлопнула дверцу. Вскоре кухню наполнил звон ложек и аромат подрумянивающихся вафель.

«Я могла бы привыкнуть ко всему такому», – думала Мэри, имея в виду поздние посиделки за кухонным столом, лягушачий хор и пение сверчков за окном. И никаких телефонных звонков, сигналов автоответчика и взбудораженных клиентов, звонящих откуда-то со Среднего Запада, чтобы сообщить, что они опоздали на самолет! Здесь не слышался даже шум транспорта. Не было ничего, кроме тихого вечера в преддверии надвигающегося кризиса, когда особенно приятно остановиться и насладиться мелочами жизни.

К собственному удивлению, она съела три вафли с маслом, обмакивая их в кленовый сироп с соседней фермы. Когда на тарелках не осталось ни крошки, Чарли и Ноэль занялись мытьем посуды, а Мэри выпроводили на веранду. Но едва она уселась в кресло, как застекленная дверь за ее спиной со скрипом открылась. Мэри обернулась и чуть не вздрогнула, обнаружив рядом с собой Бронуин.

Помедлив, девушка уселась на верхнюю ступеньку крыльца. Ее силуэт вырисовывался на фоне серебристого, затянутого легкой дымкой озера. Бронуин подтянула стройные ноги к груди, ее длинные волосы упали на колени. В темноте ее было бы легко спутать с Коринной.

– Вафли были превосходны, – сказала Мэри. – Пожалуй, я даже переела.

– Вы можете себе это позволить – вы и так худая. – Это был явно не комплимент.

После неловкой паузы Мэри предприняла еще одну попытку завязать разговор:

– Хорошо, что наконец-то немного похолодало. Приятный вечерок, верно?

Бронуин пожала плечами.

– Лето кончается.

– Кстати, твой отец говорит, что тебе остался последний школьный год, – решительно продолжала Мэри. – Должно быть, ты уже думаешь, в какой колледж подавать документы. Помню, Ноэль в твоем возрасте никак не могла дождаться, когда наконец станет самостоятельной.

Бронуин ответила ей красноречивым взглядом: «Неудивительно. Будь я вашей дочерью, мне тоже не терпелось бы уехать из дома». Но она была чужой дочерью. Это все меняло.

– Я не могу похвастаться отметками, – призналась Бронуин. – Хорошо еще, если меня вообще примут в колледж.

Мэри понимающе усмехнулась.

– Когда я поступала, мне тоже так казалось. Кому нужна мать-одиночка? Но через шесть лет у меня уже был диплом.

– Знаю. Ноэль рассказывала мне об этом. – В лунном свете, пробившемся сквозь туман, оливковая кожа Бронуин казалась светло-золотистой. Она сжала пальцами прядь волос, принялась водить колким концом пряди по губам. – Она говорила, что в те дни почти не видела вас.

Мэри ощутила знакомый укол раскаяния. Но вместо того, чтобы начать оправдываться, ответила коротко:

– Она права.

Последовала еще одна длинная пауза, и вдруг Бронуин спросила:

– Вы знали мою мать?

– Я видела ее только однажды. Она показалась мне очень милой.

– Такой она и была. И еще красивой. Никто даже представить себе не может, как она была красива.

– Знаешь, ты немного похожа на нее.

– Все говорят, что я похожа на отца.

– Да, но глаза ты унаследовала от матери. Я помню, как они поразили меня.

Бронуин пытливо всматривалась в ее лицо, подыскивая точный ответ. Наконец она отвела взгляд и хлопнула себя по руке, раздраженно выпалив:

– Житья нет от комаров! Стоит задуматься, и они налетают стаями!

– Это точно.

– Ручаюсь, там, где вы живете, комаров нет.

– Зато полным-полно других тварей, – усмехнулась Мэри. – Карманников, насильников – всех не перечесть. Почему-то летом их становится больше.

– А здесь ничего подобного не бывает. Наверное, вам скучно в Бернс-Лейк.

– Нет, этот город по-своему очарователен.

Под покровом темноты Мэри позволила себе улыбнуться. На кухне прекратилось журчание воды, слышались только спокойные голоса Чарли и Ноэль. Комар сел на ногу Мэри, она спокойно согнала его. Бронуин с любопытством наблюдала за ней.

– У вас еще не началась ностальгия? Не тянет в большой город?

В эту минуту Мэри ни капельки не хотелось возвращаться в Нью-Йорк. Но она ответила:

– Иногда тянет. Не обязательно тосковать по родине – чаще всего нам недостает привычного окружения. Привыкнув к одному образу жизни, уже не представляешь себе, как можно жить иначе. А потом равновесие нарушается, и начинаешь замечать те возможности, о которых прежде даже не подозревал.

Бронуин залюбовалась темным озером с плывущими над поверхностью клочьями тумана.

– Пожалуй, – нехотя отозвалась она. Обе вновь погрузились в молчание. Мэри уже собиралась уйти в дом, когда почти детский голос робко произнес: – Вы действительно считаете, что я похожа на нее?

– Подойди поближе, дай рассмотреть тебя. – Мэри подождала, пока Бронуин поднимется по ступенькам и подойдет к ней. Минуту она разглядывала девушку, длинноногое существо, похожее на персонаж из «Сна в летнюю ночь», над головой которого облачком вились мелкие мошки. Бронуин была точной копией Чарли, вплоть до крохотной, напоминающей апостроф морщинки над правой бровью, но в приливе сочувствия Мэри заявила: – Ты вылитая мама.

До них донесся отдаленный грохот тарелок. И стук – очевидно, Руфус бил хвостом по полу. Чары развеялись. Бронуин отвела взгляд, словно застыдившись того, что напрашивалась на похвалу, как старый пес. Резко повернувшись, она убежала в дом и хлопнула за собой дверью.

* * *

Два дня пролетели незаметно.

В среду Мэри уехала в Нью-Йорк, на встречу с самой преуспевающей из своих клиенток, жрицей диет Люсьен Пенроуз, которая давала интервью «Женскому журналу». Ноэль после очередного свидания с Эммой провела полдня в обществе своего адвоката, размышляя, что предпринять дальше. А Чарли съездил в Олбани, проверить, насколько изменился общественный рейтинг сенатора Ларраби. В окна «Реджистера» уже вставили новые стекла, но шум, поднятый статьями, изобличающими Роберта и его сторонников, не утихал.

Следующий день ознаменовался новой вспышкой вандализма – на этот раз пострадал заброшенный склад на окраине города. В нем выбили стекла, а потом подожгли. К счастью, пламя удалось вовремя потушить. Тем не менее Чарли отправил на место происшествия двух своих лучших репортеров – Трента Робсона и Джину Томаселли. Когда Джина вернулась с заявлением Роберта, отрицавшего всякую причастность к пожару, Чарли поместил на первой полосе очередного номера статью под заголовком «Местного бизнесмена подозревают в поджоге».

Через два дня священник Первой баптистской церкви, явившись туда ранним воскресным утром, обнаружил, что стены обезображены непристойными граффити. Еще возмутительнее выглядел акт вандализма, которому подверглось соседнее кладбище. Было опрокинуто несколько надгробий, виновники с особым цинизмом обезглавили мраморную статую Иоанна Крестителя. Ее поросшая мохом голова, устремившая взгляд в небо, была найдена неподалеку в кустах ежевики.

Бронуин узнала об этом из передачи местной радиостанции, которую слушала, добираясь до места работы на велосипеде. Она передернулась, вспоминая старую поговорку о мертвецах, переворачивающихся в гробах. Впрочем, ущерб был незначителен, но у Бронуин возникло ощущение, что самое худшее еще впереди. Едва приехав в кафе, она бросилась звонить Данте.

– Это я, – негромко произнесла она, не спуская глаз с мистера Норвуда, склонившегося над автоответчиком в соседней комнате. – Слышал новости? Похоже, твой босс взялся за старое.

Некоторое время в трубке слышался только глухой грохот. Наконец Данте проворчал:

– Да, слышал. К твоему сведению, больше я не работаю на мистера В. Бросил две недели назад.

Бронуин не понадобилось спрашивать, вызывали ли Данте на допрос в связи с последними событиями – судя по настроению, он недавно вернулся из полиции. Очевидно, от тюрьмы его спасло только железное алиби.

– Не могу понять одного. – Она заговорила еще тише, прикрывая рот и трубку ладонью. – Досаждать моему отцу – одно дело, но зачем понадобилось разрисовывать стены в церкви?

– Я что, ясновидящий? Откуда мне знать? – Данте был раздражен, хотя Бронуин поняла, что ее расспросы тут ни при чем. – Послушай, это не телефонный разговор. Ты сможешь отпроситься с работы через пару часов?

– Если понадобится, скажу, что у меня спазмы. – Это был первый предлог, который пришел ей в голову. Наверное, потому, что у нее начались месячные. В последнее время Бронуин наслушалась немало историй о порванных презервативах и теперь вздохнула с облегчением.

Они с Данте занимались сексом уже три раза, и каждый последующий был лучше предыдущего. С помощью Данте Бронуин убедилась, что пикантные сцены из любовных романов – полнейшая чушь. Реальность оказалась в миллион раз прекраснее. При этой мысли у нее внутри распустился горячий бутон.

– Встретимся в полдень у меня. – И Данте повесил трубку.

Остаток утра Бронуин не могла сосредоточиться ни на чем. Выполняя заказы, она принесла женщине, просившей мороженое с корицей, кофейную помадку с миндалем, затем забыла сменить в кофеварке фильтр, и кран забился гущей. Последней каплей стала компания подростков, заплативших за вафельные рожки восемью однодолларовыми купюрами и получивших десять долларов сдачи. Мистер Норвуд, решив, что у его подчиненной взыграли гормоны – в чем он был отчасти прав, – почти выставил Бронуин за дверь задолго до обеденного перерыва, заявив, что просто обязан дать ей выходной ради своего собственного благополучия.

Старательно крутя педали, Бронуин промчалась по Мэйн-стрит и повернула налево у здания Американского легиона. Через несколько кварталов она снова свернула налево и проехала четверть мили на юг, до конторы аварийной бригады. Проезжая мимо огромного двора, Бронуин мельком заметила изъеденное ржавчиной шасси, свисающее со стальных челюстей громадного крана. Она уже поднималась по шаткому крыльцу дома Данте, когда за спиной раздался оглушительный грохот.

Данте встретил ее в дверях поцелуем. Но думал он о чем-то другом. Бронуин наблюдала, как он прошел к окну и остановился. Он еще не успел переодеть рабочий комбинезон, светло-голубой, со своим именем на переднем кармане. На комбинезоне свежие следы смазки виднелись поверх старых, неотстиравшихся пятен. Резким движением он схватил с телевизора пачку сигарет.

– Мне не следовало говорить тебе об этом, – начал он, прикуривая сигарету и выпуская из угла рта струю дыма. – Ты и без того слишком много знаешь.

Бронуин нахмурилась, подходя поближе.

– Данте, если ты что-то скрываешь…

– Ну хорошо: меня предупредили.

– Кто-нибудь из бандитов Роберта?

– Нет, друг. – Он бросил на нее нервный взгляд. – Не важно, кто именно. Тебе надо знать только одно: назревают серьезные неприятности. Гораздо серьезнее, чем штрафы за превышение скорости и так далее.

У Бронуин защемило сердце.

– Это касается Ноэль?

– Да, а может, я чего-то не понял. Скажем так: мой друг гораздо ближе к мистеру В., чем я, но и он знает далеко не все.

Страх подтачивал ее, плавил, как струя горячей воды плавит лед. Сколько раз ей приходилось читать о таком в газетах, думала Бронуин: бывший муж в состоянии аффекта убивает бывшую жену. О Господи… В тот день, когда Бронуин пыталась предупредить сестру, она в конце концов решила, что Ноэль права: пожалуй, она преувеличивает опасность. Такое уже случалось. Но теперь дело принимало совсем другой оборот.

– Что я могу сказать сестре? – спросила она. – Не могу же я предостерегать ее, не приводя никаких доказательств. Она и без того считает, что я делаю из мухи слона.

– Просто посоветуй ей поскорее уехать из города.

– Данте, это бесполезно, – раздраженно произнесла Бронуин. – Мне ни за что не уговорить ее. Без Эммы она не уедет. А суд затянется на несколько месяцев. – Она шагнула к Данте, обняла его сзади за талию и прижалась щекой к спине. – Если ты знаешь что-нибудь еще, скажи мне. Пожалуйста!

Она почувствовала, как он напрягся. Мышцы под потертым парусиновым комбинезоном стали неподатливыми, как у статуи. Данте словно превратился в камень. Он боялся не за Ноэль и не за Эмму, а за нее, Бронуин.

– Сначала пообещай держаться подальше. Как можно дальше, – потребовал он.

– Подальше – от чего?

Обернувшись, он схватил ее за руки. Его глаза потемнели, мозолистые пальцы вдавились в ее кожу.

– Пообещай же!

– Ладно, ладно, – Она высвободилась, потирая запястья. – Обещаю.

Данте медлил, с сомнением глядя на нее. Наконец он вздохнул – это был вздох парня, наученного горьким опытом, что ему не переупрямить темноглазую девушку с обеспокоенным, но невинным личиком.

– Завтра намечен налет еще на одну церковь, – сообщил он, – Объединенную методистскую на Грандвью.

Бронуин растерянно покачала головой.

– Ничего не понимаю. Чего Роберт намерен добиться? Просто насолить горожанам, или это какой-то хитроумный план?

– Не знаю. Это меня и пугает.

Бронуин тоже стало страшно. Она смотрела на Данте широко распахнутыми глазами, в голове у нее роились мысли. «Моей сестре грозит опасность, – думала она. – Смертельная опасность. Из тех, что подстерегают в темных переулках. Из тех, что связаны с большим бизнесом. Но что именно задумал этот мерзавец?»

Это и предстояло выяснить.

Глава 16

На другом конце города Дорис как раз прилегла вздремнуть после обеда. Она уже засыпала, когда ее разбудил телефонный звонок, доносящийся из коридора. В полудреме она удивилась, почему никто не берет трубку, и вскоре 286 вспомнила, что Мэри уехала по делам, а Ноэль отправилась к соседке, Полли Инклпо, помочь ей собрать урожай цуккини. Полли вечно сажает слишком много овощей, подумала Дорис. Ее дети уже выросли и разлетелись кто куда, в доме осталась сама Полли да ее муж Гарри. Много ли банок маринованной свеклы способны съесть два старика? Полли следовало бы прислушаться к ее совету и отдавать часть консервированных овощей в церковь святого Винсента, для благотворительного рождественского базара. Но Полли редко следовала ее советам, хотя, если вдуматься, прожив бок о бок сорок с лишним лет…

А телефон все звонил, равнодушный к слабости и сонливости Дорис, которой вовсе не хотелось вылезать из-под одеяла и брести в коридор, только чтобы обнаружить, что звонивший уже отчаялся и повесил трубку. Наверное, стоит все-таки уступить настояниям Ноэль и купить автоответчик. До сих пор Дорис не видела в этом смысла: она постоянно сидит дома, у нее почти нет дел, поэтому ей нетрудно самой взять трубку. Но в то время ей еще не случалось проводить целые дни в постели. А теперь для нее стало сущей мукой просто поднять немощное тело. Тело, которое стало чужим и неудобным, как платье не того размера, купленное по ошибке, которое уже не отвезешь обратно в магазин и не обменяешь. В последнее время без посторонней помощи Дорис не могла дойти даже до туалета.

«Только дожив до старости, понимаешь, в чем ее главный недостаток, – думала она. – И это не боль, не ломота в костях и даже не чувство тоски и одиночества. Это унизительное сознание того, что тебя усаживают на унитаз те, кому ты когда-то менял подгузники».

Когда же этот чертов телефон прекратит трезвонить? Почему Ноэль до сих пор не вернулась? Несомненно, Полли заговорила ее, забыв, что у Ноэль хватает своих забот, причем настоящих, и ей некогда слушать жалобы Полли на эгоистичного сына, вечно забывающего о днях рождения матери, или на безуспешные попытки дочери продолжить род Инклпо. Господи, да эта женщина кого угодно доведет до белого каления своей болтовней! Не высока ли плата за урожай цуккини, которых в такое время года полным-полно в каждом огороде?

Телефон все звонил. Кто бы это мог быть? Эта адвокат-самоучка Бакстон? Дорис встревожилась. А если действительно звонит Лейси, да еще с хорошими новостями насчет Эммы? Вот это было бы кстати! А ей лень пройти двадцать шагов до коридора и поднять трубку. «Стыд и срам!» – упрекнул внутренний голос.

Дорис с трудом поднялась, от усилий у нее затрещали все кости. Преодолевая головокружение, она постояла минуту, слегка покачиваясь и держась за столбик кровати. Как ей хотелось забраться обратно под одеяло! В последнее время каждое движение причиняло ей мучительную боль. Ей казалось, какой-то зверек – суслик или мышь, с глазками-бусинками и острыми желтыми резцами – грызет ее кости. Схватившись за левый бок, она побрела в коридор, прикусив губу, чтобы не расплакаться.

Телефон продолжал звонить. Дорис уже видела его в конце коридора, на маленьком дубовом столе. Коридор вытянулся перед ней, как те туннели, через которые она проезжала в детстве, навещая в Бостоне бабушку Кейтс. Она помнила, как испугалась, впервые очутившись в кромешной тьме, в качающемся вагоне поезда. Перестук колес слился в оглушительный рев. И сейчас ей стало так же страшно, но не от того, что она мысленно сравнивала себя с Ионой в чреве кита: она боялась, что упадет и не сможет встать.

Дорис вела ладонью по стене, чуть ниже семейных фотографий в рамках, поблескивающих в тусклом свете. Вот Мэри Кэтрин в три года, в теплом комбинезоне, помогает отцу расчищать дорожку перед домом. Восьмилетняя Триш с гордостью демонстрирует новенькие передние зубки. Тед был так терпелив с девочками, гораздо терпеливее, чем она. Она пыталась научиться терпению – может, не очень усердно – и наконец пришла к выводу, что этой добродетелью Господь ее не наделил.

Поморщившись от боли в боку, она перевела взгляд на один из последних снимков старшей дочери и внучки, сделанный девять лет назад, на свадьбе Ноэль. Ей вдруг вспомнилось, что сегодня годовщина бракосочетания Ноэль, которую они вовсе не собирались праздновать. Дорис вгляделась в фотографию: Ноэль в белом платье и фате улыбалась излишне широко, а Мэри Кэтрин, неловко обнимающая дочь за талию, выглядела слегка растерянной. Да, тот день был не из лучших – особенно для жены Чарли, которая не могла не заметить, какие взгляды ее муж бросал украдкой на Мэри Кэтрин.

Внезапно Дорис поняла, что с тех пор, как ее дочь вернулась, многое изменилось. Бывает, деревья, тянущиеся к солнцу, постепенно сближаются и в конце концов начинают срастаться. Они стали свободнее чувствовать себя в присутствии друг друга и даже в минуты уныния или хандры старались не замыкаться. А еще Мэри Кэтрин расцвела, превратилась не только в настоящую мать, но и в женщину. Впрочем, последнее – заслуга Чарли.

Шаркая подошвами, Дорис ковыляла по коридору, тяжело опираясь на стену и думая с искренним сожалением: «Господи, прости меня. Знаю, я была чрезвычайно строга с ними. Да, они были так молоды, но ведь и мы с Тедом… были всего несколькими годами старше, когда решили пожениться. Мне следовало понять их, следовало…»

Внезапная тишина остановила Дорис. Телефон умолк. Проклятие, мысленно выругалась она – никто из ее детей не подозревал, что она бранится довольно часто, но вслух – никогда. А если действительно звонили Ноэль?

Кстати, где же она? Сказала, что уходит на несколько минут, а пропала не меньше чем на пару часов. Солнечный свет лился через фрамугу над парадной дверью, проскальзывал между балясинами лестницы, ложился на ступеньки. В кухне играло радио, настроенное на местную станцию, – передавали песню времен молодости Дорис. Ей вспомнилось, как они с мужем поженились и Тед удивил ее свадебным подарком – романтическим уик-эндом в Нью-Йорке. Они остановились в отеле «Уолдорф», где танцевали вальс под оркестр Эдди Дакина. Дорис перевела взгляд на снимок, сделанный много лет спустя, в день их серебряной свадьбы. Оба они казались крепкими, несмотря на седину, и только в глазах Теда отражалась печаль – вскоре после этого у него обнаружили эмфизему. В тот день они даже не вспомнили о давнем чудесном вечере с танцами и шампанским.

В памяти всплыла стихотворная строка: «Не дай любви засохнуть, как плодам, оставленным на ветках». Будь Дорис поклонницей таких напыщенных фраз, она велела бы дочерям последовать этому совету. Триш угораздило влюбиться в самонадеянного и эгоистичного болвана и обручиться с ним, однако он так же собирался жениться на ней, как купить станцию, где заправлял машину. А Мэри Кэтрин… Боже милостивый, что она могла сказать своей старшей дочери? «Я ошибалась насчет Чарли. Он хороший человек».

Когда телефон вновь зазвонил, Дорис вздрогнула, выбросила вперед руку и схватила трубку.

– Алло! – дрожащим слабым голосом произнесла она; трубка казалась ей громоздкой и неудобной.

– Миссис Куинн? Слава Богу! А я уже было отчаялась. – В высоком девичьем голосе в трубке сквозило явное облегчение. – Я вас не разбудила?

– Я просто прилегла отдохнуть. Глаза устали, – торопливо объяснила Дорис. – А кто это говорит?

– Бронуин. Бронуин Джефферс. – Как будто в округе Шохари было несколько девушек с таким странным именем!

Дорис досадливо поморщилась: ее вытащили из постели из-за пустяков.

– Если ты разыскиваешь Ноэль, сейчас ее нет дома.

– А вы не знаете, когда она вернется?

– Должно быть, теперь уже с минуты на минуту. Она ушла к соседке. Если хочешь, перезвони через несколько минут.

Девушка медлила с ответом.

– Простите за беспокойство, миссис Куинн, но не могли бы вы позвать ее? Я не стала бы просить, если бы не… словом, это очень важно.

Что значит «очень важно»? Эта шестнадцатилетняя девчонка способна вытащить старуху из постели из-за любого пустяка, такого, как ссора с приятелем. Раздражение Дорис нарастало.

– Я же говорю: она скоро вернется. Или у тебя срочное дело?

– Чрезвычайно срочное. – В голосе девушки послышалась паника.

Дорис выпрямилась.

– Может, сначала объяснишь мне, что стряслось?

– Это вопрос жизни и смерти. Пожалуйста, позовите Ноэль, миссис Куинн! – взмолилась Бронуин.

Дорис представила себе сводную сестру Ноэль: тощая, длинноногая и длинноволосая девчонка. Дочь Чарли, его точная копия. Нет, вряд ли она стала бы беспокоить ее из-за пустяков. Дорис поднесла к груди трясущуюся руку.

– Не вешай трубку, – сказала она. – Сейчас я приведу Ноэль.

С торопливо бьющимся сердцем Дорис положила трубку на стол и схватилась за перила. Она уже заканчивала спускаться по лестнице, когда ступени вдруг заскользили под ее ногами, как камушки по крутому склону. Она вскрикнула – скорее от удивления, чем от испуга, проехалась до подножия лестницы на спине и с ужасающим стуком ударилась об пол. Раздался глухой треск, будто хрустнула кость. Ее пронзила острая боль. Она слабо вскрикнула, не в силах стерпеть муку. Все вокруг затянул туман, в ушах тоненько зазвенело, как ночью из телевизора, когда телеканалы прекращают передачи. Дорис потеряла сознание.

Едва войдя в дом, Ноэль ощутила какую-то перемену. В доме было тихо, подозрительно тихо. Казалось, даже воздух застоялся и теперь, с ее появлением, в нем образовались вихри, подхватившие пылинки.

– Бабушка! – позвала она, ставя на кухонный стол бумажный пакет, наполненный свежесобранными цуккини.

Ей никто не ответил. Тихо мурлыкало радио.

«Ты сходишь с ума», – одернула она себя. С тех пор как она ушла к соседке, прошло от силы полчаса. Что могло случиться за такой короткий срок? Напрасно она согласилась выпить кофе с кексом у миссис Инклпо. Но отказаться было неудобно: приветливая хозяйка так набила ее пакет цуккини, что их должно было хватить на месяц.

Ноэль мельком задумалась, помнит ли ее бабушка тот рецепт хлеба с добавлением цуккини. Надо бы испечь лишнюю булку – для Хэнка. Он оценит ее старания. С другой стороны, зачем напоминать ему о кексах и запеканках, которые носили ему одинокие женщины чуть ли не всего города…

От резкого и странного звука Ноэль похолодела.

– Бабушка! – снова позвала она. А если это не бабушка? Что, если в доме ее поджидает Роберт?

Звук повторился, и Ноэль поняла, что слышит стон. Охваченная ужасом, Ноэль бросилась в коридор. Она уже сворачивала за угол, когда заметила внизу, у лестницы, бабушку, свернувшуюся нелепым комочком, как брошенный халат.

Ноэль упала на колени, внезапно ставшие бескостными. Бабушка была без сознания, ее лицо приобрело восковой сероватый оттенок, но веки дрожали. Жива! Ноэль окатила волна облегчения.

– Бабушка, не шевелись! Сейчас я позвоню Хэнку. – Собственный ободряющий голос удивил ее. Она так дрожала, что едва сумела встать и боялась, что по лестнице ей не подняться.

Но оказалось, что у нее есть в запасе силы. Дойдя до телефона, она обнаружила, что трубка лежит рядом, на столе. Наверное, бабушка пыталась дозвониться до Полли Инклпо, а потом забыла положить трубку на рычаг – в последнее время она все забывала. Ноэль торопливо перелистала записную книжку и набрала номер Хэнка.

Его медсестра Диана Блейлок немедля позвала Хэнка к телефону. Как только Ноэль объяснила, в чем дело – не переставая удивляться своему ровному тону, который резко контрастировал с гулким стуком сердца, – Хэнк сразу же перехватил инициативу.

– Постарайся не сдвигать ее с места, – распорядился он. – Может, у нее что-нибудь сломано. Просто дождись меня.

Через несколько минут Хэнк приехал в сопровождении нескольких санитаров. Ноэль оставила дверь открытой, и когда Хэнк в распахнутом белом халате вбежал в комнату, чуть не расплакалась от облегчения. Он опустился на колени, проверил пульс Дорис и осторожно ощупал ее в поисках переломов.

– Все будет в порядке, Дорис, – успокаивающе пробормотал он. – Вы просто ушиблись. – Хэнк жестом подозвал санитаров с носилками.

Бабушка застонала, медленно приходя в себя.

– Нет… больница… – пролепетала она. – Найдите мою вну… Ноэль! Ноэль, детка, где ты?

– Здесь, бабушка, – откликнулась Ноэль.

– Срочно… – У бабушки снова закатились глаза, веки задрожали.

Хэнк ободряюще похлопал ее по руке.

– Да, мы окажем вам срочную помощь, Дорис, а вы постарайтесь успокоиться. В больнице вы пробудете недолго, обещаю вам.

– Нет… пожалуйста… надо сказать Ноэль…

Он достал шприц.

– Сейчас мы сделаем вам обезболивающий укол. Расслабьтесь. Вскоре боль пройдет.

Ноэль увидела, как бабушка опять закрыла глаза. В ней волной вздымалась благодарность. Казалось, всю жизнь она смотрела в калейдоскоп не с того конца и только теперь увидела мужчину, за которого ей следовало выйти замуж с самого начала. Мужчину в мятых хлопковых брюках и клетчатой рубашке без пуговицы, не холеного, не респектабельного, но стоящего десяти кинозвезд. Хэнк перевел на нее взгляд добрых карих глаз, и она с сожалением подумала: «Как жаль, что пока тебе закрыта дорога в мой мир, Хэнк Рейнолдс…»

По иронии судьбы сегодня была годовщина ее свадьбы. Об этом Ноэль вспомнила только утром, когда чистила зубы: в этот день девять лет назад она готовилась к свадьбе, понятия не имея, что ее ждет.

Хэнк вызвался сам отвезти их в больницу в Скенектади.

– Позволь мне помочь, – настаивал он мягко, но решительно, отнимая у Ноэль ключи от машины.

– А как же другие пациенты? – спросила она.

– Диана перенесет визиты.

Уже садясь в «вольво», Ноэль услышала, что в доме зазвонил телефон. Он звонил уже минут десять, но ей было некогда взять трубку. И сейчас она не собиралась возвращаться. Кто бы это ни был, пусть перезвонит попозже. Решительно вытеснив из головы мысль о звонке, она закрыла глаза и помолилась, чтобы с бабушкой все обошлось.

Вскоре они уже мчались на север, едва ли не превышая скорость. В больнице бабушка быстро пришла в себя и забормотала что-то бессвязное – почему-то о Бронуин. Ноэль с облегчением отметила, что ее щеки уже порозовели, и окончательно успокоилась, когда врач сообщил, что бабушка отделалась легкимсотрясением мозга и трещиной ребра.

Хэнк дождался, когда Дорис поместят в отдельную палату, а затем нехотя уехал. В понедельник по вечерам он осматривает обитателей приюта для престарелых, объяснил он, и боится опоздать.

Ноэль долго убеждала его взять ее машину, говоря, что ее отвезет домой мать. Но Хэнк ничего не желал слушать. Он вызвал такси и на прощание крепко обнял Ноэль, пробормотав:

– Позвони мне, когда вернешься домой, ладно? Звони в любое время.

– Договорились. – Она поцеловала его в губы. Здесь, среди незнакомых людей, ее ничто не останавливало.

К тому времени как мать и тетя Ноэль прибыли в больницу, за окнами уже стемнело. Триш провела почти весь день на книжной ярмарке в Саратога-Спрингс, а Мэри была в разъездах, пытаясь разузнать что-нибудь о друзьях Бака Ван Дорена, но пока безуспешно. И как назло, как раз сегодня в ее сотовом телефоне сели батарейки.

Войдя в палату, они обнаружили, что Дорис уже уснула. Ноэль тоже клевала носом, сидя на стуле у кровати. Зевнув, она поднялась навстречу гостям.

– С ней все в порядке. Если не считать трещины и сотрясения. Врач сказал, что завтра можно забирать ее домой, – приглушенно сообщила Ноэль, стараясь не разбудить бабушку.

– Поезжай домой и отдохни, дорогая, – велела Мэри. – А мы побудем с бабушкой.

Ноэль взглянула на часы и удивилась, узнав, что время близится к десяти.

– Нет, я подожду. Бабушка чем-то встревожена. Она то и дело бормочет, что я должна позвонить Бронуин, что это очень важно.

– Ты же знаешь, она многое путает. Уверена, ничего страшного не случилось. – Тетя Триш повела Ноэль к двери. – Когда она проснется, мы объясним, что тебе пришлось уехать. Мама права – тебе не помешает отдохнуть, иначе ты сама попадешь в больницу.

Подумав о Хэнке, Ноэль решила, что попасть в больницу было бы неплохо.

Мэри проводила ее по коридору. Напряжение нескольких последних недель уже начинало сказываться. Ее лицо осунулось, глаза покраснели. Она пригладила волосы дочери.

– Веди машину осторожно, ладно?

В эту минуту она была удивительно похожа на Дорис. «Когда-нибудь и я буду говорить Эмме те же слова», – подумала Ноэль и внутренне сжалась от боли.

К дому она подъехала без четверти одиннадцать. Из-за аварии на шоссе она задержалась в пути на добрых полчаса. Поднимаясь по ступеням крыльца, она мечтала только об одном: сбросить пропитанную потом одежду и рухнуть в постель. Внезапно на веранде выросла тонкая фигурка. Ноэль испуганно вскрикнула.

– Не бойся, это я. – Бронуин подошла поближе.

Ноэль упала в плетеное кресло у двери, прижав ладонь к груди.

– Как ты меня напугала!

– Прости, я не хотела. – С притворно робким видом Бронуин села рядом. – Я пыталась дозвониться, но тебя не было дома. Я звонила несколько часов подряд.

– Бабушка упала с лестницы и ушиблась. Пришлось везти ее в больницу.

– О Господи! – Бронуин ахнула. – Она… с ней все в порядке?

– К счастью, да, если не считать трещины в ребре. Завтра ее выпишут. – Ноэль вдруг вспомнила, как телефон звонил перед отъездом в больницу, а затем – бессвязный бред бабушки. – Так что случилось? Почему ты не могла подождать до завтра?

– Помнишь Данте, того парня, о котором я рассказывала? Ну, того, с которым я встречаюсь? – Бронуин подалась вперед.

– Ты хочешь сказать – того парня, с которым ты встречаешься вопреки папиным запретам, – поправила Ноэль.

– Не ворчи, – огрызнулась Бронуин. – Дело серьезное.

– Надеюсь, на этот раз ты избавишь меня от шпионских историй? – Несмотря на бодрый тон, по спине Ноэль пробежали мурашки. Шутить было легко, но с тех пор, как она узнала про Коринну и Бака, ей не удавалось отмахнуться от растущих подозрений. Она без труда представляла себе, как юноша Роберт нападает на подружку в приступе ярости и ревности… и не сомневалась, что она может стать его следующей жертвой.

– Данте знает, что говорит, – убеждала Бронуин.

– И что же он говорит?

Бронуин придвинулась ближе, ее темные глаза заволокли тени.

– Он знает, кто разбил окна в редакции у папы и изрисовал стены в церкви. А сегодня негодяй задумал кое-что похуже.

– Но почему ты рассказываешь об этом мне? Почему не папе?

Плечи ее сестры поникли.

– Папе придется объяснять все сразу. А когда он узнает про нас с Данте, он ни за что не простит меня.

– Если ты говоришь правду, думаешь, стоит рискнуть?

– В том-то и дело! Я не знаю, правда ли это.

– Ну и что же мне теперь делать? – Порой Ноэль никак не удавалось заставить себя поверить сестре.

– В полицию обращаться бесполезно.

– Это точно, – подтвердила Ноэль.

– Думаю, самое лучшее – сидеть тихо и надеяться, что все обойдется. – По давней детской привычке Бронуин принялась грызть ноготь. На ее лице застыло глубокомысленное выражение. – С другой стороны, а если нам удастся поймать того типа с поличным?

– Ты имеешь в виду Роберта? Он не настолько глуп, чтобы попасться, – фыркнула Ноэль.

– Тогда кого-нибудь из его наемников.

– Ты слишком часто смотришь детективы. – Ноэль шутливо взъерошила волосы сестры. – Ладно, предположим, нам удалось поймать этого наемника или кто он там такой. Ну и чего мы добьемся? Кому поверят – нам или Роберту?

– Об этом я тоже думала. – Бронуин наклонилась и извлекла из рюкзака отцовскую видеокамеру. – Мы снимем этого типа на пленку, а потом отдадим ее в полицию штата в Олбани. С такой уликой его смогут расколоть в два счета.

– Прекрасно! Итак, мы – Кэгни и Лейси.

– Кто?

– Не важно. Но где все это произойдет? Может, и это тебе известно?

– В методистской церкви на Грандвью.

Ноэль заинтересованно выпрямилась. Родители Роберта были прихожанами Объединенной методистской церкви. Именно там состоялось бракосочетание Роберта и Ноэль. Там же, у церкви, на семейном участке Ван Доренов, был похоронен Бак.

Совпадение? Может быть, но слишком уж много совпадений! Ноэль знала, что они насторожили бы опытного репортера и стали поводом для расследования. И все-таки она колебалась. Что-то тут было не так.

– А тебе не приходило в голову, что мы сами можем попасться? – спросила она. – Если этот наемник работает на Роберта, нам грозит нешуточная опасность.

– Но ты же хочешь вернуть Эмму?

В душе Ноэль мгновенно вскипел гнев.

– Отвечать на этот вопрос я не считаю нужным.

– Прости, но неужели ты ничего не понимаешь? У тебя появился единственный шанс раздобыть улики против этого мерзавца. Если ты упустишь такой случай, то потом пожалеешь об этом.

Слова Бронуин попали точно в цель. А может, стоит рискнуть?

Обхватив себя руками, Ноэль уставилась вдаль, на освещенные окна домов, сияющие во мраке. Что подумали бы соседи, подслушав их разговор? Милые, заурядные люди, с сочувствием разглядывающие фотографии пропавших детей на пакетах молока, но в остальном не задумывающиеся о том, что беда может обрушиться и на них. Они ходили на работу, возвращались домой, ужинали перед телевизорами, слушали дурацкие шутки о носках, расплавленных на сушилке, и не представляли себе, что будет с ними, если вдруг их жизнь утратит целостность.

Ноэль резко вскочила, подстегнутая неожиданным приливом адреналина. Схватив рюкзак сестры, она перебросила его через плечо. Бронуин не сразу последовала ее примеру – несомненно, от удивления, – и Ноэль закричала:

– Ну, чего ты расселась?

Объединенная методистская церковь располагалась в самом конце Грандвью, на расстоянии полутора миль от ее начала, там, где улица уже заканчивалась и переходила в дорогу, вьющуюся среди холмов Уинди-Ридж. Построенное в конце XIX века, это здание могло бы послужить моделью для церквей, разбросанных по всей территории Новой Англии: крепкая, белая, обшитая досками, с колокольней, на которой по воскресеньям колокол отбивал часы. У вымощенной красным кирпичом дорожки, проложенной по ухоженной лужайке, помещался застекленный стенд, на котором вывешивались объявления о предстоящих службах. Приближаясь к церкви пешком, из осторожности припарковав «вольво» на расстоянии четверти мили, Ноэль невольно обратила внимание на крупное объявление на стенде, духовный лозунг недели: «Чувствуешь опустошенность? Остановись и преисполнись!»

Она позволила себе невесело улыбнуться. «Господи, подумать только! – неожиданно сыронизировала она. – Похоже, я прибыла прямо по адресу». Чем бы ни кончилась сегодняшняя экспедиция, она не уйдет отсюда с пустыми руками.

Ей вспомнились службы, на которых она присутствовала вместе с Робертом и его родителями. В годы ее пьянства только в эти часы ей удавалось спокойно обдумать, во что превратилась ее жизнь. Позднее, в период трезвости, она радовалась самой возможности успокоиться духом и душой, забыв о бесконечной, отупляющей череде званых ужинов и вечеринок с коктейлями. Внезапно ее посетила еще одна, менее утешительная мысль: «А ведь когда-то тебе это нравилось! Какое отрадное зрелище – ты и твой привлекательный, преуспевающий муж рядом с его родителями, занимающими видное положение в обществе!»

Не только Роберт виноват в том, что их брак распался, поняла она. Кто заставлял ее верить в красивую сказку? Тихую, незаметную офисную Золушку выдернул из мрака безвестности ее красавец муж, по совместительству босс. За одну ночь из заурядной девушки, ведущей самую обычную жизнь, она превратилась в сказочную принцессу.

Но всем этим она охотно пожертвовала бы ради Эммы. И не испытывала бы сожаления. И если сегодняшняя затея, пусть опрометчивая, приблизит ее к дочери, значит, игра стоила свеч.

Она огляделась, пораженная кинематографичностью окружения: пустая церковь, полная луна, стелющийся над землей туман – любезность божественного отдела спецэффектов. Если бы Лейси узнала о том, где сейчас ее подзащитная, она усомнилась бы в здравом рассудке Ноэль. И была бы недалека от истины.

Узкая дорожка вела мимо церкви в поле. В призрачном лунном свете на лужайке просматривались очертания фундамента прежней, старой церкви, сгоревшей где-то в середине XIX века. Тысячелистник разросся вокруг древних, покрытых мхом камней, непролазные заросли дикой малины окружили руины дымохода.

Ноэль вспомнилось название книги из тех, что она когда-то опрометчиво подарила Бронуин, – «Загадка разрушенной стены». Да, это даже не декорация к фильму, а просто сцена из дурацкой книжонки о Нэнси Дрю. Она подавила смешок, боясь, что не сумеет остановиться, если расхохочется.

В пятидесяти футах от руин старой церкви невымощенная тропа вела к кладбищу, обнесенному невысокой чугунной оградой. Кладбище было ухоженным и обычно не внушало Ноэль страха. Но прежде она видела его только при дневном свете. А теперь, при луне, от надгробий протянулись зловещие тени, обелиски мрачно высились в тумане, будто парили над землей.

Она вздрогнула. Ветер принес легкий запах сосновой смолы, зашелестел листьями растущих на кладбище деревьев. Ноэль подумала, что кладбище граничит с государственным заповедником. Никто не услышит их крики о помощи – вокруг нет ни души.

Повернувшись к Бронуин, она прошептала:

– Знаешь, по-моему, мы погорячились.

Ее сестра пожала плечами:

– Что еще нам оставалось?

– Надеюсь, ты не забудешь включить запись. – Она указала на видеокамеру в руке Бронуин и подумала: «Прекрасно! Компромат, отснятый двумя до смерти перепуганными женщинами».

– Тихо! Нас могут услышать!

Но кто? Вокруг было тихо, как в…

Закончить мысль Ноэль не решилась.

Бронуин крепко стиснула ее руку. Вместе они зашагали по дорожке. В высокой траве стрекотали сверчки, мелкие ночные мошки поблескивали в лунном свете и кружились облачками над низкими кустами барбариса. Перед мысленным взором Ноэль вспыхнула давняя картина: девятилетняя Бронуин застыла возле свежей могилы матери – худенькая, невысокая, с огромными глазами, с темной головкой на стебельке длинной шеи.

Вблизи кладбище не внушало такого суеверного страха, как издалека. Наверное, потому, что Ноэль не заметила никаких следов прихвостней Роберта… и, откровенно говоря, сомневалась, что увидит их. А может, то, что заставляло ее вздрагивать от резких звуков и ускорять шаг на темных улицах, внезапно отключилось в ней, как неисправный двигатель. Ей представилась онемевшая рука или нога, в которой ощущается лишь легкое покалывание.

Ноэль огляделась. Края кладбища тонули в густой тени деревьев, выросших у ограды, мрачных, как стены старой крепости. Но могилы были ухоженными, на многих лежали цветы и венки. У Ноэль мелькнула мысль, что по состоянию могилы можно судить о том, кто в ней похоронен. Особенно если на надгробии выбита недавняя дата. Самыми ухоженными и в то же время вызывающими острую душевную боль были могилы детей. Ноэль направила луч фонарика на отполированную гранитную плиту с эпитафией:

Ей вспомнился стишок на сон грядущий, которому научила ее бабушка: «Коль суждено мне скончаться во сне, Боже, возьми мою душу к себе». Ноэль вздрогнула. Недопустимо учить такому ребенка, ему незачем знать, что он может уснуть и не проснуться. Неудивительно, что в детстве ее часто мучили кошмары.

Бронуин сдавленно вскрикнула.

– Ты слышала?

– Что? – Ноэль выключила фонарик.

– Там что-то зашуршало. – Она указала на густые кусты справа от них. Однако Ноэль не заметила ничего подозрительного и услышала только уханье совы.

– С меня хватит, – прошипела она. – Ты собираешься торчать здесь всю ночь и кормить комаров?

Ноэль давно знала, что ее сестра слишком впечатлительна. Воображение Бронуин чем-то напоминало ей книжку, которую она так часто читала Эмме, что она рассыпалась на страницы, – «Кто живет в лесу». Про лес, населенный страшилищами.

– Клянусь тебе, я что-то слышала! – В тени глаза Бронуин казались совсем черными. – Ты точно ничего не заметила?

– Я знаю только одно: мы ведем себя по-дурацки. – Больше досадуя на себя, чем на сестру, Ноэль повернула обратно.

Ворота громко скрипнули, напомнив ей о старом амбаре, который с тех пор, как Ноэль помнила себя, каждый год на Хэллоуин превращали в «дом с привидениями». «Там нечего бояться, – часто убеждала себя Ноэль. – Все это ненастоящее. Просто картонные скелеты, кетчуп вместо крови и жуткие звуки, записанные на магнитофон».

Но это кладбище было настоящим.

Внезапно заметив промелькнувшую у ограды тень, она вздрогнула. Но тут же обнаружила, что это только ветка, качающаяся на ветру. Вдруг ее внимание привлек холм свежей земли возле недавно выкопанной могилы. Дурные предчувствия усилились, волосы стали дыбом, в онемевшей конечности восстанавливалось кровообращение. «Все они похоронены здесь, – вспомнила она. – Не только Бак, но и несколько поколений его предков. Вон там, под деревьями».

Она открыла рот, чтобы позвать Бронуин, но выдавила из себя только хрип. В панике она оглянулась через плечо. Ее сестра, которая только что стояла рядом, вдруг как сквозь землю провалилась. Повсюду виднелись только надгробия, безмолвно глядящие на Ноэль. Ужас взметнулся в ней, появившись неизвестно откуда. «Просто меня напугали тени, – пыталась успокоиться она. – Бронуин здесь, ей некуда деться».

Внутренний голос настойчиво приказывал ей бежать, однако Ноэль как лунатик зашагала к могилам Ван Доренов. Ей казалось, что она плывет под водой, что поток проносит ее между руин давно погибшей цивилизации. В лунном свете она проплыла мимо простого, обросшего мхом надгробия Джейкоба Ван Дорена, родившегося в 1775 году и умершего в 1850-м. Он был каменщиком, смутно припомнила она. Она заметила могилы жены Джейкоба и его детей и наконец остановилась у мраморного памятника с двумя каменными урнами, слишком роскошного для этого скромного кладбища, – этот памятник мог принадлежать только Томасу Ван Дорену, прадеду Роберта. По слухам, этот бессердечный человек был виновен в смерти шести своих рабочих, которые погибли, упав с проломившихся, плохо сколоченных строительных лесов.

И вдруг Ноэль застыла. Там и сям надгробия были расколоты, обломки гранита валялись в траве, белея зазубренными краями и напоминая сломанные кости. На боку лежала статуя девочки, обнимающей собаку, – двоюродной бабушки Роберта Марты, которая в тринадцать лет сбежала из дому с пьяницей-коммивояжером, хозяином «паккарда». Ее обожаемый скотч-терьер Макферсон, как говорили, умер от разрыва сердца через месяц после разлуки с хозяйкой.

Ноэль остановилась перед свежевырытой могилой, которую приметила издалека. Значит, недавно скончался кто-то из родственников Роберта? Его больной дядя Пит из Провиденса? Кузина из Нью-Хейвена?

Внезапно ее взгляд упал на торчащий из земли угол сгнившего гроба. Ее сердце начало опускаться в пятки плавно, как в замедленной съемке. «Господи, Господи…» Она не хотела знать, чей это гроб, совсем не хотела, но все равно узнала. На надгробии, косо воткнутом в холм земли над гробом, было выгравировано: «Джеймс Бьюкенен Ван Дорен, 1948-1969».

Вопль застрял в ее горле, заблудился где-то в глубине тела. Она утратила способность дышать, ей показалось, что она задыхается.

А потом она услышала странный звук, похожий на шорох листьев над головой или шуршание полевой мыши среди сухих веток, усеивавших землю.

– Брон! – хрипло позвала она. – Брон, это ты?

Краем глаза она уловила движение. Сучок хрустнул под тяжестью явно не мышиного тельца. Она обернулась, и ее сердце рывком вернулось на место и лихорадочно забилось. Кажется, в темноте она ударилась лбом о низкую ветку. Раздался треск, она ощутила резкую вспышку боли – и досады на свою неловкость, а потом перед ее глазами в темноте лениво поплыли багровые круги. Ноэль смутно осознала, что оседает на землю. Неожиданно ветка заговорила.

Сквозь гул в ушах Ноэль с удивлением различила знакомый голос, очень похожий на голос Роберта:

– С днем нашей свадьбы, дорогая!

Глава 17

В пяти милях от кладбища, в двухэтажном здании, где размещалась редакция «Реджистера» и где на новых стеклах в окнах нижнего этажа еще виднелись следы липкой ленты, Чарли Джефферс оторвался от статьи, которую вычитывал и правил, и с удивлением обнаружил, что близится полночь. Он перевел взгляд на стенные часы, проверяя, правильно ли идут настольные. Как он ухитрился так засидеться на работе? Должно быть, Бронуин уже изводится от беспокойства. Наверное, она даже пыталась дозвониться до него, но в такой час все входящие звонки направляются на коммутатор. Чарли уже снимал трубку, когда в дверь постучал Тим Уошберн, новый охранник. Бывший шериф, Тим, мужчина средних лет, огромный, как рефрижератор, заглянул в кабинет:

– Простите за беспокойство, мистер Джефферс, но вас спрашивает какой-то парень. Я объяснил ему, что уже поздно, но он настаивает. – Уошберн поджал губы, демонстрируя отвисшие брыли и не скрывая недовольства.

Чарли потер щеку ладонью. Он страшно устал. А еще он привык к неожиданным визитам чудаков, стремящихся сообщить о том, что они видели – от инопланетного космического корабля до парня – вылитого Джеймса Дина (и слышать не хотели о том, что, останься Дин в живых, к этому времени он успел бы постареть). Специальная группа журналистов дежурила с девяти до полуночи, принимая подобные «сенсационны?» новости. Надо передать ночного гостя Фредди Слейтеру. Фредди – один из самых старых сотрудников редакции. Он все выяснит и примет решение.

– А он не сказал, зачем я ему понадобился? – спросил Чарли.

– Нет, только назвал свое имя. – Охранник почесал в затылке, где пролегала жирная складка, поросшая короткими волосками, похожими на шерсть. – Данте Ло Прести. Вы его знаете?

Усталость мгновенно покинула Чарли, сменившись приливом энергии.

– Да, конечно. Проводи его ко мне, Тим.

Охранник в синей форме вперевалку направился через помещение отдела новостей, где было безлюдно, только светились экраны компьютеров Фредди и Грега. Чарли задумался. Когда Данте Ло Прести арестовали, он поклялся, что невиновен… и Чарли поверил ему. И не потому, что этот парень понравился ему, а потому, что чутье репортера подсказало ему: Данте подставили. Так он и сказал Мэри.

В чем Данте был виновен, так это в знакомстве с его дочерью.

Бронуин уверяла, что рассталась с ним, и Чарли поверил ей на слово. А если она солгала? Значит, придется принимать меры. Недосягаемый, Данте Ло Прести станет особенно желанным, как запретный плод. И это неизбежно приведет к… Бог знает к чему! Чарли отчетливо вспомнилось все, что они пережили вдвоем с Мэри в этом же возрасте, и в его мозгу зазвенел сигнал тревоги. Он помрачнел. Никакие наказания и запреты не помешают Данте и Бронуин встречаться тайком.

Ему вспомнились давние события. Шестнадцатилетняя Мэри, несчастное лицо которой сказало ему о беременности раньше, чем она произнесла эти слова вслух.

Черт, зачем сюда явился этот парень? А если Бронуин попросила Данте встретиться с ним и сообщить нечто важное? Чарли мысленно помолился о дочери, попросил Бога, чтобы Данте пришел по другому делу – например, признаться, что стекла разбил он, или рассказать, кто виновен в недавних актах вандализма в церкви. Даже весть о вооруженном налете была бы предпочтительнее.

Но юноша, вошедший в его кабинет через несколько минут, не производил впечатления бандита. Он просто сильно нервничал. Нет, был перепуган. Этот мускулистый восемнадцатилетний парень выглядел года на три старше, носил слишком тесные джинсы и джинсовую рубашку с закатанными рукавами, обнажавшими татуировку. Он посмотрел на Чарли, отвел глаза, скользнул взглядом по почетным грамотам в рамках – одну из них Чарли получил в «Клубе Львов», на собрании ассоциации журналистов штата Нью-Йорк – и наконец уставился на снимок Бронуин на столе. Грудь Чарли вдруг стеснила неожиданная, необъяснимая ярость.

– Садись, – предложил он тоном приказа, а не приглашения.

Не сочтя нужным представиться, Данте упал на стул возле стола Чарли.

– Можно закурить?

Чарли собирался отказать парню, но, заметив, как он взвинчен, передумал.

– Конечно.

Данте чиркнул спичкой по подошве поношенного ботинка. На миг он напомнил Чарли кого-то из знакомых, только он никак не мог вспомнить, кого именно. Вдруг парень подался вперед, поставил локти на колени. Над сигаретой, зажатой в двух пальцах, лениво вился дымок.

– Вы, наверное, гадаете, зачем я сюда явился, – начал Данте.

– Да, такая мысль приходила мне в голову. – Чарли остался недоволен собственным сарказмом, который не ускользнул от парня. Данте прищурился, однако на его лице сохранилось выражение решимости и смирения – видно, Данте Ло Прести уже привык к упрекам старших вроде Чарли.

– Послушайте, мистер Джефферс, я ни за что не пришел бы к вам, если бы не… – Он умолк и опустил голову, показывая собеседнику беззащитный затылок. «Да он еще совсем мальчишка», – вдруг понял Чарли. Когда Данте поднял голову, Чарли с изумлением заметил влажный блеск в его глазах. – По-моему, Бронуин попала в беду.

Чарли обмер.

– Что с ней?

– Не знаю. Мне известно только, что ее нигде нет уже несколько часов.

– В такое время она может быть только дома.

Данте покачал головой.

– Я заезжал к ней и проверил. Дома ее нет.

Чарли не стал спрашивать, какое дело Данте до его дочери, а просто предположил:

– Наверное, она у подруги.

– Может быть, но я так не думаю.

Собственнические нотки в голосе Данте заставили Чарли ощетиниться.

– Слушай, парень, – ледяным голосом процедил он, – если тебе известно, что с моей дочерью, выкладывай сразу, не тяни.

Данте выпрямился и уставился на него в упор. Чарли заметил нечто странное, промелькнувшее в его глазах, но мог бы поручиться, что его собеседник не совершил никакого преступления. Данте крепко затянулся сигаретой.

– Это длинная история, а времени у нас мало. В общем, одно время я работал на мистера Ван Дорена, выполнял поручения и так далее и подружился с одним из его людей. Этот парень… – Данте оборвал себя. – Не важно, кто он такой. Просто он сообщил мне, что сегодня что-то произойдет возле методистской церкви на Грандвью. Хозяин и кто-то из его ближайших помощников затеяли что-то нешуточное.

– А при чем тут Бронуин? – перебил Чарли.

– Я передал ей то, что узнал.

Напряжение, в котором пребывал Чарли, стало почти невыносимым. Стало быть, она все-таки встречалась с этим парнем – и лгала отцу, черт побери! В приливе гнева он впервые с тех пор, как родилась дочь, подумал, что не мешало бы хоть однажды как следует отшлепать ее.

Но возмущение быстро сменилось другой, отрезвляющей мыслью. А если Бронуин грозит опасность? В последнее время его так беспокоило положение Ноэль, что он совсем забыл о безопасности младшей дочери.

– Я взял с нее слово не соваться туда, – нервозно продолжал Данте, – но она бывает чертовски упрямой!

Они обменялись понимающими взглядами. Неожиданно Чарли понял, кого напоминает ему Данте: его самого в восемнадцать лет. По мнению родителей Мэри, Чарли был отпетым негодяем, совратившим их дочь. Ему вспомнилась любимая поговорка матери: «Не суди о книге по ее обложке».

Чарли вскочил.

– Скорее! Поедем на твоей машине. Ты знаешь дорогу?

Вставая, Данте кивнул.

– Однажды я отвозил туда машину преподобного Клиффорда. У нее были неисправны тормоза. Везунчик! Он отделался легким испугом. – Данте зашагал вслед за Чарли через отдел новостей, где потрескивание радиоприемника, настроенного на волну полиции, создавало гнетущую атмосферу. Внезапно Данте схватил Чарли за руку и вопросительно уставился на него: – Да, а почему не на вашей машине? Вообще-то мне все равно, просто любопытно.

Чарли ответил правду:

– Мою давно пора отдать в ремонт. Двигатель барахлит.

Долгих объяснений не понадобилось. Мастерская Стэна была не единственной в городе, но считалась лучшей. Данте не стал спрашивать, почему Чарли тянет с ремонтом. Он просто кивнул и предложил:

– Приводите машину к нам на следующей неделе. Я сам займусь ею.

Поездка показалась Чарли изнурительно долгой, но на самом деле заняла не более пятнадцати минут. Данте произвел на него впечатление умением водить машину – он не лихачил, не превышал скорость и не напрягался, как свойственно новичкам. Своим «камаро» он управлял так умело, будто водил его всю жизнь, вероятно, так оно и было. Чарли знал, что таким парням, как Данте, приходится рано взрослеть. Всплыло постыдное воспоминание: ему четырнадцать лет, мать везет его в Олбани, покупать одежду для школы. У бара она остановилась «наскоро пропустить стаканчик». Само собой, она напилась вдрызг, и Чарли пришлось самому везти ее домой. И мучительнее всего было вспоминать, как судорожно он цеплялся за руль.

Данте остановил машину перед церковью, оба вышли. Ночь выдалась на удивление тихой, только стрекотали сверчки да негромко перекликались ночные птицы. Чарли огляделся по сторонам, но других машин не заметил. Неужели Бронуин приехала сюда на велосипеде? Вряд ли. Слишком далек путь до церкви, тем более ночью. Он застыдился нелепой паники. Не разумнее ли было бы просто позвонить Макси? Одноклассницы всегда в курсе дел друг друга.

«А Коринна? Ведь Мэри не знала, что случилось с Коринной».

– Обойдем церковь, – предложил он.

Они прошлись по лужайке, подошвы старых ботинок Чарли скользили по сырой траве. Хорошо еще, ему хватило ума прихватить фонарик. За церковью его луч высветил ржавую рукоятку водоразборной колонки. Должно быть, прежде на ее месте был колодец, принадлежавший еще старой церкви. Когда-то Чарли прочел материалы о пожаре, найденные в архивах газеты. Но ничего подобного здесь не случалось уже целый век. Тишина возле церкви казалась природной стихией, такой же осязаемой и чистой, как вода в колодце.

Его взгляд пропутешествовал по обнесенному оградой дворику за церковью, устремился дальше по дорожке. Чарли двинулся по ней, и, чувствуя себя глуповато, позвал:

– Бронуин! Ты здесь? Это я, папа.

Ответа не последовало. Чарли уже повернул обратно, когда его остановили мелькание тени впереди и шорох листвы – казалось, сквозь кусты продирается раненый олень. Откуда-то из темноты вынырнула темная фигура и бросилась к нему. От неожиданности Чарли чуть не выронил фонарик.

За краткую долю секунды, пока фигуру освещал узкий луч, он успел узнать походку дочери, которая так и не отучилась слегка косолапить. Ее лицо было мертвенно-бледным, обнаженные руки покрывали кровоточащие царапины.

Даже не взглянув на Данте, она метнулась к отцу. С раскачивающимся рюкзаком за спиной, в котором Чарли нащупал что-то твердое, она уткнулась ему в грудь, обхватила его обеими руками и закричала:

– Папа, папочка!

– Брон, детка, что, черт возьми…

Она не дала ему договорить.

– Я спряталась от него… в лесу… Но предупредить ее не успела… – Дыхание с хрипом вырывалось у нее из груди, голос был пронзительным, почти срывался на крик. – Папа, ты должен его найти! Он увез Ноэль!

– Брон, что это значит? – Чарли попытался отстранить дочь, но она отчаянно сопротивлялась. С тем же упрямством, которое привело ее к церкви посреди ночи, она цеплялась за отца, как перепуганная кошка. Грудь Чарли сдавила паника. – Кто увез Ноэль?

Ему ответил Данте – ровным, бесстрастным голосом:

– Мистер Ван Дорен.

Очнувшись, Ноэль обнаружила, что лежит на земле, глядя на молочно-белый слепой глаз луны. Темнота обступала ее со всех сторон. Застонав, Ноэль перекатилась на живот. От резкого движения боль прошила висок. Из глубины живота накатила волна тошноты. Ей с трудом удалось встать на четвереньки, она пошатывалась, как новорожденный теленок.

Подняв голову, она в замешательстве огляделась. Она находилась в прямоугольной яме глубиной с плавательный бассейн, примерно двенадцать футов шириной и вдвое длиннее. Где это она?

Память вернулась к ней, обдав холодом.

Ей вспомнилась оскверненная могила Бака: ужасная, разверстая яма с торчащими из земли белыми веревками корней, точно узловатыми пальцами подземного чудовища. И насмешливый голос Роберта из темноты… «С днем нашей свадьбы, дорогая!»

Каким-то чудом Ноэль удалось подняться на ноги. Придерживаясь одной рукой за сырую стену ямы, она дождалась, когда земля под ее ногами перестанет качаться. Склонив голову набок, она прислушалась. Но различила лишь отдаленный шепот ветра в ветвях деревьев. Если ее муж где-то рядом, он явно не собирался давать о себе знать.

Мало-помалу ее глаза привыкли к темноте, и она увидела, что стены ямы неровные. Если ей повезет и хватит решимости, она выберется отсюда. Но что будет дальше? А если наверху ее ждет Роберт, чтобы снова столкнуть на дно?

Ноэль покрылась холодным потом и решила, что сейчас вновь лишится чувств. От малейшего движения голова немилосердно ныла. Она опасливо ощупала опухоль на виске и поморщилась от боли. Опухоль была липкой. Отдернув ладонь, Ноэль в ужасе уставилась на испачканные кровью пальцы. В темноте кровь напоминала густую тушь.

Осознание стало подобным сокрушительному удару: психологические игры кончились. Роберт перешел к решительным действиям. Эта мысль подхлестнула Ноэль, заставила сбросить обувь. Спотыкаясь и чуть не падая, Ноэль начала взбираться по скользкой глинистой стене ямы, казавшейся неприступной, и вскоре сумела поставить ступню на твердый каменистый выступ. Изо всех сил вытянув руки, она ухитрилась ухватиться за кривой корень, напомнивший ей толстый мясистый палец. Извиваясь всем телом и напрягаясь, она повисла на корне, подтянулась на дрожащих руках, нащупывая босыми ногами опору, и наконец зацепилась за еще один корень. С мучительной медлительностью она взбиралась по стене, а видение разрытой могилы Бака неотступно преследовало ее.

Может, и это не просто яма, а могила? Господи, нет! Перед ее глазами вновь поплыл серый туман, голова закружилась, руки и ноги свело судорогой.

Последним отчаянным усилием она дотянулась до края ямы и оперлась на локти. Ее ноги болтались в воздухе; она напоминала самой себе пловца, сомневающегося, стоит ли выбираться из бассейна. Сделав несколько глубоких вздохов, Ноэль дождалась, когда гул в голове утихнет, а потом огляделась, стараясь понять, где находится.

Повсюду простирался причудливый лунный ландшафт, озаренный призрачным светом, там и сям виднелись громоздкие землеройные машины. Постепенно Ноэль различила вдалеке бледную ленту проселочной дороги и опушку леса за ней. Возле самой дороги стоял дощатый щит, надпись на котором можно было разглядеть. Однако Ноэль уже знала, что на нем написано. «Место строительства торгового центра «Крэнберри». Работы начаты в ноябре 2000 года».

Из темноты возникли и другие знакомые ориентиры. Трейлер, в котором разместилась контора Роберта. Два самосвала. Несколько гусеничных тракторов. Экскаваторы и погрузчики. Бульдозеры и канавокопатели. Грейдеры с длиннозубыми ковшами, блестевшими под луной.

Ужас забился в ней, разгоняя оцепенение. «Я здесь не одна, – поняла Ноэль. – Он где-то рядом». Она чувствовала это каждым волоском, вставшим дыбом на затылке, чутье не обманывало ее. Не важно, что поблизости Ноэль никого не заметила. Очевидно, так и было задумано. Роберт хотел заставить ее поверить, будто вокруг нет ни души и ей осталось лишь добрести до шоссе и дождаться, когда какой-нибудь добрый самаритянин согласится подвезти ее до дома.

«Надо быть начеку, – напоминал ей внутренний голос. – Ты и без того слишком часто ошибалась. Можешь ошибиться и на этот раз».

Ей вдруг пришло в голову придумать другой способ бегства.

Она пристально оглядела громадный гусеничный экскаватор, стоящий на расстоянии десятка ярдов, возле похожего на дюну холма земли, вынутой из ямы. Металлическая лестница вела в кабину, которая возвышалась над гусеницами подобно сторожевой башне. Давным-давно, когда Ноэль работала в компании «Ван Дарен и сыновья», одной из ее обязанностей было составлять списки запчастей, подлежащих замене. Многое она уже успела забыть, в памяти уцелели лишь почти бесполезные обрывки сведений. К примеру, она знала, что самые мощные экскаваторы весят более трехсот тонн и что смазка, без которой невозможно привести такого Левиафана в движение, часто вызывает возгорание. Когда-то Роберту нравилось заводить эти громадные машины, подчинять их себе. Но самой Ноэль никогда не доводилось управлять ими. Это было ей ни к чему. Если бы в то время ей предсказали, что от ее умения управлять экскаватором когда-нибудь будет зависеть ее жизнь, она только посмеялась бы над столь нелепым предположением.

Но теперь ей было не до смеха.

И все-таки сложно ли управлять экскаватором? Ключи обычно оставляли в кабинах, никому и в голову не могло прийти угнать землеройную машину. Тем более у Роберта. А что касается рычагов управления, вряд ли надо быть опытным механиком, чтобы разобраться в них…

«Думаешь, орудовать этими рычагами так просто? Дорогая, это не твоя сестра, а ты сама насмотрелась детективов!» – издевательски произнес внутренний голос. Он был похож на голос бывшего мужа Ноэль. Целых девять лет Роберт намеренно принижал ее, заставлял поверить, что ее амбиции беспочвенны и смехотворны.

Гнев вскипел в душе Ноэль, моментально вытеснив страх. «Мне незачем слушать его, – заявила она самой себе. – Напрасно я когда-то верила ему. Просто я ничего не замечала, пока не…»

На край ямы упала тень. Голос из темноты словно окатил ее ведром ледяной воды:

– Скажи, дорогая, неужели ты и вправду рассчитывала легко отделаться?

Голос Роберта, но уже не воображаемый, а реальный.

Ноэль так перепугалась, что ее локти подломились, точно ножки старого стула, она скатилась по стенке ямы и с глухим стуком рухнула на дно. Мгновение она лежала, переводя дыхание, слишком ошеломленная, чтобы пошевелиться.

«Поднимайся, – приказал внутренний голос. – Вставай, пока можешь!»

Ноэль с трудом поднялась на ноги, ощущая резкую боль в голове. К счастью, при падении она почти не пострадала. Ошеломленная, растерянная, она уставилась на силуэт на фоне звездного неба.

Ее захлестнула неистовая ярость.

– Ублюдок! – закричала она так громко, что чуть не сорвала голос. Ей показалось, что натянувшиеся жилы на шее сейчас прорвут кожу, как струны.

Внезапно она все поняла. До нее дошло, почему Роберт позволил ей подобраться к краю ямы. Почему не связал ее, пока она лежала без сознания. Как кот, играющий с мышью, он заставил ее поверить, будто бегство возможно. Для него происходящее было игрой. Ему нравилось мучить ее.

– Какие манеры! – Его длинная тень, косо падающая на край ямы, зашевелилась. Роберт укоризненно покачал головой. – Впрочем, это меня не удивляет. Я знал, на ком женюсь. Дрянь, вот кто ты такая. И вся твоя семья – ирландское отребье.

Ноэль вдруг почувствовала себя совсем крошечной и беспомощной, песчинкой на дне ямы, на краю звездной Вселенной.

– Зачем ты это делаешь? – выкрикнула она. – Тебе мало того, что ты отнял у меня мою дочь?

– Твою дочь? – Она заметила, как блеснули зубы Роберта в дьявольской ухмылке, которая когда-то так нравилась ей, наивной девушке. – С чего вдруг такие вопросы? По-моему, все уже решено.

– Ты так думаешь? Значит, ошибаешься, – выпалила Ноэль. Ее била дрожь. – Даже если ты выиграешь дело здесь, в Бернс-Лейк, есть еще и Верховный суд. Я не сдамся, Роберт. Я буду продолжать бороться, даже если для этого понадобятся годы!

– В таком случае я постараюсь избавить нас обоих от таких испытаний. И от расходов на услуги адвокатов, – издевательски сообщил он.

«Он убьет меня». Эта мысль проникла сквозь пелену гнева, оформилась, приобрела четкость очертаний, как нечто давно известное Ноэль. Должно быть, в глубине души она предчувствовала такой исход.

Она содрогнулась, охваченная ужасом не столько за себя, сколько за дочь. «Кто защитит Эмму, если меня не станет?»

– Ты спятил, – заявила она. В своих словах она была уверена – она давно заподозрила неладное. Роберт был уже не просто деспотом, не выбирающим средств. Он потерял разум. Ему ничего не стоило убить подругу… или жену.

В ответ она услышала приглушенный смешок.

– Кому еще судить об этом, как не тебе? Видно, ты не зря провела полгода в психушке.

Сообразив, к чему он клонит, она не клюнула на приманку.

– Что ты делал сегодня на кладбище? – Ее голос дрожал, и Ноэль ненавидела себя за это. Роберт и без того понимал, как она перепугана.

– Тот же вопрос я мог бы задать тебе.

– Ты успел подкупить далеко не весь город, – злорадно сообщила она. – Меня предупредили о том, что ты затеял.

– Я мог бы спросить, кто это сделал, но не стану. Какая теперь разница? – Голос Роберта звучал отчужденно. – Завтра утром, явившись в церковь, преподобный Клиффорд обнаружит, что злодеи, из-за которых в городе поднялся такой переполох и так обогатились страховые компании, побывали и в его владениях. Разумеется, он вызовет полицию. А в воскресенье прочтет проповедь о плачевном упадке нравственности у нынешней молодежи. Добрый священник знает современную молодежь. Особый интерес он питает к мальчикам. Точнее, к одному ученику седьмого класса, который поет в церковном хоре, к сыну Джеффа Норворда. – Увидев очередную зловещую ухмылку Роберта, Ноэль вздрогнула. – Ты даже не подозреваешь, как много мне известно, дорогая. Например, я знаю о твоем приятеле-враче. О твоих отношениях с ним. У меня есть только один вопрос: ты трахалась с ним?

– Прекрати! Заткнись сейчас же! – Ноэль зажала уши, стараясь забыть о словах Роберта.

– Судя по всему, да, – продолжал Роберт пугающим тоном. – И похоже, ты связалась с ним еще давно. Как ты разошлась, узнав о нас с Дженнин! А ведь ты сама ничем не лучше своей распутной младшей сестрицы.

Ноэль рывком вскинула голову.

– Что ты сделал с Бронуин? – выкрикнула она пронзительным, до неузнаваемости изменившимся голосом. – Если ты тронул ее хоть пальцем, клянусь, я…

– Ну и что ты сделаешь? Арестуешь меня? – Он злобно расхохотался. – Не трудись. Мне плевать, что она видела и чего не видела. Да кто ей поверит? Все решат, что она лжет, лишь бы выгородить эту грязную обезьяну, своего дружка.

Изо всех сил цепляясь за рвущуюся нить рассудка, Ноэль возразила:

– В таком случае тебе нечего опасаться и меня. Ведь я – бывшая алкоголичка, снова ушедшая в запой, верно?

Роберт умолк, и на миг Ноэль поверила, что он отпустит ее, позволит выбраться из ямы и убежать. Она представила себе, как ловит попутную машину на шоссе или пешком добирается до ближайшего телефона и звонит Хэнку. Перед ней всплыло его любимое лицо: добрые карие глаза, морщинки на худых щеках, которые становились глубже, когда он улыбался.

Но тут Роберт заговорил:

– Это разные вещи. Все, что касается тебя, – личное дело. – Его голос утратил язвительность. Он звучал не столько зло, сколько… холодно. От такого мороза съеживаются листья, не заводятся двигатели машин.

Ноэль невольно попятилась, в голове у нее мелькнула банальная фраза: «Что ж, было приятно побеседовать, но мне уже пора». Смех рвался наружу из ее горла и прозвучал, когда она ударилась спиной о земляную стену ямы.

– Да ты и вправду сошел с ума, – произнесла она.

На этот раз Роберт не стал возражать.

– К стыду своему, да, – почти с сожалением подтвердил он. – Ведь все могло быть иначе. Я даже приготовил тебе подарок на годовщину свадьбы. Бриллиантовый кулон. Дорогая вещица, но… мы же прожили вместе девять лет. Я хотел подарить тебе что-нибудь на память.

– У меня есть Эмма.

Она мгновенно поняла, что напрасно произнесла эти слова. Тень сместилась, луна вдруг озарила лицо Роберта. Ноэль невольно вскрикнула. Она ожидала увидеть чудовище, но перед ней стоял ее муж. Безучастный и все-таки обаятельный.

– И тут ты ошибаешься, – сказал он.

Ноэль решилась на отчаянный выпад.

– Если хочешь, считай себя победителем, Роберт, но не забывай: рано или поздно девочки вырастают. Она поймет, кто ты такой на самом деле. И тогда тебе придется смириться с поражением.

Она сразу сообразила, что наступила на больную мозоль.

– Лживая тварь! Ты сама не понимаешь, что несешь, – рявкнул он. – Ты что, не могла обойтись без посторонних? Мало того что ты втянула в это дело своих родных, так тебе еще понадобилась моя мать!

Ноэль вспомнился сгнивший гроб возле разрытой могилы брата Роберта.

– Не могу понять одного, – заговорила она, стараясь выиграть время, отвлечь Роберта от его замыслов. – При чем тут Бак?

После небольшой паузы Роберт коротко отозвался:

– Ничего другого он не заслужил.

На мгновение Ноэль растерялась, и вдруг все встало на свои места. Происходящее обрело ужасный смысл. «Роберт убил не Коринну, а Бака!» Вот почему он осквернил могилу брата – чтобы уничтожить улики! По той же причине его люди устроили пожар на складе и совершили налет на другое кладбище – чтобы новое преступление сочли еще одним актом вандализма. Должно быть, Робертпочувствовал, что ему грозит реальная опасность, что ее родители намерены добиться эксгумации тела Коринны и что следы рано или поздно приведут к Баку.

К его родному брату.

Бак погиб насильственной смертью, поняла Ноэль. И это настолько очевидно, что у экспертов не останется никаких сомнений даже по прошествии многих лет. Ей вспомнилось недавнее замечание отца: «Судебная медицина шагнула далеко вперед. Кто знает, что может выясниться?» Но речь шла о Коринне, а не о Баке. Ни о чем не подозревая, они наткнулись на свидетельство самого страшного преступления Роберта.

Мозг Ноэль невозмутимо обрабатывал эти факты, как прокурор, излагающий обстоятельства дела на суде. В то же время она понимала, что ее психическая отчужденность не что иное, как предвестник истерии. «Человек, который убил родного брата, способен на все. Абсолютно на все». Следующая мысль была еще ужаснее: «И я была его женой. Я родила ему ребенка».

Подняв голову, она обнаружила, что Роберт исчез. Неужели он сбежал? Поверить этому она почти боялась. Но надежда уже пустила в ней росток, как ползучие сорняки прорастают на садовых дорожках.

С криком она вновь принялась карабкаться по стене ямы. На этот раз она не раздумывала, корни рвались в ее руках, комья глинистой почвы сыпались из-под босых расцарапанных ног. Невероятно, но ей удалось преодолеть почти пятнадцать футов подъема, добраться до самого края ямы, как вдруг она услышала низкое рычание двигателя экскаватора.

Какой-то инстинкт заставил ее посмотреть вниз – возможно, чтобы проверить, высоко ли она поднялась… или ею руководило некое шестое чувство. Только тогда она заметила предмет, почти неразличимый в тени на дне ямы, – череп.

Он скалился, лежа на грязном брезенте. Вокруг были разбросаны кости оттенка старого кирпича. Ноэль заметила среди них испачканный землей серп нижней челюсти, а в полосе полусгнившей ткани в приливе тошноты узнала остатки галстука.

Истерия, гнездящаяся в глубинах ее рассудка, рывком всплыла на поверхность. Ноэль открыла рот, чтобы закричать. Но прежде чем из ее пересохшей гортани вырвался хоть один звук, небеса разверзлись, и в яму обрушилась земля.

Мэри вернулась домой вскоре после полуночи. Отсутствие света в окнах ее не удивило. Должно быть, Ноэль уже легла и быстро заснула – из больницы она уехала совсем измученная. Открыв дверь своим ключом, Мэри щелкнула выключателем и зажмурилась от яркого света. Долгая поездка утомила и ее. К тому же Дорис доставила ей немало хлопот. Незадолго до отъезда Мэри и Триш из больницы Дорис поскандалила с медсестрой, и дочерям понадобилось немало времени, чтобы успокоить и уложить ее.

Сняв туфли, чтобы не разбудить Ноэль, Мэри уже начала подниматься по лестнице, когда в дверь постучали.

Она застыла с судорожно бьющимся сердцем. Первой ей в голову пришла мысль, что в дом ломится кто-то из прихвостней Роберта. Она вообразила себе дюжего детину в лыжной маске, с револьвером или ножом и огляделась в поисках оружия, какого-нибудь тяжелого предмета.

Но в эту минуту из-за двери донесся приглушенный голос Чарли:

– Мэри, это я. Открой!

Она ослабела от облегчения и на негнущихся ногах спустилась вниз. Чарли, милый Чарли! Как он догадался, что сейчас нужен ей? Наверное, ждал снаружи, в машине, а она просто не заметила его. Он ничуть не изменился. Долгие годы, слушая жалобы одиноких подруг на то, что рыцари в сияющих доспехах давным-давно вымерли, она прятала торжествующую улыбку. Потому что знала: рыцари есть. И даже на свиданиях с другими мужчинами она думала о Чарли. Однажды, когда они попали под дождь, он снял куртку и укрыл ее, не задумываясь ни на минуту, так же спокойно, как открыл бы зонт. А по ночам он никогда не забывал ложиться на живот, чтобы не будить ее храпом. Конечно, это были всего лишь маленькие знаки внимания. Но они многого стоили.

Едва открыв дверь, Мэри заметила, как осунулось лицо Чарли – любимое лицо, которое порой казалось серьезным, а иногда расцветало сияющей улыбкой. Чарли явился к ней не один. За его спиной переминалась Бронуин, растрепанная, как будто ее вытащили из постели.

Чарли бросил взгляд на туфли в руке Мэри.

– Обувайся и поедем с нами, Мэри. Ноэль пропала. Мы уверены, что ее увез Роберт.

Мэри показалось, будто что-то тяжелое обрушилось на нее, точно еще мгновение назад она стояла посреди темного шоссе и успела заметить только мелькнувшие лучи фар.

Кровь отхлынула от ее лица, она думала, что лишится чувств. Должно быть, Чарли заметил это, потому что поспешно обнял ее за талию. У нее мелькнуло в голове, что он поддерживает ее точно так же, как она сама обнимала Дорис, помогая ей подниматься по лестнице. В неярком свете лампочки на веранде над его головой вилась мошкара, касалась седоватых волос и снова улетала в темноту.

– Нет… – спокойно произнесла она. – Это ошибка. Ноэль спит наверху.

Но выражение лица Чарли заставило ее усомниться в этом.

– Мэри, думай. Попробуй догадаться, куда он мог бы увезти ее.

Бронуин вышла из-за спины отца.

– Мы с ней были возле методистской церкви. Один… друг сообщил мне, что Роберт что-то задумал. Мы решили поймать его на месте преступления. – В длинных черных волосах Бронуин запутались листья и сухая трава, руки были испещрены кровоточащими царапинами, обеими руками она нежно, как младенца, прижимала к себе видеокамеру. Камера была выпачкана землей, но цела. – Все здесь, – продолжала Бронуин, кивая на камеру. – Я спряталась в кустах и успела снять почти все. Было темно, лица я не разглядела, но голос слышала отчетливо.

Она открыла экран устройства мгновенного воспроизведения и нажала кнопку. Экран остался темным, затем на нем появилась размытая тень, камера дрогнула. Послышались звуки – шорох листьев, отдаленный шепот, хриплое дыхание. Что-то тяжелое рухнуло на землю, а потом прозвучал голос, от которого по коже Мэри побежали мурашки:

– С днем нашей свадьбы, дорогая!

Мэри осела на ступеньку крыльца.

– Значит, мы с самого начала были правы. Это не игра воображения и не пустые домыслы. Он… о Господи!

Она зажала рот ладонью и так же внезапно, как села, вскочила на ноги. Ее взгляд был прикован к Чарли, который стоял, обнимая дочь за плечи и согнувшись под тяжестью непосильной ноши.

– У него дома вы уже были? – с неожиданным спокойствием спросила она.

– Мы только что оттуда. Там нет ни души. Его родители тоже понятия не имеют, где он. Думаю, они говорят правду. Они чем-то потрясены, – мрачно сообщил Чарли.

– А Эмма?

– С ней все в порядке. Она с бабушкой.

– А они не знают, куда он мог увезти Ноэль?

Чарли покачал головой.

– Данте… ну, мой друг… ездит по всему городу, – добавила Бронуин. – Он поговорит с парнями, которые работают на… на Роберта.

Мэри уже надевала туфли, когда ее вдруг осенило.

– Постойте! Есть еще один человек. А вдруг он сумеет нам помочь? – Она взбежала по лестнице и принялась лихорадочно листать телефонный справочник. Внезапно ее осенила еще одна идея. – А если позвонить шерифу? – крикнула она. – Или вы думаете, это бесполезно?

Чарли покачал головой.

– Я придумал кое-что получше: поручил моему охраннику Тиму Уошберну созвониться с коллегами из полиции Олбани. Они уже в пути.

Мэри набрала номер Хэнка, и ей ответил сонный голос, усталый и раздраженный от того, что пришлось вставать среди ночи.

– Алло!

– Хэнк, это Мэри Куинн, – торопливо заговорила она. – С Ноэль что-то случилось. Мы думаем… – она помедлила, потому что предположение Чарли вдруг показалось ей нелепым, надуманным, как из второсортного фильма, – что ее похитил муж.

Последовала томительная пауза, затем Хэнк хрипло выпалил:

– Черт! Сейчас оденусь. Я уже еду…

– Как вы думаете, куда он мог увезти Ноэль? – спросила Мэри. – Может, Ноэль упоминала о каком-нибудь месте?

– Подождите, дайте подумать… – В трубке послышался шорох: не прекращая разговор, Хэнк быстро одевался. Глухо стукнуло что-то тяжелое – наверное, упавший на пол ботинок. Хэнк тяжело дышал. – Постойте… Да! На прошлой неделе мы проезжали мимо того места, где строят торговый центр «Крэнберри». Еще тогда у меня мелькнула мысль… – Он осекся, наверное, сообразив, что его слова покажутся абсурдными.

– Какая? – допытывалась Мэри. – Хэнк, скажите мне все!

– О Господи… не могу поверить, что такое пришло мне в голову… это же кошмар… но я помню, как подумал: во всей округе не найти лучшего места, чтобы спрятать что-нибудь… или зарыть труп…

Мэри охватил такой панический ужас, что на миг у нее перехватило дыхание. Затем она сумела выговорить:

– Встретимся там. И еще, Хэнк… Если у вас есть оружие, захватите его с собой.

На голову Ноэль дождем сыпались комья земли. Ее окутывало облако густой пыли. Распростертая на дне ямы, по грудь заваленная рыхлой землей и галькой, она кашляла и отплевывалась, во рту распространился горький привкус. Ей казалось, будто она лежит на плохо сколоченных досках, которые выскальзывают из-под нее.

«Не смей терять сознание! – вопил внутренний голос. – Иначе никогда не очнешься!»

Одержимая этой мыслью, она выпростала из-под земли руки и отползла в дальний угол ямы, стараясь не приближаться к брезенту с разбросанными по нему костями. Пытаясь встать на ноги, она подняла голову как раз в тот момент, когда над ямой завис гигантский ковш экскаватора, похожий на оскаленную пасть разъяренного чудовища. Ноэль сжалась, ожидая нового потока земли, но тут увидела, что ковш поднимается. Она слышала низкий вой гидравлического привода, скрежет ковша, загребающего землю. «Боже, да он хоронит меня заживо…»

Безумный хохот рвался из ее горла.

«Прекрати! Сейчас же прекрати так думать! Этого ты не можешь себе позволить!» – мысленно одернула себя Ноэль. Да, умирать было страшно, но еще страшнее – думать, что станет с Эммой.

В отчаянии она огляделась по сторонам. Бежать было некуда. Она оказалась в ловушке. Через несколько минут она задохнется под тяжестью нескольких тонн земли. Подтверждая эту мысль, ковш снова обрушил на нее содержимое. Ноэль с криком упала на четвереньки, закрыла голову руками в тщетной попытке уберечься от ударов камней. Комья величиной с кулак заколотили ее по спине и голове. Перед глазами замелькали ослепительные вспышки. «Он победил, – думала она. – Он все-таки расквитался со мной». Даже если ей удастся выбраться из ямы, он догонит ее и убьет. Он изнеможения и отчаяния она расплакалась.

Ей вдруг вспомнилось, как прошлым летом она возила дочь на уроки плавания в бассейн Красного Креста. Бедняжка Эмма никак не могла научиться держаться на воде. Едва она ложилась на спину, как начинала в панике колотить по воде руками. Несмотря на все уговоры инструктора, милой симпатичной девушки Стейси, придерживающей девочку снизу с ободряющими словами: «Расслабься, вот и все. Просто сделай глубокий вдох и вытянись на воде», – Эмма сжималась от страха. А потом, закутанная в полотенце, долго сидела на коленях у Ноэль и всхлипывала: «Мамочка, я старалась, я так старалась, но ничего не получилось!»

Теперь пришла очередь Ноэль мысленно покаяться перед дочерью: «Эмма, детка, я старалась изо всех сил, но иногда даже мамам не удается удержаться на плаву. И не потому, что я не люблю тебя. Что бы ни случилось, всегда помни одно: я любила тебя больше жизни…»

Пыль взметнулась вокруг нее, от неудержимого кашля у Ноэль началась рвота. Гора земли на дне ямы стала вдвое больше с тех пор, как заработал экскаватор, все ночные звуки заглушал скрежет ковша.

«Я не хочу умирать. Тем более вот так», – подумала Ноэль. Если бы она утонула, это было бы не так ужасно. В смерти на дне озера есть что-то поэтическое. Так погибла Офелия. Но кончить жизнь на дне ямы, под торговым центром! Целую вечность слышать над головой топот усталых, распухших ног, знать, что наверху толпами бродят хихикающие, слишком ярко накрашенные девочки-подростки, матери тянут за собой хнычущих детей, а те канючат: «Мама, ты же обещала…»

Такой конец казался Ноэль немыслимым. Хуже того – постыдным.

Скрежет над головой усилился, сквозь него Ноэль различила далекий рокот грома – даже природа решила наказать ее позорной смертью. Она вдавилась спиной в стену ямы. Но спрятаться здесь было негде.

«Думай, – требовал внутренний голос. – Думай!»

Внезапно она вспомнила басню Эзопа об умной обезьяне, которая хитростью заставила крокодила перевезти ее через реку. Ноэль не понимала, почему вдруг задумалась об этой басне, пока не подняла голову и не увидела снизу неудержимо опускающийся ковш экскаватора, отчетливо выделяющийся на фоне неба и будто цепляющийся зубьями за луну.

Проворно, как обезьяна из басни, Ноэль вскарабкалась на вершину холма, выросшего на дне ямы. Теперь она находилась на высоте четырех-пяти футов – небольшое, но все-таки преимущество. Когда ковш опрокинулся и из него повалилась земля, Ноэль с трудом поборола желание пригнуться. Вместо этого она вытянулась всем телом, привстала на цыпочки, заморгав только в тот момент, когда камень с силой ударил ее в лоб. Заскрипев зубами от боли, она продолжала тянуться вверх, с замиранием сердца ожидая, когда ковш со скрипом опустится вниз.

В тот момент, когда он достиг самой низшей точки, Ноэль подпрыгнула и уцепилась за неровный зубчатый край ковша. Ее грязные руки заскользили, она чуть не сорвалась. Неожиданно ковш начал рывками подниматься, угол его наклона менялся с каждой минутой. «Скорее! – мысленно скомандовала себе Ноэль. – Пока он не заметил!» Нечеловеческим усилием она подтянулась на руках и рухнула в ковш, который оказался широким и глубоким, как ванна, – как раз таким, чтобы надежно скрыть ее от глаз Роберта.

А потом она взмыла в воздух, взлетела вверх, как на чертовом колесе, низко пригнувшись и кося одним глазом на громадную, усыпанную звездами чашу неба над головой. Она чувствовала, как кровь струится из раны на лбу, попадая в глаз, но не делала попыток стереть ее. Об этом можно подумать потом. А пока надо просто остаться в живых.

Через несколько минут ковш начал опускаться. Ноэль ощутила его вибрацию, скрежет стал невыносимым. В конце концов она опустилась на гору земли возле ямы, вывалилась из ковша и скатилась по пологому склону.

Откатившись подальше, на твердую почву, она затаилась, стараясь не шевелиться. Она не осмеливалась даже дышать. Заметил ли он ее? «Только бы не заметил, только бы не…» Секунды тянулись с мучительной медлительностью, но наконец Ноэль услышала скрежет ковша, загребающего землю на расстоянии вытянутой руки от нее. Краем глаза она видела громадные траки экскаватора, в желоба которых легко могла поместиться ладонь Эммы. На ее счастье, ковш поднялся и исчез из виду. Выждав еще мгновение и убедившись, что она очутилась сбоку от Роберта, она вскочила на ноги и бросилась бежать, не смея даже оглянуться через плечо. Ее взгляд был прикован к акру лунного ландшафта, отделяющего ее от дороги и леса за ней.

Из глубин памяти всплыла где-то вычитанная фраза: «Ноги, не подведите меня!»

Должно быть, подсознательно она продолжала прислушиваться к звукам за спиной, потому что вдруг побежала так стремительно, как не бегала никогда в жизни, понеслась, как лист, сорванный с дерева безжалостным осенним ветром, почти не замечая боли в босых ногах, не привыкших к острым камешкам и сухой земле. Она обогнула пень, торчащий из земли, как сломанный зуб, проскочила мимо бетономешалки, стоящей рядом с недавно выкопанным котлованом под фундамент главного здания торгового центра.

Дорога виднелась впереди, как сказочный островок спасения.

Ноэль уже приближалась к ней, когда отдаленный рев экскаватора зазвучал громче. В приливе ужаса она споткнулась и чуть не упала. Преследуя собственную тень, спотыкаясь и оступаясь на неровной, освещенной луной земле, похожей на спину спящего животного, Ноэль почти ощущала привкус своего страха. Он напоминал привкус крови.

В панике она оглянулась. Экскаватор, похожий на гигантское мифическое чудовище, находился в какой-нибудь сотне ярдов от нее. Ноэль различила свечение приборов на панели, а темная фигура высоко в кабине напомнила ей разгневанного диктатора на троне.

«Я провела его, и он рассвирепел…»

Преодолевая ужас, перепачканная кровью, струящейся по щеке, она холодно и торжествующе усмехнулась.

Если не считать лунного света, тигровыми полосами протянувшегося между деревьев, дорога, ведущая к стройке, была погружена в кромешный мрак. Чарли гнал свой старый «блейзер» на предельной скорости. Мэри держала в руках дробовик, Бронуин сидела на заднем сиденье, вцепившись в спинку переднего, как в луку седла взбесившейся лошади. Гравий ударялся о днище машины, ее трясло на ухабах, под колеса чуть не попал енот, который перебегал через дорогу, как толстый путешественник, опаздывающий на поезд.

Мэри уже видела впереди ворота – широко открытые, точно не они первыми прибыли на стройплощадку, – и трейлер за ними. Но на первый взгляд ей показалось, что кругом нет ни души.

– Я не вижу Хэнка, – забеспокоилась она.

Чарли ободряюще сжал ее руку.

– Уверен, он явится с минуты на минуту.

– Интересно, найдет ли нас Данте… – послышался пронзительный от волнения голос Бронуин.

За воротами Чарли остановился, они выскочили на свежий ночной воздух, в котором далеко разносился шорох листьев.

Только в этот момент Мэри услышала шум двигателя где-то неподалеку – несомненно, это был двигатель одной из землеройных машин, видневшихся на площадке повсюду и напоминавших брошенные великанами игрушки. Но кому вздумалось работать среди ночи? Когда ее глаза привыкли к темноте, она осмотрела обширное пространство перед собой, площадью добрых пятнадцать акров, с наваленной повсюду землей и разбегающимися во все стороны траншеями. На расстоянии сотни ярдов от них полз огромный экскаватор, поднимая светлое облако пыли.

И тут она заметила еще кое-что, от чего ее сердце подпрыгнуло в груди: маленькую фигурку, бегущую перед экскаватором так, будто от этого зависела ее жизнь. Ноэль? Господи, – Ноэль! Рев экскаватора сразу стал зловещим, а сам он напомнил Мэри атакующего носорога размерами с динозавра.

– Чарли, смотри! – Она схватила Чарли за руку.

Он тоже вздрогнул. В лунном свете его лицо побелело, из горла вырвался стон. Не говоря ни слова, она сорвался с места и с ошеломляющей быстротой понесся прочь.

Прежде чем Мэри успела спохватиться и броситься за ним, за ее спиной послышался шум машины. Она не сумела разглядеть ее, но была уверена, что это примчался Хэнк. Он въехал в ворота и резко затормозил. Мэри бросилась к машине и заглянула в окно. Обычно добродушное лицо Хэнка изменилось до неузнаваемости.

– Ради Бога, Хэнк, скорее! – Она указала в ту сторону, куда убежал Чарли, и только потом заметила ружье, лежащее на сиденье рядом с Хэнком. Он мгновенно включил заднюю скорость, Мэри отбежала в сторону. Острые камешки, вылетевшие из-под колес, впились ей в икры, но она почти не обратила на это внимания, потому что тоже побежала, изо всех сил побежала к дочери.

Вонь дизельного топлива забивала рот и легкие Ноэль, опухоль на виске налилась острой болью. Чудовищный рев окружал ее со всех сторон, казался шумом пламени в гигантской печи, в которую она угодила. Но как ни странно, ноги продолжали нести ее прочь.

А время словно замерло. Ей казалось, что она видит происходящее в замедленном повторе, откуда-то с большой высоты. Ступни отяжелели, голова кружилась. Продолжая бежать и спотыкаться, она смотрела не вперед, а под ноги, на собственную тень, упрямо скользящую по земле благодаря только милости Божией.

К ней пришла простая мысль: «Я умираю».

Не сбавляя скорости, она начала молиться: «Боже, защити Эмму… ей всего пять лет, девочке трудно жить в этом жестоком мире без матери. Бабушка уже слишком старая и больная, а папа – папа, прости мне эти слова! – всего лишь мужчина. Мама обеспечит, Эмму всем необходимым…»

Ноэль твердо верила бабушкиным рассказам о том, что в последние секунды перед смертью вся жизнь проходит перед мысленным взором умирающего. А сегодня она убедилась в этом сама. Перед ее глазами, точно освещенные вспышками стробоскопа, менялись давние видения: она сама в восемь лет, в летнем лагере на озере Джордж, она прижимается к отцу, а тот несет ее по длинному подвесному мосту… она, двенадцатилетняя, идет вместе с матерью покупать свой первый лифчик… она, шестнадцатилетняя, сидит на заднем сиденье «шевроле-импала» Гордона Хокстеддера, ее джинсы спущены почти до колен…

Потом она увидела и Хэнка.

Он отчетливо представился ей сидящим на скамье в сквере, с большими ладонями на коленях. У нее мелькнула мысль о том, как чудесно было бы со временем стать одной из тех пожилых супружеских пар, что рука об руку гуляют по парку, и каждый из них втайне мечтает умереть первым, потому что одиночество страшнее смерти. Что станет с Хэнком после ее смерти?…

Она не сразу обратила внимание на новый звук – пронзительные завывания автомобильного двигателя. Шатаясь, хватаясь за ноющий бок, Ноэль подняла покрасневшие глаза и увидела, что прямо на нее движется облако пыли. Она заморгала, и из облака материализовалась машина. Успеет ли она добежать до нее? Она рискнула еще раз оглянуться через плечо: хромированная решетка радиатора тускло поблескивала при луне, как оскаленная пасть, готовая сожрать ее живьем. Внезапно ее охватили оцепенение и усталость.

Машина затормозила в нескольких десятках футов от нее, выбросив из-под колес клубы пыли. Сквозь пыль Ноэль различила женскую и мужскую фигуры, бегущие к ней.

Грянул выстрел.

На миг Ноэль показалось, что целятся в нее. У нее подогнулись колени, она чуть не упала. Она почти мечтала, чтобы все поскорее кончилось, чтобы небеса избавили ее от мук.

Затем один за другим прогремели еще два выстрела, и Ноэль поняла, что стреляют не в нее, а в ее преследователя. В душе пробудилось почти забытое чувство надежды.

Рев за ее спиной как будто стал утихать.

Оглянувшись, она с изумлением увидела, что экскаватор свернул в сторону, к открытой площадке, где колышками и красной лентой были размечены фундаменты будущих зданий. В этом было что-то странное. Почему он бросил преследовать ее, сбился с курса, как лодка в бурном море?

Он направлялся прямо к огромному самосвалу.

Невольно Ноэль выкрикнула:

– Осторожнее!

Почти впав в транс под влиянием безграничного ужаса, она увидела, как экскаватор с оглушительным грохотом врезался в борт самосвала. С таким же шумом старый вяз обрушился на крышу гаража прошлой зимой в сильную метель. На долю секунды два механизма сцепились в зловещем объятии, точно воины-любовники, содрогаясь и издавая гулкий скрежет. Затем самосвал опрокинулся набок, а экскаватор все продолжал таранить его, биться о вмятину в днище.

В воздухе расплылась вонь дизельного топлива. Прогремел взрыв, и обе машины охватил взметнувшийся высоко в небо столб оранжево-красного пламени.

Ноэль вскрикнула, глядя, как оно клубится на фоне ночного неба, освещая все вокруг: изогнутую шею соседнего крана, штабель труб возле траншеи. Тени плясали по земле, как люди у праздничного костра.

– Ноэль! – раздался крик посреди этого безумия.

На долю секунды ей пришло в голову, что это ее муж воскрес из пламени, чтобы довести до конца задуманное преступление. Но потом она поняла, что к ней мчится другой человек, ростом пониже Роберта, хотя такой же крепкий. Ее сердце дрогнуло, когда пламя на миг осветило его лицо. Хэнк…

Одним взглядом она охватила всю картину: рычащую на холостом ходу машину Хэнка, ружье в его руках, пламя, выбрасывающее в небо снопы искр, а потом все заслонило облегчение, такое безграничное, что у Ноэль от признательности подкосились ноги.

– Хэнк… – еле выговорила она.

Почти грубо он схватил ее в объятия, и она ощутила смешанный запах мыла и пота. С низким, сдавленным криком он уткнулся лицом в ее плечо, не переставая ощупывать ее обеими руками и убеждаться, что она жива. Его ладони прошлись по ее рукам и груди, поднялись выше, обхватили голову.

– У тебя кровь… о Господи… – Она расплакалась, а он прижал ее к себе, бормоча: – Тише, тише… это только царапина. Не беспокойся, она скоро заживет.

– Твоя ру… рубашка… – всхлипывала она, прильнув к его груди. – Ее уже не починишь…

– Ну и прекрасно, – успокаивающе отозвался Хэнк, в голосе которого появились знакомые добродушные нотки. – Куплю новую. А ты поможешь выбрать.

Почему-то от этих слов Ноэль залилась слезами.

– Я больше не могу сделать ни шага, – призналась она сквозь всхлипы.

Он ласково провел ладонью по ее щеке.

– Знаю.

– Он умер, правда?

– Боюсь, да.

– Тогда хорошо. – Она кивнула, хмурясь с преувеличенной сосредоточенностью несообразительной ученицы, пытающейся разобраться, что к чему. Посмотрев поверх плеча Хэнка, она увидела крепко обнявшихся родителей, и по какой-то невообразимой причине ей сразу стало спокойнее.

– С тобой все будет в порядке, – снова заверил ее Хэнк. – Больше тебе незачем бежать.

А потом и он разрыдался.

Они стояли, слегка покачиваясь, как на огромной незримой ладони, старающейся утешить их.

Глава 18

О случившемся в Бернс-Лейк говорили остаток августа и почти весь сентябрь. В заведении Мерфи за белыми кружками кофе увлеченно беседовали старики. Домашние хозяйки, делая завивку в салоне красоты Люсиль, громко переговаривались, перекрывая гудение фенов. Родители маленьких детей заводили подобные разговоры только поздно вечером, уже уложив потомство спать, но на всякий случай понижали голоса. В магазинах на Мэйн-стрит было многолюднее, чем обычно в такое время года. В начальной школе после отборочных соревнований футбольных команд давний жених Триш Куинн, Гэри Шмидт, долго шептался об этом шумном происшествии с Амандой Райт, своей нынешней пассией и матерью одного из игроков команды.

В последний раз город был так же взбудоражен в июне 1985 года, когда начальница почтового отделения Элис Бернс сбежала с заезжим продавцом алюминиевого облицовочного покрытия и позднее была найдена задушенной в канаве на окраине Покипси. Но на этот раз скандал получился иным: людям было неловко сознавать, что их так легко одурачили. Многие воспринимали случившееся как своего рода предательство. Другие просто молча терзались угрызениями совести.

Никто не решался не только обсуждать, но даже упоминать тревожную истину, а она заключалась в том, что весь город пригрел на груди хладнокровного убийцу. Так сказать, взрастил его. Многие помнили светловолосого мальчишку, который восседал на плечах Коула Ван Дорена, открывающего в День независимости парад на Мэйн-стрит. Почти все слушатели прослезились, когда тот же паренек, уже подросший, произносил прощальную речь на празднике в честь окончания школы. Этого мужчину многие, хотя и не все, считали наглядным примером того, чего способен добиться порядочный человек. Если о Роберте Ван Дорене и ходили слухи, то считалось, что их распускают ревнивые мужья и приятели женщин, с которыми он переспал, или недовольные работники, уволенные им. В конце концов в мире нет совершенства. Может ли устоять привлекательный мужчина, умеющий ценить женскую красоту, когда вокруг столько соблазнов?

Но невозможно было отмахнуться от вопиющих фактов, которые всплыли на свет после трагедии на месте строительства торгового центра «Крэнберри». Через несколько месяцев, когда шериф округа закончил расследование смерти Роберта Ван Дорена, а также его брата и бывшей подруги, выяснилось, что Коринна Лундквист действительно покончила жизнь самоубийством. Однако причиной смерти Бака Ван Дорена стал сокрушительный удар в затылок, хотя прежде считалось, что он умер в результате аварии, получив многочисленные травмы.

Этим выводам предшествовал ряд арестов. Помимо прочих, под стражу взяли парня по имени Грэди Фостер, бывшего слесаря, который некогда работал у Роберта, а потом стал вышибалой в баре «Красная ворона». Этот верзила с серьгой в ухе, с вытравленными перекисью волосами, коротко подстриженными на макушке и собранными сзади в сальный хвост, сознался, что именно он разбил стекла в редакции «Реджистера» и совершил акты вандализма на складе и в Первой баптистской церкви. Когда же речь зашла об осквернении могилы Бака, Фостер заявил, что в этом деле он был только подручным. Якобы он докопался до гроба, и мистер Ван Дорен отослал его домой. Должно быть, бывший босс не доверял ему – впрочем, он уже не мог ни подтвердить, ни опровергнуть показания Грэди. Грэди приговорили к восемнадцати месяцам заключения в тюрьме округа Шохари; более сурового наказания в таких случаях закон не предусматривал.

В первую неделю сентября сотни горожан собрались на панихиду по Роберту. Некоторые пришли из любопытства, но большинство – из уважения к его скорбящим родителям. С той памятной ночи супруги Ван Дорен стали настоящими затворниками, лишь изредка в городе видели их «кадиллак» и бледные, осунувшиеся, враз постаревшие лица Коула и Гертруды за стеклами.

В числе прочих отдать дань уважения родителям покойного пришли Ноэль Ван Дорен и ее дочь Эмма, точная копия отца, если не считать темных волос. Их сопровождали родители Ноэль и ее младшая сестра-подросток, а также городской врач Хэнк Рейнолдс. Горожане с удивлением отметили, что Мэри Куинн и Чарли Джефферс, которые развелись давным-давно, поддерживают более чем дружеские отношения. Но львиная доля сплетен касалась отважной младшей дочери Чарли, которая явилась на панихиду под руку со своим приятелем, с виду отпетым хулиганом, причем ее отец и глазом не моргнул. Эльмира Кушинг оживленно пошепталась с Ширли Хемстед, а та передала хозяйке «Корзины», Сильвии Хокмен, что если глаза ее не обманывают, Бронуин Джефферс ждет прибавления. Подтвердить догадку было нечем, но это не остановило злые языки.

На панихиду не пришла Триш Куинн, вызвавшаяся посидеть с больной матерью. Как выяснилось, у Триш была и другая причина скрываться от любопытных глаз. В начале той недели она поймала Гэри с поличным, в разгар более чем интимной беседы с Амандой. Триш перенесла этот удар с достоинством, на какое только способна одинокая сорокалетняя женщина, но, присмотревшись, все замечали, что она уязвлена до глубины души. Ей даже пришлось обратиться за духовным исцелением к Джо Уилкоксу, священнику унитарной церкви Апостолов.

Жители города обратили внимание на отсутствие еще двух лиц. Против Уэйда Джуитта был выдвинут ряд обвинений, преимущественно в злоупотреблении властью. А про бывшую соседку Ноэль, Джуди Паттерсон, ходили слухи, что она убита горем. Оказалось, что Ноэль ошиблась, думая, что у Джуди роман с каратистом, тренером ее сыновей. Сплетники уверяли, что в тот день, когда город узнал о преступлении Роберта, Блейк Паттерсон поздно вечером вернулся домой из деловой поездки и застал жену на полу спальни в бурной истерике. После долгих расспросов Джуди призналась, что они с Робертом были любовниками. На следующий день Блейк уехал из города, забрав с собой сыновей.

По истечении первой недели сентября Мэри собрала вещи и вернулась в Нью-Йорк. Она продолжала приезжать в Бернс-Лейк по выходным, ее часто видели гуляющей с дочерью и внучкой или же с бывшим мужем, но со временем ее визиты стали реже.

Вначале им казалось, что их ничто не разлучит. Ведь они были влюблены. И, как в первый раз, твердо верили, что любовь преодолеет все препятствия. Что они могут поделать, если им не хочется расставаться ни на минуту? Но потом даже Чарли нехотя признал, что разлук не избежать. В ноябре Мэри приехала к матери с сильным гриппом, от которого оправлялась три недели – одну в постели, а две другие – занимаясь неотложными делами. Вскоре после этого заболели Ноэль и Эмма, и Хэнк временно переселился к ним, чтобы ухаживать за пациентками, а заодно и за Дорис, которая быстро слабела. Так вышло, что он остался с ними. Ноэль часто и решительно – пожалуй, даже слишком решительно – заявляла, что приезды Мэри ничего не меняют. В доме более чем достаточно места, к тому же так у Мэри и Хэнка появится шанс познакомиться поближе. Но Мэри держалась отчужденно, бормоча обычные вежливые извинения. Ноэль и Хэнку вечно не хватало времени на себя и на Эмму. Дорис доставляла им немало хлопот.

Разумеется, Мэри могла бы останавливаться у Чарли. Ни для кого уже не было секретом, что они стали любовниками. Но две ночи, проведенные в доме Чарли, Мэри продолжала считать ошибкой. Во-первых, из-за Бронуин. Младшая дочь Чарли никогда не заговаривала об этом, но было ясно, что она недолюбливает Мэри. Во-вторых, из-за Чарли: на его лице появлялось грустное и задумчивое выражение, когда он наблюдал, как Мэри утром чистит зубы, сушит волосы после душа, достает из шкафа кофейную чашку, – он словно просматривал сценарий совместной жизни в неопределенном будущем. Беда заключалась в том, что и Мэри видела это будущее – порой оно казалось таким отчетливым и достижимым, что у нее щемило сердце.

Спустя некоторое время переносить разлуку стало легче.

Мэри начала по выходным встречаться с друзьями, оставаться в городе, строить большие планы, чтобы не поддаться искушению в последнюю минуту. Чарли тоже сразу сообщал ей, когда у него менялись планы. И Бронуин не упускала случая невинным тоном известить Мэри по телефону, что ее отец пригласил на ужин очередную приятельницу. Мэри не просила объяснений, но все равно выслушивала их. Пола Кент, глава агентства недвижимости, которая выдвинула блестящую идею – подать заявку на федеральный грант с целью превращения участка вдоль Сэнди-Крик в официальный птичий заповедник (за что горожане проголосовали почти единодушно), предложила Чарли поужинать вдвоем, чтобы обсудить ряд рекламных объявлений. В подробности он не вдавался, а Мэри не спрашивала, когда состоится следующее свидание. На это она не имела права, хотя сама давным-давно порвала с Саймоном. Если Чарли ей понадобится, она напрямую заявит об этом. Но держать его на крючке несправедливо. Однажды она уже разбила ему сердце. Повторять то же самое еще раз было бы не просто жестоко. Это было бы… ей в голову пришло выражение из лексикона Дорис – «не по-христиански».

В те выходные, когда Чарли приехал к ней в Нью-Йорк, с самого утра зарядил дождь, телефон звонил не умолкая, а в ресторане, куда Мэри повела гостя, отвратительную еду подали почти холодной. Чарли только посмеивался, заявляя, что притащился в такую даль вовсе не ради скверного обслуживания и дрянной еды: то же самое он мог бы найти в двух шагах от дома, в заведении Мерфи. Оба посмеялись, а когда выяснилось, что билеты на фильм, который они собирались посмотреть, распроданы, они взяли напрокат видеокассету с новым блокбастером. Да, уик-энд получился славным. По крайней мере так убеждала себя Мэри.

Но по какой-то причине больше Чарли к ней не приезжал.

В последний раз они виделись в марте, на похоронах матери Мэри. Дорис уже давно была на грани жизни и смерти, поэтому никто, особенно ее дочери и внучка, не испытали шока, когда она тихо скончалась во сне после долгой и изнурительной пневмонии. Ноэль и Триш плакали не стесняясь, а Мэри скорбела по-своему, без слез. На похоронах она положила на гроб маленький снимок в серебряной рамке – фотографию родителей, снятых в самый счастливый день жизни, день их свадьбы, – и произнесла краткую молитву, выразив надежду, что ее мать воссоединится с отцом на небесах и обретет мир и покой, которых была лишена на земле.

Потом наступила весна, снег таял, унося с собой последние мысли о том, что трагедии иной раз случаются даже в сонных провинциальных городках с белыми церквушками. Вдоль дорог расцвели крокусы, гиацинты и подснежники, пробиваясь, точно сувениры давнего праздника, из-под прелых листьев и упавших веток. На стенде возле магазина «Ньюберри» появились первые пакетики с семенами. Ласточки и поползни вили гнезда по соседству с желтохохлыми славками в лесу к югу от Сэнди-Крик.

В первую неделю мая, почти никого не удивив, в воскресном выпуске «Реджистера» появилось объявление о помолвке Ноэль Ван Дорен (урожденной Джефферс) и доктора Хэнка Рейнолдса. Хэнк и Ноэль старались не афишировать свои отношения, но все знали, что они встречаются. Пожилые горожане ворчали, что Ноэль следовало бы повдоветь подольше, особенно после такой трагедии, но многие искренне радовались за молодую пару и тайком вздыхали с облегчением, ибо в глубине души они по-прежнему считали себя виноватыми. Знакомые Ноэль молча признавали, что не спешили оказать ей поддержку и, пожалуй, чересчур поспешно осудили ее.

Тихая свадьба в семейном кругу была назначена на конец июня, когда погода установится, но жара еще не начнется. Совершить церемонию бракосочетания пригласили преподобного Джо Уилкокса, убежденного холостяка, который в последнее время стал всерьез задумываться о брачных узах. С недавних пор он часто встречался с Триш Куинн и постепенно понял, что его знакомая – особенная, ни на кого не похожая женщина. Окончательное решение священник принял на Рождество и вскоре удивил Триш, преподнеся ей кольцо в знак помолвки.

Мэри планировала провести в Бернс-Лейк неделю после свадьбы Ноэль. Недавно ее дела наладились, несмотря на трудный период в конце прошлого года, когда несколько клиентов, почувствовав себя неоцененными, сочли своим долгом расстаться с Мэри, хлопнув дверью. Ушла и бухгалтер компании, присвоив почти тридцать тысяч. Переломным моментом стал благотворительный бал в «Зале Рене», который, несмотря на все неувязки, прошел без сучка без задоринки. Только за один последний месяц у Мэри появилось несколько новых клиентов. Она даже подумывала сделать своим партнером ассистентку, Бриттани Миэн. Оставалась всего одна проблема – Чарли.

Мэри скучала по нему, Больше всего ей недоставало разговоров с Чарли. Не по телефону, а ночью, в постели, или утром, за завтраком. Ей не хватало возможности беседовать с ним на кухне, готовя ужин, или во время прогулок у озера. Она тосковала по жизни, которая могла бы у нее быть – и чуть не появилась. Уже дважды.

Она ехала в Бернс-Лейк на свадьбу дочери. Ведя машину по шоссе на запад, Мэри подрагивала от предвкушения. Или от страха? Лоскутное одеяло полей и зеленых холмов напомнило ей минувшее лето. За год многое изменилось. Умерла ее мать… Ноэль выходит замуж. Казалось, прошла вечность с тех пор, как Мэри временно вернулась домой год назад.

У основания ее шеи билась жилка, отмеряя мили и минуты. Она жадно всматривалась в знакомые с детства ориентиры: кукурузные поля, придорожные магазины, торгующие шинами, мастерские, ветхие, покосившиеся, точно пьяные, амбары, дешевые кафе и закусочные с названиями вроде «У Большого Боба», «У тети Сюзи», «Объедение» (хозяева ресторанов быстрого обслуживания по типу «Макдоналдса» еще не добрались до этих мест), выставку скульптур для газонов перед магазином.

Она вдруг поняла, что с годами утратила нечто жизненно важное, что теперь мелькало там и сям среди окрестных пейзажей, как крупинки золотого песка. Некую частицу самой себя, а может, ту жизнь, которая была бы уготована ей, останься она в Бернс-Лейк. Возможно, здесь ей жилось бы совсем неплохо – такие мысли уже давно возникали у Мэри, хотя раньше она придерживалась иного мнения. Теперь она осознала, что просто ее жизнь была бы другой. Не лучше, не хуже, разве что чуть размереннее и спокойнее. А еще в этой жизни был бы Чарли. Чарли вечно напоминал о себе.

«Не мне первой пришлось делать выбор между карьерой и любимым человеком. Но почему это так трудно? Почему в таких делах не существует даже подобия золотой середины?»

Ее точила еще одна мысль. Продолжает ли Чарли встречаться с Полой Кент? Она гадала, неужели Пола в действительности так же привлекательна, как на снимке в брошюре, которую она случайно увидела во время предыдущего визита. «Ну и кого ты надеешься обмануть? Ты обшарила все магазины в городе, чтобы найти эту брошюру!» Пола представлялась Мэри подтянутой стройной блондинкой, с безупречными ногтями и волосами, которые в дождь никогда не вьются. Постепенно отвоевывая себе место в жизни Чарли, Пола наверняка сумеет покорить и Бронуин. Само собой, поначалу девушка будет сопротивляться, но время и настойчивость помогут Поле добиться своего. Потому что Пола Кент не только поселилась в удобном месте, но и обладала преимуществом, которым не располагала Мэри, – уймой свободного времени.

Мэри так увлеклась воображаемым сценарием личной жизни Чарли, что пропустила поворот и была вынуждена возвращаться обратно. К тому времени как она подъехала к дому матери, солнце уже село, а стол был накрыт к ужину.

Хэнк готовил спагетти с тефтелями, а Ноэль бродила по кухне с видом счастливой невесты. За ужином Хэнк рассмешил присутствующих рассказом о пациентке из больницы, где он проходил интернатуру, – пожилой уроженке Гватемалы с хроническим кашлем, которой он прописал пенициллин. В рецепте было указано: «Принимать три раза в день с водой». Малограмотная женщина вымочила рецепт в воде и добросовестно выпивала по три стакана этой воды в день.

– Но самое смешное – ей стало лучше! – со смехом добавил Хэнк, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. Он устремил взгляд веселых ореховых глаз на Ноэль, и они обменялись улыбками, понятными только им двоим. Мэри отметила, что Хэнк ведет себя так непринужденно, как, по ее мнению, и полагалось жениху.

А потом пришло время ложиться спать, и Эмма упросила Мэри укрыть ее одеялом и почитать сказку. К тому моменту как Мэри на цыпочках вернулась в кухню, Ноэль и Хэнк тоже ушли спать. Мэри выпила чаю и поднялась к себе в спальню, остановившись в гостиной только затем, чтобы наугад выбрать номер «Ридерз дайджест» из стопки журналов – испытанное средство против бессонницы. Она уснула, не успев перевернуть первую страницу.

В комнате напротив Ноэль и Хэнк занимались любовью. После всех испытаний, выпавших на ее долю, Ноэль обнаружила, что вдобавок к своим многочисленным достоинствам Хэнк – превосходный любовник. Он стал для нее воплощением мечты – мужчина, который никогда не торопился и бывал только рад, когда Ноэль вела себя раскованно. За несколько месяцев с тех пор, как они сблизились, Ноэль постепенно расцвела и стала добиваться особого внимания Хэнка так же часто, как то же самое делал он. Она открыла ему всю душу. Они даже начали поговаривать о ребенке, плоде чистой любви, к которому Эмма привязалась бы так же, как Ноэль – к Бронуин.

Следующие два дня Мэри провела с дочерью, готовясь к свадьбе. Они съездили в Олбани за платьицем для Эммы: девочка хотела розовое с блестками и оборочками. В конце концов выбор остановили на белом платье из органди с рукавами-фонариками и сборчатым воротничком, и Эмма, вздохнув, смирилась. Потом они перекусили пиццей и куриным салатом в «Калифорнийской кухне» и отправились в «Нордстром», за туфлями к свадебному нарядуНоэль.

Впервые в жизни Мэри видела дочь такой счастливой. Она по-прежнему стремилась излишне опекать Эмму, напряженно следила за каждым движением девочки, но после всего пережитого это было вполне естественно. Мэри знала, что со временем тревога пройдет. Через несколько недель после смерти Роберта Ноэль начала посещать психоаналитика, эти визиты продолжались несколько месяцев. Теперь она уверяла, что забыла о самом страшном, и Мэри была склонна верить ей. Ноэль постоянно улыбалась. Она даже пополнела, и это ей шло. Словом, Ноэль излучала радость. «Если любовь и не исцеляет все раны, – думала Мэри, – она буквально творит чудеса, улучшая цвет лица!» Не раз ей случалось с грустью замечать, что ее подтачивает зависть. Мэри отдала бы что угодно, лишь бы оказаться на месте дочери.

– Хэнк – лучшее лекарство в мире, панацея от всех болезней, – заметила Мэри, наблюдая, как Ноэль просовывает ступни в очередную пару туфель оттенка слоновой кости. Эмма, сидя рядом, старательно пыталась примерить гольфы телесного цвета, не снимая туфелек.

Ноэль просияла.

– Он замечательный, правда? – Она склонила голову набок и отвела со лба пружинистый локон. – Знаешь, если бы мы познакомились пораньше, я вряд ли предложила бы ему переселиться к нам до свадьбы. Забавно, как все меняется, верно? Когда уже думаешь, что для тебя в мире не осталось ничего нового, вдруг случается нечто такое, о чем ты даже не мечтал!

По старой привычке Мэри наклонилась и помяла носок туфли Ноэль.

– По-моему, маловаты. Не жмут?

– Эти туфли мне придется надеть только один раз, – со смехом напомнила Ноэль.

– Мне больше понравилась первая пара.

– А мне – вот эта.

И они дружно рассмеялись.

– Наверное, нечего и надеяться, что когда-нибудь мы будем соглашаться друг с другом во всем, – произнесла Мэри. – Но одно я знаю точно: то, что ты выбрала Хэнка, я одобряю на все сто процентов. Даже если бы лично мне он не нравился, я смирилась бы только потому, что с ним ты счастлива. – Ей не понадобилось добавлять: «Он будет хорошим отцом для Эммы».

– Спасибо, мама. – Ноэль казалась и польщенной, и смущенной. Она сняла туфли и потянулась за другой коробкой. Старательно отводя взгляд, она как бы невзначай заметила: – Знаешь, то же самое я могла бы сказать про вас с папой.

Мэри покраснела. Таких разговоров с Ноэль они не заводили ни разу. Возможно, Ноэль чувствовала, что это бесполезно, а сейчас нарушила запрет только по одной причине – ей хотелось, чтобы все вокруг были так же счастливы, как она. Мэри вздохнула.

– Мы с твоим отцом слишком разные… – Она осеклась. Нет, надо придумать более убедительный довод. – Даже если бы мы были вместе, – продолжала она ровным тоном, – я не могу представить себя живущей в Бернс-Лейк. А ты?

– Хочешь знать правду? Нет. – Ноэль перевела взгляд на Эмму, которая бросила гольфы и занялась туфлями, только что снятыми Ноэль. Не подозревая о том, какой удар она нанесла в самое сердце матери, Ноэль заглянула в верхнюю коробку из стопки и презрительно фыркнула, опуская крышку. – С другой стороны, – отвлеченным тоном продолжала она, перебирая коробки, – жизнь полна сюрпризов. Кто мог бы прошлым летом подумать, что вскоре я снова выйду замуж?

– Логично, – отозвалась Мэри, с трудом удерживая на лице улыбку. – Значит, остается только один вопрос: в каких туфлях ты хочешь выйти замуж?

Ноэль откинулась на спинку стула и вытянула перед собой ноги. В такой позе Мэри не видела ее с детства. По лицу Ноэль блуждала лукавая улыбка.

– Ну какая разница, мама? Их никто не увидит, а Хэнку все равно. Он будет смотреть только на меня.

В конце концов Ноэль выбрала пару белых закрытых туфель на шпильках, достаточно удобных для танцев, и заявила, что их все равно никто не увидит под подолом платья. А для Эммы она купила туфельки на каблучках, украшенные бантиками и блестками, и восторгам девочки не было конца. У кассы Ноэль с грустью призналась матери, что прекрасно сознает, как много денег она потратила на наряды, но в последнее время она доверяет интуиции больше, чем здравому смыслу.

Эхо этих слов звучало в ушах Мэри весь следующий день и вечер, когда они с Чарли встретились в ресторане «Мельница». Завтра им предстоял предсвадебный ужин, а в субботу – свадьба, где их будут окружать друзья и родные. Зато сегодняшний вечер принадлежал только им двоим, как было вначале. Но теперь их время быстро истекало.

Она заметила Чарли у окна, выходящего на мельничный ручей. Вода в нем поднялась от талого снега, он журчал, сбегая к пруду. Было еще довольно рано, половина столиков пустовала. Чарли оделся в темный костюм с галстуком, придавший ему солидный вид, – он напоминал скорее пожилого сенатора, нежели владельца городской газеты. Мэри следовало привыкнуть к его седине, но, как и прежде, белые пряди у него на висках повергли ее в шок. А может, все дело было в том, что она не могла смотреть на него, не вспоминая его же семнадцатилетним – рослым, слегка сутуловатым, словно стесняющимся своего роста, с привычкой зачесывать назад длинные иссиня-черные индейские волосы. А улыбка, его быстрая живая улыбка, по-прежнему вызывала у Мэри учащенное сердцебиение.

Увидев, что она идет к нему, Чарли встал. «Он по-прежнему джентльмен», – мимоходом отметила Мэри. Он улыбался, но его лицо оставалось настороженным. Эту настороженность ей хотелось развеять, уничтожить так, как она когда-то в шутку шлепнула ладонью по воде, разбив их отражения в ручье, возле которого они загорали, Но они уже немолоды. Возможно, вся беда заключалась в том, что у них не было настоящей молодости.

– Сколько лет, сколько зим! – Она поцеловала его в щеку, на миг зажмурившись от горьковато-сладкой боли. – Ты отлично выглядишь, Чарли. Кажется, этот костюм я еще не видела. Он новый? – Ей хотелось добавить: «Его выбрала Пола?»

Чарли ответил ей своим излюбленным пожатием плеч.

– Ты же знаешь меня, я предпочел бы не вылезать из джинсов. Этот костюм я надеваю только в особых случаях.

Мэри ответила ему ослепительной улыбкой.

– Да, нам есть что отпраздновать. Наша дочь выходит замуж.

– Да, выходит, – эхом подтвердил Чарли. Он отодвинул от стола стул Мэри, дождался, когда она усядется, и помог ей снова придвинуть стул к столу. – Выпьешь что-нибудь?

– Пожалуй, водку с тоником. – Когда официант принял заказ и ушел, Мэри со стоном вспомнила: – А ее первая свадьба! После нее меня три дня подряд мучила головная боль. Как подумаю, чем все могло кончиться… – Она тряхнула головой, отгоняя мысль о том, что они чуть было не потеряли Ноэль.

Чарли пожал ее руку.

– Зато теперь она счастлива. Разве это не главное?

Мэри ответила ему пожатием и высвободила кисть.

– Кто-то сказал: «Того, что хорошо кончается, просто не существует, есть только хорошие начала». – Принесли напитки, и она медленно принялась отпивать из своего стакана, глядя в окно на воду, бегущую так близко, что в нее можно было бы окунуть руку. В такое время года вода еще холодна как лед; только к середине июля в ручье можно будет купаться. Снова переведя взгляд на Чарли, она заметила, что по обеим сторонам рта у него прорезались глубокие морщины. У нее неожиданно сжалось горло. Она неловко усмехнулась. – К сожалению, у нас не было ни единого шанса проверить, правда ли это. Мы восстали против целого мира. А теперь целый мир против нас.

– Если ты и права, то это мир, который создали мы сами, – беспечным тоном отозвался Чарли, но улыбка так и не отразилась в его глазах. Его рука лежала на столе рядом с бокалом, изогнувшись как вопросительный знак.

– Может быть. Но мы уже не в силах что-либо изменить.

– Это решать не мне.

Что-то сжалось в душе Мэри. Ее решимость двигаться вперед осторожно, мелкими шагами сменилась внезапным желанием сразу разрубить запутанный узел. Ей было слишком больно. И она понимала, что причиняет боль Чарли.

– О чем ты меня просишь? – приглушенным, подрагивающим голосом спросила она.

Улыбка сбежала с его лица, он взглянул на нее с усталой печалью, которая рвала на части сердце Мэри.

– Я ни о чем тебя не прошу, Мэри. На это я не имею права, точно так же, как ты не вправе просить меня отказаться от всего, что я так долго строил. – Он скорбно покачал головой. – Когда я был молод и самоуверен, я во многом ошибался, но с годами успел кое-что усвоить. К примеру, я знаю, что если попытаться забить квадратный колышек в круглое отверстие, то сломается либо колышек, либо края отверстия. Я не хочу так поступать с тобой. – Он нахмурился. – Хотя, признаться, я до сих пор настолько эгоистичен, что хочу попытаться.

Мэри вздохнула.

– Ты прав. Это напрасный труд.

Он поднял бокал.

– Остается только утопить наши печали в вине. Твое здоровье. – Но Мэри чувствовала, как напряжены мускулы его шеи, как грусть проступает сквозь шутливую маску. В его глазах отражалось смирение. Он устал и смирился, и эти чувства были не похожи на страх и неуверенность, которые мучили их в юности.

– О, Чарли… – тихо произнесла она, боясь расплакаться. – Как бы я хотела… – Она прокашлялась и продолжала: – Как бы я хотела, чтобы все было иначе. Для меня не существует никого, кроме тебя. И никого не существовало, и вряд ли кто-нибудь сможет тебя заменить.

Она ждала, что он упомянет про Полу Кент, почти желая услышать о ней, потому что благодаря этой конкретной подробности ей стало бы проще держаться отчужденно. Боль была слишком сильна.

Но Чарли ответил с хрипотцой в голосе:

– Значит, нам остается только продолжать жить как прежде. Обо мне не беспокойся. Я ко всему привык. – Он слабо улыбнулся и отпил вина. – Закажем ужин?

– У меня вдруг пропал аппетит, – призналась Мэри.

– Ты должна съесть хоть что-нибудь.

– Как ты похож на мою мать! – Она невольно засмеялась.

– Послушай… – Чарли подался к ней, и на миг она различила непоколебимую решимость, скрытую под тонким слоем неуверенности. – Послезавтра наша дочь выходит замуж. Ноэль так много выстрадала, что мы просто обязаны радоваться ее свадьбе. – Он отстранился, его лицо смягчилось. – Давай все-таки заглянем в меню. Наш ресторанный критик уверял, что здешнее заливное из лосося просто нельзя не попробовать.

Мэри отрезвило его… другого слова не подберешь – его благородство. Отставив пустой стакан, она взяла меню.

– Ты прав, Чарли, я вела себя эгоистично. – В смелой попытке, которая даже ей самой показалась фальшивой, она беспечно добавила: – Незачем портить чудесный вечер с самым достойным холостяком Бернс-Лейк. – У нее опять мелькнула мысль о Поле Кент.

– Так мы называли старого Кадлса, помнишь? «Самый достойный холостяк Бернс-Лейк». – Чарли засмеялся. – Бедняга, ему оставалось только торчать в своем загоне и глазеть на коров через ограду.

Мэри тоже засмеялась, воспоминания о прошлом озарили настоящее мягким теплым светом. Она вспомнила, как Кадлс однажды удрал из своего загона и выскочил на дорогу. Пожилая пара в розовом «бьюике», едущем по шоссе 30-А, до смерти перепугалась, обнаружив, что прямо им навстречу несется лучший бык мистера Петтигрю. Водитель, бывший мастер-телефонист, вместе с женой едущий навестить ее сестру в Вермонт, в панике попытался объехать атакующего быка и отделался громадной вмятиной на боковой дверце, которая впоследствии вызвала серьезные подозрения у патрульного полицейского.

Мэри улыбнулась.

– Наверное, те супруги еще долго помнили об этой встрече.

– И Кадлс тоже. После того случая он будто спятил. – Чарли тихо усмехнулся. – И не только он – особенно после того, как ты уехала. – На миг его глаза влажно блеснули, но он сумел отогнать печальные воспоминания усмешкой.

– Насколько я вижу, ты оправился от потрясения, – неожиданно для себя выпалила Мэри. – Я слышала, в последнее время ты часто видишься с Полой Кент.

К ее досаде, Чарли не стал ни подтверждать, ни опровергать ее слова.

– Вот как?… Ну, ты же знаешь, что такое маленький город. Здесь слухи растут как грибы после дождя.

– Но в некоторых слухах есть доля правды.

Чарли мгновенно напрягся.

– Нельзя требовать все сразу, Мэри. – Его тон был прохладным, но не утратил любезность. – Если ты хочешь взять то, что я могу предложить – а я предлагаю немногое, – это твое право. Ты же знаешь, упрашивать я не стану. Но ты уже сделала выбор, и я уважаю его, хоть он мне не по душе. Но не проси меня о большем.

– Прости. – Чарли был прав: она получила то, к чему стремилась, и теперь была вынуждена мириться с мыслями о Поле Кент. – Займемся ужином?

Слова были выбраны неудачно, и Чарли заметно поморщился, однако быстро оправился и сверкнул неотразимой улыбкой.

– Пожалуй. Ну, что скажешь о лососе?

– Звучит заманчиво, – солгала Мэри.

Значит, вот что это такое. Получить отказ легко, как упасть с дерева, а пережить его труднее всего на свете. Почти так же трудно, как в первый раз смотреть в спину уходящему Чарли. Они поужинали салатом и лососем, затем заказали пирог с клубникой и ревенем, который Мэри жевала через силу. За чашками кофе-эспрессо они долго медлили. Особенно Чарли никуда не спешил и не подавал виду, что присутствие Мэри причиняет ему боль. Они поговорили о свадьбе и о том, насколько вероятен брак Триш и отца Джо. Мэри спросила о Бронуин и услышала, что та часто встречается с Данте Ло Прести. По-видимому, Чарли изменил свое мнение об этом парне. За одну-единственную ночь, о которой оба боялись вспоминать, Данте сумел проявить себя с наилучшей стороны.

Они расстались перед рестораном и, прежде чем разойтись каждый к своей машине, церемонно поцеловались. Пока Мэри смотрела, как Чарли выезжает со стоянки, на ее глаза неожиданно навернулись слезы. Однажды ей уже пришлось провожать его взглядом. На свадьбе, в кругу друзей и родных, им вряд ли представится случай поговорить, тем более так откровенно, как сегодня. А потом она вернется в Нью-Йорк. Прежние приезды Мэри в Бернс-Лейк были неудачными: Чарли вечно оказывался занятым. После смерти Дорис они виделись только на похоронах. Скорее всего в следующий раз они свидятся на каком-нибудь школьном спектакле или на выпускном вечере Эммы. Может, у них появятся еще внуки (в конце концов, их дочь совсем молода), и они встретятся на крестинах. Обменяются парой вежливых фраз. Чарли придет вместе с Полой Кент – или другой счастливицей, – и видеть их вдвоем будет тяжело, но терпимо. Мэри уже привыкла терпеть боль.

Но сейчас, оставшись одна в машине, окруженная тихим стрекотом ночных насекомых и журчанием мельничного ручья, Мэри позволила себе сбросить маску. И просто выплакаться. Оплакать то, что она потеряла, и долг, который ей еще предстоит выплатить… и отчаяние, которые вызывает даже разумный выбор.

«О, Чарли… – мысленно произнесла она. – Я не хотела, чтобы все кончилось вот так. Просто я не видела другого выхода».

Мэри плакала, пока на стоянку не явилась какая-то подвыпившая веселая компания и не начала рассаживаться по машинам. Боясь, что кто-нибудь спросит, не нужна ли ей помощь, Мэри принялась рыться в бардачке в поисках коробки салфеток. В зеркало заднего вида она мельком увидела свое отражение: припухшие красные глаза, отметина на лбу, оставленная рулем. Она яростно высморкалась в салфетку и завела двигатель. По пути к дому матери, точнее, к дому Ноэль и Хэнка, у нее разболелась голова. Казалось, что она распухла и стала вдвое больше.

Ей вспомнилась одна из поговорок матери: «На каждую кастрюлю найдется крышка». Эта простая истина вызвала у Мэри мрачную улыбку. Почему, почему она полюбила мужчину, с которым по тем или иным причинам не может жить?

Следующий день прошел легче. Мэри побывала на предсвадебном ужине, единственной неприятностью которого оказался неисправный дряхлый кондиционер в ресторане. А потом наступила суббота, день свадьбы, и как по заказу влажность понизилась, перестала нависать над городом, липнуть к нему, как вода к стенкам стакана. Ярко засияло солнце, и хотя обычных мелких затруднений, связанных с любым торжеством, избежать не удалось, они вызывали только улыбки.

Ранним утром Хэнк уехал принимать роды у Нормы Хофстеддер, которая, по всем расчетам, должна была родить только через три недели. К девяти он не вернулся, но Ноэль и не думала беспокоиться.

– У него в запасе еще уйма времени, – жизнерадостно уверяла она.

Любимую плюшевую собаку Эммы по такому случаю постирали и вынули из сушилки так неосторожно, что у нее осталось целым всего одно ухо, а другое расползлось и превратилось в бесформенный бурый ком. Само собой, Эмма расплакалась, но бабушка Мэри сумела утешить ее, сообщив, что осенью Эмма пойдет в школу и сможет прихватить с собой в кармане частицу любимой игрушки, ждущей ее дома.

Наконец Ноэль обнаружила, что кружевной подол ее свадебного платья отпоролся. И тут она запаниковала, уверенная в своих способностях к рукоделию гораздо меньше, чем в умении жениха принимать роды. К счастью, тетя Триш вовремя подмигнула ей и напомнила, что именно она, а не Мэри получала первые призы на конкурсах рукоделия, стало быть, ей и подшивать подол.

Устроившись в спальне Мэри, Триш замурлыкала, вдевая нитку в иголку. Ее щеки раскраснелись, глаза блестели – никогда еще она не выглядела такой хорошенькой. Посторонний человек мог бы подумать, что именно Триш сегодня выходит замуж. Благодаря Джо ее жизнь круто изменилась.

– Джо говорит, что в последнее время у новобрачных стало модно самим составлять текст клятвы. – Сидя на кровати, Триш на минуту оторвалась от шитья. – Не то чтобы он был против, – поспешно добавила она. – Но в старых обычаях есть своя прелесть. В самом деле, что плохого в словах «любить, почитать и слушаться»?

Мэри перестала причесываться перед туалетным столиком и с улыбкой обернулась к сестре. Удержаться от улыбки она не смогла. Был одиннадцатый час, церемонию назначили на половину двенадцатого, Хэнк только что вернулся. Минуту назад Мэри слышала, как хлопнула входная дверь и из прихожей послышался голос Хэнка. Ветер заносил в открытое окно аромат сирени. Солнечные пятна лежали на старой кленовой кровати, на которой, скрестив ноги, сидела Триш, держа на коленях лужицу расплавленного серебра – атласное свадебное платье. В этом мире все шло правильно.

С одним исключением: как родители невесты, Чарли и Мэри должны были сидеть рядом, что вовсе не значило, что они вместе. Причина была проста и немыслимо сложна: Мэри порвала с Чарли раз и навсегда. «Но это еще не повод сетовать и портить праздник», – строго напомнил ей внутренний голос.

– Да, в старинных обычаях нет ничего плохого, – вежливо согласилась она.

– Конечно, жених и невеста вправе сами выбирать, как им отпраздновать свадьбу, – продолжала щебетать Триш. – Однажды я вычитала в каком-то журнале о паре, увлеченной подводным плаванием, – они обменялись клятвами под водой. Невероятно, правда? Но они поступили так, как хотели. – Она замолчала, переводя дыхание. – Господи, о чем я говорила? Совсем забыла…

– О том, что для влюбленных все остальное не имеет значения, – рассеянно отозвалась Мэри, не сводя глаз со своего отражения и водя по волосам эмалевой щеткой из туалетного набора, подаренного ей бабушкой на шестнадцатилетие.

В зеркало она увидела, как ее сестра решительно закивала.

– Да, вот именно. В мире столько боли и страданий, и, Бог свидетель, на нашу долю их выпало немало. Так что может быть лучше, чем пышная свадьба двух влюбленных, которые соединились благодаря любви? – В ее руках мелькала иголка, вонзаясь в серебристую лужицу атласа. – Возьмем, к примеру, меня. Кто бы мог подумать еще шесть месяцев назад, что я буду так радоваться этой свадьбе? Знаешь, я долго думала и пришла к выводу, что мне невероятно повезло узнать, каков Гэри на самом деле. Если бы я не застала его с этой… с этой женщиной, – последнее слово прозвучало в ее устах как брань, – я не познакомилась бы с Джо. – Она умолкла, переглянувшись с отражением Мэри в зеркале. – Сама не понимаю, с чего это я так разболталась. Можно подумать, что это я выхожу замуж! – Она густо покраснела, ее щеки стали похожи на лепестки роз «Сесил Браннер», обвивающих решетку и заглядывающих в окно.

Мэри бросила через плечо ласковый взгляд.

– А по-моему, следующей свадьбой будет твоя, – заявила она, заставив сестру покраснеть еще гуще. – Кстати, как Джо относится к твоему книжному магазину? Я слышала, быть женой священника – нелегкий труд, отнимающий все время…

– Может быть, но Джо не такой, как все. Он гордится моей карьерой. – Судя по всему, эту тему Триш не раз обсуждала с Джо. – Если что-нибудь и встанет у меня на пути, так только этот чертов торговый центр. Ты знаешь, что книжный магазин Биглоу уже распространяет по городу рекламные листовки?

Она имела в виду торговый центр «Крэнберри», строительство которого компания «Ван Дорен и сыновья» в конце концов возобновила после длительного перерыва. Торжественное открытие было намечено на конец июля, до него оставалось еще три недели. И Триш, подобно другим владельцам небольших городских магазинов, которым грозило разорение, втайне дрожала от страха, не зная, что теперь с ней будет.

Мэри вдруг рассердила пассивность сестры. Она обернулась на табурете.

– Почему же ты до сих пор сидишь сложа руки?

– А что я могу поделать? – Плечи Триш поникли.

Навыки хозяйки рекламного агентства сработали мгновенно.

– Во-первых, ты можешь начать распространять собственные листовки – как ты сделала в случае с желтохохлой славкой. Напомни своим постоянным покупателям, что ради них ты готова пойти на лишние расходы.

– Звучит неплохо, – задумчиво кивнула Триш.

– Затем организуй какое-нибудь мероприятие – к примеру, показательный урок кулинарии. Или обратись в общество «Роза», чтобы прорекламировать какую-нибудь книгу по садоводству: пожилые дамы из общества будут рады любому поводу для чаепития. – Мэри самой понравилась эта идея. Она возбужденно добавила: – Ты могла бы даже проводить такие мероприятия регулярно – скажем, устраивать раз в месяц завтрак с каким-нибудь известным автором.

– Зачем известный автор потащится в Бернс-Лейк? – с сомнением спросила Триш.

– Чтобы продать побольше книг, разумеется! А еще потому, что ты умело преподнесешь эту идею издателям!

– Я?

– Все будет выглядеть так, – начала Мэри. – Сначала ты станешь продавать билеты на встречу и узнаешь, сколько человек будет присутствовать на ней. Скажем, человек пятьдесят – а со временем их количество вырастет. В стоимость билета должна быть включена цена книги, кофе и сладостей. Таким образом, тебе гарантирована продажа сразу пятидесяти экземпляров книги да еще прибыль. Но прибыль должна быть небольшой, чтобы билеты лучше расходились. Благодаря этому у тебя появятся не только деньги, но и благосклонность авторов, и постоянный приток покупателей.

– Блестящая идея! – Триш просияла. – Осталось только одно: найти такого же опытного помощника, как ты. – Она вскинула руку, не давая Мэри перебить ее. – Сначала выслушай, а потом будешь создавать меня по своему образу и подобию. Мне понадобилось полжизни, чтобы примириться с тем фактом, что мы с тобой – разные люди. И не смотри на меня так, я говорю серьезно. Знаешь, каково мне было расти в твоей тени? Мы напоминали деревенскую мышку и ее столичную родственницу.

Мэри мгновенно утратила весь азарт.

– Я не всегда жила в столице.

– Да, но даже когда ты была здесь, мы с тобой заметно отличались друг от друга. Ты умела выглядеть стильно, ты всегда была более решительной. И умной. Гораздо более умной, чем я.

– Ты недооцениваешь себя, – возразила Мэри.

Триш нахмурилась и покачала головой:

– Дело не в этом. Я просто объясняю, каково мне было.

– А ты вспомни, что стало со мной. Несмотря на весь ум, я чуть не потеряла свою единственную дочь и единственного любимого человека. – Волна одиночества захлестнула Мэри, солнечное тепло комнаты вдруг превратилось в удушливый зной пустыни.

– Ум и умение радоваться жизни – разные вещи, – возразила ей сестра с тонкой иронией женщины, которой понадобилось полжизни, чтобы избавиться от роковых заблуждений.

– Ну, раз тебе известен секрет счастья, буду признательна, если ты поделишься со мной. – Выслушав собственный колкий ответ, Мэри нахмурилась. Неужели случилось то, чего она особенно боялась, и она быстро становится сварливой, как ее мать?

Триш засмеялась и зашарила ладонью по одеялу в поисках катушки. Оторвав нитку длиной с руку, она прищурилась, глядя сквозь игольное ушко, как пират в подзорную трубу.

– Главное – быть удачливым, но многое зависит и от того, умеешь ли ты ловить удачу.

– То есть?

– Ну, возьмем, к примеру, твою карьеру. – Триш снова взялась за шитье, гораздо прилежнее, чем это было необходимо, по мнению Мэри. Игла замелькала, пронзая серебристую ткань. – Ты могла бы заниматься своим делом не только в Нью-Йорке, хотя я понимаю, что это не одно и то же. Конечно, тебе понадобилось бы приспосабливаться к переменам, ты вряд ли сумела бы зарабатывать столько же денег, как сейчас. Но попробовать ты могла бы.

Уже догадываясь, к чему она клонит, Мэри ответила чересчур резко:

– Ладно, допустим, и в какой же роли ты меня представляешь?

– Ты же сама сказала, что моему книжному магазину не помешает реклама, – напомнила Триш. – А как насчет других небольших заведений, которые неизбежно пострадают, как только откроется торговый центр? Если сведущий человек укажет нам, мелким предпринимателям, верный путь, мы будем только благодарны. Иначе нам не выжить.

– По-моему, это шантаж. – Мэри гневно уставилась на сестру.

– Просто доводы здравого смысла, – возразила Триш. – Я часто читаю про тихие городишки вроде нашего – «забытые Богом медвежьи углы», как их обычно называют, – которые какой-нибудь находчивый человек превращает в модные курорты.

– Например, организует экскурсии в птичьи заповедники?

– Вот именно! – На лице Триш отразилась такая невинная радость, что на нее было трудно не купиться. Она воодушевленно продолжала: – Как видишь, даже здесь, в Бернс-Лейк, можно многого добиться, стоит только взяться за дело.

– Почему-то кажется, что мне предлагают работу, на которую я и не думала проситься.

Ее сестра приуныла.

– Я просто размышляла вслух. Конечно, тебе незачем прислушиваться к моим советам. Я хотела объяснить, что счастливым и преуспевающим можно быть в любом месте, где захочешь поселиться. – Она завязала узел, откусила нитку и предъявила Мэри подшитое платье. – Вот, посмотри. Подол ровный?

Тема была закрыта. В вихре неотложных дел Мэри забыла о ней и вспомнила только после того, как очутилась в церкви, на передней скамье из светлого дерева, которой чистота линий заменяла вычурность. Мэри смотрела, как Ноэль шагает по проходу между скамьями под руку с Чарли, и повторяла про себя недавние слова сестры: «Счастливым и преуспевающим можно быть в любом месте, где захочешь поселиться…»

Но Бернс-Лейк она не выбирала. Напротив, почти всю жизнь она стремилась вырваться отсюда.

«А ты уверена, что это не бегство от того, с чем ты не желаешь бороться? От людей, которые причинили тебе боль, предали или были вынуждены предать тебя? От матери. И Ноэль. И Чарли».

Мэри решительно отогнала эти мысли и устремила взгляд на дочь.

Ноэль казалась чудесным видением в атласе и кружевах, ее платье было простым и элегантным, как сама церемония: без подружек невесты, без шаферов, с единственным букетом у алтаря и веткой бледно-розовых орхидей в руке самой невесты. Когда Чарли с дочерью проходили мимо, Мэри позволила себе вспомнить свою давнюю свадьбу. Тогда Чарли выглядел взволнованным, но сияющим от счастья, как и теперь. Он вырядился в плохо подогнанный темно-синий костюм, а Мэри надела платье, в котором конфирмовалась три года назад, предварительно распустив швы на округлившейся талии. Церемония состоялась в здании городского совета, на ней присутствовали только Коринна и родители Чарли. На их лицах застыло болезненное и слегка виноватое выражение людей, которые считают себя достойными осуждения.

Отсутствия цветов, органиста и толпы всплакивающих от счастья родственников не замечали только жених и невеста. И теперь, на миг избавившись от сердечной боли, Мэри вспомнила, как это было. Что она ощущала. «Я была счастлива, – с трепетом поняла она, – по-настоящему счастлива».

Такой же счастливой в эту минуту выглядела Ноэль. Глаза Мэри наполнились слезами, когда ее дочь остановилась возле Хэнка. Он выглядел потрясенным, как подросток, лицом к лицу столкнувшийся с кинокумиром. Оба с терпеливыми улыбками ждали, когда Эмме, похожей на ангелочка в белом платьице с оборками, надоест разбрасывать розовые лепестки из корзинки по проходу между скамьями. Пока отец Джо произносил вступительную речь, Эмма стояла, спрятавшись в складках юбки материнского платья, и робко поглядывала на собравшихся родственников и друзей семьи.

Здесь были родители Хэнка, приехавшие из Канзаса, – оба солидные, строгие, прямые, как столбы, но, присмотревшись к Хэнку-старшему, Мэри поняла, от кого ее зять унаследовал живой блеск глаз. Рядом с родителями Хэнка застыли его тетя Мейбл и дядя Нед с их четырьмя детьми, двумя мужчинами и двумя женщинами – все они были ширококостными, светловолосыми и веснушчатыми. Ноэль не стала приглашать никого из соседей по Рамзи-Террас, но известила о своей свадьбе нескольких школьных подруг. И пригласила Лейси Бакстон, которая в своем красном костюме в черный горошек стояла, надвинув низко на лоб широкополую шляпу. Нора Лундквист пришла вместе с сыновьями Эвереттом и Джорди и их женами. Мэри со слабой улыбкой пожалела о том, что ее мать не дожила до дня свадьбы, – подробностей этого события Дорис хватило бы для разговоров на несколько недель.

Чарли бесшумно занял свое место рядом с Мэри. Не задумываясь, она взяла его под руку. Чарли удивленно повернулся к ней и улыбнулся. «Мы с ним – образец гордых родителей невесты», – подумала она. И какое ей дело до того, что гости с любопытством поглядывают на них, в особенности Бронуин? По крайней мере Триш, которая сидела рядом с Мэри, чопорно сложив руки на коленях, старательно отводила глаза. А может, она просто не могла насмотреться на отца Джо, на редкость внушительного в стихаре и брыжах.

«Однажды я уже потеряла его. И больше не хочу терять», – подумала Мэри.

Мэри старалась не терять самообладания. У них с Чарли уже все решено. Сегодня день Ноэль и Хэнка, к чему омрачать его слезами? Она уверяла себя, что раскаянию не стоит удивляться. И незачем поддаваться ему.

Прослушав отрывок из Священного писания, Ноэль и Хэнк обменялись клятвами, а затем обменялись простыми золотыми кольцами. Когда они поцеловались, все собравшиеся умилились. Луэлла Карсон, пышнотелая дама в ситцевом цветастом платье, заиграла на органе хор из «Музыки на воде» Генделя, возвестив начало торжественного шествия.

Вытирая глаза, Мэри склонилась к Чарли и шепнула:

– Ты когда-нибудь думал, что мы доживем до этого дня?

– Я надеялся, – сдавленным голосом отозвался он.

– Напомни, чтобы в следующий раз я посмотрела в твой хрустальный шар. Мой, похоже, испортился.

– Надежда и умение заглянуть в будущее – не одно и то же, – вполголоса возразил он, глядя прямо перед собой и ведя ее по проходу вслед за новобрачными. – Порой полезно действовать по обстоятельствам.

Мэри украдкой взглянула на его строгий ястребиный профиль и увидела, что уголок рта Чарли дрожит от улыбки. Ее окатила теплая волна. К своему удивлению, она спросила:

– А если обстоятельства советуют передумать?

Он замедлил шаг, проходя мимо ризницы, и отвел Мэри в сторонку, пропуская тех, кто шел следом.

– Что-то я не понял… Ты же знаешь, мы, деревенские парни, тугодумы, – произнес он, повернувшись к ней лицом. Он улыбался, но его глаза оставались серьезными. – Ты не могла бы объяснить, что все это значит?

– Сама не знаю, – честно призналась Мэри и покачала головой, не веря внезапной перемене в себе. – Просто мне вдруг показалось, что я смотрю не в ту сторону.

– Или за деревьями не видишь леса? – Чарли стоял спиной к витражному окну, освещенный призрачным светом, от чего Мэри на миг показалось, будто она видит сон. Она перестала замечать выходящих из церкви гостей. Исчезло все вокруг, кроме Чарли и ее самой.

– Вроде того, – с внутренней дрожью ответила она.

Чарли испытующе вгляделся в ее лицо.

– Ну, я слушаю.

Мэри глубоко вздохнула.

– Я по-прежнему не знаю, смогу ли вернуться сюда навсегда, – призналась она, – но одно мне известно наверняка: какие бы испытания мне ни приготовила судьба, я не хочу преодолевать их в одиночку.

– Я здесь, я по-прежнему здесь, – отозвался Чарли без улыбки. – Достаточно одного твоего слова.

Он просил подать ему знак, даже если будущее останется для них лотереей. Он уже дал ей понять, что такая разительная перемена должна зависеть только от нее, совершиться на ее условиях. Иначе их попытка обречена на провал.

Он и без того зашел слишком далеко. Теперь первый шаг предстояло сделать ей.

Мэри ощутила прилив ликования, показалась самой себе пустым стаканом, в который потоком хлынула сладкая прохладная влага. Она поняла, что прощается с прошлым, дает себе вздохнуть свободно.

– Нас ждут, – сказала она, кивнув в сторону двустворчатой двери, в которую вливался свет. Из-за двери доносился гул толпы гостей. У Мэри перехватило горло. – Может, поговорим потом?

– Ты знаешь, где найти меня.

– И всегда знала. – Она грустно улыбнулась. – Беда в том, что мне не всегда удавалось найти себя.

– Наверное, ты не там искала.

– Как жаль, что я не знала, где искать. Господи, как жаль!

– В таком случае позволь мне помочь. – Чарли взял ее за руку. Бок о бок они пересекли ризницу. У Мэри торопливо колотилось сердце, от волнения пересохли губы.

Сквозь открытые двери впереди она видела жениха и невесту, стоящих на верхней ступеньке крыльца в окружении друзей, родных и множества пациентов Хэнка. Дочь Мэри – их дочь! – сияла, как новенькая монетка, и в некотором смысле сегодня она действительно родилась заново. Заметив родителей, Ноэль расцвела такой ослепительной улыбкой, что все вокруг тоже заулыбались.

– Не уходи, – шепотом попросила Мэри. – Боюсь, ноги подведут меня…

– Ты со мной, – ответил Чарли, крепко обнимая ее и так близко прижимая к себе, что ее волосы приподнялись от его горячего дыхания. От него пахло мылом, кремом для бритья и свежевыстиранной рубашкой.

Вдвоем они вышли из церкви на крыльцо, ярко освещенное солнцем.

Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

[1] «Старый надежный» – название крупного гейзера в Йеллоустоунском национальном парке.

(обратно) [2] Ясно? (ит.)

(обратно) [3] Резидентура – последипломная больничная подготовка врачей.

(обратно) [4] Доктор Сюсс – псевдоним Теодора Сюсса Гайзела (1904 – 1991), писателя и иллюстратора многочисленных книг для детей.

(обратно) [5] Уинди-Ридж (англ. Windy-Ridge) – «хребет ветров».

(обратно)

Оглавление

Аннотация

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18