Когда она была плохой [Рон Фауст] (fb2) читать онлайн

Рон Фауст Когда она была плохой

Посвящается Ричарду Фаусту.

Когда она бывала хорошей,

Она была очень хорошей.

Но когда она бывала плохой,

Она была ужасной.

Генри Уодсуорт Лонгфелло. «Жила-была девочка»

Часть первая Кристин Терри

Глава первая

Было необычно холодно для этих мест — не более пятидесяти пяти градусов^[1], при пронизывающем ветре; со скоростью тридцати узлов он налетал на ванты и оттяжки, заставляя их гудеть басом, взметал высоко вверх зеленую массу воды в бухте, украшая верхушки волн жемчужной пеной, и трепал флаги и вымпелы с такой яростью, что они хлопали, словно петарды во время фейерверка. По газону возле яхт-клуба, держась на некотором удалении от старика негра, подстригавшего кусты, вышагивали египетские цапли. Птицы двигались рывками, охотясь за растревоженными насекомыми. Густая трава была сплошь усыпана нанесенными издали соцветиями гибискуса, жасмина, бугенвилии, и после газонокосилки оставался пестрый ковер цветов, измельченных до размеров конфетти.

Я находился в кубрике своей крохотной яхты «Херувим», пытаясь приладить новые, более прочные петли к тиковому люку кладовки. Сделать это во время качки было чертовски непросто.

Говард Экхардт, молодой помощник начальника дока, появился на пирсе и, остановившись перед яхтой, что-то крикнул. Слова его отнес ветер.

— Что?!

Говард приложил правый кулак к уху.

— Позвони!

— Меня здесь нет.

— Это по газетным делам. — Он повернулся и направился в контору в конце дока А.

Я вышел, перелез через невысокий борт и забрался на пирс. На время шторма в бухте нашли убежище множество яхт — марина была заполнена до отказа. На фоне свинцового неба вздымался частокол высоких мачт. Фалы хлопали по дереву и металлу; канаты тихо поскрипывали; издалека до меня доносился глухой гул прибоя, разбивающегося о песчаную отмель: некоторые наиболее элегантные яхты напоминали мне скаковых лошадей: становясь на дыбы, они рвались вперед, ибо были созданы для движения и скорости.

В офисе пахло кофе и крепким лосьоном, которым Говард пользовался, пытаясь извести угри. Он сидел за громадным письменным столом.

— Кофе?

— Да, спасибо. — Я сел на свободный стул и поднял телефонную трубку. — Алло!

— Дэн, это Чарли. — Чарли Паттерсон был редактором «Ки таймс» и моим боссом. — «Калиопа» сейчас вышла из Драй-Тортугас и движется сюда. Девчонка на борту.

— Ее не переправили на судно береговой охраны?

— Нет, слишком штормило.

— Ты хочешь, чтобы я отправился в доки, где находятся суда для ловли креветок?

— Я понимаю, что у тебя сегодня выходной, но у меня сейчас никого нет под рукой. Я бы отправился сам, да Уилкокс заболел, и я вкалываю вместо него.

— Не стоит извиняться.

— Там Хью встретит тебя.

— О'кей. — Я повесил трубку.

Говард налил кофе в бумажный стаканчик и подал мне. Я положил сахар и сделал глоток.

— Что, «Калиопа» на подходе? — спросил Говард.

— Да.

— И везет женщину?

Я кивнул.

— Везучая леди… Столько продержаться в одиночестве на надувном плоту и выжить…

— Везучая, — согласился я. — И с характером.

Я подъехал к западной оконечности острова и припарковался на большой стоянке перед доками для траулеров. Там уже находилась группа людей, среди которых были полицейские, двое представителей скорой помощи в белых халатах, два офицера береговой охраны, не менее десятка газетных и телевизионных репортеров, в основном из Майами, и, как водится, зеваки. К толпящимся людям по двое и по трое подтягивались новые случайные прохожие — ничто не привлекает людей больше, чем небольшая толпа.

На противоположной стороне улицы находился непрезентабельного вида ресторан «Дары моря». Я зашел в него, сел в кабине недалеко от окна и заказал дюжину устриц и бутылку пива. Когда заказ принесли, я выдавил сок лайма на шесть устриц, чуть-чуть сдобрил острой приправой, съел их и выпил полбутылки пива.

К стоянке подкатил белый телевизионный фургон, из которого вышли двое мужчин и женщина. Женщина была в кремовом жакете сафари. Пока ее коллеги вытаскивали аппаратуру, она стала причесываться перед боковым зеркалом. Впрочем, на таком ветру заниматься этим было бессмысленно. В конце концов женщина театральным жестом бросила расческу, уперлась руками в бедра и сердито повернула лицо к ветру. Ах, этот противный ветер!

Я полил соком и острой приправой шесть оставшихся устриц, съел их и допил пиво. Через несколько минут толпа хлынула по ступенькам к доку, а затем так же неожиданно отхлынула назад к стоянке.

Я пересек улицу. Толпа изрядно шумела и колыхалась, слышались голоса полицейских: «Назад!», репортеры выкрикивали вопросы. Девушка шла между двумя работниками «скорой помощи». Они спустились по ступенькам на тротуар.

На девушке была мужская одежда, которой ее, по всей вероятности, снабдила команда «Калиопы», — толстый вязаный свитер, ветровка и закатанные на щиколотках джинсы.

— Она выглядит ужасно, — сказал кто-то.

Женщина в жакете сафари выкрикнула:

— Как вы себя чувствуете после всего случившегося, миссис Терри?

Миссис Терри была высокой, пять футов и восемь или девять дюймов, и страшно худой: череп, скулы и надбровные кости словно просвечивали сквозь обтягивающую их кожу, а шея была не толще моей руки. Она пережила голод. Ее длинные каштановые волосы казались грубыми, сухими, тусклыми, как на дешевых париках, которые напяливают на манекены в магазине. Удивляло, что кожа у нее была гладкой и бледной, не обожжена солнцем, не шелушилась, без каких-либо следов язв. Вполне естественно, сейчас женщину нельзя было назвать красивой, но красота сквозила в ее взгляде, походке и осанке. У женщины сохранилась гордость. Она прошла через ад, пережила гибель мужа, провела девятнадцать дней в море на плоту, а сейчас шла словно королева.

Казалось, что ее не смущает и не раздражает толпа. Она шла не спеша, поддерживаемая работниками «скорой помощи», не обращая внимания ни на громкие вопросы, ни на камеры и микрофоны, которые совали ей едва ли не в лицо. И нельзя было сказать, что она находилась в шоке: она четко фиксировала нас взглядом, а затем по очереди выключала из сферы своего внимания.

Полицейские негодовали, а человек в пиджачной паре, скорее всего врач, увещевал:

— Господи, да она не в состоянии сейчас разговаривать с вами!

Я стоял рядом с каретой «скорой помощи». Я мог бы протянуть руку и дотронуться до нее, когда она проходила мимо. И у меня было искушение сделать это, как бы физически заставить ее обратить на себя внимание. Ее большие, чуть раскосые глаза, были цвета ржавчины с примесью золота. Удивительно странного цвета глаза — и какие-то непроницаемые, не позволяющие в них войти. В какое-то мгновение наши взгляды пересеклись, и я пережил то, что в другом контексте назвали бы шоком узнавания.

Ей помогли сесть в карету «скорой помощи». Врач и один из сотрудников сели вместе с ней и закрыли дверцу, а второй направился к кабине водителя. Он не стал нажимать на клаксон, но когда машина тронулась, красная мигалка на крыше закрутилась. Большая часть репортеров отправилась к больнице. Толпа зевак стала потихоньку расходиться.

Я пошел в док и затем спустился к причалу, где пришвартовалась «Калиопа». Экипаж готовился к разгрузке, а после, как мне сказали, они согласны поговорить со мной, если я прихвачу пару ящиков пива.

Я поехал в больницу. Представители прессы заняли все подступы к больничному кафетерию. Луис Тирадо, кубинец, сотрудник ежедневной газеты на испанском языке, выходящей в Майами, пригласил меня к своему столику.

— Знакомьтесь: Гамлет, — представил меня Луис сидящим за столиком. — А это Ясноглазка, — жестом указал он. — И Ветеран. — Луис всем и каждому давал прозвища. Меня он назвал Гамлетом, так как я однажды имел глупость признаться ему, что во время оно мечтал стать актером.

Ясноглазка, миловидная блондинка, недавно окончившая школу журналистики, работала в газете «Форт Лаудердэйл». Ветеран, которому было лет шестьдесят пять, по словам Луиса, работал везде, а сейчас был нештатным корреспондентом.

Они играли в карты втроем, и им требовался четвертый. Я взял чашку отвратительного больничного кофе и вернулся к столику.

— Ясноглазка — моя, — заявил Луис.

— Вы и впрямь его? — осведомился я.

— Ну… он обещал купить мне обед. Правда, Луис?

— Истинная правда.

— В очень дорогом ресторане… Правда, Луис?

— М-да, но похоже, что мы еще порядком проторчим здесь. Надо бы перекусить.

— В больничном кафетерии?

— Или взять пиццу, когда доберемся до мотеля.

— Детка, — сказал Ветеран, — у тебя есть возможность стать превосходной ведущей на телевидении.

Ясноглазка состроила гримасу.

— Косметическая журналистика.

— Дело в том, что ты почти не шевелишь губами, когда говоришь. Ты прямо родилась готовой ведущей — они говорят так, словно только что вышли от дантиста.

Луис принялся тасовать колоду засаленных, видавших виды карт.

— Тут Ветеран рассказывал нам всякие истории про плоты.

— Я рассказываю истории о спасении на плотах, — уточнил Ветеран. — Вы были в доках, Гамлет? Удалось увидеть эту женщину — Кристину… как ее там?

— Терри, — подсказала Ясноглазка.

— Кристину Терри… На лице ее отложилась печать страдания… Хрупкая, слабая, симпатичная. Так ведь? Каннибалка! Они все каннибалы. Она выжила потому, что пила кровь мужа, питалась его плотью. Когда человек остается один на один с океаном, он выпускает клыки и когти, Гамлет, он стоит перед выбором: либо он съест сам, либо съедят его… Вы слыхали что-нибудь о французском фрегате с весьма подходящим названием «Медуза»? Он затонул у побережья Африки в 1815 году… Сотни людей вынуждены были спасаться на плотах и поедать друг друга. Их число уменьшалась в арифметической прогрессии. Эти французишки страшно прожорливы, Гамлет, и вовсе не такие уж снобы в еде, какими притворяются!.. Не дай вам Бог оказаться с кем бы то ни было на плоту! Все вурдалаки и упыри!

Мы играли в карты не очень внимательно. Ветеран то и дело отлучался и возвращался. От него все сильнее попахивало виски, а дикция становилась все более усложненной, предложения все более обрывочными. Луис и Ясноглазка подогревали друг друга многозначительными пикантными намеками.

Примерно через час к представителям прессы вышел врач. Он заявил, что надо еще провести множество исследований, но в общем состояние здоровья миссис Терри вполне удовлетворительное с учетом того, что она перенесла. Нет, сейчас ей не разрешат выступить перед прессой. Завтра? Возможно, если врачи придут к заключению, что она в состоянии это сделать и, конечно, если миссис Терри выразит согласие.

Глава вторая

Я вышел из больницы уже в сумерках. Кое-где зажглись уличные фонари. Ветер гнал по улице пыль, листья, лепестки цветов.

Купив бутылку виски и полдюжины пива, я поехал к докам, где швартовались суда, занимающиеся ловлей креветок. Была уже ночь, когда я добрался до цели. Некоторое время, продумывая план действий и глядя на бушующее море, я оставался в машине, затем по ступенькам поднялся в док. Огромные траулеры взмывали вверх и снова низвергались в бездну. Швартовы толщиной с мою руку натягивались и провисали, натягивались снова и при этом отчаянно скрипели и стонали.

«Калиопа» пришвартовалась в самом конце пирса. На палубе никого не было, но некоторые иллюминаторы светились.

Я положил покупки на землю, сложил ладони рупором и крикнул:

— Эй, на «Калиопе»! Капитан «Калиопы»!

Меня обдало волной, и одежда мгновенно промокла. Я уже хотел было забраться на судно, но передумал: ступать на борт судна без разрешения — это серьезное нарушение морского этикета; беспардонно вторгнуться на траулер, капитана и экипаж которого обычно не относят к числу слишком цивилизованных, — это значит рисковать оказаться выброшенным за борт и принять ледяную ванну в этих бурных волнах.

— Капитан «Калиопы»! — Ветер относил в сторону и заглушал слова. Меня начинал бить озноб. Господи, а каково было ей одной в яростно бушующем море на маленьком плоту! Целых девятнадцать дней! Сила духа? Эта девушка могла бы отправиться в плавание вместе с Одиссеем.

К чертовой матери этикет! Я прошел по металлическим сходням и оказался на «Калиопе», держа в правой руке бутылку виски: если встреча окажется враждебной, я смогу использовать бутылку в качестве оружия.

Я пнул ногой люк размером не больше, чем дверца автомобиля, и через несколько секунд он открылся. Сноп света упал на палубу. Меня в упор разглядывал мужчина.

— Приношу извинения, что вторгся на ваше судно без разрешения, — произнес я. — Я орал изо всех сил, но вы не услышали из-за этого кошмарного ветра.

У мужчины были лохматые черные волосы, такого же цвета борода, орлиный нос и голубые глаза, увеличенные очками в металлической оправе.

— Я из местной газеты, — пояснил я.

— Я уже разговаривал с представителями масс-медиа.

Масс-медиа. Уже даже ловцы креветок называют их так.

— Я принес бутылку виски и пива.

Мужчина улыбнулся и сказал:

— Ну, в таком случае…

И посторонился, пропуская меня.

Потолок в каюте позволял стоять во весь рост. Здесь размещалось несколько коек, длинный раскладной стол, полка, штурманский столик и маленький вельбот. Обстановка спартанская. На плите варился красный перец — чили. В каюте стоял запах рыбы, ржавчины и еще какой-то кислятины, который неизбежно появляется, когда в плохо проветриваемом помещении обитает много людей. Стальные шпангоуты были выкрашены в безобразный серый цвет, лестница перед квадратным люком, как я полагал, вела в рулевую рубку.

— Похоже, пахнет чили, — сказал я.

— Верно. Хотите попробовать?

— Да, спасибо.

Мужчина принял из моих рук виски и упаковку с пивом.

— Что вы будете пить?

— А вы?

— Я, пожалуй, глотну ударную дозу виски, затем займусь пивом.

— Отлично.

Он понес спиртное к вельботу, бросив через плечо:

— Садитесь где-нибудь.

Стульев в помещении не было, были лишь две койки слева у иллюминаторов и три справа. Я сел на одну из них, опершись спиной о стенку.

— Да, удобств здесь гораздо меньше, чем я предполагал.

— Нужно много места для льда и креветок, а также для двигателей и горючего. О людях думают в последнюю очередь… Впрочем, в кормовой части есть еще одна каюта.

Я наблюдал за ним, пока он возился у вельбота. Ему было лет под тридцать, выглядел он подтянутым и моложавым.

— А где шкипер? — спросил я.

— Я капитан.

— Простите.

— А вы ожидали увидеть седовласого старого пирата? С вытекшим глазом, откушенным ухом и шрамами во все лицо?

Я улыбнулся.

— Вроде того.

— «Калиопа» принадлежит крупной корпорации. У нее флотилия из девяти траулеров. Постройка этого траулера обошлась более чем в миллион три года назад. Я наемный рабочий, так сказать, морской клерк.

— А где ваша команда?

— Дома, в кругу семьи… или в барах.

Он поставил на стол два пластмассовых стаканчика, до половины наполненных виски, снова отошел к раковине и вернулся с двумя банками пива.

— Дуг Канелли, — представился он.

— Дэн Старк. Рад познакомиться с вами, капитан.

— Забудьте про капитана. Я не выношу, когда даже мой сын называет меня капитаном… Вы, конечно, собираетесь задать мне кучу дурацких вопросов, как и другие репортеры?

— Наверное, так. Где вы подобрали девчонку?

— В Юкатанском проливе, примерно на полпути между Юкатаном и мысом Сан-Антонио на западной оконечности Кубы.

— А точнее место зафиксировано в судовом журнале?

— Приблизительное место. Хотите взглянуть?

— Да, пожалуйста.

— Ладно, после еды.

— Отлично. А вы позволите мне скопировать несколько записей из вашего журнала и опубликовать в газете? Записи перед тем как была спасена девушка и после?

Он помолчал, затем сказал:

— Мне лучше все перепроверить с моими ребятами, прежде чем показывать вам журнал.

— Кто-нибудь из репортеров уже просил показать журнал?

— Нет.

— Возможно, к вам еще придут репортеры сегодня или завтра. Ничего не говорите им про журнал, хорошо?

Еле заметно улыбнувшись, капитан кивнул.

— А можно посмотреть на ваши карты?

— Даже не знаю, — медленно проговорил он. — Об этом я тоже должен поговорить с командой. — Чувствовалось, что мои просьбы его насторожили. После паузы он спросил: — А вы моряк?

— У меня есть маленький шлюп длиной в двадцать пять футов, но далеко я не ходил. Я недостаточно опытен, чтобы называть себя моряком… В своем сообщении по радио в береговую охрану два дня назад вы передали слова миссис Терри о том, что их яхта «Буревестник» затонула значительно южнее того места, где вы ее подобрали, где-то возле побережья Никарагуа.

— Верно, приблизительно в двухстах милях от северного побережья.

— А она не могла сказать поточнее?

— Она сказала, что обязанности штурмана выполнял Мартин, ее муж.

— Она полагает, что яхта наскочила на риф?

— Она уверена в этом… Она говорит, что хотя была ночь и очень темно, но отчетливо слышался шум прибоя, и вскоре «Буревестник» потерпел крушение.

— Маяка она не видела?

— Об этом она ничего не сказала. Да ведь маяки чертовски редки в водах Латинской Америки, к тому же и те что есть работают далеко не всегда.

— А как вы думаете, на какой риф они могли наскочить?

— Не имею понятия. Вы когда-нибудь изучали карту этих морей?

Я покачал головой.

— Это примерно в четырехстах милях от Кабо-Грасиас, на севере Никарагуа. Там почти везде рифы и мели.

— Опасные воды.

— Очень опасные. Особенно если вы плохой навигатор.

— А Мартин Терри был плохим навигатором?

Капитан пожал плечами.

— Тут могло быть простое невезение, простая математическая ошибка, просчет…

— А у вас есть на борту карты этого района?

— Нет.

— Сколько миль продрейфовал плот к тому моменту, когда вы спасли миссис Терри?

— Миль пятьсот.

— Так много?

— Примерная скорость Карибского течения в том районе один узел — это одна морская миля в час. Двадцать четыре мили в сутки, всего девятнадцать суток, да если сделать поправку на попутный ветер, который дул временами…

— Миссис Терри не загорела… Над плотом был тент?

— Да. Это был сферический плот с куполообразным тентом и отсеком для воды в качестве балласта.

Он встал.

— Мое варево нельзя назвать классическим чили — я добавляю сельдерей, фасоль и прочее.

Блюдо было отменным. Мы съели по две больших миски чили и выпили все пиво. Канелли налил еще по солидной дозе виски.

— А кто увидел плот? — спросил я.

— Я увидел.

— Отличное зрение.

— Отличное зрение… Как бы не так! Я чуть не наскочил на нее.

— И вы сумели поднять ее?

— Тут нам повезло. Набегала высокая волна. Я поставил «Калиопу» с подветренной от плота стороны и стал дожидаться. Один из моих людей, рискуя собственной головой, спустился вниз по переносной лестнице, схватил Кристину с плота и поднял на палубу. Малейшая оплошность, и они оба могли погибнуть.

Я заполучил имя спасателя — Гектор Круз, кубинец, записал его адрес и номер телефона, а затем спросил, что рассказывала миссис Терри о смерти мужа и о своих переживаниях на плоту.

— Очень скупо. Да я и не настаивал.

— Но она все-таки рассказала, что ее муж получил травму головы, когда яхта затонула, и умер на следующий день?

— Совершенно верно.

— И она сбросила тело в море.

Это было во вчерашнем сообщении службы береговой охраны.

— А вы бы оставили его на плоту? — спросил Канелли.

— Я не имел в виду ничего такого, что вам показалось… Конечно, ей нужно было избавиться от трупа. Дуг, у вас есть на борту фотографии?

— Нет.

— А никто из команды не фотографировал, когда спасали миссис Терри?

— Я фотографировал, но потом. Я сделал несколько снимков Кристины в течение последних двух дней. Все-таки это волнующее событие — спасение человека, и мне хотелось зафиксировать его.

— Любому бы захотелось… А где пленка?

Он неожиданно махнул в сторону рундука.

— Все еще в камере. Вообще-то я дерьмовый фотограф. Не исключено, что снимки не получатся.

— Послушайте, Дуг, дайте мне пленку, я отдам ее проявить в нашей лаборатории. Мы заплатим вам, если позволите использовать ваши снимки.

— Право, не знаю…

— Разумеется, немного, — скажем, по тридцать долларов за каждый опубликованный снимок. Мы направим их в телеграфное агентство и выплатим вам проценты от той суммы, которую оно нам заплатит. В общей сложности вы сможете поиметь несколько сот баксов.

— А вы не испортите пленку?

— Гарантирую! Я верну вам негативы и оттиски завтра.

— О'кей.

Он вынул из камеры тридцатипятимиллиметровую черно-белую пленку и отдал ее мне.

— Ничего не говорите о пленке моим коллегам, — попросил я.

Мы поговорили еще минут десять, затем я поблагодарил Канелли, пожал ему руку и ушел.

На полпути к главному доку я увидел темные фигуры, которые двигались в мою сторону, и вскоре услышал громкий, театрально-удивленный возглас.

— Ужели вы, мой господин?

Это были Ветеран, Луис и Ясноглазка.

— Какие новости, мой господин? — осведомился Ветеран.

— Чудесные! — баритоном Гамлета пропел я.

— Так поделитесь с нами!

— Нет, я боюсь, что вы их разгласите.

— Клянусь — не я!

— Есть кто-нибудь на «Калиопе»? — вмешался в наш дуэт Луис.

— Шкипер.

— Он как — разговорчив?

— Был. Но я думаю, Луис, что сейчас он изрядно устал от прессы… А где вы были?

— Разговаривали с офицером службы береговой охраны.

— Есть какая-нибудь интересная информация?

— Практически никакой.

Ясноглазка дрожала и пыталась согреться, обхватив себя руками.

— Ты все еще с Луисом? — спросил я ее.

Она кивнула.

— Он обещал купить мне настоящий кубинский обед.

— Я думаю, что настоящий кубинский обед состоит из желтого риса и черных бобов.

— Пошли, пошли, — поторопил Луис.

Он и Ясноглазка двинулись к доку, а Ветеран, пьяный в доску, хватаясь за леер, последовал за ними. Спустя минуту я услышал, как он театрально продекламировал:

— Вы разбиваете благородное сердце. Спокойной ночи, милый принц.

Глава третья

Срок подачи всех материалов истекал приблизительно через девяносто минут, и в офисе кипела напряженная работа. Чарли Паттерсон сидел за письменным столом, яростно чиркая карандашом по желтым листам. Рукава его рубашки были закатаны, седые волосы всклокочены, глаза налиты кровью.

— Безграмотные выродки, — бормотал он. — Кто-нибудь когда-нибудь в офисе чистит эту машинку?

— Я чистил, Чарли. Это барахло не стоит того.

— Не желаю это слышать!

— Допустим. Я напишу большую полуграмотную статью. А что я получу? Гроши! Я хочу прибавки, Чарли.

— Я уже сказал, что не хочу слышать сейчас об этом!

Я налил из кофейника в большой бумажный стакан кофе, бросил два цента и клочок бумаги в коробку из-под сигарет, к крышке которой была прикреплена бумажка: «Кофе 15 центов. Безграмотные выродки». Я поставил кофе на свой письменный стол и отправился в фотолабораторию.

Келси Хьюз, штатный фотограф, сидел на скамейке рядом с темной комнатой. Толстяк Келси обладал поросячьим лицом и тонким бабьим голосом.

— Привет, Келси, — сказал я. — Ты наверняка сделал отличный снимок девушки, когда ей помогали садиться в карету «скорой помощи».

Он тупо смотрел на меня.

— Ну, ты понимаешь — это там, в доках для креветочников.

— Я не мог сделать этого, Дэн. Я не сумел вовремя освободиться.

— Ты проторчал в какой-нибудь вонючей дыре, где глушил пиво. — Я бросил на скамью пленку. — Прояви ее. Лады?

— Сейчас не могу.

— Чудненько! Славно, Келси. Стало быть, ты не возражаешь, чтобы я объяснил начальству, почему мой материал пойдет без этих фотографий?

— Побойся Бога…

— Принесешь мне контрольки, когда будут готовы, и я потом скажу, какие надо напечатать.

— Ты распоряжаешься так, словно ты босс этой чертовой газеты, Старк.

— Это почти так и есть, Келси. Почти что так.

Я вернулся к своему письменному столу.

— Ты уже сделал макет первой страницы, Чарли?

— Нет.

— Кажется, у меня будут кое-какие снимки.

— Чудесно. Отлично.

— А где Ланс?

— Ты это серьезно? Зачем тебе нужен Ланс? Поищи в мужской комнате.

Ланс Фатчен стоял перед огромным, во всю стену зеркалом в комнате отдыха и изобретал новые балетные па. Сделав антраша, он грациозно поклонился.

— Привет, любимый, — сказал Ланс. — У меня есть два пригласительных билета в театр на вечер. Не хочешь пойти со мной?

Я покачал головой.

— Если меня увидят в театре с тобой, Ланс, я потеряю доверие всех женщин города.

Он очаровательно изобразил мерзкую гримасу. Ланс был изящный белокурый молодой человек, который называл себя «газетным редактором по делам культуры». Он писал о спектаклях, кинофильмах, книгах, выставках изобразительного и садового искусства, ресторанах, винах — словом, обо всем, что, по его разумению, имело отношение к культуре. Почти в каждом обзоре он непременно упоминал о пропорциях. «Пропорция, уравновешенность, гармония между отдельными частями и явлением в целом…» Мы поддразнивали его за выбранный псевдоним ^[2] — по-настоящему его звали Брэдли Тарп.

— Я хочу, чтобы ты сделал несколько телефонных звонков для меня, — сказал я.

— Пожалуйста!

Я привел его в офис, дал адрес и номер телефона Гектора Круза.

— Разговори его, восхитись его героизмом. И постарайся как-то связаться с другими членами экипажа, чтобы услышать их комментарии. И не мешкай.

Он уплыл, похожий на величественное привидение в белом праздничном костюме.

Я вернулся к своему столу. Кофе уже остыл. Пришлось выплеснуть его в мусорную корзину и налить из кофейника горячего. Возвращаясь к столу, я чуть не сбил с ног Дженни Мэтьюз да еще облил ей платье.

— Господи! — завопила она. — Надо смотреть, когда идешь! Да садись же! Куда-нибудь! Умоляю!

— Мне нужно броское начало для первой страницы, быстро, — проговорил я.

— Начало?

— Быстро, дай что-нибудь.

Ее глаза сосредоточенно уставились в одну точку.

— «Сегодня президент Никсон признался, что у него есть одиннадцатилетняя сожительница-негритянка, которую он прячет в Сан-Клементе, Калифорния».

— Спасибо, я это использую.

Я сел, вставил в машинку три листа бумаги с копиркой и напечатал: «Миссис Терри — очень решительная, очень находчивая молодая женщина, — заявил Дуг Канелли, капитан траулера «Калиопа». — Она могла бы пуститься в плавание с самим Одиссеем».

Канелли про Одиссея ничего не говорил, это я придумал сам. Но какая разница, правда — вещь относительная.

Спустя двадцать минут вошел Ланс и плюхнулся своей тощей задницей на край моего стола. Он поговорил с Гектором Крузом, но больше не смог связаться ни с кем из экипажа. Я пробежал глазами его записи.

— Как? — удивился я. — И ни слова о гармонии и пропорциях?

— До чего же неблагодарный тип! — Он слетел со стола и уплыл из комнаты.

Я проработал еще с полчаса, когда вошел Келси Хьюз и принес контрольки. Это были маленькие, размером с негатив, отпечатки преимущественно весьма низкого качества. Но один мне понравился: девушка в несоразмерно широких и длинных мужских брюках и свитере, поддерживаемая с обеих сторон дюжими матросами, смотрела прямо в объектив. Вероятно, ее напугала вспышка: глаза ее были огромными, в них застыл испуг, губы слегка приоткрыты, словно она собиралась закричать.

Вся история в одном маленьком снимке: потерпевшая кораблекрушение и перенесшая столько страданий красивая женщина, которую поддерживают два грязных, небритых моряка. Да, грубые, крутые мужчины, но в их глазах светятся беспокойство и нежность. Может быть, даже любовь. Сентиментально, как рождественское утро. Если чего на снимке и недоставало, то лишь крошечного котенка.

— Сделай мне два таких снимка, Келси, — сказал я. — И по одному всех остальных.

— Что?

— Я же обещал человеку, что все снимки напечатаю.

— Знаешь, Старк, это твое дело, что ты там наобещал. А от меня ты получишь лишь два этих снимка — и ничего больше.

— О'кей. Катись отсюда. Иди и поднимай новое крестьянское восстание.

Чарли и я были последними, кто оставался в офисе. Он растянулся на письменном столе и лежал, словно труп, который скоро должны бальзамировать.

— Отличный снимок, — проговорил он. — Правда, недодержан. Плохо пропечатается на газетной бумаге.

— Знаешь, какое у меня жалованье, Чарли?

— Не возникай с этим.

— Я получаю в месяц на шестьдесят пять долларов меньше установленного профсоюзом минимума с учетом моего опыта.

— Иди работать в крупную газету.

— Я люблю нашу. После паузы он сказал:

— Я поговорю с издателем. Может, он добавит тебе до профсоюзного минимума.

— Благодарю.

— Канелли и вправду так сказал? Про Одиссея?

— Конечно. Неужели ты думаешь, что я выдумываю?

Он улыбнулся.

— Чарли, я хочу проследить за тем, как будет развиваться эта история.

— Да, сэр, эта женщина станет красавицей, когда наберет двадцать — двадцать пять фунтов.

— Она и сейчас красавица.

— Кожа да кости, вроде современных моделей, не в моем вкусе.

— Она чем-то потрясает. Я видел ее всего тридцать секунд, но кажется, что она пронзила меня.

— По-моему, это довольно банально.

— Чушь с первого взгляда… Банально, наивно, сентиментально, и вообще ерунда на постном масле… Боже мой, я это знаю сам.

— Как в опере, — добавил Чарли.

— Я рад, что сказал тебе об этом.

Мы вышли на улицу. Ветер дул с прежней свирепостью.

— Дэн, я хочу задать тебе вопрос.

— Задавай.

— Ты можешь посчитать его нескромным, решить, что я выпытываю…

— Валяй, Чарли.

— Знаешь, Дэн, ты всегда жалуешься на свою бедность и заявляешь, что заслуживаешь большего, так ведь? Но ты водишь почти совсем новый «корвет», а я езжу на букашке «фольксваген». У тебя есть яхта… Согласен, очень небольшая, но — настоящая яхта… Как ты этого добиваешься?

— Я никогда не был женат. Машину и яхту я имею потому, что не плачу алименты и не содержу детей.

— Значит, ты шельма, — сказал Чарли. — Не выполняешь своих обязанностей.

Глава четвертая

На следующее утро, завтракая яичницей с ветчиной, я думал о Кристине Терри. Она снилась мне ночью, но я не мог вспомнить содержание сна. В памяти остались ее глаза цвета ржавчины, худое, словно выточенное лицо… и еще какое-то трудно определимое чувство, нечто вроде желания. Похожее желание в последний раз я испытывал в шестнадцать лет, и едва ли можно было приветствовать его возврат сейчас. Это просто смешно, как если бы я стал снова сходить с ума при виде смазливого личика какой-нибудь киноактрисы. Впрочем, я знал, что болезнь эта редко проходит бесследно — рецидивы ее часты, практически неизбежны.

После завтрака я поехал в больницу. За столиком кафетерия в одиночестве сидел Ветеран, похожий на человека, который ночует на обочине дорог или на железнодорожном вокзале.

Я подошел к его столику с двумя чашками кофе.

— Как самочувствие?

— Господи Боже!

Глаза у него были опухшие, кожа желтая и рыхлая, как поднимающееся на дрожжах тесто. Он сидел, охватив обеими ладонями чашку.

— Благодарю, — сказал Ветеран. — Благодарю… сэр…

— Гамлет.

— Ну да, конечно же!

— Где все?

— Кто все?

— Луис, Ясноглазка, другие наши коллеги.

— Гоняются за собственным хвостом.

— Я не пропустил пресс-конференции девчонки?

Он поднял обеими руками чашку, отхлебнул кофе и целых двадцать секунд смотрел мне в глаза.

— Разве вы не знаете? — спросил он наконец.

— Что именно?

— Разве можно так допоздна спать газетчику, Гамлет? Двадцать пять лет тому назад ни одна приличная газета не взяла бы такого соню даже точить карандаши и подавать кофе. Но пришли худые времена, вырождается моя профессия!

Я предложил ему сигарету.

— Убийца! — воскликнул он. — Уберите немедленно.

— Послушайте, что все-таки происходит?

— Я умер точно в четыре пятьдесят сегодня утром. Но с Божьей помощью воскрес и отправился на работу в восемь.

— Если судить по вашему виду, вы были мертвы больше, чем три часа и десять минут.

— Гамлет, вы действительно ничего не знаете? Курица слетела с насеста, бабочку унес свежий ветер, девочка смылась.

Он еще явно окончательно не протрезвел после вчерашнего.

— Она исчезла рано утром — фьюить! Сбежала через пожарный выход в одной больничной пижаме. В эту минуту, Гамлет, она на воле, где-то рыскает в дешевой синтетической пижаме… А может, подобно мальку черепахи, вернулась в материнское море.

— Кто печатает ваши материалы? — спросил я. — «Ки тауэр»?

Неприветливый мужчина за соседним столом посоветовал мне обратиться за справкой к представителю связи с общественностью. Любая более или менее крупная организация, имеющая собственный конспиративный статус, держит такого представителя.

Представителем оказался опрятный сухопарый мужчина, который сообщил мне, что медицинская сестра заглядывала к Кристин Терри в два двадцать пять и затем в три тридцать ночи. Миссис Терри исчезла из больницы именно в этот промежуток времени, предположительно через пожарный выход на втором этаже. Это был чрезвычайно глупый поступок с ее стороны. Больница не ответственна за это. Больницы не тюрьмы. Конечно, существуют меры предосторожности в пределах разумного, но невозможно обеспечить охрану для каждого. Да, насколько мне известно, женщина убежала в пижаме, потому что мужской одежды, в которой она поступила, при ней не было. Медицинский персонал имеет подозрения, что миссис Терри… как бы это сказать… слегка не в себе после перенесенного ужасного испытания. Такое испытание способно на некоторое время… вывести из строя… кого угодно. Это весьма прискорбный инцидент. Миссис Терри предположительно должна была находиться в больнице по крайней мере неделю, пройти обследование и соблюдать строжайшую диету.

Когда я взялся было за ручку двери, мужчина окликнул меня.

— Я кое-где неосторожно выразился. Не цитируйте, пожалуйста, моих выражений «слегка не в себе» и «вывести из строя».

— Какие слова могу я использовать, чтобы охарактеризовать ее состояние?

— Скажем, в состоянии эмоциональной неустойчивости. В этом случае не будет основания для судебного преследования, не так ли?

Бедолага Ветеран, выглядевший так, словно еще не оправился от тяжелой болезни, сидел все за тем же столиком.

— Вы не лгали, — сказал я. — Девчонка действительно смоталась.

— Я лгу только полиции.

— Она сбежала… Почему?

— Потому что неуравновешенна!

— Чепуха.

— Потому что боится разоблачения.

— Разоблачения чего?

— Своих каннибальских наклонностей и того факта, что она съела собственного мужа… По крайней мере бессознательно… Нарушив тем самым священные брачные узы…

— Думаю, объяснение не столь эксцентрично.

— Не сомневаюсь, что вы правы, — вкрадчивым голосом сказал он. — Вы не могли бы одолжить мне двадцать долларов до того времени, когда я получу чек из департамента социального обеспечения?

Представитель полиции, еще одно лицо для связи с общественностью, сообщил мне, что полиция — муниципальная, окружная, федеральная — разыскивает миссис Терри. Разумеется, не предъявляя ей никаких обвинений. Но пока ее нигде не обнаружили.

Я позавтракал в новом немецком ресторане, где сосиски назывались «старинными жареными колбасками», квашеная капуста была холодной, а пиво теплым.

В офисе стояла тишина. Лишь окончание перерыва способно выгнать наших сотрудников из шумных баров и кинотеатров, демонстрирующих порнофильмы.

Я вошел в темную комнату и сделал по одному отпечатку каждого из двадцати кадров Канелли. Когда они высохли, я принес их к себе и стал изучать. Передержаны, недодержаны, не в фокусе — удивительно, как можно делать такие плохие снимки современным фотоаппаратом? Я очень долго всматривался в классически правильное лицо Кристин Терри, пытаясь проникнуть в смысл происшедшего.

Так что же происходило? Поему она убежала? Бежала она от чего-то или к чему-то? Три года Кристин работала в фирме, занимающейся техническим проектированием в Боготе, там встретила будущего мужа и вышла за него замуж. Не имели ли они отношения к перевозке наркотиков?

Вошел Ланс Фатчен, принеся с собой запах кожи и бриза.

— Привет, любимый.

— Ланс, я, конечно, понимаю, что у тебя такие шутки, но, пожалуйста, не называй меня любимым при людях.

Ланс окинул взглядом комнату.

— Здесь никого нет.

— Здесь я.

— Ла-ди-да, — проговорил Ланс, кружась, словно падающий лист, и опускаясь на стул.

В дверях показался Чарли, и не глядя ни на меня, ни на Ланса, прошел к себе. Я выждал несколько минут, вошел к нему и закрыл дверь.

— Я видел «Майами геральд». Они напечатали мой материал и снимок. Почему ты мне не сказал, что информационное агентство их использовало?

Он удивленно посмотрел на меня.

— Не имел понятия об этом. Откуда мне знать? Я ведь только пришел, ты же видишь.

— Мне нужны деньги за снимки Канелли. Я обещал ему.

Он раздраженно кивнул.

— Ладно, ладно… В первых числах месяца.

— Я отлично знаю, как идут дела в первых числах каждого месяца. Возьми деньги на мелкие расходы.

— Убирайся.

— Я получу премию за материал?

Он набычился, лицо стало багровым.

— Мне надоело, что на мне постоянно возят воду, — продолжал я.

— Мотай отсюда к чертовой матери! — завопил Чарли.

Выйдя от Чарли, я забрал снимки со своего стола и направился к выходу. Возле двери я оглянулся:

— Ланс, ты получил прибавку к жалованью?

Он с подозрением взглянул на меня.

— А что?

— Просто полюбопытствовал… Дженни получила. Уиллис тоже. И Хьюз… Вот и я только что. — Я сделал паузу. — Может, тебе есть смысл зайти к Чарли прямо сейчас, пока рекламный отдел не сожрал весь бюджет. Да и вряд ли ты еще когда-нибудь застанешь Чарли в таком хорошем настроении.

Глава пятая

Я направился по усыпанным листьями улочкам к докам. На борту «Калиопы» никого не было. Я прошел в конец дока и сел на пахнущую креозотом сваю. День был тихий и покойный, и птицы снова резвились в воздухе — чайки и крачки, пеликаны, нахальная цапля. Яркие тропические рыбки пощипывали мох у основания свай. День был великолепный, теплый и солнечный, и я решил, что если такая погода какое-то время продержится, я выйду в море в субботу утром. Немного порыбачу, немного поплаваю, немного выпью… А если уговорю какую-нибудь девчонку составить мне компанию, тогда будет и немножко этого.

Я собрался было идти, когда Дуг Канелли подкатил на стареньком фордовском фургоне к стоянке. Страшно заскрежетали тормоза. Канелли открыл заднюю дверцу и выгрузил несколько больших полосатых бумажных мешков. Видимо, он хорошо помылся, волосы и борода его были аккуратно подстрижены, коричневые брюки выглажены. Торс его облегала спортивная бежевая рубашка, на ногах были полуботинки. Я ждал его у верха лестницы.

— Может, вам помочь? — спросил я.

— Что? А-а, нет, благодарю вас. — Он прошел мимо меня вниз. Я последовал за ним.

— Вы были правы, Дуг, снимки из рук вон плохие. Но один все же пошел, его взяло информационное агентство, так что вы получите деньги в первых числах месяца.

— О'кей, — проговорил Канелли. Он явно торопился.

— Вы видели газету? Что скажете?

— Все нормально.

Он свернул на боковой пирс.

— Девчонка убежала из больницы этой ночью, — сказал я.

— Я слышал. — Он поднялся на «Калиопу» и направился к люку.

— Послушайте, разве вы не хотите получить ваши снимки?

Он обернулся.

— Суньте мне их под мышку.

Я сунул конверт из манильской бумаги ему под локоть.

— Вы спросили ваших ребят, могу ли я взглянуть на записи в судовом журнале и на карты?

— Они сказали нет.

— Задержитесь, пожалуйста, на секундочку. Я хотел бы задать вам еще два-три вопроса. Могу я подняться на борт?

— Нет, — ответил он. Затем повторил уже громче: — Нет! Мне осточертело говорить на эту тему. Что знал, я все сказал.

— Позвоните мне в офис, если передумаете.

— Вряд ли. А за снимки спасибо…

Я зашел в ресторанчик на противоположной стороне улицы, заказал копченую рыбу и бутылку пива, затем, утолив голод и жажду, отправился в свой офис.

Дженни Мэтьюз сидела за своим письменным столом и рассматривала в зеркало угри ни лице.

— Дженни, почему мы никогда с тобой не делали попыток хотя бы на короткое время физически сблизиться?

— Потому что мой муж психопат, вот почему.

— Скажи, в каком магазине города используют полосатые бумажные мешки?

— В «Зенде». А что?

«Зенда», магазин женской одежды…

— Да так просто.

Ланс появился в четыре часа с жемчужно-серым кейсом в одной руке и тремя красными розами на длинных стеблях в другой. Он казался мрачным и на меня не смотрел.

Я зашел в кабинет Чарли. Увидев меня, он снял свои двухфокусные очки и стал тереть глаза.

— Могу я попросить в помощь Ланса на несколько часов?

— На сколько угодно, лишь бы я не слышал о нем.

Когда я вернулся к себе, Ланс успел поставить цветы в высокую хрустальную вазу и сидел, перебирая какие-то бумаги.

— Ланс!

Он поджал губы.

— Ланс Фатчен!

— Уйди, Старк… Повзрослей! Остряк…

— Чарли распорядился, чтобы ты помог мне.

— Дилетант! — презрительно процедил Ланс. В его понимании это было самое страшное оскорбление.

— Я хочу, чтобы ты отправился к докам и проследил за Дугом Канелли, если он сойдет с «Калиопы». — Я описал внешность, одежду и машину Канелли.

— А для чего?

— Как только я смогу кому-нибудь что-то рассказать, ты непременно будешь первым.

Он покачал головой.

— Мне нужно писать обзор, а потом я должен подготовиться к театру.

— Обзор о чем?

— О ресторане.

— О новом немецком ресторане?

— Да.

— Я сегодня там завтракал. Что ты думаешь о его кухне?

Он пальцами схватил себя за горло.

— Точно!Послушай, я напишу вместо тебя. Я знаю твой стиль. Просто иди к докам и пооколачивайся там. Если Канелли появится, незаметно пойди вслед за ним, а потом дай мне знать, куда он ходил и что делал. Я подойду к докам и сменю тебя в сумерки. О'кей?

Он колебался.

— При одном условии. Больше никаких шуточек. Чарли чуть не вышвырнул меня с работы, когда я заикнулся о надбавке.

— Больше никаких шуток. Спасибо, Ланс.

Я набрал номер Гектора Круза, но его дома не оказалось. Я представился его жене и спросил, когда «Калиопа» отправляется в море. Она ответила, что обнаружились какие-то неполадки с двигателями и в связи с этим отплытие отложено на день или два. Что за неполадки — она не знала. А когда судно должно было отправиться? Сегодня, рано утром. Если предвидится удачная ловля, выходят в море не мешкая, грузят лед, горючее, провизию и спешат к местам ловли.

Я зашел в телеграфную проверить, есть ли какие-нибудь новые сообщения агентств о Кристин Терри. Нового ничего не было.

Позвонил в полицию — там тоже ничего, затем написал длинную и довольно сухую корреспонденцию о таинственном исчезновении миссис Терри.

Зато заметку вместо Ланса я писал, откровенно веселясь.

Вчера в полдень распахнул двери новый ресторан. Вкусив его пищи и заработав понос, ваш обозреватель возносит молитвы о том, чтобы двери первого и понос второго закрылись сегодня вечером. Декор ресторана сделан в духе баварского Дахау, кухня ниже среднего; официанты грубые, цены грабительские.

Написав в том же духе еще три абзаца, я закончил таким образом:

Завершая обзор, не могу не отметить, что этот с позволения сказать ресторан возвращает нас к такому уюту и такой немецкой пище, каковые, как в то верит пострадавший от несварения желудка обозреватель, канули в Лету вместе с обломками Третьего рейха.

Переписав заметку набело, я сделал несколько письменных указаний наборщикам и отнес ее вместе с отчетом о Кристин Терри в редакторскую. Фред Уилкокс с зеленым козырьком на глазах курил огрызок сигары на манер заправского редактора.

— Как дела, Фредди? — спросил я, всовывая статью о Терри в папку «Входящее», а заметку о ресторане — в папку «Исходящее».

— Не мешай, — буркнул Уилкокс.

Я зашел в гастроном и купил сандвич с копченой говядиной и пикули, завернул их в вощеную бумагу, затем в соседнем магазине взял кварту эля и две двадцатидолларовые бутылки бордо.

Я припарковался у доков на противоположной стороне улицы. Из своей машины вылез Ланс, подошел ко мне и вручил клочок газеты, на котором было нацарапано: Сайпресс, 113, 2-й этаж.

— Канелли пошел туда? — спросил я.

— Да, около часа назад.

— Он был один?

Ланс кивнул.

— Он зашел в супермаркет, вышел оттуда с двумя огромными пакетами, на машине доехал до указанного адреса и поднялся по наружной лестнице на второй этаж.

— Я вижу, его фургон здесь.

— Он пробыл там всего несколько минут. Сейчас он опять на судне.

— У тебя незаурядные способности сыщика.

Ланс взмахнул ресницами, помахал рукой, сел в свою машину и уехал.

Опаловые сумерки постепенно сгущались. Зажигались уличные огни, затихал птичий гомон. Начинался отлив — до меня долетал запах сырости обнажившихся банок. Я съел сандвич и пикули, запил элем и закурил сигарету. По улице прохаживалась парочка юных влюбленных. Вокруг уличных фонарей роилась мошкара.

В девять тридцать у меня кончились сигареты, а в десять я настолько обессилел, что открыл одну бутылку вина.

В начале двенадцатого на лестнице дока появились Дуг и Кристин. Они спустились и сели в фургон.

Я поехал через город и припарковался в полуквартале от Сайпресс, 113. Это было высокое, старинное деревянное здание на перекрестке улиц.

Сверкнули фары, из-за угла появился фургон и остановился перед домом. Канелли и девушка вышли из машины, пересекли газон и поднялись по наружной лестнице. В окнах на втором этаже вспыхнул яркий свет, через некоторое время он потускнел: опустились шторы.

— Мотай домой, Канелли, — пробормотал я. — Иди к своей жене и детям.

Я отыскал в пепельнице окурок, расправил его и закурил. Через некоторое время Канелли спустился по лестнице, сел в машину и отъехал.

Глава шестая

Когда я поднялся до лестничной площадки, выключился свет. Дверь приоткрылась. На меня смотрела Кристин Терри. На ней была плиссированная белая юбка и белая с диагональными голубыми полосками блузка. Они были ей явно велики. Кристин молчала, не проявляя ни удивления, ни нервозности, ни гнева. Она не произнесла ни естественного «Да?», ни «Что вам угодно?» и просто смотрела на меня.

— Миссис Терри, — обратился я.

Во дворе прошелестел листьями пальм налетевший ветер.

— Как вы нашли меня? — спросила она наконец. Голос у нее был низкий и хриплый, как если бы у нее был ларингит.

— Я следил за Канелли.

— Вы репортер. Я видела вас в доках вчера.

— Я могу войти?

— А зачем вино? — спросила она, слабо улыбнувшись. В ней не чувствовалось враждебности, а ее самоуверенность и спокойная ирония вызвали во мне некоторое замешательство. Поистине в этой женщине было что-то пугающее. Впрочем, скорее всего я просто воспринимал ее таковой.

— Вино? Я полагал, что мы можем пропустить за разговором стаканчик-другой.

— Ах, вот как? Разрешите взглянуть на этикетки.

Я протянул ей одну из бутылок.

— Ого! — пробормотала она. И добавила: — Конечно же, входите.

Она внесла бутылки в комнату без дверей, которая, как я понял, служила кухней. Двери в спальню были закрыты. Это была маленькая, давно не видевшая ремонта квартира с устойчивым запахом плесени. Деревянные полы покоробились, обои были чем-то забрызганы; мебель состояла из колченогого дивана, обшарпанного кресла, двух столиков с дешевыми лампами и трех стульев из хрома и пластика вокруг пластикового обеденного стола. Жалюзи на окнах не было — только желтые шторы. Плесень, тараканы, деревянная гниль, комнатные муравьи, затхлость и духота. Окна были наглухо заколочены и когда-то давно закрашены краской.

Миссис Терри появилась в дверном проеме.

— Меня проинструктировали, что я не должна много есть за один раз, лучше часто, но понемногу. — Она на мгновение зажмурила глаза, отвела несколько влажных прядей волос с щеки, медленно подошла к стулу и села. — Вы хотите чего-нибудь перекусить?

Сейчас она показалась мне рассеянной. Та сосредоточенность, которая привела меня в замешательство несколько минут назад, явно покинула ее. Она снова провела рукой по волосам, отсутствующим взглядом обвела комнату, подняла руку — и тут же уронила ее; жест в общем-то вполне обычный для большинства людей, но для нее явно нехарактерный и несвойственный.

— Вы больны, — сказал я.

— Противно, когда тело так подводит.

— Зря вы корите свое тело. Вы провели девятнадцать дней на плоту. Большинство из нас с трудом могут пережить субботние вечера.

— Я терпеть не могу чувствовать себя больной. Ненавижу это состояние.

— Холостяки либо вынуждены научиться готовить, либо питаются из рук вон плохо. Я питаюсь довольно сносно… Почему бы вам не полежать на диване, пока я приготовлю что-нибудь?

Я зашел в кухню и изучил содержимое холодильника и шкафчиков. Канелли накупил уйму провизии, хотя и не самой лучшей для обессиленного человека. Здесь были бифштексы из филейной части и свиные отбивные, но не было фруктов и соков; цыпленок и банка соуса для спагетти, но мало свежих овощей; и совсем не было молока и круп. Дуг, вероятно, решил, что все, что подходит для занятых тяжелым физическим трудом рыбаков, будет в самый раз и больной, вес которой не превышал девяноста пяти фунтов.

Я включил духовку и конфорку, поставил глубокую сковороду на огонь, отрезал и плюхнул в нее кусок масла. Очистив и нарезав на боковом столике лук, положил его в сковороду, в которой к тому времени растопилось и зашипело масло.

В буфете нашлась пара стаканов. Штопора не оказалось. Я продавил пробку в бутылку, слегка при этом забрызгав рубашку, наполнил оба стакана и направился в другую комнату. На какое-то мгновение у меня родилась иррациональная уверенность в том, что миссис Терри исчезла.

Но она сидела на диване, откинув голову назад и закрыв глаза.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше. — Она взяла из моих рук стакан с вином.

— Не могу себе представить, как вы умудрились ночью проделать путь от больницы к докам.

— Просто мне нужно было его проделать, вот и все. — Она отпила глоток вина.

— А зачем? Почему вы ушли из больницы?

— Вас обманули с этим вином, — сказала она.

— Я знаю. По вашему голосу можно заключить, что вы простудились, миссис Терри.

— Нет.

— Тогда ларингит?

— Я сорвала голос, когда звала на помощь семь или восемь дней тому назад.

Я кивнул.

— Вы увидели судно.

— Не тогда… Когда я стала кричать, не было никакого судна, вообще ничего…

— Понимаю.

— Сомневаюсь.

Я вернулся на кухню. Лук успел подрумяниться с одной стороны. Я перемешал его, налил в сковороду пару чашек воды, растолок ложкой и бросил несколько бульонных кубиков, добавил чуть-чуть черного перца, накрыл крышкой и вернулся в комнату.

Стакан миссис Терри был пуст. Я наполнил его и сел рядом.

— Полагаю, что вы хотите задать мне какие-то вопросы, — проговорила она.

— Да, но попозже. И не для печати, если позволите.

— Неужто в самом деле существует такая вещь — не для печати?

— Как это ни покажется странным — существует.

— И ваши люди держат обещание?

— Как ни странно — держат.

К ней вернулись сосредоточенность, внимание к собеседнику, его словам, движениям, глазам.

Я окинул взглядом комнату.

— Канелли поместил вас в настоящую дыру.

— Дуг был очень добр ко мне.

— Да, я вижу… Одежда, еда, квартира… Убежище.

— Вы хотели вложить в это какой-то превратный смысл?

— Что? Ни в коем случае. Я просто завидую. Мне бы хотелось иметь возможность быть добрым к вам.

Она не улыбнулась. Она была красива какой-то экзотической красотой; при приглушенном свете могло показаться, что она явилась с Востока. И говорила она с едва уловимым акцентом, который явно сохранился с детских лет.

— Знаете, Кристин, ваше спасение стало событием. Может, не самой большой новостью, но весьма заметной, которая разволновала людей. А вот ваше исчезновение из больницы — это действительно большая новость, настораживающая новость, и это может сказаться на вас, на членах вашей семьи и на ваших друзьях.

— Мои родители и брат погибли в авиакатастрофе во Франкфурте пять лет назад.

— Мне это известно, по телеграфу сообщили об этом… А другие родственники у вас есть?

— Двоюродные братья.

— Друзья?

— Знакомые.

— Почему вы сбежали?

— Сбежала?

— Из больницы.

— Это для печати?

— Да.

— Не ваше дело.

— Тогда не для печати.

— Опять-таки не ваше дело.

— О'кей.

— Чем это пахнет?

— Супом. Вы любите французский суп с луком?

— Если он настоящий.

— Это эрзац… Кристин, я испытываю какую-то амбивалентность.

— Очень модное словечко.

— …какое-то раздвоенное чувство по отношению к вам. Моя профессия обязывает меня писать правду.

— Должно быть, очень интересно узнать правду. — Она пожала плечами. — Начинайте писать.

— Я понимаю, что я не вправе лезть в вашу личную жизнь.

— Забирайте с собой вашу амбивалентность на кухню и взгляните на суп.

Я ждал улыбки, но, поняв, что ее не будет, поднялся и отправился на кухню. В доме не было кастрюли, поэтому я использовал глубокую чугунную сковороду; не было тостера, но я подрумянил хлеб в бройлере; не было сыра пармезан, но его вполне заменил чеддер. Я настрогал сыра в суп и сунул весь этот натюрморт в духовку.

Открыв вторую бутылку вина, я принес ее в комнату.

— Вы бежите от чего-то, — сказал я, — или, наоборот, к чему-то. Или одновременно от чего-то и к чему-то.

Снова могло показаться, что она улыбнется, но и на сей раз это было не так.

— Теза, — проговорила она. — Антитезис. Синтез.

— Я стараюсь мыслить как предприимчивый журналист. Ищущий сенсацию.

Наконец-то она улыбнулась. И сделала это широко и лучезарно.

Я подсел к ней на диван.

— Вы мне нравитесь, — сказал я.

— Я знаю.

— Это действительно так.

— Я знаю, но это не имеет значения.

— Пока что. В один прекрасный день это будет иметь значение.

— Скорее всего нет.

— В вас есть что-то таинственное.

— Вы меня не знаете, — возразила она. — Вы нафантазировали, а теперь хотите, чтобы я соответствовала вашим фантазиям.

— Мне кажется, что вы с какой-то чудинкой.

— В этом вы правы.

— Простите за откровенность… Вам пришлось много пережить.

— Я постоянно ощущаю голод, — сказала она.

— Да-да! — Я вернулся на кухню, вынул из духовки сковороду с супом и принес на обеденный стол. Затем отыскал пару мисок с изображением Микки Мауса и его семейства по краям, две ложки, вазу с присоленными крекерами и пачку масла.

Я съел одну миску супа; Кристин одолела три. У нее была пачка сигарет, и мы закурили, допивая вино.

— Среди прочих запасов на плоту был ящик сигарет в герметической упаковке, — сказала Кристин, — но не было спичек. — Сигареты — и только две пинты воды… затхлой, прогорклой воды… не было открывалки. Мы… мне пришлось протыкать банки ножом… Были рыболовные крючки, но всего лишь несколько ярдов лески и никакой приманки. Нашлась ракетница, но не было сигнального зеркала… Не было сети для собирания планктона… Изготовители плота много чего обещали, но снарядили плот отвратительно… Я много думала о людях, которых наняли для того, чтобы оборудовать спасательный плот…

То, что говорила Кристин, отнюдь не было каким-то грустным, дремотным воспоминанием о пережитом. Она говорила убежденно и сурово.

Внезапно она спросила:

— А вы — какой?

— Я не знаю, что вы имеете в виду.

— А вы подумайте.

— Ей-богу, не знаю… Я никогда не подвергался таким испытаниям.

— Испытаниям? Это все чепуха… Я подверглась испытаниям и теперь знаю о себе даже меньше, чем раньше. Вам можно довериться?

— Да, вы можете мне доверять.

— Я не думаю, что вы слишком глубоко заблуждаетесь. Может, это и не вполне точно и честно, однако…

— Вам нельзя здесь оставаться, Кристин.

— Я слишком устала…

— Мы пойдем ко мне — на ваших условиях. Идет?

Закрыв глаза, она медленно покачала головой.

— Я оставлю Дугу деньги за одежду, еду и квартиру. Вам нельзя здесь оставаться. Пойдемте прямо сейчас со мной. Я могу остаться на судне, если вы захотите.

— У вас есть судно?

— Небольшое суденышко… Вы можете оставаться у меня дома, а я переночую там.

— Парусная шлюпка?

— Нет, настоящая яхта, можно сказать, крейсер в миниатюре.

— Я не могу оставаться, не могу идти…

— Надо идти.

— Вам не следует ничего ждать от меня…

— Договорились.

— Ничего… Ничего-ничего-ничего!

— Идемте сию же минуту.

— Я выпила слишком много вина… Я пьяна. Эта жизнь — гадкая, ужасная шутка. Кажется, я презираю вас… Я не знаю… Ну ладно… Да-да, я иду с вами…

Глава седьмая

Я вручил Кристин сумму, которой должно было хватить, чтобы заплатить за квартиру, купленную одежду и еду, и она оставила деньги на обеденном столе вместе с запиской к Канелли. Я быстро прочитал записку, пока Кристин находилась в спальне. Почерк у нее был симметричный и округлый, как в учебнике Пальмера.

Мой дорогой Дуг.

Очень сожалею, но я должна уйти и сделать это без всяких объяснений. Прочность дружбы не зависит от ее стажа; ты навсегда останешься для меня другом, сыгравшим совершенно особую роль в моей жизни. Ты спас мне жизнь, но это было скорее всего лишь делом случая; главное, что ты добротой своих намерений также спас мое нутро, мою сущность. Я не могу сейчас сказать большего — незнакомец прочтет это до тебя. Не беспокойся обо мне, со мной все хорошо.

С любовью Кристин.

Слова «незнакомец прочтет это до тебя» царапнули меня, и мне вдруг захотелось оказаться человеком, который не подтвердил бы этих грязных ожиданий.

Мы навели порядок в квартире, собрали нехитрые пожитки Кристин и поехали к дому, который я снимал в восточной части острова. Это было небольшое современное бунгало, меблированное в стиле, который один мой приятель назвал «люмпен-пролетарской эклектикой». Но бунгало было уединенным и удобным, с двориком, заросшим деревьями и кустами и живущим среди этой чащи пересмешником, который подражал крикам кошек и детей.

— Вы, наверное, обессилели, — сказал я. — В спальню ведет вон та дверь.

— Я недостаточно обессилела, чтобы заснуть. Мне неприятно видеть картину, которая встает у меня перед глазами, когда я их закрываю.

— Может, что-нибудь выпьете? Кофе?

Она покачала головой.

— Я расскажу вам об этом. Не для печати.

— Вы не обязаны это делать.

— Я знаю.

Небольшая семья Кристин погибла в авиакатастрофе в Германии; внезапно у нее не стало дома и обязанностей, не стало будущего, за исключением того, которое она сама могла для себя создать; после окончания колледжа она обратилась в ряд фирм, которые предлагали работу иностранцам. Измени образ жизни, сказала она себе, затеряйся на другом континенте, среди чужой культуры.

В ответ на дюжину своих обращений она получила два предложения. Согласно первому, более выгодному в финансовом отношении, ей предлагалось заключить контракт на обучение американских детей в Саудовской Аравии. Но ей не хотелось менять не столь уж пуританское американское общество на фанатично-строгое мусульманское. Она мечтала оказаться в Риме, Париже или Буэнос-Айресе. Второе предложение исходило от английской фирмы «Бритек ЛТД», которой требовался секретарь офиса в столице Колумбии Боготе. Она ничего не знала о Колумбии, жалованье было меньше того, на которое она могла рассчитывать в Соединенных Штатах, и, похоже, место не сулило никаких перспектив. Все же она приняла предложение.

Кристин полюбила Колумбию, эту удивительную землю, полюбила ее людей. Она получала удовольствие от работы и исполняла ее настолько добросовестно, что через месяц ее повысили и сделали личным секретарем молодого инженера, которого звали Мартин Терри. Это был стройный, приятной внешности и весьма деятельный мужчина — энергия в нем прямо-таки бурлила. Он обладал жизнеспособностью абсолютно здорового человека; он не знал мучительных сомнений, которые сводят на нет усилия многих людей. Мартин был лишен каких-либо комплексов в лучшем смысле этого слова. Он был цельным и гармоничным, как кошка. Его мысль и слово, импульс и действие, как и все прочее, были в высшей степени спонтанны, и казалось, он все делал по наитию. Он был свободен во всем, свободен настолько, что Кристин не могла это не только объяснить, но и до конца понять. Они отправились в постель в первый же день знакомства и поженились сразу же, как только это стало возможным в соответствии с законами Колумбии. Они прожили почти три года, которые пролетели как мгновение, как сон.

— Я столкнула его с плота, как только убедилась, что он мертв.

Одной лишь работы — а Мартин работал очень много — было недостаточно, чтобы погасить его неуемную энергию; во время уик-эндов и в праздники он карабкался на Анды, плавал по бурным рекам на самодельном каяке или организовывал любительские археологические раскопки. Кристин сопровождала его во всех экспедициях, если они не были слишком уж рискованными.

И к тому же он был моряком. Еще мальчиком в Ванкувере, что в Британской Колумбии, Мартин построил маленький шлюп, на котором выходил в пролив Джорджия в любую погоду. В последний год своего пребывания в Колумбии они нередко проводили свободное время в Барранкилье или Картахене, любуясь маленькими парусниками. Зачем лететь три часа до Северной Америки в комфортабельном самолете, сказал Мартин, если можно целых три недели с риском и лишениями плыть туда под парусами? Как ты считаешь, Крис? Да. Ты будешь все время промокшей и перепутанной, тебя будет тошнить, и будет так ужасно!.. Мы поплывем к Майами — отчаянный маршрут, — а там продадим судно, а может, черт возьми! — нам удастся пересечь даже Атлантический океан. Как ты думаешь, любимая? Да.

Они купили «Буревестник» у американской пары, которая пришла к выводу, что плавать под парусами гораздо менее романтично, чем мечтать об этом.

Судно затонуло на шестой день путешествия. Кристин упала внизу, и от удара ее выбросило из койки. Это был какой-то кошмар. По каюте носились сорвавшиеся с мест предметы. Керосиновый фонарь лег почти горизонтально, затем внезапно выровнялся и с такой же силой качнулся в противоположную сторону. Каюта наполнилась какими-то леденящими душу звуками — она не в силах их описать. Шпангоуты и обшивка судна скрежетали и лопались. Киль врезался в риф.

Каюта быстро заполнялась водой, отвратительно пахнувшей нефтью; Кристин боролась с подступающей тошнотой, с мощным водоворотом — казалось, ее затягивает в наполовину заполненную бутылку, которая к тому же раскачивается во всех направлениях. Вначале вода достигала бедер, затем шеи, затем снова бедер. Фонарь погас, она оказалась одна в этой адской тьме. Она закричала… и рядом с ней оказался Мартин.

Затем у нее провал в памяти. Таких провалов памяти в эту ночь и в последующие дни и ночи было немало, а трое последних суток — это фактически полное отсутствие каких-либо чувств, ощущений и воспоминаний.

Она оказалась на палубе, увидела вокруг бушующее, вспененное море. Мачта рухнула, накрыв палубу парусом. Мартин что-то кричал ей, но она не могла разобрать слов. Затем он стал быстро передвигаться, делать нечто, что показалось ей бессмысленным и абсурдным. Казалось, он исполняет какой-то замысловатый ритуальный танец, в котором соединялись движения и гневные призывы к неведомым силам. Он двигался вперед, бешено дергал за парус (позже она поняла, что он разрезал мешающий его продвижению парус), затем стал тащить к себе какой-то массивный предмет. Он что-то кричал ей. А потом она оказалась в воде и стала тонуть, но вскоре почувствовала себя в его крепких объятиях. И наконец оказалась в каком-то темном кармане, где пахло резиной и тальком и который двигался рывками с непредсказуемой скоростью. Это был, разумеется, плот. Конечно же, Мартин спас ее, и они проживут вместе еще шестьдесят лет, и у них будут внуки, и они будут счастливы.

Мартин оставался находчивым, ироничным, бодрым в течение всех этих ночных часов — Мартин есть Мартин. Он заснул очень поздно в эту ночь и так и не проснулся. С наступлением зари она увидела, что из его левого уха вытекает кровь. Он перестал дышать где-то в полдень, и вскоре она столкнула его тело в море.

Что еще можно рассказать об этих восемнадцати днях полного одиночества? В памяти они все спрессовались в один день и одну ночь. Временами море было спокойным, временами бурным. Порой шел дождь, порой его не было. Иногда она имела возможность сделать глоток воды и пососать кусок пищи, иногда нет. Было или светло, или темно, жарко или холодно, сыро или сухо. Был один бесконечно долгий день.

Она не рыдала и не заикалась, рассказывая свою историю. Кристин Терри не сломалась в море, и было мало вероятно, чтобы она сломалась в моей гостиной.

Некоторое время мы сидели молча, затем я сказал:

— Вы никогда не думали о самоубийстве?

Похоже, она была искренне удивлена.

— Нет. Мартин спас мне жизнь вовсе не для того, чтобы я так ею распорядилась.

— Есть кое-что еще, — сказал я.

— Разве?

— Вы не все рассказали.

— Правда?

— Зачем вы улизнули из больницы?

— Я снова проголодалась, — проговорила она. — Вы не возражаете, если я сделаю себе омлет?

— Расскажите мне, — не отступал я. — Воспользуйтесь возможностью.

— Возможно, что я вам и расскажу. Я приму решение, пока буду есть омлет.

Войдя в кухню, она достала из холодильника масло, яйца, сыр и грибы. Пока разогревалась сковорода, она сняла висевший на стене блокнот для записей, что-то написала на первом листе, оторвала его и вручила мне.

— Это то, что я не рассказала, — сказала она.

Я увидел на листке:

Алюмобериллиевый силикат

Al₂ Be₃ (SO₃)₆

твердость − 7.5−8

удельный вес − 2.70

— Боже мой, — пробормотал я, — мне следовало бы догадаться.

Она пожарила омлет, поставила его передо мной, затем сделала себе. Она не смотрела на меня, пока мы ели, но выражение ее лица оставалось прежним: не улыбка, а некоторое подобие улыбки или скорее намек на нее.

Она убрала со стола, налила две чашки кофе и закурила сигарету.

— Мартин был инженер-консультант по выявлению неисправностей. Одним из его постоянных клиентов была Колумбийская монопольная компания по добыче изумрудов. В мире всего два главных места разработки изумрудов. Один из них — в Советском Союзе, на Урале, восточнее Свердловска. Второй — в Мусо, в Колумбии — это примерно шестьдесят миль северо-восточнее Боготы.

Я кивнул.

— Кажется, я начинаю понимать.

— Да… Еще до моего приезда в Колумбию Мартин покупал контрабандные изумруды. Он получил довольно солидное наследство в Британской Колумбии и продал его, чтобы покупать необработанные изумруды. Он тратил большую часть своего, а затем и моего жалованья на их покупку.

— Их контрабандой вывозили рабочие?

— Да, хотя меры против этого принимались драконовские. Рабочих рудников почти ежедневно проверяли с помощью рентгеновских лучей, чтобы они не глотали камни. Можно представить, какую дозу облучения они получали. Они мало чем отличались от рабов. Но всегда найдутся несколько человек, которые рискнут. Камни таки уплывали.

— А ваш Мартин их скупал.

— Только хорошие, только самые лучшие… Он и платил за них хорошо. Он хотел иметь камни, но не хотел дурить рабочих.

— Ну прямо святой…

— Осторожнее в выражениях, сукин вы сын.

— Продолжайте.

— Мартин был очень осторожен, но шила в мешке не утаишь.

— Верно… Некоторые бедные рабочие с рудников стали вдруг швыряться направо и налево деньгами.

— Да.

— А теперь все эти изумительные камешки лежат на дне Атлантики.

— Да.

— И вы намерены их достать.

— Да.

— Почему вы сбежали из больницы? Почему вы прячетесь?

— Ходило много слухов о Мартине, о том, чем он занимался. Должно быть, вы знаете о торговле наркотиками в Колумбии — кокаином и марихуаной, и о людях, которые этим промышляют. Однажды была предпринята попытка похитить Мартина в Боготе. А позже, в Картахене, когда мы готовили «Буревестник» к отплытию, заметили, что вокруг околачиваются разные психопаты и темные личности, выжидая момент. Мы это понимали и отчалили от пристани среди ночи, взяв курс совсем не туда, куда говорили… Но факт остается фактом: есть люди, которые знают об изумрудах, причем это далеко не лучшие представители человечества… И они читают газеты. Они решат, что эти камни у меня, что я спасла их во время крушения или по крайней мере что я знаю, где они находятся. Как вы думаете, что эти люди могут сделать за изумруды, которые стоят миллион долларов?

— Вероятно, вы правы.

— Охотники уже могли появиться в больнице этим утром.

— Сейчас почти четыре часа, — сказал я. — Я устал, малость перебрал, и у меня такое ощущение, что я всю ночь читал комиксы… Поговорим завтра. Я лягу здесь на диване, а вы в спальне.

Она еле заметно улыбнулась.

— Вы ненамного старше меня, а у вас начинают выпадать волосы. Вы знаете об этом?

Глава восьмая

На следующее утро ко мне подошел бухгалтер и бросил на стол запечатанный конверт. Он загадочно ухмыльнулся и медленно направился в свой офис.

Я взял конверт и поднес его к свету. Дженни повернулась в кресле и стала с любопытством наблюдать за мной.

— Сегодня что — день выплаты жалованья, Дженни?

— У тебя.

— Ах, вот как. — Я вскрыл конверт, посмотрел на цифры чека — нет никакого выходного пособия — и затем прочитал официальное сообщение об увольнении.

Дженни начала смеяться и долго не могла остановиться. Наконец, вытирая влажные щеки, сказала:

— Ой, Дэн, мне так жалко, что ты уходишь. Теперь здесь будет мрачно, как в морге.

— Что, напечатали заметку о ресторане?

— Всю до слова, до запятой. Весь тираж ушел и был почти распродан, когда заметили.

— И был помещен портрет Ланса перед обзором?

— Да, все как обычно, под обычным аншлагом «Дело вкуса». — Дженни снова разразилась смехом.

Пока она смеялась, я стал расчищать свой письменный стол: убрал золотое вечное перо, которое никогда не писало, трубку и кисет с табаком, скобу, которую я купил для яхты, но по ошибке притащил сюда.

— Ты не слишком огорчен, Старк?

— Нет, я рад. Я потерял остатки уважения к этим людям, после того как они уволили меня.

Я сложил свое барахло в сумку и встал.

— Дженни!

Она выжидательно смотрела на меня.

— Ты не считаешь, что нарушено мое право внести предложения по улучшению?

Я зашел в бар под названием «Пещера пирата» и сел неподалеку от привязанной цепочкой, весьма нервной обезьяны, которая приходила в ярость от того, что хотела укусить меня, но достать не могла. Я выпил подряд три кружки отвратительного пива, прикидывая, во что мне обойдется возможное морское путешествие. У меня были кое-какие деньжата в банке, и если я еще продам «корвет»… Ну а коли этого не хватит, некоторую сумму могут одолжить родители.

Временами мне становилось жутковато от мысли, что выходить нужно в открытый океан. Раньше я никогда не плавал дальше чем от Майами до Бимини. Я спрошу ее… Еще одно пиво, затем я вернусь домой и — ей-богу! — спрошу ее. Я опасался, что она скажет «да», но не меньше боялся и ее «нет». Как-никак это могло бы стать настоящим приключением, хотя, возможно, и безрезультатным. Я перестал верить в возможность приключения примерно тогда же, когда окончательно выбросил из головы сентиментальные мысли о любви… Кроме пива, я заказал еще двойное виски. Конечно же, я должен рискнуть. Решающий момент, поворотный момент.

Кристин Терри сидела за кухонным столом, отхлебывала кофе и курила. Под глазами ее была чернота. Я обратил внимание, что уголки рта ее были опущены книзу — не слишком сильно, это выглядело даже привлекательно, но тем не менее именно так она могла бы выглядеть в старости, будучи чем-то огорчена.

— Я полагаю, что ты не в силах смотреть на воду, если ее больше, чем в ванне, — сказал я.

Кристин не ответила; она с презрением относилась к вопросам, единственной целью которых было вызвать ее на разговор, спровоцировать ее реакцию.

Я достал из холодильника бутылку пива и сел напротив нее. Через незашторенные окна в комнату лился яркий солнечный свет.

— Ты имеешь представление о том, в каком месте затонул «Буревестник»?

— Нет, — отозвалась она. — Никакого.

— Я спрашиваю потому, что у меня есть яхта. Мы могли бы отправиться на поиски твоих изумрудов.

Некоторое время она изучающе смотрела на меня, словно просвечивая, вглядываясь, по всей видимости, глубже, чем человек способен вглядеться в себя сам.

Наконец сказала:

— Я знаю, где лежит «Буревестник». Там был маяк.

— Но ты ведь сказала Дугу, что маяка на рифе не было.

Она промолчала, видимо, не теряя надежды, что я самостоятельно осознаю глупость всего сказанного.

— Ну да, ты, конечно, не хотела…

— Маяка на том месте, где затонул «Буревестник», не было. Но мы видели маяк за тридцать минут до этого.

— А какой? Проблесковый, непрерывно горящий, мигающий?

— Проблесковый.

— А ты помнишь интервалы?

— Да, конечно.

— Господи, так тогда мы можем поискать на морских картах. Ты знаешь курс «Буревестника», когда появились огни маяка?

— Да, знаю… И знаю местоположение маяка.

— А что касается времени… Ты уверена, что прошло полчаса?

— Плюс-минус несколько минут.

— Конечно, будет непросто определить место по этим данным, но, черт побери, шанс есть!

— Твой парусник в порядке? — спросила Кристин.

— Да. Он маленький, но вполне исправный и надежный.

— Ты много на нем плавал?

— Всего ничего.

— А с астронавигацией знаком?

— Прошел курс. Знаю теоретически, но никогда не применял на практике.

— Сколько времени понадобится, чтобы подготовить твой парусник к выходу в море?

— Я готовился отправиться в большое плавание с того момента, как три года назад купил его. Просто никак не мог собраться с духом, чтобы пуститься во все тяжкие.

— А сейчас собрался с духом?

— Да.

— Уверен?

— Да, черт побери!

— Так за какое же время мы смогли бы подготовить судно к плаванию?

— Примерно за месяц, я думаю. К тому времени здоровье твое поправится, наладится погода. Мы могли бы приурочить плавание к спокойному сезону в промежутке между весенними штормами и тропическими циклонами.

— А быстрее нельзя отправиться?

— Нет, это невозможно.

— Жители Центральной Америки охотятся за черепахами на коралловых рифах. И, если они наткнутся на «Буревестник»…

— Три недели!

— Мне оставаться пленницей до нашего отъезда?

— Мы можем перегнать судно в Майами и обосноваться в тамошней марине. А ты перекрасишь волосы или купишь себе парик — словом, замаскируешься. Твои фотографии, опубликованные в газетах или показанные по телеку, были никудышные.

— Хочешь половину?

— Половину?

— Половину изумрудов.

— Что? Нет, Кристи, нет, они твои. Их заработали вы с мужем. Если хочешь, ты можешь оплатить наши расходы, когда продашь их. О'кей? Что скажешь на это? Так и порешим?

— Как называется твой парусник?

— «Херувим».

— «Херувим», — повторила Кристин и улыбнулась. До этого она все время была очень печальной и неулыбчивой, поэтому ее улыбка показалась прямо-таки ослепительной. — Лады. — Она протянула руку.

Я ощутил тонкие косточки и сухожилия ее руки и пожал ее настолько осторожно, словно держал раненую птицу.

Глава девятая

Я снял стапель для парусника в маленькой марине в Корал-Гейблз, к югу от Майами. Мы провели на судне несколько ночей исключительно целомудренно, а затем я нашел поблизости однокомнатную квартирку с кухонной нишей, где мы готовили пищу, ели, разбирали горы купленного снаряжения и провизии. Кристин стала спать в квартире, а я каждый вечер возвращался на судно, измученный дневными заботами, терзаемый опасениями, ибо ночами мне снились жестокие штормы, пробоины в борту, которые невозможно заделать, агрессивные киты, коварные рифы и огромные носы танкеров, надвигающихся на парусник. Ночью я вполне осознавал свою неопытность, сомневался в своих знаниях и в том, что я достаточно хороший моряк, чтобы пускаться в такое путешествие.

Как ни странно, Кристин, с которой море обошлось в высшей степени жестоко, излучала спокойную уверенность и бодрость. Если она когда-либо и возвращалась в мыслях к своей кошмарной одиссее, вслух о том не говорила; и если допускала возможность снова пережить нечто подобное, то тщательно скрывала это.

Обычно по вечерам мы вели беседы за бутылкой вина. Кристин была словоохотливой и оживленной, когда мы касались нейтральных или абстрактных тем — книг, музыки, политики, современных течений, но сразу становилась какой-то отрешенной и замкнутой, если разговор заходил о ней.

— Я не хочу, чтобы меня знали, — объясняла она. — Ведь это все равно что маленькая смерть, если тебя полностью узнают и поймут. Разве не так?

Я отвечал, что так не считаю.

— Люди хотят все знать друг о друге, потому что это знание дает власть. Мы зверски любопытны, изо всех сил стараемся узнать другого, а потом разочаровываемся и теряем к нему интерес… И бросаемся на поиски другой души, чтобы поступить с ней так же.

Я признал, что это верно, но далеко не всегда.

— Я не отношусь к эмоциональным вампирам, — сказала она. — И не люблю людей этой категории.

— Вроде меня?

— Я пока что ничего не могу сказать о тебе. Не знаю.

Она была со странностями. Мне казалось, что выпавшее на ее долю суровое испытание сделало ее несколько эксцентричной.

Я медленно, но верно готовил судно к путешествию, однако дел еще оставалось невпроворот — купить, отремонтировать, разместить. «Херувим» был на некоторое время отбуксирован, и его дно покрыли двумя слоями противообрастающей краски. Я купил подержанный флюгер и приспособил его для работы на судне. Снял размеры и заказал мастеру штормовой парус. Пригласил механика отладить двигатель и посоветовать, какие запчасти и инструменты следует приобрести. Сделал профилактику системы электрообеспечения. Приобрел глубиномер, установил топовый огонь, долго искал и наконец приобрел не новый, но очень хороший секстант, купил морские карты и справочники, аппарат для погружения с запасными баками и небольшой компрессор.

Кристин покупала продукты, в основном в консервных банках, и загружала камбуз. Опираясь на свой опыт, она вносила существенные поправки в перечень того, что необходимо для путешествия.

Она пресекла мои попытки соблазнить ее, и однажды ночью, когда я был под градусом и излишне настойчив, заявила, что ее, попросту говоря, секс не интересует. Во всяком случае сейчас. И скорее всего — надолго.

— О'кей.

— Я не понимаю, почему ты хочешь меня, — сказала она. — Я худая как палка. Кожа да кости, а плоти не больше, чем у двенадцатилетней девочки.

— Меня влечет не плоть, а ты сама, Крис.

— Собственническое чувство. Желание застолбить свой участок?

— Дьявольщина! Ну и метафора!

— Дэн, дай мне время. Ладно?

Кристин уже не была «худой как палка». Она ела небольшими порциями по пять-шесть раз в день, потребляла много углеводов и к моменту нашего отплытия набрала девять фунтов.

Несмотря на внешнюю холодность и декларированное равнодушие к сексу, она была женщиной весьма чувственной: любила вкусно поесть, выпить вина, ей нравилось плавать и загорать на солнце, и мне довелось однажды увидеть, как она, закрыв глаза, водила ладонью по шелковой блузке, которую я ей купил. Она гладила предметы, познавая их на ощупь.

Однажды, вернувшись с рынка, я увидел, что Кристин разговаривает с черноволосым широкоплечим мужчиной моих лет. Они стояли на пирсе недалеко от «Херувима». Мужчина отчаянно жестикулировал: видимо, сердился. Кристин качала головой. Мужчина резко повернулся и ушел. Поравнявшись со мной, он бросил на меня свирепый взгляд.

— Это что за тип? — спросил я.

— Религиозный фанатик. — Она бегло улыбнулась. — Призывает меня покаяться в грехах перед вторым пришествием Христа.

Провизия была закуплена, баки для горючего и воды заполнены, и не оставалось ничего иного, кроме как выйти в океан.

Мы выпили бутылку шампанского в каюте судна. Удобства были не ахти какие: койки, стол, камбуз, рундуки, гальюн — все сконцентрировано и спрессовано в плавающей калоше.

— Завтра пятница, — заявил я. — Я не суеверный, но не намерен отплывать в пятницу.

— Я не суеверна, — сказала Крис, — но я трижды перекрещусь, если рассыплю соль.

— Я не суеверный, но я готов убить любого черного кота, который имеет несчастье перейти мне дорогу.

— Дэн, ты не жалеешь, что мы все это затеяли?

— Нет. Мир снова повернулся острыми углами, какой-то неожиданной, таинственной стороной. Что я хочу сказать? Я купил это судно пару лет назад по непонятной прихоти. Несколько недель назад один из репортеров газеты оказался в отлучке, и меня направили в док, куда прибыла «Калиопа». Там была ты. Там оказался я. И вот теперь мы плывем к твоим камешкам.

Она кивнула.

— Да, так обычно и бывает. Кусочек с кусочком — и образуется нечто новое, как в калейдоскопе. Ты пошевелишь калейдоскоп в одну сторону — и узор изменится. А восходит это к тысячам лет назад, когда нас не было на свете, и это не кончится, пока мы не умрем. Да и тогда все будет продолжаться для других людей. Я имею в виду, что наше влияние сохранится, по крайней мере некоторое время.

— Верно. Философия новичка, но так и есть.

— И значит?

— Значит, завтра мы начинаем путешествие на край света.

Часть вторая В океане

Глава десятая

Мы вышли из бухты до рассвета, вместе с отливом. Утро было душное и тихое. На западе над горизонтом висел рогатый месяц. Я не стал ставить паруса. Мы поднимем их, когда подует настоящий ветер. А пока придется терпеть грохот и вонь работающих дизелей. Горючего у нас хватит на триста пятьдесят миль. Сейчас важно уйти от оживленных путей и взять курс к Мексиканскому заливу.

Накануне вечером я нанес на карту маршрут, согласно которому мы берем курс на юг, а затем поворачиваем к востоку и через пролив Лонг-Ки попадаем в Мексиканский залив. После этого идем на запад, к Маркизам, затем на юго-запад — этот отрезок выглядел весьма длинным и пустынным, здесь на карте не значилось ничего, кроме обширного трапециевидного голубого пятна.

В Лонг-Ки мы остановились в марине и, пока шло пополнение баков горючим, устроили поздний завтрак в ресторане. Откуда-то набежали клубящиеся облака, и капли дождя застучали по окнам.

— Ты не хочешь остаться здесь на ночь? — спросил я у Кристин.

— Нет-нет, какой смысл? Если нас способен напугать даже пустячный дождик…

Кристин, как и обычно, была спокойной, в ее хрипловатом голосе не слышалось и признаков волнения, хотя глаза казались непривычно большими и сияющими.

— Открытое море не будит никаких неприятных воспоминаний? — спросил я.

— Что? А-а, нет… Хотя, может, самую малость… Но совсем не так, как я предполагала.

— Когда ты собираешься сообщить мне подробности о гибели «Буревестника»?

— Ну, предположим, когда мы достигнем восемьдесят первого градуса западной долготы. А что?

Я пожал плечами.

— О'кей. Я надеюсь, у нас есть необходимые карты и оборудование?

— У нас есть все необходимое.

— Мне бы хотелось, чтобы ты доверяла мне, Кристин.

— Я и доверяю. Я доверяю всем.

Почти весь день шел дождь. Мы сидели в кубрике, пили горький кофе из термоса и обсуждали, что еще необходимо срочно сделать. Кристин беспокоило, что я не приготовил дополнительный мешок с провизией. Взятых запасов хватит на несколько спартанских завтраков, заявила она, но их явно недостаточно, чтобы выжить на море. Я ответил, что вовсе не намерен терять свою яхту, что был чертовски занят, и потом — почему она самане занялась этим, вместо того чтобы лениво загорать на солнце? Она эксперт по выживанию, ей и карты в руки.

Косой дождь с силой вонзался в поверхность воды, взбивая белые барашки. Правая рука и плечо занемели оттого, что приходилось удерживать в течение многих часов вибрирующий румпель. Холодные капли дождя скатывались за шиворот.

Кристин начала допытываться, почему я не купил радиоприемник с передатчиком. Я сказал, что не мог позволить себе подобной роскоши. Она поинтересовалась, во что я оцениваю свою жизнь.

Кристин была недовольна тем, что я не приобрел ножницы для резки проволоки: вдруг мачту снесет во время шторма и нам придется обрезать ванты и оттяжки? Я ответил, что не желаю слышать о потере мачты; капитан имеет кое-какие права, и одно из них — право отрицать реальность.

Все это походило на репетицию будущей семейной жизни.

— Ты ленив, — говорила она.

— Ты неврастеничка, — парировал я.

Морское приключение превращалось в кухонную склоку.

— Ты неразумен.

— Ты строптива.

Вскоре после полудня подул легкий попутный бриз, и я с огромным облегчением выключил двигатель и поднял грот и бом-кливер. Волны были высокие, кипящая зыбь била в борта. «Херувима» швыряло с боку на бок и взад-вперед. Ветер все крепчал, и я вынужден был заменить бом-кливер на рабочий кливер, зарифить грот, опустить рабочий кливер и поднять штормовой.

Море было по-настоящему бурным, металлически серую поверхность его оживляли гребни пены.

Кристин стояла за румпелем. Я вернулся в кокпит и сказал:

— Может, нам перейти на сменную систему? Скажем, дежурить по четыре часа?

— Великолепно.

— Первая смена будет короткой. Ты будешь стоять до шести часов.

— До восемнадцати, — поправила она. — Тебя не тошнит?

— Нет, черт возьми! Я не подвержен морской болезни.

Она терпеливо выслушала мои инструкции, еле заметно улыбнулась, кивнула, а потом сказала:

— В этом деле я разбираюсь лучше. Иди спокойно вниз.

— Дай знать, если ситуация осложнится. Я попробую отладить рулевое управление в свою смену.

— Ради Бога, уходи!

Я закрыл за собой люк и спустился по сходному трапу. В каюте воняло дизельным дымом и виски — в одном из шкафчиков разбилась бутылка.

Кое-как я добрался до гальюна, где меня вырвало. Рвало основательно, до зелени, так, что на обратном пути я натыкался на торчащие предметы. С трудом забрался на койку. У меня не было сил даже заснуть, и я тупо думал о том, что интерьер маленького судна здорово смахивает на большой гроб. Мы попали в сильный шторм, и мой гроб качался с боку на бок, низвергался вниз и взлетал вверх. Воняло дизельным топливом, виски и блевотиной.

В шесть часов я вышел на палубу. В сумеречном освещении вид шторма ужасал. Ветер выл, словно стая волков, а волны то поднимались, то опускались, как водяные горы с гребнями белой пены, постоянно меняя картину стихии. Соленая водяная пыль смешивалась с дождем.

Я закрыл люк и пробрался в кокпит. Кристин сражалась с румпелем, навалившись на него всем телом. Я видел, что она здорово устала — и в то же время она была счастлива, она улыбалась!

— Я собираюсь повернуть судно, — крикнул я.

— А ты знаешь, как это делается?

— Надеюсь, а ты?

Она покачала головой.

— Я читал о этом, — пояснил я.

Она засмеялась.

Не знаю, чего было больше в этом — умения или удачливости, но так или иначе, Кристин развернула «Херувима» навстречу ветру, и движение сразу же замедлилось. Ветер в снастях стал голосить не так пронзительно, и под его напором нос судна медленно вращался, отгоняя «Херувима» назад со скоростью чуть более одного узла.

Мы спустились вниз, закрыли люк и сняли с себя мокрую и грязную одежду.

— Где мы находимся? — спросила Кристин.

— Точно не знаю, но воды вокруг предостаточно.

— Ты все еще болеешь?

— Я вовсе не болел.

Она искоса взглянула на меня.

— Я чувствую себя лучше.

— Есть-то ты можешь?

— Упаси Бог! Да разве можно сейчас что-то приготовить?

— Утром я сделала жаркое и поставила его в вакуумную камеру.

— Я не могу есть. А ты давай.

— Чуть позже, — сказала она. Она забралась в свою койку, а я, балансируя, двинулся вперед, заткнул тряпьем подтекающие отдушины, добрался до электрического рубильника и включил ходовые, топовые огни и две лампочки внутри. Затем полез на свою койку. Маленькая душная колыхающаяся гробница… Я смотрел на лампочку над головой, которая выписывала в воздухе восьмерки.

— Крис!

— Да?

— Тебе это нравится? Мне кажется, что нравится.

— Наверное… Да.

— Боже мой!

Я взял портативный радиоприемник и нашел станцию, которая транслировала из «Метрополитен-опера» «Богему». Положив приемник на живот и, придерживая его рукой, стал слушать музыку. «Херувима» качало и швыряло, предметы в шкафчиках колотились о стенки и друг о друга, рангоуты скрипели, а ветер над палубой брал самые высокие ноты. Я не был большим любителем оперы, но в этот вечер слушал ее с удовольствием, как благодарный поклонник: здесь, среди разгулявшейся дикой стихии, она показалась мне чем-то дорогим и прекрасным, хотя была частью цивилизации, к которой я всегда относился с долей презрения.

Я заснул в перерыве между вторым и третьим актом, а проснувшись, в нескольких футах от себя увидел Кристин, жадно уплетавшую дымящееся жаркое. Мы встретились глазами, но снова зазвучала музыка, И я отвернулся.

Глава одиннадцатая

На следующий день к полудню погода значительно улучшилась, и пять с половиной суток мы наслаждались безмятежным плаванием под парусами, стабильно продвигаясь вперед со скоростью пять узлов. Море было светлое и голубое, как пламя горящего газа, там и сям эту голубизну оживляли жемчужные барашки. Погоняемые пассатами летучие облака скользили вслед за своими тенями на воде. И если бы не ветер, жара была бы невыносимой.

Я занялся рулевым управлением и наконец отрегулировал его. Теперь мы освободились от тирании румпеля, хотя и соблюдали поочередное четырехчасовое дежурство. Я предпочитал заполночные вахты, когда остаешься на палубе один на один с созвездиями, плеском волн и бескрайностью океана.

По природе я неорганизованный человек и, зная эту слабость, установил для себя суровый режим: каждое утро в одно и то же время я откачивал трюмную воду, считая количество движений поршня; делал полный обход судна в восемь утра и в четыре ночи, проверяя все визуально и на ощупь; запускал ежедневно двигатель, чтобы подзарядить батареи; регулярно осматривал паруса; вел судовой журнал; измерял скорость, а также делал записи в личном журнале; по нескольку часов занимался астронавигацией, чтобы избавиться от неуверенности.

Кристин уже знала основы счисления пути и жаждала заняться астронавигацией. Мне не очень хотелось тратить время на ее обучение, но она настояла (возможно, опасаясь, что окажется беспомощной, случись что со мной) и превратилась в весьма сообразительного и прилежного студента. Она читала и перечитывала справочник, решала практические задачи, работала с секстантом, пользовалась логарифмическими таблицами и тщательно прорабатывала теорию. На третий день она отметила местоположение «Херувима» в двухстах милях от сделанной мной карандашной отметки на карте; на четвертый день разница составила всего семнадцать миль; на шестой день, когда я подал сигнал небольшому грузовому судну и горел желанием узнать, куда к черту нас занесло, она ошиблась всего на пять миль. Я ошибся на три мили и пришел к выводу, что мы оба весьма преуспели в астронавигации. Это позволяло с большей уверенностью думать о предстоящем плавании по мелководью.

Мы отлично питались, пока на седьмой день не кончились запасы льда. До этого у нас в меню были свежие бифштексы и птица, салаты, изысканные коктейли, холодное пиво, охлажденные вина. Однажды я поймал острогой большую корифену на двенадцать фунтов, и мы в обед и вечером ели рыбные бифштексы. Кристин заметно поправилась, у нее округлились бедра и груди, и до нормы ей оставалось набрать каких-нибудь восемь или десять фунтов. Лицо перестало быть угрожающе худым, тело приобрело густой коричневый загар, волосы стали блестящими.

Нам мало приходилось общаться. Мы оба спали по восемь часов, которые слагались из двух четырехчасовых отрезков; как правило, когда она находилась на палубе, я был внизу, и наоборот.

Ели мы вместе, обычно сидя в кокпите, слушая магнитофонные записи, а вечерами перед ужином выпивали по паре бокалов вина и играли в шахматы.

Я научил ее играть, когда мы стояли в Корал-Гейблз. Она была талантливая ученица и обладала неукротимым стремлением к победе. С десяток партий я выиграл легко, затем мне приходилось попотеть, чтобы обыграть ее, а к началу нашего путешествия мы играли практически на равных. У нее был весьма цепкий, логический шахматный ум, способный к абстрактному мышлению, и в то же время он был созидательный, комбинационный. Ее стиль игры отличался не сразу распознаваемой агрессивностью. Она расчетливо управляла своими силами, парируя то одну, то другую угрозу, а затем, почувствовав силу, начинала наступление по всему фронту. Оно было сокрушительным.

После памятного штормового дня мы больше не ссорились, но я не могу сказать, что все у нас шло гладко; порой мы обращались друг к другу с нейтральной вежливостью, как двое едва знакомых постояльцев, живущих в одном пансионе.

Как правило, Кристин оставалась молчаливой, серьезной, самоуглубленной, и если бы не ее разительные успехи в шахматах и астронавигации, она могла бы показаться не слишком умной. Возможно, это объяснялось тем, что она была всецело погружена в процесс выздоровления.

Глава двенадцатая

В шесть часов утра меня никто не разбудил заступать на вахту, и я проспал до восьми. Впервые за целую неделю «Херувим» стоял неподвижно среди океана. В тишине слышалось лишь слабое поскрипывание снастей.

— Крис!

Молчание.

— Кристин!

Главный люк был открыт; она должна была слышать меня.

— Кристин! — уже изо всех сил заорал я.

Я выбрался из своей койки и по сходному трапу вскарабкался в кокпит. На палубе ее не было.

— Кристин!!!

Я быстро окинул взглядом на редкость спокойный океан — хрустальное зеркало, которое еле заметно колыхалось. Голубая вода, голубое небо — ослепительная голубизна. В воде виднелось отражение «Херувима», удивительно точное и четкое, если не считать смазанных еле заметной рябью линий.

Я бросился вниз и вперед, отдернул штору на полубаке. Никого. Уж не упала ли она за борт до того, как установился штиль? Возможно, она кричала, но я не слышал, когда судно двигалось. Я понесся на корму. Самоубийство… Она была все время в раздумьях, казалась отрешенной — ведь она потеряла мужа, очень страдала.

Я вернулся к входному трапу, поднялся наверх, снова осмотрел океанский простор. Ничего… ничего… ничего… а это что? Вон там, в семидесяти ярдах — что это? Водоросли, бревно, рыба, черная голова?

Я схватил бинокль и навел его на непонятный предмет. Так и есть. Она плавала лицом вниз в воде. Мертвая. Конечно же, мертвая… И вдруг она подняла голову. На лице у нее была маска. Она перевернулась в воде, взглянула в мою сторону и поплыла к судну.

Что мне делать — спускаться вниз и хватать ружье? Или запустить двигатель и направиться к ней? Для этого нет времени. Я вглядывался в воду, которая переливалась всевозможными оттенками — от серо-стального и индигового до пурпурного и черного.

Кристин плыла быстро и безо всякого напряжения — она была в ластах.

— Ты меня перепугала до смерти! — крикнул я.

Она не услышала.

— Господи, дурочка набитая… ненормальная…

По забортному трапу, которого я в панике не заметил, она поднялась на судно, сняла маску, провела пальцами по мокрым волосам, широко улыбнулась и проговорила:

— Какое славное утро! Поплавать — все равно что полетать во сне.

— Ты меня до смерти перепугала! — сказал я.

— Каким образом?

— Ты еще спрашиваешь! Ведь ты пропала!

— Нет, я не пропадала. Я плавала — вон там. — Она сделала пару шагов, переваливаясь как утка, села рядом и сняла ласты. Ее бикини было сделано из однотонной полупрозрачной материи.

— А акулы? — напомнил я. — Ты была далеко от судна. Ты бы не успела доплыть до яхты, если бы вдруг появилась акула.

— Но здесь очень мало акул, — с искренним недоумением сказала она. — Люди думают, что океан нашпигован ими, как хлеб изюмом. За девятнадцать дней на плоту я видела всего двух акул.

— Я спал. Паруса были подняты, рулевое управление не застопорено… Судно могло пуститься в плавание самостоятельно.

— Вон, смотри, — сказала она, показывая вперед. Я увидел, что кливер зарифлен. — Смотри сюда! — Она махнула рукой в сторону безоблачного лазурного неба. — И посмотри на себя, дурачок!

И, запрокинув голову назад, рассмеялась. Кристин, которая обычно была столь скупа на улыбки, сейчас смеялась от всей души.

Все еще продолжая улыбаться, она поднялась и взяла меня за руку.

— Я решила: я хочу, чтобы мы стали любовниками.

Мы спустились вниз и оставались там до обеда. Как я и предполагал, она оказалась до чрезвычайности чувственной и возбудимой и на удовольствие иной раз реагировала как на боль. Она и в сексе была самоуглубленной, почти целиком ушедшей в себя.

После этого мы ели сандвичи с сыром и пили теплое пиво, затем разложили на палубе морские карты и стали изучать их.

Море по-прежнему оставалось безмятежным и походило на бескрайнюю поверхность расплавленного металла, однако кое-где стали появляться облачка, которые поднимались над горизонтом на востоке, скользили по высокому своду неба и исчезали за западной линией горизонта.

Мы обогнули западную оконечность Кубы, вошли в Юкатанский пролив и теперь находились где-то поблизости от места, где Кристин была подобрана и спасена.

— Вот ты видела проблесковый свет. За тридцать минут до того, как «Буревестник» разбился, — сказал я. — Каков был интервал?

— Был не проблесковый, а мигающий свет.

— Но ты же говорила — проблесковый.

— Да, говорила. Разве ты не можешь понять, почему я врала? Все, что у меня осталось в этом мире, — это знание места, где разбился «Буревестник». Почему я должна была сказать тебе правду?

— Эта правда мало что проясняла.

— Я вообще ничего не хотела прояснять.

— О'кей. Тогда дай мне интервалы вспышек, пеленг маяка по компасу и компасный курс «Буревестника» в тот момент.

— Я уже все сделала, — ответила она. — Я определила это, когда мы были во Флориде, вскоре после того, как ты купил карты и лоции. Я знаю, где находится «Буревестник».

— Черт возьми, так скажи мне тогда!

Она порылась в картах, отобрала две из них, развернула и прикрепила какой-то лентой к противоположному сиденью. Одна из них представляла собой мелкомасштабную карту западной части Карибского моря от Белиза до Ямайки и от Ямайки до Панамы. Вторая была более крупномасштабной, составляла как бы часть первой и с большими подробностями изображала отмели Калаверы, Марии Магдалены и Нативити. Обе карты были выдержаны в голубых тонах разных оттенков, с нанесенными изобарами — точечными и пунктирными линиями с изображением глубин; темно-синий цвет означал глубину более трех тысяч морских саженей, синий — менее трех тысяч, светло-синий — менее тысячи и так далее, до бледно-голубого; точками были оконтурены места, которые поднимались над водой в момент отлива.

Я приложил стрелки своего компаса к карте: отмели Калаверы и Марии Магдалены были приблизительно параллельны друг другу, их разделяли девятнадцать миль; отмель Нативити была северо-западнее и находилась примерно в двадцати пяти милях от северных оконечностей двух других.

— Ты, конечно, наврала и про то, что от маяка плыть тридцать минут.

— Да, — кивнула она.

— Ты увидела мигающий свет здесь, на отмели Калаверы. Ваше судно находилось здесь, — я постучал пальцами по карте, — возле отмели Нативити.

— Верно.

— Я думаю, должен быть маяк и на Нативити.

— Там его нет.

— Кристи, нам бы следовало купить более подробную карту этого участка.

— Не было, — ответила она. — Я спрашивала в Майами.

Некоторое время я изучал карту. Отмель Нативити была вытянутой формы, с тремя крохотными рифами в самом центре. Глубина отмели колебалась от нуля до двенадцати морских саженей в момент отлива. На отмели Калаверы и Марии Магдалены претендовал Гондурас, что было достаточно нелепо: суши там не хватило бы даже для футбольного поля.

Я измерил стрелками компаса протяженность отмели Нативити и определил, что она составляет около пяти морских миль, ширина нигде не превышает трех миль и почти вся она находится под водой. Весьма обширная площадь, чтобы искать небольшое суденышко.

— Дело выглядит нелегким, — заключил я.

— Я знаю. Но у нас уйма еды, воды и времени.

— Ты должна рассказать мне и другие подробности.

— Других подробностей нет.

— Все, что ты вспомнишь о той ночи… малейшую деталь.

Она медленно покачала головой.

— Ты не видела маяка на отмели Нативити. А землю видела? Какой-нибудь из этих трех рифов?

— Я не видела ничего в ту ночь, кроме бурунов… Они были везде, повсюду. Я даже не представляю, как плот их проскочил. Был только страшный треск и шум прибоя.

— Ну ладно… Посмотрим.

— Мы найдем его, — убежденно сказала она. — Непременно найдем!

— Еще один вопрос. Где на «Буревестнике» были спрятаны изумруды?

— В балластном киле. Свинцовый киль был отлит в Картахене вместе со стальным контейнером с изумрудами внутри. Затем свинцовый киль был прикреплен болтами к деревянному.

Некоторое время я молча смотрел на нее.

— Ты хочешь выпить? — спросил я наконец.

— А что произошло?

— Девять порций, а? Крис, ведь свинцовый балластный киль тридцатичетырехфутового парусника должен весить почти четыре тысячи фунтов.

— Нет, основной балласт «Буревестника» находился внутри. Свинец был лишь дополнительным балластом.

— Хорошо, но все равно можно говорить о восьмистах или о тысяче фунтов, если свинец служил лишь средством контрабанды. Как мы поднимем тысячу фунтов со дна?

— Я думала об этом. Наши рычаги — это «Херувим» и мачта, корпус — наша платформа, и мы…

— Погоди. Я никогда не считал тебя глупой. Задача в том, чтобы подвести «Херувима» к середине отмели, бросить якорь прямо над скалой и запустить лебедку. Вполне вероятно, что это окажется невозможным из-за того, что там слишком мелко… И еще один момент… Свинцовый киль — самая нижняя часть «Буревестника», и он мог первый натолкнуться на риф. Он может оказаться здорово поврежденным, как и цилиндр с изумрудами.

— К чему рисовать столько ужасов! — сказала Кристин. — Все будет хорошо вот увидишь.

Я отложил в сторону карты и навигационные инструменты. Либо Кристин не отдавала себе отчета в серьезности ситуации, что было не похоже на нее, либо она еще что-то утаивала и снова мне лгала.

Было жарко — свыше девяноста градусов^[3] при очень высокой влажности. Давление слегка упало, но затем стабилизировалось. Море искрилось и переливалось под ярким солнцем. По неловкости я уронил за борт отвертку и смотрел, как она по спирали опускалась все ниже и ниже, пока стальной стержень не превратился в блестящую точку, которая затем исчезла в глубине.

Мы немного поплавали, выпили по паре бокалов, снова поплавали, а когда опустились сумерки, поужинали в кокпите хлебом и холодной консервированной говядиной с оливками. Раскаленный красный шар солнца опустился в море, и на небосклоне появились Венера и Марс.

Я включил ходовые огни. Некоторое время мы сидели при красном свете нактоуза, притихшие и несколько погрустневшие, затем Кристин спросила:

— Почему мы здесь?

— Я задаю себе этот вопрос десять раз на дню.

— Нет, я имею в виду, почему мы дрейфуем? Почему не идем своим курсом?

— Потому что ждем попутного ветра.

— Ведь у этой штуки есть двигатель, правда же?

— Нам может понадобиться уйма горючего, когда мы будем толкаться возле рифов.

— Ты сегодня не подзарядил батареи.

— О'кей. Примерно час мы будем плыть в сторону юга.

Мы двигались к югу почти два часа, затем я остановил двигатель, и «Херувим» лег в дрейф.

Волнение началось где-то после полуночи, а спустя несколько часов задул северо-восточный пассат и понес нас к цели со скоростью четырех узлов.

К вечеру на десятый день нашего путешествия навигационные приборы показали, что мы находимся в пяти милях от отмели Марии Магдалены. С наступлением темноты мы увидели маяк. Кристин внимательно вглядывалась в него, отсчитывая про себя интервалы, пока я фиксировал вспышки с помощью секундомера.

— Вот он, — сказала на наконец.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

Глава тринадцатая

Первое, что мы увидели, приблизившись к отмели Нативити, были буруны на северо-восточной оконечности, подсвеченные восходящим солнцем. Периодически оттуда докатывался громоподобный шум. Туманная дымка и морская пена были розоватого оттенка и напоминали сахарную вату.

Мы спустили паруса и шли с включенным двигателем под прикрытием отмели. Кристин стояла впереди, внимательно наблюдая за изменением цвета воды, которая меняла оттенки в зависимости от глубины — от темно-голубых и молочно-зеленых до индиговых и темно-синих.

Я находился в кокпите, осторожно ведя судно и чертыхаясь. Передо мной лежали карты, а на глубиномере отсвечивались красные цифры: 51, 50, 49, 37, 35. На карте глубины указывались в морских саженях, а эхолот давал величины в футах, поэтому я вынужден был умножать их на шесть. Я хотел по глубинам точно отметить на карте местоположение нашего судна. Но полностью я картам не доверял. Здесь данные не будут столь исчерпывающи и точны, как, скажем, в бухте или на многолюдном побережье.

Кристин показала вправо, значит, еще ближе к рифам, и я на момент заколебался, но затем повиновался, и вскоре глубиномер показал внушающую трепет глубину 9. Под килем было не более четырех футов воды. Я мог явственно различить внизу грибовидные шляпки кораллов.

— Ты хочешь, чтобы мы разбились! — крикнул я.

Но затем глубина постепенно увеличилась. Когда она составила шестьдесят футов, я перевел двигатель на холостой ход и крикнул Кристин, чтобы она бросила якорь.

— Я сделаю кофе, — сказала она, идя к корме. — Ты голоден?

— Нет.

Я остался на палубе, поверил якорь, чтобы убедиться, что нас не сносит, после чего выключил двигатель. В наступившей тишине доносимый ветром шум прибоя стал громче и яростнее, напоминая артиллерийский огонь.

А чуть позже, когда дым от дизеля развеялся, я ощутил новый запах — крепкий запах земли и растительности. В двухстах ярдах росли пальмы, выглядевшие совершенно фантастично на фоне голубизны моря и неба. За ними, хотя и не особенно четко, виднелась белая линия прибоя.

Кристин вернулась на палубу с термосом и двумя чашками. Мы закурили и сели в кокпите.

— Здесь, кажется, вполне спокойно, — сказала она. — Мы с подветренной стороны самой опасной из отмелей, и если погода ухудшится, мы можем просто двинуться на запад.

— Я хочу бросить еще один якорь, а то как бы «Херувим» не сорвался, пока мы будем исследовать риф, — пояснил я и добавил: — Крис, буруны на юго-восточной оконечности выглядят очень опасными. Я не представляю, как нам удастся отыскать там «Буревестник», не говоря уж о том, чтобы поднять киль.

— Но сейчас отлив, правда ведь? А здесь имеются еще сизигийные приливы. При таком приливе прибой может быть очень маленьким.

— Я изучу снова таблицы приливов.

— В любом случае я не верю, что «Буревестник» затонул там. Конечно, я потеряла ориентировку той ночью, но помнишь, я говорила, что судно находилось не среди бурунов. Просто они были видны и слышны.

— Хорошо. Не думай, что я стараюсь охладить твой пыл. Просто пытаюсь реалистично смотреть на вещи.

Чуть позже я положил второй якорь в шлюпку, отплыл и бросил его. Когда я возвратился, мы устроили легкий завтрак, после чего Кристин занялась плаванием, а я стал устанавливать на шлюпке небольшой подвесной мотор и возился с этим до тех пор, пока не убедился, что шлюпка идет как положено.

Сам того не ведая, я начал понемногу разделять уверенность Кристин. Места здесь были живописные и уединенные, со множеством островов, которые ждали исследования, с водой цвета драгоценных камней, с рифами, кишащими рыбой, устрицами, омарами и креветками, с жаркими днями и индиговыми ночами — словом, именно так человек Севера мог представлять себе рай. К тому же существовал затонувший корабль, который предстояло найти, и затонувшие сокровища, которые нужно было поднять с глубины. Я чувствовал себя, как Гек Финн, только я находился в открытом океане со зрелой чувственной женщиной вместо Бекки. Я подумал, что эта жизнь, как и любая другая, может через какое-то время надоесть, но это будет еще не скоро.

Кристин захватила еду, и мы отправились на шлюпке изучать готическую архитектуру рифа. Шлюпка вместе с мотором имела осадку всего восемнадцать дюймов, но позволяло пробираться по лабиринту каналов через коралловые нагромождения и парапеты. Создавалось впечатление, что движешься по какому-то древнему призрачному городу.

Я вел шлюпку, следя за глубинами слева, В то время как Кристин вела наблюдения по правому борту. Вода была настолько прозрачной, что даже приблизительно оценить глубину было весьма трудно: детали были отчетливо различимы на глубине и пяти футов, и тридцати пяти.

Когда солнце поднялось над горизонтом достаточно высоко, оно как бы отгородило подводный мир пленкой света. Я направил шлюпку к самому обширному рифу, который находился в четверти мили. Вблизи он оказался не столь уж живописным: его площадь была меньше, чем стоянка для автомашин возле супермаркета, и на нем не было ничего, кроме песка да обломков кораллов, желтых водорослей, колючих кустов и полудюжины карликовых пальм, да еще на самом высоком месте возвышался ржавый маяк.

Мы обошли риф, пытаясь найти источник пресной воды. Такового не оказалось. Гнездящиеся на земле птицы выглядели удивительно ручными; они открывали клювы и поднимали головы, глядя на нас, вращали блестящими черными глазами, но улетать и не думали.

Маяк производил впечатление ржавой кучи хлама и походил на одно из таинственных сооружений, которые можно обнаружить вокруг старых шахт или во дворах близ железнодорожных станций. Он представлял собой цилиндрический монолит около шести футов высоты с толстой линзовой «головой», и, открыв люк, я увидел шестерни, рычаги, колеса и большой бак с горючим, который выдал сигнал «пусто», когда я постучал по нему. Пламя, когда оно горело, было не мощнее свечи, но линзы многократно усиливали мощность света.

— Похоже, он уже несколько лет не работает, — сказал я, закрывая дверцу.

Она молчала.

— Ты, наверное, думаешь, что если бы те сукины дети, которые должны следить за маяком, выполняли свои обязанности, все было бы иначе.

— Нет, — ответила она. — Я думаю о завтраке.

Мы позавтракали, усевшись у маяка и опершись о него спинами. В час прилива море было спокойное, если не считать редких шквалистых накатов с белесой, похожей на разлитое молоко пеной, которая с шипением исчезала.

После завтрака мы плавали, а затем занимались любовью на песке. Любовь наша всегда немного напоминала взаимный вандализм, своего рода психологический и физический поединок.

В течение следующих дней мы исследовали риф и наносили все больше и больше карандашных пометок на карту. Через неделю нами была изучена уже большая часть южной отмели.

Два других рифа были меньше первого. Островки постепенно формировались под воздействием ветра и океана. И казалось вполне возможным, что когда-нибудь на них обрушится страшный ураган, и все три острова перестанут существовать.

Погода оставалась благоприятной, если не считать двух сильных шквалов, налетевших после полудня. Благодаря устойчивым пассатам жара была вполне сносной, а ночами и ранним утром было даже прохладно.

Проходили дни, похожие друг на друга как две капли воды: с голубыми утрами и скользкой от росы палубой; знойными полуднями, когда мы ложились вздремнуть на одном из рифов или плавали в воде цвета экзотических фруктовых напитков; и тихими ночами, когда в небе мерцали звезды, а в темной воде плескалась, фосфоресцировала рыба.

Часто и довольно успешно я ловил острогой рыбу, Кристин собирала крабов и омаров в водоемах во время отлива и мидий в прибрежных скалах. Мы ели морские дары, запивая теплым вином или пивом. У нас кончились сигареты, но мы от их отсутствия не страдали.

Мы оба приобрели великолепный загар, а у меня волосы выгорели и пожелтели. Мы работали, плавали, ловили рыбу, ныряли, ели и пили, слушали музыку, ночами занимались любовью. Днем и ночью, бодрствуя или пребывая во сне, я постоянно чувствовал, что нахожусь на пороге великого открытия и что до него всего лишь несколько шагов.

Глава четырнадцатая

Место крушения «Буревестника» мы обнаружили совершенно случайно. Скорее даже яхта сама нам его указала. Без такого везения вряд ли мы сумели бы обнаружить судно, ибо покоилось оно как раз в зоне, которую мы изначально исключили из поисков.

Мы с вниманием относились к мусору и обломкам, которые плавали в море и время от времени прибивались к берегу. Ведь само судно было из дерева, к тому же оно содержало много утвари, способной держаться на воде. Однако нам удалось найти лишь несколько ничего не значащих мелких деревянных и пластмассовых обломков — их море могло принести откуда угодно.

Мы находились на самом обширном из рифов, отдыхая под пологом из паруса, три угла которого я прикрепил к пальмам. Самую жаркую и солнечную часть дня мы обычно проводили здесь: завтракали, выбирались поплавать в море, отдыхали, иногда спали.

В этот отчаянно жаркий день я лежа наблюдал за крупными, неуклюжими серыми птицами, плавающими в полумиле от северной — исключенной из поисков за неперспективность — части острова. Одна из них сделала попытку взлететь и как бы побежала по воде, медленно хлопая огромными крыльями. Однако отсутствие ветра не давало ей возможности подняться. Я наблюдал в бинокль за тем, как птица пробежала еще около пятидесяти футов, махая крыльями, уже почти поднялась, но затем шлепнулась в воду.

Кристин лежала рядом, прикрыв глаза тыльной стороной ладони.

Было похоже, что птица готовилась к новой попытке взлететь. И внезапно чуть левее птицы я увидел какой-то предмет, который на несколько футов выглянул из воды и снова скрылся. В первый момент я решил, что это клюв меч-рыбы или мерлина; однако затем предмет принял горизонтальное положение и взмыл на гребень волны. Весло!

— Крис! Вон он!

Кристин поднялась и села.

— Что такое?

— Беги к шлюпке и неси компас и карту! Быстро!

— Что ты увидел?

— Изумруды! Шевелись!

Я не опускал бинокль, боясь потерять весло из виду. Когда Крис вернулась, я быстро определил азимут, добежал до восточной части острова, поискал глазами весло, нашел его и определил азимут из этой точки; затем мимо нашего лагеря домчался до западной точки и сделал то же самое. Я хотел, чтобы для уменьшения погрешности, точки, из которых велось наблюдение, были бы расположены как можно дальше друг от друга.

Мы разложили карту, и я провел три прямые линии, соответствующие градусам азимута; «Буревестник» должен лежать там, где линии пересекались. Во всяком случае, близко от этого места. Теперь мы сможем найти его.

Отныне оптимистом стал я, Кристин же проявляла сдержанность.

— Это невозможно, — заявила она. — «Буревестник» плыл на север. Он должен был разбиться у южной части отмели.

— Нет, он прошел мимо… Взгляни на глубины, указанные на карте. «Буревестник» прошел между этим и этим рифом — видишь пролив? А вот здесь — видишь? — он сел на риф. Ему бы еще тридцать футов пройти — и все было бы отлично… Ему самую малость не хватило везения.

Кристин некоторое время изучала карту.

— Здесь глубина очень резко увеличивается. Пятьдесят морских саженей — триста футов… Как мы сможем нырнуть так глубоко?

Я ткнул пальцем в карту в тех местах, где значились небольшие цифры — пятерки, семерки и девятки.

— Нет, он вот здесь. Ты ведь сама рассказывала, как быстро он затонул. Помнишь? Ты говорила, что было такое впечатление, будто треснул весь каркас судна… Вы едва успели надуть плот. «Буревестник» здесь, ей-богу!

Тогда Кристин кивнула. И медленно улыбнулась.

«Буревестник» находился на глубине восьми морских саженей — около пятидесяти футов. Мы плавали в масках, изучая место крушения, пока не стало темнеть. Яхта лежала на правом борту. Мачту, сломавшуюся, по всей видимости, в самом начале столкновения с рифом, не унесло — она была опутана винтами и оттяжками. В днище зияла пробоина, где нашли приют моллюски и водоросли.

Мы вернулись на «Херувим». Было уже темно, когда мы покончили с делами, уселись на палубе со стаканами виски и стали наблюдать, как на небе там и сям зажигаются звезды, словно кто-то бегал по небу и поочередно включал небесные рубильники.

Я изрядно устал; я чувствовал, как моя загорелая кожа загрубела от соли и песка — и еще испытывал сожаление по поводу того, что мы обнаружили место последнего пристанища «Буревестника». Настроение мое резко изменилось. Виски подействовало очень быстро, и я меланхолично размышлял о том, что в поисках «Буревестника» было нечто донкихотское, присутствовала романтика, теперь же все сразу изменится. Поиски завершены, и жизнь наша меняется кардинально. Смещаются все акценты. Поиски превращаются в экономическое предприятие. Бескорыстию и невинности приходит конец. Мы больше не дети. Возвращается старый мир, где существуют понятия прибыли и ущерба, где дело есть дело и где оно лежит в основе всего и вся.

В каюте жарилась рыба, до меня доносилось шипение масла на сковороде. «Херувим» раскачивался на волнах, натягивая верповальный трос, который тихо поскрипывал.

Кристин подала рыбу, отварную картошку, хлеб и масло, последнюю бутылку вина.

Мы ели в молчании.

— Крис, — проговорил я, — давай уплывем отсюда на рассвете.

Она не ответила.

— Направимся в Панаму. Я там поработаю какое-то время, мы снова закупим провизию и снаряжение и через канал выйдем в Тихий океан. Галапагосы… Разве тебе никогда не хотелось побывать на Галапагосских островах? Морские игуаны, черепахи размером с «фольксваген», а какие птицы! У животных там нет врагов, и они все кроткие, как ангелы.

Она очень внимательно слушала, не спуская с меня глаз.

— А после Галапагосских островов с помощью пассатов — к Маркизам, островам Товарищества — Таити, Самоа, Фиджи, Австралия.

И еще я сказал:

— Оставь ты изумруды здесь. Это ведь всего лишь камни… К тому же приносящие несчастье. У них есть стоимость, но они не стоят того.

Мне показалось, что она кивнула, но я не был в этом уверен.

— Я думаю, мы уже что-то нашли… Почти нашли. Нет, это не богатство. Недавно я это почувствовал. Я пока не могу объяснить тебе, что это такое… Я обогнал тебя в понимании этого, но я знаю, ты догонишь меня. Мы почти вместе, почти свободны. И если мы уплывем от этих изумрудов…

Затем я смалодушничал и оборвал себя, отчасти опасаясь, что Кристин подумает, И хочу оказать давление на нее, отчасти потому, что высказываемые мной мысли шли вразрез со стандартами, которых мы, сами того не замечая, придерживались. И еще потому, что я был жадным: эти изумруды пробили брешь в моем характере.

Глава пятнадцатая

Я проснулся до зари и лежал неподвижно в темноте минут двадцать или тридцать, пока не зашевелилась Кристин.

— Проснулась? — спросил я.

— Вроде бы.

— Изумруды, конечно же, не в свинцовом киле, я правильно понимаю?

— Правильно.

— А где же?

— В рундуке под раковиной находится пятигаллонная канистра для моторного спирта. Изумруды в ней.

— Зачем же ты лгала? Опять?

— Я не доверяла тебе.

— А теперь в конце концов доверяешь?

— Да.

— Давай собираться. Скоро взойдет солнце.

Достигнув «Буревестника», я обернулся и посмотрел вверх, на морскую поверхность, которая находилась в пятидесяти футах. Солнечный свет, разлагаемый водяными линзами, превращался в линии, точки и пятна. И мне видно было дно нашей шлюпки и ее тень. Весла сейчас были убраны, и я их не видел.

Я подплыл к сильно накренившейся палубе «Буревестника», заглянул в иллюминатор. Бронзовый ободок был пока еще ярким, зато стекло покрылось слоем серо-зеленого ила. Внутри царил хаос: там плавали еле различимые предметы, на которые изредка падали отблески света, двигались тени, поднимались и опускались пузыри, поскольку гравитация была практически нулевой.

Я поплыл к главному люку. Передо мной появлялись и расступались стайки мелких ярких рыбок; по палубе полз свирепого вида краб с клешнями, поднятыми, словно руки у боксера; развернулась и нацелилась в меня носом солидного размера барракуда.

Моя маска слегка запотела у краев. Я слышал шипение при вдохе. Во время выдоха вырывались бесформенные пузыри и уносились вверх к поверхности. У меня было ощущение, что я нахожусь в шаре, середина которого светлая, а оболочка синяя.

По трапу я вполз в каюту. Здесь было сумрачно, бушевала метель белесых частиц; мимо меня пронеслась шустрая рыбешка. Мне не составило труда найти плиту, рундук под нею и в рундуке канистру для моторного спирта. Я потряс ее и услышал шорох внутри. Неужто все так просто?

Вернувшись в наш лагерь на рифе, я отвинтил крышку канистры, вылил спирт и высыпал камни. Прозрачные, с коричневыми прожилками, они походили на оплавленное зеленое бутылочное стекло. Большинство из них были весьма крупными.

Кристин вслух пересчитала их, сложила в одну кучку, затем пересчитала снова. Их было восемнадцать.

Она засмеялась и обняла меня. Я же не чувствовал себя счастливым. Она расцеловала меня и в порыве щедрости, которую я не мог ей простить, протянула мне три больших камня. Я принял их из ее рук и взял еще три из кучи.

— Моя доля, — сказал я. Мне не нужны были ее изумруды. Я хотел причинить ей боль.

И вот тогда я потерял ее. Проявленная мной жадность глубоко уязвила ее, я это видел. Она не могла понять меня, и я сам не мог понять себя.

Кристин сделала два погружения, чтобы достать кое-что из своих вещей. Мы вернулись на «Херувим» и позавтракали, не разогревая еду, в кокпите. Я вернул ей шесть камней, ничего не объяснив и не извинившись.

— Мы отправляемся завтра утром, — сказал я.

— Хорошо.

— Я не собираюсь преодолевать встречные ветры и плыть назад к Флориде.

— Конечно.

— Я высажу тебя и снабжу судно провиантом. Куда ты хочешь отправиться?

Она помедлила с ответом.

— У меня камни.

— Я знаю. Это контрабандный товар.

— В Мексику, я думаю.

— О'кей. Я доставлю тебя в Прогресо или Косумелт. Оттуда ты можешь улететь в Штаты.

— Чудесно, — сказала она.

В сумерках она натушила рыбы, которая имела привкус жидкости для снятия лака. Большую часть ее я выбросил за борт.

— Я думаю, надо напиться, — сказал я.

— Если ты так хочешь.

— Я хочу.

— Отлично, делай как знаешь, только тебе вначале следует привезти наши вещи с рифа… Если ты намерен пускаться в путь завтра.

— Правильно.

Я сел в шлюпку, завел мотор и направился к рифу. Лунный свет отражался в темной воде, лопасти винта образовывали в воде спиральные воронки, фосфоресцирующие зеленым цветом.

Я затащил шлюпку на берег. Так что же произошло? Она прошла через ад, она была больна, а я слишком сильно нажал или, наоборот, нажал недостаточно сильно, или…

Сухие листья пальм шуршали под бризом. Я поднялся на холм, испытывая весьма противоречивые чувства. Возможно, нам удастся это как-то залатать. Как бы это ни называлось.

Дойдя до лагеря, я обернулся.

Кристин была уже достаточно опытным мореходом. Она успела поднять оба якоря или же обрубить тросы, поставить кливер и грот, и сейчас уходила с мелководья.

Я сидел на песке и наблюдал. Паруса белели в свете луны. Глядя отсюда, можно было подумать, что паруса «Херувима» наполнены не ветром, а лунным светом. Скользящий по волнам океана маленький парусник выглядел живописно и вполне мог служить символом высоких романтических устремлений.

Часть третья Мари Элиз Шардон

Глава шестнадцатая

По мере удаления «Херувима» паруса теряли свои очертания, размывались и становились неразличимыми.

Она вернется, сказал я себе. Возможно, у нее были какие-то причуды, склонность к нарциссизму, другие странности, но она не способна оставить меня здесь, тем более после всего, что пережила сама.

Господи, да она воспользовалась мной, точно так же, как, должно быть, собиралась воспользоваться Дугом Канелли до того, пока не подвернулся кто-то другой, знавший о ней еще меньше. Пока я не вломился к ней с вином и своей доверчивостью. Да она в игре со мной рассчитала все на три хода вперед!

Когда я в первый раз ощутил колики в желудке, я понял, что она не вернется. За первым приступом последовал новый, еще более сильный, мне скрутило ноги и руки. Меня рвало так, что, казалось, вот-вот вывернет наизнанку. Конвульсии во всем теле не утихали. Блевотина ободрала мне горло; я уловил слабый, но стойкий и едкий запах растворителя для ярь-медянки.

Руки и ноги у меня онемели. Кое-как я доковылял до гнездовья птиц. Они негромко закрякали и взъерошили перья.

Я съел с полдюжины сырых яиц. Меня тут же вырвало. После этого я съел еще несколько штук, и на этот раз мне удалось удержать съеденное. Я прихватил с собой еще полдюжины яиц и направился к лагерю.

Ноги окончательно онемели, и последние несколько ярдов я одолевал ползком. Два яйца оказались с зародышами. Я выбросил их и съел остальные. Я надеялся, что клейкий белок покроет пленкой желудок и пищевод и смягчит жжение.

Я не спал в эту ночь. Я не сомневался в том, что умру — от яда, от жажды или голода — и склонялся к самоубийству.

Под утро мне стало лучше. Внутренности мои все еще полыхали, а вот паралич конечностей в значительной степени прошел. Зато меня стали здорово беспокоить глаза, ибо каждый объект, на который я бросал взгляд, двоился.

Я взглянул на сделанный из паруса полог. На нем собралосьнесколько кварт дождевой воды во время шквала, случившегося три дня назад. Мы пользовались ею для умывания. А что если… Я кое-как поднялся на ноги. Несколько унций воды скопилось в центре и сотни капель росы медленно стекали с боков. Вот она, возможность выжить! Я должен ею воспользоваться.

Свежая вода. Ночью на парусе будет накапливаться роса, а днем я могу соорудить солнечный опреснитель, это даст еще несколько унций. А один хороший шквал даст мне галлоны воды!

Пища. Нет Проблем. Рыбы в водоемах после отлива изобилие, есть устрицы и мидии. Птичьи яйца. Сами птицы. Морские водоросли, планктон.

Огонь — сигнальный и для приготовления пищи. Это несложно. Я разобью толстую линзу маяка и использую ее осколок в качестве увеличительного стекла, превращу солнечные лучи в пламя. Вот с топливом хуже: лишь прибитые к берегу деревяшки, сухие листья пальм. Ладно, рыба, моллюски и яйца можно есть сырыми, готовить на огне только птиц.

Шансы на спасение. Нам не попадались в этих краях суда, мы не видели пролетающих самолетов, но это не означает, что они не появятся вообще. Я могу подать сигнал с помощью дыма или вспышки, используя рефлектор маяка. Возможно, гондурасские подрядчики соберутся привести в порядок маяк на рифе Нативити. И потом, Кристин упоминала охотников за черепахами. Правда, я видел всего лишь несколько морских черепах (пригодных к употреблению в пищу), но не исключено, что еще не настал сезон, когда они размножаются и откладывают яйца. Так или иначе, могут появиться охотники за черепахами.

Так чем я располагаю сейчас? У меня немного питьевой воды и изобилие еды; есть огонь и сносное убежище; вполне благоприятный климат. А что еще было у человека в каменный век?

Я намерен выжить.

Спасение пришло раньше, чем я мог рассчитывать, и притом с совершенно неожиданной стороны. Спустя шестнадцать дней после отплытия Кристин в двух милях от Нативити бросила якорь старенькая яхта. «Маяпан» — так она называлась — была нанята в Косумеле, что в Мексике, группой любителей-орнитологов из Штатов. Они уже побывали на побережье Гватемалы и Гондураса. Отмель Нативити значилась в их программе. Их интересовали птицы (оказывается, редкие!), гнезда которых я регулярно грабил. Орнитологи опаздывали, а поскольку надвигался сезон ураганов, то они едва не отложили этот рейс. За это я бы их вряд ли похвалил.

Я приветствовал судно, стоя по пояс в воде. На борту находились десять или двенадцать человек, в основном солидного возраста, смотрели на меня с удивлением и тревогой. Кто он, этот полуголый дикарь?

Я изо всех сил старался быть сдержанным. У меня не было желания разглагольствовать или изливать свои чувства и потоки благодарности.

Старая женщина, сидевшая впереди, должно быть, всеобщая любимица, отпрянула назад, когда я ухватился за носовой фалинь; рослый мужчина встал и посмотрел на меня, насколько я понял, с явным отвращением.

Я сказал:

— Сабу приветствует белых начальников.

Косумель поистине райский остров. Вы и ста футов не пройдете, чтобы вам не сунули в руки холодного пива или фруктового сока. Из каждой пятой двери доносились запахи жареной говядины, свинины или птицы. И повсюду вереницы миловидных девушек в бикини или в теннисных костюмах. Блондинки и кока-кола, бифштексы и горячий душ, джин и пирожные, молоко, однородность которому можно придать лишь основательно взболтав бутылку… Молоко на время гасило пожар в моем желудке. Зрение мое вернулось к норме, ноги и руки тоже, если не считать периодического легкого покалывания в кончиках пальцев.

Я звонил и слал телеграммы всем, кого знал, с просьбой выслать мне денег. Несколько человек откликнулись.

Раньше я безбожно врал орнитологам и команде «Маяпан», сейчас я так же безбожно врал внештатному корреспонденту одной из газет Мехико. Ложь моя была слишком неубедительна, он упорно пытался докопаться до истины, и в конце концов я дал ему денег, чтобы он отвязался.

Мне хотелось надеяться, что Кристин не слыхала о моем спасении. Пусть считает меня мертвым.

Адвокат из Мехико, приятного вида немолодой индеец в парусиновых туфлях, белых гетрах, в рубашке с целлулоидным воротничком, обзвонил своих коллег, практикующих в портовых городах, и установил, что «Херувим» находится в Белизе. Яхта продается по весьма умеренной цене. Мой адвокат посоветовал мне нанять своего коллегу из Белиза.

Глава семнадцатая

Богота — это занимающие огромную площадь средневековые трущобы, окружающие центр в виде скопления современных зданий в форме кубов, параллелепипедов и цилиндров. В ней многолюдно, шумно и душно днем и чуть ли не холодно ночью.

Я встретился с мистером Эдвардом Хейни, который был руководителем Мартина Терри в компании «Бритек ЛТД». Это был сухощавый неулыбчивый человек пятидесяти с небольшим лет, одетый в строгий традиционный костюм. Речь его иногда заклинивало, и он вынужден был замолкать и свирепо смотреть на меня, пытаясь обойти какое-то коварное слово.

Он угостил меня превосходным колумбийским кофе и заявил:

— Мне не вполне ясно, в каких отношениях вы с супругами Терри, а также какова цель вашего расследования.

— Мне бы не хотелось распространяться на эту тему.

Он покачал головой.

— Я познакомился с Кристин во Флориде, после ее спасения. Мы образовали с ней… э-э… союз.

— Так скоро после того, как она овдовела?

— Да.

— Она была очень привязана к Мартину. Она обожала его.

Я сказал:

— Для меня становится очевидным, что потеря мужа и дальнейшие испытания, выпавшие на ее долю, тяжело подействовали на Крис.

— Очевидно. — Свирепый взгляд, пауза — и затем поток слов. — И вы воспользовались ситуацией, в которой оказалась женщина?

— Мистер Хейни, я вполне убежден, что ни в коей мере не пользовался ситуацией.

— Это ваше заявление вряд ли можно считать объективным.

— Я знал, что она пережила колоссальный стресс.

— Еще бы! Сбежать из больницы — это никак не вписывается в ее характер… Вы говорите, что вдвоем образовали «союз». — На верхней губе его резко обозначилась вертикальная линия. — Вы до сих пор так и не объяснили, с чем связан ваш интерес, и весьма туманно говорите о каком-то союзе.

— Разве этого недостаточно?

— Нет.

— Она украла мою яхту. Мы отправились в океан вдвоем, и Кристин…

— В океан — Снова последовали пауза, свирепый взгляд, после чего посыпались как из рога изобилия слова: — После того как Кристин перенесла такое ужасное испытание, вы отправились с ней в морское путешествие?

— Да, это так.

— И она украла вашу яхту?

— Да.

— Я не могу в это поверить.

— Но это правда. У меня нет намерений возбуждать против нее дело за кражу.

— Спасибо и на том.

— Но я, разумеется, намерен вернуть свою собственность и хочу найти Кристин.

— Бедная Кристин! Но я не могу вам помочь. Я не знаю, где находится эта несчастная женщина.

— Не могли бы вы мне сообщить некоторые подробности о ней и ее муже, об их жизни?

— Не думаю, что в этом есть смысл.

— Я предпочел бы все-таки наводить справки у ее друзей, а не через полицию.

Он поднялся, налил еще две чашки кофе и снова сел.

— Ладно, — проговорил он наконец.

Мартин Терри был ценным работником «Бритек ЛТД», талантливым инженером и первоклассным коммерсантом. Не так уж часто встречаются люди с солидным техническим образованием, которые к тому же умеют хорошо торговать. Когда истек срок контракта Мартина, «Бритек» предложила ему новый сроком на пять лет, увеличив жалованье и повысив в должности; через пять лет он мог вполне рассчитывать на должность управляющего, а там — кто знает? — даже стать вице-президентом лет через десять.

Мартин ответил вежливым отказом, никак его не мотивируя, а лишь сослался на некое желание пожить в свое удовольствие. При этом мистер Хейни выразил недоумение и неодобрение: разве работа не приносит такое же удовольствие мужчине, как и выполнение своего долга перед семьей и обществом?!

Мартин выполнял широкий круг обязанностей в компании, но основной упор делался на работе вне стен офиса; иначе говоря, он часто выезжал на шахты, с которыми была связана «Бритек». Колумбийские инженеры и управляющие советовались с ним, когда сталкивались с какими-то техническими проблемами, и он рекомендовал им приобрести новое оборудование, изготовленное компанией «Бритек». За это Мартин получал комиссионные и щедрое жалованье.

Я спросил:

— С какого рода шахтами ваша компания имеет дело?

— Любого рода. Это шахты, где добывают уголь, поташ, молибден, свинец, золото, медь… Мы поставляем им оборудование для извлечения полезных ископаемых из земли.

— А изумруды?

— Колумбийская монопольная компания по производству изумрудов также была нашим клиентом.

— Вы считаете, что покупка Мартином парусника и его попытка добраться на нем до Штатов не в его характере?

— Нет, я так не думаю. Мартин был человеком авантюрного склада. Он во время уик-эндов взбирался на горные вершины, плавал по бурным рекам на плоту и все такое прочее. Он был отчаянным и энергичным молодым человеком, любил риск. Должно быть, в бизнесе ему недоставало риска, и в результате мы его потеряли.

— А Кристин разделяла любовь мужа к приключениям?

— Она сопровождала его почти во всех экскурсиях.

— Ваше личное мнение о Кристин?

— Она мне очень нравилась. Очаровательная, живая, увлекающаяся, шаловливая и сострадательная к другим. — Он замолк, посмотрел на меня, и я вдруг прочитал в его взгляде не столько ярость, сколько растерянность. — Сострадание — это нечто такое, о чем мы говорим очень много, а проявляем слишком редко… Кристин была доброй, ей причиняли боль бедность и нищета, которые она видела здесь. И она делала все, чтобы помочь людям. Она передавала в дар деньги, в свободное время занималась с детьми.

— Вы употребили слово «увлекающаяся».

— Это по причине молодости, мистер Старк. Молодых, если они жизнеспособны и энергичны, всегда заносит то в одну, то в другую сторону от избытка эмоций и желаний. Да, Кристин была увлекающейся.

— Я вижу, что она и в самом деле была вам очень симпатична.

— Да, была и есть. Она и Мартин — очень славные люди. У меня сердце кровью обливалось, когда я прочитал в газете о тех злоключениях, которые выпали ей на долю, и увидел фотографию Кристин, ужасно изможденную и напуганную. Я сразу же позвонил в больницу, но мне сказали, что она покинула ее.

Я поблагодарил мистера Хейни, мы пожали друг другу руки, и я ушел.

Глава восемнадцатая

На следующий день утром я прилетел в Картахену — древний город-крепость, по форме похожий на куб, весьма живописный издали и разочаровывающий при ознакомлении с ним вблизи.

Я посетил Картахенский яхт-клуб и походил по лабиринту причалов, заводя разговоры с моряками. Здесь было немало яхт, пережидающих сезон ураганов, — судна из штатов, Австралии, Южной Африки, Англии, Франции, Канады, Швеции. Возраст людей, с кем мне пришлось общаться — а это были и члены экипажа, и пассажиры, — колебался от семидесяти трех (именно столько лет было моряку без одной руки) до возраста грудных детей. Должно быть, Эдвард Хейни пришел бы в замешательство, узнав, что столько людей не считают хорошо оплачиваемую работу ни удовольствием, ни исполнением гражданского долга.

Некоторые из яхтсменов-старожилов помнили супругов Терри: добрые люди, отзывчивые и умные, щедро делились деньгами и не считались со своим временем. Всегда готовы были протянуть руку помощи, не заботясь о компенсации. Они отложили свой собственный вояж по крайней мере на десять дней, потому что занимались подготовкой других яхт, вместо того чтобы готовить собственную. Мартин, по словам знавших его людей, был своего рода гений в области механики. Должно быть, не было ни одного двигателя, будь то газовый или дизельный, к которому он не приложил бы руку и не отладил. Он ремонтировал. Он чинил любое электрооборудование — от радара до холодильника. Да, они знали, что он инженер; но он был не просто инженером — он был кудесником.

А Кристин, по крайней мере дважды в неделю, устраивала грандиозные обеды из того, что покупала на рынках, — настоящие пиршества, на которых лилось рекой чилийское вино или мексиканское пиво. Конечно, они могли себе это позволить, потому что наверняка получали больше, чем моряки, но щедрость их выглядела такой естественной и ненавязчивой, что даже и в голову не приходило, будто они кому-то помогают, наоборот, можно было подумать, что другие оказывают им любезность своим присутствием. У Мартина и Кристин были манеры, класс, стиль и все такое прочее.

Боже милостивый, то, что с ними произошло, просто ужасно! Настоящий кошмар! Хотя что тут говорить — стихия есть стихия. Слава Богу, что хоть Кристин спаслась. Правда, каково ей будет без Мартина?

Дик Чернак и Мэнди, супружеская пара средних лет, оба родом из Калифорнии, владели сорокафутовой яхтой, которая стояла на якоре рядом с «Буревестником». Им была небезразлична судьба Кристин, и они пригласили меня посидеть с ними в кокпите.

Чернак поставил графин с охлажденным ромовым пуншем, а я угостил его гаванскими сигарами, купленными в Боготе. Среди леса мачт и такелажа носились, демонстрируя мастерство слаломистов, морские чайки.

Мы проговорили минут пятнадцать, когда Мэнди сказала:

— Я только не понимаю, почему в газетах нет ни слова еще об одной девушке — об Элен.

— Я уже говорил тебе, — заметил муж. — Наверное, ее не было на борту, когда нашли «Буревестник».

Волосы у меня на голове встали дыбом. Мне вдруг стала ясна вся картина в целом, оставалось выяснить лишь отдельные детали.

— Ну хорошо, если ее не было на борту «Буревестника», где же она была?

— Я уже говорил тебе.

— Ты говорил только о своих предположениях, вот и все.

— А было так. Мартин отправился на «Буревестнике» в порт другой страны, может быть, в Колон, это в Панаме, и высадил там девушку.

— Милый мой, до Панамы больше ста миль да еще в другую сторону.

Он пожал плечами.

— С ребенком случилась беда, ей нужно было побыстрее выехать из Колумбии. Мартин и Кристин сделали все, что смогли.

— Боже милостивый! — вмешался я в разговор супругов.

Оба посмотрели на меня.

— Каким же я был болваном! — сказал я. — Расскажите мне о этой девушке, об Элен. Как ее фамилия?

— Знаете, — ответила Мэнди, — люди этого возраста называют друг друга только по имени, особенно если балуются наркотиками.

— Но супруги Терри отплыли отсюда вместе с молодой девушкой?

Она кивнула.

— Об этом знали только Дик и я. Март и Крис протащили ее тайком. Она была не в ладах с колумбийскими властями — какая-то темная история с кокаином. Ее признали невиновной. Она говорила, что ее дружок не сказал ей, чем он занимался. Но я ей не верила.

— А как это все было?

— Девушка околачивалась здесь пару дней, рассказывала всем душещипательную историю о том, что за ней гоняются полицейские и грозят засадить в тюрьму, и просила провезти ее в качестве члена экипажа на яхте, которая выходит в море.

— И, стало быть, Мартин и Кристин помогли ей в этом?

Мэнди кивнула.

— Скажите, а эта девушка внешне чем-нибудь похожа на Кристин Терри?

— Нет, — ответил Чернак.

— Самую малость, — уточнила жена.

— Ну, разве что цвет волос у них похож, — добавил Дик.

Я спросил:

— А в газетах была опубликована Кристин Терри после ее спасения?

— Да, но…

— Что «но»?

— Господи! — воскликнула Мэнди. — На фотографии была Элен!

— Я так и полагал.

— Она была такая худая, так сильно изменилась, и фотография такая плохая.

— А что из себя представляла Элен? Какой у нее был характер?

— Она была похожа на замученного ребенка, — сказал Чернак. — Ей было лет двадцать с небольшим, но выглядела она моложе, напоминала подростка. Потерянная, запутанная, затравленная… Одним словом, вызывала жалость.

Жена Чернака засмеялась.

— Мужчины плохо понимают женщин такого типа. Зато женщину так просто не проведешь.

— А что вы можете сказать о ней? — поинтересовался я.

— Наркоманка. Холодная, эгоистичная, настырная. Я не верила ее дрожащему шепоту и детским позам, которые она принимала. Глаза у нее были как камни, смотрели с презрением.

Чернак наполнил опустевшие стаканы.

— А что, собственно, случилось?

— Я не совсем уверен, — сказал я. Хотя я был абсолютно уверен. Элен убила Мартина и Кристин Терри за изумруды и попыталась доплыть на «Буревестнике» сама. Но она тогда еще плохо была знакома с астронавигацией, и «Буревестник» наскочил на риф и затонул.

Молчание затягивалось, и тогда Мэнди спросила:

— Останетесь пообедать с нами?

— Спасибо, я боюсь опоздать на самолет.

Глава девятнадцатая

Я успел на рейс до Гватемалы, переночевал в аэропорту, а рано утром вылетел в Белиз. Порт Белиз представлял собой захудалый тропический городок, напоминающий больше Африку, чем Латинскую Америку, с таким влажным и душным климатом, что даже для того, чтобы думать, требовались немалые усилия.

Мой адвокат мистер Брукс, громадного роста негр, говорил по-английски с мелодичным карибским акцентом. Находясь в Косумеле, я успел получить из Ки-Уэста документы на «Херувима» и теперь передал их Бруксу: чек на покупку, регистрационное свидетельство во Флориде, документы агентства по снабжению судна, свидетельство службы береговой охраны. Он изучил их и бодрым тоном заявил, что не предполагает каких-либо затруднений при определении в суде моего права на владение судном. Тем не менее на это потребуется какое-то время — месяца два или три.

— Отлично, — сказал я. — Я планирую оставить судно здесь до окончания сезона ураганов.

— Это очень разумно.

— Мне нужно являться в суд?

— Сомневаюсь. Сейчас, когда у меня все ваши документы, все сводится к простой формальности. И вообще я надеюсь, что мистер Обель, которого воровка леди наняла агентом по продаже вашего судна, откажется от этой роли. Во всяком случае, именно так поступил бы любой разумный человек, но мистер Обель сутяжник по натуре и ведет себя не всегда порядочно.

— Мне хотелось бы поговорить с мистером Обелем. Возможно, он сообщит какую-то информацию об этой женщине.

— Нет-нет, держитесь, пожалуйста, подальше от мистера Обеля. Скорее всего он вам ничего не расскажет либо наврет с три короба. И к тому же может сделать не имеющие никакого отношения к истине заявления в суде — о том, что ему угрожали, предлагали взятку и прочее. Это такой тип.

— А вы могли бы дать мне какую-нибудь информацию?

— Кое-что — да. Полиция получила заявление от мистера Обеля. Он сообщил, что к нему обратилась женщина и попросила быть ее агентом по продаже яхты. Она подписала договор и тут же покинула Белиз.

— Куда она улетела?

— В Новый Орлеан.

— Каким образом мистер Обель должен передать ей деньги после продажи яхты?

— Она оставила ему номер почтового ящика в Новом Орлеане. — Мистер Брукс что-то черкнул на клочке бумаги и передал мне.

— А вы могли бы достать мне копию договора, который она подписала с мистером Обелем?

— Надеюсь.

— Я оставлю вам чек до отъезда из Белиза… Кстати, как фамилия этой дамы?

— Разве вы не знаете?

— Я не знаю, каким именем она пользуется сейчас.

— Миссис Дэниэль Старк. Элен Старк. Я полагал, что она была…

— Моей женой?

— Скажем так — бывшей женой.

— Нет. Документы на судно были на мое имя, естественно. И она решила его использовать, чтобы одурачить мистера Обеля.

— Мистера Обеля вовсе не нужно дурачить, если перед ним открывается возможность нажиться…

— Мне хотелось бы взглянуть на мое судно.

— Тут, я думаю, проблем не возникнет, хотя вам придется пройти туда в сопровождении полицейского. Судно находится в малой марине на одном из Турнеффеских островов. Я назову вам лодочника, который свозит вас туда и обратно.

Мы договорились, что встретимся в этот вечер за обедом.

Лодочника звали Эндрю, и управлял он шестнадцатифутовым яликом с подвесным мотором. Это была неторопливая, приятная прогулка по многоцветным водам рифа.

Брукс уведомил полицию о моем визите, и сержант, одетый в белые шорты и рубашку, гольфы и кепи, встретил меня у муниципального дока. На его электрокаре мы доехали до вполне современной марины на другом берегу острова. Полицейский передал мне ключи от «Херувима» и остался ждать на краю пирса, услаждая себя мороженым, пока я осматривал яхту.

Многое из дорогого оборудования отсутствовало — было украдено, а скорее всего продано Кристин-Элен (уж не мистеру ли Обелю?): компас, секстант, глубиномер, хронометр, батарейки, пара парусов, ящик с инструментами. Не обнаружил N также ни судового журнала, ни журнала с записями личного порядка — вероятно, они были вышвырнуты за борт где-то на полпути между Нативити и Белизом. Не осталось следов пребывания женщины на борту, за исключением нескольких обрывков бумаги с арифметическими упражнениями по навигации да гребешка с несколькими волосками. Она пришла и исчезла, словно привидение. Я подумал, что она казалась странной вовсе не из-за независимости своего характера, а в силу собственной нереальности и иллюзорности. Хамелеон… Дымка…

Полицейский отказался принять от меня деньги, но позволил угостить его ленчем.

Да, конечно же, он помнил молодую леди; она пробыла на острове три дня. Очень привлекательна, горда — даже слишком горда. Какая-то загадочная женщина… держала себя как королева и считала, что должны исполняться все ее малейшие желания. Похоже, на всех, независимо от их положения и должности, она смотрела как на прислугу и заходилась от гнева, если кто-нибудь (естественно, он говорил о себе в этот момент) не проявлял должного подобострастия. Она не оскорбляла, однако…

— Однако что? — спросил я.

— По-моему, она расистка.

— Почему вы так решили?

Он пожал плечами.

— Возможно, я ошибаюсь.

— Скорее всего вы не ошибаетесь.

Глава двадцатая

На следующее утро я прилетел в Майами, снял номер в отеле «Биг» и позвонил Луису Тирадо в его газету.

— Кто это? — спросил он.

— Дэн, — ответил я. — Старк. После молчания последовало узнавание:

— Гамлет!

— Как насчет того, чтобы позавтракать вместе?

— Надеюсь, платишь ты?

— Дело в том, что я на мели, Луис.

— Дело в том, что я занят, Гамлет.

— Ладно, выбирай место на пляже.

— У Рикардо.

— Господи, креста на тебе нет!

— Ты хочешь меня затащить в «Макдоналдс» или в пиццерию. Нет уж. У Рикардо.

— Это не то место, где завтракают.

— Я готов встретиться с тобой за ужином.

— За завтраком. У Рикардо в час дня.

Несмотря на итальянское имя, это был французский ресторан, который в путеводителе для гурманов можно было отметить одной звездочкой, но по ценам он вполне тянул на все пять. На столиках белые льняные скатерти, приборы из чистого серебра и хрустальные бокалы. На шее у официанта, ведающего винами, огромный железный ключ, а метрдотель доверительным шепотом сообщает, что сейчас поспела asperge^[4], a fraise^[5] сегодня сочная и вкусна. Меня направили в дальний зал вместе в теми посетителями, которые, по их представлениям, не отличат asperge от fraise.

Появившийся затем Луис реабилитировал меня, и мне было позволено вернуться в главный обеденный зал.

— А ты чего ожидал? — отреагировал Луис. — Вид у тебя явно придурковатый. Здесь тебе не какая-то забегаловка. Ты завтракаешь у Рикардо! Мне стыдно, что меня видят в твоей компании! Поэтому я закажу то, чего нет в обеденном меню.

Он заказал truite au bleu^[6], а я бифштекс au poivre^[7].

— Глупо. Теперь тебе придется заказывать две бутылки вина — белого и красного.

— Я собираюсь пить молоко.

— Молоко во французском ресторане? У Рикардо?

— У меня больной желудок, Луис.

— Ты отдашь вино мне.

— Как поживает Ясноглазка?

— Кто?

— Ясноглазка. Девушка, которая была с тобой в тот вечер, когда пришла «Калиопа».

— Ах, да. — Пауза. — Рыжая?

— Ладно, Бог с ней.

— Послушай, не будем заниматься светскими разговорами, — сказал Луис. — Давай действовать по-американски и говорить за завтраком о деле.

— Меня интересует служба сыска, о которой ты толковал мне пару лет назад. Помнишь? Она была основана кубинцами, которые работали на ЦРУ.

— Не помню.

— Я хочу нанять их, но я помню твои слова о том, что с ними нельзя даже встретиться без персональной рекомендации.

— Обратись к Пинкертону или Бернсу.

— Я хочу, чтобы действовали оперативно и не очень церемонились с гражданскими свободами.

— Эти ребята очень оперативны и чертовки дороги. К их помощи прибегают, когда возникают действительно большие проблемы. Они не занимаются угнанными автомашинами или слежкой за неверными женами.

— Я заплачу им то, что они потребуют.

— Кто-то сбежал от тебя, Гамлет?

— Вроде того.

— Не могу тебе помочь.

— Луис, похоже, ты не понимаешь меня. Я прошу тебя оказать мне услугу.

— Я задолжал тебе услугу?

— Да. — Это была ложь.

Он смущенно поежился.

— Эти ребята не то, что тебе требуется.

— Я хотел бы встретиться с ними.

— Ты ставишь меня в затруднительное положение.

— Я понимаю.

— Эти люди — мои друзья. Я политически связан с ними.

— Я так и предполагал.

— Вот ты посуди… Я рекомендую тебя, а через месяц появляется целая серия статей в газетах об этой таинственной группе, которая занимается всякими странными делами… Как я буду при этом выглядеть?

— Плохо.

— Стало быть, ты понимаешь?

— Я не буду писать о них. И они ничего предосудительного мне рассказывать не станут. Идет?

— Гамлет, я хочу, чтобы ты понял сейчас, пока мы еще общаемся с тобой. Если я дам тебе рекомендацию, а ты потом предашь моих друзей, предашь меня, мне ничего не останется, как убить тебя.

— О'кей.

— Я не шучу.

— Я это понимаю.

— «Сегуридад эскорпион» для нас чрезвычайно важна как залог нашего возвращения на родину.

Я кивнул.

Он глубоко вздохнул.

— Я позвоню им после нашего завтрака. А ты пойдешь к себе в номер и будешь ждать.

— Спасибо, Луис.

— С моей стороны это чистое безумие. Скажи мне, здесь и в самом деле замешана женщина?

— Да.

— Женщины — очень милые штучки, Гамлет, но их не заставишь поселиться в твоем сердце… И кто же эта женщина?

— Ты ее не знаешь.

— И когда она сбежала от тебя?

— С месяц тому назад.

— Из Ки-Уэста?

— Нет.

— Откуда же?

— Это очень далеко отсюда.

— Понимаю, понимаю — из далекой страны любви.

Вернувшись к себе в номер, я стал смотреть по телевизору бейсбол.

Из службы «Сегуридад эскорпион», то есть «Скорпион секьюрити», позвонили, когда начался кинофильм.

Глава двадцать первая

Сегуридад эскорпион» размещалась в секции «Малая Гавана», над кафе, где немолодые мужчины в темных костюмах за чашкой кофе строили планы контрреволюционного переворота. Проходы были загромождены колясками и киосками. Нельзя было отделаться от впечатления, что здесь все сердиты и кричат друг на друга.

Я поднялся вверх по узкой, не особенно чистой лестнице и оказался в коридоре перед дверью из матового стекла; на уровне глаз на стекле чернел силуэт скорпиона, закрученный хвост которого готов был распрямиться и нанести удар жертве.

Я вошел в приемную и кивнул женщине с блестящими от лака волосами, прическа которой напоминала воронку во время торнадо.

— Вы…

— Старк.

— Пройдите через эту дверь в зал, затем третья дверь налево. — Она заученно улыбнулась и вновь склонила свою прическу типа торнадо над пишущей машинкой.

По обе стороны коридора все двери были застеклены матовым стеклом, и на каждой из них красовался зловещий символ. В конце коридора виднелась пожарная дверь.

Мистер Эррера был приземистый, с брюшком, лысеющий мужчина лет пятидесяти. У него были проблемы с дыханием — синдром астмы или эмфиземы, и он изрядно утомился, пока вынужден был выйти из-за стола, пожать мне руку и снова сесть в кресло. Пытаясь успокоить дыхание, он стал перекладывать бумаги на столе.

Я сел на удобный кожаный стул стоящий под острым углом к письменному столу.

— Луис сказал вам, что мы берем дорого?

— Да.

Последовала вялая улыбка.

— Даже слишком дорого. Но мы оперативны и хорошо связаны друг с другом. Только в Соединенных Штатах почти полмиллиона кубинских эмигрантов, остальные разбросаны по странам Латинской Америки и Европы. Многие из них разделяют политические цели «Скорпиона», и мы можем просить их выполнять определенные задания и наводить справки на их новой родине. За плату, разумеется: приходится платить за работу неполитического характера.

Он замолчал. Воздух со свистом вырывался из его горла. Снова криво улыбнувшись, он сказал:

— Это что касается цены, мистер Старк. А теперь вы должны достать чековую книжку.

Я вынул чековую книжку.

— Пять тысяч долларов на один из наших филиалов — «Гарсиа сейвингс энд Лоун компани».

Я выписал чек и протянул его мистеру Эррера. На моем счете в банке в этот момент значилось лишь триста долларов.

— Эти деньги не подлежат возврату, даже если нас постигнет полная неудача. И мы можем дополнительно потребовать денег для продолжения и завершения поиска. А теперь… — Эррера сделал паузу. — Луис говорил мне, что вы хотите найти женщину. Расскажите обо всем в деталях.

Пока я говорил, Эррера делал записи в блокноте. Я рассказал ему все или почти все — я не упомянул лишь об изумрудах. Я не считал возможным доверять «Скорпиону» такую информацию.

Я передал ему фотографию, сделанную Дугом Канелли; ксерокопии документов Кристин-Элен, подписанных в Белизе, номер почтового ящика в Новом Орлеане и сообщил некоторые детали, которые, Как я полагал, могли помочь поиску. Я отдавал себе отчет, насколько скудна представленная информация, однако Эррера остался доволен.

— Мы разыщем ее, — уверенно заявил он. — У нас есть друзья в Новом Орлеане, которые наведут справки о почтовом ящике. Есть друзья и в Колумбии, так что, я думаю, мы выясним, что представляет из себя эта женщина на самом деле, если она была связана с перевозкой наркотиков. Нет сомнения, что ей нужна была виза для въезда в Колумбию. И ее могут знать те наши друзья, которые тоже задействованы в перевозке наркотиков.

— Она исключительно умна, мистер Эррера.

— Охотно верю. Но и мы не дураки. Перво-наперво мы должны идентифицировать ее личность. Дальше все сравнительно несложно. У нас есть друзья в информационно-поисковой разведке в администрации соцобеспечения, в различных политических и разведывательных агентствах.

— У вас всюду друзья.

— И враги тоже.

— Я только очень сомневаюсь, чтобы эта женщина платила федеральный подоходный налог или работала на чиновника, который сообщил бы о ней в администрацию соцобеспечения.

— Вы возвращаетесь в Ки-Уэст?

— Да.

— Один из моих друзей зайдет к вам завтра. Возможно, ему удастся проявить слабые отпечатки пальцев этой женщины с каких-нибудь предметов. Тогда мы через нашего друга-полицейского передадим их с помощью компьютера в Таллахаси, Вашингтон и Оттаву.

— У вас и в самом деле всюду друзья.

— И вы тоже наш друг, мистер Старк. Так нам сказал Луис.

Это был тот же самый дом, но воспринимался мною совсем иначе: сейчас он был пуст, и для меня он останется пустым навсегда, сколько бы людей в нем ни находилось. Комнаты были мертвы. Я не привнес сюда жизни.

Обнаружились следы пребывания Кристин-Элен: несколько запутавшихся в гребешке волос, как и на яхте «Херувим», обмылок ароматического мыла; флакон шампуни. Это ее запахи. И мыло, и шампунь полетели в мусорную корзину.

Я включил телевизор и расположился на диване. Почти по всем каналам передавали мыльные оперы. С помощью дистанционного управления я переключался с одного канала на другой — с банального адюльтера на кровавое убийство, с похищения людей на кровосмесительную связь родителей с детьми, с тяжкого случая потери памяти на страдания умирающего от рака, с рекламы нового моющего средства на лесбиянство и нимфоманию.

Представитель «Скорпиона» — городской полицейский, находящийся не при исполнении служебных обязанностей, — появился в сумерки, чтобы найти отпечатки пальцев Кристин-Элен. Он сказал, что может проявить некоторые наиболее четкие отпечатки. Он снял отпечатки моих пальцев тоже, а затем сел на диван и стал смотреть мыльные оперы.

— Не знаю, — сказал он через некоторое время. — Может, демократия и не такая уж хорошая идея.

После его ухода я позвонил родителям и попросил денег. Финансовое положение у них было прочное, они вышли на пенсию, жили в Тусоне и постоянно жаловались на то, что я никак не осяду где-нибудь и не произведу на свет внучат. Я сказал, что мне нужны деньги, чтобы внести взнос за дом. «Это связно с девушкой?» — деликатно поинтересовалась мать. Я туманно ответил, что в некотором плане это так. Они согласились перевести десять тысяч долларов на мой банковский счет.

В этот вечер я заскочил в газету и поболтал с Чарли, Дженни и Лансом. Не моргнув глазом они наврали мне про то, что скучали по мне. Я отплатил им той же монетой. Там я увидел и Ветерана — его взяли вместо меня.

В понедельник мне позвонил Эррера и выдал информацию: девушка двадцати трех лет от роду, канадка французского происхождения, ее настоящее имя Мари Элиз Шардон. Третий по счету ребенок из пяти, все девочки. Происходит из респектабельной католической семьи среднего достатка. Семья набожная — две ее сестры стали монашенками. Мари Элиз получила образование в монастырской школе. Была грудным ребенком — отличалась упрямством, высокомерием, дурными наклонностями. Убежала из школы, из дома и из Канады в шестнадцать лет. Через год была задержана за проституцию с Нью-Йорке. Помимо этого, ее арестовывали еще три раза, в том числе за крупную кражу: украла у клиента часы, кольцо с бриллиантом и бумажник. Дело о краже прекращено. На восемнадцать месяцев исчезла, а затем арестована за проституцию в Новом Орлеане.

— Думаю, мы найдем ее в Новом Орлеане, — сказал Эррера, — где она будет обслуживать сборища и толпы на спортивных зрелищах.

— Не знаю, — ответил я. — Подозреваю, что эта малышка Мари Элиз отправится гулять по всему свету.

— Шлюха всегда останется шлюхой.

— Наверно… Как с деньгами?

— Дошлите нам две тысячи долларов.

На следующей неделе он снова позвонил и сообщил, что следы Мари Элиз Шардон обнаружены в Амстердаме, два дня она была в поле зрения, затем следы ее утеряны.

— Амстердам… А что там, в Амстердаме?

— Тюльпаны, — сказал Эррера. — Деревянные башмаки… Ветряные мельницы… Огранка драгоценных камней.

— Я направлю вам еще две тысячи долларов, и это все. На оставшиеся деньги я полечу в Амстердам или куда там еще.

Я не знаю, что я с ней сделаю!..

Ее обнаружили в Париже, проследили возвращение в Амстердам, после чего след ее снова был потерян.

Глава двадцать вторая

В последующие семь лет я организовал собственное дело и преуспел; женился на миниатюрной вероломной блондинке и разошелся с ней; прибавил в весе и потерял большую часть своей шевелюры; продал «Херувима» и купил тридцатичетырехфутовый скутер; сплавал на Багамские и Варгинские острова; чувствовал себя иногда счастливым, иногда несчастливым — как и всякий нормальный человек; а все оставшееся время жил ожиданиями. Ожиданиями хорошей жизни, встречи с достойной девушкой, каких-то важных событий, которые встряхнут меня. В целом жизнь моя была благополучной, но я продолжал с надеждой смотреть в будущее. Точнее, мне лишь казалось, что я смотрю в будущее, на самом же деле я смотрел в прошлое, вспоминая те несколько недель, которые изменили и перестроили меня, тот магнетический период, с которым не могло сравниться ничто иное, будь то хорошее или плохое. У меня было такое впечатление, что в тот короткий период мне ампутировали кусочек сердца и мозга. Что ушло? Юность, иллюзии, вера в людей? Конечно, и это, но еще и многое другое. Я чувствовал, что этим этапом перемены во мне не завершатся. Что мне не дали дойти до финиша, завершить духовную эволюцию. Дверь, которую следовало бы раз и навсегда закрыть, оставалась приоткрытой.

Я знал лишь одно: я никогда не жил такой полноценной, такой содержательной жизнью, как в те недели, когда я был с Кристин, недели, которые стали для меня одновременно раем и адом. Кристин-Элен Мари Элиз Шардон. Наше путешествие, уединение, которое стало концом моего внутреннего одиночества, удивительно богатые дни и ночи на отмели Нативити, и даже то время, когда я остался совершенно один после предательства, — все неповторимо. Воспоминания о том времени были как постоянный пряный ветер из моего прошлого. Конечно же, ветер, совершенно никчемный. Так или иначе, в моей жизни оставался непреодоленный кризис. Некая незаживающая рана.

Мой успех в делах был просто результатом везения. Благодаря появившейся свободной сумме на первый план вышла некая побочная линия, которая разрасталась и пускала щупальца, словно монстр в фантастическом фильме, и даже полное отсутствие амбиций с моей стороны не смогло ее убить.

Спустя несколько недель после возвращения из Белиза я разговорился с членом яхт-клуба, который мимоходом упомянул о том, что Юго-Западный колледж, членом правления которого он являлся, ищет подходящее судно. Колледж, а конкретно биологический факультет, намеревался осуществить летнюю программу — нечто вроде лабораторных проектов, когда преподаватели и студенты отправляются в море, чтобы записывать крики китов или собирать образцы угрей и миног Саргассова моря.

Вот уже год как они располагают необходимой суммой денег, но никак не могут найти подходящее судно. Оно должно быть достаточно вместительным, чтобы можно было оборудовать лабораторию и каюты; оснащено парусами, что обеспечит возможность маневра, и в то же время снабжено надежными двигателями; это может быть не самое новое судно, скорее всего деревянное, как наиболее подходящее по цене, но достаточно прочное и подлежащее страховке.

Я сказал, что я видел в Картахене именно то, что им подойдет, — стопятнадцатифутовую шхуну, которую колумбийские власти конфисковали у перевозчиков наркотиков.

— Продается ли она?

Я полагал, что продается; в Колумбии продается все.

Не поеду ли я в Картахену в качестве агента от колледжа?

Не, я чрезвычайно занят.

Они оплатят мои потери времени и выплатят хороший гонорар как автору находки, если покупка состоится.

Я взял с собой в Картахену опытного судового инспектора, который после трехдневного осмотра заявил, что шхуна в полном порядке и на современном рынке может стоить сто семьдесят пять тысяч долларов. Я предложил «правительству» (чиновнику, который занимался продажей захваченных судов и самолетов) сто тысяч долларов, положив половину из них на стол и половину под стол. Мы расстались друзьями.

Через два месяца была заключена сделка, и я получил свой пятипроцентный гонорар — пять тысяч долларов.

Постепенно я стал своего рода посредником — связующим звеном между яхтой и покупателем, который производил осмотр судна и вел переговоры, а в случае их успешного завершения получал положенные ему пять процентов. Хорошая яхта очень дорога: за первый год я устроил всего пять сделок, тем не менее мой доход превысил шестьдесят тысяч долларов. Впрочем, разница между валовым доходом и чистой прибылью была невелика. В отличие от крупных судовых рокеров — обладателей марин, ремонтных и складских служб — мои накладные расходы составляли весьма незначительную сумму. Я помещал объявления в издаваемых яхт-клубами журналах и рыскал по побережью Карибского моря и Флориды, а на Западном побережье нанял комиссионного маклера.

Через пять лет под моим контролем находились оба побережья от Ванкувера до Сан-Диего, от Сент-Джона до Ки-Уэста. На следующий год я открыл филиалы в Латинской Америке, а еще через год — в Европе. Я переехал и скромного тесного офиса в просторные апартаменты; взял в штат секретарей и бухгалтера, увеличил число судовых инспекторов и маклеров, нанял адвоката и агента по рекламе — словом, превратился в средней руки магната. Я стал курить пятидолларовые гаванские сигары, называл метрдотелей по имени, возглавлял благотворительные кампании, развращал подачками чиновников, словом, чувствовал себя непринужденно и уверенно.

После непродолжительного ухаживания, надо сказать, слишком уж непродолжительного — я женился на миловидной, умненькой, голубоглазой блондинке, и первые три месяца мы были счастливы. Последние три месяца я был занят тем, что вытаскивал ее из баров, припаркованных автомашин и номеров мотелей. Кожа у меня горела от крапивницы, я потерял волосы, терпение, а заставать врасплох ее любовников и затем устраивать им скандалы стало моим привычным развлечением. После одной из таких потасовок меня стало рвать кровью. Я развелся с женой. Она стала эфироманкой.

Я поправился, раздался вширь, мой вес постоянно был на десять — пятнадцать фунтов выше нормы. Нельзя сказать, что я был рыхлым. Вовсе нет. Я много путешествовал на яхте, играл в гольф, в теннис на корте и у стенки, плавал, играл в софтбол в команде, которую сам организовал. Я был вполне спортивным, хотя и не слишком изящным.

Мой отец к тридцати годам полностью облысел. Я был твердо уверен, что этого не произойдет со мной, что я одолею злосчастные гены, однако в тридцать лет оказался таким же лысым. По виду мне можно было дать пятьдесят. Я приобрел накладку для волос, отпустил бороду, перепробовал рецепты разных шарлатанов, но так и остался лысым.

Итак, я оставался еще молодым и вполне здоровым, весил больше, чем нужно, и имел меньше волос, чем мне хотелось. И чувствовал себя чертовски усталым и разочарованным.

В одно осеннее утро через семь с лишним лет после того, как меня сняли с отмели Нативити, на моем письменном столе зазвонил телефон.

— Мистер Старк?

— Он самый.

— Меня зовут Джейм Менуаль. Я из «Скорпиона».

Несколько секунд я молчал. Что он сказал? «Скорпион»? Конечно, я вспомнил.

— Да, — ответил я.

— У нас есть небольшое дело на Мари Элиз Шардон, которое заведено несколько летназад.

— Семь.

— Простите?

— Семь лет назад.

— Дело Шардон связано с вашим запросом. Очевидно, вы нанимали нас, чтобы найти ее.

— Совершенно верно.

— На вашем файле, как и на файле Шардон, имеются зеленые ярлыки, а это означает, что вы вправе получить любую информацию, которой мы располагаем об этой женщине.

— Даже по прошествии стольких лет?

— Очевидно, семь лет назад наши поиски не увенчались полным успехом. В таких случаях… Вас еще интересует, где сейчас находится эта леди?

— Нет, совершенно не интересует.

— Прекрасно. Как я уже сказал, на ваших файлах зеленые ярлычки, и в этом случае мы обязаны уведомлять клиентов.

— А Эрреры нет поблизости?

— Мистер Эррера умер три года назад. От эмфиземы.

— Весьма прискорбно узнать об этом.

— Да… Что ж, в таком случае мы снимаем зеленые ярлыки с файлов.

— Погодите… Эта информация снова обойдется мне в приличную сумму?

— Нет.

— Ну тогда… Мне было бы интересно узнать.

— Оказалось, что Шардон связана с одним из объектов наших поисков. Мы составили список тех, кто с ним контактирует, и сюда попала Шардон. Мы стали проверять файлы, когда…

— Где она сейчас?

— Этот вопрос лучше всего обсудить при встрече.

— Я приеду в «Майами» после обеда. Вы помещаетесь все в том же офисе?

— Да.

— Но скажите мне сразу — где она?

— В Аспене — это в Колорадо. У нее есть дом в Кармеле, в штате Калифорния, и дом-совладение в Аспене.

Я подумал и решил, что не катался на лыжах, уже много лет, но надеялся, что все еще в состоянии съехать с горы.

— Она все еще пользуется именем Шардон?

— Нет. Теперь ее знают как Шанталь д'Оберон. Она известна там как представитель старинного дворянского рода.

— Приятно слышать, что старые друзья преуспевают.

— Сэр?

— Она, по всей видимости, богата.

— Довольно-таки.

— Откуда она получила деньги?

— Честное слово, мы в «Скорпионе» не любим распространяться по телефону.

— А вы намекните.

— Источником ее богатства является… снег.

— Угу. Я буду у вас в два часа пополудни.

— Отлично, сэр.

Шанталь д'Оберон. Ну-ну.

Часть четвертая Шанталь д'Оберон

Глава двадцать третья

Я принял решение нагрянуть в Аспен в рождественские каникулы. В моем распоряжении было почти четыре месяца для подготовки.

Через «Скорпион» я приобрел четыре унции самого лучшего, почти совершенно чистого кокаина. Это обошлось мне дороже, чем мой последний автомобиль. Один знакомый «нюхач» попробовал его и потом говорил, что он едва не впал в кому, что это лучшее из того, что он пробовал, и был страшно недоволен, когда я отказался продать ему хотя бы толику. Я купил также старинную золотую табакерку в форме устрицы с золотой цепочкой и крохотной золотой ложечкой на привязи и чемодан, похожий на тот, в котором перевозят крупные валютные банкноты.

Кроме этого, я стал владельцем лыжного оборудования и снаряжения на тысячу шестьсот долларов.

Три раза в неделю я бегал по утрам вдоль пляжа, тренируя ноги для горнолыжного спорта.

Я купил револьвер типа «кольт-кобра» и расстрелял несколько коробок патронов на стрельбище.

Я через адвоката составил завещание, согласно которому все мое имущество распределялось между моими служащим. Мне не хотелось, чтобы моей смертью воспользовались бывшая жена или государство.

Окулист поставил мне контактные линзы, и мои серые глаза приобрели эффектную голубизну.

Я отрабатывал новую походку, новую мимику, учился придавать своему взгляду суровость и жесткость, говорить громко и резко. Мои друзья не на шутку встревожились; они советовали мне на какое-то время отвлечься, расслабиться, отдохнуть. Я отвечал, что именно так и намерен поступить.

«Скорпион» помог мне окончательно перевоплотиться в новую личность. Я теперь был Фрэнк Митчелл, Митч. Холодный, напыщенный и чопорный.

Свою роль я отрабатывал главным образом наедине. Митч часто поражал меня, когда я видел отражение в зеркале или в окне. Удивительная вещь — притворяться до такой степени, что становишься совершенно не похожим на себя. Это давало приятную свободу в действиях, ибо существовал риск попасть в трагикомическую ситуацию, но и вселяло определенное беспокойство.

Дело будет опасным.

Пятьдесят на пятьдесят — так я расценивал свои шансы одурачить Кристин Терри, известную также как Элен, затем как Мари Элиз Шардон, затем как Шанталь д'Оберон. Она изучила поведение людей не хуже, чем домовый кот повадки воробьев во дворе. Она убила по крайней мере двоих — супругов Терри, и у меня не было ни малейшего сомнения, что ее лучшие друзья — это скользкие типы с душонками проныр и соглядатаев.

Прошло семь лет. Я прибавил в весе, потерял большую часть шевелюры (я не собирался носить накладку в Аспене), отрастил бороду (которую парикмахер-модельер покрыл белой изморозью) изменил цвет глаз и с помощью дорогого дантиста — улыбку.

Не очень сложно сыграть какую-то роль в течение получаса — любой из нас попадал в ситуации, по крайней мере в детстве, когда вынужден был кого-то играть, но оставаться в чужой шкуре в течение двух или трех недель и при этом никак не сфальшивить — это непростое испытание для нервной системы. Напряжение будет накапливаться и расти. Я понимал, что в какой бы узде я себя ни держал, мое внутреннее, подспудное «я» может открыться, выйти на поверхность — в смехе ли, во взгляде или в позе. И тогда мое искусственное «я» рассыплется. Я понимал, что мне будет трудно, очень трудно, а преуспеть смогу лишь в том случае, если роль в целом будет совместима с моей подлинной личностью и моя личность позволит на какое-то время взять над собой верх моему искусственному «я». Я не мог бы воплотиться в короля Лира или Стенли Ковальского, но, возможно, в течение двух-трех недель смогу походить в кожаных штиблетах Френка Митчелла — наркодельца и психопата. Если честно, то от Митча во мне кое-что было, и не так уж мало.

Я прибыл в Аспен утром восемнадцатого декабря. Был разгар сезона, город переполнен, цены зверские — грабеж туристов перешел все допустимые цивилизованные рамки. Я вынужден был продемонстрировать свой буйный нрав уже в вестибюле отеля, чтобы заставить портье выполнить мой заказ. Фрэнк Митчелл был способен на слепую, безумную ярость, когда ему перечили. Он обладал обостренным чувством справедливости, если дело касалось его персоны, но это никак не распространялось на других. Зато каким же он становился милым, прямо-таки душкой, если ему требовалось что-то получить от вас.

Я дал щедрые чаевые коридорному, вы же понимаете? Ты прояви заботу обо мне, а я позабочусь о тебе. Я спрятал револьвер и патроны под матрацем. Четыре унции кокаина, упакованные в пергаментный мешочек, находились на дне банки с противогрибковой присыпкой для ног. Я разместил это в ванной комнате вместе с бритвенными принадлежностями и прочими мелочами. Полицейского, натасканного на наркотики, таким образом, конечно же, не проведешь, но для начала сойдет.

У меня возникло ощущение, что в глаза попал песок. Я вынул контактные линзы, промыл их под краном, плеснул в стакан вина и подошел к окну. Я увидел лыжников, скатывающихся по склону горы.

Фрэнк Митчелл, какого черты ты здесь делаешь?

Я намерен свести счеты с этой мерзавкой и сукой.

Каким образом?

Пока что не знаю.

Поехали лучше домой.

Туда дороги нет.

Давай забудем обо всем.

Забудем? Неужто ты способен забыть, как она оставила тебя на рифе? Как пыталась отравить? Забыть то, что ты передумал и через что прошел?

Ах, Митч, грех затаивать злобу, было и быльем поросло, сколько воды утекло, кто старое помянет, прости и забудь, Бог рассудит, подставь другую щеку, блаженны кроткие, ненависть губит ненавидящего, не опускайся до уровня врага…

Я готов испепелить ее!

Митч, ты меня немного пугаешь.

Я допил вино и отправился на прогулку. Я тепло оделся, чтобы надежно защитить свою жидкую флоридскую кровь, и прогуливался не спеша, щадя сердце и легкие, привыкшие к высоте уровня моря. Было сухо и холодно. В окнах и витринах красовались венки и цветные гирлянды, из громкоговорителей неслась громкая, несуразная музыка. Лыжники в пластиковых ботинках Франкенштейна передвигались по склонам вверх и вниз.

Я ходил по боковым улочкам и аллее для прогулок. Аспен относится к числу таких полуискусственных селений, как Ла-Джолла, Кармел, Санта-Фе, Палм-Бич, облюбованных богатыми, в которых ощущается некоторое присутствие европейского духа. Здесь жестко правили бал деньги и социальное положение, хотя декларировалось, что это не имеет никакого значения. Здесь все было призвано ласкать глаз и успокаивать и потому казалось лишенным плоти и жизни. Аспен был откровенно, комично вульгарен, как вульгарна и комична состарившаяся проститутка из борделя, которая пытается одеваться и вести себя на манер светской дамы.

Я зашел выпить пива в три бара. Разговоры, которые до меня долетали, касались лыж, секса, наркотиков, иногда говорили на психомистические темы.

Поле ленча я взял напрокат автомашину и махнул в сторону Гленвуд-Спринча чтобы изучить все боковые дороги. Многие большие дома скрывались за деревьями; большинство из них, из природного камня и дерева, не бросались в глаза, и лишь солнечный блик на стекле либо противная природе симметрия выдавали их присутствие ненаблюдательному глазу. Были и броские сооружения эксцентрической конструкции из стекла и стали, из стекла и бетона — дома, похожие на летающие блюдца, напоминающие оранжереи, силосные башни, грибы и фантастических насекомых на ходулях.

Шанталь д'Оберон была владелицей обширных апартаментов в четырехэтажном Г-образном кондоминиуме неподалеку от лыжной базы Сноумэс. Он носил название «Вилла «Парадисо»». Здесь находились олимпийских размеров плавательный бассейн, теннисные корты для игры на площадке у стенки, сауна и так называемый «центр гостеприимства». Апартаменты Шанталь располагались на верхнем этаже западной — наилучшей части совладения. Как и у других, балкон имел форму и размеры крышки большого рояля. Шанталь приобрела кондоминиум за двести тридцать тысяч долларов четыре года назад. Сейчас он стоил полмиллиона, и цена его продолжала быстро расти. По сведениям «Скорпиона», ее собственность в Кармеле оценивалась суммой более чем в миллион долларов. У нее был также дом на итальянской Ривьере.

Почему я верил в то, что смогу обмануть ее, заставить ее клюнуть на презренный металл? Потому что я знал ее жадность. Жадность была ее пороком, ее слабостью. Жадным незнакомо слово «довольно». Чем больше они имеют, тем больше хотят. Попробуйте жадному, будь то мужчина или женщина, сказать, чтобы он остановился на одном миллионе, двух миллионах, ста миллионах долларов. Это то же, что посоветовать чревоугоднику остановиться после одной порции десерта, алкоголику — после одной или двух рюмок, а сладострастнику — после одного оргазма. Они ни за что не остановятся — они просто не смогут.

Так, стало быть, что мы собираемся предпринять, Митч?

Мы собираемся распять ее.

Глава двадцать четвертая

Это был громадный, просторный зал с высокими потолками, приблизительно тех же габаритов и пропорций, что и процветающая пригородная церковь; в нем находилось около полусотни людей, составляющих так называемый цвет общества, людей, многих из которых ты презираешь, когда видишь их в телевизионном шоу. А в противоположном конце зала, возле камина размером в комнату моего мотеля, стояла Шанталь д'Оберон.

— Обаятельнейшая женщина! — произнес мой хозяин. — Америке понадобится еще много столетий, чтобы породить женщину, подобную Шанталь. Она продукт тысячелетней генетической эволюции и культуры.

— Из породы снобов?

— Что? О нет, ничего похожего… Просто Шанталь обладает величественностью, аристократическим лоском, я бы даже сказал — благородной небрежностью. Ее предки правили целое тысячелетие. Вы можете это понять, Митч? Вы только подумайте: ее предки вели войны крестоносцев, участвовали в битве при Агинкорте, даже возводили на престол папу, когда церковная столица находилась в Авиньоне.

Митч ничего не знал об этих деталях. Для него история началась с того момента, когда он сделал свой первый вдох.

— Вы только посмотрите на нее, — продолжал Даррил Румбау. — То, что вы видите, это никакой не снобизм. Это страсть, это почти сумасшедшая гордость.

Я посмотрел. Она была красива семь лет назад, но Боже мой! — сейчас она была прекрасна, эта холодна ведьма, рядом с которой любая другая женщина в зале казалась второразрядной простушкой. Нас разделяли тридцать ярдов, и тем не менее, когда наши взгляды на короткое мгновение пересеклись, я почувствовал, как во мне что-то поднимается и начинает жечь, и то была отнюдь не ненависть, как я решил первоначально, а нечто совсем противоположное — любовь, превратившаяся позже в яд и сжигавшая вместе с ядом настоящим мое нутро последние семь лет.

— Хотели бы встретиться с ней, Митч? — спросил Даррил.

— Вы шутите. Мисс д'Оберон не моего круга.

— Она любезна и снисходительна.

— Благодарю вас, но она знает свое генеалогическое древо тысячу лет назад. Я не знаю даже собственного отца. Как и матери.

Он улыбнулся, сочувственно похлопал меня по плечу и сказал, что ему нужно удалиться и встретить вновь прибывших гостей.

— А вы развлекайтесь, — добавил он.

— Спасибо. Замечательный вечер.

Даррил был состоятельный поэт. Точнее, он унаследовал большое богатство и сетовал на то, что его не посещает муза. Я ему нравился. Как и мой суперпорошок.

В баре я столкнулся с хорошенькой девушкой в хлопчатобумажном комбинезоне; которая пыталась поговорить о сказочных романах, населенных эльфами и сентиментальными кроликами. Узнав, что Митч ничего не знает о подобных милых волшебных существах, она разочарованно отошла в сторону.

Я прохаживался по залам, обмениваясь короткими репликами с хирургом-косметологом, с довольно известной певицей, с создателем игровых телевизионных шоу, с иранским миллиардером и с психиатром из Лос-Анджелеса.

Я видел, как некий высоко стоящий в мировой табели о рангах теннисист продемонстрировал эффектный удар слева своей пьяненькой жене.

Я угостил бифштексом принадлежащую Даррилу пару русских борзых.

Я осмотрел комнату. В углу стояла тридцатифутовая рождественская елка. Витражные стекла вверху были расписаны под Шагала. Здесь находился огромный орган, пол был устлан дорогими восточными коврами. Люди ходили по ним, роняли на них еду и проливали напитки.

Это был мой одиннадцатый праздничный выход за последние девять дней, причем самый грандиозный — так сказать, венец моих усилий. Я пробивал себе дорогу через многие слои аспенского общества, начиная с загородных пикников туристов, живущих в домах на колесах, пока не попал на этот прием: множество представителей средств массовой информации, продюсеры и директора, рекламные агенты, сценаристы и писатели, поп- и рок- и поп-фольк музыканты, актеры, герои и героини шедевров масс-культуры, альфонсы — конгломерат амбиций, разбавленный спортсменами, бизнесменами, художниками, простаками и наивными девушками. И еще Фрэнком Митчеллом.

Но каким образом оказался здесь Митч — неотесанный парень, темная личность, деляга, делающий деньги на наркотиках, не имеющий никакого отношения к популистскому журналу «Пипл»? Почему он находится здесь, среди этих почти красивых людей? А потому что, продуманно выбрав клиентов, он угостил кое-кого, пользуясь крохотной золотой ложечкой, своим бесподобным суперпорошком. Вряд ли эти состоятельные люди когда-либо приветствовали кого-то другого более горячо, нежели обладателя губительного «снега». Слух о нем распространялся снизу вверх («Боже мой, я только один раз нюхнул этот «снег» — и сразу обалдел»), и Митч встал на лестницу, ведущую наверх.

За последнее время я узнал немало подробностей о Шанталь д'Оберон. До меня доходили якобы сказанные ею слова. Мне не требовалось прилагать много усилий, чтобы что-то узнать о ней; казалось, в городе только о ней и говорили, повторяя ее имя, словно заклинание. Официанты сплетничали о том, что она якобы сказала или сделала накануне вечером. Мужчины в барах рассуждали, что ей нужно («Единственно, что этой сучке нужно, так это хороший…»). Шанталь д'Оберон обладала харизмой; у людей она вызывала неприятие или становилась объектом поклонения на подсознательном уровне.

Созданный ею имидж был до примитивности банален: она отпрыск древнего дворянского рода из Франции (герб д'Оберон выглядел так, словно был нарисован художником из Диснейленда); она блестяще воспитана, образованна, в калифорнийском имении ездит на первоклассных лошадях. Там же она любит выпускать хорошо обученного сокола-сапсана и пишет историю Порт-Рояля — французского монастыря. Согласно утверждению моего хозяина-поэта, у Шанталь одна обязанность в этом мире — жить красиво. Иной раз трудно было поверить в то, что когда-то эта женщина была проституткой.

Разумеется, в городе попадались и скептики (больше среди женщин, нежели среди мужчин), которые считали, что она ловко втирает очки; но у суровой правды мало шансов выстоять против красивой фантазии.

На протяжении всего вечера Шанталь находилась в окружении поклонников и льстецов — мужчин и женщин, которые если не раболепствовали перед ней, то во всяком случае относились к ней с неординарной почтительностью. Ее телохранителем («телохранитель, секретарь, компаньон и массажист», как деловито охарактеризовал его Джейм Менуаль из «Скорпиона») был высокий широкоплечий мужчина лет сорока — несколько грубоватого вида, но по-мужски достаточно привлекательный. Почти весь вечер он находился рядом с ней; в нем не чувствовалось напряженности, он все время молчал, тем не менее бросал пронзительные взгляды на каждого, кто домогался внимания его патронессы. Он ощупывал глазами людей на манер полицейского или сыщика. Майк Крюгер. Он когда-то отбывал небольшие сроки за попытку изнасилования, за присвоение чужой собственности, за подделку чека; других обвинений против него не было — обвинение за убийство было снято, когда исчез главный свидетель.

Весь вечер он подносил Шанталь шампанское, закуски, подводил к ней гостей. Незадолго до полуночи он пересек комнату и сказал, что леди хотела бы поговорить со мной. Нельзя сказать, что это было сделано грубо — это было сделано достаточно учтиво, если учесть, что он выполнял королевский приказ. Спокойный, негромкий голос, выдержанные манеры, но глаза его пробежали по моему лицу, словно тарантулы. Лично я не откликнулся бы на подобное приглашение, но Митч ответил согласием.

Крюгер представил ей меня и отошел на несколько ярдов в сторону.

— Рад познакомиться с вами, миссис д'Иберон, — проговорил я, несколько искажая ее фамилию.

Она не подала мне руки, не улыбнулась и не кивнула. Фрэнк Митчелл не заслуживал ничего, кроме нейтрального взгляда.

— Вы весь вечер не спускали с меня глаз, — сказала она с заметным французским акцентом.

— Прошу прощения, если это так.

— Я хотела бы знать — почему? — На ней были изумрудные серьги, изумрудная подвеска и изумрудное кольцо. Очевидно, она распродала не все свои камни. У нее был красивый, свежий цвет лица чуть оранжевого оттенка — результат загара, который приобретают в горах во время катания на лыжах.

— Я думаю, что мужчины пялили на вас глаза и раньше, — сказал я.

Я успел забыть холодную пронзительность ее взгляда, и светящийся незаурядный ум. Шанталь (в этот момент я подумал о ней как о Шанталь) обладала редкой способностью мгновенно гасить свою индивидуальность, чтобы полнее оценить индивидуальность другого. Она не хотела давать волю собственным эмоциям при оценке другого человека. Нам часто нравится или не нравится человек по чисто субъективным критериям; мы проецируем на него свои собственные добродетели и пороки. Я женился на женщине, которой не существовало; я создал ее, как когда-то до этого создал Кристин Терри. Шанталь никогда не допускала подобной ошибки. И сейчас она стояла, спокойно и внимательно изучая мужчину, который называл себя Фрэнком Митчеллом.

— Мы встречались, — сказал она наконец.

Вот тебе раз. Мое брюшко, моя лысина, борода, мои ослепительные зубы и новые синие глаза, мои походка, голос и акцент, мой стиль и все мои старания оказались ни к чему, меня вычислили менее чем за тридцать секунд. Гаси свет, опускай занавес, сматывай удочки.

— Я вас также знаю, душа моя, — произнес я. — Но только из снов. — Браво, Митч, весьма учтиво сказано.

Очевидно, мои слова ее приятно удивили.

— Нет, — сказала она с очаровательным акцентом. — Я не думаю, что мы с вами встречались. Просто я узнала ваш тип.

— И что это за тип?

— Вы или полицейский, или осведомитель. — Она красиво улыбнулась. — Скорее всего — осведомитель.

Чуть отвернув голову в сторону, она дала понять, что отпускает меня и позволяет пребывать в моем несчастном жалком мире; появился Крюгер и увел меня от ее королевского величества.

— Я слышал, что на лыжах хорошо кататься в любом месте Скалистых гор, — сказал Крюгер. — Вейл, Брекенбридж, Алта, Джексон-Хоул, Таос… Попробуйте где-нибудь в другом месте. — Ни грубости, ни выразительных взглядов, ни скрытых угроз — Шанталь вышколила этого парня за годы их сотрудничества.

— Мне хочется кататься именно здесь.

Он пожал плечами, предпочитая оставаться в тени и не подчеркивать своей роли в тандеме.

— Снег практически везде одинаков, куда бы вы ни поехали.

— Нет, не одинаков. Иной снег превосходит любой другой.

Через два дня мне позвонил Джейм Менуаль из «Скорпиона»: кто-то наводил справки о Фрэнке Митчелле — справлялись у «снежных» маклеров и в полиции.

— И что вы об этом думаете? — спросил я.

Последовала пауза.

— Это может быть хорошим знаком. Возможно, что она купит.

— Что вы намерены делать?

Снова пауза.

— Ждите сигнала. Но вы должны правильно его понять.

Фрэнк Митчелл — лицо не вымышленное. Он действительно связан (точнее, был связан) с торговлей наркотиками. Какие-то кубинские конкуренты убили его, останки его сожгли в крематории, который они обслуживали, пепел развеяли над Бискайским заливом. О смерти Митчелла знали только кубинцы — те, которые его убили, и те, которые сидели в «Скорпионе». Впрочем, это могли быть одни и те же люди.

На следующий день в моем номере снова раздался телефонный звонок. Звонила Шанталь д'Оберон: тихий, бархатный, с хрипотцой голос — секс, трансформированный в звуковые волны. Завтра она с несколькими друзьями отправляется на вертолете на лыжную прогулку в живописную долину на западе, где совершенно изумительный снег; не желаю ли я присоединиться?

— В котором часу?

— В десять в аэропорту.

— Я буду там.

— Прекрасно. Почему бы вам не захватить с собой и своего собственного снега?

Я положил трубку на рычаг. Господи, похоже, сработало, хотя я до последнего момента в это не верил. Шанталь д'Оберон и Фрэнк Митчелл, обманщики и мошенники, самозванцы, завтра могут встретиться и — кто предугадает? — даже почувствовать симпатию друг к другу. Надеюсь, что моя маска с меня не спадет.

Я испытывал подъем, который способен испытывать человек, сознающий, что добыча клюет на приманку. Это чувство шло, разумеется, от сознания своей силы, но не от примитивной брутальной силы убийцы из-за угла; стремление запугать физически свойственно любому подонку, в руках у которого находится пистолет или нож. Нет, это была сила совсем иного рода — весьма деликатная, сродни дипломатии и артистизму, сила, способная совратить и завлечь человека в сети и позволяющая манипулировать им и его судьбой. Это была игра, где нужно было импровизировать и реагировать на непредвиденную реакцию. Игра, в которой один манипулирует другим, но на поверку оказывается, что им самим манипулируют. Кто же в конце концов окажется истинной жертвой? Играют два волка в овечьей шкуре.

Глава двадцать пятая

В аэропорту меня ждали четверо: Даррил Румбау; невысокая плотная блондинка по имени Джун, которая некогда была членом олимпийской сборной лыжной команды Штатов; наш гид Ганс Рихтер — австриец лет шестидесяти с неприветливым выражением лица и настолько резким голосом, что даже обычные фразы у него звучали властно, как гестаповские команды; и, наконец, изящная сияющая Шанталь — аристократка, получившая образование в монастыре проститутка. Она улыбнулась, взяла меня за руку и спокойно сказала:

— Я забыла спросить, хорошо ли вы катаетесь на лыжах.

— Катаюсь прилично.

— Не падаете?

— Ужас помогает мне сохранить равновесие.

Она снова улыбнулась и повернулась, чтобы представить меня гиду и блондинке. Она много улыбалась и смеялась все эти дни; успех изгнал из нее прежнюю угрюмость, расковал ее, и она временами позволяла себе быть беспечной и беззаботно веселой. Это не означало, что она перестала быть жестокой, расчетливой гадиной; она ею осталась, но в ее арсенале были и другие качества, которые она умело демонстрировала по своему выбору. Похоже, в настоящее время убийца была весьма довольна собой.

Вертолет находился в шестидесяти футах от вокзала. Его большие, медленно вращающиеся лопасти с шумом рассекали холодный воздух. Румбау предложил серебряную фляжку с коньяком. Я сделал пару глотков, хотя было всего чуть более половины десятого; пилот, Шанталь и Джун вежливо отказались, а австриец пролаял свое мнение о том, как влияет алкоголь на лыжные прогулки в горах.

Через несколько минут Шанталь дотронулась до моего запястья и показала в окно: стадо лосей убегало от тени вертолета, то и дело глубоко проваливаясь в снег.

— Красиво, — сказала она.

— Управляют рогами, — заметил я.

— Вы много катались на лыжах, мистер Митчелл?

— Митч. В последнее время не очень, но в детстве увлекался ими.

— В Майами? — улыбнулась она.

— Я вырос в Миннесоте. — Это так — настоящий Фрэнк Митчелл был родом из Миннесоты.

— У меня есть друзья в Майами.

— Большой город.

— Да, но если вы занимаетесь одним и чем же делом…

— Я, можно сказать, уже ушел из него.

— Рик Васкес?

Я покачал головой.

— Коди Унгер?

— Я придерживаюсь правила, — сказал я. — Я не знаю никого, если меня спрашивают.

— Билл-Клайд Барнес?

— Никакого Билла, никакого Клайда, никакого Барнеса.

— Это меня беспокоит. Каким образом я смогу вам довериться?

— А я не прошу вас доверяться мне. При чем здесь доверие?

Она понизила голос.

— Видите ли, я боюсь, что вы можете разбить мне сердце.

Я засмеялся.

— Для меня новость, что у вас есть сердце.

Мы разговаривали под шум двигателей; я наклонился к ней поближе (улавливая запах ее волос и жасмина) и тихонько сказал:

— Может быть, в одну прекрасную ночь наши сердца застучат в унисон.

Она улыбнулась.

— А вы плут, Митч!

— Но не полицейский и не осведомитель.

— Там посмотрим.

— Я прихватил свой снег.

— И в этом отношении мы посмотрим, — сказала она.

Я испытывал некоторое беспокойство, отчасти потому, что не был вполне уверен в том, как покажу себя здесь на лыжах, но главным образом из-за того, что не знал, принимает ли она меня за Митча. Время от времени она бросала на меня то ли загадочные, то ли понимающие взгляды, словно игрок в покер, который знает, что я блефую, и хочет заставить меня продолжить игру. Это не могло меня не беспокоить. Тем не менее все продолжительнее и чаще я не видел Кристин Терри в этой женщине; она казалась мне новой, удивительно привлекательной незнакомкой.

Вертолет поднялся примерно на пятнадцать тысяч футов, и взору открывались иззубренные белоснежные горы до горизонта, напоминающие штормовое море. Ослепительно белые кряжи и впадины. Темный лес на нижней части склонов и в долинах. И небо, цвет которого менялся от нежно-голубого до ультрамаринового. Похожая на насекомое тень вертолета скользила по изломанной поверхности, то поднимаясь, то опускаясь на тысячи футов.

Пилот обогнул массивную пирамидальную вершину, словно испытывая потоки ветра, и стал быстро спускаться над невысоким кряжем. Огромные вращающиеся лопасти подняли снежную метель, от которой за окном стало бело. Через минуту вертолет медленно опустился на свои полозья. Мы выгрузили экипировку и помахали рукой пилоту.

Под пушистым снегом, снесенным потоком воздуха от лопастей, обнажилось спрессованное ледяное основание. Кое-где виднелись аспидно-черные валуны и пучки коричневой альпийской травы. Внизу под нами была огромная вогнутая снежная чаша. Склон пугал своей крутизной — около тридцати пяти или сорока градусов, а гребень, на котором мы стояли, находился на высоте не менее четырех тысяч футов.

Воздух был сухой и имел какой-то подгоревший привкус. Дышалось так, как пьется вода во сне — воздухом нельзя было насытиться. У меня появились первые симптомы горной болезни — тошнота, головокружение, легкая, но противная головная боль и какое-то отупение: пока другие прилаживали лыжи и оживленно болтали, я мрачно стоял на краю бездны. Вертолет, превратившийся в светлую точку, снижался, готовясь к посадке на дальней площадке.

Ко мне подкатил австриец.

— Если вы нет в состоянии спуститься на лыжи, мы закопать вас здесь, — сказал он. Тевтонский юмор.

Все терпеливо ожидали (Шанталь еле заметно, но ехидно улыбалась), пока я прилаживал лыжи, искал палки и надевал солнцезащитные очки.

Наконец я экипировался, и Рихтер прочитал нам лекцию о лавинах.

Затем он сделал пару шагов и наклонился набок. Снег поднялся ему до пояса, а он медленно двинулся вперед, перенеся вес назад, постепенно убыстряя ход, выпрямляясь и выписывая четкие параболы в снегу. Конечно же, он ушел красиво, хотя и несколько старомодно.

— Думаю, что я смогу это сделать, — сказала Шанталь.

Как я и предполагал, шла она красиво. Она была отличной спортсменкой, к тому же в ее характере было заложено стремление превзойти и блеснуть. Я нисколько не сомневался, что она ездила верхом и выпускала сокола, демонстрируя ничуть не меньшее мастерство. Ее повороты были короче и круче, чем у Рихтера, и на каждом из них в воздух поднимался снежный веер, который на какое-то время зависала и сверкала на ярком солнце. В стиле Шанталь присутствовали и мощь, и грация. Однако было в нем и нечто механическое — очевидно, от переизбытка техники.

Джун в этом отношении выглядела лучше. Она скользила непринужденно, весело, свободно.

Техника Румбау была приблизительно моего уровня. Он шел грамотно, но не более того, и в его исполнении каждый элемент выглядел как преодоленная трудность.

Они растянулись по склону: Рихтер покрыл почти половину дистанции; Шанталь шла по его следам в пяти — десяти ярдах; Джун свернула чуть в сторону, чтобы идти по нетронутому снегу; на некотором удалении старательно и аккуратно менял галсы Румбау…

В воздухе переливались снежные кристаллики всех оттенков. Я стоял среди неба, наблюдая за переливами оттенков, а затем вдруг земля поднялась, горизонт наклонился, и я оказался в объятиях сверкающей белизны. Мягкая прохлада, скорость, внезапное кратковременное ощущение земной тяжести на поворотах. Я направил лыжи вниз, набрал скорость и испытал состояние невесомости во время мягких ритмичных подъемов и спусков. Скрежет снега под лыжами напоминал звук рвущегося шелка.

Дважды я останавливался, чтобы отдохнуть, а последний отрезок шел, не пытаясь сдерживать скорость. Все ожидали меня у вертолета, улыбающиеся и раскрасневшиеся. «Здорово! Великолепно! — восхищались они. — Какой чудесный день!» Глаза Шанталь сверкали, она не могла сдержать счастливой улыбки. Сейчас она была похожа на ребенка — невинного и чистого.

Вертолет подбросил нас на другую гору. Мы очистили от снега валуны и сели завтракать. Шанталь оказалась рядом со мной. У нас были хлеб, сыр, салями и две бутылки красного вина. Румбау сказал, что во время спуска он сочинил хайку — не хотим ли мы послушать? Мы ответили — нет, не хотим, но он прочитал, и мы сказали, что это очень хорошее хайку. Затем мы ели и пили.

Румбау сказал, что во время спуска он сочинил хайку — не хотим ли мы послушать? Мы ответили — нет, не хотим, но он все равно прочитал, и мы сказали, что это очень хорошее хайку. Потом мы просто ели и пили.

Неожиданно Румбау сказал:

— А вы не приготовили никакого сюрприза, Митч?

Я извлек маленькую золотую табакерку и ложечку и подал их Шанталь.

— Только осторожней, — предупредил я. — Чистейшая вещь.

— Прислушайся к совету, Шанталь, — поддержал меня Даррил.

Рихтер с отвращением наблюдал за тем, как Шанталь дважды набирала по полложки порошка и закладывала его в нос. Затем то же самое проделала Джун, поле нее Румбау. Возмущению Рихтера не было предела, его английский можно было понять лишь с большим трудом: глюпо, отшен глюпо, майн Готт, фуй! Он жестом показывал на горы и небо — неужто этого недостаточно? Больные, чокнутые люди — неужто вам мало этой красоты?

Пройдя по кругу, табакерка вернулась ко мне, и я положил ее в карман.

Шанталь в упор посмотрела на меня.

— А вы?

— Я не употребляю.

— Что вы хотите сказать?

— Я вроде бармена, который сам не пьет, или тощего повара. К тому же сейчас не то время и место. Рихтер в этом отношении прав.

— К черту Рихтера, — сказала она, продолжая сверлить меня глазами и пытаясь до конца понять меня.

Перед последним заходом она пригласила меня вечером у нее пообедать.

— О'кей.

— У нас есть дела, которые нужно обсудить.

По некоторым едва заметным штрихам было ясно, что в мое отсутствие мой номер обыскивали, но я вынес револьвер и наркотики за несколько дней до этого.

Я приготовил себе напиток и сел на край кровати. Лицо мое за этот день основательно обгорело, мышцы побаливали.

Ну как, Митч?

Я зажег сигару и выпустил струйку дыма.

Так что, Митч?

Глава двадцать шестая

Я позвонил. Дверь открыл Крюгер. Он принял мое пальто, сказал, чтобы я вытер грязь со своих штиблет, и, препроводив меня в гостиную, сообщил, что Шанталь на кухне, колдует над телятиной. Не желаю ли я выпить? Естественно, я желал.

Квартира была просторная, с прекрасным видом на горы, уютно обставленная, с большим камином, украшена современными гравюрами, картинами и статуэтками. Окна выходили на запад и юго-восток. В камине потрескивали сосновые дрова; откуда-то из невидимого громкоговорителя доносилась музыка из балета «Лебединое озеро».

Я бросил взгляд на обеденный стол — он был накрыт на две персоны. Это, по всей видимости, означало, что Крюгер не останется. Хорошо.

На столике возле окна я увидел шахматную доску. Эндшпиль с четырьмя черными и пятью белыми фигурами. Вероятно, сама Шанталь решала шахматную задачу. Фигуры были из слоновой кости.

Крюгер появился со спиртным, и мы заговорили о пустяках, приглядываясь друг к другу. Вокруг его глаз виднелись шрамы в виде крошечных полумесяцев и мешков. Возможно, когда-то он был боксером; не исключалось и то, что не было недостатка в желающих и имеющих повод отколошматить его.

Его манеры и слова внешне были любезными, однако в глазах и голосе чувствовались презрение и надменное сознание собственного физического превосходства, присущего школьному драчуну и задире. В каждом его движении ощущалась агрессивность. Опасный человек, по оценке «Скорпиона» и моим собственным впечатлениям. Киллер. Он смотрел не на меня, а как бы сквозь меня. Внезапно я понял, что видел его раньше, годы тому назад, в Корал-Гейблзе. Он и Шанталь разговаривали на пирсе, когда я возвращался после рабочего дня, и она, улыбаясь, назвала его «религиозным шарлатаном».

— Я слышал, что у вас отменный товар, — сказал Крюгер.

— Это так.

— Дорогой товар.

Я кивнул.

— Вы уже много продали его?

— На пару тысяч долларов.

— Неплохо.

— Вполне.

— Хотел бы попробовать его.

Я передал ему табакерку и сказал:

— Осторожно. Чистая вещь.

Он искоса и с презрением посмотрел на меня, сел на диван и открыл табакерку. Он размял порошок пальцами, потер им десны и засунул в нос содержимое двух ложечек. Щелкнув крышкой, он закрыл табакерку, однако мне ее не вернул.

— Ты либо очень глуп, либо страшно отчаянный, — сказал он.

— А ты как полагаешь?

— Приехать в этот город и начать торговать таким товаром в розницу!

— Я пока еще в розницу не торговал.

— Ты можешь плохо кончить — где-нибудь в снежном сугробе.

— Как тебе понравился мой снег?

Он выдавил улыбку.

— Божественно.

— Я не собираюсь открывать здесь свое дело, — пояснил я. — Я хотел бы продать все оптом.

— Сколько у тебя товара?

— Больше шести кило.

— Точно такого же снега?

Я кивнул.

— Я хорошо знаю товар, который сюда попадает, но такого никогда не встречал.

— Новый источник.

— Откуда?

— Из Колумбии.

— Кто его тебе доставил?

— А больше ты ничего не хочешь знать, Крюгер?

— Шанталь полагает, что от тебя плохо пахнет. Я тоже так считаю. Кто тебя сюда направил?

Я сделал глоток из рюмки.

— Ты не записываешь разговор? Сними пиджак и рубашку.

— Только после тебя.

Он откинулся назад и ухмыльнулся.

— Ну ты и штучка, — проговорил он. — Шесть кило при тебе?

— Естественно. А миллион баксов при тебе?

— Я имею в виду — шесть кило здесь, в городе?

— Нет.

— Но это твоя собственность или ты должен их еще купить?

— Моя собственность.

— Сколько снега в городе?

— Очень мало.

— Надо еще выпить, — сказал он, но не двинулся с места. И после паузы: — Миллион долларов… А если назвать реальную цену?

— Это реальная цена.

— Я могу купить билет на самолет в Колумбию за несколько сотен долларов.

— Не спорю. Но потом ты должен обойти уйму полицейских и не один день якшаться с прорвой головорезов, пока найдешь снег такого качества. И наконец найти южно-американского дипломата, который провезет порошок по дипломатическим каналам… Сделка со мной обойдется тебе гораздо дешевле.

— Это разовая сделка?

— У меня появится два или три кило через четыре месяца.

— Слишком хорошо, чтобы было правдой.

— Так соглашайся.

— Ты мне не нравишься, — сказал Крюгер.

— Тогда не заставляй меня вытанцовывать перед тобой.

Он некоторое время пристально смотрел на меня, а затем, заходясь от бешенства, процедил:

— Тебе лучше заткнуться со своими советами, сукин сын! Вот сейчас возьму и вышвырну тебя из окна!

Полагаю, что бешенство частично было результатом воздействия кокаина, но могло быть и попыткой прощупать меня на слабину или вызвать во мне неосторожный гнев либо страх. Блефовал он или нет, но было ясно, что человек он неуравновешенный. Мой револьвер находился в поясной кобуре, и я расстегнул свой спортивного покроя пиджак.

Он заметил мое движение, понял, наклонился вперед и по-волчьи оскалился:

— Ты думаешь, что я не посмею вышвырнуть тебя из окна?

— Я думаю, что ты ждешь, чтобы я сам выпрыгнул.

В комнату вошла Шанталь. Лицо ее казалось бесстрастным, зато в ее позе и тоне ощущался — неподдельный или искусственный — гнев.

— Спокойной ночи, Майкл!

— Я никуда не собираюсь.

— Ты собираешься.

— Ага, ты намерена переспать с этим подонком, малышка?

— Ты извинишься перед нами обоими завтра.

— А может, и нет! Скорее, что нет!

— Возможно, что наш союз распадется сегодня вечером, — сказала Шанталь холодным и твердым голосом. Французский акцент ее был особенно заметен.

— Возможно.

— Я приму решение об этом завтра, после твоих извинений.

Он опустил мою золотую табакерку к себе в карман и поднялся. Наступила минута решающего испытания. Сделаю ли я вид, что этого не заметил? Или же затею бучу из-за нескольких граммов кокаина и куска золота?

— Вынь из кармана, — сказал я. Ладонь моя уже сжимала рукоятку револьвера. Я вполне мог бы застрелить его, если бы до этого дошло дело. Сейчас было поздно отступать.

Крюгер уставился на меня.

— Вынимай из кармана, тебе говорят.

— Что?

— Табакерку.

— Табакерку? Какую табакерку? — Он протянул руки ладонями вперед и перевел взгляд на Шанталь. — О чем он болтает?

Я вынул револьвер, взвел курок и наставил его в живот Крюгеру. Я не мог промахнуться. Игра была детской, но вполне реальной, с неизбежными потерями и с проигравшим. Говорить больше я не мог, дальнейший разговор свидетельствовал бы о слабости.

Крюгер снова перевел взгляд на меня.

Это выглядело безумием. Я мог застрелить человека.

И тогда он сунул руку в карман.

— Ах, это. — Вынув табакерку, он положил ее на стол, засмеялся и повернулся к Шанталь.

— Ты понимаешь, что ты делаешь, малышка?

— Убирайся.

Он дал ей пощечину — не изо всех сил, но достаточно ощутимую. Голова ее дернулась, Шанталь покачнулась.

Еще чуть-чуть, и я окончательно потерял бы голову и нажал на спусковой крючок.

Крюгер проклинал Шанталь и угрожал мне, плюнул в мою сторону, но промахнулся, затем повернулся спиной, схватил с вешалки пальто и покинул комнату.

Шанталь заперла за ним дверь, закрыла ее на цепочку, улыбнулась мне невеселой улыбкой и молча прошествовала на кухню. Шла она прямо и к горящему от пощечины лицу даже не прикоснулась.

Руки у меня дрожали. Желчь обжигала горло. Я едва не убил человека из пустого тщеславия. Я вел себя так же примитивно, как и Крюгер. Только глупец отвечает на эмоции такими же эмоциями, ненавистью на ненависть, добротой на доброту. Это путь к рабству. Тобой может овладеть всякий.

Шанталь вернулась в гостиную с двумя виски. Мы оба несколько успокоились. Я обратил внимание, что на ней черное вечернее платье простого покроя, жемчужное колье и жемчужные сережки. Левая часть лица припухла, на щеке был заметен след удара.

— Он никогда себя так не вел, — сказала она.

— Я предупреждал его, чтобы он не перебрал кокаина, но он не послушался.

— Он изрядно выпил перед вашим приходом. Должно быть, одно наложилось на другое. Приношу извинения.

— Это я приношу извинения, ведь, несмотря на пистолет, я в принципе не считал возможным застрелить его за то, что он ударил вас.

— Бог мой, ну конечно же.

— Вы и в самом деле намерены разорвать с ним союз?

— Да. Я должна.

— Я не могу понять, почему вообще могвозникнуть подобный союз.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что вы — Шанталь д'Оберон, а он — мусор.

Она подняла голову и улыбнулась.

— Я, например, не могу понять, каким образом вы познакомились с таким мусором, как Крюгер или я. Почему вы занимаетесь этим делом?

— Вы считаете, что я подставной?

— А разве нет?

— Вовсе не в том смысле, какой вы вкладываете. А вот что касается вас… Такая женщина, как вы, из старинного рода — и вдруг причастна к этому грязному бизнесу.

Она засмеялась, наклонилась и погладила меня по руке.

— Старинные именитые семьи были варварами, мой дорогой. Как и мы.

Глава двадцать седьмая

За ужином мы ели салат, телятину и пили красное вино. Все было очень вкусно, но ел я с трудом: вспоминался другой ужин — с отравленной рыбой. На десерт были яблоки и отлично выдержанный сыр камамбер, белое вино сотерн, после чего Шанталь налила в маленькие рюмки коньяк «Реми Мартен». Она явно пыталась ублажить меня, и это само по себе вызывало немалые подозрения. Я был уже достаточно пьян, как, впрочем, и Шанталь, поскольку она пила то же самое и столько же.

Мы вышли в гостиную. Из стереоколонок звучала музыка Шопена. Огонь в камине горел все так же весело и жарко.

Я сказал:

— Я вижу, у вас шахматы.

— Да. Вы играете?

— Я научился этому в тюрьме. Хороший способ убивать время.

— Я начинающая. Взяла несколько уроков у друга прошлым летом. Я знаю, как ходят фигуры, имею самое общее представление о стратегии — вот и все.

— Давайте сыграем.

— Но я и в самом деле плохо играю.

— Ну-ну, не скромничайте.

Я намеренно играл плохо; она намеренно играла глупо и позволила мне выиграть.

Она направилась в бар, налила еще по рюмке коньяку, вернулась, и мы сели рядом на диване напротив камина. Я ощущал ее тепло, жасминный запах духов. Поленья в камине внезапно выстрелили, и кверху поднялся сноп икр.

— Я слышала большую часть вашего разговора с Майком, — сказала она. — Я уполномочила его обсудить дело с вами, но, конечно же, не могла предположить, что он будет настолько безобразно агрессивным.

— Понимаю, — сказал я.

— Майкл работает на меня. Точнее, он привык работать на меня. Вы ведь понимаете — я женщина, и мне не обойтись без такого мужчины, как Майкл Крюгер, в этом жестоком бизнесе. Мне требовалась его сила, хитрость и жестокость. Его нелепая ревность совершенно неуместна. Он зашел слишком далеко. Он повредил моей репутации и теперь еще пытается вмешиваться в мои дела.

— С вашей стороны было мудро дать ему от ворот поворот. Хотя это и непростая вещь.

— Вы могли бы мне помочь.

Я откусил кончик сигары, попробовал табак на вкус и покачал головой.

— Нет. Это ваша проблема.

— Но ваша проблема — сделать так, чтобы мы вместе закрутили дело.

— Но у нас нет никакого дела.

— Мне нужен кто-то. Мужчина.

— Я ни на кого не работаю, Шанталь.

— Я имею в виду партнерство. Полноценное, равноправное партнерство.

— С какой целью? Мне ничего не надо.

— Надо. Деньги, много денег. У вас есть превосходный товар. У меня есть система сбыта — и здесь, и в других местах, надежная клиентура. Послушайте, Митч, если вы пойдете на сотрудничество, я обещаю вам полтора миллиона долларов через два месяца.

— Я не амбициозный. У меня есть товар. Вы либо его покупаете, либо нет. Мне ни к чему всякие осложнения.

— Неужто полмиллиона долларов не стоят некоторых осложнений?

— Нет, не стоят. Это означает, что нужно убить Крюгера. Применить силу здесь, силу там… Нанять головорезов. Может быть, убить кого-то еще. Опасаться всего и вся… Подвергаться шантажу… Нет уж, увольте, мне этого не надо.

— Вы меня удивляете, — сказала Шанталь. — Когда я увидела, как вы повели себя в этот вечер с Майком — с такой выдержкой и твердостью, я подумала, что вот он наконец, смелый мужчина, к тому же не вульгарный и весьма умный!

Я улыбнулся.

— Вы не оправдали моих ожиданий.

— Послушайте, Шанталь… Если вы не в состоянии сейчас добыть деньги, то так и скажите, не напускайте тумана и не уговаривайте меня возиться с вами два месяца. Не ждите, что я стану убивать ваших друзей. И, наконец, не думайте, что я буду доверять вам. Я не какой-нибудь зеленый юнец, который берет деньги треста, едет в Южную Америку и возвращается с порошком. Я занимаюсь этим делом много лет и пока что в добром здравии. Это должно сказать вам кое о чем.

— Хорошо. Вы продадите мне четыре кило сейчас, а два остальных — в феврале?

— Нет, я хочу разгрузиться сейчас. Я рассчитывал сделать это быстро в вашем городе. Я выпустил значительную часть дорогого снега, чтобы добраться до верхов. И вот я, очевидно, на самом верху, а этот верх не может себе позволить напрямую заключить даже маленькую деловую сделку. Я начинаю думать, что вы занимаетесь торговлей любительски. Богатые люди от скуки иногда позволяют себе острые ощущения.

— Каким образом я смогу удостовериться, что у вас действительно шесть кило?

Я ткнул сигару в пепельницу. Поднялся на ноги.

— Послушайте. Я ухожу. Вижу, что вы привыкли иметь дело с ребятами, у которых маленький бриллиант в мочке одного уха… А обед был вкусный, благодарю.

Она засмеялась.

— Давайте отбросим всю эту театральную дребедень. Я хочу попробовать ваш товар.

Она удалилась в одну из комнат и через момент вернулась с квадратным листом станиоля, кувшинчиком с соком лайма, лезвием бритвы и короткой серебряной трубкой. Я наблюдал за ней, пока она проверяла кокаин на отсутствие примесей, взяв образец из табакерки и нагревая его на станиоле, где он в одно мгновение превратился в пепел. После этого она бросила порошок в сок лайма, энергично потрясла кувшин и удостоверилась, что отдельные кристаллы коалесцировали в единое целое.

— Изумительно, — сказала она.

Она высыпала щепотку кокаина на стол и аккуратно разделила лезвием на четыре части. «Дамы первые», — произнесла она, и шла серебряную трубку и поочередно втянула по порции кокаина в каждую из ноздрей. Затем элегантно пошевелила ноздрями, как бы смакуя и оценивая порошок, и хитро улыбнулась.

Я взял трубку и втянул оставшиеся две части кокаина.

— Давайте поговорим о цене, — сказала Шанталь.

— Мы уже говорили. Она остается прежней.

— А если раскрыть карты?

— Об этом могла бы идти речь, если бы я блефовал.

— Ладно. Совершим обмен через две недели.

— Через неделю. И деньги должны быть чистые — я не люблю, когда они оставляют зеленые следы на пальцах или в прошлом месяце украдены.

— Мне нужно по крайней мере десять дней, чтобы заполучить наличные.

— Хорошо, десять дней — и ни днем больше.

— Со мной будет несколько человек, когда мы будем производить обмен.

— С вами будет лишь один человек, как и со мной.

— Это несправедливо — двое мужчин против одного мужчины и одной женщины.

— Ваш партнер меня как раз не беспокоит, — сказал я. — Я буду следить за вами.

Она засмеялась; намек на ее вероломство, как бы это ни выглядело противоестественным, она явно сочла за комплимент.

— А когда, вы говорите, можете поставить другую партию?

— Давайте окончательно оформим эту сделку, прежде чем начать разговор о следующей.

— Ага, вы хотите окончательно оформить, — сказала она. — В постели, я полагаю?

— Я имел в виду не это. Но согласен принять и такое предложение.

— В самом деле?

— Предпочту рукопожатию.

Все время в течение нашей полувраждебной пикировки она сидела рядом, то касаясь моей руки, то наклоняясь и заглядывая мне в глаза, излучая тепло и сексапильность. Я не верил в ее искренность: она могла по желанию включать и выключать сексуальность. Я был всего лишь очередной клиент. Но, по всей видимости, она рассчитывала, что сможет чего-то добиться, уложив меня в постель.

Она взяла мою табакерку, щелкнув, закрыла ее, поднялась и ушла в другую комнату.

Я допил коньяк. Я был пьян, но не считал, что подействовал кокаин. Дело было не в этом. Тогда я еще не понял, что порошок являлся источником моей маниакальной уверенности и самоуважения. В самом деле, я был замечательный парень. Обладатель не вполне понятной власти, которая проявится, когда придет время. Если сравнить меня с Шанталь, то она была лишь ребенком, по-своему умным и талантливым, даже опасным и жестоким, но все равно — только ребенком. Я не знал, была ли подстроена стычка между Шанталь и Крюгером. Возможно. Но не исключено, что Шанталь хотела сменить партнера, поменять Крюгера на меня, увеличить долю прибыли и… Я проанализирую это позже. А сейчас мне хотелось насладиться своей новой властью.

Я медленно миновал вестибюль и вошел в спальню хозяйки. Шанталь голая лежала на середине огромной кровати, скрестив ноги. Обнаженная маха. Тусклый свет падал на столик у кровати. На нем лежала раскрытая табакерка. Шанталь бесстыдно смотрела на меня, бесстыдно разглядывающего ее прелести. Белый порошок виднелся на сосках и на пупке.

Я проснулся через несколько часов, чувствуя, что дамы рядом нет. Освещенная лунным светом, голая Шанталь сидела на стуле у окна, перебирая содержимое моего бумажника. Кредитные карточки, водительское удостоверение, несколько расписок и квитанций… То, что принадлежало покойному Фрэнку Митчеллу.

— Нашла что-нибудь интересное? — спросил я.

Она обернулась.

— Нет.

— Я-то думал, что это любовь…

Глава двадцать восьмая

Джейми Менуаль рассказал мне, как обычно завершается кокаиновая сделка: покупатель без денег и торговец без кокаина встречаются в какой-нибудь комнате или в безлюдной аллее и убивают друг друга после взаимного шантажа.

— Вы подвергаетесь серьезной опасности, — сказал Менуаль, — после того как убедили этих акул, что у вас прорва кокаина.

— Я похож на слабака? — спросил я.

Он улыбнулся.

— Увидим.

Я вылетел из Аспена в Денвер и оттуда в Майами, где остановился в отеле «Биг». Была ли то мания преследования или вполне оправданный страх, но мне всюду чудились люди Шанталь: молоденькая девушка в самолете, двое мужчин в аэропорту в Денвере, мужчины и женщины в вестибюле гостиной, в ресторане, коридорах — мои потенциальные киллеры. То есть, я видел киллеров, по всей вероятности, во вполне безобидных людях.

— Примите как неизбежность, что за вами наблюдают, — говорил в свое время Менуаль. — Что вашу комнату обыскивают. Будьте осторожны и внимательны на улицах, в лифтах и на лестницах, особенно если вы несете какой-то пакет. Не доверяйте никому.

Прожив три дня в отеле, я позвонил ему из телефона-автомата.

— Как идут дела?

— У меня мания преследования.

— Хорошо, очень хорошо. Это в порядке вещей. Вы убеждены, что за вами следят?

— Да, я абсолютно в этом уверен.

— Опишите их.

— Они молодые, им лет под тридцать. С бородами, длинными волосами, жаждут остановиться в моем отеле. И им удается снять комнату по соседству с моей.

— Так-так.

— Есть другой вариант, — продолжил я. — Латиноамериканец средних лет. Холеный и изысканно одетый, проявляет ко мне интерес.

— Он заговаривал с вами?

— Нет, но он всегда оказывается неподалеку.

— Он в очках?

— Да, в очках с проволочной оправой.

— Он случайно не носит с собой чемоданчика типа дипломат?

— Носит.

— Ну так не беспокойтесь. Это наш человек.

Я немного подумал.

— А что у него в дипломате?

— Бог его знает.

— Я должен позвонить Шанталь в пятницу.

— Куда?

— В Аспен.

— Звоните, но я сомневаюсь, что она там.

— А где она сейчас?

— В Кармеле. Она отчаянно пытается набрать наличные из всех законных и незаконных источников, занимает под свою собственность в Кармеле и Аспене, продает драгоценности и все такое прочее.

— Значит, она собирается совершить покупку?

— Полагаю, что так. — Пауза. — Вы понимаете, что если вам удастся осуществить план, вы подведете ее к финансовому краху?

— В этом и заключается моя цель.

В пятницу я попробовал набрать номер Шанталь в Аспене; ответа не было. Я позвонил в Кармель по номеру, который она мне дала. После шести гудков в трубке послышался мужской голос.

— Алло! — Это был Крюгер.

— Я хотел бы поговорить с Шанталь.

— А кто это?

— Позовите ее к телефону.

Он положил трубку.

Я снова позвонил.

— Алло, — сказал Крюгер.

— Попробуй только положить трубку еще раз, скотина, — сказал я.

Последовала продолжительная пауза, и я услышал голос Шанталь.

— Да.

— Я думал, ты расплевалась с Крюгером.

— Зачем ты позвонил мне сюда?

— Потому что не застал тебя в Аспене.

— Мне нужно еще некоторое время. Не так-то просто найти чистые деньги за короткий срок.

— Я дал тебе десять дней. У тебя остается три.

— Прошу тебя, Митч, позволь мне купить половину твоего товара сейчас, а вторую — через шесть недель.

— Полагаю, нам лучше совсем забыть об этом деле, — сказал я.

— Погоди! Я постараюсь все уладить.

— О'кей. Мы совершим обмен в Майами. Ты можешь выбирать место.

Она засмеялась.

— Ты и вправду считаешь меня идиоткой, если думаешь, что я появлюсь в твоем городе с чемоданом, набитым бумажками?

— Тогда где?

— В Кармеле, здесь.

— А это — твой город.

— Аспен.

— Тоже твой город. Давай — Денвер.

— Я позвоню тебе в воскресенье вечером, и мы назначим время и место для обмена в понедельник.

— Я позвоню тебе в воскресенье утром.

— Меня здесь не будет в воскресенье.

— А где ты будешь?

— Точно не знаю.

— Попробуй определиться.

— Тогда в Аспене.

— О'кей, я позвоню тебе в воскресенье вечером в Аспен.

Я повесил трубку, опустил двадцатипятицентовую монету в щель и набрал номер Джейма Менуаля.

— Аспен, — сказал я.

— Чудесно, это будет гораздо легче. Когда вы уезжаете?

— Сегодня вечером.

— Позвоните мне снова, когда будете знать номер рейса. Кто-то должен встретить вас в аэропорту в Денвере.

— О'кей.

— Дэн… позвольте мне прислать пару наших людей вам в помощь.

— Нет. Самую рискованную часть роли я должен сыграть самостоятельно.

— Ну хорошо. Желаю удачи.

Дело раскручивалось быстро, и похоже, эта скорость должна была нарастать.

Я авансом заплатил за комнату, когда снимал номер. В этот вечер я упаковал вещи, незаметно проскочил по коридору к служебному лифту, спустился на нем и вышел через служебный ход в переулок. Пройдя несколько кварталов, я взял такси и отправился в аэропорт.

Грубоватого вида средних лет кубинец с татуировкой в виде попугая на левом предплечье встретил меня в Степлтон-Филде у основания пандуса. В кафе мы съели по пирожку и запили молоком, и он передал мне два ключа от двери кондоминиума Шанталь, коричневый чемоданчик с баллончиком газа мейс и два стерильных шприца для подкожных впрыскиваний.

— За систему сигнализации не беспокойтесь, — сказал он. — Я позаботился об этом.

— Что в шприцах?

— Сильное средство. Надо просто уколоть в мышцу. Это вырубит их на двенадцать часов.

— О'кей. Но какое именно средство?

— Не в курсе дела.

По расписанию до утра не было рейсов до Аспена; конторы, обслуживающие мелкие чартерные рейсы, были закрыты, я взял напрокат машину и направился в горы. Дорога была отвратительной и практически пустынной; я выжимал все что мог из машины и демонстрировал все, на что способен, а иногда и сверх того. Тем не менее уже светало, когда я добрался до Аспена. Суббота, утро. Поспешай, думал я, но поспешай, не теряя головы.

Я взял ключ у дремавшего портье и прошел в свою комнату. Сбросил с себя городскую одежду, аккуратно сложил ее в рюкзак и надел лыжный костюм. Лучше сделаться незаметным, стать как все. Я сорвал все этикетки с одежды и утопил их в унитазе. Отныне я путешествовал налегке, и все мои пожитки должны остаться здесь.

Намочив полотенце, я протер все поверхности, на которых могли остаться отпечатки моих пальцев. У меня не было намерений покушаться на жизнь Шанталь или Крюгера, но ситуация могла выйти из-под контроля; кто-то, в том числе я сам, мог запаниковать. Случись это, пусть полицейские ищут Фрэнка Митчелла, а не Дэна Старка.

Я разорвал все документы Фрэнка Митчелла, и они тоже отправились в унитаз.

В буфете нашлось шотландское виски. Наполнив им пластмассовый стаканчик, я закурил сигарету и сел на край кровати. Руки мои дрожали. Конечно же, от усталости. Осмотри еще раз комнату, подумай. Лыжи. На лыжах есть номер серии, который может вывести… на Фрэнка Митчелла. Сумасшествие. То, что я делаю, — это сумасшествие.

Я протер влажной тряпкой бутылку, стаканчик, брелок с ключом от номера, поднял рюкзак и вышел.

Я доехал до базы, оставил взятую напрокат машину на стоянке отеля и с полмили прошел пешком до дома Шанталь. Был замечательный, ясный, морозный день. Мимо меня проносились гремящие цепями автомобили.

Один из ключей входил с большим трудом, но я вращал и крутил его до тех пор, пока не почувствовал, что он попал в соответствующие пазы.

В комнатах было прохладно, пустынно, тихо и самую малость пахло духами Шанталь. В снопе солнечного света роились частички пыли. В углу мерно тикали старинные часы, и в латунном маятнике отражались солнечные блики. На кофейном столике лежала пачка французских сигарет. На крышке пианино стояла ваза с увядшими голубыми и белыми цветами. Книги, журналы, бокал из-под виски с серпообразным следом губной помады на ободке — следы уютного беспорядка.

Спальня. Здесь запахи погуще — пахло духами, косметикой и самой Шанталь. Кровать. Та долгая кокаиновая ночь. Конечно, она проститутка, но ведь не всем и не всегда же она фальшивит?

Кухня. Я приготовил себе на завтрак яичницу с ветчиной, тост и фруктовый сок, затем закурил перед чашечкой растворимого кофе. Я вычистил сковороду и тарелки и сложил их в раковину.

Затем со второй чашечкой кофе я прошел в гостиную и стал пить его, покуривая крепкую французскую сигарету Шанталь. Имел ли я право разорять ее? Да, я верил в то, что отмель Нативити дала мне такое право. Вопрос заключался в том, что говорит мне мое сердце.

Забудь об этом, сказал я себе. Забирай свои вещи и уходи. Однако я остался. Мой ум был добрее сердца.

Ночью я спал на полу у двери, держа наготове револьвер и баллончик с газом мейс.

Они появились вскоре после полудня в воскресенье. Я услышал гудение лифта, звук открывающейся двери и их голоса в холле. Заскрежетали ключи в замках, повернулась дверная ручка, и дверь открылась вовнутрь. Вошла Шанталь, а за ней Крюгер. Крюгер нес два чемодана. Они обалдело уставились на меня. Я оттолкнул Шанталь правой рукой, а левой поднес баллончик к лицу Крюгера и выпустил струю газа. Лицо его сморщилось, как у ребенка, и он почти грациозно повалился на пол. Шанталь бросилась бежать через комнату. Я догнал ее и выпустил струю газа ей в лицо.

Схватив Шанталь за запястье, я толкнул ее в глубь квартиры, затем вернулся к Крюгеру. Он слегка брыкался, поэтому я дал ему вдохнуть еще порцию газа. Я оттащил подальше чемоданы, закрыл и запер входную дверь и нажал на кнопку стереомагнитофона. Зазвучал Бетховен.

Я был возбужден, почти невменяем. Я пнул Крюгера в ребра. В этом не было нужды — он был ослеплен, беспомощен, но мною руководили страх и сознание силы.

Шанталь лежала поодаль, лицо ее было искажено, глаза прикрыты ладонями.

В голове у меня была пустота. Что дальше? Согласно разработанному мной плану я должен был действовать быстро и энергично, пока ситуация находилась под моим контролем, но сейчас я словно оцепенел. Что делать дальше? Мне казалось, что и Крюгер, и Шанталь притворяются, что действие газа было не таким уж сильным.

На всякий случай я снова направил струю газа на Крюгера и быстро обыскал его карманы. Я обнаружил выкидной нож и отбросил его, затем извлек из кобуры пистолет.

Когда я стал пятиться назад, Крюгер схватил меня за ноги, и я упал, правда, успев откатиться в сторону. В схватке он расправится со мной в мгновение ока. Я поднялся и боковым зрением увидел, что Шанталь со стоном пытается встать на ноги.

Крюгер уже почти поднялся. Я шагнул ему навстречу и дважды ударил пистолетом по голове. Но это мало подействовало. Отступив на пару шагов, я снова брызнул на Шанталь газом. Она рухнула на пол. Тем временем Крюгер, покачиваясь, двигался ко мне. Я ударил его пистолетом один раз, второй, третий, лицо его окрасилось кровью, я ударил его снова — и наконец он упал.

Оба на какое-то время были выведены из строя. Я не мог позволить им прийти в себя. Крюгер был дьявольски силен, и это меня очень беспокоило. Шанталь лежала на полу у самого кофейного столика. Из громкоговорителя неслись звуки «Героической симфонии» Бетховена.

Я уменьшил громкость и вынул один из шприцов. Что в нем за зелье? Крюгер был ранен — как отреагирует на это зелье его организм? Я снял пластиковый ниппель кончика шприца, выдавил пару капель прозрачной жидкости, вонзил иглу в предплечье Крюгера и нажал на поршень.

После этой операции я сел на обитый белой кожей диван и закурил сигарету. Крюгер отключился быстро. Было видно, как уходило его сознание. Он весь обмяк, глубоко вздохнул и, казалось, погрузился в глубокий и безмятежный сон. Дыхание его замедлилось, но было ровным и стабильным.

Я закурил новую сигарету, продолжая наблюдать за ним. Подняв с пола Шанталь, я отнес ее на кровать. Лежа на спине, она смотрела на меня. На лице ее виднелись следы слюны и слизи. Глаза были воспаленными и слезились. Я надел наручник на ее правое запястье, прикрепил к стойке кровати и вернулся в гостиную.

Кровь все еще сочилась из ран на лице и голове Крюгера; дышал он свободно и ровно.

Я открыл меньший чемодан. Он был набит деньгами — пачками купюр в сто и пятьдесят долларов, перевязанными резиновыми ленточками.

На ковре валялся зуб — целиком, с окровавленным корнем. Зуб Крюгера.

Тут я почувствовал, что к горлу подступает тошнота.

Я налил в бокал немного виски и залпом выпил, затем сделал смесь из льда и содовой. Так что же делать дальше? Передо мной чемодан с деньгами, совсем рядом с зубом Крюгера. Бери деньги и уматывай. Твоя миссия выполнена.

Допив виски, я намочил в ванной полотенце и осторожно протер глаза и лицо Шанталь. Затем я снял с нее туфли, платье, лифчик и трусики. Она молча смотрела на меня. Правая рука ее была в наручнике, прикрепленном к кроватной стойке.

Я раздвинул ей ноги и лег между ними. Она не закрыла глаз. Когда я входил в нее, она вздрогнула от боли, но не вскрикнула и продолжала смотреть на меня.

Позже, приняв душ и одевшись, я вошел в комнату со вторым шприцем.

— Нет, — сказала она.

— Да.

— Ты не должен это делать.

— Я сделаю.

— Прошу тебя.

Я сделал ей укол в предплечье и, пока она еще не отключилась, вынул двадцатидолларовую купюру из бумажника и бросил ей на кровать.

— С тебя пятнадцать долларов сдачи, — сказал я.

Глава двадцать девятая

Спустя шесть месяцев в начале вечера ко мне постучали. Я открыл дверь и увидел Шанталь. Я уже давно сбрил бороду и носил накладку на голове, но ей хватило мгновения, чтобы узнать меня. В руках у нее был пистолет, на лице — мстительная улыбка. Пистолет дважды по-кошачьему зашипел, и затем его заклинило.

Я захлопнул дверь, повернул ключ в замке, накинул цепочку, бросился в кабинет, позвонил в «скорую помощь» и затем Джейму Менуалю по его домашнему телефону.

— Да?

— Джейм, это Старк. В меня стреляли. Дважды.

— Ранение тяжелое?

— Думаю, что да. Даже уверен.

— Это она?

— Да. Послушай, ты не мог бы кого-нибудь прислать, чтобы меня проводили в больницу?

— Конечно.

— Мне нужна охрана. Эта бешеная сука придет за мной и в больницу. Я бы не разговаривал сейчас с тобой, если бы не осечка ее пистолета.

— Что ты собираешься сказать полиции?

— Что это была неизвестная женщина. Я не могу сейчас ворошить всю историю.

— Ясно. Предупреди администрацию больницы, что при тебе будет охрана.

— Я скажу это людям из «скорой помощи», если не потеряю сознание.

— Но голос у тебя вполне нормальный. Может, ты не так уж тяжело ранен.

— У меня холодеют конечности. Кровь так и хлещет. Кажется, я сейчас отключусь. Позвони в полицию или в «скорую помощь», скажи, чтобы взломали дверь, если я не отвечу. Ладно?

— Сделаю.

— Да, вот еще что…

— Слушаю…

— На какое-то мгновение, именно мгновение, я подумал, что она вполне тянет на леди.

Менуаль засмеялся.

— А в следующее мгновение, когда я ее узнал, я вдруг испытал радость от встречи с ней.

Я положил трубку и впал в забытье, которое продолжалось сорок пять часов.

Хирурги удалили мне почку и три фута кишок вместе с двумя пулями двадцать пятого калибра. Неделю я пробыл в реанимации, а затем меня перевели в отдельную палату, где я спал, читал и играл в шашки или в карты с моими телохранителями. «Скорпион» выделил мне троих охранников, каждый из которых дежурил по восемь часов. Больничный персонал был далеко не в восторге от постоянного присутствия дюжих ребят, но мирился с этим, поскольку администрации никак не улыбалась перспектива убийства одного из пациентов. Всех, кто меня навещал, тщательно проверяли представители администрации, а затем мои телохранители.

В среду, на второй неделе моего пребывания в больнице, в палате зазвонил телефон, и мне сказали, что меня хочет видеть мисс Шанталь д'Оберон.

— Пропустите ее, — распорядился я.

Эрни Вега, один из сподвижников Батисты на Кубе, бывший полковник, выразительно посмотрел на меня.

Я кивнул.

— Это она. Проводите ее в комнату вахтеров и хорошенько обыщите.

Я ждал долгие пять минут, и наконец они вошли.

Шанталь была в бежевых брюках с букетом красных роз. На лице ее играла улыбка.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— На миллион долларов, — ответил я.

Она поставила цветы в вазу, продолжая все так же улыбаться, затем села в кресло.

— У нее было оружие? — спросил я Эрни.

Он покачал головой.

— Эрни ощупал меня очень тщательно, — сказала Шанталь. — Можно считать, что мы с ним теперь помолвлены. — Говорила она сейчас без французского акцента.

— Выйди, Эрни, — сказал я.

— Лучше бы мне остаться.

— Все же выйди и забери все эти приборы, чтобы она не вонзила вилку мне в горло.

Эрни ушел, и Шанталь вынула пачку сигарет и зажигалку.

— Ты можешь курить?

— Дай мне сигарету.

Мы закурили, глядя друг на друга и улыбаясь.

— Ты должен вернуть мне деньги, Дэн.

— А как бы ты их получила, если бы убила меня?

— Тогда я была не в себе от злости, не способна трезво мыслить. Ты очень ловко все проделал, но теперь мне нужны деньги.

— Я думал, что ты поверила в существование Фрэнка Митчелла.

— А я и на самом деле поверила. Я убила шесть месяцев, пытаясь разыскать Митча. Но в то же время мне снилась отмель Нативити, наше путешествие на яхте, все эти бесподобные дни… Ностальгические сны о тебе и о нас с тобой.

Я сардонически улыбнулся.

— А однажды ночью я проснулась в три часа и поняла, что Фрэнк Митчелл — это ты. И я стала рвать на себе волосы и придумывать, как тебя убить.

— Как поживает старина Крюгер, Шанталь?

— Жив-здоров. Готов помочь мне убить тебя, если я не верну деньги.

— Ты уже дважды пыталась меня убить. Я так думаю: если ты не смогла это сделать дважды, ты не имеешь права на третью попытку. Это не по-спортивному.

— Дважды?

— На отмели Нативити.

— Ты имеешь в виду, что я уплыла от тебя?

— Естественно.

— Зачем так драматизировать… Там было достаточно пищи, дожди шли почти каждый день. А охотники за черепахами должны были появиться не позже чем через месяц. Если ты не смог бы продержаться это время, ты вообще не заслужил того, чтобы жить.

— Очень свежий взгляд. Но ведь ты еще и отравила меня.

— Отравила! Если бы это было возможно!

— Ты добавила раствор каустической соды в жаркое из рыбы.

Она некоторое время смотрела мне в глаза, затем рассмеялась.

— Какая чушь!

— Ты хочешь сказать, что ты не пыталась меня отравить?

— Клянусь, что я тебя не травила.

— Но в пище тем не менее был яд, и я был парализован и едва не умер.

— Я не помню ни о каком рыбном жарком и уж совершенно точно, что я не клала яда в пищу. Может быть, ты воспользовался грязной тарелкой или чашкой.

— Ты лжешь!

— Зачем мне лгать? Я стреляла в тебя две недели назад и буду стрелять снова, если ты не вернешь мне деньги. Я тебя застрелю, зарежу, удушу, но я не травила тебя. Чего не было, того не было.

— Я не верю тебе. И потом — зачем ты украла мою яхту и оставила меня на рифе?

— Потому что я думала, что ты убьешь меня за изумруды.

— Что? Да ты совершенно чокнутая!

— Так ведь ты украл у меня миллион не так давно!

— Боже милостивый, но это из-за того, что ты бросила меня на отмели Нативити! Не будь этого, я бы тебя и пальцем не тронул.

— Откуда мне было знать?

— В тебе говорили жадность шлюхи, подозрительность шлюхи и мораль шлюхи. Потому ты так и поступила.

— Не знаю, — устало сказала она. — Меня сейчас интересует лишь одно — как тебя убить.

— Может быть, ты скажешь, что ты и супругов Терри не убивала?

— Что? Что ты сказал?

— Мне известно об этом.

— Убила супругов Терри? Да это были порядочнейшие и добрейшие люди, каких я когда-либо знала! Убить их! Да я любила Мартина и Кристин!

— Господи, любила… Любовью шлюхи.

— Все произошло так, как я тебе и рассказывала. Только нас было трое. Кристин погибла во время крушения, утонула. Мартин был ранен, оказался на плоту со мной и перед смертью рассказал мне об изумрудах, а также дал всю навигационную информацию о том, как найти «Буревестник»… Мартин дал мне изумруды. И они мои.

— Ты психопатка, — сказал я. — Моральная идиотка, сумасшедшая шлюха и убийца!

— Деньги, которые ты украл, — это все, что я скопила за семь лет. Я разорена. Я потеряла все, даже своих лошадей.

— Сожалею.

— Ты, конечно, догадываешься, что я пришла не затем, чтобы выслушивать твои сожаления.

— Деньги ушли, Шанталь. Я вычел то, что потратил на тебя, а остальное анонимно передал центру по излечению наркоманов.

Она в упор смотрела на меня и слегка улыбалась.

— Это правда, Шанталь.

— Господи, я почти верю тебе. Ты ведь так глуп!

— Это правда.

Она кивнула.

— Ну что же, себя ты не обидел. У тебя активов поди на миллион долларов.

— Ты явно хватила через край. Пятьсот тысяч — это ближе к истине.

— Что ж, обойдемся и этим.

Я улыбнулся и покачал головой.

— Тебе дается девяносто дней, чтобы обратить все, чем ты владеешь, в наличность.

— Шанталь, ты же знаешь, что я не собираюсь это делать.

— Три месяца. Ты слышишь? — Она встала и направилась к двери.

— Шанталь, — сказал я. — Единственно, о чем я сожалею, это о том, что изнасиловал тебя. Искренне сожалею.

— Разве ты меня изнасиловал? — Она улыбнулась. — Я не заметила.

Спустя три дня на одной из полос газеты «Майами геральд» появилось сообщение: женщина, назвавшая себя именем Шанталь д'Оберон, была остановлена полицией за ординарное нарушение правил дорожного движения. Она «вела себя подозрительно», и при обыске машины были обнаружены тридцать граммов кокаина и другие наркотики. После этого женщина сделала попытку подкупить офицеров полиции, а когда это не удалось, она вытащила из сумочки пистолет и произвела три выстрела, одним из которых легко ранила Брайана У. Хьюитта. Ей надели наручники и арестовали.

Я несколько раз перечитал заметку. Вздор. Шанталь д'Оберон не могли арестовать. Однозначно. Шанталь улыбнулась бы своей обворожительной улыбкой, произнесла бы несколько фраз с милым французским акцентом и очаровала бы полицейских. И к тому же Шанталь была мертва, я убил ее несколько месяцев назад. Эти полицейские арестовали отчаявшуюся шлюху по имени Мари Элиз Шардон.

Глава тридцатая

Временами Гольфстрим на короткий период меняет свой курс и проходит рядом с островами Флорида-Кис; вода при этом становится особенно прозрачной и начинает светиться неоновым светом. Именно так было в этот день: фосфоресцирующая вода, отраженные в море высокие облака нежно-голубых тонов и раскаленное серебристое солнце.

Я рыбачил неподалеку от одного из необитаемых, поросших мангровыми деревьями островов, носящих имя Москито-Кис. Море было пустынным; лишь на горизонте виднелся танкер да в сотне ярдов к востоку скользил ялик. Начинался отлив, и рыбачье суденышко дрейфовало в мою сторону.

Организм мой более или менее оправился от ран, чего нельзя сказать о моих нервах. Я постоянно чего-то опасался, мучился подозрениями и находился в напряжении.

Ялик был взят напрокат. В нем сидел человек, обнаженный по пояс; тело его было белое и волосатое, широкополая соломенная шляпа конической формы скрывала лицо. С удочкой он обращался явно неумело.

Я вышел из больницы со строгим наказом врачей отнестись внимательно к своему здоровью. Ты едва не умер, сказали они, был очень близок к тому. Соблюдай щадящий режим по крайней мере несколько месяцев. Соблюдай диету, больше отдыхай, используй, например, такую форму отдыха, как рыбная ловля.

Я купил вельбот, рыболовные снасти и целые дни проводил на отмелях вокруг болотистых, облюбованных москитами островов за рыбной ловлей, плаванием, чтением или просто нежась на солнце. Я поймал много рыбы и всю ее выпустил в море; приобрел бронзовый, как у индейца, загар; постепенно набирал вес и силы. Я испытывал какое-то умиротворение в этот период, который явился интерлюдией в моей беспорядочной — и я бы сказал — бесславной жизни.

Ялик продолжал приближаться ко мне. Мужчина все так же не поднимал головы и, похоже, не собирался смотреть на меня.

Для Шанталь был назначен очень высокий залог — семьсот пятьдесят тысяч долларов, так что она оставалась за решеткой, когда истекли девяносто дней — срок ее ультиматума, предъявленного мне. Я почувствовал себя спокойнее, хотя и не вполне. Полиция выдала мне разрешение на ношение револьвера (таинственный противник мог напасть снова), и на борту моего вельбота был дробовик двенадцатого калибра. Когда страдаешь манией преследования, положительным моментом является то, что ты всегда наготове, если кто-то действительно попытается на тебя напасть.

«Кто-то» находился сейчас в шестидесяти ярдах и продолжал медленно дрейфовать в мою сторону. Я решил не заводить мотора и не пускаться в бегство. Погода была отличная, место очень удобное. Лучше уж здесь и сейчас, чем снова, открыв собственную дверь, получить пулю в живот или взлететь, повернув в машине ключ зажигания, или попасть в засаду на какой-нибудь тихой улочке.

Шрамы на моем животе вдруг зачесались и заныли. Мне стало трудно дышать.

Сорок ярдов. Мужчина сидел, отвернувшись от меня, и сматывал леску. Либо он был абсолютно уверен в том, что я не вооружен и не обеспокоен его приближением, либо это был и в самом деле какой-то простодушный рыбак. Из его радиоприемника доносились ритмы рока. Я извлек из-под сиденья дробовик с двумя стволами, взвел курки и положил на колени.

Ялик медленно приближался с отливной волной, поворачиваясь против часовой стрелки, нос его показывал на цифру два, затем на три. Тридцать ярдов. Солнце обжигало мне плечи и спину, руки вспотели, пот заливал глаза. Море и небо, низенькие мангровые острова слились в одно расплывчатое пятно; ясно виден был только человек, можно сказать, являя собой стереоскопическое изображение на плоскостном фоне. Мужчина весьма крупный, с незагорелым телом; его лицо все так же скрывала широкополая шляпа конической формы.

Я наклонился вперед; левой рукой сжал ствол дробовика, а правой обхватил цевье приклада возле предохранителя и спускового крючка. Я отпустил предохранитель. Поднимай, приставив ружье к плечу, развернись на двадцать пять градусов вправо — и стреляй.

Нос ялика указывал на четыре часа. Мужчина сидел ко мне в профиль, лица его по-прежнему не было видно. Песня по радио закончилась, и бархатный голос стал описывать достоинства модной мази для лечения геморроя.

Я поднял дробовик в тот самый момент, когда мужчина вскинул голову (черные брови, черная борода) и спросил:

— Удачная ловля?

У него в руке появился пистолет, но его выстрел был заглушен выстрелами дробовика. Я почувствовал плечом отдачу раз, другой, и красный цветок расцвел на его груди, лицо окрасилось кровью, и кровавая дымка появилась в воздухе. Он откинулся назад и упал на дно ялика, который некоторое время слегка покачивался, а затем стал крениться набок.

Мне заложило уши от выстрелов. В воздухе сильно пахло сожженным порохом. Я осмотрелся. Танкер успел скрыться за горизонт, и можно было различить лишь надстройки на палубе. Вокруг не было больше ни яхт, ни лодок, ни людей, никаких свидетелей, если не считать напуганной выстрелами парочки цапель, которые обеспокоенно вышагивали по острову. Из радиоприемника доносилась роковая инструментальная музыка, звуки ударных инструментов и пронзительных электрогитар — своего рода вопли плакальщика.

Мужчина лежал в кровавой луже. Он успел сделать один выстрел из пистолета. Мы оба спешили с выстрелами, но я стрелял из дробовика, и это решило исход.

Я никогда не видел его раньше. При нем не было документов. Он был похож на латиноамериканца. Вероятно, кубинец.

На ялике был рефрижератор, в котором находились банки с пивом и сандвичи, завернутые в фольгу. Я открыл одну банку, выпил пиво, размышляя о делах, последствиях и ответственности. О жизни и смерти — временной и вечной. Чувств у меня особых не было, но мыслей было много.

Закончив размышлять, я отбуксировал ялик на три мили к западу и затопил его вместе с трупом на глубине в девяносто пять футов.

Глава тридцать первая

И Шанталь, и я были далеки от преуспевания все последующие годы: она оказалась в тюрьме; я потерял работу, дом, последнее здоровье и вкус к удаче. Материальное положение мое пошатнулось, но главная беда была не в этом. Огромные суммы денег я тратил непродуктивно, платя за услуги «Скорпиону» и оплачивая медицинские счета. Зато за рабочим столом я проводил все меньше времени. Мало-помалу мое дело прибирал к рукам один из моих компаньонов — человек бесчестный и малокомпетентный. Я уволил первоклассного бухгалтера, единственной виной которого было то, что он сказал мне о крушении моей маленькой империи.

Я все больше влезал в долги и в конце концов понял, что наилучший выход для меня — это ликвидировать предприятие, частично выплатив долги, пока банки и юристы не поступят со мной более кардинальным и намного менее деликатным способом.

Через восемнадцать месяцев у меня осталась на руках сумма денег, которой хватило на то, чтобы снова выкупить мою первую яхту — «Херувим» и приобрести на Шугархаус-Кис маленький участок с полудюжиной крохотных коттеджей, пирсом, рыбацкими яликами и домиком с крохотным магазинчиком. Не так уж и плохо, если вдуматься: многие трудятся всю жизнь, чтобы приобрести подобную недвижимость и достичь такой степени независимости. Однако счастливым я себя не чувствовал.

Потребовался, должно быть, целый год, пока я свыкся со своим новым образом жизни. Тосковал я не о потерянных богатствах и престиже, а о свободе — или, скорее, о призраке свободы, так как был привязан к одному месту. Едва ли не каждый день я думал о деньгах, которые выкрал у Шанталь, а затем отдал на сторону. То был весьма дорогостоящий жест. Жест полубезумный, с моей нынешней точки зрения.

Суд обошелся сурово с Шанталь. Ей грозило от семи до десяти лет за наркотики и от двух до пяти — за предумышленное нападение, и отбывать наказание предстояло последовательно.

Я не мог представить Шанталь лишенной свободы. То есть зрительно я мог представить женщину в тюремной одежде, которая шагает в строю по серым бронированным коридорам или играет в арестантском дворе в софтбол, смотрит из-за решетки и в ужасе просыпается среди ночи. Но женщина, нарисованная моим воображением, была не Шанталь, подобно тому как хищник в засаде не более чем бледная копия дикой птицы. Можно заключить в клетку сокола, сломить его дух, убить в нем все лучшее, но непорядочно при этом упорствовать и называть его соколом.

Джейм Менуаль из «Скорпиона» периодически присылал мне записки или сообщал по телефону: Шанталь не в состоянии приспособиться и переживает нелегкие для себя времена; Шанталь ввязалась в драку и пырнула ножом сокамерницу (добавлен срок); Шанталь сбежала и находится на свободе; Шанталь обнаружена в борделе в Атланте и получила дополнительный срок за побег; Шанталь наконец остепенилась и ведет себя пристойно; Шанталь больна; Шанталь страдает лейкемией, однако, став последовательницей учения «Христианская наука», отказалась дать разрешение на дальнейшее обследование и лечение. Администрация благосклонно относится к просьбам Шанталь о помиловании или смягчении наказания; но у нее нет средств, от нее отказались родственники, у нее нет друзей, нет спонсора, ей некуда идти, и администрации просто жаль выгнать ее на улицу…

Часть пятая Благочестивая жизнь

Глава тридцать вторая

Я приехал во Флоридский государственный женский исправительный дом в восемь утра и припарковался недалеко от ворот. Сидя в машине, я курил и читал газеты. В десять часов я дал мальчику денег, и он купил мне большую коробку кофе.

Шанталь вышла из ворот около одиннадцати. На ней был грязновато-коричневый мешковатый костюм, коричневые туфли типа мокасин и матерчатая сумка, которую она держала обеими руками. Она сделала несколько неуверенных шагов, дошла до угла, остановилась, сделала пять-шесть шагов в противоположном направлении, остановилась снова и замерла среди тротуара. Идти было некуда.

Я опустил стекло машины и крикнул:

— Сюда, пожалуйста!

Она повернула голову, пытаясь рассмотреть того, кто говорил, через стекло, затем, слегка пожав плечами и приняв решение, подошла и села в машину. В ее движениях не ощущалось прежней кошачьей легкости; несмотря на сохранившееся изящество, она шла как старая больная леди.

Мы проезжали мимо Макдоналдса, и я купил чизбургеры, жареного мяса и кока-колы. После этого выехал на загородную магистраль. Побрызгал дождь, затем выглянуло солнце, снова набежала туча с дождем.

Большую часть пути до Шугархаус-Кис Шанталь спала. Сейчас ей было тридцать три года. Волосы ее была тусклыми,словно высохшая солома на кукле; кожа бледная, шероховатая, дряблая. Уголки рта горестно опущены вниз. Но больше всего меня беспокоили болезненный цвет кожи и лихорадочный блеск глаз. Было очевидно, что она умирает.

Небо прояснилось, когда мы доехали до моего дома. Я отправился на кухню, достал из морозильника пару бифштексов, сделал два коктейля и с двумя бокалами из матированного стекла вернулся в гостиную.

Шанталь сидела на диване, опустив голову и сжав ладони в кулаки.

— Как мне тебя называть? — спросил я.

— Шанталь, — ответила она после паузы.

На закате я проводил ее к пирсу, где стоял «Херувим». Некоторое время она, кивая, изучала яхту, затем улыбнулась. От улыбки она помолодела и стала похожа на прежнюю Шанталь.

— Мы можем отправиться в плавание? — спросила она.

— Конечно.

— В круиз?

— Мы прошвырнемся к Багамам.

Глава тридцать третья

Было лето — сезон, когда жизнь замирала на моем курорте. Мы задержались на две недели, в течение которых я занимался подготовкой «Херувима» к круизу.

Болезнь Шанталь бросалась в глаза. Она быстро уставала, однако ум ее по-прежнему отличался живостью и остротой. Конечно, ее по-юношески сильная воля не могла сейчас командовать слабеющим телом. И даже если она давала своему телу щадящую нагрузку — проплывая пятьдесят ярдов или предпринимая длительную прогулку, — то после этого ей требовался едва ли не целый день, чтобы восстановить силы. Тем не менее она не оставляла этих попыток и, кроме того, хорошо питалась.

Шанталь ела как акула. Она поглощала кровавые бифштексы, жареных цыплят, огромное количество шпината, салатов, свежих овощей, полусырой говяжьей печенки.

— При анемии требуется железо, — объясняла она. — Меня часто тошнит, я не в силах удержать пищу. Но я хочу жить, Дэн. Я очень хочу жить, и «Христианская наука» учит, как побороть болезнь. Если я буду следовать законам природы и заповедям Христа, я выживу.

Она отказалась от доктора и часто говорила о Мэри Бейкер Эдди, «Христианской науке», исцеляющей силе Господа Бога.

— У меня лейкемия, Дэн. Рак. Но я не считаю, что Иисус боится рака. Иисус ничего не боится. Я тоже не боюсь.

Меня и раньше впечатляло ее мужество, а теперь в особенности, несмотря на налет фанатичности. Впрочем, она, наверное, всегда была мужественна — и сейчас, став нонконформистской христианкой, и прежде, когда была неверующей. Мужества у нее не убавилось, оно лишь видоизменилось. Мало сказать, что Шанталь умирала хорошо, — это, как ни странно, умеют многие; она умирала бодро и весело, а это совсем другое дело. Она была более раскованной и счастливой, чем когда-либо раньше. Благодаря каким-то глубинным ресурсам или благодаря своей вере. Она смеялась, шутила, спала как праведница, ела как изголодавшийся зверь.

— Ты счастлив, Дэн? — спросила она меня. Был ясный, безмятежный день. Мы загорали на пирсе. В небе висело раскаленное солнце, отражаясь тысячью блесток в море. Морская вода и мангровые деревья распространяли солоновато-сладкий йодистый запах, напоминающий запах крови.

— Иногда бываю счастлив, — ответил я, — но чаще — нет.

— А я стараюсь быть счастливой всегда! Ты замечаешь? Мы здесь бываем так недолго. Жизнь — подарок, и мы должны любить и радоваться доброму миру и быть счастливыми. Мы тратим время попусту, если несчастливы. И если мы не благочестивы.

— Ты не была благочестивой, — заметил я.

— Знаю, — согласилась она.

— Я был бы счастлив, если бы ты была здоровой.

— Ты думаешь, что с Богом можно заключить сделку?

— Я не верю в Бога.

— Ты веришь.

— Нет.

— Тем самым ты заявляешь, что не веришь в себя, Дэн. Потому что Бог — это любовь, Бог — это все, Бог — это ты.

— Это доктрина «Христианской науки»?

Она заулыбалась.

— Нет, наверное.

Я снова повторил:

— Я был бы счастлив, если бы ты была здорова.

— Но я здорова! Ели ты этого не понимаешь, ты не понимаешь ничего. Мое тело может распадаться, но я здорова! Да, Дэн, здорова! Верь хотя бы этому, если ты больше ни во что не веришь. Я была гадкой. Я была порочной. Я была безнравственной… Но сейчас я духовно чиста, и я скорее готова умереть ночью, чем проснуться завтра нечистой. Когда-то ночью я призову смерть: «Приди, пожалуйста, сейчас, ибо я достигла совершенства», — скажу я. Умереть легко, трудно жить. Хотя я хочу жить, потому что, — она, кажется, в этот момент почувствовала смущение, — потому что у меня есть долги по части любви, и я должна их вернуть.

— Долги мне, — сказал я.

— Да, тебе и многим другим.

— Бывают моменты, когда мне гораздо больше нравится прежняя Шанталь, чем новая Поллианна^[8].

— Прошу тебя, не будь циничным. Несправедливо, что цинизм так дешев. Я хочу сказать, что он имеет мало общего с реальностью… С правдой. Я знаю это, Дэн, потому что сама была циничной.

— А сейчас ты сентиментальна.

— Да. Ну и что?

— Сентиментальность определяют как неоправданное, незаработанное чувство.

— А ты считаешь, что я заработала свои чувства?

Я не предпринимал попыток сближения. На пятый день она сказала:

— А ты не хочешь меня, Дэн? Я понимаю, что я худющая и страшная, больна, но я надеялась…

— Я не думал, что этого хочешь ты.

— Я хочу, но я пойму, если ты не хочешь. Если тебя отталкивает мой вид…

— Я просто полагал…

Она засмеялась.

— Когда-то ты брызнул на меня какой-то химией, отнес в спальню, швырнул на кровать, раздел догола и взял как дикий зверь. Боже, как я ненавидела тебя за это! Эта боль, унижение… А скоро я буду ненавидеть тебя, если ты не сделаешь нечто подобное.

И я сделал.

— Ты считаешь, что я бессовестная?

— Да.

Смешок.

— Это хорошо, потому что правда. У меня нет этого стыда. Я не верю, что Бог дал бы нам эти чувства, эти инстинкты, если бы не хотел, чтобы мы получали удовольствие от этого.

— А что ты чувствовала, когда была профессионалкой?

— Проституткой, Дэн?

— Да.

— Тебя это волнует?

— Да.

— Даже сейчас?

— Сейчас даже больше, чем раньше.

Был вечер, и мы обедали на застекленной веранде.

— Ты хочешь знать, была ли я с другими мужчинами такой же, как с тобой?

— Прости, — сказал я. — Не будем об этом.

— Нет, отчего же, я скажу тебе. Иногда я была такой и с клиентами, которые мне платили… Когда была проституткой, Дэн.

— Это не мое дело.

— Я была проституткой. Но Христос простил блудниц, Дэн, ты понимаешь?

— Разве я могу быть менее милосердным, чем Христос? — сказал я.

— Я была проституткой, как правило — высокооплачиваемой, но в Атланте я была дешевкой. Я переспала… ну, наверное, с двумястами мужчинами.

— Это все? — саркастически осведомился я.

— Почти что. Это не так уж много для проститутки.

— Я не хочу говорить на эту тему.

— Ты хочешь.

— Нет.

— Любовь проститутки — это бизнес, это торговая сделка, но в сделке участвовало мое тело, и оно часто реагировало очень бурно. Иногда я готова была лезть на стену и потолок — настолько сильно я реагировала… На животном уровне. Мы ведь животные, разве не так? Но это ничего… Ничего, потому что в этом было только животное… в этом не было красоты… как и сейчас между нами. Было просто слияние тел, а не слияние тел и душ.

— Послушай…

— Я была проститутка, Дэн. Но сейчас я уже не проститутка, если это имеет какое-то значение.

— Думаю, что имеет, — сказал я. — Я не уверен.

Каждый вечер, когда сгущались сумерки и Шанталь пробуждалась от продолжительного сна, мы коротали время на веранде. Она пила очень мало, обычно за обедом стакан вина, я же, как правило, предпочитал джин или ром. Иногда мы вели беседы, порой сидели молча. Мотыльки бились о сетку, жужжали настойчивые москиты, на отмели всплескивала рыба.

Как-то я спросил:

— Что стало с Майком Крюгером?

— Я слышала, что он в Мехико.

— Бежал от правосудия?

— Нет, живет легально. Но вообще Майк всегда бегал от правосудия. И от жизни.

— Ты когда-нибудь вспоминаешь о супругах Терри?

— Да. И очень часто. — Она замолчала, и я решил, что это не самый лучший предмет для беседы, однако она продолжила разговор. — Я думаю о них часто и порой вижу их так явственно, словно в галлюцинации… Само собой разумеется, такими, как они были тогда… Они для меня не состарились и не изменились… Все еще Март и Крис.

Снова пауза. Я сходил на кухню, приготовил себе выпить и вернулся на веранду.

— Я была плохой, Дэн, — сказала Шанталь. — Я была гадкой, порочной сукой, когда встретила Мартина и Кристин. И оставалась такой до недавнего времени. А они… Я почти изменилась, когда узнала их. Если бы они не погибли… Это были добрые люди, добрые-предобрые… Не в том вульгарном смысле, когда оказывают показную помощь. Мартин и Кристин были сильными людьми. И они были отчаянно счастливыми.

Стояла ночь, и тишину нарушило лишь жужжание насекомых да шуршание льда в моем стакане.

— Во всем, что они делали, была какая-то магия, грация… А самое удивительное было в том, как они любили людей, как обожали их! Я знаю, почти все притворяются, что любят людей, но Терри действительно их любили, они были добрыми, сами того не подозревая, добрыми без малейших усилий… Они бы стали смеяться, если бы услышали то, что о них говорят.

Они никогда не думали о том, чтобы помочь людям. Просто они не могли и помыслить о том, что можно не помочь. Это был их образ жизни. Все, что они говорили и делали, было совершенно естественным и шло от сердца. И поэтому, когда я появилась в яхт-клубе — грязная, перепуганная, попавшая в беду… словом, все ясно.

Последовала еще одна пауза.

— Когда я потеряла их, я потеряла мир… Тот мир, на который я смотрела уже иногда их глазами. Они погибли — и с ними погиб их чудесный мир… Я почти нашла его снова на отмели Нативити. Почти… И потом снова потеряла его… А сейчас я нашла его благодаря Христу и любви, и я никогда его больше не потеряю, что бы ни случилось.

Глава тридцать четвертая

Мы намеревались отправиться в плавание в среду. Я сказал Шанталь, что во вторник мне нужно съездить в Майами и купить новое судовое оборудование: запасной компас, некоторые морские карты, проволоку из нержавеющей стали, кое-что еще. Я сказал также, что хочу проконсультироваться у специалиста по Багамам относительно того, что позволено и что запрещено делать иностранным яхтам.

— А ты отдохни, — добавил я.

— Я буду отдыхать. В какое время ты вернешься домой?

— Точно не знаю. Не очень поздно, если все сложится удачно.

— Я погружу кое-какие вещи на «Херувим».

— Хорошо, но только не переутомляйся.

— Не буду, — сказала она. — Я чувствую себя гораздо лучше, Дэн. Честно! Я знаю, что это так.

Я заблаговременно договорился с гематологом в Флот-Лобердейле, чтобы он принял меня. Несколько лет тому назад я нашел для него гоночную яхту, на которой он завоевал много спортивных призов. Доктор Пул был человеком весьма занятым, однако согласился уделить мне минут пятнадцать или двадцать в середине дня.

Мы обменялись дежурными любезностями, после чего он сел за свой стол и жестом указал мне на кожаное кресло. На столе висела полка с завоеванными им спортивными трофеями, там же находилась модель его яхты «Мелисса». Он сказал, что сейчас яхта уже не в состоянии участвовать в соревнованиях — как, впрочем, и он сам.

Я рассказал ему о Шанталь.

Он несколько раз кивнул, не глядя на меня, а затем сказал:

— Но, мистер Старк, мне нужно самому осмотреть пациента.

— Она как последовательница «Христианской науки» отказывается от медицинской помощи.

— Это ее право.

— Я знаю. Но если бы ей можно было помочь…

Доктор Пул нетерпеливо заерзал.

— Но я не в состоянии поставить диагноз или прогнозировать течение болезни, не осмотрев пациента.

— А какие общие рекомендации вы могли бы дать?

— Существует множество разновидностей лейкемии. Это целый комплекс болезней, которые неправомерно называют одним словом. Лично я придерживаюсь той точки зрения, что любой случай имеет свою специфику, поскольку каждый организм неповторимо отличается от других. Я лечу пациента, а не болезнь. Иногда лейкемия ведет себя очень свирепо, иногда же мы в состоянии замедлить ее течение, задержать ремиссию… Полного выздоровления мы добиваемся редко… Весьма редко. Так что вы видите, я не могу сказать ничего конкретного, не видя пациента и не имея анализов.

— Тюремный доктор поставил диагноз — острая лейкемия.

Доктор Пул раздраженно пожал плечами.

— Можно ли замедлить развитие болезни?

— Господи, я не знаю! Вы что, не слушали меня?

— Я поговорю с ней. Я постараюсь убедить ее обратиться к вам.

— Постарайтесь.

Я встал, и мы обменялись рукопожатием.

— Шанталь выглядит, да и сама признает, что чувствует себя лучше, чем две недели назад.

— Всякий человек будет выглядеть и чувствовать себя лучше через две недели после выхода из тюрьмы, — заметил доктор Пул.

— Может, освобождение способствовало ее выздоровлению? Я хочу сказать, не поможет ли ее нынешнее психологическое состояние в борьбе с болезнью? Не является ли оно причиной ее нынешней ремиссии?

Доктор медленно вздохнул, демонстрируя мне, как много терпения требуется при общении с серым обывателем.

— Мистер Старк…

— Простите.

— Вашей подруге придется выбирать между медицинской наукой и «Христианской наукой». Либо я, либо Мэри Бейкер Эдди.

В Майами я зашел в Багамское консульство. Чиновники с характерной для бюрократов третьего мира неуважительностью заставили меня прождать почти час, после чего молодой вице-консул прочитал лекцию о пагубности рабства и лишь затем сообщил, что мне не требуются специальные документы, если «Херувим» первоначально зайдет в один из официальных портов ввоза.

В час пик автострада была забита транспортом, поэтому все необходимое судовое оборудование я купил перед самым закрытием магазина. Рядом находились ресторан и комната отдыха. Я забрал свои покупки и заказал пиво и сандвич с бифштексом.

В фойе был телефон-автомат. Шанталь ответила после второго звонка.

— Я немного опаздываю, — сказал я. — На дороге перекушу и выпью пива, а тронусь в путь, когда схлынет поток машин.

— Хорошая идея.

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного устала, а так все нормально.

— Я говорил тебе, чтобы не переутомлялась.

— Но я в самом деле чувствую себя хорошо… Когда ты будешь дома?

— В девять или в половине девятого.

— Лучше в девять.

— Хорошо, в девять.

Я все время думал о Шанталь, пока добирался до дома. Я верил, что сейчас она была одержима, скажем так, идеей благочестия, как прежде была одержима стремлением к чему-то противоположному. Скажем — к злу. Она изменилась кардинально. Она не была сейчас похожа ни на ангела, ни на страдалицу. Она была полноценной женщиной. Ее нынешняя доброжелательность служила оправданием моего продолжительного и зачастую фатального влечения к ней. Становилось ясно, что я шестым чувством и раньше улавливал в Шанталь что-то истинное, таящееся в глубинах ее души. Иначе зачем бы мне нужно было так многим жертвовать в жизни? Жизнь ее была — в этом не было сомнений — безобразной, но ее смерть — как это я представлял себе теперь — оправдывала нас обоих.

Я съехал с магистрали, припарковал машину и пошел пешком по длинной извилистой дороге. То, что я вскоре увидел, было настоящей катастрофой. Все мое владение охвачено пламенем: дом, магазинчик, шесть коттеджей, пирс, «Херувим», рыбацкие ялики, домик, где хранилась наживка; навес для инструментов; кустарник и великолепные старые деревья. Гудело так, как во время урагана. Было светло как днем и жарче, чем в самый знойный августовский день. Пожарные машины съехались со всех окрестностей, пожарники суетились, кричали и направляли тугие струи воды в бушующее пекло.

Я присоединился к толпе зевак. Часы показывали десять минут десятого. Все были страшно возбуждены. Я тоже был охвачен возбуждением, характер которого затрудняюсь описать — вероятно, это была некая болезненная веселость человека, который стал свидетелем разгула стихии, действия неуправляемой, дикой силы.

Воздух был пропитан мелкими холодными частицами влаги, долетавшей из пожарных шлангов. В лужах на земле отражались языки пламени. Можно было различить скелеты зданий, горящие балки, двери и окна. Вот так, подумал я, выглядели здания, когда еще не были обшиты досками и покрыты. Они рушились одно за другим. Дом рухнул последним. Это был грандиознейший из пожаров, самый жаркий и самый яркий, который я когда-либо видел. Потоки воды конденсировались в пар. Фонтан ярко-красных искр взметнулся в ночное небо.

Начальник пожарной команды города узнал меня. Лицо его было в саже, в резиновом плаще прогорели дырки.

— Господи! — сказал он. — У тебя есть страховка, Дэн?

Я покачал головой.

— Это было слишком дорого. И потом, я думал, что эти здания стоят далеко друг от друга…

— Я унюхал запах бензина, когда прибыл сюда.

— Когда здания далеко друг от друга, одно может сгореть, но, черт побери! Я мог бы это одно восстановить.

— Кто-то поджег.

— Да.

— Расплескал бензин в доме, в коттеджах, на пирсе, на яхте — везде. И затем поджег.

— Никто из твоих ребят не пострадал?

— Нет.

— Слава Богу, хоть тут обошлось.

— У тебя есть враги, — сказал брандмейстер.

— Враг. Мне хватает одного.

— Ты знаешь, кто это сделал?

Я покачал головой.

— Где та девчонка, что жила у тебя?

— Ее нет. Я отвез ее в аэропорт рано утром.

Он ухмыльнулся.

— Ну и сука. Она начисто разорила тебя.

Глава тридцать пятая

Я купил палатку, кровать, спальный мешок и поставил свое новое жилище близ пепелища прежнего. Обугленные головешки тлели и дымились еще двое суток, пока не разразилась сильная гроза. Все, что у меня осталось, — это девять обугленных свай, затонувшая яхта, через прогорелые отверстия которой взад и вперед сновали рыбы. Верхушка мачты, торчащая под острым углом из-под воды, — вот первое, что я видел каждое утро, выходя из палатки. Своего рода элегантный памятник в честь моего поражения. Бедный «Херувим»! Затонувшие мечты.

Ладно, солнце продолжает светить, говорил я себе. Приливы сменяются отливами, рыба клюет, ветер продолжает неутомимо трудиться, дожди, как им и положено, идут регулярно. А британские спиртоводочные заводы не перестанут гнать Ниагары доброго джина.

Через неделю после пожара к пепелищу подкатил красный спортивный автомобиль, из которого вышла рыжеволосая девица. Она посмотрела на меня, затем на следы бедствия. Лет ей было около тридцати, ее отличали высокий рост, скульптурный бюст, крепкие бедра и зад, упрятанный в брюки из золотистого цвета ламе, которые казались по крайней мере на размер меньше, чем ей следовало бы носить. Шлюха. Наверняка, подобно Шанталь, работает в горизонтальном положении.

Я сидел за одним из столиков для пикников. Шанталь забыла его сжечь.

Девица приблизилась ко мне птичьим шагом, осторожно наступая на каблуки-шпильки, но не забывая при этом отчаянно вертеть бедрами и животом и строить глазки.

— Это ваше место? — спросила она.

— Было.

— Бедняга! Должно быть, кто-то поджег? Ну и видок! Но земля в общем-то стоящая. Со временем можешь кому-нибудь продать. Здесь можно построить кондоминиум. Меня зовут Кристал.

— Привет, Кристал.

— Как тебя зовут?

— Дундук, — ответил я. — Джим Дундук.

— Где Шанталь?

— Сбежала.

Девица кивнула и снова окинула взглядом пепелище.

— Это Шанталь тут все спалила?

Я кивнул.

— Вот сука! Она способна подкинуть подлянку, эта Шанталь. Но умная… Я думаю, что она самая умная из женщин, которых я когда-либо знала.

— Где ты с ней познакомилась?

— В тюряге.

— И за что ты там оказалась?

— Крупная кража. Судья припаял мне пятерку, но я вышла через два года… Там-то я и встретила Шанталь. Мы были подружками. Я узнала, что она здесь, и решила приехать с взморья. Тут недалеко… А из-за чего Шанталь подпустила тебе красного петуха?

— Это длинная история, Кристал.

— Господи, могла бы оставить тебе хотя бы какой-нибудь задрипанный домик, мистер Дундук. — Кристал улыбнулась. Она могла бы быть весьма привлекательной, если бы отскоблить с ее лица весь макияж. Я рассеянно подумал, почему многие проститутки раскрашивают себя, словно клоуны, и одеваются, как эта Кристал (и, кстати, называют себя если не Кристал, то Черри или Марго). Может быть, это объясняется тем, что большинство мужчин хотят, чтобы проститутка была похожа на проститутку, а не на какую-то Сис, Мом или как там зовут их женушку? Шлюха божьей милостью должна быть похожа на шлюху, а не на руководительницу благотворительного общества. А вот Шанталь никогда не была похожа на проститутку. Иногда она напоминала мадонну. Шанталь была высокосортным товаром.

Под моим пристальным взглядом девица поежилась.

— Сожалею, что такое произошло с твоим местом. Что же, я поеду.

— Погоди. Присядь, Кристал. Расскажи мне о Шанталь. Ты знала, что она умирает от лейкемии?

— Что-то слышала краем уха, — уклончиво пробормотала она.

— Она была ангелом, Кристал, — сказал я. — Ты бы видела ее. Святая.

На губах Кристал появилась презрительная улыбка.

— Ты знаешь, что она обратилась к религии, Кристал?

— Слышала об этом. — На сей раз явное презрение сквозило в ее голосе.

— Она была очень набожной. Благочестивой. Она принадлежала, я так думаю, к секте огнепоклонников. Поджигателей во имя Христа.

Девушка рассмеялась. Презрение и скрытая жалость куда-то сразу исчезли.

— Спасение через очищение огнем… Послушай, Кристал, сейчас жара, мы оба хотим пить, а у меня есть джин. Давай устроим небольшой пикник.

— О'кей. У меня есть кое-что почище джина. В машине у меня два грамма кокаина.

— Добро. У меня есть браконьерские ловушки для крабов и омаров. Я проверю их позже. Возможно, нам повезет. Шанталь не смогла их сжечь, потому что они под водой. Все, что было под водой, сохранилось — ловушки, рыба, ракообразные, моллюски, Атлантида… Грандиозный пожар был остановлен Мексиканским заливом.

Кристал хлестала джин почем зря, и казалось, что ее тонкие овальные ноздри специально сконструированы для того, чтобы втягивать пагубный белый порошок. Было очень жарко, поэтому мы время от времени ныряли в море. Она не прихватила с собой купального костюма, однако считала, что ее прозрачные узкие трусики и лифчик могут вполне заменить его. Место, окруженное полукругом деревьев, было пустынным; мы находились в нескольких сотнях футов от дороги, гостей на базу отдыха не ожидалось. С приходом сумерек Кристал сбросила с себя трусики и лифчик.

Освещенная луной, пьяненькая и ошалевшая, она со смехом пронеслась мимо меня, словно пышнотелая нимфа. А я, сатир, бросился за ней. Мы стали кататься в траве, принимая укусы муравьев, москитов и комаров как дань за радости жизни. Позже мы пришли к выводу, что наслаждаться радостями жизни можно и без подобных неудобств, если ты пьян, и совокуплялись в воде.

Таким же образом мы провели следующий день и еще несколько — в общей сложности около недели. Мы не испытывали недостатка в джине, ореховой пасте и крекерах; пару раз Кристал ездила в Ки-Уэст и возвращалась с мешочком кокаина. Кутежи длились до тех пор, пока не истощились наши кошельки, и возможно, несколько больше, чем позволяло мое здоровье.

— Это был славный пикник, — сказала Кристал, прощаясь. Лицо ее было искусано насекомыми, на предплечье виднелись красные ссадины. Но никто из нас не мог припомнить, откуда взялись эти ссадины.

— Грандиозный пикник, — согласился я.

— Надеюсь, теперь ты чувствуешь себя лучше.

— Я вообще ничего не чувствую.

— Это еще лучше.

— Наверное, ты права.

— До свиданьица, мистер Дундук, — помахала она рукой, и ее легкий спортивный автомобиль покатил по дороге.

За это время мне удалось кое-что узнать о Шанталь. Совершенно очевидно, что и в тюрьме, и по выходе из нее она оставалась такой же, как всегда: неискренней, жестокой, умной и хитрой. Она приобрела авторитет у своих сокамерниц.

Уловка с лейкемией сработала элементарно. Шанталь пускала себе кровь почти каждую ночь, делая надрезы в том месте, где их трудно обнаружить — под мышкой, под коленкой, между пальцами рук и ног. Она промокала кровь тряпкой и смывала в туалете. Она приняла несколько таблеток, которые ухудшают работу печени. Когда малокровие достигло заметной стадии, она обратилась в лечебницу и потребовала обследования. Ей не составило труда склонить больничную опекуншу, бывшую медсестру, чтобы подсунуть комиссии результаты анализов (крови, тканей, костного мозга) другой заключенной, у которой действительно была лейкемия. В тюрьме было всего два доктора, рассказала Кристал, и в больнице и лаборатории работали заключенные. Был поставлен диагноз, что у Шанталь лейкемия. А к этому времени она стала последовательницей учения «Христианская наука» и отказалась от дальнейших обследований и лечения. Тюремная администрация отпустила Шанталь, чтобы оставшиеся шесть или восемь месяцев жизни она провела за пределами тюрьмы. Одно время казалось, что ее замысел не сработает: никто, в том числе набожные члены ее канадского семейства, не желали принимать на себя ответственность за Шанталь… Пока не объявился мистер Дундук.

— Что случилось с женщиной, которая действительно страдала от лейкемии? — спросил я.

— Она умерла. Это случилось бы в любом случае.

— Да, но, может быть, не так скоро и не в таких неблагоприятных условиях.

— Правда же, Шанталь очень умная и хитрая?

— Да. Умная, как черт.

Глава тридцать шестая

У меня было ощущение, что я оказался на дне глубокого, темного колодца, из которого не знал выхода на свет Божий. Мне было тридцать семь лет — и что же я имел? У меня не было ни семьи, ни дела, ни иллюзий. Было много знакомых, но мало друзей. На моем банковском счете имелось около тринадцати тысяч долларов. Я был владельцем автомобиля, служившего мне уже четыре года, обгоревшей и затопленной яхты, шести акров окруженной зарослями земли, площадь которой сокращалась до пяти во время высоких приливов и которая могла вообще исчезнуть, случись очередной ураган. Казалось вполне логичным, что мне нужно выждать год-два, а то и больше. Обдумать положение. Восстановить растраченные силы. Определить степень психологического надлома. Собрать воедино свои знания, опыт, идеи и создать цельную философскую доктрину.

Я стал пляжным бичом. Ситуация этому благоприятствовала. Я владел этой землей, и полицейские ко мне не цеплялись. Моя земля, мой пляж, моя бухточка. Рыбы, омаров, моллюсков, устриц и креветок в этих водах было более чем достаточно; картошка, рис и цыплята были дешевыми; у меня хватило денег на табак и спиртное. Это было гораздо лучше, чем жить на необитаемом острове или оказаться на отмели Нативити; если что-то случится, я в любой момент мог отправиться в город и обратиться за пособием. Поистине это был наилучший из миров.

Все лето я занимался расчисткой участка. Большую часть останков я сжигал до пепла, который уносил ветер, остальное оттаскивал на свалку.

Земля быстро оправлялась от пожара, появлялись кусты и травы, даже более роскошные, чем прежде. К сентябрю лишь обгорелые фундаменты свидетельствовали о том, что это место имело отношение к цивилизации. Я посадил несколько кипарисов, кокосовых пальм и цветочных кустов.

Я купил подержанный акваланг и день за днем опускался на затопленный «Херувим». Я снял с него хронометр, компас, двигатель и как мог починил их. Затем я отреставрировал и привел в порядок мачту, снасти, паруса, плиту, личные вещи, якоря, цепи, все изделия из нержавеющей стали и бронзы. Я снял гребной винт, лебедки, шкафчики и гакаборт из тикового дерева, люки, опоры, ванты и оттяжки, рамы иллюминаторов — иначе говоря, раздел «Херувима» догола и продал в розницу. Это было очень похоже на то, как если бы я ампутировал себе конечности и скармливал их гиенам.

Я построил из сосны хижину размером восемь на двенадцать футов. Дом… Через многочисленные щели в него проникали солнечные лучи. Крыша протекала. Ко мне прибился бродячий пес, питавшийся рыбой.

Денег катастрофически не хватало. Нужно было платить налог за землю, автомобилю требовался ремонт, зубы требовали ухода, моего пса мучили насекомые, некоторые департаменты сообщили мне, что я нарушаю законы. Очень непросто быть бичом в Америке.

Как-то вечером я сидел в своей хибаре с бутылкой джина, своим блошиным псом и с фонарем, который шипел и отбрасывал мрачные длинные тени на стены.

— Приоритеты, — сказал я. — Выбор. Альтернатива.

Пес похлопал хвостом о пол.

— Что делать, Баскервилль? Что я умею? Я немного разбираюсь в журналистике. Немного умею содержать затрапезную базу отдыха.

Баскервилль кивнул и осклабился. На следующий день я изготовил несколько щитов с объявлениями и установил их возле шоссе севернее своего владения.

ОТДЫХ СРЕДИ ДЕВСТВЕННОЙ ПРИРОДЫ

Плавание.

Рыбалка.

Катание на лодке.

Палатки $2,5.

Автономные трейлеры и рекреационный транспорт $4,5.

Пиво.

В течение двух следующих месяцев я соорудил пару примитивных отхожих мест и подремонтировал остатки пирсов.

Осенью и в начале зимы дела у меня шли ни шатко ни валко, но к Рождеству, когда государственные стоянки и отлично оборудованные частные городки переполнились, моя база отдыха стала наполняться желающими отдохнуть «среди девственной природы». В среднем с начала рождественских праздников и до марта я имел около тридцати долларов в день, что составляло даже больше того, на что я мог рассчитывать. Кроме того, дополнительный доход за счет продажи пива, сигарет, прохладительных напитков, консервов, рыбы. К концу января я мог себе позволить приобрести четыре алюминиевых ялика и четыре подвесных мотора небольшой мощности и сдавать их в аренду. Мое уединение закончилось, мои мечты о том, чтобы навсегда остаться бичом, лакающим джин, бесследно испарились.

Но работы было не слишком много, свободного времени оставалось достаточно, и я написал с дюжину статей о яхтах и предложил их в соответствующие журналы. Три из них были куплены, другие со временем опубликованы в разных газетах.

Я взял ссуду в банке и за весну, лето и осень провел электричество, водопровод и канализацию; купил еще несколько яликов; нашел строителей и построил офис и складские помещения на фундаментах прежних зданий. К середине зимы я заработал достаточно денег, чтобы вернуть долги и построить пару домиков из шлакобетона, где были душевые, туалеты и даже автоматическая прачечная. На новых щитах теперь значилось:

РОСКОШНАЯ СТОЯНКА ДЛЯ ОТДЫХА НА ПРИРОДЕ

Я брал теперь по десять с половиной долларов в день и отказался от палаток. Лагерь был рассчитан на сорок мест, и в разгар сезона почти все они были заняты.

Нанятая мной внушающая доверие молодая пара должна была управлять «Райским уголком для отдыхающих», а сам я с Баскервиллем переехал в большой дом в Ки-Уэсте.

— Ну и как ты это находишь, Баскервилль?

Пес зевнул, взвизгнул и щелкнул пастью. Очевидно, новые апартаменты произвели на него сильное впечатление.

Я продолжал писать статьи о яхтах, и к концу второго года небольшой газетный синдикат предложил мне контракт — вести еженедельную колонку в газете. Мои обзоры появлялись почти в пятидесяти газетах, издававшихся к юго-востоку от Великих озер и неподалеку от них. Лучшие из статей были собраны в книгу, выпущенную издателем, который специализировался на морской тематике. Она называлась «Как купить судно». Ее продолжение «Как содержать судно» имело не меньший успех.

Я прикупил четыре с половиной акра земли рядом с «Райским уголком», очистил ее от зарослей мангрового дерева, оборудовал стоянку еще для двадцати двух трейлеров и построил небольшой ресторан и салун. Дело мое процветало. Могло показаться, что пол-Америки живет на колесах. На колесах или на воде. Я решил построить марину с причалами на сорок яхт. Шестьдесят две стоянки трейлеров, сорок причалов для яхт, склад, ресторан, салун, прокат лодок и оборудования для рыбной ловли и еще небольшой магазин женской одежды и лавка флоридских сувениров.

Остов «Херувима» нужно было убрать, чтобы освободить место для пирсов марины. Я дождался отъезда большинства туристов, подогнал кран и вытащил ее на берег. Бедняжка «Херувим». Там и сям я находил поблескивающие предметы: серебряная чашка; стяжная муфта; инструменты; отделанный бронзой барометр, который я не заметил во время ныряний, — теперь уже бесполезный; гвозди и заклепки; стеклянная и фарфоровая посуда.

Прогнившая половица на палубе не выдержала, моя ступня провалилась вниз. Я выдернул ногу и собирался было продолжить свой путь, когда увидел, что под полом в косых лучах солнца что-то блеснуло. Я нагнулся.

Это было платиновое кольцо с большим, не менее двух карат, бело-голубым бриллиантом в форме прямоугольника.

Я удалил половицы, чтобы произвести более тщательный осмотр, на что ушел целый день. Лишь под вечер я отыскал второе платиновое кольцо, золотые наручные часы, жемчужные бусы и изумрудную брошь.

Дома я положил все это в чашку и отмачивал в спиртовом растворе в течение трех часов. На внутренней поверхности обоих колец проявилась выгравированная надпись: «Мартин и Кристин — навсегда».

Все было ясно. Шанталь убила супругов Терри за изумруды и забрала их драгоценности. Но все это было потеряно, когда «Буревестник» потерпел крушение. Мы нашли необработанные изумруды, а затем Шанталь извлекла драгоценности, когда нырнула в последний раз за «своими вещами». Она спрятала их под половицей, а во время путешествия в Белиз они закатились и затерялись среди сотен кусков металлического балласта.

Мартин и Кристин — навсегда.

Прошло четыре года после того, как Шанталь сожгла базу отдыха. Я принял решение побороть в себе навязчивое влечение к этой женщине, перестать жить планами о возмездии. Но как можно игнорировать это? Убийство двух порядочных людей — Мартина и Кристин Терри.

— К чертовой матери все это! — заявил я Баскервиллю, который, похоже, со мной вполне согласился. — Настало время выращивать свой собственный сад.

В понедельник я съездил в Майами и посетил несколько частных сыскных агентств. В конце концов я отыскал нужного мне человека — бывшего нью-йоркского детектива, расследовавшего убийства. Звали его Гарольд Лехман. Это был толстый и постоянно голодный мужчина (люди из «Скорпиона», поскольку их мечты о возвращении на родину не сбылись, разбрелись кто куда, многие обратились к другим делам, чаще всего криминальным).

— Найдите ее, — сказал я Лехману.

Я полагал тогда, что намерен лишь удовлетворить свое любопытство. Справедливость была для меня весьма туманным идеалом, неосуществимой мечтой; и даже если это не так, никто не уполномочивал меня быть лицом, который вершит правосудие. Какое право я имел действовать в качестве члена «комитета бдительности» от имени давно умерших Мартина и Кристин Терри? Им бы спать спокойно.

— Найдите ее, — сказал я.

Глава тридцать седьмая

Фотографии, запечатлевшие прием гостей в саду, были сделаны телеобъективом с холма, расположенного неподалеку от виллы «Мистик». Тридцать увеличенных отпечатков с тридцатипятимиллиметровой пленки.

Сад окружала стена из красного кирпича, в верхнюю кромку которой были вцементированы осколки стекла. В полном цвету кусты и деревья: лаймы, гибискусы, бугенвилии, жасмин. На некоторых снимках можно было различить дом с черепичной крышей и небольшую колокольню; плавательный бассейн; выложенный плиткой внутренний дворик — патио, шезлонги и кушетки; переносной бар и буфетный стол; оркестрантов, одежда которых напоминала солдатскую униформу; и более пятидесяти гостей, многие из которых были в вечерних костюмах. Была вторая половина дня. Позади дома расстилалось море с многочисленными рифами.

— Пышный прием, — сказал я.

— Да, — подтвердил Лехман.

На некоторых снимках фигурировали Майкл Крюгер и графиня де Вилье — вместе и порознь. Крюгер для своего возраста выглядел отлично: поджарый, загорелый, с тщательно уложенными серебристыми волосами.

Графиня де Вилье оставалась все такой же красивой.

— Вам понравился Пуэрто-Валларта? — поинтересовался я.

— Хороший город, — ответил Лехман.

— Я знавал графиню, когда она была проституткой.

— Должно быть, не вы один.

— Она владелица или снимает эту виллу?

— Вы имеете в виду виллу «Мистик»? Она владеет ею.

— Живописное место.

— Очень.

— Откуда она берет деньги?

— Героин, — лаконично объяснил Лехман. — Коричневый, из Мексики.

— Кажется, не лучший сорт?

— Да, это верно, но зато всегда в наличии и гораздо дешевле, чем высокосортный… Если вы поищете в Лос-Анджелесе, Сан-Диего, Ориндже, вы наверняка наткнетесь на героин графини.

— Похоже, дело не маленькое.

— Очень крупное. Приносит миллионы.

— А что думает об этом мафия Западного побережья?

— Не в курсе дела. Возможно, что графиня откупается от них. А может, и нет. Если у тех есть здравый смысл, они не станут связываться с ее друзьями.

— Ах, даже так.

— Старая мафия не хочет иметь дело с латиноамериканцами. Со всеми этими колумбийцами, кубинцами, панамцами, мексиканцами — они сейчас перещеголяли сицилийцев. Так что живи и давай жить другим.

— Перемирие… Послушайте, Лехман, я хочу, чтобы вы копнули поглубже. Наймите самолет или вертолет, сделайте фотографии виллы «Мистик» с воздуха. Все как следует осмотрите и обнюхайте.

— А что вы собираетесь делать?

— Ничего. Простое любопытство.

— Любопытство может погубить вас. Я не стал бы охотиться за ней и с батальоном солдат морской пехоты. Это, приятель, Мексика. Она держит на крючке и полицейских, и политиков. У нее под каблуком мексиканские военные. У нее по крайней мере сотня дружков, которые перережут вам горло и скормят рыбам — вы не успеете даже пикнуть.

— Она настолько влиятельна?

— Ее дружки влиятельны.

— Не понимаю.

— Видите ли, она королева — первая дама, но есть еще и короли, если вы способны понять меня. Они вместе занимаются бизнесом, делают деньги. Это не организация в прямом смысле слова, это свободная ассоциация. У графини свои функции, но они связаны с функциями других людей. Она скупает маковые поля, она платит перерабатывающим заводам, ведь сироп надо переработать в героин. Она платит за мышцы и за прикрытие. Она связана с людьми в Мексике и Калифорнии. Если вы предпримете действия, ущемляющие графиню, вы ущемите очень многих крутых людей. Вы покуситесь на карманы пеонов, полицейских, всяких громил и политиков. Может, даже самого губернатора. Или президента республики. У нее много друзей. Тот, кто причинит вред ей, причинит вред им. Они этого терпеть не будут.

— Я, разумеется, не собираюсь связываться с этой публикой. Пока вы здесь, проверьте систему охраны виллы «Мистик»… Сигнализация, собаки, охранники…

— Я больше не намерен здесь оставаться.

— Трусишка.

— Пусть даже так.

— Хорошо, оставьте мне ксерокопию вашего доклада.

— Нет. Я даю вам пять минут на то, чтобы прочитать его, а затем сжигаю и его, и фотографии.

— Лехман, — сказал я. — Ведь вы мужественный человек. Двадцать пять лет вы были полицейским в Нью-Йорке. У вас дюжина благодарностей и наград. И тем не менее вы боитесь какой-то проститутки, которая весит-то всего сто двадцать фунтов.

— Верно, — сказал он и своей ухмылкой напомнил мне Баскервилля.

Глава тридцать восьмая

Я объявил о продаже стоянки для трейлеров и марины. Назначенная цена равнялась тремстам тысячам долларов, но я уведомил агента по продаже, что соглашусь на двести восемьдесят тысяч. Покупатель должен взять ответственность за непогашенные банковские ссуды. Земля здорово подорожала за последние четыре года. В один прекрасный день, как и предсказывала проститутка Кристал, на участке «Райского уголка» будет создан кондоминиум.

Я получил новый паспорт, открыл номерной счет в швейцарском банке, положив туда солидную сумму, и проделал с собой необходимые косметические операции.

Я не мог рассчитывать на то, что мне удастся одурачить Шанталь, как это удалось в Аспене, но мне хотелось надеяться, что она или Крюгер не узнают меня, если случайно встретятся со мной на улице. Я сел на диету и вскоре стал весить как в двадцать пять лет; отпустил длинные усы; побрил голову почти наголо, оставив ободок волос лишь возле ушей и на самом затылке и стал носить защитные, как у летчиков, очки. Я как-то повредил колено, играя в теннис, но и после того, как нога зажила, продолжал хромать. Некоторые друзья с трудом узнавали меня и решили, что я переживаю кризис, который случается у людей моего возраста. У Баскервилля иногда шерсть вставала дыбом, когда, пробудившись от глубокого сна, он бросал на меня взгляд.

Ко мне вновь вернулась мания преследования, и я всегда либо носил с собой пистолет, либо держал его где-то поблизости. Почему бы мстительной Шанталь не подослать кого-то из своих приятелей, чтобы убить меня?

Я подписался на газеты Пуэрто-Валларты, ибо имя графини де Вилье часто появлялось на страницах в хронике светской жизни. Она то и дело устраивала приемы, а на своей яхте «Поларис» заняла третье место в соревнованиях. Ни одна женщина не смогла ее опередить.

Публиковались фотографии, на которых графиня запечатлена со знаменитым киноактером; с французским поэтом — лауреатом Нобелевской премии; с сосланным аргентинским революционером; с известным американским футболистом; с мексиканским теннисистом. Многие из них были гостями на приемах на вилле, а большинство, полагаю, оставалось там и после приемов… Причем теперь она одаривала их сексуальными ласками бесплатно, хотя некогда это могло вылиться для них в кругленькую сумму от десяти до двухсот тысяч долларов.

Я поступил на курсы ускоренного изучения испанского языка, и через девяносто дней уже мог сносно говорить и понимать разговорный язык. Я практиковался с местными кубинцами, которые приходили в ужас от моего акцента.

Менее чем через год моя база отдыха была продана консорциуму Майами за двестивосемьдесят пять тысяч долларов. Большую часть денег я положил на свой швейцарский счет, отдал Баскервилля другу и взял билет на рейс до Пуэрто-Валларты.

В самолетах редко проверяли багаж с помощью рентгена, поэтому я рискнул и положил в один из чемоданов револьвер и газовый баллончик.

Часть шестая Графиня де Вилье

Глава тридцать девятая

Центральная часть Пуэрто-Валларты, в прошлом деревни, представляла собой лабиринт узких мощеных улиц с домами пастельных тонов, построенных в колониальном испанском стиле. Город быстро рос, расширялся к северу и к югу вдоль моря и карабкался на холмы на востоке. Холмы постепенно переходили в горы, покрытые непроходимыми тропическими джунглями. Говорили, что там водятся ягуары, попугаи и даже обезьяны.

На западе было море. Если взглянуть на карту, можно было подумать, что некий Гаргантюа откусил кусок земли, образовав Бандерасский залив с мысом Мита на севере и мысом Кориентес на юге. Ширина залива составляла около двадцати, длина — приблизительно двадцать пять миль.

Я остановился в роскошном отеле в нескольких милях южнее города, взял напрокат «джип» и весь день знакомился с окрестностями. Вилла «Мистик» располагалась в северном пригороде, давно облюбованном миллионерами, и представляла собой небольшой дворец на берегу моря. В этом районе было много вилл, не уступающих ей в роскоши; впрочем, были и менее шикарные, которые, как правило, располагались на холмах.

На следующий день я снял не очень дорогую виллу за триста долларов в день. В эту стоимость входили услуги повара, садовника, ночного сторожа и горничной. С балкона мне была видна часть сада виллы «Мистик». Лехман делал свои снимки откуда-то поблизости. Когда я ужинал в ресторане отеля, туда вошла графиня де Вилье в сопровождении девяти человек. Метрдотель проводил компанию к столу всего в нескольких ярдах от моего.

Это был небольшой городок, и с моей стороны было весьма опрометчиво останавливаться в роскошном отеле; ясно, что Шанталь не станет устраивать обед в менее престижном ресторане.

Шанталь как хозяйка села во главе длинного банкетного стола; ее наемный кавалер, сухощавый молодой мексиканец, расположился справа от нее. Это был приятного вида юноша лет двадцати двух — двадцати трех, в жилах которого явно текла небольшая толика индейской крови. В его движениях чувствовалась грация танцора или актера. Почетное место напротив Шанталь занял немолодой мужчина. Кроме Шанталь и юноши, все присутствовавшие были мексиканцы: пять мужчин и пять женщин. Все были нарядно одеты. Среди мужчин не было головорезов, среди женщин (если не считать Шанталь) — проституток. Кроме юноши, все принадлежали к высшему слою мексиканского общества.

Шанталь была самой привлекательной из женщин. Впрочем, это естественно: она не стала бы приглашать молодую красивую соперницу.

Компания вела себя в меру оживленно, но на меня, одиноко ужинающего в углу, никто, слава Богу, не обратил внимания.

Официант принес мне закуску и бутылку вина. Я ел не спеша, смакуя пищу, вино и опасность. Я здесь, графиня де Вилье — королева блефа, проститутка, поджигательница, убийца.

Она говорила по-испански свободно, хотя и с легким французским акцентом. Я слышал, как она рассказывала гостям, что в соседней вилле поселились с полдюжины арабских принцев.

— Они бьют поклоны в сторону Мекки шесть раз в день, но падают ниц только перед христианками, и притом блондинками.

Гости засмеялись.

Я заметил, что юноша продолжал изучать меню еще долго после того, как все остальные отложили свои. Возможно, он не умел читать. Похоже, так оно и было: Шанталь сделала заказ за него. А чуть позже, когда принесли салаты, я обратил внимание, что он неловко обращается с вилкой. Явный мужлан.

Я ел и прислушивался к разговору. Юноша говорил очень мало. Все остальные, судя по всему, были хорошо знакомы и обращались друг к другу на «ты».

Я не оставил чаевых, а дождался в вестибюле, когда метрдотель прислал ко мне официанта.

— Обед и обслуживание отличные, — соврал я и дал ему десять долларов. Он поблагодарил. — Кстати, молодой человек за длинным столом показался мне знакомым. Я не мог видеть его фотографию в журнале или газете?

— Точно. Хесус Перальта — один из самых многообещающих мексиканских тореадоров.

Я вернулся в свой номер. Тореадор. Как банально.

На следующий день я переехал на виллу и два дня вел наблюдение за виллой «Мистик» с помощью немецкого бинокля. Но затем мне попался в магазине любительский астрономический телескоп — труба длиной около ярда, устанавливаемая на треножнике. В телескоп я мог различать колибри среди цветов и даже морщины под глазами и вокруг рта Шанталь. Она была красивой для своих тридцати восьми лет, эта лжеграфиня, но ведь — уже тридцать восемь! Хирурги-косметологи в Лос-Анджелесе или Гвадалахаре будут получать щедрые гонорары еще несколько лет. Склонная к нарциссизму Шанталь так просто не сдастся и будет долго и упорно бороться за то, чтобы сохранить иллюзию молодости.

У нее было кислое выражение лица, когда она прогуливалась утром по саду. Я никогда не видел ее такой. Да скорее всего такого выражения у Шанталь не видел ни один мужчина. Она казалась печальной и несчастной. Но вероятно, мне просто хотелось ее такой видеть. Лицо ее сразу же менялось, стоило кому-нибудь появиться — садовнику или горничной, Крюгеру или тореадору, который гостил у нее.

Однажды утром я наблюдал, как Шанталь и юноша занимались любовью возле плавательного бассейна. Это была короткая яростная схватка; когда наблюдаешь издали в мощный телескоп, эти телодвижения выглядят нелепыми и комичными.

Я устанавливал телескоп у окна спальни, в тени, и шансов обнаружить меня было немного. Уходя из дому, я разбирал и прятал инструмент: не хотелось, чтобы пошли слухи, будто новый сеньор — заядлый вуайерист.

Виллу «Мистик» окружали высокие стены с битым стеклом сверху. По двору расхаживала пара доберман-пинчеров. На вилле мелькали пара горничных, садовник, прачка, рабочий, который чистил бассейн и занимался мелким ремонтом, двое крепких парней, чья работа заключалась в хождении и наблюдении: ее телохранители.

Казалось маловероятным, что мне удастся проникнуть на виллу. Помимо личной охраны около вилл миллионеров постоянно мелькали полицейские патрули. При большом везении я мог попасть внутрь, но выйти оттуда…

Тогда я обратил свои взгляды к морю. Через три недели планировались традиционные соревнования судов. В док вошла яхта Шанталь «Поларис».

На следующее утро я уже бродил вокруг доков. «Поларис» представлял собой судно длиной сорок шесть футов, построенное в Коста-Меса, в штате Калифорния. Небольшая модификация — и эта превосходная моторная яхта становилась рыболовным судном, каковым была и сейчас.

Я перекинулся несколькими словами с капитаном — загорелым и обветренным рыбаком, настоящим морским волком, на левой руке которого недоставало двух пальцев. На нем были брюки цвета хаки и тенниска. Никаких блестящих пуговиц и золотых ленточек. Команда состояла из его младшего брата, трех рыбаков, у каждого из которых были свои обязанности, и юнги, который подносил пиво и отчищал судно от крови.

Да, они собирались готовить судно к большим соревнованиям по рыбной ловле. Шефиня в прошлогодних соревнованиях заняла третье место, а сейчас намеревалась завоевать первый приз. Спортсмены-мужчины, по словам капитана, очень этого боятся.

— Должно быть, она сильная женщина, — сказал я.

— О да, очень сильная. Но в рыбной ловле это еще не все. Техника может компенсировать недостаток силы.

— Конечно, техника, — согласился я, — и еще хороший капитан, который чувствует судно. Отличный рулевой — это почти полдела.

Он без ложной скромности признал, что является лучшим капитаном, пожалуй, на всем западном побережье Мексики. Шефиня сама приезжала в Мазатла и перекупила его у рыболовной компании.

— Ну что ж, успеха вам, — сказал я.

— Вам тоже.

Я приехал в Мехико, чтобы переждать три недели, и остановился в отеле с умеренными ценами. Я посещал музеи, галереи и пирамиды близ Теотихиукана, отдыхал в кафе, посещал представления в Паласио де Беллас Артес, хорошо ел и пил. По ночам, лежа в постели, я строил план за планом, но быстро отвергал их, рассмотрев варианты исхода. Все было явно не то. Неизбежно придется импровизировать.

Глава сороковая

Накануне открытия соревнования в доках состоялся праздник. Его начало было довольно спокойным. Владельцы и команды стали украшать суда национальными флагами, вымпелами, сигнальными флажками, флагами яхт-клуба. Звучали неформальные речи и тосты, хвастливые заявления. Заключались пари. Шанталь я не видел. Большинство из владельцев с наступлением сумерек отправились на банкет, посвященный открытию соревнований.

Я сидел на террасе кафе, расположенного на берегу бухты. Горели огни на пирсах, время от времени в ночное небо взвивались ракеты, бросая на мгновение вызов звездам.

Праздник стал гораздо более шумным, когда ушли владельцы судов. Еще не были выпиты бочонки с пивом, к тому же на столы выставили бутылки с текилой и ромом.

Первоначально праздничный гул стоял в основном возле яхты «Поларис», но затем разгоряченная толпа переместилась к другому пирсу, где музыка играла громче, пиво было холоднее, похвальбы и угрозы звучали энергичнее. Я не видел среди этих людей капитана Мендосы, хотя уже в начале вечера он был настроен весьма воинственно.

Я заплатил по счету, взял свой чемоданчик и по цементным ступенькам спустился в доки. Ворота были открыты, охрана ушла. Я вышагивал по докам, напустив на себя важный вид патрона, американского морского волка.

Был отлив, вода пахла тухлятиной и рыбой. Помимо этого я ощущал запахи дизельного топлива, красок и лака. Из тени вынырнул пьяный мужчина, обругал меня, затем извинился и тут же протянул мне бутылку. Я отказался, но он настаивал, и чтобы не спорить попусту, я сделал глоток неочищенного мескаля, поблагодарил его и пошел дальше.

Возле «Полариса» я остановился, терзаемый сомнениями: огни в каюте горели, но изнутри не доносилось ни звука. На борту ли капитан?

На палубе, ближе к корме, стояли два стула. К перекидному мостику вела лестница. За лестницей на уровне палубы находилась каюта с приборной доской, электронным управлением, столиком для морских карт и шкафчиками. Я прыгнул и мягко приземлился на палубе «Полариса». Судно почти не качнулось, приняв мой вес на борт.

С минуту я напряженно прислушивался, готовый пуститься в бегство, затем вошел в каюту. Прямо передо мной находилась дверь с жалюзи, ведущая вниз в кают-компанию и в две каюты. Я открыл дверь и по лестнице спустился в кают-компанию. Капитан Мендоса, растянувшись на канапе у иллюминатора, громко храпел с раскрытым ртом. В салоне воняло спиртным и блевотиной.

— Воры, — сказал я. — Грабители. Покидай судно.

Капитан тихо застонал и перекатился к стене, спрятав лицо от света.

Здесь были шкафчики и диванчики, которые при необходимости можно превратить в койки и компактный вельбот. Одна дверь вела в маленькую каюту с гальюном, другая — в более просторную каюту.

Я вошел туда и закрыл за собой дверь. Было темно, и пришлось чиркнуть спичкой, чтобы найти на стене выключатель и включить верхний свет. «Поларис» питался от береговой энергии, и батареи не будут расходоваться.

Это была каюта Шанталь. Двуспальная кровать застлана простыней; косметика, шкафчики и шкатулки, книжная полка, цветной телевизор, прикрепленный скобами к шпангоуту, и огромный для такого судна гальюн с душем.

Воздух был тяжелый, затхлый. Я распахнул иллюминаторы — по три с каждой стороны — и приоткрыл на несколько дюймов люк. Над люком на передней палубе лежал перевернутый ялик.

Я взглянул на часы: десять тридцать. Скорее всего «Поларис» выйдет на рассвете, часов в пять, а члены команды появятся не раньше четырех. Наверняка капитан до этого времени будет дрыхнуть, человек он немолодой и быстро переработать изрядное количество алкоголя не в состоянии.

Я обыскал все шкафчики и рундуки: одежда, косметика, пакет сделанных «Полароидом» снимков, запечатлевших графиню на яхте, рецепты, толстый гроссбух, в котором заполнены лишь несколько страниц, и пистолет 25-го калибра с нарезкой для надевания глушителя. Самого глушителя я не нашел. Обойма была полна. Шанталь стреляла в меня из похожего пистолета, и мои шрамы зачесались: плоть помнила то, что пытался забыть мозг. Гадюка…

Я выбросил пистолет в иллюминатор и услышал всплеск воды. Затем расстегнул свой чемоданчик и достал кольт и баллончик с газом. У Шанталь свои любимые игрушки, у меня — свои. Я выключил свет и растянулся на кровати. Легкий ветерок шевелил занавески. Праздник в дальних доках потихоньку замирал. Спать я не собирался, хотел лишь на какое-то время расслабиться, однако через несколько часов проснулся от шума голосов в кают-компании. Было еще темно. «Поларис» легонько покачивался, поднимаясь вместе с приливом.

Капитан Мендоса жалостно застонал, и кто-то — его брат? — засмеялся. В каюту проник аромат крепкого кофе и разогреваемого бекона. Я взглянул на светящийся циферблат своих часов. Три тридцать пять.

Медленно, то и дело замирая на манер крадущегося кота, я поднялся и разгладил кровать ладонью. Из иллюминатора в каюту лился прохладный воздух. Где-то затарахтел двигатель, но вскоре заглох.

Я сунул кольт и баллончик с газом в карманы своей ветровки, прихватил чемоданчик и сделал пару шагов по направлению к гальюну.

В кают-компании послышался ломкий юношеский голос третьего члена экипажа. Очевидно, это был юнга, который подносил пиво и зажигал сигареты. Уверен, что склонная к шику графиня де Вилье называла его «мой стюард». Такой неуклюжий парнишка, в наши дни так трудно найти толкового слугу!

Я сделал еще несколько осторожных шагов, нащупал щеколду в двери гальюна и приподнял ее, поморщившись от громкого металлического звука. Я замер. Однако в кают-компании капитан сказал что-то про «aquella puta»^[9], и двое других засмеялись.

Я проскользнул в гальюн, дождался, пока раздался новый взрыв смеха, и быстро захлопнул дверь. Здесь я буду в безопасности, если кому-нибудь из команды не взбредет в голову помочиться в заповедный унитаз шефини.

Опустив крышку стульчака, я сел. Безбилетник. Налетчик. Пират. Бунтовщик.

Что произойдет в ближайшие несколько часов? У меня не было четкого плана. Но я подумал, что если все обойдется и я выживу, то уеду в Европу. В Грецию. Буду жить на маленьком, опаленном солнцем острове. Сниму дом на горе, откуда мне будет виден белый город. Научусь изъясняться на греческом настолько, чтобы можно было препираться с хозяином дома или во время игры в домино в таверне рассказывать правдоподобные небылицы любопытствующим соседям. Заведу небольшой садик, буду ездить на велосипеде и купаться в море в душные и знойные послеобеденные часы. Буду есть баранину, козлятину и рыбу, а еще — оливки и неведомые блюда, приготовленные в виноградных листьях. И пить густое, тягучее вино и греческую, с лакричным привкусом, водку под экзотическим названием «Оузо».

Глава сорок первая

Иллюминатор над раковиной постепенно становился различим, тусклый свет, пробивавшийся через него, был молочно-серебристым. Темнота отступала, и становились видны окружающие предметы. В дальних доках заработали двигатели, и несколько судов медленно двинулись к Бандерасскому заливу. Официально соревнование не должно начинаться до восхода солнца, однако некоторые честолюбивые рыбаки к тому времени будут находиться уже далеко от доков.

Со стороны пирса донесся голос Шанталь, хрипловатый после сна. Ей ответили мужские голоса. Крюгер? Да, он и юный тореадор, Хесус Перальта.

— Вы пьяны, — сурово сказала Шанталь. — Я плачу вам шестьсот долларов в месяц, а вы не можете удержаться, чтобы не напиться хотя бы в этот уик-энд.

Графиня была недовольна одним из своих рабов.

Заработали двигатели, и судно завибрировало. В аптеке задребезжали флаконы, по шторке душа пробежала дрожь. Затем что-то отрегулировали, мотор заработал ровно, были отданы концы, гребной винт пришел в действие, и судно стало медленно удаляться от причала.

Я покачивался с боку на бок, пока «Поларис» пробирался мимо судов и буев бухты. Затем ощутил, что меня поднимает вверх и бросает вниз — это мы миновали волнолом и вошли в Бандерасский залив. Похоже, волнение в это утро было умеренным; впрочем, в открытом море, где плавают большие косяки рыб, оно может оказаться сильнее.

Тональность рокота двигателей снова изменилась, и судно набрало скорость.

Я попробовал представить, что происходит в этот момент наверху. Капитан Мендоса должен находиться сейчас на мостике, его брат скорее всего суетится на палубе, готовя удочки, приманку и шлюпку; паренек ловит взгляд Шанталь, готовый исполнить ее приказание. А Шанталь? Может быть, сидит на одном из стульев и смотрит на след за кормой; или же находится в рубке; или на перекидном мостике рядом с Мендосой. А ее гости, Крюгер и Перальта (соперники за благосклонность Шанталь?), вероятно, смотрят по сторонам, курят, зевают. Еще не вполне проснувшиеся, не слишком голодные и пока что не страдающие от жажды.

Мы шли на запад минут пятнадцать, затем один из двигателей был остановлен, второй сбавил обороты, и дальше «Поларис» пошел на медленной скорости. Восход солнца. Соревнование началось. Я представил себе картину. Сейчас будут спущены шлюпки. Свежая, умело приготовленная наживка на крючках опускается за борт; тщательно устанавливаются на лини большие рыболовные снасти. Лини стравливаются, и шлюпка начинает пляску на поверхности воды наподобие перепуганной летающей рыбки. Море пока оставалось темным, на индиговом фоне кое-где появлялись фиолетовые и темно-пурпурные пятна, и «Поларис» рассекал воду, оставляя пенящуюся борозду. Из-за горизонта всплыло кроваво-красное солнце овальной формы и стало подниматься, разгоняя длинными лучами утреннюю дымку.

Проследив за тем, как секундная стрелка на моих часах сделала круг, я задал себе вопрос, можно ли считать меня преступником. Шанталь всегда была аморальна и бесстыдна, никогда не испытывала ни сочувствия к кому бы то ни было, ни угрызений совести. И в какой-то момент — трудно сказать, в какой именно, — я вступил на ее путь.

Я вышел из каюты и посмотрел в иллюминатор. На юге не видно ничего, кроме волнистой поверхности моря: на севере сложенные из песчаника скалы круто поднимались из моря. Я заблаговременно изучил карты и знал, что такие скалы находятся близ мыса Мита. Теперь «Поларис» выходил в открытый океан.

Я сел на кровать. «Поларис» взмыл вверх, затем резко опустился. В открытом море качка была гораздо сильнее. Вероятно, где-то далеко отсюда бушевал шторм. Рыбная ловля будет сегодня не ахти какая. Впрочем, Шанталь не придется долго ею заниматься…

Спустя десять минут я встал и открыл дверь каюты. В кают-компании никого не было. Серебряная посуда позвякивала в ящиках, вода капала из крана, подвешенная лампа сильно раскачивалась, когда «Поларис» взлетал на гребень волны.

Чувствовалось легкое головокружение от выделившегося в кровь адреналина. Револьвер я держал в правой руке, баллончик с газом — в левой. Я продвигался вперед словно во сне. Каждая секунда, отмеряемая тиканьем моих часов, приближала меня к неизвестности.

Наверху находилось шесть человек, по-разному настроенных, в той или иной степени опасных, чье поведение предсказать невозможно. Больше всего я опасался Шанталь, Крюгера и тореадора (тот, кто способен убить шпагой быка весом в полтонны, может без особого почтения отнестись к револьверу). У меня было такое ощущение, словно я выхожу на сцену, не зная ни роли, ни сценария. Я осознавал лишь то, что должен действовать быстро и решительно, повергнуть всех в шок, в первые же мгновения напугать и сломить их. Словом, быть хозяином положения.

Я поднялся по трапу в рубку. Голубое море, голубое небо, солнце у самого горизонта, которое, казалось, коснется воды и зашипит.

Парнишка (на вид ему было лет пятнадцать), в белой куртке и красной бейсбольной кепке, сидел на стуле неподалеку от щита управления. Он в изумлении поднял на меня глаза, сделал попытку встать, но увидел револьвер и снова опустился на стул.

Шанталь и Крюгер сидели на палубе, глядя на V-образный след, оставляемый судном. Вода за кормой бурлила и пенилась. Хесус Перальта стоял, прислонившись к фальшборту.

Я шел к корме, с трудом сохраняя равновесие, ибо судно изрядно качало. Наверное, мне следовало бы брызнуть газом в лицо парнишке; теперь же он находился у меня в тылу, но возвращаться назад слишком поздно. Мне оставалось надеяться лишь на то, что его парализовали наставленный на него револьвер и моя зловещая улыбка.

Когда я наконец вышел на освещенную солнцем палубу, Хесус Перальта увидел меня боковым зрением, выпрямился и резко повернулся. Он успел что-то сказать.

Крюгер вскочил со своего стула. Шанталь изогнулась и посмотрела на меня через левое плечо.

Я замахал револьвером, выкрикивая угрозы.

Они тупо моргали глазами, не вполне понимая, что происходит.

Парнишка был у меня за спиной в рубке, братья Мендоса — несколько позади и сверху, на мостике.

И тогда Шанталь, хотя и не понимающая того, что происходит, но отнюдь не перепуганная, поднялась со стула.

Казалось, события разворачиваются с замедленной скоростью.

Крюгер узнал меня первым, лицо его исказила ненависть, оно налилось кровью. До меня долетели его негромкие, но яростные проклятия.

Перальта наклонил голову, и я не мог видеть выражения его лица.

— Ты! — воскликнула Шанталь.

Я бросил быстрый взгляд на мостик. Братья смотрели на меня: капитан — сидя на стуле, брат — стоя у трапа.

Я снова перевел взгляд на Крюгера. Он продолжал ругаться; тореадор скользил вдоль поручня; а Шанталь смотрела на меня то ли с недоброй гримасой, то ли с насмешливой улыбкой.

Похоже, мои замыслы и проработанные варианты рассыпались на глазах. Моей первой ошибкой было то, что, не желая причинить вреда ни в чем не повинному парнишке, я не обеспечил себе тыл и выпустил ситуацию из-под контроля! Мне не удалось запугать их.

Я выстрелил в коленную чашечку Крюгеру. Он вскрикнул и упал на палубу.

Широко раскрыв глаза, Перальта оцепенел.

Я снова бросил взгляд через плечо вверх. Брат капитана Мендосы не двигался. Я помахал ему «кольтом», и он сел за прибрежную доску. «Поларис» продолжал двигаться в открытый океан.

— Ложись! — приказал я Перальте.

Он продолжал молча смотреть на меня.

— Лицом на палубу! Быстро!

Он взглянул на Шанталь.

Я резко повернулся, сделал шаг вперед и брызнул ему в лицо из баллончика. Он закрыл лицо ладонями, закачался, сделал несколько неверных шагов и рухнул на пол. И тут я сообразил, что он вовсе не игнорировал мои приказания — просто-напросто он не понимал по-английски.

— Ложись, Шанталь, — сказал я.

— Пошел к черту!

— Хочешь еще понюхать газа?

— Валяй, брызгай.

— Я прострелю тебе, как и Крюгеру, колено.

Шанталь не спеша села на палубу.

— Ложись лицом вниз!

Она повиновалась.

Перальта снял рубашку и стал осторожно протирать глаза. Капитан и его брат оставались на прежнем месте. Шанталь лежала ничком недалеко от борта. Крюгер корчился от боли. Его кровь, смешавшись с морской водой, расплылась по палубе, намочив волосы и щеку Шанталь.

Я понимал, что мне следовало убить Крюгера. Колено его было искалечено. Он мерзкий человек и опасный враг и никогда мне этого не простит.

Глава сорок вторая

Скалы мыса Мита растворились в голубоватой дымке. Синее море внизу, синева вокруг. Везде бесконечные синие круги.

Я отпустил братьев, Перальту, парнишку и Майкла Крюгера. Она надули лодку, спустили ее на воду, приладили навесной мотор и направились к берегу. Крюгера внесли на лодку.

Конечно, лодка была маленькая, а волнение на море сильное, но капитан Мендоса был первоклассным моряком, и в их распоряжении имелось достаточное количество газа, инструментов и даже пара весел на тот случай, если мотор забарахлит. Десять или пятнадцать миль до земли — мыса Мита и еще около двадцати миль до Пуэрто-Валларты. Проблем здесь не должно быть.

Я стоял на корме «Полариса», наблюдая за тем, как маленькая лодка взлетает на гребне волн. Она обладает отличными мореходными качествами, так что все будет в порядке.

Когда вдалеке затих гул подвесного мотора, я обрезал линь рыболовной снасти, поднял шлюпки и велел Шанталь встать и пройти со мной в рубку.

Она бросила на меня хмурый и настороженный взгляд.

— Мы наконец-то остались одни, — сказал я. — Ты счастлива, дорогая?

До этого двигатели «Полариса» работали на холостом ходу. Я запустил их и подсоединил к автопилоту. Мы продолжали держать курс на запад.

— Шутка грубоватая, — отреагировала Шанталь, пытаясь изобразить улыбку и придать приятное выражение своему лицу.

— Я-то думал, что тебе понравится.

— Представь себе, нет. Куда ты держишь курс, Дэн?

— На запад.

— Какой же ты дурачина, — сказала она, обретая уверенность. — Я смогу замять бузу, которую ты затеял, хотя мне придется здорово потратиться и пустить в ход все свои связи. Конечно, тебе придется покинуть страну. Но я устрою и это.

— Ну еще бы, ты же все можешь…

Она некоторое время внимательно смотрела мне в глаза, затем сказала:

— Знаешь, Дэн, ты гораздо более крепкий мужчина, чем я думала. Раньше у тебя была какая-то слабина, какая-то гниль… вроде потертости на хорошем яблоке. Но сегодня ты был тверд от начала до конца. Ты здорово вырос за последнее время.

— Этим я обязан тебе.

— Но я говорю вполне серьезно.

— Я тоже… Побудь здесь минуту, графиня. И не забывай, что у меня револьвер и баллончик с газом.

Я поднялся на мостик и осмотрелся. С помощью бинокля я отыскал лодку, которая легко скользила по волнам. Пять крошечных фигур, похожих на кукол, на игрушечном плоту. Еще дальше я различил пару рыболовных суденышек, плывущих к югу вдоль берега.

«Поларис» шел на автопилоте. Я уменьшил на пару узлов скорость и слегка изменил курс, чтобы яхту не так качало.

Когда я вернулся в рубку, Шанталь сказала:

— Давай поговорим как разумные люди, Дэн. Нужно найти выход из этой дурацкой истории, которую ты затеял. Не самый умный трюк, честное слово.

— Я проголодался, — сказал я. — Меня мучает жажда. Я хочу курить. А тебе, графиня, нужен душ. Твои волосы испачканы в крови Крюгера, и это не добавляет тебе красоты.

Я сопроводил ее в кают-компанию. Сидя на канапе, она молча наблюдала за тем, как я достал пиво, ветчину и горчицу из холодильника. В буфете имелся свежий хлеб. Я сделал себе сандвич и сел за стол лицом к Шанталь.

— Итак, графиня?

Она закурила сигарету — «Французскую гитану» — и некоторое время молча изучающе смотрела на меня. Ее растрепанные, спутавшиеся волосы были в крови. Но она выглядела спокойной, даже чуть насмешливой.

— Нам нужно идти на юг, — сказала она. — Я высажу тебя на берег где-нибудь недалеко от Мензанилло. Ты можешь временно затеряться, пока я все оформлю.

— Мне не к спеху, — ответил я. — Я на отдыхе.

— Дурак! Мендоса достигнет берега через пару часов. Не исключено, что его подберут даже раньше. Сразу после этого в небе появятся вертолеты.

— Это Мексика. Полиции потребуется не меньше двух дней, чтобы заполучить вертолет, неделю, чтобы его чинить, и два года, чтобы обучить пилота.

Она холодно улыбнулась.

— Но даже если они разыщут нас до наступления темноты, что же станут делать? Помашут нам рукой или бросят листовки, в которых посоветуют мне сдаться?

— Они пошлют суда береговой охраны или флота.

— Не смешно, графиня.

— Мне кажется, ты недооцениваешь беду, в которую попал.

— Человечество должно наградить меня медалью и выдать вознаграждение.

— И все это — месть за то, что я сожгла твою жалкую базу отдыха?

— Лишь отчасти.

Она улыбнулась.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

Шанталь засмеялась.

— Лейкемия, — сказал я. — Мери Бейкер Эдди. Христос.

— Что ж, я думаю, мы расквитались теперь.

— Не совсем.

— Ладно. У меня уйма денег. Сколько стоят твои убогие развалюхи?

— Ты сожгла и «Херувима».

— Хорошо, сколько стоят твои домики и судно? Назови сумму! Я отдам тебе деньги, Дэн, дам тебе работу после того, как устрою все дела. Работая на меня, ты будешь иметь больше, чем ты мог когда-нибудь мечтать.

— Ты считаешь, что я могу заменить Крюгера?

— Думаю, что да. После всего того, что я увидела сегодня, просто уверена в этом.

— Ну конечно, это было моей заветной мечтой — продавать юнцам героин.

Она смяла в пепельнице сигарету.

— Ты не находишь, что я окажусь где-то между тобой и твоими тореадорами, теннисистами и автогонщиками?

Слабая улыбка.

— Уверена, что нет.

— Ну и ну, графиня.

— Так что, договорились, Дэн?

Я кивнул.

— А почему бы и нет?

— По рукам?

Мы протянули через стол друг другу руки. Ее ладонь была тонкая и холодная. Шанталь поднялась.

— Я все устрою. Мы все тщательно обдумаем. Полагаю, тебе лучше высадиться на берег после наступления темноты.

Она отправилась в свою каюту, и я проводил ее взглядом, представив себе ее разочарование, когда она обнаружит отсутствие пистолета.

Я принес пиво и несколько ее сигарет в рубку. Бескрайнее синее море вздымалось вверх и опадало, кипело пенистыми барашками. На линии горизонта можно было различить пару судов.

Шанталь, закутанная до колен в махровое полотенце, поднялась по трапу и остановилась возле меня. Ее влажные волосы были расчесаны, на лице — никаких следов макияжа.

— Я часто думала о том, что хорошо бы нам оказаться вместе, — сказала она. — Когда ты будешь готов к этому… А ты не думал?

— Да, я тоже думал.

Улыбаясь, поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку. Я почувствовал тепло ее дыхания. Ее руки легли мне на плечи. Через секунду она опустила правую руку вниз. И тогда я резко оттолкнул ее, сильно ударил по лицу и стал выкручивать руку до тех пор, пока на пол не выпал нож.

— Я бы все равно не сделала этого, — сказала она. — Не смогла бы.

Подняв ее левую руку, я с трудом надел ей обручальное кольцо Кристин Терри на средний палец.

— Что ты собираешься делать, Дэн? Что это за кольцо? Я не понимаю. — Она побледнела, на лице ее был написан ужас. — У меня есть миллионы, Дэн. Миллионы долларов.

Шанталь не сопротивлялась, когда я развязал пояс и сдернул с нее полотенце. Под ним ничего не было. Голая и ошарашенная, она молча смотрела на меня. Но когда я поднял ее и понес к корме, она стала брыкаться и царапаться.

Раздался душераздирающий, нечеловеческий вопль, похожий на вопль животного, схваченного хищником. Я швырнул ее за борт.

Она всплыла на поверхность очень быстро. Глаза ее были полны ужаса. Она барахталась в десяти, затем в двадцати, тридцати, сорока футах от судна. Я схватил спасательный круг и бросил его туда, где на воде тянулся след от судна. Спасательный круг предназначался для того, чтобы продлить ее страдания.

К тому моменту, когда я поднялся на мостик и отсоединил автопилот, Шанталь доплыла до спасательного круга. На какое-то время она исчезла из виду, затем снова взлетела на гребень волны. Глаза ее были огромны, как блюдца, рот открыт, но за шумом двигателей я не слышал, что она кричала.

Пятнадцать лет назад свершилось чудо, и ее спасли. Может быть, в этом есть справедливость, что море все-таки возьмет ее к себе.

Я повернул штурвал и направил судно к югу. Было без десяти девять. Оглянувшись назад, я уже не увидел ее.

Дело выглядело совершенно безнадежным, я не смогу найти ее, но попробовать все-таки нужно. Сделать жест. Я не мог забыть отчаянную мольбу в ее глазах, ее звериный вопль. Я оказался не таким непреклонным, каким был в глазах Шанталь и своих собственных.

Глава сорок третья

Я шел обратным курсом двадцать минут, после чего заглушил двигатели. Везде вздымались волны, тысячи и тысячи волн, темно-зеленых вблизи и ультрамариновых вдали, от горизонта до горизонта. Повсюду виднелись гребешки пены, и любой из них мог оказаться крохотным спасательным кругом.

Шанталь могла быть всего в сотне ярдов — и тем не менее я не увижу и не услышу ее. Но она может быть и дальше — скажем, в двух или трех милях. До судна плыть долго, но Шанталь была отменным пловцом. Она может заметить «Поларис» раньше, чем замечу его я. Возможно, она уже продвигается ко мне. Потребуется лишь время.

Солнце было горячим и ослепительным; его блики плясали на воде. Волны, увеличенные биноклем, разрушались, словно треснувшее стекло, взметались вверх, перекатывались и образовывали завихрения.

Ветер был слабый; наверное, волны были результатом шторма где-то в дальних просторах Тихого океана. «Поларис» не должен дрейфовать быстрее течения. Женщина на спасательном круге скорее всего будет дрейфовать в том же направлении и приблизительно с той же скоростью.

Вид бушующего моря, на которое я все время смотрел в бинокль, вызвал у меня головокружение и тошноту. На мостике качка ощущалась еще сильнее; амплитуда в несколько дюймов у ватерлинии здесь превращалась в несколько футов. «Поларис» раскачивался очень сильно, поскольку волны били ему в борт, а не рассекались носом.

На какой-то момент я перенесся в прошлое, когда плыл на другом судне и по другому океану и отчаянно пытался отыскать в море Шанталь. Только тогда я знал ее как Кристин Терри, яхта носила название «Херувим» и плыли мы к отмели Нативити. Шанталь решила искупаться. Какое облегчение я почувствовал тогда, узнав, что она цела и невредима.

Продрейфовав девяносто минут, я запустил двигатели. Шанталь не удалось добраться до яхты, и теперь мне самому придется искать ее. Я решил двигаться кругами, каждый раз сужая поиск. Она была где-то здесь. Шанталь волевая. Если она много дней продержалась на плоту, то уж, конечно, продержится один день на спасательном круге.

Я продолжал поиски до сумерек, затем заглушил двигатели, бросил плавучий якорь и развернул яхту носом к волне. Надежды нет, сказал я себе, никакой надежды. Я потерял ее.

На мостике находился мощный прожектор. Я включил его, направил сноп света вверх, в небо, чтобы было видно на несколько миль, затем спустился вниз, сделал себе сандвич с ветчиной и кофе и вернулся на палубу.

Я поел и выкурил две сигареты Шанталь. Дым от сигарет поднимался и кружился в снопе света. Она все еще была жива, все еще барахталась в темном безбрежном океане.

Я спал на каких-то подушках в рубке. Несколько раз мне чудилось, что я слышу человеческий крик, но когда я вставал и направлял прожектор на воду вокруг яхты, никого не видел. А волны между тем становились все выше, круче и грознее.

К трем часам утра «Поларису» стала угрожать серьезная опасность. Яхта не могла при столь сильном волнении держаться в дрейфе против ветра. Я поднял плавучий якорь, поднялся на мостик, запустил двигатели и взял курс на запад. Другого способа выжить не было. Я вынужден был вверить «Поларис» ветру и морю.

Через час начался такой сильный дождь, что за водяной пылью не было видно восходящего солнца. То и дело сверкали молнии. Я не мог оставить штурвал ни на минуту. Вода захлестывала борта, и трюмные помпы с электрическим приводом работали безостановочно.

Я не отпускал штурвала почти весь день. Лишь к вечеру море успокоилось настолько, что стало возможным заглушить моторы и бросить плавучий якорь. Небо над головой было чистым, но на западе собирались новые тучи.

Я спустился вниз и заставил себя поесть фасоли, хлеба и выпить пару чашек подслащенного кофе. В кают-компании был полный разгром: шкафчики и ящики во время шторма пооткрывались, и их содержимое оказалось на полу. Я выкурил сигарету и прилег, а проснувшись через три часа, обнаружил, что шторм возобновился, хотя и не с прежней силой.

Эту ночь, как и предыдущий день, я провел на мостике у штурвала. Небо очистилось от облаков только около четырех часов, и волнение уменьшилось. Правда, высота волн пока что достигала двенадцати — пятнадцати футов, но они накатывали реже и не столь круто. Я остановил двигатели.

На судне не было ни секстанта, ни системы дальней радионавигации, так что я не мог определить свое местоположение. Ясно было лишь то, что яхта находится в нескольких сотнях миль от мексиканского побережья. Баки с горючим почти полностью опустели, и я вынужден был отказаться от использования двигателей. «Поларис» мог дрейфовать, пока не окажется в водах, где пролегают торговые пути.

«Поларис» предназначался для ближнего плавания с ограниченными, соответственно, запасами продуктов, воды и горючего. Бак на сорок галлонов воды был пуст и, судя по запаху, когда я отвинтил крышку, им давно не пользовались. Бак на шестьдесят галлонов не так давно был полон, но Шанталь израсходовала большую часть воды, когда принимала душ. Я опустил в бак стержень, измерил намокшую часть, произвел несложный арифметический расчет и определил, что на борту около двадцати галлонов пресной воды. Кроме того, имелись дюжина банок пива, шесть упаковок кока-колы, бутылка содовой.

Пищи тоже оставалось немного: хлеб, сыр, ветчина, бекон, яйца, кофе, сахар, консервированная фасоль и чили, картофельные чипсы, несколько апельсинов и манго. Возможно, мне удастся поймать рыбу.

«Поларис» дрейфовал. Я соорудил тент над мостиком и большую часть времени проводил там. Ночью спал в рубке, оставив световой сигнал бедствия. Но не было видно ни судов, ни самолетов. Радио глухо молчало.

«Поларис» дрейфовал девять дней. Каждый день был настоящим адом — отчаянно пекло солнце при полном штиле. Ночи были длинными, и во сне я часто слышал отдаленные крики о помощи. Волна шла с запада, но была еле заметной, призрачно-зеленой, и хотя вдали я видел дождевые тучи и шквалы, над головой по-прежнему палило нещадное солнце.

На девятый день утром я был подобран крупным японским рыболовным судном «Саду Мару», которое возвращалось домой и задержалось на несколько часов возле «Полариса», чтобы забрать все ценное с яхты — от двигателей до серебра. Капитан, говоривший немного по-английски, извиняясь за жадность, пояснил: «Зачем отдавать это морю?» Он хотел поделиться со мной, но я отказался. «Все ваше», — сказал я. «Все мое?» — «Да». — «Спасибо». Он поклонился, хотя и не очень низко — без особого уважения.

Мы находились на расстоянии семисот миль от Мексиканского побережья. Капитан считал, что проще и быстрее проследовать до Японии, нежели искать встречи с кораблем, который направляется в какой-нибудь американский порт. Я согласился. Почему бы нет? Самое время побывать на Востоке. Я мог беспрепятственно плыть на надежном судне, где было вволю рыбы и риса, где я имел возможность приятно проводить время, играя в покер, а мои компаньоны не могли определить, когда уроженец Запада блефует и когда нет.

Когда «Саду Мару» пришвартовалась в Йокогамском порту, меня не встретил ни один полицейский. Я не беженец и не беглец; у меня паспорт, я на свободе и являюсь клиентом престижного банка, который мог перевести деньги в любой город.

Я совершил путешествие по Японии, посетил Гонконг, Сингапур, Макао, осмотрел развалины храма в Анткоре, отведал пекинской утки в Китае, наконец приехал в Грецию и нашел остров. Он был не совсем таким, каким я рисовал его в воображении, но это был остров, он находился в Греции, в Эгейском море, и кое-какую пищу здесь готовили в виноградных листьях. Я жил здесь два года с англичанкой по имени Сибил, которая писала книгу о магических гадальных картах Таро. Она называла меня Динни и отказалась гадать на меня после того, как Повешенный выпал три раза кряду. «В тебе скрыта какая-то тайна, Динни». Я тоже написал книгу — роман, который не вызвал интереса у издателя. Много времени я проводил в кафе. Изучал классический и народный греческий язык.

Затем в течение года я жил со своенравной француженкой, которая была слишком молода для меня. Когда она сбежала с немецким студентом, изучающим археологию, я стал жить один.

Моя мать умерла, и когда я летел на самолете домой, отец последовал за ней.

Я похоронил их, продал их дом, имущество и подумал: «Какого черта! Я никогда не выучу греческий!» — и вернулся в Кис.

Купил дом на марафонском канале, купил парусное судно длиной тридцать четыре фута, «БМВ», кассетный видеомагнитофон, фотоаппарат и кинокамеру, а еще словоохотливого попугая и стал вести вполне респектабельный американский образ жизни.

Часть седьмая «Конские широты»^[10]

Глава сорок четвертая

Моего попугая, предположительно лет шестидесяти от роду, звали Блай, и в его лексиконе было до трехсот слов. Я купил его у владельца бара под названием «Сын капитана». Бар закрыли решением алкогольной комиссии и департамента здравоохранения. Я забрал попугая, клетку, насест и путы, кость каракатицы для точки клюва и документ о том, что птица не болела лихорадкой. Бар «Сын капитана» имел скандальную славу, так что лексикон попугая не отличался изысканностью. Я всегда задавал себе вопрос, почему люди учат птиц и иностранцев разным скверным словам. Блай знал все ругательные слова на английском и испанском языках, произносил их бегло, хотя и не всегда понятно. Он был отличным компаньоном, с которым я всегда мог поговорить, а если он становился слишком развязным и несносным, то было проще простого заставить его замолчать, накинув на клетку покрывало.

В тот вечер мы смотрели по телевизору программу Си-эн-эн и наблюдали, как политики поносили друг друга.

— Дай мне своего говняного пива, — сказал Блай.

Я достал пива для себя и дал ему скорлупу бразильского ореха. Он клювом пододвинул орех к своим лапам и заявил:

— Жопа!

Эта реплика была адресована немолодому сенатору из Южной Каролины.

— Имеешь право, Блай.

— Hijo de puta^[11].

— Ты выражаешь мнение многих, приятель.

— Дай мне пушку, пижон, — он передвинул орех поближе к клюву и принялся есть.

После рекламы телевидение поведало о крахе крупного наркообъединения в Лос-Анджелесе. Было арестовано около полудюжины наркодельцов. Аресты явились кульминацией двухгодичной кропотливой работы полиции. Наркодельцовзасняли в тот момент, когда полицейские вели их от машин в тюремную камеру. На три секунды мелькнуло лицо женщины, снискавшей репутацию «пчелиной матки» наркобизнеса.

— Черт побери! — закричал я.

Блай поднял голову и уставился красным глазом в телеэкран.

Этого не может быть. Кадр длился всего три секунды; освещение плохое, камера прыгала в руках оператора… Да нет, что я — Шанталь нет в живых; грешная плоть ее давно растворилась в океане!

Я схватил видеомагнитофон и вставил чистую пленку. В десять часов по телевидению снова показали этот сюжет. Я записал его, прокрутил несколько раз, замедлив скорость, чтобы изучить лицо, походку и осанку женщины. Невероятно, но факт: это была моя старинная заклятая подруга.

Тридцать пять рыболовных судов участвовали в тот день в соревновании, и, очевидно, одно из них все-таки спасло Шанталь. Господи, ей и здесь повезло! Ей всегда везет. Быть погребенной в пучине — это явно не ее судьба. Сколько раз океан пытался взять ее, но не смог. Она морская ведьма, морская сука.

На следующее утро появились сообщения: графиня де Вилье идентифицирована как Мари Элиз Шардон; родом из Квебека, в прошлом проститутка, находилась в заключении во Флоридской тюрьме, в последние годы — «пчелиная матка» международного картеля наркобизнеса. Были опубликованы фотографии, сделанные до предъявления обвинения и после: как и прежде, с полицейскими, адвокатами и репортерами она вела себя надменно; оставалась все такой же неотразимой женщиной. И к тому же опасной: многие из ее друзей оставались на свободе.

И тем не менее она была напугана. За ее вызывающим поведением скрывался страх, хотя, возможно, я был единственным человеком, способным это понять. Ее собирались упрятать на долгий срок. Война против наркомафии продолжалась. Ни деньги, ни влияние, ни многочисленные адвокаты не могли предотвратить ее крушения. Ей предъявили обвинение по двадцати трем пунктам. Она шла ко дну.

Я снял покрывало с клетки Блая.

— Доброе утро, Блай.

Он был не в духе и не пожелал разговаривать.

Позже появилось сообщение о том, что, согласно заявлению властей Лос-Анджелеса, под опекой «пчелиной матки» находится семилетняя дочь Габриэль. Странно: я не видел ребенка во время своих наблюдений за виллой «Мистик», ничего не слышал о ее дочери ни тогда, когда Шанталь находилась в заключении, ни после освобождения, во время ее пребывания на моей базе отдыха (до пожара). Я рассмеялся. Шанталь — и вдруг мама!

Тогда кто ее отец? Да кто угодно! Например, Крюгер. Или любой случайный человек. Конечно, она могла «залететь». Но почему не сделала аборт? Материнство не в ее характере. Шанталь — мама…

В статье, опубликованной в «Майами геральд», появилось уточнение: Габриэль было семнадцать лет, а не семь, и через три недели, третьего марта, она будет отмечать восемнадцатилетие.

Я взял карандаш и блокнот, хотя в этом и не было необходимости: арифметика простая. Отсчитай девять месяцев с третьего марта до третьего июня. Если беременность проходила нормально, то Габриэль была зачата в июне — какого? — отсчитаем назад восемнадцать лет — 1972 года. Конечно, если беременность длилась положенное время и ребенок не родился преждевременно или с опозданием.

К третьему июня 1972 года Шанталь и я находились в океане в течение трех недель; мы уже бросили якорь у отмели Нативити, но еще оставалось две недели до обнаружения места крушения «Буревестника». Ее путешествие до Белиза заняло по крайней мере неделю. Так что, при самых грубых подсчетах, три недели в одну сторону, три недели в другую…

Я подошел к клетке и посмотрел на важно восседавшего Блая. Он величественно поднял голову, готовый услышать мою исповедь и дать совет.

— Боже мой, Блай, — сказал я. — Я вполне могу быть ее отцом.

Блай кивнул и сочувственно залопотал. Очевидно, он рассчитывал на орех. Конечно, Блай был всего лишь птицей, но я использовал его в тех же целях, в каких Сибил использовала карты Таро: чтобы узнать будущее.

— Отмель Нативити — не ирония ли судьбы, Блай?

Обычно заставить попугая говорить невозможно. Тем более если он не в духе. Блай раздулся чуть ли не вдвое, взъерошил перья и лишь спустя некоторое время принял нормальный облик. На полу клетки валялись зерна, кусочки ореха и помет. Я забыл о своих обязанностях, и, возможно, это и вызывало в нем раздражение.

— Говори, Блай, а то соседские кошки съедят вечером бессловесную птицу.

Пока попугай был у меня, мне удалось научить его нескольким фразам. Конечно, как правило, он говорил их невпопад; но сейчас он сказал нечто такое, что прозвучало зловеще-убедительно.

— У меня есть дочь, Блай.

— Ora pro nobis, — ответил Блай.

Молитесь за нас…

Глава сорок пятая

Кэлвин Уэбстер Стиверсон специализировался на защите крупных наркодельцов, рэкетиров, а также богатых мужчин и женщин, убивших супругу или супруга. У него был роскошный офис на девятом этаже одного из зданий в центре Лос-Анджелеса. Здесь располагались просторная приемная и коридор со множеством дверей, за которыми трудились машинистки и адвокаты, средний юридический персонал и следователи. Помимо этой была другая приемная, поменьше, опекаемая крепкой свирепой женщиной, которая окрысилась на меня, когда я имел неосторожность закурить сигарету.

Мне была назначена аудиенция на одиннадцать часов, однако Стиверсона в указанное время на месте не оказалось. Не появился он ни в одиннадцать тридцать, ни в полдень. В половине первого он позвонил и сообщил, что встретится со мной во время ленча в кафе «Мистер Кью».

«Мистер Кью» оказалось забегаловкой на окраине деловой части города. Ни скатертей, ни ковров; приборы из нержавеющей стали; столы качались, поскольку ножки были разной длины; меню написано мелом на доске. Все официанты черные, все клиенты — белые.

Дым из кухни распространялся по всему залу в виде голубоватого тумана. Я сел за зарезервированный Стиверсоном стол и заказал бутылку пива. Меню отличалось исключительной простотой: чили — в чашке или в миске; говядина на ребрах с шинкованной капустой и фасолью; свинина на ребрах с шинкованной капустой и фасолью; яблочный пирог; кофе.

В заведении было многолюдно и шумно. Когда-то здесь подавали вкусную пищу узкому кругу клиентов, сейчас, когда он стал модным, количество клиентов возросло, зато пища стала заурядной.

Стиверсон появился без десяти час. Он извинился, подал мне руку, сел за стол и добавил:

— Я не ел с вечера. Могу съесть даже падаль.

— Ее подают с шинкованной капустой и фасолью, — сказал я.

Стиверсон был моложавый, поджарый, загорелый мужчина лет под сорок с взъерошенными волосами, словом, вовсе не такой, каким я его себе представлял. Казалось, он явился из теннисного клуба или только что сошел с яхты. Я подумал, что будь он владельцем яхты, он непременно назвал бы ее каким-нибудь претенциозным именем вроде «Non pro bono»^[12]. На нем были парусиновые туфли на платформе без носков, линялые хлопчатобумажные брюки, рубашка, похожая на верхнюю часть пижамы, и твидовый спортивного типа пиджак.

— Стало быть, вы Старк, — проговорил он.

— Утверждаю, что так.

Его улыбка была сардонической, холодной. Он прощупывал меня взглядом голубых глаз, пытаясь оценить мои человеческие и финансовые возможности и, по всей видимости и то и другое оценил не слишком высоко. Это был явно жесткий человек, хотя с первого взгляда его вполне можно было принять за какого-нибудь стареющего служителя на пляже.

— Мари сказала, что однажды вы пытались убить ее.

— Да, но я опростоволосился: надо было сначала всадить ей в сердце нож, а уж потом бросать за борт.

— За что вы пытались ее убить?

— Долгая история.

— Мне интересно услышать.

— Мари расскажет вам свою версию.

— Она уже рассказала.

К столу подошла официантка. Мы заказали говядину на ребрах и пиво с условием, что она подаст его сразу.

— И что же Мари сказала?

— О чем?

— О моем визите к ней.

— Она сказала: «Никогда!» Правда, добавила, что вы можете не сомневаться: она сама придет к вам, когда освободится.

— Это угроза, — заметил я.

Он кивнул.

— Похоже, что так.

— Когда, по вашему мнению, ее освободят? Ее не выпустят на поруки? Может, мне следует взять длительный отпуск?

— Мистер Старк, почему вы приехали в Лос-Анджелес?

— Я приехал сюда по причине, которую изложил вам в письме и в телефонном разговоре: я хочу увидеть свою дочь.

— Мари рассмеялась, узнав о ваших претензиях на отцовство. Она сказала, что вы не отец Габриэль, это совершенно определенно. Ее отец — француз.

— Всем известно, что Мари Элиз Шардон — прирожденная лгунья, какой до нее не было на свете. Она гений лжи, Микеланджело лжи, Бетховен и Шекспир лжи. Это идеальное вместилище лжи, обмана и предательства. И одно ее утверждение, что я не отец Габриэль, уже является неопровержимым доказательством обратного.

Он улыбнулся.

— У вас есть какие-нибудь другие доказательства, кроме отрицания Мари?

— Временные рамки.

Похоже, это его не убедило.

— Как бы там ни было, — заявил я, — я хочу увидеть девушку.

— Как вы знаете, Мари содержится в заключении в Сан-Диего. Габриэль в ожидании суда сняла в Сан-Диего квартиру. Я увижу их обеих сегодня вечером и скажу о вас Габи: она сможет сама решить, видеться с вами или нет.

— Благодарю.

— Я позвоню вам в отель сегодня вечером.

— Буду ждать.

Официантка принесла два больших блюда говядины с капустой и фасолью. Мы заказали еще пива. Мясо было жестким, соус безвкусным, капуста водянистая, фасоль сухая. Не зря я не доверял забегаловкам, в которые не ходят чернокожие клиенты.

— Вы когда-либо ели такое мясо? — спросил Стиверсон.

Когда мы покончили с едой, официантка каждому принесла по два полотенца, одно влажное, другое сухое.

Я спросил:

— А что, Мари собираются выпустить на поруки?

— Судья установил залог в три миллиона долларов наличными.

— Это не составит проблем.

— В том-то и дело, что составит. Все активы Шардон и здесь, и в Мексике арестованы. Счета в Швейцарии заморожены. Мне придется отчаянно повоевать, чтобы разморозили сумму, необходимую для ведения защиты.

— Сурово. И какова ваша стратегия?

— Партизанская война. Я намерен подавать ходатайства. Об освобождении, об изменении места содержания. О возмутительном поведении полицейских во время ареста, о провокационных действиях по отношению к арестованной, о незаконности обыска и ареста. О том, что моего клиента судят отдельно от остальных пятерых арестованных якобы из соображений конспирации. Я постараюсь добиться, чтобы свидетельства, неблагоприятные для моего клиента, были исключены. Я буду тянуть канитель, пока враждебно настроенные свидетели умрут или исчезнут. Если это не сработает и начнется суд, я надеюсь, что найдется по крайней мере один идиот среди присяжных, чтобы застопорить работу.

— А если ваши ходатайства не удовлетворят?

— Я начну все сначала.

— Ваши слова звучат не очень оптимистично.

— Я вынужден буду идти на суд. Федеральный прокурор пойдет на согласованное признание вины. Это дело вызвало слишком большой резонанс… Пчелиная матка. Женщина-паук. Графиня из самой преисподней. Богатый и влиятельный наркоделец — и одновременно весьма привлекательная женщина. Порок в сексуально-привлекательной упаковке. Вся эта бульварная чепуха… Обвинение не упустит такой возможности. Хотя никогда не известно, как поведут себя присяжные. Происходит нечто непредсказуемое, когда в комнате для принятия решений собирается двенадцать невежественных мужчин и женщин. Здесь могут быть удивительные вещи: они могут вынести оправдательный приговор Гитлеру и казнить святого Франциска… Я в добрых отношениях с присяжными. Но никогда не знаешь, чего от них ждать… Я постараюсь спровоцировать такие постановления суда, которые будут опротестованы судом вышестоящим. Я могу сражаться многие годы, чтобы заставить правительство снять арест с денег Шардон. Но вначале надо освободить ее под залог, она не желает сидеть в камере десять лет, пока я буду вести свою медленную, кропотливую работу… Вот таким образом.

— Вы весьма откровенны.

Он пожал плечами.

— Я не рассказываю вам что-либо такое, что неизвестно обвинению. Они представляют, как я буду воевать. Так что вы не услышали ничего секретного. Все решают деньги. Если их будет достаточно, у меня хорошие шансы выиграть дело.

— Я могу лишь оплатить счет за ленч, — сказал я.

Я прошел со Стиверсоном к его машине — белому «мерседес-бенцу» с открывающимся верхом. Верх был опущен. Стиверсон дал десятидолларовую купюру атлетически сложенному парню, который сторожил машину. Похоже, тот был разочарован: он имел бы больше, ели бы выкрал радиотелефон из машины.

Стиверсон сел за руль, пристегнулся ремнем, вставил ключ зажигания, но двигатель не завел.

— Я говорил, что нам нужны деньги — деньги для борьбы за то, чтобы вызволить немалое состояние Мари. Вы могли бы помочь.

— Ах, вот оно что! — А я-то удивлялся, с чего это он такой любезный и откровенный.

— Вы немного знаете о характере ее деятельности и знаете, насколько богата Мари. Она даже не знает точных размеров своего состояния… Полагает, что около тридцати миллионов долларов… Даже если нам удастся вызволить половину, она все равно останется баснословно богатой. Вы можете извлечь значительную прибыль, если дадите ей взаймы сто тысяч долларов. Мы могли бы подписать контракт.

— Сто тысяч — большая сумма.

— Вы можете это позволить без ущерба своему финансовому положению. Вы не богаты, но это в ваших возможностях. Это будет очень хорошее вложение капитала, Старк.

— Ваши следователи поработали в этом направлении.

— Вы должны понимать, почему я навел некоторые справки. Вы, старый враг Мари, объявились совершенно внезапно; однажды пытались убить ее. С какой стати мы должны думать, что вы желаете ей добра? А может, вы работаете на полицию и сейчас записываете наш разговор?

— Я заинтересован лишь в том, чтобы увидеть свою дочь.

— Все же подумайте о сотне косых. Вы могли бы при желании вложить и больше.

— Подумаю, — сказал я.

— Изыскивать деньги — это нередко весьма важная часть работы адвоката. Ваши сто тысяч помогут, но есть и другие источники. Жизнь Мари вызывает интерес крупных киностудий. Ее приключения могут послужить сценарием интереснейшего фильма, не правда ли?

— Могу себе представить…

— Мари делает наброски такого сценария. Как я уже сказал, студии проявляют живой интерес. Мы могли бы создать корпорацию. — Он завел мотор. — Подумайте об этом, Старк. — Машина рванула с места.

— Говнюк.

Парень, который сторожил машину Стиверсона, смотрел ему вслед. Он выглядел весьма раздосадованным.

— Этот тип обещал мне двадцать долларов, — пояснил он.

Глава сорок шестая

Габриэль, моя предполагаемая дочь, сняла квартиру на втором этаже дома на берегу залива в Сан-Диего. С лестничной площадки хорошо был виден простор Тихого океана на западе и гладь залива на востоке. На некоторых бакенах неуклюже громоздились бакланы. Небо было затянуто облаками, в воздухе висели частицы влаги. Я нажал на кнопку звонка и услышал звук колокольчика внутри.

Дверь открылась тотчас же. Она ожидала меня.

— Мистер Старк?

— Он самый.

— Входите.

Я вошел в просторную квадратную комнату с окнами, выходящими на три стороны, и застекленной крышей со следами паутины по углам. Здание было старое, с полами из твердой древесины, массивными потолочными балками, тяжелыми дверями, но мебель имела вполне современный вид — такую можно встретить в любом мотеле. Кухня находилась в небольшой нише слева, двери в спальню и ванную были правее.

— Ты похожа на мать в молодости, — сказал я.

— Да. Давайте мне плащ: я повешу его.

Она взяла плащ и направилась к вешалке. На ней была юбка, свитер и балетные тапочки.

В комнате был порядок, если не считать обширного стола с ворохом бумаг, книгами и пишущей машинкой.

— Присаживайтесь. Не желаете ли стакан вина?

— Да, спасибо.

Габриэль говорила на британском английском с едва заметным французским акцентом. Она направилась на кухню: я тайком наблюдал за ней. Она многим напоминала мать: ростом и изяществом, чертами лица, разрезом глаз, хотя глаза у нее были зеленые, а у матери — с оттенком ржавчины. Ее светло-каштановые волосы на солнце, по-видимому, становились золотистыми. А вот что касается рта, то я убедил себя, что он скорее похож на рот моей матери.

Габриэль подала мне стакан вина. Она смотрела прямо, с любопытством, но не дерзко. В ее взгляде отсутствовали насмешливость и вызов, так свойственные Мари.

Возле кофейного столика стояли два маленьких диванчика. Я сел на один из них, она на второй.

— Вы не мой отец, мистер Старк.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала моя мать. И потом, мне кажется, я бы почувствовала это, если бы вы были моим отцом.

— Это отдает романтикой.

— Разве? Почему?

— Зов расы, крови, мистическое узнавание — все это можно найти в волшебных сказках.

— Ладно. Положим, я действительно ваша дочь. Вам-то что до этого? К чему ехать на встречу со мной? Зачем пересекать всю страну, чтобы встретиться с дочерью, о которой недавно еще и понятия не имели, — при этом она улыбнулась, — если нет никакого зова крови?

— Сдаюсь. Я не чувствую никакого зова в эти минуты. Твой ли я отец, моя ли ты дочь — мы незнакомцы. Ты видишь незнакомца в своем доме. Ты можешь испытывать какие-то чувства ко мне, вроде того — нравлюсь я или не нравлюсь, доверяешь мне или не доверяешь, но ты не ощущаешь родства со мной.

— Во мне нет ничего от вас. Я не вижу в вас ничего моего.

— Конечно, ты похожа на Мари. Но есть кое-что в твоих чертах общего с чертами моих родных. Немного — с чертами моей матери, гораздо больше — моей сестры. Твой подбородок, рот, цвет волос. Это еще ничего не доказывает. Просто я это вижу и знаю, а ты — нет.

— Моя мама говорит, что вы определенно не являетесь моим отцом.

— Ты всегда веришь тому, что тебе говорит твоя мама?

— Она сказала, что вы пытались ее убить.

— Пытался. Скрылся от нее и даже изнасиловал. А она стреляла в меня, я мог бы показать хирургические швы, и наняла человека, чтобы убить меня. И еще сожгла все мое имущество. Я потерял все. Мы оба преступники — и твоя мать, и твой предполагаемый отец. Но тебе не следует беспокоиться. Я считаю, что это не передается с генами, хотя, конечно, мы оба подаем дочери плохой пример. Так что ты не потенциальная убийца или поджигательница, Габриэль.

Она криво улыбнулась.

— Мне никогда до этой минуты не приходило в голову, что я могу стать убийцей или поджигательницей. Вы говорите, что дело не в генах?

— Ни в малейшей степени.

— Хотите еще вина?

— С удовольствием.

Дождь припустил сильнее, стуча по застекленной крыше и мутным оконным стеклам. Было темно, как в сумерках, хотя еще не было и пяти часов.

Габриэль вернулась с двумя бокалами вина.

— Так кто же, по словам твоей матери, твой отец?

— Она в разное время рассказывает мне разные истории. Ее самая любимая — мой отец был знаменитым французским дипломатом и писателем, но он не мог признать отцовство, поскольку это испортило бы ему карьеру.

— Ты веришь в это?

— Я привыкла к этому. Хотела верить. Верила, когда была моложе. А были и другие истории. Но о вас не было.

— Она ничего не рассказывала тебе о нашем морском путешествии с целью спасения изумрудов?

— О да! О ее путешествии. Вас там не было.

— Тем не менее я там был.

— Она часто рассказывала мне об этом, о своих замечательных друзьях Мартине и Кристин Терри, о кораблекрушении, об ужасных днях на спасательном плоту, о том, как затем она вернулась и нашла изумруды, которые ей отдали Терри.

— И никогда не упоминала обо мне?

— Нет. Я всегда верила, что она сама управляла судном. Нашла место кораблекрушения, ныряла и все такое. Она подарила мне неограненный изумруд, когда я была маленькая. Он и сейчас у меня. Но я не помню, чтобы она когда-либо упоминала о Дэне Старке.

— Ты была зачата во время этого морского круиза, — сказал я.

— Подумать только — зачата в океане на маленьком суденышке, которое направлялось за затонувшим сокровищем!.. А родители — преступники! — Она с изумлением смотрела на меня поверх ободка бокала.

— Ты голодна, Габриэль? Я пропустил ленч.

— Я тоже. Что-нибудь приготовить?

— Я выйду и куплю гамбургеров или пиццы. И бутылку виски — у меня сейчас не то настроение, чтобы тянуть зинфандель.

Под моросящим дождем я прошел к бульвару на берегу залива и свернул направо. Неоновые огни отражались в мокром тротуаре. Визжали шины проезжавших автомобилей. Промокший угрюмый пес увязался за мной и не отставал целый квартал, пока не увидел более подходящего пешехода — симпатичную женщину, и поплелся за ней. Слева был слышен шум прибоя.

Габриэль произвела хорошее впечатление — вежливая и умненькая, может быть, холодноватая, но в общем приятная в общении. И, как мне показалось, честная. Не в пример психопатке маме.

В магазине я купил литр виски, набрел наконец на кафе и заказал самый изысканный вид пиццы.

Когда я возвращался, пес вновь пристроился ко мне на середине квартала и проводил до дома Габриэль. Я угостил его пиццей и стал подниматься по лестнице. Мелькнуло воспоминание: я поднимаюсь по лестнице в обшарпанную квартиру Шанталь в Ки-Уэсте. Я нес с собой две бутылки вина, а затем варил ей луковый суп. Я испытал краткий приступ ностальгии по тому месту и времени, по тому вечеру.

Мы ели пиццу. Я плеснул виски на кубики льда в моем бокале, и мы пересели на диванчик. Дождь не утихал. Все окна казались запотевшими.

— Я подумала, что вы, возможно, захотите увидеть это.

Она протянула мне канадский паспорт: Габриэль Сюзан Шардон родилась в Монреале третьего марта 1973 года. Половина страниц была заполнена визами и разрешениями на въезд и выезд. За последние четыре года она побывала в Швейцарии, Англии, Франции, Италии, Канаде, Соединенных Штатах и Мексике.

— Ты объездила весь мир, — сказал я.

— Я жила в пансионате в Швейцарии, а затем в Англии. Мои родственники по матери живут в Квебеке. Иногда я навещаю их. Моя мать живет… жила здесь и в Мексике. Я навещала ее. А однажды, два года назад, я с ней поездила по Европе.

— Это не допрос, Габриэль.

— Почему же, это допрос, — отозвалась она. — Но я не имею ничего против.

— Вопросы должны быть взаимными. Ты можешь спросить у меня все, что тебя интересует.

— Вы не будете возражать, если я налью себе вашего виски?

Габриэль должным образом не знала свою мать. Она виделась с ней редко, а большую часть времени находилась на попечении тети, сестры Шанталь, живущей в Квебеке. Позже жила в пансионатах Швейцарии или Англии. Мать иногда навещала ее, иногда Габриэль навещала мать в Соединенных Штатах или Мексике. Она редко видела мать чаще двух или трех недель кряду.

— Вы ладите с ней?

— Думаю, что да. Во всяком случае, в течение трех недель. Мы ладим, но не понимаем друг друга. Мы очень разные.

— Ты знала, что твоя мать занимается наркобизнесом?

— Когда я приехала в первый раз в Мексику — мне тогда было пятнадцать лет, — я поняла это. А раньше — нет, не понимала. Вокруг всегда было много денег — огромные деньги и множество вещей. Мать говорила, что она выгодно вложила деньги от продажи изумрудов. Похоже, я была слишком наивная, поэтому и не сообразила раньше.

— У тебя есть свои деньги?

— Мать всегда мне давала столько, сколько мне было нужно, и даже сверх того. Я всегда находила ее удивительно грустной. Я не такая.

— Стало быть, у тебя нет собственных денег?

— Мне много не требуется. Я могу работать. У меня есть вещи, которые я могу продать.

— Твоя мать сейчас в тюрьме, и ее могут не выпустить под залог. Все ее деньги и имущество арестовано. Скорее всего она отправится на долгий срок в тюрьму. Какие у тебя планы?

— Сейчас — никаких.

— А какие планы были раньше, до того как это случилось?

— Я собиралась поступить в университет в Париже.

— И что ты хотела изучать?

— Философию.

— Неужели? А потом преподавать?

— Я хочу писать. Рассказы, романы, поэмы.

— На французском?

— Мой французский недостаточно хорош. Нет, на английском.

— Боже мой, канадская девушка, которая хочет изучать философию во французском университете и писать книги на английском. Я смогу понять твои книги?

Она засмеялась.

— Во всяком случае, получше, чем если бы я изучала философию в Германии.

— Я отправлю тебя в университет в Париже, Габриэль.

— Но может оказаться, что вы не мой отец.

— Я верю в то, что я твой отец. И потом…

— Будьте осторожны, — сказала она. — Я могу принять предложение. Я ведь мало смыслю в деньгах и — мне об этом все говорят — не очень ценю их: ни материнские, ни ваши, ни чьи-либо еще…

— Хорошо. Мы пойдем в банк завтра и возьмем деньги, чтобы ты могла отправиться в Европу на учебу.

— Хорошо.

— Я написал роман пару лет назад, — сказал я.

— Правда?

— Он был не очень удачным.

— Может быть, следующий будет лучше.

— Возможно.

Она проводила меня до двери.

— Я заеду к тебе в одиннадцать. Мы съездим в банк, а затем отправимся куда-нибудь на ленч.

— Прекрасно.

Дождь все продолжал идти. Пес ожидал меня внизу лестницы и провожал несколько кварталов до места парковки взятого в аренду автомобиля. Поблизости оказался ресторанчик. Я купил два чизбургера и отдал бездомному псу.

Оформив операцию в банке, мы отправились на ленч в ресторан «Дары моря», затем бродили по пляжу. Я нес ее туфли.

— Я хочу знать, — сказала она.

— Что именно?

— Действительно ли ты мой отец.

— Да, мне тоже хотелось бы это знать наверняка.

— Я читала об анализах ДНК.

— Я тоже.

— Так почему нам не найти клинику, где можно сдать образцы крови? Они пошлют их в лабораторию на анализ ДНК. Ведь тут не может быть лжи, правда?

— Правда.

— Так что же?

Мне не хотелось иметь столь определенное доказательство, как анализ ДНК. Если она не моя дочь, я не хотел этого знать. Я был счастлив иметь дочь. Я не хотел потерять ее из-за каких-то слишком мудреных анализов, которые нельзя обжаловать.

— Пошли, — сказал я.

Глава сорок седьмая

Тремя неделями позже я встретил Габриэль в аэропорту Майами. Она направлялась в Европу и сделала здесь остановку на несколько дней. Мы приехали ко мне домой. Ей понравились окрестности, напоенный тропическими ароматами воздух, дом, Блай, мой парусник «Ленивые кости». Мы плавали на нем, ныряли с аквалангами у рифов, играли в теннис, по утрам допоздна спали, вечерами вели беседы.

Из калифорнийской лаборатории пришел ответ. Анализ ДНК подтвердил, что мы отец и дочь. Я купил пару бутылок шампанского и приготовил праздничное блюдо из омаров. Нельзя сказать, чтобы это был праздник в полном смысле слова: мы были оба задумчивы и сдержанны.

Что кроется за этим событием? Каков его смысл? Каковы последствия?

На следующее утро я отвез Габриэль в аэропорт. «Пиши», — сказал я. «Да, ты тоже». — «И звони в любое время». — «Хорошо». — «Если что-то понадобится…» — «Все будет хорошо». — «Ну, тогда…» Мы неуклюже поцеловались, и она пошла к самолету компании «Эр Франс».

Она писала мне раз в неделю. А еще я получил письмо от ее матери.

Дэн Старк, мерзкий выродок, Габриэль не твоя дочь, она даже не моя дочь, она дочь моей младшей сестры, Мишель, которая была монашенкой и умерла, когда Габи было два года, и я удочерила ее, заботилась о ней, дала ей образование, любила ее, а теперь ты, сукин сын и выродок, хочешь с помощью фальшивого отцовства подобраться к ее деньгам, к моим деньгам, или хочешь поломать мне жизнь, погубив ее, ты, мерзкая скотина и убийца. Я ни за что не родила бы твоего ребенка, а если бы все же родила, то утопила бы его.

Уйди прочь из моей жизни! Уйди прочь из жизни Габи!

Дорогая Мари (или какое там имя ты носишь сегодня).

Конечно, я осведомлен о том, что ты не являешься матерью Габриэль. Много лет назад я имел связь с твоей сестрой Мишель, монашенкой, и Габи — плод нашей любви в стенах монастыря. Я помню, как другие монашенки самозабвенно молились в часовне на другом конце двора, а твоя сестра, монашенка Мишель, в этот момент прохрипела «Да!» и отдалась мне, и Габриэль была зачата во время этого — не скажу грешного, а вполне земного акта.

Твой старинный друг Дэн Старк.

Я пригласил к себе адвоката и написал новое завещание, в котором назвал Габриэль моей единственной наследницей. Я посетил страховое агентство и подписал документы, согласно которым она становилась лицом, получающим доходы с доверительной собственности.

Обо всех этих вещах я не писал Габриэль. По своей наивности она могла рассказать о моей воле матери, а мать могла поспособствовать моей преждевременной смерти. Шанталь позарез требовались деньги — ее фонды и имущество в этой стране продолжали оставаться под арестом; банковские счета в Швейцарии были заморожены; а ее маленькую империю, как я слыхал, энергично прибирали к рукам соперники и коррумпированные правительственные чиновники. Мне не хотелось провоцировать Шанталь на то, чтобы она попыталась воспользоваться моими активами в своих интересах или же из нежной любви к дочери убила меня, чтобы обеспечить наследницу приличным приданым.

Габриэль вернулась в Штаты в середине декабря. Она планировала провести неделю в Калифорнии, навестить находящуюся в заключении мать, а затем побыть неделю со мной, прежде чем вернуться во Францию. За два дня до ее приезда в Майами я серьезно заболел. Я приехал в больницу в три часа дня, а к четырем меня положили на операционный стол. Старые швы моей тонкой кишки разошлись. Несколько лет назад, после того как Шанталь стреляла в меня, тридцать шесть дюймов кишок были удалены, а два оставшихся отрезка сшиты. Со временем на этом месте возникли спайки, затем частичная закупорка, прободение и как следствие перитонит.

Меня оперировали четыре часа, после чего целую неделю я находился под особым присмотром. Дважды, как рассказали мне сестры, я едва не умер. Останавливалось сердце. Я помню сквозь дымку забытья, что приходила Габриэль. Я не уверен, что мы разговаривали; если и так, я ничего не помню.

Однажды утром я проснулся в чьей-то комнате — слабый, худющий, все еще больной, но уже миновавший кризис, а главное — в здравом уме.

Габриэль появилась с цветами.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше всех.

— Говорят, что ты скоро поправишься.

— Ты едва не стала наследницей, Габриэль.

— Врачи говорят, что это последствие старого ранения.

— Да, мне стреляли в живот.

— Кто стрелял?

— Твоя мать.

— Боже! — воскликнула она. — Ну и пара! Какой-то кошмар! С одной стороны, смешно, но с другой — это все-таки ужасно.

Габриэль была в голубом шерстяном костюме и белой шелковой блузке. Она отрастила волосы. Молодая, очень хорошенькая и снисходительная к своему глупому отцу. Как и большинство девушек ее возраста, она, похоже, считала себя взрослой, а родителей — детьми. Но вела себя исключительно корректно.

— Как твоя мать?

— Подавлена, сердита, дерзка, напугана… Но скоро ее могут освободить под залог.

— Откуда она взяла деньги?

— У нее есть банковский счет, о котором правительство не знает. Где-то на Каймановых островах, я думаю.

— Когда будет суд?

— Намечен на июль.

— Где ты сейчас остановилась?

— Дома.

— Как поживает старина Блай?

Она улыбнулась.

— Страшный сквернослов. Я учу его ругаться по-французски. Теперь, когда ему что-то скажешь, он отвечает: «Merde»^[13].

— Блай — замечательный собеседник и превосходный лингвист.

— Дэн, ты не будешь возражать, если я возьму «Ленивые кости»?

— А ты сможешь сама управлять им?

— Я не стану плавать далеко. Я в оба конца пойду не под парусами, а с помощью двигателей.

— Ну конечно, развлекись. Как дела с учебой?

— Возможно, я завершу этот год и больше не вернусь туда. Я хочу найти себя в жизни.

— Надеюсь, ты хочешь бросить учебу не из-за денег.

— Нет… Ну, я пойду. Сестра сказала мне, чтобы я не задерживалась у тебя долго.

— Придешь завтра?

— Конечно.

— Знаешь, Габриэль, потребуется, естественно, время для моей поправки, но я думаю, что к весне буду чувствовать себя совершенно здоровым. Давай махнем с тобой на яхте по Карибскому морю, к Наветренным и Подветренным островам. Будем плыть днем, бросать якорь с заходом солнца. Будет чертовски здорово! Как ты думаешь?

— Мне бы очень хотелось этого.

— Договорились.

Мало-помалу я шел на поправку и через несколько дней меня, правда еще слабого, отпустили из больницы. Габриэль продлила свои каникулы и задержалась у меня еще на неделю. Она готовила еду, следила за тем, чтобы я выполнял предписания врачей, сопровождала меня в прогулках вдоль канала.

Блай был счастлив увидеть хозяина. Распушив перья, он закричал:

— Вышвырнуть этого ковбоя вон!

Вечерами мы с Габриэль слушали музыку, играли в настольные игры, читали. Она дала почитать один из своих рассказов. Мне он понравился, но показался мрачноватым. В нем шла речь о красивой молодой женщине, которая была убита.

Габриэль навестила свою мать в Калифорнии, затем вернулась во Францию. В течение всей зимы она еженедельно звонила по телефону. Учебу она бросила, но оставалась в Париже.

Я отправил свою яхту в ремонт, чтобы подготовить ее к длительному путешествию: покрасить противообрастающей краской, капитально отремонтировать двигатели, проверить навигационную электронику, заменить оттяжки и ванты, оборудовать более солидным вельботом. Я купил три новых паруса и запасся всем, что нам может понадобиться, и даже тем, что вряд ли когда-либо пригодится. Парусник «Ленивые кости» имел длину тридцать четыре фута и траверс девять метров, что вполне обеспечивало нам определенный минимум комфорта.

Я стал тренироваться, поначалу делая все более продолжительные прогулки, затем бегать трусцой, играть в теннис, плавать. Самочувствие было хорошее.

В конце марта Мари Элиз Шардон была наконец выпущена под залог в три с половиной миллиона долларов. В тот же день финансовая инспекция заявила о своем намерении возбудить против нее дело об уклонении от уплаты налогов. Налоги и штрафы в общей сложности составили семь миллионов четыреста пятьдесят тысяч долларов.

— Мне очень жаль ее, — сказала Габриэль по телефону за день до своего прилета во Флориду. — А тебе?

— Да, конечно, Габи, — сказал я. — Немножко. Но не очень. Она сделала много гадостей.

— Но ведь и ты тоже.

— Это верно.

— Мы возьмем с собой Блая в наше путешествие?

— Конечно. Зачислим его как помощника капитана.

— Знаешь, Дэн, я прямо-таки с нетерпением жду нашего круиза.

— Я думаю, мы отлично проведем время.

— А какой маршрут?

— А у нас не будет точного маршрута. Первым портом будет Нассау. Мы побудем там пару дней, оставим некоторое количество баксов в казино, накупим ненужных безделушек… Затем мы покрутимся вокруг островов. Можем бросить якорь там, где захотим. Будем плавать, ловить на обед омаров, искать затонувшие сокровища… Сплаваем на Виргинские острова. А оттуда — кто знает? Ткни пальцем в карту.

— Сгораю от нетерпения.

Глава сорок восьмая

Через два часа после того, как мы вышли из бухты Нассау, она появилась из укрытия. Я смотрел, как она поднималась по сходному трапу, держа в руке сложенное махровое полотенце. Была она бледной и похудевшей, но в общем выглядела неплохо. На ней были белые шорты, бело-голубая тенниска, под которой не было лифчика. Босиком. Волосы коротко подстрижены.

— Убежала, после того как выпустили на поруки? — сказал я.

— Ты всегда был такой сообразительный, Дэн, — ответила она, естественно, стараясь вложить в эти слова как можно больше иронии.

Габриэль, которая загорала на палубе, села и уставилась на нас. На лице ее играла улыбка.

— Старый испытанный прием — спрятаться на полубаке, да?

— У тебя он сработал.

Она села напротив меня. Нас разделял румпель. Ее правую руку скрывали складки полотенца.

— У меня мелькала мысль, что такое возможно, — сказал я. — Я даже хотел обыскать полубак.

— Почему же не сделал этого?

— Не знаю.

— Не злись на Габи.

— Почему?

— Потому что она помогала мне.

— Но, помогая тебе, она вредила мне.

Было замечательное утро, ясное и голубое, пока что довольно прохладное, но обещающее жаркий день. Пахло ржавчиной и почему-то свежевыпеченным хлебом. Там и сям на горизонте виднелись суда.

— Как тебе удалось это проделать?

— Я доехала автобусом до Сан-Исадро, перешла границу и оказалась в Тихуане. Там у меня еще остались друзья. Они переправили меня на Гаити, а оттуда я добралась до Нассау.

— Должно быть, этот путь был недешев.

— Конечно.

— Ну что ж, черт возьми. Добро пожаловать на борт.

— Дэн, я не собираюсь возвращаться за решетку. Никогда, никогда, никогда. Я останусь свободной или умру. Ты ведь знаешь, что это значит?

— Тебе не потребуется то, что находится в полотенце.

— Как я могу доверять тебе после того, что ты сделал? Боже, можешь ли ты представить, что я пережила в море? После моей одиссеи на плоту и крушения «Буревестника»? Ты можешь представить себе мой ужас, Дэн? Можешь вообразить, что я чувствовала в море, когда болталась в нем голая и одинокая?

— Я искал тебя.

— Я знаю. Я видела, что ты ищешь. Но ты не нашел.

— У тебя был спасательный крут, — заметил я. — И кто-то нашел тебя.

— Через шесть или семь часов… Да, мне повезло, меня спасли. Но, Дэн, сделать такое… бросить в море…

— Ты смеешь обвинять меня в совершении убийства. Но ты… ты отравила меня, ты оставила меня среди океана на куче песка, ты стреляла в меня, ты наняла человека, чтобы он убил меня… по-твоему, это очень гуманно?

Габриэль поднялась и направилась в кокпит. Она была поразительно похожа на Шанталь девятнадцатилетней давности — в эффектном бикини, загорелая, со спутанными ветром волосами и загадочной улыбкой. Видя их рядом, было от чего прийти в смятение.

— Все счастливые семьи похожи друг на друга, — сказала Габриэль. — Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, — и спустилась по трапу в каюту.

Шанталь уставилась на меня, удивленно подняв брови.

— Она читает Толстого, — объяснил я.

— Она эрудированна, — сказала Шанталь, — но не слишком разумна.

— Вполне разумна…

— С твоей точки зрения… Но разве ты способен чувствовать?

— Почему же? Даже бываю сентиментальным. В результате остаюсь в дураках.

— И ведешь себя глупо.

— Наверно.

— Сентиментальность — это глупость. Она обманывает ум. Чувствуешь себя вроде бы хорошо, но ведь это и есть самообман.

— Ты себя и в самом деле чувствуешь хорошо, но затем приходит расплата.

— Сентиментальные дураки строят свои фантазии, рассчитывая на других. Например, ты на Габриэль. Бог мой! — Она засмеялась. — Ты хотел быть отцом… Хотел иметь дочь… Хотел любить… Хотел быть любимым… Но ты никогда по-настоящему не посмотрел на нее! Никогда не видел ее, разве не так, Дэн? Или ты видел лишь то, что хотел видеть, что подсказывала тебе твоя сентиментальная натура.

Габриэль отозвалась снизу.

— Я слышу, что вы говорите обо мне.

— Что ты собираешься делать? — спросил я.

Шанталь развернула полотенце. В нем ничего не было.

— Позавтракать, — сказала она.

Габриэль вышла на палубу с тарелкой сандвичей и миской редиса, лука и слив, затем сходила за пивом. Мы расположились в кокпите и принялись за еду. Женщины ели жадно; у меня не было аппетита.

— Правда, здорово? — нарушила молчание Габриэль.

— Правда, — ответила Шанталь.

— Я думаю, что это было бы хорошим названием для рассказа — «Конские широты». Хотя я и не знаю, что это такое.

— Спроси у своего отчима, дорогая, — сухо сказала Шанталь.

Я объяснил Габриэль, что «конские широты» это район моря, которого не достигают пассаты, место, где тихо и спокойно. Морские течения обходят это спокойное место — и Гольфстрим, и Северо-Атлантическое, и Антильское, и Экваториальное течения. Конские широты иногда называют Саргассовым морем из-за большого количества саргассовых водорослей. Когда-то давно парусные суда, попадая сюда, должны были неделями дожидаться ветра и находиться в дрейфе. Запасы пищи истощались, и груз в виде отощавших лошадей выбрасывался за борт. Другие суда, оказавшиеся в этих водах, наталкивались на плавающих между водорослями лошадей. Отсюда и название — «конские широты».

— Где находится Саргассово море — «конские широты»? — спросила Габриэль.

— Надо взглянуть на карту. Это в Атлантическом океане, к юго-западу отсюда.

— Далеко?

— Не знаю точно. Миль восемьсот, а то и тысяча.

— Мне бы хотелось отправиться туда. Мы могли бы?

— Специально никто не плавает в район Саргассова моря, Габриэль, кроме морских биологов, но они используют для этого мощные суда. Ни один моряк на паруснике не захочет попасть в район штиля.

— Но почему? Похоже, это замечательное место. Давай отправимся туда, Дэн, а?

— Поговори со своей тетушкой, — сказал я.

— Тетушку не интересует этот разговор, — сказала Шанталь.

— Но «конские широты» — отличное название для рассказа, правда, Дэн?

— Наверно. А что за рассказ?

— Я придумаю. Скажем, найден труп мужчины среди водорослей и лошадей. И тут я расскажу его историю.

— Габриэль, я твой отец?

— Не знаю.

— Спроси меня, Дэн, — сказала Шанталь.

— Спрашиваю.

— Отвечаю: нет. Все именно так, как я описала тебе в письме. Помнишь? Габи — моя племянница, дочь моей младшей сестры.

— Габриэль? — спросил я.

— Я знаю только то, что мне говорят, — ответила она. — Я не присутствовала при собственном зачатии.

— А анализ ДНК?

— Дэн, — сказала Шанталь, — Бога ради…

— Это было сфабриковано? Габриэль?

Она кивнула.

Это была идея Мари.

— Да, это была моя идея. Боже, Дэн, ты такой тупой. Нам требовался лишь лабораторный бланк, машинка и почтовый ящик.

— Стало быть, я исчезну — и Габриэль унаследует мое состояние. Я уверен, Габи, ты знаешь о моем завещании. Сыщики Стиверсонанаверняка сообщили тебе об этом.

— Ты сам мне сказал о нем. В больнице. Помнишь?

— Да. Когда меня оперировали.

Шанталь наклонилась и поцеловала меня в угол рта.

— Малыш, мы нуждаемся в тебе. Мы любим тебя. Правда, Габи?

— Да-да, мы действительно любим. Я люблю тебя, Дэн. Не могу представить себе, кого вместо тебя я хотела бы видеть своим отцом.

— Ну конечно, вы обе знаете, что хочет услышать сентиментальный отец.

Глава сорок девятая

Я совсем не спал накануне нашего отплытия и очень мало спал в те ночи, когда мы с Габриэль знакомились с дискотеками и казино Ниссау. Я отчаянно нуждался в отдыхе. На несколько часов судно можно было препоручить Шанталь. Воды под килем было вполне достаточно, погода великолепная. Суда попадались редко. Прошел ржавый грузовоз, промелькнули островные яхты и торговый рыболовный траулер да где-то на горизонте маячил белый лайнер.

Я сказал:

— Позови меня, если возникнут проблемы.

— Уходи, — отмахнулась Шанталь. — Я моряк поопытнее, чем ты.

Я спустился по трапу в каюту. Габриэль не убрала со стола, и полчища мух, которые присоединились к нам еще в Ниссау, с аппетитом доедали остатки пищи. Я добрался до крохотной каюты на носу, где находилась V-образная койка с рундуками внизу. Вверху зиял приоткрытый люк, из которого лился прохладный воздух вперемежку с туманом. Судно слегка накренилось на борт. Я забрался на койку, закрыл глаза и стал размышлять о характере и степени овладевшей мной мании преследования.

Габриэль — моя единственная наследница. Почти наверняка она находилась под влиянием своей матери, тетки, ментора или как там ее назвать — одним словом, Шанталь. Я не был богачом, но моя недвижимость, вложения в ценные бумаги, страховки в общей сложности составят четыреста тысяч долларов. Что может сделать эта обнищавшая психопатка? Инсценировать несчастный случай. Бедный Дэн поскользнулся на палубе. Мы искали несколько часов. Или скорее всего Габриэль искала несколько часов — Шанталь месяцев на шесть или на год придется исчезнуть из поля зрения. Шанталь была беглянка, безбилетный пассажир, ее имя не значилось среди членов экипажа.

Боже мой, какой кошмар, господин инспектор, мой бедный отчим съеден акулами!

Но, может быть, я ошибался относительно Габриэль? Она порой бывала безучастной, равнодушной, но более пристойной и скромной. Я не мог поверить в то, что девушка может принять участие в умышленном убийстве. Тем не менее она обманула меня. Она сыграла на руку Шанталь. Я спал тревожно. До меня долетали звуки женских голосов, периодическое хлопанье парусов, шум волны, разрезаемой носом судна, жужжание мух.

Затем кто-то на палубе стал возиться с парусами; чуть позже я ощутил вибрацию дизелей и почувствовал запах дымка. Судно двигалось зигзагами — я всем телом ощущал резкую смену направления движения.

Габриэль находилась на носу на верхней площадке. Я слышал ее команды: «Левее, левее!» и затем: «Резко левее!»

Киль скользнул по кораллам, при этом негромкий звук, похожий на легкий стон в резонирующей каюте, усилился до громодобного скрежета. Некоторое время скрежет продолжался, затем судно после секундной остановки двинулось дальше.

— Правее, правее, — выкрикнула Габриэль. — Да правее же, ради Бога!

Я выпрыгнул из койки еще полусонным, но на палубу поднялся вполне проснувшимся. Впереди и чуть левее зеленел невысокий остров. Шанталь стояла за румпелем. Габриэль находилась на носу, пытаясь определить глубину. Паруса были спущены. Я влез на крышу каюты и левой рукой схватился за мачту. Мы шли по зигзагообразному каналу, рассекающему коралловый риф. Вода в канале была бледно-голубого, лавандового оттенка.

— Левый борт, — скомандовал я Шанталь. — Не так резко… Хорошо.

Тут же подала голос Габриэль:

— Левее, левее, Господи!

Не зная, насколько медленно этот большой парусник реагирует на повороты штурвала, она подавала команды с запозданием.

— А теперь прямо, — сказал я Шанталь.

Мы прошли западный мыс рифа. На протяжении пятидесяти ярдов канал шел прямо, затем повернул вправо, затем снова влево и завершился лагуной, глубина которой, судя по цвету воды, была вполне безопасной.

— Ни черта мне не помогла, — проговорила с досадой Шанталь.

— Она новичок в этом деле. Тебе следовало разбудить меня.

В двухстах футах от рифа я бросил два якоря — становой и кормовой, а затем по крайней мере полчаса мы все трое чистили и приводили в порядок яхту. Остров имел форму вопросительного знака, и мы остановились в его излучине.

Габриэль принесла из трюма Блая и прикрепила его клетку в кокпите.

Остров был покрыт белым песком, на котором виднелись заросли вереска, колючие соленые водоросли и кое-где пальмы. Он несколько напоминал отмель Нативити. По-видимому, в этом месте мы бросали якорь далеко не первыми, поскольку на берегу валялись банки из-под пива, обрывки газет, виднелись пепелища от костров.

В этих местах было около дюжины подобных островков, в основном совсем крошечных, которые появляются на горизонте в виде зеленого пятна. Судя по карте, один из них был обитаем.

Шанталь и Габриэль отправились плавать. Вода была чистая, прозрачная и, по словам Шанталь, студеная, а глубина гораздо больше, чем это кажется, когда смотришь с борта судна. Я бросил Шанталь маску и попросил обследовать, какой ущерб причинен килю.

Сам же отправился в трюм и открыл шестифутовый рундук. Оружие исчезло — дробовик двенадцатого калибра, ружье и полуавтоматический «браунинг».

Я обыскал все рундуки, заглянул под матрасы, в мешки, словом, всюду, где они могли быть спрятаны, но ничего не нашел. Дробовик и ружье определенно исчезли. Для «браунинга» Шанталь могла найти укромное местечко.

Я почувствовал, как качнулось судно. Кто-то поднимался по забортному трапу. Надо мной в проеме люка появилась Шанталь.

— Приготовь мне попить, пока ты здесь.

— Хорошо. А Габриэль?

— Она хорошо плавает.

Я разрезал лайм, достал из шкафчика два старомодных стакана, бросил туда лед, налил джина и тоника, выжал сок лайма и поднялся на палубу.

Габриэль барахталась футах в пятидесяти от кормы. Плавала она не ахти как хорошо.

— Что с килем? — спросил я.

— Вырван кусок фибергласовой обшивки. Под полом сухо?

— Да. Шанталь, а что ты сделала с оружием?

— Я выбросила его за борт.

— Когда?

— Прошлой ночью, когда ты и Габи развлекались в казино.

— Я не считаю, что это очень разумно.

— По крайней мере ты не пристрелишь меня.

— Мне не требуется оружие, чтобы убить тебя. Ты не столь глупа, Шанталь.

— Я была напугана. Ты ведь пытался однажды меня убить.

— Знаешь, в этих водах много пиратов. Яхты то и дело исчезают. Исчезает яхта, исчезает и команда. Эти люди бедны, и вышедшие из их среды преступники делают деньги, воруя яхты. Я собирался установить вахту ночью, чтобы эти типы не застали нас врасплох. И вот ты говоришь, что выбросила оружие в бухте Нассау.

— Тебе не впервые проявлять мужество.

Я плавал около полутора часов, пока сперва Шанталь, а затем Габриэль принимали пресноводный душ и переодевались. Габриэль надела белый льняной сарафан. Она была загорелой, хорошенькой и веселой. Шанталь облачилась в белую юбку и белую хлопчатобумажную блузку. Ангелы. Я спустился вниз, принял душ, побрился и, чувствуя себя дураком, надел белые парусиновые брюки и цветастую гавайскую рубашку. Мы все выглядели настоящими яхтсменами в этот вечер.

Я принес в кокпит три джина с тоником. Солнце садилось, и небо на западе полыхало алыми и багряными красками.

Блай взъерошил перья.

— Я хочу пописать, — заявил он.

— Похоже, погода будет отличная, — сказала Габриэль.

— Ты можешь набросать небольшой очерк, дорогая, — откликнулась Шанталь. — «Что я делала во время летних каникул».

— У тебя остались деньги, Шанталь? — спросил я.

— Конечно. Из миллионов у меня осталось несколько тысяч долларов.

— И куда ты намерена отправиться?

— В Рио скорее всего. Это большой город, и Бразилия не имеет с Соединенными Штатами договора о выдаче преступников.

— Как далеко Рио отсюда? Тысячи четыре миль?

— Думаю, побольше.

— Я не хочу плыть в Рио. Я дам тебе денег, чтобы ты долетела до Рио и смогла там обосноваться.

— Пошел к черту. Одолжи мне свое судно и катись к чертовой матери. Габи и я поплывем в Рио. А ты возвращайся домой, стриги свой газон, возись с машинами и завтракай с приятелями в кафе. Ты сгорел, Дэн. Какой болван назвал бы свою яхту «Ленивые кости»? Ты иссяк.

— Почему ты так зло говоришь? — вмешалась Габи.

Шанталь стала было объяснять, но внезапно замолчала. Она услыхала первая, Габи была второй, я оказался последним, кто различил отдаленное тарахтение двигателя. В канал входило судно. Мы подождали и минут через пять увидели, что в лагуну входит ветхое двадцатифутовое судно. На нем находились двое молодых чернокожих. Они не смотрели на нас. Но я был бы встревожен и в том случае, если бы они на нас смотрели. Я не видел и признаков рыболовного снаряжения на их судне. Они сделали круг по заливчику и вышли в канал. Шум двигателей постепенно стал затихать и наконец замолк совсем.

— Это ничего не значит, — сказала Шанталь.

— Ты так считаешь?

— Ну подними якоря и давай уходить, если ты так напуган.

— Ты должна знать, что мы не можем двинуться в путь сейчас. Ты видела карту? Сейчас уже темнеет, а до прилива еще далеко. Да и во время прилива пройти этот канал непросто. Мы будем торчать здесь до утра или… вечно.

Шанталь засмеялась.

— Может, ты прекратишь разыгрывать эту дешевую мелодраму?

— Ты снова сморозила глупость… Зачем тебе надо было забираться в этот мешок?

— Потому что день клонился к вечеру. Потому что плавать в этих водах ночью опасно. Потому что карта показывала, что здесь есть отличное, хорошо защищенное место для якорной стоянки.

— Ладно, — сказал я. — Так или иначе, но мы здесь. Хотя я предпочел бы быть где-нибудь в другом месте.

— Я приготовлю обед, — предложила Габриэль.

— Я припрятала пистолет, — сказала Шанталь. — Я достану его.

Мы ужинали внизу в кают-компании. Габриэль подала нам бифштексы, жареный лук, грибы, аспарагус и салат. Мы выпили бутылку бордо. Габриэль ушла на палубу, спасаясь от сигаретного дыма. Я откупорил вторую бутылку вина.

— Стало быть, Рио?

— А что, есть лучшая идея?

— Нет. А вообще это сумасшествие, ты хоть понимаешь это? Я могу попасть в тюрьму за содействие тебе.

Она засмеялась.

— Черт возьми, может, я и решусь на это. До Рио долгий путь. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я пересплю с твоей племянницей?

— Я убью тебя.

Мы рассмеялись.

— Я врала тебе, Дэн, что Габи дочь моей сестры. Это не так.

— Если снова поймаю тебя на лжи, то убью тебя я.

Мы снова рассмеялись.

Шанталь сказала:

— Нам лучше не ставить ребенка в ночную вахту.

— Конечно. Если они появятся, то непременно ночью. Мы позволим Габриэль подежурить до полночи, а затем оба до рассвета будем находиться на палубе.

— Я собираюсь отдохнуть сейчас, — сказала Шанталь.

Я поднялся на палубу. Даль была в голубоватом мареве — ночь еще не вступила в свои права. Габриэль уютно расположилась на сиденье в кокпите. Рядом с ней лежал зачехленный пистолет. Блай в клетке чистил клювом свои перья.

— Все в порядке? — спросил я.

— В полном. Ты считаешь, что они придут, Дэн?

— Не знаю. Может, эти парни просто искали черепах или что-нибудь еще.

— Они не похожи на злоумышленников.

— Некоторые мерзавцы похожи на ангелов. Ты только взгляни на Шанталь.

Габриэль рассмеялась.

— Но она не похожа на ангела. И потом, я не думаю, что она столь уж плоха.

— Если они и придут, то скорее всего не в твою вахту. Но если они все же появятся, ты не услышишь звука двигателей. Они прокрадутся в лагуну тихонько. Имей в виду, будет темно. Как только что-то заметишь, сразу же подай сигнал.

— Я начну стрелять в них.

— Нет, не делай этого. Тебе их не будет видно. Чуть позже я налажу прожектор. Я выспался после обеда, так что в основном буду на палубе. Но если я окажусь внизу, зови меня. Хорошо?

— Договорились.

— А сейчас я хочу взять пистолет и смазать его. От морского воздуха он очень быстро ржавеет.

Я забрал с собой пистолет и включил настольную лампу над навигационным столом. Шанталь находилась в передней каюте. Габриэль не могла меня видеть из кокпита. Я вынул тюбик клея «Геркулес Триппл», предназначенного для склеивания фибергласовых пластин. Он засыхал очень быстро и клеил намертво. Я слил содержимое тюбика в дуло пистолета и, пока клей не успел загустеть, утрамбовал его ластиком на конце карандаша. Ствол был полностью заблокирован. Теперь из пистолета можно выстрелить один раз, но от давления расширяющихся газов его разорвет на куски.

Я вернулся на палубу. Уже наступила ночь, и на темно-синем небе выступили звезды. Где-то вдали волны прибоя разбивались о берег, в лагуне же все было тихо и спокойно.

— Я хочу осмотреть остров, — сказал я.

— Не наткнись на пиратов, — отреагировала Габриэль.

Я вернулся в каюту за фонариком и биноклем и обнаружил в ящике коробку с ракетницей, о которой совсем забыл. Я вставил в нее патрон и сунул в передний карман своих брюк.

Достигнув берега, я втянул ялик на сушу и не спеша двинулся в глубь острова. Белый коралловый песок поблескивал при свете звезд. Над ухом жужжали москиты. На северо-востоке над горизонтом виднелось зарево — это были огни Нассау. Я пересек полоску суши и остановился у противоположного берега. Волны набегали на риф, пенились и с шипением откатывали назад.

Прислонившись спиной к пальме, я взглянул в бинокль. Это был добротный инструмент, хотя и не предназначенный для ночного наблюдения. Я несколько раз ощупал биноклем морскую гладь вплоть до горизонта, потому что не исключал, что за нами шли от самого Нассау. Однако никаких судов не обнаружил.

Я прошел по периметру острова, то и дело останавливаясь, чтобы вновь посмотреть в бинокль. С южной оконечности острова я различил огни — в четырех милях отсюда находился обитаемый остров. Если верить карте, его население исчислялось тремя сотнями людей.

Внезапно мне пришла в голову мысль, что я вовсе не обязан оставаться здесь ночью. Я могу испортить разработанный Шанталь сценарий, каким бы он ни был, отправившись на ялике в деревушку. Наверное, там есть какой-нибудь бар, где можно посидеть за кружкой пива и поболтать ни о чем с рыбаками. Без жертвы пьесу играть не будут. Но меня мучило любопытство. И к тому же, как о том любила говорить Шанталь, к категории слишком разумных меня не отнесешь.

Глава пятидесятая

Шанталь сидела в кокпите, когда я возвратился на яхту. Теперь браунинг был в ее распоряжении. Габриэль варила кофе. Клетка с Блаем висела на прежнем месте.

Я сел напротив Шанталь.

— Хорошо спала?

— Мертвым сном. Который час?

Я взглянул на циферблат своих часов.

— Всего лишь двадцать минут одиннадцатого.

— Что нашел на острове?

— Ничего.

— А что ожидал найти?

— Ничего.

— Стало быть, твои ожидания оправдались.

— Да, уже в который раз.

— Удивительно, как мы с тобой, хоть и не всегда, умеем ладить.

— Действительно.

— Но тебе чего-то недостает.

— Мне недостает твоей криминальной натуры, Шанталь, вот и все.

— Ты думаешь о предстоящей ночи? Если что-то случится?

— У нас есть «браунинг». Обойма в пистолете, запасная обойма и несколько отдельных патронов, а еще подводные ружья, но я сомневаюсь, что от них будет прок. Я изготовлю коктейль Молотова — бутылки с горючей смесью. Пара взрывов может решить дело, если они подойдут близко.

— Габриэль что-то говорила о прожекторе.

— Правильно. У меня есть чертовски мощный прожектор. Я не знаю, какая у него сила света в свечах, но светит он как дьявол. Он может быть полезным на оживленных морских путях — будет светить в небо, и танкеры и грузовозы поймут, что кто-то терпит бедствие. Да и пиратов можно ослепить на расстоянии двухсот ярдов.

— Но мы ведь не будем использовать его на таком расстоянии?

— Нет. Мы дадим им подойти. Но не слишком близко.

— Хорошо. Мне нравится эта идея. Давай вытащим прожектор на палубу, после того как попьем кофе.

— Я хорошо стреляю из пистолета, — сказал я. — Я считаю, что он должен быть у меня, а ты будешь управлять прожектором.

— Ты так думаешь? А я полагаю, что прожектор мы доверим Габриэль.

Из каюты донесся смех Габриэль:

— Габриэль так не считает. Габриэль говорит «нет».

— Габриэль, — крикнула Шанталь, — когда в конце концов будет кофе?

— Я опрокинула кофейник, — откликнулась Габриэль. — Сейчас варю снова.

— Господи! Судя по тому, какая она растяпа, она вполне может быть твоей дочерью, Старк.

После кофе я спустился в кают-компанию и прошел в переднюю каюту. Прожектор и батарея находились в рундуке под койкой. Я открыл люк. Шанталь стояла на палубе.

— Тяжелый? — спросила она.

— Батарея довольно тяжелая. Но терпимо.

Ее лицо виднелось в проеме люка. Я передал ей прожектор и пятьдесят футов изолированного шнура. Шанталь на момент отодвинулась от люка, но тут же вернулась на прежнее место. Батарея была не то чтобы слишком тяжелая — просто у меня не было рычага, и было очень неудобно толкать ее вверх, в проем люка. Шанталь не спешила принять батарею. Мои руки стали дрожать от напряжения.

— Шанталь, ну что же ты? — сказал я.

И в следующий момент я почувствовал, как что-то холодное коснулось моего левого запястья, затем раздался щелчок; то же самое повторилось с моим правым запястьем. Я услышал смех Шанталь.

— Да освободи ты меня по крайней мере от этой чертовой батареи! — сказал я.

Шанталь, продолжая смеяться, приподняла батарею и откатила ее в сторону.

Я стал на койку и просунул голову и плечи в люк. Я был в наручниках. От цепочки наручников шла тяжелая цепь, другой конец которой был прикреплен к бортовому лееру. В первый момент я не столько испугался, сколько испытал чувство унижения и стыда. Было ли это простой шуткой? Стоя надо мной, на таком расстоянии, что я не мог до нее дотянуться, Шанталь продолжала смеяться. Если человек так весело и непринужденно смеется, должно быть, он не собирается строить козни. Подошла Габриэль и, увидев меня в наручниках, тоже стала смеяться.

— Очень остроумно, — сказал я.

— Я целый день размышляла, как мне надеть на тебя эти наручники.

— Хорошо, а теперь сними их.

— Нет.

— Ну так хотя бы ослабь их. Они слишком тесные.

Она снова рассмеялась.

— Знаешь, Дэн, я хранила эти наручники много лет и даже не надеялась, что когда-нибудь мне так повезет и я надену их на тебя. Ты помнишь эти наручники, Дэн? Помнишь Аспен и что ты сделал со мной, когда я была в них?

Габриэль смотрела на меня и улыбалась.

Мною вдруг овладело какое-то дурацкое веселье.

— То, что я сделал, тебе самой до чертиков хотелось.

Шанталь наклонилась и быстро ударила меня по лицу. Она быстро отскочила, и мне не удалось схватить ее за запястье или за щиколотку.

Шанталь и Габриэль ушли на корму. Я слышал их препирательства. Габриэль недоумевала, сердилась и требовала, чтобы Шанталь освободила меня. Это уже не смешно. Зачем ты это делаешь? Я не понимаю. Мне это не нравится. Дай мне немедленно ключ от наручников. Но Шанталь не утруждала себя какими бы то ни было объяснениями. Она просто сказала, чтобы Габриэль заткнулась. «Тебя это не касается. Это между нами старые счеты. Это имеет отношение к прошлому и к будущему. И замолчи».

Шанталь включила топовый огонь, красные и зеленые ходовые огни и свет в кают-компании. (Что она делает? А если появятся пираты?)

Длина цепи позволила мне выбраться на палубу. Я сел, прижавшись спиной к борту. Наручники были страшно тесные — у меня стали неметь пальцы.

Казалось, что мы были заключены в какой-то шар из света. Было такое впечатление, что окружающая темнота приобрела материальность и силу и давила на нас, словно пласт воды. В свете проносились комары и москиты. Красные и зеленые ходовые огни, казалось, горели в черных глубинах воды.

Габриэль продолжала протестовать. Она была растерянной и не на шутку сердитой. Почему? Почему?

Меня обрадовало, что Габриэль непричастна к случившемуся. Ее просто использовали вслепую. Она вряд ли способна помочь мне в ближайшие часы, но по крайней мере не будет против меня. Внезапно вдали три раза подряд зажегся свет фонарика. Шанталь в ответ просигналила огнями яхты. После этого послышалось тарахтенье старого двигателя. Похоже, того самого, что и днем, когда лагуну навестили двое чернокожих.

Шанталь и Габриэль сосредоточили все внимание на приближающемся судне. Руки мои основательно затекли, но мне удалось извлечь из кармана ракетницу и поместить ее между ног.

Через некоторое время двигатель заглох, и в круге света появилось судно — то самое, с теми же чернокожими парнями, один из которых находился на носу, а второй — у румпеля. Между ними сидел Майкл Крюгер. Я не сразу узнал его. Он здорово постарел с того времени, как я в последний раз видел его в Пуэрто-Валларте. Крюгер был похож на человека, который лишь недавно перенес длительную и серьезную болезнь и еще не вполне поправился. Он был страшно худ; волосы совершенно седые; глаза ввалились. Наши взгляды встретились, и его рот растянулся в зловещей хищной ухмылке.

Я думал, что он убьет обоих чернокожих, но он почему-то этого не сделал. Он достал из кармана деньги и протянул одному из парней. Тот взял деньги, не поблагодарив.

Крюгер с трудом вскарабкался на борт нашей яхты, а когда он сделал несколько шагов к кокпиту, я увидел, что он сильно хромает.

— Гаси свет, — сказал Крюгер, когда судно с чернокожими поглотила тьма. Шанталь повиновалась. Сейчас командовал явно Крюгер. Может, подумал я, он командовал всегда?

Звук двигателя удалявшегося судна постепенно затих.

— Зажги свет на палубе, — приказал Крюгер.

По освещенной палубе Крюгер, хромая, направился ко мне. Он остановился в нескольких футах и, глядя на меня сверху вниз, спросил:

— Как самочувствие, приятель?

— Неважное.

— Верно, неважное. Сейчас ты совсем не похож на того нахального парня, которого я помню. Ты помнишь меня, приятель?

— Конечно.

— Я отлично тебя помню. Я думал о тебе каждый день все эти годы. После того, как ты прострелил мне колено. Каждый день! А может, и каждый час. Это была адская боль, она постоянно мучила меня, и я постоянно думал о том мерзавце, который стрелял в меня. А ты думал обо мне?

— Редко.

— Угу… Конечно. У меня теперь новое пластиковое колено и неутихающая боль. Но я остался жив. Тебе не повезло, мерзавец.

— Это верно.

Боли и тяжелая болезнь здорово измотали и состарили его. Он ослабел физически, но стал еще более озлобленным и безжалостным.

— Мы поговорим чуть позже, мерзавец.

— Конечно, Майк.

Я не видел Габриэль. Очевидно, она спустилась вниз. Крюгер и Шанталь негромко, но горячо обсуждали план действий. Он хотел сниматься с якоря немедленно. Шанталь убеждала, что ночью плыть по извилистому каналу небезопасно, необходимо ждать рассвета. Так мы что, в западне? Нет, Майк, не в западне, просто нужно потерпеть шесть-семь часов. Почему ты выбрала это место? Успокойся, Майк, мы скоро выйдем на свой маршрут. Целых семь часов! Да я бы убил этих двух болванов, если бы знал, что нужно ждать семь часов. Крюгер не хотел ждать. Шанталь извинялась и оправдывалась. Покорная Шанталь — это нечто новенькое для меня. Было странно слышать заботливые нотки в ее голосе, извинения и мольбы. Боится его? В это трудно поверить. Или любит?

Мои пальцы окончательно онемели и распухли. Внутренний голос говорил мне: подожди. Но я больше не мог ждать, у меня не оставалось времени, не оставалось никакой иной надежды на спасение.

— Крюгер, — крикнул я. — Послушай, давай договоримся о сделке.

— Никаких сделок, мерзавец.

— Ты помнишь деньги, которые я украл в Аспене?

Крюгер и Шанталь повернулись в мою сторону.

— Большие деньги, — добавил я. — Даже после инфляции.

Огни яхты привлекли внимание неисчислимого множества рыбешек, и они резвились в воде, так что поверхность сделалась рябой от их игрищ. Казалось, они обезумели от света.

Наконец Крюгер поднялся и, хромая, направился ко мне.

Я сжал правой рукой ракетницу. Рука моя настолько онемела, что я не ощущал ее и не был уверен в том, что нормально сжимаю ракетницу.

Когда Крюгер приблизился, я поднял ракетницу, быстро прицелился и нажал на спусковой крючок. Раздался хлопок, лицо Майка Крюгера исчезло за красной фосфоресцирующей завесой. И лицо и плечи его запылали ярче солнца, горящие частицы разлетелись по палубе.

Он закричал и, продолжая полыхать, бросился за борт. Вода не сразу погасила горящий фосфор. Я видел, как фосфоресцирующее тело опускается в черную глубину воды. Полчища рыбешек бросились за ним вдогонку.

Шанталь отчаянно закричала, и это прозвучало как эхо последнего крика Крюгера. Это был настоящий вопль. Она бросилась ко мне, целясь в меня из «браунинга».

— Подожди! — заорал я.

Ее лицо было безумным.

— Шанталь…

Пистолет разлетелся в ее руке. Но это произошло почти бесшумно. Кажется, я закрыл глаза. Когда я их открыл, я увидел, что Шанталь стоит надо мной и с удивлением смотрит на свою правую руку. От ее запястья остался один лишь большой палец; из раны хлестала кровь.

— Габриэль! — заорал я.

— Я промахнулась, — сказала Шанталь. — Как это я промахнулась?

— Сюда! — сказал я. — Наклонись ко мне.

Шанталь покорно встала на колени передо мной. Я обеими руками сжал ее руку выше локтя, чтобы остановить кровотечение. Но мои руки онемели и совсем обессилели.

— Габриэль!

— Что случилось? — спросила Шанталь. — Я не поняла.

— Я забил ствол пистолета.

— Ты хитрый лис.

Над нами склонилась Габриэль. Я не мог понять, что она говорила.

Я сказал:

— Сожми ей руку выше локтя как можно крепче.

Габриэль опустилась на колени и сделала все так, как я сказал.

— Шанталь, где ключ от наручников?

Она посмотрела на меня и сказала:

— Мне дурно.

Ни Габриэль, ни я не могли остановить кровотечение.

— Где Майк? — спросила Шанталь.

Даже при слабом освещении было видно, что лицо ее было бледным — смертельно бледным.

— Как все глупо… Как глупо…

— Не сдавайся, — сказал я.

Кровь больше не хлестала, как на первых порах. Очевидно, это был конец.

Глава пятьдесят первая

Габриэль и я отплыли из лагуны с первыми проблесками зари. Мы оставили Крюгера на съедение крабам и рыбам.

Утро было тихое, влажное, туманное. И море, и небо были одинакового опалового цвета, из-за чего линия горизонта стала неразличимой. Не маячили суда, не слышались гудки и свистки. Мы были одни.

Блай стал энергично прочищать горло, что обычно предшествовало приступу болтливости.

Когда уже занялось утро, я выключил двигатель, и мы похоронили Шанталь. Мы плотно замотали ее в старый парус, а запасной якорь, привязанный к ногам, увлек тело в темную бездну моря. Никакой специальной церемонии не было, если не считать того, что все проходило в молчании.

— Последний звонок, — сказал Блай.

— Что ты собираешься делать? — спросил я Габриэль.

— Ты обещал, что мы отправимся этим летом в плавание.

— Обещал. Стало быть, отправимся.

— Дай мне пива, — произнес Блай.

— Габи, так все-таки ты мне дочка или нет?

— Вполне вероятно, что дочка. А ты разве так не думаешь?

— Знаешь, малышка, приблизительно двадцать лет назад твоя мать и я отправились в круиз; такое ощущение, что это было вчера. Даже нет, этим утром. В этот самый момент. И вот мы вместе — ты и я.

— Ora pro nobis, — сказал Блай.

Примечания

1

По Фаренгейту. Примерно 13 градусов по Цельсию.

(обратно)

2

Lance — копье; fortune — судьба.

(обратно)

3

По Фаренгейту. Примерно 32 градуса по Цельсию.

(обратно)

4

Спаржа (фр.).

(обратно)

5

Клубника (фр.).

(обратно)

6

Форель голубая (фр.).

(обратно)

7

С перцем (фр.).

(обратно)

8

Героиня одноименной повести Э. Портер, которая все видит в розовом цвете.

(обратно)

9

Эту сучку (исп.).

(обратно)

10

«Конские широты» (мор.) — широты 30−35° северного полушария — штилевая полоса Атлантического океана.

(обратно)

11

Сукин сын (исп.).

(обратно)

12

Не для блага (лат.).

(обратно)

13

Дерьмо (фр.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая Кристин Терри

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

Часть вторая В океане

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

Часть третья Мари Элиз Шардон

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

Часть четвертая Шанталь д'Оберон

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

Часть пятая Благочестивая жизнь

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

Часть шестая Графиня де Вилье

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

Часть седьмая «Конские широты»[10]

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

  Глава сорок седьмая

  Глава сорок восьмая

  Глава сорок девятая

  Глава пятидесятая

  Глава пятьдесят первая

*** Примечания ***