Среди ночи [Лидия Алексеевна Авилова] (fb2) читать постранично

Среди ночи

Николай Николаевичъ Стронинъ посмотрѣлъ на часы, задулъ свѣчку и съ цилиндромъ на головѣ вышелъ въ корридоръ. Было около двѣнадцати и гостинница, одна изъ лучшихъ въ Ниццѣ, уже погрузилась въ полусонъ и полумракъ. Стронинъ взглянулъ черезъ перила и увидалъ, что подъемная машина медленно и почти безшумно погружалась внизъ, какъ въ бездонную пропасть. Ждать Стронинъ не хотѣлъ, и сталъ спускаться по лѣстницѣ, останавливаясь и отдыхая.

— Ascensseur! — раздался сдержанный женскій голосъ надъ его головою.

Гдѣ-то хлопнула дверь и по длинному корридору послышались шаги и нарядный шелестъ шелковыхъ юбокъ. Двѣ мужскія фигуры въ цилиндрахъ встрѣтилисъ Стронину на поворотѣ и пошли вверхъ.

— Qu'у atil donc? — спросилъ, слегка картавя, мужской голосъ.

— C'est la fête russe… Une cérémonie religieuse…

— Cérémonie religieuse! — желчно повторилъ про себя Стронинъ и пошелъ дальше. Ascensseur плавно вынырнулъ изъ темнаго пространства, равномѣрно поднимаясь. Николай Николаевичъ успѣлъ различить задумчивую или сонную фигуру машиниста. Онъ стоялъ, держась рукою за канатъ, и что-то таинственное, почти фантастическое, почудилось ему въ этомъ молчаливомъ полетѣ среди полутьмы и полусна.

Чѣмъ дальше спускался Стронинъ, тѣмъ больше убѣждался онъ, что весь отель, несмотря на свой обманчивый покой, жилъ въ этотъ часъ тою же таинственною жизнью: тишина и мракъ были полны шопота, шороха и мягкаго шелеста платьевъ и шаговъ. Закрытыя двери, казалось, хранили тайны.

Швейцаръ распахнулъ дверь и Стронинъ вышелъ на улицу. Только-что прошелъ дождь и теплый воздухъ, насыщенный парами, обдавалъ тепличнымъ удушливымъ ароматомъ. На троттуарахъ стояла вода. Лохматыя, разорванныя облака бѣжали быстро и низко, и только тамъ, въ ихъ движеніи, была жизнь, тогда какъ на землѣ все застыло въ лѣнивомъ изнеможеніи, полномъ наслажденія и нѣги.

Николай Николаевичъ прислушался и не услыхалъ привычнаго голоса моря: оно тоже спало или нѣжилось.

И вдругъ гдѣ-то невдалекѣ затрещали колеса экипажа, послышались шаги, промелькнула карета… И здѣсь, внѣ стѣнъ отеля, опять сказывалась затаенная жизнь, и здѣсь, какъ тамъ, насильно врываясь въ окружающее равнодушіе, кипѣло подавленное, но неукротимое возбужденіе.

— Fête russe… cérémonie religieuse… — повторилъ еще разъ Николай Николаевичъ, и въ этихъ простыхъ словахъ онъ почуялъ ту глубокую рознь, которая раздѣляла его въ эту ночь отъ всѣхъ его инородныхъ друзей. Никогда до этой поры не чувствовалъ онъ себя русскимъ. Когда, много лѣтъ назадъ еще юношею онъ жилъ въ Петербургѣ и, занимая сравнительно скромное положеніе, горячо мечталъ о карьерѣ, онъ чувствоваль себя умнымъ и тактичнымъ подчиненнымъ; когда позже, уже женатый, онъ перебрался въ губернскій городъ и сталъ однимъ изъ заправилъ банка, онъ чувствовалъ себя банкиромъ и власть имущимъ; когда дѣла банка внезапно пошатнулись, онъ едва не почувствовалъ себя банкротомъ и поспѣшилъ обезпечить свое благосостояніе нѣсколькими тысячами десятинъ земли въ одной изъ среднихъ губерній, гдѣ онъ теперь чувствовалъ себя помѣщикомъ. Въ послѣднее время, впрочемъ, чаще всего и больше всего чувствовалъ онъ себя скверно. Въ жизни его были двѣ цѣли: богатство и почести. Безъ этихъ двухъ условій существованіе для него было немыслимо, а между тѣмъ та пирамида, которую онъ старательно воздвигалъ, пробираясь кверху, оказалась слишкомъ ненадежною въ основаніи; она наклонилась и грозила упасть. Стронинъ сознавалъ себя скомпрометированнымъ.

— Съ кѣмъ я принужденъ имѣть дѣло? Всѣ, всѣ подлецы или идіоты! — кричалъ онъ во всѣ фазисы своего честолюбиваго карабканія. И онъ, дѣйствительно, съ искреннимъ презрѣніемъ смотрѣлъ на людей, окружающихъ его, на людей, которыми всегда пользовался, какъ могъ, и которые пользовались имъ, когда это удавалось.

Позже, когда дѣла пошли хуже, и когда въ людяхъ онъ принужденъ былъ признать своихъ судей, презрѣніе замѣнила злоба. Онъ не хотѣлъ и не могъ смѣшаться съ толпою, а толпа упорно не хотѣла возвысить его надъ собою, окружая его въ одно и то же время лестью и недоброжелательствомъ. Николай Николаевичъ жилъ въ своей усадьбѣ, какъ загнанный звѣрь въ берлогѣ. Долго сохранять это положеніе было немыслимо: въ глазахъ Стронина это равнялось вынужденному примиренію съ порядкомъ вещей; въ то же время Николай Николаевичъ чувствовалъ, что необдуманный шагь, малѣйшая неосторожность съ его стороны могутъ теперь нарушить равновѣсіе и погребсти его навсегда подъ обломками собственнаго честолюбія. главная задача Стронина заключалась теперь въ томъ, чтобы какою бы то ни было цѣною восторжествовать надъ обществомъ, заставить признать себя и преклониться передъ силою, чѣмъ бы она ни выразилась въ его лицѣ.

— Они дѣлаютъ видъ, что судятъ меня, потому что завидуютъ мнѣ! — бѣшено кричалъ онъ, когда находилъ себѣ слушателей.

Въ то же время огромное хозяйство, подорванное неурожайными годами, стало приносить одни убытки. Николай Николаевичъ впервые почувствовалъ