Карл Маркс на нижнем складе [Виктор Семёнович Ротов] (fb2) читать постранично

«Дайте мне только любящую семью, и я из этой ячейки построю вам вечное социальное здание»

В. В. Розанов

…Она, видно, тоже любила заводить серьезный разговор в самый «интересный» момент. Вдруг пустилась выяснять его отношения с Марией:

— А правду говорят, что ты к Марии Голиковой захаживаешь, когда Василий ее в рейсе?..

— Брешут!.. Ты вот сними‑ка и рубашку, а? — распаляясь сладострастием, горячо шептал он.

— Ага! Сейчас, — и она шустро сняла через голову ночнушку. Он жадно прошелся рукой по ее голому плечу, груди, животу, шепча восторженно:

— Ну и тело у тебя!.. — желание, казалось, уже распирало его.

— Ты погоди. Погоди!.. — смеясь тихо и слабо сопротивляясь, шептала она. — Не спеши. Лялька еще не уснула! Слышь? Ревнует к тебе…

— Мы потихоньку.

— Не торопись. И не шибко. Помягче! Я тоже сгораю от нетерпения…

А потом, утомленные жаркой близостью, словно яростной схваткой, они блаженно отходили, продолжая ласкать друг друга; благодарные друг другу за несравненное наслаждение. Время от времени он отбрасывал край одеяла, чтоб остудиться немного и чтоб скользнуть взглядом по ее телу, провести рукой по крутому бедру. Она сжималась вся, не сильно отводила его руку, а он упрямо и неудержимо прорывался к притягательному низу живота. Наконец, утомившись приятно «борьбой», он откинулся.

— А кто тебе треплется про нас с Марией?

— Она сама и треплется, — еще теснее прильнула к нему Гуля.

— Дура! — взмахнул он рукой. — Воистину — вы, бабы, — сами себе злейшие враги! Зачем болтать? Дойдет до Василия — ей первой достанется…

— Я не хочу, чтоб ты к ней ходил, — надулась она и отстранилась. И он замолчал, не зная, что ответить. Однако думая в сердцах про себя: «Любимся без году неделя, а уже претензии!» Она, видно, почувствовала его неудовольствие, поспешила замять неприятный для него разговор. Брякнула первое, что в голову пришло:

— Слышь? А что я прочитала недавно в журнале! Будто Карл Маркс в своем учении требует уничтожения семьи. Представляешь? Уничтожения семьи!..

— Малахольный твой Карл Маркс! А наши печатают что зря. Укоротить языки некому! Оборзели уже. Тот же «Огонек». У нас, в гараже, сначала читали его взахлеб, а теперь плюются…

— Не! — кинулась она к нему с новым приливом возмущения. — Как можно?! Общие жены! А, Петь? Чудной он, этот Карл Маркс. Кобель, видно, порядочный был! Ну как это — сегодня с одной, завтра с другой. Положим, с твоей женой. Захочешь ли ты?..

— Да ну их!

— А еще ученые! — ткнулась она ему в подбородок, радая, что ее Петр не разделяет учения про уничтожение семьи. — Положим, я твоя жена, и ты меня любишь… Ведь любишь?

— Люблю, — и в доказательство он прижал ее крепко.

— А вот докажи!..

— Это другой разговор! А то — Карл Маркс, Карл Маркс!.. Усохнуть можно.

— Ас кем тебе приятнее — со мной или с Ольгой?

— С тобой, с тобой. Ты сладкая…

— Правда? Мужики пристают ко мне. От армяней — от тех отбою нет. Сватаются без конца. Но я знаю — не я им нужна — дом мой…

— Слушай! — приподнялся он на локте, утомленный ее болтовней. — Не об этом сейчас!..

— Молчу. Это я от счастья. Дура!

Он поцеловал ее в щеку, потом в глаза, потом горячо впился в губы, а потом зарылся в роскошной ее груди. Она выгнулась вся навстречу, шепча: «Тихо! Сосок прикусил больно. И ты все эту да эту ласкаешь, а эта обижается…»

Около полуночи он устало натягивал в прихожей свою болоньевую куртку, пропахшую бензином и машинным маслом. А Гуля стояла перед ним не таясь, в одной «ночнушке», доступная вся, с тем естественным беспорядком на голове, который обычно бывает, когда уже полное доверие и уверенность, что милый любит и так.

— Ну, бывай, — взмахнул он рукой. — Спокойной тебе ночи. — И вдруг шагнул не к двери, а к ней. Она порывисто обняла его, прильнула всем телом. Теплая, излучающая страсть, струящаяся под мягким чистым ситчиком. Боже мой! Как можно уйти, выпустить из рук этот трепетный комочек счастья?! И он почувствовал новый прилив жгучего, необоримого желания. Подхватил ее на руки и понес по коридорчику, мимо детской, занавешенной, вместо двери, ряднушкой. Она смеялась тихим счастливым смехом и расстегивала на нем куртку.

Петр бережно опустил ее на кровать и хотел было накрыть одеялом, борясь с искушением. Но она сучила красивыми своими ножками, не давала накрыть себя. Тянула его к себе.

— А ты не раздевайся. Я сделаю удобно… Только свет потуши…

А потом они мучительно прощались в прихожей. И никак не могли расстаться. Новый головокружительный поцелуй закончился тем, что она, нашарив рукой тумбочку позади себя, взобралась на нее, не