Искатель. 1988. Выпуск № 03 [Уильям Тенн] (fb2) читать онлайн

«Искатель» № 3, 1988

Татьяна Пленникова ЛЕТАЮЩАЯ КОЛЕСНИЦА ПУШПАКА^{1} Повесть

Война всегда преступна: кто, убивая, не окажется убитым?

Махабхарата

Тамил открыл глаза. Солнце краешком смотрело на спящий океан. Песчаный берег кишел прожорливой жизнью. Есть не хотелось. Вчера на рассвете, выгоняя коз, он проходил мимо дома старосты и вдруг почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Вечером, отведя домой коз, он не пошел к Учителю. Всю ночь бежал по горным тропам, продирался через непролазную чащу, кружил и возвращался на прежнее место. Они потеряли его след, и он уснул на берегу. Зелень океана успокаивала. «Великая зелень», как называли его купцы из далеких стран.

Тамил вскарабкался на скалу, нависшую над пещерой, и застыл от неожиданности: они были рядом. Трое бритоголовых, увешанных бусами, плосколицых «пожирателей сырого мяса» с длинными копьями и двое коренастых, рыжебородых с бронзовыми короткими мечами, «человекобыков» в кожаных юбках. Четверо спали, но пятый — «пожиратель» мгновенно повернул голову в сторону Тамила. Глаза их встретились.

Теперь все потеряно. Они схватят его. Остался один путь: на большой глубине был подводный вход в грот Учителя. Тамил выпрямился. Раздался резкий, как удар бича, свист «пожирателя». Тамил сделал несколько глубоких вдохов и прыгнул в океан.

Великого Хранителя Чар Кумбхакарну мучила изжога. Он с сожалением подумал о вчерашнем пире, на котором плясали молодые рабыни с золотистой кожей, привезенные с Восточных островов. Распаленный любовным огнем, Кумбхакарна выпил целый кубок вина. Много стал он себе позволять с тех пор, как они с братом захватили власть над Тамалахамом.

Кумбхакарна встал с циновки и позвал раба. Из-за занавеси незаметно появился маленький человечек и бесшумно опустился у порога на колени. (Этих человечков привозили с запада, из огромной земли с непроходимыми джунглями, жарой и безводными пустынями.) Хранитель Чар с усмешкой посмотрел на человечка у дверей, казавшегося в полумраке маленьким комочком. Приятно чувствовать себя великаном. Даже боль в желудке стала утихать.

— Пусть придет Акампана!

Человечек исчез. Кумбхакарна опять почувствовал подступающее к горлу жжение, лег и закрыл глаза.

Прошло полгода, как бежал его лучший врач. Все эти знахари и колдуны с их наговорами, нашептываниями, магическими плясками и припадочными дерганьями не стоят и десятой доли той пиши, которую им скармливают во дворце. Кумбхакарна дрыгнул в раздражении ногой с такой силой, что треножник с ароматическими курениями отлетел к противоположной стене и погнулся. Хранитель с довольством глядел на помятый треножник. В их роду все были сильными и высокими. Он любого раба может убить кулаком. Вот только желудок… Поганый врач! Бегут самые знающие и талантливые. Это уже третий из младших Хранителей Чар за год. В Высшем Совете из девяти Великих Хранителей Чар осталось трое настоящих, прочие были бездарными и бесстыдными льстецами… Чуть колыхнулась занавесь у входа.

— Акампана пришел, — прошептал человечек.

Акампана несколько мгновений стоял, привыкая к полумраку пекеев.

— Садись, полководец, — ровным голосом сказал Великий и указал на циновку перед собой.

Лицемерная простота покоев раздражала Акампану, и он, еле сдерживаясь, грузно опустился на жесткую циновку. Сложив унизанные золотыми браслетами руки на колокольной груди, полководец молча уставился на Великого. Кумбхакарна, ударил в медный гонг, бесшумно появилась черная девушка и пала ниц.

— Мои люди захватили корабль, шедший из Эриду^[1] на восток. Сейчас я угощу тебя белым вином, — бесстрастно сказал Великий. — Это божественный напиток.

Девушка выскользнула из комнаты. Оба молчали. Вино девушка принесла в высоких золотых чеканных кубках. Акампана отпил глоток и удовлетворенно закрыл глаза.

— Выследили? — одними губами спросил Кумбхакарна.

— Нет, — буркнул Акампана.

Великий побледнел.

— Обшарить весь остров.

— Сделаю, — твердо сказал Акампана и, с сожалением посмотрев на остатки вина в кубке, вышел.

За Главным Хранителем Чар Церемоний и Жертвоприношений тянулась длинная процессия в желтых одеждах, которая несла дары богу Ануану, владыке земли, неба и подземного царства. Когда его красный глаз показывался над вершиной, городу приходилось плохо. Каждое полнолуние до восхода солнца начиналось торжественное восхождение, и все жители Золотого города наблюдали, как процессия желтой змеей вползает на гору. Яркие факелы, которые держали прислужники, казались огненной чешуей на ее гибком теле. Над головой Главного Хранителя Чар рабы несли выкованную из золота и усыпанную драгоценными камнями маску Змея — Повелителя Вод, жившего в водоеме, который кольцом окружал дворец царя Великой Ланки. Вечный Змей, Ашу, покровитель прекрасной Ланки, должен был умилостивить подземного бога и утишить его, как вода утишает огонь.

Как только над городом вспыхнули первые лучи солнца и заревели могучие трубы, с крыш дворцов и домов, с балконов и веранд раздался мощный хор голосов, возносивших в синее небо гимн благодарности и мольбы.

Когда затихли последние звуки священного гимна, на верхнюю веранду одного из белокаменных домов вышли двое. Старший заговорил со стройным, но еще по-мальчишески угловатым юношей мягким и кротким голосом, хотя золотое шитье на пурпурном опояске свидетельствовало о его высоком положении.

— Вот тебе последнее наставление, Нарантака. Я воспитал тебя в мудрой покорности перед силой. Только тот, кто терпелив, добивается богатства и почестей. Сегодня ты будешь посвящен в младшие Хранители Чар при летающей колеснице Пушпаке, и от тебя зависит, как скоро ты станешь Великим Хранителем. Это самая лучшая должность на Ланке. Ты будешь единственным младшим Хранителем при Пушпаке. Другого там нет. Он бежал. Великого Хранителя тоже давно нет. Придет время и случай, и ты возвысишься. Колесница никогда не полетит. Угождай и молчи, и серебряное шитье твоего опояска сменится на золотое.

Нарантака перевел дыхание, облизал пересохшие губы.

— Почему все бегут, отец?

Великий Хранитель Чар, законовед и советник царя Шука побледнел, оглянулся на двери.

— Ты повзрослел, Нарантака… Этот вопрос может стоить тебе жизни. Но ты, мой сын, имеешь право знать. Узнай и похорони это знание в своем сердце.

Шука выпрямился, указал рукой на длинный и узкий, как дорога, западный склон Ануана, поросший высокими кедрами.

— Видишь просеку, идущую по самому гребню?

— Вижу, отец.

— А теперь посмотри туда, где просека упирается в божественную голову Ануана…

— Я вижу сверкающую золотом Пушпаку, отец.

— Пушпака — значит «Цветущая». Руки великого Вишвакармана построили эту огромную птицу, украсили цветами и драгоценными камнями. Могучий вихрь несет ее легкое и прочное тело по воздуху. Вихрь этот создан Великим Канвой. Полет ее направляет мысль божественного пророка Бхригу. Двенадцать лет назад мы собирались на поляне, где стоит Пушпака, на совет Высшей санги — союза ученых и слагателей гимнов. Нас было девять, десятый — Равана, слагатель гимнов, многомудрый божественный царь Ланки. Среди нас был также сводный брат Раваны Кумбхакарна. Двенадцать лет назад, в месяц первой луны, когда каждый Великий Хранитель должен был принести свою новую мысль на благо Ланки, Хранитель Чар Астрономии Бхригу сказал, что богов нет!.. Он сказал, что все люди равны и должны получать равную долю богатств. Он сказал, что нужно учить детей всех сословий, а не только детей Хранителей Чар. Иначе оскудеет мыслями санга, замрет колесо развития мира. Кумбхакарна сказал, что это богохульство вызовет гнев Маха Матсьи — Великой Рыбы, что поддерживает Землю и не дает ей утонуть в океане. Но Бхригу поддержали Канва и Вишвакарман. Они сказали, что надо раздать народу запасы зерна, скопившиеся в кладовых Хранителей Чар, потому что год выдался неурожайный и многие голодали. В молчании разошлись в тот вечер Великие. Ночью собрал у себя в доме Кумбхакарна согласных с ним и сказал, что надо отсечь больные головы, чтобы жила десятая. Он объявил, что нужна твердая рука для принесения жертвы богам. Этой рукой жрецы Ануана провозгласили Равану, назвали его десятиголовым — Дашагривой, царем и богом Ланки. Дашагрива привел на остров дикое племя «пожирателей сырого мяса» с земли, что лежит на западе за «Великой зеленью», и «быкоголовых» — морских разбойников со Срединного моря^[2], прозванных так из-за рогатых шлемов, которые они носят на голове. Они убивали несогласных. Много Хранителей Чар погибло от рук дикарей… Но Бхригу удалось бежать. Вишвакарману тоже. Канву схватили, и что с ним — неизвестно! — Шука вздрогнул и резко обернулся к дверному проему. — Да будет вечен покой богов! Да будет наш царь Дашагрива силен и здоров!

— Там никого нет, отец, — сказал Нарантака.

В воде Тамил открыл глаза. Подводная пещера вырастала перед ним узкой, причудливо изогнутой трубой. Тамил со страхом почувствовал, что начинает задыхаться: еще несколько мгновений — и он потеряет сознание. Ужас подхлестнул тело, оно ринулось к пещере… и застряло. Тамил сознавал, что только ничтожно малая доля времени отделяет его от небытия. Бхригу говорил, что Капила силой воли мог остановить сердце. Капила, Великий Учитель Самообладания!.. Бхригу научил Тамила владеть телом, но Тамил никогда не пробовал остановить сердце.

Вдруг Тамил почувствовал, что время не кончается… Голова работала спокойно и четко, но дышать не хотелось. Он больше Не задыхался. Его тело оттолкнулось от камней и медленно поплыло вверх.

Когда он очнулся, то увидел всегда вызывающую у него удивление белозубую улыбку Бхригу, его черные, в глубоких впадинах глаза и седые волосы. Слава богам, он здесь!

— Отдыхай. Тебе надо долго отдыхать. — Бхригу пошевелил палочкой угли в костре, и они, чуть вспыхнув, осветили стены пещеры.

— Ты познал последний предел Самообладания. Опасность помогла тебе… Жизнь — лучший помощник разуму.

Тамил привстал:

— Тебя ищут, Учитель!

— Я знаю.

— Что делать, Учитель?!

— Надо спокойно подумать, — Бхригу принял позу сосредоточения. Наступила тишина. Тамил услышал пронзительный крик какой-то птицы, плеск волн, шорох змеи в углу пещеры и незаметно для себя заснул.

Проснулся он от легкого прикосновения пальцев ко лбу, Бхриг, Бхриг — потрескивал костер… В имени Бхригу был треск костра, у которого сидят учитель и ученик, совершая извечный обряд передачи «пищи бессмертия» — бесценного знания.

— Поешь. Тебе предстоит сегодня многое сделать.

Бхригу снял с камня обжигающую лепешку, протянул ее Тамилу. Теперь только вспомнил Тамил, как давно у него не было ни крошки во рту. Бхригу ласково смотрел на него, как смотрит отец на сына перед предстоящей разлукой.

— Ты помнишь, я рассказывал тебе, что Вайшравана шел на первом корабле, когда нас догнали, и я вынужден был броситься в воду?

— Я все помню, Учитель.

— Но я никогда не говорил тебе, куда ушел корабль Вайшраваны. Далеко на западе, посреди Истинного моря^[3], есть два небольших острова, на которых живет племя могучих людей. Это родина Вайшраваны. Оттуда происходит общий предок Дашагривы, Кумбхакарны и Вайшраваны — Пуластья. Вайшравана должен привезти воинов с этих островов и восстановить нарушенный порядок здесь, на Тамалахаме, древнейшей колыбели рода людей. Никогда корыстолюбию и насилию мудрейшие не позволят взять власть в этом мире.

Тамил впервые увидел, как лицо Учителя стало жестким, а глаза заблестели, как ритуальный нож из обсидиана. Он подумал, что многое не успел узнать от Учителя, и слезы горечи потекли по его щекам.

— Ты плачешь? — лицо Бхригу смягчилось. — А помнишь мальчика-пастушонка, который двенадцать лет назад нашел выброшенное на берег тело. Каким храбрым был этот мальчик! Теперь мальчик вырос и знает больше некоторых Великих Хранителей Чар, хоть и плачет как маленький.

Тепло в голосе Учителя растопило застрявший в горле Тамила холодный комок отчаяния: — Что велишь исполнить, Учитель?!

— Не спеши. Совершенный должен быть терпелив и ясен всегда. Только долг перед людьми — цель его действий.

— Что значит — Совершенный?

Бхригу задумался. Тамил встал, подошел к нагорному выходу из пещеры и чуть отодвинул закрывавший его камень. В образовавшуюся щель ворвался запах прелых трав, писклявый крик обезьянок и прохладный ветер. Солнце садилось.

Сегодня пожиратели уже не найдут их. Тамил закрыл щель. В темноте горели красные угольки костра. Крошечный язычок пламени, вспыхнувший на конце веточки, поглотил его внимание и впервые за весь этот тревожный день повел мысли по спокойному, прямому руслу.

Кроме него, знал об Учителе только кузнец. Тамил впервые увидел его двенадцать лет назад. Люди в деревне, где вырос пастушонок, боялись этого хромого и мрачного человека. Говорили, что он колдун, водится со злыми духами. Когда Бхригу послал мальчика Тамила сказать кузнецу, где он прячется, мальчик отказался. Боязнь ослушаться все же пересилила страх. Приказ Хранителей Чар был законом для любого жителя Тама-лахама.

Мастерская и дом кузнеца стояли далеко от деревни и были обнесены высокой глиняной стеной с деревянной калиткой. Тамил, обмирая от ужаса, выглядывал из-за чахлого пыльного кустика, росшего у стены. Вдруг что-то ударило его под зад, он подпрыгнул и с пронзительным визгом шлепнулся на сухую жесткую глину. Приподняв одно веко, пастушонок увидел черного губастого мальчишку с большими белыми зубами и копной курчавых волос на голове. Мальчишка гоготал. Так Тамил подружился с Хумом, сыном кузнеца Дангара.

Дангару во дворце не доверяли: он делал Пушпаку! Но и не трогали: его украшения из золота и серебра ценили в царской семье. Двенадцать лет каждую неделю Тамил приходил в мастерскую за едой для Бхригу, и царские соглядатаи ничего не подозревали. Все объяснялось дружбой с Хумом… Что же произошло?..

Вернулся Вайшравана?.. Так… На западном побережье материка, в устье большой реки Инд, стоит город. Вольный торговый город, куда еще не дотянулись жадные руки Дашагривы. Корабли с товарами еще изредка приплывают оттуда. Так. Значит, могло прийти судно под чужим знаком. Единственный человек на острове, кому верят истинно Великие Хранители, — Дангар. К нему послали лазутчика… Лазутчика схватили. Так? Может быть, и так…

Бхригу пытливо посмотрел на юношу.

— Какие мысли посетили тебя?

— Я подумал, Учитель, что соглядатаи схватили человека от Вайшраваны.

— Видимо, так. Я сейчас не могу ответить на твой вопрос о Совершенных. Ты не прошел искус, Тамил. Но это будет. Тебе надо бежать к Вайшраване. Выбери чужой корабль, идущий на север. Постарайся попасть на него. Я останусь здесь.

— А вдруг «пожиратели» найдут пещеру?

— Но не найдут меня. — Бхригу подошел к стене и, просунув палец в какую-то незаметную в сумраке трещину, дернул каменную плиту. Открылась небольшая, но глубокая ниша. — Я замедлю жизненные токи. Буду ждать тебя шесть лун.

Бхригу, согнувшись, влез в нишу и начал шептать стихи сосредоточения. Скоро дыхание его стало незаметно и тело застыло в немой неподвижности. Тамил отвалил камень от входа и вышел в ночной лес.

Огромные тени метнулись по базальтовым ликам пляшущих богов, скользнули в прямоугольный вход пещерного храма. Впереди с чадящим факелом шел «быкоголовый», сразу за ним — Великий Хранитель Чар, старенький жрец — Авиндхья. Следом, тяжело ступая, шел Акампана. Он то и дело дергал за веревку, висевшую на поясе человека, плетущегося с завязанными глазами сзади. Коридор вывел путников к бронзовым дверям. С кованого портала свирепо глядел грозный бог Ануан. Авиндхья, подойдя вплотную к дверям, властно сказал:

— Погасите факелы.

Тьма затопила подземелье. Акампана шумно вздохнул. И вдруг вверху вспыхнул маленький огонек. Разгораясь, он стал багровым третьим глазом вечного владыки подземного царства. Дверь бесшумно отворилась, ровный белый свет из проема смешался с красным. В противоположном конце зала, в глубокой нише замерла в танце огромная фигура четырехрукого бога. Фигура танцующего Ануана дрогнула, стала уходить вниз, пока совсем не исчезла под полом. За ней открылся коридор, пройдя которым путники оказались в большом прямоугольном зале. Посреди зала на потертой циновке сидел старик. Язычок пламени масляной лампы, стоящей перед ним, беспомощно метался в его безжизненных глазах. Авиндхья подошел к слепому и, кряхтя, опустился рядом.

— Акампана пришел приветствовать и просить тебя, Великий, — негромко проговорил он задыхающимся голосом: в зале было жарко.

— Я узнал полководца по тяжелой поступи боевого слона.

— Великий Канва! Любовь к тебе и долг перед нашей страдающей родиной дали мне силу преодолеть страх перед наказанием и вернуть тебе сына, опору и надежду будущего. Вот он!

Акампана сорвал повязку с лица третьего спутника. Юноша слегка сощурил глаза от неожиданного света и напряженно уставился в изможденное лицо отца.

— Это ты сын Канвы? — спросил старец.

— Я, отец! — радостно воскликнул юноша.

— Ты возмужал, мой сын. Но не научился сдержанности, — сказал Великий и замолчал. Акампана растерянно взглянул на Авиндхью.

— Великий! — встрепенулся дряхлый жрец грозного бога. — Ты не знаешь, как попал сюда твой сын. Позволь мне рассказать?

— Говори, Авиндхья.

— Как знаешь, Великий, редко ходят торговые корабли на Ланку. Три дня назад неожиданно пришел корабль из города, что стоит в устье реки Инд. Купцы просили разрешения на обмен товарами, и царь наш Дашагрива дал его и повелел ласково принять купцов, но следить за ними. Ночью твой сын был схвачен, когда выходил из дома кузнеца, и допрошен. Он искренне поведал нам, что приплыл на том корабле по указке изменника Вайшраваны.

— Позволь мне сказать, Великий Канва! — сорвался Акампана, уже давно в нетерпении переминавшийся с ноги на ногу. — Ты знаешь, Великий, что дело освобождения родины требует строгой тайны. Но о поимке твоего сына уже доложили Кумбхакарне. Он гневается и требует немедленно найти Бхригу.

— Бхригу? — удивленно спросил Канва.

— Твой сын рассказал на допросе, что Вайшравана послал его разыскать на Ланке противников Дашагривы и велел связаться с кузнецом. Он верил в старую дружбу, хитрец Вайшравана, и не ошибся. Оказывается, Бхригу прячется где-то на острове. Об этом кузнец рассказал твоему сыну.

— Что нужно тебе от меня, Акампана? — спокойно спросил Канва и легко встал.

— Надо найти Бхригу и спасти его для нашего дела, — прищурился полководец.

— Я не знаю, где он. Но рад, что Великий Астроном жив, — отрезал Канва.

— Если мы не найдем Бхригу, то мне придется отдать твоего сына Кумбхакарне. Ты знаешь, что будет с ним.

Канва сделал шаг назад.

— Если вы найдете Бхригу, то отдадите его Кумбхакарне. Ты не так хитер, как Вайшравана, полководец соглядатаев!

— Ты!.. — задохнулся в гневе Акампана, — ты, которому я спас жизнь! Ты!..

— Который владеет оружием «гнева богов»! Который нужен тебе, чтобы захватить власть на Ланке! — Слепой отбежал назад и оказался рядом со странным сооружением, в котором можно было различить только выступающую вперед длинную медную трубу, укрепленную на треноге, и причудливую паутину серебряных нитей, опутывающих ее дальний конец. В сумраке трудно было разглядеть, что делал Канва, но через несколько мгновений стало видно, как он разворачивает трубу отверстием в сторону замерших гостей.

— Отец! — юноша рванулся вперед, умоляя выслушать его. — Совершенные велели!..

Раздался легкий треск, и зал осветился ярчайшим голубым светом. Плотный ослепительный шар плавно вылетел из темного медного жерла и поплыл к окаменевшему юноше, Испуганные и изумленные Авиндхья и Акампана увидели, как, коснувшись лба юноши, шар с громким хлопком исчез, как рухнуло на гранитный пол тело и, опомнившись, опрометью бросились из зала.

Два чернобородых человека сидели на борту тростникового судна и наблюдали за погрузкой.

— Становится прохладно, Ашер, — значит, утром будет попутный ветер.

— Поскорей бы убраться отсюда. Настроение Крикуна изменчиво, как погода весной, — ответил молодой со вздохом, нервно потрогав кольца на холеной бороде.

— Тише, Ашер. Здесь может найтись человек, понимающий наш язык. Оскорбление царя в этой стране стоит головы!

Глаза молодого иронически блеснули:

— Оскорбление царя в любой стране стоит головы!

— А я слышал, Ашер, что Раваной, то есть Крикуном, его прозвали за то, что он заставляет реветь порабощенные народы, — серьезно возразил старший и вдруг громко крикнул на слишком близко подошедшего раба: — А ты почему болтаешься без дела?!

Раздался резкий щелчок бича, и в свете смоляного факела появился смуглый человек в зеленом опояске, с ожерельем из акульих зубов на шее и огромным серебряным кольцом в носу.

— Не сердись, господин. Мои рабы все сделают вовремя! — сказал он, почтительно кланяясь.

— Привет тебе, хозяин носильщиков! — вежливо ответил старший.

— Мы очень довольны вашим приходом к нам в порт, — кланяясь, ответил хозяин. — Совсем мало кораблей стало приходить к нам из-за войны.

Хозяин сокрушенно покрутил головой и зацокал.

— Видите, как поднялась в цене пшеница? Вам большая прибыль будет. — Он лукаво сощурился. — А у меня для вас подарок…

И он раскрыл перед купцами руку. На ладони, поблескивая гранями, лежал огромный темно-зеленый изумруд. Старший, притворяясь равнодушным, спросил скучающим тоном:

— Какого ответного дара ждет господин?

Хозяин носильщиков воровато оглянулся и молча указал на кинжал в серебряных ножнах, что висел на поясе у старшего.

— Железный кинжал, что дороже трех боевых колесниц?! — возмущенно воскликнул купец.

— Времена сейчас тяжелые, и все вздорожало, но я добавлю почтенному гостю к первому дару несколько крупных алмазов!

Он торопливо достал из-за пазухи кожаный мешочек и стал вытряхивать на ладонь камешек за камешком, вопросительно поглядывая на купца. Купец вытащил из ножен кинжал, тусклый необычный отсвет которого еще больше распалил хозяина рабов.

— Забирай все! — хрипло выдавил он и высыпал на ладонь остатки камней. Старший достал из корзины глиняный кувшин и предложил отметить удачную для обеих сторон сделку добрым виноградным вином.

Хмелея от вина и радостно прижимая к груди редкое оружие, хозяин рабов дал волю своему языку.

— Я скажу своим новым друзьям всю правду, чтобы они знали, чего остерегаться. Человека, который пришел с вами, схватили во дворе кузнеца соглядатаи…

Купцы настороженно переглянулись.

— Кузнеца тоже схватили! Увели во Двор каменных ям… Трудные, страшные времена, — бормотал он заплетающимся языком.

За бортом раздался плеск. Они обернулись к воде, но только большие круги расходились на ее поверхности.

— Скорей, скорей! Поторапливайтесь! — вдруг пронзительно закричал на носильщиков Ашер.

Тамил выбрался на берег. Теперь только он почувствовал, что замерз. Он все ждал, когда кончится погрузка и люди прилягут отдохнуть перед рассветом, чтобы незаметно пробраться на корабль и спрятаться между тюками. Но болтливость хозяина носильщиков изменила все его планы. Бросить в беде Дангара! Если бы Бхригу знал о его аресте, он бы одобрил решение Тамила.

Уже совсем рассвело, когда он добрался до кустов, которые росли в ста шагах от глинобитной стены, окружавшей мастерскую. Тамил огляделся, стремительно перебежал открытое пространство, подпрыгнул, зацепился за верх стены и рывком перемахнул через нее.

Во дворе стояла тишина: горн остыл, глиняным горшком торчала плавильная печь, ветер разносил пепел. Дверь хижины была открыта. Постепенно привыкнув к полумраку, он заметил в левом углу ворох циновок. Он на цыпочках подкрался и, схватив его обеими руками, поднял вверх: свернувшись, на полу спал Хум. Тот вскочил на ноги и ошалело уставился на Тамила. — Это я, Хум, — шепотом сказал Тамил.

— А!.. Отца увезли!.. Его бросили в каменную яму как преступника… — Хум сел на пол и, уткнув лицо в ладони, горько зарыдал.

— Хум… Хум! Нам некогда плакать, — стал уговаривать его Тамил. — Будь мужчиной, Хум. Мы должны спасти отца. Ты слышишь?

— Ты говоришь невозможное… Из каменной ямы не выходит живым никто. Никто!..

— У меня есть знакомый в охране. Надо поговорить с ним. Он из нашей деревни. Может, удастся через него подкупить стражу. У тебя есть золото или серебро?

— Есть! — воскликнул Хум, кинулся в другой угол хижины и стал лихорадочно разрывать ногтями землю. — Двадцать мин серебра есть! Их подарил отцу Великий Хранитель Чар Авиндхья за то, что отец выковал царю меч из небесного камня. — Хум остановился и с тревогой спросил у Тамила: — А если они возьмут серебро и не отпустят отца?

Тамил не знал, что ответить. Он понимал, как мало у них возможностей исполнить задуманное, но… Любое действие, во спасение есть действие необходимое…

— Тогда мы убьем их! — решительно сказал Хум.

— Кого? — опешил Тамил.

— Стражников. Надо разведать все подходы к яме и, если они обманут, убить их и освободить отца, — жестко закончил Хум.

Убить?! Он еще никогда не поднимал руку ни на человека, ни на животное. Бхригу говорил, что каждый человек — Вселенная, а Вселенная есть человек. Убить подобие бесконечного все равно, что покуситься на весь мир, на его смысл и вечность!.. Нет, он не может, убить!

— У отца есть два новых бронзовых меча! Теперь и они пригодятся! — распаляясь, продолжал Хум.

Но если защищаясь, подумал Тамил. Или защищая друга? Это твой долг, сказал бы Бхригу.

— Где они? — уже твердо спросил он Хума.

— Во дворе под горном, — ответил Хум.

Раздался громкий, леденящий душу свист: в дверях стояли «пожиратели сырого мяса».

Тамила и Хума привели во Двор каменных ям. Первое, что бросилось им в глаза, был ярко-красный шатер. Шатер стоял у Южной стены, что символизировало суд Владыки мертвых — Ямы, потому что царство Ямы — на юге.

Подгоняя друзей копьями, «пожиратели» повели их к шатру. Проходя мимо каменных колодцев, они слышали стоны и проклятия, мольбы и заунывные молитвы. Здесь сидели расхитители казны, богохульники, оскорбители царского достоинства, не сумевшие избежать царского гнева жрецы. Пытаясь угадать, в какой яме сидит Дангар, Тамил все время останавливался и без конца получал уколы в спину, Внезапно он услышал такое, от чего у него сердце замерло. В ближайшем колодце разговаривали двое. Голоса их он слышал этой ночью. Значит, корабль не ушел на рассвете. Последний торговый путь закрывал Дашагрива… «Пожиратель» толкнул его с такой силой, что Тамил побежал.

Четверо «быкоголовых» охраняли вход в шатер. «Пожиратели» выстроились полукольцом. Хум и Тамил остались в центре. Прошло довольно много времени в томительном ожидании. Тут Тамила осенило… Теперь он знал, как вести себя.

Ударил гонг. Стражники взяли концы полога и подняли его. В глубине шатра на покрытом шкурами буйволов помосте сидел огромный бледнолицый человек… В правой руке он держал бронзовый жезл, вокруг которого обвилась живая змея, а левой поглаживал шерсть могучего тигра. На шее великана на серебряной цепи висело три человеческих черепа.

— Тамил-пастух! Ты стоишь перед братом царя и бога Дашагривы, Великим Хранителем Чар, Верховным жрецом Вечного Змея Ашу, — раскатисто возвестил молодой жрец в опояске с серебряным шитьем. — Пади ниц!

— Люди из сословия воинов смотрят прямо в глаза царям, — ответил Тамил. Он знал, что последует за его словами. Это был первый шаг к цели.

Пока растерявшийся жрец приходил в себя от его дерзости, пока отдавал приказ «пожирателям», ученик Бхригу успел прошептать стихи сосредоточения и овладеть своим телом. Когда черные воины подбежали, перед ними было каменное изваяние. Как ни пытались согнуть его «пожиратели», сколько ни били копьями — ничего не могли поделать с окаменевшим телом.

Не мигая, смотрел Кумбхакарна на Тамила.

— Посвященный узнает посвященного, ученик Бхригу, — медленно произнес он. — Очнись и встань, Тамил. Я прощаю тебе… — Тело Тамила обмякло, зашевелилось. Окончательна придя в себя, он взглянул на Кумбхакарну в упор. — Мы давно следили за тобой, Тамил. Но никогда не смогли бы догадаться, что Великий жрец Набу, писец и звездочет Бхригу совершит такое святотатство. Посвятить низкорожденного пастуха в тайное знание жреческого сословия?! До какой ступени Священного Самообладания довел тебя Учитель?

— Недавно я взошел на последнюю, Великий Хранитель, — почтительно ответил Тамил.

— Значит ли это, что ты можешь вырвать шип жизни?

— Да, Великий Хранитель! — внутренне торжествуя, ответил Тамил.

Кумбхакарна жестом отпустил воинов.

— Подойди ближе, — сказал Кумбхакарна. — Еще ближе.

Тамил сделал несколько шагов, а потом приблизился почти к ногам Хранителя Чар. Тигр беспокойно закрутил головой и нервно зевнул.

— Все ли знания передал тебе жрец Набу?

— Я не могу судить о знаниях Учителя, Великий Хранитель, — ответил Тамил и глянул на змею. Это был удавчик.

— Где он сейчас? — доверительно спросил Кумбхакарна.

— Сейчас Учитель ушел из жизни, — сказал Тамил, ничуть не солгав, так как Бхригу без посторонней помощи вернуть себе восприятие внешнего мира не мог. Кумбхакарна задумался.

— Значит, — снова медленно заговорил жрец Ашу, — Великий Хранитель оставил тебя наследником своих дел, потому что без сына ни один посвященный из мира не уходит?

— Он назвал меня своим сыном, Великий Хранитель, — скромно ответил Тамил.

— Знаешь ли ты о летающей колеснице Пушпаке? — осторожно спросил Кумбхакарна.

— Знаю, — твердо ответил Тамил, бесстрастно глядя в глаза брата царя, но в душе ликуя: и второй шаг к выполнению его замысла был сделан.

— Ты смог бы поднять ее в воздух? — шепотом спросил брат царя.

— Да, Хранитель, — укоротил титул собеседника Тамил. — Когда? — настойчиво потребовал Кумбхакарна.

— Через две четверти луны, — сказал Тамил.

— Да будет так, — решил Кумбхакарна и выпрямился.

— У меня просьба к Великому Хранителю Чар. В залог исполнения моего долга отпустить Дангара и его сына домой. Пусть по-прежнему делают они свою работу во славу царя царей, — сказал Тамил.

Кумбхакарна зло смотрел на пастуха и думал: «Дангар, конечно, на стороне Вайшраваны, но Дашагрива ценит его. Всего не объяснишь нетерпеливому брату. Начнет попрекать бездельем, разгневается, если узнает о Бхригу! А!! Мы устроим помилование за чудо! Прекрасная мысль!»

— Да будет так, — сказал он Тамилу. — Но у меня к тебе тоже просьба, посвященный. Послезавтра праздник в честь Вечного Змея Ашу. Ему будут принесены по обычаю в жертву люди, преступившие закон. Тебя выведут последним, как вора. На жертвенной площадке ты поклянешься поднять в воздух Пушпаку. Царь царей простит тебя по моей просьбе. Согласен?

— Да будет так, — сказал Тамил.

Пройдя главные ворота дворца, Шука с держащимся сзади на почтительном расстоянии Нарантакой вступили в низкий переход, ведущий во внутренний двор. Под ногами скрипел свежий морской ракушечник.

Переход выводил в небольшую мандариновую рощу с ухоженными дорожками, тоже посыпанными белым ракушечником. Посредине рощицы в овальном водоеме плавали лилии. Шука остановился.

— Нарантака, побудь здесь. Я позову тебя, когда придет время. Погуляй и рассейся. Сейчас время прохлады. Сюда выходят царские дочери и девушки из знатных семей — будь вежлив. — Шука оценивающе посмотрел на сына и ласково улыбнулся.

Когда Великий Хранитель Закона жрец-писец Шука вошел в малый зал Высшего царского Совета, там собрались уже все, кроме Кукбхакарны и царя. Но вот из неприметной боковой дзери, закрытой ярко-желтой тканью, появился Дашагрива в сопровождении брата. И тотчас в зале Совета стало светло как днем: десять рабов внесли серебряные светильники с ароматным маслом. В ровно разливающемся свете стоял великан шести локтей ростом, руки его походили на стволы молодых крепких деревьев, а волосы цвета спелой пшеницы, сплетенные в девять толстых косиц, достигали пояса. Едва царь открыл рот и произнес первый звук, как тела жрецов невольно съежились: звук невиданной густоты и силы наполнил зал. Четыре медных гонга, висящих по углам, отозвались чистым низким тоном, и пока не отзвучала, многократно повторяясь, первая нота, царь широко и счастливо улыбался.

«Не зря его прозвали Раваной!» — досадливо подумал Шука. Ревет, как слон, когда у слонихи течка! Но Великий Законовед был несправедлив: голос Дашагривы-крикуна был необыкновенно красив.

— Приветствую вас, Великие Хранители! — уже тихо сказал Дашагрива и опустился на циновку. Кумбхакарна сел следом за ним.

— Говорите! — приказал царь.

— Дозволь мне, божественный царь? — начал главный полководец.

— Слушаю, Нинурта, — сказал царь.

— Командующий нашей армией, посланный к большой восточной реке Ганг, сообщает: захватывая плодородные земли, войска продвинулись до города Айодхи, царь которой оказал неожиданно упорное сопротивление. Армия остановилась, но не бездействует, а совершает дерзкие набеги. Богатство, добытое армией, неисчислимо. Сейчас к Малабарскому побережью идут повозки, доверху нагруженные рисом. Голодные дни в нашей стране скоро кончатся, и сытый народ возликует, прославляя нашего царя, бога Дашагриву! — на звонкой ноте закончил Нинурта и перевел дыхание. Раздался веселый и мелодичный, словно серебряный колокольчик, царский смех.

— Говорят, жена сына царя Айодхи Рамы так прекрасна, что ее пришлось посадить на первую повозку, чтобы никто не любовался ею! Выдать начальнику отряда, совершившего набег, шестьдесят мин серебра!

— Слушаюсь, божественный! — хихикнул Нинурта.

— Но во время набега пострадала наша сестра Шурпанакха. Один дикарь, не сумев справиться с ней, изуродовал священное лицо ножом, — со спокойной злостью прервал веселье Кумбхакарна.

Дашагрива помрачнел. Он еще вчера узнал обо всех подробностях боя и страшно разгневался на сестру, которую жадность толкнула в этот поход. А жена Рамы — это залог! О, сколько он потребует за нее!.. И за честь поруганной сестры!

— Говорите дальше! — рыкнул царь, оборвав возникающий спор с братом.

— Позволь мне, божественный? — робко выдохнул Авиндхья.

— Слушаю, жрец!

— Как я уже неоднократно доносил царю царей, бог Ануан, владыка Земли, все увеличивает накал своей священной страсти. Камнеподобная голова его все чаще дрожит от нетерпеливого желания начать танец смерти. Гадатели по внутренностям предсказывают, что вот-вот владыка выкатит свой испепеляющий глаз. О, горе Ланке!

— Знаю, Великий жрец, знаю! — сказал царь, и тягостное молчание наступило в зале. — Уже давно, много лет назад посвященные советовали перенести Ланку на большой, спокойный и богатый остров на востоке. Но это потребует много сил и средств. У нас нет лишнего — мы все отдаем войскам! Дальше, — покончил с этим делом Дашагрива.

Шука почувствовал, что наступила его очередь.

— О, божественный царь наш, царь царей, бог Дашагрива! Сын мой Нарантака достиг зрелости и, вкусив от знаний, доступных его возрасту, готов служить тебе. Соблаговоли приказать ему, как выполнить долг перед божественным царем!

Дашагриве вовсе не хотелось утруждать себя раздумьями.

— Что бы ты хотел для него, Шука?

— Божественный царь! Есть одна должность на Ланке, исполнение которой при хорошем прилежании может принести царю большую пользу. Я говорю о месте младшего жреца при летающей колеснице Пушпаке.

— Да будет так. Зови.

Шука, довольный быстрым и счастливым разрешением судьбы сына, выбежал в рощу и, спохватившись, уже степенным шагом направился к фонтану. Его внимание привлекли доносившиеся оттуда звуки свирели. Легкая незатейливая мелодия звала за собой, уводя от забот и волнений этого мира.

Дойдя до конца аллеи, Шука увидел живописную картину: на коврах, расстеленных вокруг фонтана, возлежали красавицы, сверкая драгоценными украшениями, и любовались танцем юных подруг, для которых играл на свирели Нарантака.

Среди них особое внимание привлекала одна. И не столько положением, занимаемым в группе прекрасных зрительниц, сколько красотой, искус которой будил страстное желание, вырывая его из букета остальных чувств.

Губы Нарантаки бездумно заставляли стонать свирель от любовной тоски, а глаза неотрывно смотрели на Мандодари, повелительницу собрания, главную любимую жену всемогущего Дашагривы.

Мандодари, заметив Шуку, хлопнула в ладоши, останавливая танец.

— Пожелание здоровья, счастья, сыновей и любви божественного супруга его главной жене, матери принца Мандодари! — с поклоном обратился Шука к жене владыки. — Позволь, богоравная, увести сына моего Нарантаку на царский совет, где ожидает его присутствия Повелитель Золотой Ланки.

— Нам было приятно общество твоего сына, Великий Хранитель, — с вежливой почтительностью к возрасту жреца отвечала Мандодари. — Мы и впредь хотели бы наслаждаться его искусством игры на свирели. С благодарностью за доставленное удовольствие мы отпускаем Нарантаку.

Произнесенное губами прекрасной Мандодари имя юноши и ее похвалы произвели на него такое впечатление, что он неловкостью своего поклона и поспешным бегством вызвал насмешки у прелестниц. Но они тут же смолкли: повелительница с подчеркнутой благосклонностью улыбалась, глядя вслед удаляющемуся сыну Великого Хранителя закона.

Нарантака стоял в зале Совета под любопытными взорами Великих, но ничего не видел. Мимо его ушей текли однообразные формулы посвящения, и громовыми раскатами звучали слова Мандодари: «Нам приятно твое общество, Нарантака! Нам приятно!» Продлись церемония немного дольше, и он рухнул бы в беспамятстве.

Но тут все кончилось, ибо все на света, слава богам, имеет конец, и его отпустили.

Тамил очнулся от кошмарного сна, увидел перед собой круг неба и понял: он лежит в каменной яме, а над городом грохочут с праздничной торжественностью барабаны-вестники.

Много раз видел Тамил праздник жертвоприношения Ашу со стороны, стоя в толпе нарядно одетых жителей Золотой Ланки и приветствуя ликующими возгласами зеленую ладью, которую тянули против течения Служители Охранительницы города. За ладьей по набережной к дворцу вели вереницу пленных. Пленных проводили через дворцовые ворота к священному дому змея, где совершалось таинство насыщения Вечного Ашу. Сегодня Тамил впервые увидит великое таинство глазами жертвы.

В яму упала веревочная лестница. Наверху его подтолкнули к кучке грязных, оборванных людей, в угрюмом оцепенении ожидающих смерти. Стражники стали выстраивать их в цепочку по одному. Тамила поставили последним. Это был добрый знак. Раздалась команда двигаться, и цепочка в тягостном молчании отправилась в свой последний путь. Они подошли к стене, примыкающей к дворцу, но входа нигде не было видно. Все прояснилось довольно быстро и просто. Плита у стены — одна из тех, которыми был вымощен двор, — поднялась и открыла низкий подземный ход. Пока они шли этим длинным и, казалось, бесконечным ходом, больше похожим на общую могилу, Тамил едва не задохнулся — настолько затхлым и тяжелым был воздух.

Привыкнув к солнечному свету, он понял, что опять стоит в каменной яме, закрытой сверху бронзовой решеткой. Из ямы поднималась тесаная каменная лестница. Они видели галереи дворца, заполненные знатью; блеск одежд и украшений. Справа на уровне третьего этажа Тамил увидел Кумбхакарну рядом с человеком в белом одеянии. Высокий черный раб держал над ним белый зонт с золотым ободом — знак царского достоинства. «Вот ты каков, Десятиголовый, — думал Тамил, разглядывая царя. — Одна у тебя голова! Хоть и на крепкой шее, но одна!»

К ложе царя примыкала женская ложа. Женщины весело переговаривались между собой. Рядом с красивой пышной женщиной сидела девушка в ярком голубом сари. Ее огромные глаза были похожи на лепестки голубого лотоса. Холодность правильных черт лица смягчали волнистые каштановые волосы, свободно падающие на плечи.

Тамил так увлекся изучением девушки, что забыл вовсе, где находится и что его ожидает. Оглушительный удар гонга вернул его к действительности. Хор служителей культа Ашу грянул славу Вечному держателю Земли, умоляя его принять дары и оградить твердь от пагубных колебаний. Решетка со звоном отлетела в сторону, и первый осужденный, подгоняемый сзади бронзовым трезубцем, вяло переставляя ноги, стал подниматься по лестнице. Доведя свою жертву до конца лестницы, палач остановился. Тишину прорезал крик боли и ужаса: Тамил заметил только, как взметнулось, корчась на остриях трезубца, тело и исчезло. Прекрасный аккорд хора рассыпался серебром благодарности. Палач стал опускаться в яму за очередной жертвой. Цепочка заключенных постепенно таяла, и вот Тамил остался один.

Не дожидаясь понуканий палача, Тамил стремительно взбежал по лестнице. Он оказался на небольшой площадке, нависшей над озером. Юноша повернулся в сторону царской ложи, ожидая от Кумбхакарны какого-нибудь знака. Вдруг вода в озере заволновалась, и из нее стала подниматься огромная конская голова. Карие глаза чудовища, не мигая, уставились на Тамила. Тамил почувствовал босыми ногами, что стоит в луже крови. Шея чудовища все удлинялась, пока не стали заметны очертания туловища, напоминающего лежащую корову с ластами вместо йог. Скорость происходящего как бы замедлялась внутренним напряжением, так что он успевал отметить и заинтересованные взгляды женщин, и сжавшиеся губы Кумбхакарны, и гроздья бородавок на шее чудовища, напоминающих гриву. Глаза Тамила встретились с лепестками лотоса, и в непонятном для себя восторге он наконец выкрикнул условленные слова:

— Божественный царь! Я подниму в небо летающую колесницу!

Дашагрива вопросительно посмотрел на брата, и Кумбхакарна быстро, убеждающе зашептал:

— Это чудо! Это знак благосклонности Вечного Ашу! Надо остановить кормление. Ашу доволен. Он дарит вам остатки жертвы!

Чудовище действительно медлило. Кумбхакарна встал и крикнул:

— Остановить кормление! Ашу доволен!

Шла вторая ночь со дня помилования. Вчера никто не приходил за ним и не напоминал о полете.Тамила поместили в небольшую комнату при дворе, примыкающую к дворцовой кухне. Целый день он был вынужден слушать стук посуды и вдыхать запахи кушаний. Кормили его хорошо. Плохо было другое: в комнате с ним поместили младшего жреца, а у дверей сторожил «быкоголовый».

«Помешанный», — подумал Тамил и взглянул в окно. Окно комнаты выходило в мандариновую рощу, где по освещенной луной дорожке, вздыхая и бормоча себе под нос, бегал младший жрец Нарантака. Тамил прислушался к бормотанию юноши и в хаосе ночных звуков разобрал:

«О, боги! Да он влюблен! — досадуя на свою недогадливость, расхохотался Тамил. — Мальчишка!» — презрительно думал он, хотя возраст юношей совпадал до месяца, о чем, естественно, они знать не могли, ибо не обменялись еще ни единым словом. Перестав прислушиваться к бормотаниям Нарантаки, Тамил отдался своим мыслям и тревожным сомнениям. Вдруг чей-то громкий шепот заставил его вскочить и подойти к окну. Возле Нарантаки стоял, склонившись, высокий черный раб и говорил:

— Госпожа ждет Хранителя Чар. Ждет сейчас.

— О какой госпоже ты говоришь? — не понимая, переспросил Нарантака. — О какой?! — задохнулся он от волнения, не веря своему счастью.

— Мандодари, — спокойно сказал раб и сделал знак следовать за ним.

«Дворцовые шорохи нашептывают будущие дневные дела…» — неожиданно разволновался Тамил. Он стал прикидывать, какие возможности открывает перед ним случайно открывшаяся тайна. Возвращения безумного юноши он так и не дождался.

Ночь потекла к утру и растворила все в мареве сновидений.

Пахло торным кедром, как всегда после удара небесного огня. Канва подошел к телу сына, опустился на колени, ощупал лицо: на лбу была ранка с обожженными краями. Старик заплакал. Теплые слезы сожаления сбегали по сухой коже щек. Коченеющее тело, лежащее перед ним, было недавно его единственным сыном, его опорой и надеждой. Он родился от веселой плясуньи с острова в Срединном море. Ловким и стройным юношей ввел Канва ее в дом. Всего две луны прошло после того, как его посвятили в младшие жрецы бога Эа, бога мудрости и ремесел. Как сейчас видел Канва день, когда позвал его Великий Хранитель Чар и Магии, главный жрец бога Эа Тотх. Великий писец принимал его в рабочей библиотеке. По стенам, занятым полками из бамбука, лежали глиняные таблетки с рисунчатыми письменами. Таблетки лежали также на полу, так что ступить было некуда.

— Пробирайся осторожно ко мне, — засмеялся Тотх, — если я пойду к тебе, из бесценной сокровищницы знаний получится куча глиняных черепков.

Канва перепрыгнул через груду таблеток и оказался рядом с Великим. Тотх опять засмеялся.

— Вот так острый ум разрешает сомнения. Действием! — Главный жрец пригласил его сесть, и они опустились на циновку. — Я слышал от твоего учителя о твоих способностях, Канва. Бог Эа отметил тебя памятью и сообразительностью. Ты в долгу перед богом, — сказал Тотх и замолчал. Лицо его приняло суровое и торжественное выражение, — Служение богу мудрости должно поглощать все существо человека. Он должен забыть об искушениях. Он рыбак, вылавливающий из океана забвения осколки знаний и слагающий из них картину Вселенной. Не влечет ли тебя земное вожделение? — спросил Великий Хранитель. Канва подумал о нежном, трепетном теле юной жены, о вкусных кушаньях, которые готовили ее чудесные руки, о больших доверчивых глазах ее, но суровость тона Тотха смутила его, и он ответил — «нет».

Тотх взял из груды отдельно лежащих таблеток верхнюю и подал ее Канве.

— Это начало описания устройства летающей колесницы, которая, может, пролетать по небу большие расстояния самым непостижимым образом. Не кони и не заклятия приводят ее в движение, а несущий вихрь, заключенный в ртути. — Тотх с любопытством посмотрел в лицо юноши. Канва был поражен. — Ты будешь делать летающую колесницу, Канва. Эти таблетки я написал по памяти. Здесь то, что поведал мне мой учитель Тотх. Его тоже звали Тотхом. Это родовое имя служителей бога Эа. Замкни уста свои! — с некоторой угрозой вдруг прошептал Тотх. — Таблетки, что ты видишь здесь, — он обвел широким жестом полки, — заключают в себе бесценное знание прошлого. Написаны они на древнем священном языке, который здесь никто не понимает, кроме меня. Ему научился я от своего учители, а он — от своего. Я буду переводить тебе, а ты запомнишь и построишь летающую колесницу. Мы возродим величие прошлого! — сказал Великий и начал нараспев читать письмо, почти не глядя на рисунок.

Когда Великий закончил чтение, был полдень. Он вытер со лба пот и слегка осипшим голосом спросил Канву:

— Все ли ты запомнил и понял?

— Да, Великий. Но позволь спросить тебя, все ли здесь, что следует знать? — задумчиво спросил юноша.

— Ты прав, Канва. Здесь только дух полета, но воплотить его должны мы. Каждое поколение приносит в улей человечества свою каплю меда. Если ты пройдешь испытание ума и верности, я посвящу тебя в высшее знание, — ответил Тотх и после непродолжительного молчания жестко заключил: — За разглашение священной тайны — смерть!

Шаркающие шаги в коридоре вернули его к действительности. Шаги приблизились и затихли. Человек сел рядом с Канвой. Канва не шелохнулся, и в долгой тишине слышалось трудное прерывистое дыхание пришедшего. Наконец слепой сказал:

— Ты вернулся, Авиндхья. Зачем?

Авиндхья мелко затряс седой головой на жиденькой сморщенной шее. Искренность его тона удивила Канву.

— В сердце мое вошла боль твоего сердца. Удел одиночества роднит наши судьбы. Утраты избороздили лица. Я вижу, ты плакал. Нам нечего больше терять и скрывать. Все позади. Скоро сюда прибегут шакалы Акампаны, нужно предать сожжению тело твоего сына, чтобы спасти его душу для будущей жизни…

Жрец Ануана осекся. Канва резко повернул голову, будто заглянул в его глаза.

— Мертвое тело — реликвия памяти. Я не хочу, чтобы шакалы Акамланы коснулись плоти моего сына. Но слышать от посвященного о душе… Ты, который был свидетелем откровений Тотха, посланца бога мудрости Эа, хочешь подсунуть мне утешительную сказку о бессмертии?! Авиндхья встрепенулся:

— У каждого возраста свои радости. У моего — покой, созерцание и размышление.

Канва перебил его:

— Старый и глупый Авиндхья! Ты обещаешь покой и созерцание, когда жадность и жестокость правят моими соплеменниками? Посылают их на смерть, заставляют убивать других людей?! Слезы и горе заливают народы и страны. Попран Разум, охраняющий порядок и закон. Только разум и долг — владыки этого мира. Есть высший долг, который тебе не дано было знать! Я выполню его до конца.

Авиндхья встал и подошел к гонгу, висевшему у дверей.

— Я не обижаюсь и чту тебя по-прежнему, Великий. Но ты не видишь зерна моих разговоров. Служители Ануана доложили мне, что дыхание бога учащается, и, по их расчетам, через две луны поставит отец богов ступню, свою на Ланку в первом движении танца смерти! И не понадобится вмешательства Разума для восстановления нарушенного порядка. Огонь будет царить здесь, огонь и волны!!

Авиндхья ударил в гонг. В камеру вбежало четверо служителей с факелами.

— Возьмите плоть от плоти Великого жреца и предайте сожжению с почестями!

Жрец отца богов вышел, и тяжелая тишина вновь потянула завесу прошлого вверх, и Канва опять шагнул в призрачную страну былого, чтобы теперь уже долго не возвращаться.

Нарантака, весь дрожа, шел за рабом, черная спина которого сливалась с ночным полумраком, изредка поблескивая в лунном свете, падающем между колоннами дворцовой лестницы. Они, не останавливаясь, прошли мимо пятерых или шестерых охранников, раб что-то шептал им на ходу, и, наконец, оказались перед резной буковой дверью. Немного помедлив, черный проводник постучал в дверь условленным стуком и исчез. Нарантака остался один почти в полной темноте, чуть разжижаемой тусклыми игольными лучиками, проникающими через узкие отверстия в стене под самым потолком. Он понял, что находится на третьем этаже, в закрытом переходе между террасами. Свободного выхода отсюда не было. Что делать?! Кто подстроил ему эту ловушку?!

Еще тысячи вопросов задал бы себе незнакомый с дворцовыми тайнами юноша, если бы дверь вдруг не отворилась и чья-то мягкая рука не втащила его внутрь.

Лунный свет безраздельно царил в этих покоях с причудливыми орнаментами вырезанных из камня оконных решеток, ложась серебристой пеленой на стены, пол и большое ложе посредине. Резкий переход от отчаяния к счастью совершенно подавил влюбленного. На разбросанных подушках белело обнаженное тело Мандодари, Нарантака опустился на колени и, трясясь, как в ознобе, смотрел на открывшееся перед вим небо. Он не поверил своим ушам… Его звали?

— Иди сюда, Нарантака!

Молния прочертила лунное пространство. Влюбленный прижался щекой к ноге своей владычицы, и только настойчивость Мандодари смогла оторвать его. Божественные руки ласково спутали его волосы и влили в душу давно забытый покой. Мандодари засмеялась тепло и радостно.

— Налей нам вина, Каухилья!

Увидев, что они здесь не одни, Нарантака смутился. Подошла закутанная в покрывало служанка, лицо ее было закрыто; кувшин звякнул о кубки.

Вино не опьянило и не придало смелости Нарантаке. Служанка ушла, но он по-прежнему сидел на полу у ложа, не решаясь подняться.

— Ты никогда не знал женщин, Нарантака? — удивленно прошептала Мандодари, взяв юношу за плечи.

— Нет, божественная, — упавшим голосом отвечал молодой жрец, выпрямляясь на непослушных ногах. Еле слышный, едва угадываемый призыв вверг его наконец в то любовное беспамятство, в котором стираются грани мечты и действительности, оставляя один лишь миг блаженства.

Луна ушла за горы. В покоях установился предрассветный сумрак. Потянуло сыростью с моря. Пыл первого свидания растаял в сладкой истоме. Когда Нарантака очнулся, солнце уже поднималось. Голова юноши покоилась на груди Мандодари, а черные влажные бусинки смотрели ему в глаза. Вспыхнув от своей оплошности, он хотел вскочить, но женщина удержала его.

— Любимый бежать задумал?! — с удивленным отчаянием, угрозой и даже презрением спросила божественная. Глаза Нарантаки округлились. В недоумении цвет их стал меняться от бледно-изумрудного до черного так быстро, что Мандодари замерла, очарованная неслыханным чудом.

— Как прекрасен возлюбленный мой! Как нежен душою! Грубые шутки женщины ранят его, как тяжелый ливень лепестки священной ашоки. Утолитель печали моей, бог любви, прощения и снисхождения прошу у тебя.

Стукнула дверь. На пороге стояла Каухилья.

— Госпожа, скоро сменится стража.

— Да, да… Еще немного подожди. Иди пока.

Мандодари склонилась над Нарантакой.

— Мы не можем расстаться теперь. У Раваны много жен, а ты У меня один. И ты будешь рядом со мной всегда! Как сделать это, я скажу. Если любишь меня — поклянись исполнить все. Даже невозможное.

— Да! — выдохнул безумец. — Повели, богиня!

— Постигни тайну полета Пушпаки. Когда ты будешь готов — скажи, и пастуха не станет, — жестко закончила Мандодари и хлопнула в ладоши, вызывая Каухилью.

Запах прелых листьев, травы; дорожка мягко пружинит и прогибается под ногами. Нарантака с «быкоголовым» отстали. Пыхтя и задыхаясь, ползут они из последних сил, боясь упустить пастуха из виду. Смешно Тамилу, потому что он никуда бежать и не собирается. Сегодня он восходит на очередную ступеньку своего замысла.

Утром его и Нарантаку призвал к себе Кумбхакарна и велел отправляться осмотреть Пушпаку и готовиться к полету.

— Посвященный, — сказал Кумбхакарна, — возьмешь младшего Хранителя Чар в ученики. Если он научится летать и заменит тебя, то ты получишь большую награду и полную свободу. Клянусь Ашу!

В листве на самых верхушках деревьев верещали маленькие обезьянки. На душе было весело, но неспокойно. Они подходили к кедровому лесу, и Тамил все больше чувствовал неуверенность: он никогда не видел Пушпаку вблизи и знал о ее устройстве только со слов Бхригу. Добежав до Пушпаки. Тамил остановился и с восхищенным изумлением стал разглядывать ее. На летящую птицу была похожа прекрасная Пушпака. Спицы блестели золотом, а крылья покрывали птичьи перья. Тамил, волнуясь, смотрел на Пушпаку, а в ушах его снова зазвучал спокойный, ясный голос Бхригу.

«С левого бока, у колеса, ты найдешь дверцу с медным кольцом. Поверни кольцо вправо и потяни на себя — она откроется. Прямо перед собой ты увидишь тонкие медные трубы, они хрупки и важны для дыхания, которое поддерживает огонь, подогревающий сосуды с ртутью. Дальше ты увидишь сиденье для человека, направляющего полет. Перед сиденьем висят кольца, от них протянуты воловьи жилы к задвижкам, открывающим и закрывающим огонь, который увеличивает или уменьшает быстроту полета».

Голос Бхригу повел Тамила по колеснице, показывая и объясняя все, что находится в ней. Следуя его указаниям, Тамил осмотрел сосуды с ртутью. Они были полны. Земляного масла, поддерживающего огонь, почти не осталось на дне железных сосудов, но его достать нетрудно.

Тамил устроился на сиденье. Прямо перед глазами находилась бронзовая литая пластинка, в которую были вставлены два шлифованных хрустальных диска, открывающих возможность в полете смотреть вперед. Снова зазвучал голос Бхригу: «Потянув кольцо, крайнее слева, ты высечешь искру небесного огня. Он воспламенит пары масла, собравшиеся в железной раковине над сосудом». Тамил потянул кольцо, но ничего не произошло. Он знал, что должен раздаться хлопок… Тамил заглянул в хвост Пушпаки. Все было в надлежащих местах: подогревающее устройство, четыре трубы, сосуды, медные коробки, накапливающие небесный огонь. Но не было глиняных кувшинчиков, источников небесного огня! Их делал Дангар. Он увидится с кузнецом!

Нарантака с «быкоголовым» стояли у дверцы и безропотно дожидались его. Тамил поманил Нарантаку. «Пусть полюбуется устройством, — подумал пастух, — глядя на орла, не научишься летать». Когда Нарантака влез, то осталось место еще для одного человека. Если потесниться. «Если потесниться!» — мысль эта повела планы по другому руслу, на ходу перестраивая их и расширяя.

Во дворец они вернулись вечером и застали там радостную суматоху: пришел караван судов с добычей, захваченной в Айодхе.

К вечеру погода испортилась. Пора весеннего зноя была на исходе. Небо заволокло тучами, поднялся ветер. Наступало время летних муссонных дождей.

Подводы, груженные награбленным добром, бесконечной вереницей тянулись к дворцу, где рабы под наблюдением надсмотрщиков разносили его по кладовым и хранилищам. Наиболее ценные вещи, золото и драгоценности сносили в большой зал для приемов. Здесь гремели победные трубы, ярко горело масло в светильниках. Царь восседал на шкуре снежного барса, покрывавшей широкое сиденье резного трона из слоновой кости. С. правого балкона слышались восхищенные голоса женщин. Там возлежала Мандодари с другими женами царя и внимательно разглядывала каждую новую вещь. Груды сапфиров, алмазов, яхонтов и изумрудов сверкали меж золотых сосудов, слоновьих бивней. Кучи все росли и росли, но по мере того как поднималась вершина холма, истощалось терпение божественного Дашагривы. Шука уловил перемену в настроении царя и, приблизившись к трону, с преданной улыбкой, поклонился и спросил:

— Владыке мира, богу нашему наскучило скопище праха, валяющегося у его ног?

Правильно истолковав вздох Дашагривы, Шука торжественно выкрикнул:

— Введите жену Рамы, поверженного врага победителя стран и народов!

Четверо «быкоголовых» ввели в зал женщину в рваном сари, с непокрытой головой и без украшений. За ней следом вошел высокий смуглый мужчина, через левое плечо которого, привязанная к поясу, висела шкура священной горной обезьяны.

Равана встал с трона и, обходя холм из сокровищ, направился к Сите. Подойдя вплотную к жене Рамы, он при полном молчании долго разглядывал ее и вдруг с искренним восхищением сказал:

— Правду говорили — и в нищенском платье прекрасна ты, Сита! Подними голову, не пугайся. Полюби меня, широкобедрая, согласись надеть роскошные одежды. Из всех моих жен будь избранной, наравне с Мандодари!

То ли почудилось, то ли легкий ропот пробежал по балкону. Сита снова мельком взглянула туда. Подобие улыбки скользнуло по ее серым от пыли губам.

— Обрати свое сердце к собственным женам, царь! Я предана мужу и потому недоступна для тебя, — ответила женщина и отвернулась. Зная вспыльчивый характер могучего мужа, все ждали от него вспышки гнева. Но царь рассмеялся. Вдруг, прищурившись, посмотрел на мужчину в обезьяньей шкуре:

— А это кто? — повернулся к начальнику стражи. Но тот, о ком он спрашивал, выйдя вперед, спокойно сказал:

— Хануман мое имя. Я советник царя Сугривы, друга и союзника Рамы.

Царь уставился на советника Сугривы, но что-то в темных глазах Ханумана сверкнуло и отвлекло его, и Равана, неожиданно забыв о его существовании, вдруг повелел:

— Устроить пир и праздник в честь богоравной царевны до утра. — И вышел из зала. Начальник стражи растерялся, недоуменно глядя на Ханумана, не зная, что делать с ним дальше. Тогда встал Кумбхакарна.

— Как попал сюда советник царя Сугривы? Зачем он здесь? — спросил он начальника каравана. Тот затрепетал и, заикаясь, стал объяснять что-то.

— Позволь мне самому объясниться, брат повелителя Ланки? — заговорил Хануман. Так тепл, и ласков, и спокоен был его голос, что всем вдруг почудилось, что не здесь они, а в далеком детстве, наигравшись, прикорнули у матери на коленях.

— Ни в чем не виновен начальник каравана. Причина моего появления здесь — только желание поговорить с повелителем Ланки об участи Ситы. Разреши мне остаться на праздник. Я его не испорчу, а украшу — развеселить постараюсь великого царя. И Сита при виде меня будет спокойней. — Хануман замолчал, приложил к груди правую руку. На указательном пальце советника Кумбхакарна увидел перстень с огромным сверкающим камнем. И, словно убедил его человек в обезьяньей шкуре безупречной логикой, сказал:

— Да будет так! Отведите Ситу отдохнуть с дороги. Советнику Сугривы дайте приют и пищу.

На корме повизгивала собака. Солнце стояло высоко, и блеск океанской глади слепил глаза. Они шли к таинственной Южной земле, путь к которой был известен только кормчим Вайшраваны. Почему-то именно после этого мимолетного воспоминания всплыло в памяти Канвы второе знаменательное событие в его жизни: на корме повизгивала собака, которую дразнил матрос.

Когда на горизонте из воды поднялась белая башня и стала расти прямо на глазах ввысь, Канва подумал, что видит чудо. Много здесь было чудесного и непонятного. Несколько молодых жрецов под водительством Тотха приехало сюда для посвящения в высшую тайную сангу. Дом, в котором их разместили, был сложен из белого камня и сохранял внутри прохладу. Разлегшись на широких скамьях, они отдыхали от качки. Канва проснулся внезапно: в темноте ночи пронзительно кричала птица. Рядом посапывал молодой Бхригу, а Капилу не было слышно. Канва на цыпочках подошел к окну, влез на подоконник. Устроившись поудобней, он в восхищении уставился в звездную россыпь, тут же забыв о голоде. Чудо Вселенной!

Знакомые созвездия ушли со своих привычных мест. Исчезла Конская голова^[4] с яркой звездой Мицар; взошла на севере красноватая Собачья звезда^[5]. Красная точка в черной бездне… Тотх говорил, что около Собачьей звезды есть другая, подобная Земле, и живут на ней существа, разумом похожие на людей, а телом — на рыб. Пять тысяч лет назад прилетели они к нам на Землю. Тогда на всей Земле только два могучих племени были: Сканды-великаны и Тамилы-предки. Разгневались боги на людей, потому что у человекорыб знаний вкусить хотели, и поменяли местами две звезды, и обрушились пепел и камни, и горячий дождь на Землю, и затопили многие острова и пространства. Много людей погибло в те времена, но мудрые остались, и знания удалось спасти, но немногим дано знать про то. Только посвященным в члены тайной санги. Скоро он станет посвященным!

Разбудил его другой голос. Канва все так же сидел на каменном подоконнике, а в дверях, пригнувшись, стоял огромный Тотх и весело выкрикивал:

— Умываться! Умываться! Быстро есть, сони! Нас ждут дела.

Стареющий великан для своих лет был довольно строен и мускулист. Пять с половиной локтей был его рост, и среди соплеменников один Дашагрива был выше Тотха на пол-локтя. В среднем сканды достигали четырех с половиной локтей, но были и ниже. Тотх рассказывал, что уцелевших после потопа судьба разбросала в разные стороны. Те, что занимались охотой на морских животных, ушли на северные острова, к местам промыслов, и осели там. От них пошли воинственные северные племена. Те, что ходили на восток, в Срединное море, и создавали колонии, остались там и расселились по всему побережью. Жрецы же с группой воинов дошли до Нила и Тамалахама, ибо связаны были с жрецами этих стран. На родине Тотха осталось только два острова, где есть еще его соплеменники. Они уже не помнят древнего священного языка и величия своих предков. Тамалахам стал теперь землей мудрецов и великих писцов. Отсюда светоч знаний пробивает мрак невежества!

— Ну, Канва! Ты воистину глухой. Я три раза обращался к тебе, а ты сидишь, уставившись на меня, как слепой на стену. Пошли! — Тотх махнул рукой и вышел.

Во дворе черные рабы под руководством светлокожего мастера с рыжей бородой мостили дорогу к южным воротам крепости. Коричневые от солнца носильщики несли с плотов белые камни. Канва с любопытством всматривался в них: курчавые волосы, плоские носы, заросшая грудь. Тотх, заметив его любопытство, сказал:

— Это здешние. Они помогают нам, приносят мясо в обмен на бронзовые поделки. Некоторые воины даже берут их женщин в жены. Что делать! Наше племя давно утратило чистоту крови. Кроме жрецов, — словно возражая кому-то, резко закончил Великий.

У берега их ждали две лодки с гребцами. Лодки вышли с отмели в океан и поплыли вдоль берега на юг. Берега дальше походили с моря на горные кряжи, хотя при ближайшем рассмотрении оказались не такими уж высокими. Их покрывали светлые леса прекрасных исполинских деревьев.

К полудню показалась длинная коса. Лодки проскочили через одну из промоин в ней и оказались в маленьком проливчике, в который впадала небольшая речка.

Поднявшись по тропинке, вьющейся по склону речного берега, жрецы углубились в лес. Меж высоких стволов заросли кустарника создавали густую, упругую изгородь; полянки высоких трав сухим ковром укрывали красноватую почву, кое-где обнаруживающую себя редкими плешинками. Речка сворачивала куда-то в сторону, унося с собой последнюю надежду на воду. Канва уже хотел было предложить сделать передышку, как тропинка сбежала вниз и уперлась в крепкий деревянный частокол. Из-за деревьев вышли воины с боевыми топорами, в высоких шлемах, украшенных свирепой мордой рыбы с человеческими глазами, что-то выкрикнули на неизвестном языке и, получив от Тотха ответ, расступились, пропуская жрецов к небольшим тяжелым воротам. За воротами тропинка превратилась в хорошо утоптанную дорожку, ведущую к крыльцу каменного дома странной шестиугольной формы.

Что это храм, Канва решил по привычной торжественности и таинственности обстановки. Мрак помещения разрежался единственным язычком пламени, а на куполообразном потолке горели звезды.

Едва различимый в темноте, Тотх шагнул вперед.

— Приветствую тебя, Великий Хранитель Мира. Я привел на твои суд и решение своих молодых учеников, поднявшихся на первую ступень знания.

Язычок пламени погас, и на его месте разгорелся огненный шар. Теперь стало видно, что это не храм, а скорее хранилище сведении о Земле и Небе. Звезды погасли и оказались нарисованными на потолке. На первых двух стенах висели обширные тканые полотна с текстами на священном языке, знаками, известными Канве по таблеткам, на других — изображения стран, морей и островов. Хранилище и чудесный светящийся шар поразили Канву меньше, чем человек, сидящий в углу на расшитых золотом подушках. Молочная чистота его одежды только подчеркивала огромные черные глаза и высокий лоб.

— Приветствую тебя, Тотх, с учениками твоими. Поднеси, Иштар, гостям живой воды — они устали с дороги.

Из-за полога, закрывающего угол, в котором сидел Великий Хранитель Мира, появилась девушка с большой серовато-фиолетовой чашей и кувшином. Девушка подошла к Тотху, подала чашу и стала лить в нее воду из кувшина. Канва мог поклясться самыми святыми для него чувствами и символами, что из кувшина лилась обыкновенная вода, прозрачная и холодная. Но, коснувшись дна чаши, она тотчас становилась рубиновой и вскипала! Тотх жадно осушил чашу, девушка опять налила ее до краев, и чудо снова повторилось! Молодые жрецы пили рубиновую жидкость сначала осторожно, но потом с такой жадностью, что Канва стал бояться умереть от жажды. Когда очередь дошла наконец до него и чаша оказалась в его руках, он, горя от нетерпения, заглянул внутрь… Ничего особенного! Только дно было не гладким, а покрытым частой сетью ребристых линий. Вода бурлила в чаше, как при кипении, но не нагревалась. Чем больше он пил эту жидкость, тем сильнее чувствовал прилив сил и свежести. Он не устал, казалось ему, он только что проснулся, отдохнувший, молодой, сильный, неутомимый!

Девушка, напоив гостей, ушла, Великий Хранитель Мира пригласил их сесть перед собой на циновки.

— Расскажи, Тотх, о своих учениках, — ласково сказал он и посмотрел на сидящего перед ним первым справа Бхригу.

Тотх мельком взглянул на молодого жреца и улыбнулся.

— Ученик мой стесняется и страшится суда твоего, но это не умаляет проницательности его ума. По одному намеку уловил он мысль о шарообразности Земли и снабдил ее доказательствами. Он определил размеры шара. Проявил столько упорства и пытливости в изысканиях, что достоин взойти на новую ступень знаний. Зовут его Бхригу.

— Нужная и трудная работа проделана тобой, жрец Бхригу. Достойное и почетное место займешь ты среди нас. — И, едва скрывая нетерпение, Хранитель Мира спросил: — Так как же велико обиталище наше?

Бхригу оправился от стеснения и заговорил толково, ясно:

— В поясе земной шар имеет десять тысяч йоджан, если за йоджану принять путь, что проходит человек за одну двенадцатую часть дня во время весеннего равноденствия. Расстояние до центра шара тогда будет равно тысяче пятистам йоджанам.

— Значит, если бы не было морей, то человек смог бы обойти Землю за тридцать с половиной месяцев?

— Да, мудрый, — сказал Бхригу.

— Как мало обиталище людей! — с горестным недоумением прошептал Великий, но потом, встряхнувшись, сказал: — Изложи свои мысли в знаках и оставь нам, жрец Бхригу.

Потом Тотх рассказывал о Вишвакармане, о Канве, Капиле. Мудрый Хранитель Мира обращался к ним и расспрашивал.

— Творите, юноши, новый путь в бесконечное, и пусть мудрые пойдут за владеющим истиной! — Он хлопнул в ладоши. — Приступим, Тотх, к таинству посвящения. Твои ученики достойны быть членами нашего братства.

Суматоха, звон посуды, запахи готовящихся кушаний разбудили Тамила. В дверь громко постучали. Тамил сел и посмотрел на Нарантаку: молодой жрец крепко спал, Тамил подошел к двери. Сквозь узкую щель в свете мелькавших по двору факелов он увидел чернокожего раба и узнал в нем недавнего послания Мандодари.

— Что тебе нужно? — спросил Тамил.

Раб не понял, с кем говорит, и отвечал торопливым шепотом:

— Тебя приглашают, господин, на пир в честь Ситы, жены царевича Рамы. Там будут все жрецы. Поспеши, господин. Глаза моей госпожи скучают, не видя твоего лица.

Возбуждение дворцовой суеты передалось Тамилу. Пир в честь Ситы! С добычей возвратились войска… Среди них может быть лазутчик от Вайшраваны! Тамил тоже пойдет на пир! Он придет вместе с Нарантакой…

— Нарантака, вставай! — Тамил стал трясти жреца за плечо. С трудом открыв глаза, Нарантака долго глядел на него непонимающим взглядом, потом, что-то сообразив, встал.

— Меня зовут? Да?

— Нас приглашают на пир, Нарантака! В честь Ситы, жены Царевича Рамы, захваченной непобедимыми войсками нашего бога-царя! Умастимся благовониями и поспешим на праздник. Нас приглашает сама Мандодари!

Нарантака принялся лихорадочно приводить себя в порядок, хватая в темноте баночки с притираниями, бусы, браслеты и опояски, потом вдруг остановился и спросил:

— А при чем здесь ты?

— Наверное, Мандодари приглашает нас вдвоем, чтобы твое появление не вызвало подозрений, — спокойно ответил Тамил.

В чудесных глазах жреца мелькнул испуг. Нарантака вдруг с жаром застигнутого врасплох человека стал предлагать Тамилу украшения, опояски и масла.

— Надеюсь, ты не сбежишь от царского стола, Тамил? — с наигранной веселостью спросил жрец, но чувствовалось, что именно этого он и боится.

— Куда спешить, Нарантака? Мы ведь с тобой не испробовали всех удовольствий жизни и не побывали на небе! — рассмеялся пастух. — Говорят, царских птиц кормят лучше воинов.

И, словно поняв друг друга, они вместе направились к фонтану, куда собрались приглашенные.

Отца Нарантака заметил сразу и пошел прямо к нему. Тамил, сделав несколько шагов, замер: около Великого Хранителя Законов стоял Акампана! Грозный вид начальника соглядатаев, казалось, вышиб из него дух. Но тут он заметил, что Нарантака говорит что-то Шуке и делает ему, Тамилу, знак подойти.

Остановившись в двух шагах от могущественных людей царства, Тамил внятно и достаточно громко приветствовал их, ничем не выдавая свою настороженность.

— Приветствую тебя, храбрый воин! — вежливо ответил Шука и, обращаясь к мрачному Акампане, пояснил: — Пастухи по нашим законам принадлежат к сословию воинов. Им открыты пути к высшим воинским званиям.

Акампана догадался, что за этим скрывается какая-то хитрость, и выдавил из себя подобие улыбки.

— Скоро ли мы увидим, храбрец, священную Пушпаку в небе? Надеюсь, дружба юношей двух благороднейших сословий, олицетворяющих ум и мужество народа, поднимет их на достойную высоту.

Шука ласково подтолкнул сына к Тамилу и весело сказал:

— Развлекайтесь, пока юность дает вам остроту ощущений.

Дождавшись, когда юноши отойдут на достаточное расстояние, он повернулся к Акампане со словами:

— Летающий человек — чудо, и магическая сила его дара принадлежит тому, кому он подчинен. Он орудие и оружие в руках властелина!

Обретя столь высокое покровительство и поддержку, Тамил, успокоенный и ободренный, присоединился к толпе юных наследников царедворцев и Хранителей Чар и вскоре вместе с ними поднимался по парадной лестнице в застольный зал.

Сто колонн поддерживали свод пиршественного зала. Пламя золотых светильников билось в хрустальных оконницах, отливая золотым глянцем в простенках, обшитых красным сандалом. В центре зала, обставленного по краям столами с яствами, лежал драгоценный ковер. Тысячи певчих птиц заливались под сводом небесной голубизны, обвитым пахучими гирляндами роскошных цветов. В конце зала возвышался помост, устланный шкурами барсов. На нем стояли царские ложа. Для жен и наложниц царя был накрыт отдельный стол. Там повелевала Мандодари, бесценный камень в ожерелье прелестниц. Рядом с ней Тамил снова увидел голубоокую девушку, и сердце его взволновалось, мешая и мысли, и чувства. «Зачем я здесь?» — спрашивал себя мысленно Тамил, а язык его, неподвластный опьяненному рассудку, спрашивал Нарантаку:

— Кто это там, рядом с царицей? Девушка с волосами цвета сандала?

Нарантака рассмеялся:

— Это дочь орла, недоступного в небе! Даже на Пушпаке до нее не подняться! Это дочь Дашагривы! Шива имя ее, что означает — благая. Нет ей на Земле среди мужчин пары, на небе ищут ей супруга, и потому посвящена она танцующему Ануану!

Настроение Тамила упало, он спросил жреца:

— Почему сидит она за женским столом рядом с царицей?

Как на безумца, посмотрел на него Нарантака.

— Мандодари — мать ее.

Но вот раздался рокот барабанов, створы дверей перед помостом распахнулись — и появился царь. За ним шли братья: Кумбхакарна, Душана, Кхара. За царской семьей двое служанок ввели Ситу, усадили за царский стол.

Первый кубок Раване, огромный, до краев полный, подал царедворец, и гостям рабы наполнили кубки.

— Хвала богам, дарующим жизнь, силу и богатство! — возвестил царь.

Гости ответили:

— Хвала и слава богу нашему Дашагриве — силе и мудрости Ланки!

Музыканты ударили по струнам своих инструментов, и могучий, поистине божественный голос царя заполнил зал, вырываясь через тяжелые стены на волю, к мрачному ночному небу, покрытому грозовыми тучами.

Гимн окончен, и царь опрокинул кубок, и гости осушили свои чаши. Появились танцовщицы. Танцовщиц сменили чародеи. Гости были уже сыты и пьяны и жаждали новых зрелищ. Тамил все смотрел на Шиву, удивленье и веселье, волнующие ее, отражались в его сердце, и рождалось в нем желание удивить девушку. Но вдруг голос Кумбхакарны, перекрывая шум, остановил разговоры:

— Время твое настало, Хануман! Потешь царя своим искусством, покажи, что умеешь.

Человек в обезьяньей шкуре вышел на середину зала.

— Что обещал, то исполню, Великий Хранитель. Развеселю повелителя Ланки. Кто из могучих мужей, находящихся в зале, хочет помериться силой с таким богатырем? — воскликнул Хануман, хитро улыбаясь, и вывел из-за стола небольшого старичка. Гости захохотали, даже царь улыбнулся. Тогда Хануман взял у воина бронзовый короткий меч и предложил согнуть его тому, кто захочет. Некоторые подходили, пробовали, но ничего с мечом поделать не смогли и уходили под общий хохот. Громче всех смеялся Равана. Когда все досыта повеселились, поставил Хануман старичка перед собой и, глядя в глаза, стал что-то шептать. Взял старик широкий и толстый меч и, поднатужившись, согнул через колено. По залу прошел гул удивления. Старик бросил погнутый меч и героем пошел на место. А Хануман вынул из-за пазухи хрустальный шарик. Все взоры разом обратились к нему. Крутанул Хануман шарик на пальце, поднял его над головой, и шарик будто повис в воздухе, искрясь и быстро вращаясь. А Хануман вдруг… Исчез! Все растерялись, царь хмуро посмотрел на Кумбхакарну. Но вот внезапно двери распахнулись и человек в обезьяньей шкуре вошел, улыбаясь.

Музыка вновь заиграла, закружились, пленяя взоры, танцовщицы, чаши наполнились вином. Угасшее было веселье разгорелось с новой силой.

Тамил, который следил за происходящим лишь по лицу Шивы, вдруг встал и, словно околдованный лунным светом, как и те, что бродят ночью, не просыпаясь, вышел на середину зала.

— Великий царь! — обратился Тамил к опьяневшему Раване. — Позволь и мне повеселить тебя сегодня! На глазах почтенного собрания я отправлюсь к богу смерти Яме и потом вернусь обратно.

Гости недоверчиво переглянулись, в молчаливом ожидании повернулись к Раване. Равана милостиво махнул рукой, но Тамил снова обратился к нему:

— Великий царь! Чтобы отправиться к Яме, но вернуться живым обратно, нужно оружие, которого касались руки благого человека, посвященного богу Ануану. Позволь своей дочери Шиве поднести мне тонкий кинжал, который лежит перед нею.

— Кто такой? — спросил царь Кумбхакарну. Тот в досаде дспепелял Тамила взглядом.

— Это тот, что должен поднять Пушпаку в небо, богоравный. Видно, пьян он. Заставь безумца протрезвиться.

— Нет, брат! — рявкнул Равана. — Может, и Пушпаку он поднять обещал спьяну. Пусть докажет, что владеет чудесной силой. А умрет — туда и дорога! Шива, — позвал свою дочь Дашагрива, — подай хвастуну кинжал. Пусть заплатит своей ничтожной жизнью за царскую милость!

Девушка встала и, подойдя к пастуху, подала драгоценный кинжал, взглянула на него с любопытством и даже сочувствием, как показалось юноше. Словно во сне, он взял кинжал из ее рук, при этом слегка их коснулся. Наставил длинный тонкий кинжал против своего сердца и стал медленно погружать его в тело. И когда острие кинжала вышло из-под левой лопатки, он уже осознал безрассудство совершенных им этой ночью поступков.

Зрители между тем увидели, как рука юноши соскользнула с рукоятки и, обессиленная, повисла. Лицо обрело черты застывшей маски и заострилось, как у покойника. Казалось, он сейчас рухнет. Со всех уст уже готов был вырваться вздох разочарования, как вдруг обессиленная рука стала подниматься вверх, осторожно обхватила рукоять кинжала и вытащила его из тела. Тамил с поклоном вернул кинжал Шиве и пошел на свое, место. Ни капли крови не было на блестящем лезвии.

Разгоряченный вином и чудесами Дашагрива, то ли раздосадованный чужими успехами, то ли желая показать себя перед Ситой, отбросил всякие церемонии, перескочил через стол и, подобрав валявшийся до сих пор на полу согнутый меч, слегка поднатужившись, выпрямил его и, швырнув под ноги воину, вышел из зала.

Пир был закончен.

На дворе было темно, как в глухой пещере. Когда Тамил подходил к своему жилищу, его кто-то схватил за плечо. Юноша резко обернулся, но услышал знакомый ласковый голос:

— Привет тебе от брата Вайшраваны, Совершенный. Я Хануман, советник царя Сугривы, брат твой, Золотая пчела из Золотого Улья.

— Ты обознался, советник. Я не знаю ничего о Совершенных, но слышал о них от Бхригу, моего учителя. Друзья моего учителя — мои друзья. Чем я могу помочь тебе? — прошептал Тамил, оглянувшись на дверь.

Хануман молчал, видимо, что-то обдумывая, потом заговорил:

— Никогда бы не простил себе такой ошибки, но ученик великого Бхригу виден по знанию. Так владеет собой лишь посвященный, достигший высшей ступени. Тебе я могу довериться.

— Я слушаю тебя, советник.

— Где находятся покои Ситы, мне известно. Там есть охрана, но я с ней справлюсь. Вернуть честь Раме — дело благородного сердца. Надо вывести Ситу из крепости и захватить лодку, — сказал Хануман. — Ты не знаешь отсюда дороги?

— Слышишь за стеной возню? Поварята моют посуду после пира. Потом привезут овощи и мясо, Потом пустые повозки уйдут за фруктами и мясом для обеда. И так день и ночь. Во дворце едят много. Разве в этой суете уследишь за всеми?

— Мысль простая и тем хороша. А как быть с лодкой?

— На рыбачьих лодках далеко не уйдешь. Здесь рядом, во Дворе каменных ям, сидят два купца из Вольного города. Без них в море и заблудиться недолго. Их судно стоит в порту под стражей.

— Захватим, — решительно сказал Хануман. — Но как освободить купцов? Это невозможно.

— Когда пируют во дворце, и стража теряет бдительность.

— Ты все продумал, посвященный!

— Я хотел спасти Дангара и его сына Хума. Дангар — кузнец, что делал с Вишвакарманом и Канвой Пушпаку. Он друг Вайшраваны.

— Я должен был пойти к Дангару. Но горе Ситы помешало встрече, — словно извиняясь, сказал Хануман. — Дождь начинается.

— Это хорошо. Теперь он будет лить долго и поможет нам вытащить купцов из каменной ямы: стража не любит мокнуть. Мне нечего подарить кухонной челяди, а повозка стоит серебра…

— Возьми. — Хануман протянул пастуху граненый камень. — Он стоит дороже пяти повозок.

— Завтра я пойду к Дангару и предупрежу, но… Нужно увезти и Бхригу.

— Бхригу жив!

— Тише… Он надежно спрятан далеко в горах и погружен в себя. Он, наверное, будет слаб.

— Я унесу Великого брата на своей спине! Золотая пчела умирает за свой Улей. Я сделаю для Бхригу все, даже если придется оставить Ситу!

— До завтрашней ночи, Хануман. Скоро светает. Встретимся у северной стены после третьей стражи.

Из восточных ворот дворца-крепости выехала двухколесная повозка, запряженная четверкой ухоженных онагров. В человеке, правившем колесницей, можно было узнать Акампану, рядом с ним стоял тщедушный Авиндхья, еле державшийся на ногах от тряски. Колесница миновала мост через канал, огибающий крепость, и выехала на широкую каменистую дорогу, ведущую к храму. Авиндхья ежился и без конца растирал мерзнувшие руки.

— Дождь — благословение божие! — хохотал мокрый Акампана, нахлестывая онагров. — Дай воде смыть хмель сегодняшнего пира, очистить голову от дурных испарений! Нам скоро понадобится твоя мудрость.

— Я на пирах не пью, полководец, — проблеял Авиндхья. От скачки по камням внутри у него все обрывалось.

— Что же ты там делаешь, Великий? — гикнув на онагров, спросил Акампана.

— Смотрю и размышляю, Акампана! — раздраженно фыркнул Авиндхья и, покачнувшись, ухватился за его руку. — Что это ты так развеселился?

Акампана остановил колесницу у бокового храмового входа и, спрыгнув, помог сойти жрецу.

— Потому что настало время, Великий!

— Какое время? — спросил старик.

— Время исполнения нашего долга перед Ланкой! — торжественно сказал Акампана и воинственно раздул ноздри.

— Да пребудут с тобой мудрые боги! С чего ты взял? — испугался жрец.

— Я так решил, Великий. Завтра ночью самое удобное время, — убеждая, зашептал полководец. — Войск в городе мало. Дворец охраняется вполсилы. Дождь. Наши воины согласны и преданны мне! «Пожирателей сырого мяса» мы уничтожим прямо на их стойбище, а «быкоголовых» сожжем небесным огнем в башнях. Ворота я сам открою!

— Но… — не ожидавший столь решительного поворота, Авиндхья растерялся. Лихорадочно подыскивая возражения, он ничего умного не мог придумать. — А если Канва не согласится?

— Ты должен его заставить, или… я… убью вас обоих! — грозно рыкнул Акампана. — Чтоб завтра ночью был готов со всей своей медной требухой! Я приду за ним сам! А ты составь оглашение воли Ануана. Богопротивен стал Равана и не угоден небу!

Авиндхья, собравшись с духом, взглянул в лицо распалившемуся полководцу и успокоился.

— Ты прав, Акампана. Наверно, пора. Потороплюсь сообщить эту весть Канве. Я приготовлю служителей, как ты желаешь, к большому служению богу. Ты прав!

— Я знаю, что прав, Великий Хранитель Чар!

«И отныне буду прав всегда!» — подумал, ликуя, Акампана, вскочил в колесницу, хлестнул онагров и, крикнув: «До завтра!» — умчался.

Старик Авиндхья остался стоять под моросящим дождем в тяжелом раздумье.

Тамил сидел один в своей темной комнате. Ветер задувал в окно брызги дождя, а мысли Тамила как разгорячившиеся кони, мчались бешено по кругу памяти.

Кумбхакарна без лишних слов отпустил его к Дангару за кувшинчиками снебесным огнем. Утром выглянуло солнце, и город, омытый первым летним ливнем, сверкал радужным многоцветьем нетускнеющих красок храмов и белизною дворцов.

Открыв, знакомую, дверцу в глинобитной стене, Тамил увидел Хума, ворошащего угли под горном. Хум обернулся, бросился к другу, но заметив за спиной «быкоголового», сдержался.

— Здравствуй, Хум! — Тамил обнял его. — Не обращай взимания на эту рогатую корову. Сейчас разомлеет на солнцепеке и ляжет.

«Быкоголовый» понял, что здесь они пробудут долго, снял пояс с мечом и растянулся. Из хижины вышел Дангар и махнул рукой, приглашая войти внутрь.

— Ты не голоден? — спросил кузнец, разглядывая пастуха черными, как угли, глазами.

— Все обошлось, Дангар! Кормят меня отменно. Поднять Пушпаку голодному не по силам.

Дангар рассмеялся.

— А сможешь? — спросил он, посерьезнев. — Первый раз Бхригу чуть не разбился, а колесницу долго чинили.

— Я о другом пришел говорить с тобой, Дангар. Вам нельзя больше здесь оставаться. Во дворце настроения меняются быстро, а каменных ям сейчас много пустует.

— Бежать? Что ты?! Куда и на чем убежишь отсюда?

— А хотел бы ты встретиться с Вайшраваной?

— Где? Как? — удивился простодушно Дангар.

— В Вольном городе, где чтут кузнецов и умельцев.

Дангар недоверчиво посмотрел на пастуха.

— Разве это возможно?

— Будьте готовы сегодня ночью. Возьмите мечи, серебро и еды сколько сможете. Хум пусть пойдет разведает, где стоит корабль купцов из Вольного города. Он пришел четверть луны назад.

— Надо подумать, Тамил, — насупился Дангар. — А зачем отпустили тебя к нам с «быкоголовым»?

— У Пушпаки не хватает четырех кувшинов с небесным огнем. Ты не смог бы их сделать?

— Их не надо делать, — усмехнулся кузнец. — Они здесь, Я их снял с Пушпаки еще двенадцать лет назад. Да и кому здесь летать?

— Я полечу, — сказал твердо пастух. — Так ты согласен уехать?

— Сейчас принесу горшочки.

— А ты что молчишь, Хум?

— Отец согласится. Он долго думает, но бьет точно.

— На вот, — подал, входя, Дангар четыре глиняных горшочка. — Я уже залил их кислотой. Ну, счастливо! Будем ждать тебя сегодня ночью.

Прошло свежее утро, жаркий полдень, и настала опять дождливая полночь. Хануман уже ждал его в условленном месте. Потоки воды беспрерывно стекали с неба, струились по телу холодными ручьями. Вот и решетка подземного хода. Ноги скользили по ступенькам, на них налипла глина. Вдруг дворцовые галереи разом осветились огнями. На террасах заметались огромные тени от факелов. Они услышали топот воинов и крики команды.

— Кого-то там, видно, ищут? — прошептал Тамил.

Огни исчезли, уйдя в глубь покоев.

— Назад нет дороги, Тамил. Надо делать то, что решили.

Они сдвинули плиту. Тамил выглянул: стражники попрятались в башнях. Яму с купцами он хорошо запомнил.

— Ашер! Ашер! Привет тебе из Вольного города! Ты меня слышишь? — шептал Тамил, снимая набухшую веревку, обмотанную вокруг тела. Купцы разволновались, о чем-то громко заспорили.

— Тише! Тише! — Тамил бросил конец веревки. — Обвяжитесь, мы вас поднимем.

Вдруг замелькали факелы, зарокотали боевые барабаны, и «быкоголовые» выбежали из башен.

— Скорее в яму!! — прошептал Хануман. — Скорее!

— Нам не выбраться оттуда!

Держась руками за край колодца, Хануман соскользнул по стене, повис над ямой. Тамил понял его и тотчас сделал то же самое. «Быкоголовые» не заметили их, прошли совсем рядом с ямой. Потом они долго лежали на земле, тяжело дыша, стараясь успокоить сердце.

— Что происходит, Тамил? Из-за чего тревога?

— Не знаю. Может быть, наступают войска Рамы?

— В такие ливни войны не ведутся.

— Теперь не время выяснять причины. Будем действовать, как подскажет случай. Давай вытаскивать купцов, советник.

Той же дорогой вернулись с купцами. Тамил провел, их в. свое жилище, дал еды и вина и оставил согреваться. Хануман пошел за Ситой. Его возвращения пришлось ждать долго..

— Беда, Тамил! Пропала Сита! Говорят, увели Ситу, спрятали куда-то. Во дворце искали кого-то, а кого — неизвестно. Царь не спит. Собрал советников. Что делать будем?.

— Если не уйдете на корабле сегодня, пока купцов не хватились, — завтра будет поздно. Ты, поклялся спасти Бхригу.

На хозяйственном дворе уже ждала повозка. Выехали за ворота, миновали мост; и вот — свобода! Одному ему известными переулками провел их Тамил к Дангару, оставил ждать, а сам помчался к Бхригу.

— Ты уже вернулся, Тамил? — очнувшись, спросил учитель.

— Я не смог уйти с острова, Великий. С Дангаром случилось несчастье. Прости, что не выполнил твой наказ.

— Ты поступил как мудрец, мой сын. У меня еще сохранились силы. Восемь дней — срок небольшой для замедления токов жизни. Пора идти, Тамил.

Когда все собрались в кузнице Дангара, Хум сказал:

— Корабль отдали хозяину грузчиков за донос, и его никто не охраняет. Он стоит у складов с пенькою.

— О, Баал Великий! Помоги нам уйти в море! — воскликнул Ашер.

— Но я не все сказал, — остановил Хум купца. — В порт не пройти. Стража оцепила проходы. Ищут кого-то.

— За бухтой есть мыс, который далеко вдается в море. С него можно заплыть в бухту и попасть на корабль. Мы отведем с Ашером корабль к мысу. Все будут ждать там.

Все шло, как задумал Тамил. Они доплыли до корабля, отвязали причальные канаты. Поставили парус, когда вдруг складской сторож проснулся, поднял тревогу. Прибежал старший дозора, с ним пятеро «быкоголовых». Двое бросились вплавь к судну, но парус уже наполнился ветром и повел корабль. Тогда «быкоголовые» кинулись следом по косе, чтобы опередить его у выхода из бухты. До мыса погоня добралась раньше судна. Первым «быкоголовых» заметил советник.

— Что будем делать, Великий? — обратился Хануман к Бхригу.

— Сколько их, брат? — спросил старец.

— Шесть воинов, брат. У нас три меча только…

— Нам бы только до прихода корабля продержаться. Там есть мечи и двое молодых в подмогу, — сказал старший купец.

— Долг Золотого Улья повелевает, — сказал Бхригу.

— Я повинуюсь, Великий, — сказал Хануман и отстегнул свой меч, готовясь к отражению нападения. — Хум и Дангар, становитесь рядом.

Стража появилась внезапно, сами воины не ожидали встретить здесь кого-нибудь в такую темень. Хануман метался как черная молния, увлекая за собой сразу троих. Рядом отбивали удары Дангар с Хумом. Скоро Ашер подвел корабль к берегу, и с него соскочил Тамил, держа в руках багор с большим медным крюком. Ашер спрыгнул следом с мечом, который достал на судне.

— Садитесь быстро! — крикнул Тамил. — Я задержу их!

Пятясь, они стали отходить к кораблю тесной группой. Наконец Одному из «быкоголовых» удалось проскочить в тыл к ним. Он Замахнулся мечом на Бхригу. Медной Змеей метнулся к «быкоголовому» багор из рук Тамила и впился в горло. Тот захрипел и рухнул на землю. Беглецы воспользовались замешательством и, вскочив на корабль, оттолкнули его от мыса.

Зачем он вернулся? Беспокойство, овладевшее, в ту минуту, когда они отплыли от берега, и заставившее покинуть корабль и пробираться в дворцовую тюрьму, сейчас, когда за окном маячили двое «быкоголовых», а рядом кормили человеческим мясом поганого змея, — прошло. Он должен был выбирать между свободой и любовью!

Тамил вернулся во дворец тем же путем, которым вышел. Рассвет еще не занялся, и никто не видел, как он проскользнул. На кухне поварята стучали ножами, с крыши стекала дождевая вода. Когда Тамил открыл глаза, на дворе уже был полдень и в двери кто-то ломился.

Солнце косыми лучами пробивалось сквозь витые решетки окон зала царского Совета. На главном месте сидел Кумбхакарна. Перед ним стоял Нарантака со связанными руками, слева, чуть поодаль, — Шука. Тамила начальник стражи поставил рядом.

— Как спалось, пастух, тебе сегодня ночью?

— Хорошо спал, Великий. Хвала Вечному Ануану!

— А как спалось твоему ученику, младшему жрецу Нарантаке?

— Когда я ложился вчера, Нарантака уже дремал рядом.

— Крепко и долго спишь, пастух. Не забыл обещание? Достал огонь для полета?

— Все готово, Великий. Завтра сделаем первую пробу.

Кумбхакарна перевел взгляд на Нарантаку.

— Что же будем делать с твоим сыном, Шука?

Шука медлил с ответом. Он знал законы Ланки.

— Брат бога нашего Дашагривы, царя царей! — начал тихо законовед Шука, тщательно подбирая слова. — Прости медлительность мою, которая объясняется кровным волнением за сына. Прошлой ночью, как тебе известно, дворцовая стража прочесывала коридоры и покои в поисках изменника и бунтовщика, гнусного подстрекателя Акампаны, и убийц, подосланных покуситься на священную жизнь Повелителя и Бога. Сын мой, услышав о замышлявшемся святотатстве врагов, с юношеским рвением бросился на помощь страже. Не зная как следует расположения покоев, он в пылу погони неожиданно для себя забежал в спальню божественной Мандодари и растерялся. В растерянности этой он пробыл какой-то лишний миг, которого оказалось достаточно, чтобы его там застали. Великий брат богоравного царя! Припадаю к стопам твоим и молю рассеять подозрение, зародившееся в суматохе ночи!

Вдруг из углового входа раздался громовой голос, который можно было спутать только с голосом неба! В дверях стоял великан Равана.

— Фальшиво поешь, осквернитель законов! Мандодари сейчас мне в слезах призналась. Когда моя стража искала бунтовщиков и убийц, этот юный шакаленок вбежал в священную спальню и, угрожая смертью, стал просить мою жену спрятать его от гнева верных мне воинов! Бросить обоих, шакала и шакаленка, в чрево змея Ашу: пусть ничтожная жертва будет благодарностью за милость к моему роду.

Когда стража увела отца и сына и Равана ушел, Тамил, один остался перед Кумбхакарной.

— Подойди ко мне ближе, — поманил рукой Кумбхакарна. — Друзья твои бежали…

— Какие друзья, Великий Хранитель?

— Дангар с Хумом. Исчез и советник Сугривы. Двое купцов из ямы пропали… А ночью кто-то угнал их корабль. Что же ты не бежал с друзьями?

— Зачем мне скрываться по чужим странам?

— Ты прав, наверное. Я постараюсь сделать тебе добро. Поднимешь Пушпаку — получишь звание жреца. Ты должен знать, что нужен, а тех, кто нужен, щедро награждают. Изменник Акампана поднял смуту, разжигая недовольство в народе. Куда злодей запропастился — неизвестно! А недовольство осталось… Надо им показать, что власть Дашагривы божественна, что и небом владеет Повелитель Ланки! Кто сделает это для царя, тот будет в почете. Ты понял меня, посвященный?

— Завтра Великий Хранитель, я ступлю на дорогу исполнения долга. Если за двенадцать лет колесница не подверглась порче, то через четверть луны она будет в небе! — уверенно ответил Тамил и поклонился.

Так никогда и не узнал Кумбхакарна, куда девался полководец Акампана, знал о судьбе полководца только старый Авиндхья.

Жрец Ануана застал Великого Канву за работой.

— Мне нужен совет твой, Канва.

— Чем обеспокоен мой покровитель?

— Акампана решил сегодня совершить задуманное!. — с отчаянием, ответил жрец. — Он надеется на силу твоего оружия и придет за тобой ночью. Что делать?

— Ты боишься, Авиндхья, утратить одряхлевшую оболочку. Страх удерживает, тебя в. земном круге. Отдай свои помыслы Ланке. Сделай благо! Огради от мести льва людей, смущенных шакалом, предупреди их! Шакала убьет охотник.

— Кто? — не понял Авиндхья.

— Пусть приходит полководец соглядатаев — я покажу оружие божьего гнева! Прощай, Авиндхья!

Главный жрец поклонился Канве и вышел. Мудрый Авиндхья догадался.: на что решился Канва, но даже не подал вида.

Обида напомнила о несчастье… Случилось оно на Южной земле, на другой день после посвящения.

Снова до боли явственно увидел Канва Хранителя Мира в белой одежде. Вошли восемь человек, тоже в белых одеждах, сели около мудрого справа и слева. Юноши замерли в напряжённом ожидании.

— Открой посвященным истину, брат!

Тотх начал:

— Когда из золотого зародыша возникла эта Вселенная, не одно солнце, а тысячи породила Адити — безграничность. Бесконечную сеть, раскинула в пространстве. На ней держатся звезды! Каждая звезда — солнце, вокруг солнца вращаются круглые шары — Земли. На тех Землях — живые существа. Вселенная — Золотой Улей, дом для существ живых и разумных., Цель разумных — познание для блага всего живого. Мед знания несут в Улей золотые пчелы, преумножая силу разумных. Кто разрушает порядок Мира, тот враг, сеющий хаос. Его жизнь вне закона. Ему грозит гибель. Охранение Мира и порядка — высшая цель Союза Совершенных!

— Готовы ли посвященные принять на свои плечи тяготы и заботы, об охране Мира? — спросил Глава санги. — Остановитесь, подумайте перед клятвой! Переступившему порог посвящения назад нет пути! За измену закон наказывает смертью. Отвечайте.

— Да, — сказал глухо Вишвакарман.

— Да, — повторили Бхригу, потом Канва и Капила.

— Братья! Покажите посвященным тайный знак санги.

Люди в белом подняли правые руки, раздвинув средний и безымянный пальцы: между ними не было кожной перепонки.

— Протяните, юноши, вперед правую руку. Брат, рассеки их жизнь на две половины: для себя и для санги.

Совершенный вынул из-за пояса обсидиановый нож, подошел к жрецам и ловким движением рассек кожу между пальцев… Канва почувствовал легкое жжение. Потекла кровь. Внезапно тьма ослепила его, а на куполе проступили звезды.

— Клянитесь, входящие в золотой рой Охранителей Мира, почитать все живое священным! Ограждать жизнь от смерти!.

— Клянемся! — трепетно ответили юношеские голоса.

— Клянитесь неустанно познавать законы Вселенной, нести добытые вами капли нектара в Улей санги!

— Клянемся!

— Хранить тайну знаний, могущих принести гибель живому.

— Клянемся!

— Защищать Мир от врагов порядка, жертвуя жизнью своей и богатством!

— Клянемся!

Вспыхнул свет. Вошла девушка с волшебной чашей. Раны, смоченные водой из чаши, заживали на глазах.

— Отдохните, братья, до полуночи. Вам предстоит войти в главную тайну санги.

Кто-то тряс их за плечи и шептал:

— Вставайте! Пора! Вас ждут!

У тяжелых ворот крепости стояли квадратом двенадцать воинов в шлемах с рыбьей головой, держа зажженные смоляные факелы.

— Приветствую вас, братья! — поднял Бэл правую руку, обозначив знак, санги. — В путь!

Шли долго. Впереди показались чернеющие под луной скалы. Скалы разомкнулись, переходя в расщелину, которая упиралась в ряд подземных пещер, оканчивающихся небольшим озером. Здесь их ждали лодки. Черная речушка, выходя из озера, пряталась в камнях. Дальше она снова разлилась озером в высоком, сверкающем кристаллами зале. Бэл вынул из-за пазухи короткую бамбуковую свистульку. Невероятно высокий пронзительный звук рассек тишину мертвого соляного сада. Вдруг на гладкой стене образовалось овальное пятно. Оно было прозрачным и открывало взору коридор, по дну которого бежала молочно-белая световая змея. Канва недоуменно уставился на идущего по коридору зверя. Слегка покачиваясь на сильных перепончатых лапах, зверь шел к ним, приветственно кивая головой. Руки существа — Канва никак не мог назвать их иначе, — это были руки! — гибко извивались, словно были лишены костей, и заканчивались настоящей пятипалой человеческой кистью! Удлиненная морда с приоткрытой хищной пастью, огражденной частоколом острых зубов, крутой выпуклый лоб над близко посаженными: красными глазами. Подойдя к светящемуся овалу, существо издало руладу высоких звуков, на что Бэл извлек из свистульки ответную руладу и закивал головой.

— Это разумный с земли, вращающейся около Собачьей звезды, — сказал Бэл. — Мы зовем его Оан. В ритуальном обращении для непосвященных он является богом Эа — учителем магии.

В это время прозрачная пленка, отделяющая коридор от пещеры, поднялась, жрецы прошли внутрь, и овал снова закрылся.

— Оан живет в более плотном воздухе, чем на Земле, — сказал Бэл, увидев их беспокойство. — Сейчас воздух сгустится, и мы двинемся дальше. Боль в ушах пройдет.

В конце коридора открылся огромный каменный зал. В зале кипела работа. Слева от них один Оан направлял бьющую из трубы струю на стену зала, высекая из нее каменные призмы, которые падали на широкий подрагивающий лоток и всасывались в толстую прозрачную трубу. Труба соединялась с кубическим сооружением. Двое Оанов возились около него. Но вот прозвенел тонкий голосок, и из угла сооружения по наклонному летку соскользнул на пол красный цилиндр в локоть высотой и в половину локтя в поперечнике. Тотчас Оан опрокинул его на маленькую колесницу и повез в другую сторону зала, где в нижнюю часть стены словно был встроен железный домик. Оан столкнул в открывшуюся дверцу красный цилиндр и, захлопнув ее, вернулся к кубу.

— Братья! — взволнованно обратился Бэл к зачарованным зрелищем юношам. — Вы присутствуете при великом таинстве извлечения силы Вселенной. Словно мельчайшая пыль, рассеяна она во всех стихиях, в живом и неживом. Она питает огонь солнца и звезд. Она несет корабли Оана в бездонных пространствах, она — неисчерпаемый источник богатства разумных! Познать ее и овладеть ею — цель нашего будущего!

Несчастье случилось на другой день. В ночь встречи с Оаном их переправили в высокую белокаменную башню на океанском берегу. Внутри башни, скрытая от враждебных взоров, стояла звездная колесница Оана. Она походила на огромную скалу из черного железа и приводилась в движение устройством размерами со слона. Несущий вихрь создавало вещество, заключавшее: «силу Вселенной». Бэл сказал, что Оан летел от Собачьей звезды до Земли восемь лет и что столько вещества людям добыть пока невозможно.

— Но некоторое количество вещества мы уже научились добывать, — с притворной скромностью сказал Бэл. — Завтра увидите.

На другой день они присоединились к восьми членам Совета Совершенных и под охраной воинов вышли из восточных ворот крепости. Перед закатом солнца они оказались на совершенно безлесном плато, покрытом дюнами из красного песка. Перед плато, среди густых зарослей кустарника, стояла небольшая деревянная крепость. За частоколом с четырьмя сторожевыми вышками располагались хижины для охраны и служителей и большая глиняная печь, похожая на плавильню.

Бэл подвел молодых жрецов к копне сухой травы, наваленной у печи.

— Вещество, заключающее «Силу Вселенной», есть везде. Здесь оно тоже есть, — сказал он, указывая на копну. — Мы заметили, что в местах скопления вещества растет необычная трава: она светит ночью. Это навело на мысль, что вместе с влагой почвы растения всасывают вещество и откладывают в листьях. Мы истлеваем траву на медленном огне, растираем в порошок и отстаиваем в чанах с водой. Вещество, как более тяжелое, оседает на дно. Собранное в достаточном количестве в единый комок, оно мгновенно возгорается и родит ураган, сметающий все на своем пути.

Бэл вывел жрецов из крепости. На границе пустыни они увидели яму глубиною в рост человека, стены ее были укреплены бревнами.

— Там, — поднял Хранитель Мира Бэл руку в сторону пустыни, — на деревянном помосте помещена медная чаша, к которой сходятся шесть полированных желобков. На верхних концах желобков стоят свинцовые кувшины с шариками из вещества. От оснований кувшинов тянутся жилы, привязанные к чану с водой. К другой ручке чана прикреплен каменный груз. Быстроногий воин выдернет из днища чана затычку и побежит к нам. Как только вода вытечет, камень сдернет чан, все шесть свинцовых кувшинов опрокинутся и шарики вещества скатятся в медную чашу. Если правда то, что говорил Оан, — вспышка будет столь яркой, что придется закрыть глаза. Дан, раздай повязки.

Раскаленный песок и безмолвие пустыни натянули струны терпения до предела. Но вот вдалеке показалась маленькая фигурка человека. Она быстро приближалась. Еще немного — и запыхавшийся воин спрыгнул в яму. Все оживились и стали завязывать глаза. Канва непослушными руками пытался завязать повязку, концы почему-то выскальзывали из узла, а тряпка сползала на нос. В досаде он поднял голову — и вдруг… Ослепительный белый Шар повис над красными: дюнами. Ярче тысячи солнц пламенел он, затмевая подлинное светило, но тотчас обернулся в серый гриб, разраставшийся к небу… Канву швырнуло наземь, и сознание его померкло.

Старый одинокий слепой нащупал рубец между пальцами. Много дней и людей ушло с тех времен к Яме. Не тогда он ослеп, а позже, с годами. Ничто не проходит бесследно в этом изменчивом мире.

Слоновый топот Акампаны не узнал бы только глухой. Полководец ворвалей в залу, как укушенный бык в чащу.

— Приветствую тебя, Великий! — торопливо забормотал он. — Собирайся! Настал час возмездия!

Канва спокойно встал, пошел к медному раструбу.

— Ты прав, Акампана! Да погибнут сеющие хаос!

Колкий голубой шар бесшумно выкатился из медного жерла и, потрескивая, поплыл в сторону полководца соглядатаев. Тут же, догоняя первый, выплыл второй; не дав опомниться Акампане, они столкнулись. Удар сокрушительной силы потряс стены.

Громовой удар за стеной зала Канвы толкнул подслушивавшего под дверями Авиндхью, метнул его во дворец-крепость, бросил под ноги Раваны.

— Царь богоравный! — возопил жрец Ануана слезливо. — Гнусный предатель Акампана задумал этой ночью против тебя взбунтоваться! Соблазнил он воинов Тамалахама а меня, раба твоего, угрозами и посулами привлечь старался. А Ситу, жену Рамы, решил изменник навстречу царевичу выслать, чтобы с ним замириться. Искоренить царский род грозился убийца! Спаси нас, Великий Повелитель, от бедствий!

Дашагрива недолго думал: поднял по тревоге «быкоголовых», растоптал воинов Тамалахама слонами. А Ситу отдал под опеку Авиндхье. Теперь она была спрятана в храме.

Тамил лежал на спине около Пушпаки, смотрел в небо и напускал на себя безмятежность. Но с безмятежностью ничего не получалось: Пушпака была готова к полету. Все в надлежащих местах, все проверено и установлено.

Солнце поднялось выше, пригрело; живительный кедровый воздух потянуло ввысь, небо поблекло, голубые лотосы Шивы затянуло пеленой тумана. Тамил вскочил, отряхнул прилипшие травинки. Сиденье было прохладным. Левое крайнее кольцо — искра небесного огня. Раздался хлопок… Это загорелось земляное масло. Пламя вырвалось из хвостовых труб. Второе кольцо — задвижка, пропускающая пламя вокруг сосудов с ртутью. Пушпака задрожала, грохот перешел в вой, клубы черной пыли закрутились сзади. Тамил выдернул задвижку дальше — вой перешел в трубный однотонный звук. Колесница мелко затряслась, едва сдерживая нетерпение, и вдруг покатилась к вершине, все убыстряя и убыстряя ход. Тамил оттянул задвижку до конца и посмотрел в окно под ногами: высокая зеленая трава уходила медленно назад… Что это? Тамил внимательно вгляделся и вдруг понял: под ним лес! Он летит!! Тамил взглянул в глазки на бронзовой пластине: стремительно приближалась дымящаяся голова Ануана… Пушпака должна была неминуемо врезаться в грозного бога! Но в сознании зазвучал голос Бхригу: «Закрой левую нижнюю трубу, и ты повернешь влево и поднимешься выше». Колесница плавно накренилась, развернулась в сторону от моря и полетела по большой дуге, забираясь к набегающим с запада тучам.

Внизу лежала маленькая Ланка с крепостью-кольцом, тонюсенькой лентой реки, квадратиками полей, беленькими кирпичиками домиков. Тамилу захотелось спуститься к ним и кричать от мальчишеского восторга: «Глядите, глядите вверх! Это я, пастух из вон той деревушки лечу, как птица, неподвластная людским, законам, свободная в просторах света!» Он выровнял колесницу и закрыл обе верхних трубы — Пушпака пошла на снижение.

Два раза разворачивался он над верхушками деревьев — никак не мог попасть на просеку. Но наконец колесница вышла на нее ровно. Глухой удар, Пушпака подпрыгнула и замерла. Тишина. Тамил почувствовал слабость в ногах, во всем теле.

Запах трав, хвои, испарения почвы успокаивали, как нежная кожа материнской груди, к которой прижимают шлепнувшегося при первом шаге ребенка. С досадой полез Тамил под днище Пушпаки, осмотрел его и, удостоверившись в крепости колесницы, побежал вприпрыжку по усыпанной иглами земле, между кедров, пиная шишки и насвистывая от безотчетной радости, вспыхнувшей в нем.

Едва Тамил успел войти в комнату и ополоснуть лицо, как тут же появился поваренок, сзади которого шествовал раб с огромным подносом. Чего только из пищи и питья не было установлено на нем!

— Главный повар по повелению царственной семьи с глубоким почтением посылает тебе сей скромный обед! Пожелание здоровья и аппетита! — поклонился поваренок и, указав, где поставить, удалился с рабом.

Вот наступают дни его торжества, и их будет больше. Но к этой ли цели стремилось его сердце? Этого ли ждал он от дел своих? Друзья свободны, он уже был в небе, чего же еще? Теперь нет охраны, и Пушпака ему подвластна. Он может уйти отсюда хоть завтра, но что-то его крепко держит… Недосягаемые лотосы Шивы, несбыточность сказки… Порхающей бабочкой зазвучал грустный напев тростниковой свирели. Слова нижутся в ожерелья, но ни одно ожерелье не похоже на другое, зачем тогда составлять их? Слова утешения — стихи о любовной тоске. Как крик приносит облегчение, так и в стихах облегчения ищет рассудок.

В дверь настойчиво стучали. Тамил открыл и отступил, насторожившись. В комнату шагнул высокий беловолосый жрец в накидке с символами Вечного Змея Ашу. Он посмотрел прямо и испытующе в глаза Тамила и сказал:

— Великий Хранитель Чар, Великий жрец Вечного Змея Ашу, брат бога, Кумбхакарна посылает тебе, колесничий, одежду и ожерелье священного сословия. Завтра утром, во время приношения жертв небесной колеснице и чудесному ее полету, ты их наденешь. Будь готов!

Ревели раковины, и утро было синее. Тамил облачился в жреческую одежду. У дверей комнаты стояли носилки с четырьмя рабами, а высокий беловолосый жрец поторапливал его.

Ни знаки почета, ни всеобщее внимание не трогали Тамила — волновало свидание с Пушпакой, неудержимо хотелось в небо. Еще одно смущало Тамила: первый за Раааной слон нес Мандодари с Шивой. А перед ним мельтешили танцоры, и из-за слоновьих задов ничего не было видно.

В двухстах шагах от Пушпаки в землю был врыт жертвенный камень. Вокруг расстелили ковры, на них поставили подносы с вином и мясом, разложили подушки. Царская семья с Раваной села под белыми зонтами. Беловолосый жрец взял Тамила за плечо, подвел к жертвенному камню, Белый буйвол стоял со спутанными ногами, его держали за рог? жрецы: в красных опоясках. Служитель храма Ануана подал беловоло сому чашу и черный нож из обсидиана. Одним ударом беловолосый вскрыл жилу на шее у буйвола, и липкая густая струя взметнулась фонтаном. Жрец наполнил чашу кровью, сунул Тамилу в руки.

— Пей! Первая жертва богу с тобой отправится в небо!

Допил Тамил жертвенную чашу, выслушал начало гимна, но когда жрец сказал ему: «Иди! Передай нашу жертву богу!» — поднял руку, призывая к вниманию и спрашивая разрешения обратиться к Владыке Ланки и богу. Музыканты растерянно затихли.

— Великий владыка, царь царей, богоравный! Падаю ниц перед тобой, дерзаю произнести мысль, подсказанную мне богом Ануаном! Дозволь, Владыка, поднять к небу невесту бога, посвященную Шиву, чтобы мог лицезреть отец богов прекрасный лик ее поближе. Пусть сама передаст супругу твою жертву. Да будет так.: как скажет богоравный Повелитель!

Каменные лица ожили, уставились испуганно на Равану. Он молчал долго, потом склонил ухо к Кумбхакарне, кивнул головою… Кумбхакарна встал и сказал с угрозой и предупреждением:

— Просьбу бога Ануана благосклонно повелевает выполнить бог Дашагрива. Окропите Шиву священной кровью и проводите в летающую колесницу!

Великий жрец Ануана Авиндхья, подвел Шиву к жертвенному камню. Беловолосый обмакнул палец в лужицу крови, собравшуюся в ложбинке на камне, провел по лбу, между бровями, стряхнул несколько капель на одежду. Снова грянула музыка. Двое служителей подбежали с носилками, понесли дочь царя к колеснице. Тамил пошел сзади. Словно во сне, смотрел он, как садится царевна, потом влез сам, закрыл дверцу. Они остались вдвоем на тесном сиденье. Он боялся шелохнуться, повернуть голову вправо. Хлопнуло в раковине масло, заклубилась черная пыль за хвостом птицы, побежала навстречу голова Ануана. Тамил полностью открыл две верхние задвижки — резко рванулась вверх колесница, тело Шивы откинулось назад, но юноша удержал ее, обхватив рукою. Промелькнуло внизу жерло вулкана, блестящая гладь океана раскинулась до горизонта. Колесница забиралась все выше и выше, а Тамил, будто забылся, ничего не делал и не убирал руку с талии Шивы. Сколько так могло продолжаться?

Вдруг девушка повернулась к нему и жалобно сказала:

— У меня болят уши…

Шива заговорила с ним?! Голубые лотосы смотрят прямо в глаза, бледно-розовые лепестки губ раскрыты, теплое дыхание ласкает. Лицо его каменеет от нежности и страха. Шива! просит о чем-то?

— Уши больно…

Тамил. вздрогнул, отдернул руку. Быстро уменьшил выброс ртути; выровнял колесницу: стал снижаться. Совсем забыл! У него же есть миндальный орешек! Не отрываясь, он смотрел; как держат, зернышко тонкие пальцы. На белых зубах хрустнул орешек… И вдруг улыбнулась Шива.

— Почему ты испугался? Мне уже лучше.

На сердце у Тамила стало легко и радостно, Они летели вдвоем над миром.

Тамил сдернул верхнюю крышку. В Пушпаку хлынуло золото солнца, ветер поднял волосы Шивы, играя, трепал их. Под ними, ослепляя, искрилась зелень океана, вверху плыли курчавые хлопья облаков.

— Куда мы летим? — спросила восхищенная Шива.

— Куда пожелаешь?! — воскликнул Тамил.

— Где же бог, который должен стать мне супругом?

— Его нет! Ему нет места во Вселенной. Небо — это воздух. Он окутывает Землю, как белок в яйце окутывает шарик желтка. Земля наша, на которой мы с тобой родились, это шар. Он висит в пустом пространстве. И солнце шар, только горячий. А богов нет. Их придумали люди.

— Замолчи! Не кощунствуй!

— Правда нет! — разгорячился Тамил. — Посмотри на безбрежный океан, на наш прекрасный остров, на белокаменную Ланку, на пышнозолотое солнце — все это для людей, для их жизни. Здесь нет места богам. Они прячутся в тени храмов да в речах хитроумных жрецов!

И тут, собрав все свои силы, Тамил выпалил:

— Я полюбил тебя! Только взглянул один раз с жертвенной площадки над бассейном Вечного Змея! Пусть ты для меня недоступна — все равно знай об этом!

Долго летели молча. Тамил смотрел прямо перед собой: боялся ее гнева.

— Тебе было не очень больно? — неожиданно спросила Шива.

Спросила — значит, не сердится?.. Робко повернулся к ней Тамил: в голубых лотосах прятались тени сочувствия.

— Ты о чем, Шива?

— Когда ты пронзил себя кинжалом в самое сердце, мне стало страшно, и я тебя пожалела. Но ты не умер — значит, есть великие боги!

— Мне не было больно, когда я пронзил себе сердце. Это искусство. Ему можно научить любого. Неповинны в этом великие боги. Ты пронзила меня до смерти.

— Первый раз слышу такие странные речи, — сказала девушка и так на него посмотрела, что остановила сердце. — Ты чародей? Как овладел ты тайной небесной колесницы?

— Я простой пастух. Зовут меня Тамил. Всему научили меня люди.

Шива снова замолчала. Пора поворачивать обратно. Тамил плавно развернул колесницу. Внизу проплывали деревни поля и зеленые ленты леса вдоль побережья. Вот уже набегает просека на спине Ануана. Последние мгновенья с нею. Молчит Шива. Точно на прежнем месте, как вкопанная, встала колесница. В наступившей тишине Тамил услышал рев труб, топот бегущих к колеснице, но не вылез. Хотелось сидеть вот так, рядом, вечно и ждать смерти. К колеснице уже подбегали люди: Шива неожиданно коснулась era руки и сказала:

— Я хочу еще тебя слушать. Приходи сегодня в полночь в священную рощу у храма Ануана.

Сильный ветер гнал черные тучи, сбивал их в стаи, громоздил друг на друга. Тонкий серп месяца блуждал среди мрачных громадин, потом пропал в сером тумане. Тамил бежал по каменистой дороге так, будто не было дня волнений и усталость прибавляла силы.

В священной роще у храма ветер рвал с деревьев листья. Не придет, пошутила Шива… Юноша стремглав обежал все дорожки, постоял, прислушиваясь, у боковых дверей храма. Никого. Никакой надежды. Среди деревьев прятался дом, сложенный из каменных глыб, обитель душ предков. Тамил сел на корточки, прислонился к теплым камням и замер в отчаянии.

— Тамил…

Его словно подбросило ветром. Чудится или голоса теней предков?!

— Тамил, я здесь!..

Бог великий, теперь я верю! Она там, за камнями! Есть ты, бог, великий бог любви — Кама! Есть, и тебе слава! Она машет рукой, зовет, высунулась из лаза!..

— Иди сюда. Здесь тихо и сухо. Я играла здесь в детстве. Пряталась от нянек.

— Теперь я тебе мешаю.

— Ты нет. Ты не мешаешь! Расскажи сказку о мире, которую ты начал в небе.

— Это не сказка, Шива! То, что говорили тебе жрецы, — это сказка! Мир огромен и беспределен, заселен тысячами животных и разумными существами. Мир устроен для любви и счастья.

— Кем?

— Никем. Он вечен. Всегда был и будет. Он умирает и рождается снова, как человек, он живет долго.

— Куда же уходят предки?

— Никуда. Рассыпаются в прах, превращаются в землю и питают зеленые травы.

— И мы с тобой превратимся в прах?

— Да, прекрасная!

— Что же тогда счастье?

— Видеть тебя, гладить твои волосы, чувствовать рядом! За это не жаль и жизни!

— Мое сердце пронзила нежность. Мне хочется плакать. Обними меня, Тамил… Ты любишь меня?

— Люблю ли?! Высохший колодец — просто яма, без летних дождей нет урожая, без солнца — день не настанет, без тебя — прервется мое дыханье!

— Прижми меня крепче, Тамил. Пусть наши сердца слышат ДРУГ друга.

Ветер не смог разметать каменные глыбы, не смог разорвать объятий. Рассвет похитил у Тамила Шиву.

— Давай улетим отсюда, Шива! Всегда буду твоим слугою! Построю тебе дворец в поднебесье. Любимая, не разбивай мне сердце!..

— Прости меня, милый. Другая судьба начертана мне родом, семьею. Когда месяц станет полной луной, я стану супругой бога.

— Но бога нет!

— Возможно. Но есть честь рода. Тебе не понять, горячий! — У тебя будет муж, человек! Как же я? Пусть я буду первым. Пусть изрубят меня на куски и изжарят. Разве это много за целый год счастья?

— Ты и так первый! И любимый! Но я не могу опозорить родовое имя! Прощай, Тамил.

Она выскользнула из лаза, как вода между пальцев. Теперь у Тамила мокрые руки. Разве у мужчин бывают слезы? Он один. Тепло и сухо в доме предков.

Отбушевали западные ветры. Сошла вода лета. Просохли дороги. Гонцы приносили тревожные вести. Войска Рамы подошли к. самому морю, стали гатить песчаные косы, повели боевых слонов по настилам. В сто йоджан мост соорудили умельцы под руководством искусного Вишвакармана. За слонами хлынули племена под стягом обезьяны и под стягом медведя, тысячи тысяч.

В единственном уцелевшем от пожара уголке леса, около квадратной деревянной рамы из стволов горного кедра, на верхней перекладине которой был укреплен лоток, выдолбленный из цельного дерева, стояли тесной группой Бхригу, Вишвакарман, Тамил, Дангар и Хум. У ног их в плетеной корзине длиною в десять локтей лежала Железная стрела толщиною в локоть. Она спереди была заострена и имела хвостовое оперение.

— Смотри, Тамил, — сказал Бхригу, — здесь, в этой стреле, заключена «сила Вселенной». Ее одной хватит, чтобы уничтожить Ланку.

— Где найти лук, чтобы выпустить такую махину?

— Такой лук под силу согнуть только божественному Раме, — сказал Вишвакарман. Бхригу и Дангар рассмеялись.

— Сказка рождает сказку! — сказал Бхригу. — Внутри этой стрелы вставлено такое же устройство, что поднимает Пушпаку в небо, только меньших размеров.

— А кто будет управлять ею?

— Управлять стрелой не нужно. Она поднимается вверх по лотку и, взлетев над Ланкой, упадет вниз, когда кончится ртуть в сосудах.

— Она упадет на землю, и что будет потом?

— Потом вспыхнет огненный шар, ярче тысячи солнц, поднимется ураган и сметет город, дворец и царя — осквернителя законов. У нас не будет рабов, Тамил, и царей, — закончил Бхригу.

— И все люди погибнут?

— Да.

— Но они ведь не виноваты. Царь, дворец — я понимаю, но при чем здесь люди, женщины, дети?!

— Мы предупредим их. Они уйдут из города.

— Но их не отпустят!

— Сеющий хаос должен погибнуть, — жестко сказал Бхригу.

— Учитель… — начал Тамил, но замолчал, поняв, что просить бесполезно. — Когда будет выпущена стрела смерти?

— Рама торопит, Бхригу, — сказал Вишвакарман. — Войска ропщут. Вокруг все съедено. Нужно возвращаться. Осажденная Ланка с запасами пищи может продержаться полгода. Башни дворца и вовсе неприступны.

Бхригу посмотрел в печальное лицо Тамила.

— Три дня подождем. Уговорим жителей выйти или Равану сдаться. Надо послать к нему человека для переговоров.

— Кого же ты предлагаешь?

— Ханумана.

— Учитель, можно я пойду с ним?

— Я боюсь за тебя, Тамил. Ты сын мне, единственная радость оставшейся жизни.

— Я уведу Пушпаку, Учитель!

— С кем ты лукавишь, Тамил? Но ты прав. Иди, спасай своих близких.

Ворота охранял тот же стражник.

— Куда ты пропал, повелитель волшебной колесницы? — изумился при виде Тамила охранник.

— Навещал родственников, друг.

— Проходи. Тебя там заждались, — засмеялся стражник и открыл дверцу в воротах.

На его удачу на хозяйственном дворе не было видно ни одного человека. Сейчас во дворце, наверное, было не до роскошных пиршеств. Пробежав вдоль стены кухни, Тамил оказался у двери своего бывшего жилища. Выждав, огляделся и стремительно перебежал открытое пространство. Распластавшись. у столба, поддерживающего террасу, огляделся еще раз и, легко прыгая через три ступени, помчался наверх. Вот и двери ее покоев… Сколько можно стоять здесь? Что-то когда-то было между ним и девушкой, которая стала супругой бога. Зачем здесь смертный человек?! Тамил толкнул дверь… Прекрасная полулежала на шитых золотом подушках, рука с горсткой риса застыла у рта, голубые глаза увидели призрак…

— Позволит смотреть на себя богиня?

— Тамил?!

— Луна стала полной луной, ушла, народилась другая…

— Где ты был?! Говорят, ты предатель?!

— Я вернулся.

— Правда? Они не правы. Ты, честный… Я говорила! Где ты был?

— Как живет живая богиня?

— Милый! — Шива бросилась к нему, обхватила руками шею, прижалась своей щекою к его щеке.

— У богини муж могучий, — говорил Тамил, а сам гладил мягкие волны волос дрожащей рукою.

— Никого нет, кроме тебя.

— А как же?..

— Сердцу от нежности больно!

— Как же жрец, посвященный заменить Ануана, земную плоть бога?

— Шива отдает долг богу, а Тамилу сердце.

— Шива одна, а соперников двое. Сердце без тела жить не может.

— Не думай об этом, Тамил!

— Я пришел за тобою, Шива.

— Я с тобою, Тамил.

— Я не хочу делить тебя с богом!

— Власть бога над нами от рождения!

— Улетим, прекрасная, от его власти!

— От бога не спрячешься. Тамил.

— На третий день упадет на Ланку черная стрела смерти, вспыхнет ярче тысячи солнц, превратит город в прах! Улетим, прекрасная, сегодня.

— Откуда прилетит стрела смерти?

— Из лагеря Рамы.

— Как ты узнал об этом?

— Слышал и видел своими глазами.

— Ты был у врагов? Что ты там делал?

— Я был у друзей. Там друзья мои, Шива. Они пришли усмирить хаос, вернуть справедливость в храмы, сбросить ярмо с человека. Рабов не будет на Ланке, Шива, и любовь наша будет свободной!

Шива рванулась назад, упала навзничь, зарыдала.

— Убей меня, отец Земли и Неба, убей за то, что утаила сердце! Убей за то, что отдала человеку жертву, назначенную тебе, Бог Великий!

Тамил не мог шелохнуться. Девушка затихла, поднялась, вытерла ладошками слезы.

— Пастуху недоступно понятие долга. Честь рода для низкорожденного — пустой звук. Если второй раз сегодня предателя увижу — искуплю грех перед божественным супругом, — сказала дочь Повелителя Ланки и отвернулась.

Тамил потрясенно молчал, потом прошептал:

— Ты же погибнешь, Шива…

— Только рабу повторяют дважды.

Два дня и две ночи ходил Тамил по домам горожан — ремесленников и умельцев; говорил о надвигающейся гибели, показывал дорогу в горы. Люди прятали его от стражи, но о себе он совсем не думал, не показывал ни страха, ни желаний. Под покровом ночи уходили люди к побережью, по восточному склону Ануана пробирались за границу смерти. Доходили до него слухи о последней кровавой битве, не решившей исхода дела.

Наступило неотвратимое утро. Еще один долг остался перед друзьями.

Зеленые травы поднялись у золоченых колес волшебной птицы. Тамил влез, осмотрел сосуды: ртути осталось мало… Ну, хватит на пять йоджан, и ладно. Колесница с усилием поднялась в воздух, натужно хрипя, набирала высоту. Взору открылась словно вымершая Ланка. Пусто и жарко в белесом небе. Перед глазами что-то сверкнуло на солнце, с пронзительным свистом промелькнуло рядом, камнем рухнуло вниз, на город. Не успел еще Тамил подумать, догадаться, что встретился с пот сланцем смерти, как колесницу швырнуло вверх, и мир закружился, в лихорадке. Гигантский черный зев, клубясь и сбиваясь в кольца, потянулся с земли к небу, словно голодный, непомерно разросшийся Ашу. Каким-то нечеловеческим усилием Тамил выровнял колесницу и бросил ее в поля за стены Ланки. Еще через миг она уже утопала в жидкой грязи.

— …Мы возьмем жен и детей наших, мы возьмем наши богатства, мы возьмем наши знания и опыт, мы возьмем ремесленников в умельцев, тысячи трудолюбивых людей и уйдем на Южную землю. Там воздвигнем Золотой город, откроем новые руды, запалим новые горны, выкуем новые орудия, придумаем новые устройства, построим звездные колесницы! Погрузившись в благие размышления, познаем новые тайны, преумножим нашу мудрость и силу. В нашем городе не будут поклоняться богу, и цари не будут топтать нас ногами; волк не будет пожирать ягненка, ворон карканьем беду не накличет!: Нашим богом Станет знанье, нашим вождем — Справедливость! Полетят во все стороны; Вселенной наши звездные колесницы и отыщут пути к братьям, чей разум охраняет живое. Мы создадим вселенскую сангу! — голос Великого Хранителя Мира, Главы союза Совершенных Капилы звенел под высоким сводом пещеры. Большой костер из благовонного сандала золотил красным отблеском лица жрецов, прибывших со всех сторон света. Плотным кольцом окружив пламя и затаив дыхание, они слушали Капилу.

Тамил сидел спиной ко входу,и ветер с моря отгонял густые запахи благовоний, освежал дыханье. Вдруг он почувствовал легкий укол между пальцами, средним и безымянным. На ладони метался заблудившийся муравей. Год назад по этой ладони потекла струйка крови, сливаясь в реку всемирного братства… Целый год постигал Тамил последнюю ступень Самообладания, тайну тайн, открытую Капилой. Он теперь мог, сосредоточив мысли, мгновенно перемножить любые числа., запомнить и увидеть любой день своей жизни, любой знак, прочитанный в таблетках, представить любое тело в движении, сразу постигая его законы… Тамил обернулся ко входу: в неправильном изломе каменного проема голубел клочок неба, темнела линия горизонта, глядел медный краешек заходящего солнца… Голубые лотосы Шивы рассыпались от нестерпимого жара… Там вдали родину предков заливали огненные потоки проснувшегося в гневе Ануана. Бежали слоны, объятые ужасом, бежали племена обезьян и — медведей, пришедшие восстановить справедливость. Бежали в панике к мосту через море. Был спокоен один Авиндхья. Он вывел невредимую Ситу из храмового подземелья, с поклоном вернул божественному Раме и ушел с ним на корабле к Малабарскому побережью под охраной отборной стражи. Теперь камни и пепел на родине предков, и кипящие волны заливают землю…

Наступившая тишина вернула Тамила к собранию. Большому собранию священной санги.

— Я все сказал. Говорите, братья, — прозвенел еще раз голос Капилы. Опять тишину прорезало эхо. У костра с непроницаемыми лицами; сидели постигшие тайны Совершенные.

— Позволь, Великий, сказать мне, молодому? — встал Тамил.

— Говори, брат. Здесь все равны.

— Год назад мы сожгли прекрасную Ланку. Уничтожили попранную справедливость, превратили в прах все живое и разумное не пощадили… Теперь мы решили уйти из мира, жить для себя, унести светоч знания, погрузить во тьму невежества наши народы. Разве не высшая цель союза — оберегать разум от дикости и разрушения? Разве не высшая цель — передать накопленные знания потомкам? Кто будет здесь охранять людей от животной злобы, наполнять головы человеческим смыслом; кто обережет их от жадности и силы? Кто передаст им горький опыт познавших уничтожающую жизнь победу?! Кто?

— Ты спрашиваешь, брат, или отвечаешь? — прозвенел голос Капилы. — Если спрашиваешь — я отвечу. Еще не настало время, когда открытые нами тайны можно отдать всем людям. Нашей силой могут овладеть полководцы, и тогда не поможет никакой горький опыт. Жадность еще пока невозможно вытравить из мира. Но и мы не можем стоять на месте. В нас родилась неутолимая жажда познания. Ее можно насытить, только выпив море. Но ты прав. Пусть, кто хочет, уходит по доброй воле. Кто останется в мире, не утратив связи с сайгой, всегда будет нам братом. Покажите, братья, священный знак союза. Кто хочет здесь остаться?

Над непроницаемыми лицами Совершенных поднялись правые руки с разделенной надвое кистью.

Не скрывая слез, Тамил мысленно прощался с Бхригу. Учитель не подал знака.

На этой земле отец всегда оставляет сына.

Уильям Тенн ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗЕМЛИ Фантастический памфлет

Итак, друзья мои, слушайте историю нашего освобождения. Только не забывайте почаще глотать воздух и вникайте в суть. Э-эп-оп — вот так, хорошо.

Случилось это в августе, а день назывался вторник. Эти названия для вас, конечно, уже ничего не значат — давненько это было. Да и вообще, многое из того, чем жили наши примитивные предки, наши неосвобожденные, переорганизованные праотцы, совершенно лишено смысла для нас. Но как бы там ни было, эта история, несмотря на забытые географические названия и давно не существующие источники, должна дойти до вас. Надеюсь, вы уже выпили воды и пожевали семян, так что можете расслабиться и немного отдохнуть. Итак, слушайте, только чаще вдыхайте воздух, вдыхайте.

Так вот, в этот самый вторник в небе над Францией — история сохранила для нас название этой страны в той части мира, которая тогда именовалась Европой, — появился космический корабль. До нас дошли свидетельства, что он был около пяти миль в длину и походил на огромную серебристую сигару.

История говорит, что среди наших предков началась ужасная паника — они страшно переполошились и растерялись, когда увидели этот корабль в голубом небе. Бегали и кричали, как дикари, задирали головы и простирали руки к небесам.

Тут же было послано сообщение в ООН — так называлась одна из самых главных организаций на Земле — о том, что странный металлический предмет невообразимых размеров неожиданно появился в небе над Францией. Французам приказали поднять в воздух военные самолеты, окружить корабль и держать оружие наготове. Затем, когда корабль приземлился, было решено сформировать отряд ученых-специалистов, направить их к кораблю, чтобы показать дружественные намерения землян. Прибежали люди с кинокамерами и стали снимать инопланетного посланца; журналисты принялись строчить о нем статьи в газеты, а те, кто был побогаче, начали продавать макеты корабля.

Наконец, спустя некоторое время после приземления, в середине корабля открылся большой люк, и первый пришелец вышел наружу. Он ступал по земле тремя конечностями; это был сложный способ передвижения, но позже люди привыкли, им даже понравилась такая необычная походка. На нем был металлический панцирь — черный, эластичный скафандр, предохраняющий от воздействия земной атмосферы.

Пришелец открыл свою огромную пасть, расположенную примерно посередине восьмиметрового туловища, и заговорил. Целый час он произносил речь на непонятном языке. Закончив, пришелец вежливо подождал ответа, но, так и не услышав его, вернулся на корабль.

Надолго остался в памяти тот день, первый день нашего освобождения, точнее — первый день нашего первого освобождения. Представьте себе наших предков: как они носятся со своими пустяковыми проблемами, играют в хоккей, смотрят телевизор, расщепляют атом, преследуют других за прогрессивные убеждения, раскрывают тайны, дают показания под присягой — вся эта возня и составляла их жизнь, она и превратила их мир в кошмарный хаос. Так что цените ту волшебную простоту, в которой мы с вами живем сейчас.

Первым делом, конечно, следовало выяснить, что же все-таки сказал пришелец. Может, потребовал от человечества немедленной капитуляции? А вдруг это был космический коммивояжер, который хотел, к примеру, купить полярные льды? Возможно, он всего лишь сообщил, что является посланником дружественной высокоразвитой цивилизации и желает обратиться в соответствующие учреждения, чтобы предъявить свои верительные грамоты.

Никто не знал, как реагировать на обращение инопланетянина.

Поздно ночью дипломаты наконец приняли решение, единственно разумное в данной ситуации. И уже на следующее утро под фюзеляжем прилетевшего корабля застыла в терпеливом ожидании делегация ООН. Ей было поручено приветствовать гостей. В доказательство дружественных намерений человечества экипажам всех военных самолетов, патрулирующих район приземления корабля, было приказано оставить на борту не более одной атомной бомбы и, кроме флага ООН и национальной эмблемы, запастись также белым флагом. Так наши предки встретили вызов, брошенный им историей.

Когда через несколько часов пришелец снова вышел из корабля, делегаты подошли к нему и на английском, французском и русском языках попросили считать эту планету своим домом. Инопланетянин выслушал людей с немного угрюмым видом и снова произнес ту же речь, что и накануне. Вероятно, его обращение заключало в себе какую-то важную мысль. Но от повторения она не стала более понятной представителям земного правительства.

К счастью, один из членов делегации, эрудированный индийский дипломат, заметил в речи пришельца странное сходство с забытым древнебенгальским диалектом, который ему когда-то случайно довелось изучать. Сейчас-то мы уже знаем, что к моменту последнего посещения Земли этими пришельцами из космоса человеческая цивилизация достигла самого высокого уровня развития именно в Бенгалии. С тех пор, кстати, было составлено множество подробных словарей этого языка, и общение с жителями Земли не представляло особых трудностей для других исследовательских отрядов из космоса.

Однако я немного забегаю вперед, слишком тороплюсь, как некоторые из вас торопятся скорее прожевать сочные корешки, пока они не засохли. Сейчас я передохну и глотну немного воздуха. Э-эп-оп, для наших предков это было тяжелым испытанием.

Итак, по предложению того же умного дипломата единственный в мире специалист сравнительного языкознания, способный понимать и говорить на этом редком диалекте, был немедленно вызван из Нью-Йорка, где делал на научной конференции доклад по теме, называвшейся примерно так: «Основы изучения взаимоотношений между некоторыми причастиями прошедшего времени в. древнем санскрите и существительными-субстантивами в современном шечуанском языке». Профессор посвятил этой работе 18 лет.

Да, друзья, теперь вы видите, какими глупостями занимались наши предки. Ну как не ценить после этого нашу свободу?

Разгневанного ученого доставили на сверхскоростном лайнере в район южнее Нанси. Эту область полностью закрыла тень от Гигантского космического корабля пришельцев.

Представители ООН тут же поставили перед профессором задачу. Надо сказать, что до его приезда из корабля вышли еще несколько пришельцев. На этот раз они притащили с собой огромное количество какого-то особенного сверкающего металла, из которого собрали сооружение, превосходившее размерами любой земной небоскреб. Ко всему прочему оно еще издавало странные звуки, как будто какое-то живое существо разговаривало само с собой. А тот самый первый пришелец все так же гордо стоял рядом с нашими растерянными дипломатами; время от времени он снова начинал твердить свою речь на языке, забытом на Земле еще во времена Вавилона. Члены делегации отчаянно пытались преодолеть языковой барьер при помощи жестикуляции и мимики. Позднее специальная комиссия антропологов и психологов блестяще доказала непригодность жестикуляции для общения с инопланетянами, которые имели пять ручных отросткоз и всего одно сложное немигающее око, похожее на орган зрения насекомых.

Для составления словаря профессору потребовалась запись речи инопланетян. И все же проблемы, с которыми столкнулся ученый, колесивший по всему миру следом за пришельцами, не шли ни в какое сравнение с тревогами правительств разных стран. Дело в том, что гости Земли не засиживались на одном месте больше суток. Они везде возводили колоссальные конструкции из мерцающего металла, которые беспрестанно бубнили что-то печальное, как будто тосковали по своим далеким фабрикам.

Правда, иногда кто-нибудь из пришельцев делал перерыв в работе, чтобы произнести небольшую речь, которую никто не понимал, и все слушали с вежливым вниманием. Люди обращались к ним ни пятидесяти шести языках, но инопланетяне не желали слушать и явно не заботились о своих манерах. Они также были равнодушны к панике, вызванной несчастными случаями с учеными, которые пытались исследовать сверкающие небоскребы. Как только кто-то из них прикасался к проекционному отверстию, он тут же превращался в исчезающую точку. Такие происшествия случались не часто, но тем не менее вызывали хроническое несварение желудка и бессонницу у представителей земной администрации.

В конце концов, совсем истощив свою нервную систему, профессор смог сопоставить достаточное количество единиц языка, чтобы сделать возможным контакт. Устами несчастного профессора пришельцы сказали миру следующее.

Они оказались представителями высокоразвитой цивилизации, распространившей свое влияние и культуру по всей Галактике. Принимая во внимание ограниченность и низкий уровень развития живых существ, обитающих в данный период на Земле, их цивилизация определила нам место вне высокоразвитых обществ. Пока мы и наши человеческие способности не достигнут уровня, допускающего хотя бы младшее членство в Галактической Федерации (на первые несколько тысячелетий, разумеется, и под опекой одного из ее старейших представителей), — до этих пор любое вмешательство в нашу жизнь, за исключением нескольких экспедиций, уже проведенных в условиях строжайшей секретности, запрещалось межпланетными соглашениями.

Некоторые, нарушив эту установку, нанесли тем самым ущерб здравомыслию нашей человеческой расы и невольно способствовали процветанию религий. Они, однако, были жестоко наказаны — и в последние века никаких вторжений в земную жизнь не наблюдалось. В настоящее время мы добились кое-каких успехов, и можно надеяться, что через какие-нибудь 30–40 веков Земля получит право подать заявку на прием в Федерацию.

К сожалению, народы, населяющие эту Галактику, отличаются друг от друга как своими этическими принципами, так и биологическим строением. Некоторые представители этих цивилизаций значительно отстают в своем общественном развитии от Денди, как называли себя пришельцы. Одна из таких рас — это ужасные червеобразные организмы, известные под именем Троксстов, — сильно развитая в технологическом отношении, но столь же отсталая в вопросах морали. Эта раса стала претендовать на роль повелительницы всей Галактики. Она установила контроль над несколькими ключевыми планетными системами и начали планомерно уничтожать цивилизации, существующие в них. Вскоре Трокссты объявили о своем намерении беспощадно истреблять все народы, не желающие подчиняться им.

В отчаянии Галактическая Федерация обратилась за помощью к Денди, одной из самых старых и сильных планет в цивилизованном космосе. Им было поручено выследить Троксстов, изгнать их из тех мест, где они установили свою власть, и навсегда лишить боевой мощи.

Но приказ этот несколько запоздал. Трокссты повсюду заняли исключительно выгодные для нападения позиции, и только ценой огромных жертв Денди удавалось хоть как-то их сдерживать. Уже несколько веков эта война то и Дело вспыхивала в разных концах Галактики. Во время их вражды разрушались большие, густо населенные планеты, звезды взрывались и превращались в новые, целые звездные скопления перемалывались в космическую пыль.

Наконец, обе цивилизации, истощенные затяжной войной, решили использовать передышку, чтобы залатать дыры в своих оборонительных порядках.

Таким образом, Трокссты добрались наконец и до мирного сектора Галактики, в котором находилась и наша Солнечная система. Разумеется, их совершенно не интересовала крошечная планетка с ее скудными природными ресурсами, так же как и наши небесные соседи — Марс и Юпитер. Они обосновались в системе Проксимы Центавра, недалеко от нашего Солнца. Теперь Трокссты держат под прицелом огромный район космоса между Ригелем и Альдебараном. С этого момента, как объяснили Денди, межзвездная стратегия становится слишком сложной, чтобы ее можно было объяснить нам при помощи простых астрономических карт. Поэтому они предложили людям принять на веру то, — что для Денди сейчас жизненно важно нанести удар по Троксстам и ослабить их позиции на Проксиме Центавра. Именно для этого и необходимо построить базу в тылу вражеских коммуникаций.

Самым подходящим местом для такой базы была Земля.

Надо сказать, что Денди очень сожалели, что им пришлось вмешаться в земную жизнь и даже всячески извинялись по этому поводу. Ведь их появление могло сказаться на нашем последующем развитии. Но, объяснили пришельцы на безупречном древнебенгальском диалекте, еще до их прибытия мы (конечно, сами того не ведая) подпали под власть омерзительных деспотичных, Троксстов. Так что теперь мы могли считать себя освобожденными.

Естественно, Земля горячо благодарила пришельцев.

Кроме того, с гордостью сказал главный из команды иноплянетян, Денди ведут войну во имя спасения самой цивилизации, против врага, настолько страшного и отвратительного по своей природе, что он недостоин даже называться разумным существом. Денди сражаются не только за себя, но и за каждого верного члена Галактической Федерации, за любую, пусть самую маленькую и беспомощную цивилизацию или безвестную расу, слишком слабую, чтобы противостоять хищным завоевателям. Останется ли человечество в стороне от этой борьбы?

Человечество переваривало услышанное и недолго медлило с ответом. «Нет! — решительно ответило население земного шара всеми средствами связи и массовой информации — телевидением, газетами, радио. — Мы не останемся в стороне! Мы поможем вам искоренить угрозу существованию цивилизации! Скажите только, что от нас требуется!»

Ну, в общем-то ничего особенного, ответили пришельцы. Возможно, через какое-то время, может быть, понадобятся… какие-нибудь мелкие услуги, но в настоящий момент, если бы мы постарались не мешать им строить свои пусковые установки, они были бы очень, очень нам благодарны…

Услышав, эту просьбу, население Земли застыло в нерешительности. Как свидетельствует История, в течение нескольких дней после этого люди избегали смотреть в глаза друг другу.

Но постепенно Человек оправился от удара, нанесенного его самолюбию. Он должен внести свою лепту, пусть даже самую незначительную, он поможет расе, освободившей его от невыносимо омерзительных Троксстов. И за это мы должны чтить наших предков! Мы не забудем их наивные, но искренние и благородные стремления!

Все действующие армии, все военно-воздушные и морские силы были реорганизованы в отряды, охраняющие орудия Денди. Ни один человек не мог подойти ближе, чем на две мили к мурлыкающим установкам без специального пропуска, подписанного самими Денди. Правда, История не помнит ни одного случая, чтобы пришельцы подписали такой пропуск.

Сотрудничество с нашими освободителями потеснило все другие заботы человечества. Очень популярным оказался лозунг, впервые провозглашенный неким профессором Гарвардского университета в радиопрограмме под названием «Место Человека в сверхцивилизованной Вселенной». «Забудем наши личные и международные интересы! — кричал этот профессор. — Все должно быть подчинено одной задаче — свобода Солнечной системы в целом и Земли в частности должна быть сохранена».

Несмотря на свою невразумительность, этот лозунг нашел отклик в сердцах людей во всех уголках планеты. И все же трудно было порой понять, чего же хотели Денди от людей — иногда из-за нехватки переводчиков, находившихся в распоряжении глав государств, а иногда из-за странного обыкновения командира пришельцев, сделав какое-нибудь сомнительное или двусмысленное заявление, быстро убираться в свой корабль. Так случилось, например, когда он внезапно вышел и дал краткое указание: «Эвакуируйте Вашингтон!»

Из-за этого сам президент США вместе с государственным секретарем простояли пять часов подряд под жарким июльским солнцем, обливаясь потом в своих черных костюмах, сорочках с белыми воротничками, нацепив другие дипломатические регалии, которых требовали от политических деятелей варварские традиции прошлого. Они стояли под гигантским кораблем, в котором до сих пор еще не побывал ни один человек, несмотря на робкие намеки разных профессоров и авиаинженеров. Изнемогая от жары, президент и госсекретарь терпеливо ждали, когда Денди выйдет и объяснит им, что он имел в виду — штат Вашингтон или город Вашингтон в административном округе Колумбия.

Этот период — один из самых славных в истории Освобождения. Здание Капитолия разобрали за несколько дней и восстановили почти в том же виде у подножия Скалистых гор; правительственные архивы перевезли в детский зал публичной библиотеки в Дулуте, штат Айова; сосуды, наполненные водой из Потомака, были бережно доставлены на президентскую виллу, и на специальной церемонии воду вылили в бетонированный ров (откуда, к сожалению, вода через неделю испарилась из-за сильной засухи). Да, то был заметный период в Галактической Истории нашей расы. Даже тот факт, что Денди, как выяснилось, и не собирались строить свои орудия или какой-нибудь склад боеприпасов на месте Вашингтона, а всего лишь сделали там небольшой зал отдыха, не мог умалить значительности нашей добровольной поддержки Денди и готовности ради нее пожертвовать всем, чем потребуется.

Надо признать, однако, что самолюбие всего рода человеческого было сильно задето открытием, сделанным в обычном газетном интервью. Выяснилось, что пришельцев представлял на Земле боевой отряд из десяти персон — по понятиям землян, всего лишь одно отделение солдат. Командир этого отделения оказался, вопреки нашим вполне справедливым ожиданиям, галактическим эквивалентом простого земного сержанта, а вовсе не великим ученым или талантливым военным стратегом.

Тяжело было проглотить такую пилюлю — самому Президенту Соединенных Штатов, главнокомандующему сухопутными войсками и военно-морским флотом пришлось потеть в почтительном ожидании какого-то сержанта. Но еще унизительнее было то, что предстоящая Битва за Землю должна была войти в историю галактической войны всего лишь как… фланговый тактический маневр.

Затем началась история с «ленди».

Пришельцы, разворачивая по всей планете сеть орудийных установок, иногда выбрасывали ненужные, по всей видимости, остатки «говорящего» металла. Эти куски, отделенные от гигантских установок, лишались способности издавать звуки, зато сохраняли качества, весьма полезные и понятные населению Земли. Если соединить, к примеру, кусок этого странного материала с любым земным металлом, тщательно изолировав от соприкосновения с другими веществами, то через несколько часов ленди превращался в тот самый металл, к которому его присоединили, будь то цинк, золото или чистый радий.

В то время важнейшие промышленные центры Земли один за другим прекращали работу и эвакуировались по просьбе инопланетных освободителей. Неудивительно, что промышленность и хозяйство ощутили в скором времени острую потребность в этом веществе.

Повсюду, куда бы ни направлялись пришельцы, за ними следовали, строго соблюдая установленную дистанцию в две мили, толпы одетых в лохмотья людей и клянчили: «Денди, дайте ленди!» Все попытки органов контроля прекратить это позорное массовое попрошайничество закончились неудачей. Денди испытывали какое-то странное наслаждение, видя дерущиеся из-за ленди людские толпы и время от времени разбрасывали вокруг себя кусочки инопланетного металла, В конце концов правительства большинства стран махнули рукой на это безобразие, так как полиция и солдаты сами стали охотиться за удивительными дарами из другого мира.

Человечество уже почти желало, чтобы скорее началась битва! Люди хотели очиститься от мучительного сознания своей явной неполноценности. А некоторые консервативно настроенные элементы, кажется, даже начали сожалеть об Освобождении.

Да, дети мои, были и такие, были! Но будем надеяться, что этих отщепенцев в первую очередь сожгли огненные облака. Никому и никогда не остановить прогресс человечества!

В самом конце сентября пришельцы объявили, что обнаружив ли подозрительную активность на одном из спутников Сатурна. Трокссты, по всей вероятности, хотели вероломно проникнуть в тыл войск Денди через Солнечную систему. Зная хитрую и подлую натуру этих червеобразных монстров, Денди предупредили, что можно ожидать их нападения в любой момент.

Ночь плыла над земными меридианами, но мало кто мог заснуть после такого предупреждения. Глаза всех людей были устремлены в небо, тщательно очищенное от облаков бдительными Денди. В одних частях планеты шла бойкая торговля дешевыми телескопами и закопченными стеклами, в других же — резко подскочил спрос на различные виды предсказаний, гаданий и пророчеств.

Трокссты напали одновременно в трех черных кораблях, имевших цилиндрическую форму, — один появился в Южном полушарии и два в Северном. Мощные струи зеленого пламени с ревом вырывались из их звездолетов и мгновенно превращали в прозрачный стеклянный песок все, к чему прикасались. Ни один Денди, однако, не пострадал. Небоскребы из мурлыкающего металла скорчились и изрыгнули из своих недр каскад алых облаков, тотчас же жадно устремившихся в погоню за Троксстами. Но, не настигнув врага, облака постепенно потеряли скорость и стали падать на Землю.

Это привело к ужасным последствиям. Те злополучные местности, на которые опустились чуть порозовевшие облака, быстро превращались в кладбища. И если уж быть до конца правдивым, то нужно добавить, что кладбища эти скорее походили на жаровню, нежели на полянку с могильными крестами. Бедные жители подверглись воздействию колоссальных температур. Кожа людей сначала краснела, волосы и ногти слезали, и наконец тело начинало плавиться, оставляя один скелет. Вот такая мучительная смерть постигла десятую часть населения земли.

Единственным утешением было то, что одному из красных облаков удалось все же догнать черный цилиндр. Вражеский корабль раскалился добела и вылился на Землю дождем из расплавленного металла. Два других корабля, залетевших в Северное полушарие, быстро ретировались на астероиды. Денди, однако, заявили, что их слишком мало, и решительно отказались от преследования Троксстов.

В течение суток после схватки пришельцы — скажем точнее, проживающие на Земле пришельцы — совещались, ремонтировали свои орудия и выражали соболезнования человечеству. Люди же хоронили погибших.

Когда. Трокссты вернулись, Человек уже был готов к встрече. К сожалению, люди не могли сражаться с таким врагом своим примитивным оружием, но зато они могли наблюдать за всем через оптические приборы и изгонять злых духов при помощи заклинаний.

И снова маленькие красные облака весело плыли в верхние слои стратосферы, снова ревущее зеленое пламя рвалось к бормочущим колоннам, и миллионы людей умирали от побочных следствий войны. Но на этот раз события закончились иначе: после трех часов схватки зеленые струи внезапно изменили цвет стали темнее и Приобрели синеватый отлив. В результате Денди стали один за другим падать у своих установок и умирали в судорогах.

Впопыхах Денди, очевидно, подали сигнал к отступлению. Оставшиеся в живых быстро добрались до своего корабля. Изрыгнув из кормовых дюз струю красного выхлопного газа, которая пронзила раскаленной бороздой Францию и смыла Марсель в Средиземное море, корабль поднялся в воздух и позорно удрал в глубины космоса.

Человечество, собрав в кулак всю волю, приготовилось к тяжелому существованию под властью Троксстов.

Они действительно были похожи на червей. Трокссты вышли из своих черных, как ночь, цилиндров сразу же после приземления. Их тонкие перепончатые туловища удерживались над землей при помощи сложной упряжи с длинными металлическими подпорками. Новые пришельцы тут же воздвигли, вокруг кораблей защитные своды. Один цилиндр приземлился в Австралии, а другой — на Украине. Трокссты быстро поймали нескольких храбрецов, отважившихся близко подойти к местам посадки, и исчезли в своих черных звездолетах вместе с извивающимися жертвами.

А предки наши в это время в волнении топтали землю вокруг цилиндров. Другие же сосредоточенно изучали научные труды и записи относящиеся к визиту Денди, в отчаянной надежде найти способ защитить Землю от посягательств беспощадных покорителей всей Галактики.

Пленники, захваченные пришельцами, сидели тем временем в совершенно темных космических кораблях (как выяснилось, Трокссты, не имея органов зрения, не только не пользовались никакими источниками света, но и находили их вредными для своей чувствительной беспигментной кожи). Да, эти узники вовсе и не подвергались никаким пыткам или прививкам — их захватили только затем, чтобы научить.

Да-да, их обучали троксстианскому языку.

Надо сказать, правда, что многие из пленников оказались совершенно неспособными, и им пришлось поспевать за более удачливыми учениками. А одна небольшая группа даже заимела различные формы психических расстройств и истерии — от слабой душевной неуравновешенности до полной маниакальной депрессии. И все объяснялось тем, что в троксстианском языке каждый глагол являлся неправильным, и несметные количества предлогов образовывались из комбинаций существительного с прилагательным, связанных с подлежащим предыдущего предложения. Но в конце концов Трокссты выпустили одиннадцать человек, и те вышли, испуганно жмурясь От солнечного света. С этой минуты они стали официальными переводчиками У новых пришельцев.

Язык этих освободителей не имел ничего общего ни с одним из земных диалектов. Я не оговорился, Трокссты тоже были освободителями. Они прибыли на Землю в шестой день древнего мифологического месяца под названием «октябрь». И. 6 октября, естественно по праву считается Священным Днем Второго Освобождения. Будем же помнить и почитать этот день (если бы только мы могли вычислить его по нашему календарю).

Пояснения переводчиков заставили людей стыдливо склонить головы и заскрипеть зубами от обиды — Денди жестоко обманули человеческую расу.

Галактическая Федерация действительно поручила Денди выслеживать и уничтожать Троксстов. Но дело в том, что Денди сами практически и составляли Федерацию. Выдвинувшись на первые роли среди разумных существ на межзвездной арене, эти гиганты создали мощную полицейскую сеть, чтобы оградить свою безраздельную власть от возможных беспорядков. Официально сеть должна была подчиняться специальному Конгрессу представителей всех разумных форм жизни в Галактике, на самом же деле полиция являлась только средством подавления и контроля.

Большинство космических цивилизаций было послушно и сговорчиво. Денди правили Галактикой с незапамятных времен — ну так что ж, говорили представители различных рас, пусть они; продолжают править и дальше.

Но с течением веков возникла и стала набирать силу оппозиция власти Денди. Ядро этой оппозиции составляли существа, состоящие из клеток с протоплазмой. Таким образом, эта организация получила, наименование Протоплазменной Лиги.

Немногочисленные члены Лиги, имея общую биологическую основу, отличаются друг от друга размерами, строением и образом действий. Галактическое сообщество, осуществляющее свою власть в рамках такой Лиги, было бы динамичным и прогрессивным. Существующая же Федерация статична и консервативна, так как Денди всячески препятствуют полетам за пределы Галактики из-за боязни натолкнуться на более развитые цивилизации. Новое Протоплазменное сообщество будет подлинной демократией, настоящей Республикой биологически равноправных рас. Каждая цивилизация соответственно своему культурному и умственному развитию сама будет определять свою судьбу, а не следовать указаниям кремнийорганических Денди.

Таким образом, Трокссты оказались единственной крупной расой в Галактике, не сложившей оружия перед Денди, как того требовала Федерация. В связи с этим одна из слаборазвитых цивилизаций — членов Протоплазменной Лиги обратилась к Троксстам с просьбой спасти их планету от немедленного уничтожения. Эта цивилизация должна была понести наказание за незаконный исследовательский полет за пределы Галактики.

Решимость Троксстов защищать своих братьев по протоплазме и неожиданная враждебность большинства населенных планет заставили Денди созвать срочное заседание Галактического Совета. Совет объявил о наличии опасной революционной ситуации в Галактике, и Денди приступили к уничтожению доброй сотни недовольных цивилизаций. Трокссты безнадежно отставали, от врага как по количеству, так и по качеству вооружения. Борьба с правителями Галактики была возможна, лишь благодаря исключительной изобретательности и самопожертвованию остальных членов Протоплазменной Лиги, которые, поставив на карту свое существование, все же снабдили Троксстов новейшими видами секретного оружия.

Неужели человечество не разглядело истинного лица этих чудовищ, которые так старательно прятали в скафандрах свое тело; чтобы предохранить его от коррозии в условиях насыщенной кислородом земной атмосферы? Как же нам не пришло в голову, что за цельнолитыми, едва пропускающими свет одеяниями должно скрываться существо, имеющее скорее кремний-органическую основу, нежели углеродную?

Люди стыдливо опустили головы и признали, что и не подозревали об этом.

Ну да ладно, великодушно заявили Трокссты, вы еще неопытны и слишком доверчивы. Пусть это послужит вам хорошим уроком. Наша наивность дорого обошлась новым освободителям, но все же она не лишает нас тех гражданских прав, которыми, по мнению Троксстов, должно обладать любое разумное существо от рождения.

После нескольких самых длительных и самых справедливых в истории Земли судебных процессов состоялись казни «предателей Протоплазмы» — сотрудников ООН, глав государств и переводчиков с древнебенгальского. Во время этих показательных церемоний Трокссты призвали вдохновленное человечество вступить сначала в Протоплазменную Лигу, а в дальнейшем и в новую Галактическую Демократическую Федерацию Всех Рас и Народов.

Но это было еще не все.

Как известно, Денди с оскорбительной надменностью пренебрегли помощью людей, устанавливая тиранию на Земле, и даже специально сделали так, что одно только прикосновение к их орудиям влекло за собой смерть. Трокссты же, как выяснилось, даже желали нашей помощи, требовали от нас напряженного труда на строительстве оборонительных сооружений по всей планете. И требование это они выразили с таким искренним дружелюбием, что на наших Вторых Освободителей — так называли их люди — начали смотреть как на воплощение демократии и благонамеренности.

Итак, человечество, не жалея сил, сооружало новые, невероятно сложные орудия. Сотни и тысячи копошащихся тружеников заболевали и умирали в самых глубоких за всю историю Земли шахтах, вырытых Троксстами. Человеческие тела разрывались от повышенного давления в подводных базах, персонал которых занимался добычей нефти, необходимой освободителям.

Вскоре потребовалась и помощь школьников, которые вместо занятий принимали участие в таких всенародных кампаниях, как «Сбор платины для Проциона» или «Радиоактивные элементы для Денеба». К домохозяйкам обратились с призывом экономить при любой возможности на соли — оказалось, что это вещество просто незаменимо для дюжины каких-то непонятных отраслей троксстианской промышленности. Появились яркие плакаты: «Не солите — пользуйтесь сахаром!»

И за всем этим, как заботливые родители, наблюдали наши наставники. Они совершали инспекционные осмотры, передвигаясь по всей Земле на спаренных металлических подпорках, несущих в специальных гамаках их бледные, свернувшиеся в кольца туловища.

Концентрация всех промышленных предприятий, подчинение их одной цели — производству сложнейших внеземных сооружений — все это полностью парализовало экономику планеты. Земля сотрясалась от стонов людей, страдающих от тяжелейших производственных травм, с которыми была неспособна справиться скудно оснащенная земная медицина. И все же среди этого невообразимого хаоса Человек испытывал гордость от сознания своей законной принадлежности к Протоплазменной Лиге и продолжал работать во имя Свободной, и Демократической Вселенной.

Но Денди вернулись и покончили с этой идиллией. Они прилетели в тех же огромных серебристых кораблях, и застигнутые почти врасплох Трокссты едва успели собрать силы и кое-как защититься от первого нападения. Корабль, находящийся на Украине, вынужден был немедленно улизнуть в глубины космоса на одну из запасных баз. После трех дней войны на Земле осталась лишь небольшая, но стойкая группа Троксстов, охраняющих корабль в Австралии. Прошло еще три месяца, но этот маленький отряд продолжал удерживать свои позиции.

Целые моря выкипали, степи и равнины выжигались, глобальные катаклизмы изменяли земной климат. К тому моменту, когда Денди наконец решили проблему с осажденными, планета Венера в результате сложного военного маневра Троксстов соскочила со своего места на небосводе. Земля же стала прихрамывать, двигаясь по гелиоцентрической орбите.

А решение было совсем простым: поскольку Трокссты слишком долго держались на небольшом материке и. никак не желали его покинуть, превосходящие силы Денди решили уничтожить весь материк. Они сожгли его дотла, загрязнив тем самым весь Тихий океан. Это произошло. 24 июня, в. Священный День Первого Переосвобождения. Однако на Земле к тому времени уже оставалось мало людей.

Покончив с врагом, Денди обратились к людям. Какими же наивными надо быть, возмущались переосвободители, чтобы поверить в эту шовинистическую пропротоплазменную. пропаганду. Ну хорошо, если уж главным критерием наших расовых симпатий являются биологические особенности, так зачем же принимать во внимание только химическое происхождение? Да, действительно, клетки Денди имеют кремниевую основу, а не углеродную, но не больше ли общего между собой у позвоночных с отростками? Ну не ближе ли мы, несмотря на какое-то незначительное биохимическое отличие, к Денди, чем к этим безногим, безруким, скользким и ползучим созданиям, которые совершенно случайно имеют общую с, нами, органическую основу?

Ну а что касается этой байки про участие Земли. в. жизни! Галактики….. Денди пожали всеми своими пятью плечами и снова принялись за строительство мурлыкающих аппаратов по всей планете. Видели ли мы хоть одного представителя этих протоплазменных рас, которых якобы защищают Трокссты? Нет, не видели никого и Денди. Как только какая-нибудь раса — животная, растительная или минеральная — достигнет той степени развития, на которой может представлять потенциальную угрозу для этих ползучих агрессоров, так она немедленно ликвидируется бдительными Троксстами. Население нашей планеты так примитивно, что эти черви не побоялись просто одурачить нас, создав видимость сотрудничества.

Можем ли мы утверждать, что узнали хоть крупицу чего-нибудь ценного о троксстианской технологии? Нет, конечно, нет! И это при колоссальном труде, затраченном землянами на строительство их сооружений, и огромных потерях в людской силе. Таким образом мы просто внесли свой вклад в порабощение далеких цивилизаций, которые не сделали лично нам ничего плохого.

В общем человечеству есть от чего чувствовать себя виноватым, мрачно поведали Денди через нескольких чудом оставшихся в живых переводчиков с древнебенгальского. Но наша международная ответственность, конечно, ничто по сравнению с той ответственностью, которую несут «червивые коллаборационисты», эти предатели, занявшие места наших замученных руководителей. Не говоря уж о переводчиках, упражнявшихся, видите ли, в лингвистике с существами, нарушившими в первый раз за два миллиона лет порядок в Галактике! Да их убить мало, пробурчали Денди, покончив с предателями.

Прошло полтора года, и Трокссты снова завоевали Земли, принеся людям сладкие плоды Второго Переосвобождения. Это сопровождалось, естественно, полным опровержением всего, что утверждали Денди. Но к тому времени, к сожалению, уже трудно было найти людей, желающих занять вновь созданные я очень высоко оплачиваемые посты в науке и правительствах.

Людей вообще осталось немного, особенно после того, как Трокссты в процессе Переосвобождения сочли необходимым вырвать мощнейшим взрывом из Северного полушария солидный кусок планеты. Многие из оставшихся в живых предпочли покончить жизнь самоубийством, чем вступить на пост генерального секретаря ООН. Славное Переосвобождение, пришедшее вскоре с Денди, содрало глубокий слой земной коры с поверхности планеты и придало ей вид груши, как говорили наши предки.

Возможно, уже в то время, а, может быть, на одно — два Освобождения позже Трокссты и Денди обнаружили, что орбита Земли стала слишком неустойчивой. Таким образом, наша планета уже не могла удовлетворять минимальным требованиям к космической боевой зоне. Сражения между освободителями постепенно переносились в направлении Альдебарана. Пришельцы покинули Землю.

Девять поколений родилось и умерло с тех пор. но История, передаваемая из уст в уста, от отца к сыну, от сына к внуку и т. д., не умерла и дошла до нас в почти первозданной форме. Мой отец рассказывал Историю в минуты отдыха между перебежками по раскаленному песку от одной дождевой лужи к другой. И моя мать рассказывала Историю, а мы жадно ловили ртом воздух и исступленно рвали лучки толстых зеленых стеблей. Планета под нами содрогалась в преддверии геологического спазма, который мог навсегда похоронить нас в чреве искалеченной Земли; судороги, сотрясавшие ее, грозили выбросить нас с твердой поверхности в безвоздушное пространство.

Да, но и в те времена люди не уставали передавать другим поколениям эту Историю, хотя им, как и нам сейчас, приходилось бесконечно преодолевать необозримые пространства раскаленных пустынь в поисках пищи и воды и сталкиваться в жестоких схватках из-за куска падали с кроликами-гигантами. И с каждым сумасшедшим витком орбиты все меньше остается на Земле драгоценного воздуха.

Дикими, голыми и голодными вошли мы в этот мир — дикими, голыми и голодными мы из него и уходим. А вечное наше Солнце все так же будет светить на небосводе.

На этом заканчивается наша История, нужно только дополнить ее традиционным заключением, которое оставили нам наши отцы и деды. Глотайте воздух, пощипывайте травку и слушайте последний Священный завет нашей Истории:

«Оглядываясь вокруг себя, мы можем с вполне оправданным чувством гордости сказать, что человечество было освобождено до той последней и окончательной степени, до какой только можно освободить цивилизацию».

Перевод с английского Александра Качерова

Вениамин Кожаринов ТРОФЕИ БОНАПАРТА^{2} Повесть

БЕГСТВО

Семлево, 23 октября 1812 г.^[6]

Вчера Милорадович попытался отрезать арьергард Даву от остальных сил французской армии, растянувшейся на добрые пятнадцать верст от Вязьмы до Федоровского. Не дожидаясь исхода событий, Наполеон вместе с гвардией ускакал в Семлево, распорядившись, чтобы Понятовский и Богарне вернулись из Вязьмы на помощь попавшему в беду Даву.

Император остановился на ночлег в Семлевской церкви. Недалеко от алтаря на каменном полупотрескивал костер. Дым поднимался под самый купол и висел там сизоватым облаком. Сам император устроился на хорах, украшенных изящной балюстрадой. Этой ночью он не сомкнул глаз. Наполеон пребывал в том оцепенении, которое порой охватывает даже деятельных людей. Он сидел в золоченом кресле, похожий на замерзшего воробья.

Впервые бессонница овладела Наполеоном после московского пожара, когда, едва вырвавшись из охваченного огнем Китай-города, император ускакал в Петровский дворец. Москва застопорила триумфальную поступь его армии. Почему именно русские разбили его честолюбивые замыслы? Размышляя сейчас над этим вопросом, Наполеон в душе уже сознавал, что этой войны ему не выиграть, а его обещания дать русским решительное сражение — обман, предназначавшийся тем, кто еще верил в счастливую звезду завоевателя Европы.

Наполеон вдруг вспомнил, что до сих пор не отправил письмо в Париж Марии-Луизе, хотя написал его еще третьего дня в Вязьме. Письмо это, кроме обычных успокоительных известий, содержало и жалобы на то, что пальто, которое он носил в России, годится лишь для парижских бульваров…

Наполеон хотел отдать приказание насчет письма, но не успел: в глаза ударила яркая вспышка. Император вскочил с кресла и бросился к окну. Пренебрегая опасностью, он выглянул во двор, забитый экипажами; неподалеку от них рвались гранаты и, падая, бухали ядра. Всполошившиеся возницы пытались оттащить лошадей из зоны обстрела, ругались на чем свет стоит, и от этого сумятица только усиливалась… Наконец берейторам удалось справиться с лошадьми и отвести их за церковное кладбище, до которого ядра не долетали.

Забрезжил рассвет. Наполеон схватил подзорную трубу и навел ее на лес, пытался разглядеть, откуда стреляли по церкви. Из-за высоких сосен то и дело подымались клубы дыма…

Первая растерянность прошла. Французы поняли, что пальба по ставке императора — всего лишь дерзкая вылазка небольшого отряда бомбардиров, — как вдруг новое ядро ударило в большой стопудовый колокол. Звон его произвел настоящую панику. Штабные генералы бросились к Наполеону, уговаривая его немедленно продолжить марш. Мистически настроенный император готов был тотчас последовать их совету, но одно дело удерживало его в Семлеве. Оно требовало обсуждения, поэтому Наполеон созвал генералов в алтаре на совет.

Никто из свиты не смел сказать и слова, покуда император стоял с поникшей головой у стола. Со стен на него скорбно взирали лики святых. Не поднимая головы, император сделал признание, стоившее ему немалых усилий:

— Господа, я не могу более рисковать нашими знаменами. Потерять хотя бы одно из них — позор для великой армии!

Дюрок поспешил успокоить Наполеона:

— Ваше величество, половину их мы уже отправили в безопасное место…

— Я не знаю, Дюрок, где теперь такое место. Оставшиеся знамена распорядитесь раздать гвардии. Пусть гвардейцы несут их в ранцах, а еще лучше… на поясах под мундирами.

Как раз в эту минуту прискакал от Даву ординарец с донесением. Император с тревогой принял пакет из рук посыльного офицера, торопливо надорвал его, развернул и углубился в чтение.

— Что с Нагелем? — спросил Наполеон, не отрывая глаз от письма.

— Ваше величество, бригада генерала разбита. Положение маршала Даву тоже тяжелое. Виной тому раненые и обозы. Одному богу известно, как мы выберемся из окружения.

Донесение Даву вынудило Наполеона действовать решительно. Он отдал приказ отступать на Славково. И все же император не смог на этом совете отказаться от прежнего намерения дать русским генеральное сражение. Что касается последнего поражения под Вязьмой, то на сей раз император пожелал узнать, что думают по этому поводу генералы. Их мнение выразил Коленкур, бывший посол Франции в России. Рискуя навлечь на себя гнев Наполеона, он все же осмелился обратить внимание императора на неудобства, причиняемые присутствием в армии множества обозов.

— Мой император, вы сами видите, что несчастья Даву произошли из-за обозов. Если мы не предпримем срочные меры, чтобы защитить их и ускорить их движение, то русские и дальше будут отсекать от нашей армии большие куски. Париж не увидит ни трофеев, ни самой армии.

Наполеон вскинул голову.

— У меня нет лишних солдат… К тому же, маркиз, вы сошли с ума, если полагаете, что я иду в Париж! Мои трофеи будут там раньше, чем закончится кампания. Я не изменю своих планов и дам русским решающее сражение, и если только после этого они не пожалуют ко мне с предложением мира — стану до весны на квартиры в Смоленске. Коли Александру мало Москвы, я буду в Петербурге! Без добычи нет войны. Почему вы молчите, господа? Разве каждый из вас не обременен десятками фур с русскими трофеями? Ваша добыча принадлежит вам, моя — Франции! Вы хотите что-то сказать, Сегюр?

— Если позволите, ваше величество, Самые тяжелые орудия отягощают нас не менее трофеев. Начальник артиллерии просит дозволить ему уничтожить часть пушек, иначе мы не довезем трофеи до границы.

— Никогда! — воскликнул Бонапарт. — Пока есть орудия, мы — армия. Если бы не пушки, Даву был бы уже разбит. Я оставлю в Семлеве часть трофеев с условием, что потом их можно будет легко найти… Скажите, Нарбонн, что слышно о тех фурах, что были посланы мною в начале октября по коммуникационной линии? — Наполеон имел в виду весьма незначительный груз, отправленный по его приказу в польское селение Валевицы, где жила Мария Валевская.

Нарбонн отвечал нехотя:

— Ваше величество, русские спешат к Березине…

— Вы не ответили на мой вопрос! — Наполеон сверлил взглядом стушевавшегося генерала.

— Последнее донесение получено мною из-под Минска, — выдавил наконец Нарбонн.

— Когда?

— Вчера, поздно вечером.

— Граф, вы достойны разжалования в солдаты! Я просил вас докладывать мне о важных делах в любое время дня и ночи. Позор! Очевидно, что теперь только чудо спасет этот обоз. Дидевиль, подготовьте приказ: мы оставим в Семлеве самые обременительные для нас трофеи и, возможно, какие-то бумаги канцелярии. Позже мы дополним его списком предметов. Граф, разыщите генерала Гранье! — Наполеон повернулся к Сегюру.

Отправляясь выполнять приказ императора, Сегюр столкнулся в алтаре с Коленкуром:

— Скажите, маркиз, чем объяснить такую сговорчивость императора? Я имею в виду трофеи…

Коленкур лишь пожал плечами, уклонившись от прямого ответа:

— Не знаю, генерал. В любом случае это недурно придумано.

Обоз Главной квартиры, казна, трофеи — все это до последнего дня двигалось впереди основной армии, охраняемое баденскими гренадерами. Если обоз с казной и бумагами канцелярии стоял возле Семлевской церкви, где была ставка Наполеона, то его трофеи находились в трех верстах отсюда, в имении помещика Бирюкова.

Имущество императорского обоза было упаковано в зарядные ящики, пеньковые мешки и бочонки из-под пороха и надежно укрыто от постороннего глаза. Никто из шестидесятитысячной армии Бонапарта не знал, что именно находится в той или иной повозке. Лишь один человек легко ориентировался во внушительном количестве ценностей, которыми оскорбленный император хотел «подсластить» горечь московского похода. Звали этого человека Пьер Куперен…

Московская добыча императора сравнительно легко перенесла многодневный переход к Вязьме. Потери ее были незначительными — не то что у остальной армии, которую даже в относительно спокойные для французов дни постоянно беспокоили летучие отряды казаков и партизан.

Генерал Гранье прибыл в ставку почти одновременно с Купереном. Наполеон ждал их с нетерпением:

— Господа, я пригласил вас поговорить о деле, которое не терпит промедления. Вы, полковник, нужны мне для исполнения особого задания, суть которого изложена в этом приказе, — Наполеон передал Куперену пакет. — Кстати, Пьер, вы знакомы с генералом Гранье?

— Нет, ваше величество, — ответил Куперен не моргнув глазом. — Не помню…

— Помилуйте, ваше величество!.. — не удержался от восклицания Гранье. Ему было отчего удивляться. Ведь Куперен, как и сам Гранье, в оккупированной Москве состоял при муниципалитете: один — поручиком по особым поручениям, а второй — дежурным офицером. — Я никак не предполагал, что за две недели можно пройти путь от поручика до полковника!

— В моей армии, генерал, возможно и не такое! — подобие улыбки снова мелькнуло на губах императора. — В иное время, господа, подобная история могла бы стать сюжетом для занимательной пьески, но сейчас всем нам не до водевилей. У нас затруднения с лошадьми: они едва тянут орудия. Я уже отдал приказ уничтожить часть фур с продовольствием, чтобы высвободить лошадей для пушек. Смоленские склады имеют запас хлеба на всю зиму, а сейчас для нас пушки важнее хлеба. Но трофеи!.. Они также препятствуют нашему движению вперед. Я напрасно не отправил их неделей раньше из Москвы. В этом есть и ваша вина, Пьер…

— Ваше величество, у всех на устах было слово «мир».

— Полно, Пьер! Каждому из моих подчиненных есть чем оправдаться. Все вы скрываетесь за моей спиной. Ну, хватит об этом! Вы, генерал, примете от полковника обоз с трофеями. В вашем распоряжении, господа, один день. Кстати, Пьер, что говорят в Москве о кресте с колокольни Ивана Великого?

— Ваше величество, в народе ходят слухи, что вы увезли его с собой. Власти закрыли Кремль для посторонних. Очевидно, боятся бунта черни.

— Что ж, Пьер, я рад, что ваши слова соответствуют истине. Я уже написал в Париж, что «слава России» следует за мной в обозе. Лучше я утоплю ее где-нибудь в Днепре, чем верну русским! Теперь обратимся к карте. Итак, вот место, где вам, генерал, надлежит сокрыть московскую добычу императора Франции! — Наполеон ткнул пальцем в лесной массив в окрестностях Семлева. — Точнее определите сами. Вы, Пьер, пока свободны… Обождите внизу, у меня еще будет к вам несколько вопросов. И поспешите ознакомиться с новым приказом.

Оказавшись наедине с Наполеоном, Гранье преисполнился особого трепета, который охватывал его всякий раз, когда он оставался с императором с глазу на глаз.

— Скажите, генерал, как велики ваши личные трофеи? — неожиданно спросил Наполеон.

Гранье вынул из ножен кривую саблю с золоченым эфесом.

— Это все, ваше величество, что я позволил себе взять у неприятеля. У меня нет никого, кому бы я мог оставить наследство.

Наполеон усмотрел в словах генерала намек, оскорбивший его.

— Я шел в Россию не за золотом. Моя цель величественна! Как только мы овладеем Петербургом, я сделаю Россию свободной. Я не грабитель, барон! И запомните, генерал, отныне любой мои приказ должен исполняться вами беспрекословно, каким бы странным он вам ни показался! — Наполеон сделал ударение на последних словах.

Тут дверь храма с шумом распахнулась. Два дюжих француза ввели под руки здоровенного мужика в разорванном зипуне, без шапки. Ординарец императора взбежал на хоры:

— Ваше величество, гусары поймали крестьянина, помогавшего партизанам стрелять по церкви. Он легко ранен, говорит, что из местных — семлевских…

— Почему он не удрал вместе с остальными? — Брови императора сошлись на переносице.

— Он хотел посмотреть на вас…

— Барон, каково мне это слышать? — посетовал Наполеон, обращаясь к генералу Гранье, и горько усмехнулся. — В то время как Александр всячески избегает говорить со мной о мире, этот мужик добровольно является в ставку… Впрочем, в России нас ждут еще и не такие сюрпризы. Отпустите его, Потье, ко всем чертям: сегодня я великодушен!

— Ваше величество!.. — Гранье осенила идея. — Нельзя ли использовать этого мужика для известного вам дела? Наверняка он знает каждый куст в здешнем лесу.

— В таком случае, барон, вы подписываете ему смертный приговор!

— О, ваше величество, он заслужил его троекратно, и если бы не ваша милость…

— Хорошо, я согласен… И вот еще что… — Император присел на край кресла, взял чистый лист бумаги и поставил внизу свою подпись. — Это карт-бланш, барон. Распорядитесь им по своему усмотрению, если потребуется.

Часом позже карета императора в сопровождении голландских гусар понеслась в направлении Славкова. Наполеон словно спешил опередить судьбу, доставившую ему в последние дни так много неприятностей. Однако эта капризная «дама» прочно обосновалась на запятках императорского экипажа.

* * *

23 октября 1812 г., окрестности Семлева

Усадьба была оцеплена плотным кольцом гренадеров, внутрь не пускали даже высших офицеров. Здесь стояли повозки, груженные московскими трофеями. К полудню Куперен завершил отбор груза, назначенного к захоронению. Документы на него полковник вручил генералу Гранье, сам же не мешкая, покинул Семлево вместе с другим обозом, состоявшим из нескольких десятков фур. Всем, кто имел к ним какое-то отношение, было объявлено, что фуры идут со съестными припасами. Куда и кому они предназначались, оставалось тайной.

Растянувшийся на четверть версты обоз генерала свернул со Смоленского тракта на Ельнинскую дорогу, Рядом с бароном ехал крестьянин, взятый Гранье в качестве проводника. Когда французы подъехали к Семлевскому озеру, обозначенному на их картах тремя верстами южнее одноименного села, Гранье возмутился:

— Да тут совершенно невозможно подойти к воде: кругом трясина! — он гневно посмотрел на мужика.

— Не извольте гневаться, господин француз… Вы сами указали на Семлевское болото.

— Ну хорошо! — отрезал Гранье. — А есть ли тут поблизости другое озеро, где бы имелся твердый спуск к воде?

— Извольте, господин… — Мужик тронул поводья лошаденки, на которую его посадили французы.

Гранье с недоверием посмотрел в немигающие глаза мужика…

Обогнув болото с западной стороны, обоз двинулся вдоль кромки леса. Версты через три проводник слез с коня и повел его в узде, раздвигая широкой грудью засохший кустарник. Впереди показался березняк… Миновав его, колонна вышла к озерку… Подождав, пока подтянутся остальные фуры, Гранье пошел следом за мужиком к старому деревянному помосту, по которому, минуя заиленный берег, можно было подойти к чистой воде.

Не мешкая Гранье отдал приказ промерить в этом месте глубину. Она оказалась достаточной, и барон отдал соответствующее распоряжение, но тут к нему подскочил командир конвойного отряда:

— Господин генерал, велено передать вам в последнюю минуту! — Он вынул из-за отворота мундира голубой пакет с печатью. Гранье отошел в сторону, и вскоре до офицера донеслось его восклицание:

— Не может быть! Нет, я не верю своим глазам…

Письмо, которое читал Гранье, было написано рукой императора. Генерал понял, что император заготовил его заранее. Тем более странным показалось барону содержание этого письма:

«Гаспар, вы должны понять и простить меня, ибо даже сейчас — в роковых для меня обстоятельствах — я не могу пойти на поводу у случая, посягающего на мою честь. Не удивляйтесь, коли случайно узнаете, что в обозе, который надлежит вам утопить, не будет трофеев. Я надеюсь на Куперена и думаю, что богатства Кремля не постигнет участь тех скромных подарков, что отправлены были мной в Валевицы. Думаю также, что другая часть моей московской добычи вместе с казной и найденными в Арсенале Кремля знаменами благополучно доедет со мной до Парижа. Сегодня победу решает не сытость солдат, а пушки… Именно поэтому я распорядился подменить ценности вверенного вам обоза провиантом. Я вполне доверяю вашей преданности ко мне и тому обязательству, которое вы приняли на себя для исполнения моего приказа.

Наполеон».

* * *

23 октября, 7 пополудни

Французы бежали из Вязьмы, потеряв убитыми и ранеными более четырех тысяч человек. Поздно вечером из ставки Главнокомандующего русской армией в Вязьму с оказией прибыл капитан Хмельницкий. Он доставил Милорадовичу поздравление фельдмаршала с победой и вручил приказ о дальнейшем преследовании французов. Генерал расположился на отдых в доме, где за сутки до того жил Наполеон.

— Как думаете, капитан, почему командующий не ответил на мое письмо, в котором я сообщал ему о планах нападения на неприятеля?

Хмельницкий ждал этого вопроса.

— Фельдмаршал просил меня, ваше превосходительство, возвратить вам его в том виде, в каком оно было передано вашим курьером дежурному генералу Коновницыну…

Разорвав пакет, Милорадович разразился громоподобным хохотом: в пакете ничего не было. Продолжая смеяться, он встал со стула и обнял Хмельницкого за плечи;

— Вот ведь как везет Бонапарту! Кабы не моя рассеянность — быть ему битым основательно еще сегодня. Жаль, не пришлось принимать мне шпагу вице-короля, а мог бы! Вас, капитан, я запомню: не всякий офицер приносит такие известия. Кстати, почему до сих пор в малом чине?

— На военной службе я недавно, ваше превосходительство…

— Уж не потомок ли вы, сударь, знаменитого Богдана?

— Да, ваше превосходительство, хотя не унаследовал от него и десятой доли его ратного духа. Более склоняюсь к сочинительству…

В это время, прервав Хмельницкого, в комнату вошел штаб-офицер и доложил:

— Весьма срочно, ваше превосходительство… Сегодня ввечеру нами пойман бродяга… Уверяет, что поутру виделся с самим Бонапартом.

— Давай его сюда, голубчик. Капитан, останьтесь! Ваше присутствие, по-видимому, приносит мне сюрприз за сюрпризом.

Едва мужика ввели в комнату, как он грохнулся генералу в ноги. Шапки и зипуна на нем не было, кровь запеклась на щеках и бороде. Рубаха и порты держались бог знает на чем.

Милорадович сидел, опираясь рукой на эфес шпаги.

— Ну, дружок, говори кратко: кто ты и что хочешь?

Мужик ударил лбом об пол:

— Как перед богом… верь слову, барин! Знаю, где француз золото припрятал, числом несметно… Сам место указывал. Думал, туды и меня… на дно, как есть, да, вишь, матерь божья спасла. Палили в спину отчаянно… Добро спасать надо! Слыхали мы, что дюже пограбил Москву супостат. Может, то и есть трофеи басурманские? В Лужковском озере они… в пяти верстах от Семлева…

Когда мужика увели, Милорадович подошел к печи и прислонил к ней руки. Обращаясь к Хмельницкому, он начал вслух размышлять:

— Признаюсь вам, капитан, речь этого разбойника сгодится скорее литератору, нежели нашему брату, военному. Не тот нынче Бонапарт, чтобы оставить награбленное без баталии. Немало повозок отбили мы у него… даже и с трофеями, но ни одна из них не была еще из обоза самого императора, а все — офицеров да генералов, кои тщатся довезти свое добро до дому. Видно, правду говорят у нас: ворованное сено — коню не в корм. Прощайте, капитан!

* * *

26 октября 1812 г.

На третий день после своего отъезда из Семлева Куперен миновал Смоленск и возле деревни Ляды догнал карету, сопровождаемую небольшим конвоем. Начальник конвоя узнал Куперена.

— Господин полковник? Позвольте поздравить вас с блестящей карьерой… Простите за откровенность, но с какой стати император так щедр на чины при столь плачевном положении нашей армии?

Куперен ответил холодно, едва сдерживая норовистую лошадь:

— Вы недобро судите, капитан…

— Господин полковник, поверьте, я не хотел обидеть вас! Но обстоятельства…

— Вот именно, капитан! Обстоятельства сейчас таковы, что мне не до шуток. Скажите лучше, не слышали ли вы что-нибудь об отряде, следующем из Москвы вдоль коммуникационной линии с кое-каким грузом?

— Смотря с каким грузом, господин полковник… Я знаю, что из Парижа следует обоз с кофемолками. Подумать только! Они скорее сгодятся на то, чтобы перемолоть наши кости.

— Вы забываетесь, капитан! В иное время я арестовал бы вас за измену…

— Вы правы, господин полковник: всему свое время. В начале кампании я мечтал о собственном имении под Москвой и чудесных русских рысаках. Теперь же, полуголодный, я везу в Париж пленного русского генерала…

Кончиком шпаги Куперен приподнял штору, закрывавшую окошко кареты. Внутри на обшитом красным бархатом сиденье он увидел генерала Винценгероде. Генерал был взят в плен при весьма интересных обстоятельствах. Узнав о намерении маршала Мортье взорвать Кремль, он явился к нему парламентером и заявил, что если хотя бы одно из кремлевских строений будет разрушено, все французы, находящиеся в плену у русских, будут расстреляны.

— Узнаете ли вы меня? — спросил Куперен пленного не без злорадства, ибо был знаком с ним еще в ту пору, когда работал секретарем московской городской управы, выполняя в России секретную миссию по личному заданию Бонапарта.

Увидев полковника, Винценгероде опустил голову и зло ответил:

— У меня нет и не может быть знакомых среди вашего воинства!

С нескрываемым раздражением Куперен опустил штору.

— Так как же, капитан… Вы что-нибудь слышали об этом обозе?

— Вряд ли смогу чем-то помочь вам, господин полковник. Впрочем, сегодня поутру я оставил в Смоленском госпитале одного из моих людей… Рядом с ним лежал унтер-офицер, кажется, курьер. Он бредил и говорил о фураже, который нужно доставить какой-то польской пани…

— Упоминал при этом город или деревню? — Куперен схватил капитана за руку.

— Кажется, Несвиж…

Куперен вздыбил лошадь.

— Спасибо, капитан! И впредь поменьше говорите о чужих костях, если вам дороги свои…

Предостережение Куперена оказалось ненапрасным. Через несколько дней карета с пленным Винценгероде оказалась в руках флигель-адъютанта Чернышева. Обрадованный таким исходом дела, Винценгероде поделился своей озабоченностью в связи с появлением в глубоком тылу французов поручика Жерома — под этой фамилией ему был известен Куперен, — настоящая роль которого в Москве стала для него более чем ясной. Чернышев велел доложить Чичагову, командовавшему Дунайской армией, о новоявленном полковнике и возглавляемом им секретном обозе.

* * *

Несвиж, 1 ноября 1812 г.

Наполеон продолжал отступать из Смоленска в сторону Красного, где его ожидало новое кровопролитное сражение…

В это время Куперен прибыл с обозом в древний Несвиж. Первым делом он учинил разнос старику коменданту за царившее в этом городе благодушие. Затем, сбросив с ног отяжелевшие от сырости сапоги, полковник устало опустился прямо на пол возле затопленной печи и сбавил тон:

— Если бы вы знали, господин комендант, как я рад нашей встрече! Вы немец?

— Нет, господин полковник. Австриец, из Миттервилля. Мой сын… мой мальчик в Шеннбруне, в дворцовой охране, а я… — комендант едва не плакал.

— Вы еще увидите своего сына! На войне выживают те, кого ждут, — добродушно сказал Куперен. Он с удовольствием ощутил, как по его телу разливается приятное тепло.

Но вот с городской площади донесся тревожный голос трубы. В ту же минуту в комнату влетел сержант из дозора:

— Господин комендант, у города русские!..

…Лошади, яростно понукаемые конвоирами, выбивались из сил под тяжестью груженых подвод. Обогнав обоз, растянувшийся на четверть мили, Куперен проскакал по ветхому деревянному мосту, перекинутому через глубокий оборонительный ров, и соскочил с лошади у ворот Несвижской крепости. Внутри возвышался великолепный по красоте дворец, выстроенный более трехсот лет тому назад польскими магнатами Радзивиллами, выбравшими местом своей резиденции город Несвиж.

— Именем императора!.. — рявкнул Куперен, и после некоторого молчания кованая калитка отворилась…

— Какого черта!.. — только и успел произнести тщедушный поручик, у которого при одном взгляде на свирепое лицо Куперена пропал дар речи.

— Где ваш командир? — грозно спросил Куперен, переступая порог калитки.

— Месье, мне приказано… господин полковник в казарме…

Минуту спустя навстречу Куперену выскочил заспанный полковник Шеридан, командир того самого обоза, что был отправлен Наполеоном в Валевицы.

Куперен словно бы не замечал, что разговаривает с офицером, равным ему по чину:

— Теперь, полковник, ваши солдаты будут подчиняться мне! Вот-вот в городе появятся русские. Его величество надеялся на вас, а вы не спешите исполнить его приказ, безмятежно отдыхая в крепости. Вы, верно, полагаете, что наш император остался зимовать в Москве? Спешу огорчить вас: он, по-видимому, уже в Смоленске!

Обескураженный неожиданным известием, Шеридан начал лихорадочно застегивать мундир.

— Что делать? Это так невероятно…

Тем временем до слуха офицеров донеслись орудийные залпы. Лицо Куперена стало мрачным.

— Они уже в городе! Прикажите разобрать мост и выставьте как можно больше солдат на башнях. Если силы русских велики — бежать бессмысленно. Где ваши повозки?

— Господин полковник, они в смежном дворике, а лошади в подземной конюшне.

— Хорошо! Все тридцать фур, что прибыли со мной, поставьте на площади перед дворцом. Есть ли здесь кто-либо из хозяев крепости?

— В данный момент, господин полковник, за хозяина — комендант…

— Пусть явится ко мне тотчас!

В отсутствие владельцев Несвижского дворца Радзивиллов всю власть в нем осуществлял комендант крепости Бургельский. Слушая теперь свалившегося на его голову, как с небес, Куперена, он еле сдерживал возмущение — француз вел себя в высшей степени надменно:

— В данных обстоятельствах, господин комендант, мои приказания для вас — закон! Возможно, скоро здесь будут русские. Но — клянусь честью! — они ворвутся в крепость лишь в том случае, если в живых не останется ни одного из моих солдат!

Быстро обойдя территорию крепости, Куперен нашел фуры с подарками императора, предназначавшимися пани Валевской. Затем приказал коменданту проводить его во дворец, еще надеясь на какое-то чудо, которое может спасти от русских злополучные трофеи Наполеона…

Ружейная пальба, разрывы гранат, крики «ура!» — все это внезапно нарушило тишину дворцового парадного зала. Куперен подбежал к окну…

Положение осажденных в крепости французов было безвыходным. Подступившая к ней русская кавалерия в ожидании саперов обстреливала дворец из легкого стрелкового оружия. Между тем Бургельский понял, что прибывший вместе с грозным французом груз имеет исключительную ценность. Иначе зачем весь этот переполох?

Несмотря на опасность, Куперен был внешне спокоен.

— Господин Бургельский, я могу лишь сожалеть, что пути наши пересеклись так неожиданно. Я не имел намерения стать причиной ваших несчастий. Но я солдат и не могу не выполнить возложенного на меня приказа. Русские ворвутся сюда не раньше, чем я буду мертв!

— Прекрасно понимаю вас, господин полковник… Но чем я могу вам помочь? Наш дворец… добро… Оно нажито веками. Что скажет пан Доминик?! Он ушел на Москву вместе с вашим императором. Боже благословенный, каково ему там сейчас! — Бургельский заломил в отчаянии руки. — Пан полковник, я решился… у меня нет иного выхода… — Комендант перешел на шепот. — Да, пан полковник, этот час настал. Я открою вам тайну, которую знали только двое: мой старый хозяин и я. Умирая, старый пан завещал мне ее как святыню. О, это жуткая история! Когда-то Несвиж был сущей Меккой для иезуитов…

Похоже, комендант испугался, что сказал лишнее, и поспешил увести разговор в сторону.

— Какой беспечностью с моей стороны было впустить в крепость пана Шеридана! Кто мог знать, что враг рядом? Пан полковник, ваш обоз…

— Этот обоз, Бургельский, принадлежит императору Франции!

— Тем более, пан полковник, тем более… Нам надо спешить! Если русские взломают ворота, будет поздно…

Бургельский сбросил с плеч кашемировый халат и решительно направился к стоявшему в парадном зале камину. Под его карнизом в зверином оскале застыли две бронзовые львиные морды. В зубах у них были бронзовые же кольца. На глазах у удивленного полковника Бургельский повернул одно за другим оба кольца… Верхняя часть камина стала отделяться от стены, в то время как нижняя медленно уходила под пол. Из отверстия на Куперена повеяло сыростью и холодом. Сняв со стены факел, Бургельский зажег его и пригласил полковника следовать за собой в подземелье…

Оно заканчивалось просторным помещением. Справа Куперен заметил окованную свинцовыми полосами задвижку.

— Это старый люк, пан полковник, — пояснил комендант. — В прежние времена подвал сообщался с улицей… Туннель выходил на поверхность в том месте, где сейчас находится каскад прудов.

— Значит, хода отсюда наружу нет?

— Нет, пан полковник.

— Зачем тогда было устраивать этот лаз?

— В прошлом он не раз выручал жителей крепости… Позже кому-то пришла мысль соорудить за крепостным валом пруды, как это стало модным в русских усадьбах. Пришлось сделать плотину на Уше, а здесь поставить заслонку, чтобы вода не затопила подвал. Но заслонку можно поднять…

— Где же лебедка?

— Мы прошли мимо нее. Это двумя маршами выше…

— Прекрасно, Бургельский! Будьте уверены: император не оставит вас без милости, когда узнает, каким чудом нам удалось спасти его груз. А где хозяйка дворца? Разве ее тоже нет?

— Пани с паненкой в Берлине… Они гостят у пана Антония — брата моего хозяина. О, он очень талантливый человек! Вы, может быть, слышали, что сам великий Гёте поручил ему писать музыку к «Фаусту»?

— Я рад, Бургельский, что вы служите таким достойным господам. Однако время не терпит! Надо перенести в подземелье все вещи с повозок, которые стоят на площади. Я думаю, ваша прислуга справится с этой задачей не хуже моих солдат?

— Ни в коем случае, пан полковник! Никто, кроме нас с вами, не должен знать тайну подземелья.

Куперен резко схватил коменданта за плечо.

— Вы, верно, забыли, что солдаты великой Франции предпочитают умирать в честном бою… Я не хуже вас понимаю, что живых свидетелей нашей тайны быть не может. И все же мои люди умрут за императора на крепостных стенах! Пан Бургельские, ваши слуги — истые католики, не так ли? Чем скорее они свидятся с богом, тем быстрее исполнится для них желанная благодать. Я уверен, всевышний воздаст им по заслугам!

Вскоре челядь пана Доминика начала перетаскивать в подземелье ящики с награбленными в Москве трофеями. По приказу Куперена щели в ящиках и бочках заливали воском. Для эта цели расплавили и пустили в дело стоявшие в зале восковые фигуры польских вельмож и королей. Бургельский распорядился также перенести в подземелье наиболее ценное имущество пана Доминика. В том числе серебряные фигуры апостолов…

Сильнейший взрыв потряс стены крепости. В окнах дворца лопались стекла, на ореховый паркет сыпалась с потолка лепнина. Выстрелы звучали совсем рядом: русские солдаты проникли во внутренние покои дворца. В воздухе висели пыль и дым. Один за другим падали сраженные пулями французы…

Эхо взрыва донеслось до слуха коменданта.

— Пан полковник, они уже здесь…

— Спокойно, Бургельский! Велите вашим слугам спуститься в подземелье. Я буду у решетки… Как только они окажутся по другую ее сторону, я закрою дверь.

Несчастные слуги исполнили приказ коменданта, полагая, что тем самым обретают в подземелье спасительное укрытие от русских солдат. Тем временем с помощью лебедки Куперен поднял задвижку… Вода хлынула в подвал, одну за другой накрывая ступени каменной лестницы. Все еще слышны были крики тонущих, когда в подземелье стало вдруг темно.

— Бургельский, где вы? — Куперен кинулся вверх — туда, где только что стоял комендант. Перед ним была глухая стена.

— Проклятый поляк! Он решил похоронить меня вместе со своей челядью и сохранить тайну дьявольского подземелья!

Командир казачьего отряда въехал на территорию крепости, когда сражение между русскими и оборонявшими ее французами подходило к концу. Казачий полковник продиктовал срочную депешу в штаб армии, но ни словом не обмолвился о канувшем как в воду обозе. Он сомневался, что обоз вообще существовал, хотя на площади перед дворцом стояли пустые повозки. Его не разубедило даже то, что молодой ротмистр обнаружил на одной из фур, что стояла в смежном с дворцовой площадью дворике, кованый сундучок, который впопыхах слуги пана Доминика не успели перетащить во дворец. В том сундучке вперемежку с нитями жемчуга и золотом лежали серебряные табакерки, медальоны и даже обломок архиерейского посоха, усыпанный бриллиантами, а также много другой золотой и серебряной мелочи.

Однако больше ничего обнаружено не было, и полковник сказал ротмистру:

— Не кажется ли тебе, что бедняга Винценгероде сделал из мухи слона? Три недели плена вполне могли помутить его разум. Опиши, дружок, все, что есть в сундуке, да представь мне! А что говорит по этому случаю комендант?

— Он утверждает, что обоз точно существовал, но что в нем везли фураж. Куда и откуда, толком объяснить не может. Советует обратиться за разъяснениями к полковнику Шеридану.

— Хм! Но ведь он убит вами в перестрелке…

— Так точно.

— А ну, ротмистр, давай сюда эту бестию!

Ничего вразумительного хитрый комендант, однако, не сообщил.

Три дня спустя адмирал Чичагов лично осмотрел захваченные в Несвиже драгоценности, предназначавшиеся любовнице Наполеона Марии Валевской. Корпусной казначей оценил их в миллион рублей серебром. Между тем Чичагову донесли, что возле Муровщины русскими войсками отбит обоз Доминика Радзивилла с награбленными в Москве ценностями, которые пан Доминик спешил доставить в свое имение в Несвиже. Узнав об этом, адмирал страшно разгневался:

— Черт возьми! Екатерина совершила роковую ошибку, милостиво простив его отца… У нее было слишком пристрастное отношение к полякам!

Вскоре в Петербург ушло письмо, в котором Чичагов информировал Александра I о реквизированном обозе пана Доминика. Адмирал сообщал императору, что он учредил особую комиссию для того, чтобы определить, какая часть имущества несвижского имения. Радзивилла может быть изъята в Российскую казну для возмещения ущерба, нанесенного ей пребыванием пана Доминика в Москве. Сундук с драгоценностями был отправлен в Бобруйск до особого указа из Петербурга.

На пятый день после описанных выше событий жена Бургельского разбудила его среди ночи:

— Вставайте же! — сказала она громко, после чего прошептала ему что-то на ухо.

— Ты с ума сошла! Бургельский вскочил с постели. — Где он?

— На кухне. Три дня ничего не ел…

В полуподвале, где располагалась дворцовая кухня, какой-то человек жадно поглощал холодный ужин. Это был телохранитель пана Доминика — Скабневич, чудом спасшийся вместе с хозяином после боя у Муровщины.

— Боже, на кого вы похожи, Людвиг! Где князь? — спросил Бургельский.

— Лучше не спрашивайте… Мы попали в такой жернов… Положение Бонапарта аховое. Или он переправится через Березину, или… Хозяин послал меня сюда, чтобы узнать, каково положение в крепости и цело ли имущество, оставленное им на ваше попечение? Боже, какая кара… Мы везли сюда кучу добра… Все отбито русскими…

Бургельский перебил Скабневича:

— Послушайте, Людвиг! Вам нельзя оставаться здесь долго, Пейте и ешьте, покуда я пишу князю записку… Передайте ему на словах, что я денно и нощно молюсь о его здоровье.

Утром в окрестностях Несвижа конный дозор русских остановил подозрительного всадника. У него нашли записку Бургельского к Доминику Радзивиллу, содержание которой было тотчас передано начальнику Несвижского гарнизона. В записке говорилось, что созванная Чичаговым комиссия реквизировала имущество Несвижской крепости, однако:

«…многое, дорогой князь, я успел припрятать так, что вряд ли кто и сыщет. Я имею в виду шестьдесят пудов столового серебра, то серебряное чудо, что всегда было вашей гордостью, и еще много такого, о чем сам не имею пока ясного представления, но знаю с очевидностью, что цены немалой.

Ваш навсегда, Бургельский».

Самонадеянный комендант гарнизона не посчитал нужным уведомить Чичагова о записке Бургельского и употребил все усилия на поиски указанного в этой записке имущества Радзивиллов, но безуспешно. Комендант Несвижской крепости стойко перенес пристрастные допросы, но тайны подземелья не выдал. Разъяренный командир драгунов приказал расстрелять его вметете с пойманным телохранителем пана Доминика у крепостной стены.

* * *

Бобр, 12 ноября 1812 г.

Приказ Бонапарта уничтожать частные обозы, а высвобождавшихся из-под них лошадей отдавать артиллеристам под пушки выполнялся из рук вон плохо. Отряды военной жандармерии первыми нарушали этот приказ, поддаваясь искушению заработать несколько золотых с каждой частной повозки, и намеренно исключали их из числа тех, что подлежали уничтожению. Тем самым они выносили алчным держателям сокровищ смертный приговор: несчастные лишались главного своего преимущества — скорости…

Бессонница снова мучила Наполеона, но на этот раз она была кстати: он ждал ночного посетителя. Император вышагивал по комнате. Он дал выход охватившему его раздражению:

— Проклятая страна! Кажется, Коленкур был прав, отговаривая меня идти на Москву. Что ж, история отведет ему роль пророка…

— Ваше величество, прибыл генерал Гранье! — Плечи дежурного офицера были белы от снега.

— Пусть войдет. Ко мне никого не пускать — даже особых курьеров!

Едва Гранье переступил порог комнаты, Наполеон шагнул ему навстречу, держа на вытянутых руках свою шпагу.

— Возьмите, генерал, вы заслужили ее! Время показало, что я сделал верный выбор, доверив вам важное поручение. Эта шпага будет залогом нашей будущей дружбы. К сожалению, дорогой Гаспар, от Куперена нет никаких известий. Если он погиб, то вы и я остаемся единственными, кто знает семлевскую тайну. Я не хочу расширять круг людей, знакомых с ней. Надеюсь все же, что посланные с Купереном трофеи избегнут плачевной участи. Иначе это стало бы настоящей трагедией для Франции! Думаю, вы понимаете, что как только русские завладеют трофеями, у них будет предлог потребовать от Парижа контрибуцию, грозящую опустошением подвалов Тюильри, где хранится триста восемьдесят миллионов моих франков. Я знаю, как это делается! Я сам разорял музеи Венеции и Рима, вытурив оттуда австрийцев.

Наполеон подошел к карте. Взгляд его упал на местность, отмеченную синим флажком:

— Кажется, барон, я был прав, приказав вам спрятать тут некоторые из моих бумаг. Таким образом, семлевская легенда отчасти все-таки справедлива. Сегодня эти документы лишь бумаги, а завтра — сама история. Вряд ли я доживу до того дня, когда смогу воспользоваться ими. Поэтому заклинаю вас, дорогой друг, достать и сохранить их для потомков! Я знаю, вы переживете меня. К сожалению, все оставшиеся документы канцелярии я буду вынужден приказать сжечь.

— Ваше величество, но у вас есть еще достаточно войск, чтобы защитить канцелярию…

— Дорогой друг, на их долю хватит имущества Главной квартиры и казны. Говоря откровенно, вряд ли мы найдем брешь в кольце окружения. Советую вам надеть кирасу и не снимать ее, покуда мы не оставим пределов России.

Худшие опасения императора могли оправдаться, не помоги ему случай. Удачно переправившись через Березину у деревни Студенки, Наполеон пожалел, что поспешил уничтожить оставшиеся документы канцелярии, но последующие события показали, что у него не было выбора. Близ Вильно французы потеряли последние пушки и те повозки с награбленным добром, что благополучно пережили все тяготы пути по Смоленской дороге.

* * *

Вильно, 12 декабря 1812 г.

Время для появления в армии было выбрано Александром I весьма удачно; накануне дня его рождения. В разгар торжественного обеда, устроенного в честь тридцатипятилетия императора, окна домов дребезжали от праздничной канонады. Прервав поздравительные славословия, Александр сказал:

— Господа! Вот оказия… Пока добирался к армии, не выходила у меня из головы басня нашего знаменитого пиита Крылова, в коей все мы узнали нашего досточтимого князя: «…с волками иначе не делать мировой…» Именно, господа: до полного снятия шкуры. Европа ждет от нас этого, и наш долг вызволить ее из лап варвара! Что скажете на сей счет, Михайла Ларионович?

Кутузов не спеша дожевал кусок жареного мяса и только после этого ответил:

— Не надорваться бы, ваше величество… Столь быстрый марш от Москвы до Вильно и весьма плохо устроенное снабжение армии магазинами, которое обещалось, однако, быть отменным, сделало наше воинство мало отличимым от неприятельского. Кроме, разумеется, духа. На чем единственно и держимся. Из дальних губерний вряд ли скоро устроится пополнение, а необученных резервистов пускать в Европу опасно, да и противно нашей славе. Отдых, ваше величество, нужен одинаково маршалам и рядовым. Что до врага, то с ним будет покончено, я не сомневаюсь!

Александр решил уйти от болезненной для его самолюбия темы:

— А что, князь, истинны ли слухи, будто француз увез в Париж награбленное в Москве и ее уездах добро?

— Думаю, ваше величество, что церквам и монастырям многое будет возвращено. Порукой тому сообщения, доставляемые мне командирами частей… Однако ничто не восполнит пепла пожарищ, в коих сгорели богатства, нажитые нами в прежние времена. Здесь, в Вильно, брошено Бонапартом много повозок. Найденные в них вещи прекрасны мастерством и велики ценой. Сдается мне, однако, что это не полная мера того, что хотели бы мы видеть и что составляло обоз самого Бонапарта. Знаю наверняка одно: ни сам он, ни его маршалы не сумели вывезти из России главную свою добычу! Может быть, время прояснит сей предмет, остающийся загадкой по горячности событий и скоротечности прошедших дней?

— Ростопчин уверяет меня, что спас все сокровища Кремля… Но, кажется, его более тревожили настроения московской черни, нежели Бонапартова рать. Все идет к тому, что Ростопчину придется пожизненно носить на себе «крест» поджигателя…

Вечером того же дня, на балу, устроенном в честь императора, капитан Хмельницкий напомнил Милорадовичу о сокрытых в Семлевском болоте трофеях Бонапарта. Он надеялся, что прославленный генерал доложит об этом самому царю. Выслушав Хмельницкого, Милорадович дружески похлопал его по плечу и сказал:

— Помилуйте, капитан! Можно ли теперь говорить о таких пустяках… Император в зените славы. Сегодня он — единственный среди нас, кто готов простить Бонапарту многое из того, что тот натворил. Москва — не Петербург. Сокровища Кремля не так волнуют двор, как богатства Северной Пальмиры. Забудьте об этом предмете,голубчик! Цель императора — Париж. Его величество думает о войне, а не о мире. Сейчас для него важнее пушки. Император уже объявил награду по пятидесяти рублей за каждое найденное орудие. Так не лучше ли, капитан, воспользоваться случаем и храбростию завоевать расположение государя?

КЛАДОИСКАТЕЛИ

Смоленск, 15 августа 1835 г.

Открытые настежь ставни в доме губернатора заходили ходуном, длинные шелковые занавеси то вылетали на улицу, то оказывались внутри комнаты… Весь дом пришел в движение, только один человек в нем не обращал внимания на взбунтовавшуюся стихию. Это был смоленский губернатор Николай Хмельницкий.

Губернатор держал в руках небольшую книжицу, сочинение Вальтера Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов». Книга увлекла его настолько, что Хмельницкий не заметил, как к нему подошла Марфа Егоровна Мещурина, неизвестно в каком качестве жившая у губернатора. Была она и домоуправительницей, и невенчанной женой Хмельницкого, а также доброй советчицей во всех его начинаниях.

— И что ты, мил человек, въелся в эту книжицу? В доме переполох, а он знай себе почитывает… На улице гроза, — выговаривала Марфа Егоровна Хмельницкому, закрывая одно за другим окна в кабинете.

Губернатор задумчиво смотрел мимо Марфы Егоровны… Мысли его были далеко-далеко.

— Да ты, батюшка, впрямь не в себе? — Мещурина потрогала пухлой рукой лоб Хмельницкого.

Губернатор загадочно улыбнулся.

— Тут, матушка, — он ткнул пальцем в корешок книги, — может, сокрыт настоящий мой триумф. Олимп всей моей жизни!.. Вот, послушай, что пишет Вальтер Скотт, коего почитают в мире за первейший авторитет в истории: «Он повелел, чтобы московская добыча: древние доспехи, пушки и большой крест с Ивана Великого — были брошены в Семлевское озеро…»

Хмельницкий вскочил с дивана и в сильнейшем смятении сбросил с себя сюртук, оставшись в одной сорочке.

— Вот какая оказия, матушка! Озеро это лежит в нашей губернии. Отсюда почитай сто верст с гаком. Смекни-ка, голубушка, что получается, коли англичанин не врет? А он точно не врет, ибо они, англичане, народ холодный — ничего сгоряча не делают. Не то, что наш брат…

Мещурина не успела и рта раскрыть, как была ошарашена новым откровением губернатора:

— А ведь, я голубушка, знал про это! Мужик мне однажды сказывал… Забыл я про те сокровища. Как погнали француза дальше — не до того стало. Вот что, сударыня… Никому ни слова о книге и ни о чем таком, что я тут вам поведал! Я немедля еду в Семлево, еду инкогнито. Любопытствующим объявляй, что направился в Дугино с ревизией. Для пущей правдивости заеду туда на обратном пути.

Мещурина недовольно поджала губы.

— Ты, батюшка, лучше скажи, что будем делать с юродивым? Имею верное известие, что он наущает против нас смоленского епископа: внушает оному, что потворствуем расколу.

— Права ты, Марфа Егоровна. Много у меня врагов явных, а еще более тайных. Дай-ка спроважу я своего недруга на месячишко в кутузку… Насколько старший Маркевич смирен и праведен был, настолько сын его сатанинской силой обуян. А сейчас, матушка, вели собирать в дорогу! В этом деле поспешность не порок. Не дай бог, чтобы кто-нибудь помимо меня про сие сочинение вызнал!

Тайная поездка в окрестности Семлева еще более возбудила в Хмельницком желание отыскать трофеи Наполеона. Осмотрев озеро, он нашел, что оно годится на роль хранилища добычи; потом, поставив себя на место Бонапарта, решил, что лучшего места император французов найти бы не смог.

Через две недели после описываемых событий управляющий работами по восстановлению… Смоленского тракта Шванебах получил от Хмельницкого секретное предписание, которое заканчивалось следующими словами: «Препровождая вам это письмо, надеюсь видеть в вас деятельного помощника моим устремлениям, ибо тайна, в каковую я вас посвятил, доставит выгоду не одним нам, а всей России!»

Получив такое письмо, Шванебах так же скоро поддался страсти кладоискательства, как и сам губернатор.

* * *

Париж, 10 октября 1835 г.

Особняк генерала Гранье стоял в глубине густого парка. Поздно вечером барон подъехал к дому в карете. На этот раз он против обыкновения не пожелал кучеру «спокойной ночи». Войдя в дом, барон тотчас велел позвать к нему… Куперена. Да, да! Того самого полковника, чья участь, казалось, была решена раз и навсегда в подземелье Несвижского замка.

…Не один раз нырял Куперен в ледяную воду в поисках каменной трубы, через которую замок сообщался с парковым прудом. Всякий раз натыкался он под водой на трупы несчастных слуг пана Доминика… И все же полковник каким-то чудом нашел этот лаз и выплыл.

Чтобы уберечь Куперена от возможных неприятностей, Наполеон через свою сестру Полину пристроил полковника учителем русского языка к одному провинциальному буржуа, лелеявшему мысль сделать из своего чада дипломата. Лишь год спустя после смерти Бонапарта Куперен вновь объявился в Париже, где встретился с бароном Гранье. Знание тайны бывшего императора связало этих людей то ли дружбой, то ли ревностью к предмету их обоюдного обожания. Во всяком случае., они были весьма рады свиданию. Полковник поселился в особняке барона на положении то ли приживала, то ли старого друга, а вернее, в обоих качествах одновременно. И все же трудно было порой понять, кто из них имеет больше власти над другим… Куперен давно не видел барона в таком гневе:

— Вот, прочтите! — Гранье подал полковнику лист бумаги и нетерпеливо зашагал по комнате. — Каково?! Смоленский губернатор ищет в Семлеве Бонапартову добычу), Проклятый водевилист! Он испортит нам все дело. Император перехитрил себя, когда заявил при Сегюре и прочих штабных генералах о намерении утопить в Семлевском озере часть своих московских трофеев. Он хотел ввести их в заблуждение, забыв, что каждое его слово со временем станет легендой. А этот сочинитель не нашел ничего лучшего, как повторить «басню» Сегюра?! Помяните меня, Пьер, его глупость еще аукнется… Один бог знает, сколько людей попадется на эту удочку!

— Дорогой барон, откуда у вас такие сведения? — Вид у Куперена был серьезный и озабоченный.

— Как ни странно, Пьер, но я и сам толком не ведаю, кто он, наш доброжелатель. Едва моя карета отъехала от кафе «Режанс», как кто-то вскочил на ее подножку и подбросил мне записку. Пьер, пора наконец исполнить завещание императора и вызволить из Семлева его бумаги, которые теперь дороже всякого золота! Надо спешить, пока Хмельницкий не поднял на ноги всю губернию. У них, в России, это быстро делается. В Петербурге губернатору несомненно поверят. Николай патологически прямолинеен и вряд ли будет утруждать себя размышлениями об истинности полученных от Хмельницкого известий. А то, что губернатор известит его о потопленных в Семлеве сокровищах, — это, Пьер, так же бесспорно, как то, что мы сидим здесь и беседуем. Скажите, Пьер, почему русские ни разу за все послевоенное время не заявили нам о вывезенных из Москвы ценностях? Они должны были знать, что вернули себе не все…

— К сожалению, господин барон, на этот вопрос не сможет ответить никто, кроме покойного русского императора.

— Пожалуй, вы правы, Пьер, — Гранье заметно нервничал. Он рассеянно смотрел на Куперена. — Да! Вы знаете, Клавери была сегодня восхитительна. В этой роли она превзошла себя. Как видно, драматург неплохо знает историю. Жаль, что в его творчестве не нашла себе места судьба Бонапарта! Скажите, Пьер… только откровенно: крест… тот крест с колокольни в Кремле — он действительно был в обозе императора?

Куперен явно не ждал такого вопроса. На какое-то время в комнате установилась неловкая тишина.

— Видите ли… — начал полковник с неохотой, но Гранье не дал ему времени на размышления. Он схватил полковника за лацканы сюртука:

— Что означает ваше «видите ли»? Говорите определенно: да или нет?

— Да, месье… но то был совсем не тот крест, о котором думали все… — Куперен с трудом высвободился из рук Гранье. — Вы могли задушить меня, господин барон!

— Простите, Пьер… — Гранье было стыдно за свою выходку.

— Не стоит так волноваться, господин барон, — Куперен наклонился к камину и подцепил щипцами уголек. Раскурив трубку, он бросил взгляд на портрет Бонапарта, висевший в простенке между окнами. — Между нами, очевидно, вышло недоразумение. Я думал, что вы знаете и это, коли император посвятил вас в тайну обоза с трофеями. К тому же для этого разговора прежде не было повода. Но теперь, когда вы хотите знать правду…

И полковник начал рассказывать барону довольно длинную историю «пленения» легендарного золотого креста. Когда рассказ его был закончен, Гранье еще долго сидел молча, обдумывая услышанное. Наконец он укоризненно сказал:

— Как жаль, что я не знал этого раньше, — он хохотнул, затем продолжал в обычном своем тоне: — Какой я болван, право! Однажды император поручил мне передать Александру конфиденциальное письмо, в котором среди прочего были те же сведения о кресте, что поведали мне теперь вы. Я не поверил императору. Я думал, он играет в политику. Что ж, мне искренне жаль смоленского губернатора! Ну, бог с ним! Итак, Пьер, вы едете в Россию… Вы обязаны во что бы то ни стало вернуться в Париж с документами. Я дам вам с собой письмо Бонапарта, о котором только что упомянул. Используйте его в России, если что-то или кто-то помешает вам исполнить мой приказ. Вы поняли меня?

— Да, господин барон.

— Вот и прекрасно! — Гранье взял с письменного стола небольшую копию Вандомской колонны, выполненную из бронзы. Отвернув позолоченную фигурку Бонапарта, барон вынул из полости колонны письмо, а вместе с ним банкнот.

— Подойдите, Пьер, сюда… — Гранье дал полковнику лупу.

Куперен увидел сквозь нее на банкноте миниатюрный план Лужковского озера с крестиком и крохотной стрелкой.

— Да, Пьер, именно здесь спрятаны документы императора.

— Но, господин барон! Император приказывал уничтожить в Семлеве кое-какие бумаги Главной канцелярии… Выходит, и этот его приказ был обманом?

— По-видимому, Пьер, Наполеон решил разделить свои тайны между нами поровну. А теперь смотрите сюда… Документы зарыты в пятидесяти туазах^[7] от этого выступа. Почва там рыхлая, болотистая… Бумаги упакованы в трех просмоленных бочонках, — с этими словами Гранье передал Куперену письмо Бонапарта и банкнот. — К слову сказать, Пьер, эти сто франков я получил от императора за пустяковую услугу: в течение часа я записывал под диктовку его мемуары… Мне удалось беспрепятственно вывезти банкнот со Святой Елены. Столь долгий путь в Европу он совершил в подошвах моих сапог.

* * *

Семлево, 15 декабря 1835 г.

Поиски трофеев Бонапарта продолжались уже два месяца, и конца им не было видно. День за днем солдаты долбили во льду все новые и новые лунки, медленно двигаясь по спирали к центру озера. Прапорщик фон Людевич, отличаясь непомерным честолюбием, надеялся все же найти сокровища и тем возродить былую славу своего рода, пользовавшегося немалым влиянием во времена всесильного Бирона.

Опытный Шванебах, назначивший Людевича руководить работами на озере, тоже исходил из корыстных побуждений. Он считал, что поручить поиски искушенному человеку — значило разделить с ним успех предприятия, на который, по мнению Шванебаха, молодой прапорщик единолично претендовать не мог.

Над семнадцатой по счету прорубью колдовал дюжий солдат…

— Ваше блахродие… — сиплым от простуды голосом позвал он Людевича к себе. — Кажись, есть, хосподин бахон, — Солдат очумело тыкал железным прутом в прорубь, хотя руки его вконец окоченели от мороза.

Людевич вырвал штырь из рук солдата, сам несколько раз опустил его в прорубь…

— Данила, сатана ты этакая! Нешто, правда, что-то есть… Зови сюда повара! Что смотришь, болван? Повара, говорю…

Вскоре повар, с красным от печного жара лицом, предстал перед Людевичем:

— Никак обедать изволите, барин? — спросил он с удивлением, ибо время обеда еще не приспело.

— Дурак ты, братец! — добродушно ответил Людевич. — На-ка, держи зонд, пока руки твои горячи! Стукни, братец, раз-другой о дно, да скажи, чего чуешь!

Повар немного опешил, но повиновался приказу барона. Штырь после нескольких погружений вдруг наткнулся на что-то твердое:

— Вроде бы есть, ваше благородие… Оно?! — крикнул было солдат во весь голос, но прапорщик вовремя сунул ему под нос мерзлую рукавицу.

— Тише, болван! Рашпиль неси… Живо!

Через несколько минут Людевич приладил рашпиль к длинному шесту, опустил его в прорубь и начал пилить таинственный «объект», резонно полагая, что если он металлический, то на ребрах рашпиля останутся следы металла в виде опилок.

Наконец Людевич вытащил шест из проруби, и все увидели, как под стекавшей с рашпиля водой засверкали желтые огоньки… Яркие, как крошечные осколки небесного светила. Людевич вертел рашпиль так и эдак, наслаждаясь игрой холодного зимнего солнца в золотистых зернах металла.

— Ура, братцы! — вымолвил он, стоя в кругу солдат. — Вот она — частица русской святыни, милые вы мои мужички.

Восторженные солдаты принялись качать прапорщика. Людевич бессвязно благодарил их, вытирая обледенелым рукавом шинели набегавшие на глаза слезы. Ни он, ни восторженная толпа солдат не сомневались: именно тут — в двадцати саженях от берега — покоится добыча Бонапарта.

Ночью молодцеватый подпоручик остановил коня возле дома смоленского губернатора и потребовал срочного свидания с Хмельницким, Губернатор спустился по мраморной лестнице в вестибюль, где подпоручик вручил ему пакет от подполковника Шванебаха, руководившего работами на Семлевском озере. Вездесущая Мещурина стояла здесь же, подле курьера, державшего перед генералом «смирно». Прочитав донесение, Хмельницкий расстегнул ворот сорочки и положил руку на сердце.

— Ну, матушка, кажись, свершилось… — сказал он прочувствованно, а затем воскликнул: — Держись, вороные!

Едва за подпоручиком закрылась дверь, как Хмельницкий обхватил Мещурину руками, поднял и закружил по комнате.

— А что, голубушка, не пора ли нам возвращаться в Петербург? Хватит, починовничали в провинции. Департамент, думаю, мне как раз по плечу! Предвижу, дорогая, что сокровища Наполеоновы многими пудами исчислять придется. Верно, надо принять срочные меры к недопущению на озеро посторонних. Об этом я немедля сообщу тамошнему исправнику…

* * *

Санкт-Петербург, 2 января 1836 г.

В шесть часов пополудни флигель-адъютант доложил Николаю, что министр внутренних дел просит принять его по срочной надобности…

Император заметил, что Блудов чем-то сильно взволнован, однако, прежде чем узнать о причине, побудившей министра добиваться аудиенции, Николай решил покончить с вопросом, волновавшим его последнее время:

— Дмитрий Николаевич, что в Московском университете?..

Блудов понимал: вопрос императора вызван тем, что недавно в этом храме науки был выявлен антимонархический кружок, состоявший преимущественно из детей разночинцев, — явление для России новое. Ведь до сих пор оппозиция власти исходила от дворян-аристократов.

— Ваше величество, надзор за университетом ведется неусыпно, согласно новому уставу. Число принятых в прошлом году разночинцев уменьшено. Разве что сделано исключение для тех, кто заслужил… Для таких, как известного вам Гайловского сын…

— Вы имеете в виду агента Главного штаба?

— Да, ваше величество.

Николай привычным движением поправил концы усов.

— Хорошо, оставим это… Ты, кажется, хотел сообщить что-то?

— Новость совершенно неожиданная, ваше величество! Донесение смоленского губернатора…

Николай поморщился.

— Дмитрий Николаевич, скажу тебе откровенно: я недоволен Хмельницким. Его усердие гораздо менее моих к нему милостей. Где это видано, чтобы крепостная стена стоила двести тысяч!

— Ваше величество, грехи Хмельницкого суть следствие греховности всего нашего отечества. И все же письмо его, смею надеяться, много расположит вас к губернатору.

Николай знал: если Блудов осмелился рекомендовать чье-то донесение — значит, оно того стоило.

— Читай! — Император повернулся лицом к окну, наблюдая за знакомой фигурой полицейского, стоявшего возле караульной будки перед дворцом.

Блудов вынул письмо из папки и начал читать:

«Ваше превосходительство, сведения, о коих желаю я сообщить Вам этим письмом, ниспосланы самим провидением, в чем усматриваю я лишнее проявление любви к нашему Всемилостивейшему монарху.

Известный не только в Европе романист сир Вальтер Скотт в десятом томе „Жизни Наполеона Бонапарта…“ поместил приказ о сокрытии в Семлевском озере похищенной французом святыни Москвы, многих орудий и прочих ценностей первопрестольного града. Ныне по моему предложению поручено было строительного отряда прапорщику фон Людевичу прозондировать озеро… Он нашел в двадцати саженях от конца нынешнего берега груду неправильной формы…»

Жестом руки Николай остановил Блудова:

— Повтори, Дмитрий Николаевич, меру от берега…

— Двадцать саженей, ваше величество.

— Продолжай! — было очевидно, что Николай уже составил себе какое-то мнение о донесении Хмельницкого.

«Вероятно, сия груда имеет большое основание и в течение двадцати трех лет основательно погрузла в матером дне. Прикрепленный к багру терпуг показал неоспоримо, что означенная груда состоит из меди пушечной. Сие дает повод ожидать, что дальнейшие изыскания на Семлевском озере возвратят россиянам освященную драгоценность Кремля, а пушечный материал с избытком окупит неизбежные при оных работах издержки. Чтобы получить точное удостоверение, из чего состоит открытая фон Людевичем груда, достаточно устроить вокруг нее перемычку и отлить сифонами воду. Дело сие потребует расходов в двадцать пять тысяч рублей…»

Николай взял из рук Блудова донесение Хмельницкого, холодными глазами скользнул по последним строкам письма…

— Вижу, Дмитрий Николаевич, ты не на шутку увлекся этим сообщением. Признаться, не ожидал я от Хмельницкого такой прыти. Ну, а что тебе самому известно о Великоивановском кресте?

— Знаю, ваше величество, что в четырнадцатом году на колокольне был поставлен новый крест. В Стокгольме и Лондоне немало приходилось мне слышать упреков от французских дипломатов по поводу того, что мы не пытаемся отыскать снятый Наполеоном старый крест.

— Да, граф, весьма соблазнительную новость принес ты мне нынче. Всегда у нас так: пока француз или англичанин не надоумят, сами не додумаемся. Удобно ли будет, Дмитрий Николаевич, затевать поиски добычи без оповещения его преосвященства?

Блудов понизил голос:

— С одной стороны, ваше величество, так… Но ведь церкви немалая помощь была оказана после войны. Нынешнее же положение казны… — Блудов потупил взор, зная, как неприятен императору разговор на эту тему.

Быстрым движением пера Николай написал на донесении Хмельницкого: «Графу Толю! Назначить к изысканиям самого надежного офицера. На покрытие издержек отпустить четыре тысячи рублей. Николай».

— Быть посему, граф. Двадцать пять тысяч, что просит Хмельницкий, слишком много для почина. Да и прежние его долги еще ждут своего искупления. Передай ему, Дмитрий Николаевич, что я умею прощать старые грехи, но всегда помню их и при случае взыщу. Дай-то бог, граф, чтобы все так хорошо кончилось, как началось!

* * *

Смоленск, 21 января 1838 г.

Ровно через неделю после описанного выше разговора Блудова с императором к Хмельницкому с представлением явился следовавший проездом из Петербурга в Семлево инженер Четвериков, назначенный по повелению самого Николая к дальнейшим розыскам сокровищ Наполеона.

Смоленский губернатор приласкал гостя, намекнув между прочим подполковнику на генеральские эполеты как награду за содействие в важном деле, ибо уже не сомневался в благосклонности к себе судьбы. В то же время губернатор почувствовал, что крепкая рука из столицы дает ему понять, что отныне судьба добычи Бонапарта будет решаться не в Смоленске, а в канцелярии его величества. Посему Хмельницкий приказал вяземскому исправнику следить за Четвериковым каждодневно…

Тем временем в Смоленске произошла встреча, предопределившая исход дальнейших событий.

После заутрени из Успенского собора повалил народ… Юродивый появился на паперти одним из последних. Был он без шапки, рыжеватые волосы спадали ему на плечи, местами слиплись в грязные пряди. Перед ним уже образовался живой коридор из немощных стариков и старух, прокаженных всех возрастов. Они лобызали юродивому руки, падали ниц перед ним, норовя коснуться губами пол его холщового халата; иные припадали к его стопам, но юродивый шагал без остановки, ударяя голыми щиколотками по красным от мороза лбам богомольцев. Сидя в экипаже, Куперен сопровождал юродивого до Днепровских ворот городской крепостной стены. Тут полковник велел извозчику ждать, а сам поспешил за юродивым и нагнал его, когда тот вошел в крепостную башню. Внутри башни было сумеречно и пусто.

— Мир тебе, божий человек! — Сдавленное толстыми каменными стенами эхо глухо повторило слова Куперена. — Мне отмщение, и аз воздам. — Француз произнес известное присловье юродивого, которое тот употреблял всякий раз, когда поминал Хмельницкого.

Маркевич — так звали юродивого в миру — остановился, обернулся на голос. Он молчал, но в глазах его Куперен прочитал недоумение и любопытство.

— Ты кто? — теперь в них мелькнул огонек тревоги.

— Не волнуйтесь, Филипп Степанович, я тот, в ком найдете вы себе верного друга против злейшего вашего врага.

— Врага? — Юродивый насторожился сильнее прежнего. — У меня нет врагов! Мои враги — враги Господина моего. — Лицо его исказила недобрая усмешка. — Видишь свет? — Он показал рукой на пространство за башней, Куперен не увидел там ничего, кроме снежного поля, перерезанного санной колеей. Маркевич сделал шаг вперед…

— То божья десница. Ступай за мной! Всяк, идущий мне вослед, примет причастие Отца моего.

Придурь Маркевича начала раздражать полковника:

— Позвольте сказать вам, Филипп Степанович, что я прибыл сюда не за тем… то есть в иное время, но не сейчас… С минуты на минуту здесь могут появиться посторонние. Я хотел бы предупредить вас о намерениях губернатора Хмельницкого — они могут ввести в искушение многих.

Юродивый остановился, сжал в руках висевшее на груди распятие и беззвучно зашептал что-то синеватыми губами.

— Господин Маркевич, едемте ко мне в нумер! Извозчик ждет…

В мрачной комнатенке захудалой гостиницы Куперен угостил Маркевича чаем. Обхватив чашку руками, юродивый сосредоточенно наблюдал, как чаинки медленно оседают на дно…

— Видите ли, господин Маркевич, я тут не случайно. Правда, всего на одну ночь — проездом. Иначе бы не сидел в этих убогих нумерах. А ведь я знавал когда-то вашего батюшку! Мельком, но приходилось встречаться с ним в Семлеве… Крепкий был человек, как все сельские священники в России. — Юродивый поставил блюдце с чаем на ладонь правой руки и стал дуть на него…

— Беда будет! — вдруг сказал Маркевич таким голосом, что полковник вздрогнул от неожиданности. И все же он почувствовал по тону юродивого, что тот приглашает его к разговору.

— Именно, Филипп Степанович! И я думаю так же. Ведомо ли вам, что Хмельницкий затеял нынче в Семлеве розыски Бонапартовых сокровищ?

— Сие господу не противно, — с деланным безразличием ответил Маркевич.

— Ну уж нет! — запротестовал Куперен. — А знаете ли вы, сударь, что Хмельницкий собирается поднять со дна озера крест, стоявший некогда на колокольне Ивана Великого?

Юродивый поднял глаза на собеседника.

— Тебе что за корысть в его грехах? — Лицо Маркевича напряглось, нос его заострился. — Сей крест — кара нам! — Он вперил в Куперена проницательный и одновременно безумный взгляд. — Грех огромный лежит на тех, кто впустил ворога в святой град!

— Вижу, Филипп Степанович, стесняетесь вы говорить со мной откровенно, а зря. Буду краток, потому что не имею времени и далее ходить вокруг да около. Ваши мысли о греховности тех, кто пустил французов в Москву, мне понятны, но все же вернемся к нашему предмету… Хмельницкий ищет в болоте то, чего там никогда не было!

Маркевич запустил пятерню в бороду и поджал губы. «Ага, проняло-таки!» — подумал Куперен и продолжал:

— Считайте, Филипп Степанович, залогом правды мою откровенность. Случай помог мне узнать, за что вы невзлюбили Хмельницкого… Плотоугодие и женолюбие не самые страшные грехи губернатора. Гораздо важнее его потворствование расколу, чему вы как истый верующий сопротивлялись всеми возможными средствами. Ведь Хмельницкий не единожды сажал вас за публичное охаивание его в кутузку. Поверьте, наконец, я также хочу доставить губернатору неприятности. Не будем выяснять причины того… Креста в болоте нет, а посему Хмельницкий тратит впустую казенные деньги. Вы знаете его характер: он не отступит. Вот случай, Филипп Степанович, оправдаться вашему пророчеству: «Мне отмщение, и аз воздам».

Видя, что юродивый по-прежнему не доверяет ему, Куперен прибегнул к последнему средству;

— Ну, хорошо! В таком случае извольте… — И полковник на глазах у Маркевича распорол подкладку своего сюртука. — Письмо это стоило когда-то миллион… К сожалению, в свое время оно не попало по назначению. Прочтите! Вы — последний, кому выпала такая честь.

Тонкими восковыми пальцами юродивый взял из рук полковника листок пожелтевшей бумаги с остатками бечевы и следами осыпавшейся от времени печати. Он склонился над слабым огнем дешевой свечи… Прочитав письмо до конца, Маркевич долго изучал крупную размашистую подпись. Потом выжидательно посмотрел на Куперена.

— Да, сударь, это рука Бонапарта! Будем считать, что я прибыл к вам с того света.

— Отчего не сам? — спросил юродивый после затяжного молчания.

— К тому есть причины, Филипп Степанович. Мое положение…

— Ты француз? — скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал юродивый.

— Какая вам разница, сударь! Важно другое: намерения наши относительно губернатора совпадают.

— Ну, как не по плечу?

На висках у полковника вздулись синие жилки.

— Не узнаю вас, Филипп Степанович! Тот ли передо мной человек, что пророчествовал Хмельницкому судный день? Вот вам случай доказать торжество справедливости. Насколько мне известно, преподобный Серафим в бытность свою митрополитом Смоленским общался с вашим батюшкой… Да и про вас он много наслышан. Уж кому, как не ему, открыть царю глаза на истинную судьбу креста! Епархиальному начальству в Москве нетрудно будет отыскать в архивах документы, подтверждающие правильность изложенных в этом письме сведений…

Куперен взял из рук юродивого письмо Наполеона и поднес его к пламени свечи… Минуту спустя от листка остался лишь серый пепел.

Не без внутреннего трепета Маркевич последовал совету полковника и написал письмо петербургскому митрополиту Серафиму. С надежной оказией оно было препровождено в столицу. Хмельницкий еще не ведал, что скоро фортуна изменит ему навсегда.

* * *

Семлево, 30 января 1836 г.

Ранним утром, едва белый дым морозного тумана растаял над озером, поиски трофеев Бонапарта были возобновлены. Около десяти часов со дна одного из кессонов, который был сооружен как раз в том месте, где прапорщик Людевич обнаружил «пушечную медь», раздался истошный крик:

— Нашел! Ей-богу, нашел! — Сидевший на дне ямы солдат захлебывался от радости. Он изо всех сил тащил из буро-зеленой болотной жижи какой-то предмет, похожий на сплавленный кусок серебра. Через минуту все, кто был в это время на льду, сгрудились возле кессона.

— Господин подполковник… я же сам… я знал, — задыхающимся от счастья голосом говорил Четверикову фон Людевич. — Р-рр-раступись! — зычно крикнул прапорщик и раскинул руки в стороны, ограждая Четверикова от наседавшей толпы. — Осторожно, Крутобоков… Ты, болван, в ведро его клади… — беззлобно командовал прапорщик, чувствуя, что сегодня власть в его руках.

Четвериков присел на корточки перед поднятым со дна ямы ведром. Руками в белых перчатках он вынул из ведра находку. Радость, охватившая всех, была так велика, что ни у кого не было сомнения в том, что в руках у столичного инженера находится и испускает серебристые лучи драгоценный слиток.

Внимательно изучив предмет, Четвериков повернулся к прапорщику и отчетливо сказал:

— Сей камень, сударь, не из рода серебряных!

Между тем сидевший на дне кессона солдат продолжал кричать:

— Братухи, еще нашел! Тама их полно… Тягайте! — Он дергал за обледенелую веревку, привязанную к ведру, в котором лежала целая куча таких же камней…

Не доверяя подполковнику, Людевич прыгнул в яму… Грубо оттолкнув стоявшего в ней солдата, прапорщик выхватил у него из рук саперную лопату… Натыкаясь на твердые предметы, Людевич вытаскивал на свет одинаковые серые булыжники. Он бормотал, как помешанный: «…четвертый… пятый… десятый…»

Вскоре у ног Четверикова образовалась внушительная груда камней. На одном из них подполковник увидел желтоватый кружок… Инженер поднял его и поднес к близоруким глазам. На губах его появилась язвительная ухмылка, Положив находку в карман шинели, он спросил усталым голосом:

— Что в прочих лунках, ротмистр?

Лицо командира саперной роты, приданной Четверикову специально для работ на озере, было похоже на голову мороженого окуня. Его выкатившиеся из орбит глаза остекленели от страха.

— Ни-ч-чего нет, ваше высокоблагородие…

Подняв ворот шинели, Четвериков пошел к стоявшим неподалеку саням. Бросив на сиденье охапку соломы, он сел в них, укрыв ноги овечьим тулупом. Застоявшиеся на морозе кони нетерпеливо перебирали ногами и трясли мордами.

— В Вязьму! — коротко бросил подполковник. Кучер свистнул и гнедой жеребец резво взял с места.

* * *

Смоленск, 2 февраля 1838 г.

Четвериков задержался в Вязьме ровно столько времени, чтобы прийти в себя от бестолково проведенных в Семлеве дней. Вскоре он отбыл в Петербург, имея при себе особое мнение о смоленских кладоискателях, а заодно и об отвратительном шоссе, которое строилось уже не первый год без особого успеха. Он пренебрег визитом к Хмельницкому, уведомив его письменно об окончании работ на озере.

Получив это известие, Хмельницкий слег. Дом его словно вымер. На столике, рядом с постелью губернатора, лежал злополучный том Вальтера Скотта, а поверх — письмо Четверикова. Хмельницкий выучил его наизусть, но все еще не мог поверить в горькую правду.

Четвериков писал: «Прошу прощения у Вашего Превосходительства за то, что до сих пор не извещал о проводимых мной на озере изысканиях. Виной тому — не злая воля, а надежда на отыскание сокровищ Бонапарта. Нынешние мои опыты теперь полагаю законченными, ибо в озере ничего не найдено, кроме нескольких камней, обычных для этих мест. Не будучи посвящен в тайны Бонапарта, считаю, что вы лучше моего знаете, откуда почерпнул Вальтер Скотт приведенный в его сочинении приказ и какого доверия он заслуживает. Со своей стороны могу тверда сказать, что если бы таковой приказ действительно был, то проведенные мной на озере исследования его непременно подтвердили бы. Препровождаю вам также найденную мной среди камней пуговицу с генеральского мундира французской армии. Она служит подтверждением, что неприятель действительно был на озере, но это вовсе не означает, что он потопил здесь свою добычу».

Совсем некстати в этот же день с визитом к губернатору пожаловал подполковник Шванебах, наконец-то оправившийся от пьяного загула.

— Ну? — только и сказал Хмельницкий, безразлично глядя на подполковника.

— Ваше превосходительство, ежели вы хотите узнать от меня подробности…

— Дурак! — крикнул губернатор. — Ославил на всю губернию… что на губернию — на весь мир! Мне бы давно следовало знать, кому я доверился в столь важном деле…

— Клянусь честью, ваше превосходительство, на рашпиле были желтые опилки… Что до мнения, будто они «пушечные», то вы сами ясно указывали, что добыча Бонапарта находится на озере. А посему…

— Хватит, сударь! Если я и утверждал оное, то это вовсе не означает, что всякие камни надо было принимать за сокровища. Я и теперь продолжаю верить, что они лежат на дне Семлевского озера, — произнося эти слова, Хмельницкий кривил душой. Не сомневаясь в том, что французы все же потопили добычу Наполеона, губернатор уже решил для себя, что английский романист ошибся в названии озера, неправильно переведи с русского на английский надпись на карте.

Как только Шванебах откланялся, Хмельницкий послал письмо вяземскому исправнику, обязав его узнать у становых приставов Смоленской губернии, нет ли на подведомственных им территориях местечек со сходными или созвучными Семлеву названиями.

* * *

Петергоф, 12 мая 1836 г.

На сей раз Николай принял Блудова в Китайском кабинете, где они вместе позавтракали. Император был в благодушном настроении:

— Вижу, Дмитрий Николаевич, тебе тоже нравится эта комната? Право, пребывание в ней подобно чудному сну. Кстати, о снах… Сегодня мне приснилось, будто я запросто посетил какой-то петербургский салон, где всерьез обсуждался прожект о вольности мужикам. Возможно ли такое наяву? И какими способами авторы подобных прожектов собираются удержать в повиновении десятки миллионов крестьян? Не дай-то господь дожить мне до этих пор!

Известный своей хитростью Блудов решил подыграть императору:

— Ваше величество, недавно я самолично слышал от одного мещанина из провинции, что конституция — это-де жена цесаревича, еще не обращенная в православие^[8].

В глазах императора появились искорки смеха.

— Право, Дмитрий Николаевич, по этому случаю стоит поискать, невесту с таким именем. — Он вытер набежавшую от смеха слезу. — А мы судим о воле…

Блудов посчитал, что самое время сказать о Хмельницком:

— Ваше величество, у меня не совсем приятная новость…

— Что еще за новость? И что может быть неприятнее твоей «конституции»?

— В Петербург вернулся инженер, искавший под Вязьмой трофей-Бонапарта.

— И что же?

Он утверждает, что поиски их были предприняты без должного основания.

— Что сие означает, граф? — Николай поджал губы.

— К сожалению, ваше величество, за медные пушки были приняты камни, содержащие в себе кристаллы серного колчедана. Зондирование дна озера в иных местах также, ничего не показало. Между тем Вальтер Скотт…

— Ах. оставь его в покое, Дмитрий Николаевич! Я не верю англичанам ни на грош. Позор! Мы ищем в каком-то болоте сокровища, а его соотечественники тем временем готовят нам смирительную рубашку на Востоке… Помнится, граф, ты очень усердно рекомендовал мне эту затею Хмельницкого? И что теперь? По мне, пусть лучше губернаторы вовсе ничего не де лают!

Блудов понял, что поддерживать Хмельницкого далее не имеет смысла.

— Ваше величество, почитаю своим долгом показать вам полученную мною записку от Серафима. В ней — интереснейшие данные о Великоивановском кресте.

Николай пробежал глазами записку митрополита. Лицо его приняло разгневанное выражение.

— Отчего же, граф, это стало известно только нынче? — Он потряс в воздухе листком бумаги.

— Война, ваше величество… Полагаю все-таки, что более повинны в том Синод и московские митрополиты. Августин знал историю исчезновения креста, но внезапная смерть… Следующий за ним епископ Серафим слишком мало занимал московскую кафедру, Филарет тоже не был осведомлен…

— Допускаю, Дмитрий Николаевич, что так оно и было, но документы?..

— Они есть, ваше величество. По моему приказу в архиве Московской духовной консистории найдено все, что касается колокольни Ивана Великого. Серафим прав…

Николай еще раз заглянул в записку.

— Однако, граф, не возьму в толк, откуда Серафим узнал истину ранее тебя? Ты прежде сказывал, что он нимало не догадывался о судьбе креста.

Блудов развел руками.

— Странное дело, ваше величество… Сия новость пришла к нему от одного юродивого из Смоленска. Известно лишь, что этим человеком двигала сильнейшая ненависть к Хмельницкому.

Николай заметно устал.

— А что, граф, много успел израсходовать подполковник на свои изыскания в Семлеве?

— Четыре тысячи, как вы изволили приказать.

— В таком случае, будем считать, что мы дешево отделались. Правда о кресте стоит того! А ты, Дмитрий Николаевич, напомни мне при случае о Хмельницком. Вряд ли он на сем успокоится. На Смоленщине и без оного болота хватит мест, где с подобным же успехом можно искать Бонапартову добычу.

* * *

Париж, 6 января 1837 г.

В предвечерних сумерках особняк барона Гранье выглядел мрачным и таинственным. Полковник Куперен сидел в своей комнате перед камином и дремал. Последняя поездка в Россию не прошла для него бесследно: жестокая подагра частенько приковывала Куперена к креслу. Что до барона Гранье, то время, казалось, не было властно над ним. Вот и сейчас он буквально влетел в комнату полковника… Как всегда, барон говорил быстро и взволнованно:

— Пьер, вы и представить себе не можете, какую новость я узнал! Она еще не скоро появится в наших газетах. Смоленский губернатор отстранен от должности и помещен в Петропавловскую крепость. Официально — за расхищение казенных средств, но в Смоленске поговаривают о другой причине… Догадываетесь?

— Подобное возможно только в России. — Полковник зябко поежился, хотя в комнате было совсем не холодно.

— Пьер, неужели Николаю стало известно о письме юродивого?

— Дело не в юродивом, господин барон. Я думаю, император поверил документам, которые имелись у них в архивах. Петербургский митрополит не тот человек, чтобы рисковать репутацией церкви, не удостоверившись в истине. Кажется, господин барон, вы не ошиблись, пожертвовав для спасения бумаг Бонапарта его историческим письмом!

Куперен заметил, что барон вновь натягивает на руки перчатки, которые незадолго перед тем снял. Он спросил:

— Господин барон, вы куда-то уходите?

Гранье посмотрел себе на руки и виновато улыбнулся:

— Ах, Пьер, я стал таким рассеянным… Хотя, — он поднес руки к глазам, — если всерьез говорить, то лучше бы эти перчатки никогда не снимать. Согласитесь, Пьер, как ни грязны бывают порой наши перчатки, а руки мои и ваши замараны гораздо сильнее. Вы понимаете, о чем я говорю? Слава богу, что об этом знают немногие! — Барон унесся мыслями в прошлое.

Он был прав, с запоздалой самокритичностью оценивая свои и Купереновы подвиги. Архивы тайной канцелярии Наполеона хранят в себе, по-видимому, лишь часть совершенных Купереном и Гранье нечистых дел. В последнее время уволенный из армии барон писал мемуары, а по вечерам играл в шахматы в знаменитом парижском кафе «Режанс», где некогда сиживал за шахматной доской сам Бонапарт. Уделом же полковника Куперена было чтение романов и беседы наедине со своим покровителем и другом бароном Гранье…

Бой часов прервал воспоминания Гранье Придвинув к себе трубку на бронзовой подставке, барон раскурил ее и с наслаждением пустил кверху кольцо дыма.

— А все же, полковник, мы неплохо потрудились! Император был бы доволен нами. Документы, привезенные вами из Семлева, стоят любых сокровищ! Теперь наш долг — доставить прах императора со Святой Елены в Париж. Однако я хотел бы вернуться к прежнему нашему разговору и спросить вас: почему русские до сих пор не обнародовали правду о кресте? Ведь для России Иван Великий — что для нас Нотр-Дам…

Куперен снова зябко повел плечами.

— Все это так, месье, но применять к России обычные мерки бессмысленно. Конечно, истина о кресте желанна для Петербурга и немалого стоит, но Николай молчит, потому что признаться в собственном невежестве — выше его сил. Кроме того; существует национальная гордость. Сами посудите, месье., Двадцать лет помещики Смоленщины искали одну из самых дорогих святынь Кремля, мечтали о другой добыче… Кто же теперь решится выставить себя перед целым светом круглым дураком?

— Да, полковник, иногда мне хочется вычеркнуть эту страну из памяти. Но… Видимо, время от времени нам суждено вспоминать о ней. Я имею в виду сокровища Несвижского замка. Император очень сокрушался, что вам не удалось доставить Их в Париж. Представляю удивление нынешнего хозяина крепости, узнай он каким-то образом о нашей тайне!

Куперен усмехнулся:

— Думаю, господин барон, разговор об этих сокровищах придется отложить на несколько десятилетий. Может быть, кладоискателям будущего повезет, и они окажутся счастливее смоленского губернатора? Но доберутся ли они когда-нибудь до затопленного подземелья? Этого нам не суждено узнать. Пока же, — господин барон, мы являемся с вами обладателями пусть призрачных, но огромных ценностей. В старости даже это согревает душу! — Глаза полковника заблестели. — Когда-то Наполеон заставил нас с вами играть в его «пьесе» определенные роли… Теперь пришло время откровенно признаться: может быть, мы были и неплохими актерами, но сам «спектакль» оказался из рук вон слабым. Оглядываясь на свою жизнь, месье, я думаю, что сгодился бы для лучших ролей!

Услышав такое признание полковника, Гранье вскинул голову, собираясь возразить ему, но промолчал, устремив задумчивый взгляд в затухающее пламя камина.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Должен признаться, что первые читатели моей повести восприняли ее как чистейший авторский вымысел, — настолько сильной была вера в устоявшуюся легенду о Наполеоновых трофеях. Я сам с детских лет слышал, что сокровища Бонапарта затоплены в одном из озер Смоленщины. И все же мне повезло больше, чем многочисленным искателям трофеев Бонапарта, хотя я и не стал обладателем миллионного состояния, как о том мечтали некоторые из ретивых кладоискателей.

Думаю, слово «легенда» вообще мало подходит к истории исчезновения «клада» Бонапарта. Какая это, право, легенда, если было точно известно, что сокровища сокрыты на дне Семлевского озера?! Ведь «свидетелем» этого события был сам граф Ф.-П. Сегюр, генерал-адъютант Наполеона. Вот и известный английский романист В. Скотт утверждал то же. Вторил Сегюру и русскийвоенный историк А. Михайловский-Данилевский… И если после таких-то серьезных свидетельств сокровища не были найдены — то тут одно из двух: либо их плохо искали, либо Сегюр и иже с ним что-то напутали.

В математике есть понятие: «доказательство от противного», «Почему бы не применить его к загадке трофеев Бонапарта?» — подумал я однажды. А что, если они вовсе не были потоплены? Но чтобы ответить на эти вопросы, надо было сделать «самую малость»: найти трофеи.

Прежде всего следовало исходить из того, что перед вступлением армии Наполеона в Москву из Кремля были эвакуированы многие ценные вещи, в том числе богатые коронационные украшения и сокровища патриаршей ризницы стоимостью в двадцать… один миллион рублей. Однако в Кремле еще оставались десятки пушек старого литья, в Арсенале — знамена, доспехи, многие тысячи ружей, шпаг… Не были сняты богатейшие оклады на иконах в кремлевских соборах, в большинстве церквей и монастырей Москвы. Московский викарий Августин едва успел вынести из Успенского собора древние иконы: Иверскую и Владимирскую.

Пора наконец внести ясность и в роль главнокомандующего Москвы графа Ростопчина, отвечавшего за эвакуацию московских ценностей. Длительное время некоторые историки обеляли его, утверждая, что пожар Москвы и сопутствовавшее ему разграбление города — дело рук одних французов. Такая постановка вопроса не соответствует исторической правде. Невероятно, чтобы неприятель сам совершил поджог, тем лишая себя крова и пищи. И хотя сам Ростопчин, выйдя в отставку, писал из Парижа, клялся в своей непричастности к пожару, его утверждение не согласуется с общеизвестными фактами. Ведь не сделав ничего для эвакуации имущества горожан, Ростопчин тем не менее приказал вывезти из Москвы противопожарные средства. В больницах и госпиталях остались десятки тысяч больных и раненых. По приказу того же Ростопчина из тюрем выпустили колодников. Французы вылавливали поджигателей, судили и расстреливали их прилюдно, но и сами способствовали распространению пожаров, поскольку, взбудораженные военными, успехами и вином, были неосторожны в обращении с огнем.

Народная молва утверждала, что в числе ценностей, похищенных: французами из Кремля, был золотой крест с колокольни Ивана Великого и большое серебряное паникадило из Успенского собора весом около четырехсот килограммов. Следует уточнить, что, неприятель, как правило, не зарился на, сами иконы, сдирая, с них золотые и серебряные ризы, которые тотчас переплавлял в слитки, чтобы было, удобнее везти их по Смоленскому тракту к западной границе России. Последнее обстоятельство отчасти объясняет, почему в отбитых у завоевателей обозах с трофеями не были найдены многие ценные в художественном отношении вещи. Для французов имели значение прежде всего золото и серебро.

Богатейшая литература о войне 1812 года дает обильный материал для ответа на вопрос, что стало с трофеями Бонапарта за, то недолгое время, которое они путешествовали от Москвы до Вильно. Как крупицы золота в руде, разбросаны эти сведения по многотомным мемуарам, дневникам, донесениям и рапортам участников тех далеких событий. Оказывается, награбленное, в Москве — и не только в ней — имущество отнималось у французов почти в каждом сражении русскими солдатами или партизанами. Правда, до определенного времени все это были сокровища не самого Бонапарта, а его многотысячной армии; каждый из участников которой вез или нес на себе хотя бы малую толику из награбленного в чужой стране добра.

Велика была моя радость, когда в одном из донесений Кутузова к Александру I я прочитал, что близ Орши русские отбили у неприятеля серебряное паникадило из Успенского собора. Чем дальше к Березине отступали французы, тем больше было таких донесений. Вот как обстояло дело с награбленными сокровищами после битвы у деревни Студенки, где остатки армии Наполеона переправлялись через Березину: «…более полуверсты квадратной дистанции было заставлено обозами, наиболее состоявшими из московских экипажей… в них найдено довольно серебряных и других вещей, которые награблены вражескими руками в Москве…» Один из очевидцев тех событий рассказывает, что из Березины вытаскивали пушки, сундуки, ранцы и ящики, полные золота и серебра. По его словам, там «были собраны невероятные количества этих предметов».

Наконец возле Вильно — последней цитадели Бонапарта в России — был захвачен обоз самого Наполеона. Адмирал Чичагов так рапортовал об этом Александру I: «…нам досталось такое большое количество обозов, что дороги во многих местах ими заставлены». Увы, креста с колокольни Ивана Великого в числе отбитых трофеев не оказалось!

Несмотря на оставленные Бонапартом возле Вильно огромные ценности, можно допустить, что какую-то часть их он повелел спрятать в укромном месте во время отступления из Москвы. Упоминаемый в повести город Несвиж подходил для этой цели, тем более что под Минском Наполеон попал в исключительно тяжелое положение, а хозяин замка Доминик Радзивилл воевал на стороне Наполеона. Так что тайна Несвижского подземелья еще ждет своих исследователей.

Итак, в литературе о войне 1812 года было немало сообщений о золотом Великоивановском кресте. Одни авторы подтверждали свидетельство Сегюра, настаивая на семлевской версии, другие считали, что крест надо искать в Днепре, третьи — в Березине, а прочие указывали на те же окрестности Вильно… Как тут не вспомнить полученное мною письмо от одного «экстрасенса», уверявшего, что крест до сего дня лежит на дне Понарского ущелья, близ современного Вильнюса. Противоречивость всех этих сведений сама по себе наводит на мысль, что искатели трофеев Бонапарта находились в плену ложной идеи. «Но ведь существуют церковные архивы!.. — подумал я как-то. — Крест Ивана Великого — прежде всего церковная реликвия…» Непонятно, почему об этом не подумали историки, искавшие следы Наполеоновой добычи?

Что же касается дела «О разрушении колокольни Ивана Великого…», оно подробно повествует о загадочном исчезновении золотого креста… Но об этом чуть ниже, а сейчас зададимся вопросом: «Как быть с утверждением Сегюра, что трофеи Бонапарта потоплены в Семлевском озере?» Чтобы опровергнуть его, не требуется никаких архивов. Достаточно сказать, что озеро совершенно недоступно и к нему невозможно подвести тяжелые обозы. Остается, правда, возможность затопить трофеи со льда… Эту-то версию и поддерживали кладоискатели 60-х, 70-х годов нашего века. Они основывались на утверждении некоторых западных историков, что в начале ноября 1812 года в Семлеве стояли сильные морозы, а значит, реки и озера были покрыты крепким льдом. Целью этих «исследователей» было бросить тень на русскую армию, якобы неспособную одолеть французов без помощи «дедушки Мороза». Факты, однако, опровергают такую версию. Многочисленные свидетели вместе с самим Наполеоном показывают, что до 25 октября (старого стиля. — В. К.) — в Семлеве Бонапарт был двадцать второго — погода стояла такая, что «вплоть до Дорогобужа болотистые пространства недостаточно замерзли и не могли поднимать тяжесть пехотинца».

Если все так, то зачем Бонапарту было пускать ложный слух о «пленении» креста? Во-первых, причиной тому — авантюрный характер французского императора. Ради достижения своих целей он был готов на любой подлог. Надо помнить, что до последней минуты своего пребывания в Москве Наполеон добивался мирных переговоров с Петербургом. И лишь получив окончательный отказ, повелел оставить город и уничтожить Кремль. В намерении похитить крест мне видится желание Наполеона унизить русского императора, ибо он знал, что россияне чтут крест как национальную святыню. Но почему Наполеон был так уверен, что пущенная им легенда обретет «права гражданства»? Дело в том, что колокольня Ивана Великого должна была разделить печальную участь смежных с ней зданий: звонницы и Филаретовской пристройки, которые рухнули от взрыва заложенного в основание пороха. Ивановская же колокольня получила незначительные повреждения: пострадал ее купол и сам крест, отброшенный взрывной волной к северным дверям Успенского собора. Пролежал он там до 5 марта 1813 года, когда под талым снегом его обнаружил синодальный ризничий Зосима. В момент взрыва в колокольне Наполеон был уже за пределами Москвы. Последствий своего приказа он видеть не мог. Конечно, ему донесли, что приказ выполнен, посему Наполеон и телеграфировал в Париж, что крест снят с колокольни и помещен в его обоз наряду с прочими трофеями. Как бы то ни было, а среди них имелся золотой крест! Только не с Ивана Великого, а с соседней Филаретовской пристройки. Дело в том, что на нем стоял не золотой, а железный крест, покрытый медными, вызолоченными сусальным золотом листами. А вот на Филаретовской пристройке действительно был небольшой золотой крест (30,5 см), врезанный во внушительных размеров деревянный, «одетый» в серебряную ризу и украшенный «каменьями». Один из очевидцев-французов, видевший, как этот крест упал и едва не пришиб солдат, пытавшихся снять его, сообщает в своих мемуарах, что этот деревянный крест был тем самым «большим крестом с Ивана Великого». Вот лишнее подтверждение, что с колокольней Ивана Великого ассоциировались все строения этого кремлевского комплекса зданий.

Теперь желающие «реабилитировать» Наполеона могут возразить: молва о кресте родилась случайно, так сказать, из небольшого по размерам креста «выросла» до семиметрового Великоивановского. Вероятно, такое толкование легенды было бы допустимо, не знай мы со слов самого Наполеона, что он намеревался поставить «золотой» крест с Годуновского столпа — еще одно название колокольни — на вновь возведенном близ Лувра соборе, как символ своей победы над Россией. Ну а что касается рождения легенды о потоплении креста в Семлев-ском озере, то она полностью на совести графа Сегюра. В связи с этим можно предположить, что граф ошибся отнюдь не случайно. Ведь одна из дочерей губернатора Москвы Ф. Ростопчина, Софья, была замужем за Евгением Сегюром — отпрыском старинного дворянского рода Сегюров, к которому принадлежал и автор легенды о трофеях граф Филипп-Поль де Сегюр. Сам Ростопчин с 1815 года жил за границей, в том числе и в Париже, где его жена и дети в конце концов приняли католичество. Именно оттуда он писал письма в Москву, пытаясь оправдать промедление с эвакуацией московских ценностей, а заодно откреститься от обвинений в поджоге Москвы. Поэтому для Ростопчина важно было спрятать концы в воду, нежели принять на свою совесть раритеты московских соборов. Заметим в скобках, что Сегюр не обошел вниманием личность Ростопчина, посвятив ему одно из своих сочинений.

Александр I знал правду о кресте. В марте того же 1813 года управляющий Московской епархией епископ Августин доложил в Петербург о найденном под снегом кресте, после чего последовал именной указ о поручении одному из лучших столичных архитекторов А. Руску реставрации Ивановской колокольни и установки на ней нового креста.

Надо заметить, что многие люди в России и за ее пределами считали, что Великоивановский крест был сделан во времена Годунова. На самом же деле крест выковал в конце XVIII — начале XIX века кузнечных дел мастер Петр Ионов (Ионин) — крепостной графини А. А. Орловой. Последнего обстоятельства Наполеон знать не мог, но именно Ионов опознал свое детище и позже выковал для колокольни новый крест.

Как же все-таки получилось, что после находки креста в марте 1813 года его продолжали искать еще двадцать лет? Были конечно, причины извинительные, как-то: смерть Августина в 1818 году и назначение митрополитом человека из провинции, который мог и не знать всех перипетий дела «О разрушении колокольни Ивана Великого». Но были причины и более основательные. Они — в характерах Хмельницкого и Николая I… Говорят, всякое новое — хорошо забытое старое. К трофеям Бонапарта это имеет самое прямое отношение. Казалось бы, фиаско Хмельницкого должно было бы явиться предметным уроком искателям Наполеонова клада. Ан нет! Поиски сокровищ продолжались и далее… Снова и снова легенда заставляла искателей трофеев исследовать реки и озера Смоленщины, другие места. Исход таких поисков был предопределен. Конечно, легенды имеют свою прелесть, но так же верно, что, раскрывая их тайны, мы обретаем истину. И неважно, какими путями она является нам: через глубины лесных болот и тайники подземелий или из позабытых архивных документов. И в торжестве ее в равной степени заинтересованы все, кому дорога история нашего Отечества.

Клаус Мёкель ГРАНИЦА ДОСТИГНУТА^[9] Фантастический рассказ

Краска на заборе облупилась, вдоль дороги разросся кустарник — сад казался заброшенным. Примерно так я это и представлял, думал Черлик, решая для себя, обойти ли усадьбу тайком и самому разобраться, что она собою представляет, или нет. Но он всегда предпочитал идти к цели прямо, отбросив робость. Это и приносило ему успех. Стоит ли заботиться о приличиях, если он собирается купить участок. Самое главное — его, видимо, никто не опередил.

Черлик нажал на кнопку звонка: разумеется, такое запущенное поместье не имело современной сигнализации. Как, впрочем, и переговорного устройства. Но скоро здесь произойдут перемены! В мыслях он уже видел перед собой длинный, покрытый сверкающим пластиком дворец с просторными помещениями и бассейном. Заросли он вырубит, а на их месте построит бунгало. Потребуется много места под стоянки автомашин, ангар для самолетов, открытый плавательный бассейн и электростанцию. Дунштетт и его разряженная любовница будут ошеломлены.

Тишина в саду и в доме ничем не нарушалась. Черлик снова нажал на кнопку. Не хватало еще, чтобы тут никого не оказалось. Он попытался открыть старые железные ворота, но они не поддавались. Когда Черлик уже подумывал, не перебраться ли через забор, на его плечо неожиданно легла чья-то рука.

— Вы ко мне? — спросил старческий голос, еще сохранивший мягкость и приятность. — Хорошо, что вы не пришли раньше. В первой половине дня я обычно гуляю в лесу. Роскошь, которую может позволить себе пенсионер.

Черлик резко обернулся. Перед ним стоял мужчина, которому можно было дать девяносто, а то и все сто лет. Щуплый, чуть сутулый человек с суковатой палкой в руке, седыми, еще густыми волосами и узким носом.

— Я пришел по объявлению.

— Я так и подумал. — Старик пристально рассматривал его. Черлику было неприятно это внимание.

— Надеюсь, я не опоздал?

— Пойдемте в дом; на улице неудобно вести беседу.

Старик достал из кармана куртки ключ и открыл ворота. Они прошли по поросшей бурьяном дорожке к обшитому досками строению, напоминавшему скорее покосившийся сарай. Похоже, что все в нем держалось на честном слове. Рамы криво висели на петлях, на крыше рос мох. С трудом верится, что в наше время возможно такое, подумал Черлик.

— Вы, стало быть, хотите приобщить, к цивилизации этот клочок земли, — произнес старик, когда они вошли в дом и оказались в мало-мальски пригодной для жилья комнате, обставленной крестьянской мебелью. — Я должен предупредить вас: лишь тот, кто понимает природу и живет с нею в согласии, может здесь удержаться.

Романтический чудак, улыбнулся в душе Черлик. Впрочем, иначе и быть не могло. Интересно, сколько он запросит за свой дремучий лес. И за этот сарай.

Старик достал из шкафа зеленую четырехгранную бутылку и две стопки, наполнил их до краев молочно-белой жидкостью.

— Нет, вы не первый, — задумчиво произнес он. — Уже двое были здесь еще до публикации объявления. Нет, трое. Такие новости разносятся быстро.

Черлик пожал плечами. Что ж, это не романтик, по крайней мере, не настоящий. Он просто хочет продать участок подороже.

— Мы не смогли договориться, — сказал старик.

— Я понимаю. Им стало известно, сколько стоит ваш участок земли.

— Да, пожалуй, можно и так выразиться.

— Назовите сумму. Посмотрим.

Тут старик улыбнулся.

— Это не так важно, — произнес он. — Меня больше интересует нравственная сторона дела.

Черлик ничего не ответил, он был сбит с толку. Какой-то сумасшедший. Или хитрец. Нравственная сторона! В подобном-то деле?

— Я не продавал бы участок, — продолжал старик, наполнив стопки, — если бы обстоятельства не вынудили меня к этому. Моя сестра; больна и просит меня позаботиться о ней. Она не переносит здешний климат и поэтому не может переехать ко мне.

— Я искренне сочувствую вам.

— Участок большой, — продолжал старик, — деревья ценных пород, прелестные уголки. Лишь дом чуточку староват.

— Меня это не смущает. — Черлик ожидал, что хозяин будет расхваливать достоинства участка.

— Вы захотите всему придать современный облик? — Я специалист по бетонным работам. Я сделаю все, что посчитаю нужным.

— В одном месте вы не должны ничего трогать, — старик словно произносил заклинание. — Тут есть небольшой пруд — всего около сорока квадратных метров. Его нужно сохранить — вот мои условия.

— Условия?

— Да, в противном случае я не продам участок. Впрочем, это и в ваших интересах.

Небольшой пруд! Не дай бог мне рассмеяться, подумал Черлик. Похоже, это его бзик.

— Вернемся к этому попозже, — сказал Черлик, — я думаю, мы найдем общий язык.

— Все должно быть обговорено заранее!

— Право, мне хотелось бы сначала ознакомиться с участком.

— Да, вы правы, — согласился старик. — Идемте.

Они вышли из дома. Усадьба поросла густым кустарником. Здесь, были, цветы, которых, он никогда не видел и не знал. Старик же прекрасно разбирался в растениях и помнил все тропинки. Они повернули налево, затем двинулись прямо а наконец остановились. За полосой травы Черлик увидел что-то вроде пруда — застоявшегося, буйно поросшего зеленью. От него исходил запах гнили.

— Это он, — произнес старик с гордостью, — душа, сердце всего, что здесь находится. Животный и растительный мир, какого вы нигде больше не встретите. Слишком много вынуждена сносить природа, не находите?

— Это верно, — согласился Черлик. — Я слышал, что в Австралии…

— Нет, нет, и у нас тоже. Проклятая страсть превращать любой прекрасный уголок земли в каменную пустыню! Но здесь, у этой трясины, находится граница. Абсолютная.

Черлик не ответил. Слова старика были смешны. Что же касается его, Черлика, то несомненно одно: это болото никак не вписывается в его планы. Оно должно исчезнуть с лица земли.

— Я полагаю, участок стоит никак не меньше шести терций.

Наконец-то старик назвал цену, и она была достаточно высокой. Но Черлик заплатил бы и восемь терций.

— Довольно солидная сумма, — протянул он. — Если учесть, что вы хотите поставить мне особое условие.

— Оно будет записано в контракте.

— Ну, хорошо, — сказал Черлик. — Обычно таких оговорок не делают, но раз уж вы придаете ей такое значение… Не вижу смысла затягивать разговор — участок мне нравится. Я согласен.

Прошло два месяца, пока были улажены все формальности и старик уехал; Черлик с трудом смог дождаться завершения сделки. В один из дней он пригласил Дину — капризную красавицу, с которой был близок, — на воздушную прогулку и пообещал показать ей свое приобретение. Как он и предполагал, она не была в восторге от его новой собственности: ей больше пришелся бы по душе дом на берегу моря.

— Подожди полгода, тогда ты заговоришь по-другому, — убеждал ее Черлик. Он рассказал о своих планах; подразумевалось, что только такой человек, как он, с его упорством, предприимчивостью и связями сумеет превратить этот запущенный участок в место, где современная цивилизация сможет себя проявить во всем великолепии. — Здесь, за городом ты будешь устраивать великолепные приемы, — заключил он. — Уже завтра на выкорчевку приедет первая группа.

Он ничуть не преувеличивал. Правда, ему стоило определенных усилий высвободить роботы-грейдеры, занятые на выполнении городской оздоровительной программы, для частных нужд; но в делах Черлик знал толк. «Выделены для ликвидации очага эпидемии» — значилось в удостоверении, выданном… ему. За это Черлик пообещал кое-кому место для самолета, в. ангаре. Медицинское заключение было подписано эпидемиологом из городского самоуправления, который был ему многим обязан. Черлику не пришлось долго, убеждать его, Проситель сумел представить свои намерения в выгодном для себя свете, достаточно было намекнуть на то, что трясина является местом инкубации болезнетворных микробов. Навязанное стариком особое условие в контракте также теряло силу. Государство, ответственное за здоровье своих граждан, уполномочило Черлика навести порядок. Правда, прежний владелец мог попытаться опротестовать решение городских властей.

Через день после того, как Дина побывала на участке, прибыли рабочие-автоматы. В то время как две корчевальные машины валили деревья, бульдозеры сравнивали холмы, засыпали ямы песком и гравием. Роботы работали с утра до вечера и уже через несколько дней начали рыть траншеи под фундаменты. Черлик только время от времени появлялся на стройплощадке, чтобы дать очередное указание. Сэкономленные при покупке участка две терции пошли на взятки.

Через четырнадцать дней после начала строительства местность уже выглядела вполне благоустроенно. Старые деревья были повалены, распилены и уложены в штабеля, земля выровнена, залиты фундаменты. Непрерывно подвозились материалы для строительства зданий, блоки и, конечно, сверкающий пластик. Мешала только трясина. Теперь пришла и ее очередь.

Однажды утром, когда над лугом стоял туман, Черлик летел в «Бушландию», как он называл свое новое владение. В этот день роботы еще не приступили к работе, потому что только получили новое задание. Черлик посадил самолет и довольным взглядом окинул территорию. Да, так он себе это и представлял. Справа дворец с широкими окнами, слева небольшой аэродром, посередине плавательный бассейн. Рядом — электростанция. Только трясина со своей зеленоватой водой расплылась на заднем плане позорным пятном.

Черлик осторожно подошел к болоту. Уже рассеялись клубы тумана над прудом и лугом, так что можно было легко различить каждую белую кувшинку, каждую метелку тростника. Черлик, привлеченный многообразием цветов, не сразу заметил, что идет уже по илистому грунту. Он остановился как вкопанный. У ближней стены камыша Черлик увидел пень, так сильно поросший мхом, что его трудно было заметить, если бы на нем не оказалось сверкающей серебристой надписи.

Черлик был ошарашен; казалось, буквы лишь вчера выдолбили на пне, настолько четко они проступали на коре. Скорее всего здесь побывали с распылителем и увековечили себя какие-то чудаки. Большие буквы складывались в слова «Граница достигнута» и почему-то вызвали у него приступ раздражения:

В словах таилась какая-то угроза; Черлика охватило неприятное чувство. Граница — какая граница? Однако быстро же он попался на удочку старика!

В это мгновение послышался шум грейдеров и бульдозеров. Черлик повернулся на каблуках и увидел техника-строителя.

— Начинай, — сказал он, — нужно проложить дренажные канавы; эта болотная дыра должна быть осушена. И выкопайте тот пень, что находится сразу за лугом. Какой-то остряк нацарапал на нем дурацкую надпись.

В последующие дни Черлик был занят на своем предприятии и не смог слетать в «Бушландию». В этом не было нужды: роботы могли обходиться без людей. В пятницу его ничто не задерживало, и он уговорил Дину сесть в самолет. Они подлетели к его владению и, описав на малой высоте изящную петлю, осмотрели участок. И в самом деле, успехи в преобразованиях были налицо. Уже тянулись вверх первые стены домов, уже обозначилась взлетно-посадочная полоса, ведущая ко дворцу. Дина, правда, безучастно улыбалась, но Черлик видел, что она поражена. Но вдруг он насторожился. Нет, этого не могло быть! Недалеко от дворца, между местом, где должно было начаться строительство электростанции, и площадкой, на которой уже вырисовывался остов будущего ангара, все еще находилась нетронутая трясина. Дина тоже мгновенно увидела зеленое пятно и с отвращением показала на него пальцем.

Они приземлились у ангара; Дина сразу же направилась к дворцу, а Черлик подошел к шефу-роботу.

— Что случилось, Геракл, — спросил он раздраженно, — почему квадрат три-семь-ц не осушен?

Автомат, не прерывая своей работы — он начал бетонировать пандус, — ответил скрежещущим голосом:

— Проведены обычные мероприятия. Возникли непредвиденные трудности.

— Непредвиденные трудности? Вы неправильно проложили дренажные канавы. Вот в чем дело!

— Три канавы на север, две канавы на запад, — пояснил автомат. — Два с половиной на четыре, уклон один к десяти. Давление в компрессоре одиннадцать ек. Никакого результата.

Черлик был озадачен. Если сказанное роботом соответствовало истине — а почему, собственно, это должно быть не так, — происходящее кажется необъяснимым. Чтобы лично во всем убедиться, он остановил машину и пошел к канавам. Внимательно осмотрел их, дополнительно проверил робота, который с твердого участка грунта при помощи мощной воздушной струи пытался направить болотную воду в шахтный ствол. Поверхность болота пошла рябью, растения изгибались, приникая к воде, но ни капли не вытекало. Создавалось впечатление, будто вода удерживалась невидимой стеной.

Черлик покачал головой. Он схватил толстую палку и с яростью метнул ее, как копье, в сторону предполагаемой стены между канавами и трясиной. Палка, словно отброшенная пружиной, отскочила обратно и крепко ударила его в плечо. Он выругался, потом нагнулся и опустил руку в начинавшуюся здесь трясину. Ничего особенного, это был самый обычный ил.

Подошла Дина; она ясно дала понять, что у нее вызывает отвращение запах болота.

— Что случилось? — спросила она. — Как долго мы еще будем здесь находиться?

— Сейчас отправимся, я только должен разобраться, почему не уходит вода.

— Какой у тебя вид — ты по колено в грязи! И ведь знаешь, мы должны успеть в клуб. Не перепоручить ли эту работу роботам?

Не ответив, Черлик сделал шаг в сторону; он увидел на прежнем месте тот же самый пень с надписью.

— Эй, Геракл, — он был вне себя от ярости.

Шеф-робот прервал свою работу.

— Я слушаю.

— Кажется, я распорядился, чтобы тот пень был удален; почему задание не выполнено?

— Какой пень? Здесь только камыш.

— Ты ослеп, что ли? — крикнул Черлик. — Я отсюда могу разобрать надпись.

Робот не соглашался.

— Здесь нет никакого пня. И никакой надписи.

— Черт возьми, — выругался Черлик, но был остановлен Диной, которая схватила его за рукав.

— Что с тобой? — сказала она. — Я не вижу пня. И твоей дурацкой надписи тоже.

— Ты разыгрываешь меня.

Дина пожала плечами.

— Чего ради?

— Но это невероятно!

— Ты перетрудился, — сказала она, — тебе мерещатся призраки.

Черлик закрыл глаза, снова открыл — пень с надписью оставался на том же месте. — Идем, — буркнул он, — идем, я хочу тебе это показать.

Он взял Дину за руку и потянул за собой к месту, к которому был прикован его взгляд. Но сделав шаг — другой, остановился: Его правый ботинок увяз в липкой кашеобразной массе. Проклятье! Он попытался вытянуть ногу. Трясина сопротивлялась, не отпускала ее. Черлику не удавалось высвободиться.

Дина отскочила назад.

— Ты что, с ума сошел?

Черлик кипел от бешенства.

— Что же, ты думаешь, что я делаю это умышленно? — закричал он. Но теперь и его охватил испуг. Он отчаянно боролся с коварной почвой. Наконец робот помог ему выбраться.

Это происшествие совершенно спутало его мысли. С Диной он не мог говорить серьезно — она объясняла все галлюцинациями Черлика. Так как она торопилась попасть в клуб, у него не было времени вникнуть в суть дела. Чтобы что-то предпринять, он приказал роботам углубить канавы и увеличить вдвое давление. Это. было дорогое удовольствие, машины, работали на пределе мощности. Дожидаться, чем закончится, эта история, он не мог.

Вечер принес еще одно разочарование и встречу с Дунштеттами, которые снова завели речь о своем «Природоохранительном плане». Они хотели поставить под государственную охрану обширные территории и начали собирать деньги для создания нового лесного пояса. Проект будет полезен для всех, утверждали они; однако кем были эти все?. Прежде всего, видимо, теми олухами, которые не умеют добыть себе собственный участок земли. Теми, кто проявляет инициативу тогда, когда можно извлечь выгоду из начинаний других, трудолюбивых и деловых людей. И вообще, какая ему, Черлику, польза от лесного пояса? На следующее утро он проснулся с тревожным чувством. Что-то случилось. Черлик соскочил с постели. Казалось, надвигалась гроза: было душно, горизонт закрыли серо-черные облака. Черлик попытался связаться по телефону с инженером, который готовил машины к работе, однако не застал его. Несмотря на нелетную погоду, Черлик должен выяснить, что же происходит на строительной площадке. И он вылетел на участок.

К его удивлению, обстановка оказалась спокойной, и Черлик достиг «Бушландии» скорее, рем обычно. Уже издали он заметил зеленоватую болотную жижу в канавах. Технике удалось справиться с чертовой трясиной.

Черлик приземлился и зашагал к трясине. Уровень едва-едва понизился, но вода стекала все быстрее. Пень с надписью исчез.

Роботы продолжали рыть канавы. Черлик счел их глубину достаточной. Он подозвал Геракла и распорядился начать засыпку котлована на месте бывшего болота. Его интересовало, каким образом машины подобрались к пню. Их грейферы имели вылет лишь шесть метров и из-за своего веса должны были находиться далеко от края топи. Однако Геракл и на сей раз ничего не знал о пне. Ни один из роботов такую работу не выполнял.

Пень был убран, надпись тоже, Черлик перестал думать об этом и остался доволен ходом работ. Он наблюдал, как роботы подносили песок и камни, чтобы заполнить котлован. Казалось, что болото было бездонным — такое количество материалов оно поглощало. Тем не менее вода, сильно пенясь, стремительно неслась по канавам к котловану, где она могла профильтроваться. А чистая вода потребуется скоро — для плавательного бассейна.

Теперь у Черлика было время. Успокоившись, он решил осмотреть всю строительную площадку. Однако когда он приблизился к ангару, что-то заставило его насторожиться. Почему каменистая почва здесь стала подвижной? Странно: в совершенно сухих до этого местах образовались лужи, рядом с эллингом появились заросли камыша, высокая осока. Он вошел в почти достроенный ангар и оцепенел: пол между угловыми колоннами, только неделю назад залитый бетоном, разрушился. Прочный бетон, рассчитанный на тысячу лет, искрошился, дал осадку, а на его месте плескалась зеленоватая вода. Черлик закрыл глаза, снова открыл их. Нет, это был не сон. Болотная вода, от которой исходил запах гнили, била из всех дыр и, клокоча, подступала к порогу.

Черлик стал пятиться к выходу; шаг, другой, потом повернулся и побежал.

— Геракл, — кричал он, — Геракл!

Шеф-робот не откликался. Машины должны были находиться за дворцом, но куда же они делись? На его пути вставали деревья, еще невысокие, но выраставшие на глазах, — глухая и непроходимая зеленая стена.

Черлик остановился, страх сковал его.

В этот момент разразилась гроза, какой он никогда не видел. Молнии раскалывали небеса, раскаты грома, заглушавшие друг друга, заполняли все пространство тревожным гулом. Ветер зловеще завывал, Черлик никуда не мог спрятаться от него. Мощным порывом его подняло и бросило на землю. Болотная вода смешалась с низвергавшимся с небес дождем!

Апокалипсис! Черлику не хватало воздуха, он почувствовал приближение своего конца. Но. тут ветер вновь подхватил его и поднял высоко. Под ним в странном танце пошла почти завершенная, но теперь полностью разрушенная электростанция, в другом месте опрокинутый робот в канаве бессмысленно размахивал своими грейферами, то наклоняясь, то откидываясь назад. Окружавшая Черлика непроглядная тьма то и дело разрывалась яркими слепящими молниями; но вдруг все оборвалось, и наступила мертвая тишина.

Черлик, грязный и насквозь промокший, очутился перед своим самолетом, который по-прежнему стоял на еще прочном основании. Он чудом уцелел, и Черлик, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, вскарабкался в кабину, нажал на пусковую кнопку и тут же потерял сознание. Автоматически управляемый самолет плавно оторвался от земли и взмыл в небо.

Когда Черлик пришел в себя, самолет уже приземлился. Все еще в полуобморочном состоянии, он вылез из кабины и добрался до дому. Здесь, где все было чисто и неизменно, пережитое на участке выглядело каким-то далеким и нереальным. Ущерб казался огромным, но он уж как-нибудь его возместит. Стихийное бедствие? Будет смешно, если ему ничего не удастся выжать из страховой компании. Возможно, убытки, несмотря на разрушения, не перейдут границ допустимого. При слове «границы» ему стало не по себе.

Он принес из кухни стакан воды и сел на кровать. Потом полез рукой в ящик столика, отыскивая таблетки снотворного — пять часов сна ему не повредят, — и вдруг увидел перед собой лицо старика, продавшего ему участок земли.

Черлик провел рукой по лбу, и видение исчезло. Он потянулся за снотворным. Проглотил две таблетки. Но в тот же миг оцепенел. Что-то коснулось его ног; к своему ужасу, Черлик увидел, как сквозь пол прямо к его ногам пробивались стебли непокорного камыша.

Эрик Симон ЧЁРНОЕ ЗЕРКАЛО Фантастический рассказ

Все, граничащее с этим «Ничто», физически неизбежно ввергается туда, чтобы затем там мгновенно также превратиться в «Ничто», а это значит — бесследно исчезнуть.

Густав Мейринк^[10]. Черный шар

По Земле, вначале в городах с миллионным населением, потом с десятимиллионным и, наконец, в гигаполисах стали распространяться мифические слухи, что на планете Риддх, вращающейся вокруг Звезды Эпсилон Инда, сделано прямо-таки экстраординарное открытие.

После того как несколько десятилетий назад Землю посетил космический корабль риддхан, между двумя планетами установилась радиосвязь. Ввиду колоссальной удаленности — двенадцать световых лет — это, разумеется, был не диалог, а скорее одновременное существование двух монологов, ибо ответ на какой-либо вопрос самое ранне мог поступить через двадцать четыре года. К тому же то и дело возникали неясности при переводе посланий. Основательно разнились понятийные системы в некоторых сферах науки.

Земля с опозданием на четырнадцать лет узнала о старте второго риддханского космического корабля и находящемся на его борту изобретении, которое жители Риддха намеревались подарить человечеству. Говорилось о дешевом способе превращения одного химического элемента в другой или даже о неисчерпаемом источнике энергии, подлинном перпетуум-мобиле.

Точно этого, однако, знать не могли, ибо радиограмма была непонятной, и поэтому кое-кто, прочитав ее, счел, что дело, пожалуй, скорее носит математический характер и, вероятно, не так уж важно. Поскольку в сообщении шла речь и об «односторонней поверхности», это наводило на мысль о листе Мёбиуса и о своего рода зеркале.

Таким образом, каждый мог ожидать того, чего ему хотелось, и был уже заранее доволен — даже два среднеевропейских писателя; последние полагали, что ничего толкового быть не может, они утверждали и заранее радовались, что в. недалеком будущем еще раз окажутся правы.

Тем временем корабль риддхан приближался к Солнечной системе; он летел значительно быстрее первого, который все еще находился на обратном пути. Второй двигался едва, ли не со скоростью света, и с момента поступления радиосообщения на Землю прошло всего несколько лет.

Сейчас вспомнили об изобретении, о котором, в уведомлении говорилось, что оно в состоянии решить одну, из животрепещущих проблем, земной цивилизации. Именно из-за этой проблемы в прошедший период времени человечество забыло о риддханах и обещанном ими подарке. Теперь, однако, ему снова все пришло на, память, и оно. ожидало инопланетных космических путешественников, как Деда Мороза, в которого на сей, раз можно было даже поверить всерьез.

Приземление произошло в заранее предусмотренном районе. — на окраине Большой Северо-Африканской свалки мусора;…. На корабле оказалось только двое риддхан. Комитет землян по встрече гостей приветствовал их, заверил в нерушимой дружбе и, как бы между прочим, чтобы не показаться, невежливым, осведомился о презенте.

Риддхане поблагодарили за несломленную, как выразился автомат-переводчик, дружбу и заявили, что хотят по возможности быстрее передать представителям общественности свое изобретение.

Показ происходил в Циннвальде, где был основан Центральный институт по связям с преисподней и внеземной цивилизациями; истины ради следует сказать, что назывался, он так лишь с профилактической целью, ибо его сотрудники занимались исключительно самими собой, а также риддханами, которые в свое время приземлились вблизи этого места. Выступление двух гостей в Большом зале Института транслировалось до первой программе всеми телевизионными станциями.

Посередине, на подиуме, стояли оба внеземных гостя — пилот корабля, пожилой мужчина мощного телосложения, и молодой исследователь, который прибыл, чтобы продемонстрировать свое детище; его темно-фиолетовые глаза выдавали в нем потомка риддхан — выходцев с Великого острова. Это не ускользнуло бы от любого, кто интересуется такого рода тонкостями но разумеется, никто этим не интересовался.

К потолку на тросах был подвешен, как восточный тамтам в храме, большой, в рост человека, круглый диск, обрамленный широким металлическим кольцом, на котором было множество болтов. Плоскость внутри кольца тускло поблескивала. Как сообщил автомат-переводчик, это была защитная оболочка.

В обычное приглушенное гудение пресс-конференций вплеталось объяснение изобретателя: сначала он будет показывать одну сторону своего создания — абсолютное зеркало.

Тем временем его спутник вывернул из металлического кольца болты, а потом снял мягко поблескивавшую облицовку. Позади нее оказалась плоская поверхность, напоминавшая зеркало. Оно висело, плавно покачиваясь.

— Зеркало, — произнес изобретатель. — Идеальное зеркало.

«Зеркало, — повторяли в зале. — Прекрасно, идеальное зеркало, но что нам до этого?», «Столько шума вокруг какого-то зеркала, ну нет уж!» — Дома большинство зрителей переключили свои телевизоры на вторую программу.

Между тем ученый-риддханин давал пояснения, характеризующие свойства зеркала, а пилот демонстрировал эти свойства. Идеальная зеркальная поверхность отражала абсолютно все: свет, инфракрасные и рентгеновские лучи, радиоволны, элементарные частицы — при этом совершенно не вступая в какую-либо реакцию.

Если до него дотронуться — наиболее смелые зрители могли подняться на подиум и попробовать, — нельзя ощутить ни тепла, ни холода. На поверхность направлялось пламя газовой горелки, лучи лазера, жидкий кислород — она оставалась неизменной, индифферентной.

Поверхность твердая и устойчивая: самые прочные материалы, сильные кислоты и щелочи, мощнейшие прессы не оставляли на ней ни малейшего следа.

Что бы ни попадало на плоскость — свет, тепло, стальной шар или кирпич, она все отбрасывала обратно.

Публика была зачарована. «Это действительно грандиозное изобретение», — говорили теперь все.

— Это лишь начало, — подлили масла в огонь риддхане.

Они снова закрепили перед зеркалом облицовку; по их знаку зеркало повернули на тросах, на которых оно висело. На обратной стороне находилась такая же защитная оболочка, но она была прикреплена к массивной раме значительно большим числом болтов, чем передняя.

Риддхане попросили освободить в зале передние ряды — на всякий случай, сказали они. Потом начали отсоединять вторую облицовку. Она была толще и тяжелее первой. Под ней скрывалась другая, прозрачная пластина, которая также крепилась к раме. Однако позади нее. Позади была черная пустота, и от нее веяло холодом.

Ученый-риддханин спокойным, непринужденным жестом указал на черноту в раме и произнес:

— Это односторонняя поверхность. Одна сторона — идеальное зеркало. Другая сторона отсутствует, ее попросту нет.

Затем снова начались эксперименты.

Пилот риддханского космического корабля взял со стола несколько ранее приготовленных предметов и начал их бросать в направлении черной поверхности через небольшое отверстие в защитной стеклянной пластине. Все они бесследно исчезали.

Потом он проделал то же самое с предметами, предложенными ему для этой цели самой публикой. Все они были отправлены в черную пустоту — и исчезли навсегда. Даже газеты без всякого сопротивления проглатывались черной дырой.

Гул голосов зрителей, изумление, сомнения, вопросы.

— Воистину Идеальная Пустота, — выкрикнул, исполненный зависти, один из техников, который обслуживал телевизионные установки.

— Это не Пустота, — опроверг его изобретатель, — это ничто. Это не Пустота, и идеальной она тоже не является.

— Строго говоря, это даже не совершенно ничто, — добавил пилот. — Другая сторона чего-то, что имеет только одну сторону.

— Реализованная абстракция, а потому в действительности не существует.

— Предел, не имеющий границ, так как он ничего не ограничивает.

— Рассчитанная поверхность, идеально проницаемая и все же ничего не пропускающая, ибо что проходит насквозь, прекращает свое существование.

— А чего нет, не может пройти насквозь.

— Ничто.

— Ничто.

Так говорили оба риддханина, говорили скорее между собой — публика не понимала того, о чем шла речь. Возможно, однако, это зависело от автомата-переводчика.

Было проведено еще много подобных опытов. Черная дыра поглощала все.

Деревянная указка, медленно введенная в плоскость, стала невидимой, когда же ее вытащили, недоставало части, которая побывала в Черноте.

Из Ничего исходил лютый холод; когда изобретатель приближал к поверхности стакан с водой, вода тут же замерзала.

В объяснения, каким образом происходят эти феномены, риддхане не вступали. «Несколько позднее, позднее…» — говорили они спокойным голосом автомата-переводчика.

Спустя два дня состоялся новый показ изобретения; на сей раз для узкой группы ученых-землян.

В заключение риддхане прокомментировали принцип квазиустойчивой сингулярности в нецелочисленныхпараметрах, в соответствии с принципом функционирует односторонняя зеркальная поверхность и прежде всего отрицательные параметры, которые вовсе не являются отрицательными, а лишь только так называются, ибо в них просто встречаются отрицательные промежутки.

Математики и физики смогли разобраться лишь в небольшой части формул, но безосновательно утверждали, что поняли львиную долю. Два присутствовавших философа заявили, что им всё стало ясно, однако высказали мысль о своих принципиальных опасениях.

Инженеры вообще только слушали, как изготовляется такое черное зеркало. Наконец они это выяснили, но потом захотели также узнать — для чего оно изготовляется.

Пилот улыбнулся. Им удалось так быстро преодолеть путь к Земле, ответил он, потому что их корабль был оснащен двумя подобными зеркалами: одно, установленное перед носовой частью, с освобожденной от оболочки черной недостающей стороной и обращенной вперед, другое — за хвостовой частью, с отражающей стороной, направленной назад, черное же отверстие, обращенное к кораблю, тщательно изолировано.

— Рефлектор для фотонного двигателя? Ну конечно же, это ведь идеальное зеркало, и оно не может плавиться! — выкрикивали возбужденные ученые и инженеры.

Пилот возразил, что, собственно, никакого двигателя и не требовалось. В вакууме всегда имеются отдельные молекулы, элементарные частицы, кванты энергии, которые наносят удары в направлении зеркала на корме и при этом передают свои импульсы кораблю. В то же время спереди каждое возникающее препятствие просто поглощается черной поверхностью и, стало быть, не может оказывать никакого сопротивления.

С дополнительным фотонным реактором, разумеется, двигались бы еще значительно быстрее. Он, однако, оказался вообще не нужен.

Тут в зале установилась тишина — такая тишина, что было слышно, как оба философа усердно перелистывали учебники.

Наконец раздался монотонный голос убеленного сединой профессора физики:

— Но это же в самом деле перпетуум-мобиле!

— Это он и есть, — подтвердил риддханский ученый.

В зале началась суматоха. Инженеры взялись рассчитывать коэффициент полезного действия и вероятные расходы. Физики стали спорить, какой перед ними ПМ — первого, второго или третьего рода. Математики вновь извлекли свои записи теоретических положений, заткнули уши и погрузились в формулы.

Один из философов в знак протеста покинул зал, другой задремал.

— Отсутствующую отверзопустую (так перевел автомат-переводчик) сторону можно использовать для термодинамического перпетуум-мобиле, — заметил риддханский изобретатель. — Его температура постоянно держится на абсолютном нуле.

— Правильно! — Это воскликнул профессор физики. — Цикл Карно. со стопроцентным коэффициентом полезного, действия; теоретически вся тепловая энергия превращается в механическую.

— И практически потери таковы, что о них и говорить не стоит — сказал один из инженеров, — Перпетуум-мобиле второго рода.

— Ну, нет, скорее минус первого рода: все-таки часть энергии фактически теряется в Пустоте, — возразил другой.

— Удобен для, домашнего пользования, — бурно выразил восторг третий, — соединить такое маленькое зеркало с газовой турбиной, а она приводится в движение обычным воздухом, который под собственным давлением идет в вакуум!

— Это неблагоразумно: запас воздуха на планете не безграничен. — Слова риддханина потонули во всеобщем шуме.

«Идеальный двигатель! — кричали. — Наконец-то будет покончено с загрязнением воздуха! И это абсолютно ничего не стоит! Теперь мы сможем сплавлять отбросы в черную дыру, и баста!», «Новое сырье мы доставим на наших новейших космических кораблях с наших новых планет! И лучшее! И в больших количествах!»

На гостей с Риддха никто не обращал внимания. Сначала техники и инженеры устремились из зала, чтобы немедленно приступить к постройке новых могущественных машин; за ними последовали ученые, погрузившиеся в свои мысли или продолжавшие жаркие споры, последним очнулся философ и принялся искать своего коллегу.

Риддхане остались одни. Они тщательно закрепили защитные оболочки на обеих сторонах зеркала и затянули все болты.

— У меня есть опасения, — признался ученый-риддхаиин, уроженец Великого острова. — Они могут опрометчиво обойтись с зеркалом; швырнут еще что-либо ценное.

— Опасения? — вступил пилот. — Я упрекаю себя. Всю Вселенную, возникшую из первоначальной сингулярности и не. распадающуюся благодаря гравитации., расширяющуюся от экспансивных импульсов, они постепенно выбросят в. черную, пустую половину: это, брат, проклятие, что мы отправились на… Землю.

— Что же произойдет? — пробормотал, изобретатель. — Однажды мы все исчезнем в негативном измерении континуума?

Герд Прокоп МОЙ УБИЙЦА РЕДКО ПРИХОДИТ ОДИН Фантастический рассказ

Он был единственным, кто сошел в Чинтало Хальтс: небритый, сгорбленный мужчина в выцветших джинсах и вытертой вельветовой куртке — типичный провинциал, направляющийся в какое-то жалкое захолустье в горах. Никто не обратил на него внимания. Автобус тронулся, а Фил остался один в темноте!. Он с трудом надел рюкзак и поплелся по обочине.

Ему пришлось сделать довольно большой крюк, прежде чем выйти на тропу, которая вела на юг; Через две мили он увидел щит: «Опасно! Запретная зона! Смертельно!»

Начался таинственный путь в безмолвной ночи. Ни щебета птиц, ни кваканья лягушек, ли стрекота кузнечиков. Он ориентировался легко, несмотря на то, что не бывал здесь почти двадцать лет, и за час до восхода солнца добрался до озера. Тихо ругаясь, укрылся в густом кустарнике.

Казалось, он захватил с собой все необходимое: спецодежду, продукты и воду, кипятильник, радио, палатку, даже водолазную маску, на случай, если опрокинется лодка, но о противогазе не позаботился.

Над водой стоял густой туман. Рассеялся он лишь к полудню. Было бы безумием теперь спустить лодку на воду — в любой момент мог появиться паром. Матросы выдадут полиции любого, кто осмелится плыть по озеру. Значит, ему необходимо дождаться вечерних сумерек.

Тишину нарушил звук проплывающего парома. Если они его ищут, то могли бы это делать и с помощью геликоптеров!

Он успокоил себя: вряд ли кому-либо придет в голову искать его именно здесь. Он приложил немало стараний, чтобы хитроумными финтами и маскировкой сбить преследователей с пути. Теперь главное — не попасть на глаза воздушной инспекции и патрулям.

Хотелось бы надеяться, что Ханк получил письмо и ничто не помешает ему прийти сюда.

Раньше озеро было для рыбаков райским местом; сюда разрешалось входить только шлюпкам, транспортные суда должны были идти кружным путем через Гемпширский канал. Для приобретения участка земли требовались бешеные деньги — за узкую полоску у озера отцу Ханка предлагали полмиллиона, но тот не соглашался. Такое место, говорил он, я не променяю ни за какие деньги. Со времени происшедшей шесть лет назад катастрофы невозможно было получить и цента за квадратный метр земли.

При последних отблесках заходящего солнца он сделал необходимые приготовления, надел защитный костюм и маску, спустил лодку на воду.

Стояла звездная ночь, так что Фил без труда отыскал нужный остров. Он втянул лодку на берег и, протащив ее вверх по косогору, прислонил к стволу дерева, снял костюм, повесил его на сук. Приняв две таблетки адрефобина, перенес поклажу под развесистую карию, установил палатку под низко свисающими ветвями. Рядом вырыл яму, где расположил котелок. Он должен, был непременно сделать хотя бы глоток чаю. Потом уселся с кружкой на косогоре и стал вслушиваться в темноту.

Ханк появился незадолго до полуночи. Фил с трудом разглядел приближающийся к острову силуэт человека в лодке. Фил двинулся ему навстречу; подождал, пока силуэт превратится в Ханка; а потом они заключили друг друга в объятия.

— Дай на тебя посмотреть, Фил, — произнес Ханк. — Как долго мы с тобой не виделись?

— Восемь лет. Я боялся, что ты не придешь.

— Могло случиться и так. Твое послание было хорошо зашифровано. Бумпо недвусмысленно соответствовал Чингачгуку; я сразу вспомнил и закодированное нами слово, предвещающее опасность, — УиНиКиАиС, и мне стало ясно, что под Ночью Кролика ты мог иметь в виду только полнолуние; но что должен был означать остров с двумя хвостами? Сперва мне пришлось раздобыть томик «Кожаного Чулка». Когда я начал читать «Зверобоя», у меня уже не возникало никаких сомнений: животное с двумя хвостами — это Слоновый остров.

— Так я исключил информацию, — сказал Фил, — Она могла быть искажена в пути. Как ты сюда добирался?

— На автомобиле, как же иначе?

— Тебя никто не видел?

— Не имею понятия. Впрочем, даже если и видел, вряд ли это могло вызвать подозрение, ведь земельный участок все еще принадлежит мне.

— На это я и рассчитывал. Я долго обдумывал, где и как мы могли бы встретиться. Я не хочу тебя подвергать опасности, Ханк, но ты единственный, кто может мне помочь. Если вообще мне кто-либо может помочь.

— Что случилось, Фил? Почему ты из всего делаешь тайну? Почему местом встречи выбрал это богом проклятое место?

— Сначала я приготовлю чай. У нас ведь есть время, не так ли?

— Сколько угодно.

Когда чай был готов, Ханк сказал:

— Ну, выкладывай, Фил, я сгораю от любопытства.

— Я буду убит, — произнес Фил.

— Убит? — Ханк с удивлением посмотрел на него.

— Каждую ночь я бываю убит: отравлен, задушен, застрелен, повешен. В последнюю ночь они пришли втроем. На них были длинные белые балахоны с капюшонами, как у куклуксклановцев. Мой убийца набросил мне на шею веревку. Позавчера их было четверо. Трое мужчин подвесили меня к столбу, потом один из них начал расстреливать меня из пистолета-пулемета. Сначала он целился в ступни ног, затем выше; вероятно, я громко кричал, у меня появились ужасные боли, когда пули разорвали в клочья мой живот; он медленно поднимал ствол выше, и я от страха чуть не умер. Я боялся того момента, когда пули попадут мне в сердце. Я должен был бы уже привыкнуть к тому, что буду убит, и поэтому жаждал, чтобы это происходило как можно быстрее — каждый раз моя смерть была избавлением! Каждую ночь, Ханк. Это кошмарно! Позавчера он велел привязать меня к лошадям и четвертовать, а за день до этого, нет, за два, он пришел с толпой индейцев. Они привязали меня к столбу для телесных наказаний и располосовали ножами на части, прежде чем он оказался настолько любезен, чтобы убить меня окончательно. — Фил печально рассмеялся. — Мой убийца редко приходит один.

Он налил себе чаю.

— Когда это началось? — спросил Ханк.

— Шестьдесят три дня назад. Я был убит уже шестьдесят три раза…

— Тебе это грезилось, — сказал Ханк.

— Нет, я это пережил! — Фил поднял руку: — Для меня не существует никакой разницы, было ли это в действительности или происходило в моей голове: всякий раз я переживаю это Как реальность. Во всех деталях. Каждую ночь. Перпетуум-мобиле ужаса. Скажи, в твоей практике встречалось что-либо подобное?

— Навязчивые идеи зачастую возникают у…

— Ненормальных, — воскликнул Фил.

— Больных, — поправил Ханк. — Я боюсь, Фил, что ты болен.

— Я здоров, — возразил Фил. — Моим сознанием умело манипулировали.

— Кто?

— Это я тебе скажу немного позднее. Прежде объясни мне, можно ли запрограммировать человека, чтобы он каждую ночь видел такие сны?

— Это мне неизвестно… Скажи, был ли ты у врача?

— Да. Я ему сказал, что мне снятся кошмары. Он дал мне таблетки, но они не помогли. Ничто не помогает. Я напивался, курил марихуану, даже пробовал кокаин и героин — все это только возбуждает фантазию… Я чувствую себя совершенно разбитым. — Фил засмеялся. — Однажды он приказал колесовать меня.

— Кто он?

— Мой убийца.

— Он всегда один и тот же?

— Да, и это ужасно: он похож на моего отца.

— На твоего отца? Это интересно! Как ты относился к отцу? Я что-то не припомню, чтобы ты о нем говорил.

— Он оставил мать, когда мне было шесть лет.

— Ты его, наверное, ненавидел?

— Поначалу. Позднее я по нему тосковал. Он стал для меня своего рода пределом мечтаний. Я мечтал о том, чтобы удрать к нему. Я непрестанно думал, что он отнесется ко. мне с сочувствием и пониманием.

— Значит, можно сказать, что ты его любил украдкой?

Фил кивнул.

— Когда я узнал, что он умер, то плакал по нему ночами, и тайком от матери.

— Тебе не кажется, что сны длятся одинаковое время?

— Они все кажутся мне бесконечными.

— Сны повторялись?

— Нет. Каждую ночь я умирал по-разному.

— Снилось ли тебе то, о чем ты думал днем?

— Очень часто. Днем я думал о том, как буду умирать в предстоящую ночь. В голове беспрестанно возникали мысли о всевозможных способах умерщвления человека.

— Тебе не приходило в голову, что мыслями о будущем ты сам программируешь свои сны?

— И с помощью «друзей»! — выкрикнул Фил. — Мне посылают книги: «Антология преступлений», «Зверские убийства Средневековья», «История пыток», «Убийства, потрясшие мир» — это лишь часть названий. Мне стоило немалых усилий, чтобы больше не читать эти книги.

— Они тебя, если так можно выразиться, притягивали?

— Да, это происходило именно так.

— И ночью ты переживал одно из описанных в книге убийств?

— Как только я это понял, то перестал вскрывать пакет с книгами. С тех пор я начал получать письма с проспектами и газетными вырезками.

— И они все еще находятся у тебя!

— Ты в этом сомневаешься?

— Ты не должен превратно понимать мои слова, Фил. Пациенты часто рассказывают мне невероятные истории…

— Я мог бы тебе их показать, Ханк. Это убедило бы тебя?

— Для психиатра наличие таких материалов еще не доказательство, — сказал Ханк, — даже если он сам станет свидетелем, как почтальон вручит их пациенту. Больные часто отправляют сами себе письма. И не отдают себе в этом отчета.

— Они манипулируют также и с телевидением?

Ханк с удивлением взглянул на Фила.

— Это случалось дважды. Телевизор я больше не включаю. Во время передачи об исследовании звезд в программу был вставлен эпизод, как какому-то человеку надели на ноги бетонные колодки и утопили в море. В другой раз я смотрел избрание «Мисс Вселенная». Неожиданно на экране появился стол — в таких когда-то в Азии зажимали живых обезьян, чтобы затем есть из трепанированного черепа их мозг. Естественно, в следующую ночь я пережил ощущение, будто меня закрепили в подобном столе и пожирали мой мозг. Постепенно убывали мои воспоминания, разум — Ханк, право, это был самый ужасный из всех снов!

— Ты утверждаешь, что в телепрограммы вводят кадры ужасов, чтобы воздействовать на твою психику? — Ханк смотрел на него с легкой усмешкой.

— А ты полагаешь, что это игра воображения, не так ли?

— Когда-то у меня был пациент, который после того, как ему ампутировали пальцы, был уверен, что они у него все еще существуют. Он сжимал предметы ладонями… В последние месяцы тебе приходилось много работать?

— Да, дел у меня хватало, — вспылил Фил, — но я не спятил от напряженной работы. Хочу тебе предложить, Ханк: прими, хотя бы как рабочую гипотезу, что все обстоит именно так, как я тебе сказал, о’кэй?

— О’кэй. Не страдаешь ли ты головными болями, бессонницей или отсутствием аппетита?

— Ничего подобного. Я работаю, читаю лекции, ем, пью, как обычно; все нормально, пока дело не доходит до ночных убийств. Скажи, Ханк, можно ли программировать сны?

— При определенных обстоятельствах… — Ханк достал из кармана пачку сигарет.

— Не кури, пожалуйста, — попросил Фил.

Ханк задумчиво посмотрел на него и молча спрятал сигареты.

— Теоретически это возможно, — произнес он, — своего рода гипнопедия. Но маловероятно. Для этого требуются химические препараты, к которым редко кто имеет доступ, для их приготовления требуется высокий профессионализм. Им же обладают немногие специалисты. Кроме того, ты должен дать себя загипнотизировать.

— Зубной врач! — воскликнул Фил.

— Ты хочешь сказать, что тебя подготовил твой одонтолог? — Ханк с состраданием взглянул на него.

— Это был единственный раз, когда я позволил себя загипнотизировать, Ханк. Спустя два дня начались сновидения. Я должен был пройти курс лечения; врач сказал, что будет очень больно, и вместо обезболивающего укола предложил гипноз.

— Как долго длилось лечение?

— Больше часа! Потом он долго извинялся, что все так затянулось; он не мог, почему — для него это осталось загадкой — сразу вывести меня из гипнотического сна.

— Интересно! А не появился ли у тебя после этого странный привкус во рту?

— Да! Горький, своеобразный привкус, будто попробовал миндаль, смешанный с миртом. Он не проходил даже от полоскания. Скажи, теперь ты мне веришь?

— Тебе, видимо, известно еще что-то или ты о чем-то догадываешься? — в свою очередь спросил Ханк. — Иначе отыскал бы меня в клинике, и мне незачем было бы ехать на этот остров.

— Можешь ты мне помочь, Ханк? Можешь ли прервать действие гипноза?

— Кто стоит за всем этим, Фил?..

— Пожалуй, тебе, Ханк, я должен открыться: тайная полиция.

— Тайная полиция? Ради всего святого, что им от тебя нужно?

— Я сделал открытие, которое они хотят заполучить. Я был уверен, что об этом никто даже и не догадывается, однако они смогли узнать. Я подозреваю, что разговаривал, во сне и что Мауд…

Ханк недоверчиво покачал головой.

— Не могла же Мауд продать тебя тайной полиции!

— Любому, кто хорошо заплатит. — Фил злорадно засмеялся. — Речь может идти только о ней. Мы расстались Четыре месяца назад. Теперь она живет на широкую ногу… Откуда у неё деньги?

— Этому может быть много объяснений — другой мужчина, например… Ты ее вышвырнул?

— Нет, она ушла сама. С коварной усмешечкой. Я, мол, ее еще не раз вспомню. Никто, кроме Мауд, не знал о моих бумагах.

— Если тайная полиция действительно интересуется открытием, то она знает и о всех твоих документах!

— Никто ни о чем не знал. Идея пришла мне случайно, и я ни с кем о ней не говорил. Я начал работать дома по ночам. Все — даже самую крошечную бумажку! — тут же уничтожал или запирал в сейф. Очевидно, Мауд проявила любопытство к моим ночным бдеяниям или услышала, о чем я говорил во сне. Когда Мауд отправилась в тайную полицию, я обнаружил, что Она рылась в моих записях. Через четырнадцать дней она возвратилась. Я полагаю, чтобы переснять документы. Состоялась трогательная встреча. После бурно проведенной ночи она снова ушла, а я заметил, что бумаги в сейфе лежат в непривычном для меня порядке. Хорошо, что накануне, найдя решение, я уничтожил все документы.

Ханк дружелюбно положил руку ему на плечо.

— В чем состоит твое открытие?

— Этим я не поделюсь ни с одним человеком. — Он постучал себя по лбу. — Оно должно быть похоронено здесь навсегда.

— А если это открытие сделает кто-то другой?..

— Да, я знаю, но, возможно, это произойдет через несколько лет или десятилетий, а такая отсрочка может иметь колоссальное значение!

— Для кого, Фил?

— Для человечества! Для этой маленькой, невзрачной планеты, на которой мы приютились.

— Ну хорошо, — сказал Ханк, — ты сделал какое-то сенсационное открытие, а тайная полиция хочет им завладеть, хотя она толком и не знает, о чем идет речь, — правильно?

— Ты мне все еще не веришь, не так ли?

— Я не могу, Фил, все принимать на веру. Я ученый и всегда сужу по фактам и доказательствам.

— А я не могу представить ни фактов, ни доказательств, — тихо произнес Фил, — ничего, кроме моих объяснений.

— Тогда скажи мне, пожалуйста, каким образом ты мог видеть по телевидению сцены ужасов? Я тоже смотрел упомянутые тобой выборы «Мисс Вселенная», но ничего, о чем ты говоришь, не наблюдал.

— Это совсем просто. В нашем квартале кабельное телевидение. Большого умения не требуется, чтобы подключиться и показать для меня несколько кадров. Обрати внимание, Ханк, они меня дважды навещали дома, а не в институте, где их могли увидеть. Они подозревали, о чем идет речь; они должны были принять во внимание слова Мауд, кроме того, для них не было тайной, что я когда-то занимался гравитацией. В порыве гнева я бросил им в лицо, что они ничего никогда не узнают. Это убедило их, что у меня действительно есть, что скрыть.

— Если бы это для них было важно, они могли бы тебя арестовать и выудить информацию, которой ты располагаешь.

— Это не так просто сделать! И институт и университет подняли бы шум — я все-таки важная птица. Им пришлось бы привести на суде веские доказательства. Или доказать, что я сумасшедший. Скажи, если бы я с этой историей обратился к психиатру…

— Я — психиатр.

— Но ты и мой друг. А вот другой психиатр, направил бы он меня в клинику?

— Пожалуй, да.

— Они мне заявили, что сначала хотели бы попытаться обойтись без физического воздействия, но не отступятся, пока я не образумлюсь. Было бы безумством открыть тайну, а я не безумец, сказал я им. Еще нет: сказали они, усмехаясь. Смогу ли я им быть полезным, если стану сумасшедшим, спросил я. В этом-то и состоит проблема, ответили они; с одной стороны, для таких типов, как вы, психологический нажим всегда является лучшим средством, с другой же — мы озабочены вашим душевным состоянием; мы заинтересованы, чтобы вы продолжили свою работу по проблеме пермутации. Они мне, Ханк, предложили создать собственный институт, предоставили неограниченные средства и сотрудников по моему выбору, однако прежде они хотели иметь другое.

Ханк вытащил сигареты.

— Пожалуйста, не надо, — сказал Фил. — Я предпринял все для того, чтобы исключить любую случайность раскрытия нашего места встречи, но тем не менее не хочу идти ни на какой риск. Они сказали, что не станут за мной следить. К тому же без их согласия я все равно не мог бы покинуть страну. Я не имею права никому другому открыть свою тайну — ведь ее тут же передадут им. Вам известен хотя бы один человек, сказали они, в котором вы можете не сомневаться, что он не работает на нас? — Фил горько рассмеялся. — Я перебрал всех моих знакомых, Ханк. И действительно не смог обнаружить никого, в ком мог бы быть полностью уверен.

— Ну а что касается меня?

— Я решил тебе довериться. У меня не осталось иного выбора. Если ты на них не работаешь, тогда поможешь мне. Если, конечно, сможешь. Но, приняв это решение, тебе я тоже не открою мою тайну.

— А я ее вовсе и не хочу знать. И будь спокоен, я не работаю на тайную полицию.

— Это все утверждают! — выпалил Фил.

— Их должно беспокоить, что ты можешь наложить на себя руки, — задумчиво произнес Ханк.

— О, они меня хорошо изучили! Они прекрасно знают, что я привязан к жизни, что мечтаю решить проблему пермутации — и еще какую-то, не менее важную. Когда я заявил, что покончу с собой, они только посмеялись. Вы не сделаете этого, сказали они, мы уверены, что вы боитесь смерти. Но, возможно, мы сами покончим с вами?.. И спустя неделю все началось. Сначала я подумал, что это кошмарные сны; начал вспоминать, что ел, какие принимал таблетки. В конце концов я позвонил им по телефону — они оставили мне номер на случай, если я передумаю. Вы ведь предпочли умереть, сказали они. Теперь вы и умираете. Каждую ночь. Это будет продолжаться сто, тысячу раз, пока вы не начнете нас умолять, чтобы мы спасли вас. И только мы можем избавить вас от этого кошмара. «А если я сойду с ума?» — спросил я. Не беспокойтесь, сказали они, так скоро вы не свихнетесь; мы полагаем, что нашли для вас правильную методу. Но прежде вы придете к нам. Приходите, у нас есть психиатрическая больница… Только когда я совершенно помешаюсь, сказал я: вы действительно хотите подвергнуть меня риску? При столь высокой ставке, ответили они, следует пойти на риск. Мы рискуем лишь тем, что не удастся выяснить, в чем состоит ваша тайна, вы же рискуете своим рассудком. Признайте себя побежденным. Что вам себя без пользы мучить?

Фил схватил Ханка за плечи и начал трясти.

— Я не хочу сойти с ума. Я не хочу умереть. И я не хочу выдать тайну. Помоги мне, Ханк! Я умоляю тебя: помоги!

— Это не так просто, Фил.

— Но теперь-то ты веришь, что меня запрограммировали?

— Скажем так: это можно допустить. В особых случаях мы применяем подобную методу. Сознание пациента блокируется с помощью кодового слова. Блокировка — это своего рода защита, препятствующая случайному стиранию программы. Нам с тобою неизвестно твое кодовое слово.

— Значит, я и дальше каждую ночь буду вынужден умирать?

— Если тебя запрограммировали — то да. Однако ты должен некоторое время пробыть в моей клинике, прежде чем я смогу сказать тебе что-то определенное.

— В психушке? Добровольно — никогда!

— Я позабочусь, чтобы с тобой ничего не произошло, Фил.

— Можешь ли ты гарантировать, что тебя не освободит от должности и потом кто-то другой будет решать, как со мной поступить?

— Нет, этого я не могу обещать.

Ханк поднялся.

— Ты ведь поможешь мне, не правда ли?! — воскликнул Фил.

Ханк пожал плечами.

— Но этого же быть не может! — чуть ли не завопил Фил. — Ты ведь не должен спокойно наблюдать, как я медленно схожу с ума. Здесь, на этом острове, мы побратались и поклялись — ты это позабыл — всегда и навечно, при любой опасности!..

— Я этого не забыл! — вскричал в ответ Ханк. — То, что я ночью, в туман отважился приплыть по отравленной воде на этот проклятый остров, могло бы служить тебе доказательством… Почему ты им не откроешь свою тайну?

— Есть определенные границы, — ответил Фил, — и люди не могут их переступить без последствий. Такой границей было расщепление атомного ядра. Оно все изменило. Мне не надо тебе это объяснять, Ханк. Раскрытие моей тайны снова привело бы человечество к некой границе, поставило бы перед решением, для которого оно еще не созрело. Более того: я бы дал этим свиньям безграничную власть, средство, чтобы шантажировать весь мир; теперь ты меня понимаешь? Существует еще одна граница, которую я не хочу перейти: она между ответственностью и преступлением. Каким бы я был ученым, если бы… Что за противоестественная ситуация, — с горечью заметил Фил после небольшой паузы. — Я сделал одно из величайших открытий, открытие века, и должен его от всех скрывать, если не хочу превратиться в негодяя. Представь себе, что такое произошло бы с Ньютоном или с Эйнштейном! Никто никогда не узнает, что я первым сделал это открытие. Я должен быть нем как рыба. Может, ты дашь мне по крайней мере что-нибудь, чтобы я мог спокойно уйти в иной мир?

— Прежде поспи.

— Как я могу теперь уснуть?

Ханк пошарил в кармане и выудил две таблетки.

— Прими это. Приляг и не произноси ни слова; я тебе, как в былые времена, буду о чем-нибудь рассказывать.

— Мы уже не дети, Ханк.

— Тем не менее давай попробуем. Есть ли у тебя какое-нибудь пожелание?

— Хорошо: как луна проглотила звезды.

Ханк не успел закончить старую индейскую сказку, как Фил заснул. Время от времени Ханк курил сигарету. Через три часа Фил начал задыхаться во сне, его пальцы судорожно цеплялись за плед.

— Нет, — стонал он, — нет, отец, не дай мне умереть. Пожалуйста, даруй мне жизнь Нет, не в воду. Ты же знаешь, как я боюсь воды На помощь. Помогите.

На губах Фила появилась пена Ханк начал толкать его, бить по щекам. Фил открыл глаза до смерти испуганный взгляд.

— Все в порядке, — ласково произнес Ханк и погладил его по голове — Все уже у тебя позади Ты жив, Фил! — Он поднес ко рту Фила чашку с водой — Хочешь мне рассказать, что было на этот раз.

— Он меня утопил как шелудивую кошку. А его ухмылка, дьявольская ухмылка.

— Я тебе помогу, — сказал Ханк.

— Ты нашел путь, чтобы изменить программу?

— Нет. Это могут сделать только они. Тебе придется на две или три недели лечь в мою клинику, Фил.

— Что ты хочешь предпринять.

— Я могу вживить в твой мозг зонды, соединив таким образом два участка мозга.

— Тогда мне больше не придется испытывать, как меня убивают.

— К сожалению, это сохранится. Но ты избавишься от страха. Когда у тебя снова будут возникать сновидения, потенциал раздражения передастся на центр веселости, и ты будешь испытывать наслаждение. Понимаешь, твоя боязнь смерти трансформируется в удовольствие.

— Но это же противоестественно Ханк.

— Да, это так. Но это менее противоестественно, чем твоя ситуация, не так ли. Это единственное решение, которое я могу предложить. Конечно, тебе следовало бы побыстрее перебраться за границу, пока им не пришло в голову что-то другое.

Фил долго размышлял, а потом произнес:

— О’кэй. Сможешь ли ты меня сейчас же взять с собой? Пока никто не знает, где я нахожусь. Я мог бы спрятаться в багажнике твоего автомобиля.

— Об этом я тоже подумал.

Фил в упор посмотрел на него.

— А если ты теперь?

— Ты боишься, что я все-таки работаю на них?

Фил кивнул.

— Да, — сказал Ханк, — тут ты рискуешь. Твое право принять решение. Мне также сложно тебе доказать, что я не работаю на тайную полицию, как тебе, что ты не совсем сумасшедший. Подумай, что ты хочешь делать. У нас еще есть полчаса, чтобы отправиться в путь, во всяком случае, у меня.

Он опустился на траву, скрестил ноги. Сложа руки, сидел неподвижно в мертвенном свете луны, как когда-то Чингачгук, оплакивающий смерть последнего из могикан.

Перевод с немецкого Иосифа Свирского

ОБ АВТОРАХ

ТАТЬЯНА ПЛЕННИКОВА родилась в 1944 году в городе Пятигорске. Окончила Новосибирское театральное училище. Работает в Московском областном театре драмы.

ВЕНИАМИН КОЖАРИНОВ родился в 1942 году в городе Оренбурге. Выступает в периодической печати с историческими очерками. Работает на одном из московских предприятий.

УИЛЬЯМ ТЕНН (настоящее имя Филипп Класс) — американский писатель, родился в 1920 году в Лондоне. Был моряком, рекламным агентом, служил в игорном доме, подрабатывал комиком на телевидении, редактировал журналы. Уильям Тени — автор шести сборников и одного романа.

ТРИ ПИСАТЕЛЯ ГДР

ЭРИК СИМОН родился в 1950 году. Окончил физический факультет Дрезденского университета. С 1974 года — редактор зарубежной фантастики в издательстве «Дас нойе Берлин». Автор сборников фантастики: «Путешествие во времени», «Чужие звезды» и других.

КЛАУС МЁКЕЛЬ родился в 1943 году. Филолог. Автор исторического романа «Без разрешения короля», а также нескольких детективных произведений.

ГЕРТ ПРОКОП родился в 1932 году. Работал журналистом. С 1971 года — профессиональный писатель. Опубликовал два сборника фантастических рассказов.

Примечания

1

Эриду — древний город на берегу Персидского залива.

(обратно)

2

Срединное море — Средиземное.

(обратно)

3

Так назван Атлантический океан в «Диалогах» Платона.

(обратно)

4

Конская голова — созвездие Большой Медведицы.

(обратно)

5

Собачья звезда — Сириус.

(обратно)

6

Здесь и далее все даты даны по старому стилю.

(обратно)

7

Туаз — французская мера длины, ровная 1,9490 метра.

(обратно)

8

Блудов имел в виду вторую жену Константина Павловича, католичку по вероисповедованию.

(обратно)

9

© Перевод с немецкого: «Искатель».

(обратно)

10

Австрийский писатель-экспрессионист (1868–1932).

(обратно)

Комментарии

1

Культурное наследие народов Индии грандиозно; оно запечатлено в многочисленных высокохудожественных памятниках, в том числе и в таких, как общеиндийские эпопеи «Махабхарата» и «Рамаяна», воплотившие и сюжеты индийской мифологии, и собственно эпические события.

Само построение мироздания, предусмотренное мифологией Древней Индии, рисует социальную деградацию вселенной, идеально выстроенной Брахмой — Демиургом индийской мифологии. Деградация завершается катаклизмом, описанным в мифических и эпических текстах как термоядерная катастрофа — на небе появляются двенадцать солнц, все оно закрывается багровыми тучами, мечущими пламя, из океана вырывается огненный конь Калки, испепеляющий все живое.

Т. Пленникова — дебютант в научной фантастике, ее обращение к мощной стихии индийской мифологии удачно и своевременно. Разумеется, никто не располагает сегодня данными о наличии в Древней Индии «ядерного горючего» или какого-либо его аналога, но ведь речь идет о фантастике. И дело не только в воздушной колеснице Пушпаке, но и созданных творческой мыслью древних индийцев, их фантазией могущественных воздушных кораблях, приводимых в движение механическим движителем, достигающих скоростей чуть ли не в тысячу километров в час, подымающих громадные грузы, способных перебрасывать к месту боя целые войсковые соединения и т. п.

Колоссальные постройки и храмы, стальная колонна, отлитая полторы тысячи лет назад и до сих пор не подвергшаяся коррозии, скульптуры, высеченные из твердейших горных пород неведомыми нам инструментами, грандиозный барельеф Махабалипурама неподалеку от Мадраса — все это заставляет задумываться о тех людях, гением которых было все это создано, о том, как они жили. Попыткой ответить на эти вопросы и была предпринята автором «Летающей колесницы Пушпаки», произведения, насыщенного гуманистическим пафосом. Опираясь на известные из эпоса мотивы и сюжеты, Т. Пленникова сумела создать живое повествование, которое, несомненно, особенно учитывая наше всеобщее внимание и к прошлому, и к настоящему Индии, будет встречено читателем с громадным интересом.

И. Серебряков, доктор филологических наук, лауреат Международной премии имени Дж. Неру

(обратно)

2

Есть произведения, в основе которых лежат не только талант и трудолюбие писателя, но и стремление постичь правду истории. К таким произведениям относится повесть В. Кожаринова «Трофеи Бонапарта».

Все мы в той или иной степени находимся в плену легенд, порой веря в них, как в реальные исторические факты. Бесспорно, в основе многих таких легенд лежат конкретные события и связаны они с реальными личностями, поэтому трудно, а порой просто невозможно бывает отделить в них правду от вымысла. К таковым легендам следует отнести историю с захоронением московских трофеев Наполеона в Семлевском озере, что на Смоленщине. Творцами ее были и очевидцы войны 1812 года, и многочисленные литераторы, и историки более позднего времени.

Чтобы «покуситься.» на эту легенду, надо было проявить не только известную дерзость, но и совершенно новое, свободное от устоявшихся стереотипов мышление, а главное — суметь из массы противоречивой мемуарной разноголосицы выбрать то основное, что позволило бы пролить свет истины на загадочную судьбу трофеев Наполеона.

Теперь, когда благодаря многолетним архивным изысканиям автора повести стало ясно, что знаменитый крест с колокольни Ивана Великого никогда не был в обозе французского императора, можно лишь удивляться, как много копий было сломано в свое время в спорах о том, где и когда французы спрятали этот крест и другие реликвии Московского Кремля!

Мы знаем: чтобы в полной мере уяснить для себя смысл тех иль иных исторических явлений, следует проникнуться соответствующим духом времени. В связи с этим нельзя преуменьшать значение намерения Бонапарта завладеть Великоивановским крестом. У каждой эпохи свои святыни. На протяжении столетий Ивановская колокольня была олицетворением мощи и духовной неколебимости русского народа. Не случайно газета «Московские ведомости» от 29 марта 1813 года писала по поводу обнаружения креста: «…сие открытие чрезвычайно обрадовало жителей здешних, кои вообще полагали, что оный крест увезен всемирным врагом вместо трофея».

Не следует забывать, что в прошлом слово клятвы на Руси имело силу лишь при крестном целовании. Крест был на русском знамени. С ним шли в бой, им же осенялись наши предки. Поэтому понятно, почему в донесении смоленского губернатора Н. Хмельницкого в Петербург по поводу затеянных им поисков трофеев Бонапарта особый упор делался именно на Великоивановский крест.

Нам известно, как родилась легенда о потоплении в Семлевском озере трофеев Наполеона… Почему граф Ф.-П. де Сегюр в 1824 году обнародовал в своих мемуарах «семлевскую версию»? И как могло случиться, что Николай I и его ближайшие сановники не знали подлинной истории Великоивановского креста и были втянуты в поиски его в Семлевском болоте?

Предлагаемая в настоящей повести В. Кожариновым версия событий тех лет кажется мне интригующей и логически оправданной.

Н. Казаков, кандидат исторических наук

(обратно)

Оглавление

Татьяна Пленникова ЛЕТАЮЩАЯ КОЛЕСНИЦА ПУШПАКА{1} Повесть

Уильям Тенн ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗЕМЛИ Фантастический памфлет

Вениамин Кожаринов ТРОФЕИ БОНАПАРТА{2} Повесть

  БЕГСТВО

  КЛАДОИСКАТЕЛИ

  ПОСЛЕСЛОВИЕ

Клаус Мёкель ГРАНИЦА ДОСТИГНУТА[9] Фантастический рассказ

Эрик Симон ЧЁРНОЕ ЗЕРКАЛО Фантастический рассказ

Герд Прокоп МОЙ УБИЙЦА РЕДКО ПРИХОДИТ ОДИН Фантастический рассказ

ОБ АВТОРАХ

*** Примечания ***