Дело о смерти и меде [Нил Гейман] (fb2) читать постранично

Нил Гейман Дело о смерти и мёде

Долгие годы деревенские судили между собою о тайне седовласого старца и варвара с заплечным мешком. Не исключали и версию смертоубийства. Пол в горной хижине Старика Гао вскрыли, но под ним остался лишь пепел да почерневшие от сажи оловянные поддоны.

Естественно, самоуправство имело место в тот период времени, когда Старик Гао уже исчез, а его сын еще не вернулся из Лицзяна, не принялся ухаживать за ульями на холме.

* * *

Все беды, — писал Холмс в дневнике 1899 года, — от скуки. От отсутствия интереса. Вернее, от того, что все вокруг кажется банальным. Расследование таит в себе интригу, доставляет удовольствие, событие достойно внимания, когда существует вероятность проигрыша. В ситуации, когда любое преступление гарантированно разрешимо, и весьма просто разрешимо — браться за расследование бессмысленно.

К примеру: убит человек. Следовательно, ищем убийцу. Преступление могло произойти в результате одной из весьма небольшого набора причин: покойный кому-то мешал; кто-то хотел завладеть его имуществом; или убитый кого-то разозлил. Где тут вызов?

Я просматриваю криминальную хронику: некое злодеяние ставит полицию в тупик, но я уже раскрыл его в общих чертах, если не в деталях, еще до того, как дошел до конца заметки. Ткань криминала истончилась. Преступление утратило притягательность. Зачем звонить в полицию, разгадывать за нее загадки? Все чаще я оставляю Скотланд-Ярд самостоятельно отвечать на вызов, который для меня вызовом уже не является.

Я жив лишь тогда, когда мне брошена перчатка.

Пчелы с покрытых туманами холмов, таких высоких, что их часто называли горами, жужжали под выцветшим, почти уже летом солнцем, перелетали с одного уцепившегося за склон весеннего цветка на другой. Старик Гао прислушивался к звуку безо всякой радости. У его родственника в деревне по другую сторону долины имелось несколько десятков ульев. Все они, хотя сезон только начался, пополнялись снежно-нефритовым медом. Старик Гао считал, что белый мед ничуть не лучше на вкус, чем желтый или светло-коричневый от его пчел. Но собираемый им урожай был вдвое меньше урожая родственника, а лучшая цена — вдвое ниже.

Пчелы с того склона горы — серьезные, трудолюбивые, золотисто-коричневатые трудяги несут в ульи огромные количества пыльцы и нектара. Пчелы Старика Гао — раздражительные, черные и блестящие, как пули, дают ровно столько меда, чтобы как-нибудь перезимовать самим, и еще чуть, чтобы Гао мог от случая к случаю продавать то в один дом, то — в другой по небольшому кусочку сот. Он берет дороже за мед с расплодом, с личинками — сладкими протеиновыми зернышками, тогда, когда таковой имеется. Весьма редко, потому как пчелы злы, угрюмы и что ни делают — делают нехотя, в том числе и потомство. Ему приходится держать в уме: каждые проданные соты с расплодом означают последующее уменьшение медоносных пчел.

Старик Гао был так же угрюм и замкнут, как и его пчелы. Когда-то у него была жена, но она умерла при родах. Ее убийца прожил неделю, а потом и сам умер. Никого не осталось у Гао, чтобы обустроить его собственные похороны, чтобы прибирать могилу к праздникам, чтобы украшать ее подношениями. Он умрет забытым, бесславным, никчемным, как его пчелы.

Седовласый незнакомец с большим мешком за плечами пришел из за гор поздней весной, как только дороги вновь стали проходимыми. Старику Гао рассказали о нем еще до их встречи.

— Тут варвар пчелами интересуется, — сообщил двоюродный брат.

Старик Гао промолчал. Он пришел к родственнику, чтобы прикупить ведерко второсортных сот, поврежденных или раскрытых, таких, которые нельзя долго хранить. Он взял их дешево — на корм собственным пчелам, а если и запродал часть в своей деревеньке, так ведь никто и не пронюхал. Мужчины пили чай в хижине двоюродного брата на склоне холма. С ранней весны, когда первый мед только начинал прибывать, и до первых морозов родственник покидал свой деревенский дом, переселялся в горную хижину и проводил день и ночь рядом с ульями из страха быть обворованным. Его жена и дети носили соты и бутылки со снежно-нефритовым медом под гору на продажу.

Старик Гао не боялся воров. Блестящие черные пчелы из его ульев не станут проявлять милосердие к побеспокоившим их незнакомцам. Он спал в деревне, если то была не пора сбора меда.

— Я пошлю его к тебе, — говорил родственник. — Ответь на его вопросы, покажи своих пчел, и он раскошелится.

— Он говорит по-нашему?

— На ужасающем наречии. Он рассказывал, что обучался языку у матросов, а те по большей части из Кантона. Но он быстро учится, несмотря на старость.

Старик Гао что-то проворчал: матросы ему неинтересны. То было позднее утро, впереди маячила перспектива четырехчасовой прогулки через долину к деревне под полуденным солнцем. Он допил чай. Такого чая Старик Гао никогда не мог себе позволить.

На следующий день в деревенский дом