Салажонок [Сергей Адамович Колбасьев] (fb2) читать постранично, страница - 3

Потом выпрямился.

— Кожа в целости. Получи у Бравченко парусной нитки, прошей и заступай на вахту.

Васька смотрел молча. На его глазах в течение нескольких минут произошла переоценка ценностей. Командир оказался ничтожеством, простой моряк командиром, а герой Суслов — совсем не героем. Почему? Задать этот вопрос было некому, и Васька сплюнул через борт.

— Не умею я шить, — признался Суслов.

— Плохой моряк, — ответил Ситников. — Баба и та шьет.

Суслов оглянулся на Ваську, пожалел, что привел его с собой, и разозлился, но злость свою в обращении к Ситникову не проявил.

— Все равно не поспеть. Ты уж, Павел Степаныч, за меня сейчас вступи, а я за тебя ночью отстою.

Ситников пожал плечами:

— Мне всё одно, — и, вынув из кармана цепь с дудкой, надел ее на шею.

Так шли маленькие дела маленького корабля — нескладная жизнь еще не созданной боевой единицы. О них не стоило бы говорить, не будь они звеньями очень большого дела — Азовской флотилии.

Белых осталось выбить из последней крепости — Крыма, и флот на Азовском море был необходим. Со всех четырех морей страны шли в Мариуполь моряки. Они приходили кое-как сколоченными, почти партизанскими, но яростными отрядами. Организовываться по-настоящему было некогда: на скорость выгружались из эшелонов и захватывали корабли водного транспорта — любые посудины, способные держаться на воде.

— Поганый пароход. Это верно, — сказал Ситников, наливая чай. — Держи, сынок, — и протянул кружку Ваське.

Ситников, Суслов, Васька и пулеметчик Шарапов закусывали на баке. Суслов, чтобы успокоиться, обругал «Республиканца», и теперь Ситников ему отвечал:

— Конечно, поганый. У нас в Балтике его, пожалуй, и в портовые буксиры не взяли бы, а здесь он вроде как крейсер. Белые все хорошее увели, значит и на таком повоюем.

Шарапов молча кивнул головой.

— Что такое крейсер? — спросил Васька.

— Помалкивай! — возмутился Суслов. Он никак не мог простить Ваське того, что при нем спасовал.

Ситников, однако, поставил кружку на ящики, не глядя ни на кого, заговорил. Он начал издалека: со старинных полупарусных крейсеров — он видел их в начале своей службы, тогда они уже были в учебном отряде. Потом вспомнил «Громобоя», на котором плавал до войны. Это был настоящий крейсер — четыреста восемьдесят два фута длины. Просто не влез бы в здешнюю гавань, да и по морю здесь не прошел бы — мелко… Одни якоря чего стоили — левый становой до четырехсот пудов весу, — чистая мука при съемке. А еще побольше был крейсер «Рюрик». На нем он тоже плавал в пятнадцатом году. Как раз на вахте стоял, когда под Швецией встретили германский крейсер «Роон». Вышли из тумана и разбили противника со второго залпа…

Теперь начинались настоящие морские разговоры. Чтобы удобнее было слушать, Васька даже перестал есть. Вытер губы и, откинувшись к фальшборту, склонил голову набок.

— Товарищи! — прокричал сверху резкий голос, и Васька вздрогнул. — Кто на первомайскую демонстрацию? Кто желающий? Выходи на стенку, наши «разинцы» уже собрались! Кто желающий?

Желающих на «Республиканце» оказалось множество. Срочно здесь же, на палубе, доставали из чемоданов обмундирование первого срока, скидывали с себя рабочее и переодевались. По распоряжению командования должны были идти только свободные, но свободными считали себя все.

— Что же это такое? — забегал Мазгана. — Как же это так? Приказано принять снаряды и еще что-то — я забыл, как оно называется. Разве же можно всем уходить?

— Я пойду, — вставая, сказал Суслов. Первое мая для него было не столько праздником трудящихся всего мира, сколько предлогом погулять. Погода стояла отличная, а баталер взамен неисправной выдал новую пару обуви.

— Идем, — поддержал машинист Засекин, старый рабочий, всерьез принимавший демонстрацию.

— Товарищи моряки! — продолжал волноваться командир. — Пусть хоть половина останется. Я очень прошу и даже приказываю.

Но ни просьбы, ни приказания не действовали: он был глубоко штатским человеком.

— Идем, братва! — снова позвал голос со стенки.

Васька взглянул наверх и не поверил своим глазам. Перед ним, весь в белом, с золотыми пуговицами, стоял самый настоящий офицер.

— Товарищ Безенцов, — взмолился командир. — Вы их зовете, а у меня всякие работы. Что же мне делать, если вы их зовете?

— Товарищ Мазгана, — ответил офицер, — вам лучше всего ничего не делать.

— Но как же тогда с этими снарядами?

— У меня на «Разине» все работы закончены. Сами виноваты, если у вас беспорядок. Задерживать команду не имеете права. Сегодня наш, пролетарский день!

Голос Безенцова, сперва сухой и насмешливый, к концу приобрел неожиданную торжественность.

— Не виноват! — запротестовал Мазгана. — Вагон только что подали. Но вы, конечно, правы — пролетарский день. Я готов. Я сам с ними пойду.

— Орел командир! — одобрил Безенцов, и команда «Республиканца» захохотала:

— Самый форменный орел!